---

СОЖЖЕННЫЕ МОСТЫ

Часть 7

Если что-то страшно — иди этому навстречу.

Тогда не так страшно

А. В. Колчак

11 августа 2002 года

Российская Империя, Казань

Казанский Кремль

Кремль, крепость в центре города, его административный и политический центр, был в каждом городе России, построенном в средние века или даже ранее. Где-то, как например, в Новгороде Кремль был архитектурной достопримечательностью, объектом для привлечения туристов в город и не более того. Где-то, как в Москве — в Кремле жил губернатор какой-то области необъятной Империи. Особое место занимал казанский Кремль, кремль города, который по возрасту старше, чем Москва и Санкт-Петербург, который не является столичным — но занимает законное место в числе самых развитых и экономически значимых городов Империи. Города, в котором одновременно находятся штаб-квартиры компаний, контролирующих нефть Востока, и значительную часть исламского финансового капитала страны, который известен тем, что входит в проекты не за проценты, а за долю в бизнесе, и поэтому на нем держится половина российских инновационных разработок. Город, единственный в мире, где пересекаются две ветки стратегической железной дороги, ведущие с севера на юг и с запада на восток — это пересечение обслуживал железнодорожный терминал под Казанью, столь огромный, что он сам был маленьким городом. В казанском Кремле был не только дом генерал-губернатора — но и резиденция мусульманского духовного управления, духовно окормляющего шестьдесят процентов населения страны[1]. Казанский Кремль был единственный, не считая московского — который служил средоточием власти. И символом его были не только белые стены, высящиеся на крутом берегу — но и огромная мечеть с четырьмя минаретами, горделиво возвышающимися над Казанью и по вечерам — подсвечиваемыми снизу прожекторами. Пять раз в день правоверные собирались здесь на намаз, повинуясь зову азанчи.

Ближе к вечеру над казанским Кремлем, где была вертолетная площадка, завис вертолет. Это был обычный армейский тяжелый вертолет Сикорского, не машина особой авиаэскадрильи — а вертолет, принадлежащий шестьдесят шестой, лейб-гвардии десантно-штурмовой дивизии. По понятным причинам — все самолеты и вертолеты Особой авиаэскадрильи были поставлены на прикол, а Цесаревич, теперь уже император Николай Третий, правда еще не прошедший обряд помазания на царство, но уже принявший присягу гвардейских полков — пользовался вертолетом, приписанным к той дивизии, в которой он служил. По той же самой причине его сейчас охраняли десантники этой же дивизии. Уже три дня в стране действовал режим чрезвычайного положения.

Опытный летчик ювелирно посадил машину на площадку, предназначенную для вертолетов в полтора раза меньших по размеру, первыми из вертолета высыпали несколько десантников, организовав охраняемый периметр. Уже было известно о том, что исламские экстремисты после последних событий приговорили Августейшую семью к смерти, и рисковать никто не хотел, даже здесь. Императрица, которая была на поздних сроках беременности, и у которой случилась истерика, сидела безвылазно в Екатеринбурге, куда была тайно перевезена из Царского села, считавшегося уязвимой мишенью для террористов. Само Царское село помимо обычной охраны охранял десантный полк. Все спецслужбы отрабатывали ранее не встречавшуюся в реальности ситуацию «Атом» — возможное террористическое нападение с применением ядерного оружия. К двум болевым точкам на карте Империи — югу (Персия) и западу (Польша) стягивались все новые части, они стояли не в городах, как обычно — а по-полевому, рассредоточившись на местности и принимая все меры к тому, чтобы снизить ущерб от возможного ядерного удара. В стране был объявлен семидневный траур по погибшим.

Когда десантники обеспечили периметр — из вертолета вышел и сам Николай, сильно осунувшийся, с нездоровым блеском в глазах. За последнее время он спал урывками, проводил совещание за совещанием, встречался с людьми. Мало кто знал, что он лично побывал в Басре, прилетев туда на несколько часов — ближе к месту трагедии его не подпустила охрана, даже эта поездка была предпринята вопреки категорическим возражениям.

— Оставайтесь здесь — сказал он вышедшим следом десантникам, каждый из которых был вооружен автоматом и каждый из которых имел приказ не отходить от Государя дальше, чем на пять метров. Десантники отрицательно качнули головой — они имели приказ, и отменить его не мог сам Государь.

Устало махнув рукой, Государь пошел навстречу маленькой группе встречающих его священнослужителей.

Встреча состоялась в небольшой, причудливо для русского человека обставленной комнате, в одном из крыльев казанского Кремля. В комнате не было ни единого предмета мебели — только ковры и накрытый достархан. Достархан накрыли, не спрашивая Государя — он был гостем, а по местным традициям гостя следовало накормить, прежде чем приступать к делам — и отказ преломить хлеб принимался здесь за оскорбление.

Государь служил на Востоке — поэтому, хоть и с трудом, но он сумел расположиться перед достарханом с должным удобством, так, чтобы не затекали и не болели ноги — непривычному человеку это было невозможно сделать. Напротив него сидел среднего роста старик с длинной, седой бородой и черными, блестящими как маслины глазами. Несмотря на то, что этот человек был стар — ни в его облике, ни в его поведении не было заметно ни единого признака увядания, в свои восемьдесят с лишним старик был бодр и деятелен. В жестах и взгляде проскальзывала властность и непререкаемость — оно и неудивительно, старик был кади, судьей и входил в состав Совета Судей, в который входили известные и уважаемые всеми шариатские правоведы из Мекки, Медины, Багдада, Абу-Даби и Казани. Совет Судей был одним из высших органов уммы — мусульманской общины, он имел право судить правоверных и поступки их по нормам шариата, а решение его было прецедентом для нижестоящих кади. Каждый из кади был правоведом и специалистом по шариату, по меньшей мере, с тридцатилетней практикой. Этот старик был кади сорок с лишним лет, и знал еще Александра Четвертого Великого.

Первым делом подали чай, молоко и хлеб, старик знал, что русские не едят пищу всухую, и поэтому приказал подать чай к традиционной лепешке. Лепешку преломили натрое (один из десантников был в комнате, и как гость имел право на свою часть лепешки) и съели, запив очень крепким, почти дегтярной черноты чаем. Потом старик жестом приказал подавать плов — он не знал о вкусах гостя, но долг гостеприимства требовал накормить его досыта, и потому на стол подали плов: самое распространенное и популярное блюдо.

После того как плов съели — его брали руками из общего блюда в полном молчании — снова принесли чай и сладости. Чай Государь выпил — при его усталости глоток чая был совсем не лишним — а от сладостей отказался, сопроводив отказ традиционным поклоном, извиняясь и благодаря за еду. Старик поклонился в ответ.

— Мне сказали, что во всей империи нет человек более сведущего в вопросах веры, вот почему я хочу обратиться к вам за советами и разъяснением, Айрат-хаджи… — сказал государь.

— Люди, которые сказали тебе это, весьма польстили мне — сказал старик, обращаясь к Государю на «ты» по праву старшего по возрасту — в сущности, я не более чем скромный ученик на пиру великих мудрецов, да простит мне Аллах. Но долг заставляет меня ответить любому человеку, который обратился ко мне за разъяснениями по вопросам веры, и потому я возьму на себя смелость сказать тебе то, что знаю сам. Пусть сам Аллах будет свидетелем сказанному.

— Благодарю, Айрат-хаджи[2]. Вам известно то, что произошло и продолжает происходить в Персии?

— Известно, и сердце мое переполняется скорбью и горечью, оттого что нашлись люди, которые обольстили правоверных лживыми речами и бросили умму навстречу гибели. Аллах жестоко покарает этих людей, которые уверяют правоверных, что действуют от его имени, но на самом деле они безбожники, и действуют по воле самого шайтана. Горе, горе всем нам, если Аллах не остановит этих людей в их безумии.

— Но кто эти люди, Айрат-хаджи? Откуда они взялись и по чьей воле они действуют? Что от них ждать дальше? Я ничего не знаю об этом, я слеп и поэтому вынужден прибегать к помощи сведущих людей, чтобы предотвратить новую, возможно — еще более страшную трагедию.

— О том, по чьей воле действуют эти люди, я уже сказал — руку этих людей направляет сам шайтан, довольно смеющийся и наблюдающий за совершаемыми по его воле страшными злодеяниями и за страданием миллионов людей. Что-то касается того, откуда взялись эти люди… и что от них ждать… у тебя есть терпение, достаточное для того, чтобы выслушать и понять?

— Увы, запасы моего терпения сильно истощились за последние дни — но полагаю, сегодня его хватит.

— Тогда вы должны знать, молодой человек, что эта страшная ересь — ересь, связанная с Махди идет через века, и только один Всевышний знает, сколько злодеяний еще совершат фанатики и отступники на пути своем.

Старик посмотрел в глаза Его Величества, и убедился, что тот его внимательно слушает.

— Как ты считаешь, почему все кади выступили с осуждением Махди и махдизма и в поддержку тебе признали самозваных халифов действующими не по воле Аллаха? — вдруг спросил старик, совершенно изменив тему разговора.

Для Государя вопрос был неожиданным.

— Полагаю, чтобы не множилось зло? — осторожно предположил он.

— И поэтому, но не только. Прежде чем я расскажу тебе про раскол, про ересь и про исмаилитов — я бы хотел предостеречь тебя от ошибок, как я предостерег в свое время еще отца твоего, да будет рай ему наградой за праведный путь его, пусть он и не был правоверным. Это было давно, очень давно — но твой отец прислушался к наставлениям, когда посетил нас здесь, и наставления эти, полагаю, были в пользу и ему и всей умме. Потому то мы и считаем власть — праведной.

Старик отхлебнул чая, прежде чем продолжить.

— Когда ты будешь занимать престол… к тебе придут люди, и скажут что им недостаточно свободы. Сначала это будет проявляться в мелочах, но потом — если ты уступишь первый раз — они придут и попросят еще свободы, а потом еще и еще. В сущности, в самой свободе нет ничего плохого, и каждый человек должен быть в определенной степени свободен. Но опасайся излишней свободы, потому что она ведет к анархии, и прежде чем покуситься своей рукой на установления твоего отца, деда и прадеда — подумай не семь, а семь раз по семь — к чему это все может привести. Свобода — это как задвижка в оросительном канале, если ее открыть слишком широко — то вода иссякнет, а местность, ранее бывшая прекрасным садом, превратится в мерзкое и зловонное болото.

Эти люди попросят у тебя, прежде всего свободы говорить и проповедовать — но опасайся этого больше всего, потому что многие из них будут говорить и проповедовать ереси и зло, отбивая людей от уммы точно так же, как волки отбивают от стада барана, чтобы зарезать его. Излишняя свобода приводит к греху.

Старик помолчал, прежде чем продолжить.

— Не далее как вчера я выпорол розгами своего правнука, потому что он принес в дом сигареты и солгал, когда я спросил, где он их взял. Пусть ему есть шестнадцать лет — но принеся в дом сигареты и выкурив их, он совершил грех перед Аллахом, потому что в шариате существует хукм[3] на курение сигарет. Выкурив сигарету, он думал, что свободен — но никто из нас не свободен от Аллаха. Шариат запрещает сознательно причинять вред себе и другим людям, а, выкурив сигарету, мой правнук, несомненно, причинил себе этим вред. Кроме розг, он в наказание держал пост в течение двух дней, чтобы очиститься от запретного и примириться с Аллахом. В Казани есть поговорка: «Москва умная, Питер властный, Казань сильная»[4]. Если ты пройдешь по городу, то заметишь, что здесь нигде не продают спиртного и прочих хмельных напитков, и открыто не продают сигарет, чтобы люди не причиняли себе вред. Так вот — когда к тебе придут люди требовать свободы — они будут требовать свободы причинять вред себе и другим людям.

Молодой Государь кивнул головой.

— Я вас понял, Айрат-хаджи.

— Хорошо. А теперь вернемся к исмаилитам, потому что за тем, что происходит на Востоке стоят, несомненно, они. Я не сомневаюсь в том, что они получили помощь от других злоумышляющих, чтобы совершить то, что они совершили. Но да помилует Аллах тех, кто оказал им помощь, потому что исмаилиты исповедуют принцип такия, который позволяет им лгать, не испытывая стыда. Чтобы получить нусру, помощь — они, несомненно, солгали тем, у кого они надеялись ее получить и получили. Свои обещания они не выполнят, и более того — если они победят нас, то следующими будут те, кто в глупости своей оказал им помощь.

Старик снова отхлебнул из чашки, которую ему наполнили из старинного, медного чайника с длинным носиком, равно как и всем другим, находящимся в этой комнате.

— Так вот, чтобы понять, кто такие исмаилиты, следует обратиться еще к тем временам, когда был жил сам Посланник Аллаха, саллаху алейхи уассалам. В его жизни он смог объединить под своей рукой самых разных людей, самые разные племена, и направить их и их оружие на благие и угодные Аллаху дела. История говорит, что он взял себе девять жен, хотя это были исключительно династические браки и всю жизнь он любил только Фатиму. Когда же Аллах забрал своего посланника к себе — между его последователями разразилась постыдная распря.

Пророк Мухаммед, да пребудет он по правую руку от Аллаха, который был хатим ан-альбия, печатью пророков, не мог иметь в качестве преемника другого пророка. Однако, умме был нужен кто-то, кто бы возглавил ее на тех или иных правах и продолжим святое дело. Получилось так, что группа предводителей правоверных избрала Абу Бакра преемником посланника Бога — так это называлось. В переводе на арабский это звучит как «халифат расул Аллах», поэтому государство стало называться халифат — дословно «преемничество», а его главу стали называть халифом, точно так же как ты являешься наследным монархом. Три последующих халифа — Абу Бакр, Омар и Осман принадлежали к одному и тому же племени курайш, которое присоединилось к Посланнику Аллаха, но не было с ним в кровном родстве.

Раскол случился во время выборов четвертого халифа — им стал Али Аби Талиб, который принадлежал не просто к племени курайш — а к клану Бану Хашим, из которого происходил и сам Посланник Аллаха, он был двоюродным братом Посланника Аллаха и мужем его дочери Фатимы. Однако, он не пользовался поддержкой большинства правоверных, которые просто проигнорировали его назначение. Его же сторонники образовали партию Али, если перевести это на арабский — это будет звучать как «шиат Али». Эти люди говорили, что наследование халифата может вестись только по прямой восходящей линии родства Посланника Аллаха среди членов семьи Пророка «ахл-ал-байт», хотя сам посланник Аллаха никогда не претендовал на то чтобы утвердить свою власть как монархическую. Так возникла особая ветвь ислама — шиизм.

В свою очередь большинство в умме, считающее что наследовать должен, прежде всего, достойный, не только из семьи Посланника Аллаха — но и из семей его верных последователей, объединились вокруг Муавии Аби Суфйана, который был опытен в государственных делах и авторитетен. Он не развязывал гражданскую войну и гибельный раскол в умме, это сделали остававшиеся в меньшинстве шииты, доказывающие права своего ставленника на халифат. Продолжительное и постыдное противостояние, когда вопреки изложенному в Великой Книге запрету правоверные гибли от рук правоверных привело к тому, что появилась третье толкование Воли Всевышнего в вопросе наследования халифата — их называли хариджиты и они полагали, что любой достойный и уважаемый мусульманин вне зависимости от родства с Посланником Аллаха мог стать халифом. Закончилось это противостояние жестоким убийством Али.

На шестьдесят шестой год хиджры в Куфе последовало восстание аль Мухтара, впоследствии подавленное. Он предпринял выступление от имени третьего сына Али, единственного который к тому времени оставался в живых, Ибн-аль-Ханафии, которому к фамилии впервые была дана приставка Махди, и он был провозглашен восставшими единственным законным имамом, способным восстановить справедливость на земле и избавить угнетенных от тирании. Однако, это привело лишь к новому расколу в умме и потери части завоеванных ранее позиций. В те же самые времена шииты выработали понятие «имам» — покровитель и единственный правитель правоверных, единственный, кто может толковать Коран и шариат, и его смысл. А при имаме Ас-Садике (правдивый) шииты окончательно установили свою концепцию, включающую в себя теологическую концепцию имама, который являлся худжжат Аллах, представителем Аллаха на земле, подлинным имамов времени, подчинение которому является обязанностью всех правоверных. Имам мог и не править, то есть не быть халифом — но он обязательно должен был быть из Алидов, потомков убитого народом Али. Таким образом, халифат был отделен от имамата, а имам освобождался от непременной обязанности претендовать на трон халифа.

Старик хитро взглянул на Императора, сидящего напротив.

— Понимаешь, что-нибудь?

— Пока нет, Айрат-хаджи.

— Сейчас поймешь. У Ас-Садыка был дядя, некий Заид. Когда разрабатывались эти концепции, по сути примиренческие — он выступил против них, публично провозгласил необходимость в справедливом имаме на троне и вменил общине в обязанность смещение несправедливого правителя, возможно и вооруженное. Заидиты — последователи Заида, а на его сторону встали тогда многие создали два государства, одно — в йеменском королевстве, второе называлось Дайлам, и располагалась в прикаспийских провинциях, примерно там, где находится сейчас Тегеран.

Позже, после смерти Ас-Садыка в общине шиитов снова произошел раскол, часть встала на сторону старшего сына, Ас-Садыка Исмаила, провозглашавшего позиции близкие к позициям Абу-Хаттаба, а тот в свою очередь был близок к заидитам. Так сформировалось движение последователей Исмаила — исмаилиты, которые, по моему убеждению, и стоят за происходящим на Востоке.

Старик перевел дух, прежде чем снова начать говорить.

— Исмаилиты виновны во множестве вопиющих злодеяний, имевших место уже в те времена. Так в триста семнадцатом году Хиджры объявившийся из числа исмаилитов человек, называющий себя персидским Махди, прославился тем, что грабил направлявшиеся в Мекку для совершения святого хаджа паломников. Выступив во время хаджа, он захватил Мекку, ограбил и перебил многих, после чего осмелился выломать Черный Камень ал-хаджар ал-асвад из стен Каабы и увез его с собой в Ахсу, откуда он вернул его за огромное вознаграждение золотом. Он объявил грехом шариат и все виды богослужения, а также подверг поруганию всех имамов и пророков. Можно ли было придумать что-либо страшнее этого? И ведь история повторяется.

Когда произошло то, что произошло — Совет судей поручил мне, как человеку сведущему и беспристрастному разобраться в происходящем, дабы можно было вынести свое суждение. В течение нескольких дней я читал книги и разговаривал с правоверными, которым волей Аллаха удалось спастись. В этой истории много символов, и символы эти вопиют о большой беде. Прежде всего — это сам таинственный Махди, человек которого видели лишь избранные, и те, кого он допустил к себе — все они оказались не праведниками, но проливающими кровь ашрарами. Этот человек и поныне находится в дар аль-хиджра, тайном убежище, известным лишь избранным, и называет свое нахождение там сокрытием. В самом Тегеране зверствует, проливая кровь неверных и правоверных, не делая никакой разницы, высший совет, который исполняет роль халифа. Сам же Махди, по-видимому, претендует на роль имама и пользуется тем, что может находиться в сокрытии. Возможно, когда земля Персии и другие земли будут залиты кровью настолько, что не останется, куда поставить ногу — он выйдет из сокрытия, и провозгласит свой имамат, соединив в себе роль халифа и имама, и возможно он даже покарает тех, кто проливал кровь. Его правление и станет последними днями, как в это верят шииты. Последними днями.

— Но кто этот Махди? Вы можете хотя бы предположить, ведь этот человек не мог появиться ниоткуда?!

— Увы, могу. Никто не может прийти и объявить себя Махди, не имея на то права — он должен совершить что-то, что заставит всех поверить в то, что он является худжжат Аллах. Он должен как минимум происходить из Алидов и это должно быть доказано для правоверных. Вы помните, как звали погибшего на трибуне шахиншаха?

— Его звали Мохаммед, Айрат-хаджи.

— А как звали его жену?

— Шахиня Сорейя, Айрат-хаджи.

— Нет, не эту. Первую, что подарила ему двух сыновей.

Государь попытался вспомнить и не смог.

— Увы, но в памяти моей нет ее имени, к моему стыду Айрат-хаджи.

— А в моей есть. Ее звали Фатима, точно так же как единственную любимую супругу Посланника Аллаха! Вот тебе и первый символ.

— Я по-прежнему ничего не понимаю, Айрат-хаджи.

— Печально. Что ж, тогда поговорим о втором символе. Ты помнишь о заидитах, о которых я тебе рассказал? О потомках Заида, который ведет линию своего родства от Али, а следовательно — и от самого Пророка?

— Да, помню, Айрат-хаджи.

— Прекрасно. В свое время шахиншах Мохаммед, доказывая свое право на власть, потратил немало времени и сил на то, чтобы выяснить свою родословную. Ему важно было доказать свою принадлежность к Алидам, потомкам Али — потому что в глазах шиитов это давало ему несомненную легитимность его пребывания на троне. И он ее доказал. Он провел линию своего родства прямиком от Ас-Садыка Исмаила, старшего сына Ас-Садыка и основателя исмаилизма. Тогда мы, осуждающие шиизм в целом и исмаилизм в частности за то, что они сделали в прошлом и продолжают делать сейчас, не придали этому факту большого значения, считая, что шахиншах Мохаммед просто пытается утвердиться на троне. Но последовавшие за этим события заставляют меня задумать над тем, что шахиншах и впрямь мог быть исмаилитом и потомком Ас-Садыка. А это — дает ему возможность и несомненное право быть главой, пиром ордена исмаилитов, тайной власти Востока, власти, принесшей немало горя и бед.

— Но даже если это и так, шахиншах Мохаммед погиб, Айрат-хаджи.

Старик наставительно поднял палец.

— Да, погиб! Сначала я не верил в это, но потом, размышляя, и ища истину, я понял, что он и в самом деле погиб. Скорее всего. У него мог быть двойник, которого он подставил вместо себя на параде — но тогда события развивались бы по-другому. Видите ли, Ваше Величество — старик впервые назвал Государя этим титулом — у нас есть собственные источники информации, и немало правоверных устрашаясь того, чему они были свидетелями, и устрашаясь харама и ширка, рассказывают нам о тайнах. Махди существует, более того — он в течение длительного времени находился на территории западного и северного Афганистана, тайно встречаясь там со своими приверженцами. К нему неоднократно привозили полковников и генералов шахских сил безопасности, и они клялись ему в верности…

Государь не спросил, почему Духовное управление не поделилось этими данными с МВД — такой вопрос был бы неуместным, глупым и оскорбительным для собеседника. Никто не обязан ничем делиться, и если МВД не имеет таких источников информации, какие имеет Духовное управление, то это проблема непрофессионализма МВД, а не Духовного управления.

— И не только. Знающие люди говорят, что Махди не раз демонстрировал чудеса, которые не под силу простым смертным, и тем самым вызывал у правоверных веру в себя. Они уверяли, что его не раз видели в двух местах одновременно.

— Айрат-хаджи, а вы не могли бы сказать, как ваши люди описывали Махди? Какова его внешность?

— Совершенно непохожа на шахиншаха. Его описывают как молодого человека, не старше тридцати, роста чуть выше среднего, совершенно неприметного и одетого в типичную для афганских пуштунов одежду — широкие штаны, рубаха, теплая безрукавка. Этот человек по возрасту не старше тебя. Но дело даже не в этом. По словам знающих людей в последний раз Махди собрал у себя главных ашраров меньше месяца назад. О чем там говорили на этом нечестивом сборище — останется навсегда тайной, но, по крайней мере, один из ашраров вернулся с этого нечестивого собрания с немалым количеством золота, как будто его одарил им сам Иблис, довольный совершаемыми по его воле злодеяниями, количеством пролитой на землю этими людьми крови. А потом, за день до того, как гнев Аллаха поразил нечестивых правителей Афганистана, обоих в один и тот же день — он собрал своих сторонников, и рассказал им о том, что произойдет. И он сказал им, что это не единственные жертвы, которые будут принесены на алтарь гнева Его, и что скоро умрет еще один тиран. Получается, что он знал о том, что произойдет — но он никак не мог организовать это, иначе его сторонники знали бы об этом. Он просто сказал, что это произойдет — и это будет сигналом к всемирному Джихаду. Он сказал это, чтобы люди поверили ему — и когда это произошло, люди убедились в том, что рука нечестивца направляема свыше. Рассказать ему о том, что произойдет, мог сам Махди, больше некому…

— Получается, сам Махди организовал эти убийства? — недоверчиво спросил Государь — но этого не может быть, ведь…

— Принц Акмаль — коротко сказал старый кади, глядя в глаза Государю.

И государь не отвел взгляда, хотя сделать это было невероятно сложно, тем более под взглядом кади, одного из верховных судей. Но молодой Государь не отвел взгляд, он прямо смотрел в глаза человек, который был вдвое старше его, и неизмеримо опытнее, ведь кади — разбирают самые разные споры, и разбирать их они должны в строгом соответствии с шариатским законом. Молчаливое испытание это закончилось тем, что старый мусульманский законник… улыбнулся.

— Ты станешь хорошим правителем этого государства — сказал он — потому что веришь в то, что делаешь, даже если знаешь, что за сделанное кто-то осудит тебя. Это — хорошее качество, оно должно быть у истинного правителя, и люди с благодарностью вспомнят твое правление, как сейчас они вспоминают с благодарностью правление твоего отца и деда. Аллах улыбнулся, когда ты взошел на трон, при каких бы обстоятельствах это не случилось.

Государь кивнул, не зная, что сказать.

— Принц Акмаль — гореть ему в аду вечно был приговорен к смерти фетвой. Это был преступник, каких с трудом выносит земля, и все правоверные знали это. Он лгал, воровал, убивал, прелюбодействовал, он торговал наркотиками, оправдывая это джихадом, трудно даже сосчитать все злодеяния, которые совершил он сам, или вместе со своим братом. Хоть ты и не следовал фетве, когда отдал приказ уничтожить злодея — ты сделал благое дело, сохранив множество душ от всяческого харама. Ты правильно поступил, и даже не думай мучиться угрызениями совести.

— Но откуда…

— Откуда я все знаю? Правоверные тоже смотрят телевизор, Ваше Величество, и в этом нет никакого греха, как бы нас не пытались убедить в обратном те, кого мы называем гулат[5]. И никто не запрещал рабам Аллаха складывать в голове два и два, чтобы получить ответы на сокрытое тайной…

— Я не о том хотел спросить, Айрат-хаджи. Откуда вам стало известно все это, и точно ли, что было сказано именно про двух правителей Афганистана, которые погибнут, пораженные гневом Аллаха, а не про одного?

Кади нахмурился.

— Я не могу ответить на вопрос, отвечать на которые мне запрещает мой долг и опасения за судьбу других людей. Но сказанное я передал, точно — ими было сказано, что именно оба правителя Афганистана — и нечестивый Гази-Шах и не менее преступный брат его, принц Акмаль будут поражены Гневом всевышнего, а потом начнется переворот.

Государь пытался осознать услышанное. Не складывалось. Пусть король Гази-Шах погиб при таинственных и до конца не выясненных обстоятельствах от рук фанатика, причем непонятно как этот фанатик смог подобраться к королю и убить не только его — но и командующего британским экспедиционным корпусом в Афганистане. Пусть шахиншаха Мохаммеда убили либо собственные офицеры — заговорщики, либо фанатики-экстремисты, проникшие в армейские структуры. Но принц Акмаль то погиб в результате бомбового удара, нанесенного по основным точкам Афганистана, где торговали наркотиками и рабами! Это планировал он сам… и…

И посол Российской Империи Воронцов. Именно он обратился с предложением о проведении операции, которая должна была уничтожить врагов шахиншаха на границе…

Но ведь именно он, лично он развернул ее до масштабов, предполагающих нанесение удара даже по пакистанской территории! И знал об этом — ограниченный круг лиц!

Так что же получается среди этих лиц — предатель, агент Махди?

И получается, что о последних минутах жизни самого шахиншаха, и его сына, принца Хусейна они знают только со слов одного человека, князя Воронцова!

Нет, быть такого не может. Слова князя можно проверить, опросив эвакуированный из посольства персонал, тут все очень легко проверяется… Да и не может князь Воронцов быть предателем, просто не может. Это же Сашка, с которым они проводили лето в Одессе, с кем дрались лицом к лицу со шпаной, и потом улепетывали от городовых. Если предаст он — значит все, значит, пошатнулось что-то фундаментальное, что-то — на чем стоит Государство Российское, и это не красивые слова, это истина. Люди такого происхождения и таких титулов не могут предавать, не могут играть в двойную игру, потому как если они это делают, если они предают Родину и Престол — значит государство, держава превратилась в колосс на глиняных ногах, и при первом серьезном ударе оно рухнет, разрушившись на тысячу частей. Если предает потомственный аристократ и князь крови — значит общество и страна больны настолько, что уже не могут существовать, так как существовали раньше.

Но все равно — Сашку надо спросить и как можно быстрее, просто безотлагательно. Он может знать что-то, что позволит окончательно сложить картинку, понять, как могло произойти то, что произошло. И понять — как действовать дальше.

— Так кем же все-таки может быть Махди, Айрат-хаджи?

— А ты так этого не понял? Он может быть лишь тем, кто ведет свой род от Ас-Садыка и может предъявить доказательства тому. Он может быть лишь принцем крови и иерархом одного из тайных исламских орденов, иначе ему никто не поверит, и за ним никто не пойдет. Скажи, как звали сыновей шахиншаха Хосейни?

— Одного звали Хусейн, старшего, второго… Мохаммед, кажется.

Старик наставительно поднял указательный палец.

— Вот тебе и третий символ, самый страшный. По преданиям шиитов, вышедшего из сокрытия Махди будут звать так же, как звали Посланника Аллаха. Какова судьба юношей, которых ты только что мне назвал?

— Один погиб при перевороте. Второй — в Санкт-Петербурге, учится в Академии Генерального штаба. Он никак не может быть там, где люди встречали Махди.

— Второго зовут Мохаммед?

— Да, Айрат-хаджи.

— На твоем месте — я бы не был в этом так уверен. Шииты верят, что у сокрытого имама должны быть помощники. А коварство восточных правителей может обмануть кого угодно — но не меня. И тебя оно тоже обманывать не должно…

Государь окончательно понял, что хотел сказать ему старый кади. И ужаснулся.

— Могу ли я сделать что-либо для вас, Айрат-хаджи? Благодарность моя велика.

— Да, можешь. Огради людей от безумия, спаси, кого сможешь. Останови зло.

— Я сделаю все что смогу.

— Тогда… Аллах с тобой. Пусть ты и неверный, кяффир — но делаешь праведное, и Аллах поможет тебе…

Уже из вертолета Государь дал команду задержать — обязательно живым — младшего принца Хоссейни, учившегося в Академии Генерального штаба. В суете, в круговороте — так получилось, что никто и не вспомнил о нем, вначале хотели урегулировать кризис, и только потом — думать о преемственности власти. Но приказ — был отдан, и принят к исполнению слишком поздно…

11 августа 2002 года

Российская Империя, Санкт-Петербург

Суворовский проспект

Академия генерального штаба

Занятий в академии не было — обучение в академии Генерального штаба происходило, как и в любых других учебных заведениях, с сентября по июнь, лето было отдано на практические работы по рекогносцировке местности и практику в воинских частях. Но Академия работала — потому что преподавательский состав из тех, кто не ушел в отпуск, занимались делами, которые невозможно сделать во время учебного процесса: кто обновлял лекционный фонд[6], кто готовился к защите степеней в библиотеке, кто-то и книгу писал, потому что среди преподавателей было немало выдающихся военных теоретиков. Конечно же, как и в любом другом военном учебном заведении там был дежурный офицер.

Два экипажа Баварских моторных заводов пятой серии — их выпускали совсем близко, на заводе в Кенигсберге, и ими пользовалась СЕИВК, с визгом затормозили около главного входа в здание, шесть человек выбежали из них и бросились в здание, то и дело переходя на бег, сопровождаемые недобрыми взглядами немногочисленных, оказавшихся свидетелями этой сцены военных. Военные ненавидели и МВД и СЕИВК и считали для себя низостью каким-либо образом сотрудничать с жандармами. Жандармам, впрочем, на это было совершенно наплевать.

— Где дежурный офицер!? — накинулся один из ворвавшихся в вестибюль на часового.

— На втором этаже — струхнув немного, ответил поставленный сюда за провинность курсант — вызвать, господин…

— Не нужно.

Жандармы сунулись через вертушку, хромированную, доходящую по грудь — но она была намертво закрыта.

— В чем дело?

— Господа, без пропуска нельзя.

Жандарм достал пропуск в здание СЕИВК заодно с удостоверением.

— Это пойдет?

— Никак нет, это пропуск не к нам.

— Он прав, господа! — раздалось за спиной.

Жандармы повернулись — невысокий, белобрысый, молодо выглядящий полковник Генерального штаба с кожаным портфелем подмышкой смотрел на них.

— Порядок есть порядок, господа — сказал полковник — у нас особый пропускной режим, это объект, охраняемый по Уложению о сохранности тайн государственных и иных. А вы кто такие?

— Слово и дело государево!

На полковника это не произвело никакого впечатления.

— В таком случае, вам нужно вызвать сюда начальника первого отдела, он имеет привилегию проводить по своему пропуску посетителей. А сейчас господа… извольте посторониться, я спешу.

Вызвали начальника первого отдела — старший группы уже с трудом мог сдерживать свое раздражение, но понимал, что бессмысленно. Из Августейшей Семьи все мужчины здесь учились, и alma mater поддержат.

Спустился генерал Прокопенко, третий отдел, контрразведка. Китель накинут на плечи, да и сам виду… помятого. Видать, разморило на жаре то…

— Господа… — вопросительно уставился он на них.

— Поговорим в кабинете — отрезал старший.

Кабинет генерала находился на втором этаже, и обустроен был неряшливо и небрежно, видимо хозяин достойной офицера аккуратности мало внимания уделял. Оно и понятное дело — всем известно, что сюда дослуживать отправляют, до пенсии благо должность генеральская, а работы почти нет.

— Татищев, третий отдел — представился старший группы — мы хотели бы узнать местонахождение курсанта Мохаммеда Хосейни. Это дело государственной важности.

— Хосейни? — недоуменно уставился на них генерал — у нас нет такого, если память меня не подводит.

— Должен быть. Давайте проверим.

Жандарм, теряя последние остатки терпения, десять минут наблюдал за тем, как генерал Прокопенко бестолково тычется в разные директории справочной системы, потом терпение у него кончилось…

— Господин генерал, разрешите, я сам посмотрю.

Компьютерные программы, которой пользовались правительственные учреждения, делались на единой платформе, потому Татищев освоился в ней почти сразу и задал пофамильный поиск. Программа дала отрицательный результат дважды, после чего он тупо пялился в монитор минуты три, прежде чем сообразил, в чем дело.

— Господин генерал, а у вас есть специальные списки? Ну, курсанты, которые записаны под другими фамилиями, чтобы сохранить инкогнито, так сказать.

— М… есть несколько дел в моем сейфе.

— Разрешите?

Вскрыли сейф — старый, выкрашенный суриком бегемот с заедающим запорным механизмом. Дело принца Мохаммеда было на самой верхней полке, поверх стопки.

— Али… Сафиуллин — прочитал Татищев и, перенеся папку на стол, ввел в программу новую фамилию. Программа выдала результат, заставивший его похолодеть.

Гатчина! Рядом — Царское село!

— Благодарим за содействие.

— Э, а личное дело!? — крикнул вслед генерал.

Жандармы уже не слышали его — они бежали к выходу…

На выезде из города были пробки, поэтому до нужной им воинской части в Гатчине они добрались лишь через полтора часа. Место считалось «блатным» если использовать слова новояза, здесь проходили практику «приближенные особы», рядом — столица. Здесь их пропустили беспрепятственно, через пять минут они нашли заместителя командира части.

— Да здесь был… — сказал недоуменно майор в ответ на вопрос о курсанте от Генштаба, практиканте — изволят работать с документами. Половину штабной переписки изволили забрать и работают.

— Проживают где?

— Туточки… — майор показал на невысокое двухэтажное здание — для командированных выстроили, тут их у нас немало бывает.

— Панов, Гоглидзе — окна! — распорядился Татищев, Макарьян — останься на всякий случай здесь. Остальные — за мной!

— Да что произошло то? — удивился майор.

— Как можете охарактеризовать? — коротко спросил Татищев, когда они вчетвером вошли в подъезд.

— Как… черненький, тихий… по-русски хорошо говорит, даром что татарин. Вежливый… Работает много… из нумеров не показывается только что в штаб за документами и обратно. Он что — злоумышленник какой?

— Нет, отец. Просто поговорить надо. Где?

— Одиннадцатая…

— Ключи есть?

— Так у дежурного…

— Иди, принеси.

Когда они остались втроем, отпустив струхнувшего майора вниз, Татищев оглядел двоих своих подчиненных.

— Стрелять только в ответ. Оружием вообще не махать. Приказ брать живым, поняли?

— Так точно.

— Я первый иду. Тараки за мной. Белых остаешься у двери, страхуешь коридор.

— Так точно.

Вернулся с ключами майор, вид у него был несчастный — тоже до пенсии дослуживает, а тут на тебе…

— Куда дверь открывается?

— Наружу, ваше благородие.

— Разрешите…

Татищев перехватил связку ключей, расстегнул пиджак, чтобы при случае быстро достать пистолет. Тараки, чернявый, крепкий, носатый турок вежливо оттеснил в сторону майора, чтобы не мешал и встал следом, Белых встал еще дальше.

Жало ключа вошло в хорошо смазанный новенький замок почти бесшумно, Татищев повернул его — и почувствовал, как сработал механизм замка. Рывок на себя — и только в последний момент жандарм почувствовал, что полотно двери изнутри что-то держит. Но додумать, что может держать эту дверь, он не успел, он не был военным и не привык думать, что за каждой дверью может быть растяжка. Он успел еще распахнуть дверь — и даже на секунду увидел: комната, змеящаяся по полу леска с выдернутой чекой на конце и большой, красный газовый баллон, к которому умело прилажен стандартный запал от гранаты. Больше он ничего увидеть и понять не успел…

16 августа 2002 года

Константинополь

Аэропорт им. ЕИВ Александра Пятого

Константинополь, русский форпост на «другом» берегу Черного моря, город и русский, и не русский одновременно, вторая столица Империи. Двухмиллионный город, столица чужой, некогда одной из сильнейших в мире Империй. Взят с моря в одна тысяча девятьсот двадцатом году адмиралом Колчаком — это была первая в мире комбинированная операция в современном ее понимании, с задействование трех родов войск: флота, палубной, стратегической и морской авиации и морской пехоты. Город, который некогда был столицей Восточного Рима, город, несколько сот лет пребывающий под гнетом чужой веры и чужой религии. Город, взятие которого принесло русскому Императору титул Цезаря Рима[7], римского императора. Город, который снова стал христианским и более того — каждый год он на шесть месяцев становился столицей громадной Империи. Город, раскинувшийся по обоим берегам Босфора, помнящий свое прошлое, наслаждающийся настоящим и, в отличие от Багдада — не слишком то заглядывающий в будущее. Город, ставший основной стоянкой сил Флота Индийского Океана, где у далеко выдающихся в море причальных стенок военного причала ночуют крейсера, десантные суда и даже авианосцы. Истинно имперский, имеющий свое лицо город…

В восьмидесятые годы, после того, как два аэропорта, названные именами адмирала Колчака и Александра Четвертого перестали справляться с наплывом желающих посетить «Южный Петербург» — власти сделали решительный шаг. Аэропорт Александра Колчака стал военной базой, аэропорт имени Александра Четвертого был отдан под крупнейший в мире дирижабельный порт и терминал для особо важных персон. Новый аэропорт, названный именем недавно взошедшего на престол ЕИВ Александра Пятого строили четыре года — но в результате получилось нечто колоссальное. Десятиэтажные автомобильные стоянки, пять двадцатичетырехэтажных гостиничных башен, шесть терминалов и несколько десятков самых разных полос, включая полосу для посадки военно-космических самолетов, в мирное время используемую для приема самых тяжелых транспортников и пассажирских аэробусов. Аэропорт был построен прямо на берегу Мраморного моря и включал в себя еще и средних размеров универсальный порт. Это позволяло, прилетев на Восток на самолете тут же сесть на теплоход и отправиться дальше морем. Такое расположение аэропорта позволяло, и переваливать контейнеры, прибывающие морем на грузовые самолеты и дирижабли, которых отсюда отправлялось больше, чем пассажирских лайнеров…

Семнадцатого августа — был день Константинополя, он так и назывался — день Константинополя, потому что именно в этот день русские морские пехотинцы подняли русский флаг над Долмабахче, султанским дворцом на берегу моря, высадившись ночью со штурмовых лодок. Кто-то этот праздник праздновал, кто-то нет, годов до тридцатых, до окончательного замирения в этот день обычно начинались поджоги и погромы. Сейчас — это был просто праздник с театрализованным представлением, Константинополь, как и большая часть побережья, обрусела, и турки в смысле интегрированности в русскую жизнь напоминали тех же татар. Сегодня же, шестнадцатого августа была пятница — в Константинополе по традиции это был выходной день. Выходным обещало быть и воскресение — перенесли с семнадцатого — потому в аэропортах, на дорогах было не протолкнуться. Три дня отдыха в августе — кто-то с семьей едет в короткий круиз по мраморному морю, кто-то — садится на дирижабль и на черноморское побережье, ну а кто-то — в самолет, чтобы повидать семью в Санкт-Петербурге, Москве или Казани. Десятки тысяч людей считали время до отправки самолета или дирижабля. Пять человек считали минуты, отделяющие их от встречи с Аллахом.

В одном из бесчисленного множества вспомогательных помещений аэропорта, которое находилось на ремонте, и поэтому было пустым — сидели пять человек. Это были молодые люди, с курчавыми темными волосами и черными глазами, самому старшему из них было двадцать восемь, а самому младшему — восемнадцать. Они стояли на коленях и их лица были обращены к кибле[8], отметке, сделанной мелом на стене. Они творили молитву Аллаху, искренне ища его милости и бакакята[9].

Бисми Лляхи, таваккяльту Єаля Лляхи, ва ля хауля ва ля куввата илля би-Лляху. Аллахумма, ин-ни аЄузу би-кя ан адилля ау удалля, ау азилля, ау узалля, ау азлима, ау узляма, ау аджхаля, ау йуджхаля Єаляййа. Аллахумма, ин-ни аЄузу би-кя ан адилля ау удалля, ау азилля, ау узалля, ау азлима, ау узляма, ау аджхаля, ау йуджхаля Єаляййа…[10]

Все они родились и выросли в Российской Империи и были полноправными подданными Его Величества, все они ходили не в медресе, а в светскую школу, все они получили должное образование, трое из пяти работали, еще двое учились. Ни один из них не подвергался насилию со стороны государственных структур, а отец одного из них — даже был главным инженером на нефтеприисках, и мог себе позволить виллу на берегу Мраморного моря. И, тем не менее — все пятеро были фанатиками, готовыми отдать, не раздумывая свои жизни во имя торжества Халифата, принять шахаду и попасть в рай.

Это было новое поколение джихадистов. Эти — не помнили, что когда-то была независимая Османская Империя. Эти — не подвергались никакому насилию и не вставали на джихад из потребности свершить кровную месть по отношению к русскому государству или к отдельным подданным. Эти — не были нищими и не вставали на джихад из-за нищеты. Просто — они верили в то, что делают и считали, что поступают правильно…

Когда они сотворили положенное ду’а — заговорил Ахмед. Он был самым старшим из них — двадцать восемь лет, и он был работником аэропорта. Благодаря ему, и еще одному человеку, удалось пройти в закрытую зону и всем остальным. Ахмед был самым старшим из них, самым опытным — и каждого из оставшихся четверых он лично привел в исламский комитет.

— Братья мои… — сказал Ахмед — сердце мое переполняется от любви к вам, и ко всем моджахедам, что сейчас делают джихад против неверных. Время неверия, время покорности, время ширка и поклонения тагуту завершилось. Пришло время действовать. Мы все грешны, Аллах тяжело карает нас за наши грехи и грехи наших отцов. Наша земля, где мы когда-то были полноправными хозяевами — находится под пятой кяффиров, а мы все — для них рабы. Когда-то давно, полумесяц властвовал от южных морей и до большого северного океана — теперь на нас плюют. Все это — расплата, за асабию, за грех ширка, за трусость. Когда-то вся земля русистов была нашей — сейчас им принадлежит наша земля.

Но время сокрытия закончилось! Каждый из нас должен внести свой вклад, каждый из нас должен пролить свою кровь за совершенство таухида во всем мире, каждый абд’Аллах[11] должен принести и положить свою душу перед Господом миров, доказывая серьезность своей веры. Нас мало, но от нашей решимости умереть во имя Аллаха содрогнутся сердца миллионов, то, что мы сделаем — будет лучшим из ибадатов[12], как лучшим из ибадатов, самым угодным из всех является газават[13]. Я верю в вас, браться мои, в вашу силу и в вашу решительность и верю в то, что рано или поздно — я встречусь с вами в раю, где мы будем вместе с братьями, которых мы не знали, и которые, так же как и мы вышли и погибли на пути джихада. Аллаху Акбар!

— Аллаху Акбар!!!

Примерно через полчаса — небольшой тягач подкатил к борту 1–1–4 «Константинополь — Санкт Петербург» несколько больших контейнеров. В таких контейнерах, которые специально и формой и размерами подходили под фюзеляж самолета — на борт доставили вещи пассажиров, питание, и некоторые другие грузы, владельцы которых оказались достаточно состоятельными, чтобы раскошелиться на перевозку их именно таким образом. Водитель тягача отцепил поезд с контейнерами и покатил по своим делам — а через несколько минут подоспевший погрузчик и несколько уставших рабочих аэропорта — перегрузили в контейнеры в готовящийся к отлету самолет. Контейнеры были запломбированы. Еще один контейнер — был с продуктами для пассажиров, его поставили так, чтобы его можно было открыть с кухни.

— Алия! Алия!

Алия, одетая в форму «Северо-западных линий» восхитительная брюнетка, немного не дотягивающая ростом до модельного стандарта, всего сто семьдесят, но компенсирующая это безупречной фигурой 92–59–92 — обернулась на зов.

— Да, Владимир Дмитриевич…

Пожилой, в насыщенно-синей летчицкой форме первый пилот, Владимир Дмитрухин недовольно смотрел на Алию.

— Что с тобой сегодня?

— Нет… ничего.

— Трап уже убрали. Закрывайте, давайте быстрее, у нас окно десять минут.

— Да, Владимир Дмитриевич, сейчас.

Окинув в последний раз взглядом сверкающее стеклом и полированной сталью здание авиавокзала, Алия потянула за ручку — и толстенная дверь с легким шипением встала на место. Она повернула ручку, загерметизировав салон и законтрила ее, потом посмотрела на панель индикаторов. Индикатор помигал, затем загорелся зеленым — герметичность обеспечена.

Можно лететь.

Алия вышла в салон огромного, пассажирского двухпалубного экспресса, они летали между двумя столицами Империи каждые три часа, перевозя за раз четыреста десять пассажиров в трех классах: высшем, бизнес-классе и туристическом классе. Экономического класса — на этом маршруте не было вовсе, экономическим летали другими самолетами, другими авиакомпаниями.

Самолет был настолько большим и современным, что когда он был на земле — не было понятно, они уже начали выруливать или все-таки стоят на месте — но по едва уловимым признакам она поняла, что самолет уже сдвинулся с места, они выруливали на взлетную.

По рядам шли стюардессы, расспрашивали пассажиров, все ли в порядке, помогали пристегнуться, профессионально улыбались всем и каждому. Алия была старшей стюардессой, ей уже не нужно было этого делать. Одному Аллаху ведомо, сколько она шла к своей цели, и сколько ей пришлось вынести ради этого.

Лестница для стюардесс, которая вела с первого этажа самолета на второй, была по центру салона, там же располагалась самая кухня для высшего класса и салон отдыха для стюардесс — на этом самолете места было навалом, не то, что на старых моделях. Алия направилась туда, чтобы в последний раз вознести…

— Извините, сударыня…

Алия сбилась со своих мыслей, посмотрела на того, кто обратился к ней. Ну конечно… высший класс, как же иначе. Те, кто переплачивает за билеты впятеро, считают, что купили всех и вся и ее в том числе. Но тут…

Светловолосый мужчина, где-то между тридцатью и сорока — Алия отметила почти незаметные шрамы у бровей, чуть сплющенный нос, видимо, занимался каким-то видом рукопашного боя — доброжелательно и с интересом смотрел на нее из того роскошного кожаного чудовища, которое в высшем классе называлось креслом.

Мальчишеская улыбка. Пряжка ремня в руке.

— Не поможете?

Знакомая картина… с этого начинается.

— Да, конечно…

Алия наклонилась над креслом, застегнула ремень. Отметила, что в отличие от других приставал и донжуанов, которых в высшем классе всегда полно — от этого ничем не пахнет. Мужчины его типа предпочитают навязчивые, тяжелые, восточные ароматы — а от этого не пахло ничем, ни потом, ни чем-либо иным.

— Благодарю, сударыня…

Мужчина не стал звать ее «Алия», хотя это имя было написано на табличке с именем, приколотой к форменному жакету слева. Но его взгляд был вполне даже красноречив. Равно как и визитка, которую он небрежным, но точным жестом засунул в кармашек ее жакета.

— Сударыня, был бы очень рад увидеть вас в Санкт-Петербурге. Ваша улыбка лишила меня жизненного покоя раз и навсегда…

Алия внутренне содрогнулась от омерзения, но по-прежнему продолжала улыбаться.

— Я подумаю…

За занавеской, отделяющей салон высшего класса от салона для обслуживающего персонала, собрались уже почти все, самолет обслуживали двадцать две стюардессы, четырнадцать из них ублажали пассажиров салонов высшего и первого класса. Алия пристегнулась рядом с Тамарой, разведенной яркой грузинкой лет тридцати. Та по-дружески подтолкнула ее плечом.

— Красавчик…

— Ты о чем?

— О твоем блондинчике.

Конечно же… через прозрачную занавеску было все видно, в другой раз Алия бы поддержала тему, пусть ей было бы и неприятно… но не сейчас.

— Перестань нести чушь.

Тамара хищно усмехнулась.

— Марин, а Марин! Посадочный бюллетень у тебя? Ну-ка дай…

— Прекрати…

— Не обращая внимания, Тамара вчитывалась в схему рассадки пассажиров высшего класса.

— Та-а-ак… высший класс, место…

— Ну, прекрати… — почти со слезами попросила Алия.

— Место Три Б. Заказано и оплачено с корпоративной скидкой, Нефтяное общество Тер-Акопова, представительство в Константинополе. А что, подруга, неплохо… Я бы и сама, но если уж такое дело…

За спиной кто-то понимающе хихикнул.

Алие было мерзко… так мерзко, будто она вляпалась в дерьмо, не просто наступила — а упала в него, вывалялась с нем с головы до ног. Она пошла на это потому, что так нужно было для уммы — но все равно было мерзко, отвратительно, постыдно. Как они могут?! В авиакомпании на должности стюардесс подбирали как на конкурс красоты, помимо внешних данных требовались еще и не слишком твердые моральные устои… об этом никто не говорил вслух, но это было. Нельзя сказать, что кого-то заставляли… та же Тамара. Соблазнили, бросили, оставили с ребенком, а тут… высший класс, главноуправляющие, помощники управляющих, попадаются чиновники от четвертого класса и выше, потому что, только начиная с четвертого класса можно летать высшим классом за казенный счет. Можно удачно выскочить замуж, или немного подзаработать, подцепить богатенького прожигателя жизни, поработать гидессой по Санкт-Петербургу, переводчицей… или как там еще это можно назвать. А можно и просто — перемигнулись, пошли в туалет, которых в высшем классе аж целых четыре, и…

Только все это так мерзко…

Как же они так могут? Разве этого хочет Аллах? Разве так себя должна вести женщина? Распутничать, оголять ноги, руки, отдаваться то одному мужчине, то другому.

Русские говорят, что дали женщинам свободу — но разве нужна такая свобода? Русские говорят, что избавили женщин от притеснения — но разве в исламе есть место притеснению женщины? Разве не сказано: Наиболее совершенной верой обладает тот из верующих, кто отличается наилучшим нравом, а лучшими из вас являются те, кто лучше всех относится к своим жёнам.[14]

Но ничего… Скоро все изменится.

Когда самолет занял положенный коридор в девять тысяч метров, когда под крыльями Юнкерса было уже не верное море — а казачий юг России — Алия спустилась вниз, зашла на кухню — готовить еще не начинали, контейнер был нетронут. Взяла кусачки, скусила пломбу…

— Слава Аллаху… Мы тут чуть не околели… — сказал один их молодых муджахеддинов, выбираясь из контейнера.

— Перестань стонать, Али. И веди себя, как подобает мужчине и воину — второй моджахед, самый старший из всех передернул затвор автомата Калашникова — кто в салонах?

— Никого. Сопровождения нет.

— Ты уверена, сестра?

— Уверена…

— В кабине?

— Я провожу. Надо, чтобы пошел кто-то один.

— Я пойду.

— Ну, тогда… во славу Аллаха…

Один из моджахедов размахнулся — и ударил Алию по лицу…

Воздушных маршалов, сотрудников службы безопасности авиакомпании, сопровождающих самолет — в салоне не было. В Российской Империи никто и никогда не угонял самолеты. Взрывать — взрывали, не раз и не два. Но угонять — не угоняли никогда. Потому, что предъявлять властям какие-то требования, угрожая убить заложников — было бесполезно, заканчивалось это всегда одинаково, разным было только количество погибших.

— Что вы здесь… делаете…

Человек — имеется в виду неподготовленный человек — сталкиваясь со смертельной опасностью, погибает обычно из-за того, что принимает неправильные решения. А неправильные решения он принимает из-за того, что перед тем, как принять решение люди обычно обдумывают ситуацию — а тут их надо принимать мгновенно. Только профессионал, натренированный на уровне инстинктов, в подобной ситуации делает то, что нужно, потому что он не думает, реакция на все возможные ситуации им давно отработана и сто раз проиграна на тренировках.

Тамара, спускаясь вниз, чтобы взять шампанского, наткнулась на молодого человека, небритого, с короткой, крысиной бородкой и плещущимся в глазах фанатичным безумием. За ним на второй уровень поднимался еще один — и когда Тамаре в живот ткнулось что-то твердое — она инстинктивно схватилась за это руками.

Автомат бабахнул короткой очередью — и стюардессу отбросило на ступеньки. Террористы бросились по лестнице во второй салон, первый, кто выскочил — дал автоматную очередь в потолок, что-то заискрило.

— Аллаху Акбар! Аллаху Акбар! Не вставать! Не вставать! Сидеть! Сидеть! Аллаху Акбар! Аллаху Акбар!

Во втором ряду встал пожилой, лет под семьдесят человек.

— Как вы смеете…

Бабах!

Старика отбросило пулями на сидение, пассажиры закричали в голос.

— Молчать! Молчать, молчать, убью! — бесновавшийся террорист дал очередь в женщину, вышедшую из туалета в проход, просто потому что испугался — убью! Сидеть, убью!

— Дима, что там у нас…

Дверь из салона в кабину самолета не запирали, просто потому, что стюардесса принесет кофе, поесть, обе руки будут заняты подносом…

— Короткое замыкание на втором уровне! — резко сказал второй пилот, смотря на загоревшуюся красным контрольную лампу.

— Иди, посмотри…

Дверь открылась с пинка, террорист с порога выстрелил из пистолета во второго пилота, вышедшего из кресла — и его отбросило назад. Взвыли турбины, самолет дернулся так, что террорист едва не полетел с ног.

— Ты что… — первый пилот выровнял самолет, не попустил его срыва только за счет своего опыта — ты что делаешь, дурак?!

— Молчать! Во имя Аллаха молчать, убью! Убью!

— Дурак, кто самолет поведет? Кто самолет поведет?!

— Я поведу! Я поведу, с именем Аллаха! Молчи и держи курс! Молчи!

Алия выходила последней — ее ударили по лицу, под глазом наливался синяк — это чтобы все поверили, что она тоже — жертва террористов, а не член исламской террористической ячейки. Поднимаясь по лестнице, она взглянула в глаза Тамаре, которая была еще жива.

— Проститутка, тебя наказал сам Аллах! — Алия пнула умирающую Тамару ногой. Потом пошла дальше…

Человека со светлыми волосами звали Грегор Гольц — хотя билет у него был на имя чиновника десятого класса Григория Олсуфьева — и он был опасен. Он был опасен не меньше, чем алабай, среднеазиатская овчарка, разрывающая волков, чем некоторые виды сибирских собак, останавливающих лосей и медведей, он был опаснее всех четверых террористов вместе взятых. Сорок один год от роду, справлял службу сначала в войсках особого назначения, затем — в дворцовой полиции. После достижения срока выслуги — а он ее выслужил в тридцать один год — он ушел в частную сферу, и на данный момент занимал должность управляющего по вопросам безопасности «Нефтяного и Торгового дома Тер-Акопова». У него не было ни ножа, ни пистолета, ни автомата, ни снайперской винтовки — но сдаваться этот человек не собирался. Положив руки на затылок, как и все — он хладнокровно просчитывал варианты.

То, что кончится плохо — это, несомненно. Лететь им некуда, они над Россией, это не трансатлантический лайнер, он предназначен для того, что бы перевозить максимальное количество пассажиров за минимальную цену внутри страны. Стоит им где-то приземлиться для дозаправки, выдвинуть требования — и взлететь им уже не дадут, начнется штурм. Все они понимают, что им — конец, за террористический акт наказание может быть только одно — смерть. Империя не договаривается с террористами, тем более в таких обстоятельствах — на Востоке мятеж, в Висленском крае — мятеж… собственно, он как раз и выкроил день, чтобы слетать в Санкт-Петербург, найти старых друзей и кое о чем тет-а-тет переговорить. В составе жандармерии существуют группы «Волк» с территориальными отделами по стране, в Санкт-Петербурге их встретит отряд А — спецподразделение, подчиняющееся СЕИВК и занимающееся борьбой с терроризмом. Несмотря на то, что у этих — огнестрельное оружие — шансов при штурме у них никаких, максимум, что они успеют сделать — это пристрелят нескольких бедолаг, прежде чем сами отправятся к Аллаху… или куда там. Четверо — слишком мало, чтобы надежно контролировать огромный двухпалубный лайнер, даже если с автоматами. Тогда какого черта им надо?

Неужели…

Услужливая память подсказала — да, вполне возможно…

Тогда, десятого сентября прошлого года, последний самолет, который упал в Виргинии, САСШ — по подозрениям, мог направляться к атомной электростанции. Неизвестно, что там произошло, то ли самолет сбили, то ли сами террористы не справились с управлением, то ли граждане попытались захватить управление… да и неважно это. Если бы самолет упал на атомную станцию — беженцами бы стали миллионы, погибшими — десятки тысяч.

Атомная электростанция под Санкт-Петербургом — восемь атомных энергоблоков, четыре тысячника, два полуторатысячника, два двухтысячника, не только питает энергией север, но и экспортирует ее в Пруссию. Город Сосновый Бор, рядом столица Империи и Красное село. А ведь если они будут заходить на посадку на…

Грегор Гольц исподлобья посмотрел на террориста с автоматом Калашникова, медленно идущего по рядам. Он был к нему спиной, до него было метров десять. Сейчас?

Нет, не сейчас… Надо подождать. Пусть они понервничают, пусть они устанут и потеряют бдительность, пусть они расслабятся, стоя уже на пороге рая. Вот тогда…

В кабине, Владимир Дмитриевич незаметно для террориста нажал одну из кнопок. Она сообщала о том, что на борту чрезвычайная ситуация на землю во все ближайшие центры управления воздушным движением. Помимо этого — на земле теперь могли знать, что творится в кабине, потому что все разговоры в кабине пилотов теперь записывались и отправлялись на землю в режиме реального времени.

— Зачем ты это делаешь?! — летчик с трудом сдерживался, труп второго пилота, совсем молодого парня, лежал в проходе — тебя же убьют.

— Я приму шахаду — сказал молодой террорист — и попаду в рай. А ты в рай не попадешь. У Аллаха для русских свиней нет рая…

— Мне надо отлить.

Террорист — молодой, с неаккуратной, козлиной бородкой — остановился, уставился на сидящего в первом классе чиновника.

— Что ты сказал?

— Мне надо отлить… пожалуйста… мне надо в туалет.

Террорист захохотал, ткнул кяффира стволом автомата.

— Ссы в штаны, грязная свинья! Вы все грязные свиньи, все!

— Как вы можете!?

Террорист рассвирепел, ударил чиновника стволом автомата по лицу — раз, затем еще раз. В глазах его плескалось опасное, сумасшедшее пламя ненависти.

— Ссы в штаны кяффир, ну! Ты, сын шакала. Ба-бах!!!

Последние слова террорист выкрикнул, чиновник вздрогнул — и на его светло-серых брюках начало расплываться темное пятно.

— А-ха-ха… Свиньи! Вы все грязные свиньи, свиноеды! Среди вас нет ни одного воина, ни одного мужчины!

— Али!

Молодой террорист с автоматом и крысиной бородкой обернулся на зов. Брат Джавад махнул рукой. Али подошел.

— Что ты делаешь?

— А… тут один кяффир… они все трусы, он обоссался. Все в порядке, брат.

— Не кричи. И не сквернословь. Воистину, Аллах спросит с нас, и даже наша шахада не искупит все грехи, разве ты хочешь предстать перед Ним со скверными словами на устах и нечистыми помыслами?

Али испугался. Все-таки он был очень молод.

— Аманту би-Лляхи ва русули-хи.[15] Да простит меня Всепрощающий.

— Аллах, да простит всех нас. Будь осторожен.

Было просто омерзительно — чувствовать горячую, мокрую ткань, вдыхать омерзительную вонь, чувствовать нечистоту и унижение. Но это было нужно. Теперь он для него — всего лишь обоссавшийся от страха кяффир.

И пусть думает так.

— Рахья! Рахья! Во имя Аллаха, посмотри!

Рахья, которому было всего двадцать три года — подбежал к иллюминатору. Здесь, в первом классе, расстояния между сидения были такие, что можно было спокойно ходить по салону и подходить к любому иллюминатору.

В нескольких сотнях метров от самолета, держащего курс на северо-запад, висел остроносый, двухкилевой истребитель-перехватчик Гаккеля. Он был похож силуэтом на разъяренную кобру, его серый с хаотическими черными и голубыми пятнами окрас сливался с небом. Истребитель замер выше правого крыла Юнкерса, будто подвешенный к нему невидимыми нитями. Под крыльями висели ракеты…

— Они боятся нас… — сказал Рахья, стараясь унять, загнать как можно глубже в душу недостойный моджахеда страх, страх перед государственной машиной, перед Его Величеством и перед всеми его подданными, которым они четверо бросили открытый вызов — да… они боятся нас. Аллаху Акбар!

— Аллаху Акбар! — закричал Али, как будто пилот истребителя мог услышать его.

Человек по имени Грегор Гольц в последний раз взглянул на часы. Пора… до Санкт-Петербурга — тридцать минут, не больше. Ему понадобится десять… потом он перехватит управление… только бы эти ублюдки оставили в живых хоть одного пилота. У него была лицензия пилота легкомоторного самолета, но легкий Аист это одно — а двухпалубный Юнкерс — это совсем другое.

Штаны отвратительно намокли в паху, его сосед — и в самом деле какой-то чиновник — старался смотреть в другую сторону. И то лучше… — пусть не дергается.

Пальцы правой руки коснулись массивных часов в стальном корпусе, поползли вправо, нащупали чуть заметный выступ и зацепили его ногтем. Потащили на себя. Крышка часов начала смешаться, превращаясь в нечто наподобие сюрикэна, только необычного вида. Круглая пластина диаметром семь сантиметров с квадратным отверстием внутри, край заточен как бритва, несмотря на маленькие размеры — очень тяжелое. Назарэм, японское метательное оружие ниндзя, в отличие от сюрикена его намного проще прятать.

— Я хочу, чтобы эвакуация этого терминала была завершена через десять минут! Какого черта копаетесь?!

Полковник Павел Расторгуев, командир дежурной смены спецотряда А раздраженно смотрел на потеющего, слишком толстого для службы генерала МВД, стоящего перед ним навытяжку. Неофициально, звания чинов, приписанных к Собственной, Его Императорского Величества Канцелярии, считались на три звания выше, чем звания по любому другому ведомству, поэтому полковничье звание Расторгуева приравнивалось сейчас к званию тайного советника по гражданскому ведомству, генерал-лейтенанта по военному, вице-адмирала по флотскому и егермейстра Его Императорского Величества по придворному. Полковник Расторгуев недавно вернулся с шестимесячной стажировки в Форт Брэгге, где подружился с «Маленьким Биллом» — так близкие звали бригадного генерала, командовавшего спецотрядом Дельта. Маленький Билл сейчас по-доброму бы позавидовал тому, как его русский друг отчитывает старшего по званию генерала, начальника полицейского ведомства.

Кстати, было бы лучше, если бы этим делом занимался Маленький Билл и его Дельта… последний раз реальный штурм самолета у них был… он тогда еще не служил. Это в Северной Америке постоянно пытаются угнать самолет в Латинскую Америку, а то и в Африку, в России терроризм иного рода, самолеты здесь не угоняют. Но делать нечего — это их задача, им ее и решать…

— Но вещи…

— Какого черта? Гоните всех, вещи пусть оставят здесь, не создавайте давку!

— И-й-есть! — генерал, вспомнив молодость в чинах подпоручика, ринулся накручивать хвоста своим подчиненным.

Полковник Расторгуев подошел к стеклянной стене нового, четвертого терминала аэропорта, достал небольшой бинокль. Вдалеке, у самой кромки ВПП параллельно ей на высоте примерно метров пять над землей, шел тяжелый вертолет Сикорского с откинутой хвостовой аппарелью, из него, через равные промежутки времени прыгали люди со снайперскими винтовками, залегали на поле, занимая свое место в цепи. Люди со снайперскими винтовками занимали позиции на обеих диспетчерских башнях, на крышах ангаров, снайперов было так много, что на каждого террориста приходилось не меньше, чем по десять снайперских винтовок. Полковник не увидел этого — но он знал, что вон за теми двумя ангарами стоят три грузовика, на каждом из которых вместо обычного кузова укреплены широкие стальные штурмовые трапы. Люди в черных, огнеупорных костюмах и в титановых шлемах в последний раз проверяют свое оружие, занимают свои позиции — как только самолет приземлится, все эти машины выйдут на исходные, и люди на них будут ждать столько, сколько потребуется — минуту, час, день. А вон там, у трех желтых, четырехосных пожарных машин — суетятся люди в блестящих огнеупорных пожарных комбинезонах, и половина из них — отнюдь не пожарные. А у терминала, вон там — должны стоять несколько карет скорой помощи, и в трех из них — сидят совсем не врачи, пусть и в белых халатах. А…

Интересно — кто же все-таки это такие? И на что они рассчитывают?

Али шагал по проходу, между испуганными, жалкими свиньями, безбожниками и многобожниками, твердо помня о том, что войско муслимов всегда одерживает победу, потому что так сказал Пророк, а его устами так сказал Аллах. Он даже и не понял — когда умер.

Грегор Гольц хладнокровно пропустил Али рядом с собой и мгновенно, бесшумно встал из кресла. Правой рукой он зафиксировал автомат, левой — обхватил молодого террориста за шею и резко рванул на себя и влево. Шея с едва слышным хрустом сломалась.

Чисто. И без крови.

Опустив обмякшего террориста на пол, Гольц пошел вперед, подхватив автомат. К счастью — был четверг, самолет был полон и террористы не заставили всех особо важных персон переместиться из салона высшего класса в первый или даже эконом, если бы заставили — было бы намного сложнее. Пройдя между креслами, он вышел в соседний проход, зажав в пальцах правой руки заточенный назарэм. Террористы допустили еще одну ошибку — им надо было ходить бессистемно, переходить из ряда в ряд — а они ходили как часовые, один в салон высшего класса, другой — в салоне первого. Между первым и высшим классом была помещения для стюардесс, он проскользнул через них, дальше было что-то вроде тамбура. Автомат был в левой руке, подстраховка, можно было выстрелить навскидку, зажав приклад локтем — но лучше было не стрелять, черт его знает — сколько там еще этих, не может быть, чтобы не было еще двоих, а то и больше. Нужно все сделать тихо. Откинув стволом плотную штору, которая преграждала выход в салон первого класса, он увидел второго террориста, тоже с автоматом, он стоял к нему лицом и был очень удивлен. Понять, что происходит, террорист не успел — заточенный как бритва назарет пролетел метров десять и выбил правый глаз, террорист взревел от дикой боли, инстинктивно схватившись за то, что осталось от глаза. Гольц бросился вперед, прежде чем террорист сориентировался, он повалил его на пол, а потом убил, ударив стволом автомата в горло…

Кто-то истошно завизжал.

— Молчать! Молчать!

Второй автомат — оружие ни в коем случае нельзя оставлять без присмотра — назад его, за спину, на всякий случай. Теперь быстро вниз… вниз ведут две лестницы, в носу и посередине самолета, первая считается для пассажиров, вторая — для обслуживающего персонала. Он сшиб с ног одну из женщин — стюардесс, выскочившую на крик из своего маленького салона, ссыпался вниз по лестнице — и накоротке столкнулся с третьим террористом, он бежал к лестнице, видимо услышал, что наверху что-то неладное. Их автоматы смотрели друг на друга — но уровень подготовки был, конечно, разный. Дворовая шавка — пусть не раз битая, озлобленная на весь мир — и натасканный на кровавую добычу волкодав. Гольц успел упасть, грамотно упасть, на спину — и лежа дважды выстрелить в террориста. Автоматная пуля в салоне летящего на высоте самолета смертельно опасна, разгерметизация не щадит никого — но если стрелять снизу вверх, пуле нужно будет преодолеть еще и прочный пол между первым и вторыми уровнями, точнее даже потолок второго уровня и пол первого и еще техническое пространство между ними с различными проводами. Террорист рухнул замертво, под себя, Гольц уже бегом бросился в хвост самолета. Он не знал, сколько еще на борту террористов — и ему надо было обыскать туристический класс, чтобы не получить пулю в спину. Он ворвался в туристический класс подобно торнадо.

Никого!

Назад, назад. Быстрее.

По пути ему попалась стюардесса, та самая… с синяком, как пьяная… жаль девчонку… накрылся, можно сказать, плэнер[16]. Рявкнув «не вставать!» он двинулся дальше.

Пилотская кабина в этой модели Юнкерсов находится как бы между первым и вторым уровнями, снизу и сверху на нее ведут лестницы и перед собственно кабиной — есть что-то типа холла, примерно два метра на пять. Держа автомат на изготовку, Гольц одним прыжком проскочил лестницу и…

— Я его убью! Это пилот, я его убью!

Дверь кабины открыта настежь, буквально в метре от него — первый пилот, за ним — террорист.

— Бисми Ллахи!!![17]

Прежде чем ошеломленный террорист сумел осознать сказанное — грохнул автоматный выстрел, и на белую панель облицовки брызнуло красным. Первый пилот и террорист повалились одновременно.

Только идиот ведет в таком случае переговоры. Или тот, кому надо увольняться и идти работать сторожем. С террористами бессмысленно о чем-либо разговаривать, и не только бессмысленно — но и вредно. А Бисми Ллахи… не раз и не два бойцам спецназа удавалось застать террористов врасплох вот таким вот простым способом и выиграть именно ту секунду, которая решает исход схватки. Военная хитрость, не более.

Террорист был мертв, он был уверен в этом, потому что видел его мозги, стрекающие по перегородке. Перескочив через загромоздившего проход пилота, Гольц сунулся в кабину — но все что он там увидел — это еще один труп.

Пилот, шевелясь на полу, как раздавленная гусеница, пытался подняться. Самолет, судя по тому, что он еще не пикировал — был на автопилоте, но спикировать он мог в любой момент.

— Вставайте!

Пилот был мертвенно бледен… между сорока и пятьюдесятью… конечно, испытание не из приятных. Черт бы все побрал…

Гольц рывком поднял пилота с пола, хлестнул его по лицу — раз, другой…

— Что… что вы себе позволяете?!

— Достаточно?

Пилот потер горящую щеку.

— Да… кажется…

Внезапно он перегнулся пополам, и его вырвало, прямо на ноги, на брюки. Гольц молча протянул платок.

— Вы сможете посадить самолет?

— Не уверен…

Черт…

— Я проверю, что в салонах, потом приду и помогу вам. Мы сделаем это вместе, и все будет нормально. Их больше нет.

— Больше нет… — тупо повторил пилот.

Только бы не скатился в шок. Тогда — точно… земли нажремся.

— Идите на свое место! Быстро!

Они оба прошли в кабину, первый пилот не сел — а рухнул в свое кресло, не пристегнувшись. Хорошо, что он включил автопилот, иначе бы…

Соседнее кресло было занято, Гольц решил, что труп в кабине — не лучшее соседство для пилота, сажающего переполненный лайнер.

— Я сейчас вернусь. Это он его убил?

— Да… Митька…

— Они мертвы. Все мертвы. Они мертвы, а мы — живы. Пока — живы. Я сейчас приду.

Вытащив убитого пилота из кресла, Гольц повернул голову, чтобы посмотреть, куда поставить ногу, и…

Алия стояла в дверях пилотской кабины. Плотно сжатые губы, дикая ненависть в глазах — и две осколочные гранаты в вытянутых, подрагивающих руках.

У Гольца обе руки были заняты. Автомат был на груди, к груди его прижимало тело пилота. Они стояли и смотрели друг другу в глаза…

— Ла Иллахи Илла Ллаху…[18]

Первый пилот обернулся, недоуменно посмотрел на старшую стюардессу.

— Алия, ты…

Поняв, что происходит, понимая и то, что, скорее всего не успеет — Гольц сильным рывком попытался толкнуть тело мертвого пилота на обезумевшую стюардессу и прыгнуть самому, чтобы сбить ее с ног, или хотя бы накрыть гранаты собой. Но лимит везения, отпущенный ему на сегодня, был безнадежно исчерпан.

Он не успел…

Во имя Аллаха!

18 августа 2002 года

Западная Сибирь

Вертолет появился тогда, когда я уже перестал надеяться. Когда я начал сходить с ума в этом медвежьем углу, окруженном тайгой, куда нет даже дороги. Когда появилась мысль добраться до экипажа очередного вертолета, завозящего сюда припасы и…

И будь что будет.

Вертолет я узнал сразу — Сикорский-89 «Салон», антрацитно-черный, с золотистым двуглавым орлом на фюзеляже. Понятно, кого он должен был возить — но я не хотел заранее знать, кого он привез. Задернув штору, я начал готовиться…

Это был Цесаревич. Мой старый друг по детским играм, с которым мы вместе отдыхали летом, кадрили первых дам и дрались с хулиганами. Но я едва узнал его.

— Ты мне нужен… — то было первое, что он сказал мне, когда переступил порог моих комфортабельных апартаментов.

— Что произошло? — не обращая внимания на сказанное, спросил я.

— Посуда есть? — вопросом на вопрос ответил Цесаревич.

Я открыл шкафчик, достал два пластиковых стакана.

— Извини, только такая. Фарфора тоже нет.

Николай достал из внутреннего кармана своего старого, еще времен десанта кителя плоский шкалик Смирновской, разбулькал ее по стаканам. Один молча протянул мне.

Выпили — не чокаясь, я уже понял, что чокаться не стоит, что пьем за погибших. Осталось понять — за кого.

— Что? — спросил я.

— Отца больше нет — глухим, надтреснутым голосом ответил Николай, теперь уже Николай Третий, Самодержец Российский.

Ну и что тут сказать? А ничего и не надо говорить. Нет для этого слов. И утешения — тоже лишние. Утешения нужны дамам. Не русским офицерам.

— Как?

— В Варшаве. Самолет потерпел катастрофу при заходе на посадку. В стране мятеж.

— Опять?

— Да.

Вот это — дела… Поверить сложно.

— Что на Востоке?

— Все хуже и хуже. Уже десятки тысяч убитых. Смертники подрываются каждый день. Ситуация выходит из-под контроля. Штанников застрелился.

— Застрелился или застрелили? — уточнил я.

— Застрелился. Из-за этого мы остались с разведкой, работающей наполовину, причем в самый тяжелый момент. Как думаешь — он был предателем?

Я подумал.

— Нет. Скорее всего — нет. Его просто переиграли. Заставили играть по чужой партитуре. Это — британцы.

Цесаревич кивнул, мне показалось, что он меня не слушает.

— Что еще?

Николай помедлил, но потом все-таки ответил.

— Два самолета. Один взорвался над Москвой. Второй потерпел катастрофу на подлете к атомной электростанции под Петербургом.

— Дестабилизация — кивнул я, уже ничему не удивляясь — что ты хочешь?

— Я хочу, чтобы ты возглавил военную разведку. Больше мне доверять некому.

Я покачал головой.

— Это будет ошибкой, какую мы в такое время позволить себе не можем. Нарушится преемственность. Половина офицеров ГРУ я уверен, считают меня предателем…

— Какое мне дело до того кем они тебя считают!? — вспылил Николай, но я поднял руку, прося дослушать до конца.

— Эти люди должны сейчас работать с полной отдачей. В это время мы не может себе позволить громить разведку, меняя весь персонал. Нужно обеспечить преемственность, разбираться будет потом. Пусть разведку возглавит кто-то из товарищей Штанникова, он лучше во всем этом разберется. И не забывай, что я действующий контр-адмирал флота. Для тех, кто работает в ГРУ, назначение контр-адмирала флота на должность директора будет воспринято как пощечина. Ты же помнишь, какие драки были между сухопутчиками и морскими, сами и дрались. В комендатурах места не хватало для всех задержанных!

Николай помедлил, но потом кивнул, признавая мою правоту.

— Что происходит? Мне сказали, что ты предупреждал о катастрофе.

— Что происходит… Поздно но все таки. Принц Хусейн не был британским агентом. Он не имел никакого отношения к делишкам своего отца, с его контактами с заговорщиками, с радикальными шиитами, с отрядами Хезбалла, со смертниками. Он был националистом — но с ним можно было иметь дело. Когда мы устранили его — шиитский фактор полностью вышел из-под контроля.

Николай снова кивнул.

— Почему они убили моего отца?

— Я так полагаю — все это звенья одной цепи. Все не случайно. Это — британцы, они играют игру и пока выигрывают. Их цель — сплотить всех против нас. Они играли в игру в Персии, чтобы восстановить против нас Североамериканские соединенные штаты. На стол их президенту ложились документы, подтверждающие то, что Персия готовит террористов-смертников, а Российская Империя передала ядерные технологии и курирует изготовление в Персии ядерного оружия, нарушая тем самым договор о нераспространении. Все это подсунули им британцы — потому что они знали о том что это правда, достоверно знали. Польша взорвалась, потому что это выгодно британцам. Война в Европе с перспективой втягивания в нее Австро-Венгрии, возможно Италии и даже Священной Римской империи. Будут новые провокации с целью разжечь поджар — и мы должны быть к этому готовы. Но убийство твоего отца… это что-то новое. Оно имеет какую-то цель, вопрос в том какую цель…

А и в самом деле — какую? Когда убивают отца…

Боже…

— Кажется, я понял. Возможны два варианта дальнейшего развития событий, причем развиваться они могут одновременно. Вариант первый — британцы представят доказательства о том, что Государь убит по твоему приказу… не перебивай! Второй… второй еще страшнее. Им надо было поставить тебя на трон. Знаешь почему?

— Почему?!

— Потому что ты нажмешь кнопку.

Несмотря на отличную звукоизоляцию салона вертолета, говорить шепотом все-таки было нельзя — работа двигателей была слышна, это было приглушенное гудение на высокой ноте. Зеленое море тайги плыло в иллюминаторах…

— Им нужен ты, потому что ты десантник и патриот! Они все просчитали! Психотипы, понимаешь! Твой отец закончил службу командиром экипажа стратегического бомбардировщика, они это знают! Его основные черты характера — это хладнокровие и расчетливость, он флегматик. Ты — не такой! Ты служил в десанте, твой девиз — «Никто кроме нас!». Ты кто угодно — но не флегматик! Поэтому ты нажмешь кнопку!

— Какого дьявола мне ее нажимать? — Николай так пока и не понял.

— Потому что другого выхода не будет. Мы же с тобой военные, учились войне — и мы оба знаем, что такое теория гарантированного взаимоуничтожения. У тебя есть ядерное оружие в количестве, достаточном чтобы сотню раз уничтожить все живое на земле — и у меня оно есть. Поэтому любые телодвижения чреваты. Северной Америкой руководит идиот! Возможно — алкоголик и психопат. Основное воздействие будет идти на него, и североамериканские спецслужбы не предпримут контрмер, они не считают британцев врагами.

— Я так пока ничего и не понял.

— Сейчас поймешь. Британцы убедили Меллона в том, что у Персии есть ядерное оружие и это — ядерное оружие русских! Они убедили его в том, что мы передали шахиншаху ядерные взрывные устройства, что мы несем за это ответственность. Я думаю, что в Северную Америку уже ввезли ядерные фугасы. Возможно — один, а возможно — и больше! Надо провести ревизию узнать, что именно могло быть у шахиншаха. После того, как эти устройства взорвутся — Северная Америка нанесет по нам ядерный удар! А мы — нанесем удар по ним! Ты нужен потому, что, увидев ситуацию, отдашь приказ о полномасштабном ответном ударе без колебаний.

— Но кому это надо?

— Тем, кто уверен в том, что ракеты не полетят в их сторону! Британцам! Они сдают свою бывшую колонию, стравливают нас, чтобы добиться взаимного уничтожения самых своих опасных конкурентов. Они делали это и уже не раз! Они ненавидят североамериканцев также как и нас просто они не говорят об этом.

— Но почему Меллон должен отдавать приказ об ударе по нам!? Десятого сентября этого не произошло!

— Десятое сентября произошло не случайно. Меллон окончательно свихнулся, он думает, что он мессия. Он открыто говорит о том, что общается с Богом. Он просто не может не ответить, если подобное произойдет второй раз. НОРАД — система раннего предупреждения о ракетном нападении — имеет ряд ключевых элементов на территории Британии, они имеют доступ к ее базам данных. Если они скажут североамериканцам что на них идет стая русских ракет — Меллон не задумываясь, отдаст приказ об ответном ударе! Тем более, после ядерного теракта. А потом ударим и мы — уже по-настоящему! Останутся только они!

Цесаревич посидел молча, видимо размышляя над сказанным — потом кивнул в знак согласия.

— Что ты собираешься делать?

— Надо остановить процесс в Северной Америке. Британцы не ожидают противодействия там, в этом — их слабое место. Мне придется обратиться к людям, из-за контактов с которыми меня сочли предателем! Мне придется воспользоваться помощью североамериканских спецслужб — иначе никак! Ты веришь мне?

— Да.

— Это самое главное! Можно приниматься за работу.

18 августа 2002 года

Санкт Петербург

Третий отдел СЕИВК

— Рад вас видеть в добром здравии, сударь…

И ведь в самом деле рад. Что же это за люди такие, откуда они берутся. Люди ли это?

— Я тоже рад, господин тайный советник.

Путилов улыбнулся — тонкой, острой как бритва улыбкой.

— Действительный тайный советник. Звание присвоено позавчера.

— Вот как? За какие такие заслуги, позвольте полюбопытствовать?

— За заслуги в деле обеспечения безопасности Государства Российского, я так полагаю. У вас есть другое мнение.

Интересно — он и в самом деле такой придурок — или просто притворяется?

— Хороши заслуги. Повторение «десятого сентября» менее чем через год после событий в Северной Америке. Гибель Государя.

Путилов покачал головой.

— Сударь, вы ищете ссоры?

— Ссоры? Помилуй Бог.

— И, тем не менее, я требую объяснений. Вами сказано слишком много, князь — и одновременно слишком мало.

— Мною сказано достаточно. После всего случившегося любой руководитель разведслужбы войдет с прошением на Высочайшее имя об отставке.

— Не мне вам объяснять, как это произошло. Военная разведка заигралась в игры. Под ее крылом и при прямом руководстве руководителя службы готовились террористы-смертники, незаконно передавались ядерные технологии, готовились никем не санкционированные боевые операции. Вы сами, князь едва не погибли из-за этих игр военных. Штанников застрелился, думаю этого более чем достаточно.

И в самом деле, не понимает.

— Господин Путилов. Я намекну — только намекну. Известные вам персоны в Багдаде, а скорее всего и не только в Багдаде ведут деятельность, о которой вы не можете не знать. Более того — вы ее прямо контролируете и направляете. Это — позор для русского офицерства. Все то, что произошло — произошло из-за вашей схватки с военной разведкой, за власть, за влияние, за бюджетные ассигнования. Британская и австро-венгерская разведки прекрасно воспользовались этим, они сидят на трибунах Колизея и хлопают в ладоши, пока мы рвем друг друга на куски как дикие звери. Я не могу осуждать ни вас, ни людей из Багдада, поскольку и сам когда-то занимался тем же самым — но отношение высказать могу. Мы с вами — вы, я, они — в дерьме по самые уши, и кровавые пятна на наших мундирах уже не отстирать. Разница между вами и мной — в том, что я понимаю, какое зло творим мы все — а вы это злом не считаете. Разница между нами и генералом Штанниковым — в том, что у него хватило духу застрелиться. Теперь давайте работать.

Оперативное время одиннадцать часов сорок одна минута

19 августа 2002 года

Где-то под Санкт Петербургом

Это тоже был бункер. В России, долгие годы готовившейся к войне их вообще было много, этих бункеров, их строили до начала девяностых, пока не решили что достаточно. Тогда, в начале девяностых призрак войны, призрак безумного ядерного апокалипсиса, когда сотни миллионов, даже миллиарды людей жили в постоянном страхе — он отступил.

Но теперь призрак вернулся, и безумная ухмылка его преследовала каждого из тех, кто собрался сейчас в этом бункере, расположенном под действующим цементным заводом в окрестностях столицы Российской Империи. Призраку нравилось питаться страхом людей, это была его пища, и сейчас он напитался впервые — впервые за много лет. Но ему это было мало — ибо сейчас боялись отдельные люди — а ему надо было, чтобы боялись, как и раньше — сотни миллионов. И процесс уже пошел…

— Господа, приступим.

Государю Российскому, получается, что еще новоизбранному Царю Польскому и Шаху Персидскому Николаю еще трудно давалась роль самодержца, он не привык к ней. Он честно готовился к ней, постигая самые разные науки, которые следовало бы знать Самодержцу. Но он был молод — моложе почти всех тех, кто собрался сейчас под землей, чтобы решить, возможно, самую большую проблему, которая вставала перед страной и перед престолом за последние пятьдесят лет. Он не был готов и ждал, что судьба подарит ему еще лет десять нормальной жизни, даст пережить любовную горячку и воспитать сына, чтобы потом, со спокойной совестью и холодной головой окунуться в дела государственные. Но судьба редко проявляет благосклонность — и сейчас Государь Николай Третий находился во главе старого, покрытого пылью стола, за его спиной красовался потускневшей позолотой двуглавый орел, а на него смотрели люди, сидевшие по обе стороны стола. Они смотрели на него, как на человека, который знает все и может решить любую проблему — и он не мог, не имел права признаться им, что не знает что делать, и что напуган. Да, да, он — русский офицер-разведчик, смело шедший навстречу смерти и ведший за собой людей был по-настоящему напуган, возможно, впервые в жизни. Потому что он был честным человеком, он понимал и осознавал меру ответственности, которая была возложена на его плечи. Тогда он рисковал своей жизнью и жизнями солдат его роты — сейчас же на нем лежала ответственность за все огромное государство, за империю. И, наверное — за все человечество и за его дальнейшую судьбу — тоже. При обмене ядерными ударами, спровоцированном безумцами, не выживет никто. Победителей не будет.

— Прежде всего, господа, хочу предупредить всех о том, что все, что здесь будет сказано и вами услышано, является государственной тайной и не может быть разглашено ни при каких обстоятельствах. Каждый должен понимать, какую ответственность принимаем на себя мы все. Обет вечного молчания — вот наиболее точное определение того, что мы должны принять на себя. Если кто-то не готов к этому, если кто-то не уверен в себе — тот может сейчас встать и выйти из-за этого стола, и никто его не осудит ни сейчас, ни в будущем. Итак, господа?

Все остались на своих места, только пожилой человек, в плохо сидящем, обсыпанном пеплом костюме, в очках с толстыми линзами, нервно сглотнул слюну.

— Хорошо. В таком случае — давайте представимся друг другу. Некоторые из нас незнакомы, а это недопустимо. Начнем с вас, сударь.

Невысокий человек, одетый в военную форму без наград, погон и знаков различия, довольно молодой, но с ранней сединой в волосах встал со своего места.

— Генерал от авиации Вавилов Константин Юрьевич, командование специальных операций, командующий.

— Спасибо, генерал, дальше.

Хорошо всем известный человек, среднего роста, начавший лысеть.

— Путилов Владимир Владимирович, Третье отделение Собственной, его императорского величества канцелярии.

Третий — высокий, худощавый, с татарской короткой бородкой без усов, с пристальным, липким взглядом.

— Тайный советник Ахметов Фикрет Факирович, несменяемый товарищ министра внутренних дел.

Тот самый профессор — он вскочил на ноги, слово боялся опоздать.

— Доктор физики, глава кафедры ядерной физики Санкт-Петербургского университета, профессор Вахрамеев Владимир Витольдович.

В голосе ученого было такое волнение, что счел необходимым вмешаться государь.

— Спокойнее, Владимир Витольдович, спокойнее. Здесь все свои и мы делаем одно дело. Ваш вклад не менее важен, чем вклад, который вносим мы все. Присядьте и успокойтесь.

— Благодарю, Ваше Величество…

Не было никого от ГРУ. ГРУ было ослаблено и находилось в опале. По моему мнению — напрасно, виновны всегда отдельные люди, но не ведомство в целом.

— Генрих Григорьевич Вольке, генерал-полковник, начальник штаба ракетных войск стратегического назначения — представился, не вставая, немец, сидевший рядом со мной и писавший что-то в блокноте. Я умудрился заглянуть мельком в блокнот и с удивлением увидел, что мой сосед решает какой-то шахматный дебют, расписывает ходы.

Настало и мое время. И что мне говорить?

— Александр Воронцов, контр-адмирал Российского Флота.

Надеюсь, звание то у меня не забрали, в принципе и не могли забрать это не так то просто.

Государь поднял руку, требуя тишины.

— Высочайшим повелением, с сего дня контр-адмирал Воронцов назначается министром без портфеля Моего кабинета и координатором оперативной деятельности всех специальных служб. Такова Моя воля, господа!

Молчание. Стремительно белеющее лицо действительного тайного советника Путилова — вот он то — как раз не ожидал. Любопытствующий взгляд профессора — он тоже заметил и сейчас переводит взор с меня на Путилова, стремясь понять, что происходит. Скрип карандаша Вольке — ему до этого нет никакого дела, он придумывает ходы на шахматной доске, чтобы изначально, уже в дебюте поставить противника в заведомо проигрышное положение. И все бы ничего — да только в проигрышном положении оказываемся сейчас мы. Нам сейчас надо рассчитывать не на то чтобы выиграть эту партию, господин Вольке — нам надо просто ее не проиграть.

— Ваше Величество? — официально обратился я к Николаю.

— Князь?

— Нижайше прошу простить меня — но я не могу принять это назначение, по крайней мере, до завершения операции.

— Почему же? — по голосу Николая не было понятно, раздражен он или просто удивлен — в Моей воле было назначить вас на эту должность, и Я сделал это, полагая, что так будет лучше для России, и вы самый достойный кандидат из всех Мне известных.

— Ваше Величество, я полагаю, мне следует принять более активное участие в операции, чем это виделось раньше. При этом мне придется находиться за пределами России, во враждебном окружении — и исполнять возложенные на меня Вашим назначением обязанности я не смогу.

Теперь Николай был точно удивлен.

— Вы полагаете, что вам непременно следует лично принимать участие в поисках? Исполнить работу могут и другие.

— Ваше Величество, увы. Никто другой не справится, нам нужны союзники и у меня есть человек, который может стать таким союзником. Ни с кем другим кроме меня на контакт он не пойдет…

— Вы предлагаете назначить другого человека?

— Нет, Ваше Величество. Я полагаю, что собравшихся здесь людей и принимаемых здесь решений вполне хватит для успешной координации действий различных служб в ходе проведения операции. После ее успешного завершения, полагаю, мы сможем вернуться к вопросу о моем назначении, если Вы соизволите к нему вернуться, Ваше Величество. В случае же, если операция закончится провалом — ничего уже не будет иметь значения.

Николай помолчал, обдумывая ситуацию.

— Воля ваша, князь. Приступаем.

Первым открыл папку, лежащую перед ним тайный советник Путилов.

— Господа, ситуация в Персии до сих пор остается крайне сложной и взрывоопасной. На сей момент, специальными поисковыми группами исследован ядерный центр в Исфахане, который, как мы полагаем, был основным объектом на котором, при попустительстве и прямом содействии некоторых должностных лиц из Атомэкспорта, аппарата военного советника и Главного разведывательного управления Генерального…

Государь снова понял руку.

— Не время для выяснения кто и в чем виноват, Владимир Владимирович. Этим займемся потом, сейчас главное — исправить то, что сделано. Продолжайте по фактам.

— Да, Ваше Величество. При обследовании территории ядерного центра было установлено, что общая мощность станции была занижена, подписанный приемо-сдаточный акт не соответствовал действительности. Один из реакторов станции частично работал на центр по обогащению урана, расположенный прямо на территории станции, в подземных укреплениях. Эта работа велась совершенно незаконно, при работе этого цеха нарушались все мыслимые нормы безопасности. Сейчас группа военных инженеров обследует всю станцию, решается вопрос о том, может ли она работать в дальнейшем.

— Что, все так серьезно? — поинтересовался Император.

— Более чем, Ваше Величество. Персы умудрились разместить подземные объекты чуть ли не под реакторными залами станции, это совершенно недопустимо ни по каким меркам и может привести к обрушению и чудовищной катастрофе со значительным выбросом радиоактивных веществ. Как рабочий вариант предлагается демонтировать установленное в подземных залах оборудование и залить все бетоном, чтобы не было пустот в земле. Исходное сырье — уран со значительным содержанием урана-238, как мы полагаем, незаконно поставлялся из Афганистана и обогащался на одной из пятидесяти центрифуг обогащения до чистоты оружейного урана.

Император улыбнулся.

— Владимир Владимирович, я позволил себе немного изучить вопрос. Обогащение урана — процесс сложный, трудо и энергозатратный. Всего пятьдесят центрифуг? Если верить книгам, нужно больше, по крайней мере, в десять раз.

— Позвольте, я выскажусь — поднял руку профессор Вахрамеев и, не ожидая разрешения, продолжил — Ваше Величество, в книгах дается общая информация, не учитывающая специфики. Я лично побывал на этом подземном объекте. Там стоят новейшие, сверхскоростные центрифуги, продавать которые строжайше запрещено — и, тем не менее, они там стоят. Их особенность в том, что для вращения используется магнитное поле, и поэтому процесс разделения урана на таких центрифугах проходит максимально быстро, требуя в пять раз меньше энергии, чем обычная центрифуга. Только благодаря таким энергосберегающим центрифугам мы конкурентоспособны на мировом рынке продаж, обогащения и очистки реакторного топлива. Второй фактор — это исходной сырье из Афганистана. Ваше Величество, Афганистан — единственная страна в мире, где есть залежи обогащенного урана, чья степень обогащения уже после извлечения из земли равна трем и даже пяти процентам. Обычный желтый кек[19], который имеется на рынке, имеет степень обогащения от 0,5 до 0,8 процентов. Использование афганского желтого кека и наших сверхсовременных обогатительных центрифуг позволило сократить время процесса и трудоемкость, по меньшей мере, в тридцать раз.

— Как же они достали афганский э… — с любопытством спросил Николай — британцы это что так просто продают?!

— Нет, Ваше Величество — ответил Вахрамеев — британцы никому не продают желтый кек с афганских месторождений. Только благодаря ему, им до сих пор удается при падающей добыче нефти и газа сохранять энергоэффективность и довольно низкую себестоимость электроэнергии. Их военная ядерная программа, как и наша, давно базируется на плутонии, а не на уране, и поэтому, весь свой желтый кек они перерабатывают в таблетки окиси-закиси урана и используют на своих объектах атомной генерации. Я просто не представляю, каким образом можно получить желтый кек с афганских месторождений без ведома британского правительства.

— Зато мы представляем — мрачно сказал Путилов — шахиншах Мохаммед просто продался британцам и получил за это в качестве платы ту желтую дрянь, которая была ему очень нужна. Нужна, чтобы превратиться из просто маньяка — в атомного маньяка, приставить нож к горлу всего человечества.

— Какой интерес во всем в этом был у британцев? — поинтересовался Ахметов.

— Самый простой, господин советник! Я не знаю точно, где искать ушедшие из Персии неизвестно куда подпольно изготовленные ядерные заряды — но точно знаю, где их искать смысла нет! Ни в Лондоне, ни в Дели, ни в Сиднее, ни в Торонто их нет!

— Что?!

— Фикрет Факирович! — сказал Государь — эту тему мы еще обсудим. Давайте не будем забегать вперед. Владимир Владимирович, вы считаете, что больше подпольных мощностей по обогащению урана в Персии нет?

— Я считаю, что они есть, Ваше Величество. Точно такой же подземный завод обнаружили под Тегераном, сейчас специальная группа специалистов РВСН и гражданских физиков-ядерщиков проводит сплошную проверку всех более-менее подозрительных объектов, на которых имеются энергомощности, достаточные для обеспечения процесса.

— Так точно — не отрываясь от своих умственных упражнений, сказал Вольке.

— Хорошо — согласился Император — как, по-вашему, сколько может быть таких тайных заводов, о которых мы ничего не знаем.

— Их может быть сколько угодно, Ваше Величество — ответил Путилов — работа по Персии и Польше, по сути, завалена. За внутренние дела отвечает МВД и Третье отделение, за внешние — ГРУ и отдел специальной документации. Польша и Персия оказались в подвешенном состоянии, поэтому и произошло то, что произошло.

— Это уже исправлено — устало сказал молодой Государь — и Польша и Персия являются русскими землями, на них живут много русских людей и еще больше людей желали бы жить в стране, где есть порядок и достаток. То есть — в России. Те ошибки, что допустили еще наши деды — мы исправим и не допустим больше, там, где поднялся русский флаг, он не будет никогда спущен, и я об этом прямо заявил. Продолжайте.

Про себя Николай подумал, что главу Третьего отделения придется менять. Пока не на кого, да и опасно — менять коней на переправе, но все равно о замене следовало подумать. Когда человек даже в такой ситуации, когда у всех над головами висит топор то и дело срывается на то, чтобы обвинить кого то в чем-то… Когда человек не может сдержаться и делает это, даже если Самодержец прямо сказал, что с виновными разбираться будет потом… Этот человек будет всегда оказывать деструктивное воздействие на общее дело и на команду людей, его выполняющего. Он идеально бы вписался в североамериканскую систему власти, где везде, где бы только не возьмись, действует система сдержек и противовесов — но в Российской Империи такого быть не должно. Страна постоянно должна двигаться вперед, она слишком велика, чтобы стоять на месте — и такие люди будут тормозить движение.

— Окончательно удалось установить, Ваше Величество, что весь оружейный уран, полученный на подпольных установках по обогащению, свозился в одно место, а именно — в сильно защищенный подземный ядерный центр в Натанце. Это был замаскированный ядерный центр военного назначения, никакие работы по гражданской тематике там не велись. Центр был защищен с земли и с воздуха. При штурме часть оборудования была выведена из строя, не удалось избежать радиационного заражения местности, но поскольку объект расположен на удалении от…

— Владимир Владимирович, короче, пожалуйста.

— Объект в настоящее время полностью под нашим контролем, проводится дезактивация местности.

Император кивком головы поблагодарил за доклад.

— Профессор, вы готовы нам что-то сказать?

— Возможно, господа… — профессор говорил совсем по граждански, неопределенно, что военных сильно раздражало — про объект в Исфахане Владимир Владимирович уже рассказал., не буду повторяться. Объект в Натанце. Там сейчас местность серьезно заражена, мероприятия по дезактивации силами военных, конечно, ведутся, но… несколько пятен с опасным для здоровья фоном пока остаются и это печально. Вчера я вел подобное совещание в Дубне, мы рассмотрели карту радиационного заражения местности, сделанную военными и данные по последним промерам радиации. Мы считаем, что там было что-то еще.

— Что же?

— Картина радиоактивного загрязнения не соответствует тем материалам, которые там находились. Даже обогащенный до оружейной чистоты уран такого загрязнения не даст. Мы считаем, что там, на объекте могли храниться незаконно туда доставленные топливные сборки, отработавшие свой срок в реакторе и поэтому крайне радиоактивные. Есть там и следы графита. На объекте пока работают только роботы, мы смотрели данные оперативной съемки и считаем, что нам повезло. Даже очень.

Государь попытался себе это представить — и не смог. Это просто не укладывалось в голове, на каком краю пропасти они стояли и продолжают стоять сейчас.

— Профессор, я так полагаю, что там готовили грязные бомбы? — спросил я.

— Именно, сударь, именно! — просиял профессор — вы понимаете, что это такое.

— Я имел дело с терроризмом, думаю, что и господа Путилов и Ахметов понимают, что такое грязная бомба. Бомба, которая при взрыве разбрасывает мельчайшие частицы сильнорадиоактивного вещества, делающие пораженную местность негодной для жизни на годы.

— На десятилетия, сударь! На десятилетия! Вы должны знать, что у ядерного оружия есть несколько поражающих факторов, из них основной — ударная волна. На проникающую радиацию приходится примерно десять процентов от суммарного веса поражающих факторов ядерного взрыва, а радиоактивное загрязнение местности и его продолжительность вообще учитывается слабо, хотя за последние годы мы сделали огромный шаг вперед в создании сверхчистых ядерных боеприпасов. Но это — оружие богатых, в то время как «грязная бомба» — оружие бедных. У нее совсем другое предназначение. В то время как великие державы воюют за территорию, и территория загрязненная долгоживущими изотопами им просто не нужна — террористам и мстителям нужна именно такая территория. Зоны отчуждения. Хаос. Непригодная для жизни земля, зараженная навеки — вот что нужно этим людям!

— Профессор, вы хотите сказать, что нам придется иметь дело не только с кустарно изготовленными ядерными боеприпасами — но и с грязными бомбами?

— Я думаю, что нет, сударь.

— Почему же? — заинтересовался и Император.

— Видите ли, господа… В отличие от обычного ядерного боеприпаса, «грязную бомбу» очень сложно скрыть. Она излучает радиацию даже в спокойном состоянии, причем фон будет такой, что его невозможно скрыть, и он опасен для здоровья. Для обнаружения такой бомбы достаточно даже армейских систем дистанционного зондирования местности, а обычный дозиметр рядом с такой бомбой просто взбесится. Ее слишком легко обнаружить, вот почему до сих пор не зарегистрировано ни одного успешного террористического акта с подобного рода бомбами.

— Сплюньте — недовольно сказал генерал Вавилов — накликаете еще…

— Мы немного уклонились от темы. Профессор, что еще вы хотите нам сказать?

— Да, господа. Наша научная группа, изучив все предоставленные нам материалы, считает, что на указанном заводе было изготовлено от двух до пяти ядерных взрывных устройств. Если не больше.

Новость для нас не была неожиданной — в сущности, мы все уже предполагали, что случилось нечто подобное. Но все равно, не знаю как у других — но у меня холодок по спине пробежал.

— На чем основываются ваши предположения профессор?

— Мы проанализировали по имеющимся данным мощность сборочного завода, количество изготовленного обогащенного до оружейной чистоты изотопа урана, мощность обогатительных установок…

— Но мы же не знаем, сколько еще может быть таких установок!

— Поэтому столь неточна цифра. От двух до пяти.

— То есть, после установления точного местонахождения и мощности других обогатительных заводов эта цифра может и вырасти?!

— Может, Ваше Величество.

В бункере повисла тишина — все переваривали новость и пытались представить — сколько еще бесхозных ядерных устройств могло разойтись по планете и в чьи руки они могли попасть. Желающих было немало, увы — но новый век не принес ничего кроме обострения существующих проблем и появления новых. Наркомафиози, анархисты, исламские радикалы. Террористические акты 9/10 в Североамериканских соединенных штатах были памятны всем, а рана, которую нанесли нам на днях, все еще кровоточила. Но это все, все то, что мы считаем воплощением ада на земле — детская сказка по сравнению с тем, что будет, если в руках террористов появится ядерное оружие.

— Советник Ахметов, что делается для обеспечения безопасности империи?

— Многое, Ваше Величество. На всей территории страны реализуется план «Поиск», введен усиленный режим досмотра грузов на пограничных постах. Ограничены полеты авиации, все это мотивируется необходимостью усиления мер безопасности после произошедших недавно террористических актов. Задействованы армейские системы сканирования местности на предмет радиационной, химической и биологической угроз, во всех крупных городах полиция переведена на усиленный режим несения службы, привлекаются подразделения казаков. Записано обращение к населению страны о необходимости усиления бдительности. Все ручные дозиметры, какие только есть на армейских складах, изъяты и сейчас выдаются личному составу полиции и казачьих сотен, проводится обучение их использованию. Готовится закупка современных дозиметров за рубежом, мы сейчас скупаем все дозиметры, какие только можно найти на свободном рынке.

— Профессор, этих мер достаточно?

Профессор раздражающе неопределенно пожал плечами.

— Возможно, Ваше Величество. А возможно и нет. Все зависит от удачливости — возможно, кто-то с дозиметров и пройдет рядом с местом закладки. Но есть еще одно обстоятельство, осложняющее поиск, Ваше Величество. Помимо самих устройств мы нашли на видеозаписях в Тегеране еще кое-что, что нас сильно озадачило. Пришлось даже попросить находящихся в Тегеране военных инженеров послать робот на исследования. Мы считаем, что изготовленные в Тегеране ядерные взрывные устройства для транспортировки грузились в герметичные, выложенные изнутри толстым слоем специального материала, включающего в себя свинец, контейнеры, для обеспечения безопасности транспортировки и невозможности обнаружения ядерного устройства системами сканирования. Сам по себе контейнер выглядит снаружи как стандартный морской двадцатифутовый контейнер. По нашим предположениям, он способен защищать устройство и обеспечивать невозможность утечки радиации в течение как минимум пяти лет.

— Разрешите, Ваше Величество? — привстал с места Ахметов.

— Прошу.

— Специальная группа департамента полиции в настоящее время проводит проверку всех подрядчиков, работающих на Атомстрой и занимающихся проблемами обеспечения безопасности транспортировки опасных грузов. Так же мы проверяем бухгалтерию самого Атомстроя. Мы считаем, что эти контейнеры были заказаны и оплачены вполне легально, как контейнеры для транспортировки опасных отходов. Есть возможность, что они были заказаны отдельной партией, потому что заказ нестандартный. Если мы найдем эти данные — то мы сможем узнать, сколько всего контейнеров было заказано, и сколько из них отсутствует. Таким образом, мы сможем установить, сколько именно ядерных взрывных устройств нам не удалось перехватить, и будем иметь зацепки для дальнейших поисков.

— Хорошо. Имеете что-то сказать, сударь?

Государь повернулся ко мне.

— Да, Ваше Величество. Я считаю, что опасность нам грозит совсем не оттуда, откуда мы предполагаем.

Путилов и Ахметов недоуменно переглянулись.

— Поясните.

— Я считаю, что вся эта операция ведется под прямым контролем британской Секретной разведывательной службы и основной ее целью являются Североамериканские соединенные штаты. Британцы как всегда собираются воевать чужими руками, они хотят сделать так, чтобы Североамериканские соединенные штаты напали на нас, а мы — на них. Под их контролем, правда опосредованным, находился и шахиншах Хосейни, они знали и о подпольных фабриках по обогащению урана, и об изготовлении ядерных взрывных устройств. Я считаю, что именно они подкинули шахиншаху идею о доставке ядерных устройств на территорию противника. Покойный шахиншах не был террористом, он был политическим деятелем с экстремистскими взглядами, он примерял на себя роль вождя всех мусульман и вышедшего из сокрытия двенадцатого пророка. Он понимал, что даже если он изготовит ядерные взрывные устройства — у него не будет современных средств доставки и он не сможет их тайно получить. Тогда то он видимо и решил доставить устройства в страны, которые он считал вероятными противниками заблаговременно, чтобы потом иметь возможность шантажировать и угрожать. В эту картину хорошо вписываются и вскрытые лаборатории по экспериментам над сознанием — шахиншаху нужны были преданные агенты. Такие, которые по получении условного сигнала не колеблясь, взорвут ядерные заряды, даже понимая, что при этом не уцелеть и им самим. Я уверен, что одно или несколько устройств находится на территории нашей страны — но время у нас еще есть, потому что оно не готово к немедленному подрыву, потому что некому отдать приказ. А вот те устройства, что были ввезены на территорию Североамериканских соединенных штатов, скорее всего, находятся под контролем британской агентуры и будут взорваны в самое ближайшее время.

Николай, ни слова не говоря, обвел взглядом стол, приглашая высказываться.

— Ваше Величество, я считаю, что это не более чем домыслы — на грани допустимого сразу же высказался потерявший осторожность Путилов — все эти слова не подкреплены ни единым вещественным доказательством. Что вы предлагаете, сударь — вместо того, чтобы защищать свою страну, защищать чужую?! Для чего шахиншаху было нужно шантажировать Северную Америку, какой у него там интерес?! Он собирался предъявить ультиматум нам, требуя независимости и вывода войск. Возможно, британцы ему помогли бы в этом, даже наверняка помогли бы. Но при чем тут Северная Америка?!

— Сударь, вы слышали о проекте «Пламя»?

— Что еще за проект?!

Я повернулся к Вольке.

— Генрих Григорьевич, вы должны знать…

Вольке покачал головой.

— Они не посмеют. Не те времена. Это страшилка и не более того, таким образом Фолсом пытался сломить нашу волю и у него ничего не удалось.

— Господин Вольке, мы слушаем вас. — сказал Николай.

— Хорошо… Это началось в восьмидесятом, как только Фолсом пришел к власти. Вы знаете, Ваше Величество… у нас в РВСН есть специальная лаборатория, занимающаяся психологическими проблемами. Понимаете… когда человек длительное время контактирует с боевыми ядерными зарядами и сих носителями… это не может не вызвать изменений в психике. Я сам сталкивался с этим во время службы — сидишь в бункере контроля старта, над головой метров тридцать, а то и больше… и вдруг тебе кажется, что в комнате мышь. Или изделие с тобой разговаривает. Неприятно, и очень опасно. Подрывает готовность к немедленному ответу, только представьте, что получится, если оператор контроля старта сойдет с ума. Так вот — эти же ученые, которые нам помогают, проанализировали психическое состояние Фолсома — дистанционно, конечно, вызвать его на психологический осмотр было нереально, и заключили что Фолсом психически неуравновешенный человек с зачатками магнии преследования. Кроме того, нам уже тогда достоверно было известно, что Фолсом принадлежит к раскольнической секте «христиан последнего дня» и вполне допускает возможность ядерной конфронтации.

В восемьдесят втором нам стало известно о проекте «Пламя». Это затеяли несколько человек в окружении Фолсома, такие же раскольники и фанатики, скорее всего к проработке вопроса подключили и РЭНД — корпорацию. Суть проекта заключалась в кардинальном изменении приоритетности целей для ядерного удара. Классическая схема распределения целей выглядит так: целями первого приоритета являются шахты баллистических ракет, аэродромы базирования и подскока стратегической авиации, порты, где базируется флот. Оно и понятно — необходимо максимально снизить возможности противника по ведению боевых действий и по нанесению ответного удара. Только целями второго уровня являются гражданские объекты, причем среди них приоритет отдается не городам, а опять-таки плотинам ГЭС, крупным территориально-производственным комплексам и тому подобным объектам. Те же, кто разработал проект «Пламя» изменили приоритетность целей. Теперь основными целями стали все крупные города. Фолсом и его люди заявили нам, что в случае, если на территории САСШ взорвется хотя бы один ядерный заряд — они сожгут наши города. Они знали, что в ответ мы сожжем их страну, что мощности неподавленных средств ответного удара хватит, что бы сжечь весь мир и привести к концу человеческую цивилизацию. Они знали о теории ядерной зимы — но им было все равно, потому что они были фанатиками, искренне верящими в то, что страшный суд — это ни что иное, как ядерная катастрофа. Но Ваш отец, Ваше Величество, узнав об этом — не сломался и не запросил пощады. С тех пор как мы узнали это — мы максимально ускорили работы по созданию высокоскоростных средств доставки, а также замаскированным платформ-носителей. В восемьдесят третьем на рельсы встал первый БЖРК — боевой железнодорожный ракетный комплекс, который на вид почти не отличишь от обычного поезда. В восемьдесят шестом был проведен первый пуск БРВБ — баллистической ракеты воздушного базирования, запускаемой из контейнера, сбрасываемого с обычного транспортного самолета, не обязательно даже военного. В девяносто втором состоялся первый успешный запуск «Метеорита» — гиперзвуковой крылатой ракеты воздушного базирования, развивающей в полете скорость в пять скоростей звука. Мы нацелили несколько таких ракет на Вашингтон и ответили им, что они могут сгореть в ядерном пламени через десять минут после того, как будет принято решение их уничтожить. После этого они заткнулись и больше никогда не заговаривали о проекте «Пламя». Не думаю, что они осмелятся заговорить в таком тоне с нами сейчас.

— Вот теперь — как раз и осмелятся. Во главе Североамериканских соединенных штатов — бывший алкоголик и психопат. Он тоже вовлечен в деятельность какой-то секты, благодаря чему и бросил пить. Не исключено, что эта та же самая секта, что в свое время пригрела Фолсома, североамериканцы вообще очень уязвимы для таких вот дьявольских сект. Совсем недавно у них случились беспрецедентные террористические акты, в Нью-Йорке рухнули башни — близнецы Всемирного торгового центра. После этого Меллон стал еще больше одержимым идеей мессианства, он в открытую говорит, что разговаривает с Господом и внимает его советам. Если в стране произойдет ядерный террористический акт — ему придется либо уходить в отставку, либо нажимать кнопку. Что из этого, как думаете, он выберет?

— Почему он будет обвинять в произошедшем нас? — спросил Ахметов — Североамериканские соединенные штаты ведут войну в Мексике с наркокартелями и анархистами. Как они смогут установить, какого происхождения взорвавшееся ядерное устройство?

— Они уже об этом знают, сударь.

— То есть? — не понял Ахметов.

— Досье на ядерные центры в Персии положили на стол Меллону несколько месяцев назад. И все наши игры, с участием Штанникова и Атомстроя — все это давно известно как британцам, так и североамериканцам.

И снова наступила тишина. Такая, что слышно как падает пылинка на поверхность стола.

— Вы понимаете, о чем говорите, сударь? — тихо спросил Путилов.

— Да, сударь.

— Откуда у вас эта информация?

— Не могу сказать. Все что я мог сказать — я уже сказал.

— Князь, вам известны правила? — спросил Путилов — отказ сообщить источники получения информации для ее перепроверки делает вас подозреваемым в государственной измене. Таковы правила, и не я их устанавливал.

— Я это знаю.

Хлопок ладонью по столу Николая был не слишком громким — но все вздрогнули.

— Господа — сказал Император — прошу вас запомнить Мои слова, и не возвращаться к этому вопросу более. Князь Воронцов — один из немногих людей, которым Я доверяю безоговорочно. Безоговорочно! И если он не желает сообщать источник, откуда получена информация — уверен, на то есть веская причина. Попросил бы раз и навсегда прекратить охоту на ведьм в нашем кругу и забыть все свои подозрения и злоумышления по отношению друг к другу. Если кто-то не желает подчиниться этим правилам — он может встать и выйти отсюда прямо сейчас.

Молчание. Слышно как тикают чьи-то наручные часы — почему-то Павел Буре делал модели часов с громким ходом, если клиенты не просили иного. Все тайно пересматриваются — если честно, на это тошно смотреть. Даже после сказанного — каждый ищет ответ в лице другого и безмолвно согласовывает позиции, вместо того чтобы просто сказать то, как он думает.

— Господа, продолжаем — взял на себя первым высказаться Путилов — в таком случае, Ваше Высокопревосходительство, как вы сами оцениваете надежность своих тайных источников информации?

— Как среднюю. Эти люди имею доступ на самый верх. Но у них есть свои интересы и они их не скрывают.

— В чем же они?

— В скандале. Вы помните, как рухнуло правительство Меллона-отца? То же самое планируется сделать и сейчас — вывесить все грязное белье перед окнами.

Император скривился.

— Увы, но такова политическая система Северной Америки, Ваше Величество. Кто кого подставит.

— Я знаю — сказал Николай — не понаслышке. Но все равно — отвратительно.

— Осмелюсь заметить, Ваше Величество — сказал Ахметов — что сейчас не те времена, чтобы следовать заветам вашего пращура, Александра Третьего[20]. Не мы выдумали эти правила, но мы вынуждены по ним играть.

Наши взгляды встретились — и я понял, что у меня есть, по крайней мере, один союзник в этой комнате. Ахметов видимо играл против Путилова, как в свое время играл против него Цакая. Министерство внутренних дел было, как и тогда — против какой-либо координирующей надстройки над спецслужбами, которую строил Путилов.

— Какими силами предлагается работать по североамериканской версии? — спросило Путилов.

— Североамериканскими, — сказал я.

— Поясните.

— Все очень просто. Если мы задействуем свои силы, чего мы добьемся? Мы рассекретим свою агентуру, уничтожим сеть, над которой работали поколениями. И при этом — нас запросто могут обвинить в подрывной деятельности. Гораздо лучше привлечь к делу работников ФБР, СРС или Секретной службы. Они находятся на легальном положении, они имеют право входить в дома, задавать вопросы и производить аресты.

— Но в этом случае нам придется отдать им в руки и устройство и террористов!

— А нам они нужны? Пусть судят.

В своем кресле пошевелился Ахметов.

— Господин Воронцов… Стоит ли так понимать, что вы готовы взять на себя североамериканскую миссию?

— Вы совершенно правы, сударь. Именно так.

— Но вы же не специалист по этому региону. Вы никого там не знаете.

— Именно поэтому я и собираюсь взять это на себя. Как бы меня не спрашивали — я не смогу выдать агентурные сети в Северной Америке, просто потому что не знаю их.

— А как быть с тем… — не отставал Ахметов — что у меня лежит запрос от британской стороны по Вашему аресту князь, и экстрадиции на территорию Соединенного королевства по обвинению в терроризме и убийствах? Здесь то я могу сказать, что не знаю никакого… Кросса — а как поступят Североамериканские соединенные штаты? У них с Британской Империей есть договор об экстрадиции[21].

— Господин Ахметов… Я полагаюсь на две вещи. Даже три. Первая — дипломатический паспорт. Вторая — мои навыки. И третья — одна очаровательная дама, которой я в свое время оказал немалую услугу.

Открыв свою папку, я выложил на стол фотографию, которая была сделана примерно шесть месяцев назад. Более свежей у меня не было. Подтолкнул ее Государю… черт как непривычно понимать, что твой товарищ по детским играм теперь Государь всея Руси. Николай с интересом всмотрелся, многозначительно хмыкнул и передал дальше.

— Эту информацию я передаю вам, чтобы вы знали, с чего начинать мои поиски, если я вдруг не выйду на связь. Это Марианна Эрнандес. Гражданка САСШ. Работала в Секретной службе, при предыдущей администрации занималась охраной, была руководителем группы охраны Президента. Затем, после смены власти ушла из Секретной службы, работала какое-то время в ФБР, занималась трансграничной организованной преступностью. В настоящее время работает во вновь созданном Министерстве безопасности Родины, резидент в Сальвадоре. Отслеживает активность анархистских группировок, их контакты с силами наркомафии, маршруты доставки кокаина в Штаты, консультирует местные силы безопасности. У нее есть контакты и друзья сразу в нескольких спецслужбах, она лично знает меня, и понимает — что не всему, что говорят по телевизору, следует верить. Думаю, она мне поможет.

— Она вас сдаст — задумчиво проговорил Ахметов — я бы на ее месте сдал, если тут нет никаких… особых обстоятельств.

Последний намек я проигнорировал.

— Дипломатический паспорт на свое настоящее имя у меня есть, вымышленными я пользоваться не собираюсь. Время играть в открытую. Связь буду держать по тому же каналу, который установили мне вы, Владимир Владимирович. Как вы считаете — он не скомпрометирован?

Путилов покачал головой. Он был профессионалом — и оставался им до тех пор, пока не решал поиграть в бюрократические игры. Подтолкни падающего, пни упавшего. Мерзость.

— Не думаю, сударь. В крайнем случае, можете обратиться в посольство, мы предупредим всем посольства региона. Там связь, которую невозможно перехватить. А вы не задумывались, что британцы могут вас просто убрать? Вы играли с ними без правил — почему вы ожидаете, что они будут соблюдать правила сейчас?

— В таком случае — прошу считать меня погибшим в бою.

— Скверные слова, — подытожил Государь.

22 августа 2002 года

Буэнос-Айрес, Аргентина

Посольство Российской Империи

Город Сан-Сальвадор….

История этого города, история Сальвадора, в котором в начале века жили сто тысяч жителей, а к концу — полтора миллиона, история всей Центральной Америки — они неотделимы друг от друга. Ужас, который мы испытываем, включая телевизор, и узнавая новости из региона, новости о взрывах в городах, о расстрелянных монахинях и массовых повешениях на площадях — все это кажется дикостью и безумием только для нас жителей просвещенной Европы, которые, однако, в один день Бородинского сражения в Первой отечественной положили едва ли не столько же, сколько во всех войнах в Латинской Америке, вместе взятых. Просто люди там живут совсем по-другому. История у них другая, чтобы понять латиноамериканцев, нужно хотя бы почитать биографии их освободителей — Симона Боливара, Миранды, Сан-Мартина, О’Хиггинса, Итурбиде. Тогда что-то можно понять…

В двадцатом веке Латинская Америка была принесена в жертву. Основная геополитическая игра развернулась в Европе и на Востоке, затронула Африку, карту мира перекроили настолько, что вряд ли кто-то, живя году в пятнадцатом, мог себе представить политическую карту мира тридцатого года. Выпавшая из игры Франция, оставшаяся только в своих африканских колониях, территориальные приобретения Германии на западе и в Африке, на которые она не рассчитывала даже в самых смелых своих притязаниях. Наконец, полная капитуляция османской империи перед Российской, занятие русскими войсками Царьграда — все эти героические и страшные события, происходившие на очень коротком историческом отрезке не оставили Латинской Америке места в летописях.

Боевые действия на Кубе и в Мексике, происходившие в период с 1899 по 1921 годы ознаменовали практическую реализацию доктрины американского госсекретаря Монро, провозглашавшей весь Новый свет зоной интересов только одной страны — Североамериканских соединенных штатов. Надо сказать — что Российская Империя помогла Североамериканским соединенным штатам трижды за их историю — и каждый раз эта помощи оказывалась как нельзя кстати. Первый раз — в шестидесятые годы девятнадцатого века, возможно именно жесткая позиция России стала тем препятствием, которое не позволило Британии и Франции нанести удар по американскому Северу, защищая интересы Юга, откуда они получали хлопок и с которым вели интенсивный торговый обмен. В десятые — двадцатые, когда ожидание войны на европейском континенте холодило кровь — именно быстрый и жестокий разгром части британского флота, тяжелое поражение и деморализация армии и всего правящего британского класса не позволило Британии вмешаться в свару на южноамериканском континенте и приобрести там себе колонии, хотя Британия не раз озвучивала желание и поддерживала освободительную борьбу южноамериканцев против колониальных войск испанского короля — надо сказать колониальных войск самого худшего пошиба — именно в расчете на это. Наконец с конца тридцатых до начала пятидесятых именно Антикоммунистический фронт, в который вошли Российская Империя, Священная римская империя германской нации и Австро-венгерская империя, провозгласивший неотвратимость вторжения в любую страну, где победят анархисты, большевики, троцкисты — помог САСШ не только не подхватить заразу большевизма самой — но и выстоять против Мексики, где долгие годы хозяйничали сторонники Троцкого.

Кстати, в те времена мы помогли против коммунизма не только этим, но это… отдельная тема для разговора.

На латиноамериканском континенте, довольно бедном и со стойкими традициями сопротивления, большевистская зараза укоренилась глубоко, и вытравить его не удавалось никакими силами. Единственная страна, справившаяся с большевизмом и троцкизмом собственными силами и теперь играющая немалую роль даже в европейских делах была Аргентина, кусочек Европы на южноамериканском континенте. Там просто повезло — полковник Перон вмешался раньше, чем стала очевидна насущная необходимость международной помощи. Во всех остальных случаях — похожих друг на друга как две капли воды, правое меньшинство, правительство, армия, буржуазия, полиция, и левые, а то и крайне левые низы — вмешивались Североамериканские соединенные штаты, спецслужбами, ФБР, военной помощью, а то и армией. Не обошлась ни одна страна, пришлось вмешиваться даже в Бразилии, одной из крупнейших стран мира. Почти все страны Южной Америки не рекомендовались русским туристам для посещений, а единственное в этом регионе посольство, даже не посольство, а генеральное представительство, было в Буэнос-Айресе, почти европейском городе, где жило немало русских. Во всех остальных странах были либо неофициальные представительства, если работала какая-то крупная русская компания, либо наши интересы представляло посольство какой-либо нейтральной страны, чаще всего датское. Нагрузка, ложившаяся на генеральное представительство в Аргентине, была столь высока, что в нем работали более тысячи дипломатических чинов, обслуживая наши интересы на всем континенте…

В Буэнос-Айрес я прибыл рейсом из Берна, Швейцарская конфедерация, потому что именно оттуда предпочитали начинать свой путь путешественники, желающие сохранить инкогнито и не выслушивать лишних вопросов. Трансконтинентальный Юнкерс компании Swiss Air перенес меня через океан со всем почтением, мне даже удалось поспать во время этого долгого перелета. Больше мне не перепадет нормального сна на протяжении долгого, очень долгого времени.

В Буэнос-Айресе, пройдя зеленым коридором как человек, имеющий дипломатический паспорт (настоящий, кстати, выписанный на настоящую фамилию), я вышел на улицу, застыл в раздумьях — насколько мне было известно, здесь разговаривали на испанском, а по-испански я не знал ничего кроме te amo и espera, voy a disparar[22]. Но водители такси сориентировались быстрее меня — оказывается вторым, почти официальным языком здесь был французский, а все русские дворяне французский[23] знали не хуже русского. Расплатившись североамериканскими долларами, которые имели в этой части света свободное хождение в любой стране, я назвал русское посольство. Продравшись через поток беспорядочно двигающихся машин, мы выехали на трассу.

Пока ехали до посольства — немного посмотрел город. Город типично европейской архитектуры и застройки, крупнейший порт региона, множество очаровательных женщин из-за многовекового смешения кровей. Автомобилей на улицах много, движение беспорядочное, много сигналят, правила соблюдают только тогда когда смотрит полицейский. Полицейских немного, они на бело-синих машинах и вооружены автоматами, которые находятся не в машине — а на плече на ремне. Въезжали в город мы через район частных домов, не слишком шикарных — там все дома отгорожены от мира заборами из железобетонных плит выше человеческого роста высотой, заборы расписаны граффити, уличной живописью. Много рисунков на тему боевых действий, перестрелок — это мне напомнило Белфаст. Есть и надписи. Что значит militares — assassinos[24] я разобрался самостоятельно, что такое queremos tener — спросил у водителя. Он ответил — мы хотим есть.

Невесело. Напоминает Тегеран, только с европейской спецификой. Лава под тонкой коркой — и никогда не знаешь, когда рванет.

Российское посольство в Буэнос-Айресе было разделено на две части — представительскую и для посетителей. Представительская находилась у самой набережной, между проспектом Корриентас и авеню Кордоба в небольшом, тщательно отреставрированном трехэтажном особняке колониального стиля, здание охраняли казаки и аргентинская полиция. Для посетителей — визовый отдел, отдел содействия, занимающийся продвижением наших товаров в регионе — в новом районе Президенте Перон, на окраине Буэнос-Айреса, в девятиэтажном офисном здании нового стиля — снизу доверху укрытом зеркальными панелями и с большой, трехэтажной автостоянкой. В МИДе меня естественно никто не предупредил, куда именно обращаться — поэтому я потерял целый час, а водитель такси — на этом часе неплохо заработал. Этим обстоятельством он был так доволен, что сунул мне напоследок визитку, и по-немецки как смог — объяснил, что самые лучшие chicas[25] будут к моим услугам, стоит только вызвать его ближе к вечеру, никакого СПИДа и совсем недорого. Расстались довольные друг другом, заодно я узнал, откуда есть пошло в русском языке жуткое слово из новояза — чикса. Оказывается — вот откуда, из испанского.

На входе в посольство дважды проверили документы, первый раз казаки, второй — сотрудники службы безопасности, им я предъявил визитную карточку, которой обзавелся в Санкт-Петербурге. По ней меня немедленно препроводили на девятый этаж, для того чтобы подняться на него рядом с кнопкой в лифте существовала прорезь для ключа, сам этаж целиком занимала Служба специальной документации. Возглавлял ее — ни много, ни мало по происхождению ровня мне, князь Вахтанг Асатиани, которому я представлен до того не был.

Князь Асатиани — осанистый, лет пятидесяти, увы, с подозрительного цвета носом (красным то есть) принял меня вполне радушно, первым делом выставил на стол два бокала красного вина «собственного сочинения». Для вежливости отпив немного из одного, дальше я пить отказался. Тут и трезвому-то — дай боже уцелеть…

— Говорили, вы вообще погибли, сударь… — Асатиани молодецки допил свой бокал, размером если и не с пивной, то нечто близко к этому — повторили судьбу господина Грибоедова…

— Не везет русским посланникам в Персии, это верно. Но нет, меня успели вывезти живым. Только подлататься все же пришлось. А что тут у вас происходит? После мятежа Carapintadas[26] про вас и не слышно ничего.

Князь Асатиани огляделся, прежде чем говорить — хотя кабинет проверяли на подслушивающие устройства каждый день.

— Потому что некому говорить. На Рио-Гранде из столицы каждую неделю вылетает военно-транспортный самолет. Полный пассажиров. А прилетает — пустой. Около берегов в последнее время стало много касаток и даже акул, они никогда не заплывали в столь холодные воды. Поняли?

Да как не понять. Собственно и переворот то начался, когда президент с большой глупости решил начать расследование по делам эскадронов смерти, тайных офицерских организаций, которые похищали и убивали людей. Интересно — что страшнее, коммунизм или это? Наверное — все-таки коммунизм…

— А к нам тут как относятся?

— С опаской. Президент вообще то из арабов, бежавших после того, как мы пришли на Восток — но он стопроцентный католик, фанатичный в вере.

— Нет большего праведника, чем раскаявшийся грешник.

— Вот именно. Они боятся американцев, боятся британцев, особенно после фолклендской кампании[27]. Больше они делают ставку на Священную Римскую империю — но понимают, что если придут германцы — то больше они уже не уйдут. Хотя немцев тут и так полно, и в армии, и в… Британия имеет тайные интересы в Бразилии, там работают их инструкторы и немало, а у Аргентины и Бразилии есть чего делить. Поэтому el presidente мечется, а не так давно одна дамочка, ее здесь никто не воспринимает всерьез — подкинула нам идею, о том, что в устье Ла Платы найдется место для парочки русских крейсеров.

— Интересная идея.

— Более чем. Но я так понимаю, что ваш интерес направлен не на Аргентину?

— На Аргентину тоже — но чистое любопытство. Никогда не был в Латинской Америке. Мой интерес направлен на Сальвадор.

Князь Асатиани причмокнул губами.

— Говорите, вы никогда не были в Латинской Америке?

— Совершенно верно, сударь.

— Сальвадор — не лучшее место, чтобы начинать знакомство с ней, поверьте. Нет, господин Воронцов, не лучшее.

— У меня нет выбора. Я намерен там побывать транзитом.

— Одного дня достаточно, чтобы бесследно пропасть.

Я пожал плечами.

— Профессиональный риск.

— Дело ваше. Тогда слушайте. Сальвадор — это страна смерти, страна террора. Если здесь приходят ночью — то там приходят днем, никого не стесняясь. Если здесь людей выбрасывают из транспортного самолета — то там вешают и расстреливают прямо на улицах. Президент Дуарте — подставной, двадцать с лишним лет назад его чуть не убили военные. Он шел к выигрышу на первых своих выборах — за это военные его схватили прямо в студии национального телевидения, отрезали три пальца, раздробили остальные, пытались вырезать глаз. Потом его назначили североамериканцы — никого из военных-мясников ставить главой государства было нельзя. На самом деле — в стране правил и правит генерал Роберто Д’Обюссон, его поддерживает армия. Все они крайне экстремистски настроенные католики — но ярые антикоммунисты, и поэтому никто слова не говорит. Принадлежность к коммунистической партии там основание для немедленного расстрела, никто даже не проверяет доносы, людей убивают тысячами. В стране идет гражданская война, стреляют средь бела дня на улицах, больше половины территории страны контролируют повстанцы, левые, троцкисты и наркомафиози. Есть пять антитеррористических батальонов, они подготовлены североамериканскими инструкторами и неплохо оснащены — обычно североамериканцы спихивают сюда устаревшую и снятую у них с вооружения дрянь, а тут нормально их снабдили. Но не помогает и это. Три года назад один из этих батальонов попал в засаду на лесной дороге и потерял враз больше тридцати человек. Тогда они вырезали ближайшее к месту засады село, больше четырехсот человек покрошили. Скрыть не смогли. В прошлом году парашютисты прикладами забили до смерти священника, это тоже попало в газеты — но это десятая часть от того, что там происходит на самом деле. Генерал Д’Обюссон лично участвует в допросах, любимый инструмент у него паяльная лампа. Этот генерал — убийца-маньяк, сами североамериканцы неофициально признают это, но сделать ничего не могут. Других военных там нет.

Асатиани так и сказал — убийца-маньяк, вместо обычного маньяк — убийца.

— А почему президент это покрывает?

— Он говорит, что если он уйдет, будет еще хуже. Местных военных не остановить, там кровь льется чуть ли не полтора столетия.

— А почему продолжается сопротивление?

— Наркомафия. Вам известен человек по имени Мануэль Альварадо?

— Лично не знаком.

Князь Асатиани улыбнулся, давая понять, что оценил шутку.

— Мануэль Альварадо — некоронованный правитель Центральной Америки, в его армии прямо или косвенно — как минимум два миллиона бойцов. Североамериканцы ищут его, чтобы убить, от идеи судить его они давно отказались — но найти не могут.

— Чем-то напоминает коллизию с Панчо-Вильей, не находите?

— Есть некоторое сходство, согласен. Но Альварадо опаснее любого Панчо-Вильи. Он провозгласил себя реинкарнацией Боливара, спасителя — и местные, индейцы, бывшие майя этому верят. Ему верят даже некоторые представители церкви — она здесь тоже расколота и почти не подчиняется Риму. Здесь одни благословляют убийц, другие умирают под ударами штыков и прикладов. Тем более что политические программы у Альварадо и Боливара схожи — оба они предлагают создать Югоамериканские соединенные штаты. Они говорят, что если будут созданы ЮАСШ — никто не посмеет больше тронуть простых людей. И люди этому верят.

— А на деле — не так?

— Не так. Альварадо хитер. В Бразилии, например, он не воюет против властей, он их поддерживает. В Колумбии стоило только Верховному суду начать рассматривать дело об экстрадиции нескольких наркобаронов в САСШ для суда — как троцкисты совершили нападение на здание Верховного суда и убили пять судей из двенадцати — это в самом центре миллионного города при исключительных мерах безопасности. Теперь Альварадо там народный герой, освободитель — хотя он всего-то спасал денежки, которые эти парни были ему должны. Он воюет только против тех властей, кто твердо стоит на стороне САСШ — а Д’Обюссон слишком много должен североамериканцам, он учился в Школе Америк[28]. Или может быть — он слишком тупой, что переметнуться — возможно и это. Альварадо собирается строить наркокоммунизм — на этой почве он неплохо снюхался с троцкистами, которым надоела идейная борьба, и взял их под свое крыло. Но он понимает, что в Южной Америке власть можно удержать только на штыках военных. Военные, троцкисты, террористы, накобароны — вот такая каша здесь творится, милорд.

— Меня интересует конкретный человек в Сальвадоре.

— Кто именно?

— Резидент СРС.

Асатиани кивнул, застучал по клавишам ноутбука, запрашивая информацию. Интересоваться, зачем мне резидент СРС в Сальвадоре — не стал.

— Вот… так… Ого. Я должен был помнить ее наизусть, а не запрашивать поиском. Весьма интересная особа, сейчас распечатаем…

— Не стоит. Мне только прочитать.

— Как пожелаете.

Князь подвинул мне ноутбук, я углубился в чтение. Ничего особенного, за исключением того, что по данным русской дипломатической разведки Марианну дважды предлагали заменить на кого-то другого, причем инициатива исходила от военных.

— Не разъясните мне некую… коллизию.

— Если смогу.

— Здесь сказано, что эту даму дважды предлагали выслать. С чем это связано?

Князь пожал плечами.

— Всякое бывает. В Сальвадоре главный — посол и военные. Главный военный советник считает, что он главнее всех, а посол там — законченный экстремист, его туда сослали, что бы он не мелькал в Вашингтоне, и не дай Бог, не высказался перед объективами телекамер. Но по идее это заграница, а значит, главный здесь должен быть резидент СРС и борьбой с преступностью должен заниматься он. В данном случае — она. Простая дележка полномочий.

— А что еще могло быть?

— Ну… она могла просто не понравиться местным военным. Или наоборот — слишком понравиться, а военные там не привыкли к отказам. Всякое может быть.

То есть — князь Асатиани этого не знал.

— Как туда можно добраться?

— Вы все-таки решились?

— Это мой долг и мое задание.

— Дело ваше. Не берите с собой оружия и будьте крайне осторожны — там могут расстрелять на месте. Тогда есть два пути. Первый — арендовать машину и ехать по Каррера панамерикана[29], она поддерживается в нормальном состоянии. Второй — самолетом, приземление в аэропорту Кускальтан, дальше на машине. Этот аэропорт находится в тридцати милях от столицы, а в самом Сан-Сальвадоре есть только две посадочные площадки для вертолетов, одна — в районе президентского дворца, другая — у банка Агриколь. Если поспешите в аэропорт — я даже могу вам дать машину — то попадете как раз к вечернему рейсу ПанАм, и еще немного перекусить в аэропорту успеете.

— Благодарю, авто не нужно. Только еще немного информации.

Князь покачал головой.

— Дело ваше…

23 августа 2002 года

Сан-Сальвадор, Сальвадор

Колония Алькататль

Резидент Секретной разведывательной службы в республике Сальвадор Марианна Эрнандес вскочила в три часа ночи, в холодном поту. Первым делом, схватилась за оружие — револьвер калибра 357 лежал у нее под подушкой, так делали любые оперативники в Южной Америке — те, кто хотели жить.

Показалось, что в дом проникли убийцы…

Держа в руках револьвер — это был полноразмерный восьмизарядник с лазерным прицелом, наверное, лучший полноразмерный револьвер в мире, она осторожно, стараясь не нашуметь, встала, сунула ноги в лежащие у кровати тапочки. Потом, держа револьвер, наготове отправилась осматривать квартиру, не включая свет. В квартире было всего две комнаты и небольшая кухня, в ней не было балкона, потому что убийцы не раз и не два заставали свою жертву врасплох, проникая через балкон. Это могло выглядеть смешно — женщина в пижаме, с револьвером в руках осматривает квартиру, не включая света и двигаясь так, как будто она на тренировке в доме убийств — но это было смешно только для тех, кто не был в Сан-Сальвадоре и не знает, что здесь происходит. После провала наступления-89[30], когда в уличных боях в Сан-Сальвадоре погибли несколько тысяч человек, а бои шли внутри периметра североамериканского посольства и за этажи отеля Шератон, где находилась североамериканская резидентура СРС, боевики Фронта национального освобождения объявили о переходе к тактике городского террора, а также объявили о необходимости индивидуального террора против североамериканцев. Хоть у нее — стальная дверь, которую она запирает не на замок, а на засов, отсутствует балкон, а все стекла обклеены специальной пленкой, которая тонирует и повышает пулестойкость — все равно могло случиться все что угодно. Поэтому — револьвер в руках был не лишней предосторожностью. Красная точка, бегущая по темным стенам, заметно дрожала.

В квартире никого не было.

Присев на кухне, и положив револьвер на кухонный стол, она налила молока из пакета. Молоко здесь было просто великолепное, если его удавалось достать — боевики расстреливали машины с продовольствием, идущие в сторону столицы. А вот покоя не было…

— Ты полная дура… — сказала она сама себе в пустоту, и выпила залпом все молоко.

Снова нахлынуло — вот она, сидит с револьвером в руке в три часа ночи на съемной квартире в чужом и враждебном городе, в чужой и враждебной стране. В этой стране ей не рады ни свои, ни чужие — одни считают ее едва ли не коммунисткой, вторые — просто североамериканкой, резидентом спецслужб, подлежащим уничтожению…

А ей то самой — зачем нужна вся эта война?

Все началось с уходом El Presidente — она привычно назвала его по-испански. Уходя, он предложил выйти на выборы своему вице-президенту, многодетному отцу, бывшему военному и вообще в высшей степени положительному человеку. Республиканцы выставили против него Джона Меллона младшего, сына запачкавшегося Джона Меллона старшего, бывшего алкоголика (хотя бывших алкоголиков не бывает), человека, который бравировал своей тупостью, развалил собственную нефтяную компанию, любителя смертной казни, схожего со слоном в посудной лавке. Эта кампания, тяжелая и грязная завершилась совершенно омерзительным образом — в штате Флорида, где губернатором был младший брат претендента, коррумпированный Джек Меллон, начался пересчет голосов. Меллон победил просто каким-то чудом — иногда она считала, что это и в самом деле произошло волей Сатаны. Победу решили несколько сот голосов — и это при том, что во Флориде грубо нарушив закон, лишили права голоса, например заключенных в тюрьмах, которые в большинстве своем поддерживали демократов. Как бы то ни было — скрытый психопат, лично общающийся с Богом — встал у руля страны.

Ее, конечно же, выслали — и из Секретной службы и из страны, она была слишком знаковой фигурой при прежней администрации, чтобы ее оставлять в Вашингтоне. Министерство финансов, которому подчиняется Секретная служба, договорилось с Министерством юстиции, где она раньше работала на ДЕА, и она перешла почти что на прежнюю работу. Почти что — ее засунули сюда, на эту маленькую, грязную войну, где человек теряет если не жизнь — то уважение к самому себе и право называться человеком.

Хоть она и была мексиканкой — но все же с полным правом считала себя североамериканкой, а не латиноамериканкой. Здесь же была Латинская Америка во всей ее красе — с мачизмом[31], с немыслимой жестокостью, с набожностью — самые страшные убийцы шли каждую субботу в церковь, причащались, исповедовались. С поклонением футболу, с какой-то беззаботностью, с красивыми женщинами, с рвущейся из всех щелей веселой музыкой. Чтобы не забыть как это делается — она ходила в самом начале, пока ее здесь не знали — в Универсидад д Эль-Сальвадор, немного послушать музыку и развлечься. Университет был рассадником коммунизма, здесь читали Маркса, Троцкого, русского большевика Ульянова-Ленина, книги передавались друг другу из-под полы. Местная молодежь — в этом то и было самое страшное — искренне хотела сделать лучше для своей страны и своего народа, они не видели ничего хорошего от них, от североамериканцев и стоит ли удивляться тому, что они их убивали? Их ненавидели даже крестьяне — чтобы прокормить себя они выращивали коку, потому что кока это сорняк, он прекрасно растет именно при местном климате и на местной почве, и ничто не дает такого дохода, как кока — а североамериканцы содержали целый флот самолетов-опылителей, которые поливали поля коки гербицидами, а заодно попадало и на поля с другими сельхозкультурами. Полиция и батальоны контр-герильи отвечали на теракты чудовищными, немыслимыми для цивилизованных стран зверствами — одну девушку, у которой в сумочке нашли взрывчатку и карманный томик Ленина — распяли на воротах, а томик Ленина прибили гвоздями к груди. Партизаны отвечали не меньшими зверствами — когда в сельской местности упал самолет, спасательная команда не смогла вовремя прибыть из-за сильного тумана, а когда прибыли — обнаружила картину немыслимых зверств. Тех, кто остался в живых — а это был военный рейс — кастрировали, вешали, одного из офицеров даже четвертовали. Вот так шла эта война…

Нас не надо жалеть, ведь и мы никого не жалели…

Марианна считалась в местном североамериканском посольстве коммунисткой, потому что выступала с «мягкой линией», которой придерживались некоторые североамериканские дипломаты, и против которой резко выступали военные, как сальвадорские, так и североамериканские, назначенные советниками. Она считала, что отвечая на насилие еще более жутким насилием, ничего не добьешься, нужно твердо вставать на путь верховенства закона и идти по нему, как бы трудно это не было. Необходимо было либо распустить скомпрометировавшие себя отряды контр-герильи, либо отдать их командиров под суд и показательно наказать, а в дальнейшем не допускать омерзительных расправ. Бороться же с герильей нужно было агентурным проникновением, точечными ликвидациями наиболее известных вожаков и подрывом базы сопротивления. Но это было сложно, дорого, а для военных и непривычно — у них не было проблемы, которую не могла бы решить пулеметная очередь. Не нравились ее предложения и местным военным — для них было совершенно неприемлемым допустить суд над одним из них, это была каста, связанная и спаянная круговой порукой и клятвой, данной на крови собственного народа, только безусловной поддержкой друг друга они могли держаться в безбрежном море ненависти, окружавшем их. Если бы они допустили суд над контр-герильерос — они перестали бы быть самими собой…

Марианна вдруг вспомнила Лондон. Венец ее карьеры, пусть данные о нем и скрываются в закрытых архивах Секретной службы. Она предотвратила покушение на El Presidente… и встретила человека, забыть которого, увы, не могла.

Хоть и пыталась…

— Дура ты… — сказала она сама себе, закрыла холодильник и направилась досыпать.

Нормально поспать ей, конечно же, не дали. Звонок прозвенел с самого утра, спросонья она столкнула мерзкий, дребезжащий на туалетном столике аппарат на пол, потом достала, посмотрела на определитель номера. Эстадо Майор, армейская штаб-квартира…

— Я слушаю…

— Мисс Эрнандес, это вы?

Марианна узнала, кто ей звонил. Армейский майор, прошедший обучение в САСШ на курсах ФБР. Один из немногих ее единомышленников, которые считают, что скальпель лучше меча. Delegado из числа военных в спецслужбы — для взаимодействия. Грубую силу вообще применяют только те, кто не видит иного выхода.

— Да, это я, Виктор. Ты думаешь, я сменила ориентацию и это моя подружка?

Майору Рохасу было не до шуток.

— Эль Бухо нашли.

— То есть? — не поняла Марианна.

— Мертвым! — крикнул Роха — его нашли мертвым! Сидел в машине в районе Сесилио де Вале, там, где закусочная Энрике, в башке — пуля!

Марианна выпрямилась. Это был удар, которого она не ожидала. Почти год работы по внедрению пошел прахом.

El Buho[32] был русским, хотя на родине его ждал ордер на арест, и скорее всего смертный приговор за антигосударственную и террористическую деятельность. Он бежал из России с немалыми капиталами, осел в Рио-де-Жанейро, был связан с организованной преступностью, наркомафией и троцкистами. Была доказана его связь с Primero Comando do Capital[33], одним из крупнейших бандитских объединений мира, насчитывающим в своих рядах больше ста тысяч боевиков и контролирующим целые городские районы. Его взяли на крючок как раз в Сальвадоре и заставили подписать бумажку о сотрудничестве. Он должен был начинать внедрение в террористическую иерархию Сальвадора издалека, и не под легендой, а со своим настоящим прошлым. Но кто-то раскрыл его, прежде чем он успел сделать даже первые шаги.

El Buho, черт…

— Я выезжаю. Кто там сейчас?

— Пока полиция.

— Хорошо. Еду.

Наскоро одевшись, не успев даже перекусить, но, не забыв сунуть в сумочку револьвер, она вихрем промчалась по лестницам дома, где жили в основном североамериканцы, и который охранялся, спустилась в гараж. Ее машина — здесь она пересела с Субурбана на более короткий Тахо — приветственно мигнула фарами.

El Buho, как же так…

Внедрением El Buho она занималась сама, о нем никто не ставился в известность, тем более местные. Данные ушли в Лэнгли, там сейчас сидело СРС, переехав из суматошного, задыхающегося от смога Вашингтона в еловый лес[34]. Неужели утечка идет на уровне Центрального аппарата?

Убийство было демонстративным. Если бы его просто убили — то его бы не нашли. Здесь, в Латинской Америке, в каждом крупном городе работали предприятия, растворяющие людей в серной кислоте, нету тела, нету дела, ими пользовались не только местные гангстеры — но и работники плахи и топора, работающие на государство, когда нужно было что-то надежно скрыть. Если же его оставили убитым в дорогом районе, сидеть в машине — значит, это вызов им всем, в том числе и ей.

Лично.

Рохас не сказал — есть ли на теле следы пыток. Хотя сейчас, если применять электрошок — следов почти не остается. Если есть следы пыток — значит, он сдал куратора, ее саму. Не мог не сдать. El Buho не из тех, кто будет молчать.

На улицах города, сильно разросшегося и суматошного, машин пока было немного и людей тоже — и поэтому Тахо проскакивал перекрестки с ходу, иногда разражаясь густым басом гудка, похожего на корабельный — она сама его поставила, здесь в этой стране от тональности гудка в час пик много зависело. Она жила не так далеко от места убийства, в колонии (районе) Алькататль, но добираться придется через центр, потому что связность между районами столицы плохая. Ветра в городе не было — здесь почти никогда не бывает ветра — и только всходящее солнце уже было задрапировано мутнеющей вуалью смога. Про экологию здесь мало что знали, и заводы — а Североамериканские соединенные штаты выносили сюда грязные и трудозатратные производства — дымили вовсю…

El Buho, верней то что от него осталось, сидел в машине марки Бьюик, довольно дорогой, припаркованной прямо напротив только открывающегося уличного кафе. Там же стояли несколько полицейских машин, они перемигивались мигалками, но сирены были отключены. Беда уже случилась…

Марианна припарковалась с нарушением правил, сунула под стекло специальную карточку, означающую, что владелец машины полицейский, пошла к столпившимся у машины страхам порядка. Ее заметили — довольно молодой человек пошел ей навстречу.

— Виктор…

— Привет.

— Привет. Что тут у нас.

— Сама посмотри.

Они протолкались к машине. Первое, что она отметила — стекло со стороны пассажира чистое, а сам Рохас сидел не на месте водителя, а на месте переднего пассажира.

— Стекло чистое.

— Я заметил. Его убили не здесь, в машине слишком мало крови. Просто подвезли его сюда и бросили машину.

Это каким же хладнокровием надо было обладать, чтобы ехать по городу с мертвецом, пристегнутым ремнем на пассажирском сидении…

— Кто и когда нашел?

— Мальчишка. Решил, что возможно владельцу машины требуется помыть стекла.

Или магнитолу решил спереть. Пацаны здесь были хваткие — оружие имели уже в семь-восемь лет, сбивались в банды. Примерно с десяти лет мафия начинала набирать из них исполнителей заказных убийств — к четырнадцати, возрасту уголовной ответственности, некоторые уже имели за плечами по несколько десятков трупов.

— Оружие?

— Опять то же самое. Дерьмо… — выругался Рохас.

— Тендер-пять?

— Оно…

Тендер-пять[35], револьвер под патрон четыреста десятого калибра был гладкоствольным — а потому криминалистическая экспертиза не могла установить причастность того или иного ствола к тому или иному убийству. В джунглях он был очень удобен — компактен, в отличие от ружья и позволял защититься от змей, если зарядить патронами с мелкой дробью. Для таких вот криминальных дел существовал патрон с тремя большими свинцовыми дробинами — пулями, оставляющими чудовищные раны.

Марианна открыла дверь — и отпрянула. Зрелище было омерзительное, хотя она повидала многое. Слишком многое.

— Выстрел в голову, почти в упор — прокомментировал Рохас — мелкая дробь.

Уже собирались мухи…

— Ты заметил, выстрел не в лицо, а сбоку?

— Да… как будто он хотел покончить с собой.

— Или сидел в машине, но в другой. Револьвер нашли?

— Нет…

— Может, мальчишка решил, не пропадать добру?

— Нет. Машина была закрыта.

— Как же он увидел труп?

— Протирал стекла, разглядел.

— Понятно. Пусть убирают его отсюда. Надо делать вскрытие…

Рохас отдал распоряжение полицейским, и те стали открывать машину со стороны пассажира, чтобы переложить тело El Buho в мешок для перевозки трупов.

— Мы теряем инициативу… — устало сказала Марианна. Когда пошевелили труп — вонь стала сильнее, от этого разболелась голова.

— У нас ее никогда и не было.

— Когда-то была. Но мы ее потеряли. Кому ты докладывал про El Buho?

— Никому. Да я и не знал многого…

— Ну… кличку то ты знал.

— И более ничего.

Без помощи Рохаса она не могла обойтись. У Рохаса единственного из сальвадорцев был список агентов и ее телефон, никаких подробностей работы агентов он не знал. В его задачу было сообщать Марианне всякий раз, когда один из агентов мелькнет в дневной сводке происшествий.

— Мне нужно выпить кофе…

Кофейня — это только так называлось, на самом деле здесь основным напитком был матэ, травяной настой, отлично утоляющий жажду и снимающий усталость. Но в кофейне можно было выпить и кофе, благо она только открылась, и кофе должен был быть свежим…

Она устало плюхнулась на стул, Виктор ушел заказывать кофе. Первым подозреваемым был он сам, хотя Виктор Рохас был одним из немногих сальвадорцев, который имел степень допуска ФБР. Семейство Рохасов, довольно богатых землевладельцев пострадало от партизан, и вряд ли Виктор будет стучать им. Но есть еще и Альварадо. Альварадо… козырь, пятый туз в колоде, переворачивающий всю игру. Альварадо работал не с низовыми слоями, с боевиками и троцкистами — за ним стояла олигархия. Не только наркомафиози — богатые землевладельцы, промышленники, которые здесь остались. Землевладельцам нужно было, чтобы над ним не летали североамериканские самолеты с гербицидами, а им сами разрешали засаживать поля кокой. Промышленникам надо было, чтобы на месте разрозненной южной Америки появилась конфедерация или даже федерация и закрыла рынки для чужих, прежде всего североамериканских товаров. Многие еще помнили, как жили здесь до того, как североамериканцы начали экономическую экспансию, и идеи второй Реконкисты[36] находили отклик в самых разных сердцах.

Ведь что сделали североамериканцы после того, как сами избавились от витающего над страной призрака коммунизма и стали ядерной державой? Идея проста. Во-первых — заставить южноамериканские страны открыть рынки. За счет искусственного ослабления доллара в семидесятые североамериканские товары стали дешевыми, настолько дешевыми, что они вытесняли с рынка местные товары. Вдобавок, покупать североамериканское было престижно, этим ты как бы приобщался к среднему классу — а деньги были, ведь слабый доллар сделал ранее недоступное доступным. Подогреваемая дешевым кредитованием потребительская лихорадка продлилась около двух десятилетий, пока не стало понятно, что кредиты надо платить, а платить нечем. Заводов нет! Почему-то многие страны в последнее время забыли о том, что экономику нельзя мерить только денежными измерителями, имеют смысл и натуральные показатели, а именно объем произведенного экономикой продукта в килограммах, штуках, метрах, литрах. Не все измеряется в деньгах, у людей должна быть работа, а у страны — безопасность. Чтобы погасить задолженности правительства в Южной Америке приняли печатать деньги, вызвав гиперинфляцию и обесценив собственную валюту. После этого было принято еще одно ошибочное решение — привязать собственную валюту к имеющемуся в стране запасу валюты североамериканской, непонятно как посчитанному. Но экономика тем самым лишилась денег — и их дали североамериканцы, за счет своей валюты, которую они печатали, скупившие все на корню. Как только предприятия переходили в руки североамериканцев — они моментально начинали работать, потому что североамериканцы давали оборотный капитал, сами в свою очередь, пользуясь низкими издержками на производство, отсутствием экологических ограничений, дешевой рабочей силой. Они выносили сюда самые грязные и трудозатратные производства, забирая большую часть добавленной стоимости себе. Простые южноамериканские рабочие и крестьяне знать не знали про макроэкономику, они не знали про то, что теперь маятник шел обратным ходом и теперь уже североамериканцы теряли работу. Они просто видели по телевизору, как живут в Северной Америке и слушали агитаторов, которые говорили им, что североамериканцы живут так за их счет. В каком то смысле так оно и было. А потом те же агитаторы подсказывали идею — возьми автомат и убей. Освободишь свою страну — а потом пойдешь войной на чужую. Освобождать их, все по Троцкому и Ленину.

А они здесь просто пытались что-то с этим сделать…

Чашка кофе на блюдце опустилась перед ней с легким стуком, черная жидкость исходила ароматным парком.

— Спасибо, Виктор, я…

Человек из Лондона, тот самый, которого она вспоминала только сегодня ночью, стоял перед ней.

Самолет, на котором я летел из Буэнос Айрес — кстати, какой то шутник назвал город Хорошим воздухом, на деле же воняло премерзко — был старым Дуглас ДС-6, четырехмоторным, компании Эйр Сальвадор — на Пан Ам билетов не было. Как эта развалюха не развалилась в воздухе — удивляюсь сам, самолету было не меньше сорока лет. Но такие здесь были не редкостью, на перевозках внутри стран вообще работали ДС-3 с современными двигателями, и это при том, что ДС-3 был разработан в 1938, если мне не изменяет память году…

Аэропорт был чистеньким, недавно отстроенным, намного большим по размерам, чем я ожидал — почти трансконтинентальный узел, заполненный лишь наполовину, если не меньше. Самолеты — по крайней мере, те, которые я видел на летном поле — были либо Эль-Сальвадор, самым новым из которых был Боинг-717, либо Пан Ам, крупнейшей авиакомпании мира, либо Люфтганзы — привычные германские Юнкерсы. Уже одно это говорило о раскладе в этой части света — Священная Римская Империя Германской нации смотрела за океан. Рано или поздно, это должно было закончиться недобрым.

В аэропорту я взял такси, назвал Шератон — знаменитый отель, прогремевший по всех мировых новостях в свое время и полностью отреставрированный после событий восемьдесят девятого года. Говорят — там одну стену специально сохранили, как достопримечательность для туристов. Североамериканцы стали умнее — резидентура СРС больше в отелях не квартировала, сейчас они занимали новое, отдельно стоящее здание рядом с казармами специальной полиции.

Этот город был еще больше похож на Белфаст, но в чем-то было даже страшнее. Не было следов взрывов — здесь почему-то взрывы не приживались — зато то тут то там на стенах следы от пуль, где наспех замазанные, где и вовсе все брошено как есть. В одном месте я увидел пробитую пулями витрину магазина — она была обклеена специальной пленкой и пули не разбили ее, а только проделали несколько отверстий. Следы от пуль были и на машинах в потоке.

Полицейских — намного больше, чем в Буэнос-Айресе, больше даже чем в Белфасте, и уж точно больше, чем в обычном, нормальном городе, где не идет гражданская война. Есть обычные полицейские автомобили, а есть бронетранспортеры, североамериканские М8, закрытые сплошным самодельным кузовом из брони и даже бурские противоминные уродцы, которые за пределами бурской конфедерации вообще редко можно где встретить. На бурских машинах — не предусмотренные изготовителем спарки пулеметов калибра.30. Есть североамериканские Хаммеры, часто тоже с самодельным бронированием и со спарками пулеметов Браунинг М1917 — такими в тридцатые-сороковые оснащались стратегические бомбардировщики, и видимо североамериканцы сбагрили свои запасы сюда по дешевке. Все эти машины окрашены в однотонный темно-голубой цвет и на них надпись Dinoes — динозавры. Потом я узнал, что это были машины армейского антиповстанческого батальона с таким названием — этот батальон нес службу в столице, в полной готовности к уличным боям.

На улицах много рекламы — но почти нет кафе, где столики выставлены прямо на тротуар, не торгуют ни мороженым, ни газированными водами, хотя на улице жарко, не торгуют цветами. Зато прямо на улице что-то жарят, дым столбом, но не шашлыки, а что-то другое… может быть паэлью, типичную для любой испаноязычной страны? В потоке машин — уже позабытые во многих странах мира троллейбусы. Люди идут быстро, нельзя увидеть тех, кто просто прогуливается, заметно, что люди хотят как можно меньше находиться на улице…

Весело.

С водителем я кое-как объяснился на английском — кроме английского, испанского и вероятно каких-то местных индейских диалектов он не знал языков — а вот в Шератоне меня к удивлению встретили хорошим русским языком. Один из портье оказался русским — уехал из страны в семидесятые, решил свободы поискать. Поискал…

— Страшно здесь? — спросил я, пока портье старательно переписывал данные моего паспорта в книгу постояльцев (первый раз вижу, чтобы переписывались абсолютно все данные, до последней буквы).

— Да как сказать… Есть немного.

— Стреляют?

— И это есть.

Портье огляделся по сторонам, видимо опасаясь, что его могут услышать.

— А что не вернетесь?

— Свобода… — неопределенно ответил этот пожилой уже человек.

Да…

Люди, конечно, существуют разные, и каждый идет по жизни своей дорогой. Я не отрицаю это право, просто иногда не понимаю некоторых людей. Свобода чего? Свобода получить пулю в лоб в случайной перестрелке? Свобода попасть в полицию, роль которой здесь выполняют настоящие мясники и преступники, и быть запытанным насмерть? Свобода жить в стране, которой помыкают как марионеткой?

Нет уж, увольте, милостивые господа.

Как будто подтверждая мои мрачные мысли — где-то недалеко один за другим стукнули два выстрела — судя по звуку пистолетные. Никто даже не обратил внимания, кроме одного немца, что оформлялся рядом со мной и заполошно оглянулся.

Портье протянул мне ключи от моего номера вместе с паспортом. Снял на две ночи, сказал, что в случае необходимости доплачу.

— Ах, да… — хлопнул себя по лбу я — говорят, здесь сохранилась стена после штурма. Хотелось бы увидеть…

— Да… — портье снова чего-то испугался — второй этаж.

— Спасибо…

Номер был одноместным, в типично североамериканском стиле — преимущество международных сетей отелей заключается в том, что в каждой стране — одно и тоже. На окнах — непривычные плотные черные шторы, горячей воды нет. Сняв ботинки, я подставил стул, встал на него — и менее чем через минуту нашел в люстре микрофон. Еще один — в трубке телефонного аппарата… как все банально, никакой выдумки. Номера для иностранцев, понятное дело. Проверять розетки я уже не стал, чтобы не пачкаться.

Бросив вещи в номере — все равно единственную ценность, небольшой ноутбук с некоторыми дополнительным функциями и телефон я забираю с собой, а если кто-то позарится на сменную сорочку, то это его дело — я спустился по лестнице вниз, зайдя по пути на второй этаж. Стена, возле которой толпились туристы и мелькали вспышки блицев меня совершенно не впечатлила — в Бейруте я видал и чего покруче. Разница лишь в том, что в Бейруте все прекратилось, а здесь — не прекращается не один десяток лет.

Ключи портье я сдавать не стал, просто прошел на выход. Выйдя, огляделся, почти сразу увидел то, что хотел. Официальный обмен валюты связан с довольно серьезными проблемами, в частности с необходимостью предъявлять документы — а вот у уличных менял можно поменять без проблем. Как раз вот у такого пацана — я и поменял двести североамериканских долларов на местные песеты. Среди песет мне попытались подсунуть фальшивки, но я это пресек и вытребовал себе настоящие. Кстати — если вы думаете, что в банке этого бы не было — вы ошибаетесь.

С карманами, набитыми песетами — здесь свирепствовала инфляция, и деньги были сильно обесценены — я, не торопясь, прогулочным шагом пошел по улицам, присматриваясь к происходящему. Похоже, единственное, что здесь есть стоящее — это женщины. Как и во всей Латинской Америке… впрочем…

Достал мобильный телефон, сделал несколько снимков — улицы, здания, автомобили. Людей снимать не стал — неизвестно, как к этому отнесутся.

Примерно в полукилометре от отеля я нашел интернет-кафе, зашел. Интернет здесь стоил дороже, чем в России едва ли не на порядок, вдобавок и тормозил. Отправляясь сюда, я узнал, что весь трафик здесь под постоянным контролем.

Эзоповым языком набрав сообщение, я зашифровал его методом стеганографии[37], перед этим скинув получившиеся фотографии в ноутбук, наложил сообщения на фотографии и скинул их на общедоступное хранилище, находящееся в Священной римской империи. Вот и пусть расшифровывают… мудрецы, пальцем деланные.

Оттуда же я достал несколько фотографий кантона Женева, расшифровал их. Программа шифрования была разработана в России и маскировалась под программу обработки изображений «Семицвет». Ничего особо нового мне не сообщили… но я поставил сторожевик на систему Невод, ориентировав ее на активность в Сальвадоре. Если что-то будет — придет в виде сообщения на телефон в лучшем виде.

На обратно пути из отеля я арендовал машину, старый добрый Джип-Рэнглер, еще пятой сери, разукрашенный аэрографом во все цвета радуги и с самодельным жестким верхом. Зачем в такую жару жесткий верх — я так и не понял, но других не было.

Остаток дня я катался по городу, на всякий случай купил карту на английском и проехался по всем основным магистралям, увидел блокпосты на выездах из города, но снимать их не стал во избежание неприятностей. Ничего нового от этих поездок я не узнал, просто стал лучше ориентироваться в городе.

Вечером вернулся в отель. Вещи мои стояли несколько не так, как я их поставил, да и нитка, которую я оставил около защелки на чемодане — исчезла. Но ждать другого — что дежурящие в гостинице полицейские не обыщут вещи подозрительного иностранца — было бы глупо. Поэтому — я не стал ни с кем выяснять отношения. Просто подставил стул под дверь, положил на прикроватной тумбочке телефон и заснул…

Телефон разбудил меня примерно в шесть по местному — от смены часовых поясов дико болела голова. Телефон разбудил оттого, что на него пришло сообщение с одного из «нейтральных» серверов Невода, само по себе ничего не значащее. Североамериканцы его, конечно, отследят — но как минимум три часа у меня в запасе будет.

Из сообщения, которое мне прислали — а компьютер перевел его из голосового режима в текстовый — я особо ничего не понял, кроме адреса. Посмотрел на карте, где Сесилия дель Вега знаю, а вот про закусочную Энрике карта умалчивала. Решил, что съездить и покататься по району — особого труда не составит. Только голова — не прекращала болеть.

Повесив на всякий случай, на бок сумку с ноутбуком и телефоном, я вышел из отеля. Ключи сдал портье…

Место, где произошла трагедия я нашел почти сразу — улица была перекрыта, худой, усатый полицейский остервенело махал жезлом, направляя машины по объездному маршруту. Подчинился — поворачивая, увидел, что дальше по улице стоит большой, черный внедорожник североамериканского производства. Надо было только где-то припарковаться.

Припарковавшись, я решил искать путь не по основным дорогам, а где-то по путям внутри квартала. Это было опасно — могли ограбить и убить, все туристические путеводители настоятельно не рекомендовали туристам отклоняться от больших и многолюдных улиц, заходить внутрь кварталов — но опасно было и на большой улице. Дело было в том, что я, в европейском костюме и с сумкой через плечо сильно походил на журналиста, а представители властей эту профессию не сильно уважали. Журналисты — как североамериканские, так и из других стран, всюду совали свой нос, раскапывали дурнопахнущие истории, в том числе историю с расстрелом целого села и с забитым прикладами до смерти священником, и вообще мешали бороться с мировым коммунизмом. Поэтому, назойливого журналиста могло ждать все, что угодно — от удара дубинкой или прикладом по голове, до тайного расстрела. Тело могли потом найти где-нибудь на дороге в провинции, естественно в произошедшем обвинили бы коммунистов. Журналисты это знали, и большей часть теперь не сами совали свой нос в пекло — а сидели в отелях и скупали «жареные» материалы и видеозаписи у местных, тем более что с распространением сотовых телефонов с встроенными фотоаппаратами и даже видеокамерами, количество «сам себе режиссеров» увеличилось на порядок. Часто кстати такие материалы «сливали в прессу» сами полицейские или военные, желая подставить друг друга, и занять освободившееся кресло.

Квартал бы самым обычным для Сальвадора, довольно бестолково застроенным и грязненьким. Здесь не было нормальной канализации, и помои во многих домах просто выплескивали на улицу, оттого омерзительно пахло, и у стен домов открыто копошились крысы. Зелени здесь почти нет, на веревках прямо через улицу висит белье как в старых итальянских городках. Везде лестницы — на второй этаж заходят по внешней лестнице, а не по внутренней. Людей почти нет, еще утро, рано. Если бы были — скорее всего, я отсюда не вышел бы живым. В подобных местах европейский костюм — призыв к насилию…

Наткнувшись на перегораживающий путь заборчик из сетки — рабицы, я повернулся, чтобы поискать другой путь, и в это время меня кто-то окликнул. Я поднял голову — на балкончике второго этажа стояла молодая синьорита в одном халатике, курила сигарету.

— Зайдешь, мачо? — улыбнулась она.

Халатик как бы случайно распахнулся.

— Но, сеньорита… — сказал я на жалком испанском, который я вечером учил по туристическому путеводителю от нечего делать — грацие.

Сеньорита пробормотала что-то, судя по тону, нелицеприятное, какой-то pendeho… Что это означало — я не знал.

Путь через лабиринт я все же нашел, причем вышел как раз напротив заведения, с ковбоем и надписью на английском Enrice’s place, именно так, привожу дословно. Поскольку я вылез внутри периметра бестолково поставленного полицейского оцепления — я сразу к этому Энрике, в его «место» и нырнул, чтобы не отсвечивать на улице. А то и прикладом по голове можно получить за наглость. Спросил кофе, пару больших чашек, сел, где потемнее — свет в кафе не горел, то ли не было, то ли хозяин экономил…

Марианна вошла в кафе с каким-то местным, в военной, а не полицейской форме. Не огляделась по сторонам — а это минус, и большой минус, начинают забываться навыки, полученные в Секретной Службе, просто плюхнулась за столик. Деквалификация — вот как это называется. Когда разведчик высокого уровня начинает играть в грязные и кровавые игры с примитивным, но жестоким противником, именно она и происходит. Деквалификация. Чтобы поддерживать свою квалификацию надо играть с противниками равными себе или сильнее.[38]

Местный офицер задержался в разговоре с хозяином бара — и я понял, что надо действовать. Сейчас — или никогда…

— Что здесь происходит? — раздалось за спиной.

Я повернулся — местный офицер стоял у меня за спиной, но обе руки у него были заняты чашками с кофе. Избавиться от них он не успеет в случае чего — но и мне кровавая перестрелка не нужна.

— Я просто принес даме кофе. Нельзя?

— Ты как прошел оцепление, козел? — спросил офицер.

— Виктор, прекрати… — вступилась за меня Марианна, немного пришедшая в себя от неожиданности.

— Ты знаешь этого борзописца? — удивленно спросил офицер, кстати, неплохо говорящий по-английски.

Так вот в чем дело. Как я и думал — меня приняли за журналиста.

— Да… Это Алекс. Алекс, это Виктор, офицер сил безопасности.

— Очень приятно — сказал я.

— А мне — нет. Покиньте оцепленную зону, господин журналист Алекс и немедленно. Получите полицейский пресс-релиз, и будьте довольны.

— Прекрати… — забыв про кофе, которого ей принесли сразу две чашки, Марианна поднялась со стула, взяла меня за руку — пошли, немедленно!

Офицер, так и оставшийся стоять, как дурак со своими двумя чашками кофе смотрел нам вслед. Таким взглядом можно сверлить металл…

— Ты как здесь оказался?

— Соскучился по тебе и прилетел.

— Прекрати паясничать! — судя по тону Марианне было не до шуток — ты хоть знаешь, что здесь происходит?

— По-моему гражданская война.

— Я не про это. Только что убили моего осведомителя. Это ты сделал?

— Невиновен, ваша честь.

Мы как раз дошли до машины, Марианна облокотилась на высокий, запыленный капот.

— Ты можешь хоть минуту побыть серьезным?

— Минуту — могу.

— Этого хватит. У меня убили осведомителя, ты что-то знаешь об этом?

— Нет.

— Точно? — она испытующе смотрела на меня.

— Точно. Я прилетел вчера днем. Можешь проверить.

Марианна устало выдохнула.

— Я хочу кофе…

— Один момент…

За кофе я снова сбегал к Энрике, заказал свежего, с пылу с жару, как говорится — на вынос. Если на вынос — там не чашки, а такие пластиковые стаканчики с крышечкой. Виктор сидел за столом и пил кофе, стараясь не смотреть на меня.

С кофе я вернулся к машине…

— Прошу, мэм.

Я поставил свой стаканчик на капот, в ожидании пока он охладится, Марианна начала пить свой сразу. Понять не могу людей, которые пьют такой горячий кофе, что он обжигает рот — вкуса же не чувствуется совершенно, просто горячее варево.

Впрочем — дурной кофе только так и пить, если он немного остывает — то превращается в откровенные помои.

— Для чего ты приехал в страну?

— Передать тебе привет. От посла Пикеринга.

— Ах, это… — Марианна поморщилась — давай, сядем в машину.

Сели. Кофе я так и оставил на капоте.

— Я слышала, в Тегеране была большая беда…

— Больше, чем ты можешь себе представить. И шахиншах, и наследник мертвы, обоих убили на моих глазах. Меня самого эвакуировали вертолетом, с двумя пулями в спине.

— Я смотрела новости по BBC[39]… Бойня на параде… они немного успели отснять, прежде чем паника началась…

— Просто удивительно. В BBC работают настолько хорошие репортеры, что они всякий раз оказываются на пожаре за десять минут до его начала. Настораживает, не правда ли?

— О чем ты?

— Да все о том. Помнишь Лондон?

— Это все в прошлом.

Я отрицательно покачал головой.

— Ты так ничего и не поняла. Этот бой — вечен. Британская разведка, пока существует она и пока существует Британия — не остановится. У Британии нет друзей — есть только интересы и они открыто об этом говорят.

Марианна с решительным видом допила кофе.

— Вернемся к нашим баранам. Что ты здесь делаешь?

— Мне нужен выход на ваши спецслужбы. Другого у меня нет, последнего представителя вашей разведки я видел в вертолете, последнем, который взлетал из Тегерана.

— Ты про кого?

— Про Пикеринга. Пошла новая мода — разведкой занимается лично посол.

— Ты ошибаешься… — сказала Марианна после недолгого колебания — он не разведчик.

— Вот как? А кто?

— Вы, русские, многие вещи воспринимаете буквально. Точно так же и немцы. У нас человек либо разведчик — либо нет.

— А что, это не так?

— Нет. Пикеринг не работает на государство, он не связан с СРС, АНБ или ФБР. Просто у него есть свои взгляды, и свои друзья и он помогает им, а они ему.

— Напоминает описание мафии. Знаешь, как они сами себя называют? Друзья друзей…

— Ты просто кладезь премудрости.

— Есть немного. А ты? Тоже никогда не забываешь о дружбе?

— Вот именно. Если бы не друзья — я бы сейчас работала где-нибудь в гражданском секторе. А я там работать не могу. Так что ты хотел сообщить североамериканским спецслужбам в моем лице?

— А то, что мы вышли на международную террористическую организацию. Знаешь о том, что произошло в Бендер-Аббасе? Так вот — в распоряжении этой террористической организации есть ядерные взрывные устройства. Мы считаем — и у нас есть веские основания так считать — что следующий атомный взрыв произойдет в одном из городов вашей страны.

24 августа 2002 года

Федерал-плаза Нью-Йорк

АТОГ штаб-квартира

На экране была зловещая, красная заставка. Лично я, будь здесь руководителем, первым делом убрал бы ее, дабы не подвергать лишним испытаниям и без того измотанные нервы нижних чинов. Но я здесь руководителем не был, и заставка — здесь висела.

ВНИМАНИЕ! УРОВЕНЬ УГРОЗЫ КРАСНЫЙ!

Как напоминание того, что может в любую минуту произойти непоправимое.

За прошедшее время мне, наконец, придумали статус, позволяющий мне пользоваться некоторыми благами и находиться под охраной. Даже два статуса — «лицо, являющееся свидетелем по делу об организованной преступности» и «лицо, добровольно оказывающее помощь». Эти два статуса в сочетании с дипломатическим паспортом, делали меня как бы экстерриториальным, а статус особо ценного свидетеля давал иммунитет против судебного преследования, позволяя действовать и оказывать помощь в широких пределах.

С самого начала мы расставили все точки над «И». Это только в дурном синематографе главный герой — одинокий волк, знающий все и вся, эффектно расправляется со злодеями, делая то, что порой не может сделать целое государство. В жизни же — системе может противостоять только система. Террористы вели игру, пока банковали они. Они первыми создали систему, пусть небольшую — но это была система, террористическая сеть, нацеленная только на одно — убить как можно большее количество людей. Вполне возможно, у них уже есть один или несколько ядерных зарядов, возможно, они еще в пути. Как бы то ни было — пока мы отставали от них, и возможности их догнать не просматривалось.

На совещание собрались с самого утра, на Федерал-Плаза. Несколько уставших замотанных копов, Марианна — не слишком уставшая, потому что мы совсем недавно прилетели из других мест — и я. Как бесплатное дополнение.

Совещание проходило в специальной «переговорной» комнате — в САСШ в отличие от нас совещания проводятся не в кабинете начальствующего лица, которому для этого придают кабинет соответствующих размеров — а в «переговорной комнате», которая считается общей. Переговорная комната, которую, открыли для нас, была довольно большой и оборудованной стандартно для таких комнат. Больше всего мне не понравились окна, одна стена кабинета была сплошь стеклянной, от пола до потолка. Русские так никогда не строят, потому что климат у нас холодный и через подобное окно будет теряться слишком много тепла — а тут это самый архитектурный шик, стеклянная стена. Стол был самым обычным, из дешевых — но большой и чистый, без единой бумаги, стулья — тоже дешевые, конторские, неудобные. В углу техника — копировальный аппарат, прибор для показывания слайдов, и большой общественный кофейный аппарат. Все, даже Марианна, не преминули налить себе кофе, я же от «общественного кофе» воздержался, опасаясь изжоги. Кофе с общественного аппарата редко бывает хорошим…

Перед тем, как занять место за столом, я совершил ошибку — загляделся на великолепный вид из окна. В итоге, когда я обернулся — то увидел, что место мне оставили самое худшее, если сидеть на нем — то восходящее солнце будет светить тебе в спину, а лето еще не прошло, и солнце светило — будь здоров. Остальные разобрали места получше, либо в тени, либо поближе к кофейному аппарату. Вздохнув, я занял то место, что мне осталось.

Совещание вел начальник временной оперативной группы — он же, как я понял, начальник сего богоугодного заведения, выше среднего роста, лысоватый, даже в помещении не снимающий черные очки и имеющий обыкновение нервно перебирать пальцами по столу. Из всех присутствующих я знал только троих — Марианну и тех двух копов из антитеррористической группы, которые участвовали в этом деле с самого начала. Остальные были мне незнакомы.

— Итак, приступим, господа… — на правах начальствующего сказал тип в черных очках — я Питер де Соуза, руководитель антитеррористической оперативной группы, центрального отделения. Остальных прошу представиться самостоятельно.

— Доктор Рей Коэн, антитеррористический центр, оперативный директорат СРС, руководитель центра — сказал аккуратный, бородатый человек средних лет, носящий старомодные очки в золотой оправе. Мне почему-то он показался французом, не знаю, почему такая мысль пришла в голову. Позже я узнал, что его родители и в самом деле переехали в САСШ из франкоговорящего Квебека.

— Лейтенант Томас Бонверит, полиция Нью-Йорка — следующим представился не самым лучшим образом одетый здоровяк, он и в самом деле безошибочно опознавался как коп, что было не самым лучшим в его профессии. Фамилия и гнусавый акцент безошибочно выдавали его происхождение — человек с юга, скорее всего Джорджия или Луизиана.

Настало время представиться и мне.

— Александр Воронцов, — я умышленно не назвал своего титула, — посланник Морского генерального штаба Российской Империи.

Коэн, услышав это, ничуть не удивился — а вот по лицу Бонверита было понятно, что это произвело на него впечатление. Интересно узнать — какое.

— Спасибо, господа — де Соуза взял нить совещания в свои руки, недовольно посмотрел на Бонверита, отправившегося за новой порцией кофе — теперь мы все знаем друг друга по именам, но есть еще одна небольшая проблема, которая может помешать нам в работе. Каждый из нас знает свой небольшой кусок информации, который является всего лишь частью мозаики. Сама по себе часть мозаики не представляет по себе никакой ценности — ценность представляет лишь полная картина, и только она нам и нужна. Поэтому джентльмены, я хочу, чтобы сейчас каждый из вас выложил на стол все, что ему известно на данный момент. Если вы что-то скрывали или утаивали — самое время прекратить делать это. Ставки предельно высоки, на карту, возможно, поставлены жизни жителей целого города. Мы стоим перед угрозой максимального уровня за все время существования нашей службы — и от того, как мы справимся с ней, зависит наше будущее. Еще раз, настоятельно прошу ничего не скрывать. Начнем с вас, господин Воронцов. Можете не вставать.

Да я собственно и не собирался.

— Господа, специальными службами Российской Империи было установлено, что в течение ряда последних лет в вассальном государстве Персия с ведома и согласия местных властей проводились активные работы по обогащения урана и созданию ядерных взрывных устройств. С целью маскировки программы создания ядерного оружия — необходимое оборудование либо производилось на месте, либо заказывалось в разных странах под видом оборудования предназначенного для других целей. Исходные материалы — прежде всего желтый кек, исходное вещество для обогащения — незаконно поставлялось из Афганистана. Как известно, афганский желтый кек содержит аномально высокое количество изотопа «Уран-238». Таким образом, ныне уже покойному шахиншаху Хоссейни удалось замаскировать свою ядерную программу, получив на не самом совершенном и производительном оборудовании материала достаточно, чтобы изготовить несколько примитивных ядерных взрывных устройств мощностью сто — сто пятьдесят килотонн каждое. После свержения шахиншаха и установлении на территории Персии исламской революционной диктатуры ядерные устройства попали в руки исламских экстремистов. После чего — они предъявили ультиматум нашему государству, требуя невмешательства в свои внутренние дела. У наших спецслужб, господа, есть все основания считать, что одно или несколько ядерных устройств находится либо на пути в САСШ, либо уже находится в стране. Предполагаемая цель — требовать невмешательства в события на Востоке правительства САСШ, угрожая в противном случае подорвать устройства на вашей территории. Бандформирования, возглавляемые Махди, по-видимому, ощущают угрозу от отправленных вами к нашим берегам авианосцев и десантных судов и делают все, чтобы высадка не состоялась.

Спецслужбисты — Коэн и де Соуза, как-то странно, понимающе переглянулись, и мне это не понравилось.

— У вас — все, сэр? — подчеркнуто вежливо спросил Коэн.

— Полагаю что да, сэр.

— В таком случае разрешите задать вам вопрос, сэр?

— Хоть несколько, господин Коэн — но боюсь, что не на все вопросы у меня есть ответы.

— Хорошо. Начнем с такого. Как Правительство Российской империи и Правящий Монарх относятся к терроризму?

— Сэр, политика Российской Империи в этом вопросе остается неизменной на протяжении многих десятилетий. Российская Империя категорически отвергает терроризм как способ решения тех или иных проблем человеческого существования. Российская Империя не предоставляет террористам помощи либо укрытия и не вступает с ними в переговоры. Наша страна не раз и не два несла серьезный ущерб от террористических проявлений, и поэтому мы не оказывали и не оказываем никакой поддержки террористам.

— Хорошо, сэр. Предположим, что часть должностных лиц Вашей страны поступают иначе. Что произойдет с ними, если такая информация будет вам предоставлена?

— Сэр, эти люди будут отстранены от должности и преданы суду. Указанные действия граничат с изменой.

— Сэр, что если эти действия причинят ущерб Североамериканским соединенным штатам? Если генеральный атторней САСШ потребует выдачи указанных лиц?

— Сэр, это исключено. Подданный Его Величества не может быть выдан под юрисдикцию другого государства для свершения суда над ним. Вы можете предоставить имеющиеся у вас материалы, и если наш суд сочтет их достаточными — виновные понесут наказание по Уголовному уложению Российской Империи. Напомню, что согласно российскому Уголовному уложению террористические действия наказываются смертной казнью.

— Но что если эти лица будут неподсудны вашему правосудию?

— Сэр, это исключено. У нас нет ни одного человека, который по своему положению стоит выше правосудия и выше закона. Даже Государь обязан подчиняться законам, пока они действуют и не изданы новые.

Спецслужбисты снова переглянулись…

— Рей, покажи ему — сказал де Соуза.

— А допуск?

— Покажи…

Неуклюже поднявшись из-за стола, доктор Коэн начал подключать аппаратуру. Де Соуза достал пульт, нажал на кнопку — и стекла вдруг начали темнеть. Фантастика просто, хотя не понимаю, почему он этого до сих пор не сделал. Жарко же… хотя он то, как раз в тени сидит, начальственное место поставлено так, что оно находится в тени колонны, прямой свет туда не падает.

Одна из стен была сделана полностью белой… понятно для чего, для демонстрационных показов.

— Господа. Прежде всего, хочу предупредить — материал, который будет вам показан, является государственной тайной, лицам виновным в его разглашении будут предъявлены уголовные обвинения. Итак, начинаем…

Луч света ударил по белой стене, проявляясь на ней несколько смазанным изображением. Снимали явно на любительскую камеру, внизу бежали цифры счетчика времени. Снято два дня назад.

Какое-то здание. Темное. Луч света от мощного фонаря, скорее даже охотничьего прожектора, выхватывает такое, от чего у меня перехватывает дыхание. Оператор медленно обходит вокруг высвеченного изделия, крупным планом выбирая детали.

— Позиция номер один! — закадровый голос, говорят по-русски.

Новое изображение — какой-то склад, или что-то в этом роде, промышленное помещение. Голые стены… да, промышленный блок. У нас тоже есть такие — специальные, очень большие здания, разделенные на блоки. Их строят в промышленных зонах, со всеми коммуникациями, со складами — а потом сдают в аренду фирмам, желающим открыть какое-то промышленное производство. Здесь — голый бетон стен, плавающие в лучах света, бьющих откуда-то сверху пылинки и снова — что-то типа поддона, а на поддоне…

— Позиция номер два!

Новая картинка — какая-то квартира… скорее всего сдаваемая напрокат, потому что мебель уж очень стандартная и дешевая. Снова лучи света — но они светят откуда-то сбоку.

— Позиция номер три!

Следующая картинка — человек в черном костюме, который используют специальные подразделения МВД и в маске. Он сидит на стуле, на коленях — автомат Калашникова с длинным, на сорок патронов магазином. За спиной — развернут российский, бело-желто-черный стяг с нашим гербом — двуглавым орлом.

— Это последнее предупреждение, других не будет. Мы, народ Российской империи требуем от Североамериканских соединенных штатов не вмешиваться в наши внутренние дела. Армада кораблей с морскими пехотинцами, с североамериканскими боевыми самолетами приближается к нашим берегам — и у нас не остается другого выхода, как предпринять ответные действия. На территории вашей страны находятся три ядерных взрывных устройства большой мощности, все они — размещены в указанных точках. Не пытайтесь их найти и обезвредить, эти устройства связаны между собой и выход из строя одного из них приведет к немедленному взрыву двух других. В случае, если Североамериканские соединенные штаты не откажутся от намерения напасть на Российскую Империю с целью отторжения принадлежащим нам по праву земель Востока — двадцать восьмого числа сего месяца мы взорвем один из зарядов. Этот заряд находится в местности, в которой нет большого количества людей — но его взрыв причинит катастрофический материальный ущерб. Если и первый взрыв не заставит вас отступить — ровно через два дня мы взорвем еще один заряд, а через три дня — еще один. Позиции номер два и номер три находятся в густонаселенных городских районах, количество жертв будет исчисляться сотнями тысяч, а возможно и миллионами. Если же и это не заставит вас выполнить наши требования — мы продолжим атаковать североамериканскую собственность и североамериканские города с использованием оружия массового поражения, в том числе — и ядерных зарядов. Они у нас имеется в достаточном количестве…

Новая картинка — и я кое-что узнал, потому что сам был в одном из таких мест. Это было хранилище ядерных зарядов фугасного типа, засекреченный и особо охраняемый объект. Снимать там — было категорически запрещено…

— Никто и ничто нас не остановит, мы готовы сделать все, чтобы защитить Россию и русский народ от североамериканских агрессоров, изготовившихся к вторжению. Мы в полном праве и мы требуем — вернуть все боевые корабли шестого и седьмого флотов САСШ в порты их приписки. Мы также оставляем за собой право после первого взрыва выйти с публичным обращением к народам всего мира, дабы изложить нашу позицию и обосновать вынужденность наших действий. Мы готовы убить миллионы — ради того, чтобы спасти от гибели миллиарды людей. Мы не отступим, господа! С нами Бог, за нами Россия!

От последних слов меня передернуло. Такое ощущение, что измазался в дерьме, в самом прямом смысле этого слова. Самое плохое — что в этом участвовал кто-то из армейских кругов, потому что я вспомнил, где взяли пленку с изображением хранилища. Это был совершенно секретный учебный фильм о применении ранцевых ядерных зарядов диверсионными группами в глубоком тылу врага. Просто так его было не достать.

Включили свет…

— Вы можете дать какие-либо пояснения, сэр? — спросил Коэн, присаживаясь на свое место.

— Сэр, я не могу дать никаких пояснений, потому что показанной пленки — совершенно недостаточно, чтобы делать какие-то выводы. Это могло быть снято и не в вашей стране, а пленку послали просто, чтобы шантажировать вас. Тем более — что ваши корабли и в самом деле приблизились к нашим берегам в неподходящий момент.

— Можно ли расценивать ваши слова как оправдание действий террористов?

— Нет, нельзя, сэр. Я не могу высказываться от имени Государя по этому вопросу — но как действующий контр-адмирал Российского флота могу твердо заявить: попытка вторжения на нашу территорию не будет оставлена без ответа. Российский флот вне всякого вступит в бой с частями вторжения и уничтожит их. Мы никому не позволим отторгнуть от нас часть территории, под каким бы предлогом это не делалось.

— Но сэр, Персия не часть территории России.

— Российский престол имеет явные и неоспоримые права на эту землю, эти права мы будем отстаивать всем возможными способами, включая военный, сэр! Я не поддерживаю людей, которые угрожают жителям в мирных городах — но ваши корабли, господа, в случае каких-либо агрессивных действий могут быть потоплены.

Теперь Коэн замолчал, заговорил де Соуза.

— Сэр, вы понимаете, что мы не можем вам доверять?

— Понимаю. И, тем не менее — я считаю, что могу вам помочь. Те, кто силен, не наносит удар в спину — он выходит на бой. В спину бьют трусы и слабаки. Надеюсь, вы не считаете трусом и слабаком меня, милостивый государь?

Де Соуза думал какое-то время. Потом все же решился.

— Вы можете подписать обязательство о неразглашении, сэр и контракт на исполнение обязанностей нашего гражданского консультанта-эксперта. В этом качестве, сэр, вы обязаны подчиняться законам САСШ в той же степени, в какой им обязаны подчиняться все мы.

— Я готов это сделать, сэр.

— И вам придется принести присягу.

— А вот этого я сделать не готов. Ни один русский офицер не может присягать иностранному государству в какой-либо форме, извините, сэр…

— Рей? — де Соуза повернулся к начальнику антитеррористического департамента СРС.

— Думаю, письменного обязательства будет достаточно — с неохотой сказал Коэн — если нужно, я могу провести его по своему ведомству, мы привлекаем экспертов без принесения присяги.

— Думаю, так будет лучше. Теперь что касается оперативного плана…

Пока докладывали план первоочередных действий — типично полицейский, работа с осведомителями, привлечение технических средств в виде людей со счетчиками Гейгера, перетряска подозрительных — меня не покидала мысль, что здесь что-то не так. Я ожидал, что заряды попали в руки исламских экстремистов, людей Махди — потому что все говорило за это. Теперь же — оказывалось, что придется действовать против Черной гвардии, против патриотов, которые своим пониманием патриотизма убивают страну. И все-таки — у меня были сомнения. Я просто не мог смоделировать ситуацию, при которой ядерные заряды могли попасть в руки черногвардейцев. Тем более, что внезапная ревизия всех хранилищ в стране — дала отрицательный результат, все изделия находились на своих местах. Это могли быть только заряды шахиншаха Хосейни.

Неужели и правду говорят, что крайние по полюсам заряды — притягиваются? Неужели и правда черногвардейцы могут иметь контакты с агрессивными исламистами и даже получать помощь от них? Да какую… Ведь если объективно судить — происходящее выгодно как раз Махди, он и его сторонники тянут время, все больше и больше укрепляя свою государственность. Дураку ясно, что если оставить в покое Махди и его людей — они то как раз не оставят других людей в покое. Это фанатики, фанатики самого худшего пошиба, я смотрел оперативные съемки его выступлений. Когда его спросили — можно ли взорвать бомбу на улице и убить ни в чем не повинных мирных жителей, правильно ли они поступают, если даже исламские правоведы в ужасе отшатнулись от них, и от их кровавых деяний — он ответил…

Хвала Аллаху, мир и благословение его Посланнику, а затем: Воистину, сражение с кафирами теми средствами, действие которых объединяет в поражении (уничтожении), и ведет к убийству их женщин и детей, без намерения на убийство именно женщин и детей со стороны мусульман, при невозможности отделить женщин и детей — указало на разрешенность этого слово Посланника Аллаха, да благословит его Аллах и приветствует, когда спросили его о детях мушриков, когда атакуют мусульмане многобожников ночью, и он ответил — «Они — из числа их отцов» (Бухари, Муслим 3283, Ахмад 16471 и др.)

И не приказал он ни одному из сподвижников, кто атаковал их, выплатить дия, или кафара, и предостерег Посланник Аллаха от убийства женщин и детей в том случае, когда возможно разделить между ними и мужчинами. И также от стремления убить их, и при возможности избежать этого.[40]

Если мы оставим в покое Махди и его самопровозглашенную исламскую республику, халифат — рано или поздно ядовитое варево выплеснется из этого котла, отправляя все вокруг. Исламская республика — само название говорит о том, что ее формирование не закончено, да и Махди, согласно верованиям, придет на землю для того, чтобы объединить под зеленым знаменем весь мир. Пока не поздно прекратить все это, прекратить относительно малой кровью — но в том-то и дело, что наличие в оперативной зоне британского и североамериканского флотов, а также подобные этой пленки с угрозами — не дают нам сделать то, что мы должны сделать.

Все-таки никак не вписываются в картину черногвардейцы, никак не вписываются…

Кое-чего не давало мне покоя — пленка! Пленка, снятая в окрестностях Багдада и предназначенная для того, чтобы дискредитировать меня. Если пленка у черногвардейцев — то они рано или поздно козырнут ею, чтобы дискредитировать меня. То, что записано на ней — в САСШ не поймут, да и я сам бы не понял, случись мне увидеть такое.

Пока я после совещания сидел в мрачных думах в офисе АТОГ — принесли кипу документов. Контракт, из которого я узнал, что дядя Сэм согласен заплатить мне за работу двадцать одну тысячу четыреста долларов в год[41] и застраховать меня на триста тысяч долларов САСШ от рисков гибели или утраты здоровья на работе. Право носить оружие мне не полагалось — зато накладывалась обязанность хранить молчание в течение тридцати лет обо всем, что мне станет известно на службе дяде Сэму. Отдельно — напоминание о том, что выплачиваемые мне суммы по контракту не освобождаются от налогов, а за уклонение от их уплаты — полагается уголовная ответственность. В САСШ налоги — это святое, по сравнению с Российской Империей здесь они просто огромны, а сама налоговая система — ужасающе громоздкая и со множеством лазеек. Здесь нет деления на гильдии и это плохо — есть миллионеры, которые платят налогов меньше чем рабочие. Отдельно пакет… медицинская страховка… памятка, еще одна…

Кажется, все. Бюрократия неистребима.

Отодвинув от себя гору подписанных бумаг, я стал ждать остальных…

— Нам нужно с чего-то начать — сказал один из офицеров (агентов, офицерами называю по привычке, в Российской империи подобными делами занимаются военизированные организации, где все — офицеры того или иного чина) по имени Мантино. Толковый человек, кажется — из полицейских. С тех пор, как я и сам четыре года отработал полицейским констеблем в антитеррористической группе — я научился различать полицейских, а также понимать, что они хотят, подозревают ли тебя. Полицейские смотрят не так как все обычные люди — они постоянно настороже, постоянно смотрят по сторонам, фильтруя получаемую информацию. Если подойти к полицейскому и обратиться к нему с чем-то — то он пару секунд будет смотреть на тебя очень пристально — сверяет с картотекой опасных типов, которая в голове у каждого копа, а потом взгляд скучнеет — полицейский убедился, что опасности ты не представляешь, и теперь старается отделаться от тебя побыстрее. А вот если взгляд остается заинтересованным — тогда берегись. Мантино и в самом деле был копом, причем опытным копом — таких опознаешь по глазам.

— Предлагаю начать с обычной полицейской работы! — громко сказал я, опережая остальных. Все члены группы уставились на меня — только Марианна знает, что я когда-то и сам выполнял обычную полицейскую работу.

— Что вы имеете в виду, сэр? — подчеркнуто вежливо спросил второй коп, по имени Джек Мак Дугал. Этот более вежливый и умеет носить костюм, правда подбирать его не умеет, купил самый дешевый по каталогу посылторга. Значит — ФБР.

— Я имею в виду то, что мы не может бежать неизвестно куда, нужно с чего-то начать. Что-то должно было произойти, что-то такое, что не имеет объяснения, и на что не обратили внимание. Это что-то должно быть связано с Россией или с исламским миром. Или — и с тем и с другим. Возможно — это выбросили в мусорную корзину или положили в архив, потому что не знали, куда деть еще. В любом случае — пока не поступило никакой новой информации, это все что мы сможем сделать. Конечно, есть еще работа с агентурой, надо прочесать порты и аэропорты — но это может сделать полиция Нью-Йорка. И ФБР. Мы же должны поднять архивы… скажем за полгода и вытрясти из них все, что покажется нам интересным или подозрительным. А потом понять — имеет ли это отношение к нам и нашему делу. Можно и больше чем за полгода, но тогда нам потребуется дополнительный персонал.

— Мерзкая идея… — сказала Марианна.

И вот тут я заметил, как задумался Мантино. О чем?!

— Надо попытаться тряхнуть СРС, эти подонки явно что-то припрятали в загашнике… — сказал МакДугал.

— Латиф… — задумчиво проговорил Мантино под нос.

— Что, сэр? — поймал его я.

— Латиф… Рахья Латиф…

— Да брось… — сказал МакДугал — это-то тут причем? Обычный нелегальный мигрант.

— С фальшивками? Да и такого качества? И он имеет отношение и к России и к исламу?

— А Михельсон? Кто-то же его нанял?

— Господа, о чем мы говорим? — вмешался Збораван, до этого он благоразумно сидел молча, несмотря на то что бы руководителем группы.

— Дело Рахьи Латифа, сэр. Мы ведь так и не смогли в нем разобраться, оно открыто.

— Но какое отношение это имеет к возможному теракту?

— Это возможный кандидат в смертники. И защищать его — наняли Михельсона. Кто?

— При чем тут смертники?

— А кто еще может взорвать бомбу?

— Господа, о чем мы говорим? — на сей раз сказала Марианна, ее это тоже заинтересовало?

— Дело Рахьи Латифа — вместо подчиненных ответил сам Збораван — парень прилетел рейсом из Берута с персидским паспортом, было это в прошлом месяце э…

— Девятнадцатого, сэр — подсказал Мантино — было видно, что дело это его задевало.

— Девятнадцатого. В ДжиЭфКей его задержали. При нем была обнаружена крупная сумма налички, в чемодане — это привлекло подозрение таможенников, они отдали его нам — но оснований для ареста на тот момент не имелось. Мы решили его отпустить, проследить затем куда он пойдет. Ушел он недалеко, его убили у станции метро — пырнули ножом в толпе буквально на глазах у Мантино и МакДугала. Потом, через несколько дней пришли результаты экспертизы — деньги оказались подделкой, стодолларовые купюры, предельно высокое качество, пришлось отправлять в Кентукки, на монетный двор, чтобы дали окончательную экспертизу. Основания для ареста появились — вот только слишком поздно.

Сказанное мне не понравилось — кое-что было до боли знакомым.

— Господа, я могу посмотреть дело?

Полицейские переглянулись между собой, потом Збораван едва заметно кивнул. Мантино отправился за делом — интересно, значит он здесь самый младший по должности.

— Что вас так заинтересовало, сэр?

Я молча смотрел на Зборавана, тот нахмурился.

— Господа, я предполагаю, что в команде все играют в открытую, иначе команда недееспособна. Если у вас есть что-то сказать — прошу сказать это сейчас, иначе в команде вы работать не будете.

Возможно — он и прав.

— Фальшивые купюры.

— Что с ними?

— Высокое качество подделок. Я кое-что прочитал перед тем, как сюда ехать. Есть предположение, что двор Хоссейни был замешан в фальшивомонетничестве. Это не более чем предположение, предупреждаю сразу. Кроме того — он просто мог получить где-то фальшивые купюры.

— Тридцать с лишним сразу? — сказал МакДугал.

— У него их было именно столько?

— Да.

— Он мог получить их в банке. Где-то же эти купюры пускались в оборот, правильно?

— В таком случае — это дело русской полиции, прекратить все это.

— Сэр, вы смеетесь? Вам известно, что происходит в Персии?

— Известно. Но почему вы не работали по этой теме раньше?

— Сэр, мы говорим про отдельное государство, пусть вассальное, но… И я не могу отвечать относительно работы полиции.

Принесли дело. На то, чтобы пролистать его мне потребовалось десять минут.

— Нужно навестить Михельсона.

— Почему?

— Он что-то знает. И немало. Вы заметили, какое оружие использовалось?

— Нож?

— Нет, чтобы разбить камеру.

— Пневматика?

— Именно. Иногда ее используют. Ограниченные размеры и не остается гильз. Человека ей вряд ли убьешь, если только постараться — а вот разбить камеру можно запросто. В этом деле не все чисто, надо понять, кто нанял Михельсона. Вы это не выясняли?

Полицейские снова переглянулись.

— Сэр, если вы возьмете эту работу на себя — мы будем несказанно благодарны.

— В чем дело? Вы разве не можете узнать, кто заплатил ему — по счетам и налоговым декларациям?

— Нет, сэр. Чтобы раскрыть налоговую тайну — нужно решение суда, его вряд ли дадут. Но даже если его и дадут — мы никогда не узнаем о том, кто ему заплатил.

— Почему же?

— Борух Михельсон — очень хитрый человек… — осторожно сказал Збораван — это наша головная боль. Он обслуживает мафию и получает деньги наличными.

— Но почему? Ведь с адвокатом можно расплачиваться даже с заблокированных счетов согласно вашим законам?

— Это так, сэр. Но он не платит налоги.

— Так возьмите его за это. У вас же нет налоговой презумпции невиновности?

— Борух Михельсон очень хитер. Он живет скромно, ровно по тем средствам, какие показывает в декларации. Деньги хранит в оффшорах.

— Понятно. Тяжелый случай. Если я с ним поговорю — это будет считаться нарушением законов САСШ?

— Сэр, вас кто-то должен сопровождать.

— Это сделаю я — решительно сказала Марианна — я поеду.

Збораван облегченно вздохнул — его люди оставались при нем.

— Тогда вам — четыре часа на все про все. А мы… займемся, как это вы изволили выразиться — банальной полицейской работой.

Нам не доверяли и старались выпроводить отсюда. Но в том то и дело, что нас это как нельзя лучше устраивало.

В машине ни я, ни Марианна, ни о чем таком не говорили — просто, мы без слов чувствовали, что не стоит, так мы сделаем только больно друг другу. Лучше молчать и быть просто друзьями — пока не изменятся обстоятельства. Возможно, они не изменятся никогда, а возможно…

А кто знает.

Вырвавшись из удушающего спрута нью-йоркских пробок, которые стояли на выезде из города в любое время дня и ночи — мы покатили на запад по одному из второстепенных шоссе, наслаждаясь американским летом и американскими дорогами. Северная Америка была поразительно живой и деловитой страной, каждый, кто приезжал сюда — замечал это. Ни в Европе, ни в России — нигде не чувствуешь такой свободы, которая прямо в воздухе разлита. Да, в России есть свобода — но не такая как здесь, какая-то бесшабашная, абсолютная. Здесь буквально культ свободы и индивидуализма, и если русские предпочитают селиться хоть в шикарных — но все-таки квартирах или в деревнях — то здесь дома часто стоят в одиночестве, как на хуторе, посреди принадлежащей хозяину земли. Этот индивидуализм пришел сюда с Британии — там, в старых домах строят у каждой квартиры отдельный вход, пусть они и настроены рядом друг с другом и занимают место — все равно отдельный. Америка…

— Проезжай!

Марианна даже дернулась. Чуть не упустил.

— Что?!

— Проезжай. Не снижай скорость, не верти головой. Просто езжай вперед.

— Нам сворачивать.

— Я знаю. Проезжай…

Я огляделся по сторонам — Бургер Кинг! Туда нам и надо. Дальше, по дороге, на противоположной стороне. А с нашей стороны дороги мотель! Идеально!

— Сворачивай к Бургер-Кингу.

— Да что произошло!?

— Сворачивай! Потом скажу.

Марианна, хоть и сделала недовольное и обиженное лицо — но сделала, как я сказал. Развернувшись на развязке, наш Форд подкатил к навесу Бургер Кинга. Остановился.

— Что…

— Слушай сюда. Там машина — у самого поворота. Белый Эконолайн, от какой-то прачечной, стоит у самого поворота.

— И что?!

— Антенна. Там антенна. Я видел такие, их нельзя полностью замаскировать. Антенна SATCOM, армейской системы спутниковой связи. Связь через спутник.

— Ты уверен? — с сомнением в голосе сказала Марианна.

— Уверен. Забыла кто я? Нас готовили для работы в тылу.

— Поверю тебе, мистер шпион. И что будет делать?

— А вот что. Нас заметили — на машине правительственные номера. Возможно — здесь есть еще одна такая же. Или не одна. Сейчас я зайду в Бургер Кинг, куплю что-нибудь. Потом мы поедем в мотель.

— Где ваши манеры, господин аристократ? В мотель меня приглашали…

— Снимем номер — продолжил я — угловой. Пойдем туда, запремся, повесим табличку «не беспокоить». Потом откроем окно и вылезем через него. И навестим мистера Михельсона. У тебя есть оружие?

— Да, пистолет.

— А еще?

— Нету… — кажется, до Марианны только сейчас стало доходить — а ты не преувеличиваешь? Может, вызовем подкрепление?

— Не надо, сделаем сами. За время моего обучения я понял только одно — от армии надо держаться подальше, это еще те ребята…

— А я думала, что ты из армии.

— Я офицер флота. Армейским я бил морду в переулках у Невского проспекта. Картина ясна? Мы — федеральные служащие, приехали перепихнуться по-быстрому в рабочее время. Сиди здесь и думай о чем-нибудь хорошем…

В Бургер-Кинге было все, как и бывает в Бургер-кинге — покрытые дешевым пластиком — формайкой столы, меню с заламинированными страницами, молодежь за стойкой. Неистребимый запах горелого масла. Единственно, что здесь хорошо — здесь пристойно и не наливают спиртное. У нас в такого рода заведениях — наливают.

— На вынос. Два бургера, самых дорогих, какие только есть (согласно меню — с рубленым мясом техасского бычка, сыром и еще чем-то). И колы. Две больших, самых больших, какие только есть.

— Да, сэр. Но только придется подождать немного…

На это я и рассчитывал.

— Подожду. Обязательно. И дайте обычный бургер, пока я ожидаю…

Сел в углу, так чтобы видеть вход — неистребимая привычка. Прикинул — как махнуть через стойку, чтобы в случае чего оказаться на кухне. Тоже неистребимая привычка, оставшаяся после Белфаста — это место чертовски меняет взгляды на жизнь, после него — ты уже не станешь прежним. После Белфаста — ты уже не прекратишь воевать.

Пока готовили для меня эти многоэтажные бургеры (Господи, как их есть то, по частям, что ли) — в зал никто не заходил. Марианна ждала на улице в машине, тоже должна была просекать, что происходит.

Заплатив (четыре — девяносто девять за каждый, по меркам общепита — огромная сумма) я получил два больших, теплых фирменных пакета, два стакана «Кинг-сайз» с крышкой и соломинкой — и вышел обратно. С широкой улыбкой вернулся к машине.

— Это тебе, дорогая…

— Это обернется для меня двумя днями голодания.

— Да брось. Надо иногда порадовать себя. Кого-нибудь видела?

Марианна задумалась…

— Какая-то машина… проехала по трассе, сюда не заезжала. Я ни в чем не уверена.

— Тогда поехали. Постараемся вместе обрести уверенность на той стороне улицы, в объятьях друг друга.

— Очень смешно… — фыркнула она, и резче чем следовало, приняла с места.

Мотель на той стороне улицы был не сетевой, какое-то странное, незнакомое название. Как обычно — два этажа, на втором — терраса, стоянка для машин, занимающая большую часть территории. Машин довольно много — видимо не одни мы решили съехать с дороги и предаться телесным радостям. А может быть — кто-то в этом мотеле снял номер на несколько дней, оставил в нем большой ящик и уехал. Совершенно обычный тип на пикапе, расплатился наличными. Обычный ящик с надписями «не вскрывать» — и тридцать с лишним килограммов обогащенного урана внутри. Это я так шучу — замогильный, но вполне уместный по нынешним временам юмор.

Зарулив на стоянку, Марианна решила прояснить ситуацию.

— Если ты рассчитываешь воспользоваться…

— Рассчитываю. Я рассчитываю воспользоваться, прежде всего, твоим умом и твоей честностью. И твоим весьма высоким статусом в этой стране — без него нам не справиться. А возможно — и не выжить. Это не шутки. И если ты обнимешь меня так, что это будет выглядеть правдоподобно — я буду тебе безмерно благодарен.

— Пошли… Герой девичьих грез.

Обнять она меня все-таки обняла — и весьма правдоподобно.

За стойкой стоял мексиканец — типичный молодой крысеныш из баррио — в рваной майке с каким-то героем хип-хопа, с длинными, сальными, собранными в хвост волосами, с дешевой золотой цепочкой на шее и наглыми глазами. От него шибало одеколоном и травкой, причем даже нельзя сказать, чем пахло больше. Увидев нас — он сначала уставился на Марианну, начал осмотр снизу… потом заметил мою руку на ее талии и улыбнулся. Может быть, ему капает процент от продаж номеров?

— Да, сэр…

По крайней мере, вежливо.

— Нам нужен номер. На двадцать четыре часа.

— На двадцать четыре часа…

— И там где соседи не будут жаловаться на шум — добавила Марианна.

— Конечно… — крысеныш передвинул нам засаленный гроссбух, куда записывали клиентов — распишитесь здесь, сэр…

Если верить записям — то только за два последних дня тут останавливались Эндрю Джексон и Авраам Линкольн. Интересное заведение.

Я записался как «Эндрю Ллойд», все-таки воображение у меня более богатое. Потом достал из кармана пятидолларовую банкноту, подтолкнул ее парню. Тот жадно сцапал ее.

— Полагаю, мою спутницу вписывать необязательно?

— Конечно, сэр. Номер ваш, а кто в нем живет — это меня мало интересует. Пятнадцать долларов.

Я отсчитал еще пятнадцать долларов.

— И двадцатка в залог, сэр.

— Зачем?

— За мебель, сэр. Вдруг вы что-то сломаете… кровать, к примеру.

— Закупите водяные, не будут ломаться… — посоветовал я, отсчитывая еще двадцатку — и клиентов будет больше.

— Непременно, сэр — поверх журнала лег ключ, старомодный, со старомодным круглым брелком — номер пятнадцать, он на самом краю комплекса, первый этаж. Приятно провести время в нашем мотеле, сэр.

— Благодарю… — сказал я, забирая ключ — и не беспокойте нас.

— Конечно, сэр. Никто вас не побеспокоит…

Дверь в контору захлопнулась за нами под воздействием пружины.

— Кажется, он принял меня за шлюху… — негромко сказала Марианна.

— Это не так плохо. Если он тебя принял за шлюху — значит, ты еще котируешься в этом забеге…

Шутка моя обошлась мне дорого — Марианна наступила мне каблуком на ногу, и я чуть не взвыл от боли.

— Шутник…

— Это истинная правда. Ищи во всем хорошее.

— Ищу. Белый Таурус позади нас — кажется, эту машину я тогда видела.

— Не обращай внимания.

Номер был обычным — не слишком большой, с кроватью-двуспалкой, которую здесь называют «Кинг-сайз», с ночником, который дает приглушенный свет, с душевой, в которой можно поместиться вдвоем… если постараться. Когда-то давно, много лет назад мы были бы несказанно рады такому номеру, мы, гардемарины Флота Его Величества, которым иногда давали увольнительные, и мы шли на Невский проспект, где искали себе спутниц. Денежного содержания почти ни на что не хватало — но мы все равно искали любви. Увы — время это давно прошло, и у меня до сих пор болят ноги и подозрительно покалывает в груди — началось после ранения в Тегеране. Я был гардемарином, а стал жестким и циничным типом… и кажется уже старым.

Да, старым…

Мельком осмотрев душевую, я вернулся в комнату.

— Отойди!

Марианна повиновалась. Табличку «не беспокоить» — я нашел на шкафчике, куда можно повесить одежду, если вы не собираетесь разбрасывать ее по всей комнате. Выглянул в светлый и пустой коридор, потом — повесил табличку на дверную ручку и запер дверь. Для верности — привалил ее шкафом.

— Дай нож.

Раскладным ножом, который есть у каждого полицейского, я поддел фрамугу окна и открыл его, так чтобы можно было вылезти.

— У тебя неподходящая обувь для прогулки.

— Черт, я забыла, что с тобой — одно сумасшествие!

— Шагай потише… На цыпочках — сказал я, и полез в окно.

За окном был задний двор мотеля — с большими ящиками для мусора, которые и были его главной достопримечательностью. Хорошо хоть не воняло по жаре — у американцев принято выбрасывать мусор в мешках — но все равно приятного мало. Оглядевшись, я увидел, что шанс выбраться отсюда незамеченными у нас есть…

— Дай пистолет.

— Размечтался.

— Тогда сними его с предохранителя. И будь наготове. Пошли…

Борух Михельсон — не знаю правду или нет сказала полиция о его богатстве, жил в районе типичном для миддл-класса, не богатом, но и не бедном. Это могло иметь два объяснения — либо у него не так много денег как о нем думают, либо он не хочет отбиваться от уголовного обвинения в неуплате налогов. В САСШ это одна из самых распространенных фелоний[42], на нем и на законе RICO попалось немало мафиози. Иезуитская хитрость этой системы в том, что в САСШ полагается платить налоги со всех доходов, даже незаконных, к примеру, от торговли наркотиками — и поэтому, скрывая одно преступление, ты автоматически совершаешь второе. А закон RICO у нас, скорее всего, был бы отменен Священным Синодом[43] как противоречащий основам права и допускающий лишение собственности лиц, чья вина не доказана. Но… американцы жили, как жили, и не мне лезть со своим уставом в их огород. Хотя нет… в огород все же залезть придется…

— Дамы вперед.

Марианна смотрела на меня.

— Ты с ума сошел? Это же чужая собственность, огороженная земля.

— Но я не собираюсь ничего красть, я просто пройду там. Это незаконно?

— Незаконно. Есть улица.

— Тогда стой здесь, размышляй о законах.

К моему счастью те, кто выехал из этого дома на уик-энд или в отпуск — забрали с собой собаку, судя по размерам конуры, она была немалого размера. А если бы и малого — лаем она предупредила бы и хозяев дома и всех, кто пожелал бы ее услышать. Но собаки не было, а был обычный задний дворик обычного американского дома — зеленая, подстриженная трава, надувной бассейн, который почему-то не убрали, кострище для барбекю, маленький сарайчик, куда складывают все ненужное…

Парня этого я увидел сразу, стоило только высунуться из-за забора. Среднего роста, в светлой, не по нынешней жаре куртке, он просто прогуливался по дорожке, мимо припаркованных машин, ничего не делая. Если бы он сидел, к примеру, в машине — тут ничего особенного не было бы, может — он просто кого-то ждет. А вот так ходить по улочке субурба[44] — в САСШ не принято, значит — он делает это не просто так. И куртка… тоже не просто так.

Парень развернулся и двинулся в обратную сторону, я едва успел убраться с его глаз. Не мешало бы узнать, кто он такой, и чего здесь делает…

И все таки я постарел… решил сделать то, что было мне уже не по силам, и чем я заниматься был не должен. Или чутье у этого парня было превосходное. Когда он прошел мимо, я махнул через низкий, по грудь зеленый забор, тут же перешел в атаку, но он, даже не поворачиваясь, почти сумел уклониться от нее.

Атакуя его со спины, я добился только того, что напоролся на локоть, выставленный на уровне груди, да так что в глазах потемнело. Сила инерции и удара повалили меня на землю — но и мой противник, не успевший принять устойчивую стойку, тоже упал на раскаленный солнцем асфальт. В следующую секунду я едва успел увернуться от удара ногой, который летел мне в голову — из положения лежа! Оба мы успели вскочить, разворачиваясь друг к другу лицом и вставая в боевую стойку. Что-то подсказало мне, что этого противника я могу и не одолеть.

Противник мой был совершенно обычным типом, с гладко выбритым лицом, только кожа для конца лета бледная, совсем не загоревшая. Он не пытался вызвать помощь, не пытался достать пистолет — хотя я был уверен, что он у него есть. Он просто стоял и ждал моего нападения, смотрел на меня бледно-голубыми, как выцветшее от солнца небо на Востоке глазами… а потом глаза его закатились и он опал на землю, как кукла-марионетка, у которой разом подрезали все нити… прямо под себя упал, такое не сыграешь…

За его спиной стояла Марианна, все же сунулась на улицу.

Только подойдя ближе, я увидел, чем она его так приголубила. Это был металлический шарик, очень тяжелый, тяжелее того, что используют для тренировки запястья, видимо она попала ему этим шаром в затылок.

— Нужна помощь? — ехидно спросила она

— Где ты этому научилась?

— Один парень научил… В Сан-Сальвадоре. Он так убивал людей. Не думала, что тебе понадобится помощь.

— Я старый, уставший от жизни человек. Не так давно меня вывезли из Тегерана на носилках, учитывай это.

— Немудрено, ты же ввязываешься во все тяжкие.

Первым делом, я обшарил моего потерявшего сознание противника и нашел то, что искал — пистолет. Он и парился в куртке потому, что ему надо было скрыть пистолет. Пистолет он носил без кобуры, заткнутым за ремень. Обычный, «тактический» Кольт калибра девять миллиметров, стандартное оружие североамериканского военнослужащего.

— Дай наручники.

На улице обшаривать потерявшего сознание человека как-то не годится, поэтому я надел на него наручники и только потом перебросил в сад через живую изгородь. Затем перелез сам — это вызвало новую вспышку боли. Я остановился, прислушался к себе — вроде ничего не сломано, но болит зверски.

— Лезь сюда.

— Как ты это себе представляешь?

— Господи, ну обойди, зайди через калитку!

Пока Марианна искала обходной путь — я наскоро обыскал незнакомца и все понял. Документов нет — но есть небольшая рация без гарнитуры hands-free, есть раскладная пружинная дубинка и есть пропуск в виде карточки, но на нем не написано ни имени владельца, ни куда он помогает пройти. Дешевые противоударные часы, кроссовки, немудреная, но прочная одежда.

Я похлопал поверженного противника по щекам, чтобы быстрее приходил в себя — и придавил коленом к давно не стриженному газону, а чтобы не думал лишнего — сунул ему под нос его же собственный пистолет.

— Я спрашиваю — ты отвечаешь. Имя, должность, воинское звание!

Парень молчал, смотря на меня полными ненависти глазами.

— Тогда скажу я — военная полиция, Форт-Драм, так? За кем ты здесь присматриваешь?

— Кто ты такой?

— Неважно. Ты готов к сотрудничеству?

— Кто ты такой? — повторил парень, как кукла с микросхемой внутри.

— Я русский — перешел я на русский.

И по глазам, по мелькнувшему осознанию я понял — в цель.

— Русские идут — обнадежил я его и повторно вырубил.

— Что за спектакль? Кто это? — осведомилась появившаяся у меня за спиной Марианна.

— Военный полицейский, из Форт Драма. Он ничего не скажет.

Я осмотрелся — одна из колонн, на которой держался навес для парковки машины, показалась мне довольно прочной. Туда и я и подтащил вторично потерявшего сознание пленника, после чего расковал его руки и снова сковал — но так чтобы он как бы обнимал эту колонну и не мог от нее никуда деться. Найденное добро — пистолет, дубинка, рация — я рассовал по карманам, пропуск сунул обратно в карман пленнику. Я не знал, от чего он — а вот у пленника могли быть проблемы из-за его утери. Не следует создавать людям проблемы без необходимости: пропуск был мне не нужен — значит, пусть останется у него.

— Что здесь происходит?

— Здесь как-то замешаны военные — начал объяснять я — этот парень военный полицейский из Форт Драма. Внешний круг обороны. Думаю, остальные в доме у Михельсона.

— Как ты это понял?

— По многим причинам. Армейское оружие плюс дубинка — никто кроме военных копов в армии не носит такие дубинки. Рация тоже из тех, что закупает ваше министерство обороны. Этот парень прошел специальную подготовку по рукопашному бою — потому что военные полицейские работают с особыми клиентами. С морпехами, десантниками, спецназовцами, которых государство научило убивать. Чтобы работать с ними — они должны быть подготовлены лучше их, вот почему я не смог с ним справиться. Из Форт-Драма — потому что вряд ли они дернули кого-то не пойми откуда, позаимствовали персонал на ближайшей военной базе. У него не было подходящей гражданской машины — у сотрудника полиции или ФБР она обязательно была бы, и он сидел бы в машине. А вот за этим парнем явно закреплен Хаммер или Интернэшнл, и он просто не мог приехать сюда на такой машине, а денег, чтобы нанять гражданскую в прокате — ему не выдали. Вот он и стоял тут…

— Кажется, мы вляпались в дерьмо… если ты прав.

— Пока еще нет — обнадежил я — но скоро вляпаемся. Возвращайся. Выжди какое-то время, минут двадцать, потом возьми машину и подъезжай прямо к дому Михельсона. Ты — агент ФБР, хочешь задать ему пару вопросов.

— А что будешь делать ты? Я вообще-то глаз не должна с тебя спускать.

— Придется. Мне надо провести разведку. А у тебя слишком шумные туфли и ты не умеешь лазать через забор.

Второго я обнаружил прямо на заднем дворе дома Михельсона, который был хоть ненамного — но больше и лучше соседских, к тому же там, на заднем дворе был построен самый настоящий, выложенный кафельной плиткой бассейн. Пространства было мало, поэтому прямо к бассейну с небольшим промежутком примыкал большой, аккуратный домик — сарай, где должно было храниться что-то по размерам напоминающее небольшую моторную лодку. А вот между бассейном и сараем стоял шезлонг, и в шезлонге, развалившись, сидел парень, одетый примерно так же, как и тот, у кого я позаимствовал пистолет и рацию. Но больше всего меня привлек не сам парень, а то оружие, что он небрежно приставил к шезлонгу справа, под рабочую руку. Автоматический карабин М4А1, устаревший — но смертоносный.

Перелезть через забор мне удалось чисто, но в последний момент парень что-то заподозрил — наверняка увидел мою тень на воде или на кафельной плитке бассейна. Сделать я ему ничего не дал — хлесткий удар дубинки пришелся прямо по затылку…

Не мешкая, я подхватил трофейный автомат, повесил его на шею, потом затащил неизвестного в тень, в пространство между забором и эллингом. Связать мне его было нечем, поэтому я снял с трофейной винтовки ремень и связал его им — руки заодно с ногами, быстро освободиться невозможно. Напоследок я обшарил его — дубинки не было, но был точно такой же армейский Кольт, два запасных магазина — к автомату и к пистолету и рация. Рацию я включил, не меняя частоту — обмена не было.

И времени тоже не было. Рано или поздно они начнут перекличку. Эти парни знают, что такое безопасность — и рано или поздно они ее начнут.

С автоматом наизготовку я перебежал к задней двери дома — все окна были плотно зашторены, и невозможно было понять — видит меня кто-то или нет, наблюдать можно и из-за штор. Дверь, ведущая на задний двор, была деревянной с окном и замком, и я уже думал, как и чем ее бесшумно вскрыть. Но вскрывать не пришлось — пальцами я толкнул дверь, просто проверяя — а она вдруг неожиданно поддалась…

С улицы я попал как ни странно в биллиардную — с большим, покрытым зеленым сукном столом, с лампами над ним, с киями в подставках у стен, с наборами шаров в застекленной витрине. На стене висели две фотографии, обе видимо изображали хозяина дома в процессе игры в бильярд, и с кием в руках и еще с каким-то человеком рядом. Были тут и два или три диплома.

Осторожно обогнув биллиардный стол, я подошел к ведущей из нее в другие комнаты двери. Рискнуть или не рискнуть? А выхода то и нет…

Коридор. Темный, освещение погашено, в доме тихо — но ощущение опасности не покидает меня. Это не надо видеть — это надо чувствовать.

Шаг, еще шаг. Ствол автомата нацелен в конец коридора, но если там кто-то появится — я не знаю, что буду делать. И возможно погибну — потому что одно из правил ближнего боя гласит: если ты взял в руки оружие, то будь готов немедленно выстрелить из него, а если не готов — то нечего и брать. В таком коридоре невозможно промахнуться — и задержка с выстрелом на секунду может стать роковой. К тому же — темно, а на автомате не установлен фонарь.

Как раз в это время с улицы — едва слышный шорох шин и скрип тормозов. Я прижался к стене, дожидаясь звонка в дверь — резкого, громкого, неприятного тембра…

Шаги! Тяжелые — и в то же время негромкие, это сложно передать словами, это шаги людей, которые привыкли ходить тихо, даже если обстановка не требует этого — просто по-другому они ходить не умеют. Как минимум двое, они прошли прямо над моей головой, потом — начали спускаться по лестнице, по левую руку от меня.

Двое…

Затишье — и вдруг щелчок. Едва слышный металлический щелчок, добавивший мне в кровь целое ведро адреналина, так может звучать щелчок предохранителя. Надо двигаться вперед, потому что — что на уме у этих — черт знает.

Стараясь не шуметь, шаг за шагом я пошел вперед.

— Да, мэм?

— ФБР, сэр. Вы мистер Михельсон?

Замер у угла коридора у поворота, на мгновение — чтобы прислушаться. Угол — одно из самых опасных мест при зачистке помещения, мало кто умеет проходить его правильно. Выходя из-за угла, может получить пулю даже очень опытный боец — потому что у противника, заранее держащего угол под прицелом изначальное преимущество.

— Нет, мэм, я не мистер Михельсон. Мистер Михельсон в настоящее время уехал.

— Тогда кто вы? Предъявите документы, сэр.

Согнувшись в три погибели — так, чтобы моя голова была на уровне пояса, и в то же время можно было нырнуть обратно, спасаясь от пуль, я на мгновение выглянул из-за угла. Тут же спрятался обратно.

За углом был холл — довольно большой, хорошо обставленный, с лестницей, ведущей на второй этаж. У большой «венецианской» двери, которая больше сделана из стекла, нежели чем из дерева — здоровенный негр, просто огромный, ростом выше меня. Прилично одетый, в костюме и в очках, именно он и разговаривает с Марианной. А спиной ко мне стоит коренастый парень, в такой же «спортивной одежде», что и предыдущие двое, с которыми я имел дело. И этот самый парень целится в дверь из длинного Моссберг-590 армейской модели. Такая штука, с патронами, снаряженными крупной картечью, в ближнем бою опаснее автомата…

Интересно, страхует ли их кто-то с верхнего этажа? Если да — то близко к ним лучше не подходить, схлопочешь пулю. Но и оставлять это так — нельзя.

— Мэм, вы уверены, что имеете право находиться здесь?

Вынырнув из-за угла, держа наизготовку автомат, я сделал три шага вперед и остановился, целясь в спину бойцу с ружьем.

— Эй, парни! — негромко позвал я.

Они отреагировали так, как и должны были отреагировать в такой ситуации. Тот, что с ружьем весь напрягся — но не сделал и попытки повернуться, потому что знал — не успеет, получит несколько пуль в спину. Негр остался стоять на месте — но повернулся ко мне. Судя по его виду — он несильно испугался.

— Что происходит? — спросил он.

— Силы безопасности, не двигаться, стреляю на поражение! — выдал я заученную фразу, потому что именно это должны были говорить королевские констебли Белфаста, перед тем как начать стрелять — вы, сэр, в очках — сделайте три шага назад и остановитесь! Не пытайтесь достать оружие, не пытайтесь сопротивляться.

— Это не ваша юрисдикция! Мы сотрудники правоохранительных органов.

— Я так не думаю, сэр! Марианна, осторожно заходи в дом, внимание наверх!

Большему риску сейчас подвергалась она — потому что она входила с освещенной улицы в дом, зрение ее должно было адаптироваться к недостаточной освещенности, на это должно было потребоваться несколько секунд. Я не мог ее прикрыть, от того, кто сверху, ее мог частично прикрыть только негр своим телом. Возможно — если наверху кто-то и есть, то он не посмеет стрелять, опасаясь задеть своих. Возможно — и нет.

Марианна шагнула в комнату, держа наготове свой ЗигЗауэр, правильно держа, у бока, чтобы стрелять в случае чего накоротке, почти в упор.

— Ты, что с ружьем — медленно наклонись и положи оружие на пол. Потом подтолкни его ногой вперед, исполняй!

Стрелок так и сделал.

— Теперь вы, сэр. У вас есть оружие?

— Да.

— Достаньте его левой рукой и бросьте на пол! Не пытайтесь хитрить.

У негра оказался такой же Кольт, какие были заткнуты у меня за пояс в количестве двух штук, справа и слева. Он гулко бухнулся об пол прямо у ног Марианны.

— Наверху есть вооруженные люди?

— Нет.

— Если это не так, сэр — я буду стрелять на поражение.

— Сядете в тюрьму — сказал негр, у него был красивый, баритонистый голос как у певца — вы не имеете право вмешиваться в нашу деятельность.

— У вас есть удостоверение? Если да — передайте его моей напарнице, левой рукой.

— Сэр, мое удостоверение находится у меня в офисе. Вы вмешиваетесь в дело, имеющее отношение к национальной безопасности.

— Я так не думаю — сказала Марианна — пока что я агент ФБР и передо мной двое, проникшие в чужой дом. Вы арестованы сэр, и вы тоже. Вы имеете право…

Если бы это было так… Марианна не была агентом ФБР, и я не был — но мы работали на ФБР и, наверное, все же имели право задержать двух типов, проникших в чужой дом.

Пока Марианна зачитывала обязательную «Миранду» — я держал обоих под прицелом. Похоже, мы действительно столкнулись с чем-то серьезным — но пока у нас оружие, а они не могут предъявить нам ни единого документа, подтверждающего их привилегии. Этим надо пользоваться по полной программе, чтобы узнать информацию, которую нам знать не положено. Военные не слишком склонны к сотрудничеству и никакое 9/10 это не изменит. Свои проблемы они по обыкновению решают сами.

— У тебя есть наручники?

— Нет. Единственную пару мы надели на того парня, я же не думала, что придется производить массовый арест.

Я, собственно, так и думал.

— Сэр, вы будете хорошо себя вести? Предупреждаю — у меня есть пистолет помимо этой винтовки, и я умею им пользоваться. Возможно мы и на одной стороне, но вы не предъявили никаких документов, и мы вынуждены считать вас грабителями.

— Не говорите глупостей — негр повернулся, внимательно посмотрел на меня — откуда ты, парень? Ты не из ФБР. Мы знакомы?

— Флот — коротко сказал, не уточняя, какой именно.

— Я так и думал. Чертовы земноводные… — выругался негр.

Армия. Только они могут сказать подобное про флот.

— Сэр, пока автомат не у вас, а у меня — извольте относиться к флоту с должным уважением.

— Парень, по праву старшего по званию я могу относиться к флоту так, как сочту нужным. Ты с Литтл-Крик? С Коронадо?[45] Что ты сделал с нашими парнями?

— Они еще поживут. Правда, с головной болью.

— Ты напал на военных полицейских при исполнении.

— Переживу. Я хочу подняться наверх.

Негр покачал головой.

— Парень, не знаю, что наплели тебе ФБРовцы, но не забывай, что ты подчиняешься Единому кодексу военной юстиции. То, что ты собираешься сделать — это государственное преступление, ты можешь оказаться в военной тюрьме и провести там остаток жизни. Ты уже сделал достаточно глупостей, не усугубляй.

— Сэр, я так не думаю. Я не подчиняюсь Единому кодексу военной юстиции, потому что я не североамериканский гражданин и не североамериканский военнослужащий. И полагаю, что не вы старше меня по званию, а я старше вас. Я офицер флота Его Императорского Величества Николая Третьего, Государя Императора Российского в звании контр-адмирала. Извольте идти наверх, медленно и без глупостей. И вы тоже, сэр.

Видели, что бывает с неграми, когда они в шоке? Они сереют, если белые в этом случае бледнеют, то негры — сереют. Вот именно так и посерел этот хорошо одетый негр, посерел так, что я начал опасаться за его сердце. Но рискнуть он не рискнул.

Адвокат Борух Михельсон находился в комнате, которую я определил как спальню. Одну из спален — в таком доме спальня была явно не одна. Он сидел на стуле, жирный, поросший густым черным волосом и пучил на нас глаза. Сказать он ничего не мог, потому что рот его был заклеен широкой полосой серого канцелярского скотча, и встать со стула он тоже не мог, потому что кто-то его к нему привязал, и привязал очень хорошо, я бы лучше не привязал, с минимальным расходом веревки и максимальным эффектом. В комнате был разгром — кто-то что-то искал, сильно воняло мочевиной.

— Нормально… — оценил я.

Те двое, которые поднялись с нами — угрюмо молчали, они уже поняли, как влипли. Надеюсь, что глупостей делать не будут.

Не мешало бы еще раз напомнить, кто в этой комнате альфа-самец[46]. Пока и впрямь не забыли, и не наделали глупостей.

— Вы двое! Идете вон в тот угол комнаты, становитесь на колени! Лицом к стене! Нет, ты, в очках — отдерни шторы, открой окно — тут дышать нечем от вони. Не пытайся смыться — убью! Не дергаться!

— Я вызову подмогу… — решила Марианна.

Телефон — аппарат стоял на столике у кровати — не работал. Было бы глупо предполагать иное. Я бы удивился, если бы было по-иному.

— Как отсюда позвонить?

Я достал трофейную рацию и бросил Марианне.

— Воспользуйся этим, найди полицейскую волну. Или позвони из соседнего дома.

Когда моя напарница в этом дурно пахнущем (в прямом смысле слова) деле отправилась на поиски средства связи — я подошел к Михельсону, одним движением сорвал с него скотч — а если бы медленно, было бы еще больнее. Адвокат завизжал как резаный, на губах, там, где был прилеплен скотч, моментально появились алые точки крови.

— Не кричи! — сказал я по-английски.

Михельсон продолжал орать и ругаться на языке, который я определил как идиш, разговорный язык евреев. Увы, этим языком я не владел.

— Да не ори ты! — сказал я по-русски и для закрепления хлестнул жирняка по щеке. Подействовало — замолчал, ошеломленно пялясь на меня.

— Ты Борух Михельсон! — продолжал давить я — так?

— Так… — и снова посыпались ругательства, уже на русском.

— А это кто?

Кроме слова «поц» я ничего не разобрал, но понял, что Михельсон этих людей недолюбливает…

— Ты что, деньги должен им?

— Развяжите, я этих…

— Сейчас развяжу. Отвечай. Кто это!?

— Я их не знаю! Они ворвались ко мне, требовали денег!

— Денег? И ты не дал?

— У меня их нет!

— Заметно…

— Развяжите! Вы русский?

— Русский, русский. А ты — нет. И у меня к вам есть парочка вопросов. Кто такой Рахья Латиф, отвечай!?

По метнувшемуся в глазах испугу понял — знает. Помнит о нем, это не обычный клиент с улицы.

— Отвечай! Иначе я уйду!

По багровой роже адвоката я понял, что с ним делали эти заплечных дел мастера из армии. Рядом валялся пакет из прочной пленки, его надевают на голову и душат, пока ты не заговоришь. Не остается никаких следов, идеальная пытка — не то, что электроток или простое избиение. Так можно свести человека с ума — нужно знать меру и продержать пакет на голове ровно столько, чтобы от недостатка кислорода начали погибать клетки мозга, но человек при этом был бы жив. Есть и такие мастера.

— Ты не можешь бросить меня! Это бандиты! — Михельсон снова перешел на «ты»

— Не думаю. Они из армии и у них есть к тебе вопросы. Если не ответишь на мои — вопросы будут задавать они.

— Они бандиты.

Я отступил на шаг, потом еще.

— Господа, можете приступать. Этот парень не желает сотрудничать.

Негр глянул на меня, а я на него — и мы поняли друг друга без слов. Мы теперь временные — но союзники, ему тоже нужна эта информация, равно как и мне. Когда мы ее получим — начнем разбираться друг с другом, но пока надо разобраться с этой жирной тушей.

Негр сделал шаг вперед. Я — шаг назад.

— Скажу!!! Скажу! Скажу, будьте вы все прокляты!

— Так говори!

— Это… Это…

— Кто заплатил?! Кто?!

Михельсон заговорил.

Тот же день

Нью-Йорк, офис АТОГ

Збораван, мрачнее тучи зашел в зал для совещаний, где мы все собрались в ожидании результатов, шваркнул папкой по столу. Мантино подтолкнул в сторону своего начальника кружку с кофе, тот подхватил ее и выпил — одним глотком.

— Михельсон подал жалобу… — ни к кому конкретно не обращаясь, сказал он.

— Это в субботу что ли? — недоверчиво спросил МакДугал.

— В субботу, в субботу… Снял побои в госпитале и…

— Сэр, мы его пальцем не касались… — вставила Марианна.

— В Михельсоне дерьма хватит на всех, и мы всегда это знали. Он сказал, что сотрудники ФБР, которые ворвались в дом, чтобы освободить его — подвергли его психологическим пыткам и угрожали сделать женщиной, если он не заговорит.

Пресвятой Господь…

— Сэр, клянусь честью, этого не было — сказал я.

— Да знаю я… — досадливо сказал Збораван — полгорода знает этого жирдяя как диспетчера. Он знает всех судей, оказывает им услуги, каким-то образом передает подношения. Без него суды Нью-Йорка перестанут работать. Этого сукина сына избили? Избили. Был там сотрудник ФБР? Был. Вот и все что захотят знать — завтра все это дерьмо польется в газеты.

— Там много кто был — заметил я.

— Пнут ту задницу, до которой легче дотянуться — отмахнулся Збораван — а эта задница наша, господа. Правозащитники и так нас любят как крыса — яд. Хорошо, работаем с тем, что есть все равно — не исправишь. Компания, которую назвал Збораван — это почтовый ящик, не более. За ней ничего нет. Мы уже получили разрешение ознакомиться с ее документацией и завтра будем на месте с самого утра. Уверен, что этот след приведет нас в конечном итоге — к оффшору. Все, господа…

— А полицейская работа? — спросила Марианна — как она продвигается?

— Хреново — ответил за начальника МакДугал — есть несколько зацепок, мы проверили сегодня три. За двумя — пустота, за третьим — гараж с крадеными тачками и кучей нелегальных стволов. Всё!

Бомба могла быть уже здесь.

— Сэр, что с теми парнями, которых мы доставили? — спросил я.

— Оба молчат. Один — совсем, другой дважды повторил, что ему нужен телефон. На этом — все.

— Основание для их задержания есть?

— Теперь мы имеем право задерживать по своему усмотрению… — вздохнул Збораван — вот только от этого толку… Думаю завтра их придется выпускать.

Я был удивлен, что их не вытащили сегодня. Видимо, что-то нарушилось в цепочке, по которой передавалась информация. Около здания должны были быть еще их люди, они не могли не видеть машины и надписи ФБР на них.

— Сэр, разрешите мне поговорить с ними?

Збораван уставился на меня.

— Зачем?

— Отличная идея — вдруг сказал Коэн, потирая красные от усталости глаза. До этого момента он сидел молча. Бонверит вообще отсутствовал.

— Что это даст?

— Не узнаем, пока не попробуем — сказал разведчик — хуже не будет все равно.

Типично русский стиль мышления. Все-таки здесь разведку хорошо готовят. Антитеррористический центр, чтоб его… не удивлюсь, если этот парень несколько лет проработал в посольстве у нас.

Комнаты для допросов в АТОГ уже оборудовали — высокотехнологичные, новенькие. Три камеры в ряд, в каждой — стол, три стула, все привинчено к полу. Стены из какого-то мягкого, пружинящего материала, гасящего звук. Столы большие, массивные — и я предполагал, что где-то в столешнице вделана потайная кнопка, и если ее нажать — происходящее здесь начнет транслироваться в любой из кабинетов или в соседнюю камеру. Очень удобно, если нужно расколоть группу подозреваемых.

Негр сидел в средней, его не приковали наручниками к стулу, потому что в этом не было нужды, у него даже не отняли очки, хотя по правилам должны были это сделать. Он не ерзал на стуле, не изучал камеру — я какое-то время смотрел на него через прозрачную стену. Он просто сидел и ждал…

— Принес…

Я обернулся. Мантино стоял рядом, протягивая мне большую коробку, в которой должна была быть продукция близлежащей пиццерии.

Протягивая мне коробку, Мантино понимающе ухмыльнулся.

— Старый трюк. Не думаю, что он на него купится.

Я взял коробку, вместе с ней вошел в камеру. Дверь бесшумно закрылась за мной — здесь замки приводились в действие электричеством.

Улыбнувшись, я поставил коробку на стол и открыл ее. Пицца была уже разрезана на восемь аккуратных частей, от нее исходил аромат грибов и специй. Еще горячая…

— Угощайся… — сказал я, сев на стул напротив.

Негр посмотрел на меня, усмехнулся — но к пицце не притронулся. Глупо было бы ждать обратное.

— Как знаешь.

Я взял кусок пиццы, и начал кусать от него. В Санкт-Петербурге тоже есть пиццерии, но они считаются заведениями более высокого пошиба, чем здесь, и пиццу там готовят не коробочную на вынос — а настоящую, на дровяной печи. Но и эта — хороша, испортить пиццу почти невозможно, если только не остудить.

Вкусно, в общем.

— Тебе нужен телефонный звонок? — спросил я, вытирая пальцы салфеткой.

Негр снова посмотрел на меня.

— Да, сэр.

— Хорошо — я достал мобильный телефон и положил перед ним — один звонок за мой счет в обмен на ответ на один мой вопрос. Как твое имя? Мне без разницы, может назвать любое, хоть вымышленное.

— Дункан, сэр. Мое имя — Дункан.

— Хорошо, Дункан. Звони.

Дункан покосился на лежащий перед ним аппарат, в то время как я взялся за второй кусок пиццы.

— Тайна переговоров соблюдается? — спросил он.

— А сам как думаешь? — вопросом на вопрос ответил я.

Телефон остался лежать на столе.

— Дункан, ты можешь съесть всю оставшуюся пиццу и при этом не ответить ни на один мой вопрос — сказал я — что тебе мешает это сделать? Это всего лишь пицца. Я голоден и решил подкрепиться. А ты что — не голоден?

Помедлив, Дункан все-таки взял кусок и себе, потом еще один. Пока я не торопясь, доедал второй — он съел три, видимо и в самом деле проголодался.

— Думаю, остатки стоит отослать твоему молчаливому напарнику с ружьем — сказал я — ему тоже приходится несладко. Вы и в самом деле начали бы в нас стрелять? Или это была просто неудачная шутка?

Дункан мрачно посмотрел на меня.

— Парень, это не шутки. Я не знаю, кто ты, и как здесь оказался — но это совсем не шутки и вы можете сильно пожалеть о том, что сейчас делаете.

— Кто я? То имя, которое я назвал — это мое настоящее имя. Я направлен сюда правительством Российской Империи, чтобы предотвратить взрыв ядерного взрывного устройства у вас в стране. Это я собираюсь сделать.

— Если ты и впрямь хочешь это сделать, парень — освободи меня и моих людей.

— Ты знаешь, куда тебя привезли? — снова вопросом на вопрос ответил я — это АТОГ. Антитеррористическая оперативная группа. Здесь собрались гражданские, которые, как только начинает припекать задницу, начинают громко орать, и звать таких как ты и я, чтобы их защитили. А потом они обвиняют нас во всех смертных грехах. Так?

Негр помедлил с ответом.

— Ты русский?

— Да.

— С флота.

— Да.

— Я тебе не верю.

Я достал паспорт, положил перед ним. На обложке гордо красовался двуглавый орел, тисненый золотом.

— Открой, посмотри.

— Пальцы жирные…

Я убрал паспорт обратно в карман.

— Я знаю правила. Какое бы дерьмо не происходило — это наше дерьмо и с ним должны разобраться мы сами. У нас — так же. Ты можешь сидеть здесь до скончания века, потому что PATRIOT Act теперь разрешает держать людей в камере сколько угодно долго без предъявления обвинений, по одним только подозрениям. Только боюсь, что скончание века наступит тогда быстрее, чем мы рассчитываем. И своим молчанием ты докажешь только одно — что ты полный, законченный идиот.

Я закрыл коробку с пиццей, взял ее подмышку.

— Счастливо оставаться. Надумаешь заговорить, или захочешь еще пиццы — зови!

— Стой! — раздалось за спиной, когда уже щелкнул электрозамок.

Я махнул рукой, чтобы закрыли снова, вернулся за стол.

— Поговорим?

— Поговорим, — спокойно сказал Дункан, — я майор армии САСШ. Спецподразделение.

— Какое именно?

— На данный момент — приписан к штабной роте семьдесят пятого полка.

— Рейнджеры.

— Они самые.

— А остальные кто?

— Военные полицейские. Из моих здесь только Джим, остальных мы взяли в Форт Драме, когда прибыли сюда.

— Почему вы прибыли к Михельсону? Вы понимаете, что то, что вы совершили — уголовно наказуемо?

— Бога ради… Эту работу нельзя делать в белых перчатках.

— Закон написан не для того, чтобы каждый толковал его по своему личному усмотрению — сказал я, рассчитывая нащупать здесь болевую точку. И нащупал. Глаза негра сузились, он заговорил отрывисто и зло.

— Два года назад несколько моих парней в Мексике попали в засаду. Это произошло потому, что проклятое СРС не выполнило свою домашнюю работу. Знаешь, что с ними сделали? Жаркое. Берется бочка, туда сажают связанного человека и подливают дизельного топлива. Немного, чтобы горело кое-как. Потом еще и еще. Понял? Когда достаешь человека из такой бочки — то чаще всего остается только часть торса и голова, остальное превращается в уголь.

— Тогда меня послушай, сукин ты сын. Несколько лет назад я оказался в городе, который называется Бейрут. И который вы, на пару с проклятыми британцами решили у нас отнять. Знаешь, как это бывает? Ползешь по коридору и чувствуешь что-то мягкое. Смотришь — рука. Тянешь ее на себя, она поддается и видишь, что здесь только одна рука, а больше ничего нет. Или дети. Аллахакбары проклятые убивали детей, им нравилось убивать детей, потому что они не могли оказать сопротивления. Они убивали детей, чтобы мы устрашились и больше никогда сюда не вернулись. А иногда и мы их убивали, потому, что когда обстрел начинается, там не разберешь, целые дома рушатся. Got it, mother fucker?[47]

Негр покачал головой.

— Парень, я хотел бы тебе поверить, но не имею права.

— Пока мы здесь сидим — где-то тикают часы. Ты это понимаешь?

За спиной щелкнул замок — почему-то у меня этот звук вызвал такие же ощущения, как звук передернутого автоматного затвора. В кабинет сунулся Збораван.

— На минуточку…

Я вышел, захлопнул за собой дверь.

— Новости?

— Еще какие. К нам прибыли люди, у них на руках предписание федерального судьи об освобождении этих двух типов.

— Что за судья? — спросил я, хотя не знал лично ни одного федерального судью в радиусе тысячи миль отсюда.

— Федеральный судья Джек А. Лаймэн. Между нами — именно к этому судье частенько попадают самые щекотливые дела.

Я лихорадочно думал.

— Мы обязаны их освободить?

— Немедленно.

— А на кого выписано постановление?

— Некие Дункан Тигер и Джим Донахью.

— Первое имя больше похоже на кличку или оперативный псевдоним.

— Да, но мы все равно должны их освободить.

Я усмехнулся. Иногда нужно немного цинизма — и как раз в этот момент я придумал как его проявить.

— Сэр, а кто такие Дункан Тигер и Джим Донахью? Вы их знаете? Лично я — нет. Они не представились, мы сняли с них отпечатки, пока на них, как я предполагаю, ничего не пришло, что помогло бы опознать их. Пока что у нас два Джона Доу. Документов нет — значит, мы выпустим их только тогда, когда федеральный судья Стоувер выпишет предписание на двух Джонов Доу, не так ли, сэр?

Збораван подозрительно смотрел на меня.

— Ты чертовски хитрый русский сукин сын — наконец сказал он — а я могу получить весьма неприятную запись в личное дело. Но черт меня возьми, если я позволю этим дружным с судьями ублюдкам поиметь меня. Так и сделаем…

24 августа 2002 года

Вашингтон, округ Колумбия

950 Пенсильвания-авеню, федеральное здание

Офис генерального атторнея САСШ

Все-таки, в Североамериканских соединенных штатах есть закон. И это радует…

Почти два дня «активной» работы не принесли ничего кроме дурацкого противостояния перед стенами АТОГ — не знаю как остальные, но лично я чувствовал себя не в своей тарелке. Все дело было в том, что пока мы мерялись… силой бюрократического влияния, где-то вполне могли тикать часы. Это самое страшное — то, что произошло, этого боятся все спецслужбы мира. Большой транспортный контейнер, отправленный в другую часть света, арендованный бокс или гараж на окраине крупного города, большой трейлер или фура.

И города нет.

Собственно говоря — задействовав свое влияние, немалое влияние антитеррористического центра, который выходил, по сути, на министра безопасности Родины и советника президента САСШ по вопросам национальной безопасности мы попытались понять, кого наш противник выложит на стол в противовес. Вместо этого, из офиса министра безопасности Родины пришло категорическое требование передать наших пленников прибывшим за ними лицам. Тогда был задействован вариант номер два — хорошо, что в АТОГ собраны самые разные люди и у них со времен оных остались старые связи. Сделали мы вот что — отдав пленников, мы «дали ход» делу по нападению на адвоката Михельсона, потребовав разбирательства — в нашем понимании, те, кто забрал у нас пленников меньше всего этого хотели, и именно поэтому мы должны были играть против них, причинять неудобства и беспокойство. Результатом стало требование немедленно прибыть в Вашингтон, в министерство юстиции САСШ, играющее в САСШ примерно такую же роль, как и у нас, Генеральная прокуратура.

До Вашингтона добрались на вертолете, благо в распоряжение АТОГ были выделены вертолеты национальной гвардии, старые добрые Белл-412. Добираться на них было куда приятнее, чем париться на выезде в пробках, в которых можно провести и по несколько часов. Когда летели — как раз такие пробки мы и видели, длина их была не менее шести-семи миль.

Министерство (правильнее департамент, но я буду называть привычнее — а так в САСШ в основном департаменты вместо министерств и секретари вместо министров) Юстиции САСШ располагалось в старом квадрантном здании на углу Пенсильвания-авеню. В этом здании не было подземной стоянки как в новых федеральных зданиях и припарковать рядом с ним машину было почти невозможно: пришлось оставить машину чуть ли не за полмили и идти пешком. Здание с виду было обычным — стены светло-желтого оттенка, как на здания постройки конца девятнадцатого века, длинный ряд окон — необычно выглядели только четыре колонны на фасаде. Да еще не симметричные, сдвинутые в сторону от центра фасада и начинающиеся примерно на уровне второго этажа — или первого, потому что здесь первый этаж это ground floor, земляной этаж. В Вашингтоне в качестве туриста я никогда не был, если не считать мое пребывание в Бетезде, в госпитале ВМФ в качестве пациента, это совсем близко от Вашингтона — но из того, что я увидел, пока мы добирались до минюста, сделал вывод, что Вашингтону далеко в архитектурном плане до любого европейского города, не говоря уж о столичном, и далеко до большинства крупных европейских городов. Архитектурный стиль здесь примитивный и неопределенный, этакая эклектика.

В здание минюста мы входили через боковую дверь, там есть такая — само здание не квадрантное, а видимо, подстроено под очертания улицы, там несколько дверей и одна из них как бы в торце, массивная дверь высотой футов восемь. Как я понял — служебный вход, через него мы и вошли…

Внутри — длинные, застеленные ковровыми дорожками коридоры, бесконечные ряды дверей, жуткая духота. Здание старое, поэтому систем вентиляции нет и лестниц, по которым можно подняться с этажа на этаж — мало, а на них — постоянное столпотворение. Озабоченный взгляд и костюмы за пятьсот долларов минимум — значит, лоббисты и адвокаты. Самый загруженный — конечно же, антимонопольный отдел, там буквально косяками стоят, потеют, с ноги на ногу переминаются — но стоят…

Меня завели в какую-то небольшую, прилично обставленную комнатушку и оставили наедине со своими мыслями и старым кофейным аппаратом. Кофе к вашим услугам сэр, если вы настолько сошли с ума, чтобы пить этот кофе, больше похожий на грязную воду и зарабатывать себе язву желудка. Я наскоро огляделся — по виду камер здесь не было, но микрофоны наверняка есть, да и камеры сейчас такие, что сразу и не опознаешь. Картины еще тут, одна какое-то сражение изображает, вероятно, времен гражданской войны. Последняя война, которая протекала на территории САСШ, этим они сильно отличаются от Европы, которая за исключением последнего времени просто утопала в крови. Если бы не было ядерного оружия — весь мир давно бы взорвался, потому что нерешенных проблем очень много. Нас слишком много на этой проклятой планете, нам просто не хватает места — и мы воюем.

Стоп…

А разве во времена Рима нас было столько же? Целые континенты были не открыты и полупусты — и все равно воевали, лили кровь. А теперь пришло новое время — время безумцев с атомной бомбой, которые могут достать тебя даже из могилы…

Эх, шахиншах Хосейни, как же вас все недооценили… И я в том числе. Самое главное — ради чего все это было? Ради того, чтобы погибнуть на площади, разорванным осколочно-фугасным танковым снарядом? Ради чего вы вскармливали и лелеяли новую орду — ради того чтобы стать ее первой жертвой? Неужели вы и в самом деле верили в грозные пророчества и надеялись завоевать весь мир?

Бог вам судья. Аллах… или как бы он не назывался…

А у меня — ничего нет. Только следы, ведущие в никуда. Только обрывки информации и отчетливое понимание, что ничего еще не закончилось, что все — только начинается. Странно — мы спасаем по сути недругов, если и не врагов, то точно недругов — ради того, чтобы сохранить мир на земле, тот самый мир, который многих не устраивает. Мы спасаем недругов ради самих себя.

Погруженный в свои невеселые мысли я сразу не заметил и не отреагировал на то, как открылась дверь…

В дверь вошли двое, из них одного я где-то видел. Первый — лет пятидесяти, ростом примерно с меня, проницательные глаза много повидавшего человека. Второй — моего возраста, лысый, невысокий, с рукавами пиджака, протершимися от бюрократических баталий за столом. Раньше для таких людей выпускали нарукавники — но сейчас это не принято.

Не зная, что делать, я встал.

— Присаживайтесь… — устало сказал первый — времени у нас немного. Я генеральный атторней САСШ Гай Дэвидсон, рядом со мной начальник управления внутреннего взаимодействия Август Фрей. Мы хотели бы провести с вами некоторую… беседу. Прежде всего, вас не затруднит назвать ваше имя?

— Александр Воронцов, — представился я так, как было принято представляться здесь, без отчества.

— Это ваше настоящее имя?

— Сударь, вы полагаете, что мне есть смысл представляться ненастоящим? — я полез в карман за документами, генеральный атторней махнул рукой.

— Не нужно. Просто я обязан задать этот вопрос для протокола, это необходимо. Я прошу у вас разрешения использовать в нашей беседе звукозаписывающую аппаратуру, вы не против?

— Нет, не против.

Фрей, пристроившийся с угла стола — типичный прием полицейского — выложил на стол небольшой диктофон.

— Для начала давайте определим характер нашей беседы. Вы не являетесь североамериканским гражданином, однако являетесь совершеннолетним и дееспособным лицом и согласно законодательству нашей страны можете свидетельствовать в суде. Вы готовы принести присягу в том, что будете говорить правду, только правду и ничего кроме правды?

— Нет, сэр. Я офицер флота и в этом качестве давал присягу Его Императорскому Величеству. Никакой другой присяги, тем более представителю иностранного государства я давать не имею права…

Генеральный атторней поморщился.

— Но вы же можете свидетельствовать в российском суде? Разве там не дают подобную присягу, садись на место свидетеля?

— Сэр, если вы желаете, чтобы я дал присягу, вам следует обратиться с запросом в российское посольство. Учитывая мой статус, разрешение на то, чтобы свидетельствовать под присягой должны дать военный министр и министр иностранных дел, а при даче официальных показаний должны присутствовать как минимум сотрудник российского посольства и офицер флота, отвечающий за безопасность и неразглашение информации. Скорее всего — при допросе должен присутствовать еще и адвокат, сэр.

При слове «адвокат» Дэвидсон скривился еще больше.

— Хорошо. Но, по крайней мере — вы можете просто пообещать говорить правду?

— Да, сэр, могу. Но в таком случае я требую передать мне копию записи, которая будет сделана здесь и оставляю за собой право отказаться от ответа на любой заданный мне вопрос без объяснения причин отказа.

Генеральный атторней кивнул, соглашаясь с условиями, передвинул диктофон так, чтобы он лежал на равном расстоянии между ним и мной.

— Итак, сегодня двадцать четвертое августа двух тысяч второго года, время четырнадцать часов одиннадцать минут по восточному поясному времени, офис триста одиннадцать, здание департамента юстиции по адресу Пенсильвания авеню, 950, Вашингтон, округ Колумбия. Я, генеральный атторней САСШ Гай Дэвидсон в присутствии начальника управления внутреннего взаимодействия Августа Фрея веду опрос контр-адмирала Российского флота Воронцова Александра с целью установления фактов, имеющих отношений к угрозе национальной безопасности САСШ. С целью контроля разговор записывается на цифровой диктофон. Прежде всего, давайте повторим на диктофон — ваше имя, сэр — Александр Воронцов и вы контр-адмирал Российского Флота?

— Правильнее будет — Флота его Императорского Величества Николая Третьего. В остальном все верно.

— Сэр, это ваши настоящее имя и должность?

— Да… — я начал раздражаться.

— Вы обещаете говорить правду?

— Да, сэр, с теми оговорками, которые были сказаны мною ранее.

— Хорошо. Вы въехали в САСШ легально?

— Полагаю что да, у меня дипломатический паспорт, и я могу проходить через зеленый коридор таможни, не ставя никаких отметок.

— Вы являетесь представителем Российской Империи?

— Сэр, любой дипломат является представителем Российской Империи.

— В настоящее время вы находитесь на дипломатической службе?

Интересный вопрос.

— Полагаю что да.

— Сэр, вы не могли бы уточнить свой ответ на последний вопрос?

— До недавнего времени я являлся послом Его Императорского Величества при дворе Шахиншаха Персидского. Потом я вместе с иными лицами был эвакуирован из Тегерана в связи с известными событиями — но от исполнения обязанностей посла меня никто не освобождал, и следовательно я могу считать себя лицом, находящимся на дипломатической службе.

— Хорошо сэр, мы вас поняли. Могу ли я утверждать, сэр, что вы являетесь посланником Императора России Николая Третьего?

— Нет, сэр, потому что никто не давал мне таких полномочий.

— Хорошо. Каким образом вы въехали в САСШ?

— Через Сальвадор.

— Откуда вы прибыли в Сальвадор?

— Из Берна, в Берн я прибыл из Санкт-Петербурга.

— В Сальвадоре вы пытались установить контакт с сотрудниками североамериканских правительственных структур?

— Да.

— С кем именно?

— Марианна Эрнандес, сотрудник посольства САСШ, советник.

— Почему именно с ней, сэр?

— Мы знакомы лично.

— Уточните, когда и при каких обстоятельствах произошло знакомство.

— В Лондоне, в девяносто шестом году. На тот момент мисс Эрнандес работала в Секретной службе САСШ и занималась охраной президента.

— В каком качестве там находились вы?

— Сэр, я не могу ответить на этот вопрос.

— Нам известно, что вы в тот момент были сотрудником российской разведки. Вы по-прежнему им являетесь? — резко спросил Фрей.

Добрый полицейский — злой полицейский. Знакомая картина.

— Сэр я не могу ответить на этот вопрос. Могу сказать только то, что с моей помощью мисс Эрнандес удалось предотвратить убийство президента.

— Сэр…

Взмахом руки генеральный атторней САСШ остановил своего не в меру разошедшегося подчиненного.

— Господин Воронцов, нам известно, что вы приняли немалое участие в судьбе нашего президента, были тяжело ранены при задержании покушавшегося на жизнь президента террориста, и долгое время проходили лечение в Бетезде. Мне даже известно, что вы отказались от награды. Только это заставляет меня воздерживаться от предъявления вам уголовных обвинений. Потому что закон вы нарушили — будучи российским агентом, вы обязаны были зарегистрироваться в таком качестве в министерстве юстиции[48].

— Сэр, позвольте заметить, что у меня имеется в наличии дипломатический паспорт, а я что-то не знаю о том, что сотрудники посольства обязаны регистрироваться в минюсте.

— Сэр, вы хотите сказать, что вы прибыли сюда в качестве сотрудника российского посольства?

— Именно это я скажу в суде.

Генеральный атторней какое-то время раздумывал, молча, потом кивнул, признавая во мне достойного противника.

— Хорошо. Вы имеете какое-либо отношение к российской разведке сейчас?

— Сэр, на этот вопрос я так же не могу ответить.

Потому что не знаю ответа — достойный повод не отвечать.

— Вы прибыли сюда, с намерением нанести вред Североамериканским соединенным штатам? — в лоб спросил меня Фрей.

— Нет.

— Вы владеете информацией, имеющей отношение к национальной безопасности Североамериканских соединенных штатов?

— Да.

— Вы вышли на контакт с лицами, работающими на правительство САСШ с тем, чтобы передать эту информацию?

— Да.

— Вы можете сообщить ее нам?

— Да, сэр, могу. Если вы те, за кого себя выдаете.

Генеральный прокурор уже с явным раздражением достал свое удостоверение — оно у него выглядело как пластиковая карточка — перебросил его мне.

— Мы вас слушаем, господин Воронцов.

— Информация заключается в том, господа, что у нас есть серьезные основания полагать, что лица, имеющие отношений к террористическим организациям, проповедующим агрессивный ислам, ввезли на территорию Североамериканских соединенных штатов одно или несколько ядерных взрывных устройств с намерением совершить с их помощью террористические акты на территории САСШ. Это все, что мы имеем вам сообщить.

— Мы — это кто? — сразу спросил Фрей.

— Мы — это Морской генеральный штаб Российской Империи — отговорился я — так получилось, что эта информация попала к нам.

— Передача нам этой информации санкционирована властями Российской Империи?

— Да, иначе бы меня здесь не было.

— Почему именно вам поручили передать эту информацию?

— Я вызвался добровольцем.

— Эти ядерные взрывные устройства были похищены с ваших складов? Они принадлежали вам, военным структурам Российской Империи?

— Нет, это самодельные устройства.

— Каким образом вам стала известна эта информация?

— Сэр, на этот вопрос я так же не могу ответить.

Генеральный атторней покачал головой, пододвинул к себе диктофон.

— Запись прерывается по техническим причинам, четырнадцать двадцать одна. Вы понимаете, сэр, что у нас нет ни малейшего основания, вам верить?

Еще бы…

— Да, я это понимаю.

— Поставьте себя на мое место, заметьте — именно на мое, я не буду говорить в целом. Только что я едва ли не час был вынужден выслушивать густо пересыпанные ложью препирательства двух организаций, у каждой из которых в обязанности входит борьба с террористическими проявлениями — это при том, что дело очень скользкое. Некий Борух Михельсон, адвокат из Нью-Йорка подал жалобу на то, что неизвестные лица ворвались к нему в дом, ударили по голове, пытали его электротоком, угрожали утопить. Потом в дом опять таки без приглашения вошли сотрудники ФБР — но вместо того, чтобы освободить его и арестовать злодеев — стали угрожать ему оружием и требовать информации, при этом, угрожая так же изнасиловать его. Один из сотрудников ФБР по его описанию — подозрительно похож на вас…

Мне это надоело.

— Разрешите, сэр. Что касается Боруха Михельсона — позвольте отметить, что я был в том доме, и не только был, но и помог мисс Эрнандес произвести арест вломившихся к нему в дом неизвестных. Эти неизвестные пробыли в офисе АТОГ около двух суток, и потом их увезли согласно предписанию, выданному федеральным судьей. Я не знаю, что написал в жалобе Михельсон — но сотрудники ФБР и АТОГ не только не угрожали его сделать женщиной, но и спасли его от настоящих преступников, чему я был свидетелем.

— Что вы делали десятого сентября прошлого года? — внезапно спросил Дэвидсон.

— Не помню.

Я и правда не помнил. Тогда в Санкт Петербурге был полный бардак, все готовились к переезду двора в Константинополь, шумели последние летние балы, и мало кто из дворян смог бы точно вспомнить, что он делал в этот день год назад.

— А я помню… Это было чертовски хорошее утро, господин Воронцов. Я проснулся, позавтракал диетическими хлопьями и молоком с пониженной жирностью, потому что проклятые врачи больше не разрешают мне есть нормальные хлопья и пить нормальное молоко, а не эту крашеную водицу. Потом я взял документы — с утра было несколько совещаний, а документы я всегда к ним готовлю с вечера — и поехал на работу, стараясь успеть, пока пробки не закупорят кольцевую. Приехав в министерство, я собрал нескольких специалистов, и мы начали думать относительно того, нельзя ли предъявить уголовные обвинения нескольким нечистым на руку дельцам, изрядно нагревшим руки на лихорадке доткомов[49]. А потом ко мне в кабинет ворвались несколько полицейских, охранявших меня, и сказали, что по Нью-Йорку нанесен удар. Помню, я тогда сильно разозлился и сказал — какой еще ко всем чертям удар? — а они сказали — сэр, включите телевизор, и вы все увидите! Я включил — и мы все увидели, как от «близнецов»[50] поднимаются столбы дыма, черт это были такие столбы дыма, что они поднимались до самого неба. А потом сказали, что горит Пентагон и надо эвакуироваться ко всем чертям, пока террористы не нанесли удар по Белому дому, по Капитолию или чего доброго по атомной электростанции. Мы начали сматывать удочки на машинах, а многие в Нью-Йорке сматывались пешком. Это был настоящий исход мистер Воронцов, исход из подвергшегося внезапной, жестокой и ничем не спровоцированной атаке города. Если вы думаете, что я сказал вам, чтобы вызвать в вас чувство стыда и желание сотрудничать — вы ошибаетесь. Кто-то сказал, что после 9/10 бы никогда не станем такими как прежде — и это так. Мы перерождаемся, господин Воронцов, и я вижу это своими собственными глазами, и не только вижу, но и перерождаюсь сам. Когда я учился в Гарвардской школе права — я думал что права человека, права личности священны и никакая государственная необходимость не может оправдать их нарушения. Сегодня я выслушиваю историю о том, как известного адвоката привязали к стулу и пытали током, чтобы получить ответа на заданные вопросы — и странным образом, во мне это не вызывает гнева и желания наказать негодяев. Мне не нравится то, во что я превратился, господин Воронцов, и мне не нравится то, во что превратилась наша страна. Но она, по моему мнению — все же имеет свои хорошие стороны, североамериканцы остаются североамериканцами. И одна из наших хороших сторон заключается в том, что мы не любим играть в тайные игры. Мы осуждаем тайные игры и тайную политику, и хотя есть люди, для которых это жизнь — большинство североамериканцев не таковы, нами нужны простые, честные и понятные правила игры. Если вы действительно хотите нам помочь, господин Воронцов я бы попросил вас выложить карты на стол. Если же нет — боюсь, я вынужден буду попросить вас немедленно покинуть мою страну. Справимся сами.

Как ни странно — отправляясь сюда, никто не оговаривал, какую информацию я могу раскрывать, а какую — нет. Я просто дал в свое время стандартную подписку о неразглашении, и когда меня «принимали» в МИД — в числе прочего я дал еще одну расписку, более подробную. Но так: любое элитарное государство строится на то, что элита знает, что нужно делать и делает это, и брать на каждый случай расписку о неразглашении — значит серьезно оскорбить дворянина. Теперь решение предстояло принять мне — какую часть информации следует выдать, какую — приберечь, и чем это может закончиться. Самый главный риск — я не уверен был в том, кто сидит передо мной и на какой стороне он играет. Наивные люди думают, что разведка знает все и про всех — но на самом деле это не так. Ни одной из российских разведслужб, например, так и не удалось точно установить, кто на самом деле был организатором событий 9/10 и что хотели сказать террористы, направляя огромный самолет на переполненное людьми здание. Любой террористический акт — это, прежде всего вызов и совершающий теракт террорист хочет что-то сказать всему миру. События 9/10 были страшны тем, что как раз мотив то и не удавалось установить. Что же касается версии, что это подстроили сами североамериканские власти — она не выдерживала никакой критики. За редким исключением американцы органически не способны к тайной деятельности, и если кто-нибудь задумал бы такое — никакие расписки, никакое ограничение круга посвященных лиц не защитило бы информацию, как мешок не защищает шило. Единственно, что мы знали точно — что мы этого не делали.

— Сэр, я бы хотел, чтобы диктофон оставался выключенным.

— Это возможно.

— Тогда я расскажу вам интересную и занимательную сказку. Есть такой сборник восточных сказок — Тысяча и одна ночь, так вот эта сказка туда не вошла, потому что если рассказать ее даже взрослому человеку — он потом не сможет уснуть. Итак, в одном восточном государстве правил жестокий и коварный правитель, назовем его… ну скажем Халифом. И было у него два сына — старший и младший. Халиф не просто бы жестоким — он залил страну кровью во время своего правления, и люди ненавидели его. Но Халиф был не только очень жестоким человеком, он был хитрым, циничным и дальновидным правителем. Так получилось, что в его государстве основой режима была армия, она его привела к власти — и она же его могла сбросить в любой момент, как он сам сбросил с трона своего предшественника. Он знал, что положение его весьма шаткое, он вынужден поддерживать некое равновесие между армией, которая угнетает, и народом, который многочислен, но угнетен. В его стране было немало всякого добра, да и внешний враг ему не угрожал, потому что он вовремя заключил вассальный договор с могущественным и огромным, в десять раз большим, чем его страна государством, и теперь мог быть спокоен за сохранность границ. Но вот в чем дело — он хотел сам решать судьбы мира, он не хотел просто жить и царствовать в той стране, которую милостиво дал ему Аллах, он хотел царствовать над половиной мира, а возможно и над всем миром. И он хотел уцелеть сам и передать трон своему сыну, а это было сложно сделать, в его стране за последние сто лет ни один халиф не умер своей смертью, да и он сам воссел на троне, заляпанном кровью предыдущего тирана. К тому же он был умным человеком и понимал, что нельзя отправляться в поход, желая захватить мир с армией, которая спаяна круговой порукой злодеяний и народом, который ненавидит его. Ему нужна была опора. Ему нужно было, чтобы его не боялись, а боготворили, считали живым богом и шли за ним не по велению страха — а по голосу веры, веры искренней, мистической. Он понимал и то, что люди никогда не простят ему содеянного, а армия никогда не выступит в завоевательный поход, ибо грабить собственный народ сытнее и безопаснее, чем воевать с чужим. Он долго искал выход из ситуации — и наконец, нашел его.

В арабском мире существует легенда. Это легенда о Махди, сокрытом двенадцатом имаме, который придет на землю — и на ней воцарится справедливость и равенство. Корни этой легенды следует искать в положении аравийских крестьян, ибо за исключением последнего времени Восток грабили все, кто только мог, и мечта о Махди, передаваемая из уст в уста помогала верить в лучшее, когда больше верить было не во что. В Махди верили шииты, их число составляет примерно десять процентов от числа исламской общины, уммы — но эти десять процентов постоянно подвергались унижениям и гонениям со стороны самих мусульман. Раскол в умме произошел, начиная с четвертого ее главы, имама Али, который был зверски убит в Кербеле, а вместе с ним было убито немало из его сторонников. Шииты живут во всех странах, где живут мусульмане — и везде они составляют меньшинство, кроме тех мест, где правил Халиф и соседних с ним. Долгие годы гонений заставили шиитов жить совершенно особенной жизнью — они живут сплоченными общинами, в которые не допускаются посторонние, религия разрешает им солгать любому, кто не является шиитом — и эти люди верят в Махди, сокрытого, двенадцатого имама, эта вера сильнее всего для этих людей. На этом то и решил сыграть халиф.

Самого халифа звали Мохаммед, как звали пророка, а его первую супругу, родившую ему двух сыновей, звали Аиша, точно так же, как звали любимую супругу Пророка Мухаммеда. Своего младшего сына — неизвестно, почему именно младшего, возможно, он готовился к двум вариантам, старшего он готовил занять трон, а младшего — к тому, чтобы разрушить свое государство и полмира заодно с ним — он нарек Мохаммедом, как и себя. Шииты верили в то, что восставшего из сокрытия двенадцатого имама будут звать так же, как звали пророка. Он так же позаботился о том, чтобы обосновать претензии на трон — не свои, как считалось ранее, а своего сына, проведя линию своего родства от Алидов, потомков того самого Али, зверски убитого четвертого имама, святого для шиитов. Пока старший сын готовился принять трон — младшего сына он отослал вместе с некоторыми верными людьми в глухие места, в пограничную с соседним государством зону, чтобы там он медленно, не сразу — но целенаправленно — проповедовал, обличал режим в стране и во всем мире и становился тем самым Махди, которого все так ждали. Он ставил сразу на обоих боксеров, говоря понятным западному человеку терминами — и не мог проиграть.

Понимая, что кроме сакральной, нужна еще самая обыкновенная, примитивная, военная мощь — халиф начал искать себе союзников. Мощных, готовых бросить немалые силы на его спасение союзников — а таких немало. Он понимал, что является всего лишь вассалом могущественного господина, и этот господин не потерпит разжигаемого им пожара, а сил противостоять ему в стране, где он правил — нет. И он нашел этих союзников — далеко от его страны стоял омываемый холодными водами остров. Жившие на нем люди считали себя просвещенными мореплавателями, у них почти не было армии, но был огромный, внушающий уважение флот, были колонии, во много раз превосходившие по площади и по численности населения тот небольшой остров, и была ненависть. Лютая ненависть к стране — сеньору того халифа, ведь очень давно, во время последней большой войны эта страна воевала против людей с острова, победила их, унизила и отняла богатые колонии. До сих пор это не давало островитянам покоя — и они готовы были сделать все что угодно, только бы причинить вред этой большой и сильной стране. Естественно, они дали приют сыну халифа в соседней стране, которая не была их колонией, но была под их контролем, предоставили ему свои наработки в области контроля над сознанием людей и стали всемерно помогать халифу в его грязных делах. Например, они тайно стали поставлять халифу из этой, соседней страны уран, это был очень хороший уран, с большим содержанием того элемента, который позволяет сделать из урана атомную бомбу. А халиф тайно принимал этот уран, дообогащал его — и делал из него оружие возмездия, оружие способно если и не установить халифат во всем мире — то защитить создаваемый им очаг заразы от того, чтобы его выжгли каленым железом. Кроме самих атомных бомб нужны еще средства их доставки к противнику, ибо никакое оружие не имеет смысла, если оно не позволяет достать противника — у халифа не было таких средств доставки, но у него было то, чего не было ни у кого. Армия фанатиков, готовых умереть за халифат, нажать на кнопку активации атомного детонатора и отправиться в ад вместе с десятками тысяч людей.

Но халиф, в неизменной хитрости и подлости своей — проиграл, он не рассчитывал, что мореплаватели поведут себя еще более подло. Он ошибался и сильно. Чтобы привлечь мореплавателей, он пообещал им нефть, отчетливо понимая, что если сбудется все, что он задумал — то ни нефть, ни что-либо иное уже не будет иметь значения. Но и островитяне это поняли и решили сыграть в красивую и жестокую игру, принеся и халифа и его сыновей в жертву своим долгосрочным интересам. А интересы эти заключались в полном уничтожении страны — сеньора этого халифа, чтобы отомстить за унижения прошлого и не допустить унижений в будущем.

Мореплаватели сказали младшему сыну: зачем тебе отец, если есть мы? Зачем тебе брат, если есть мы. Убей их — и начинай, а мы тебе поможем. Пролей кровь, ведь ты обличаешь словами власть — так порази ее в самое сердце. Ради этого они дали ему в подчинение тысячи тысяч жестоких боевиков, которых готовили годами, чтобы бросить против ненавистной им страны, ради этого они помогли младшему сыну убить брата и отца. И кровь полилась…

Генеральный атторней САСШ молча смотрел на меня, требуя продолжения.

— Это вся сказка, сэр — сказал я.

Сложнее всего было решить — говорить ли им, или не говорить про то, что Махди и младший принц Мохаммед — одно и то же лицо. Дело было в том, что тем самым я ослаблял свои позиции — давал североамериканцам возможность заявить, что Мохаммед является легитимным наследником престола и играть эту игру дальше. Это ослабляло наши позиции — но только на первый взгляд. Российский Император, имеющий законные сеньориальные права по отношению к Персидскому престолу теоретически имел право посадить на трон в Персии любого человека. Это никогда не практиковалось в действительности — но право такое было, и оно составляло одну из основных и неотъемлемых привилегий сеньората. Участие Мохаммеда в вооруженном мятеже и убийстве отца было вполне достаточным предлогом для того, чтобы отказать ему в наследовании престола, пользуясь правами сеньората.

А вот североамериканцы должны будут сейчас задуматься. Нет сомнений, что они знают, по крайней мере, часть правды о происходящем, и они знали ее заранее — их корабли составляют основу десантной группировки в Индийском океане. Но разрази меня гром, если британцы сказали им всю правду. Для североамериканцев — готов поставить сторублевую ассигнацию против медяшки — будет большим сюрпризом узнать, что британцы настолько плотно контролируют вероятного наследника престола, а заодно и новоявленного пророка. Британцы вообще хитрее и североамериканцев и мусульман-шиитов и вертят ими, как хотят в этой игре, даже само понятие «панисламизма», принесшее столько зла в этот мир — детище британской разведки[51]. Но американцы, пусть они в чем-то наивны — одновременно с эти они не будут терпеть ложь. Если они узнают, что британцы им солгали и солгали по-крупному — это породит серьезное недоверие в коалиции и возможно даже сорвет планы совместных действий против нас.

Остается надеяться, что слова, сказанные в этом кабинете, дойдут до нужных ушей.

— Это весьма… яркая сказка. Яркая… В нее сложно поверить.

— Сэр, эта сказка так же правдива, как сказка про утенка Дональда Дака. Вы же бывали в Диснейленде и видели там Дональда Дака?

Генеральный атторней улыбнулся.

— Увы, увы… я рос шестым ребенком в семье и у моего отца не хватало денег на поездки в Диснейленд. Возможно, поэтому я стал самым суровым федеральным прокурором в истории этой страны. Я ни разу не здоровался в детстве с утенком Дональдом Даком.

— Печально.

— Да, сэр, весьма печально. Запись продолжается четырнадцать сорок одна. Российская Империя готова оказать помощь Североамериканским соединенным штатам в поиске взрывных устройств, которые согласно Вашему утверждению перебросили на нашу территорию?

— Да, сэр.

— Российская Империя готова оказать помощь Североамериканским соединенным штатам в привлечении виновных к ответственности, если таковые будут найдены?

— Сэр, на этот вопрос у меня нет ответа. Я не юрист, а такое дело, скорее всего, должен будет рассматривать непосредственно Генеральный прокурор. Могу только заметить, что Российская Империя не может выдать любого подданного его Величества для суда в другое государство, каково бы ни было обвинение. Однако, если Вы передадите нам достаточные улики, свидетельствующие о виновности подданного Его Величества в каком бы то ни было преступлении — мы вероятно будем судить его сами вне зависимости от того, где именно произошло преступление. Хочу отметить, что все террористические преступления относятся у нас к категории особо тяжких и наказываются смертной казнью.

— А если это будет гражданин другого государства, и он будет находиться на вашей территории.

— Сэр, повторяю, что я не юрист и могу не разбираться в тонкостях. Если это гражданин САСШ — то мы, вероятно, выдадим его вам. Если это гражданин третьей страны — вероятно, мы выдадим его только стране, гражданином или подданным которой он является.

— Хорошо. Перейдем ближе к делу. Вам известно, где именно находятся устройства, о которых вы говорите?

— Нет, сэр, неизвестно.

— Вам известно их точное число?

— Нет, сэр, неизвестно.

— Вам известны имена, какие-либо приметы подозреваемых?

— Нет, сэр, неизвестны — в третий раз повторил я.

— Запись прерывается по техническим причинам, четырнадцать пятьдесят — раздраженно сказал Генеральный атторней.

Вообще то, причину его раздражения я хорошо понимал.

— Сказать, что я обо всем этом думаю? — спросил он, глядя на меня.

— Прошу прощения, сэр… наверное что-то вроде этого: «Какого хрена я сижу здесь уже битый час и трачу время на подозрительного придурка, который ничего не знает, при том, что мое время стоит двести долларов в час».

— Удивительно точное наблюдение. Только мое время, увы, не стоит и пятидесяти долларов в час, вы спутали меня с адвокатом. А так — все верно. Поставьте себя на мое место. Вот я — должен разбираться во всем в этом дерьме, и возможно что-то доложить в Белый дом. Что я могу доложить? Что, по словам подозрительного русского дипломата, который совсем не выглядит как дипломат, зато чертовски похож на провокатора, кто-то, когда-то ввез в страну одно или несколько взрывных устройств. Ядерных взрывных устройств. Как думаете — что будет после такого доклада?

— Сэр вам известно, что произошло в Бендер-Аббасе?

— Страшная трагедия. Но я могу вам посочувствовать и не более. Тем более, что Россия жестко и недвусмысленно отказалась как от международной помощи, так и от возможного международного урегулирования. Тон вашего отказа, озвученного МИДом, насколько мне известно, сильно напоминал, если выражаться профессиональными терминами «угрозу, адресованную неопределенному кругу лиц».

— Спасибо за сочувствие, сэр — сказал я — вы не могли бы в таком случае отпустить меня побыстрее? Или у вас еще есть вопросы?

— Вы куда-то торопитесь, сэр? — поднял брови Фрай.

— Тороплюсь, сэр. Тороплюсь унести свои ноги из этой страны, извините, сэр.

Мне задали еще несколько вопросов, не мене глупых и неуместных в данной ситуации, потом начали оформлять протокол опроса. Оказалось, что все это время, помимо диктофона в комнате работала специальная система, она распознавала сказанное и переносила все это в память компьютера, и не просто в память, а в форму протокола, который оставалось только распечатать и подписать. Через пару часов я убедился в том, что программа эта делала кое-что еще, о чем по всей вероятности в Минюсте даже и не подозревали. Протокол распечатали, причем только на английском языке, я начал чего читать и отмечать ошибки — все-таки машинное распознание речи пока не безупречно. Потом распечатали еще раз, я расписался, расписались все присутствующие.

Пленку мне естественно забыли выдать. А я взял да и напомнил, перед тем как расписываться. Выдали.

Остальные уже были в узком, совсем не приспособленном для ожидания коридорчике. Держались двумя примерно равными по численности группами, друг на друга не смотрели и не разговаривали.

Кто там говорил про улучшение взаимодействия?

— Все нормально? — подойдя к первой группе, где все-таки были знакомые мне люди, спросил я.

— Более чем — из тона начальника отдела АТОГ я заключил, что все было более чем ненормально.

Из Вашингтона нас должны были отправить вертолетом, он совершил посадку в Титерборо, небольшом аэропорту, в основном обслуживающем чартерные рейсы. Но до Титерборо надо было добраться, служебный транспорт нам естественно никто в Вашингтоне предоставлять не собирался, и наверняка стоило поймать такси и доехать. Или спуститься в метро. Мы выбрали первое, в вашингтонском метро чего только не случается с людьми — но стоило только нам встать у края тротуара — любой североамериканский таксист на это реагирует моментально — как возле нас затормозил совсем новый Субурбан, черного цвета и с широкими подножками, какие обычно бывают на машине Секретной Службы.

Поползло вниз стекло, в машине, на заднем сидении сидели двое, с нашей стороны сидел тот, кто представился как Дункан.

— Сэр, я попросил бы вас проехать со мной.

Дункан обращался конкретно ко мне, и машина затормозила так, что я стоял прямо напротив ее задней дверцы.

— Ради всего святого, вам что недостаточно? — заговорил де Соуза, заводясь.

Не обращая на его внимания, Дункан протянул мне визитную карточку, выглядящую очень скромно. Такие заказывают за государственный счет.

— Вот этот джентльмен желает переговорить с вами.

Я посмотрел на карточку. Весьма интересно. Если они не врут.

— Я думаю, что мне стоит поехать с этими людьми — объявил я своим собратья по обрушившимся на мир несчастьям — вернусь в Нью-Йорк самостоятельно.

Оперативники АТОГ мрачно переглянулись.

— Все в порядке? — обеспокоенно спросила Марианна. Каждый раз, когда она так смотрела — я чувствовал себя не в своей тарелке.

— Пока да. Запиши номер этой машины, чтобы было в порядке и впредь…

На заднем ряду сидений Субурбана — хотя здесь правильно было бы говорить не «заднем» а «среднем», потому что в Субурбане три ряда вполне полноценных сидений, сидели два человека, хотя могла поместиться и четыре, если без претензий. Еще двое сидели впереди, один за рулем, один развалился на переднем пассажирском. Переднее пассажирское сидение было королевской ширины, раньше американцы вообще делали машины со сплошным диваном впереди и там могли ехать сразу четверо.

Тот, кто сидел на переднем пассажирском — дешевый черный костюм, витой шнур наушника, нормальная, не армейская стрижка, черные очки, сложенные и зацепленные за дужку на нагрудный карман рубашки повернулся ко мне.

— Сэр, у вас есть оружие?

Я ответить не успел — вмешался Дункан.

— Нет у него оружия. Рик, остынь!

— Сэр, я должен проверить…

— Нет у него оружия, сказано! Он только недавно прилетел в страну, а сейчас вышел из Минюста! Оставь его в покое.

Пожав плечами, телохранитель отвернулся.

Какое-то время — полчаса не меньше — мы колесили по вашингтонским улицам. Протискиваться по ним на Субурбане было непростым занятием, это тебе не Нью-Йорк, где все улицы прочерчены как по линейке — но водитель был опытным, и привыкший именно в этой машине. Потом мы съехали с дороги, по моим прикидкам — совсем недалеко от Пентагона, в городе этом я не жил, но карту запомнил и примерно представлял. Там был большой гараж, несколько этажей вверх и еще несколько вниз, такие часто строят в крупных городах САСШ, это называется «перехватывающие» гаражи, и от них, по задумке, надо было ехать общественным транспортом. Сейчас в нем было полно машин и ни одной живой души. Мы поехали по спирали вниз, на нижние этажи, я незаметно (надеюсь) посмотрел в сторону, чтобы видеть, как сидят в машине остальные. Мало ли…

Внизу, в проезде между рядами машин, что категорически запрещено правилами парковки стоял Кадиллак Брогэм Лимузин в правительственном варианте, в гражданских машинах делают фальшивые или настоящие стекла на удлиняющей машину вставке — а тут вставка глухая. Сама машина для лимузина короткая, вставка длиной всего двадцать дюймов, сам Кадиллак явно бронированный, за решеткой радиатора — синие и красные проблесковые фонари, на лобовом стекле — какие-то голограммы, которые сейчас используются в автоматических пропускных системах, луч лазера сканирует их и решает, перед какой машиной поднимать шлагбаум. Судя по всему — лицо, пригласившее меня на тайную встречу решило явиться сюда лично.

В полном молчании я толкнул дверь Субурбана — вышел, пошел к Кадиллаку. Там с переднего пассажирского сидения вылез охранник, почти точная копия того, что собирался меня обыскивать в Субурбане, заступил мне дорогу. Я поднял руки, он обвел вокруг меня небольшим сканером, размером с два сотовых телефона, потом отступил, открыл дверцу пассажирского отсека лимузина. Я заглянул туда, прежде чем сесть — там действительно сидел тот человек, который прислал мне визитную карточку.

Джек Мисли. Вице-президент Североамериканских соединенных штатов. Один из самых опасных и осведомленных людей в мировом политическом раскладе.

Что мы знали про него? Много — и в то же время ничего. Отличное образование, работал в нефтяной отрасли. Близко сошелся с кланом Фолсомов, техасскими нефтяными аристократами. Во время президентства Фолсома — отца на вторых ролях. Дружен с Фолсомом-сыном, поэтому Фолсом-отец, когда подбирал сыну команду — вице-президентом поставил не губернатора или сенатора, как обычно — а Джека Мисли, высококлассного управленца, опытного и осторожного политика, даже геополитика. Выборы они выиграли с помощью чудовищных махинаций, впервые эти махинации проводились так открыто, и впервые получилась ситуация, что североамериканским президентом стал человек, за которого отдали голосов меньше североамериканцев, чем за его конкурента. Все дело в коллегии выборщиков — в Североамериканских соединенных штатах люди выбирают не президента, а выборщиков, относящихся к той или иной политической партии, а выборщики уже выбирают президента. Уже поговаривали, что лучше бы президентом сразу выбрали Мисли, а не дурачка Фолсома.

Но это — надводная часть айсберга. А подводная — Джек Мисли относился к чрезвычайно опасной группке неоконсерваторов, многие из которых являлись сионистами, а некоторые — в молодости относились к троцкистам! Крайне левые, ставшие со временем крайне правыми, как по мне опаснее людей нет. Троцкизм — смертельно опасная идеология, зовущая к мировой революции, к бесчинствам, к мировому пожару, она еще опаснее большевизма. В тридцатые — сороковые годы троцкисты в этой стране часто просто пропадали без вести, и никто ни один человек не посмел потом плюнуть на могилу Гувера за это. Джон Эдгар Гувер и Хьюго Лонг — вот те люди, благодаря которым эта страна в те годы не рухнула в пучину второй гражданской войны и коммунистической революции, за которой неминуемом последовало бы вторжение. Троцкизм был религией молодежи, взрослея, они приходили во власть, и меняли убеждения — но не методы! Саботаж, террор, диверсии — вот методы троцкистов и коммунистов.

Вот поэтому Россия снова с тревогой смотрела за океан. Каждое заседание Совета национальной безопасности САСШ теперь начиналось с еврейской молитвы, сионисты проникли в американское правительство, и теперь САСШ сама того не желая, могла играть на стороне запрещенных сионистских организаций. А требуют они ни много, ни мало — воссоздания государства Израиль на землях, отторгнутых у России! Для сиониста людьми являются только те, кто евреи, другие для него не люди, а гои. Изгой, то есть — из гоев, не человек, его можно обмануть, ограбить, убить. Чаще всего обманывают, конечно — но случается всякое. Самое страшное может случиться, если сионисты придут к власти в какой-то крупной стране — ради Израиля, нового Сиона они бросят всю эту страну на гибель.

— Я знаю, вы говорите по-английски, это так? — спросил меня вице-президент.

— Да, сэр, это так. Я владею английским — ответил я на его языке.

— В таком случае — вы не будете возражать, если мы будем общаться на моем языке? Я не знаю русского, только несколько слов.

Одно из них, наверное — водка, еще одно — валенки. Почему-то Россия обычному североамериканцу представлялась пустым и злым местом, где двенадцать месяцев в году метут метели, люди пьют постоянно водку и ходят в валенках. Увы, туристический и прочий обмен между нашими странами был не так велик, как бы нам хотелось, а большая часть североамериканцев ехала к нам туда, где нефть — на Восточные территории. С нами активно работала довольно небольшая в рамках всего североамериканского общества группа людей, в основном бизнесмены. Те подолгу жили в нашей стране (чтобы экономить на налогах) и знали, что Россия — предельно развитая технократическая держава с удобными условиями для всяческого вида коммерческих предприятий. Остальные же России просто боялись, не в последнюю очередь за счет волн медийной истерии, поднимавшихся в североамериканских СМИ с завидной регулярностью.

— Ничуть, сэр. Я буду рад языковой практике.

— Отлично — североамериканцы любят это слово, отлично — в таком случае вы не будете возражать, если мы при общении будем использовать такой аппарат. Поверьте, это для нашей же безопасности.

Аппарат меня потряс — никогда не видел подобного. Нечто напоминающее два противогаза, соединенных труд с другом толстым гофрированным шлангом. Аж оторопь пробирает.

— Сэр, я рад, что в североамериканских секс-шопах столь богатый выбор…

Больше мне ничего и в голову не пришло — похоже было на некое орудие пыток для извращенцев, получающих удовольствие от боли, удушения и тому подобного.

Мисли улыбнулся, но как-то невесело.

— Не думал, что у русских есть чувство юмора. Этот прибор родом из семидесятых, если разговариваешь по нему — не берет никакой жучок, лазерный луч тоже бессилен, и с мембраны сотового ничего не снимешь. Старое не всегда плохое…

— У вас нет скэллера[52]?

— У меня он есть, и скрэмблер[53] тоже. Но против людей, которые будут интересоваться сказанным на нашей встрече, это не поможет.

Не знал, что вице-президент САСШ болен примитивной шпиономанией.

— Сэр, разговор состоится на моих условиях или не состоится вовсе — твердо сказал Мисли, видя мои колебания.

— Надеюсь, здесь продезинфицировано? — ответил я, протягивая руку за «противогазом».

Противогазом нас учили пользоваться на первом курсе Нахимовского, бег в противогазах являлся одним из видов коллективного наказания, равно как и отжимание в противогазах. Вот поэтому я питал к противогазу столь недобрые чувства. Этот противогаз был сделан из белого, а не зеленого цвета резины как у нас и не имел своеобразного рога вверху, чтобы протирать запотевшие стекла, не снимая противогаза. От него и в самом деле пахло какой-то дезинфицирующей жидкостью, слабо, но противно.

— Проверка связи. Раз-раз… — сказал я, нацепив на себя эту резиновую камеру пыток.

— Перестаньте дурачиться! — раздраженно сказал Мисли, слышимость была отличная — дело слишком серьезное, не до шуток.

— Сэр, если бы нас кто-нибудь сфотографировал в таком виде, и вы и я стали бы объектом для самых мерзких шуток до конца жизни. Как вам такое — Россия и Америка, мазохисты forever! Или такое…

Ведя себя так, я привычно сбивал противника — а Мисли был именно противником, иначе я его не воспринимал — с ритма и мысли, не давая ему сконцентрироваться и повести беседу по выбранному им самим рисунком. Когда один человек приглашает другого для того, чтобы поговорить — хозяин всегда имеет преимущество перед гостем, тем более, если они встречаются в выбранном хозяином месте и на его условиях. Но главное преимущество в том, что хозяин знает, что он собирается сказать, и как он собирается это сказать, он продумал речь, контраргументы и возражения и ответы на них — а гость ничего этого не знает и вынужден реагировать по факту. Но если гость сумеет вывести хозяина на эмоции в самом начале игры — то они будут на равных, потому что раздраженный человек чаще всего забывает все, что он готовил и начинает импровизировать. Кто-то добивается своего юмором, кто-то грубостью и откровенным хамством. Мне как аристократу и потомственному дворянину второе было омерзительно, и я прибегал чаще к первому.

— Все сказали? — жестко перебил меня вице-президент — теперь послушайте меня. Как я понимаю, вы являетесь посланником нового российского Императора, хотя и не признались в этом. Мне нужен прямой выход на вашего Императора.

Похоже, наш разговор с генеральным атторнеем прослушивали гораздо больше ушей, чем это предполагалось обеими сторонами. Интересно, как ему это удалось. Ах, да, запись…

— Сэр, любой дипломатический посланник является в какой-то степени посланником Его Величества.

— Перестаньте. Я не Дэвидсон, со мной не надо юлить! Вы — князь Александр Воронцов, потомственный дворянин из высшей военной аристократии, с новым Государем вы погодки, с детства близки к царской семье. Вы проводили лето в Ливадии, а наследник иногда жил в Воронцовском дворце в Одессе и в Ак-Мечети. Все это давно известно, не считайте нас дураками. Меня интересует другое. Угроза ядерных устройств серьезна?

— Полагаю, что да, сэр, более чем. Инцидент в Бендер-Аббасе это наглядно продемонстрировал. У террористов есть ядерное оружие и желание его применить.

В ответ раздалось то ли мычание, что ли еще что… какой-то странный звук.

— Сэр? — забеспокоился я.

— Все нормально… — сказал вице-президент, хотя по голосу было заметно, что совсем ненормально — проклятые кузены, они в своем репертуаре![54] От них можно ждать любой подлости и низости.

— Полагаю, что это так, сэр.

— Я хочу, чтобы вы кое-что передали Императору, это возможно?

— Полагаю, что да, сэр, хоть и не сразу. Но здесь, в городе есть посольство Российской Империи, и если кто-то потрудится меня туда подвезти, дело можно будет ускорить. Что бы вы хотели передать?

— Я бы хотел передать вот что. Не далее как два месяца назад британская Секретная разведывательная служба обратилась к нам, конкретно — ко мне с предложением поучаствовать в плане по уничтожению влияния России на Востоке. Первый этап плана — возбуждение масштабного мятежа на востоке, при том, что о применении ядерного оружия в этом мятеже нам никто не сообщил. Второй этап плана — ввод на Восточные территории, на Кавказ и в Среднюю Азию многонационального миротворческого контингента, преимущественно состоящего из сил морской пехоты САСШ и Великобритании. Опасаясь за поставки нефтепродуктов, мы согласились предоставить свои силы и создать объединенную эскадру, состоящую в значительной степени из десантных судов. После того, как на Восточных территориях было применено ядерное оружие — всем командирам военных судов, принадлежащих САСШ было послано закрытой связью условное сообщение, означающее их выход из подчинения Второго морского лорда и переход под командование оперативного штаба Седьмого флота. Судя по всему, британцы решили наказать нас за это решение, а заодно спровоцировать мировую бойню. Я бы хотел договориться с российским императором о безусловном неприменении в отношении друг друга оружия массового уничтожения в ближайшее время.

Почему Джек Мисли, вице-президент САСШ окончательно сменил тактику и жестко отмежевался от Британии? По многим причинам — но главное, размышляя по вечерам на верхнем этаже военно-морской обсерватории, под звездным небом он пришел к одному очень существенному выводу: интересы Североамериканских соединенных штатов и Британской империи в отношении России и Европы диаметрально противоположны. Если Британская империя хочет уничтожить Россию, уничтожить единую, по сути, Европу, расчленить эти крупные и ненавидимые ими страны на мелкие куски, чтобы потом управлять и манипулировать ими — то идея САСШ заключается в том, чтобы захватить весь мир! Для этого совершенно необязательно расчленять какие-то страны и наносить им военное поражение, для этого нужно добиваться демократизации этих стран! Оружие САСШ — это североамериканский доллар, свобода экономики, отсутствие торговых барьеров, Голливуд, североамериканская мечта, когда тот, кто был никем, может стать всем и неважно, какой у него цвет кожи и какая национальность. Что может предложить Британия? Свои национальные интересы, с пафосом продвигаемые? Свой образ жизни, чопорный, тупой и совершенно омерзительный? Свои товары, довольно скверные надо сказать — традиции так и не позволили им выпустить нормальный кран со смесителем, а расположение руля на машине не дает возможность экспортировать их технику в другие страны. Может быть, массовую содомию?

Джек Мисли, опытный менеджер и политик понял кое-что, что не поняла надменная и тупая Британия. В двадцать первом веке войну следует вести не за земли. Ее следует вести за кошельки и души людей. Неважно как называется страна, сколько у нее территорий — если ее люди каждый день садятся перед экраном, смотрят очередной голливудский фильм, так хорошо снятый, что хочется прыгнуть в экран — в какой-то степени они уже подконтрольны САСШ. Если молодежь носит североамериканские джинсы и слушает североамериканский тюремный рэп — в какой-то степени они уже североамериканцы. Наконец, если люди хранят деньги в североамериканских долларах — они уже почти североамериканцы.

А далеко ходить не надо. Наследник престола выбрал супругу не где-нибудь, а в Голливуде, он жил в САСШ и не мог не пропитаться североамериканской культурой. И это значит — рано или поздно Россия будет принадлежать им!

А вот с Британией и участием в ее интригах надо решительно заканчивать. Решительно! Потому что для британцев ценность имеет только их маленький остров, ради него они принесут в жертву всех и вся. Нужно не только прекратить эту далеко зашедшую интригу — но и налаживать отношения с новым, только что прошедшим… как это там называется, ну в общем взошедшим на трон императором России. Сначала нужно наладить с ним дружеские отношения. Потом — аккуратно предложить помощь и советников, тем более что Россия положительно относится к привлечению талантливых иностранцев. Потом — добиться того, чтобы русские вступили в валютный союз с САСШ и разрешили прямой и неограниченный обмен русских рублей на североамериканские доллары. Потом надо добиваться смягчения русской, предельно консервативной экономической политики, чтобы русские разрешили действовать на своей территории североамериканским банкам, чтобы сняли ограничения на спекулятивные игры на бирже, чтобы сняли запрет на продаже контрольного пакета акций в разные руки. Вот тогда то Россия и будет по-настоящему завоевана.

Того, что это не североамериканский капитал скупит Россию, а русский скупит все в Северной Америке — Мисли ничуть не боялся. В вопросах спекуляций русские были наивны и беспомощны и один североамериканский рейдер, скупающий предприятия, чтобы расчленить и продать по частям, или для того чтобы добраться до пакета ценных бумаг в пенсионном фонде предприятия, стоил всех русских спекулянтов вместе взятых.

За несколько дней Министерство безопасности Родины произвело ревизию британских планов и составило список того, что можно сдать русским в расчете на ответную любезность и сближение, и то чего сдавать ни в коем случае нельзя. Сдать — первый, «восточный» этап интриги, уже идущий вразнос, он сейчас мог уподобиться гире на ногах пловца, и его следовало отстегнуть, чтобы он их не утопил. Тем более, что события решительно вышли из-под контроля САСШ и развивались по неведомым, подготовленным британцами траекториям, которые Британия раскрывать отнюдь не собиралось. А вот планы демократических реформ, то, что стало известно от британцев, и то, что наработали сами североамериканцы, следовало не только сохранить и не сдавать русским — но и всемерно развивать. Следовало оставить в тайне и план расчленения самой России — на него были завязаны люди в самой России, которых следовало сохранить и перекупить, просто немного переориентировать. Самое главное было на первом этапе — втереться к русским в доверие, а для этого можно было чем-то и пожертвовать.

— Полагаю, Российская Империя не собирается применять в ближайшее время ядерное оружие против кого бы то ни было — сказал я, раздумывая, что все это значит — значение имеет только ваше обещание не предпринимать подобное. Восточные проблемы мы решим при помощи обычных вооружений.

— Британцы могут затеять двойную провокацию. Вам не кажется, что история с ядерным зарядом это один из ходов провокации?

— Кажется. Но достаточно ли его?

— Просто угрозы — недостаточно. Но если заряд взорвется — будет более чем достаточно. После событий годичной давности североамериканцы потребуют возмездия. На врага, которого покажут, обрушится вся мощь нашего гнева, мы просто ничего не сможем сделать.

— Вы же, по сути, глава государства.

Господи, как мешает эта дрянная, пахнущая резиной штука! Не видно глаз собеседника, а микрофон и провода искажают интонацию.

— У нас глава государства один — это народ. Если мы ничего не предпримем в ответ — это будет означать провал на выборах, к власти придут популисты, и они-то уж точно натворят дел.

И кто-то говорит, что демократия — это хорошо, это благо.

— В таком случае, сэр — я решил перейти в наступление — вы можете предпринять несколько поступков, которые сведут к минимуму риски.

— Какие?

— Первое — убрать из объединенной эскадры ваши суда. Второй — оказать всю возможную помощь в поиске устройства. Сэр, я уверен, что оно существует, это не миф.

— Первое — я могу только пообещать, что североамериканские суда не предпримут враждебных действий против Российской Империи. Второе — человек, которого вы столь эффектно задержали, и который привез вас сюда, будет связующим звеном вашей группы со мной. Все ресурсы, какие есть в распоряжении Североамериканских соединенных штатов, вы получите.

— Сэр, по первому вопросу — этого мало. Мы не можем полагаться на обещания, когда чужие корабли находятся у наших берегов.

Мисли немного подумал.

— Большего я сделать не смогу. В конце концов, у нас есть долгосрочные договоренности, и мы не можем демонстративно их рвать. Но я могу пообещать, что мы открыто переподчиним наши корабли командованию Седьмого флота. Это вас устроит?

— Сэр, я не могу дать ответ на этот вопрос. Устроит или нет — это должен решать Главморштаб…

— Хорошо, хорошо… Я пошел вам на любезность, могу я рассчитывать на ответную?

— Какую именно?

— Мы о ней говорили. Передать все это новому Императору. Если вы сможете договориться о встрече на нейтральной территории, это будет вообще прекрасно.

Додавить?

— Сэр, я передам сказанное Вами в Санкт Петербург, но прошу учесть, что это только слова. Учитывая напряженную обстановку, их могут расценить как провокацию.

— Так что же вы от меня хотите!?

— Спокойно, сэр. Мы хотим некие документы. Записи. Что-то, что связано с британской разведкой, с ее предложениями вам — я не поверю, если вы скажете, что у вас ничего нет. Такие вещи всегда записываются. Я уверен, что и нашу встречу, вы тоже записываете.

— Хотите верьте, хотите нет — сказал вице-президент — но запись не ведется. Большая часть утечек информации случается тогда, когда люди записывают что-то для себя, а потом все это попадает не в те руки.

Да, как в Минюсте. Это же надо было придумать — установить во всех кабинетах, где проводятся встречи, опросы и допросы микрофоны, подключенные к системе автоматического протоколирования! Вот с этих микрофонов беседа наша и ушла не в те уши. Напрямую.

— Верю. Так как расчет документов?

Мисли выдержал паузу, скорее всего наигранную.

— Дункан передаст. На пороге вашего посольства. Не в те руки они попасть не должны.

— Будьте спокойны, сэр, они попадут только в руки дипкурьера. И через день окажутся в Санкт Петербурге.

— Я вынужден верить вам на слово?

— Равно как и я — вам.

Мисли замолчал, видимо что-то обдумывая.

— Сэр…

— Да?

— Один вопрос.

— Отвечу, если смогу.

— Думаю, сможете. Что делал человек, представляющийся как Дункан Тигер в доме адвоката Михельсона? Какого черта он там искал?

— Какого черта… Думаю, мистер Тигер, как вы его называете, сам ответит на этот вопрос. Если вы его спросите, и если он сочтет нужным ответить.

Вице-президент стал стаскивать с себя эту чертовую душегубку, лицо его было красное и распаренное, я наверное выглядел не лучше.

Мы вышли из машины, Мисли отошел куда-то с Тигером и о чем то с ним разговаривал минут десять — хорошо, что не через эту душегубную штуку, которую я уже успел окрестить «секс в эпицентре». Потом они вместе направились к машине, Мисли сам открыл багажник Кадиллака, достал оттуда небольшой стальной кейс и передал его Дункану, тот закрепил его на запястье стальным тросом с замком. Знакомая штука — сильный рывок и в чемоданчике включается механизм самоуничтожения.

Потом Мисли сел в машину и Кадиллак начал отъезжать назад, светя фарами. Я предположил, что делать здесь больше нечего и направился к Субурбану.

— Ты куда? — окликнул меня Дункан.

— У нас здесь есть еще дела?

— Нет. Но поедем мы на моей машине.

Субурбан Секретной службы тоже дал задний ход, я машинально запомнил номера обоих машин…

Оказалось, что у Дункана Тигера машина стоит в этом же гараже, только этажом выше. Когда мы подошли к ней — тоже Шевроле, только Тахо и без красно-синих фонарей под решеткой радиатора — я заметил, что на машине, на кузове, на стеклах лежал тонкий слой пыли.

— Держишь ее здесь во время командировок?

— А вы наблюдательны… — констатировал Дункан, машина пиликнула, приветствуя его, мигнула фарами — ближайший гараж от места службы, где можно оставить машину. Владелец дает нашему брату скидку, если оставляем надолго.

— Здесь умеют делать бизнес…

— Еще бы…

Дункан начал осторожно подавать своего мастодонта назад.

— К посольству?

— К нему самому. Только сначала поговорим.

Словно отзываясь на мои слова, недовольно заверещал парктроник.

— О чем?

— Об адвокате Борухе Михельсоне.

— О ком?

— Не прикидывайтесь. Человек, с которым я только что говорил, дал добро на то, чтобы допустить меня в святая святых.

Тигер покачал головой.

— Сэр, он сказал не это.

— Смысл этот. Пора открыть карты. Иначе — дальше не играем.

Автомобиль покатился к серпантину, несмотря на скверное освещение Дункан Тигер не зажигал фар.

— Михельсон кое-что знал. Должен был знать.

— Что именно?

— Данные о некоторых фирмах, которые мы не можем запросить официально. Оффшоры. Знаете что это такое?

— Да. Но давай с самого начала. Какой интерес имеет североамериканская разведслужба к оффшорам, и что она хотела найти?

— Об этом лучше расскажет другой человек.

— Кто именно?

— Тот, кто знает эту ситуацию от начала и до конца. Думаю, вы проголодались…

— Это так.

— В таком случае — я знаю место, где нас накормят и не возьмут за это излишних денег…

Вообще то, лучше было бы сразу ехать в посольство, тем более с тем чемоданчиком, что был у Тигера. Но есть я и в самом деле хотел.

Местом этим оказался отель Уотергейт, здоровая бетонно-стеклянная махина на побережье Потомака. Ресторан назывался «600» и считался одним из лучших мест Вашингтона, где можно было пообедать, и возможно встретить при этом весьма примечательных личностей.

По моему разумению в таких местах нужно заранее заказывать столик — однако же, нас пустили без проблем. А вот дальнейшее оказалось сюрпризом — за одним из столиков в глубине зала, рядом со стеной сидел человек по имени Джеффри Пикеринг. Бывший посол Североамериканских соединенных штатов при дворе покойного шахиншаха Мохаммеда. Выглядел он в своей родной «среде обитания», так сказать не в пример лучше, чем в Тегеране — никакого пепла на пиджаке, великолепно подобранный в тон галстук. Я, признаться, выглядел намного хуже после всех перипетий…

— Рад вас видеть… — мистер Пикеринг приподнялся со своего стула, мою руку пожал двумя руками, как принято на Востоке — не ожидал вас увидеть так скоро…

— Да… последний раз мы виделись не при самых лучших обстоятельствах.

Дункан осмотрелся по сторонам.

— Пойду, выясню, что там с официантом…

Когда майор ушел, я испытующе посмотрел на Пикеринга.

— Мне казалось, что вы голосуете за демократов.

Бывший посол махнул рукой.

— Пустое… Вам не кажется, что разделение на демократов и республиканцев потеряло всяческий смысл? Я недавно узнал о том, что за двадцатый век партийное распределение по штатам поменялось более чем на восемьдесят процентов, то есть четыре пятых населения страны в корне изменили политические предпочтения. И программы тоже сблизились — и предпоследний президент, и последний использовали центристскую программу. Сейчас речь идет только о том, есть ли у тебя достаточно мужества открыть глаза и осмотреться — или ты предпочитаешь жить в темноте.

— В темноте уютнее.

— Да, но дело не в этом. В университете я был леваком, даже Троцкого почитывал. Сейчас я остаюсь левым, но уже не леваком. И с удивлением вижу, что и левые и правые — говорят об одном и том же, только разными словами. Разве не забавно?

Я улыбнулся.

— Забавно? — испытующе посмотрел на меня Пикеринг.

— Мне только что вспомнилось определение неоконсерватора. Сказать?

— Давайте.

— Неоконсерватор — это либерал, которого реальность схватила за глотку. Вы уверены, что находитесь по ту сторону баррикад?

— Уверен. Просто мы трезво смотрим на вещи, и понимаем — где друзья, а где враги.

— И где же находятся ваши враги?

— За океаном. Но не там, где мы их привыкли искать. Наши враги — на небольшом острове, который вообразил, что в его власти руководить всем миром.

— Интересно…

Вернулся майор Тигер, следом шел официант. Заказали table d’hote[55], потому что времени сидеть и ждать — не было.

— Мистер Воронцов интересуется причинами нашего интереса к мистеру Михельсону — сказал негромко Тигер, обращаясь к Пикерингу.

— Разумно… — Пикеринг утвердительно кивнул головой — я бы тоже задал подобный вопрос. Интерес наш заключается в том, что мы подозреваем его в прямой причастности к контрабандным поставкам запрещенных технологий и материалов, в том числе ядерных, в третьи страны. Он финансирует и организовывает нелегальные сделки, обслуживая их, прежде всего с финансовой и юридической точек зрения. Мы так полагаем, что он имеет прямое касательство к факту ввоза в нашу страну известных вам изделий.

Я недоуменно посмотрел на Пикеринга.

— То есть… вы знаете об этом?

— Да, знаем. А вы считаете, что североамериканское посольство в Тегеране ни черта не делало?

— Тогда почему же вы не предотвратили это?

— По нескольким причинам. Они очень хитро поступили — использовали канал, который в свое время использовали мы сами. Например, для определенных поставок во Францию в обход международных договоренностей[56]. Мы не может официально вести расследование, потому что всплывут на поверхность и наши ранние дела.

— А неофициально?

— А неофициально, господин Воронцов — задать господину Михельсону парочку вопросов помешали вы. Вы знаете, где сейчас Михельсон?

— Нет.

— На Кайманах.

Так и есть… Каймановы острова. Оффшор, рай для всяких дельцов, банков больше чем в Швейцарии. Британская территория.

— Так что вы нам здорово помешали, очень здорово помешали…

Извиняться было глупо…

— Господин Пикеринг, я приведу вам строку из Библии — путь же беззаконных как тьма, они не знают, обо что споткнутся. Подходит к нашей ситуации, не правда ли? Я слушаю.

— Михельсон был финансовым центром, они решили использовать его, чтобы дополнительно подставить нас. Те, кто этим занимался до нас — ничего не имели против этого, почему-то часть североамериканцев искренне считают британцев друзьями только потому, что мы говорим на одном языке. Известному вам лицу, ныне покойному — нужен был обогащенный уран, он добывался в Афганистане, но просто так украсть его было невозможно. В конце концов, это частное предприятие, там есть учет и контроль и за свой товар они в любом случае хотели получить деньги. Тем более — если этот товар шел в виде желтого кека[57] — а не таблеток окиси-закиси урана. Михельсон создал несколько компаний, одну в Швейцарии, три на Британских Виргинских островах, одну на Кайманах, опять-таки британских. Желтый кек закупался на несуществующий обогатительный комплекс в САСШ, на самом же деле он оказывался в Иране. Финансировал Михельсон, в его руках содержалось такое количество денежных потоков, грязных, чистых — что найти финансирование для любого, самого грязного предприятия ему не составляло никакого труда. Мы знали о том, что под прикрытием Атомстройэкспорта работает комплекс по обогащению урана до оружейного качества. У них не было возможности получить плутоний — но уран они обогащали. Кстати — если вы по-прежнему хотите найти вашу супругу — поищите ее как раз там, где находится город под названием Екатеринбург-1000…

— Спасибо, учту.

— Это разумный совет. Слишком часто мы сталкивались с ней, чтобы это было простым совпадением. Потом, когда произошли взрывы в Бендер-Аббасе, мы поняли, что лошадь понесла, и попытались перехватить вожжи. Теперь мы отчетливо понимаем, что британская разведка играет против нас, и ищем контактов с вами, чтобы получить дополнительную информацию.

— Пытать Михельсона было не самым лучшим решением.

— Предложите другое.

— Вам не известно, кто представляет здесь британские интересы? Спросите с этих людей, да пожестче.

— Они неприкасаемы.

— Тогда чем я могу вам помочь?

— Информацией — Пикеринг испытующе смотрел на меня — я уверен, что вы сказали не все, что знаете.

— Если это даже и так — пока у вас в стране есть неприкасаемые — это не поможет.

— Не умничайте, господин Воронцов! Как будто в вашей стране не так!?

— Не так. У нас есть грань, за которую ступить нельзя. Можно воровать, это преступление, если найдут — накажут. Но нельзя предавать — повесят. Что же касается информации — увы, все, что я знал — я сказал.

— Вы уверены?

— Черт возьми, да! Пошевелите немного мозгами, Пикеринг! Если бы у нас были концы, стал бы я обращаться к вам?! Мы просто тихо перехватили бы груз, подмели за собой и все. Не находите? Вместо этого я рискую жизнью, обращаясь к вам!

Пикеринг какое-то время молча думал.

— Это плохо… — наконец сказал он — очень плохо.

Судя по тону — поверил.

— Еще бы не плохо! Но мы можем еще кое-что сделать. Обычная полицейская работа, вдумчивая и внимательная — она должна дать результат. Условие только одно — чтобы никто нам не мешал.

28 августа 2002 года

Пустыня Кевир

Севернее Джандата

Все происходящее им порядком надоело. Казалось, что их бросили здесь, в этой гребаной соляной пустыне, где днем можно умереть от жары, а ночью — без свитера околеваешь от холода…

Они сидели здесь почти три недели, и все это время маялись от безделья. Несколько раз им сбрасывали с самолетов припасы — все ночью. Кроме припасов, сбросили и немного дополнительного снаряжения и вооружения. От него делать они пристреляли бесшумное оружие и ходили на охоту, несколько офицеров определили, где может быть вода, выкопали колодец, и теперь самостоятельно добывали воду. Получалось около десяти литров в день — не так много — но не так и мало. Сначала ее пропускали через самодельный фильтр, потом выпаривали в специальной самодельной установке, сделанной из полиэтиленовой пленки. Хоть с водой проблем особых и не было, но все равно было приятно знать, что если самолет не прилетит — какое-то количество воды у них все же будет.

Их не обнаружили, не пытались напасть, преследовать, уничтожить — только две ложные тревоги за все время, ни одна из них не закончилась перестрелкой. Они просто умирали от скуки в этой пустыни, и уже шутили, что ждать придется сорок лет, как евреям, которых по такой же пустыне водил Моисей.

Срочная радиопередача пришла рано утром, принимал ее лично подполковник Тихонов, дежуривший на рации. Сейчас, прием информации занимает одну тысячную долю секунды — именно такой продолжительности информационный пакет, в котором сжата необходимая информация, идет с вращающегося на околоземной орбите спутника на наземную антенну. Не надо и расшифровывать по таблице, на что раньше тоже уходило по нескольку часов. Принятая информация загружается в полевой ноутбук и расшифровывается автоматически, появляясь на экране в виде формализованного приказа. Подполковника, читавшего с ноутбука книгу, привлек внимание негромкий звуковой сигнал, он свернул книгу, прочел текст появившегося на экране приказа — и ощутил знакомое, покалывающее возбуждение. Как в самолете перед… цатым прыжком — до того, как ты напрыгаешь «…цать» прыжков — перед прыжком ты не чувствуешь ничего кроме страха.

Подполковник постучал по крыше машины, открылась дверь.

— Кто там?

— Я, господин подполковник — из машины вылез мгновенно проснувшийся Бес.

— Собирай офицеров.

— Государь принял решение об общем наступлении, господа…

Сказав это, подполковник Тихонов прервался, осмотрел офицеров. Кто-то привычно мрачен, кто-то наоборот улыбается. Голощапов, известный матершинник, сказал — давно, б…, пора.

Оно так, пора…

— Наша задача, господа — провести доразведку аэродромов Варамин и Карчак, захватить их, не допустить разрушения ВПП, а если она уже будет разрушена — сообщить в штаб операции. Мы должны обеспечить десантирование на эти аэродромы сорок четвертой десантно-штурмовой дивизии со всем их личным составом и всей их техникой. Вместе с десантниками прибудут вертолеты для нас и локальный штаб сил специальных операций. После выполнения задания первого этапа мы поступаем в распоряжение штаба. Вопросы?

— Нас же на заложников натаскивали?

— Приказ есть приказ. Вероятно, наверху что-то знают про заложников, чего не знаем мы. В любом случае приказ не обсуждается.

— Как захватывать? А если там танки?

— Танки — будем уничтожать. Но все — по сигналу.

— Авиация?

— По запросу. Но только после сигнала «общий». Определить цели мы должны сами, и никто нам не поможет, если мы вляпаемся с самого начала.

Никто и не ожидал иного. Все они не раз бывали «на холоде» и прекрасно осознавали свой статус — расходный материал. Если ты вляпался, выполняя приказ — сам выкручивайся, как можешь, помогут только в том случае, если это не ставит под угрозу основную операцию. Ставить же под угрозу вторжение ради того, чтобы помочь передовой группе — никто не будет.

Таковы правила.

— Правила огня?

— Свободный огонь. Все, кого вы видите, и кто не принадлежит к русской армии — противники. Но только тихо.

— Технические средства разведки?

— Разрешено все.

Это редко бывает, когда разрешено все. И, черт возьми, это приятно — действовать, когда все разрешено…

Подполковник Тихонов посмотрел на часы — он был старшим по званию и решения принимать — ему.

— Восемь часов на отдых, господа. Еще два — на сборы. Всем перекраситься под местных. Через десять часов господа — готовность. С нами Бог!

— С нами Бог, за нами Россия!

Первый раз Араб слышал, что эти слова, которые знает любой русский солдат — не проорали, а проговорили почти что шепотом.

Перекраска…

Спецназ очень редко действует в форме, он вообще вне закона, и жизнь спецназовца на поле боя не защищают никакие конвенции, любой спецназовец взятый в плен на поле боя может быть расстрелян на месте. Но ты попробуй, возьми…

А здесь, в этой обезумевшей стране расстрел на месте — почти что синоним милосердия.

Обувь. Обувь здесь, в отличие от не слишком богатых стран Африки, откровенно нищего Афганистана и бедной Индии не роскошь, здесь она есть у всех и вполне добротная. Это в Афганистане и Индии самая распространенная обувь — резиновые калоши. Поэтому — обувь можно оставить ту, которая есть — ботинки с массивной подошвой, в них есть стальные вставки, в них почти невозможно сломать голеностоп или вывихнуть ногу. Они достаточно легкие, чтобы в них можно было прошагать не один десяток километров, они не горят, даже если пройти по горящему бензину, в грунтозацепы подошвы ничего не набивается — но и подошва такая, что не поскользнешься. Короче говоря — это как раз те ботинки, которые нужны в данной ситуации.

Все остальное долой, в том числе трусы. Исламские экстремисты не носят трусов, потому что в Коране ничего не сказано про трусы[58] — значит и им трусы оставлять нельзя. Вряд ли на посту им прикажут снять штаны — но если ты маскируешься, то маскируйся до конца.

Прямо на голое тело — просторные черные штаны из прочной ткани наподобие парашютной. Штанины не европейские, закрывающие ноги чуть ли не до земли — а короткие, на резинке, примерно до середины голени. Почему-то приверженцы агрессивного ислама предпочитают именно такие штаны.

Рубашка… не черная, слишком много черного это перебор. Но и светлую тоже нельзя, тем более белую — не исключено, что придется действовать ночью. Поэтому рубашка будет темно-зеленая, не цвета ислама, а именно темно-зеленая, почти хаки.

Поверх этого безрукавка — здесь все носят безрукавки. Ее можно и черную.

На голову — чалму. Намотать чалму это целое искусство, значение имеет вид чалмы на голове, ее цвет и дополнительные повязки другого цвета. Он повязал чалму так, как это принято делать в северном и восточном Афганистане, там есть выходцы из Средней Азии и туда они принесли свою чалму. Чалма не белого цвета — а антрацитно-черного. Черную чалму надевают те, кто встал на путь джихада…

Можно надеть перчатки, велосипедные, кожаные, пошитые по специальному заказу, по мерке — но это будет слишком. Можно будет и потом надеть. Нельзя надевать и привычные стрелковые очки — у душманов не принято и это.

Теперь оружие. Старый АК с деревянным цевьем и прикладом, на нем — такой же старый подствольный гранатомет. Дульный тормоз-компенсатор нового образца, наподобие того, что надевают при стрельбе холостыми — а если его скрутить со ствола — то вместо него можно навернуть глушитель, который дожидается своего часа в вещах. Зато с прикладом надо поработать, здесь так не принято.

Подумав, Араб взял флакончик зеленой краски — настоящей, светло-зеленой, и выкрасил весь приклад, а цевье трогать не стал, чтобы к рукам не липло. Краска быстро высохла и поверх нее он прикрутил двумя небольшими шурупами небольшую медную табличку с шахадой, сделав оружие наподобие подарочного или наградного.

Ля иллахи илля Ляху Мухаммед расуль Аллах! — вот что было написано на медной табличке. Клич священного джихада.

Часы… часы он сдал, когда вылетал на задание, те были наградные. А эти — Casio G-shock, обычные для наемников, солдат удачи всех мастей, простые, прочные, не боящиеся самых жестоких ударов. Наверное, сойдет…

Разгрузка… той, которой обычно пользуется спецназ здесь не место. Придется пользоваться дешевой, самодельной из бурой брезентовой ткани, довольно примитивной — но в нее умещаются шесть магазинов и гранаты, впереди у нее ничего нет, и с ней можно ползти по земле. Еще четыре магазина и несколько патронов в пачках — в сумки, которые по бокам на поясе.

Пистолет… Пистолетов у него было сразу три… мало у кого из боевых офицеров было меньше. Привычный Браунинг в кобуре, еще один, короткий и с небольшим глушителем в специально удлиненном для таких целей кармане. Последний — совсем маленький — в специальную кобуру на безрукавке, сзади, на уровне шеи — пистолет этот оказывается под рукой ровно в тот момент, как ты выполняешь команду «Руки вверх!».

Ножи… один нож в ножнах в левый карман, еще один — под разгрузку, в пришитую там кобуру. Этот пойдет и как метательный.

Ну и по мелочи…. Гранаты, аптечка. Снаряжаясь, Араб подумал, что их можно «срисовать» хотя бы по аптечке. У моджахедов за редким исключением не бывает ни аптечек, ни санитаров, потому что им наплевать — жить им или умереть. О Аллах, даруй нам по своему выбору одно из двух, победу или шахаду! — одна из ду’а, коротких молитв муджахеддина. По их поверьям, павшие на пути джихада попадают в рай, а там лучше, чем на опостылевшей земле.

А вот мы — еще поживем… До самой смерти не помрем!

Все? Кажется — все…

Араб подошел к Тихонову, который раздумывал, как бы прикрепить к машине черный флаг с шахадой.

— Готов, господин подполковник! — доложил он.

— Красавец… — оценил подполковник с ударением на последний слог — как думаешь, если флаг в окно так вот высунуть и прижать стеклом, мешать не будет?

— Думаю, нормально…

— Тогда так и сделаем.

Отрезанные от мира в бесплодной пустыне, они возвращались в него, возвращались в мир, жутко изменившийся после взрывов в Бендер-Аббасе и в пустыне, юго-восточнее Каспия. Они возвращались, чтобы нести смерть в этот мир, в котором и так ее было более чем достаточно — но зло иначе было не победить. Зло невозможно победить добром, его можно победить только таким же злом…

Вопреки ожиданиям — дороги были переполнены…

Сотни тысяч, даже миллионы беженцев, в панике бегущих из страны, из зараженных областей юго-запада и северо-востока, толпы беженцев, которыми никто не занимается, потому что мысль всех одна — Джихад, священная война с неверными. Беженцы в основном гуртовались возле дорог, границы везде были перекрыты, и не таможнями, а фронтами. Кто мог — уходил в Афганистан — но и там уже создавали «завесу» — местные племена, совсем не обрадовавшиеся нашествию соседей грабили и убивали их, мужчин в основном расстреливали, а женщин и детей брали в рабство. В Афганистане тоже бушевал мятеж, анархия, мутное, кровавое варево выхлестывало во все стороны, банды боевиков прорывались в Индию. Неспокойно было в зоне племен, которая по соглашению Дюранда должна была вернуться к Афганистану в девяносто четвертом, но так и не вернулась — и даже британцам уже становилось понятно, что, посеяв ветер, они теперь пожинали бурю. Афганистан постоянно бомбили, воинские части Ее Величества перекрыли Хайберский проход, пытались взять под контроль пустыню и Пандшер, в них стреляли, в том числе и в спину. А здесь, на дорогах к Тегерану люди просто жили, сорванные безумием атомного маньяка с обжитых мест. Жили — и умирали…

По обе стороны дороги — какие-то палатки, автомобили, давно сожравшие последний бензин, тряпье, палатки из подручных материалов, просто навесы от солнца. Бегают дети, шум, вонь, загаженные испражнениями и гнильем придорожные канавы. Там же лежат расстрелянные — революционные гвардейцы не церемонятся.

Взгляды… Эти взгляды могли бы убивать, и так эти люди смотрели на них, воинов Аллаха, продвигавшихся под черным знаменем к эпицентру беды. Воины Аллаха чтобы убить неверных взорвали страну, сожгли ее атомным пламенем, уничтожили весь нехитрый быт, создававшийся этими людьми для себя, они сорвали их с насиженных мест и бросили умирать в пустыне. Вопреки устоявшемуся мнению — далеко не все готовы поддержать ислам, далеко не все готовы лишиться нажитого во имя торжества истинной веры — и именно это вызывает безудержную ненависть фанатиков, готовых положить на бесовский алтарь веры свои жизни и требующих от других того же…

Машины, на которых разъезжали боевики, отличались флагами — только не черными, а зелеными. Обычно это были большие, тяжелые машины, грузовики и самосвалы, не всегда военные, в кузовах которых стояли вооруженные до зубов люди, иногда эти люди стреляли в воздух. Была у боевиков и бронетехника, но не так много. Спецназовцы знали, что до сих пор держался крупнейший, узловой аэропорт региона, как военная, так и гражданская авиационная база — база Мехрабад, хотя потери там составляли до девяноста процентов первоначальной численности личного состава. Тем не менее — Мехрабад, поддерживаемый с воздуха налетами бомбардировщиков и штурмовиков держался, удалось наладить доставку туда боеприпасов, подкреплений и даже боевой техники. А вот база в Бушере была частично эвакуирована, потому что рядом было море, и держать объект почему-то сочли нецелесообразным. В поддержке эвакуации участвовал линкор Александр Первый, его шестнадцатидюймовые орудия главного калибра буквально смешали с землей осаждавших. На берегу остался только небольшой плацдарм, который успели подготовить в инженерном отношении — его держали для обеспечения будущей высадки.

Тем не менее — Тихонов, да и Араб тоже, ехавшие в головной машине начали ощущать беспокойство. Флагов с шахадой почти не было — только зеленые, с надписью «Аллах Акбар, Махди Рахбар», Аллах велик, Махди вождь. Это были шииты, а они были «суннитами», многие говорили не на фарси, а на арабском. Они вполне могли сойти за воинов джихада из Афганистана, тем более что в русском спецназе специалистов по Афганистану тоже хватало, «легенда» прошла бы. Но в любой момент их могли остановить, мог начаться религиозный спор — а здесь такие споры обычно оканчиваются стрельбой.

Накаркали! Две машины — бортовая и самосвал перегораживали дорогу, чуть в стороне стоял расстрелянный и обгоревший пикап, видимо пытался прорваться на скорости, и их покосили из пулеметов. Пулеметы здесь тоже были, Араб насчитал целых четыре. И как назло один из боевиков вышел на дорогу, за неимением жезла махнул автоматом, приказывая остановиться.

Араб, сидевший за рулем, положил руку на рычаг коробки передач.

— Спокойно… — сквозь зубы процедил Тихонов — останавливайся, мотор не глуши. Подъезжай ближе к грузовикам.

Боевик, держа руки на автомате, неспешно шел к ним. Араб видел, что по крайней мере двое из троих пулеметчиков целятся в них, третий, кажется, обкурился и ему все до лампочки.

Тихонов опустил стекло. Едва слышно щелкнул замок водительской дверцы.

— Салам… — подойдя, поздоровался боевик.

— Ассаляму алейкум уа РахматуЛлаху уа Баракятуху! — поздоровался полным приветствием подполковник Тихонов — разве не сказал Пророк, саллаЛлаху `аляйхи ва саллям: Приветствуй своего брата всякий раз как встретишь его и воистину, в день Суда ты не окажешься среди потерпевших ущерб? Или тебя не пугает сказанное?

Боевик мрачно и подозрительно смотрел на неизвестного. Его звали Вахид, он был темен и груб, мало чего знал, кроме того, что ему преподали в медресе. Он был шиитом, и ему говорили, что сунниты его враги, потому что они подло убили Али, четвертого имама, да пребудет он по правую руку от Аллаха. Содеянное заслуживает расстрела. Но он знал так же и то, что нельзя убивать тех, кто идет по пути Джихада, потому что это — страшный харам, и за это с него могут снять живьем кожу, или повесить — и он умрет страшной, позорной смертью, никогда не попав в высшее общество.

— Я плохо понимаю твой язык, брат… — сказал Вахид — ты говоришь на языке арабов, а я почти не знаю его, ведь я из персов.

Сказанное имело свою подоплеку и весьма серьезную. Персы были не такими как арабы, они считали себя нацией более высокого уровня, чем арабы, они считали себя потомками ариев — и не случайно, именно на территории современной Персии творил Заратустра. Сказав такое, Вахид тонко оскорбил человека, который даже не пожелал выйти из машины, и у которого на голове была черная чалма, подвязанная повязкой с арабскими письменами.

— Аллах поможет нам понять друг друга, ведь мы братья в Джихаде, и пока не повержен последний из неверных, пока на земле существует ширк, пока все народы не слились в совершенстве таухида[59] — какое может быть между нами непонимание? Что же касается твоих слов, о том, что ты перс, а я араб — признаюсь, мне неприятно слышать их, ведь мы оба сражаемся на пути Аллаха, и встретимся в раю, когда он дарует нам шахаду. Разве не пала Великая Османская Империя от фитны национализма, разве смогли бы русисты поработить мою землю, да и твою тоже, будь между нашими отцами единство? Но нет, сам шайтан пожаловал к моему отцу и сказал «Зачем тебе турки и их власть и их Халиф? когда у вашего народа есть свои валии, амиры и вилаяты, к вашему народу пришёл Мухаммад, вы завоевали турков, а сейчас они правят среди вас». А к туркам пришел такой же шайтан и сказал: «Зачем вам арабы, вы турки, у вас есть свой Халиф, Султан, власть, вы лучше, чем они, отделитесь от них, ведь вы не нуждаетесь в них, а они нуждаются в вас». Посетил шайтан и твоего отца, потому что он скор на злые дела, и не зря мы прибегаем к Всевышнему от его козней и злых наущений. И сказал шайтан «вы персы, у вас есть своя земля и свой шах, вы верите не так как арабы и турки, зачем вам проливать за них кровь, живите и верьте в своей вере, а о братьях забудьте». Но разве не сказано Посланником: «Не наш человек тот, кто призывает к асабийе[60], не наш человек тот, кто сражается ради асабийа и не наш человек тот, кто проявляет гнев из-за асабийи». Воистину слова эти верны, ибо сказаны самим Пророком, а переданы Муслимом, да пребудет он по правую руку его, и вправе ли мы ставить переданное Пророком под сомнение? Аллах тяжко покарал наших отцов за их раздоры и асабию, позволив безбожникам взять над ними верх, и осквернить Два Святых Места, разве вправе мы сомневаться, что это произошло по воле Аллаха, ведь Аллах над всякой вещью мощен, а за ширк и поклонение тагутам, в которое впали наши отцы — мучительное наказание. Может ли быть наказание мучительнее, чем пребывать под пятой кяффиров, смотреть как они оскверняют своим присутствием Два Святых Места, как они делают безбожниками наших детей, поклоняться тагуту и принимать его суд. Вы восстали и убили тагута, а мы пришли на твою землю, чтобы искупить грех наших отцов, и помочь вам сбросить с плеч камень ширка и безбожной тирании, и мы рассчитываем на то, что как только на многострадальной персидской земле установится таухид, вы придете на нашу землю, и поможете освободить ее от кяффиров, во имя Аллаха. Разве имеет значение то, что ты перс, а я араб на пути джихада? И разве ты не знаешь о том, что Пророк сказал, а Муслим передал следующее: «Если кто-либо придет к вам, тогда как ваше дело будет единым, вокруг одного человека, и он пожелает вас расколоть и разделить ваш джама’ат, то отрубите ему голову!»[61]? Имам ан-Науауи, да пребудет с ним милость Аллаха, сказал: «В этом хадисе повеление убить того, кто вышел против правителя и желает разделить мусульман, и если он после предостережения не прекращает, то следует его убить»[62]. А Имам ас-Сан’ани, да пребудет с ним милость Аллаха, сказал: «Эти слова указывают на то, что того, кто вышел против правителя, вокруг которого собрались мусульмане, дозволено убить, для избавления от вреда рабов Аллаха»[63].

Вахид скосил глаза, и увидел, что один из муджахеддинов, сидящий на заднем сидении большой русской машины, держит пулемет так, что его дуло смотрит прямо в живот Вахида. Он видел, как из пулеметов расстреляли инженеров, строивших оросительные каналы — и совсем не желал оказаться на их месте. Тем более что намек, который последними словами дал командир муджахеддинов был более чем ясен — того, кто вносит раскол и смуту в ряды муджахеддинов дозволяется убить.

— Я вовсе не хотел вносить раскол между теми, кто идет по прямому пути — миролюбиво сказал Вахид — скажи мне, кто ты и куда едешь?

— Меня зовут амир Аслан, а среди моих людей есть люди, пришедшие из многострадальной Индии, с гор Афганистана, из пустынь Туркестана и из угнетаемого русистами Междуречья. Мне все равно, откуда они пришли, я принимаю всех, кто сведущ в военном искусстве и желает спастись на Страшном суде. Что же касается того, куда мы следуем — мы следуем туда, где находятся русисты, чтобы вступить в бой с ними ради одного из двух, победы или шахады. Признаться, и тебе стоило бы воевать с русистами и прочими кяффирами, а не стоять здесь и не допрашивать брата своего, подозревая в нем дурные намерения.

Вахид решил с ними не связываться — тем более, что арабских муджахеддинов было не меньше сорока человек.

— Аллах, да укрепит твои стопы на пути твоем — пожелал Вахид, отпуская дверь машины.

— Крепко держитесь за вервь Аллаха все вместе и не распадайтесь. Помните о милости, которую Аллах оказал вам, когда вы были врагами, а Он сплотил ваши сердца, и по Его милости вы стали братьями. Вы были на краю огненной пропасти, и Он спас вас от нее. Так Аллах разъясняет вам свои знамения, — быть может, вы последуете прямым путем[64], — ответил фразой из Корана подполковник Тихонов.

Группа продолжила движение.

Аэропорт Варамин

Вечер

Аэропорт Варамин был занят боевиками одним из первых, потому что здесь стоял запасной самолет шахиншаха — четырехдвигательный германский Юнкерс, вроде как военно-транспортный, но с VIP-салоном. Захватив аэропорт, боевики расстреляли диспетчеров и немногочисленный персонал — тех, кто не успел разбежаться, а потом от избытка чувств открыли огонь по ни в чем не повинной крылатой машине, вымещая на ней всю свою злобу. Сейчас самолет стоял в особом ангаре, он не загорелся — но пострадал изрядно и требовал серьезного ремонта.

После этого началась вакханалия грабежа — больше ни на что у боевиков не хватило ума. Вскрыв все, что только можно вскрыть — а аэропорт использовался в основном для срочных грузовых перевозок по воздуху — они взяли то немногое, что им показалось ценным, а все остальное подожгли. Ценное они стащили в небольшое здание аэровокзала, создав там своего рода штаб-склад награбленного, туда же стащили все компьютеры с вырванными проводами и прочую технику. Разгромили оборудование в диспетчерской вышке (на их беду она стояла отдельно). Они нашли туалет — но тот был со смывом, и они так и не научились им пользоваться. Когда начало переваливаться через край — они начали испражняться на пол в туалете, а когда там не стало хватать места — они стали гадить и в других комнатах…

Иногда ученые задаются вопросом — какая форма правления лучше для страны? По этому поводу разгораются жаркие дебаты, эмоции перехлестывают через край, пишутся статьи в газеты. Почему-то принято думать, что самая лучшая форма правления для страны — демократия. Демос кратос — правление народа, по-гречески. Почему-то когда люди говорят про демократию и про ее исторические корни — они забывают, что в той же Древней Греции избирательными правами пользовались, по разным оценкам от одного процента населения до десяти. То есть это никак нельзя называть властью большинства — это власть меньшинства или даже абсолютного меньшинства. Просто правитель здесь получался не единоличный — царь, король, шах — а коллективный, маленький правящий класс, и, наверное, это было правильно. Видимо, древние греки понимали, что правление исходя из воли народа, приводит к большой беде. Очень большой беде…

На часах — если это можно было так назвать — стоял молодой часовой по имени Муртаза, ему было всего девятнадцать лет. Он был из Тегерана… верней не из Тегерана, а из Захедана, персидского захолустья. Так получилось, что строящейся персидской промышленности нужны были рабочие руки, нужны были рабочие руки на простые, тяжелые работы типа рытья оросительных каналов. Причем, зарплатой привлечь людей было нельзя — в Персии люди были очень не мобильны, привязаны к родным местам. Шахиншах никогда не отличался деликатностью в решении подобных проблем — молодых людей просто отнимали из семей, перебрасывали в столицу, где были ремесленные училища или просто — направляли на работы. Платили минимум — но предоставляли для жилья что-то типа казарм и кормили. Не так, кстати, плохо кормили, в том числе мясными блюдами, которых в нищем Захедане многие только по праздникам и видывали.

Вот в этой среде — оторванных от дома, брошенных в совершенно непонятную и чуждую им, враждебную среду молодых людей — и находили себе богатый улов ловцы человеческих душ, посланные Махди. Тем более что они владели некоторыми запрещенными психотехниками, гипнозом, а молодые люди были в массе своей очень религиозны, потому что окраины любой страны всегда богобоязненнее центра. Мастера, сами вышедшие из таких же слоев жестоко смеялись и издевались над пацанами, потому что нет более жестокого хозяина, чем бывший раб, а на Востоке жестокость — вообще изощренна и безгранична. А посланцы Махди объясняли, что как только Махди выйдет из сокрытия — все будет общим, и все будут молиться Аллаху, и никто не посмеет надсмехаться и издеваться над братьями своими. Когда началось — а началось без них, это был успешно завершившийся, но очень тщательно подготовленный военный заговор — они тоже выступили. Им дали оружие, они столкнули в оросительные каналы и перебили всех мастеров и инженеров, пусть среди инженеров были и русские, и инженеры были большей частью не такими, как мастера, они были образованными и не унижали их. Просто в пацанах, за время их пребывания вне семьи взрастили одновременно и коллективизм, потому что работу надо делать вместе, они трудились каждый день, и становились единым организмом — а заодно и ненависть. Ненависть ко всему, что выше их, ненависть к тому, чему их не научили, к тому, что они не могут освоить. Вот этим пацанам, необразованным, темным и страшным в своей тупой злобе дали оружие и сказали — можно! И они пошли убивать.

Их нельзя осуждать. Нельзя осуждать собаку, которая не прошла курс дрессировки, не послушалась хозяина и кого-то укусила. Нельзя осуждать пацанов, оторванных от семьи, которых ничему не научили, даже не попытались дать какого-то образования — а просто бросили их работать подобно рабам. Стоит ли осуждать их за то, что они ворвались в город Тегеран, довольно европеизированный, и принялись… даже не грабить, больше поджигать. Они строили водоводы, канализацию и оросительные каналы для жителей этого города, и получалось, что жители этого города эксплуатировали их. А теперь им дали оружие и волю, и они убивали жителей этого города по праву сильного и вооруженного, и уничтожали все, что не могли понять, и что могли использовать потом против них. Именно они приняли основной удар окруженных в городе частей Гвардии Бессмертных и погибали, но убивали их, отдавая за гвардейца по пять, десять, даже двадцать своих жизней. Они поверили Махди, и Махди не солгал — он вернул им свободу и страну, в которой они жили. Теперь Махди сказал, что на севере и западе лежат богатейшие земли, и если они пойдут туда — эти земли покорятся им.

Они не знали ничего про русских, про то, что русские сильны, и русские не привыкли отступать. Махди это знал, и планировал использовать их как таран, бросив потом на обессиленных русских перешедшие на его сторону полицейские и жандармские части, нанося при необходимости и ядерные удары по обороняющимся. Махди лгал — но он лгал умело, искусно — и ему верили…

Муртаза с автоматом, из которого он знал только один вид огня — длинными очередями — стоял у башни диспетчерского центра в наказание — что-то не понравилось эмиру, и он отправил его сюда, стоять всю ночь. Он был таким же как и все, ничем не отличался, он даже не знал, почему вместо того чтобы воевать они стоят здесь, он знал только то, что все неверные враги и их надо убивать. Вот и все…

Но те, кто выступил ему навстречу из темноты, не были неверными.

Этих двоих — они шли от ангаров — он заметил тогда, когда они пошло совсем близко, потому что одежда на них была черной. Это была одежда мусульман, он видел такую. На каждом из спокойно идущих к нему — они не бежали, не пытались на него напасть — людей была черная чалма. У одного из них за спиной видела длинная винтовка.

— Аллаху Акбар! — крикнул один из них, когда Муртаза задергался, попытался взять на изготовку автомат.

Красная точка замерла на лбу молодого боевика.

— Кто вы?

Почти неслышно хлопнул выстрел.

— Йархамукя-Ллаху[65]… — сказал Бес.

Двое спецназовцев моментально оказались у двери диспетчерского центра, Бес схватил сползшего по стене боевика за ноги и потащил в темноту. Араб страховал его.

— Чисто!

— Чисто! — отозвался Араб.

Серьезного сопротивления не ожидалось — на закате поле облетел небольшой беспилотник, размером с птицу, и спецназовцы выяснили, что противник на сей раз им попался совершенно несведущий в военном искусстве, просто вооруженная банда грабителей и мародеров. Бандиты ничего не знали о том, что надо выставлять посты, что надо проводить периодические переклички и проверки постов, что надо, чтобы посты страховали друг друга. Увы, они выяснили и то, что ВПП заминирована…

Араб, соблюдая осторожность, повернул ручку двери и открыл ее, Бес вскинул пистолет-пулемет ПП-71К[66] с глушителем и лазерным прицелом, красная точка прицела побежала по загаженным стенам. Оба они опасались растяжки — но ее не было.

— Двигаемся!

Прикрывая друг друга, они двинулись по винтовой лестнице, не успели дойти до половины — как сверху послышался топот шагов. Бес поднял один палец.

Сверху спускался еще один боевик, по пояс голый, с длинной бородой, лет сорока — но с короткоствольным автоматом. Увидев в темноте двоих, но, заметив, что на них чалмы он промедлил долю секунды… но потом все же понял.

— Аллах Акбар!

Пуля бросила боевика на ступени, он тяжело упал на ступени лестницы как подрубленное лесорубом дерево и замер.

Воистину Акбар…

Больше сопротивления не было. Дверь в диспетчерский зал была распахнута — видимо боевик очень торопился. В самом зале — засохшая кровь на полу, разбитые стекла, гильзы, разбитые видимо прикладами мониторы. Посреди всего этого сюром смотрелась большая, неизвестно откуда взявшаяся кровать — двуспалка. Омерзительно воняло…

— Чисто.

— Один-одиннадцать, задачу выполнил, потерь не имею. У противника минус два — доложил по рации Бес.

— Один-одиннадцать принято. Вопрос, вы на позиции? — отозвалась рация.

— Положительно, позицию занял — отозвался Бес.

— Принял, один-одиннадцать начинайте работать. Группы пойдут по вашему сигналу.

— Так точно.

Араб снял с плеча старую, добротно сделанную СВД с устаревшим ТГП-В на стволе и ночным прицелом, подошел к разбитому остеклению, осмотрелся. Задача захвата диспетчерской вышки была приоритетной, потому что она господствовала над местностью, с нее можно было вести обстрел больше, чем на двести градусов, простреливать все поле. Он должен был максимально облегчить задачу тем, кто пойдет за ним, выбить, прежде всего, расчеты группового оружия, самые опасные. Они видели две скорострельные зенитки, способные «работать» и по наземным целям и три расчета крупнокалиберных пулеметов. Со своей позиции он мог подавить обе зенитки и два пулемета и намеревался именно этим сейчас и заняться.

Бес тем временем обеспечил тыл — поставил растяжку на лестнице, да не простую, а хитрую с двумя гранатами, потом перевернул кровать и завалил ею дверь, чтобы никто неожиданно не вошел. Потом он нашел место — и привязал там длинный, способный выдержать триста килограммов нагрузки канат со стальным сердечником. Это их запасной выход, если их прижмут — а лестница сюда ведет единственная — то они выбросят канат в окно и спустятся по нему.

После этого, Бес достал из рюкзака прибор наблюдения, представлявший собой ночной прицел с лазерным дальномером и четырехкратной увеличивающей насадкой. Араб уже прошелся по кругу, отпихивая осколки стекла и гильзы и осторожно вынимая остатки остекления из рам, чтобы не мешали.

— Все…

— Давай справа.

— Почему справа?

— Потому что не слева…

Типичное препирательство перед началом — чтобы немного сбросить напряжение.

Бес положил довольно массивную наблюдательную систему на остаток рамы, сам встал на колено. Араб пристроился рядом. Мир, состоящий из разных оттенков черного и серого, исчез, залитый зеленым светом…

Зенитка располагалась там же, где они ее и видели — на позиции, обнесенная мешками с песком и неизвестно откуда взявшимися валунами.

Электронно-оптический преобразователь чуть искажал картинку, а увеличивающая насадка это искажение увеличивала. Зеленую муть на мгновение прорезала яркая линия лазера — и тут же погасла…

— Зенитная установка. Стволами на север. Наблюдаю одного, курит. Дальность шестьсот десять. Других членов расчета не наблюдаю…

Араб скрипнул зубами. Так стрелять нельзя.

— Оставим. Дальше.

Оба они перешли на новую позицию, словно танцуя какой-то сложный танец.

— Две цели. Первая — дальность семьсот, ДШК. Два члена расчета. Спят, наблюдаю обоих. Вторая — идущий человек, дальность пятьсот… семнадцать.

— Человек. Наведи.

— Дальность пятьсот двадцать. Четыре деления влево от ДШК.

— Вижу.

Винтовка лязгнула — именно так, лязг сработавшей системы перезарядки был слышнее, чем звук подавленного глушителем выстрела. Человек, шедший к пулемету, вместо очередного шага упал с размаху вперед и больше не шевелился.

— Есть. Цель ДШК, левее две цели, спят.

— Вижу.

Винтовка лязгнула.

— Есть. Второй зашевелился.

Винтовка снова лязгнула.

— Есть. Не двигается. Больше целей нет.

Перешли к следующему сектору.

— Цель — ДШК, два члена расчета. Две цели, стоят. Семьсот.

Это был не ДШК — скорее зенитная установка на базе ДШК.

— Засек. Делаю.

— Подстраховать?

На всякий случай у Беса кроме личного оружия был и автомат — с глушителем ТГП-А и ночным прицелом, правда, без увеличивающей насадки.

— Нет. Наблюдай.

Винтовка лязгнула — раз, второй, третий, четвертый…

— Двое упали. Третий на сидении наводчика левее!

— Вижу…

Винтовка снова лязгнула — дважды. Боевик на сидении наводчика был первым, кто понял, что происходит что-то не то, но выстрелить он не успел, хотя надо то было — давануть на педаль спуска и все.

— Все цели сектора поражены. Целей нет.

Переместились к соседнему.

— Автомобиль АМО, в кузове зенитная установка. Расчет не наблюдаю… Триста одиннадцать, у ангаров.

Араб выругался. Обе ЗУ, получается — живы.

— Выйди на связь. Пусть они берут эту установку. Мы ее сделать не можем.

По установленным правилам снайпер сам никогда не сидел на связи, чтобы не отвлекаться. Если снайпер отвлекается на радиообмен — задача, скорее всего, выполнена не будет.

Бес вышел на связь.

— Один-одиннадцать. Подавили пулеметы два и три. Золушки[67] подавить не можем, не видим расчеты. Предлагаем взять установку два, она мобильная.

— Мы прикроем… — негромко подсказал Араб.

— Главный, мы прикроем группы захвата, как понял.

— Вас понял — Тихонов оценил ситуацию, и понял, что как бы дальше не складывались события — неповрежденная ЗУ на автомобильном шасси им может сильно пригодится — дайте нам десять минут и прикрывайте.

— Вас понял…

Араб примерно прикинул ситуацию.

— Берись за автомат, прикрой штурмовую группу. Я возьму на себя ЗУ, сниму их, когда они засуетятся.

— Один?

— Один. Справлюсь. Исполняй.

Бес начал готовить автомат. Араб сменил магазин в винтовке, аккуратно убрал порожний — пара патронов там все-таки осталась.

Тот, кто живет по законам беспредела — тот и сам может в любой момент стать жертвой беспредела. Революции не делаются в белых перчатках. А контрреволюции — тем более.

В зеленой мути прицела мелькнули тени, кто-то вскочил в кузов, где ждала своей минуты зенитная установка, кто-то открыл дверь машины. Ни звука, ни крика, ни выстрела — кто был в машине, умер от ножа. Не самая худшая смерть для муджахеддина, каждый из них говорит, что победа и шахада для них равны. Значит — и в этой стычке каждый получил то, что хотел, экстремисты шахаду, русские — целую, неповрежденную пулями зенитную установку.

Кого-то выбросили на бетонку из кабины, заработал двигатель. Темные тени бежали по бетонке.

Машина тронулась с места, покатилась от ангаров…

Араб выстрелил, целясь по какому-то ящику, пуля громко ударила по нему — и над бруствером из мешков с песком появилась голова ничего не понимающего моджахеда. Араб нажал на спуск второй раз, а потом и третий. Брызнуло, голова разлетелась…

Еще один муджахеддин решил, что дело плохо и с низкого старта рванул удирать — первый выстрел Араб смазал, второй перевернул моджахеда, он покатился по земле и затих. Араб на всякий случай выстрелил еще раз.

Экстремисты, сидевшие у третьего и последнего пулемета, увидели едущую в их сторону машину — но эту машину они видели, и раньше это была их машина, и они не задали себе вопроса, а кто-то и с чего решил ездить по бетонке ночью. Не доезжая до них, машина резко развернулась — и два ствола зенитной установки, способной делать несколько выстрелов в секунду глянули на моджахедов…

Аллах Акбар!

Позиция третьего пулемета разлетелась в огненных брызгах…

Два человека упали на колено напротив основного здания аэропорта, где были сконцентрированы боевики, многие из которых сейчас спали. У каждого на плече был спаренный огнемет Шмель весом двадцать два килограмма.

— Бойся!

Шаровые молнии одна за другой ударили в здание, до которого было метров восемьдесят — и оно взорвалось пламенем изнутри. Выжить в аду, где температура две тысячи градусов в эпицентре невозможно — никто не пошел проверять, если живые. Живых после Шмеля не бывает.

Аллах Акбар!

Пост на въезде в аэропорт был уничтожен точным выстрелом Шмеля, после чего несколько автомобилей, подержанных внедорожников русского и германского производства въехали на территорию аэропорта. Над головным, почти невидимый ночью, развевался на ветру флаг Джихада — шахада…

— Господин подполковник, территория аэропорта зачищена, сопротивление противника подавлено. Потерь нет.

Подполковник Тихонов на мгновение включил подсветку в часах. На полчаса дольше, чем он рассчитывал.

— Диспетчерская в каком состоянии?

— Разгромлена. Как Мамай прошел.

— Приступайте к разминированию. На полосе выложить дорожку из ХИС для самолетов, после того как закончите разминирование. Вы назначаетесь командиром группы охраны, приказываю обеспечить периметр, не допустить подхода сюда новых сил боевиков.

— Есть!

— Всем, кто свободен — ищите тягачи. Нужно столкнуть неисправную технику и самолеты с площадок. Приступаем!

Через полчаса небо на севере уже полыхало — над Тегераном шел бой, оборона ПВО пыталась противостоять массированному налету. Русские избрали опасную, но действенную тактику — группы спецназа вырезали передовые посты ВНОС и оседлали перевалы Эльбурса. После чего русские штурмовики и бомбардировщики над Каспием переходили на сверхзвуковой полет и как ангелы ада, вырывались в воздушное пространство Тегерана, мгновенно нанося удары. Заранее обнаружить их не могли, потому что мешал Эльбурс — а когда самолеты отбомбились — сбивать их было уже поздно.

В ту же ночь, три эскадрильи стратегических бомбардировщиков и столько же — штурмовиков — обрушили сокрушительный удар на пограничную зону Персии и часть Междуречья, захваченные боевиками Махди, за одну ночь высыпав на их головы несколько тысяч тонн бомбового груза. На шестом шоссе — Багдад-Басра, ставшем рокадном[68], крупная группировка Русской армии, включавшая в себя до полутора тысяч единиц бронетехники, ждала приказа об общем наступлении. Полки штурмовой авиации, базирующиеся на севере Междуречья и восемь самолетов Громовержец — готовы были их поддержать с воздуха, добивая уцелевших боевиков. Одновременно с самолетами — действовала артиллерия. Специально для этого — в Междуречье доставили шести и восьмидюймовые прицепные гаубицы — непосредственно поддерживать огнем наступающие войска они не могли, но если их поставить на стационарные позиции, да еще вдоль железной дороги на Басру, по которой можно боеприпасы подвозить…

Темно-серый самолет, не зажигая огней и ориентируясь исключительно на цепочку химических источников света, выложенную по обеим сторонам только что разминированной полосы, тяжело плюхнулся на бетон, двигатели взревели на реверс, поднимая тучи пыли. У самого конца ВПП его ждала машина, в кузове которой стоял солдат, держащий в руках две палочки, светящиеся мутно-желтым светом. Солдат помахал палочками, приглашая следовать за ним — и темно-серый гигант послушно последовал за ним.

У здания аэропорта, где что-то еще тлело — самолет остановился, постоял немного — потом дрогнула, пошла вниз хвостовая аппарель. В едва освещенном десантном отсеке самолета, способном вместить железнодорожный вагон — ждала своего часа самоходная саперная гаубица, с шестидюймовым главным калибром.

На полосу садился второй самолет…

27 августа 2002 года

Вашингтон, округ Колумбия

Мотель у окружной дороги

Последней — всегда умирает надежда.

По всей стране был активирован комплекс мероприятий по «красному» плану — угроза нападения с использованием оружия массового поражения. Это означало, прежде всего, контроль портов и грузовых терминалов, задействование Национальной гвардии, которая подчинялась не федеральному центру, а правительствам штатов и ими же активировалась. Мало кому известно, что в САСШ есть негласная организация волонтеров, прежде всего из полицейских и военных кругов, они постоянно носят при себе счетчики Гейгера в надежде обнаружить заметные отклонения уровня радиоактивности. Сейчас счетчики Гейгера стали раздавать и простым полицейским, наскоро обучая ими пользоваться. Судя по тому, как все это делалось — несмотря на огромные истраченные деньги нормального плана гражданской обороны в стране не было.

Близкая дружба с военными помогла раздобыть нам несколько ударных беспилотных летательных аппаратов MQ-1 Predator, действующих с базы ВВС САСШ Эндрюс и два вертолета Боинг МН-47, в каждом из которых ждала своего выхода на сцену специальная группа Министерства энергетики САСШ. Именно этим группам предстоит иметь дело с террористами и ядерным устройством, если нам удастся локализовать его местонахождение. Что же касается нас — то мы, разбившись на группы по два человека, ждали своего часа, две группы в Нью-Йорке и две — в Вашингтоне. Такой была последняя линия обороны Североамериканских соединенных штатов от ядерной террористической угрозы.

Хотите, скажу, в кого нам пришлось переодеться? Будете смеяться — в байкеров.

Байки мы взяли напрокат, большие, массивные чопперы — так называют машины с двухцилиндровыми двигателями буквой V и очень удобным кожаным сидением — мне достался старый добрый Харлей-Дэвидсон, а вот моему напарнику на сегодня, бывшему полицейскому из Вашингтона Мантино — приглянулся более дорогой Индиан[69]. Одежду мы купили — жаркую, но удобную, под ней легко прятать оружие. Байкеры носят сапоги наподобие ковбойских, джинсы из очень плотной ткани, иногда с кожаными вставками и кожаные куртки, часто расписанные и проклепанные стальными заклепками. Еще они носят неопрятные бороды, но бород у нас не было и отращивать их времени тоже не было, поэтому мы купили шлемы с глухим забралом и разноцветные платки-шемахи, которые надо повязывать, закрывая лицо до глаз, как пираты и бандиты. Купили по «цепуре» — это такая цель, в России подобной привязывают быков, а здесь ее байкеры носят на шее в качестве украшения, а когда надо — используют как кастет. Татуировок у нас тоже не было — но в этом нам помогли переводные картинки. Знаете, приклеиваешь такую к коже, ждешь полчаса — и у тебя на коже татуировка, почти как настоящая, которая будет держаться несколько суток. Напоследок мы купили пива, жидкого и слишком крепкого, да еще и пастеризованного, типично американского пива.

Оружие у моего напарника уже было, я же обзавелся нелегальным, выдать легальное оружие возможному агенту иностранной державы — никто не взял на себя такую смелость, а выходить на дежурство без оружия нельзя, и в этом мой новый напарник меня поддержал. Получилось, что мой напарник показал мне, куда надо сходить и к кому обратиться — а я сходил и стал обладателем полупластикового Смит-Вессона и Моссберга-500 с пистолетной рукоятью и магазином на пять патронов — такие имеются у каждого второго байкера, если не удастся раздобыть что-то покруче. Напарник мой вооружен был примерно так же — только вместо Кольта — австро-венгерский Штайр, а вместо Моссберга — Итака-37. Такие ружья очень удобно прятать в седельные сумы, которые имеются у «чопперов».

Итак, мы сидели около одной из «байкерских» забегаловок, рядом с которым был знак «Парковка только для мотоциклов американского производства. Все остальные будут разбиты.», жарились на солнышке, и слушали «плейеры».. Вместо Джима Хендрикса — в наушниках была оперативная обстановка. На другом конце города где-то на такой же байкерской стоянке жарились Марианна Эрнандес, оперативный сотрудник СРС и Дункан Тигер (он так и не сказал нам, имя это у него такое или оперативный псевдоним), офицер какой-то армейской спецгруппы. Компания, кстати подобралась очень представительная — русский шпион, вашингтонский полицейский, военный из спецгруппы и североамериканская шпионка. Или разведчица… наверное все же разведчица, она в своей стране, а я в чужой, значит я шпион, а она разведчица. Правильно говорят, что САСШ — это перекресток миров и кого тут только не встретишь.

Расположенный на базе Эндрюс штаб держал в воздухе два беспилотника — один из них контролировал обстановку в городе, второй — вел совершенно незаконную слежку за неким Барди Лотфменом, сорока семи лет, партнером в «Ройсевич и Лофтмен», крупной адвокатской и лоббистской компании. Недалеко от здания, где держал свою контору этот британский нелегал, АТОГ сняли офис и установили мощную видеокамеру, двадцать четыре часа в сутки снимающую всех, кто по каким-либо делам посещает «Ройсевич и Лофтмен». Чтобы потом все это не обернулось против нас же — по документам эту контору и эту видеокамеру пристегнули к одному из расследований RICO[70], полеты же беспилотника никак в документах не указывались, а армейцы показывали это как тренировочные полеты.

Связь с нами поддерживать было сложно, потому как мы находились не в помещении с Интернетом, а на мотоциклах — но все же можно. Каждому из нас выдали портативное устройство связи Blackberry, оно могло работать как обычный сотовый телефон, можно было принимать и отправлять короткие текстовые сообщения, в том числе зашифрованные и еще нам присылали на него картинки с беспилотника и с камеры напротив «Ройсевич и Лофтмен». Пока ничего интересного не было — и нам оставалось поджариваться на солнышке и думать невеселые думы. Утром, я купил бутылку пива, отлил из нее половину, а недопитую поставил рядом с откинутой подножкой мотоцикла — мол, недопил и поставил. Сейчас мне так хотелось пить, что я раздумывал о том, не допить ли мне остаток…

Откуда я умею водить мотоцикл? А в России мало кто не умеет, права то на него дают с четырнадцати лет, а на авто с восемнадцати. Весь мой опыт ограничивался легкими мотоциклами — но для управления мотоциклом нужно только уметь отщелкивать передачи ногой и нажимать на ручку газа на руле рукой, а и то и другое я умел. Харлей я опробовал, мотоцикл очень удобный, с тяговитым движком, правда в повороты заваливается не очень то охотно, но с его весом…

Ага, сообщение пришло.

Я уже изжарилась до хрустящей корочки и получила немало непристойных предложений. Какого хрена мы тут делаем?

Что бы такое написать… остроумное. Как это говорят байкеры… помня о том, что в легенду надо вживаться, я купил еще и краткий справочник байкерского слэнга и прочитал его на досуге. Забавные там есть словечки.

Не трави, чувиха, все будет путем. Закрой глаза и думай о Родине.

А вы думали — как? Отслужив четыре года полицейским в Белфасте, я понял одну вещь. В работе полицейского только один процент времени — это погони, перестрелки и прочая романтика. Остальное время: примерно двадцать процентов — это попытки получить какую-то информацию от людей, не склонных к сотрудничеству, еще двадцать — это оформление бумаг. И последнее — ожидание. Нудное и скучное ожидание непонятно чего — у нас были такие карты, какие были и мы вынуждены были ими играть.

Почти сразу же пришло два сообщения.

Первое…

Пошел в ж…!

Невежливо…

Второе…

Данные нам сбрасывали каждые полчаса всем — как бы по рассылке. Просто фотографии, хоть и сделанные с помощью новейшей аппаратуры — но не слишком четкие. Люди, которым по какой-то причине вздумалось зайти в контору Ройсевича и Лофтмана, чтобы попытаться решить там свои проблемы. Самые разные — Министерство Юстиции уже работало по этой конторе, подозрительным было то, что Ройсевич и Лофтмен в отличие от других юридических контор в Вашингтоне такого уровня охотно брались за бесплатные дела, верней не то что охотно — но безропотно. Получалось так, что каждый адвокат, вступая в профессиональную ассоциацию и получая право выступать в суде, брал на себя обязанность какую-то часть своего времени посвящать «бесплатным» делам. Верней, бесплатными то они не были, они оплачивались из бюджета штата по твердым ставкам — но эти деньги не сравнить с тем, что можно поиметь, скажем, от защиты наркомафиози. Если начинающие адвокаты, стремящиеся сделать имя на громких делах, как раз охотятся за такими вот делами — то конторы типа «Ройсевич и Лофтмен» как раз должны всеми силами от них отбрыкиваться. А они брались. На них спихивали даже больше, чем обязательный минимум — а они все равно брались. Когда я услышал это — то сразу сказал ради чего все это, догадаться было несложно. Ройсевичу и Лофтмену нужен был постоянный поток клиентов в офис, чтобы усложнить задачу тем, кто, возможно, будет за ними следить.

Первая фотография… Дама в черном, типичная дама из Вашингтона, «штучка с восточного побережья». Какой-то курьер… Еще…

Пресвятой Иисус!

От волнения сбиваясь с нужных клавиш на незнакомом телефоне, я отстучал номер оперативного штаба на базе Эндрюс.

— На приеме — отозвался оператор.

— Это Переменный-три, Вашингтон! Последняя рассылка, фотография номер три! Человек в одежде священника!

— Минутку… да, я его вижу. Мы считаем, что это местный падре, собирает благотворительные пожертвования…

— Это никакой не местный падре! Это тот, кто нам нужен! Установить его местонахождение, немедленно!