Вот уж попал Славка Орлик из огня да в полымя. Неудачно ограбив коттедж, убегал от злого милиционера и оказался в руках прекрасной и богатой девицы. Сказка? Ха-ха! Дамочка живо взяла его в оборот: в обмен на свободу потребовала от пригожего Славки переодеться в женскую одежду и заменить ее на похоронах двоюродной бабушки. Девице не терпелось отдохнуть от строгих родителей хотя бы три дня и посвятить время бедному гениальному возлюбленному. Орлик собрался было тихо уйти восвояси, да разве откажешь прекрасной даме... под дулом пистолета? Но это были только цветочки...
Ольга Степнова Совершенная crazy Эксмо Москва 2009 978-5-699-36879-2

Ольга Степнова

Совершенная crazy

Орлик перепрыгнул через забор и помчался по узкой дорожке между коттеджами.

Сзади тяжело дышал лейтенант из вневедомственной охраны, но в беге по прямой Славке не было равных. Он легко оторвался от лейтенанта, свернул направо, потом налево, перелетел через какое-то заграждение, пробороздил колючий кустарник, словно на крыльях перемахнул через глубокую канаву, промчался по прямой метров сто и… оказался в тупике.

Дорогу Славке перекрыл кирпичный забор, длиной и высотой с Великую китайскую стену. Прыгать через это сооружение было глупо, бежать вдоль него – бессмысленно.

Славка заметался, словно загнанный заяц, пытаясь сообразить, что делать дальше. В тюрьму не хотелось. Так не хотелось, что Орлик бросился на высокую стену в безумном прыжке, ударившись о шершавый кирпич всем телом и даже лицом.

Ночная птица, выкрикнув резкое проклятие, сорвалась с «китайской стены», и, шумно хлопая крыльями, унеслась в бесконечность ночи.

Если бы Славка умел летать!!! Он погрозил кулаком жёлтой Луне, которую считал своей покровительницей.

Через мгновение на запястьях щелкнут наручники, и судьба-злодейка бросит к его ногам всю романтику тюремных радостей. Срок припаяют большой – кража со взломом в составе преступной группы потянет на десять лет. И тогда – прощай молодая, бесшабашная жизнь Славки Орлика! Баланда, роба и абсолютно нетворческая работа на государство. Туберкулёз, потеря зубов, одна параша на камеру, и старый зэк, который непременно по нескольку раз на дню будет обмакивать в неё Славку. А учитывая, какой Орлик красавчик, чего и того хуже…

От ужаса Славка подпрыгнул, попытавшись зацепиться хоть за что-нибудь на заборе, но бесславно и больно свалился на землю.

– Эй! – вдруг услышал он сзади. – Греби сюда, попрыгун!

Орлик в панике оглянулся, и метрах в десяти от себя увидел чёрный джип неопределённой марки, дверь которого была гостеприимно распахнута.

Не раздумывая, Славка ринулся в машину. Он упал на пол в узком пространстве перед креслом и прижался щекой к пыльному резиновому коврику.

– Меня здесь нет, – на всякий случай сказал он девице за рулём, чья золотистая босоножка поблескивала у него перед носом.

– Не дура, – усмехнулась девица, и вспыхнувший огонёк сигареты, словно подтвердил её умственные способности.

Славка вжался в пол и перестал дышать. Сердце, как плохой барабанщик, отстукивало неритмичный рисунок.

По салону метнулся яркий луч фонаря.

– Здесь парень не пробегал? – громыхнул лейтенантский голос. – Высокий блондин, в джинсах и чёрной майке?!

– Пробегал! – Девица выдохнула дым, который причудливыми узорами расплылся в узком потоке света. – Как выскочит перед машиной, как подпрыгнет, как помчится вон в тот пролесок! А чём дело, товарищ милиционер? Он преступник?! Я так и подумала! У него морда зверская! Думала, сейчас изнасилует вместе с джипом!

Удаляющийся топот ног подтвердил твёрдое намерение лейтенанта избороздить весь жидкий лесок в поисках Славки Орлика.

– А он с пистолетом, – удивлённо сказала девица. – Ты что, особо опасный? Чего натворил?

– Да, по мелочи, – неохотно признался Славка. – Коттедж бомбанул с дружками, а там тревожная кнопка сработала. Гошку с Артёмом взяли, а я убежал.

– Дурак ты! Тут везде тревожные кнопки, даже в скворечниках.

– Дурак, – согласился Славка. – Но что делать, если коттедж бомбануть хочется?!

– Да-а, – протянула девушка. – Ты не дурак, ты клинический идиот. Из этого посёлка ещё ни один вор без наручников не ушёл. Курить хочешь? – Она опустила вниз руку и помахала перед носом у Славки пачкой сигарет.

– Не курю, – буркнул Славка.

– Почему?

– Не нравится.

– А что тебе нравится?

– Сладкое.

– Диабета не боишься?

– Я рака лёгких боюсь.

– Ну и кадр! – захохотала девица. – А ведь ты мне теперь обязан своей свободой!

– Спасибо не подойдёт? – приподнял голову Славка.

– Нет, не подойдёт, – язвительно сказала девица.

– Не боишься, что из машины выкину и джип угоню? – удивился Славка.

– Не боюсь. – Она наклонилась и выпустила струю дыма ему в нос. – Кудрявый ты больно. А кудрявые все, в сущности, паиньки. У тебя и глаза, небось, голубые?

– Голубые, – признался Славка. – И ресницы длинные, как у девчонки. Всю жизнь через это страдал. Пожалуй, ты права, я – паинька. Но с дурными наклонностями!

– Это хорошо, – удовлетворённо сказала девица, затушив сигарету обо что-то возле самого носа Орлика. – Это очень хорошо!

Славка поднялся с пола, сел в кресло и посмотрел в окно. Лес, темневший неподалёку, ничем не выдавал присутствия в нём лейтенанта. Орлик подмигнул покровительнице-Луне, внимательно посмотрел на свою спасительницу и удивлённо присвистнул.

Девчонка оказалась красавицей, впрочем, все девчонки за рулём джипов казались Славке красавицами.

– Жениться не обещаю, но могу скрасить твою одинокость своим сумасшедшим обаянием! – предложил Славка.

– Идиот! – усмехнулась глянцевая блондинка. – Неужели я похожа на клушу, у которой дефицит парней?

– Не похожа, – признался Орлик. – Но зачем тогда ты спасла меня? Чтобы посадить на цепь и показывать богатым подружкам? Предупреждаю, я буду сопротивляться!

– Раздевайся, – сказала девица.

– Чего-о?! Ты для секса меня отловила?

– Раздевайся! – повысила она голос, и вдруг сама скинула розовый сарафан, оставшись в красивом белье.

Словно заворожённый, Славка стянул с себя джинсы и майку, задаваясь вопросом, не безопаснее ли сдаться милиции, чем идти на поводу у богатой сумасбродки. Он хотел стянуть и трусы, но красотка твёрдо сказала:

– Стоп! Ты одеваешь мой сарафан, а я твои драные джинсы.

Она быстро натянула Славкины шмотки.

– Надо же, и размер подошёл! Мне тебя бог послал! Держи мои босоножки, а мне ботинки давай!

– Ты извращенка! – обрадовался своей догадке Славка. – Любишь таскать потную мужскую одежду?!

– Ненавижу. Но мне нужно провернуть одно дельце, и ты мне поможешь.

Славка надел сарафан, критически оглядел розовый шёлк и вздохнул:

– Вот попал, так попал! Лучше бы лейтенанту отдался…

– Ещё не поздно, – усмехнулась девица и выразительно занесла руку над клаксоном, готовая посигналить. – Могу организовать…

– Я пошутил! – перехватил её руку Славка. – Так что ты мне предлагаешь вместо тюрьмы?

– Похороны. Ты пойдёшь на них вместо меня.

– Похороны?!! – поразился Славка. – На которых я должен изображать девку?! Не-е, я лучше в тюрьму! – ломанулся из джипа Славка.

– Стой! – крепко схватила его за подол девица и зашептала с такой горячностью, словно от Славки зависела её жизнь. – Послушай, там, за этим длинным кирпичным забором, живут мои дальние родственники. Они очень богатые люди. Вчера от них пришла телеграмма, что умерла бабка. Она мне почти никто, – то ли двоюродная, то ли троюродная прапрабабушка, – в общем, седьмая вода на киселе! Но перед смертью старуха составила список, кого хотела бы видеть на своих похоронах и в этот список отчего-то занесла меня! Мне во что бы то ни стало, под любым предлогом, нужно было выбраться из-под родительского контроля, поэтому я с радостью согласилась сюда приехать. Но… мне нужно незаметно исчезнуть. Исчезнуть так, чтобы никто ничего не заметил! Дело в том, что я очень люблю одного человека. Но у него есть недостаток, из-за которого его никогда не примут в моей семье, а мне никогда не разрешат с ним встречаться. Он беден! Но хуже всего то, что он актёр. Снимается в эпизодических ролях, в сериалах… Я в него верю, а мама нет. Папа орёт, что никогда не впустит в наш дом дешёвого клоуна и лицедея. Короче, я уцепилась за эти похороны, как за единственную возможность побыть три дня с любимым наедине. Помоги мне! Я хотела потихоньку удрать с похорон, в надежде, что моего отсутствия никто не заметит. Но тут подвернулся ты, и я подумала, что…

– Никто не заметит, что внучка стала внучонком, – задумчиво закончил за неё Славка.

– Никто не поймёт, что ты парень! Ты хорошенький как… как девочка! Правда!

– Я знаю. Всю жизнь страдал из-за этого.

– Так что тебе стоит помочь мне? Похоронишь бабушку, поешь вволю, поживёшь в роскоши, отоспишься, а заодно заметешь следы от милиции! Подмени меня, пожалуйста! А я поеду к своему Карпову. Целых три дня счастья! Я верю, что он станет великим артистом, я верю, что рано или поздно он будет богат. И тогда мой папочка сам придёт к нему на поклон! – Глаза у девчонки горели, руки дрожали, а губы выговаривали слова взахлёб.

Славке вдруг показалось, что девушка сумасшедшая, или нет, – одержимая! – что, впрочем, почти одно и то же. Не хотел бы он, чтобы кто-то так самозабвенно его любил, но на всякий случай поинтересовался:

– Скажи, я случайно не лучше твоего Карпова? Может, смогу заменить его?

– Нет.

– Жаль. Но всё равно идея бредовая – послать меня вместо себя хоронить бабушку. Я совсем не похож на тебя! Меня раскусят с первого взгляда!

– В этом семействе меня видели только на фотографиях, и то – детских. Говорю же, непонятно почему бабка внесла меня в этот дебильный список гостей! Уверяю тебя, никто не ничего не заметит. В богатых семьях не принято внимательно относится к людям. Уж парня от девушки они точно не отличат, если ты сам себя не выдашь.

– Не, я в такие игры не играю, – Славка опять попытался выскочить из машины и удрать прямо в сарафане, но вдруг почувствовал, что в спину упёрлось что-то твёрдое и холодное.

Он медленно обернулся.

Девчонка смотрела на него в упор, сжимая тонкими пальцами пистолет, и было непонятно, от чего больше пробирает мороз по коже – от её жесткого, холодного взгляда, или от нацеленной на него маленькой чёрной дырочки…

Славка тихо и осторожно закрыл дверь.

– Во, попал, – прошептал он.

– Красься, дура, – приказала девица, протягивая ему косметичку.

– Что? Кто дура?!

– Макияж накладывай, – держа его на прицеле, усмехнулась девчонка. – А то, как Ксюша Собчак после отжима в центрифуге.

– Я не умею, – прошептал Славка. – Я не красился никогда.

– Придётся учиться прямо сейчас!

Спорить под дулом пистолета не хотелось, Славка неумело намазал глаза и губы.

– Нормально, – прокомментировала девушка, рассмотрев физиономию Славки. – Вульгарно немного, но для первого раза сойдёт.

– А это… сиськи где взять? – жалобно спросил Славка. – Без сисек девушек не бывает!

– Бывают, – вздохнула девица. Неуловимым движением руки она сняла под майкой бюстгалтер с жёсткими чашками и протянула его Орлику, заметно убавив в размере груди. Славка суетливо проделал все нужные манипуляции, чтобы обзавестись двумя твёрдыми холмиками под сарафаном.

– Красавица, – одобрила его преображение девушка. – И попробуй только удрать с похорон! Если меня будут искать родители, я найду тебя и убью! – Она интенсивно потрясла перед носом у Славки пистолетом.

– Во, попал! – опять прошептал Славка, окончательно убеждаясь, что девка совершенная «крэйзи».

Девушка завела движок, мягко сдала назад, развернулась на мягкой земле, и, проехав метров двести вперёд вдоль «китайской стены», остановилась у шикарных ворот с чугунным кружевом наверху.

– Выйдешь и позвонишь в дверь, – приказала она, играя пистолетом в руке, словно заправский гангстер. – Я уеду, когда начнут открывать калитку. И не вздумай…

Славка выпрыгнул из машины, и, подворачивая ноги на каблуках, побежал к воротам. Демонстрируя безоговорочное подчинение стволу, смотрящему ему в спину, он с силой надавил на кнопку электрического звонка.

– Молодец! – крикнула из машины девица. – Только задом так не виляй, помни, ты приличная девушка из богатой семьи! И возьми мой чемодан, там куча шмоток, косметики и других женских радостей. Удачи тебе, бомбила!

Из машины вылетел чемодан на колёсиках, он прокатился по асфальтированной дорожке и, словно дрессированный, остановился возле Славкиных ног.

«Чертовщина какая-то», – подумалось Славке и показалось, что он вот-вот проснётся на своей койке в общежитии приборостроительного завода… Но бредовый сон лишь обозначился новыми подробностями.

Джип с визгом сорвался с места и в считанные секунды скрылся за горизонтом.

– Стой! Подожди!! – заорал Славка. – А зовут-то меня как?! Кто я?!!

Крик повис в тишине, даже не удостоившись эха. Славка расправил плечи и слегка оттопырил зад. С замирающим сердцем он услышал, как с медленным скрежетом открывается тяжёлая дверь.

«Я девушка, я девушка», – вспомнил Орлик заклинание из известного фильма.

– Я девушка, – вслух сказал Славка, когда калитка тяжело и негостеприимно открылась.

– Вижу, что не Карлсон прилетел, – буркнула пожилая тётушка, отступая на шаг назад, чтобы пропустить Славку на территорию дома.

Волоча за собой чемодан, Орлик пошёл по широкой дороге, поражаясь масштабом, размахом и красотой строений, деликатно освещённых высокими фонарями. Кроме огромного дома тут были какие-то теремки, беседки, бассейны и даже маленькая церквушка.

Вот какой «скворечник» надо было бомбить! А они с Артёмом и Гошкой полезли в бюджетный вариант малоэтажного строительства. Там скрипели полы, орала беспородная кошка, а наличных денег оказалось тридцать рублей в жирной свинье-копилке…

– Хожу тут, как швейцарка, ворота гостям открываю, – проворчала тётушка, шедшая сзади. – А кто мне за это платит? Кто?! – строго обратилась она к Славке.

– Не знаю, – пожал Орлик плечами.

– И я не знаю, – вздохнула тётка. – Никто ничего в этом доме не знает! А я ворота открываю и открываю. Открываю и открываю! – Всплеснув руками, она обогнала Славку, чтобы показать дорогу к центральному входу.

Тётушка была кругленькая, пухленькая и чистенькая. Румяные щёчки подпирали улыбчивые глаза, и всё её недовольство выглядело игрой. Переваливаясь, как утица, тётушка подвела Славку к двери, распахнула её, и завела Орлика в дом.

От ослепительной роскоши, обрушившейся на него, Славка зажмурился.

Что-то подобное он видел в учебниках по истории, где иллюстрировалась дворцовая жизнь царских особ. Анфилады комнат убегали за горизонт, позолота на многочисленных канделябрах слепила вычурным изобилием, пространства и высоты было столько, что Орлик показался себе маленьким, бедным ничтожеством.

– Чего глазёнки закрыла-то? – всполошилась тётка, забирая у Орлика чемодан и прислоняя его к стене. – Ты часом не беременная?

– Я девушка, – прошептал Славка, поражаясь, что тётка до сих пор не раскусила его.

– Плохо дело, – покачала она головой. – Но поправимо! Пойдём на кухню, я тебя перевоспитывать буду.

На трясущихся ногах Славка пошёл за ней.

Кухня размерами напоминала танцпол. Орлик сел за барную стойку, тщательно спрятав несуразно длинные ноги в золотых босоножках под стол. Отсутствие педикюра выдавало его с головой, да и грязные пятки женскому образу чести не делали. Душ в общаге работал лишь по ночам, – то время суток, которое Славке недосуг было тратить на личную гигиену.

Посуетившись, тётка поставила перед ним пузатый бокал с коньяком на дне.

Орлик уставился на благородную жидкость с отвратительным запахом.

– Почему не пьёшь? – заботливо спросила служанка. – Неужели крепких напитков не употребляешь?

– Я девушка, – как попугай повторил Славка, поражаясь своей тупости и несообразительности.

– Зато я не девушка! – Тётка опрокинула содержимое бокала в себя, и, утерев рот полотенцем, висевшим у неё на плече, словно бы извинилась: – В этом доме без наркоза никак. Меня, кстати, Ксюней зовут, Ксенией Павловной. Я тут и швец, и жнец, и на дуде игрец. Можешь и кофе в постель у меня попросить, и в комнате своей убрать, и психоаналитиком твоим поработать, и танец живота сплясать, и колыбельную на ночь спеть, и собачку твою погулять…

– У меня нет собачки, – писклявым голосом успокоил её Славка.

– Ну, слава богу! А ты, наверное, Шумихиных дочка? Очень уж на Петра Петровича похожа! Как голову наклонишь – копия! Ты Дианочка?

– Девушка я, – брякнул Славка.

– На лбу напиши! – захохотала служанка, непринуждённо повторив фокус с коньяком и полотенцем. – Да и вообще, нашла чем гордиться! Девушки нынче не в моде. Эх, в наше бы время такую свободу нравов! Я тут, знаешь, что отмочила? – хитро прищурилась тётка.

– Что? Любовника завели? – еле слышно спросил её Славка, которому было глубоко наплевать, что отмочила немолодая служанка, находящаяся под вечным коньячным наркозом.

– Ха! Любовника! Где сейчас хорошего парня найти? Я татуировку сделала, во! – Она задрала рукав форменного синего платья и продемонстрировала предплечье, на котором красовался улыбающийся дракон с жизнеутверждающе задранным хвостом.

– Круто, – похвалил Славка.

– А ты – я девушка, я девушка! – передразнила его Ксения Павловна. – Скрывать надо этот печальный факт. Скрывать и как можно быстрее разлагаться. Вот почему у тебя уши не проколоты? Ногти не накрашены? На голове что?! А плечищи где такие накачала?! Ужас, а не плечищи… Ещё б ты девушкой не была, тебя парни, наверное, за своего принимают!

– На похороны приедет много народа? – перебил её Славка, уводя разговор в сторону от опасной темы.

– Существует какой-то список приглашённых – прикрыв рукой рот, таинственным шёпотом сообщила Ксюня. – Старуха составила его за два дня до смерти. Что ей в голову стукнуло, одному богу известно, только родственников в этом списке кот наплакал, остальные все – малоизвестные люди. Слушай, так ты, наверное, Люська, Шелестовых дочка! В профиль с Марией Петровной – одно лицо! Копия! Надо же, наваждение какое-то: в анфас – Дианочка, в профиль – Люська, а со спины совершенно посторонняя личность…

– Закусывать надо, – надерзил Славка.

– Надо, – легко согласилась Ксюня. – Но тогда какой смысл пить?! – уставилась она на Славку.

Славка пожал плечами. Он не любил алкоголь. Конечно, выпивал иногда с парнями за компанию, но не испытывал от этого никакого удовольствия, а наутро мучился тошнотой и головной болью.

– Ты меня, милая, не осуждай, – нахмурилась тётка. – Поживёшь с моё в этом улье, и не такие дурные привычки приобретёшь.

– А где все? – осмелился спросить Славка.

– Где, где… Возле гроба как глухари токуют. И плачуть, и плачуть! А чего плакать-то?! При жизни Иду Григорьевну кроме как «чокнутой черепахой» не называл никто! И потом, помереть в сто пять лет, это, извините, бо-о-ольшое счастье!

– В сто пять лет?! – поразился Славка.

– А ты типа возраста своей богатой бабки не знаешь? И на куш с наследства не претендуешь?!

– Претендую! – искренне оживился Славка. – Только это… со счёту в бабкиных годах сбился!

Идея с наследством ему понравилась. Нигде и никто во всём белом свете не мог бы завещать Славке Орлику и ломаный грош. А тут, стоило влезть в чужую шкуру, и на тебе – сразу денежки засветили!

Орлик с воодушевлением огляделся, прикидывая, на какую долю всей этой роскоши он может рассчитывать в облике то ли Люськи, то ли Дианы…

– Пойдём, я тебе твою комнату покажу, – встала Ксения Павловна. – С дороги помойся, переоденься в траур, и мой тебе женский совет – депиляцию сделай! Страх смотреть на твои ножищи. Гроб в гостиной стоит, захочешь потоковать возле него, сходи, потокуй для приличия. А в нуль-нуль полуночи Георгий Георгиевич просил всех собраться в столовой для… Слушай, не помню точно для чего… Я как ворота открывать стала, так у меня с памятью что-то не очень.

Славка кивнул, будто бы всё понял, хотя абсолютно запутался в незнакомых именах, огромных комнатах и удивительных обстоятельствах. Ксения Павловна посеменила впереди, показывая Славке дорогу среди бесконечных просторов дома.

– Если понадоблюсь, ты кнопочку возле кровати нажми, я как Сивка-бурка к тебе прискачу! – Распахнув какую-то дверь, она устало вздохнула, и, пока Славка делал осторожный шаг в отведённую для него комнату, словно сквозь землю провалилась.

Орлик восторженно огляделся.

Никогда судьба не подкидывала ему шанс пожить в такой умопомрачительной роскоши. Славка прикинул, сколько общаговских коек поместилось бы в этом просторном будуаре, но точного ответа так и не нашёл. Наверное, штук шестьдесят-восемьдесят. А, может, сто…

Живут же люди!

Мысленно заставив это пространство железными кроватями, Орлик расхохотался.

– Я девушка!!! – Он бросился на широкую кровать под тяжёлым розовым балдахином и подрыгал ногами в воздухе. – Девушка я!! Вот только Люська, или Диана?.. – Славка счастливо улыбнулся. Его перестал пугать этот странный дом.

В чемодане он нашёл полный боекомплект гламурной красотки: дорогое бельё, косметику, много одежды с бирками известных фирм, шикарную бижутерию, духи, несколько пар обуви и портрет молодого человека в рамке, очевидно, того самого Карпова – бедного актёра, застрявшего в эпизодах. Никаких документов Орлик в чемодане не обнаружил, поэтому вопрос его имени так и остался открытым.

Славка великодушно поставил портрет на тумбочку возле кровати, и, насвистывая, направился в ванную.

Она была розовая. Розовый кафель, розовая джакузи в форме большой ракушки, розовые светильники, розовые полотенца, розовые мочалки и розовые флаконы с косметикой. Славку слегка затошнило от такого розового однообразия. С трудом разобравшись в кранах, он пустил воду, намешал в неё всего, что нашёл в многочисленных банках и флакончиках, и минут пятнадцать бездумно отмокал в этой вонючей смеси.

Эх, знал бы он, что ему придётся так спешно, внезапно и судьбоносно стать девушкой! Знал бы – внимательнее относился бы к женщинам.

На Славкину смазливую внешность клевало немало девчонок, все они были с губками, щёчками, ресничками, ножками, талиями, причёсками и ужимками, так что, в принципе, Орлик имел представление где что подкрасить, где утянуть, где подложить, как дышать, в какой момент надувать губки, как поводить бровями, как закидывать ногу на ногу и с какой степенью глупости выражать свои мысли… В общем, Славка почти всё знал о женщинах своего возраста, но задача всё равно была не из лёгких. Критически оглядев себя в зеркале, Орлик с энтузиазмом и несвойственной ему тщательностью взялся за свой женский образ.

Депиляцию он проделал с помощью какого-то крема, на этикетке которого был нарисован пляж. Ноги стали бронзового цвета, но волосы никуда не делись. Пришлось пучками выщипывать их странным устройством с полукруглым защипом. От боли градом катились слёзы, но Славка даже не пикнул, правда, в конце операции вспомнил, что это устройство предназначено для завивки ресниц. Бриться оказалось нечем, но щетина у Орлика была очень светлая и по-юношески незаметная. Она гнездилась исключительно под подбородком и возле ушей. Славка попытался оттереть её куском пензы, но бросил это занятие, найдя его глупым. После избавления от буйной растительности на ногах, всё остальное показалось детской игрой.

Бельё он выбрал с атласным отливом и для гарантии форм набил чашки бюстгалтера туалетной бумагой. Выпуклость под трусами, после долгих раздумий, Славка не смог ликвидировать, поэтому решил надеть широкую тёмную юбку-тюльпан, надёжно скрывающую его субтильные бёдра и выдающиеся половые признаки. Нашлась и блузка с длинными рукавами, под которой были не так заметны широкие плечи и неприличные для девушки бицепсы.

С макияжем он справился быстро, выбрав довольно яркие тона, чтобы ни у кого не возникло сомнений в его бесконечной женственности. Ногти на ногах и руках Славка накрасил оранжевым лаком, а волосы гладко зачесал назад, соорудив на затылке куцый хвостик.

Образ получился спорным, но убедительным.

Орлик повертелся перед зеркалом.

– Хороша! – похвалил он себя. – Кем будем?! Стервозиной? Паинькой?

«Всего помаленьку», – прозвучал в голове женский голос, и Славка вдруг понял, что интеллигентские байки про «второе я» – сущая правда.

Предстояло «потоковать» у гроба и Славка, нацепив скорбную мину, пошёл в гостиную.

Гроб он искал полчаса.

Заблудившись в бесконечных просторах особняка, Орлик запаниковал.

– Ау-у! – крикнул он, заметавшись по длинному коридору и тычась в закрытые двери. – Эй, кто-нибудь!

– Чего орёшь как в лесу? – раздался за спиной дерзкий голос.

Славка обернулся и увидел девчонку лет тринадцати, с нарочито отрешённым лицом и копной разноцветных дредов на голове.

– Ты кто? – спросила девчонка.

– Родственница, – расплывчато ответил Славка. – Дальняя.

– А-а-а! Маринка Дымова, что ли? Приехала наследство делить?!

Орлик схватил девчонку за ухо. Такие маленькие нахалки вызывали у него раздражение.

– Где гроб? – прошипел он.

– В Караганде, – извернувшись, тинейджерка укусила Орлика за запястье.

– А Караганда у нас где? – Славка отпустил ухо, и, морщась от боли, схватился за место укуса.

– Я тебя провожу. – Девчонка побежала по коридору, Славка как завороженный пошёл за ней, рассматривая полноватую фигурку в вызывающе красных лосинах.

Дался ему этот гроб… Пообещал Ксении Павловне «потоковать» возле него и отчего-то решил непременно исполнить своё глупое обещание. А может, вверх взяло любопытство, и Славке просто захотелось увидеть баснословно богатую бабку, померевшую в нереальном возрасте ста пяти лет?..

Да, любопытство у Орлика было самым неуправляемым качеством, после неудержимого желания воровать всё, что плохо лежит.

– Проходи, – девчонка распахнула перед Орликом дверь. – С бабой Идой прощаются здесь!

Славка шагнул в комнату, где горели сотни свечей. От сквозняка языки пламени задрожали, и вся гостиная будто бы завибрировала вместе с белым гробом, который стоял на высоком столе.

Дверь за спиной у Славки закрылась. Отчётливо щёлкнул замок.

– Открой! – в панике заорал Славка, заколотив кулаками по дубовой поверхности. – Открой, маленькая дрянь! Я сейчас дверь взломаю! Я уши тебе оборву, малолетка!

– Скажи, кто ты, открою, – в замочную скважину сказала девчонка.

– Родственница я! Дальняя! Ты меня знать не знаешь!

– Ну и сиди там, раз я тебя знать не знаю.

Послышались удаляющиеся шаги.

– Стой! – заорал Славка. – Стой, я тебе, я тебя… – Он замолчал, не зная, что посулить, или чем напугать богатую, избалованную тинейджерку.

– Постарайся к полуночи явиться в гостиную! – крикнула она звонко. – Мой папочка собирается что-то сказать гостям!

– Во, попал… – прошептал Славка.

Он медленно повернулся к гробу, чувствуя, как от ужаса дрожат ноги и потеют ладони. Никогда Славка не был в таких мистически-устрашающих обстоятельствах, никогда не оставался наедине с покойником в закрытой комнате, никогда не видел столько горящих свечей.

Пахло воском, дорогими духами, сигарным дымом, и ничуть – смертью. Скорее всего, в таком возрасте душа отлетает с особенной лёгкостью, а тело не выдаёт обычных признаков разложения, решил Славка, делая осторожный шаг к гробу.

Старуха лежала, скрестив на груди тощие руки, и оттого, что сотни свечей вокруг трепетали огнём, казалось, что она дышит, что веки её приоткрыты, а пальцы подрагивают.

Выглядела она на все двести десять лет… Тёмно-коричневая кожа на открытых участках тела сморщилась, как жжёный пергамент. Её пальцы, черты лица, череп с остатками жидких волос, – всё было вытянуто, искорёжено, деформировано, покрыто буграми, бородавками и жуткими, чёрными пятнами.

Бабка была высокой, наверное, под метр восемьдесят. Орлик отродясь не видел таких длинных старух и таких огромных гробов. Но весь ужас состоял в том, что это древнее тело из каких-то диких соображений решили похоронить в свадебном наряде… Фата кокетливо прикрывала почти лысый череп, на груди пенились белоснежные кружева, длинное платье с широкой юбкой кокетливо оставляло открытыми золотистые туфли, а жемчужно-перламутровый гроб по периметру был украшен атласными белыми лентами, бантами и искусственными розами. Не хватало кудрявой куклы у изголовья и двух скрещённых колец.

Орлику отчётливо захотелось с воплем выброситься в окно, но он сдержал неразумный порыв.

– Старая ведьма, надеюсь, ты не взлетишь, и не будешь гонять в гробу по комнате, – прошептал он, пересилив страх и склонившись над бабкой. – Не хотел бы я дожить до твоих ста пя… – Славка не договорил, потому что на черепаховой шее что-то ярко и зазывно блеснуло.

Орлик знал этот блеск, он не раз манил его с витрин ювелирных салонов, где – увы! – стояла сигнализация, а бдительный охранник с выразительной кобурой на поясе буравил взглядом всех посетителей, не давая Славке даже подумать, как бы незаметно залезть в витрину и спереть что-нибудь бриллиантово-золотое. С замирающим сердцем, почти не дыша, Славка протянул руку к морщинистой шее, подцепил пальцем широкую золотую цепочку и… вытянул на свет огромный крест с россыпью драгоценных камней. Многочисленные грани бриллиантов, изумрудов, рубинов и сапфиров с готовностью поймали отблески свечей и те заплясали, слепя Славку невиданной роскошью. Этот винегрет из разноцветных камней был отчаянно некрасив и безвкусен, но наверняка стоил целое состояние.

– Ого-го! – забыв о смятении и страхе, воскликнул Славка. – Ого-го-го!!! – радостно отбил он ногами нечто похожее на чечётку.

Он моментально прикинул, что отсутствие креста на шее покойницы в этом сумасшедшем доме вряд ли кто-то заметит, зато Серый из скупки даст Орлику за него…

Славка лихорадочно пытался сообразить, сколько сможет выручить за такую груду драгоценных камней, но даже приблизительная сумма не вырисовывалась в его возбуждённом мозгу.

В любом случае, ему хватит на то, чтобы удрать из страны, замести следы, и, не голодая, прожить какое-то время под пальмами. Крест манил, дразнил и притягивал… Даже бабка в свадебном облачении не казалась уже такой страшной и отвратительной. У Орлика голова пошла кругом от перспектив. Он никогда не обворовывал мёртвых, но всё когда-то случается в первый раз.

– Господи, прости! – Подняв глаза к потолку, Славка перекрестился левой рукой, правой одновременно расстёгивая на цепочке замочек. Перед глазами стремительно сменяясь, поплыли картинки красивой жизни. Вот он едет на «Мерседесе», непременно «кабриолете» с откинутым верхом. Горячий ветер обдувает его лицо, рядом сидит красотка с иссиня-чёрными волосами и кубинским загаром. Она болтает ерунду по-испански, то и дело целует его, а Славка непринуждённо рулит и знает, что впереди жаркая ночь в бунгало на берегу океана. Или нет – он курит сигару на балконе собственного дома с колоннами, а внизу, на зелёной лужайке возле бассейна с лазурной водой, в шезлонгах лежат девчонки с иссиня чёрными волосами и кубинским загаром. Нет никакого сомнения, что они говорят по-испански… Или нет, он – хозяин крупной фирмы, сидит в своём кабинете, задрав ноги на стол. В дверь с заискивающей улыбкой заходит секретарша с кубинским загаром и иссиня-чёрными волосами. Наткнувшись на жёсткий взгляд шефа, она вздрагивает, роняет поднос с серебряным кофейником и начинает бурно оправдываться, конечно же, по-испански. Или нет, выясняется, что он – правнук Фиделя Кастро и вся власть на острове во время неизлечимой болезни деда принадлежит ему. А так как он ни черта не смыслит в испанском, то ему полагается черноволосая переводчица всё с тем же необыкновенным кубинским загаром…

Славка, конечно же, понимал, что Серый столько не даст за крест, чтобы все вокруг были шоколадными, черноволосыми и испаноязычными, но мечтать, как говорил физрук в интернате, «полезно для опорно-двигательного аппарата».

– Йес! – тихо воскликнул Славка, потянув крест на себя.

В этот момент костлявая рука, словно змея, взметнулась в гробу и крепко вцепилась ему в запястье.

Славка не смог заорать. У него не хватило сил даже пикнуть от ужаса. Очевидно, он потерял сознание, потому что на какое-то мгновение выпал из жуткой, нереальной действительности.

– Ни одна сволочь никогда так нагло не обворовывала меня! – словно сквозь вату услышал он хриплый старческий голос.

– Вы живы? – прошептал Славка.

– Живёхонька, – усмехнулась старуха и широко зевнула, показав беззубую пасть. – И если б не твои вороватые ручонки, никто бы об этом не догадался! – Она вырвала крест из Славкиных пальцев и сунула его под маленькую подушку. – Хочешь, я вызову милицию?

– Вы труп! – выкрикнул Славка. – Вы труп, труп, труп! А милиция на заявления трупов не реагирует! И потом… у вас нет телефона!

– Ха! А это ты видел?! – Старуха выхватила из-под подушки в рюшках симпатичный мобильник, украшенный стразами, и помахала им перед носом у Славки. – А насчёт заявлений от трупов, ты ошибаешься, милочка. Примут, как миленькие! От моего драгоценного трупа – примут! – Старуха сладко потянулась, и приготовилась набрать ноль два.

Второй раз за вечер Славка рисковал загреметь в каталажку. Причём, теперь – за кражу в особо крупных размерах, совершённую с особым цинизмом, если, конечно, такая формулировка существовала в известном кодексе.

– Постойте! – взмолился он. – Я вовсе не хотел… не хотела украсть у вас крест! Я только рассмотрел бы его поближе и вернул… вернула на место! Клянусь койкоместом!

– Каким ещё койкоместом?! – выпучила глаза бабка. – И отчего ты так злоупотребляешь мужским родом? Ты кто – трансвестит, извращенец, или просто переодетый придурок?

– Я девушка. Уже как часа полтора, – мужским вариантом голоса сказал Славка, понимая, что на этот раз крепко попался. – Чёрт с вами, вызывайте свою милицию, только попросите посадить меня в мужской изолятор.

Старуха захохотала. Звонко, весело и очень молодо. Фата тряслась на её голове, как приспущенный капитулянтский флаг.

– Молодец! – нахохотавшись, похвалила она Славку. – Люблю, когда такие красотки просят посадить их в мужской изолятор!

Славка безнадёжно махнул рукой.

– Хреновая из меня девушка, – признался он.

– Покойница из меня тоже не лучше, – улыбнулась старуха. – Ожила, как только ты попытался обворовать меня! Этот крест стоит всего каких-то шестьдесят тысяч долларов. Даже мои оглоеды на него не польстились, решили похоронить вместе с ним. А ну, проходимец, признавайся, как в дом попал, зачем в девку переоделся и что тебе здесь нужно! – Она сунула телефон под подушку, поудобнее уселась в гробу и с весёлым любопытством уставилась на Орлика.

Орлик тяжело, глубоко и обречённо вздохнул. Эта старая ведьма, эта сморщенная от старости черепаха, держала сейчас его судьбу в своих искорёженных, узловатых руках.

Может, напугать её, чтобы сдохла?!

Славка умел орать Кинг-Конгом и строить рожи, от которых вахтёров в общаге увозили на «Скорой».

– Только не думай, что у меня слабое сердце, и я помру от любого стресса, – словно просканировала его мысли старуха. – Моего мотора на десять жизней хватит. Говори правду, или упеку тебя в женскую камеру! Вот девчонки повеселятся! – захохотала она.

Неожиданно для себя Орлик вдруг рассказал старухе о событиях сегодняшнего вечера, включая бегство от вневедомственной охраны и вынужденное переодевание в девушку. Путаясь в ненужных подробностях и рассчитывая разжалобить стопятилетний «мотор», Славка заодно поведал о своём полуголодном детстве, дурных компаниях и жестоких нравах интерната, в котором он воспитывался до семнадцати лет.

– Понятия не имею, кто я в этих женских тряпках! – стукнул он себя в грудь. – И ничего дурного я не хотел! Только похоронить вас и сразу удрать в общежитие! У меня в понедельник на заводе смена…

– Тебя нравится мой гроб? – вдруг спросила старуха, кокетливо поправляя бантик у изголовья. – Скажи, правда, красивый?!

Орлик почувствовал, как мурашки атакуют его с головы до ног.

– К-красивый, – заикаясь, ответил Славка. – Беленький такой, в розочках…

– А платье? Тебе нравится моё платье?!

– Н-нравится. Беленькое, в рюшечках… Отличное платье! Только зачем вам этот маскарад?! – заорал он. – Я т-теперь никогда не женюсь!

– Я хочу, чтобы мои похороны мне запомнились. Прежде чем помереть, я сама заказала всё в свадебном салоне и ритуальной конторе. А знаешь, почему я умерла?! – жутким шёпотом спросила она.

– Н-нет.

– От старости! Неприлично быть живой в сто пять лет. Господи, как классно лежать в гробу и ждать своих похорон! Ничего подобного я в жизни не испытывала, даже когда получила в наследство от американского мужа свои миллионы!

Славка отчётливо понял, что старуха чокнутая, и ему опять захотелось сигануть в окно.

– И не думай удирать от меня! – опять прочитала его мысли старуха. – Мы заключим с тобой соглашение. Я молчу, что ты проходимец и вор, а ты…

– Что я? – попятился Славка к двери.

– А ты никому не говоришь, что я нахожусь в полном здравии. Ещё ты принесёшь мне одеяло, а то холодно – жуть! Семейка включила кондиционеры, чтобы я не протухла. Но и это ещё не всё! Я есть хочу. Ночью притащишь мне булки с корицей, кофе, коньяк и сигары.

– Кошмар, – сказал Славка. – Какой кофе, какие сигары?! Вас похоронят завтра! В землю живьём зароют!

– Не зароют, – спокойно возразила старуха. – Гроб просто поставят в семейный склеп, который я год назад построила на территории дома. Я стану в нём первым жильцом, и ты будешь таскать мне туда булки, сигары, коньяк и кофе.

– Почему я?!

– А кто ещё? Все думают, что я померла!

– Ну, не-ет! – Славка в искреннем возмущении начал мерить шагами столовую, то и дело натыкаясь на многочисленные предметы мебели. – Нет, нет и нет!!! У меня в понедельник смена! Я токарь и практически фрезеровщик! Я рабочий, а не прислуга богатым покойникам! Я склепов боюсь, в сигарах не разбираюсь, кофе всегда проливаю, а булочки по дороге съедаю! Нет, я на завод, к станку.

– Ты бездарь, мошенник и вор, а никакой не рабочий, – отрезала старуха. – Будешь мне булки таскать, заплачу тебе хорошие деньги. Не согласишься, всё равно будешь таскать, только бесплатно.

– И когда я на работу выйду? – прошептал Славка, понимая, что старуха обладает гипнотическими способностями, что он дико боится её и не посмеет ослушаться.

– Когда я разрешу.

– Меня уволят! Койкоместа лишат!

– А мне плевать. Нужно, чтобы кто-то таскал мне булки, иначе я коньки отброшу от голода.

– Господи! – схватился за голову Славка. – Как же вам удалось так достоверно помереть? Кто констатировал смерть?!

– У меня врач хороший. Сказано – помер, значит, помер, – улыбнулась бабка. – А ты какой-то очень странный вор-фрезеровщик. Далась тебе эта работа! Тоже мне, токарь!! Да я тебе столько заплачу, что ты целый год сможешь ничего не фрезеровать. А если выполнишь ещё одну мою просьбу, то и все три!

– Какую? – спросил Славка, понимая, что первый раз в жизни его не привлекают деньги.

– Кроме доставки булок, сигар, коньяка и кофе, ты будешь в мельчайших подробностях докладывать мне обо всём, что происходит в доме. Кто что сказал, с кем поговорил, на кого посмотрел, о чём предположительно подумал… Сто тысяч долларов, если ты на это согласен!

– Сто тысяч долларов и драгоценный крест, – твёрдо посмотрел старухе в глаза Славка. Удирать расхотелось. За такие огромные деньги Орлик готов был не только бегать с подносом в склеп, но и поработать шпионом. Перед глазами опять замелькали картинки с кубинским колоритом. Теперь он почему-то был пастором в церкви, а прихожанки бились шоколадными лбами о пол и на чистом испанском вымаливали прощение за связь со священнослужителем…

– Держи! – пошарив в гробу, старуха швырнула ему сверкающий крест. Славка поймал его на лету и сунул в карман юбки-тюльпана, не веря своему счастью. – Всё равно он вышел из моды, – равнодушно сказала старуха. – Это тебе аванс. Вздумаешь с ним удрать, найду и убью.

– Меня и без вас есть кому убивать, Ида Григорьевна, – вздохнул Славка, вспомнив девицу с пистолетом.

– Вот и отлично, Штирлиц. – Старуха улеглась в гроб, сложила на груди руки, закрыла глаза и как будто перестала дышать. – Задуй, пожалуйста, свечи, страшно достал этот живой огонь. И не забудь принести одеяло!

– Может, лучше выключить кондиционеры? – нагнулся над ней Славка. – Не слишком ли подозрительно – покойница под одеялом?!

Сухая ручонка снова взметнулась в гробу, крепко схватила Орлика за нос и дёрнула так, что Славка едва не упал.

– Больно!!! – завопил он.

– Делай, что говорю, а то окажешься в женской камере. Ой, я тогда тебе не завидую! – не открывая глаз, захохотала старуха.

Славка задул половину свечей, и подёргал дверь, забыв, что она закрыта.

– Ручку вверх до упора, а потом резко вниз, – раздался голос из гроба. – И держись подальше от Нелли, она тебя быстро раскусит.

– Вы не знаете, кто я? – на всякий случай уточнил Славка, открыв по предложенной схеме дверь.

– Сам выясняй, Штирлиц. А я опять умерла.

Не успел Славка уйти, как в гостиной раздался громкий, жизнеутверждающий храп.

В столовой собралось много народу.

– Здрассьте, – испуганно пробормотал Славка, и? убедившись, что на него никто не обращает внимания, бочком пробрался к большому столу, который холодным блеском напоминал ледовый каток.

Он устроился на краешке стула, рядом с очень красивой дамой в шляпке-таблетке с чёрной густой вуалью.

– Здрассьте, – ещё раз поздоровался Славка. Дама, не отреагировав на приветствие, поджала длинные ноги туфлях на огромной шпильке.

Славка понятия не имел, как вести себя в таком обществе.

Он вообще плохо соображал после общения с ожившей старухой. Немного подумав, он закинул ногу на ногу и женственно подпёр подбородок рукой.

Сто тысяч долларов и крест, за который в скупке дадут не меньше пятидесяти!

О таком безумно выгодном дельце он и мечтать не мог. Вот только не наврала ли старуха, а если не наврала, то как бы не померла раньше времени от старости и дурных привычек. Надо бы заменить ей сигары, коньяк и кофе на молоко, надо бы одеяльце потеплее принести ночью…

– Все в сборе? – спросил худощавый мужик с «чарли чаплиновскими» усиками. Он осмотрел всех, кто сидел за столом с гримасой лёгкого пренебрежения и презрения.

– Диканские ещё не приехали, а Ребровы застряли на Гоа из-за цунами, – равнодушно пояснила изящная женщина, сидящая от него по правую руку. Тонкими пальцами она трепала на шее ожерелье, отсвечивающее всеми цветами радуги. Из траура на ней была только чёрная кокетливая заколка, придерживающая на затылке медовые волосы.

– Ребровы всегда находят цунами, а Диканские вечно путают похороны со свадьбой, – хмыкнул голубоглазый парень с высветленными волосами и бриллиантовой серьгой в ухе.

– Замолчи, Крис, – нахмурился усатый мужик. – Твой юмор здесь неуместен.

– Мой юмор везде неуместен, – огрызнулся Крис, и, подёргав себя за серёжку, злорадно добавил: – Кроме канала «ПопШоу ТВ»!

– Где твои дурацкие шуточки постоянно запикивают! – выкрикнула Нелли, тряхнув разноцветными дредами.

– Молчать! – повысил голос хозяин, и Славка вдруг понял, что усы у него не «чарли чаплиновские», а гитлеровские. – Я собрал всех здесь, чтобы сообщить, что…

– Что никому из вас, господа, от жирного бабкиного пирога ничего не достанется! – захохотал Крис и закинул ноги на стол.

– Вон отсюда, – ледяным тоном приказал усатый. – Вон! – он по-фюрерски выбросил руку вперёд, указывая на дверь. – Я не посмотрю, что ты мой сын! Выгоню из дома за хамство и разгильдяйство!

– Ой, да пожалуйста! – Крис встал, вразвалку дошёл до двери и выпал за неё, дурашливо споткнувшись на пороге.

– Крис у нас селебрити, – улыбнувшись, пояснила гостям Нелли. – Знаменитость! Он самый популярный телеведущий на самом популярном музыкальном канале. За его снимок в трусах газеты дадут пару тысяч долларов, а без трусов и того больше. Папахена это сильно раздражает, потому что его голая жопа не стоит и пяти долларов…

– Молчать!!! – заорал «папахен», теряя контроль над собой. – Полина… – жалобно обратился он к женщине с траурной заколкой и в вызывающе сверкающем ожерелье. – Полина, прекрати немедленно это безобразие…

– Нелли, тебе не стыдно? – рассматривая маникюр, равнодушно спросила Полина девчонку. – Продолжай, дорогой, Нелли больше не будет грубить.

– Собственно, начать я хотел с того, что похороны состоятся завтра в три часа дня. Прошу всех собраться в гостиной для прощания с умер… усоп… с нашей дорогой Идой Григорьевной. После похорон все приглашаются на поминальный обед, а потом…

– На поминальные танцы! – выкрикнула девчонка, уклоняясь от подзатыльника, который ей попыталась отвесить Полина.

– Я отправлю тебя на учёбу в закрытый пансионат и выделю тридцать рублей в день на расходы, – пригрозила она.

– Тридцать рублей! – закатила глаза девчонка. – Мамахен, у тебя приступ щедрости?! Я согласна в закрытый пансионат, там наверняка кормят мясом и разрешают выкурить одну сигаретку между уроками. А ещё там много лесбиянок, мамахен! Я видела их только в кино…

– О, господи, – закатил глаза отец семейства, потирая грудь с той стороны, где находится сердце.

– Немедленно выйди, – приказала Полина дочери. – Немедленно! – Она даже привстала в порыве гнева, хотя глаза у неё оставались равнодушно-холодными, как блеск ожерелья на шее.

Нелли радостно подскочила со стула и побежала к двери, где демонстративно споткнулась, повторив трюк своего звёздного братца.

Славка еле сдержался, чтобы не захохотать. Совсем не такими он представлял отношения в благородных семействах, живущих в огромных особняках. Он думал, тут все отвешивают друг другу поклоны, делают реверансы и разговаривают исключительно через «милостивый государь» и «дорогая сударыня». Забыв, что он девушка, Славка игриво подмигнул черноволосой красотке, сидевшей прямо напротив него. У неё была смуглая кожа, глаза как перезревшие сливы, и вполне возможно, она умела бегло говорить по-испански. Красотка интеллигентно приподняла брови, ответив Славке тонкой улыбкой. Орлик хлопнул себя по нашалившему глазу и срочно сделал лицо пуританки.

Чёрт, как бы запомнить, что его не интересуют женщины?.. Как бы запомнить, что он сам с ножками, губками, ресничками, и грудью второго размера из туалетной бумаги? Славка нащупал в кармане крест, мысленно проговорил сумму «сто тысяч долларов» и дал себе слово, что будет внимательнее к своей женской сущности.

– Все вы знаете, – продолжил тем временем свою незадавшуюся речь глава семейства, – что Ида Григорьевна перед смертью составила список гостей, которых хотела бы видеть на своих похоронах. Я исполнил её последнюю волю. Я обзвонил и пригласил всех, кто внесён в этот список. Думаю, нам нужно представиться и коротко рассказать о себе, ведь большинство из нас ничего друг о друге не знают. Три дня нам предстоит провести вместе, три дня по воле покойной мы будем жить бок о бок. После похорон её адвокат зачитает завещание. Что в нём – одному богу известно. Все знают, что покойница была дамой экзальтированной, непредсказуемой, а главное – чудовищно богатой и не подчиняющейся никаким общепринятым правилам.

– Гоша! – укоризненно вскинула на него глаза Полина. – Георгий!!

– Да, да, – осекся Георгий. – Я немного отвлёкся. Меня, что называется – понесло. Итак, предлагаю всем немного рассказать о себе. Меня зовут Гошин Георгий Георгиевич, я внук Иды Григорьевны, мне пятьдесят пять лет, у меня сеть клиник эстетической хирургии. Они приносят приличный доход, но это жалкие гроши по сравнению с теми доходами, которые моя бабка имела от своих акций. Мой отец, единственный сын Иды Григорьевны, погиб шесть лет назад на охоте от случайного выстрела. Моей жене Полине тридцать шесть лет, она художник-дизайнер, и хотя давно не работает по специальности, много рисует, её выставки пользуются большим успехом, а картины хорошо продаются. У меня есть сын Крис от первого брака, нашу общую дочь Нелли вы все видели. Вообще-то, они нормальные ребята, но у одной сейчас переходный возраст со всеми завихрениями максимализма, а у второго… звёздная болезнь. Поклонники рвут его на части, поэтому у парня слегка притупилось чувство реальности. У меня всё, господа. – Гошин сел и вытер платком пот со лба. Речь далась ему нелегко. Лёгкая степень презрения, которую он явно испытывал ко всем присутствующим, не давала расслабиться, быть искренним и приветливым. – Прошу вас, по очереди… – Гошин кивнул на Орлика, и у Славки сердце укатилось куда-то от страха, что он внятно не может сказать о том, кто он.

– Я Алина Сметанина, – спасла его дама в вуальке, сидевшая рядом, – младшая сестра Полины. Я тоже художница, мои выставки тоже пользуются успехом, а картины хорошо продаются. Не замужем, детей нет, на наследство не претендую. Иду Григорьевну я очень любила, считала её своей подругой и часто забегала к ней на чай. Она говорила, что я талантливее Полины и помогала мне снимать самые дорогие залы для выставок.

Полина громко фыркнула и выразительно отвернулась от сестры.

Гошин поморщился.

– Ну, Ида Григорьевна кому только не помогала, кто только не считал её своей подругой, и с кем только она не пила чай, – произнёс он бесцветным голосом.

Дама возмущённо взбила свою вуальку и нервно сцепила пальцы в чёрных прозрачных перчатках.

– На наследство не претендую, – фыркнув, повторила она.

– Дальше! – раздражённо приказал Гошин.

– Я Фёдор Башка, – привстав, представился огромный мужик в мешковатом костюме и неприлично розовой для столь скорбного повода рубашке. – Ида Григорьевна шутила, что влюблена в меня.

– Думаю, не шутила, – усмехнулась Полина. – Она обожала таких медведей, в особенности, если они были лет на восемьдесят моложе её.

– Если быть кратким, она спасла меня от тюрьмы, – сухо продолжил свой рассказ Фёдор. – Я приезжал к ней в гости два раза в год и вывозил её на природу. Ида Григорьевна со спиннингом сидела на берегу речки, а мой друг в водолазном костюме цеплял на крючок рыбу, чтобы доставить ей радость. Я приехал лишь для того, чтобы проводить Иду в последний путь. Никакие деньги мне нужны.

– Какие все бескорыстные, – язвительно пропела Полина.

– Дальше! – процедил Гошин.

– Я Лидия Федина, – склонила голову девушка, с которой Славка по недоумию начал заигрывать. – Ида Григорьевна была моей опекуншей. Мои родители погибли в автомобильной аварии, едва мне исполнилось четырнадцать лет. Гошина взяла на себя все заботы обо мне. Она оплачивала моё обучение, одевала, кормила, наняла штат прислуги и сделала всё, чтобы я не попала в детдом. Я пришла бы на её похороны, даже если бы она не внесла меня в этот странный список гостей. Я не жду никакого наследства от Иды, я просто очень любила и бесконечно уважала её.

– Дальше, – не дав жене выступить с комментариями, сказал Гошин.

– Мы братья Архангельские, – пробасил атлетичный, бритый наголо парень, кивнув на точную свою копию – такого же атлетичного и бритого парня, сидевшего рядом с ним. – Близнецы Глеб и Павел. Не пытайтесь нас различить! Это не удавалось даже нашей маме. Ида приходилась ей двоюродной прабабкой по линии отца, значит, мы приходимся Гошиной… – Парень замолчал, пытаясь сформулировать степень родства со старухой.

– С боку припёка, седьмая вода на киселе, – усмехнулась Полина.

– Можно и так сказать, – согласился близнец. – Тем не менее, бабка отчего-то захотела нашего присутствия на своих похоронах. Честно говоря, мы не отказались бы получить от неё на память несколько сотен тысяч евро. Это бы сильно скрасило наше холостяцкое существование, правда, Глеб? – подмигнул он своему близнецу-братцу и тот показал в улыбке два выбитых передних зуба. Наверное, чтобы никто не обольщался таким отличием, Павел тоже растянул губы, продемонстрировав точно такое же отсутствие передних зубов. – Мы хоккеисты, – пояснил он.

– Понятно. Больше хоккеем никто не балуется? – обвёл Гошин глазами присутствующих. – Нет?! Может, ещё есть спасённые Идой Григорьевной от житейских невзгод, нищеты, тюрьмы и болезней?!

– Есть! – с надрывом сказала бесцветная женщина неопределённого возраста. Она единственная из всей компании была в откровенном трауре и то и дело промакивала глаза носовым платком. – Меня она спасла от невзгод, нищеты и смерти! Я потеряла единственного сына. Он… погиб. Спасаясь от невыносимого горя и желания покончить с собой, я попала в секту, где мне пообещали прозрение, просветление и скорую встречу с моим мальчиком. В результате я осталась без квартиры, дачи и денег. Всё забрала секта. Ида Григорьевна оказалась за рулём машины, под которую я бросилась, чтобы свести счёты с жизнью. Она вернула мне желание жить, дала денег и купила квартиру. Меня зовут Рада Родимцева. Я обязана Гошиной всем. Ида тоже внесла меня в список гостей, но кроме как на прощание с ней я ни на что не претендую.

Гошин картинно захлопал в ладоши.

Полина криво улыбнулась, а Алина Сметанина закинув вуальку на шляпу, уставилась на странную женщину так, будто у той на голове расцвёл куст сирени.

– Надеюсь, она не авантюристка, – сказала Алина, вернув вуальку на место.

– Все мы тут в некотором роде авантюристы, – вздохнул Георгий Георгиевич.

«Это уж точно, – подумал Славка. – Знали бы вы, что покойница спокойно дрыхнет в гробу, и стёкла дрожат от её храпа!».

Знали бы они, что Славка шпион, засланный старухой в стан – то ли врагов, то ли друзей, то ли родственников, то ли прихлебателей у её сытной кормушки. Судя по рассказам, Ида Григорьевна Гошина была матерью Терезой, в жилетку которой то и дело утыкались совершенно посторонние люди.

– Меня зовут Мила Брагина, – чинно представилась девушка в роговых очках и с дурацким платочком на шее. – Я репетитор Иды Григорьевны.

– Кто?! – хором спросили все.

– Репетитор по французскому языку. Она платила мне двести долларов за урок, и я два раза в неделю занималась с ней.

– Какой к чёрту французский? – пробормотал Гошин. – У неё же ни одного зуба не было, а французский без зубов…

– Да и русский с присвистом! – захохотали братья Архангельские, сверкнув щербатыми улыбками.

– Гошина была очень хорошей ученицей, – серьёзно сказала Мила. – Она обладала прекрасной памятью, а отсутствие зубов почти не сказывалось на произношении. Когда она меня нанимала, то объяснила, что хочет читать в подлиннике французскую литературу – Бальзака, Стендаля, Мопассана. Честно говоря, старуха вызывала у меня огромное уважение, но я не понимаю, почему она захотела пригласить меня на свои похороны, ведь, в принципе, мы с ней посторонние люди.

– Бабуленция собрала сброд у своего гроба, а нам расхлёбывай, – тихо проворчала Полина, нервно теребя ожерелье.

– Простите, – извинился за жену Георгий Георгиевич. – Просто мы перенервничали за последние два дня. Ида Григорьевна умерла как-то странно и неожиданно, несмотря на возраст. У меня всегда было нереальное ощущение, что она переживёт всех – меня, моих детей, моих внуков и правнуков. А тут…

Я с семьёй живу в другом доме, за прудом, который находится на территории этого огромного поместья. Наш особняк поменьше, и я не раз предлагал бабке поменяться жилищем. Зачем старухе такие огромные апартаменты? Но она была упряма и очень заботилась о своём статусе самой богатой женщины. Правда, пресса к этому почётному званию добавляла «самая старая», отчего Ида Григорьевна просто свирепела. В общем, бабка гордо жила на тысяче квадратных метров и ни в какую не соглашалась переехать на более уютную площадь. Прислуживали ей Ксения Павловна и старик-садовник. Мы встречались всей семьёй только по выходным и праздникам. Иногда Ида Григорьевна приглашала нас позировать для журналистов, которые приезжали, чтобы сделать материал о «великолепной Гошиной». Все привыкли, что старуха на здоровье не жалуется и помирать в ближайшие сто лет не собирается. Но в субботу вечером позвонила Ксюня и, захлёбываясь слезами, рассказала, что Ида Григорьевна… лежит в гробу в подвенечном платье. Когда она умерла, кто её переодел и уложил в гроб, горничная понятия не имела. Она поводила у хозяйки перед носом зеркальцем, убедилась, что она мертва, вызвала семейного врача и позвонила нам. Мы думали, это розыгрыш, примчались, но всё оказалось в точности, как рассказала Ксюня. Бабка лежала в гробу, в белом платье, а в руках у неё торчала записка: «Обязательно пригласите на похороны всех этих гостей» и… список людей, половина из которых мы знать не знали.

Врач сказал, что она умерла от старости. Оригинальный диагноз! Впрочем, какая разница… О существовании завещания нам сообщил адвокат Иды Григорьевны. Честно говоря, мы ничего хорошего от последней воли покойной не ждём. Очень уж она была… добренькой. – Гошин безнадёжно махнул рукой и сел.

– О покойниках или хорошо, или очень хорошо! – засмеялся высокий старик в серой войлочной панаме, которую одевают в сауну. – Кстати, я родной брат Иды Григорьевны, Феликс Григорьевич Гошин, – раскланялся он во все стороны. – Мне всего девяносто пять, и я о-очень не против, чтобы сестрица оставила мне пару тройку своих миллиончиков!

– Зачем вам миллиончики? – сквозь зубы процедила Алина. – Вы же старый, помрёте вот-вот!

– Э-эх, детка! Продолжительность жизни напрямую зависит от количества грошей, шуршаших в кармане! Пойдёшь за меня замуж, если Идка отпишет мне часть наследства?! – Феликс Григорьевич, надвинул на глаза смешную шапчонку и неприлично поболтал в воздухе языком.

Сметанина вспыхнула под своей чёрной вуалью.

– Старый пердун, – отчётливо выговорила она. – Дохлая ворона за тебя замуж пойдёт!

– Сама ты ворона.

– Прекратите! – возмутился Георгий Георгиевич. – У нас тут похороны, а не балаган. Вы, девушка, ещё не представились, – обратился он к Славке.

Славка встал, сел, потом снова встал.

– Я… – с женственным придыханием начал он, – я родственница. Дальняя. Очень дальняя. Крайняя слева в последнем ряду. Вы посмотрите список, там наверняка есть моё имя! Ой, колготки за стул зацепились… – Орлик нырнул под стол, чтобы сделать вид, что возится с затяжкой, но обнаружил, что никаких колготок на нём нет. – Я родственница! – крикнул он из-под стола.

– Я потерял список гостей! – Гошин, нагнувшись, в упор посмотрел на Славку.

– Врёте, – подмигнул ему Славка.

– Сколько дэн у ваших колготок?! – ехидно поинтересовался Гошин.

– Нуль-нуль, как говорит Ксюня.

– Вы идиотка?

Все гости по очереди склонились под стол. Славка видел их перевёрнутые, покрасневшие лица и отчего-то испытал нечто вроде триумфа. Никогда у него не получалось так «держать» аудиторию.

– Вы идиотка?! – переспросил Гошин.

– Да это же Женька Суковатых! – воскликнула Полина, сверкая под столом ожерельем. – Её мать – сестра двоюродного брата тестя покойной сестры третьего мужа Иды Григорьевны, который был на тридцать лет моложе её, и умер в семьдесят девятом году от лимфогрануломатоза!

– Сама поняла, что сказала?! – посмотрел на жену Гошин.

– А что непонятного? – удивилась жена. – У них в семье все… суковатые. На всю голову.

Народ начал медленно вылезать из-под стола.

– Не Суковатых, а Сероватых, – сверился Гошин со списком, который достал из внутреннего кармана. – Суковатыми их дразнили.

– Да нет, Сероватыми их дразнили!

Славка сел на стул. Имя Женька, в принципе, его устраивало, предстояло выбрать фамилию.

– Так как ваша фамилия, девушка? – нахмурился Георгий Георгиевич.

– Нехай Суковатых, чтобы Сероватых дразнили, – подумав, принял решение Славка.

– Я запуталась, – пожаловалась Сметанина. – У меня голова болит!

– Все свободны, господа. Все свободны! – Гошин резко развернулся и направился к выходу.

– Но там кто-то ходит! – с трагическим надрывом воскликнула вдруг бывшая сектантка Рада Родимцева. – Ходит и кашляет!

– Где? – замер Гошин.

– В комнате, где стоит гроб! Там кто-то ходит, кашляет и сморкается! У меня спальня рядом, я слышу всё через стенку…

– Попросите коньяку у Ксюни, – устало распорядился Георгий Георгиевич. – У неё он всегда есть.

– Я не пью коньяк! – испугалась бесцветная Рада.

– А вы начните! Последствия от него гораздо приятнее, чем от посещения секты. Ваше имущество останется цело, а в гостиной с гробом сразу станет тихо.

– Вы считаете меня сумасшедшей? – перекрестилась Родимцева.

– Я считаю, что вам полезно принимать коньяк на ночь, – отрезал Гошин и вышел из столовой, чеканя шаг. За ним с разной степенью поспешности потянулись все остальные.

Выходя последним, Орлик спёр с камина часы, показавшиеся ему золотыми.

Когда в доме всё стихло, Славка пробрался на кухню.

Булочки он нашёл в глубокой миске, под полотенцем, коньяк в буфете, а сигары в коробке на подоконнике. Сложив всё это в бумажный пакет, он принялся за приготовление кофе, но, подумав, заменил его на молоко в пакете. Кофе в сто пять лет пить вредно, решил Славка, опираясь на свои скудные познания в медицине. Коньяк и сигары опасений у него почему-то не вызвали.

На цыпочках Орлик прокрался в гостиную, захватив из своей комнаты розовое одеяло.

– Где тебя черти носили? – спросил скрипучий голос из гроба.

– Так это… заседание заседали, – смутился Орлик, будто отчитывался перед начальником смены. – А потом я ждал, когда все заснут. – Он пристроил пакет с продуктами рядом с гробом, хотел накрыть старуху, но она резко отбросила одеяло и села в гробу.

– Что Гошка затеял? – ворчливо спросила Ида Григорьевна.

– Просил гостей назваться, потому что толком никто друг друга не знает.

– Назвались? – хохотнула старуха.

– Да. Но я никого не запомнил! У меня на лица и имена память плохая.

Вот тут Славка соврал. На лица память у него была хорошая, а на имена ещё лучше. Но старухе знать это было необязательно, пусть думает, что он простой, тупой и жадный.

– А ты кем представился? – спросила Ида Григорьевна, хитро щурясь из-под фаты.

– По вашему списку вышло, что я какая-то Евгения Суковатых.

– Евгения?! Суковатых?! – Старуха захохотала так, что едва не вывалилась из гроба. Славка еле успел её подхватить, когда она дала резкий крен вправо. – Ой, не могу! – схватилась Ида Григорьевна за живот. – Ой, помру сейчас! Евгения Суковатых?! Ты?! Гошка со своей грёбаной пластической хирургией совсем память потерял, дуралей! Говорила я ему, гимнастикой на свежем воздухе занимайся, а он – блефароплаcтика! Липосакция! Грудные протезы анатомической формы! Тьфу!!

– Тише! – взмолился Славка. – За стенкой живёт бывшая сектантка, она слышит, как вы тут шумите!

– Радка, что ли?! Плевать! Она дохлая муха и мнительная корова. Пусть слышит, что хочет, ей никто не поверит. – Старуха потянулась к бумажному свёртку и достала пакет молока.

– Что это? – уставилась она на пакет. – Ты что мне притащила, болванка?!

– Болван, – обиженно поправил её Славка. – Это молоко, пятипроцентное, цельное. Пейте…

Пакет немедленно полетел в Славку, обдав его молочными брызгами и плюхнувшись маленькой бомбочкой на пол.

– Где кофе?! – заорала старуха и опять чуть не вывалилась из гроба, дав резкий крен влево.

– Кофе в вашем возрасте – смерть, – твёрдо сказал Славка, убирая бумажный свёрток подальше, чтобы старухе не пришло в голову метать в него всё, что он принёс.

– У моей смерти приключился склероз, так что кофе мне не поможет. Вернее, не навредит! – Ида Григорьевна ловко перекинула ноги через борт гроба и любовно оправила складки белого платья. – Чеши на кухню и свари крепкий кофе! – приказала она.

– Не пойду, – нахмурился Славка. – Кофе вредно.

– А ты молодец, с характером, – неожиданно похвалила его старуха.

– Просто я боюсь, что вы раньше времени копыта откинете и со мной не расплатитесь за сервис в гробу, – признался Славка.

– И честный! – восхитилась Ида Григорьевна. – Сейчас таких дуралеев днём с огнём не сыщешь. Тебя как звать?

– Зовите Орлик.

– Это кликуха?

– Фамилия.

– Красивая. И со смыслом!

Ида дотянулась до бумажного свёртка, вытряхнула из него булки, сигары, бутылку коньяку, вытащила из-под ритуальной подушки зажигалку и закурила, закинув ногу на ногу. – В тюрьме сидел?

– Нет, только в армии служил.

– В каких войсках?

– Строительных.

– Разве это войска? Лучше уж в тюрьме отсидеть, больше пользы будет!

– Вы так говорите, будто сами сидели, – прищурился Славка.

– Сидела! В двадцать восьмом году так жрать захотела, что спёрла калач в булочной. Какой был калач! С маком, с хрустящей корочкой! Сейчас таких не пекут. Я его прямо у прилавка съела, сил не было убегать. Меня там и повязали. Я на суде кричала, что дырка в этом калаче была больше, чем сам калач, но мои доводы оставили без внимания и дали десять лет.

– Десять лет? – ужаснулся Славка. – За одну дырявую булку?! Это несправедливо.

– Отсидела я пять. Вышла по ошибке, вернее, почти сбежала. В тюрьме сидела моя полная тёзка, она умерла за два дня до своего освобождения. Меня выпустили вместо неё. Э-эх! Всё бы сейчас отдала за тот голодный двадцать восьмой год, за калач с маком, за свою молодость…

Столбик пепла упал с сигары в гроб. Ида отложила сигару, взяла булку и с аппетитом стала жевать её, запивая коньяком прямо из бутылки.

– Вы, Ида Григорьевна, совсем не заботитесь о достоверности своей смерти! – возмутился Славка. – Уж не знаю, почему вы решили всех надуть со своей преждевременной кончиной, но зачем было затевать этот цирк, если в гробу крошки, пепел, а от покойницы несёт перегаром?!

– Ха!!! – Ида Григорьевна с размаху плюхнулась в гроб. В воздухе мелькнули её золотые туфли. – Моей смерти так заждались, дорогой Орлик, что на её достоверность всем глубоко плевать. Меня похоронят, даже если я буду распевать песни и играть на гитаре. Чёрт, что-то жжёт сзади… Сколько я Гошку просила, сделай мне подтяжку ягодиц, сволочь! Обвисшая задница доставляет женщине больше неприятностей, чем обвисшая морда. А он – нет таких методик, нет таких методик, в твоём возрасте наркоз противопоказан! Хочешь, говорит, я тебе уши отреставрирую? Это и без наркоза можно. Внук называется… Слушай, ты не находишь, палёным пахнет?

– Чёрт! – Славка рывком поднял Иду Григорьевну и вытащил из под неё тлеющую сигару. На белом платье, чуть пониже спины, красовалось прожженное чёрное пятно. – Вы, блин, тут пожар ещё устройте, покойница, – проворчал он, затушив сигару и выбросив её в открытую форточку. – Сигары тушить надо!

– Память-то девичья, – вздохнула старуха. – Скажи, о чём вы болтали в столовой?

– Да ни о чём, – отмахнулся Славка. – В основном все твердили о том, что им не нужны ваши деньги. А ещё никто не понимает, почему именно их вы захотели пригласить на свои похороны. Только ваш брат Феликс, да близнецы-хоккеисты честно признались, что не отказались бы от наследства.

– Феликс! – громко фыркнула Ида Григорьевна. – Бездельник, балбес, но душа-человек. А хоккеисты – сипматяги, если им зубы вставить! Значит, говоришь, никто на мои деньги не претендует? И не понимает, зачем я их позвала?! – Она подмигнула Славке, и ему опять стало жутко. А вдруг бабка на самом деле мертва, а болтает, курит, подмигивает, жрёт булки и пьёт из бутылки коньяк её неугомонный фантом?! Этот гроб, белое платье, фата, золотые туфельки, – господи, неужели он такой идиот, что согласился поить и кормить труп?.. Может, ну её, эту бабку, и этих гостей, может, удрать в своё общежитие, на свою продавленную, железную койку, и будь что будет! Сдадут его Гошка с Артёмом – сядет; не сдадут – продаст драгоценный крест, купит квартиру, мотоцикл и заживёт по-простому: клубы, девчонки, работа, дом… Ну их, этих богатых старух, и дома дворцового типа!

Он так проникся своими сумбурными мыслями, что невольно отступил к двери.

– Завтра всех ждёт сюрприз, – пробормотала старуха. – Слышь, Орлик, ты мой горшок вынеси…

– Что? – не понял Славка.

– Я ж не святой дух, Орлик! У меня ночной горшок под стулом припрятан. Вынеси его, а то негигиенично лежать.

Нет, не фантом, успокоился Славка, фантомам горшки не нужны…

Он припрятал за портьеру пустой бумажный свёрток, в котором принёс продукты, прикрыл старуху розовым одеялом, отыскал под стулом ночной горшок и приготовился незаметно выйти из комнаты, пока бабка не выдвинула новых требований.

– Во сколько завтра мои похороны? – спросила она, когда Славка взялся за ручку двери.

– В три часа дня, – припомнил Славка заявление Гошина.

– В пятнадцать ноль-ноль, темнота! – поправила его Ида и тут же громко захрапела, заснув внезапно и быстро, как засыпают только старые люди и младенцы.

– Какая разница? – проворчал Славка, брезгливо держа на отлёте горшок.

Он уже был в коридоре и осторожно оглядывался, чтобы не попасться никому на глаза, как «покойница» вдруг тихо сказала:

– У кого дракон, тот и убил…

– Что?! – обернулся Славка, но в ответ услышал лишь длинный выдох с присвистом и храп на вздохе.

Изображая покойницу, старуха не только ела, пила коньяк, курила в гробу и пользовалась горшком, но и говорила во сне. Усмехнувшись, Орлик быстро закрыл за собой дверь, чтобы никто случайно не услышал бабкину болтовню.

Не успел Славка сделать и двух шагов, как из соседней комнаты вылетела Рада Родимцева.

– Вы слышали?! – зашептала она, схватив его за рукав. – Нет, вы слышали?! Только что, из гостиной, где стоит гроб, раздавались голоса! Мужской и женский! Женским разговаривала Ида Григорьевна, я точно знаю! – Рада схватилась за свои пылающие щёчки и страдальчески закатила глаза.

– Вы коньяк на ночь принимали? – строго спросил её Славка.

– Нет, – ещё больше покраснела Родимцева и вдруг доверчиво сообщила Орлику: – Я боюсь!

– Чего? – не понял Славка.

– Понимаете, Женечка, – Рада доверчиво взяла Славку под руку и повела по коридору, как врач, желающий объяснить родственнику, что за больным нужен специальный уход. – Понимаете, если я хоть раз выпью, я сразу умру. Я пила, после того, как отписала квартиру секте, страшно пила, и Ида Григорьевна настояла на том, чтобы я закодировалась. Так что мне нельзя ни грамма спиртного, ни грамма! Хотя, иногда страшно хочется… Слушайте, а чем это так дурно пахнет? – Рада резко остановилась, принюхалась и уставилась на горшок. Славка быстро сунул его под фикус, очень кстати попавшийся на пути.

– У вас галлюцинации, – сухо сказал он Раде. – Слуховые, обанятельные и зрительные. Это часто бывает у закодированных людей.

– Да?! Значит, никаких голосов в гостиной не было?

– Нет.

– И вы не выносили оттуда ночной горшок, которым при жизни часто пользовалась Ида Григорьевна?

– Нет.

– И у вас на шее нет адамова яблока, которое бывает только у мужчин?!

– Нет!

– Хорошо, хорошо… – Сгорбившись и обхватив себя руками за плечи, Родимцева развернулась и шаткой походкой пошла в свою комнату. – Галлюцинации… Может, всё-таки я не умру, если выпью совсем чуть-чуть?

Славка припустил вверх по лестнице, не заботясь о женственности движений. Надо же – «адамово яблоко»! Рассмотрела, старая грымза! А он совсем забыл, что кадык на шее выдаёт принадлежность к мужскому полу.

Ворвавшись в свою комнату, он бросился к чемодану искать шейный платок или шарф. Не найдя ничего подходящего, Славка решил проблему, намотав на шею в три ряда крупные бусы. Впрочем, на сегодня событий хватит, решил он, но, – только хотел снять женские тряпки и рухнуть в кровать, – как в дверь постучали.

– Кто? – припал он ухом к двери.

– Откройте, Женя! Это Лидия Федина. Вы меня помните?

Из всей толпы, по большому счёту, он помнил только её. Её чёрные волосы, забранные в тугой хвост, её насмешливый взгляд из-под густой чёлки, её смуглую кожу и фантастическую фигуру. Впрочем, фигуру Славка толком не рассмотрел, но был уверен, что при такой чёлке она фантастическая.

Он чересчур поспешно открыл дверь.

Лидия оказалась чуть выше его – совсем чуть-чуть, ровно настолько, чтобы не лишать его шансов, окажись он опять мужчиной. Фигура её так и осталась загадкой, потому что оказалась упакована в длинный махровый халат.

– Привет! – улыбнулась Федина Славке. – Не спишь? Хочу позвать тебя в бассейн.

– Куда? – удивился Славка.

– Здесь есть шикарный бассейн с вышкой. Пойдём, попрыгаем и поплаваем.

– Пойдём, – обрадовался Славка.

Это был шанс побыть с ней наедине. Это была возможность рассмотреть нюансы её фигуры. Такие девушки не работали на заводе, таких девушек он не встречал в ночных клубах, туда, где они обитали, простым парням вход был заказан.

Славка выскочил за дверь, схватил Лидию за руку и потянул к лестнице.

– А халат? – засмеялась Лидия. – А сланцы? А полотенце? Куда ты несёшься, бассейн находится совсем в другом крыле дома!

– Почему ты позвала меня с собой? – Славка резко остановился и уставился ей в глаза.

– Ты мне понравилась, – ответила Лидия. – У тебя одной в этом доме простое, человеческое лицо – доброе и бесхитростное. Правда, чересчур сильно накрашенное. – Она рассмеялась.

Славка сделал вид, что обиделся. Он точно знал, что все женщины обязаны обижаться на замечания о своём внешнем виде, поэтому надул губы, нахмурил брови и нервно защёлкал пальцами.

– Не обижайся! – Лидия обняла его за плечи и простодушно чмокнула в щёку. – Просто с таким гримом ты выглядишь провинциалкой. Хочешь, я научу тебя краситься так, будто ты только что умылась и сияешь свежестью?

– Мне плевать, как я выгляжу, – буркнул Славка, едва не выдав себя с головой низким голосом и подозрительным равнодушием к тонкостям макияжа.

– Я же говорю, что в этом доме ты лучше всех! – Лидия схватила его за руку и увлекла за собой в нужное крыло дома, на первый этаж.

Бассейн оказался огромным.

Здесь можно было бы проводить чемпионаты мира по плаванью и прыжкам в воду, но он был собственностью богатой старухи.

– Ого! – восхитился Славка, рассматривая восьмиметровую вышку под потолком. – Зачем старушке такое сооружение? Она на досуге сигала в воду?

– Ида Григорьевна любила всё самое лучшее. Сама она, конечно, не прыгала, но гостям всегда предлагала развлечься, – объяснила Лидия и… одним незаметным движением скинула махровый халат, оставшись лишь в красных стрингах.

Славка про себя восхищённо присвистнул. Фигура у Фединой превзошла все его ожидания. Какие там к чёрту нюансы! Она была гармонична и пропорциональна как молодая пантера, от неё веяло естественностью и силой, а воздухе витали электрические разряды, словно во время шальной грозы. Танцовщицы бразильского карнавала выглядели бы рядом с ней неуклюжими коровами и щипанными курицами. Её загар был изысканного, бронзового оттенка, будто гениальный художник долго смешивал краски, прежде чем добиться такого эффекта.

Славка жадно прощупал глазами Лидию, женственно накручивая свой кудрявый локон на палец.

– Раздевайся! – закричала она и побежала на вышку.

Раздеться Орлик не мог. К сожалению, он осознал это только сейчас и понятия не имел, как из этой ситуации выкручиваться.

– Чего ты ждёшь, Женька?! Иди ко мне! Или ты высоты боишься?!

Можно было сказать «боюсь», но мужская Славкина сущность воспротивилась этому простому ответу.

– Тут так здорово, что дух захватывает! Скидывай тряпки, иди сюда!

– Я… – Славка вспомнил, что есть железная женская отмазка, но вдруг напрочь забыл, как она называется. Если бы эта Федина имела привычку носить лифчик, то такого конфуза с ним бы не приключилось. – У меня того... этого… ме… ме… ме…

Блин, это было какое-то сложное медицинское слово, употребляемое почему-то во множественном числе. Первый слог вспомнился, да и слово, в принципе, крутилось на языке, но Славка не мог его выговорить.

– Критические дни?! – выдала Лидия спасительную подсказку, раскачиваясь на упругом «языке» вышки.

– Они, сволочи, такие критические… – В волнении Славка сел на пластиковый стул, стоявший на краю бассейна в стайке таких же столов и стульев.

Оттолкнувшись от «языка», Лидия взмыла вверх, сделала два кувырка в воздухе и мягко, почти без брызг, вошла вводу.

Это был высший пилотаж. Для таких прыжков нужны были тренер, деньги и многочасовые, упорные тренировки. Славка, конечно, умел плавать, но так мастерски прыгать… Слава богу, что по легенде у него эти самые несчастные дни, и он может не плюхаться в воду с невероятной, головокружительной высоты.

Лидия подплыла к бортику, улыбаясь, блестя тёмными глазами и белоснежными зубами. Если бы всё-таки у неё была привычка носить лифчик, Славка был бы гораздо умнее, сообразительнее и смелее. Не то, чтобы он мало видел раздетых женщин, нет, просто Лидия была особенная – раскованная и свободная в движениях, мыслях, поступках; она не искала выгодных ракурсов и красивых поз, не подбирала умных слов, и в этом была удивительна и прекрасна, впрочем, может быть, она вела себя так только лишь потому, что Славка был для неё провинциальной простушкой, не умеющей краситься. Славка уже десять раз проклял свою женскую шкуру. Как она жмёт, как мешает, как унижает! Это только в фильмах смешно – переодеваться в женщину, а в жизни – обидно, противно и неудобно.

– Ты не знаешь, зачем Гошин заставил нас представляться друг другу? – спросила Лидия, подтянувшись на руках и усаживаясь на край бассейна. – Ведь мы уже были в таком составе чуть больше года назад, на дне рождении у Иды Григорьевны. Она не дожила до ста шести лет буквально несколько дней! До её дня рождения в этом году осталось меньше недели. Но главное, мы все друг друга более-менее знаем, неужели, дядя Гоша об этом не помнит?

– Да ну? – удивился Славка, стараясь не смотреть на Лидию, чтобы не выдать себя слишком заинтересованным взглядом.

– Я только тебя почему-то не помню, а так, всех, если не по именам, то внешне запомнила.

– Я болел, – быстро отреагировал Славка и мгновенно поправился: – Болела! Я не смогла придти на день рождения Иды Григорьевны в прошлом году, поэтому понятия не имею, кто у неё был. – Как же ему надоело выкручиваться и говорить о том, о чём он понятия не имел!

– Жаль. Ида Григорьевна такая чудачка! Пригласила на своё стопятилетие как гостей из светской тусовки, так и простых, никому не известных людей. Ну и что из этого получилось?! – Лидия беспечно поболтала ногами в воде, подняв фонтан брызг.

– Что?! – спросил Славка.

– Несчастный случай, вот что! – Она прыгнула в воду и поплыла размашисто и красиво, – то ли брасом, то ли кролем, то ли баттерфляем. Славка понятия не имел о стилях, зато он имел возможность любоваться длинной загорелой спиной, которая то уходила под воду, то выныривала на поверхность.

– А что случилось-то? – спросил он не столько из любопытства, сколько для поддержания разговора.

– Неужели не знаешь?! – Лидия оттолкнулась от противоположной стенки бассейна и начала заплыв в обратном направлении. – Об этом все газеты писали, в «Новостях» по телевизору рассказывали. На дне рождении у Иды Григорьевны погиб Павел Горазон!

– Горазон?! – поразился Славка.

Павла Горазона знали все. Причём, не только в стране, но и за рубежом. Горазон был одним из немногих российских актёров, которого приглашали работать в Голливуд. Романтические комедии, боевики, слезливые мелодрамы, – он не был актёром одного амплуа, ему по плечу были любые роли, любые оттенки чувств, а его сумасшедшее обаяние затмевало порой никудышную режиссуру и плохие сценарии. Каждый фильм с его участием становился хитом. Каждое его появление на публике – праздником. Его называли «человеком-фейерверком». Несмотря на возраст – а актёру было хорошо за сорок, – Горазона любили как молодые, так и люди в возрасте.

Каждый год он брал в своей стране все самые престижные кинопремии, а однажды был в шаге от Оскара – помешала голливудская вертихвостка, которая отличилась тем, что проигнорировав силикон, снялась со своим натуральным нулевым размером груди и это было признано верхом обаяния и естественности. Таким геройством Горазон отличиться не мог, но он и так был любимчиком миллионов зрителей. Может быть, удивительное сходство с Джорджем Клуни добавляло ему этой любви и обеспечивало участие в голливудских проектах.

У Горазона была «голливудская» внешность, хорошее знание английского языка, блестящие физические данные и прорва таланта, который режиссёры не использовали и на половину. Он всегда был немного глубже и чуть утонченнее, чем того требовала роль. Он играл взахлёст и взахлёб, будто шёл на эшафот, будто готов умереть на вздохе, будто эта роль для него последняя.

Славка обожал Горазона. Пиратские копии фильмов с его участием он покупал по дешёвке у знакомого барыги на рынке и бережно хранил под койкой, хотя особого смысла в этом не было. В общаге ДВД-плейеров не водилось, и смотреть диски удавалось только на заводе, в бывшей «ленинской» комнате, где стояли приличный видеоплейер и телевизор.

А ещё Славка любил представлять себя знаменитым актёром. Таким же знаменитым, как Горазон. Он принимал перед зеркалом эффектные позы, и – странное дело! – находил в себе поразительное сходство с Павлом Горазоном. Словно Славка был его младшим братом. Или племянником. Славка не очень разбирался в родственных связях, потому что являлся стопроцентным сиротой, подброшенным в корзинке к крыльцу больницы в возрасте двух дней от роду.

Была бы возможность, Орлик взял бы у Горазона автограф. Была бы возможность, он… выкрал бы у Горазона часы, бумажник, или бриллиантовый зажим для галстука, – не для наживы, нет! – просто на долгую и приятную память. А ещё Славка обязательно спросил бы Горазона как стать знаменитым артистом. Что почитать, куда поступить, к кому обратиться… Конечно, шансов для этой карьеры у Орлика не было никаких, но поговорить на эту тему с известным человеком очень хотелось.

Мечтам не суждено было сбыться. Однажды в новостях сообщили, что российский Джордж Клуни погиб. То ли утонул, то ли отравился, то ли на машине разбился….

Славка не имел интереса к чужим смертям. И хоть продолжал при случае смотреть в «ленинской» комнате фильмы с участием Горазона, прежнего интереса к личности актёра уже не испытывал.

Какой смысл интересоваться покойником?!

И перед зеркалом он перестал красоваться, отыскивая с ним сходство.

Какой интерес походить на героя, которого нет в живых?!

– В газетах писали, что он утонул! – крикнул Славка, и гулкое эхо бассейна донесло его слова до Лидии.

– Горазон не утонул, он разбился в этом бассейне! – в ответ крикнула Лидия.

– Да ну?! – удивился Славка. – Почему в этом бассейне? Что значит – разбился?!

Лидия легла на спину и поболтала ногами в воде. Зрелище было сумасшедшее. Славка закрыл глаза. Что толку смотреть, если…

Орлик с отвращением потрогал свою грудь с начинкой из туалетной бумаги.

Знали бы на родном шарико-подшипниковом, чем он тут занимается!

Славка решительно открыл глаза, протянул Лидии руку и резким рывком вытянул её на берег.

– Какая ты сильная! – восхитилась она, усаживаясь на пластиковый стул. – Хочешь, чтобы я рассказала тебе про гибель Горазона?

Славка кивнул, хотя не был уверен, что ему это интересно. Больше всего на свете он хотел, чтобы Лидия надела халат и перестала смущать его наготой мокрого тела. Больше всего на свете он хотел опять стать балбесом Орликом и перестать корчить из себя подружку-приятельницу, которой интересны сплетни из светской жизни.

– Тогда слушай, – оживилась Лидия. – Это очень странная история. Такая странная, что когда я о ней вспоминаю, у меня до сих пор мурашки по коже бегут! – Она вытащила из кармана сигареты и зажигалку. – Будешь?

– Не курю.

– А я завтра брошу. – Лидия прикурила, затянулась и, прищурившись, посмотрела на Славку сквозь сизый дым. – Ида Григорьевна принимала в карьере Горазона большое участие, – сказала она. – Когда он ещё не был известен, она свела его с нужными людьми и даже являлась спонсором первых фильмов с его участием. Конечно, Горазон был в числе приглашённых на её день рождения в прошлом году! Всего гостей было человек пятьдесят: члены семейства, все те, кто приехали сегодня на похороны, а остальные – знаменитости. Политики, писатели, певцы, композиторы, олимпийские чемпионы… Ида очень любила окружать себя такими людьми. И знаменитости любили её, потому что знали, что дружба с женщиной, входящей в десятку самых богатых людей страны, принесёт им успех и признание. Фуршетные столы были накрыты прямо на улице. Вокруг били фонтаны, в небо взмывали фейерверки. Время от времени кто-нибудь из гостей пытался произнести тост в честь именинницы, но Ида начинала громко хохотать на словах «Дорогая Ида Григорьевна!», или распевать «Очи чёрные» на призыве «Давайте выпьем за хозяйку этого дома!»

Она любила смущать людей. Ставить их в нестандартные ситуации, а потом наблюдать, как они себя поведут. Знаменитости в этих экспериментах не были исключением. О её чудачествах писали светские хроники, рассказывали байки и даже сочиняли анекдоты. В тот вечер всё шло по правилам светской вечеринки: выпивка, разговоры, сплетни, знакомства, шутки и танцы, пока… пьяный Фёдор Башка не задумал сказать тост. На словах «Умница ты наша, дорогая Ида!» Гошина вызывающе громко запела романс. Она сидела на кресле с высокой спинкой и аккомпанировала себе, притопывая ногой. Раньше у неё был красивый грудной голос, но с возрастом он стал скрипучим и очень противным. Павел Горазон, который к тому времени тоже прилично напился, вдруг оглушительно расхохотался. Наверное, он хохотал над Башкой и его неудавшимся высокопарным тостом, но Фёдор решил, что актёр смеётся над скрипучим пением Иды Григорьевны, и ринулся в драку. Оба были пьяны, а для мужиков в таком состоянии достаточно косого взгляда, чтобы зачесались кулаки. Они стали мутузить друг друга как подростки, затеявшие разборки во дворе. Гости расступились, со столов полетела посуда, фейерверки затихли. Горазон дрался красиво, используя приемы рукопашного боя и проводя удары так, будто его снимали на кинокамеру. Башка просто махал кулаками как мельница, и, кстати, небезуспешно. Пару раз он так засандалил Паше, что тот улетал в кусты и выползал оттуда на четвереньках. Ида обрадовалась неожиданному развлечению, сунула два пальца в рот и засвистела. Гости тоже повеселели, они мигом разделились на два лагеря: одни болели за Федора, другие за Горазона.

– Паша, морду береги! – орал кто-то. – Тебе ею работать!

– Фёдька, ты почему левой не бьёшь?! – кричала Ида Григорьевна. – Лупи его, шельму, левой, смотри, как он открылся!!

Вдруг сверкнула фотовспышка, и послышался характерный звук профессиональной камеры, делающей подряд несколько снимков. Кто-то сфотографировал драку! Это было невероятно, возмутительно и совершенно недопустимо на закрытой вечеринке, где все доверяли друг другу, не боялись за свою репутацию и уж тем более не опасались, что их фотографии в пьяном виде попадут в прессу!

Эта вспышка могла означать только одно – кто-то решил нажиться на пьяной драке знаменитого актёра Горазона с деревенским увальнем Фёдором Башкой!

Горазон и Башка застыли, перестав драться. Толпа возмущённо колыхнулась.

– У кого камера?! – грозно спросила в наступившей тишине Гошина и стукнула палкой, на которую опиралась. – Кто фотографировал?! – заорала она, но гости только молча переглядывались.

Башка растерянно развёл руками и зачем-то вывернул карманы брюк, будто подтверждая, что не он сделал снимки собственной драки.

– Если завтра в газетах появятся мои фотографии, я… я… – В приступе бессильной ярости Горазон начал боксировать воздух. У него был порван пиджак, волосы стояли дыбом, галстук съехал набекрень, а глаза светились бешенством. В таком виде он был лакомым кусочком для жёлтой прессы.

– Все в бассейн, – приказала Ида Григорьевна.

– Зачем? – удивился Фёдор, но ответа не получил.

Заинтригованная толпа потянулась в дом.

– Сейчас все разденутся и проплывут несколько метров! – объяснила Гошина. – У кого фотокамера, тот не сможет этого сделать, потому что одежду нужно будет вывернуть наизнанку, а в белье аппарат не спрячешь!

– Я не умею плавать! – возмутилась Алина Сметанина. – Я дико боюсь воды!!!

– Ничего, просто разденешься, – успокоила её Гошина.

Идея гостям понравилась. И хотя это смахивало на самосуд и несанкционированный обыск, все с энтузиазмом принялись раздеваться. Мужики с удовольствием демонстрировали свою мускулатуру и доведённые до совершенства в тренажёрных залах торсы, а у известных дам появилась возможность продемонстрировать дорогое бельё от лучших кутюрье.

Ида Григорьевна, стуча палкой о пол, обходила гостей и самолично проверяла карманы. Те, кто подвергся обыску, весело плюхались в воду. Даже Георгий Георгиевич, даже Полина, его жена, и их сумасбродная дочка Нелли не стали перечить бабке – разделись, и, показав все тайные закоулки своей одежды, прыгнули в бассейн. Они как никто понимали, какой скандал разгорится, если фотографии попадут в прессу.

– Ба, надеюсь, я могу не лезть в воду? – капризно спросил Крис и картинно закашлялся, изображая простуду. – Надеюсь, ты понимаешь, что мне ни к чему фотать пьяного Пашку, размахивающего кулаками?

– Выверни карманы, – приказала ему Гошина, дав понять, что ничем не выделяет своих домочадцев.

Крис вздохнул, повертел у виска пальцем и с трудом вывернул карманы плотно облегающих джинсов.

– Завтра вызову Фрадкина, чтобы он сделал тебе ингаляцию, – проворчала Ида Григорьевна.

– Кто это – Фрадкин? – поинтересовался Славка, увлечённый рассказом Лидии так, что почти забыл, что она голая и безупречно красивая.

– Сэм Константинович – семейный врач. Он работает у Иды Григорьевны много лет, знает болячки всех членов семьи и пользуется бесконечным доверием даже у дяди Гоши. – Лидия беспечно бросила недокуренную сигарету прямо в бассейн. – Так вот, ты не поверишь, но чтобы гости не почувствовали себя униженными, Ида сама разделась и демонстративно вытрясла своё платье. Никто глазом моргнуть не успел, как она доковыляла до края бассейна и свалилась в воду! Раздетая столетняя старуха – зрелище, конечно, не очень привлекательное, но на Гошиной было красивое, закрытое бельё и она так непосредственно себя вела, что никому в голову не пришло осудить её за этот дикий поступок. Наоборот, послышались аплодисменты. Горазон разделся, нырнул в бассейн и помог Иде Григорьевне выбраться за берег. Фёдор оттеснил Горазона и накинул на Гошину принесённый из раздевалки махровый халат.

И тут опять мелькнула вспышка!

Горазон просто озверел.

– Убью!!! – заорал он и начал оглядываться, пытаясь высмотреть у кого в руках фотоаппарат. Но все гости плавали, Крис ушёл, а на берегу оставались только Гошина, Башка, Горазон и Ксюня, которая держала поднос с шампанским и была вне подозрений.

Это не лезло ни в какие ворота!

Ида Григорьевна громко захохотала.

И опять вспышка! Непонятно где, и откуда…

Кто-то завизжал в бассейне, кто-то заматерился, некоторые вылезали из воды и убегали в душ, прикрывая руками лицо. Более скандальной ситуации трудно было представить.

Горазон побежал вдоль бассейна.

– Если эти снимки появятся завтра в газетах – засужу! Кто пустил гниду в дом?! Убью! В тюрьму засажу!!!

– Успокойся, Пашка, – тихо сказала Ида, – я выкуплю у редакторов информацию, кто продал им снимки, скуплю все тиражи и нашпигую ими негодяя по самое горло.

Горазон немного успокоился, схватил у Ксюни с подноса шампанское и выпил залпом целый бокал.

– Дрянь, – пробормотал он, и было непонятно к чему это относится – к шампанскому, или к фотографу-невидимке. – Нет, ну какая дрянь!

– Эй, Пашка! – закричал кто-то. – А слабо повторить трюк Дрога?!! Докажи всем, что в фильме ты сделал его сам! Пусть тебя сфотографируют, такая реклама только на пользу!

– Трюк Дрога! – восхитился Славка. – И он сделал его?! Действительно сделал?!

Иван Дрог был сериальный герой, отличавшийся крутым нравом и обезьяньей ловкостью. Художественного смысла в бесконечных злоключениях Дрога не было никакого, да и логики тоже, но невероятные кульбиты, которые он проделывал, спасаясь от приставучих злодеев, отличались невероятной сложностью и держали зрителей у экранов в напряжении на протяжении ста сорока серий. В своих интервью Горазон не раз заявлял, что работает без каскадёров и все трюки делает сам. Но то и дело всплывали спортивные ребята, которые тоже давали интервью и убеждали поклонников актёра в том, что Горазон пользуется их услугами в особо сложных и опасных эпизодах. Одним из самых запоминающихся трюков был прыжок со скалы. Бандиты пытались убить Ивана Дрога, но тот с завязанными глазами и связанными за спиной руками, под градом пуль, взбегал по узкой дорожке на вершину горы, нырял оттуда в бурную реку и выплывал через несколько метров живым и невредимым. При этом он умудрялся под водой развязать себе руки и снять повязку с глаз. Трюк снимался одним кадром, о монтаже не могло быть и речи, поэтому Горазон хвастался, что от начала до конца всё выполнил без каскадёра.

Лидия вздохнула и достала из пачки новую сигарету.

– Завтра брошу, – прикурив, сказала она и продолжила свой рассказ: – Знаешь, почему-то никто из гостей не воспротивился этому бредовому предложению – повторить трюк Дрога в бассейне. Кто-то платком завязал Горазону глаза, кто-то связал поясом за спиной руки, кто-то, подначивая, захлопал в ладоши. И только Фёдор, с которым Паша пять минут назад дрался, схватил Горазона за руку и попытался его образумить:

– Не смей делать никаких трюков! Ты пьян! Ты можешь не рассчитать!

Но Горазон закусил удила.

– Снимайте, гниды! Завидуйте! Я актёр, который всё делает сам! Я профессионал!!!

Он оттолкнул Фёдора и вслепую помчался к вышке. Он взлетел на неё, не споткнувшись ни на одной ступеньке, пробежал по узкой качающейся доске и… прыгнул в воду.

– Пашка плавает как карась, – успокоила Ида Фёдора.

В прозрачной воде было видно, что Горазон даже не пытается развязать руки. Он всплыл спиной вверх и замер, покачиваясь как поплавок.

Все подумали, что это шутка и засмеялись.

– Он ударился головой о дно, я видел, – вдруг тихо сказал Фёдор. – Он свернул себе шею!

– Пашка плавает как карась… – потрясённо повторила Ида Григорьевна.

– Он погиб! – заорал Фёдор и помчался в подсобное помещение, откуда регулируется подача воды в бассейн.

Снова мелькнула фотовспышка, но теперь на неё никто не обратил внимания. Именитые гости начали быстро одеваться и поспешно уходить, боясь быть замешанными в эту историю. Возле бассейна остались только члены семьи и те, кого Ида пригласила на свои похороны. Нам нечего было терять. Наша репутация не очень волнует публику, а наши поступки не интересуют прессу. Братья-хоккеисты вытащили Горазона из воды и по очереди принялись делать ему искусственное дыхание.

Всё было бесполезно.

Георгий Георгиевич пощупал пульс и приподнял веки.

– Мёртв, – сказал он и схватился за голову: – Чёрт, теперь в мои клиники перестанут обращаться знаменитые люди!

– Он сам виноват! – истерично закричала Полина. – Какой идиот прыгает в воду с завязанными глазами?! В конце концов, он был пьян, это подтвердит куча народу!!!

– Пашка плавает как карась! – потрясённо повторила Ида Григорьевна. – А пьяный он плавает лучше карася!!! – В отчаянии она стала колотить палкой об пол, повторяя: – Лучше карася! Лучше!!

Из подсобки выбежал Фёдор. Он был бледный и очень растерянный.

– Кто-то открыл вентиль, – пробормотал Башка. – Уровень воды в бассейне сильно упал, поэтому Горазон свернул себе шею. Ему не хватило глубины для прыжка! Это убийство…

– Не может быть! Этого не может быть! – закричал Гошин. – Где этот вентиль?

– Я закрыл его… автоматически…

– Идиот, – сказала старуха. – Какой ты балбес, Башка! Теперь ничего никому не докажешь, а на вентиле твои отпечатки пальцев! Кто предложил, чтобы Пашка сделал этот трюк?!!

Этого никто вспомнить не мог.

Гибель Горазона признали несчастным случаем. Газеты очень невнятно осветили обстоятельства его смерти. Но самое удивительное, что крамольные фотографии так нигде и не появились. Вот, собственно и всё, что я знаю. Но я не понимаю, зачем Иде Григорьевне понадобилось собирать участников тех событий на своих похоронах! Что ты об этом думаешь? – обратилась Лидия к Славке.

– Она жива, – еле слышно шепнул Славка. Его вдруг одолел приступ откровенности, и объектом этой откровенности могла быть только Лидия – юная, голая, очень красивая и раскрепощённая, как молодое животное.

– Кто жива? – удивилась она. – О ком ты?

Но Славка уже раздумал откровенничать.

Чтобы выпутаться из ситуации, он сделал вид, что не расслышал вопроса и закатил глаза к потолку. То, что он там увидел, поразило его в самое сердце.

В маленьком окошке, расположенном метрах в пяти от воды, скалилась физиономия хоккеиста Архангельского – то ли Глеба, то ли Павла, мама не разберёт. Увидев, что Орлик на него смотрит, хоккеист подмигнул ему и захохотал во всю глотку, жестом обозначив округлости на груди, что означало, наверное, – раздевайся, чего же ты, посмотри на подругу!

– Ах, сволочь… – Славка сорвался с места и побежал наверх, интуитивно выбирая дорогу. Он домчался до окошка-амбразуры быстрее, чем хоккеист успел отлепить нос от стекла.

Орлик смачно вмазал ему по затылку. Затрещина получилась сильной и неожиданной для хоккеиста, поэтому он накренился вправо и начал падать. В глазах у Павла-Глеба застыли обида и удивление. Наверное, ни одна девушка не била его так больно. Наверное, ни одна девушка его вообще никогда не била.

– Ну ни хрена себе, – простонал хоккеист. – За что? За любовь к прекрасному и удивительному?

Не утруждая себя разговорами, Орлик зарядил ему свой фирменный хук по печени. Хоккеист передумал болтать, побледнел и потерял сознание. Для полного удовлетворения Славка дал ему унизительный пинок под зад.

– Чтоб за девушками не подглядывал, – назидательно сказал Славка над телом и потёр руки.

Отчего-то Орлик напрочь забыл, что сам любил приложиться глазом к дырке в стене между мужским душем и женским. Отчего-то в нём взыграло возмущение мужским хамством и тупостью. Неужели он так вжился в роль?

Прибежала Лидия, закутанная в халат, и беззвучно захохотала.

– Здорово ты его! Научишь меня так драться?

– Научу, – буркнул Славка, поправляя грудь, из которой от интенсивных движений вывалилась туалетная бумага.

– Девчонки, вы чо? – поднял голову хоккеист. – Я ж к вам по-хорошему… Я не подглядывал, я наблюдал! Я наблюдательный, поэтому на воротах стою… – Архангельский неловко взмахнул руками, пытаясь встать.

Славка подхватил Лидию под руку и повёл её прочь от бассейна, где погиб Горазон.

– Пойдём ко мне! – прошептала Лидия, прижимаясь плечом к нему.

– Зачем? – не понял Славка, проклиная свою женскую шкуру.

– Будем ночевать вместе. Ведь я не сказала тебе самого главного! По ночам по этому дому бродит призрак Горазона и просит развязать ему глаза!

От удивления Славка резко остановился и, выпучив глаза, уставился на Лидию.

– Кто бродит по дому?! – глупо переспросил он.

– Горазон! Вернее, его призрак. Ты слышал, что люди, умершие не своей смертью, не могут переселиться на тот свет и бродят среди живых, пытаясь найти успокоение?

– Нет… да, то есть слышал, конечно, но это же сказки!

– Сказки, конечно, но одной ночевать страшно. Ида рассказывала, что едва наступает полночь, Горазон летает по дому и стонет, и воет, и плачет, и умоляет развязать ему глаза! А Ксюня жалуется, что он жуткий проказник. То стены зубной пастой измажет, то лампочки в люстрах перебьёт, то закашляет, то засвистит, то стрелки в часах переведёт, то в бильярд сам с собой поиграет, то семечек у Ксюни наворует и шелуху по всему дому разбросает… Ида Григорьевна называла это «проделки Горазона».

– Ужас, – искренне поразился Славка. – Проделки Горазона! Ну надо же…

– Так что давай спать вместе! Одна я боюсь.

– Я… не могу. Извини, – покраснел до корней волос Славка.

– Понимаю, – улыбнулась Лидия. – Я тоже в такие дни предпочитаю одиночество. Спокойной ночи! – Она чмокнула Славку в щёку, помахала рукой и побежала по коридору. Её изящества не мог скрыть ни махровый халат, ни сланцы, звонко шлёпающие по пяткам.

Славка вытер со лба испарину и испуганно огляделся. От волнения, восторга и страха задрожали колени. Ну и вляпался он!

За один вечер превратился в бабу, согласился кормить покойницу и теперь с замиранием сердца вынужден ждать привидения…

Паша Горазон сидел на люстре и лузгал семечки.

Сегодня шалить не хотелось.

Летать было скучно, выть не было настроения, а пачкать стены казалось пошлым. Не хотелось бить лампочки, играть в бильярд, свистеть, кашлять и даже переводить часы на полгода назад.

Хотелось уюта, тепла и философии.

Всего этого на люстре было достаточно. В особенности тепла. С уютом тоже было нормально, да и с философией проблем не было, несмотря на то, что тело маялось от своей бестелесности, а душа тосковала от неприкаянности.

Хотелось решить вопрос: достойно ли он прожил жизнь?

Что оставил после себя?

Роли?!

Тысячи безликих, бездушных ролей – штамповок и однодневок – в глупых сериалах и напыщенно-многозначительных фильмах, цель которых…

Чёрт, он даже не знал, какая у этих киноподелок цель, какая идея…

Он играл, ему платили.

Ему платили, он играл.

Плохо ли, хорошо ли, судить не ему. Зрителям нравилось.

Но ведь странное дело – стыдно, как стыдно теперь за всё, что он делал, за всё, что сыграл.

И самый главный вопрос – зачем?

Зачем он расстрелял из автомата Калашникова добрейшего дядюшку Пита в боевике «Кровь, спорт и деньги»?! Зачем так натуралистично трахал неопытную и стыдливую актрису Акееву в мелодраме «Голая истина»?! Зачем согласился сыграть в голливудской комедии голого монстра, у которого из ушей торчали костлявые руки, а из жопы, простите, змеиный хвост?!

Где разумное, доброе, вечное?!

Раньше актёры играли глазами, а теперь – мышцами. Вот из-за этого он и погиб, придурок. Он не выполнил своего предназначения, неправильно использовал свой талант, вот его и убрали за профнепригодность.

Шелуха от семечек кружилась и падала на пол…

Зачем?! Ответа на этот вопрос не было.

Лучше бы он воткнул пару рябинок в землю, собрал щитовой домик на даче и состругал сына с душевной хохлушкой из села Клошевка. Лучше бы он растил лютики на балконе, чем варганил карьеру дешёвой знаменитости, от которой сходят с ума все бабы от Чукотки до Папуа Новой Гвинеи.

До сих пор стыдно перед юной Акеевой. Она плакала после съёмок в гримёрке, замазывая засосы тональным кремом.

– Тьфу! – особенно смачно сплюнул кожуру на пол Паша и тихо завыл.

Зачем?! Зачем он так бестолково и бессмысленно жил?! Разорялся, растрачивался, распалялся, разменивался…

Зачем так гнусно и некрасиво погиб?!

Кто знал, что душа от этого будет маяться, тело болеть, а сердце разрываться в параллельных мирах? Кто знал, что за это путь на небо ему заказан? Кто знал, что за эти грехи и нелепую гибель он будет скитаться в большом скучном доме и безобразничать, чтобы привлечь к себе внимание, которое, в сущности, ему ни к чему, но надо же чем-то заняться нестарому, симпатичному призраку!

Горазон помахал в воздухе нематериальными ногами и, сунув, два предполагаемых пальца в рот, громко свистнул.

За окном забрезжил рассвет, пора было сматываться в призрачную, неудобную параллель. Летние ночи такие короткие, и у призраков так мало времени на философию!

Пашка грохнул всё-таки на прощание пару лампочек в люстре, плюнул невесомой слюной в портрет Георгия Георгиевича на стене и, завыв «у-у-у!» через стену улетел в нежилое пространство грёз, тьмы, маяты и вечных скитаний.

ПРИЗРАК!

Это была лучшая его роль.

И лучшая форма существования.

Лидия крутилась в широкой кровати и не могла заснуть.

Не нужно было приезжать на эти похороны.

Ну и что, что Ида внесла её в список гостей, откуда бы она узнала, что её воля не выполнена?

В то, что ей завещаны какие-то деньги, Лидия Федина не верила и не испытывала ни малейшего интереса к завещанию Гошиной. Старуха и так устроила жизнь Лидии таким образом, что она ни в чём не нуждалась.

Не стоило приезжать.

Лидия встала, закурила и подошла к окну. За стеклом темнел хвойный лес, который Ида не позволила вырубить. Старуха гордилась вековыми деревьями и называла их «мои колючие ровесники».

Перед лесом блестел водной гладью искусственный пруд. На его создании настоял модный ландшафтный дизайнер, но Ида невзлюбила тихую заводь за зелёную ряску, обилие плавучих лилий и тучи мошкары, вьющейся над водой. Одно время в пруду пытались развести карасей, но караси сдохли, а вместо них завелись лягушки, которые изводили домочадцев по ночам своим кваканьем. До ликвидации этого пруда у Иды Григорьевны так и не дошли руки.

Лидия включила свой «мёртвый» мобильник и позвонила Мишке.

Мишка немедленно сбросил вызов, дав понять, что их ссора всерьёз и надолго. А скорее всего – навсегда.

Лидия не хотела плакать, но заплакала. Единственное, чего не смогла ей купить богатая опекунша – Мишку. Белокурого, безалаберного, безответственного и дико обаятельного Михаила Петровича Вахрамеева – двадцати четырёх лет отроду.

Чтобы не ждать от него звонка, Лидия снова отключила мобильник, завалила его подушками и вышла на балкон.

Этаж был второй и она, свесившись через перила, всерьёз задумалась, – а не сброситься ли вниз на почве несчастной любви?.. В телефоне найдут номер Мишки, дядя Гоша обязательно сообщит ему, что у Лидки сломаны ноги, или что-то ещё, и Вахрамеев примчится, чтобы сопереживать её душевным и телесным страданиям.

Или не примчится.

Так стоит ли ноги ломать?!

В раздумье над этим вопросом, Лидия закурила вторую сигарету.

«Завтра брошу» тоскливо подумала она, точно не зная, что имеет в виду – курение или страдания по белокурому Вахрамееву.

– Ты подлец, – отчётливо услышала Лидия голос снизу.

Голос был женский, раздражённый и молодой.

– Ты пойми, если я скажу ей об этом сейчас, поднимется страшный скандал. Давай дождёмся окончания похорон и оглашения завещания! – ответил мужчина, в котором Лидия сразу узнала Георгия Георгиевича.

Подслушивать было не в её привычке, но Лидия легко меняла свои привычки, если этого требовало любопытство. Мигом забыв Вахрамеева, Лидия отпрянула от перил, затушила сигарету, прижалась спиной к балконной двери и затаила дыхание.

– Ты подлец, – повторила женщина. – Если ты немедленно ей всё не расскажешь, тогда я, я закачу скандал! Мне плевать на завещание! И на похороны плевать! У меня три, нет, четыре, месяца беременности и мне плевать на всё, кроме меня и моего ребёнка! Я требую, чтобы ты рассказал о нас Полине немедленно, прямо сейчас!

– Замолчи! Нас могут услышать! – взмолился Гошин. – Чувствуешь, дымом тянет? Кто-то курит неподалёку…

– Мне плевать! Пусть знают, что ты уже десять лет принадлежишь мне, а не Полине! Господи, как я ненавижу эту надменную гадину! Как ненавижу!

«Ого-го! – подумала Лидия. – Дядя Гоша десять лет у всех под носом обманывает свою жену, и никто об этом не подозревает! Интересно, с кем он изменяет Полине?!»

Женский голос был истеричный, наполненный слезами, и поэтому – неузнаваемый.

– Четыре месяца! – всхлипнула женщина.

– Ещё можно сделать аборт. Я договорюсь с хорошим врачом…

– За десять лет ты трижды договаривался с хорошим врачом! Трижды! Нет, этого ребёнка я рожу, даже если он будет стоить мне карьеры, внешности, жизни, или… тебя.

– Тише! Чёрт… откуда-то дымом тянет. Мне не нужны дети!

– И мне не нужны. Только один маленький сорванец, который сможет претендовать на долю в наследстве твоей зажравшейся бабки и на акции твоих клиник.

– Ты дрянь!

– Что-то в действительности дымом тянет.

– Ты специально устроила эту беременность, чтобы подловить меня на деньгах?!

– Я устроила, как ты выражаешься, эту беременность, чтобы расставить, наконец, множество точек над многочисленными «i». Я устроила эту беременность, чтобы занять, наконец, своё место в твоей жизни, даже если ты этого не хочешь. Заметь, я терпела десять лет! Десять! Заметь, это ты меня соблазнил, и это из-за тебя я бросила своего жениха. А он сейчас, между прочим, хозяин крупного банка!

– Замолчи!

Женщина замолчала. Разговор под балконом зашёл в тупик.

В порыве неуправляемого любопытства Лидия отошла от стены и перегнулась через балконные перила. С кем изменяет жене безупречный Гошин?! Кто рискнул его шантажировать?!

Лидия узнала её с первого взгляда по шляпке-таблетке с чёрной вуалью.

Младшая сестра Полины – Алина Сметанина даже ночью, в растрёпанных чувствах, держала спину прямо, а голову высоко.

«Ого!» опять удивилась Лидия и от чрезмерного усердия чуть не свалилась с балкона безотносительно любви к Вахрамееву.

– Я прошу тебя, давай отложим этот разговор на завтра, – миролюбиво попросил Гошин.

– Не проси. Если ты не поговоришь с Полиной сегодня, я сделаю это сама.

– Она спит.

– Ради такой новости – разбужу!

– Она наглоталась снотворного!

– Оболью холодной водой.

Гошин схватил Алину за плечи и потряс так, что шляпка слетела с её головы.

– Если… если я откуплюсь от тебя, дам денег, куплю дом, машину, картинную галерею, ты от меня отстанешь?!

– Нет. Мой ребёнок будет полноправным наследником семьи Гошиных!

– Я не признаю его!

– Сейчас с этим просто. Сделаю генетическую экспертизу! Ославлю и опозорю тебя! Буду давать интервью журналистам, напишу книгу о нашей интимной жизни! Её издадут миллионными тиражами, можешь в этом не сомневаться!!

Он ударил её. Коротко размахнулся и залепил пощёчину, от которой Алина пошатнулась и упала в клумбу, унизительно взмахнув в воздухе высокими каблуками. Она схватилась за щёку, а Лидия, захваченная чувством женской солидарности, готова была крикнуть с балкона: «Вы подлец, дядя Гоша! Большой подлец! Нет, мелкий пакостник!»

– Делай, что хочешь, – сухо сказал Гошин Алине, развернулся и пошёл в дом.

Не вставая с клумбы, Алина заплакала, держа спину прямо, а голову высоко. Только плечи слегка затряслись, и послышались тихие всхлипы. В её позе было столько достоинства и трагизма, что Лидия не сдержалась и тоже заплакала, вспомнив подлеца Вахрамеева и своё желание сломать из-за него ноги. Слёзы капали вниз, на клумбу, и, наверное, Алина подумала, что пошёл дождь, потому что нащупала в траве шляпку и неловко надела её, почему-то вуалькой назад.

На горизонте появилась полоска светлого неба. Занимался ранний, летний рассвет.

Алина поднялась и пошла по дорожке к пруду. Она шла как королева, с высоко поднятой головой и гордой спиной. Её шляпка напоминала корону, а вуалька фату, которую отчего-то задумали сделать чёрного цвета.

«Стойте!», хотела крикнуть ей Лидия, но не посмела. Каждая женщина должна справляться со своими проблемами в одиночестве. Это закон природы. Это закон бытия. Сейчас Сметанина погуляет, подумает, успокоится, а потом накрутит благополучному дяде Гоше его гордо задранный хвост так, что из успешного пластического хирурга он превратиться в посмешище светских хроник…

Лидия отошла от перил, решив закурить последнюю в своей жизни сигарету. Ведь «завтра» уже наступило и следовало отбросить дурную привычку, как фантик от съеденной конфеты. Она взяла пачку и вдруг услышала тихий протяжный вой.

– У-у-у! – полетел вой к светлеющему горизонту.

В нём было столько человеческой неподдельной тоски, что от ужаса сердце застыло, поджилки затряслись, а ладони вспотели. Лидия наклонилась к перилам и увидела, как из стены вылетел попупрозрачный мужской силуэт. Силуэт был неясный, неявный и смахивал на галлюцинацию, но всё-таки что-то в нём было такое реалистичное, что хотелось завизжать и запустить в него палкой, как в блудливую кошку.

Призрак не позаботился прикрыть своё тело хоть чем-нибудь, и все анатомические подробности бесстыдно прорисовывались в прозрачном воздухе.

«Разве бывают голые привидения?» – в панике подумала Лидия, так и не поняв – воображение это подкидывает сюрпризы, или реальность.

Алина Сметанина пропала с дорожки, ведущей к пруду. Её нигде не было видно.

– Развяжи мне глаза-а… – прошептал чей-то голос над ухом. – Развяжи, я не вижу куда лете-еть! – Призрачный силуэт задрожал и растворился в утренней дымке.

Далеко-далеко послышался хохот. Или не хохот и не послышался…

Наверное, это был первый симптом сумасшествия на почве безответной любви к Вахрамееву.

Лидия завизжала и бросилась вон из комнаты.

Ночью Славку чуть грубо не изнасиловали.

Он уже почти заснул на прохладных шёлковых простынях, как дверь в комнату резко открылась, несмотря на то, что Славка вроде бы запер её на замок. В темноте Орлик разглядел мужскую фигуру и учуял похоть, которую она излучала.

Это был точно не призрак.

Во всяком случае, запахло последним вариантом мужского аромата «Фаренгейт», и Славка ощутил вдруг унизительную потребность сжать плотно колени и руками прикрыть самодельную грудь, которую он дальновидно не снял на ночь, оставив лифчик под полупрозрачной ночнушкой.

Не успел Орлик послать ночного гостя так виртуозно, как это умели делать только на шарико-подшипниковом заводе, как гость этот оказался на нём верхом. Две огромные лапы прижали Славку к кровати, а жёсткое колено попыталось раздвинуть ему ноги. Минутное оцепенение сменилось у Орлика решением спасать свою честь.

Головой он ударил насильника в челюсть. Удар оказался настолько сильным, что ночной гость обмяк. Пользуясь моментом, Славка решил проделать с ним любимую интернатскую мульку: оттащил в ванную, окунул головой в унитаз и нажал спуск. Под напором холодной воды к гостю вернулось сознание, и он ощутимо дёрнулся. Удерживая его в позе «рака», Славка с удивлением признал в насильнике хоккеиста Архангельского – то ли Глеба, то ли Павла, мама не разберёт.

– Разве я тебя сегодня ещё не бил? – проникновенно спросил его Славка.

– Брль, нет, – булькнул в ответ хоккеист.

– Ну, тогда… – Орлик вытащил его голову из унитаза, дал кулаком в глаз и снова окунул лицом в бурлящий поток воды.

Эх, сиротское детство!

Никакой человечности, никаких хороших манер, а уж тем более – никакого сострадания.

Принцип один: тот, кто обидел тебя, должен быть бит.

Если не ты, то тебя – закон выживания сироты.

Этот хоккеист был намного крупнее Славки, но злости в нём не было ни на грош, а уж тем более, девичьей чести, за которую стоило бы сражаться. Он был мягкотелый и очень ненастороженный, этот Архангельский; наверное, его в детстве вдоволь кормили конфетами, баловали бананами, отмечали на косяке каждый сантиметр его роста, кормили с ложечки, когда он болел ангиной, педагогично объясняли разницу между мальчиками и девочками, и сходили с ума, если он задерживался после уроков.

– Ещё будешь по девкам шастать? – строго спросил его Славка.

– Нет, – пообещал из унитаза не то Павел, не то Глеб. – Предпочту мужскую компанию!

В его голосе было много искренности, а ещё больше – раскаяния.

За это по интернатским законам полагалось, если не прощение, то хотя бы испытательный срок на осознание своих грубых ошибок.

– Ну вот и голову помыли, – удовлетворённо сказал Славка, отпуская Архангельского.

– А заодно и зубы почистили, – оказался не без юмора хоккеист. – Я пошёл?! – осторожно спросил он.

– Иди, – кивнул Славка, но Архангельский не двинулся с места. – Иди, иди, – указал ему Славка на дверь.

– Я пошёл, – заклинило парня.

Славка включил свет и заботливо заглянул хоккеисту в глаза. Зрачки были в норме, цвет лица тоже, симптомов сотрясения мозга Славка не разглядел.

– Я пошёл, – повторил Архангельский и, сняв с крючка полотенце, вытер мокрое лицо и ёжик волос.

– Даже не знаю, чем тебе помочь, – проникся проблемой Славка. – Под зад дать?!

Хоккеист быстро нашёл дорогу к двери, но, открыв её, обернулся.

– Чем занималась? – ударив кулаком воздух, уважительно спросил он. – Самбо?

– Балетом, – усмехнувшись, ответил Орлик. Ему до смерти надоело это ночное приключение.

– Сильное искусство, – покачал головой Архангельский и закрыл за собой дверь. Его шаги, удаляясь, ещё звучали в коридоре, а Славка уже засыпал на прохладных шёлковых простынях, как…

– Женька! Женечка!!

В комнату ворвалась Лидия и прыгнула в постель.

– Что случилось? – отпрянул он неё Славка. – Что ещё стряслось?!

– Горазон, сволочь, летает! – простонала, проплакала, просмеялась она. – Там…

Лидия прижалась к нему всем телом и указала на светлеющую ночь за окном.

– Глаза развязать просит? – вспомнил Орлик.

– Да!

– Нужно и ему балет показать.

– Что?! При чём тут балет?

– Спи. – Славка уложил её на подушку и лёг рядом, размышляя о трудностях женского существования в мужском теле.

Он забылся зыбким сном, и ему то ли снилось, то ли чудилось, что где-то рядом по-деревенски кричит петух. Ему мерещился призрак, но не Горазона, а Марьи Вольфрамовны – директора интерната. Она порхала в воздухе и твердила свою знаменитую фразу, которую повторяла всегда, когда Орлик творил изысканные по своей тупости безобразия:

– Ну, спасибо тебе, Славка! Ну, спасибо тебе, Орлик!

Никогда Славка не мог понять, почему она благодарит его за откровенные гадости, но теперь, в полусне, вдруг сообразил: директриса жалела его, и других сирот жалела, поэтому ругала, будто хвалила:

– Ну, спасибо тебе, Орлик!

– Вам спасибо, Марья Вольфрамовна! – Впервые Славка почувствовал благодарность к нескладной директрисе, променявшей личную жизнь на работу в интернате.

Спал бы Славка да спал, бредил, да бредил, только реальность ворвалась в его сон диким криком…

– Пропал! Пропал, матушки мои!!!

– Какие матушки? Кто пропал?! – подскочил Славка.

– Тсс! – прижала палец к губам Лидия, сидевшая рядом в кровати в куцей пижамке, с распущенными волосами.

Она была хороша со сна – лучше, чем вчера в бассейне, где в ней не было никаких тайн и недоговорённостей. Теперь в её глазах стоял испуг, удивление и непонимание, одним словом – интрига.

Славка любил интриги в коротких пижамках.

– Пропал! Пропал!!! – заголосил женский голос под дверью.

Орлик выскочил в коридор.

– Да кто пропал?! – заорал он.

– Гроб! – Ему в грудь врезалась Ксюня. Её трясло крупной дрожью, и она попыталась упасть в обморок, но Славка подхватил её и прислонил к стене. – Гроб пропал, – простонала служанка.

– А… Ида Григорьевна? – глупо поинтересовался Орлик. – Старуха-то где?!

– Всё пропало! – бухнулась Ксения Павловна на колени и схватила Славку за ноги, словно вымаливая у него прощение. – Я утром в гостиную захожу, а на столе пусто! Ни гроба, ни покойницы, ничего!! Господи… Что это значит?! В три похороны, а хоронить нечего! Что люди-то скажуть?!

– Ксюня, тебе не почудилось? – спросила служанку Лидия. Она стояла в дверях и прикрывала ладонью рот то ли от ужаса, то ли, скрывая улыбку.

Вместо ответа Ксюня завыла и с размаху ударилось головой о пол.

Поставив Ксению Павловну на ноги, Славка помчался в гостиную.

За ним побежала Лидия.

Огромный стол в большой комнате пустовал. Место, где стоял гроб, обозначалось прямоугольником, не покрытым пылью. В гостиной уже собралась толпа. У всех были заспанные, обескураженные лица.

– Пропа-а-ал! – заголосила позади Ксюня, переходя на визг.

Славка и Лидия вклинись в толпу, схватили друг друга за руки и замерли.

– Кто-нибудь что-нибудь понимает? – спросил Георгий Георгиевич, дрогнувшим голосом. На нём были мятые домашние брюки и розовая футболка с принтом бульдога, одетая задом наперёд. – Что это значит?! – заорал он и беспомощно оглядел потолок, будто рассчитывая обнаружить там пропажу.

– Бабка сбежала, прихватив гроб, – хохотнул Крис. – Чего-то подобного я от неё ожидал!

Повисла звенящая тишина, которую нарушали только ход маятника напольных часов и насморк Феликса Григорьевича, сопевшего, как забытый на плите чайник. Его войлочная шапчонка съехала на нос, и старик походил на перезревшую поганку.

– У-у-ужас, – простонала репетиторша французского языка, Мила Брагина, и, приподняв очки в роговой оправе, заглянула под стол. – Может быть, гроб украли?

– Вместе с несвежей покойницей? – ехидно спросила Нелли, тряхнув разноцветными дредами.

– Журналисты! – осенило Фёдора Башку. – Гроб спёрли подлецы-журналисты, чтобы… чтобы… – Аргументов для этой версии у простоватого Башки не хватило и он замолчал.

– Чтобы устроить бабке последнюю фотосессию, – закончил за него Крис. – Что хоронить-то будем, друзья? – обратился он к присутствующим с привычной ему интонацией ви-джея популярного музканала.

Послышался тихий стук, и толпа расступилась. На полу, красиво раскинув руки, в глубоком обмороке лежала Полина. Её медовые волосы живописно выбились из причёски, а подол лёгкого пеньюара задрался ровно настолько, чтобы интеллигентно обнажить безупречные колени.

– Мамахен, – поморщилась Нелли, – ну что за цирк? Подумаешь, гроб пропал! Приступим сразу к поминкам.

Гошин плюхнулся на колени и помахал розовым подолом футболки перед бледным лицом жены.

– Чёрт знает что, – пробормотал он.

– Убью, гадов! – непонятно кому пригрозил Фёдор и от злости отчётливо скрипнул зубами.

Славка стоял в полной растерянности.

Может, настал момент рассказать всем, что Ида жива, что она надула всех со своей смертью, как фокусник, распиливший пополам ассистентку?

Или не настал?!

Или лучше удрать из этого дома, пока не поздно?

Пока не узнал лишних тайн, или не стал участником грандиозного скандала, которым непременно заинтересуется прокуратура и пресса. И пусть ему светит тюрьма, и плевать, что булки в склеп носить некому, и сто тысяч долларов останутся только в мечтах, он и без этих тысяч хорошо проживёт. Ведь у него есть драгоценный крест, а это возможность сделать жизнь простого токаря-фрезеровщика более насыщенной и интересной.

Славка мельком глянул на Лидию. Такого утончённого профиля, такой матово-смуглой кожи он не видел даже в мужских журналах, которые кучей валялись в «ленинской» комнате с пачками выдранными страницами.

А может, остаться здесь, чтобы видеть её, держать за руку и даже спать в одной кровати, спасаясь от призрака Горазона и усмиряя дикие мужские инстинкты?!

Такая девушка ни за что не обратила бы на него внимание, будь он простаком-работягой Славкой Орликом.

«Остаться! – твёрдо решил Славка Орлик. – Непременно остаться!»

Только куда делся гроб? Не могла же старуха сбежать, прихватив его с собой?!

Впрочем, Ида Григорьевна всё могла. И стоило дождаться конца этой истории, чтобы понять до конца свою роль в ней, скинуть, наконец, перед Лидией женские тряпки и превратиться…

В кого, Славка даже подумать боялся.

На принца он не тянул.

Он ни на кого не тянул, кроме как на работягу с завода, у которого было тяжёлое детство, три привода в милицию, и продавленная койка в заводском общежитии с чемоданом скудных шмоток под ней.

– Позвольте, – сидя возле бездыханно-обморочной Полины, прошептал Гошин. – Позвольте, но адвокат не огласит завещание, пока… пока похороны не состоятся! Приедет оркестр, припрутся журналисты и повар из французского ресторана, чтобы организовать празднич… поминальный обед!!! Мама… – Георгий Георгиевич схватился за голову, но вдруг вскинулся и заорал во всю глотку: – Найти гроб! Немедленно найти гроб с бабкой и вернуть его на место к трём часам дня!!!

Славка не понял, кому отдавал приказания Гошин, но толпа дрогнула, рассыпалась на составляющие, вытекла из гостиной, пробежала по коридору, а потом ринулась вниз по лестнице. Орлик схватил за руку Лидию и помчался за всеми, оставив Гошина сидеть возле бездыханной жены.

– Господи, кому могла понадобиться старуха в гробу? – простонала Ксения Павловна, семенящая рядом. – Стойте! – вдруг закричала она. – У Иды Григорьевны на шее был крест невиданной красоты! Может…

– Крест можно просто снять, – строго оборвал её Славка. – Воровать драгоценность вместе с покойником – глупо.

Ксюня сникла, отстала и затерялась где-то в просторах кухни.

– Что ты об этом думаешь, Женька? – спросила Лидия, когда они вышли на улицу.

– Честно? – прищурился Славка.

– Да!

– Я думаю, Горазон приложил к этому руки. Это его проделки.

Лидия побледнела, но засмеялась.

– Ты поверила во всю эту чушь? – спросила она.

– А ты?! Ты сама ворвалась ко мне ночью с воплем «Горазон, сволочь, летает!»

Лидия улыбнулась.

– Ночью, перед рассветом, бывают такие скоротечные мгновения, когда реальность соприкасается с потусторонним миром с помощью наших фантазий. И тогда… Призраки – это наше воображение!

– Призраки – это наше воображение, – задумчиво повторил Славка, не очень-то веря в эту материальную мысль.

На зёлёных лужайках, волоча длинные хвосты, прогуливались павлины, яркие фазаны и прочая куриная экзотика.

«Значит, петушиные вопли мне не приснились», – с удивлением подумал Славка. Он повёл Лидию по дорожке, ведущей к пруду.

– Там что-то случилось, – нахмурилась Лидия, указывая на пруд. Она встала и дёрнула Славку за руку, призывая его тоже остановиться.

Возле пруда бегали люди и что-то кричали, размахивая руками.

– Стой! – приказала Лидия. – Я боюсь.

– Гроб что ли нашли? – пробормотал Орлик.

– Смотри, они кого-то несут, – прошептала Лидия, впившись ногтями в Славкину ладонь. От боли он не сразу заметил, что по дорожке, ведущей от пруда, идёт один из братьев Архангельских.

На руках он нёс женщину.

Её руки безвольно болтались, в них не было жизни, а вода – вязкая и густая, – капала на асфальт с кончиков её пальцев. Обуви на ногах не было, и узкие ступни раскачивались в такт каждого шага хоккеиста. С неуместным удовлетворением Славка подметил под его глазом большой фингал.

За Архангельским понуро тащилась толпа…

– Это Алина Сметанина, – хрипло сказала Лидия. – Алина! – Зажмурившись, она закрыла себе рукой рот, будто боясь сболтнуть что-то лишнее.

Возле Славки Архангельский остановился. Толпа плавно обтекла их со всех сторон, словно липкая масса. Орлик уставился в лицо утопленнице. На ресницах у неё зеленела ряска, к щеке прилип ржавый лист, а на шее висела длинная водяная лидия.

Зрелище было не из приятных. Оно было жутким м отвратительным.

Кто-то всхлипнул, кто-то вздохнул, кто-то тихонько начал читать молитву.

Пронзительно и трагично крикнул павлин на газоне.

Из дома вышел Георгий Георгиевич, ведя под руку пошатывающуюся Полину.

– Что это?! – обратился Гошин к толпе, указав на Алину. – Что за купание красного коня?!! – заорал он. – Почему вы тащите её на руках?! Она пьяна?!

– Она мертва, – уточнил хоккеист. – Утонула в пруду.

– Утопилась, – поправила его Лидия и со значением посмотрела на Гошина.

Гошин пошёл багровыми пятнами, а его чёрные усики задёргались в нервном тике.

– Уто… что? – переспросил он, и зачем-то схватил себя за запястье, словно проверяя, есть ли у него пульс. – Уто… где?

– В пруду, – терпеливо объяснил хоккеист. – Запуталась в лидиях, вот и утопла. Сколько раз я говорил Иде Григорьевне – осушите этот гнилой водоём! Нет… – Он сплюнул на тротуар и с нескрываемым отвращением посмотрел на свою ношу.

На крыльцо выбежала Ксения Павловна.

– Там… – ткнула пальцем она в сторону центральных ворот, не замечая скорбных, испуганных лиц. – Там духовой оркестр приехал, журналисты на заборе висят, и французский повар на кухню ломится! Что делать, Георгий Георгиевич?!

Гошин поймал свой дёргающийся ус и попытался закрепить его неподвижно.

– Журналистов гнать в шею, повар пусть готовит свою фуагра на двадцать персон, а оркестр… оркестру прикажите играть «Сказки венского леса», – отрешённо распорядился Георгий Георгиевич.

Полина, покачнувшись, привычно упала в обморок, сверкнув безупречными коленями из-под юбки.

– «Сказки венского леса», – заучивая название, несколько раз повторила Ксюня и помчалась к воротам, так и не заметив утопленницы.

– Играйте, олухи, играйте! – дирижёрским взмахом руки Гошин дал музыкантам отмашку, и они, вскинув трубы, нестройно выдули первый такт знаменитого вальса.

Штраус был явно не их конёк.

И хоть инструменты исправно блестели на солнце, они не давали ни ритма, ни слаженности, ни чистоты звука.

– Мазилы… фальшиво…монетчики… – пьяно пробормотал Гошин, закрывая ладонями измученное, красное лицо.

– Нам сказали, тут будут похороны, – обратился к Гошину человек во фраке с внешностью дирижёра. – При чём тут Штраус?! Мы репетировали реквием Моцарта.

– Да? – посмотрел на него красными глазами Гошин. – Покойница куда-то сбрызнула… – пробормотал он и осмотрел зелёную лужайку с павлинами, словно надеясь найти пропажу среди вальяжных птиц.

– Что? – не понял человек во фраке.

– Играйте вальс, к чёрту реквием! – вскинув руку, Гошин щелчками пальцев задал музыкантам ритм, и, пошатываясь, направился в дом.

– Мне кажется, все сошли с ума. И я тоже, – тихо сказала Лидия.

– А я ещё ничего, – похвастался Славка. – Держусь, но из последних сил.

– Я должна тебе всё рассказать, – Лидия схватила его за руку и потащила в беседку густо затянутую плющом.

Славка полез бы за ней в пещеру к медведю, не то что в уютный зелёный шалаш. Лидия достала из сумочки сигарету и уселась на резную скамейку.

– Завтра брошу курить, – грустно сказала она. – Сегодня никак не получится, стресс на стрессе!

– Что ты хотела мне рассказать? – Славка сел рядом так, чтобы соприкасаться с ней плечом и коленом.

– Алина была любовницей Гошина. Она была беременна, а он не захотел признать её ребёнка. Поэтому… она утопилась. – Лидия глубоко затянулась, и на глазах у неё появились слёзы. – Я подслушала ночью их разговор.

Славка длинно, не по-женски присвистнул.

– Сериал, – сказал он. – И, кажется, ещё только первая серия.

Лидия вдруг отбросила сигарету и зарыдала.

– Это он убил её, Гошин! Алина утопилась из-за него! Я могла остановить её, но не решилась!

– Подожди, – обнял её Славка. – Быть не может, чтобы Алина утопилась.

– Почему? – Лидия перестала рыдать и уставилась тёмными глазами на Орлика. – Почему она не могла утопиться?

– Помнишь, ты рассказывала, что Сметанина дико боится воды и не умеет плавать?

– У тебя феноменальная память. Я не помню, что я рассказывала, но раз ты говоришь, значит, так и есть…

– Так вот, если человек боится воды, он никогда не утопится! – выпалил Славка. – Я однажды на зло бабе Зое хотела повеситься в интернате, но не смогла, потому что боюсь высоты. Баба Зоя хохотала до колик, когда меня с табуретки вшестером снимали.

– Прости, где ты хотела повеситься? – удивилась Лидия.

Называть себя в женском роде Славка уже привык, а вот корректировать биографию пока не научился.

– Э… есть такой пансион… э… для благородных типа девиц. У нас его в шутку интернатом называли, – покраснел он.

– И что там делала баба Зоя?

– Она поварихой была.

– Странно. Ты хочешь сказать…

– Я хочу сказать, что баба Зоя воровала в столовой сахар и сухофрукты, а сваливала всё на меня.

– Да плевать мне на твою бабу Зою! Ты хочешь сказать, что Алину убили?!

– Утопили, – уточнил Славка.

– Дядя Гоша?!! – схватилась за голову Лидия.

– А почему бы и нет? – пожал плечами Славка. – Этот твой дядя Гоша препротивнейший тип! Если он мог бросить беременную любовницу, то уж макнуть её в пруд и подержать под водой пару минут для него – проще простого.

– Но он ушёл в дом, когда Алина пошла к пруду, я видела!

– Сначала ушёл, а потом вернулся! И пока ты бегала от Горазона, сделал своё чёрное дело.

– Нет! – твёрдо сказала Лидия. – Не ве-рю! Это самоубийство.

– Ну и не верь. А, по-моему, Гошин избавился от навязчивой любовницы.

– Неужели ты не видела, Женька, какой ужас стоял у дяди Гоши в глазах, когда он увидел, что Алина мертва?!

– Мужики все козлы, – неожиданно для себя выдал Славка женский постулат.

Лидия откинулась на спинку скамейки и подняла глаза к увитому плющом потолку.

– Иногда я жалею, что не лесбиянка, – вдруг сказала она. – Ну почему только женщины бывают добрыми, искренними и любящими?! Почему только женщинам можно доверять?!

– Не знаю, – потупился Славка, понимая, что далеко зашёл в своих проявлениях женственности.

– Вот взять хотя бы Алину, – продолжила Лидия, не отрывая взгляд от зелёного потолка, и словно считывая оттуда волнующие её мысли. – Ну, да, она была не подарок. Немного завистливая, немного высокомерная, немного взбалмошная и непоследовательная, как все талантливые творческие люди. Но ведь она любила! Она всем сердцем любила дядю Гошу и хотела от него ребёнка! А значит, несмотря на все свои недостатки она – героиня, и всё потому что она женщина! А Вахрамеев?!

– Кто это – Вахрамеев? – напрягся Славка.

– Козёл чистой воды, – нахмурилась Лидия. – Мы любили друг друга целых четыре месяца, а он… Он не имел права на руках переносить через лужу дуру Баранову у меня на глазах! – закричала Лидия, топнув ногой и перестав, наконец, изучать хитросплетения плюща над головой.

– Не имел, – согласился Славка, ликуя в душе, что Вахрамееву подвернулась хромая Баранова.

– Я им подножку поставила. Они так навернулись, что обоим понадобилась экстренная медицинская помощь. Теперь они лежат в первой городской хирургии, и Вахрамеев не отвечает на мои звонки! А разве я виновата?! Я «Скорую» вызвала, извинилась… а он… А она!.. Они лежат в соседних палатах, и Вахрамеев не берёт трубку! – Лидия хотела, очевидно, заплакать, но передумала, пальцами промакнула ресницы и с сожалением посмотрела на выброшенный окурок.

– У тебя есть сигареты? – рассеянно спросила она у Славки.

– Не курю.

– Чёрт… как тебе это удаётся?

– Не хочу зависеть от сигарет. Это неудобно и унизительно.

– Как здорово! – восхитилась Лидия. – Какая простая и красивая мотивация! Почему мне никогда это не приходило в голову?!

– Потому что твоя голова слишком красивая для того, чтобы в неё что-нибудь приходило, – ляпнул Славка сомнительный мужской комплимент.

– Правда? Ты так считаешь? – не обиделась Федина. – Ты думаешь, Вахрамеев мне позвонит?!

– Я думаю, хирургия ему не поможет, – буркнул Славка, и, уходя со скользкой темы, добавил: – Как ты считаешь, мы должны кому-нибудь сообщить, что Георгий Гошин – убийца?

– Тсс! – прижала Лидия палец к губам. – Ты слышишь?

– Павлины кричат.

– Нет, кто-то дышит и пытается зайти к нам через плющ!

Стена плюща действительно шевелилась, и из-за неё отчётливо слышалось чьё-то сопение.

Славка рывком разорвал плотные плети. В образовавшейся дыре он увидел помятую, красную физиономию Рады Родимцевой.

– А-а, вот вы где! – отчего-то обрадовалась Рада, просунув лицо в зелёную амбразуру.

– Вы пьяны? – принюхался Славка.

– Я? Нет, просто в шоке.

– Ваш шок здорово пахнет водкой.

– Не водкой, а валерьянкой. Я умру, если выпью, вы же знаете. – Родимцева начала валиться в беседку, и Славке пришлось подпереть её плечом.

– Вы подслушивали? – разозлился он.

– Что вы! – покраснела Родимцева. – Я… мне… поручено вам сказать, что Георгий Георгиевич ждёт всех в гостиной, чтобы сообщить сообщение, вернее… заявить заявление…

– Пойдём! – позвала Славку Лидия. – Интересно, что он ещё придумал.

Они вышли из беседки, оставив Родимцеву валиться сквозь шаткую преграду плюща.

– Это не он! – внезапно закричала она.

– Что? – обернулся Славка.

– Это не Георгий утопил Алину… Простите, я случайно услышала ваш разговор. – Рада всё же упала, выставив на обозрение тощий зад в широкой фиолетовой юбке.

– А кто? – насмешливо уточнила у зада Лидия Федина.

– Не знаю, но это не он! У Георгия Георгиевича есть неоспоримое алиби. Примерно в то время, когда утонула Алина, Гошин раскодировал меня. Клянусь, это заняло много времени. Он физически не мог успеть совершить злодейство! Гошин хороший хирург. Он сделал мне надрез, достал капсулу, наложил шов и напоил коньяком, сказав, что выпить немного спиртного всегда полезно для сердечно-сосудистой и нервной системы. Извините, вы не могли бы подать мне руку? Ну, или хотя бы подтолкните меня вперёд…

Славка с Лидией переглянулись и пошли в дом, оставив пьяную Раду висеть в стене плюща.

В столовой было так душно, что даже мухи на лету падали в обморок.

– Господа, я пригласил вас, чтобы сообщить пренеприятнейшее известие, – с дешёвым пафосом сообщил собравшимся Георгий Георгиевич.

По правую руку от него сидела Полина с безупречной причёской и безупречным лицом, словно и не теряла сознание бесчисленное количество раз от всех пренеприятных известий.

– Я собрал вас, господа… – Гошин безнадёжно махнул рукой и без обиняков, довольно грубо сказал: – Никто не сможет покинуть этот дом, пока не будет найден гроб вместе с покойницей.

– Мы пленники? – мрачно спросил Фёдор Башка.

– Заложники, – уточнил Гошин и, наверное, для устрашения всех присутствующих, переложил пистолет неопределённой марки из одного кармана в другой.

Вот тут Славке, скорее всего, следовало бы рассказать, что Ида Григорьевна жива и устроила глупый фарс из своих похорон, но… его удержал здравый смысл: ведь доказательств никаких не было, а его слова вряд ли приняли бы на веру.

– Маразм! – фыркнула репетиторша Мила Брагина. – Я что, с фонарями должна носиться и искать гроб?! – Она нервно поправила платочек на шее и твёрдо сказала: – Я уйду отсюда, когда захочу.

– Не уйдёте, – возразил Гошин. – Иначе я сообщу в милицию, что вы украли фамильные драгоценности, разбирайтесь потом со следователем…

– Идиотизм! – снова фыркнула репетиторша, но села и замолчала, поджав тонкие губы.

Вот тут Славке точно следовало бы встать и заявить о том, что он посвящён в тайну «смерти» Иды Григорьевны, что старуха была не то чтобы очень мертва, что она сама могла затеять игру в прятки, что нечего удерживать тут ни в чём неповинных людей, что лучше бы разобраться в обстоятельствах смерти Алины, что – к чёрту весь этот цирк! – но его опять удержал здравый смысл.

Кто поверит в невероятные утверждения глупой блондинки? Скорее, такую девушку, как он, упрячут в психушку, чем всерьёз воспримут её слова…

Орлик взял себя в руки и промолчал. Лучше он побудет заложником.

– У меня сегодня ночной эфир, па, – подал голос Крис.

– Он пройдёт без тебя. – Это было сказано таким голосом, что Крис не посмел возразить.

– Всё равно какие-нибудь похороны придётся изобразить, папахен! – вздохнула Нелли. – Сам подумай, оркестр играет, журналисты на каждой ветке сидят, во все щели подглядывают. Представляешь, что они насочиняют, если не увидят пышной похоронной процессии?!

– О, чёрт! – схватился за голову Гошин. – А ведь ты, дочь, права. Ксюня! – крикнул он. – Ксюня, поди сюда! Побыстрее!

Ксения Павловна появилась на пороге растерянная, запыхавшаяся, с полотенцем через плечо.

– Ты борзописцев разогнала? – заорал на неё Георгий Георгиевич.

– Из газовых баллончиков побрызгала, где могла, – развела руками служанка, – уж если кто и выжил, не обессудьте, я ж не служба безопасности, у меня ни навыков, ни лицензии на отстрел…

– Уйди, шутница – поморщился Георгий Георгиевич, но Ксюня и не подумала выполнить его приказание.

– Этот француз, который повар, – возмущённо начала она, – который из ресторана…

– Уйди! – нахмурился Гошин.

– … ну ни хренушки не понимает во французской кухне!

– Уйди…

– Он свинью вместо гуся принёс!

– Пошла вон!!! – вскочив из-за стола, завопил Гошин. – К гусям! К свиньям! На кухню! Во-он!!!

– Пожалуйста, – Ксюня пожала плечами и поковыляла на кухню, переваливаясь с ноги на ногу. – Ну и пожалуйста, – ворчала она, – будете холодец вместо фуагры жрать, и водку вместо божоле пить…

– Нужно кого-то похоронить, – снова схватился за голову Гошин. – Нам не нужна огласка, скандалы и домыслы прессы!

– Позволь, дорогой, – вскинула на него голубые глаза Полина. – Но у нас есть Алина! Её и похороним в семейном склепе вместо старухи. Ближе нас у моей сестры всё равно никого нет, поэтому… Похороним её в закрытом гробу, никто ничего не поймёт.

– Ты умница! – Гошин попытался поцеловать жену, но она увернулась от него, как от назойливой мухи.

– Да, но это как-то не по-человечески, – вмешался Фёдор Башка. – А как же констатация смерти, документы, свидетельство? И потом, нужно выяснить, как она утонула, отчего, почему…

– Наша родственница, что хотим, то и делаем, – отрезал Георгий Георгиевич. – Ваша задача, уважаемый, язык за зубами держать и искать Иду Григорьевну! Молчать и искать! И помнить – никто не покинет дом, пока бабка не будет здесь! – Он пальцем ткнул в сверкающую поверхность стола. – Награда за гроб – свобода. Слышите?!

– Напомнить ему, что ли про ночной разговор с Алиной? – зло шепнула Славке на ухо Лидия. – Объяснить, отчего она утопилась, а, вернее, кто её утопил?! Гад!

– Молчи! – взмолился Орлик. – У нас нет никаких доказательств, а у него железное алиби – вдрызг пьяная Рада Родимцева! Уж она точно не могла сама себя раскодировать, а он хирург.

– Пластический!

– Без разницы, навыки ковыряния в организме у него имеются.

– Прошу не шептаться! – рявкнул Гошин на Орлика. Он подошёл к окну, и, распахнув его, крикнул оркестру, иступлённо игравшему вальс: – Сбацайте реквием, господа! Или что вы там репетировали…

Гроб для Алины привезли в два часа дня.

Он был простой, дешёвый, и не по размеру большой. Наверное, в ритуальной конторе продали тот, что остался, хотя, вряд ли в ритуальных конторах остаются невостребованные гробы.

Во всяком случае, Лидия ничего об этом не знала.

Она едва сдерживала рыдания, когда вспоминала о том, что могла окликнуть Алину, остановить её и предотвратить трагедию.

Вместо этого она нафантазировала призрак и как дура носилась по дому в поисках укрытия.

Без пятнадцати три, когда всё было готово к похоронам, в гостиную пришёл Сэм Константинович Фрадкин. Доктор был мрачен, у него нервно дёргалась правая лохматая бровь, а на лице застыла такая гримаса, будто за щёкой он держал лимон.

– Меняете покойников как перчатки, – проворчал Фрадкин, рассматривая Алину.

– Сэм, тут такое… – развёл Гошин руками. Он отвёл Фрадкина в сторону и что-то зашептал доктору на ухо, активно жестикулируя. Фрадкин кивал, его густая, с проседью шевелюра тряслась, но в глазах стояли насмешка и недоверие.

– У тебя есть телефон Гошиной? – вдруг тихо спросила Лидию её новая подруга.

– Что значит, «есть ли у меня телефон Гошиной»? – удивилась Лидия, не отводя глаз от Фрадкина, который зачем-то приподнял Алине веки, пощупал пульс и начал тонкими быстрыми пальцами ощупывать голову.

– Я знаю, как найти Иду! – горячо зашептала Женька Суковатых. – Если Гошина была твоей опекуншей, значит, у тебя должен быть номер её мобильника!

– Ты хочешь позвонить мёртвой старухе? – ужаснулась Лидия. – В гроб?!

– Хочу, – кивнула подруга. – Можно, я пока не буду ничего объяснять? Так у тебя есть её телефон?

– Есть. Он забит в мобильнике, а мобильник отключён и завален подушками.

– Я так всегда делаю, когда не хочу ждать звонка, которого очень жду, – проницательно заметила Женька.

– Да, так мне легче думать, что Вахрамеев пальцы сломал, дозваниваясь до меня, – улыбнулась Лидия. – Ты не поверишь, но мне тоже вдруг страшно захотелось позвонить Иде Григорьевне. Вдруг она уволокла свой телефон на тот свет?! Вдруг ответит нам? Я спрошу как там погода и можно ли пользоваться косметикой, когда держишь ответ перед всевышним.

Женька не успела ответить.

Сэм Константинович, перестав тискать покойницу, обвёл всех суровым взглядом и произнёс:

– Да она не утонула, господа хорошие! Вернее, утонула, конечно, но предварительно кто-то хорошенько стукнул её по голове!

– Как?! – побледнел Гошин. – Этого не может быть, Сэм… Ты не ошибаешься, старина? Впрочем, ты никогда не ошибаешься.

– Рассечение и большая гематома в затылочной области. Скорее всего, это был не смертельный удар, Алину просто оглушили, а потом толкнули в воду.

– Мама… – закатил глаза Георгий Георгиевич. – Мама дорогая… Разве могут все гадости произойти в один день?! Сейчас плюну на всё и пойду прооперирую пару кривых носов! – Гошин со спринтерской скоростью забегал от стены к стене, выражая крайнюю степень смятения.

– Ой, да ладно вам, – с неожиданным раздражением вмешалась Полина. – Ударили, утонула, какая теперь разница?! На то вы и Фрадкин, чтобы всё в этом доме было шито-крыто. Напишете причиной смерти сердечный приступ?! Ну ведь напишете же!!

Фрадкин кивнул, потрепал свою бровь величиной с пышный ус, и снова кивнул.

Семейному доктору явно не нравилось происходящее, но… Ему столько лет платили деньги в этой семье, что он не осмелился возразить.

Лидии нравился Фрадкин.

Моложавый, подтянутый, под два метра ростом, с длинной, полуседой шевелюрой и такими проницательными глазами, что от него невозможно было скрыть не только симптомы телесных недомоганий, но и причины душевных метаний. Осматривая язык, он мог воскликнуть:

– Да вы никак влюблены, барышня! В молодого балбеса, небось?

Как можно было по языку определить, что Вахрамеев – молодой балбес, а не старый ловелас?! У Лидии это в голове не укладывалось. Она не признавала других врачей, и, хоть не являлась членом семьи Гошиных, с ангинами, насморком и головными болями обращалась только к Фрадкину.

Ведь ни один врач по состоянию языка не мог поставить диагноз – влюблённость.

– Люди, дамочки, господа, ну давайте уже быстрее захороним хоть что-нибудь! – прижав к груди руки, вдруг взмолился Феликс Григорьевич. – С кухни холодцом так несёт, так несёт, что сил моих больше нет!! Поминки – это ж святое дело! А вы тут сантименты разводите! – Феликс стащил с головы банную войлочную шапчонку и потёр ей живот. Под шапчонкой старик оказался лыс, как бильярдный шар. Все осуждающе на него посмотрели, даже Полина, даже Георгий Георгиевич, даже Нелли, у которой молодого цинизма было больше, чем дредов на голове, и даже братья Архангельские, монотонно и равнодушно перемалывающие мощными челюстями жвачку.

Фёдор выразительно кашлянул в кулак и посмотрел на Милу, которая то и дело протирала очки шейным платком, неуклюже оттягивая его за конец и рискуя придушить себя.

Лидия прикрыла рукой пол-лица, как делала это в детстве, когда не хотела, чтобы кто-то следил за её эмоциями. Ситуация складывалась абсурдная, учитывая решение похоронить вместо старухи Алину, учитывая согласие Фрадкина скрыть истинную причину её смерти, учитывая желание позвонить Иде Григорьевне на тот свет, и… стыдное, нет – преступное! – чувство симпатии к новой подруге с некрасивой фамилией Суковатых.

Лидия с ужасом призналась себе, что к Женьке её влечёт что-то на уровне запаха, гормонов, или этих… кажется, феромонов. От Женькиной близости и прикосновений слегка подкруживалась голова, дрожали колени и вспоминались эротические картинки с наипошлейшими лесбийскими сюжетами.

Куда с этими отклонениями? К Фрадкину?

– Простите, я влюбилась в молодого балбеса, но голова идёт кругом от немного мужиковатой подружки, которая плохо красится, пахнет мужским потом и постоянно пытается прижаться ко мне. Она симпатичная, милая, но… она девушка, девушка, девушка! Что делать с этим, Сэм Константинович? Это пройдёт?

Воображаемый Фрадкин, нахмурив лохматые брови, выдал воображаемую рекомендацию:

– Отдайтесь ей. Уверяю, вам не понравится и больше никогда не потянет к подружкам.

О господи, какой простой и бесполезный совет… Интересно, на самом деле Фрадкин ответил бы так же?

Лидия любила сначала проигрывать сцены в уме, а потом сравнивать с тем, что происходило в реальности. Она отыскала глазами доктора, но он стоял к ней спиной и явно не был расположен к глупым разговорам.

Мельком глянув на Женьку, Лидия решила, что никакому врачу не под силу разгадать её симптомчики, так как они являются последствием стресса на почве скотского поведения Вахрамеева.

Её потянуло к женщинам, потому что все мужики козлы. Всё просто, понятно, а главное – никак не лечится. Разве что сексом с женщиной, но к этому Лидия была не готова.

… Алину похоронили по-быстрому.

Запихнули в семейный склеп, который находился за прудом, за лесом, за зелёным лугом, – на окраине многогектарных владений, возле забора, смахивающего на Великую китайскую стену.

Всё случилось очень поспешно, и больше смахивало на заметание следов преступления, чем на похороны. Даже музыканты играли реквием чересчур быстро, чутко уловив настроение провожавших в последний путь.

– Пойду, откопаю мобильник, – сказала Лидия Женьке, когда все вернулись в дом и расселись в столовой за длинным, поминальным столом, уставленным французскими яствами. Женька кивнула и по-мужски крепко сжала её колено, отчего у Лидии абсолютно неправильно и порочно сжалось сердце и затрепетало под ложечкой.

Чёрт бы побрал этого непутёвого Вахрамеева… От его предательства у неё нарушились координация, ориентация и рефлексы.

Едва Лидия включила мобильный, он зазвонил.

«Мишка» – высветилось на дисплее.

Затаив дыхание и с излишней подобострастностью, Лидия сказала в трубку:

– Я простила тебя, Мих. Что принести в больницу?

– Сорок пять тысяч рублей, – пробасил Вахрамеев. Он всегда басил, когда злился.

– Что? – не поняла Лидия. – Какие сорок пять тысяч?!

– У меня ключица сломана, дура! – фальцетом заорал Вахрамеев, забыв про бархатную басистость своего голоса. – Мне штырь металлический нужно вставлять, идиотка! Операция стоит сорок пять тысяч, ты случайно не знаешь, почему я должен платить их из своего кармана?!!

– Не знаю, – призналась Лидия.

– Так вот, сходи, сними деньги со своего счёта и принеси мне! – переходя на визг, заорал Мишка, и не было в этом визге ни намёка на его красоту, сексуальность и обаяние. – У тебя денег куры не клюют! Все знают про твою супербогатую бабку!!

Лидия вдруг почувствовала, что освободилась от изнуряющей любви к Вахрамееву. Это была большая удача – услышать его по-бабьи визгливый голос, не видя при этом светлых глаз с поволокой, белокурых волос и соблазнительно-ярких губ.

– Мих! – позвала она.

– Ну? – отозвался он нелюбезно.

– А Баранова что себе сломала?

– Нос.

– Ей штырь в него надо вставлять?

– Нет…

– Жаль. А то я бы с удовольствием ей тоже не дала денег на операцию. И не звони сюда больше, Мих. Забудь этот номер. На моём счету в банке для тебя ничего нет.

– Я подам в суд…

– Подавай. Ты его проиграешь, потому что просто не смотришь под ноги, когда носишь девушек на руках.

– Лидк… Что с тобой? Ты нашла другого парня?

– Я нашла себе другую девчонку.

– Не понял…

– Штырь вставят, поймёшь. И качайся, Мих, милый, качайся, чтобы не ронять больше Баранову на асфальт!

– У неё теперь нос кривой, Лидк, мне она не нужна.

– И мне не нужна. Прощай, Мих.

– Стой! Чокнутая… Кретинка!

Лидия с таким облегчением нажала отбой, словно поставила точку в длинном, сложноподчинённом предложении.

Что делать в этой новой жизни без Вахрамеева она пока не знала. Но было счастливое чувство больших перемен.

Дождавшись, когда Лидия ушла за телефоном, Славка встал из-за стола и незаметно выскользнул из гостиной.

У него родилась мысль.

Блестящая и детективная.

Уж коли он догадался позвонить Иде Григорьевне в гроб, вспомнив, что у неё под подушкой лежит мобильный, то почему бы ему не обследовать берег пруда и не попытаться найти предмет, которым ударили Алину по голове?

Зачем?!

Славка пока не знал. Просто он вошёл во вкус красивых идей по разгадыванию криминальных загадок.

От пруда несло тиной. Только сумасшедшему могла придти мысль искупаться тут ночью, да и днём в здравом уме не захочется лезть в зелёную лужу. Прав был Фрадкин – Алину стукнули по голове и спихнули в вязкую, зелёную воду. Даже если Алина умела бы плавать и не боялась воды, даже если она была бы в сознании, шансов самостоятельно выкарабкаться из этого водоёма у неё не было никаких.

Славка опустился на четвереньки и пополз вдоль берега, осматривая каждый сантиметр земли, поросшей мелкой газонной травой. Юбка мешала ему свободно передвигаться, и он задрал её повыше, обнажив крупные, неженские колени.

Ничего подозрительного на берегу не было. Никаких дубинок со следами крови, никаких недокуренных сигарет, по названию которых можно было бы вычислить убийцу. Газон был безупречен, травинка к травинке, исключая то место, где всей толпой потоптались гости, вылавливая из воды Алину.

– Затоптали следы, гады, – проворчал Славка и тут увидел возле самой воды две туфли на шпильках и чёрную шляпку с короткой вуалькой. И туфли, и шляпа были абсолютно сухие, без следов ряски, которая непременно на них осталась бы, побывай они в пруду.

Получалось…

От удивления Славка сел на траву, вертя у себя перед носом туфлями и шляпой.

Получалось, что Алина подошла к пруду, скинула туфли, сняла шляпу, и… И всё-таки утопилась, предварительно ударившись обо что-то головой, чтобы не бояться воды? Не мог же убийца аккуратно её раздеть, перед тем как ударить и толкнуть в пруд… А если мог, то почему снял только туфли и шляпу? Зачем он их снял?

Логика у Славки хромала. Причинно-следственных связей он не смог уловить, и, как ни пытался переставлять и тасовать детали этой мозаики, они отказывались складываться в понятную, простую картинку.

Орлик пополз по берегу дальше, прихватив под мышку туфли и шляпу.

– Не это ли ищешь, мамзелина? – спросил Славку насмешливый голос сверху.

Славка поднял глаза и стыдливо одёрнул юбку.

Перед ним стоял Крис Гошин – холёный, лощёный и знаменитый как Том Круз. В руках он держал клюшку для гольфа, и всё, – всё! – на ней было, что полагается: и следы крови, и прилипшие тёмные волосы.

– Это, – признался Славка, понимая, что потерпел фиаско. – Именно это я и ищу! Где ты взял клюшку?

– В пруду. Она металлическая и должна была утонуть, но запуталась в водяных лидиях и осталась на поверхности. Видишь, на ней даже кровь осталась! – Крис потряс клюшкой у Орлика перед носом и с усмешкой спросил: – А ты сбежала из-за стола, чтобы поискать возле пруда улики?!

– В вашем доме творится чёрт знает что, – с вызовом сказал Славка, поднимаясь с колен.

– В доме бабки, – поправил Крис. – В нашем доме розы цветут и канарейки поют.

– Тогда почему ты тут носишься и ищешь клюшки для гольфа?

– Я увидел, как ты вышмыгнула за дверь, и пошёл следить за тобой. Клюшку нашёл случайно. Ты всё по берегу ползала, а в воду заглянуть не додумалась…

– Ты не находишь странным, что Алина сняла с себя шляпу и туфли, перед тем, как её ударили колотушкой по голове? – перебил его Славка.

– Клюшкой, – насмешливо поправил Крис. – Колотушкой ковры выбивают.

– Без разницы. Кстати, разве здесь есть площадка для гольфа?

– Здесь всё есть, мамзелина. Бильярд, боулинг, гольф, теннис, бадминтон, бассейн и даже просторы для спортивного ориентирования. Бабуленция, конечно, всем этим не увлекалась, но для понтов держала.

– Почему Алина сняла туфли и шляпу?.. – задумчиво повторил Орлик, глядя на безоблачное голубое небо.

– Тебе не плевать? – хмыкнул Крис.

– Слишком часто тут случаются странные вещи, – Славка уставился Крису в прозрачно-голубые глаза. – Слишком часто!

– Хочешь, шепну тебе что-то на ушко? – заговорщицки подмигнул Крис.

Славка опрометчиво подставил ему своё ухо.

– Самое странное в этом доме – ты! – выкрикнул Крис на ухо Славке, даже не думая переходить на шёпот. – Ты, мамзелина, самое странное существо на свете!

– Это ещё почему? – отшатнулся от него Славка.

– Потому что мне совсем не хочется затащить тебя в койку! – хохотнул Крис. – В этом есть что-то патологическое. Мне все мамзелины симпатичны, кроме тебя. Что-то в тебе не то… – Он наглым взглядом просканировал Славку, задержавшись на груди и ногах. – Что-то не так… Ты похожа на накрашенного педрилу!

«Вмазать ему, что ли?» – подумал Славка, ощущая зуд в кулаках и злой пульс по всему телу. – Вмазать, чтобы рыло в телевизоре месяца два не мог показать?!»

– Сам ты педрила крашеный, – зло прищурившись, сказал Орлик. – Вот на хрена тебе в ухе бриллиант?

– Для имиджа.

– Кому нужен твой имидж?! – громко заржал Славка. – Твоим телезрителям? Да плевали они на него!! Какую пользу ты приносишь людям? Кривляешься перед камерой?! Да это каждый дурак сможет! А ты пробовал у токарного станка стоять?! Пробовал, идиот гламурный?! – Славка упёр руки в боки и буром пошёл на Криса. К его удивлению, Крис попятился, оступился и упал на топкую траву как раз там, где берег плавно переходил в зелёную ряску пруда. – А в забое молотком отбойным махать пытался?! А поезда водить?! А хлеб печь?! А землю на тракторе пахать?! Ты хоть раз картошку сажал, гламурина хренова?! Только и можешь, что языком с экрана трепать, сукин сын! – выговаривал Славка Крису, который даже не думал вставать. Он смотрел на Орлика потрясённым взглядом, и в глазах его угадывалось не то удивление, не то страх, не то прозрение… – Ты не звезда, ты – пшик! – осмелел Славка. – Меня вот что удивляет: как телевизор не включишь, там звёзды орут: «Шоу-биз такая грязь, такой отстой, такие интриги!» Так ведь вы же этот шоу-биз и есть! А значит, грязь и отстой – это вы сами!! Зачем об этом кричать? Это всё равно, что вор заорёт: «Я вор, держите меня!» Тьфу! Герои наших дней и ночей! Трудоголики, блин! Корпоративы, интервью, тусовки! Заработались, света белого не видите! А кто землю пахать будет, кто науку вперед двигать станет, если все в звёзды пойдут? Кому людей лечить, если все в ящик залезут, будут песни распевать, чушь нести и кривляться? – Славка плюнул в сердцах на безупречную травку и невоспитанно растёр плевок носком босоножки. – Звёзды, мать вашу… Звёзды это те, кого рассмотреть трудно. Кто сияет неярко, далеко и исключительно в тёмное время суток. А вы… вы, блин, звёздная сыпь на теле народа! Мелкая, красная и вонючая! Дёготь от такой помогает. Эх!! – Славка махнул рукой, в глубине души поразившись своей креативной речи. Никогда и никого он не учил жизни. Все учили его. И чего его прорвало?!

Крис неожиданно покраснел.

– Ты действительно думаешь, что от моей работы нет никакой пользы? – спросил он, пристально глядя на Славку.

– Польза есть. Для дураков и бездельников.

– А ты кто по специальности?

– Я?! – Славка слегка опешил, но признаваться в своих токарно-воровских умениях всё же не стал. – Я этот… юрист. Юристка! – бодро соврал он, и тут же его понесло: – Следователем в прокуратуре работаю по особо важным делам.

– Всё равно тебя не хочу, – задумчиво сказал Крис, глядя на Орлика снизу вверх. – Тебе клюшку со следами крови отдать, следователь?

– Отдай.

– Отпечатки пальцев будешь искать?

– И потожировые следы.

– А найдёшь, что будешь делать? В прокуратуру свою побежишь?

– Смотря, чьи следы…

– Мои, конечно. Я же клюшку из воды доставал.

– Если твои, не побегу. Не смогу родственника заложить, даже самого дальнего.

– Всё равно тебя не хочу…

Мрачнея всё больше и больше, Крис поднялся, пощупал мокрые штаны и, отбросив клюшку, направился к дому.

– Не хочу, не хочу… – бормотал он.

– Хоти своих звёздных шлюх! – крикнул вслед ему Славка, ощущая полную удовлетворённость от разговора со звездой экрана и кумиром молодёжи.

Орлик сорвал подорожник, взял листиком клюшку, и вместе со шляпой и туфлями спрятал в ближайших кустах.

Закончив с уликами, он заметил, что по зелёной лужайке к нему бежит Лидия.

– А я Вахрамеева… а я Вахрамееву… – на бегу закричала она. – В общем, теперь можно не выключать телефон и не прятать его под подушками!

– Я рада за подушку. То есть за телефон… В смысле, конечно, не за Вахрамеева, а за тебя… – пробормотал Славка, чувствуя, что гормон счастья выплеснулся в его организм в каком-то нереально большом количестве. – Звоним старушке?! – спросил он.

– Звоним!

Славка решительно взял мобильник и начал листать «контакты», отыскивая номер Иды Григорьевны.

– А что ты такое Крису сказала? Он шёл к дому совершенно подавленный и расстроенный! – поинтересовалась Лидия.

– Да так… Жизни учила.

– Ты?! Криса?! – Лидия засмеялась.

– А что? Я объяснила, что такую заразу как он, нужно дёгтем травить!

– Мне дёгтем экзему лечили!

– Вот-вот…

«Гошина Ида Григорьевна», высветилось на дисплее.

– Девчонки! – раздался с крыльца звонкий голос Ксении Павловны. – Скорее идите в дом, адвокат будет читать завещание!!!

Чтение заветного документа заняло ровно минуту.

– Всё движимое и недвижимое имущество, все акции и другие ценные бумаги, все ювелирные украшения, коллекция картин великих мастеров эпохи Возрождения, все деньги на счетах, а также сеть курортов и отелей по всему миру я завещаю тому… – Адвокат замешкался, закашлялся, шумно высморкался в огромный клетчатый платок и продолжил: – Я завещаю тому, кто найдёт убийцу Горазона.

Адвокат пожал плечами и отложил завещание, давая понять, что его миссия закончена.

В столовой повисла зловещая тишина.

– Чокнутая старуха, – наконец потрясённо прошептал Гошин. – Скажите, её можно признать невменяемой? – обратился он к адвокату.

– Уже нет, – вздохнул адвокат. – Ида Григорьевна была в здравом уме и твёрдой памяти, когда составляла это завещание.

– В здравом уме?! – закричала Полина, вскочив из-за стола. – Вы называете это «находиться в здравом уме», – заставлять искать убийцу человека, смерть которого официально признана несчастным случаем?! Я где теперь этого «убийцу» найду?! Какие предъявлю доказательства?! А главное – кому?!! Бабка мало того, что мертва, так ещё и пропала вместе со своим свадебным гробом!!! – Полина побежала вокруг стола, заломив руки. Георгий Георгиевич смотрел на неё, словно на муху, которую следовало бы прихлопнуть, чтобы она не жужжала.

– Сколько вам заплатила старуха, чтобы вы составили такое дебильное завещание?!! – заорала Полина на адвоката. – Сколько?!!

– Ничем не могу помочь, – произнёс адвокат и оглянулся на дверь, прикидывая, как бы ретироваться. – Ничем не могу помочь… Воля клиента для меня закон.

– Постойте, – сказал Башка, – но раз Ида Григорьевна именно нас позвала на свои похороны, значит…

– Значит, она хотела, чтобы именно нам прочитали её завещание? – уставилась на него Мила Брагина.

– Значит, она уверена, что кто-то из нас может докопаться до истины?! – спросил то ли Павел, то ли Глеб с переливчатым фингалом под глазом.

– Да-а, бляха-муха, мало я ей пендюлей в детстве давал! – вздохнул Феликс Григорьевич. – Я так понимаю, что сестрица была абсолютно уверена, что убийца кто-то из нас!

– Мы единственные, кто на том её дне рождении не принадлежали ни к высшему обществу, ни к столичной тусовке, – пробормотал Фёдор. – Ида Григорьевна была убеждена, что Горазона убили, и уверена, что никто из знаменитостей этого сделать не мог…

– Идиотка! – ломая руки, закричала Полина. – Старая, мёртвая идиотка!! Это что нам теперь, в детективов играть?!! – Полина вдруг остановилась и выдала пулемётную очередь ненормативной лексики ладно связанной между собой, смысл которой состоял в том, что старуха всю жизнь имела всех в самые труднодоступные места, а теперь, после смерти, нашла самое уязвимое интимное место, отчего на том свете, наконец, получила полное сексуальное удовлетворение…

Гошин слушал её, открыв рот.

Воспользовавшись всеобщим замешательством, адвокат выскользнул за дверь.

– Что делать-то? – пьяно всхлипнула Рада, у которой торчали ветки плюща в волосах. – Что ж делать-то, господи?!! – зарыдала она.

Гошин громко захохотал.

– Ну вот, господа, – потирая руки, воскликнул он. – Теперь вы не пленники, и не заложники! Я думаю, никто не уйдёт из этого дома, не попытавшись заполучить сказочное наследство!! А кто первым сбежит отсюда – тот и есть убийца, это дураку понятно!! – Он снова захохотал, показав безупречные зубные протезы.

– Мне кажется, дядя Гоша умом тронулся, – шепнула Славке на ухо Лидия.

Орлик поймал себя на мысли, что ни о чём не может думать, кроме как о сумасшедшем наследстве.

«Всё движимое и недвижимое имущество, все акции и другие ценные бумаги, все ювелирные украшения, коллекция картин великих мастеров какой-то там эпохи, все деньги на счетах, а также сеть курортов и отелей по всему миру…» Эти строчки звучали в мозгу, как «Отче наш», они запомнились, как заклинание.

Какие там к чёрту сто тысяч долларов, обещанные старухой! Мелкая подачка нищему детдомовцу. А вот «всё движимое и недвижимое, все акции, все деньги, украшения, картины, а также сеть курортов и отелей»!

Может быть, само провидение закинуло Орлика в этот дом, может быть, сама судьба даёт ему шанс?..

Он внимательно оглядел всех присутствующих.

Феликс – старый пень с сальными глазками. Из него песок сыпется, а все заботы – пожрать, да поспать. И зачем старуха внесла его в список, как теперь уже понятно, – не гостей, а подозреваемых?

Рада Родимцева комара не обидит, но может что-нибудь знать и молчать. В связи со снятием запрета на алкоголь, её можно допросить с пристрастием и бутылкой водки.

Алина… Если её убил не Георгий Георгиевич, то тогда наверняка тот, кто имел отношение к гибели Горазона. Наверняка, Алина знала что-нибудь важное, но теперь уже никогда не расскажет.

Братья Архангельские. Слишком просты и бесхитростны. Одно слово – спортсмены. Для интриг и хитросплетений в их головах слишком мало извилин.

Мила Брагина, репетиторша французского языка. Типичная учительница со всеми первичными половыми признаками старой девы и синего чулка. Такая скорее сыпанёт в чай отраву, чем догадается спустить воду в бассейне.

Фёдор Башка. Рубаха парень, честный и работящий, за справедливость будет лезть в драку, за друга жизнь отдаст без раздумий. Редкий сейчас экземпляр, провинциальный, без загибонов и хитростей. Если захочет убить – даст дубиной по голове, глядя в глаза противнику. Он не стал бы спускать воду в бассейне, да и не смог бы, так как был всё время с артистом.

Лидия Федина?

Она больше всех тянула на злодейку. Умна, сообразительна, образована.

Вот только чем насолил ей всеми любимый Павел Иванович?!

Мало ли чем… Ведь Славка ничего не знает про Лидию, кроме того, что её любимый человек лежит в хирургии. Кстати, о хирургии. Горазон сломал себе шею, Алину стукнули по голове, Вахрамееву поставили роковую подножку. Везде прослеживается одна рука, один, как говорится, почерк…

Славка покосился на Лидию. Тонкий профиль, длинная шея, гордо вздёрнутый подбородок. Нефертити. Нет, Клеопатра! Одним словом, злодейка.

Славка вспотел и почувствовал, как к лицу приливает кровь.

А ведь о разговоре Гошина с Алиной, он знает только со слов Лидии. У Георгия Георгиевича стопроцентное алиби, значит, получается…

Славка даже боялся себе представить себе, что получается.

Лидия придумала сказку про призрака, чтобы задурить ему голову, запудрить мозги, напугать и дезориентировать.

Алина что-то знала про Лидию и поэтому оказалась в пруду.

«…Всё движимое и недвижимое имущество, все акции и другие ценные бумаги, охренительная коллекция, великолепные украшения, все-все деньги на счетах, а также – подумать только! – сеть курортов и отелей по всему миру».

Славка бы полжизни отдал, чтобы всё это принадлежало ему.

Но Славка отдал бы всё это движимое, недвижимое и охренительное, только чтобы убийцей и негодяйкой оказалась не Лидия.

– Ты знаешь испанский? – прошептал он, загадав, что если не знает, то во всём виновата она.

– Нет, – ответила Лидия. – Я знаю английский без переводчика. А зачем тебе понадобился испанский?

– Так… Значит, я поеду на Кубу не с тобой.

– Нищая страна. Зачем тебе Куба, да ещё без меня?

– Не знаю. Просто в детстве я мечтала о солнце, океане и коммунизме.

– Плохая мечта. Какая-то… малоимущая.

Славка насупился и отвернулся. Хотел смертельно обиться, но не смог.

Может, поменять мечту на англоязычную, признаться Лидии, что он парень, а не девица, и предпринять всё, чтобы не загреметь в хирургию?..

– Ну что ж, – встал Георгий Георгиевич. – Надеюсь, вы отлично повеселились, дорогие гости! Идите и не скучайте. Ищите гроб, убийцу, что хотите! Зарабатывайте моё наследство. А я спать, спать… Вы не представляете, как я устал.

– Ты собираешься отдать им наши деньги?! – завизжала Полина. – Ты хочешь пойти на поводу у сумасшедшей старухи?! Ты не будешь оспаривать её дебильное завещание?!

Ответить Георгий Георгиевич не успел. В столовую с выпученными глазами вбежала Ксюня. Она размахивала руками и ничего не могла сказать.

– Что ещё? – устало спросил её Гошин.

– Там… – показала за спину себе служанка. – Там Суковатых приехал! Говорит, что он Евгений и отродясь не был девушкой! Ой!

Ксюня испуганно посмотрела на Славку и отступила в сторону, пропуская в комнату детину под два метра ростом.

– Вот я и вырвался! – радостно сообщил детина. – Вот и приехал! Еле успел, простите, сами понимаете – медовый месяц!

Славка мигом сообразил, почему хохотала Ида Григорьевна, когда он сообщил, что его приняли за Женьку Суковатых.

Это был мужик!

Здоровенный, лет сорока, с приятным лицом и обаятельной улыбкой.

Такой вполне бы мог быть убийцей…

Оставалось только придумать, кем же был при таком раскладе Славка.

Орлик почувствовал себя бараном на заклании. Все уставились на него с немым вопросом в глазах.

– Ты кто?! – удивлённо спросила Лидия. – Ты разве не Женька?!

– Папа!!! – закричал Славка и бросился мужику на шею. – Папочка! – Орлик зарыдал в голос, размазывая косметику, чтобы скрыть отсутствие слёз.

– Не понял, – растерялся мужик. Он попытался отодрать от себя Славку, но тот намертво вцепился ему в плечи и тёрся носом о шершавую щёку, оставляя на ней следы помады и тонального крема. – Ничего абсолютно не понял… Тут ошибочка какая-то вышла! Я только женился, я ещё не успел…

– Папка, родной!

– Да у меня жена твоего возраста!

– Папу-уля!!

– У меня нет детей! Вроде бы… – Суковатых-старший вдруг покраснел как рак, и это давало Славке миллион шансов на успех.

– А Сочи? – с надрывом произнёс Орлик. – Сочи в восемьдесят пятом году?! Волны, чайки, пустынный пляж и красивая женщина на берегу одна, с печальными глазами, длинными волосами и … и…

Что «и» Славка не знал, креатив закончился так же резко, как и попёр. Он отлепился от Суковатых и трагически заглянул ему в глаза.

– Сойки? Ванны? – пробормотал Евгений.

– Чайки! Волны!!

– Твою мать…

– Моя мать полюбила тебя с первого взгляда!

– Мою мать…

– Твою мать она ненавидела, потому что она развела вас!

Это был рисковый пассаж, но деваться уже было некуда.

– Её звали Марина? – оживился «папаша».

– Марина Витальевна, – выдохнул Славка и с видимым облегчением утёр пот со лба.

– Ой, я отчества-то не спрашиваю никогда! Вернее, не спрашивал. То есть, ну в смысле тогда я был совсем другом человеком, немного легкомысленным и сумбурным… Неужели Марина от меня родила? В Сочи?

– Родила, – сурово сказал Славка. – Прямо в Сочи.

– И назвала тебя в честь меня?

– Ой, назвала-а! – попытался разрыдаться Славка, но попытка закончилась неудачно. Говорила ему Марья Вольфрамовна: «Орлик, советую тебе посещать наш драмкружок! Мало ли… Дешёвое актёрство в жизни всегда пригодится!»

– Значит, ты дочурка моя? – расплылся в глупой улыбке Евгений.

– Дочурка. Кровь от крови, плоть от плоти, семя, так сказать, случайно обронённое в благодатную почву.

– А что, симпатичненоко получилось! – Суковатых обошёл вокруг Славки, рассматривая его с головы до ног. – Симпатичненько! Только нос не мой, а так похоже, весьма похоже… Как мама?

– Уехала в Арабские Эмираты, покорять арабских шейхов. Я вырос на попечении бабки.

– Ой-ёй! – то ли осудил, то ли восхитился поведением бывшей возлюбленной Суковатых. – Ну, сюрприз! Ну, подарочек!

– Скажите, вы были в прошлом году на дне рождении Иды Григорьевны? – вмешалась Лидия.

– Я?! Был, конечно. Перебрал малость и весь вечер проспал на бильярдном столе с мелованным кием в обнимку. Вы разве не помните, мадмуазель?

– Кий?

– Меня, конечно! Я думал, такое зрелище трудно забыть.

– Я не заходила в бильярдную.

– Очень жаль.

– Жаль!

– Ещё один претендент на мои деньги! – истерично воскликнула Полина. – Будьте вы прокляты!

Гошин захохотал. Он имел вид абсолютно больного человека – красные глаза, бледные, ввалившиеся щёки, трясущиеся руки. И хохотал он так, будто бился в приступе эпилепсии, с хрипами, с закатыванием глаз и даже с пеной в уголках рта.

– Я что-то пропустил? – Евгений обвёл взглядом присутствующих. – Что-то прошляпил? И вообще, дочка, как ты тут оказалась? Тебя тоже позвали на похороны? Кто? Зачем?!

– М-м-м… – промычал Славка. – Это был самый трудный вопрос, на который предстояло ответить. – М-м-м… Меня ноги сами сюда принесли, – бездарно начал выкручиваться он. – По наитию, можно сказать, приехал.

– Это я, старая дура, по справочному Суковатых искала, вот, наверное, и позвонила два раза! – вдруг пришла на помощь Ксения Павловна. – Фамилия редкая, больше двух во всей Москве не найдёшь! И то, гляди-ка ты, родственниками оказались!

– Дочурка! – Евгений обнял Славку за плечи. – Как же мне о тебе молодой жене сообщить?

– Никак, – посоветовал Славка.

– Никак! – обрадовался Суковатых. – Действительно, чего сообщать-то, тебе ж не две недели от роду! А где покойница? – Евгений огляделся по сторонам. – Где виновница торжества?

– Ищем, – ответил Гошин. – И вам советуем поискать.

– Снова не понял, – пожаловался Евгений и сделал внимательное, умное лицо, приготовившись выслушать объяснения.

– Видите ли… – Лидия подхватила его под руку и повела из столовой, что-то горячо объясняя и активно жестикулируя свободной рукой.

Славка поплёлся к выходу, чувствуя себя так, будто три часа просидел голым задом на раскалённой сковородке.

Он точно понял: лучше воровать, чем врать.

В зелёной беседке, куда Славку принесли ноги, нервно курил Сэм Константинович Фрадкин.

Славка метнулся назад, желая остаться незамеченным, но вдруг остановился и подошёл к врачу.

– Здравствуйте, Сэм Константинович, – сказал он.

Фрадкин слегка приподнял свои замечательно-лохматые брови и поклонился.

Славка понятия не имел, как разговаривать с такими благородными, породистыми докторами, поэтому сделал неуклюжий реверанс, оттянув двумя пальцами узкую юбку.

Фрадкин затушил сигарету и задумчиво произнёс:

– Странно. Вы совсем не похожи на своего отца. Скажите, вы ломали комедию?

– Это вы ломали комедию! – пошёл в наступление Славка. – Скажите, док, ведь вы же в курсе, что Ида Григорьевна жива?! Вы, небось, и в гроб её сами уложили, и снотворное хорошее дали, чтоб дышала потише?

– Язык покажите, – приказал Фрадкин.

Славка зачем-то высунул язык, да так добросовестно, что кончиком достал подбородок.

– Так я и думал, – резюмировал Сэм Константинович. – Холецистит, гастрит, невоспитанность и притворство. А ну-ка, смотрите на палец! – Он выставил перед Славкиным носом гипнотический, узловатый палец и поводил им из стороны в сторону.

Славка спрятал язык и свёл глаза к переносице, изо всех сил стараясь не смотреть на ухоженный, наманикюренный перст доктора.

– Самоуправство, упрямство, завышенная самооценка на фоне неуверенности в себе, – диагностировал док. – У вас есть молодой человек?

– Где Ида Григорьевна? – тихо и отчётливо спросил Славка. – Вы должны знать, куда исчез гроб и где находится старуха.

Фрадкин схватил его за руку и вслух посчитал пульс.

– Вам срочно нужно показаться гинекологу-эндокринологу, – с наигранной озабоченностью сказал он. – Налицо сильнейшие гормональные нарушения! Месячные регулярные?

– Нет! – заорал Славка. – То придут, то задержатся! На тестах на беременность разорилась! Док, вы единственный, кто в курсе тайны «смерти» Иды Григорьевны. Мне нужно серьёзно поговорить с вами, иначе…

– Я не силён в гормонах, но кое-что вам пропишу, – Фрадкин достал из кармана бланк, ручку, и что-то начал писать на коленке.

– А, понял! Хотите сами загрести все денежки Гошиной?! – догадался Славка. – Отели, курорты, акции, коллекции, украшения…

– Регулярно принимайте вот это! Вы будете гораздо женственнее, и цикл восстановится, – Фрадкин всунул рецепт Славке в руку и ободряюще потрепал по плечу. – Берегите себя. И выбросьте из головы всякую ерунду.

– Вы чокнутый, док, – только и мог сказать Славка.

– Вам тоже всего хорошего, – слегка поклонился Сэм Константинович.

Славка пошёл прочь от беседки, комкая на ходу рецепт.

Он хотел выбросить его, но… отчего-то спрятал в карман.

Этот молодожён Суковатых вздумал к ней приставать.

Слушал, слушал добросовестные, подробные объяснения по поводу исчезновения покойницы и её странного завещания, да вдруг схватил Лидию за руку и прижался к ладони влажными, горячими губами.

– Я как увидел вас, так потерял голову, – прошептал он.

– Как в Сочи? – усмехнулась Лидия, вырывая ладонь.

– Я Сочи не помню. Соек помню, ванну помню, а Сочи нет… Милая, какая вы милая!

– А как же жена?

– Она далеко, а вы здесь, тёплая и живая…

Из уважения к тому обстоятельству, что перед ней отец Женьки, Лидия не залепила ему пощёчину, а развернулась и побежала по длинному коридору.

Это было невероятно, но гигант вздумал её преследовать. Лидия слышала за спиной его тяжёлые шаги и прерывистое дыхание. Бегун из него был никакой, он быстро выдохся и отстал, а Лидия нырнула в первую попавшуюся на пути комнату и закрылась на ключ.

Это была Женькина спальня.

Лидия огляделась и улыбнулась. Новая подруга оказалась неряхой.

Кругом валялись бельё и одежда, флаконы и пузырьки с косметикой все были открыты, постель зияла скомканными простынями, а на тумбочке, отчего-то лицом к стене стоял портрет малоизвестного артиста Карпова, с залепленными жвачкой глазами.

Подавшись порыву, Лидия начала наводись в спальне порядок. Она развесила одежду на плечики и убрала в шкаф, закрыла флаконы с косметикой и аккуратно расставила на полке, она даже отлепила жвачку от эпизодического актёра и повернула его портрет как положено – лицом к кровати, оборотом к стене.

Оставалось убрать кровать.

Лидия расправила простыни, схватила подушку, чтобы взбить её, и… замерла.

Под подушкой лежал нательный крест Иды Григорьевны. Перепутать его было ни с чем невозможно, – бриллианты, сапфиры, рубины и изумруды в мозаичной безвкусице теснили друг друга, соревнуясь в размере и блеске.

Ида Григорьевна не снимала крест никогда, её и похоронить решили вместе с ним, не решаясь снять такую личную, близкую к телу вещь.

Лидии стало трудно, невозможно дышать.

Выходило, что новая подруга не просто неряха, но и бессовестная воровка. Выходило, что она наглая дрянь, такая же, как и её папаша. Выходило, что Лидия ни черта не разбирается в людях, и готова раскрыть душу первому встречному.

Она обернулась и вдруг увидела на подоконнике каминные золотые часы, которые всегда – Лидия точно знала! – стояли в столовой.

Если папаша козёл, а мамаша всю жизнь покоряет арабских шейхов, немудрено стать воровкой, а может даже убийцей. Женька, скорее всего, соврала, что её не было на дне рождении Иды. Она сильная, ловкая, и такая сообразительная, что запросто могла спустить воду в бассейне.

Вдруг она брошенная любовница Горазона?.. Вдруг, как папа, неразборчива в связях? А может, она просто маньячка, задумавшая погубить гения?!

Когда папа козёл, а мама дура, возможны любые отклонения в психике.

Как больно, как некрасиво, как преступно подозревать!

Если порыться в фактах и доказательствах можно запросто стать наследницей Иды Григорьевны. Запросто… Только почему-то не хочется.

Может быть, дать Вахрамееву денег на операцию, чтобы не чувствовать себя сволочью?

Лидия уткнулась в подушку, которую всё ещё держала в руках, и зарыдала.

– Он что-то знает, – бормотал себе под нос Славка, размашисто шагая от пруда к лесу. – Он точно что-то знает, но считает меня дураком, вернее, дурочкой.

Злость на доктора переросла в бешенство. Никто никогда так бессовестно не игнорировал Славку. Никто так цинично не прописывал ему женские гормоны.

Орлик сломал сосновую ветку и начал со злостью бить ей по земле.

Отели, курорты, акции! Интересно, откуда у бабки такие богатства? В молодости она бублики с голоду крала, а в старости у неё крыша от денег поехала. Завещать своё состояние тому, кто найдёт убийцу какого-то там актёришки! Славка особенно сильно хлестнул по земле веткой, и от неё в разные стороны посыпалась хвоя. Орлик остановился. Он вспомнил, что у него в нагрудном кармане лежит телефон Лидии, в котором он отыскал номер мобильного Гошиной.

Славка отбросил ветку, и, затаив дыхание, позвонил… в гроб.

Длинные гудки заставили его покрыться холодным потом. Мобильный Иды Григорьевны оказался доступен и неразряжен, отчего стало жутко и затряслись колени.

Ответа всё не было.

Орлик испытал облегчение и разочарование одновременно. Его блестящая идея была провалена, зато не пришлось разговаривать со старухой, во вменяемости которой он сильно сомневался.

– Алло! – вдруг ответил хриплый голос Иды Григорьевны. – Кто это?

– Вы где? – заорал Славка.

– Понятия не имею, – невозмутимо сказала старуха. – Тут сыро, темно и воняет мышами. Выйти я не могу, потому что кругом одни стены и ни одной двери. Я прощупала всё вокруг!

– Погреб, – пробормотал Славка. – Скорее всего, это какой-то погреб! Как вы там оказались?

– За огурчиками полезла! – захохотала старуха. – Прямо в гробу и свадебном платье! Орлик, миленький, найди меня поскорей, – вдруг жалобно взмолилась она. – Жрать хочется, сил нет! Я заснула, а проснулась уже в этом гнусном пространстве. Кто-то похоронил меня заживо вместе с розовым одеялом, которым ты меня укрыл. Найди меня, умоляю! Я очень боюсь мышей, но ещё немного, и мне придётся ловить их и есть.

– Скажите, на территории дома есть подземные коммуникации?

– Полно. Водопровод, канализация, линии связи, энергокабели и даже подземный ход с выходом за границу на случай смены власти и раскулачивания буржуазии. Что тебе больше подходит?

– Чёрт! – Славка почесал затылок. – А погреб есть?

– Только кладовая, где хранятся продукты. Но поверь, это не она. Там бы я с голоду не померла!

– Чёрт! Да как же вас искать?!

– Найди меня, Орлик, найди! А то ещё денёк-другой, и я преждевременно и скоропостижно скончаюсь от нехватки коньяка и сигар. Знаешь, где я беру воду?

Орлику было глубоко наплевать, где Ида Григорьевна берёт воду, но он из вежливости спросил:

– Где?

– Слизываю с бетонных стен. Кажется, это называется конденсат.

– Держитесь, – посоветовал Орлик. – Ради бога, держитесь! Лижите стены, ловите мышей, только не помирайте преждевременно и скоропостижно! Я вас найду, обещаю.

Старуха громко чихнула, потом закашлялась.

– Хорошо хоть одеяло со мной, – глухо сказала она. – И телефон. Иначе бы я уже сдохла от холода и недостатка общения.

– Отключайтесь, – приказал Славка. – Отключайтесь немедленно, а то просадите мобильник, и у нас не будет никакой связи!

Орлик первым нажал отбой, прикидывая в уме план действий. Он не сразу заметил, что по тропинке к нему медленно идёт Лидия.

Она была бледна, грустна и очень задумчива. Она не смотрела ему в глаза, что было совсем не в её привычке.

Славка бросился к ней, схватил за руку, и, не придав значения холодной, дрожащей ладони, выпалил:

– Я знаю, как искать Иду!

– Как? – безучастно спросила Лидия.

– У старухи в гробу есть мобильник. Если постоянно звонить ей, можно по звуку отыскать гроб!

– Ты обыскивала Иду в гробу? – вскинула на него глаза Лидия.

– Я?! – Славке опять предстояло врать, и он снова почувствовал себя на горячей сковородке, правда, на этот раз в ней была насыпана соль. – С чего ты взяла?

– А с чего ты взяла, что у неё есть мобильник в гробу?! – нехорошо усмехнулась Лидия.

– Знаешь, – пряча глаза, сказал Славка, – мне доктор Фрадкин прописал женские гормоны. Он считает, что у меня проблемы с репродуктивной системой.

– Лучше бы он гормоны от вранья тебе прописал.

– Что ты имеешь в виду? – Славка почувствовал, как холодеет в желудке.

– Откуда у тебя это? – Лидия протянула руку, которую прятала за спиной, и показала сверкающий крест.

– Тьфу ты! – невоспитанно сплюнул на землю Славка. – Ты рылась в моей постели?

– Извини. Хотела прибраться. Ксюня совсем не справляется со своими обязанностями.

– И что ты об этом думаешь? – указал Славка на крест.

– Что ты воровка. И вполне возможно…

– Убийца?! – захохотал Славка.

Лидия кивнула.

– Во всяком случае, ты единственная, кто из всей этой ненормальной компании способна действовать и соображать, – мрачно сказала она.

– Спасибо, – широко улыбнулся Славка. – То же самое я могу сказать о тебе.

Он забрал у неё крест, взял за руку и повёл к скамейке, которая неизвестно зачем стояла под раскидистой елью.

Полночь не наступала.

Минуты бежали, секундная стрелка скакала по циферблату, но – полночь не наступала.

Как заколдованная.

Паша созрел для шалостей, – для каких прекрасных шалостей он созрел! – но время подчинялось каким-то тупым земным законам и приходилось терпеть, отсчитывая градусы, граммы и сантиметры.

Ведь призраки появляются только в полночь и ни секундой раньше. И чёрт его знает, какие часы не врут, ведь он сам безобразничал стрелками каждую ночь…. Впрочем, часы были тут не при чём, и градусы, и сантиметры, потому что когда наступала полночь, Пашкина сущность обретала способность передвигаться в пространстве с лёгкостью и скоростью мыслей.

Как он любил это время! Как он любил эту роль…

Можно было выйти из сумрака и вволю покуролесить, наплевав на замыслы всех самых великих режиссёров вселенной.

Пачкать стены, воровать семечки и играть в бильярд он больше не собирался. Это было мелко, неинтересно и абсолютно бессмысленно.

Кому нужны эти кентервильские[1] заморочки? Разве что ему самому, чтобы не взвыть от скуки, скитаясь в сумеречном пространстве.

Он решил выяснить, кто виноват в его смерти.

Он решил наверняка это выяснить, пользуясь своим статусом призрака.

С потусторонними силами люди должны быть предельно открыты и откровенны, ведь призрак – это тебе не следователь, не мент; призрак – это нечто волшебное, а значит, недоступное пониманию, а всему, что пониманию недоступно, врать нельзя, мало ли что…

Какая блестящая идея пришла Иде Григорьевне – собрать на своих мнимых похоронах всех, кто мог быть причастен к его смерти!

Он начнёт с Ксюни.

Ксюня – простая душа, она выложит Горазону всё, что знает, чует и предполагает, если в первую секунду не помрёт от страха.

Чтобы скоротать до полуночи время, Паша быстренько смотался в Южную Африку, посмотреть, как в горном озере купаются юные негритянки и занимаются любовью жирафы. Ему всегда было любопытно, как жирафы занимаются этим, оказалось – ничего интересного, они просто не задумываются о длине своих шей.

Гораздо занятнее оказались юные негритянки, они визжали, брызгали друг в друга водой, а одна даже задумала утонуть, заплыв на середину глубокого озера, и пришлось деликатно, незримо её спасать, поддерживая за самые интересные и выпуклые части шоколадного тела, на поверку оказавшимся, мокрым, холодным и ни капли не соблазнительным.

Лучше бы тонула жирафиха. Её можно было бы не спасать.

В конце концов, он не ответственен за всё происходящее в Южной Африке, ему бы со своими проблемами разобраться.

В полночь он был в доме Иды Григорьевны.

Проник через все стены и двери в комнату Ксюни с лёгкость острого ножа, режущего мягкое масло.

Ксюня вязала в кровати носок, напевая под нос:

– Кручу-верчу, я к тебе хочу

Кручу-верчу, я тобой дорожу

Я закрываю замочек, идёт дело к ночи

Не бойся остаться со мной!

Спицы мелькали, отблескивая, в её руках. Носок казался непомерно большим, длинным и невероятно розовым, отчего в голову приходила мысль, что Ксюня вяжет его просто так, для занятия рук и успокоения нервов. На столе горела настольная лампа, давая приглушённый, неяркий свет. Паша приземлился на шкаф, предварительно выдернув из розетки лампу.

– Тьфу, чёрт, – беззлобно ругнулась Ксюня и зашарила рукой по стене, отыскивая выключатель. – Опять напряжение скачет!

– Это не напряжение, Ксения Павловна, это я, – прошептал Горазон и постучал по шкафу, привлекая к себе внимание.

Ксюня подняла глаза к потолку и… метнула в него огромным носком, ощеренным сразу пятью спицами.

– Нечисть паршивая, уходи! – твёрдо сказала Ксюня и попыталась нащупать на столе икону.

– Какая же я нечисть, Ксюня? – обиделся Горазон. – Ты же меня любила, все фильмы мои смотрела!

– Пшёл отседова! – сменив икону на лохматый дастер, Ксюня подпрыгнула и попыталась прихлопнуть Пашку, как будто он был не благородный призрак, а примитивная моль.

Глубоко оскорблённый Паша переметнулся на люстру. Сколько бы не прыгала Ксюня, здесь она его не достанет.

– Йо-хох-хо-хо-хо! – утробно захохотал он, чтобы вызвать у служанки если не страх, то хотя бы уважение.

– Хоть бы прикрылся, бесстыдник, – задрав голову, пристыдила его Ксюня. – Сколькова я привидений видывала, все очень пристойно выглядели, а ты…

– Пардон, мадам! – свесился Горазон с люстры. – Я думал для вас это не принципиально. Но если вас смущает мой…

– Смущает! – замахнулась дастером Ксюня. – Я отродясь такой большой срамоты не видывала!!

– Так смотри! Радуйся! – захохотал Паша.

– Щас свет включу, – пригрозила Ксюня. – Мигом растворишься вместе со своим большим…

Схватив со стола скатерть, Паша обернулся ей и опять угнездился на люстре.

– Мне очень обидно, что ты не рада видеть меня, Ксения Павловна. Никто не рад! – вздохнул Горазон.

– Дык… если б ты настоящий был!

– Я и есть настоящий!

– Ты помер! Шею сломал, – напомнила Ксюня, погрозив Горазону лохматым дастером.

– Вот об этом-то я и хотел поговорить.

– Вот ещё! Буду я с призраками разговаривать! Так и до психушки недалеко.

– Но ты уже со мной разговариваешь.

– Уходи, – Ксюня вдруг заплакала, помахивая на себя дастером, словно веером. – Уходи, окаянный! Я страсть как боюсь всяких Горазонов мёртвых.

– Ксюня, душа моя…

– Видела я твою большую душу! Под скатертью…

– Ксюня, послушай меня! Я скитаюсь между тем миром и этим, потому что кто-то убил меня. Я уйду, как только выясню – кто.

– Пашка, неужто и правда ты?! – всхлипнула Ксения Павловна.

– Я, Ксюня, ей-богу, я!

– Чем докажешь?

– Ды-ды-ды-ды-ды!!! – изобразил Пашка автоматную очередь. И заорал с выражением: – Косой, уходи, я прикрою!! Ну, стреляйте, гады, стреляйте! Что, боитесь Колю Батона?! Ага, суки ореховские, я вам сейчас устрою пипец, кобздец, и групповой секс по-батоновски! Ды-ды-ды-ды-ды-ды!!! – И нежно, с придыханием, полузакрыв глаза, зашептал: – Я люблю тебя, Катя! Так люблю, что хочу, так хочу, что люблю…

– Колька Батон из фильма «У страсти наглые глаза»! Как его Людка любила, как любила! А родила от Косого, дура… А Катька стервозиной оказалась, за бабки Антропологу отдалась, А Батон Антропологу глаза выколол и на Машке-детдомовке с горя женился. А она бесплодная оказалась, ребёночка в коляске от магазина угнала, а Кольке сказала, что сама родила. А Колька в деторождении не хрена не смыслил, поверил, что ребёночек от него, а тут Катька с животом объявилась, люблю, говорит, прими такую, как есть. Колька с расстройства напился, автомат разрядил в небо и к Катьке сбежал… А тут Машку-детдомовку за киденпис… киденпиг…

– Киднеппинг.

– За него, заразу, в тюрьму посадили. А Кольку на разборках с ореховскими сильно в живот поранили, и он из больницы по телефону памятник себе заказал из бронзы, сто метров в высь и пятьдесят в ширь с надписью «Я любил тебя, Катя, в натуре!». Хороший фильм, жизненный!

– Говно. Как и все сериалы. Как я хотел сыграть Гамлета! А играл Батона, Рябого, Хромого, Варёного, Копчёного, Пятнистого, Бархатистого, Колбасистого…

– Хто такой Гамлет?! – всплеснула руками Ксюня. – Хто его помнить?!! Быть – не быть, жить – не жить, выть – не выть, бить – не бить! Шукспир недоделанный, прости меня, господи! А Кольку Батона все знают! А Ваську Варёного вся страна под пельмени с водкой любила!

– Вот именно, что под пельмени с водкой! – вздохнул Горазон. – А ведь искусство – это боль, трепет, полёт души бессмертной…

– Искусство, это когда народу нравится, – перебила его простодушная Ксюня.

– Что с тобой спорить? Пусть будет Васька Варёный, а не «Шукспир», раз народу так нравится, – грустно усмехнулся Паша. – Скажи лучше, милая, ты помнишь тот день, когда меня… когда я…

– Помню. Ты лежал на холодном полу, голова набок, руки вдоль тела, ноги в разные стороны… Я грешным делом, думала, ты всех разыгрываешь. Ну, репетируешь какую-то роль! Так достоверно играл, так достоверно! Лицо бледное, щёки ввалились, и сердце ну ни в одной жилке не бьётся! Но Фрадкин сказал, что ты мёртв взаправду… Уж как я ревела, как ревела! Когда Рябого застрелили, я так не ревела.

– Скажи, Ксюня, ты в тот день на кухне была, с подносами по всему дому носилась, в бассейн заходила. Ничего необычного не заметила?

– Заметила! Гошка, то есть Георгий Георгиевич, вместо виски минералку пил, а морщился как от виски.

– Интересненько. А ещё?

– Полина в бильярдной сильно поссорилась со своей сестрой. Алина кричала, что лучше удавится, чем под своими картинами чужую подпись поставит. А Полина орала, что за такие деньги можно хоть курицей щипаной подписаться.

– Отличненько. А ещё?!

– Нелли под лестницей целовалась с сыном певички Медеи. Терпеть её не могу! Сплошной силикон, ботокс, фонограмма и деньги депутата Овчинникова.

– Детские шалости меня не интересуют. Что ещё?

– Крис в туалете болтал с кем-то по телефону, с пеной у рта доказывая, что к утру у него будет «гвоздь номера» и просил за него миллион долларов. Кажется, с ним согласились, потому что Крис сказал «о’ кей, старик!».

– Мимо, всё мимо. Скажи, помещение, где находится вентиль, при помощи которого спускают воду в бассейне, всегда закрыто на ключ?

– Никогда не закрыто. А чего его закрывать-то? Не деньги, небось, там хранятся. Раз в неделю приходили парни из сервиса, меняли воду, чистили фильтры, убирали, проверяли и уходили.

– То есть дверь никогда не закрывалась? Там нет замка?

– Да почему нет-то? Просто им никто никогда не пользуется. А ключ… он на стенке висит. Так, для проформы. А зачем тебе это, Пашенька?

– Хочу понять, кто воду в бассейне спустил. Я там сто раз нырял, глубина была – хоть с двадцати метров прыгай, а тут… – Паша плотнее закутался в скатерть, почувствовав озноб в несуществующем теле.

– Ой, да кто ж такое злодейство мог совершить?! – всплеснула руками Ксюня и тут же добавила: – Да кто угодно! Завидуют тебе, Паша.

– Завидовали, – поправил её Горазон.

– Ну да, да… Постой-ка, а ведь в тот день дверь в подсобку и правда закрыта была! Совсем память отшибло, у старой! Ида Григорьевна утром приказала все лишние двери закрыть на ключ, потому что в доме будет много постороннего, чужого народу – повара, официанты, музыканты и дорогие гости. Я и закрыла… кладовку, подвал, прачечную…

– И подсобку в бассейне?

– Я всегда исполняю приказы хозяйки, даже если она говорит абсолютную ерунду.

– А ключ? Куда ты дела ключ?! На стену повесила?

– Нет, в карман передника положила. У меня там куча всякого барахла, в том числе и ключи тоже… Матушки мои! – Ксюня схватилась за пухлые щёчки. – А ведь я фартук потом сняла и в кухне на стул повесила! А знаешь, кто на кухне крутился, перед тем как ты насмерть убился?!

– Кто, Ксюня? – затаив дыхание, спросил Горазон.

– Морда! – выпалила Ксения Павловна.

– Башка?

– Точно, Башка! Я грязную посуду на тележке привезла, а он – шасть из кухни, как таракан! Словно я его на месте преступления застукала.

– Этого не может быть, Ксюня. Фёдор Башка был всё время со мной. Сначала он дал мне в морду, потом уговаривал меня не прыгать с высокой вышки. Единственный, между прочим! Даже Ида кричала: «Прыгай!»

– Вот то-то и оно, что единственный, – покачала головой Ксюня. – Подозрительно это. Кто бы начал картину происшествия восстанавливать, так все сразу и вспомнили бы: Федька кричал «Не прыгай!» Да и вообще, тёмная лошадка этот Башка, ой, тёмная! А ключ-то я потом на стенке нашла, соображаешь?! Положила в карман, а нашла на стене!

– И никому ничего не сказала?! – возмутился Пашка.

– Пашенька, миленький, да у меня только сейчас, в связи с потусторонним общением мозги прояснились!! До этого я и не вспомнила ничего, карга старая! А ты меня своими наводящими вопросами… раскрутил.

– Раскрутил… – эхом повторил Горазон. – Скажи, Ксюня, а кто крикнул, чтобы я трюк повторил?

– Не знаю, Пашенька. Моё дело подай-принеси. А кто что кричит, я не знаю.

– Скрываешь ты что-то…

– Вот ей тебе крест, не скрываю! – Ксюня начала так самозабвенно креститься, что Горазон почувствовал тошноту и желание поскорей улететь в сумеречное спокойствие. – Не скрываю! – горячо прошептала Ксюня. – Башка этот – кто? Бес его занет… Ида вечно сирых да убогих привечает. А, может, он уголовник? А, может, ему тебя артисты-завистники заказали?! Он скандал начал, он его и закончил.

– Да не крестись ты! – прикрикнул на неё Пашка. – Тошно мне, голова кругом идёт. К богу хочется, а не можется, потому что помер насильственной смертью, потому что… – Горазон горестно махнул невесомой рукой и ещё плотней завернулся в скатерть. – Федька тут не при чём, – твёрдо сказал он. – Федька всё время со мной был, ошибка это какая-то. Не мог он меня погубить, да и ни к чему ему это. Кто он, и кто я?! – Горазон замолчал, мрачно подумав, что ничем он от Федьки не отличался, в сущности…

Действительно, чем?!

Талантом? Роскошной внешностью? Обаянием?

И где теперь всё это?...

Его тело – видение, душа – тоже видение, потому что так и осталась жалким зелёным росточком, которому не дала расцвести жажда славы и денег.

Паша встряхнулся, как попугай на ветке.

Ксюня, вздрогнув, агрессивно взмахнула дастером, но, опомнившись, отбросила его на кровать и виновато улыбнулась.

– Извини, – смущённо сказала она. – Не хотела обидеть. Скажи, а разве призраки знают не всё и не про всех?

– Многое, но не всё, – отозвался Паша.

– Может, скажешь, где моя серебряная брошка?

– Завалилась за комод.

– А тапочек куда делся?

– Под кроватью твой тапочек!

– А какая завтра будет погода?

– Солнечная. Без осадков, цунами и землетрясений.

– А куда гроб подевался? – осмелела Ксюня. – Где покойница?

– В доме она, в тёмном месте, а в каком – не знаю. Я ж не ясновидящий, так… слегка паранормальный.

– А кто Алинку по голове треснул?

– Не знаю! – заорал Горазон. – Я ж говорю, призрак я, а не маг, дурёха!

– Ой, Пашка-а! – восхитилась Ксения Павловна. – Кому расскажи, не поверят! С призраком разговаривала! Да не с абы каким, а с самим Горазоном!!!

– Сболтнёшь кому, я тебя каждую ночь так веселить буду, не обрадуешься! – пригрозил Горазон.

– Ой, Пашка-а! А автограф можно? – не унималась Ксюня.

– Можно, – проворчал Горазон, и, схватив с комода губную помаду, размашисто расписался на стене.

– Кручу-верчу, я тобой дорожу, – запела вдруг Ксюня, наощупь отыскивая таблетки от давления. – Кручу-верчу, я тобой дорожу…

Пашка полетел вон из комнаты.

– Скатерть! – крикнула Ксюня. – Скатерть, проказник, отдай! Я глаза закрыла, чтоб срамоты не видеть!

Горазон скинул скатерть, и она плавно спланировала, правильно прикрыв прямоугольник стола.

– Я открываю замочек, идёт дело к ночи, не бойся остаться со мной…

Пашка прилетел на первый этаж и внимательно осмотрел дверь в подсобку. Она оказалась закрыта.

Ключа на гвоздике не было.

Можно было запросто нырнуть за эту закрытую дверь, но Горазон не любил «производственных» помещений. Они вселяли в него тоску и комплекс неполноценности из-за недостатка технического образования.

Пашка плюнул на дверь и помадой, прихваченной у Ксюни, нарисовал на ней очень короткое и очень нехорошее слово.

Никчёмная получилась вылазка. Ксюня наплела небылиц про Федьку, напридумывала чёрт знает какой ерунды.

– Кручу-верчу, я тобой дорожу, – тихонько запел он ненавистную песню, и, переместившись в столовую, начал громить там коллекционные статуэтки.

Как он любил эту роль! Только стал от неё уставать…

Завтра в полночь он наведается к Георгию Георгиевичу Гошину.

– Говорю же тебе, жива старуха! Жива! – в сто двадцать пятый раз повторил Славка и для большей достоверности своих слов ударился головой о спинку скамейки. – Я разговаривала с ней! Коньяком поила! Горшок выносила! – Славка ещё пару раз так стукнулся лбом о скамейку, что в глазах вспыхнули искры.

– Я видела её мёртвой, – в сто двадцать шестой раз повторила Лидия, рассматривая безупречный ноготь на мизинце. – Видела!!

– Она мне денег предлагала за то, что я ей булки в склеп буду таскать!

– Не ври! – закричала Лидия. – Зачем ты так цинично и бессовестно врёшь?!

Славка схватил пригоршню земли и начал есть её вместе с еловыми иголками, травой, муравьями и прочей гадостью, которая непременно есть в земле.

– Что ты делаешь?! – выпучила глаза Лидия.

– Землю ем!

– Зачем?!

– Чтобы доказать тебе, что я говорю правду! Крест старуха мне сама подарила, она курила при мне, ела, одеяло просила!

– Врёшь, – упрямо повторила Лидия. – Я видела её мёртвой. Она не дышала, не моргала, не дёргалась, не материлась, не… Прекрати есть эту гадость! Ты сожрёшь всех муравьёв в округе!!

– Скажи, что веришь мне.

– Нет.

Славка зачерпнул особенно грязной, особенно несъедобной земли с жирными, рыжими муравьями.

– Стой! – Лидия ударила его по руке, выбив рыхлую землю. – Вот не думала, что ты такая дура!

– Ага, ты думала, что я воровка, лгунья и убийца. Спасибо, подруженька! – Славка встал на колени и поклонился, ударившись лбом о землю. В желудке противно ныло – то ли от еловых иголок, то ли от муравьёв, то ли от того, что Лидия отказывалась ему верить.

Они сидели на скамейке под елью уже много часов, они досидели до темноты, а ни к чему хорошему не пришли.

– Ты цинично и бессовестно врёшь. Зачем? – начала всё сначала Лидия. – Неужели не проще признаться?

– Не проще! – заорал Славка. – Потому что всё, что я говорю – правда! Правда! Правда!! – Он так ударился головой о землю, что там осталась глубокая вмятина.

– Дура, – сказала Лидия, не оставив шансов на примирение. – Никогда не видела таких дур.

– Сама дура, – огрызнулся Славка, усаживаясь рядом с ней и сплёвывая на землю чёрной слюной. Он вдруг догадался: – Ты можешь позвонить Иде Григорьевне! Ты можешь ей позвонить, и она ответит тебе!

– Я не звоню покойникам! – отпрянула от него Лидия.

– Тогда я позвоню! И передам тебе трубку! – Славка взял телефон Лидии, нажал вызов последнего номера и с удовлетворением услышал длинные гудки. Они прозвучали раз пятнадцать, прежде чем Орлик обречённо сказал:

– Не отвечает. Спит, наверное. Старуха дрыхнет под одеялом в гробу как убитая!

– Она мертва! – вскочила Лидия. – А ты воровка!!

– Мать твою, Орлик, что ты трезвонишь, как пьяный звонарь на колокольне?! Ты обнаружил, где я?! Нашёл?! – раздался в трубке заспанный, недовольный голос старухи.

– Она ответила!!! – заорал Орлик, поднося телефон к уху Лидии. – Ида Григорьевна, это вы?! Скажите, вы действительно подарили мне крест?! Скажите ей, что я не вор! То есть… не воровка!! – Он орал в микрофон, прижавшись щекой к щеке Лидии. – Что она говорит? Что она тебе говорит?!

– Матерится, – ответила Лидия, и, закатив глаза, хлопнулась в обморок.

В трубке яростно ругалась Ида Григорьевна.

– Я жрать хочу!! У меня алкоголя в крови ноль промиль, а никотина и того меньше!! Достаньте меня, мать вашу! Спасите, ядрёна корень, помогите! Сос, сукины дети!!!

Славка отключил телефон и похлопал Лидию по щекам.

– Но почему она выбрала тебя?! – открыла она глаза. – Почему именно тебе призналась, что надула всех?! Ведь Ида тебя совсем не знает!

Рассказать, что старуха «ожила» во время попытки содрать с неё крест, Славка не мог.

– Людям легче доверить тайну первому встречному, чем близким, или родным, – расплывчато ответил он.

Лидия вдруг сорвалась со скамейки и ринулась в глухую темноту леса.

– Ты куда?! – помчался за ней Орлик. – Куда ты?!

– И… ду и… скать!! Ты не представляешь, как я рада, что она дурака валяет! В смысле, что она жива!... Ида обещала оплатить мне учёбу во Франции, купить машину, переселить из двухкомнатной квартиры в трёхкомнатную, и вдруг… скопытилась!!!

– Обещай, что никому не расскажешь!

– Про Францию?!

– Про то, что Ида не скопытилась, балда!

– От балды слышу, но обещаю! – Лидия резко остановилась и зачем-то по-военному отдала Славке честь.

– К пустой голове… – запыхавшись, попытался пошутить Славка.

– У тебя зубы в земле, – улыбнулась Лидия.

– Ужас, – Славка закрыл рот.

– И муравьи в желудке! – Лидия заботливо взяла его под руку и повела в обратном направлении. – Как ты себя чувствуешь?

– Пока ничего, – вздохнул Славка, – но всё может быть. Расстроишься, если я умру?

– Не знаю, – захохотала Лидия. – Ты же не обещала мне учёбу во Франции, машину и трёшку вместо двушки!

Славка обиделся на эту шутку, вырвал руку и размашисто зашагал к пруду.

– Деньги, деньги, всем правят эти паршивые деньги, – бормотал он под нос.

– Скажи лучше, золотые каминные часы тебе тоже Ида Григорьевна подарила? – догнала его Лидия.

– Нет, вот часы я украла! – злорадно сообщил Славка.

– Ха-ха-ха!! Как ты очаровательно врёшь! Куда мы идём?

– В дом! Вряд ли Иду Григорьевну спрятали где-то в лесу. Даже самый сильный мужик не утащит гроб далеко.

– Ты считаешь, она в доме?

– Я считаю, она в каком-то подвале, потому что жалуется на сырость, холод и мышей.

– Сырость, холод и мыши могут быть где угодно, только не в доме Гошиной! – авторитетно заявила Лидия и остановилась как вкопанная.

– А где? Где они могут быть?! – спросил Славка

– Не знаю. Нигде. Ида очень трепетно относилась к содержанию своего дома.

– А конденсат?

– Что?

– Вода на стенах где может быть?

– Нигде! Я же говорю…

– Ладно, всё равно идём в дом. Я уверена, старуха там! – Славка зашагал к дому, не по-женски размахивая руками. – Будем звонить ей, и по звуку мобильного найдём её!

– А вдруг в мобильнике включена только вибрация?! – Лидия бежала рядом, вопросительно заглядывала в глаза, то и дело, хватая его за локоть горячими, требовательными пальцами.

Славка не стал с ней спорить, не стал убеждать, он просто схватил её за руку и затащил в огромные парадные двери.

В доме все спали.

Об этом говорил приглушённый свет, задёрнутые шторы на окнах, и тишина, от которой звенело в ушах.

– Пойдём, проверим подвал, – предложил Славка. – В доме есть подвал?

– Есть. Чистый, сухой и довольно уютный. Там старая мебель, тюки с бельём и яркие лампы на стенах. Вряд ли Ида жаловалась бы на сырость и холод, если бы находилась там.

– А подпол?

– Что – подпол?

– Подпол тут есть?

– Подпол – это место, где кошки писают. В домах такого класса подполов не бывает, только подвалы, – снисходительно объяснила Лидия, но Славка не обратил на её тон никакого внимания.

– Так и запишем: подпола нет, кошкам писать негде, – сказал он, и, остановившись возле комнаты служанки, прижался ухом к двери. – Ксюня с кем-то болтает!

– Не может быть! Она в это время носок вяжет. Огромный и безумно розовый. – Лидия тоже прилипла ухом к двери. – Действительно, болтает! – удивилась она.

– Может, по мобильному? – предположил Славка.

– Нет у неё мобильника. Она считает, что сотовый очень вредит здоровью. Но я что-то не слышу второго голоса…

– И я не слышу!

– Тогда у кого она спрашивает про погоду?

– Блин, ладно про погоду, она интересуется, где гроб, и кто треснул по голове Алину! Может, она на картах гадает?

– Ксюня не гадает на картах! Она считает это большим грехом.

– Значит, старушка чокнулась. Жаль! – резюмировал Славка.

– От всех этих происшествий любой умом тронется, – вздохнула Лидия. – Нужно сказать Фрадкину, чтобы он её посмотрел.

– Великий специалист ваш Фрадкин! Аппендицит от сифилиса отличить не может. – Славка направился вниз по лестнице, туда, где по его мнению находился подвал.

В подвале, действительно, было чисто, тепло и уютно. На стенах горели плоские светильники, кругом теснилась мебель, вышедшая из моды и валялись тюки с бельём.

– Эге-гей! – крикнул Славка. – Ида Григорьевна!

Даже эха не было в этом подвале, – настолько он был тёплым, чистым, уютным и светлым.

– Эге-гей! – весело крикнула Лидия, и, раскинув руки, упала на огромный мешок с бельём.

– А-а-а-а! – заорал мешок и зашевелился.

Лидия, вместо того, чтобы завизжать, как все нормальные женщины, изо всех сил ударила мешок в самое шевелящееся место.

Он затих и обмяк.

– Сволочь, – сказала Лидия, рассматривая покрасневший кулак.

– Кто? – удивился Славка.

– Мешок! Чего он орёт?

Орлик разорвал плотную мешковину.

Лидия с опозданием завизжала.

– Тише, – поморщился Славка. Он терпеть не мог женский визг.

В мешке, с подогнутыми коленками, лежал Феликс Григорьевич. На голове у него красовалась неизменная банная шапочка, дряблые веки были закрыты, а тело не подавало признаков жизни.

– Я убила его?! – ужаснулась Лидия.

– Эй! – Славка потряс Феликса за плечо. – Вы не окочурились, уважаемый?

– Ну вы, девчонки, даёте! – не открывая глаз, простонал старикан. – Мало того, что сели на мой ревматизм, так ещё и вмазали прямо по флюсу!

Левую щёку Феликса действительно украшала внушительных размеров опухоль.

– Что же вы с такими заболеваниями в подвале сидите? – язвительно поинтересовалась у него Лидия.

– А я… это… люблю ночью где попало шастать… Я этот… лунатик! – обрадованно вспомнил он нужное слово, и, открыв глаза, заговорщицки подмигнул Славке.

– Какие разноплановые у вас болезни! И ревматизм, и флюс, и лунатизм! – недоверчиво покачала головой Лидия.

– Возраст! – вздохнул Феликс, даже не думая вылезать из мешка, набитого бельём. – У меня одно заболевание – воз-раст!!

– Что-то не слышала я, чтобы лунатики лазили по подвалам, да ещё с ножовкой по металлу! – сказал Славка, вынимая из безвольной руки старика тонкий металлический инструмент. – Обычно лунатики ходят только по крышам и исключительно налегке!

– Вы, барышня, как-то уж очень хорошо осведомлены в инструментах, – пробормотал Феликс, вжимаясь в кучу нестиранных тряпок.

– Ага! Да тут связка каких-то ключей! – обрадовался Славка, поднимая с пола гроздь тяжёлых отмычек. – Да вы никак на дело пошли, Феликс Григорьевич?! На какое?!

– Вы не имеете права меня допрашивать, – неуверенно возразил старик, ещё больше зарываясь в бельё.

– Не имеем, – кивнул Орлик, – но будем. Что вы здесь делали, милейший Феликс Григорьевич?!

– Болел! Лунатизмом!! – Старикан с вызовом вскинул подбородок, поросший редкой седой щетиной.

– Лунатизмом болеют исключительно под луной, и обязательно налегке! – ласково объяснил Славка и побренчал перед носом у Феликса связкой. – А с отмычками ходят с целью что-нибудь вскрыть! Вы залезли в подвал, хотели куда-то залезть, но услышали, как мы зашли и залезли в мешок! Так?!

– Нет.

– Так! Что вы хотели открыть? Зачем вам отмычки?!

– Да пошли вы! – заорал Феликс, вскакивая на ноги и отдирая от себя белую наволочку с кружевной оторочкой. – Я здесь дома! Ида – моя сестра! А вы кто, пигалицы паршивые?! Что вы тут шаритесь, приличным людям допросы устраиваете?!! – Феликс даже топнул ногой, изображая праведный гнев, и только бегающие глазки выдавали его страх, неуверенность и смятение.

– Да вы никак убийцу Горазона разыскиваете? – захохотал Славка. – Доказательства чьей-то вины откапываете?!

– Разыскиваю! – снова притопнул Феликс. – И имею на это право! Я законный наследник Иды! Это мои деньги! А вот вы что тут делаете, пигалицы парши…

– Все мы тут законные наследники, – осадил его Славка.

Феликс снял войлочную шапчонку и утёр ей лицо.

– Женя, тут какая-то дверь, и она уже вскрыта! – крикнула Лидия из глубины подвала.

Орлик подбежал к Лидии и увидел, что в углу, в неглубокой нише, находится узкая дверца, замок которой варварски вскрыт.

– Вы не имеете права пользоваться плодами моего труда, сикавошки!! – крикнул Феликс, рванул к двери, но увяз в тряпках, и, упав, заорал: – Стойте!! Не смейте без меня лезть в эту дверь!!! Это моя находка, мои деньги, мой убийца!!

Но Славка уже нырнул за тяжёлую металлическую преграду, и Лидия шагнула за ним.

Внутри оказалось темно и прохладно. Тут вполне могли жить мыши и оседать конденсат на стенах. Славка провёл рукой по шершавому бетону. Он был абсолютно сухой.

– Ида Григорьевна! – на всякий случай позвал он.

– Иды тут нет, – проворчал Феликс, успевший прибежать в узкую комнатушку. – А если бы и была, то не ответила бы. Она же помершая!

– А что тут есть? Что вы тут искали, уважаемый? – обратился Славка к нервничевшему старику.

– Ничего! – фыркнул тот и неожиданно признался: – Просто по моим расчётам эта дверь должна выходить в помещение, где спускают воду в бассейне. Со стороны дома дверь в подсобку закрыта на такой надёжный замок, что с напильником и отмычками там делать нечего. А тут… – Феликс развёл руками и опять утёр лицо шапочкой. – Я ошибся. Эта дверь никуда не ведёт. Здесь просто какой-то склад. – Он включил мобильный и осветил длинную узкую комнату, заваленную большими продолговатыми предметами, завёрнутыми в обёрточную бумагу.

Славка рывком разорвал упаковку.

– Фигня там, – поморщился Феликс. – Мазня художественная.

Орлик содрал бумагу, и, скомкав, отбросил в сторону.

То, что он увидел, его поразило…

Фантастический, необыкновенный пейзаж играл тонкими оттенками красок даже в тусклом свете мобильного. Это были горы, небо, деревья, озёра другой планеты, другой цивилизации, а может быть – фантазии из чужого сна.

– Я же говорю, мазня, – проворчал Феликс.

Пейзаж Славку заворожил, заставив поверить в необыкновенный талант автора.

Лидия поспешно стала срывать бумагу с других картин.

Через минуту они оказались словно бы в галерее.

Орлик ни черта не смыслил в искусстве, но понял, что все пейзажи – гениальные. Настолько гениальные, что их можно выставлять в Эрмитаже, Лувре, Художественном музее, или где там принято выставлять полотна гениальных художников?... Или никуда не выставлять, а хранить в частной коллекции за семью замками!

– Это картины Алины! – воскликнула Лидия, присев возле одного полотна. – Точно – они, я видела их на выставке в Доме художника! Почему они здесь? У Алины есть мастерская и специальное помещение, где она хранила свои работы.

– Смотри! – указал Славка в правый нижний угол одного из полотен, где художник обычно ставит свою подпись. – Тут кто-то вытравил подпись!

– И здесь, – удивилась Лидия, указав на другую картину. – И здесь, и здесь… – Она пошла вдоль ряда полотен.

– Везде вытравили! – подвёл итог Славка.

– Вы, барышни, ерундой занимаетесь, – нахмурился Феликс. – Какая разница, что на этой мазне вытравлено?! К делу это отношения не имеет!

– К какому такому «делу»? – очень язвительно спросила Лидия.

– К делу о наследстве, – объяснил старик. – А то вы не по этому делу сюда явились!

– Какой-то вы сильно прыткий, Феликс Григорьевич! Для ваших диагнозов: ревматизм, лунатизм и флюс – ну, очень уж прыткий! А прикидывались дураком и обжорой!

– Я и есть дурак и обжора, – неожиданно согласился Феликс. – Если бы на том дне рождении я не утащил поросёнка с хреном в гардеробную, чтобы съесть его в одиночестве среди шмотья и ботинок, я не пропустил бы такого знаменательного события!

– Значит, вы не присутствовали при гибели Горазона? – прищурилась Лидия.

– Значит, не присутствовал, – подтвердил Феликс. – И это самое большое упущение в моей жизни, после того, как я не женился на Розе Либерман, которая в последствии стала звездой Мулен Руж и наследницей своего французского дядьки-миллионера! Какой же я дурак и обжора! – В порыве самобичевания Феликс так глубоко натянул войлочную шапчонку, что из-под неё остались торчать только длинный нос и небритый подбородок. – Старый пердун я! – продолжил он из-под шапки самокритичные речи. – Козёл, ублюдок, урод недоделанный! – Феликс вдруг изо всех сил тюкнул себя кулаком по войлочному темечку.

– Да не убивайтесь вы так, – пожалела Лидия старика, поправляя на нём шапочку так, чтобы стали видны глаза. – Будет ещё на вашей улице и Мулен Руж и богатая наследница с перспективной еврейской фамилией.

– Когда? – тоскливо спросил Феликс.

– Когда-нибудь.

– А вы за меня пойдёте? Ведь Ида была вашей опекуншей, а, значит, наверняка оставила вам приличные деньги!

– Не пойду. Замужество в мои планы не входит.

– Зачем они стёрли все подписи?! – Славка шёл вдоль картин, внимательно рассматривая каждую, пока не наткнулся ещё на одну дверь: маленькую, узкую, незаметную – цвет в цвет с серыми стенами, и с ерундовым врезным замком.

– Отмычки! – скомандовал он Лидии, и она протянула ему связку железок.

– Ну ты, барышня, прямо как слесарь-сантехник! – покачал головой Феликс Григорьевич, когда Славка без труда открыл дверь.

– Вы бы помалкивали, уважаемый, – посоветовал ему Орлик и тут же пожалел об этом, потому что старик снова тюкнул себя кулаком по темечку и с чувством сказал: «Козёл! Слепошарый придурок!! Такую дверь не заметил!»

За дверью оказалось так темно, что даже свет мобильного не помог. Голубоватая подсветка выхватила только гладкие стены, высокий потолок и стеллажи, хаотично заваленные какими-то предметами.

– Чем-то знакомым пахнет, – прошептал Славка. – Машинным маслом, кажется…

– Да это подземный гараж! – воскликнула Лидия. – Я знаю, где здесь включается свет! – Она куда-то ушла, и через секунду вспыхнула яркая лампочка под потолком.

Свет на мгновение ослепил, заставив зажмуриться. Когда Славка открыл глаза, он… остолбенел, снова зажмурился, и снова открыл глаза, надеясь, что увиденное исчезнет, как зыбкий мираж.

Он не исчез – толстомордый джип, в котором Славка прятался от лейтенанта. Он только стал ещё более материалистичным и осязаемым – Славка потрогал его капот, фары, бампер и зеркало.

– Ты чего? – удивилась Лидия. – Зачем ты его так щупаешь?

Оставалась ещё маленькая вероятность, что Славка ошибся, что это вовсе не тот джип, что он, вжившись в образ блондинки, нафантазировал, преувеличил и перепутал.

Орлик дёрнул дверь на себя, она оказалась открыта: какой дурак будет запирать машину в собственном гараже?..

В салоне, на переднем сиденье, небрежно скомканные лежали его вещи – джинсы, майка, и даже мобильный, который он зачем-то отдал девице, откомандировавшей его на похороны своей троюродной бабки. Чтобы удостовериться, чтобы не дай бог не напутать, Славка понюхал шмотки. Они пахли его дешёвым парфюмом, его потом, его общагой, и его приключениями.

– Чёрт… – Славка попытался не выдать – нет, не удивления! – удара в самое сердце.

Значит, девица-блондинка, красавица – его надула?! Она не уехала к своему эпизодическому таланту Карпову, а находится где-то в доме, иначе как этот джип оказался в подземном гараже?..

Мозги закипали от невероятных догадок и мыслей, кровь стучала в висках, а грудь впервые в жизни сдавило сердечной болью.

– Ты не знаешь, чья это машина? – дрожащим голосом спросил он у Лидии.

– Понятия не имею. А зачем тебе? Тут какие-то мужские шмотки…

– Я знаю! – вдруг вмешался Феликс Григорьевич. – На этой тачке Ида раз в месяц приезжала ко мне с огромным тортом и бутылкой вина, называя это «сестринским визитом».

– Сама?! – поразилась Лидия. – За рулём?!

– Нет, конечно. У неё был водитель «по вызову» – Григорий, кажется, симпатичный такой брюнет лет сорока. Ида с ним страшно кокетничала!

То, что Ида Григорьевна раз в месяц приезжала с тортом, вином и брюнетом, ничего не объясняло Славке, и он еле справился с порывом заявить прямо здесь и сейчас, что он не внебрачная дочь Суковатых, а обладатель этих брутальных мужских вещей. И предъявить этому веские доказательства…

Он еле справился с этим порывом, ценой прикушенного до крови языка и сведённых в судороге кулаков.

– И чего ты так разволновалась? Ничего не вижу тут интересного, – Лидия оглядела гараж, в котором кроме «Лэндкруизера» не было ни одной машины.

– И… я … не вижу… тут ничего… интересного… – деревянным языком произнёс Славка.

– Ты побледнела! Тебе нужно на свежий воздух!! – Лидия нажала на стене какую-то кнопку, и автоматические ворота медленно поползли вверх.

Славке действительно нужно было на свежий воздух, поэтому, поднырнув под массивную створку, он помчался по длинному, плавно поднимающемуся вверх тоннелю. Тоннель вывел на тыльную сторону дома, куда не выходило ни одного окна, ни одной двери. Стена была ровная, словно крепость, а вдоль дороги, ведущей в подземный гараж, росли густые, ровно подстриженные кусты.

Славка упал на землю, под куст, вдохнул в грудь ночной воздух, в котором дневной духоты было больше, чем ночной прохлады, посмотрел на далёкие равнодушные звёзды и… зарыдал.

В женском платье это было не стыдным. В женском платье это было естественным и доступным, как почесаться в том месте, где возник зуд.

Слёзы градом бежали по Славкиным щекам, скатывались на землю, удобряя кусты, а он думал, что не плакал со времён своего несчастного, бесприглядного, неухоженного младенчества.

В какую историю он влип?!

Никакой логике, никаким просчётам и объяснениям события, происходящие с ним, не поддавались.

А, может, он просто недоученный дурак, и кто-то играет с ним, как со слепым котёнком?!

Вот почему одним всё – и образование, и воспитание, и деньги, и хорошие гены, (гены – это особенно важно, верил Славка даже важнее, чем деньги); а другим – шиш без красной икры?!

Его родители наверняка были алкоголики, наркоманы, воры, а, может, и того хуже, хотя, что может быть хуже, Славка не знал. Он не пил-не курил, оттого, что боялся дурной наследственности, этих самых «генов», которые могли пустить его жизнь уж совсем под откос. Воровал Славка большей частью от скуки и для романтики, а не по велению испорченной натуры или из желания обогатиться…

Жил себе, никого не трогал, имел скудные развлечения, скудные деньги, символическое жильё, рабочую профессию и неопределённые перспективы, и вдруг – на тебе! – оказался тупой, безвольной игрушкой в чьих-то руках. Поймать бы за наглые пальчики эти самые руки… И в тисочки бы их слесарные, чтобы перстенёчки в крошево, чтобы косточки захрустели, чтобы поняли – нельзя обижать обиженных. Нельзя экспериментировать над сиротами, за которых и заступиться-то кроме старенькой Марьи Вольфрамовны некому.

Ну почему одним – всё, другим – шиш без красной икры?!.

Звёзды сквозь слёзы выглядели как маленькие яркие кляксы. Если на них и есть какая-то жизнь, то не такая несправедливая.

– Эй! – крикнула Лидия, выбежав их тоннеля. – Женька, ты где?!

– Здесь, – отозвался Славка, сел и вытер подолом юбки мокрое лицо.

– Ну ты и бегаешь! Как пацан… Еле догнала. – Она плюхнулась на землю рядом с ним, задрав юбку и обнажив длинные загорелые ноги.

Я и есть пацан, хотел сказать Славка, но опять прикусил до боли язык и ущипнул себя за мускулистую ляжку.

– Я всё раскопаю, – вместо этого со злостью сказал он. – Всё!

– Мы раскопаем, – взяла его за руку Лидия. – И когда бабулька взаправду помрёт, поделим её деньги пополам.

Славка хотел сказать, что плевать ему на все доллары, евро и тугрики мира, но тут со стороны гаража что-то коротко и выразительно хлопнуло.

– Ой, что это? – вздрогнула Лидия.

– Похоже на выстрел из чего-то мелкокалиберного…

– Может, у джипа колесо лопнуло?

– Не лопало, не лопало, а тут взяло, да лопнуло! – скороговоркой проговорил Орлик.

– Там Феликс! – Лидия хотела схватить его за руку, но Славка уже мчался в гараж.

Жирный джип по-прежнему вальяжно занимал полгаража. Натюрморт изменился лишь в том, что на его капоте лежал Феликс Григорьевич и выл, держась за плечо. Из-под старческих пальцев на благородную полировку сочилась кровь, портя дизайн машины и интерьер гаража.

Славка бросился к старику, оторвал от плеча его руку, содрал рубашку и осмотрел рану.

– Царапина, – облегчённо выдохнул он. – Кто в вас стрелял?!

– Я не умру? – прошептал Феликс.

– Умрёте, но не от этого, – Орлик немного его встряхнул, чтобы у Феликса встали мозги на место.

– Я вернулся картинки посмотреть, – прошептал Феликс. – Занятные картинки, забавные… А тут шаги со стороны подвала и – ба-ба-а-ах!!! Плечо обожгло, в глазах потемнело, я в гараж убежал…

– Значит, кто стрелял, вы не видели, – мрачно уточнил Славка.

– Не видел. Но шаги были лёгкие, выстрел неточный, значит, стреляла баба, – проявил чудеса сообразительности Феликс Григорьевич. – Скажите, я точно не умру?!

– В вашем возрасте стыдно бояться смерти! – В гараж, наконец, забежала Лидия.

– Посмотрю я на вас в моём возрасте, – обиделся старик и страдальчески закатил глаза.

Достав из салона аптечку, Славка усадил Феликса, обработал и перевязал ему рану. Старик сидел смирно, следил за ловкими Славкиными руками и пытался заглянуть в вырез его кофточки.

– Я бы на вас женился, – с придыханием сказал он, когда перевязка закончилась.

– Боюсь, это невозможно, – ухмыльнулся Славка.

– Как хорошая девушка, так ничто невозможно!

– Я не девушка, – шепнул ему на ухо Славка и бесстыдно приложил его руку к своему паху.

Феликс отдёрнул руку и начал икать, содрогаясь всем телом.

– Все картины изрезаны! – крикнула Лидия из «галереи». – За нами кто-то следил, увидел, что мы обнаружили полотна с вытравленными подписями, попытался застрелить Феликса, а потом испортил картины!!

Орлик зашёл в длинный тамбур, подсвечивая себе телефоном. Все картины, все восемь полотен, были вспороты одинаковым образом. От правого верхнего угла в левый нижний шёл ровный разрез, сделанный твёрдой рукой. От одинаковости этих варварских повреждений становилось не по себе. Гениальные пейзажи других планет умерли, так и не дождавшись своего места в музее.

Что-то не видывал Славка женщин, которые носят с собой и пистолет, и нож, что-то не слыхивал про таких отпетых злодеек… Если уж кто и следил за ними, то точно не баба. Может, позвать милицию, мелькнула логичная мысль, но вся Славкина сущность, в которой бродили плохие, неправильные гены, воспротивилась этому простому решению.

– Как ты думаешь, всё это связано с исчезновением Иды Григорьевны? – шёпотом спросила его Лидия.

– Это связано с убийством Алины, – отрезал Славка и вернулся в гараж.

– Я не умру, девчонки? – икнул Феликс, лежа на капоте.

– Вы женитесь, – пообещал ему Славка.

– Только не на тебе! – Феликс с ужасом посмотрел Славке в то место, куда тот прикладывал его руку.

– Я рада, что вы это поняли, Феликс Григорьевич. А знаете, что? Давайте-ка, вы поживёте тут, в гараже!

– Что значит, поживу? – Феликс приподнялся на локте и осмотрел гаражные стены, словно прикидывая, пригодны ли они для проживания.

– То и значит, – обрадовался Славка своей гениальной мысли. – Смотрите, вы исчезнете из дома, и убийца подумает, что убил вас. Что он сделает? Вернётся сюда, чтобы избавиться от тела! И тут вы его накроете!

– Чем?

– Тазом! Или вон монтировкой, тут их до фига… Разве вы не герой, Феликс Григорьевич?!

– Герой. А если он не придёт?

– Ну… посидите тут денёк-другой, рану залижите.

– Чем?

– Языком, чёрт вас возьми! Шершавым, розовым языком! Так посидите?

– А что мне за это будет?

– А что надо?

– Наследство!

– Будет вам наследство, если тот, кого вы накроете монтировкой, окажется убийцей Горазона, – вмешалась в разговор Лидия. – Посидите тут, дорогой! И мы узнаем, кто хотел вас убить!

– Хорошо, посижу, – согласился старик, состроив мученическую гримасу. – Только принесите мне много еды, много вина и снайперскую винтовку из кабинета Андреаса Васильевича.

– Принесём! – в один голос закричали Славка и Лидия, но Славка тут же уточнил: – А кто такой Андреас Васильевич?

– Пятый и последний муж Иды Григорьевны, с помощью которого она так сказочно разбогатела, – охотно пояснила Лидия. – Он умер давным-давно, хотя был моложе Иды на двадцать лет.

– У Андреаса денег было до хренища, – с неприязнью сказал Феликс. – Он в Америке до перестройки жил и по всему миру курорты буржуйские держал, олигофрен сраный!

– Олигарх, – поправила Лидия.

– Олигофрен, – упёрся старик, перебираясь с капота в уютный салон джипа. – О покойниках или правду, или никак. – Он уселся на переднее сиденье, натянул на лицо свою харизматичную шапочку и вдруг заливисто захрапел.

– Во, нервы! – поразился Славка.

– Возраст, – вздохнула Лидия.

Взявшись за руки, они побежали вон из гаража по гулкому, длинному тоннелю.

В доме их поджидал сюрприз.

В столовой стоял такой грохот, что дрожали напольные вазы в холле.

– Что это?! – испугалась Лидия.

– Что это?! – высунулся из-за угла бледный от страха Евгений Суковатых.

Подёргав массивную дверь, которая оказалась закрыта, Славка припал глазом к замочной скважине. В принципе, Орлик ко всему был готов в этом доме, но увиденное его удивило.

– Вы не поверите, но там статуэтки сами по себе летают и о стены бьются… – сообщил он.

– Не может быть, – твёрдо сказала Лидия.

– Быть не может, – пробормотал Суковатых, попытавшись приобнять Лидию, за что получил от Славки сильный удар по печени.

– Точно вам говорю, статуи летают и о стены бьются! – Славка сделал приглашающий жест рукой. Суковатых и Лидия поочерёдно прильнули к маленькой дырочке, предназначенной для ключа.

– Так не бывает… – прошептал Суковатых, рассматривая то, что происходило за дверью. – Если бы я был полным придурком, то подумал бы, что орудует привидение.

Достав сигарету и зажигалку откуда-то из недр лифчика, Лидия жадно закурила.

– Завтра брошу, – пообещала она, затянувшись.

Грохот за дверью то усиливался, то затихал, то достигал такого накала, что закладывало уши.

– Что это?! – Суковатых перекрестился, поплевал через плечо, и, особым образом скрестив пальцы, спрятал их за спину, малодушно оберегая себя от нечистой силы.

– Горазон! – захохотал Славка. – Разве ты не слышал, папуля, что этот дом каждую ночь атакует призрак знаменитого актёра?!

– Кто атакует дом?!! – прошептал Евгений, запоздало хватаясь за печень, которую умело пробил Славка.

– А что это ты, папуля, ночью ищешь с лупой, словно Агата Кристи?! – Славка выхватил у Суковатых из нагрудного кармана рубашки огромную лупу с чёрной ручкой.

– Так все что-то ищут, – принялся оправдываться «папуля». – Весь дом, того… не спит.

– Кто не спит?!

– Все! Все по дому тихонько ползают и что-то вынюхивают!

– С лупами? – удивился Славка.

– Лупу я в сортире нашёл, она возле унитаза валялась, – стыдливо потупился Суковатых.

– Сумасшедший дом! – Славка изо всех сил пнул ногой дверь столовой.

Грохот немедленно прекратился.

В восстановленной тишине было слышно, как тикают напольные часы в холле и новостными голосами тихонько бормочет телевизор.

– Ты волшебница, дочь! – восхитился Евгений и тоже пнул дверь столовой.

Грохот возобновился.

– Блин! – подивился «папуля». – Будто и правда призрак орудует!

Он повернулся спиной к двери и стал монотонно колотить ногой в дверь.

Грохот усилился.

– Последняя… – Лидия опять достала из лифчика сигарету, но закурить не успела. Дверь, не выдержав натиска огромного Суковатых, с треском распахнулась, «папуля» со всего маху влетел в столовую и плюхнулся на пол с универсальным воплем: «Твою мать!»

В столовой царил полный разгром. На полках серванта не осталось ни одной фарфоровой статуэтки пастушек, любовно расставленных в ряд. Все они, превращённые в мелкое крошево, лежали на полу, на столе, на диване, на стульях, и не было в мире ни одного мастера, способного подарить им новую жизнь.

Воздух трещал от витавшего в нём электричества.

Никто не заметил, как в окно вышмыгнул полупрозрачный мужской силуэт…

– Ты мою маму не трожь, – наклонился Славка над Суковатых. – Она и так настрадалась.

– Она Нострадамус? – удивился Евгений и потёр ушибленный зад. – Колдует, что ли на досуге помаленьку? За деньги?

– Тьфу! – Славка в сердцах пнул фарфоровые осколки. – Если человек умер, то это надолго, если он туп, это, к сожалению, навсегда.

– Это о чём?! – заинтересовался Евгений.

– Да всё про те же Сочи восемьдесят пятого года, – вздохнул Славка, осматривая столовую.

Лидия села на корточки и собрала в пригоршню осколки.

– Кто-то пустил слух, что Ида собирает фарфоровых пастушек, – сказала она. – И все ринулись ей дарить статуэтки! Она терпеть их не могла, а пастушек всё дарили и дарили…

– Ой, я тоже дарил! – воскликнул Суковатых, поймавший, наконец, нить разговора. – На каждый день рождения дарил, на Восьмое Марта дарил, на день Сурка и в день смерти её третьего мужа тоже дарил!

– Даже страшно подумать, кто устроил это кладбище, – вздохнула Лидия, пытаясь приладить осколки друг к другу так, чтобы получилась пастушка.

– Если это проделки Горазона, то я ему аплодирую! – Славка похлопал в ладоши и взял Лидию за руку. – Нам нужно идти.

– Девчонки! – встал у них на пути Суковатых. – Я так рад, что одна из вас моя дочь, а другая – не дочь!

Лидия выразительно посмотрела на Славку и постучала по голове пальцем.

– Дай пройти, папа! – Славка попытался отодвинуть гиганта, но тот стоял, словно скала. Он даже раскинул руки и попытался обнять их – сразу обеих, – фамильярно и вовсе не по-отечески.

– Может, обмоем знакомство? На кухне прорва вина! – недвусмысленно предложил «папуля».

Славка попытался дать ему в лоб, потом в печень, но Суковатых был готов к нападению, ловко уклонился от ударов, и они прошли вскользь.

– Моя кровь! – похвалил он Славку, и опять заканючил: – Девчонки, может, обмоем знакомство?!

Вдруг погас свет.

Форточка с грохотом распахнулась, и злой сквозняк ворвался в столовую, вздув парусом тяжёлые портьеры на окнах.

Полутень с очертаниями идеального мужского тела, – со всеми его бесстыдно-физиологическими подробностями, нарушавшими аэродинамику, – ворвалась в комнату, закружилась в бешеном вихре, не давая рассмотреть себя, и вдруг залепила Суковатых пощёчину, от которой тот рухнул как подпиленный дуб, натворив много шума и разрушений.

Полутень умчалась мгновенно, хлопнув форточкой, и похохотав напоследок.

Лидия пронзительно завизжала, выскочила из столовой и помчалась по бесконечному коридору, никогда не видывавшему такой суеты и визга.

Славка со всех ног помчался за ней. Он тоже повизжал за компанию, из женской солидарности. Всё-таки вжился он в новый образ, привык, и с уважением и пониманием стал относиться к рефлексам противоположного пола…

Они неслись неизвестно куда, плутая в длинных извилистых коридорах, взлетая по лестницам и слетая по ним же вниз, путаясь в открытых и закрытых дверях, теряя дыхание и едва не умирая от бешено колотящихся сердец.

Наконец, бежать стало бессмысленно.

А уж тем более – визжать.

Они синхронно плюхнулись на какой-то диван и огляделись.

Это был лучший уголок в мире.

И хоть по календарю царствовало лето, этому зелёному буйству в доме было оправдание: здесь росли исключительно экзотические растения – пальмы, бамбук, и ещё что-то потрясающее, чему Славка не знал названия, но что поразило его не меньше, чем сквозняк и мордобитие в столовой.

Через каждые пять метров били фонтаны, а рядом с фонтанами стояли плетёные диваны и кресла.

– Ух, ты! – восхитился Орлик. – Вот это тропики!!

– Ты видела?! Видела, там, в столовой?! – закрыв руками лицо, прошептала Лидия.

– Не слепая, – буркнул Славка, продолжая созерцать окружающую его красоту. – Слушай, это чучела на пальмах сидят?! – указал он на огромных разноцветных птиц.

– Нет, настоящие попугаи. Ида любила экзотику, – всхлипнув, ответила Лидия. – Это её зимний сад.

– Ух, ты!!! И попугаи у неё, и призраки!

– Если на тебя поползёт игуана, не пугайся. Здесь есть террариум, они на полу кишмя кишат.

– Хорошо, игуаны я не испугаюсь, – пообещал Славка, хотя смутно представлял, что это за птица такая – игуана.

– Мы совсем забыли про Феликса, – простонала Лидия, укладываясь на диван и складывая ноги Славке на колени.

– Не помрёт твой Феликс до утра без еды, – отмахнулся Орлик и осторожно положил руку на щиколотку Лидии.

Сказать, что ли, что он не девушка?!

Рассказать про джип, про красотку-спасительницу, про актёришку Карпова, про… Про коттедж, который он грабил, про токарный станок, про нищенскую зарплату, про койку в общаге?!. Славка зажмурился, сжав щиколотку Лидии. Первый раз в жизни он пожалел, что не принц на племенном мерине.

Сейчас бы – хлоп! – скинул женскую одежонку, косметику стёр, хвостик распустил, и – здрасьте, я сын президента Медведева!

Или нет, президент сильно молод для такого великовозрастного сына…

Я наследник короля Марокко!

А она – хлоп! – в обморок. От счастья, разумеется. Какая девушка не захочет быть королевой страны, где попугаев как грязи? А каждый такой попугай стоит в Москве от тысячи до десяти тысяч у.е..

Орлик только хотел спросить, пошла бы Лидия замуж за наследника короля Марокко, как Лидия опередила его.

– Расскажи мне про своего парня, – попросила она.

– Что?! – испугался Славка.

– У такой красивой девчонки, как ты, наверняка есть любимый парень! Расскажи мне про него, – Лидия подмигнула Славке. – Какой он?

– Обыкновенный. – Славка мигом вспотел. – В штанах.

Лидия захохотала.

– Все они в штанах!

«Не скажи», – грустно подумал Славка, нервно одёрнув юбку.

– Он брюнет, блондин, высокий, среднего роста?! – не унималась Лидия. – Где он учится, чем занимается?

– Он… это… токарь-фрезеровщик он! – выпалил Славка. – Вырос в детдоме, живёт в общаге, а раньше… раньше он даже воровал понемногу и состоял на учёте в инспекции по делам несовершеннолетних!

От ужаса Славка снова зажмурился. Первый раз в жизни он вроде бы врал, но говорил чистую правду.

Лидия в изумлении приподнялась.

– Ну и кадр ты нашла! И чем он тебя покорил?

– Добротой! Искренностью! – с обидой выкрикнул Славка. – Ты знаешь, какой он хороший? Да, он обычный парень, без богатых родителей, он вообще без родителей, но в душе он смелый, сильный, он умеет брать жизнь за горло, а ещё он… романтик! Он умеет любить так, что все богатые отдыхают!

– Прямо как в кино «Барышня и хулиган». Но всё равно, извини, не понимаю, зачем тебе детдомовский токарь с воровскими наклонностями и койкой в общежитии.

– Сама не понимаю, – зло фыркнул Славка. – Просто принцев на всех катастрофически не хватает.

– А я бы всё же принца дождалась, – вздохнула Лидия. – И даже не из-за денег, а из принципа. Чтобы отомстить Вахрамееву.

– А я плевать на принцев хотела!! Особенно из Марокко!

– При чём здесь Марокко?!

Орлик промолчал. Он злился на себя, злился на Лидию, а в особенности на попугаев, которые вздумали пронзительно орать.

– А я знаю, чем тебя взял этот токарь! – весело сказала Лидия.

– Чем?

– Сексом! У вас уже было?!

– Б-было… – икнул Славка.

– И как? – Её глаза засветились неприличным любопытством.

– Как племенной бык! – заорал Славка, скидывая её ноги со своих колен. – Утром фрезерует, днём дофрезеровывает, а вечером заново фрезерует! Он гений секса!! Шестой разряд!! А знаешь, какая у него фреза?! Во!!! – Славка широко раскинул руки. – Нет, во!! – Он вдвое увеличил размах.

– Ты обиделась? – испугалась Лидия его агрессивной весёлости. – Прости, если я была груба. Извини! – молитвенно сложила она руки. – Я просто в шоке от того, что произошло в столовой, и поэтому…

– Проехали, – зевнул Славка, и, прислушавшись, добавил: – Тебе не кажется, что где-то кошка мяукает?

– Ида терпеть не может кошек. Их тут быть не может!

Лидия тоже прислушалась.

В тишине, которая кратковременно восстанавливалась, когда попугаи замолкали, отчётливо слышался длинный, протяжный стон.

– Это не кошка, – побледнела Лидия. – Это… это…

– Человек, – закончил за неё Славка и пошёл вдоль пальм, заглядывая под огромные кадки.

Попугаи устроили шумный переполох, перелетая с ветки на ветку. Стонов стало не слышно, и Славка замер на месте.

– Там… – указала Лидия на один из фонтанов и тут же закричала: – Осторожнее! Вдруг опять будут стрелять?!

Славка плюхнулся на пол и пополз по-пластунски.

– Прям боевые действия, – проворчал он и вдруг перед носом увидел огромную зелёную ящерицу, похожую на дракона.

– А-а-а-а-а! – заорал Орлик.

– А-а-а-а-а! – ответила Лидия на плетёном диване.

Ящерицу как ветром сдуло.

– Отбой тревоге, – объявил Орлик. – Тут экзотика шастает.

– А-а-а! – сбавила накал Лидия.

Славка пополз дальше, отчего-то ощущая себя героем.

У фонтана, под бамбуковым креслом, лежала Рада Родимцева. Если бы не громкие стоны и не хриплое дыхание, вырывавшееся из её груди, Орлик подумал бы, что Рада мертва – такое бледное было у неё лицо, такими запавшими глаза с синевой вокруг них, такими безжизненными губы.

– Мамочки! – схватилась за голову подбежавшая Лидия. – Что с ней?!

– Упилась до смерти, – принюхался Славка. Запах спиртного был таким острым, что Славка зажал нос. – Вот только почему она нажралась в зимнем саду?!

– А это что? – Лидия подняла с пола бутылку от водки, разбитую «розочкой».

– Чёрт! – Славка приподнял Раде голову и увидел окровавленный затылок.

На полу, под головой, бурым пятном растеклось совсем немного крови.

– Эй! – похлопал он по щеке Родимцеву. – Что тут случилось?!

– Д… ра… кон… – еле слышно шепнула Рада.

– Кто вас ударил?

– З-зелёный… – с трудом выговорила Родимцева и потеряла сознание.

– Что она имеет в виду? – спросил Славка у Лидии.

– Может, её напугали зелёные игуаны, которые бродят здесь толпами?

– Не говори ерунды! Ящерицы не могут сделать «розочку» из бутылки и ударить по голове.

– Не могут, – эхом повторила Лидия.

– В любом случае, Раду скорее нужно в постель и… что там – лёд, таблетки, уколы, лоботомия?..

– Фрадкин ей нужен! – Лидия схватила Раду за ноги и так быстро поволокла к выходу, что Славка даже не успел ей помочь. – Дверь закрыта! – вдруг закричала Лидия, ткнувшись спиной в плотно сомкнутые дубовые створки. – Нас кто-то запер!!

– Кто? – глупо спросил Славка, безуспешно подёргав двери во всех направлениях и даже пнув их ногой.

– Зелёный дракон, – Лидия скорчила смешную рожицу и снова схватилась за голову: – Что делать?! Что происходит?

– Нужно выбираться отсюда, – решил Славка. – Это какой этаж?

– Это крыша! Ты альпинистка?

– Нет, но попробовать можно… – Славка подошёл к огромному окну, без труда распахнул его и закричал: – Тут широкий карниз! Куда-нибудь он, да выведет!

– Ты предлагаешь тащить по карнизу полумёртвую Раду?!

Лидия так и стояла возле двери, держа за ноги Родимцеву. Юбка у Рады задралась, обнажив сухие, бледные ноги.

– Родимцеву придётся оставить здесь, а самим попытаться пробраться в дом, вызвать Фрадкина… – Что нужно было делать дальше, Славка не знал, поэтому замолчал.

Лидия бросила Радины ноги, и, посмотрев на них то ли с сочувствием, то ли с брезгливостью, подошла к Славке.

Они взялись за руки и ступили на широкий карниз.

Ночь уже разбавлялась рассветом, отступала и блекла, словно чернила под пятновыводителем. В лицо пахнуло утренней свежестью, запахом еловых иголок и куриным помётом.

Славка боялся высоты. Страшно боялся, дико, до потери рассудка.

У него голова кружилась даже на табуретке. Он зажмурился и пошатнулся.

Из открытого окна с воплем вылетел попугай.

Славка отчётливо произнёс ругательство женского рода, в единственном числе. Ветерок подхватил его и понёс неизвестно куда.

– Это ты у фрезеровщика своего научилась? – Лидия посмотрела на него с осуждением, но, заметив синюшную бледность лица, догадалась: – А-а, ты высоты боишься!

– Боюсь, – признался Славка, и, отпустив её руку, попытался свалиться с двадцатиметровой высоты.

Лидия поймала его за шиворот и виртуозно удержала на карнизе, повторив слово женского рода, в единственном числе. Она, очевидно, заплакала, потому что на лицо Славке полилось что-то горячее и солёное. Последнее, что он слышал, были электронные звуки нажимаемых кнопок мобильного и сумбурные слова Лидии:

– Сэм Константинович! У меня два тела. Одно в зимнем саду, другое на крыше. Да, я тоже на крыше. Нет, я не тело, я пока что в сознании. Я понятия не имею, что случилось, но что-то случилось…

Лидия очнулась в своей кровати, поверх одеяла, в верхней одежде.

Пахло валерьянкой, мужским парфюмом и кофе.

За окном орали павлины, через толстую портьеру пробивался яркий солнечный свет.

Лидия повернула голову и увидела спящего в кресле Фрадкина.

– Что со мной? – спросила Лидия большей частью у себя, чем у доктора.

– Стресс, переутомление, низкий гемоглобин и ещё какая-то чертовщина, вызывающая галлюцинации, – не открывая глаз, сказал Фрадкин

– Что? Какая чертовщина? – Лидия приподнялась на локте, но, почувствовав головокружение, снова легла. – Какие галлюцинации?!

– Я обнаружил вас на крыше в обнимку с подружкой. Вы плакали, дрожали и несли бред про зелёного дракона и какое-то тело. Никакого тела я в зимнем саду не нашёл.

– Что?! – подскочила Лидия. – Вы не нашли Раду?!

– Нет.

– А бутылку, разбитую «розочкой»?

– Нет.

– А следы крови на полу возле фонтана?

– Нет! – Фрадкин взял кофейную чашку, стоявшую на столике возле него, и сделал маленький глоток.

– Может, игуан там тоже нет? – в ужасе прошептала Лидия.

– Игуаны кишмя кишат, а вот попугаи все вылетели, – невозмутимо ответил Фрадкин, отставляя чашку и прикрывая зевок рукой.

– Скажите, – шёпотом продолжила Лидия, – а дверь… дверь зимнего сада была закрыта снаружи?!

– Открыта. Распахнута настежь!

– То есть, вы хотите сказать, что я сумасшедшая?!

– Я хочу сказать, милая, что у вас стресс, переутомление, низкий гемоглобин и ещё какая-то чертовщина, вызывающая галлюцинации. – Доктор встал, поклонился и собрался уйти.

– Сэм Константинович, и вы не будете меня лечить?

– Само пройдёт, – подмигнул ей Фрадкин и снова собрался уйти.

– Стойте!

– Стою, – замер у двери Сэм Константинович.

– У меня впечатление, что вы что-то скрываете.

– Что вы, милая, я никогда ничего не скрываю от своих пациентов.

– Значит, не скажете…

– Что?!

Лидия и сама не знала, чего хочет добиться от доктора, поэтому почувствовала себя полной дурой.

– Что делать девушке, если она влюбилась в другую девушку? – выпалила она вопрос, который задавала Фрадкину только в фантазиях.

– Переспите с ней, вдруг понравится?! – без эмоций отрапортовал Фрадкин и исчез.

Лидия с ужасом смотрела на закрытую дверь.

«Переспите с ней, вдруг понравится!»

Это говорит доктор? Которому она верила всей душой?

Из головы напрочь вылетели все несуразицы, которые нёс Фрадкин про распахнутые двери зимнего сада, про исчезновение раненой Рады, отсутствие следов крови на полу и бутылки-«розочки».

«Переспите с ней!» – стучало в висках…

Лидия встала, и, распахнув шторы, выглянула в окно.

За окном в самом расцвете стоял летний день. Наверное, было часа два или три, потому что тени от елей падали точно на дорожку, ведущую к дому. Читая какую-то книжку, по дорожке прогуливалась Мила Брагина. На голове у репетиторши красовалась широкополая шляпа, а глаза скрывали солнцезащитные очки с розовыми стёклами.

Лидии показалось, что это перебор – и шляпа, и розовые очки, и книга с «серьёзной» обложкой, и такие размеренные шаги, словно Мила приехала на каникулы к тётушке, а не находится в доме, где женщин убивают ударами по голове.

Лидия раздражённо задёрнула шторы.

Переспите с ней – вот, что доктор прописал! Переспите с девушкой токаря-фрезеровщика, который вырос в детдоме, который имеет койку в общаге, который фрезерует с утра до вечера огромной такой фрезой.

Лучше бы она помирилась с Вахрамеевым…

Лидия быстро приняла душ, переоделась, накрасилась и постаралась привести в порядок мысли. Одна из них настойчиво требовала, чтобы Лидия удостоверилась в своей нормальности.

Она глянула в зеркало, одёрнула пиджачок, вздёрнула подбородок и пошла в комнату Рады.

Для начала Лидия воспитанно постучалась. Когда на стук никто не ответил, Лидия пнула дверь ногой, и та с лёгкостью распахнулась.

Рады в комнате не было. Там вообще присутствовало мало следов её пребывания – только три пустые бутылки дешёвой водки, брошюрка о вреде алкоголя и трикотажные колготки на стуле.

Ни мобильника, ни денег, ни документов, ни дорожной сумки.

Странная это Рада… Неженственная, забитая, не от мира сего, несмотря на вполне человеческую слабость к алкоголю. Лидия зачем-то понюхала по очереди все водочные бутылки и вдруг подумала: а откуда они?

На поминках были только вино и виски, на кухне у Ксюни прописался исключительно коньяк, – водки в доме Иды Григорьевны отродясь не водилось.

Тогда откуда она? Да ещё такая дешёвая?! Привезти её с собой Родимцева не могла, потому что была закодирована, потому что у неё и дорожной сумки-то не было, потому что…

Лидия вышла из комнаты, так ничего не придумав относительно водки, исчезновения Рады и открывшихся дверей в зимнем саду.

Необходимо было поговорить с Женькой. Необходимо было вдохнуть её запах, увидеть глаза, взять за руку и понять, что их связывают возвышенные, платонические чувства.

Лидия ускорила шаг, но вдруг заметила, что одна из дверей, попавшихся ей на пути, приоткрыта. В этой комнате всегда «гостил» у Иды Григорьевны Крис, но он никогда не оставлял двери открытыми…

Словно кошка, которая лезет на стол, пока хозяин не видит, Лидия заглянула в комнату. Там никого не было, но работали три огромных плазменных телевизора, а на столе мерцал включенным экраном довольно большой ноутбук.

Со всех экранов, и с монитора на Лидию смотрел улыбающийся Крис Гошин. Он говорил, улыбался, шутил, жестикулировал, – словом, делал то, что и положено делать звезде на экране.

– Крис! – позвала Лидия, но он не отозвался.

Соблазн попасть в святую святых звезды был так велик, что Лидия перекрестилась и нырнула в заветную комнатёнку, плотно затворив за собой дверь.

Гламура здесь было столько, что аж затошнило. В интерьере царствовали золото, кружева, вензеля, лепнина, парча и даже воздух здесь сладко пах, словно в кондитерском цехе. Завершал всё это сладкое, безобразное великолепие огромный плакат на стене с изображением, конечно же, Криса. Получалось, что он смотрел на Лидию отовсюду: с трёх экранов, с плаката, и с монитора компьютера.

– Культ весьма посредственной личности! – усмехнулась Лидия, отвесив плакату низкий поклон.

– Да-а-а… – рассмотрела она косметику на комоде.

– Ну, ни фига себе! – приложила к уху бриллиантовую серёжку.

Больше в этой комнате было нечего делать, и Лидия собралась уйти, но…

Глаза зацепились за ноутбук.

Лидия замерла, уговаривая себя не проявлять излишнего любопытства, но вдруг представила, как хвастается университетским подружкам, что рылась в ноутбуке самого Криса Гошина, и…

В сущности, это было маленькое преступление, но – такое приятное, и такое безобидное, в сравнении с тем, что творилось в этом доме!

Электронную почту она посмотреть, конечно же, не смогла.

В папке под названием «Гений» лежали все интервью Криса, которые он когда-либо давал прессе. В папке «Абзац» было много идиотских шуток, скачанных из Интернета и используемых Крисом в своих шоу под видом импровизации. В папке «Недоумки» было собрано всё, что плохого говорили в эфире про Криса. В папке «Нормальные чуваки» – собрание лестных отзывов. Папка «Гвоздь», увы, не открылась, оказавшись запароленной. Любопытство с новой силой ущипнуло Лидию где-то в районе поджелудочной железы. Она вдруг подумала, что раз Крис примитивен и неоригинален в своих эфирных шутках, значит, пароль у него должен быть наипростейший. Например, «гений». Или «звезда».

На «звезду» компьютер не отозвался, на «гения» тоже. Лидия уже хотела закончить это неблагородное дело и удрать, пока её не застукали, но тут в голову пришла мысль набрать слово «гений» латиницей. Монитор подмигнул ей, папка открылась.

Лидия вскочила и уставилась на картинку, не веря своим глазам.

– Не может быть, – прошептала она, щёлкая мышкой и листая изображения.

Это были фотографии пьяного Горазона, дерущегося с Башкой. Павел Иванович был в непотребном виде: перекошенное лицо, бессмысленные глаза, волосы дыбом, порванная рубашка, а главное – оппонент его выглядел деревенской дешёвкой, что придавало драке бессмысленность, негламурность и высшую степень пошлости.

– Не может быть! – вслух повторила Лидия. – Фотографии делал Крис?!

Далее шли снимки событий в бассейне. Вот Ида Григорьевна сняла с себя платье, оставшись в кружевном боди, вот она бултыхнулась в воду, вот Горазон помогает ей выбраться, а Башка накидывает на старуху махровый халат, вот полуголые пьяные гости с медийными лицами весело плещутся возле никелированных поручней, вот…

Это был страшный снимок. На бирюзовой глади воды, спиной вверх, словно нелепый большой поплавок, висел мёртвый Горазон.

Лидия схватилась за пылающие щёки, и, не закрыв папку, выбежала из комнаты.

Славка очнулся в своей кровати, поверх одеяла, в верхней одежде.

Пахло кофе, апельсинами и каким-то лекарством.

За окном орали павлины, а через портьеры сердито пробивался солнечный свет.

Славка, вспомнив, что с ним случилось, с ужасом проверил на себе наличие женского белья и всего, что под ним. Всё было на месте, всё в целости и даже в тонусе, но оставался один вопрос: не заметил ли Фрадкин в ходе транспортировки всех этих возмутительных особенностей Славкиного организма?

В дверь постучали, и, не дождавшись приглашения, в комнату вошёл Сэм Константинович.

– Как себя чувствуете? – с иронией поинтересовался он.

– Не знаю, – ответил Славка, так как действительно не знал, как себя чувствует.

– Не тошнит?

– А надо? – выпучил глаза Славка, немедленно почувствовав приступ тошноты.

Никто никогда не заботился о его здоровье, и он не знал, как на эту заботу реагировать.

Доктор сел в кресло и закинул ногу на ногу, поддёрнув безупречную брючину. Славка совсем засмущался.

– Здрасьте… – отчего-то запоздало сказал он.

Доктор молча закурил сигарету, и, покачивая ногой, в упор посмотрел на Славку.

Когда Орлик не знал, что делать, он шёл в наступление.

– Док, вы в курсе, что курить вредно?

– Здрасьте, – поздоровался доктор.

Славка насупился и отвернулся. Он не любил, когда из него делали дурака, а док только этим и занимался.

– Я курю уже много лет и мне трудно отказаться от сигарет, – вежливо пояснил Фрадкин. – Если вам мешает дым…

– Не мешает! – выкрикнул Славка, хотя дым ему очень мешал.

– Скажите, это вы учинили разгром в столовой? – ещё более вежливо спросил док.

Орлику вдруг стало смешно.

Он представил себе, как благородный Сэм Константинович обнаружил в столовой разбитые статуэтки, как вздёрнулись его лохматые брови, как он всё взвесил, сопоставил, обмозговал, и – сделал выводы.

– Почему вы решили, что это я?

– Вы больше всех подходите на роль дебоширки. Я уже говорил, что у вас нестабильный гормональный фон.

– А как вы относитесь к призракам, док?! – Славка сел в кровати и разогнал перед носом сизое облако дыма.

– Никак. Я грубый, циничный материалист. А почему вас это интересует, молодая леди?

«Леди!– отметил Славка. – Значит, он не обнаружил ничего лишнего в моём теле, пока тащил меня в спальню!»

– Говорят, в этом доме проказничает призрак одного известного актёра!

– Пашки Горазона, что ли? – захохотал Фрадкин. – Не верьте досужим вымыслам! Горазон мёртв, я сам констатировал его смерть. Если вы намекаете, что столовую разгромила нечистая сила…

– Почему нечистая? – возмутился Славка. – Очень даже чистая! Как он папе моему в нос засандалил!!

– То есть вы, милая леди, утверждаете, что морду папе набил Горазон?! – брови Фрадкина взлетели вверх и остались там, словно приклеенные.

– Призрак Горазона! – поправил доктора Славка. – Морду папе набил приз-рак! Я видела его собственными глазами!! Когда Суковатых малость… охренел и не захотел выпустить нас с Лидией из столовой, форточка распахнулась, влетел Горазон – абсолютно голый, между прочим! – и дал папе в морду! Папа упал, а мы с Лидией убежали.

– Та-ак, – протянул Фрадкин и вернул брови на место. – А вот Евгений Суковатых утверждает, что его избила собственная дочь. И статуэтки перебила тоже она!

– Вот с-сука, этот папаша, – только и нашёл, что сказать Славка. – А вы у Лидии спросите, док! Она всё видела.

Фрадкин махнул рукой, затушил сигарету и встал.

– Вы с Лидией дурью маетесь, – жёстко сказал он. – То в столовой бузите, то на крыше висите. Выдумываете чёрт знает что… – Брови грозно сошлись на переносице. – Зачем про закрытые двери придумали? Про Раду зачем наплели?

– То есть, когда вы пришли, дверь в зимний сад была открыта, Рады возле неё не было, пятен крови и разбитой бутылки возле фонтана тоже? – догадался Славка.

– Совершенно точно. Только не говорите, что всё это натворил Горазон. По-моему, вы с Лидией играете в какие-то непонятные игры.

– А Рада где? – вскочил Славка с постели.

– Не знаю, – пожал док плечами и отпустил свои брови на волю. Они ушли с переносицы и принялись гулять по всему лбу в свободном полёте. – Не знаю я, где ваша Рада. Спит, наверное, в своей комнате. По-моему, у неё проблемы с алкоголем.

– Та-ак, – протянул теперь уже Славка, начиная ходить из угла в угол. – Та-ак! А у меня, док, впечатление, что это вы, – вы! – играете в какие-то игры! Где Ида Григорьевна?! Что вы сделали с Радой?! Почему вы всё время врёте?!

– Выпейте вот это и всё пройдёт. – Док вынул из кармана таблетки и положил на стол. Брови его замерли горизонтально, подчёркивая невозмутимость и твёрдость позиции. Очевидно, чтобы усугубить эту твёрдость, Сэм Константинович достал сигарету.

Орлик понял, что разговаривать с Фрадкиным бесполезно. Славка вдруг осознал, что для этого человека он – вошь, недоразумение, неправильная запятая в простом предложении, которую исправить нельзя, но можно не замечать. В бессильной ярости Славка остановил собравшегося уходить Фрадкина вопросом:

– Почему вы курите, док? Неужели не боитесь рака лёгких?

– Боюсь, – Фрадкин замер у открытой двери. – Я очень боюсь рака лёгких, но ещё больше боюсь беспомощной старости. Поэтому хочу умереть относительно молодым. Пусть хоть и от рака лёгких, какая разница отчего умирать? – Фрадкин усмехнулся. – Один мой больной говорил: курить буду, но пить не брошу! – Сэм Константинович закрыл за собой дверь, и его шаги гулко застучали по коридору.

Славку поразили его слова. «Хочу умереть относительно молодым. Какая разница, отчего умирать?»

Не такой уж он неуязвимый и бесчувственный этот док. Старости он боится больше, чем смерти, поэтому курит!

Задумавшись над этим диким высказыванием, Орлик принял душ, переоделся, накрасился и сделал на голове не хвостик, а нечто похожее на дулю, закрепив сооружение заколками-крабами. Женщины любят разнообразие, а он постоянно ходит с хвостом.

Славка раздвинул портьеры, и в комнату хлынул поток яркого света. Наверное, было далеко за полдень, потому что тени от елей падали на дорожку, ведущую к дому. На лужайке, где всегда гуляли павлины, трусцой бегали братья Архангельские. Очевидно, они поддерживали спортивную форму. Павлины, фазаны и ещё какие-то курообразные существа сбились у обочины в стаю и раздражённо орали, шипели и даже почти рычали на хоккеистов, занявших их жизненное пространство. Славка тоже почувствовал раздражение, словно фазан, на чью территорию беспардонно вторглись спортсмены. Тут людей убивают, а эти уроды заботятся о тонусе мышц. Их, кажется, даже наследство не очень волнует.

Тут Славка заметил, что по дорожке с книжкой в руках дефилирует Мила Брагина. Братья тоже её заметили, прекратили свой бег трусцой, наперегонки бросились к Миле, обступили её, затрепетали спинами, затрясли стрижеными затылками, как тетерева в брачный период. Миле не понравились эти игры, она захлопнула книгу, глубже надвинула на глаза шляпу и сказала братцам что-то такое, отчего они разлетелись в разные стороны, как отбитые ракеткой мячи.

И тут Славка увидел, что от дома к пруду бежит Лидия. Бежит быстро и некрасиво, что для Лидии было несвойственно.

Братцы-хоккеисты бросились к ней со своими неспортивными намерениями, но Лидия на бегу сказала им что-то, отчего они густо покраснели и вернулись на дистанцию, переполошив успокоившихся павлинов.

– Лида! – заорал Славка, высунувшись в окно.

Но Лидия была уже возле пруда и мчалась к еловому лесу. Славка бросился в погоню за ней.

– Лида! – орал он, забыв про женский тембр голоса и девичьи движения. – Лида-а-а!!!

Он догнал её у какой-то деревянной сторожки.

– Стой! – запыхавшийся Славка схватил Лидию за руку и повалил в высокую, пахнувшую клещами траву.

– Что случилось? – спросил он без долгих вступлений. – Что?!

– Там… – махнула рукой Лидия в сторону дома. – Ой, там такое!.. – Она вдруг увидела в траве красную землянику, стала срывать её и пихать в рот. – Я как последняя воровка залезла в комнату Рады, потом в комнату Криса, потом… – Земляника помешала ей внятно сказать, что «потом».

– Но ты же ничего не украла? – уточнил Славка.

– Как сказать, – облизнув красные от ягоды губы, сказала Лидия и уставилась на Славку шоколадными глазами. – В комнате Рады нет ничего, кроме трикотажных колготок и трёх пустых бутылок дешёвой водки.

– Что, и Рады нет?

– Я же говорю тебе – колготки и водка! Но это ещё не самое страшное. После того, как я бессовестно обшмонала жилище Родимцевой, я… – Лидия набрала в горсть земляники и заложила её в рот, словно желая заткнуть себя. – Я пвоникла в комвату Квиса и завезла в его ноутвук! – выпучив глаза, сказала она с набитым ртом и красным от земляничного сока подбородком.

– Ты вкрутилась к Крису на хазу и распендюрила его железо! Ха-ха!! – перевёл Славка.

– Балда, – с хорошей дикцией сказала Лидия. – Ты лучше послушай, что я там нашла!

– На хазе?

– В железе!

– Слушаю! – Славка приложил ладонь к уху и перевернулся на спину, уставившись в синее небо. Наглый шмель попытался сесть ему на нос, пришлось дунуть на него несколько раз, сбивая с траектории полёта.

– М-м-м-м, – простонала Лидия. – Я, кажется, не могу произнести это вслух. Крис! Звезда! Кумир всех тинейджерок и не тинейджерок предпенсионного возраста! Он… он… фотографировал драку Горазона с Башкой!! Он снял собственную пробабку в нижнем белье и её знаменитых гостей, купавшихся в чём мать родила! Он… сфотографировал смерть Горазона!! Все фотки в его компе!!

Славка так длинно присвистнул, что надоедливого шмеля, как ветром сдуло.

– Крис?! – приподнялся он на локте. – Сделал скандальные кадры в собственном доме?! Ты в этом уверена?!

– Я же говорю, фотки у него в компе! Или ты думаешь, с ним кто-то поделился этими фотографиями?! Сам подумай – он единственный, кроме Алины, кто не полез в воду, сославшись на больное горло. Он вывернул только карманы джинсов, а на нём была ещё джинсовая рубашка, где вполне могла быть спрятана фотокамера! Ему оставалось только незаметно нажимать кнопку! Он фотографировал, даже когда ушёл из бассейна! Наверху, под потолком, помнишь, есть маленькое окошко, в которое за нами подглядывал хоккеист?! Снимки мёртвого Горазона, плавающего в воде, сделаны сверху!!

– Вот идиот!! – возмутился Славка. – Нет, ну какой придурок! Скажи, а Горазона он не мог убить?!

– Не знаю, – с набитым ртом ответила Лидия. – Не хотевось бы так дувать…

– Вот и не дувай, я буду дувать, – передразнил её Славка и вдруг заметил дымок над сторожкой. – Что это? – удивился он.

– Баня, – ответила Лидия. – Стёпыч её с утра до вечера для гостей топит.

– Какой такой Стёпыч?! – Наличие незнакомого лица на территории дома поразило Орлика даже больше, чем наклонности Криса к подвигам папарацци.

– Стёпа – это садовник. Он держит в порядке лес, газоны, фонтаны, павлинов, зимний сад, игуан, попугаев и что-то ещё, я точно не помню. А ещё он сам придумал держать в постоянной готовности баню для тех, кто захочет попариться. Стёпа глухонемой и немного полоумный.

– Тут все полоумные, – проворчал Славка.

– А хочешь в баню? – спросила вдруг Лидия.

– Хочу, – не подумав, ляпнул Славка, руководствуясь лишь той мыслью, что снова увидит Лидию голой.

– Так пойдём! Тут такая необычная баня! – Лидия подскочила и направилась к деревянной избушке, из трубы которой валил сизый дымок, образуя на небе кургузые облачка.

– А… Эй! Блин… – Славка попытался остановить Лидию, но не нашёл против бани ни одного аргумента.

Он догнал её в предбаннике, уже раздетую и весёлую.

– Раздевайся! – махнула она не него полотенцем. – Тут прелесть, а не баня! – Лидия раскинула руки и побежала в парилку. – Эй, Стёпыч, поддай жару! – крикнула она неизвестно кому, ведь Стёпа, как она сама утверждала, был глух и нем.

Славка заметил, что парилка не простая, это две кедровые бочки с отверстиями для головы. Если незаметно прошмыгнуть в бочку, Лидия может не заметить некоторых особенностей его телосложения…

Орлик быстро разделся, оставшись в бюстгалтере и трусах. До бочки он домчался в два прыжка, неразумно прикрыв руками то, место, которое инстинктивно прикрывают мужчины.

Лидия захохотала.

Она была очень красивая в этой бочке: блестящие глаза, яркие губы, пылающие щёки.

В бочке оказалось безумно жарко. Славка десять раз проклял себя за то, что согласился на эту баню «от Стёпыча». И где он вообще, этот Стёпыч?! Кто бочки раскочегарил?!

Опять, опять он всё узнаёт только от Лидии. Даже о фотографиях в ноутбуке Криса…

– Лид, зря мы сюда залезли.

– Почему?

– Это как-то неестественно – париться днём, когда за окном жара и шмели, а в траве ягоды…

– Я давно всё делаю неправильно, разве ты не заметила?

– Что ты имеешь в виду?

– Я люблю тебя!

Славке показалось, что в бочке прибавилось жару.

– Ты меня… что?

– Люблю, подруга. По-настоящему, как мужчину.

– Кошмар, – сказал Славка, отпрыгивая от Лидии прямо в бочке.

– Вот и я говорю, кошмар. Я даже проконсультировалась у Фрадкина.

– И что он прописал?

– Переспать с тобой.

Славка отпрыгнул ещё немного, хотя совершенно не понимал как это у него получается – прыгать в горячей бочке.

– Не прыгай, – поморщилась Лидия. – Я и сама в ужасе от того, что случилось, такое со мной в первый раз. И успокойся, я вовсе не собираюсь следовать совету Сэма Константиновича.

– И я не собираюсь… следовать его совету, – пролепетал Славка, делая последний мощный прыжок назад и упираясь в стену кедровым боком. – Этот Сэм Константинович хорошего не посоветует!

– Наверное, это Вахрамеев повредил мне мозги, когда нёс Баранову на руках. Наверное, я никогда не смогу полюбить мужчину, а любить кого-нибудь так хочется! – Лидия вдруг прыгнула по направлению к Славке.

– А! – вскрикнул Славка, но отпрыгнуть не смог, сзади была стена.

– Я тебе противна? – подпрыгнула Лидия ещё на шаг.

– Нет! – заорал Славка. – Ни в коем случае! Только…

Нужно было выйти из бочки, и, продемонстрировав свою мужскую сущность, во всём признаться Лидии, но…

Но она только что сказала, что никогда не сможет полюбить мужчину, и чёрт его знает, как развернутся события на любовном фронте, если она узнает, что он мало чем отличается от Вахрамеева.

– Ты совсем не знаешь меня, – пискнул Славка.

– Знаю. Ты боишься высоты, ты хотела повесится от несправедливости бабы Зои, которая обвинила тебя в краже сухофруктов, ты смогла полюбить простого небогатого токаря, ты… добрая, искренняя, умная, весёлая, справедливая, красивая, у тебя белые зубы, сильные руки, узкие бёдра, несимметричная дурацкая грудь, мужской подбородок, мозоли на обеих руках и коленки, которые хочется трогать…

Славка почувствовал, что катастрофически перегрелся. Что ещё немного, и он треснет от жара, или расплавится, или просто помрёт без нарушения целостности тела. Он представил, какими будут глаза у Лидии, когда она вытащит его из бочки и обнаружит у него в лифчике распаренную туалетную бумагу, а в плавках все признаки Вахрамеева.

Он представил, что она скажет…

А Фрадкин-то какой молодец! По нему и не скажешь, что он дядька без предрассудков!

– Я не знаю, как с тобой спать, – честно признался Славка.

– Я тоже не знаю, – вплотную подпрыгнула к нему Лидия. – Но дружить-то мы можем?

– Мы и так дружим, – простонал Славка, понимая, что в бочке бежать ему некуда и что он вот-вот потеряет сознание от перегрева.

– Да, дружим, – совсем сникла Лидия и потёрлась кедровым боком о Славкин кедровый бок. – Но я должна была сказать тебе правду!

– Спасибо, что сказала, – еле выговорил Славка. – Мне очень, очень приятно. Если бы не мой токарь…

– Как его зовут?

– Орлик. То есть, Славка. Слава Орлик его зовут.

– Красиво. Я бы хотела, чтобы ты с ним была счастлива.

Разговор становился невыносимым. Жара разрушительной. Лидия показалась дурой с распаренной мордой.

– А-а-а-а-а! – заорал Славка, выскочил из пыточной бочки, и, почти не касаясь ногами пола, полетел в предбанник.

– Я тоже в первый раз не смогла долго париться! – захохотала Лидия.

– Лучше бы ты ягоды ела! Хазы бомбила! Компьютеры вспарывала!! Какой дурак объясняется в любви в бочке?!

– Я объясняюсь в любви в бочке, только я не дурак, а дура, – грустно сказала Лидия и покраснела даже больше, чем это было возможно.

Славка наскоро обтёрся большим полотенцем. Бюст его утратил упругость и форму, пришлось тайком достать из лифчика бумагу и засунуть её за деревянную лавочку.

– Дура ты и есть, – бормотал под нос Славка, натягивая женские шмотки. – В подружку она влюбилась! Ягоды нажралась! В баню попёрлась! Дура и есть! А что в доме творится?! Бардак! Жесть! Даже подумать страшно, что творится в доме!

Лидия вошла в предбанник красная, голая и абсолютно несчастная.

– Да, страшно подумать, что в доме творится, – как зомби повторила она. – Зато я теперь абсолютно уверена, что убийца не ты.

– И не ты! – великодушно признал Славка, хотя история с этой баней, неизвестно кем и для кого натопленной, опять зародила в его сердце – нет, не подозрения! – так, вопросы. – Мне кажется, что орудует не один человек, почерк уж больно разный, – сказал он задумчиво.

– Да?! – Лидия так и стояла голая и несчастная, без обычного блеска в глазах. Славке стало жалко её, он накинул на плечи ей полотенце, усадил на лавочку и сам сел рядом.

– Вот смотри, – взял он распаренную ладонь Лидии и легонько сжал. – Горазон погиб, свернув шею. – Славка загнул её указательный палец. – Алину ударили по голове! – Он загнул средний палец. – В Феликса стреляли! – За средним шёл безымянный, и Славка тоже загнул его с большим удовольствием. – А Раду опять ударили по голове! – Славка задумчиво потрепал мизинец. – Почерк определённо разный, хотя сходство, конечно есть…

– Да, только Раду сначала пытались убить алкоголем. А потом уже бутылкой по голове! – Лидия сама загнула мизинец, словно подвела итог.

– Ты хочешь сказать, убийца не знал, что Гошин раскодировал Раду и… подсунул ей водку? А когда Рада не умерла, заманил её в зимний сад и ударил?

– Ну да, Рада выпила три бутылки какой-то палёной водки и не умерла! Убийца позвал её в зимний сад, пообещав ещё спиртного, но ударил бутылкой по голове. Скорее всего, Рада доверяла этому человеку, раз пошла за ним аж на крышу. Скорее всего, она что-то видела, или знала, раз её решили убить!

– Но при чём тут картины, изрезанные ножом?! Почему в Феликса стреляли?

– Всё это звенья одной цепи, – вздохнула Лидия. – Во всяком случае, убийца точно не дядя Гоша, ведь он сам раскодировал Раду.

– Алину убили из-за картин, а вовсе не из-за беременности и желания шантажировать Гошина, – уверенно заявил Славка, – Раду пытались убить, или всё же убили из-за того, что она сунула свой пьяный нос не туда, куда следует, в Феликса стреляли, потому что он вместе с нами обнаружил вытравленные подписи на пейзажах, значит…. следующими кандидатами на тот свет должны быть мы!

– Мы?! – уставилась на него Лидия, и в тот же момент в кармане её пиджака заверещал мобильный.

– Ида Григорьевна, – испуганно прошептала она, посмотрев на дисплей. – Мы совсем про неё забыли!

– Спокойно! – Славка сделал осаждающий панику жест рукой и сладко ответил: – Але?!

– Орлик, ты полный засранец, неуч, бездарь, дрозд нелетучий, раздолбай безответственный! – хрипло проорала Ида Григорьевна в трубку.

Славка поспешно прикрыл микрофон рукой, чтобы Лидия, не дай бог, не услышала ругательства, обращённые к нему в мужском роде.

– Ты почему до сих пор не нашёл меня, сволочь?! Ты решил угробить меня в расцвете сил, гадость такая?! Решил сгноить в темноте, загнобить холодом, уморить голодом и угробить здоровым образом жизни?!!

– Ида Григорьевна…

– Пакость! – заорала старуха. – Говнюк! Тупица!! Ты сам-то пробовал не жрать два дня?! Пробовал не пить, не курить, мёрзнуть, трястись от страха и безысходности?!!

– Всю жизнь пробую, – сказал Славка чистую правду.

– Скотина!

– Ида Григорьевна, если вы будете только ругаться, то ваш телефон сядет, и тогда я точно вас не найду.

– Убогий козёл!

– Попробуйте описать помещение, где вы сидите. Что там есть, кроме холодных стен, покрытых влагой?

– Трубы, мать твою, тут есть. Длинные, поганые трубы!

– Они холодные, или горячие?

– Как они могут быть горячими, идиот, если я околела от холода?!!

– Простите. Не сообразил.

– Да ты вообще соображать-то умеешь, двоечник, стройбатовец грёбаный, сирота казанская!! – прохрипела старуха.

– Сами вы сирота! – искренне обиделся Славка. – С чего ради казанская?!

В трубке что-то прошелестело, промычало и неопределённо, нецензурно выразилось…

– И потом, я не двоечник! Я твёрдый троечник по трём предметам! А в стройбате тоже люди служат!!

В ответ Славка услышал короткие гудки. Он перенабрал номер, но электронный голос сказал, что «телефон абонента выключен, или находится вне зоны действия сети».

– Допрыгалась! – в отчаянии выкрикнул он. – Старая калоша допрыгалась!! Телефон разрядился!

– Жень, а нас, кажется, опять закрыли, – жалобно пропищала Лидия, пытаясь открыть входную дверь.

Славка ринулся к двери, подёргал за ручку, ударил плечом – всё бесполезно. Единственный выход был надёжно закрыт снаружи.

– Тебе не кажется, что пахнет дымом?! – дрожащим голосом спросила Лидия.

– Мне уже ничего не кажется. Помнишь, я говорил тебе, что следующими кандидатами на тот свет должны быть мы?!

– Нет! – взвизгнула Лидия и отчаянно затарабанила кулаками в дверь. – Я кандидат в мастера спорта по плаванию и не хочу быть другим кандидатом!! Откройте! Мы ничего не знаем! Мы просто в бочках паримся!

– А дымом действительно пахнет, – принюхался Славка и вдруг увидел длинные языки пламени, бешено лижущие окно. – Чёрт, да нас подожгли!!

– Стёпыч! – заорал Лидия. – Спаси!! Помоги!!!

Окно в предбаннике было разделено на мелкие застеклённые секции, чтобы выбить его, нужно было вынести целиком всю раму, что было трудно и почти невозможно… Рама была старая, но добротная, какими бывают только старые рамы. Дым уже лез во все щели, душил, проникал в лёгкие и разъедал глаза, предвещая мучительную смерть.

– Стёпа! – голосила Лидия. – Помоги!!

– Он же глухонемой, – буркнул Славка и с разбегу ударил в раму плечом.

Мелкие осколки стёкол посыпались на пол, дым вместе с огнём радостно ринулся в большую лазейку. Славка ещё раз разбежался, ударил на этот раз в дверь, и ещё, и ещё… пока не выдохся и не упал.

Лидия вдруг успокоилась и, заходясь в удушливом кашле, набрала на мобильнике какой-то номер.

– Сэм Константинович? – заискивающе спросила она. – Это Лидия. Вы не поверите, но нас снова закрыли! Нет, не в зимнем саду, в бане. Да, в бане, которую топит Стёпа! Да, мы парились с Женькой, мылись, а теперь мы горим! Ясным огнём, Сэм, чёрт вас возьми, Константинович!! Кто-то поджёг нас!!! Закрыл и поджёг!!! Хорошо, если вы придёте, а тут нет пожара и баня открыта, я спляшу для вас голой! Ну хорошо, не голой, ладно, я спою вам про гимназисток кудрявых в до диез миноре!! Быстрее, Сэм Константи… – Лидия выронила трубку и зашлась в длинном приступе кашля.

Спят ли призраки?

Грезят…

Пашка сидел на заснеженной горной вершине и грезил.

В какой стране мира он был, на каком континенте, в конце концов, на какой планете? Чёрт его знает…

Пашка грезил, и ему было хорошо.

В грёзах его не мучили вопросы морали, нравственности, смысла прожитой жизни и творческой несостоятельности. Пашка пребывал в состоянии нежной влюблённости, которое при жизни с ним случалось нечасто, а может быть, даже – однажды.

…Они снимали тогда какую-то малобюджетную мелодраму, он даже названия этой дряни не помнил, зато название «натуры» врезалось в его память – село Клошевка. Девчонка, которую режиссёр попросил поучаствовать в массовке из-за незаурядной внешности, пялилась на Горазона с обожанием и покорностью.

Её звали Ганна.

Какая такая Ганна, в средней полосе России, где снег, порой, ложится в сентябре, ночи холодные и нелунные, а яблоки и помидоры всегда недозрелые?!.

Тем не менее, у неё была смуглая кожа, жаркие глаза, чёрные кудри и смешной южный выговор.

Пашка нашёл её в условленный час, в условленном месте, куда бегло позвал на съёмках и находился в абсолютной уверенности, что она недослышала, или недопоняла.

Но она стояла под пошло цветущей акацией, дрожала насквозь промокшая от проливного дождя, с сияющими от счастья глазами. Пришлось девушку греть, сушить, жалеть, обнимать, целовать и делать всё прочее, что принято делать с девушками будущей звезде мирового масштаба.

Они и не разговаривали почти.

Он спросил: «Холодно?», она ответила: «Хениально!», он спросил: «Мокро?», она ответила: «Хениально!», налегая на фрикативную «г», он спросил: «Может, в сарай?!», она опять ответила «Хениально!», и Пашка все три ответа принял на счёт своего космического таланта.

Всё происходило в полутьме щелястого сараюшки, на клочьях сена, на обрывках тряпья, среди тяпок, граблей и вонючих удобрений. Он была юная, страстная, непосредственная и податливая, а главное – оказалась невинной девушкой. На каждое его действие она шептала «Хениально!», и Пашка чувствовал себя сволочью, мужиком и гением. Он понял тогда, что влюблён в это чистое тело и невинную душу, но назавтра уехал вместе со съёмочной группой, так и не попрощавшись с «Ханной».

Любить её на расстоянии оказалось легко и приятно. Ещё приятнее оказалось сравнивать «Ханну» с изощрёнными стервозинами-поклонницами, ни одна из которых так красиво не выговаривала букву «г», ни одна из которых не выражала оттенки чувств одним единственным прекрасным словом «хениально», и ни одна из которых не была невинной девушкой, хотя бы хирургически сотворённой.

Пашка грезил на горной вершине той девушкой, той Клошевкой, той командировкой, той пошлой акацией, той мокрой Ганной и тем сараем, в котором он осчастливил её среди граблей, тяпок и удобрений… В сущности, Горазон пребывал не на горной вершине, а на вершине блаженства, но настал условленный час, он встряхнулся, опомнился, прозрел, протрезвел от счастья и телепортировался в задуманное накануне местечко.

Хоть время перевалило за полночь, Георгий Георгиевич не спал.

Он пил. Наливал в толстопузый бокал коньяк – на самое донышко – болтал тёмную жидкость, наблюдая, как она плещется, и маленькими глотками опустошал пузатый сосуд.

И повторял всё сначала: наливал, болтал, опустошал…

Пашка не стал садиться ни на шкаф, ни на люстру, он выключил свет, опустился в кресло, взял второй пузатый бокал и налил в него коньяк.

Георгий Георгиевич посмотрел на Горазона и закрыл глаза.

– Бр-р-р-р!!! – помотал он головой и открыл глаза.

Пашка приветственно поднял бокал, приглашая Гошина чокнуться.

Коротко взвизгнув, Георгий Георгиевич отскочил к окну, запрыгнул на подоконник и спрятался за портьеру.

– У-у, как несолидно, – покачал головой Паша, пригубив коньяк. – Неужели вы боитесь призраков, Георгий Георгиевич?

– А! – опять вскрикнул Гошин, плотнее занавесившись шторами.

– В отличие от вас я не люблю пить в одиночестве! – крикнул Горазон, удобно устраиваясь в кресле и закидывая ногу на ногу.

– А-а! – во весь голос заорал Гошин и, судя по звону оконного стекла, начал рваться наружу, как заплутавшая бабочка.

– Я пришёл поговорить с вами по душам, а вы… стёкла бьёте, – обиделся Паша. Он двумя пальцами взял Гошина за воротник махрового халата и посадил напротив себя. – Вы пили, дорогой?! Так и пейте! Нечего путать планы в моём присутствии. – Пашка вставил Гошину в руку бокал, всунул в рот ломтик лимона, пригладил на его голове волосы и, наконец, чокнулся с ним.

– А-а… – Гошин рывком влил в себя порцию «Хэннеси» и продолжил своё малодушное «А-а!».

– Георгий Георгиевич, это я, Павел Горазон. Вернее, его энергетическая оболочка. Неужели я такой страшный?!

Вместо ответа Гошин вдруг схватил со спинки кресла розовый галстук, обмотал его вокруг шеи и попытался повеситься на оленьих рогах, торчавших из стены исключительно ради дизайна.

Горазон сшиб рога, размотал галстук и, швырнув Гошина в кресло, прижал его к спинке коленом.

– Придурок, – прошептал Пашка Гошину прямо в лицо. – Ты пьяный, беспонтовый придурок!! Ты подумал, как будешь выглядеть повешенным на рогах?!

– Оденьтесь, пожалуйста, – жалобно попросил его Гошин. – Сил нет смотреть на ваше мужское достоин…. превосходство.

– Ах, да! – спохватился Пашка и соорудил набедренную повязку из весёленького полотенца с петухами, невесть зачем валявшегося на столе. – Всё время забываю, что тело может быть стыдным. У нас, у призраков, что естественно, то не безобразно.

– А у нас, пластических хирургов, всё безобразно, что естественно, – стуча зубами от страха, сказал Гошин и налил себе и Паше коньяк. – У нас, чем больше неестественного, тем выше положение в обществе и больше зарплата.

– Браво! Заговорил! – зааплодировал Горазон.

Они молча выпили и закусили лимоном.

– Вы хотели поговорить по душам, – вспомнил Гошин.

– Хотел, – кивнул Горазон. – Но вы занялись суицидом. Меня, видите ли, интересуют обстоятельства моей смерти.

– Я ничего не знаю! – побледнел Георгий Георгиевич, хотя бледнеть было некуда. – То есть, знаю, только то, что знают все! Вы повторяли свой знаменитый трюк и сломали шею в бассейне! Ваша смерть была официально признана несчастным случаем!! Воды в бассейне, видите ли, было несколько маловато, для такого прыжка, а вы были пьяны в жо… нетрезвы!

Гошин утёр вспотевший лоб рукавом, налил коньяк в оба бокала, но не на донышко, а до краёв.

– Официальная версия мне неинтересна, – вздохнул Паша. – Может, вы заприметили, кто крикнул: «Повтори трюк!»?!

– Я не… не заприметил! Я тоже был пьян в жо… Абсолютно нетрезв!

– Врёте! Вы, Георгий Георгиевич, весь вечер хлебали минеральную воду, делая вид, что пьёте виски!

– Откуда вы знаете?! – прошептал Гошин.

– Я же призрак! – Паша победно поднял бокал.

– Тогда вы сами должны знать, кто крикнул «Повтори трюк!» – подскочил Гошин.

– Гоша, – Паша ласково усадил его в кресло, – если я тебя спрашиваю, ты должен правдиво отвечать на мои вопросы, а не… не… – Горазон вдруг напрочь забыл нецензурный глагол, означающий нежелание лица выполнять требуемые действия.

– Это моя жена кричала, – прошептал Гошин.

– Полина?

– У меня нет другой жены, – сдавленным голосом произнёс Георгий Георгиевич, с тоской посмотрев на рога и галстук.

– Так и запишем: повторить смертельный трюк меня попросила Полина, – пробормотал Горазон. – А скажите-ка, Гоша, почему вы пили в тот вечер исключительно минеральную воду?

– Я… У меня наутро была сложная операция.

– Врёте! Не было у вас утром никакой операции! – Это Пашка сказал наобум, без фактов и доказательств, но Гошин вдруг зарыдал и пьяно долбанулся лбом о стол.

– Ну да, да, не пил я виски! Это что – преступление?! Я… у меня… – Георгий Георгиевич низко наклонился над столом, и, вытянув шею, зашептал: – У меня в последнее время возникли проблемы с потенцией. Ну, ты же призрак, ты сам всё знаешь! – подмигнул он Горазону. – Я прописал себе сильнодействующий препарат и на время отказался от спиртного. Всё! Никаких чудес! – хлопнул он себя по коленкам. – Никакого криминала! Ха-ха-ха!

– А сейчас почему пьёшь? – удивился Паша.

– А-а, – махнул рукой Гошин и опять чересчур щедро наполнил бокалы. – Жена не даёт, Алинку убили, к Кристинке муж вернулся, у Вальки женское заболевание, у Маринки молодой любовник завёлся, у… – Он заткнул себя коньяком, и его кадык нервно дёрнулся на запрокинутой шее.

– Шалун, вы, однако, – пробормотал Горазон и тоже опрокинул бокальчик.

– Шалун, не шалун, а до тебя далеко было, – подмигнул ему Гошин.

– Я вольный художник, а у тебя семья, – попробовал возразить Паша.

– Семья?! – пьяно заорал Георгий Георгиевич. – Где семья?! – Полька сука, Нелли сукина дочь, Крис зазвездившийся пидор, старуха сдохла, а я… импотент… без пяти минут… Бр-р-р-р… – Он вдруг вылил из бутылки остатки коньяка себе на голову и блаженно закрыл глаза. – Ты знаешь, кто делал скандальные фотки на том дне рождении?

– Кто?!

– Ты же призрак! Ты всё должен знать! – Гошин достал из-под кровати вторую бутылку коньяка и открыл её.

– Я тебя проверяю на честность, – попытался выкрутиться Пашка.

– Фотки делал мой сын! Крис, вонючка, хотел продать их в какой-то журнал за миллион баксов. Ему же проще всего подсмотреть известных людей в непотребном виде! А главное, на него никто ни в жизнь не подумает, ведь он член семьи, сам знаменитость! Тьфу, гад! А ты говоришь – семья! Да он за бабки меня в сортире сфотает и прессе продаст!

– Так вот какой «гвоздь» он обещал кому-то по телефону! – догадался Пашка, вспомнив рассказ Ксюни. – Так и запишем: трюк просила повторить Полина, фотографировал Крис, а воду в бассейне, случайно, не ты спустил, гений силикона и ботокса?!

– Нет! – заорал Гошин. – Не я спустил! Нет! Зачем мне тебя убивать?! Что мне с тобой делить?! Деньги, власть баб, – что?!

Они опять чокнулись, опять выпили и опять закусили лимоном.

– Да вроде нечего нам делить, – согласился Пашка, чувствуя хмель в своей призрачной голове. – Но кто-то же спустил воду в бассейне!

– Я, знаешь, что думаю? – зашептал Гошин, опять вытянувшись через весь стол.

– Что?!

– Это старуха! Она тебя угробила! А кто ещё? Всё в доме делается с её ведома. Да в доме муха не пролетит без её указания!! – Гошин постучал себя пальцем по лбу, и вдруг захрапел, ткнувшись носом в стол.

– Ста-ру-ха, – по слогам повторил Горазон. – Значит, трюк просила повторить Полина, фотографировал Крис, а убила меня старуха. Зачем?! Зачем Иде Григорьевне меня убивать?!

– Ты призрак, ты и придумай, зачем ей тебя убивать, – пьяно пробормотал Гошин. – Может, она тебе в любовницы набивалась, а ты ею перне… пере… пренебрёг? – еле выговорил он.

– Тьфу! – плюнул Пашка. – Хорошо, что я у тебя круговую подтяжку не делал!

– Хорошо, – кивнул Гошин.

– Если ты оперируешь так же, как думаешь, то понятно, почему у тебя вместо лиц задницы получаются!

– Понятно! – весело согласился Георгий Георгиевич. – Но, кстати, я не думаю, когда оперирую, – заговорщицки поделился он.

– Пошёл я, – Пашка взлетел под потолок.

– Лети, воробышек, только полотенце отдай, меня Ксюня убьёт…

Горазон скинул с бёдер рушничок, повесил на стену рога, пристроил на спинку кресла розовый галстук.

Испорченность пластического хирурга поразила его.

Хотя он и сам был не ангел…

Пашка сплюнул и просочился в замочную скважину, прихватив со стола бутылку.

– Эй, а ты не белая горячка? – крикнул вслед ему Гошин.

– Я, блин, горный орёл, – огрызнулся Горазон и улетел, испытывая брезгливость, будто наступил голой пяткой в чужой плевок.

До рассвета было ещё далеко, времени оставалось навалом.

Где-то внизу, в комнатёнке, предназначенной для охраны, которой в доме отродясь не водилось, ночевал Сэм Константинович Фрадкин – единственный вменяемый, образованный, интеллигентный и ни в чём не заинтересованный человек.

Может, с ним поболтать?!

Интересно, пахнет ли от призраков перегаром? Пашка дыхнул в воздух, принюхался, ничего не ощутил и решил – надо! Надо поговорить с доктором, проверить его на пугливость, правдивость и чувство юмора.

А то из его, Пашкиных, расследований чёрт знает что получалось…

На кухню за ключом от подсобки ходил Фёдор Башка – единственный человек, который был вне подозрений, потому что всё время находился с Пашкой. Скандальные снимки сделал Крис, сам страдавший от папарацци и ненавидевший их всей душой. Повторить трюк просила Полина – одна из немногих, кто был равнодушен к талантам и внешности Горазона. А вентиль так вообще открыла Ида Григорьевна, которая раскрутила Пашку, стала ему и продюсером, и богом, и мамой родной!

Нет, ничего не сходится, не срастается, не стыкуется. Может, в призрачном состоянии мозги разжижаются, а, может, Пашка никогда не блистал аналитическим умом, но – к гадалке не ходи! – не могла старуха желать Пашкиной смерти!!! А если в преступлении замешаны только члены её семьи, то зачем она пригласила на свои «похороны» так много чужого народу, причём, только тех, кто не вхож в тусовку?!

Не-ет, тут что-то кроется, какая-то тайна, загадка! Да ещё старуха пропала, а Пашкиных потусторонних талантов не хватало даже на то, чтобы вычислить, где она…

Сэм Константинович читал газету.

Паша отродясь не видел, чтобы люди вот так читали газеты – лёжа поверх одеяла в пижаме и тапочках, спустив лекторские очки на кончик носа, и, закрыв при этом глаза. Паша даже в кино не играл такого. Это было немодно, неконструктивно и нединамично, – читать газету, закрыв глаза. Причём, газета была не какая-нибудь желтушная, а серьёзная, экономическая, с буквой «Ъ» в конце своего названия.

Пашка прикинул, куда бы присесть, и выбрал пульт с сигнализацией. По заведённой привычке, он выключил свет.

Фрадкин немедленно открыл глаза, встал и включил свет, даже не глянув в сторону пульта.

Паша опять выключил свет, Фрадкин опять включил.

Паша выключил, Фрадкин включил.

Паша выключил, Фрадкин ругнулся, но снова включил.

Паша выключил и длинно присвистнул, привлекая к себе внимание невозмутимого доктора.

Доктор снял очки, отложил газету и в упор посмотрел на Горазона.

– Здасьте, приехали, – сказал Фрадкин, и кто бы знал, что он имел в виду.

– Каков нынче индекс РТС? – деловито осведомился Пашка, кивнув на экономическую газету и удивившись своей просвещённости.

– Здрасьте, приехали, – повторил Фрадкин, запинывая газету под стол.

– Если вы думаете, что плохо себя чувствуете, то это не так. С вами всё в порядке, доктор. Просто один любопытный призрак прилетел поболтать с вами.

– Здрасьте, прие… Поболтать?!

– Поболтать.

– Так болтайте, господин призрак, – усмехнулся доктор и лёг на диван в тапочках.

– Бла-бла-бла-бла-бла, – сказал Горазон. – Бла-бла.

– Очень содержательно, – похвалил его Фрадкин. – А вам известно, что призраки – досужие выдумки скучающих домохозяек?!

– Известно, – кивнул Горазон. – Но уж извините, вот он я! – Паша раскинул руки и виртуозно отбил чечётку. – Коньячку?! – выставил он на пульт бутылку.

– С этого надо было начинать. – Доктор достал из тумбочки два грубых гранёных стакана и разлил коньяк.

Они молча выпили.

И ещё выпили, и ещё, и ещё, пока коньяк не закончился.

– П-покажи язык, – приказал доктор.

Паша показал. Что ему языка жалко, что ли?

– П-плохой язык, – поморщился Сэм Константинович. – П-прозрачный какой-то… Такое впечатление, что пищеварение напрочь отсутствует.

– Напрочь, – подтвердил Пашка.

– А стул у вас есть?

– На кой хрен мне мебель, Фрадкин? Я же призрак! Я летаю, расслабляюсь, думаю о смысле прожитой жизни, шалю по ночам, да, шалю, иначе мне скучно…

– Я спрашиваю тебя, тупой призрак, ты естественные надобности справляешь? Ответь! Это чисто научное любопытство.

– Какие, к чёртовой матери, естественные надобности?! – заорал Пашка. – Какое на хрен научное любопытство?! Я призрак!! Привидение!! Иллюзия!!! Креатив!!

– Так я не понял, стул у тебя есть?

– Э-эх! – махнул рукой Пашка. – Формалист вы, Сэм Константинович. Бюрократ! Я вам о нематериальном, а вы…

– И я о нематериальном. Стул у тебя есть?! – Фрадкин стукнул по пульту пустой бутылкой, отчего дико взвыла сигнализация, но доктор ловко отрубил её какой-то кнопкой.

– Сам подумай, какой у иллюзии стул? – наклонился к доктору Пашка. – Может, тебе ещё кровь на анализ сдать?

– Сдай, а? – попросил Фрадкин.

Пашка скрутил две фиги и сунул ему под нос.

– Я бы докторскую написал, профессором стал, – пробормотал Фрадкин, с сожалением глядя на фиги.

– Скажи лучше, кто убил меня, док?

– Я не знаю. Честно, не знаю. Моё дело – пришёл, осмотрел, констатировал. У тебя была сломана шея. Смерть мгновенная и безболезненная.

– Да, мгновенная и безболезненная! – Пашка заплакал. – А главное – глупая и бессмысленная! Такая же, как и моя жизнь.

– О! Слёзы-то есть!– обрадовался Фрадкин и ковшиком подставил ладони к лицу Горазона. – Значит, и стул…

– Пошёл ты! – Пашка отпихнул его руки.

– Куда? – любезно поинтересовался доктор.

– В жопу!

– Нет, ну определённо есть стул! – чрезвычайно возбудился Фрадкин. – Определённо есть!

– Сэм Константинович, я к вам как к интеллигентному человеку, а вы… – укоризненно покачал головой Паша. – Заладили – стул, стул!

– Скажите, вы прошлой ночью столовую громили? – жалобно спросил Фрадкин, наматывая правую бровь на палец.

– Громил.

– А Суковатых били?

– Бил!

– Значит…

– Значит, девчонки не врут, – кивнул Горазон.

– А вы, значит, расследуете своё убийство?

– Расследую.

– Понимаете, если бы у вас не было стула, ваша умственная деятельность была бы затруднена.

– Тьфу на вас! – заорал Пашка.

– И на вас – тьфу! – заорал Фрадкин.

– И на вас!

– И на вас!!! Я десять лет учился, двадцать лет практиковал, а вы… вы… со своим… – Доктор вдруг горько заплакал, закрыв лицо руками. – Оденьтесь, больной, осмотр закончен… – прорыдал он.

Пашка не знал, что ему делать.

Ни чувства юмора, ни фантазии у доктора не оказалось. Сплошной прагматизм, научный интерес и карьерный рост – всё то, что в Пашином сумеречном мире не стоило и яйца выеденного. Одно Пашка понял: доктор действительно ничего не знает о его гибели и никого не подозревает.

– Не плачьте, – попросил он Фрадкина. – Если вы ничего не знаете о моей смерти, кроме того, что это несчастный случай, то я… полетел!

– Стой!!! – заорал доктор и снова нажал какую-то кнопку, от которой взвыла сигнализация. – Стой! Может, песню споём? Выпили всё-таки…

– Какую песню?

– Как родная меня мать провожа-ала, – с чувством пропел Фрадкин, отрубая сигнализацию.

– Э-эх! – подхватил Пашка. – А как дальше слова?

– Как родная меня мать, хер их знает, провожа-ала!

– Эх!

Пашка обнял доктора из какой-то вдруг накатившей жалости и понимания.

– Как родная меня мать… хер, эх, хер, эх!!

Славка Орлик проснулся оттого, что где-то кто-то пел про мать и другие неприличные вещи.

Он проснулся и сразу вспомнил удивительные, страшные, необъяснимые события прошедшего дня.

…Спасение от огня и дыма пришло, вернее, примчалось в виде угрюмого, волосатого и огромного как скала садовника Стёпы. Он одним ударом выбил запирку, подпиравшую дверь снаружи, на руках вынес Славку и Лидию, причём, обоих сразу – Славку левой рукой, Лидию правой. Стёпыч положил их на траву и затушил бушевавший пожар в два счёта, таская откуда-то сразу по две бочки воды.

– М-м-м-м, – мычал Стёпыч, и, наверное, это выражало крайнюю степень отчаяния, потому что горели его владения, его милая, уютная банька, всегда готовая к приёму гостей. – М-м-м! – выливал он бочки с водой на огонь, и тот шипел, терял силу и гас, словно смертельно боялся этого снежного человека.

Фрадкин прибежал через двадцать минут. Вернее, пришёл быстрым шагом.

– Ну, и где ваш пожар? – ехидно поинтересовался он у сидящей на земле Лидии.

– Вы издеваетесь, Сэм Константинович? – с трудом выговорила Лидия. Её лицо покрывал слой сажи.

– И дверь снова не заперта! – указал на распахнутую дверь бани Фрадкин. – Всё опять как всегда. Низкий гемоглобин и больные фантазии на почве нетрадиционной сексуальной ориентации. Вставайте! – подал он Лидии руку.

– Вон человек пожар тушит! – заорала на него Лидия, засучив от бессильной злобы кулаками в воздухе. – Спросите у него, что здесь было!

– Эй, человек, что здесь случилось? – светским тоном поинтересовался у Стёпыча Фрадкин.

– М-м-м-м, – выразительно промычал Стёпыч, продолжая лить на угли воду.

– Нас хотели убить, – вставая с земли, сказал Славка. – Неужели не понятно?!

– Если хотели, убили бы. – Доктор закурил сигарету, словно демонстрируя, что ему на всё наплевать: на пожар, на Славку, на Лидию, на огромного Стёпыча, на безоблачное небо, на зелёную травку и спелую землянику под ногами.

– Я вас очень уважаю, Сэм Константинович, но сейчас мне хочется послать вас подальше, – сердито заявила Лидия.

– Пошлите! У меня сегодня как раз выходной, – улыбнулся Фрадкин.

Славка молча взял Лидию за руку и повёл к дому. Они шли, словно несчастные погорельцы – оборванные, грязные, с поникшими головами и одинаково грустными лицами.

Славка проснулся, вспомнил всё это, и постарался заснуть. В интернате для него существовало железное правило: если всё идёт кувырком, нужно хорошенько выспаться. Марья Вольфрамовна говорила, что тогда все неприятности уйдут в подушку. Орлик, вырос, перестал верить в сказки, но подушки регулярно менял, избавляясь от старых проблем.

Утром он захотел умыться, но обнаружил в ванной Лидию. Она спала в джакузи в одежде, без подушки и одеяла, и на её нежную щёку из крана капала холодная вода.

– Лид, – потряс её за плечо Славка. – Почему ты спишь в моей ванной?

– Чтобы вода под рукой была, если загоримся, – не открывая глаз, пробормотала Лидия, но тут же подскочила и испуганно огляделась: – Ой… где я?! Кто я?!!

– Лидка ты, – вздохнул Славка. – Дрыхнешь на моей территории, а мне б того… побриться. Умыться то есть! – поспешно поправился он.

– Ой, Женька-а-а!!! Нас хотели убить! Заживо сжечь!

– Хотели бы, убили, – повторил Орлик слова Фрадкина.

– Ты хочешь сказать, нас пугали? – выпучила глаза Лидия.

– Мне в туалет хочется! – подпрыгнул от нетерпения Славка.

– Я отвернусь, – улыбнулась Лидия и действительно отвернулась, предоставив Славке возможность воспользоваться розовым унитазом.

– Я не могу при посторонних! – подпрыгнул Славка резвее и выше.

Лидия оскорблено вздёрнула подбородок, вылезла из джакузи и вышла из ванной, оскорблено хлопнув дверью.

– Не думала, что я тебе посторонняя! – крикнула она, но Славка уже не слышал её.

Он побрился, умылся, с особой тщательностью накрасился и соорудил себе новую грудь из косметических ватных шариков.

Удовлетворённо осмотрев себя в зеркале, он задумался.

Что делать дальше?!

Искать старуху? Искать Раду? Поймать Криса и, отметелив его по-тихому, заставить признаться, зачем он делал скандальные фото?! Или, как водится в этом семействе, собрать всех в столовой и рассказать, что он токарь, а соответственно, никакая не девушка?! Что с ним сделают? Окунут головой в пруд, а потом похоронят по-быстрому, без речей, музыки и поминок?!

От этих мыслей стало тоскливо, Славка вышел из ванной и подошёл к окну.

Лидия курила в кровати.

– Наверное, теперь никогда не брошу, – пожаловалась она. – Жизнь стала такая… нервная и опасная!

– Скажи, ты не знаешь высокую красивую блондинку с голубыми глазами? – не оборачиваясь, спросил Славка.

– Знаю. Тебя!

– Я похожа на идиотку, которая спрашивает, знакома ли она тебе? – разозлился Славка.

– Да, похожа, – пробормотала Лидия.

– Ах, вот, значит, какая твоя любовь!

– Но я не знаю никакой другой красивой блондинки, кроме тебя! – крикнула Лидия, роняя в постель столбик пепла. – А про идиотку ты сказала сама!

– Нам нельзя ссориться.

– Но мы и не ссоримся! Почему ты спрашиваешь меня про какую-то блондинку?

– Она должна ездить на джипе, который стоит в подземном гараже.

– Чёрт, мы совсем забыли про Феликса! – подскочив, заорала Лидия. – Он с голоду помрёт в засаде!! Он же старый, ему витамины и всякие микроэлементы нужны!

Они одновременно сорвались с места и помчались на кухню.

Возле барной стойки стояла Ксюня и, рыдая, запихивала в дорожную сумку коньяк, солонку-слоника и фартук. То, что фартук был не на Ксюне, поразило Славку даже больше, чем забитая до отказа дорожная сумка.

– Ой, только не спрашивайте ни о чём, – замахала руками Ксюня. – Меня… меня… – Она разрыдалась с новой силой, и, чтобы утереть слёзы, сняла с крючка полотенце. – Этот паршивый «три Г» меня уволил! Совсем!! – горестно сказала она в полотенце.

– Кто?! – не понял Славка.

– «Три Г» – это прозвище Георгия Георгиевича Гошина, – пояснила Лидия.

– Выгнал! На улицу! – плакала Ксюня. – Сказал, что я старая, толстая и кофе не умею варить! А куда я пойду? Я одна-одинёшенька, двадцать пять лет у Иды Григорьевна прожила! – Ксюня взяла сумку и потащила её к двери. – Одна-одинёшенька, – всхлипывая, приговаривала она. – Куда я пойду? Ни денег не скопила, ни имущества не нажила! У меня только носок, да солонка…

– Подожди, Ксюня! – схватила её за руку Лидия. – Почему дядя Гоша тебя уволил?!

– Так он молодую служанку хочет нанять! С ногами, с грудями и без принципов.

– Ну, Ида Григорьевна ему задаст, когда вернёт...

Славка показал Лидии кулак, но Ксюня не услышала её слов.

– И куда я теперь? – утирая слёзы, шептала она. – На вокзал? К бомжам? «Три Г» даже зарплату мне не отдал!

– Гад! – возмутился Славка. – Он не три, а одно большое «Г»!

– Я знаю, что делать! – воскликнула Лидия. – Никаких бомжей и вокзалов! Никаких скитаний! Мы спрячем тебя!

– Где?! – в один голос спросили Ксюня и Славка.

– За лесом есть летняя кухня. Это старенькая постройка, но там всё есть – кровать, стол и даже электрическая печка!

– А толку – чуть, – простонала Ксюня. – Что я там, до смерти просижу?

– Не до смерти! Вот вернётся… Ой! – Лидия зажала себе рот рукой и весело блеснула глазами.

– Несколько дней посидите, а там видно будет, кто в доме хозяин, – проворчал Славка, взял сумку и пошёл к двери. – Показывай дорогу! – приказал он Лидии.

Летняя кухня оказалась просторным добротным домом в два этажа, с современной мебелью, оборудованной техникой кухней и красивыми занавесками на окнах. Тут можно было вить семейное гнёздышко и жить много лет в согласии и уюте, а не просто «пересидеть» несколько дней.

– Господи, тесно-то как! – всплеснула руками Ксюня, привыкшая к просторам хозяйского дома. – А кухня?! Разве это кухня?! Не повернуться! А занавески? Барахло! – потрогала она голубой шёлк. – Фу ты, и туалет один!!

– Зачем тебе два туалета, Ксюня? – засмеялась Лидия. – И чем тебе занавески не нравятся?! Ты же на вокзале бомжевать собиралась, а тут тебе жемчуг мелкий!

– Где жемчуг? – оживилась Ксюня, оглядевшись по сторонам.

– Поговорка это такая, – объяснил Славка. – Для оборзевших.

– А я, значит, оборзевшая? – уточнила Ксюня, недовольно ощупывая добротный матрас на просторной деревянной кровати.

– Ты привыкла жить в роскоши, – миролюбиво пояснила Лидия, осматривая вид из окна. – Поэтому на вокзале ты вымрешь, как мамонт.

– Я и здесь вымру, – покачала головой Ксюня. – Я про эту хибару позабыла давно! Тут рабочие жили, которые дом строили, а теперь мне приходится прятаться. – Она опять зарыдала, достала из сумки невероятно большой носок на пяти спицах, коньяк, солонку-слоника, Библию, иконку, и разложила всё это на прикроватном столике. Комната сразу приобрела жилой вид. Уюта стало хоть отбавляй, и основной его составляющей была розовощёкая, полная Ксюня.

– Ладно, побомжую немного, а потом, может, замуж выйду, – вздохнула она, стягивая с себя вязаную кофту и надевая фартук.

Славка хотел спросить, где она собралась искать женихов в этой прифронтовой зоне, куда впору запускать роту ОМОНа, но вдруг увидел на руке служанки зелёного дракона с оптимистично задранным хвостом.

– А на чердаке-то, словно черти чечётку пляшут! – продолжала высказывать Ксюня своё недовольство новым жилищем.

– Это ветер в трубе гуляет, – будто оправдываясь, пояснила Лидия. – Зато какой вид из окна! Лес, небо, луг и линия горизонта, словно с картины Репина!

– Вид как вид, – отмахнулась Ксюня. – И горизонт я покрасивше видала, и Репина побогаче! Нет, ну определённо на чердаке черти пляшут!

Над потолком что-то действительно погромыхивало, но Славка не обращал на это внимание, думая о другом.

«У кого дракон, тот и убил», вдруг отчётливо вспомнил он слова старухи, произнесённые во сне.

«Зелёный дракон!» – ответила Рада на вопрос, кто её пытался убить.

Славка сел на стул и потёр виски для усиления умственной деятельности.

Ксюня – убийца?!

Толстенькая, добродушная, одинокая и преданная старухе Ксюня?!

Славка готов был голову на отсечение дать, что Ксюня комара не обидит.

А с другой стороны… Беседовала же она сама с собой в комнате на темы погоды и убийства Алины. Может, у неё раздвоение личности? Кому как не ей проще простого отвернуть вентиль и спустить воду в бассейне, не вызвав ни у кого подозрений?

– Ксюня, а давно у тебя эта татуировка? – с осторожной небрежностью спросил Славка.

– Дракоша? Да с полгода назад наколола. – Ксюня рассеянно достала из сумки фартук и надела его на себя. – А что? – Она любовно погладила татуировку.

«Полгода назад!» – отстукало в голове у Славки. А Горазона убили год назад. Вот только не врёт ли Ксюня?

– Да просто так интересуюсь. Странно в твоём возрасте решиться на тату.

– В моём возрасте странно гробовые деньги копить, – отрезала Ксюня, оглядывая недовольно комнату и прикидывая с чего начать генеральную уборку. – Пылищи, пылищи-то!! – провела она пальцем по спинке кровати. – Эх, дожила-а! У кого ты говоришь, Лидка, горизонт был красивый?

– У Репина.

– Он холостой?

– Он умер аж в девятнадцатом веке, – засмеялась Лидия.

– Смотри-ка, ты, слабый какой! Значит, хороший человек был! Все хорошие человеки были слабыми и умерли в девятнадцатом веке. – Ксюня сбегала в туалет, принесла ведро с водой, тряпку, и принялась мыть пол. – Дожила-а! – ворчала она. – Вот дожила-а…

– Ксюня, а почему дракон? – решил продолжить свой допрос Славка.

– Да что ты с этим драконом ко мне привязалась?! Я ж не на заднице его наколола! В моём возрасте зарубежные звёзды экрана только замуж первый раз выходят и первых детей рожают! А ты – дракон, тату, возраст!

Лидия прыснула и залезла с ногами на кровать, чтобы не мешать Ксюне мыть пол.

– Ксюня! – Славка схватил служанку за руки и усадил на стул. – Пойми, это очень важно. Я не просто из любопытства спрашиваю. Вспомни, при каких обстоятельствах ты решила сделать татуировку? Кто её делал?

Ксюня затихла и испуганно заморгала. С плохо выжатой тряпки капала на пол вода.

– Пойми, это очень и очень важно! – взмолился Славка.

– Дракон! – подскочила Лидия. – Ты имеешь в виду, что Раду…

Славка показал ей кулак, и она замолчала, с ужасом глянув на Ксюню.

– Да по дурости я эту татуировку сделала, – сказала Ксюня. – Коньяку хряпнула, – щёлкнула она себя по подбородку, – и согласилась!

– С кем согласилась? – навис над ней Орлик. – Говори!

– С Нелькой! У неё хахаль новый завёлся, лет на пять её старше, верзила такой волосатый. «Три Г» близко его к своему жилищу не подпускал, так они с Нелькой повадились у Иды в доме колобродить. Ида Григорьевна любым гостям была рада, особенно таким… молодым и волосатым. Так вот, этот Стасик, он в будущем свой тату-салон мечтал открыть, а пока… Пока на знакомых тренировался. Нелли на пояснице дракона наколол, Иде на щиколотке – маленькую драконью морду, а меня вот на руке уговорил тату сделать!

– Как?! Иде Григорьевне тоже?! – поразилась Лидия. – И тоже дракона?!

– А что? – Ксюня в сердцах отбросила тряпку. – Она очень следила за всякими веяниями. Стало модным тату, почему б не сделать на халяву? У Стасика аппаратик такой специальный был – щёлк, щёлк, и готов дракоша!

– Чёрт, и у всех драконы? – поморщился Славка. – У Нелли, у Иды Григорьевны, у тебя, ещё у кого?

– Не знаю. Ей-богу, не знаю. Дайте пол домыть, девоньки, а то я в этом сарае от некомфорта помру!

– А почему он накалывал только драконов?

– Не знаю! У него, вроде, шаблон только один был. А может, мода такая в том сезоне была, а может… – Ксюня вдруг бросилась к тряпке и быстро-быстро начала домывать пол.

Славка переглянулся с Лидией. Не верить Ксюне с её честными, наивными глазами невозможно…

– А с кем ты разговаривала прошлой ночью в своей комнате? – зловещим шёпотом спросил Славка. – У кого интересовалась про погоду, про гроб, и кто убил Алину?! С кем болтала?!

Ксюня вдруг плюхнулась на пол и уставилась на Славку испуганными глазами.

– С кем?! – повторил он.

– С Пашкой Горазоном, – шепнула она.

– С кем?! – в один голос заорали Орлик и Лидия.

– Считайте меня сумасшедшей, сдавайте в клинику для душевнобольных, но ко мне прилетал Пашка Горазон. Он и к вам прилетит! Он… расследует своё убийство. Душа-то его мается! За что и кем погублена не знает. Вот Пашка и мыкается, бедный, между тем светом и этим, в лучший мир отойти не может! – Ксюня зарыдала, закрыв лицо руками. – Дожила-а! За идиотку все меня принимают!

– Ксюня, мы тебе верим, – тихо сказала Лидия. – И не считаем тебя сумасшедшей.

– Почему? – перестав рыдать, удивилась Ксюня. – Разве я не несу бред?

– Несёшь, но мы в него верим. Павел Иванович не сказал, где гроб?

– Нет. Он же не экстрасенс! Он всего-навсего призрак. – Ксюня вытерла слёзы.

– Значит, кто убил Алину, он тоже не знает? – догадался Славка.

– Нет!

– Ну, а погоду, погоду-то он предсказывает?! – оживилась Лидия.

– Да так себе… Общими фразами – землетрясений не будет, цунами не предвидится. По телевизору и то точнее говорят.

– Тоже мне призрак! – фыркнула Лидия. – В синоптики и то не годится!

– Ксюня, скажи, ты знаешь высокую блондинку с голубыми глазами? – Славка решил довести этот допрос до конца, выяснить всё, что ему нужно.

– Знаю! Тебя!

– Далась тебе эта блондинка! – захохотала Лидия. – Кто она?

– Боюсь, что ещё один призрак, – пробормотал Славка. – А джип в подземном гараже точно принадлежит Иде Григорьевне?

– Всё, что находится в этом доме, принадлежало Иде Григорьевне. Даже я, – вздохнула служанка и деловито домыла пол. – А теперь вон, террор завёлся, – плюнула она в сторону хозяйского дома. – Одно большое «Г»!

– Тогда последний вопрос, – не унимался Славка. – Ты знаешь, что это за помещение – сырое, с холодными трубами и без дверей?

– Так это адронный коллайдер! – обрадовалась Ксюня. – От него все беды случаются и даже конец света наступит!

– Не подходит. Это в Швейцарии, – резюмировал Славка.

– А тебе где трубы нужны?

– На территории дома.

– Тогда не знаю. Хотя… может, и тут где коллайдер есть? Сами подумайте: гробы пропадают, призраки летают, меня с работы выгоняют – чем не конец света?! – Переваливаясь, словно утица, Ксюня унесла ведро в туалет, вернулась в комнату с сухой холщовой тряпкой и принялась вытирать пыль. – Нет, ну определённо черти на чердаке пляшут! – проворчала она.

Славка уже и сам слышал, что над головой кто-то ходит.

– О господи, господи, – причитала Ксюня, замыкая процессию, карабкающуюся на чердак по гнилой, рассыпающейся лестнице. – Господи, лучше бы я на вокзал бомжевать пошла! Разве это чердак? Разве это лестница? Разве это…

– Не подходи, убью! – завизжал кто-то на чердаке, и сверху посыпался ворох опилок.

– Разве это опилки?! – закончила мысль упрямая Ксюня.

– Не подходи! – Женский голос сорвался от напряжения, и новая порция деревянной трухи обрушилась на Славку и Лидию, забивая им глаза и нос.

– Бежим! – крикнула Лидия, но не тронулась с места, зависнув на лестнице между Ксюней и Орликом.

– Убью! – взвизгнул голос, и гнилые опилки снова посыпалась из чердачного люка в неимоверном количестве.

– А ну-ка, пропустите меня! – скомандовала Ксюня, и, отпихнув Славку и Лидию, резво забралась на чердак.

Над головой послышались отчаянные звуки борьбы, и назидательный голос служанки произнёс:

– Да кого ты убьёшь опилками, дурында?! Не уверена, не угрожай! Заходите! – В люке появилось её розовое лицо.

Отплёвываясь от опилок, Славка помог Лидии залезть на чердак.

Ксюня сидела верхом на какой-то женщине, заломив ей за спину руки.

– Рада! – узнала женщину Лидия. – Это же Рада Родимцева!!

– Она, болезная, – вздохнула Ксюня. – Убивать нас собралась, а сама еле на ногах от слабости стоит! Вставай, горе луковое! – Она подала Раде руку, но та даже не пошевелилась. – Ишь, где спряталась! А главное, от чего?! Коллайдер сломался, конец света откладывается!

Славка вдруг начал чихать от пыли. Слёзы полились из глаз. Приступ случился такой, что Орлик слова не мог сказать.

Лидия схватила Раду подмышки и рывком усадила на пол.

– Рада, расскажете, что с вами случилось, – ласково попросила она. – Кто вам принёс водку? Кто ударил по голове? Кто притащил сюда?!

Рада встала на четвереньки, отползла в угол и закрыла голову руками.

– Помогите, – простонала она. – Помогите!!

Славка маялся аллергией на чердачную пыль, он слова не мог сказать, только кашлял, чихал и рыдал.

– Э, да она невменяемая, – покачала головой Ксюня, глядя на трясущуюся Родимцеву. – Надо её в кроватку укладывать и терапию проводить.

– Только не коньяком! – выкрикнул Орлик, обиваясь аллергическими слезами.

– А чем? – удивилась Ксюня.

– Покоем, лаской, горячим чаем и сном, – перечислила Лидия.

– Помогите! – опять взвыла Рада.

Пришлось улюлюкая и напевая, тащить Раду вниз, укладывать на кровать, брызгать в лицо водой и… всё-таки поить коньяком, потому что других лекарств не было.

– Убью, – шептала Родимцева. – Всех убью и никому не дамся!!

– Вот и ладненько, – искренне обрадовалась Ксюня. – Будет мне чем тут заняться! Идите, идите отседова! – вытолкала она за дверь сначала Орлика, потом Лидию. – Не видите, человеку покой нужен? Идите, я её и вылечу, и допрошу, и уму-разуму научу!

– У тебя опилки в ушах, – засмеялась Лидия, когда они вышли на улицу.

– А ты похожа на конфету, обваленную в вафельной крошке, – весело огрызнулся Славка. На воздухе приступ аллергии слегка поутих.

– Ты и правда так думаешь? – близко-близко подошла к нему Лидия.

– Как? – испуганно отступил Славка, вспомнив совет, данный Лидии доктором Фрадкиным.

– Ну… что я конфета в вафельной крошке и тебе хочется меня съесть?

– Я такого не говорила! – отпрыгнул Славка на безопасное расстояние.

Вот прицепилась со своей лесбийской любовью! Если бы он был в штанах, а не в юбке, уж он не упустил бы момента! Но маяться дурью в лифчике и с накрашенными ресницами – нет! – это не для него. Это выше его сил и мужского достоинства!

– Феликс! – припомнил он спасительный предлог. – Он помрёт в засаде без микроэлементов, жиров, белков и углеводки!

– Точно! – ударила себя по лбу Лидия, и у неё с головы посыпались опилки. – Феликс уже сутки без еды и воды! В его возрасте это грозит гипертоническим кризом, диабетической комой и оторвавшимся тромбом!

– Кошмар! – ужаснулся Славка и побежал к дому, хотя понятия не имел, где в отсутствии Ксюни брать продукты.

На лужайке опять бегали братья Архангельские. Павлины шипели, ощущая себя ущемлёнными. По дорожке размеренно прохаживалась Мила Брагина, словно знание французского языка давало ей право не волноваться и безмятежно проводить время в доме, где всё идёт кувырком.

Всё идёт кувырком…

Словно в подтверждение этого на крыльце стояла Полина, и, беззвучно открывая рот, пыталась что-то сказать. Она отчаянно помогала себе руками, но из её тщательно накрашенных губ не вырывалось ни слова.

– Что-то случилось? – предвкушая новое несчастье, спросил Славка, но Полина обратила на него внимание не больше, чем на чирикающего воробья.

– Что произошло?! – решила помочь Славке Лидия.

Так и не обретя дар речи, Полина потрясла перед собой розовым галстуком.

– Розовые галстуки по-прежнему в моде, – успокоила её Лидия.

– В моде?! – вдруг заорала Полина. – О какой моде ты говоришь, идиотка?!!

– О мужской моде я говорю, идиотка, – растерялась Лидия.

– При чём здесь, идиотка, мужская мода?! – затопала ногами Полина, и её нежные бледные щёки пошли красными пятнами.

– При том, мадам, что вы трясёте мужским галстуком, а не женскими прелестями! – вступился за Лидию Славка.

– Да?! – Полина уставилась на галстук с таким ужасом, словно держала летучую мышь. Она стремительно произвела какие-то телодвижения, в результате которых галстук был отброшен в траву, а в руке у Полины оказалась записка.

– Что это? – спросила Лидия.

– Идиотка, – заело Полину, и слёзы злого отчаяния потекли по её щекам.

Славка молча забрал у Полины клочок бумаги и прочитал вслух:

– «Дорогая! Я так больше жить не могу. Кругом ложь и притворство. Я ухожу, чтобы начать новую жизнь. Пока поживу в ординаторской. Прощай! Не твой ГГГ».

– Он бросил меня? – спросила Полина.

– Думаю, да, – кивнул Славка.

– Одну?! Без денег?! С грудным ребёнком?!!

– С двумя грудными детьми, если вы имеете в виду Криса и Нелли, – вежливо уточнил Орлик.

– Скотина, – прошептала Полина. – Где он там «поживёт»?!

– В ор-ди-на-тор-ской, – по слогам прочитал Славка сложное слово.

– Но в ординаторской живёт операционная сестра Козина! – взвизгнула Полина. – Она от мужа ушла!

– Ничем не могу помочь, – развёл руками Славка. – В ординаторской всегда кто-то живёт!

– Я покончу с собой, – с ледяным спокойствием заявила Полина, развернулась, и, держа спину прямо, ушла в дом.

– Её нельзя оставлять одну! – шепнула Лидия Славке и ринулась за Полиной. – Постойте, постойте! Я знаю пару изящных способов самоубийств, при которых совсем не страдает внешность!

– Изящных?.. – заинтересовалась Полина.

– Да, да! Берёте бутылку ликёра, одеваете вечернее платье, зажигаете ароматические свечи, включаете музыку и звоните парням из эскорта…

Разговор затих в недрах огромного холла, а Орлик вдруг почувствовал, что дико устал. Он побрёл в свою комнату в надежде уединиться, собраться с мыслями и решить, что делать дальше.

Как мог Гошин, устроив из дома тюрьму для гостей, так малодушно сбежать в ординаторскую?

Уж если на то пошло, то главным источником лжи и притворства был он сам, – начиная от тайной связи с сестрой Полины и заканчивая своей деятельностью пластического хирурга, помогавшего людям обмануть природу и время.

И зачем он уволил Ксюню, если собрался уйти из дома?! Чтобы показать свою власть? Продемонстрировать, кто в доме хозяин после смерти старухи?

С этими мыслями Славка брёл в свою комнату, и в голове у него, словно черти дрова пилили. Болела она, что ли?!

Орлик понятия не имел, как болит голова и чем её лечить.

Обращаться к Фрадкину категорически не хотелось. Что он понимает в его голове? Вот Марья Вольфрамовна понимала. Она говорила: если что-то болит, нужно выпить тёплого чаю с лимоном и подумать о хорошем. О мире во всём мире, например. Или чтобы в Африке никогда не случалось засухи, а в Якутии наводнений…

Чай можно было раздобыть только на кухне, поэтому Славка резко изменил маршрут.

Возле барной стойки крутился Крис. Он что-то наливал в высокий бокал, что-то насыпал, взбалтывал и украшал мятой. В довершение всего он вдруг поджёг эту адскую смесь.

Синее пламя вспыхнуло и погасло, оставив в воздухе запах корицы и маленького пожарища.

– Кого травить собрался? – рявкнул Славка мужским голосом.

Крис не вызывал у него ни благоговения, ни уважения.

Знаменитый ви-джей подпрыгнул, разлил любовно наведённую смесь и бросился наутёк от Славки через вторую сквозную дверь. От Орлика никто так резво не убегал, поэтому у него сработал рефлекс преследования. Он погнался за Крисом по бескрайним просторам дома с азартом бродячей собаки, преследующей породистого кота.

«Может, и правда, кого травануть собрался? – мелькнула шальная мысль. – Иначе с чего бы бросился удирать?»

Крис стремительно мчался, ловко маневрируя на поворотах. Славка почувствовал, что ещё чуть-чуть, и он потеряет его из вида.

Крис нырнул за какую-то дверь, но Орлик вовремя заметил вторую, выходящую из этого помещения, и перекрыл её, воткнув в бронзовую ручку ножку стула.

– Попался! – потирая руки, Славка зашёл через другую дверь.

Комната оказалась огромной бильярдной с тремя зелёными столами и большим баром с напитками. Крис, поняв, что попал в ловушку, прыгнул в центр стола и схватил кий на манер шпаги.

– Не подходи, – предупредил он Славку.

Единственным кружком, который Славка совсем недолго посещал в детстве, была секция фехтования. Киев вокруг было навалом, Орлик схватил один, заскочил на стол и двумя движениями уложил Криса на лопатки, пригвоздив к столу мелованным остриём.

– Чего бегаем? – ласково поинтересовался он у ви-джея.

– Так это… от следователей все бегают, – тяжело дыша, сказал Крис. – Даже звёзды!

– Виноватые звёзды бегают, – уточнил Славка. – В чём ты провинился, звездень?!

– А то тебе подружка не рассказала!

– Рассказала, но я забыла.

– Как непрофессионально! – Крис оттолкнул Славкину руку с кием и сел на стол. – Да, это я фотографировал на том дне рождении пьяного Горазона! Я!

– Зачем?

– Что значит – зачем?!

– Не прикидывайся придурком! Зачем ты крысятничал в доме собственной бабки?

– А то ты сама не догоняешь?

Чтобы он не отвечал больше вопросом на вопрос, Славка дал ему легонько под дых. Крис согнулся, закашлялся, но с дурной привычкой немедленно покончил.

– Мне нужны были деньги, – сдавленным голосом объяснил он. – И я согласился сделать для одного известного журнала снимки со дня рождения Иды Григорьевны Гошиной. Конечно, я не предполагал, что они получатся такими скандальными. А когда снял драку Горазона с Башкой, раздетых гостей в бассейне из которых все – знаменитости, да ещё бабку в боди, а потом… А потом неудавшийся трюк актёра, – я понял, что у меня в руках бомба и потребовал от редактора миллион долларов. Он согласился! Он согласился, но…

– Но в последний момент ты испугался продавать фотографии, – догадался Славка. – Испугался, что тебя вычислит Ида Григорьевна, или даже следствие. Испугался допросов, вызовов в милицию и прокуратуру. Ведь всё было шито-крыто: смерть Горазона признана несчастным случаем. А наличие фотографий, проданных СМИ за бешеные деньги наводило на мысль о подстроенности «несчастного случая»!

– Да, я испугался! Миллион долларов – очень большие деньги, и меня могли заподозрить в том, что это я спустил воду в бассейне, чтобы сделать сенсационный снимок!

– А ты не спускал?!

– Нет!!! Клянусь, я даже не знаю, где и как это делается!!

Славка вздохнул и сел рядом с Крисом. Отчего-то он поверил ему.

– И на хрена тебе столько денег? – вздохнул Орлик. – Ты вроде и так неслабо зарабатываешь.

– У денег есть одна особенность, – глядя в пол, сказал Крис. – Чем их больше, тем больше не хватает.

– Эх, тебя бы в забой, уголь стране добывать!

– А меня возьмут? – покраснел Крис.

– Вряд ли, – критически оглядел его Славка.

– А не посадят?

– Кому ты нужен, мотылёк!

– Неужели я действительно такое никчёмное, бесполезное существо?! – Крис уставился на Славку прозрачно-голубыми глазами, в которых читалось отчаяние.

– Ну почему же, полезное, – сжалился Славка. – От тебя народ фанатеет. Скажи, почему ты до сих пор не удалил из компьютера снимки? Всё ещё надеешься получить за них деньги?

– Нет! – Крис спрыгнул со стола и схватился за голову. – Нет, нет и нет! Я раз и навсегда понял, что не смогу продать чужую смерть ни за доллары, ни за рубли!! Я просто подумал… А вдруг эти фотографии помогут понять, что на самом деле произошло на том дне рождении?!! Только поэтому я сохранил их, но не знал, как и кому рассказать об этих уликах. Когда Лидия зашла в мою комнату, я специально дал ей возможность порыться в компьютере. В это время я был в ванной комнате и всё видел.

– Ты гений, – прошептал Славка. – Скотина, конечно, но гениальная! На фотках действительно может быть что-то такое, что прольёт свет на смерть Горазона! – Орлик вскочил и побежал к двери. – Быстрее! Где твой ноутбук?!

– А меня не посадят?! – на бегу крикнул Крис.

– На твоём месте я бы этого не боялся! – захохотал Славка. – Представляешь, какой пиар?! Девчонки кипятком будут писаться, когда узнают, что их кумир загремел за решётку!

– А ты?!

– Что я?! – не понял Орлик.

– Ты будешь писаться кипятком?! – со значением спросил его Крис, открывая дверь своей комнаты.

Пора завязывать с долгим утренним макияжем, эпиляцией и ватными шариками в бюстгалтере, тоскливо подумал Славка. Ничего остроумного ответить Крису он не успел.

– Не понял, – сказал Крис, растерянно оглядывая свою комнату.

Ноутбука на столе не было.

– Не понял! – закричал он и пальцем провёл по тому месту, где недавно стоял компьютер.

Славка захохотал, и хохот немедленно превратился в нервный припадок. От смеха Орлика трясло и корёжило, словно он держался за оголённый провод. Нужно помечтать о мире во всём мире, и всё непременно пройдёт, подумалось Славке. Но подумать о глобальном счастье он не успел. Крис плеснул ему в лицо водой из графина.

– Если ты думаешь, что это мои фокусы…

– Ничего я не думаю, – отмахнулся Славка. – Ноутбук украли, это ежу понятно. Когда ты видел его в последний раз?

– Утром… Да, утром, когда встал и пошёл умываться. Потом меня в комнате не было, я завтракал, гулял, снова завтракал, а после убегал от тебя…

– У кого есть ключи от твоей комнаты?

– У Ксюни. Больше ни у кого!

– Ксюню уволил Георгий Георгиевич.

– Значит, ключи от всех помещений находятся у неё в комнате, на специальной доске. – Крис побледнел и закрыл глаза. – А это означает…

– Что теперь доступ к ключам есть у каждого, кто находится в доме! – весело закончил за него Славка.

– Кто-то хочет меня подставить, – прошептал Крис. – Посадить!

– Кто-то хочет спаси свою шкуру, – успокоил его Славка, похлопав по плечу. – Раз компьютер украли, значит, там действительно есть подсказка!

– А, может, это не убийца украл? Может, кто-то очень хочет заработать бабкино наследство?!

– Может быть, – кивнул Славка. Эта простая мысль так ему не понравилась, что во рту стало горько. – Скажи, где фотокамера, которой ты делал снимки?

– Я перегрузил фотографии в компьютер, камеру почистил и подарил Нелли. Я не мог ей больше пользоваться! Она напоминала мне о… – Крис упал в кресло и закрыл руками лицо.

– Значит, фотографии есть только в ноутбуке, – упавшим голосом сказал Славка.

– Только в ноутбуке, – эхом повторил Крис.

– И какая-то скотина получит старухины отели только потому, что догадалась спереть твой компьютер?!!

– Только поэтому…

– Ты кого-нибудь подозреваешь?

– Только Лидию. Она одна знала, что в моём ноуте есть эти фотографии! – Крис отнял от лица руки и вопросительно посмотрел на Славку.

Орлик показал Крису кулак.

– Лидку не тронь. Она со мной всё время была.

– Точно? Ты… уверена?

– Кажется, мобильник трещит, – буркнул Славка вместо ответа.

Мобильный действительно вибрировал у Криса в кармане, причём, давно и очень настойчиво.

– Слушаю, – ответил Крис таким голосом, будто был уверен, что ему звонят из прокуратуры.

Минуты две он молчал, потом покраснел, выкрикнул «Что?» и уронил телефон, словно его ударило током.

Славка поднял трубку, но в динамике уже звучали короткие гудки.

– Поклонницы домогаются? – хмыкнул Орлик.

– Полина… – прошептал Крис. – Она сказала, что застрелит Лидию, если папа к ней не вернётся…

– Что?! – не понял Славка смысл сказанного. – Что ты сказал?!

– Моя мачеха взяла в заложницы Лидию! Она грозится её застрелить, если мой отец к ней не вернётся!!! – проорал Крис визгливым фальцетом, вырвал у Славки мобильник и с размаху швырнул его в плакат со своим изображением.

Суицидные намерения Полины носили волнообразный и нестабильный характер. Как только она захлопнула за собой дверь спальни, ей вдруг пришло в голову, что неплохо было бы позвонить журналистам, выйти в прозрачном пеньюаре на балкон, облить себя бензином, закурить и посмотреть, что из этого получится.

– Ну и чего вы этим добьётесь? – возмутилась Лидия. – Во-первых, здесь первый этаж, во-вторых, вы можете выкурить пачку сигарет, но так и не воспламениться, в-третьих – где вы возьмёте бензин? И, наконец, в-четвёртых, если всё пройдёт хорошо, и вы благополучно вспыхнете, то представляете ли вы, как выглядит сгоревшее тело?! Хотите, чтобы ваши обуглившиеся останки появились в жёлтых газетах?!

– Тогда я вскрою себе вены, – вскинула золотоволосую голову Полина и направилась в ванную. – Принеси мне нож, бритву… или чем там вены вскрывают, – обратилась она к Лидии, словно к прислуге.

Лидии надоело отшучиваться, и она молча протянула Полине медицинский скальпель, невесть как оказавшийся среди предметов косметики.

– Не хочу резать вены, – отпихнула скальпель Полина, и, присев на край ванны, сказала со слезами в голосе: – Хочу жить долго и счастливо.

– Вот это правильная жизненная установка, – обрадовалась Лидия, предвкушая возможность уйти из этой душной и насквозь пропитанной фальшью комнаты.

– Да что бы ты понимала в жизненных установках! – всхлипнула Полина и залилась слезами. – Тебя мужчины бросали?! Уходили, оставив записку «Прощай! Не твой ГГГ»?!

– Нет, – пожала плечами Лидия. – Таких ужасных записок мне никто не оставлял.

– Вот то-то же! – с новой силой зарыдала Полина, размазывая по лицу тушь, тени, тональный крем и пучки нарощенных ресниц. – Ты маленькая соплячка, и тебе невозможно понять, что значит «Не твой ГГГ»!

– Да, я маленькая соплячка, и мне невозможно понять… – Лидия уже миллион раз прокляла себя за решение спасти Полину. Пусть бы самоубивалась сколько угодно, всё равно у неё ничего не вышло бы.

– Застрелюсь! – вскочила Полина. – Да, застрелюсь прямо в сердце! – Она побежала в комнату, заметалась среди мебели, как подстреленная лисица, выхватила из стоявшей на комоде шкатулки маленький пистолет и приставила его к виску.

– Это не сердце, – поморщилась Лидия. – Вы хотите, чтобы вылетели мозги?

– Он изменял мне, – сказала Полина, держа пистолет у виска. – С медсёстрами, с клиентками, с проститутками, и даже с моей сестрой Алиной! – Её палец на курке дрогнул, она отвела дуло от головы и почесала им под подбородком.

– Вы знали?! – поразилась Лидия. – Знали, что дядя Гоша спит с вашей сестрой?!

– Знала?! – захохотала Полина и помахала пистолетом в воздухе. – Да я сама подстраивала им свидания, чтобы он только не шлялся на стороне! Я крутила этой парочкой как хотела – ссорила, мирила, сводила с другими любовниками и опять возвращала друг другу, поддерживая огонь страсти. Я делала это, чтобы Гоша оставался в семье, понимаешь? Вроде бы и гуляет, но при этом в семье!!

– Как это бессовестно с вашей стороны, – возмутилась Лидия.

– Всё было под контролем, пока эта дура Алина не забеременела, – не слыша её, продолжила свой рассказ Полина. – Она пришла ко мне месяц назад и заявила, что рассчитывает не только на половину акций наших клиник, но и на моего мужа.

– Как?! Вы знали?! – ахнула Лидия. – Знали, что Алина беременна и хочет заполучить для своего ребёнка не только отца, но и его деньги?!

– Только не надо делать из этого выводы, что это я ударила Алину поленом по голове и спихнула в пруд! – Полина сунула дуло в рот и закрыла глаза.

– Я так не думаю! – заверила её Лидия. – Никто так не думает! Постойте, если вы выстрелите себе в рот, вам разнесёт полчерепа, и на красивый посмертный снимок нельзя будет расчитывать!

– Кто сказал, что я выстрелю себе в рот?! – открыла глаза Полина и вдруг захохотала: – Да я лучше укокошу всех вокруг, чем нанесу вред собственной внешности! Знаешь, что я думаю?!

– Что?

– Ты тоже спала с моим мужем!

– Бред!

– Спала, спала, я это вижу по твоим блудливым глазам, по твоему гладкому лбу, в котором наверняка литр ботокса, и по твоей груди, в которой напиханы силиконовые протезы! Скажи, он делал тебе операции, а ты за это спала с ним?!

– Чушь! – от возмущения Лидия стукнула кулаком по столу. – Вы сумасшедшая! Мне всего двадцать один год, у меня свой лоб, своя грудь, и я плевать хотела на вашего потасканного ГГГ!

– Тогда откуда ты знаешь, про беременность Алины? – Полина нацелила пистолет Лидии в лоб. Может, он был не заряжен, может, это вообще была пластмассовая игрушка, но у Лидии подкосились ноги и она села на убранную сиреневым шёлком кровать. Никогда смерть не смотрела ей в лицо так близко и выразительно.

– Я случайно подслушала разговор! Я, честно, никому ничего не сказала!.. Уберите оружие!!!

– Нет! Я буду держать тебя на мушке, пока мой ГГГ не вернётся!

– Вы так любите мужа? – в надежде на человеческие чувства в этом сумасшедшем, взбалмашном существе, спросила Лидия.

– Люблю?! – захохотала Полина. – Да, он мой кошелёк, моё положение в обществе, он – вся моя благополучная, безбедная жизнь! Он моё – всё!! Идите, захомутайте известного, богатого человека, когда у вас за душой ни денег, ни образования, ни воспитания! Знаете, сколько на него было охотниц?!

– Не знаю! – закричала Лидия. – И знать не хочу! Уберите оружие и отпустите меня! Можете облиться бензином, вскрыть вены и пусть себе пулю в лоб, а меня отпустите!!!

– Не могу, – улыбнулась Полина. – Ты слишком много разнюхала, маленькая соплячка. – Она взяла телефон, валявшийся в кресле, и одной кнопкой сделала вызов. – Крис, – сладким голосом пропела Полина, – Крис, детка, передай всем, кому можешь, что если мой ГГГ не вернётся, я застрелю малолетку Лидию, которую опекала старуха. Ха-ха! Вот скандалище-то будет! Ха-ха-ха!!!

Что-то Пашке было паршиво.

Мучили фантомные боли в сердце, желудке и мочевом пузыре.

А ведь при жизни он на здоровье не жаловался!

Полночь должна была наступить вот-вот, а настроения заниматься земными делами не было. «Не в образе» – так, кажется, называлось это у актёришек средней руки.

Вспомнив о своём прижизненном статусе гениального актёра, Пашка приободрился, встряхнулся и заставил свои внутренние органы отмереть.

Полночь должна вот-вот наступить.

Волшебное время!

Любимая роль. И сам себе ражиссёр.

Горазон шарахнулся на кухню, но, не найдя там ничего, чем можно обозначить своё присутствие, решил заняться делами без шумовых эффектов.

Предстояло поболтать с Федей Башкой. По-дружески, без наездов, – просто поболтать по душам, – глядишь, вместе вспомнят какую-нибудь подробность, бросающую свет на уровень воды в бассейне в тот роковой вечер…

Федька находился в странной комнате, расположенной буквой «г». Наверное, архитекторы не знали, как скрыть излишки территории, вот и изобрели такой аппендикс. Несмотря на поздний час, Башка сидел по-турецки перед низким столиком и сам с собой играл в шахматы. Дурнее занятия для лесного жителя трудно было представить, но вид у Федьки был умный, верхняя губа азартно дрожала, а левой рукой он то и дело по-обезьяньи чесал затылок. Освещал весь этот пейзаж тусклый ночник.

Горазон хотел с размаху плюхнуться прямо в центр шахматной доски (ведь быстрота и натиск в дружеской беседе – главный залог успеха!), но в последний момент передумал. Очень уж красивую комбинацию разыгрывал Федька.

Ночник Пашка гасить не стал, он совсем не мешал и придавал своим светом ещё больше мистичности его появлению.

– Привет, Башка! – крикнул Горазон и немедленно спрятался за угол, образуемый буквой «г».

– Здорово, коли не шутишь, – не отрывая глаз от шахмат, пробормотал Федька. – А кто это?! – вдруг опомнился он и огляделся слегка полоумным взглядом.

– Я! – высунулся из-за угла Пашка и тут же спрятался.

Башка потёр виски и смахнул фигуры на пол, сказав «Доигрался!» таким тоном, каким говорят «Допился!».

– Федька! – рявкнул из-за укрытия Горазон.

– Ась?! – без признаков страха бодро отозвался Башка.

– Кто я?! – высунулся из-за угла Горазон.

– А кто ты?! – отчего-то посмотрел на потолок Федька.

– Пашка я, Горазон! Для тебя – Павел Иванович!

Фёдор встал, прошёлся по короткой стороне буквы «г» и отчего-то начал делать зарядку – взмахи руками и приседания.

Горазон разозлился.

Конечно, он понимал, что его появление заставляет вести себя людей неадекватно, но не зарядку же делать в пол-первого ночи!

– Пашка я! – повторил Пашка и поставил Башке подножку. – А для тебя – Павел Иванович!

Башка упал, посмотрел на Пашку и постучал себя по лбу.

– Думать надо, Павел Иванович, когда являешься!

– О чём?

– О любви, б…ть, – огрызнулся Башка, вставая с пола.

– Чудак-человек, – захохотал Горазон. – Страшно тебе – ори, чего ты придумываешь способы, как казаться невозмутимым?!

– А-а-а-а! – заорал Башка так, что на Горазона посыпалась пыль с полок, а мочевой пузырь напомнил о своём земном предназначении.

– Думать надо! – постучал себя по лбу Пашка.

– О чём? – вежливо осведомился Фёдор.

– О любви, соответственно, – ответил Горазон, чувствуя, что теряет контроль над ситуацией.

– Вот чего я меньше всего хотел бы, Павел Иванович, так это думать о любви в твоём голом присутствии. – Фёдор сел по-турецки перед столиком и глубоко задумался, глядя на пустую шахматную доску.

– У нас, у призраков, одеваться не принято, – сказал Пашка, садясь напротив Башки тоже по-турецки.

– А что у вас принято?

– Шалить. Пугать. Искать своего убийцу.

– Как бы я хотел, чтобы ты шалил, искал и пугал без меня, Павел Иванович!

– Не получится, Фёдор. Ох, не получится! А знаешь, почему? – Пашка взмыл под потолок и два раза облетел вокруг люстры, словно спутник вокруг планеты.

– Почему? – поднял вверх глаза Фёдор.

– Потому что, когда я погиб, ты, Башка, раздвоился! – Пашка плюхнулся на прежнее место и прикрыл стыдное место шахматной доской.

– В смысле – раздвоился? – не понял Башка.

– С одной стороны ты всё время был со мной, а с другой – Ксюня видела, как ты на кухне доставал из её передника ключ от подсобки, где спускают воду в бассейне.

– Ты ей веришь?!

– Верю, Федя, верю. Призракам всегда говорят только правду.

– А я-то думал… – Башка вдруг схватился за голову и начал раскачиваться из стороны в сторону. Что это означало, Горазон понятия не имел, хоть и намекал всем на свои телепатические сверхвозможности. – А я-то думал… – увеличил амплитуду раскачивания Башка.

– О любви? – неудачно пошутил Пашка.

– Я думал, что в спиртное подсыпали галлюциногенов! – выпалил Башка. – Или грибы в салате были несвежие…

– Почему ты так думал? – оживился Пашка.

– Потому что я дважды видел себя со стороны! И в драку с тобой я полез, потому что у меня нервы сдали!

Пашка вскочил. Шахматная доска с грохотом упала на пол.

– А ну-ка, расскажи про это, Башка! Почему у тебя сдали нервы?

– Сначала я пошёл в туалет. Смотрю, а на танцплощадке, возле фонтана я танцую с какой-то дамочкой. Лицо, фигура – мои!

– И ты не подошёл к себе?! Не хлопнул по плечу и не сказал: «Привет, дружище!»?

– Нет… Я думал у меня с головой нелады, говорю же, грибов много съел. Я в сортире умылся, зубы почистил, выхожу на улицу и вижу – я в фонтан писаю!

– И ты опять не похлопал себя по плечу? Не спросил, почему в фонтан писаешь?!

– Я… я пошёл было к себе, но тут ты засмеялся над Идой Григорьевной. Пришлось дать тебе в морду. А дальше ты всё знаешь, Павел Иванович. Больше я себя никогда не видел, тьфу, тьфу, тьфу. Вот только ты докопался. Видать, придётся всё же голову лечить!

– Полечи, Федя, – кивнул Горазон. – Голова – самый важный орган в человеческом организме.

– Ты издеваешься?!

– Я собираю сведения. Из твоего рассказа следует – или ты душевнобольной, или…

– Или? – с надеждой посмотрел на него Башка.

– Или кто-то сыграл с тобой злую шутку. Я больше склоняюсь ко второму пункту.

– Спасибо за второй пункт, – невесело поблагодарил Башка. – Скажи, разве когда умрёшь, не всё равно, по чьей вине ты погиб?

– Не всё равно. – Пашка взмыл вверх и сделал над головой Фёдора пару витков – так, для многозначительности и усиления смысла сказанного. – Не всё равно, Фёдор! Понимаешь, смерть человека – это логическое продолжение его жизни. То, отчего и как человек умер, говорит о том, правильно и полезно ли он жил. Ты не поверишь, но по ту сторону бытия очень важно не только то, правильно ли ты жил, но и правильно ли ты умер. – Горазон так устал от длинной и почти философской речи, что не рассчитал и плюхнулся на пол с излишним шумом.

– А умирать страшно? – поднял на него воспалённые глаза Фёдор.

– Да нет, – беспечно махнул рукой Пашка. – Чик – и готово! Зелёная поляна и райские яблочки тебе обеспечены. Страшно умирать бессмысленно и глупо, страшно умирать, не доделав необходимые земные дела. Вот скажи, у тебя семья есть?

– Нет.

– А дом?

– Только изба съёмная.

– Ну, про сына и дерево я даже не спрашиваю. Вот и у меня не было ни сына, ни дома, ни дерева. Только слава, деньги, дешёвые женщины… И когда я помер, когда понял, что душа отлетела от тела, я вдруг осознал, что не оставил после себя ничего! Ни-че-го!

– Ну как же! Фильмы с твоим участием до сих пор смотрят! – горячо возразил Башка.

– Смеёшься? В фильмах с моим участием не течёт моя кровь, фильмам с моим участием я не могу завещать свои квартиры и деньги, передать свой опыт. Фильмы с моим участием – это просто поделки, большей частью бездушные и бездарные. Так что… займись личной жизнью и внутренним ростом, Федя, займись. Тогда не так страшно умирать.

– Займусь, – пообещал Фёдор. – Ей-богу, займусь, Павел Иванович! А если вдруг девка родится, такой смысл жизни сгодится?

– Сгодится, – махнул рукой Пашка. – Только девок надо минимум три.

– Минимум три, – словно заучивая, повторил Фёдор. – А домов?

– Лучше тоже три.

– Ага, значит, деревьев целую рощицу навтыкать? – догадался Башка.

– Навтыкай, Федька! Тебе это зачтётся после жизни! Вернее, после смерти.

– Ты открыл мне глаза.

– Твоё счастье, Федька.

– Можно, я пожму тебе руку?

– Не стоит. Будешь плохо спать.

– Тогда, может, партейку? – кивнул Фёдор на шахматы. – Ты белыми, я чё…

– Какие шахматы? Какие чёрные? Беги, Федька, детей зачинай, – захохотал Горазон. – Куй своё счастье!..

– Чем?

– Куем!

– Куем… – благоговейно повторил Фёдор, глядя как Пашка скрывается за поворотом архитектурной «г».

– Пока! – попрощался из-за угла Горазон.

– Прилетай ещё, – пригласил Фёдор. – Поговорим…

Беседа с Фёдором всколыхнула в Горазоне массу чувств и небывалое количество мыслей.

Если то, что говорит Башка – правда, и у Фёдора на том дне рождении завёлся двойник, который делал вовсе не то, что делал Башка, то разгадка тайны спущенной воды бродит совсем рядом!

Вот уж дело невиданное…

Неплохо было бы поговорить с Идой насчёт двойника, только где её искать?..

Пашка бесцельно пошатался по дому, заглядывая во все углы, – может, Гошина всё же найдётся живая и невредимая, голодная, злая, с разоблачительными речами, истеричным хохотом и трёхэтажными ругательствами?

Определённо Ида должна что-то знать про двойника, если взять за основу факт, что не она сама спустила воду в бассейне. Фантомная боль перебралась в голову, и это было худшее место, которое она могла выбрать. Пашка завис в холле, под потолком, пытаясь додумать мысль: куда могли спрятать Иду Григорьевну? Таких мест, как казалось Горазону, в доме существовало только два: подвал и подземный гараж. Похвалив себя за сообразительность, Горазон нырнул вниз, без труда преодолев все препятствия в виде балок, бетонных перекрытий, деревянных полов и лепнины на потолках.

В подвале было пустёхонько.

От злости Пашка вытряхнул бельё из мешков, словно среди него могла затеряться голодная, злая старуха.

В каком-то тёмном тамбуре он нашёл изрезанные картины.

В гараже…

В гараже царил мрак, и кто-то астматично дышал.

Едва Пашка влетел, на его несчастную, давно нематериальную голову обрушился страшной силы удар. Фантомная боль мигом прошла. Пашка увидел Феликса Григорьевича с монтировкой в руках, огнём в глазах и решительностью в душе.

– Опаньки! – удивился Пашка.

– Опаньки, – повторил Феликс, глядя то на Горазона, то на монтировку.

– А ты что здесь делаешь, Феля?

– А ты что здесь делаешь, Феля? – повторил Феликс.

– Ты одурел от счастья, или дразнишься, Феля?

– Ты одурел от счастья, или драз…

– Заткнись! – Пашка выхватил из рук старика монтировку.

– Заткнись!!! – проорал Феликс Григорьевич.

– А, так ты меня испугался! – догадался Пашка.

Феликс вдруг потряс головой, как бодливый баран, вытащил изо рта челюсть, достал правый глаз и отстегнул ухо.

– У-у! – взмыл под потолок Горазон, чувствуя, что от страха готов сигануть в другую галактику. – Ты кто, фраер разборный?! – спросил он с потолка.

– Глаз в Великую Отечественную потерял, ухо любовница отрезала, а зубы жизнь забрала, жрал много, – задрав голову, пояснил Феликс.

– Круто, – признал Пашка, не рискуя спуститься. – Круче триллера.

– Что ты, какой там триллер! Тебя можно потрогать?

– Все телесные контакты потом, Феля. Сначала ответь на пару вопросов.

– А ты кто?

– Арнольд Шварцнеггер! Ты что, меня не узнал?!

– Память, – постучал себя по лбу Феликс.

– Так отстегни её и выбрось! – разозлился Пашка, кивнув на склад запчастей на капоте машины. – Я – Павел Горазон! Великий актёр современности! Был, – на всякий случай добавил он.

– А я думаю, Горазон, что ли? – обрадовался старик. – Шварц-то, он покрупней будет.

Пашка очень обиделся на «покрупней», но промолчал. Он уселся на крышу джипа и побарабанил пальцами по металлу.

– Так ты, Пашка, помер, вроде… – пробормотал Феликс.

– Я призрак!

– А я фараон египетский! – захохотал старик и быстро вставил все свои запчасти на место.

Пашка совсем обиделся, забыл вопросы и расхотел их задавать. Мало того, что его не испугались, а напугали самого, так ещё и не узнали, намекнув на мелковатость по сравнению со Шварцнеггером.

– А я тут убийц Горазона мочу, – похвастался Феликс. – Вот, одного уже оприходовал, – указал он на тюк в углу.

Пашка подлетел к тюку и внимательно осмотрел его. Это оказался связанный Георгий Георгиевич. Во рту у Гошина торчал кляп, глаза были закрыты, а голова безвольно свисала набок.

– Жив? – кивнул Пашка на Гошина.

– Дышал, – неопределённо ответил Феликс и заговорщицки подмигнул Пашке. – Чем больше я таких цуциков наловлю, тем больше у меня шансов стать наследником Иды!

– Это ещё почему?

– Сестрица свои богатства завещала тому, кто поймает убийцу её любимчика Пашки.

– Понятно. Грубо работаешь!

– Зато эффективно. Сейчас тебя завалю, и мои шансы увеличатся вдвое. – Старик подпрыгнул и опять вмазал Пашке по голове. – Что-то ты какой-то… неубиваемый, – проворчал он.

– Призрак я, – устало пояснил Горазон, усаживаясь рядом с Гошиным. – Меня убили уже.

– Чем докажешь?

– Да ты на морду мою посмотри! Пашка я! Горазон!

– Вроде похож немножко. Темно тут, – пробормотал Феликс.

– Идиот, – пожаловался Горазон бездыханному Гошину. – Нет, ну как у такой милашки, как Ида, мог случится такой брат-идиот?!

– Зря ты меня обижаешь. Я убийцу ищу. Вяжу всех, кто сюда заходит. Геройская задача моя такая! Павлинов жареных хочешь? Я тут на подножном корму, что поймаю, то и ем.

– Призраки не едят.

– А что они делают?

– Мучаются. Скитаются. Много думают. Иногда балуются, но в основном ищут своих убийц, чтобы наказать.

– Пашка, ты, что ли?!! – заорал Феликс. – Ты, дорогой?!! Воскрес?!!

– Ну, если можно так выразиться…

– А зачем сюда припёрся? – перешёл Феликс на шёпот. – Зачем в гараже материализовался?

Объяснять старику свою идею найти в гараже Иду Григорьевну было муторно, долго и бесполезно. Свидетель из Феликса тоже был никакой, он и пальцы на руке вряд ли пересчитал бы, не то что заметил на дне рождении две Башки… двух Бошек. Короче, раздвоение Фёдора.

– Пошёл я, – грустно сказал Горазон.

– Не посидели, не поговорили, – расстроился Феликс. – Когда ещё свидимся?

В конце концов, чем чёрт не шутит, подумал Пашка.

– Что ты делал, когда меня убили?

– Поросёнка с хреном в гардеробной ел. Поросёнок был крошечный, хрену мало, а народу много, вот я и…

– То есть всю сцену моего убийства ты прожрал?

– Прожрал, – с сожалением кивнул Феликс. – А хотел бы сидеть в первых рядах! Уж я бы заметил, как этот, – он ткнул пальцем в Гошина, – спустил воду в бассейне!

– Да забудь ты про него, – отмахнулся Паша. – Гоша Гошин ни на что не способен, кроме как на круговые подтяжки. Значит, ничего подозрительного ты тогда не заметил…

– Хрену мало было, а так – ничего.

– А двух Бошек… две Башки… Тьфу ты! Может, ты двух Фёдоров заприметил? Один в фонтан ссал, а другой в это время в сортире зубы чистил. Не видел?!

– Ой… Как это? – Феликс мелко перекрестился. – Как это один ссал, другой зубы чистил?!

– Значит, не заприметил, – грустно вздохнул Горазон. – Толку от тебя…

– Хрену мало было, – виновато потупился Феликс. – А народу много. Разве ж всё заприметишь?! Я, как ни шкерился, меня в гардеробной всё равно застукали!

– Кто?! – оживился Паша.

– А очкастая эта! Репетиторша! Забыл, как её зовут.

– И что она? Какого чёрта ей в Идиной гардеробной понадобилось?

– А вот и я ей сказал: какого чёрта тебе, пупырышка, тут надо?! А она: вот уж не знала, что в гардеробных теперь едят! А я: поросят на всех не напасёшься, а уж хрену тем более! А она – цап парик с полки! Оревуар, говорит, подавитесь вы своим хреном!

– Какой парик?

– Ну, не знаю. Рыжий какой-то. У Иды их там миллион.

– Так, – подскочил Пашка и в волнении заходил по гаражу, забыв, что может летать. – Парик… Рыжий. Сунулась потихонечку в гардеробную, а там ты с хреном! Зачем?!

– Так это… мало его было… – испугался Феликс Пашкиного напора. – А народу-то до хренища, много то есть…

– Да пошёл ты со своим хреном! Зачем ей парик нужен был?!!

– Н-не знаю. Бабы они любят ымидж менять. – На Феликса напала трясучка – вставные челюсти клацали, руки тряслись, шапчонка на голове от тремора съехала на нос.

– Не-ет, тут не ымидж, тут что-то другое. Кто такая эта репетиторша? – заорал Пашка.

– Женщина. Баба. Корова коровой, глазу зацепиться не за что.

– Что она в доме делает?

– Французский язык репетирует. Репетировала… Адью, парле ву франсе, уи, уи, уи! – в порыве угодить Горазону Феликс вдруг принялся отвешивать мушкетёрские поклоны, сорвав с головы шапку.

– Уи, уи, уи, – передразнил его Пашка. – Зачем Иде французский понадобился на второй сотне лет?

– Ты меня спрашиваешь? – Феликс прервал свой танец и замер в поклоне, прижав шапку к груди. – Скажи спасибо, что она синхронному плаванью не захотела учиться.

– Кто рекомендовал эту… репетиторшу?

– Не я!

– Кто?!

– Может, ты?!

– Остряк ты, Феля. Две Башки и репетиторша в краденом парике. Отлично! Интересно, от призрака в милиции примут заявление?

– А ты попробуй!

– Пошёл ты… – разозлился Пашка.

– На хрен? – заискивающе заглянул ему Феликс в глаза.

– Да хоть бы и туда.

Пашка взмыл и приготовился раствориться, тем более, что подкрадывался рассвет.

– А с этим что делать? – указал Феликс на связанного Гошина.

– Накорми и отпусти.

– Зачем кормить-то? – возмутился старик.

– Добрее будет.

– Эй, павлинов жареных будешь? – пнул ногой Феликс Георгия Георгиевича.

Пашка захохотал и улетел.

Ему было над чем подумать.

– Мадам, почему бы вам не повеситься? Это малозатратно, эффективно и очень зрелищно. Представляете, вы висите такая стройная, грациозная, соблазнительная донельзя, язык набоку, глаза выпучены, лицо синее-синее…

– Сейчас пристрелю, – пообещала Полина, подняв пистолет и прицелившись Лидии в лоб. Полина полулежала на кровати, а Лидия сидела в кресле напротив неё.

Жизнь заканчивалась бесславно, бессмысленно, а главное – крайне преждевременно. Никогда не отметить ей столетнего юбилея, не выйти замуж за принца, никогда, никогда, никогда…

– А ещё можно принять снотворное, – продолжила Лидия дразнить Полину. – Заснёте себе тихонечко, дыхание остановится, конечности сведёт судорогой, морду слегка перекосит, может быть вырвет, а, может, и нет…

– Пах! – изобразила Полина выстрел.

Лидия зажмурилась и вжалась в кресло. Не то, чтобы она мечтала поскорей получить пулю в лоб, нет, просто нужно было что-то делать, а сделать она ничего не могла.

Бессилие казалось страшнее пули.

– Дура, – сказала Лидия. – Чего ты добиваешься?

– Счастья. Большого личного счастья.

Они сидели уже давно – весь день, весь вечер, всю ночь и вот уже утро, – а дядя Гоша и не думал спасать Лидию. За всё это время только Женька крикнула басом из-за двери: «Я спасу тебя, Лидка!» И всё.

– А ещё можно сделать харакири, – предложила Лидия. – Чик, и кишки навыворот. Можно с крыши спрыгнуть, это сейчас модно, главное – за бельевые верёвки не хвататься, когда летишь.

– Замолчи! – заорала Полина. – Неужели ты не боишься, что я продырявлю тебе башку?!

– Боюсь. Но чему быть, того не миновать, – вздохнула Лидия. – И вообще, почему вы решили, что если дядя Гоша узнает, что я у вас в заложниках, то он немедленно прибежит домой? Разве ему на меня не плевать?! Он и знать-то меня не знает!

– У него репутация, если тебе известно, что это такое. Как только общественности станет известно, что по вине известного пластического хирурга погибла молодая красивая девушка, его карьере придёт конец. Конец! – Полина захохотала и с опасной небрежностью потрясла пистолетом в воздухе.

– Общественность… – тихо повторила Лидия. – Какое скучное, безликое слово. На вашем месте я бы не стала делать ставку на эту общественность. Дядю Гошу эта общественность может не посчитать виноватым, если вы меня застрелите. Подумаешь, жена – дура! При чём здесь муж?! – С одной стороны это было весело – дразнить Полину, с другой – смертельно опасно.

Словно в подтверждение этого, Полина выстрелила в потолок. Сверху на Лидию посыпалась белая крошка. Она засмеялась.

– Если вы застрелите меня, мадам, у вас не будет заложницы!

В дверь осторожно постучали.

– Простите, ещё есть смысл искать Георгия Георгиевича? – спросил вкрадчивый голос Фрадкина.

– А ты его ещё не нашёл?! – заорала Полина, вскакивая с кровати и подбегая к двери. – Не нашёл, гнилая медицинская трубка?!! – Полина невоспитанно плюнула в замочную скважину.

– Георгий Георгиевич не отвечает ни по одному из своих телефонов, – тем же вкрадчивым тоном объяснил Фрадкин. – Но мы обязательно найдём его! И непременно вернём в лоно… этой… как её…

– Семьи! – подсказала Полина и опять плюнула в скважину.

– Скажите, Полина, Лида жива? Я слышал выстрел…

– Ха-ха-ха! – как безумная захохотала Полина.

– Жива я! – крикнула Лидия. – Жива! А чего это вы, Фрадкин, так за меня волнуетесь? У вас же выходной! И вообще, у меня не опасности, а сплошные галлюцинации!

– Отлично, отлично, – пробормотал доктор. – Вы там, девочки, не ругайтесь, не нервничайте, а главное, не углубляйтесь в разговоры на тему … этой…как её…

– Любви, – подсказала Полина и смачно харкнула в скважину.

– У меня от вашей слюны пуговицы на пиджаке отваливаются, – пожаловался доктор.

– Смотри, как бы что посерьёзней не отвалилось! – Полина напрочь забыла о хороших манерах. Пожалуй, дядя Гоша и правда подобрал её где-то на обочине жизни, подумала Лидия.

– Ферментов в вашей слюне многовато, как у змеи, – профессионально углубился Сэм Константинович. – Но это мы потом урегулируем, подкорректируем.

– Пошёл вон, клизма дырявая! – крикнула Полина, хотела опять плюнуть, но, очевидно, не набрала слюны.

– Пошёл, пошёл! – Шаги Фрадкина поспешно удалились.

– Идиот. Нет, ну какой идиот! Пуговицы у него отваливаются! – Полина дунула в дуло пистолета. Где она нахваталась такой пошлятины, уму непостижимо.

– У вас все идиоты, – сказала Лидия и вдруг решила бить в лоб: – Сколько патронов осталось в обойме? Четыре? Ведь два выстрела вы уже сделали!

– Почему два? – мигом попалась Полина на её удочку. – Я один раз стреляла.

– Сейчас один. А вместе со вчерашним выстрелом в подвале – два!

– Что ты несёшь?! Какой выстрел? В каком подвале?! – Полина навела пистолет на Лидию.

– В подвале, где хранятся картины Алины с вытравленными подписями! – выпалила Лидия и зажмурилась, ожидая пулю в лоб.

– Ах, ты… Ты и там побывала, дрянь?! И туда сунула свой нос?!

– Сунула, уж извините. И не одна сунула, а с подругой и Феликсом Григорьевичем. А вы следили за нами, и когда поняли, что ваша тайна раскрыта, подстрелили брата Иды Григорьевны.

– Я?! Следила?! Подстрелила?! – Полина плашмя плюхнулась на кровать, лицом вниз, и то ли зарыдала, то ли захохотала.

– Я расскажу вам, как всё было, – тихо продолжила Лидия. – Ведь Алина была очень талантлива, правда? Гораздо талантливее вас. Ваши картины никуда дальше выставочных залов не шли, а картины Алины хорошо продавались! И наверняка – недёшево. Вы украли её работы, вытравили подписи в правом углу и хотели продавать картины как свои! Это вы убили Алину! – Лидия вскочила. – Вы!! И вовсе не из-за связи со своим мужем, не из-за беременности, а из-за её гениальных пейзажей! Вы убили свою сестру, чтобы иметь возможность выдавать её полотна за свои, чтобы иметь славу, деньги и хоть чуть-чуть, – Лидия показала кончик мизинца, – независимости от Гошина и его клиник!

Лидия выдохнула, замолчала и приготовилась умереть.

И чёрт с ними, со столетним юбилеем и принцем, зато она имела мужество сказать правду в лицо убийце. Может быть, ей это зачтётся, и она попадёт в самый райский уголок райского рая?..

Полина медленно повернулась и встала.

– Неужели ты совсем меня не боишься, если считаешь, что я такая злодейка? – Она приставила пистолет к виску Лидии и ласково заглянула ей в глаза.

– Боюсь, – зажмурилась Лидия. – Но правда дороже.

– Дура. Господи, какая же ты малолетняя дура! – Полина отлепила от виска холодный металл и прошлась по комнате мелкими шагами. – Всё, что ты тут наплела – сказки братьев Андерсенов.

– Гримм, – не удержавшись, поправила Лидия.

– Где грим?

– У Андерсена не было брата-сказочника. Не понимаю, как художница может быть такой необразованной!

– У меня другие приоритеты! – пропела Лидии в ухо Полина. – Так перейдём от братьев к сёстрам. Да, Алина была талантливее меня! Да, я ей завидовала! Но мне незачем было её убивать, потому что она сама, – са-ма! – согласилась сделать свои пейзажи моими, за тридцать процентов от их стоимости! Пойми, дурочка, я нашла на её мазню покупателей за границей! Она и за треть этих денег не смогла бы продать здесь свои картины! Да, я захотела, чтобы эти полотна были подписаны моим именем, да, я захотела славы, денег и независимости от Гошина. Но это не преступление! Я договорилась с сестрой: она пишет свои неземные пейзажи, я продаю их под своим именем, а деньги мы делим. Пусть не пополам, но процент, согласись, немаленький. Так что мне незачем было убивать сестру! Не-за-чем! Единственное, что я собиралась сделать, это заставить её пойти на аборт. Увы… – Полина дурашливо развела руками. – Кто-то лишил меня талантливой сестрицы, с помощью которой я собиралась прославиться и разбогатеть.

– Значит, это не вы стреляли в Феликса, не вы изрезали восемь полотен в подвале?..

– Картины изрезаны? – нахмурилась жена Гошина. – Испорчены? Совсем? Безнадёжно?

– Да.

– Скоты! Уроды! Завистники! – Она пнула стул, и тот с треском ударился о стену.

– Кто? – спросила жалобно Лидия, ловя себя на том, что безоговорочно верит этой красивой истеричке. – Кто завистники?!

– Не знаю! – заорала Полина и выстрелила в подушку. Ворох пуха и перьев взмыл вверх и разлетелся по комнате, словно снежная буря. Полина начала яростно пинать этот «снег», здорово смахивая на сумасшедшую. – Мои картины испорчены! Алину убили!! Муж сбежал в ординаторскую к Козиной! Я не хочу жить!!! – Она вскинула пистолет к виску, но передумала и навела его на Лидию. – Так вот знай, соплячка, первым человеком, которого я убью, будешь ты! Ты!!!

– Эй, все живы? – тихо спросил в замочную скважину Фрадкин. – Снова был выстрел…

– Тьфу! – подбежав к двери, плюнула в доктора Полина.

– Вы попали мне в глаз! – заорал обычно невозмутимый Фрадкин. – Это катастрофа! В лучшем случае вскочит ячмень, в худшем… не выскочит ничего, но глаза не будет.

– Катастрофа случится, если вы не найдёте Гошина, – прошипела в отверстие для ключа Полина.

– Понял! – бодро ответил Сэм Константинович. – Господи, какие хлопоты в выходной! Какие хлопоты… А вы, Полина, берегите слюну и патроны, есть вещи, которые не восстанавливаются…

Лидия улыбнулась.

Фрадкин ей снова нравился. Это был лучший доктор на свете.

– Фрадкин сказал, что Полина палит почём зря, но Лидия в безопасности! – радостно сообщил Крис, появляясь на пороге.

Крис светился от счастья, а почему – предстояло выяснить.

– Полина палит почём зря, но Лидия в безопасности! – скептически повторил Славка, встал с кресла, и, закинув руки за голову, прошёлся по комнате. – Умный человек, этот Фрадкин, слов нет! Что он собирается делать?

– Поехал в клинику за папой. Сказал, что найдёт его, даже если он улетел в космос.

– Умный человек, этот Фрадкин! А ты чего светишься так?!

– Оп! – Крис выхватил из-под джинсовой куртки ноутбук и поставил его на стол.

– Ого! – обрадовался Орлик. – Откуда дровишки?

– В туалете для прислуги нашёл. За сливным бачком! – У Криса был вид собаки, жаждущей, чтобы её похвалили. – Я молодец, госпожа следователь прокуратуры? – не выдержал он, и как будто бы повилял хвостом.

– Не всякая звезда полезет в туалет для прислуги! – восхитился Славка. – Молодец! – хлопнул он по плечу Криса так, что тот отлетел к двери.

– Только это… – зарделся Крис, – тот, кто его украл, наверняка удалил фотографии.

– Ну, тогда толку-то от него! – расстроился Славка.

Крис молча сел за стол, включил компьютер и начал делать какие-то манипуляции, бормоча: «Чем чёрт не шутит…»

– Удалено, – упавшим голосом, наконец, сказал он, и даже бриллиант в его ухе погас. – Корзина! – вдруг хлопнул он себя по лбу. – Если вор полный лох, он мог удалить фотки из папки, но забыть про корзину. – Крис снова защёлкал кнопками, пристально вглядываясь в монитор.

Славка ни черта не смыслил в компьютерах. Хотел бы смыслить, но… не сложилось. В школе, конечно, преподавали основы компьютерной грамотности, но одно дело – теория, другое – свой личный комп. Орлик и воровать-то начал, чтобы обзавестись электронным дружком.

– Есть! – заорал Крис и подпрыгнул едва ли не до потолка. – Есть фотки в корзине! Этот урод – полный лох! Он удалил фотки из папки, но не удалил из «мусора»!

Славка ринулся к столу.

На мониторе одна за другой мелькали фотографии со дня рождения Гошиной.

– Стой! – Славка притормозил Криса, накрыв его руку своей. – Чуть помедленнее…

– Я эти снимки миллион раз просматривал, – азартно прошептал Крис. – Нет, миллион миллионов раз! Но ничего подозрительного не заметил. Ну, кроме трупа, разумеется.

– Увеличить можешь по фрагментам? – От волнения Славка слегка задыхался. Более того, он даже не заметил, что Крис приобнял его за талию и посадил к себе на колени.

– Могу. Вот… смотри. Это драка Горазона и Башки. Паша Горазон тут как орангутанг – ни лоска, ни грации, ни красоты. Если бы поклонники увидели его в таком виде, он потерял бы шестьдесят процентов своего электората. Вот… ещё драка. По-моему, Башка тут выглядит гораздо приятнее Горазона. Во всяком случае, у него вид вменяемого человека.

– Стой! – заорал Славка. – Верни назад! Увеличь вот это на заднем плане!

Изображение стало размытым, зернистым, но осталось достаточно чётким, для того, чтобы разглядеть лица в толпе, сгрудившейся возле фонтана и наблюдающей драку.

– Посмотри внимательно, кого ты здесь видишь? – заворожено прошептал Славка.

– Это депутат ГосДумы Одинцов, – повёл по лицам курсором Крис, – это вдова генерала Курбатова, это олимпийский чемпион Валилов, это Алиса, его жена, певичка и скандалистка, это очень модный писатель-детективщик Андреев, это модельер Волков, это топ-модель Ева Водопьянова, это… Слушай, а кто это?! Он не из тусни! – Курсор завис на размытом изображении простоватого мужского лица. Неотчётливо были видны спутанные, плохо подстриженные волосы, высокий лоб, мясистый нос, пухлые губы, усы и широченные плечи. Мужик казался на голову выше толпы и отличался от холёной публики нагловатой небрежностью.

Славка оттолкнул руку Криса от ноутбука и перевёл курсор на замахнувшегося для удара Фёдора. Потом снова вернул стрелку на задний план, на высокого, неизвестного гостя…

– Похож? – спросил он у Криса.

– Копия, – поражённо выдохнул Крис. – Это невероятно! Один Башка дерётся, а другой… У Федора есть брат-близнец?!

– Если и есть, то Фёдор об этом не знает, – пробормотал Славка.

– И что это значит? – Крис преданно заглянул Славка в глаза. Славка поймал его руку на своей заднице и выкрутил так, что Крис заорал.

– Это значит, что Фёдор становится первым подозреваемым в убийстве Горазона! У него был двойник!

– Отпусти, – простонал Крис с навернувшимися на глаза слезами.

– Это значит, что Башка мог быть одновременно в двух местах – один рядом с артистом, другой…

– Отпусти, больно!

Не отпуская заломленной руки Криса, Орлик быстро пролистал оставшиеся снимки. Больше второго Башки он на фотографиях не обнаружил.

– Во время исполнения трюка двойника рядом не было, – пробормотал Славка. – Это значит, он мог быть где угодно, хоть бы и воду спускать. – Орлик отпустил руку Криса, и, не вставая с его колен, погладил по голове: – Ты понял, что мой зад для тебя запретная тема?!

– П-понял, – кивнул Крис, нервно сглотнув. – Извини. Те! – быстро поправился он.

Славка встал и стремительно прошёлся по комнате, сшибая роскошные стулья с гнутыми ножками.

– Извини. Те! – заело любимчика миллиона девчонок.

– Да ладно тебе, – похлопал его по щеке Славка. – Ты молодец! Первый раз в жизни сделал полезное дело – достал из виртуального чемодана очень ценные фотки!

– Из корзины…

– Нехай, из корзины. Пока Фрадкин ищет в космосе Гошина, нам нужно срочно найти Иду Григорьевну!

– Чем нам поможет мёртвая бабка? – округлил глаза Крис.

– Не хочу тебя пугать, но… – Славка произвёл неопределённые пасы руками. – Бабка не то, чтобы очень мертва.

– Её забальзамировали, что ли? Как Ленина?! – сделал неожиданный вывод Крис.

– Какой Ленин? – не понял Орлик, имевший твёрдый «неуд» по истории.

– Который живее всех живых, – ещё больше растерялся Крис.

– Ну да, – согласился Орлик. – Старуха и не думала помирать. С помощью шарлатана Фрадкина она притворилась мёртвой и собрала на свои похороны всех тех, кого хотела вывести на чистую воду. Только всё пошло не по плану. Кто-то спёр гроб вместе с дрыхнущей в нём Идой Григорьевной и где-то спрятал. А теперь слушай меня внимательно, звезда экрана. Где в доме есть сырое место с холодными трубами? – Славка подался вперёд, ожидая от Криса судьбоносного ответа.

– Хи-хи-хи, – тоненько засмеялся Крис и сел прямо на персидский ковёр.

– Только старуха может сказать, откуда взялся второй Башка! – топнул ногой Славка. – И почему на похороны приехал всего один!

– Хи-хи-хи, – покатился со смеху Крис, ложась на спину и начиная дрыгать ногами. – Подумать только, какая интересная пошла жизнь! Слушай… – Он встал на корточки, подполз к Славкиным коленям и уткнулся в них холодным носом. – Выходи за меня замуж! Ты… чудесная. Честная, настоящая, работящая!

– Я не могу! – Славка испуганно пождал ноги и натянул на коленки юбку.

– Почему? – поднял на него несчастные глаза Крис.

– У меня плохой гормональный фон! – выкрикнул Орлик. – Можешь спросить у Фрадкина!

– При чём здесь гормональный фон? – прошептал Крис. – При чём тут Фрадкин?! Я люблю тебя!

– Ты не можешь меня любить!

– Почему?!

– Я следователь! Прокуратуры!

– Ну и что?!

– У меня гормональный фон…

– И у меня гормональный фон! Спроси у Фрадкина!

– Я люблю токаря, – вспомнил Славка спасительный аргумент.

– Хочешь, я стану токарем? – мгновенно среагировал Крис. – Что для этого надо? – Он вскочил и заметался по комнате. – Что?! Поступить в колледж?! Пойти в армию?! Где?! Где армия?!! Я готов!

– Для этого нужно стать бедным, – буркнул Славка.

– Я стану! – заорал Крис. – Я стану бедным как церковная мышь!!

Славка вскочил и выставил перед собой стул.

– Мне не нужны два токаря! – крикнул он. – И вообще… мы с токарем… поломлены… помовлены… Помолвлены! – еле выговорил он трудное слово. – И вообще… – От ужаса Орлик зажмурился. – Я беременный.

– Нный? – икнул Крис.

– Нная! У меня будет… малыш! Мальчик. Нет, девочка! В общем, человек какой-нибудь в результате получится! – Славка вспотел и почувствовал, что готов открыть Крису свою самую страшную тайну, таящуюся под юбкой.

– Все девчонки хотят выйти за меня замуж. Особенно беременные от токарей. А ты… – Крис забрал стул у Славки и сел на него. – Но за это я люблю тебя ещё больше. И готов ждать всю жизнь.

– Жди, – с облегчением кивнул Славка. – Все великие люди кого-то ждали. Ты поможешь мне найти Иду Григорьевну?

– А ты не шутишь, что бабка жива? – опять захихикал Крис.

– Не заставляй меня клясться, божиться и креститься. До недавнего времени старухе можно было позвонить, но теперь у неё сел телефон. Она успела сообщить, что сидит в тёмном сыром помещении, где есть какие-то трубы. Где здесь есть трубы?!

– Не знаю. По-моему, везде. Или нигде.

– Очень хочется сказать тебе – идиот!

– Скажи.

Крис выглядел несчастным, подавленным, сломленным. Орлику неожиданно стало жалко его. В нём даже проснулась мужская солидарность – шутка ли, девушка, которая нравится, заявляет, что не только любит другого, но и беременна от него!

Славка похлопал звезду по плечу. Получилось фамильярно и ободряюще. Звезда извернулась и умудрилась поцеловать Славкины пальцы. Орлик отдёрнул руку, словно прикоснулся к раскалённому утюгу. Пожалуй, пока на нём женское платье, с сочувствием к мужскому полу нужно завязать.

Эту умную мысль прервал отдалённо-пронзительный женский визг.

– Лида! – заорал Орлик и бросился вон из комнаты.

Но кричала не Лидия.

На первом этаже, возле кухни, на кожаном диване стояла Мила Брагина и вопила как резаная, открыв большой, ненакрашенный рот. Возле дивана, задрав голову вверх стояла огромная игуана и с интересом рассматривала Милу, словно прикидывая годна она в пищу, или нет.

– Это Кристофер, – объяснил Крис, беря игуану в руки и пряча запазуху. – Когда его долго не кормят, он всегда сбегает из зимнего сада и носится по дому в поисках еды. Вы ему понравились! – выразительно посмотрел Крис на Милу, и Славка – будь неладны его юбка и бритые ноги! – даже почувствовал нечто похожее на укол ревности.

Мила слезла с дивана, одёрнула на себе блузку с воротником под горло, гордо вздёрнула подбородок и собралась уйти, но вдруг побледнела, схватилась за горло и начала задыхаться, кашляя и хватая ртом воздух.

– Вам плохо? – уточнил Орлик.

Мучения репетиторши отчего-то оставили его равнодушным, а ей, между тем, становилось всё хуже и хуже: лицо посинело, пальцы на горле свело судорогой, а кашель перешёл в хрип.

– Астма… – еле выговорила Мила. – Лекарство… в комнате… под подушкой…

– С собой препарат носить надо, – осуждающе покачал головой Славка, но взял ключ, который протянула Мила, и помчался на третий этаж, где находилась комната Брагиной.

Спаленка оказалась на удивление маленькой для масштабов этого дома. Может, Мила проходила здесь как прислуга?

Под подушкой лекарства не оказалось. Орлик огляделся и растерялся. Помрёт репетиторша, а обвинят его за преступную нерасторопность…

Он начал быстро выворачивать содержимое комода. Юбка, брюки, платок, бельё, – среди тряпок лекарства не было. Славка рывком выдвинул другой ящик. Косметика, пачка денег, перетянутая резинкой, наручные часы – красивые, благородные, в позолоченном корпусе. Духи?! Орлик не понял надписи по-французски, но аромат, исходивший от флакона, говорил, что это дорогие и модные духи. Все эти изящные вещи никак не вязались с Милой Брагиной, с её нарочито скромным обликом и наверняка небольшой зарплатой. Или Ида Григорьевна как-то особенно щедро платила своей репетиторше?! Было что-то ещё не вязавшееся с астматичной, серой, колючей, необщительной Милой, но что – Славка не мог понять. Это что-то витало в воздухе, резало глаз, нос, слух, но вычислить это в спешке и судорожных поисках было невозможно.

Лекарства нигде не было.

Славка перевернул в комнате всё вверх дном, перетряс постель, скатал рулоном ковёр и уже начал отрывать плинтуса, как вдруг сообразил: сумка!

Сумка лежала на подоконнике, на самом видном месте, скромно отблескивая крокодиловой кожей. Времени рыться в ней не осталось. Орлик схватил баул, и, на ходу отыскивая аэрозольный баллончик, который все астматики носят с собой, помчался вниз. Баллончик нашёлся сразу же среди прочего барахла, он сам лёг в руку, и Славка бежал, держа его перед собой как флаг, как трофей, как добычу, от которой зависит чужая жизнь.

– Ты могла опоздать, – повернулся к нему Крис. Он сидел на корточках возле дивана, на котором лежала Брагина, и поддерживал ей голову. Мила сама схватила баллончик, несколько раз прыснула себе в рот, мигом порозовела и задышала ровнее. Чрез минуту она с трудом поднялась, и, не поблагодарив и даже не глянув на своих спасителей, направилась к лестнице.

– Что это было? – глядя ей в спину, спросил Славка.

– Стресс может вызвать у астматиков сильнейший приступ, – объяснил Крис, поглаживая Кристофера, высунувшего голову у него из-под куртки.

– Странная дама.

– Тётка как тётка, – пожал Крис плечами. – Синий чулок. Не понимаю, зачем бабка позвала её на свои похороны.

– Чёрт! – подскочил Славка, срывая с плеча баул. – Я забыл… забыла отдать ей сумку!

– Подожди, – остановил его Крис. – Учитывая боевые действия в этом доме и борьбу за бабкины капиталы, я думаю, раз уж сумка оказалась у нас в руках…

– Нужно обшмонать её?!

– Проверить содержимое. Ого! А сумочка-то от Чезаре, стоит не меньше двух тысяч долларов! Ничего себе… – Крис ловким движением таможенника вывалил содержимое сумки на диван. В основном тут было обычное дамское барахло: расчёска, пудреница, гигиеническая помада, пачка жвачки, таблетки от головной боли, солнцезащитные очки, леденцы в баночке, ободок для волос, большая связка ключей и… что-то холодное и блестящее.

– Ого! – двумя пальцами Крис выудил из кучи милых вещиц пистолет. – Ни фига себе! Газовый, переделанный для стрельбы боевыми патронами! Дама во всеоружии! Зачем это ей?! Для самозащиты от любителей французского языка? В обойме не хватает одного патрона…

Но Славка уже не смотрел на пистолет, он достал из сумки красные корочки с весомым словом «Удостоверение» и раскрыл их. С фотографии на него смотрела красивая женщина с ледяным взглядом и до боли знакомым лицом.

– Волгина Дарья Владимировна, – прочитал он.

– Да это же Брагина! – заглянув в корочки, удивлённо воскликнул Крис. – Ничего себе! Без очков, волосы светлые и грим как у кинозвезды! Ну надо же!! Она не та, за кого себя выдаёт?! О, чёрт! Да это же пропуск на киностудию «Магнус»! Очень известная киностудия… Только при чём здесь уроки французского?! – Крис потрепал игуану за гребень и поцеловал в лоб. – И что теперь со всем этим делать? – кивнул он на вещи Брагиной.

– Ну, уж пистолет я точно ей не отдам! – Славка быстро покидал барахло в сумку, туда же отправив пистолет и удостоверение. Баул он повесил себе на плечо. – Мне идёт?! – сверкнул он глазами в сторону Криса.

– Если ты выйдешь за меня замуж, у тебя будет миллион таких сумок!

– Зачем одному человеку миллион сумок?! – вылупился на него Славка.

– Тогда я пойду на кухню и попробую накормить Кристофера, – нелогично поддержал разговор Крис.

– Кстати! Насчёт накормить… – вспомнил Славка. – Ты не мог бы зайти в подземный гараж и отнести Феликсу Григорьевичу какой-нибудь еды?

– Что он делает в гараже?

– Ловит преступников. Ты же видишь, ими весь дом кишит! За самого главного можно получить отели и курорты Иды Григорьевны, когда она на самом деле помрёт!

– А Феликс, конечно, главный претендент на это наследство! – усмехнулся Крис. – Что он ест, кстати?

– Не знаю. Что-нибудь полезное в его возрасте. Бананы, ананасы, тыкву какую-нибудь пареную, огурец варёный…

– Понятно, почти то же, что и Кристофер, – вздохнул Крис и пошёл на кухню, бережно придерживая игуану.

Ох, как Славке вдруг захотелось поговорить с Лидией! Рассказать о своих находках, о догадках, о подозрениях, и о том, что Крис, в общем-то, неплохой парень, хоть и звезда. Но ни одной мысли у него не было, как освободить Лидию, ни одной, впрочем… Одна мыслишка бродила, не очень красивая, но разве в данных обстоятельствах возможно действовать красивыми методами?!

Тем более теперь, когда у него чужой пистолет…

Нелли он отыскал в бассейне.

С наушниками в ушах и плеером на поясе, она сидела на бортике и болтала в воде ногами. Дреды тряслись на её голове в такт музыке. На Нелли был закрытый купальник, обтягивающий её полноватую, далёкую от изящества фигуру. Славно в подтверждение, что ей плевать на стандарты, Нелли жевала шоколадный баточик. Судя по скомканным обёрткам, он был пятый или шестой.

Славка неслышно подкрался сзади и схватил Нелли за руку.

Надкусанная шоколадка упала в воду и зависла на поверхности воды, словно задумалась: тонуть, или нет.

– Жрёшь? – зловещим шёпотом спросил Славка, выдернув из ушей Нелли наушники.

– Кушаю, – поправила его Нелли, нисколько не испугавшись жёсткого захвата своей руки.

– Не страшно сидеть в бассейне, где убили Горазона?

– Кто сказал, что его убили? – засмеялась Нелли, даже не пытаясь вырваться. – Бабульхен?! Так это она от скуки! Павел Иванович разбился, потому что был пьян и не рассчитал свои силы, выполняя трюк. И потом… Разве ты не считаешь, что он вовремя погиб?

– Что значит… вовремя? – растерялся Славка, не зная, что делать с детской рукой.

– Горазон исчерпал себя. Он сделал в профессии всё, что мог, а семьи у него не было. Ему просто незачем стало жить, и в нём включилась программа самоуничтожения! А убийство бабульхен придумала от скуки. Она всегда что-нибудь придумывала.

– Ты что – господь бог?! – искренне возмутился Славка. – Как ты можешь судить, всё он сделал в профессии или не всё?! Как ты можешь решать, что ему незачем стало жить?! Ты… со своим мизерным опытом и младенческими мозгами!

– Чтобы о чём-то судить, необязательно быть взрослым, – спокойно сказала Нелли, легко забрала свою руку и развернула очередной батончик. – Вот скажи, что полезного мог ещё сделать этот Горазон? Сыграть в очередном отечественном мыле? Или второсортном голливудском боевике? Всё это он уже делал, а делать одно и то же снова и снова – неинтересно и никому не нужно. Где творческий рост? Где работа над собой? В творчестве нельзя топтаться на месте, если достиг чего-то, нужно идти дальше. Если идти не можешь, это и есть смерть. Павел Иванович погиб, потому что сделал всё, что мог, а не потому что его убили.

Славка оказался совсем не готов к таким мудрёным разговорам. Да и цель у него была другая.

– Ты знаешь, что твоя мать взяла в заложницы Лидию и грозит убить её, если Георгий Георгиевич не вернётся домой?

– Знаю, – пожала плечами Нелли, не переставая жевать. – Но папа вернётся! Он уже много раз оставлял такие записки, но всегда возвращался.

– И мама каждый раз для того, чтобы он вернулся, захватывала заложников?!

– Нет. Если честно, то такое случилось впервые. Не бойся, она не убьёт Лидию! Мамахен даже уколов до обморока боится, а уж наручников и тюрьмы!.. – Нелли беспечно махнула рукой.

– Но она палит почём зря! Полина может застрелить Лидию случайно! Так что извини… – Славка опять схватил Нелли за руку, выхватил из сумки пистолет и приставил оружие к детскому виску. Метод был грязный, – грязнее не бывает, – но делать было нечего…

– Сейчас мы спустимся вниз, – прошептал Славка, – встанем перед окном, и ты крикнешь, что я тебя убью, если Полина не отпустит Лидию.

– Одеться-то дашь, или мне в купальнике людей пугать?

Пришлось позволить ей надеть махровый халат, держа на прицеле. Сердце у Славки ныло, руки тряслись. Лучше бы он крал-воровал, грабил-разбойничал, врал бессовестно, чем держал на мушке ребёнка…

– Пошли, – сказала Нелли, сунув руки в карманы. – Только держи пистолет между лопаток, а не у виска. Я долго занималась дзю-до и вырубить тебя, когда ты сбоку, мне раз плюнуть!

… Ну и дела!!!

Славка послушно встал сзади и упёр дуло ей в позвоночник.

Ужас, подумал он. Когда всё закончится, схожу в церковь, и трое суток буду замаливать этот грех.

Они спустились во двор, не встретив никого по пути.

– Направо. Теперь налево! Не оступись, тут ступенька, а впереди ямка! – командовала Нелли.

– Да заткнись ты! – не выдержал Славка. – Без тебя тошно.

– Чувствуешь себя сволочью? – хмыкнула Нелли, занимая эффектную позу перед окном.

– Кричи! – приказал Славка, усилив нажим пистолета на её позвоночник.

– Мамахен! – взвизгнула Нелли.

Портьеры мгновенно раздвинулись, и между ними появилось бледное лицо Полины. Увидев Нелли, она распахнула окно.

– Мамахен, если ты не отпустишь Лидию, меня убьют! – радостно сообщила Нелли матери, кивком указав на Славку.

– Почему у тебя шоколад на губах? – заорала Полина. – Ты опять ела батончики?! У тебя семь килограммов лишнего веса!! Где ты берёшь сладкое, дрянь?! Мне скоро стыдно будет выходить с тобой на улицу!

– Мамахен, меня убьют, если ты… – голос у Нелли задрожал, и она вдруг заплакала. – Если ты не перестанешь попрекать меня лишним весом! У меня лишних всего пять килограмм! Пять, а не семь!

Полина со звоном захлопнула окно.

– Твоя мамахен… того? – Славка постучал пистолетом себя по лбу.

– Она хорошая, – всхлипнула Нелли. – Только её эго такое огромное, что заслоняет собой материнские чувства.

– Да-а, лучше уж быть сиротой, чем жертвой такого эго, – сказал Славка, понимая, что его грязный метод потерпел неудачу.

– Что бы ты понимала! – Нелли утёрла глаза рукавом халата и вдруг подняла на него глаза: – Скажи, я правда толстая?!

– Что ты! По-моему, в самый раз! Сейчас худые никому не нравятся.

– Ты добрая. – Нелли взяла его за руку, и они пошли по дорожке, словно старые, добрые подруги. – Я когда нервничаю, всегда ем сладкое. А разве в нашей семейке можно не нервничать?

– Нельзя, – согласился Славка. – В вашей семейке лучше сразу повеситься.

– А шоколад увеличивает выброс гормона счастья. Хочешь? – Нелли протянула ему шоколадку, которую достала из кармана.

– Нет, – Славка отвёл её руку. – У меня счастливых гормонов и так выше крыши.

– Счастливая! – Нелли развернула шоколадку и целиком засунула её в рот. – Скажи, ты, как и все в этом доме, ищешь убийцу Горазона? Чтобы получить бабкины деньги?

Славка не хотел врать, поэтому промолчал. Он уже сам не знал, что он делает в этом доме – ищет убийцу, спасает Лидию, или просто развлекается, получая порцию адреналина и тех самых гормонов счастья, которых без шоколада не получить никак.

– Тебе не кажется, что павлинов стало гораздо меньше? – указал он на лужайку, стараясь уйти от неприятного разговора.

– Я их не пересчитывала! – фыркнула Нелли. – Зато иногда мне кажется, что бабульхен жива!

– Что?! – от неожиданности Славка остановился и даже слегка подпрыгнул. – Почему тебе так кажется?

– Энергетика! – Нелли потёрла в воздухе пальцами. – В доме нет энергетики мёртвой бабульхен!

– А… какая есть? – опешил Славка.

– Нормальная, живая, немного скандальная, немного пафосная энергетика, которая всегда была при живой бабке. Она мне даже приснилась вчера! Сидит в воде, трясётся от холода и говорит: «Спаси меня, я плавать совсем разучилась!»

– Плавать, – прошептал Славка. – Плавать! – заорал он. – Какой же я идиот! – треснул он себя по голове крокодиловой сумкой. – Трубы, конденсат, сырость и холод! Это ж бассейн!!! Это бассейн!!! Там, где спускают воду…

– Что? – не поняла Нелли. – Почему ты идиот, а не идиотка?!

Но Славка уже со всех ног мчался к дому.

– А, кстати, павлинов действительно почти не осталось! – крикнула ему вслед Нелли и достала из кармана ещё одну шоколадку.

Криса на кухне не было.

Нигде никого не было, кто мог бы подсказать Славке, где находится дверь, за которой прятались все эти водопроводные кишки. В отчаянии Орлик забежал в бассейн, трижды крикнул «Ида Григорьевна!» и зачем-то простучал стены.

Все эти телодвижения не принесли никаких результатов.

Чтобы сосредоточиться и подумать, Славка сел на пластиковый стул и схватился за голову, зажав сумку между ногами.

Значит, вывод получался один – прекрасный, умный и единственно верный вывод: Ида Григорьевна находится там, где спускают воду в бассейне. Кто её туда затащил и зачем? В ответе на этот вопрос наверняка крылось процентов восемьдесят ответа на вопрос «кто убил Горазона». Предстояло действовать, но – как, Славка не знал. Посвящать в свои открытия никого не хотелось, хотя бы потому, что он мог оказаться неправ, а выглядеть смешным ему до чёртиков надоело.

– Эй! – крикнул Орлик на всякий случай и вдруг отчётливо увидел в воде сливное отверстие. Славка вскочил. Включив всё своё пространственное воображение, он начал носиться по первому этажу, суя свой нос в каждую щель и вопя:

– Ида! Ида Гри… Григорьевна! Э-эй! Григорьевна! И-ида!!

Подходящая дверь нашлась только одна. Массивная, из толстого железа, с ма-аленькой дырочкой для ключа и коротким ругательным словом, написанным губной помадой.

Дверь, конечно же, оказалась закрыта. Славка осторожно попинал её ногой. Там, внутри, царила мёртвая тишина. Славка пнул дверь сильнее, – так, что гул полетел по бесконечному коридору, а железо задребезжало.

Когда всё стихло, ему показалось, что в замочной скважине кто-то дышит.

– Ку-ку, – сказал он в отверстие для ключа.

– Я тебе сейчас, кукушонок, ноги выдерну и в уши вставлю, чтобы размах крыльев мощнее был, – прошипел кто-то в замке.

– Ида Григорьевна, это вы?! – не поверил своему счастью Славка.

– Открывай дверь! – заорал голос, который нельзя было перепутать. – Открывай!!

– Чем?

– У тебя нет ключа, олух?!

– Только пистолет.

– Так стреляй!

Не раздумывая, Орлик выхватил пистолет и пальнул в замок.

– А-а-а! – заорала старуха.

За дверью послышался грохот, и – тишина…

– Ида Григорьевна!

При мысли, что он мог убить старуху, Славка едва не потерял сознание. Он уже начал валиться в банальный обморок, но за дверью послышалась возня, и почти родной, почти любимый голос сказал:

– Орлик, если я говорю «стреляй!», это значит, что сначала нужно подумать, а уж потом стрелять. Ты оцарапал мне щёку пулей, кукушонок!

– Извините… Я обещаю подумать!

– Стреляй, кукушонок!

– Отойдите подальше! Лягте на пол! Прижмитесь!!

– Ну?! Почему не стреляешь?

– Думаю.

– Я отошла! Легла! Прижалась! Ну?! Почему ты не стреляешь?!

– Думаю…

– Орлик, я тебя удушу.

– Если выберетесь, Ида Григорьевна. Это дверь гораздо мощнее, чем мой пистолет. Боюсь, убить из него человека гораздо легче, чем выбить замок.

Дыхание за дверью затихло. Шорох прекратился.

– Эй! С вами всё в порядке? – на всякий случай уточнил Орлик.

– Мне б твою пукалку, кукушонок, уж я бы расстреляла эту проклятую дверь! – во всю мощь своих лёгких проорала старуха.

– Не смейте называть меня кукушонком! – топнул Славка ногой. – Не смейте намекать, что я ничего не умею и не могу!! – Он забегал возле двери, размахивая пистолетом. – Вы богатая, старая дура! А я молодой, перспективный токарь! Я всё могу! Всё умею! Я почти распутал дело Горазона! Почти… Где ключи от этой двери?

– У Ксюни, – довольно смирно сказала старуха. – Все ключи всегда у Ксюни.

– А вот и нет! – торжествующе заорал Славка. – Они у меня!! Они… Вот они! – Он выдернул из сумки Брагиной связку ключей и потряс ею над головой. Никакой гарантии, что хоть один ключ подойдёт к железной двери, не было. Был только один маленький, ничтожный шансик – и то, если соображения Славки оказались верны. Он выбрал самый большой, самый «бородатый» ключ, вставил его в замок, трижды перекрестился и… открыл дверь.

Ида Григорьевна лежала на полу, плотно прижавшись щекой к бетону. Её шикарное платье, изрядно потрёпанное, сдувшимся парашютом обрамляло сухую фигуру.

– Ты просто придурок, кукушонок, – прошептала старуха. – Зачем расстреливать дверь, если у тебя есть ключ?!

– Не смейте называть меня вонючей кукушкой! Я Вячеслав Иванович! Да!

– Ух, ты! Иванович! Молодой и перспективный?! Кукушонок ты и есть кукушонок! Подкидыш! – Ида Григорьевна вдруг вскочила и так быстро понеслась в дом, что Славка рта не успел открыть.

– Стойте! – побежал он за ней. – А гроб?! А одеяло?! А поговорить?!

Подхватив подол белого платья, старуха неслась вперёд, сшибая с пальм листья.

– Стойте! – орал Славка, с удивлением понимая, что не может догнать столетнюю спринтершу. – В доме заложники! Раненые! Трупы и призраки! Подложные документы! Вы должны во всём разобраться!!

В три прыжка преодолев лестницу, Ида залетела на второй этаж, ворвалась в какую-то комнату и закрылась на ключ.

Славка, налетев на закрытую дверь, обессилено сполз по стенке.

– Слышь, Орлик, – прохрипела старуха, – как ты думаешь, меня никто не увидел?

– Думаю, нет. Я сам-то вас не очень-то рассмотрел.

– Отлично, Вячеслав Кукушонович! Закажи мне в японском ресторане тройной обед, литр сакэ и танец живота.

– Танец живота – это другой ресторан.

– Делай, что я говорю! Все разговоры потом!

– Но…

– Обед! Водку! Курево! И турецких девок для разугреву!

– Вам не интересно, что происходит в доме? – Была ещё маленькая вероятность, что старуха шутит…

– Только попробуй, проболтайся кому-нибудь, что я жива! В полночь назначь всем встречу в бассейне. Придумай причину, повод, но знаю что… Эй, почему ты молчишь?

– Вы рекомендовали мне много думать.

– И что ты думаешь?

– В полночь я скажу вам, кто убил Горазона, и стану вашим наследником.

Ида Григорьевна захохотала. Она хохотала громко, заливисто и оскорбительно весело.

Очевидно, старуха держала Славку за дурака и выскочку.

Орлик сплюнул под ноги, зажал драгоценную сумку под мышкой и пошёл в свою комнату.

Переодеваться в мужчину.

– Финита ля комедия, – бормотал он под нос единственное знакомое ему французское выражение. – Финита! Ля! Комедия, блин!!!

Паша Горазон не находил себе места.

До полуночи оставалось больше восьми часов, – или градусов, или тонн?! – он совсем запутался в этих мерах времени, веса, длины и человеческих ценностей.

Тоска брала Пашку за сердце, когда он думал о том, что до полуночи ещё целая вечность, а последний штрих в его расследовании ещё не поставлен. Можно было попробовать нарушить все законы природы и явиться в дом среди ясного дня, только получится ли?..

Смертельный трюк для призрака. Головокружительный и вопиюще наглый. Но если при жизни он делал такие трюки, почему бы не попробовать после смерти?!

Ведь это была лучшая его роль. Последняя и любимая.

Эх!!! Была не была, как говаривал старина Гамлет…

И Пашка, сделав неимоверное усилие над собой, виртуозно преодолел границы света и тьмы, реальности и сумеречного пространства.

– Жжёшь, Пашка, – похвалил он себя, с грохотом приземляясь на подоконник. – Только чересчур громко.

За стеклом Ида Григорьевна Гошина руками ела кальмаров, фаршированных рисом, и отпивала суп из тарелки жадными большими глотками. Она сидела в кресле с ногами, и её сухое тельце скрывал атласный халат.

– Ида Григорьевна! – радостно закричал Паша, заколотив по стеклу руками и напрочь забыв, что окно для него не препятствие. – Душка! Голубка! Нашлась, старая грымза! Вот радость-то!! Вот радость-то! – повторил Горазон, найдя эту фразу интонационно недоработанной.

Гошина потрясла пальцем в ухе, словно в него попала вода, и продолжила лакать суп.

Пашка с лучом света проник в комнату, и, зацепившись за гардину, повис, раскачиваясь, словно на турнике.

– Суки-японцы забыли в суп ложку покласть, – чудовищно выразилась Ида Григорьевна. Отодвинув тарелку, она вдруг резво вскочила и задёрнула шторы на окне, занавесив его вместе с Пашкой. Пашка сразу понял недостаток своего дневного явления – его просто не видно!

Шторы были пыльные, и он чихнул.

– Суки-японцы морскую капусту с песком жрут, и мне такую же кушать впаривают, – продолжила ворчать Ида, употребляя невиданные обороты.

Паша опять чихнул. Вот уж не думал он, что какая-то пыль может раздражать его призрачный нос!

– Да какая японская сука чихает? – огляделась старуха.

– Я не сука! – заорал Пашка. Он выбрался из-за шторы и на максимальной скорости трижды облетел Иду Григорьевну, чтобы она хотя бы ощутила движение воздуха.

– Кто не сука? – резво завертев головой, с чрезвычайным интересом спросила старуха.

– Я! Горазон!! – Пашка любовно потрепал её по лысому, сморщенному затылку.

– Я знала только одного Горазона, но он был порядочной сукой! – продолжила вертеть головой Ида, словно не могла разглядеть комара, который пищал над ухом.

– Почему? – Пашка обиженно плюхнулся на кровать, поверх шёлкового покрывала. – Почему Горазон был порядочной сукой?!

– Доход свой от меня скрывал, – начала загибать пальцы старуха, – в мобильнике на мой звонок поставил «гав-гав», на фотографиях мне подставлял рожки, пальто не подавал, из машины выходить не помогал, спал, сволочь до четырнадцати ноль-ноль, а ложился с рассветом, на съёмки всегда опаздывал, за что я пендюли получала, мясо ел только средней прожарки, рыбу мне за батареи сувал, гадость, носки в гостях зачем-то снимал и на вешалку для шляп вешал, а ещё, сука такая, всё время рассказывал один и тот же тупой анекдот:

– Ты молока купил?

– Я?! Молокаку?! Не пил!

И ржал над ним в одиночестве!!

– Хватит! – замахал невидимыми руками Пашка. – Сдаюсь! Признаю, что я ничем не лучше повара из японского ресторана, который подаёт суп без ложки, а морскую капусту с песком! Сдаюсь, дорогая Ида Григорьевна!

Ида опять потрясла в ухе пальцем и огляделась.

– Пашка, ты, что ли, жужжишь? – осторожно спросила она.

– А то кто же? – Горазон позвенел китайскими колокольчиками, висевшими у изголовья кровати.

– А чего среди бела дня припёрся? Ты же призрак!

– И после смерти есть место подвигу. Я смог преодолеть законы природы и явиться днём! Одна беда – меня совсем не видно.

– Раздолбаем был, раздолбаем остался, – проворчала старуха. – Придумал тоже – являться днём!

– Вы мне не рады? – обиделся Пашка.

– Носки где повесил?

– Я без носков.

– А как я узнаю, что это ты, а не какой-нибудь самозванец?

Пашка задумался. Ида Григорьевна была не из тех, кто верит на слово.

– Пощупайте меня, – предложил он. – Что ж вы, на ощупь меня не узнаете?

Гошина протянула руки и пошла вперёд, ощупывая пространство перед собой, словно слепая. Пашка завис у неё на пути, вытянувшись по струнке.

– Щекотно! – захихикал он, когда скрюченные пальцы старухи коснулись его груди.

– Рука, рука, грудь, живот, ой… Что это?

– А-а! – заорал Горазон. – То самое…

– Неплохо. Зад, ноги, ага, наклонись!

– Нет!!!

– Передом наклонись, балбес, я лицо потрогаю. Как же я тебя без лица опознаю?

Зажмурившись, Пашка подставил под старухины пальцы лицо.

– Вроде похож! – Она вцепилась холодными пальцами в его нос.

– Пуштите, – прогундосил Горазон.

– Зачем явился?

– Рашштавить все тоцки над «ы».

– Есть что расставлять?

– Ешть! Я рашледовал, расспрашивал, пугал, шантажыровал…

– Ага! – Ида отпустила его нос и вытерла о халат руку. – Значит, ты знаешь, кто сделал так, чтобы ты свернул себе шею?!

– Если ответите на пару вопросов…

– Я?!

– Есть вопросы, на которые ответить сможете только вы!

– Я отвечу, Пашка, отвечу. Но пообещай одну вещь.

– Для вас, мой дорогой спонсор, могу обещать всё, что угодно!

– Если найдёшь неоспоримые доказательства чьей-то вины… пожалуйста, передай их белобрысому пацану, который рядится в женские тряпки.

– Зачем? Насколько я знаю, тот, кто назовёт имя убийцы, может рассчитывать на все ваши деньги!

– Ты сделаешь то, о чём я прошу?

– Странная просьба.

– Сделаешь?!!

– Хорошо. В конце концов, я вам всем обязан. Даже своей героической и загадочной смертью.

– Задавай свои вопросы, стервец. – Ида Григорьевна легла на кровать, закинула ногу на ногу и безмятежно и завораживающе стала трясти сухой, костлявой ступнёй.

Пашка переместился на люстру, подтянул к подбородку колени и с трудом вспомнил первый вопрос.

– Кто вас украл?

– Понятия не имею. Я очень крепко сплю, ты же знаешь. Меня можно в Африку увезти, если я заснула на сытый желудок! – Ида так выразительно посмотрела на люстру, что Пашка засомневался в своей невидимости. Он вдруг плохо себя почувствовал и чуть не свалился вниз, его удержало лишь то обстоятельство, что в случае падения, он оказался бы со старухой в одной кровати.

Впрочем, ему и при жизни с ней становилось плохо, и при жизни он боялся загреметь к ней в постель, тем более что пресса издевательски долго муссировала слух, будто Пашка расплачивается с престарелым спонсором, продюсером и другом – натурой.

– Зачем вы устроили свои похороны?

– Разве это не весело?

Вот в этом была вся она! «Разве это не весело?!»

Пашке так захотелось вылить недоеденный суп ей на голову! И растереть по лицу морскую капусту с песком!

– Что вас связывает с Башкой?

– Только рыбалка! Он возит меня на какую-то реку и насаживает на крючок моего спиннинга огромных осетров. Я делаю вид, что верю, будто в мелких речушках водятся осетры, а он безумно счастлив, что ему удаётся меня провести!

– Вы знаете, что у Фёдора есть двойник?

– Что такое – двойник?

– Человек, как две капли воды похожий на Фёдора.

– И это не Фёдор?!

– Да нет же!

Иногда Ида становилась непроходимо тупа.

– А кто?

– Я у вас хотел спросить – кто!

– Фёдор мой давний приятель, который раз в год нанизывает осетров на мою удочку. Ты непроходимый тупица, Пашка! – Ида Григорьевна даже сделала попытку повысить голос, но перешла на длинный зевок. – Последний раз осётр был нафарширован зеленью и грибами! Милейший человек этот Фёдор! Эх, была бы я помоложе, я бы этого осетра с грибами… – Она опять подавилась зевком. Глаза у старухи слипались, язык заплетался.

Нужно было успеть спросить главное.

– Кто порекомендовал вам Милу Брагину?

– Никто. Она сама откликнулась на объявление в газете «Требуется преподаватель французского языка».

– Как?! Вы взяли на работу человека без рекомендации?!

– Какую работу, Паша?! – Ида всё же приподнялась на локте и огляделась по сторонам, пытаясь рассмотреть, хотя бы контуры Горазона. – Какую работу? Нет, я, конечно, платила Брагиной, но французский мне на фиг не нужен! Вижу – девчонка молоденькая, скромная, бедная, дай, думаю, помогу в жизни устроиться. Лучше бы, конечно, чтобы это был молодой, скромный и бедный парень, но… уж что бог послал.

– То есть, вы пригласили к себе репетитора просто, чтобы облагодетельствовать его?! – взбесился Пашка.

– Её, – поправила Ида. – Но лучше б его.

– Мама, – схватился за голову Горазон. – Ма-ма! Вы ходячая катастрофа, Ида Григорьевна!

– Где твои носки, вонючка? – без малейшего почтения к потустороннему статусу Пашки, спросила старуха. – Почему ты шляешься, в чём мать родила?

– Тут не нужны носки. Тут ничего не нужно, кроме спокойствия, умиротворения и знания, для чего ты жил и ради чего умер, – пробормотал Горазон.

– И для чего ты жил, Пашка?

– Для радости! К сожалению, только для собственной…

– А для чего помер?

– Чтобы понять, что неправильно жил.

– Зануда ты, Пашка, голожопая. Я знаю, для чего ты жил, но пока не скажу.

– Так уж и знаете! – захохотал Пашка. – Так уж и не скажете! У-у-у-у! – Он вихрем пронёсся по комнате, приводя в движение занавески и наделав сквозняк.

– Вонючка прозрачная! – Старуха забегала глазками по стенам, стараясь рассмотреть источник ветра и сквозняка.

– Старая выдумщица!

– Ой-ё-ёй, ветер северный, недоделанный! Хочешь, договорюсь, чтобы тебе дали роль дырки в носке? Или ветра в поле? Хочешь погонять в кадре жухлую листву?!

– Только если жухлой листвой будете вы, дорогая Ида Григорьевна! – Он всё-таки вылил на неё суп, и морскую капусту по физиономии размазал. Ида невозмутимо утёрла лицо рукавом и злорадно сказала:

– Это всё, на что ты способен, горазонина летучая?

Горазонина! От возмущения Пашка утратил ориентацию в пространстве и врезался в огромное зеркало на стене. Зеркало покачнулось и собралось сверзнуться с насиженного годами места, но Пашка – ох, не любил он, когда зеркала бились! – Пашка подхватил это зеркало, и, протаранив им разбившееся со звоном окно, целёхоньким вынес на улицу.

Как это было шикарно – летающее зеркало, в котором отражался дом, лес, солнце и небо! Зеркало пускало огромного зайчика, который скакал по лужайке как бешеный.

– Ты помнишь, что обещал мне, если найдёшь доказательства? – донёсся до Пашки голос старухи.

Горазон захохотал и пошёл нарезать круги вокруг дома.

Он ей покажет горазонину!!!

– Продам дом, сукин ты сын! Вместе с тобой!! Втридорога уйдёт с чудесами!!! – орала, высунувшись в разбитое окно, Ида Григорьевна, наблюдая, как её любимое зеркало в бронзовой раме со свистом проносится мимо. – Прекрати безобразие! Отдай раму хотя бы! Раму отдай, стервец, ей двести пятьдесят лет!!!

Славка смывал косметику, сдирал с себя женское платье, и было ощущение, что он смывает и сдирает всё это вместе с кожей. Он даже поймал себя на мысли, что ему очень жаль расставаться с этой бесшабашной блондинкой, которой он был в течение нескольких дней. Говорят же, что в каждой женщине есть немного мужского, а мужчине – немного женского. Славка так полюбил в себе это «женское», – эти ужимки, это кокетство, этот приглушённый, с придыханием голосок, эту мягкость и даже некоторую стыдливость, – так полюбил, что просто взять и содрать с себя всё это вместе с платьем оказалось немыслимо трудно.

Впрочем, именно благодаря тому, что побывал в женской шкуре, он почувствовал себя другим человеком. Более решительным, более волевым и даже в большей степени разбирающимся в людях. Такой человек не пошёл бы грабить коттедж, такой человек попробовал бы поступить в институт. Или сдать кровь в пункт переливания крови. Или спасти тонущего ребёнка, а лучше – сразу всю тонущую семью. На худой конец, такой человек помог бы бабушке перебежать дорогу на мигающий зелёный… В общем, другим человеком стал Славка Орлик.

– Прощай! – помахал он своему отражению в зеркале. – Стоило совсем недолго побыть бабой, чтобы полюбить всё человечество!

Чтобы вспомнить ощущение сильных мышц, Славка десять раз отжался от пола, пробежался на месте трусцой и…. вдруг понял, что одеть ему решительно нечего. Джинсы и майка остались в джипе.

Пришлось снова натягивать юбку. Без макияжа и хвостика выглядел Орлик как…

Плохо он выглядел! Ни мужик, ни баба. Таких принято бить и называть неуважительными словами. Ну ничего, ему бы только до гаража добежать, а там он снова станет стопроцентным Орликом, хоть и трансформировавшимся в благородно-романтическую натуру.

Чтобы не заморачиваться каблуками, Славка решил сбегать в подземный гараж босиком.

На улице светило яркое солнце.

По зелёной лужайке бежали братья Архангельские. Их розовощёкие лица были одинаково напряжены, а телодвижения синхронны, словно зеркальные отражения. На этот раз братцы разминались как-то очень уж интенсивно – не размеренно и спортивно, а немного панически. Они мчались, словно за ними неслась стая волков. Славка не сразу понял, что братья бегут к забору с явным намерением штурмовать его нешуточную высоту.

– Эй, парни! – крикнул им Славка. – Куда торопимся?! От кого бежим как Гитлер под Полтавой?!

На его окрик хоккеисты набрали скорость, безуспешно попытались открыть калитку, закрытую на кодовый замок, но, побившись, как рыбы об лёд, решили прыгать через забор.

– Стойте, гады! – закричал Орлик. – Крысы хоккейные!! Стойте! – Он бросился к братьям, но наступил на что-то острое и запрыгал на одной ноге, схватившись за глубокий порез на пятке, из которого хлынула кровь.

– Стойте! – закричал женский голос с крыльца. Обернувшись, Славка увидел на пороге дома бледную, с трясущимися губами, Милу Брагину. Брагина хаотично размахивала перед собой руками, словно отгоняла атакующий её рой мух. – Из-под земли достану!! Вы не можете так поступить! – истерично кричала она.

Один Архангельский немного пригнулся, другой вскочил ему на плечи и попытался сигануть через кирпичную стену. Славка, успевший на одной ноге допрыгать до них, нарушил целостность акробатического этюда, дёрнув нижнего брата за ногу. Пирамида рухнула, но Орлик тут же получил пинок в челюсть. Челюсть хрустнула и ушла вбок, словно Кубик Рубика.

Рот перестал закрываться, пятка кровила, а юбка запуталась между ног, лишив Славку возможности точно и быстро реагировать на удары, которые посыпались на него со всех сторон.

Кроме того, мимо вдруг пролетело зеркало величиной с ледовый каток. Оно летело непринуждённо, словно бумажный самолётик, и явно целилось в эпицентр драки.

Славка ничего не понял. Вроде бы, зеркала не должны летать…

– Ва-ва ква-ма-ма, – как мог, выразил своё удивление Славка, чувствуя нестерпимую боль в выбитой челюсти.

Братцы прекратили свои упражнения в боксе и замерли, как вкопанные. Зеркало, отразив их перекошенные ужасам лица, сделало пируэт в воздухе и ослепило братцев большим солнечным бликом. Архангельские громко взвыли и беспорядочно полезли на кирпичную стену.

– Опля! – сказало вдруг зеркало и поддало одному из братцев бронзовой рамой под зад. Братец упал на землю, закрыл руками голову и отчего-то горько посетовал на политику:

– Кит-тайцы… дошли до Москвы…

Второй братец не стал дожидаться атаки, он свалился с забора, домчался до леса и, сломав еловую ветку, замахнулся на зеркало, которое плавно догоняло его.

– Ах ты, беркут! – ласково сказало зеркало приятным мужским голосом. – Ты меня ёлкой решил отшлёпать? Оригинально! – Ветка вдруг вырвалась из руки Архангельского, хлестнула его по выбритой щеке и, отлетев на десяток метров, упала к подножию величественной сосны.

Вроде бы, ветки тоже не летают, тоскливо подумал Славка.

– Пришельцы! – заорал хоккеист. – Спасайся, кто мо…

– Китайцы, – настаивал его брат, закрывая руками голову. – Дошли до Мо…

Зеркало тем временем парило в воздухе, контролируя обстановку.

– Вак-квак! – возмущённо высказался Славка.

– Челюсть, что ли, выбили? – живо поинтересовалось зеркало.

– Угу, – вздохнул Славка.

– Блоки ставить надо, когда морду бьют, – проворчало зеркало и легонько поддало рамой Славке по физиономии.

Челюсть хрустнула и встала на место.

– Спасибо, – Славка осторожно потрогал лицо. – Большое человеческое спасибо!

– Не за что! – Зеркало сделало в воздухе реверанс. – Скажи, тебе эти беркуты нужны? – сверкнуло она в сторону хоккеистов.

– Нет. Не знаю… Они удрать хотели, а зачем удирать, если ни в чём не виноваты? В общем, вроде бы не нужны, но отпускать не хочется.

– Тогда я с твоего позволения их обыщу! – Зеркало пружинисто подпрыгнуло вверх, сделало кувырок в воздухе и накрыло Архангельского, который лежал на траве.

– А-а-а! – заорал братец, – А-а-а! Вы не имеете права!

Из его карманов на траву посыпались упаковка жвачки, горстка тыквенных семечек, эспандер и вырванная из журнала статья «Секс в невесомости».

– Фигня какая-то, – разочарованно сказало зеркало и ринулось ко второму брату.

– Не смейте! Не смейте ко мне прикасаться! – истерично закричал хоккеист, закрывая руками лицо.

– Может, сам карманы вывернешь? – миролюбиво спросило зеркало. – Я не люблю мужиков щупать.

– Нет! – Архангельский размахнулся, чтобы ударить своё отражение, но зеркало ушло вправо, взмыло вверх и так тюкнуло хоккеиста по темечку, что тот кубарем полетел по земле. Из его карманов вылетели – упаковка жвачки, горстка тыквенных семечек, эспандер и вырванная из журнала статья «Секс в невесомости».

– Абсолютно нехаризматичные люди, – пожаловалось зеркало Славке, но тут из кармана Архангельского медленно вылезла какая-то сморщенная дрянь, напоминавшая скальп.

Зеркало брезгливо отпрянуло.

Славка взял скальп, растянул его руками, внимательно осмотрел получившуюся резиновую конструкцию и захохотал.

– Так вот почему они удирали!!! Я всё понял! Я всё знаю!!

– Тс-с! – зашептало зеркало. – Я обещал старухе, что отдам тебе главное доказательство! Спрячь эту гадость и никому не показывай до поры до времени!

Славка сунул отвратительную липкую субстанцию в вырез кофточки.

Он был абсолютно счастлив в сложившихся обстоятельствах.

– Ну что, парни, хотите секс в невесомости?! – захохотало зеркало, отразив красоту и лаконичность пейзажа.

Братцы вдруг взмыли в воздух и крепко ударились лбами на высоте десяти метров от земли. Два тела умиротворённо легли на траву отрешёнными лицами вверх, как два осенних листа, убаюканных ветром.

– Абсолютно нехаризматичные люди, – посетовал голос, отделившись от зеркала, которое аккуратно прислонилось к ёлке. – Береги их. Не давай больше стукаться лбами, особенно в воздухе. Впрочем, до вечера этим беркутам вряд ли захочется пилотировать.

– Вроде бы, зеркала… того… этого… не летают, – смущённо пробормотал Славка.

– Всё летает, когда захочет, – философски заметил голос.

– Так летите себе уже, а то не по себе как-то и в дурку хочется, – хихикнул Орлик.

– В дурку всегда успеется, – ещё более философски заметил голос, но всё-таки улетел в северо-западном направлении, подняв сильный ветер.

Зеркало, утратив способность летать, осталось монументально подпирать ель.

Славка пощипал себя за ухо, за нос, за руку, за ногу и даже за зад. Всё ответило нормальной реакцией – болью и покраснением.

Славка бросился к дому, но замер как вкопанный, заметив, что по дорожке, словно старые друзья-приятели, в обнимку идут Феликс Григорьевич и Георгий Георгиевич.

Вид у них был потрёпанный, но довольный.

– Ну, наконец-то! – подбежал к Гошину Славка. – Полина взяла в заложницы Лидию и грозит убить её, если вы не вернётесь домой.

– Я должен убить Лидию? – поразился Георгий Георгиевич.

– Полина взяла в заложники Лидию… – снова начал объяснять Славка, но Феликс жестом остановил его.

– Тут черепно-мозговая травма, это тебе не хухры-мухры, – погладил он Гошина по голове. – А ты говоришь длинными предложениями.

– Я пошёл в гараж за машиной, чтобы уехать в клинику, а там… – оживлённо начал объяснять Гошин, помогая себя руками, – а там… Павлин!

– Огрел я его немножко, – улыбнулся Феликс. – Монтировкой, как ты велела!

– Я пошёл за машиной, а там павлин! Жареный! – счастливо закричал Гошин, бросаясь на старика с поцелуями.

– Вы всё же загляните к жене, – посоветовал ему Славка.

– Павлин…

– Хороший мальчик, – погладил Феликс по голове Гошина. – Это не ты убил Горазона, Горазон мне сам сказал!

– Павлин…

– Пойдём в дом, дорогой, там кто-то кого-то опять убить хочет. Пойдём, а то всё пропустим!

– Павлин! – подпрыгнул Георгий Георгиевич, заметив на лужайке одинокую птицу.

– Остатки популяции. Пойдём, дома есть другая еда!!

– Хочешь, я тебе ухо пришью? – всхлипнул Гошин, наваливаясь на Феликса. – Хочешь, грудь увеличу?!

– Увеличь, дорогой! Сделай мне всё большое, молодое и работоспособное!

Они побрели к дому, а Славка побежал в гараж за шмотками.

Кажется, всё шло к развязке.

К красивой и эффектной развязке, учитывая в ней участие потусторонних сил.

Лидии очень хотелось есть.

Переносить все тяготы жизни заложницы на голодный желудок было гораздо труднее, чем если бы она пообедала, или хотя бы выпила кофе.

Её больше никто не пытался освободить – ни доктор Фрадкин, ни подруга Женька, ни ОМОН, ни милиция, ни Господь Бог.

Про неё все забыли.

Даже Полина, которая, хоть и держала её на прицеле, при этом читала модный журнал.

Может, попробовать выбить у неё пистолет?..

– Только пошевелись, – предупредила Полина, едва у Лидии мелькнула такая мысль.

– Да стреляйте вы уже! – закричала Лидия, привстав в кресле. – Стреляйте! Лучше сдохнуть, чем ждать неизвестно чего!

– Вот ещё, – сказала Полина, переворачивая глянцевую страницу. – А вдруг Гоша придёт? Я в тюрьму раньше времени не хочу!

– Дура, – сказала Лидия.

– Сама идиотка. Нечего было тащиться за мной. Какая тебе разница, покончу я с собой, или нет?

– Я так воспитана. Человеческая жизнь – наивысшая ценность.

– Своя! Своя жизнь – наивысшая ценность! – поучительно вскинула палец Полина. – А ты полезла спасать чужую, спасительница!

– Да уж, теперь я буду умнее.

– Не будешь. Такие как ты до конца жизни остаются блаженными идиотками.

– Я хочу кофе!

– Ты заложница, а не клиентка в кафе!

Лидия медленно встала. Если Полина не собирается в тюрьму раньше времени, значит, не будет стрелять. Если ни Фрадкин, ни Женька, ни ОМОН, ни милиция, ни даже Господь Бог не собираются спасать её, она попробует выбраться отсюда сама.

– Сидеть! – взвизгнула Полина.

– Я хочу в туалет.

– Терпи!

– Я очень сильно хочу!

– Сильно терпи!

Лидия сделала шаг в сторону ванной. Пуля просвистела мимо виска и впилась в стену напротив.

Лидия села в кресло и зарыдала. Нервы сдали, и это никуда не годилось. Нельзя демонстрировать свои слабости этой фифе и психопатке.

– Терпи, – холодно сказала Полина, уставившись в журнал непроницаемым взглядом.

…Время шло, но ничего не происходило. Слёзы высохли, есть расхотелось, зато сморил сон. Лидия задремала, несмотря на нацеленный на неё пистолет и небрежно дрожащий на курке палец.

Очнулась она от крика:

– Дорогая, открой! Прошу тебя, не делай глупостей!

– Гоша! – подскочила Полина с кровати. – Гоша, ты?!

– Я, – обречённо ответил за дверью голос Георгия Георгиевича. – Я, дорогая! Открой!

Полина захохотала, повернула в замке ключ, и, распахнув дверь, навела пистолет на Гошина.

– Не шути так, да, я виноват, ну прости меня, нервы сдали, всё сдало, голова тоже, – затараторил Гошин, осторожно забрав пистолет у жены. – Прости!

– Обещаешь, что это больше не повторится?

– Не могу, – почесал пистолетом затылок Гошин. – Человек слаб, дорогая, и когда ему плохо, бежит туда, где ему лучше.

– И где тебе лучше?! – заорала Полина. – В ординаторской? С Козиной?!

– С тобой. Пока что с тобой. Выходите! – обратился к Лидии Гошин, заглянув в комнату. – Вы свободны, вам ничего не грозит.

Лидия встала, но поняла, что не может сделать ни шага. То ли свобода пришла чересчур неожиданно, то ли не с той стороны, с которой она ожидала, – только в глазах потемнело, ноги подкосились, и Лидия почувствовала, что теряет сознание.

– Чёрт, – как сквозь вату услышала она голос Полины. – Я очень к ней привязалась! Так приятно держать на мушке чужую жизнь! Такая милая девочка… Писать хотела, кофе просила, она жива? Если умерла, я не виновата!

– Фрадкин! – визгливо заорал Гошин. – Немедленно позовите Фрадкина! Почему у него люди падают?!

…Она очнулась от резкого запаха нашатыря и острого желания жить.

За окном было темно.

В кресле, разумеется, сидел Сэм Константинович, но не дремал, как обычно, а обеспокоено считал себе пульс.

– У вас закончился выходной? – слабым голосом спросила Лидия.

– Сто пять, – покачал головой Фрадкин и отпустил запястье. – Дикая тахикардия! Если так дело пойдёт, у меня случится один большой выходной на кладбище.

Лидия улыбнулась. Она первый раз видела доктора, озабоченного своим здоровьем.

– Вы будете жить долго, Фрадкин. У вас слишком большое чувство юмора для выходного на кладбище!

– Спасибо. – Фрадкин откинулся на спинку кресла и с удовольствием закурил.

– Что со мной?

– Низкий гемоглобин. Вам нужно есть печень с кровью и пить гранатовый сок.

– Тоже с кровью? – прошептала Лидия, сделав попытку встать. Голова закружилось, сознание помутилось. – Господи, до чего хочется спать…

– Ничего удивительного. Я по ошибке вколол вам двойную дозу снотворного, – сказал Фрадкин, и, зажав сигарету в зубах, снова начал считать себе пульс.

– Хорошо, что не слабительного, – порадовалась Лидия, но, увидев, что доктор побледнел, бросилась к нему. – Сэм Константинович, вам плохо?!

– Очень. Кажется, предынфарктное состояние.

– Что делать?!

– Не знаю. – Он выпустил через нос две тонкие струйки дыма и закатил глаза.

Лидия заметалась по комнате, нашла пузырёк с нашатырём, вырвала пробку и сунула доктору под нос.

– Уберите, – оттолкнул он её руку. – Это не сердечное средство.

– А что сердечное средство? – закричала Лидия. – Сигарета?!!

– Сигарета очень даже сердечное средство, – похлопал её по руке Фрадкин и затянулся так, что столбик пепла вырос в два раза.

Лидия вырвала у него изо рта сигарету и жадно докурила её в два затяга.

– Господи, как хочется спать! Глаза не могу разодрать! Веки слипаются, а тут ещё вы со своим инфарктом!

– Ой! – Доктор опять сосчитал пульс. – Двести десять… С таким не живут. Это пульс подыхающего кролика. Самое обидное, что в эти минуты, в бассейне, ваша подружка проводит какой-то следственный эксперимент.

– Какой эксперимент? – подпрыгнула Лидия. – Что значит – следственный?!

– Она утверждает, что знает, кто убил Горазона, и хочет наглядно продемонстрировать картину преступления. Просила всех присутствовать!

Лидия вскочила, хотела бежать в бассейн, но ноги подкосились, и она упала на кровать.

– Ой!

– Ох! – схватился за сердце Фрадкин. – А давайте… это… кофейку, что ли, дерябнем? А туда – соль, сахар, коньяк, перец, корицу и горсть камушков-гастролитов[2].

– Это не смертельно?

– Увидим.

Ни кофе, ни соли-сахара, ни коньяка, ни перца, ни корицы, ни тем более камушков-гастролитов под рукой не было.

– Пойдёмте уж какие есть, – предложила Лидия и помогла Фрадкину встать.

– Да, уж какие есть… – Опираясь на стены и друг на друга, они потащились в бассейн.

– Курить, что ли, бросить? – мечтательно спросил Фрадкин.

– Ага, и спортом заняться.

– А что, представляете, свежий воздух, раннее утро и вы в новом спортивном костюме бежите навстречу своему… этому…

– Сами бегите к своему этому. В гробу я видала и свежий воздух и новый красивый костюм!

– И я видал!

– Ой!

– Ох…

– Когда перестанет действовать ваше снотворное?

– Понятия не имею. Я вообще не уверен, что это было снотворное…

Славка чувствовал себя гением. Карлом Марксом, Стивеном Спилбергом, Джеймсом Бондом и Фёдором Бондарчуком.

Оставалось дождаться зрителей.

Он надеялся, что все придут. Не могли не придти!

Аншлаг – кажется, так назывались спектакли, на которые не осталось билетов.

Переборов страх высоты, Славка забрался на восьмиметровую вышку, потянулся и бесшабашно покачался на доске. Он так и не переоделся в мужские вещи, решив оставить своё преображение публике на десерт. Ровно в двенадцать двери бассейна открылись, и публика стала рассаживаться на пластиковые стулья, расставленные в ряд вдоль края бассейна.

Славка следил за своими зрителями, зорко отмечая каждый их взгляд, каждый вздох, каждый поворот головы, каждый нюанс в отношениях друг к другу.

Все пришли, кроме Рады и Ксюни. Братья Архангельские держались особняком, Мила Брагина отчего-то была без очков, Гошин небрежно обнимал Полину, Нелли что-то жевала, у Криса был отрешённый вид, Феликс, кажется, поменял свою шапку на новую, в Суковатых держал в руках огромный пакет попкорна, словно пришёл на киносеанс. Это всё-таки был аншлаг, несмотря на Славкин актёрский дебют! Последними зашли Лидия и Сэм Константинович. Они еле волочили ноги, бережно поддерживая друг друга.

– Ох, – стонал док, держась за сердце.

– Ой! – закрыла глаза Лидия, сев на борт бассейна и опустив ноги в воду прямо в тапочках.

Фрадкин последовал её примеру, бултыхнув по колено ноги в воду, не сняв ботинок и не закатав брюк. Он схватил себя за запястье и начал шевелить губами, словно читая молитву.

Орлик радостно помахал Лидии рукой, но она его не заметила. Упала на колени Фрадкину и заснула. Это было очень обидно, но – делать нечего, нужно начинать первое действие без неё.

– Дамы и господа! – крикнул Славка, радостно осознавая, что победил страх высоты. – Не сочтите за наглость моё настойчивое желание собрать всех вас здесь, возле этой прекрасной, в меру хлорированной, в меру голубой и в меру грязной воды!

Орлик бросил быстрый взгляд на окошечко под потолком. Как и договорились, там, беззубо улыбаясь, сидела Ида Григорьевна – суфлёр, спонсор и группа поддержки. Она показала ему большой палец и ободряюще подмигнула. Кроме Славки, старуху никто не видел.

– Я собрал вас, чтобы попытаться восстановить преступление, совершённое в этом бассейне! – переведя дух, продолжил свою речь Славка. – Год назад здесь погиб замечательный, великий актёр…

– Пашка Горазон! – выкрикнул Евгений Суковатых со своего места, хрустя кукурузой. – Не тяни резину за хвост, дочка, давай ближе по существу!!

– Всем известно, что для преступления нужен мотив. А мотивов в живой природе не так уж и много! По пальцам можно пересчитать эти мотивы! – Славка поднял вверх пятерню и начал загибать пальцы: – Любовь, ревность, месть, деньги и просто навязчивая идея! – Славка выразительно посмотрел на образовавшийся крепкий кулак и снова расстроился, что Лидия спит.

Нет, ну какое свинство! Неужели не могла выпить кофе, или принять холодный, бодрящий душ? Такой триумф и без неё!

– Из этих пяти мотивов, дамы и господа, я выбрал бы… все пять! Потому что Горазон был красив, богат и успешен… – Славка вдруг почувствовал тошноту, покачнулся и схватился за голову. Знакомая паника при виде пустого пространства внизу схватила за его сердце и помутила рассудок.

Ида Григорьевна погрозила в окошечке кулаком.

Какое счастье, что Лидия спит!!

– Я так решил, господа, что мотивов много не бывает, – пробормотал Орлик. – А вот убийца должен быть один.

– Громче! На галёрке не слышно! – крикнул Феликс Григорьевич.

– Очень, очень содержательная речь, – язвительно похлопал в ладоши Георгий Георгиевич и встал, выражая готовность уйти. – Скажите, мы не зря теряем здесь время?

– Сядь, – дёрнула его за рукав Полина.

– Папахен, по-моему, отличная мысль: мотивов много не бывает, а убийца должен быть один! Ни в одном детективе я такого не читала! Продолжай! – воскликнула Нелли, обращаясь к Славке.

– А что, отличное кино, – поддержал её Суковатых. – Давай, мой ребёнок, вкладывай в свою мысль всё, что хочешь сказать!

Стараясь не смотреть вниз, Славка глубоко вздохнул и продолжил:

– Сейчас в бассейне воды примерно столько же, сколько было в тот вечер, когда погиб Горазон. Я открыл нужный вентиль и спустил воду, чтобы доказать вам: если просто прыгнуть отсюда, то шею свернуть невозможно! Я докажу это! Для выполнения сложного трюка нужно было нырнуть в воду особенно глубоко, чтобы успеть развязать под водой руки и глаза. А это значит… Это значит только одно – тот, кто попросил Горазона выполнить этот трюк, точно знал, что посылает его на гибель! Ведь если бы с вышки просто прыгали пьяные люди, ничего не случилось бы… Но трюк Дрога – это совсем другое. Достаточно было спустить совсем немного воды, чтобы он стал смертельным! Смотрите! Я прыгаю!! – заорал Славка и кулем свалился вниз.

Он простился с жизнью три раза, пока летел, так как вовсе не был уверен, что на такой глубине не свернёт себе шею. Просто по логике получалось, что если бы Павел Иванович не нырнул чересчур глубоко, он остался бы жив. А значит, тот, кто кричал «Повтори трюк!», знал, что воды мало и предполагал, что Горазон может разбиться. Славка больно ударился животом о воду, ушёл на незначительную глубину и понял – жив! Жив, чёрт возьми, и Ида, которая придумала эту постановку, оказалась права, заявив, что с ним ничего не случится. Вынырнув, Орлик ощутил огромное счастье, что не надо больше стоять на вышке.

– Браво! – воскликнул Фрадкин, отпустив свой пульс и похлопав в ладоши. – Если бы вы сломали себе сейчас позвоночник, это был бы второй несчастный случай в этом бассейне. Боюсь, прокурорским работникам трудно было бы объяснить такие чудесные совпадения. Браво!

Орлик лег на спину и поплыл к бортику.

– Так кто крикнул «Повтори трюк Дрога!»? – спросил он, стараясь, чтобы юбка не наплывала на голову.

– Я, – встала Полина. – Но это бред! Я вовсе не собиралась убивать Горазона! Я не знала, что в бассейне мало воды!

– А почему вам пришла мысль попросить Горазона повторить трюк? – вмешался Сэм Константинович. – Насколько я знаю, вы, Полина, никогда не были поклонницей его таланта!

– Да, не была! – Заломив руки, Полина побежала вдоль берега. – И я понятия не имею, почему я попросила Пашку повторить трюк! Я Горазона терпеть не могла! Он был напыщенный, бездарный дурак, который считал, что все женщины от него без ума! Я всегда общалась с ним свысока. Тоже мне – прыщ на ровном месте! А главное, я даже сериал про этого Дрога не смотрела, и понятия не имела, какой трюк он там выполнял! Конечно, в тот вечер я немного выпила…

– Много, – перебил её Гошин. – Ты очень много выпила в тот вечер, дорогая.

– Хорошо, – согласилась Полина. – Я много выпила. Но это совсем не значит, что я могла попросить Горазона сделать то, о чём совсем не знала. – Полина вернулась на своё место и раздражённо села на стул, нервно закинув ногу на ногу.

Славка вылез из воды и отжал подол юбки.

– Что-то странная вы какая-то, – оглядела его Полина. – Подурнели, огрубели, педикюр стёрли…

– А вы навернитесь с вышки, я на вас посмотрю, – буркнул Орлик и ехидно добавил: – А лучше найдите достоверное объяснение своему странному поступку в тот роковой вечер!

– Я не знаю, – пожала плечами Полина и вдруг кокетливо вытянула руки вперёд: – Ну хорошо, арестуйте меня! Наденьте наручники! Я – убийца Горазона! Я!!! Очаровательная убийца, красавчика Горазона!! – Она захохотала, закинув назад голову.

– Истерика, – диагностировал док. – На вашем месте я бы так не радовался, мадам. Портреты в прессе, конечно, будут шикарные, но вам реально могут дать лет пятнадцать.

– Пятнадцать?! – ужаснулась Полина и мигом спрятала руки, протянутые для наручников, за спину. – Значит, когда я выйду, мне будет пятьдесят лет?! Нет!! Я не виновата! Я знать не знала ни Горазона, ни Дрога, ни их паршивого трюка!!

– Раз уж у нас тут следственный эксперимент, надо точно воспроизвести обстановку того момента, – вмещалась Нелли. – Мамахен, встань на то место, где ты стояла в тот злополучный вечер, и представь себя пьяной. Может, тогда ты вспомнишь, почему тебе в голову пришла бредовая мысль попросить Горазона прыгнуть с вышки с завязанными глазами и связанными руками!

Орлик чуть не застонал от досады! Почему эта мысль пришла не ему, а Нелли? Он ещё раз отжал подол юбки, сотворив возле себя большую, неприличную лужу. Слава богу, что Лидия спит…

Полина встала и подбежала к двери душевой.

– Вот тут я стояла, – пробормотала она, – вот так я качалась, – зашаталась она, – вот так у меня всё плыло перед глазами… – Она помахала рукой перед носом. – Да, я была очень и очень пьяная. Настолько пьяная, что не соображала, где я, и что делаю… Все вокруг раздевались и я тоже. – Полина расстегнула несколько пуговиц на блузке, продемонстрировав бирюзовый лифчик и безупречную грудь.

– Это лишнее, – предостерёг жену Гошин.

– Пускай, – одобрил её действия Сэм Константинович. – Что мы, голых Полин не видели?

– Я вспомнила! – закричала Полина. – Был голос! Такой вкрадчивый, мерзкий голос! Он сказал: «Этот Горазон трус и подонок! Всем врёт, что трюк Дрога делает сам, а на самом деле за него работают каскадёры! Вот бы заставить этого выскочку повторить прыжок прямо здесь!» И тогда я… – Полина быстро застегнула кофточку. – Я ведь действительно терпеть не могла Горазона. Мало того, что он мнил себя гением, так ещё карьеру сделал на деньги нашей Иды Григорьевны! Да, я крикнула: «Повтори трюк!», но я желала всего лишь его позора, но никак не смерти! Позора!! – Она обвела всех испуганным взглядом. – За это мне тоже дадут пятнадцать лет?

– Года три, не больше, – успокоил её Фрадкин. – Вы выйдете из тюрьмы в самом соку.

– Попробуйте вспомнить, кто сказал, что Горазон трус и подонок, – приказал Славка. – Кто спровоцировал вас?

– Вокруг было много народа, – прошептала Полина. – Толпа! Откуда я знаю, кто это мог сказать? К тому же, я была в стельку пьяна…

– Голос был мужской или женский? Это вы хотя бы помните? – заорал Славка.

– Нет!!! – взвизгнула Полина. – Не помню! Голос шёл откуда-то сзади, тихий, отвратительный, гипнотический голос!

– Значит, провокатор стоял у вас за спиной? Гениально! Совершить преступление чужими руками! – Славка вытер мокрое лицо рукой и обратился к публике: – Итак, господа, мы имеем умного, хитрого, осторожного и изобретательного преступника! И этот преступник находится среди нас!

Все стали оглядывать друг друга с удивлением и опаской.

– Есть в этой истории ещё пара нюансов. Если вы подождёте меня пять минут…

– Подождём, чего уж там! – сказал Суковатых. – Ты так интересно заливаешь, ребёнок, что можно прерваться на рекламную паузу!

– Лид! – Славка потряс за плечо Федину. – Проснись, а то пропустишь самое интересное!

– Кофе-коньяк-кокаин-соль-сахар-перец и горсточка камушков-гастролитов, – сонно пробормотала Лидия, открыв бессмысленные глаза. – Женька, что такое камушки-гастролиты? В какой аптеке их продают? А ещё мне нужно пить свежую кровь, иначе я всегда буду спать, правда, Фрадкин?!

– Что с ней? – спросил Славка у дока.

– Медикаментозный сон.

– Это вы начудили?

– Я. А что, плохо, что ли?! Милая девочка! Спит, не плачет, кушать не просит, в обмороки не валится. Бай-бай, – Фрадкин погладил Лидию по плечу, и она мгновенно заснула, пустив слюну на рукав его пиджака.

– Я всегда говорил, что вы сатрап, док!

– Я?! Я кандидат наук. Филологических. Хотите Даниила Хармса почитаю?

– Я вам сейчас, док, сам почитаю… – Орлик размахнулся для удара, но его кулак перехватил Крис.

– Обожаю тебя, – прошептала телезвезда, – Мокрую, злую, красивую… Обожаю! – Крис поцеловал Славкин кулак.

Доктор захохотал.

– Идиот! – прошипел Орлик, вырывая руку у Криса. – Звёздный прыщ на деловом пространстве страны! Иди картошку сажай! Коров дои! Уголь добывай! А вы, док…

– Дай этой клизме в морду, ребёнок! – закричал Суковатых. – Он мне пить и есть запретил!!

– Вам нужно сделать гистологию мозга, Евгений, – невозмутимо заявил док. – Неприятная процедура, но в вашем случае необходимая!

– Тебе бы Хармса поменьше читать дружище, – ввязался в перепелку Георгий Георгиевич. – Абсурдный автор! Такой же, как и твои диагнозы.

Славка убежал в раздевалку и быстро переоделся в джинсы и майку. Мокрые волосы он зализал назад. И улыбнулся, – широко и победно.

Сейчас они получат порцию адреналина! Сейчас он им задаст!

Орлик вышел из раздевалки строевым шагом караульного.

Но триумфа не получилось, никто не заметил чудесного превращения Славки в парня. Все рыдали, заливаясь слёзами.

– Не понял, – растерялся Славка и тут же почувствовал резь в глазах. Резь усиливалась, становилась невыносимой, слёзы хлынули необузданным, диким потоком. – У-у! – Орлик зарыдал в голос. – Ух ты, чёрт…

– А-а-а! – взвыл Суковатых, закрутившись на месте винтом.

– Как будто хрену много поел! – тёр глаза Феликс Григорьевич.

– Люди, да это же газ! – крикнул Крис. – Кто-то распылил в бассейне слезоточивый газ!!

– Ха-ха! – зашёлся в истеричном хохоте Гошин. – Газ! В глаз!

– Бежим отсюда! – взвизгнула Нелли.

– Газ? – открыла красные глаза Лидия. – Это ваши шуточки, Фрадкин?

– Что вы, деточка! Я бы предпочёл что-нибудь нервно-паралитическое. Нужно действительно убегать отсюда, а то… а то… – Доктор схватил Лидию в охапку и потащил к двери, где уже столпились все остальные.

– Все в гостиную! – заорал что есть сил Славка, надеясь, что Гошина в окошке услышит его. – Все за мной! Попытка к бегству считается признанием вины!!

Они ворвались в гостиную все на одно лицо – носы красные, глаза опухшие, волосы растрёпанные.

В центре комнаты, возле стола, в монументально-высоком кресле сидела Ида Григорьевна Гошина. На ней было красное платье, красные туфли, красные перчатки и красная шляпа с полями. Казалось, что стены в комнате тоже красные.

– Здравствуйте, дорогие мои! – воскликнула Ида, раскинув руки в приветственном жесте. – Как я рада вас видеть!

Всеобщее «Ах!» повисло в наэлектризованном воздухе.

– А вы думали, я на том свете? – захохотала старуха. – А вот она я! Что, не ожидали?!

Повисла долгая пауза.

– А чего вы все в слезах? – удивилась Ида Григорьевна. – От горя, или от радости?

– От газа, – пояснил Крис. – Скажи, бабуля, кто тебя так удачно забальзамировал?

– Моё платье… – прошептала Полина. – На ней моё любимое платье, мои любимые туфли и моя новая шляпа!!

– Что вы по этому поводу думаете, коллега? – указав на старуху, обратился к Фрадкину Гошин. – Ещё один призрак?!

Против своего обыкновения шутить по поводу и без повода, Фрадкин только пожал плечами.

– Я что-то проспала? – сонно спросила Лидия. – Здрасьте, Ида Григорьевна. Хорошо выглядите…

– Сеструха! – развёл руками Феликс Григорьевич. – Я в раю, или ты в аду?

– Ну, кино!! – захрустел кукурузой Евгений Суковатых.

Мила Брагина истерично хихикнула.

– Вы всех надули? – догадалась она. – Сделали вид, что умерли?! И все эти идиоты вам поверили?!

– Вы тоже поверили, – обиделась Нелли. – Вы точно такая же идиотка! А я знала, бабульхен, что ты жива! Эта информация витала в воздухе!

Братья Архангельские тоже хотели что-то сказать. Какие-то мысли бродили в их крепких черепах, но сформулировать эти мысли они не могли.

– Короче, все меня рады видеть, – сделала вывод старуха.

– А как же завещание? – закричала Полина. – Оно недействительно?!

– Всё остаётся в силе, – отрезала Ида Григорьевна. – Тот, кто назовёт имя убийцы Горазона, станет моим наследником.

– Чёрт, но ты не дышала!! – заорал Гошин. – Ты была синяя, с трупными пятнами!

– В моём возрасте очень легко не дышать и быть синей. А трупные пятна у меня с девяносто восьмого года, внучок! И потом, наш Фрадкин настоящий профессионал, он любого сделает трупом! – захохотала Гошина.

– Соль-сахар-камушки-кофе-коньяк-корица, – пробормотала Лидия, и, упав на диван, засопела, уткнувшись в подушку.

– Как?! Коллега… – Гошин в возмущении повернулся к Фрадкину. – Вы всё знали?! Вы участвовали в этом бессовестном розыгрыше? Зачем?!

Фрадкин потупился и заиграл бровями.

– А как мне было собрать вас всех вместе?! – громовым голосом спросила старуха. – Похороны – это единственный повод! Никто не посмеет нарушить последнюю волю такой богатой старухи как я!!

– Та-ак! – Гошин обежал вокруг кресла. – Та-ак!! – Он вдруг резко остановился, нагнулся к бабке и злорадно крикнул ей в ухо, блеснув глазками: – Я сожрал всех твоих павлинов, старая грымза! Всех!

– Нашёл, что жрать, – не очень расстроилась Ида Григорьевна. – Ты всегда был дураком, поэтому стал пластическим хирургом. Тянуть рожи и жрать павлинов – примерно одно и тоже. Рассаживайтесь, друзья! Не ощущаю бешеной радости по поводу своего воскрешения!

Все замолчали и безропотно расселись на стулья. Только Славка позволил себе усесться на подоконник и беспечно болтать ногами.

– Бездельники! Холуи! Думали, я за просто так денежки раздам? Имущество между вами поделю?! Фиг вам! – Старуха скрутила две фиги и победно выбросила их вперёд. – Фиг! Вам! Бросились Пашкиного убийцу искать, а Алинку не уберегли! Она дура была, но хотя бы рисовать умела! А её в пруд, в ряску, к вонючим лилиям, к мерзким квакалкам… Сама удавлю того, кто это сделал! Ксюнька, кислая капуста, заходи!

Маленькая узкая дверца в углу комнаты отворилась, и в комнату смущённо вошла служанка, ведя под руку Раду Родимцеву. Родимцева упиралась, но Ксюня втолкнула её в гостиную и прислонила к стене. На голове у Рады красовался чепчик-повязка, который накладывают при черепно-мозговых травмах.

– Ой, а чего все рыдают-то? – огляделась Ксюня. – Лук, что ли на скорость шинковали? Ида Григорьевна, вы ещё толком ожить не успели, а уже все плачуть и плачуть, плачуть и плачуть… Я сама, как узнала, что хозяйка жива, три часа плакала. Сначала от счастья, потом от горя, потом снова от счастья, потом снова от горя. Ой!...Ида Григорьевна, как я рада вас видеть!

– Пашка, стервец, это ты распылил газ в бассейне? – басом заорала старуха.

– Я! – раздалось со шкафа, и свет в гостиной погас.

– Я! – радостно отрапортовал Горазон, слетая вниз и усаживаясь на спинку кресла, в котором сидела старуха. – Я выкурил всех из бассейна, потому что терпеть не могу это мокрое место. – Он плотнее завернулся в белую простыню, в которую обрядился ради особого случая, и передёрнул плечами. – Бр-р-р! Терпеть не могу бассейн!

Женский визг заглушил его последние слова. Послышался грохот, возня, бормотание, стоны и много других звуков непонятного происхождения.

– Помогите! – неуверенно крикнул кто-то. – Скорую!

– Я оделся, причесался, шею помыл, – обиделся Пашка. – Я умер год назад, ну и что?! Я ж не труп, а призрак! Да, есть другая форма существования, кстати, не такая уж и плохая. Привет всем, кого не видел, хотя со многими я успел повидаться!

– Здорово, Пашка!

– Привет!

– Давно не виделись, старина! – посыпались со всех сторон реплики.

– Другое дело, – обрадовался Пашка. – А то: «Скорую! Помогите!» Я сам «Скорая»! Я сам «Помогите!» – Он взмыл под потолок, и, облетев комнату по периметру, присел рядом со Славкой на подоконник.

– Испугался летающего зеркала? – ткнул он в бок Славку.

– Пугаются бабы в курилке, когда мышка бежит, а я удивился, – фыркнул Славка. – Хочешь знать, кто тебя убил?

– Хочу.

– В бассейне всё слышал?

– И даже видел. У меня сохранены все функции нормального организма. Кроме стула, – покосился Пашка на Фрадкина.

– Отлично. Свет можно включить? – Славка спрыгнул с подоконника и прошёлся по комнате.

– Ни в коем случае! Я же призрак, а не Карлсон!

Пашка подсветил комнату голубоватым свечением – это было в его силах и полномочиях. Голубые лица смешили его, отвлекая от мрачных догадок и мыслей.

– А кто это? – спросил Суковатых, указав пакетом попкорна на Славку. – Кто это такой?!

– Дочурка твоя! – похлопал его по плечу Славка. – Гормонов пережрала, а догадайся, кто виноват?

– Филолог? – уточнил «папаша», глянув на Фрадкина.

– Он, зараза, рецепты писал…

– Чёрт знает что! – заорал Гошин, в гневе перекосив голубое лицо. – Я сейчас милиц…

– Молчать!!! – заорала старуха.

– Ми!… – икнул Георгий Георгиевич. – Ми!... Ми!... Ми!

Полина остервенело начала колотить его по спине.

Славка выскочил в центр гостиной.

– Я тут, конечно, человек слегка посторонний, но кое в чём преуспел. Знаете, Ида Григорьевна, кто делал скандальные снимки на вашем дне рождении?

– Догадываюсь, – буркнула Гошина. – Один из тех, кто не прыгнул в бассейн. Алинка нужную кнопку даже в мобильнике найти не могла, значит…

– Прости, бабуль, – сказал Крис. – Хотел подзаработать… Глупо получилось. Прости!

– Дурень! – постучала себя по лбу старуха. – Ты ж наверняка какую-нибудь хрень заснял, разоблачающую убийцу. Тебя грохнуть могли! Как муху! Ну, ду-урень…

– И заснял! – подмигнул Крису Славка. – Он сфотографировал двух Фёдоров! Двух Бошек. Две, то есть, Башки!

– Как двух? – подскочил Фёдор. – Значит, мне не показалось там… возле фонтана?! Значит, есть фотографии?!

– Есть, – успокоил его Орлик. – На одной из них отлично видно, как один Фёдор дерётся со знаменитым актёром, а другой стоит в «зрительном зале». Скажите, уважаемый… уважаемая Башка, у вас случайно нет брата-близнеца? Или, может, у вас есть другой родственник, с которым вы похожи вот как эти оба-два?! – указал Славка на хоккеистов.

– Нет, – замотал головой Фёдор. – Я у мамы один. И у папы. И у дедушки с бабушкой, и у…

– Достаточно, – остановил его Славка. – Значит, вы – оригинальное существо и существуете в единственном экземпляре?

– Можно и так сказать, – кивнул Фёдор. – Второго меня на свете не нет.

– А на фотографии есть!

– Второй Башка особо не прятался. Он танцевал, писал в фонтан и даже своровал у Ксюни ключ от подсобки, где находятся вентили, регулирующие подачу воды в бассейн, – встрял в разговор Пашка.

– Даже не знаю, что на это сказать, – покачал головой Фёдор.

– Кому понадобилось изображать Башку?! – торжественно спросил Славка, оглядев публику. – А теперь смотрите! – Орлик рывком вытащил из кармана липкую резину с клочками волос и ловким движением натянул её на лицо.

– Батюшки святы! – заорала старуха. – Федька, смотри, рожа твоя! Съёмная рожа! Захотел одел, захотел – снял! Ну ни фига себе! Кто-то весь вечер таскал эту маску на моём дне рождении, выдавая себя за тебя! Кто?! – топнула она ногой. – Кто, сучье отродье, устроил маскарад без моего ведома?!!

Повисла тишина. Голубоватый свет зябко задрожал на лицах.

Горазон слышал своим особенным слухом, как вразнобой бьются эти такие разные, живые сердца. Ему стало их жалко. Стоит так трепетать, замирать, и почти останавливаться от любопытства и страха, чтобы потом, в один прекрасный момент, раз – и в дамки! Вернее, – в бестелесные, шкодливые, слоняющиеся по галактике призраки…

Доктор Фрадкин, подошёл к Орлику и бесцеремонно ощупал его лицо.

– Латекс, – покачал он головой. – Тончайший материал! Отличная работа! Нос, лоб, щёки, глазные отверстия, даже волосы – всё в точности как у Фёдора!

– Похож?! – засмеялся Славка

– Нисколечки! – фыркнула Ксюня. – Ты ростом меньше и в плечах уже. И вообще, ты – бывшая девушка, таких транссексуалок за версту видно!

– Так вот, – сорвал с себя маску Славка, – среди нас есть только два человека, которые ростом и комплекцией в точности напоминают Башку.

Горазон отчётливо услышал, как два сердечка заколотились особенно быстро, и улыбнулся. Бейтесь, бейтесь, изнашивайтесь, сгорайте от стыда, трепещите от страха, бойтесь разоблачения – это жизнь, и она почти всегда прекрасна даже в самых неблаговидных своих проявлениях!

– Только два человека, – пробормотала Ида и обвела всех цепкими, выцветшими глазами. – Не может быть! Вы?! Не верю! Родня всё-таки, хоть я и не помню какая…

– Это не мы! – в один голос заорали братья Архангельские. – Нас заставили!!

– Так не вы, или заставили? – подошёл к ним Славка. – А ну-ка, пусть один из вас натянет маску!

– Нет! – отшатнулись братья. – У нас чемпионат на носу! Нам нельзя!

– Тюрьма у вас на носу! – показал им кулак Славка. – Маску нашли у тебя в кармане, – ткнул он наугад то ли в Павла, то ли в Глеба.

– Кто нашёл? – захохотал не то Павел, не то Глеб. – Зеркало? Расскажите это ментам!

– Я нашёл, – спокойно сказал Горазон. – Я, Павел Иванович Горазон. Просто днём меня не очень хорошо видно, поэтому я обозначился крупным предметом. И пусть хоть один мент попробует мне не поверить! Я ему потом такое устрою… А ну, быстро напялил маску! – заорал Паша и для устрашения мигнул изнутри красным огнём – это тоже было в его силах и полномочиях.

Братья одновременно вцепились в маску и чуть не разорвали её. Наконец, один из них трясущимися руками натянул на себя чужое лицо и встал рядом с Фёдором.

– Не отличить! – покачала головой старуха. – И к чему, скажите, был весь этот цирк на моём дне рождении?

– А вы до сих пор не поняли? – удивился Славка. – Чтобы свалить вину за убийство Горазона на Фёдора!

– Ты хочешь сказать… – Вцепившись костлявыми пальцами в подлокотники кресла, Гошина привстала. – Неужели ты хочешь сказать, что вот эти вот дурни, эти клюшки хоккейные, эти дырявые шайбы…

– Мы не знали! – в один голос заорали Архангельские. – Нас использовали вслепую!

– Кто?! – гаркнула Ида Григорьевна.

Братцы испуганно переглянулись и замолчали.

– Мы не знаем, – ответил тот, который был без маски.

– Понятия не имеем, – подтвердил другой.

– Кто из вас воровал ключ у Ксюни?! – спросил Славка.

– Я, – ответила «маска».

– Кто крутился возле фонтана?

– Я, – ответил другой.

– Кто открыл вентиль?

– Я, – сказала «маска», но тут же указала на братца: – Нет, это он!

– Он!

– Он!

Они тыкали друг в друга пальцами, как провинившиеся дети, пытающиеся свалить друг на друга вину за съеденные тайком конфеты.

– Нет, это дебилы, а не преступники, – простонала Ида Григорьевна, снимая шляпу и хватаясь за лысую голову. – Я за них тухлого кабачка не отдам, не то, что всё своё состояние!

– Спокойно! – поднял руку вверх Славка. – Они действительно были игрушками в руках умного, хитрого и очень изобретательного человека.

– Какого?! – простонала старуха. – Какого ещё человека?!!

Горазон тихо посмеивался. Он не знал ответа на главный вопрос, но этот пацан ему нравился. Парень был весёлый, невоспитанный и такой наглый, что мог запросто переписать историю народов мира, лишь бы заполучить бабкины барыши.

Орлик тем временем вытащил из кармана красные корочки, раскрыл их и высоко поднял над головой.

– Волгина Дарья Владимировна, – прочитал вслух Горазон, единственный из всех способный читать в такой темноте. – Кто это?!

– Так вот кто украл мою сумку! – Растолкав Архангельских, вперёд вышла Мила Брагина. – Подлый, мелкий воришка неопределённого пола!! Гермафродит!

– Если бы я не нашёл вашу сумку, вы бы умерли от удушья, мадам! – Славка решил оставить без внимания оскорбительную реплику по поводу неопределённости своего пола.

– Да, я Волгина Дарья Владимировна, – высоко подняла голову Мила и посмотрела на Пашку Горазона с горечью, с вызовом, с отчаянием, с ненавистью и бесконечной усталостью.

Что-то отдалённо знакомое показалось Пашке в её имени, в её внешности, в её взгляде…

В углу громко зарыдала Рада. Ксюня обняла её и своим носовым платком принялась утирать слёзы.

– Павла Горазона убила учительница французского языка, – уверенно сказал Славка Орлик. – Это она заставила Архангельских спустить воду в бассейне, она нашептала роковые слова Полине про каскадёров, которые работают за актёра, она…

– Она надела рыжий парик, чтобы раствориться в толпе и остаться неузнаваемой, – прошептал Пашка. – Она всё сделала чужими руками! Дашка, это ты, что ли?! – заорал Горазон, взмыв вверх. – Ты?!

Он вдруг всё вспомнил. И ему стало так страшно, что захотелось опять умереть.

– Я, – ответила Брагина и провела по лицу рукой, словно стирая с него притворство, от которого безумно устала. – Я, я, я! Я невеста Алексея Краснова, если ты помнишь, кто это такой.

– Помню, – пробормотал Пашка. – Лёха Краснов… хороший парень, неплохой актёр, отличный даже, я бы сказал. Мы не то, чтобы очень дружили, но…

– Но ты приходил к нам в дом, ел, пил, рассказывал анекдоты, хвастался своими успехами. Да, мы не были близкими друзьями, но Лёша гордился знакомством с тобой. Очень гордился! Это для тебя мы были одними из многих, а ты для нас – свет в окошке. Ты верно сказал, Лёшка был очень талантлив, единственное, что ему не хватало – немного удачи, везения, ударной роли, которая бы сделала его знаменитым и востребованным. Ему стоило только заполучить такую роль, и его карьера резко пошла бы на взлёт. Ты понимал это?!

– Я об этом не думал.

– Ты никогда ни о ком не думал, кроме себя. Я любила Лёшку с десятого класса. Влюбилась в него без памяти, когда он только начал играть в школьных спектаклях, потому что сразу почувствовала его талант, его мощь, его неординарность и великую страсть к актёрской профессии! Я полюбила Краснова, в том числе за эту одержимость, поклявшись, что положу к ногам его таланта всю свою жизнь! Пока он учился во ВГИКе, я работала. Боже мой, кем только я не была! Официанткой, гардеробщицей, диспетчером на телефоне, кассиром и даже рекламным зайцем, раздающим листовки. Я очень уставала, но понимала, ради чего живу. Я знала, что скоро мир узнает о великом актёре Алексее Краснове. А я буду его женой! Мы жили вместе, но официально не расписывались, решив, что загс от нас не убежит, а пока нужно встать на ноги, сделать имя, заработать денег на квартиру. Лёшка закончил ВГИК и начал сниматься. В основном, в эпизодах, в неинтересных, проходных ролях. Но мы верили в удачу. Знали, что скоро наступит наш звёздный час, и роль, которая сделает Лёшку знаменитым – не за горами. Мне повезло, я устроилась работать на известную киностудию «Магнус». Сначала бригадиром массовки, потом реквизитором, а затем я стала ассистентом режиссёра по актёрам. Я была в курсе всех проектов и всех подковёрных интриг. Я даже могла влиять на выбор актёров… Моё мнение не было решающим, но оно учитывалось. А главное, я знала обо всех сценариях, которые были в работе! К тому времени Лёшка совсем отчаялся. Годы шли, а роль, – его роль, которая сделала бы его знаменитым, так и не появлялась. Он прописался в сериалах, которые шли только по дециметровым каналам. Краснов с горя запил, и это стало самой большой нашей проблемой. Лёшка был очень талантлив, но не очень силён духом. Неудачи подтачивали его, как наждачка слабый металл. И тут я узнала, что наша киностудия готовится снимать стосерийный сериал, который планирует купить один из центральных каналов. Сценарий оказался просто отличный! Там было всё – динамика, любовная линия, элементы боевика и детектива. Это был тот сюжетный коктейль, на который зритель подсаживается как на наркотик, а его героев начинает любить как родных. Этот сюжет можно было сравнить с сюжетами о Джеймсе Бонде – кроме страсти, любви и ревности там были погони, стрельба и смертельные трюки…

– Подожди, – у Горазона вдруг сел голос, – ты говоришь о…

– Да, я говорю об «Одиноком волке». Роль Ивана Дрога была просто создана для Лёшки Краснова. Характер, внешность, темперамент, лирическое начало… Я поняла, что это тот шанс, который мы ждали всю жизнь. Сценарий ещё был на стадии подготовки, а я уже сказала Краснову, чтобы он готовился к звёздной роли. Если бы вы знали, как Лёшка воспрял духом! Он бросил пить, начал ходить в тренажёрный зал, сел на диету. За месяц он вернул прекрасную форму. Я тем временем сделала всё, чтобы он получил эту роль. Не буду вдаваться в подробности, но, поверьте, мне пришлось засунуть все свои принципы в одно место. Я кокетничала с режиссёром Панковым, унижалась перед его помощниками, пила с продюсерами водку, обольщала сценаристов и даже зачем-то сунула взятку водителям, которые возят съёмочную… В общем, всё получилось. Краснова пригласили на пробы, потом потянулись долгие дни ожидания. Всё это время Лёшка до седьмого пота тренировался, потому что исполнителю роли Ивана Дрога нужно было самому исполнять в сериале все трюки, а это требовало смелости, уверенности и отличной физической подготовки.

Как он отрабатывал тот прыжок в воду со связанными руками и завязанными глазами! Лёшка записался в бассейн, нанял хорошего тренера и работал по семнадцать часов в сутки! Он рассчитал трюк до миллиметра, до секунды, до каждого вздоха и выдоха! Он выполнял его миллион раз, рискуя покалечиться или разбиться насмерть. Он сделал этот трюк до автоматизма точным, безупречно красивым и эмоционально прочувствованным. Краснов наконец-то поверил в удачу. Поэтому, когда ему позвонили и сообщили, что он утверждён на роль, Лёшка даже не удивился.

– Хорошо, с удовольствием приступлю к работе, – сказал он слегка отстранённо.

Я была счастлива. Я была счастлива ещё и потому, что в связи с этими обстоятельствами решила сохранить свою первую беременность. Лёшка сделал мне предложение, и мы решили наконец расписаться. Но…

– Но я не знал! – заорал Пашка, и в порыве сильных, необузданных чувств заметался между стенами, отлетая от них как мячик. – Я ничего этого не знал! Я даже не знал, что роль Дрога должен был играть Лёшка!!!! Просто мы как-то пили в баре коньяк с режиссёром Панковым, и он похвастался мне, какой проект замутил. Я по пьяни возьми, да ляпни: «А давай меня на главную роль! Он глаза выпучил: «Тебя?!! Ты же вечно занят! И на фига тебе наш сериал, если тебя в Голливуде на куски рвут?!» А я… Даже не знаю, что на меня нашло. «Хочу, – говорю, – сыграть этого стосерийного Ваньку Дрога! Что мне Голливуд, когда наша публика с ума от таких героев сходит!» Панков такому счастью даже не очень поверил. Он всё уточнял: «Ты не шутишь?! Нет, ты правда меня не разыгрываешь?!»

Я отказался от трёх выгодных предложений в полном метре, чтобы только сняться в этом сериале. Но я НЕ ЗНАЛ, что перехожу Лёхе Краснову дорогу!!! Не знал!!! Панков мне ничего не сказал!!! – Пашка завис в метре от пола, мерцая, словно диод от автомобильной сигнализации.

– Ты никогда ничего не знал, – подняла на него холодные, пустые глаза Дарья Волгина. – Не хотел знать! Для тебя люди – это всего лишь зрители, которые нужны только для того, чтобы тебя обожать. Да если б я даже на коленях приползла умолять тебя отказаться от этой роли, ты бы радушно пообещал мне и тут же забыл о своём обещании! Выпил бы с Панковым и всё равно снялся!!

– Неправда! – Пашка рухнул на пол и сел, поджав под себя ноги. – Неправда. Краснову нужно было всего лишь позвонить мне и сказать, что значит для него роль Дрога. Я легко бы от неё отказался, легко! Она была для меня проходной, ненужной и легковесной! Ему нужно было всего лишь набрать мой номер и сказать: «Пашка, дружище, мне очень нужна эта роль…»

– Лёшка не мог этого сделать. Он был гордый, ранимый и… слабый. Он решил, что раз взяли тебя, значит, он ни на что не способен.

– Господи, – Пашка с отчаянием сумасшедшего маятника начал раскачиваться из стороны в сторону. – Значит, я виноват в том, что…

– Да, ты виноват, что у Лёшки началась жесточайшая депрессия, что он ушёл в запой и повесился за неделю до нашей свадьбы. Ты виноват в том, что я потеряла ребёнка и смысл жизни. Ты виноват…

– Замолчи! Нельзя обвинять человека в том, чего он не делал! Если бы я знал… Если б ты приползла, а... а он позвонил!…

– Тебе нужно было быть внимательнее к людям, Горазон. Ты слишком любил себя. Ты не умел слушать других, не умел видеть их, замечать, слушать, запоминать лица. Ты даже не узнал меня, встретив у Иды Григорьевны.

– Раньше ты была блондинкой, не носила очков, ярко красилась…

– Неважно. Если бы ты обращал внимание на других, ты узнал бы меня.

– Значит, ты решила мне отомстить, – горестно усмехнулся Пашка.

– Не знаю, – пожала плечами Дарья. – Сначала я хотела умереть. Но когда накинула на шею петлю, поняла, что совершаю предательство по отношению к Лёшке. Да, он был слабый, он не выдержал удара, но я-то жила только ради него! А значит… Если хочешь, называй это местью, хотя по мне так это наказание. Справедливое, заслуженное наказание. Ты продолжал порхать по жизни как бабочка, продолжал получать деньги, новые роли и срывать пышные цветы славы. А мой Лёшка гнил в земле. Так что, это наказание, дорогой! Кто ещё, кроме меня, смог бы наказать тебя?! Бог?! Я не верю в него. Я верю только в свою любовь, которую ты походя растоптал, даже не заметив, что натворил.

– О, господи! Как ты смогла пролезть в дом Иды Григорьевны?

– Дело в том, что на свете есть ещё один человек, которого ты лишил смысла жизни, убив Лёшку Краснова.

– Я не убивал!! Не убивал!!! – Горазон зарыдал – слишком бурно и слишком картинно, чтобы казаться искренним.

– Его мать так не считала. Она была со мной заодно, когда я заявила, что убью тебя.

– Нет! – закричала Рада Родимцева. – Я никогда не была заодно с тобой! Я не хотела никого убивать!

– И тем не менее, бросилась под колёса машины, в которой ехала Ида Григорьевна, как я тебя научила! Ты рассказала Гошиной о своей тяжкой судьбе, о погибшем сыне, забыв упомянуть его имя. Дело в том, что втеревшись в доверие старухе, можно было стать вхожим в тусовку, где постоянно ошивался Горазон.

– Нет, – прошептала Рада, – я не соображала, что делаю…

– Позвольте, – нахмурилась Ида, – значит, Рада…

– Да, она мать Краснова. И Рада была со мной заодно, что бы она сейчас ни говорила. Зная ваши филантропические замашки, я заслала несчастную, пьющую женщину в ваш дом, как шпиона. Через неделю Родимцева мне сообщила, что вы вдруг вздумали учить французский язык и ищете репетитора. Я окончила специализированную французскую школу, поэтому сразу уцепилась за этот шанс. И вы, Ида Григорьевна, приняли меня сразу, даже не проверив кто я, и каково моё настоящее имя! Ха-ха! Я приходила в ваш дом с одной только целью – побольше разнюхать и придумать такой план убийства Горазона, чтобы всё выглядело несчастным случаем, а на самом деле являлось бы гениальной драматической постановкой. Я хотела, чтобы Пашка сам наказал себя! Чтобы причиной смерти стали его тщеславие, самовлюблённость, пьянство и пренебрежение к людям.

И я дождалась своего часа!

– Я имела глупость пригласить на свой день рождения людей, непричастных к свету! Либералка хренова, – покачала головой Ида Григорьевна. – Мне так нравилось разбавлять именитых гостей «свежей», народной кровью! Вот дура-то! Мне казалось, что этим я всех шокирую и слыву неформалкой!

– Рада к тому времени стала совсем невменяемой, – продолжила Дарья. – И хоть старуха вылечила её от алкоголизма, у неё ум за разум зашёл. Появилась навязчивая идея, что я сатана, а она… – Дарья весело рассмеялась. – Она спасительница всего человечества! Я даже стала бояться, что Рада всё испортит, рассказав о моих планах старухе, или самому Горазону. Но в последний момент Родимцева вновь приняла мою сторону. Она даже подсказала мне, как запутать следы!

– И как же?! – спросил Горазон.

– К тому времени Рада очень хорошо ориентировалась в друзьях и родственниках старухи. Самым колоритным приятелем Иды Григорьевны ей показался Фёдор Башка – крупный, фактурный, заметный и грубоватый. Его на любой светской вечеринке заприметили бы и запомнили. Рада выкрала из фотоальбома старухи несколько фотографий Фёдора, и я заказала на киностудии его «лицо» – маску из латекса. Недавно у нас появились новые технологии: вместо грима, на артистов надевают такие маски. Это очень удобно, когда они играют известных личностей – Ленина, Сталина, Гитлера и так далее, – на грим не приходится тратить много времени. Вот только одна беда – настоящий Фёдор ввязался в драку с Горазоном и постоянно был на виду! Но и это не остановило меня. Так получилось ещё загадочнее. Если бы не эти чёртовы фотки!...

– Но зачем ты подставила Архангельских?! – грозно спросила Ида Григорьевна. – Зачем воспользовалась их глупостью и доверчивостью?!

– Так не надо быть глупыми и доверчивыми, – усмехнулась Дарья. – Не надо! Они совершеннолетние, могли бы задуматься, что и зачем делают. Я приказала им в образе Фёдора выкрасть ключ от подсобки и спустить воду в бассейне – совсем чуть-чуть, так, для баловства… Я ведь знала, что когда все накуролесятся на лужайке, то пойдут бултыхаться в бассейн.

– Мы не знали, что делаем! – один из хоккеистов оттолкнул Дарью и вышел в центр комнаты. – Честное слово! Она пообещала нам роль в кино, если мы докажем, что умеем изображать других людей. Она вручила нам маску и велела по очереди изображать Фёдора! Мы старались! Было весело и прикольно… Мила сказала, что мы справились с ролью, но мы испугались, когда погиб Горазон! Очень!! Получалось, что он свернул шею из-за нас. Ну, из-за того, что мы спустили немного воды… А Мила говорила, что воду нужно спустить ради прикола. Придут пьяные гости, начнут купаться, а там глубина – кот наплакал. Вот смеху-то…

– Идиоты! – проворчала старуха. – А почему потом молчали? Почему мне ничего не рассказали?! Вы же добрые мальчики, нежадные, честные.

– Боялись, – пробормотал хоккеист и сделал шаг назад, словно освобождая сцену.

– Я сдержала слово и выхлопотала им роли в кино, – улыбнулась Волгина. – Так, крошечные ролишки в дурацком детском ситкоме. Но они были так рады, что тотчас же забыли о своём преступлении. Вовсе они не добрые и не честные, а очень даже продажные! Мы оказались друг у друга на крючке! Я боялась их, они меня. Они могли в любой момент разоблачить меня, а я их. Я покупала их молчание новыми мелкими ролями. Понимаете, мой план убийства Горазона был не безупречен, но был гениален в своей спонтанности! Тут подслушала, там подсмотрела, здесь воспользовалась моментом. И получилось! Получилось всё сделать чужими руками! Мне пришлось только нашептать Полине, что Горазон врёт, будто делает трюк сам. Всё! Вы никогда бы не вычислили меня, если бы я этого не захотела! Я была почти готова признаться во всём сама. Я устала. Но я ни о чём не жалею.

Дарья замолчала.

Пашка почувствовал нестерпимую боль в области сердца. Если бы у него уже не была сломана шея, он непременно умер бы сейчас от инфаркта.

Надо же, он погиб из-за того, что невнимательно относился к людям! Плохо запоминал имена и лица, не вникал в чужие проблемы, не умел слушать.

Надо же…

А он думал, что неплохой парень – добрый, щедрый, независтливый. Он занимал деньги и забывал о них, он поил и кормил огромные компании и был счастлив, что люди получают удовольствие за его счёт, он дарил направо-налево любовницам и просто друзьям – машины, драгоценности, дачи, квартиры, а, оказывается, нужно было просто слушать, вникать и запоминать?!!...

Пашка потёр шею в том месте, где сломал позвонок и… заплакал.

Господи, ну почему ты дал мне талант, но не дал мудрости?! Что стоило спросить тогда у Панкова, а кому ты дал эту роль? Кому я перейду дорогу?!

Нет, ему это даже в голову не пришло, потому что в системе ценностей Горазона была только одна шкала – Горазон.

Он думал, его можно только любить. Он считал, что им можно только восхищаться.

А его убили. За чужую, ненужную ему роль.

– Я мечтал играть Гамлета, – прошептал Пашка. – А погиб из-за Дрога?!

– Из всего этого следует только одно: я старая, выжившая из ума идиотка, – проскрипела Ида Григорьевна. – Я впускаю в свой дом посторонних, неблагонадёжных людей, я позволяю им вмешиваться в свою жизнь и убивать своих друзей. Это ужасно. Лучше бы я умерла в пятьдесят третьем году, когда подхватила двустороннее воспаление лёгких! Прости меня, Пашка! Настоящей твоей убийцей являюсь я. Я!!! – Ида Григорьевна опять сняла шляпу и в порыве раскаяния выдернула из своего черепа последний пушок. – Знаешь, зачем я устроила репетицию своих похорон, Пашка?

– Чтобы повеселиться, – ответил Горазон мрачно. – Когда у человека столько денег, сколько у вас, у него одна задача – не заскучать.

– Ты прав только отчасти. Я подумала, что если соберу на свои похороны всех, кто мог быть причастен к твоей смерти, то кто-нибудь обязательно проколется! Особенно, когда зачитают моё завещание! Пашка, ты соображаешь, я пожертвовала всем своим состоянием, чтобы найти твоего убийцу?!

– Соображаю, – безучастно ответил Пашка. – Спасибо. Только мне от этого ни жарко, ни холодно. Мне от этого никак. Лучше бы ты купила мне роль Гамлета при жизни, старая грымза!

– Гамлет?! Кому он нужен?

– Мне! Гамлет – это бессмертие! – Пашка подлетел к Иде сбоку, со стороны правого уха, и зажужжал как голодный комар: – Если бы ты с самого начала не совала меня на роли дешёвых суперменов, я бы играл короля Лира, Фауста, Отелло, и… и ещё этого… Наташу Ростову!

– И сидел бы в жопе, – буркнула старуха. – Все только притворяются, что любят классику, а сами смотрят боевики. Ладно, чёрт с тобой, тебя не переубедишь. Скажите лучше, разбойники, кто спёр гроб с моим телом? Кто запер меня среди труб, обрекая на муки голода, холода и неизвестности?! Кто?!

– Мы, – хором ответили братья Архангельские.

– Зачем?!

– Мила сказала, что вас потихоньку нужно спрятать в подсобку. А зачем – не объяснила. Мы очень удивились, что вы под одеялом в гробу лежите и храпите, как лошадь, но у покойников, говорят, и ногти растут!

– И как я сам не догадался! – хлопнул себя по лбу Орлик. – Только двум таким бугаям под силу перетащить гроб!

– Я тоже люблю пошутить, – улыбнулась Дарья Волгина. – Ещё в гостиной я заметила, что старуха дышит в гробу, и что под креслом стоит горшок. Мне показалось забавным, если она очнётся в холодной, тёмной, сырой дыре. Не всё же ей над людьми издеваться, пусть и над ней пошутят!

– Вот банда ублюдков! – возмутилась Ида Григорьевна. – Нет, ну это ж надо такое придумать!

– Да мне было уже всё равно, – вяло сказала Дарья. – Я устала жить, устала бояться…

– Врёте, – перебил её Славка. – Вам было не всё равно! Вы очень боялись разоблачения, поэтому начали отчаянно путать следы!! Зачем вы столкнули Алину в пруд?

– Я не…

– Вы! Вы ударили её клюшкой для гольфа по голове и столкнули в пруд, зная, что Алина не умеет плавать. А сделали вы это только для того, чтобы…

– Чтобы подозрение упало на меня! – выкрикнула Полина и вдруг зарыдала: – Алиночка! Сестра! Мы так хорошо начали зарабатывать! Наши картины пачками скупали богатые иностранцы! Они давали за них по тридцать тысяч долларов!..

– Ладно, – махнула рукой Дарья Волгина. – Мне всё равно терять нечего, поэтому я всё расскажу. Да, я действительно боялась разоблачения, тем более, что старуха неизвестно что задумала с этой своей фиктивной смертью. Я боялась Иды, и, если честно, очень надеялась, что без еды и воды она помрёт в подсобке по-настоящему. Да, Алину убила я. А всё потому, что у Сметаниной поехала крыша. Она захотела всего и сразу. Мало того, что она бросилась шантажировать Георгия Георгиевича своей несуществующей беременностью, так ещё и возомнила себя великой сыщицей. Несколько недель назад она разнюхала, что я вовсе не Мила Брагина, а Дарья Волгина, и работаю на киностудии «Магнус». Пришлось окунуть её в пруд, иначе бы у девушки был большой соблазн вывести меня чистую воду, получив при этом все бабкины деньги.

– Как это – несуществующая беременность? – прошептал Гошин. – И как Алинка могла узнать, что ты совсем не та, за кого себя выдаёшь?!

– Мир тесен, – вздохнула Дарья. – Так тесен, что не знаешь, где встретишь своего соседа по детской песочнице… Смешно сказать, но Сметанина оказалась лучшей подругой нашей гримёрши Аньки. Они вместе учились в художественном училище. Однажды Сметанина заглянула на работу к подруге, чтобы выпить кофе в нашем буфете, и увидела за столиком меня. Конечно, она поинтересовалась, что делает на киностудии учительница французского языка. Аньке палец в рот не клади, она выложила Алине всю подноготную про меня, а мне про Алину. Например, то, что Алинка собирается заявить своему богатому любовнику про беременность, хотя никакой беременности нет. Алина поняла, что мне известна её тайна, поэтому молчала, что я невеста человека, который покончил с собой из-за Горазона, и что я обманом проникла в дом Иды Григорьевны. Ситуация получилась как с братьями – я боялась её, а она меня! Но я не могла больше рисковать. Я понимала, что Ида неспроста затеяла свои похороны, собрав на них тех, кого она подозревала в убийстве Пашки. Я понимала, что за всем этим кроется какая-то игра, и на кону стоит солидное вознаграждение. Алина была глупа и корыстна. Я не могла больше рисковать!!! Я только выжидала подходящий момент…

Поздним вечером я подслушала разговор Алины и Гошина. Она угрожала любовнику громким разоблачением, а он ни в какую не соглашался пойти на её условия. После скандала с ним Алина в расстроенных чувствах пошла к пруду. Это конфликт показался мне идеальным поводом избавиться от ненужной и опасной свидетельницы. Было бы идеально изобразить самоубийство Сметаниной, но… она была не из тех, кто отдаёт свою жизнь без боя. Алина была глупа и корыстна… Пришлось действовать грубо и примитивно, как в дешёвом триллере. Благо, у Ксюни в доме всегда бардак, и спортивный инвентарь валяется в холле. Я взяла клюшку для гольфа и пошла за Алиной. Судя по всему, она была очень раздражена, но не сильно расстроена, потому что бормотала себе под нос: «Скотина! Нет, ну какая же ты, Гошин, скотина! Посмотрим, как умоется твоя Полина, когда я откажусь писать для неё картины!!» Я поняла, что между сёстрами есть какие-то творческо-коммерческие отношения, и это тоже было мне на руку, потому что получалось, что у Полины есть не один мотив избавиться от сестры.

Я стремительно догнала Алину, замахнулась, но она всё же успела обернуться. Эта корова мгновенно всё поняла, с проворностью ящерицы сняла туфлю и замахнулась на меня шпилькой. Ха-ха, с туфлёй против металлической клюшки!..

Я засмеялась ей в лицо.

Она так рьяно бросилась на меня, что поскользнулась и упала. Её дурацкая шляпа свалилась в траву. Я размахнулась и ударила её по затылку. Оказалось, это отвратительно – бить человека по голове. Даже самого глупого и корыстного. Что-то хрустнуло у неё там… Она потеряла сознание. Я поняла, что добить её не смогу. У меня был пистолет, но стрелять я не могла, выстрел привлёк бы внимание. Оставался один выход – пруд с его вязкой, гнилой водой. Выплыть оттуда даже в сознании было бы трудно. Я сняла с Алины вторую туфлю. Мне показалось диким – топить эту курицу в шпильках… Она оказалась лёгкая, как пёрышко. А может, у меня утроились силы. Впрочем, до воды было метра два. Я сама едва не свалилась в пруд, там очень скользкий, покатый берег.

А назавтра адвокат зачитал завещание. Я поняла, что успела вовремя. Если бы Алина осталась жива, она тут же заявила бы, что я невеста человека, которого убил Горазон, а значит я… – Дарья Волгина замолчала, нашла глазами силуэт Горазона и медленно произнесла: – Я рада, что ты сдох. Да, я стала убийцей. Это ты сделал меня такой.

– Я… – то ли согласился, то ли возразил Пашка.

– Ты сделал меня беспринципной, жестокой, безжалостной тварью. Но я ни о чём не жалею. Даша Волгина умерла вместе с Алексеем Красновым. Осталась её пустая, сгнившая оболочка. Меня нет! Нет!! Ты сделал это!! – Здесь нужны были слёзы, но слёз у Волгиной не оказалось, и почему-то именно этот факт сделал её слова страшными и правдивыми.

– Прости, – прошептал Горазон. – Прости, только я не понимаю за что…

– Я убила Алину, но всё равно осталась сидеть на вулкане, – пробормотала Дарья. – Оставались два братца-хоккеиста. Им в любой момент могло придти в голову попробовать заполучить бабкино наследство. Но всё же пока они были у меня на коротком поводке, потому что, по сути, убийцей являлся один из них – тот, кто спустил воду. Неприятность пришла с другой стороны. Рада…

– Да! – истерично крикнула Рада, прижав руки к груди. – Да, я захотела назвать имя убийцы Горазона! Я имею право на деньги этой сумасшедшей старухи! Только я и никто больше, потому что… – Она задохнулась, хватанула ртом воздух и продолжила: – Потому что, на её барыши Горазон раскрутился! Без этих денег он не стал бы таким знаменитым! У моего Алёшеньки не было богатой покровительницы. Он пытался пробиться сам! И вот что из этого получилось! – Она зарыдала, упав на колени, и Ксюня посмотрела на неё сочувственно, но немного брезгливо. – Вы сожрали его! Уничтожили! Он был добрый, порядочный, нежный и очень талантливый! Он не смог вынести жестокости и продажности этого мира! Он ушёл, оставив меня медленно умирать от горя! А значит, я, – только я! – имею право на грязные старухины деньги!!! Все её отели и курорты, картины и драгоценности должны принадлежать мне!! Нет, Дашку Волгину я, конечно, любила и одобряла её желание отомстить Горазону. Я даже помогала ей в этом. Но когда я поняла, что смерть моего сына может быть окуплена такими деньжищами, я переиграла. В сущности, кто мне эта Дашка?! Если б не она, Лёшеньку точно так же любила бы другая девушка. И точно так же мстила бы за него! А я – мать! У меня не будет другого сына, так хоть деньги должны стать моими!! На них я устроила бы посмертную славу Алексею Краснову. Я сняла бы про него фильм, давала бы интервью журналистам, издавала бы о нём книги. Я много чего придумала бы, чтобы прославить моего Лёшеньку и опорочить имя Горазона! – Рада, стоя на коленях, с размаху стукнулась головой о пол и зарыдала.

– Редкая дура, – прокомментировала её поведение Ида Григорьевна. – И где мои глаза были, когда я её спасала?

– Эта алкашка, – усмехнувшись, сказала Дарья, – собралась позвонить журналистам и, собрав всех в столовой, при камерах рассказать правду о том кто она, и кто я. И назвать имя убийцы Горазона! У неё даже не хватило ума сделать это тихо и тайно. Первым делом она в свои планы посвятила меня. Естественно, я не могла допустить такого бездарного провала!

Самым простым способом избавиться от мамаши, было просто напоить её. Я знала, что Ида боролась с алкоголизмом своей подопечной радикальным способом: попросила врачей вшить ей под кожу капсулу с лекарством, несовместимым с алкоголем.

Я украла у садовника несколько бутылок дешёвой водки и подсунула их в комнату Рады. К моему удивлению, она напилась, но не умерла.

– Я раскодировал её, – буркнул Георгий Георгиевич. – Я ненавидел бабкину привычку подбирать на улице всех несчастных и спасать их.

– Я поняла, что что-то не так, – кивнула Дарья. – Рада не умерла от алкоголя, и нужно было срочно что-то предпринимать. Времени оставалось в обрез. Я позвонила Родимцевой на мобильный и сказала, что мне очень плохо, что я задыхаюсь от приступа астмы в зимнем саду. Господи, как эта алкашка перепугалась! Как же, её главный козырь, её главное доказательство умрёт, и она ничем не докажет, что я убийца!! Денежки уплывут! Курорты, отели, картины и драгоценности, – ничто не достанется ей взамен сына! Родимцева, сломя голову, примчалась ночью на крышу. Вместо того, чтобы принести мне лекарство, она даже початую бутылку водки не выпустила из рук. Я хотела её застрелить, но не решилась. Звук выстрела могли услышать. Тогда я выхватила у Рады бутылку, разбила её и ударила Родимцеву осколком по голове.

– Постой! – закричал Горазон. – Но ведь Рада была матерью твоего любимого человека! И ты решила её убить?!

– Ты сделал меня безжалостной, беспринципной тварью. Я смогла бы убить собственного ребёнка, если он угрожал бы моей безопасности, – отрезала Волгина и, как ни в чём ни бывало, продолжила свой рассказ: – Рада упала и захрипела. Я хотела окунуть её головой в фонтан, чтобы она захлебнулась, но не успела. На лестнице послышались вопли, кто-то бежал к зимнему саду. Я еле успела спрятаться за пальму, когда ворвались эти… – Волгина кивком указала на Лидию, лежавшую на диване и ткнула пальцем в Славку. – Я немного послушала их детские разговоры и незаметно выскользнула за дверь. Потом они обнаружили Раду и стали пытать алкашку, кто её ударил по голове. Вокруг кишмя кишели игуаны, и очевидно, у этой кретинки, совсем поехала крыша. На все вопросы кто её пытался убить, она шептала: «Зелёный дракон!» Я чуть со смеху не померла, прячась за дверью!

– Я боялась выдать тебя, – прошептала Рада. – Знала, что ты убьёшь меня, как Алину. Всё равно рано, или поздно убьёшь… Я боялась!!! И потом, если бы я назвала твоё имя, мои деньги мог получить кто-то другой, потому что догадаться, что Горазона убил тот, кто убивает всех остальных, не составляло труда!!

– Вот-вот, – засмеялась Волгина, – только деньги тебя и волновали. Деньги и страх, что я прихлопну тебя как комара. Но в тот вечер удача была не на моей стороне. Чтобы не дать двум подросткам утащить Раду в дом, я закрыла дверь в зимний сад снаружи на ключ. Тогда им пришла мысль выбраться через крышу. Но на крыше детям стало плохо, и они позвали на подмогу доктора Фрадкина. Мне пришлось убежать, предварительно открыв дверь, чтобы рассказ этих тинейджеров выглядел полной выдумкой. А Рада, по всей видимости, уползла в открытую дверь сама, правда, Рада?! – Волгина опять засмеялась.

– Я знала, что ты придёшь добивать меня! Я собрала последние силы и на подгибающихся ногах ушла в лес, где набрела на какой-то домик. Я спряталась на чердаке в надежде скрыться от тебя и немного придти в себя после тяжёлой травмы. Я не знала, что мне делать дальше! С одной стороны, нужно было прятаться от тебя, с другой – быстрее объявить всем, что ты убийца! А тут ещё… – Рада оглянулась на Ксюню, – тут ещё эта служанка принялась меня обихаживать, лечить и контролировать каждый мой шаг! Я просто не знала, куда деваться от её заботы!

– Молодец, Ксюня! – воскликнула Ида Григорьевна. – Ты отлично поработала, не дав этой подколодной змее стать моей законной наследницей!

– Меня ГГГ уволил, – пожаловалась Ксюня. – А я совсем не умею жить для себя. Вот и взялась выхаживать эту… злыдень. Кто ж знал, что она прячется от убийцы! Кто же знал, что она рот раззявила на ваши денежки! Тьфу! – плюнула Ксюня себе под ноги. – Тьфу, на вас бессовестная, корыстная женщина!

– Если бы у вас был сын… – Рада подняла на Ксюню несчастные, заплаканные глаза.

– Я бы никогда не позволила ему стать актёром! Никогда! Ругалась бы, скандалила, но заставила бы пойти на повара! Посмотри на этих актёров, – ткнула Ксюня толстеньким пальчиком в слабо светящийся силуэт Горазона, – видишь, чем они все заканчивают?! А повара при продуктах! Сытые и довольные! И никогда ни одному из них не придёт в голову повеситься, если один приготовит сациви вкуснее, чем другой. А эти… – Ксюня погрозила Горазону пальцем. – Эти гаврики вообще не умеют готовить, а всё туда же туда же – Наташу Ростову под паровозам играть, без лифчика…

– Тебе, Ксюня, надо побольше читать, – вздохнула Ида Григорьевна. – Ужас, что ты несёшь. Ужас!

– Что умею, то и несу, – обиделась Ксюня и замолчала.

– Ладно, приступишь завтра к своим обязанностям, – распорядилась Ида. – В конце концов, служанке не обязательно быть начитанной. А Гошке в винегрет какашку игуанью поклади! Чтобы не смел обижать мою прислугу!

– Уж покладу! – обрадовалась Ксюня. – Обязательно покладу!

– А теперь расскажите, как вы в бане нас чуть не спалили! – Славка вышел в центр комнаты. Ему не понравилось, что о нём все забыли.

– А чего рассказывать, – пожала плечами Дарья. – Вас, детвора, нужно было немедленно выключить из игры. Вы всё что-то бегали, разнюхивали, узнавали. Мне это, само собой, не нравилось. Правда, из вашего разговора на поляне я узнала, что фотографии, сделанные на дне рождении, находятся в ноутбуке Криса. Я обрадовалась, потому что на снимках мог оказаться один из Архангельских в маске Фёдора. Мне нужно было немедленно уничтожить снимки. Но сначала разобраться с вами… Когда вы залезли в бочки-парилки, я выкрала у садовника канистру с бензином, облила баню и чиркнула зажигалкой. Конечно, я понимала, что садовник прибежит и спасёт вас, но мне важно было напугать вас до смерти, заставить прекратить свои поски. Два прыща! Вечно лезли мне поперёк дороги! Да и не только вы, все в доме посходили с ума. Даже этот старый пердун Феликс Григорьевич, из которого песок сыпется, принялся ползать с отмычками по углам и искать убийцу Горазона.

– Феля, ты делал это? – загоготала старуха. – Ты ползал с отмычками по углам и посыпал свой маршрут песком?!

– Кровью! – подскочив, завопил Феликс. – Я поливал свой маршрут кровью! Эта стервозина меня ранила в плечо!

– Зачем ты стреляла в моего брата? – обратилась Ида Григорьевна к Дарье. – Безобиднее, чем он, нет существа на свете!

– Да просто так! – засмеялась Волгина. – Пострелять захотелось. Пистолет с собой взяла, а убивать приходилось ударами по голове, чтобы не шуметь. А, если серьёзно, то я вдруг подумала, что если изрежу картины, на которых стёрты подписи Алины, а заодно подстрелю Феликса, то все подозрения падут на Полину. Ну, что она сначала убила сестру из-за романа с мужем, а потом пристрелила Феликса, потому что он обнаружил картины с вытравленными подписями её сестры и догадался, что она продавала картины Алины как свои… А там, глядишь, и убийство Горазона ей пришьют, ведь в бассейне именно она крикнула: «Повтори трюк!» В общем, я запуталась, запаниковала и начала совершать необдуманные, глупые поступки. Я не знала, что делать дальше и сколько ещё придётся проторчать в этом доме. В довершение ко всему, у близнецов не выдержали нервы, и они вздумали сбежать. Если бы не зеркало… – Волгина усмехнулась и провела по лицу рукой. – Если бы не Горазон… Скажи, – обратилась она к Пашке дрогнувшим голосом, – а где мой Алексей? Ведь он самоубийца, а, значит, его неприкаянный призрак тоже где-то скитается. Где он? Почему по ночам не приходит ко мне?!

– Не знаю я, где Лёшка, – с тяжёлым сердцем и пустой головой произнёс Пашка. – Наверное, у нас разные орбиты.

– Ну, как же! – захохотала Волгина. – Ты и после смерти остался особенным! Другая орбита у него, видите ли! То есть, ты можешь являться куда и к кому захочешь, а мой Лёшка не может заглянуть ко мне на минутку, чтобы сказать спасибо?!!

– Боюсь… Лёшка не хочет говорить тебе спасибо, – пробормотал Пашка.

– Что ты хочешь этим сказать?! Что?!! Он не одобряет моей любви и самоотверженности?! Осуждает твоё убийство?!!

– Не знаю! Не знаю! – заорал Пашка. – Здесь… в сумеречном мире всё по-другому. Тут забываешь, что такое зависть, тщеславие, корысть и злоба. Тут есть стремление к совершенству, а совершенство – это любовь и прощение. Я думаю, что Лёшка не хочет говорить тебе спасибо. Я думаю, он мучается… оттого, что стал артистом, а, например, не поваром. Я думаю, он мысленно проживает свой земной путь снова и снова, и понимает: это был не его путь. Он ошибся. И поэтому залез в петлю. Не из-за меня, понимаешь?! А из-за того, что пошёл не той дорогой и перепутал ориентиры…

– А ты – той?! А ты не перепутал ориентиры?! – закричала Волгина. – Ты, гений легковесных поделок! Где твоя великая роль? Где?!!

– У меня всё было впереди. Я ж не полез в петлю, а значит, жил по призванию. Но меня убили. И я должен знать, за что.

– Узнал?!! – Дарья, наконец, беззвучно заплакала, некрасиво скривив лицо. – Узнал, поганец?! Как же я тебя ненавижу! После смерти ты стал ещё большей дрянью! Любовь и прощение у него! Да что ты знал про любовь? Ты скакал по жизни как жеребец, ты прыгал по чужим судьбам, не замечая, что разрушаешь их, ты – равнодушный подлец, который любил только себя!

– Как ты думаешь, Пашка, она права? – сухо спросила старуха.

– Во всяком случае мне некому сказать спасибо за то, что он отмстил за меня, – задумчиво сказал Горазон.

– Бедный мальчик! – вздохнула Ида Григорьевна. – Столько потрясений за одну ночь! Но это ещё не всё. У меня тоже есть для тебя сюрприз!

– Постойте! – закричал Славка, про которого опять незаслуженно забыли. – Постойте, а почему никто не спрашивает, кто я такой? Почему никого не удивляет, что я из красной девицы превратился в доброго молодца?!

– Что-то я запутался, – пожаловался Евгений Суковатых. – Кто умер, кто не умер? Кто в кого превратился? Где моя дочь, зачатая в Сочи?!

Славка подскочил к Лидии и затряс её за плечо.

– Лидка! Проснись! Ты всё пропустишь!!

– Я давно не сплю и всё слышу, – тихо сказала Лидия и медленно села. – И я тоже, как последняя Суковатая, ничего не понимаю! Зачем ты переоделась в парня, Женька?! Ты и так корявенькая, а тут ещё эти грязные джинсы и несвежая майка!

– Я не корявенькая! Я парень! Пацан! Меня зовут Славка Орлик!

– Славка Орлик – это токарь, – сонно пробормотала Лидия. – Он фрезерует всё, что шевелится…

– Орлик это я! – выкрикнул Славка. – И мой появление тут неслучайно! Помнишь, джип в гараже?! Помнишь, мужские вещи на переднем сиденье? Помнишь, я спрашивал, не знаешь ли ты красивую высокую блондинку?!!

– Знаю, тебя…

Кто-то нервно рассмеялся.

– Я Орлик! Вор! Очень неблагополучная личность! В один прекрасный вечер я бомбил соседний коттедж, но сработала сигнализация, приехала вневедомственная охрана, я убежал, и меня спасла какая-то девка на джипе, который стоит сейчас у Иды Григорьевны в гараже! Эта девчонка под дулом пистолета заставила меня переодеться в женские шмотки, всучила мне свой чемодан с вещами и заставила пойти на похороны своей троюродной бабки! Эта девчонка была подсадной уткой! Кому-то нужно было запихнуть меня в этот дом любыми путями! Кому?! Зачем?! Ида Григорьевна, только не врите, что вы к этому не причастны!

– Зачем ты переоделась, Женька? – чуть не плача, спросила Лидия. – Ты в этих тряпках похожа на Вахрамеева…

– Я и есть Вахра… то есть, Орлик я!! – Славка обессилено опустился на колени перед диваном и взял Лидию за руку. – Можешь на заводе спросить.

– Я что-то вообще ничего не понимаю, – возмутился Евгений. – Где Сочи, и где завод?! Я на производстве не размножался. Вроде бы…

– Ида Григорьевна! – взмолился Славка. – Если вы сейчас же не объясните, почему джип, в котором меня спасла девица гламурного вида, стоит у вас в гараже, я… Я не знаю, что сделаю! Мне придётся снять штаны, чтобы доказать, что я Орлик, а не Суковатая дочь Суковатого папы!!

Кто-то снова захохотал – тоненько и взахлёб, – кажется, Нелли.

Фрадкин хмыкнул и закурил, едва не подпалив зажигалкой лохматые брови.

– Торопыга, – покачала головой Ида Григорьевна. – Нет, ну какой же ты торопыга, Славка! Весь в папашу. У меня был свой сценарий, своя последовательность развития событий, но я совсем не хочу, Орлик, чтобы ты тут снимал штаны. Поэтому, чёрт с тобой… Марья Вольфрамовна, голубушка, заходи!

– Что? – прошептал Славка, отпуская холодные пальцы Лидии. – Марья Вольфрамовна?!!

Узкая дверь в углу комнаты снова открылась, и в гостиную вошла высокая худощавая женщина в строгом костюме.

– Ну, спасибо тебе, Орлик! – покачала она головой. – Натворил ты тут дел! Посмотри на свой внешний вид – одежда неопрятная, волосы нестриженные, ногти грязные! А ещё штаны собрался перед девушкой снимать! Разве я тебя такому учила?!

– Марья Вольфрамовна… Вы, что… тоже умерли… как этот… Гор… Гар… Вы.. тоже призрак? – пролепетал Славка.

– Ну, спасибо тебе, Слава! – всплеснула руками директор интерната. – В призраки меня записал! Уж не знаю, кто у вас тут потусторонние элементы, а я жива-живёхонька и на здоровье не жалуюсь! – Марья Вольфрамовна присела на стул, по-королевски скрестив стройные ноги.

– Марья Вольфрамовна… Это вы?! – Орлик сглотнул ставшую горькой слюну.

– А кто?! – завопила старуха. – Кто ещё может волноваться, что у тебя ногти грязные, Орлик?!

– Никто, – согласился Славка. – Всем до фонаря мои ногти. А Марья Вольфрамовна каждое воскресенье проверяла. Только… я ничего не понимаю. Марья Вольфрамовна, она же святая. Она не может находится в доме, где происходят убийства, плетутся интриги и шляются призраки. Не может! – закричал Славка.

– Ты максималист, Орлик, – вздохнула старуха. – Маленький, глупый максималист. Интриги, убийства и призраки тут не при чём. Если у человека болит душа за другого человека, он и в преисподнюю к чертям залезет! Ты знаешь, что Марья Вольфрамовна пыталась разыскать родителей каждого ребёнка, который воспитывался в её интернате? Знаешь, что она писала в тысячи инстанций, общалась по Интернету, нанимала частных детективов, подавала объявления о розыске в специальные телепрограммы?

– Нет, я не знал, – покачал головой Славка. – Даже не догадывался.

– Я не афишировала эту деятельность, – сказала Марья Вольфрамовна. – Зачем травмировать детей? Ведь не всегда мои поиски заканчивались успехом. А иногда, когда родители всё-таки находились, они не хотели знать своих детей. Но для меня важно было собрать как можно больше информации о родственниках сирот и сохранить эту информацию. Тем из моих выпускников, кто сам проявлял интерес к своим близким, я давала адреса и фамилии; тех, кто ничего не спрашивал, не тревожила лишней информацией.

– Вы хотите сказать… – прошептал Славка.

– Да, Орлик. Я выяснила, кто твои родители, – виновато улыбнулась Марья Вольфрамовна.

– Мне это неинтересно, – отрезал Славка, чувствуя, что сердце даёт сбои, а колени начинают дрожать.

– Погоди, – остановила его старуха. – Ты можешь изменить своё мнение, если…

– Нет!!! Я не хочу ничего знать о своих родителях!! Они были алкоголики, наркоманы и воры!! Вы же сами сказали, Марья Вольфрамовна, что рассказываете о родственниках только тем сиротам, которые хотят знать о них! А я не хочу! Нет!! – Славка бросился к двери, но этот поганец Фрадкин, этот док, который знал наизусть какого-то Хармса, вдруг поставил ему подножку. Орлик растянулся во весь рост на полу, больно ударился подбородком и ощутил вкус крови во рту.

– Маленький, глупый максималист, – проворчала старуха. – Ты же сам хотел знать, почему джип, в котором ты спасся от лейтенанта, стоит в моём гараже. Ты же сам искал девчонку, которая вырядила тебя в женские вещи и заслала на мои похороны! Ты же сам требовал от меня объяснений, а теперь орёшь, что ничего знать не хочешь!

– Но при чём тут моё сиротство? – пробормотал в пол Славка, даже не пытаясь подняться. – А-а! Знаю! – вдруг захохотал он. – Моей мамашей, наверное, является алкашка Рада Родимцева? Это она завернула меня в старый халат и подсунула на крыльцо детской больницы?! На улице было минус пятнадцать, и когда меня нашли, я был синий и почти не дышал. Все думали, я не проживу и десяти минут, но я выжил и даже не заболел. Я живучий, как сорняк! Как дворняжка! И мне плевать на мамашу, которая потом родила себе другого сына. Ей-богу, плевать! – Славка по-пластунски пополз к двери. Перед его носом, преграждая путь, возник шикарный, начищенный до блеска, ботинок Фрадкина. Славка с наслаждением на него плюнул.

– Меня всего заплевали сегодня, – проворчал Фрадкин и стёр плевок безупречно белым платком.

– Бедный мальчик, – вздохнула Марья Вольфрамовна. – Я говорила, что ни к чему такие нервные перегрузки. Зачем вы позвонили мне, Ида Григорьевна? Зачем попросили приехать? Я не любительница дешёвых эффектов, особенно, когда дело касается моих воспитанников.

– Орлик, не будь размазнёй! – топнула старуха ногой. – Если бы твоей мамашей была Родимцева, я бы пальцем не пошевелила! Встать! Равняйсь! Сми-ирно! – заорала она.

Славка неохотно поднялся и зачем-то отдал честь Марье Вольфрамовне.

Марья Вольфрамовна покачала головой и отвернулась.

– Ты мне слова не даёшь сказать, – поморщилась Ида Григорьевна. – Ну не даёшь и всё тут! Если ты помолчишь пять минут, засранец, мы доберёмся, наконец до финала нашей истории!

– Помолчу, – согласился Славка. – Но только ради Марьи Вольфрамовны, которая неизвестно зачем приехала сюда на ночь глядя. Весь интернат знал, что у директрисы сильно болит голова, если она не выспится. Мы старались не шуметь ночью.

– Наверное, Орлик, я должна попросить у тебя прощения, – начала свой рассказ старуха. – Как всегда, я слегка заигралась и утратила чувство меры. Но думаю, результаты того стоили. Как-то раз в моём доме раздался телефонный звонок.

– Скажите, это правда, что вы близкий друг Павла Горазона? – спросил приятный женский голос.

– Ну, если в друзей принято вбухивать такие деньги, чтобы раскрутить их, то правда, – согласилась я.

– Видите ли, – замялись на том конце провода, – Павел очень недоступная личность, поэтому у меня только одна возможность пробиться к нему – через его друзей.

– Вообще-то, Горазон погиб почти год назад, – усмехнулась я. – И чтобы «пробиться» к нему, достаточно заехать на кладбище.

– Что вы говорите?! – ужаснулась женщина. – Но фильмы с его участием идут и идут…

– Он же не в прямом эфире в этих фильмах снимается, – поразилась я глупости собеседницы.

– Простите! – сказала женщина. – Ради бога, простите! – Она хотела повесить трубку, но я была заинтригована. А когда во мне поднимает голову любопытство, моему гостеприимству нет предела.

– Хотите заехать ко мне завтра на чашечку кофе? – спросила я женщину.

– Зачем?

– Поболтаем о том, о сём. Я могу вам многое рассказать о Пашке.

На том конце замолчали.

– Разве я могу запросто приехать на чашку кофе к такой богатой женщине, как вы? – наконец спросила меня собеседница.

– А что, богатые женщины не люди, что ли? – обиделась я. – Ко мне запросто заезжают даже бомжи с Казанского вокзала.

– Спасибо, – засмеялась женщина. – Я завтра приеду.

Так я познакомилась с Марьей Вольфрамовной. Она занималась чудесным и интереснейшим делом – воспитывала сирот и искала родителей тех, у кого их ещё можно было найти. Она рассказала, что уже год копает историю романтической любви начинающего актёра и деревенской девушки, которые встретились и полюбили друг друга на съёмках одного посредственного фильма. Как это обычно случается, девушка была молоденькой и наивной, а актёр красивым и безответственным. Он уехал, не оставив ни телефона, на адреса. А она родила через девять месяцев. Девушка была десятым ребёнком в семье, поэтому принести в подоле родителям ещё один рот она не могла. У бедняжки, наверное, от безысходности начался психоз. Она взяла ребёнка и начала скитаться по электричкам, выпрашивая милостыню. Так она добралась до Москвы. А там одному богу известно, что произошло, и почему девушка решила избавиться от ребёнка. Она подбросила младенца под дверь детской больницы. Её не остановил даже мороз, стоявший на улице. Ребёнка нашли, в тряпке, в которой он был завёрнут, оказалась записка: «Его зовут Слава Орлик, ему три с половиной месяца». Пацан прошёл тот путь, который проходят все брошенные дети: дом малютки, потом интернат.

Марья Вольфрамовна сделала всё, чтобы раскопать эту историю. На пожертвования она нанимала частных детективов, делала запросы в разные инстанции, писала и звонила на телевидение в специальную программу, где ищут людей. Но следы той девушки безнадёжно затерялись. Известно только, что звали её Ганна. А вот молодой безответственный актёр… Он стал со временем таким знаменитым, что каждая собака в стране знала его имя.

– Этот… Краснов, что ли? Который повесился? – горестно усмехнулся Славка, чувствуя, что история его происхождения не производит на него никакого впечатления.

– Ну ты тупой, Орлик! – покачала головой Ида. – Ты считаешь, что имя Краснова знала каждая собака в стране? Эй, Пашка, стервец, ты куда делся?! Выходи! Я говорила, что сегодня у тебя не последнее потрясение?!

Под потолком, на шкафу, послышался страшный грохот. На пол упала и разбилась вдребезги большая ваза.

– Извини, голубушка, – обратилась к Марье Вольфрамовне Ида Григорьевна. – У нас тут всё не как у людей. Пашка Горазон каждую ночь баздюганит, зараза!

– Подождите… подождите… – Славка бросился к Иде и потряс кресло, в котором она сидела. – Вы хотите сказать, что…

– Горазон твой папаша, тупица! – постучала его пальцем по лбу старуха. – Го-ра-зон!!

– А-а-а-а! – заорал Орлик, схватившись за голову, чувствуя, что мозги сейчас лопнут от невероятной, непереносимой новости. – А-а-а-а! – Он схватил стул и изо всех сил начал колотить им по шкафу. – А-а-а-а! – орал Орлик, выпуская наружу боль, отчаяние, удивление и… непомерную радость. – А-а-а-а!

– У мальчика сильный стресс, всхлипнула Марья Вольфрамовна. – Сильнейший! Я говорила, что не надо экспериментировать с детской психикой!

– Щас он этим стрессом Пашку-то отфигачит! – азартно потёрла руки старуха. – Ща по его призрачной анатомии настучит!!

– А вы не ошиблись, женщины? – осторожно высунулся из-за шкафа Горазон. – Ничего не напутали?!

– Путают бабки на лавках, а я устанавливаю факты, – отрезала директриса. – Вы вообще, вышли бы, молодой человек, чтобы мы в глаза ваши бесстыжие посмотрели!

Пашка сделал шаг из укрытия и тут же получил стулом по лбу. Хорошо, что лоб был не настоящий, иначе Пашка принял бы смерть во второй раз.

– Фас его, фас, фас! – заорала старуха. – Бей Горазона, Орлик!

Пашка снова нырнул за шкаф.

– То есть, вот этот дикий, шебутной мальчик и есть творение моего… – Фраза зашла в тупик из-за невозможности выразить мысль цензурно.

– Ага, – подтвердила Ида. – Именно творение и именно твоего. Да ты посмотри, у вас же одно лицо!

Пашка вдруг зарыдал за шкафом.

– Я не зря прожил жизнь! – сквозь рыдания, с пафосом заявил он.

– Ну, это как посмотреть, – не совсем согласилась старуха. – Если бы не наша дорогая Марья Вольфрамовна…

Славка положил то, что осталось от стула, на пол, и поцеловал директрисе руку.

– У тебя как с алкоголем? – заглянув за шкаф, спросил он у призрака, продолжающего рыдать.

– Выпить могу, но зависимости не испытывал, – всхлипнув, признался Пашка.

– Курил?

– Кальян, сигары, иногда трубку. Больше баловался, чем увлекался.

– Наркотики?

– Не употреблял.

– Наследственные болезни?

– Не имел.

– Воровал?

– Конфеты и зажигалки всегда в гостя пиз… тырил. Простите, дамы, брал без разрешения!

– Понятно, в кого у меня дурные наклонности. Понятно! Лидка, да я не токарь, я сын звезды! У меня супергены! – Славка подбежал к дивану, опять схватил Лидию за руку и прижал её к своему сердцу.

– А где Женька? – жалобно спросила Лидия. – Где моя Женька?!

– Нет Женьки, – весело крикнул Славка. – Я придумал её и сыграл! Это была моя роль!

– Роль?!

– Роль! Как у Горазона в кино!

Лидия вдруг оттолкнула его, вскочила, ранула дверь и понеслась по длинному коридору.

Орлик помчался за ней.

Вся толпа сорвалась с места и хлынула в одном направлении, словно цунами. Ида Григорьевна нажала на кресле какую-то кнопку, и кресло помчалось вперёд со скоростью спортивной машины. Марья Вольфрамовна мчалась на каблуках, как заядлая легкоатлетка.

– У-у-у! – гнал толпу Горазон, размахивая руками, словно погонщик. –У-у-у! Все на улицу! Во двор! На траву! Только не в бассейн, иначе я вынужден буду принять превентивные меры! У-у!

Орлик догнал Лидию возле беседки.

– Ты обманул меня! – выкрикнула она ему в лицо, собралась отвесить пощёчину, но передумала. – Ты всё время врал мне! Даже когда я признавалась тебе в любви в бочке!

– Меня самого обманули! – заорал Орлик. – Откуда я знал, что будет, если признаться, кто я?! Девчонка в джипе угрожала убить меня! Грохнуть! А я жить хотел! Особенно после того… как с тобой познакомился.

Толпа догнала их и окружила.

Горазон завис сверху, подсвечивая, как китайский фонарик.

– Ты… ты такая же скотина как Вахрамеев!

– Нет! То есть, анатомически – да, но, клянусь, я никогда не буду переносить на руках Баранову через лужи!

– Клянёшься?!

– Клянусь! – Славка упал на колени, вырвал с землёй траву и приготовился съесть её. Он больше никак не умел клясться, кроме как поедая землю.

– Микробы! – обеспокоился Пашка. – Дизентерия, столбняк, бешенство, стоматит и СПИД!

– СПИД через землю не передаётся, – успокоил его Фрадкин. – Пусть ест, это любовь.

Славка с наслаждением съел горсть земли и травы.

– А теперь поцелуй её, – ехидно распорядилась старуха.

– Нет! – отшатнулась от Славки Лидия. – Мы… потом поцелуемся.

– Ты простила меня? – спросил Славка, не вставая с колен.

– Да… Не знаю. Мне нужно привыкнуть, что ты сын Горазона, а не дочь Суковатых.

– Позвольте! – вмешался Евгений. – А кто моя дочь?!!

– Дружище, – похлопал его по плечу Сэм Константинович, – как вы смотрите на то, чтобы поработать над этим вопросом заново? С чистого листа, так сказать.

– С кем? – заинтересовался идеей доктора Суковатых.

– С женой, только с женой и исключительно по месту прописки. Это я вам это как врач советую. Во избежание путаницы.

– Нет, у вас тут действительно всё не как у людей, – покачала головой Марья Вольфрамовна. – Как бы умом не тронуться, а то у меня педсовет утром!

Ида Григорьевна вдруг хлопнула в ладоши и громко распорядилась:

– Зажечь фонари! Принести столы и разлить шампанское! Я ещё не всё рассказала!

– Ой! – всполошилась Ксюня. – С ваших поминок чего только не осталось! И шампанское, и холодец, и винегрет, и пельмени, и другая французская кухня!! – Служанка помчалась в дом, за ней побежала вся толпа.

Через пять минут на лужайке были зажжены фонари и накрыты столы.

Аппетит у всех отчего-то проснулся зверский. Женщины налегали на салаты, мужчины на спиртное. Только Горазон сидел на ветке акации и грустил.

Про него все забыли. Даже собственный сын. Хотя, имел ли он право на него обижаться?..

– Когда Марья Вольфрамовна рассказала мне эту историю, – продолжила свой рассказ Ида Григорьевна, – я решила умереть. Да, взять и скопытиться, потому что только смерть выводит людей на чистую воду. Смерть и ожидание наследства. Признайтесь, ведь у каждого из вас очко дрыгнулось, когда вас пригласили на мои похороны?! С чего бы это старухе посторонних людей созывать? Никак в её маразматическую голову брякнуло поделить свои деньги между приятелями, чтобы родне меньше досталось!

Короче, всех я решила просто позвать, а Славку Орлика… заманить!

А как заманить на свои похороны парня, который тебя знать не знает, да ещё живёт в общежитии? Только хитростью! – Ида подмигнула Орлику, тот немедленно подавился пельменем и закашлялся.

– Джип был подставной? А девка подсадная утка? – догадался Славка.

– Артистка из молодёжного театра, – захохотала старуха. – Всего сто евро за спектакль взяла. А как сыграла, а?!

– Как Мурлин Мурло, – буркнул Орлик. – Только как вы узнали, что именно в этот вечер мы с Гошкой и Артёмом будем соседний коттедж бомбить? Как предвидели, что лейтенант за мной погонится?!

– Твои Гошка с Артёмом стоили мне двести евро, – улыбнулась Ида Григорьевна. – Вневедомственная охрана ещё триста, а лейтенантику я пятьдесят накинула, чтобы он по полю тебя погонял, как зайца. А в соседнем коттедже мой приятель живёт, он специально вечером отлучился.

– Как?! – подскочил Славка. – Вы всё подстроили?! Всех купили?! Даже Гошку с Артёмом?! Даже лейтенанта?!!

– Причём, недорого. Зато комар носа не подточит. Как естественно и непринуждённо ты попал ко мне в дом!

– Ох, говорила я, не надо всех этих фокусов, – вздохнула Марья Вольфрамовна. – Теперь ребёнок будет думать, что всё в этой жизни продаётся и покупается.

– Я давно не ребёнок. Я знаю, что деньги могут многое, но… чтобы переодеть меня в девушку! Зачем было тратиться, Ида Григорьевна? Могли бы по почте приглашение прислать, я бы приехал. Мне плевать, кого хоронить, если хорошо кормить будут.

– Приглашение! – фыркнула Ида. – А где интрига? Где кураж? Где возможность проявить свои таланты и способности? Разве ты раскрыл бы это преступление, если бы не переоделся в девку?!

– Не знаю, – растерялся Славка. – Нет, наверное. Но вы рисковали! Вас могли убить! Всех могли убить, ведь Алину убили же!

– Всех не убили бы. А Алинка сама дура. Как только она узнала правду про Брагину, она должна была сломя голову нестись ко мне, чтобы всё рассказать. А она затеяла глупые игры. Вот и доигралась! – Гошина подняла фужер с шампанским, приглашая всех чокнуться.

– Подождите, – остановил её Славка, – когда я уходил из гостиной в первый вечер, вы во сне пробормотали: у кого зелёный дракон, тот и убил. Что это значило?

– Я такое пробормотала? – выпучила глаза Ида Григорьевна.

– Очень отчётливо.

Ида захохотала.

– Тогда это вылезли на свет из подсознания мои подозрения. Три года назад я подарила Пашке на день рождения курорт на Сейшелах, который назывался «Зелёный дракон». Курорт приносил хороший доход и пользовался большой популярностью. Но Пашка, балбес, его, извините, просрал. Из него бизнесмен, как из меня Дженнифер Лопес. Он взял в долю какого-то знакомца-шалопая и тот постоянного его дурил, скрывая доходы и прибыль. У меня всё время крутилась в голове мысль, что Пашку грохнул тот, кто управлял «Зелёным драконом»! А кто он, Пашка даже под пытками мне не признавался. Кто это был, Горазон?!

– Никто, – буркнул Горазон сверху. – Никто меня не дурил, старая грымза!

– Во! – радостно указала фужером на акацию Ида Григорьевна. – Я ж говорю!

– Вот тебе и знаменитая дедукция! – удивлённо покачал головой Славка. – Три дракона – татуировка, игуана, курорт! – и никак между собой не связаны. – А ещё говорят – детали и логика! Совпадения, блин, правят миром. Сов-па-дения!! – Он всё же чокнулся с Идой Григорьевной шампанским, но пить не стал, отставил фужер подальше. Чёрт его знает, как пил этот Горазон, и была ли у него зависимость от спиртного…

Марья Вольфрамовна осуждающе глянула на акацию и с аппетитом принялась за голубцы, щедро приправленные соусом из авокадо.

«Мой выход, – подумал Пашка. – Сейчас должен быть мой выход! Вот они – благодарные зрители, вот он я – злодей и гений одновременно. Я сыграю им Гамлета и они поймут, что мне можно многое простить. Почти всё простить… Пусть сын гордится, а остальные трепещут от моего таланта!

– Гамлет! – выкрикнул из кустов Пашка и погасил свет.

– О, господи, – вздохнула Ида Григорьевна. – Поесть не даёт. Щас играть будет, засранец! Самоутверждаться.

Марья Вольфрамовна немедленно прекратила есть, выпрямила спину и захлопала в ладоши. Она уважала искусство в любых его проявлениях.

Славка с Лидией, переглянувшись, поддержали её аплодисменты громкими хлопками в ладоши.

– Быть, иль не быть?! – взвыл Пашка и завис над столом в многозначительной позе.

– Вот в чём вопрос, – подмигнул ему Фрадкин, не переставая грызть куриную ножку.

– Заткнись, – тюкнул его по темечку «Гамлет». – Вот в чём вопрос! – выкрикнул он, вложив в эти слова весь трепет души своей. – Что благороднее: сносить… сносить… – Пашка вдруг понял, что не помнит великих слов. В голове крутились реплики из боевиков…

– Удары неистовой судьбы! – шёпотом подсказала Марья Вольфрамовна.

– Удары истинной стрельбы, – пробормотал Пашка, потеряв тонус и обвиснув членами. – Иль… иль против…

– Моря! – снова шепнула директриса, молитвенно сложив на груди руки.

– Или дам по харе, и против всех невзгод вооружусь крупнокалиберной фигнёй… – Пашка закрыл лицо руками, словно испугавшись, что в него полетят гнилые помидоры и тухлые яйца.

А, может, он и не знал никогда этого монолога?! Может, никогда не мечтал сыграть Гамлета?!

– Дурень, – вздохнула старуха. – Такую рухлядь на свет божий вытащил! Да этот Хамлет старше меня! Кто его помнит? Кому он нужен? А, ну-ка, забабахай нам Ромку Колбасу из «Грязной любви»!

– Быть, иль не быть? – горестно спросил Пашка у тёмного неба, понимая, что монолог Колбасы из двести второй серии у него от зубов отскочит, но Марье Вольфрамовне его не понять. – Быть, иль не быть?! Быть, иль не быть?!!! – взвыл он, отпуская свою мечту о великой роли на волю вольную.

– Помогите!!! – нарушил его личную трагедию вопль Ксюни, которая неслась со стороны дома. – Ой, что делается-то! Что делается!

– Что делается? – строго спросила старуха.

– Две плохие новости, – присела в книксене Ксюня. – Там… репетиторша вешается, а алкашка в пруду топится. Прям не знаю, кого спасать…

– Они же только что винегрет трескали! – удивилась старуха.

– Уже суицидом занялись! Это на полный-то желудок… – Ксюня всплеснула руками. – Могли бы хоть продукты сэкономить, злыдни! Я одна не могу их спасать! Я что, спасатель, что ли? У меня дел по горло: кухня, приборка, ворота открой-закрой, траву подстриги, лампочки вкрути…

– Фрадкин, окажите психологическую помощь дамам, сводящим счёты с жизнью, – распорядилась Ида Григорьевна.

– Я могу помочь! – подскочила Марья Вольфрамовна.– Я знаю как!

– Отлично, – согласилась старуха.

Фрадкин отложил куриную ножку и с видимым удовольствием подал директрисе руку. Директриса зарделась, уцепилась за его локоть и женственно засеменила сбоку.

– Вы, правда, увлекаетесь психологией? – с придыханием спросила она.

– Я увлекаюсь жизнью, мадам!

– Как это тонко!

– Это единственно верное увлечение. Хотите присоединиться?!

– Вот те и Хамлет! – подняла глаза на Пашку старуха. – А хочешь, действительно сыграть хорошую роль?

– Какую? – без интереса спросил Горазон. – Какого-нибудь Валета Дырявого, Слона Обдолбанного? Спасибо.

– Роль судьи, Пашка. Тебя же убили? Значит, ты вправе судить того, кто лишил тебя жизни. Что будем делать с Волгиной и Родимцевой, когда вытащим их из петли и болота?

– Быть, иль не быть… – прошептал Пашка, понимая, что не может он никого судить.

– Судью на мыло! – заорала старуха. – Хочешь, я их в плов покрошу? Хочешь, на кол посажу? Или, по-простому, в милицию сдать? – прищурилась Ида.

– Простить, – сказал Пашка, плюхаясь в центр стола, прямо в блюдо с обглоданным поросёнком. – Простить! Я плохо жил – не любил, не страдал! Не воспитывал сына! И бог свернул мне за это шею. Какая разница, чьими руками?!

– Ладно, я этих дур в монастырь устрою. Пусть молятся от зари до зари. А вот Архангельских нельзя в монастырь, плохо будет монастырю. Пусть уж они в хоккей играют за честь своего клуба, а, Пашка?

– Пусть.

– Помогите!!! – опять откуда-то прибежала Ксюня. – Помогите, блин…

– И тебя в монастырь устрою, – проворчала старуха. – Будешь монашек веселить. Что ещё, горе луковое?

– Две новости средней паршивости, – сделала книксен Ксюня. – Первая – Крис надел немецкую каску, пробитую советской пулей, и взял билет в Кузбасс. Говорит, он уголь теперь добывать будет. Вторая – наконец-то приехали Ребровы и Диканские. С подарками! Они решили, что вас свадьба, Ида Григорьевна!

– Прям не знаю, что и сказать, – развела руками старуха. – Это всё к Фрадкину.

– Бедный Фрадкин! – вздохнула Ксюня.

– Ничего, у него теперь помощница есть. Пусть вместе головы лечат.

Ксюня опять сделала реверанс и убежала в дом.

– Послушайте, – встал из-за стола Георгий Георгиевич. – Меня волнует вопрос…

– Наследства! – выкрикнула Полина. – Нас волнует вопрос наследства!

– А чего он вас волнует? – весело спросила Нелли. – Неужели вы думаете, что бабульхен изменит своё завещание?!

– Я в этом просто уверен, – твёрдо сказал Георгий Георгиевич. – А то, что получается?.. Всё после смерти бабки достанется совершенно постороннему человеку?!

– Убийцу вычислил я! – подскочил Славка. – А значит, курорты, отели, все наличные и безналичные деньги, картины, драгоценности и прочее барахло должны при… – Славка замолчал, потому что Лидия под столом больно наступила ему на ногу.

– Я не переписываю завещаний, – отрезала Гошина. – Вы, семья, чай, с голоду не помрёте. Если вам всё завещать, сдохнете от безделья. А вот Орлик пусть выдержит испытание богатством! Только… сначала ему придётся дождаться моей смерти! – захохотала старуха.

– А это дохлое дело! – радостно сказала Нелли. – Бабульхен ещё спляшет на наших похоронах!

– Стоп! – заорал Пашка из блюда, сидя на поросёнке. – Стоп, мои дорогие. Славка же мой наследник! Мой! Единственный! У меня же денег до хрена! И недвижимости, и картин этих сраных! И даже курортик один на Сейшелах имеется. Только управляющего надо оттуда пнуть…

– Папа! Родной! – Славка бросился к призраку, попытался расцеловать его в щёки, но не нащупал над блюдом ничего, кроме ночного прохладного воздуха.

– Только Марье Вольфрамовне отстегнёшь немного на её розыскные работы, – улыбнулся Пашка.

– Отстегну!! Папа! Милый! Родной! Я тебя обожаю!! Может, в кино меня заодно пристроишь? Я смогу!

– Кино – говно, – нахмурился Горазон. – Фрезеруй, пока можешь, сын.

Все за столом засмеялись.

Кто-то запустил фейерверк, осветивший небо миллионом разноцветных огней.

– Помогите!!! – опять прибежала Ксюня. – Там Фрадкин с Марьей Вольфрамовной сексом занимаются! А… репетиторша с алкашкой свечки им держут! И плачуть! И плачуть!

– Фрадкин всегда был отличным врачом, – улыбнулась старуха. – Уйди, Ксюня, с глаз долой и больше не прибегай. И не забудь заняться с утра поисками репетитора английского языка. Нужен парень лет тридцати, неженатый, с голубыми глазами, ямочкой на подбородке и отличной мускулатурой…

Рассвет подкрадывался исподволь и незаметно.

Сын с девчонкой целовались в кустах.

– Как хорошо, что ты токарь, – шептала девчонка, прижимаясь к сыну всем телом. – Как здорово, что у тебя в общежитии койка!..

– А папаша, какой у меня папаша! – хохотал сын. – Знаменитый! Богатый! Умный! Талантливый! Без вредных привычек!!

– Ты меня теперь бросишь?

– Фигушки! Я на тебе женюсь через годик, если захочешь.

– Но я бедная, некрасивая, а мои родители были простыми учёными-физиками.

– Ничего, сойдёт. Не алкоголики же?

– Нет! И наркотиками не баловались.

– Значит, будем жить в бунгало на берегу океана.

– Какого?

– Кубинского.

– Ладно, кубинского, так кубинского. Ты будешь ловить рыбу, а я чистить её и жарить, чистить и жарить! А ты ловить и ловить…

– Да нет же, я буду король, а ты королева!

– Королева?! Господи, как хорошо, что ты токарь… Как здорово, что у тебя в общежитии койка!

Они опять начали целоваться.

Горазон бы смотрел и смотрел, слушал и слушал.

Но рассвет наступал, требуя к себе уважительного отношения.

Нужно было оставлять эту землю с лёгкостью и чувством выполненного долга.

Нужно было бросать эту роль без сожаления и сомнений.

Нужно было торопиться отдать Богу душу, чтобы получить взамен новую жизнь.

Он проживёт её красиво и ярко. С учётом прежних ошибок.

body
section id="n_2"
Гастролиты – мелкие камни или песчинки, способствуют механической переработке пищи у птиц.