Владимир Дмитриевич Набоков, ученый юрист, известный политический деятель, член партии Ка-Де, член Первой Государственной Думы, род. 1870 г. в Царском Селе, убит в Берлине, в 1922 г., защищая П. Н. Милюкова от двух черносотенцев, покушавшихся на его жизнь. В июле 1906 г., в нарушение государственной конституции, указом правительства была распущена Первая Гос. Дума. Набоков был в числе двухсот депутатов, которые собрались в Финляндии и оттуда обратились к населению с призывом выразить свой протест отказом от уплаты налогов, отбывания воинской повинности и т. п. Этот призыв вошел в историю под названием «Выборгского Воззвания». Все давшие свою подпись депутаты были привлечены к суду и лишены права баллотироваться на выборах во Вторую Гос. Думу. Суд состоялся 12–18 декабря 1907 г. (т. е. через полтора года после выпуска Воззвания). Вместе с другими обвиняемыми Набоков был приговорен к трем месяцам одиночного заключения. В «Письмах» Набоков упоминает фамилии некоторых товарищей по заключению (Петрункевич, Ломшаков, Кедрин и др.) «Письма» написаны Набоковым в тюрьме и обращены к жене, Елене Ивановне, рожд. Рукавишниковой. Написаны они на туалетной бумаге. Свернутые листки передавались при помощи Августа Исаковича Каминки.

Письма В. Д. Набокова из Крестов[1] к жене. 1908 г.

17 мая 1908 г.

Пишу эти строки, совершенно не зная, когда и при каких условиях придется — и придется ли — их переслать тебе, моя радость. Прежде всего спешу повторить то, что писал тебе в официальном письме (ни одного твоего письма мне еще не доставили): я совершенно бодр, спокоен, весел и прекрасно себя чувствую. Камера моя — № 730, во втором этаже, на солнце, с видом на Неву и на купол Таврического дворца, — выходит окном в сад, где гуляют заключенные. Таким образом, я перевидал в окно всех моих товарищей по корпусу тюрьмы: М. И. Петрункевич, который гуляет отдельно от других, выглядит хорошо и бодро, — Ломшаков, Кедрин и др. Разговаривать нельзя, но приветствиями, улыбками обмениваться можно. Камера чистая и достаточно просторная, воздух в ней прекрасный, днем целый день открыто окно, а форточка — всю ночь; «парашка» чистая, повидимому новая, абсолютно не пахнет. Воды совершенно достаточно. С вечера я запасаюсь, наливаю во все сосуды и утром пользуюсь маленькой резиновой ванной, беру полный tub.[2] Туалетные принадлежности мне все разрешены (о-де-колон и т. д.); вообще ничего существенного не запретили. Термос бесполезен. Кипяток дают 4 раза в день, сколько угодно, без малейшего запаха. Уборка параши утром — неприятная операция, — но продолжается минут 10, во время которых я пользуюсь lavender salts, которые здесь очень приятны. Койка узка и жестка, но я уже приспособился и сплю хорошо. Надеюсь, что Осип[3] 25-го принесет свежее постельное белье. Днем койка поднята. Я не ощущаю в этом ничего неудобного, так как решил всё равно днем ни в каком случае не ложиться. Для вещей, кроме полагающихся полок, мне сделали еще полку под столом и дали лишний табурет. Если в таком месте может быть уютно, я готов сказать, что у меня уютно. Во всяком случае мое настроение превосходно, и никаких «фобий», или неприятных психических ощущений я не испытываю. Еда настолько удовлетворительная, что ни в каких дополнительных припасах нет нужды. Молоко — прямо превосходное. Я выпиваю 2 бутылки в день и съедаю одну булку французскую. Обед из двух блюд: суп и мясное, ужин — из одного блюда мясного. Яблоки и апельсины я достал в лавке и благодаря изобилию взятых с собою лакомств никакого однообразия не ощущаю. Препараты кофе и какао оказались отвратительными, я их выбросил и пью чай с молоком и без него. День у меня с первого же дня распределен. 5 ч. — вставанье, туалет, чтение Библии; от 6 до 6½— чай, от 6½ до 7-ми одевание, от 7-ми до 9½ — итальянский язык и первая прогулка, от 9½ до 12 — занятия уголовным правом, от 12 до 1 ч. — обед, и отдых от 1 ч. до 4 и вторая прогулка; от 4-х до половины 7-го — серьезное чтение, стоя, и гимнастика, от половины 7-го до 7 — ужин и отдых, от 7-ми до половины 9-го — чтение по-итальянски; в 8½–9½ — легкое чтение, от половины 10-го до десяти укладываюсь спать. Расписание висит на стене и остается неизменным всё время. I am awfully busy. Шахматы не разрешили, но я в них не нуждаюсь. Книг дали своих три: я взял A. France Jeanne D'Arc, d'Annunzio Piacere (читаю с огромным наслаждением) и уголовную книгу; кроме того, Библию, словарь, грамматику и книги из тюремной библиотеки. Я взял Минье «История французской революции», Куно-Фишера о Канте и Лескова один том. Гуляем каждый день по две версты — я сосчитал, видим зелень и траву. Не понимаю, как Езерский мог отказаться от прогулок. Впрочем, зимой сад вероятно унылый. Могу только желать, чтобы все товарищи себя чувствовали так бодро, хорошо и весело, как я. Одна у меня забота: о тебе, не изводят ли тебя, не беспокоят ли напрасно. Целую нежно тебя и детей, целую маму,[4] всех. Привет Наст. Сер. и Ив. Ил.[5] и всем. Меня не обыскивали, вообще обращались вежливо, любезно.

25-го жду на свиданье.

21 мая 1908 г.

Моя радость, прости, что я пишу на этой бумаге. Она — самая удобная, а при показывании ее ты можешь говорить, что это китайская бумага специально для переписки тайком. Сегодня — твой праздник: ты можешь себе представить, что я мысленно с тобою, поздравляю и целую тебя. Знаю, что тебе не весело, но верю и радуюсь, что ты бодра и делаешь твое дело, такое нужное и требовательное. Вчера вечером я был осчастливлен твоими тремя открытками, в одной из них — дорогие строки Lody.[6] Спасибо ему, маленькому. Это — огромная радость. Я понял (да и знал, впрочем), что ты мое первое письмо получила; вероятно и второе, посланное через Маргулиеса. О получении извещай меня в открытках так: «на заводах всё спокойно». Спасибо большое маме за открытку. Пожалуйста, никогда не забывай ставить даты. Вот поручение Осипу: 1. по части белья — в воскресенье, 25-го, принести мне 3 простыни, 6 полотенец, 3 мохнатых полотенца и 3 обыкновенные салфетки, хорошенько озаботиться, чтобы всё было мне передано; 2. заказать немедленно у Вейса пару коричневых башмаков на шнурках и «тесемках» на толстой двойной американской подошве, проложенной пробкой, и с каблуком, подбитым каучуком. Непременное условие — полное отсутствие скрипа. Забыл прибавить: не старайся попасть в этот мифический строящийся дом, откуда что-то видно. Виден во всяком случае только двор первого корпуса, в котором я не нахожусь. Над нашим двором никаких домов не строится. Значит, в лучшем случае ты увидишь Винавера, Гредескула и т. д.

Сейчас получил твою милую открытку от 19-го. Как это Елена[7] верхом ездит? Кстати, я и забыл, что и она сегодня именинница, la pauvre chérie. Сейчас я ел чудную простоквашу, мною самим приготовленную.

23 мая 1908 г.

My darling, I have had no chance.[8] My man has not been on service since last week and both the others are not to be relied upon. There is nothing to be done but to wait patiently.

Осип должен в будущее воскресенье принести то, что написано выше, а кроме того: три салфетки, 12 носовых платков, новые воротнички от Трахтенберга и 2 темнозеленых галстука, с голубыми и лиловыми кружками. Вчера я получил много открыток, их мне принес очень любезный офицер. С радостью увидел, что письмо от вторника 20-го дошло (с Марг[улиесом]). Получил 1 от мамы, 1 от Бесси,[9] забавную, 4 от Кам[инки] (поблагодари его очень, я всё понял) и 1 одну от Ив. Ил. Спасибо ему. Вчера, выходя на прогулку, я в коридоре нагнал Мих. Ил. и мы крепко друг другу пожали руки. Он выглядит бодро и хорошо. Я по-прежнему прекрасно себя чувствую и стал совсем хорошо спать, с половины 10-го до пяти утра. Не знаю, когда удастся послать это письмо. Надеюсь, что ты за меня спокойна, мое золото. Нежно тебя целую, люблю. Всем приветы, поцелуи, большое, большое спасибо за письма.

1 июня 5 часов.

Радость моя, мое солнышко, я был несказанно счастлив видеть сегодня твое дорогое, родное личико и слышать твой обожаемый голосок. Я стараюсь не слишком это показывать, чтобы не растрогать тебя и себя, но теперь я мысленно обращаю к тебе все нежности, которые не мог сказать. Боюсь одного, что эти свидания тебя расстраивают, это меня мучит. Теперь ждать 20 дней, это большой срок, но зато пол всего срока будет позади, а впереди будут более частые свидания… Я совершенно бодр и cheerful,[10] и для меня сегодняшнее свидание — страшная радость. Надеюсь, что я тебя не замучил своими поручениями. Попроси Каминку от времени до времени писать на машинке настоящие письма, и объясни ему, что писать можно обо всем. Нежно тебя целую, мое счастье, и всех дорогих.

4 июня 1908 г. среда

Мое солнышко, я еще не получил твоих cartes postales после свидания, что понятно при здешней волоките, но получил уже книги от Тура сегодня, а вчера, от Каминки, Данте и словарь. Большое спасибо. Со словарем вышло, повидимому, недоразумение: мне нужен не ит.-русск., а русск.-ит., но это вовсе не к спеху. Надеюсь, ты не очень измучилась, разыскивая уголовные книги! Я теперь читаю, кроме Библии и уголовного права: 1. Куно Фишера о Канте, 2. Нитцше — Заратустру, 3. Михайловского «Литературные встречи» и 4. d'Annunzio Trionfo della morte. Я нахожу, что гораздо менее утомительно читать сразу неск. книг, правильно распределенных в течение дня, чем одну сплошь. Только-что перечел «Карамазовых», советую это тебе тоже сделать. Ничего нового рассказать не могу, всё по-прежнему обстоит прекрасно, я здоров, ем и сплю отлично. Забыл тебе рассказать, что у меня есть и Кальвили,[11] вообще я абсолютно ни в чем не нуждаюсь. Белья у меня по горло и ты можешь сказать Осипу, чтоб в это воскресенье он принес только 2 простыни, 2 наволочки и пару столовых салфеток. Ничего особенного рассказать не могу. Все вспоминаю наше свиданье. Кстати, следующее должно быть 22-го, так как 21-е суббота. Не забудь захватить зап. книжечку, хотя этот раз я совсем не хочу давать порученья, а только слышать твой голосок и расспрашивать. Сегодня я получил carte postale от Пути.[12] Пока больше никаких.

Пиши мне, мое золото. Да что тебя просить, ты и так наверное делаешь это. Про детей и всё подробно. Каминка мне всё пишет о статьях для «Права», но во-первых, очень трудно писать, не имея источников и справок: больше одной книги по угол. праву у меня нет, а во-вторых, как доставить статью? «Инстанции» займут массу времени. Обещаю ему на свободе писать каждые 2 недели, и тем наберу к этому времени.

Целую нежно

5 июня, четверг, 8¾ ч. вечера

Радость моя, я эти дни терпеливенько ждал, зная, что сразу будет много, и действительно: вчера вечером мне передали твою «посылку» — уже давнишнюю, от 26-го, а сегодня я получил твои два длинных письма (от 2-го и 3-го): это такое счастье! Когда мне их приносят, я из жадности их не сразу читаю. Получил также письмо от тети Паши,[13] очень милое, которая о тебе трогательно пишет, множество открыток: от мамы, 5 от верного Кам., еще от Гессена.[14] Ты мое сокровище, я тебя обожаю, надеюсь, что ты до конца будешь храбренькая. Помни всё время, как ничтожны те неприятности, которые мы переживаем, сравнительно со столькими ужасными страданьями. Здесь как раз есть один бывший член совета раб. депут., старик дряхлый. Он был приговорен к поселению, и оно ему заменено пятью годами тюрьмы. Не говорю уже о других, об ушедших на каторгу, на поселение. Наши 3 мес. доставят нам больше лавров, чем терний. Мы имеем всё, что хотим, живем спокойно, заняты, работаем. Конечно, я бы не хотел этому подвергаться из-за пустяков. Но для всей исторической картины наше заточенье очень важная и нужная черта. О себе ничего не могу сказать нового. Сегодня офицер заведующий корпусом при обходе застал меня голеньким, делающим гимнастику. Он был более сконфужен, чем я. По-прежнему, еда хороша, аппетит и пищеварение превосходны. Для разнообразия я заказал себе два раза в неделю в лавке ветчину к ужину. Тамошний служащий, получив от меня дважды на-чай, страшно ухаживает за мной и бегает по моим поручениям. Сегодня он никак не мог найти мне cocotier для яиц, не понимая, в чем дело. Он достал мне отличных папирос, я слегка покуриваю: оказывается, это совершенно разрешено, и хороший passe-temps после обеда и ужина. Немного тягостна эта жара, т. е. не в камере собственно, а на дворе, во время прогулки, прямо на солнцепеке, но я утешаюсь мыслью о том, как это хорошо для детишек, как они загорают и запасутся здоровьем. Всё же я не отказываюсь от прогулок, а вот Мих. Ил.[15] второй день «сидит дома», боится жары. Читаю много, очень совершенствуюсь в итальянском языке. Скажи Авг. Ис.,[16] что я так ему бесконечно признателен за всё, что он для меня и тебя делает, что я готов не только простить ему пари, но взять проигрыш на себя. Серьезно, я страшно тронут его дружбой и никогда не забуду его доброты. По поводу векселей Суворина, скажи ему, что я тоже думаю лучше подождать с предъявлением ко взысканию, но Семенов мне от имени Суворина обещал в конце июня уплатить три с половиной тысячи рублей, и об этом надо будет просто напомнить Суворину в конце месяца; если же он не заплатит, тогда мы решим, что дальше делать.

Пожалуйста, напоминай обо мне детям, а также Trainy,[17] хотя бы словами: Wo ist Papa? He надо, чтобы он меня встретил, как чужого. Я страшно огорчен кражей твоего велосипедика. Это такое дорогое воспоминание![18] Подумай, одиннадцать лет! Надеюсь, ты себе купишь новый. Если Зубк. тебя вылечил от hay[19] fever, честь ему и слава! Сейчас ложусь спать. Нежно целую тебя, моя прелесть. Маму поцелуй и поблагодари за письма. Тетю Пашу также — детей…

7 июня суббота

Сейчас получил твое драгоценное письмецо с бабочкой от Володи. Был очень тронут. Скажи ему, что здесь в саду кроме rhamni и P. brassicae никаких бабочек нет. Нашли ли вы egeria?[20] Радость моя, я тебя люблю. Я бодр и здоров, благодаря обливаньям не страдаю от жары. В келье прохладнее, чем на воздухе, но стараюсь меньше есть мяса и за ужином ем только яйца в смятку, молоко, простоквашу и сухие фрукты. Животик в полной исправности. Воображаю, как дети наслаждаются. Эта неделя прошла скоро, один день, как другой. Я тоже хочу, чтобы ты была одна на свидании, чтобы ничто меня от тебя не отвлекало, но сделай так, чтобы мама не обиделась. Я хожу в голубой шелковой рубахе, очень эффектно.

Целую без конца.

16 июня, 1908 г.

Я сегодня получил твои два письма от 13-го и 14-го и открытку от 12-го; спасибо тебе большое, моя радость. Теперь до 22-го всего 5 дней, они скоро пройдут. Вообще, время идет скоро, м. б. потому что я так много занят и всё читаю. Насчет политики вышло так: ко мне пришел начальник тюрьмы с письмом Каминки, печатным, где было про Думу, про Персию и т. д., и говорит что «это не разрешается, т. к. газеты ведь не разрешаются. Могу Вам дать прочесть, но, пожалуйста, верните письмо заведующему корпусом». Я так и сделал. Очевидно, подвела чрезмерная «разборчивость» письма. Теперь я уже три дня от К[аминки] не имею писем: пожалуй, не дают… Начальник был очень вежлив и предупредителен, настойчиво расспрашивал, доволен ли я едой и т. д. Кстати, мне сегодня по ошибке принесли обед Брука: он вегетарианец. Манная каша на молоке и цветная капуста о-гратэн. Я был очень доволен, но недоумевал. Потом оказалось, что я съел его обед… Он моего, конечно, не мог съесть. Вчера ночью, часов в 10 с четвертью, на Неве проходил пароход, очевидно de plaisance, что-то играли, орали «ура», чуть ли не по адресу Крестов. На «ура» мы всегда способны.

Сегодня опять дождь и свежо, мне-то приятнее, но грустно за детей и тебя. Вчера я получил башмаки и новый tub, побольше, который я выписал благодаря протекции старшего надзирателя, с которым мы большие друзья. Не сумеет ли Осип зашить в один из шерстяных носков, которые он принесет в воскресенье, маленький белый ножичек для резанья мозолей, мне бы очень надо для одного маленького пальца.

То, что дальше, отрежь и отдай Маме. Надеюсь, ты получила письмо от 14-го. Нежно целую, солнышко мое, тебя и детишек.

Распечатываю, чтобы сообщить, что я сегодня утром, 19-го, понедельник, получил твои оба контрабандных письма. Очень счастлив был. Пиши на тонкой бумаге, возьми меньше чернил, иначе расплывается. Обнимаю нежно.

25 июня в 8½ ч. вечера

Моя родная, пользуюсь возможностью послать тебе записочку, хотя боюсь, что она придет после письма 28-го… Я был сперва очень огорчен, ожидав, что следующее свидание — 13-го, а не 6-го, но теперь я утешился при мысли, что когда эти три недели (а теперь — 2½) пройдут, то останется всего 4 недели, которые при еженедельных свиданиях пройдут очень быстро. Не думай только, что я пал духом. Я всё так же бодр и покоен, здоров во всех отношениях, прекрасно себя чувствую. Я был очень счастлив в воскресенье, и понятно, что понедельник показался мне более мрачным. Теперь весело думать, что в следующий раз мы скажем друг другу — до скорого свидания. Только бы знать наверное, что ты не волнуешься и не изводишься. Ведь ты — самое дорогое, что у меня есть на свете.

Письма от тебя после свидания я еще не получил, ожидаю завтра. Кам[инке] я сегодня утром послал письмо. Получил сегодня открытку от него, от Красносельской и письмо от Мамы, с рассказом о дуэли. Повидимому, это — грязная история. Я немного знаю Мантейфеля: это — дубина, но кажется, — порядочный человек. А князь Сумароков — это вероятно молодой Юсупов? Бог с ними, как всё это далеко от меня! По поводу наших планов: само собой, поездка с детьми должна быть решена только зрело обдумав. Это ведь такой огромный и дорогой remue-ménage, да к тому же на полтора месяца; они, слава Богу, зиму перенесли (вторую половину) отлично; если погода поправится, деревня им много даст. Лично для себя я конечно предпочитаю второй план; да и тебе хорошо отдохнуть от семейных забот. A Lody уже знает об этом плане? Как я буду счастлив увидеть его и всех их. Но об этом еще рано думать. Про себя рассказывать нечего, разнообразие только в чтении. Я рассчитал, что как раз 13-го кончу l'Inferno. Сейчас кончаю «L'homme qui rit», которого никогда не читал: много ерунды, но необыкновенно увлекательно. Кроме того, конечно, читаю много серьезных и специальных книг. Поблагодари также Бебешку[21] и Катю[22] за cartes postales. Почему Катя упорно сидит в городе? Ведь ей и в Батове[23] и в Выре[24] рады.

Душечка родная, целую тебя нежно, обожаю тебя. Будь бодренькой и терпеливой. Ведь это в сущности такие пустяки. Всех целую.

6 июля 1908 г.

Солнышко мое ненаглядное, я был страшно счастлив видеть сегодня твое дорогое прелестное личико и слышать твой голос, такая радость думать, что через неделю я опять тебя увижу, и тогда будет оставаться всего 4 недели до выхода. Я нашел, что у тебя вид хороший, но мне показались загадочными некоторые твои слова о твоем здоровье… Конечно, я без минуты колебания поеду с тобой зимой заграницу, если это найдут полезным доктора, и не отпущу тебя одну, если семья останется в Пбге, вообще, всё сделаю для тебя… всё, что разумно и мыслимо (Каир — ни то, ни другое). А теперь я с восторгом думаю о поездке в конце августа вдвоем с тобой. Думаю так: 5 дней в Мюнхене, 5 дней — озера (Белладжио), 5 дней — Венеция, да на дорогу 6–7 дней, итого три недели. Надеюсь только, что ты будешь здорова, в этом всё. На «Ринг»[25] мне очень хочется, хочется сгладить твое последнее дурное впечатление. Надеюсь, что ты сегодня не слишком устала. Следующий раз возьми с собой хоть корзинку sandwiches, тетя Паша должна заставить тебя это сделать. Скажи Осипу, что 13-го нужно принести только 3 пары кальсон (pardon) и 2 салфетки. Ни постельного, ни другого белья до 20-го не понадобится. У меня накопилось масса, девать некуда.

Тетя Паша перестала писать, это с ее стороны немило. Жду от детей писем, мысленно покрываю их поцелуями, цыпочных. Меня страшно позабавил рассказ об Ольге.[26] Я кончил «Fuoco», есть удивительные места по яркости, красоте и глубине психологического анализа. Там появляется Вагнер. Это очень красиво. Но всё же чувствуется какая-то impudeur в том, что он (меняя лишь имена и время) так подробно рассказывает свой роман с Дузе, хотя она в романе страшно привлекательна, изображена изумительно. Тебе стоит прочесть; в переводе, впрочем, многие красоты наверное пропадут. Теперь в виде беллетристики у меня Успенский и Кн. Гамсун («Редактор Линге»). Я чувствую себя отлично несмотря на жару, делаю ежедневно гимнастику, ем и сплю хорошо, и бодро ожидаю конца этой дурацкой, позорной и низкой комедии. Целую тебя нежно, нежно. Обожаю тебя больше всего на свете.

Сообщил В. В. Набоков-Сирин.

Название петербургской одиночной тюрьмы на Выборгской стороне, состоявшей из двух крестообразных корпусов.
Купанье в круглой складной резиновой ванне, которую В. Д. всегда возил с собой.
Камердинер В. Д.
Мать В. Д., Мария Фердинандовна Набокова, рожд. бар. Корф.
Анастасия Сергеевна и Иван Ильич Петрункевич. И. И. — брат Михаила Ильича Петрункевича, заключенного вместе с другими перводумцами, подписавшими воззвание.
Старший сын В. Д. и Е. И. Набоковых, писатель В. В. Набоков, род. в 1899 г.
Младшая дочь Набоковых, по мужу Сикорская, род. в 1906 г.
Перевод: Радость моя, у меня не было случая. Мой человек не был дежурным с прошлой недели, а на обоих других нельзя положиться. Ничего не поделаешь, приходится терпеливо ждать.
Сестра В. Д., Елизавета Дмитриевна, по мужу кн. Сайн-Витгенштейн.
Весел.
Весьма ценимый в те годы сорт яблок.
Так называли в семье Набоковых Ивана Карловича Петерсона, мужа сестры В. Д., Натальи Дмитриевны.
Тетка Е. И. Набоковой, Прасковья Николаевна Тарновская, рожд. Козлова.
Иосиф Владимирович Гессен (редактор «Речи»).
М. И. Петрункевич.
А. И. Каминка.
Коричневая такса Е. И. Набоковой.
Намек на велосипедную прогулку, во время которой В. Д. сделал Е. И. предложение.
Сенная лихорадка.
Латинские названия бабочек.
Сестра В. Д., Надежда Дмитриевна, по мужу Вонлярлярская.
Екатерина Дмитриевна Данзас, двоюродная сестра В. Д.
Имение родителей В. Д. в Царскосельском уезде Петербургской губ., когда-то принадлежавшее Рылееву.
Соседнее имение, принадлежавшее В. Д. и Е. И. Набоковым.
«Кольцо Нибелунгов» Вагнера.
Старшая дочь Набоковых, по мужу Петкевич, род. в 1903 г. Кроме троих упомянутых детей, у Набоковых было еще два сына: Сергей (1900–1945) и Кирилл (1911–1964).