Брэдбери Рэй

Убийца

Рэй Брэдбери

Убийца

Музыка сопровождала его по белым коридорам. Он прошел несколько дверей с надписями: на одной - "Вальс веселой вдовы", на другой - "Полуденный сон фавна", на третьей - "Поцелуй меня еще раз"... Свернул в боковой коридор, и тут дробью барабанов, дребезжанием чугунков, кастрюль, ножей, вилок, словом, громом металла ему в уши ударил "Танец с саблями". Все это заглохло, как только он спешно вышел в вестибюль. Здесь завороженная Пятой симфонией Бетховена разместилась секретарша, она даже не заметила, когда он промелькнул у нее перед глазами.

Зазвенел наручный радиотелефон.

- Слушаю.

- Папа, это Ли. Не забудь вовремя прислать мне деньги.

- Ладно, сынок. Ладно. Я очень занят.

- Только не забудь, папа, - просил голос по радио, но его заглушила музыка из "Ромео и Джульетты" Чайковского и заскользила по длинному коридору.

Психиатр шел по этому коридору, а он гудел, будто улей. Мелодии накладывались одна на другую. Стравинский соревновался с Бахом, Гайдн напрасно пытался выстоять против Рахманинова, Дюк Эллингтон расправлялся с Шубертом. Психиатр кивал секретаршам, которые мурлыкали себе под нос, и врачам, которые бодро насвистывали, спеша на работу. У себя в кабинете психиатр вместе со стенографисткой, тоже тихо напевающей, просмотрел кое-какие бумаги. Потом позвонил на верхний этаж капитану полиции. Через несколько минут вспыхнула красная лампочка, и откуда-то из-под потолка прозвучал голос:

- Арестованный доставлен в комнату номер девять.

Психиатр отомкнул двери камеры, вошел и услышал, как они клацнули позади.

- Убирайтесь прочь, - сказал арестованный, улыбаясь.

Его улыбка поразила психиатра. Такая жизнерадостная, приветливая и теплая, она будто осветила помещение. Рассвет в темном ущелье, полнолуние глубокой ночью - такой была эта улыбка. Голубые глаза спокойно сияли над ослепительно белой полоской зубов.

- Я пришел помочь вам, - сказал психиатр, хмурясь. Что-то в комнате было не так. Он почувствовал это, лишь только вошел. И сейчас с недоумением оглядывался вокруг. Арестованный засмеялся:

- Если вас удивляет, почему тут так тихо, то я только что разбил радио.

"Агрессивный", - подумал врач. Угадав его мысль, арестованный усмехнулся и успокоительно поднял руку:

- Нет, нет, я воюю только с шумными аппаратами.

На сером линолеуме были разбросаны обрывки проводов и детали настенного радиоприемника. Не обратив на это внимания и чувствуя на себе усмешку, будто тепло от рефлектора, психиатр сел напротив пациента в непривычной тишине, как бы предвещавшей бурю.

- Вы мистер Алберт Брок, который называет себя Убийцей?

Брок приветливо кивнул.

- Прежде чем мы начнем беседу... - Молниеносным движением Брок сорвал с запястья доктора радиотелефон, ухватил его зубами и стал разгрызать, а когда послышался треск, вернул аппарат ошеломленному психиатру с таким видом, будто сделал приятную услугу. - Вот так-то лучше.

Врач ошеломленно смотрел на изувеченный радиотелефон.

- Вам придется заплатить довольно-таки значительную сумму.

- Пустое, - усмехнулся пациент. - Как в той старой песенке:"Не обращай внимания, что бы ни случилось со мной - все пустое". - И он промурлыкал мелодию.

- Может, начнем? - сказал психиатр.

- Хорошо. Первой моей жертвой, или одной из первых, стал мой телефон... То было циничное убийство. Я запихнул его в кухонный комбайн! Заглотнув аппарат наполовину, агрегат вышел из строя. Бедняга подавился. Потом я расстрелял телевизор!

- Гм... - промычал психиатр.

- Я всадил шесть пуль в катодную трубку, и телевизор разлетелся с тихим звоном, словно упала и разбилась хрустальная люстра...

- У вас богатое воображение.

- Благодарю, я всегда мечтал быть писателем.

- Лучше скажите, когда впервые вы ощутили ненависть к телефону?

- Я боялся его еще в детстве. Дядька называл телефон механизмом привидением. Бестелесные голоса. Они пугали меня до безумия. И в конце концов лишили меня покоя в жизни. Телефон представлялся мне чем-то на удивление бездушным. Если ему вздумается, он пропустит твою личность через свои провода. А нет, то профильтрует ее до такой меры, что на другой конец провода. дойдет лишь резкий, холодный, будто рыба на ощупь, голос - само железо, медь, пластмасса и никакого тепла, ничего живого. По телефону легко сказать не то, что у тебя на уме, телефон перекручивает смысл твоих слов. Ты остро усваиваешь, что это твой враг. И вместе с тем телефон - такая удобная вещь. Стоит себе в уголке и искушает тебя: а ну позвони кому-нибудь, кто не желает, чтобы его волновали. От приятелей беспрерывно звонки, звонки. Черт бы его побрал, я совсем не имел собственного времени. Если не телефон, то телевизор, радио, проигрыватель. Если не они, то кино на углу улицы, где фильмы и реклама демонстрируются на тучах, что нависают низко над землей. Вместо капель дождя капли мыла. Если не реклама на тучах, то музыка Моззека в каждом ресторане. Музыка и реклама в автобусах, которыми я ездил на работу. А если не музыка, то селектор в офисе. И самое страшное - наручный радиотелефон, по которому каждые пять минут звонили друзья или жена. Почему средний человек так любит все эти приборы? Потому что каждый верит, будто сам распоряжается своим временем. Вот, мол, если на руке у меня телефон, то почему не звякнуть другу Джо, а? "Алло, алло!.." Я люблю своих друзей, свою жену, люблю детей, но когда в один прекрасный момент жена звонит, только чтобы спросить: "Любимый, а ты сейчас где?"; друг звонит и начинает: "Сейчас я расскажу тебе такой анекдот, что умрешь со смеху. Как-то один тип..."; кто-то незнакомый звонит и орет; "Файн-Факс проводит опрос! Какую резинку жуете вы в данный момент?" - то тут уже не до любви!

- Как вы себя чувствовали на протяжении последней недели?

- На пределе. Будто стоял на краю пропасти. Пока не учинил одну штуку в офисе.

- Что именно?

- Я выплеснул стакан воды в систему внутренней связи.

Психиатр сделал запись в своем блокноте.

- И система замкнулась?

- Еще как! Четвертого июля - все на колесах! Боже праведный, стенографистки напрочь растерялись! Ну и крик подняли!

- И вы сразу почувствовали облегчение?

- Огромное! Потом мне пришла мысль раздавить на тротуаре свой наручный радиотелефон. Я вытоптал из него душу как раз, когда до меня долетел чей-то пронзительный голос: "Опрос гражданской мысли номер девять! Чем вы сегодня позавтракали?"

- И вы чувствовали себя еще лучше, да?

- Конечно! - от удовольствия Брок потер ладони. - Почему бы мне не начать, подумал я, личную резолюцию, поставив целью спасение человека от различных удобств? Удобно для кого? Прежде всего для твоих приятелей. "Привет, Эл. Решил позвонить тебе из раздевалки, тут, в Зеленых Горах. Ну и поиграл я тут! Чудесный выдался денечек. Только что глотнул виски. Думаю, тебе интересно об этом узнать, Эл!" Удобно для моего офиса, так как даже если я выезжаю за город в своем радиофицированном автомобиле, со мной тут же можно войти в контакт! Войти в контакт! Что за похабное выражение! Войти в контакт, черт возьми! Схватить меня! Терзать, глушить радиомодулированными голосами. Ты не можешь выйти из авто, не предупредив: "Остановился около заправочной станции, чтобы зайти в уборную". - "Хорошо, Брок, сбегайте!.." - "Почему так долго, Брок?" "Извините, сэр". - "Чтобы такого больше не повторялось, Брок". - "Слушаюсь, сэр". И знаете, доктор, что я сделал? Я купил килограмм французского шоколадного мороженого и накормил им автомобильное радио.

- Вы решили накормить передатчик именно французским шоколадным мороженым по какой-то особенной причине?

Брок задумался и улыбнулся.

- Это мой любимый сорт.

- Вот как, - пробормотал врач.

- То, что годится для меня, подумал я, подойдет и для радиопередатчика.

- А что вас заставило положить в радио именно мороженое?

- В тот день была жара.

Врач немного помолчал.

- И что потом?

- Потом настала тишина. Господи, это было чудесно. Ведь радио квохтало целый день. "Брок, идите сюда, Брок, идите туда! Брок, сообщите, когда придете! Брок, дайте знать, когда уйдете! Ладно, Брок, пора завтракать! Брок, завтрак закончился! Брок, Брок, Брок, Брок..." Одним словом, наступила такая тишина, словно я поналожил мороженого себе в уши.

- Вы, наверное, очень любите мороженое?

- Я будто плыл на волнах тишины. Или лежал на чем-то очень мягком. Тишина. Целый час тишины. Я просто сидел себе в машине и улыбался. Я опьянел от воли!

- Продолжайте.

- Потом я вспомнил о портативной диатермичной машинке. Я взял ее напрокат и прихватил с собой вечером, когда возвращался автобусом домой. Утомленные пассажиры сидели и все как один переговаривались по наручному радио с женами, сообщая: "Сейчас я на сорок четвертой линии, теперь на сорок девятой, а вот поворачиваем на шестьдесят первую". - "Убирайся из бара, иди домой, готовь ужин - я уже на семидесятой!" - ругался какой-то муж. Из автобусного динамика звучали "Сказки Венского леса", сладенький голос напевал про высококачественные пшеничные хлопья. Но вот я включил диатермию! Статика! Непроходимые повреждения! Всех жен отрезало от мужей, которые рассказывали про тяжелый день в офисе! Всех мужей отрезало от жен, которые только-только собирались рассказать о том, как их чадо разбило окно. Взорвался "Венский лес", замолк сладенький голос. Тишина! Страшная, неожиданная тишина! Пассажиры оказались под угрозой того, что придется разговаривать друг с другом. Паника! Дикая, животная паника!

- Полиция схватила вас?

- Автобус пришлось остановить. Ведь смолкла музыка, мужья и жены утратили ощущение реальности. Суета, беспорядок, хаос. Они крутились, словно белки в колесах. Но приехала машина технической помощи, меня сразу же выявили, оштрафовали, отобрали машинку. Я и глазом не успел моргнуть, как очутился дома.

- Мистер Брок, а вам не кажутся все эти ваши дела, ну, не совсем целесообразными? Если вам не по нутру динамики в городском транспорте, радио в офисе или служебные передатчики в автомобилях, то почему вы не вступили в союз радионенавистников, не подавали петиций, не добивались судебных постановлений в рамках конституции? На то, в конце концов, и существует демократия.

- А я принадлежу к тем, кого называют меньшинством, - пояснил Брок. - Я уже и в союз вступал, и участвовал в пикетах, и петиции подавал, и судился. Я протестовал из года в год... А все хохотали. Всем другим нравились автобусные приемники и рекламные фильмы. Только я шел не в ногу.

- В таком случае вы должны были вести себя как дисциплинированный солдат, неужели вы этого не понимаете? Порядки устанавливает большинство.

- Они зашли слишком далеко. Они утратили чувство меры. А я потерял терпение. Прихожу домой - жена в истерике. В чем дело? Она, видите ли, полдня не имела со мною контакта. Помните, я танцевал на своем наручном радио? Так вот, в тот вечер у меня возник план убить свой дом.

- Вы уверены, что я могу записать ваши слова именно так?

- Это как раз точно по смыслу. Ведь мой дом, как многие другие, разговаривает, поет, играет, прогнозирует погоду, декламирует стихи, читает вслух романы, дребезжит, убаюкивает меня, когда время спать. Дом, который исполняет оперу, когда ты принимаешь душ, и учит испанскому языку, когда ты спишь. Дом, похожий на звонкую пещеру, где неумолчно болтают всякие электронные оракулы, а ты ощущаешь себя не более чем наперстком. Дом, в котором духовки произносят: "Я абрикосовый пирог, я уже испекся". - "Я говядина, меня уже время поливать". Или несут всякую тарабарщину наподобие этого. Дом, в котором кровати усыпляют тебя, а когда время просыпаться трясут. Дом, что насилу выносит людей. "У вас грязные ноги, сэр! - гавкают входные двери. А электронный пылесос, будто собака, обнюхивает комнату за комнатой, подбирая следом за тобой каждый обрезок ногтя или порошинку пепла от сигары. Господи, услышь меня, оглянись!

- Успокойтесь, - сказал психиатр.

- Помните ту песенку Гилберта и Салливэна: "Абсолютно все я запишу, чтобы не забыть..." Целую ночь я вспоминал свои обиды. А следующим утром добыл пистолет. Я нарочно вымазал обувь в грязище и стал перед парадными дверями. Само собой, они заверещали: "На ногах у тебя грязь! Вытри их, опрятным будь!" Я застрелил чертову дверь, всадив пулю в замочную скважину. И метнулся в кухню, где как раз заныла духовка: "Переверни меня". Она успела лишь до половины приготовить свой машинный омлет, когда я убил ее. О, как она шипела и стонала: "Перегораю!" Потом, будто разбалованное дитя, растрезвонился телефон. Я запихнул его в кухонный комбайн. Хотя против самого комбайна я ничего не имел - он пострадал как безвинный свидетель. Мне жалко его теперь, это действительно очень полезный прибор, который никогда и словом не обмолвился, только бормотал, будто сонный лев, и поглощал наши объедки. Его я отремонтирую. Потом, уничтожив телефон, я зашел в гостиную и расстрелял телевизор; этого подлого хищника, эту медузу, что каждый вечер превращает в камень миллиарды людей, приковывая к себе их застывшие взгляды; эту сирену, что поет, заманивая и обещая так много, а дает так мало. Я и сам раз за разом обращался к нему, все на что-то надеясь, и все же, наконец... бах! Вереща, будто безмозглый индюк, моя жена выскочила из двери и подняла крик. Приехала полиция. И вот я тут!

Он самодовольно откинулся на стуле и прикурил сигарету.

- А давали ли вы себе отчет, когда творили эти преступления, что наручное радио, передатчик в автомобиле, телефон, автобусный динамик, селекторная система в офисе - все это было взято напрокат или являлось чьей-то собственностью?

Психиатр сидел, озаренный блаженной улыбкой пациента.

- Так вы не потребуете помощи от Института психического здоровья? Вы готовы взять всю ответственность на себя?

- Это только начало, - подчеркнул мистер Брок. - Я выступаю в авангарде меньшинства, у которого нет уже сил выносить шум. Ни одного мгновения без музыки, без контакта с чьим-либо голосом, где бы ты ни был: сделай это, сделай то, быстро, быстро, иди-ка сюда, иди-ка туда. Вы еще увидите. С меня начинается бунт. Мое имя войдет в историю!

- Гм... - Психиатр будто задумался.

- Конечно, до массовых волнений еще далеко. Ведь поначалу все эти вещи казались такими привлекательными, такими практично-выгодными. Но люди слишком увлеклись, слишком далеко зашли и, втянувшись в определенный стереотип социального поведения, не могут из него выйти. Более того, они не осознают, что попали в ловушку. Как и все другое, они просто рационализировали свои нервы. "Наш современный век", - говорят одни; "Условия", - вторят другие; "Стресс", - поясняют третьи. Но, запомните мои слова, зерно кинуто. Обо мне всему миру поведало телевидение, кино, радио - вот в чем ирония! С тех пор уже минуло пять дней. И миллиарды людей знают обо мне. Внимательно проглядывайте финансовые полосы газет и однажды, может быть, сегодня, вы заметите, как увеличится, вырастет на глазах продажа французского шоколадного мороженого!

- Мне все ясно, - сказал психиатр.

- Так вы позволите теперь мне вернуться в мою чудесную одиночную камеру, где я смогу провести в тишине и одиночестве целых полгода?

- Конечно, - задумчиво ответил психиатр.

Он нажал на замаскированную кнопку, двери открылись и, когда он вышел, закрылись и сами замкнулись. Он шел по коридорам в одиночестве. Первые двадцать шагов его сопровождал "Китайский тамбурин". Потом - "Цыганка", "Пассакалия" и "Фуга в минорных тонах" Баха, "Тай-гер-рег", "Любовь - это как сигарета". Психиатр достал из кармана сломанный наручный радиотелефон, похожий на мертвого жука, вошел в свой кабинет. Прозвучал звонок, и из-под потолка раздался голос:

- Вы пришли, доктор?

- Я только что закончил с Броком, - ответил психиатр.

- Диагноз?

- Создает впечатление абсолютно дезориентированного и вместе с тем коммуникабельный. Отказывается признавать наипростейшие реалии окружения и сосуществовать с ними.

- Прогноз?

- Неуверенный. Когда я оставлял его, он баловался воображаемым лоскутком материи.

Зазвонили три телефона. Будто раненый кузнечик, застрекотал в углу запасной радиоприемник. Мигнул розовой лампочкой и клацнул селектор. Снова зазвонили три телефона. Сквозь приоткрытые двери донеслась музыка. Тихо напевая, психиатр приспособил себе на запястье новый радиотелефон, нажал клавишу селектора и какое-то время говорил. Потом снял трубку с настольного телефона - поговорил, с другого - поговорил, с третьего - поговорил; нажал кнопку наручного радио - поговорил, спокойно и уверенно, на лице ни тени озабоченности или беспокойства. Вокруг звучала музыка и вспыхивали лампочки, снова и снова звонили телефоны, трещало радио, громко говорили селекторы, звучали голоса из-под потолка. Так психиатр и провел всю вторую половину этого прохладного, напоенного кондиционированным воздухом, такого долгого дня. Телефон, радио, селектор, телефон, радио, селектор, телефон, радио, селектор, телефон, радио...