Задание, которое поручил Святому баснословно богатый «новый русский», из тех, что не просто опасно, а опасно смертельно. Но опасность – стихия Святого. Среди заснеженных горных хребтов южной республики в нем вновь просыпается бывалый спецназовец, полагающийся больше на инстинкт, чем на разум. В конце концов привыкнуть можно ко всему – к лязгу затворов, горам Трупов, потокам крови. Но к предательству привыкнуть нельзя. И прощать его тоже нельзя. Пройдя по лезвию, Святой возвращается, чтобы покарать того, кто его предал.
Святой: приговор приведен в исполнение Эксмо Москва 2002 5-04-002687-0, 5-04-009539-2

Сергей Зверев

Приговор приведен в исполнение

Часть I

Ночью, в пустынных полях, далече от Рима, я раскинул шатер, и мой шатер был мне Римом.

Плутарх. Сочинения

Телохранитель, здоровенный малый в наглухо, под горло, застегнутой куртке, зябко ежился. Поставленный в оцепление, он контролировал спуск к оврагу, самому гиблому месту на всей территории, приспособленной для игры в пейнтбол.

Где-то в глубине осиновой рощи, начинающейся за провалом оврага, резвился босс, расстреливающий противников желатиновыми шариками, начиненными краской. Хозяин телохранителя любил охоту на людей, пускай даже бескровную. Несколько раз парню казалось, что он видит кряжистую фигуру шефа, облаченную в прорезиненные доспехи, предохраняющие от ударов и краски. Скользя между деревьев, появляясь внезапно из-за стволов, босс шел легкой поступью матерого хищника, преследующего жертву. В мастерстве совершать обходные маневры он достиг совершенства, и телохранитель в глубине души гордился своим хозяином, не умевшим проигрывать. Возвышаясь глыбой над краем оврага, на дне которого клубились рваные клочья разогнанного ветром тумана, верзила искренне желал боссу удачи, не сомневаясь в его победе.

Промозглый ветерок пробирал до костей. Он просто доконал парня. Пистолет, стылый комок железа, отказывающийся принимать тепло тела, ледяным холодом обжигал подмышку. Отойдя от обрывистой кромки оврага, казавшегося из-за сумрака и тумана бездонным, телохранитель счистил сломанной веткой налипшие на подошвы комки глины. Подумав, он достал из наплечной кобуры пистолет и переложил в карман куртки, где неожиданно жалобно запищала портативная рация, словно протестуя против соседства с оружием.

– Алик, у тебя все в норме?! Посторонних не замечал? – Старший группы секьюрити проверял посты оцепления.

Поглазев для порядка по сторонам, охранник бодро ответил:

– Территория под контролем. Тишина…

– Замерз? – проявил участие старший.

Верзила, переключив рацию на передачу, шмыгнул носом:

– Холодрыга, блин. Осень, а такой колотун.

В вышине по кронам деревьев, лохматя остатки листвы, пронесся порыв ветра.

– Подбери сопли! – глухим хохотком отозвалась рация. – Еще немного – и финишируем. Босс бабу завалил. Остался последний мудак. Не повезло сегодня шефу с достойными противниками. Не на ком оттянуться. Одни лохи. Не расслабляйся, Алик. Скоро отбой!

Щелчок возвестил о конце связи. Новость взбодрила окоченевшего верзилу, предвкушавшего обильный горячий обед с выпивкой. Хозяин по заведенной традиции отмечал успешную охоту мини-банкетом, позволяя задействованным в оцеплении секьюрити расслабиться больше обычного. Разогретый приятными мыслями, он засек по массивным наручным часам время, бормоча под посизевший нос:

– …Чтобы поймать и грохнуть придурка, минут пятнадцать понадобится. На сборы столько же.

Телохранитель суммировал минуты, стремясь поскорее убраться из пахнущего могильной гнилью опостылевшего леса с вязкой, пропитанной влагой, чавкающей под ногами почвой. Он даже сделал несколько шагов по направлению к командному пункту игры в пейнтбол, но, подчиняясь долгу, вернулся.

Прислонившись к дереву, охранник осмотрел пейзаж: неровную местность, понижавшуюся к оврагу. Сорвавшиеся с ветвей капли упали за шиворот, заставив его смачно выругаться. Вытирая ладонью затылок, телохранитель собрался было поднять воротник куртки. Внезапно из колышущихся белесых волн тумана, низко стелющихся над землей, возник силуэт мужчины. Он двигался плавно, будто плыл.

– Эй! – Наметанный глаз охранника определил в человеке чужака. – Ты куда забрел?! Здесь запретная территория.

Пришелец, высокий и смуглолицый, спокойно повернул на окрик. Не меняя темпа ходьбы, он приближался к набычившемуся верзиле.

– У нас нет частной собственности на землю, и военных объектов тут отродясь не было! – разводя руками, с миролюбивой улыбкой произнес незнакомец.

Налипшая на одежду листва, серебристые нити паутины говорили о том, что он шел не по проторенным дорогам, а по полю и перелеску. Глаза смотрели с усмешкой на раздувшегося от важности верзилу.

– Грибник, что ли? – не разжимая губ, процедил охранник, делая шаг навстречу.

– Грибник… – отозвался незнакомец, приглаживая темные волосы, взъерошенные ветром.

Расправив плечи, битюг, задетый слишком независимым тоном вторгшегося на территорию полигона мужчины, злобно просипел простуженным голосом:

– Ты мне лапшу на уши не вешай. Корзина где?! Мотай отсюда, пока в лобешник плюху не закатил. Сказано: запретка здесь для таких крестов, как ты, и весь базар.

Он толкнул чужака в грудь, но тот даже не пошатнулся, словно вкопанный в землю.

– Дружище, я ведь пароль знаю! – посмотрев куда-то через плечо телохранителя, тихо сказал незнакомец.

Загадочная фраза ошеломила туго соображавшего громилу. Никакие условные слова, сигналы и знаки в оцеплении не применялись.

– Кирнул лишнего? Чего пургу гонишь?! – выдвинув нижнюю челюсть, промычал верзила, став похожим на укутанную в куртку мордастую гориллу.

Адская боль обожгла его правое ухо. Присев от неожиданного удара, телохранитель сунул руку за пазуху к пустой кобуре и замер, замороженный страхом. Вороненый ствол пистолета уткнулся в его нос.

Коротко, без замаха незнакомец саданул охранника рукоятью пистолета в висок. Обмякшая туша тяжело скользнула по глинистому склону оврага, оставляя за собой взрытый след с брусничными капельками крови.

– Пароль на сегодня «Сан-Стефано-дель-Сантино»! – прошептал мужчина, снимая оружие с предохранителя. – Я передам это твоему боссу!

* * *

До туристического бума местечко Сан-Стефано-дель-Сантино было обыкновенной итальянской дырой, пропахшей рыбой, кисловатым виноградным вином не лучшего качества и персиками с окрестных плантаций. Главная его достопримечательность, католический собор со средневековой статуей великомученика Святого Стефана – небесного покровителя городка, – и остатки древней крепостной стены любителей старины не привлекали. Сонная провинция лежала в стороне от традиционных туристских маршрутов. Местные жители, не слишком предприимчивые по натуре, предпочитали жить по старинке, не заглядывая дальше своего носа. Рыбаки выходили в море, крестьяне – на поля и виноградники. По воскресеньям они слушали мессу в соборе, шепотом делясь последними сплетнями. И никто из жителей Сан-Стефано-дель-Сантино не благодарил Бога за золотой песок берегов бухты, у которой примостился городок, лазурную воду залива, потрясающий по красоте ландшафт и не отравленный ядовитыми выбросами промышленных предприятий воздух.

Отгрохотала Вторая мировая война, которую местечко пережило все в той же полусонной дреме: пришла дюжина похоронок на парней, сложивших головы где-то в песках Ливийской пустыни и в заснеженных полях под Сталинградом, да, заблудившись случайно, заскочил разведывательный патруль англичан, разыскивающий свою часть.

Мир менялся. Послевоенная Европа поднималась из руин, быстро забывая об ужасах войны. Люди возвращались к нормальной жизни, а для европейца она немыслима без полноценного отдыха или необременительного путешествия. Курорты росли как на дрожжах, принимая белокожих датчан, веснушчатых немцев, флегматичных бельгийцев. Настал черед и Сан-Стефано-дель-Сантино.

Первыми заприметили райский уголок американские летчики с военной авиабазы в Северной Италии. Выполняющий тренировочный полет командир бомбардировщика «Б-17» сбросил высоту, обозревая живописное побережье. Голубой залив, окаймленный песчаными пляжами, показался ему переливающимся под солнцем драгоценным сапфиром, вставленным в золотую оправу. «Летающая крепость», пилотируемая человеком, не лишенным чувства прекрасного, на бреющем полете пронеслась над городком, помахав крыльями и подавая знак «Я еще вернусь».

Местечко очень скоро стало излюбленным местом отдыха бравых парней с натовских военных баз, предпочитающих развлекаться с подружками подальше от ревнивых мужей и глаз придирчивого начальства. По следам военных потянулись крупные туристические компании, осваивающие новые места на побережье. Первые комфортабельные отели появились в середине шестидесятых вместе с современной автострадой, соединившей Сан-Стефано-дель-Сантино с ближайшим городом, имевшим современный аэропорт. Дотошные археологи, перекопав окрестности, нашли еще несколько исторических развалин, до которых так падки любознательные туристы. Акваторию маленького рыбацкого порта почистили, причалы переоборудовали под стоянку прогулочных катеров и яхт, соорудили мини-аквапарк с аттракционами.

История рыбацкого захолустья завершилась. Началась жизнь не очень дорогого, но вполне респектабельного и симпатичного курорта, постепенно завоевывающего известность. Местные жители переквалифицировались в официантов, гидов, прочий обслуживающий персонал растущих, словно грибы после дождя, отелей. Многие ударились в торговлю, открыв сувенирные лавки, магазины, бары. Те, кому улыбнулась фортуна, развернулись на широкую ногу, обзаведясь бутиками с эксклюзивным товаром и бижутерией. Магазины заняли целый квартал. Владельцем нескольких из них являлся благообразный английский джентльмен, которого местные жители давно считали своим.

Дэвид Стерлинг, британский подданный, выгодно купив недвижимость, построил на собственные средства виллу с чудесным видом на море. Позднее, включившись в туристический бизнес, англичанин расширил свое участие: приобрел и переоборудовал два комплекта виллетт – удобных и недорогих апартаментов с отдельным входом для туристов, предпочитающих тихий отдых подальше от людской толчеи. Скромный, как и подобает истинному джентльмену, Дэвид Стерлинг отказался жить в особняке, сдав виллу в аренду состоятельным господам. Сам же, невзирая на почтенный возраст, окунулся с головой в дела туристического бюро, носящего его имя.

Горожане уважали пожилого англичанина. Встречая его во время ежедневной вечерней прогулки на набережной, каждый считал своим долгом поприветствовать мистера Стерлинга, называя его полковником. Он не перечил, хотя на войне Дэвид Стерлинг дослужился лишь до младшего офицерского звания вооруженных сил Его Королевского Величества. Но оно многого стоило…

Старожилы городка помнили молодого офицера, командующего группой разведчиков, их джипы со стволами станковых пулеметов «Виккерс». Солдаты попросили немного еды и бензина. С едой проблем не было, а вот бензин в апреле сорок пятого ценился на вес золота. Помявшись, двое зажиточных горожан приволокли заполненные под завязку канистры. Офицер, поблагодарив, вручил каждому расписку, гарантирующую оплату за топливо.

Под текстом расписок стояла подпись: «Дэвид Стерлинг».

Выплатить долг удалось не сразу.

У развилки дорог отряд англичан попал в засаду, устроенную озверевшими от поражений и крови головорезами из эсэсовской дивизии «Хорст Вессель». Недобитые фанатики, собираясь уйти в небытие, старались прихватить с собой как можно больше врагов. Разорвавшийся заряд фаустпатрона искорежил джип, шедший в голове колонны. Осколки прошили комбинезон Стерлинга, повредив грудную клетку и задев оба легких. Ответный огонь пулеметов, снятых с истребителей и смонтированных за креслами водителей джипов на специальных станинах, заставил вояк в грязно-зеленых мундирах «Ваффен-СС» горько пожалеть о своей выходке. Стволы выпускали тысячу двести пуль в минуту, кромсая и разнося эсэсовцев буквально на куски.

Месяц лейтенант Стерлинг харкал кровью, пачкая белые простыни военного госпиталя. Подлечив, врачи сочли его транспортабельным и предписали переправить на родину. Однако с той поры у Дэвида Стерлинга появились проблемы с легкими, не принимавшими климат Британских островов.

Помучившись несколько лет, ветеран войны сменил родные туманы на целебный воздух Адриатики. Сан-Стефано-дель-Сантино стал его вторым домом.

Потерявший юную жену (она погибла при ночной бомбардировке Лондона стервятниками Геринга), бывший коммандос остался холостяком, никаких привязанностей, кроме своего бизнеса и яхт, у него не было. Возраст заставил Стерлинга отказаться от хождения под парусом, но он часто посещал пристань яхт-клуба, чтобы переброситься словцом-другим со знакомыми.

Однажды во время короткого пустячного разговора с приятелем, готовившим свою яхту к долгому морскому переходу, старик заметил медленно идущего по пирсу мужчину. Одетый в стандартную униформу туриста – светлые брюки и майку навыпуск, этот человек отличался от праздношатающихся отдыхающих своей внутренней собранностью, выражавшейся в скупых, размеренных движениях, чуть наклоненной вперед голове. Он не размахивал руками, не глазел по сторонам, любуясь предзакатным небом, меняющими цвет водами залива. Темноволосый, широкий в плечах мужчина, явно погруженный в себя, просто брел и казался немного потерянным.

Стерлинг проводил незнакомца взглядом:

– Странный парень.

Итальянец, проверявший блоки такелажа, поднял глаза:

– Действительно, полковник, любопытный типчик. На бродягу не похож, а работу ищет.

– Работу? – заинтригованно переспросил старик.

Спортивная трапециевидная фигура незнакомца не вязалась с образом неудачника, испытывающего нужду. Свои услуги предлагали югославы, албанцы, болгары, готовые вкалывать с утра до вечера, лишь бы положить в карман несколько тысяч лир. Но обычно такие просители походили на побитую камнями собаку.

– Да, полковник! Парень желает подзаработать, – подтвердил яхтсмен, идя вдоль борта.

Двигаясь параллельно ему, Стерлинг спросил:

– Албанец?

Собеседник покачал головой:

– Непохоже! По-итальянски говорит неважно, а на вашем родном языке, полковник, шпарит здорово. Я, во всяком случае, хуже… Поднимайтесь, пропустим по стаканчику.

Стерлинг жестом отказался. Старый солдат интуитивно угадывал в уходящем человеке профессионального военного. О принадлежности к этой касте свидетельствовала выправка, которую не могла скрыть даже легкомысленная одежда отдыхающего.

– Спасибо, дружище, как-нибудь в другой раз. – Старик следил глазами, обесцвеченными временем, за необычным иностранцем.

Закончив проверку блоков, яхтсмен вытер руки ветошью, поправил кепку с длинным козырьком и, заметив интерес Стерлинга к незнакомцу, поспешил выложить:

– Парень обмолвился, что он русский. Вроде бы собирается задержаться надолго. Бросить якорь в Сан-Стефано. Я бы мог предложить работу, но вы знаете, каково иметь дело с эмигрантами. Полиция печенку выест, да и штраф мне не по карману. Засекут – хлопот не оберешься.

Уважаемый гражданин Сан-Стефано-дель-Сантино Дэвид Стерлинг, до неприличия быстро попрощавшись, засеменил шаркающей старческой походкой, подхватив под мышку бамбуковую трость с серебряным набалдашником. Он нагнал незнакомца у автостоянки рядом с причалом. Задыхаясь от быстрой ходьбы (давали знать о себе пробитые легкие), старик окликнул его, протягивая ладонь. Мужчина остановился, обернулся. Немного удивленный, он ответил на приветствие. Старик, едва слышно охнувший от нерасчетливого крепкого рукопожатия, представился:

– Дэвид… Дэвид Стерлинг.

Иностранец, чью кожу уже позолотил загар, машинально ответил:

– Дмитрий…

Он пристально всмотрелся в глаза новому знакомому, затем с некоторой настороженностью спросил по-английски:

– Вы понимаете по-русски?

Морщинистое лицо Стерлинга расплылось в улыбке. Похлопав Дмитрия по плечу, он потеплевшим голосом произнес:

– Нет. Но у меня есть причины уважать людей, говорящих на этом языке. Веские причины…

В потрепанном заграничном паспорте Дмитрий Рогожин значился под другой фамилией. Действительности соответствовала только фотография, припечатанная штампом с размытыми краями и плохо читаемыми буквами. На некоторых страницах расплывались жировые пятна.

– Документ должен выглядеть соответственно, поэтому я сделал потрепанную обложку, добавив немного грязи внутрь. Часто путешествующий человек вызывает меньше подозрения у псов с таможни и погранконтроля, – мотивировал мастер по изготовлению фальшивых бумаг.

Святой готовился покинуть Россию, где ослепшее правосудие занесло над его шеей топор. Превратности судьбы заставили его искать помощи у патриарха криминального братства, бутырского сокамерника по кличке «Струна». Сухой, словно щепка, потомственный вор-карманник, обязанный ему жизнью, не стал рассыпаться в приблатненных клятвах. Он просто взял Святого под руку, усадил в такси и привез в неприметную граверную мастерскую, разместившуюся в полуподвальном помещении с ослизлыми от сырости стенами.

Мужчина, отличающийся нездоровой полнотой, следствием сидячей работы или нарушенного обмена веществ, поднялся с кресла, облобызался со Струной.

– Каким ветром занесло? – спросил он, косясь на Святого.

– Попутным, – ответил вор, продвигая приятеля вперед, в круг света лампочки без абажура.

Рыхлый толстяк измерил Святого узкими, по-крысиному острыми глазками.

– Струна, я завязал с фальшаком, – догадываясь о цели посещения гостями своей норы, предупредил он.

Вор подошел к столу, покопался, перебирая предметы, выудил лупу, которой пользуются часовщики. Вставив в глаз увеличительное стекло, Струна деловито произнес:

– Некогда дрочить, приятель. Нужны чиги выточные. Сделай железную ксиву, чтобы отвалить за бугор. Разбашляемся по полной.

Святой поддержал:

– Заплатим. Деньги имеются.

Толстяк, похожий на страдающего ожирением кастрированного кота, яростно почесал подмышку с проступившим пятном пота на рубашке и почмокал, завернув нижнюю губу.

– Давай фото. Зайдете через два дня. Тебе, Струна, отказать не могу, а бабки роли не играют, – сказал он, регулируя настольную лампу дневного света, не дающую тени.

У выхода гравер задержал посетителей:

– Надеюсь, твой кореш не имеет ничего общего с политикой? Извини, что спрашиваю, но это мой принцип.

Ладонь вора потрепала пухлую щеку обитателя сырой каморки:

– Охренел, сидя в яме?! Поменьше газет читай! Мы же честные люди. Фуфла не гоним…

Гравер был пунктуален. Через двое суток он достал из ящика стола книжицу с загнутыми краями. Гордый плодами своего труда, он пролистал страницы, демонстрируя под увеличительным стеклом с ультрафиолетовой подсветкой защитные знаки.

– Никто не догадается, что паспорт фальшивый. Подписи, печати лучше оригиналов. Настоящее произведение искусства, – похвалил себя толстяк.

Святой взял документ, передавая взамен конверт с оговоренной ранее суммой. Пряча паспорт в карман джинсовой куртки, он сказал ровным, ничего не выражающим голосом:

– Скоро проверим твое художество…

Ровно за два часа до вылета «Боинга-737» авиакомпании «Трансаэро», зафрахтованного для совершения чартерного рейса группой туристических фирм, динамики зала ожидания аэропорта пробулькали о начале таможенного досмотра и пограничного оформления пассажиров. Граждане засуетились, подхватывая сумки и покорно выстраиваясь в очередь. Некоторые спешно заполняли декларации, консультируясь с бывалыми соседями.

Начальник дежурного пограничного наряда, купив в киоске сигареты, возвращался на рабочее место. Пересекая зал, он, подчиняясь профессиональной привычке, мимоходом разглядывал пассажиров. Из общей людской массы его цепкий взгляд выделил эффектную пару – подтянутого мужчину с фигурой атлета и провожавшую его молодую женщину. Коротко стриженная брюнетка, прилипнув к спутнику, что-то тихо говорила ему, как бы уговаривая остаться. Непроизвольно пограничник сравнил девушку со своей опустившейся женой – вечно брюзжащей каргой с необъятными формами. Позавидовав крепко скроенному красавцу, он подумал, что нет никакого смысла оставлять такую куколку дома и шастать по заграничным курортам в поисках сомнительных приключений.

Вдруг участок его мозга, заполненный тысячами фотографий с оперативных ориентировок на преступников, которых надлежало задержать, выдал тревожный импульс. Лицо девушки затесалось каким-то образом в хранящуюся под черепной коробкой картотеку. Зрачки пограничника сузились, фокусируя зрение на безупречно правильных чертах лица брюнетки. Под черепом зашелестели невидимые листы с грозными предписаниями: при обнаружении немедленно информировать представителя ФСБ… разыскивается Интерполом… принять меры к задержанию.

Лысина начальника интенсивно выделяла пот. Ему пришлось снять фуражку и обмахнуться головным убором, словно веером. Природный компьютер, натренированный годами службы, не дал сбоя и выудил нужную информацию. Пограничник, игнорируя повышенное внимание пассажиров к своей персоне, облегченно рассмеялся раскатистым баском. В смиренно взирающей на своего спутника девушке он узнал восходящую звезду столичной журналистики Дарью Угланову, специализирующуюся на скандальных расследованиях. По материалам ее статьи, посвященной бардаку и коррупции, процветающим в главных международных аэропортах Москвы, пресс-центры Таможенного государственного комитета, Федеральной погранслужбы и прочих заинтересованных контор опубликовали ряд опровержений, а газету с фотографией смелой журналистки сотрудники зачитали до дыр, передавая из рук в руки. Магия печатного слова состоит в том, что люди любят читать о себе даже нелицеприятные вещи. Пропесочив служивый народец, оберегающий границу, журналистка, не зная того, снискала у них нечто вроде популярности.

Начальник, рассекая почтительно расступающуюся толпу, поспешил к подчиненным. Заходя в кабины, он сообщал женщинам с зелеными погонами прапорщиков, готовившимся к проверке документов:

– Девочки, хахаль Углановой бока прогревать летит.

– Той самой… – заахали прапорщицы.

Начальник нахмурил кустистые брови, изображая высшую степень озабоченности.

– Повежливее с журналюгами. Может, мужик задание получил компромат на нас накопать.

Делиться наблюдениями с таможенниками он не счел нужным. Застарелое соперничество двух служб, призванных блюсти интересы государства, обязывало его поступить подобным образом, и если судьбе угодно вылить на таможенников ушат помоев, то так тому и быть – постановил пограничник.

Очередь сокращалась. Таможенники проводили досмотр спустя рукава. Среди туристов редко попадались контрабандисты. Контингент мелких предпринимателей, выкроивших деньги, чтобы вывезти семью в Европу, подозрений не вызывал. Крутилась вертушка, пропуская пассажиров. Диктор призывал опоздавших поторопиться.

Мягко улыбаясь, Святой высвободил свой локоть из пальцев девушки. Он не переносил долгих прощаний, особенно перед рискованными предприятиями.

Подхватив сумку, он чмокнул Угланову в щеку:

– Пожелай мне удачи.

– До свидания, Святой. Я рада, что в репортаже о тебе не поставлена точка. Дай знать, когда устроишься.

Девушка отступила на шаг, открывая путь к вертушке. Энергично встряхнувшись, Святой пристроился за спиной почтенной дамы, успевшей водрузить на голову плетеную шляпку, и направился вперед. Забежав сбоку, Угланова приподнялась на цыпочки и крепко поцеловала его в губы.

– Я никогда тебя не забуду! – горячо прошептала она.

Святой, легонько отталкивая журналистку, отшутился:

– Не позволю. Не надейся. До скорого, Дарья… Даст бог, свидимся!..

Надменный таможенник отодвинул распотрошенный чемодан, принадлежавший даме в соломенной шляпке. Вяло, точно осенняя муха, он покопался среди вещей Святого, наморщив нос, изучил декларацию и обвел жирной линией графу суммы валют.

– Разрешение на вывоз имеете? – простуженно просипел неприятный инспектор.

Зеленоватый листок сертификата банка лег на стойку. Святой подал документ молча и попутно подумал, созерцая натянутые лица пассажиров, проходящих контроль: «Откуда в нас неистребимый страх? Почему выезжающий за границу ощущает себя потенциальным преступником? Хорошо, что в детях уже нет этой рабской покорности и они способны резвиться даже перед таможенными держимордами».

Вялый таможенник достал смятый носовой платок. Громко высморкался, не отпуская пассажира. Проделав процедуру, он милостиво позволил:

– Проходите, уважаемый. Не задерживайте.

Оставался последний барьер, чья прочность определялась зоркостью глаза пограничников и мастерством гравера.

Войдя в узкий коридор между двумя кабинами, Святой подал паспорт. Стараясь сохранять нейтральное выражение лица, он следил за действиями симпатичной белобрысенькой прапорщицы с редкой челкой. Контролер ФПС просмотрела служебный блокнот, сверяя серию и номер паспорта.

– Коноплев Дмитрий Сергеевич? – строго переспросила блондинка.

– Он самый.

– Летите в Италию?

– Куда довезут! – решил побалагурить Святой.

– По индивидуальному туру? – официальным тоном продолжала прапорщица.

Бывавший в переделках похлестче, чем паспортный контроль, Святой тем не менее ощутил нервное покалывание в кончиках пальцев рук.

– Точно так!

Двери в кабину распахнулись, пропуская начальника смены. Офицер, склонившись к девушке, что-то быстро прошептал ей на ухо. Белобрысая прапорщица, моргнув, подняла глаза, пожирая взглядом Святого. В ее глазах блеснули искорки любопытства, а паспорт перекочевал к старшему по званию.

«Кажется, влип, – решил Святой. – Сейчас закружится карусель. Где же облажался гравер? Какую закорючку повернул не в ту сторону?»

Въедливо изучив разлохмаченную книжицу, начальник пограннаряда с ехидцей в голосе заметил:

– Господин Коноплев, где вы паспорт храните? В холодильнике или в духовке кухонной плиты?

Прапорщица коротко хихикнула, поднеся к губам сжатый кулачок. Ее скудная челка рассыпалась слипшимися сосульками.

– Простите, не понял? – Святой, выражая искреннюю заинтересованность, придвинулся к стеклу кабины.

– Бережнее с документами надо обращаться. Посмотрите…

Нагнувшись так, что половина лица стала невидимой для людей с зелеными погонами, Святой, скорчив скорбную физиономию, разглядывал развернутый документ, прижатый к стеклу.

Отвратительное пятно, вобравшее в себя все цвета радуги, походило на клеймо, оставленное нечистоплотным животным, опорожнившимся на бумагу.

«Перестарался гравер с маскировочной мазней. Нагадил лишнего», – выругался про себя Святой.

Занудливо растягивая слова, пограничник продолжал нравоучение:

– Паспорт, между прочим, основной документ, удостоверяющий вашу личность. В следующий раз, господин Коноплев, мы будем вынуждены не пропустить вас. Потрудитесь обменять паспорт на новый и хранить его в надлежащем месте.

Демонстративно шлепнув книжицу на стол, офицер удалился. Клацнул механизм штампа, оставившего фиолетовую отметку контрольно-пропускного пункта. Дорога из России была открыта…

Когда самолет выруливал на взлетную полосу, прапорщицы, пользуясь перерывом, судачили за чашечкой кофе, расслабляясь перед очередным оформлением.

– Вздрючил майор мужика журналистки! – прихлебывая ароматный напиток, делилась блондинка. – Отчитал, как пацана, а тот даже слова поперек не сказал. Стоял навытяжку перед Петровичем… Без выпендрежа…

Гул турбин взмывающего в небо «Боинга» проник через стены служебного помещения. Прапорщица, сделав паузу, похрустела печеньем. Толком не прожевав, она прошепелявила набитым ртом:

– Классного парня Угланова себе отхватила. Только зря отпускает его шастать по курортам. Перехватят в два счета…

Городок с домами под черепичными крышами сразу очаровал Святого. Старая часть Сан-Стефано-дель-Сантино, еще сохранившая средневековый колорит, казалась иллюстрацией из книги сказок: узкие, мощенные стертым тысячами подошв камнем улочки, цветники на балконах, прикрытых пестрыми тентами, источники воды, обложенные плитами пожелтевшего мрамора, овощные лавки с говорливыми продавцами, нахваливающими товар. Курорт на востоке Абруцци, исторической провинции Италии, был идеальным местом для изгнанника. Затерявшись среди туристов, можно было спокойно прогуливаться, не дергаясь при встрече с полицейским из-за давно просроченной визы. Владелец крохотной гостиницы не лез с расспросами, неизменно высказывая восхищение мудрым решением постояльца продлить свое пребывание.

По утрам Святой просыпался с тяжелым чувством неопределенности. Он распахивал окно, усаживался на подоконнике и созерцал черепицу крыш, покрытую зеленоватым налетом. Выпив кофе, который ему, как уважаемому клиенту, дочь хозяина приносила в комнату, Святой отправлялся на пристань. Чтобы бросить якорь в Сан-Стефано-дель-Сантино, требовалась основательная зацепка. Стопка банкнот уменьшалась в объеме. Срок визы истек. Вынужденное безделье – худший вид пытки для деятельного человека – действовало на нервы. Первоначальная расслабленность и давно забытое чувство покоя сменялись хандрой.

Святой устраивал заплывы на длинные дистанции, доводя себя до полного изнеможения. Возвращаясь, долго отлеживался в укромном уголке дикого пляжа, куда забредали только влюбленные парочки. Однажды, направляясь в гостиницу после изнурительного морского марафона, Святой вдруг передумал и решил повременить с ужином. Бесцельно поплутав по улицам старого города, он вышел к собору. Вечерело. Туристы заполнили уютные ресторанчики и пиццерии. Оркестрики, капеллы, музыканты-одиночки наяривали то зажигательные, то меланхолические мелодии, отрабатывая гонорары, заплаченные хозяевами заведений.

Святому хотелось тишины. Массивные двери собора, покрытые резьбой, изображающей сцены из Библии, были открыты. Зайдя внутрь, Святой постоял минуту, давая глазам привыкнуть к полумраку. Несколько набожных прихожанок, молившихся под сводами храма, оторвавшись от разговора с небесами, оглянулись на пришельца и тут же вернулись к своему занятию. Высказав Богу свои просьбы, женщины одна за другой покидали собор. Из неприметной двери возле алтаря вышел храмовый служка, горбун неопределенного возраста, недовольно фыркнул на задерживающегося посетителя и по-крысиному юркнул обратно.

Пройдя сквозь колоннаду, Святой осмотрел могилы местных феодалов, захороненных в нишах стен, надгробные плиты с барельефами и скорбными эпитафиями напоминали о бренности жизни. У саркофага, стоявшего перед одной из ниш, Святой остановился, пытаясь разобраться в надписи. Какой-то представитель знатного рода, носивший титул графа, пал в расцвете лет на поле сражения. Его статуя в рыцарских доспехах возлежала на крышке саркофага, высеченная из темно-серого мрамора. Каменные руки графа сжимали рукоять двуручного меча.

– Простите, – Святой обратился к горбуну-служке, вынырнувшему из-за колонны, – вы говорите по-английски?

Горбун вжал подбородок в грудь:

– Немного…

– Я скверно знаю латынь. Переведите мне окончание эпитафии! – Свою просьбу Святой подкрепил купюрой в пять тысяч лир.

Подобревший служка, видимо, выучивший наизусть все надписи на усыпальницах, дребезжащим голоском пробубнил на плохом английском:

– После смерти от нас ничего не остается, кроме чести.

Тысячеголосое эхо под куполом повторило фразу:

– …ничего не остается, кроме чести…

Горбун посторонился, уступая дорогу странному экскурсанту, продолжившему осмотр в глубокой задумчивости. Святой шел, повторяя про себя запавшие в душу слова, согревающие сердце. Он многое потерял: друзей, имя, оболганное продажным правосудием, но только не честь. У алтаря, в восточном приделе храма, Святой сбавил шаг перед статуей патрона города великомученика Стефана. Каменотес, трудившийся над изображением небесного покровителя лет семьсот тому назад, не был слишком искусным скульптором. Великомученик получился насупленным, с грозно выпяченным подбородком и совершенно не смиренным выражением лица. Мимоходом бросив взгляд на статую, больше похожую на памятник разбойнику-барону или предводителю кровавого крестового похода, чем на образ пострадавшего за веру праведника, Святой тихо, словно немного стесняясь своего панибратского обращения к святому великомученику, прошептал:

– Хоть бы ты помог, приятель. Мы же с тобой вроде как тезки. Только ты на небесах, ближе к Господу, а я на грешной земле.

Перекрестившись по-православному, Святой направился к дверям собора, сопровождаемый горбуном, что-то лопочущим скороговоркой. Ступая по холодному каменному полу, рассеченному полосой света, струившегося из приоткрытого проема дверей, Святой не мог отделаться от ощущения, что статуя великомученика смотрит ему в спину.

На следующий день он познакомился с Дэвидом Стерлингом.

Вообще-то отношение в Сан-Стефано-дель-Сантино к русским (а таковыми считали любого туриста из стран, некогда составлявших Советский Союз) было особенным. Их уважали за грандиозные траты в эксклюзивных магазинах, удивлялись чудовищному количеству спиртного, выпиваемому в один присест, побаивались за разгульный нрав после возлияний. В свод устных преданий городка молва записала ставшую легендарной драку, когда представитель далекой России, повздорив в ресторане с перебравшими скандинавами, за три минуты нокаутировал шесть человек. Пока официанты вызывали полицию, русский выскочил на улицу, купил у зеленщика тележку, утрамбовал на нее скандинавов и увез к себе в отель. По слухам, недавние противники прониклись к россиянину таким уважением, что несколько суток не выходили из номера и беспробудно пили, закусывая спаржей, апельсинами и прочим ассортиментом тележки зеленщика.

Впрочем, такие воспоминания оставила первая волна туристов, нахлынувшая из меняющей свой облик страны. Затем состоятельные русские, быстро разобравшиеся, что к чему, перестали отличаться от европейцев, хотя экстравагантных типов, швыряющих щедрые чаевые официантам, среди них по-прежнему хватало.

Все вышесказанное не относилось к нелегальным эмигрантам, желающим подзаработать. Этот сорт людей, без скидки на национальную принадлежность, местные откровенно не любили, находя их нахлебниками, повинными в безработице. Албанец ли, югослав или иной чужеземец из какой-нибудь нищей страны мог получить исключительно грязную работенку с мизерной оплатой у скупого хозяина, желающего сэкономить на дешевой рабочей силе в обход закона.

Со Святым англичанин повел себя иначе, по-джентльменски. Для начала он наведался в мэрию и побеседовал по-дружески с ее главой. Затем нанес визит вежливости начальнику карабинеров, намекнув на нежелательность слишком придирчивой проверки документов у своего нового помощника.

Почетному гражданину Сан-Стефано-дель-Сантино никто из представителей власти не отказывал. У стражей порядка хватало проблем с ворами-гастролерами, с осевшими на побережье албанцами, сбивающимися в бандитские шайки, а также с продавцами «дури», бесперебойно снабжающими ею почитателей наркотического кайфа. Мэр города, пропустив со Стерлингом по стаканчику вина пятилетней выдержки, выбор одобрил:

– Русские порядочнее, чем эти дикари-албанцы или вороватые румыны. Но почему бы вам не нанять югославов? Они такие покладистые…

Первое время старик приглядывался к Святому, доверяя исполнение мелких поручений вроде ремонта крыши виллетты, чистки бассейна, мойки машины, которую, несмотря на преклонный возраст, англичанин водил сам.

Постепенно они привыкали друг к другу – два человека, принадлежавших к разным мирам. Вечерами Стерлинг приглашал Святого на бокал коньяку, превращая эту процедуру в настоящую церемонию. Он регулировал кондиционер, доводя температуру в помещении до двадцати одного градуса по Цельсию, накрывал стол зеленой скатертью, а если темнело, заменял ее на белую, выставлял бокалы из тончайшего стекла, напоминающие тюльпаны с распустившимися лепестками. Плеснув на донышко «Курвуазье», старик смотрел через идеально прозрачное стекло, оценивая цвет напитка, а затем вдыхал аромат крепкой жидкости, освобождающейся из стеклянной неволи. Спустя минуту Стерлинг делал маленький глоток, смакуя коньяк.

Присутствовавший при этой церемонии Святой каждый раз вспоминал ветеранов своей Родины – бедное, забытое старичье, получавшее убогие подарки ко Дню Победы, продающее за гроши ордена и медали, добытые кровью, влачившее жалкое существование в ожидании смерти как избавления от постылой жизни, недостойной победителей. От таких мыслей на душе становилось тошно, и Святой залпом опрокидывал коньяк, после чего следовала целая лекция Стерлинга о способах получения максимального удовольствия при употреблении божественного напитка.

Блаженно жмурясь, старик бормотал:

– Начинайте дегустацию глазами, полюбуйтесь цветом, прозрачностью и чуть маслянистой консистенцией коньяка. Повертите бокал в руках, заставляя улетучиваться нежный аромат. Когда ваше обоняние утонет в нем, настанет черед для губ и языка. Наслаждайтесь букетом.

Не желая обижать своего покровителя, Святой следовал указаниям англичанина, признавая его правоту в области вкуса. Потом наступал черед неторопливой беседы обо всем на свете. Человек с богатым прошлым, Стерлинг, сохранивший живой, острый ум и интерес к окружающему миру, нашел в Святом достойного собеседника, умеющего слушать.

Воспоминания – страсть пожилых людей, особенно если их прошлое было наполнено яркими событиями, рискованными ситуациями и встречами с неординарными людьми. Дэвиду Стерлингу было чем поделиться. Более того, именно в событиях полувековой давности Святой обнаружил причину странной для англичанина симпатии к русским. Предшествовала этому банальная перестановка мебели в достаточно скромном для состоятельного человека жилище.

– Дружище, помогите передвинуть чертов гроб. – Мистер Стерлинг подпирал плечом высоченный, до потолка, шкаф из красного дерева, занимавший четверть комнаты.

Святой запротестовал:

– Вдвоем нам не справиться. Надо позвать кого-нибудь.

Критически осмотрев антикварную мебель и упершись руками в стенку шкафа, он все же попытался сдвинуть его с места.

– Не поддается!

Старик порывисто распахнул дверцы и принялся доставать вещи.

– Сейчас разгрузим! – приговаривал Стерлинг, вышвыривая костюмы и висевшие на плечиках рубашки.

Посередине комнаты рос холм из одежды. Святой, зная, что упрямого старика бесполезно отговаривать, молча наблюдал за опустошением хранилища. Внезапно англичанин будто натолкнулся на невидимое препятствие и замер в глубине шкафа, скрытый до поясницы дверцами и стенками.

– Мистер Стерлинг… Что-то случилось? – Святой подошел поближе.

Старик не отвечал, что-то рассматривая в сумрачных недрах громоздкого шкафа. Наконец он зашевелился, громко чихнул, наглотавшись пыли, и с величайшей предосторожностью извлек парадный мундир оливкового цвета. Встряхнув френч, Стерлинг развернул его лицевой стороной к Святому. Под левым карманом пестрел прямоугольник орденских колодок. Англичанин расстегнул потемневшие латунные пуговицы, снял мундир с плечиков, бережно уложил на стул. Под оливковым френчем скрывался полиэтиленовый мешок, которым обычно заботливые хозяйки укрывают шубы от моли. Подрагивающими руками, выдающими волнение, старик снял шуршащий мешок. Внутри него оказалась неказистая, выгоревшая на солнце роба, сменившая окраску хаки на почти белую. Куртка напоминала Святому «афганку» – полевую форму одежды в российской армии. Он коснулся выбеленной солнцем и потом ткани, понимая, что прикасается к истории.

Заштопанная в нескольких местах широкими мужскими стежками, куртка явно побывала не в одной передряге. Судя по отношению хозяина – Стерлинг смотрел на нее затуманенными воспоминаниями глазами, игнорируя парадный мундир с пестрыми ленточками регалий, – эта истрепанная одежда давно стала реликвией.

На правом боку Святой разглядел застиранное бурое пятно, оставленное кровью. Вспоротая, по-видимому, осколком ткань была зашита черными суровыми нитками. Точно так же пришит поблекший нарукавный шеврон: орел, заключенный в круг, распростер крылья над автоматом «томпсон» – оружием британских парашютистов, а внизу под ним композицию дополняли два вертикально стоящих снаряда. Над кругом располагалась дуга, составленная из букв, идущих вслед за одной-единственной цифрой.

Святой бережно подхватил рукав куртки, переместив ладонь под шеврон. Напрягая зрение, он прочитал вслух:

– «Намбер уан Лонг Рэйндж Демолюшн Скуадрон…» Номер один Истребительный отряд дальнего действия. – Святой машинально перевел надпись на русский язык.

Читая немой вопрос в глазах своего молодого собеседника, Стерлинг аккуратно сложил куртку, жестом попросил следовать за ним. Перейдя в комнату, служившую гостиной, он приспустил жалюзи, придвинул плетеное кресло к круглому столу, на который выставил пузатую бутылку. Нарушая железный распорядок – до ужина англичанин не брал в рот крепких напитков, – Стерлинг разлил коньяк, но вопреки обыкновению не стал дегустировать, а выпил в русском стиле, одним глотком.

Откинувшись на спинку кресла, старик уперся взглядом в потолок. Выдержав паузу, он заговорил:

– Знаешь, как по ночам холодно в пустыне?! Холод пронизывает до костей даже под шерстяным одеялом… Я оказался в Египте после рождественских праздников, в самом начале сорок второго года. Зеленый, необстрелянный юнец, воображавший войну романтическим приключением с погонями и перестрелкой. – Стерлинг пригубил коньяк. – Наше положение было паршивым. Мы, попросту говоря, драпали, как перетрусившие крысы, и гибли под гусеницами германских танковых дивизий…

Любимец Гитлера, командующий Африканским корпусом генерал Роммель, чехвостил наши войска в хвост и в гриву. Его танки рвались через Ливийскую пустыню в глубь Египта, намереваясь затем пробиться через Палестину в Ирак, куда шли на соединение немецкие армии, захватившие Северный Кавказ и юг России.

Пальцы Стерлинга вычерчивали схемы, направления ударов, разорванные немцами оборонительные линии. Со стороны он мог показаться безумным художником, воплощающим на поверхности стола свои буйные фантазии.

– Мы испытывали панический страх перед Роммелем. Солдаты запугивали друг друга легендами о Лисе Пустыни, танки которого появлялись внезапно и неуклонно выполняли намеченное, а когда отходили, по сторонам дороги, прикрывая их, стояли эти ужасные пушки восемьдесят восьмого калибра! Низкие, отлично замаскированные среди барханов за сухими кустами, они прошивали снарядами броню наших танков, как лист бумаги. Танки горели, словно спичечные коробки! – Стерлинг передернул плечами, взволнованный воспоминаниями.

Завороженный рассказом, Святой не перебивал, представляя пустыню, кровь на песке, объятые пламенем машины, атакующих солдат.

Старик опустил голову и, казалось, задремал, но его ладонь разглаживала нарукавный шеврон хлопчатобумажной куртки, которую он держал на коленях.

– Там, в Египте, я стал солдатом самого удивительного подразделения Второй мировой войны – Частной армии Попского, истребительного отряда номер один!

Стерлинг усмехнулся, поднял бокал:

– Выпьем, Дмитрий, за моего командира, самого потрясающего человека, с которым мне приходилось встречаться! За Александра Пенякова. – Фамилию он произнес с чистейшим русским произношением.

Святой поддержал тост. Пригубив коньяк, он приготовился слушать дальше, предчувствуя что-то необычное.

Англичанин говорил медленно, тщательно подбирая слова:

– Я познакомился с Александром в Кабрите, провинциальном городишке, провонявшем верблюжьей мочой. Меня направило туда командование. Какой-то бельгиец российского происхождения захотел прижать хвост Лису Пустыни и просил поддержки при формировании добровольческого отряда. Сведения о Пенякове имелись самые скупые: после революции его родители бежали из России, осели в Бельгии. К середине тридцатых годов Александр перебрался в Египет, купив там плантацию сахарного тростника. Когда немцы вторглись в Египет, добровольцем вступил в британскую армию. Настоящий сорвиголова! Отчаянно смелый, с фантазией, он был прирожденным коммандос! Талантов Александру было не занимать! – Стерлинг, отбросив английскую сдержанность, не скрывал своего восхищения. – Командование дало согласие на создание небольшого мобильного диверсионного отряда. К моему прибытию Александр уже набрал одиннадцать арабов, отлично знающих местность, храбрых и преданных ему лично. Я стал тринадцатым солдатом Частной армии Попского.

Мы отличились в первых же рейдах. О нас заговорили повсюду: в штабах, в офицерских ресторанах Каира, в солдатских палатках. Но фамилия Пеняков труднопроизносима для англичанина. Радиотелеграфисты упрощали ее, говоря: «Попский». Официально отряд именовался, как указано на шевроне, – Номер один Истребительный отряд дальнего действия. Вскоре полковник Хаккет из Ставки главкома британских войск на Ближнем Востоке в шутку назвал наш отряд Частной армией Попского. С легкой руки полковника название прижилось, и даже командование его приняло.

Святой заметил:

– Лихой был командир, если отряд Частной армией окрестили.

Стерлинг охотно согласился:

– Чертовски храбрый! Арабы Александра боготворили, и я старался не отставать. При проведении одной акции к югу от Марета швабы накрыли нас с воздуха. Четыре джипа уничтожили, но мы чудом избежали смерти. Мы прошли по пустыне двести километров, питаясь змеями и кожей собственных ремней, делая в день по пять глотков воды, которой катастрофически не хватало. Командир экономил на себе, делал только три глотка. Нас записали в мертвецы. Готовили приказ о посмертном награждении. А мы, стиснув зубы, шли за командиром по раскаленной каменистой пустыне и верили ему. Когда мы вышли к кочевью бедуинов, то походили на вылезшие из саркофагов мумии. Кожа да кости, ни фунта мяса. – Англичанин расхохотался. – Мы отплатили швабам звонкой монетой. Двадцать рейсов за линию фронта, сто пятнадцать самолетов, уничтоженных на полевых аэродромах! Александр придумал гениальную тактику молниеносного удара. Он приказал снять с джипов все ненужное и заменить на канистры с водой и бензином, ящики с патронами и взрывчатыми веществами. На каждый джип установили по два пулемета, позаимствованных у «Гладиаторов»[1]. Езда на автомобиле с рессорами, жесткими, как камень, по бездорожью при температуре пятьдесят градусов – настоящий кошмар! Главное – уберечь ноги, не разбить колени о края ящиков. Обычно мы атаковали ночью, не давая немцам сориентироваться в количестве нападающих. Потом быстро уходили в пустыню. Роммель назначил за голову Александра высокую цену – Железный крест, кирпич рейхсмарок и отпуск в фатерлянд… – Старик снова залился раскатистым смехом. – Командир бредил мечтой – снять шкуру с Лиса Пустыни. Мы готовили налет на штаб фельдмаршала, ставили магнитные мины под носом у немцев. Но не судьба!.. В мае сорок третьего африканский корпус капитулировал, а нас перебросили в Италию. Частная армия Попского полным составом на шести джипах высадилась в порту Таренто.

– Пеняков дожил до конца войны?

– Последние месяцы были для Александра неудачными. Он подорвался на мине уже после капитуляции немцев. Противотанковый фугас взорвался под правым передним колесом джипа. Обидно погибать в конце войны.

– Погибать всегда довольно-таки паршиво! – невесело усмехнулся Святой, гася горечь своих воспоминаний доброй порцией коньяку.

Стерлинг в знак согласия склонил почти лысую голову со смешным венчиком седых волос, сохранившихся на висках и затылке. Помолчав – паузы в разговоре становились все продолжительнее, и Святой подумал, что не следует позволять старику пить слишком много, – он, словно подводя черту под разговором, сказал:

– Все, что ни делается, к лучшему! Нужно хотеть жить и уметь в нужный момент умереть. Вы, русские, люди крайностей. Любите действовать, как у вас говорится, на полную катушку. Я не представляю Александра тихим стариканом, играющим в гольф или пишущим героические мемуары. Это у нас, англичан, холодная, как воды Темзы, медленно текущая по венам кровь. А у него под кожей струилась вулканическая лава. В послевоенном мире Александр свихнулся бы от скуки. Снова растить сахарный тростник или проводить вечера за партией в бридж… – Стерлинг скривил рот в саркастической улыбке. – Нет!.. Он умер командиром своей Частной армии. И до сих пор мне его чертовски не хватает!

В глазах старого англичанина предательски блеснула влага. Пальцы мяли ткань куртки. Подбородок клонился к груди.

«Удивительно устроен человек… – размышлял Святой. – Всего у него в достатке: процветающий бизнес, обеспеченная достойная старость, всеобщее уважение, безоблачное небо над головой, а тоскует по военным временам. Может, потому, что тогда он был нужен? Страдал, умирал от жажды в раскаленных песках Ливийской пустыни, недосыпал, стрелял во врага и сам боялся быть убитым, но жизнь его имела смысл, радовала победами и была настоящей. А сейчас она похожа на надоевший леденец – вроде бы сладко, но удовольствия все меньше и меньше. Так и со мной… Наконец-то достиг относительного спокойствия. Причалил к райскому берегу. Живу благодаря сентиментальной привязанности старика, как у Бога за пазухой, а на душе тошно. Что ж, такое состояние, наверное, типично для изгнанника, бежавшего из страны с поддельным паспортом. Но я вернусь. Я обязательно вернусь!» – повторял про себя Святой, не подозревая, что смутное желание уже начало осуществляться, что уже выстраивается цепь событий, первым звеном которой стало знакомство со старым англичанином.

В разгар сезона виллу Стерлинга арендовал новый клиент. Супружеская чета из России заблаговременно предупредила о своем приезде, прислав уведомление по факсу. Приняв сообщение, англичанин поспешил обрадовать Святого:

– Скоро познакомишься с русским Рокфеллером. Это правда, что все ваши бизнесмены связаны с мафией?

– Нет, просто в России сложно разобраться, кто бизнесмен, а кто мафиози, – с верой в правоту своих слов ответил Святой.

Клиент и впрямь наклевывался знатный.

Сведения о Платоне Петровиче Бодровском Святой почерпнул из средств массовой информации. Промышленный магнат, удачливый финансист, ловкий делец, проворачивающий многомиллионные сделки, он сколотил поражающую воображение империю. Ее становым хребтом были предприятия добывающей промышленности, ряд горно-обогатительных заводов, нефтяные месторождения в Тюмени и комбинаты по переработке черного золота, терминалы в черноморских портах и приписанные к ним нефтеналивные танкеры. Свои владения, как и положено императору, господин Бодровский постоянно расширял, прикупая то банк, то очередной завод.

Если верить газетным сплетням, на политической сцене Платон Петрович придерживался народной мудрости: «всем сестрам по серьгам». Он подкармливал самые различные партии и движения, никому не отдавая предпочтения. Хитроумная тактика приносила плоды.

Партийный вождь, обожающий поливать противников соком и тягать женщин за волосы, называл Бодровского патриотом, лидеры движений, близких к власти, – настоящим русским пахарем, пекущимся о возрождении большой экономики, а коммунисты, по крайней мере, не гавкали, воздерживаясь от полива грязью конкретно Бодровского. Журналисты писали о нем почти исключительно в превосходных тонах, утверждая, что этот одаренный от природы человек прошел жестокую школу жизни, сумев подняться из низов на вершины предпринимательского Олимпа. Но вообще-то Бодровский старался не мелькать на телевизионных экранах, редко давал интервью, держался в тени. Частную жизнь он оберегал от посторонних глаз, вплоть до конфликтов с прессой.

Святой припомнил скандал, когда телохранители Бодровского разбили об асфальт фотоаппаратуру назойливого корреспондента, проникшего в загородную резиденцию магната. На память ему пришла еще какая-то темная история, случившаяся с Бодровским-младшим, но подробностей он вспомнить не смог.

Святого слегка удивлял выбор миллионером места для отдыха. Обычно толстосумы предпочитали престижные курорты вроде Ривьеры, Капри или, на худой конец, Римини, куда они слетались, как мухи на мед. Там серьезные люди, совмещая полезное с приятным, заключали не подлежащие огласке контракты, делили сферы влияния, а их жены щеголяли друг перед другом в новых нарядах от кутюрье, бриллиантовыми колье и золотистым загаром. Они снимали виллы или апартаменты, где раньше отдыхали графы, князья и прочие представители титулованной знати, чтобы затем, вернувшись домой, в страну, где эту самую аристократию вырубили под корень, похвастаться ночами, проведенными на ложе под балдахином, расшитым фамильными гербами.

Впрочем, вилла мистера Стерлинга, внесенная в престижный туристический каталог, котировалась достаточно высоко. Построенное по индивидуальному проекту здание стояло на обращенном к заливу склоне. Заботливо ухоженные сад и цветники, терраса, ведущая к морю, бассейн с мозаичным полом – все отвечало самым изысканным вкусам.

К приезду гостей виллу убрали, надраив даже краны ванных комнат до зеркального блеска. Стерлинг лично проинспектировал комнаты, проверил работу кондиционеров, осмотрел каждый закуток и остался доволен достигнутым образцовым порядком.

Бодровский прибыл из аэропорта точно в указанное время. Черный лимузин, взятый напрокат вместе с одетым в униформу шофером, шурша шинами по гравию дорожки, въехал в распахнутые решетчатые ворота.

Обслуживающий персонал: кухарка, горничные встречали временного хозяина, выстроившись на нижней ступеньке лестницы парадного входа. Отдельно от них, соблюдая дистанцию, стоял англичанин, за спиной которого маячил Святой. Чуть наклонив корпус, старик просеменил по дорожке к лимузину. Он протянул руку, церемонно произнося:

– Мистер Бодровский, рад вас приветствовать в Сан-Стефано-дель-Сантино!

Кряжистый мужчина с фигурой, испорченной животом, нависавшим над брючным ремнем, сдержанно улыбнулся, подавая широкую, словно лопата, ладонь:

– Простите, я слабо владею английским…

Настал черед Святого. Он быстро шагнул вперед, встав плечом к плечу со стариком:

– Мистер Стерлинг счастлив вас видеть!

Отдав дань вежливости, Святой собрался было вернуться на прежнюю позицию, но магнат опередил его. Буравя Святого взглядом цепких стальных глаз с желтыми прожилками, сигнализирующими о проблемах со здоровьем, он отрекомендовался:

– Платон Петрович Бодровский… Промышленник!..

«Промышленник? Скромно, но значительно», – оценил Святой, одновременно пожимая крепкую ладонь гостя.

– Не ожидал встретить соотечественника. Вы что же, компаньоны с мистером Стерлингом? – неприятно властным тоном спросил Бодровский.

– Всего лишь помощник. Зовите меня просто Дмитрием. – Святой отступил за спину англичанина.

Отсюда он рассмотрел спутников Бодровского. Их было двое: смиренно молчавшая женщина и молодой накачанный парень, беспрестанно вертевший коротко стриженной головой.

Супруга Бодровского, одетая с яркой, безвкусно кричащей роскошью, не соответствующей ее возрасту, походила на курицу в перьях колибри. Ее лицо напоминало маску марионетки: густо накрашенные губы с опущенными к подбородку уголками, удлиненный клювообразный нос, придававший лицу выражение печали, невыразительные потухшие глаза. Выйдя из машины, она немедленно закурила, выпуская дым через ноздри.

– Ольга Григорьевна… – Кислая, вымученная улыбка скривила ее малосимпатичную физиономию.

Телохранитель назвался Толей. Физические данные у парня были неплохими. Широкая грудная клетка, бугрившиеся литые бицепсы, массивная шея и тяжелая нижняя челюсть. Он усердно изображал высшую степень озабоченности, зыркая по сторонам прищуренными глазами, тяжело топтался возле хозяина, но его взгляд предательски уплывал к загорелым стройным ножкам молоденькой горничной, нанятой обслуживать гостей.

«Кабанчик! – усмехнулся про себя Святой. – Выдрессировали в какой-нибудь охранной фирме, может, на стажировку в Штаты свозили, а потом продали втридорога с лучшими рекомендациями Бодровскому. Демонстрирует собачью преданность, но толку от него, как от огородного пугала. Годится только, чтобы уличных бандитов бицепсами отпугивать. Но не стоит задевать самолюбие мальчика. Пускай мнит себя начальником императорской гвардии».

Святой не корчил из себя гордеца. Споро подхватив кожаный чемодан, выставленный взопревшим на солнцепеке шофером, он направился в дом, но был остановлен раздраженным окриком Бодровского:

– Вы носильщик или переводчик? За что вам деньги платят?

Святой остановился, роняя чемодан:

– Я?!

– Запомните, персонал действует по моему распоряжению. Запомните и переведите остальным! – рокотал басом Бодровский.

Уловив раздраженную интонацию постояльца, Стерлинг попытался разрядить конфликтную ситуацию, пригласив приехавших осмотреть сад, насладиться великолепной лазурной линией горизонта. Вышколенные горничные испарились.

Призвав на помощь все свое самообладание, Святой ровным голосом произнес:

– Мы не в России, господин Бодровский, и вы не удельный помещик, распоряжающийся крепостными. Будьте чуточку повежливее.

Огорошенный неожиданной отповедью, финансовый воротила, привыкший к беспрекословному подчинению, запыхтел от натуги, раздувшись, как индюк в брачный период. Его брюшко заколыхалось, будто он собирался заняться чревовещанием. Лоснящиеся, гладко выбритые щеки Бодровского обрели багровый оттенок.

«Ух, как тебя развезло! – немного злорадствуя, подумал Святой. – Приучила поганая российская действительность людей ни в грош не ставить. Учись, господин Денежный мешок, уважать права личности. В чужой монастырь со своим уставом не суются!»

Чем дальше, тем комичнее становилась сцена.

Деликатный англичанин, скроив озабоченную физиономию, разглядывал безоблачное небо. Супруга Бодровского в знак солидарности с мужем астматически дышала, не находя слов. Шофер лимузина, смуглолицый итальянец, полировал платком лакированный козырек форменной фуражки.

– Парень, ты и борзеешь…

Московский говорок резанул ухо Святого.

«Кабанчик решил порезвиться», – понял он.

В телохранителе прорезалось чувство долга. Насупившись, Толя жонглировал буграми мышц, при этом цедил слова на приблатненный манер, через выдвинутую нижнюю губу:

– …и рога в загранке выросли?

Желваки величиной с грецкий орех играли на скулах раздухарившегося охранника, подбадриваемого молчанием шефа.

Он подошел к Святому, ткнул ему пальцем в грудь, а другую руку положил на плечо.

– Приятель, не в службу, а в дружбу убери свою конечность, – миролюбиво, но вместе с тем интонацией предупреждая о возможных последствиях, попросил Святой.

Шея телохранителя начала набухать, точно пожарный брандспойт под напором воды, глаза округлились.

«Какие халтурщики таких олухов готовят? Стоит раскорячившись, корпус открыт, бей – не хочу. Подкачали парня на тренажерах, азам рукопашного боя подучили, а настоящей техники, по-видимому, нет. Ситуацией не владеет. Глоткой берет».

Желание проучить наглого выскочку становилось непреодолимым. Охамевший молодчик, подбадриваемый молчаливым невмешательством Бодровского, дернул Святого за ворот рубашки:

– Надо попросить прощения у Платона Петровича!

Пуговицы, вырванные с мясом, отлетев горошинами, сгинули в траве.

– Ты, парень, не выкалывайся! Тебе бабки за услуги платят… – Ребром ладони охранник постукивал по предплечью Святого.

Назревала драка. Но омрачать приезд гостей банальным мордобоем Святой не желал. Однако спускать на тормозах жлобские выходки лощеного кабанчика он тоже не мог.

– Анатолий, я умоляю, не навредите молодому человеку! – пискнула супруга промышленника, водружая на длинный нос солнцезащитные очки.

– Будьте спокойны, Ольга Григорьевна! – с улыбкой от уха до уха ответил телохранитель.

Коротким, как выстрел, взглядом Святой извинился перед стариком. Его жесткие, словно стальные прутья, пальцы нажали на болевые точки у подмышки и на шее телохранителя. Древнее искусство «жалящего прикосновения», переданное Святому одним степным мудрецом, кочевавшим в забайкальских просторах, было бескровным, но безжалостным способом укрощения самого свирепого противника.

Улыбка застыла на лице охранника, брови изогнулись дугой, поднявшись чуть ли не к макушке, руки беспомощными плетями свесились по бокам, а из уголков рта двумя ровными струйками потекла слюна. Телохранитель нечто промычал голосом обреченного на заклание животного. Сделал три шатких шага к лимузину.

– Что… что происходит? – истерически завизжала супруга миллионера.

Сам Бодровский, будто под гипнозом, наблюдал за маневрами несчастного охранника, а тот, парализованный почти неприметными прикосновениями, продолжал вытанцовывать заплетающимися ногами сумасшедший кордебалет. Мокрыми вывернутыми губами Анатолий издавал нечленораздельные звуки, сопровождая невнятицу фонтаном брызг слюны.

«Теряю навыки. Обленился… – Огорчению Святого не было предела. – Учитель, старина Ульча, был бы очень недоволен. Нечисто кабанчика обработал. Теперь боль идет по позвоночному столбу к головному мозгу. Верхние точки не дожал. Бедолага Толик, сочувствую, но извини, практики не было».

Высший пилотаж жалящего прикосновения состоял в мгновенном отключении сознания человека. Импульсы, посланные одновременно разными болевыми точками, достигали мозга, срабатывающего по принципу предохранительных пробок электросети. Чтобы не допустить разрушения всей системы, то есть организма, мозг отключался на время, принимая удар на себя. Но с телохранителем получилось так, что импульс из нижних точек опередил болевое послание верхних. Одна волна догоняла другую, а обманутый мозг охранника пытался сопротивляться.

Видимая сторона представления была очень эффектной. Здоровый парень за сотую долю секунды превратился в позеленевшего от страха зомби с нарушенной координацией движений. Казалось, кто-то невидимый, затолкав кляп в рот телохранителя, препарирует его суставы и выворачивает ребра. Глаза Анатолия излучали суеверный ужас первобытного человека, подвергшегося нападению потусторонних сил.

Согнувшись крюком, он постоял, опираясь на капот лимузина обеими руками. Остолбеневший шофер смотрел, как на капоте за считанные секунды образовалось озерцо слюны. Затем телохранителя будто вышвырнуло из катапульты. Совершив прыжок через голову, он грохнулся спиной все на тот же капот арендованного лимузина, засучил ногами, словно эпилептик на пике припадка, и, перевернувшись на бок, скатился под колеса на гравийную дорожку.

Жена Бодровского, посинев от удушья, сдавленно сипела:

– Сделайте что-нибудь!

А вот реакция магната была примечательной. Он наблюдал за конвульсивными подергиваниями телохранителя с холодным интересом римского патриция, созерцающего смерть гладиатора на арене Колизея. Поджатые губы Бодровского таили в себе ухмылку.

Между тем мучения бедолаги достигли вершины. Загребая, как пловец, гравий руками, полупарализованный крепыш подполз к колесу. Чтобы заглушить вопли, рвущиеся из глотки, телохранитель раскрыл рот и всеми зубами впился в покрытую дорожной пылью резину. Только ноги охранника продолжали выбивать чечетку, тело же сантиметр за сантиметром превращалось в кусок неподвижной плоти.

Святой облегчил страдания недавнего противника. Подбежав как раз в тот момент, когда охранник начал пережевывать резину колеса, он, нащупав затылочную впадину, резко вдавил в ее середину свой палец.

Приняв позу внутриутробного эмбриона, телохранитель замер, а меловая с прозеленью бледность на лице сменилась нежно-розовым цветом.

Святой проверил пульс наказанного. Мерные толчки на запястье возвращались к норме.

– Боже, у Анатолия припадок? Я ведь предупреждала, что перед поездкой следует пройти всестороннее обследование! – шмыгала носом подбежавшая женщина.

Приподняв веки охранника, Святой успокаивающе солгал:

– Легкий солнечный удар. Перегрелся. Отлежится в прохладе, ледик на лбу подержит, холодненького попьет и будет снова как огурчик. То-то я смотрю, очень агрессивный у вас телохранитель. Просто терминатор, взбесившийся робокоп.

Телохранителя перенесли в дом, уложив под дарующим прохладу кондиционером. Госпожа Бодровская приняла горсть успокоительных таблеток, запив их апельсиновым джусом, а ее муж, заказав чашку кофе со сливками, устроился за столиком на открытой террасе у бассейна.

– Дмитрий!

Временный владелец виллы сидел в плетенном из лозы кресле. Необходимый набор современного делового человека – сотовый телефон, электронный органайзер, ворох газет – громоздился на столе.

– Дмитрий, присаживайтесь! – Бодровский старался казаться радушным хозяином, словно не было никакой потасовки и его охранник не лежит пластом, закатив глаза.

– Спасибо! – Святой принял предложение, несмотря на зародившееся в нем предубеждение против чванливого промышленника.

– Коньяк, джин, виски? – Бодровский был сама любезность.

– Извините, но я перенял стиль мистера Стерлинга – наслаждаться алкоголем только в вечернее время.

Ощупав крупную лобастую голову, Платон Петрович хмыкнул то ли одобрительно, то ли недоверчиво:

– Не свойственные русскому человеку привычки усваиваете. Значит, вы англофил? Предпочитаете английскую сдержанность, размеренность и традиции.

– Стараюсь придерживаться избранного стиля, – с вызовом ответил Святой, не понимая, чего добивается этот вальяжно развалившийся в кресле толстосум, выложивший за аренду виллы сумму, равную годовой заработной плате коллектива рабочих среднего по масштабам предприятия.

На сей раз Бодровский был непробиваем: никакого раздражения, никакого высокомерия. Ровный, чуть ироничный тон праведного мудреца, давно отошедшего от мирских хлопот. Вот только ледяные искорки в зрачках выдавали натуру дельца, привыкшего руководствоваться холодным расчетом, а не порывами души.

– Давно в Италии? Бежали из нищего Отечества в поисках лучшей доли? Не осуждаю… Рыба ищет где глубже, человек – где лучше! – Он поднял обе руки.

«Попробовал бы осудить. Не такие ли, как ты, Отечество и разграбили, пустив по миру миллионы работяг, стариков-пенсионеров? Откуда капитал? С неба свалился? – мысленно огрызнулся Святой. – Сколько бюджетных средств к себе в карман переправил! Мнишь себя хозяином жизни…»

Любознательность Платона Петровича не знала предела. Он так и сыпал вопросами, пытаясь вытянуть из Святого что-нибудь существенное.

– Вы где умению ломать людей овладели? В школах восточных единоборств или частях спецназначения? – покружив вокруг да около, подошел к главному промышленник.

– Простите? – Святой изобразил непонимание во взгляде.

Отодвинув пухлой рукой предметы, занимавшие стол, Бодровский навалился грудью на край, приблизившись таким образом к собеседнику. Перейдя на заговорщицкий шепоток, он повторил:

– Убивать голыми руками где научились?

– Но ведь никто не погиб.

– Только благодаря вашей доброй воле. Неужели я похож на слепого?

В белках выпученных глаз магната отразилась лазурная вода бассейна. Он поймал запястье Святого, повернул, как заправский хиромант, словно собирался изучить на его руке линию судьбы.

– А руки-то у вас бойцовские. Шрамы на ребрах ладони, на костяшках мозоли. Не теряете форму! Тренируетесь! У меня, Дмитрий, глаз наметан. Всякого на своем веку повидал. Вы человек совершенно особого рода занятий, это очевидно. Бедный Анатолий слишком юн и задирист. Сосунок! Не разобрался… Но я-то видел, как вы двигаетесь походкой хищника. Я видел ваши пальцы… – спокойно, без нажима говорил Бодровский, заглядывая в глаза Святому.

Льдинки в колодцах зрачков финансового воротилы внезапно растворились, сменившись пляшущими язычками пламени безумия, то гаснущими, то вспыхивающими.

Осторожно освободив запястье, Святой тряхнул рукой, как бы сбрасывая назойливое насекомое.

«А у туза вроде крыша едет! – почти сочувственно подумал он. – Чуть ли не профессиональное заболевание бизнесменов! Параноидальная шизофрения и импотенция – бич деловых людей. Так, по крайней мере, пишут газеты».

Пресекая дальнейшие расспросы, Святой поднялся из-за стола. Без враждебности, но достаточно твердо он сказал:

– Господин Бодровский, опустим подробности моей биографии. Она заурядна…

Магнат недоверчиво хмыкнул, – мол, меня не проведешь.

– Я живу сегодняшним днем, как в песне: «Есть только миг, за него и держись…» Прошлого предпочитаю не ворошить, а исповедуюсь, так сказать, выворачиваю душу только перед Богом да перед совестью и больше ни перед кем! Надеюсь, я дал исчерпывающее объяснение?

Святой смерил взглядом развалившегося в кресле толстосума. Платон Петрович, допив кофе, опрокинул вверх дном чашку на блюдце. Теперь он изучал разводы кофейной гущи, причудливым узором осевшей на стенках.

– Пусть прошлое хоронит своих мертвецов, – загадочная фраза сорвалась с болезненно искривленных губ магната.

Беседа оставила неприятный осадок, но вскоре Святой позабыл о ней. Супружеская чета из России вела себя вполне демократично, целыми днями прогуливаясь по живописным окрестностям, купалась в море, делала покупки.

Приставленный к Бодровским гидом, Святой выполнял и роль переводчика. Лингвистические способности Платона Петровича ограничивались словами типа «о'кей» и «сэньк'ю». Впрочем, для общения у него имелось универсальное средство – стопка банкнот крупного достоинства и длинная, точно пулеметная лента, обойма пластиковых карт. Заходя в дорогой бутик, Бодровский доставал бумажник, раскладывал свой патронаж, вытягивал из кармана «Мастеркарт платиниум» или «Диннер клуб голд», и продавцы буквально стелились перед клиентом, облизывая его умильно-преданными глазами.

Бодровский не отпускал от себя Святого ни на шаг. Под разными благовидными предлогами он старался держать его рядом и в конце концов заявил мистеру Стерлингу, что готов внести в контракт отдельную строку, предусматривающую выплату приличной суммы гиду-переводчику.

Про себя Святой решил вложить весь заработок до копейки в кассу фирмы своего ангела-хранителя, сентиментального Дэвида Стерлинга, приютившего изгнанника.

Постепенно Святой как бы притерся к богатой супружеской паре. Их развлечения были однообразны и скучны, но временами забавны. Ольга Григорьевна, казавшаяся простушкой, на которую пролился золотой дождь, могла отчубучить хохму похлестче любого юмориста. Причем не благодаря таланту смешить, а из-за дремучей необразованности. Узнав от Святого, что император Нерон обожал гонять на квадригах – колесницах, запряженных четверкой скакунов, Бодровская, наморщив свой уникальный по длине нос, выдала:

– Четверка лошадей?! Неужели этот самый Нерон не мог купить приличную машину? Ну, пускай не «Мерседес», так хотя бы «Вольво». Катался бы сколько душе угодно. Не мучил бы бедных лошадок… И подушки безопасности в машине есть. Все надежнее.

Услышав тираду, Святой принял ее за плоскую шутку. Иначе отреагировал супруг. Бросив на жену испепеляющий взгляд, Платон Петрович прорычал:

– Держи рот на замке! Как была безмозглой наседкой, так и осталась!

У Святого сложилось впечатление, что супруга магната была в общем-то женщиной доброй и простой, вовсе не светской львицей, привыкшей с детства купаться в роскоши. За долгие годы совместной жизни Ольга Григорьевна превратилась для мужа в предмет привычной обстановки.

– Любовницы должны быть молодыми, а жены пусть стареют вместе с нами, – так однажды выразился Платон Петрович, откровенничая под пляжным зонтиком.

Самый большой выигрыш от знакомства со Святым получил, как ни странно, мордастый телохранитель. Оклемавшийся Анатолий был отправлен во временный отпуск и исполнял лишь мелкие поручения. К Святому он относился с плохо замаскированным суеверным ужасом, старался обходить его стороной и не раздражать понапрасну.

Вскоре хорошо сложенный крепыш завел знакомства с длинноногими загорелыми красотками, которыми кишел пляж. Молодость переборола чувство долга. Уж больно хороши были блондинистые шведки с кожей медового цвета, раскованные немки, загорающие без верхней части купальника, и прочие представительницы прекрасного пола. Бодровский не мешал телохранителю ухлестывать за девушками, заменив глуповатого молодчика на немногословного надежного мужчину.

– Вы, Платон Петрович, классно людей к рукам прибираете! Вон и на мои плечи функции вашей сторожевой собаки переложили, – с долей истины в шутке сказал Святой после уличного инцидента.

Парнишка на мотороллере, вынырнув из подворотни, сорвал с плеча прогуливающейся по старому городу госпожи Бодровской сумочку из крокодиловой кожи стоимостью в полторы тысячи долларов. Лари, так называют на Апеннинах моторизованных разбойников, поддав газку, скрылся в узкой улочке. Потерявшая равновесие Ольга Григорьевна шлепнулась на мягкое место и зашлась в истерическом визге. Потеря была небольшой, полторы штуки не деньги для русского миллионера, но быть по-наглому обворованным крайне неприятно и для богача, и для нищего. Платон Петрович бросился поднимать жену, призывая зевак вызвать полицию. А Святой, досконально изучивший кружево улочек, тупичков, переходов старого города, скрылся под аркой средневекового домика и помчался прямо в противоположную сторону от направления, в котором унесся воришка на мотороллере.

Попетляв, Святой добрался до узкой расщелины между стенами двух зданий, уже гудевшей от тарахтения мотороллера приближающегося лари. Расставив для устойчивости ноги, Святой выпрямил правую руку. Паренек так и не понял, что за адская сила подняла его за воротник куртки. Мотороллер, словно взбесившийся конь, умчался дальше без седока. Отвесив затрещину, Святой поставил воришку на землю, забрал украденное и молча зашагал по брусчатке проулка.

Расчувствовавшаяся Ольга Григорьевна, обрадованная не столько возвращением сумочки, сколько торжеством справедливости, чмокнула его в щеку, восторженно взвизгнув:

– Вы настоящий супермен!

– Будете сорить деньгами, вам понадобится взвод суперменов. Слишком много нечисти развелось в Сан-Стефано. Курортники отдыхают, а уголовники работают… Вы самая видная пара в городке. Торговцы поговаривают о русском шейхе, покупающем самый эксклюзивный товар. У бандитской сволоты, знаете, обостренный слух. Их уши улавливают информацию о богатеньких путешественниках не хуже пеленгаторов, – провидчески предупредил Святой.

Траты Бодровских были астрономическими. Европейцы с всосанным в них врожденным принципом бережливости в подметки не годились супружеской чете из России. Стерлинг только ахал, узнав об очередной покупке:

– Соболья шуба от итальянских модельеров! За двадцать две тысячи долларов! Но вчера господин Бодровский приобрел жене коктейльное платье от Армани и выкупил запасы коньяка «Хенесси Парадиз» из винного погреба ресторана синьора Бертино!

– Транжирят богатство. Живут в России, как на пороховой бочке, боясь новой революции и передела собственности. У нас так: сегодня князь – завтра грязь и наоборот, – делился своей точкой зрения Святой.

– Какое расточительство! Деньги надо вкладывать в бизнес и лишь изредка приобретать роскошную вещь… – После паузы англичанин добавил: – Лучше на распродаже, когда дорогие магазины делают скидку, устанавливают разумные цены. Но мистер Бодровский… О… он думает, что завтра начнется ядерная война, и хочет все получить сегодня?

«Милый наивный старичок, воспитанный в благообразной Англии, где испокон веков оплачиваются усердный труд, честность, бережливость. Как тебе рассказать про страну, где вкалывающие до седьмого пота работяги не получают кровных денег, спиваясь с безнадеги, где главный аргумент конкуренции, двигателя предпринимательства и производства, – пуля в башке соперника, где реальная власть у главарей бандитских группировок, а не у пораженных немощью руководителей, намертво приросших задницами к чиновничьим креслам. Мудрено, старина, представить тебе перевернутый мир, встать с ног на голову! Да и ни к чему тебе это…»

Но в покупательской лихорадке Бодровских было нечто нездоровое, не объяснимое только тягой к роскоши и мотовству. Они словно пытались похоронить под грудами шмотья и драгоценностей прошлое. Восполнить невосполнимую потерю.

Святой не раз замечал, как супруга промышленника отключается, выпив немного вина, как начинает дрожать ее нижняя челюсть, а вилка в ее руке маниакально крошит какой-нибудь деликатес, поданный на фарфоровой тарелке в респектабельном ресторане. Приступы хандры посещали и Платона Петровича, приказывавшего всем удалиться и оставить его в одиночестве. Из состояния депрессии Бодровский выходил быстро. Он связывался с Россией и отдавал лающим голосом распоряжения подчиненным:

– Скупайте государственные краткосрочные обязательства… играйте на понижение акций… зубами вырывайте контрольный пакет… зубами, иначе вам нечего будет ими пережевывать!..

Вспотевший, с взлохмаченными волосами, он выходил из кабинета, садился за столик на террасе. Горничная, усвоившая особенности поведения русского миллионера, рысью приносила свежеприготовленный кофе-экспрессо. Бодровский, обжигаясь, жадно глотал крепко заваренный напиток, бормоча под нос:

– Лучшее средство от безумия – это работа.

А Святой, уставший от причуд, психопатических срывов, непонятной привязанности гостя к его персоне, ждал, когда чета Бодровских и их тупорылый кабанчик-телохранитель уберутся восвояси.

Однако, прежде чем распрощаться с Апеннинским полуостровом, Платон Петрович сделал себе королевский подарок. Прервав уединенный отдых в Сан-Стефано-дель-Сантино, он навестил делового партнера, которому экспортировал варварски вырубаемый лес русского Севера. Договорившись об увеличении квот поставок древесины, они отметили контракт застольем и экскурсией по судоверфи – дочернему предприятию, принадлежащему итальянскому лесопромышленнику. На верфях изготавливались яхты класса люкс, каюты которых отделывались карельской березой. Яхты, символ престижа, приобретали сильные мира сего – от арабских шейхов до американских мультимиллионеров.

Платон Петрович Бодровский остановил свой выбор на только что сошедшей со стапелей яхте «Свордфиш»[2]. Судно строили по последнему слову моды, напичкав внутренности безотказной навигационной аппаратурой, системами связи, бытовыми приборами, обеспечивающими комфорт.

Итальянец уступил в цене, желая сделать приятное русскому другу. Лесопромышленник мог позволить себе чуточку великодушия. Первоклассный лес, поставляемый фирмой Бодровского, окупал любые внеплановые расходы.

Платон Петрович подмахнул чек с семизначной цифрой. Яхта перешла в его собственность, а гектары заповедных лесных угодий были обречены на вырубку.

Подняв паруса, «Свордфиш» совершил первый морской переход, бросив якорь в водах залива Сан-Стефано.

Бодровский немедленно облачился в синий пиджак с вышитым золотым якорем на нагрудном кармане и капитанскую фуражку с крабом на околыше. С виллы Стерлинга они съехали, заплатив больше договоренного. Но связь со Святым чета не порвала.

По настойчивому приглашению новоиспеченного морехода Святой поднялся на борт судна.

– Взгляните, Дима! Вы только взгляните на интерьер кают. Проектировал сам Альдо Чичеро, знаменитейший итальянский дизайнер! – щебетала Ольга Григорьевна, немного бледнея от морской болезни.

«Еще одна дорогостоящая игрушка миллионера», – с горькой иронией думал Святой, заглядывая в блистающие великолепием каюты, похожие на уменьшенные номера пятизвездочного отеля.

Надо отдать должное – начинка рубки управления произвела на Святого сильное впечатление. Неравнодушный к технике, он на равных с Платоном Петровичем восторгался достижениями инженерной мысли.

– Вот цветной радар, практически безотказный, а вот автопилот «Робертсон» – задаете курс и идете ложиться спать. Отклонение сведено к минимуму. Автоматический лот замеряет глубину под килем с точностью до сантиметра! – по-детски радовался Бодровский.

– Знатная техника! – поддержал Святой.

Круглый экран радара мерцал голубым огнем.

– Предлагаю, Дмитрий, должность боцмана на моей посудине. Прошвырнемся по морским просторам, – шутливо предложил Бодровский.

– Я – сухопутная крыса. Потонете с таким боцманом.

– Не прибедняйтесь! Вы мастер на все руки. Полистаете инструкции, проконсультируетесь у мистера Стерлинга – и вперед, к родным берегам. Навестите Родину!

Предложение прозвучало слишком неожиданно. Святой смущенно молчал.

– Соглашайтесь, не раздумывайте! Наберем команду. Нам потребуется еще один человек. Пополним запасы. Вы ведь рисковый парень! Пройдемся до какого-нибудь черноморского порта, Новороссийска, например. Обратный билет я, естественно, оплачу. Дополнительный гонорар тоже гарантирую.

Бодровский включил электронную карту. В стеклянном прямоугольнике появились контуры архипелагов, очертания проливов, береговых линий.

– Дима, что вам киснуть со стариком? Русской душе нужны просторы, авантюры. Затоскуете среди макаронников. Давайте под мое крыло… – Платон Петрович осекся, поняв, что перегибает палку.

– Вон как повернули? Под вашим началом служить сманиваете! Но да будет вам известно, уважаемый Платон Петрович, что я по горло сыт службой. А на чужие приказы у меня аллергия. Кулаки чесаться начинают. Кроме того, российские законы мне тесноваты. Недолюбливает меня правосудие, – с вызовом произнес Святой.

Повернувшись, он покинул рубку, предпочитая возиться с двигателем. Пока Святой осваивался в машинном отделении, Платон Петрович мерил шагами каюту. Он морщил лоб, покусывал губы, подставлял лицо под прохладную струю воздуха, испускаемую бесшумно работающим кондиционером. Через равные промежутки времени Бодровский подходил к бару, доставал коньяк и сцеживал в стакан с широким дном несколько капель. Смочив горло, он снова принимался топтать ковер ручной работы, расстеленный на полу.

Смеркалось. Ночь фиолетовым плащом опускалась на Адриатику.

Лежащая на обтянутой шелком софе женщина натужно вздохнула, поднялась и опустила ноги, которые тут же утонули по щиколотку в ворсе ковра.

– Что ты мечешься? – Ольга Григорьевна выглядела разбитой. – У меня мигрень, а ты грохочешь, как слон! Господи, почему мне так мерзко и одиноко?

Платон Петрович раздраженно передернул плечами, будто за шиворот ему заполз лесной клещ.

– Не ной! Кажется, я нашел нужного человека. Чистильщика! Искал уединения, а нашел чистильщика. Воистину судьба сама берет тебя за руку и приводит в нужное место.

Худосочное тело Бодровской, похожее на сплюснутую камбалу, задрапированную тканью, дернулось. Женщина встала, взглянув мужу в глаза.

– Дмитрий? – побелевшими губами шепнула она.

– Да!

– Но ты ничего о нем не знаешь!

– Такие, как он, не тычут рекомендательными письмами, не приносят анкет и автобиографий. Он – профессионал по транспортировке людей на тот свет! Я нутром чую…

Ольга Григорьевна сжала ладонями виски. Ее гладко зачесанные волосы, собранные в пучок на затылке, взъерошились сами собой.

– Платон, откажись от бредовой идеи! Нашего мальчика не вернуть. Мы нагрешили, не углядев за Ромой, и нам нести крест до гробовой доски. Рома – это наша расплата за обман, за ловкачество… – Женщина запнулась, не в силах справиться с волнением. – За богатство. Да, да, Платон, за богатство тоже надо платить! Мы пожертвовали сыном!

Руки магната легли на плечи жены. Под их тяжестью Ольга Григорьевна просела, сгибаясь в коленях и приняв позу кающейся грешницы. Мощный толчок опрокинул ее на софу.

Склонившись над женщиной, Бодровский прорычал перекошенным ртом:

– Истеричка! Ты смеешь меня обвинять? Меня, работавшего по двадцать часов в сутки! Ходившего по лезвию бритвы ради благополучия семьи! Рисковавшего угодить за решетку и сгнить в тюрьме! Я прятал тебя и Ромку, когда конкуренты взрывали мои автомобили, устраивали облавы, загоняя, словно волка, под выстрел. Я выстоял, переломил хребты врагам, добился права ни от кого не зависеть. Но я остался без наследника!.. Понимаешь, мне некому передать дело! Что может быть больнее?!

Ком, подкативший к горлу, мешал Бодровскому говорить. Он рухнул рядом с женой, спазматически хрипя от бешенства. Переборов приступ ярости, владелец яхты привлек к себе женщину, сгреб в охапку костлявое, скверно сложенное тело. Птичий нос Ольги Григорьевны уткнулся в грудь мужа. Она не смела перечить и лишь тихонько подвывала голоском побитой собачонки:

– Поступай по-своему, только Рому из могилы не поднять.

Ладонь Платона Петровича гладила волосы жены, похожие на мышиную шкурку, вторая рука утирала слезы, которые, смешавшись с косметикой, потоком стекали по щекам, капали на шелк софы, оставляя грязные пятна. В былые времена он применил бы другой метод успокоения – переспал бы с женой, искупая грубость лаской и страстью. Но теперь терзать тело супруги с выступающими ключицами и истонченной многочисленными омолаживающими подтяжками кожей было бесполезной затеей, не безопасной для здоровья обоих Бодровских.

Оставив на секунду жену, Платон Петрович наведался в бар. Достал чистый стакан. Налил в него тройную, против обыкновения, порцию коньяку. Вернувшись к жене, он подхватил ее трясущийся подбородок, краем стакана разжал зубы и влил в нее лошадиную дозу «Хенесси Парадиз».

Ольга Григорьевна запрокинула голову на спинку софы и икнула. Приняв расслабленную позу – алкоголь действовал на нее со скоростью света, – она промямлила:

– Дмитрий не станет ходить по струнке.

– Факт!

– Он вообще может отказаться – не захочет пачкаться чужой кровью. Дмитрий не наемный убийца с чековой книжкой вместо мозгов.

– Абсолютно согласен. В парне соединились три главных достоинства: честность, смелость и профессионализм. Редкое сочетание. – Бодровский тяжелой поступью уставшего правителя кружил по каюте. – Беды нашей страны происходят от недоучек, бездарей и непрофессионалов. А этот… этот парень ас! Ему нельзя долго застаиваться без работы. Я редко ошибаюсь в выборе.

Владелец яхты остановился у иллюминатора и всмотрелся в непроглядную ночь, испещренную мириадами огоньков на побережье. Вечерний бриз, пришедший со стороны открытого моря, покачивал яхту, точно заботливый папаша колыбель с новорожденным.

– Ты спросил, согласен ли Дмитрий? – вяло поинтересовалась захмелевшая женщина.

– Нет и не собираюсь. Может, уговорю плыть с нами в Россию. Тогда многое упростится. Хотя справки о нем попытаюсь навести до отплытия. – Он поделился своими планами нехотя, не отводя глаз от выпуклого стекла иллюминатора.

Густая россыпь звезд жемчужной сеткой сияла на куполе поднебесья.

– Какая ночь! – лирически прошептал Бодровский.

Его супруга встряла с пьяной злостью:

– Не корчь из себя поэта. Ты мастак привязывать людей к себе. Загонять в угол и надевать хомут. Мне противно обсуждать твои паршивые комбинации!

Ольга Григорьевна порывисто встала. Взяла со столика серебряное ведерко с колотым льдом, в котором охлаждалась бутылка шампанского, и хрустальный фужер на тонкой ножке. Пошатываясь, она направилась к двери.

– Ты куда? – Бодровский встревоженно окликнул жену.

– Подышать воздухом.

Повысив голос, Платон Петрович приказал:

– Вернись!

– Ну уж дышать я буду без твоего разрешения! – фыркнула Ольга Григорьевна, занося ногу над ступенькой лесенки.

Препятствовать он не стал. Оставшись один, Бодровский взглянул на циферблат массивного золотого «Ролекса», булыжником болтавшегося на запястье руки.

До начала срежиссированного спектакля оставался час. Через шестьдесят минут к борту «Свордфиш» должна пришвартоваться лодка с крутыми парнями – главными артистами инсценированного ограбления. Анатолий завербовал двух оглоедов, которых в Италии принято называть людьми из-под темной звезды. Мордоворотов, протиравших штаны в третьесортных барах, не предупредили о реальных шансах потерять парочку зубов или сменить стойку бара на послехирургическую кровать с растяжками. Двум местным барыгам с синими, словно перезревшие баклажаны, рожами предложили сыграть роль грабителей, пообещав за достоверность исполнения отвалить солидный куш.

Платон Петрович, сочинитель этой бездарной пьесы, еще раз хотел прощупать Святого, испытать быстроту реакции, увидеть парализующее прикосновение пальцев.

Барыги получили расплывчатые инструкции, переданные телохранителем Бодровского на дикой смеси итальянского и английского языков с добавлением русского мата. Инструкции состояли из трех пунктов: первое – в оговоренное время подняться на яхту, второе – пошуметь, не причиняя никому вреда, третье – свалить, ничего не прихватив с собой. Расчет на берегу.

– Нихт полицай[3], – твердил Анатолий, для убедительности почему-то перейдя на немецкий.

Артисты-любители кивали небритыми физиономиями, похлопывали заказчика по плечам, заплетающимися голосами уточняли день и время, дублируя сказанное на пальцах, и возвращались к волнующей теме:

– Нихт полицай?!

Бычевший от тупости итальянцев охранник орал, распугивая посетителей бара:

– Блин! Да не будет ментов! Не будет…

Постановщик спектакля, господин Бодровский, не учел всех желающих блеснуть способностями на палубе «Свордфиш». Хитрец перехитрил себя…

Довольный ловко обтяпанным поручением шефа, Анатолий покинул бар, поставив завербованным ханыгам за свой счет трехлитровую бутыль вина. Они договорились встретиться около полуночи на заброшенном пирсе.

Не успели компаньоны телохранителя откупорить пробку, как за столик подсел звероподобный верзила и поманил синеносого пропойцу согнутым пальцем. Тот покорно придвинулся вместе со стулом.

Энвера, предводителя банды албанцев, успевшей прославиться своими проделками, знали во всех третьеразрядных кабаках городка. Бежавшие из нищей, опустошенной войной и мятежами страны, албанцы, оказавшись за границей, сбивались в стаи, занимавшиеся преступным промыслом, или нищенствовали. О проделках парней из банды Энвера на побережье говорили часто, но полиции никак не удавалось прищемить хвост звероподобному ублюдку, распугивающему своим видом туристов.

У албанца имелся вид на жительство, а на месте преступления Энвера застать никогда не удавалось. Внедрить же осведомителей в замкнутую среду албанской общины было невозможно. Соплеменников они не выдавали. Редких предателей быстро вычисляли и карали со средневековой жестокостью, насыпая в выпотрошенную брюшную полость сексота песок или груды камней.

Лапа албанца, имевшего репутацию похуже, чем у людоеда, скользнула вниз и сжала мошонку ханыги.

– Бамбино, я приготовлю омлет из сырых яиц… твоих яиц, бамбино, если ты не скажешь, чего хотел русский!

Второй знакомец Анатолия, смекалистый малый, ощутив кожей холодную сталь ножа в районе своей печенки, быстро выложил условия предложенного контракта.

Слежку за пожилой четой Энвер установил давно, выделив этих не считающих денег русских из общей массы туристов. Средний по европейским меркам курорт на адриатическом побережье Италии редко посещали богачи такого класса. Вычислить их не представляло особого труда, и в конце концов у Энвера созрел план нанести визит на яхту. Дело в долгий ящик албанцы откладывать не стали.

Сведения, полученные от пьянчужки, несколько смутили главаря албанцев своей невразумительной причудливостью. Но, рассудив, что у богатых свои причуды и инсценировка нападения нужна, чтобы развеять скуку и пощекотать нервы супруге, Энвер постановил подняться сегодняшним вечером на борт яхты. Расклад выпадал удачный. Карта сама шла в руки, и партия казалась беспроигрышной.

Несостоявшихся артистов албанцы вывели на задворки, оглушили, ударив по затылкам кожаным мешочком, наполненным мелким песком, и запаковали в мусорные контейнеры отдыхать до утра. Затем Энвер дождался шустрого пацанчика, приставленного неотступно следить за телохранителем русского миллионера. Замызганный подросток доложил главарю банды, что русский играет в пляжный волейбол с девками.

– Не позже одиннадцати поднимаемся на яхту! – распорядился Энвер, уверенный в успехе операции. – Телохранителя вырубим на пристани, когда он придет итальяшек к шефу на представление отправлять.

Приложившись к прихваченной из бара бутылке, вожак стаи выпил за успех предстоящего налета, поделившись вином с небритыми сообщниками.

До начала операции оставалось не так уж много времени.

К яхте налетчики подошли тихо, на веслах, с соблюдением всех мер предосторожности. Бесшумно поднялись на борт в иссиня-густых сумерках наступающей южной ночи. Палуба, сработанная из дорогих пород дерева, приглушила их шаги.

Святой находился в машинном отделении. Хозяин судна попросил его осмотреть дизель – механическое сердце двухмачтовой красавицы. Особой нужды в этой процедуре не было. Двигатель, собранный на заводах «Мерседеса», работал как часы, обеспечивая яхте крейсерскую скорость до тридцати узлов, и был уже опробован в деле.

Святой любил возиться с моторами, вдыхать запах масла и дизтоплива, разбираться в головоломках технических решений, придуманных конструкторами. Он с охотой откликнулся на предложение владельца судна и уединился в машинном отделении, пообещав подняться к ужину в каюту.

Шорох швартуемого у борта яхты резинового понтона Святой, занятый разглядыванием форсунки мерседесовского движка, не расслышал.

Ольга Григорьевна, очарованная безмятежностью теплой адриатической ночи, созерцала прибрежный пейзаж и россыпь огоньков города, бегущих от пирсов порта в долину и дальше по склонам холмов. Отпивая из высокого фужера маленькими глотками охлажденное шампанское, она смотрела на фиолетовую линию предгорий, мигающий огонек маяка, похожий на глаз циклопа, горящий во тьме. Один из визитеров неосторожно зацепился за бухту троса, лежавшего у правого угла рубки управления, и не удержался, чтобы не чертыхнуться. Обернувшись на шорох, женщина вскрикнула и выронила бокал. Этим ее активные действия завершились. Вернее, ей не позволили больше ничего предпринять.

Энвер, с голым торсом, покрытым густой растительностью и похожим на овечью шкуру, промчался по палубе, перепрыгивая через препятствия. Молча он с размаху ударил остолбеневшую женщину сжатым кулаком в переносицу. Та, упав навзничь, спазматически захрипела, забулькала, выталкивая изо рта кровь, то ли призывая на помощь, то ли умоляя о пощаде.

Невесть откуда взявшиеся облака заслонили луну. Яхта «Свордфиш», стоявшая на якоре в отдаленном секторе залива, стала невидимой для рыбаков, выходивших из порта на ночной промысел, для любителей ночных прогулок по пляжу, для патрульных машин полиции, стерегущих покой жителей и туристов, навестивших этот райский уголок Адриатики.

Возня на палубе, крики женщины, резкие команды главаря, не посчитавшего нужным более скрывать свое присутствие на борту судна, заставили Святого спешно покинуть машинное отделение. По узкому трапу он поднялся к остававшемуся открытым люку. Задержался на секунду, пытаясь сориентироваться в обстановке. Как опытный шахматист с полувзгляда оценивает расположение фигур на шахматной доске, так и Святой, ставя ногу на последнюю ступеньку трапа, уже знал свой первый ход – залог беспроигрышной партии.

Троица, бестолково галдя, шныряла по яхте, не ожидая, по-видимому, дальнейшего сопротивления. К списку жертв албанцев присоединился владелец яхты, лежавший лицом вниз у входа в каюту. Его тело наполовину находилось за дверью, волосы на макушке потеряли благородную седину, сбившись в липкий комок. Казалось, какой-то злой шутник положил ему на голову медузу, растекшуюся от уха до уха. Вот только медуза имела неестественный темно-малиновый окрас.

Низкорослый албанец, одетый в растянутые трикотажные шорты и такую же безразмерную майку с надписью на английском: «Я люблю Майами», пререкался со своим главарем. Он отчаянно размахивал руками, тыча носком ноги в распростертое тело русского бизнесмена. Верзила внимал словам коротышки с угрюмой сосредоточенностью и изредка оборачивался, бросая взгляд на рыдающую женщину.

Она, не отойдя от удара, повторяла как заведенная:

– Мальчики, возьмите что хотите и оставьте нас. Мальчики…

Ольга Григорьевна говорила по-русски, не отдавая себе отчета, что ее не понимают. С таким же успехом она могла умолять стаю хищников, распаленных запахом крови.

Ближе всех к трюму машинного отделения стоял довольно плотный субъект с кокетливой косичкой на затылке. Эта косица придавала ему вид заправского пирата, а скруток цепочек, обвивавших шею, только усиливал сходство.

Типчик, беспечно почесывая живот, брел по палубе и иногда восхищенно цокал языком. Шикарная яхта произвела на него впечатление. Задрав голову, он обозревал паутину снастей, когда Святой, вынырнув из укрытия, бросился в атаку.

Резким выпадом правой руки Святой проверил на прочность солнечное сплетение парня с косичкой. Тот не успел среагировать и защитить уязвимое место. Выпучив глаза, на подгибающихся ногах он, подчиняясь инстинкту самосохранения, сделал пару шагов к приятелям, уже мчавшимся ему на подмогу.

Бриз, веющий со стороны открытого моря, разогнал тучи, обнажив яркий, словно начищенный медный таз, диск луны. При зыбком свете картина происшедшего на палубе стала отчетливее. Обманчивые тени исчезли. Следы побоев на лице женщины стали яснее, точно невидимая рука стерла с него темный грим.

Поймав уползающего бандита за косичку, Святой крикнул:

– Ольга Григорьевна, как вы?!

Вместо ответа, которого Святой и не ждал, он услышал по-бабьи пронзительное причитание:

– Мальчики, возьмите что хотите…

Расстояние между Святым и двумя бандитами сократилось до опасного минимума, а он продолжал держать за волосы задыхающегося албанца, словно не зная, что с ним делать, – отпустить на волю зализывать раны или добить, чтобы не путался под ногами.

Длинноволосый сам выбрал свою участь. Вытянув шею до хруста позвонков, он повернул голову и впился зубами в бедро Святого. Непроизвольно вскрикнув, тот двинул не в меру ретивого парня согнутым локтем по затылку, а затем приподнял незваного гостя за косичку, встряхнул, точно мешок с мукой, повернул лицом к себе и ударом в подбородок отправил в короткий, но впечатляющий полет.

Двое налетчиков притормозили, ошеломленные феерическим зрелищем. Их длинноволосый приятель, описав неправильную параболу, перелетел через поручни и спланировал в воды залива. Столб брызг просигнализировал о не слишком удачном приводнении. Вслед за этим последовало звуковое сопровождение – надсадный рев, напоминающий сирену входящего в порт танкера.

Вырванная с корнем косичка осталась в руке Святого. Словно извиняясь за собственную жестокость, он сделал примиряющий жест, как бы предлагая непрошеным визитерам остановиться и уладить дело с миром.

Албанцы не были настроены использовать подаренный шанс. Выдвинувшийся вперед коротышка, изрыгая ругательства, жонглировал тесаком внушительных размеров. Обоюдоострое лезвие со следами то ли ржавчины, то ли запекшейся крови выглядело устрашающе. Зазубренное лезвие больше походило на изощренное устройство для пыток, чем на инструмент для поножовщины. Коротышка, замахиваясь тесаком над головой, продолжал наступать, оттесняя Святого.

Бриз вновь усилился, заставляя снасти звенеть. Поднявшиеся волны ударялись о борта яхты с легким стуком, точно тысячи деревянных молоточков исполняли на алюминиевых листах корпуса монотонную мелодию. Палуба подрагивала.

– Дмитрий! Ради бога, осторожнее!.. – срывающимся голосом закричала женщина. – Дмитрий, не связывайся с этим зверьем…

Святой не обращал внимания на стенания хозяйки «Свордфиш». Азарт борьбы, давно не посещавший его, захватил его с головой. Он отслеживал каждое движение коротышки, не упуская из виду и главаря. Последний беспокоил Святого гораздо больше. В повадках, расчетливо-скупых телодвижениях верзилы сквозила первобытная сила охотника, привыкшего загонять жертву до конца. Он передвигался мелкими шажками, словно танцуя. Мышцы на теле албанца подрагивали, но лицо сохраняло бесстрастное выражение самоуверенного игрока, не сомневающегося в победе.

Коротышка представлял полную противоположность. Он напоминал ртутный шарик, облаченный в майку и шорты. Дергаясь всеми частями тела, низкорослый бандит умудрялся еще и делать непристойные жесты, сулящие противнику массу сексуальных переживаний не слишком приятного характера. Не забывал он и размахивать своим древним тесаком, но с атакой медлил.

Между тем громила с голым торсом чуть поотстал от напарника. Дистанция между ними увеличивалась, но коротышка этого не замечал. Лезвие тесака плясало уже у лица Святого. Сквозь зубы он буркнул:

– Бог ты мой, из какого музея, парень, ты стащил такой раритет? С этакой штуковиной надо уметь обращаться!

Еще на половине фразы Святой швырнул пучок волос, остававшийся в руке, прямо в глаза коротышке. Опешивший албанец принялся тереть запорошенные глаза, продолжая по инерции двигаться вперед. Святой, вильнув влево, очутился у бока коротышки. Не теряя драгоценного времени, он провел серию ударов. Хруст ломающихся ребер слился с воплем осатаневшего от боли албанца. Выронив тесак, он закружился волчком, стараясь уйти из-под града ударов.

– Энвер… Энвер! – заорал он в паническом испуге.

Но тот по-рачьи пятился назад. Потерявший в мгновение ока двоих сподвижников – Святой потратил на подобающий прием непрошеных гостей две-три минуты, – здоровяк, похожий на шерстистого носорога, избрал более осмотрительную тактику. Уж слишком грозен был противник, нежданно-негаданно вынырнувший из трюма. Сгруппировавшись, Энвер приготовился обороняться. Выставив руку с американским армейским ножом, он с шумом втягивал ноздрями воздух и, не размениваясь на ругательства, готовился к главному моменту схватки, от которого зависела его свобода или даже жизнь. Подобравшись, как рысь перед прыжком, албанец отходил к носу судна, загоняя сам себя в угол. Определенно – профессионалом мастерской поножовщины Энвер не был.

Точный удар прямой ладонью по шее нейтрализовал коротышку. Расставшись с сознанием, он рухнул на палубу, угодив лбом в стойку ограждения, отчего его голова дернулась, словно теннисный мячик при подаче. Схватка проходила под аккомпанемент оглушительных воплей бандита, выброшенного за борт. Он вскидывал к небу руки в поисках несуществующей опоры, захлебывался, погружаясь в воду, а вынырнув, вновь принимался что-то орать на непонятном наречии. На четверть оскальпированный, он был неважным пловцом. Только испуг, заставлявший его конечности взбивать воду со скоростью винтов моторной лодки, позволял парню кое-как удерживаться на поверхности. Но такой прыти, замешанной на страхе утонуть, надолго хватить не могло.

«Минуту, от силы две продержится», – оценил его шансы Святой, переступая через распростертое на палубе яхты тело коротышки.

Энвер отступал к носовой части судна. Покрытый порослью черной шерсти от пупка до горла, албанец смахивал на плюшевого медведя, которому по ошибке приделали на фабрике игрушек голову человека. Из троицы, поднявшейся на борт яхты, не спрашивая разрешения хозяев, этот был, пожалуй, самым крепким орешком для Святого.

Слегка пританцовывая на полусогнутых ногах, верзила продолжал пятиться. Стальное жало ножа тускло отсвечивало в его руках, отражая свет звезд, зажегшихся над заливом.

От албанца остро пахло потом. Даже бриз не мог развеять удушливой терпкой волны, распространяющейся по яхте. Святой знал этот запах страха, когда каждая пора на теле человека начинает сочиться влагой. Шерсть на животе и груди Энвера будто покрылась слизью, потеряв свою курчавость. Святой знал и другое: страх – самый мощный допинг, способный толкнуть противника на любое безрассудство.

Оглянувшись, албанец убедился, что отступать дальше некуда. Пространство палубы конусообразно сжималось. Издав нечто наподобие боевого клича, Энвер сделал ложный выпад. Лезвие ножа сверкнуло у предплечья Святого, и тут же он получил удар по голени ноги. Расчетливый бандит намеревался сбить с ног противника, чтобы воткнуть нож в незащищенный затылок или спину.

Акция не удалась. Святой увернулся, проведя ответный, парирующий удар пяткой по селезенке громилы. Скрипнув зубами от острой боли, бандит чуть изогнул туловище. Воспользовавшись этим мгновением, Святой перехватил кисть руки албанца, сжимающую нож, и переломил ее в запястье.

Оружие выпало из рук Энвера и вонзилось в дерево палубы. Остальное было делом техники. Пройдясь по болевым узлам, которыми природа щедро наделила несовершенное человеческое тело, Святой швырнул обмякшего верзилу на палубу. Тот проскользил по безупречно ровным доскам и очутился у передней стены рубки управления. Натужно кряхтя, сплевывая густые комки крови, он, впиваясь ногтями в поверхность стены, поднялся и, пошатываясь, обернулся, ища глазами обидчика. Его взгляд, маловыразительный, с остатками угасающего сознания, тем не менее удивил Святого. Обычно после такой трепки нормальный человек перестает трепыхаться, переходя в разряд временно недееспособных. Албанец же растопыривал руки и что-то ожесточенно мычал.

Подойдя к нему, Святой, еще не остывший после происшедшего, укоризненно покачал головой:

– Неуемный ты какой-то! Расслабься, приятель.

Легко хлопнув его по шее, он заставил верзилу опуститься на колени, а затем подхватил его под мышки, подтянул к ребру рубки и приложил со всего размаху физиономией.

На яхте восстановилась тишина.

Святой неторопливо прошелся вдоль борта, снял спасательный круг, закрепил линь узлом и точным броском послал круг теряющему силы албанцу. Вытащив бедолагу из воды, учинил короткий допрос, взбадривая сизого от страха и боли парня подзатыльниками. После каждой затрещины тот отхаркивался коктейлем из слюны и морской воды, затирая следы ладонью. Ответы опережали вопросы. Албанец сносно владел итальянским и выложил все, как на исповеди.

Выслушав, Святой потрепал этого без пяти минут утопленника по щеке:

– Паршиво агентура работает! Увольнять таких халтурщиков надо. Увольнять без выходного пособия! Так и передай шефу!

Длинноволосый, с дрожащим подбородком, блестящим от вязкой слюны, двумя ручейками стекавшей из уголков рта, покорно кивал головой. Пальцы Святого мягко прикоснулись к впадине, расположенной ниже уха албанца. Зрачки его глаз закатились куда-то под веки, а дыхание на секунду пресеклось, чтобы потом стать ритмичным и спокойным. Святой придержал безвольно откинувшуюся голову налетчика. Оттащив умиротворенно посапывающего парня к приятелям, он с аккуратностью педанта сложил тела в рядок. Убедившись, что сознание к ним вернется не скоро, Святой спешно пересек корму и подошел к рубке управления.

– Как вы, Платон Петрович? – участливо спросил он уже поднявшегося Бодровского.

Владелец яхты сидел, прислонившись к дверному косяку. С видимым усилием от стер с лица гримасу боли.

– Терпимо, – ответил он, массируя ладонями виски.

– Пришвартуемся к причалу через пять минут. Я свяжусь по рации с берегом. Вызову врачей и карабинеров.

Жена владельца яхты одобрительно моргнула веками с почти бесцветными рыжеватыми ресницами. Давясь слезами, она бестолково суетилась около мужа, то размазывая ладонью кровь по его лбу, то поправляя оторванный рукав тенниски. При этом женщина по-деревенски жалобно причитала и была похожа на сельскую плакальщицу, приглашенную на поминки. Ольга Григорьевна Бодровская сейчас ничем не напоминала супругу человека, входившего в первую сотню богатейших людей России. Содрогаясь изможденным диетами, занятиями в фитнес-клубах и болезнями телом, она прижималась к постанывающему мужу.

– Не вызывай полицию. Встреча с карабинерами не принесет тебе радости. – Платон Петрович Бодровский отстранил жену, чтобы лучше видеть Святого.

Тот равнодушно пожал плечами:

– Никаких проблем. Я в ладах с местным законом.

Неловким движением супруга задела край неглубокой, но широкой раны, чем вызвала гневную реакцию мужа. Он отмахнулся от нее, словно от назойливого насекомого:

– Отстань. Лучше иди умойся и принеси нам коньяку.

Бодровский демонстрировал полное пренебрежение к здоровью жены, которой тоже досталось от бандитов. Следуя правилу – в чужой монастырь со своим уставом не лезут, Святой промолчал. А супруга сурового капитана яхты, видимо, привыкшая к крутому норову своего благоверного, не стала возражать и исчезла за дверями, ведущими в роскошно отделанные каюты.

Не дожидаясь коньяка, Святой пообещал:

– О гостях я позабочусь. А с карабинерами вы сами решайте.

Седовласый бизнесмен властно прервал его:

– Два раза не повторяю! Полиции на борту яхты делать нечего. Подонков ты отделал под орех… Спасибо. Благодарен.

Последние слова он произнес подчеркнуто весомо, вкладывая в них особый смысл.

– Ты, Дмитрий, бравый рубака. Основная часть представления прошла без меня, но судя по результатам… – Платон Петрович многозначительно хмыкнул.

Три пары подошв рядком чернели на палубе.

– Заурядная шпана. Итальянцы сначала распростерли объятия перед беженцами из коммунистического концлагеря под названием Албания, а после спохватились, когда с эмигрантами начались проблемы. Проходимцы, вроде этих, получают вид на жительство и даже паспорта. Быстро ориентируются, какому чиновнику сколько отстегнуть. Взятки – болезнь интернациональная. С народцем попроще сейчас не церемонятся. Поймают – и в репатриационный лагерь. Оттуда – пинком под зад на баржу и обратно в Албанию. Чтобы строили демократию у себя дома, а не откусывали куски от чужого пирога.

Платон Петрович поправил:

– От чужой пиццы… В общем-то справедливо.

Его собеседник встал, давая понять, что не все дела завершены и дальнейший разговор лучше отложить на потом.

– Я не политик. – Святой глянул сверху вниз на Бодровского.

Развернувшись, он направился к постанывающим в забытьи неудачливым пиратам. По очереди перенес их вниз, на резиновый понтон, предварительно перевязав швартовым канатом. Переместив тела на достаточно надежное плавсредство, опустил перекидной трап. Балансируя, спустился к понтону, поправил туши налетчиков, расположив их вдоль днища. Открутил крышку бензобака движка и проверил уровень топлива.

– Для непродолжительной морской прогулки вам, ребятки, хватит. А обратно, извините, придется веслами поработать, – говорил он неподвижным, словно бревна, албанцам.

Два цельнометаллических весла с раскладными рукоятками Святой предусмотрительно достал из уключин и положил между коротышкой и Энвером. Затем он зафиксировал рычаг руля в прямом положении. Повинуясь этому механизму, понтон мог плыть только прямо.

Яхта, стоявшая на якоре носовой частью в открытое море, была идеальной стартовой площадкой маршрута, определенного Святым для налетчиков. Занимай яхта другое положение, ему пришлось бы для осуществления задуманного устраивать ночное купание, выполнять сложные маневры или обходиться прозаической транспортировкой тел на берег.

На высокой ноте взвыл мотор. Святой убавил обороты. Понтон не предназначался для глиссирования и при избыточной скорости мог перевернуться. А брать грех смертоубийства на душу в планы Святого не входило.

– Ну, флибустьеры, в путь!

Прямоугольник понтона заскользил по волнам, держа заданный курс к выходу из бухты. Сильного течения в этих местах не наблюдалось, метеопрогноз также был благоприятный, а бензина хватало, чтобы покрыть не слишком значительное расстояние.

Святой был уверен на все сто процентов, что, когда албанцы очнутся, береговая линия еще будет в зоне видимости. Но добраться до нее, если их не подберет рыбацкое судно, будет стоить им немалых трудов и кровавых мозолей.

Понтон растаял в фиолетовом мраке, напоминая о себе лишь слабеющим рокотом движка. Тишина вернулась в залив. Приморский город с гостеприимно распахнутыми до утра барами, ресторанами, дискотеками подмигивал с темнеющего берега веселыми разноцветными огоньками.

Святой, скрестив по-турецки ноги, сидел у оставшегося неподнятым трапа. Он слушал гул прибоя – шум битвы, идущей от сотворения мира между морем и сушей.

Налетчики очнулись среди безбрежной сини под чихание глохнущего мотора. Анатолий провалялся ночь на полузатопленном прогнившем баркасе, с шеей, согнутой набок от удара обрубком стальной трубы. Раздетый догола, он прополз наутро обходными путями с заброшенного пирса на нудистский пляж, чтобы, украв там вещи, прикрыть срам и предстать перед шефом. А Платон Петрович посмотрел захватывающий поединок, подтвердивший превосходные бойцовские качества Святого, но заплатил за бездарно срежиссированный спектакль разбитой головой, на которую хирург частной клиники наложил потом четыре шва.

– Дмитрий, давайте сфотографируемся на память! – Бодровский прихрамывая ковылял по палубе. На его макушке была натянута сеточка, прижимавшая тампон, пропитанный травяным бальзамом, рекомендованным в качестве заживляющего средства.

Он достойно перенес провал и побои, но потом выместил злобу на недоумке-телохранителе. Щеки Анатолия горели от пощечин, а губы распухли, став похожими на укороченный утиный клюв.

В руках Платон Петрович держал фотоаппарат «Кодак» с взведенным затвором.

– Пожалуйста, на память… для семейного альбома Бодровских увековечим ваш облик!

Святой, одетый в широкие шорты-бермуды, не покидал «Свордфиш» после нападения больше чем на час; по обыкновению он коротал время в шезлонге, штудируя пухлую инструкцию программирования автопилота. Отложив том, упакованный на всякий случай в водонепроницаемую коробку-обложку, он потянулся, подставляя свой атлетический торс солнцу.

– Платон Петрович, я нефотогеничен. Запечатлеем лучше вас с боевыми шрамами. На светском рауте в России вы достанете фотку, покажете ее приятелям-банкирам и расскажете душераздирающую историю о корсарах Адриатики, взявших на абордаж мирное судно.

– Без вас, Дмитрий, повесть будет скучной. Никто не поверит, что старый, больной промышленник, по комплекции схожий с бурдюком прокисшего вина, и его безмозглый охранник отбили нападение пиратов. Позвольте задокументировать портрет спасителя яхты «Свордфиш» и ее команды! – с шутливым пафосом произнес Бодровский.

Автоматическая диафрагма «Кодака» сузилась, пропуская на пленку нормированную дозу света. Щелкнул затвор, и мягко прожужжала перемотка. Еще щелчок…

– Платон Петрович, ну я же не фотомодель, способная украсить обложку журнала! – молитвенно запротестовал Святой.

– Как сказать, голубчик, – загадочно улыбаясь, ответил хозяин яхты, умудряясь сделать третий снимок.

В тот же день господин Бодровский, сопровождаемый телохранителем, отправился в город. Пока шеф потягивал коктейль «Дайкири» в прохладном зале ресторана, Анатолий посетил фирменный салон с желто-красными логотипами на витрине.

– Проявите срочно пленку и сделайте двадцать шестой, двадцать восьмой и двадцать девятый кадры, – стальным голосом произнес этот коротко стриженный молодчик, катая по прилавку кассету.

Миловидная девушка в майке с глубоким вырезом стрельнула глазами из-под солнцезащитного желтого козырька:

– Синьор, если печатать все фотографии, выйдет дешевле.

– Нет, только названные кадры! – раздраженно выпалил охранник, заползая взглядом в вырез ее майки.

– Как будет угодно! – Девушка передала пленку оператору, работающему с проявочно-печатающей машиной, и принялась украдкой наблюдать за грубоватым клиентом.

Усевшись на стул, он беспрестанно вытирал пот бумажными салфетками, которые, скомкав, бросал в урну, причем всякий раз промахивался. Голова его, наклоненная к правому плечу, иногда дергалась, будто через нее пропускали электрический заряд, с секунду тряслась и лишь потом принимала прежнее положение.

Девушка прыснула в кулачок, отвернувшись к стене, и тут же набожно извинилась в душе: «…Санта Мария, прости меня за смех над калекой».

Готовые фотографии, вложенные в конверт, и пленку Анатолию вручили через десять минут. Он расплатился пластиковой карточкой, попросил стакан воды, которым запил болеутоляющую таблетку. На прощание охранник одарил девушку испепеляющим взглядом, процедив на русском:

– Подо мной, сука, ты бы не ржала, а визжала!

Уловившая по интонации непристойность в словах иностранца, девушка, выставив указательный палец, проводила клиента жестом, приобретшим всемирную известность благодаря американским фильмам.

Пробежавшись рысью по запруженным туристами улочкам, Анатолий доставил конверт шефу. Не надевая очков, Платон Петрович рассмотрел изображения, поднеся стекла почти к поверхности бумаги.

– Что за номер на груди? – спросил он, задержавшись на одной особенно удачной фотографии.

Телохранитель почтительно склонился:

– Где?

– Вот, под левым соском груди, – дужкой очков указал Бодровский.

Прищурившись, охранник всмотрелся в бумажный глянцевый квадрат и, распрямившись, радостно отрапортовал голосом полезного человека:

– Группа крови. В частях спецназа делают такие татуировки, чтобы при тяжелом ранении возни с переливанием крови было меньше. А потом и трупы проще идентифицировать. Есть метка на шкуре…

– Закрой рот и иди за такси. Не догадался лишние экземпляры заказать, кретин! – Платон Петрович зачмокал соломинкой, втягивая в себя «Дайкири».

Взбодрившись коктейлем, Бодровский нанес визит в филиал «Банко Амброзиано». Управляющий отделением долго тряс руку крупного вкладчика, чью персону приказал опекать сам директор банка. Русский миллионер попросил предоставить в его распоряжение сканер, чистый лист бумаги, компьютер с выходом в европейскую банковскую систему и телефон с факсимильным аппаратом.

Зайдя в комнату, Платон Петрович, не думая над текстом, набросал скорописью на листе с гербом банка послание доверенному лицу: «Соберите данные на человека, чью фотографию получите по банковской сети. Пользуйтесь источниками информации в правоохранительных и силовых структурах, оплачивая только конкретные данные. На подготовку досье отвожу ровно три дня». Бодровский проставил дату и подпись. Движения его рук были четкими и размеренными, точно у музыканта, играющего сложный этюд, где любое неверное прикосновение рождает фальшивую ноту, нарушающую гармонию.

Отсканировав фотографию, Платон Петрович ввел электронный вариант изображения в компьютер. Передохнув за любезно предложенной чашечкой кофе, он набрал международный код России, затем код Москвы и номер, где его звонков всегда ждал человек для конфиденциальных поручений.

– Прими факс! – сказал ему Бодровский. – В моем банке сейчас получат занимательный портрет… Удачи!

За тысячи километров от Апеннинского полуострова немолодой, бесцветный как моль человек с осанкой кадрового военного спустился на лифте, подхватив под мышку зонтик. Спрятавшись от веселого летнего ливня под кругляшом зонта, он прошлепал до стоянки, открыл дверцу белого «Вольво» и, усевшись в кресло, перечитал текст факса на термобумаге с перфорированными краями. Зачем-то посмотрев в одну из дырочек, окаймлявших листок, смял его, затолкал в пепельницу и поджег разогретым прикуривателем. Бывший руководитель отдела Второго главного управления Комитета госбезопасности[4] не любил оставлять следы. Никуда не сворачивая, он отправился в банк, принадлежавший через подставных лиц Бодровскому. Поколдовав над клавиатурой компьютера, он вошел в сеть, добрался до сайта с фотографией. Для подстраховки отставной комитетчик, фактический агент Бодровского по обтяпыванию деликатных, не подлежащих огласке делишек, переписал данные на дискету. Перекурив в открытую форточку, он подышал влажным воздухом и сделал завершающий штрих первого этапа заковыристого поручения. Увеличив в масштабах фото, бывший чекист отпечатал на лазерном принтере несколько портретов.

Затем он вышел через черный ход, сел в машину и вернулся домой. Съев диетический обед – чекистское прошлое отозвалось язвой желудка, – он скрупулезно исследовал портрет молодого темноволосого мужчины с рельефно вылепленным торсом. Обратив внимание на наколку под левым соском объекта, спец по вынюхиванию чужих тайн обвел номер красным фломастером. Потом он заполнил ежедневник на ближайшие три дня, предварительно сделав дюжину телефонных звонков.

Доверенное лицо Бодровского беспрестанно сновал по Москве, встречаясь в тихих скверах, на скамейках бульваров, под кронами деревьев парковых аллей с людьми из Министерства обороны и Генпрокуратуры, чиновниками, ведавшими правосудием, офицерами Управления кадров МВД.

С упорством крота бывший чекист перепахивал ведомственные архивы руками подкупленных должностных лиц. Для него не существовало запретов и грифов «Совершенно секретно». Деньги Бодровского открывали любые хранилища, папки, сейфы, компьютерные файлы. Педантично записывая расходы на взятки, отставной гэбист складывал добытый материал, ксерокопированные листы, помечая цену каждого.

Последнюю ночь перед назначенным сроком он не спал. Сгорбившись над письменным столом, пенсионер невидимого фронта просеивал сквозь аналитическое сито мозгов накопленные данные, пытаясь отбросить несущественное и выделить главное.

Едва забрезжило утро, во двор дома выплыла заспанная дворничиха с разлохмаченной метлой. Шаркнув разок своим разваливающимся инструментом возле бордюра, она взглянула на горевший в окошке свет и скорбно вздохнула, обращаясь к вертевшейся рядом пегой дворняге:

– Глянь, Баксик! Мается мужик из сто восьмой. Ноченьку глаз не смыкал!

Сердобольная дворничиха попала не в бровь, а в глаз.

Краткая справка оказалась слишком тесной для биографии объекта, а литературным талантом отставник не обладал. Потратив впустую ночь, он не нашел ничего лучшего, чем соорудить сборную солянку из послужного списка офицера элитной части спецназа, материалов уголовного дела, судебного приговора. Скомпоновав документы в хронологическом порядке, он рухнул на тахту вздремнуть.

В назначенный срок, пунктуально до минуты щель факсимильного аппарата, находящегося в помещении «Банко Амброзиано», начала изрыгать бумажную ленту, зазмеившуюся по полу.

Приехавший загодя Бодровский, уже истомившийся ожиданием, опустился на колено и подобрал начало ленты. Шевеля губами, он прочитал:

– …Рогожин Дмитрий, командир отдельного отряда спецназначения, был представлен к правительственной награде за мужество, проявленное при выполнении задания на территории Российской Федерации…

Платон Петрович бегло просматривал копии документов, скручивая ленту в рулон. Внушительный свиток, содержащий жизнеописание Святого и изложенный казенным языком рапортов, справок, протоколов, состряпанных канцелярскими крысами, был для Бодровского самым занимательным чтивом на свете.

Вернувшись на яхту, он заперся в каюте, отдав распоряжение не тревожить его. С усердием студента перед экзаменационной сессией магнат разбирал смазанные кое-где строчки, нечетко выведенные самописцами перегревшегося аппарата.

– Идеальная кандидатура… Чистильщик! – бормотал Бодровский, перечитывая отдельные фрагменты досье.

Холодный безжалостный блеск вернулся в его глаза. Подойдя к вмонтированному в стену каюты зеркалу, Платон Петрович потер переносицу и улыбнулся своему отражению.

– Поздравляю! Ты нашел чистильщика… Не торопись, не лезь напролом! Святой, то бишь Дмитрий Рогожин, крепкий орешек, но от меня ему не уйти.

В этот момент лицо магната озарилось блаженством, каким-то паучьим наслаждением, уверенностью, что жертва прочно запуталась в клейких сетях искусно расставленной сети.

Воткнув свиток в серебряное ведерко, стоявшее на столике, Платон Петрович достал зажигалку и поднес пляшущий язычок к бумаге. Пламя взметнулось вверх, пожирая свиток, потом обессиленно упало, оставляя после себя сизый пепел.

Вошедший на щелчок пальцев хозяина телохранитель вынес пепел в туалетную комнату и вытряхнул его из ведерка в раковину унитаза. Посозерцав круговорот воды, он облегчил мочевой пузырь, смывая налипшие на фаянс сизые хлопья.

Адриатические каникулы господ Бодровских подходили к концу. И у миллионеров отпуск небезразмерен. Дела требовали присутствия в России.

Украшенная иллюминацией яхта принимала гостей. Платон Петрович с супругой давали прощальный ужин. Приглашенных было немного, только избранные персоны: партнеры по бизнесу, оказавшиеся в этих краях, управляющий филиалом «Банко Амброзиано», ошарашенный милостью русского миллионера, Дэвид Стерлинг и Святой.

Официанты в смокингах, из-за льющегося пота и набриолиненных волос похожие на королевских пингвинов с растаявшего айсберга, обносили гостей шампанским. Банковский управляющий, человек чуть выше среднего достатка, налегал на икру, проглатывая бутерброд за бутербродом. Дамы в вечерних туалетах беззаботно щебетали, подставляя теплому ветру оголенные плечи и спины.

– Слава богу, отчаливают! – меланхолично произнес Святой.

Они с Дэвидом Стерлингом держались особняком, чувствуя себя на столь шикарном приеме не в своей тарелке. Святого к тому же агрессивно атаковала сексапильная дама, молодая жена итальянского лесопромышленника и владельца судостроительной верфи. Ее бюст, как два речных бакена, выпадал из декольте при каждом томном вздохе, адресованном Святому.

– Господин Бодровский озолотил побережье нашего залива, – прозвучал голос англичанина.

– …и вогнал в нищету тысячи людей на моей Родине, – буркнул Святой.

– Что ж, Бог неровно делит. Хотя к России он особенно несправедлив, – нашел на кого свалить дипломатичный старик.

Ему, как, впрочем, и Святому, жаловаться было грешно. Бодровский не глядя подмахнул чеки и за аренду виллы, и за внеплановые услуги.

Официант подал шампанское. Сухой, словно птичья лапка, ладонью англичанин подцепил бокал. Руки Святого остались в карманах брюк.

– Дмитрий, почему не берешь? – спросил Стерлинг.

– Не люблю пузырьков. В носу щекочут! – рассмеялся Святой.

Приглашенная капелла наигрывала мелодичные серенады. Столы наполнялись новыми блюдами, меняющимися, как картинки в калейдоскопе.

Святой вспомнил лишенные растительности горы, банки консервов из сухпая, насквозь промерзшие до бетонной твердости. Таблетки сухого спирта из горного пайка украли еще на складе, а развести костер было нельзя. Боевики волчьей стаей кружили по ущельям. Зазубренной частью штык-ножа его бойцы отпиливали кусочки ледяной массы и сосали, положив под язык, растягивая удовольствие. После привала группа начала восхождение на проклятый перевал… Перевал, где захлопнулись железные клещи засады, предупрежденной о рейде спецназовцев. Святой до гробовой доски не забудет, как из располосованных свинцом внутренностей корчившегося на каменистой тропе младшего сержанта вываливались осклизлые комочки непереваренной, подтаявшей перловой каши с мясом.

Стиснув до боли зубы, Святой отвернулся от жующей, смачно причмокивающей, пьющей публики, фланирующей по палубе под звуки чарующей музыки.

– Что с вами, Дмитрий? Вам нездоровится? – деликатно спросил англичанин, возвращая официанту недопитый бокал.

– Нет. Ничего. Меня подташнивает от гостей господина Бодровского, да и от него самого тоже. Я выгляжу белой вороной среди этих миллионеров, снобов, финансовых воротил. Обжираться икрой, как синьор управляющий, невзирая на окружающих, я не могу. – Святой украдкой сплюнул за борт.

– Жизнь подобна зрительному залу, в ней часто весьма дурные люди занимают наилучшие места. Пятьсот лет до нашей эры эту особенность подметил Пифагор, великий математик и философ. За две с половиной тысячи лет почти ничего не изменилось, но, может, на небесах места распределяются по-другому? – Старый вояка, приученный ко всему относиться с иронией, зашелся тихим, дребезжащим смешком, внезапно переводя смех в зевок.

Святой непонимающе посмотрел на англичанина. Прикрыв ладонью рот, мистер Стерлинг тоном большевика, проверяющего пароль, прошептал:

– К нам идет господин Бодровский!

Переваливаясь, точно откормленный гусь, магнат прошаркал по едва колышущейся палубе. За ним с видом заботливой няньки приковыляла супруга.

– Как вам вечеринка? – спросил Платон Петрович. – Отшельники! Ни с кем не беседуете. Игнорируете общество! А между тем, мистер Стерлинг, здесь можно завязать полезные знакомства. Вашему бизнесу не помешает вливание капитала.

Отменно учтивый пожилой джентльмен вежливо произнес:

– О, у меня скромные масштабы, господин Бодровский, и преклонный возраст для новых инвестиций. Слишком много хлопот…

Святой синхронно переводил.

– …а прием грандиозный. Жаль, что вы отбываете в Россию. Я нашел в деревенской таверне чудный винный погребок с превосходным белым вином!

Слащавая улыбка приклеилась к губам магната.

– Дела, уважаемый Дэвид, дела. Аукционы, распродажи, приватизация… Все требует моего присутствия. Когда мы будем вести цивилизованный бизнес, у меня в кабинете останется лишь одна кнопка. Нажав ее, я вызову нужного человека, который будет дальше решать, какую кнопку поменьше следует нажимать и кому поручать двигать дело. А пока… – Бодровский развел руками, – пока я незаменим.

Покачивая головой, словно китайский фарфоровый болванчик, Дэвид Стерлинг как-то бочком подобрался к супруге промышленника. Подхватив ее под локоть, галантный англичанин оставил мужчин один на один, угадав желание владельца яхты.

– Мое предложение остается в силе. – Магнат стоял, опершись обеими руками на поручни борта.

– Насчет чего?

– Составить нам компанию в круизе до России.

– Вы знаете ответ. Не бойтесь, в этих морях, кроме прибрежной шушеры, больше никто не водится. Пиратов истребили давным-давно, перевешав последних турецких морских разбойников на реях лет двести тому назад, – намекая на недавний инцидент, сказал Святой.

– Ваш выбор, Дмитрий, неверен. Дружбу таких людей, как я, не отвергают. Но время, – в голосе Платона Петровича звякнул металл, – время расставит все по своим местам.

Саркастическая улыбка пробежала по губам Святого.

– Вы находите меня богатым самодуром, только что не писающим в золотой унитаз, – поглаживая выбритую, благоухающую лосьоном щеку, говорил Бодровский. – Напрасно! Я обычный человек со слабостями, пристрастиями, больными местами и ранимой душой. Но мое отличие от простых смертных в том, что я стремлюсь побеждать. Побеждать в бизнесе, в карточной игре, в спорах… Во всем! Вы чем-то похожи на меня. Тоже не терпите поражений?

Святой пожал плечами:

– Я не мазохист. Кто же любит проигрывать?

– Рано или поздно мы понадобимся друг другу. Я умею угадывать будущее, обладаю даром провидения. – Лихорадочный блеск в глазах Бодровского предвещал очередной поток маловразумительных бредовых речей.

Святой прервал:

– Гадаете на картах? На кофейной гуще? А может, по звездам? Астрология сейчас в моде. У вас есть личный звездочет?

Лицо магната стало жестким. Острота задела Бодровского, но он продолжал вкрадчиво-елейным голосом:

– Думаю, что очень скоро я навещу Сан-Стефано еще разок, и тогда вы мне не откажете составить компанию.

В словах магната слышалась то ли угроза, то ли превосходство провидца, разгадавшего тайны будущего.

– С рассветом «Свордфиш» уходит. Мы задержимся на три дня в Бриндизи. Посмотрим город, попрощаемся с Италией, а потом прямым курсом к Черному морю. Передумаете – милости прошу на борт яхты. Нагоните по суше или самолетом. В Бриндизи прекрасный аэропорт и автострады отличные.

Пухлые пальцы магната извлекли из кожаного бумажника визитку. Он подал прямоугольник с золотыми тиснеными буквами. Покровительственно похлопав Святого по плечу, Бодровский удалился с достоинством римского императора, только что обласкавшего подданного.

«Наплел с три короба. Вот прицепился этот надутый индюк, словно банный лист к заднице. На кой ляд я ему сдался?» – чертыхнулся Святой.

Подойдя к фонарику иллюминации, полыхающему на рее сапфировым светом, он рассмотрел визитку, напечатанную на дорогой бумаге. Под фамилией магната была сделана приписка от руки: предлог и буква с точкой «Для С.».

– Забавно, – сквозь зубы процедил Святой, не зная, что и думать. – Кажется, моя биография известна этому надутому индюку. Впрочем, может, ошибка… Он не подписывал визитку при мне. Просто достал из бумажника не ту карточку! Забавно…

Размахнувшись, Святой швырнул за борт бумажку в фосфоресцирующие воды залива.

Предупредив Дэвида Стерлинга и попрощавшись с хозяевами раута, пожелав им счастливого пути и семь футов под килем, он покинул судно на скутере, принадлежащем англичанину.

Нагонявшись до головокружения в отдаленной безлюдной части залива, Святой пришвартовал скутер у причала яхт-клуба, поболтал о пустяках с говорливым сторожем и раньше обычного отправился спать. В постели он долго ворочался, скручивая жгутом простыни. Взбивал подушку. Переворачивался со спины на живот и обратно. Вентилятор широкими лопастями молотил воздух, борясь с духотой. Укрепленный под потолком, он мерно урчал, а лопасти сливались в темный круг.

Уставший от бессонницы Святой смотрел на поскрипывающий допотопный прибор, оставшийся в комнате скорее для украшения интерьера, нежели по необходимости, и ему грезился рев вертолетных винтов, пороховая гарь, клочками тумана клубившаяся в расщелинах скал, звон стреляных гильз под ногами и багровая, будто истекающая кровью луна, зависшая над треклятым перевалом…

Утром яхта «Свордфиш» снялась с якоря. Попутный ветер натянул полотнища выставленных парусов. Яхта взяла курс на северо-восток.

Где-то в районе острова Льянос судно разминулось с нефтеналивным танкером, шедшим под панамским флагом. Наливник, осевший по самую ватерлинию, спешил в порт, чтобы облегчить свое тяжело загруженное чрево.

Сквозь окуляры мощного бинокля Бодровский разглядывал флаг, похожий на застиранный носовой платок, надстройку в задней части судна, одинокую фигурку матроса, вышедшего из недр гигантской посудины подышать чистым воздухом.

Опустив бинокль, владелец яхты помассировал надбровные дуги, а когда опять приник к окулярам, громадина танкера, промелькнув на горизонте черной полоской, растворилась в голубоватой дымке.

Ровно пятьдесят лет назад примерно по тому же маршруту, которым проследовал танкер, плыл турецкий пароход «Бакир». Впередсмотрящий до рези в глазах вглядывался в чехарду волн. Военные бури миновали, оставив после себя рогатую смерть, – противокорабельные мины, дрейфующие по Адриатике. Круглые, с рожками-взрывателями, похожими на уродливые наросты, они продолжали топить суда, не разбираясь в национальной принадлежности. Минные тральщики чистили фарватер, но осенние штормы снова и снова приносили забытую смерть на морские караванные пути.

«Бакиру» сопутствовала удача. Корабль прибыл в порт назначения.

Расторопные грузчики освобождали трюмы, подъемные краны помогали людям поскорее перенести на сушу восточный товар. Среди тюков, прибывших из Турции, было несколько джутовых мешков с изюмом. Внутри них находилось по два увесистых пакета из провощенной, не пропускающей влагу бумаги, которой были обернуты брикеты бурой массы.

Турецкую посылку извлекли из мешков итальянцы, говорившие с американским акцентом. Сложив пакеты на сиденье легковушки, парни, одетые, как чикагские гангстеры, привезли груз на фармацевтическую фабрику, имеющую государственную лицензию на изготовление сильнодействующих болеутоляющих препаратов. Там бурая масса превратилась в белый кристаллический порошок, чье полное название – диацетилморфин – знают лишь исследователи химии и фармакологии, а общеупотребительное – героин – известно в истории международной преступности всем от мала до велика.

Пароход «Бакир» без преувеличения открыл новую эру, доставив первую крупную партию опиума-сырца – исходного продукта для изготовления героина – на перерабатывающие фабрики Италии.

Сподвижники короля американских гангстеров Аль-Капоне, гниющего заживо от сифилиса в меблированной камере федеральной тюрьмы, уверенно осваивали новую сферу деятельности, сулившую колоссальные прибыли. Поднакопив деньжат и опыта на нелегальной торговле алкоголем во времена сухого закона, мафиози, почти поголовно выходцы из Италии, нашли выгодное дельце для вложения и оборота капитала. Спрос на наркотики в разжиревшей послевоенной Америке уверенно рос, а он, как известно, рождает предложение.

Вопрос состоял в одном – где найти стабильные источники сырья. Без белого сока, который выделялся из надреза, сделанного на коробочке спелого мака, и, загустевая, превращался в неприглядного цвета массу, то есть опиум-сырец, предприятие не имело смысла.

Но был бы покупатель, а продавец найдется. Это правительства разных стран тратят годы, чтобы утрясти какую-нибудь дипломатическую проблему или нормализовать отношения. Преступные сообщества быстро находят общий язык и моментально раскручивают совместные предприятия.

По-американски деловитые мафиози навели мосты на Средний Восток, скооперировались с тамошними главарями, контролирующими рынок опиума, и карусель завертелась. Турция первой стала основным поставщиком сырья для героинового конвейера.

Народы, издревле населявшие Малую Азию, познали дурманящую сладость твердеющего на воздухе млечного сока мака. Его называли по-разному: древние греки, разгонявшие маковыми лепешками грусть и добавлявшие экстракт мака в вино, именовали его просто соком; персы, вытеснившие греков из Малой Азии, называли опиум териаком, а арабы, пришедшие на полуостров из безжизненных знойных пустынь, величали вещество, дарующее блаженство, офиун. От этого арабского слова и пошло название опиум.

Вскоре сыновей пустыни изгнали турки, позаимствовав у них способ добывать сок и делать из опиума-сырца хлебцы. Подданные султана, которым Коран запрещал пить вино и другие спиртные напитки, часами жевали эти веселящие хлебцы, и их души улетали в райские сады Аллаха. Правда, воинам, особенно гвардии султана – янычарам, вкушать хлебцы запрещалось под страхом смерти. Позднее опиум стали курить, научившись изготавливать после многомесячного ферментативного брожения небольшие шарики, которые вкладывались в специальные длинные трубки. Первые клубы дыма вгоняли человека в дремоту с фантастическими видениями.

Опиомания стала настоящим бедствием для Китая, да и в просвещенной Европе аристократы и писатели любили побаловаться чудодейственным дымком.

Но курение опиума оставалось экзотическим увлечением, доступным лишь богатым прожигателям жизни. Однако, пока турки, сглатывая слюну, пережевывали сгустки макового сока, дотошные европейцы экспериментировали. Скромнейший немецкий аптекарь Фридрих Сертюнер, с детства увлекавшийся алхимией и химическими опытами, надолго уединялся в лаборатории, предпочитая возню со стеклянными колбами и ретортами ухлестыванию за симпатичными клиентками аптеки. Молодой фармацевт был незаурядным исследователем, сумевшим выделить из опиума порошкообразное вещество, легко вступающее в реакцию с аммиаком. С чисто немецкой пытливостью герр Сертюнер проверил порошок на живых организмах. Переловив множество собак в окрестностях городка, он скармливал псам отборную говядину, обильно посыпанную порошком. Четвероногие, сожрав мясо, впадали в глубокий сон и не чувствовали даже болезненных уколов, дырявящих их шкуру.

Проницательный аптекарь понял, что совершил маленькую революцию. Новое вещество он назвал морфием, в честь древнегреческого бога сна, запечатленного на древних фресках и амфорах с крыльями за спиной и цветком мака в руке.

А затем с перерывом в пятьдесят лет последовал очередной переворот, имеющий непосредственное отношение к истории наркомании. На сей раз французский врач Шарль Провад подарил миру шприц для подкожных впрыскиваний. Благородное в общем-то изобретение стали использовать наркоманы.

Морфинизм процветал в европейских столицах. Богема, художники, артисты сделали его модным увлечением. Кое-кто воспел в своих произведениях средство, позволяющее выйти за границы реальности.

Впрочем, ради справедливости нельзя не отдать должное морфию, оградившему человека от непереносимой смертельной боли. На операционном столе, в постели, когда неизлечимая болезнь сопровождается ужасными страданиями, в полевых лазаретах, где спасали раненых солдат, на помощь приходил морфий. Такого сильного болеутоляющего средства медицина еще на знала.

Но человек – удивительное создание, умеющее обратить благо во вред. Для лечения морфинистов опять же немецкий химик путем глубокой перегонки опиума-сырца получил, как ему казалось, новое лекарство, позднее названное героином. Может, он руководствовался известной русской мудростью: клин клином вышибается, кто знает? Благими намерениями вымощена дорога в ад. Врачи спохватились слишком поздно. Джинн вырвался из бутылки! О новинке, открывающей ворота наркотического рая, узнали и продавцы, наживающиеся на человеческой слабости, и несчастные любители путешествий в мир грез, для которых реальность слишком суровое испытание скукой или сознанием собственной ничтожности.

Обширные территории на юге Турции, пригодные для возделывания опиумного мака, находились под присмотром двух-трех знатных семей, владеющих огромными земельными угодьями, пожалованными в эпоху правления султанов. Потомки великих визирей, полководцев и ловких придворных дегенерировали, проматывая состояние в парижских борделях, на лондонских ипподромах, в казино Монте-Карло, а земледельцы горбатились на крохотных наделах, выращивая скудный урожай, и у каждого имелась делянка мака.

Выходец из России, бежавший на свою этническую родину вместе с остатками армии барона Врангеля и прозванный местными крестьянами Тургутом Одноглазым (глаз ему выбил рукояткой шашки пьяный казак), первым начал нелегальную скупку опиума-сырца. По слухам, он награбил состояние во время армянских погромов и реквизиций на военные нужды, проводимых врангелевцами. Оказавшись среди единоверцев, Тургут Одноглазый, человек, хорошо ориентирующийся в обстановке, перво-наперво сделал богатые пожертвования нескольким мечетям на восстановление обветшалых минаретов и провалившихся куполов. Отдав должное Аллаху, он распеленал промасленную тряпицу, достал короткий кавалерийский карабин и метким выстрелом развалил черепа трем блюстителям порядка, контролировавшим этот обширный регион.

Русская революция привила турку любовь к радикальным мерам. Поэтому Тургут Одноглазый не стал церемониться и с остальными противниками, чинившими ему препятствия в скупке бурых кирпичиков сырца. Влиятельного помещика, прибывшего из столицы разобраться, кто это там безобразничает и лезет не в свое дело, он в духе русских чекистов поставил на колени и пустил пулю в затылок. Второго землевладельца, купившего государственную лицензию, позволяющую производить сбор сырья для фармакологической промышленности, Тургут посек на лапшу вместе с домочадцами и прислугой. По жестокости одноглазый основатель династии будущих опиумных королей не знал себе равных. Крестьяне сочиняли про него легенды и растили мак.

Дожив до глубокой старости и успев подзаработать на нелегальных поставках морфия в лихие годы второй всемирной бойни, Тургут, завещав сыновьям преступный бизнес, капитал и свою странную славу, отправился держать ответ перед Аллахом.

Как гласит восточная мудрость: сокол от совы не рождается. Отпрыски одноглазого бандита, получившие образование в престижных американских университетах, вернувшись домой, привезли не только знания, но и связи с гангстерскими синдикатами Соединенных Штатов. Проинспектировав обширные плантации опиумного мака и отвалив столичным чиновникам взятки, достойные султана, братья заверили заокеанских приятелей, что с поставками проблем не будет. В неприметном ресторанчике с видом на Босфор они еще раз сообща уточнили детали, и пароход «Бакир» отправился к берегам Италии.

Великий наркотический путь начал функционировать с исправностью фордовского конвейера. За каждый десятикилограммовый пакет опиума-сырца братьям отламывалось семьсот долларов, но при этом они не знали, что за килограмм героина, полученный при переработке содержимого пакета, в Нью-Йорке выложат до шестнадцати тысяч «зеленых», а размешанный с лактозой – молочным сахаром – и расфасованный по порциям, он потянет на триста тысяч.

Люди Востока мудры. Братья широко рот не разевали, предпочитая хозяйничать на плантациях, задабривать чиновников и пересчитывать дивиденды. Отдыхали они в Штатах и посетили однажды Четырнадцатую-стрит – столичную улицу, прозванную «галереей уколов», пристанище вашингтонских поклонников героина. Из-за океана братья возвращались полными оптимизма, уверенно глядя в будущее. Клан креп. Деловые партнеры не подводили. У младшего брата наконец-то родился сын, названный в честь дедушки Тургутом.

Ничто не вечно под Луной, и особенно благополучие. Первой тревожной ласточкой стал арест мафиози, ведавшего поставкой наркотиков на американские военные базы в Европе. Парень раскололся, дав публичные показания об источниках сырья, фабриках, каналах переброски наркоты. Взамен ему гарантировали пожизненное заключение в федеральной тюрьме на границе с Канадой, носящей экзотическое имя – «Сибирь». Болтуна нашли утопленным в отхожем месте. Разгромленные полицией фабрики восстановили. Чиновникам увеличили таксу, но ситуация менялась не в лучшую сторону.

Правительство Соединенных Штатов сделало ход конем. Оно заплатило турецким крестьянам, выращивающим опиумный мак, отступные. Плантации выкорчевывались под корень и засевались злаковыми культурами. Принявших предложение брала под охрану армия. Самолеты опыляли поля сильнодействующими гербицидами. Положение клана пошатнулось. Братья и их итало-американские компаньоны теряли рынок, а он не терпит пустоты. В образовавшуюся брешь хлынул колумбийский кокаин, мексиканская марихуана и героин из стран «Золотого полумесяца» – Пакистана, Ирана, Бирмы.

Отец Тургута, обеспокоенный ситуацией, налегке, прихватив только «атташе-кейс», не без юмора окрещенный портативным гробом, пересек Атлантику с целью разобраться во всем на месте. Ему помогли понять новую расстановку сил, пояснив все максимально доходчиво и доступно.

Престарелая леди, выгуливавшая вечером любимого мопса, нашла отца Тургута лежащим на клумбе. Он не нюхал чахлые манхэттенские цветы, а удобрял их корневую систему собственными мозгами, вывалившимися из черепной коробки, разнесенной пулей сорок пятого калибра. Газеты отнесли эту смерть на счет киллеров колумбийского наркокартеля, прореживающих ряды неуступчивых конкурентов.

Боссы приходят и уходят – их дела остаются.

Осиротевшего Тургута опекал дядя. Одряхлев, он отдал бразды правления в молодые руки племянника. Его воспитанник унаследовал гены одноглазого дедушки, побуждавшие Тургута-младшего не идти на компромиссы и действовать со звериной жестокостью. Запломбировав глотки соперников свинцом, он восстановил разрушенные связи с итальянскими мафиози. Отборный опиум-сырец вновь поплыл рекой, пока и она не начала мелеть. Контрагенты Тургута под разными благовидными предлогами отказывались от поставок. Увертки поедателей спагетти были слабой отговоркой, пригодной для младенцев. По-восточному проницательный наркоделец понял, что его алчные компаньоны клюнули на какое-то другое заманчивое предложение. Сколотив нечто вроде следственной бригады, Тургут взял под колпак слежки неверных подельников. Вскоре из разрозненных доносов агентов сложилась неприглядная картина нечистоплотных интриг, попахивающих предательством.

Выместив гнев на прислуге, Тургут отхлестал по щекам нерасторопную служанку, подавшую пережаренную рыбу, и отправился консультироваться с дядей. Патриарх клана жил в фешенебельном районе Стамбула, примыкавшем к набережной залива Босфор. Сластолюбец, каких свет не видывал, он завел гарем девушек, приехавших в поисках удачи из Содружества Независимых Государств, отдавая предпочтение славянскому типу женской красоты.

Обменявшись приветствиями и облобызавшись с дядюшкой, Тургут почтительно склонил голову и поинтересовался его здоровьем:

– Вас еще не заездили эти Наташи?..

Под последними подразумевались содержанки ушедшего на покой наркодельца. Дядюшка загоготал, отчего его черные усы взъерошились, приняв вертикальное положение, а непомерно огромное брюхо, обхваченное обручем ремня, заколебалось, точно вулкан перед извержением.

– Воздержитесь, дядя! Коран предписывает целомудрие и умеренность. Прилипчивые шлюхи доведут вас до полного истощения!

Потный, с явными признаками одряхления турок, похожий на закормленного желудями борова, умильно взглянул в глаза любимчику:

– Ты пришел пересчитывать, сколько раз за день я покрываю своих самок?

– Нет, дядюшка! – подавил смешок молодой глава клана и украдкой взглянул на часы.

С возрастом, как правило, преступники становятся очень набожными. Наставник Тургута не был исключением. Он истово долбил лбом мозаичный пол мечети, молился пять раз, совершал паломничества к святым местам мусульманского мира, вот только свою плоть укротить не мог.

– Скоро час обращения к Аллаху! Говори, мой мальчик, – прищурив заплывшие жиром глазки, произнес турок, перебирая янтарные четки.

Тургут заговорил спокойно, будучи уверенным в своих дальнейших действиях:

– Проклятые макаронники обманывают…

Дядюшка скорбно вздохнул:

– Ложь – величайший грех!

– Они нарушают договоренности. Плетут всякие небылицы про облавы карабинеров. Якобы два завода разгромила полиция, а таможня усилила контроль за судами, выходящими в рейс из неаполитанского порта. Итальяшки просят передышки. Мол, пускай полиция поостынет. Насочиняли глупостей и пытаются накормить меня этим вонючим дерьмом. – На лице Тургута появились напряжение, злость, словно он заглядывал в бездну.

Непроницаемый дядюшка теребил четки, но и в его глазах разгорался волчий огонь ненависти.

– Наше положение шаткое. Ни единой доброй вести. Афганские моджахеды заваливают рынок дешевым сырьем. Уступить сегодня – значит остаться нищим завтра. Ты знаешь, дядя, как трудно было подниматься с колен после смерти отца. – Тургут прикрыл глаза ладонью.

В комнате воцарилась тишина, нарушаемая тихим постукиванием янтаря.

– Аллах посылает новые испытания, – после недолгой паузы произнес старейшина клана. – Кто проталкивает товар? Какой? Почему макаронники заинтересовались? Купились на дешевизну? Сделка состоялась? – Тучное тело наркодельца вздрагивало от нервного тика. – Не тяни, Тургут, итальянский канал – наша золотая жила. Без него мы вылетим в трубу.

– Успокойся, дядя. У тебя давление… Все не так плохо, хвала Аллаху всемогущему и всемилостивому. Груз придет из России…

– Откуда? Из России?..

Если бы дядюшке сообщили, что страной – отправителем наркотиков значится Антарктида, он удивился бы меньше.

– Да, из России, – продолжал главарь мафиозной команды. – Информация стоила дорого. Итальяшки чтят обет молчания, но всегда найдется поганая пасть, открываемая деньгами. – Тургут торжествующе улыбнулся. – Я узнал кое-какие подробности. Наши друзья соблазнились на синтетическую дрянь!

Пластиковый пакетик, герметично запаянный по всему контуру, шлепнулся на столик, инкрустированный слоновой костью и вставками из яшмы. Под прозрачной оболочкой пакетика размером со спичечный коробок находилась почти прозрачная пыльца с чуть красноватым оттенком.

Сопящий боров взял упаковку, рассмотрел на свет:

– Синтетика?! О, Аллах, куда катится этот мир?

Его воспитанник время на вздохи не тратил, только облокотился на мягкий валик, находившийся за спиной, и холодным голосом убийцы, засекшего цель, дополнил:

– Мой информатор утверждает, что товар превосходен. Формула синтетики известна только поставщикам. Кто они – информатор не знает. Парень, «сливающий» секреты, слишком мелкая сошка, но под его веки вставлены деревянные палочки. – Тургут ввернул цветистый восточный оборот, характеризующий человека как отличного шпиона. – Три партии, закупленные на пробу, уже разошлись. Одну предложили драгдилерам[5], опекающим американские базы ВВС на Сицилии, вторая отправилась за океан, третья безуспешно исследуется в лабораториях.

– И что? – подавленно прошлепал лиловыми губами дядюшка.

– Сицилийские дилеры сказали «о'кей». ЛСД в подметки не годится русской синтетике. Остальные дадут ответ в ближайшее время. Но наши друзья заказали товар. Груз уже в пути. Очень крупная партия. Оптовая поставка. Перевозится танкером. Мой информатор говорил о конвойной группе, которая будет сопровождать трейлер до Неаполя.

– Понадобится большегрузная машина? – задумчиво спросил потный боров.

– Да. Трейлер с цистерной. Водитель абсолютно нейтральное лицо. О сопровождении ничего не знает, о грузе тем паче. Товар прибудет на восточное побережье. Потом его перевезут в Неаполь под крыло этих скотов. – При упоминании о нечистоплотных компаньонах турок изобразил приступ омерзения, точно его заставили проглотить кусок свинины.

Пронзительные крики муэдзинов, призывающих правоверных к молитве, разнеслись над городом, проникли сквозь стены дома, но дядя Тургута даже не шелохнулся, взвешивая услышанное. Происки конкурентов грозили серьезными осложнениями. Торговля наркотиками тоже бизнес, подчиняющийся законам рынка. Только методы регулирования здесь другие.

Глава клана с сыновней заботливостью поправил подушечку, на которой стояли босые ноги дядюшки. Этот незначительный для непосвященного в сложный восточный церемониал жест предварял главную часть разговора. В том, что племянник пришел с готовым вариантом действий, матерый наркоделец, не знающий на склоне лет покоя, не сомневался.

– Надо проучить зарвавшихся макаронников. Псов, кусающих руку дающего, бьют палкой промеж ушей. – Лаконичное вступление произносилось на повышенных тонах. – Я перехвачу груз. Докажу, что русским нельзя доверять. Заодно сделаем неплохое приобретение. Цистерна синтетики – солидный куш. Реализуем по другим каналам и лабораторным умникам задачку подкинем. Пускай поломают головы, чего там русские понапридумывали.

– Не справятся! – Дядюшка скептически отнесся к способностям отечественных химиков. Поднапрягшись, он блеснул остатками знаний, полученных в университете: – У русских еще при царях великие химики творили. Особенно этот… – Толстяк запнулся, вспоминая сложную фамилию. – Вылитый хиппи с бородой муллы… Менделей! – Он переиначил на свой лад славянскую фамилию.

Турки скорбно помолчали, сетуя в душе на неразворотливость и тугодумство собственных ученых, допустивших отставание от высокоразвитых промышленных стран, которое никак не удавалось наверстать.

Захватив пригоршню жареных фисташковых орешков, дядюшка почавкал и похрустел ими, вытер проступившую в уголках губ слюну и вопросительно уставился на племянника:

– Перехватить груз – хорошая идея. У тебя светлая голова. Но есть маленькая деталь. Куда придет танкер? Какая машина повезет груз? Тургут, дорогой, в цепочке недостает звена.

Деланно обидевшись – в главе клана умер прирожденный актер, – племянник сказал:

– Я не идиот, чтобы строить замки на песке. Двое русских связных, представители поставщика, расслабляются на адриатическом пляже. Пеппе, мой информатор, лично отвез этих собак.

– Куда?

– В Сан-Стефано-дель-Сантино. Уютный тихий курорт. Развлечения, девушки, выпивка за счет фирмы. Связникам посоветовали не светиться. Посидеть тихо, не привлекая внимания. Все заботы по перевозке груза итальянцы берут на себя. Русским сказали – на пушечный выстрел не приближаться даже к воротам порта.

– На территории нефтяных терминалов незнакомцы сразу бросаются в глаза. Разумно… Не хотят подставлять связников и свои задницы. За русскими кто-нибудь присматривает?

Смуглое лицо Тургута сморщилось точно от зубной боли. Дядюшка нащупал слабое место.

– Пеппе нашел троих ублюдков. Недочеловеки… албанцы. Промышляют кражами, мелким разбоем. Недавно получили по зубам от какого-то миллионера. Он вышвырнул их с яхты. Я приказал Пеппе передать албанцам, что если они будут своевольничать, то живыми улягутся в могилу. Припугнул, но на этих обезьян надежда слабая. Дилетанты и к тому же дикари. – Слова Тургута отдавали душком средневековья, когда янычары живьем сдирали кожу только за намек на непокорность. – Итак, дядя, я вылетаю в Италию. Двух мнений быть не может. Доверить операцию некому. Груз исчезнет, испарится, и итальянцы ничего не должны узнать! Иначе…

Многозначительная пауза повисла в воздухе. Только навозная муха, подкрепившаяся сладкой пудрой, гудела у окна.

– Иначе… – эхом отозвался дядюшка – сам вылитая муха в увеличенной проекции, у которой ампутировали крылья.

– Иначе разгорится война. Тень подозрения не должна пасть на наш клан. Макаронники злопамятны. Я лично проконтролирую перехват и развяжу языки русским, – тоном фельдмаршала, посылающего полки на штурм, произнес Тургут.

«Совсем недавно был мокроносым щеночком, а вымахал в матерого волка. Воистину щедрость Аллаха безмерна», – защемило в душе толстяка.

Сутки спустя лайнер турецкой авиакомпании приземлился на бетонную полосу аэропорта Римини. Четверо мужчин восточной внешности прошествовали по зеленому коридору таможни, не подвергаясь досмотру. Впереди группы вышагивал высокий красавчик с тщательно прилизанными волосами и кокетливой щеточкой узких усиков под носом. Сотрудник спецподразделения полиции, осуществлявший визуальный контроль за прилетевшими рейсом Стамбул – Римини, принял группу за десант коммивояжеров, прибывших отдохнуть от мусульманских запретов и окунуться в атмосферу раскованных нравов. Одетые в костюмы свободного покроя из легкой ткани светлых тонов, турки неторопливо пересекли центральный зал аэропорта, прошли через стеклянные двери и оказались на плавящейся от жары улице.

Стройный лидер четверки, сведя к переносице брови, осмотрел припаркованные машины. Не разжимая зубов, он процедил:

– Опаздывает Пеппе… опаздывает…

Остальные подобострастно закивали головами, осуждая беспутного Пеппе, заставляющего себя ждать.

Зоркий таксист, заметивший потенциальных пассажиров, лихо вырулил, пройдясь колесом впритирку к бордюру. Опустив стекло, водитель с дружелюбной улыбкой предложил:

– Садитесь, «синьоры»… Довезу… не обману!

Высокий турок с усиками оставался неподвижным, точно мраморная статуя. Он даже не удосужился взглянуть на таксиста.

В салон машины просунулась образина, смахивающая на морду Кинг-Конга. Дохнув облаком чесночного соуса, рожа рявкнула на ломаном итальянском:

– Проваливай!

Если природа постарается, то монстры удаются у нее на славу. Видимо, над этим образцом натура трудилась не покладая рук. Водитель, немедленно исполнивший высказанное пожелание, потом рассказывал друзьям, что чуть не обмочился, увидев перед носом выпяченную бульдожью челюсть, сплющенную картофелину боксерского носа, теряющегося в складках щек, и гладко выбритый череп с узким дегенеративным лбом.

– Мамма миа… – заливался таксист. – Такого парня надо в клетке возить!

Прошло еще минут шесть после отъезда такси, прежде чем к занервничавшим туркам подкатил серый микроавтобус «Фиат Улисс» со сломанным дворником на ветровом стекле и погнутой, точно старая вязальная спица, антенной. Дверь микроавтобуса отворилась нараспашку. Пеппе, молодой человек с прической фаната рэпа, обутый в растоптанные кеды, теннисным мячиком выпрыгнул на плиты тротуара.

– Синьор Тургут, тысячу извинений! Попал в пробку на перекрестке! Безумно рад вас видеть! – экспансивно тараторил хозяин микроавтобуса, оглаживая побритый затылок.

Наркоделец, прибывший собственной персоной на Апеннинский полуостров, словно не замечал юлившего перед ним парня. Мановением мизинца он подозвал тяжеловеса, только что отогнавшего таксиста:

– Карапуз, предупреди мальчика, чтобы впредь был пунктуальным.

Самый внушительный по габаритам бандит из группы Тургута, приставленный дядюшкой опекать любимого племянника, подошел к опоздавшему и с силой слесарных тисков сжал локоть Пеппе. Тот, ойкнув, зашлепал резиновыми подошвами о тротуар, будто набирая разгон перед прыжком.

– Хозяин не привык ждать! – пробасил верзила, нехотя отпуская враз взмокшего и побледневшего рэпера.

Ремеслом верного слуги клана по кличке «Карапуз» было убийство, точнее, палачество. Именно он приводил в исполнение приговоры, вынесенные главами семейства. Сам Тургут иногда ужасался мрачным фантазиям киллера, обставлявшего процедуру перехода жертвы в мир иной садистскими пытками, после которых приговоренные напоминали кучу фарша и размолотых костей. Патологический садист, по-собачьи преданный клану, был незаменимым для беседы с самыми несговорчивыми клиентами. Попади в руки Карапуза от рождения немой и тот спел бы оперную арию. Одна внешность убийцы, гибрида быка и обезьяны, действовала на противника лучше нервно-паралитического газа. К тому же киллер неплохо стрелял, виртуозно дрался на ножах, а по части перерезания глоток не знал себе равных. Такие экземпляры по нынешним временам встречаются только на Востоке, не до конца развращенном комфортом цивилизации.

Карапуз подтолкнул парня к микроавтобусу:

– Заводи арбу!

Пока спутники киллера рассаживались, ставили сумки в багажное отделение, верзила, занявший место рядом с водителем, ущипнул приподнявшегося парня за ягодицу:

– А я бы поимел тебя, малыш. – Обезьянья рожа Карапуза расплылась в похотливой улыбке, которая моментально погасла.

Шеф, отражавшийся в зеркале заднего вида, приподнял бровь, демонстрируя свое недовольство сексуальными шалостями слуги клана.

Турбодизель «Улисса» мягко зарокотал. Моргнув стоп-сигналами, микроавтобус покинул парковку и влился в поток машин. На шоссейной развязке он свернул и помчался по автостраде, ведущей на юг, в сторону Сан-Стефано-дель-Сантино.

За стеклом мелькали пейзажи, вдохновлявшие не одно поколение живописцев. Зигзагообразная дорога пролегала по побережью. Море напоминало о себе пунктирами водной глади за холмистой линией горизонта.

Созерцать идиллические пейзажи туркам было недосуг. Из приготовленной Пеппе сумки, примостившейся между вторым и третьим рядами сидений, гангстеры доставали оружие. Помогая друг другу, они нахлобучивали сбрую, убирая пистолеты в кобуру. Все, за исключением Карапуза, вооружились «береттой» – пистолетом, входящим в так называемую «великолепную девятку» лучших орудий смерти этого типа.

Со здоровяком, ерзавшим на переднем сиденье, вышла осечка. Короткоствольный «скорпион», автомат спецслужб и грабителей банков, он принял безропотно. С видимым удовольствием погладил усеченный хоботок ствола, присоединил магазин, выставил предохранитель на нулевую отметку. Высоко подняв левую руку, он спрятал автомат под мышку и, застегнув пиджак, посмотрелся в зеркало. Просторная одежда идеально скрывала оружие.

– Ну… – Киллер выжидательно уставился на водителя.

Парень непроизвольно поддал газу, превышая скорость, установленную на этом участке шоссе.

Лапища Карапуза пошурудила в опустошенной сумке. Из ее недр он достал армейский штык-нож в черных пластиковых ножнах. Рассмотрев зеркально отполированное лезвие, рукоятку, выточенный желобок для стока крови, киллер, набычившись, обрушился на Пеппе с руганью:

– Зачем мне эта зубочистка?!

Пеппе слабо оправдывался, все чаще отрываясь от дороги:

– Ты же заказывал штык-нож. Получи… отличный американский нож. Прекрасная заточка. Режет стальную проволоку словно спагетти! Новенький…

– Я просил от «калашникова»! Придурок! Русский или, в крайнем варианте, китайский! Болван, у тебя мозги стали жидкими от вина! Вы слишком много пьете! – Киллер, распаляясь, тихонько покалывал парня в бок.

– Отвяжись, скотина! Чем я тебе не угодил? Почему именно русский штык-нож? – огрызался Пеппе, подпрыгивая в кресле. Казалось, на него напали блохи, от которых он пытается отбиться.

– У меня рука привыкла к рукоятке! Дебильный макаронник! Что я буду делать с этой ковырялкой? Брить… вашим шлюхам?! – брызгая слюной, орал Карапуз.

На задних сиденьях раздавались смешки приятелей. Представление хоть как-то скрашивало дорогу и снимало напряжение перед акцией. Перепалка превратилась в сплошной поток сквернословия, где турецкие и итальянские ругательства сливались в причудливую мешанину брани.

Тургут смеялся вместе со всеми, держась за бока.

Импровизированный спектакль прервали огоньки на дороге: синие и красные точки, вспыхивая, попеременно сменяли друг друга. За переносным шлагбаумом угадывались фигурки полицейских в черной форме, перекрещенной белыми линиями ремней и портупеи.

Пеппе нажал на тормоз и испуганно воскликнул:

– Откуда они взялись? Чтоб им провалиться в преисподнюю!

Визг протекторов, скользящих по асфальту, заглушил щелчок снимаемого с предохранителя автомата. Когда к микроавтобусу подошел офицер, Карапуз почесал подмышку с невыразимым блаженством на лице.

Отдав честь, офицер дорожной полиции хмуро осмотрел пассажиров.

– Прошу простить, но вам придется подождать или вернуться, – устало произнес полицейский, прикуривая от услужливо поднесенной Карапузом зажигалки.

– А в чем дело? Что-нибудь случилось? – вежливо поинтересовался глава клана, вышедший из микроавтобуса.

Он стоял в наглухо застегнутом пиджаке, положив правую руку на сердце.

– Трасса заблокирована. Авария, – затянулся сигаретой офицер. – Водитель трейлера задремал за рулем и врезался в столб эстакады. Инженеры проверяют трещины. Пока не дадут разрешения – движение по мосту закрыто. Извините, таковы правила.

Откозыряв, офицер поспешил удалиться, заметив, что один из пассажиров, похожий на гору с лысой макушкой, поливая колесо мочой, создал маленькое озерцо, расползшееся по асфальту, и, что самое отвратительное, начищенные до зеркального блеска форменные ботинки полицейского оказались чуть ли не в центре этого зловонного водоема.

– Тупорылые азиаты! Отсталый все-таки народ эти турки! – костерил вполголоса офицер, сойдя с шоссе на траву обочины. – Может, вернуться и вздуть парней как следует? Устроить проверку документов, раскрутить по винтикам микроавтобус? А… да пошли они к чертям собачьим! – сплюнул в сердцах полицейский, ожидавший приезда специализированной машины спасателей, укомплектованной автогеном, всевозможными резаками, пневматическими домкратами и реанимационным блоком аппаратуры.

Разбившегося водителя надо было вырезать из спрессованной кабины, производить идентификацию личности и срочно разблокировать магистраль.

Серый «Улисс», за которым уже скопилась очередь машин, развернулся, описав неправильную дугу, и, рискованно маневрируя, демонстрируя высший пилотаж вождения, стал пробираться сквозь лабиринт сгрудившихся на шоссе автомобилей. Вырвавшись на открытое пространство, он понесся к развилке, выводящей на объездную дорогу.

Подгоняемый короткими репликами прилизанного красавчика с оловянными глазами, Пеппе вдавливал до упора педаль акселератора.

Танкер уже встал на рейде порта, дожидаясь своей очереди швартовки у терминала. Русские проболтались, что завтра груз перекочует в цистерну и через сутки будет в Неаполе, а еще через сутки связным назовут шифр бокса камеры хранения железнодорожного вокзала, где будут лежать двести тысяч долларов наличными. Вторая часть суммы, по договоренности, будет переведена на банковский счет в оффшорной зоне.

– Нал конфисковать не удастся! А груз надо перехватить любой ценой. Это дело чести и престижа нашего клана! – несколько выспренно заявил Тургут, мысленно все-таки прорабатывая комбинацию, как наложить лапу на двести «косарей».

Объездная дорога, узкая полоска асфальта, петляла между апельсиновыми рощами. Фермеры в складчину проложили ее для удобства транспортировки урожая. Извилистых поворотов было не счесть. Пеппе то и дело чертыхался, бешено крутя руль. А турки, раскачиваясь на очередном крутом повороте, по-гусиному гоготали, обкладывая забористыми восточными ругательствами безрукого шофера, фермеров и придурка, впечатавшегося в эстакаду. При этом они желали, чтобы апельсиновые рощи обглодала саранча, Пеппе посадили на кол, а вся итальянская полиция утопила оружие в клозетах и занялась мужской проституцией на базарах Стамбула.

Ближе к вечеру запыленный микроавтобус выскочил на скоростную автомагистраль и на полных парах понесся, обгоняя попутные машины, к городку, которому покровительствовал Святой Стефан.

Случайность бывает или роковой, или счастливой. Кто тасует карты и раскладывает пасьянс судеб – неизвестно. Может, Бог тоже иногда устает, и тогда дьявол разыгрывает партию. А может, ход событий заранее предопределен, случайность – лишь соединительное звено цепочки закономерностей и усилием воли ее не разорвать. Спорят философы, мистики, богословы, астрологи. Составляют гороскопы, пишут трактаты, расшифровывают древние манускрипты, моделируют ситуации на мощных компьютерах, а ответ ускользает, оставляя ученых мужей в дураках.

Святой не привык полагаться на случай, на русское «авось» или «Бог не выдаст, свинья не съест». Жизнь научила его, что все предусмотреть невозможно. Он немало повидал ловких, изворотливых людей, двуличных подлецов, не сомневающихся в своих умственных способностях. Большинство из них плохо кончили, так и не перехитрив судьбу или угодив в расставленные ими же самими капканы. Самый ловкий расчет оказывался безуспешным и зачастую сводил хитреца в могилу.

Выполняя роль экскурсовода четы Бодровских, Святой возил любознательную пару осматривать руины поместья знатного римского патриция. Девушка из археологической экспедиции, ведущей раскопки, показала туристам последнюю находку – мраморную плиту, где была изображена попавшая в бурю галера с сорванным парусом и под ней надпись, обращенная к богу морей Нептуну: «О Бог, ты спасешь меня, если захочешь, а если захочешь, то, напротив, погубишь меня; но я по-прежнему буду твердо держать мой руль».

– Замечательный рецепт на все случаи жизни, – сказал тогда Святой. – Я уверен, что мореход причалил к родным берегам.

– Кажется, вы достигли тихой гавани… – фальшиво улыбнулся Платон Петрович.

– В гавани тоже штормит…

С двумя новоселами виллетты номер четыре Святой познакомился мимолетом. Обычно домики, и особенно газоны перед ними, требовали постоянного ухода. То клиенты жаловались на шум цикад, то на скрипящие дверные петли или перекошенные жалюзи, то барахлил кондиционер. Святой брал мелкий ремонт на себя, что весьма импонировало бережливому англичанину.

Двоица, державшаяся особняком, претензий не предъявляла. Они вообще редко покидали виллетту, сидели в четырех стенах, как мыши в норе. Пустопорожних разговоров не вели, изредка, когда спадала полуденная жара, барахтались на мелководье городского пляжа. Там их и присмотрел Святой, опознавший соотечественников по редким репликам, обрывкам фраз, матерным словцам, вворачиваемым по поводу и без.

Примерно одного возраста, роста и комплекции, они разнились шевелюрой, цветом кожи и разрезом глаз. Один, черноволосый с угреватым лицом, был или киргизом, или скорее калмыком. Второй был флегматичный славянин, вечно что-то жующий, с рыжеватыми патлами, курчавившимися у висков конопатого, с выпуклыми глазами лица.

Калмык и Лупатый, как прозвал парочку Святой, вели почти монашеский образ жизни, если бы не проститутки. Услугами жриц любви они пользовались на всю катушку, точно племенные быки-производители, вырвавшиеся из стойла. Особенно свирепствовал калмык, менявший партнерш каждый божий день. На этой почве и произошло их знакомство.

Святой ковырялся с заклинившим вентилем поливной системы, орошавшей лужайку перед виллеттами. Одноэтажное здание в форме буквы «п» казалось безлюдным. Постояльцы нежились на золотистом песке пляжей, осматривали архитектурные памятники, сидели в кафе.

Святой специально подобрал такое время, чтобы не беспокоить туристов скрежетом разводного ключа и другими малоприятными звуками.

Он приступил к ремонту, машинально насвистывая незатейливый мотивчик застрявшего в голове отечественного шлягера из репертуара Аллы Борисовны. Мимо, по дорожке, ведущей к левому крылу здания, поддерживая под локоток очередную пассию, прошел Калмык с покрасневшей от возбуждения физиономией. Его раскосые глазки маслянисто блестели, и он постоянно облизывал тонкие змеиные губы. Дама, пышнотелая блондинка в мини-юбке из кожзаменителя, ничего не понимая в комплиментах, произносимых по-русски, гоготала басом, похлопывая Калмыка по ширинке рукой с дешевыми побрякушками на запястье и пальцах.

Постоялец четвертого номера провел даму, бросив косой взгляд на музыкального сантехника. Шлепнув проститутку по ягодицам, не уступающим заднику бронетранспортера, Калмык, поковырявшись ключом в замочной скважине, открыл дверь и скрылся за ней вместе с подругой. Но что-то не заладилось. Оконное стекло не могло заглушить возмущенной скороговорки проститутки, судя по выговору, югославки.

Святой принялся собирать инструмент в пластиковый футляр, решив перенести работу на завтра. Слушать вопли дебелой коровы, а тем более принимать участие в разборках ему не хотелось.

Он уже поднялся с колен и отряхнулся, но уйти не успел.

– Эй, землячок! – Калмык в наброшенном на голое тело махровом халате стоял, облокотившись о дверной косяк.

– Ты меня? – по-русски спросил Святой.

– Шпаришь по-нашенски! Это в жилу! А я просек в момент, если бодягу Алкину выдаешь, значит, зема!

Развевающийся халат не скрывал его наготы. Быстрым шагом Калмык прохрустел по гравию дорожки, примял траву газона. Подойдя, он панибратски, небрежным жестом поприветствовал Святого.

– Слушай, братан, тут такая лажа выходит… – с шепелявым присвистом забормотал Калмык. – Видел, какую мадонну я цапанул?

– Видел, – кивнул Святой.

– Выпендривается, сучка. Отказывается без резинки перепихнуться. Вопит по эйдс… про СПИД, значит! – Растопырив пятерню, Калмык почесал пах.

Святой огляделся и деликатно посоветовал:

– Ты бы прикрыл хозяйство, а то выставил аппарат на всеобщее обозрение. Дети кругом…

Никаких детишек перед виллеттами и в помине не было, но мужчина послушно запахнул полы халата.

– Приятель, не в службу, а в дружбу слетай за гондонами. Тут автомат за углом стоит… Извини, что напрягаю, но такой расклад паскудный, что мне из номера отлучаться ну никак нельзя и подругу неотоваренную отпускать жаль! – растягивая гласные буквы, с приблатненным акцентом тараторил Калмык.

Несмотря на жаргон, он явно не принадлежал к касте «братков». Его наблатыканная феня показалась Святому искусственным, плохо заученным текстом. Прошедший тюремные университеты, Святой мог распознать, для кого жаргон стал родным языком, единственным способом общения, а для кого притворством, подстраиванием под чуждые стандарты зоны.

Впрочем, обильно пересыпанная корявыми словечками болтовня Калмыка не удивляла. «Ботали по фене» государственные мужи, депутаты Думы вставляли в доклады выражения, делавшие честь любому вору в законе, на пресс-конференциях отставные президентские телохранители, чиновники, администраторы талдычили о «подставках», «могиловках», «брошенных подлянках», «заказах» и прочих гадостях их нелегкой чиновничьей жизни.

Когда Святой сидел перед телевизором – спутниковая антенна принимала основные российские программы – и слушал речи какого-нибудь высокопоставленного лица, ему иногда казалось, что политик или госдеятель прибыл на пресс-конференцию прямиком от тюремной параши или с лесоповала. Речь блатарей вытесняла нормальный язык, переставший быть великим и могучим в разграбленной, нищающей стране.

– Ну что, ладушки, старичок?! Слетаешь за резинками? На чай отстегну! Добазарились? – горохом сыпал Калмык, добывая из кармана мелочевку.

Насобирав денег, перемешанных со смятыми обертками жевательной резинки, кусками целлофана от сигаретных пачек, он попытался всучить этот мусор Святому. Тот отвел сложенную лодочкой ладонь Калмыка. Прикасаясь к его руке, Святой обратил внимание на твердый рубец ребра ладони.

«Эге, приятель, карате увлекаешься. Ишь какую мозоль настучал. Ну, мальчиком на побегушках я к тебе все равно не пойду и презервативы подносить не буду. Любишь кататься, люби и саночки возить. Сам прошвырнешься до автомата, не рассыплешься», – с нарастающим раздражением подумал Святой.

Что-то отталкивающее сквозило в облике нагловатого Калмыка с лицом-маской, будто вырезанным из желтоватой кости. Святой не мог точно определить, что именно пробудило неприязнь: розовые десны, оголившиеся в лягушачьей улыбке, постоянное почесывание гениталиев, приторный запах невыветрившегося перегара, помноженный на вонь скверных зубов, или унизительное обещание дать на чай. Скорее всего не эти внешние раздражители заставили его сделать шаг назад. От Калмыка исходило чувство опасности.

– Прости, уважаемый. Я чаевых не принимаю. Хозяин запрещает, да и автоматом пользоваться не умею. Не знаю, куда монетку бросать и за какой рычажок дернуть, – с издевкой, не отказав себе в удовольствии поломать комедию, произнес Святой.

Моргнув раскосыми глазами, Калмык обиженно протянул:

– Дурку клеишь! Хрен с тобой, зема долбаный. Лучше канализацию чинить, чем пару тысяч лир срубить по-честному?

Святой охотно согласился:

– Лучше, уважаемый!

Подхватив под мышку футляр с ключами, он развернулся и бодро зашагал к правому крылу здания, где Дэвид Стерлинг отвел ему комнату.

В спину Святому уперся тяжелый взгляд, подкрепленный хлесткой репликой:

– Мудак…

На грубость желтолицего хама Святой никак не отреагировал, лишь покрепче прижал к боку футляр.

«Везет мне как утопленнику. Сначала с Бодровским морока была. Теперь еще одна сладкая парочка станет воздух отравлять. Надо намекнуть старику, чтобы был поразборчивее с клиентами. Подпортят репутацию заведения – век не отмоешься!» Он рассуждал сам с собой, пытаясь приглушить нарастающую, как волна морского прилива, тревогу.

Остаток дня Святой провел в необременительных хлопотах, выполняя поручения Стерлинга. Сходил на рынок, прикупил свежей зелени и бутыль домашнего вина у знакомого торговца, спустил воду в бассейне виллы перед намеченной генеральной уборкой, посудачил со смешливой горничной, загоравшей в шезлонге, где еще недавно прогревала дряблые телеса госпожа Бодровская, забрал из прачечной чистое белье и скатерти, навестил в конторе старика, выпив за компанию чашечку горячего кофе со сливками. От Стерлинга Святой узнал, что «Свордфиш» достиг Бриндизи и Платон Петрович передает пламенный привет своему другу, то бишь ему. Затем Святой наведался к газетному киоску, где получил пухлую пачку традиционного чтива англичанина, состоявшего из консервативной «Таймс», либеральной «Гардиан» и еще нескольких британских изданий. Киоскер присовокупил к пахнущей типографской краской кипе газет скромные, на фоне толстенных многостраничных талмудов, но тоже распухшие от цветных рекламных вставок «Известия».

Святой принялся отсчитывать две с половиной тысячи лир, но киоскер замахал руками:

– Не надо! Полковник приказал добавить ее к общему списку. Специально для вас, синьор… Жаль, приходит с опозданием и нерегулярно, но я буду откладывать каждый номер!

Маленький знак внимания до глубины души растрогал Святого.

«Какой кретин выдумал, что англичане чопорные эгоисты. Старина Дэйв столько сделал для меня…»

Отойдя от киоска, он неспешной походкой брел по тротуару, просматривая газетные заголовки. Новости из России, как обычно, не радовали, сообщая о войне олигархов, распространении эпидемии чахотки, стихийных бедствиях, пожарах на армейских складах и недомогании президента. Казалось, эти сообщения приходят с другой планеты – холодной, дикой, окутанной вечным мраком и населенной безумцами, остервенело терзающими друг друга в непрекращающейся междуусобной грызне.

Статья «Политики и наркотики» заинтриговала Святого. Сбавив темп ходьбы до черепашьего шага, он внимательно вчитывался в газетные строки, анализирующие программы предвыборных блоков политических партий. Журналистское перо не щадило рвущихся к власти и не лакировало гнетущую действительность: «… По данным анонимных опросов, основными потребителями импортного ЛСД и его отечественных аналогов являются люди из хорошо обеспеченных семей – учащиеся престижных спецшкол, студенты гуманитарных вузов, музыкальных, художественных учебных заведений (те, кому родительские деньги позволяют брать „добротное“ зелье); тревожным симптомом является опережающая динамика роста наркомании в этой группе, где число „хроников“ ежегодно увеличивается на двадцать-тридцать процентов… наркотиком рабочих кварталов в настоящее время считается опиум (он же „чернуха“), особенно в небольших городках на юге России. Впрочем, и в обеих столицах он не обойден вниманием. Зелье готовится из маковой соломки и ацетона – дешево и сердито…»

Святой вспомнил брянскую девчушку, деградировавшую до нулевой отметки. Правда, ее мучения уже прекратились, и от соблазна наркоманку оберегала могильная плита да доски гроба. Поворошив прошлое, Святой вернулся к чтению: «…Самодельный опиум быстрее других наркотиков вызывает распад личности, способствует росту агрессивности. Под его влиянием совершаются самые дикие преступления… Как заявил Владимир Вольфович, употребление наркотиков – дело сугубо личное. Кто хочет, пусть колется. Кто не хочет, не колется… Набираю телефон Русского национального единства. Ответ по-ефрейторски четок: „Наркоманы – не люди. Придя к власти, мы будем бороться с ними самыми жестокими способами“. Между тем в последние годы наркоманами становятся молодые люди с вполне нормальными способностями… Для ведущих партий и движений существует лишь один наркотик – наркотик власти» – неутешительным выводом заканчивала статью журналистка.

«Уж не Угланова ли сподобилась резануть правду-матку? Может вмазать по мордасам всем этим брюхатым политикам, если захочет. Но в „Известиях“ она, кажется, никогда не печаталась», – рассуждал Святой, разыскивая глазами имя смелой журналистки, не боявшейся плыть против течения.

Увлекшись, он ступил на белую зебру пешеходного перехода и тут же отпрянул. Бампер серого «Фиата Улиcса» под визг тормозов замер в двадцати сантиметрах от его ноги. Какая-то девушка испуганно вскрикнула, поднеся к щекам ладони.

За запыленным лобовым стеклом микроавтобуса бледным пятном расплывалось испуганное лицо водителя. Он нарушил правила, не притормозив на переходе. Святой вгляделся в расплывчатые черты и узнал парня, частенько навещавшего постояльцев виллетты номер четыре. Приложив свободную от газет руку к груди, Святой дал понять, что конфликт исчерпан и объяснений не требуется. Пассажиров микроавтобуса, невидимых за тонированными стеклами, видимо, здорово тряхануло. Они галдели, как некормленые обитатели обезьяньего питомника. Особенно старался звероподобный и лысый, словно мячик для пинг-понга, субъект, восседавший на переднем сиденье. Его образина весьма отдаленно напоминала человеческое лицо и не требовала грима для съемок киношных страшилок. Бритоголовый верзила бурно жестикулировал, вскидывая руки вверх. Из-за обшлага расстегнутого пиджака, точно играя в прятки, то выглядывала, то исчезала длинная желтая кобура с оружием посолиднее пистолета.

«Этот шарик таскает под мышкой короткоствольный автомат вроде „мини-узи“ или „скорпиона“, – засек особенность экипировки верзилы Святой. – Странные знакомства у Калмыка и Лупатого. Водила гоняет по городу с вооруженными амбалами. Да и что может быть общего между туристами и каким-то отвязанным парнем… Тухлятиной попахивает из четвертого номера».

Святой, привыкший к взрывоопасной натуре итальянцев: плюнь – зашипит, приготовился к словесному извержению, но оно не состоялось. Пешеход и водитель взаимовежливо раскланялись.

Благородно уступив дорогу микроавтобусу, Святой попытался разглядеть лица остальных пассажиров, но стекло было непроницаемо темным.

«Может, померещилась кобура… В городке отродясь не было мафиозных разборок, стрелянины или резни. Спецслужбам в Сан-Стефано вроде бы тоже делать нечего. Проклятая подозрительность отравляет тебе жизнь. Повсюду пеленгуешь злодеев», – высмеял себя Святой, заталкивая газету в середину стопки…

Вечером около девяти часов он наведался к Дэвиду Стерлингу. Наведался – слишком напыщенное выражение. Святой просто прошел два метра по дорожке, соединяющей все двери виллетт, объединенных в один корпус.

Старик обставил свое жилище по-спартански, даже слишком аскетично: старинный шкаф, немного аппаратуры, узкая жесткая кровать, фотографии на стенах. Святой с добрым юморком называл комнаты англичанина бункером. Но в этой обители всегда водился отборный коньяк и имелся закуток со стеллажом лучшего здешнего вина.

– Не могу понять, Дэвид, почему вы не займете верхний этаж виллы? – спросил Святой.

– В мои годы клонит к земле. А если серьезно, я довольно поздно сколотил состояние и не привык к роскоши. На вилле я чувствую себя потерянным. Слишком много пространства. К тому же аренда не предусматривает посторонних, – обстоятельно и исчерпывающе ответил англичанин.

Беседу на сон грядущий, партию бриджа и рюмочку коньяку мог отменить только ураган или другой природный катаклизм, которых, по счастью, в Сан-Стефано-дель-Сантино не случалось. Святой совершенствовал свой английский, перенимая неистребимый лондонский акцент собеседника. Стерлинг коротал вечерние часы в обществе симпатичного ему человека. На сегодняшний ужин они запланировали приготовить коронное блюдо – пиццу и тем самым переломить холостяцкую привычку питаться в кафе и ресторанах.

Святого поражала энергия пожилого приятеля, фонтанирующего идеями, не утратившего жизнелюбия. Вот и сейчас мистер Стерлинг, которого он давно называл Дэвидом, или сокращенно Дэйвом, суетился в клетчатом переднике на маленькой кухоньке, пропуская через терку особый сорт сыра.

– Это моцарелла! Страшная капризуля! Очень быстро засыхает. Через четыре дня сыр в рот не возьмешь, таким твердым станет. Проще разгрызть булыжник, чем засохший сыр моцарелла! – повышенным голосом объяснял старик. – Для настоящей пиццы необходим именно этот сорт. Сегодня мы устроим праздник желудков. Дмитрий, каждый день надо делать пусть малюсенький, но праздник. Дома ты так поступал?

– Конечно, Дэйв! Веселился до слез. Сплошной хоровод. Нескончаемая карнавальная ночь. – Понизив голос, Святой, расстилая скатерть, добавил: – Аж выть хочется.

– Что такое хоровод? – не смолкал англичанин.

– Пляски по кругу. Взявшись за руки, люди танцуют и поют.

– Как индейцы перед выходом на тропу войны?

– Круче, Дэйв! Гораздо круче, – засмеялся Святой.

Кухонное священнодейство приближалось к заключительной фазе. Раскатанное тесто распласталось на смазанном оливковым маслом противне, протертый сыр снежной пеленой покрыл остальные ингредиенты, паста из очищенных помидоров с зеленью базилика залила кулинарный шедевр, но мастер медлил. Наморщив лоб, Стерлинг загибал пальцы, пересчитывая составные части пиццы:

– Помидоры, дрожжевое тесто, укроп… Безмозглый склеротик! Я не добавил соли! Дмитрий, представляешь, я забыл посолить! Мы не будем давиться пресной гадостью! – с ворчливостью заядлой домохозяйки, заметившей непорядок, бормотал старик.

Кухонька содрогалась от шума и грохота. Привлеченный какофонией дребезжащих баночек, Святой пришел к приятелю, тщетно разыскивающему соль. Англичанин приподнимался на цыпочки, заглядывал в отдаленные уголки навесных шкафчиков, сгибался, держась за поясницу, осматривал полки столов, от отчаяния даже заглянул в мусорное ведро.

– Полный маразматик! Кретин… – Лицо старика порозовело. – В доме ни крупицы соли.

Святой подключился к поискам, но среди продовольственного изобилия кухоньки ее не оказалось. Особой проблемы, конечно же, в этом не было. Супермаркеты работали круглосуточно, а на прилавках лежали штабеля расфасованной соли – от микроскопических порций до килограммовых пакетов йодированной, морской, обычной, – словом, какой угодно. Достаточно пробежать спринтерскую дистанцию до ближайшего магазина и купить недостающий компонент пиццы.

Чревоугодие – один из смертных грехов, искушающих силу человеческого духа. Ни Святой, воспитанный и возмужавший на скудном солдатском рационе, ни его приятель обжорством не страдали. Но досадная недостача прервала завершающую стадию процесса, когда желудок играет марш, предвкушая пиршество.

– Дэйв, передохни! Я мигом доставлю все необходимое! – набросил на плечи потертую джинсовую куртку Святой.

– Постой! – воскликнул англичанин, стряхивая с рук мучную пыль.

– Пять минут… За пять минут пицца не зачерствеет! – Святой потуже зашнуровывал кроссовки перед мини-марш-броском в супермаркет.

– Да погоди ты! – с легким старческим раздражением прикрикнул Стерлинг. – Не стоит никуда бежать по темноте. Дама из второго номера весьма экономная особа или увлекается кулинарией. Она сама готовит, и у нее наверняка есть соль…

Скуповатую немку с белобрысыми сыновьями Святой встречал на рынке и однажды помог ей донести плетеную корзину, наполненную баклажанами, рыбой, пакетиками полуфабрикатов. Фрау была после развода. Снимала стресс морскими ваннами и искала кандидата на замещение вакантной должности мужа. Небогатая немка – она жила в бывшей Восточной Германии, еще не оправившейся после строительства коммунистического рая, – проводила отпуск с минимальными тратами, чередуя ресторанные обеды с готовкой в микроволновой печи или на двухкомфорочной газовой плите, установленной в кухонном отсеке каждой виллетты.

– Поздновато даму тревожить, – резонно заметил Святой.

Подойдя к окну, Стерлинг удовлетворенно хмыкнул:

– Свет горит, значит, спать еще не ложатся. Время детское… Подожди меня!

Ловко распутав завязки, старик снял фартук, вымыл руки, поправил расческой остатки растительности на голове, проверил свой внешний вид в зеркале и, оставшись довольным отражением пожилого джентльмена, вышел торопливой подпрыгивающей походкой.

Святой не останавливал друга. Старческим капризам надо потакать. Ведь пожилые люди словно дети и порой упрямы как ослы.

Оставшись в одиночестве, Святой примостился у телевизора, выбрав канал новостей Си-эн-эн. Ведущий аналитической программы рассуждал о болезни российского президента как факторе политической нестабильности, способном взорвать хрупкое равновесие в стране. Передача перемежалась кадрами митингующих, а ведущий цедил умные, но холодные слова о дряхлеющей власти, зачаточном состоянии демократии, бесполезности финансовых вливаний в разрушенную дотла экономику.

Логические построения яйцеголового умника взбудоражили Святого: «Что вы меряете нас своим аршином? О каких демократических институтах талдычите, когда в стране беспредел. А власть в России была и есть. Только раньше заправляли партийные тузы, а нынче царствуют денежные мешки и чиновничья сволота, которую подкармливают с ладошки воротилы вроде Бодровского. Остальные бьются, как рыба об лед, чтобы выжить или совсем не оскотиниться… И не заливайте, ребятки! Вам выгодно такое положение дел в России, зависящей от кредитов, займов, фондов. Была держава, а стала наркоманка. Станет ерепениться, права качать, вы быстренько на место поставите. Перекроете кислород. Не сделаете долларовой инъекции, кредит заблокируете, и начнется ломка. Нет, парни, пока мы сами себя, взяв за волосы, из болота не вытащим, как барон Мюнхгаузен, грязь не соскоблим, не отмоемся, толку не будет».

Досмотрев передачу, саданувшую по нервам, он выпил воды, бесцельно поблуждал по комнате и остановился у накрытого стола, машинально переставляя пустые тарелки.

– Затянулся поход за солью, – немного встревоженный долгим отсутствием друга, произнес вслух Святой.

Передача длилась минут пятнадцать. Время – загадочная субстанция. Если старик пустился в светскую беседу с немкой, то пятнадцатиминутный отрезок – ничто для галантного англичанина. Не боясь прослыть невеждой, Святой решил поторопить Стерлинга. Он вышел из комнаты, недолго постоял под покатым навесом, закрывавшим дорожку, тянувшуюся вдоль дверей виллетт, от дождя и солнца.

Гуталиновый мрак южной ночи сотрясался от любовного пения цикад, стрекотавших в траве газона, в зарослях кустов. Молочный свет фонарей, укрепленных над каждой дверью, озарял фасад здания, казавшийся в ночи картонной декорацией драматического представления.

Вдохнув неповторимый воздух адриатического побережья, Святой зашагал к виллетте номер два, попутно отмечая, что большинство постояльцев, судя по черным прямоугольникам окон, или съехали, или забавляются в ночных ресторанах и клубах. Здание выглядело пустынным, кроме окон левого крыла. Свет сочился сквозь щели опущенных жалюзи тонкими золотистыми нитями.

«Калмык и Лупатый скучают, а может, с девочками хулиганят… Но куда запропастился Дэйв?» – расслабленно думал Святой, очарованный волшебством безмятежной ночи.

Заложив руки за спину, он прошелся до двери второго номера. Заметил трещину на плафоне фонаря, сделал зарубку в памяти: «Надо сменить стекло». Согнув указательный палец, Святой постучал по дверной обналичке:

– Фрау Ильза, можно войти?

Никто не отвечал. Но из глубины комнат доносились звуки возни и приглушенные голоса, похожие на щенячье тявканье.

Прислушавшись, Святой тихо приоткрыл дверь. Ступая бесшумной походкой, он прошел внутрь, оставив за спиной прихожую, коридорчик. По дороге заглянул в нишу кухоньки. Пусто… Все источники света полыхали огнем: потолочные люстры, бра, экран телевизора в комнате, пол которой был усыпан вещами. Отбросив меры предосторожности – Святой уже догадался, кто издает визгливые звуки, – он вошел в спальню.

На широкой кровати, заменившей борцовский ковер, сражались сыновья фрау Ильзы. Сидя лицом к лицу, они ожесточенно молотили друг друга по голове, сопровождая войну плевками и яростной руганью. Братская свара носила нешуточный характер. В тот момент, когда Святой появился в дверном проеме, ребятенок постарше, страдающий избыточным весом, подмял под себя братца. Тот не сдавался и задиристо крыл родственника:

– Швайнефарм… швайнефарм…[6]

При этом он дубасил обидчика каким-то предметом величиной со спичечный коробок. Расцарапанное лицо фыркающего от злобы толстячка кровоточило.

Подхватив обоих за шиворот, Святой поднял разбушевавшихся детишек в воздух. Цирковой трюк остудил их пыл. Наперебой галдя, сыновья фрау Ильзы принялись что-то втолковывать мужчине, внушающему уважение своей физической силой. Младший, агрессор по натуре, исподтишка продолжал лупить пострадавшего брата, нанося удары раздробленной коробочкой из синей пластмассы, болтающейся на металлической цепочке.

Святой отобрал орудие нападения, оказавшееся раскуроченным тамагочи, которое не воскресил бы теперь самый искусный японский электронщик. Виртуальный зверек бесповоротно скончался, разбившись о белобрысую макушку юного немца.

Внушительно помахав пальцем перед носом насупившегося драчуна, Святой сунул испорченную игрушку в правый задний карман джинсов. Прочитав нотацию, составленную из набора интернациональных жестов вроде покручивания пальцем у виска, знакомых слов из скромного лексикона немецкого языка, Святой утихомирил мальцов, доложивших в свою очередь, что мамаша бросила их на произвол судьбы, укатив с хахалем на ночную рыбалку с последующим пикником, и что мистер Стерлинг действительно заходил и просил соли, но таковой в запасах фрау Ильзы не оказалось.

– Куда он пошел? В супермаркет? – голосом воспитателя из детского сада спросил Святой, обращаясь к младшему, казавшемуся более смышленым и контактным.

– Найн…

– Куда?

– Виллетте фир… ферштейн?[7] – дал ориентир взлохмаченный драчун.

Расставшись со скандальными братишками, Святой двинулся по указанному следу. Никакие предчувствия не омрачали его душу. Лишь на секунду внимание Святого привлек тихий шорох в кустах, словно кто-то сдвинул ветки и затаился среди зарослей. Свет в окне по-прежнему золотился горизонтальными паутинками.

На стук никто не вышел. Тогда Святой повторил вызов более настойчиво, забарабанив по двери сжатым кулаком.

– Мор напал на них, что ли?! Эй, землячок, отвори! – повысив голос, позвал Святой.

Вдруг за спиной он почувствовал присутствие человека, вынырнувшего из мрака. Взгляд чужака был почти материально осязаем, точно две спицы, вонзающиеся под лопатки. Святой резко обернулся. Напротив стоял мужчина в светлом костюме с перепачканными землей коленками. Ладонь незнакомца, прижатая к бедру, держала пистолет, а бездонные глаза, словно оптические прицелы, впивались в цель, которой и был Святой.

– Без шума! Руки за голову и вперед! – на ломаном английском, смягчая гласные, приказал мужчина.

Выбора не было. Положив руки на затылок, Святой ногой толкнул дверь. Дневная встреча на пешеходном переходе вырезанным кадром фильма высветилась в памяти, точно на экране, и тут же погасла.

«Вот тебе тихая гавань. Какая же барракуда сюда заплыла? Ох, не глянулся мне Калмык… Крученый, видать, малый! Притащил на хвосте какую-то заразу…»

Конвоируемый чужаком, Святой ступил под крышу виллетты, предчувствуя крупные неприятности. Девятимиллиметровое жерло пистолета, только и ждущее, чтобы харкнуть раскаленным свинцом, на оптимистический лад не настраивало.

Еще в коридоре конвоир гортанным полукриком, напоминавшим клекот стервятника, кого-то позвал. На клич из комнаты, переваливаясь, вышел уродливый детина с обритой наголо головой. Передавая Святого, незнакомец произнес несколько отрывистых фраз по-турецки. Бритоголовый, одетый в рубашку с закатанными по локоть рукавами, глубоко дышал, будто только что выкопал длинную траншею. Его плоская рожа лоснилась от пота. Взяв пленника на мушку автомата, киллер попятился назад. Святому не оставалось иного выбора, кроме как последовать за бритоголовым уродом с отталкивающей внешностью средневекового палача.

В комнате с затемненными окнами собралась довольно многочисленная компания. Верховодил собравшимися сухощавый смуглый красавчик, непрерывно оглаживающий то тонкие усики, то тщательно прилизанные волосы. Своими движениями он походил на муху, дорвавшуюся до сахара и блаженно перебирающую лапками.

На корточках в углу комнаты примостился старинный приятель Святого албанец Энвер с физиономией, расцвеченной синяками и кровоподтеками.

«Славный макияж я сотворил», – созерцая физию албанца, без ложной скромности подумал Святой.

Увидав обидчика, заросший шерстью албанец издал глухое урчание, приподнимая свою тушу. Из его булькающего от злобы горла полилась тарабарская смесь какого-то восточного диалекта, неправильно построенных итальянских фраз и отдельных слов по-английски. Этот бандитский язык эсперанто было сложно разобрать, но Святой уловил суть: албанец докладывал по-павлиньи надменному шефу о неприятных переживаниях, связанных с пленным.

«Стучит, скотина! Поблагодарил бы лучше, что не утопил, как котенка…» – От себя Святой присовокупил серию матерных ругательств – лучшее средство для снятия напряжения.

А повод имелся…

Старина Дэйв, попавший в этот вертеп, сидел на плетеном кресле из лозы, спеленутый широкой липкой лентой. Скотч стискивал губы старика, но глаза молили о помощи. С его висков и подбородка была содрана кожа, а коленки примотанных к креслу ног сотрясала дрожь.

Святой подмигнул другу: «Держись, старый солдат, не из таких передряг выкарабкивались!» Другого способа подбодрить Стерлинга попросту не было. Силы противостоящих сторон были неравными.

Постояльцы виллетты номер четыре в расчет не принимались. Прошедший первичную обработку Калмык с заведенными за спину и связанными руками лежал на полу в луже крови. Второго, Лупатого, Святой не заметил. Впрочем, долго обозревать довольно жуткую картину ему не позволили.

Подпрыгнув, точно кузнечик, албанец нанес удар, метя в солнечное сплетение пленника. Трюк получился отвратительным, но Святой рухнул на колени, выдушив из себя жалобный вопль.

«Неблагодарная тварь, что ж ты ноги циркулем раскидываешь. Эффект нулевой… Прицельнее бить надо и не прыгать, словно козел на капустной грядке».

Сгруппировавшись, Святой был готов принять новый удар. Предпринимать ответные действия мешал красавчик: он стоял за спиной Дэвида Стерлинга, приставив к затылку старика пистолет.

От хорошо поставленного пинка ногой, достойного футбольного форварда, он опрокинулся на бок. Совершенно упустив из виду бритоголовую образину, Святой, сконцентрировавшись на албанце, пропустил болезненный выпад. От удара, казалось, ребра выгнулись в обратную сторону, а небо обволокла солоноватая слюна. Он подтянул ноги к подбородку, обхватил руками голову и выдержал в такой позе шквал ударов.

– Вставай! – гаркнул албанец.

Пошатываясь, Святой поднялся. Голову мутило от боли, а в глазах плясали искры.

– Лицом к стене! Ноги расставь!

Подгоняемый толчками в спину, пленник выполнил требование, уткнувшись лбом в стену. Ловкие, точно щупальца, пальцы Энвера обыскали каждую складку одежды. Из кармана джинсов он достал раздолбанную коробочку – все, что осталось от игрушки детишек фрау Ильзы.

– Тамагочи! – заржал албанец, предаваясь веселью, аналогичному радости туземца, раздобывшего, к примеру, осколок зеркала.

Ровный, но хлесткий окрик прервал неуместную гоготню бандита:

– Энвер, займись делом! Усади гостя!

Лощеный красавчик бесшумной кошачьей походкой приблизился к застывшему у стены Святому:

– Приятель, веди себя смирно! Вы влипли в дерьмовую историю, но это не наша вина.

От предводителя банды головорезов, вторгшихся в размеренную, согретую солнцем жизнь, пахло, как от парфюмерной фабрики с горькой примесью табака. Выдыхая слова прямо в ухо Святому, главарь для острастки тыкал пистолетным стволом в пульсировавшие болью ребра.

– Будь добр, не создавай проблем Тургуту! Мы уладим маленький вопрос и уйдем, а вы отправитесь спать…

– …вечным сном, – докончил тираду Святой, понимая двусмысленность обещания прилизанного ублюдка, кичливо назвавшего свое имя, которое даже не считал нужным скрывать.

Паутина клейкой ленты туго стянула тело пленника. Но в суетливой спешке албанец, усадивший свою жертву на второе свободное кресло из меблировки комнаты, перехватил скотчем руки Святого сантиметров на пять выше запястий. Зато лодыжки были прикручены к ножкам кресла намертво.

Теперь товарищи по несчастью, оглушенный нападением мистер Стерлинг и угодивший в западню Святой, сидели бок о бок, как театральные зрители в ожидании премьеры пьесы абсурда, на которую их пригласили под дулом пистолета.

Ведущими актерами назначались по воле попыхивающего сигареткой предводителя команды убийц, постояльцы виллетты под номером четыре. Экзекуция происходила на глазах пленников.

Освоившись с некомфортным положением неподвижной мумии, Святой отслеживал действия бандитов, одновременно маневрируя пальцами, оставленными по халатности албанца относительно свободными. Он торопился. Через короткий промежуток времени ток крови по пережатым липкой пакостью венам замедлится, пальцы онемеют и потеряют гибкость, а пока они оставались единственной полезной частью тела.

Говорят, только великие способны заниматься одновременно несколькими делами: Юлий Цезарь диктовал указы и, не тратя драгоценных минут, строчил мемуары для потомков; император Петр Великий кровенил морды проворовавшимся воеводам и думал, как прорубить окно в Европу. Примеров не счесть. Перед Святым стояла задача не менее трудная – освободиться от многослойных пут скотча и параллельно уразуметь, с чем пожаловала эта свора смуглолицых бешеных псов, возглавляемая типом с гримасой неудовлетворенного садиста.

Зрачки Святого сузились. Подушечка большого пальца, обследовавшего задний карман, напоролась на острый предмет, застрявший между швом и подогнутым краем материи. На ощупь Святой определил, что за штуковина разрезала кожу пальца. Двухсантиметровое стеклышко со сколотым углом. Прозрачное окошечко, выпавшее из пластмассовой оправы виртуальной игрушки, было весьма кстати. Бережно, точно хирург, принимающий из рук ассистента стерильный скальпель, Святой захватил двумя пальцами импровизированный режущий инструмент и, нащупав нижнюю кромку скотча, миллиметр за миллиметром начал надрезами расслаивать ленту, стараясь сохранить иллюзию неподвижности. О звуках, тихом потрескивании лопающейся ленты, он не беспокоился, потому что все внимание бандитов сосредоточилось на коконе, подвешенном к потолочному крюку, на который нормальные люди вешают люстру.

Вместо осветительного прибора, раскачиваясь маятником, под потолком болтался человек, завернутый в белую простыню. По силуэту угадывалось, что голова несчастного находится внизу, а ноги, перевязанные проводом, вытянулись струной. Иногда человек напрягал мышцы и сухожилия, пытаясь свиться в клубок. Казалось, гигантская личинка тужится выбраться из кокона, разорвать оболочку и выползти наружу.

Главарь, оседлавший распростертого на полу Калмыка, лежавшего лицом вниз, уперся ему коленом между лопаток и за волосы приподнял его голову.

– Смотри внимательно! – по-английски произнес Тургут. – Карапуз, начинай!

Бритоголовый палач ощерился в редкозубой улыбке. Повесив автомат на плечо, он вразвалочку обошел кокон, словно лесоруб, выискивающий место на стволе дерева, по которому секанет топор. Гиреобразный кулак верзилы таранил сверток. Но это была разминка, предваряющая садистскую забаву, в финале которой ничего, кроме смерти, не предусматривалось.

– Смотри, свинья! Ты будешь следующим на скотобойне! – опьяненный атмосферой насилия, рычал турок, запрокидывая голову жертвы.

Завернутый в простыню человек был объектом для демонстрации возможной участи Калмыка. Ничто так не развязывает язык, как наглядный пример. Боль можно стерпеть до потери сознания. Страх ожидания деморализует волю.

Раскосые глаза Калмыка приобрели квадратную форму. Лицо вытянулось, став похожим на лошадиный череп, обтянутый кожей с трупной прозеленью. Расквашенный нос выдувал пузыри кровавой слизи.

– Не отворачивай рожу! – шипел Тургут, вцепившись в нижнюю челюсть посланника конкурирующей фирмы.

А Карапуз увлеченно дубасил ногами кокон, норовя припечатать нижнюю часть. Простыня, впитывавшая кровь, багровела, словно лепесток опиумного мака. Алые пятна вопреки закону притяжения распространялись по материи снизу доверху. Тело бедолаги трепетало, точно рыба на крючке, сотрясаемое конвульсивными судорогами. Слоновья ступня киллера внутренней стороной саданула сверток. Раздался ужасающий животный стон, исходящий не из глотки, нет, стонала каждая клетка истерзанного тела, из которого вытекала жизнь.

Прилизанный красавчик встал, поправил галстук и повелительным жестом приказал снять разбухший от крови кокон.

Забравшись на стул, итальянец, водитель серого «Улисса», перерезал провод. Сверток обрушился на пол, фонтанируя фейерверком гранатовых капель. Тургут отскочил, спасая чистоту светлого костюма.

– Пеппе, распаковывай мясо! – Последнее слово главарь произнес, выразительно посмотрев на пепельно-сизого Калмыка.

Святой увидел, что сделали ноги ублюдка.

Среди лоскутьев прорванной простыни, точно килька в томатном соусе, лежал изувеченный Лупатый. Вернее, то, что от него осталось: кровоточащий ростбиф, тело, по которому проехался каток асфальтоукладчика. Но самым страшным в изуродованном облике Лупатого были пустые глазницы, зиявшие черными провалами, и белые потеки жидкости на лице: палач попросту вышиб пушечным ударом глаза жертвы.

Акция устрашения завершилась. Настал черед допроса.

С губ Калмыка содрали ленту. Его поставили на ноги, поддерживая под локти.

– Порт? Номер машины? – конкретно сформулировал вопросы вожак стаи.

Сделав два-три глубоких вдоха, Калмык харкнул кровяным сгустком в холеную физиономию мучителя, разразившись семиэтажной матерщиной, недоступной для понимания турок. Долго геройствовать упрямцу не пришлось. После знакомства с рукоятью «беретты» пленный минуты три выплевывал осколки раздробленных зубов.

– Говори по-английски, придурок! – Главарь промокнул пятно платком.

Калмык держал рот на замке.

– Кому принадлежит груз?

Пленный обливался холодным потом, но молчал, по-видимому, боясь гнева своего далекого шефа больше, чем возможности умереть.

– Где и когда пришвартуется танкер? Какая машина будет перевозить груз?

Ненавидящим взглядом Калмык преследовал мечущегося по комнате Пеппе.

– Какую «дурку» вы привезли в Италию? – сыпал вопросами главарь банды.

«Ну парень и выдрессирован! – невольно восхитился Святой. – Стоит, как вкопанный. Продержись, узкоглазенький, подольше… Время работает на нас. А ты, тварь, ори погромче. Может, кто-нибудь догадается полицию вызвать».

Уповать на стражей правопорядка не имело смысла. Дальняя комната, в которую привели Святого, идеально подходила для пыточных застенков. Соседние номера пустовали, а задняя стена комнаты внешней стороной выходила к дорожке, проложенной по краю обрывистого склона. Мимо нее и в светлое время суток никто не прогуливался.

Руководитель экзекуции, сокрушаясь тупоумию упрямца, отказывающегося принять легкую смерть, деланно усталым голосом произнес:

– Я просил быть благоразумным. Я показал, что происходит с теми, чья физиономия мне не нравится. Но ты осел!.. Ты и твой шеф вонючие, грязные ослы, кастрированные бараны, забравшиеся в чужой сад! – Турок сорвался на крик.

Смешивая языки, он вопил, забыв об осторожности, барабаня цилиндром глушителя, привинченного к пистолету, по голове Калмыка.

Человеческая плоть слаба. Существуют сотни, тысячи видов пыток – от старых, как мир, и простых методов причинять боль до изощренных зверств с использованием достижений цивилизации, шагнувшей далеко вперед со времени инквизиции. Выбор за палачом…

Громила с обритым наголо черепом – по наблюдениям Святого, ведущий специалист по пыточным делам – с равнодушным видом сличал сотовый телефон, с которым не разлучался Калмык, и обычный аппарат, установленный в комнате. Подойдя к беснующемуся шефу, верзила что-то заговорщицки прошептал.

Получив добро, он, встав на четвереньки, обследовал плинтус у тумбочки, на которой стоял телефонный аппарат. Лезвием ножа бритоголовый отодрал деревяшку, вытащил двужильный провод в полуизодранной обмотке и аккуратно разделил его, не нарушая контакта, затем разрезал одну жилу и оголил концы медной проволоки примерно сантиметров на десять, зачистив их боковой стороной лезвия ножа.

Параллельно с электротехническими маневрами мастера пыточных дел Энвер и итальянец опрокинули навзничь пленного. Не заботясь о сохранности гардероба, они содрали с Калмыка брюки и нижнее белье. Распятый пленник, придавленный к полу телами мучителей, ошалело вертел головой, предчувствуя недоброе.

Святой, знакомый с практикой различных спецслужб, опознал в приготовлениях громилы пытку высшего пилотажа, придуманную во вьетнамских джунглях «зелеными беретами», применявшими полевые телефоны.

Скрутив из проволоки петлю, обезьяноподобный детина накинул медную удавку на головку члена Калмыка, провернул несколько раз, закрепляя поплотнее. Второй конец провода он поднес к синим губам пленника.

– Открой рот, недоносок! – гаркнул главарь.

Ответом было протестующее мычание.

Разжав зубы пленника все тем же ножом, бритоголовый буквально вонзил проводок в нёбо зашедшегося кашлем Калмыка и мгновенно огромными ручищами зажал его подбородок, не позволяя выплюнуть оголенный провод.

– Звони, Тургут! – усмехнулся Карапуз. – Номер на телефоне.

Подойдя к аппарату, вожак головорезов считал цифры с прямоугольной бумажки, вставленной в прозрачный кармашек на корпусе телефона виллетты. Не поднося к уху сотовый, он вдавливал кнопки нужного набора. Спустя секунду телефон виллетты отозвался трелью. Главарь медленно снял трубку. По замкнувшейся цепи пошел электрический разряд, заставивший Калмыка, бывшего частью этой цепи, выгнуться коромыслом и забиться в конвульсиях эпилептика: желтоватая пена хлопьями слетала на подбородок, а рефлекторно сгибающиеся ноги молотили воздух. Трое мужиков с трудом удерживали извивающегося от боли пленника.

Тургут положил трубку на рычажки, выждал минуту и, остервенело тыча по кнопкам сотового, повторил набор…

Мощное болевое воздействие, угнетающее нервные центры, не привело к шоку. Калмык оставался в сознании, но первоначальное возбуждение сменила так называемая тропидная фаза, когда кровь в организме перестает циркулировать, а возникающий страх смерти полностью овладевает мозгом.

Перепачканный собственными испражнениями, хлопьями пены и кровью, сочившейся из разбитых десен и порванного рта, Калмык приподнялся на локтях, вытаращив белые безумные глаза.

– Ну? Будем продолжать секс по телефону? – издевательски поинтересовался турок, сгибая пальцем отросток антенны аппарата сотовой связи.

– Нет, – утробно простонал пленник.

– Где танкер?

– Корабль пришвартовался вчера… – на последнем издыхании просипел пленник.

Он назвал порт, расположенный километрах в пятидесяти от Сан-Стефано, нефтяной терминал, построенный специально для приемки танкеров.

Носком туфли вожак ублюдочной стаи подбадривал пленника, наступив на кисть его руки:

– Что привезли?

– Синтетику…

– Какую? Фенициклидин, ЛСД… Полную цистерну первитина?! Не лги, тварь! – завелся турок, дробя каблуком суставы пальцев.

– Синтетика… клянусь Всевышним! Новая синтетика… из лабораторий Эмира! – хрипло шептал Калмык.

– Эмир?! – Наморщив лоб, Тургут перебирал в памяти клички лидеров преступного мира России. – Кто этот гребаный Эмир? Ладно, о шефе позже! Сейчас подробнее о транспортировке.

– Дурь растворена в спиртово-ацетоновой смеси. Ее перекачают в цистерну из емкости, приваренной ниже ватерлинии в трюме танкера. На месте останется только выпарить смесь и расфасовать синтетику по чекам[8].

Калмык замолк, хватая ртом воздух. Он лежал закатив глаза и беззвучно шевелил спекшимися губами. Недолгая передышка закончилась размашистым ударом ноги главаря по ребрам:

– Машина! Какая машина повезет цистерну?

Приняв позу эмбриона, пленный перевернулся на бок, прикрывая ладонями половые органы.

– Машина?! – Новый пинок сочетался с повторением вопроса.

– Трейлер фирмы «Наполи спедиционале транскарго»…

– Он уже в порту?

– Тягач разбился на автостраде… Фирма выслала замену… – Хорошо информированный связник выкладывал сведения на грани коматозного состояния. – Утром цистерну вывезут с территории порта…

– Сопровождение?

– Четверо людей каморры из Неаполя ждут машину у выезда из порта на автостраде…

Турок, засунув правую руку в карман брюк, переступил через распростертого на полу говоруна. Уткнувшись невидящим взглядом в стену, главарь меланхолично пощипывал ус. Вспомнив что-то важное, Тургут обернулся:

– А деньги? Деньги в боксе камеры хранения автовокзала…

И с этим Калмык не стал темнить:

– Деньги здесь, в Сан-Стефано. Только не на автовокзале, а на железнодорожном. Код и номер сообщат по сотовому сразу же после доставки. Двести штук наличными… Но клянусь всеми святыми, я не знаю номера ячейки, – заскулил Калмык, размазывая грязно-бурую жижицу по лицу.

Последующие события оказались настолько стремительными, что их можно сравнить с распрямляющейся пружиной сработавшего капкана: мгновение – и стальная спираль, освободившись, приводит в действие смертоносный механизм.

Расслабившиеся мордовороты, сообразившие, что шеф выжал из пленника всю нужную информацию, утратили бдительность. Собственно, их можно понять: два спеленутых по рукам и ногам, застывших от ужаса человека, приросших к плетеным креслам, обезображенный труп и полумертвый, раздавленный, словно дождевой червяк, голозадый пленник, готовый вылизывать языком ботинки, – охранять было некого.

За некоторые ошибки расплата наступает немедленно.

Водитель микроавтобуса, слонявшийся с сигаретой, приклеенной в уголке рта, засунул за пояс пистолет, удлиненный, как у всех бандитов, цилиндром глушителя, и развинченной походкой приблизился к затихшему Калмыку. Присев на корточки, он приложил к его шее два пальца, проверяя пульс. Сигаретный пепел упал на штаны итальянца, принявшегося ожесточенно счищать сизую, не остывшую от жара пыльцу. И в этот миг ребро ладони Калмыка врезалось в кадык предателя. Согнув шею, Пеппе сдавленно захрипел, шлепнулся на ягодицы и выпрямил ноги.

Его по-тараканьи живучий противник, впившийся пальцами со сбитыми ногтями в рифленую рукоять «беретты», сорвал рычажок предохранителя и выстрелил. Приглушенный, похожий на звук вылетающей из бутылки шампанского пробки выстрел был продублирован еще одним.

На макушке Калмыка встал хохолок черных волос. Пошатнувшись, пленник словно в замедленной съемке опрокинулся навзничь на сей раз навсегда. Пуля, посланная Тургутом, стрелявшим сверху вниз с близкого расстояния, разворотив мозг, раздробила нижнюю челюсть Калмыка и, выйдя, срикошетила в грудь предателя.

Дважды раненный Пеппе – угомонившийся упрямец сумел прострелить ему бедро – вертелся волчком, кусая губы, чтобы не закричать. Обе раны были достаточно серьезными и требовали немедленного хирургического вмешательства. Но у предводителя своры имелись другие соображения о методах лечения.

– Карапуз, помоги нашему другу! – негромко произнес турок, дополняя просьбу выразительным взглядом темных миндалевидных глаз.

Припав на колено у корчащегося раненого, палач освободил нож от ножен, схватил итальянца за ухо и всадил лезвие по самую рукоять в его шею. Агонизировал Пеппе ужасно: жизнь не хотела покидать его тело.

– Я просил, малыш, штык-нож от «калашникова». Тебе было бы гораздо проще уходить… «Калашниковым» я доставил бы тебя на небеса с комфортом, – по-турецки пробормотал Карапуз, стирая с лезвия кровь.

Пока сменялись акты быстротечной драмы взаимного истребления, Святой не ограничивался ролью статиста, а продолжал орудовать стеклышком. Он раздвигал разлохмаченные края ленты, делал очередные надрезы. Шевеля руками, он проверял прочность пут, заметно ослабших, но все еще сдавливающих запястья.

«Если напрячься, то можно порвать, – оценивал шансы Святой. – А что дальше? Подставлять старика под пули?! Мои ноги стреножены, как у коня на выпасе. Уткнусь носом в пол при первой же попытке подняться, и каюк. Прихлопнут, как муху, и за компанию старину Дэйва уделают. Редкое сволочье в гости пожаловало…»

Вонь пороховых газов смешивалась с приторным запахом крови и чадом сигаретного дыма. Комната напоминала душегубку, в которой по недоразумению устроили скотобойню.

Раздув тонкие ноздри породистого носа, Тургут вдохнул тлетворную атмосферу, вызывающую рвотную реакцию.

– Карапуз, сворачиваемся. Забирай Мустафу и Кемаля с улицы. Едем в порт, – распорядился предводитель клана.

– Этих двоих кончать? – будничным тоном спросил киллер.

Отогнув пластину жалюзи, турок посмотрел на небо. За стеклом маячила фигура в светлом костюме, выделявшаяся на фоне кустов.

– Мустафа законченный придурок! – презрительно бросил главарь. – Скоро светает. Уходим… Скажи этому недочеловеку, албанцу, пусть уберет трупы до рассвета. Возьмет лодку и выбросит мертвецов в море. Объясни ему, Карапуз, что к ногам нужно привязать груз. С трупами должны познакомиться рыбы, а не туристы или полиция… Нет, Мустафа – болван, рожденный ослицей. Торчит на открытом месте, как верблюд у водопоя!

Сплюнув в сердцах, Тургут, лавируя между загустевающими бордовыми лужицами, направился к коридору, игнорируя скрюченных поникших людей, сидящих в креслах.

Поспешая за шефом, верзила повторил:

– Тургут, старика с приятелем пришить?

– Естественно, пускай албанец потренируется. У Энвера, кажется, личные счеты с парнем. Вот мы и сделаем подарок этой обезьяне. Нам нужны верные люди на побережье! – не оборачиваясь, похохатывая, ответил смуглолицый красавчик.

У кухонного отсека Карапуз притормозил. Еще до непредвиденной перестрелки он отослал албанца закипятить воды и приготовить кофе в термос, предчувствуя тяжелый день. Приняв герметически закрытый сосуд, бритоголовый детина отдал заранее приготовленные купюры, перехваченные резинкой, и оружие Пеппе с одним израсходованным патроном. Перекинувшись несколькими словами, они по восточной традиции расцеловались в обе щеки, причем Карапуз сделал это не без удовольствия. В отличие от шефа киллеру нравился покрытый порослью черной шерсти мужик с крупными габаритами, принадлежавший к одному с ним зоологическому виду патологических убийц.

– Карапуз, где ты застрял? – окликнул невидимый шеф.

Мотнув бычьей головой, киллер, прижав к боку термос, опрометью бросился к выходу, где уже рокотал двигатель подъехавшего микроавтобуса.

Хлопнули дверцы. Шины прошуршали по разровненному мелкому гравию, и стрекот цикад заполнил отступающую перед светлой полосой на горизонте ночь.

«Смотались… Разве бывают у гангстеров приступы милосердия?» – Призрачная надежда шевельнулась в душе Святого.

Он посмотрел на друга, желая подбодрить старика, оказавшегося в эпицентре кошмара. Дэвид Стерлинг держался молодцом, но заклеенный лентой рот мешал ему дышать, а для израненных немецкими осколками легких нужен был воздух. Натянувшаяся на скулах старика кожа приобретала синюшный оттенок, левое плечо непрерывно подергивалось, словно к нему приложили раскаленное железо. Каждая секунда пребывания в комнате, загаженной внутренностями Лупатого, перемешанными с калом, стоила англичанину очень дорого. Сердце здорового человека после перенесенного кошмара опустилось бы в пятки и вряд ли работало бы без сбоев.

«Барахлит мотор… – догадался Святой. – Продержись, старина, еще немного. Мы выберемся из этого ада. Не сдавайся… Ты же старый вояка…»

Вернувшийся исполнить поручение албанец объявил о своем присутствии надсадным кашлем и последовавшим за ним звучным плевком. Теперь он был хозяином положения, имевшим право казнить или миловать. Впрочем, судя по зверской роже, пышущей злорадством, чувство милосердия ему было чуждо.

Намеренно игнорируя пленников, Энвер обшарил карманы трупов. Брезгливостью он не отличался и сноровисто, будто бревна, переворачивал мертвецов, доставая слипшиеся от крови бумажки. Мародерничая, албанец что-то бубнил под нос, изредка зыркая в сторону Святого черными вороньими глазами.

«На десерт нас оставляет. Редкая образина. Ему самое место в палеонтологическом музее где-нибудь между питекантропом и неандертальцем. Зря паскуду не утопил…» – посетовал в душе Святой.

Обобрав мертвецов, албанец тупым и тусклым взглядом окинул комнату, раздумывая, чем бы еще поживиться. Он держал пистолет в левой руке, балуясь с предохранителем, клацающим, точно крысиные челюсти. Звук в помещении, ставшем мертвецкой, звучал особенно мрачно и безысходно.

Сложив губы трубочкой, албанец негромко присвистнул, подавая кому-то условный сигнал. На свист, протопав по коридору, появился коротышка в растянутой майке, на которой было написано признание в любви к далекому Майами.

«И ты, голубчик, „шестеришь“ на подхвате. Что-то третьего мушкетера не видать. Не оклемался после купания». – Святой был как натянутая струна, но старался выглядеть сломленной, смирившейся со своей участью жертвой.

Коротышка, ошеломленный увиденным, затараторил, дергая шефа за рукав. Судя по жестикуляции, он предлагал немедленно убраться из этой комнаты ужасов и не впутываться в дела, связанные с убийством. Энвер строго прикрикнул на сообщника, помахав для пущей убедительности пистолетом. Затем он отдал какое-то распоряжение, указав на трупы. На возбужденного до предела коротышку внезапно напал зуд, и он, скребя растопыренной пятерней то под мышками, то грудь, по-обезьяньи согнувшись, выбежал прочь.

Приближался последний акт драмы.

«Дальше бандюга тянуть не станет! – с холодной отчетливостью понял Святой. – Лимит времени исчерпан, и, кажется, этот приятель намерен распрощаться с нами навсегда».

В роковые мгновения, когда костлявая старуха с косой заглядывает в глаза, люди ведут себя по-разному: одни столбенеют от парализующего страха, встречая смерть с покорностью, другие поступают с точностью наоборот, сопротивляясь с дикой энергией, чтобы не переступить последнюю черту. Святой не принадлежал ни к первому, ни ко второму типу. Опыт прошлого, закалка офицера элитного спецподразделения, хлебнувшего лиха в круговерти межнациональной резни, стыдливо именуемой политиками региональными конфликтами, заставляли Святого напрочь заглушить эмоции и действовать с расчетливостью самого быстродействующего компьютера, способного за сотую долю секунды смоделировать огромное количество ситуаций и подсказать единственно верный выход, правильное направление главного удара или самую уязвимую точку противника.

Проводя кончиком языка по припухшей губе, албанец подошел к пленникам и встал рядом со Стерлингом. Он как будто не пил дня три и вот, изнуренный жаждой, дорвался до источника, сулящего высшее наслаждение. Уставившись безжизненно ледяными глазами в посеребренный висок старика, бандит наотмашь саданул англичанина по уху. Удар прошел вскользь и был рассчитан скорее на унижение, чем на обжигающую боль.

Стерлинг, не привыкший к подобному обращению, вдруг бешеным усилием приподнялся и двинул негодяя в живот, падая албанцу под ноги. Тот, споткнувшись о тело старика, кубарем покатился в сторону Святого. Растопырив руки, бандит пытался нащупать точку опоры. Его глотка вибрировала от ругательств, а левая рука по-прежнему сжимала пистолет. Он попробовал подняться или отползти. Но Святой опередил противника. Напрягая до судорог мышцы ног, он оттолкнулся от пола, на неуловимое мгновение завис в воздухе вместе с креслом и обрушился на успевшего повернуть голову бандита. Лозовая ножка кресла наискосок шваркнула по надбровной дуге албанца и, точно наконечник копья, раздавила правое глазное яблоко и проникла в мозг.

Тело Энвера содрогалось в судорожных корчах, а крик застрял в глотке вместе с белой крупой раздробленных зубов. Дрожь агонии передавалась на кресло, и Святой чувствовал эти волны, сопровождаемые хриплым всхлипыванием. Даже освободив руки – скотч наконец-то порвался, – он давил всем весом тела на поверженного врага и, только уловив последнюю волну, кувыркнулся вперед, дотягиваясь до выроненного бандитом пистолета. Упав лицом вниз (путы на ногах мешали выполнить этот маневр по-другому), Святой завладел оружием и навскидку, не целясь, выстрелил в мутную тень, возникшую в дверном проеме.

Пуля угодила коротышке между глаз, чуть выше переносицы. Вытянув руки по швам, он грохнулся навзничь, сраженный наповал девятью граммами свинца.

Ломая ногти, Святой разодрал ленту, липкими ошметками приставшую к перепачканным, в бурых пятнах джинсам. Прыжком добрался до старика. Обхватив за плечи, перевернул Дэйва лицом к себе. Тот не шевелился и не открывал глаз. Только редкие стариковские ресницы трепетали, как у спящего, и по виску змеился темный, почти черный ручеек крови.

– Дэйв, не пугай меня! Все нормально, старина! – прошептал Святой, поднимая друга на руки.

Уже в коридоре он ощутил, как наливается тяжестью тело англичанина. Святой знал эту проклятую особенность – вот так же на его руках скончался мальчишка-радист, подстреленный чеченским снайпером из батальона Шамиля Басаева, сражавшегося на стороне абхазов под Гудаутами.

Приложив ладонь, Святой послушал, бьется ли сердце. Оно едва-едва отзывалось неритмичными толчками.

– Великолепно, Дэйв! Держись, старый забияка! Мы выбрались из этого хренова могильника! Нет для нас в морге спальных мест! Ты слушай меня… – не прерываясь говорил Святой, хотя в голове у него гудело.

Напротив двери виллетты, подогнанная багажником почти к порогу, стояла задрипанная развалюха непонятной марки с выключенными габаритными огнями. Ключ зажигания торчал в замке.

– Видишь, дружище, карета подана. Пять секунд – и мы в больнице. Скоты планировали использовать эту дивную машину как труповозку, но у нас другой взгляд на вещи! – не заботясь о смысле слов, говорил и говорил Святой, бережно укладывая старика на заднее сиденье.

Он не замолкал всю дорогу к госпиталю – ближайшему лечебному заведению. Святой позабыл о тормозах, закладывая крутые виражи на поворотах. Дребезжащая колымага, вероятно, никогда не участвовала в таких гонках, где ставкой на финише была жизнь. Стрелке спидометра не хватало шкалы, а прохожие оборачивались, провожая взглядами проносящийся с надсадным ревом перегретого двигателя автомобиль, за рулем которого сидел если не подвыпивший гонщик, то по меньшей мере сумасшедший…

В приемном покое Святой смог наконец перевести дух. Заспанная медсестра, дремавшая, положив голову на стол, вскочила, словно солдат по тревоге, и вызвала дежурного врача, переключив тумблер на панели внутренней связи. Женщина с деловитой решительностью отстранила Святого, приняв на себя заботу о пациенте.

«Вышколенный персонал», – с удовлетворением отметил он, наблюдая за четкими, без суетливого мельтешения, движениями рук медсестры, оказывающей первую помощь.

Подтверждая высокую оценку, молнией примчался врач, подвижный, как ртутный шарик, толстячок с очками в массивной роговой оправе на горбатом носу. Вместе с ним, волоча операционную каталку для нетранспортабельных больных, прибежали два дюжих санитара.

– Полковник?! – врач узнал Дэвида Стерлинга. – Что стряслось? – вопрос адресовался Святому.

– Его ударили в висок и долго держали связанным, – ответил тот, с трудом подбирая стершиеся из памяти слова.

Старика уложили на носилки и увезли. Откуда-то из глубин больничных коридоров долетал властный голос доктора:

– …срочно электрокардиограмму… предупредите реаниматоров…

Кутерьма затихла. Только размеренное постукивание стрелок электронных настенных часов, расположенных над постом медсестры, разнообразило гнетущую, звенящую пелену тишины.

Святой прижался щекой к холодному кафелю облицовки. Стерильно чистые плитки пахли не карболкой или выедающей глаза хлоркой, а ароматом свежевыжатого лимона. Почему-то это настраивало на то, что все будет хорошо и старина Дэйв выкарабкается. Свинцовая усталость заставила Святого опуститься на стул. Он смежил веки, но не к месту услужливая память начала прокручивать кадры ночного кошмара: распотрошенный, точно рыба на прилавке, труп Лупатого, змеиная усмешка красавчика с черточкой щегольских усиков под носом, похожим на клюв хищной птицы… и вопросы, вопросы о какой-то цистерне, танкере, доставившем груз, трейлере, посланном фирмой заменить попавшего в аварию водителя… Стоп… Вспышка озарила отдаленные закоулки памяти.

«Наполи транскарго»… Не под днищем ли фургона с аналогичной надписью ты путешествовал в Москву погожим летним деньком по магистрали, перекрытой блокпостом… Бог ты мой, как тесен мир… «„Наполи спедиционале транскарго“ с водителем белой „Скании“, остановившейся на пятачке стоянки среди леса, скрывающего беглеца. История повторяется? Возможно ли такое?!»

От мягкого прикосновения женской руки Святой непроизвольно вздрогнул, подавшись вперед. Рифленая рукоять «беретты», спрятанной под джинсовой курткой, надавила на ребра.

– Что? – спросил он, протирая глаза кулаком.

Улыбчивая медсестра проворковала низким грудным голосом:

– Вас тоже надо осмотреть.

Святой категорически отказался:

– Я в порядке. Только перенервничал немного.

– А кровь? – Медсестра вопросительно уставилась на запекшуюся корочку ссадин и бурые пятна на одежде.

– Не моя… – по-детски наивным приемом постарался отделаться Святой от сердобольной женщины.

Но порой подчиниться – лучший выбор. Не вступая в дальнейшие пререкания, Святой отправился в процедурную. По пути, воспользовавшись озабоченностью медсестры, шедшей перед ним не оглядываясь, опустил пистолет в оранжевый конус мусорной урны.

Взобравшись без посторонней помощи на кушетку, Святой облокотился затылком о твердый валик, распрямился и передоверил свое тело настойчивой медсестре. Для начала она вкатила внутривенную инъекцию какого-то успокаивающего средства. Обволакивающая дремота сморила Святого, но не усыпила. Сквозь зыбкую пелену легкого забытья он чувствовал, как салфеткой, смоченной в теплом растворе, медсестра дезинфицирует ссадины и смывает запекшуюся кровь. Святой даже пытался шутить, говоря несусветные глупости, чтобы избежать нежелательных расспросов. Лицедейство не удавалось. В рот ему словно натолкали ваты, а акцент получался чудовищным. Святой счел за лучшее помолчать, воспользовавшись горизонтальным положением, в котором он находился, для краткосрочного, но столь необходимого отдыха. Закрыв глаза, он уснул, будто провалился в яму.

Сон был недолгим, как у лесного зверя, реагирующего на каждый посторонний звук. За стеклянной дверью, словно в театре теней, обрисовывались людские фигуры, ведшие с присущей итальянцам экспансивностью бурный диалог.

Святой прислушался, узнавая низкий тембр женщины и вторивший ей басок дежурного врача.

– Звони в полицию… – бубнил мужчина.

– Почему я? – возмущалась медсестра.

– Иностранец привозит избитого старика! Расколошмаченного в тряпку полковника! Уважаемого гражданина города, который не дерется на улицах! Ты знаешь этого парня?

– Нет… Вроде бы Стерлинг нанял кого-то…

– «Кого-то…» – передразнил врач. – Здесь речь пойдет об убийстве. Может, непреднамеренном, но убийстве… Старик скончался, не приходя в сознание. Реаниматоры оказались бессильны.

– О мадонна! – всплеснула руками медсестра, отступая от двери.

Ее силуэт превратился в нечеткое тускло-серое пятно.

– Да!.. Ушиб височной кости и обширнейший инфаркт. У старика был целый букет болезней еще с войны. Малейший стресс мог убить мистера Стерлинга! А у стресса всегда есть первопричина. Поняла, дорогуша?

– Поняла.

– Звони в полицию. Кстати, как там этот парень? Ранен? – Голова врача, похожая сквозь стекло на перезревшую тыкву, повернулась в фас.

Святой поспешно отступил к стене, чтобы не выдать себя. Сон улетучился в мгновение ока.

– Целехонек. Пара царапин. Никаких переломов, вывихов, серьезных травм. Так, пустячные ссадины. Я дала этанеризин. Будет спать без задних ног до утра, – ответила медсестра.

– Уже утро! – буркнул врач, поворачивая дверную ручку.

Святой прижался к стене. Он распластался на ней, словно камбала.

– Я падаю с ног. Парня до приезда полиции не будить. Приготовь мне двойной кофе без сахара и подай в кабинет.

Дверная ручка вернулась в прежнее положение.

Звучащие в унисон шаги дробью прогремели в пустынном коридоре. Толстяк-врач и медсестра ушли, не удосужившись проверить пациента.

Несмотря на неистовое желание выскочить из палаты, Святой помедлил, выждав время. Дробь шагов стихла, затерявшись в переходах. Приоткрыв дверь, Святой убедился, что коридор пуст. Бесшумной поступью крадущегося зверя он вышел и двинулся в направлении, по которому санитары увезли каталку. В госпитале оставаться было опасно, но он не мог ускользнуть, точно нашкодивший подросток, не попрощавшись со стариной Дэйвом.

У двухстворчатой широкой двери, украшенной предупреждающими надписями, воспрещающими вход посторонним, Святой не остановился. Он с ходу вломился в реанимационную.

На сверкающем никелированными деталями ложе, окруженном стойками с аппаратурой, капельницами, лежал накрытый белой простыней человек. Голубоватый свет ультрафиолетовой лампы таинственно озарял помещение.

Святой подошел к ложу. Осторожно, точно опасаясь потревожить спящего, приподнял простыню.

Лицо мистера Стерлинга с заострившимися чертами проступило во мраке. Поразительно спокойное – смерть стерла с него все мелочные проявления жизни, – оно обрело ту свинцовую торжественность, какой отличаются лица умерших.

– Прощай, дружище! Ты принял свой последний бой! – прошептал Святой, выпуская из пальцев угол простыни.

Времени произносить траурные речи не было. Полиция могла нагрянуть с минуты на минуту. Все зависело от расторопности медсестры и исправности кофеварки.

Транквилизатор еще действовал на нервную систему. Некоторую заторможенность Святой ощутил при опознании урны, куда он спрятал пистолет. Стоявшие через равные промежутки оранжевые конусы были одинаковы, словно одноклеточные близнецы.

«Остолоп! Забыть, куда спрятал ствол. Заплыли мозги жиром!» – костерил себя Святой, заглушая щемящую горечь утраты.

Носком ноги он простукивал попадавшиеся по дороге пластмассовые емкости, пока одна из них не отозвалась глухим звоном. Запустив в овальное отверстие руку, Святой достал «беретту», вытер вороненую сталь локтем и, заметив табличку «Запасный выход», свернул туда, куда показывал острый конец стрелки.

Выбравшись незамеченным на задворки госпиталя, Святой обогнул здание. Драндулет, оставленный на стоянке у фасада больницы с распахнутыми настежь дверцами, сиял лупоглазыми фарами, точно глубоководное чудовище в светлеющем мраке приближающегося рассвета.

Сев в колымагу, Святой резко провернул ключ зажигания и что было сил утопил педаль газа, вдавливая ее до уровня пола. Лысые покрышки крутанулись, немедленно задымившись, точно подгорающие на сковороде блины. Скрежетнув всеми своими железными суставами, развалюха, харкнув сизой струей выхлопных газов, сорвалась с места и пулей понеслась вперед.

Возвращаться – плохая примета. Но перед выполнением задуманного Святой заехал на виллетту, бывшую до сих пор его домом. Он знал, что больше не вернется сюда. В номер, превращенный стараниями ублюдков в братскую могилу, Святой не заходил, ограничившись лишь беглым взглядом, скользнувшим по замкнутой двери.

У себя он быстро собрал вещи, положил документы в нагрудный карман куртки. Потом присел на краешек кровати, достал обойму, проверил боезапас «беретты» и неудовлетворенно покачал головой. Для намечавшейся охоты на двуногих хищников требовался арсенал посолиднее.

Пристроив пистолет за ослабленным на одну дырочку брючным ремнем, Святой перешнуровал потуже кроссовки, подхватил заполненную наполовину спортивную сумку, положил ключ на стол и, не оглядываясь, вышел.

Прежде чем навсегда покинуть городок, он заглянул в жилище Дэвида Стерлинга. Не зажигая света, прекрасно ориентируясь в знакомой обстановке, пробрался в спальню.

– Надеюсь, старина, ты простил бы мне эту вольность, – вполголоса произнес Святой, открывая дверцы старинного шкафа.

Медные петли угрюмо скрипнули, точно протестуя против изъятия принадлежащих шкафу сокровищ.

В дальнем углу находился привинченный металлическими болтами домашний сейф. Кроме мизерного количества наличности и картонной коробки, в железном ящике старик ничего не держал. Документы, деловые бумаги, банковские счета и чековые книжки хранились в солидном конторском сейфе.

Святой, не прикасаясь к деньгам, извлек картонную коробку. Сорвав крышку, он убедился, что необходимый предмет находится там, где и надлежит, – в коробке с застарелыми потеками оружейного масла.

Именной «вальтер» повышенной мощности вручил англичанину его командир Александр Пеняков незадолго до своей гибели. Такие пистолеты, производимые на бельгийских оружейных фабриках для элитных частей СС, были редкостным трофеем и достойной наградой. Мастер снял щечки-накладки на рукоятке, заменив их на серебряные пластины с эмблемой Частной армии Попского.

Теперь наследство переходило в руки Святого. Глядя на потемневшее серебро, Святой подумал, что старик вряд ли стал бы возражать.

– Пора, дружок, послужить благому делу, – поддаваясь давнишней привычке разговаривать с оружием, произнес Святой. – Твой хозяин отрекомендовал тебя с наилучшей стороны. Проверим, приятель, на что ты способен.

Отведя затвор назад и приподняв вверх, Святой повернул вниз защелку, расположенную с левой стороны ствольной коробки перед спусковым крючком. Проверив исправность механизма, он распаковал бумажный пакетик с картонными ячейками перегородок, высыпал патроны, отсчитав восемь штук, и снарядил магазин.

Завершив приготовления, Святой вдруг почувствовал нестерпимую жажду. Пройдя на кухню, он налил стакан воды, но не донес его до рта. В бледном свете занимающейся зари он увидел противень с засыхающей пиццей.

– Подонки! – грохнул стаканом об пол Дмитрий.

Смешной автомобиль с горбатой крышей, фыркая выхлопной трубой с прогоревшим глушителем, пытался преодолеть подъем, ведущий на вершину холма. Двухполосное шоссе в этом месте резко уходило вверх к зеленоватому утреннему небу. Исчерпавший запас прочности двигатель чихал, словно туберкулезный больной, норовя заглохнуть.

Святой, надсадно гнавший автомобиль на север, не пользуясь тормозами и стирая покрышки на крутых поворотах, понимал, что гонка для колымаги, позаимствованной у албанцев, будет смертельной. Но он не ожидал такого скорого летального исхода. Не добравшись до гребня холма, движок аритмично застучал и заглох. Выйдя из машины, Святой сплюнул в сердцах в придорожную, порыжевшую от солнца траву. Приподняв капот с облупившейся краской и вмятиной посередине, он присвистнул и тотчас же отскочил подальше в сторону. Перегретый двигатель дымился, как вулкан перед извержением. Клубы сизого, с черными прядями дыма особенно интенсивно поднимались от радиатора.

– Все, сдох мотор! – выругался Святой, подарив ни в чем не виноватому жестяному корыту на четырех колесах мощный пинок в шину переднего колеса.

От города он отъехал совсем недалеко. Позади в долине виднелись смутные огни Сан-Стефано-дель-Сантино. До намеченного рубежа – перекрестка шоссе со скоростной автострадой, соединяющей восточное побережье с южной оконечностью Апеннинского полуострова, – оставалось двадцать пять километров. По обычной туристической карте, достаточно подробной, с пунктирами проселочных дорог, которая продавалась в каждом киоске за пять тысяч лир, Святой, которому было не занимать опыта в разработках операций по перехвату, установил оптимальное место для засады. До перекрестка трасса от нефтяного терминала была прямой, как стрела. Свернуть с нее было невозможно из-за гряды меловых отложений на одной стороне дороги и заболоченной низменности на другой. Трейлер с неизбежностью должен был проследовать мимо перекрестка, а уж дальше от магистрали, словно от ствола ветвистого дерева, отходили десятки дорог, на которых легко затеряться не то что большегрузному тягачу, а даже целой танковой дивизии.

Трейлер с цистерной был главной целью преступников и соответственно основной мишенью для Святого. Отступать от задуманного он не собирался. Мосты позади были сожжены.

Выместив гнев на колесе, Святой, забросив на плечо сумку, трусцой взбежал на гребень холма. Ландшафт, окутанный утренней дымкой, просматривался не далее чем на километр. Как раз в этом радиусе, чуть левее от обочины, торчал рекламный щит – ядовито-зеленый жестяной кактус с нахлобученной ковбойской шляпой, а в обнимку с колючим растением розовотелая, очень скудно одетая девица. За аляповатой рекламой угадывался грунтовый съезд к приземистому зданию, полыхающему неоновыми огнями.

Придорожный бар, названный в честь известного культового американского фильма «От заката до рассвета», не посещали добропорядочные туристы. Злачное местечко, приют рокеров, любителей почесать кулаки и продавцов наркотиков, редко контролировала полиция, если дело здесь не доходило до поножовщины и трупов. С хозяином, как когда-то объяснил хорошо осведомленный Дэвид Стерлинг, у комиссара полиции был негласный уговор самостоятельно улаживать конфликты.

– В каждом городе должен быть отстойник, куда стекается дерьмо! – так охарактеризовал бар «От заката до рассвета» старина Дэйв.

Отогнав накатом в кювет отслужившую колымагу, Святой, предпочитавший не оставлять лишних следов, забросал автомобиль ветками. Прокашлявшись, чтобы прочистить хватанувшие порцию дыма легкие, он бегом, в спринтерском темпе спустился по склону холма и, не меняя скорости, преодолел дистанцию до бара.

Восстанавливая дыхание после пробежки, Святой перешел на ходьбу. Пересек утрамбованную площадку, огороженную длинными жердинами, прибитыми к вкопанным в землю столбикам. Возле забора, стилизованного под ограду ранчо, стояли четыре мощных мотоцикла с причудливо изогнутыми рулями, гроздями фар и прочими излишествами. На почтительном расстоянии от них были припаркованы легковушки. Запомнив все, что было на стоянке, Святой, стараясь не привлекать внимания, вошел в бар.

Стойкий контингент к утру подустал. Субтильная девица вяло подрыгивала ногами под грохочущий камнепадом хард-рок, доносившийся из странных колонок. Шеренга помятых субъектов за стойкой добирала необходимое для полной отключки спиртное. Негр с кием бродил вдоль бильярдного стола, прикладываясь к бутылке с пивом. Словом, обстановка была непринужденной и раскованной. Пара сомнительных личностей с расширенными от наркоты зрачками продефилировала мимо Святого, призывно поводя бедрами, но он даже не потрудился определить половую принадлежность этих существ. Гораздо больший интерес вызывала четверка, оккупировавшая столик у игровых автоматов. Затянутые в кожу лохматые парни, принадлежавшие к международной моторизованной банде «Ангелы ада», миролюбиво накачивались пивом. Двое с помутневшим взглядом сидели, отвесив нижние челюсти, словно удивляясь количеству выпитого. Еще один, судя по симптомам впавший в алкогольную кому, балансировал на двух ножках раскачивающегося стула, выбирая, куда грохнуться. Самый мужественный, бородач с растительностью на лице, как у лидера кубинской революции Фиделя Кастро, зубами сорвав пробку с бутылки, щедро полил приятелей янтарной жидкостью. Процедура не возымела действия. Покачивающийся рокер определился и, сметая грудью опустошенную тару, завалился на стол. Двое, ненамного отставшие от упившегося до чертиков, так и продолжали ловить мух ртом.

Святой не спускал глаз с владельцев мотоциклов. Заказав кофе и гамбургеры навынос и заранее расплатившись, он, не испытывая никакого азарта, сидел, покачивая ногой в ритме слишком громкой музыки. Бармен успел доставить заказ, и Святой уже начал глотать омерзительно жидкий кофе, когда гривастый бородач, шумно отрыгивая, поднялся и направился к туалету, балансируя татуированными руками, чтобы удержать равновесие.

Добравшись до писсуара, бородач долго сражался с «молнией» замка. Выпустив наружу, пожалуй, единственный свой орган, оставшийся без синевы наколок, он, созерцая желтоватый поток, шлифующий кафель, с пьяной скорбью отметил:

– Слабовата струя. Мало пива пил!

Пальцами, унизанными перстнями с изображениями всяческой чертовщины вроде «Адамовой головы» и эсэсовских рун, рокер пытался совладать со своим детородным органом, не вписывающимся в прорезь ширинки.

Кто-то невидимый произнес над его ухом:

– С облегчением.

Тот яростно всхрапнул, найдя фразу оскорбительной и достаточной для потасовки с кровопусканием. Его рука нырнула в карман куртки за шипастым кастетом. На этом сознательная деятельность бородача прервалась коротким замыканием мозга и плавным одеревенением всего тела. Он зашатался, успев сообразить, что в навалившейся слабости виновато не пиво, а жалящее прикосновение около сонной артерии. Упершись лбом в никелированный краник наверху писсуара, рокер, растопырив ватные ноги, пытался пошевелить языком, агукая, словно младенец. Чья-то безжалостная рука собрала в горсть его роскошную бороду, немного перепачканную едой и пивной пеной, и затолкала в его же раззявленный рот.

– Извини, Карабас-Барабас, ситуация не оставила выбора, – волоча бессознательную тушу, объяснялся Святой. – Тебе дальше первого телеграфного столба все равно не уехать. Отоспишься, умоешься, бороду расчешешь, а к тому времени, может, полиция и мотоцикл найдет. Мне недалече сгонять надо.

Затащив рокера в кабину туалета, Святой опустил крышку унитаза и пристроил посапывающего бородача отдыхать. Сняв с него кожаную куртку, он убедился в наличии ключей, повертел в руках кастет и вернул устрашающее оружие владельцу.

Проходя через бар, Святой посмотрел на компанию за столиком, уставленным лесом бутылок. Капитально набравшиеся «Ангелы ада» не шевелились, создав сложную комбинацию из плеч, локтей и голов, чтобы не сползти на пол.

Святой улыбнулся:

– Трогательное братство… Отряд не заметил потери бойца.

Усталый бармен с землистым цветом лица, заслышав неразборчивое бормотание трезвого посетителя со свертком под мышкой, перегнувшись через стойку, проорал, заглушая хард-рок:

– Уже линяешь?

– Пора! – так же мощно ответил Святой.

– Гамбургеры не забудь! – с симпатией к нормальному мужику, наведавшемуся в его прокуренный бедлам, проревел бармен, распахивая бегемотью пасть. – Сигара в презент от заведения! – Он подал скруток табачных листьев, элегантно упакованный в серебряную фольгу.

– За что? – живо удивился Святой такому расточительству.

Бармен заговорщицки подмигнул, почти лег на стойку и с доверительным видом произнес:

– Ты вышел вслед за этим косматым боровом Мартином, а обратно вернулся один. Прошлой ночью паршивый педрила отколошматил пристойного клиента, которому приспичило пописать вместе с ним. А ребятки Мартина ввалили за заступничество мне.

Жестом профессионального стриптизера бармен задрал майку, демонстрируя кровоподтек на груди.

Святой сочувственно цокнул языком.

– Надеюсь, ты воткнул башку Мартина в унитаз? Не дрейфь! Я легавым не закладываю! – авторитетно заверил бармен, заправляя майку.

– Он не скоро вернется, – сказал Святой, принимая пакет с гамбургерами, жестянкой кока-колы и подарок.

На правах старого знакомого человек за стойкой задал еще один вопрос:

– Ты болтаешь с немецким акцентом. Давно у нас якорь бросил?

– Давненько, приятель! – Едва различимая грусть сквозила в ответе.

Махнув на прощание рукой, Святой вышел из бара. Предугадывая добычу, он прямиком направился к хромированной «Хонде» – четырехцилиндровому мотоциклу, блистающему черным лаком бензобака. Оседлав механического скакуна, Святой проверил сцепление, закрепил на багажнике сумку, снял с ручки руля шлем. Нахлобучив пластиковый колокол на голову, он пяткой поднял лапу опоры, оттолкнулся и, поддав газу, покинул площадку бара «От заката до рассвета».

Лихой ездок мчался на север. «Хонда» сжирала расстояние до заветного перекрестка, стараясь опередить неумолимо текущее время. Зеленую плесень утреннего неба расчленили пурпурные клинья поднимающегося над горизонтом солнца.

Дорожный патруль, надзирающий за порядком на трассе, обсуждал обязательный, как воскресное посещение церкви, инструктаж, проводимый начальником участка перед каждой сменой. Зевающие полицейские перемывали косточки высиживавшему геморрой кабинетному начальству, которое сочиняло чудовищно глупые инструкции, лишенные практической пользы. Обсудив животрепещущую тему тупости руководства, они сосредоточились на составлении меню предстоящего обеда. Когда выяснение, в какой придорожной забегаловке лучше готовят яичницу с беконом, близилось к обоюдному согласию, мимо полицейских стремглав пролетел мотоциклист, превышавший все мыслимые ограничения скорости.

Служителей правопорядка, привалившихся мягкими местами к капоту машины, обдало ветерком.

– Как нарезает, скотина! – с тихой меланхолией произнес старший патруля, не сдвинувшись ни на сантиметр.

– В ад несется ангелочек, – уловив настроение командира, лениво отозвался подчиненный.

– Как думаешь, сколько на спидометре?

– Сто пятьдесят минимум…

– Подходящая скорость, чтобы свернуть башку…

– Или взлететь под облака, – поддакнул полицейский, внутренне радуясь тому, что шеф похерил инструкции и не бросился в погоню за сумасшедшим рокером.

Денек, судя по колышущемуся над шоссе мареву, обещал быть знойным.

Случайность бывает или роковой или счастливой. Третьего не дано.

У Джованни Спалетти, водителя большегрузного трейлера, случайность составляла неотъемлемую часть жизни. Работа дальнобойщика перенасыщена риском и непредвиденными ситуациями: то на ночной стоянке прицепятся какие-нибудь подонки, то взрежут тент фуры и украдут не принадлежащий тебе товар, то разбушуется непогода, когда машина загибается на трудном отрезке трассы. Не работа – сущая морока. Тем более если горбатишься на прижимистого директора фирмы, готового удавиться за лишнюю лиру.

По жизни Спалетти шла черная полоса. Неудачи преследовали его после рейса в Россию. Въедливый следователь городской Генеральной прокуратуры раскопал финансовые махинации грузоотправителя, якобы связанного с каморрой – неаполитанской мафией. Спалетти таскали на допросы, семью затерроризировал ночными звонками доброжелатель, советовавший не болтать лишнего. История постепенно заглохла к обоюдному удовлетворению хозяина транспортной фирмы и ловкача, отправившего в Россию забракованное мясо. А синьор Спалетти пытался поправить ударным трудом подорванный вынужденным простоем семейный бюджет. Банк требовал выплаты кредита с набежавшими процентами, домовладелец повысил квартплату.

Иногда человек попадает в замкнутый круг и начинает носиться, словно белка в колесе, надеясь найти выход, и, чем быстрее растрачивает силы, тем уже становится круг, превращаясь в удавку на горле.

Беда одна не ходит. У альпийского тоннеля грузовик Спалетти «поцеловался» с трейлером другого дальнобойщика, потерявшего ориентацию из-за внезапно опустившегося густого тумана. Ремонт кормильца – белой «Скании», приобретенной в кредит, свел семейные финансы к нулю. Стараясь выправить положение, Джованни Спалетти пахал, как проклятый, шутя, что нажитыми на заднице мозолями можно вместо пресса давить виноград в деревне у родственников.

Вдобавок к вышеупомянутым неприятностям хозяин транспортной фирмы «Наполи спедиционале транскарго» зажимал выгодные международные рейсы, распределяя их среди своих людей, а трейлер Джованни мотался по стране.

Звонок шефа поднял дальнобойщика с постели – узкого скрипучего гроба в дешевеньком мотеле, где Спалетти заночевал перед возвращением домой.

– Джованни, дрыхнешь? – Оптимистический рев босса разрывал трубку. – Как славно, что ты не смылся и оставил координаты! Подвернулась работенка!

Не отрывая голову от подушки, водитель попросил:

– Не голоси, как проститутка, которой не заплатили. Я еще на восточном побережье. К утру буду в городе.

– Утром тебе надо подрулить к нефтяному терминалу… – Шеф взахлеб принялся уточнять местоположение порта. – Заберешь бочку с дерьмовой химией и домой – топтать свою курочку.

Спросонья дальнобойщик, поднятый среди ночи, туго соображал. Он сел, свесив ноги с кровати, посмотрел на часы:

– За грузом поехал Ринальдо. Разве он не добрался до порта?

В трубке раздалось хрюканье, словно перед голодным кабаном выставили корыто отрубей, куда он погрузился по самое рыло. Дальний родственник босса был некогда напарником Спалетти, но теперь гонял двадцатитонные махины самостоятельно.

– Сосунок, сопливый шалопай, вообразивший себя гонщиком… – заливисто стенал хозяин «Наполи спедиционале транскарго». – …Ринальдо врезался в опору эстакады. Не справился с управлением, представляешь!

Перспектива не возвращаться порожняком, а следовательно, пополнить кошелек в другой ситуации обрадовала бы дальнобойщика, но авария приятеля – гнусный подарок фортуны.

– Живой? – не рассусоливая, спросил о главном подскочивший водитель.

Перебарщивая с фальшивой скорбью, босс, завывая, точно тенор в итальянской опере, пустился в пространный ответ:

– Я просил придурка не лихачить и не заглядываться на сиськи бесстыжих иностранок, разъезжающих в машинах с открытым верхом. Я просил не чесать яйца на трассе…

– Живой? – рявкнул Спалетти, присовокупив отборное богохульство по поводу трепливости босса.

Тот официально сухо отрапортовал:

– Повреждена грудная клетка и перелом обеих ног. Пока без сознания… Умывай рожу, Джованни. Утром машина должна стоять у ворот порта. Груз принадлежит людям, которые не любят ждать. – Сделав паузу, шеф добавил: – Плачу по тройному тарифу.

С тяжелым сердцем Джованни отправлялся в непредвиденный рейс. Неслыханная щедрость босса грозила обернуться очередными неприятностями. Спалетти усвоил эту закономерность как «Отче наш». Скользкий малый, по упорно циркулирующим слухам, оказывал услуги каморре, предоставляя водителей фирмы для перевозки контрабанды. Пока никто не погорел, но каяться за тюремной решеткой дальнобойщик не собирался.

«Обзаведусь какой-никакой деньгой и меняю вывеску. Из „Наполи спедиционале транскарго“ пора уходить, иначе выведут в наручниках», – постановил Спалетти.

В пункте назначения белую «Сканию» без прицепа тормознули у полосатого шлагбаума, перекрывающего въездную дорогу на территорию порта. Плюгавый типчик выпорхнул из черного «БМВ», одергивая полы измятого пиджака, топорщившегося под левой подмышкой. По пожеванной крысиной физиономии плюгаша можно было понять, что ночевать ему пришлось в машине. Молчаливый, точно древнеегипетская мумия, человек с неприятной внешностью грубо всучил водителю папку, содержащую необходимые для получения груза документы, и тявкающим голосом кастрата приказал ехать к серебристым ангарам портовых складов. Затем он кубарем выкатился из кабины «Скании», пошушукался с охраной и чиновником таможенной службы, курившим сигарету за сигаретой, несмотря на таблички, предупреждавшие о запрете курения по всей территории терминала. Проштампованные бумаги крысинолицый субъект сложил в папку, которую метнул на сиденье рядом со Спалетти.

– Бери цистерну и отваливай! – тонким фальцетом произнес мужчина. Нервный тик дергал его щеку, а глазки блудливо бегали, выдавая страх и чрезмерное волнение.

Загнав машину в ангар, Джованни потолковал с портовыми рабочими, собственноручно соединил сцепку, похлопал железнобокую цистерну, укрепленную для прочности стальными полосами, опоясывающими цилиндрическое туловище. Потом он подсоединил шланги пневматической системы, проверил работу компрессора, подававшего сжатый воздух к тормозам прицепа, поймав себя на мысли, что преднамеренно затягивает время выезда из-за дурных предчувствий. Суеверный, как преобладающее число соотечественников, Спалетти приложился губами к образку Мадонны, украшающему лобовое стекло, осенил себя крестным знамением, и многотонная махина трейлера выехала из сумрачного ангара с плавностью фигуристки, скользящей по льду.

У шлагбаума водитель предъявил документы на груз строгому охраннику, похожему на сорвавшегося с поводка добермана-пинчера. Служивый вслух прочитал сопроводительный лист, подтверждавший, что в цистерне находится спиртово-ацетоновая смесь. По лесенке он забрался наверх, подергал вентиль люка и зачем-то обнюхал свои пальцы.

Джованни взорвался. Приоткрыв дверцу кабины и встав на подножку, он крикнул:

– Ты еще задницу мою понюхай! Цистерна опломбирована таможенной печатью! Все формальности соблюдены!

Спрыгнув, охранник ответил любезностью на любезность:

– Проваливай!

Автоматический шлагбаум поднялся. «Скания», мигнув габаритными огнями, прошелестела шинами по бетонным плитам. Следом в вихревой поток пыли, поднятой колесами двадцатитонника, нырнул черный «БМВ» с четырьмя людьми каморры в салоне. Крысинолицый человек, небрежно вращающий рулевое колесо лимузина, пальцами свободной руки с отполированными в маникюрном салоне ногтями набрал номер на трубке кодированного мобильного телефона.

– Каппо[9], посылка из России получена…

Примерно в пятистах метрах от главного въезда терминала дорога огибала островок административных зданий управления порта. Зеленый оазис с белыми кубиками строений радовал глаз среди мрачноватого промышленного пейзажа – башенных кранов, темных силуэтов кораблей на рейде, гигантских пирамид нефтеприемников.

Шоссе здесь суживалось настолько, что машины ехали чуть ли не впритирку, снижая скорость до черепашьего шага. Трейлер, а за ним и легковушка выписали поворот предельно осторожно, хотя машин на шоссе было мало. Когда эскорт проезжал мимо стоянки с навесом из гофрированного железа, смуглый мужчина, поднеся ладонь к глазам, рассмотрел надпись на кабине «Скании» – синие буквы, забранные в двойную красную рамку.

Сняв ногу с бордюра, он пригладил набриолиненные волосы, глубокой затяжкой прикончил сигарету, провожая взглядом плетущийся в хвосте тягача «БМВ». Внешне оставаясь безучастным, он стремительной походкой дошел до серого микроавтобуса, покрытого слоем мучнистой белесой пыли, и сел рядом с бодрствующим орангутангом, беспрестанно подливающим в одноразовый стакан горячий кофе из термоса.

– Трогай, Карапуз! Это они! – произнес глава клана, поправляя наплечную кобуру.

Короткопалые волосатые лапищи громилы сжали баранку «Улисса». Киллер оглянулся, зычной командой приводя в чувство прикемаривших товарищей:

– Мустафа, Кемаль! Подъем! Аллах не подает соням!

Серый микроавтобус, миновав лабиринт припаркованных автомобилей, ринулся вдогонку за удаляющимся трейлером.

Главный принцип скрытого преследования – не раскрывать своего присутствия за спиной жертвы, не дышать ей в затылок. Улицы мегаполисов с их толчеей, быстро меняющейся обстановкой идеальны для слежки. Открытая местность лишает преследователя многих преимуществ. В любой момент, засветившись, он может поменяться ролями с жертвой. Поэтому Карапуз держал приличную дистанцию, чтобы не возбудить подозрений у водителя трейлера и пассажиров черного «БМВ».

Холмистый ландшафт упрощал задачу. Когда «Скания» и легковушка въезжали на вершину холма, микроавтобус был у его подошвы, только начиная подъем. Затем слоновья ступня Карапуза прессовала педаль газа, и серый «Улисс» птицей взлетал на гребень, откуда просматривалась очередная ложбинка с лентой шоссе.

Профессиональные убийцы не лезли на рожон. Ребята из машины сопровождения – в том, что «БМВ» выполняет именно эту функцию, Тургут не сомневался, – выдрессированные в тирах каморры, умели стрелять не в бровь, а в глаз. Подставляться под пули турок находил неоправданной глупостью. Охрану груза надо было отсечь от трейлера или ликвидировать. Причем уничтожить бойцов каморры одним махом, не ввязываясь в шумную перестрелку.

– …Смертельно ужалить всех одновременно, – так по-восточному цветисто выразился Тургут.

Не глядя на шоссе и всецело доверяя мастерству палача клана, для которого выслеживание жертвы равнялось сексуальному удовольствию, Тургут занимался рукоделием. Раскатав желтоватую массу, похожую на размягченное мыло, он заполнил этой субстанцией футляр. С одной стороны футляра имелся ряд присосок, позволявших закрепить его на любой гладкой поверхности, к примеру на влажном стекле. Вторая сторона была покрыта магнитным слоем, намертво прилипавшим к железу. Торцевую часть футляра Тургут закрыл крышкой с выступающими серебристыми усиками-антеннами, а стерженьки потолще утопились в воскообразной массе. Смонтировав портативную радиоуправляемую бомбу, единственный вид оружия, привезенный из Турции, главарь уложил коробочку на панели приборной доски. По отдельности каждый элемент взрывного устройства не вызвал бы подозрения у самого искушенного специалиста антитеррористического отряда.

Секретную наработку военных лабораторий загнал наркодельцу уволенный из армии российский офицер – инструктор по диверсионным мероприятиям. Перевезший семью на Полтавщину к престарелым родителям, предусмотрительный инструктор, воспользовавшись общеармейским бардаком, стырил кое-какие штуковины, не имеющие аналогов в арсенале мировых спецслужб. Когда отставного диверсанта заела нужда, а жена крупно погорела на челночном бизнесе, он отправился в Стамбул. Здравый смысл подсказал инструктору сбагрить смертоносные примочки не украинским браткам, захомутавшим бы спеца экстра-класса до конца жизни, а заморским бандюгам.

Цену отставник заломил баснословную. Стамбульская мелкота, учинявшая разборки с помощью ножей, реже – пистолетов, вывела его на настоящего покупателя – внука Тургута Одноглазого. Опробовав на пустыре взрывное устройство, разнесшее в клочья бетонный куб, Тургут-младший скупил оптом предложенные комплекты, зная, что внакладе не останется. А подрывника, отвергшего дальнейшее сотрудничество, нашли мертвым в гостинице с воткнутым в вену шприцем, где были остатки высокопроцентного героина – дозы хватило бы убить динозавра.

Возможно, сегодня русскому сувениру предстояло оправдать затраченные на его приобретение усилия. Деньги Тургут вернул сразу, отстегнув верному слуге клана Карапузу премиальные за «золотой укол» – смертельную инъекцию наркотика.

Волна холмов к западу постепенно переходила в плоскую, словно блин, низменность. Разбитая на прямоугольники сельскохозяйственных угодий, апельсиновых рощ и плантаций низкорослых персиковых деревьев, долина благоухала, расстилалась ковром, полным буйства красок.

Спустившийся с пологого склона трейлер снизил скорость и, указав поворот, свернул к заправочной станции, принадлежащей компании «Аджин». У табло с ценами на топливо, видного, судя по размеру, из космоса, водитель прижался к левому краю дороги, пропуская туристический двухъярусный автобус без пассажиров.

Подрулив к колонке, Джованни поздоровался с работником заправки, держащим на изготовку шланг, оканчивающийся металлической насадкой заправочного пистолета.

– Полный бак и стекла протри! – сказал он, потягиваясь.

Размявшись, дальнобойщик посмотрел на счетчик, не желая переплачивать, понаблюдал, как меняются цифры за стеклом окошечка, проверил передние скаты и недовольно покосился на подошедшего вприпрыжку плюгавого мужчину с большими залысинами над впалыми висками.

«Конвоир паршивый… – чертыхнулся Спалетти. – Шеф – последняя скотина. Мог бы намекнуть, что груз недоноскам каморры принадлежит. Подставил, подлец!»

– Почему остановился? – с грубоватыми нотками спросил плюгавый, на чьей голове растительности было меньше, чем в пустыне.

Дальнобойщик с высоты почти двухметрового роста критически посмотрел на самоуверенного заморыша, облеченного, судя по манерам, немалой властью. Лебезить перед похожим на исхудавшую крысу представителем преступного мира Джованни не стал. Постучав по лбу, он с уничижительной иронией ответил:

– Ты – кретин?! Твой «БМВ» на моче ездит?

Ошарашенный наглостью водилы, тот сморщился, будто проглотив что-то кислое. Демонстративно поправив наплечную кобуру, мафиози хватанул ртом воздух, готовясь прочитать нотацию, но, передумав, развернулся и все той же подпрыгивающей походкой пошел прочь к черному лимузину.

Отбрив конвоира, Джованни посетил магазинчик, где прикупил снеди, не требующей приготовления, и две бутылки минеральной воды. На трассе он решил не останавливаться, чтобы побыстрее добраться до Неаполя и избавиться от цистерны, эскорта каморры да пересчитать зубы подлому шефу фирмы.

Разъяренный плюгаш, втиснувший свои мослы в кожаное кресло «БМВ», метал громы и молнии. «Лейтенант» преступного сообщества, отвечавший за целый городской район, привык к другому обращению. Лавочники, владельцы магазинов, казино и ресторанов, обложенные данью, трепетали перед ним. Распространители наркотиков, старшины общин уличных попрошаек разговаривали с ним, как с феодальным бароном, не поднимая глаз, а тут какой-то водила усомнился в его умственных способностях.

– Дома надо вправить мозги умнику. Будет, сука, водить инвалидную коляску! – шипел, точно закипевший чайник со свистком, плешивый «лейтенант».

Подчиненные тактично молчали, боясь попасть под горячую руку бесноватого босса, издергавшего всех мелочными придирками. На серый микроавтобус и вывалившуюся из него ораву турок никто не обращал внимания.

Вдруг в салон автомобиля проникла тень, отбрасываемая широкой спиной незнакомца, облокотившегося о капот «БМВ». Мало того, что он прикасался к чужой машине, так этот нахал положил рядом с собой сигаретную пачку, беседуя с прилизанным красавчиком.

– Эй, придурок, на заправке нельзя курить! – Неаполитанец достиг точки кипения. Обернувшись к заерзавшим приятелям, он лопался от возмущения: – Ребята, вы видите этого шимпанзе? Он положил грязные лапы на нашу тачку! Азиаты оборзели до невозможности.

Громила перепуганно оглянулся, смахивая пачку на пропитанный бензином асфальт заправки.

– Извините, синьор! – забормотал он, сгибаясь в почтительном поклоне.

Высокий красавчик, вежливо улыбнувшись, поспешил вернуться к микроавтобусу, избрав его пунктом наблюдения. «БМВ» просматривался как на ладони, а вопли плешивого доходили до Тургута со всеми виртуозными оборотами и красочными ругательствами.

«Хорошо, что Карапуз туп в итальянском. Иначе выдержка могла бы изменить малышу», – усмехнулся наркоделец, отслеживая манипуляции киллера.

– Заткни хватало и отвали от машины, вонючая тварь! Здесь Европа, а не завшивленная Азия! Ты лапаешь частную собственность!.. – кричал «лейтенант», подпрыгивая от возбуждения.

Невозмутимый, словно скала, Карапуз отбивал поклоны, бормоча заученную фразу:

– Извините, синьор…

Затем с необычной прытью он согнулся в три погибели, выставив на обозрение мощный зад, обтянутый готовыми треснуть по швам светлыми брюками.

– Он что, молиться собирается? – приподнявшись, спросил «лейтенант».

– Пачку ищет, – откликнулся один из неаполитанцев.

Через секунду турок поднялся, держа двумя пальцами картонную коробочку, испачканную в грязи. Приложив ладонь к сердцу, он еще раз с восточной учтивостью поклонился и, переваливаясь, заковылял к компании темноволосых мужчин.

Взрывное устройство, прикрепленное Карапузом под бампером автомобиля, по первому сигналу радиодатчика готово было выполнить свою миссию. Размещенное чуть левее центра радиатора, оно, сдетонировав, наносило удар по двигателю и переднему мосту. Шансы пассажиров «БМВ» при таком раскладе равнялись нулю.

Распределив покупки по закуткам кабины, а печенье и минеральную воду оставив в пределах досягаемости руки, дальнобойщик, приняв оптимальную позу, подрегулировал спинку сиденья. Зеркало бокового обзора отражало мигнувший фарами лимузин.

– Подгоняют, идиоты! – раздраженно произнес Спалетти, чувствуя вибрацию напрягшегося трейлера, сдвигающего с места цистерну.

Вереница машин покинула заправку. Впереди был отрезок трассы без населенных пунктов, без полицейских пикетов вплоть до пересечения с автомагистралью, ведущей прямиком к Неаполю.

Разогнавшись, «Скания» с блистающей на солнце сигарой цистерны помчалась по шоссе, оставляя за собой шлейф сизоватого дыма. Успокоенный скоростью, лучшим лекарством для дальнобойщиков, Джованни подумал, что на магистрали можно отколоть финт и оторваться от колонны. Но, поразмыслив, решил не дразнить худосочного мафиози с расшатанными нервами, представляющего интересы могущественной организации.

«Какая пакость плещется в бочке? – развлекался внутренним монологом водитель. – Танкер, по словам портовиков, доставил светлые нефтепродукты из бывшего Союза. Но при чем здесь спиртово-ацетоновая смесь, задекларированная в бумагах таможни… Все куплено, Джованни… и липовые бумажки, и таможня, и чиновники терминала… У каморры для всех хватает денег, а тебе перепадают неприятности и допросы в полиции. Не любит меня Мадонна…» – на такой пессимистической ноте он оборвал рассуждения и принялся разыскивать в эфире музыкальную станцию, по которой транслировался конкурс из Сан-Ремо.

Выместивший злобу «лейтенант» вел автомобиль спокойно, но его сосед частенько оборачивался назад и изучал убегавшую ленту шоссе. Достав пистолет и положив оружие на колени, он сказал:

– За нами едет серый «Улисс».

– Дорога здесь одна. Куда туркам деваться? – беспечно откликнулся плюгавый.

Мафиози нажал на кнопку, и оконные стекла скользнули вниз. Высунув голову, он долго смотрел на микроавтобус, сохраняющий дистанцию.

– Я узнал парня с усиками, – глухо сказал неаполитанец.

Приготовившийся выдать какую-нибудь гадость «лейтенант» повернулся к собеседнику, и его язык застрял между зубами. По лицу мафиози градом катился пот.

– Это Тургут – поставщик опиума. Я видел его на банкете у каппо за столом для почетных гостей…

Как по команде, все разом оглянулись, и эта паника не осталась незамеченной. Машины следовали друг за другом почти с равными интервалами в сто пятьдесят – двести метров. «БМВ», ведомый дрогнувшей рукой «лейтенанта», вильнул, словно собираясь пойти на обгон.

– Все, ребята, конечная станция! – шевельнул бескровными губами турок, вдавив ногтем кнопку радиодатчика.

Взрыв грохнул тяжело и веско.

Машина неуправляемым волчком закружилась по шоссе под какофонию скрежещущих, разрываемых покрышек. Перевернувшись на крышу, она пронеслась метров двадцать и встала на исковерканные колеса, охваченная рыжим пламенем, внезапно ставшим белым. Запертые в смертельной ловушке, покалеченные люди горели заживо, завидуя в эти краткие мгновения мертвецам. Потом к небу поднялся угольно-черный дымовой гриб, раскачивающийся на ежесекундно распухающей ножке.

Взрывная волна докатилась до «Скании». Кабина содрогнулась, и в зеркалах заплясали отблески зарева. На долю секунды Спалетти, оглушенный ревущим звуком, лавиной пронесшимся над шоссе, потерял контроль над трейлером. Машину занесло на встречную полосу. Совладав с управлением, Джованни остановил двадцатитонную махину.

– О, Господи! – хриплое восклицание вырвалось из пересохшей глотки дальнобойщика.

Костер с дымовой завесой в полнеба казался декорацией к масштабному фильму катастроф. Корпус лимузина, находившегося в эпицентре гигантского пожарища, угадывался лишь по смутным линиям.

Сквозь дымовую вуаль, вычертив почти что острый угол, прорвался микроавтобус, заблокировавший по диагонали пространство между грудой плавящегося металла, резины, кожи, пластика, некогда скомпонованного в роскошный лимузин, и «Сканией», чья белая кабина стала пегой от падающих с небес хлопьев гари.

– Мадонна, спаси и помилуй! – шептал Спалетти, открывая застежки крепления огнетушителя.

Достав баллон, он выпрыгнул из машины, подсознательно понимая – помощь пассажирам «БМВ» не понадобится. Заслоняясь локтем от огнедышащего вихря раскаленного воздуха, Джованни бежал к костру, встряхивая бесполезный огнетушитель.

Из мглистой тьмы пожарища выступил мужчина, с кошачьей грацией извлекая из-под мышки пистолет, удлиненный глушителем.

– Подними руки!

Пенистая струя, с шипением вырвавшаяся из сопла красного баллона, сделала мужчину похожим на Деда Мороза. Он выстрелил вслепую. Пуля, вжикнув, царапнула плечо непроизвольно пригнувшегося дальнобойщика. Не чувствуя боли, Джованни метнул баллон, и тот угодил в грудь стрелявшему. Глухо ойкнув, он заорал, вызывая подмогу:

– Мустафа!

Порыв ветра отбросил дымовую завесу, унося черный хвост в долину. Багровый отсвет пожара сливался с ярким светом итальянского солнца, и этот объединенный блеск нестерпимо резал глаза, слезящиеся от едкой гари.

Закашлявшись, дальнобойщик повернулся и опрометью бросился к «Скании». Оступившись, он припал на левое колено, словно стайер, берущий старт перед забегом. До трейлера, ждущего хозяина с распахнутой дверью и рокочущего на холостых оборотах двигателем, было метров сорок.

– Встань на колени! Руки за голову! – Громила с автоматом под мышкой стоял, широко расставив ноги, за спиной дальнобойщика.

По телу Джованни прошла волна дрожи. Подчиняясь гипнотическому сипению громилы, который будто вылез из преисподней, водитель медленно поднял вмиг налившиеся свинцом руки.

– Мустафа, пришей пожарника! – передоверил исполнение приговора Карапуз, спешивший полюбоваться обугленными телами в салоне «БМВ». – Кемаль, утри рожу и давай за руль трейлера!.. Быстренько, ребятки, у нас все получилось!

Убийца, взявший на мушку скорченную фигуру коленопреклоненного человека, промаршировал по асфальту.

Ствол «беретты» уперся в затылок Джованни Спалетти, шепчущего отходную молитву.

Одинокий бродяга устроил пикник у обочины.

Сидевший на мотоцикле Святой дожевывал безвкусный бутерброд с резиновыми сосисками, насильно проталкивая пищу большими глотками отвратительно теплой колы. Снятый шлем валялся под щитом указателя, и изумрудная ящерица, высунув раздвоенный язык, уже обследовала его на предмет строительства гнезда.

«Давай, дорогуша, заселяйся. Тебе будет удобно выводить в этом котелке потомство, – мысленно разговаривал со смелой длиннохвостой соседкой Святой. – А я опять остался один. Вот такая хреновина, уважаемое пресмыкающееся».

Точеная головка ящерицы, по форме напоминающая трапецию, вдруг пригнулась к земле. Быстро перебирая лапками, приятельница Святого юркнула в траву. Он распрямился, прислушиваясь к рокоту, доносившемуся из-за изгиба шоссе.

«Надо сменить позицию. Отвратительный сектор обзора. Вернусь-ка я к перекрестку».

Механический скакун, позаимствованный у рокера, завелся с пол-оборота.

Гул нарастал.

Застегнув кожаную куртку, скрывавшую пистолеты, Святой решил пропустить приближающиеся машины и снял пальцы с рукоятки сцепления. Внезапно земля мягко дрогнула, словно надувная резиновая подушка. Стоголосое эхо раскололо воздух, и где-то совсем рядом к небу поднялся огненный столб. Святому показалось, что какие-то артиллеристы сделали залп по движущейся цели из противотанковой пушки. Но в этих местах не было полигонов, а военные действия велись тут более полувека тому назад.

Четыре цилиндра «Хонды», выдавая полную мощь, заработали на износ. Святой с места взял в карьер, точно всю жизнь ничего не делал, как только участвовал в гонках мотокросса или, судя по лихому стилю езды, был призером соревнований по спидвею. Он летел стрелой, ориентируясь на черный обелиск дыма, царапающий вершиной небеса.

Пройдя поворот, мотоциклист вынесся на финишную прямую. Встречный ветер слепил глаза, но Святой смог рассмотреть пейзаж битвы: заблокировавший шоссе трейлер, серый знакомый микроавтобус, эффектно оттененный фантасмагорическим заревом, и остолбеневшие люди в светлых костюмах. Его зрение сфокусировалось на переднем плане: сгорбленной фигуре приговоренного и убийце, отвлекшемся от своего черного дела.

Промедление смерти подобно – как точны бывают порой слова. Ни убавить, ни прибавить. Жизнь стоявшего на коленях человека висела на волоске. Киллер, раззявив от неожиданности рот, вглядывался в стремительно приближающегося мотоциклиста, будто сошедшего с гравюр старинной Библии, на которых изображался всадник Апокалипсиса, возвещающий приход судного дня. Правда, вместо коня под наездником был мотоцикл, но ведь, возможно, Бог не чурается технических новшеств.

Ствол пистолета завис у виска Джованни Спалетти.

Заминка киллера дала фору Святому. В быстротечных ситуациях, похожих на стремительный водоворот, не оставляющий времени на глубокомысленный перебор вариантов – поступков, разумных шагов и оптимальных решений, бывший спецназовец полагался на седьмое чувство – сплав реакции, инстинктов и еще чего-то неведомого, заложенного в глубинах психики и делающего человека бойцом.

Расстегнув куртку, Святой выхватил левой рукой тяжелый «вальтер». Стрелять с готового взмыть под небеса мотоцикла ему до той поры не приходилось, но другого выбора не было.

Выпрямив руку, он нажал на курок, отправляя свинец в вырастающую с каждым мгновением мишень.

Пиджак киллера, продолжавшего стоять над приговоренным, намокнув, приобрел коричневый оттенок. Пистолет стал невыносимо тяжкой ношей. Выронив оружие, турок наклонился, впившись в плечо дальнобойщика и подставляя очередной спешащей пуле макушку. Комок металла, раскроив черепную коробку убийцы, спас жизнь очумевшему от грохота выстрелов Спалетти. Придавленный упавшим телом, он лежал, прижимаясь лицом к асфальту.

– Убейте их! – Гортанный клич вождя клана вплетался в дробь выстрелов и рев мотоцикла.

Автоматная очередь хлестнула по бесчувственному туловищу мертвеца, надежным щитом прикрывавшего дальнобойщика. Сочтя короткую серию достаточной, Карапуз перенес огонь на мотоциклиста.

Положив машину набок, Святой гасил скорость, выполняя сложнейший трюк, практикуемый гонщиками на виражах. Пули рассерженными осами жужжали вокруг, высекая искры и рикошетом улетая в придорожные кусты.

– Кемаль, мочи свинью! – вопил Тургут, видя, как несущийся кометой мотоцикл, описывая дугообразную траекторию, приближается к истерично мечущемуся члену банды.

Дезориентированный, покрытый пеной, словно белым саваном, турок заячьими прыжками отскакивал то вправо, то влево, ведя беспорядочную стрельбу.

Святой, оказавшись в опасной близости от земли, ощущал, как шершавая, жесткая поверхность покрытия шоссе кромсает джинсовую ткань и кожу куртки. Сгруппировавшись, он оттолкнулся от мотоцикла и, защищая бока локтями, кубарем покатился по асфальту.

Освободившаяся от ездока машина, выкручивая юзом непредсказуемые кренделя, взбесившейся грудой железа, искрящейся, как новогодняя елка, пронеслась мимо дальнобойщика, укрытого истекающим кровью, дырявым, словно дуршлаг, трупом. «Хонда» будто обрела искусственный интеллект, решив внести свою лепту в сражение. Грохочущим болидом мотоцикл подсек ноги убегающего Мустафы. Падающий бандит дико взвизгнул, угодив в мясорубку, перемалывающую плоть и кости. Протащив тело метров пять, машина остановилась, удовлетворенно поглядывая разбитым глазом-фарой на широкую бурую полосу крови с ошметками одежды и содранной человеческой кожи.

Проделав головокружительные кульбиты, Святой распластался на разделительной полосе шоссе и открыл шквальный огонь. Он стрелял с обеих рук, избрав целью пятившегося к микроавтобусу черноволосого красавчика. Звонко лаял «вальтер». Ему глухо вторила «беретта», снабженная глушителем. Святой стрелял экономно, не обращая внимания на автоматные очереди осатаневшего от ярости верзилы, мазавшего с до неприличия близкого расстояния.

Дуэлянтов разделяло метров сто – сто двадцать. Воздух колебался от жара горящего автомобиля. Смрадный чад, повинуясь ветру, то поднимался, то стлался по земле.

«Я достану тебя, подонок! Обмаранными штанами ты не откупишься. Смерть старины Дэйва стоит гораздо дороже!»

Сменив позицию, Святой приподнялся на локтях. Отбросив опустошенную «беретту», он обхватил левой ладонью запястье правой руки и плавно нажал на курок.

– Карапуз…

Отчаянный вой, подобный завыванию волка, попавшего в капкан, повторило эхо:

– Карапуз…

Сжав колени и держась за низ живота, глава клана растерянно смотрел на клюквенно-красную жидкость, сочившуюся сквозь пальцы.

Палач, чьим уделом была беззаветная служба отродью Тургута Одноглазого, повернул бычью шею, повторяя звериный стон хозяина, точно пуля раскромсала и ему потроха. Разрядив автомат длинной очередью, он швырнул оружие под ноги. С тупым бешенством обреченного на смерть камикадзе громила, выхватив нож, ринулся к поднявшемуся Святому.

Преодолевая стометровку в темпе разогнавшегося железнодорожного экспресса, Карапуз словил пулю в левое предплечье. Прорычав по-звериному то ли молитву, то ли богохульство, турок перебросил нож в здоровую руку.

«Вальтер» Святого с пустой обоймой онемело молчал.

Метнув бесполезный кусок железа в лицо нападавшему, Святой отпрянул в сторону, намереваясь пропустить и достать со спины охваченного слепой яростью киллера. Но тот прытко повернул, замахнувшись ножом для разящего косого удара, направленного в подъяремную вену. Широкое лезвие армейского ножа голубой молнией сверкнуло над Святым, таранившим кулаком солнечное сплетение громилы. Вспоров кожу куртки, сталь лишь рассекла левую руку бывшего спецназовца от плеча до локтевого сустава.

Сцепившись, противники покатились по асфальту. При падении с мотоцикла Святой сильно ушиб правое плечо. Травма, терпимая в обычной обстановке, в рукопашной схватке сковывала движения. Впрочем, пуля, располосовавшая сухожилия Карапуза, уравнивала силы.

Святой заставил верзилу выронить нож, вывернув ему запястье. На какой-то миг враг оказался сверху. Святой видел налитые кровью нечеловеческие глаза, выпяченный подбородок со стекающей ржавой пеной слюны и растопыренные пальцы, тянущиеся к его горлу.

– Врешь, падаль! Меня не возьмешь… – Ребрами ладоней Святой саданул по ушам турка.

Нижняя челюсть киллера выдвинулась на неестественную длину, выпуская наружу розовую лопату языка.

Не мешкая, Святой тыльной стороной ладони припечатал мясистый нос убийцы, но надобность в этом сокрушительном ударе отпала. Голова Карапуза качнулась, словно бакен на речной волне. Спазматически заглатывая воздух округлившимся ртом, палач сполз с противника. Короткопалые пальцы киллера царапали асфальт, а между лопаток торчал вонзенный по рукоятку нож.

Над агонизирующим убийцей, смахивающим на загарпуненного кита, стоял белый, как мел, водитель-дальнобойщик. Он протянул Святому руку, помогая подняться. Слова были излишни. Мужчины обменялись взглядами и, сохраняя молчание, направились к микроавтобусу. По пути Святой подобрал пистолет сбитого мотоциклом турка.

Вонь паленого мяса заставила их зажимать носы и морщиться от отвращения. Сладковатый смрад обуглившейся человечины перекрывал все запахи на свете. А виновник злодеяния, смуглолицый красавчик, внук Тургута Одноглазого и глава клана наркоторговцев, стеная, как последнее ничтожество, пытался вползти в щель между днищем «Улисса» и шоссе.

– Не подходите! – по-турецки орал раненый, уже не отдавая отчета своим действиям и словам, которых никто не понимал.

Надменность отступила перед желанием выжить.

– Подожди меня в машине! – Святой дотронулся до плеча дальнобойщика.

Тот вздрогнул, будто к нему прикоснулись электрошокером, втянул голову в плечи, предвидя намерения своего спасителя, и, не оглядываясь по сторонам, зашагал к трейлеру.

Нашпигованный свинцом Тургут, теряя сознание от боли и потери крови, одеревеневшей рукой с пистолетом направил оружие на смотревшего с высоты человека. Он чувствовал, что не сможет выстрелить в эти холодные и властные глаза.

– Я буду милосердным! – обращаясь к себе, произнес Святой.

Не ведя учет оставшимся в обойме патронам, он жал на курок, пока «беретта» не прекратила харкать огнем. Перевернув носком изрешеченное тело, дымящееся словно подгорающий шашлык, Святой бросил оружие.

– Возвращаю инструмент! – устало произнес он, вытирая налет гари с лица.

«Скания» позвала Святого протяжным резким сигналом. Высунувшийся по пояс водитель призывно махал рукой, торопясь покинуть место побоища. Святой бегло осмотрел салон микроавтобуса и подобрал с сиденья трубку сотового телефона. Потом, прихрамывая, пробежался, подхватил превратившуюся в тряпку сумку и, запрыгнув в кабину, улыбнулся водителю:

– Узнал безбилетного пассажира?

Спалетти, сдав трейлер назад, чтобы вывернуть из заноса в нужном направлении, остановился, внимательно посмотрел на говорившего, пока в памяти не проявился образ человека в тюремной робе, заскорузлой от грязи и запекшейся крови. Его спаситель и беглец, путешествовавший до Москвы под днищем рефрижератора, был одним и тем же лицом. Открытие настолько поразило дальнобойщика, что он даже пощупал Святого, подозревая в нем призрака.

– Не может быть! – выдохнул Джованни, убедившись в материальности старого знакомого.

– Бывает… – усмехнулся Святой, узнавший водителя раньше, когда тот протянул руку, помогая подняться. – Гора с горой не сходится, а человек…

– Невероятно! – восклицал дальнобойщик, похлопывая себя по щекам, будто желая проснуться. – А где мой оранжевый комбинезон?

– И майка?

– Комбинезон и майка?!

– Остались в России…

– Ты научился говорить на итальянском?

– Да.

– А тогда, тогда под Москвой… Ты знал одно-единственное слово, – захлебываясь, с радостным возбуждением приговоренного к смерти человека, вынутого из петли за секунду до казни, бормотал Спалетти.

– Быстро… – поддаваясь общему настроению, захохотал Святой.

– Быстро! – повторил водитель.

Пройдя поворот, «Скания» выехала на прямое, словно натянутая нить, шоссе, рассекавшее пространство в юго-западном направлении. Затерявшийся среди зелени садов трейлер увозил двух мужчин, которым было о чем рассказать друг другу.

А над рассыпающимся и опадающим вниз обелиском дыма, раскинув крылья, выписывал круги орел-стервятник, привлеченный ароматом паленого мяса и свежей крови. Птицу не привлекали живые люди. Стервятник, паривший над кладбищем на шоссе, надеялся отведать падали.

Железнодорожный вокзал Сан-Стефано-дель-Сантино – модерновое здание из стекла и бетона – напоминал пчелиный улей. Разноязычная толпа туристов, капризничавшие дети, разморенные жарой, галдящие темпераментные итальянки, выясняющие отношения, невзирая на приезжих, – настоящее вавилонское столпотворение.

Прибывший поездом из Неаполя Джованни Спалетти ничем не отличался от окружающих: пестрая рубаха с пальмами, шорты-бермуды, стоптанные кроссовки и солнцезащитные очки на носу. Благоверная супруга весьма удивилась бы, увидев мужа восседающим в таком облачении за стойкой вокзального кафетерия. По ее данным, он отправился навестить родственников, проживающих в глухой провинции у предгорий Альп. Весь квартал знал, куда уехал Спалетти.

Запустивший дезинформацию дальнобойщик разыгрывал опасную партию. Но, как выразился его русский приятель, кто не рискует, тот не пьет шампанского.

Идея родилась у канала со стоячей, пахнущей тиной водой. Они устроили привал, приводя в норму порядком пострадавшую внешность.

Заклеив ссадины пластырем из дорожной аптечки, Святой, глядя на свое отражение в бутылочно-зеленоватой воде, спросил:

– Джованни, рискнешь пойти ва-банк? Даром, что ли, мы такую бойню пережили?

Не понимая, к чему клонит его старый знакомый, водитель, поколебавшись, качнул головой.

Перед омовением в канале они открыли выпускной вентиль цистерны, слив на бетонную плиту стоянки около ведра резко пахнущей жидкости. Под припекающим солнцем влага быстро испарилась, и на серой плоскости плиты осталась красноватая пыльца – мелкие кристаллики какого-то вещества.

– Эти мерзавцы толковали о синтетическом наркотике, растворенном в ацетоновой смеси. Кажется, товар налицо! – констатировал Святой.

Трубка сотового телефона перешла по наследству Джованни Спалетти.

Он сделал все, как условились. Цистерна была доставлена по назначению на птицефабрику в пригороде Неаполя. Спалетти учинили форменный допрос, потребовав подробнейшего отчета о проделанном маршруте и всех странностях, приключившихся в пути. Встав навытяжку перед холеным типом, бывшим за главного среди встречавших груз, Джованни выложил, как на духу, что, мол, документы передал какой-то дохляк и километров восемьдесят за трейлером тащился черный «БМВ», исчезнувший в населенном пункте, названия которого он не помнит.

– Чиччо не предупреждал о сопровождении? – спросил получатель груза.

– Чиччо? Впервые слышу, – ответил дальнобойщик. – Надеюсь, я сделал все, как надо?

Джованни вручили премиальные за непредвиденный рейс. Вечером он потратил четверть этой суммы на билет до Сан-Стефано в вагоне второго класса для курящих.

Утром Спалетти пил коричневую бурду в кафетерии вокзала курортного городка.

– Вам что-нибудь еще подать? – Официант с длинными засаленными волосами скептически смотрел на чудака, выдувшего литр кофе. – Может, перекусите?

– Спасибо, я сыт.

Расплатившись, Джованни побрел в зал ожидания, но, раздумав, вышел на улицу, снимая целлофан с сигаретной пачки.

Он чуть не проглотил сигарету, когда в кармане шорт затренькал сотовый телефон. Выплюнув окурок, Спалетти поднес трубку к уху. Твердый мужской голос отчеканил набор цифр, после паузы вторично назвав код и номер ячейки, и дополнил:

– …посылка принята!

Пройдя к стенке ячеек автоматической камеры хранения, Джованни нашел указанный бокс. Проделывая необходимые манипуляции, открывавшие доступ к внутренностям ячейки, он взмок от напряжения. Достав кейс с полированными металлическими наугольниками и таким же замком, Спалетти приподнял крышку. Стопки побывавших в обороте банкнот серо-зелеными кирпичиками покоились внутри кейса. Распахнув замызганную сумку, сшитую из брезента, Джованни уложил чемоданчик на дно.

Покинув вокзал, он перешел через улицу к скверику с разбитыми клумбами и резвящейся на дорожках детворой. Не садясь на скамейку, Джованни достал из кармана бумажку, прислонил к ноге сумку и недрожащей рукой сыграл на кнопках телефона монотонную, составленную из писка мелодию. Когда абонент вышел на связь, синьор Спалетти непреклонным тоном носителя драгоценной информации произнес:

– Я буду говорить только с Генеральным прокурором Неаполя…

Приемник в каюте яхты «Свордфиш» передавал последние известия локальной радиостанции. Старт морского круиза к родным берегам Платон Петрович Бодровский назначил на четыре часа утра, отправив команду – телохранителя Толю, загоревшую до черноты супругу и нанятого в яхт-клубе профи по хождению под парусами, отдыхать.

Пятым на борту яхты русского промышленника был Святой, сумевший разыскать «Свордфиш» по трехцветному вымпелу с двуглавым орлом, трепетавшему на грот-мачте и видному издалека.

Стереофонические динамики приемника великолепно передавали суровую интонацию диктора, вещавшего о чрезвычайно успешной деятельности органов правопорядка:

– …произведены повальные аресты лиц, подозреваемых в принадлежности к наркокартелю. Властям удалось захватить самую крупную партию наркотиков за последние два года. Следствие продолжается. Для его завершения, по заявлению прокурора, потребуется координация усилий всех правоохранительных служб и помощь Интерпола. А теперь о погоде…

Святой щелкнул клавишей. Подсветка шкалы погасла, подмигнув рубиновым светодиодом. Прикорнув на мягкой софе, обитой шелком, он слушал гипнотический, успокаивающий плеск волн и далекие гудки буксиров – протяжные, с надрывной тоской предупреждающие об опасности корабли, покидающие гавань.

Часть II

Еще раз повторяю: наш путь – добротные законы и поддержка всего общества в борьбе с уголовным беспределом.

Из радиообращения Президента РФ Б.Н.Ельцина к гражданам страны 26 сентября 1997 года.

…вот только кровь сочится между большими камнями закона.

Ф. Кафка. Дневники.

Море не бывает одинаковым. Водная стихия богата сюрпризами. Затишье сменяется бурей. Ураган проносится, и наступает полный штиль. Затем все повторяется. Шторм можно пережить. А вот привыкнуть к буйству гигантской массы воды невозможно.

Весь день барометр падал. Метеослужба Украины передавала штормовое предупреждение, прогнозируя восьмибалльную бурю на море. К вечеру ветер усилился, оправдывая предсказание синоптиков. Небо затянули свинцовые тучи, а волны, вскипающие белыми бурунами пены, с лязгом ударялись о борт яхты. Верхушки мачт с убранными парусами скрыла мгла.

Природа неистовствовала, показывая свой норов. Для акватории, прилегающей к Крымскому полуострову, такая непогода редкостное явление, ведь сезон осенних штормов еще не наступил.

Платон Петрович Бодровский, стряхивая с оранжевой прорезиненной робы солоноватую влагу, вошел в рубку управления, не забыв плотно задраить за собой двери.

– Посылает нам Господь испытание! – Хозяин яхты пытался выглядеть бодрячком. – Дернула меня нечистая сила прикупить эту посудину. Отродясь среди Бодровских мореплавателей не было. Никто на флоте не служил. Ох, наказывает Боженька за гордыню! – по-стариковски закряхтел Платон Петрович, надеясь на сочувствие Святого и итальянца-штурвального, молчуна, посасывающего, как и положено морскому волку, трубку с коротким мундштуком.

Яхта взлетала на гребень волны и падала вниз. Незакрепленные предметы перекатывались по полу рубки, создавая неописуемый хаос.

– Идите к жене, Платон Петрович! Мы справимся! – выкрикнул Святой, не поворачивая головы.

Горизонт за стеклом рубки исчез, заслоненный рядами накатывающихся валов, каждый из которых превосходил по высоте предыдущий. Яхта «Свордфиш», двухмачтовое дитя итальянских корабелов, ныряла в водную пропасть и поднималась к свинцовым тучам, но не валилась набок. Она упорно продолжала путь сквозь непогоду.

– Дмитрий! – Бодровский мертвой хваткой вцепился в локоть Святого.

– Что? Волнуетесь, не пойдем ли мы на дно?!

– Я столько раз поднимался с таких глубин… – Платон Петрович зашелся хрипловатым простуженным смешком, намекая на нелегкую судьбу бизнесмена в России. – Наш контракт невыполним. Обстоятельства выше нас. Яхта не пройдет по портовому фарватеру в такой шторм…

Контракт, о котором упомянул Бодровский, был не сложен и состоял из одного пункта, выдвинутого Святым: он сойдет на берег сопредельного с неласковой Отчизной государства. В стране пиццы и спагетти после разборок на дороге и виллетты, превращенной в кладбищенский склеп, оставаться не представлялось возможным. У итальянского правосудия могли возникнуть большие претензии к человеку, учинившему самосуд над садистами и подонками. Наказание должно соответствовать букве закона, но, как усвоил Святой, порой полезно делать исключения из правил, добиваясь справедливости. Долгов в Италии у него больше не было, а яхта – подходящий вид транспорта для смены местожительства. Кроме того, сумма, предложенная Бодровским, гарантировала свободу передвижения на будущее и снимала на некоторое время финансовые проблемы. Правда, размеры гонорара, выражавшиеся цифрой с четырьмя нулями, смущали и настораживали Святого. Бодровский словно выплачивал аванс за предстоящую, но еще не названную работу. Впрочем, он с готовностью согласился высадить пятого члена экипажа в порту Феодосии – Святой определил его конечным пунктом своего морского перехода.

Там, на Крымском полуострове, у него оставались друзья-однокашники по Одесской школе спецназа, которую он успел закончить до развала Союза. Навоевавшись вдосталь, ребята, по данным Святого, вели тихую жизнь мирных обывателей, кто мелкой коммерцией, а кто, кардинально сменив профиль деятельности, занялся возделыванием земли, то бишь садоводством и огородничеством. Совсем в духе римских легионеров, получавших перед выходом в отставку земельный надел. Только между строк писем, когда-то приходивших к Святому, сквозила обида еще не старых ветеранов, от которых отказалась ставшая мачехой родина, позабывшая о былых заслугах и неафишируемых подвигах. С криминальным миром друзья Святого брезговали иметь общие дела. Не утратив офицерской чести, они предпочитали более чем скромное существование и не желали мараться исполнением заказов уголовной сволоты, справлявшей бал на всей территории бывшего Союза. У товарищей по оружию Святой надеялся найти приют и доброжелательный прием.

На всем протяжении маршрута была прекрасная погода – легкое волнение на море, тихий бриз. Яхта плыла древним путем мореходов через проливы Босфор и Дарданеллы в Черное море, повторяя с небольшими отклонениями путешествие аргонавтов. Препятствия, правда, были другими, нежели у мифических героев.

Турецкие служаки из береговой охраны, поднявшиеся на яхту для обычного досмотра, нашли какие-то неточности в судовых документах и долго галдели, бегая от кормы к носу вместе с Платоном Петровичем, пока смекнувший Святой не вручил старшему наряда традиционный восточный бакшиш, то есть скромную взятку, улучшающую взаимопонимание, – два блока «Мальборо», бутылку джина и картонную двадцатибаночную упаковку пива.

Испробовав пивка, офицер, горбоносый турок, похожий на толстую ворону, сделался чрезвычайно словоохотливым и любезным. Усевшись под тентом, чтобы со смаком выкурить сигарету из подаренного блока, он поведал историю, которая потрясла Стамбул. Почтенного гражданина зарезали в постели. Подозрение в совершении столь дерзкого и жестокого преступления пало на русских девушек, гостивших в доме убитого.

Святой слушал вполуха «ужастик», излагаемый службистом береговой охраны. Рассказ значил для него не более чем, к примеру, крики чаек, пикирующих в воды залива. Он не мог предполагать, что смерть, по утверждению офицера, добропорядочного гражданина была отголоском, финальным аккордом разборки на шоссе. Последний представитель клана Тургута Одноглазого, старый сластолюбец, отошедший от дел, пал жертвой вендетты. Итальянские мафиози, упрятанные за решетку, нашли возможность передать весточку русским друзьям. Сведя воедино факты – попытку захвата цистерны, трупы турок в непосредственной близости от нефтяного терминала и повальные аресты, они, не мудрствуя лукаво, указали на дядюшку Тургута-младшего, устроившего, по их мнению, грандиозный шухер, натравив племянника на конкурентов.

Очень скоро под сводами роскошного особняка появилась сногсшибательная блондинка. Красавица с томными глазами должна была помочь старику перенести тяжелую утрату. Оплакивая племянника, доставленного из Италии с дырками, которых было больше, чем в дуршлаге, старый наркоделец не отказывался от плотских утех.

В тот роковой вечер он, слабея от возбуждения, снимал одежду с пышнотелой блондинки, похотливо сглатывая слюну. Старик шептал, что такие гурии, волшебные девы, водятся только в мусульманском раю. Девица, закрыв глаза, раздувала ноздри, вдыхая терпкий запах мужского пота. Прикоснувшись к сдобной высокой груди блондинки, дядюшка покойного Тургута экстатически затрясся и потянул новый экземпляр своего гарема к широкому, словно аэродром, ложу под шелковым балдахином.

– Гурия! – шептал турок, тиская упругие выпуклости подруги.

Он не видел, как сузились зрачки девицы и томные глаза превратились в глаза пантеры перед прыжком. Острый розовый язык блондинки нырнул под верхнюю губу, извлекая узкую полоску лезвия бритвы. Зажав сталь жемчужными зубами, она полоснула старика по горлу, поворачивая его голову за уши. Подушка приглушила хрипы умирающего.

Вытерев перепачканный кровью рот, девушка, дождавшись конца агонии, сплюнула в ладонь, подбирая отточенную стальную полоску.

– Старый вонючий козел, – промурлыкала блондинка, пытаясь нащупать пульс у истекающего кровью старика.

Исполнив порученную миссию, умертвив последнего представителя клана, она бесследно исчезла…

Поделившийся новостями и испробовавший презент, офицер береговой охраны откозырял и убрался восвояси. Яхта «Свордфиш» продолжила плавание.

Из членов экипажа Святой общался с нанятым моряком и с владельцем яхты. Ольга Григорьевна редко выходила на палубу, проводя большую часть времени в каюте. У Святого сложилось впечатление, что она избегает разговаривать с ним и даже встречаться. Телохранитель Толя, захандривший с самого начала морского перехода, жутко страдал от приступов морской болезни. Он пригоршнями пожирал таблетки, которые абсолютно не помогали, блевал желчью, перевесившись через поручни ограждения, а на пищу вообще не мог смотреть.

До Феодосии оставалось несколько десятков миль, когда на небе появились перистые облака. Снасти заскрипели под порывами ветра. Яхта попала в зону стремительно перемещавшегося циклона…

Ночью буря достигла своего апогея. Огромные пенные холмы обрушивались на палубу. Вода не успевала стекать в море. Бортовые огни тонули в кромешном мраке. Измотанный до предела моряк-итальянец, не отходивший от штурвала без малого сутки, поражал Святого своей невероятной выносливостью, в общем-то не свойственной представителям этой нации. Но человеческая способность к концентрации имеет свои пределы. Соревнуясь в ловкости с бушующей стихией, штурвальный допустил промашку, подставив борт под удар волны, прошедшей по касательной. Яхта опасно накренилась и ухнула в водную пропасть.

Не устоявшего на ногах Святого словно взрывом отбросило к переборке рубки прямо на металлический стеллаж, с полок которого бумажным дождем посыпались томики штурманских наставлений, инструкций по эксплуатации навигационной аппаратуры, папки с судовыми документами.

Не успевший сгруппироваться Святой почувствовал, как острый угол стеллажа вонзается в его затылок. Ужасная боль разрывала голову. Он заставил себя подняться. Новый толчок швырнул Святого на блок автопилота – невысокую стойку справа от штурвала. Схватившись за эбонитовый кругляш рычага, Святой попытался обрести точку опоры в этом вселенском хаосе, но было поздно. Подавленное острой болью сознание покинуло его.

Солнечный зайчик метался по стенам каюты, заглядывая в глаза Святому. Он жмурился, боясь пошевелиться, чтобы не потревожить ноющее тело. Кто перенес его на покачивающуюся, словно колыбель, кровать и сколько длилось забытье, Святой не помнил. Он чувствовал себя человеком, упавшим с большой высоты. Похожее состояние у него было после легкой контузии, когда в Абхазии головной бронетранспортер колонны миротворцев подорвался на радиоуправляемом фугасе и взрывная волна перевернула «ГАЗ-66», везущий группу спецназовцев.

Просунув руку между подушкой и головой, Святой ощупал затылок. Там вздулась внушительная, размером с грецкий орех шишка.

«Здорово думалкой приложился. Шоковая терапия, да и только», – с усмешкой подумал он, сбрасывая с себя шерстяной плед.

В каюте никого не было. Яхта словно вымерла. Молчал дизель. Не скрипели снасти, не хлопали паруса, не вибрировал под напором волн корпус.

«Жертвой кораблекрушения я еще не был… – Святому и в аду не изменил бы юмор. – Смыло, что ли, всех за борт? Куда они подевались?!»

Шлепая босыми ступнями, он подошел к иллюминатору. Бирюзовое море простиралось до горизонта, ровное, как лист бумаги.

Подняв плед, Святой закутался в него, чтобы унять обычный для сотрясения мозга средней тяжести озноб. Присев на кровать, он попытался вспомнить какие-то обрывочные образы, расплывчатые лица склонившихся над ним людей. Из розовой пелены возникала понурая физиономия Ольги Григорьевны, уговаривавшей его принять лекарства, за ней маячила раскормленная ряха телохранителя, похабно подмигивающего поросячьими глазками. Тяжко вздыхающий, точно выбросившийся на берег кит, Бодровский шелестел фольгой упаковки, выколупывая из выемок желтые таблетки.

Избавляясь от невнятных воспоминаний, Святой провел ладонью по лицу и, сосредоточившись, осмотрел каюту. На столике у изголовья кровати действительно лежали початые пачки снотворного и антибиотиков в ампулах.

«Плавающий госпиталь с женой миллионера в роли сестры милосердия. Любопытно, чем продиктована такая трогательная забота о моей более чем скромной персоне. Могли ограничиться и ведерком со льдом. Холодной примочки было бы достаточно».

Взгляд Святого приковал циферблат настенных электронных часов, показывавших время и дату. Если верить цифрам, выведенным на мерцающем зеленью экранчике дисплея, то после штормовой ночи прошло без малого трое суток.

От удивления Святой присвистнул. Забыв о недомогании, он соскочил с кровати. Не найдя одежды, поплотнее запахнул плед и в столь странном одеянии поднялся по трапу на палубу.

Яхта дрейфовала, отдавшись на милость подводным течениям и ветрам. Последнего, впрочем, не наблюдалось. Стоял мертвый штиль. Четко просматривался охристо-красный излом береговой линии, подернутый голубоватой дымкой.

– О, боцман оклемался!

На Святого упала чья-то тень. Ухмыляющийся телохранитель Бодровского выкатился из-за палубной надстройки, держа в руках смотанный трос.

– Головешка-то трещит? – с ужимками ярмарочного клоуна спросил Толя и трубно заорал, вызывая шефа: – Платон Петрович, пациент очухался!

Испуганные чайки вспорхнули, покидая реи мачт.

– Захлопни матюгальник, – резко одернул Святой, удивляясь развязной наглости телохранителя.

До сих пор Толя, получивший хороший урок, держался подчеркнуто вежливо, стараясь лишний раз не раздражать и не провоцировать Святого, а сегодня его словно подменили. Физиономия охранника прямо-таки светилась плохо скрываемым злорадством.

– Где мы? – спросил Святой.

– Скоро узнаешь! – Телохранитель скрылся за рубкой яхты, напевая залихватский блатной мотивчик.

От свежего воздуха у Святого закружилась голова. Он присел, опершись на столбик и сглатывая горечь, поднимавшуюся из желудка.

«Какой гадостью меня подкармливали? Бред какой-то, ничего не могу вспомнить. Трое суток проваляться в беспамятстве из-за шишки на голове! С тобой такого конфуза давненько не случалось». Неведение пугало Святого.

Преодолевая приступ слабости, он поднялся, заслышав голоса людей, доносившиеся из машинного отделения. Святой успел подумать, что дизельный агрегат залило водой во время шторма и команда яхты дружно ремонтирует машину, но неожиданно открывшийся штрих обстановки резанул по глазам. Забортный трап был опущен, готовый к приему гостей.

Они не заставили себя ждать…

К дыханию моря, шуму ветра и волн добавилось сверлящее жужжание, которое, нарастая, преобразовывалось в рокочущий гул. Выкрашенный темно-серой краской сторожевик несся на всех парах к лежащей в дрейфе яхте.

Уже отчетливо просматривался бортовой номер и расчехленное жерло башенного орудия боевого корабля, а Святой завороженно разглядывал людей, застывших на капитанском мостике. Расстояние сокращалось. Зеленый флаг федеральной погранслужбы России с косым андреевским крестом в левом верхнем углу полоскался по ветру.

– Вы вошли в территориальные воды Российской Федерации. Приготовьтесь к приему досмотровой группы… Повторяю… – Поднеся к губам колокол мегафона, вахтенный офицер гудел, как иерихонская труба.

Сторожевик, распространяя мазутную вонь, лег в дрейф рядом с яхтой. Его серый борт с бородавками стальных заклепок отделяла от белого борта заморской гостьи узкая полоса воды.

– Дмитрий, вам надо одеться! – Абсолютно спокойный Платон Петрович протягивал ему аккуратно сложенные стопочкой рубашку и холщовые штаны.

– Да, конечно, – машинально произнес Святой, предвидя свою участь.

Не покидая палубы, он переоделся под удивленными взглядами солдат досмотровой группы, столпившихся на корме. До ближайшего из них, лопоухого веснушчатого паренька, таращившегося васильковыми глазами, было рукой подать. При желании Святой мог прыжком достать погранца-молокососа, вышибить из его рук автомат, передернуть затвор и, пустив очередь веером, перекрошить всю группу. Но, во-первых, он никогда не позволял себе опускаться до бессмысленной пальбы по желторотым мальчишкам, носившим русскую военную форму, во-вторых, не стоило заставлять нервничать парней орудийного расчета, дежуривших у скорострельной пушки.

– Откуда вы прибыли? – Офицер, невысокий блондин с обветренным лицом, поедал Святого глазами.

Остальные члены экипажа пограничника не интересовали. Бегло перелистав судовые документы, поданные Бодровским, и нахмурив брови, он потребовал:

– Ваши паспорта!

«Добро пожаловать домой! – Святой невольно вспомнил камеру Бутырской тюрьмы, вечно сырой бетон стен психушки, свой рывок к свободе, которая, похоже, теперь заканчивалась. – Откуда пессимизм? Паспортина сварганена чисто. В Шереметьевe меня прощелкали. Может, пронесет. Тем более с таким авторитетным господином, как Бодровский, путешествую!»

Сработанную гравером ксиву, заляпанную выездными штампами и визовыми отметками, командир группы пролистал от корки до корки, чуть ли не пробуя на язык.

– Вам придется подняться на борт!

Трое солдат взяли Святого в кольцо, наставив дула автоматов. Их лица сводила судорога решимости открыть огонь при любом поспешном или необдуманном движении арестанта.

Святой попробовал возразить, апеллируя к здравому смыслу офицера:

– Мой паспорт в полном порядке.

– Не пререкайтесь! Вы задержаны для выяснения личности. Следуйте за мной! – В голосе пограничника звякнул металл.

Перечить Святой не стал, понимая, что следующим этапом уговоров будет удар прикладом между лопаток. Веснушчатый погранец, шедший первым, подал руку, при этом как-то стеснительно улыбнувшись, но, устыдившись своей поблажки предполагаемому нарушителю границы, с напускной суровостью тявкнул тонким мальчишечьим голосом:

– Не зыркать по сторонам! Руки за голову и пошел…

Святой не успел опомниться, как его втолкнули в узкий закуток, напоминающий пенал и, судя по запаху прогорклого комбижира, расположенный рядом с камбузом. Корпус сторожевика вздрогнул. Корабль отвалил от яхты, направляясь к берегу.

Обескураженный сменой обстановки, Святой сел, обхватив колени руками и подпирая стальную переборку спиной. Мысль о том, что со свободой придется проститься, была нестерпима, как ноющая боль в области затылка. Размахнувшись, Святой саданул кулаком в переборку, отозвавшуюся лязгом. Из-за двери донесся ломкий дискант конопатого парня, поставленного охранять задержанного:

– Я те, блин, побарабаню! Схлопочешь по рогам, если шизовать будешь! У нас тут свои законы! Неписаные… – Смягчив голос, пограничник добавил: – Покемарь, мужик, и я подавлю на массу. Вторые сутки тебя ждем.

Последнее предложение заставило Святого предельно сконцентрироваться и отбросить эмоции. Приникнув губами к зазору между дверью и переборкой, он позвал:

– Эй, боец…

– Чего тебе?

– За мной что… персонально сторожевик прислали?

С той стороны послышалась вялая матерщина впадающего в дрему часового. Он бормотал заплетающимся языком, точно в рот ему насыпали пригоршню гальки:

– Заглохни, мужик. Рассекаете, суки, на яхтах, а как влетите – обсираться начинаете. До дембеля дотяну и в ментуру подамся, чтобы самолично таким тузярам бошки откручивать. У меня, знаешь, с голодухи сколько злости накопилось! Ты не заводи меня, мужик. Прикрой варежку и вались на боковуху дремать. Чего тебе дергаться?! Ворон ворону глаз не выклюет!

Отведя душу, конопатый еще разок смачно матюкнулся и замолк, размеренно задышав.

Для Святого время остановилось. Ему оставалось только одно – ждать и размышлять над загадочной фразой, хотя узкий вонючий пенал меньше всего напоминал кабинет.

Прошел час, другой. Внутренний хронограф Святого фиксировал временные отрезки с погрешностью лишь минут в пять. Корабль стопорил ход, затем разворачивался, меняя курс.

«Чего они рыскают в море? Доставили бы на базу. Передали контрразведчику или дознавателю. Я уже представляю милую беседу в стиле родимых правоохранительных органов. Для затравки немного вежливости, а потом кулаком по зубам! Но черт, сколько неувязок? – Разминавший затекшее тело Святой остановился, пытаясь разложить разрозненные факты по полочкам. – Арестован только я. Хозяина яхты не забрали, и вся досмотровая группа вернулась на сторожевик. Но ведь плавсредство, доставившее нарушителя границы, подлежит задержанию с последующей конфискацией… Любопытная петрушка получается. Жаль, болтливый пацаненок спит. Можно было бы раскрутить на подробности…»

Проделав несложные, но эффективные гимнастические упражнения, Святой обследовал шишку на затылке. Она уменьшилась до размера лесного ореха. В паршивых ситуациях надо уметь радоваться самым незначительным мелочам, например, спадающей опухоли…

Храня молчание в эфире, сторожевик не докладывал на базу о задержании. Выйдя из квадрата патрулирования, корабль резко взял на север, вдоль береговой линии. У старого полуразрушенного маяка, торчавшего на окраине мыса, словно гнилой зуб, капитан отправил мотористам приказ через переговорное устройство:

– Стоп машина!

Плавно уменьшая ход, сторожевик разрезал форштевнем волну.

– Шлюпку на воду! – Дрожащими пальцами офицер ломал спичку за спичкой, пытаясь прикурить дешевую сигарету без фильтра.

Напарник, проводивший задержание Святого, щелкнул зажигалкой:

– Успокойся, Васильевич… Все будет в полном ажуре. Сейчас сбросим клиента, и амба.

Капитан сторожевика отер ладонью пот с загоревшего, продубленного солеными ветрами кирпично-красного лица. Сплюнув на мостик, чего он никогда не делал, пограничник сказал:

– Сашок, отбуксуй парня. Я лясы точить с делягами не смогу. Первый раз продался… Муторно мне! Подставил деловым передок, как прошмандоха подзаборная.

– Не для себя, Васильевич, прогнулся, – спускаясь с мостика, произнес офицер, имея в виду истину, известную только им двоим.

Шлюпка скребанула килем по дну. Все тот же веснушчатый паренек, не опасаясь вымокнуть по пояс, браво перескочил через борт, держа над головой автомат. Взбивая брызги, он подтянул лодку к кромке берега, усеянного выброшенными штормом космами водорослей.

Двое мужчин, синхронно хлопнув дверцами, вышли из угловатого джипа «Сузуки», стоявшего в ложбине между песчаными дюнами. Оба сытых крепыша разительно напоминали Толю – широкий разворот груди, каменные челюсти, перемалывающие жвачку, бычьи шеи и глаза, скрытые черными очками. Такие субчики производят эффектное впечатление на рядовых граждан, у которых старанием кинорежиссеров сложился образ крутых парней, разрешающих все проблемы одним метким выстрелом.

Святой от стереотипов был свободен, дешевые киноподелки почти не смотрел. Ему с лихвой хватало жестокой реальности, где кровь была не бутафорской краской и удары не имитировали, а старались нанести так, чтобы как минимум отбить внутренности.

Впрочем, встречавшие приятно поражали вежливым, прямо-таки трепетным отношением к вновь прибывшему.

– Принимайте по этапу! – Активный конопатый погранец грубо подтолкнул Святого, медлившего с переходом к новым конвоирам.

Один из них с чуть обвислыми, гладко выбритыми щеками, которого Святой уже мысленно прозвал Мопсом, уничтожающе взглянул на лопоухого мальчишку и сместил на лоб очки.

– Воин, а ну метнулся отсюда! – едва шевеля мясистыми губами, процедил Мопс, испепеляя глазами конопатого.

Обиженно шмыгнув носом, мальчишка вернулся в шлюпку. Возникшую паузу Святой использовал для более подробного изучения личностей встречающих и транспортного средства, тут же сделал кое-какие выводы: мужчины, судя по бледной коже, прибыли на юг недавно, к органам безопасности, так по старой привычке он именовал расплодившиеся, словно мухоморы после дождя, многочисленные «конторы», радеющие о государстве, они отношения не имели. У фээсбэшников физиономии будто подтерты ластиком – ни одной запоминающейся детали, а эта пара типажей, светящихся сытым благополучием, была из другой оперы.

– Пройдемте в машину! – с лакейской учтивостью произнес Мопс.

Салон «Сузуки», пропахший сигаретным дымом, разделяла решетчатая перегородка, отсекавшая место водителя от задних сидений. Святому предложили разместиться в тыльном отсеке.

Стряхнув песок с подошв, он не оглядываясь, сел в машину, ничем не напоминавшую автозак или милицейский «УАЗ», метко прозванный «козлом». На левом сиденье громоздился холм коробок, баночек, упаковок с пестрыми этикетками. Приготовленной снеди хватило бы на взвод голодных спецназовцев. А на полу, повернутый на ребро, стоял картонный ящик баночного пива «Туборг».

– Мать моя женщина, – ехидно воскликнул Святой, – какой консервный рай! Скажите, теперь всех задержанных перевозят в продуктовых лавках на колесах? Я слишком долго не был в России.

Уловивший иронию в голосе пассажира мордастый крепыш, севший за руль, показал, что и он не лишен чувства юмора:

– Для избранных у нас сервис по высшему разряду. Пейте, ешьте, курите, но пивком не злоупотребляйте. Клозет конструкторы тачки не предусмотрели, а с остановочками – напряг! Торопимся!

Перехватывая инициативу, Святой перебил говорившего, вскрывая зашипевшую банку:

– С пивка-то я, пожалуй, и начну.

Пожав плечами, водитель нажал клавишу стеклоподъемника. Непроницаемые пластины тонированного стекла изолировали Святого от внешнего мира с четырех сторон. Выцедив маленькими глотками содержимое банки, он порылся в горке припасов и нашел там одноразовую зажигалку и блок сигарет. Закурив, Святой обернулся, увидав в матовой поверхности стекла размытое отражение своего лица и огненную точку от сигареты.

Внедорожник качнулся. Передняя и задняя оси полноприводного автомобиля синхронно завращались. Прессуя песок колесами, джип, подпрыгивая на ухабах, отдалялся от моря, а стальная тень сторожевика скользила в противоположную сторону.

Тряский марафон продолжался недолго. Скоро машина выехала на шоссе, и Святой, расслабившись, прилег, забросив ноги на кучу съестного. Методично анализируя стремительные перемены, он вычленял в туманной перспективе светлое и темное. К разряду положительных выводов Святой без колебания отнес то, что его персону опекали не служители закона, а представители иных структур.

«Париться в смердящем испражнениями и хлором следственном изоляторе тебе не придется, – размышлял он. – Это несомненный плюс. Взамен от меня потребуют услуги определенного рода – это минус. Репутация – обоюдоострая вещь, и, похоже, она сыграла злую шутку. Но как мастерски обтяпано дело, – искренне восхитился Святой, расставляя события по порядку, в строгой последовательности, – какая грандиозная многоходовая комбинация! Но партия, уважаемый гроссмейстер, еще не завершена. Мне поставили шах, не мат».

Имя противника, одержавшего промежуточную победу, для Святого не было тайной, но зачем она ему понадобилась, ответить пока не мог.

Он свернулся калачиком и впадал в приятное оцепенение, прислушиваясь к журчанию отлаженного мотора. Дорога предстояла долгая, а Святой был из породы тех людей, которые не могут бездействовать. Пустопорожнее умствование только отнимало силы и ослабляло волю. Поэтому он постарался заснуть, чтобы в нужный момент быть в форме.

Привычка – основа характера. Натренированная годами службы в частях специального назначения способность спать в самых невероятных условиях была производной неприхотливой натуры Святого, привыкшего довольствоваться минимумом удобств, извлекая при этом максимум пользы для физического состояния организма.

Очнувшись, он ощутил прилив бодрости. Энергия его распирала. Ей немедленно требовался выход. Согнув указательный палец, он несколько раз с паузами постучал по стеклянной перегородке.

Ширма опустилась. В клетку решетки просунулся кончик носа конвоира, напарника Мопса.

– Чего надо?

Над красноватыми от бессонницы глазами сопровождающего выгибались мохнатые, по густоте не уступающие брежневским брови.

– Шоколада… – передразнил Святой.

– Ты че, офигел? Где ночью на трассе шоколад найти? – с детской наивностью удивился бровастый.

Ведший внедорожник Мопс одернул напарника:

– Купился, дурик? Он же выкалывается!.. Давай конкретно! Какие проблемы?

– Тормозни. Приспичило отлить. Пузырь лопнет.

Святой пытался рассмотреть местность сквозь лобовое стекло, но видел только кроны деревьев на фоне фиолетового неба, нить разделительной полосы и два снопа света, исходящие от фар джипа.

– Предупреждал же, не налегай на пивцо! – пробубнил Мопс.

– Так что, мне под себя сливать?

Конвоир замученным голосом перетрудившегося человека буркнул:

– Погоди. Подберем тебе туалет.

Проехав метров шестьсот, джип остановился. Вокруг простиралась напоенная запахами полынной горечи ночная степь. Было тихо и темно. Никаких огней. Только первозданная пустота причерноморской равнины.

– Благодать-то какая, мужики! – Вышедший из машины Святой не спешил справить нужду.

Приметив балку, широкий разрез степного оврага, змеившегося рядом с шоссе, он оценивал шансы на рывок. Сопровождающие, тертые калачи, преднамеренно тормознули на открытой местности, прошляпив тем не менее природное укрытие.

– Скорее! – крикнул из кабины Мопс, не глушивший двигателя.

Фары внедорожника, стоявшего наискосок к обочине, высвечивали значительный участок ровнехонького, как теннисный корт, пространства. Овраг был справа от Святого, а слева торчал бровастый, сунув руку под мышку. Он словно измерял температуру, придерживая градусник. На самом деле ладонь конвоира лежала на рукоятке пистолета.

Теребя ширинку, Святой возмущенно выкрикнул, обращаясь к томившемуся в джипе Мопсу:

– Дорогой! Мне по-большому надо!

– Ну и че? – равнодушно отозвался тот.

– Переключи на ближний свет. Неудобняк с…ть на ваших глазах. Я не извращенец!

Бровастый загоготал, найдя ситуацию подконвойного забавной.

– Валяй! Снимай штаны! – Согласившийся с претензиями крепыш потянулся к приборной доске, отыскивая нужный тумблер.

Отвлекшийся бровастый собирался прокомментировать слова товарища. Продолжая гоготать по-гусиному, он развернулся всем корпусом, пропустив стремительный рывок подопечного.

Кулак Святого врезался в его живот, проваливаясь чуть ли не до диафрагмы. Бровастый сложился пополам, но, пока его голова не успела опуститься, мощный удар в подбородок распрямил его и отбросил назад. Раскинув крестом руки, он упал.

Святой, заметив расстегнутую кобуру, попытался завладеть оружием. Прыжком он взобрался на бровастого конвоира, придавливая его грудь коленями, и, хлестнув ребром ладони по челюсти, вырвал из кобуры пистолет.

Огненный пунктир перед его глазами расчертил ночной воздух. Святой отпрянул, среагировав на пулю, пролетевшую в миллиметре от переносицы.

– Не шали, братан! Не шали… – Надсадный вопль Мопса перекрыл эхо выстрела. – Завалю!

Рубиновый лучик инфракрасного прицела упирался в висок Святого, вычерчивая траекторию возможного маршрута свинца.

– Проехали, приятель! Капитулирую… – Святой поднялся на ноги.

Перешагнув через мычащего невнятную брань конвоира, он распрямил плечи, не обращая внимания на красную метку, переместившуюся с виска к сердцу.

Небесная канонада предвещала проливной дождь. Гулкие раскаты грома проникали сквозь стены комнаты с опущенными роллетами на окнах. Разбуженное небесным гулом воображение рисовало картину ливня, смывающего грязь с городских улиц. Обновляющего краски запыленных витрин и поблекших рекламных щитов. Загоняющего прохожих под арки домов и козырьки подъездов.

Святой представлял, как понесутся ручейки вдоль бордюров к забранным чугунными решетками квадратам стоков – этим дверям подземных каналов, принимающих все нечистоты города. Как загудят водосточные трубы, исполняя сольную партию в симфонии дождя, а кровельное железо будет вибрировать, отражая удары миллиардов капель. Как над отмытым до зеркального блеска мегаполисом повиснет семицветным коромыслом радуга, отразившись в куполах церквей, окнах квартир, стеклянных фасадах банков, и люди, перепрыгивая через лужи, будут удивляться легкости дыхания после прошедшего дождя.

Но этот сценарий, кроме небесного гула, был лишь плодом фантазии человека, помещенного в каменный мешок.

«Неделю маринуюсь в этой клетке. Пора бы ребяткам определиться с претензиями. Так и клаустрофобией[10] недолго прихворнуть. После морских просторов помещение камерного типа – слишком сильное испытание для нервов, подраспустившихся на золотом песке пляжей… Все хорошее когда-нибудь заканчивается. А что начинается?»

Насчет камеры Святой лукавил: помещение, в которое его доставили Мопс и бровастый, было не лишено комфорта. Они долго поднимались на лифте, прежде чем войти с черного хода в расположенное на верхнем этаже высотного здания жилище, напоминавшее конспиративное логово секретного агента. К комнате примыкал санузел с душевой кабиной. Для развлечения имелись видеодвойка и музыкальный центр с разбалансированным проигрывателем компакт-дисков, отказывающимся воспроизводить музыку.

Дни напролет Святой терзал пульт дистанционного управления, выискивая информационные программы и блоки новостей, то есть самое достойное из тележвачки, заполнившей большинство каналов.

Бессменный обслуживающий персонал, Мопс и бровастый, посещали жилище, словно по расписанию, утром и вечером.

Святой шутил:

– По вам, ребята, часы можно сверять.

Храня гробовое молчание, охранники выставляли пакеты с едой: комплексный обед ресторана «Макдоналдс»; наконец очумевший от мороженого и картофеля-фри узник запустил бумажным стаканом с колой в голову бровастому, которому и так доставались все шишки. Акция протеста возымела действие. Меню отныне разнообразили цыплята-гриль и прочая уличная стряпня, так не похожая на кулинарные изыски Дэвида Стерлинга.

Снабдив заключенного продуктами, охранники удалялись, всякий раз облегченно отдуваясь, оказавшись за панцирем металлической двери.

Временами к пище насущной они добавляли пищу духовную – разношерстную стопку газет и журналов, видеокассеты, репертуар которых колебался от безобидных мультяшек до сборника запечатленных камерой публичных казней.

Среди чтива встречались статьи, подписанные Дарьей Углановой, публиковавшей разоблачительные опусы, бичующие нравы и противозаконные проделки сильных мира сего. Святой часто вспоминал неугомонную девицу, владеющую бойким пером, не затупившимся за время его отсутствия. Даша гвоздила и в хвост и в гриву правительственных чиновников, погрязших в коррупции, разоблачала высокого милицейского начальника, прикрывавшего высокопоставленных педофилов, посещавших подпольный бордель с малолетними проститутками и оплачивавших его содержание. Журналист от Бога, Дарья разгребала грязь, в которой захлебнулся бы и мужик. Судя по статьям, старая знакомая Святого высоко держала профессиональную планку. Выискивая сенсации, она не ограничивалась смакованием жареных фактов и пикантных подробностей, а пыталась докопаться до корней. Бедовая деваха, готовая к любой авантюре, одновременно притягивала и отталкивала Святого, помнившего, что между ними всегда будет стоять тень погибшего друга Кости Лукошина, любившего эту женщину.

Впрочем, на сегодня Святой не планировал шуршать газетными листами. В пакете утренней доставки он обнаружил интригующую видеокассету с обведенным красным фломастером названием. Аннотация на тыльной стороне коробки сообщала краткую фабулу шпионского боевика продолжительностью сто пятнадцать минут. Некий Саймон Теймплер, международный супервор, использовавший в работе имена католических святых, получает задание украсть формулу холодной термоядерной реакции. Его наниматели – русская мафия, рассчитывающая произвести политический переворот в России, где в результате энергетического кризиса люди начинают гибнуть от холода.

Интригующим было совпадение позывных, под которыми Дмитрий Рогожин, командир группы спецназа, выходил в радиоэфир, и имени вымышленного героя голливудской ленты. Обоих звали Святой.

Заправив кассету в видеомагнитофон, он прокрутил титры и запомнил фамилии актеров, исполнявших главные роли.

– Привет, тезка! – произнес Святой, когда на экране возникла детская рожица воспитанника закрытой католической школы, будущего супервора.

Фильм был препаршивейший. Чистая халтура, снятая недобросовестным режиссером, чьи мозги расплавились или от кокаина, или от жаркого лос-анджелесского солнца.

Серая масса дегенератов, обобщенный образ москвичей, спасалась от сибирских холодов водкой или кострами, полыхавшими на улицах. Злобный бородатый мафиози, гибрид Карла Маркса и Гришки Распутина, тряс засаленными волосами на митингах, призывая скинуть с трона милягу-президента, который успел довести страну до ручки. Звероподобные солдаты носились по улицам, устраивали облавы, дубасили старушек и младенцев. Благородный вор, стащивший секретную формулу у очаровательной ученой дамы, разгуливает по обледенелому городу, населенному уродами, прохиндеями и синюшными алкоголиками, нахлобучив на голову норковый треух. Он обводит мафиози вокруг пальца, запускает энергетическую установку, облагодетельствовав этим дегенеративный народец, умывающийся слезами счастья на брусчатке Красной площади, а чернокожие морские пехотинцы из охраны посольства пьют пиво, празднуя победу демократии еще в одной дикой стране.

Добросовестно просмотрев нудный фильм, Святой односложно выдохнул:

– Фуфло!

Затянувшаяся игра в прятки с прозрачными намеками на подробное знание его биографии начинала надоедать. Топтуны-охранники, шарахающиеся от него, как от прокаженного, навязчивый сервис и этот идиотский каменный куб, меблированный с потугами на уют…

«Что же, гроссмейстер, вы медлите с очередным ходом? Сегодня я поблагодарю за хлеб-соль. Проведу учебно-показательный бой с твоими олухами, и адью! Растворюсь в пространстве, так и не познав твоих сокровенных замыслов. И я буду стараться, чтобы наши пути-дорожки не пересекались. Я даже письменно предупрежу тебя о возможных плачевных последствиях нашей встречи. Засиделся в гостях, хоть и не напрашивался»… – Неозвученный монолог предназначался человеку, чья деятельная рука угадывалась в закулисной возне.

Приход долгожданного гостя застал Святого в душевой кабине. Упругие холодные струи приятно массировали тело, когда за пластиковой ширмой возникло огромное пятно человеческой фигуры.

– Закругляйся с помывкой! – бесцеремонно открыл раздвижную стенку Мопс. – Переговорить надо.

Растершись до красноты махровым полотенцем, Святой оделся, неспешно расчесался, внутренне готовясь и к встрече, и к разговору, который должен был подытожить его недельное сидение взаперти. Святому было о чем спросить…

Платон Петрович Бодровский собственной персоной восседал на тесном для его объемистого седалища стуле.

– Удивлены? – вместо приветствия произнес магнат тоном факира, отколовшего заковыристый фокус и надеявшегося сорвать аплодисменты публики.

Отодвинув плечом Мопса, перегораживавшего выход, Святой прошелся по комнате и сел на кровать, напротив бизнесмена.

– Чему, Платон Петрович? Вашему появлению? Я не профан!.. Предвидел ваш приход.

Фальшивый смешок Бодровского означал разочарование. Он оглянулся на телохранителей, словно ища поддержки. Толя, бровастый и Мопс стояли вдоль стены, не зная, куда деть руки. Они то скрещивали их на груди, то что-то поправляли под кашемировыми пиджаками, бросая на Святого выразительные взгляды.

– Ну, здравствуйте, Дмитрий Рогожин! – Магнат соизволил привстать, протягивая Святому ладонь.

Бывший спецназовец кочевряжиться не стал и ответил крепким рукопожатием уверенного в себе человека, не привыкшего кичиться показной отвагой.

Привольно расположившись на застеленной клетчатым пледом кровати, Святой, шокируя собеседника потрясающим самообладанием, перехватил инициативу:

– Платон Петрович, ваши мальчики браво смотрятся в шеренге, но в сущности они полное говно! Я мог уйти, хлопнув дверью, не единожды, но не сделал этого…

Магнат опустил уголки губ в улыбке:

– Без сомнения. Ваши способности феноменальны.

– Сейчас все козыри у вас на руках. Однако, прежде чем вы будете соблазнять меня неким заманчивым предложением, давайте расставим все точки над «i». Освежим, так сказать, в памяти недавнее прошлое. Уточним некоторые детали.

– Как будет угодно! – выпрямив спину, вставил Платон Петрович.

Они посмотрели друг на друга, и Святой понял, что их разделяет пропасть, которую ни тот, ни другой не смогут преодолеть. Рыхлый добрячок, соривший деньгами на Адриатическом побережье, здесь, в этой комнате без окон, выглядел иначе. Святой не мог обрисовать новый облик Бодровского словами. Тут работала интуиция, или скорее подкорка головного мозга, сигнализировавшая об опасности. Перед ним сидел вожак волчьей стаи, одряхлевший, пресыщенный удовольствиями, может быть, уставший, но не утративший хватки.

– Я не собираюсь крушить мебель, брать вас в заложники, хотя не скрою, за неделю эта берлога мне опротивела. Мне безумно любопытно, зачем вы потратили уйму денег на доставку моей бренной плоти в Россию? Кстати, расходы понесли значительные? – Святой произносил тираду, издевательски поджимая губы. Ему захотелось разозлить, вывести из себя непроницаемого, словно Будда, магната.

Бодровский был достойным противником. Скучающе уставившись в потолок, он раскачивался на ножках стула, оставляя последнее слово за собой.

– Расходы?! – переспросил Платон Петрович. – Мелочи! Я могу назвать лишь приблизительную смету.

Он не продолжал, желая повернуть разговор в другое, нужное ему, русло и выбрать верный тон, не провоцирующий в собеседнике агрессивность.

Голубая вена пульсировала на виске Бодровского.

– А давайте, Дмитрий, выпьем по маленькой, – неожиданно и как-то невпопад брякнул Платон Петрович, прищелкнув пальцами. – Застолье сближает даже заклятых врагов.

– Возможно. Если надраться до чертиков…

Странное кружение вокруг да около было необходимой прелюдией, своеобразным словесным фехтованием, когда противники делают пробные выпады, нащупывая слабые места.

Повинуясь повелительному щелчку хозяина, телохранитель принес на вытянутых руках поднос с откупоренной бутылкой белого вина, двумя фужерами и нарезанным на блюдце сыром рокфор. Наполнив фужеры, Платон Петрович протянул один из них молчавшему Святому.

– У меня есть тост! – торжественно произнес он.

– Валяйте!.. – с нагловатым прищуром откликнулся Святой.

– За взаимопонимание!

– Прямо как молодожены! – в голос захохотал Рогожин и, пригубив вино, стал ждать продолжения.

Оттопырив указательный палец, Платон Петрович показал телохранителям на дверь. Шеренга пошатнулась. Строй рассыпался. Секьюрити без возражений, как вышколенные псы, потянулись к выходу. Дождавшись хлопка двери, Бодровский уже без предисловий заговорил по существу:

– Я давно подыскивал человека для выполнения опасной и необычной миссии. Не буду лгать, при первой же встрече ваши бойцовские качества заинтриговали меня…

– Значит, тогда на вилле следовало ограничиться простой рихтовкой Толиной физиономии, и вопросов бы не возникло? – спросил Святой.

– Не думаю. У меня чутье на нужных людей! – выделяя последние слова, ответил Бодровский. – Кстати, Анатолий схлопотал по заслугам. Я поручил инсценировать нападение на яхту, чтобы удостовериться в ваших способностях, а этот кретин провалил постановку.

– Но ведь грабители посетили «Свордфиш»?

– Не те. Однако все, что ни делается, к лучшему. Вы убедили меня в правильности выбора. Мои люди в Москве занялись идентификацией вашей личности и составлением досье. Весьма подробного досье, – с нажимом произнес Платон Петрович.

– Много наковыряли?

– Вплоть до младенческих годков. Вам, Дмитрий, пора мемуары писать. Бестселлер получится круче, чем у Коржакова.

Святой невесело усмехнулся:

– Зачем людей пугать? Я предчувствую, что в моей одиссее намечается новая глава… Что ж, не будем нарушать хронологию. Убойный материальчик на бывшего спецназовца, осужденного трибуналом и сумевшего бежать из заключения, вы получили еще в Италии?

– Да.

– Каким же образом, Платон Петрович, вы заманили меня в ловушку? – едва скрывая свое удивление, спросил Святой.

– Увольте! – всплеснул пухлыми ладонями магнат. – Вы сами поднялись на борт яхты, упростив комбинацию. Хотя, по правде говоря, ваше возвращение было делом решенным.

– Кем?

– Естественно, мною! – самодовольно произнес Бодровский тоном царственной особы. – Возможно, вас депортировали бы из Италии и передали правоохранительным органам России по линии Интерпола. Второй вариант… – Магнат умолк, давая собеседнику возможность строить домыслы о степени своего могущества.

Лицо Святого оставалось непроницаемым. Можно было подумать, что он не слушает навязчивого дельца.

– Шторм у бога морей, Платон Петрович, вы вымолили или купили?

Упругий арбуз живота магната заколыхался от смеха. Бодровский даже вытер влагу, скопившуюся в уголках глаз.

– Люблю людей с юмором… Шторм был абсолютно натуральный, и топор под компас, как в «Пятнадцатилетнем капитане», никто не подкладывал. Но в Феодосию путь вам был заказан. – Голос магната приобрел привычную для Бодровского жесткость. Он зачастил скороговоркой: – Нам всем здорово досталось в той штормовой передряге. Вы действительно, ударившись, потеряли сознание. Заметьте, без посторонней помощи… Фатум, роковое стечение обстоятельств. Потом мы дружно лечили нашего больного.

– Чем? – перебил Святой.

– Безвредный коктейль медикаментов. Немного снотворного, немного успокоительных, и никаких побочных эффектов. Только здоровый крепкий сон, пока яхта стояла на якоре у границы территориальных вод…

– Пока ваши люди столковывались с погранцами, – уточнил Святой. – Я был о стражах границы лучшего мнения. Оказывается, ребятки тоже продаются.

Поколебавшись, Бодровский с подкупающей искренностью раскрыл секрет сделки:

– У капитана сторожевика сынишка парализован. Может, слышали о взрыве дома?

– Да. Припоминаю… Браконьеры, промышлявшие на Каспии, отомстили погранцам за конфискованную черную икру.

– Мальчугана извлекли из завала на четвертые сутки с поврежденным позвоночником. Прооперировали и вернули отцу, а у того нет денег даже на инвалидную коляску. – Платон Петрович скроил скорбную мину. – Мы предложили безутешному отцу сумму, необходимую для лечения ребенка, и кое-что для команды. Согласитесь, взаимовыгодная, гуманная сделка?!

Именно в этот момент Святой готов был сорваться: встать и расплющить нос циничного деляги, спекулирующего на людских несчастьях, но сдержался, ожидая дальнейших пояснений. Ему надо было разведать, в какую авантюру втравливает его этот сволочной толстосум, принимающий мир за супермаркет, где все выставлено на продажу, а люди – только куклы на полках, и каждая со своим ценником.

Святого магнат ценил дорого.

Неожиданно Платон Петрович переменил тембр голоса с жесткого на свербяще-ноющий, с плаксивыми нотками.

– Поверьте, Дмитрий, самое страшное, когда родители видят смерть своих детей. Это противоестественно… – Достав платок, Бодровский натужно высморкался. – Мой сын Роман умер в прошлом году…

– Соболезную, – вполне искренне сказал Святой.

– Умер от наркотиков. Его нашли уборщицы в туалете ночного клуба. Роман Бодровский лежал в отхожем месте! – Магнат ослабил узел галстука. – Мой наследник, мой единственный сын скончался, не дожив до двадцати… – Платон Петрович всхлипнул и отвернулся, стыдясь скупой мужской слезы.

А Святой не мог отделаться от ощущения, что присутствует на представлении любительского театра, где актеры лезут из кожи, изображая трагедию, но у них ничего не получается.

«Чего же не хватало твоему сынку? Денег, автомобилей, подружек… За каким хреном он подсел на иглу? Захотелось остроты ощущений? Раздвинуть границы сознания?.. Так отправил бы отпрыска повоевать на таджикские заставы или на Северный Кавказ. Организовал бы сыночку хотя бы краткую ознакомительную экскурсию в армию, чтобы тот увидал жизнь с изнанки. Понял, отчего восемнадцатилетние парни душу наркотой врачевать пытаются…» – неприязненно подумал Святой, хоть о покойниках и не полагалось так думать.

Совладав с чувствами, Бодровский промокнул платком покрасневшие глаза, посопел, восстанавливая сбившееся дыхание, и внимательно посмотрел на собеседника – проняла ли его сцена отцовской скорби.

Экс-спецназовец, бывший со смертью на «ты» и повидавший трупов не меньше, чем сторож морга, молчал.

– Дмитрий, идет умышленное уничтожение генофонда страны. Умирают дети из высокопоставленных семей! Будущие политики, дипломаты, бизнесмены… Нас лишают будущего! Посмотрите, посмотрите список!.. – Достав из кожаной папки перехваченные скрепкой листы, Платон Петрович потрясал бумагами.

Мартиролог был внушительным. Напротив некоторых фамилий алел жирный крест, выведенный маркером.

– Что это означает? – спросил Святой, перечитывая список, словно скопированный из газетной советской хроники – сплошные знаменитости и воротилы.

Взглянув на отметину, Бодровский ответил:

– Еще живы, но безнадежны. Днем раньше, днем позже пойдут на погост. Мучаются от ломки в дорогих клиниках или вымаливают у родителей дозу.

Святой вернул бумаги в дрожащие руки магната:

– Напал мор на золотую молодежь?

– Не язвите! – взвизгнул Бодровский.

– А сколько спивается от нищеты и безнадеги?! Сколько колется дрянью? Нюхает клей по подвалам, потому что у них уже сейчас нет перспективы. Платон Петрович, я не сентиментальная барышня, и меня сложно разжалобить историями о великосветских бездельниках-наркоманах. Простите, но генетическому фонду, как вы изволили выразиться, кушать порою нечего. Папа, не получающий зарплату месяцами, на бутерброд в школу не наскребет! В армейском строю дистрофиков ветром качает. Так что давайте без высокопарных выражений! – Свое возмущение Святой выдал залпом.

– Ладно… – не разжимая зубов, произнес магнат, хлопая ладонями по коленям. – Семьи сгоревших от наркотиков объединились в лигу, если хотите, партию или союз. Название не имеет значения. Это негласное объединение, не зарегистрированное и не участвующее в выборах. Нас сплачивает одна идея – виновники должны быть наказаны высшей мерой…

– Уничтожены?!

– Да.

– Уличные торговцы, наркоши, разбавляющие дозы сахарной пудрой, чтобы обдурить таких же бедолаг и сорвать деньгу, курьеры, бабки, выращивающие мак на дачах… Платон Петрович, вам придется развязать террор похлестче тридцать седьмого года. Я не верю в ваш фанатизм, и на маразматика вы не похожи… Уничтожены или уничтожен?!

Вопрос не в бровь, а в глаз озадачил Бодровского, настроившегося на пространную речь для внимательного слушателя. Загипнотизировать ораторским искусством экс-спецназовца, приученного оперировать четкими понятиями, конкретными датами и ясно поставленными задачами ему не удалось.

– Вы нетерпеливы, – мрачнея, пробурчал магнат.

– Надоело сидеть сиднем. Да и в родные пенаты я намечал вернуться немного позднее. Короче, хватит ходить кругами! – отрезал Святой, скрестив руки на груди. – Вы или лига приговорили кого-то к смерти? Не мелкую сошку с парой чеков героина в кармане, а крупную рыбу? Наркодельца высокого пошиба? Весьма кстати подвернулся и я – человек вне закона, с репутацией классного профессионала. Очень удобная личность для беспрекословного выполнения любой грязной работы. Это не ново, Платон Петрович, убирать преступников руками преступника. Не ново… Я верно улавливаю логику?

– Отчасти. Члены лиги весьма влиятельны. У них достаточно средств и возможностей, чтобы исправить перекосы в вашей судьбе. Снять судимость, добиться пересмотра дела, подвести под амнистию или заплатить очень большие деньги, с которыми можно обосноваться в любой точке земного шара!

«Широкий выбор, – скептически усмехнулся про себя Святой. – Мягко стелешь, да жестко спать. Чего-то ты, Платон Петрович, темнишь. Не договариваешь. Платных убийц в России как собак нерезаных. Только свистни – батальон сколотить можно. Да что батальон – дивизию сформировать на бабки, вбуханные в мою доставку. Мудришь, деляга, на мне свет клином не сошелся!»

Бодровский упорно продолжал гнуть свою линию, то бормоча словно религиозный фанатик, то захлебываясь криком. Задатки трагика в магнате определенно имелись.

– Дмитрий, вы не представляете масштабов бедствия! Каждый день в Москве потребляется вагон наркотиков! Правительству наплевать на вымирающую нацию. Мы, честные люди, хотим поставить преграду этому потоку дряни, захлестывающему улицы наших городов! Спасите тех, кого можно спасти! Эти азиаты, мусульманские фундаменталисты, ненавидящие белую расу, очищают жизненное пространство для своих орд! Вы же проливали кровь на войнах с этими выродками, поклоняющимися Аллаху. Вы же патриот! Русский офицер! – Бодровский понес околесицу, попахивающую фашизмом.

Чтобы не потерять нить разговора и остудить митингующего собеседника, Святой налил вина, жестом предлагая выпить. Пока Платон Петрович булькал, запрокинув голову, он вычленил из услышанного бреда рациональное зерно: «…Бодровский заикнулся о мусульманах. Значит, работенка будет предложена в Азии или на Кавказе. Значит, я понадобился для операций в горах. Логично… Придурок, умеющий палить на лестничной клетке подъезда, сдохнет, надев шестидесятикилограммовый рюкзак горного стрелка. Киллер из уголовной братвы загнется только от одного вида заснеженных пиков, к примеру Приэльбрусья… Ай да Бодровский, все просчитал и еще комедию ломает. Назубок мой послужной список выучил».

Святой почувствовал удовлетворение от интеллектуальных гонок. Предчувствия его не обманули.

Охладив пыл вином и исчерпав свой ораторский запал, Платон Петрович вновь раскрыл папку и извлек карту с устаревшим грифом: «Министерство обороны СССР. Топографическое управление».

От бумажной простыни, наклеенной на марлевую основу, повеяло чем-то родным, давно забытым. Сколько таких карт побывало в планшете Святого! Сколько бессонных ночей было проведено над составлением маршрута рейдов в те места, где черт ногу сломит… Неужели история действительно повторяется?!

– Мы нащупали наркоцепь! – с жаром полководца, начинающего атаку, говорил магнат, накрыв квадрат карты пухлой ладонью. – Шли методом проб и ошибок. Покупали сведения у милиции, наркодилеров, перевозчиков. Здесь… – палец Бодровского скребанул по бумаге, оставляя вмятину от ногтя, – на стыке границ Киргизии и Таджикистана, в труднодоступном горном районе функционирует крупнейшая фабрика, производящая синтетический наркотик. Это страшное зелье, за считанные месяцы превращающее человека в животное, выжигающее внутренности. Оно чрезвычайно популярно у молодежи, сходящей с ума по синтетике. В Москве употребление азиатской дряни приняло размеры эпидемии. А на вершине наркокартеля находится некий ублюдок, называющий себя Эмиром. Там, в горах, в своей резиденции, он недосягаем для правосудия, и мы хотим, чтобы вы, Дмитрий Рогожин, обезглавили гидру: отправили Эмира к его мусульманскому богу и разнесли в пух и прах все его производство! – Грудь Платона Петровича вздымалась, точно он пробежал марафон.

– Эмир… кто он? – Святой невольно подтянул карту, всматриваясь в коричневые пятна, обозначавшие хребты горного массива, светло-желтые просветы перевалов и долин.

Инстинкт прирожденного солдата будоражил кровь молоточками, стучавшими в висках. Внутри сложенной карты был глянцевый картон аэрофотосъемки, сделанной с большой высоты. Сквозь облака просматривалась дельтообразная долина с коробочками зданий в ее северной оконечности.

– Монстр! Азиатский царек… – запричитал Бодровский.

– Только без эпитетов! – попросил Святой.

– Разное толкуют о нем. Говорят, бывший генерал Советской Армии, пропавший без вести в Афганистане и всплывший, когда началась заваруха с исламистами-таджиками. По другим сведениям – простой участковый милиционер из туземцев, чьи предки были ханами… Восток… Там живут и жили по законам средневековья. Азия… что еще добавить? – пожал плечами Платон Петрович.

– Там люди живут по своим законам, и не нам их судить. Со своим бардаком разобраться бы!.. Что ж, ваше предложение, Платон Петрович, вдохновляет на самопожертвование. Миссия благородная. В самый раз для человека с прозвищем «Святой». Но я не собираюсь таскать для какой-то секретной лиги каштаны из огня даже за сотни тысяч «зеленых»…

– Мы можем предложить гораздо более значительную сумму, – веско произнес Бодровский, нахмурив брови.

– Миллион?! – улыбнулся Святой.

– Это реально…

– Нереально мое участие. Я никогда не был наемником… – Святой встал, вразвалочку прошелся по комнате, взял с тумбочки пачку сигарет, но, передумав, положил обратно. – Можете сдать меня властям, чтобы компенсировать деньги моральным удовлетворением. Не зря же меня везли на роскошной яхте через три моря?..

Бодровский не шевелился, созерцая отполированные в маникюрном салоне ногти. В своем спокойствии магнат походил на анаконду, обвившую добычу кольцами и отдыхающую после охоты перед процессом заглатывания. Такое спокойствие насторожило Святого. Он чувствовал бы себя увереннее, если бы магнат разбушевался.

Тихим, невнятным голосом, сцепив пальцы на животе, Платон Петрович спросил:

– Вы знакомы с восточной игрой «го»?

– «Го»? – переспросил Святой, встав рядом.

– Цель этой игры – так расположить свои фишки, чтобы соперник оказался побежденным еще до того, как осознает, что его окружили. Я научился играть в «го» давным-давно, а моим учителем был настоящий мудрец… – Бодровский опустил веки. – Рогожин, мы идем по одной дорожке, и не пытайся с нее свернуть. Бесполезно. Все равно ты вернешься ко мне! – Магнат говорил иносказательно, точно баснописец прошлого века, но смысл был достаточно прозрачен, и, чтобы смягчить неприкрытую угрозу, он добавил: – Жаль, что вы не согласились добровольно выполнить миссию. Эмир заслуживает смерти…

Помолчав, Платон Петрович бодро поднялся, подавая руку:

– Давайте попрощаемся.

– Насовсем? – настороженно спросил Святой, готовый к любой гадости.

– На время… – Магнат расплылся в улыбке от уха до уха, хохотнув, словно ему щекотнули пятки. – Извините за причиненные неудобства и примите от меня посильную помощь. Москва – дорогой город…

Пухлый пакет был начинен стопкой банкнот, новехоньким общегражданским паспортом с фотографией Святого, вымышленной фамилией и московской пропиской, водительскими правами, закатанными в пластик.

– Вторично меняю фамилию. – Покрутив в руках документы, Святой убедился в их аутентичности. – Как бы не запутаться? Платон Петрович, вы выпускаете меня на свободу?

Магнат развел руками:

– А что делать? И на старуху бывает проруха. Силком такого сокола не удержать. Зачем плодить калек? Ведь еще денек, и вы раздробили бы моим парням головы. Верно? – Бодровский заговорщицки подмигнул, зайдясь лающим смехом. – Предпочитаю числить вас другом, не врагом. Мое предложение будет актуально до конца года. Подумайте на досуге.

Подойдя к зеркалу, Бодровский затянул узел галстука, поправил прическу. Застегнув пиджак на все пуговицы, пружинистой поступью, не соответствовавшей грузному телу, он добрался до двери. Приоткрыл ее, высматривая кого-то, и, обернувшись, шутовским тоном бросил Святому:

– Передаю на поруки! О вас есть кому позаботиться!

Дверь широко распахнулась, пропуская жердину под два метра ростом. Высоченный парень ринулся к Святому.

– Командир! – орал парень, и от его вопля дребезжала люстра. – Командир! Не узнаешь Вовку Гуляя? Вот ты где затихарился! Командир…

Короткими перебежками группа из пяти человек пробиралась от груды тлеющих резиновых покрышек к проржавленному остову автобуса. Рассредоточившись, прочесывала территорию, двигаясь от захламленного железяками пятачка к осиновой роще. Кто-то шел, выпрямившись, как на параде, кто-то пригибался к земле, затравленно зыркая по сторонам. Лица бойцов были закрыты масками – с пластиковыми очками для глаз и маленькими дырочками для носа. На груди застегнуты жилеты-патронташи, заполненные кассетами боезапасов и баллончиками с газом.

Авангард отряда достиг реденькой рощи с начинающей желтеть листвой. Двое спустились в неглубокий овраг, отделяющий деревья от свалки металлолома.

Оттуда, из корпуса отколесившего свое «Икаруса», раздался хлопок. Безликий человек в пластиковом наморднике стрелял из оружия, напоминавшего укороченный лазерный пистолет героев фантастических фильмов, в спину тем, кто не успел добраться до оврага.

Роща тоже ожила. Залегшие среди рытвин и кочек люди повскакивали и припали на левое колено, принимая удобную позу для ведения огня. Огрызаясь ответными очередями, отряд, попавший в засаду, метался в поисках пути отступления. Группа, несшая потери, неумолимо редела. Бойцы падали в грязь, перекатывались, отползали по-пластунски к горевшим покрышкам, надеясь спрятаться за дымовой завесой, неслись вперед в лобовую атаку, а противник обходил их с флангов, клещами зажимая отряд.

Исход боя, происходившего на паре гектаров пересеченной местности ближнего Подмосковья, не вызывал сомнения. Отряд, прошляпивший снайпера, засевшего в ржавой коробке автобуса, был обречен. Пленных в этой битве не брали. «Убитые» снимали маски с потных лиц, распахивали камуфляжные куртки, перепачканные краской, и с любопытством досматривали расстрел товарищей по оружию.

Арендованный кусок земли служил полигоном для игры в пэйнтбол – суррогат войны для дяденек с толстыми кошельками, не наигравшимися в детстве. Вооружившись маркером, прозванным «обрезом» за короткий ствол, поклонники острых ощущений бомбили друг друга желатиновыми шариками с краской, действуя по сценарию, придуманному филдоператором – этаким массовиком-затейником, наворачивающим разные заковыристые ситуации со всевозможными декорациями.

Бывший сержант подразделения спецназа, которым командовал Святой, разбитной и шалопутный малый Вовка Гуляй, веселивший друзей на привале похабными частушками, теперь развлекал состоятельную публику войнушкой. Правда, порой подбирался народ посерьезнее, чем представители конкурирующих компаний, самозабвенно лупившие из пистолетов-маркеров. На полигон наведывались сотрудники спецслужб, бритоголовые «братаны», телохранители. Они приходили поупражняться в мастерстве убивать. Для них Гуляй поднимал почасовую ставку за пользование лазерными насадками и электронной системой регистрации попадания.

Секьюрити Бодровского натаскивал бывший сержант, гоняя по оврагам и пригоркам полигона до седьмого пота. Платон Петрович любил смотреть показательные выступления своих телохранителей и даже сам не гнушался порезвиться в пэйнтбол, предпочитая вариант «волк-одиночка» и расстреливая всех попавших на мушку…

Филдоператор Вовка Гуляй, истощив фантазию, а может, не желая напрягаться, предложил клиентам незамысловатый сюжет «битва до последнего человека». Сформулировав командам боевую задачу, он поставил раскладной столик на лысой макушке возвышенности, откуда полигон просматривался как на ладони, выложил бутерброды, достал китайский термос, расписанный красными цветами, и, только оборудовав наблюдательный пункт, дал сигнал, пальнув в небеса из стартового пистолета.

– Понеслось могилово! – скучающим голосом произнес Гуляй, извлекая из кармана пятнистого жилета плоскую жестяную манерку с джином. – Жахнем, командир, для сугреву.

Нежаркое августовское солнце карабкалось по небосклону, освещая чахлую растительность полигона, реденькую рощу и фигурки людей в камуфляже, напоминающие навозных жуков.

– Я не похмеляюсь, – отказался Святой, вспомнив старого англичанина, до вечера не бравшего в рот ни капли спиртного.

Прошлую ночь он провел у Гуляя. Расквартировавшись на кухне, они пили ледяную водку из холодильника и не хмелели. От бывшего сержанта Святой узнал, что еще три дня назад Бодровский предупредил его о приготовленном сюрпризе.

– …Я офигел, Святой!…Бодрыч говорит, командира твоего притарабанил! Приютишь? – гарпуня вилкой разрезанный помидор, частил Гуляй.

– Кто?

– Бодрыч… Бодровский. Я так его для краткости называю. Мощный мужик! Все в Москве схвачено и ботвы[11] немерено. Я у него со многими шишкарями за ручку здоровкаюсь, но Бодрыч… – Гуляй многозначительно хмыкал, закатывая глаза, – какими бабками ворочает?! Зубр! С женой только невезуха…

– Ольгой Григорьевной?

– Психованная баба. Дерганая какая-то. Однажды рубились всей бригадой в пэйнтбол, и она напросилась. «Позвольте, – говорит, – Володенька, мне поохотиться». Вклинилась в середину игры и давай по муженьку сандалить. Бодрыч глотку дерет: «Оля, мы из одной команды!», а она будто оглохла. Лупит очередями. Истерика с бабой приключилась. Голосила о погубленной жизни, пока в обморок не грохнулась. А Бодрыч, молодчина, стоял перед психопаткой и улыбался так, знаешь, спокойненько. Нервы у мужика – канаты. Другой по сопатке вломил бы и по б… отправился тоску развеять… – Гуляй смачно зачавкал помидором, перемалывая розовую мякоть ровными, чуть пожелтевшими от никотина зубами.

Ту ночь Святому не хотелось тратить на обсуждение ловкачеств магната, психического нездоровья его жены и выяснение размеров состояния человека, вызывавшего щенячий восторг у Гуляя.

Ночь принадлежала безвозвратно минувшему былому, где притаилось горе и война, никому не нужная доблесть и предательство. Владимир раскладывал пасьянс из фотографий, на которых улыбались знакомые беззаботные лица.

– Витек, – тусклым, поминальным голосом бормотал бывший подчиненный Святого, – подорвался на мине под Башутом. Леха Сорокин – пропал без вести. Генка…

– Гена прикрывал отход группы с перевала. Оттягивал боевиков на себя. Помнишь, Гуляй, какой туман висел? Словно саван… белый-белый. В жизни ничего подобного не видел! – Святой с поникшей головой, облокотившись на стол, возвращался мыслями на тот проклятый перевал, блокированный боевиками.

– За ребят! – Гуляй налил по полной. – Пусть земля им будет пухом!

Водка казалась пресной, как водопроводная вода.

– Мстили мы чехам[12], ох мстили… – скрежетнул зубами Гуляй. – Оттянулись до вывода федеральных войск будь спок, командир. Еще долго икать будут, вспоминая спецназ. – По-кошачьи сузившиеся зрачки экс-сержанта полыхнули дьявольским огнем.

«Бог ты мой, как война людей прессует. Был смешливым пацаном, с девчонками кокетничал, а сейчас талдычишь о мести, словно инквизитор, отправляющий еретиков на костер. Покалечила тебя война, а ты и не заметил».

Ученых трактатов о деформации души в университетских библиотеках Святой не читал, познавая на практике страшные истины: безусый юнец, водрузивший на стриженую башку краповый берет спецназовца, испытав впервые удивительное ощущение от убийства врага, срывался с тормозов и не мог остановиться. В нормальную жизнь, где нет наркотически пьянящего чувства опасности, такие парни не вписываются.

Гуляй бредил войной и не спешил забыть ее кошмары. Двухкомнатная квартира в микрорайоне Митино напоминала филиал военно-спортивного общества: стены, оклеенные вырезками журнальных фоторепортажей чеченской кампании, четыре типа тренажеров «Кеттлер», нунчаки на подоконнике и прислоненный к дверному косяку борцовский манекен с полопавшейся от бросков кожей, деревянный щит с нарисованной от руки ростовой мишенью, в которой торчал всаженный по рукоятку штык-нож.

Жилище Гуляя производило жутковатое впечатление. Лишь рыжий кот Паулюс, бродивший с гордо задранным хвостом, вносил домашнюю нотку уюта своим мурлыканьем.

«Чокнулся Вовка. Соорудил себе храм войны и тащится. Впрочем, чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало. Хорошо, что к бандюгам не подался. Такого бы спеца с руками оторвали. Гранатометом ювелирно работает, и в рукопашном бою ас. Для „братков“ ценнейший кадр. Наверняка подкатывали к Гуляю. Не могли такого парня не приметить. Ан нет, не скурвился… Нашел, где пар выпускать». – Святой взвешивал на ладони крест ордена «За мужество».

Регалию пристегивал к госпитальному одеялу, пропахшему карболкой, почитаемый в войсках генерал Рохлин, посетивший моздокский госпиталь, куда угораздило загреметь Гуляю под самый занавес чеченской бойни.

– Мы домой улетали с полевого аэродрома. Бетонка вроде бы надежно охранялась, никаких проблем не предвиделось. Загрузились в транспортник, стали выруливать на взлетную полосу, и тут бац! – Гуляй надул щеки и причмокнул губами, имитируя взрыв. – Есть контакт. Ракета по двигателю в яблочко ударила. Транспортник завалился на крыло, горит. Охрана чешет из автоматов по кустам как очумелая. В салоне дым, паника, прыгают в аварийный люк, ноги ломают… Я хрястнулся мордой о бетон, звезды в глазах заплясали. Упал, отжался и вижу: чехи зажигательными пулями по заправщику шарашат. Я, блин, секу, рядом телега со штабелем боеприпасов стоит. Припарковался какой-то мудила. Ну, думаю, стопудово рванет и вместо аэродрома большой гриль будет. Я к машине. Завел, а скаты продырявлены. Как докандыбал до капонира, не представляю… Вылез и чувствую, что в штанах мокро. Я прибалдел, мацаю задницу ладонью и прикидываю, куда спрятаться, где прокладку сменить. Кореша ведь засмеют, обделался, скажут, Гуляй. Прохватил под дембель понос! Потом глядь, из мягкого места кровища хлещет. Прострелили, сучары черножопые, мой задний мост, когда я к наливнику шпарил. Сейчас на пляже не покажешься. Девки обхихикают, когда мой курдюк увидят, – горевал Гуляй, поглаживая муаровую ленточку орденской колодки.

Бывший сержант окосел внезапно, как будто алкоголь, скопившийся в желудке, достигнув критической массы, поднялся по венам и затопил мозг. Осоловелыми глазами Гуляй вперился в Святого, потянулся через стол, сметая посуду с закуской.

– Командир… – заплетающимся языком гундосил Владимир, – командир, мы еще отфачим всех этих долбаных козлов. Клево, что ты вернулся! Разливай, командир, по мензуркам, вмажем как следует.

Бутылка выскользнула из рук Гуляя и, орошая пол спиртным, закатилась под стол. Опасаясь, что хозяин квартиры может последовать туда же, Святой вскочил с табуретки:

– На боковуху, Вовка, пора!

Подхватив под мышки перебравшего Гуляя, он затащил полубесчувственное тело в комнату. Уложив друга на тахту и не найдя одеяла, Святой при свете бра с разбитым плафоном, обмотанным изолентой, просмотрел настенный вернисаж.

Из комнаты доносился раскатистый храп.

Среди фотографий видное место занимала репродукция индусского божества, восседавшего на пирамиде из человеческих черепов. Божество усмехалось Святому таинственной восточной улыбкой. Миндалевидные глаза, отражавшие свет бра, казались живыми, а приоткрытые полные губы хотели что-то сказать. Такие плакаты Святой часто видел в комнатах офицерского общежития среди иконостаса обнаженных красоток, скрашивающих убогий быт казармы. Воин Арджуна, герой священной летописи кришнаитов, убивавший и не отвечающий за содеянное, импонировал многим участникам той войны. Бог, чья профессия и внутренний закон – убийство, был доступен для понимания непрерывно воюющих людей, находящих в Арджуне родственную душу.

Постояв перед плакатом, Святой, поддевая ногтем кнопки, прочно вбитые в стену, снял репродукцию и скрутил лик чужого божества в трубочку.

– И тебе, небожитель, пора на покой! – тихо, стараясь не разбудить сопящего во сне Гуляя, произнес Святой.

Приведя в порядок кухню, он заварил крепкого чая, не опасаясь бессонницы. Потягивая из керамической чашки с отколотой ручкой обжигающую влагу, Святой терпеливо восстанавливал в памяти каждое слово сбивчивой речи Бодровского. Где-то там находился ключ к будущему.

Но серое вещество, именуемое мозгом, бунтовало, действовало по своей программе, реставрируя не фанатичное разглагольствование борца с наркотическим зельем, а фрагменты карты и аэрофотосъемку логова азиатского наркобарона, чью горделивую кличку «Эмир» он услышал за тысячи километров от Москвы, в комнате, похожей на разделочный цех мясокомбината.

Пунктуально, в шесть утра подняв дрыхнущего Гуляя зычной командой «Тревога», Святой загнал приятеля под холодный душ, предупредив, что не поедет смотреть раунд пэйнтбола с хмельным водителем за рулем.

Закрывшись в ванной, Гуляй приводил себя в порядок, напевая хриплым голосом незнакомый Святому шлягер.

Важный, словно швейцар дорогого ресторана, рыжий кот терся о ногу гостя, признав его за полноправного обитателя квартиры.

– Паулюс… четвероногий бродяга, ну что ты попрошайничаешь? – Святой взял животное на руки и заглянул в изумрудно-зеленые глаза.

Урчащее существо, выпустив когти, массировало колено Святого, оставляя затяжки на спортивных брюках.

– Врежет тебе хозяин за испорченное добро, – ласково укорял Святой, гладя пушистую шерсть Паулюса.

Этот комочек напомнил Святому давнее признание Гуляя, сделанное у костра на отдыхе после изнурительного марш-броска, что в детстве он был очень пугливым ребенком, панически страшился грозы, насекомых и особенно крыс. Постановив закалить свою волю, Вовка отнял у домашнего любимца – кота – дохлую крысу. Переборов отвращение, Гуляй дотронулся до придушенного пацюка и, схватив за хвост, принес на кухню. Чтобы окончательно превозмочь ужас, он налил на сковороду подсолнечного масла, зажарил крысу и, отделив ножом лапки, съел их. Остатки крысы похоронил. Утрамбовывая ногами землю, как рассказывал Гуляй, он заметил, что кот, прижав уши, наблюдает за ним.

– С этих пор крысы должны были бояться меня, как котов, – смеялся Гуляй, не обращая внимания на рвотные корчи товарищей, отползавших от костра в сумрак, – ведь я тоже поедал их.

В спецназ Вовка Гуляй пришел добровольцем, забросав рапортами военный комиссариат. Многие сослуживцы находили у него сдвиг по фазе. Гуляй помешался на стрельбе по мишеням. Стрелял и стрелял, пока не обдерет кожу указательного пальца. Заклеив пластырем из аптечки кровоточащую мозоль, Гуляй возвращался на огневой рубеж, продолжая стрелять, пока пластырь тоже не протирался.

Самоутверждение у парня доходило до паранойи…

Отмокнув под душем, Гуляй бодрой трусцой пронесся в комнату, откуда вскоре донесся лязг приведенных в движение тренажеров. Разогрев мускулатуру, бывший сержант заскочил на кухню и, стоя у стола, принялся уплетать приготовленную Святым яичницу с помидорами.

– Полный улет, командир! Фирменная хавалка! Тебе в повара надо подаваться! – Он похвалил кулинарные таланты гостя набитым ртом. – Я щас сгоняю на стоянку, подтарабаню к подъезду тачку, и айда мое хозяйство смотреть!

Собрав кусочком хлеба растекшийся по тарелке желток, Гуляй закончил завтрак и, взглянув на часы, опрометью вылетел из квартиры.

Через пять минут прерывистый сигнал, похожий на кодированное сообщение азбукой Морзе, вызвал Святого на улицу.

Крошечный «Форд-Фиеста», средство передвижения отставного сержанта, ехал по московским проспектам, выполняя наглые обгоны, после которых вслед автомобилю неслись возмущенные гудки. Город-лабиринт, этот бетонный монстр, начинал активную жизнь. Банковские клерки спешили в свои конторы, уличные торговцы открывали киоски, выкатывали лотки, размножившееся племя бегунов совершало утренние пробежки.

Значительных перемен в облике мегаполиса Святой не находил. Прибавилось рекламных щитов, обновленных фасадов, названий иностранных фирм на крышах высоток. Стандартный европейский город, выставляющий напоказ богатство и роскошь посреди дремучей нищеты фантастически обширной страны.

– Не люблю Москву, – признался Святой.

– Почему? – выполняя очередной каскадерский обгон, спросил Гуляй.

– Этот город берет человека за горло! Слишком нервный темп жизни. Слишком много денег делает здесь круговорот, принося пользу немногим. Старость надо проводить в провинции. В домике с палисадником и цветущей вишней под окном.

Водитель «Фиесты» достал зубами сигарету, нащупал рукой прикуриватель. Затянувшись, он выпустил струю дыма, которая, ударившись о лобовое стекло, расплылась и возвратной волной ушла к задним сиденьям.

– Хандришь, командир. Москвушка – клевый городишко. Правда, гнили тут расплодилось, как мухоморов в лесу. Понаприезжали урюки, чебуреки, пинг-понги узкоглазые. Просто Вавилон какой-то. Но в провинции… – Гуляй скривил физиономию, точно его накормили лимоном. – Долго ты по заграницам шастал. Утратил, так сказать, чувство реальности.

– Бодровский трепанулся?

– О чем? – попытался уйти от ответа Гуляй.

– О моей заграничной сладкой жизни… Ладно, Вовчик, за язык не тяну. Понимаю, что тебя постукивать приставили.

Веко Гуляя дернулось:

– В натуре, командир! Что за базар?! Я же рапортовал: Бодрыч, тертый змей, меня напряг и тебя приютить просил. Но чтобы закладывать… – Он сделал большие глаза.

– Наивняк гонишь, – переходя на полузабытый приблатненный сленг, ставший ныне общеупотребительным языком, упрекнул Святой. – Бодровский вербует меня для щекотливой работенки и тебе ярмо накидывает на шею. Так что, Володя, не раздувай щек и не коси под олигофрена… А впрочем, поступай как знаешь… – Он умолк, не видя смысла устраивать форменный допрос.

«Если Гуляю отвели роль соглядатая, то пусть так и будет, – рассудил Святой. – Возможно, проболтается сержант, поможет заглянуть в картишки Платона Петровича. Все равно ведь не оставят в покое. Будут шаркать за спиной подошвами… Почему Бодровский так взъелся на какого-то паразита, окопавшегося в горах? Из-за сына?! Душещипательная версия, но не убедительная. И о причинно-следственной связи Эмира со смертью наследника ничего конкретного не сказал. Отделался общими фразами о синтетическом наркотике, подпольных лабораториях в горах. А может, и впрямь заклинило башню у Платона Петровича? Всяк по-своему с ума сходит…»

Свернув с Кольцевой автострады, «Форд» подпрыгивал на ухабах проселочной дороги, вьющейся вдоль лесной опушки, с резвостью необъезженного скакуна.

– Разминка позвоночника перед боем?! – попытался пошутить Святой, то и дело упираясь макушкой в обшивку крыши малолитражки.

– Держись крепче. Чердак проломишь, – ворчливым тоном человека, оскорбленного незаслуженными подозрениями, произнес Гуляй, почти не пользовавшийся тормозами.

Гонка по колдобинам подмосковной дороги закончилась у домика из шлакобетонных блоков, около которого уже стоял микроавтобус и несколько автомобилей. Игроки надевали толстые вязаные свитера, крепили на бедрах кобуру с заправленным пистолетом-маркером и рассовывали по отсекам жилета-патронташа баллончики с газом.

Гуляй обходил участников игры, подавая для подписи типовой контракт: «…Я отказываюсь от материальных претензий и требований к организаторам игр и другим игрокам, которые могут причинить мне травму или иной физический или моральный ущерб. Данный отказ распространяется на моих возможных наследников и опекунов».

Бизнесмены, спешившие перевоплотиться в бравых рейнджеров, подмахивали бумаги и расходились, поправляя воинственную экипировку, похожую на снаряжение персонажей фильма «Звездные войны».

Среди маскарадной толпы Святой выделил пародийную фигуру колобка, лихорадочно жестикулировавшего короткими руками, по-видимому, обсуждавшего направление главного удара с товарищами по оружию. Лысоватый бутуз, чем-то напоминающий последнего генерального секретаря компартии, сверкал очками в золотой оправе, одаривая всех без разбору плоскими коробочками.

Перепало и Гуляю. Он вернулся с зацеллофанированным компакт-диском.

– Крутанем вечерком музон?! Врубимся в модные хиты! Муха не сидела… Новинка!

Святой посмотрел на обложку. Симпатичная девичья мордашка с венком полевых цветков, голографической наклейкой в правом нижнем углу и диссонирующей с общим оформлением надписью «Стэлла», выполненной остроугольным готическим шрифтом.

– Стэлла? Восходящая звезда на музыкальном Олимпе? – равнодушно спросил Святой, закидывая коробку в бардачок «Форда».

– Мне по барабану, – таким же голосом ответил Гуляй. – Эти козы на один манер блеют. Два притопа, три прихлопа, но народ хватает. Для детишек в общем-то бодяга.

– Очкастый кем певичке приходится? Муж? Спонсор?

Гуляй отрицательно покачал головой:

– Продюсер. Раскручивает молодняк, концертные туры организовывает, агентство содержит. По-моему, и студия звукозаписывающая есть. В шоу-бизнесе мужик подвизается. До Крутого или Айзеншписа ему далеко. Не та моща. Мелковат. Но бабки стрижет аккуратно. Тачку менять собирается. Второго телохранителя нанял. Тусуется в престижных кабаках… – Гуляй отправился к багажнику, и его голос зазвучал глуше: – В пэйнтбол регулярно оттягивается. Стресс снимает. Творческая натура, блин!.. Всегда первым пилюлю получает. Прощелкает противника, а потом жалуется на нарушение правил. Зануда… Сытых его фамилия.

Взгромоздив раскладной стол на спину, Гуляй поплелся к пригорку шаткой походкой человека, разменявшего ночь на застолье.

…Команда приметного продюсера с купеческой фамилией Сытых проиграла раунд вчистую. Последней добили худющую даму, бегавшую по полигону с прытью давно не кормленной борзой. Тощая амазонка, владелица риэлторской фирмы, торгующей недвижимостью, бескомпромиссно отстреливалась, пока ее не загнали в маленькое болотце, поросшее осокой. Там она попала под перекрестный огонь молодцов, стремившихся своим выстрелом поставить финальную точку в игре. Два маркера ударили дуплетом, прямой наводкой бомбардируя чахлую грудь деловой дамы желатиновыми шариками. Воительница шлепнулась в гнилую воду, задрав ноги, обутые в армейские ботинки с рифленой подошвой. К заполошному кваканью лягушачьей братии, населявшей болотце, добавился визгливый вопль поверженной пэйнтболистки:

– Сытых… Шопен хренов! Говорила, проверь автобус!

Дальше изо рта владелицы риэлторской конторы пошла сплошная забористая нецензурщина, перед которой речь портовых грузчиков казалась образцом высокопарного стиля.

Святой поморщился от вопля засевшей в болоте мегеры. Выплеснув остатки недопитого чая из крышки термоса, он посмотрел на облака, бегущие по прозрачному августовскому небу.

– У меня, Гуляй, аллергия на подобные представления. Я слишком много на подмостках других театров выступал… Театров военных действий… Сюда я больше не ходок.

Дарья Угланова, скандально известная журналистка, талантливая и небрезгливая в выборе источников информации, по праву носила титул акулы пера. Ее репортажи, расследования, сенсационные очерки котировались очень высоко, а тираж издания, опубликовавшего ее материал, рос как на дрожжах.

Прежнего удовлетворения работа ей уже не приносила. Раньше Дарья сравнивала себя с овчаркой, взявшей след: ищейка продирается сквозь колючие заросли, преодолевает препятствия, сбивает в кровь лапы, продолжает преследование, пока не сомкнет клыки на горле жертвы. Но встреча со Святым что-то изменила в ее душе. Она поняла, что зациклилась на извращенцах, реализующих свою сексуальную неполноценность в политике, на алчных дельцах, готовых продать мать родную, если сделка принесет стопроцентную прибыль, на отмороженных бандитах с другим, нежели у обычного человека, генетическим набором хромосом.

Дарье надоело разгребать грязь, но ничего другого от нее уже не ждали. Углановой снова и снова приходилось спускаться в недоступную для обывателя преисподнюю московской системы канализации, кочевать по зловонным каналам с общиной бомжей, интервьюировать проституток, тусующихся перед окнами здания Государственной Думы, пить водку в вагончиках украинских строителей, возводящих коттеджи, похожие на средневековые замки, вдоль правительственной двухрядной трассы Рублевского шоссе.

К пятничному «толстому» номеру газеты журналистка, по договоренности с редактором, должна была представить очередной забойный репортаж о вьетнамских миллионерах, сколотивших состояние на торговле низкокачественным ширпотребом.

Сроки поджимали, а тут, как на грех, в персональный компьютер Дарьи пробрался вирус, уничтоживший написанную, но не отпринтованную статью. Вместо стройных строк на мониторе отражалось какое-то безобразие из скачущих, точно блохи, символов и столбиков цифр. Обложив компьютер последними словами, Дарья отправилась в редакцию восстанавливать по памяти и черновым записям, находившимся в ящике ее стола, утраченную статью.

Трудоголик по натуре, она припозднилась, увлекшись переработкой материала. Мальчик-курьер принес ужин, купленный в «Русском бистро», завершив этим поручением рабочий день. Редакция опустела. Смолк стрекот печатных машинок. Погасли мониторы. Остановились вентиляторы. Пожилые уборщицы, вооружившись швабрами и ведрами, наводили чистоту, опорожняя мусорные корзины, пепельницы, подбирая клочки бумаг с уже вчерашними новостями.

– Баба Валя… – Угланова, шлифующая предпоследний абзац статьи, позвала рьяно трущую пол старушенцию в синем халате.

Отставив инструмент, уборщица вытерла руки подолом линялой спецодежды и подошла к столу.

– Чего, Дашка, нада? – с напускной сердитостью спросила бабка, знавшая всех сотрудников редакции поименно. – А накурила! Батюшки! Даш, ты молодая девка, будешь столько смолить – вывеска пожелтеет. Кавалеры любят румяных. – Словоохотливая старушка, настроившись на беседу о вреде курения, принялась развивать тему: – Я на пигалиц нынешних погляжу, аж сердце заходится. Ноздрями дым пускают, и зубы ровно у лошадей – коричневые! Срамотища… После войны бабы так не курили, а жизня-то была похудшей нонешней.

– Баба Валя, ты тапочки вьетнамские носишь? – Тонкие пальцы журналистки бегали по клавиатуре редакционного компьютера, набирая чистовой вариант текста.

– Какие такие тапочки? – нахохлилась старушка, заподозрив в вопросе скрытый подвох. – Рановато мне белую обувку примерять. Я еще молодуха хоть куда… – Подбоченясь, она топнула ногой, доказывая свою превосходную физическую форму.

Отведя от монитора уставшие глаза, Дарья засмеялась над превратно истолкованными словами:

– Не кипятись, Валентина. Ты еще на шпильках по Тверской цокать можешь…

Сморщенное, точно печеное яблоко, лицо старушки разгладилось от морщин.

– Я статью о толкучках вьетнамских кропаю. Интересуюсь мнением потребителя, – втолковывала Угланова причину своего отнюдь не праздного любопытства. – Ворчит народ, что товар у них неноский, трещит по швам, расползается после первой стирки. Подошвы у обуви отваливаются. Ноют, а на базарах свои кровные рубчики отстегивают за ерунду. Я, Валентина, тебя как эксперта спрашиваю: стоит или нет на толкучке у вьетнамцев покупать вещи?

Польщенная дипломатическим подходом, старушенция поправила выбившуюся из-под платка седую прядь. С апломбом заправского экономиста, анализирующего конъюнктуру мирового рынка, говорливая уборщица пустилась в пространные рассуждения:

– Пускай торгуют узкоглазенькие. Не воровством ведь занимаются. У них хоть какую-нибудь тряпку с пенсии купишь, а то и срам прикрыть было бы нечем. В магазинах голова кругом от цен идет, в глазах темнеет. У старьевщиков… этих самых… – старушка запнулась, вспоминая англоязычное словосочетание.

– Сэконд хэнд, – подсказала Дарья, перекачивая для страховки написанную статью на дискету.

– Во, правильно! У старьевщиков я вещички брезгую приобретать. Приятельница дурой меня обзывает. Говорит, оно хоть и ношеное, но из Европы. Качественное… Пыталась я вразумить, что неизвестно с кого те вещички сняты. Может, со спидоносца какого-нибудь забубенного.

Помолчав и сокрушенно качая головой, уборщица, подрабатывающая вечерами, несмотря на преклонный возраст, вдруг перейдя на шепот, спросила:

– Ты, Дарья, скажи мне честно: вьетнамцы собак едят?

– Национальное блюдо!

– А корейцы?

– Лопают и корейцы, и китайцы тузиков, – просветила Дарья старушку о кулинарных пристрастиях выходцев из Азии и задала встречный вопрос: – У тебя что, собачку стырили? Они по дворам дворняг не отлавливают. Мне доподлинно известно. Так что, баба Валя, не греши на китайцев, – журналистка сладко потянулась, заложив руки за голову.

Крутанувшись на подвижном кресле с колесиками, Дарья выехала из-за компьютерной стойки в просвет между столами.

– Алес капут, Валентина. Поеду дрыхнуть… – голосом бедовой девахи произнесла Дарья, присовокупив строку из романса подворотен: – «А дома ждет холодная постель…» Что с собачкой случилось? Навести справки у «желтков»?

Подслеповатые глазки старушенции, спрятанные под складками век, плутовски забегали:

– Сведи меня с вьетнамцами. Познакомь, Дарьюшка! Я им такую гору мяса укажу! Неделю пировать будут. Обтрескаются! – затараторила бабка. – Сосед мой псину выгуливает. Не собака – теленок! Набегается по двору зверюга, а под дверь мне норовит нагадить. Весь коврик обдундил, и нигде управы не найти. Заикнулась соседу, чтобы не спускал кобеля с поводка, так он как гаркнет: «У тебя самой, божий одуванчик, недержание мочи, а собака ни при чем». – Старуха всхлипнула и выдавила неубедительную слезу. Та повисла на кончике носа, выдававшего приверженность бабы Вали к горячительным напиткам.

– Заметано! Пустим паршивое отродье на гуляш! Точи ножи и покупай с пенсии бутылку. Литровую… – Подкрасив помадой губы, Угланова переложила из кошелька в карман жакета несколько купюр на такси.

– Кому литрушечку готовить?

– Вьетнамцам. Они всухомятину эту собаку Баскервилей уминать не станут. Традиция! – развела руками Дарья. – Дезинфицируют желудок перед трапезой.

Подняв жалюзи, журналистка посмотрела на город. Каскады многоцветных огней неоновых реклам призывно подмигивали прохожим. Сверкающие лимузины горделиво скользили по шоссе, развозя своих хозяев по увеселительным заведениям, коих в последние годы в Москве развелось с избытком. Внешне беспечный, сытый, самодовольный город был похож на павлина, распустившего свой поражающий богатством оперения хвост, который замаскировал темные и неприглядные стороны ночной жизни каменного муравейника.

Журналистка поправила съехавший на запястье браслет и уточнила время, взглянув на циферблат часов престижной швейцарской фирмы.

– Время самоубийц, – ни к кому не обращаясь, произнесла Дарья.

Громыхающая инструментарием старуха, вернувшаяся к выполнению своих непосредственных обязанностей по уничтожению пыли и мусора, не дослышав, переспросила:

– Чего бормочешь, Дарья? Какие самоубийцы?

– По статистике, чаще всего люди, которые не в силах перенести одиночество, сводят счеты с жизнью в промежутке от одиннадцати вечера до четырех утра. Статистика – упрямая штука! – Угланова оправила примявшуюся юбку, застегнула сумку-портфель и, надев ее на плечо, вышла из помещения редакции.

Спустившись на лифте, она обменялась дружелюбными репликами с охранником, заступившим на ночное дежурство. Галантный страж проводил журналистку до двери, рассыпаясь в комплиментах по поводу статьи Углановой о распространении ВИЧ-инфекции среди несовершеннолетних наркоманов.

– Я своему обалдую газету подсунул, так он не отрываясь прочитал, а потом слышу, с другом по телефону обсуждает. Задел парня ваш репортаж за живое! А жена скрипела: «Зачем ребенка жутью всякой пичкаешь? Строчат журналюги чернуху, развращают молодое поколение!» Гусыня безмозглая… – нелестно отозвался охранник о своей половине. – Тратится на журналы вроде «Космополитена». Подругам передает. Усядутся на кухне и давай лясы точить, какое платье элегантнее: от Версаче или от Армани. Сидят с бигудями на головах, треплются. – Охранник сплюнул, мысленно сравнив опостылевшую, всю в жировых складках спутницу жизни и грациозную журналистку, на которую он частенько засматривался, предаваясь затем самым смелым фантазиям.

Выйдя из редакции, Дарья передумала ловить такси и решила немного прогуляться и заодно прикупить провизии, вспомнив о голых полках холодильника. Круглосуточно торгующий магазин был как раз по пути.

Засунув руки в карманы жакета, она медленно шла по тротуару, видя свое отражение в озаренных подсветкой магазинах. Самолюбованием, которым иногда грешила Дарья, мешало заниматься внезапно возникшее чувство, что за ней следят. Высокий темноволосый мужчина, стараясь держаться в тени, кажется, преследовал именно ее. Угланова ускорила темп ходьбы, проверяя свои предположения. На людных улицах центра города она не опасалась ни нападения, ни домогательств. Однако, придерживаясь народной мудрости, гласившей, что береженого Бог бережет, Угланова, прижав локтем портфель, неприметным движением изъяла из бокового кармашка плоский брикетик электрошокера, способного своим разрядом парализовать на время даже гориллу.

У представителей публичной профессии, к коим относятся и журналисты, большой круг недоброжелателей и тайных врагов. С каждым новым расследованием их ряды пополняются придурками, готовыми отчубучить любую пакость. У Углановой имелся печальный опыт столкновения с героями разоблачительных статей, закончившийся двумя месяцами пребывания на больничной койке. Украинские рэкетиры, обкладывающие данью соотечественников на Киевском вокзале, разобидевшись на обличительную заметку, подстерегли Дарью у подъезда собственного дома и наградили сотрясением мозга и сломанным ребром, ноющим теперь к перемене погоды.

Дробно выстукивая высокими каблуками-шпильками убыстряющуюся с каждым тактом чечетку, журналистка, увидав милицейский патруль, догнала лениво бредущих стражей порядка. Пристроившись за их спинами, Дарья резко обернулась, чтобы рассмотреть увязавшегося за ней мужчину.

Ее глаза перебегали от одного лица к другому. Публика, фланирующая по ночному проспекту, была вальяжной. Темноволосого сзади не оказалось.

«Мистика. Миражи от переутомления посреди города видишь… Кому ты нужна, Угланова?! Шуруй на свой флэт и кукуй в четырех стенах». – Дарья остановилась, давая возможность патрулю уйти вперед.

Кривоногий милиционер, похожий на спешившегося кавалериста, слишком часто стал вертеть шеей, заметив идущую за ними красивую женщину. А милицию, и особенно патрульно-постовую службу, Угланова, как любой среднестатистический россиянин, старалась обходить стороной, зная свирепый нрав защитников общественного порядка. Кроме того, Москву будоражили слухи об участившихся изнасилованиях, совершаемых людьми в форме.

Косолапый еще раз обернулся, переполнив тем самым чашу терпения журналистки. Сочтя вечернюю прогулку окончательно загубленной, Дарья встала на бордюр и подняла руку, останавливая такси.

Привлекательная молодая женщина – это пассажир, которому всегда рады. От потока машин отделился желтый автомобиль с пластиковым плафоном-горбом на крыше. Таксист, лихо выруливая, немного не рассчитал и «поцеловался» протекторами с бордюром. Противный визг резины, трущейся о камень, заставил Угланову поежиться и отскочить.

Чьи-то сильные руки заключили ее в объятия. Затрепыхавшись, словно пойманная птица, Дарья истерически вскрикнула, привлекая внимание прохожих и патруля, спешно выполнившего поворот.

– Руки… уберите руки… – Вибрирующим от возмущения голосом журналистка урезонивала неизвестного мужчину, сужающего кольцо объятий.

– Спокойно, Дарья! Не шуми…

Эти слова произвели эффект разорвавшейся бомбы. Угланова остолбенела, узнав неповторимую интонацию: немного насмешливую, с вплетенными нотками неизгладимой печали много повидавшего на своем веку человека.

– Дмитрий?! – осторожно, словно опасаясь нарушить зыбкое видение, способное рассыпаться от сотрясения воздуха, спросила она, поворачиваясь лицом к мужчине. – Святой!

– Сколько лет, сколько зим… – Подхватив девушку под локти, он оторвал ее от земли и, подержав на весу, осторожно поставил, словно Угланова была фарфоровой куклой. – Перепугал? Извини.

Утраченный от неожиданности дар речи вернулся к журналистке. Она смешно облизала кончиком языка пересохшие губы и дотронулась до плеча Святого:

– Откуда ты свалился?

– Приплыл, Дарья. По морю приплыл. А куда дальше прокладывать курс – не знаю. Думаю с тобой посоветоваться.

Они замолкли, разглядывая друг друга под ярким светом неоновых огней и уличных фонарей.

Флегматичный таксист, созерцавший трогательную встречу старых знакомых, утомившись ожиданием, нарушил идиллию:

– Уважаемая, мы едем или остаемся? Счетчик включен.

– Не напрягай, шеф! Заводи свою лайбу и отчаливай! – миролюбиво посоветовал Святой, по-прежнему обнимая девушку за талию.

Расстроенный потерей клиента таксист, не докурив, вышвырнул почти целую сигарету, которая, пролетев метеором, ударилась об асфальт и рассыпалась мириадами искр.

– Голосуют без толку, а потом зажимаются с хахалями. Прикинуть прежде надо, перед тем как шлагбаум задирать! – сварливо пробурчал водитель, выжимая сцепление.

К паре приближался патруль, привлеченный неадекватной реакцией Углановой. Кривоногий блюститель порядка взял под козырек, уставившись взглядом немигающих водянистых глаз на Святого.

– Что это вы руки распускаете, молодой человек? Ваши документики… – Упиваясь властью, милиционер держался одной рукой за портупею, а вторую положил на кобуру, болтавшуюся на приспущенном ремне.

– Простите, дома забыл. – Святой вспомнил, что даже не удосужился вызубрить легенду нового паспорта, который ему всучил Бодровский.

– Склероз? – с издевкой спросил кривоногий, делая знаки напарнику. – Придется пройти в отделение. Там освежим память, вспомним адресок, заплатим штраф за вызывающее поведение в общественном месте.

– Какое поведение? – переспросил Святой, отвыкший от милицейского беспредела.

– Злостно нарушающее общественный порядок. – Кривоногий фыркнул, словно закипевший чайник.

– Что я сделал? – недоуменно пожал плечами Святой, не врубаясь в идиотскую ситуацию.

– Выражался…

– Что?

– Нецензурно выражался! – на ходу сочинял кривоногий, одновременно вызывая по рации патрульную машину, курсировавшую в этом квадрате.

Загреметь в каталажку со всеми вытекающими последствиями по воле какого-то косолапого самодура, щерившего редкие зубы в поганой усмешке, не входило в планы Святого. Сделав шаг в сторону, он увлек за собой постового.

– Слушай, друг, давай добазаримся. – Святой выразительно похлопал по карману, намекая на некоторое денежное подношение. – Я девушку встретил, которую лет сто не видел. Неудобно перед знакомой. Понимаешь, брат, уже успел в ресторан пригласить, а тут такой облом!

Святой «косил» под разбитного повесу, прожигателя жизни, хотевшего любыми способами замять конфликт.

Неплохой знаток психологии, он готов был заплатить минутой унижения и энной суммой, но тут не к месту встряла Дарья, принявшаяся размахивать редакционным удостоверением.

– Почему вы обращаетесь с людьми, как с грязью? Прекратите заниматься шантажом и вымогательством! Эка невидаль, человек документы дома оставил. Я могу поручиться за него…

Кривоногий вспыхнул, словно порох, оскорбленный в лучших чувствах скандальным поведением приглянувшейся симпатичной девушки. Напыжившись, милиционер рявкнул что-то нечленораздельное и, забыв о нормах приличия, перешел в контратаку, обращаясь непосредственно к Дарье:

– Может, эта книжечка липовая. Мы таких журналистов пачками сгребаем на улицах… Четвертый, Четвертый, срочно пришлите машину. У нас задержанные. – Матюгнувшись в отключенную рацию, распалившийся патрульный брызгал слюной в шизофреническом припадке: – Разгуливаете по бульварам в юбочках до пупка! Снимаете всяких козлов обкумаренных, а потом топыритесь по подъездам… Ничего, попаритесь в отделении.

Редкие прохожие, среди которых мелькали сомнительные личности, повыползавшие из подворотен, притормаживали, заинтригованные разговором, шедшим на повышенных тонах. Но под взглядом рассвирепевшего колченогого милиционера зрители бесплатного уличного представления сникали и, убыстряя шаг, растворялись в сумраке. Только самые непримиримые противники стражей порядка осуждающе качали головами, выражая свой протест негодующим шепотком:

– Ментура обдолбанная… цепляются к людям без причины.

Игнорируя глухое ворчание прохожих, колченогий вертел в руках удостоверение журналистки, подозрительно косясь на Святого.

– Все-таки придется пройти в отделение для выяснения личности! – бубнил милиционер, принципиально не шедший на уступки.

Увлеченный исполнением служебного долга, колченогий не чувствовал опасности, надвигавшейся на него и напарника с тыла. Двухметровый Гуляй, шедший вразвалочку от приткнувшегося у бордюра «Форда», сменил ритм движения. Он ступал с пятки на носок, разминая ступни перед разбегом. Гуляй оставался в машине, когда Святой пошел за журналисткой, и сейчас наверстывал упущенное, намереваясь предпринять акцию по освобождению командира. Остановившись за спинами милиционеров, он прислушался, вникая в суть конфликта, а затем продолжил разминку.

Святой разгадал намерения приятеля по наклоненному вперед корпусу. Остававшийся вне видимости патруля, Вовка Гуляй хотел ударом со спины свалить колченогого и прямым выпадом сразу же садануть по его напарнику. Мастер рукопашного боя без труда мог «закатать» стражей порядка в асфальт.

– Гуляй! – одними губами шепнул Святой. – Гуляй, отставить! Не сметь…

Зрачки Святого подавали безмолвный приказ бывшему сержанту: «Остановись, не делай глупостей». Поймав взгляд командира белыми от звериной ярости глазами, Гуляй пошатнулся, опуская плечи. Его бугрившиеся мышцами руки повисли. Присоединившись к группе и натянуто улыбаясь, Владимир обратился к милиционеру:

– Здравия желаю… Какие проблемы?.. Мои документы?! Пожалуйста…

Предельно вежливый экс-сержант подмигнул прижавшейся к Святому журналистке. Старший патруля тщательно проштудировал водительские права и паспорт.

– Вы что, адвокат задержанного? – с легкой издевкой спросил колченогий.

– Ага, на общественных началах, – схохмил Гуляй, вкладывая документы в бумажник. – Хочу взять нарушителя на поруки. Послушай, командир, ведь несерьезно человеку вечер портить только потому, что он в другой куртке паспорт забыл.

Непробиваемый упрямец в форме, раздраженный канителью, разводимой все большим количеством людей, выдвинул контрпредложение:

– Ты друг товарищу, страдающему забывчивостью?

– Друг.

– Вот и давай. Садись в автомобиль и смотайся за документами, подтверждающими личность задержанного. Чем быстрее доставишь в отделение, тем скорее отпустим приятеля, – с непоколебимым упрямством заявил колченогий.

А над улицей волнами катился утробный вой сирены. Машина с проблесковым маячком мчалась по бульвару. Подмога патрулю прибыла достаточно оперативно, в корне изменив ситуацию. У Святого с Гуляем хватило бы силенок и прыти смять и уложить на землю патруль и вновь прибывших милиционеров. Ребята вели себя беспечно, вывалив гурьбой из автомобиля. Но один, то ли из-за лени, то ли педантично следуя инструкции, остался сидеть внутри машины, положив на колени автомат.

«Черт, что за нескладуха. Только стрельбы на московских улицах в честь моего прибытия не хватало. Надо паковаться и ехать в отделение. Дарью подставляю, а это скверно! Затеем дерготню, и неизвестно, чем дело обернется!» – подумал Святой, косясь на чернеющий зрачок автомата.

Из двух зол он выбрал наименьшее, зная по опыту, что с офицером договориться проще, чем с рядовым патрульным.

– Володя, я прокачусь в отделение. Отвези, пожалуйста, Дарью домой! – ровным голосом человека, которому нечего бояться, произнес Святой и, опережая конвой, двинулся к машине.

Вслед за ним сквозь разомкнувшийся круг милиционеров рванула Угланова:

– Ты никуда один не поедешь! Еще поизмываются над тобой без свидетелей!

Фраза предназначалась стражам порядка. Выскочив на проезжую часть, Дарья, не дожидаясь приглашения, юркнула в автомобиль, демонстративно хлопнув дверцей. Словно зарядившись энергией от неуемной журналистки, Гуляй, бесцеремонно толкнув колченогого плечом, прогрохотал рифлеными подошвами армейских ботинок по тротуару. Сквозь лобовое стекло Святой видел, как экс-сержант, сражаясь с заедающим замком передней дверцы «Форда», неестественно оживленно шевелил губами.

«Наверняка меня костерит последними словами за то, что я согласился поехать в отделение. Гуляй предпочел бы силовое решение проблемы с кровопусканием, мордобитием и большой шумихой на ночном бульваре. – Святой вспомнил переполненные агрессией глаза экс-сержанта, хищно мерцавшие в сумраке. – В парне накопилось еще с войны слишком много злобы. Если не избавится, эта чертовщина искорежит Гуляю судьбу. Мирная жизнь тяготит парня».

Журналистка, не вполне оправившаяся от шока, вызванного внезапным появлением человека, которому надлежало греться под средиземноморским солнцем, а не пререкаться с милицией, требовательно дернула Святого за рукав.

– Ты совсем очумел, решив вернуться! – заплетающимся от волнения языком прошелестела Дарья.

– Соскучился! – Святой оглушительно звонко поцеловал девушку в щеку.

Милиционер-автоматчик оглянулся с откровенной завистью. Глубоко вздохнув, он снял оружие с колен и поставил автомат между ног.

По дороге красный «Форд-Фиеста», помигавший себе стоп-сигналами, лихо подрезав, обогнал милицейский автомобиль.

Меланхоличный водитель с нашивками младшего сержанта на погонах определил стиль езды лихача словами:

– Со свистом чешет «фордец». На пожар, что ли, торопится?..

…Когда Святого втолкнули в дежурку, там еще продолжался допрос другого задержанного. Стоявшего враскорячку у стенки юношу обыскивали, для острастки постукивая по ребрам резиновой дубинкой.

Старший, пожилой майор, подставив лицо под струю воздуха, идущую от вентилятора, составлял протокол, почесывая ежик светлых волос. Нацарапав в бланке исходные данные, он потребовал, чтобы задержанный подошел к стойке. Кончиком шариковой ручки майор разгреб горку предметов, изъятых у парня.

– «Баян»[13], значит, выбросить успел?! Молодец. Быстрый! – устало произнес старший наряда, командовавший в дежурке. – А упаковочку кетамина заныкал в трусняк. Думал, побрезгует ментура твои яйца щупать… Напрасно, Соколов… Очень напрасно ты нами пренебрегаешь! – тоном старого педагога, отчитывающего закоренелого двоечника, говорил майор. – Не в первый раз встречаемся… Ломки боялся? «Капусты» на дурь нет, вот ты и понадеялся на «авось». Авось пронесет. Прощелкают менты упаковочку – можно будет ночь продержаться в обезьяннике. А если повезет, отпустят на все четыре стороны – раскумариться в парке под звездным небом или в подвале, – вслух рассуждал майор, не обращая внимания на сникшего наркомана, заправляющего рубашку в заношенные джинсы. – Нет у тебя мозгов, сокол драный. Губка вместо мозгов. Мы таких щенят насквозь видим. Без рентгена… Почапаешь ты, Валера Соколов, на зону! – Милиционер вывел аккуратный завиток на бумаге, любуясь своим каллиграфическим почерком.

Юноша, навалившись грудью на деревянную стойку, нервно выкрикнул:

– Лажу порешь, майор! Я больной по жизни! А больных полагается лечить. За хранение нарка не сажают! Впаивай байки лохам. Я свои права знаю!

Невозмутимый дежурный одним междометием ответил на телефонный звонок, отложил трубку и, не вставая со стула, спрятал протокол в облезлый сейф.

– Прессу почитай, Соколов. Скоро Дума закон примет: наркоту на принудительное оздоровление направлять или срок навешивать. Так что суши сухари к предстоящей поездке в санаторий за колючей проволокой. – Налив из пожелтевшего граненого графина воды в эмалированную кружку, способную составить гордость музея народного быта, майор предпенсионного возраста с интересом спросил: – Я смотрю, ты башковитый парень! На чистую химию не подсаживаешься?! Хочется малек подольше протянуть или в кармане голяк?

Откинув со лба сосульки засаленных волос, юноша поколебался: откровенничать ли с представителем власти? Но в облике майора было что-то патриархальное, что-то от сельского священника, напялившего мундир и сменившего церковно-славянский язык на уличный жаргон.

– Бэблы по нулям! – Наркоман вывернул карманы, наглядно подтверждая свою нищету. – Но накрошить ботвы, если припрет, можно в два счета. Я, товарищ майор, не уважаю «химиченных». Подрыгаются лет пять-шесть и от передоза загибаются. Второй момент – ломки у них завальные. Жгутом скручивает. Я прикольного парня знал, так он при ломке язык себе откусил… В натуре! – Юноша умолк, ожидая услышать слова сочувствия.

Майор, заметив перхоть на погонах, принялся смахивать белесые точки прокуренными до желтизны пальцами. Очистив свои знаки различия, он раздраженно крикнул кому-то:

– Ермилов, чай-то будет? Я не чифиря, я обыкновенного чая прошу заварить!

Наконец дежурный обратил землисто-серое лицо с какими-то фиолетовыми глазами к сидевшей на стульях паре. Посмотрев удостоверение журналистки, он перевернул запаянную в пластик карточку, сличил фотографию.

– А в натуральном виде вы гораздо симпатичнее! – отвесил неуклюжий комплимент замордованный работой милиционер. – Дарья Угланова, – по слогам произнес он. – Бойко пишете, но не всегда объективно. Встречаются перегибы, передергивания фактов… – Он собрался преподать азы профессиональной этики только что арестованной девушке, с которой его коллеги не церемонились.

В душе Углановой лопнула пружина терпения. Сорвавшись со стула, она подскочила к деревянному барьеру и впилась наманикюренными ногтями в окрашенную перекладину.

– Почему нас держат в этой кутузке? Мы что, организовали массовые беспорядки, аморально вели себя, если верить дебилу, доставившему нас?!

Святому показалось, что майор поглядывает на Угланову с некоторым уважением. По возрасту немолодой милиционер мог быть уже полковником, а он так и застрял в продвижении по служебной лестнице.

«Жена, наверное, пилит, – подумал Святой. – Обскакали молодые. Засели в министерствах, управлениях. Заставляют по стойке „смирно“ стоять. А ты возишься с шантрапой, мигрень заработал от ночных дежурств. Да и закладывать за воротник в одиночку на кухне любишь. На такой службе легко разувериться в человечестве».

Запальчивую речь Углановой майор слушал внимательно, не перебивая, будто попав на ток-шоу со звездой журналистского жанра.

Дарья квалифицировала действия кривоногого как скотство.

Майор молчал.

Она изобрела страшное, на ее взгляд, ругательство, назвав патрульного полуночным ковбоем, гарцующим по городским улицам.

Майор молчал.

Выплеснув отрицательные эмоции, журналистка облокотилась на стойку и пустила в ход женское очарование:

– Товарищ майор, дело ведь выеденного яйца не стоит. Давайте замнем этот досадный инцидент. Мы с другом уйдем и избавим вас от лишнего бумагомарательства.

– Рационально мыслите! – сказал дежурный. – У меня врачи костный мозоль обнаружили. – Он показал согнутый крючком палец. – Протоколы треклятые… Вас мы не задерживаем, госпожа Угланова. Приносим глубочайшие извинения. – Майор галантно поклонился, показывая розовую проплешину на макушке. – А вот приятель ваш позагорает в отделении.

– Почему? – Вопросы Дарьи пошли по кругу.

– Выражался, не подчинялся требованиям сотрудников милиции, молчит! – выдавал реестр прегрешений мрачневший с каждым пунктом дежурный. – Крученый у вас друг!

«Попытку дачи взятки забыл упомянуть… За подкуп должностного лица тоже статью можно навесить», – подумал Святой, внимательно прислушиваясь к диалогу.

– …Крученый друг! Будем колоть! – неожиданно бодро произнес майор.

Ему подали долгожданный чай, и, вытянув губы трубочкой, дежурный принялся всасывать янтарный, обжигающий напиток, отложив допрос упрямца на потом.

Чаепитие было на руку Святому, тянувшему время. В уме он прикидывал хронометраж трассы от виллы Бодровского до бетонного скворечника участка.

«Гуляй оповестит магната. Позвонит из автомата или чесанет по прямой к Рублевскому шоссе? Кажется, там, в подмосковной Швейцарии, свил гнездышко Платон Петрович…»

Вернувшаяся с переговоров Дарья упала на стул, закрыв ладонями лицо.

– Нет, не могу поверить, что ты вернулся! – прошептала она, положив голову на плечо Святого. – Какого черта ты крался за мной аки тать в ночи? – Устаревший словесный оборот должен был подчеркнуть глупость игры, начатой у подъезда редакции. – Пришел бы домой.

– Разве тебя, неугомонная, застанешь? Пытался надиктовать послание на автоответчик телефона, но он, по-моему, у тебя не фурычит. – Сняв куртку, Святой укрыл зябко сведенные колени журналистки.

– Сломался, зараза, от перегрузок! – вздохнула Угланова. – Меня всю трясет. Ты же на подпольном положении. Амнистии в стране вроде бы не объявляли. – Она вопросительно уставилась в ожидании чуда на безмятежно полулежащего Святого, опирающегося затылком о стену.

– Таганка, я твой бессрочный арестант! – вместо ответа пропел он, разрушая хлипкие иллюзии. – Да, Дарья, странное рандеву получилось. Зря я не поднялся в редакцию. Ведь видел, что окно на втором этаже светится. С охранником лень договариваться было. Соседка у тебя дама общительная. Клюет на мужиков. Напрасно болтушке точные координаты оставляешь… А охранник ничего, молчун. Я, как Мюллер из «Семнадцати мгновений весны», уважаю молчунов! – Святой замолчал, вспоминая стареющую примадонну, высунувшую остренький носик в дверную щель. – Меня, Даша, ностальгия по Родине замучила. Тут пироги крутого замеса с моей помощью выпекать собираются. – Он осмотрел дежурку, взвешивая, стоит ли начинать продолжительную повесть, похожую на арифметическую задачу, где вместо исходных данных одни иксы.

Майор выплевывал застрявшие между зубами чаинки. Наркоман, скорчившись, дремал в клетке, называемой завсегдатаями подобных заведений обезьянником. Еще двое милиционеров стучали костяшками домино, ставя на кон конфискованные сигареты без акцизных марок, отобранные у уличных торговок.

– Не торопится майор. Видно, следователю решил передать по этапу, – определил причину медлительности Святой. – «Следак» только утром придет. С постели его поднимать веских оснований нет. Значит, можно потянуть кота за хвост.

Природная способность схватывать все на лету подсказала Дарье логически правильный вывод:

– Кто-то должен приехать и замолвить словечко? Кто-то очень авторитетный.

– Умница! – усмехнулся Святой, радуясь, что журналистка успокоилась, уняв дрожь.

– Кто?

Нагнувшись к уху Дарьи, украшенному золотой сережкой с каплевидной жемчужиной-подвеской, он сказал:

– Бодровский Платон Петрович!.. Такая фамилия тебе что-нибудь говорит?

Угланова скорчила гримасу:

– Этот жирный кот? Что у тебя с ним общего?

– О-о, это романтическая история. Почти по Жюлю Верну, но без финала и эпилога!..

Помещение дежурки содрогнулось от трели телефонных звонков. Загудел зуммер пульта селекторной связи. Сизые слои табачного дыма, плававшего в душной атмосфере, завихрились хвостами протуберанцев. Майор приник к эбонитовой трубке, покачивая головой, как китайский болванчик. По северо-западному округу столицы все отделения принимали кодовый пароль «Кольцо».

На лестничной площадке тремя пулями в шею был убит предприниматель, спонсировавший праздник милиции в прошлом году. Машину киллеров, номерные знаки запомнил случайный прохожий, и это давало шанс раскрыть преступление по горячим следам.

Дежурный спешно поднимал по тревоге отдыхающих патрульных, снимал печати с оружейных стоек, выдавая автоматы и бронежилеты. Успевал принимать телефонограммы с новыми оперативными данными на преступников.

Вежливо, но непреклонно охваченный деловой лихорадкой майор предложил Святому передислоцироваться в обезьянник.

За решеткой его приветствовал восторженным кличем отошедший от наркотического дурмана юнец:

– Располагайся, бычара. Пятизвездочный отель…

– Захлопни матюгальник! Сядь на жердочку и не кудахтай! – сказал, как отрубил, Святой, смерив наркомана тяжелым взглядом.

В дежурку вбегали и выбегали сотрудники отделения. Суматоха постепенно стихала. Только дежурный бесконечно переключал тумблеры на пульте, надрывал голосовые связки, крича в микрофон с перекрученным шнуром, стряхивал сигаретный пепел, попадая на рубашку стального цвета.

Примостившись у решетки, позабытая стражами порядка журналистка впитывала каждое слово из итальянской одиссеи Святого. Он говорил сжато, опуская кровавые подробности резни на виллетте и последующей разборки у нефтяного терминала. Дарья ахала, округлив глаза и прибавляя совсем не литературные выражения.

Минутная стрелка сделала полный оборот по окружности циферблата настенных часов.

– И Бодровский выпустил тебя за просто так? – переспросила Дарья, когда собеседник привалился плечом к шершавой бетонной стене.

Сомкнув губы, он произнес все, что хотел:

– Чудеса в решете?! Благотворительность в квадрате или чистая шиза!

Не спрашивая разрешения у майора, Угланова закурила, передав сигарету со следами помады на фильтре Святому. Он дымил не затягиваясь, используя сигарету как отвлекающий фактор. Угланова же сосредоточенно изничтожала никотином свои легкие, углубившись в раздумья.

– М-да, – многозначительно хмыкнула она, справившись с лавиной информации. – Нагородили огород… Бодровский, заговор на яхте, лига безутешных родичей, пылающих жаждой мести, и горный старец, засевший в неприступных горах. Компьютерная головоломка. Но ставки велики. В России деньги действительно способны творить чудеса, а у Бодровского их куры не клюют, – подвела первые итоги Угланова.

Отойдя от решетки, девушка принялась расхаживать по отделению под настороженным взглядом майора, давно пытающегося подслушать разговор известной журналистки и неизвестного мужчины. Дежурный втемяшил себе в голову не лишенную резона идею о тонко проведенной операции по внедрению.

«Мужик – подсадная утка! С чего бы это он не говорит, где прописан. Шпиона из себя корчит? Думал схлопотать по рылу, а завтра – бац, статейка о зверствах в отделении номер такой-то, – рассуждал майор, пеленгуя каждый шаг журналистки. – Заточили зуб на органы, шавки газетные. Попробовали бы с наркотами да алконавтами кончеными сутки напролет возиться!»

Разогретый нехорошими предположениями, дежурный грозно рявкнул:

– Сядьте! В глазах рябит от вашей беготни!

Проигнорировав рык, от которого чуть не осыпалась побелка потолка, Дарья продолжала стучать каблучками по истертому линолеуму.

Вторично надрывать глотку майору не пришлось. Входная дверь скрипнула, пропуская респектабельного джентльмена, не вписывающегося в обшарпанный интерьер отделения.

Платон Петрович Бодровский не обманул ожиданий Святого. Его люди явились с максимальной быстротой. Делегация состояла из двух персон. Возглавлял шествие Анатолий. Замыкал – невозмутимый, благоухающий дорогим одеколоном Мопс.

Майор непроизвольно дернулся, привстав над стойкой, и немедленно опустился, не желая ронять свое достоинство перед разодетыми господами, по-хозяйски осмотревшими убогое помещение дежурки.

Анатолий, покосившись на обезьянник, с ходу взял быка за рога, предварительно представившись:

– Господин начальник, отпустите, Христа ради, моего друга! – Телохранитель специально выбрал тон юродивых, намекая на желательность доверительных отношений.

– Но… – пробубнил майор, сделав идиотское лицо человека, от которого ничего не зависит.

– Знаю, уважаемый… Без документов. Молчит, как рыба, – прервал ненужные словопрения магнат. – Вот паспорт! Вот водительские права! Можете проверить по служебной картотеке и в ГАИ… Забыл мой друг бумажник! У…

Тут Анатолий навалился всей тушей на заскрипевшую стойку и с похабной улыбочкой греховодника что-то жарко зашептал на ухо дежурному. Через секунду оба взорвались смехом. Телохранитель хлопал себя по ляжкам, а милиционер, казалось, готов был пуститься танцевать вприсядку.

«Прополоскал мозги менту сочиненной про меня сексуальной небылицей. Люди падки на самую грубую ложь, шитую белыми нитками. Майор скорее всего не поверил. Просто решил не разводить писанину с протоколами». – Святой отступил от прутьев решетки, чтобы постанывающий от смеха дежурный не обрызгал его слюной.

Вставив ключ в скважину замка, майор открыл дверь. Раздвижная часть решетки отъехала, открывая путь из обезьянника. Дорогой к свободе попытался воспользоваться наркоман. Согнувшись, он юркнул в проход, но бывший начеку дежурный зубодробительным ударом отправил юношу в нокдаун. Отлетев, нарк шваркнулся затылком о бетонную стену, из уголка рта вытекла струйка крови.

– Гестаповцы… Архипелаг Гулаг! – принялся клеймить быстрого на расправу дежурного избитый.

Святой вышел из обезьянника.

– Почем нынче свобода? – вполголоса, чтобы не дразнить дежурного, спросил он у Толика.

– Недорого! – тихо процедил телохранитель. – Перебирай поршнями, пока майор добрый. Платон Петрович ждет тебя в машине.

Галантно подставив Дарье руку, Святой, словно жених, ведущий невесту к венцу, неспешно, чинно ступая по вытертому линолеуму, прошествовал по дежурке к выходу.

Они покинули отделение. Дежурный двумя пальцами выудил из-под стопки бумаг грязно-зеленую купюру с портретом тонкогубого старика.

«Жидковато, мудак, отстегнул, – подивился майор человеческой скупости. – Сотку за то, чтобы дружок ночь на нарах не кувыркался? Слабо…»

«Меркурий» Бодровского шелестел шинами по проспектам погруженного в сон города. За американским лимузином (магнат питал слабость к просторным, заокеанского производства средствам передвижения) кильватерной колонной следовали джип с охраной и малолитражка Вовки Гуляя, похожая на букашку, догоняющую стадо сверкающих металлической чешуей динозавров.

– Ну что, Святой, очередной тест дал положительные результаты? – Бодровский, открыв мини-бар, разливал виски по хрустальным стаканам с широким дном. Следуя рецептуре, туда же он добавил содовой воды и несколько кубиков льда. – Завтра вы захотите проверить, как я вытащу вас из следственного изолятора ФСБ? Вытащу… Дюжина чинов службы безопасности отложит заначку на безбедную старость, кто понаглее слетает с любовницами на Канарские острова, а я впишу в графу «расходы» сумму на порядок выше ста долларов.

Платон Петрович подал стакан журналистке, ерзавшей на поскрипывающих кожей сиденьях. Она пригубила виски, и было слышно, как звенел лед, ударявшийся о ее зубы.

– Дарья Ивановна, наш общий друг рассказал вам о предложенном ему контракте?

– Да, – кивнула Угланова, оглянувшись на Святого.

– Я противник впутывания женщин в мужские дела, но ваше острое перо может нам пригодиться. Скоро состоится учредительный съезд лиги. Соберутся очень серьезные и влиятельные люди. Осветите это событие в своей газете. Мы не хотим шумной рекламной кампании, поэтому приглашаем только вдумчивых, ответственных журналистов, способных по достоинству оценить значимость этого форума. Бизнес-элита всерьез обеспокоена распространением наркотиков среди молодежи. Мы будем вкладывать деньги в борьбу с заразой, а не распинаться с трибун и экранов телевизоров, как делают политики, подменяя решение проблемы трепом. Я пришлю вам приглашение на учредительный съезд. – Сделав паузу, Бодровский придвинулся поближе к журналистке: – Что касается миссии, предложенной нашему общему другу, то не стоит предавать огласке столь щепетильное задание. – Слова звучали как предупреждение и как плохо скрытая угроза. – Мы предоставим Святому самому делать выбор. Он-то хорошо знает, что есть закон, а есть справедливость, и эти два понятия слишком часто не совпадают! – Платон Петрович игриво чокнулся с девушкой, не успевшей отклонить свой стакан.

«Меркурий» доставил недавних арестантов милицейского отделения к подъезду дома Углановой, как и попросил Святой.

Блочная пятиэтажка зияла провалами темных окон, за которыми отсыпались люди, чтобы с утра пораньше встать, умыться, позавтракать и отправиться на дачу или другим способом убить выходной день.

Спотыкающаяся, со слипающимися от усталости глазами Угланова, чертыхаясь на каждом шагу, побрела в неосвещенный подъезд, оставив Святого наедине с магнатом.

– Я завтра улетаю в Нью-Йорк. Визит краткосрочный. Постарайтесь денька три не буянить. По возвращении мы займемся судьбой близкого вам человека.

Механизм стеклоподъемника заурчал, поднимая пуленепробиваемое стекло, сантиметр за сантиметром скрывавшее лицо Бодровского.

– Кого? – взволнованно спросил Святой, которому осточертела назойливая забота магната.

Он дернул ручку, пытаясь открыть дверь лимузина. Из узенькой щели раздался сиплый, каркающий смех:

– Всякому овощу свое время…

Окончание фразы Святой не расслышал. Сорвавшийся с места «Меркурий», ведомый опытным шофером, попетлял по узким дорожкам и скрылся за поворотом.

Покуривая в сложенную трубочкой ладонь по привычке, выработанной в спецназе, подошел Вовка Гуляй, до сих пор не высовывавшийся из своего задрипанного «Форда».

– Командир, давай примем предложение Бодрыча. Фартовый интерес! Нам по плечу. Надоело мхом покрываться! – Бывший сержант повертел ладонью, проверяя, не просвечивает ли огонек сигареты.

До Святого не сразу дошел смысл сказанного. Его мозг был занят новой заморочкой, подкинутой гораздым на выдумки воротилой.

– Что? – Он вернулся к действительности.

– Завалим этого наркобарона, как лося, и дело в шляпе. Мы же в таких сечах пулям не кланялись… – Экс-спецназовец выгнул колесом развитую грудную клетку и приложил ладонь к виску, пародируя военное приветствие.

Святой уничижительно потрепал его по щеке:

– Фанатеешь, Гуляй. У тебя с психикой все нормально?

– Крыша пока не едет! – обиженно пробасил тот.

– Когда же тебя этот славянский Ротшильд подцепил на крючок?! – Святой не делился с Вовкой предложением попутешествовать в горы. – Ладно, не тужься! Вижу, что Бодровский успел тебе мозги проканифолить. Значит, согласен стать пушечным мясом?

– Почему мясом? Вставим пистон азиатам, сбагривающим наркоту. Совместим приятное с полезным! – простуженно, хриплым голосом произнес филдоператор.

– Полезное… может быть, а вот приятное… – Святой самым внимательным образом изучил каждую черточку физиономии двухметрового великана. – Как звали у нас в спецназе парней, ловящих кайф от самого кровопролитного рейда? От заданий для камикадзе? Кому никогда и нигде не больно и не страшно?

Экзаменуемый дерзко выпалил:

– Отморозки!

Повернувшись, словно на строевом смотре, Гуляй задел плечом Святого и, ступая строевым шагом, отмаршировал к машине. Запуская движок малолитражки, просевшей под весом его массивного тела, Гуляй осветил фигуру командира фарами.

– Святой! Я остаюсь в резерве! – зычно проревел экс-сержант, проезжая мимо.

Пушистый помазок из шерсти барсучьего хвоста нежно массировал щеки, равномерно распределяя радужную мыльную пену. Крема для бритья в ванной комнате Углановой не оказалось, а вот эту дорогостоящую вещицу какой-то рассеянный любовник позабыл на полке зеркала. Там же в стаканчике со старыми зубными щетками, сохраняемыми Дарьей в соответствии с чудной суеверной приметой, он обнаружил одноразовый бритвенный станок.

Утреннее бритье дисциплинирует. Святой в самых скотских условиях не давал себе поблажки, безжалостно уничтожая щетину. Иногда это вызывало насмешки и обвинения в чистоплюйстве, особенно когда вода была дефицитом. Но он с самурайским упорством совершал утренний ритуал, сделав эту процедуру стабильной, как восход солнца. Кроме обязательного бритья, ничего постоянного в бурно меняющейся жизни Святого не было.

Расправившись с проступившей за ночь щетиной, он выполоскал помазок, закрыл предохранительным футляром лезвие и, смыв остатки пены с лица, принялся искать какой-нибудь лосьон. Полки, шкафчики ванной комнаты ломились от дамской косметики. Плохо ориентируясь на этом парфюмерном складе, Святой переставлял флаконы, тубы с пеной для укладки волос, дезодоранты, знакомые по рекламам, и раздраженно бормотал:

– О боже, да этим добром кордебалет можно забальзамировать! Зачем одной женщине столько косметики?

Запутавшись в изобилии вспомогательных средств дамской красоты, Святой вдруг вспомнил кадры из доброго и по-настоящему смешного фильма «Джентльмены удачи», где воришка, хлебнув шампуня профессорской дочки, выдувает ртом пузыри. Ленту часто крутили в гарнизонном клубе по просьбе офицеров, которым предстояло вести солдат в очередную мясорубку…

Производить опыты над собственной кожей Святой не решился, сочтя, что горячей воды достаточно для приличествующего мужчине макияжа. Чуть не поскользнувшись на влажном кафеле пола (перед ним принимала душ хозяйка квартиры), он вышел из ванны.

Дарья орудовала на кухне, сооружая завтрак на скорую руку. Кухаркой Угланова была никудышной. В шкворчащей яичнице бултыхались осколки скорлупы, а салат из покромсанных на четвертинки помидоров был в самый раз для глотки бегемота. Только банку со шпротами ей удалось открыть ровнехонько по диаметру, не покорежив краев.

– Я голодна, словно ночь напролет занималась любовью, – безапелляционно заявила журналистка, вываливая пережаренную желтково-белковую с вкраплением известковой субстанции биомассу на широкое блюдо. – Налетай!

Дарья с чистой совестью могла отпустить пикантную шутку, потому что ночь они провели раздельно. Никакого борения плоти и разума, как пишут в женских романах, не происходило. Просто, войдя в прихожую, Святой заметил тапочки размера этак сорок четвертого.

– Если переобуюсь, ухажер не расстроится? – спросил тогда Дмитрий.

– От Кости остались, – тусклым вдовьим голосом Угланова произнесла имя погибшего друга. – Надо выбросить, но рука не поднимается. Я постелю тебе в зале, на диване…

Уминая малосъедобную стряпню, Угланова постоянно вскакивала то за солью, то за добавочной порцией, то к закипевшему чайнику. Порывистая в движениях, она метеором носилась по кухне, параллельно делясь сплетнями о сыне Бодровского:

– Обыкновенный московский бамбук! Тусовался по ночным клубам, казино. Менял автомобили и учебные заведения. Тачки долбил о фонарные столбы, а учеба разбивалась о его тупую башку. Бросал вузы. Выставлял папашу на посмешище. Наши репортеры светской хроники встречали Романа Бодровского на фуршетах, презентациях и тому подобное. У мальчика была мания величия. Представлялся как будущий финансовый гений. – Угланова прервалась, чтобы приготовить кофе и заодно прикурить от газа сигарету. – Я видела младшенького в «Метелице»… Крысенок! Предлагал моей подруге продегустировать кокс…

– Что? – Святой, прихлебнув кофе, уже думал, как избавиться от растворимой бурды, не лезшей в горло после божественной «Лавазы», популярнейшего в Италии кофе.

– Кокаин… Кокс – это модно, аристократично и дорого. Нюхают избранные, а народец попроще торчит на игле с «винтом», колеса глотает. Теперь этого свинства в Москве навалом.

– Тогда Бодровский не по адресу посылает. Бригаду в Колумбию снаряжать надо. Добивать меделинский наркокартель! – пошутил Святой, давясь кофе под взглядом изумрудно-зеленых глаз Дарьи.

– Я, Святой, деталей грехопадения мальчика не знаю, не люблю копаться в грязном белье богатеньких. Но опять же по слухам, Рома «заторчал» по-взрослому. Подсел на амфетамины, трахал все, что движется. У «химиков» не эрекция – столбняк! – Угланова сделала неприличный жест, переломив в локте руку. – За месяц до смерти Романа упрятали в клинику. Папаша взял парня в ежовые рукавицы. Врачевали одновременно от зависимости и «сифона»…

– Чего? – Продвинутый сленг Дарьи заставлял недопонимавшего Святого переспрашивать.

– Сифилиса. Подцепил Ромчик венерическую болезнь, но это в наше спидоносное время полбеды! – Мрачная повесть не отражалась на завидном аппетите хозяйки квартиры. Раскрошив хлеб, она вымакивала масло из консервной банки, разбавляя жуткую смесь, которую мог переварить только стальной желудок, четвертой чашкой кофе. – В общем, горбатого могила исправит. Вышел Бодровский-младший из клиники, и понеслась душа в рай. Скандалы, ночные бабочки… Да, совсем забыла, проститутку гробанул в автокатастрофе. Сам сотрясением мозга отделался, а малышке каюк! – Цинизма в Углановой было хоть отбавляй. – Отгулял бамбук быстро. Умер от сердечной недостаточности после того, как вмазал в жилу какую-то дрянь. Закономерный финал, – без тени сожаления подытожила Дарья, убирая со стола посуду.

Щедро плеснув моющего средства на губку, хозяйка драила тарелки и пускала дым кольцами в изувеченный разводами потопа потолок кухни.

Эмансипированная журналистка, презирающая мещанскую тягу к порядку, выплюнула дотлевшую до фильтра сигарету в мойку, забитую картофельными очистками и остатками пищи.

– Дарья! Пора генеральную уборку делать. Тараканы сожрут. – Святой подставил чашку с недопитым кофе под струю разящей хлоркой воды.

– Погоди, Дмитрий! – Длинные пальцы девушки обвили его запястье.

– В чем дело? – Сумрачное выражение лица Дарьи заставило сердце Святого непроизвольно сжаться.

Опустив голову, Угланова уставилась в разошедшийся шов линолеума, заполненный мусоринками.

– Помнишь, в аэропорту ты попросил не оставлять семью майора Василенко. Поддерживать его вдову и все такое прочее. – От сильного волнения девушка кусала губы, теребя пуговицу халата. – Вчера вечером я не стала тебя расстраивать. На меня что-то нашло… – Угланова напряженно улыбнулась, словно положила венок на гроб, и резко вытолкнула из себя: – Ирины Василенко больше нет.

– То есть… – Святого будто саданули кованым сапогом в пах.

– Она умерла. – Слезы покатились по щекам девушки…

По аллеям Котляковского кладбища двигалась похоронная процессия. Музыканты играли не в такт, коверкая траурный марш. Редкая толпа родственников усопшего несла венки за гробом, а над ними кружило воронье.

– Недоноски! Им слон на ухо наступил, – скрежетнул зубами Святой, готовый размозжить фальшивому валторнисту голову его же трубой. – На кой ляд мертвым эта дискотека?

Они стояли у неосевшей могилы.

Деревянный крест. Жестяная табличка. Пожухлые цветы в надтреснутой стеклянной банке…

Командир десантно-штурмового батальона майор Василенко, раненный на площади Грозного, был соседом Святого по палате в Центральном госпитале Министерства обороны имени Бурденко. Знакомство переросло в дружбу «не разлей вода». Битый жизнью, рассудительный десантник надорвал сердце, переживая за пацанов, угробленных на позорной чеченской войне. Инфаркт поразил его вернее, чем пули снайпера. Эстафету дружбы приняла вдова майора – Ирина, оказавшая некогда Святому неоценимую услугу, предоставив убежище и, что важнее, поверив в его невиновность.

Присев на корточки, Святой прикоснулся ладонью к глинистой корочке могильного холмика, образовавшейся от затяжных августовских дождей. Двенадцать роз алели под крестом.

– Дмитрий, помянем. – Суровая, точно монашка, Дарья успела расстелить на скамеечке салфетку, поставить бутылку водки, два одноразовых стакана, высыпать пригоршню конфет и выложить крупные, уродившиеся в этом году антоновские яблоки.

Они выпили под рвущий душу галдеж воронья. Неловко осенив себя крестным знамением, Дарья хрустнула яблоком. Вдруг смутившись – Святой ни к чему не прикоснулся, – положила антоновку на салфетку.

Угланова выплакалась в такси. Алкоголь снял скованность. Девушка говорила с поразительной четкостью диктора вечернего выпуска новостей:

– Ирина перевезла из Саратова дочку.

– Катю? – Казалось, ожил памятник, повернувший шею.

– Девочка окончила училище и грезила столицей. Эти провинциалки такие наивные… – Ляпнув глупость, Угланова мотнула головой. – Прости… Короче, они осели в столице. Катюша – девочка не очень броская, но милая. – Дарья старалась быть объективной и не примешивать к рассказу отсебятины. – Шустрая, как мышка. Но с матерью у нее отношения были натянутыми. Своенравная девчонка. Что втемяшит в голову – колом не выбьешь! – Дарья замолчала, подумав, что такая характеристика подходит и к ней. – Наперекор матери Катька подписала договор с артистическим агентством «Арт-Би». Срочно набирали группу танцовщиц к гастролям какой-то припопсованной певички, а Катюша после хореографического училища любые па выделывала…

Святой не мешал распутывать клубок страшной семейной драмы, понимая, что у могилы говорят правду, самое главное. Его мозг с магнитофонной точностью фиксировал повороты сюжета, внося в отдельный столбец каждое название и фамилию.

– …платили Кате по минимальной ставке, но головенка у девочки закружилась. Как же! Шоу-бизнес! Гастроли! Знаменитости! Сама пробилась… – Неприязнь к дочери покойной все-таки прорвалась в словах Углановой. – В клипе на втором плане снялась! Засветилась! А мать долдонила ей: «Хватит на подиуме вихляться, найди занятие посерьезнее». Меня просила повлиять. Но что я с репутацией постельной аферистки могла доказать этой соплячке… – Даша горько усмехнулась. – Катька ушла из дома. Потом вернулась худющая, как мартовская кошка, просила у Ирины денег взаймы до следующего гастрольного тура. Вешала лапшу на уши о каких-то рекламных роликах, в которых ей предлагают сниматься, а мать верила этому бреду сивой кобылы.

– На то она и мать! Свихнулась Катя с прямой дорожки?! – выдержка изменила Святому. – Она свела Ирину в могилу?

– Да, – подтвердила Дарья. – Катерина стала употреблять наркотики, притом что-то очень крутое. Агентство разорвало контракт. Обман не мог длиться до бесконечности. Ирина узнала, что дочь пошла на панель.

– Как? – Ребро ладони Святого разнесло в щепки край скамейки.

– Сутенер подшофе среди ночи заявился и с порога Ирине Викторовне: «Твоя мокрощелка околеет до утра, если не „вмажется“. Сама „чек“ заказала привезти с доставкой на дом». Ира ханыге рожу расцарапала да коленом промеж ног засандалила…

Святой зримо представил торговца живым товаром, извивающегося, как раздавленная мокрица.

– Пыталась вытащить Катьку из трясины. Отдала все до копейки врачам, экстрасенсам, бабкам-шептуньям каким-то. Упросила ее покреститься в церкви и сама крещение приняла… – Угланова снова расплакалась, вытирая слезы тыльной стороной ладони. – Перед смертью пригласить священника попросила. Там в больничной палате над ней и совершили обряд.

– Почему в больнице? Ирину избили? Покалечили?

Справившись с приступом удушающей слезливости, запечатавшим горло, она опровергла домыслы:

– Ирина потеряла сознание на автобусной остановке. Врачи поставили диагноз – саркома. Скоротечная болезнь, развившаяся на фоне полного нервного истощения. Медицина капитулировала. Саркома – это смертный приговор с непроставленной датой. Днем раньше, днем позже… – Оправдываясь, Угланова спешно добавила: – Я о заморочках с Катериной ничего не знала. Ирина стеснялась… – Она запнулась, выискивая в лексиконе заменитель слову «проститутка», – …стеснялась признаваться, что вырастила шлюху, трахающуюся за дозу наркотиков. Мне позвонил завотделением по просьбе Ирины Викторовны. Я немедленно примчалась и только там узнала обо всем. – Стараясь переложить чувство вины на другого, Дарья, глотнув из горлышка водку, с вызовом сказала: – Она ждала тебя, Святой. До последней минуты ждала.

Укор кольнул в самое сердце.

Святой поправил розы у подножия деревянного креста. Его брови сошлись к переносице, соединившись в одну четко очерченную линию.

– Ты, Даша, не финти. Предоставь мне разбираться с собственной совестью. Я к тебе претензий не имею. Василенко для тебя абсолютно чужие люди, и ты на распятье не клялась рисковать ради них. Надеюсь, что смогла, то сделала. Но выше головы не прыгнешь.

– Да-а… – промямлила Угланова, понимая, что в душе Святой не снимает с нее обвинения в бездеятельности и равнодушии к провинциальному мотыльку, опалившему крылья на огнях большого города.

– Мой черед долги возвращать! – Святой присягал перед могильным крестом, что не отступится, пока не найдет глупышку, не устоявшую перед соблазнами, и не покарает негодяев, воспользовавшихся слабостью дочери майора Василенко.

Журналистка, циник до мозга костей, подумала, что некрологов в газетах, пожалуй, прибавится. Репортерам уголовной хроники придется бегать высунув язык, а травматологам – попрактиковаться в складывании переломанных конечностей пациентов из контингента коротко стриженных ублюдков с массивными цепями на бычьих шеях.

Под золотым августовским солнцем, достигшим зенита, крест отбрасывал густо-черную, антрацитовую тень, ползущую к туфлям Углановой. Она подобрала ноги, чтобы не соприкоснуться с земным отражением символа смерти.

– Живых надо бояться, не мертвых! – Кладбищенский побирушка, просивший милостыню у ворот, вожделенно поглядывал на недопитую бутылку.

До жути безобразный бомж обнажал в улыбке голые, розовые, как у младенца, десны без единого зуба и оглаживал трехпалой ладонью спутавшуюся косматую бороду.

– Чего тебе, отец? – тихо спросил Святой, не прогоняя нищего.

– Чарку поднеси, я за могилкой присмотрю. К бедолаге редко кто наведывается, а я вечерком приду, пошепчусь с покойничком, землицу пригребу и оторвам кладбищенским цветы с…ть не позволю. Крадут цветы, сучки… – Дед забормотал что-то невыразительное, утирая выступившую на губах слюну концом бороды, похожей на клок пакли.

Шарахнувшаяся от живописного старца Угланова спряталась за спину Святого:

– Прогони его! У деда крыша поехала!

Расслышав нелестные замечания в свой адрес, старик с покорностью побитой собаки поплелся прочь, но был остановлен миролюбивым окликом:

– Тормозни, отец!

Свернув провизию в салфетку, Святой вместе с бутылкой отдал презент кладбищенскому аборигену, растроганно заморгавшему гнойными воспаленными глазами.

– Кто, кроме нас, приходил на могилу? Девушка?

– Ага, молоденькая такая козочка. Выла битый час. Прощения просила. Они все прощения просят, локти кусают. Потом, когда поздно! – обобщил старик свои наблюдения, не лишенные философской глубины.

– Когда последний раз ее видел?

Дед наморщился, предпринимая титанические умственные усилия, и, освежив память хорошей порцией алкоголя, ответил:

– На сорок дней она приходила. Точняк… Я поблизости вертелся, думал, может, что отломится. А за козочкой фраер какой-то притянулся. Красномордый, в белых штанах. Как разгавкался на девчонку… – Дед, запустив в шевелюру искалеченную руку, яростно заскреб затылок, сражаясь, по-видимому, с расплодившимися кровососущими насекомыми. – Отхлестал тот жлоб девку по щекам, за шиворот схватил и к воротам поволок. Она, сердешная, упиралась. Кулачонками валтузила, пока он ее под дых не саданул. Больше она не приходила.

Икнув, дед повернулся, и вскоре его сгорбленная спина скрылась за частоколом памятников.

– Полоумный старикан. Наверно, нафантазировал с три короба, – искусственно улыбаясь, сказала Угланова.

– Ты на квартире была? – сухо спросил Святой.

– Была… Там настоящий притон выродков. – Дарью передернуло от отвращения. – Стадо дегенератов с сумасшедшими глазами… Валялись вповалку, как животные.

– Валялись?! – Святой выдавливал информацию по капле, намереваясь узнать всю нелицеприятную правду о дочери своего закадычного друга.

– Я пыталась поговорить с Катериной, но она была невменяемой. Лежала, как бревно, уставившись глазами в потолок, и не могла пошевелить языком. А потом в квартиру вломились мордовороты с этим… красномордым паханом и принялись вышвыривать нарков на лестничную клетку. Они дубасили всех без разбору направо и налево, а тварь с багровой харей стояла и ржала! – Последние слова Дарья выкрикнула детским испуганным голоском.

– Тебе досталось? – Святой спрятал девушку в объятия, подумав, что порой он предъявляет завышенные требования к людям.

– Не больше, чем остальным, – неубедительно солгала Угланова. – Приказали держать язык за зубами и забыть дорогу к этому дому. В противном случае эти подонки пообещали грохнуть меня у подъезда редакции.

– Узнали, что ты журналистка?

– По редакционному удостоверению в сумочке. – Тушь поплыла по щекам Дарьи черными грязевыми ручейками. – У красномордого кличка запоминающаяся – «Донор». Он верховодит, и Катерина на него работает. Я разведала у девочек с Тверской. Они посоветовали на пушечный выстрел к нему не приближаться, а на Екатерине поставить крест. Забыть… – уныло произнесла Дарья, рассуждая сама с собой. – В милицию обращаться – себе дороже. Катьку отправят на нары за хранение наркотиков или проституцию. А отбить ее у сутенера… Я не суперменша из гангстерских боевиков.

Постепенно Святой возвращался к состоянию сосредоточенной уравновешенности, отходя от шока, вызванного смертью Ирины и судьбой ее непутевой дочери. Только желваки на скулах выдавали внутреннее напряжение, которому никогда не было суждено вырваться наружу.

– Донор, говоришь. – Тонкая, как лезвие ножа, улыбка скривила губы Святого. – Что же, я предвижу, что ему не понадобится переливание крови.

При этих словах Дарья вздрогнула, постаравшись не встречаться взглядом с мужчиной, от одного голоса которого по коже бежали мурашки.

Святой взял ее за руку.

– Пошли!

Она еле поспевала за своим спутником, быстро шагавшим по дорожкам Котляковского кладбища. Не приспособленные для передвижения трусцой туфли на высоких шпильках подворачивались, грозя вывихом лодыжек. Угланова рта не открыла, чтобы попросить сбавить темп, желая поскорее выбраться из этой обители скорби и печали в толчею городских улиц с их шумом и гамом. Мучаясь от одышки, она с хрипом втягивала воздух прокуренными легкими и лишь поддакивала Святому.

– Даша, досконально проверь все факты биографии Бодровского-старшего…

– Да…

– Где учился, был ли раньше женат, на чем сколотил состояние…

– Да…

– Мне нужны все мельчайшие подробности вплоть до даты, когда он перестал писаться в постель. Постарайся встретиться с женой, Ольгой Григорьевной. Она хоть и зануда, но может сообщить что-нибудь важное.

– Да, безусловно! – Угланова подумала, что сердце вот-вот выскочит из ее груди.

– Следующее – лига! Кто персонально входит в это избранное общество. Какие подвязки у них на самом верху. Узнай все, что сможешь. Приятели среди офицеров отдела по борьбе с незаконным оборотом наркотиков найдутся?

– Найдутся, – выдохнула Дарья, схватившись обеими руками за Святого, чтобы не упасть на повороте.

– Пусть пошелестят архивами, оперативными сводками. Добудь информацию об Эмире. Что это за фрукт. Он наверняка давно под колпаком у органов, и сведений поднакопилось немало. Предпринимались ли попытки по нейтрализации Эмира раньше? Где сидел и сидел ли при Советах? Действительно ли поставляет синтетические наркотики в Россию?

У ворот Святой приостановился, пропуская пожилую женщину в траурном платье. Заминкой воспользовалась Дарья. Шумно отдуваясь, словно пробежавший стометровку астматический больной, она вибрирующим от возмущения голосом, полным яда, спросила:

– Ты приказываешь мне переспать со всем личным составом МВД, ФСБ и этой хреновой лиги, а потом отправиться в Азию и покувыркаться на завшивленной кошме с Эмиром?

– О таких жертвах я не просил! – шутливо поднимая руки вверх, отступил Святой.

– Откуда же мне узнать полный расклад: кто, где, когда? Я не директор Центрального разведывательного управления и даже не внештатный сексот ФСБ! – сварливым тоном домохозяйки стрекотала Угланова.

Уловив укоризненный взгляд женщины в трауре, она стушевалась, чинно подхватила Святого под руку и вывела за ворота, где ее настроение резко изменилось.

Семафоря зелеными глазищами, которые в ночи, должно быть, фосфоресцировали, Дарья, сменив гнев на милость, промурлыкала, прижимаясь щекой к его плечу:

– Хорошо, каторжник заморский! Пошушукаемся с осведомленными людьми и личное дело господина Бодровского напишем по мере возможностей. Обязательно на заседании лиги поприсутствую. А вдруг судьба тебе шанс предоставляет…

– От крови кровью не отмываются, – ответил Святой, не доверявший магнату.

Свистом остановив такси, он усадил Угланову в машину, предварительно щедро заплатив шоферу из аванса промышленника.

– Я подзадержусь, но ты, пожалуйста, не волнуйся…

Таксист краем уха прислушался к успокаивающей речи темноволосого мужчины с нездешним бронзовым загаром, резко контрастирующим с бледным лицом девушки.

– Ты куда, на Чонгарский бульвар? – спросила она, придерживая дверь узким носком туфли.

– Поезжай! – повелительным тоном произнес загорелый мужчина, да так, что нога таксиста непроизвольно вдавила педаль сцепления.

От рывка машины Дарья откинулась на спинку сиденья под протестующий визг покрышек. Когда она обернулась к запыленному заднему стеклу, испещренному паутиной трещин, у кладбищенских ворот уже никого не было.

Бело-синий широкофюзеляжный лайнер компании «Пан-Ам», совершив трансконтинентальный перелет через океан, благополучно приземлился в аэропорту имени президента Кеннеди. Воодушевленные мягкой посадкой пассажиры бодро прошли на таможенный контроль, стремясь поскорее закруглиться с формальностями. Летевших первым классом было немного, и таможня их практически не досматривала, позволив беспрепятственно прошествовать по «зеленому» коридору.

Специальные агенты ФБР, проводившие тайный визуальный контроль прибывших из России, не обнаружив мафиози, лиц, представляющих угрозу Соединенным Штатам, террористов и прочей нечисти, с чувством исполненного долга покинули свои рабочие места. Отключив камеры слежения, мониторы, фэбээровцы отправились на ленч поточить лясы с симпатичными официантками в ближайший ресторанчик аэропорта.

Платон Петрович Бодровский, не единожды посещавший Нью-Йорк и Штаты, ориентировался в сутолоке разноязычной толпы, как рыба в воде. Послав сопровождающего Толю получать багаж, он, не глядя на указатели и, чуть выдвинув вперед левое плечо, протиснулся сквозь группу японских туристов и устремился к автоматическим стеклянным дверям, за которыми виднелся ряд автомобилей.

Оказавшись на стоянке, Бодровский безошибочно выбрал ничем не выделяющийся «Бьюик Скайларк», машину, на которой передвигаются люди со средним достатком, вроде школьных учителей.

Внутри «Бьюика» русского гостя ждал человек, пыхтящий слишком дорогой для преподавателя колледжа сигарой. Орлиный нос с горбинкой и гладко зачесанные за уши черные волосы выдавали во встречавшем латиноамериканца.

– Мистер Бодровский… – Рука оливкового цвета с золотым перстнем протянулась навстречу широкой, словно лопата, ладони Платона Петровича.

– Мистер Кали… – поприветствовал магнат, переступая порожек «Бьюика», – надеюсь, обещанная встреча состоится.

– Сегодня в Сентрал-парке.

– Великолепно. После мы обсудим перспективы нашего совместного бизнеса.

Похожий на облитый растительным маслом манекен, вышколенный переводчик был связующим звеном в общении двух деловых людей. Миниатюрный, ростом чуть выше подростка мужчина, истекающий потом, притаился в углу машины, и единственной подвижной частью его тела была нижняя челюсть, необходимая для воспроизведения звуков. Эмигрант последней волны, выпускник Московского института иностранных языков, нашедший после долгих мытарств работу у мистера Кали, боялся даже чихнуть, словно он находился не в машине, а в банке с ядовитыми пауками…

Под сенью деревьев Сентрал-парка, в укромном тихом закутке, чиновник Управления по наркотикам Департамента юстиции США, самого мощного ведомства в мире, противостоящего наркокартелям, кормил поп-корном голубей. Попутно он негромко беседовал с господином Бодровским, задумчиво наблюдающим за склевывающими поджаренную кукурузу птицами. Латиноамериканец рассеянно зевал, просматривая разворот газеты с бесконечными цифрами индексов биржевой котировки акций.

– Заявлена новая тактика! – Чиновник швырнул жменю хрустнувших шариков прожорливым пичугам. – Ставка делается на тотальное уничтожение посевов наркосодержащих культур. Все более-менее обширные районы будут контролироваться с воздуха.

– Спутники? – передвигаясь в тенек, спросил Бодровский.

– Целая система. Сеть спутников плюс наземный контроль. Но ассигнования должны пройти утверждение в конгрессе, а это долгая процедура. Параллельно приказано активизировать мероприятия по физическому уничтожению наркобаронов в странах «третьего мира».

Надув пустой бумажный пакет, американец хлопнул по нему ладонью, сымитировав взрыв. Вспорхнув, голуби спрятались в листве деревьев.

– Кто номер один на азиатском направлении?

– На постсоветском пространстве – Эмир! Наши спецагенты жалуются на нерасторопность местных спецслужб во всех трех среднеазиатских республиках. Срываются сроки операции по ликвидации. Полнейший хаос и неразбериха, – разминая зубами ком жвачки размером чуть ли не с шарик для пинг-понга, цедил американец. – Госдепартамент направил ноты протеста. Пригрозил санкциями и замораживанием кредитных линий. Вроде бы дело сдвинулось с мертвой точки. Формируют объединенный батальон, следственную бригаду. Хотят поправить имидж, придав акции максимальную огласку, но по-моему, – чиновник насытил голос презрением, – азиаты водят нас за нос. Вместо фотографии Эмира по нашему запросу был предоставлен фоторобот какого-то Кинг-Конга с круглой шапочкой на башке.

– Тюбетейкой, – уточнил Бодровский, – национальный головной убор… Значит, правительство Штатов подталкивает неповоротливых парней дружной компашкой пойти на штурм.

– Не просто подталкивает – подгоняет пинком под зад. Операция может начаться с минуты на минуту, а может не начаться вообще!

Чиновник удрученно посмотрел на часы. Встал. Стряхнул с брюк крошки от поп-корна. Молча попрощался с каждым за руку, кроме стоявшего словно соляной столб переводчика, и отчалил, калькулируя в уме прирост банковского счета.

Пегий голубь, будто раскрашенный кистью художника-абстракциониста, не выдержав искушения, расправил крылья и спланировал на дорожку доклевывать аппетитные желтые комочки. В полете птица облегчила желудок, нагадив на твидовый костюм господина Бодровского. Тот, погруженный в раздумья, не заметил птичьего дерьма на лацкане пиджака.

– Проблемы? – щелчком тщательно отполированного ногтя латиноамериканец удалил нечистоты.

Глаза Платона Петровича, злые и испуганные, как у крысы с прищемленным крысоловкой хвостом, сощурились, а губы растянулись в дежурную улыбку:

– Нет проблем!.. Я умею заставлять людей делать то, чего они не хотят. В том числе решать мои проблемы!

Мистер Кали негромко поаплодировал, хлопнув партнера по бизнесу два-три раза своими оливковыми ладонями.

Отобедать в кругу семьи, посмаковать изысканные блюда в роскошном ресторане, хотя бы смочить горло за стойкой бара или посмотреть, разделив эмоции, финальный бейсбольный матч за кубок североамериканской лиги, о котором кричали афиши, расклеенные по всему Нью-Йорку, мистер Кали не предлагал. Побеседовав, они порознь вышли из парка как случайные знакомые, обсудившие погоду и на этом потерявшие интерес друг к другу.

А последние августовские деньки действительно выдались необыкновенно жаркими по обе стороны океана. Жара в Москве и в монстре-мегаполисе на берегах Гудзонова залива становилась нестерпимой.

Святой предпочел бы подготовиться к операции обстоятельно: с рекогносцировкой на местности, с полной разработкой объекта по кличке «Донор», с определением подходов и путей отступления.

Педантичный, словно замшелый бухгалтер, не позволяющий сгонять мух со своего стола, он именно так когда-то в прошлом моделировал экстремальные ситуации, могущие возникнуть при проведении операции. Его группа несла минимальные потери. Солдаты, которым свойственно быть чуточку суеверными, верили в счастливую звезду командира. Полковое командование с генеральскими лампасами на брюках ставило Святого в пример коллегам как образец усидчивого офицера, не пренебрегающего мелочами. Бестолковый и бессовестный генералитет устраивал разносы по принципу «И к телеграфному столбу можно придраться», при этом не забывая приписывать все заслуги себе.

Но вот уже три года как над Святым не было командиров и на его планы не накладывали резолюций. Он сам брал на себя ответственность.

Смутная ситуация с Катериной Василенко вынуждала к немедленному вмешательству.

Круши как молния, исчезай как смерч – таков был алгоритм действия. Однако на рожон Святой не полез и провел кое-какую предварительную работу. Посудачив с всезнающей агентурой – бабками, сидящими на скамейках перед подъездом, он выяснил, что дочку майора недели две никто не видел, а в квартире, дающей тему для бесконечных сплетен, обитают подозрительные личности.

– Хохлы! С Житомира, истинный крест с Житомира! – божилась говорливая старушка, сплевывая шелуху семечек. – Я по гыканью хохлов узнаю. Не нашенские, не московские ребятишки и курвы, что к ним ходють, не отсель.

– А сколько, бабушка, мужиков в квартире проживает? – выпытывал Святой.

– Трое охламонов чужуются. Старшой их наведывался частяком. Таперяча рыла не кажет. Редко так наездами бывает, страхолюдина! – Бабка прекратила лузгать семечки, скорбно поджала губы. – Девки-то гулящие!

Святой цокнул языком, пораженный жутким открытием старушки:

– Не может быть!

– Лярвы, клейма ставить негде! – сказала, как припечатала, остроглазая старушенция. – В лифту курют… Вот!

Последнее, по мнению бабки, было бесспорным аргументом порочности девушек.

Остальные божьи одуванчики дружно, как по команде, затрясли головами в платках. Разговорчивая солистка, проникнувшись доверием к вежливому мужчине, уважающему старость, предложила совместно полузгать семечки.

– Вы не из милиции, часом, будете? – осведомилась бабка, повесив на нижнюю губу шелушинку.

– Инспектор налоговой службы! Поступил сигнал! Проверяем, – напустил тумана Святой, не вдаваясь в детали. – А старшой у этих трех поросят с такой кирпичной рожей?

– Угу! – по-совиному ухнула старуха, всегда готовая помочь органам.

Троица, попавшая в поле зрения Святого, на самом деле прибыла в Первопрестольную торговать живым товаром из Днепропетровска. Спрос на жриц любви в обнищавшем кризисном регионе был никудышным. Отобрав самые знойные экземпляры, Чахлый, Крень и Батон доставили первую партию путан. Неглупые парни не стали соваться в центр на чужую территорию. Они принялись «окучивать» окраины, подкладывая проституток под невзыскательных клиентов, которые не гоняли по Тверской на джипах и шестисотых «Мерседесах».

Но безоблачный период деятельности отнюдь не святой троицы завершился крутой разборкой. Сутенеров взяли среди бела дня прямо на улице, привезли в боксы недостроенных гаражей и долго полировали их физиономиями шершавые бетонные стены. Затем неизвестные битюги, не выдвигавшие никаких претензий, заставили Чахлого, Креня и Батона раздеться догола и залезть в пустые двухсотлитровые бочки, пообещав заполнить емкости незастывшей строительной стяжкой. Она должна была застыть вместе с телами трясущихся от страха сутенеров. И вот когда они успели обделаться и первая лопата стяжки плюхнулась в бочки, пришел постановщик этого спектакля. Широко улыбаясь, он представился:

– Я Донор. А для козлов вроде вас – хирург.

Лезвие опасной бритвы описало полумесяц перед бледными, как лесные поганки, рожами троицы.

С такого запоминающегося момента началось деловое сотрудничество украинских торговцев живым товаром и представителя мощной криминальной группировки, безраздельно властвовавшей в Южном округе столицы.

Чужаков люди Донора заприметили сразу, но он, мысля на перспективу, приказал последить за хохлами. Убедившись, что никакой серьезной силы шустрая троица не представляет, Донор постановил включить заезжих гастролеров в свою команду, естественно, вместе с ночными бабочками. Предложение было сделано в доступной и понятной форме.

– Выбирайте, казаки. Или пашете на мою фирму – я беру вас под «крышу» и откашиваю честно заработанную ботву. Или вы станете фундаментом для какой-нибудь новостройки, – сказал тогда в гараже Донор, постукивая для убедительности стволом пистолета по покатым лбам клацающих зубами сутенеров.

Они согласились и не пожалели. Донор оказался человеком слова: при дележе доходов не зверствовал, хоть и забирал львиную долю, утрясал проблемы с милицией и периодически посылал Батона, Креня и Чахлого проведать родину да заодно доставить новых, незатасканных девиц.

– Свежее мясо аппетитнее смотрится! – любил повторять шеф сутенеров, поучая подчиненных.

В квартиру на Чонгарском бульваре украинцев поселил все тот же Донор. Без длинных предисловий он сказал:

– Надо произвести зачистку территории. У балеринки Кэт мамаша откинулась, а она, бестолковка этакая, на хате малину поганую завернула. Всякая шелупень ширяется, углы обделывает. Квартирка нехилая, а цены на недвижимость растут. Не пропадать же добру. Присмотрите за хатой и сами в цивилизованных условиях покантуетесь со всеми удобствами.

Сказано – сделано. Налет троица провела без сучка и задоринки, повышвыривав вялых, как осенние мухи, приятелей Екатерины Василенко на лестничную клетку. Самому резвому, пареньку с заплетенной косичкой, вздумавшему размахивать кулаками, Батон, вооружившись кастетом, выбил передние зубы, прошипев с гадливой улыбочкой на прощание:

– Линяй, дохлятина, отсюда! Легче дышать будет.

Повинуясь инструкциям Донора, хозяйку квартиры одарили порцией синтетической «дряни», которую она, подрагивая от вожделения, закачала в вену предусмотрительно приложенным к пакетику одноразовым шприцем.

А со скандальной журналисткой, невесть как затесавшейся в компанию нарков, провел воспитательную работу сам Донор. Схватив девушку клешней за мелово-бледное лицо, он, брызгая слюной, проорал:

– Ты права в морге качать будешь! Но перед сном в холодильнике мои мальчики тебя, гадюка пронырливая, на пороге вашей вшивой редакции в позу лобстера поставят и отдуплят в три… А уж затем твоя цыплячья шейка познакомится вот с этим! – Узкая полоска стали, отсвечивающая синевой, прильнула к горлу Дарьи Углановой.

Владелица квартиры, доставшейся по наследству, покачиваясь из стороны в сторону, подошла к журналистке и, глядя невменяемыми глазами, обреченно прошептала:

– Уходите. Мне уже никто не поможет…

Из припаркованного у детской площадки темно-вишневого «Форда» хорошо просматривались подходы к подъезду, так что мимо сидевших в машине Святого и Гуляя и мышь не прошмыгнула бы.

Четко определенного плана проникновения в квартиру Святой не составил. Поэтому он слегка нервничал, время от времени доставая из кармана джинсовой куртки сигареты и спички.

– Командир, чего ждать у моря погоды?! Возьмем дверь на таран! Поставим падл под стенку, и дело в шляпе! – возбужденно похохатывал экс-спецназовец, напросившийся в напарники.

Разболтанное сиденье ходило ходуном под мускулистым телом Гуляя, беспрестанно переставлявшего свои длинные ноги. Салон «Форда» был маловат для такого гиганта. Между сиденьями находилось зачехленное помповое ружье, и пальцы Владимира теребили пряжки застежек. Скрип продавленного сиденья, помноженный на зудящий звон металла, раздражал Святого: «Шалят нервишки. А доктора говорят, что отдых под средиземноморским солнцем – отличное средство против неврозов. Ошибаются эскулапы…»

Терапию самоиронией мешал проводить находившийся на взводе бывший подчиненный. Он то насвистывал идиотские мотивчики, барабаня по приборной доске, то лязгал предохранителем увесистого, чернеющего вороненой сталью пистолета марки «ТТ».

– Святой, зачем резину тянуть?! Час торчим, как телеграфные столбы. Я же проверил дверь – не железная! Ногой с ходу вышибем, – не выдерживая, по новой заводил Гуляй.

– Соседи шум услышат. В милицию позвонят, помешают обстоятельной беседе, – вминая окурок в переполненную пепельницу, рассудительно говорил Святой, не отводя глаз от подъезда. – Нам лишние шумовые эффекты как гвоздь в заднице. Сидеть больно и встать нельзя.

Грубоватая шутка на секунду отвлекла загудевшего басовитым смехом Гуляя. Пока он надрывался, запрокинув голову, Святой узрел вышедшую из-за угла дома крикливо одетую девицу. Среднего роста, но достаточно стройная, она, вихляя бедрами, приближалась к машине. Изуродованные толстым слоем косметики черты лица, какой-то дикий всклокоченный оранжевый гребень на голове, кофта с глубоким декольте и такая же смелая мини-юбка сразу выдавали род занятий дефилирующей мимо вульгарной особы.

Уличная проститутка по кличке «Морковка» шла на доклад. Она доносила о прегрешениях своих товарок, в основном утаивающих доходы. За стукачество Морковке выплачивали скромные премиальные из отобранных денег. На сегодня компромата накопилось предостаточно, и проститутка, предвкушая барыши, пребывала в прекрасном расположении духа. Поэтому, когда ее остановил усмехающийся белозубой улыбкой загорелый мужчина, похожий на зарубежного киногероя, Морковка позволила себе пококетничать.

– Девушка, с вами можно познакомиться? – Святой был сама любезность.

Он заступил дорогу расфуфыренной девице, напоминающей оранжевой прической вышедшего на тропу войны индейца.

– Я с незнакомыми мужчинами на улице не разговариваю!

– А где же, только в закрытом помещении с широкой кроватью?! – нашелся Святой, сочинив недвусмысленную шутку.

Заштукатуренная физиономия проститутки расплылась в улыбке от уха до уха. Отставив ногу и упершись рукой в бедро, Морковка приняла дежурную стойку, выпячивая свои прелести.

– Борзой без меры?! – Яркие полные губы шлюхи сложились в трубочку. – С мартышками базары разводи! – просюсюкала Морковка, чей интеллект намного уступал обезьяньему.

Вдруг вспомнив о рандеву с сутенерами, девица окрысилась:

– Любите сладенькое на халяву!

Помимо доносов Морковке часто приходилось обслуживать в порядке очереди трех тяжеловесных, грубых и несдержанных на руку мужиков, в которых столичная жизнь и порнофильмы пробудили извращенные фантазии. Душиться за бесплатно под многопудовыми тушами сутенеров до ломоты в костях становилось для Морковки пыткой.

– Отвали, паря! – Поскучнев, проститутка отшила симпатичного кавалера. – Не до тебя! А если захочешь оттянуться – найдешь меня… – Она указала координаты, не желая упускать потенциального клиента.

Вихляя тазобедренной частью, словно она передвигалась не по земной тверди, закатанной в асфальт, а по колышущейся под ногами болотистой почве, уличная шлюха побрела к подъезду.

– Девушка! Какие цветы вы предпочитаете? – повысив голос, спросил Святой.

Вопрос несказанно удивил жрицу любви. В ее профессии котировались только денежные купюры и неприродные украшения. Но, как большинство женщин, Морковка была немного сентиментальна и неравнодушна к любым знакам внимания. Обернувшись, она хлопнула накладными ресницами.

– Орхидеи, молодой человек! – ненатуральным писклявым голосом произнесла путана.

– Орхидеи… – эхом повторил Святой, чуть улыбаясь уголками губ. – Изысканный вкус… Только стопроцентная дама может любить эти звезды джунглей.

Они расстались. Святой вернулся в машину, а его новая знакомая скрылась в подъезде, пропахшем кошачьей мочой и гарью сожженных подростками почтовых ящиков.

Через минуту подъездная дверь чуть было не слетела с петель от толчка ногой Гуляя. Перепрыгивая через ступени лестницы, он спустился, бегом пересек дорожку и ввалился в «Форд».

– Ты прав, телка в нужную квартиру зашла! Я сверху подсмотрел! Открыл дверь пузырь белобрысый, на моль обожравшуюся похожий. Коза его Батоном назвала… – Сорвав зубами пробку с бутылки фанты, Гуляй забулькал, всасывая в себя оранжевую жидкость.

– Значит, сколько там народа, мы по-прежнему не знаем.

Святой принял от экс-сержанта бутылку, обтер ладонью горлышко и поставил в выемку у рычага переключения передач.

– Выпей водички! В день три литра пить надо, – блеснул познаниями в физиологии Гуляй, – активизирует умственные процессы.

Достав пистолет, неугомонный филдоператор выщелкнул обойму, будто боялся, что патроны могли испариться, пока он подглядывал за проституткой. Желтые цилиндрики плотным рядком лежали в пазах, отсвечивая круглыми боками.

– Водички… Такой водичкой неплохо накипь в чайниках снимать. Заливаешь и на огонь. Прокипятил, и накипи как не бывало, – скорее машинально, чем осознанно ответил Святой.

По залегшей у переносицы морщине и нахмуренным бровям Гуляй определил, что командира осенило и какой-то великолепный план бесшумного проникновения в квартиру уже составляется под сводами черепной коробки Святого.

– Орхидеи… орхидеи… – Дмитрий несколько раз повторил название экзотического цветка, дорогого и очень капризного. – Гуляй, как запаковываются орхидеи в Москве?

– Ну, дорогие экземпляры в такие длинненькие коробочки с целлофановым окошком. Попроще…

– Годится! – прервал Святой, положив руку на плечо экс-сержанту. – Заводи своего мустанга!

Расставив мизинец и большой палец, Святой принялся измерять расстояние от мушки до приклада помпового ружья, вслух считая отмеренные отрезки.

– Куда едем? За лютиками? – вонзая ключ зажигания в прорезь замка, спросил Гуляй, не раскусивший задумки командира.

– За коробкой! Я обещал даме преподнести цветы!

– Этой прошмандохе?! – Гуляй уставился на спутника туповатым взором игрока, не знающего правил.

– Именно. – Подцепив ногтем зазубрину, Святой открыл раскладной нож и проверил подушечкой пальца остроту лезвия. – Давай, жми к ближайшему магазину, пока эта курица крашеная не ушла из квартиры…

Чахлый, прозванный столь нелестной кличкой за впалую грудь, принимал доклад проститутки, фиксируя допущенные нарушения не на каком-нибудь клочке бумаги, а в органайзере.

– Так, значит, Дрычка замылила десять баксов, обслужив клиента на скамейке в сквере, – мрачным голосом прокурора зудел сутенер.

Морковка, оттягивая неприятный момент любовных забав с прыщавым Чахлым, у которого жутко смердело гнилью изо рта, сыпала фактами, запивая каждый пункт доноса глотком водки. Она спешила набраться до чертиков, чтобы отключиться и не чувствовать смрадного дыхания сутенера у своего лица. Импозантный мужчина, заговоривший с ней у подъезда, прочно застрял в малюсеньком мозгу проститутки.

«Нарубить бабок еще малек и смыться от этих долбаков. Уеду на фиг отсюда, замуж выйду. Если родить не смогу, возьму из детского дома спиногрыза».

Разомлевшая девица полулежала в кресле, широко расставив ноги. Похотливо сверкнув глазами, Чахлый отложил органайзер и, придвинувшись, запустил девице руку под юбку.

– Поднимайся, Морковка, пойдем пошепчемся! – вкрадчиво произнес сутенер, кивая на дверь спальни.

– Послушай, вот Белка тоже деньгу заныкала, – зачастила та, дергая настойчиво сопящего Чахлого за запястье елозящей руки.

– Пусть подавится! Я им рога поотшибаю, дояркам паршивым. Счас лазили бы по шоссе, у шоферюг за гроши…

Желтые зубы сутенера впились в податливую мякоть женской груди. Морковка застонала, локтем толкнув его в бок:

– Ты че, товарный вид портишь! Кто на меня с таким засосом посмотрит…

Но распаленный мужик, слюнявя ложбинку между грудей, только мычал от вожделения.

Резкая трель звонка прервала пыхтение Чахлого. Двое приятелей дремали в зале перед ночным выпасом подопечных девушек и подходить к двери не собирались. Гостей тоже не ждали. Поэтому сутенер соскочил со своей несостоявшейся жертвы и, затолкав в распахнутую ширинку напрягшееся хозяйство, прошлепал в комнатных тапочках к смотровому «глазку». Следом, поправляя кофточку, двинулась вздохнувшая посвободнее Морковка.

– Что видать? – ехидным шепотом спросила она у сутенера, согнувшегося крючком у «глазка».

– Кент какой-то приперся, – так же шепотом ответил тот.

– Дай-ка мне… – Легонько шлепнув ладошкой по костлявому заду Чахлого, проститутка заняла пункт наблюдения.

В искаженном линзой пространстве стоял ее давешний знакомый, прижимая к груди длинную плоскую коробку, и настойчиво нажимал на кнопку звонка.

– Ну, блин, дает! Орхидеи принес! – уже в полный голос затараторила потрясенная настойчивостью кавалера путана. – Под подъездом меня снять пытался. Наскочил, как петух на курицу.

Глаза и рот Чахлого превратились в узенькие щелочки:

– Ты очумела, дура. Зачем номер хаты дала?

– Да не давала я ничего, – по-овечьи проблеяла Морковка, взбивая наманикюренными пальцами опавший гребень пережженных краской волос. – Сказала, где я тусуюсь, а он, наверное, по лестнице побежал, чтобы проследить. Втюрился, что ли… – Она дебильно хихикнула, настолько невероятным показалось ей собственное предположение.

Чахлый задумчиво почесал подбородок, взвешивая варианты дальнейших поступков. Отшить мужика от их логова надо было обязательно, но побудка приятелей равнялась самоубийству. В последнее время Батон и Крень стали дергаными и по любому поводу закатывали скандал, отвешивая физически менее развитому Чахлому болезненные затрещины.

Откуда-то из недр квартиры донесся разъяренный вопль полусонного напарника по грязному ремеслу:

– Чахлый, ты что, оглох от онанизма?! Дверь открой!

Ладонь сутенера легла на ручку, а пальцы второй провернули защелку накладного замка. Плавно надавливая на рукоятку, он медленно и бесшумно расширял щель между косяком и торцом двери.

– Здравствуйте, я Святой! Принес вашей девушке орхидеи! – Незнакомец обезоруживающе улыбался, поглаживая картонную поверхность коробки.

Взбешенный наглостью ухажера, прервавшего любовный сеанс, Чахлый, позабыв об осторожности, ступил на порог.

– Да ты олух! – с блатными интонациями загугнил сутенер, растягивая ворот давно не стиранной спортивной майки. – На кой ляд сдались Морковке твои лопухи?

– Ой, мальчики, только без драки! – взвизгнула проститутка, стоявшая справа в проходе. – Давайте цветы и уходите!

– Пожалуйста! – Святой повел плечом, точно освобождаясь от ненужного груза.

Коробка как-то сама собой раскрылась, словно сбрасываемый бабочкой кокон, и в его руке оказалось помповое ружье, ствол которого воткнулся в раззявленную пасть сутенера. Автоматически зубы Чахлого захлопнулись, но было уже поздно. Железный хобот ствола, оцарапав мушкой нёбо, проникал все дальше и дальше.

Юркнувший внутрь Гуляй обеспечил молчание девушки. Его огромная ладонь, как кислородная маска, скрыла пол-лица стоявшей с подогнутыми коленками Морковки.

– Опаньки! – Экс-сержант подмигнул ей, снимая палец с приплюснутого носа. – Не задохнешься.

Та мотнула головой, не предпринимая даже попыток вырваться. А вот Чахлый повел себя неразумно, принявшись извиваться всем телом, как нанизанный на иголку жук. Святой поглубже резким толчком вогнал ствол ему в глотку.

– Тебе гланды не удаляли? – ледяным голосом спросил он.

По подбородку Чахлого текла кровь.

– Будешь рыпаться – удалю без наркоза! Веди к своим!

Ствол ружья приподнялся вверх, заставляя Чахлого встать на цыпочки. В таком положении, балансируя руками для равновесия, сутенер добрался до зала. На разложенном диване под клетчатым пледом безмятежно храпели Батон и Крень. Первый, будто обсыпанный мукой, лежал свесив руку, второй, худой и смуглый, спал, уткнувшись носом в стену.

Святой выбрал худого. Вырвав ствол из глотки дрожащего осиновым листом Чахлого, он саданул его прикладом в диафрагму. Коротко хрюкнув, тот, и без того ополоумевший от происходящего, опрокинулся навзничь и потерял сознание. Вскочивший Батон успел хрипло выматериться, прежде чем приклад приложился к его дегенеративному покатому лбу. Отброшенный к стене верзила щелкнул зубами, как собака, ловящая на лету мух, и не в переносном, а в буквальном смысле прикусил себе язык. Розовый ошметок мяса упал прямо на остекленевший глаз Креня, придавленного тушей приятеля.

Сообразив, что идет крутая разборка, худой и смуглый сутенер завопил, пряча голову под подушку:

– Не стреляйте, блин, не стреляйте!..

Самым стойким оказался белобрысый Батон. Его череп, массивный, как у человекообразной обезьяны, выдержал удар, а сотрясение мозга ему, по-видимому, не грозило по причине слишком малого количества серого вещества. Распрямившись, словно пружина, Батон ринулся на Святого, не обращая внимания на наведенный ствол.

– Урою, пидор гнойный! – зарычал сутенер, пошедший ва-банк.

Святой не стал устраивать показательных выступлений. Он взмахнул ружьем, держа его, как дубинку, за ствол, и, вложив в удар достаточно силы, опустил приклад на левый висок строптивого сутенера.

Раздался глухой и отрывистый крик. Прижимая обе руки к разбитой голове, Батон упал на колени. Изо рта и носа верзилы ручьем хлынула кровь. С брезгливой осторожностью Святой, схватив его за белесые патлы, заглянул в обезображенное гримасой боли лицо нападавшего.

– К тебе не Красный Крест пришел! Не строй из себя шизофреника, а то схлопочешь такую примочку…

Прервав тираду, он передумал, переместил руки на уши скрежещущего зубами верзилы и, выставив колено, несколько раз приложил к нему рожу громилы. Нос Батона превратился в фонтанирующий малиновым сиропом поросячий пятачок, а что стало с зубами и скулами, мог сказать только хирург.

– Перейдем к тебе! – Абсолютно спокойный Святой сел на край дивана и приподнял подушку.

– Не стреляй, братан! Бабки возьми!.. – Скорчившийся в позе внутриутробного эмбриона торговец по кличке «Крень» червяком извивался на диване.

– Кто из вас Донор? – взяв за шею ноющее ничтожество, спросил Святой.

Худой невнятно всхлипывал, давясь слезами и слюной. Приставленный к виску ствол не дал нужного результата. Свернувшись калачиком, парень засовывал голову между коленками, точно в пояснице у него не хватало хрящей и позвонков.

Наблюдавший за всем этим Гуляй процедил:

– Йога… Он ничего не скажет. Полный клин. Надо кого-то из этих двоих в ванне отмачивать. Может, расколются.

Святой и сам понимал, что перестарался, отделав под орех в течение нескольких секунд лежавших пластом противников, пригодных скорее для анатомических исследований, чем для добывания информации.

– Будем работать с тем, что имеется! – вздохнул Дмитрий, приподнимая за плечи парня с отвисшей челюстью. – Так кто из вас Донор? – прокричал он, пытаясь прорваться сквозь пелену животного страха, опутавшего мозг сутенера.

Ответом было нечленораздельное мычание.

Суммировав источаемые глоткой Чахлого звуки, Святой понял, что разыскиваемого подлеца среди этой троицы нет.

– А где он? – пристукнув допрашиваемого прикладом по затылку, поинтересовался Святой.

– В… сауне…

– Какой сауне? Адрес!

– Профилакторий шарикоподшипникового завода… Ап…па…ра…туру монтируют… – Чахлый сдавал шефа со всеми потрохами. – Камеры… для съемки… Туда какой-то тузяра на помывку с… б… подкатит. Братва его «заказала»…

Гуляй и Святой переглянулись. Наводка была конкретной. Парализованный страхом сутенер на ложь не был способен.

Неожиданную инициативу проявила пребывавшая в объятиях бывшего спецназовца и до сих пор покорная Морковка. Она яростно зажестикулировала, сигнализируя о готовности пойти на сотрудничество.

– Ребятки, я укажу на Донора! Только ничего со мной не делайте! – стенала Морковка, и дешевые пластмассовые клипсы в ее ушах тряслись в такт истеричным всхлипываниям.

Отпущенная Гуляем, она кулем осела на пол. Право решать принадлежало Святому.

– Забираем красотку! – угрюмо буркнул он, окидывая взглядом зал, где еще не так давно царил уют и стерильная чистота, на которой была помешана Ирина Василенко.

Квартира, превращенная в отстойник для дерьма, вроде корчившихся сутенеров, напоминала разоренное семейное гнездо, в которое никогда не вернется счастье.

– Что с недоносками? В расход? – с ленцой поигрывая снятым с предохранителя пистолетом, спросил Гуляй, попутно ткнув тушу белобрысого носком кованого армейского ботинка.

Казавшиеся безжизненными тела вдруг зашевелились и начали расползаться, как тараканы на кухне, когда неожиданно вспыхивает свет.

– Оклемались, сучары! – радостно-удивленно воскликнул экс-сержант. – А ну, под стену! Руки за голову, ноги на ширину плеч, смертнички вы мои… – гаркал Гуляй, подгоняя пинками сутенеров.

В этой картине было что-то отвратительное, словно скопированное с кадров кинохроники Второй мировой войны. Так, с руками на затылке выстраивались заложники перед расстрелом или во время массовых облав.

Затравленно-обреченно озираясь, сутенеры даже не стонали, только сипло и прерывисто дышали, как загнанные лошади. От них дурно пахло испражнениями и кисловатым запахом крови.

– Гуляй, объясни, что ребятки должны убраться из квартиры навсегда. Но они уйдут сами, а не уедут в труповозке… Не марайся, Владимир, кровью. Никаким порошком не отстираешься!

Святой помог подняться похожей на разложившегося мертвеца проститутке. Косметика, размытая слезами, десятками ручейков прорезала глубокие овраги в слое пудры, помада расползлась багровым пятном от носа до подбородка. Такой грим не придумал бы и самый первоклассный гример, поднаторевший в создании персонажей для фильмов ужасов.

Святой отвел девушку в ванную. Морковка, намылив лицо, смыла боевую раскраску и сорвала мохнатые накладные ресницы. Без этой штукатурки она смотрелась как простодушная деваха, любящая полузгать подсолнухи на скамеечке у деревянного домика в провинциальном городке.

Святой подал девушке нечто, отдаленно похожее на полотенце:

– Тебя как звать-то?

– Морковка!

– А по-человечески?

Проститутка, промокая остатки влаги, тихо сказала:

– Татьяна.

– Ну, Танюша, взялась за гуж, не говори, что не дюж. Поехали в парилку. Разомнем косточки с Донором, – со зловещей веселостью произнес Святой, приобняв путану за талию.

Они вышли в коридор. У дверного проема Морковка споткнулась, непроизвольно повернув голову на дикий крик. Там творил расправу Гуляй. Методично, с размахом форварда, пробивающего одиннадцатиметровый, экс-сержант гвоздил ногой по половым органам стоявших враскорячку сутенеров.

– По колокольчикам! – приговаривал Гуляй, проводя экзекуцию.

Очередная жертва сползала, царапая ногтями стену.

– Не портить обоев… По бубенчикам! – шипел он, переходя к следующему.

Запретив девице смотреть на карательную акцию – жестокую, но необходимую, Святой укутал ружье в джинсовую куртку.

С кульком под мышкой он и стискивавшая зубы, чтобы не заскулить, Морковка спускались на лифте. Рядом с ними в узкой коробке кабины, спрятавшись за спину матери, ехала непоседа-малышка лет шести-семи в бейсбольной шапочке с повернутым назад по моде козырьком. Мать старательно изображала равнодушное безразличие к спутникам, а наблюдательный ребенок, разглядев в прорехе свертка вороненый ствол, тонко пропищал:

– Мамочка, а у дяди ружье!

Моложавая женщина, неуклюже расставив руки, оттеснила дочь в угол кабины. Она походила на курицу с цыплятами, над которой, выписывая круги, завис коршун.

Святой медленно, не делая резких движений, присел на корточки. Его глаза оказались на одном уровне с васильковыми глазами девочки, не замутненными проблемами, ненавистью и житейской усталостью.

– Тебе показалось, – улыбаясь, произнес Святой, – никакого ружья у меня нет. Да и на кого охотиться в городе?

Озорно выглядывая из-за бедра матери, смышленое дитя выдало:

– На крыс…

И показало язык.

Шланг гибкой оптики с полуторамиллиметровым объективом на конце был просунут в просверленное в стене отверстие. Лестница-стремянка раскачивалась под кабаньей тушей Донора, взобравшегося под потолок, чтобы повнимательнее рассмотреть чуть выпуклый, похожий на рыбий зрачок объектив термографической видеокамеры.

– Козлы! Подставляют меня! Базарили, что будут снимать сквозь дым и туман, что каждый волосок на… можно будет различить. А тут… – Донор грязно выругался.

Пробная съемка, проведенная накануне ответственного мероприятия, получилась отвратительной. Изображения были нечеткими и размытыми. Хитроумные системы наисовременнейших видеомагнитофонов не могли исправить молочно-туманных кадров.

Задание «братвы» раздобыть компромат на высокопоставленного чиновника находилось под угрозой срыва. А за подобные проколы можно было поплатиться головой.

Донор крыл почем зря инженеров, прокопошившихся с установкой двое суток, обещая взыскать неустойку за понесенные убытки от вынужденного простоя.

– Какую лажу они присобачили?! На пленке башку от задницы без пол-литра не отличишь. Вот Кулибины паршивые! – Ноготь Донора ковырял ободок, обрамлявший чуткий объектив камеры.

Придерживающий стремянку телохранитель с обритым наголо черепом и мышцами культуриста под черной майкой тактично молчал, не напоминая о скупости шефа. «Технари», монтировавшие начинку сауны, сразу предупредили, что в дополнение к волокнистой оптике необходима установка невидимой инфракрасной подсветки.

«Зажилился жмот. Будешь по двойной таксе отстегивать… Придурок, расколупает шланг и еще башлять придется», – с неприязнью к шефу думал бритоголовый «ящик», которому ремни наплечной кобуры из непримявшейся, как жесть, кожи натерли предплечье.

Мастера, фаршировавшие сауну, должны были с минуты на минуту подъехать и внести усовершенствования в начинку. Когда-то, в безвозвратно канувшем социалистическом прошлом, здесь выгоняли хвори директора шарикоподшипникового завода и партийное начальство. Теперь профилакторий номинально числился на балансе дышащего на ладан завода, а в реальности принадлежал крупной московской преступной группировке, поставившей Донора смотреть за «хозяйством». Столичные дельцы и заправилы из криминальных кругов часто проводили свой досуг, устраивая купеческие кутежи. Наведывались в бордель и политики всех рангов и мастей. «Шарик», так переиначили название притаившейся среди сосен здравницы, был золотой жилой и для Донора, и для главарей группировки…

Прямая, как стрела, подъездная дорога, по обочинам которой стройными рядами росли ровные, как свечи, сосны, упиралась в железные свежевыкрашенные ворота. Темно-вишневый «Форд Фиеста» сбросил скорость и плавно подкатил, едва не соприкоснувшись бампером с воротами. Гуляй нажал на клаксон. Пронзительный сигнал нарушил лесную тишину.

Из калитки выбежал человек плотной комплекции с подозрительно топорщившейся на левом боку курткой-ветровкой.

– Вы где вошкаетесь? Донор психует! – без пауз затараторил крепыш. – Работенку спортачили. Камеры не пашут…

Пропуская мимо ушей остальную словесную дребедень, Святой вполголоса сказал замершему в напряженной позе Гуляю:

– Нас, кажется, принимают не за тех!

– Похоже, – согласился Вовка.

– Под мышкой у парня короткоствольный автомат, – определил тип оружия Святой. – Суровая контора. Может, повернем?

Владимир криво усмехнулся:

– На понт берешь, командир!

Подошедший боец группировки раньше занимался тяжелой атлетикой. Формы у парня были внушительные, а вот голова несоразмерно маленькая. Рассмотрев пассажиров машины, он насторожился, словно цепной пес, почуявший чужака. Его рука расстегнула «молнию» ветровки.

– Вы от кого? – спросил тяжеловес с колючим взглядом.

Он допустил роковую ошибку, встав слишком близко от дверцы машины и нагнувшись к приспущенному стеклу. Мило улыбаясь, Гуляй стремительно распахнул дверь. Кромка стекла врезалась в зубы охранника, а плоскость штампованной жести ударила бандита по корпусу. Он завис на фордовской дверце, точно выстиранное белье на веревке. Выскочивший синхронно с ударом Гуляй ребром ладони раздробил шейные позвонки охранника.

Тело оттащили в кусты, забрав у измочаленного боевика автомат.

Перебросив через плечо ремень автомата, экс-сержант привстал на цыпочки и попытался заглянуть за кромку бетонного забора.

– Командир, может, не стоит лезть на рожон? Среди бела дня шурудить в этом осином гнезде слишком рискованно! – вытягивая по-гусиному шею, произнес Гуляй.

– Что предлагаешь? – обозревая мощный забор, спросил Святой. – Отложить на потом? Обратиться за содействием к всемогущему Бодровскому, а может, попросить у него денег и выкупить Катерину? – Он негромко выматерился, переступая через распростертое на изумрудной перине из мха тело бандита. – Девушка здесь, и она мне нужна сейчас!

Пришибленный резкой отповедью, Гуляй опустил глаза, словно стыдясь своей слабости.

– Напролом попрем?! Площадка перед парадным входом свободна. Ломанем в холл, а дальше – по обстоятельствам.

Мгновенно составленный план не устроил Святого. Он присел на корточки. Машинально сбрасывая сорванным стеблем травы муравьев, уже ползающих по лицу поверженного охранника, Святой отверг авантюру.

– Мы не знаем, сколько людей в здании. Может, эти уроды дрыхнут днем, а может, бодрствуют. У ворот нас же встретили! Хорошо, что растяпа за других принял! – Он сшиб щелчком насекомое, ползущее к ноздре поплатившегося за свою беспечность часового. – Нет, в здание мы должны проникнуть незаметно, не с парадного входа. К чему раньше времени накалять обстановку? Отгони машину от ворот, чтобы глаза не мозолила, и приведи Морковку.

Военный совет под густой сенью зеленой листвы продолжился в расширенном составе. Проститутка, признавшая в Святом лидера, обращалась исключительно к нему, игнорируя Гуляя.

– Левее отсюда есть калитка. На кой фиг ее продолбили, я не врубаюсь. Но калитка имеется. Точняк! – с говорливостью сплетницы тараторила девица, испуганно косясь на залитое кровью лицо бандита.

Ничего вразумительного о назначении отверстия в мощном заборе она сказать не смогла, да за неимением времени Святой и не собирался подробно ее расспрашивать.

Построившись цепочкой, они двинулись вдоль бетонных плит забора. Изредка, когда неловкая Морковка наступала на сухую ветку, экс-сержант, замыкавший шествие, зло шипел:

– Смотри под ноги, корова! Прешь как танк!

Они уходили все дальше, углубляясь в сгущавшийся смешанный лес. Сквозь щели лесного свода пробивалось солнце, высвечивавшее змеившуюся среди валежника и мха узкую протоптанную тропинку. Обслуживающий персонал профилактория, жители соседней деревеньки, перешедшие от прежних хозяев к новым, проложили ее, сокращая путь от дома к месту работы. Стартовала тропка от проема в заборе, прикрытого куском гофрированного алюминиевого листа с приваренными петлями.

Взяв на изготовку оружие, Святой толкнул грубо сработанную калитку плечом. На их удивление петли оказались заботливо смазанными солидолом и не издали не то что скрипа, а даже писка. Калитка была не заперта.

Пришельцы проникли на территорию профилактория с тыла. Укрывшись за хозпостройкой, они изучали финишную прямую к главному корпусу.

Святой приказал остановиться, заметив сидевшего под сенью деревянного грибка человека. Грибок, поставленный когда-то для любителей почитать газетку в теньке, теперь выполнял функции наблюдательной точки внешней охраны элитного заведения. Расположенный наискосок от торца главного корпуса, он был неплохим пунктом слежения, с которого просматривалась центральная подъездная дорога и тылы.

Развалившийся на скамейке мужчина, без рубашки, в закатанных до колен спортивных штанах, сидел неподвижно, уткнувшись подбородком в широкую безволосую грудь.

– Кемарит братан! – Гуляй взял охранника на мушку. – Голыми руками можно взять.

– Успеется, – прячась за угол постройки, сказал Святой. – Так, казаки-разбойники, короткими перебежками передвигаемся к черному входу. Гуляй, пальбу без надобности не открывай. Я с красавицей пойду первым. Ты прикрываешь.

С привычной сосредоточенностью охотника, подбирающегося к логову хищного зверя, Святой, взяв за руку девушку, по кратчайшей траектории преодолел расстояние до двери, подход к которой загромождали мусорные баки.

Здесь, на задворках, они были вне зоны видимости дремлющего под грибком охранника. С интервалом в секунду к ним присоединился Гуляй.

– Давненько не приходилось по помойкам шастать. – Он сморщился, пытаясь открыть двустворчатую дверь.

Емкости, наполненные мусором и объедками, воняли тошнотворной гнилью. Рой мух звенел над баками.

– Престижное место, а отходы вовремя не вывозят. Помойка словно у студенческого общежития, – посетовал экс-сержант, стремясь поскорее проникнуть внутрь здания.

Дверь была заперта. Подергав ручку, Владимир легонько стукнул по ней кулаком.

– Фанера! Ломанем…

Эхо прокатилось где-то внутри по лабиринтам коридоров и лестничных маршей. Морковка съежилась, втянула голову в плечи.

– Тихо. Дай шомпол от ружья! – раздраженный неловкой нахрапистостью действий Гуляя, зло прошептал Святой.

Вставив стальной прут шомпола в замочную скважину, он, проворачивая его вдоль оси, вогнал в глубь хлипкого механизма и, провернув резким движением, открыл дверь.

Достав из замка эту нетрадиционную отмычку, Святой вернул ее напарнику. Из темного пространства пахнуло сыростью.

– Начнем с сауны. Парень у ворот заикнулся о какой-то забарахлившей аппаратуре. Донор заждался монтеров… Передай-ка мне инструмент…

Святой принял от Гуляя помповое ружье и перешагнул через порог.

Беспрепятственно миновав короткий, как ствол обреза, коридор, двое мужчин и женщина спустились на цокольный этаж. Ковровые дорожки глушили шаги. Сауна находилась рядом с бассейном. Притихшая Морковка уверенно лавировала в переходах, открывая дверь за дверью.

Нужное отделение они засекли по рокочущему басу и сыплющимся горохом матюгам. Святой приложил палец к губам, прислушиваясь к разговору. Затем он обернулся, вопросительно взглянув на девушку.

– Он? – прошелестел губами Святой.

– Да! – почти так же беззвучно ответила проститутка.

– Бери ноги в руки и чеши без оглядки отсюда… Гуляй, прикрываешь тылы…

Они ворвались словно тайфун. В авангарде был Святой. С ружьем наперевес, неукротимый, как горная лавина, он прыжком преодолел расстояние до человека, взирающего на пришельцев с высоты стремянки.

Помещение, где разворачивалось главное действие, было не собственно сауной, а тем, что по-русски называется предбанником, только гораздо обширнее по площади, с квадратом мини-бассейна посередине.

Бритоголовый телохранитель, обладавший неплохой реакцией, отскочил от лестницы, оставляя шефа незащищенным. Его ладонь успела прикоснуться к рифленым накладкам рукоятки пистолета, когда грянул выстрел. Человек Донора умер легко. Простреленное сердце перестало быть совершеннейшим механизмом, созданным природой, а стало бессмысленным ошметком мышц. Уже агонизируя, бритоголовый сделал несколько шагов и, подойдя к бортику бассейна, рухнул, вздымая фонтан брызг.

Меткий выстрел произвел Гуляй, израсходовав из обоймы «ТТ» один патрон.

– Гады, на кого наезжаете?! – заверещал главарь сутенеров, содержатель недешевого притона, падая с подкосившейся стремянки.

Хряснувшись о кафель пола, Донор выгнулся коромыслом, точно гимнаст, выполняющий фигуру «мостик». Но акробатикой сутенеру не позволила заниматься нога Святого, надавившая на живот.

– Ты тварь по кличке «Донор»?

– Да-а… – харкая кровью, просипел сутенер.

– Мне нужна Катя Василенко и вся правда про эту девочку! – В голосе говорившего была беспощадность, исключавшая жалость, снисхождение или доверчивость.

Но и Донор был не из робкого десятка.

– Бляха, ты ответишь за наезд, – хрипло надрывался сутенер, пытаясь приподняться на локтях. – Не будет базара!

Тупое упрямство противника раззадорило Святого. Он склонился над врагом, беря его за грудки. Крысиные глазки сутенера буравили ненавидящим взглядом непрошеного гостя, свалившегося как снег на голову. Набрав полный рот слюны, он харкнул кровавым сгустком, и тут же, используя момент, пальцы Донора извлекли из кармана опасную бритву – оружие, с которым он был неразлучен. Замахнувшись, сутенер попытался полоснуть врага по горлу. В случае удачи Святой захлебнулся бы собственной кровью. Лезвие бритвы мелькнуло, как молния, расслоив воздух.

– Берегись! – крикнул Гуляй, вскидывая пистолет.

Но Святой был быстрее пули. Перехватив кисть сутенера, он вывернул руку. Бритва упала на кафельные плитки и закружилась волчком.

– Ну что ты трепыхаешься?! – Твердый, как камень, кулак Святого врезался в подбородок сутенера.

Донор крякнул, наливаясь фиолетовой краской. Его ноги вытянулись струной, а по телу прошла волна дрожи.

– Больше нянчиться с тобой я не собираюсь. Слушай внимательно, поганое отродье. – Святой тщательно произносил каждую фразу, словно говоря для глухого, умеющего читать по губам. – До тебя не доходят мои вопросы. Поэтому придется тебя подогреть…

Раскаленные камни сауны, пышущие жаром, сердито шипели. Жидкие выделения крови, пота, слюны и желчи, капавшие на них из пасти сутенера, моментально испарялись, превращаясь в зловонные облачка. Нагревательные спирали поднимали температуру до максимума.

Оба напарника, Святой и Гуляй, один за волосы, второй за шею пригибали лицо сутенера к каменной поверхности жаровни. Рывком они вжали физиономию Донора в камни, лежавшие с края и менее прогретые, чем остальные.

– О-у-а… – сипло простонал сутенер.

– Я буду прожаривать тебя, пока твой золотой хомут не расплавится… – тоном палача цедил Святой, дергая за цепь из благородного металла, украшающую шею Донора. – Ошейник тебе не понадобится. Зачем слепому побрякушки… Ведь твои глаза лопнут от жара первыми…

В помещении явственно ощущался приторный запах паленого человеческого мяса.

Любое упорство имеет границы. Донор сломался секунд через десять висения над маленькой преисподней с адским огнем.

– Ваша взяла, суки… Отпустите, жжет… – Донор обмяк, как резиновая кукла, из которой выпустили воздух.

Окунув подвергшегося пытке бандита для поднятия тонуса в бассейн с мертвым телохранителем, Святой усадил его на деревянную резную скамейку.

– Где Катерина?

– Здесь! На втором этаже! – с трудом ворочая языком, ответил сутенер, ощупывая свое вспухшее лицо. – У, гады ползучие… пидоры гнойные… – заныл Донор, прикоснувшись к волдырю ожога.

– С волками жить – по-волчьи выть! – философски заметил Святой, оправдывая вынужденную жестокость.

Прогревание сделало сутенера чрезвычайно болтливым. Он вдруг понял, что игра не стоит свеч и незнакомцам нужна не его жизнь или бизнес, а всего лишь никчемная девчонка, приблудная наркоманка, от которой отказываются клиенты. Свистя травмированными горячим воздухом легкими, Донор быстро зашепелявил:

– Я Катьку-балеринку на иглу не подсаживал. Соска сама «подхимиченной» в бизнес пришла. Она на сцене танцевала, в группе певички Стэллы…

Знакомое имя пронзило сознание Святого словно электрический разряд. Он придвинулся к сутенеру, целиком обратившись в слух.

– Симпотная мелюзга. Я взял на заметку, но чтобы пальцем тронуть – ни-ни. У нас с Сытых договор…

– С кем? – Прыгающим по полю пэйнтбольной битвы мячиком заправила шоу-бизнеса вынырнул из закоулков памяти Святого.

– …с Сытых, колобком дерьмовым, – уже почти по-дружески бормотал впадающий в прострацию после болевого шока Донор, – продюсер есть такой. Агентство «Арт-Би» держит. Мы с ним кое-какой шахер-махер крутим. – Он замолчал, облизывая потрескавшиеся губы. – Дай попить…

– Дальше и по порядку.

– Ладно. За это тоже с тебя, крутой, спросится, – вяло пригрозил Донор. – Малявку Сытых пригрел. Говорил, что талант у нее от Бога. «Дурь» соплячка там попробовала… Артисты… – Крокодилья улыбка разлепила спекшиеся губы сутенера. – Сытых ей периодически «синтетику» подбрасывал, стимулировал творческую активность. Катька слабенькой оказалась. Без кайфа шизовала по-черному на пару со Стэллой. Певунье подхимиченной Сытых замену нашел. Рожей похожую козу подобрал и голоском позвонче, а двух дур мне сплавил. Девки только о том, как глюк поймать, мечтали. – Сутенер разразился сухим, надрывным кашлем. – Так что, братан, нечего на меня бочки катить. Катька добровольно клиентам дает… Крыша над головой не протекает: чистота, водичка, тепло и попариться можно. Пристроена телка, – издевался Донор, обретая прежнюю самоуверенную наглость подонка, которой отличаются российские бандиты.

Короткий рубящий удар ладонью заставил сутенера заткнуться. Свернутый набок нос Донора запузырился радужной слизью, в которой преобладал красный оттенок.

– Сытых… – специально для Гуляя повторил Святой. – Не слишком ли много совпадений, Володя?

– Мир тесен, командир, – пожал плечами экс-спецназовец, оскорбленный подозрениями. – Был бы в курсе – вправил бы мозги Сытых…

Убого обставленная комната в правом крыле здания скорее могла называться чуланом для старья, чем человеческим жилищем. В ней было сыро и мрачно. На каждом окне железная решетка, у стены с лоскутьями обоев кровать, на которой лицом вниз лежала девушка. Вначале, пока глаза не привыкли к полумраку, Святой принял Катю Василенко за подростка. Знакомыми оставались только глаза под дугой бровей, доставшихся в наследство от отца.

Скошенная наркотическим сном, дочь майора-десантника была в паршивом состоянии. Святой растормошил ее, но Катерина не могла произнести даже слово «здравствуйте». Она была с ног до головы в синяках и ссадинах. Руки без пульсирующих голубых вен покрывали точки от многочисленных уколов.

На столике рядом с кроватью, поставленном так, чтобы можно было дотянуться рукой, валялись пустые шприц, погнутые иглы, вата. Среди этого хлама Святой выбрал пластиковый пакетик размером со спичечный коробок. На стенках пакетика был красноватый налет – остатки неизвестного порошка.

– Что это? – спросил он, показывая Донору упаковку.

Стоявший с напускно-скучающим видом сутенер скосил глаза:

– «Химия»… «Дурь»… От нее Катька тащится. Я покупаю у уличных торговцев… – Сводник откровенно лгал. – Теперь тебе придется! – хохотнул он, опускаясь на стул.

– Катюша, поднимайся! Давай выбираться помаленьку из этого дерьма. Вставай, девочка… – Святой шептал приходящие на ум слова, поднимая почти невесомое тело.

Дочь майора Василенко была словно зомби: никаких эмоций, потусторонний взгляд, как у куклы, бессмысленный лепет искусанных губ.

– Забирай свое сокровище! Ты же не папашка этой малявки. На фиг возишься?! Все равно Катьке дорога на кладбище… – осклабился оставленный без внимания и поэтому осмелевший Донор.

– Она не дойдет до машины. Придется нести! – тихо произнес Святой, поддерживая девушку, похожую на марионетку с подрезанными нитями.

Гуляй, контролировавший входную дверь, подошел к кровати, положив на столик помповое ружье. Спецназовец никогда не расстается с оружием, тем более в присутствии врага. Святой, впрочем, тогда не придал значения этой оплошности, списав ее на рассеянность утратившего боевые навыки экс-сержанта.

Подобравшись, словно тигр перед прыжком, Донор воспользовался тем, что противники неосторожно повернулись спинами, рванулся к столу и завладел ружьем. Может, он и был до знакомства с раскаленными камнями снайпером, но теперь не попал бы и в слона на расстоянии шага. Палец Донора надавил на курок.

Пуля, просвистев у плеча Святого, срикошетила от стены и, изменив траекторию, расхлестала оконное стекло. Перезарядить ружье сутенер не сумел. Автоматная очередь, пущенная Святым веером от бедра, перерезала его напополам. Донора отшвырнуло к проходу, и, разматывая вывалившийся ком сизых потрохов, он пополз в коридор, сминая деревенеющими пальцами ковровую дорожку.

Перебросив через плечо тело девушки, Святой перепрыгнул через агонизирующего сутенера и побежал, держа автомат на изготовку. Следом мчался Гуляй.

Нашпигованный свинцом сутенер невольно поспособствовал отчаянному рейду. По-крысиному осторожный, Донор накануне отпустил штатную охрану банно-сексуального учреждения, придумав благовидный предлог. Монтаж аппаратуры был обставлен с предельной секретностью. При себе сутенер оставил только несколько доверенных людей.

Пока разборка проходила в звуконепроницаемом цокольном этаже, боевики, рассредоточенные по всей территории профилактория, расслабленно шатались или дремали, отдыхая перед ночной вахтой. Выстрелы и звон разбитого стекла поставили всех на ноги.

Уже на подходе к холлу Святой напоролся на двух бандитов, блокировавших выход. Навскидку, длинной очередью он сразил обоих, как всегда попадая в цель.

Сзади, ритмично передергивая затвор, грохнул Гуляй, ставя свинцовую завесу перед преследователями, появившимися в коридоре. Судя по канонаде, их там накопилось немало. Пули рассерженным роем цокали по бетону, высекали искры и уносились в пространство.

Развернувшись, Святой огнем поддержал приятеля.

– Как в старые добрые времена! – опьяненный азартом настоящего боя, восторженно проорал Гуляй.

Пороховые газы заволокли коридоры густой сизой пеленой.

– Давай за машиной… Жми через черный выход низом, по цокольному этажу. Тачку подгоняй сюда… поплотнее к дверям. Сейчас, Вовка, все зависит от тебя!

Пригибаясь к полу, Гуляй нырнул в муть порохового тумана, воспользовавшись минутой затишья. Группа разделилась. Святой медленно отступал по направлению к холлу, посылая для острастки пулю за пулей в недра коридора. Очутившись посреди большого квадрата со стеклянной стеной-дверью, он положил Катерину на пол за выступ стены. Здесь девушка была в относительной безопасности.

«Быстрее, Гуляй! – мысленно торопил напарника Святой, проверяя по очереди магазины пистолета и автомата. – Сейчас начнут наседать. Не получается у тебя уходить по-английски, не прощаясь».

Почуявший опасность Святой, поставив переключатель автомата на одиночные выстрелы, откинул раму приклада и, поймав в прорезь прицела круглую, словно арбуз, голову боевика, высунувшуюся над перилами лестницы, плавно спустил курок. На голове вдруг вырос петушиный гребешок из вздыбленных волос и взметнувшихся к потолку осколков черепа вперемешку с брызгами мозга. Нечеловечески пронзительный предсмертный вой падающего с высоты бандита перекрыл сигнал «Форда».

– Скоро, голубка, уйдем из этой б…ой прачечной!

Подхватив девушку, Святой длинной очередью хлестнул по стеклу парадного входа. Раздробленная пулями плоскость, словно миниатюрная горная лавина, обрушилась вниз, открывая просторный ход.

Смекалистый Гуляй раскусил задумку командира. Он сдал назад, набирая разгон, а затем, поддав газку, преодолел три невысокие ступени и въехал на «Форде» в холл.

– Грузимся и сматываемся отсюда к едрене фене! – прокричал сноровистый экс-сержант, подоспевший весьма кстати.

Святой передал девушку напарнику, выскочившему из машины, и опорожнил автоматный рожок, выпуская в пространство раскаленные комки свинца.

– Полный вперед! – по-морскому скомандовал Святой, отбрасывая автомат с пустым рожком и усаживаясь в машину. – Выводи свой вездеход…

«Форд», ведомый Гуляем, подскакивая скатился со ступенек, развернулся и, не разбирая дороги, распахивая заботливо ухоженные клумбы, сшибая мусорные урны, по наикратчайшему пути рванул к воротам. Там у последней преграды мельтешил выскочивший как черт из табакерки приземистый громила в щегольских солнцезащитных очках, подобранных в тон траурной одежде: черным джинсам и водолазке. Похожий на незрячую навозную муху, боевик ошалело поливал дорогу свинцом из автомата зарубежной конструкции.

– Клоун! – злобно процедил Святой, ставя на боевой взвод пистолет «ТТ».

Когда до бандита оставалось метров триста, он вытянул обе руки. Стрелять на ходу было его хобби. Святой поразил цель не в бровь, а в глаз. Свинец прошил стекло модных очков, пробуравил черепную коробку бандита и на излете вонзился в ствол сосны.

Пролетев стрелой по подъездной дороге, Гуляй, убедившись, что их никто не преследует, сбавил скорость перед поворотом на главную трассу, пройдя его со спокойствием человека, помолившегося в церкви. Зубами достав сигарету из пачки, экс-сержант прикурил и вместе с клубом дыма выдохнул:

– Да, Святой, мне до тебя еще далеко…

Печально знаменитое наркологическое отделение семнадцатой больницы стало приютом для Катерины Василенко. Совладать с тяжелым недугом могли только медики. Святой был бессилен вернуть девушку к нормальной жизни.

На квартире у Углановой дочь друга лопотала что-то бессвязное, а потом начала жаловаться, что ее кости грызут мыши. Без лекарств даже ломку снять было невозможно.

В больнице немного поартачились, сказав, что надо идти по инстанциям: обратиться в диспансер по месту жительства, получить направление на стационарное лечение в больнице. Но докторша с темными кругами под глазами, свидетельствовавшими о хронической усталости, осмотрев пациентку, распорядилась принять без соблюдения формальностей.

– Крайне тяжелый, запущенный случай! – сухо выразилась статная женщина в накрахмаленном, без единого пятнышка халате. – Абсолютная детоксификация организма невозможна, но попробуем откачать и не доводить дело до комы.

Врач привыкла к любым степеням человеческого безумия, точнее, свыклась. Она выражалась специфическими медицинскими терминами, непонятными для непосвященного, много курила и постоянно куда-то исчезала.

Однако Святой настойчиво, изо дня в день, набив сумки передачами, приходил к дверям ординаторской, проникая сквозь кордоны дежурных медсестер, и осведомлялся о сдвигах в здоровье Екатерины Василенко.

– Ну как, пошла на поправку? – робко спрашивал он, вылавливая вечно спешащую врачиху, метеором носившуюся от палаты к палате.

Докторша отделывалась иносказательными прибаутками вроде «врач полагает, а Бог располагает» и опять исчезала, как привидение, взметнув полами шуршащего, словно фольга, халата. С Катериной ему видеться строго-настрого запретили под предлогом критического состояния пациентки.

Улучшение наступило только на пятый день. Врач сама пригласила Святого в кабинет, предупредив, что не сможет уделить для беседы больше пятнадцати минут. Кабинет с аскетической, без излишеств обстановкой внушал уважение. Из роскоши единственным предметом был электрический чайник, примостившийся на тумбочке.

Вскипятив воду, врачиха приготовила чай, который по крепости приближался к чифирю. Прихлебывая обжигающий напиток, от которого у Святого заполыхала гортань, нарколог, памятуя, что лучше горькая, но правда, заговорила низким грудным голосом:

– Вот что, уважаемый… Как вас по батюшке?

– Дмитрий Иванович.

– Уважаемый Дмитрий Иванович, девочка была на краю гибели. Дозы она принимала лошадиные. Нервная и иммунная системы разрушены до основания, но что хуже всего – уже присутствуют шизоидные и другие психические отклонения. Вы очень близкий родственник?

– На данный момент ближе некуда… – кивнул Святой.

– Значит, я могу быть откровенной. Надежда гибнет последней, и у девочки есть один шанс из ста избавиться от наркозависимости. Но сама она не остановится. Понятно изъясняюсь?

– Вполне…

– Девочка – абсолютно безвольное, легко внушаемое существо. Наркотик, который она принимала, оригинален по химическому составу… – Запнувшись, доктор поправилась: – Убойный коктейль. Следы, обнаруженные в крови, мы приняли за первитин, но лабораторные исследования опровергли первоначальные предположения. Наши доморощенные алхимики, эти… – врач не стеснялась в выражениях, вставив соленое словцо, от которого у алкашей из подворотни уши свернулись бы в трубочку, – «варщики» колдуют со всеми элементами таблицы Менделеева. Наука в загоне, а наркодельцы на подъеме!

Каламбур получился грустным. Нарколог помассировала виски и, подперев подбородок ладонью, невесело посмотрела в квадрат окна, за которым шумела листва деревьев, тронутых дыханием приближающейся осени.

«Месяц, другой, и на перевалах ляжет снег. Горные долины будут отрезаны от мира, – отстраненно подумал Святой. – Зима в горах наступает рано и длится долго».

Стряхнув наваждение, он спросил:

– Доктор, может, деньги нужны?

– Нужны! – бесхитростно ответила женщина. – Не на взятку для меня, а на лечение. Гемодиализ и плазмофорез, очищающий кровь, и плазму мы не делаем. Средств нет… – Она опять витиевато выматерилась, ничуть не стесняясь малознакомого мужчины. – Угробили медицину реформаторы. А деньги вам понадобятся, и большие деньги. Первый этап реабилитации мы проведем. Силенки кое-какие остались, – не без гордости произнесла нарколог. – Но у частных клиник возможности покруче: аппаратура, медикаменты, круглосуточные сиделки, психотерапия. Весь комплекс услуг за соответствующую плату. Вы человек состоятельный? – Врач не разменивалась на пустые вопросы.

– В перспективе. Есть денежное предложение. Обещают озолотить!

– Принимайте. Лечение обойдется в копеечку. Можно предварительную смету прикинуть.

Перевернув на обратную сторону разлинованный бланк, нарколог дешевой шариковой ручкой принялась проводить расчеты, выводя бисерные цифры, которые можно было рассмотреть только под лупой. Итоговую сумму она начертала покрупнее, обведя неровным овалом.

– Вот, полюбуйтесь! По самым скромным меркам отечественных клиник. За границей, к примеру в Швейцарии, стоит раз в пять дороже.

Святой никогда не презирал деньги, выработав к ним правильное отношение. Он не был монахом, давшим обет бедности, и имел, как каждый нормальный человек, потребности, которые привык удовлетворять по мере необходимости. Копить Дмитрий не умел, а в последнее время и не мог. Но в кабинете врача Святой вдруг почувствовал себя в роли отца семейства, которому надо содержать немощное дитя.

– Реальная цена за жизнь! – без иронии произнес он, отодвигая листок. – Значит, состав варева вами не расшифрован?

– Нет. Подпольных лабораторий расплодилось в Москве, как вшей на бродячей собаке. Безработные химики вкалывают без продыха на наркомафию. А вообще с подобными симптомами много несчастных через мои руки прошло. Вы извините, мне пора! – Допив терпкий чай, доктор одной затяжкой прикончила сигарету.

– Свидание разрешите? – Непроизвольно Святой употребил тюремную терминологию. – Хотел апельсины передать, шоколад… – Он протянул руку с пластиковым пакетом.

– Ваша девочка в рот ничего взять не сможет. Вырвет! А лишние эмоции и для вас, и для нее противопоказаны. Лучше ступайте домой. Примите натурального стимулятора – коньяка граммов сто пятьдесят и выспитесь без сновидений. А затем обмозгуйте предложение, которое вас озолотит. Беготня и дерготня не принесут пользы. – Глубоко вздохнув, женщина сказала: – Деньги в России действительно начали творить чудеса в последние годы!

Жестом она указала на белую, словно высокогорный снег, дверь ординаторской.

Некогда строго режимный военный аэродром, а ныне грузовой порт, обслуживающий четыре компании авиаперевозчиков, перемещающих товар «челноков» из какого-нибудь Стамбула поближе к российским барахолкам, готовился к отправке необычного рейса.

Вокруг самолета с надписью «Сокол тур» на фюзеляже копошились техники и прочий персонал, проверяющий воздушный корабль перед перелетом. По откинутой аппарели электрокары проникали в чрево лайнера и, оставив груз, налегке выкатывались обратно, выставив перед собой пустые полозья подъемников. Подхватив очередную партию ящиков, трудяги-кары вновь начинали восхождение по дребезжащему железу аппарели.

Самолет компании «Сокол тур» принимал все, чем пичкали его люди, и тускло поблескивал стеклами кабины и округлыми глазницами иллюминаторов.

– Небесный тихоход! Главное, чтобы пузо о вершины гор не распорол, доходяга. Паша, ты в снежного человека веришь? – Загоравший под сентябрьским солнцем Гуляй, распластавшись на ящике с металлическими наугольниками, почесывал обнаженный торс.

– Заглохни, балаболка! – нехотя ответил широкоплечий русоволосый крепыш, дремавший прямо на бетоне, подложив под голову свернутую куртку.

Эти двое и Святой могли показаться самыми беззаботными людьми на летном поле. Они не суетились, ничего не носили и не проверяли, не разговаривали на повышенных тонах с грузчиками и не лебезили перед вальяжными таможенниками, разгуливающими под самолетом, словно перекормленные горохом гуси. Трое мужчин отдыхали среди предотлетной кутерьмы, не тратя энергию на мелочное мельтешение. Расположившись у края бетонной линии, они бездельничали, ожидая своего часа.

Зафрахтованный самолет компании «Сокол тур» намеревался достигнуть аэропорта столицы одной из азиатских республик, сотрясаемой постоянными мятежами и междуусобной враждой. В лайнер грузили не только гуманитарную помощь, но и звукоусиливающую, осветительную аппаратуру, кофры со сценическими костюмами, ящики с музыкальными инструментами, бухты соединительного кабеля и так далее. Звездочка российской попсы, певица Стэлла, отправлялась в азиатский тур, организованный продувным продюсером по фамилии Сытых.

Верткий толстячок, одетый в пеструю гавайскую рубашку, метался как заведенный, успевая синхронно подписывать таможенные бумаги, покрикивать на членов артистической труппы и контролировать хмельных грузчиков. Отдыхающих мужчин он игнорировал, и лишь очень наблюдательный человек мог заметить, как расширялись зрачки Сытых, лишь только его взгляд падал на задумчивого темноволосого мужчину, рассеянно жующего травинку и созерцающего перистые облака на небосклоне.

Свидание с ним в офисе агентства «Арт-Би» бывший ответственный комсомольский работник, ныне подвизающийся на ниве шоу-бизнеса, запомнил до гробовой доски.

По-другому вспоминал Святой рандеву со скользким, словно улитка без ракушки, заикающимся от страха продюсером, скукожившимся в кресле с высокой спинкой…

Нет, он не дробил пухлую физиономию Сытых о ламинированную поверхность элегантного стола, не проламливал череп растлителя помпезной бронзовой пепельницей в форме львиной лапы, даже не ошпарил розовую, точно датская ветчина, лысину деляги горячим кофе из запотевшей колбы модерновой кофеварки. Святой не размазал по стенке деятеля культуры, готового наложить в дорогие брюки от кутюрье, только потому, что в офисе на фоне жалюзи, разрезавших дольками закатное солнце, стоял Платон Петрович Бодровский, а за ним в обычной шеренге, выстроившись по ранжиру, торчали телохранители.

– Гуляй предупредил или ваше великолепное чутье подсказало? – Святой, точно хищник, от которого ускользнула добыча, тяжело сел на стул.

Телохранители и Сытых вышли.

– Не ропщите на ангела-хранителя. Глупо отрицать очевидное. Ведь только Владимир знал, на кого падет гнев Святого.

– О профилактории тоже доложил?

– Я не прокурор. Обвинительное заключение на Дмитрия Рогожина по ночам не пишу.

– Но в игре «го» фишки располагаются так, что соперник оказывается побежденным еще до того, как осознает, что его окружили.

– Мне нужна не ваша голова – Эмира!

– Вам и лиге?

– Да! – Черты лица Бодровского стали острыми, как лезвие ножа. – Вы приняли меня за негодяя, услышав о сделке с пограничником. Помните, я дал деньги на лечение парализованного мальчика?!

Святой подтвердил, опустив подбородок к груди.

– Уничтожьте Эмира, и девочка восстановит здоровье в самых передовых медицинских центрах Запада. Я не скупердяй.

– Про Катю тоже разнюхали. Ах Гуляй, Гуляй. Начищу сержанту рожу. Разве можно так беспардонно закладывать!

Бодровский мягко возразил:

– Он хороший парень. Реалист. Можете куролесить сколько угодно. Вытянуть жилы из уличного торговца и выйти на оптовика. Убить обоих. Но наркопоток не перекроет плотина из трупов «шестерок». Отрава будет затапливать наши города. Убейте Эмира. Ваша профессия – убивать. Не зарывайте свой талант в землю.

Святой расхохотался:

– Сомнительный комплимент, но в остальном есть логика…

Тогда в офисе продюсера, обвешанном золотыми и платиновыми дисками, плакатами с кумирами подростков и домохозяек, он согласился исполнить миссию по уничтожению заправилы наркобизнеса, окопавшегося в неприступных горах.

«Делай, что должен, и пусть будет что будет». – Старая французская пословица пришла на ум Святому, когда обрадованный Бодровский тряс его руку.

– Я, признаться, не ожидал, – враз подобрел Платон Петрович, и черты его лица разгладились. – Мы потолковали с господином Сытых. У агентства финансовые затруднения, и он срочно организует концертный тур. «Чес» на их артистическом жаргоне. Собираются погастролировать по азиатским республикам, пополнить капитал.

– Попутку мне подобрали. – Согласившись, Святой ощутил невероятное облегчение.

«Предоплату принято брать, – вспомнил он практику отечественных бизнесменов. – Пусть Бодровский аванс для Катерины выдаст. Я сделаю эту работу. В последний раз, а потом уеду к черту на кулички. В Антарктиду к пингвинам, где нет наркотиков, киллеров, политиков и миллионеров, одержимых маниакальными идеями».

– Поверьте, Дмитрий, концертный тур – оптимальный вариант. Внедрим вас в техническую группу, – развивал план Бодровский. – Местные спецслужбы вряд ли заинтересуются российской попсой. Для разведчика или диверсанта надежное прикрытие – залог успеха операции.

– Потрясающие познания. Платон Петрович, какой у вас чин в ФСБ? Не меньше генерал-лейтенанта?! – съязвил Святой. – Может, и отряд сформировали? Кого мне дадите? Мопса, Толика в адъютанты?!

Вспотевший от энтузиазма магнат пропустил остроту. Пододвинув кресло, с которого согнали хозяина офиса, Бодровский присел.

– Я обещал, вернувшись из Америки, заняться судьбой близкого вам человека.

– Склерозом не страдаю, – буркнул Святой. – Но с Катериной Василенко все улажено… относительно улажено.

– Речь не о девочке. Подрывник из вашего подразделения Паша Дробин под следствием.

– Паша?! Он же мухи не обидит! – Святой вскочил как ужаленный.

Кузбасский паренек Паша Дробин был всеобщим любимцем отряда. Основательный, когда надо отважный, Дробин ни с кем не ссорился и считался твердым и надежным товарищем. Шахтерская закалка – до армии Паша успел порубать уголек в забое – сделала его невозмутимым и спокойным, как удав. На перевале в Чечне, когда спецназовцев, угодивших в засаду, выкашивали кинжальным огнем, Пашка ухитрился заминировать тропу под самым носом осатаневших боевиков. А в госпитале он отдал кровь для раненого Святого.

Мирная жизнь порой хуже войны. Бодровский рассказал, что, демобилизовавшись, Дробин вернулся на шахту. Однажды там произошел взрыв в забое. Погибла почти вся смена. Окись углерода заполнила штольни, и вход в шахту тщательно заложили. Пашу чудом извлекли из-под завалов спасатели.

Подлечившись, он не запил на радостях, а кувалдой раскурочил «Вольво» директора шахты, пообещав прибить и самого владельца. Директор сэкономил на датчиках, регистрирующих уровень накопления взрывоопасных газов. Выработавшие ресурс приборы не были заменены на новые. Зато в шикарном «Вольво» директора не беспокоил геморрой при езде по колдобистым дорогам Кузбасса.

– Дробину вменяют хулиганство с использованием подручных средств, – докладывал Бодровский, нацепив скорбную мину. – Россия… – многозначительно разводил руками магнат. – Закон, что дышло, куда повернул, туда и вышло. За парня некому заступиться. В судебных органах коррупция и беспредел. Я нашел адвоката. Крючкотвор может развалить любое обвинение или, по меньшей мере, добиться, чтобы Дробина отпустили под залог. В следственном изоляторе администрация зверствует. Вводит ОМОН в воспитательных целях. Подследственных выгоняют в коридор, люди в масках встают в шахматном порядке и избивают арестованных дубинками, прогоняя сквозь строй. После экзекуции ставят всех к стенке и, кто не в состоянии стоять, кладут на пол и раздевают догола. Варварство!

Бодровский привязывал Святого к себе прочными нитями зависимости и делал это ненавязчиво, без угроз.

– Паша должен быть на свободе! – грохнул кулаком по столу Святой.

Физиономия телохранителя просунулась в щель приоткрывшейся двери.

– Пшел вон! – словно на лакея, цыкнул магнат.

– В рейд пойдут Дробин и Гуляй. Не утруждайте своих информаторов. Группа укомплектована личным составом! – Забытая властность командирского тона возвращалась в голос Святого. – Топографические карты, снимки передайте через Владимира. Ему же выдайте средства для покупки экипировки. Нам понадобится горное снаряжение, камуфляж, обувь, спальные мешки и многое другое. В горах человеку нужна масса вещей. Я составлю список. Но без Дробина мы не тронемся с места!

– Ясно, – коротко сказал Бодровский. – Только трое?

– Что только трое?

– Я спрашиваю: вы втроем собираетесь ликвидировать Эмира? Столь малочисленный отряд будет сражаться против банды головорезов?!

– Каждый мой спецназовец стоит десятерых ублюдков. В горах лишние люди обуза, путы на ногах у остальных. Все удачные рейды проводились мобильными, небольшими отрядами. Такова специфика горной войны. Армии необходимы для завоевательных походов, чтобы оставлять гарнизоны в покоренных городах. – Заметив, что Бодровский недоверчиво качает головой, Святой подкрепил сказанное примерами из военной истории: – Муссолини из-под ареста не полк, а группа диверсантов освобождала. Шестеро норвежцев прошли сквозь горы к долине и взорвали завод нацистов, производящий компоненты для ядерного оружия. Эскадрильи бомбардировщиков на протяжении месяцев не могли уничтожить заводик, между прочим… Поверьте, посторонние люди в таком деле – серьезная помеха. Времени нет притираться, присматриваться… Кстати, Платон Петрович, оружие понадобится. Хорошее оружие!

– Гарантирую богатейший выбор, – самоуверенно ухмыльнулся магнат.

Жребий был брошен. Своих слов Святой обратно не брал.

Проводив Бодровского, он вернулся в офис. Продюсер забаррикадировался в туалете, бормоча из-за двери оправдательные, сбивчивые речи. Поддав плечом, Святой выволок визжащего толстяка в кабинет. Телохранители Сытых испарились, оставив хозяина на произвол судьбы. Вероятно, охрану сняли люди Бодровского, выполняя распоряжения шефа.

– Наплели про меня с три короба? – с жутковатой веселостью спросил Святой съежившегося шоумена.

Сытых мог произнести только первую букву алфавита.

– А… а… а… – протяжно тянул он, закрываясь мягкими ладошками и стараясь заползти под стол.

Святой брезгливо сморщился. Трогать этот комок, трясущийся, как желе на подносе, ему было невыносимо противно. Он подумал, что если существует в мире баланс добра и зла, то участь валяющейся у него под ногами мрази предрешена.

– До скорого, Сытых… – Не преодолев брезгливости, Святой покинул агентство «Арт-Би».

Последующие дни были заполнены до предела. Святой перезванивался с Бодровским, но встречался с магнатом редко. Круг его общения сузился до невзрачного старикана, таскавшего постоянно под мышкой старомодный зонтик, и телохранителей Толи и Мопса. Верховодил пожилой отставник, ведавший обеспечением огневыми средствами. Старик добывал заказанное оружие и увозил Святого за город на стрельбище. Последнее было обязательным условием контракта. Все оружие Святой пристреливал, проверяя, не сбита ли мушка и в порядке ли градуация планки прицела.

Телохранители были мальчиками на побегушках. Расставив мишени – пустые пивные банки, они мчались на огневой рубеж понаблюдать за виртуозной стрельбой Святого. Он бил без промаха, откладывая понравившиеся экземпляры в багажник машины, а отбракованные вручал бывшему офицеру Комитета госбезопасности.

– Лажу задвигаете, Семен Петрович. Металлолом подсовываете.

Гэбист подслеповато щурился, точно выползший на солнце крот, и без возражений прятал оружие в тайник багажника.

Постепенно накапливался арсенал: три автомата Калашникова с подствольными гранатометами, снайперская винтовка немецкого производства, пистолеты под девятимиллиметровый патрон, ракетницы. Все это складировалось в неизвестном Святому месте, но по первому требованию гэбист должен был доставить всю партию и запас амуниции.

Гуляй занимался экипировкой. Он с жеребячьим восторгом примерял камуфлированные куртки, болтал по переговорным устройствам, засоряя эфир, и вообще рвался в бой.

– Тряхнем стариной, командир! – восклицал экс-сержант, предвкушая головокружительное приключение.

Горячка сборов захватила и Святого.

Подготовка шла четко и слаженно, без сбоев и этим разительно отличалась от армейского бардака, где у интендантов то не было горного сухпая, то на складах мыши попортили теплые вещи. Ни у одной группы спецназа в чеченской кампании на памяти Святого не было такой великолепной материальной базы.

Спонтанно возникший план лететь вместе с отбывающей в гастрольный «чес» примадонной попсовой эстрады Святой принял. Перевозить арсенал железной дорогой означало пойти на неоправданный риск. Подставляться под проверки на дорогах не было резона. Беглый досмотр мог обернуться арестом.

За двое суток до старта в неизвестность к команде присоединился Паша Дробин. Адвокат внес залог и прямиком из зала суда увез его в аэропорт.

Дробин слово в слово повторил версию Бодровского, добавив колоритные подробности своих мытарств по камерам следственного изолятора. Беря стакан ладонью с въевшейся угольной пылью и розовыми полосками шрамов, оставленных стальными наручниками, он глухим голосом много перенесшего человека отвечал на увещевания Святого, советовавшего все досконально обдумать:

– Шахте, командир, хана. В лавочники, «сникерсы» детишкам задвигать, я под дулом пистолета не пойду. А в городке работы днем с огнем не сыщешь. Допиваться до белой горячки тоже не вариант… Нет, командир! Раз достал меня из тюряги, значит, так тому и быть. Не отговаривай. Я на войне человеком себя почувствовал, нужным кому-то, а там… – Курносое лицо Дробина обиженно скривилось. – Шлак. Отработанная порода, выброшенная в отвал.

Он выпивал водки и запирался в ванне, где часами просиживал среди хлопьев пены, отмокая от грязи следственного изолятора.

– Эй, ихтиандр! Ты снова на помывку? – кривился Гуляй. – Цистерну шампуня извел, чистюля.

– Оставь Пашку! Пускай полощется! – одергивал шутника Святой.

Ему был знаком посттюремный синдром, когда на воле невыносимо хочется сменить кожу, впитавшую вонь камер.

По документам и договорам Дробин с Гуляем значились как технический персонал, нанятый фирмой «Арт-Би», они должны были монтировать громоздкую аппаратуру на концертных площадках и обеспечивать световые эффекты.

– Ну, Павлуша, ты мастак по фейерверкам! – изгалялся бывший сержант. – Был минером, стал пиротехником. Может, схохмим и отправим звездочку Стэллу на Луну?!

– Болван! – беззлобно огрызался Дробин, перебирая похожие на макаронины электродетонаторы.

Прислушиваясь к перебранке товарищей по оружию, Святой ощущал прилив бодрости. Ведь он снова командовал маленьким отрядом, представлявшим серьезную силу. Они вместе шли на врага, чувствуя локоть друг друга.

Но в бочке меда была своя ложка дегтя – скудные сведения об Эмире. Наркобарон казался фигурой почти вымышленной, сотканной из россказней и легенд.

– Ты отправляешься на охоту за призраком! – Дарья Угланова, приготовившая отвратительный прощальный ужин, в котором преобладали консервированные продукты, прикурила от оплавившейся, мерцающей огоньком свечи.

Они сидели на кухне. Из окна лился серебристый лунный свет, в котором журналистка была настолько хороша, что Святой испытывал к ней настоящую нежность, подталкивающую его перейти границы дозволенного.

– Призрак?! На призраков не готовят международную облаву. Ты сама говорила, что американцы заставляют азиатов шевелиться. Выдумала?!

– У меня не столь буйная фантазия. Чиновник из Министерства иностранных дел под большим секретом сообщил об этом. Россию тоже просят посодействовать. – Дарье не хотелось разглагольствовать о делах.

Ее глаза призывно сияли, отражая голубовато-лунное свечение.

– По Бодровскому ничего нового? – Магнетизм этого свечения пробуждал в Святом вполне конкретные желания.

– Сильные мира сего умеют скрывать прошлое. Учился в зачуханном провинциальном институте народного хозяйства, был снабженцем строек социализма в Средней Азии. До перестройки раз побывал в загранкомандировке, помогал афганцам строить дороги. Перенес гепатит. После смерти своей первой жены познакомился в Москве с Ольгой Григорьевной… Сколько можно одно и то же повторять?! – сердито вскрикнула Угланова, теряя терпение. – Ты завтра убываешь бог знает куда, а мы переливаем из пустого в порожнее. Ольгу Григорьевну я не видела. Мадам Бодровская прихворнула и восстанавливает нервную систему в закрытой лечебнице. На собрании лиги сидели толстосумы, чьи рожи примелькались до тошноты. Они смотрели в рот Бодровскому и бешено аплодировали, как кролики, загипнотизированные удавом. Делали пожертвования чеками с шестизначными цифрами и утирали слезы платочками. Что тебе еще надо? Аккредитацию фотокорреспондентом от моей газеты? Лови…

Святой просил раздобыть такое удостоверение. У представителя прессы свобода действия пошире, чем у осветителя или звукооператора. Да и репортер, задающий вопросы, не вызывает подозрений.

– Спасибо! – Картонка, забранная в пластик, проскользнула между пальцами и упала.

Святой нагнулся поднять картонку. Выпрямившись, он увидел перед собой лицо девушки.

– Не уезжай! – прошептала Дарья и прижалась губами к его губам.

Пока шла погрузка, погода незаметно испортилась. Мелкий, все еще по-летнему теплый грибной дождь накрапывал, прибивая пыль к бетонным плитам и наводя глянец на пожухлую траву.

– Командир, пора паковать манатки! – Гуляй, сменив горизонтальное положение на вертикальное, встал, потянулся, подставляя под дождь свое мускулистое тело. – Дробин, тревога! – гаркнул он, несильно пнув товарища носком ботинка.

К самолету подрулил автомобиль, из него выскочила тщедушная блондинка и взбежала по трапу внутрь лайнера. Орда сопровождающих гурьбой ринулась за поп-звездой.

– Раз, два – взяли! – Святой, став впереди, поднял за ручки-скобы окантованный ящик.

Внутри него покоился арсенал группы, уложенный в длинную, как гроб, двухсотваттную колонку, из которой удалили начинку.

Кряхтя и чертыхаясь, они занесли ящик в грузовой отсек самолета и поставили среди похожих, как близнецы, коробов.

До вылета оставалось минут двадцать. Оставив парней наводить порядок в отсеке, Святой спустился по аппарели на летное поле. Столкнувшись нос к носу с продюсером, он отвернулся от заискивающе улыбающегося толстяка.

– Все нормально? – слащаво спросил Сытых.

– Бывал в местах, куда летим? Не опасаешься, что мусульмане тебя и твою курочку пощипают?

Накануне газеты сообщили о волне терактов и вооруженном выступлении оппозиции, бунтовавшей в некоторых провинциях республики.

– Свечку поставил в церкви! – набожно сложив пухлые пальчики, напоминавшие разваренные сосиски, произнес Сытых. – Когда говорят пушки, музы молчат! Но искусство вечно…

Резкий сигнал автомобильного гудка пронесся над серой лентой взлетной полосы. Американский лимузин Бодровского, сопровождаемый джипом, на бешеной скорости преодолел расстояние до застывшего перед разбегом самолета.

– Успел удачи пожелать! – Платон Петрович задыхался, словно ему пришлось пробежать, а не проехать в комфортабельном «Меркурии» эти километры.

– У нас не принято так напутствовать! Пожелайте всем вернуться домой! – Святой посмотрел на магната, о котором не знал ничего, кроме его навязчивой идеи уничтожить Эмира, ради чего ему, Святому, со товарищи предстояло рисковать жизнью.

С грохотом закрылась аппарель. В кабину по отдельному трапу поднялся экипаж. Зарокотали прогреваемые моторы.

– Свидимся, Платон Петрович! До скорого!.. – напрягая голос, заглушаемый воем винтов, прокричал Святой.

– Прощай! – подняв и резко опустив руку, словно давая старт разбегу, ответил магнат.

Машины съехали с бетонных плит на обочину взлетной полосы.

Преодолевший земное притяжение самолет набирал высоту. Крылья лайнера врезались в белую паклю облаков, а земля убегала внизу, словно скручиваемый в рулон ковер.

Господин Бодровский долго всматривался в безбрежный простор неба с бледнеющей точкой самолета, уходящего за горизонт.

– Место Святых на небесах, земля принадлежит грешникам! – произнес магнат, усаживаясь в лимузин.

Часть III

Помни обо мне – шепчет прах.

Петер Гухель

Все было буднично, как и обещал продюсер Стэллы. Дробин с Гуляем, по-свойски развалившись в багажном отсеке, старались лишний раз не попадаться на глаза. Вовка несколько минут покрутился на жестких ящиках и заснул как ни в чем не бывало. Павел, не обладавший уникальной способностью Гуляя спать в любом положении, сидел рядом и скучал.

Самолет надсадно гудел. Двигатели, словно ископаемые ящеры, жалобно скулили. Иногда машину била мелкая дрожь, и Дробину казалось, что еще чуть-чуть – и самолет начнет падать. Он толкнул друга локтем в бок:

– Просыпайся!

– Отцепись… – недовольно буркнул Вовка сквозь сон.

Гуляй действительно собирался проваляться так до посадки. Роль технического помощника шла ему как нельзя лучше.

– Кончай дрыхнуть, – взмолился Паша, видя, что напарник и не думает открывать глаза. – Я тут с ума сойду.

– Отвлекись. Найди себе какое-нибудь занятие. Гранатомет, что ли, почисти или там кроссворды поотгадывай. Мог бы уже привыкнуть к закрытым помещениям, честное слово!

– Очень смешно! – Обиженный, Дробин встал и направился к двери.

– Ты куда?! – все так же сквозь сон спросил Гуляй.

Ответа не было. Вздохнув, он перевернулся на другой бок, чтобы оставаться лицом к ящику с оружием. Это получилось у него помимо воли. Так заботливая мать ночью следит за колыбелью.

Бросив приятеля одного, Дробин примостился у иллюминатора в кресле второго класса. На него никто вначале не обратил внимания. Вдоль по проходу сновали длинноногие блондинки и подозрительного вида юнцы из танцевальной группы. У Паши была возможность насмотреться на голубых в следственном изоляторе. Они не вызывали у Дробина отвращения. Он рассматривал их существование в природе как вынужденную необходимость. Так, по крайней мере, было до сих пор… Один раз Паше показалось, что мимо прошел Святой, щелкнув своим фирменным «Кодаком».

– Выпьем? – услышал Паша чей-то голос.

Хрупкое создание в коротенькой юбочке вспорхнуло над креслом. У девушки горели щеки, в глазах скакали бешеные огоньки. Трогательная школьная челка красиво спадала на лоб.

– Водки или бренди? – переспросила девушка, протягивая на выбор два полных до краев пластмассовых стакана, и оба отдала Пашке.

Пока тот жонглировал ими, пытаясь не облиться, новая знакомая плюхнулась Дробину на колени, крепко обхватив руками его шею.

– Ты кто? – проворковала пассия, явно нанюхавшаяся «кокса», или «аптеки», как еще называли кокаин.

Паша выдавил из себя первое попавшее в голову:

– Электрик.

Девице это понравилось.

– Пей, – приказала она, показывая жестом, и тут же впилась в Пашины губы поцелуем.

Так и не разобрав, что в каком стакане, Дробин разом, один за другим осушил оба. После неразбавленного спирта любой алкоголь выглядел микстурой. И все-таки Паша невольно скривился.

– Что, проняло? – весело захохотала девица.

– Вроде.

– Еще?

Дробин отрицательно покачал головой:

– Пока хватит.

– Тогда обними меня.

Он прижал к себе девушку.

– Ой! – пронзительно взвизгнула блондинка. – Не раздави! – И вдруг зашептала: – Еще, сильнее, сильнее!

Паша, уже плохо понимая, что происходит, тискал ее грудь, бедра. Он и сам не представлял, что так соскучился по женскому телу.

– Может, мы уединимся? – Дробин едва успел схватить ладонь девушки, собиравшейся расстегнуть ремень.

Новая знакомая на секунду удивленно подняла глаза:

– Зачем?

Паша и сам не знал – зачем. Вокруг царил полный бардак. Народ расслаблялся на всю катушку. Сразу было тяжело разобрать, кого здесь больше: нанюхавшихся наркотиков или накачавшихся водкой. Музыкант с синюшным лицом, еще в аэропорту хлеставший из горла «Русскую», лежал между кресел, высоко задрав ноги в васильковых носках. Специалист от рекламы пылко объяснялся с тощим танцором, гладя его при этом по колену, пока в средних рядах звукорежиссеру делали минет. Где-то рядом хихикали взятые на «прокат» на время тура проститутки, ожидая вызова в салон к хозяевам.

– Пойдем! – Паша решительно потянул блондинку за собой. – Проветримся.

Выставив сонного Вовку за дверь, Дробин часа на полтора закрылся в багажном отсеке. Гуляй долго с остервенением колотил в дверь, проклиная Пашку и весь его род, после чего тут же и заснул. Когда его, наконец, впустили обратно, Вовка заметно успокоился.

– И все-таки, Паша, – заметил он, снова заползая на свое ложе, с которого его так бесцеремонно выбросили, – лучше бы ты кроссвордики поотгадывал.

– Сам отгадывай, – незлобно огрызнулся Дробин, успевший отправить девчонку. – Секс для меня сейчас – что-то вместо лекарства!

– Скажи еще, нервную систему успокаивает!

– Во-во, успокаивает. Женщина – она вроде анальгина от головы.

– Скорее от насморка, – сказал Вовка.

Дробин не понял.

– Почему от насморка? – удивился Паша.

– Ну как же, – Гуляй философски зацокал языком. – При сифилисе нос первым и отваливается. А уж потом все остальное.

– Да иди ты! – отмахнулся от друга Дробин, сразу почувствовав себя как-то неуютно. – Зараза ты все-таки, Гуляй, честное слово. Праздник человеку испортил.

– Невелик праздник, – не согласился Вовка. – По мне уж лучше на проспекте «матрешку» снять, чем с наркотой задом трясти. С другой стороны, оно и гигиеничней.

Гуляй знал, что говорил. В тринадцать лет, еще прыщавым пацаном, Вовку соблазнила сорокалетняя соседка. Он с родителями гостил у тетки в Волгограде. Однажды отец послал его на рынок купить дыню. В подъезде, с дыней под мышкой, Вовка и встретил Ольгу – Ольгу Николаевну. Первый раз оказался совсем нестрашным. Нагретые июльским солнцем накрахмаленные простыни запомнились Вовке почему-то сильней всего остального. Простыни и невероятно большие, почти в полгруди соски соседки. Таких Гуляй больше не видел ни у одной женщины, а их потом было немало.

Выпивший Вовка уверял, будто переспал с доброй сотней, самая младшая из которых ходила в восьмой класс. Самая старшая из его любовниц имела годовалую внучку. По-настоящему влюбился Гуляй только перед самой армией. Даже собирался жениться, но, видно, на роду у него было написано оставаться «кобелем и бобылем». Девушка умерла после аборта.

С сифилисом вышла другая история. Дробин с Гуляем и товарищами отправились в увольнительную. Было это то ли на двадцать третье февраля, то ли на восьмое марта. Небольшой городок, возле которого прилепилась их часть, ушел в запой. Солдаты нацелились идти в общежитие хлебозавода к знакомым девчонкам, но по дороге Вовка отстал в пивной. Пока он там представлялся местным приятелям, один из них возьми и ляпни, что, кажется, подцепил триппер или что-то вроде этого. И если б только подцепил. Он до анализов успел переспать с той самой сто одиннадцатой комнатой, куда нацелились Вовкины сослуживцы, а значит, стопроцентно, что он и их заразил.

Гуляй переспросил: «Ты всех трех оттрахал?»

«Нет, – отмахнулся приятель, заливая горе разбавленным пивом. – Только двух…»

Олимпийский марафон меркнет по сравнению с тем, как несся Вовка к общаге, тщетно надеясь в душе, что еще не поздно, что друзья еще не сняли штаны. Он не бежал – летел и едва не сбил на перекрестке лейтенанта из армейского патруля. Еще минут пять ушло на объяснение с ним. Пока под гогот патрульных Вовка подбегал к общаге, в окне третьего этажа потух свет. Потом Гуляя не пускала вахтерша, и Вовка кричал под окнами. Потом он лез по водосточной трубе, проклиная себя и тупых своих друзей. В довершение ко всему Гуляй перепутал комнаты и ввалился в форточку к бухгалтерше, той, у которой, как позже выяснилось, была внучка. Но Вовка успел. Для его сослуживцев все закончилось хорошо. Приятель из пивной был впоследствии жестоко бит. Самого Гуляя друзья зауважали еще больше и присвоили почетную кличку «Санитар».

Самолет с восходящей звездой отечественной попсы медленно летел над горным хребтом. Впереди, за пепельно-серыми скалами, начинался совсем другой мир. Святой не любил эти марсианские пейзажи. Бывшие советские Средняя Азия и Закавказье вызывали у него тоску своей средневековой нищетой, которая соседствовала с шикарными автомобилями и роскошными дворцами новых властителей, а их гостеприимство уступало место ненависти и страху. Власть и деньги здесь значили меньше, чем слово пророка Мухаммеда, а людская жизнь не стоила ничего. Святой видел этот мир изнутри глазами солдата тогда уже чужой страны и понял только одно: маршируя по дорогам Азии, нельзя останавливаться, потому что в движущуюся мишень попасть труднее. Чего он действительно никак не мог взять в толк, так это зачем Сытых вез сюда Стэллу. Нужно было иметь или очень вескую причину, или поистине куриные мозги, чтобы добровольно отправиться с гастролями в страну вышедшего из подполья ислама.

Уловив удобный момент, Святой пересел ближе к продюсеру:

– У меня к тебе осталось несколько вопросов.

– Можно подумать, – недовольно заметил Сытых.

Его тяготило присутствие Дмитрия, но он старался не подавать вида. Святого представили как спецкора элитного столичного журнала, готовящего забойный цикл фотографий о Стэлле и ее команде. У Святого не было отбоя от желающих попозировать. Самыми назойливыми оказались мальчики из танцевальной группы. Одному он в конце концов пообещал набить морду, если тот подойдет к нему ближе чем на метр.

– Ну, так о чем же ты собирался спросить на этот раз? – Сытых уставился в пол.

Продюсер не любил, когда ему смотрели в глаза, хотя если надо, смог бы выдержать даже взгляд медузы Горгоны и не покраснеть.

– Эта чертова дыра, куда мы летим…

– Независимая республика, – поправил Святого собеседник, давая понять, что в некоторых вопросах следует быть щепетильнее.

Может, в другой раз тот и не обратил бы внимания на иронию, скрытую в словах продюсера, но сейчас не сдержался.

– И ты, и я, – в голосе Святого появились металлические нотки, – прекрасно знаем, что это не республика, а дыра, из которой ежегодно выкачивается несколько тонн героина и еще бог знает сколько проходит транзитом. Всем вокруг плевать, кто сделал настоящую Стэллу наркоманкой. В соседнем салоне в данную минуту от «кокса» народ стоит на ушах, в то время когда ты цедишь греческий коньяк.

– Человек сам выбирает: пить ему коньяк или садиться на иглу, – философски заметил бизнесмен. – Можно еще как ты – пытаться изменить этот мир. Последнее, хочу заметить, не менее вредно для здоровья.

– Я не верю, будто концерты Стэллы – коммерчески выгодное мероприятие.

– Просто у тебя нет чутья. Деньги не всегда являются результатом математически выверенной логики. Зарабатывать их – значит поступать нелогично.

– Особенно, – добавил Дмитрий, – если это грязные деньги. Кто-то хочет стать богатым, чтобы жить без проблем, а вместо этого имеет проблем еще больше. Вот уж где нет и намека на присутствие логики. Возьмем тебя, например. Арендовал самолет, который, того и гляди, начнет разваливаться прямо в воздухе; собрал кучу отъявленных дегенератов и летишь с ними в республику, где каждую минуту может вспыхнуть гражданская война. Зачем, спрашивается?

На лице продюсера появилась кислая улыбка.

– К куче дегенератов добавь еще трех ненормальных с оружием, темным прошлым и не менее темным будущим, – проговорил Сытых.

– Ну-ка, что это за разговоры насчет прошлого?

– Да так, навел кое-какие справки.

Дмитрий насторожился. В воздухе им ничего не грозило, но кто мог точно знать, что их ждало внизу, на земле.

– Я с друзьями собрался прикончить одного негодяя, – сказал Святой.

Сытых совсем не удивился. Наоборот. Только исключительно из приличия продюсер уточнил:

– Надеюсь, негодяй не знает о вашем решении.

– Не уверен, – честно признался Дмитрий.

Сбор информации о наркодельце шел по принципу обратной связи: чем больше Святой узнавал про Эмира, тем уязвимей становился сам. С того момента, как Бодровский пошел на прямой контакт со Святым, акция банкира превратилась в секрет Полишинеля.

Внезапно салон первого класса погрузился в полумрак. Стэлла решила немного вздремнуть. Это вызвало у Сытых тихое негодование.

– Хороша дура, – зашептал он. – Полчаса осталось, а она собралась спать!

– С настоящей Стэллой было проще?

Продюсер перешел с шепота на шипение:

– Еще хуже. Теперешняя, по крайней мере, не колется.

– Пока, – заметил Дмитрий. – Но при твоем бизнесе это временное явление. Назад из Азии повезешь наркоту. Я угадал?

Человечек в кресле напротив издал протяжный стон и вдруг закудахтал, давясь от смеха. Из черно-зеленых глаз его брызнули слезы. Лицо побагровело и стало похожим по цвету на советский паспорт.

– Наконец понял! – Повизгивая от восторга, Сытых театрально запрокинулся набок. – Ты уверен, что я серьезно занимаюсь травкой! – Он вцепился Рогожину в локоть и начал трясти его, повторяя: – Я перевожу наркотики?! А что еще? Продаю человеческие органы, граблю музеи?! Здесь ведь раньше в музеях было много ценного…

– Кроме музеев, ценности потихоньку, постепенно вывозились и из некоторых дворцов, не так ли?

– Из каких дворцов?

– Из эмирских, падишахских… Но идет война, и все сразу не вывезешь…

– Ну да, конечно, я и волшебную лампу Аладдина вывез! Ха-ха-хаа…

Святой угрюмо ждал, пока продюсер справится с внезапным приступом веселья. Наконец ему это надоело. Неуловимым движением Дмитрий сдавил весельчаку кадык.

– Вставай! – приказал он.

Хрипящего продюсера Дмитрий выволок в уборную. Со стороны могло показаться, что фотографа внезапно осенило на редкий кадр и теперь он объят музой творчества.

Упитанная тушка бизнесмена зависла над унитазом. Голова продюсера и по совместительству исполнительного директора несколько раз нырнула в клозет, после чего они с Рогожиным вернулись на место и продолжили разговор. Водные процедуры подействовали на Сытых успокаивающе. Он начал отвечать четко, стараясь употреблять как можно меньше лишних слов, при этом заискивающе улыбался.

– О насколько большой партии наркотиков идет речь? – снова повторил вопрос Святой.

– Очень большой. Иначе не стоило бы устраивать всю эту возню с гастролями. – Сытых тут же взмолился: – Только не спрашивай – кто? Я не знаю. И про груз не знаю. Мне отвели роль статиста.

– Но ты сам сказал, что груз будет большой. Откуда тогда такая уверенность?

– Предчувствие. На меня надавили. Объяснили все геополитическими интересами России в этом регионе. Предложили маршрут, по которому должны пройти гастроли Стэллы, деньги, рекламу.

– Какое отношение ты и твоя певичка имеете к геополитическим интересам страны? – не понял Святой.

У него уже была возможность убедиться, что за подобной формулировкой чаще всего скрывается денежный интерес отдельных личностей, тех, которых в последнее время принято называть «олигархами».

Хозяин Стэллы думал точно так же.

– С каких пор наша попса двигает русскую культуру? – Сытых громко высморкался в носовой платок. – От меня ничего не зависело. В музыкальном бизнесе прогореть очень легко. Шаг в сторону – и тебя нет. Да и какое мне дело, кто стоит за этим туром. Есть заказ – есть деньги, а песен у нас хватит. Ну а то, что речь идет о наркотиках, догадаться не сложно. И потом, мне намекнули весьма прозрачно.

– Имя заказчика ты знаешь?

– Что ты! – Сытых затряс мокрой головой. – Это было бы равносильно смертному приговору. – Он бесшумно вздохнул, полный жалости к самому себе: – В любом случае я влип по уши.

Святой не стал возражать. Но и до конца поверить, что Сытых абсолютно случайный в наркобизнесе человек, он не мог. Продюсер оказался слишком уж мягкотелым. Таких обычно держат в стороне от серьезных дел, не говоря о том, чтобы доверить товар на несколько миллионов долларов. А если тебе вдруг попадается случайный человек и тут же спешит поделиться чужими секретами, то есть над чем задуматься.

На этом беседа завершилась. Оставшиеся полчаса Святой просидел в состоянии мрачной сосредоточенности, стараясь докопаться до смысла всего происходящего вокруг него. Мысли путались, цеплялись одна за другую, вызывая обрывки, казалось, давно забытых воспоминаний. Прошлое цепко держало Святого в своих объятиях, но худшее, как обычно, ждало его впереди.

После развала Союза бывшие советские республики поделились на бедные, нищие и на Прибалтику. Но были еще такие, которые, вроде Таджикистана, заняли место в особом, «черном» списке. Их сотрясали бесконечные природные катаклизмы: засухи, наводнения, землетрясения. Они находились в состоянии перманентной гражданской войны, клановых разборок и, что еще хуже, постепенно теряли внутреннее единство.

Республика, в которой обосновался Эмир, существовала как раз на грани между миром и войной. На центральной площади ее столицы еще не стояли танки, но там уже ходили люди с автоматами наперевес.

Русские давно уехали за пределы так и не ставшей родной страны, бросив годами нажитые квартиры и дома. Теперь каждый новый день начинался не с программы «Утренняя зарядка» по радио, а с призыва муэдзина с вершины минарета.

Последней зимой столица подолгу оставалась без света и тепла. Сразу после новогодних праздников с улиц и скверов города начали исчезать деревья. Ночью их срезали под корень и пускали на дрова. Люди грелись часами у костров прямо во дворах домов. Немного согревшись, они спешили занять очередь в магазин. Одно время ввели продуктовые талоны на хлеб и сахар. Водку в магазинах не продавали, но ее всегда можно было купить на базаре.

Как каждый уважающий себя правитель, президент независимой республики первым делом расправился с местной оппозицией и построил собственную резиденцию. В президентском дворце заканчивались отделочные работы, когда пришла новость о мятеже на севере страны. Воспользовавшись возникшим замешательством, враги попытались захватить телецентр в самой столице. На все приказы выступать к телецентру армейские чины отвечали: «Нет горючего. Как только появится, так сразу и отправимся на защиту дорогого и любимого нашего президента». Положение спасли вертолетный полк и президентская гвардия. Пока вертолетчики удерживали выходы из мятежной долины, гвардейцы вырезали оппозицию заодно с семьями. Вечером симпатичная, но скромная, чтобы не оскорблять чувства верующих, дикторша преспокойно врала о всеобщем благополучии и мире. Дворец все-таки достроили, и над его главным куполом засверкал золотой полумесяц, издали похожий на надкусанную баранку.

– Мы опять победили, – заметил по этому поводу фельдшер Петров, разбавляя кипяченой водой медицинский спирт.

Андрей Софронович Петров пять лет отпахал урологом в областной больнице, пока однажды не разбил очки заведующей. Вообще Андрей старался женщин не бить, особенно по лицу. Считал это плохой приметой. Заведующую, с которой у него был продолжительный роман, Петров приревновал то ли к мужу, то ли еще к кому. Вместо разногласий на бытовой почве разжалованному в фельдшеры врачу едва не пришили дело о разжигании национальной вражды.

Разгоревшийся было скандал утих сам собой. Меньше чем через год заведующая с молодым любовником подалась на историческую родину, оставив мужа и четырехкомнатную квартиру. Петрову предлагали вернуться, намекали на далеко идущие перспективы. Но он, что называется, пошел на принцип и наотрез от всего отказался.

У Андрея постепенно наладилась частная практика. Разумеется, не совсем легальная. С одной стороны давило государство со своими дурацкими законами, с другой – наступал ислам с не менее специфическими законами шариата. Если бы не то обстоятельство, что услугами Петрова пользовались очень влиятельные люди, ему и самому впору стоило бы подумать об отъезде.

Лежа после ночной смены на кушетке в зале, Петров пил спирт и глядел в открытую форточку на тяжелые свинцовые облака. Внезапно дверной звонок залился звонкой трелью, выводя партию классического кастрата. На фельдшера это не произвело никакого впечатления. Все, что в данный момент находилось по ту сторону дверей, кроме серого неба и дождя, не существовало. В голову Андрею лезли мысли о самоубийстве. С некоторых пор ему стало неинтересно жить. По статистике кризис среднего возраста у врачей-урологов наступает гораздо раньше, чем у тех же невропатологов и педиатров, и чаще всего заканчивается хроническим алкоголизмом.

Звонок не умолкал, из чего Петров понял, что звонит не местный. Коренным жителям республики при всех их недостатках нельзя было отказать в одном – они никогда не навязывали свое общество другим. Тот, кто ломился в дверь, скорее всего был русским. Додумавшись до такого вывода, Петров отставил в сторону стакан и полез в бар за купленным по случаю «вальтером». Ни один народ в мире не боится так встречи с соотечественником за границей, как русский. Два незнакомых американца просидят в кафе на Де Кейсерлей в Антверпене вместе несколько часов, обсуждая преимущество хотдога перед гамбургером и делясь последними бейсбольными новостями. Два русских, встретившись там же, в лучшем случае молча проглотят булочку, давясь горячим кофе, и, не оборачиваясь, бросятся бежать в разные стороны, настолько велик их ужас перед себе подобными.

Петров жил не просто за границей России, а в местности, официально получившей название «ближнее зарубежье». В результате естественного отбора обыкновенных русских здесь сменили «новые русские», которые наведывались в эти края исключительно по делам бизнеса. Бизнес у них в основном был нелегальный, но, в отличие от врачебной практики фельдшера, гораздо прибыльнее. Сам Петров считал всех приезжающих в республику русских бандитами и всячески избегал общения с ними.

– Кто там? – спросил Андрей, пытаясь разглядеть в дверной «глазок» незваных гостей.

Их оказалось двое, что только усилило его опасения.

– Нам нужен доктор, – сказал один из них требовательным тоном.

– Вы попали не по адресу. К врачам ходят в больницу. У входа вы видели надпись «больница»? Нет! Значит, это не больница.

– Но нам сказали, что здесь живет доктор! – настаивал человек за дверью, не убирая палец с кнопки звонка.

– Не живет! – возразил Андрей. – И перестаньте, в конце концов, звонить! Все равно никто не откроет.

– Почему?

– Никого нет дома! – ответил Петров, давая тем самым понять, что разговор окончен.

Воинственно размахивая пистолетом, он вернулся на диван, отложил «вальтер» в сторону и уставился на недопитый стакан. За окном не переставая шел дождь. Приступ русофобии сменился у фельдшера внезапной тоской по родине, тем, что русские привыкли называть ностальгией. Забыв про пистолет, со стаканом в руке Андрей выскочил на лестничную площадку.

– Эй, мужики! – закричал он. – Вы еще тут?

– Тут! – откликнулись с улицы помилованные гости, стоявшие под козырьком подъезда.

Быстро сбежав по ступенькам вниз и стараясь не расплескать спирт, Петров спросил:

– Кто звонил?

– Я. – Парень шагнул навстречу.

– Пей! – приказал фельдшер, протягивая стакан и пристально следя за незнакомцем.

– Спирт? – спросил тот и бросил вопросительный взгляд на друга за спиной.

– Спирт, – подтвердил врач.

Андрей давно не видел, чтобы так пили. Парень влил в себя содержимое стакана, ни разу не поморщившись. Он заглотнул спирт несколькими движениями, словно факир, и отдал назад пустую посуду.

Фельдшер многозначительно хмыкнул, но на всякий случай решил уточнить:

– Водку будешь?

– Я с другом.

– Хватит на всех. Заходи.

Гость протянул ладонь и представился:

– Владимир.

– Андрей, – в свою очередь сказал врач и добавил, подражая чеховским героям: – Андрей Софронович Петров. Фельдшер.

Вовка кивнул.

– А это мой друг Паша, – отрекомендовал Гуляй Дробина, с мрачным видом наблюдавшего со стороны за происходящим.

Достаточно было беглого взгляда на Пашку, чтобы понять, кто из них двоих болен. Дробин осунулся. На бледном лице играли нервные желваки. В мутных от бессонницы глазах читались тоска и недоумение. Так смотрит корова, идущая на убой. Внезапно свалившаяся на него хворь казалась смертельной не сама по себе, а от того, что случилась так некстати. «Подхватить венерическую болезнь по пути к логову Эмира, – откомментировал новость о появившихся у друга болях в области паха Гуляй, – могло только существо, несдержанное в своих желаниях». Было решено пока ничего не говорить Святому, а попробовать отыскать знающего врача на стороне. Очень скоро приятели убедились, что сделать это не просто. Времени на поиски не оставалось. О том, чтобы обратиться в кожвендиспансер, не могло быть и речи. В отчаянии Дробин носился по гостинице, где остановилась команда Стэллы, чтобы свести счеты с заразившей его подругой. Имени девчонки Паша не знал. Вдобавок оказалось, он не совсем точно помнил, как она выглядела. Точнее, совсем не помнил, не считая одной подробности.

– У нее под правой грудью большая родинка, – почти умоляюще объяснял Дробин Вовке. – Очень красивая, похожая на сердце.

– И что, нам теперь следует посрывать бюстгальтеры со всех здешних телок?! – бушевал Гуляй. – Нет, я, конечно, не против. Но, во-первых, где гарантия, что ты еще чего-нибудь не подхватишь, а во-вторых – зачем? Морду бабе набьешь, покалечишь! Так пользы от этого никакой. Крик только лишний поднимется. И потом, может, ты и не заразился вовсе.

– Как не заразился? Болит ведь! – жалобно тянул свое Пашка.

– Болит! Поболит, поболит и отвалится, – пошутил Гуляй, за что тут же получил удар под дых.

Придя в себя, Вовка раздобыл где-то адрес местного подпольного светила. Этим светилом и оказался опальный в прошлом уролог.

– Раздевайся! – отдал Пашке короткую команду Петров, когда они поднялись в квартиру.

Дело происходило в зале. Гуляй, чтобы не смущать друга, удалился на кухню готовить закуску.

– Рубашку можешь не снимать, – заметил фельдшер совсем потерявшему ориентацию Пашке, надкусывая большую зеленую грушу.

Врач отложил грушу на столик, рядом с пистолетом.

– Минет любишь? – спросил он, и, пока Дробин беззвучно шлепал губами, собираясь с мыслями, Петров сам сделал вывод: – Да кто ж его не любит?!

Пашка молча согласился.

– Давно болит? – последовал новый вопрос.

– Дня три.

Врач недоуменно поднял глаза:

– Вы, батенька, когда любовью занимались?

– Тогда и занимался.

– А до этого?

– До этого он исключительно самоудовлетворялся! – донеслось из кухни.

Закончив осмотр, Петров вынес вердикт:

– Абсолютно здоров.

– Здоров? – недоуменно переспросил Дробин, так, что сразу было не разобрать, рад он или нет.

– Однозначно! Можно, конечно, взять мазки на анализы и так далее. – Андрей мыл руки в ванной. – Это еще дня два. Пожалуйста, если у вас есть время.

Времени у друзей не было. Из-за дождей в горах начались оползни. Некоторые районы уже оказались отрезанными от внешнего мира. Как обычно, вдобавок к природным стихиям в самой столице начали разгораться политические страсти. Два местных клана, к одному из которых принадлежал президент, а другой еще со средневековья держал под собой северные провинции, решили породниться. Президент собирался выдать замуж сразу двух своих племянниц. В качестве женихов выбор пал на сыновей Мохамеддина – человека, не без основания считавшегося вторым лицом в стране. Трудно было переоценить последствия подобного союза вчерашних заклятых врагов для республики. Не секрет, что династические браки спасли в прошлом не одно государство от окончательного развала и гибели. Проблема заключалась, однако, в представителях других родов, видевших в подобном союзе смертельную опасность для себя. Все шло к новой вспышке гражданской войны.

Оказалось, что вопросы политики мало волнуют Петрова. Он отказался от денег, которые ему предложил за помощь Вовка, но взамен потребовал выпить вместе с ним.

– Не верьте, если вам скажут, будто доктора черствые и бесчувственные! – кричал Андрей, заливаясь пьяными слезами. – Мы просто очень одинокие люди! А все почему?

– Честно говоря, не имею ни малейшего понятия, – ответил Гуляй.

– Я тоже, – добавил счастливый Пашка, небрежно развалившийся на диване.

После третьего стакана он ощущал себя окончательно выздоровевшим.

Фельдшер гневно стучал кулаком по столу, отчего бутерброды на подносе подпрыгивали и переворачивались в воздухе.

– Врач, – кричал он громче прежнего, – врач ведь, как свеча, которая светит другим! Его собственная жизнь принадлежит больным!

– Сердце отдаю детям, – напомнил Гуляй.

Глаза Петрова лихорадочно заблестели. Он воспылал вдохновением к длинным разговорам о долге и клятве Гиппократа. В конце концов выяснилось, что Гиппократ был евреем, но только греческим, клятв никаких не давал, а народ местный лечил кое-как. За это Андрей Софронович Петров теперь прозябает среди азиатов, чтобы собственным примером смыть позор с благородной и древней профессии, и что уважать следует только двух докторов – Боткина и Склифосовского, а Павлов ненавидел собак лютой ненавистью, так как гимназистом его покусал пудель. Фельдшер как раз собирался научно опровергнуть досужие домыслы о вреде анальгина, когда выяснилось, что закончилась водка.

– Что, совсем не осталось? – не поверил Вовке хозяин квартиры, и они вместе полезли в холодильник.

Но водки действительно не было.

Сломленный выпавшими на его долю за последние несколько дней испытаниями, Пашка Дробин спал, свернувшись калачиком на диване. Рядом, за опустевшим столом, сидели Вовка и Андрей. Наконец фельдшер сказал:

– Необходимо продолжить банкет.

Гуляй согласился.

– Может, переместимся в ресторан? Я угощаю.

– В этом городе ночью легче уколоться, чем напиться по-человечески. Вы в Москве привыкли жить на широкую ногу, а здесь другая жизнь, со своими правилами.

Андрей замолчал и вдруг, заговорщицки улыбнувшись, спросил:

– Вовка, когда тебе плохо, ты что делаешь?

– Иду в кабак.

– Нет, в смысле недомогание там какое, башка трещит, например.

– А… – понимающе кивнул Гуляй. – Недомогание… – Он немного подумал. – Иду в кабак.

Фельдшер не выдержал:

– Да что ты заладил: иду в кабак, иду в кабак!

– Сам же спрашивал, – обиделся собеседник, – что делаю.

– Ну, хорошо, – Андрей уступил. – Давай по-другому.

– Давай, – согласился Гуляй.

– Значит, так, когда тебе плохо… – начал было фельдшер, но понял, что повторяется, и в сердцах махнул рукой. – Короче, «скорую» надо вызывать.

Оказалось, что обращаться в «скорую» Вовка не стал бы ни при каком случае, а все недомогания лечил бы сам. Петров только подивился такому дремучему невежеству гостя.

– Я тебя знаю уже почти шесть часов и поэтому вполне компетентно заявляю: ты, Вовка, полный болван!

С этими словами фельдшер отправился в коридор к телефону. Еще никогда в жизни не видел Гуляй, чтобы «скорая» приезжала так быстро. Меньше чем через пять минут машина с красными крестами и вывернутой наизнанку на капоте надписью по-английски «амбуланс» стояла у подъезда дома.

– Трофейная! – довольно сообщил фельдшер, поглаживая выпуклые бока. – Подарок от датских друзей! – тут же объяснил он, заметив недоуменный взгляд Вовки. – Вообще-то гуманитарная помощь до нас не доходит. Мне иногда даже кажется, что там, на Западе, и вовсе не подозревают о существовании этой страны. Но и то, что присылается, оседает по карманам людей, от медицины далеких. Машину пригнал один датчанин, Карстен. Рисковый парень, честно признаюсь, вроде вас с Пашкой. Когда он узнал, что «скорую» хочет присвоить Управление президента, то пообещал сжечь ее на площади перед дворцом в присутствии иностранного журналиста, выписанного сюда специально по этому поводу. Наверху и угомонились. И то, если подумать, зачем им «скорая». Хотя…

Дверца машины открылась.

– Куда едем, дорогой? – обратился к Петрову врач «скорой», словно давно числился его личным шофером.

– Махмуд, – представил Гуляю врача Андрей.

– Знаешь, почему он такой любезный? – зашептал на ухо Вовке фельдшер. – Я его от импотенции спас, и уже давно. Но здесь, к счастью, таких вещей не забывают.

Спирта, правда, Махмуд не дал, но пообещал довезти до точки, где днем и ночью торговали водкой.

– Тяжело будет сделать… – начал он.

Но Петров тут же его прервал:

– Так и мне ж, дорогой, тебя лечить было не просто.

С полчаса поплутав на машине по городским трущобам, они наконец нашли обещанную точку. Еще полчаса ушло на то, чтобы хозяева открыли дверь. Достучавшись и получив на руки бутылку мутной жидкости, Петров довольный вернулся в «скорую».

Дождь давно перестал лить. Мокрые холодные улицы, расчерченные острыми углами перекрестков в шахматное поле, замерли в предчувствии чего-то плохого, что должно было случиться уже сегодня, в крайнем случае, в конце недели, через два-три дня. Город всегда заранее знал о надвигающейся опасности.

Так было в семьдесят втором накануне землетрясения, превратившего в кладбище цветущую новостройку с несколькими тысячами молодых советских семей. В то утро первыми заволновались комнатные животные: собаки, кошки. Не знавшие ни в чем отказа, домашние любимцы превратились внезапно в свирепых фурий. Шипя и царапаясь, оскалившись, обнажая клыки, они рвались вон, на свободу. Внимательным хозяевам такая перемена в поведении их питомцев спасла тогда жизнь. Уцелевшие после катастрофы вспоминали, как бесновались ласточки, испуганно вылетев из гнезд, прилепившихся под крышами домов, и дико стрекотали кузнечики во дворах. Природа кричала разными голосами, заглушая обычный городской шум, а потом вдруг все стихло, словно невидимый дирижер махнул палочкой. Первая волна землетрясения, ее позже оценили в шесть-семь баллов, пришла с севера. Это дало повод досужим домыслам о связи ядерных испытаний и случившейся трагедии. Второй удар оказался еще сильнее. После него начались страшные пожары.

Год назад, накануне мятежа, город опять ощутил неладное. На этот раз первыми приближающуюся опасность почувствовали люди. В один миг столица онемела. Даже назойливые такси, вечно недовольно гудевшие на прохожих, исчезли, как исчезли и сами прохожие. Грохот оружейной канонады – стрекотня автоматных очередей, хлипкое причмокивание гранатометов – медленно вползал в город, и опять с севера. А когда все закончилось, долго в сумерках кружили над окраиной вертолеты, не давая заснуть уставшим и испуганным людям.

«Скорая» неслась вдоль мертвых проспектов и бульваров, пока еще мирных, но уже пустых и безлюдных.

Петров открыл бутылку, и машину заполнил тяжелый запах забродивших дрожжей. Все приложились к горлу, даже водитель сделал глоток. Гуляй пробовал шутить и несколько раз подмигнул девчонке в белом халате, сидевшей напротив, но шутки получались несмешными и пошлыми, а медсестра в конце концов демонстративно отвернулась. Тогда Вовка отобрал у Махмуда бутылку с явным намерением допить ее в одиночестве. Но тут машина остановилась.

Выглянув через окно и не узнав в блеклой многоэтажке жилище фельдшера, Гуляй подозрительно покосился в сторону Андрея.

– Это что, еще одна «точка»?

Петров не знал и в свою очередь вопросительно глянул на Махмуда.

– Мы уже час на вызове, – объяснил врач. – У мужика голова разболелась, вот он в «Скорую» и позвонил. – И добавил уже извиняющимся тоном: – Сам пойми, ну не гнать же потом машину обратно, раз по дороге можно заехать. Я тебя и твоего друга сейчас домой доставлю, подожди, дорогой, очень прошу.

С этими словами Махмуд выпрыгнул из машины и исчез в подъезде. Следом за ним засеменила медсестра, выразительно покачивая бедрами.

– Стильная телка! – вдруг отозвался водитель, неотрывно следя за движением упругого тела под белым халатом.

Андрей и Вовка обменялись многозначительными взглядами. Фельдшер, хотя и был пьян, в душе даже удивился такой несдержанности. Он привык, что местные мужики немногословны в том, что касается противоположного пола. Гуляй, обладавший большим практическим опытом в женском вопросе, наоборот, подобные разговоры любил и не преминул снисходительно заметить:

– Какая ж она стильная-то с такими ногами?

– А какие у нее ноги? – удивился водитель.

– Ты сам, что ли, не видишь?! Кривые!

Гуляй, конечно, соврал. На самом деле ноги у медсестры были слишком длинные и тонкие. При ходьбе на высоких каблуках они как бы выгибались внутрь и терлись друг о друга в коленках. Но Вовка, начав с ног, перешел уже в своих рассуждениях выше, двигаясь по направлению к талии.

– Зад у нее какой-то обвислый и подергивается странно.

– Неправда! – совсем по-детски обиженно насупился водитель.

– Если она тебе нравится, то тогда, конечно, все равно, подергивается зад или нет. С другой стороны, может, как раз она тебе за это и симпатична, – гнул свое Гуляй. – Я вот стал замечать в последнее время, что люблю высоких женщин, и чтоб не ниже меня ростом.

Тут не выдержал фельдшер.

– Да что с такой двухметровой бабой делать? – спросил он.

– А что хочешь! Главное – ее много. Простор, есть где развернуться. Другую тискаешь, крутишь, и так ее поставишь, и поднимешь, а удовольствия никакого.

– Ты ее положить не пробовал?!

– Что толку! Они если лежат, то лежат железобетонно, не шелохнутся: ручки вытянут, пальчики в кулачки сожмут и глаза закатят. Дескать, делай со мной что хочешь. А мне такую и трогать противно.

– Значит, ты бы здесь, Вовка, не прижился, – резонно заметил Петров. – Женщины ихние, они ж тебе до пупа будут!

– Ты зачем наших женщин обижаешь, Андрей? – возмутился водитель.

– Уеду я от вас скоро! – вдруг сказал со злостью фельдшер. – Брошу все к чертовой матери и уеду. Лечитесь тогда сами!

В машине стало тихо. Вовка вернулся к недоконченной бутылке. Шофер закурил.

«Может, на самом деле смотать отсюда? – думал Петров. – Вместе с этими парнями. В России, конечно, бардак, но здесь ведь еще хуже. А там какая-никакая, а все-таки Родина».

Докончить он не успел. Дверь подъезда со стуком распахнулась, и показалась девушка в белом халате. Она сделала несколько шагов в сторону, невидящим взглядом уставившись перед собой. Потом, словно опомнившись, повернулась и медленно, так, как если бы каждый шаг доставался ей с невыносимой болью, пошла по направлению к машине «Скорой помощи». В неярком утреннем свете лицо ее казалось неестественно бледным. Весь внешний вид, внезапно изменившаяся походка делали медсестру похожей на лунатика.

Следом за девушкой из подъезда дома вышел мужчина. С первого мгновения было ясно, что его присутствие здесь не случайно. С расторопностью конвоира он догнал свою жертву и даже взял ее под локоть, чтобы лишний раз напомнить о себе. Медсестра машинально повела рукой, стараясь освободиться. Тогда мужчина чуть сильнее сжал пальцы. Рука безвольно повисла, а из глаз медсестры брызнули слезы.

Вся эта сцена длилась одну-две минуты. Этого оказалось вполне достаточно, чтобы в «скорой» оценили сложившееся положение.

– Куда делся Махмуд? – шепнул Андрей водителю.

– Не знаю, но он не должен был отпускать ее одну, – бросил через плечо шофер и, открыв форточку, уже обращаясь к девушке, как можно спокойнее спросил: – Что-то забыла, дорогая?

– Тонометр сломался. Пришлось идти за запасным.

Гуляй почувствовал, как облегченно вздохнул рядом Андрей. Голос медсестры слегка дрожал, но он решил, что это ему показалось.

– Запасной тонометр?! – обрадовался водитель и даже разулыбался. – Сейчас мы его найдем в два счета.

– Не надо, я сама, – почти умоляюще попросила девушка. Но, вспомнив о своем строгом спутнике, поспешила поправиться: – Ты не знаешь, где он лежит.

Медсестра приоткрыла дверь в кабину, но тут на ее плечо легла тяжелая массивная ладонь конвоира, властно приказывая остановиться. Губы на мокром от слез лице девушки беззвучно прошептали: «Помогите».

Позже Петров станет уверять, что никогда до сих пор не видел таких бросков. Реакция Гуляя была мгновенной. Он, словно удав, оттолкнувшись, пролетел через салон и одним чудовищным захватом втащил внутрь обоих. Стальные объятия Вовки напоминали гидравлический пресс. Девушка вскрикнула. Мужик за ее спиной дернулся, застигнутый врасплох и раздавленный, дико завращал головой и вдруг захрипел, хватая перекошенным ртом воздух. В следующее мгновение медсестра оказалась на свободе, а ее мучитель валялся на полу.

– Никому не выходить из машины, – предупредил Гуляй. – За ними могли наблюдать из окна.

– Что произошло? – Вовка повернулся к медсестре. – Только давай договоримся, – он несильно обнял девушку и прижал к груди, – никаких слез. Самое страшное уже позади.

– Там остался врач.

– Мы уже догадались. Это ему понадобился тонометр?

Медсестра шмыгнула носом, после чего разревелась с невиданной силой и не успокоилась до тех пор, пока Петров не подсунул ей ватку с нашатырем. Это подействовало.

– Теперь возьми себя в руки и расскажи обо всем, – повторил Вовка. – Сколько их?

– Шестеро.

Гуляй и Андрей во второй раз обменялись выразительными взглядами. Петров решил уточнить.

– Вместе с этим? – Он кивнул на человека, лежащего на полу с выкрученными за спину руками и кляпом во рту.

– Нет. С ним будет семеро.

Мужчины вдруг замолчали. Медсестра, окончательно придя в себя, продолжала говорить:

– Мы зашли в квартиру, а они там пьют. Половина сидит в гражданской форме, половина – в военной. Махмуд мне еще успел шепнуть на ухо, мол, смотри, президентская гвардия.

При этих словах тишина в «скорой» стала еще более зловещей.

– Проходим в зал, спрашиваем, кто вызывал. Их же там много, сразу и не разберешь, где больной. Тут поднимается один. Я в погонах не очень понимаю, но по всему видно, что он у них главный. На часы пальцем тычет, мол, долго что-то добирались. Оказывается, у него голова разболелась. Тут Махмуд возьми и ляпни: «Раз дождались, значит, недолго». А тот ему: «Ах, так… Ну тогда сейчас мы посадим тебя вон на тот стул возле стены и будем тренироваться бросать ножи. Бросаем мы вообще-то метко, но сегодня выпили многовато. Не обессудь, если что». А пока остальные Махмуда к стулу привязывали, я должна была главного того осматривать. Говорит: «Измерь давление». – «Не могу, – отвечаю, – мой тонометр не работает, а новый в машине оставила». Вот он и послал вместе со мной к «скорой» этого парня, чтобы не убежала я.

– На каком они этаже? – спросил Вовка.

– На пятом.

Действительно, в окне пятого этажа, единственном во всем доме, горел свет.

– Ну что, – Гуляй поднялся, – пойдем.

– Куда? – испуганно вскочила с места медсестра и, зацепившись за своего бывшего конвоира, едва удержалась на ногах.

«Кривые, как жерди», – убежденно подумал Вовка, еще раз окинув девушку оценивающим взглядом, а вслух сказал:

– Ты чего вскочила? Останешься здесь. Будешь машину сторожить.

Шофер достал монтировку. Петров вооружился увесистым гаечным ключом.

– Обойдусь как-нибудь, – отказался Гуляй от предложения взять с собой небольшой водительский ломик и при этом подозрительно покосился на фельдшера.

Пинками загнав обратно в подъезд мужика, он наконец достал у него изо рта скомканный бинт, но руки развязывать не стал. Получив способность говорить, пленник зашипел, с ненавистью выплевывая из себя окровавленными губами непонятные, чужие слова.

– Не надо, не переводи, – остановил Андрея Вовка, видя, как тот собирается что-то сказать. – Я, может, по-ихнему и не кумекаю, но в данном случае обойдусь как-нибудь без переводчика. – И изо всей силы дал мужику затрещину.

Пленник мгновенно замолчал, а Гуляй одобрительно хмыкнул:

– Интернациональный язык общения.

Перед дверью в квартиру они все вчетвером остановились. Вовка вытащил из-за пояса «вальтер» фельдшера.

– Что у тебя делает мой пистолет?! – возмущенно зашептал Андрей.

– Прихватил на всякий случай. После верну, – сказал Гуляй и добавил: – Хочешь что-то возразить?

Но Петров не возражал. Наоборот. Алкоголь успел выветриться, и теперь фельдшер по-настоящему начал бояться. Оружие в руке у Вовки его сразу успокоило и внушило уверенность. Сосчитав до трех, Гуляй толкнул дверь от себя и решительно шагнул в квартиру.

Яркий свет ударил в глаза. Водитель с монтировкой даже зажмурился от неожиданности, но Вовка только сощурился, успев мельком оценить себя в зеркале, висящем в прихожей. Он остался доволен собой.

В зале за столом сидели четверо. Один возился на кухне. Еще один, судя по специфическому шуму сливного бачка, окопался в клозете. Махмуда видно не было. По описанию медсестры он должен был находиться у противоположной стены между телевизором и шкафом. Вовка щелкнул туалетной задвижкой. Андрей успел к этому времени добраться до кухни. Из-за дверей клозета раздался рассерженный голос, требовавший, чтобы его выпустили. На шум обернулся человек у плиты и тут же свалился, оглушенный ударом гаечного ключа.

– Сидеть! – крикнул Гуляй, внезапно появившись на пороге комнаты с «вальтером» в руке.

Собравшиеся за столом, словно по команде, вскочили, переворачивая с грохотом стулья. Никто даже не пытался достать оружие, настолько они оказались застигнутыми врасплох.

Заметив Вовку, Махмуд радостно заерзал в углу, силясь развязать скрученные за спиной бельевой веревкой руки. Его мучители, кажется, успели приступить к осуществлению своей угрозы. Обои на стене возле врача имели плачевный вид, словно по ним прошлось стадо рассвирепевших камышовых котов. Но и сам Махмуд выглядел не лучше. Левая щека была порезана и кровоточила. Оторванный ворот рубашки болтался на плече. Сквозь белый халат проступали пятна пота. Врач сидел мокрый с головы до пят, будто только что вышел из душа.

– Давай этого сюда! – бросил через плечо Вовка.

Шофер замешкался в узком коридоре, но подоспевший из кухни Андрей уже толкнул взятого ими в плен мужика на середину комнаты. Стоявшие с поднятыми руками остальные члены компании, увидав своего приятеля, начали жестикулировать и кричать. Гуляй подвел дуло пистолета к его виску. Крики мгновенно прекратились. Но тут один из собравшихся, по виду самый главный, бывший в квартире хозяином, обратился к Вовке, не отводя взгляда от «вальтера». Одет он был в военную форму невиданного Вовке фасона, светло-зеленого цвета, с накладными карманами и петельками, но без кителя и по всему тянул не меньше как на старшего офицера президентской охраны. На буром от загара и водки лице, оседлавшем коротенькую шейку с тремя подбородками, зло блестели глаза. Говоривший попеременно тыкал пальцем то в Гуляя, то в сторону Петрова и, кажется, угрожал. Вовка не понимал ни слова, отчего его добродушная улыбка стала еще больше. Страшный черный ствол пистолета еще сильнее вдавился в череп неудачливого конвоира.

– А теперь заткнись и слушай, что скажу я. – В голосе Гуляя не слышалось и капли угрозы. Так ласковый отец разговаривает со своим чадом. – Мы сейчас заберем с собой нашего доктора, а вам оставим этого кретина, после чего мирно уйдем, на чем будем считать инцидент исчерпанным. Договорились?

Было видно, как Вовкин собеседник меняется прямо на глазах. Из темно-коричневой его кожа стала светлой. Жидкие волосы на затылке ощетинились и поднялись дыбом. Щеки горели.

Каждый большой начальник, привыкший к рабскому заискиванию, начинает сознавать собственную ничтожность даже при малейшем намеке на его слабость. Тем более если на него смотрят подчиненные.

Внутри президентского гвардейца что-то заскрипело, заскрежетало, и вдруг он выдавил из себя:

– Убью…

– Смотри ты, – удивился Вовка, – по-русски заговорил. Прямо-таки экспресс-метод Илоны Давыдовой.

В туалете кто-то пытался высадить плечом дверь.

– Скажи ему, что, если не успокоится, зальем бензина и сожжем к чертовой матери, – попросил водителя Гуляй.

За дверью тотчас утихли.

Подождав, пока Петров отвяжет врача, Вовка взял со стола открытую, но еще не початую бутылку водки.

– Для снятия стресса, – объяснил он.

– Свяжи теперь их, – приказал Гуляй Андрею. – А то, чего доброго, начнут еще из окон палить.

Оказавшись на свободе, Махмуд запаниковал.

– Не трогай их! – лихорадочно зашептал врач «скорой» на ухо Вовке. – Они из охраны президента.

А тут еще и водитель заныл под руку:

– Пойдем!

– Уговорили, – согласился Гуляй, видя страх своих товарищей. – Вы спускайтесь вниз, а мы следом.

Повторять дважды не пришлось. Водитель с врачом стремглав выскочили из квартиры.

– Ну что, будем помаленьку собираться, пока наши без нас не укатили с перепугу?! – спросил фельдшера Вовка.

Петров собрался было что-то ответить, как вдруг начальник группы, оставшийся единственный еще не связанным, опрокидывая стол, с ревом ломанулся к Гуляю. Он успел перехватить Вовкину руку с «вальтером», но тут Андрей, размахнувшись так, что задел люстру, по-залихватски рубанул его гаечным ключом. Нападавший осел, отпуская руку, глаза его потускнели. Все три подбородка затряслись. Он закачался, его колени подогнулись, и он упал.

– Жить будет, – Фельдшер отработанным жестом нащупал пульс у лежащего ничком гвардейца.

– Куда ты его? – поинтересовался Вовка.

– Вроде в живот.

– Да? – удивился Гуляй. – А целился вроде в голову. – И, уже обращаясь к распластанным рядом с притихшим начальником на полу мужикам, добавил: – Салям аллейкум – счастливо оставаться.

– Ты чего сказал? – не понял фельдшер.

– Да какая разница… – ответил Вовка.

До дома Петрова «скорая» домчалась за считанные минуты. Расставались с Махмудом молча. Врач был неразговорчив и мрачен. Медсестра устала плакать и только беззвучно шевелила в углу машины губами.

– Пить будешь? – Первым делом Вовка растолкал Пашку Дробина.

Тот выпил, не открывая глаз, и снова заснул.

Расставались уже утром. Гуляй вернул фельдшеру пистолет и в который раз предложил заплатить за прием на дому.

– После сочтемся, – буркнул Петров.

Друзья двинулись к гостинице.

Сразу после посадки самолет Стэллы отогнали на дальнюю полосу. Уже вечером к нему подъехала первая партия грузовиков. Пашка Дробин, которому выпало дежурить возле аэропорта, как ни старался, не смог разглядеть, что именно привезли на «КамАЗах». Но зато он выписал парочку номеров. Святой Дробина похвалил, а на все недоуменные Вовкины вопросы о том, какой от них прок, сказал:

– Может, и никакого, а может, и наоборот.

Концерт Стэллы откладывался. Вместо открытой площадки выступать предложили в зале. Сытых до последнего дня пребывал в неведении, где именно, а когда наконец узнал, с испугу напился вдребодан. Как оказалось, российской поп-звезде предстояло веселить публику на свадьбе племянниц президента. Трудно было поверить, что продюсер даже не догадывался о сей сомнительной перспективе. Убедившись, что дело обстоит именно так и Сытых ни сном ни духом не знал, какого черта он везет сюда Стэллу, Святой окончательно укрепился в уверенности, что певичку отправили на Восток не случайно.

Рассуждая подобным образом, Дмитрий пришел к выводу, что на борту должен находиться человек, приставленный следить за сохранностью груза на обратном пути. Его еще мучили смутные сомнения по поводу самого груза. Что это могло быть? В любом случае, чувствовался размах. Кто-то, возможно, сам Эмир, играл по-крупному.

Все, что до сих пор было известно Святому об Эмире, складывалось в образ этакого хитрого старика, засевшего среди неприступных гор, вроде паука, и раскинувшего по всему миру паутину. Он очень мудр, очень хитер и осторожен. Обладает неограниченной властью в своем небольшом закутке и всю ее употребляет на то, чтобы увеличить и без того огромное состояние. Личная жизнь наркобарона оставалась покрыта непроницаемой завесой таинственности. Самое уязвимое место любого человека – его семья. Она ахиллесова пята, способная сокрушить всякое могущество. У Эмира семьи не было, не было клана, рода, который стоял бы за ним. Все, что он достиг в этой жизни, пришлось отвоевывать у собственной судьбы. Но, с другой стороны, это означало, что после его смерти баснословные богатства, власть – все пойдет прахом. Обреченный на одиночество полоумный старик… Трудно придумать более достойного противника.

Нехорошее предчувствие не отпускало Святого, словно он что-то пропустил, прошел мимо самого важного. Сам не зная, почему, он снова и снова мысленно возвращался к Эмиру, пытаясь понять, что его на самом деле так беспокоит в наркодельце. С самого начала затея с операцией по уничтожению Эмира была самоубийством, но с деньгами Бодровского, отпущенными щедрой рукой, многое становилось возможным.

Бодровский мстит за смерть сына. С ним вроде бы все ясно. Не привыкший проигрывать, Платон Петрович видит в Эмире врага и не остановится ни перед чем, чтобы покончить с ним. Это и благородно, и, с другой стороны, вполне объяснимо. Финансовая империя Бодровского создана не на один год. Здесь хватит работы на несколько поколений. Эмир, сам о том не подозревая, под корень подрубил мечту Платона Петровича о будущем преемнике. Такое не прощают.

Святой не питал излишних иллюзий по поводу своего богатого заказчика. Прошлое Бодровского не должно было его волновать. И все же… Дмитрий еще раз попытался вернуться к началу логической цепочки: миллионер-филантроп, воспылавший непримиримой ненавистью к наркотикам, нанимает парочку отчаянных головорезов, чтобы отомстить за гибель своего сына.

«Почему именно меня? – внезапно подумал Святой. – Случайность? Исключено. Банкир знал что-то такое, что делало мою кандидатуру для него очень привлекательной. Но тогда – что? Одних профессиональных навыков ему было явно недостаточно».

Рассуждать подобным образом и дальше не имело смысла. Количество вопросов увеличивалось в геометрической прогрессии, угрожая похоронить саму надежду найти когда-нибудь правильные ответы.

Первым слабым лучиком света во всей этой чехарде стала новость о «КамАЗах» в аэропорту. Дробин постарался и узнал, что такими номерами пользуются на юге страны, там, где и обосновался Эмир. Это уже было кое-что. Значит, подозрение о связи между маршрутом гастролей Стэллы и переброской наркотиков могло иметь под собой реальную основу. Но только могло, не больше.

Святой решил рискнуть. Задача перед их командой стояла весьма четкая: попасть на базу Эмира и по возможности уничтожить базу и ее хозяина. Насчет последнего могла выйти заминка. Сама база не должна была, по идее, никуда деться.

– Если, конечно, она вообще существует в природе, – поправил себя Святой, который, однажды начав сомневаться, делал это крайне последовательно, ничего не принимая на веру.

Наркобарон – совсем другое дело. Говорят, он никогда не покидает дворец, отгородившись от остального мира неприступной стеной охраны. Местные жители Эмира боготворят и шепотом передают легенды о его бессмертии. Если, однако, тот ускользнет из дворца, Дмитрий был настроен продолжать охоту. Бодровский требовал смерти врага, и в этом их желания совпадали.

Собрав военный совет в своей комнате, Святой с порога ошарашил друзей, заявив:

– Нам нужен «КамАЗ» с брезентовым тентом и кабиной, выкрашенной в зеленый цвет.

На лицах Вовки и Паши отразилось недоумение.

– А мы не можем отправиться на чем-нибудь другом? – попробовал робко возразить Дробин. – Все-таки «КамАЗ» не совсем приспособлен для путешествий вроде нашего. Да и потом, он станет привлекать слишком много внимания.

– Ерунда! – ответил Святой. – Там, куда мы собираемся, появление любой машины вызовет подозрения, разве нет?

Пашке пришлось согласиться:

– Да, но…

Дмитрий сделал ему знак помолчать.

– Это во-первых, – продолжал он. – В подобной ситуации лично я чувствовал бы себя гораздо уверенней на «КамАЗе».

– Но ты говорил еще что-то про кабину и другое там разное, – попытался напомнить Пашка.

Гуляй, привыкший видеть за рассуждениями командира не случайную блажь, а результат долгих раздумий и расчетов, в спор не вступал, оставляя это на совести Дробина.

– Нужно подобрать грузовик, напоминающий по внешнему виду те, что ты заметил в аэропорту.

– Зачем?

– Еще не знаю точно. Возможно, придется устроить небольшой маскарад.

– Не проще ли одолжить один из «КамАЗов» у парней возле самолета? – сказал Вовка. – Будет трудно найти похожую машину где-то на стороне. Сдается мне, в этой стране вообще напряженка с приличными тачками, тем более такого калибра.

– Короткий путь не всегда самый быстрый, – ответил Святой. – Ошибка обойдется нам слишком дорого. Не следует заранее привлекать к себе внимание. А исчезновение одного из тех грузовиков не пройдет незамеченным.

– Ну, не волнуйся, Святой. Дело можно провернуть так, что никто ничего не заподозрит.

– У нас нет времени для подобных экспериментов. Инсценировки хорошо смотрятся в кино. Там если стреляют, то всегда точно в цель. Машина должна быть чистой, по возможности, – Дмитрий сделал специально ударение на последнем слове. – Ты прав, что касается «КамАЗа». Достать его представляется делом сложным, но все-таки возможным.

– Кто этим займется? – вставил Дробин.

– Думаю, – глубокомысленно сказал Гуляй, – не мы. Предыдущий опыт зарабатывания денег выявил мою полную несостоятельность в коммерции. Что касается Пашки, – он ехидно усмехнулся, – с такой мордой, как у него, в местном ауле ему скорее дадут несколько килограммов маковой соломки, чем грузовик.

– Врешь ты все, – запыхтел Дробин, обиженно косясь на Вовку. – Морда моя не хуже твоей будет. А насчет коммерции, забыл, как в армии сменял три ящика трофейной тушенки на новенькую «Яву», которую потом переправил бортом на Большую землю? Что, может, скажешь, не было такого?

Гуляй вовсе и не собирался этого отрицать.

– Было, – весело согласился он. – Только не на «Яву», а на мопед. Тоже, кстати, трофейный. Ты тогда еще от зависти слег в госпиталь.

– Хватит трепаться, – осадил Вовку Святой.

Гуляй тут же сник. Глупая улыбка исчезла с его лица.

О Вовкиной изворотливости в армии рассказывали самые невероятные истории. Не верилось, что, оказавшись на гражданке, он растерял прежние способности. Кто-кто, но Гуляй хоть самого черта мог убедить, что черное это белое, и наоборот. Видно, дело было в другом. Война по-своему калечит людей, оставляя целым тело и выжигая изнутри душу. Вовка навсегда заболел войной. Деньги сами по себе больше не прельщали его, ценился только риск.

«Отчаянные головорезы», – снова мелькнуло у Святого.

– Машина остается за мной, – добавил он вслух. – Вам нужно забрать оружие и вывезти его за город. О времени и месте условимся позже.

– Ты можешь не успеть… – начал было Дробин.

Но Дмитрий его оборвал:

– Не канючь. В крайнем случае придется прибегнуть к Вовкиному варианту.

Он выдержал паузу, собираясь с мыслями. Было видно, что Святой еще сам окончательно не решил, как поступить.

– И еще вот что, – сказал он наконец. – С этой минуты действуем раздельно. Я перееду в другую гостиницу, подальше от Сытых. Воспользуюсь удостоверением фотокора. Вы постарайтесь больше не попадать в приключения. Потерпите. Особенно это тебя, Вовка, касается. Обещаю, впереди неприятностей будет хоть отбавляй. Все понятно?!

– Понятно! – как на плацу, ответили дуэтом Вовка и Пашка.

Дмитрий невольно улыбнулся:

– Совсем другое дело. Кстати, есть идеи, как доставить оружие?

Друзья переглянулись.

– Вообще-то есть.

Пашка замялся.

– Ну, чего замолчал? Давай телись.

– Врач этот, который меня смотрел, вроде бы толковый мужик, – начал было Дробин.

Но Гуляй опять его перебил:

– Короче, Андрюха парень что надо. А главное, у него всегда под рукой «скорая». По всему видно, очень скоро все выезды из города заблокируют. Тебе на «КамАЗе» сюда и соваться даже незачем, – Вовка так говорил о машине, словно это уже было делом решенным. – Уверен, доктор согласится помочь да и с расспросами приставать не станет.

Вечером, сразу после разговора, Святой собрал вещи и выписался из гостиницы. По дороге в аэропорт он попросил водителя такси притормозить и, оставив деньги, быстрым шагом исчез в темноте. Еще через полчаса Дмитрий снял номер в гостинице рядом с бывшим Дворцом профсоюзов, не уступающей по внешнему виду какому-нибудь отелю «Рэдисон» или «Холидэй-Инн».

Святой постарался придать себе вид заправского журналиста, перебросив через плечо фотоаппарат, что выглядело немного вызывающе, но произвело нужное впечатление. Он поднимался по лестнице, когда его позвали:

– Извините!

Святой обернулся. Внизу в фойе стояла женщина в белой кофточке, пиджаке и джинсах. На вид ей было лет тридцать—тридцать пять. Все иностранцы выглядят одинаково. Их можно узнать по коже лица, но это, скорее, относится к более старшему поколению. Окликнувшая Дмитрия женщина почти не пользовалась косметикой и носила короткую стрижку, причем ее светлые волосы смешно завивались. У нее было широкое славянское лицо с глубоко посаженными серыми глазами, окруженными по краям морщинками, что не портило общего ощущения ухоженности и даже некоторого лоска.

– Йоанна Калаурович, – представилась она с едва различимым акцентом, протягивая для приветствия руку.

Дмитрий назвался именем, указанным в журналистском удостоверении.

– Очень рада встретить здесь человека одной со мной профессии, – сказала Йоанна. – Извините меня, но я оказалась как раз за спиной, когда вы заполняли документы.

– Видимо, местный климат плохо на меня влияет, раз я не заметил сразу такую красивую женщину.

Теперь они стояли на одном уровне. Святой отметил, что его собеседница чуть выше, чем ему сразу показалось, и немного старше. Последнее, правда, отнюдь ее не портило.

– Вы чешка? – спросил он.

Йоанна улыбнулась:

– Полька. В России, – добавила она, – все меня почему-то принимают за эстонку. Вообще-то мой дед из Литвы, но это слишком длинная история, и не хотелось бы начинать наше знакомство с нее.

Святой огляделся и заметил за стеклянной дверью вход в ресторан.

– Тогда, может, вы поужинаете вместе со мной? – предложил он вдруг. – Мне сегодня пришлось срочно переехать. В городе готовятся интересные события. Хотелось быть ближе к центру.

– Договорились. Через час я жду тебя здесь, – согласилась Йоанна.

– Мне хватит полчаса, – ответил Святой, отметив про себя, с каким изяществом полька перешла на «ты».

Внезапно он ощутил уже почти забытые ароматы той жизни, которую оставил в Италии. Никакая видимая роскошь не заменит размаха и чувственности, которыми пылкие сердца потомков этрусков и латинян украсили когда-то свой мир. Обитатели Апеннин веками приучали себя к счастливой и беззаботной жизни. Снова оказавшись на родине, Дмитрий увидел все то же беспросветное отчаяние, тоску и зависть, порождающую ненависть всех против всех. Трогательная белизна русских березок неплохо годится на кресты, что в свое время оценили немцы. Хотя мраморные надгробья долговечнее. Только кто думает о вечности после смерти? Разве что одни итальянцы…

Их встреча напоминала ужин при свечах на вершине вулкана. На столе в вазе томились цветы. Приглушенно играл оркестр. На сцене пели. Огромный зал с позолоченной лепниной на потолке, кое-где осыпавшейся, оставлял ощущение пустоты, заставляя собеседников невольно искать прикосновения друг друга. Очень скоро Дмитрий уже держал в своих руках горячую ладонь Йоанны.

Разговор начался легко и непринужденно. К счастью, в ресторане держали хорошее вино. Оно искрилось в бокалах янтарной спелостью виноградных гроздьев, источало тонкий, нежный аромат и кружило голову. Журналистка пришла все в том же пиджаке, но теперь на ней была юбка в тон и бледно-розовый шелковый шарф, кокетливо приспущенный, чтобы не закрывать красивую шею. Святой тут же попросил прощения за свой скромный внешний вид.

– Вечерний костюм смотрелся бы здесь куда нелепее, – успокоила его Йоанна. – Если честно, я не ожидала найти в этой части света что-то большее, чем провинциальную гостиницу с колонией клопов под подушкой. Впрочем, на фоне общей нищеты и убожества здешняя роскошь производит гнетущее впечатление. У вас, – она мгновенно поправилась, – у тебя было время осмотреть город?

– Я был здесь раньше.

– Когда?

– Давно.

За последние двенадцать с лишним лет, прошедших с тех пор, когда выпускной класс Дмитрия приезжал сюда на экскурсию, город почти не изменился. Появился президентский дворец, да нанятые на валюту финны достроили вот эту самую гостиницу.

Самым ярким впечатлением от того приезда была ночь, когда в соседний номер заезжий коммерсант привел девчонку, собираясь скрасить с ней серые будни средней руки торгаша. Тонкие фанерные стены покачивались в такт движениям парочки на диване. Мальчишки слышали шорох простыней, скрип каждой пружины, словно все происходило не в другой комнате, а прямо у них в шкафу. Наконец, отработав необходимый лимит, девушка начала томно стонать, кричать и повизгивать, изображая экстаз, причем делала это так профессионально, что подпольные тогда видеокассеты с немецкими порнофильмами показались школьникам пустяком по сравнению с накалом страстей, бушевавших за стенкой. Стоны то утихали, то снова усиливались. А они лежали в своих постелях, укрывшись с головой одеялами, оставив снаружи только уши, и, обливаясь холодным потом, слушали.

Наконец пружины затихли. Им на смену пришли странные хлюпающие звуки, и уже мужской голос завыл, захрипел, на все лады повторяя одно слово «Еще!», поднимаясь выше и выше по октаве.

Вдруг все исчезло: стоны, крики, визги, словно кто-то невидимый нажал на кнопку и остановил пленку в магнитофоне. Гнетущая тишина повисла в воздухе. Следом за ней женский голос, тот же, но теперь успокоившийся, чуть уставший, начал скучный рассказ. Дмитрия до глубины души потряс этот рассказ о несчастной жизни одинокой женщины, оставшейся с больным ребенком на руках. Чтобы его прокормить, ей приходилось выходить на панель. Коммерсант в ответ говорил о долгах и знакомом азербайджанце, которого кинули на пять кусков…

Вспоминая те свои чувства, Святой горько усмехнулся собственной наивности. Сколько еще таких рассказов он слышал потом от разных женщин…

– Ты собираешься написать статью о гражданской войне? – Вопрос, заданный журналисткой, заставил Святого вернуться к реальности.

– Вообще-то нет. Скорее, рассчитываю на цикл фотографий о наркотиках.

Подобное Дмитрий слышал от Углановой. Тогда идея ему понравилась.

Собеседница удивилась.

– О наркотиках? – переспросила она. – Разве это актуально?

– А что, в Польше уже нет наркоманов?

Пани Йоанна смутилась:

– Нет, почему же. – Ей стало неловко. – Извини за мой профессиональный цинизм. Просто мне казалось, в эту страну фотографы сейчас спешат исключительно с надеждой заснять крупным планом горы трупов на улицах да парочку сгоревших танков рядом с фонтаном. У меня, например, уже даже готов заголовок: что-то типа «Среднеазиатское Сараево. Восточный синдром».

– Купят? – поинтересовался Святой.

– Куда они денутся. Каждый уважающий себя журнал создает видимость, будто владеет истиной в последней инстанции. Им нравится категорический тон.

– Мне нет.

Полька удивленно подняла глаза:

– Но фотографии не менее категоричны, чем статья, даже больше. Картинка сильнее бьет по мозгам, чем голый текст… И все-таки почему наркотики?

– Будем считать, что я придерживаюсь узкой специализации.

– Не хочешь говорить?

– Ты должна меня понять, – уклонился от ответа Святой.

Полька согласно закивала головой:

– Ну да, мы знакомы меньше часа. Но нужно признать, ты умеешь заинтриговать. Давай договоримся. Когда все будет готово, мы могли бы поговорить уже конкретно по делу. У нас есть несколько издательств, которые с удовольствием возьмут твой материал.

Святому пришлось согласиться.

– А что заставило тебя приехать сюда? – спросил он.

– Я уже говорила – интуиция. Не хотелось пропустить что-то интересное. В идеале, следовало бы сделать фильм. Видеоматериал легче продать. В горячих точках, вроде этой, профессионалы работают обычно по контракту.

– Разве ты к ним не относишься?

– У меня другая специализация. Ты так, по-моему, выразился?

В этот момент музыка заиграла громче. Свет в зале погас. На столах официанты зажгли свечи. Йоанна закурила.

– Вредная привычка, – объяснила она, указывая на сигарету. – Начала курить во время матуры – это что-то вроде ваших выпускных экзаменов. О последствиях стараюсь не думать.

– Сегодняшний вечер со мной – чистая случайность? – сказал Дмитрий и тут же поправился: – Я имел в виду, ты не должна была провести его одна?

– В такое трудно поверить, правда? – согласилась журналистка. – На самом деле я позволила себе немного выпендриться, так, кажется, по-русски? – Она улыбнулась, видимо, понимая, что подобрала не самое приличное слово. Но все-таки не смогла отказать себе в удовольствии повторить еще раз: – Выпендриться! Именно так. Завтра приезжает неофициальная миссия Совета Безопасности ООН. Миссия – громко сказано. Так, пять-шесть человек, которые даже по-английски с трудом договариваются друг с другом. До сих пор ООН везде не успевала, а решать дела на Востоке вообще никогда не умела. Да и сейчас присылает людей якобы с целью выяснить состояние дел с правами человека.

– Я думал, этим занимается «Эмнисти интернешнл», – заметил Святой.

– К черту их всех! – проговорила Йоанна с едва скрываемым раздражением. – Зарабатывают такие деньги, что нам и не снилось. Хотя, кроме как трепать языками, ни на что не способны!

– Ты их так не любишь?

– Я сама там какое-то время работала, – объяснила журналистка. – Даже была на хорошем счету у начальства.

«У деловых женщин, – подумал вдруг Святой, – быть на хорошем счету у начальства почему-то зачастую обозначает – спать со своим шефом».

Казалось, собеседница угадала его мысли.

– Нет, я не лезла к ним в постель, – заметила она. – Подобное занятие казалось мне слишком скучным. Правда, мой близкий друг сейчас занимает довольно приличный пост в азиатском секторе СБ. Мы договорились, что он на время пристроит меня к делегации, обеспечит «крышу».

– Он не приехал, – догадался Святой.

– Не сегодня. Миссия задержалась на таджикско-афганской границе. Готовят меморандум по беженцам. Еще два-три дня, и они опять опоздают. Впрочем, – добавила полька уже мягче, – их присутствие никого не остановит.

– Что касается меня, – Святой поднял бокал, – я должен быть благодарен судьбе за столь очаровательную собеседницу и за меморандумы, без которых наша встреча не состоялась бы.

На сцене зазвучал медленный танец. Молча, не тратя времени на лишние слова, Йоанна и Дмитрий поднялись из-за стола.

– Я давно не танцевала, – успела шепнуть журналистка, прежде чем они оказались посреди зала.

Святой ничего не ответил. Он обхватил одной рукой Йоанну, а второй легко поймал ее ладонь. Дмитрий позволил музыке вести их за собой. Внезапно, повинуясь некоему таинственному закону притяжения человеческих тел, они слились друг с другом в одно целое. Первый шаг, второй, и их уже закружило, понесло вихрем. Предательски застучало сердце в груди. В ответ ему откликнулось чужое сердце. Взволнованно качнулась женская грудь, обжигая своим тугим теплом. Святой ловил дыхание с губ Йоанны, запах ее волос и еле различимый, стыдливый аромат женского тела, вдыхал не спеша, глубоко, как до этого с наслаждением пил вино. Он больше не видел ничего вокруг и только нежно шептал на ушко Йоанне милый вздор, а она улыбалась в ответ, стараясь прижаться к нему горячей щекой. Казалось, больше не существовало этого страшного города, готовящегося в очередной раз умереть, не было Эмира и черных теней, зависших над хищным оскалом гор, не было Сытых и наркотиков…

А потом они незаметно выскользнули из зала и поднялись в номер к Дмитрию…

Восточный рынок полон чудес и опасностей. Он таит в себе несметные сокровища и смертельную угрозу. Чужеземца тут всегда легко узнают и выделяют взглядом из бурлящей пестрой толпы. И дело не столько в цвете кожи или в одежде. Вы можете ничем не отличаться внешне и все равно выдадите себя. Святой знал эту нехитрую истину и не пытался скрыть свое происхождение.

Конечно, товар вроде большой, грузовой машины на прилавке не найдешь. Нельзя обратиться и к первому попавшемуся торговцу за советом, чтобы не вызвать подозрение, а тем более подойти к местной радиоточке и дать объявление. На таком рынке нет радио, да оно здесь и не нужно. Представить смешно, как звучало бы обращение вроде «Покупаю мак-сырец» или «Ищу наложницу». Оружие, наркотики, живой товар, а с недавних пор еще и алкоголь – все это можно было в изобилии найти здесь в нужном месте, у нужного продавца.

Дмитрию пришлось несколько раз обойти весь рынок, прежде чем он окончательно удостоверился, кто именно является тем самым нужным ему человеком. И действительно, тот хлам, который был на прилавке, ни за что бы не смог обеспечить его хозяину столь цветущий и здоровый вид. Среди вещей, сваленных в беспорядке перед толстяком в клетчатой рубашке, с хитрыми бегающими глазами, в основном преобладали технические мелочи, посерьезнее, чем просто шурупчики и гаечки.

Дмитрий предоставил продавцу возможность заговорить первым.

– Долго выбираешь, дорогой! – не выдержал клетчатый.

Фраза была сказана на непонятном Святому языке, хотя он мог поклясться, что старик сразу догадался, кто перед ним.

– Хреновый, дед, у тебя товар, – ответил Дмитрий по-русски таким тоном, словно разобрал каждое сказанное до этого слово.

– Покупай, дешево отдаю! – тянул торговец на свой лад.

– Из этого машину не соберешь, – как ни в чем не бывало продолжал Святой, понимая, что тот, кто уступит сейчас в этой словесной перепалке, проиграет.

Клетчатый сделал последнюю попытку. Он схватил первую попавшуюся под руки деталь и с пеной у рта начал расхваливать ее достоинства.

– Аллах свидетель, – хрипел он, страшно вращая глазами, – самый лучший пыльник во всей стране. Хотел оставить для себя, но такому хорошему человеку подарю почти задаром!

– Дед! – кричал в ответ по-русски Святой. – Ну сам подумай, на кой черт мне этот кусок резины. Вместо шапки его, что ли, носить, от дождя прикрываться? – И, взяв пыльник, он нахлобучил его себе на макушку.

Все, кто видел выходку Дмитрия, дружно засмеялись, а Святой только этого и ждал. Отбросив пыльник, он уже серьезно сказал, повысив собеседника с «деда» до «отца»:

– Отец, машину ищу.

Клетчатый сдался.

– Большую машину хочешь? – спросил он на сносном русском.

Соседи по прилавку, секунду назад беззаботно хохотавшие, вдруг с серьезными лицами уставились в противоположную сторону, чтобы не мешать разговору.

– «КамАЗ» нужен. Сможешь сделать? Хорошие деньги плачу.

Есть еще одно золотое правило, единственное, которое может сохранить достоинство и кошелек на восточном базаре. Торгуйся! За каждый лишний рубль, не стесняясь, словно он последний. Цена, которую называет продавец, предназначена для непосвященного идиота. Не помогут никакие объяснения о том, что у покупателя денег немерено и он просто не хочет портить нервы по пустякам. Такой человек для обитателей рынка останется ничтожеством, высокомерным уродом, и ему попытаются всучить самый залежалый товар. Спорить нужно легко, не оскорбляя собеседника недостойными подозрениями в обмане. И спускать не сразу, но цены обязательно будут снижены.

Сумма, которую запросил клетчатый, по московским масштабам выглядела несерьезно, и все же Святой не уступил, пока ее не уменьшили вдвое. За «КамАЗом» пришлось ехать за город. По дороге в горы стоял армейский кордон. Документы не спрашивали. Постовые пристально вглядывались в машины, будто могли рассмотреть скрытое под багажником оружие.

«Если парням не удастся уговорить доктора помочь, проскочить будет невозможно», – решил Святой. Судя по всему, кольцо блокады вокруг столицы смыкалось все сильнее.

Машина остановилась перед воротами дома, похожего на небольшую крепость. Даже окна в нем напоминали бойницы. Но поразило Дмитрия совсем не это, а огромный длинный сарай. Чем бы ни решили заполнить его хозяева, в нем все поместилось бы с избытком. В нищей стране такой сарай выглядел дворцом.

Сделка прошла на удивление быстро. Убедившись, что «КамАЗ» на ходу, Дмитрий ударил по рукам с клетчатым.

– Ты мне, отец, только горючего еще подкинь, – попросил Святой напоследок. – Не доверяю что-то я вашим заправочным.

Получив несколько канистр с бензином, он окончательно успокоился, но не настолько, чтобы забыть о спрятанном за пояс пистолете. И только отъехав километров двадцать и убедившись, что за ним нет «хвоста», Дмитрий мог с уверенностью сказать: «Сделка состоялась». Последнее правило восточного базара гласило: хочешь сохранить жизнь – никогда не показывай, как туго набит твой кошелек. Всегда может найтись человек, который захочет стать его хозяином вместо тебя.

Петров совсем не удивился появлению старых знакомых. На этот раз, услышав пронзительную трель звонка, Андрей открыл сразу.

– Вам повезло, – заявил он, усаживая друзей к столу. – Еще немного – и могли меня не застать. Со вчерашнего дня работаем на режиме повышенной готовности. Сегодня вот опять в ночную.

– Мы по делу, – заявил Гуляй.

– Надеюсь, это ваше дело не касается болезней?

– Нет, – поспешил успокоить фельдшера Пашка.

– Нужно помочь вывезти из города оружие, – сказал Вовка в лоб, без лишних вступлений.

– И вы думали, что я соглашусь?

Дробин хотел объяснить что-то, но Гуляй не дал ему открыть рта.

– Я немного разбираюсь в людях. С тобой лучше говорить открыто. Мы собираемся замочить одного негодяя. Судя по всему, человек он никчемный. Тебе интересно знать, чем он занимается?

– Меня это мало волнует, – холодно сказал Андрей. – Из множества причин убить есть одна самая главная: кто-то вдруг стал лишним на празднике жизни. Беда заключается в том, что все мы рано или поздно оказываемся лишними.

– Ты не понял! – снова вступил в разговор Пашка. – Речь идет о наркодельце, у которого на счету сотни загубленных жизней.

– А на другом счету, швейцарском, он, видимо, держит большие деньги, – ровным голосом ответил Петров. – И вот этот второй счет кому-то не дает покоя гораздо больше, чем просто желание уничтожить зло.

– Это что-то меняет?! – выпалил Гуляй.

– Ровным счетом ничего.

– Тогда в чем причина твоего отказа? – Вовка выжидательно уставился на фельдшера.

Петров не спеша поднялся. Снял с плиты закипевший чайник, так же неторопливо приготовил чай и только после этого ответил, снова усевшись за столом и дуя на чашку:

– Разве я сказал «нет»?

И, уже наклонившись ближе к Гуляю, добавил:

– Ни хрена ты, Вовка, не понимаешь в людях.

Проскочив мимо патрулей, они выехали к Черной скале. Заходящее солнце багровыми отблесками ложилось на древние развалины, видневшиеся высоко над головой. Руины крепости, прилепившейся, словно птичье гнездо, к вершине скалы, напоминали истерзанный ветрами череп своими пустыми глазницами бойниц и седыми зарослями орешника на висках. По этим горным дорогам прошли армии Александра Македонского, Чингисхана, Тамерлана, Скобелева. Под стенами замка у Черной скалы отдыхали перед новым походом боевые африканские слоны и казацкие гнедые кони. Девушки в соседних селениях славились глубиной голубых казацких глаз и греческим профилем античных нимф, которые достались им в память о прошлых завоевателях. Местных красавиц брали в жены еще детьми, в двенадцать-тринадцать лет, когда их красота расцветала весенним цветком. Но они быстро начинали увядать. В Азии все недолговечно: любовь, красота, жизнь.

Холодные голубые звезды высыпали на небе серебряной паутиной. Ночная прохлада заставляла зябко ежиться, застегивать куртку поплотнее.

Петров, молча наблюдавший, как Вовка с Пашкой перетаскивают ящик с оружием из «скорой» в «КамАЗ», собрался возвращаться в город. Он подошел к Святому, крепко пожал протянутую ладонь и сказал:

– У тебя классные мужики. С такими и умирать не страшно. – И добавил уже на прощание: – Если чего надо – знаете, где меня искать.

– Оказывается, и среди урологов бывают исключения, – произнес Дробин, когда машина «Скорой помощи» скрылась за поворотом. – Классный мужик, и доктор что надо. – Он машинально потрогал ширинку.

– Еще не отвалились? – не преминул спросить Гуляй, пристраиваясь рядом с ящиком и канистрой горючего.

Паша собрался было послать друга куда подальше, но тут Святой приказал Дробину лезть в кабину.

Две сотни километров под брезентовым навесом, продуваемым всеми ветрами, были бы мучительными даже на асфальтовом шоссе где-нибудь в Подмосковье. В горах такое путешествие показалось Гуляю кошмаром. Казалось, температура внезапно упала до минус двадцати. Чтобы не замерзнуть окончательно, Вовка начал бегать вдоль кузова, лавируя между канистрой и оружием, но «КамАЗ» так подбрасывало на ухабах, что Гуляй несколько раз едва не вывалился на дорогу. Разбив до крови колено, он наконец сдался и изо всех сил стал колотить по кабине.

– Что случилось? – Святой, поглощенный поиском пути, посмотрел на Вовку так, как будто видел его впервые.

– Ничего, – прохрипел бывший инструктор по пэйнтболу. – Совсем ничего, если не считать, что я сейчас отброшу коньки в этой душегубке, а моя смерть целиком ляжет на вас…

– Ты замерз? – Святой удивился еще больше.

Гуляй рассвирепел.

– Нет! – вздернул он посиневший подбородок. – Принципиально против подобной формулировки. Я не замерз – я околел, оледенел, покрылся инеем, но до этого никому нет дела. Потому что вы, последние скоты и негодяи, сидите в тепле!

Рогожин и Дробин переглянулись.

– Залезай. – Паша кивнул, приглашая Гуляя в кабину.

Быстро отогревшись, Вовка успокоился и подобрел.

– Долбаные горы, – бурчал он незлобно. – С армии их ненавижу. Сколько в таких горах, как эти, положили наших парней?! И все из-за тупорылых генералов, у которых вместо мозгов в голове дерьмо и моча.

– Мы здесь сейчас не из-за генералов, – напомнил Святой, выкручивая руль на повороте. – А среди парней тоже всяких хватало. Помнишь того долбаного связиста?

– Это который кассу взял? – уточнил Паша.

– А потом еще завалил лейтеху на губе.

На мгновение Гуляй задумался.

– Белобрысый такой.

– Точно.

– Ну так то был конченый придурок, – согласился Вовка.

– А Дизеля помнишь? – продолжал Святой.

– Они ж пили вместе. – Паша заулыбался. – А однажды по пьяни взяли нашего Вовчика под мышки и его головой, как тараном, стали пробивать дверь в женском общежитии. С тех пор Вовка стал таким нервным.

На этот раз Гуляй не согласился.

– Не пил я с ними никогда, – хмуро ответил он. – А то, что Дизель – отморозок, так это у него на морде было написано. Особенно когда обкурится. После водки еще ничего, но косячка два-три забьет, тут же звереет.

– Из-за него, – сухо заметил Святой, – мы тогда двоих наших потеряли.

Друзья замолчали. Каждый вспоминал тот случай. У Дизеля вдруг резко поехала крыша, и он рванул на себя гранату. Повезло еще, что один из его земляков прижал Дизеля к земле. Так весь взвод в том подвале и остался бы…

Покопавшись в памяти, они набрали еще с десяток имен. Если начальство обычно просто отличалось скудоумием, то рядовые чаще всего окончательно доходили уже на передовой. Мрази хватало, одним словом.

За разговорами Святой не заметил, как сбился с пути. Дорога вместо того, чтоб идти прямо через ущелье, внезапно повернула на юго-восток и стала огибать скалы справа. Местность пошла какая-то уж совсем дикая. За два часа им навстречу попалось всего с десяток легковушек и заколоченный милицейский пост.

На карте эта часть республики выглядела волчьей норой с узкой горловиной посередине. С востока и запада она упиралась в неприступные горные массивы, которые шли почти параллельно друг другу и смыкались на юге. Придуманный еще в советские годы проект пробить в скалах сквозной тоннель так и остался только на бумаге. Да и связывать Волчий угол, как называли в переводе с местного диалекта эту местность, с такими же нищими окраинами не имело смысла. Тем более что у Аллаха, щедрой рукой рассыпавшего вокруг залежи полезных ископаемых, не хватило ни меди, ни золота на Волчий угол…

Только к обеду следующего дня Святому удалось напасть на глубокую колею, уводящую в глубь долины. Посоветовавшись, они решили не рисковать и дождаться темноты. Теперь, когда до базы Эмира оставалось рукой подать, каждый неверный шаг мог стоить им жизни. Отогнав машину под скалы и присыпав следы шин, друзья приготовились ждать.

Первым опять начал канючить Гуляй. Если ночью он страдал от холода, то теперь Вовку донимала нестерпимая жара. Он перебрался из кабины в кузов под навес и попытался там уснуть. Ровно полчаса Гуляя не было ни слышно ни видно. Вдруг в проеме дверцы появилась злая Вовкина физиономия.

– Оказывается, – сказал он недовольно, – я успел отвыкнуть от здешнего климата.

– Выпить хочешь? – спросил Святой, протягивая металлическую флягу.

Вовка сделал глоток и зло сплюнул на камни.

– Вода! – скривился Гуляй. – А водки нет?

– Водку будешь пить дома, – сказал Святой, – когда вернешься.

«Если вернешься», – мелькнуло у него вдруг.

Рогожин позже и сам не знал, было ли это предчувствием. Но тогда он почему-то внезапно представил себе мертвого Вовку, устало уткнувшегося лицом в рыжий песок. По его небритой щеке медленно стекала кровь. Рядом на дороге лежал пустой рожок от автомата…

Святой невольно мотнул головой, отгоняя видение.

– Привидится же такое, – пробормотал он чуть слышно.

– Что? – переспросил Вовка, вопросительно глядя на командира.

Оказалось, что Святой произнес последние слова довольно внятно и громко. Скользнув по Гуляю невидящим взглядом, Дмитрий неловко повел плечами:

– Да так, ничего. Видно, эта жара и меня достала.

Вовка снисходительно хмыкнул:

– Бывает, командир.

Посланный на разведку Дробин вернулся с плохими новостями.

– Впереди село, – доложил он, едва переведя дух после бега. – Всего дворов под двести наберется. Сразу и не разберешь, есть там кто или нет. Людей не видел.

– А скот домашний? – уточнил Гуляй. – Коров там разных, свиней, ослов…

– Свиней, – передразнил его Дробин, – ослов… Да откуда тут свиньи?! Местные, они ж, как и евреи, сала на дух не переносят…

– Предположим, что, – обиженно выпучив нижнюю губу, огрызнулся Гуляй, – евреев они тоже не переносят… А во-вторых, это и не село!

– Не заметил я никого! – отмахнулся Пашка. – Ни скотов, ни ослов, ни жителей местных. Вымерли все, будто мамонты.

– Чего тогда бежал?

– От вертолета! И откуда он, падла, только взялся?! – рассказывая, Пашка помогал себе руками, для пущей убедительности показывая, как все было. – Я тень сперва заметил. Гляжу, темное пятно ползет по полю. Поднял глаза – вертушка! Стою, глазами хлопаю, уши протираю и понять ничего не могу. Вертолет! Вот он, передо мной, как на ладони, а вокруг тишина – в гробу тише не бывает.

– Это, Паша, у тебя после спирта фельдшеровского уши закупорило, – не упустил вставить Вовка. – Или болезнь осложнение дала.

Святого в рассказе Дробина обеспокоило другое. Он спросил:

– Ты уверен, что тебя не заметили? Если ты их видел как на ладони, значит, и они видели тебя.

Пашка замялся.

– Точно не скажу, – вздохнул он, собираясь с мыслями. – С одной стороны, оно, конечно, возможно. Я на виду прилично проторчал. Только сдается мне, хрен бы я тут сейчас с вами лясы точил, если бы те мудильники на вертушке меня засекли. У них там такие дуры по обоим бортам висят – уписаться можно от страха. Калибр за тридцатку зашкаливает. Не-не… – протянул Дробин уже уверенней, – не должны.

– И куда вертушка делась?

– Как куда?! Как раз в вашу сторону! Я еще чего так несся – боялся, что если машину с воздуха засекли, то когти рвать нужно…

Святой и Гуляй переглянулись.

– Не было никакого вертолета, командир, – заявил Вовка. – Мамой клянусь! Я не Пашка, глухотой не страдаю.

– Да и я ничего не слышал, – согласился Святой.

Пришла очередь обижаться Дробину.

– Черт с вами, – сказал он. – Только вертушка была! А в село это днем лучше не соваться.

Посоветовавшись во второй раз, постановили все то же – попробовать проскочить ночью. По карте получалось, что база Эмира должна находиться сразу за селом.

До наступления сумерек проспали в машине. Гуляй, так и не сомкнувший глаз, дежурил у дороги.

– Едут! – поднял он друзей. – Скорее!

– Кто едет?

– Колонна, двенадцать машин вроде нашего «КамАЗа», как ты и говорил, километра три-четыре отсюда. Направляются в сторону базы.

Святой уже сидел в кабине. Он сказал:

– Ждем, когда пройдет одиннадцать, и только тогда пристраиваемся им в хвост. Между одиннадцатым и двенадцатым грузовиками.

– Может, было бы лучше, – возразил Гуляй, – если бы мы прицепились к концу конвоя?!

– Нет. – Святой прекратил дискуссию. – Водитель последней машины обязательно заметит, что кто-то за ним едет. Если нам удастся въехать в колонну, то тогда водитель одиннадцатого грузовика станет считать, что видит в зеркале фары двенадцатого, а тот, в двенадцатом, будет уверен, что перед ним одиннадцатый. Двигаем!

Они осторожно съехали по каменному дну ущелья к повороту и остановились в том месте, где скала закрывала их от конвоя.

Затемненные огни фар колонны появились из-за поворота. Машины шли на средней скорости, сохраняя дистанцию в сто – сто тридцать метров, что было на руку Святому.

– Словно призраки, – шепнул Паша.

– Девять… десять… одиннадцать… – считал грузовики Вовка. – Сейчас! – крикнул он.

Святой слишком резко дал газ. Машина рванула с места и вдруг стала, влетев сразу двумя задними колесами в яму.

– Черт! – взревел Святой, изо всей силы ударяя по баранке.

С каждой секундой шансов попасть внутрь конвоя становилось все меньше.

Он попробовал сдать назад. И это у него получилось. Осторожно объехав яму, «КамАЗ» выбрался на дорогу за мгновение до того, как из-за поворота появился двенадцатый грузовик.

– Они не включают габаритные огни, – наклонился к Святому Вовка. – Потуши наши.

– Спокойно, я уже это сделал, – ответил тот, бросив взгляд в зеркало.

Следовало восстановить интервал, но так, чтобы не вызвать подозрений у замыкающего конвой. Сбросив наконец скорость, Святой не удержался от вздоха облегчения.

– Точность – вежливость снайперов, – откомментировал тут же Вовка.

Гуляй с Дробиным сидели рядом, сжимая в ладонях автоматы, готовые открыть огонь при первом же сигнале тревоги. Но ничего не нарушало мирного гудения двигателей. Колонна упорно ползла к выходу из ущелья. Люди Эмира и не подозревали, что между ними находится чужой.

Понемногу напряжение спало. Святой достиг первой победы, но настоящая опасность ждала их впереди.

– Я думаю, у нас около часа до цели, – сказал Дмитрий, обращаясь к друзьям. – Не стоит рисковать и въезжать на базу вместе с конвоем. Какой-нибудь охранник у ворот может заметить, что машин в колонне тринадцать вместо двенадцати. Перед самым селом я остановлю наш «КамАЗ» на середине дороги, чтобы было похоже, будто он сломался. Мы должны заполучить грузовик, который идет за нами. Можете разглядеть, сколько человек сидит в той машине? – спросил Святой у Паши с Владимиром, выглядывая из кабины.

– Кажется, один, командир, – ответил Вовка и, протянув Дробину прибор ночного видения, сказал: – На, ты еще глянь. Только незаметно.

– Один, – подтвердил Паша.

Минут через тридцать они различили перед собой бледные силуэты домов брошенного селения. Конвой начал съезжать с небольшого пригорка и скрылся из виду.

– Сейчас! – скомандовал Дмитрий.

Он резко надавил на тормоза и крутанул руль вбок. Машина встала, подняв столб пыли. Святой и Гуляй выскочили из кабины с оружием в руках и растворились в темноте по разные стороны дороги. Внутри остался Дробин.

Когда грузовик, идущий в колонне последним, подъехал ближе, Паша вышел на обочину и стал подавать знаки включенным фонариком.

– Что случилось? – Двенадцатый «КамАЗ» остановился под скрежет тормозов, и из него выглянуло озабоченное лицо шофера.

– Вал, кажется, полетел, – ответил Дробин, сносно владеющий здешним языком. – Придется тебе взять меня на буксир.

Шофер соскочил на землю. Он направился было к Дробину, но вдруг в замешательстве замер. Паша старался все время направлять свет фонарика ему в лицо, чтобы тот не сразу сориентировался в подлоге.

– А ты кто такой? – Водитель начал что-то подозревать.

Его правая рука потянулась к кобуре, свободно висевшей на ремне. Но он не успел достать пистолет, как к дороге метнулись две тени. Гуляй первым достиг противника и вогнал ему нож между лопаток.

– Там еще один! – крикнул Дробин.

Из-за грузовика показался боевик с автоматом. Прыгнув, словно дикий кот, из темноты, Святой схватил его ниже колен и повалил на дорогу. Надавив на запястье и блокируя «калашников», свободной рукой он рубанул ножом по горлу, с силой потянув лезвие на выходе.

Святой посмотрел на друзей:

– Оружие перенесите в грузовик и оттащите трупы. Я пока отгоню нашу машину, чтобы не перегораживала путь.

На какое-то мгновение, перед тем как выйти из кабины, Святой замешкался, решая, что ему делать с ключами от «КамАЗа», но тут же подумал: «Еще могут пригодиться!» – и бросил их в карман куртки. Он посмотрел на часы. Циферблат светился зелеными фосфоресцирующими огоньками. Вся операция длилась не больше полутора минут.

– В машину! – скомандовал Дмитрий.

Теперь в кабине он остался один. Паша с Вовкой перебрались под брезентовый тент, на всякий случай растянувшись на дне кузова за ящиком. Святому быстро удалось догнать уходящую колонну и пристроиться в хвосте на положенной дистанции.

Село представляло собой мрачное зрелище. Стены домов топорщились кусками штукатурки, из-под которой выступали острые углы деревянных каркасов. Печные трубы у некоторых домов провалились внутрь, и вместо них на крыше зияли черные дыры. Там, где окна не были забиты досками, висели куски рванины. Казалось, люди, жившие когда-то здесь, действительно внезапно вымерли. И все же Святой не мог избавиться от ощущения, что за колонной все время следят. Так рабы подглядывают сквозь щель за своим хозяином. Они ненавидят его, им безумно страшно, но одновременно они восторгаются его силой, властью, богатством. Стоит им поменяться местами, и вчерашний раб затмил бы собственного мучителя в изощренном искусстве унижать себе подобного. Дмитрий мог поклясться, что люди, прячущиеся сейчас среди развалин и жалких трущоб, думают именно так. Он словно ощущал их мысли, полные ненависти и зависти.

«Это все бессмысленно! – подумал вдруг Святой. – Мы можем убить Эмира, но кто в силах изменить мир? Его место займут другие. Дело только во времени. В лучшем случае уже через год здесь или где-нибудь рядом, какая разница где, будут производить наркотик. Тогда что заставляет меня рисковать собственной жизнью и жизнью своих друзей, снова и снова проливать кровь, пускай негодяев, но разве я, Святой, вправе отбирать жизнь у тех, кому ее не давал?!»

Перед глазами отчетливо представились строки из Библии: «Всему свое время, и время всякой вещи под небом. Время рождаться и время умирать, время убивать и время врачевать, время разрушать и время строить…»

«Время убивать… Да, сегодня пришло именно это время», – решил Святой.

Впереди показалась скала, издали похожая на верблюда. На ее склоне и примостился дворец Эмира. Скала была покрыта сплошной россыпью плоских и тонких базальтовых плиток, кое-где поросших травой. Ночной мрак скрывал от Дмитрия все великолепие, которое окружало наркобарона. Но и то, что Святой сумел разглядеть, поражало своей роскошью и уютом, таким редким в этой нищей стране.

Первое, что заметил бы человек, разбирающийся в архитектуре или просто имеющий вкус, – это нагромождение всевозможных стилей, выдающее в хозяине истинно восточную любовь к пышным и причудливым формам, пусть даже иногда в ущерб здравому смыслу.

Слева к дворцу примыкала фигурная смотровая башенка в стиле позднего барокко с бухарским куполом и цветной мозаикой. Далее следовала сложная конструкция: нечто среднее между аркадой и древнеримским водопроводом. Над самим дворцом топорщилась четырехскатная вальмовая крыша нежно-голубого цвета. Прямо над галереей в крыше было пробито окно, украшенное снаружи лепными наличниками. Центральный фронтон дворца, сползший почему-то совсем несимметрично вбок, был украшен гипсовым картушем с замысловатым гербом. Последнее смотрелось скорее комично и напоминало виньетку на пластмассовых монетках для игры в «Монополию». И наконец справа, там, где по европейской традиции должен был находиться флигель, а по восточной могло торчать все, что угодно, прилип странного вида гибрид, облицованный бледно-серым камнем, весьма схожий с бастионом, имеющий даже щели бойниц, но заканчивающийся почему-то бельведером.

По периметру двора на террасах росли кряжистые короткоствольные деревья с живописно распростертыми кронами. Нижняя терраса с недостроенным зимним садом упиралась в жестяной барак. Раньше он служил для строителей. Но когда пришло время его сносить, барак оставили. Наоборот, к нему пристроили бетонный бункер, может быть, грубый и неказистый по сравнению с дворцом, но зато более практичный и надежный. Надо ли говорить о том, что вместо литых решеток вокруг дворца протянули колючую проволоку. Святой предположил, что пустырь перед колючкой скорее всего заминирован, и удивился, почему нет вышек с часовыми…

Они без проблем миновали первый пост. Оказалось, Дмитрий был прав, когда не рискнул въезжать тринадцатым в конвое. Охранник добросовестно пересчитал машины, пристально вглядываясь в каждую.

Вдали мигал огонек второго поста.

– Пашка, прыгай! – Гуляй выглянул из-за борта на дорогу.

Через мгновение тень оторвалась от грузовика. Ничто не могло выдать Дробина, неразличимого в темноте. Как только стоявший у въездных ворот постовой сообщил по рации, что колонна прошла, он с перерезанным горлом повалился на холодную землю.

– Следующий! – приказал сам себе Вовка.

Охранник на втором посту скользнул лучом фонарика по борту грузовика и махнул рукой, давая знак, чтобы ехали дальше. Машины направились во внутренний дворик рядом с бараком. Святой, не доезжая до бункера, погасил фары и остановил «КамАЗ» в самом темном углу. Все пока было тихо.

«Теперь уже недолго», – подумал Святой.

Дождавшись у трупа второго охранника Пашу, Гуляй шепнул:

– Чего так копался?!

– Оставил парочку сюрпризов, – ответил Дробин.

Вовка хлопнул легонько друга по плечу:

– Ну что, Пашка, идем?! Ох, и люблю я это дело. Не то что перепачканных краской мужиков по лесу гонять.

Поднявшись ползком по валу к площадке с машинами, они снова оказались в кузове трофейного «КамАЗа». Святого там уже не было.

На этот раз произошла серьезная смена экипировки. Из заветного ящика друзья быстренько вытрясли все его содержимое. Проверили рации, которые удобно крепились вроде наушников, подствольные гранатометы, лазерные прицелы. Все должно было быть слаженно, как часовой механизм. Затянули ремешки бронежилетов.

– С богом! – выдохнул Вовка и уже в рацию сказал: – Мы идем.

– Я вас вижу. – Голос Святого звучал спокойно и уверенно. – Пора делать дело!

Все произошло в одно мгновение. Стремглав выскочив из машины и едва ступив на землю, они немедленно открыли бешеную стрельбу из автоматов. В тот момент никому из охраны не могла прийти мысль сосчитать нападавших, сколько их – двое, трое, десять или несколько дюжин.

Со звоном посыпались лобовые стекла в грузовиках. Люди заметались в панике вдоль барака. Одна из пуль угодила в бензобак. Дворец озарился яркой вспышкой взрыва.

Передвигаясь перебежками, боевики бросились от машин в сторону бункера. Вдогонку полетела брошенная Гуляем граната. Прогремел новый взрыв. В лицо ударил резкий запах паленого мяса.

– Пригнитесь! – услышал Пашка в наушниках голос Святого.

Откуда-то сверху, со стороны дворцовой башенки, сверкнула молния, и застывшие на приколе машины начали вдруг лопаться одна за другой, охваченные огненным вихрем. По колонне пошел металлический скрежет. Поползли густые клубы черного едкого дыма от горящей резины. Спрессованные в одну массу грузовики поджаривались, словно на гигантском вертеле.

– Справа четверо! – предупредил Святой, взявший на себя роль суфлера. И тут же добавил, нажав на спуск: – Уже трое.

Галопом сбежав со склона, охранники тряпичными куклами рухнули на ступеньки, снятые автоматными очередями. Один их боевиков, отброшенный назад, рухнул в оранжерею, опрокинув кофейное дерево.

– Проверим барак! – сказал Вовка.

– Только не увлекайся слишком! – попросил Дробин.

Прикрывая друг друга, они двинулись назад. Оказалось, что люди Эмира успели закрыться в ангаре, наглухо заблокировав вход стальной балкой. Через несколько секунд взрывом снесло ворота, вырвав в стене барака сквозную брешь. Взрывной волной, несущей сотни металлических осколков, разметало всех, кто был внутри, разворотило мешки с песком.

– Здесь пусто! – сказал немного раздосадованный Гуляй.

– Такое впечатление, что они все вывезли, – добавил Паша, вытирая окровавленную губу. – Абсолютно все!

Он обвел взглядом ангар. От фабрики наркотиков не осталось даже и следа. Одни голые стены и несколько трупов на бетонном полу.

– Плохие новости, командир. Если тут и делали наркоту, то мы опоздали… Кажется мне, что нас ждали!

– Что ты мелешь?! – зло одернул Дробина Гуляй. – Посмотри, – он брезгливо пнул безжизненное тело, – разве так выглядит подстава?

– Это всего лишь пешки! Впрочем, как и мы.

– Хватит трепаться! – оборвал дальнейшие разговоры Святой. – Проверьте бункер и поднимайтесь наверх.

– Господи! – вдруг услышал Дмитрий в наушниках восклицание Дробина.

– Что случилось? – Потеряв из виду друзей, Святой занервничал.

Теперь ему приходилось в одиночку контролировать террасы и следить за дворцом.

– Ты что, язык проглотил?! – не выдержал Рогожин. – Не молчи!

– Здесь, кажется, бомба! – ответил вместо Пашки Гуляй. – Сразу и не поймешь, как эта штука работает… Выходит, они действительно нас ждали… Если она рванет – фейерверка будет полные штаны.

– Скажи Дробину, чтобы ничего не трогал!

– Поздно.

– Что значит поздно?

– Он уже нащупал детонатор, – объяснил Вовка.

Снова молчание.

Вдруг откуда-то со стороны дворца ударила пулеметная очередь.

– Здесь становится горячо! – прокричал в микрофон Святой.

– Скоро будет совсем жарко, – раздался в эфире голос Паши.

– Дробин, ты?! Доложи обстановку!

– Заряд офигительный. Спущен в шахту прямо под дворцом. Доставлен недавно, как я и думал. Несколько детекторов, реле…

– Это что такое? – уточнил Святой.

– Херотень, одним словом, всякая, – встрял Гуляй.

– Они еще не успели смонтировать, – объяснил Паша, внимательно копаясь внутри бомбы. – В идеале, все должно было бы взлететь на воздух, как только мы открыли стрельбу. Основной детонатор настроен на радиосигнал. В принципе я могу попробовать его отключить.

– Пашка, ты уверен, что в состоянии справиться с бомбой?

– Нет, – честно признался Дробин. – В этом деле никогда нельзя быть полностью уверенным. Но если мы сейчас оставим ее здесь, тот, кто все это придумал, простым нажатием кнопки отправит на тот свет и нас, и дворец со всей охраной!

На рассуждения времени не оставалось. Святой должен был попасть во дворец. Разгадка головоломки, которую подбросил ему Эмир, таилась там. Встретить самого Эмира Святой больше не надеялся.

Пока Пашка, подсвечивая себе фонариком, возился над цветной абракадаброй проводков, микросхем и чипов, Гуляй поднялся по узкому коридору к выходу из бункера. Внезапно он остановился на последней ступеньке и оглянулся. Далеко внизу тускло мерцал лучик света от Пашкиного фонарика. Вовка отчетливо слышал, как бешено колотится сердце под бронежилетом. В горле запершило.

Гуляй раньше и не представлял, как тяжело совершить предательство. Ему вдруг стало по-настоящему страшно. Вовка еще с Москвы пытался приучить себя к мысли, что Святой и Дробин должны умереть. И дело не только в деньгах, заплаченных за их смерть. Вряд ли Гуляй сам смог бы объяснить те чувства, которые толкали его на убийство друзей. Здесь, во мраке подземного коридора, он попытался в последний раз разобраться в лабиринте собственной души.

«Зачем я это делаю? – подобно Святому спрашивал себя Гуляй. – Что хочу доказать? Кому?»

И не находил ответа. Но ответ имелся, и он был совсем рядом.

Вовка всю жизнь закалял свою волю, выковывая несгибаемый хребет, стальное «Я». Он ненавидел страх в любом проявлении. Боль, угрызения совести, неотвратимость расплаты – вот составные человеческих слабостей. Люди многословны и сентиментальны. Что значит не бояться умереть, когда ты при жизни скован условностями. Предательство – одно из них. Редко у кого хватает сил перешагнуть через дряблое сюсюканье о верности и чести. А все опять же из-за чего? Из-за страха! Гуляй собрался предать друзей, так как с детства ему вдалбливали, будто это самое низкое и подлое, на что способен человек. Вдалбливали до тех пор, пока он не захотел попробовать предать, чтобы убедиться, что для него нет ничего невозможного.

И все-таки Гуляй не решался переступить порог бункера. И тут он услышал голос Святого:

– Поднимайтесь наверх! Гуляй, слышишь? Сразу за оранжереей направо. Наши приятели, кажется, очухались. Обложили меня со всех сторон! Буду очень признателен, если вы с Дробиным бросите ковыряться в дерьме и поднимете ваши задницы к дворцу.

– Есть! – коротко, по-военному ответил Вовка.

Не оглядываясь, он решительно сделал шаг вперед. Навалившись всем телом на тяжелую металлическую дверь, Гуляй закрыл за собой выход из бункера и захлопнул замок. Теперь пора было идти к Святому.

Над Волчьим углом медленно поднималось солнце. Его самого еще не было видно за хищным оскалом гор, когда первые солнечные лучи полоснули скалы, отделив землю и небо друг от друга. Звезды, застигнутые врасплох, задрожали и исчезли. И только одна, самая яркая, тихо догорала, пока не превратилась в облако на голубом шраме горизонта.

В это утро над долиной поднимались черные мертвые облака. Раскаты выстрелов гулким эхом отдавались среди скал.

Святой прицелился, потянул за спусковой крючок онемевшим пальцем и, не тратя ни секунды на то, чтобы проверить, попал или нет, сделал выпад вправо. Он знал, что попал. Такая уверенность дается не каждому. В то же мгновение в потолок ударило несколько шальных пуль, осыпав Святого снегопадом из штукатурки и кусков бетона. На гладкой когда-то стене теперь зияли глубокие выбоины. По узкой крыше дворца, балансируя на полусогнутых ногах, к башенке с куполом торопились несколько боевиков. На их похожих, небритых лицах выделялись вспученные белки глаз и вопящие рты. Криками нападавшие ободряли себя, стараясь прогнать ужас перед тем страшным человеком, который спрятался в башне. На ступеньках дворца, словно дохлые мухи, валялись тела погибших.

Внезапно один из боевиков нервно взмахнул руками, прогнулся, выдал в воздухе па и рухнул на землю. Остальные тут же плашмя повалились на крышу, жаля автоматными очередями невидимого врага. Святой, нервно морща лоб, терпеливо ждал, когда поднимутся остальные. При всем кажущемся преимуществе подобной позиции он ощущал себя загнанным в угол зверем. Новость о найденной в бункере бомбе не давала ему покоя. Кому-то было очень нужно, чтобы дворец Эмира взлетел на воздух вместе со Святым!

– Командир, я в оранжерее, – прорезался сквозь треск в наушниках голос Гуляя. – Выходи встречать.

– Возьми чуть правее, – приказал Дмитрий. – Иди напролом через главный вход! Пусть Пашка прикрывает.

– Дробин остался в бункере!

– Черт! – выругался Святой.

Он знал, что Пашка бомбу не оставит, потому что это Дробин, упорный и упрямый, как козел, и потому что сейчас от него зависели их жизни! Дмитрий прекрасно знал и другое: у Пашки совсем нет времени, чтобы разобраться в дьявольском механизме. А если детонатор все-таки активизируют и начнется обратный отсчет, Дробин не успеет выбраться из бункера до взрыва.

Но и самому Святому не приходилось долго раздумывать. Отбросив люк с кольцом вместо ручки, Дмитрий, помедлив секунду, в прыжке проскочил лестницу и оказался на нижнем ярусе. Почти одновременно пущенный из ручного гранатомета заряд разнес голубой купол и всю верхнюю часть башенки. Потолок над Святым качнулся и, не выдержав, стал оседать, треща по всем швам. С надсадным звоном лопались металлические прутья каркаса. Из щелей посыпались тонкие струйки бетонной крошки. Узкое пространство коридора накрыло непроницаемой мглой из дыма и цементной пыли. Второй люк завалило обрушившимся куском купола. Оставалась только узкая щель между колоннами, ведущая на аркаду, и Святой бросился туда. Теперь, когда ночные сумерки отступили, он стал превосходной мишенью, появившись на открытой местности. Выбора не оставалось. Оказалось, его уже ждали. Стоило Дмитрию показаться из-за дымовой завесы в изгибе арки, как снизу надсадно взвыл пулемет, но тут же замолк, накрытый разрывом гранаты.

– Не надо благодарности! – пошутил по рации Гуляй. – Не надо продолжительных оваций!

Святой ничего не ответил. Он успел заметить, как Вовка проскользнул вдоль кустов жасмина мимо дымящейся воронки к флигелю-бастиону. Две следующие гранаты разорвались уже внутри бастиона. Гуляй попал точно в цель. По ту сторону амбразур полыхнуло, чавкнуло, из бойниц рванули языки пламени и повалили черные клочья дыма.

Не выпуская автомата, Святой подтянулся к вершине колонны и, оттолкнувшись от лепного портика над входом на второй этаж, оказался на крыше. Завязалась схватка. На этот раз появление Дмитрия было неожиданным. Люди Эмира растерялись.

Первый же из боевиков, попытавшийся остановить Святого, получил подсечку и, не удержавшись на скате, с истошным криком соскользнул в пропасть. Его товарищу, с зеленой ленточкой, обвязанной вокруг лба, повезло не больше. Он налетел на противника, собираясь сбить его прямым ударом в челюсть, за что тут же поплатился. Кулак Святого опередил боевика. Воин Аллаха застыл с размазанным в кровь лицом. В этот момент оставшийся охранник открыл огонь из автомата, но добился только того, что изрешетил своего. Боевик с зеленой ленточкой упал с простреленной спиной. Охранник осоловело уставился на труп единоверца, сползавший на смазке из собственной крови к краю кровли.

Ствол автомата Святого выбрал направление прямо между глаз стрелявшего. Человек дернулся, выплескивая через дыру в пробитой насквозь голове остаток жизни, и затих. Путь был свободен.

Подбежав к окну на крыше, Дмитрий разбил его и спустился внутрь, в большую овальную комнату. Спрыгнув на ковер, он встал за камином. На шум разбитого стекла дверь в комнату распахнулась. Люди Эмира, переступив порог, первым делом начали стрелять по окну, не заботясь, есть там кто или нет. Пользы от подобной стрельбы в воздух было мало. Но тут за долю секунды все преимущество Святого исчезло, и сам он оказался на волосок от смерти. У него заклинило «калашников».

Охрана мгновенно поняла собственную ошибку. Три автомата одновременно дали длинные очереди в дальний угол, изрыгнув из стволов языки пламени. Край камина разлетелся на тысячи осколков. Из-под темно-зеленой плинфы оголилась багровая кирпичная кладка. Пока охрана исступленно стреляла, Дмитрий уже из противоположного угла, невидимый из-за длинной, с небольшой аэродром, кровати, рванул чеку и бросил гранату. Прогремел взрыв, и хрустальная люстра, не выдержав, рухнула с потолка на пол, похоронив под собой всех троих.

Поменявшись оружием с одним из убитых, Святой попробовал осторожно выглянуть в коридор. В ту же секунду он всем телом подался назад, едва успев уклониться с линии огня. В конце коридора, тяжело дыша от бега вверх по лестнице, огромный, с гладко выбритым черепом человек грузно упал на одно колено и, что-то пронзительно крикнув, выстрелил. Дмитрий увидел, как рядом вспыхнуло бледное облачко из штукатурки и пыли и отвалился кусок стены.

Завязалась короткая дуэль, из которой победителем вышел Святой. Уловив удобный момент, Дмитрий полоснул из автомата в ту сторону, где притаился лысоголовый, и, решительно шагнув вперед, встал во весь рост. Враг повел себя странно. Он вскочил, в темноте блеснул его череп. Боевик подпрыгнул на одной ноге, взмахнул руками и, пятясь спиной, начал медленно отступать. Вдруг он споткнулся и рухнул, бесследно исчезнув в черном провале между колоннами.

И сразу же жуткая, неправдоподобная тишина заполнила здание. Внезапно все закончилось: крики, стрельба, кровь. Дрожащие утренние тени заползали внутрь сквозь треснувшие оконные стекла.

Святой огляделся. Пот застилал глаза. На поверку получалось, что убивать – это та же работа. По существу, так оно и было. Грязная, безжалостная, утомительная работа, смысл которой заключался в том, чтобы всадить побольше свинца в такую же живую мишень, как и ты.

– В порядке, командир? – спросил Вовка.

– У меня здесь отдыхает четверо, – холодно заметил Дмитрий.

Даже на расстоянии Святой различил снисходительный смешок Гуляя.

– У меня шестеро, – доложил Вовка, – плюс в оранжерее трое, и заметь, командир, тихо, мило, без крика и шума. Я уже волноваться за тебя начал, такая канонада стояла – потолки ходуном ходили!

– Ты где?

– Под тобой, командир.

Святой дошел до конца коридора и глянул за перила. Внизу на первом этаже в центре зала он увидел Вовку, на корточках застывшего над чьим-то мертвым телом. В руке Гуляй держал нож, собираясь вытереть окровавленное лезвие об одежду убитого. На Вовкином обычно ледяном, непроницаемом лице отражался неописуемый восторг. Святого поразила его счастливая улыбка, совсем неуместная, похожая на волчий оскал.

– Забирай Дробина, и ждите меня в машине! – приказал Дмитрий и, уже обращаясь к Пашке, крикнул: – Ты понял, шахтер?! Бросай свои железки и бегом выбирайся наверх!

Если бы кто-нибудь спросил сейчас у Святого, чего он добился тем, что, рискуя собой и жизнью своих друзей, разворотил это осиное гнездо, сильно подпортив фасад и размолотив парочку окон, он бы не смог ответить. Позади осталась гора трупов, забрызганные кровью стены и тошнотворный запах горящего человеческого мяса. Они сделали свою работу профессионально. Теперь не мешало выяснить, ради чего все эти смерти, счет которых на сегодняшний день явно не был еще закончен.

Открывая одну за другой двери с позолоченными витыми ручками, Дмитрий не знал, что точно он ищет. До сих пор им безумно везло, но само по себе везение не меняло сути происходящего. А истина заключалась в том, что Эмира во дворце не было. Чем дальше Святой продвигался вдоль коридора, тем сильнее становилась уверенность в бессмысленности дальнейших поисков.

Все до одной комнаты оказались пусты, причем пусты в прямом смысле этого слова. В них не осталось ничего, за исключением кое-какой мебели, слишком громоздкой, чтобы ее куда-то вывозить. Несколько дверей, запертых на ключ, Святому пришлось выбивать, но и за ними не ждало ровным счетом ничего.

Наконец Дмитрию все это надоело, и он вернулся в комнату с огромной кроватью и камином, судя по всему, спальню, куда минут на десять раньше проник с крыши через разбитое окно. Только теперь он заметил то, что пропустил в пылу борьбы. Люстра, камин, кровать, ковер – мертвые вещи, оставшиеся без хозяина, превратились в бесполезный хлам. Видимо, человек, который опустошил дворец, а Святой не сомневался, что из него вывезли самое ценное, питал определенную неприязнь или робость перед этим местом. Он не прикоснулся ни к красивой китайской вазе, по-видимому, старинной и дорогой, ни к удивительному резному креслу, ни, наконец, к нефритовой статуэтке в виде дракона, забытой на камине. Дмитрий невольно восхитился мастерством неизвестного художника. Чудовище казалось воздушным, почти невесомым. Его чешуя переливалась какими-то странными зелеными искрами, а глаза пристально следили за тем, что происходит вокруг.

«Здесь должна была быть еще одна статуэтка», – почему-то подумал тогда Святой. Это абсолютно неуместное, к тому же ни на чем не основанное, кроме внутренней интуиции, наблюдение случайно мелькнуло в вихре других мыслей и исчезло, возможно, навсегда.

Внезапно Дмитрий уловил за своей спиной присутствие другого человека. Он резко обернулся. Палец замер на спусковом крючке.

– Осторожнее, командир, – вполголоса с неизменной ухмылкой сказал Вовка. – Зашибешь ненароком.

В сердцах Святой выругался:

– Какого черта?! – Он перекинул автомат через плечо, направляясь к выходу: – Я же мог тебя пристрелить! Совсем крыша поехала? Где Дробин?

– В бункере.

– Я же приказал ждать меня в машине! Почему ты еще здесь?

Вовка не ответил. Он не стал стрелять Святому в спину, но больше тянуть было нельзя. С каждой секундой решимость, с которой Гуляй пошел на предательство, таяла словно дым. Черная ненависть к самому себе вспыхнула в его душе. Отлаженным механическим движением он приподнял «калашников», глядя на Дмитрия пустыми, мертвыми глазами. Святой уловил в этом взгляде непонятную страшную опасность для себя, но не смог даже пошевелиться.

«Это конец», – мелькнуло в голове просто, почти буднично. А потом все перемешалось.

– На пол! – то ли взвыл, то ли одними губами прошептал Гуляй.

Его лицо стало неузнаваемым, исказилось внезапной судорогой.

Святой в падении еще не коснулся ковра, когда над ним коротко ударили две автоматные очереди. Через мгновение он уже держал оружие, но было поздно: в углу комнаты, рядом с приоткрытой потайной дверью в стене корчился в судорогах враг. Дмитрий посмотрел на Вовку. Гуляй, успевший вовремя заметить появление боевика, лежал с простреленной головой. Тяжело было что-то разобрать в сплошном месиве, в которое превратилось его лицо. Но Вовка жил!

О чем он думал, когда потянул за спуск? О том, что оказался слабым, не способным на этот последний, решающий выстрел? Или, может быть, Гуляй вдруг понял, что больше не хочет проверять себя на прочность, что очень устал от войны и бесконечных смертей? Командиру угрожала опасность. Охранник возник из потайного хода в стене, и Гуляй его убил, но не успел увернуться, и вот теперь сам медленно умирает. Такое случается иногда на войне.

– Ты в порядке? – Святой склонился над другом.

Дмитрий больше не думал о том, что померещилось ему в Вовкином взгляде несколько секунд назад.

Гуляй не ответил.

И вдруг в наушниках раздался голос Дробина.

– Командир! – кричал Пашка. – Они активизировали бомбу!

Эти слова прозвучали для Святого сигналом. Рывком приподняв Вовку, он взвалил его себе на плечи и с автоматом наперевес бросился бежать по коридору.

– К машине! – хрипел Дмитрий в микрофон. – Бросай все к хренам собачьим и возвращайся к машине.

Даже если бы Пашка внял приказу Святого и попробовал выбраться из бетонного мешка, в который попал, то и тогда бы он не смог спастись. Единственный выход из бункера преграждала массивная, словно от банковского сейфа, дверь, запертая снаружи. Эта дверь, оказавшаяся бы непреодолимым препятствием на Пашкином пути, превратила бы его смерть в настоящую пытку. По замыслу Гуляя Дробин не должен был догадаться, что произошло: роковая, нелепая случайность – заклинило замок! Но Дробин бы догадался, он все бы понял. Все, кроме одного – зачем?! И вот с этим вопросом он бы и умер. И не было бы для Пашки смерти страшнее…

Но он даже не пытался подняться. Все его внимание сосредоточилось на хитроумном взрывателе, оплетенном паутиной разноцветных проводков. Некоторые из них Пашка успел отсоединить, подсвечивая себе фонариком, когда внезапно механизм ожил и начался отсчет времени, оставшегося до взрыва. Пятьдесят шесть секунд, тридцать, пять – минуты как не бывало. И снова: двадцать одна, двадцать, девятнадцать… Зловещие часы, идущие наоборот, сводили с ума.

– Осталось десять минут! – сообщил Пашка.

– Не глупи, шахтер, – просил Святой, прогибаясь под тяжестью Вовкиного тела.

– Где Гуляй? Почему он молчит?! – услышал Дмитрий вместо ответа.

– На мне Вовчик! Устроился комфортно, по первому классу. Вот только голову в кровь расшиб. Ну так это заживет! – нес Святой уже полную чепуху и снова просил: – Возвращайся к машине.

Узнав, что Гуляй ранен и командир вместе с ним находится еще только на верхней террасе, Пашка зло закусил губу и процедил, обращаясь к бомбе:

– Сейчас я тебя заставлю немного понервничать!

Дробин тяжело дышал. Струи пота стекали по лицу, застилали глаза. Прямо напротив его виска воспаленным красным глазом мигала лампочка светодиода.

– Самые хитрые, да? – шептал Пашка, в кровь раздирая пальцы об острые металлические края коробки со взрывателем. Внезапно он захрипел с ненавистью: – А ту сучку я найду! В лепешку расшибусь, но найду! Она ж меня, падла, едва не заразила…

Святой уже видел их «КамАЗ», едва различимый в черных клубах дыма, поднимавшегося над догоравшей колонной. Машина находилась на безопасном расстоянии. Не стоило волноваться, что пожар сможет ее зацепить.

Перед Дмитрием была узкая бетонная лестница, круто уходившая вниз по склону к оранжерее. Когда ночью он поднимался к дворцу, лестница показалась довольно обыкновенной. Теперь, стоя перед ней и слыша, как за спиной стонет Вовка, Святой вдруг подумал, что нет в мире более крутой и узкой лестницы. Но выбирать не приходилось. Временная передышка закончилась. Вокруг все загрохотало, затрещало, заухало, поднялась бешеная канонада. Из всех щелей по Святому с Гуляем ударил шквальный огонь. Обескровленный, выпотрошенный дворец очнулся и воскрес, так, что уже нельзя было разобрать, кто и откуда стреляет. Земля вокруг бетонной площадки вздыбилась злыми фонтанчиками. Пули с хищным чавканьем вгрызались в грунт рядом со Святым.

Дмитрий занес ногу для шага и вдруг будто провалился в пустоту. Ступени рассыпались под каблуком бетонным крошевом, стоило едва коснуться их. Ветер обжигал лицо. В другой раз Святому, наверно, могло бы прийти на ум сравнение с «американскими горками», но сейчас его волновала только одна мысль: поскорее оказаться как можно дальше от этого гиблого места.

– Я ее остановил! – Дмитрий еле различил за грохотом стрельбы Пашкин голос. – У вас в запасе лишних пять минут. Потом бомба включится снова.

– Дробин, милый мой, уходи, уходи из бункера! – закричал Святой.

– Я уже не успею! – ответил Пашка.

– Успеешь! – попробовал возразить Дмитрий.

– Не успею, – послышался вновь в наушниках голос Дробина. – Дим, – он, наверное, впервые за последнее время назвал командира по имени. – Получилось не совсем так, как мы планировали. Эти суки ждали нас!

Святой не ответил. Лестница внезапно закончилась, и он на всех парах влетел в оранжерею. И тут же стеклянный купол над ним раскололся и обрушился вниз. Святой едва успел перехватить раненого Гуляя, прикрыв его собственной спиной от града осколков. Последние несколько метров от оранжереи до «КамАЗа» Дмитрий пронес Вовку на руках.

– Пашка, слышишь меня?!

– Куда вы исчезли?

Святой тыльной стороной ладони стер со лба кровь. Рядом в кресле безжизненно сидел, запрокинув набок голову, Вовка.

– Мы на месте, – сказал наконец Дмитрий в микрофон, отдышавшись. – Ждем тебя.

Ненадолго в эфире наступила непроницаемая тишина. Святой заранее знал, что ответит Дробин. И все-таки он еще на что-то надеялся, может быть, на чудо. Но наступивший день оказался необычайно скупым на чудеса. Пашкин голос прозвучал неожиданно спокойно, почти сухо:

– Эта дрянь снова заработала, командир. У тебя пять минут.

– Понял, – так же сухо ответил Святой.

Собрав в кулак всю волю, он заставил себя прикоснуться к рулю. Ему сейчас было бы гораздо легче остаться. «КамАЗ» медленно тронулся с места, развернулся и вдруг, брызнув из-под колес гравием, лихо рванул вперед. Сверху, со стороны дворца, ударила пулеметная очередь, но успела зацепить лишь край брезентового тента. Вильнув зеленым задом, машина исчезла в клубах пыли за поворотом…

Дробин стащил с головы наушники и, отшвырнув их подальше в темноту, повалился спиной на пол, успев подложить под затылок ладонь. Свободной рукой Пашка щелкнул выключателем на фонарике. Тонкий луч света погас. Во мраке осталась мигать только красная лампочка, и такие же красные, страшные цифры вновь отсчитывали время вспять, постепенно приближаясь к нулю.

– Вся жизнь – один большой кусок дерьма! – пробурчал Дробин, переворачиваясь на бок.

До взрыва оставалась минута…

Уже перед самым постом через дорогу мелькнула тень одного из охранников и скрылась за мешками с песком, где из черной дыры амбразуры высовывался длинный хобот пулемета.

– Черт! – прохрипел Святой, представляя, как сейчас амбразура полыхнет огнем и лобовое стекло «КамАЗа» окрасится мелкой паутиной трещин со сквозными отверстиями посередине.

Вместо этого раздался глухой хлопок, сверкнула молния, и по капоту застучали обломки досок и комья земли. Над блиндажом взвился сизый дымок, отмечая место последнего Пашкиного «сюрприза», оставленного Дробиным так, на всякий случай. Еще мгновение, и «КамАЗ», проскочив мимо второго поста, выехал на открытую дорогу.

Там, в глубине бункера, словно только и ждали этой секунды. Чудовищной силы взрыв потряс долину. На месте ангара появилась воронка с ровными, загнутыми внутрь краями и начала засасывать в себя дворец, комнату за комнатой, пока не заглотнула весь. Последней исчезла башенка. Накренившись изувеченной верхушкой над разверзшейся бездной, она рассыпалась, как рассыпаются карточные домики от сильного порыва ветра. Рухнула, лопнув пополам, крыша, погибли арки и колонны, с жалобным звоном вылетели последние стекла оранжереи.

– Пашка… – еле слышно прошептали сухие, потрескавшиеся губы Святого.

Непроницаемая завеса накрыла место, где возвышался дворец Эмира, и покатила по склону вслед за стремящейся прочь машиной. И она догнала ее, но уже перед селом. А когда пыль немного осела и сквозь серую мглу показался голубой лоскут неба, прямо над собой Дмитрий увидел гладкое брюхо вертолета. Бешено вращая лопастями, он завис над дорогой всего в нескольких метрах от «КамАЗа».

– Черт! – прорычал Святой и резко крутанул руль.

«КамАЗ» послушно нырнул вниз с обочины и запрыгал по кочкам параллельно наезженной колее, опередив на долю секунды злое тявканье пулеметных очередей. Слегка наклонив машину вбок, пилот бросил вертолет влево, вслед за ускользающей жертвой. Черная хищная тень побежала по оранжевой, в глубоких трещинах, никогда не паханной земле.

Святой не питал иллюзий по поводу того, кто был главным в этой гонке. Люди в вертолете играли с ним жестоко и бесцеремонно, то давая оторваться, то вдруг настигая в одно мгновение и постреливая для вида. Они не спешили, продлевая удовольствие от погони. Здоровый, веселый азарт приятно щекотал нервы, а в результате – дополнительная порция адреналина у пилотов, острые ощущения для стрелка, и это при полной безопасности для всего экипажа!

Но никто лучше Святого не знал, насколько недолгими бывают подобные игры. Дмитрий покосился на Гуляя, и тот внезапно ответил ему пристальным, полным невысказанной тоски и боли взглядом.

– Мы теперь с тобой вдвоем остались, – сказал Святой.

Гуляй промолчал, уставившись единственным видящим глазом в лицо командира, словно силясь понять, догадался ли Дмитрий о его предательстве. Но Святой уже смотрел перед собой, и Вовка сомкнул усталые веки, снова погружаясь в забытье.

«КамАЗ» подбросило на ухабе. Грузовик оторвался всеми четырьмя колесами от земли, а когда снова коснулся твердой поверхности, Дмитрий резко сбросил скорость. Пилот вертолета, не ожидая подобного трюка, пролетел мимо и теперь пошел выписывать круг, разворачивая машину для последнего броска. До него наконец дошло, что он имеет дело с отчаянным парнем и дальнейшее затягивание развязки может закончиться не так благополучно, как предполагалось.

Вертолет двинулся наперерез «КамАЗу». Дмитрий не отрываясь следил, как он неотвратимо приближается, превращаясь из маленькой черной точки в гудящее, жалящее пулеметными очередями, раздутое насекомое. Единственным спасением для Святого было дотянуть до окраины села. Там среди домов и сараев он мог бы попробовать оторваться от преследователей, бросить к черту грузовик и дождаться вечера, если понадобится.

Расстояние между преследователем и его жертвой стремительно сокращалось. Но «КамАЗ» уже достиг покосившейся, лежащей одним концом на земле ограды при въезде в село. Черная тень проскользнула над грузовиком. В клочья изрешетив брезентовый тент, вертолет с надсадным гулом и яростью промахнувшегося хищника взмыл вверх над крышами хибар, выбирая место для новой атаки. В это время Святой, вдребезги рассадив подвернувшийся на пути сарай, юлой крутанулся по узким, словно игольное ушко, переулкам и выскочил в центре села, но уже почему-то по направлению ко дворцу Эмира. Местные лабиринты сыграли с ним злую шутку.

Матюгнувшись, Дмитрий ударил по тормозам. «КамАЗ» развернуло, и он застыл без движения на середине дороги между рядами похожих, как две капли воды, домов. Выскочив из кабины и оттащив к кирпичной стене Вовку, Святой прислушался. Назойливый стрекот доносился откуда-то сзади, с каждой секундой нарастая. Взгляд Дмитрия упал на ящик в кузове грузовика. Дорого было каждое мгновение. Откинув крышку, он извлек на свет гранатомет.

Когда же в конце улицы показался размытый от жары, похожий на мираж силуэт вертолета, Святой уже успел приготовиться к встрече с врагом.

Заметив брошенный «КамАЗ», вертолет устремился к нему, словно рассвирепевший бык на красную тряпку. Бортовой пулемет трещал не умолкая. Пилот едва удерживал дистанцию, чтобы не задеть крышу или опору электрического столба, показывая высшую школу пилотажа. Стоило отдать должное его талантам!

И тут, когда грузовик внизу полыхнул огнем и бесформенной грудой искореженного металла разлетелся на куски, из тени ближайшего дома навстречу вертолету шагнул человек. Он подставился под выстрел будто мишень в тире. Нужно было только потянуть за спуск. И Святой сделал это, не колеблясь.

Дмитрий успел заметить, как исказилось в истошном вопле лицо стрелка, а потом последовала ослепительная вспышка, и вертолета не стало. Железное чудовище, превратившись в огненный шар, серпом своих лопастей срезало край шиферной крыши и рухнуло на останки «КамАЗа».

Отбросив в сторону трубу гранатомета, Святой взвалил на плечи Гуляя и бегом, не останавливаясь, пустился к северной окраине села, туда, где их должен был ждать оставленный накануне вечером грузовик. Он бежал и чувствовал, как наливаются свинцовой тяжестью ноги и гудит спина от груза Вовкиного тела. Это был марафон между жизнью и смертью под палящими лучами солнца на краю света, когда позади остался кровавый кошмар бойни во дворце Эмира, а впереди ждала дорога назад.

Последний раз Вовка очнулся уже перед самой смертью, когда они, выбравшись из Волчьего угла, выехали на бетонку. Дмитрий спешил. Он выжимал из машины все, что возможно, и даже больше того. В нагревшейся на солнцепеке кабине, несмотря на открытые окна, было невыносимо жарко.

– Куда мы едем? – внезапно спросил Гуляй, еще минуту назад бывший без сознания.

Услышав вновь голос друга, Дмитрий неподдельно обрадовался:

– Обратно в город. Если повезет, успеем на самолет Сытых. Нет, придумаем что-нибудь другое. Главное, держись, не раскисай…

– Дурак ты, Святой, – прервал его ободряющий монолог Вовка. – Сказал бы сразу, что я скоро сдохну, а то все тянешь волынку, ходишь вокруг да около.

Дмитрий от неожиданности не знал, что ответить. А Вовка, помолчав, – видно было, что каждое слово стоит ему неимоверных усилий, – продолжал:

– Ведь я тебя, командир, там, во дворце, пришить собирался. И ты это понял, тогда еще понял, просто виду не подаешь. В благородного играешь. А мне твое благородство не нужно, и Пашке Дробину оно тоже больше не нужно…

Вовка захрипел, закашлялся. На губах выступила красная пена.

– Перестань… – попросил Дмитрий.

Гуляй отрицательно цыкнул.

– Не-ет! – процедил он. – Мне твоя правильность вот где сидит!

– Заткнись, Гуляй! – Святой повысил было голос, но тут же, взяв себя в руки, уже спокойнее сказал: – Это все в прошлом. Если бы ты хотел меня замочить, то замочил бы. А раз я жив, значит, не было по-настоящему у тебя такого желания.

– Было, командир, и какое! – зашипел Гуляй, брызгая слюной и наваливаясь изувеченной, с запекшейся кровью щекой на Димино плечо. – Он мне еще в Москве деньги предложил, чтобы я тебя и Пашку после всего и завалил…

– Кто он?! – Святой резко обернулся. – Кто?

Но Вовка, словно не слыша, продолжал:

– Плевал я на эти деньги! Мне себя проверить хотелось… И с вами хотелось очень… Чтобы опять, как раньше, как на войне: все вместе, плечом к плечу…

– Да не врал бы ты, – неуверенно возразил Святой. – Ну подумай, дурья твоя башка, какой из тебя ликвидатор?! Ты ведь и сам мог погибнуть в любой момент штурма дворца. Про это не подумал твой заказчик?

– Да ему, видно, плевать и на тебя, и на меня. На тебя у него толстенное досье – он про каждый твой шаг все знает. Думает, наверное, что если не я, то кто-нибудь другой тебя порешит, командир. Так что будь осторожен…

Дмитрий больше не перебивал, только сильнее, до хруста в пальцах сжимал руль.

– А знаешь, – Гуляй вдруг попробовал улыбнуться и не смог, – я ведь так решил: вернусь в Москву и козла этого порешу. Страшно порешу, своими руками, чтоб видеть, как он подыхает, чтоб слышать его предсмертные крики и хрипы. А после и себе брюхо вспороть собирался… Спроси – почему?

– Почему?

– Узнать очень хотелось, смогу через вас с Пашкой перешагнуть или нет. Если бы перешагнул и убил, значит, стал бы настоящим воином, с большой буквы, чтоб ни совести, ни сомнения… Перед таким нет преград.

Внутри у Дмитрия бушевал пожар. Ему было и больно, и радостно. Что бы сейчас ни плел Гуляй, но там, в спальне, он выстрелил не в Святого, а в охранника, и рукой его двигал тогда не ум, где-то уже порядком спятивший, а сердце. Значит, в сердце, в душе Вовка был за него с Пашкой, свой.

Дорога убегала из-под колес пестрой лентой. Мимо проносились воспаленные волдыри гор, будто весь этот край страдал проказой. От недавних дождей не осталось и следа. Посвежевшие было склоны успели потерять прежнюю привлекательность. Украшавшая скалы зеленая кайма увяла и пожухла. От жары воздух звенел, словно натянутая струна.

– Я умираю… – простонал Вовка.

Он напрягся всем телом, прогнулся, конвульсивно хватая ртом воздух, вцепился обеими руками в край сиденья, дико замотал головой, стремясь сбросить с себя невидимый, гнетущий его груз, и, жалобно охнув, повалился на бок. Послышался глухой стук: расслабившиеся мышцы шеи больше не поддерживали голову, и она ударилась о дверь. Хлынул поток крови, заливая кабину.

Вовка Гуляй умер.

Они сидели за столом и глушили водку. Пили, не просыхая, второй день. Вчера утром в столицу вошли танки и заняли подступы к президентскому дворцу.

– Теперь им будет тяжелее врать, – откомментировал последние события Петров.

К «вальтеру» на столике в зале добавился газовый пистолет, выглядевший детским пугачом на фоне грохотавшей за окном канонады.

Святой нашел город опустошенным и раздавленным. «КамАЗ» пришлось бросить у Черной скалы. Избежав встречи с патрулями и с трудом отыскав квартиру фельдшера, Дмитрий тут же подсел к телефону. Но сколько он ни набирал номер гостиницы, где остановился продюсер, никто не отвечал. Приходилось только гадать, здесь еще Сытых или уже успел удрать, вовремя почувствовав неладное. Дмитрию нужно было задать ему пару вопросов, и попробовал бы только хозяин Стэллы темнить. Святой имел все основания считать, что Сытых знал о готовящейся операции по уничтожению Эмира, знал, возможно, и о том, что дворец в Волчьем углу пуст. Оставалось выяснить, не он ли предупредил наркодельца о грозящей опасности, дав время подготовить сюрприз в виде бомбы в бункере.

У Дмитрия была возможность все взвесить и попытаться разобраться в случившемся. Похоронив Вовку, он вдруг окончательно понял, что во дворце их поджидали. Предсмертное признание Гуляя стоило многого. Кто этот неизвестный человек, обещавший заплатить Вовке за смерть друзей, а главное, почему нужно было, чтобы они уничтожили логово Эмира, когда самого Эмира там не оказалось? Голова гудела от множества вопросов «почему».

А тем временем разгадка находилась совсем рядом. Святой и не догадывался, насколько рядом.

– За Володьку! – Андрей успел по новой наполнить рюмки.

– За Гуляя, – поддержал его Святой.

Он уже и не помнил точно, по какому разу они пили за память друга. Известие о гибели Пашки и Вовки расстроило фельдшера до слез. Человек далеко не сентиментальный, а даже, скорее, наоборот, по причине внешних обстоятельств и специфики профессии, склонный к бытовому цинизму, с практическим складом ума, Андрей Софронович разволновался не на шутку и несколько раз ударил по столу кулаком, повторяя неизвестно кому адресованное: «суки», после чего полез в буфет за водкой.

После визита Дробина и Гуляя фельдшер предусмотрительно решил восполнить запасы алкоголя, в чем и преуспел. Это было еще более удивительно, если вспомнить, что за то время, как друзья покинули город, здесь ничем другим не занимались, как только резали и стреляли один в другого. Среднестатистический местный житель боялся на улицу нос высунуть, а Петров разъезжал по столице в своей «скорой» и плевать хотел на президента с оппозицией. Фельдшер не разгибаясь трудился на благо своей неисторической родины, заодно успевая заглянуть в пару-тройку злачных точек, где его и отоваривали по сниженным в связи с наступившей гражданской войной ценам.

Выпив, Святой снова подсел к телефону. Набрав номер гостиницы, он уже приготовился услышать в трубке короткие гудки, как вдруг приятный, чуточку испуганный женский голос робко спросил:

– Да. Вам кого?

От неожиданности Дмитрий не смог сразу объяснить, все-таки кто именно ему нужен. Попытку пришлось повторить.

– Девушка, – строго проговорил Святой, – больше не бросайте, пожалуйста, трубку.

– Что вы хотите? – раздался на том конце нервный женский визг.

– Я хочу узнать, находится ли еще в гостинице гражданин Сытых. – Дмитрий специально придумал обращение «гражданин», чтобы, пускай за глаза, побольней уколоть самолюбие тщеславного шоумена от эстрадного бизнеса.

– Нет, – ответила трубка после паузы уже более спокойно.

– Не знаете, он давно съехал?

– Сегодня в шесть. – И, желая остановить поток новых вопросов, администраторша сказала: – Сытых выехал в аэропорт вместе с остальными.

Не дожидаясь заслуженной благодарности, она швырнула трубку.

– Не подбросишь до аэропорта? – обратился к Петрову Дмитрий.

Андрей вместо ответа многозначительно покрутил у виска пальцем:

– Что, совсем крыша поехала? Жить надоело? Посиди недельку у меня, пусть все немного уляжется, а там, глядишь, вдвоем на перекладных в Россию рванем. Уж больно мне тоскливо тут стало.

– Ты, Андрюха, приезжай, – согласился Святой. – Только, понимаешь, мне надо попасть на самолет, который именно сегодня улетает.

– Это со смертью парней связано? – догадался Петров.

Святой кивнул:

– Мужика одного нужно успеть догнать, пока он еще здесь. Через неделю, может случиться, будет уже поздно.

– Ладно, поехали.

Фельдшер решительно поднялся на ноги. Переговорив по телефону из прихожей, Андрей заглянул в комнату:

– Жди, через полчаса буду.

И вышел, захлопнув за собой дверь.

До Святого как-то не сразу дошло, что он остался один, без хозяина, в чужой квартире. Есть такая порода людей, которые, окажись они в подобной ситуации, тут же начинают бродить с мрачным видом по комнатам, прикидывая, куда бы засунуть свой длинный нос. Такие гости не прочь порыться в чужих книгах, мимоходом заглянуть в шкаф или под диван. Их хлебом не корми, а дай пошарить по письменным ящикам да тумбочкам. Они любопытны, словно молодые слоны в первый брачный сезон.

Нечего и говорить, что Дмитрий к подобным людям не относился. Святой и сам толком не знал, для чего зашел в спальню. Вообще-то вначале он не зашел, а приоткрыв дверь, только заглянул туда. Фельдшер долго не возвращался, и Дмитрию надоело ждать, сидя на диване. Сама спальня неожиданно развеселила его. Она вся была какая-то нежно-розовая, в коврах от стены до стены, с огромным зеркалом и такой же огромной кроватью со сложенными пирамидкой подушечками.

Святой собрался было вернуться в комнату, когда внезапно заметил небольшую нефритовую статуэтку китайского дракона на тумбочке рядом с кроватью. Взглянув на нее, Дмитрий ощутил странное чувство тревоги, словно забыл что-то очень важное.

Его память, будто пленка в кинотеатре, закрутилась назад, пытаясь найти нужный кадр. Он подошел поближе, прикоснулся к статуэтке, провел пальцами по прохладной чешуе, крыльям, но так и не вспомнил. Чувство тревоги только усиливалось, готовое перерасти в панику. Маленький зеленоватый дракон многозначительно щурился с тумбочки.

Вернувшись минут через десять, фельдшер застал гостя в дурном настроении, но сперва не придал этому особого значения. Он тут же предложил выпить на дорожку.

– Хватит, – сухо отрезал Дмитрий.

Петров недоуменно повел плечами:

– Один я пить не буду. Тем более что я за рулем.

– Как за рулем? – не понял Святой.

– Очень просто. – Фельдшер сгреб со стола оружие и вдруг протянул газовый пистолет Дмитрию: – Возьми, может пригодиться. Там целая обойма.

Они вышли в коридор и стали спускаться вниз. Лампочки не горели во всем подъезде. Приходилось держаться за перила, чтобы ненароком не свернуть себе шею.

– Поедем на «скорой», – объяснил Петров. – В центре сейчас черт-те что творится, а будет еще хуже. Мне пришлось всю бригаду кинуть. Да они и сами наотрез отказались куда-либо вылезать. Говорят, две машины вчера в упор расстреляли. Тут еще Махмуд исчез, как сквозь землю провалился!

– Погоди, – Святой внезапно перебил фельдшера. – Мне тебя спросить надо.

– Давай.

– Андрей, ты случайно познакомился с парнями? – Дмитрий пристально посмотрел на Петрова.

Тот не понял:

– В каком смысле случайно?

Святой замялся, не зная, как выразиться яснее. Если фельдшер был тем, за кого себя выдавал – искренним, чуть грубоватым, но честным, без червоточины человеком, никак не связанным с грязными делами Эмира, то любое сомнение могло его обидеть и даже заставить отвернуться от Дмитрия, в то время как он очень нуждался в его помощи. С другой стороны, глупо было ожидать, что на вопрос: «Не был ли ты подослан специально?..» Святой услышит утвердительный ответ…

И тогда Дмитрий спросил, откуда у Петрова статуэтка дракона в спальне, надеясь таким образом сгладить неприятное впечатление от предыдущего вопроса.

«Сейчас он заявит, какого хрена я делал у него в спальне, – подумал Святой, проклиная собственное косноязычие, – и будет абсолютно прав».

Но Андрей неожиданно сказал:

– Так, значит, вы были в Волчьем углу… – и замолчал на полуслове.

В эту минуту они свернули за угол и выехали со двора. Святой сидел рядом с водительским креслом, пораженный, не зная, что и думать. Петров заметил его растерянность и попытался успокоить:

– Не думаю, что ты мог видеть статуэтку, похожую на эту, где-то еще, кроме особняка в долине. Два года назад второй такой дракон еще оставался там. Судя по всему, он должен быть во дворце и сейчас.

– Так и есть, – подтвердил Святой, но потом поправился: – Он там и был, пока несколько дней назад дворец Эмира не взлетел на воздух.

– Эмир… – глухо, словно эхо, повторил Андрей. – Я называл его проще: «Старик».

– Ты знал Эмира? – изумленно воскликнул Святой.

– Скорее, лечил. Простое знакомство не предполагает многого из того, что может узнать о пациенте лечащий врач.

– Ты лечил Эмира и остался жив?! – Святой больше не скрывал своего удивления. – Да ты хоть представляешь, что это за человек?! Наркоделец, хозяин одной из самых могущественных в мире империй, по вине которого на тот свет пошло не одно поколение.

– То же самое говорил мне и Пашка, – сухо заметил Андрей и после довольно продолжительной паузы добавил: – Но только вы не могли намереваться уничтожить именно его.

– Почему?

– Потому что… – начал было фельдшер, но замолчал.

– Говори, – приказал Дмитрий.

– Потому что я сам помог ему умереть два года тому назад.

В машине наступила мертвая тишина.

За окном мелькали разбитые витрины. Несколько раз попадались остовы сгоревших автомобилей, похожие на скелеты окаменевших доисторических чудовищ. Дмитрию даже показалось, что он успел различить огромное пятно крови на тротуаре. И никаких признаков жизни вокруг. Город словно вымер.

Святой на мгновение опустил веки, затем открыл глаза.

– Два года назад?.. – проговорил он задумчиво.

– Даже немного больше, – отозвался Андрей. – Они вышли на меня через одного местного авторитета, которого я тогда лечил. Предложили огромную сумму денег, но толком так ничего и не объяснили. Сказали, что нужно поехать и посмотреть больного на месте.

– Кто они?

– Люди Старика, их было двое. Не помню, как их звали. Я вначале отказался. Что значат деньги, когда тебя могут прирезать, как барана, и бросить где-нибудь в горах? Тем более что ехать предстояло далеко, в другой конец страны.

– Но потом ты передумал и согласился?

– Предыдущий пациент поручился за мою безопасность, а это здесь много значит. Я иногда думаю: если бы не его обещание, они бы вряд ли удержались от искушения убить меня. Ну еще и Старик перед смертью приказал не трогать врача. В общем, мне повезло.

– Чем он болел?

– Рак простаты. В его возрасте страшнее не придумаешь. Тем более болезнь была в очень запущенной форме. Старик лежал под капельницей не поднимаясь.

– Его спальня находилась на втором этаже? – уточнил Святой.

– Да. И когда я зашел туда в первый раз, то очень испугался. Мне стало страшно за Старика. Решил, что он не протянет и дня. Его люди спешили доставить меня поскорее, но мы все равно опоздали. Еще полгода назад я смог бы ему помочь и даже, может быть, спасти. Ума не приложу! У него было столько денег. Лучшие онкологические центры мира приняли бы Старика. Почему он позволял, чтобы его лечили местные доктора?

– Эмир, окажись он на Западе, тут же попал бы под пристальное внимание спецслужб и, возможно, очень скоро поменял бы больничную палату на тюремные нары. Хотя ФБР, зная все сложности с адвокатами, могло пойти и на более радикальные меры.

– Наверное, так оно и было, – кивнул Андрей. – Одним словом, Старик предпочел умирать на свободе. Он очень неохотно позволял делать себе обезболивание, только когда совсем уже не мог терпеть. Не любил наркотики.

– Еще бы, – буркнул Дмитрий. – Эмир заработал на них состояние.

Впервые за время их разговора Петров посмотрел на Святого. В его взгляде сквозил неприкрытый укор.

– Ты не знаешь, что такое рак! – проговорил Андрей. – Таких мучений не пожелаешь и врагу.

– Наверное, ты прав, – согласился Святой. – Но мне как-то тяжело сочувствовать человеку, которого недавно собирался убить.

– Это ничего не меняет.

– Возможно. Но оставим лирику. Ты хотел рассказать, как умер Эмир.

– Два месяца я просидел рядом с ним, готовя отвары и настойки. Об операции и речи не могло идти. Это была агония. Когда начала сдавать печень, Старик за неделю превратился в живой скелет. Моего лечения хватило бы от силы на то, чтобы продлить муки еще на год.

– За это время его кто-нибудь навещал?

– У старика не было родных. Его дочка погибла сразу после замужества. Знаю только, что в Москве находился человек, которого он часто называл своим наследником, но каких-нибудь чувств при этом не высказывал. Старик всю жизнь оставался очень одиноким…

– Кто был этим наследником? – Дмитрий перебил говорившего, срываясь на крик.

– Не знаю, – равнодушно повел плечами фельдшер. – Я старался держаться подальше от подобных разговоров. Излишняя любознательность могла обойтись мне слишком дорого.

– Но что-нибудь Эмир говорил?

Петров задумался:

– Кажется, этот человек был когда-то мужем его дочки. Что-то в этом роде.

– Может, ты запомнил имя?! – Святой все еще не терял надежды узнать большее.

– Нет. Сейчас трудно вспомнить. Меня он мало волновал.

– А откуда у тебя дракон?

– Когда зашел разговор о деньгах, я отказался, сам не знаю почему. Старик тогда обозвал меня дураком. Потом сказал, что его дочь тоже не любила деньги… Тогда он спросил, что я хочу взамен.

– Ты попросил статуэтку.

– Две.

– Но получил только одну. Почему?

– Эти драконы бесценны, и каждый из них в несколько раз превышает сумму обещанного гонорара. Старик посчитал, что и одного мне вполне хватит.

– Жадный был твой старик, – зло заметил Дмитрий.

– Справедливый.

– Ладно. В любом случае не такой уж ты и дурак, раз заполучил бесценную статуэтку.

И снова Дмитрий почувствовал на себе укоризненный взгляд Андрея.

– Ты, кажется, ничего не понял, – сказал фельдшер.

– Да, я многого не понимаю, – отрешенно произнес Дмитрий. – Я, например, не понимаю, как известие о смерти Эмира его преемники или наследники смогли сохранять в тайне целых два года, как они смогли, очевидно безболезненно для себя, перехватить все связи Эмира и все денежные потоки…

– Восток – дело тонкое, – процитировал популярного героя фельдшер и невольно улыбнулся. – В сохранении тайны, а значит, и существующего положения вещей были заинтересованы многие, если не все, кто так или иначе был связан с Эмиром и его преемником. Да и за подтверждающими примерами далеко ходить не надо. Взять хоть того же Пол Пота – лет пятнадцать весь мир гадал, жив этот ублюдок или отдал душу какому-нибудь буддийскому богу. Или вспомни фильм «Тень воина» Акиры Куросавы.

– Помню. Классный фильм – два или три раза смотрел.

– Тогда ты должен помнить, как вассалы нашли двойника своему погибшему при осаде вражеского дворца сюзерену.

– Не дворца, а замка, – уточнил Дмитрий. – А дворец Эмира производил странное впечатление. Словно вывезли из него третьесортную мебель, дорогостоящее оборудование, зато оставили бесценную статуэтку дракона…

– Если что и вывозили, так, наверное, в несколько приемов.

– Может, преемник не хотел развеивать этим легенду об Эмире, а может быть, вывозкой занимались дилетанты?

– К тому же не следует забывать, что тут не первый год горячо в прямом и в переносном смысле.

Грохот канонады все усиливался. «Скорая» вплотную приблизилась к эпицентру боев. Все чаще попадались пятна крови. Некоторые из них были совсем свежие. Изредка то в одном, то в другом окне мелькали испуганные лица и исчезали в глубине комнат. Люди боялись случайной пули и снайперов. Один раз навстречу «скорой» из подворотни дома выскочил грузовик, заваленный разным барахлом, и, словно большой, сытый таракан, понесся прочь по пустому бульвару.

– Мародеры, – бросил Андрей, но Святой и без него догадался.

Похожие машины, груженные холодильниками, телевизорами, одеждой, он видел и раньше. Ни одна «горячая точка», ни один вооруженный конфликт не обходятся без них. Иногда Дмитрию начинало казаться, что мародеры и есть настоящие боги войны, а все остальные: генералы, политики, миротворцы – мелюзга, прислуживающая им на вторых ролях.

– Впереди развилка! – оживленно воскликнул Петров, заерзав на сиденье. – Поедем через новый мост.

– Тебе виднее, – заметил Дмитрий.

Но повернуть налево, как собирался фельдшер, не получилось.

– Танки! – на выдохе пролепетал Андрей и дал задний ход.

По улице ползли бронированные чудовища, ломая гусеницами асфальт. В колонне было около десяти танков. Хвост ее терялся в сизых кольцах дыма.

Пятясь, машина наехала задними колесами на бордюр и встала, смешно задрав зад. Петров глянул в зеркальце, резко обернулся и, уже больше не сдерживаясь, выругался отборным матом. На бульвар, где только что проехал грузовик, выползла вторая колонна. Оставался один путь – к центру, а там, проскочив по набережной, на кольцевую дорогу. В сквере напротив деловито разворачивался артиллерийский расчет.

– На что они надеются? – Святой достал пистолет.

– А на что надеешься ты? – возразил Петров, но последовал примеру Дмитрия и извлек из-за пазухи браунинг. – В конце концов, мы даже не знаем, за кого эти парни: за президента или оппозицию.

– Вот это в данную минуту вообще не имеет никакого значения!

Сорвавшись с места, «скорая» на всех парах рванула вперед. Дико, по-бабьи взвыла сирена.

– Выключи! – взмолился Святой, у которого и так с похмелья раскалывалась голова.

– «Скорая» без сирены вызывает подозрения!

На подобное Дмитрий не нашел, что ответить. Он только процедил:

– У тебя есть аспирин?

– В бардачке.

– Я думал, вы возите лекарства в таких специальных кожаных…

Дмитрий не договорил. Автоматная очередь насквозь прошила «скорую» у них за спиной, в том месте, где находятся носилки и куда обычно сажают больного. В ту же секунду Святой выстрелил через открытую форточку и, судя по истошному крику из сквера, попал.

Петров мгновенно выключил сирену и попросил:

– Больше так не делай.

– Но почему? – взревел от негодования Дмитрий. – Это же война!

– Это гражданская война! – холодно возразил фельдшер и, протянув начатую упаковку аспирина, добавил: – Следующая машина «Скорой помощи» может остаться коптиться на этом перекрестке. И все по твоей вине.

Дмитрий молча сгреб аспирин и бросил в рот пару таблеток. Он и сам не заметил, как стал в чем-то похож на Гуляя. Видимо, война не проходит бесследно даже для святых.

Главная площадь столицы напоминала лунный пейзаж в кратерах воронок с глубокими бороздами вывороченных плит и горящим танком посередине. Досталось и гостинице, в которой Дмитрий провел последнюю ночь перед тем, как отправиться в Волчий угол.

«Где сейчас панна Йоанна?» – подумал он, с грустью глядя на зияющие пустоты в ресторанных рамах и выбитые стекла окон верхних этажей, на следы от пуль на стенах.

– Скоты, во что превратили город! – Петров в сердцах стукнул кулаком по рулю.

– Ладно, взбодрись. То ли еще будет, – уверенным тоном сказал Святой. – С этого только начинается, а заканчивается обычно окопами на газонах и ракетными установками в подъезде.

Заметив, как собеседник вдруг изменился в лице, Дмитрий заволновался:

– Эй, эскулап, ты чего?

– Я вспомнил, как звали парня! – Глаза Андрея сияли, грудь выгнулась колесом от гордости за самого себя.

– Какого парня?

– Ну того, что должен был стать преемником старика, преемником Эмира!

Святого будто подменили. Словно гончий пес, взявший след, Дмитрий наклонился вперед, навалившись на фельдшера, и задышал глубоко и сердито.

– Уверен? – прохрипел он.

– Да. Ты мне сам только что напомнил, – начал было Андрей, но вдруг охнул и страшно зашипел: – Кажется, влипли!

– Как его имя? – Святой не мог больше ждать.

– Потом, – почти умоляюще прошептал Петров.

«Скорая» притормозила у блокпоста перед спуском на набережную. К машине от возведенного на скорую руку блиндажа направился солдат в форме президентского гвардейца с автоматом, приспущенным на ремне через плечо.

Но не он испугал фельдшера. По другую сторону мешков с песком Петров узнал хозяина той злополучной квартиры, где им пришлось отбивать врача.

Чем ближе подходил солдат, тем яснее понимал Андрей – останавливаться нельзя. Но и Святой профессиональным чутьем уже почувствовал опасность.

– В чем дело? – Он положил пистолет рядом с собой на сиденье.

– Вовка тебе рассказывал о наших ночных похождениях?

– Вообще-то, да. – Дмитрий начинал догадываться. – Который?

– Второй справа. Я его тогда здорово огрел гаечным ключом.

До постового оставалось метров пять. Человек в блиндаже, заметив наконец машину, пристально, не мигая, уставился перед собой, пытаясь разглядеть лица людей в кабине «скорой». Его злые колючие глаза с ненавистью впились в Андрея.

– Держись! – бросил Петров Святому.

Фельдшер сделал крутой разворот перед самым носом у гвардейца, и «скорая» рванула в противоположную от набережной сторону. Вслед им из блиндажа открыли ураганный огонь.

Оказавшись снова на площади, машина «Скорой помощи» начала описывать круг, нацеливаясь проскользнуть через арку гостиницы во двор, а оттуда – на бульвар. Теперь их расстреливали почти в упор пулеметчики из окна второго этажа Дома правительства. К автоматным пробоинам, полученным на перекрестке, добавились сквозные дыры, тянущиеся вдоль всего борта. Внутрь салона со звоном посыпались осколки. Глухо взорвалось простреленное заднее колесо. Ощущая неотвратимость скорой развязки, Андрей из последних сил прохрипел, обращаясь к Дмитрию:

– Так ты все еще хочешь знать, как его звали?

Они уже почти въехали в арку, когда в «скорую» попал пущенный из гранатомета заряд. Взрыв получился не таким красивым, как показывают в кино. Раздался протяжный низкий свист, последовала невыразительная вспышка, скрежет металла, дым – и машины не стало. «Скорая» развалилась, грузно осев на днище. Осталась водительская кабина, окаймленная огненной дугой, и черные, обуглившиеся спинки кресел, похожие на легкие курильщика. Лобовое стекло выдержало удар, но окрасилось в красный цвет крови…

Последним, что успел выкрикнуть Андрей, прежде чем его голова раскололась, было:

– Бодровский!

Йоанна Калаурович позвонила Дарье Углановой под вечер. Представившись, она попросила о встрече, сказав только, что речь идет об их общем знакомом. Дарья лишних вопросов не задавала. Прошел почти месяц, как исчез Святой.

Из среднеазиатской республики приходили противоречивые слухи. Через приятеля из ФСБ Угланова узнала о гибели Эмира, но тот ни полсловом не обмолвился, чьих это было рук дело. Намекнул только, что информация проверяется.

Почти одновременно стало известно о гибели Сытых и скандале в семье Бодровских. Столичного продюсера нашли утонувшим в ванной. Судебная экспертиза установила, что он захлебнулся, находясь под действием сильного наркотика. Новость о том, что Платон Петрович препроводил свою жену в частную психиатрическую лечебницу, открыто не обсуждалась. Столичный бомонд смаковал ее в дружеских беседах, беззаботно потягивая из соломинок коктейль. В большинстве Бодровскому сочувствовали, часто не всегда искренне. Знавшие Ольгу Григорьевну жалели ее и удивлялись внезапной болезни. Одним словом, новостей у Дарьи хватало, кроме главной, которую она хотела услышать: что случилось с Дмитрием.

Каково же было удивление Углановой, когда в баре за столиком ее ждал Святой вместе с незнакомой женщиной.

– Привет! – улыбнулся он и представил свою спутницу: – Пани Йоанна Калаурович. Она тебе сегодня звонила.

– Очень приятно. – Дарья не знала, радоваться ей или сразу наброситься на Дмитрия с упреками за долгое молчание.

– Йоанна спасла мне жизнь, – объяснил Святой. – Их джип проезжал рядом с гостиницей, когда я выбрался из горящей «скорой»…

Угланова мало что поняла из сбивчивого рассказа Святого. Дмитрий многое не договаривал.

Посадив польку на поезд – Йоанна в этот вечер возвращалась в Варшаву, – Дарья невольно вздохнула с облегчением.

– Я ей многим обязан, – сказал Дмитрий, когда они наконец остались вдвоем.

– А она тебе чем обязана? – с язвительной ухмылкой спросила журналистка, но тут же, спохватившись и сообразив, что ревновать Святого – дело безнадежно глупое, накинулась с расспросами.

На этот раз Дмитрий был искренним.

– Значит, Бодровский и есть Эмир? – Угланова, пораженная, громко по-детски хлопнула в ладоши.

– Кое-что надо проверить. – Святой был осторожен в выводах.

– Ты говоришь точно, как офицер ФСБ!

Пропустив мимо лестное сравнение, Святой напрямую спросил Дарью:

– Сможешь попасть в больницу к Ольге Григорьевне?

– Это еще зачем?

– Боюсь, Бодровская оказалась там далеко не случайно. Андрей рассказывал о том, что первой женой Платона Петровича была дочка Эмира. Уверен, Ольга Григорьевна знает многое из того, о чем мы можем только догадываться. – И, нежно обняв Угланову вокруг талии, спросил: – Ну так как?

– Польку свою будешь тискать! – пробурчала девушка, освобождаясь из объятий, но попробовать пройти в лечебницу согласилась.

Угланова владела тремя способами воздействия на людей, когда ей требовалось получить нужную информацию: подкуп, запугивание и обольщение. Последнее удавалось ей лучше всего.

Выяснить, в какой именно лечебнице держит свою супругу Платон Петрович, оказалось самым сложным. Пришлось идти долгим окольным путем.

– Не могу понять, – удивлялся Святой, – если Бодровский так надежно спрятал жену, то откуда все эти слухи о психушке? Кто-то же должен был знать, что на самом деле с Ольгой Григорьевной?!

Можно сказать, что место заточения Бодровской Дарья обнаружила почти случайно. Человек, который помог ей это сделать, настаивал именно на слове «случайно», чтобы обезопасить себя в будущем от ненужных разговоров. Осведомитель Углановой оказался отнюдь не из медицинских сфер, но информацию он «слил» добросовестно, не поскупясь на подробности, так что Дмитрий даже как-то не решался спросить у Дарьи, какой именно из трех способов она применила на этот раз. Заметив наконец мучения своего друга, журналистка сжалилась.

– Да не волнуйся, – успокоила она Рогожина. – Я с ним не спала.

– А даже если и спала, какое мне дело? – Дмитрий попытался изобразить безразличие.

– Морда! – вспыхнула женщина. – Ты хочешь сказать, что тебе абсолютно все равно?!

Святой, видя, какую глупость сморозил, попытался загладить вину:

– Нет, конечно! Как ты могла такое подумать! Просто я имел в виду, что… – Он замялся.

– Что? – Журналистка готова была превратиться в действующий вулкан.

– Извини. – Дмитрий тронул Дарью за руку. – Наверное, ты мне действительно небезразлична.

Готовая было разбушеваться стихия улеглась. Угланова улыбалась.

– Все-таки вы, мужики, такие глупые, – сказала она и добавила: – Человек, сдавший Бодровского, – мой дядя, причем не слишком далекий, двоюродный вроде. Просто на его работе родственники, подобные мне, не поощряются. Поэтому я прибегаю к его услугам в исключительно редких случаях. Это мой четвертый, особый, способ сбора материалов для статей.

Через неделю Дарья уже знала все о людях, содержащих Ольгу Григорьевну. Но ее больше интересовали те, кто был по каким-либо причинам уволен из больницы. У Углановой чувствовался профессиональный подход к делу. Обиженный на администрацию клиники человек был гораздо полезнее в своем желании насолить начальству, чем кто-то из действующего персонала. Такой обычно просил за свои услуги немного, но рассказать мог целую гору компромата.

На этот раз улов превзошел самые смелые ожидания. Правда, Углановой пришлось слетать в Саратов и обратно, зато бывший санитар за умеренную плату передал ей бог знает кем снятую видеокассету с довольно откровенными сценами любви, на которой главным действующим лицом была одна из молодых пациенток – дочка очень состоятельных родителей и сестра еще более влиятельного брата. Пока девушка на экране упражнялась с медбратьями в изощренных позах, Святой не удержался и спросил, за что она оказалась в клинике.

– Отрезала кое-что своему приятелю в порыве ревности, – объяснила Дарья. – Вот ее и решили припрятать на какое-то время подальше от столичных тусовок. Только, кажется, с местом не совсем угадали. Девчонка оттягивалась на все сто.

– Но что дает нам эта порнуха?

– Увидишь! – уклонилась от дальнейших расспросов Дарья.

На следующее утро она разбудила спящего на тахте в зале Дмитрия и, неожиданно, почти по-матерински поцеловав в щеку, шепнула:

– Пожелай мне удачи!

– Ты куда? – не понял Рогожин спросонья.

– Пора познакомиться с Ольгой Григорьевной.

– Но тебя не пустят!

– Теперь пустят, – уверенным тоном возразила журналистка.

Святой пытался натянуть джинсы, но, бросив это безнадежное занятие, сел на краю тахты, завернувшись в одеяло.

– Бодровская не захочет с тобой разговаривать! – крикнул он вслед Дарье, скрывшейся за дверью.

…Тогда, после смерти первой жены, Бодровский много мотался по стране, но связей с тестем не терял. Эмир успел сделать несколько ходок на зону. Быть его родственником становилось опасно для карьеры, поэтому будущий бизнесмен «одолжил» фамилию своей второй супруги. Его собственная фамилия могла навести кое-кого на ненужные мысли.

Бодровский обладал бесценной для Эмира возможностью беспрепятственно отправлять грузы в любую точку Советского Союза. С началом афганской войны через границу хлынул неконтролируемый поток наркотиков, и услуги зятя сделались особенно важными. Именно тогда между Эмиром и Бодровским по-настоящему установились деловые контакты. Платон Петрович обеспечивал всем необходимым строительство дорог в Северном Афганистане. Контейнеры, вагоны, которые он отправлял обратно на Родину, на бумаге значились порожними, их не проверяла ни одна таможня. О том, что в них, знал только Эмир.

Когда в начале девяностых началось отмывание грязных денег, Платон Петрович уже располагал очень приличным стартовым капиталом для раскрутки собственного дела. Но главное – он имел неиссякаемый источник финансирования. Фирма Бодровского стала этаким банковским филиалом наркоимперии. Через нее прокручивался черный нал и благополучно оседал на счетах в Швейцарии. Наркотики продавали другие. Платон Петрович только помогал правильно распорядиться доходами. А потом хозяин умер…

Похожий на мыльницу маленький черный диктофон лежал на краю стола. Рядом в кресле сидел Дмитрий. Он слушал не прерывая, позволяя Дарье делать по ходу замечания.

– Вообще-то смотрят за ней хорошо. – Журналистка устроилась напротив на тахте, подтянув под себя ноги и обхватив обеими руками коленки. – Хотя, конечно, все это очень похоже на тюрьму.

Заунывное бормотание с пленки напоминало заведенную шарманку.

«Перекармливают Ольгу Григорьевну таблетками», – решил Святой, но спрашивать лишний раз Угланову не стал. Он жалел Бодровскую и еще тогда, в Италии, в душе считал ее женщиной глубоко несчастной. Как видно, он не ошибся.

Платону Петровичу не стоило так жестоко обходиться со своей женой. Недалекая, но безгранично преданная мужу, Ольга Григорьевна ничего бы не рассказала, обратись Дарья к ней при других обстоятельствах.

– Почему он все-таки посадил ее в психушку? – недоумевал Святой.

– Жена упрекала Бодровского. Говорила, что это он виноват в смерти сына. Видимо, она догадывалась о торговле наркотиками…

На первый взгляд подобная связь между Бодровским и наркобизнесом выглядела абсурдной. Нелегко было найти что-то общее у этого энергичного, преуспевающего бизнесмена с хозяевами меделинского картеля. Его абсолютно неуголовное прошлое служило лишним доказательством в пользу беспочвенности таких подозрений. При советской власти Платон Петрович работал снабженцем на всесоюзных стройках. Впоследствии, используя прошлый опыт, он вошел в крупный бизнес. И все-таки, и все-таки…

Пленка закончилась. Диктофон замолчал. В комнате воцарилась гнетущая тишина.

Первой не выдержала Дарья. Она вскочила с тахты, сунула ноги в тапочки и исчезла на кухне, откуда вернулась через несколько минут с кофе и бутербродами на подносе. Но Дмитрий не дал ей возможности взгромоздиться на прежнее место.

– Собирайся, – сказал он. – На несколько дней тебе придется исчезнуть из квартиры.

– Но почему?

– Бодровский обязательно узнает, что ты была в лечебнице, и, вполне возможно, захочет прислать к тебе в гости парочку субъектов.

– Ну и что? Ты же будешь рядом! – попыталась возразить Угланова.

И все-таки ей пришлось подчиниться. Побросав в большую кожаную сумку самые необходимые вещи, она с причитаниями ушла ночевать к подруге.

– Черствый, самоуверенный, неблагодарный человечишка! – бросила она Святому на прощание.

Дмитрий только спросил:

– Что из этого правда?

– Пятьдесят на пятьдесят. – Дарья обиженно хлопнула дверью.

Рано утром следующего дня в квартире Углановой раздался звонок в дверь.

– Ты один?! – разочарованно заметил Святой, когда на пороге выросла туша телохранителя Бодровского, Толика, в цветастом пиджаке. – Заходи! – Дмитрий жестом предложил гостю пройти.

Толик расценил приглашение по-своему. Его массивная лапа потянулась под полу пиджака в поисках пистолета. Не дожидаясь, пока в него начнут стрелять, Святой со всей силы саданул телохранителя кулаком.

Очнулся Толик только минут через пять.

– Ну что, поехали к хозяину! – нагнулся над ним Святой, помогая подняться. – Кстати, он где сейчас?

– Играет в пэйнтбол.

– Вот и хорошо. Поиграем вместе.

Осень с ее бесконечной чередой серых, похожих один на другой дней – идеальная пора года для открытия сезона охоты на людей. Ничто так не помогает расслабиться после изнурительного зарабатывания денег, как погоня на свежем воздухе за своей жертвой. Человек наконец может сбросить надоевшую ему маску, не опасаясь скомпрометировать себя в глазах партнеров, и может почувствовать себя тем, кем на самом деле является в душе – хитрым, безжалостным, ненасытным хищником.

На этот раз филдоператор придумал для своих клиентов новую стратегию, для чего слегка изменил традиционные правила. Чтобы пощекотать нервы тем, кто в повседневной жизни был скуп на эмоции, приходилось хитрить, не слишком разбираясь в средствах. Хитом прошлого сезона стал эпизод под условным названием «Бегущий человек». Богатые дяденьки и тетеньки оттягивались на всю катушку, гоняясь по оврагам за «зайцем», роль которого успешно сыграл профессиональный убийца. Предварительно гейммейкер провел с ним необходимую консультацию. Вняв настойчивым просьбам хозяина, спецназовец несколько часов водил за собой охотников, после чего весьма правдоподобно подставился и дал себя завалить. Нечего и говорить, что зарядами служили наполненные краской шарики, а единственное, что реально угрожало участникам игры, так это получить несколько синяков и ссадин на коленях. «Безопасность клиента» – вот главный девиз пэйнтбола.

В проспекте, подготовленном на эту осень, охотникам предлагалось выслеживать… самих себя. Идея выглядела не слишком новой, но в связи с обострившимися отношениями в бизнесе и участившимися случаями скоропостижных смертей по причине передела сфер влияния звучала весьма актуально. Игрокам предстояло осуществить на полигоне их заветную мечту: попробовать перестрелять конкурентов. Выигрывал тот, кто сумеет продержаться до конца и не «погибнет».

Бодровский считался одним из фаворитов. Несмотря на свой немолодой возраст, он собирался накрутить хвосты всем этим скороспелым губошлепам, которых глубоко презирал. Поколение молодых миллионеров раздражало Платона Петровича не меньше, чем собственная жена, с недавних пор находившаяся в закрытой клинике.

С лечебницей, правда, вышел прокол. Бодровский вовсе не для того запер Ольгу в психушке, чтобы там ее навещала долбаная журналистка, известная любительница скандальных сенсаций. Толику было поручено разобраться. Телохранитель Платона Петровича отличался талантом убеждения. В качестве наказания за любопытство и неуместное рвение Угланову стоило проучить – напугать, например, а уж Толик должен был решить, каким именно образом.

Еще с вечера над пустырем поднялась непроницаемая завеса тумана. К утру мгла из белых ватных хлопьев, стелющихся по земле, превратилась в густую вязкую массу, которая поглощала человека с головой и мешала свободно двигаться. Если бы таких туманов не было в природе, гейммейкеру стоило бы их выдумать.

Не дождавшись Толика и оставив скучать Мопса с шофером в машине, Бодровский отправился переодеваться. В специальных передвижных кабинках с обогревом, аккуратно припаркованных на окраине леска, участники игры не спеша натягивали утепленные костюмы, рассчитанные на сырой российский климат. Мопс, обжигаясь кофе из термоса, терпеливо ждал, когда хозяин закончит с маскарадом и выйдет на исходную позицию.

Наконец дверца трейлера открылась, и на мокрую траву вывалился похожий на пингвина Бодровский.

– Босс, может, кофе? – услужливо предложил Мопс, внешне мало годившийся на роль официанта.

– От Толика новостей не было? – спросил бизнесмен, небрежно принимая протянутую ему чашечку и делая глоток.

– Задерживается, – предположил телохранитель и добавил с ноткой зависти: – Вертлявая, сучка. Одними разговорами у них дело явно не закончится.

– Ладно. Приедет, пусть дождется меня.

И, выплеснув остатки кофе под колеса, Бодровский направился к площадке старта. Даже сквозь мглу можно было различить мигание разноцветных лампочек под навесом, где расположились организаторы пэйнтбола, и услышать звуки классической музыки. Вначале гейммейкер собирался пригласить настоящий оркестр с репертуаром из Моцарта и Вивальди, но передумал. И теперь, зябко поеживаясь рядом с колонками, мечтал поскорее дать сигнал к началу охоты и уединиться в домике для гостей со своей новой подружкой, пока «денежные мешки» станут гонять друг друга по пустырю.

Игроки подобрались на редкость равные, если иметь в виду их влияние и примерные суммы банковских счетов. Пэйнтбол в отечественном исполнении требовал, чтобы партнеры занимали одинаковую ступеньку социальной иерархии. Во-первых, подобный подход делал этот вид развлечения элитарным, а значит, и поднимал на него цену. Во-вторых, берег самолюбие клиента: получить по физиономии, пусть и спрятанной за специальной маской, от какого-нибудь захудалого торгаша или, о ужас, школьного учителя флаконом мерзкой красящей жидкости – сомнительное удовольствие для человека состоятельного, достигшего положения в обществе.

На каждый из десяти секторов полигона приходилось по игроку. Слева от Платона Петровича должен был находиться работник мэрии, зять одного очень влиятельного депутата и любовник жены хозяина сети супермаркетов. К его слабым качествам относилась излишняя горячность и непомерный азарт, хотя, нужно отдать должное, стрелком он был отменным. Сказывался многолетний опыт охоты в подмосковных лесах. Чиновник слыл профессионалом в добывании разного рода трофеев, но здесь, охотясь на живых людей, впадал в эйфорию и часто порол горячку. В клубе его прозвали «Желтком» за цвет волос, каких-то даже не рыжих, а грязно-желтых, стриженных неизменно «под канадку».

Единственную даму в сегодняшней игре, Ирину Эйновну Рафальскую – большую специалистку по драгоценным камням, некоронованную хозяйку якутских месторождений алмазов, Бодровский считал дурой, но в душе побаивался. Было что-то такое в Ирине Эйновне, кроме ее миллионов и почти пятидесяти лет, что отбивало у ее конкурентов всякую охоту к разного рода сомнительным комбинациям. Могла зашибить. Рафальская стартовала справа от Бодровского. Бизнесмен планировал подстрелить ее первой.

Впереди и сзади от Платона Петровича расположились банкир и владелец небольшого издательства. Последний попал в число сегодняшних игроков отнюдь не случайно. Его официальные доходы не многим уступали состоянию банкира, тоже официальному, а вместе с «черной казной» – суммами, полученными за допечатанные тиражи и пиратские издания, перекрывали многократно. Этих двоих Бодровский не опасался, так как знал их взаимную ненависть. Нужно было только отойти и дать им возможность сцепиться. Уцелевшего скорее всего добьет зять депутата.

Остальные пять игроков оказались помещенными в сектора настолько далеко от Платона Петровича, что явно не представляли ни малейшей угрозы…

Охота началась.

Бодровский стоял, спрятавшись за стволом дерева, и пристально вглядывался в туман. Человеческой в нем осталась только оболочка. Внутри наркодельца проснулось чудовище, и оно теперь жадно следило вокруг, готовое броситься на любой шорох, малейшее движение. Тихо, едва касаясь земли, Платон Петрович проскользнул мимо бесформенной кучи автомобильных покрышек и, растворившись во мгле, исчез. Через секунду на том месте, где только что был Бодровский, вырос тощий силуэт банкира.

Чудовище довольно улыбалось, сидя на корточках в овраге. Все шло просто замечательно. Выглянув из укрытия и не найдя возле дерева врага, Бодровский стремглав метнулся вниз по оврагу, добежал до края, где из склона торчали длинные, похожие на змей корни, подтянулся, ухватившись за них одной рукой, и на четвереньках выбрался наверх. С неба начинал накрапывать мелкий дождик. Прикинув, что, если и дальше не будет ветра, туман продержится еще от силы час, бизнесмен решительно двинулся к сектору своей соседки. Пустырь Бодровский успел изучить за прошлый сезон и теперь неплохо ориентировался на нем даже в тумане.

Иллюзия опасности создавалась почти полная. Освежившаяся, враз помолодевшая кровь весело стучала в висках. Чудовище внутри Платона Петровича нетерпеливо зашевелилось, учуяв близость жертвы. Из кустов боярышника выпорхнула, громко ударив по воздуху крыльями, потревоженная птица. И тут же, вскинув ружье с баллончиками, Бодровский бросился вперед. Его напор был неудержим. От наркодельца исходили импульсы, невидимые лучи, которые испепеляли, гасили в противнике всякое желание к сопротивлению, вселяли панический ужас. Само его присутствие рядом внушало страх.

Не выдержав, Ирина Эйновна дрогнула перед чудовищем, спешившим к ней сквозь призрачную пелену мглы. Железные нервы алмазной королевы сдали. Взвизгнув, она выскочила из-за кустов и, неуклюже виляя, попыталась удрать. Бодровский настиг ее на склоне холма рядом с проржавевшим автобусом. Рафальская уже не надеялась спастись. Она устало плюхнулась на зад, поджав под себя ноги и давая понять, что не имеет больше никаких сил к сопротивлению. Выстрел, и яркое красное пятно расплылось у нее на груди. Ирина Эйновна выбывала из игры. Пыхтя как паровоз, бизнесменша встала и поплелась прочь…

Над пустырем шипя взлетела зеленая ракета. Это был условленный сигнал, означающий, что на полигоне осталось только три участника. Проигравшие, благополучно выбравшись за пределы игрового поля, теперь сидели за длинным столом внутри прозрачной высокой палатки, оживленно обсуждали сегодняшнюю охоту и пили кофе.

Мопс, уверенный, что не найдет хозяина среди этих людей, на всякий случай скучающей походкой продефилировал мимо, а убедившись в правоте собственных выводов, довольный вернулся в машину.

Вообще-то у клуба имелся свой штат секьюрити, охранявший подступы к месту проведения пэйнтбола, но каждый из клиентов привозил с собой, по крайней мере, еще по одному охраннику. Пока боссы играли в войну, они бездельничали, изводя шоферов рассказами о ночных барах и казино.

После зеленой ракеты прошло минут пять, и вспыхнула красная. Еще одному игроку изменила удача. На пустыре остались Бодровский и Желток. Мопс довольно скалился – босс имел все шансы на победу. Телохранитель блаженно зевнул, предвкушая скорый отдых, как вдруг за стеклом возникло перекошенное, с подбитым глазом лицо Толика.

– Ты чего? – Мопс чуть приподнялся с сиденья, увидев приятеля.

– Где хозяин? – закричал охранник.

– Играет. Где ж ему еще быть? Их там всего двое осталось. А что случилось?

– Святой вернулся!

– Как вернулся?! – Мопс выпучил глаза. – Когда? Он же окочурился давно.

Вместо ответа Толик оттолкнул Мопса и изо всей силы нажал на автомобильный клаксон. Нервный, истошный вопль вырвался из металлических внутренностей машины, заставив обернуться людей под навесом. Что-то страшное, неотвратимое, как вой начищенной до блеска трубы ангела, внезапно сжало сердце Ирины Эйновны, и она, жалобно крякнув, облилась кофе. Издатель недовольно поморщился, брезгливо отодвигаясь от миллионерши и стараясь не попасть под горячие черные струи, льющиеся со стола.

– Заставьте этого болвана замолчать! – В голосе Рафальской неожиданно послышалась мольба. Она застыла у стола, облепленная салфетками, оглушенная и испуганная.

Сирена не умолкала. К автомобилю Бодровского уже бежал, смешно перебирая ногами, хозяин аттракциона. Филдоператор не успел договорить. Свободной рукой телохранитель сгреб его за грудки и рванул к себе. Для назидательности Мопс ткнул несчастному балаганщику в щеку стволом.

– Слушай сюда! – Охранник говорил громко, пытаясь перекричать рев клаксона. – Сейчас на этом твоем долбаном пустыре один мудак охотится на Платона… – Он тут же поправился: – Нашего хозяина. И если он найдет его раньше нас, то Бодровскому – писец. Усек?! Я хочу, – продолжал Мопс, – чтобы меньше чем через минуту вся местная долбаная секьюрити уже рыла носами землю. Возьми и охрану у этих, из палатки…

– Они не дадут!

– Пусть только попробуют! – угрожающе процедил охранник. – Постой, это еще не все. Пошли кого-нибудь на эту долбаную радиоточку, а лучше метнись сам и передай: «Святой жив!»

– Не понял, – пролепетал филдоператор. – Кто жив?!

– Святой! Будешь повторять до опупения, пока мы не вернемся.

– Больше ничего не надо сказать?

Мопс задумался, после чего последовал трехэтажный мат.

– Это тоже для Бодровского? – уточнил организатор охоты, осторожно пытаясь освободиться.

– Нет, это уже для Святого, – пояснил Мопс и рявкнул: – Бегом!

Брезгливо оттирая щеку, филдоператор поспешил к палатке. На какое-то мгновение все стихло. Толик выбрался из машины. Он лихорадочно вглядывался в туман.

– У тебя осталось оружие? – спросил из-за спины Мопс.

– Откуда?

– Ну да. – Охранник понимающе кивнул и протянул приятелю собственную «беретту». – Возьми. Целимся в голову. Мы не должны его упустить.

– Как думаешь, хозяин услышал?

– А что толку. – Мопс еще хотел что-то добавить, но промолчал.

Где-то рядом заработали двигатели. Машины остальных участников охоты в спешном порядке покидали площадку. Последним мимо них промчался джип с Ириной Эйновной, брызнув из-под колес комьями грязи.

– Крысы! – промычал, еле ворочая разбитыми губами, Толик, с трудом поборов желание пальнуть пару раз вслед удаляющемуся автомобилю.

Скрипка Вивальди оборвалась, и из динамиков чей-то голос пропищал:

– Святой жив…

Он повторил фразу дважды, после чего динамики онемели.

Тяжелая, свинцовая тишина нависла над потонувшим в тумане пустырем.

Разъяренно тряся головой, Толик бросился в туман. Мопс с шофером поспешили следом.

Дождь и налетевший внезапно легкий ветерок сделали свое дело. Мгла начала понемногу отступать. Только в низинах да по склонам холмов еще клубились густые белые хлопья. Платон Петрович заметил обе ракеты. Он понимал, что сейчас наступил решающий момент охоты. Теперь все зависело от умения запутать врага. Нужно было заставить противника отправиться по следу, принудить к активным действиям, может, даже изобразить бегство, чтобы одним внезапным ударом покончить с ним. Сам же Бодровский приготовился ждать, больше полагаясь на слух, чем надеясь увидеть приближающегося Желтка.

Где-то далеко пронзительно затрещала сорока.

– Не то! – недовольно заерзал бизнесмен.

Он снова вернулся к дереву, от которого начал охоту. Со стороны стоянки ветерок принес обрывки мелодии вальса. Дерево, зашелестев кроной, уронило вниз желтые листья. Сырое и хмурое осеннее утро не спеша входило в свои права.

Бодровский хищно наклонился к самой земле, почти лег щекой на траву.

– Он не придет, – раздался за его спиной голос.

От неожиданности Платон Петрович вздрогнул и обернулся.

Святой стоял застыв на краю обрыва.

Это абсолютно бесшумное появление смутило и испугало Бодровского гораздо больше, чем личность самого Дмитрия. Чудовище внутри Платона Петровича задрожало, скукожилось и лопнуло, как лопается мыльный пузырь, оставив после себя удушливый приступ страха.

– Ты?! – пробормотал Бодровский и вдруг захрипел, оскалившись в бессильной злобе. – Ты!..

– Я разве так сильно изменился? – изобразил изумление Святой. – А может, тебя удивило то, что я пришел один? Мои друзья просили передать привет и признательность за сюрприз, который ты приготовил нам во дворце Эмира. Лучшего фейерверка и мы в жизни не видели. Особенно благодарил Пашка. Он почему-то решил, будто сможет остановить бомбу, вот так запросто, словно будильник.

Бодровский, нарочито громко кряхтя, поднялся, отряхивая с колен листья.

– Ну, а что случилось со вторым? – спросил он.

– Ты ошибся в Вовке.

– Впрочем, как и ты, – оборвал Платон Петрович.

– Возможно. Но Гуляй никогда бы не стал стрелять в спину другу, а убить, глядя в глаза, у него не получилось.

– Странно, он производил впечатление рассудительного человека.

К Бодровскому вернулась его обычная выдержка. От мгновенной слабости не осталось и следа. В глубине глаз вновь запрыгали кровожадные искорки. Святой смотрел и не мог поверить, что когда-то считал этого человека всего лишь недалеким богатеньким выскочкой из числа «новых русских». Во всех повадках, жестах, даже во взгляде угадывался матерый хищник. На лице Платона Петровича не было ни раскаяния, ни жалости.

– Ты с самого начала все ловко рассчитал. – Святой поднял пистолет. – Никто ведь так и не узнал о смерти Эмира. К этому времени финансовые рычаги наркоимперии бывшего тестя с оборотом в несколько сот миллионов долларов полностью оказались в твоей власти. Ты не смог отказаться от столь лакомого куска и продолжал дальше править империей, но уже от имени покойного. Я только удивляюсь, как позволили подобную хитрость те, кто непосредственно занимался торговлей наркотиками?

– Есть много способов повлиять на людей, – пожал плечами Бодровский. – Я их всех купил.

– А потом дела Эмира пошли настолько хорошо, что им заинтересовалось ФБР. Они приняли миф об окопавшемся в горах безумном имаме, которого местные жители почитают святым, за чистую монету. Поверили настолько, что начали разрабатывать планы его физического устранения. Такая операция означала бы катастрофу.

– Твое положение безнадежно, – холодно заметил Платон Петрович. – Вокруг два десятка вооруженных охранников. Как только они сориентируются, что происходит, тебя раздавят, как клопа.

Но Дмитрий, словно не замечая его слов, продолжал:

– Смерть собственного сына натолкнула тебя на мысль инсценировать спектакль с уничтожением Эмира. Для себя ты отвел роль убитого горем отца, одержимого желанием отомстить, и приложил все старания, чтобы другие именно так тебя и воспринимали. Уверен, соответствующие спецслужбы знали о твоем намерении организовать что-то вроде акции возмездия. Им и невдомек было, что дворец пуст, а бывший зять вывез из него даже мебель, для чего воспользовался услугами такой сошки, как Сытых.

Платон Петрович изо всех сил делал вид, будто внимательно следит за рассуждениями Святого, а сам вслушивался в шорохи осеннего леса. С минуты на минуту здесь должны были появиться его телохранители.

– У Эмира было много антиквариата, – объяснил Бодровский. – Что-то для него покупал я, что-то привозили по заказу. Старик имел вкус. Жалко, если бы все это погибло. А ты-то, наверное, был уверен, что на самолете наркотики.

– Но если их там не было, за что же убрали Сытых?

– Он решил меня шантажировать. Наверняка полагал, что сможет на этом неплохо заработать. Вот и заработал – пулю в лоб, – ледяным тоном заметил Платон Петрович. – А насчет всего остального ты почти угадал. Что-то наверняка рассказала Ольга… Мне стоило бы подыскать для нее лечебницу где-нибудь за границей. Тем более что она так любила путешествовать.

Святой брезгливо ткнул стволом пистолета в грудь Бодровскому:

– Никогда не встречал более гнусной твари, чем ты. Но мы заключили контракт на убийство Эмира. А договор с дьяволом, контракт с оборотнем следует соблюдать до конца.

– Но Эмир мертв! – закричал бизнесмен.

– Эмир – это ты! – возразил Святой.

Он поднял пистолет выше, целясь в лоб, и сухо сказал:

– Беги.

Платон Петрович не шелохнулся. Он менялся на глазах. Не было больше смешного пивного животика, исчезли свинячий подбородок и старческая одышка. Банкир скривился в усмешке, обнажив клыки и выставив для броска похожие на клешни руки.

– Я убью тебя, – прошипел Бодровский и ринулся на врага.

Святой неуловимым движением уклонился в сторону, словно тореадор, ни на мгновение не упуская противника из виду. Игрушечное оружие, стреляющее краской, валялось на краю оврага, но у Платона Петровича могло оказаться что-то более весомое, чем этот кусок пластмассы. Дмитрий медлил. Чутье подсказывало ему – пора заканчивать схватку. Бодровский тянет время. Каждое его движение, каждое слово таит в себе скрытый яд. Он – оборотень, и все его поступки на самом деле лживы. Даже сейчас, перед лицом собственной смерти Платон Петрович не был искренним, и его животный, яростный порыв являлся только представлением, очередной ролью.

И все-таки Дмитрий не выстрелил. Вместо этого Святой сунул пистолет за пояс.

– Поднимайся! – приказал он, пинком заставляя Бодровского встать.

Туша банкира медленно оторвалась от подстилки из набухших, сырых, пахнущих плесенью листьев, но где-то на половине пути она внезапно распрямилась словно пружина. С силой пушечного ядра Бодровский боком ударил Святого. Дмитрий еле удержался, отступая. Пятясь, он налетел на куст орешника, раскинувшего длинные упругие щупальца веток над оврагом. Из-под ног полетела грязь. Ветки больно ударили Святого по лицу. Он растянулся будто в дачном гамаке между небом и землей. Пар валил изо рта. Не находя опоры, тело Дмитрия проваливалось все глубже, а откуда-то снизу, навалившись всей тяжестью на вдруг онемевшие ноги, тянул к нему свои две ладони с пальцами, похожими на кладбищенских червей, Бодровский. Еще секунда, и они липкой удавкой обвились вокруг шеи, впиваясь ногтями в горло. В руках банкира скрывалась нечеловеческая сила. Святой недооценил способности этого страшного человека. Он хрипел, изгибаясь, запутавшись словно муха в паутине, лихорадочно пытаясь сбросить с себя врага. Чувствуя, как силы покидают его, Дмитрий отчаянным усилием надавил спиной на ветки. Орешник не выдержал, и, проскользнув между сучьями, Святой оказался на земле. Бодровский, брызгая слюной, с перекошенным, в бурых пятнах лицом навис над ним, не выпуская из цепких пальцев кадык Дмитрия. Но теперь это уже было не важно. Получив долгожданную точку опоры, Святой действовал как механизм, почти машинально нанося удары в нужное место, и ни разу не промахнулся. Левая рука его, правда, оставалась зажатой между толстой веткой и Бодровским, зато кулак правой работал вовсю.

Дмитрий бил в упор быстро и решительно, пытаясь ослабить хватку Платона Петровича, бил, пока из изувеченного носа банкира не хлынула кровь. Вид собственной крови и разбитая челюсть заставили Бодровского искать пути к отступлению. Последнее стоило ему удара в пах коленом. Платон Петрович замычал, пуская носом розовые пузыри, и конвульсивно свернулся клубком. Почувствовав, что левая рука наконец свободна, Святой легко отбросил локтем Бодровского и вскочил на ноги. Но прежде чем он успел выхватить пистолет, банкир исчез за пеленой тумана, скатившись по склону обрыва, и затаился там. Осторожно, стараясь не шуметь, Дмитрий медленно подошел к краю оврага. Сердце бешено стучало в груди, подгоняя вперед.

Они выстрелили почти одновременно. Бодровский с некоторых пор не расставался с оружием, мало полагаясь на охрану, и сейчас, вытащив из-под прорезиненного скафандра «ствол», палил наугад. Дмитрий не стал уворачиваться, рискуя схлопотать шальную пулю, а бил, целясь в огненные вспышки. Все это очень напоминало дуэль. Платона Петровича хватило ненадолго.

Он стремглав бросился прочь, нырнув в щель под поваленным стволом. Бодровский перестал быть хищником. Обезумев от страха, он пошел напролом, круша все на своем пути. Платон Петрович бежал спотыкаясь и падая, но тут же поднимался и бежал дальше, стараясь не оборачиваться. Там, за туманом, банкира ждали кофе, его миллионы и люди, готовые за деньги защитить Бодровского от этого страшного человека.

Но на этот раз судьба сыграла с ним злую шутку. Мопс как раз выбежал на поляну рядом с горой автомобильных покрышек, когда услышал совсем близко грохот пальбы. Мгновенно сориентировавшись, телохранитель направился в ту сторону, откуда доносились выстрелы. Он был вне себя от бешенства, готовый стрелять во все, что движется. Казалось, одной его ненависти хватило бы сполна, чтобы испепелить Святого.

Внезапно всего в нескольких шагах впереди, в ложбине, где ветер еще не разогнал остатки тумана, раздался треск ломающихся веток, и перед жаждущим крови Мопсом возник чей-то размытый, неясный силуэт. Единственное, что успел заметить телохранитель, – зажатый в руке бегущего пистолет.

– Святой… – с ненавистью взвыл Мопс и, целясь в голову, нажал на курок.

Одновременно рявкнул «ствол» в руках подоспевшего Толика. Тускло сверкнули две короткие вспышки.

Удивление мелькнуло в глазах Платона Петровича и тут же потухло. Последнее, что почувствовал Бодровский перед тем, как замертво рухнуть в осеннюю грязь, были не боль и даже не страх, а немой, невысказанный вопрос, полный упрека и негодования.

– Идиоты… – только и выдавил он на выдохе из простреленной навылет шеи и упал.

Мопс с Толей, пораженные, застыли над мертвым телом своего хозяина.

– Что теперь? – тихо проговорил Мопс, стараясь не смотреть на приятеля.

Подбежали одетые в фиолетовый с бледно-серыми пятнами камуфляж остальные участники облавы – работники охранной фирмы, нанятые по случаю охоты. На них вид безжизненного банкира не произвел впечатления. Заметив в руках у одного из охранников переговорное устройство, Толик крикнул:

– Передай, чтобы прочесывали по секторам и сделали цепь поплотней!

– Никуда не денется, – услышал он в ответ.

Толик в этом больше не был уверен. Над головой кружило, не успокаиваясь, потревоженное воронье.

– Они нашли Желтка и отправили его на базу! – окликнул приятеля Мопс, неизвестно когда успевший раздобыть такой же переговорник. – Святой совсем рядом!

– Надо кончать падлу! – бросил Толян.

Кольцо облавы неумолимо сужалось. Позади остался овраг и роковая для Платона Петровича поляна с орешником. Секьюрити уже шли почти плечом к плечу, свирепо озираясь вокруг. Мопс с Толиком шагали перед цепью. Пальцы телохранителей нервно подрагивали на спусковых крючках. Развязка могла наступить в любое мгновение, и она не заставила себя долго ждать. Несчастный Мопс и на этот раз оказался первым: он споткнулся о чьи-то ноги, торчащие из зарослей можжевельника.

– Это он! – испуганно завопил телохранитель, отскакивая в сторону и собираясь выстрелить.

Толик едва успел ударить его по руке, выбивая «беретту».

– Ты чего? – Мопс ошалело вытаращил глаза, но, заметив, куда смотрит Толик, перевел свой взгляд на человека, лежащего связанным под кустом в одних подштанниках.

– Желток? – Голос Мопса дрогнул. И тут телохранитель Бодровского издал вздох облегчения: – Слава богу. Ну, Толян, ты молодец. Мне только не хватало еще и его хлопнуть. Спасибо…

– Заткнись, Мопс, – сухо оборвал его приятель.

– Ты чего? – не понял тот.

Медленно, по слогам Толян произнес:

– Если это Желток, то кого же тогда они отправили на стоянку?

И тут у Мопса окончательно поехала крыша. Он с ревом накинулся на связанного ни в чем не повинного чиновника и стал пинать его ногами, пока подоспевшие охранники не заломили телохранителю за спину руки и не оттащили прочь…

О смерти Бодровского говорили долго и много. В основном то, что Платон Петрович покончил жизнь самоубийством. Правда, некоторые авторитетно заявляли о мести наркомафии.

На другой день после трагического случая на «охоте» Дарью Угланову вызвал к себе редактор газеты и потребовал статью на первую полосу.

– И побольше пикантных подробностей, – сказал газетчик. – Пиплам это нравится.

Телефон зазвонил под вечер.

– Да?

– Работаешь над статьей? – услышала Угланова.

Дарья откинулась на спинку кресла. Перед ней светился экран компьютера с набранным наполовину текстом.

– Ты где? – Она попыталась представить себе в эту минуту Святого.

– Рядом. Сижу в ночном баре за две улицы от тебя.

– Придешь?

– Скорее всего, нет. – Голос Дмитрия был уставшим и каким-то далеким. – Уже придумала, как ее назовешь? – спросил Святой.

– Хочешь что-то предложить?

– У меня не хватит таланта даже для заголовка, – возразил он.

Наступила пауза. Дарья слышала, как стучит за окном дождь. Из трубки доносились звуки музыки и чей-то веселый смех.

– Ты не один?

– Здесь довольно многолюдно. Может, подскочишь? Составишь мне компанию. Местным девушкам не хватает твоей интеллигентности.

– Спасибо, – улыбнулась Дарья. – Я должна завтра утром сдать материал.

– Жаль.

– Что ты собираешься делать?

– Подожду, пока закончится дождь, а дальше будет видно.

– А если он никогда не кончится? – заметила Дарья.

– Придется снова уехать.

– Может, легче купить зонт?

– Никто еще не придумал зонта, который спасает от пуль.

Они опять замолчали.

– Пока, – сказал Дмитрий. – Постарайся поменьше врать.

– Как обычно: пятьдесят на пятьдесят, – ответила Дарья и попросила: – Будь осторожен.

На другом конце телефона раздались короткие гудки.

Угланова отложила трубку и вернулась к работе.

body
section id="n_2"
section id="n_3"
section id="n_4"
section id="n_5"
section id="n_6"
section id="n_7"
section id="n_8"
section id="n_9"
section id="n_10"
section id="n_11"
section id="n_12"
section id="n_13"
em