«Край Основания» и «Основание и Земля» последние (по хронологии «истории будущего») романы из незавершенной эпопеи американского фантаста Айзека Азимова. План Хари Селдона по воссозданию Галактической Империи поразительно точен. Опальный советник Первого основания Тревиз начинает поиски таинственной корректирующей силы. Вначале он выходит на тщательно законспирированную и телепатически мощную организацию ученых. Но вскоре сталкивается с куда более могущественной ментальной силой в виде планетарного сверхорганизма, целью которого вовсе не является Галактическая Империя. Но и этот суперорганизм стимулируется еще одним источником ментальных воздействий.

Памяти Джуди-Линн дель Рей (1943—1986) гиганта мысли и духа.

История «Основания»

1 августа 1941 года, когда мне исполнился двадцать один год, я заканчивал химфак Колумбийского университета и уже три года профессионально писал научную фантастику. Я торопился встретиться с Джоном Кэмпбелом, редактором «Astounding», которому к тому времени уже продал пять рассказов. Я спешил рассказать ему о новой идее, которая у меня появилась.

Она состояла в том, чтобы написать историю будущего; рассказать о падении Галактической Империи. Мой энтузиазм должно быть оказался настолько захватывающим, что Кэмпбелл пришел в такое же возбуждение, как и я. Он уже не соглашался, чтобы я написал только один рассказ. Он хотел целую серию, в которой прослеживалась бы вся тысячелетняя история беспорядков в промежутке между падением Первой Галактической Империи и подъемом Второй. Все это должно быть освещено с позиций науки «психоистория», которую мы с Кэмпбеллом совместно и придумали.

Первый рассказ появился в майском, 1942 г., Astounding, а вторая – в июньском, 1942 года выпуске. Они сразу же стали популярными и Кэмпбелл объявил, что до конца десятилетия я напишу еще шесть рассказов. Эти рассказы, впрочем, становились все длиннее. В первом было только двадцать тысячи слов. Два из последних трех были уже длиной по пятьдесят тысяч слов каждый.

К тому времени десятилетие кончилось, я все больше уставал от этой серии, забросил ее и перешел к другим вещам.

Однако как раз тогда разные издательства начали выпускать научно-фантастические книжки в твердых обложках. Одним из таких издательских домов была небольшая фирма, Gnome Press, которая опубликовала мою серию «Основание» в трех томах: «Основание» (1951); «Основание и Империя» (1952) и «Второе Основание» (1953). Они получили известность как «Трилогия об Основании».

Книги расходились не особенно хорошо, поскольку у Gnome Press не было денег, чтобы рекламировать и продвигать их на рынке. Я не получил ни сообщения о их выпуске, ни гонорара.

В начале 1961 мой тогдашний редактор в Doubleday, Тимоти Селдес, сказал мне, что получил просьбу от иностранного издателя позволить ему переиздать книги об Основании.

Поскольку права на них не принадлежали Doubleday, он передал эту просьбу мне. Я пожал плечами.

– Это не интересно, Тим. Я даже не получил гонорара за эти книги.

Селдес ужаснулся, и тот же час приступил к возвращению прав на книгу от Gnome Press (которая была к тому времени уже умирающей фирмой) и в августе того же года книги (вместе с «Я, робот») стали собственностью Doubleday.

Начиная с этого момента популярность серии «Основание» пошла вверх и она начала приносить все более увеличивающиеся гонорары. Doubleday издала трилогию одной книгой и распространила через клубы любителей фантастики.

В 1966, на Всемирной Конвенции, проходившей в Кливленде, фэны голосовали по категории «Лучшая Серия Всех Времен».

Тогда, первый и последний раз, эта категория была включена в номинационные списки премии Хьюго. И «Трилогия об Основании» была ее удостоена.

Фэны все настойчивее просили меня продолжить серию. Я вежливо отказывался. Но все же меня очаровывало то, что люди, еще не родившиеся на свет, когда эта серия начиналась, увлеклись ею.

Doubleday, однако, восприняла все требования гораздо серьезней, чем я. Они потворствовали мне двадцать лет, но поскольку требования становились все настойчивей и многочисленней, их терпение лопнуло. В 1981 они сказали, что я просто обязан написать еще одну повесть об Основании, и, чтобы подсластить пилюлю, предложили мне контракт с авансом, в десять раз превышающим обычный.

Нервничая, я согласился. Прошло тридцать два года с тех пор, как я написал последний рассказ об Основании, а теперь меня попросили сочинить что-нибудь длиной на 140000 слов, в два раза больше любого из более ранних томов и почти в три раза – отдельных рассказов этой серии. Я перечитал трилогию и погрузился в работу. «Край Основания» был издан в октябре 1982 а затем случилась очень странная вещь: книга сразу же появилась в списке бестселлеров Нью-Йоркской Таймс. Она оставалась там двадцать пять недель, к моему полнейшему изумлению.

Doubleday тот час же заказала мне дополнительные вещи и я написал две, ставшие частью другой серии – The Robot Novel's. А затем пришло время вернуться к «Основанию».

Итак, я написал «Основание и Земля», которая начинается в тот самый момент, когда кончается «Край Основания». Если вы загляните в «Край Основания», просто чтобы освежить вашу память, это может помочь, но это не обязательно. «Основание и Земля» – самостоятельное произведение. Надеюсь, оно вам понравится.

Айзек Азимов,

Нью-Йорк Сити, 1986.

Часть I

Гея

1. Поиск начинается

1

– Почему я должен был сделать это? – спрашивал Голан Тревиз.

Вопрос был не нов. Со времени своего появления на Гее он часто спрашивал себя об этом. Он мог пробудиться от крепкого сна в приятной прохладе ночи и обнаружить в голове безмолвно стучащий, подобно крохотному барабану, вопрос: «Почему я должен был сделать это? Почему я должен был сделать это?»

Сейчас, впрочем, впервые, он ухитрился спросить об этом Дома, старейшину Геи. Дом хорошо знал напряжение Тревиза, поскольку мог чувствовать ткань сознания Советника. Он не реагировал на это. Гея ни коим образом не должна была даже коснуться сознания Тревиза, и для Дома лучшим способом не поддаться соблазну было игнорировать то, что он ощущал.

– Сделать что, Трев? – спросил Дом. Он было затруднялся использовать более одного слога, обращаясь персонально, впрочем, это не важно. Тревиз – было что-то слишком длинное для такого случая.

– Решение, которое я принял, выбрав Гею в качестве будущего.

– Ты был прав, сделав это, – сказал Дом, садясь. Его умудренные годами, глубоко посаженные глаза глядели исподлобья на стоявшего перед ним человека Основания.

– Ты говоришь, что я прав, – сказал Тревиз нетерпеливо.

– Я/мы/Гея знаем, что это так. В этом твоя ценность для нас. У тебя есть способность принимать правильные решения, основываясь на неполных данных, и ты принял такое решение.

Ты выбрал Гею! Ты отверг анархию Галактической Империи, построенной на технологии Первого Основания, также, как и анархию Галактической Империи, построенной на ментальности Второго Основания. Ты пришел к заключению, что ни та, ни другая не смогут долго оставаться стабильными. Поэтому ты выбрал Гею.

– Да, – сказал Тревиз. – Верно! Я выбрал Гею, сверхорганизм, целую планету со всеобщим сознанием и личностью, так что любой вынужден говорить «я/мы/Гея», изобретая местоимение для невыразимого. – Он беспрестанно мерял шагами пол. – И в конце концов, это может стать Галаксией, сверх-сверх-организмом, охватывающим все скопления Млечного Пути.

Он остановился и резко повернулся к Дому.

– Я чувствую, что я прав, так же как и вы чувствуете это, но вы хотите появления Галаксии и поэтому удовлетворены решением. Во мне, однако, существует что-то, что не желает этого, и по этой причине я не удовлетворен, так легко принимая свою правоту. Я хочу знать, почему я принял это решение. Я хочу взвесить и обсудить правоту и, таким образом, удовлетвориться этим. Чувства правоты по большей части недостаточно. Как я могу узнать, что я прав? Что за обстоятельства делают меня правым?

– Я/мы/Гея не знаем, каким образом ты приходишь к правильному решению. Разве важно знать это теперь, когда оно у нас уже есть?

– Ты говоришь за всю планету, не правда ли? За общее сознание каждой капли росы, каждой гальки, даже жидкого центрального ядра планеты?

– Да, и это может любая часть планеты в которой достаточно велика доля всеобщего сознания.

– И все это всеобщее сознание удовлетворено, используя меня как черный ящик? Поскольку черный ящик работает, то неважно знать, что внутри? – это мне не подходит. Мне не доставляет радости быть черным ящиком. Я желаю знать, что внутри. Я желаю знать, как и почему я выбрал Гею и Галаксию в качестве будущего, чтобы я мог успокоиться.

– Но почему ты так не доверяешь своему решению, почему оно так не нравится тебе?

Тревиз глубоко вдохнул и медленно, низким и сильным голосом сказал:

– Потому что я не желаю быть частью сверхорганизма. Я не желаю быть никчемной частичкой, которую можно уничтожить всякий раз, когда сверхорганизм сочтет это благом для целого.

Дом задумчиво посмотрел на Тревиза.

– Не хочешь ли ты в таком случае изменить свое решение, Трев? Ты можешь, ты это знаешь.

– Я хотел бы изменить решение, но я не могу сделать так только из-за того, что оно мне не нравится. Чтобы изменить его, я должен знать, является прежнее решение верным или нет. Недостаточно просто чувствовать, что оно правильное.

– Если ты чувствуешь, что ты прав – ты прав.

Опять этот медленный мягкий голос, который, очевидно, своим резким контрастом с его собственным возбужденным состоянием выводил из себя Тревиза.

Тогда, полушепотом, вырываясь из неразрешимых колебаний между чувствами и знанием, Тревиз сказал:

– Я должен найти Землю.

– Потому что это как-то связано с вашей страстной необходимостью знать?

– Потому что это другая проблема, над которой я ломаю голову и я чувствую, что между ними есть связь. Разве я не черный ящик? Я чувствую, что есть связь. Неужели этого недостаточно, для того, чтобы заставить вас принять это как факт?

– Возможно, – довольно равнодушно ответил Дом.

– Вот уже тысячи лет, возможно двадцать тысяч лет люди Галактики думают о себе как о выходцах с Земли. Как это стало возможным, что все забыли планету, откуда мы родом?

– Двадцать тысяч лет – время гораздо большее, чем вы себе представляете. О многих аспектах ранней Империи мы мало что знаем. В основном – легенды, которые почти наверняка вымышлены, но которые мы повторяем и даже доверяем им из-за отсутствия чего-либо более надежного. А Земля древнее, чем Империя.

– Но наверняка существуют какие-нибудь записи. Мой друг, Пилорат, собирает мифы и легенды о ранней Земле, все, что мы можем наскрести из любых источников. Это его профессия и, что более важно, хобби. Эти мифы и легенды – все, что имеется. Не существует достоверных записей, не существует документов.

– Документов возрастом двадцать тысяч лет? Вещи гниют, гибнут, разрушаются из-за небрежности или войны.

– Но должны быть записи записей, копии, копии копий, копии копий копий, материалы, которые много моложе 20 тысячелетий. Они были изъяты. Галактическая Библиотека на Транторе должна была иметь документы, относящиеся к Земле.

На эти документы ссылаются в известных исторических записях, но документы больше не хранятся в Галактической Библиотеке.

Ссылки на них известны, но любые выдержки на самом деле не существуют.

– Не забывайте, Трантор был разграблен несколько столетий назад.

– Библиотека осталась нетронутой. Она охранялась адептами Второго Основания. И именно эти люди недавно обнаружили, что материалы, относящиеся к Земле, больше не существуют. Эти материалы были намеренно изъяты и совсем недавно. Почему? – Тревиз прекратил расхаживать и пристально посмотрел на Дома. – Если я найду Землю, я смогу обнаружить, что скрывается…

– Скрывается?

– Скрывается или было сокрыто. У меня есть предчувствие, что как только я это обнаружу, я смогу узнать, почему предпочел Гею и Галаксию нашей индивидуальности. Тогда, надеюсь, я смогу узнать, а не почувствовать, что прав и если я прав, – он безнадежно пожал плечами, – пусть так и остается.

– Если ты чувствуешь, что это так, – сказал Дом, – и если ты чувствуешь, что ты должен искать Землю, тогда, конечно, мы поможем тебе в меру наших сил. Эта помощь, однако, ограничена. Например, я/мы/Гея действительно не знаем, где может находиться Земля среди необъятной россыпи миров, составляющих Галактику.

– Пусть так, – сказал Тревиз, – я должен искать. Даже если бесконечность звезд, подобных пыли в Галактике, приводит к кажущейся безнадежности проблемы и даже если мне придется делать это в одиночку.

2

Тревиза окружала прирученная природа Геи. Температура, как всегда, была комфортной и ветер приятно освежал, не переохлаждая. Облака плыли по небу, время от времени закрывая солнце, и, без сомнения, если уровень влажности на метр открытой поверхности значительно падал в том или ином месте, их было достаточно для восполняющего этот изъян дождика.

Деревья росли упорядоченными группами, подобно садам, и, несомненно, так по всей планете. Суша и море снабжены растительной и животной жизнью в надлежащих количествах и в надлежащем разнообразии, чтобы обеспечить приемлемый экологический баланс, и все они, без сомнения, увеличивались и уменьшались в численности, медленно колеблясь относительно признанного оптимума – впрочем, как и численность человеческих существ.

Из всего, доступного взору Тревиза, только одно выпадало из гармонии общей картины – его корабль «Далёкая Звезда».

Корабль был хорошо и умело вычищен и вытряхнут рядом человеческих составляющих Геи, снабжен запасами еды и питья, его содержимое было обновлено или заменено, механические устройства перепроверены. Тревиз лично тщательно проверил корабельный компьютер.

В заправке топливом корабль не нуждался – это было одно из новейших гравитационных судов Основания, использовавших энергию всеобщего гравитационного поля Галактики. Ее хватило бы для питания всех возможных флотов человечества на все время их существования без заметного уменьшения интенсивности поля.

Три месяца назад Тревиз был Советником Терминуса.

Другими словами, он являлся членом законодательной власти Основания и, естественно, одним из великих в Галактике.

Неужели миновало всего три месяца? Казалось, что прошла половина из его 32-х летней жизни с тех пор, как его единственной заботой на этом посту было – является ли истиной великий План Сэлдона; будет ли плавное возвышение Основания от планетной деревушки до Галактического величия уверенно продолжено и в будущем?

Впрочем, в некотором смысле, не произошло никаких перемен. Он все еще был Советником. Его статус и его привилегии остались неизменными, за исключением того, что он не предполагал когда-либо вернуться на Терминус для подтверждения этого статуса и этих привилегий. К огромному хаосу Основания он стремился не более, чем к маленькой упорядоченности Геи. Он нигде не дома, всюду – сирота.

Тревиз стиснул челюсти и в ярости запустил пальцы в свои черные волосы. Прежде, чем терять время, оплакивая свою судьбу, он должен найти Землю. Если он выживет при этом, времени будет достаточно для того, чтобы сесть и поплакать.

К той поре для этого может появиться более веская причина.

С определенным хладнокровием Голан затем подумал о происшедшем.

Три месяца назад он и Янов Пилорат, этот способный, наивный ученый, покинули Терминус. Пилорат, влекомый своим антикварным энтузиазмом найти местоположение давно потерянной Земли, и Тревиз, сам ищущий нечто иное, используя цель Пилората как прикрытие для того, что он считал своей реальной целью. Они не нашли Землю, но они нашли Гею, и затем Тревиз обнаружил, что его заставили вынести решение, определяющее судьбу Галактики.

Но произошел неожиданный поворот и теперь уже Тревиз искал Землю.

Пилорат также обнаружил кое-что, что и не ожидал. Он нашел Блисс – черноволосую, темноглазую юную женщину, которая была Геей также как и Дом – и как ближайшие песчинки или листья травы. Пилорат, со странным для своих преклонных лет пылом, влюбился в женщину почти вдвое младше его и эта юная женщина, весьма странная, казалась довольной их союзом.

Это представлялось странным – но Пилорат действительно был счастлив и Голан покорно думал, что каждый может найти счастье, пусть и в его или ее собственном стиле. Это – свойством индивидуальности, той индивидуальности, которую Тревиз своим выбором упразднял (со временем) во всей Галактике.

Боль вернулась. Решение, которое он вынес, и которое он должен был вынести, продолжало преследовать его все время и было…

– Голан!

Голос вторгся в мысли Тревиза и он взглянул в направлении солнца, слепящего глаза.

– А, Янов, – сказал он сердечно – тем более сердечно, что не желал распросов Пилората о причинах его кислых мыслей. Он даже сумел пошутить:

– Я вижу, ты ухитрился оторваться от блаженства?

Пилорат кивнул. Нежный бриз шевелил его шелковистые белые волосы, а вытянутое серьезное лицо подтвердило эти слова.

– Действительно, старина, это она предложила, чтобы я увиделся с тобой и кое-что обсудил. Не то, чтобы я не хотел увидеть тебя сам, конечно, но она кажется соображает быстрее, чем я.

Тревиз улыбнулся.

– Все верно, Янов. Ты пришел сказать «Прощай!». Я понимаю.

– Ну, нет, не совсем. На самом деле, скорее наоборот. Голан, когда мы покинули Терминус, ты и я, я настаивал на поисках Земли. Я посвятил почти всю свою взрослую жизнь этой задаче.

– И я продолжу поиски. Эта задача стала теперь моей.

– Да, но она также и моя, все еще моя.

– Но… – Тревиз поднял руки, словно пытаясь охватить весь окружавший их мир.

– Я хочу отправиться с тобой, – сказал Пилорат голосом, внезапно севшим от волнения.

Тревиз удивился:

– Ты не можешь этого хотеть, Янов. Теперь у тебя есть Гея.

– В один прекрасный день я вернусь на Гею, но я не могу позволить тебе уйти одному.

– Конечно, можешь. Я могу позаботиться о себе сам.

– Не обижайся, Голан, но твои знания недостаточны. Это я знаю мифы и легенды, я могу направлять тебя.

– И ты сможешь покинуть Блисс? Прямо сейчас?

Щеки Пилората покрылись румянцем.

– Я совсем не хочу делать этого, старина, но она сказала…

Тревиз нахмурился.

– Так она пытается управлять тобой? Она обещала мне…

– Нет, ты не понял. Пожалуйста, выслушай меня, Голан. Все этот твой неприятный взрывной способ перепрыгивать к выводам, прежде, чем ты дослушаешь до конца. Это твоя особенность, я знаю, и мне трудно выразиться лаконично, но…

– Хорошо, – сказал Тревиз мягко, – предположим, ты выскажешь мне точно, что у Блисс на уме, и так как тебе больше нравится, а я обещаю быть очень терпеливым.

– Спасибо, и, пока ты пытаешься быть терпеливым, я думаю, что смогу покончить с этим прямо сейчас. Блисс тоже хочет отправиться с нами.

– Блисс хочет отправиться? – сказал Голан. – Нет, я снова взорвусь. Скажи мне, Янов, почему Блисс вздумалось путешествовать? Я смиренно спрашиваю об этом.

– Она не сказала. Об этом она хочет поговорить с тобой.

– Тогда почему она не здесь, а?

– Я думаю – я сказал «я думаю» – она полагает, что ты не особенно ее любишь, Голан, и она очень волнуется, приближаясь к тебе. Лучшее, что я мог сделать, старик, это уверить Блисс, что у тебя ничего нет против нее. Я не могу поверить, что кто-либо может думать о ней иначе, чем с уважением. Ну, она попросила меня обговорить, так сказать, с тобой эту тему. Могу я сказать ей, что ты не прочь увидеться с ней, Голан?

– Конечно. Я встречусь с ней прямо сейчас.

– И ты обещаешь вести себя разумно? Понимаешь, старик, она весьма озабочена этим. Блисс говорит, что дело жизненно важно и она должна отправиться с тобой.

– Она не сказала тебе, почему, верно?

– Нет, но если она считает, что должна отправиться – значит так считает Гея.

– Это означает, что я не могу отказать. Не правда ли, Янов?

– Да, я думаю, не можешь, Голан.

3

Впервые за время своей краткой остановки на Гее Тревиз входил в дом Блисс – который служил сейчас жилищем и Пилорату.

Тревиз быстро огляделся. На Гее дома стремились к простоте. При совершенном отсутствии ужасной погоды любого вида, при постоянно мягком климате, особенно в этих широтах, когда даже континентальные плиты скользили плавно если они были вынуждены скользить, не было нужды строить дома, предназначенные для надежной защиты или для поддержания комфортабельной обстановки внутри некомфортабельной внешней среды. Вся планета служила, так сказать, домом, сконструированным для удобства своих обитателей.

Дом Блисс внутри этого планетарного дома был невелик, окна – скорее жалюзи, чем стекло, обстановка простая и грациозно-утилитарная. На стене висели голографические портреты; один – Пилората, выглядевшего весьма озадаченным и смущенным. Губы Тревиза дрогнули, но он постарался не показать своего удивления и стал заботливо поправлять шарф, повязанный вокруг пояса.

Блисс наблюдала за ним. Она не улыбалась, как обычно.

Напротив, она выглядела серьезной, ее прекрасные темные глаза расширились, волосы мягкой черной волной ниспадали на плечи. Только тронутые красным полные губы вносили цветовое пятно в бледность ее лица.

– Спасибо за то, что пришел увидеться со мной, Трев.

– Янов был очень настойчив в своих просьбах, Блиссенобайрелла.

Блисс коротко улыбнулась.

– Хорошо отвечено. Если ты будешь называть меня Блисс, скромно и односложно, я попытаюсь произносить твое имя полностью, Тревиз. – На втором слоге она почти незаметно запнулась.

Тревиз торжественно поднял правую руку.

– Это было бы хорошим соглашением. Я признаю геянский обычай использовать односложные имена в общем мыслеобмене, так что если тебе случиться время от времени назвать меня Тревом, я не обижусь. Однако, мне будет приятнее, если ты попытаешься говорить «Тревиз» так часто, как только сможешь – и я буду говорить «Блисс».

Тревиз изучал ее, как всегда при встрече с ней. Как личность, она была юной женщиной двадцати с небольшим лет.

Однако, как части Геи, ей было тысячи лет. Это не проявлялось внешне, но становилось заметным по тому, как она иногда говорила, и по атмосфере, неизбежно окружавшей ее.

Хотел ли он подобного для всех живущих? Нет! Наверняка, нет, хотя…

Блисс прервала его размышления:

– Вернемся к нашему вопросу. Ты настаиваешь на своем желании найти Землю…

– Я говорил с Домом, – сказал Тревиз, определенно не уступая Гее без борьбы против постоянного давления на его собственную точку зрения.

– Да, но говоря с Домом, ты говорил с Геей и с каждой ее частью, например, со мной.

– Действительно ли ты слышала меня, когда я говорил?

– Нет, я не слышала, но тем не менее, если я сосредоточусь, то смогу вспомнить, что ты сказал. Пожалуйста, усвой это и двинемся дальше. Ты настаиваешь на своем стремлении искать Землю и уверяешь в его важности. Я не вижу в чем она, но у тебя – дар оказываться правым, так что я/мы/Гея должны согласиться с тем, что ты говоришь. Если эта миссия является решающим фактором для твоего выбора, это является определяющим и для Геи. Таким образом, Гея должна отправиться с тобой, хотя бы для того, чтобы попытаться защитить тебя.

– Когда ты говоришь, что Гея должна отправиться со мной, ты подразумеваешь себя. Я прав?

– Я – Гея, – просто сказала Блисс.

– Но таково все на и в этой планете. Почему, все же, ты? Почему не какая-нибудь другая частичка Геи?

– Потому что Пил хочет сопровождать тебя, а уйдя с тобой, он не будет счастлив с любой другой частью Геи, кроме меня.

Пилорат, сидевший совершенно незаметно в кресле, в другом углу (спиной к своему портрету, как заметил Тревиз) мягко сказал:

– Это правда, Голан. Блисс – моя порция Геи.

Блисс внезапно улыбнулась.

– Мне это льстит, но на самом деле все гораздо сложнее.

– Ну что ж, посмотрим. – Тревиз закинул руки за голову и навалился спиной на спинку стула. Тонкие ножки крякнули, как только он сделал это, и Голан быстро пришел к выводу, что стул недостаточно прочен для такого с ним обращения и, качнувшись обратно, опустился на все четыре ножки.

– Сможешь ли ты оставаться частью Геи, если покинешь ее?

– У меня нет необходимости быть ею. Я могу изолироваться, например, если оказываюсь под угрозой причинения мне серьезного вреда, так что неприятные чувства не распространяются по всей Гее, или если для этого есть другая значительная причина. Это, однако, только на случай особых обстоятельств. В общем, я останусь частью Геи.

– Даже если мы прыгнем через гиперпространство?

– Даже тогда, хотя это несколько усложнит дело.

– Все же я не нахожу это приятным.

– Почему нет?

Тревиз наморщил нос, словно от неприятного запаха.

– Это означает, что все, сказанное и сделанное на моем корабле, все, что ты видишь и слышишь, может быть увидено и услышано Геей.

– Я – Гея, так что все, что я вижу, слышу, чувствую увидит, услышит и почувствует Гея.

– Верно. Даже эта стена может видеть, слышать и чувствовать, – сказал Тревиз, указав на стену.

Блисс взглянула на стену и пожала плечами.

– Да и эта стена тоже. Она наделена бесконечно малым сознанием, так что чувствует и понимает ничтожно мало. Но я надеюсь, происходят какие-нибудь сдвиги атомов стены в ответ, к примеру, на все сказанное сейчас нами, что позволит ей с большей пользой влиться в Гею, принося благо всему в целом.

– Но что, если я хочу уединиться? Я могу не захотеть, чтобы стена следила за тем, что я говорю или делаю.

Блисс выглядела раздраженной и Пилорат внезапно вклинился в разговор.

– Знаешь, Голан, я не хотел вмешиваться, так как, очевидно, не слишком много знаю о Гее. Однако, я был с Блисс и тоже был отчасти озабочен тем, о чем вы сейчас говорили.

Если ты идешь через толпу на Терминусе, ты видишь и слышишь очень много вещей, и можешь вспомнить кое-что из этого. Ты можешь даже при определенной мозговой стимуляции, восстановить все, но, как правило, тебе до этого просто нет никакого дела. Ты пропускаешь это мимо ушей, даже если наблюдаешь какую-нибудь эмоциональную сцену между незнакомцами и даже если ты заинтересуешься; все равно, если это не особенно заботит тебя – ты пропускаешь мимо – ты забываешь. То же самое, должно быть, происходит на Гее. Даже если все здесь точно знают твои дела, это не означает, что Гея наверняка обращает на тебя внимание. Не так ли, Блисс, дорогая?

– Я никогда не думала об этом подобным образом, Пил, но в том, что ты сказал, что-то есть. Однако, это уединение, о котором Трев говорил, – я имею в виду, Тревиз, – вещь, которую мы совсем не ценим. Впрочем, не только это. Не желать быть частью – хотя при этом твой голос не слышен, твои дела – не известны, а мысли – неощутимы, – Блисс энергично тряхнула головой, – я сказала, что мы можем заблокировать себя при опасности, но кто же захочет жить так, даже какой-то час.

– Я, – сказал Тревиз. – Именно поэтому я должен найти Землю – отыскать главную причину, если таковая есть, которая привела меня к выбору этой ужасной судьбы для человечества.

– Эта судьба не ужасна, но не будем дискутировать. Я должна быть с тобой не как шпион, но как друг и помощник.

Тревиз бросил угрюмо:

– Гея помогла бы мне гораздо больше, указав направление на Землю.

Блисс медленно покачала головой.

– Гея не знает местонахождение Земли. Дом уже сказал тебе об этом.

– Я не совсем поверил этому. Кроме того, вы должны иметь записи. Почему мне не позволили увидеть их во время моего пребывания здесь? Даже если Гея в самом деле знает, где Земля, может быть, я смогу получить какие-нибудь намеки из этих записей. В основных деталях я знаю Галактику, несомненно, много лучше, чем Гея. Я способен понять и следовать таким намекам в ваших записях, которые Гея, возможно, не совсем схватывает.

– Но что это за записи, о которых ты говоришь, Тревиз?

– Любые записи. Книги, фильмы, магнитозаписи, голографии, артефакты, все, что у вас есть. Все это время, что я нахожусь здесь, я не видел ни одной вещи, которую мог бы рассматривать в качестве записи. А ты, Янов?

– Нет, – сказал Пилорат помедлив, – но я собственно и не искал.

– А я искал, по-своему, не привлекая внимания, – сказал Тревиз, – но ничего не нашел. Ничего! Я могу только предполагать, что они были спрятаны от меня. Почему, я спрашиваю? Можешь ты мне это сказать?

Блисс удивленно нахмурилась:

– Почему ты не спросил об этом раньше? Я/мы/Гея не скрываем ничего, и мы не лжем. Изолят – может солгать. Он ограничен, и он боится, потому что он ограничен.

Гея, однако, – планетарный организм величайшей ментальной способности и не ведает страха. Для Геи солгать, сотворить описание, которое расходится с реальностью – совершенно лишено необходимости.

Тревиз фыркнул:

– Тогда почему меня заботливо держали подальше от лицезрения любых документов? Назовите мне причину, имеющую смысл.

– Конечно. – Она вытянула обе руки перед собой, подняв вверх ладони. – У нас не никаких записей.

4

Пилорат опомнился первым и казался менее удивленным, чем Тревиз.

– Дорогая, – сказал он мягко, – это совершенно невозможно. Вы не можете построить нормальную цивилизацию не фиксируя каким-либо образом необходимой информации.

Блисс подняла брови:

– Я понимаю это. На самом деле я имела в виду, что мы не имеем записей того типа, о которых говорил Трев – Тревиз, и о которых он не упомянул. Я/мы/Гея не имеем летописей, печатной информации, фильмов, компьютерных банков данных, ничего. У нас нет, между прочим, и наскальных надписей. Это все я и хотела сказать. Так как у нас нет всего этого, Тревиз действительно ничего не обнаружил.

Тревиз сказал:

– Тогда что у вас есть, если вы не имеете никаких записей, которые я могу идентифицировать, как записи?

Блисс, тщательно, словно разговаривая с ребенком, произнося слова, сказала:

– Я/мы/Гея имеем память. Я вспоминаю.

– Что ты вспоминаешь?

– Все.

– Ты вспоминаешь все справочные данные?

– Да.

– Но с каких пор? На сколько лет вглубь?

– Насколько угодно.

– Ты можешь выдать мне исторические данные, биографические, научные, географические? Каждую местную сплетню?

– Все.

– Все в этой маленькой головке? – Тревиз, сардонически улыбнувшись показал на высокий лоб Блисс.

– Нет, – сказала она. – Память Геи не ограничивается содержимым моего обычного черепа. Пойми, – на мгновение она стала церемонной и даже несколько суровой, словно перестала быть только Блисс и превратилась в совокупность множества других индивидуальностей, – должно было быть время перед началом истории, когда человеческие существа были настолько примитивны, что, хотя они и могли вспомнить прошлые события, но не умели еще говорить. Речь была изобретена и предназначена для того, чтобы выражать воспоминания и передавать их от человека к человеку. Письменность вероятно изобрели для того, чтобы записывать воспоминания и передавать их сквозь века, от поколения к поколению. Все технологические достижения впоследствии служили для создания больших возможностей для передачи и хранения воспоминаний и более легкого извлечения необходимых данных. Однако, как только для формирования Геи объединилась группа индивидуальностей, все это стало излишним. Мы можем вернуться к памяти, базисная система сохранения данных которой все еще строится. Понимаешь?

– Ты имеешь в виду, что общая сумма мозгов на Гее может запомнить гораздо больше данных, чем отдельный мозг?

– Конечно.

– Но если все знания Геи распространены по всей планетарной памяти, что полезного это дает тебе, как индивидуальной части Геи?

– Все, что ты пожелаешь. Что бы я ни захотела узнать, находится где-нибудь в чьем-нибудь личном сознании, может быть, во многих из них. Если это что-то обиходное, такое, как например значение слова «стул», – это находится в мозгу у каждого. Но даже если это что-то эзотерическое, что находится в одной-единственной маленькой частице сознания Геи, я могу вызвать это, если необходимо, хотя такой вызов может занять несколько больше времени, чем если вспоминать что-либо более широко распространенное. Пойми, Тревиз, если ты хочешь узнать что-нибудь, чего нет у тебя самого, ты смотришь какие-нибудь подходящие книгофильмы или используешь компьютерный банк данных. Я же сканирую всеобщий разум Геи.

– Но ты не даешь этой информации затопить твой мозг и сорвать в нем все краны?

– Неужели ты впадаешь в сарказм, Тревиз?

– Послушай, Голан, не будь так груб, – сказал Пилорат.

Тревиз переводил свой взгляд с одного на другого, и, наконец, с видимым усилием, заставил себя расслабиться.

– Извините. Я подавлен ответственностью, которой не хотел, и от которой не знаю, как освободиться. Мои слова могли показаться грубыми, хотя я этого и не желал. Блисс, я действительно хочу знать. Как ты пробираешься сквозь содержимое мозгов других без того, чтобы хранить все это в твоем собственном и без быстрой его перегрузки?

– Я не знаю, Тревиз; не больше, чем ты знаешь детали работы твоего отдельного мозга. Я полагаю, ты знаешь расстояние от твоего солнца до ближайшей звезды, но не держишь это постоянно в сознании. Ты хранишь это где-то и можешь вызвать число в любой момент, как только захочешь.

Представь мозг Геи как огромный банк данных, откуда я могу вызвать это число, но для меня нет необходимости вспоминать сознательно любую повседневную вещь, в которой я нуждаюсь.

Как только мне будет необходим какой-либо факт или воспоминание, я просто могу позволить ему всплыть из памяти.

Таким же образом я могу, соответственно, вернуть его назад, так сказать, на то место, откуда он был взят.

– Как много людей на Гее, Блисс? Сколько человеческих существ?

– Около миллиарда. Тебе необходимо точное число на данный момент?

Тревиз успокаивающе улыбнулся.

– Я совершенно уверен, что ты можешь, если пожелаешь, вызвать точное число, но меня вполне удовлетворит приближенное.

– Действительно, – сказала Блисс, – население стабильно и колеблется относительно обычного уровня, который слегка превышает миллиард. Я могу сказать тебе, на сколько это количество превышает или не достигает среднего уровня, расширяя сферу моего сознания и, скажем, ощущая его границы.

Я не могу объяснить это лучше, чем только что попыталась, тому, кто никогда не участвовал в таком опыте.

– Сдается мне, однако, что миллиард человеческих разумов – причем ряд из них детские – наверняка недостаточное количество для удержания в памяти всех данных, необходимых сложному обществу.

– Но человеческие существа – не единственные живые организмы на Гее, Трев.

– Ты имеешь в виду, что животные тоже запоминают?

– Нечеловеческие мозги не могут хранить информацию с такой же плотностью, как человеческие; и большое место во всех мозгах, как человеческих, так и нечеловеческих, должно быть отдано под личные воспоминания, которые вряд ли являются полезными для всех, кроме отдельной компоненты планетарного сознания, таящей их в себе. Однако, значительное количество насущных сведений может быть (и это так на самом деле) размещено в мозгах животных, так же и в растительности, и в минеральной структуре планеты.

– В минеральной структуре? Ты имеешь в виду скалы и горные хребты?

– И, для некоторых видов данных, океаны и атмосферу. Все это – тоже Гея.

– Но что могут хранить неживые системы?

– Очень многое. Интенсивность их низка, но объем так велик, что подавляющее большинство общей памяти Геи находится в ее скалах. Нужно несколько больше времени, чтобы вывести или разместить, так сказать, скальные данные – вещи, к которым обычно обращаются редко.

– Что же случается, когда умирает кто-нибудь, чей мозг хранит сведения, имеющие всеобщее значение?

– Эти данные не теряются. Они медленно вытесняются, когда мозг дезорганизуется после смерти, но имеется достаточно времени для распределения данных по другим частям Геи. И как только вместе с рождением ребенка появляется новый мозг, он не только накапливает свои воспоминания и мысли, но и добавляет к ним знания из других источников.

То, что ты можешь назвать образованием, происходит совершенно автоматически со мной/нами/Геей.

– Правда, Голан, – сказал Пилорат, – мне кажется, что это понятие живого мира – великая вещь, стоящая того, чтобы за нее высказаться.

Тревиз искоса взглянул на своего приятеля из Основания.

– Я уверен в этом, Янов, но я не убежден. Планета, такая большая и такая различная, представляет собой единый мозг. Единый! Каждый вновь появляющийся мозг вплавляется в целое. Где возможность для оппозиции, для несогласия? Когда ты размышляешь о человеческой истории, ты представляешь случайного человека, чьи взгляды не разделялись большинством и, может быть, осуждались обществом, но кто победил в конце концов и изменил мир. Какие шансы есть на Гее для таких бунтарей истории?

– Здесь есть внутренние конфликты, – сказала Блисс. – Не каждая точка зрения Геи обязательно принимается всеми.

– Это, должно быть, ограничено, – сказал Тревиз. – Вы не можете иметь так много сбоев внутри единого организма, или он не сможет нормально работать. Если прогресс и развитие не остановятся, они, очевидно, должны замедлиться.

Должны ли мы воспользоваться случаем и проделать такое со всей Галактикой? Со всем человечеством?

– Ты оспариваешь сейчас свое собственное решение? – бесстрастно спросила Блисс. – Ты изменил свое мнение и говоришь сейчас, что Гея – нежелательное будущее для человечества?

Тревиз плотно сжал губы и на некоторое время замолчал.

– Когда-нибудь, – наконец медленно сказал он, – это мне, возможно, и понравится, но – не теперь. Я принял свое решение на какой-то основе, какой-то подсознательной основе, – и до тех пор, пока я не обнаружу, что это за основа, я не могу честно решить, поддержу я или изменю свой выбор. Давай вернемся к этой проблеме на Земле.

– Где, как ты предчувствуешь, ты сможешь узнать природу этой основы? Это так, Тревиз?

– Это то, что я чувствую. Впрочем, Дом говорит, что Гея и в самом деле не знает положения Земли. И ты согласна с ним, я полагаю.

– Конечно, я согласна с ним. Я не меньше Гея, чем он.

– И ты утаиваешь знания от меня? Сознательно, я подразумеваю?

– Конечно, нет. Даже если бы Гея могла лгать, она не может лгать тебе. Прежде всего, мы зависим от твоих выводов, и нам необходимо, чтобы они были точны, а это требует того, чтобы они основывались на реальности.

– В таком случае, попробуем использовать твою всемирную память. Попробуй и скажи, насколько давние вещи ты можешь вспомнить.

Возникла пауза. Блисс слепо, точно погруженная в транс, глядела на Тревиза. Затем сказала:

– Пятнадцать тысяч лет.

– Почему ты промедлила с ответом?

– Это требует времени. Древние вспоминания – действительно древние – почти все в корнях гор, и чтобы выкопать их оттуда, нужно время.

– Значит, пятнадцать тысяч лет назад? Это тогда Гея была основана?

– Нет, согласно нашим сведениям, это имело место раньше на каких-нибудь три тысячи лет.

– Почему ты не уверена? Ты – или Гея – не можешь вспомнить?

– Это было прежде, чем Гея развилась до стадии, когда память стала глобальным явлением.

– Тогда, прежде чем вы смогли положиться на коллективную память, Гея должна была вести записи, Блисс. Записи в обычном смысле этого слова – летописи, магнитозаписи, фильмы и т. п.

– Я полагаю, что так оно и было, но они вряд ли смогли сохраниться, учитывая все это время.

– Они могли быть скопированы, или еще лучше, переведены в глобальную память, как только она была развита.

Блисс замерла. На этот раз пауза длилась дольше.

– Я не нахожу следов тех ранних записей, о которых ты говоришь.

– Почему?

– Я не знаю, Тревиз. Я полагаю, что они оказались не особо важными. Мне кажется, что ко времени, когда стало ясно, что ранние записи пришли в негодность, они стали архаичными и их сочли более не нужными.

– Ты не знаешь этого. Ты предполагаешь и тебе кажется, но ты не знаешь этого. Гея не знает этого.

– Должно быть, так, – потупилась Блисс.

– Должно быть? Я не часть Геи, и, следовательно, мне нет нужды предполагать, что предполагает Гея, – что дает тебе пример важности независимых мыслей. Я, как Изолят, предполагаю кое-что еще.

– Что же?

– Во-первых, имеется кое-что, в чем я уверен.

Существующие цивилизации не стремятся уничтожать все свои ранние записи. Далекие от объявления их архаичными и ненужными, они предпочитают относиться к ним с преувеличенной ревностью и стараются сохранить их. Если геянские пред-глобальные записи были уничтожены, Блисс, не похоже, чтобы это уничтожение было намеренным.

– Как же тогда можно объяснить все это?

– В библиотеке на Транторе все ссылки на Землю были уничтожены кем-то или какой-то иной силой, чем сами адепты Второго Основания с Трантора. Тогда, возможно, что на Гее все ссылки на Землю были удалены чем-то другим, а не самой Геей.

– Откуда ты знаешь что ранние записи упоминали Гею?

– Согласно тебе, Гея была основана по крайней мере 18 тысяч лет назад. Это возвращает нас к периоду перед установлением Галактической Империи, к периоду, когда сетлерами была заселена Галактика и первым источником сетлеров была Земля. Пилорат может подтвердить это.

Пилорат, ошеломленный внезапным обращением к нему, для начала откашлялся.

– Так в легендах, моя дорогая. Я воспринимаю их серьезно, и думаю, как и Голан Тревиз, что род человеческий был первоначально ограничен одной планетой и этой планетой была Земля. Самые ранние сетлеры пришли с Земли.

– Тогда, если Гея, – сказал Тревиз, – была основана в ранние дни межпространственных путешествий, очень вероятно, что колонизирована она была землянами, или, возможно, уроженцами не очень старого мира, который незадолго до этого был колонизирован землянами. По этой причине записи времен основания Геи и первых нескольких тысячелетий явно должны были упоминать Землю и землян. Эти записи пропали. Что-то кажется, видно в том, что Земля не упоминается нигде в архивах Галактики. И если так, должна быть причина для этого.

Блисс возмутилась:

– Это предположения, Тревиз. У тебя нет доказательств.

– Но это Гея настаивает на том, что мой особый талант – приходить к правильным выводам на основе недостаточных данных. В таком случае, если я прихожу к твердому выводу, не говорите, что у меня нет доказательств.

Блисс промолчала.

Тревиз продолжал:

– Все больше причин для поиска Земли. Я настаиваю на отлете, как только «Далёкая Звезда» будет готова. Вы двое все еще хотите лететь?

«Да», – сказала Блисс наконец, и «Да», – сказал Пилорат.

2. На Кампореллон

5

Шел мелкий дождь. Тревиз взглянул вверх, на низкое серовато-белое небо.

На нем была дождевая шляпа, которая отталкивала капли и они отлетали прочь от него во всех направлениях. Пилорат, стоящий чуть поодаль, не имел такой защиты.

– Я не вижу смысла в том, что ты позволяешь себе мокнуть, Янов, – сказал Тревиз.

– Сырость не беспокоит меня, мой дорогой друг, – ответил Пилорат, выглядя так же серьезно, как обычно. – Это мелкий и теплый дождь. Кстати сказать, и ветра нет. И, с другой стороны, цитируя древних «в Анакреоне делай все, как делают анакреоняне». – Он указал на нескольких геянцев, стоящих вблизи «Далёкая Звезда» и молчаливо наблюдающих. Они располагались так, словно были деревьями в геянской роще, и не носили шляп.

– Я полагаю, – сказал Тревиз, – что сырость их не заботит, потому что все остальное на Гее становится мокрым. Деревья, трава, почва – каждая равноправная часть Геи, включая геянцев.

– Я думаю, это имеет смысл, – заметил Пилорат. – Довольно скоро выглянет солнце и все быстро высохнет. Одежда не сморщится и не сядет, здесь нельзя замерзнуть и, поскольку здесь совершенно нет никаких патогенных микроорганизмов, никто не подхватит насморк, простуду или пневмонию. Зачем же беспокоиться, если немного промокнешь?

Тревиз отлично понимал логичность этого, но не желал оставить свои жалобы.

– Все же, не было нужды устраивать дождь, когда мы отбываем. Кроме всего прочего, дождь здесь управляем. Гея не дождит, если не желает. Она словно бы демонстрирует нам свое презрение.

– Возможно, – и губы Пилората слегка сжались, – Гея скорбно оплакивает наш отлет.

– Может быть, но я – нет.

– В действительности, – продолжал Пилорат, – я полагаю, что почва в этой области нуждается в увлажнении, и эта нужда – гораздо более важна, чем твое желание видеть сияющее солнце.

Тревиз улыбнулся.

– Я подозреваю, тебе в самом деле нравится этот мир, не правда ли? Даже независимо от Блисс, я имею ввиду.

– Да, – сказал Пилорат, словно обороняясь. – Я обычно веду мирную, упорядоченную жизнь, и, думаю, я могу устроиться здесь, где целый мир трудится над поддержанием себя в мире и порядке. Кроме всего прочего, Голан, когда мы строим дом – или этот корабль – мы пытаемся создать совершенную защиту. Мы снабжаем его всем, в чем нуждаемся, мы устраиваем его так, чтобы нами контролировались его температура, качество воздуха, освещение, вообще все важное, и управляем таким образом, чтобы сделать его совершенно приспособленным к нам. Гея – только расширение этого стремления к комфорту и безопасности на всю планету. Что в этом плохого?

– Что в этом плохо, – сказал Тревиз, – это то, что мой дом или мой корабль построен, чтобы подходить мне, а не я ему. Если бы я был частью Геи, вне зависимости от того, насколько планета придумана, чтобы подходить мне, меня больше беспокоил бы тот факт, что меня тоже придумали, чтобы подходить ей.

Пилорат поморщился:

– Можно было бы сказать, что каждое общество формирует своих членов, чтобы угодить себе. Обычаи устанавливают, что имеет смысл в обществе, и это прочно приковывает каждую индивидуальность к его нуждам.

– В обществах, которые я знаю, кто-нибудь может восстать. Существуют люди эксцентричные, даже уголовники.

– Тебе нужны чудаки и уголовники?

– Почему бы и нет? Мы с тобой – чудаки. Мы конечно же не типичны для людей, живущих на Терминусе. Что до уголовников, это вопрос определения. И если уголовники – цена, которую мы должны платить за существование бунтарей, еретиков и гениев, я готов платить. Я требую, чтобы цена была заплачена.

– Неужели уголовники – единственно возможная плата? Не можешь ли ты получить гениев без уголовников?

– Ты сможешь найти гениев и святых лишь среди людей, далеко выходящих за рамки нормы, и я не вижу, каким образом ты сможешь получить таких людей только по одну сторону нормы. Это должно быть связано с определенной симметрией. В любом случае, мне нужна лучшая причина для моего решения сделать Гею моделью будущего человечества, чем всепланетная версия комфортабельного дома.

– Ах, мой дорогой друг, я не пытался убедить тебя удовлетвориться своим решением. Я только приводил наблю…

Он прервался на полуслове. К ним спешила Блисс, ее темные волосы вымокли, одежда прильнула к телу и подчеркивала довольно щедрую широту ее бедер. Подходя, она кивнула им.

– Извините меня за задержку, – сказала она, слегка задыхаясь, – улаживание всех дел с Домом потребовало больше времени, чем я ожидала.

– Неужели, – удивился Тревиз, – ведь ты знаешь все, что знает он.

– Временами это различия в интерпретации. Мы не идентичны, кроме всего прочего, как мы уже обсуждали.

Взгляните, – сказала она резковато, – у вас две руки. Каждая из них – часть тебя, и они кажутся идентичными, за исключением того, что одна является зеркальным отображением другой. При этом ты не используешь их совершенно одинаково, не правда ли? Есть вещи, которые в большинстве случаев ты делаешь своей правой рукой, и то же самое – с твоей левой.

Различия интерпретации, так сказать.

– Она уела тебя, – сказал Пилорат с очевидным удовлетворением.

Тревиз кивнул.

– Это эффектная аналогия, если только она соответствует истине, а я в этом не уверен. В любом случае, не означает ли это, что мы можем подняться на борт корабля? Дождь идет.

– Да, да. Наши люди уже все покинули его и он в отличном состоянии. – Затем, с внезапным любопытством взглянув на Тревиза, Блисс заметила: – Ты остаешься сухим. Капли дождя минуют тебя.

– Да, действительно, – сказал Тревиз, – я избегаю сырости.

– Но разве не прекрасно иногда вымокнуть до нитки?

– Совершенно верно. Но на мой вкус, не под дождем.

Блисс пожала плечами.

– Ну, как хочешь. Весь наш багаж погружен, так что можно войти.

Все трое двинулись к кораблю. Дождь закапал еще реже, но трава была совершенно мокрой. Тревиз поймал себя на том, что боязливо ступает по ней, в то время, как Блисс сбросила тапочки, которые сейчас несла в руке и шла по траве босиком.

– Это восхитительное ощущение, – сказала она в ответ на обращенный вниз взгляд Тревиза.

– Хорошо, – сказал он отсутствующе; затем, с оттенком раздражения: – Зачем это другие геянцы стоят тут?

– Они будут записывать это событие, – ответила Блисс, – которое Гея находит знаменательным. Ты важен для нас, Тревиз. Пойми, что если ты изменишь свое мнение в результате этого путешествия и примешь решение против нас, мы никогда не вырастем в Галаксию и даже не останемся Геей.

– Следовательно, я олицетворяю собой жизнь и смерть Геи, целого мира.

– Мы полагаем, что так.

Тревиз внезапно остановился и снял свою дождевую шляпу.

Голубые просветы появлялись на небе. Он сказал:

– Но у вас сейчас есть мой голос в вашу пользу. Если вы убьете меня, я никогда не смогу изменить его.

– Голан, – шокированно пробормотал Пилорат. – Что за ужасные вещи ты говоришь.

– Типично для Изолята, – холодно сказала Блисс. – Ты должен понять, Тревиз, что мы заинтересованы не в тебе персонально, или даже в твоем голосе, а в истине, в действительном положении дел. Ты важен единственно как ведущий к истине и твой голос – ее показатель. Это то, что мы хотим от тебя, и если мы убьем тебя, чтобы избежать изменения в твоем решении, мы просто скроем правду от самих себя.

– Если я скажу, что истина – не-Гея, вы бодро согласитесь умереть?

– Не очень уж бодро, возможно, но хотелось бы именно так вести себя под конец.

– Если что-нибудь должно убедить меня, – покачал головой Тревиз, – что Гея ужасна и должна умереть, это могло бы быть то самое утверждение, которое ты только что сделала.

Затем он сказал, посмотрев на спокойно наблюдавших и возможно слушавших геянцев:

– Почему они так расположились? И почему их так много? Если один из них наблюдает это событие и сохранит все в его или ее памяти, не удовлетворит ли это всю остальную планету? Разве воспоминание об отлете не может храниться в миллионах мест, если вы этого захотите?

– Каждый из них наблюдают это каждый со своей точки зрения и каждый сохраняет память об этом в слегка ином мозгу. Когда все наблюдения изучат, можно будет увидеть, что происшедшее может быть лучше понято из синтеза всех наблюдений, чем из любого, взятого отдельно.

– Целое – больше, чем сумма частей, другими словами.

– Точно. Ты уловил смысл основного положения существования Геи. Ты, как многоклеточный организм, состоишь примерно из 50 триллионов клеток, но ты, как человеческая личность, более важен, чем эти 50 триллионов как сумма их собственных значений. Наверняка ты согласишься с этим.

– Да, – сказал Тревиз, – с этим я согласен.

Он вошел в корабль и резко повернулся, чтобы еще раз взглянуть на Гею. Короткий дождь принес новую свежесть в атмосферу. Он видел зеленый, тихий, мирный, процветающий мир, сад покоя среди возмущенной усталой Галактики.

И Тревиз горячо надеялся, что никогда не увидит его вновь.

6

Когда люк шлюза захлопнулся позади них, Тревиз почувствовал себя словно проснувшимся от не то чтобы кошмара, но чего-то настолько ненормального, что это не позволяло свободно вздохнуть.

Он полностью отдавал себе отчет, что элемент этой ненормальности все еще находился вместе с ним в лице Блисс.

Пока она тут, Гея по-прежнему рядом – теперь он также убедился, что ее присутствие было значительным. Это был черный ящик, работающий вновь, и он горячо надеялся, что никогда не станет слишком сильно ему доверять.

Он осмотрел судно и нашел его прекрасным. Оно было только его, с тех пор, как Мэр Харла Бранно из Основания навязала его Тревизу и выслала Голана к звездам – сверкающая приманка для тех, кого она считала врагами Основания. Это задание было выполнено, но корабль все еще оставался у него, и он не планировал возвращать это судно.

Корабль принадлежал ему не больше нескольких месяцев, но казался его домом и он мог лишь с трудом вспомнить то, что когда-то было его домом на Терминусе.

Терминус! Лежащий в стороне центр Основания, предназначенный, по Плану Сэлдона, сформировать вторую и величайшую Империю в течение следующих пяти столетий, по плану, который Тревиз сейчас пустил под откос. Своим собственным решением он превращал Основание в ничто и взамен делал возможным новый путь развития общества, новую схему жизни, самую ужасную революцию по сравнению с любой другой со времен развития многоклеточной жизни.

Сейчас он отправился в путешествие, для того, чтобы доказать самому себе (или опровергнуть), что сделанное им было правильным.

Он вышел из состояния неподвижной задумчивости и в раздражении встряхнулся. Тревиз поторопился в рубку и обнаружил, что его компьютер все еще находится там.

Компьютер сверкал, все сверкало. Здесь провели очень тщательную уборку. Все системы работали безукоризненно и, казалось, с большей легкостью, чем прежде. Вентиляционная систем стала настолько бесшумной, что он приложил руку к вентилятору, чтобы почувствовать поток воздуха.

Круг света на экране приглашающе пылал. Тревиз коснулся его, и свет разлился по поверхности пульта, очерчивая контуры левой и правой руки, появившиеся на нем. Голан глубоко вздохнул и обнаружил, что некоторое время не дышал.

Геяне ничего не знали о технологии Основания и могли легко повредить компьютер безо всякого злого умысла. Пока ничего не было заметно – контуры рук все еще были здесь.

Главный тест, однако, начинался с момента наложения его собственных рук на контуры на пульте и он на мгновение замер. Он узнает, почти наверняка, если что-нибудь не так – но если это что-нибудь действительно произошло, что он сможет поделать? Для ремонта необходимо вернуться на Терминус, но если он это сделает, Мэр Бранно наверняка не позволит ему покинуть Терминус вновь. А если он не вернется…

Он почувствовал, как колотится сердце, и явно не было нужды в намеренном затягивании неуверенного ожидания.

Тревиз вытянул руки – правую, левую – и совместил их с контурами на пульте. Сразу же у него возникла иллюзия, что их держит другая пара рук. Его чувства расширились, и он мог теперь видеть во всех направлениях зеленую и влажную Гею, все еще наблюдающих геянцев. Когда он приказал себе посмотреть вверх, он увидел небо в густых облаках. По его желанию небо приблизилось, облака исчезли и он смотрел на незамутненный голубой купол с видимой сквозь фильтры державой Геянского солнца.

Следующее мысленное усилие и голубизна распалась. Он увидел звезды.

Он стер и их и пожелал, и увидел Галактику, подобную сверкающему колесу. Голан протестировал компьютерный образ, подгоняя его ориентацию, изменяя видимое течение времени, заставляя ее вращаться сперва в одном направлении, затем – в другом. Он выделил солнце Сейшел, ближайшую для Геи важную звезду; затем солнце Терминуса, Трантор; одно за другим. Он путешествовал от звезды к звезде, внутри карты Галактики, которая жила в кишечнике компьютера.

После этого он убрал с пульта руки и позволил реальному миру вобрать его вновь – и обнаружил, что простоял все это время полусогнувшись над компьютером для поддержания мануального контакта. Он даже одеревенел и ему пришлось потянуться, разминая мышцы спины перед тем, как сесть.

Он смотрел на компьютер с чувством горячего облегчения.

Тот работал исправно. Пожалуй, его чувство было более определенным – он мог бы сравнить это чувство только с любовью. В конце концов, когда он совмещал свои руки с контуром на пульте (он решительно не желал признаться себе, что думал об этом, как о ее руках) они были одним целым и его воля направлялась, контролировалась, испытывалась и была частью чего-то большего. Внезапно Тревиз с беспокойством подумал, что он и компьютер, должно быть, чувствовали (в исчезающе малой степени), то, что Гея чувствовала с гораздо большей силой.

Он тряхнул головой. Нет! В случае с компьютером и им самим, это был он – Тревиз, кто обладал полным контролем.

Компьютер был всецело покорной вещью.

Он встал и вышел в короткий коридор и салон. Здесь находилось достаточно пищи всякого рода, с соответствующими устройствами замораживания и быстрого разогрева. Он уже заметил, что книгофильмы в его комнате были в полном порядке, и он был почти уверен – нет, всецело уверен – что личная библиотека Пилората находится в безопасном хранилище.

Однако, для верности, об этом нужно спросить у него самого.

Пилорат!

Это напомнило ему о том, что он хотел, и Голан прошел в комнату Пилората.

– Это что, комната для Блисс, Янов?

– Да, верно.

– Я могу превратить общую комнату в спальню для нее.

Блисс, сделав большие глаза, снизу вверх взглянула на него.

– Я не желаю отдельную спальню. Я буду совершенно удовлетворена, оставшись здесь с Пилом. Впрочем, я полагаю, что смогу использовать и другие помещения при необходимости. Для занятий гимнастикой, например.

– Конечно. Любое помещение, кроме моего.

– Хорошо. Так я предложила бы расположиться, если бы занималась этим. Конечно, ты можешь не согласиться с нами.

– Естественно, – сказал Тревиз, глянув вниз и поняв, что стоит прямо на пороге. Он сделал полшага назад и мрачно промолвил:

– Это не домик для новобрачных, Блисс.

– Я должна сказать, принимая во внимание компактность корабля, что это верно, хотя Гея вполовину расширила его.

Тревиз пытался сдержать улыбку.

– Ты можешь вести себя очень дружески.

– Мы можем, – сказал Пилорат, чувствуя неловкость от темы разговора, – но действительно, старина, не покинул бы ты нас, чтобы мы занялись собственным расположением.

– На самом деле, я не могу, – сказал Тревиз медленно. – Я все еще пытаюсь разъяснить, что это не место для медового месяца. Я не возражаю против всего того, что вы будете делать по взаимному согласию, но вы должны понять, что здесь невозможно уединиться. Я надеюсь, что вы понимаете это, Блисс.

– Здесь есть двери, – сказала Блисс, – и я полагаю, вы не будете тревожить нас, когда они будут заперты – само собой, исключая случай реальной опасности.

– Конечно, не буду. Однако, здесь нет звукоизоляции.

– Ты пытаешься сказать, Тревиз, что сможешь очень ясно услышать любой наш разговор и любые звуки, которые мы можем производить, занимаясь сексом.

– Да, именно об этом я пытаюсь сказать. Принимая это во внимание, я ожидаю, что вы изыщите возможность ограничить здесь вашу активность. Это может разобщить вас, и я прошу прощения, но такова ситуация.

Пилорат откашлялся и мягко сказал:

– Действительно, Голан, это проблема, с которой я уже столкнулся. Ты понимаешь, что любое ощущение, которое испытывает Блисс, когда она вместе со мной, испытывается всей Геей.

– Я думал об этом, Янов, – сказал Тревиз, плохо скрывая отвращение, – я не стремился упоминать это – по крайней мере, до того случая, когда такая мысль сама придет тебе в голову.

– Но, боюсь, она пришла.

– Не делайте из этого проблему, Тревиз, – вмешалась Блисс. – В любой данный момент на Гее тысячи человеческих существ занимаются сексом; миллионы едят, пьют или занимаются другими приятными делами. Это дает вклад во всеобщую ауру удовольствия, которое чувствует Гея, каждая ее часть. Низшие животные, растения – все имеет свои прогрессивно уменьшающиеся радости, которые также входят во всеобщую радость сознания, которую Гея чувствует всегда, во всех своих частях, и это нельзя ощутить в другом мире.

– У нас свои собственные радости, – ответил Тревиз, – которые мы можем разделить с другими, следуя моде, или сохранить в себе, если хотим.

– Если бы ты мог чувствовать наши, то узнал бы, как обделены в этом отношении вы, Изоляты.

– Откуда тебе знать, что мы чувствуем?

– Без знания того, что ты чувствуешь, довольно разумно предположить, что мир общего удовольствия должен быть более изощренным, чем все, имеющееся в распоряжении отдельного индивидуума.

– Возможно, но даже если мои удовольствия бедны, я сохраню мои собственные радости и печали и удовлетворюсь ими, как бы малы они не были, и буду самим собой, а не кровным братом ближайшей скале.

– Не издевайся, – сказала Блисс. – Ты ценишь каждый кристалл в своих костях и зубах и не желаешь, чтобы хоть один из них повредился, хотя в них не больше сознания, чем в обычном скальном кристалле того же размера.

– Это, в общем, верно, – неохотно согласился Тревиз, – но мы ушли от темы разговора. Мне нет дела до того, что вся Гея делит твою радость, Блисс, но я не желаю разделять ее. Мы будем жить здесь в соседних каютах и я не желаю, чтобы меня вынуждали участвовать в ваших забавах даже косвенно.

– Это спор ни о чем, мой дорогой друг, – сказал Пилорат. – Я не менее тебя озабочен нарушением твоей уединенности. Как и моей, впрочем. Блисс и я будем сдержаны, не правда ли, Блисс?

– Все будет как ты пожелаешь, Пил.

– В конце концов, – сказал Пилорат, – мы проведем гораздо больше времени на планетах, чем в пространстве, и на планетах препятствий для истинного уединения…

– Мне все равно, что ты будешь делать на планетах, – прервал его Тревиз, – но на этом корабле – я главный.

– Совершенно верно, – поторопился согласиться Пилорат.

– Тогда, поскольку это выяснено, пора отправляться.

– Но подожди, – Пилорат потянулся, чтобы удержать Тревиза за рукав. – Отправимся куда? Где находится Земля не знаем ни ты, ни я, ни Блисс, не знает и твой компьютер, ведь ты давно говорил мне, что в нем отсутствует любая информация о Земле. Что ты намереваешься делать? Ты же не можешь дрейфовать наугад через пространство, мой дорогой друг.

Тревиз на это только улыбнулся, почти радостно. Впервые с тех пор, как он попал в объятия Геи, он чувствовал себя хозяином своей судьбы.

– Уверяю тебя, – сказал он, – что дрейфовать не входит в мои намерения, Янов. Я точно знаю, куда я направляюсь.

7

Пилорат тихо вошел в рубку после того, как прождал некоторое время реакции на свой стук в дверь, оставшийся безответным. Он обнаружил Тревиза поглощенным пристальным изучением звездного пространства.

– Голан, – сказал Пилорат и остановился в ожидании.

Тревиз обернулся.

– Янов! Садись. Где Блисс?

– Спит. Мы вышли в космос, как я вижу.

– Ты прав, – Тревиз не был удивлен неведением друга. В этих новых гравитационных кораблях просто не было возможности обнаружить отлет. Не было никаких внутренних эффектов: перегрузок, шума, вибрации.

Обладая возможностью изолироваться от внешних гравитационных полей в любой степени, вплоть до совершенной изоляции, «Далёкая Звезда» поднималась с поверхности планеты, как бы плывя в каком-то космическом море. И пока она это проделывала, действие гравитации внутри корабля, как это ни парадоксально, оставалось нормальным. Конечно, пока корабль находился в атмосфере, не было нужды в ускорении, так что вой и вибрация быстро рассекаемого воздуха отсутствовали. Но, как только атмосфера оставалась позади, можно было начинать разгон, и притом довольно быстрый, без воздействия на пассажиров.

Это было исключительно комфортабельно, и Тревиз не видел, как это можно усовершенствовать, пока люди не откроют способ махнуть сквозь гиперпространство без корабля и без забот о близлежащих гравитационных полях, которые могут быть слишком сильными. Сейчас «Далёкая Звезда» должна была спешить прочь от Геи в течении нескольких дней, прежде чем интенсивность гравитации достаточно ослабнет для совершения Прыжка.

– Голан, мой дорогой, – сказал Пилорат, – могу я минуту-другую поговорить с тобой? Ты не слишком занят?

– Я совсем не занят. Компьютер руководит всем, после того, как я его соответственно инструктирую. И временами кажется, что он предугадывает мои возможные инструкции и выполняет их прежде, чем я сформулирую приказ. – Тревиз любовно провел ладонью по поверхности панели.

– Мы стали очень дружны, Голан, за то короткое время, что знаем друг друга, хотя, должен признать, я с трудом соглашаюсь с тем, что оно действительно короткое. Так много всего случилось. Это настолько странно, что когда я думаю о своей умеренно длинной жизни, то половина всех событий, которые я пережил, произошла в последние несколько месяцев. Или так это кажется. Я почти могу предположить…

Тревиз поднял руку.

– Янов, ты отвлекаешься. Ты начал с утверждения, что мы стали очень дружны в короткое время. Да, это так, и мы все еще дружны. Однако, ты знаешь Блисс еще меньше и стал с ней еще дружнее.

– Это другое дело, – сказал Пилорат, смущенно кашлянув.

– Конечно, но что выйдет из нашей быстрой, но выстраданной дружбы?

– Если, дорогой мой, мы все еще друзья, как ты только что сказал, тогда я должен перейти к Блисс, которая, как ты тоже отметил, особенно дорога мне.

– Я понимаю. И что из этого?

– Я знаю, Голан, что ты не любишь Блисс, но ради меня, я хотел бы…

Тревиз взмахнул рукой.

– Один момент, Янов. Я не очарован Блисс, но она и не предмет моей ненависти. В самом деле, у меня нет по отношению к ней никакой враждебности. Она привлекательная юная женщина и, даже если бы она не была таковой, и тогда я готов был бы находить ее такой. Я люблю не Гею.

– Но Блисс – это и есть Гея.

– Я знаю, Янов. Именно это так осложняет дело. Пока я думаю о Блисс как о личности – нет проблем. Как только я вижу в ней Гею – они появляются.

– Но ты не дал ни одного шанса Гее, Голан. Послушай старина, позволь мне признаться кое в чем. Когда Блисс и я занимались любовью, она иногда позволяла мне подключиться к ее сознанию на минуту-другую. Не дольше, так как считает меня слишком старым, чтобы адаптироваться к этому. Ах, не ухмыляйся Голан, ты, должно быть, тоже слишком стар для такого. Если Изолят, как ты или я, останется частью Геи более чем на минуту или две, может быть поврежден мозг, а если это продолжится пять-десять минут, то приведет к необратимым изменениям. Если бы ты только мог испытать это, Голан.

– Что? Необратимое повреждение мозга? Нет уж, спасибо.

– Голан, ты намеренно не понимаешь меня. Я имел в виду только тот короткий момент единения. Ты даже не знаешь, что ты теряешь. Это неописуемо. Блисс говорит, что это ощущение радости. Это все равно, что говорить о радости, когда ты наконец выпьешь глоток воды после того, как почти умер от жажды. Я не могу даже сравнить, на что это похоже. Ты разделяешь все удовольствия, которые миллиард людей испытывают по отдельности. Это не постоянная радость – будь это так, ты бы быстро перестал чувствовать ее. Это пульсирует – мерцает – имеет странный пульсирующий ритм, который не позволяет тебе оторваться. Это большая – нет, не большая – лучшая радость, чем ты когда-либо мог ощущать сам по себе. Мне хотелось плакать, когда она закрывала передо мной двери…

Тревиз покачал головой.

– Ты удивительно красноречив, мой добрый друг, но это звучит очень похоже на то, что ты описываешь состояние псевдоидорфинной зависимости или действие других наркотиков, которые дают кратковременные радости ценой погружения тебя в состояние непрерывного ужаса все остальное время. Это не для меня! Я не расположен продавать свою индивидуальность за короткие вспышки удовольствия.

– Я все еще сохраняю свою индивидуальность, Голан.

– Но надолго ли ты сохранишь ее, если будешь продолжать, Янов? Ты будешь просить все больше и больше своего дурмана, до тех пор, пока в конце концов, твой мозг не разрушится. Янов, ты не должен позволять Блисс проделывать это с тобой. Возможно, лучше мне самому поговорить с ней об этом.

– Нет! Не надо! У тебя нет душевного такта, ты знаешь, и я не хочу ее обидеть. Я уверяю тебя, она лучше заботится обо мне в этом отношении, чем ты можешь себе вообразить. Она более озабочена возможностью повреждения мозга, чем я. Можешь быть в этом уверен.

– Ну, тогда я скажу тебе, Янов, чтобы ты не делал этого больше. Ты прожил 52 года со своим собственным способом удовольствия и радости, и твой мозг приспособлен к нему. Не увлекись новым и необычным пороком. За это придется расплачиваться, если не сейчас, то потом.

– Да, Голан, – сказал Пилорат тихо, не поднимая взгляда от пола, – Допустим ты смотришь на это таким образом. Что, если бы ты был одноклеточным существом…

– Я знаю, что ты хочешь сказать, Янов. Забудь это. Блисс и я уже обращались к этой аналогии.

– Да, но подумай на минуту. Допустим, мы вообразили одноклеточный организм с человеческим уровнем сознания и способностью думать и представь его столкнувшимся с возможностью стать многоклеточным организмом. Не будет ли одноклеточное оплакивать потерю своей индивидуальности и горько возмущаться предстоящей насильственной регламентацией клеток во всем организме? И будут ли они правы? Может ли отдельная клетка даже вообразить мощь человеческого мозга?

Тревиз резко качнул головой.

– Нет, Янов, это фальшивая аналогия. Одноклеточный организм не может иметь сознание или любую способность думать – или если может, то оно столь бесконечно мало, что может быть принятым равным нулю. Для таких объектов соединение и потеря индивидуальности – потеря того, что они никогда реально не имели. У человеческого существа, однако, есть и должна быть способность думать. У него действительно есть сознание и теряется действительно независимый разум, так что аналогия не верна.

На некоторое время между ними воцарилось молчание, почти давящая тишина, и, наконец, Пилорат, пытаясь повернуть разговор в новое русло, сказал:

– Что ты искал на экране?

– Привычка, – ответил Тревиз, кисло улыбнувшись. – Компьютер сообщает мне, что меня не преследуют геянские корабли и что сейшелский флот не пришел встречать меня. Так что я для самоуспокоения разглядываю обзорный экран, на котором нет чужих кораблей. Хотя компьютерные сенсоры в сотни раз зорче и более проницательны, чем мои глаза. Более того, компьютер способен чувствовать некоторые свойства пространства очень тонко, свойства, которые мои органы чувств не могут ощутить ни при каких условиях. Зная все это, я все же смотрю.

– Голан, если мы действительно друзья… – сказал Пилорат.

– Я обещаю тебе, что я не сделаю ничего, что может обидеть Блисс, по крайней мере, насколько позволят обстоятельства.

– Тогда другой вопрос. Ты скрываешь цель путешествия от меня, словно не доверяешь мне. Куда мы направляемся? Ты полагаешь, что знаешь, где находится Земля?

Тревиз взглянул на него, подняв брови.

– Извини. Это выглядит, словно я не хочу поделиться своим секретом?

– Да, но почему?

– В самом деле, почему? Не кажется ли тебе, друг мой, что дело здесь в Блисс?

– Блисс? Это означает, что ты не желаешь, чтобы она знала? Поверь, старина, ей всецело можно доверять.

– Не в этом дело. Что пользы скрывать от нее? Я полагаю, она может вытянуть любую тайну из моего мозга, если захочет. Я думаю, у меня были гораздо более детские причины для этого. У меня было чувство, что ты уделяешь внимание только ей и что я больше для тебя не существую.

– Но это не правда, Голан, – ужаснулся Пилорат.

– Я знаю, но я пытаюсь анализировать свои собственные чувства. Ты только сейчас пришел ко мне в тревоге за нашу дружбу, и, думая об этом, я понимаю, что у меня были такие же страхи. Я не мог открыто признаться себе в этом, но думаю, я чувствовал себя оторванным от тебя из-за Блисс. Возможно я пытался посчитаться, из каприза скрывая от тебя эти вещи. По-ребячьи, как мне кажется.

– Голан!

– Я сказал, это было по-детски, не так ли? Но покажи мне человека, который время от времени не вел бы себя так?

Однако мы друзья. Мы установили это, и, следовательно, я не должен больше играть в эти игры. Мы направляемся на Кампореллон.

– Кампореллон? – повторил Пилорат, не сразу вспоминая.

– Наверное, ты вспоминаешь, друг мой, изменника Мунн Лай Кампора. Мы с ним встретились на Сейшелл.

Лицо Пилората приняло выражение видимого облегчения.

– Конечно, я помню. Кампореллон был миром его предков.

– Если это правда. Нет необходимости верить всему, что сказал Кампор. Но Кампореллон – известный мир, а он сказал, что его обитатели знают Землю. Поэтому мы отправимся туда и поищем. Это может ни к чему не привести, но это единственная отправная точка, которая у нас есть.

Пилорат кашлянул и с сомнением произнес:

– Ах, мой дорогой друг, уверен ли ты?

– Здесь нет ничего, относительно чего можно быть или не быть уверенным. У нас есть единственная отправная точка, и, как бы ненадежна она не была, у нас нет иного пути, кроме как следовать к ней.

– Да, но если мы делаем это на основании информации Кампора, тогда, возможно, мы должны принять во внимание все, что тот сказал. Я припоминаю, он заявил нам – очень решительно – что Земли больше не существует как пригодной для жизни планеты – ее поверхность радиоактивна и она совершенно безжизненна. И если это так, тогда мы направляемся на Кампореллон напрасно.

8

Все трое обедали в столовой, которая с трудом вмещала даже такую небольшую компанию.

– Отлично, – сказал Пилорат с заметным удовлетворением.

– Это часть наших запасов с Терминуса?

– Нет, совсем нет, – ответил Тревиз. – Они давно кончились. Это – часть припасов, купленных на Сейшелл, прежде, чем мы направились к Гее. Необычно, не правда ли? Какой-то сорт даров моря, но слегка хрустящих. Что же касается этого блюда – я думал, это капуста, когда покупал ее, но на вкус – ничего подобного.

Блисс слушала, но ничего не говорила. Она брезгливо ковырялась в пище на своей тарелке.

– Ты должна поесть, дорогая, – нежно сказал Пилорат.

– Я знаю, Пил, и я ем.

– У нас есть геянская еда, Блисс, – сказал Тревиз с ноткой нетерпения, которую не смог до конца подавить.

– Я знаю, – сказала Блисс, – но я предпочитаю сохранить ее. Мы понятия не имеем, долго ли будем путешествовать в пространстве и, в конце концов, я должна научиться есть пищу Изолятов.

– Неужели она так плоха? Или Гея должна есть только Гею?

– Действительно, – вздохнула Блисс, – у нас есть поговорка, которая гласит: «Когда Гея ест Гею, никто ничего не теряет и не получает.» Это не более, чем перемещение разумности вверх и вниз по шкале. Все, что я ем на Гее, является Геей, и когда большая часть этого усваивается и становиться мной – это по-прежнему Гея. При этом, в процессе еды часть того, что я ем, имеет шанс стать частью разума большей интенсивности, в то время как другая порция еды превращается в того или иного сорта отбросы и, следовательно, опускается по шкале разумности.

Она взяла очередной кусок с тарелки, энергично жевала его некоторое время, а затем продолжила.

– Это – всемирный круговорот. Растения растут и поедаются животными. Животные едят и сами бывают съедены.

Любой умерший организм поглощается плесенью, гнилостными бактериями и так далее – по-прежнему Геей. В этом обширном круговороте разумности принимает участие даже неорганика и все имеет свой шанс стать частью высокоинтенсивного разума.

– Все это, – отметил Тревиз, – может быть сказано о любом мире. Каждый атом во мне имеет долгую историю, во время которой он мог быть частью многих живых существ, включая людей, и во время которой он мог также проводить долгие периоды в капле моря, или в куске угля, или в скале, дуновении ветра над нами.

– На Гее, однако, – сказала Блисс, – все атомы являются также постоянной частью высшего планетарного сознания, о котором ты не знаешь ничего.

– Хорошо. А что случиться потом с этими овощами с Сейшелл, которые ты ела. Станут ли они частью Геи?

– Станут, но очень медленно. И мои испражнения постепенно перестанут быть частью Геи. В конце концов, то, что покидает меня, совсем теряет контакт с Геей. Оно теряет даже ненаправленный гиперпространственный контакт, который я могу поддерживать с Геей, благодаря моему высокому уровню разумности. Именно этот гиперпространственный контакт приводит к тому, что не-геянская пища становится Геей – медленно – после того, как я съем ее.

– А как геянская пища в наших складах? Становится ли она постепенно не-Геей? Если так, лучше уж съешь ее, пока не поздно.

– Нет нужды беспокоиться об этом. Наши геянские запасы обработаны таким образом, что могут довольно долгое время оставаться частью Геи.

– Но что случится, если мы съедим геянскую пищу? – внезапно сказал Пилорат. – К тому же, что случилось с нами, когда мы ели геянскую пищу на Гее? Не превратились ли мы сами постепенно в Гею?

Блисс покачала головой и необычно тревожное выражение промелькнуло на ее лице.

– Нет, то, что вы ели, было потеряно для нас. Или, по крайней мере, та часть, что была усвоена вашими организмами, была потеряна для Геи. То, что вы не усвоили, осталось Геей или постепенно стало ею, так что в принципе баланс сохранился, но ряд атомов Геи стал не-Геей в результате вашего визита к нам.

– Почему это? – спросил Тревиз с любопытством.

– Потому что вы не могли перенести превращение, даже частичное. Вы были нашими гостями, прибывшими в наш мир поневоле, так сказать, и мы должны были защитить вас от опасности даже ценой потери некоторой части Геи. Это цена, уплаченная нами добровольно, но без особого восторга.

– Мы сожалеем об этом, – сказал Тревиз, – но ты уверена, что не-геянская пища, или какой-нибудь вид не-геянской пищи, не может, в свою очередь, повредить тебе?

– Нет, – ответила Блисс. – Что съедобно для тебя, должно быть съедобно и для меня. Я, конечно, имею дополнительные проблемы в усвоении такой пищи и превращении ее в Гею, как и в мои ткани. Это создает психологический барьер, который слегка портит мне радость от еды и заставляет меня есть медленно, но я преодолею это со временем.

– А как же инфекции? – воскликнул Пилорат в тревоге. – Как же я не подумал об этом раньше, Блисс! Любой мир, где мы приземлимся, наверняка имеет микроорганизмы, против которых ты беззащитна и ты можешь умереть от обыкновенной простуды.

Тревиз, мы должны вернуться.

– Не паникуй, Пил, дорогой, – улыбаясь сказала Блисс. – Микробы тоже ассимилируются Геей, когда они проникают в мое тело каким-либо путем. Если окажется, что они приносят вред, они ассимилируются быстрее; и как только станут Геей, больше не причинят мне зла.

Трапеза подходила к концу и Пилорат прихлебывал подогретую смесь фруктовых соков со специями.

– Дорогой мой, – сказал он, облизав губы, – я думаю, настало время сменить тему. Мне кажется, что мое единственное занятие на борту этого корабля – смена тем для разговоров. Почему бы это?

– Потому что Блисс и я цепляемся друг к другу, – торжественно сказал Тревиз, – какой бы вопрос мы не обсуждали, даже перед лицом смерти. Мы зависим от тебя, ты спасаешь нас от безумия. О чем ты хотел поговорить, старина?

– Я просмотрел свои справочные материалы по Кампореллону. Весь сектор, частью которого он является, богат древними легендами. Они относят свой сеттельмент к довольно давним временам, к первому тысячелетию гиперпространственных путешествий. На Кампореллоне говорят даже о легендарном основателе по имени Бенбели, хотя не могут сказать, откуда он появился. Они говорят, что первоначальное название их планеты было «Мир Бенбели».

– Как ты думаешь, много ли в этом правды, Янов?

– Ядро, возможно, как и в любой легенде.

– Я никогда не слышал ни о ком по имени Бенбели в истории. А ты?

– И я тоже. Но ты знаешь, что в позднюю Имперскую эру происходило тщательное замалчивание пред-Имперской истории.

Императоры в беспокойные последние столетия Империи были озабочены подавлением местного патриотизма, так как считали его, видимо, дезинтегрирующим фактором. Почти в каждом секторе Галактики, следовательно, истинная история с полными записями и точной хронологией существовала лишь с момента присоединения к Империи или аннексии ею.

– Я не думал, что история может быть так легко уничтожена, – сказал Тревиз.

– В основном, это не так, – ответил Пилорат, – но решительно настроенное и могучее правительство может сильно повредить ей. В этом случае ранней истории приходится зависеть от рассеянных материалов и она вырождается в устные предания. Обычно такие легенды полны преувеличений и стремятся представить сектор старее и могущественнее, чем он был. И не имеет значения, насколько глупы определенные легенды, или насколько невозможны на самом деле описываемые события, это становится вопросом патриотизма среди местного населения, верящего в них. Я могу показать тебе рассказы из каждого уголка Галактики, которые говорят о первоначальной колонизации, начавшейся непосредственно с самой Земли, хотя это не всегда то имя, которое они дают планете предков.

– Как они еще называют ее?

– Любым из множества имен. Иногда они называют ее Единственной, а временами – Старушкой. Или зовут ее «Лунным Миром» что, согласно некоторым авторитетам, является упоминанием о ее гигантском спутнике. Другие утверждают, что это означает «Утерянный Мир» и что «Лунный» – вариант «Утерянного», пред-Галактического слова, означавшего «потерянный» или «покинутый».

– Янов, остановись! – мягко сказал Тревиз. – Ты вечно можешь продолжать, со своими авторитетами и контр-авторитетами. Ты говоришь, эти легенды повсеместны?

– О, да, мой друг. Точно. Ты должен только разобраться в них, для того, чтобы получить представление об этой человеческой способности – начать с какого-нибудь зерна правды и наслаивать вокруг него слой за слоем совершеннейшего вранья – подобно моллюску Rhamopora, который растит жемчуг вокруг кусочка камня. Я пришел к этой совершенно точной метафоре только когда…

– Янов! Погоди! Скажи мне, есть ли что-нибудь в легендах Кампореллона, что отличает их от других?

– О! – Пилорат отрешенно взглянул на Тревиза, но не надолго. – Отличия? Ну, они утверждают, что Земля относительно близка. Это странно. На большинстве миров, где рассказывают о Земле, под каким бы именем они ее не знали, имеется тенденция смутно отзываться о ее положении – размещая ее бесконечно далеко или в какой-либо стране «никогда-никогда».

– Да, как некоторые сейшеллцы, которые говорили нам, что Гея находится в гиперпространстве.

Блисс засмеялась.

Тревиз бросил на нее быстрый взгляд:

– Это правда. Именно так нам и говорили.

– Да нет, я не оспариваю это. Это просто забавно. Мы не хотим, чтобы нам мешали, и вера сейшеллцев в недостижимость Геи – то, что нужно. Где бы мы могли быть в большей безопасности, чем в гиперпространстве? И если люди полагают, что мы находимся в нем – это почти то же самое, как если бы Гея там и была.

– Да, – сказал Тревиз сухо, – и, похоже, что есть что-то подобное, что заставляет людей полагать, что Земля не существует, или что она очень далеко, или что она покрыта – За исключением того, – отметил Пилорат, – что кампореллонцы считают ее относительно близкой к ним.

– Но тем не менее, наделяют ее радиоактивной поверхностью. Так или иначе, каждый народ с легендой о Земле считает ее недостижимой.

– Это более или менее правда, – сказал Пилорат.

– Многие на Сейшелл полагали, что Гея близка. Некоторые даже верно определяли ее звезду; хотя все считали ее недостижимой. Может оказаться, что некоторые кампореллонцы, настаивающие на радиоактивности Земли, могут указать ее звезду. Мы сможем тогда добраться до этой планеты, хотя они считают ее недостижимой. Мы проделали то же самое в случае с Геей.

– Гея желала принять тебя, Тревиз, – сказала Блисс. – Вы были беспомощны в наших объятиях, но мы не думали причинять вам вред. Что если Земля столь же могущественна, но не благосклонна? Что тогда?

– Я должен в любом случае попытаться достигнуть ее и готов принять любые последствия. Однако, это моя проблема. Как только я локализую Землю и направлюсь к ней, вам будет еще не поздно покинуть меня. Я высажу вас на ближайшем мире Основания или доставлю обратно на Гею, если вы пожелаете, а затем отправлюсь к Земле один.

– Мой дорогой, – сказал Пилорат с очевидным огорчением, – не говори подобных вещей. Я не хочу покидать тебя.

– Или я – покинуть Пила, – сказала Блисс, протянув руку и коснувшись щеки Пилората.

– Ну что ж, хорошо. Вскоре мы будем готовы к Прыжку на Кампореллон, а затем, надеюсь, и к Земле.

Часть II

Кампореллон

3. На внешней станции

9

– Тревиз говорил тебе, – сказала Блисс, входя в свою каюту, – что мы в любой момент должны быть готовы к Прыжку и переходу через гиперпространство?

Пилорат, склонившийся над своим дисплеем, взглянул на нее.

– Да, он только что заглянул и сказал мне «в пределах получаса».

– Мне неприятно думать об этом, Пил. Мне никогда не нравился Прыжок. Во время него у меня возникает забавное чувство вывернутости наизнанку.

Пилорат выглядел слегка удивленным.

– Я даже не думал о тебе, как о космическом путешественнике, Блисс, дорогая.

– Я не слишком опытна, и я не имею ввиду, что это только в моем случае, как компоненты. У самой Геи не было поводов для регулярных космических путешествий. По своей истинной природе я/мы/Гея не нуждаемся в исследованиях, торговле или связях через пространство. Хотя остается необходимость держать кого-то на внешних станциях…

– Как в том случае, когда мы имели счастье встретить тебя.

– Да, Пил, – она нежно улыбнулась ему. – Или даже посещать Сейшелл и другие звездные области по различным причинам – обычно конспиративно. Но, конспиративно или нет, это означает Прыжок и, конечно, когда любая часть Геи совершает Прыжок, вся Гея чувствует это.

– Это довольно неприятно, – сказал Пилорат.

– Могло быть и хуже. Большая часть Геи не участвует в Прыжке, так что эффект довольно размазан. Однако, я, кажется, более чувствительна, чем большинство Геи. Как я уже пыталась говорить Тревизу, хотя все на Гее – Гея, индивидуальные компоненты не идентичны. У нас свои различия и мой тип по каким-то причинам особенно чувствителен к Прыжку.

– Постой, – сказал Пилорат, внезапно припоминая, – Тревиз объяснял мне однажды. Это в обычных кораблях ты испытываешь ужасные ощущения. В обычных кораблях ты покидаешь Галактическое гравитационное поле при входе в гиперпространство и возвращаешься в него, выходя в обычное пространство. Именно уход и возвращение приводят к таким ощущениям. Но «Далёкая Звезда» – гравитационный корабль. Он независим от гравитационного поля и, собственно говоря, не покидает и не возвращается в него. По этой причине мы не почувствуем ничего. Я могу заверить тебя в этом, исходя из собственного опыта.

– Но это прелестно. Я жалею, что не затронула эту тему раньше. Я могла бы избавить себя от изрядных переживаний.

– У него есть и другое преимущество, – продолжил Пилорат, чувствуя душевный подъем в необычной для него роли специалиста по вопросам астронавтики. – Обычные корабли должны удалиться от крупных масс, таких, как звезды, на довольно большое расстояние в обычном пространстве для того, чтобы произвести Прыжок. Частью потому, что чем больше величина гравитационного поля звезды, тем болезненнее ощущения от Прыжка, частью – чем сильнее гравитационное поле, тем сложнее системы уравнений, от решения которых зависит безопасность Прыжка и определение точки выхода в обычное пространство.

На гравитационном судне, однако, отсутствует, так сказать, ощущение Прыжка. К тому же, корабль снабжен компьютером, который значительно превосходит обычные и может решать сложные уравнения с необычайным искусством и скоростью. В итоге, вместо того, чтобы удаляться от звезды пару недель только из-за необходимости выбора безопасной и удобной для Прыжка дистанции, «Далёкая Звезда» достигает того же за два-три дня.

– Это прекрасно, – сказала Блисс, – и это делает честь Треву, что он может управлять таким необычным кораблем.

Пилорат слегка нахмурился:

– Пожалуйста, Блисс. Говори «Тревиз».

– Да, да. В его отсутствие, однако, я немного расслабилась.

– Не стоит. Ты не должна поощрять эту привычку даже слегка, дорогая. Он так чувствителен к этому.

– Не к этому. Он чувствителен ко мне. Я ему не нравлюсь.

– Это не так, – горячо возразил Пилорат. – Я говорил с ним о тебе. Подожди, подожди, не хмурься. Я был сверхтактичен, милое дитя. Он уверил меня, что дело не в том, что ты ему не нравишься. Он подозревает Гею и удручен тем, что был вынужден признать ее будущим человечества. Мы должны учитывать это. Он должен преодолеть себя, по мере того, как постепенно придет к пониманию преимуществ Геи.

– Надеюсь, что это так, но это не только Гея. Что бы он тебе не говорил, Пил, – и помни, что он очень привязан к тебе и не хочет тебя ранить – он не любит лично меня.

– Нет, Блисс. У него нет для этого оснований.

– Меня не обязаны любить все просто потому, что любишь ты, Пил. Позволь мне объяснить. Трев – хорошо, Тревиз – думает, что я робот.

Огромное изумление появилось на обычно непроницаемом лице Пилората.

– Наверняка он не считает тебя искусственным человеческим существом.

– Почему ты так удивлен? Гея была основана с помощью роботов. Это известный факт.

– Роботы могли помогать, как это могут машины, но это люди основали Гею, люди с Земли. Именно так думает Тревиз. Я знаю.

– В памяти Геи нет ничего о Земле, как я и говорила тебе и Тревизу. Однако, в старейших воспоминаниях присутствуют еще какие-то роботы, работающие, даже спустя три тысячи лет, над задачей превращения Геи в обитаемый мир. В то время мы также формировали Гею как планетарное сознание. Это заняло много времени, Пел, дорогой, и явилось другой причиной того, что наши ранние воспоминания смутны, и, возможно, это не вмешательство Земли уничтожило их, как думает Тревиз…

– Послушай, Блисс, – сказал озабоченно Пилорат, – но где же роботы?

– Ну, когда Гея сформировалась, роботы ушли. Мы не хотели, чтобы Гея включала роботов. Мы были убеждены, и остаемся при этом мнении сейчас, что роботосоставляющая является, при длительном развитии, вредной для человеческого общества, не зависимо от того, Изоляты они по своей природе или Планетары. Я не знаю, как мы пришли к этому выводу, но возможно, что он основывался на событиях, датирующихся совсем ранними временами Галактической истории, так что память Геи не простирается так далеко в прошлое.

– Если роботы ушли…

– Да, но что если некоторые остались? Что если я – одна из них – возможно мне 15 тысяч лет. Тревиз подозревает это.

Пилорат медленно покачал головой.

– Но ведь это не так.

– А ты в этом уверен?

– Конечно, уверен. Ты не робот.

– Откуда ты знаешь?

– Блисс, я знаю. В тебе нет ничего искусственного. Если уж я не знаю ничего такого, то и никто не знает.

– Но разве не может оказаться возможным, что в любом отношении, от общих черт до мельчайших подробностей, я неотличима от натуральной? Если я такова, как ты сможешь провести отличие между мной и истинно человеческим существом?

– Я не думаю, что ты можешь быть настолько мастерски изготовлена.

– Что, если это было возможно, несмотря на то, что ты думаешь?

– Я просто не могу поверить этому.

– Тогда рассмотри это лишь как гипотетический случай. Если бы я была неотличимым от человека роботом, как бы ты к этому отнесся?

– Ну, я… я…

– Ну, скажем определенней. Как бы ты отнесся к тому, что занимался любовью с роботом?

Пилорат внезапно прищелкнул пальцами.

– Ты знаешь, есть легенды о женщине, влюбившейся в искусственного мужчину и наоборот. Я обычно думал, что в этом заключена лишь аллегория и никогда не мог вообразить, что эти истории могут оказаться истиной. Конечно, Голан и я никогда даже не слышали слова «робот» до тех пор, пока мы не приземлились на Сейшелл, но, как я сейчас думаю об этом, эти искусственные мужчина и женщина должно быть и были роботы.

По-видимому, такие роботы действительно существовали в ранние исторические времена. Это означает, что отношение к таким легендам должно быть пересмотрено…

Он внезапно замолчал, и, когда после некоторого ожидания Блисс резко хлопнула в ладоши, подпрыгнул, ошеломленный этим звуком.

– Пил, дорогой, ты использовал свою мифологию для того, чтобы уйти от ответа на мой вопрос. Я повторяю: как бы ты отнесся к тому, чтобы заниматься любовью с роботом?

Он в затруднении посмотрел на нее.

– Неким истинно неотличимым роботом? Таким, что невозможно найти различия с человеком?

– Да.

– Тогда, как мне кажется, робот, который неотличим от человека является человеком. Если бы ты даже и была таким роботом, для меня ты все равно останешься человеком.

– Это то, что я хотела от тебя услышать, Пил.

Пилорат немного подождал, затем сказал:

– Ну, а сейчас, когда ты услышала мои слова, дорогая, не будешь ли ты так добра сказать мне, что ты – натуральный человек и мне не нужно справляться с подобной гипотетической ситуацией?

– Нет. Я не сделаю этого. Ты определил натурального человека как объект, который имеет все свойства натурального человеческого существа. Если ты удовлетворен тем, что я имею все эти свойства, тогда дискуссия окончена. Мы получили действующее определение и не нуждаемся в ином. Кроме всего прочего, как я могу узнать что ты всего-навсего не робот, которому посчастливилось оказаться неотличимым от человека?

– Потому что я сказал тебе, что я не робот.

– О, но если бы ты был таким роботом, ты мог бы быть устроен так, чтобы говорить мне, что ты натуральный человек, и ты мог бы даже быть запрограммирован верить в это сам. Действующее определение – вот все, что мы имеем, и все, что у нас может быть.

Она обвила шею Пилората своими руками и поцеловала его.

Поцелуй становился все более страстным и продолжался, пока Пилорат не попытался сказать, слегка приглушив голос:

– Но мы обещали Тревизу не повергать его в смущение, превращая этот поход в свадебное путешествие.

– Позволь этому уйти прочь и не оставляй нам времени думать об этих обещаниях, – сказала Блисс с ноткой просьбы в голосе.

– Но я не могу сделать этого, дорогая, – ответил Пилорат в затруднении. – Я знаю, это должно раздражать тебя, Блисс, но я постоянно задумываюсь и я принципиально против того, чтобы позволить эмоциям захватить меня. Эта особенность формировалась во мне всю мою жизнь и, вероятно, досаждает окружающим. Я никогда не жил с женщиной, которая бы не начинала возражать против этого рано или поздно. Моя первая жена – но я полагаю, что это неподходящая тема для обсуждения…

– Да, довольно неподходящая, но не настолько уж… Впрочем, ты не первый мой любовник.

– Ох! – сказал Пилорат в замешательстве, но затем, заметив легкую улыбку Блисс, продолжил: – Я имею ввиду, конечно нет. Я даже не предполагал, что я – первый. Все равно, моей первой жене это не понравилось бы.

– А мне наоборот. Я нахожу тебя, бесконечно погруженного в задумчивость, привлекательным.

– Я не могу поверить в это, но я думаю о другом. Робот или человек – не имеет значения. Мы здесь согласны. Однако, я Изолят и ты знаешь это. Я не часть Геи, и когда мы любим друг друга, ты разделяешь эмоции с не-Геей, даже когда позволяешь мне стать частью Геи на короткое время и это не может быть той же самой интенсивностью эмоций, какую ты воспринимаешь, когда Гея любит Гею.

– Любить тебя Пил – в этом есть своя собственная прелесть. Я не заглядываю дальше в будущее.

– Но это не только твое дело, что ты любишь меня. Ты – это не только ты. Что, если Гея сочтет подобное поведение извращением?

– Если бы дело обстояло так, я бы знала, ведь я – Гея. А так как мне приятно быть с тобой, Гее это тоже приятно. Когда мы занимаемся любовью, вся Гея разделяет мои ощущения в той или иной степени. Когда я говорю, что я люблю тебя, это означает, что Гея любит тебя, хотя только одна отдельная ее часть, которую я собой представляю, принимает в этом непосредственное участие. Ты смущен?

– Будучи Изолятом, Блисс, я не совсем улавливаю смысл всего этого.

– Можно представить это в виде аналогии с телом Изолята. Когда ты насвистываешь мелодию, все твое тело, ты как организм, хочешь свистеть ее, но непосредственная задача производить звуки доверена твоим губам, языку и легким. Твой правый большой палец не делает ничего.

– Он может отстукивать мелодию.

– Но это не является необходимым действием для свиста. Отстукивание мелодии – не само действие, но отклик на действие, и, наверное, все части Геи могут откликнуться так или иначе на мои эмоции, как я откликаюсь на твои.

– Я полагаю, в таком случае нет нужды чувствовать смущение от этого?

– Конечно, нет.

– Но это заставляет меня ощущать странное чувство ответственности. Когда я пытаюсь доставить тебе счастье, то, оказывается, должен осчастливить распоследний организм на Гее.

– Распоследний атом – но ты так и делаешь. Ты добавляешь к чувству общей радости то, что я позволяю тебе ненадолго разделить со мной. Я полагаю, твой вклад слишком мал для того, чтобы быть легко измеримым, но он существует, и знание этого увеличивает твою радость.

– Хотел бы я быть уверенным в том, что Голан настолько занят маневрированием в гиперпространстве, чтобы оставаться в рубке еще некоторое время.

– Ты хочешь устроить медовый месяц, верно?

– Верно.

– Тогда возьми лист бумаги с надписью: «Медовый месяц, не беспокоить!» прикрепи его снаружи на двери, и если он захочет войти, то это его проблема.

Пилорат так и сделал и все дальнейшее происходило уже во время совершения Прыжка «Далёкой Звезды». Но ни Пилорат, ни Блисс не заметили при этом ничего необычного, да и не смогли бы заметить, даже если бы и уделили этому внимание.

10

Всего лишь несколько месяцев прошло с того времени, когда Пилорат встретил Тревиза и впервые покинул Терминус.

До той поры, больше полусотлетия (Галактических Стандартных лет) своей жизни он обитал исключительно на родной планете.

Думая о самом себе, он считал, что стал за эти месяцы старым космическим волком. Он видел уже три планеты из космоса: сам Терминус, Сейшелл и Гею. И на обзорном экране он видел сейчас четвертую, пусть даже через компьютерную телескопическую установку. Этой планетой был Кампореллон.

И вновь, уже четвертый раз, Янов был немного разочарован. Не смотря ни на что, он продолжал ожидать, что, глядя на обитаемый мир из космоса, можно увидеть очертания его континентов, окруженных морем, или, если это сухой мир, очертания его озер, окруженных сушей.

И никогда не видел ничего подобного.

Если мир был обитаем, он имел как атмосферу, так и гидросферу, а если были вода и воздух – были и облака, закрывавшие весь вид. И теперь Пилорат вновь смотрел вниз на белые завитки со случайными проблесками бледно-голубого или ржаво-коричневого.

Он мрачно удивлялся, как можно идентифицировать мир, если наблюдать его с 300.000 км. Как можно отличить один облачный вихрь от другого?

Блисс взглянула на Пилората с некоторым недоумением:

– Что с тобой, Пил? Ты кажешься таким огорченным.

– Я обнаружил, что все планеты из космоса выглядят одинаково.

– Что ж из этого, Янов? – спросил Тревиз. – Любые побережья на Терминусе выглядят так же похоже, когда они едва видны на горизонте, до тех пор, пока ты не отыщешь какой-нибудь особенный горный пик или прибрежный островок характерной формы.

– Вероятно, – с явным неудовлетворением промолвил Пилорат, – но что ты высмотришь в массе несущихся облаков? И даже если попытаешься, то прежде чем сможешь что-то узнать, наверняка окажешься на ночной стороне.

– Взгляни немного пристальней, Янов. Если ты проследишь облачный покров, то увидишь, что облака стремятся сложиться в узор, покрывающий всю планету, и этот узор движется вокруг центра. А центр находится, как правило, поблизости от одного из полюсов.

– Какого из них? – с интересом спросила Блисс.

– Так как, с нашей точки зрения, планета вращается по часовой стрелке, мы смотрим, по определению, на южный полюс.

Центр, похоже, смещен на 15 градусов от терминатора – планетарной линии тени – и ось вращения планеты наклонена на 21 градус от перпендикуляра к плоскости вращения, значит мы либо в середине весны, либо в середине лета. Компьютер может вычислить орбиту и сообщить мне вкратце, если я попрошу его. Столица находится в северном полушарии, так что там середина осени или зимы.

Пилорат нахмурился.

– Ты можешь различить все это? – Он посмотрел на слой облаков, словно ожидая, что они могут сейчас рассказать нечто подобное и ему, но этого, конечно, не произошло.

– Не только, – ответил Тревиз, – если ты посмотришь на полярные области, то увидишь, что здесь нет разрывов в облачном слое в отличии от областей вдали от полюсов. На самом деле, здесь есть разрывы, но сквозь них ты видишь лед, то есть белое на белом.

– О! – сказал Пилорат. – Я полагаю, ты ожидал этого на полюсах.

– На обитаемых планетах, конечно. Безжизненные планеты могут быть безвоздушными или безводными, или могут иметь характерные признаки, указывающие, что облака состоят не из водяного пара, а лед – не водяной лед. На этой планете такие признаки отсутствуют, так что мы знаем, что смотрим на водяные облака и лед.

Следующая вещь, которую можно заметить – размер области сплошной белизны на дневной стороне терминатора, и опытный глаз отметит, что она больше средней. Далее, ты можешь различить явственный оранжевый отблеск, довольно слабый, отраженного света и это означает, что солнце Кампореллона существенно холоднее солнца Терминуса. Хотя Кампореллон ближе к своей звезде, чем Терминус к своей, он все же не настолько близок, чтобы компенсировать ее более низкую температуру. Следовательно, Кампореллон – холодный мир, хотя и обитаемый.

– Ты, старина, читаешь словно по книге, – восхищенно сказал Пилорат.

– Не слишком восхищайся, – улыбнулся Тревиз. – Компьютер выдает мне запрошенные статистические данные планеты, включая его слегка пониженную среднюю температуру.

Легко вывести то, что ты уже знаешь. Фактически, Кампореллон находится на пороге ледникового периода и уже переживал бы его, если бы конфигурация его континентов была более подходящей при этих условиях.

Блисс прикусила нижнюю губу.

– Мне не нравится холодный мир.

– У нас есть теплая одежда, – ответил Тревиз.

– Это не имеет значения. Человеческие существа не адаптированы к холодной погоде. Мы у нас нет толстой шубы из волос или перьев, или слоя подкожного жира. Для мира с холодной погодой кажется показательной очевидная безразличность к благополучию его собственных частей.

– Разве Гея однородно теплый мир?

– По большей части, да. Существуют некоторые холодные области для холодолюбивых растений и животных, и некоторые жаркие – для теплолюбивых, но большая ее часть – теплая, никогда не становящаяся чрезмерно жаркой или холодной – для всех остальных, включая, конечно, и человека.

– Человека, конечно. Все части Геи равны в этом отношении, но некоторые, подобно человеческим существам, очевидно, более равны, чем другие.

– Не будь так глупо саркастичен, – сказала Блисс с оттенком язвительности. – Важны уровень и интенсивность сознания и разума. Человек – более полезная часть Геи, чем скала того же веса; и свойства, и функции Геи как целого сдвинуты в направлении удовлетворения потребностей людей, не на столько, однако, как на ваших мирах Изолятов. Более того, существуют периоды, когда они сдвинуты в другую сторону, когда это необходимо Гее в целом. Возможно даже они сдвигаются на длительный период в сторону удовлетворения потребностей скальных массивов. Иначе, в случае пренебрежения ими, все части Геи могут пострадать. Мы не должны желать неоправданных извержений вулкана, не правда ли?

– Нет, – сказал Тревиз, – и оправданных тоже.

– На тебя это не произвело впечатления, так?

– Пойми, – сказал Тревиз. – У нас есть миры холоднее среднего и миры теплые; миры, имеющие широко раскинувшиеся тропические леса и миры – обширные саванны. Нет двух похожих, и каждый из них – дом для тех, кто живет там. Я привык к относительной теплоте Терминуса – мы приручили его погоду почти как на Гее – но мне нравится время от времени попадать в какую-нибудь другую обстановку. Что у нас есть, Блисс, из того, чего нет у Геи, – это вариации. Если Гея разрастется до Галаксии, не будет ли каждый мир превращен в теплицу? Однообразие может стать непереносимым.

– Если это так, и если разнообразие окажется желанным, оно может быть запрограммировано.

– Как дар от центрального комитета, так сказать? – сухо спросил Тревиз. – И ровно столько, чтобы они не подумали отделиться? Уж лучше оставить все, как было.

– Но ведь вы не оставляете все, как было!

Каждый обитаемый мир в Галактике подвергся модификации. До колонизации все они были в первозданном состоянии, которое не было комфортным для человека, и каждый подвергался переделке до тех пор, пока не становился терпимым. Если этот мир холоден, то лишь потому, я уверена, что его обитатели не могут согреть его сильнее без неприемлемых расходов. И даже если так, те области, которые они действительно населяют, наверняка искусственно подогреваются в теплые периоды. Так что не будьте столь возвышено-добродетельны, говоря о сохранении первозданности миров.

– Ты говоришь за Гею, я полагаю.

– Я всегда говорю за Гею. Я – Гея.

– Тогда, если Гея так уверена в своем превосходстве, почему вы ждете моего решения? Почему вы не движетесь дальше без меня?

Блисс помолчала, словно собираясь с мыслями. Затем сказала:

– Потому что нет мудрости в том, чтобы доверять чрезмерно самим себе. Мы, естественно, видим свои добродетели более ясно, чем наши пороки. Мы озабочены правильностью того, что делаем. Не того, что кажется правильным для нас, а тем, что объективно является правильным, если такое понятие, как объективная истина, существует. Ты оказался ближайшим приближением к объективной истине, какое мы смогли найти. Таким образом, ты указываешь нам путь.

– Объективная истина в том, – печально сказал Тревиз, – что я даже не понимаю своего собственного решения и ищу ему оправдание.

– Ты найдешь его.

– Надеюсь, что так.

– Действительно, старина, – сказал Пилорат, – мне кажется, что эта последняя стычка была довольно уверенно выиграна Блисс. Почему бы тебе не признать тот факт, что ее аргументы оправдывают твое решение: Гея – будущее человечества?

– Потому что, – резко сказал Тревиз. – Я не знал этих аргументов в то время, когда принимал свое решение. Я не знал ни одной из этих деталей о Гее. Что-то еще влияло на меня, по крайней мере, подсознательно, что-то, что не зависело от геянских деталей, а должно было быть более фундаментальным. Именно это я должен отыскать.

– Не сердись, Голан, – успокаивающе поднял руку Пилорат.

– Я не сержусь. Я просто нахожусь в довольно сильном напряжении. Я не желаю быть центром всей Галактики.

– Я не виню тебя за это, Тревиз, – сказала Блисс, – но и я не виновата, что твой собственный характер поставил тебя в такое положение. Когда мы сможем сесть на Кампореллон?

– Через три дня, – ответил Тревиз, – и только после нашей остановки на одной из внешних орбитальных станций.

– С этим не будет никаких проблем? – спросил Пилорат.

Тревиз пожал плечами.

– Это зависит от количества кораблей, прибывающих на планету, числа принимающих внешних станций, и, главным образом, от особенностей правил, позволяющих и запрещающих доступ в этот мир. Такие правила меняются время от времени.

– Что ты имел в виду под запрещением доступа? – негодующе спросил Пилорат. – Как могут они запретить доступ гражданину Основания? Разве Кампореллон не часть доминиона Основания?

– И да – и нет. Это деликатный правовой вопрос и я не уверен в том, как Кампореллон интерпретирует его. Я полагаю, имеется вероятность того, что посадка будет для нас запрещена, но не думаю, что она велика.

– И если нам запретят, что мы будем делать?

– Я не уверен, – сказал Тревиз. – Подождем и посмотрим, что случится, прежде чем истощать свои мозги, разрабатывая поспешные планы.

11

Теперь они находились достаточно близко к Кампореллону, чтобы его было видно как основательный шарик без телескопического увеличения. Однако, когда такое увеличение включили, стали видны сами внешние станции. Они располагались на большем удалении, чем большинство орбитальных объектов вокруг планеты и были хорошо освещены.

Приближаясь, подобно «Далёкая Звезда», со стороны южного полюса планеты, можно было заметить, что половина этих станций постоянно освещена солнцем. Внешние станции на ночной стороне были, естественно, более отчетливо видны как вспышки света, равномерно расположенные по дуге вокруг планеты. Шесть из них были ясно различимы (еще шесть находились на дневной стороне) и все кружили вокруг планеты с одинаковой скоростью.

– А другие огоньки, ближе к планете? Что это? – спросил Пилорат, испытывая некоторое благоговение при виде такого зрелища.

– Я не знаю детально эту планету, так что не могу ответить тебе, – сказал Тревиз. – Это могут быть орбитальные заводы, лаборатории, обсерватории, или даже обитаемые города-спутники. Некоторые планеты предпочитают держать все орбитальные объекты на теневой стороне, за исключением внешних станций. Например, как на Терминусе.

Кампореллон, очевидно, придерживается более свободных принципов.

– А к какой внешней станции мы направимся, Голан?

– Это зависит от них. Я послал свой запрос на посадку на Кампореллон и мы, возможно, получим указания, на какую внешнюю станцию нам лететь и когда. Многое зависит от того, сколько прибывших кораблей пытаются на настоящий момент приземлиться. Если к каждой станции стоит в очередь дюжина кораблей, у нас нет другого выбора, кроме как быть терпеливыми.

– Прежде я только дважды оказывалась на расстоянии Прыжка от Геи, и оба раза на или вблизи Сейшелл. Но я никогда не была на таком расстоянии, – сказала Блисс.

Тревиз пристально посмотрел на нее.

– Это имеет значение? Ты все еще Гея, не так ли?

На мгновение Блисс рассердилась, но затем расплылась в слегка смущенной улыбке.

– Должна признать, что сейчас ты подловил меня, Тревиз.

У слова Гея – двойное значение. Оно может быть использовано для обозначения планеты как твердого сферического объекта в космосе. Также можно его использовать и для обозначения живого объекта, включающего эту сферу. Честно говоря, мы должны использовать два разных слова для этих двух различных понятий, но геянцы обычно знают из контекста, о чем идет речь. Я допускаю, что временами Изоляты могут быть озадачены всем этим.

– Ну, в таком случае, – сказал Тревиз, – допуская, что ты находишься в тысячах парсеков от Геи как сферы, остаешься ли ты все еще частью Геи как организма?

– Имея в виду организм, я все еще Гея.

– Без ослабления?

– Без существенного. Я уверена, что уже говорила тебе: существует некоторая дополнительная сложность в том, чтобы оставаться Геей через гиперпространство; но я остаюсь ею.

– Тебе не приходило в голову, – сказал Тревиз, – что Гея может показаться Галактическим Кракеном – монстром со щупальцами из легенд – со своими щупальцами, раскинутыми повсюду. Вам достаточно лишь послать несколько геянцев на каждый из населенных миров и вы фактически получите Галаксию прямо сейчас. Собственно говоря, вы вероятно так и поступаете. Где находятся ваши геянцы? Я предполагаю, что один или больше – на Терминусе и столько же на Транторе. Как далеко это зашло?

Блисс явно чувствовала себя неловко.

– Я сказала, что не могу лгать тебе, Тревиз, но это не значит, что я чувствую себя обязанной выкладывать всю правду. Есть вещи, знать которые тебе ни к чему. Местонахождение и приметы отдельных представителей Геи относятся к их числу.

– Могу я узнать причины для существования этих щупалец, Блисс, даже если я не узнаю, куда они тянутся?

– По мнению Геи, ты не должен этого знать.

– Я предполагаю, впрочем, что я могу предположить. Вы считаете, что охраняете Галактику.

– Мы заботимся о стабильности и безопасности Галактики, Галактики мирной и процветающей. План Сэлдона, первоначально разработанный Хари Сэлдоном, предназначен, чтобы развить Вторую Галактическую Империю, более стабильную и работоспособную, чем была Первая. План, постоянно модифицируемый и улучшаемый Вторым Основанием, хорошо работает до сих пор.

– Но Гея не стремится ко Второй Галактической Империи в классическом смысле, не правда ли? Вы стремитесь к Галаксии – живой Галактике.

– Если ты допустишь это, мы надеемся, со временем, получить Галаксию. Если ты не позволишь, мы поможем созданию Второй Галактической Империи Сэлдона и сделаем ее настолько безопасной, насколько сможем.

– Но что плохого…

Его ухо уловило нежную трель сигнала.

– Компьютер вызывает меня, – сказал Тревиз. – Я полагаю, получены указания, касающиеся внешней станции. Я скоро вернусь.

Голан вошел в рубку, совместил ладони с контурами на пульте и обнаружил, что и в самом деле получено направление на определенную внешнюю станцию, к которой он начал приближаться, используя предписанную траекторию подхода.

Тревиз подтвердил получение и на мгновение откинулся в кресле.

План Сэлдона! Он не думал о нем уже давно. Первая Галактическая Империя рассыпалась и за пять сотен лет выросло Основание, сперва – в состязании с Империей, затем – на ее руинах, – и все в соответствии с Планом.

Произошла, правда, заминка из-за Мула, который угрожал разбить План вдребезги, но Основание прошло и через это – возможно, с помощью всегда сокрытого Второго Основания, – а может, с помощью даже лучше сокрытой Геи.

Сейчас Плану угрожало нечто более серьезное, чем Мул.

История отклонялась от обновления Империи к чему-то совершенно отличному от всего известного ранее – Галаксии. И он сам согласился с этим.

Но почему? Был ли в Плане изъян? Изъян в самих его основах?

На один-единственный, молнией промелькнувший момент, Тревизу показалось, что этот изъян действительно существовал и что он знает, в чем этот изъян, и знал это, когда принимал свое решение, – но знание… если в этом что-то и было… исчезло так же быстро, как и пришло, и оставило его ни с чем.

Возможно, все это было только иллюзией; и когда он вынес решение, и сейчас. Кроме всего прочего, он не знал ничего о Плане, не считая основных положений, которые стали краеугольными камнями психоистории. Кроме этого, он не знал деталей и, конечно, ни единого знака их математики.

Он закрыл глаза и сосредоточился.

Ничего не произошло.

Может быть, это была дополнительная мощь, которую он получал от компьютера? Тревиз положил руки на панель пульта и ощутил тепло соприкосновения с компьютером. Он закрыл глаза и снова сосредоточился.

Снова ничего.

12

Кампореллонец, прибывший на борт корабля, имел голографическую идентификационную карточку. На ней его округлое, с короткой бородкой лицо было передано с отличным качеством и внизу стояло имя: А.Кендрей.

Он был довольно невысок и имел тело такое же округлое, как и лицо. У него был легкий и свежий взгляд, приятные манеры и осматривал корабль он с явным удивлением:

– Как это вы так быстро снизились? Мы ожидали вас не раньше, чем через два часа.

– Это корабль новой модели, – сказал Тревиз дипломатично.

Однако, Кендрей не был настолько юн и невинен, как казался. Он вошел в рубку и спросил:

– Гравитационный?

Тревиз не видел смысла в отрицании того, что и так было очевидно. Он бесстрастно ответил:

– Да.

– Очень интересно, слышали о них, но видеть как-то не доводилось. Двигатели в трюме?

– Совершенно верно.

Кендрей взглянул на компьютер.

– Системы компьютера тоже?

– Да. По крайней мере, мне так говорили. Сам я никогда не видел их.

– Ах, да. Что мне нужно, так это судовую документацию: номер двигателей, место производства, идентификационный код и все такое прочее. Все это в компьютере. Я уверен, это окажется формальностью и потребует полсекунды.

Но процедура заняла гораздо больше времени. Кендрей оглянулся вновь.

– У вас на борту три человека.

– Правильно.

– Какие-нибудь животные? Растения? Состояние здоровья?

– Нет. Нет. Хорошее. – Отчетливо отвечал Тревиз.

– Угу, – сказал Кендрей, делая пометки. – Не могли бы вы приложить сюда вашу руку? Просто формальность. Правую руку, пожалуйста.

Тревиз взглянул на прибор без благосклонности. Он использовался все более и более широко и быстро усовершенствовался. Отсталость мира можно было определить сейчас по отсталости микродетектора. Существовало несколько новых миров, также отсталых, которые вообще их не имели.

Начало этому было положено финальным развалом Империи, когда каждый ее осколок стал проявлять растущую озабоченность в защите себя от инфекций и чуждых микроорганизмов.

– Что это? – тихим любопытным голосом спросила Блисс, наклонившись над прибором и осматривая его сперва с одной, затем с другой стороны.

– Микродетектор, – сказал Пилорат, – я думаю, так они его называют.

– Ничего таинственного, – добавил Тревиз. – Он автоматически проверяет кусочек вашего тела, изнутри и снаружи, на присутствие микроорганизмов, способных вызывать болезни.

– Он может также классифицировать микроорганизмы, – сказал Кендрей с заметным оттенком гордости. – Он разработан здесь, на Кампореллоне, и если вы не против, я все еще жду ваши правые руки.

Тревиз протянул правую руку и смотрел, как серия маленьких красных точек танцевала вдоль ряда горизонтальных линий. Кендрей коснулся контактов и цветная копия этой картинки появилась из прибора.

– Будьте добры подписать здесь, сэр, – сказал он.

Тревиз сделал это.

– Насколько плох я оказался? – спросил он. – Надеюсь, мое состояние не очень опасно?

– Я не физиолог, так что не могу сказать подробно, но отметок, по которым вы должны быть отправлены назад или поставлены в карантин, я не вижу. Это все, в чем я был заинтересован.

– Какой подарок судьбы для меня, – сухо сказал Тревиз, тряхнув рукой чтобы снять легкую судорогу.

– Да, сэр.

Пилорат вложил свою руку с некоторой неуверенностью, затем подписал копию.

– А вы, мэм?

Спустя мгновение, Кендрей смотрел на результат и говорил:

– Я никогда не видел ничего подобного прежде. – Он взглянул на Блисс с благоговением. – Вы отрицательны. Совсем.

Блисс приглашающе улыбнулась:

– Как замечательно.

– Да, мэм. Я завидую вам. – Он снова взглянул на первую копию. – Ваш идентификатор, мистер Тревиз.

Тревиз протянул ему все необходимое. Кендрей, глянув на это, вновь поднял удивленный взгляд.

– Советник Магистратуры Терминуса?

– Совершенно верно.

– Высокопоставленный чиновник Основания?

– Совершенно верно, – холодно сказал Тревиз. – Так вы позволите побыстрее пройти через все это?

– Вы капитан корабля?

– Да, я.

– Цель визита?

– Безопасность Основания, и это все, что я могу вам ответить. Надеюсь вы понимаете это?

– Да, сэр. Как долго вы намерены здесь оставаться?

– Я не знаю. Возможно, неделю.

– Очень хорошо, сэр. А другой джентльмен?

– Это доктор Янов Пилорат. У вас есть его подпись и я ручаюсь за него. Он – ученый Терминуса и мой помощник в том деле, ради которого я здесь.

– Я понимаю, сэр, но я должен видеть его идентификатор. Закон есть закон, я сожалею. Я надеюсь, вы понимаете, сэр.

Пилорат протянул свой документ.

Кендрей кивнул.

– А вы, мисс?

Тревиз сказал тихо:

– Нет нужды беспокоить леди. Я ручаюсь за нее тоже.

– Да сэр, но мне нужен идентификатор.

– Я сожалею, но у меня нет никаких документов, сэр.

Кендрей нахмурился.

– Прошу прощения?

– Эта юная леди ничего не взяла с собой. По оплошности. С ней все в порядке. Я несу полную ответственность.

– Я хотел бы иметь возможность позволить вам это, но не могу. Ответственность несу я. При данных обстоятельствах, это не так уж важно. Не трудно получить дубликат. Юная мисс, я полагаю, с Терминуса?

– Нет.

– Тогда откуда-то с территории Основания?

– Получается так, что нет.

Кендрей пристально посмотрел на Блисс, затем на Тревиза.

– Это усложняет дело, Советник. Получение дубликатов с мира, не входящего в Основание, потребует дополнительного времени. Мисс Блисс, назовите мир, откуда вы родом, и мир, чьим гражданином вы являетесь. Затем вы будете ждать прибытия дубликатов.

– Подождите, мистер Кендрей, – сказал Тревиз. – Я не вижу причин для задержки. Я высокопоставленный чиновник Основания и я здесь с миссией огромной важности. Меня не должны задерживать тривиальные бумажные дела.

– Я не виноват, Советник. Если бы это зависело от меня, я позволил бы вам спуститься на Кампореллон прямо сейчас, но у меня есть толстый свод правил, которые руководят всеми моими действиями. Я должен поступать согласно этому своду или он обрушится на меня. Конечно, я полагаю, должна быть важная персона на Кампореллоне, которая ожидает вас. Если вы скажете мне кто это, я свяжусь с ним и если мне прикажут пропустить вас, я так и сделаю.

Тревиз мгновение помедлил.

– Это будет не дипломатично, мистер Кендрей. Могу я поговорить с вашим непосредственным начальником?

– Вы, конечно, можете, но вряд ли вы увидитесь с ним немедленно.

– Я уверен, что он придет сразу же, когда поймет, что будет говорить с чиновником Основания.

– Пожалуй, – сказал Кендрей, – но между нами говоря, это только ухудшит положение дел. Мы не часть территории метрополии Основания, как вам должно быть известно. Мы присоединились как союзная планета и воспринимаем это серьезно. Люди беспокоятся, как бы не превратиться в марионеток Основания – я использую всего лишь ходовое выражение, поймите – и демонстративно держат дистанцию между Кампореллоном и Основанием, выказывая свою независимость.

Мой начальник заработает в глазах планеты больше очков, если будет противостоять предоставлению особых льгот чиновнику Основания.

Тревиз помрачнел.

– А вы, тоже?

Кендрей покачал головой.

– Я вне политики, сэр. Никто ни за что эти очки не начислит. Я буду счастлив, если мне хотя бы выплатят жалование. И хотя я не могу ничего получить, я могу быть разжалован, и очень даже просто.

– Принимая во внимание мой пост, знаете ли, я смогу позаботиться о вас.

– Нет, сэр. Извините, если это звучит дерзко, но я не думаю, что вы это можете. И, сэр, я смущен, говоря это, но пожалуйста, не предлагайте мне ничего ценного. Известны примеры, когда чиновники принимали подобные предложения, и хороши же они были, когда все это раскрывалось.

– Я и не думал давать вам взятку. Я только подумал, что Мэр Терминуса может сделать с вами, если вы помешаете моей миссии.

– Советник, я в совершенной безопасности до тех пор, пока скрываюсь за сводом правил. Если члены Президиума Кампореллона получат какое-либо внушение от Основания, это их забота, а не моя. Но если это может помочь, сэр, я могу пропустить на корабле вас и доктора Пилората. Если вы оставите мисс Блисс на внешней станции, мы задержим ее здесь на некоторое время и отошлем на поверхность Кампореллона, как только прибудет дубликат ее бумаг. Если ее документы не смогут быть получены по какой-либо причине, мы пошлем ее назад, на ее мир, с коммерческим транспортом. Боюсь, впрочем, что в этом случае кому-нибудь придется оплатить ей дорогу.

Тревиз заметил, как отреагировал на это Пилорат, и сказал:

– Мистер Кендрей, могу я поговорить с вами с глазу на глаз в рубке?

– Хорошо, но я не могу слишком долго оставаться на борту, иначе возникнут вопросы.

– Это не займет много времени, – заверил Тревиз.

Войдя в рубку, Тревиз демонстративно закрыл поплотнее дверь, а затем сказал тихим голосом:

– Я бывал во многих местах, но нигде не встречал таких суровых требований по соблюдению выполнения мельчайших подробностей правил иммиграции, особенно для людей Основания и чиновников Основания.

– Но юная леди не из Основания.

– Даже если и так.

– Эти вещи имеют свой ритм. У нас произошло несколько скандалов, и, в настоящее время, все ужесточилось. Если вы вернетесь через год, вы, вероятно, не встретите никаких затруднений, но сейчас я ничего не могу с этим поделать.

– Попытайтесь, мистер Кендрей, – сказал Тревиз, его голос стал гораздо мягче. – Я согласен положиться на вашу милость и поговорить как мужчина с мужчиной. Пилорат и я выполняем эту миссию уже довольно давно. Он и я. Только он и я. Мы добрые друзья, но одиночество сказывается, если вы меня понимаете. Некоторое время назад Пилорат отыскал эту маленькую леди. Не буду говорить вам, что произошло, но мы решили взять ее с собой. Это поддерживает наше здоровье – использование ее время от времени.

Вопрос сейчас в том, что Пилорат связан узами брака на Терминусе. Я свободен, вы понимаете, но Пилорат старше и вошел в возраст, когда становятся отчаянными. В такие лета стремятся вернуть назад молодость и все с ней связанное. Он не может ее оставить. В то же время, если она будет упомянута официально, хорошенькая встреча ожидает старину Пилората, когда он вернется на Терминус.

Никакого вреда от нее не будет, вы же понимаете. Мисс Блисс, как она себя называет – хорошенькое имя, учитывая ее профессию – не блещет умом; мы не за это ее выбирали. Стоит ли вам вообще упоминать ее? Не могли бы вы внести в списки только меня и Пилората? Первоначально только мы в них входили, когда покидали Терминус. Не нужно официально включать и женщину. Кроме всего прочего, она абсолютно свободна от инфекций. Вы сами отметили это.

Лицо Кендрея приняло официальное выражение.

– Я действительно не хочу причинять вам неудобства. Я понимаю ситуацию, и, поверьте, симпатизирую вам. Послушайте, если вы думаете, что месяцами нести дежурство на этой станции – шуточное дело, подумайте еще. И это не результат воспитания, только не на Кампореллоне. – Он покачал головой.

– И у меня тоже есть жена, так что я понимаю. Но, поймите, даже если я пропущу вас, то, как только обнаружится, что – уф! – леди без документов, ее посадят, вы и мистер Пилорат попадете в неприятное положение и вынуждены будете вернуться на Терминус. А сам я наверняка лишусь работы.

– Мистер Кендрей, – сказал Тревиз, – доверьтесь мне. Как только я окажусь на Кампореллоне, я буду в безопасности.

Я смогу поговорить о моей миссии с нужными людьми, и, когда это будет сделано, неприятностей больше уже не возникнет. Я принимаю полную ответственность за все, что здесь произойдет, если что-нибудь произойдет, в чем я сомневаюсь.

Более того, я порекомендую повысить вас в должности и вы сможете получить это, потому что Терминус всегда поддерживает нужных людей. И мы дадим Пилорату отвлечься.

Кендрей замялся, а затем сказал:

– Олл райт. Я пропущу вас – но выслушайте мое предупреждение. С этого момента я начинаю обеспечивать себе алиби, чтобы спасти свою задницу, если все выйдет наружу. Я пальцем не пошевелю, чтобы спасти ваши. Кроме того, я знаю, как обстоят дела на Кампореллоне, а вы – нет; а Кампореллон – не добрый мир для людей, преступивших черту.

– Благодарю вас, мистер Кендрей, – сказал Тревиз. – За все ответит моя задница. Уверяю вас в этом.

4. На Кампореллоне

13

Их пропустили. Внешняя станция быстро тускнеющей звездой таяла позади них и через пару часов они должны были пройти сквозь слой облаков.

Гравитационному кораблю не надо было гасить свою скорость в долгом облете планеты по сужающейся спирали, но тем не менее он не мог слишком быстро нырнуть вниз. Свобода от гравитации не означает освобождения от трения о воздух.

Корабль мог спускаться по прямой, но соблюдая определенную осторожность: этот маневр нельзя было проводить на слишком большой скорости.

– Где мы сядем? – со смущенным видом спросил Пилорат. – Я не могу отличить в облаках одно место от другого.

– И я не лучше твоего, – сказал Тревиз, – но у нас есть официальная голографическая карта Кампореллона, на которой нанесены рельеф материков и океанского дна – и политическое деление тоже. Карта занесена в память компьютера и это позволит сохранить ориентацию. Он совместит планетный узор материков и морей с картой, правильно сориентировав таким образом корабль и доставит нас к столице по спиральной траектории.

– Если мы появимся в столице, то немедленно попадем в атмосферу политических интриг. Раз там демонстрируют свою анти-Основательность, как намекал нам парень с внешней станции, нас могут ждать неприятности.

– С другой стороны, столица – это интеллектуальный центр планеты, и если нам нужна информация, мы найдем ее или здесь, или вообще нигде. Даже если они не любят Основание, я сомневаюсь, что они способны слишком открыто проявлять это чувство. Мэр не испытывает ко мне большой любви, но она и не позволит пренебрежительно обращаться с Советником. Она постарается не допустить появления прецедента.

Блисс вышла из туалета с еще влажными после мытья руками. Она оправила платье без следа смущения от присутствия остальных и сказала:

– Кстати, надеюсь, экскременты полностью включены в замкнутый цикл?

– Несомненно, – сказал Тревиз. – Как ты думаешь, надолго ли хватило бы нам запаса воды без переработки экскрементов? На чем, по твоему, растут эти изысканно приправленные дрожжевые брикеты, которые мы едим, чтобы добавить свежести в наши замороженные продукты? Я надеюсь, это не испортило твой аппетит, моя разумная Блисс?

– Почему же? Откуда, по твоему, пища и вода появляются на Гее? Или на этой планете? Или на Терминусе?

– На Гее, – сказал Тревиз, – экскременты, конечно, такие же живые, как и вы.

– Не живые. Обладающие сознанием. В этом вся разница. Уровень сознания, естественно, очень низкий.

Тревиз пренебрежительно фыркнул, но не попытался ответить. Он только сказал:

– Я иду в рубку, составить компанию компьютеру. Хотя он не нуждается в моем контроле.

– Можем мы помочь тебе составлять ему компанию? – спросил Пилорат. – Я не могу до конца принять тот факт, что он может доставить нас вниз самостоятельно, что он может чувствовать другие суда, или штормы, или – что там еще?

Тревиз широко улыбнулся.

– Поверь в это, пожалуйста. Корабль гораздо безопаснее под контролем компьютера, чем мог бы быть под моим. Но, впрочем, пошли. Вам, пожалуй, лучше посмотреть, что происходит.

Они находились над солнечной стороной планеты; как объяснил Тревиз, карта в компьютере легче совмещается с реальным рельефом при солнечном свете, чем в темноте.

– Это очевидно, – сказал Пилорат.

– Не так уж и очевидно. Компьютер почти столь же быстро может сканировать местность и в инфракрасном свете, который поверхность излучает даже в темноте. Однако, большая длина волн инфракрасного диапазона не позволяет компьютеру добиться такого же разрешения, как в диапазоне видимого света. Это означает, что компьютер не может видеть так же резко и отчетливо в инфракрасных лучах, и когда это не является чем-то необходимым, я предпочитаю облегчить ему работу.

– А что если столица на ночной стороне?

– Шансы на это – фифти-фифти, – сказал Тревиз, – но если и так, то как только карта будет совмещена с поверхностью при дневном свете, мы сможем совершенно уверенно скользнуть вниз к столице, даже в полной темноте. И задолго до того, как мы приблизимся к столице, нас перехватят микроволновые лучи и направят в наиболее удобный космопорт. Беспокоиться совершенно не о чем.

– Ты уверен? – спросила Блисс. – Ты спускаешь меня без документов и без указания такого моего мира, который эти люди смогли бы опознать. Я обязана, как меня инструктировали, ни в коем случае не упоминать при них Гею.

Так что же мы будем делать, если у меня попросят документы как только мы ступим на поверхность?

– Этого не должно произойти, – сказал Тревиз. – Все будут думать, что о проверке позаботились на внешней станции.

– Но если они попросят?

– Ну, когда это случится, тогда мы и займемся этим. А пока не делай проблем из воздуха.

– Когда мы окажемся лицом к лицу с проблемами, возникновение которых вполне вероятно, может оказаться уже слишком поздно разрешать их.

– Я полагаюсь на мою изобретательность, позволяющую удерживать проблемы от того, чтобы они так далеко заходили.

– Кстати, говоря об изобретательности, как ты смог протащить нас через внешнюю станцию?

Тревиз взглянул на Блисс, затем его губы медленно расплылись в улыбке, благодаря которой он стал похож на проказливого ребенка.

– Только мой мозг.

– Что ты сделал, старик? – спросил Пилорат.

– Дело было в том, чтобы представить ему вещи в нужном освещении. Я пытался запугивать и сулил взятку. Я обращался к его логике и его лояльности к Основанию. Ничего не сработало, так что я был вынужден прибегнуть к последнему средству. Я сказал, что мы обманываем твою жену, Пилорат.

– Мою жену? Но дорогой мой, у меня нет сейчас никакой жены.

– Я это знаю, но он не знает.

– Под женой, я полагаю, вы подразумеваете женщину, которая является особенным, постоянным партнером мужчины? – спросила Блисс.

– Несколько больше, Блисс, – ответил Тревиз. – Постоянного партнера с преимущественными правами, вытекающими из этого партнерства.

– Блисс, я действительно не имею жены, – несколько нервозно сказал Пилорат. – Я имел их время от времени в прошлом, но у меня ее нет уже довольно давно. Если ты желаешь совершить законный ритуал…

– О, Пил, – сказала Блисс и словно отмахнулась от чего-то правой рукой, – какое мне дело до этого? У меня неисчислимое множество партнеров настолько же близких мне, насколько одна твоя рука близка другой. Это только Изоляты чувствуют себя настолько отчужденными, что нуждаются в использовании искусственных договоренностей для получения приемлемого замещения истинного чувства партнерства.

– Но я – Изолят, Блисс, дорогая.

– Ты можешь со временем стать меньшим Изолятом, Пил. Возможно, никогда не превратишься полностью в Гею, но уже и не будешь в полном смысле слова Изолятом, и почувствуешь заливающий тебя поток дружелюбия.

– Мне нужна только ты, Блисс.

– Это потому, что ты ничего об этом не знаешь. Но ты сможешь узнать.

Тревиз во время этого диалога сосредоточенно смотрел на обзорный экран с выражением напряженного терпения на лице.

Облачное покрывало приближалось и, спустя мгновение, все окутал густой серый туман.

«Микроволновый диапазон» – мысленно скомандовал он и компьютер сразу же переключился на распознавание отраженных сигналов радара. Облака исчезли и появилась поверхность Кампореллона в условных цветах. Границы между районами с различной поверхностью слегка расплывались и дрожали.

– Теперь это так и будет выглядеть? – с некоторым удивлением спросила Блисс.

– Только пока мы не опустимся ниже облаков. Затем мы снова увидим все при солнечном освещении.

Как только он это сказал, засияло солнце и нормальная видимость восстановилась.

– Понимаю, – сказала Блисс. Затем, повернувшись к нему, продолжила:

– Но чего я не могу понять, так это почему для чиновника с внешней станции имел такое большое значение вопрос, обманывает ли Пилорат свою жену?

– Если бы тот парень, Кендрей, отправил тебя назад, новость эта, сказал я, может достичь Терминуса и, следовательно, жены Пилората. Пилорат вследствие этого попал бы в затруднительное положение. Я не уточнял, какого сорта неприятности его ожидали, но я старался, чтобы это прозвучало так, словно дело его будет плохо. Среди мужчин существует некое подобие массонского братства, – Тревиз ухмыльнулся при этих словах, – и один мужчина никогда не выдаст другого. Он может даже помочь, если потребуется.

Причина, я полагаю, в том, что в другой раз они могут поменяться ролями. Я также думаю, – добавил он, становясь несколько серьезнее, – что подобное братство существует и среди женщин, но, не будучи женщиной, я никогда не смогу наблюдать это вблизи.

Лицо Блисс теперь напоминало хорошенькую грозовую тучу.

– Это что, шутка? – обеспокоенно спросила она.

– Нет. Я серьезен, – сказал Тревиз. – Я не говорю, что этот Кендрей позволил нам сесть на Кампореллон только для того, чтобы помочь Янову избежать гнева его жены. Мужская солидарность просто могла добавить последнюю каплю к другим моим аргументам.

– Но это же ужасно! Если существуют правила, которые помогают сплочению общества и связывают его воедино. Неужели это настолько легкая вещь – пренебречь правилами из-за таких тривиальных причин?

– Ну, – сказал Тревиз, на мгновение переходя к обороне, – некоторые из этих правил сами по себе тривиальны.

Некоторые миры очень ревниво относятся к посещению их сектора пространства даже во времена мира и коммерческого процветания, какое мы сейчас имеем благодаря Основанию.

Кампореллон, по каким-то причинам, выделяется из основной массы, вероятно, из-за темных материй внутренней политики.

Почему мы должны из-за этого страдать?

– Ты все время увиливаешь от ответа на мой вопрос. Если мы будем повиноваться только тем правилам, которые мы считаем справедливыми и разумными, тогда правил не останется вообще, потому что нет правила, о котором кто-нибудь не думал как о несправедливом. И если мы хотим проталкивать наши собственные индивидуальные преимущества, как мы их понимаем, тогда мы всегда сможем найти причины не исполнять те или иные действующие правила. Что за этим последует, так это ловкие трюки, которые кончатся анархией и катастрофой, даже для самого ловкого трюкача, так как он тоже не переживет коллапса общества.

– Общество так легко не рушится, – сказал Тревиз. – Ты говоришь как Гея, а Гея, вероятно, не может понять сообщество свободных индивидуумов. Правила, установленные со справедливостью и разумностью, могут легко пережить свою полезность когда изменяется обстановка, хотя и могут по инерции оставаться в силе. Тогда не только правильно, но и полезно нарушать эти правила, как бы признавая тот факт, что они стали не нужны – или даже вредны.

– Тогда даже вор и убийца может утверждать, что он служит обществу.

– Ты бросаешься в крайность. В суперорганизме Геи существует автоматический консенсус по введению правил в обществе и никто не нарушает их. Можно сказать, что Гея – ископаемое, или просто ведет растительный образ жизни. В свободной ассоциации присутствует элемент беспорядка, но это цена, которую необходимо платить за способность создавать что-то новое, способность к изменениям. В целом, это разумная цена.

Блисс заметно повысила голос:

– Ты абсолютно не прав, если думаешь что Гея – растительный мир или ископаемое. Наши дела, наши подходы, наши взгляды постоянно находятся под контролем. Гея развивается, переживая и думая, и, следовательно, изменяясь при необходимости.

– Если даже все и обстоит так, как ты говоришь, самоконтроль и развитие могут быть слабыми, потому что на Гее нет ничего кроме Геи. У нас же, даже когда почти все согласны, находится несколько упрямцев и иногда именно они оказываются правы, и, если они достаточно умны, достаточно энергичны, достаточно правы, они могут победить в конце концов и стать героями в будущем – подобно Хэри Сэлдону, который создав психоисторию, противопоставил свою мысль всей Галактической Империи и победил.

– Он был победителем только до настоящего времени, Тревиз. Вторая Империя, которую он запланировал, не осуществится. Вместо нее будет Галаксия.

– Будет ли? – мрачно сказал Тревиз.

– Это было твое решение, и, как бы ты не спорил со мной о преимуществах Изолятов и о их свободе быть глупцами и преступниками, есть что-то, скрытое в тайниках твоего мозга, что заставило тебя выбрать Гею.

– Сейчас в тайниках моего мозга, – еще более мрачно сказал Тревиз, – то, что я стараюсь сделать. Туда, для начала, – добавил он, показывая на экран, на котором огромный город раскинулся до горизонта, кварталы приземистых строений, окруженные коричневыми под легким инеем полями, прерывались случайными небоскребами.

Пилорат покачал головой.

– Слишком плохо. Я имею ввиду, трудно вас примирить, но вы втянули меня в свой спор.

– Не беспокойся, Янов, – сказал Тревиз. – Ты можешь продолжать свои попытки когда мы улетим отсюда. Я обещаю держать свой рот на замке все это время, если ты сможешь убедить Блисс контролировать ее собственный.

И «Далёкая Звезда» включила микроволновый луч для посадки в космопорте.

14

Кендрей выглядел серьезным, когда вернулся на внешнюю станцию и наблюдал, как мимо проплывает «Далёкая Звезда». Он явно все еще был угнетен своим проступком.

Он садился ужинать, когда один из его товарищей, тощий парень с широко расставленными глазами, тонкими светлыми волосами и почти белыми бровями сел рядом с ним.

– Что случилось, Кен?

Кендрей скривил рот.

– Этот корабль, Гейтис, который только что пролетел – гравилет.

– Тот странный корабль, с нулевой радиоактивностью?

– Именно потому он и не был радиоактивен. Он не нуждается в топливе. Гравилет.

Гейтс кивнул.

– Это о нем нас предупреждали, верно?

– Верно.

– И это выпало на твою долю. Счастливчик.

– Не такой уж счастливчик. На его борту была женщина без документов – и я не сообщил о ней.

– Что? Послушай, не говори мне. Я не желаю знать об этом. Ни слова больше. Ты можешь быть моим другом, но я не собираюсь задним числом становиться твоим соучастником.

– Об этом я не беспокоюсь. По крайней мере не очень серьезно. Я должен был послать корабль на Кампореллон. Им нужен был этот гравилет – или любой гравилет. Ты знаешь это.

– Верно, но ты мог бы по крайней мере сообщить о женщине.

– Не хотелось бы. Она не замужем. Ее просто подобрали для… для использования.

– Сколько мужчин на борту?

– Двое.

– И они просто прихватили ее для… для этого? Они, должно быть, с Терминуса.

– Это точно.

– Что они только там, на Терминусе, не выделывают.

– Это точно.

– Отвратительно. И они отбыли с ней?

– Один из них женат и не хотел, чтобы его жена знала обо всем этом. Если бы я сообщил о женщине на борту, его жене все стало бы известно.

– Но ведь эта женщина не вернется на Терминус?

– Конечно, но так или иначе, его жена все узнает.

– Стоило ли тогда проявлять мужскую солидарность?

– Согласен, но не я буду ответственным за это.

– Они сотрут тебя в порошок за то, что ты не сообщил о ней. Нежелание создавать затруднения для этого парня – не извинение.

– Может быть ты сообщишь им?

– Полагаю, я должен это сделать.

– Нет, не должен. Правительству нужен этот корабль. Если бы я настаивал на включении женщины в рапорт, люди на корабле могли изменить свои намерения относительно посадки и отправиться к какой-нибудь другой планете. Наверное, правительству это бы не понравилось.

– Поверили ли они тебе?

– Я думаю, да. Очень милая девочка, впрочем. Представь женщину вроде этой, готовую отправиться с двумя мужчинами, а женатый мужчина с силой воли воспользовался случаем… Ты знаешь, это соблазнительно.

– Не думаю, что ты бы хотел, чтобы мисс узнала о твоих словах – или даже о твоих мыслях.

– Кто бросится сообщать ей о них? Не ты ли? – вызывающе сказал Кендрей. – Давай. Ты знаешь не только это.

Возмущенный взор Гейтиса скоро угас и он сказал:

– То, что ты пропустил их, не принесет этим парням ничего хорошего, и ты это знаешь.

– Знаю.

– Там, внизу, довольно быстро обнаружат ее, и если тебе это сойдет с рук, то никак не им.

– Я знаю, – сказал Кендрей, – и я виноват перед ними. Какие бы неприятности не причинило им присутствие женщины, это ничто по сравнению с тем, что может случиться из-за корабля. Капитан сделал кое-какие замечания…

Кендрей сделал паузу и Гейтис пылко спросил:

– Какие?

– Не имеет значения. Если это всплывет, то отвечать придется мне.

– Хорошо. Мне не нужно это повторять.

– И мне тоже. Но я виноват перед этими двумя мужиками с Терминуса.

15

Для любого, кто был в космосе и почувствовал его однообразие, настоящее возбуждение от полета приходит, когда начинается посадка на новую планету. Ее поверхность убегает под вами назад, вы ловите взглядом мелькание земли и воды, геометрических фигур и линий, которые могут быть городами и дорогами. Вы узнаете зелень растительности, серые краски бетона, коричневые – открытого грунта, белые – снега. Больше всего волнуют населенные участки; города, которые на каждом мире имеют свои характерные очертания и архитектурные варианты.

В обыкновенном корабле, должно быть, было и возбуждение от касания поверхности и скольжения при посадке. Для «Далёкой Звезды» все обстояло иначе. Она плыла сквозь атмосферу, замедляясь благодаря мастерскому управлению сопротивлением воздуха и гравитацией и наконец остановилась над космопортом. Дул порывистый ветер и это сильно осложняло посадку. Двигатели «Далёкой Звезды», компенсирующие гравитационное поле планеты, таким же образом действовали на инерционную массу корабля, так что его сносило порывами ветра. Для посадки компенсация поля гравитации планеты была нарушена и осторожно включены вспомогательные реактивные двигатели, работающие не только против притяжения планеты, но и против порывов ветра, и таким образом, что почти компенсировали ветровой снос. Без соответствующего компьютера это невозможно было бы сделать должным образом.

Вниз и вниз, с малыми неизбежными смещениями в том или ином направлении, корабль дрейфовал, пока не опустился в очерченной области, которая отмечала предназначенную ему позицию.

Небо было бледно-голубым, с плоскими белыми облаками в нем. Ветер оставался порывистым даже на уровне земли и хотя больше не приводил к особому риску при навигации, но нес с собой холод, от которого Тревиз вздрогнул. Он наконец понял, что их одежда совершенно не подходит к погоде Кампореллона.

Пилорат, с другой стороны, оглядывался вокруг с уважением и глубоко дышал носом, находя приятным некоторый холодок, по крайней мере, на время. Он даже намеренно распахнул куртку для того, чтобы почувствовать грудью ветер.

В скором времени, и он это знал, ему придется застегнуться снова и повязать свой шарф, но сейчас он хотел чувствовать существование атмосферы. Такой, какую невозможно воссоздать на корабле.

Блисс поплотнее закуталась в пальто и руками в перчатках нахлобучила шапку, прикрывая уши. На ее лице появилось несчастное выражение и казалось, что она вот-вот заплачет.

– Этот мир злой, – пробормотала она. – Он ненавидит и презирает нас.

– Вовсе нет, дорогая Блисс, – сказал Пилорат. – Я уверен – местные жители любят этот мир и он – э-э – любит их, если ты предпочитаешь выражаться подобным образом. Мы должно быть скоро окажемся в помещении, и там будет теплее.

Опомнившись, он укутал ее полой своей куртки, в то время, как она прижалась к его груди.

Тревиз предпочитал игнорировать температуру. Он получил магнитную карточку от портовой службы, проверил ее в своем карманном компьютере, убедившись, что она содержит необходимые подробности: номер и место его стоянки, номер и название двигателей корабля, и так далее. Проверил еще раз, чтобы убедиться, что включена охранная система корабля, застраховал его по максимуму против возможных несчастий (бесполезно впрочем, так как «Далёкая Звезда» была неуязвима для уровня развития Кампореллона и совершенно бессмысленна была любая сумма страховки за нее, если она исчезнет).

Тревиз нашел стоянку такси там, где она и должна была быть. (Ряд служб в космопортах были стандартизованы в смысле размещения, внешнего вида и образа использования. Это являлось насущной необходимостью, принимая во внимание разнопланетную природу клиентуры.) Он вызвал такси, обозначив направление просто как «Город».

Такси скользнуло к нему на диамагнитных полозьях, слегка смещаясь под ударами ветра и дрожа от вибрации своего не совсем бесшумного двигателя. На темно-сером корпусе выделялось лишь белое обозначение такси на задних дверцах.

Водитель такси был одет в темное пальто и белую меховую шапку.

Пилорат, обретая уверенность, тихо сказал:

– Кажется, любимые цвета этой планеты – черный и белый.

– В самом городе может оказаться все-таки повеселее, – предположил Тревиз.

– Направляемся в город, ребята? – сказал водитель через маленький микрофон, возможно, чтобы избежать открытия окна.

В его галактическом диалекте чувствовалась довольно притягательная нежная напевность и понять его было не так уж трудно – что само по себе неплохо на новом мире.

– Верно, – согласился Тревиз.

Задняя дверь открылась. Блисс, за ней Пилорат и Тревиз уселись в такси. Дверь закрылась и теплый воздух хлынул откуда-то сверху.

Блисс потерла руки и облегченно вздохнула.

Такси медленно отъехало и водитель произнес:

– Тот корабль, на котором вы прибыли – гравилет, не так ли?

– Принимая во внимание способ, которым он приземлялся, можно ли в этом еще сомневаться? – сухо сказал Тревиз.

– Тогда он явно с Терминуса?

– Вы знаете какую-нибудь другую планету, где могут сделать такое?

Водитель, казалось, усваивал эту информацию, пока такси набирало скорость. Затем сказал:

– Вы всегда отвечаете вопросом на вопрос?

Тревиз не сопротивлялся:

– Почему бы и нет?

– В таком случае, что, интересно, вы ответите мне, если я спрошу: «Ваше имя Голан Тревиз?».

– Я могу спросить: «Что заставляет вас спрашивать?».

Такси остановилось на окраине космопорта и водитель сказал:

– Любопытно! Я попытаюсь спросить вновь: «Вы – Голан Тревиз?»

Голос Тревиза стал холодным и враждебным:

– Какое вам до этого дело?

– Друг мой, – сказал водитель, – мы не двинемся с места, пока ты не ответишь на мой вопрос. И если в течении двух секунд ты не дашь ясный ответ – да или нет – я выключу обогрев пассажирского салона и подожду. Вы – Голан Тревиз, Советник Терминуса? Если ваш ответ будет отрицательным, вы должны будете показать мне ваши идентификационные документы.

– Да, я – Голан Тревиз, и как Советник Основания, я ожидаю чтобы со мной обращались со всей учтивостью, приличествующей моему рангу. Ваша неудачная попытка обращения со мной может дорого вам обойтись. Что теперь?

– Сейчас мы можем продолжить более открыто. – Такси начало снова двигаться. – Я тщательно выбирал своих пассажиров и предполагал посадить только двух мужчин.

Женщина оказалась для меня сюрпризом – и я подумал, что мог ошибиться. Поскольку выяснилось, что я все же угадал, я попрошу объяснить появление женщины, когда мы достигнем места вашего назначения.

– Вы не можете знать куда мне надо.

– Случилось так, что знаю. Вы направляетесь в Департамент Транспорта.

– Это совсем не то, что мне нужно.

– Вопрос не столь уж прост, Советник. Если бы я был водителем такси, я бы доставил вас, куда вам угодно. Поскольку я им не являюсь, мы едем туда, куда мне угодно.

– Простите меня, – сказал Пилорат, подавшись вперед, – вы совершенно точно казались водителем такси. Ведь вы ведете именно такси.

– Кто угодно может вести такси. Но не каждый имеет на это лицензию. И не каждый автомобиль, выглядящий как такси, является таковым.

– Хватит играть в эти игры, – прервал его Тревиз. – Кто вы и что намерены делать? Помните, что вы ответите за это перед Основанием.

– Не я, – ответил водитель. – Мои начальники – возможно.

Я только агент Сил Безопасности Кампореллона. Я выполняю приказ обращаться с вами со всем уважением к вашему рангу, но вы должны двигаться туда, куда я вас попрошу. И будьте очень осторожны в своих ответных действиях, так как этот экипаж вооружен и у меня приказ – обороняться в случае нападения.

16

Машина, достигнув крейсерской скорости, двигалась совершенно бесшумно, и Тревиз сидел в этой тишине, как замороженный. Он был уверен, даже не глядя в сторону Пилората, что тот сейчас смотрит на него, и смотрит с неуверенностью во взгляде, с невысказанным вопросом: «Что мы должны делать сейчас? Пожалуйста, скажи мне!»

Блисс, как он заметил, коротко на нее глянув, сидела спокойно и совершенно беззаботно. Конечно, она несла в себе целый мир. Вся Гея, хотя их могли разделять галактические расстояния, помещалась в ее теле. У нее были ресурсы, которые могли быть вызваны в случае действительной опасности.

Но, впрочем, что случилось?

Ясно, чиновник с внешней станции, следуя заведенному порядку, отослал свой рапорт – не включив в него Блисс – и это вызвало интерес людей из КСБ, и, кроме того, Департамента Транспорта. Почему?

Время было мирное и он не слышал ни о каких особых трениях между Кампореллоном и Основанием. Он сам был важным чиновником Основания…

Подожди-ка, он сказал чиновнику с внешней станции – Кендрей, так его звали – что у него важное дело к правительству Кампореллона. Он подчеркивал это в своей попытке добиться права на посадку. Кендрей наверняка должен был сообщить об этом, и это должно быть вызвало такой интерес.

Он не предвидел подобного развития событий, хотя и должен был.

Впрочем, что ж его предполагаемый дар правоты? Начинал ли он верить, что был черным ящиком, как думала о нем – или говорила, что думает – Гея? Зашел ли он в болото, обманутый растущей самоуверенностью, основанной на суеверии?

Как мог он хоть на один момент быть захваченным этой глупостью? Неужели он ни разу в жизни не ошибался? Разве он знал, какая завтра будет погода? Разве он выигрывал большие суммы в лоторею? Ответом было нет, нет и нет. Ну, тогда может, это только в великих, но находящихся в зачаточных состояниях делах он мог оказываться прав? Как он мог сказать?

Ладно, забудем об этом! В конце концов, тот факт, что он заявил о важном государственном деле – нет, он сказал «касающееся безопасности Основания»…

Хорошо, тогда тот факт, что он появился здесь по вопросу безопасности Основания, и вел дело в тайне и без объявления о его содержании, наверняка должен был привлечь их внимание.

Да, но до тех пор, пока они не знали, что это за дело, служба безопасности должна была действовать очень осмотрительно. Они должны были быть церемонными и обращаться с ним как с важным сановником. Они не должны были похищать его и использовать угрозы.

Хотя именно это они и сделали. Почему?

Что заставило их почувствовать себя достаточно могущественными, чтобы обращаться с Советником Терминуса подобным образом?

Может быть, это Земля? Была ли это та же самая сила, которая скрыла мир-прародитель так эффективно даже от величайших менталистов Второго Основания, сейчас работающая, чтобы перехватить его на самой первой стадии поисков Земли.

Была ли Земля всезнающей? Всемогущей?

Тревиз покачал головой. Этот путь вел к паранойе.

Собирался ли он обвинять Землю во всем? Был ли каждый поступок, каждый поворот пути, каждое стечение обстоятельств результатом секретных махинаций Земли? Как только он начинал думать подобным образом, он расстраивался.

В этот момент он почувствовал, что машина тормозит и от толчка вернулся к реальности.

Во время всей поездки по городу, он даже не взглянул на него. Он огляделся сейчас, слегка диковато. Здания были низкими, но это была холодная планета – большая часть строений, вероятно, уходила под землю.

Он не увидел ни следа ярких цветов, и это казалось противным природе человека.

Он мог видеть случайных прохожих, закутанных в одежды.

Но впрочем, люди, подобно самим зданиям, тоже по большей части были под землей.

Такси остановилось перед низким, широким зданием, построенным в углублении, дна которого Тревиз не видел.

Прошло некоторое время, но они продолжали оставаться на том же самом месте и сам водитель оставался неподвижным. Его высокая белая шапка почти упиралась в крышу машины.

Тревиз мельком удивился, как водитель умудряется входить и выходить из машины, не сбивая эту шапку с головы.

Затем сказал, с контролируемой ноткой гнева в голосе, который должны были ожидать от надменного и презренного чиновника:

– Водитель, что теперь?

Кампореллонская версия сверкающей силовой перегородки, которая отделяла водителя от пассажиров, была не такой уж примитивной. Звуковые волны могли проходить сквозь нее, хотя Тревиз был совершенно уверен, что материальные объекты, с разумной энергией, пройти сквозь нее не могут.

– Кто-нибудь должен подняться, чтобы встретить вас, – сказал водитель – Сядьте и расслабьтесь.

Как только он это произнес, из углубления в котором стоял дом, медленно и плавно появились три головы. Вскоре показалась и остальное. По-видимому, новые действующие лица поднимались на каком-то подобии эскалатора, но Тревиз не видел деталей этого устройства с того места, где он сидел.

Как только эти трое приблизились, пассажирская дверь такси раскрылась и поток холодного воздуха хлынул внутрь.

Тревиз вышел наружу, поплотнее закрывая шею воротником пальто. Остальные последовали за ним – Блисс с видимой неохотой.

Трое кампореллонцев выглядели бесформенными, в основном из-за раздутой одежды, которая, вероятно, еще и электрически подогревалась. Тревиз почувствовал к ним презрение. Эти штуки мало использовались на Терминусе и однажды он одолжил пальто с подогревом на зиму на соседнем Анакреоне. Он обнаружил, что пальто имеет тенденцию очень медленно нагреваться, и когда понимаешь, что стало слишком тепло, ты уже совершенно мокрый.

Когда кампореллонцы приблизились, Тревиз заметил с отчетливым чувством негодования, что они были вооружены. Они и не пытались скрыть это. Напротив, каждый демонстрировал бластер в кобуре поверх одежд.

Один из подошедших, остановившись напротив Тревиза, грубовато сказал: «Прошу прощения, Советник», а затем резким движением распахнул на нем пальто. Протянув руки, он быстро провел вверх и вниз по груди и спине Тревиза, его бокам и бедрам. Пальто вытряхнули и прощупали. Тревиз был настолько обессилен, смущен и удивлен, что понял, что его быстро и эффективно обыскали, только когда все кончилось.

Пилорат, с отвисшей челюстью и перекошенным ртом, испытывал такое же негодование, относившееся к рукам второго кампореллонца.

Третий приблизился к Блисс, которая не стала ждать, когда до нее дотронутся. Теперь она знала, что ее ожидает; она сбросила пальто и через мгновение стояла в своей легкой одежде под свист ветра.

– Вы видите, что я не вооружена, – холодно, под стать погоде, сказала она.

И действительно, это было видно любому. Кампореллонец встряхнул пальто, словно по его весу мог понять, есть ли там оружие – может быть, он и мог – и отступил.

Блисс снова накинула пальто, вжавшись в него, и на мгновение Тревиз восхитился ее жестом. Он знал, как Блисс относится к холоду, но она смогла заставить себя не дрожать, стоя на ветру в тонкой блузке и брюках. (Потом он подумал, не могла ли она при необходимости пользоваться теплом всей Геи.) Один из кампореллонцев махнул рукой и три инопланетника последовали за ним. Двое других сопровождали их сзади. Один или двое прохожих, шедших мимо, не обратили на происходящее никакого внимания. То ли они были привычны к такому зрелищу, то ли, скорее, их умы были больше заняты проблемой как можно скорее попасть в помещение.

Подойдя, Тревиз увидел, что их конвоиры поднялись по движущейся рампе. Они опустились сейчас вшестером и прошли сквозь шлюз, почти такой же сложный, как и на космическом корабле. Несомненно, он предназначался для удержания внутри не воздуха, а тепла.

Затем они наконец оказались внутри огромного здания.

5. Борьба за корабль

17

Первое впечатление Тревиза было таково, словно он оказался участником гипердрамы – по типичному историческому роману из времен Империи. Здесь была особенная обстановка, похожая, с некоторыми вариациями, на ту, что использовалась каждым продюсером гипердрам (возможно, все они использовали одну и ту же) и представляла великий город-планету Трантор, держащий в своих руках весь мир, во всем его блеске.

Здесь были большие пространства, оживленные потоки пешеходов, маленькие экипажи, несущиеся вдоль выделенных для них дорог.

Тревиз взглянул вверх, почти ожидая увидеть аэротакси, но этого по крайней мере, не было. Впрочем, как только его начальное удивление утихло, стало ясно, что здание много меньше, чем то, которое можно было ожидать на Транторе. Это было только здание, а не часть комплекса, простирающегося непрерывно на тысячи миль в любом направлении.

Цвета тоже оказались иными. В гипердрамах Трантор обычно описывался в кричащих тонах и одежда была совершенно непрактична и неудобна. Однако все эти цвета и причудливые одежды, как предполагалось, служили чисто символической цели – показать декаденс (этот взгляд был общепринятым в то время) Империи и, в особенности, Трантора.

Однако, если так и было, Кампореллон являл полную противоположность этого декаденса. Цветовая гамма, замеченная Пилоратом в космопорту, полностью соблюдалась и здесь.

Стены – темно-серые, белые потолки, одежды людей – черные, белые и серые. Часто попадались полностью черные костюмы, еще чаще – серые, но никогда – полностью белые, насколько мог видеть Тревиз. Фасоны были все же различные, как если бы люди, лишенные красок, все еще пытались найти способы отстоять свою индивидуальность.

Лица стремились ничего не выражать, или, по крайней мере, сохранять мрачное выражение. Волосы женщины носили короткие, мужчины – длиннее, но схваченными сзади в короткий пучек. Проходя мимо, никто не смотрел друг на друга. Все, казалось, дышало целесообразностью, словно у каждого на уме было определенное дело и не оставалось места ни для чего больше. Мужчины и женщины, похоже одетые, различались только длиной волос, выпуклостью груди и шириной бедер.

Все трое были проведены в подъемник, который опустил их на пять уровней. Они вышли и прошли к двери, на которой маленькими неприметными буквами, белым по серому, значилось:

...

«Мица Лайзалор, МинТранс».

Идущий впереди кампореллонец коснулся надписи, которая спустя мгновение загорелась в ответ. Дверь отворилась и они вошли.

Это была большая комната и довольно пустая, отсутствие обстановки служило, возможно, сознательному использованию пространства для демонстрации власти хозяина кабинета.

Два охранника стояли у дальней стены, лица их ничего не выражали, а глаза строго фиксировали движения вошедших.

Большой стол, немного сдвинутый назад, заполнял центр комнаты. За столом сидела, по всей видимости, Мица Лайзалор – крупнотелая, гладколицая, темноглазая. Две сильные, умелые руки с длинными, квадратными на концах пальцами, покоились на столе.

МинТранс (Министр Транспорта, предположил Тревиз). На сером костюме ее выделялись широкие, ослепительно белые лацканы. Двойная белая полоса пересекалась в центре груди.

Тревиз видел, что, хотя костюм был скроен таким образом, чтобы скрыть выпуклости женских грудей, белое «Х» привлекало к ним внимание.

Министр несомненно была женщиной. Даже игнорируя ее груди, об этом можно было догадаться по коротким волосам; и хотя макияж на ее лице отсутствовал, его черты тоже демонстрировали это.

Ее голос тоже был бесспорно женским, богатое контральто.

– Добрый вечер, – сказала она. – Не часто мы удостаиваемся чести принимать у себя людей с Терминуса. А также незарегистрированную женщину Ее глаза переходили с одного на другого, затем остановились на Тревизе, стоявшем застывше-прямо демонстрируя свое недовольство.

– И один из мужчин – член Совета.

– Советник Основания, – сказал Тревиз, стараясь, чтобы голос его звенел. – Советник Голан Тревиз с миссией от Основания.

– С миссией? – Брови Министра поднялись.

– С миссией, – повторил Тревиз. – Впрочем, почему с нами обращаются как с преступниками? Почему нас взяли под стражу вооруженные охранники и доставили сюда как заключенных? Совету Основания, я надеюсь вы понимаете, не понравится то, что он об этом услышит.

– И в любом случае, – сказала Блисс и ее голос казался пронзительным по сравнению с голосом более старшей женщины, – мы что, будем стоять вечно?

Министр окинула Блисс долгим ледяным взглядом, затем подняла руку и произнесла:

– Три стула! Сюда!

Дверь открылась и трое мужчин, одетых в полном соответствии с трезвым кампореллонским фасоном, рысцой внесли три стула. Стоявшие перед столом сели.

– Теперь, – сказала Министр с ледяной улыбкой, – вам удобно?

Тревиз так не думал. Стулья были жесткими, холодными на ощупь, плоскими и не идущими ни на какой компромисс с формами тела.

– Почему мы здесь? – вновь спросил он.

Министр сверилась с бумагами, лежащими на ее столе.

– Я объясню, как только получу подтверждение моим данным. Ваш корабль – «Далёкая Звезда» с Терминуса. Это верно, Советник?

– Верно.

Министр подняла на него свой взгляд.

– Я использовала ваш титул, Советник. Будьте так добры, используйте мой.

– Будет ли достаточно обращения «Мадам Министр»? Или имеется что-то более почетное?

– Ничего такого нет, сэр, и вам нет нужды использовать оба этих обращения вместе. Достаточно «Министр» или «Мадам», если вы хотите избежать повторений.

– Тогда мой ответ на вопрос будет: «Да, Министр».

– Капитан корабля – Голан Тревиз, гражданин Основания и член Совета Терминуса – свежеиспеченный Советник, впрочем. И вы – Тревиз. Я верно перечислила все это, Советник?

– Да, Министр. И так как я гражданин Основания…

– Я еще не закончила, Советник. Приберегите свои возражения, пока я не кончу. Вас сопровождает Янов Пилорат, ученый-историк, гражданин Основания. И это вы, не так ли, доктор Пилорат?

– Да, это так, моя до… – Он сконфужено умолк и начал снова:

– Да, это так, Министр.

Министр сцепила руки.

– В сообщении со станции, которое передали мне, нет упоминания о женщине. Она тоже член экипажа?

– Да, Министр, – сказал Тревиз.

– Тогда я адресуюсь к ней. Ваше имя?

– Я известна как Блисс, – ответила Блисс, сидя прямо и говоря со спокойной ясностью, – хотя мое полное имя длиннее, Мадам. Вы хотите услышать его все?

– Пока мне достаточно Блисс. Вы гражданин Основания, Блисс?

– Нет, Мадам.

– Гражданином какого мира вы являетесь, Блисс?

– У меня нет документов, подтверждающих гражданство какого-либо мира, Мадам.

– Нет документов, Блисс? – она сделала небольшую пометку на бумагах перед ней. – Этот факт примечателен. Что вы делали на борту корабля?

– Я – пассажир, Мадам.

– Спросили ли Советник Тревиз или д-р Пилорат ваши документы прежде чем взять вас на борт, Блисс?

– Нет, Мадам.

– Поставили ли вы их в известность об отсутствии у вас документов, Блисс?

– Нет, Мадам.

– В чем заключались ваши функции на борту корабля, Блисс? Соответствует ли ваше имя этим функциям?

– Я – пассажир и не имела других функций, – гордо сказала Блисс.

– Почему вы привязались к этой женщине, Министр? – перебил Тревиз. – Какой закон она нарушила?

Взгляд Министра Лайзалор скользнул с Блисс на Тревиза.

– Вы иномирянин, Советник, – сказала она, – и не знаете наших законов. Тем не менее, вы становитесь субъектом их, если посещаете наш мир. Вы не приносите с собой ваши законы; это общее правило Галактического права, я полагаю.

– Вы правы, Министр, но это не говорит мне, какие из ваших законов она нарушила.

– Это общее правило Галактики, Советник, что визитер с планеты вне доминионов того мира, который он посещает, имеет при себе документы, удостоверяющие его личность. Многие миры беззаботны в этом отношении, живут за счет туризма или безразличны к правилам порядка. Мы на Кампореллоне не таковы. Мы – мир закона и тверды в его применении. Она – персона без гражданства и, как таковая, нарушает наш закон.

– У нее не было выбора, – сказал Тревиз. – Я пилотировал корабль и я привез ее на Кампореллон. Она вынуждена была сопровождать нас, Министр, или вы полагаете, она должна была попросить нас вышвырнуть ее в космос?

– Это означает, что вы тоже нарушили наш закон, Советник.

– Нет, это не так, Министр. Я – не иномирянин. Я – гражданин Основания, а Компареллон с принадлежащими ему мирами образует Ассоциацию с Основанием. Как гражданин Основания, я могу свободно путешествовать здесь.

– Конечно, Советник, до тех пор, пока у вас есть документы, подтверждающие гражданство Основания.

– У меня они есть, Министр.

– Хотя даже как гражданин Основания, вы не имеете права нарушать наши законы, привозя с собой персону без гражданства.

Тревиз помедлил. Ясно, пограничник, Кендрей, не сдержал слова, так что не было нужды защищать его. Он сказал:

– Нас не остановили на иммиграционной станции и я рассматривал это как позволение взять эту женщину с собой, Министр.

– Это правда, что вас не задержали, Советник. Это правда, что о женщине не сообщили служащие иммиграционной станции и она была пропущена. Я могу предположить, однако, что чиновник на внешней станции решил – и совершенно правильно – что более важно заполучить ваш корабль на поверхность, чем беспокоиться о персоне без гражданства. То, что они сделали, было, прямо говоря, нарушение правил и вопрос должен быть рассмотрен, конечно, в соответствующем порядке, но у меня нет сомнений, что решение будет такое: это нарушение было оправданным. Мы – мир твердых законов, Советник, но мы не противимся диктату обстоятельств.

– Тогда я прошу объяснить причину вашей суровости, Министр, – сказал наконец Тревиз. – Если вы действительно не получали информации с внешней станции о присутствии персоны без гражданства на борту корабля, тогда вы не знали, что мы нарушаем какой-либо закон в то время, когда мы совершали посадку. Хотя совершенно очевидно, что вы были готовы взять нас под стражу в тот момент, когда мы садились, и вы действительно так и сделали. Почему вы это сделали, хотя у вас не было причин подозревать, что какой-либо закон нарушен?

Министр улыбнулась.

– Я понимаю ваше смущение, Советник. Уверяю вас, откуда бы мы не получили подобные сведения – или не получили – касательно вашей пассажирки без документов, они не имеют никакого отношения к тому, что вас взяли под стражу. Мы действуем от имени Основания, с которым, как вы указали, мы состоим в ассоциации.

– Но это невозможно, Министр, – уставился на нее Тревиз. – Даже хуже, это нелепо.

Смешок Министра был подобен медленному потоку меда. Она сказала:

– Мне интересно, каким образом вы пришли к выводу, что быть нелепым хуже чем невозможным, Советник. Впрочем, я с вами согласна. Однако, к несчастью для вас, это ни то, ни другое. Почему это должно быть таким?

– Потому что я чиновник правительства Основания, с миссией от него, и это абсолютно невозможно, чтобы они захотели арестовать меня, или что у них есть власть сделать это, так как я обладаю парламентской неприкосновенностью.

– Ах, вы опустили мой титул, но вы сильно расстроены и это возможно извинительно для вас. Все же я не просила вас явно арестовывать. Я сделала так только чтобы выполнить то, что меня попросили сделать, Советник.

– Что же, Министр? – сказал Тревиз, пытаясь держать под контролем свои эмоции перед лицом этой дьявольской женщины.

– Конфисковать ваш корабль, Советник, и возвратить его Основанию.

– Что?

– Вы вновь забыли мой титул, Советник. Это ваша большая ошибка и не способствует решению вашего дела. Этот корабль не ваш, я полагаю. Был ли он спроектирован, построен или оплачен вами?

– Конечно, нет, Министр. Он был передан мне правительством Основания.

– Тогда, вероятно, правительство Основания имеет право аннулировать эту передачу, Советник. Это ценный корабль, я полагаю.

Тревиз не ответил.

Министр продолжала:

– Это гравилет, Советник. Их не может быть много даже у Основания. Они должно быть сожалеют, что предоставили один из этих немногих кораблей вам. Возможно, вы можете убедить их предоставить вам другой, менее ценный корабль, которого может тем не менее оказаться достаточно для вашей миссии.

Но мы должны изъять тот корабль, на котором вы появились.

– Нет, Министр, я не могу покинуть корабль. Я не могу поверить, что Основание попросило вас об этом.

Министр улыбнулась.

– Не меня одну, Советник. И не только Кампореллон. У нас есть причины полагать, что такое требование было послано на каждый мир и регион под юрисдикцией Основания или его союзников. Из этого я заключаю, что Основание не знает планов вашего путешествия и энергично разыскивает вас с определенной долей негодования. Из чего я далее заключаю, что у вас нет миссии к Кампореллону от имени Основания – так как в этом случае они должны были бы знать, где вы находитесь, и снестись с нами специально. Короче, Советник, вы солгали мне.

– Я хотел бы видеть копию требования, которое вы получили от Совета Основания, Министр, – сказал Тревиз в некотором замешательстве. – Думаю, я был оторван от всего этого.

– Конечно, если все пойдет по официальной процедуре. Мы воспринимаем наши официальные формы очень серьезно, Советник, и ваши права будут полностью защищены, уверяю вас. Однако, будет гораздо лучше и легче, если мы придем к согласию без огласки и перехода к официальным действиям. Мы предпочитаем это, и, я уверена, также думает и Основание, которое явно не желает, чтобы вся Галактика узнала о беглом Законодателе. Это может выставить Основание в нелепом виде, и, по моей и вашей оценке, это будет хуже, чем невозможно.

Тревиз снова промолчал.

Министр подождала мгновение, затем продолжила, так же невозмутимо, как и прежде.

– Идя любым путем, Советник, по неформальному согласию или официально, мы намерены получить корабль. Наказание за провоз пассажира без гражданства будет зависеть от того, какой путь мы изберем. Потребуйте законности, и она может составить дополнительные обвинения против вас, и все вы можете подвергнуться полному наказанию за это преступление, и оно может быть тяжелым, уверяю вас. Или, если Основание пожелает, мы можем снабдить вас одним из наших собственных кораблей, совершенно адекватным. Конечно, имея в виду, что Основание возместит нам расходы, передав собственный эквивалентный корабль. Или, если по какой-либо причине вы не пожелаете вернуться на контролируемую Основанием территорию, мы можем предложить вам убежище и, возможно, постоянное кампореллонское гражданство. Вы видите, что у вас есть много выигрышных вариантов, если вы придете к дружескому соглашению, но их не будет, если вы продолжите настаивать на ваших официальных правах.

– Министр, вы слишком пылки, – сказал Тревиз. – Вы обещаете то, что не сможете исполнить. Вы не можете предложить мне убежище от требований Основания о выдаче меня ему.

– Советник, я никогда не обещаю того, что не могу исполнить, – ответила Министр. – Требования Основания касаются только корабля. Они не касаются вас индивидуально или кого-либо еще на борту. Их единственная просьба – вернуть судно.

Тревиз быстро взглянул на Блисс и сказал:

– Позвольте мне, Министр, коротко проконсультироваться с д-ром Пилоратом и мисс Блисс?

– Конечно, Советник. Пятнадцати минут вам достаточно?

– Приватно, Министр.

– Вас отведут в комнату и, спустя пятнадцать минут, приведут обратно, Советник. Вам не будут мешать, пока вы будете там и не будет попыток подслушать ваш разговор. Я даю вам слово и я его сдержу. Однако, вы будете соответственно охраняться, так что не будьте настолько глупы, чтобы думать о побеге.

– Мы понимаем, Министр.

– И когда вы вернетесь, мы будем ожидать вашего свободного согласия покинуть корабль. В противном случае, в действие вступит закон и это будет гораздо хуже для вас, Советник. Это понятно?

– Понятно, Министр, – ответил Тревиз, сдерживая бешенство, так как его проявление не принесло бы ничего хорошего.

18

Это была маленькая, но хорошо освещенная комната. В ней стоял диван и два стула и слышались тихие звуки вентиляции.

В целом, она была явно более комфортабельна, чем стерильный и большой кабинет Министра.

Серьезный и высокий охранник привел их сюда, держа руку на рукояти бластера. Он остался за дверью, когда они вошли, и грозным голосом предупредил:

– У вас есть пятнадцать минут.

Как только он это сказал, дверь скользнула в пазах и захлопнулась с глухим стуком.

– Я могу лишь надеяться, что нас не подслушивают, – сказал Тревиз.

– Она дала нам слово, Голан, – промолвил Пилорат.

– Ты судишь о других по себе, Янов. Ее так называемое «слово» не имеет значения. Она нарушит его без промедления, если этого пожелает.

– Это не имеет значения, – сказала Блисс. – Я могу экранировать это место.

– У тебя есть экранирующее устройство? – спросил Пилорат.

– Разум Геи – экранирующее устройство, Пил, – улыбнулась Блисс, сверкнув белизной зубов. – Это потрясающий разум.

– Мы находимся здесь, – рассердился Тревиз, – из-за ограниченности этого разума.

– Что ты имеешь в виду? – спросила Блисс.

– Когда исчезла тройная конфронтация, вы стерли меня из памяти как Мэра, так и Адепта Второго Основания Гендайбела. Никто из них не вспомнил меня, разве только косвенно и совершенно индифферентно. Я был предоставлен самому себе.

– Мы вынуждены были сделать это, – сказала Блисс. – Ты – наш главный козырь.

– Да. Голан Тревиз – всегда-правый. Но вы не стерли мой корабль из их памяти, верно? Мэр Бранно не вспомнила обо мне, я ей не интересен, но она вспомнила о корабле. Она не забыла его.

Блисс нахмурилась.

– Подумай об этом, – сказал Тревиз. – Гея вероятно предположила, что я включаю в себя и мой корабль, что мы – нечто единое. Если Бранно не будет думать обо мне, она не будет думать и о корабле. Ошибка в том, что Гея не представляет себе индивидуальности. Она думает обо мне и корабле как о едином организме, и не права, думая так.

– Это возможно, – тихо сказала Блисс.

– Хорошо. Тогда дело твоей чести – исправить эту ошибку, – решительно сказал Тревиз. – Я должен сохранить мой гравилет и мой компьютер. Этого достаточно. Следовательно, Блисс, организуй все так, чтобы у меня остался корабль. Ты ведь можешь управлять сознанием других.

– Да, Тревиз, но мы не так уж легко устанавливаем над ними контроль. Мы проделали это в случае с тройной конфронтацией, но знаешь ли ты, как долго планировалось это столкновение? Расчитывалось? Взвешивалось? Это потребовало – буквально – многих лет. Я не могу просто подойти к женщине и приспособить ее разум для чьего-либо удобства.

– Разве не время сейчас…

Блисс с напором продолжила:

– Если я начну следовать таким путем, где мы остановимся? Я могла подействовать на разум чиновника на внешней станции и он позволил бы нам сесть; могла бы воздействовать на агента в машине и он позволил бы нам уйти…

– Хорошо, но если ты упомянула все это, почему сейчас ты так не сделаешь?

– Потому, что мы не знаем, к чему это приведет. Мы понятия не имеем, какие возникнут побочные эффекты. Они могут с тем же успехом привести к ухудшению ситуации. Если я вмешаюсь в сознание Министра сейчас, это может сказаться на ее отношениях с теми, с кем она может вступить в контакт, и так как она высокопоставленный чиновник в своем правительстве это может сказаться на межпланетных отношениях. До тех пор, пока не будут тщательно изучены эти и подобные вопросы, мы не имеем права вмешиваться в ее мысли.

– Тогда для чего ты с нами?

– Потому что может прийти время, когда в опасности окажется твоя жизнь. Я должна любой ценой защищать ее, даже ценой жизни Пила или моей. Твоей жизни ничего не угрожало на внешней станции. Ей ничего не угрожает и сейчас. Ты должен сам выпутываться из этого и делать так до тех пор, пока Гея не оценит разумность какого-либо рода действий и не предпримет их.

Тревиз погрузился в задумчивость. Затем сказал:

– В таком случае я попытаюсь кое-что сделать. Но это может не сработать.

Дверь открылась, уйдя в паз так же шумно, как и закрывалась.

– Выходите, – произнес охранник.

Когда они вышли, Пилорат шепнул:

– Что ты намерен делать, Голан?

Тревиз покачал головой и шепнул в ответ:

– Я не вполне уверен. Я попытаюсь сымпровизировать.

19

Министр Лайзалор все еще сидела за столом, когда они вернулись в ее кабинет. При виде входящих ее лицо озарилось мрачной улыбкой.

– Я надеюсь, Советник Тревиз, вы вернулись сказать мне, что покидаете тот корабль Основания, который у вас имеется.

– Я пришел, Министр, – спокойно сказал Тревиз, – обсудить условия.

– Нет никаких условий, которые можно обсуждать, Советник. Судебное разбирательство, если вы на нем настаиваете, может быть организовано очень быстро и проведено еще быстрее. Я гарантирую вам осуждение даже в совершенно справедливом процессе, так как ваша вина в том, что особа без гражданства проникла на Кампореллон очевидна и неоспорима. Кроме того, мы вполне легально и оправданно захватим корабль и вы трое подвергнетесь тяжелому наказанию.

Не навлекайте эти наказания на себя, задерживая нас только на несколько дней.

– Тем не менее, существуют условия, которые необходимо обсудить, Министр, потому что вне зависимости от того, как скоро вы осудите нас, вы не сможете захватить корабль без моего согласия. Любая попытка, какую вы предпримете для вторжения на борт без меня, разрушит корабль, а с ним и весь космопорт, и любое существо, находящееся в порту. Это наверняка обозлит Основание, что бы вы затем не предпринимали. Обработка нас или принуждение, чтобы заставить меня открыть корабль, наверняка противоречит вашим законам. И если вы нарушите свои собственные законы в отчаянии и подвергнете нас пыткам, или даже жестокому и неприятному заключению, Основание узнает об этом и разгневается еще сильнее. Как бы они не хотели вернуть корабль, они не могут позволить прецедента, позволить подобного обращения с гражданином Основания.

Так мы обсудим условия?

– Все это – нонсенс, – гневно нахмурившись, сказала Министр. – Если это необходимо, мы можем связаться с самим Основанием. Они должны знать, как открывается их собственный корабль, или они смогут заставить вас открыть его.

– Вы не использовали мой титул, Министр, но вы волнуетесь, так что это возможно и извинительно. Вы знаете, что последняя вещь, которую вы можете сделать – это связаться с Основанием, так как у вас нет желания передавать корабль ему.

Улыбка увяла на лице Министра:

– Что за чушь, Советник?

– Такая чушь, Министр, которую другим людям, возможно, не стоит слушать. Позвольте моему другу и юной женщине устроится в каком-нибудь уютном отеле и получить заслуженный в долгом пути отдых; отзовите также охрану. Они могут остаться снаружи и вы можете приказать им оставить вам бластер. Вы не хрупкая женщина и, с помощью бластера, не испугаетесь меня. Я не вооружен.

– Я не испугаюсь вас в любом случае, – наклонилась к нему через стол Министр.

Не оглядываясь на охрану, она подозвала одного из них; он приблизился и остановился сбоку от Министра, притопнув ногой. Она сказала:

– Охрана, доставьте этого и эту в номер 5. Они останутся там со всеми удобствами и под охраной. Вы несете ответственность за любой ущерб, который они могут понести, так же как и за любое нарушение секретности.

Она встала и, несмотря на все старание Тревиза сохранять абсолютное самообладание, он не удержался и немного отшатнулся. Она оказалась высокой, не ниже, по крайней мере, Тревизовских 1.85; возможно даже на несколько сантиметров выше. У нее была узкая талия и две белые полосы, скрещивающиеся на груди и продолжающиеся ниже, охватывая талию, делали ее на вид еще стройнее. В ней чувствовалась какая-то тяжеловесная грация, и у Тревиза мелькнула мысль, что ее утверждение об отсутствии страха перед ним не лишено справедливости. В случае борьбы, подумал он, она без труда прижмет мои плечи к мату.

– Пойдемте со мной, Советник, – сказала она. – Если вы собираетесь говорить всякий вздор, тогда, ради вашей же пользы, чем меньше народа вас услышит, тем лучше.

Она с живостью двинулась с места, Тревиз последовал за ней, чувствуя себя съежившимся в ее массивной тени – чувство, которого он никогда не испытывал прежде с женщиной.

Они ступили на подъемник и, как только дверь закрылась за ними, она сказала:

– Мы теперь одни и, если у тебя есть еще иллюзии, Советник, что ты можешь испытать на мне свою силу чтобы достичь какой-либо воображаемой цели, пожалуйста, оставь их.

Певучесть ее голоса стала более выраженной, когда она с явным удивлением сказала:

– Ты выглядишь как довольно сильный образец, но уверяю тебя, меня не затруднит сломать тебе руку – или спину, если я буду вынуждена. Я вооружена, но в использовании оружия нужды не возникнет.

Тревиз потер щеку, в то время, как его взгляд скользнул сперва вниз, затем вверх по ее телу.

– Министр, я могу одержать победу в матче с любым мужчиной моего веса, но я уже решил избегать столкновений с вами. Я знаю, когда я бессилен.

– Хорошо, – сказала Министр и стало заметно, что она польщена.

– Куда мы направляемся, Министр?

– Вниз! Довольно далеко вниз. Однако не расстраивайся. В гипердрамах тебя предварительно должны были бы отвести в донжон, полагаю, но у нас на Кампореллоне нет донжонов – только обычные тюрьмы. Мы направляемся в мои личные апартаменты; не так романтично, как донжон в старые грозные Имперские дни, но гораздо более комфортабельно.

Тревиз прикинул, что они находились по крайней мере на 50 метров ниже поверхности планеты, когда дверь подъемника скользнула в сторону и они вышли.

20

Тревиз с нескрываемым удивлением огляделся вокруг.

– Вы не одобряете мое жилище, Советник? – прежде всего спросила Министр.

– Нет, у меня нет причин для этого, Министр. Я, в общем, поражен. Я не ожидал подобного. Впечатление, которое я получил от вашего мира за то короткое время, что нахожусь здесь, от того немногого, что я видел и слышал – это мир умеренности, сторонящийся бесполезной роскоши.

– Так оно и есть, Советник. Наши ресурсы ограничены и наша жизнь должна быть так же сурова, как и климат.

– Но все это, Министр… – и Тревиз взмахнул руками, словно пытаясь обнять комнату, где, впервые на этой планете, он видел цвет, где кушетки были усыпаны подушками, где свет от светящихся стен был нежен и где пол был устлан коврами настолько, что шаги становились пружинистыми и бесшумными. – Это же настоящая роскошь.

– Мы отвергаем, как вы сказали, Советник, бесполезную роскошь, кичливую роскошь, излишне дорогостоящую роскошь. Это, однако, чистая роскошь, которая имеет свою пользу. Я много работаю и несу большую ответственность. Мне необходимо место, где я могу забыть ненадолго тяготы моего поста.

– И что же, все кампореллонцы живут так же, когда за ними не наблюдают чужие глаза, Министр?

– Это зависит от степени ответственности и важности работы. Немногие могут позволить подобное, или заслужить, или, благодаря нашему этическому кодексу, возжелать этого.

– Но вы, Министр, можете позволить-заслужить-возжелать?

– Ранг имеет свои привилегии, так же как и обязанности. А сейчас садитесь, Советник, и откройте мне все ваши безумные мысли. – Она уселась на кушетку, которая постепенно промялась под ее основательным весом, и указала на мягкий стул, сев на который Тревиз оказался бы лицом к лицу с ней, на не слишком большой дистанции.

Тревиз уселся.

– Безумные, Министр?

– В приватном разговоре нет нужды соблюдать правила формального общения слишком пунктуально, – явно расслабилась Министр, облокотившись рукой на подушку. – Ты можешь называть меня Лайзалор. Я буду называть тебя Тревизом.

Скажи мне, что у тебя на уме, Тревиз, и давай проверим это.

Тревиз скрестил ноги и откинулся на стуле назад.

– Поймите, Лайзалор, вы предоставляете мне выбор: либо согласиться покинуть корабль добровольно, либо стать подсудимым на официальном процессе. В обоих случаях вы, в конце концов, завладеете кораблем. Впрочем, вы завершаете ваше предложение, убеждая меня принять первую альтернативу.

Вы готовы предложить мне другой корабль взамен моего, так что мои друзья и я можем отправиться куда угодно по нашему выбору. Мы можем даже остаться здесь, на Кампореллоне, и ходатайствовать о гражданстве, если пожелаем. Что касается менее важных вещей, вы охотно позволили мне пятнадцать минут консультироваться с друзьями. Вы даже не прочь привести меня сюда, в ваши личные апартаменты, тогда как мои друзья находятся сейчас, по-видимому, в комфортабельных номерах.

Короче, вы подкупаете меня, Лайзалор, довольно отчаянно, чтобы гарантировать себе обладание кораблем без необходимости судебного разбирательства.

– Послушайте, Тревиз, вы что, не в состоянии предположить во мне обычные человеческие импульсы?

– Совершенно.

– Или думаете, что добровольная капитуляция может быть быстрее и удобнее, чем процесс?

– Нет! Я могу предложить другое.

– Что же?

– Суд имеет один недостаток – это публичный процесс. Вы несколько раз ссылались на добросовестную правовую систему этого мира, и я полагаю что будет затруднительно организовать процесс без того, чтобы он не был полностью записан. Если это будет так, то Основание узнает об этом и корабль ускользнет из ваших рук как только процесс закончится.

– Конечно, – без всякого выражения сказала Лайзалор. – Владелец корабля – Основание.

– Но, – продолжал Тревиз, – личное соглашение со мной не должно официально регистрироваться. Вы сможете завладеть кораблем и, поскольку Основание ничего не узнает, – они даже не знают, что мы находимся на этой планете – Кампореллон сможет сохранить его. Я уверен, это то, что вы собираетесь проделать.

– Почему же мы должны сделать это? – она все еще сохраняла бесстрастность. – Разве мы не часть Конфедерации Основания?

– Не совсем. Ваш статус – Ассоциированный член. На карте Галактики, где миры – члены Основания показаны красным, Кампореллон и зависимые от него планеты должны быть раскрашены в бледно-розовый цвет.

– Даже если и так, то как Ассоциированный член, мы должны верно сотрудничать с Основанием.

– Должны? Разве Кампореллон не грезит о полной независимости, даже лидерстве? Вы – старый мир. Почти все миры объявляют себя старше, чем на самом дел, но Кампореллон – действительно старый мир.

Министр Лайзалор позволила холодной улыбке появиться на своем лице.

– Старейший, если верить некоторым из наших энтузиастов.

– Разве не было времени, когда Кампореллон действительно был лидером относительно небольшой группы миров? Неужели вы не мечтаете уже о возвращении этих утраченных позиций и могущества?

– Ты думаешь, мы мечтаем о такой невозможной цели? Я назвала это сумашествием прежде, чем узнала твои мысли, и действительно – безумие то, что я сейчас слышу.

– Мечты могут быть невозможными, хотя ими все еще грезят. Терминус, расположенный на самом краю Галактики, с пятивековой историей, которая короче истории любого другого мира, управляет почти всей Галактикой. Почему это не может быть Кампореллон? А? – Тревиз улыбнулся.

– Терминус достиг такого положения, – оставалась серьезной Лайзалор, – насколько мы понимаем, претворяя план Хэри Сэлдона.

– Это психологическая опора его превосходства и она продержится, вероятно, лишь до тех пор, пока люди верят в него. Возможно, что само Кампореллонское правительство в действительности не верит во все это. Даже тогда Терминус обладает технологической опорой. Гегемония Терминуса в Галактике несомненно основывается на его передовой технологии – в качестве экземпляра которой вы так настойчиво хотите получить этот гравилет. Ни один мир, кроме Терминуса, не располагает гравилетами. Если Кампореллон сможет заполучить его и сумеет в подробностях изучить его работу, это поможет вам совершить гигантский технологический скачек.

Я не думаю, что это поможет вам выйти из-под власти Терминуса, но ваше правительство может считать именно так.

– Ты не можешь говорить все это серьезно. Любое правительство, захватившее этот корабль перед лицом стремления Основания вернуть его, наверняка вызовет гнев Основания. А история показывает, что Основание может быть очень опасно в гневе.

– Гнев Основания может возникнуть только в том случае, если оно знает, из-за чего и на кого ему гневаться.

– В этом случае, Тревиз – если мы примем, что твой анализ ситуации нечто отличное от безумия – разве не выгодно будет для тебя передать нам корабль и провернуть выгодную сделку? Мы хорошо заплатим за возможность провести это в тайне, согласно твоему подбору аргументов.

– Сможете ли вы после этого поручиться за то, что я не сообщу обо всем Основанию?

– Конечно. Поскольку ты не сможешь обойти стороной свою роль в этом деле.

– Я смогу сообщить, что действовал под принуждением.

– Да. Тем не менее здравый смысл подсказывает тебе, что ваш Мэр никогда не поверит этому. Ну, давай, соглашайся.

– Я не могу мадам Лайзалор, – покачал головой Тревиз. – Корабль – мой, и должен оставаться моим. Как я уже сказал, может произойти мощный взрыв, если вы попытаетесь силой проникнуть внутрь. Уверяю вас, я говорю чистую правду. Не надейтесь на то, что это блеф.

– Ты можешь открыть его и перепрограммировать компьютер.

– Несомненно, но я не собираюсь этого делать.

Лайзалор тяжело вздохнула.

– Ты знаешь, что мы можем заставить тебя изменить свое мнение – если не тем, что мы можем сделать тебе, так тем, что можем сделать твоим друзьям, д-ру Пилорату или этой юной женщине.

– Пытки, Министр? И это – ваша законность?

– Нет, Советник. Ведь нам нет нужды проделывать что-нибудь настолько примитивное. Это обычный психозонд.

Впервые с момента прихода к Министру Тревиз почувствовал внутри себя холодок.

– Вы и этого не имеете права сделать. Использование психозонда для любых целей, кроме медицинских, противозаконно во всей Галактике.

– Но если ситуация станет безнадежной…

– Я могу рискнуть на это, – сказал Тревиз, – поскольку это не даст вам ничего. Мое стремление сохранить корабль настолько глубоко, что психозонд разрушит мой мозг раньше, чем перестроит его настолько, чтобы я отдал корабль вам. – («Это блеф», – подумал он, и холодок внутри него стал еще сильнее) – И если даже вы будете настолько искусны, что убедите меня без расстройства моего сознания; и если я открою корабль, разоружу и передам его вам, это все равно не принесет вам пользы. Корабельный компьютер – вещь еще более передовая, чем сам корабль и он как-то смонтирован – я сам не знаю, как – чтобы работать в полную силу только со мной.

Это то, что я могу назвать «личный компьютер».

– Предположим тогда, что ты передашь корабль, но останешься его пилотом. Можешь ли ты согласиться пилотировать его для нас – как уважаемый гражданин Кампореллона? Высокая оплата. Разумная роскошь. То же и для твоих друзей.

– Нет.

– Что же ты думаешь? Что мы просто позволим тебе и твоим друзьям сесть на корабль и покинуть планету? Я предупреждаю тебя, что прежде чем мы позволим тебе сделать это, мы просто проинформируем Основание, что вы были здесь с вашим кораблем и предоставим все ему.

– И сами потеряете корабль?

– Если уж мы должны его потерять, то пусть лучше он достанется Основанию, чем наглому инопланетнику.

– Тогда позвольте предложить мой собственный вариант.

– Вариант? Хорошо, я послушаю. Приступай.

– Я выполняю важную миссию, – тщательно подбирая слова начал Тревиз. – Она началась с поддержкой Основания. Эта поддержка оказалась приостановленной, но миссия не стала от этого менее важной. Предоставьте мне взамен поддержку Кампореллона и, если я завершу дело успешно, Кампореллон окажется в выигрыше.

– А разве ты не вернешь корабль Основанию? – с сомнением в голосе и на лице произнесла Лайзалор.

– Я никогда не собирался делать это. Основание не искало бы корабль так настойчиво, если бы они не полагали, что никакого намерения возвращать его у меня нет и что это может произойти лишь случайно.

– Сказать подобное – не то же самое, что говорить о твоем согласии передать корабль нам.

– Как только я завершу свою миссию, корабль больше не будет мне нужен. В этом случае я не буду возражать, чтобы Кампореллон получил его.

Двое в молчании смотрели друг на друга некоторое время.

– Ты использовал условное наклонение, – сказала Лайзалор. – Корабль «может быть передан». Это не представляет ценности для нас.

– Я могу давать клятвенные обещания, но какую ценность они будут иметь для вас? Тот факт, что мои обещания осторожны и ограничены, должен показать вам, что они по крайней мере искренни.

– Ясно, – сказала Лайзалор, кивнув. – Мне нравится это. Ну, а в чем заключается твоя миссия и что с этого может иметь Кампореллон?

– Нет, нет, сперва вы. Поддержите вы меня, если я докажу вам, что миссия важна и для Кампореллона?

Министр Лайзалор встала с кушетки, высокая, покоряющая своим присутствием.

– Я голодна, Советник Тревиз, и не буду продолжать на пустой желудок. Я предлагаю вам что-нибудь поесть и выпить – умеренно. После этого мы сможем покончить с делами.

И Тревизу показалось, что он уловил на мгновение в ее взгляде хищное предвкушение, так что ему лишь с некоторым трудом удалось удержаться от улыбки.

21

Еда могла бы оказаться роскошной, принимая во внимание обстановку комнат, но здесь его ждало разочарование.

Основным блюдом было вареное мясо под горчичным соусом с гарниром из листьев какого-то растения, которое Тревиз не смог узнать. Они не понравились ему из-за своего горько-соленого вкуса. Позднее он узнал, что это были морские водоросли.

Здесь были, впрочем, ломтики фруктов, которые по вкусу напоминали яблоки с привкусом смолы (не так уж плохо, в общем-то) и горячий темный напиток, настолько горький, что Тревиз оставил половину недопитой, и спросил, нельзя ли ему взамен получить просто холодной воды. Все порции оказались небольшими, но учитывая обстоятельства Тревизу было не до этого.

Обед проходил в интимной обстановке, без прислуги.

Министр собственноручно разогрела и сервировала еду и сама убрала тарелки и приборы.

– Надеюсь, вам понравилось, – сказала Лайзалор, когда они покинули столовую.

– Весьма приятно, – отозвался Тревиз без энтузиазма.

Министр снова устроилась на кушетке.

– Вернемся теперь к нашей предшествующей дискуссии. Вы помянули, что Кампореллон может обижаться на то, что Основание лидирует в технологии и владычествует в Галактике.

В общем-то, все так, но этот аспект ситуации может интересовать только тех, кого интересует межзвездная политика, а они сравнительно малочисленны. Что гораздо более важно, так это то, что среднего кампореллонца приводит в ужас безнравственность Основания. Безнравственность процветает в большинстве миров, но кажется особенно заметной на Терминусе. Я должна сказать, что любое анти-Терминусианское предубеждение, существующее в этом мире, основывается скорее на этом, чем на более абстрактных материях.

– Безнравственность? – удивленно сказал Тревиз. – Какие бы ошибки Основания вы не имели ввиду, оно управляет своей частью Галактики с разумной эффективностью и финансовой честностью. Гражданские права, в основном, уважаются и…

– Советник Тревиз, я говорю о сексуальной нравственности.

– В таком случае, я очевидно не понимаю вас. Говоря сексуально, мы совершенно нравственное общество. Женщины хорошо представлены в каждой грани социальной жизни. Наш Мэр – женщина, и почти половина Совета состоит из…

По лицу Министра проскользнуло раздраженное выражение.

– Советник, вы смеетесь надо мной? Наверняка вы знаете, что означает сексуальная нравственность. Является ли брак таинством на Терминусе?

– Что вы подразумеваете под таинством?

– Существует ли официальная брачная церемония, связывающая супругов?

– Конечно, если люди хотят этого. Такая церемония упрощает денежные и наследственные проблемы.

– Но разводы имеют место?

– Конечно. Сексуально безнравственно держать людей связанными друг с другом, когда…

– Разве не существует религиозных ограничений?

– Религиозных? Некоторые разводят философию вокруг древних культов, но что общего это может иметь с браком?

– Советник, здесь, на Кампореллоне, каждый аспект секса строго контролируется. Он не может существовать вне брака.

Его внешние проявления ограничены даже в браке. Нас болезненно шокируют те миры, и Терминус в особенности, где секс, по-видимому, рассматривается больше как общественное наслаждение. Причем не особенно важно, где, как и с кем предаются удовольствию без оглядки на религиозные ценности.

– Извините, – пожал плечами Тревиз, – но я не могу предпринять реформу Галактики или даже Терминуса – и что общего это имеет с вопросом о моем корабле?

– Я говорю об общественном мнении в вопросе о твоем корабле и о том, как оно ограничивает мои возможности свести дело к компромиссу. Люди Кампореллона ужаснутся, если обнаружат, что ты взял на борт юную и привлекательную женщину для удовлетворения похотливых желаний, твоих и твоего спутника. Это в интересах безопасности вас троих я настаиваю на том, чтобы ты предпочел мирную капитуляцию вместо открытого процесса.

– Как я понимаю, вы использовали обед, чтобы придумать новый способ убеждения после угощения. Должен ли я теперь опасаться суда Линча?

– Я всего лишь указала на возможные опасности. Будете ли вы отрицать, что женщина, взятая тобой на борт корабля – что-то иное, нежели сексуальное удобство?

– Конечно, я могу опровергнуть это. Блисс – партнер моего друга, д-ра Пилората. У него нет другого. Вы можете не счесть их связь браком, но я уверен, что по мнению Пилората и Блисс они состоят в нем.

– Ты уверяешь, что не имеешь с ней никаких отношений?

– Конечно, нет, – сказал Тревиз. – За кого вы меня принимаете?

– Не могу сказать. Я не знаю ваших понятий о нравственности.

– Тогда позволь объяснить, что мои понятия о нравственности говорят мне, что я не должен забавляться с собственностью моего друга – или его подружкой.

– Ты даже не испытываешь искушения?

– Я не могу контролировать возникновение искушения, но соблазнить этим меня невозможно.

– Совсем невозможно? Может быть, тебя не интересуют женщины?

– Вряд ли вы так полагаете. Интересуют.

– Сколько времени прошло с тех пор, как ты занимался любовью с женщиной?

– Месяцы. Этого не было с того момента, как я покинул Терминус.

– Наверняка это не радует тебя.

– Конечно, нет, – с чувством сказал Тревиз, – но ситуация такова, что у меня нет выбора.

– Наверняка твой друг, Пилорат, заметив твои страдания, был рад поделиться с тобой своей женщиной.

– Я не демонстрировал ему свои мучения, но если бы и так, он не захотел бы делить со мной Блисс. И она, я думаю, не согласилась бы. Я не привлекаю ее.

– Ты это говоришь потому, что уже пытался попробовать?

– Я не пытался. Я сужу, не нуждаясь в проверке на практике. В любом случае, она мне не особенно нравится.

– Удивительно! Она выглядит так, что должна привлекать внимание мужчин.

– Физически она действительно привлекательна. Тем не менее, она не возбуждает меня. Вероятно, из-за того, что слишком юна, в некотором смысле еще ребенок.

– Значит, ты предпочитаешь зрелых женщин?

Тревиз замолк. Была ли в этом какая-то ловушка?

– Я достаточно стар, чтобы оценить женскую зрелость, – осторожно сказал он. – И какое отношение имеет это к моему кораблю?

– Хоть ненадолго забудь свой корабль. Мне сорок шесть лет, и я не замужем. Я все время была слишком занята, чтобы выйти замуж.

– В таком случае, по правилам вашего общества, вы должны были всю вашу жизнь сдерживать себя. Поэтому вы спрашивали, когда я последний раз занимался любовью? Вы просили совета в этом деле? Если так, я скажу, что это не еда и не вода. Это неприятно, обходиться без секса, но возможно.

Министр улыбнулась и снова в ее взгляде промелькнуло что-то хищное.

– Не ошибайся во мне, Тревиз. У каждого ранга – свои привилегии и можно действовать осмотрительно. Я не так уж целомудрена. Тем не менее, мужчины Кампореллона не удовлетворяют меня. Я принимаю тот факт, что нравственность – абсолютное благо, но это заставляет мужчин моего мира чувствовать себя виноватыми, так что они становятся несмелыми, не предприимчивыми. Медленно начинают, быстро кончают и, в общем, не искусны.

– Но я же не могу ничего с этим поделать, – сказал Тревиз очень осторожно.

– Ты подразумеваешь, что это может быть моя ошибка? Что я не вдохновляю?

Тревиз поднял руку.

– Я вовсе не это хотел сказать.

– В таком случае, как бы ты реагировал, представься тебе случай. Ты, мужчина из безнравственного мира, который должно быть имел огромное разнообразие сексуальных переживаний всех сортов, кто перенес несколько месяцев вынужденного воздержания при постоянном присутствии юной очаровательной женщины. Как бы ты реагировал на присутствие такой женщины, как я, относящейся к зрелому типу, который, как ты открыто признал, ты предпочитаешь?

– Я вел бы себя с уважением и благопристойностью, приличествующей вашему рангу и значению.

– Не будь глупцом! – сказала Министр. Ее левая рука скользнула направо, к ее талии. Белая полоска вокруг нее ослабла и спала с груди и шеи. Ткань ее черного платья обвисла заметно свободнее.

Тревиз застыл. Было ли это у нее на уме с… с каких пор? Или это была взятка, чтобы сделать то, что не смогло достичь давление?

Ткань скользнула вниз, вместе со всеми подкреплениями над грудями. Обнаженная выше пояса Министр сидела с видом гордого пренебрежения на лице. Ее груди были уменьшенной версией самой женщины – массивные, крепкие и подавляюще выразительные.

– Ну? – сказала она.

– Великолепно! – совершенно честно сказал Тревиз.

– И что же ты будешь делать?

– Но как же нравственные предписания Кампореллона, мадам Лайзалор?

– Что до них мужчине с Терминуса? Каковы твои нравственные предписания? И начинай. Моя грудь холодна и жаждет тепла.

Тревиз встал и начал раздеваться.

6. Природа земли

22

Тревиз чувствовал себя словно после действия наркотика и удивлялся, сколько прошло времени.

Рядом с ним лежала Мица Лайзалор, Министр Транспорта.

Лежала она на животе, повернув голову на бок, с открытым ртом и громко храпя. Тревиз с облегчением понял, что она спала, и как только проснется, надеялся он, будет отчетливо помнить, что уснула.

Тревиз хотел заснуть снова, но чувствовал, как важно отказаться от этого удовольствия. Проснувшись, она не должна обнаружить его спящим. Мица должна осознать, что когда она погрузилась в бессознательное состояние, он выдержал. Она должна ожидать такой выдержки от воспитанного Основанием распутника и, пожалуй, будет лучше ее не разочаровывать.

Между прочим, он все проделал отлично. Он правильно предположил, что Лайзалор, обладающая такими формами и силой, политической властью, презрением к мужчинам Кампореллона, с которыми ей случалось встречаться, и в то же время завороженная ужасными историями (что же она слышала? – недоумевал Тревиз) о сексуальных подвигах декадентов с Терминуса, будет стремиться доминировать. Она могла лишь надеяться, не будучи способной выразить свое стремление и надежду.

Он действовал с верой в это и, к счастью, оказался прав.

(Тревиз всегда-правый, поддразнил он себя)

Это доставило женщине удовольствие и дало Тревизу возможность направить их деятельность в такое русло, которое позволяло ему оставаться относительно свежим, в то время как она истощала свои силы.

Это оказалось нелегко. У нее было изумительное тело (сорок шесть, сказала она, но за него не стыдно было бы двадцатипятилетней гимнастке) и огромный запас энергии – энергии, превышаемой только беззаботной пикантностью, с которой она ее тратила.

Действительно, если ее укротить и научить умеренности, если тренироваться (но сможет ли он сам выжить после тренировок?) дав ей понятие о ее собственных способностях и, что более важно, о его, это может даже доставлять удовольствие…

Храп внезапно прекратился и она шевельнулась. Он положил руку на ее плечо и легонько погладил – и ее глаза открылись.

Тревиз приподнялся на одном локте и постарался получше принять вид полного сил и жизни мужчины.

– Я рад, что ты поспала, дорогая, – сказал он. – Ты нуждалась в отдыхе.

Она сонно ему улыбнулась, и на один ужасный миг Тревиз подумал, что Лайзалор может предложить возобновить их занятия, но она лишь приподнялась и опустилась на спину, сказав нежным и удовлетворенным голосом:

– Я с самого начала правильно судила о тебе. Ты – король секса.

Тревиз попытался напустить на себя скромный вид.

– Я должен был быть более умеренным.

– Нет, ты был самое то. Я боялась, что ты поддерживал свою активность и истощился с этой юной женщиной, но ты доказал мне, что это не так. Это действительно правда, не так ли?

– Разве я действовал, словно кто-то с самого начала полупресыщенный?

– Нет, вовсе нет, – и она шумно рассмеялась.

– Ты все еще думаешь о психзонде?

– Ты что, сошел с ума? – вновь рассмеялась она. – Могу ли я хотеть потерять тебя сейчас?

– Может быть, для тебя было бы лучше терять меня время от времени…

– Что! – она замерла.

– Если я буду оставаться здесь постоянно, моя – моя дорогая, сколько пройдет времени, прежде чем глаза начнут следить, а рты – шептать? Если же я продолжу свою миссию, я буду периодически возвращаться для доклада, и это будет вполне естественно, что мы станем уединяться вместе на время – ведь моя миссия на самом деле важна.

Она обдумала это, лениво почесывая правое бедро. Затем сказала:

– Полагаю, ты прав. Мне противна эта мысль, но… Я думаю, ты прав.

– И тебе не стоит думать, что я не вернусь назад, – сказал Тревиз. – Я не так глуп, чтобы забыть, что ожидает меня здесь.

Она улыбнулась ему, нежно коснулась его щеки и спросила, глядя ему в глаза:

– Ты нашел это приятным, любовь моя?

– Гораздо более, чем приятным, дорогая.

– Хотя ты – человек Основания. Человек в расцвете сил с самого Терминуса. Ты, должно быть, привычен ко всем сортам женщин, обладающих всеми видами мастерства…

– Я не встречал никого – никого – хотя бы отдаленно подобного тебе, – произнес Тревиз с таким убеждением, которое легко приходит к тому, кто в конце концов говорит чистую правду.

– Хорошо, если все так, как ты говоришь, – благодушно сказала Лайзалор. – Все же старые привычки отмирают с трудом, понимаешь, и я не думаю, что смогу заставить себя доверять слову человека без какой-либо подстраховки. Ты и твой друг Пилорат можете по мере сил продолжать вашу миссию, как только я ознакомлюсь с ней и одобрю, но я задержу юную женщину здесь. Не беспокойся, с ней будут хорошо обходиться, но я предполагаю, что твой д-р Пилорат захочет ее и это приведет к более частым возвращениям на Кампореллон, чтобы увидеться с ней, даже если твой энтузиазм в выполнении этой миссии станет мешать, слишком долго удерживая тебя вдали от нас.

– Но, Лайзалор, это невозможно.

– Неужели? – в ее глазах тотчас же возникло подозрение.

– Почему невозможно? Для каких это целей тебе необходима женщина?

– Не для секса. Я говорил тебе, и совершенно честно. Она принадлежит Пилорату и я не интересуюсь ею. С другой стороны, я уверен, что она развалится пополам, если попытается проделать то, что ты так торжествующе творила.

Лайзалор готова была улыбнуться, но подавив улыбку строго сказала:

– Что же тогда тебе до того, что она останется на Кампореллоне?

– Потому что она действительно важна для успеха нашей миссии. Именно поэтому мы должны взять ее с собой.

– Ну, скажи наконец, в чем заключается ваша миссия?

Пришло время сообщить мне это.

Тревиз ненадолго умолк. Это должна была быть правда. Он не мог придумать настолько же эффектной лжи.

– Послушай, – сказал он. – Кампореллон, может быть, старый мир, даже среди старейших, но он не может быть самым старым. Человеческая жизнь зародилась не здесь.

Первые человеческие существа пришли сюда с какого-то другого мира и, возможно, жизнь человеческая зародилась даже не там, но была принесена с еще одного, более древнего мира.

Очевидно, впрочем, что это погружение в прошлое должно где-то кончиться и мы должны достичь первого мира, мира, где появился человек. Я ищу Землю.

Перемена, внезапно произошедшая с Мицой Лайзалор, сильно смутила его Ее глаза расширились, дыхание внезапно затруднилось и каждый мускул, казалось, напрягся, хотя она лежала в постели. Ее руки резко взметнулись вверх и первые два пальца на каждой скрестились.

– Ты назвал ее, – хрипло шепнула она.

23

Она ничего не сказала после этого; она даже не взглянула на него. Ее руки медленно опустились, ноги скользнули к краю постели и Мица села спиной к нему. Тревиз, замерев, лежал на месте.

Он мысленно слышал слова Мунн Лай Кампора, произнесенные когда они стояли в пустынном туристском центре на Сейшелл.

Он слышал, как тот говорил о своей планете предков – той самой, на которой Тревиз находился сейчас. «У них существуют предрассудки относительно нее. Каждый раз, когда они упоминают это слово, они вскидывают обе руки с перекрещенными пальцами, чтобы отвести несчастье.»

Насколько бесполезны запоздалые воспоминания.

– Что я такого сказал, Мица? – пробормотал он.

Она слегка покачала головой, встала, прошла вперед и вышла через дверь, которая закрылась за ней. Спустя мгновение раздался звук бегущей воды.

У него не осталось иного выбора, кроме как ждать, голым и позабытым, гадая, не присоединиться ли к ней в душе. Затем он окончательно решил, что этого делать не стоит. А поскольку, кстати, он чувствовал, что в душе ему отказано, в нем тот час же возникло растущее желание попасть туда.

Она наконец вышла и молча стала разбирать одежду.

– Ты не возражаешь, если я… – начал он.

Она не сказала ничего, и он принял молчание за согласие.

Тревиз попытался пересечь комнату с сильным и мужественным видом, но чувствовал себя необычно, как в те далекие дни, когда его мать, обиженная каким-нибудь проступком с его стороны, наказывала его ничем иным, как молчанием, заставляя его съеживаться от стыда.

Он оглядел изнутри гладкостенную кабину, которая была пустой, совсем пустой. Он присмотрелся более пристально – здесь не было ничего.

Он вновь открыл дверь, высунул голову и сказал:

– Слушай, как ты предлагаешь включить душ?

Она отставила дезодорант (по крайней мере, Тревиз предположил, что таково было его назначение), прошествовала в душевую и, все еще не глядя на него, ткнула пальцем.

Тревиз проследил взглядом направление и заметил пятно на стене, круглое и бледно-розовое, едва окрашенное, словно дизайнер негодовал на вынужденное нарушение совершенства белизны из-за столь незначительной причины, как намек на возможные функции оборудования.

Тревиз слегка пожал плечами, наклонился к стене и коснулся пятна. Вероятно, это и надлежало сделать, так как моментально поток тонких струй воды обрушился на него со всех сторон. Задохнувшись, он вновь коснулся пятна и все кончилось.

Он вновь открыл дверь, понимая, что выглядит куда более жалким, так как довольно сильно дрожал, что затрудняло его попытки выговаривать слова внятно. Он только проквакал:

– Как же включается горячая вода?

Теперь она наконец взглянула на него. Очевидно его вид преодолел ее гнев (или страх, или какую-либо еще эмоцию, мучающую ее), поскольку она прыснула и затем, без предупреждения, разразилась громким хохотом.

– Какая горячая вода? – сказала она. – Не думаешь ли ты, что мы будем тратить энергию на то, чтобы греть воду для умывания? Это хорошая теплая вода, вода избавленная от чрезмерного холода. Чего еще тебе надо? Ты, мягкотелый терминусианин! Вернись туда и вымойся!

Тревиз замялся, но не на долго, так как было ясно, что выбора у него нет.

С заметной неохотой он вновь коснулся розового пятна и одновременно попытался подготовить свое тело к ледяным струям. Теплая вода? Он почувствовал мыльную пену, образующуюся на его теле, и поспешно стал тереть себя здесь, там, везде, считая, что должен быть задан цикл мытья и подозревая, что он будет не особенно длинным.

Затем начался цикл полоскания. О, теплая – ну, возможно не теплая, но не такая холодная и определенно воспринимаемая как теплая – вода омыла его совершенно промерзшее тело.

После этого, как только он подумал о том, чтобы опять нажать на контактное пятно и остановить воду и удивлялся, как могла Лайзалор выйти сухой, в то время как здесь совсем не было полотенца или его заменителя – вода перестала литься. За этим последовал такой порыв ветра, что вполне мог сбить его с ног, если бы не дул со всех сторон сразу.

Он был горячим, почти слишком горячим. Тревиз знал, что для нагрева воздуха необходимо гораздо меньше энергии, чем для нагрева воды. Горячий воздух испарил с него воду и через несколько минут он вышел таким же сухим, словно никогда в своей жизни не встречался с водой.

Лайзалор выглядела совершенно оправившейся.

– Ты хорошо себя чувствуешь?

– Очень хорошо, – сказал Тревиз. Действительно, он чувствовал себя поразительно комфортно. – Все, что мне было нужно, это подготовить себя к такой температуре. Ты ведь не сказала мне…

– Неженка, – сказала Лайзалор с умеренным презрением.

Он позаимствовал ее дезодорант, затем начал одеваться, сознавая то обстоятельство, что у нее было свежее белье, а у него – нет.

– Как я должен называть… тот мир? – спросил он.

– Мы обращаемся к нему, как к «Старейшему»

– Откуда я мог знать, что используемое мной имя запрещено? Разве ты мне сказала?

– Разве ты спросил?

– Откуда я мог знать, что спрашивать?

– Теперь ты знаешь.

– Я могу и забыть.

– Лучше не стоит.

– Какая разница? – Тревиз чувствовал, как поднимается его настроение. – Это же просто слово, звук.

– Есть слова, которые не произносят, – угрюмо сказала Лайзалор. – Разве ты произносишь все слова, какие знаешь, при любых обстоятельствах?

– Некоторые слова – вульгарны, некоторые – неподходящи, другие при особых обстоятельствах могут быть жестоки. К какому разряду относится слово, которое я использовал?

– Это печальное слово, торжественное слово. Оно означает мир, являющийся прародиной всех нас и не существующий более. Это трагично, и мы чувствуем это, потому что он вблизи нас. Мы предпочитаем не говорить о нем или, если вынуждены, не использовать его имя.

– А перекрещивание пальцев от меня? Как это облегчает боль и печаль?

Лицо Лайзалор вспыхнуло.

– Это была автоматическая реакция и я не скажу тебе спасибо за то, что ты вынудил меня к ней. Есть люди, которые верят, что это слово, даже мысль, приносит несчастье – и таким образом они отводят его.

– Ты тоже веришь, что скрещенные пальцы помогают избежать несчастья?

– Нет… Ну, да, иногда. Мне не по себе, если я не сделаю этого. – Она не смотрела на него. Потом, словно стремясь сменить тему, быстро сказала:

– И какое же значение имеет эта черноволосая женщина для успеха вашей миссии – достижения… того мира, который ты упомянул?

– Говори «Старейшего». Или ты предпочитаешь не говорить даже так?

– Я предпочла бы не обсуждать это совсем, но я задала тебе вопрос.

– Но ее люди имеют некоторые традиции, которые, как она говорит, являются ключом к пониманию Старейшего, но только если мы достигнем его и сможем изучить его записи.

– Она лжет.

– Возможно, но мы должны проверить это.

– Если у вас есть эта женщина с ее проблематичным знанием и если вы хотите попасть на Старейший с ней, почему вы очутились на Кампореллоне?

– Для того, чтобы узнать местоположение Старейшего. У меня был один приятель, который как и я принадлежал к Основанию. Предки его, однако, происходили с Кампореллона и он уверял, что многое из истории Старейшего было хорошо известно на их прародине.

– Неужели? А рассказывал он тебе что-нибудь из этой истории?

– Да, – сказал Тревиз, вновь обращаясь к правде. – Он сказал, что Старейший – мертвый мир, совершенно радиоактивный. Он не знал, почему, но думал, что это могло быть результатом ядерных взрывов. Во время войны, вероятно.

– Нет! – воскликнула Лайзалор импульсивно.

– Нет? Войны не было? Или нет, Старейший не радиоактивен?

– Он радиоактивен, но войны не было.

– Тогда как же он стал таким? Он не мог быть радиоактивен с самого начала, так как жизнь людей началась на Старейшем. В этом случае, на нем никогда не смогла бы возникнуть жизнь.

Казалось, Лайзалор впала в замешательство. Она стояла выпрямившись и глубоко дышала, словно ей не хватало воздуха.

– Это была кара, – сказала она. – Это был мир, использовавший роботов. Ты знаешь, что такое роботы?

– Да.

– У них были роботы и за это они были наказаны. Каждый мир, имевший роботов, наказан и больше не существует.

– Кто наказал их, Лайзалор?

– Тот Кто Наказывает. Силы истории. Я не знаю, – она отвела взгляд, словно чувствуя себя неуютно, затем тихо сказала:

– Спроси других.

– Я бы хотел, но кого я должен спросить? Есть ли на Кампореллоне люди, которые изучают раннюю историю?

– Есть. Они не популярны среди нас – средних кампореллонцев – но Основание, ваше Основание, настаивает на интеллектуальной свободе, как они это называют.

– Неплохое требование, по-моему, – заметил Тревиз.

– Все плохо, что навязывается извне, – ответила Лайзалор.

Тревиз пожал плечами. Не было смысла в споре на эту тему.

– Мой друг, д-р Пилорат, сам в некотором роде первобытный историк. Он был бы рад, я уверен, встретить своих кампореллонских коллег. Можешь ли ты организовать это, Лайзалор?

– Есть такой историк, Василь Денайедор, работающий в Университете, здесь, в городе, – кивнула она. – Он не преподает, но, возможно, скажет тебе то, что ты хочешь знать.

– Почему он не преподает?

– Не то чтобы ему запрещают, просто студенты не хотят выбирать его курс.

– Я полагаю, – сказал Тревиз, стараясь, чтобы в его словах не прозвучал сарказм, – что студентов пожелают не выбирать его.

– Почему они должны хотеть? Он – скептик. У нас есть такие, знаешь ли. Обычно это личности, противопоставляющие свой разум общепринятому образу мыслей и достаточно высокомерные, чтобы думать, что они правы, а остальные – ошибаются.

– Разве не может быть так, что они действительно правы в некоторых случаях?

– Никогда! – огрызнулась Лайзалор с такой твердой уверенностью, что стала ясной невозможность и бесполезность дальнейших споров на эту тему. – И не смотря на весь свой скептицизм, он будет вынужден сказать тебе точно то же, что и любой кампореллонец.

– И что же это?

– Что если ты ищешь Старейший, ты не найдешь его.

24

В отдельном номере, предоставленном им, Пилорат задумчиво выслушал Тревиза, при этом его длинное серьезное лицо ничего не выражало. И лишь после того, как Тревиз кончил, сказал:

– Василь Денайедор? Я не припомню, чтобы слышал о нем, но возможно, вернувшись на корабль, я смогу найти его статьи в моей библиотеке.

– Ты уверен, что не слышал о нем? Подумай!

– Я не припоминаю, в настоящий момент, что слышал о нем, – повторил Пилорат с сомнением, – но, вообще говоря, мой дорогой, должны быть сотни достойных уважения ученых, о которых я и не слыхивал, или слышал, но не могу вспомнить.

– Все же он не первоклассный, иначе ты знал бы о нем.

– Изучение Земли…

– Лучше говорить «Старейшего», Янов. В противном случае ты осложнишь себе жизнь.

– Изучение Старейшего, – продолжил Янов, – неблагодарная ниша в коридорах науки, так что первоклассные ученые, даже в области первобытной истории, не стремятся найти свое призвание здесь. Или, если мы подберем другую формулировку, те, кто уже занимаются Землей, не сделают себе громкого имени, чтобы незаинтересованный мир признал их первоклассными, даже если они таковы. Я не первоклассный по оценке любого, уверен в этом.

– По моей – да, – нежно сказала Блисс.

– Да, конечно, по твоей, моя дорогая, – отозвался Пилорат, слабо улыбнувшись, – но ты не можешь судить обо мне в моей ипостаси ученого.

Судя по часам, ночь уже почти наступила и Тревиз чувствовал, как растет в нем нетерпение. Это происходило в нем всегда, когда Блисс и Пилорат начинали говорить друг другу нежности.

– Я попытаюсь организовать свидание с этим Денайедором завтра, – сказал он, – но если он знает об этом столь же мало, как и Министр, мы не продвинемся дальше, чем мы есть теперь.

– Возможно, он направит нас к кому-нибудь более полезному, – предположил Пилорат.

– Сомневаюсь. Отношение этого мира к Земле – нет, я лучше попрактикуюсь в иносказаниях – отношение этого мира к Старейшему – глупость и суеверие. – Он отвернулся. – Но день был трудный, и нам пора подумать об ужине – если мы сможем вынести их невдохновляющую стряпню – и затем надо будет подумать о том, как бы немного поспать. Вы двое уже научились, как пользоваться душем?

– Мой дорогой друг, – ответил Пилорат, – с нами очень вежливо обходились. Нас снабдили всевозможными наставлениями, большинство из которых нам не пригодилось.

– Послушай, Тревиз, – сказала Блисс, – что же с кораблем?

– А что?

– Кампореллонское правительство конфисковало его?

– Нет, я не думаю, что они это могут.

– О, очень приятно. А почему?

– Потому что я убедил Министра изменить свои намерения.

– Удивительно, – сказал Пилорат. – Мне она не показалась особенно податливой личностью.

– Я не знаю, – сказала Блисс. – Из структуры ее сознания было ясно, что ее привлечет Тревиз.

Тревиз посмотрел на Блисс с внезапным раздражением.

– Так это ты устроила все это, Блисс?

– Что ты имеешь в виду, Тревиз?

– Я имею в виду вмешательство в ее…

– Я не вмешивалась. Однако, когда я заметила, что ее влечет к тебе, я не могла удержаться, чтобы не снять пару психологических барьеров. Эти барьеры не устояли бы в любом случае, но мне показалось важным увериться в том, что она исполнена доброй воли по отношению к тебе.

– Доброй воли? Более чем исполнена! Она смягчилась, да, но после соития.

– Наверняка ты не имеешь в виду, старина…

– Почему бы и нет? – вопросом ответил Тревиз. – Она не первой молодости, но знает это дело хорошо. Она не новичок, уверяю тебя. Не могу же я изображать джентльмена и лгать в ее интересах. Это была ее идея – благодаря снятию Блисс барьеров в ней – и я не мог отказать, даже если подобная мысль и пришла бы мне в голову, хотя такого и не случилось.

Слушай, Янов, не гляди на меня как пуританин. Прошли месяцы с тех пор, как у меня была подобная возможность. У тебя… – и он неопределенно махнул рукой в сторону Блисс.

– Поверь мне, Голан, – сказал Пилорат смущенно, – если ты интерпретируешь мое выражение, как пуританское, ты ошибаешься во мне. У меня нет возражений.

– Но она пуританка, – сказала Блисс. – Я имела в виду, что не планировала сексуальный пароксизм, чтобы заставить ее теплее к тебе относиться.

– Но именно к этому ты и привела, моя маленькая, вмешивающаяся во все Блисс, – сказал Тревиз. – Министру необходимо играть пуританку на публике, но если так, это, кажется, только разжигало огонь.

– Но если так, то при условии, что ты разжег в ней аппетит, она может предать Основание…

– Она должна была это сделать в любом случае, – сказал Тревиз. – Она хотела получить корабль… – он запнулся, и сказал шепотом:

– Нас не подслушивают?

– Нет!

– Ты уверена?

– Совершенно. Нельзя повлиять на сознание Геи любым недозволенным образом без того, чтобы Гея не заметила этого.

– В нашем случае, Кампореллон желает заполучить корабль для себя – как ценную прибавку к своему флоту.

– Но Основание наверняка не позволит этого.

– Кампореллон не горит желанием сообщать об этом Основанию.

– Это все вы, Изоляты, – вздохнула Блисс. – Министр готова предать Основание во имя Кампореллона, но, обратившись к сексу, быстро предала также и Кампореллон. А что касается Тревиза, он будет рад продать свои сексуальные услуги, чтобы спровоцировать предательство. Что за анархия повсюду в вашей Галактике. Что за хаос.

– Ты ошибаешься, юная женщина… – холодно сказал Тревиз.

– То, что я только что сказала, я сказала не как юная женщина, а как Гея. Я – вся Гея.

– Тогда ты ошибаешься, Гея. Я не продавал свои сексуальные услуги. Я дарил ей радость. Я осчастливил ее и не принес вреда никому. Что касается последствий, они оказались благоприятными для меня и я принял их. И если Кампореллон жаждет получить корабль для своих собственных целей, кто может указать правого в этом деле? Это – корабль Основания, но он был предоставлен мне для поисков Земли.

Значит он мой, пока я не завершу поиски и я чувствую, что Основание не право, разрывая наше соглашение. Что же касается Кампореллона, он не хочет быть доминионом Основания, так что он мечтает о независимости. В своих собственных глазах, он прав, делая так и обманывая Основание, поскольку для него это не государственная измена, а акт патриотизма. Кто рассудит?

– Точно. Кто рассудит? В Галактике анархии можно ли отличить разумные действия от неразумных? Как решить, что правильно, а что нет, что – добро, а что – зло, различить правосудие и преступление, полезное и бесполезное? А как объяснишь ты предательство Министром своего собственного правительства, когда она позволяет тебе оставить корабль? Тоскует ли она о личной независимости от все подавляющего мира? Предатель ли она или личность, всего лишь женщина, отстаивающая право быть самой собой?

– Говоря по правде, – сказал Тревиз, – я не уверен, что она решила позволить мне оставить за собой корабль только потому, что была мне благодарна за доставленное мне удовольствие. Я полагаю, что она приняла это решение только после того, как я сказал ей, что ищу Старейшего. Этот мир – злой знак для нее и мы, и корабль, на котором мы странствуем в поисках его, тоже несем отпечаток этого знака. Ей, вероятно, кажется, что пытаясь добыть этот корабль, она навлекает несчастье на себя и свой мир, и об этом она с ужасом сейчас думает. Возможно, ей представляется, что позволив нам и нашему кораблю убраться отсюда по нашим делам, она отвратит это несчастье от Кампореллона и это, в ее представлении, акт патриотизма.

– Если все так и было, в чем я сомневаюсь, Тревиз, предрассудок оказался источником этого решения. Ты согласен?

– Я не соглашаюсь и не отрицаю. Предрассудки обычно управляют действием в отсутствие знаний. Основание верит в план Сэлдона, хотя никто в нашем мире не может ни понять его, ни объяснить детали или использовать для предсказаний.

Мы следуем ему слепо, с невежеством и верой. Разве это не предрассудок?

– Да, возможно.

– И Гея тоже. Вы полагаете, я вынес правильное решение постановив, что Гея должна поглотить Галактику и образовать один огромный организм, но вы не знаете, почему я должен быть прав, или насколько безопасно для вас будет следовать моему решению. Вы стремитесь продолжить все это только из невежества и веры и вас даже раздражают мои попытки найти факты, которые рассеют невежество и сделают большую часть веры ненужной. Разве это не предрассудок?

– Мне кажется, он уел тебя, Блисс, – заметил Пилорат.

– Вовсе нет, – сказала Блисс. – Он либо не найдет совсем ничего в этих поисках, либо найдет что-нибудь, что подтвердит его решение.

– И вновь в твоих словах только невежество и вера. Иначе говоря, предрассудок!

25

Василь Денайедор был маленького роста, с мелкими чертами лица и имел обыкновение смотреть на все исподлобья, не поднимая головы. Все это, в комбинации с быстрой улыбкой, периодически освещавшей его лицо, создавало впечатление, что он молча посмеивается над всем миром.

Его кабинет выглядел длинным и узким, забитым лентами.

Казалось, они находятся в диком беспорядке, но не потому, что было какое-нибудь доказательство этому, а лишь из-за того, что ленты неровно стояли в своих нишах, придавая полкам вид челюстей с гнилыми выбитыми зубами. Три кресла, на которые он указал своим посетителям, были не из одного гарнитура и носили следы недавней и не очень тщательной чистки от пыли.

– Янов Пилорат, Голан Тревиз и Блисс – я не знаю вашего второго имени, мадам, – сказал он.

– Блисс, – сказала она, – обычно меня зовут так и этого достаточно, – и села в кресло.

– В конце концов, этого хватит, – поклонившись ей, сказал Денайедор. – Вы достаточно привлекательны, чтобы вовсе не иметь имени и быть прощенной за это.

Теперь все сидели.

– Я слышал о вас, д-р Пилорат, хотя мы никогда не переписывались, – продолжил Денайедор. – Вы из Основания, не правда ли? С Терминуса?

– Да, д-р Денайедор.

– А вы – Советник Тревиз. Я кажется слышал, что недавно вы были исключены из Совета и высланы. Я не думаю, что когда-либо пойму, почему.

– Не исключен, сэр. Я все еще член Совета, хотя я не знаю, когда смогу вернуться к своим обязанностям. Не выслан, а послан с миссией, касательно которой мы хотели бы проконсультироваться с вами.

– Счастлив попытаться помочь, – сказал Денайедор. – А божественная леди? Она тоже с Терминуса?

– Неважно, откуда она, доктор, – быстро вмешался Тревиз.

– О, странный мир этот «Неважно-откуда». Очень уж необычна коллекция человеческих существ оттуда родом. Но так как двое из вас из столицы Основания, Терминуса, а третий – хорошенькая женщина, а Мица Лайзалор известна своей нелюбовью к инопланетникам любой категории, как случилось, что она так тепло препоручила вас моим заботам?

– Я думаю, – сказал Тревиз, – пытаясь избавиться от нас. Чем скорее вы поможете нам, тем раньше мы покинем Кампореллон.

Денайедор с интересом уставился на Тревиза (вновь проблеск улыбки) и сказал:

– Конечно, энергичный юный мужчина, такой как вы, мог привлечь ее, откуда бы родом он не был. Она играет роль холодной весталки хорошо, но не совершенно.

– Я ничего не знаю об этом, – холодно промолвил Тревиз.

– И так оно лучше всего. При посторонних, по крайней мере. Но я – скептик, и я профессионально не расположен верить в то, что лежит на поверхности. Вернувшись к нашему делу, Советник, в чем состоит ваша миссия? Позвольте мне узнать, смогу ли я помочь вам?

– В отношении этого – наш представитель д-р Пилорат.

– У меня нет никаких возражений. Д-р Пилорат?

– Если говорить по-простому, дорогой доктор, – начал Пилорат, – я всю свою взрослую жизнь пытался проникнуть к основному ядру утверждений, касающихся мира, на котором возник род человеческий; и меня послали в путь с моим хорошим другом, Голаном Тревизом – хотя, если быть точным, я не знал его тогда – чтобы найти, если сможем, э-э – Старейшего, как я полагаю, вы называете его.

– Старейшего? – переспросил Денайедор. – Я так понимаю, вы имеете в виду Землю?

У Пилората отвисла челюсть. Затем он сказал, слегка запинаясь:

– У меня создалось впечатление… то есть, мне дали понять… что никто не…

Он довольно беспомощно поглядел на Тревиза.

– Министр Лайзалор сказала мне, что это слово не используется на Кампореллоне, – пояснил Тревиз.

– Вы имеете ввиду, что она проделала вот это? – Рот Денайедора скривился, нос сморщился и он, энергично выбросив руки вперед, скрестил первые два пальца на каждой руке.

– Да, – подтвердил Тревиз. – Именно это я и имел ввиду.

Денайедор расслабился и рассмеялся.

– Нонсенс, джентльмены. Мы проделываем это по привычке; в глубине сознания они могут воспринимать это серьезно, но, в общем, это не имеет значения. Я не знаю ни одного кампореллонца, кто не мог бы сказать: «Земля» в досаде или испуге. Это наиболее частая пошлость из тех, что у нас есть.

– Пошлость? – слабо сказал Пилорат.

– Или брань, если вам больше нравиться.

– Тем не менее, – сказал Тревиз, – Министр выглядела весьма расстроенной, когда я использовал это слово.

– Ну да, она же горянка.

– Что это значит, сэр?

– То, что сказано. Мица Лайзалор родом с Центрального Горного Хребта. Дети из тех мест воспитываются в так называемом старом добром духе, что означает: какое бы хорошее они не получали образование, вы никогда не сможете выбить из них эту привычку скрещивать пальцы.

– Следовательно, слово «Земля» совсем не беспокоит вас, не так ли, доктор? – спросила Блисс.

– Не совсем, дорогая леди. Я – Скептик.

– Я знаю, что означает слово «скептик» в Галактике, – сказал Тревиз, – но что понимаете под ним вы?

– Точно то же, что и вы, Советник. Я принимаю только то, что я вынужден принять при наличии разумных и достоверных доказательств, и держу все принятое в постоянном ожидании появления новых доказательств. Это не делает нас популярными.

– Почему же? – спросил Тревиз.

– Мы не были бы популярны в любом случае. Есть ли где мир, чьи люди не предпочитают удобную, приятную и разношенную веру, пусть нелогичную, холодным ветрам неуверенности? Вспомните о том, как вы верите в План Сэлдона без доказательств.

– Да, – сказал Тревиз, изучая кончики своих пальцев, – я тоже привел это вчера в качестве примера.

– Могу я вернуться к предмету разговора, старина? Что известно о Земле такого, что скептик может принять?

– Очень мало, – сказал Денайедор. – Мы можем предположить, что есть единственная планета, на которой развился род человеческий, потому что совершенно невероятно, чтобы такие же существа, настолько идентичные, что могут давать потомство друг с другом, могли независимо развиться на ряде миров или даже только на двух. Этот мир-прародитель мы называем Землей. Есть общее на Кампореллоне убеждение, что Земля находится в этом углу Галактики, поскольку миры здесь необычайно стары и похоже, что первые заселенные миры были, скорее, ближе к Земле, чем удалены от нее.

– А имела ли Земля какие-либо уникальные особенности, кроме того, что была планетой-прародиной? – спросил Пилорат нетерпеливо.

– У вас есть что-то на уме? – спросил Денайедор с быстрой улыбкой.

– Я думаю о ее спутнике, который некоторые называют Луной. Он должно быть необычен, не правда ли?

– Это основной вопрос, д-р Пилорат. Вы словно читаете мои мысли.

– Я не сказал, что делает Луну необычной.

– Ее размер, конечно. Я прав? Да, я вижу, что это так.

Все легенды о Земле говорят об огромном количестве видов животных и ее гигантском спутнике – не то 3000, не то 3500 км. в диаметре. Огромное разнообразие жизни легко понять, так как это естественно должно было произойти в ходе биологической эволюции, если то, что мы знаем об этом процессе, верно. Гигантский спутник более трудно воспринять. Ни один другой обитаемый мир в Галактике не имеет такого спутника. Большие спутники неизменно сопутствуют необитаемым газовым гигантам. Как скептик, следовательно, я предпочитаю не принимать существование Луны.

– Если Земля – уникальна в своем обладании миллионами видов жизни, разве не может она быть уникальна в обладании гигантским спутником? Одна уникальность могла вызвать другую.

– Я не понимаю, – улыбнулся Денайедор, – как существование миллионов видов на Земле могло сотворить гигантский спутник из ничего.

– Но посмотрите с другой стороны – возможно гигантский спутник мог помочь сотворить эти миллионы видов.

– Я все равно не понимаю, как это может быть.

– А что относительно истории с радиоактивностью Земли? – спросил Тревиз.

– Это общеизвестно: все об этом говорят и все верят.

– Но Земля не могла быть настолько радиоактивной, чтобы помешать зарождению жизни и ее поддержанию в течении миллиардов лет. Как же она стала радиоактивной? Ядерная война?

– Это наиболее распространенное мнение, Советник Тревиз.

– По тону, каким вы это сказали, я склонен считать, что вы в это не верите.

– Нет доказательств, что такая война была. Общая вера, даже всеобщая вера, сама по себе – не доказательство.

– Что же еще могло случиться?

– Нет доказательств, что вообще что-либо случилось. Радиоактивность может быть такой же явно выдуманной легендой, как и огромный спутник.

– Такова общепринятая версия Земной истории, – сказал Пилорат. – Я собрал за время моей профессиональной карьеры большое число легенд о происхождении человечества. Многие из них связаны с миром, называемым «Земля» или похоже на это.

Но у меня нет ни одной с Кампореллона, ничего кроме смутного упоминания Бенбэли который явился ниоткуда – вот и все, что говорят кампореллонские легенды.

– Это не удивительно. Мы обычно стремимся не экспортировать наши легенды и я поражен, что вы нашли ссылки на Бэнбэли. Все те же суеверия.

– Но вы не суеверны, и вы не отказались бы поговорить об этом, а?

– Это верно, – сказал маленький историк, устремляя свой взор на Пилората. – Это здорово добавит мне непопулярности, если я так поступлю, но вы трое вскоре покидаете Кампореллон и я расскажу вам все, что знаю, если вы никогда не сошлетесь на меня, как на источник.

– Мы дадим вам честное слово, – быстро произнес Пилорат.

– Тогда вот краткое изложение того, что, предположительно, произошло избавленное от любого супернатурализма или морализма. Земля была единственным миром, населенным людьми, на протяжении неизмеримого периода времени, а затем, примерно двадцать – двадцать пять тысяч лет назад, род человеческий начал межзвездные путешествия с помощью гиперпространственных Прыжков и колонизировал группу планет.

Поселенцы на этих планетах стали использовать роботов, которые первоначально были придуманы на Земле в дни, предшествующие появлению гиперпространственных перелетов, и – знаете ли вы, кстати, что собой представляют роботы?

– Да, – сказал Тревиз. – Нас спрашивали об этом не однажды. Мы знаем, что такое роботы.

– Поселенцы, с чрезвычайно роботизированным обществом, развили высокую технологию, добились необычайной продолжительности жизни и презирали мир своих предков.

Согласно более драматической версии их истории, они доминировали и угнетали мир предков.

В конце концов, впрочем, Земля выслала новую группу поселенцев, среди которых роботы были запрещены. Кампореллон был одним из первых миров, которые они заселили. Наши патриоты настаивают, что он был самым первым, но нет таких доказательств этого, какие могли бы убедить скептика. Первая группа поселенцев вымерла и…

– Почему же первая партия вымерла, д-р Денайедор? – спросил Тревиз.

– Почему? Обычно наши романтики воображают, что они были наказаны за свои преступления Тем, Кто Наказывает, хотя ни один не позаботился объяснить, почему Он ждал так долго. Но нет необходимости прибегать к подобным сказкам. Легко доказать, что общество, зависящее во всем от роботов, становится нежным и декадентским, сокращается и вымирает от растущей скуки или, более точно, от потери воли к жизни.

Вторая волна поселенцев, без роботов, выжила и распространилась по всей Галактике, но Земля стала радиоактивной и постепенно исчезла из виду. Причины, обычно приводимые для этого – на Земле тоже были роботы, так как первая волна получила их там.

Блисс, вслушивавшаяся в разговор с заметным нетерпением, сказала:

– Хорошо, д-р Денайедор, есть радиоактивность или нет, и сколь бы много волн поселенцев не было, основной вопрос прост: Где точно расположена Земля? Каковы ее координаты?

– Ответ на этот вопрос такой: Я не знаю, – сказал Денайедор. – Но пойдемте, настало время для ланча. Он готов и мы сможем обсуждать за ним проблему Земли сколько вам угодно.

– Вы не знаете? – спросил Тревиз, повышая голос.

– Впрочем, насколько я знаю, никто не знает.

– Но это невозможно.

– Советник, – сказал Денайедор, слегка вздохнув, – если вы хотите называть правду невозможной – это ваше право, но это не приведет вас никуда.

7. Покидая Кампореллон

26

Ланч состоял из кучки нежных шариков, покрытых корочкой различного цвета и содержащих разнообразную начинку.

Денайедор поднял маленькую вещичку, которая развернулась в пару тонких прозрачных перчаток и надел их. Гости последовали его примеру.

– Что внутри этих шариков? – спросила Блисс.

– Розовые наполнены рубленой рыбой со специями, лучшим нашим деликатесом. Эти желтые – с сыром, очень нежным. Зеленые содержат овощную смесь. Берите их, пока они еще довольно теплые. Позже будет горячий миндальный пирог и обычные напитки. Я рекомендую горячий сидр. В холодном климате мы стремимся подогревать нашу пищу, даже десерт.

– Вы неплохо все устроили, – сказал Пилорат.

– Вовсе нет, – ответил Денайедор. – Я просто стараюсь быть гостеприимным. Что касается меня, я нуждаюсь в немногом. У меня не такая уж большая масса тела, которую необходимо поддерживать, как вы вероятно заметили.

Тревиз попробовал розовый шарик и действительно обнаружил рыбу с прослойками специй, приятными на вкус, но этот вкус, подумал он, вместе с самой рыбой останется у него во рту на весь оставшийся день и, возможно, на ночь.

Когда он отложил шарик с откушенным краем, то обнаружил, что корочка сомкнулась над содержимым. Здесь не допускали потери продуктов и, на мгновение, он подивился назначению перчаток. Казалось, не было никаких шансов замочить или испачкать руки даже не используя их, и он решил, что это просто из соображений гигиены. Перчатки заменяли мытье рук, если это было неудобно, и обычаи, вероятно, не настаивали на их употреблении, если руки были вымыты. (Лайзалор не использовала перчатки, когда он ел с ней днем раньше. Наверное, это потому, что она была родом с гор).

– Будет ли невежливым обсуждать дела за ланчем? – спросил он.

– Должно быть, по кампореллонским стандартам, это и так, Советник, но вы – мои гости и мы будем себя вести по вашим стандартам. Если вы желаете говорить серьезно, и не думаете – или не боитесь – что это может уменьшить вам удовольствие от пищи, то пожалуйста, говорите; а я присоединюсь.

– Благодарю. Министр Лайзалор полагала – нет, она прямо утверждала, что скептики не популярны в этом мире. Это так?

Хорошее настроение Денайедора, казалось, еще больше улучшилось.

– Конечно. Мы бы сильно огорчились, будь это не так.

Кампореллон, как вы видите, мир утраченного могущества. Без знания деталей, есть общепринятая мифологическая вера, что когда-то, много тысяч лет назад, когда обитаемая часть Галактики была невелика, Кампореллон был ведущим миром. Мы никогда не забываем этого, и тот факт, что в известное историческое время мы не лидеры воспринимается нами болезненно, наполняет нас… народ в целом чем-то вроде… чувства несправедливости.

Хотя что мы можем поделать? Когда-то правительство было вынуждено стать лояльным вассалом Императора, а теперь – лояльным союзником Основания. И чем больше мы осознаем нашу подчиненность, тем сильнее вера в возвращение великих, таинственных дней прошлого.

Что, впрочем, может сделать Кампореллон? Он никогда не мог бросить открытый вызов Империи в давние времена и теперь не может игнорировать Основание. Следовательно, основная часть населения отводит душу, нападая на нас, так как мы не верим в легенды и смеемся над суевериями.

Тем не менее, мы не опасаемся худших эффектов преследования. Мы контролируем технологию и мы пополняем факультеты Университета. Кое-кому из нас, кто особенно резко высказывается, становится трудно открыто учить студентов. Я тоже, к примеру, испытываю подобные затруднения, хотя у меня есть студенты и я провожу встречи втихую вне Университета.

Все же если мы действительно будем изолированы, технология придет в упадок и Университет потеряет свой авторитет в Галактике. Вероятно, и такова глупая природа человеческих существ, перспектива интеллектуального самоубийства может не остановить их от утоления своей ненависти, но Основание поддерживает нас. Следовательно, нас постоянно бранят, осмеивают, обвиняют – и никогда не трогают.

– Это общественное мнение удерживает вас от того, чтобы сообщить нам где находится Земля? – сказал Тревиз. – Вы боитесь, что не смотря ни на что ура-патриотические настроения могут стать совсем безобразными, если вы зайдете слишком далеко?

Денайедор покачал головой.

– Нет. Положение Земли неизвестно. Я ничего не скрываю от вас из страха или по любой другой причине.

– Но послушайте, – сказал Тревиз настойчиво. – Существует конечное число планет в этом секторе Галактики, обладающих физическими характеристиками, связанными с обитаемостью, и почти все из них должны быть не только пригодны для обитания, но и заселены, и, следовательно, хорошо вам известны. Насколько трудно будет исследовать сектор в поисках планеты, которая была бы пригодна для обитания, если бы не ее радиоактивность? С другой стороны, необходимо искать планету с огромным спутником. Имея такие параметры, Земля должна быть абсолютно безошибочно опознана и не может быть пропущена даже при поиске наугад. Это может потребовать некоторого времени, но не должно оказаться особенно трудным.

– Точка зрения скептиков, – сказал Денайедор, – что и гигантский спутник и радиоактивность Земли – просто легенды. Искать их – все равно что искать птичье молоко и рыбий мех.

– Возможно, но это не должно удерживать Кампореллон по крайней мере от попытки поиска. Если он найдет радиоактивный мир с большим спутником и пригодный для обитания по остальным параметрам, то это с большой вероятностью подтвердило бы кампореллонские легенды.

– Возможно, – усмехнулся Денайедор, – что Кампореллон ничего не ищет именно по этой причине. Если мы ничего не найдем, или если мы обнаружим Землю, явно отличную от того, что говорится в легендах, произойдет прямо противоположное.

Кампореллонские легенды в целом будут разрушены и превращены в предмет для насмешек. Кампореллон не может пойти на такой риск.

Тревиз выслушал все это и продолжал, горячась:

– С другой стороны, даже если мы обманемся в этих двух редких признаках – если в Галактике существуют такие миры – есть третий, который должен существовать по определению; безо всякой оглядки на легенды. Земля должна обладать либо цветущей жизнью невероятного разнообразия или остатками таковой, или же, по крайней мере, ископаемыми останками ее.

– Советник, – сказал Денайедор, – пока Кампореллон не посылал организованных поисковых партий, но мы совершали время от времени путешествия сквозь пространство, и у нас есть сообщения с кораблей, которые сбивались со своих привычных путей по той или иной причине.

Прыжки вовсе не так точны, как вы знаете. Тем не менее, нет докладов о каких-либо планетах, чьи свойства напоминали бы легендарную Землю, или о планетах, так богатых жизнью. Хотя любой корабль с готовностью садится на планету, кажущуюся пригодной для жизни, чтобы экипаж мог заняться разведкой ископаемых. Если, впрочем, за тысячи лет ни о чем подобном не сообщалось, я могу быть совершенно уверен, что локализовать Землю невозможно, потому что Земли здесь нет.

– Но Земля должна где-то быть, – сказал в расстройстве Тревиз. – Где-то есть планета, на которой эволюционировало человечество и все знакомые формы жизни, сопровождающие человека. Если Земля не в этом секторе Галактики, она должна быть где-нибудь еще.

– Возможно, – хладнокровно произнес Денайедор, – но в настоящее время ее не обнаружено нигде.

– Люди в действительности и не искали ее.

– Ну, очевидно вы этим занимаетесь. Я желаю вам удачи, но никогда не поставил бы на ваш успех.

– Были ли попытки, – спросил Тревиз, – определить возможное положение Земли косвенным способом? Каким-либо иным методом, нежели прямой поиск?

– Да, – сказали два голоса одновременно.

Денайедор – один из голосов принадлежал ему – повернулся к Пилорату:

– Вы подумали о проекте Яриффа?

– Да.

– Тогда не объясните ли его Советнику. Я думаю, он с большей готовностью поверит вам, чем мне.

– Видишь ли, Голан, в последние дни Империи было время, когда Поиск Прародины, как они его называли, служил популярным времяпровождением, возможно, отвлекающим от неудовлетворенности окружающей реальности. В то время Империя переживала процесс дезинтеграции, как ты знаешь.

Историку с Ливии, Хамбалу Яриффу, пришло в голову, что где бы не была расположена планета предков, она будет раньше заселять ближние миры, и лишь затем отдаленные. В общем, чем дальше находится мир от Земли, тем позже он должен быть заселен.

Предположим, затем, что записываются даты заселения всех обитаемых миров в Галактике и делается выборка только тех, чей возраст – несколько тысяч лет. Затем – среди них выбираются старше 10 тыс. лет, среди оставшихся – 15 и т. д.

Каждая выборка теоретически должна давать грубое приближение к сфере и эти сферы должны быть примерно концентрическими.

Более древние выборки должны представлять собой сферы меньшего диаметра, чем более молодые. И, если вычислить центры всех сфер, они должны оказаться в сравнительно небольшом объеме пространства, который и заключает в себе планету предков – Землю. – Лицо Пилората разгорелось в возбуждении, пока он обрисовывал сферические поверхности своими руками. – Ты понимаешь, что я говорю, Голан?

– Да, – кивнул Тревиз. – Но насколько я могу представить, это не сработало.

– Теоретически должно было, старина. Единственное препятствие было в неточности дат основания поселений на планетах. Каждый мир в той или иной степени преувеличивал свой возраст и было трудно определить его независимо от легенд.

– Распад углерода-14 в ископаемом дереве, – сказала Блисс.

– Конечно, дорогая, – сказал Пилорат, – но вы должны были бы добиться сотрудничества от миров в этом деле, а сделать это не удалось. Ни один мир не хотел отказаться от своих претензий на преувеличенный возраст, а Империи тогда было не до преодоления такого рода местных препятствий ради столь незначительной цели. У нее хватало своих забот.

Все, что смог сделать Ярифф – это выделить миры старше двух тысяч лет и чье основание было дотошно зафиксировано при достоверных обстоятельствах. Их было немного и расположены они были приблизительно сферично, а центр сферы – довольно близок к Трантору, Имперской столице, поскольку именно здесь начинались колонизационные экспедиции на эти относительно немногочисленные миры.

Это, конечно, уже другая проблема. Земля являлась не единственной отправной точкой поселенцев на другие миры. Со временем старейшие миры посылали свои собственные экспедиции поселенцев, и во времена расцвета Империи Трантор был довольно обильным источником таких экспедиций. Яриффа, к несчастью, осмеяли и его профессиональная репутация сильно пострадала.

– Я получил представление об этом, Янов. Д-р Денайедор, неужели нет совсем ничего, что вы можете сообщить мне, что давало бы малейшую возможность надежды? Есть ли какой-либо другой мир, где, возможно, существует какая-нибудь информация, касающаяся Земли?

Денайедор на время погрузился в молчание и, наконец, неуверенно растягивая слова, сказал:

– Ну-у, как скептик я должен сказать вам, что я не уверен в существовании Земли, или в том, что она когда-либо существовала. Однако… – он снова замолчал.

– Я полагаю, – нарушила наконец тишину Блисс, – вы думаете о чем-то, что может быть важным, доктор?

– Важным? Я сомневаюсь в этом, – сказал вполголоса Денайедор. – Возможно, однако, что удивительным. Земля – не единственная планета, чье местонахождение – загадка.

Существуют миры первой группы поселенцев: Спейсеров, как их называют в наших легендах. Некоторые зовут планеты, где они обитали, «Спейсерскими мирами», другие называют их «Запретными мирами». Последнее имя сейчас общеупотребительно.

Во время своей гордости и расцвета, как гласят легенды, Спейсеры растянули свою жизнь на столетия и запретили появляться и садиться на их миры нашим короткоживущим предкам. После того, как мы победили их, ситуация сменилась на обратную. Мы презрительно относились к ним и предоставили их самим себе, запретив нашим кораблям и торговцам иметь с ними дело. С тех пор их планеты стали Запрещенными мирами.

Мы были уверены, как утверждают легенды, что Тот, Кто Наказывает, уничтожит их без нашего вмешательства, и, очевидно, он так и сделал. По крайней мере, насколько нам известно, Спейсеры не появлялись в Галактике многие тысячелетия.

– Так вы думаете, что Спейсеры знают о Земле? – сказал Тревиз.

– Думается, что да, так как их миры древнее, чем любой из наших. Это так, если какие-либо Спесеры существуют, что совершенно невероятно.

– Даже если они не существуют, то остались их миры и они могут хранить записи.

– Если вы сможете найти эти миры.

Тревиз выглядел рассерженным.

– Вы хотите сказать, что ключ к нахождению Земли, расположение которой неизвестно, можно обнаружить на мирах Спейсеров, местонахождение которых тоже не известно.

– Мы не имели с ними дел двадцать тысяч лет, – пожал плечами Денайедор. – и не думали об этом. Они тоже, подобно Земле, ушли в туман.

– На скольких мирах жили Спейсеры?

– Легенды говорят о пятидесяти таких мирах – подозрительно круглое число. Их было, вероятно, много меньше.

– И вы не знаете расположения ни одного из пятидесяти?

– Ну, вообще-то, мне кажется…

– Что вам кажется?

– Поскольку первобытная история – мое хобби, как и для доктора Пилората, я, по случаю, исследовал старые документы в поисках чего-нибудь, что может относиться к старым временам, чего-нибудь большего, чем легенды. Год назад я разбирал документы старого корабля, которые были почти не дешифруемы. Они относились к очень старым дням, когда наш мир не был еще известен как Кампореллон. Использовалось имя «Мир Бейли», которое, как мне кажется, может быть даже более ранним, чем «Мир Бенбэли» наших легенд.

– Вы опубликовали это? – возбужденно спросил Пилорат.

– Нет, – ответил Денайедор. – Я не хочу прыгать, пока не проверю, есть ли вода в плавательном бассейне, как говориться в старой пословице. Видите ли, документы сообщали, что капитан корабля посетил Спейсерский мир и забрал с собой Спейсерскую женщину.

– Но вы сказали, – встрепенулась Блисс, – что Спейсеры не допускали к себе визитеров.

– Совершенно верно, и по этой причине я не опубликовал материалы. Это звучало невероятно. Существуют смутные истории, которые могут быть интерпретированы как относящиеся к Спейсерам и их конфликту с Сеттлерами – нашими собственными предками. Такие истории известны не только на Кампореллоне, но и на многих мирах во множестве вариантов, но все – абсолютно согласны в одном отношении. Две группы, Спейсеры и Сеттлеры, не смешивались. Это был не социальный конфликт, остается только сексуальный, и, очевидно, капитана Сеттлеров и женщину Спейсеров связывали узы любви. Это так невероятно, что я не вижу других шансов принять такую историю, кроме как считать ее отрывком романтического исторического сочинения.

Тревиз выглядел разочарованным.

– И это все?

– Нет, Советник, еще кое-что. Я продрался сквозь какие-то цифры, которые, видимо, остались от счисления курса корабля и которые могут – или не могут – представлять собой пространственные координаты. Если это они – и я повторяю, так как моя честь скептика вынуждает к этому, что они могут и не быть таковыми – тогда внутреннее чувство подсказывает мне, что это пространственные координаты трех Спейсерских миров. Один из них может быть тем, где садился капитан и откуда он увез свою Спейсерскую любовь.

– Не может ли оказаться так, что даже если история – выдумка, то координаты все же реальны? – спросил Тревиз.

– Возможно, – ответил Денайедор. – Я могу предоставить цифры и вы вольны использовать их, хотя вы можете прийти в никуда. Но у меня есть удивительное чувство… – вновь на его лице промелькнула быстрая улыбка.

– Какое же? – сказал Тревиз.

– Что если одни из этих координат соответствуют Земле?

27

Солнце Кампореллона, заметно оранжевое, было на вид больше, чем солнце Терминуса, но стояло ниже в небе и давало меньше тепла. Ветер, к счастью слабый, коснулся щеки Тревиза своими ледяными пальцами.

Он дрожал внутри пальто с электроподогревом, подаренным ему Мицей Лайзалор, которая стояла рядом с ним.

– Должно же здесь когда-нибудь потеплеть, Мица! – сказал он.

Она коротко взглянула вверх, на солнце, и продолжала стоять здесь, в пустоте космопорта, не выказывая признаков дискомфорта – высокая, массивная, одетая гораздо легче, чем Тревиз, и если даже ощущала холод, то относилась к этому с презрением.

– У нас прекрасное лето, – сказала она. – Оно недолгое, но наши пищевые культуры адаптированы к нему. Зерна тщательно отбираются в ходе селекции, так что они быстро прорастают под солнцем и устойчивы к заморозкам. Наши домашние животные имеют густой мех и кампореллонская шерсть по всеобщему признанию – лучшая в Галактике. Кроме того на орбите вокруг Кампореллона также есть и фермы, где выращиваются тропические фрукты. Мы даже экспортируем исключительно вкусные консервированные ананасы. Большинство людей, знающих нас как холодный мир, об этом и не догадываются.

– Я благодарю вас за то, что вы пришли проводить нас, Мица, и за вашу готовность сотрудничать с нами в этой нашей миссии. Однако, ради моего собственного спокойствия, я должен спросить, не ожидают ли вас серьезные неприятности из-за этого?

– Нет! – она надменно покачала головой. – Никаких неприятностей. Во-первых, меня никто не спросит. Я контролирую транспорт. Это означает, что я одна устанавливаю правила как для этого космопорта, так и для других; для внешних станций; для кораблей, что прибывают и улетают. Во всем этом Премьер-Министр полагается на меня и будет только рад остаться в стороне от всех подробностей. И даже если меня спросят, мне не нужно будет говорить ничего, кроме правды. Правительство только поаплодирует мне за то, что я не вернула этот корабль Основанию. Народ поступит точно так же, если ему позволят об этом узнать. А само Основание не узнает.

– Правительство, возможно, и хотело удержать корабль от возврата Основанию, но одобрило ли бы оно ваше разрешение, благодаря которому мы покидаем на нем Кампореллон?

– Вы порядочный человек, Тревиз, – улыбнулась Лайзалор. – Вы упорно сражались за свой корабль, а сейчас, когда он остался за вами, начинаете заботиться о нашем благополучии.

Она потянулась было к нему, словно пытаясь дать ему почувствовать свое расположение, но затем, с явным усилием, подавила этот импульс.

– Даже если они оспорят мое решение, – сказала она с напускной грубостью, – я лишь скажу им, что вы искали и продолжаете искать Старейшего, и они скажут, что я правильно сделала, избавившись от вас всех и от вашего корабля как можно быстрее. И во искупление они еще начнут спрашивать, как это вам было позволено даже сесть, хотя не было иного способа узнать, кто вы такие и чем занимаетесь.

– Вы действительно опасаетесь несчастий для себя и для всей планеты из-за моего присутствия?

– Конечно, – флегматично ответила Лайзалор. Затем, более мягко, она добавила:

– Вы уже принесли несчастье мне; теперь, когда я узнала вас, кампореллонские мужчины будут казаться мне еще более худосочными. Я останусь с неутоленной страстью. Тот, Кто Наказывает уже позаботился об этом.

Тревиз помолчал, а затем сказал:

– Я не прошу, чтобы вы изменили свое мнение в этом вопросе, но я и не хочу, чтобы вы без нужды опасались чего-то. Вы должны понять: эта мысль о том, что я принес тебе несчастье – просто суеверие.

– Я полагаю, тебе это сказал скептик.

– Я знал это и без него.

Лайзалор стряхнула иней со своих густых бровей и сказала:

– Я знаю, есть такие, кто думает, что это суеверие. Но то, что Старейший приносит несчастье – факт. Это было продемонстрировано много раз и все ловкие аргументы скептиков не могут затмить эту правду. – Она внезапно протянула руку:

– Прощай, Голан. Иди на корабль и присоединись к своим спутникам прежде, чем твое нежное терминусианское тело замерзнет на нашем холодном, но добром ветру.

– Прощай, Мица. Я надеюсь увидеть тебя, когда вернусь.

– Да, ты обещал вернуться, и я пыталась поверить, что так и будет. Я даже говорила себе, что я должна была бы выйти в космос и встретить тебя и твой корабль, так что несчастье пало бы на меня одну, а не на мой мир – но ты не вернешься.

– Вовсе нет! Я обещаю! Я не сказал это сгоряча, пытаясь доставить тебе удовольствие. – И в этот момент Тревиз был твердо уверен, что так оно и было.

– Я не сомневаюсь в твоем романтическом порыве, мой Основатель, но те, кто отправляются на поиски Старейшего никогда не вернутся назад – куда угодно. Я сердцем чувствую это.

Тревиз всеми силами пытался заставить свои зубы не стучать от холода. Он не хотел, чтобы Мица подумала, что это от страха.

– Это тоже суеверие, – сказал он.

– И все же, – ответила она, – это тоже правда.

28

Хорошо было вернуться в рубку «Далёкой Звезды». Она тесна, может быть, она тюремная камера в бесконечном космосе, но тем не менее, она была такой знакомой, дружелюбной и теплой.

– Я рада, что ты наконец поднялся на борт, – сказала Блисс. – Я гадала, как долго еще ты сможешь оставаться с Министром.

– Не долго, – ответил Тревиз. – Там ужасно холодно.

– Мне казалось, – сказала Блисс, – ты было решил остаться с ней и отложить поиск Земли. Я не хотела зондировать твой мозг даже осторожно, но была озабочена тобой и это искушение, которому ты подвергался, казалось нахлынуло на меня.

– Ты совершенно права. На мгновение, по крайней мере, я почувствовал искушение. Министр – замечательная женщина и я не встречал никого, даже отдаленно на нее похожего. А ты не усилила мое сопротивление, Блисс?

– Я много раз говорила тебе, что я не должна и никоим образом не вмешивалась в твое сознание, Тревиз. Ты отверг искушение, мне кажется, из-за своего развитого чувства долга.

– Нет. Уверен, что нет. – Он криво улыбнулся. – Ничего столь драматичного и благородного. Мое сопротивление увеличивалось по одной простой причине – было ужасно холодно, и еще эта печальная мысль, что ей не потребуется много лет, чтобы убить меня. Я никогда не выдержал бы такого темпа.

– Ну как бы то ни было, ты на борту и в безопасности, – сказал Пилорат. – Что мы будем делать дальше?

– В ближайшее время мы должны в быстром темпе пройти через планетную систему в пространство, пока не окажемся достаточно далеко от солнца Кампореллона, чтобы совершить Прыжок.

– Ты думаешь, нас могут остановить или установить за нами слежку?

– Нет, я уверен, что Министр озабочена только тем, чтобы мы убрались настолько быстро, насколько возможно и держались подальше, чтобы месть Того, Кто Наказывает, не пала на всю планету. На самом деле…

– Да?

– Она верит, что месть наверняка падет на нас. Она твердо убеждена, что мы никогда не вернемся. Это, поспешу добавить, не из-за оценки вероятного уровня моей неверности, измерить который ей не довелось. Она имела в виду, что Земля настолько ужасный носитель несчастья, что любой, кто разыскивает ее, должен умереть в процессе поисков.

– Сколько же искателей покинуло Кампореллон в поисках Земли, что она могла сделать такое утверждение? – поинтересовалась Блисс.

– Сомневаюсь, что вообще хоть один кампореллонец отправился в такое путешествие. Я сказал ей, что ее страхи по большей части – суеверие.

– А сам ты действительно уверен в этом или ты позволил ей поколебать твои убеждения?

– Я знаю, что ее страхи – чистейшей воды суеверия в той форме, в какой она выразила их, но они могут быть хорошо обоснованы в то же самое время.

– Ты подразумеваешь, что радиоактивность Земли может убить нас, если мы попытаемся приземлиться?

– Я не верю, что Земля радиоактивна. Во что я действительно верю, так это в то, что Земля сама защищает себя. Припомните, что все ссылки на Землю в библиотеке Трантора были изъяты. Припомните, что изумительная память Геи, в которой принимает участие вся планета, вплоть до скал и расплавленного ядра, кончается, не проникая достаточно далеко в прошлое, чтобы сообщить нам что-либо о Земле.

Ясно, если Земля достаточно могущественна, чтобы сделать это, она вероятно способна заставить поверить в свою радиоактивность и, таким образом, предотвратить любые поиски. Возможно, поскольку Кампореллон настолько близок, что может представлять особенную опасность для Земли, здесь существует более сильная степень любопытного затмения умов.

Денайедор, хотя он и скептик, и ученый, совершенно убежден в тщетности поисков Земли. Он утверждает, что ее нельзя обнаружить. И именно поэтому суеверия Министра могут быть обоснованы. Если Земля так стремиться себя скрыть, не предпочтет ли она скорее убить нас или исказить наши умы, чем позволить нам обнаружить ее.

Блисс нахмурилась и сказала:

– Гея…

– Не говори, что Гея может защитить нас, – быстро откликнулся Голан. – Поскольку Земля оказалась способной удалить ранние воспоминания Геи, ясно, что в любом конфликте между ними Земля выиграет.

– Откуда ты можешь знать, – холодно ответила Блисс, – что они были удалены. Может статься, что просто потребовалось время для развития Геей планетарной памяти и что мы можем сейчас зондировать прошлое только до времени завершения этого развития. И если даже воспоминания были удалены, как можешь ты быть уверен, что именно Земля отвечает за это?

– Я не знаю, – сказал Тревиз. – Я только изложил свои размышления.

– Если Земля столь могущественна, – робко вмешался Пилорат в их спор, – и так стремится сохранить свое уединение, так сказать, что толку в нашем поиске? Ты, кажется, думаешь, что Земля не позволит нам преуспеть в этом и убьет нас, если только этим сможет предотвратить наш успех. В таком случае, есть ли какой-то смысл в продолжении поисков?

– Я полагаю, может показаться, что мы должны бросить все это, но я убежден, что Земля существует, и что я должен найти и найду ее. А Гея говорит мне, что когда я сильно убежден в чем-то, я обычно прав.

– Но как мы сможем выжить после такого открытия, старина?

– Может статься, – сказал Тревиз, полушутя, – что Земля тоже поймет ценность моей экстраординарной правоты и предоставит меня самому себе. Но – и это то, к чему я наконец пришел – я не могу быть уверен, что вы двое выживете и это беспокоит меня. Это беспокоило меня всегда, но сейчас – особенно, и мне кажется, что я должен доставить вас обоих на Гею и затем уже самостоятельно продолжить полет. Это не ты, а я вижу смысл в этом; это не ты, а я выслан. Следовательно, пусть не ты, а я возьму на себя весь риск.

Позвольте мне продолжить одному. Янов?

Длинное лицо Пилората, казалось, вытянулось еще больше, когда он прижал подбородок к шее.

– Не буду утверждать, что я спокоен, Голан, но мне будет стыдно тебя покинуть. Я изменю себе, если сделаю так.

– Блисс?

– Гея не может покинуть тебя, Тревиз, что бы ты не делал. Если Земля будет представлять угрозу, Гея защитит тебя, насколько это будет возможно. И в любом случае, в моей роли Блисс, я не покину Пила, и если он держится тебя, тогда я, очевидно, держусь его.

– Ну, тогда хорошо, – мрачно сказал Тревиз. – Я дал вам ваш шанс. Мы продолжаем поиск вместе.

– Вместе, – сказала Блисс.

Пилорат слегка улыбнулся и обнял Тревиза за плечи:

– Вместе. Всегда.

29

– Взгляни на это, Пил, – сказала Блисс.

Она вручную наводила корабельный телескоп, почти бесцельно, чтобы отвлечься от библиотеки Пилората, посвященной легендам о Земле.

Пилорат подошел к ней, обнял ее за плечи и посмотрел на обзорный экран. Один из газовых гигантов Кампореллонской планетной системы был в поле их зрения, увеличенный настолько, что казался гораздо большим, чем в действительности.

Он был нежно-оранжевым с бледными полосками. Видимый из плоскости эклиптики и более удаленный от центрального светила, чем сам корабль, газовый гигант выглядел почти совершенным кружком света.

– Прекрасно, – сказал Пилорат.

– Центральная полоска выходит за планету, Пил.

Пилорат сдвинул брови:

– Ты знаешь, Блисс, я полагаю, что это действительно так.

– Ты думаешь, это оптическая иллюзия?

– Я не уверен, Блисс. Я такой же новичок в космосе, как и ты. Голан!

Тревиз ответил на зов довольно слабо:

– Что там еще? – и вошел в рубку, немного помятый, словно только что вздремнул на своей койке прямо в одежде – и это было именно то, чем он занимался.

– Пожалуйста! Не трогайте инструменты, – сказал он немного капризно.

– Это только телескоп, – сказал Пилорат. – Взгляни-ка сюда.

Тревиз подошел ближе.

– Это газовый гигант, тот, что они называют Галлия, согласно предоставленной мне информации.

– Как ты можешь сказать, что это именно он, лишь взглянув.

– Во-первых, – сказал Голан, – исходя из нашей дистанции от солнца, из-за размеров планеты и орбитальной позиции, которые я изучал при прокладке курса – это единственная планета, которую вы могли увеличить до такой степени в данное время. Во-вторых, вокруг нее – кольцо.

– Кольцо? – заинтригованно спросила Блисс?

– Все, что вы можете видеть, это тонкая, бледная черточка, потому что мы видим его почти с ребра. Мы можем выпрыгнуть из плоскости эклиптики и дать тебе лучший обзор. Ты хочешь?

– Я не хочу утруждать тебя перерасчетами позиции и курса, Голан.

– Да ну, компьютер может сделать это за меня без особых трудов. – Он сел за компьютер, пока говорил это, и положил руки на световые контуры. Компьютер, тончайше подогнанный к его мозгу, был готов.

«Далёкая Звезда», свободная от проблем с топливом или влияния на экипаж больших ускорений, быстро набрала скорость. И вновь Тревиз почувствовал прилив любви к кораблю и компьютеру, который таким образом отвечал ему, словно это его мысль питала и направляла судно, словно оно являлось мощным и послушным продолжением его воли.

Не удивительно, что Основание хотело получить его обратно; не удивительно, что Кампореллон хотел получить его для себя. Единственно удивительно было, что сила предрассудков оказалась достаточна, чтобы заставить Кампореллон отказаться от этого.

Соответственно вооруженный, он мог обогнать или победить любой корабль в Галактике, или любую эскадру судов – при условии только, что не встретит другой корабль, подобный себе.

Конечно, он не был вооружен. Мэр Бранно, вручая ему корабль, была, по крайней мере, достаточно осторожна, оставив его невооруженным.

Пилорат и Блисс внимательно наблюдали как эта планета, Галлия, медленно-медленно поворачивалась перед ними. Верхний полюс (каким бы он ни был) становился видимым, с вихрями в большой области вокруг него, в то время, как нижний полюс пропадал за сплюснутостью сферы.

На верхней полусфере темная сторона планеты вторгалась в сферу оранжевого света, и прекрасный кружок становился все более ущербным.

Что казалось более возбуждающим, так это центральная бледная полоса. Она не была уже прямой, а искривлялась, подобно другим полоскам на юге и севере, но гораздо заметней, чем они.

Теперь центральная полоска весьма отчетливо выдавалась за края планеты и превращалась в узкие петли по обоим сторонам ее. Это была уже не иллюзия, природа полоски становилась очевидной. Это было кольцо материи, кружащей вокруг планеты и пропадающей за ее краем.

– Думаю этого достаточно, чтобы вы получили некоторое представление, – сказал Тревиз. – Если бы мы двигались над планетой, вы бы увидели кольцо в форме концентрической окружности вокруг планеты, нигде ее не касающееся. Вы вероятно заметили, что это не одно кольцо, а несколько концентрических.

– Я не думал, что такое возможно, – сказал Пилорат непонимающе. – Что же удерживает их в пространстве?

– То же самое, что удерживает в пространстве и спутники, – ответил Тревиз. – Кольцо состоит из мелких частичек, каждая из которых движется по орбите вокруг планеты. Кольца настолько близки к планете, что приливные силы не дают им слипнуться в единое тело.

Пилорат тряхнул головой.

– Это ужасает, когда я об этом думаю, старик. Как возможно, что я прожил всю свою жизнь ученым и все же так мало знаю об астрономии?

– А я совсем ничего не знаю о мифах человечества. Никто не может охватить все знание. Дело в том, что эти планетные кольца вовсе не необычны. Почти каждый одинокий газовый гигант имеет их, даже если это только тонкая дуга пыли. По случайности, солнце Терминуса не имеет истинного газового гиганта в своей планетной системе, так что если бы терминусианцы не были космическими путешественниками, или не имели Университетских пособий по астрономии, они бы ничего о планетных кольцах не знали. Кольца, достаточно широкие, чтобы быть яркими и заметными, подобно этому – вот что действительно необычно. Это – прекрасное. Должно быть, по меньшей мере пару сотен километров шириной.

И тут Пилорат щелкнул пальцами.

– Это именно то, что я думал.

– Что же, Пил? – поразилась Блисс.

– Я изучал однажды клочки поэмы, очень древней и на архаичной версии Галактического, так что трудно было разобрать, но это служило хорошим доказательством ее древности. Хотя я и не жалуюсь на архаизмы, старина. Моя работа превратила меня в эксперта в различных вариациях Старого Галактического, чему я благодарен, даже если и не нахожу этому применения вне моей работы. Так, о чем я говорил?

– Старый поэтический отрывок, Пил, дорогой.

– Спасибо, Блисс, – сказал он. И Тревизу:

– Она следит за тем, что я говорю для того, чтобы возвращать меня назад, когда я сбиваюсь с курса, что частенько происходит.

– Это часть твоего очарования, Пил, – сказала, улыбаясь, Блисс.

– Как бы то ни было, оказалось, что этот отрывок описывает планетную систему, частью которой была Земля.

Зачем это, я не знаю, так как целиком поэма не сохранилась, по крайней мере, я так и не смог найти ее. Только эта единственная часть уцелела, возможно из-за астрономического содержания. В любом случае, там говорится о сверкающем тройном кольце шестой планеты «Both brade and large, sae the woruld shronk in comparisoun»

Как видишь, я еще могу его процитировать. Я не понимал, что это может быть за планетное кольцо. Я, помнится, думал о трех кругах, расположенных в ряд на одной стороне планеты. Это казалось так бессмысленно, что я даже не включил его в мою библиотеку. Мне стыдно сейчас, что я был столь неосведомлен. – Он покачал головой. – Быть мифологистом в современной Галактике – такая редкая работа, что забываешь о пользе справок у других специалистов.

– Ты был, вероятно, прав, проигнорировав это, Янов, – утешительно сказал Тревиз. – Это ошибка – принимать буквально поэтические образы.

– Но это именно то, что и подразумевалось, – возразил Пилорат, показывая на экран. – Именно об этом говорилось в поэме. Три широких кольца, концентрических, шире, чем сама планета.

– Я никогда не слышал о таком, – сказал Тревиз. – Я не думаю, что кольца могут быть столь широки. По сравнению с планетой они обычно очень узки.

– Мы никогда, впрочем, не слышали об обитаемой планете с гигантским спутником. Или с радиоактивной поверхностью. Это – уникальность номер три. Если мы найдем радиоактивную планету, которая возможно раньше была обитаема, с гигантским спутником и с другой планетой в системе, у которой огромное кольцо, не останется сомнений, что мы встретили Землю.

– Я согласен, Янов, – улыбнулся Тревиз. – Если мы найдем все три признака, мы можем быть уверены, что обнаружили Землю.

– Если! – со вздохом сказала Блисс.

30

Они уже оставили позади большинство миров этой планетной системы, проскочив между двумя самыми большими планетами, так что теперь в пределах 1,5 миллиардов километров не было значительных масс. Впереди лежало только обширное кометное облако, обладавшее лишь незначительной гравитационной массой.

«Далёкая Звезда» ускорилась до 0,1 С. Тревиз хорошо знал, что в теории корабль мог быть разогнан почти до скорости света, но он также знал, что 0,1 С являлось разумным пределом.

При этой скорости можно было избежать любого объекта с приемлемой массой, но не существовало способа отклонить неисчислимые космические пылинки и, в особенности, гораздо чаще попадающиеся отдельные атомы и молекулы. На очень большой скорости даже такие маленькие объекты могут нанести ущерб, царапая и испаряя корпус корабля. При скорости, близкой к световой, каждый атом, попадающий в корпус корабля, обладает свойствами частиц космических лучей. Под воздействием проникающей космической радиации любой не долго бы прожил на борту корабля.

Отдаленные звезды не двигались на обзорном экране и, хотя корабль летел со скоростью 30 тыс. км/с, казалось, что он стоит на месте.

Компьютер сканировал пространство на большую глубину в поисках любого встречного объекта, опасного при столкновении, который мог оказаться на пути корабля. И слегка поворачивал, чтобы избежать встречи в исключительно неблагоприятном случае, когда это было необходимо. Ввиду малого размера любого возможного встречного объекта, скоростью, с которой он пролетал и отсутствием эффекта инерции в результате изменения курса не было возможности разобрать, происходило ли в действительности что-либо из того, что называют «звонком с того света».

Тревиз, впрочем, не беспокоился о таких вещах или вспоминал об этом очень редко. Он полностью ушел в осмысление трех наборов координат, которые ему передал Денайедор, и, в особенности, того, что определял ближайший к ним объект.

– Что-нибудь неверно в цифрах? – озабоченно спросил Пилорат.

– Не могу пока сказать. Координаты сами по себе бесполезны, пока вы не знаете точку отсчета и правила построения их системы – направление, в котором отмеряется дистанция, так сказать; что является нулевым меридианом и так далее.

– Как же ты собираешься установить все это? – удивился Пилорат.

– Я нашел координаты Терминуса и некоторых других миров относительно Кампореллона. Если я введу их в компьютер, он может вычислить принципы построения таких координат, если координаты Терминуса и другие правильно определены. Я только пытаюсь собраться с мыслями, чтобы наилучшим образом запрограммировать компьютер. Как только принципы будут найдены, цифры, которые мы имеем для Запретных Миров, возможно обретут значение.

– Только возможно? – спросила Блисс.

– Боюсь, только возможно, – ответил Тревиз. – Кроме того, это старые цифры, предположительно – кампореллонские, но не со стопроцентной вероятностью. Что, если они основаны на других принципах?

– И что в таком случае?

– В этом случае у нас лишь ничего не значащие цифры. Но – посмотрим.

Его пальцы запорхали над мягко светящимися клавишами компьютера, вводя нужную информацию. Затем он положил руки на контуры панели и ждал, пока компьютер обработает известные координаты, установит принципы, а затем интерпретирует координаты ближайшего, переведя их в общепринятые и наконец отметит эти координаты на карте Галактики в своей памяти.

Звездная карусель появилась на экране и стала быстро двигаться, занимая правильное положение. Когда картинка остановилась, она стала расширяться. Звезды бледнели по мере удаления от центра, пока не исчезли совсем. Осталось наконец совсем немного. Глаз не мог уследить за этими быстрыми изменениями, это казалось мерцанием светящихся крапинок. И вот осталось лишь пространство площадью в одну десятую парсека, согласно размерности экрана. Дальнейших изменений не происходило и только полдюжины тусклых огоньков разнообразило темноту экрана.

– Который из них Запрещенный Мир? – мягко спросил Пилорат.

– Никакой, – ответил Тревиз. – Четыре из них – красные карлики, один – почти красный карлик, а остальные – белые карлики. На орбитах вокруг любого из них невозможно найти пригодный для обитания мир.

– Как ты узнал, что это красные карлики, только взглянув на экран?

– Мы смотрим не на реальные звезды; мы смотрим на часть карты Галактики, хранящейся в памяти компьютера. Каждая имеет обозначение. Вам оно не видно и обычно я тоже не могу его видеть, кроме тех моментов, когда мои руки входят в контакт с панелью компьютера, как сейчас. Я получаю значительное количество данных о любой звезде, на которой остановится взгляд.

– Тогда все координаты бесполезны, – страдальчески вымолвил Пилорат.

– Нет, Янов, – взглянул на него Тревиз. – Я не закончил. Это еще и вопрос времени. Координаты Запретного Мира были записаны 20 тыс. лет назад. Все это время и Кампореллон вращался вокруг Галактического центра и этот мир с таким же успехом мог вращаться с другой скоростью и по орбите с другим наклоном и эксцентриситетом. Следовательно, со временем два мира могли приблизиться друг к другу или отдалиться и, за 20 тыс. лет, Запретный Мир мог сдрейфовать куда угодно на расстояние от 1,5 до 5 парсеков от отмеченной точки. Тогда, очевидно, он может не попасть в куб со стороной 0,1 парсек.

– И что же нам делать?

– Мы заставим компьютер сдвинуть Галактику на 20 тыс. лет назад относительно Кампореллона.

– Он может сделать это? – спросила Блисс с некоторым благоговением.

– Ну, он не может вернуть во времени саму Галактику, но может проделать это с содержащейся в его памяти картой.

– А можем мы увидеть, как это происходит?

– Смотрите, – сказал Тревиз.

Очень медленно звезды поползли по экрану. Новая звезда, которой прежде не было на экране, вплыла с левого верхнего края и Пилорат в возбуждении указал на нее:

– Здесь! Здесь!

– Извини, – сказал Тревиз. – Еще один красный карлик. Они очень распространены. По крайней мере три четверти звезд в Галактике – красные карлики.

Изображение на экране дернулось вниз и остановилось.

– Ну? – сказала Блисс.

– Ну вот, – сказал Тревиз. – Это вид на данную часть Галактики, какой она была 20 тыс. лет назад. В самом центре экрана – точка, где должен был бы быть Запретный Мир, если он дрейфовал с некоторой средней скоростью.

– Должен был быть, но его нет, – резко сказала Блисс.

– Нет, – согласился Тревиз, не проявляя особых эмоций.

Пилорат наконец глубоко вздохнул.

– Ах, как неудачно, Голан.

– Подожди, не впадай в отчаяние. Я и не ожидал увидеть здесь эту звезду.

– Ты не ожидал? – удивленно спросил Пилорат.

– Нет. Я же сказал тебе, что это не сама Галактика, а компьютерная ее карта. Если реальная звезда не нанесена на карту, мы не увидим ее. Если мир зовется «Запретным», и назывался так 20 тыс. лет, существует большая вероятность, что его не нанесли на карту. И это так и есть, поскольку мы не видим его.

– Мы можем не видеть его потому, что он не существует, – сказала Блисс. – Легенды Кампореллона могут быть фальшивыми или координаты – ошибочными.

– Это тоже возможно. Однако компьютер может теперь оценить, каковы должны быть координаты в наше время, поскольку нашел точку, где звезда находилась раньше. Используя скорректированные по времени координаты (такую коррекцию я могу сделать только при помощи звездной карты), мы можем сейчас переключиться на реальную картину самой Галактики.

– Но ты только предположил среднюю скорость для Запретного Мира. Что, если она не средняя? Ты не смог бы сейчас скорректировать координаты.

– В общем, правда, но коррекция, с предполагаемой средней скоростью, почти наверняка будет ближе к реальному положению звезды, чем если бы мы вообще не проводили временной коррекции.

– Ты надеешься! – с сомнением сказала Блисс.

– Совершенно верно, – подтвердил Тревиз. – Я надеюсь. А сейчас давайте взглянем на реальную Галактику.

Двое наблюдателей напряженно смотрели, пока Тревиз (возможно, чтобы уменьшить свое собственное волнение и оттянуть решающий момент) мягко, словно читая лекцию, объяснял:

– Очень сложно наблюдать реальную Галактику. Карта в компьютере – искусственное создание со свечением звезд, далеким от истинного. Если поле зрения заслоняет туманность – я могу убрать ее. Если для моих наблюдений не подходит угол зрения, я могу изменить его и так далее. Реальную Галактику, однако, я должен принимать такой, какова она есть, и если я хочу изменений, я должен физически двигаться сквозь пространство, что может занять гораздо больше времени, чем применение карты.

Пока он говорил, экран показывал такое густое облако звезд, что отдельные светила казались беспорядочным облаком светящейся пудры.

– Это часть Млечного Пути под широким углом зрения, – сказал Тревиз, – и я пожелал, естественно, передний план.

Если я его увеличу, то задний план в сравнении с ним может стать практически неразличим. Координаты нужной точки довольно близки к Кампореллону, так что я все же могу увеличить изображение до размеров, которые мы видели на карте. Только позвольте мне дать необходимые инструкции, если мой организм еще сможет поработать. Ну, вот.

Звездный узор увеличился рывком, так что тысячи звезд исчезли за краями экрана, давая наблюдателям настолько реальное ощущение движения к экрану, что все трое автоматически отклонились назад, словно реагируя на рывок вперед.

Старая картинка возвратилась, не такая темная, как на карте, но с полдюжиной звезд, показанных такими, какими они выглядели на самом деле. И здесь, ближе к центру, была другая звезда, сияющая гораздо ярче, чем остальные.

– Это она, – испуганным шепотом произнес Пилорат.

– Возможно. Я попросил компьютер снять ее спектр и проанализировать его. – После довольно долгой паузы Тревиз продолжил:

– Спектральный класс «G-4», что делает ее незначительно тускнее и меньше, чем солнце Терминуса, но гораздо ярче, чем у Кампореллона. И звезды класса «G» не должны быть пропущены в компьютерной карте Галактики. Так как она отсутствует, это существенный признак того, что именно вокруг нее вращается Запретный Мир.

– Есть ли какой-либо шанс, что у этой звезды вообще нет планет? – спросила Блисс.

– Я полагаю, да. В этом случае, мы попытаемся найти два других Запретных Мира.

– А если другие два – тоже ложные ожидания? – настойчиво продолжала Блисс.

– Тогда мы попытаемся придумать что-нибудь еще.

– Что, например?

– Хотел бы я знать, – мрачно ответил Тревиз.

Часть III

Аврора

8. Запретный мир

31

– Голан, – сказал Пилорат. – Тебе не помешает, если я посмотрю?

– Вовсе нет, Янов.

– Могу я задать вопрос?

– Давай.

– Что ты делаешь?

Тревиз оторвался от дисплея.

– Собираюсь измерить дистанции до каждой звезды, которая на экране кажется близкой к Запретному Миру, так что я смогу определить, насколько она близка к нему на самом деле.

Необходимо знать их гравитационные поля, а для этого мне нужно знать массы и расстояния. Без знания таких вещей нельзя быть уверенным в точности Прыжка.

– И как ты этого добьешься?

– Ну, каждая звезда, которую я вижу, имеет свои координаты в банке памяти компьютера и они могут быть переведены в систему координат, принятую на Кампореллоне.

Они могут быть, в свою очередь, слегка откорректированы с учетом положения «Далёкая Звезда» в пространстве относительно солнца Кампореллона, и это даст мне расстояние до каждого светила. Эти красные карлики все выглядят на экране довольно близкими к Запретному Миру, но некоторые могут быть ближе, некоторые – дальше. Понимаешь, нам необходимо их пространственное расположение.

Пилорат кивнул и сказал:

– И ты уже имеешь координаты Запретного Мира…

– Да, но этого недостаточно. Мне необходимы расстояния до других звезд с точностью до процента. Их гравитационное воздействие вблизи Запретного Мира настолько мало, что небольшая ошибка не приведет к заметным отклонениям. Солнце, вокруг которого вращается Запретный Мир – или может вращаться – создает сильное гравитационное поле в его окрестностях и мне необходимо знать расстояние между ними с точностью, возможно, в тысячи раз большей, чем до соседних звезд. Одни только координаты обеспечить ее не могут.

– Что же ты будешь делать?

– Я измерю кажущееся расстояние от запрещенного мира – или, скорее, от его звезды – до трех ближайших звезд, которые настолько тусклы, что необходимо значительное увеличение, чтобы сделать их видимыми. Предположительно, эти три очень далеки. Мы центрируем одну из них на экране и прыгаем на одну десятую парсека в направлении, перпендикулярном прямой, соединяющей «Далёкую Звезду» и Запретный Мир. Все это мы можем проделать без опасений, даже не зная расстояний до сравнительно далеких звезд.

Опорная звезда, которая находилась в центре экрана, должна там и остаться после Прыжка. Две другие тусклые звезды, если все три действительно очень далеки, не изменят заметно своего положения. Запретный Мир, однако, достаточно близок, чтобы изменить видимую позицию из-за параллакса. Из величины параллакса можно определить расстояние до него. Если нужна двойная точность, я могу выбрать другие три звезды и попытаться повторить все снова.

– И сколько времени все это займет?

– Не очень много. Черную работу сделает компьютер. Я лишь скажу ему, что делать. Что действительно потребует времени, так это проверка результатов и уверение себя в том, что они правильны и что в мои инструкции не вкралась какая-нибудь ошибка. Если бы я был одним из этих выскочек, всецело уверенных в себе и в компьютере, это могло бы быть проделано в несколько минут.

– Это и вправду удивительно. Подумать только, как много компьютер делает для нас.

– Я об этом думаю все время.

– Что бы ты без него делал?

– Что бы я делал без гравилета? Что бы я делал без своей подготовки астронавта? Что бы я делал без двадцати тысяч лет гиперпространственной технологии за плечами? Я таков, каков есть – здесь – сейчас. Допустим, мы вообразим себя через двадцать тысяч лет в будущем. За какие чудеса технологии были бы мы благодарны? Или может оказаться так, что через эти тысячелетия человечество уже не будет существовать?

– Вряд ли, – сказал Пилорат. – Вряд ли не будет существовать. Даже если мы не станем частью Галаксии, нас все же будет направлять психоистория.

Тревиз повернулся в своем кресле, убрав руки с панели компьютера.

– Пусть он уточняет расстояния, пусть проверит все несколько раз. Спешить не стоит.

Он вопросительно посмотрел на Пилората и сказал:

– Психоистория! Ты знаешь, Янов, дважды эта тема затрагивалась на Кампореллоне и дважды психоистория приводилась в пример, как суеверие. Однажды это сказал я, затем то же самое повторил Денайедор. В конце концов, как еще можешь ты определить психоисторию, кроме как суеверие Основания? Разве это не вера без доказательств? Что ты думаешь, Янов? Это, скорее, твоя область, а не моя.

– Почему ты сказал, что нет доказательств, Голан? Фантом Хари Сэлдона появлялся в Склепе Времени несколько раз и комментировал случившееся. Он не мог знать в свое время, что за события произойдут, если бы не был способен предсказывать их, исходя из законов психоистории.

Тревиз кивнул.

– Звучит впечатляюще. Он ошибся в случае с Мулом, но даже учитывая это, все равно он великолепен. И все же в этом есть какой-то неприятный налет таинственности. Любой иллюзионист может делать подобные трюки.

– Ни один фокусник не может предсказать события на столетия вперед.

– Ни один фокусник не может в действительности делать то, что, как тебе кажется, он проделывает.

– Послушай, Голан. Я не могу вообразить ни один трюк, который позволил бы мне предсказать, что случится через пять столетий.

– Ты не можешь представить и трюк, который позволил бы иллюзионисту прочитать текст сообщения, спрятанного в псевдотессеракт на необитаемом орбитальном спутнике.

Хотя я видел человека, который сделал это. Откуда ты знаешь, что Склеп Времени, в котором появляется фантом Хари Сэлдона, не находится под управлением правительства?

Пилорат выглядел так, словно это предположение что-то в нем перевернуло.

– Они не могут этого сделать!

Тревиз издал презрительный смешок.

– И они были бы пойманы, если бы попытались, – сказал Пилорат.

– Я вовсе в этом не уверен. Вопрос в том, впрочем, что мы совсем не знаем, как работает психоистория.

– Я не знаю, как работает компьютер, но знаю, что он работает.

– Это потому, что другие знают, как. Как быть в том случае, если никто не знает, как она работает? Тогда, если все по той или иной причине остановится, мы окажемся беспомощными сделать что-нибудь. И если психоистория внезапно перестанет работать…

– Второе Основание знает принципы и детали психоистории.

– Откуда ты знаешь это, Янов?

– Так говорят.

– Сказать можно все, что угодно. А, появилось расстояние до звезды Запретного Мира, и, я надеюсь, очень точное. Дай мне взглянуть на цифры.

Он глядел на них довольно долго, непроизвольно шевеля губами, словно производя в уме грубые подсчеты. Наконец, не поднимая глаз, спросил:

– Чем занимается Блисс?

– Отсыпается, старина, – ответил Пилорат. Затем, словно защищая ее, добавил:

– Ей нужен сон, Голан. Поддерживать с Геей непосредственный контакт через гиперпространство – это требует энергии.

– Полагаю, да, – сказал Тревиз, поворачиваясь назад к компьютеру. Он положил руки на панель и пробормотал:

– Я проделаю это в несколько этапов, каждый раз перепроверяя. – Затем он поднял их вновь и сказал:

– Я серьезно, Янов. Что ты действительно знаешь о психоистории?

Пилорату потребовалось сделать над собой усилие, чтобы вернуться к этой теме.

– Ничего. Быть историком, кем я и являюсь по своим занятиям, и быть психоисториком – это огромная разница. Конечно, два фундаментальных постулата психоистории я знаю, но это знает каждый.

– Даже я. Первое требование – количество людей, вовлеченных в исторический процесс, должно быть достаточно велико, чтобы сделать достоверными статистические методы. Но насколько велико должно быть это «достаточно велико»?

– По последней оценке, население Галактики – что-то около десяти квадрильонов, и это, вероятно, нижний предел. Наверняка, это достаточно велико.

– Откуда ты знаешь?

– Поскольку психоистория действительно работает, Голан. Не важно, как ты изощряешься в логике, она действительно работает.

– И второе требование, – сказал Тревиз, – чтобы люди не были осведомлены о психоистории, таким образом, знание будущего не исказит их действия. Но они осведомлены.

– Но только лишь о голом факте ее существования, старина.

Это не в счет. Второе требование – чтобы люди не были осведомлены о предсказаниях психоистории – и они ничего об этом не знают, за исключением адептов Второго Основания, но это – случай особый.

– И на этих только постулатах была развита вся наука психоистория? Трудно в это поверить.

– Не только на этих двух, – сказал Пилорат. – В ней применены передовые и тщательно разработанные математические методы. История гласит – если придерживаться традиции – что Хари Сэлдон изобрел психоисторию, основываясь на кинетической теории газов. Каждый атом или молекула в газе движется случайным образом, так что мы не можем знать положение или скорость любой из них. Тем не менее, используя статистику, мы можем выработать правила, управляющие их поведением, как целого, с большой точностью. Подобным же образом Сэлдон стремился разработать обобщенные принципы поведения человеческого общества, даже если решения не будут являться приложимыми к поведению отдельных людей.

– Возможно, но человеческие существа – не атомы.

– Верно. Человек обладает сознанием и его поведение значительно сложнее, возникает так называемая свобода воли.

Как Сэлдон справился с этим, я не имею понятия, и я уверен, что не смогу понять это, даже если кто-нибудь знающий попытается объяснить мне – но он сделал это.

– Но все зависит от рассматриваемых людей, многочисленных и неосведомленных. Не кажется ли тебе, что огромная математическая структура построена на песке? Если эти требования не верны, тогда все рухнет…

– Но до сих пор План не рухнул…

– …или, если постулаты не полностью ошибочны или недостаточны, или более узки, чем должны были бы быть, психоистория может работать верно целые столетия, а потом, по достижении какого-нибудь обычного кризиса, может рухнуть – как это временно произошло в эпоху Мула. Или вдруг существует третий постулат?

– Какой еще третий постулат? – в замешательстве спросил Пилорат.

– Я не знаю, – сказал Тревиз. – Аргументы могут казаться совершенно логичными и элегантными и все же содержать неявные допущения. Может быть третий постулат настолько банален, что никто и не думал упоминать о нем.

– Допущение, которое кажется банальным, обычно достаточно важно, или оно не было бы таким само собой разумеющимся.

Тревиз фыркнул.

– Если ты знаешь историю науки так же хорошо, как и традиционную историю, Янов, ты должен знать, насколько ты ошибаешься. Но я вижу, что мы уже вблизи солнца Запретного Мира.

И действительно, в центре экрана сияла яркая звезда – настолько яркая, что экран автоматически ослабил свое свечение до такой степени, что все остальные звезды угасли.

32

Средства для мытья и личной гигиены на борту «Далёкой Звезды» были компактными, и использование воды обычно сводилось к минимуму во избежание перегрузки систем очистки. Тревиз строго напоминал об этом и Пилорату, и Блисс.

Но даже в таких условиях Блисс все время поддерживала вокруг себя атмосферу свежести и можно было держать пари, что ее темные длинные волосы по-прежнему блестят, а ногти сверкают.

– Вот вы где! – сказала она, войдя в рубку.

Тревиз взглянул исподлобья и ответил:

– Не удивительно. Мы вряд ли могли покинуть корабль и за 30 секунд поисков внутри судна нас можно элементарно обнаружить, даже если ты и не можешь засечь нас ментально.

– Это всего лишь форма приветствия и нет нужды воспринимать ее буквально, как вы прекрасно понимаете, – сказала Блисс. – Где мы? И не говори «в рубке».

– Блисс, дорогая, – сказал Пилорат, подняв руку, – мы внутри планетной системы ближайшего из трех Запретных Миров.

Она подошла к нему сбоку и коснулась рукой его плеча, в то время как его рука обняла ее за талию.

– Он не может быть особенно запретным, – сказала Блисс.

– Ничто не остановит нас.

– Он запретен лишь потому, что Кампореллон и другие миры второй волны колонизации намеренно прервали отношения с мирами первой волны – Спейсерскими. Если мы сами не чувствуем себя связанными этими запретами, что может остановить нас? – сказал Тревиз.

– Спейсеры, если кто-либо из них еще остался, могли также разорвать связи с мирами второй волны. То, что нас не заботит наше вторжение к ним вовсе не означает, что и им нет дела до нас.

– Верно, – сказал Тревиз, – если они существуют. Но до сих пор мы даже не знаем, есть ли хотя бы одна планета, на которой они могли жить. До сих пор все, что мы видим – обычные газовые гиганты. Две штуки, и не особенно крупные.

– Но это не означает, что Спейсерский мир не существует, – в запале сказал Пилорат. – Любой обитаемый мир должен быть гораздо ближе к солнцу и меньше по размерам. И очень трудно различить его в сиянии солнца на таком расстоянии. Нам нужно совершить микро-Прыжок к центру системы, чтобы обнаружить такую планету. – Он, казалось, лучился гордостью, говоря как испытанный космический путешественник.

– Если так, – сказала Блисс, – почему бы нам не подойти поближе?

– Не сейчас, – ответил Тревиз. – Мне необходима компьютерная проверка, насколько она возможна, для поисков каких-либо искусственных объектов. Мы двинемся внутрь скачками – дюжиной, если необходимо – проверяя все на каждом этапе. Я не хочу попасть в ловушку на этот раз, как это случилось при первом нашем приближении к Гее. Помнишь, Янов?

– Ловушки, подобные той, могут ловить нас каждый день. Та, на Гее, дала мне Блисс. – Пилорат с любовью посмотрел на нее.

– Ты каждый день надеешься получать новую Блисс? – ухмыльнулся Тревиз.

Пилорат казался задетым и Блисс с оттенком досады в голосе сказала:

– Дорогой мой – или как там Пил настаивает, чтобы я тебя называла – с таким же успехом ты можешь двигаться гораздо быстрее. Пока я с тобой, ты не попадешь в западню.

– Это в силах Геи?

– Определить присутствие других разумов? Конечно.

– Ты уверена, что достаточно сильна, Блисс? Я думаю, что тебе нужно немного поспать, чтобы восстановить силы, направленные на поддержание контакта с основным телом Геи.

Насколько я могу положиться на пределы твоих способностей, возможно, небольшие, на таком расстоянии от их источника?

– Надежность связи более чем достаточная, – вспыхнула Блисс.

– Не обижайся, – сказал Тревиз. – Я просто поинтересовался. Не кажется ли это тебе недостатком Геи? Я – не Гея. Я – самодостаточная и независимая личность. Это означает, что я могу путешествовать так далеко от моего мира и моего народа, как пожелаю, и все же оставаться Голаном Тревизом. Какие бы способности я не имел, если они есть, я продолжаю ими обладать и они остаются у меня, что бы я ни делал. Если бы я был один в космосе, в парсеках от любого человеческого существа и без какой-либо связи с людьми или даже без возможности увидеть искорку хотя бы одной звезды в небе, я был бы и оставался Голаном Тревизом. Пусть бы у меня не было возможности выжить и я бы умер, но умер Голаном Тревизом.

– Один в космосе и вдали от всех остальных, ты не был бы способен позвать на помощь своих друзей, обратиться к их талантам и знаниям, отличным от твоих. Одинокий, как отдельная личность, ты горько сознавал бы свою ничтожность по сравнению с тем, что ты мог бы совершить, оставаясь частью интегрированного общества. Ты знаешь это.

– Тем не менее, это была бы далеко не та ничтожность, как в случае с тобой. Существующая связь между тобой и Геей гораздо сильнее, чем между мной и моим обществом; и эта связь тянется через гиперпространство и требует энергию для своего поддержания, так что ты должна ментально задыхаться в попытках удержать эту связь и чувствовать себя ничтожной и одинокой гораздо сильнее, чем я при подобных обстоятельствах.

Юное лицо Блисс стало суровым и на мгновение она перестала выглядеть юной или, скорее, она стала вневозрастной – более Гея, чем Блисс, словно опровергая утверждение Тревиза.

– Даже если все, что ты сказал, так и есть, Голан Тревиз, – сказала она, – так есть, было и будет, и к этому ничего не прибавить и не отнять – даже если все, что ты сказал так и есть, не полагаешь ли ты, что не должна быть уплачена цена за выгодное преимущество? Разве не лучше быть теплокровным существом, таким как ты сам, чем холоднокровным, подобно рыбе или кому там еще?

– Черепахи тоже холоднокровные, – сказал Пилорат. – На Терминусе их нет, но они обитают на некоторых мирах. Это существа с панцирем, очень медленно двигающиеся, но долго живущие.

– Ну разве не лучше быть человеком чем черепахой; двигаться быстро, не завися от температуры, а не медленно?

Разве не лучше поддерживать высокоэнергетическую активность, быстро сокращающиеся мускулы, быстро работающие нервные волокна, интенсивные, обширные умственные способности – чем медленно ползать, мало что чувствовать и иметь только смутное представление о непосредственном окружении? Разве не так?

– Конечно так. Ну и что из этого?

– Ну а разве ты не знаешь, чем ты должен был заплатить за свою теплокровность? Для того, чтобы поддерживать свою температуру выше, чем окружающей среды, ты должен расходовать энергию гораздо интенсивней, чем черепаха. Ты должен есть почти непрерывно чтобы подавать энергию в свое тело так же быстро, как она покидает его. Ты должен стареть гораздо быстрее, чем черепаха и умереть раньше. Не предпочтешь ли ты стать черепахой и жить более медленно, но дольше? Или ты предпочитаешь свою цену заплатить и быть подвижным, чувствительным и разумным организмом?

– Разве это верная аналогия, Блисс?

– Нет, Тревиз. В ситуацией с Геей все еще более предпочтительней. Мы не тратим излишнего количества энергии, когда мы вместе. Лишь когда часть Геи находится на гиперпространственной дистанции от остальной Геи эта энергия существенно возрастает. И вспомни – то, за что ты голосовал – не просто большая Гея, не только больший индивидуальный мир. Ты выбрал Галаксию, огромный комплекс миров. Повсюду в Галактике ты будешь частью Галаксии и близко окруженным частями чего-то, что простирается от каждого межзвездного атома до центра черной дыры. Тогда потребуются мизерные количества энергии для поддержания единства целого. Ни одна часть не будет на большом расстоянии от остальных частей.

Вот что ты выбрал, Тревиз. Как можешь ты сомневаться, что выбрал верно?

Тревиз в задумчивости склонил голову. Наконец, он поднял взгляд и сказал:

– Возможно я выбрал правильно, но я должен быть уверен в этом. Решение, которое я принял – самое важное в истории человечества и мне не достаточно того, что оно хорошее. Я должен знать что оно является хорошим.

– Что тебе еще нужно, кроме того, что я тебе сказала?

– Я не знаю, но я найду это на Земле. – Он говорил это с абсолютной уверенностью.

– Голан, звезда становится диском, – прервал их Пилорат.

И действительно. Компьютер занимался своими собственными делами и был вовсе не озабочен какими-либо дискуссиями, бушевавшими вокруг него. Он приближался к звезде поэтапно и наконец достиг дистанции, указанной для него Тревизом.

Они все еще продолжали оставаться вне плоскости эклиптики и компьютер вывел на экран каждую из трех малых внутренних планет.

На самой близкой к солнцу температура поверхности была в пределах, позволяющих существовать жидкой воде и кислородная атмосфера. Тревиз подождал, пока будут вычислены ее орбита и предварительные оценки показались ему обнадеживающими. Он продолжил вычисления, так как чем дольше наблюдалось движение планеты, тем точнее рассчитывались элементы ее орбиты.

Наконец Тревиз довольно хладнокровно произнес:

– В поле нашего зрения – планета, подходящая для обитания. И это почти наверняка она.

– Ах, – Пилорат выглядел настолько восторженным, насколько позволяла его обычная серьезность.

– Впрочем, я опасаюсь, – сказал Тревиз, – что здесь нет гигантского спутника. В самом деле, ни одного спутника какого-либо вида до сих пор не обнаружено. Так что это не Земля. По крайней мере, если следовать традиции.

– Не беспокойся об этом, Голан, – сказал Пилорат. – Я уже полагал, что мы не встретим здесь Землю, когда я увидел, что ни у одного из газовых гигантов нет этой необычной системы колец.

– Ну, хорошо, – сказал Тревиз. – Следующий шаг – обнаружить природу жизни, населяющей эту планету. Благодаря тому, что она имеет кислородную атмосферу, мы можем быть абсолютно уверены, что на ней есть растения, но…

– Животная жизнь тоже есть, – внезапно сказала Блисс. – И довольно обильная.

– Что? – повернулся к ней Тревиз.

– Я чувствую это. Очень слабо на таком расстоянии, но планета несомненно не только пригодна для обитания, но и обитаема.

33

«Далёкая Звезда» находилась на полярной орбите вокруг Запретного Мира, на достаточно большом расстоянии, чтобы сохранять период обращения в шесть с половиной дней.

Тревиз, казалось, не торопился покидать орбиту.

– Поскольку планета обитаема, – объяснял он, – и поскольку, согласно Денайедору, она была когда-то заселена людьми, передовыми в смысле техники и которые представляли собой первую волну колонизации – так называемыми Спейсерами – они могут быть впереди нас в своем развитии и до сих пор, и могут не испытывать большой любви к нам, второй волне, которые вытеснили их. Я предпочитаю, чтобы они проявили себя сами, первыми, так чтобы мы могли хоть немного изучить их, прежде чем рискнуть приземлиться.

– Они могут и не знать, что мы здесь, – сказал Пилорат.

– Мы бы знали, если бы ситуация была обратной. Следовательно, я должен предполагать, что если они существуют, они наверняка попытаются войти с нами в контакт. Они могут даже попытаться захватить нас.

– Но если они действительно выступят против нас, будучи технически более передовыми, мы можем оказаться беспомощными по…

– Мне в это не верится, – сказал Тревиз. – Технологическое превосходство может быть не обязательно во всем сразу. Они могли с самого начала быть далеко впереди нас в некоторых областях, но ясно, что они не преуспевают в межзвездных путешествиях. Колонизировали Галактику мы, а не они, и во всей истории Империи я не знаю ничего, говорящего о том, что они покидали свои миры и напоминали нам о себе.

Если они не практикуют космические путешествия, как можно ожидать от них серьезных достижений в астронавтике? А если так, у них невозможно встретить что-либо подобное гравилету.

Мы можем быть совершенно безоружны, но даже если они двинут против нас боевой корабль, то не смогут догнать нас. Нет, мы не должны оказаться беспомощными.

– Их превосходство может быть ментальным. Может оказаться, что Мул был Спейсером…

Тревиз с видимым раздражением пожал плечами.

– Мул не мог быть всем одновременно. Геянцы считают его отщепенцем с Геи, его также принимали за случайного мутанта…

– Наверняка существовало также мнение – не принимаемое, конечно, всерьез – что он был механическим созданием. Роботом, другими словами, хотя это выражение и не использовалось.

– Если здесь есть что-нибудь, что кажется ментально опасным, нам остается положиться на то, что Блисс нейтрализует это. Она может… Кстати, она спит сейчас?

– Спала, – сказал Пилорат, – но уже просыпалась, когда я выходил сюда.

– Просыпалась? Ну, она быстро очнулась бы, если бы что-нибудь начало происходить. Ты бы заметил это, Янов.

– Да, Голан, – тихо сказал Пилорат.

Тревиз переключил свое внимание на компьютер.

– Единственное, что меня беспокоит – это внешние станции. Обычно они служат верным признаком обитаемости планеты человеческими существами с высоким уровнем технологии. Но эти…

– С ними что-нибудь не так?

– Сразу несколько странностей. Во-первых, они очень архаичны. Возможно, им тысячи лет. Во вторых, они ничего не излучают, кроме обычных инфракрасных лучей.

– Что это такое?

– Термическое излучение сопровождает любой объект, более теплый, чем окружающая среда. Если присутствует только оно – это обычный признак того, что все кончено. Оно состоит из широкого спектра излучений с зависящим от температуры распределением. Если бы на борту этих станций были работающие приборы, это приводило бы к утечкам не-термического излучения, распределенного не-случайным образом. Так как обнаружено только термическое, можно предположить, что либо станции пусты и оставались такими, возможно, тысячи лет; или, если они обитаемы, то обитаемы они людьми с настолько развитой техникой, что они не допускают подобных утечек.

– Возможно, – предположил Пилорат, – что на планете – высокоразвитая цивиллизация, но внешние станции пусты, так как планета была оставлена в таком строгом одиночестве на столь долгий срок поселенцами нашей волны, что их больше не беспокоит возможность чьего-либо прибытия.

– Возможно. Или, возможно, это какого-то сорта приманка.

Вошла Блисс и Тревиз, заметив ее краем глаза, проворчал:

– Да, мы здесь.

– И я это вижу, – сказала Блисс, – и все еще на той же орбите. Может быть уже хватит?

– Голан насторожен, дорогая. Внешние станции кажутся необитаемыми и мы не уверены в том, что это означает, – поспешно объяснил Пилорат.

– Нет нужды беспокоиться об этом, – безразлично сказала Блисс. – На планете, вокруг которой мы крутимся, нет различимых признаков разумной жизни.

Тревиз, обернувшись, с удивлением уставился на нее.

– О чем ты говоришь? Ты сказала…

– Я сказала, что на планете есть животная жизнь, так оно и есть, но где это вы видели в Галактике, что животная жизнь обязательно включает человека?

– Почему же ты не сказала этого, когда впервые обнаружила животных?

– Потому что с того расстояния я не могла еще этого различить. Я могу отчетливо обнаружить бесспорный всплеск животной нейроактивности, но никоим образом не могу при столь малой интенсивности отличить бабочку от человека.

– А сейчас?

– Сейчас мы гораздо ближе. Наверное, вы думали, что я уснула, но это не так – или, по крайней мере, не надолго. Я, как бы это сказать, вслушивалась изо всех сил в поисках какого-нибудь признака ментальной активности, достаточно сложной, чтобы означать присутствие разума.

– И здесь ничего нет?

– Позволю себе предположить, – очень осторожно произнесла Блисс, – что если я ничего не почувствовала на такой дистанции, на планете не может быть более нескольких тысяч человек. Пока что я могу судить об этом еще очень осторожно.

– Ну, это меняет дело, – сказал Тревиз с некоторым смущением.

– Я полагаю, – продолжила Блисс, выглядевшая сильно заспанной и раздраженной, – ты можешь уже бросить все эти занятия анализом излучений выводами и дедукцией и кто знает чем еще ты мог заниматься. Мои геянские чувства сделали эту работу гораздо более эффективно и достоверно. Думаю, ты понимаешь, что я имею в виду, когда говорю, что лучше быть Геянцем, чем Изолятом.

Прежде чем ответить, Тревиз выждал, явно стараясь сдержать себя. Когда он заговорил, это было в вежливом и почти формальном тоне:

– Я благодарен тебе за информацию. Тем не менее, ты должна понимать, что, используя аналогию, мысль о преимуществе усовершенствования моего обоняния была бы незначительным мотивом для меня, чтобы решиться отбросить мою человеческую природу и стать бладхаундом.

34

Теперь они могли видеть Запретный Мир. Они спустились ниже слоя облаков и проходили сквозь атмосферу. Выглядел он любопытно, словно побитый молью.

Как можно было ожидать, полярные области были покрыты льдом, но оледенение по площади было небольшим. Не поражавшие размерами бесплодные горные районы с редкими глетчерами тоже встречались. Были и небольшие пустыни, рассеянные по поверхности планеты довольно равномерно.

Не принимая все это во внимание, планета в принципе была прекрасной. Ее континентальные области простирались на больших пространствах, но, изрезанные заливами, имели длинную береговую линию и богатую прибрежную растительность, буйно цветущую под солнцем. Здесь были пояса тропических и умеренных лесов, окаймленные степями – и все же потрепанность всего этого была очевидна.

В лесных массивах то тут, то там виднелись проплешины, а степные участки были редки и пожухлы.

– Какая-то болезнь растительности? – удивленно сказал Пилорат.

– Нет, – медленно сказала Блисс. – Что-то хуже, чем болезнь и более постоянное.

– Я видел разные миры, – сказал Тревиз, – но ни одного похожего на этот.

– Я видела очень мало миров, – сказала Блисс, – но я обладаю опытом и мыслительными возможностями Геи, и перед нами то, что можно ожидать от мира, с которого человечество уже исчезло.

– Почему? – спросил Тревиз.

– Подумай об этом, – с сарказмом ответила Блисс. – Мир, который необитаем, находится в подлинном экологическом равновесии. На Земле такой баланс должен был существовать с самого начала. Если именно на ней появилось человечество, то несомненно было довольно продолжительное время, когда человечества или любого другого вида, способного развивать технологию и изменять окружающую среду, не существовало.

В то время природный баланс – постоянно меняющийся, конечно – должен был существовать. На всех иных обитаемых мирах, однако, люди тщательно терраформировали свое новое окружение, насаждали растительную и животную жизнь, но экосистемы, которые они создавали, не были сбалансированными. Они могли включать в себя только ограниченное число видов и только нужные людям, или которые нельзя было не ввести в экосистему…

– Ты знаешь, что это напомнило мне? – сказал Пилорат. – Прости, Блисс, за вмешательство, но это было так внезапно, что я не могу устоять и не сказать тебе прямо сейчас, прежде чем снова забуду. Это старый миф о творении, на который я однажды наткнулся. Миф, в котором жизнь сформировалась на планете и состояла из ограниченного числа видов, точно так же, полезных или приятных для человечества. Первые люди затем сделали что-то глупое – не имеет значения, что, старина, потому что эти старые мифы обычно символичны и только приводят в смущение, если их воспринимать буквально – и почва планеты была проклята. «Thogus also and thistles shell it bring forth to thee» – так можно изложить это проклятие, хотя на архаическом Галактическом все это звучит гораздо лучше, на нем это и было записано. Вопрос, впрочем, лишь в том, было ли это действительно проклятие? Вещи, которые люди не любят и не хотят, такие как колючки и чертополох могут быть необходимы для сбалансирования экологии.

– Это в самом деле удивительно, Пил, – улыбнулась Блисс, – как все напоминает тебе о легендах и какими блистательными иногда оказываются они. Люди, терраформируя мир, упускают из виду колючки и чертополох, чем бы они ни были, и затем должны вновь трудиться, чтобы сохранить жизнь на планете.

Это не саморегулирующийся организм, как Гея. Это скорее разнообразная коллекция Изолятов, причем коллекция недостаточно разнообразная, чтобы неопределенно долго поддерживать экологический баланс. Если люди исчезают, если больше не существуют их заботливые руки, картина жизни всего мира неизбежно начинает разваливаться на части. Планета растерроформирует сама себя.

– Если это так и было, – со скепсисом в голосе продолжил Тревиз, – это не происходит слишком быстро. Этот мир возможно был свободен от людей 20 тыс. лет и все еще большая его часть кажется весьма цветущей.

– Верно, – сказала Блисс, – но это зависит от того, как хорошо был установлен с самого начала экологический баланс.

Если это действительно хороший баланс, он мог сохраняться долгое время и без человека. Кроме всего прочего, 20 тыс. лет хоть и долгий срок для человеческих дел, но лишь краткий миг по сравнению со временем существования планеты.

– Думаю, – сказал Пилорат, вглядываясь в панораму планеты, – если планета деградирует, мы можем быть уверены, что люди с нее исчезли.

– Я все еще не могу обнаружить ментальной активности соответствующей человеку и я позволю себе предположить, что планета совершенно свободна от людей. В наличии постоянное гудение и жужжание низших уровней сознания, однако уровней достаточно высоких, чтобы принадлежать птицам и млекопитающим. Впрочем, я не уверена, что растерраформирование – исчерпывающий показатель того, что люди исчезли. Планета может портиться даже если люди еще живут на ней, если само общество становиться порочным и не может понять важность охраны окружающей среды.

– Такое общество, – сказал Пилорат, – наверняка должно быстро разрушиться. Я не думаю, что люди могут впасть в непонимание важности сохранения тех самых факторов, которые поддерживают их жизнь.

– У меня нет твоей приятной веры в человеческий разум, Пел. Мне кажется вполне представимым, что в планетарном обществе, состоящем из одних Изолятов, местные и даже индивидуальные интересы могут без особого труда перебороть общепланетные.

– Я не думаю, что это возможно, – сказал Тревиз, – скорее, прав Пилорат. В самом деле, так как населенных людьми миров миллионы и ни один из них не выродился, не растерроформировался, твои страхи перед Изоляционизмом могут быть преувеличены, Блисс.

Корабль тем временем перешел из дневного полушария в ночное. Следствием этого были быстро сгустившиеся сумерки, а затем – полная тьма снаружи, за исключением звездного света там, где небо было ясным.

Корабль точно выдерживал высоту, тщательно отслеживая атмосферное давление и гравитацию. Они находились достаточно высоко, чтобы не напороться на горные массивы: на планете не так давно прошла очередная стадия горообразования. И все же компьютер на всякий случай прощупывал путь впереди микроволновым локатором.

Тревиз вгляделся в вельветовую тьму и задумчиво сказал:

– Что я нахожу наиболее убедительным признаком покинутости планеты – это отсутствие пятен света на ночной стороне. Ни одно технологическое общество не будет терпеть темноту. Как только покажется дневная сторона, мы спустимся ниже.

– Какой будет от этого прок? – спросил Пилорат. – Здесь ничего нет.

– Кто сказал, что здесь ничего нет?

– Блисс. И ты.

– Нет, Янов. Я сказал, что здесь нет излучений технологического происхождения, а Блисс сказала, что здесь нет признаков ментальной активности людей, но это не означает, что здесь вообще ничего нет. Если даже на планете нет людей, здесь наверняка должны быть какие-нибудь реликты. Мне необходима информация, Янов, и остатки техносферы могут в этом смысле представлять собой определенную ценность.

– Спустя 20 тыс. лет? – голос Пилората даже задрожал. – Как ты думаешь, что может пережить 20 тыс. лет? Здесь не может быть фильмов, рукописей, книг; металл заржавел бы, дерево сгнило, пластик – рассыпался в порошок. Даже камень растрескался бы и выветрился.

– Может быть, прошло не 20 тыс. лет, – сказал Тревиз терпеливо. – Я упомянул этот срок как максимальный период, возможно прошедший с тех пор, как планета опустела, потому что легенды Кампореллона повествуют о ее процветании в те времена. Но предположим, что последние люди умерли или исчезли, или улетели только тысячу лет назад.

Они вышли к краю ночной стороны и разгорелась заря и солнечный свет засиял почти мгновенно.

«Далёкая Звезда» опустилась вниз, замедляя свой полет, пока не стали ясно видны детали поверхности. Теперь можно было отчетливо видеть и маленькие острова, рассыпанные вдоль берегов континентов. Большинство из них было покрыто зеленой растительностью.

– Мне пришло в голову, – сказал Тревиз, – что особенно внимательно мы должны изучить пустынные области. Мне кажется, что в тех местах, где люди жили особенно скучено, больше пострадал и экологический баланс. Эти места могут быть центрами распространяющейся волны растерроформирования. Что ты об этом думаешь, Блисс?

– Возможно. В любом случае, при отсутствии точных знаний, мы можем с равным успехом осмотреть то, что легче всего. Степи и леса могли скрыть большинство следов обитания человека, так что высадка здесь может оказаться пустой тратой времени.

– Меня поражает то, – сказал Пилорат, – что мир постепенно установит баланс и с тем, что на нем осталось. Могут образоваться новые виды и эти пораженные области будут вновь заселены на новой основе.

– Возможно, Пил, – сказала Блисс. – Это зависит от того, насколько несбалансирован был этот мир с самого начала. И для того, чтобы мир излечил себя сам и достиг нового баланса в ходе эволюции, потребовалось бы больше, чем 20 тыс. лет. Может быть, миллионы.

«Далёкая Звезда» больше не кружила над планетой. Она медленно дрейфовала поперек протянувшейся на 500 км. саванны со случайными купами деревьев.

– Что ты об этом думаешь? – внезапно сказал Тревиз, указывая на что-то внизу.

Корабль перестал дрейфовать и повис в воздухе. Слышалось лишь тихое, но постоянное гудение гравитаторов, почти полностью нейтрализующих гравитационное поле планеты.

Ничего особенного там, куда указал Тревиз не было видно. Обрывистые холмы с обнажениями почвы и редкая трава – вот и все.

– Это ничего мне не напоминает, – сказал Пилорат.

– Прямолинейное расположение холмов в этом месте. Параллельные линии и ты можешь также проследить некоторые тонкие линии под прямыми углами. Видишь? Видишь? Ты не встретишь такого ни в одной природной формации. Это человеческая архитектура, остатки фундаментов и стен, такие же ясные, словно они все еще стоят здесь.

– Предположим, что это так, – сказал Пилорат. – Это только руины. Если бы мы должны были проводить археологические исследования, нам пришлось бы копать и копать. Профессионалам потребовались бы годы и годы, чтобы проделать все это по правилам…

– Да, но у нас нет времени, чтобы делать все по правилам. Это могут быть слабые очертания древнего города и что-нибудь могло остаться здесь. Проследим эти линии и посмотрим, куда они приведут нас.

Лишь на краю этой области, у места, где деревья росли немного реже, они наткнулись на еще стоящую стену – или частично стоящую.

– Неплохо для начала. Садимся, – сказал Тревиз.

9. Встреча со стаей

35

«Далёкая Звезда» остановилась у подножия небольшой возвышенности, холма на совершенно плоской равнине. Тревиз сделал это почти не задумываясь и считая само собой разумеющимся, что лучше, чтобы корабль не был виден на мили в любом направлении.

– Температура снаружи – 24 градуса, – сообщил он, – ветер около 11 км/ч с запада, переменная облачность. Компьютер еще недостаточно знает об общей схеме циркуляции воздуха, чтобы уверенно предсказать погоду. Однако, поскольку влажность около 40%, вряд ли пойдет дождь. В общем, мы кажется выбрали подходящую широту и время года и после Кампореллона это приятно.

– Я думаю, – сказал Пилорат, – если планета продолжит деградировать, погода будет становиться все более контрастной.

– Я уверена в этом, – сказала Блисс.

– Будь уверена в чем хочешь, – сказал Тревиз. – У нас в запасе еще тысячи лет. Сейчас же – это приятная планета и останется она такой все время нашей жизни и даже столетия спустя нас.

Говоря все это, он застегивал на поясе широкий ремень.

– А это что, Тревиз? – довольно резко спросила Блисс.

– Просто моя старая привычка со времен службы во флоте. Я не выхожу в неизвестный мир безоружным.

– Ты что, серьезно намереваешься взять оружие?

– Совершенно серьезно. Здесь, справа, – он хлопнул по кобуре, в которой висела массивная пушка с широким дулом, – мой бластер, а здесь, слева (меньшее устройство с тонким стволом без отверстия в нем) – нейрохлыст.

– Два вида смерти, – недовольно сказала Блисс.

– Только один. Убивает бластер. Нейрохлыст не для этого. Он лишь раздражает болевые окончания и это настолько ужасно, что ты сама будешь молить о смерти; по крайней мере, так мне говорили. По счастью, мне никогда не приходилось быть с другой стороны этой штуки.

– Зачем ты берешь их?

– Я же сказал тебе. Это – чужой мир.

– Тревиз, это пустой мир.

– Да? Здесь нет техногенного общества, очевидно, но что, если здесь есть пост-технические дикари? У них вряд ли есть что-то лучше дубинок и камней, но и они могут убивать.

Блисс выглядела раздраженной, но понизила голос, пытаясь остаться рассудительной.

– Я не обнаружила человеческой нейроактивности, Тревиз. Это исключает дикарей любого типа, пост-технологического или какого еще.

– Тогда мне не будет нужды использовать оружие, – сказал Тревиз. – Послушай, какой вред в том, чтобы взять его? Оно только добавит мне немного веса, а так как сила тяжести на поверхности планеты примерно 91% от терминусианской, я могу себе это позволить. Пойми, корабль может быть безоружен как таковой, но на нем есть разумный арсенал ручного оружия. Я полагаю, вы двое тоже…

– Нет, – сразу же сказала Блисс. – Я даже пальцем не шевельну ради убийства – или для причинения боли, что то же самое.

– Дело не в том, чтобы убивать, а в том, чтобы не погибнуть самому, если ты понимаешь, что я имею в виду.

– Я смогу защитить себя по-своему.

– Янов?

Пилорат колебался.

– Мы же не взяли оружие на Кампореллоне.

– Слушай, Янов, Кампореллон – известный мир, союзный Основанию. Кроме того, нас сразу же арестовали. Если бы у нас было оружие, его бы отобрали. Хочешь бластер?

– Я никогда не был во флоте, старина, – покачал головой Пилорат. – Я даже не знаю, как использовать эти штуки и, в случае опасности, я ни за что вовремя об этом не вспомню. Я просто побегу – и буду убит.

– Ты не будешь убит, Пил, – энергично сказала Блисс. – Гея взяла тебя под мою/ее защиту и этого надутого героя-вояку тоже.

– Хорошо, – сказал Тревиз. – У меня нет возражений против такой защиты, но я не надутый. Я просто предпочитаю иметь дополнительную страховку, и если мне никогда не придется дотронуться до этих штучек, я буду совершенно доволен, обещаю тебе. Но все же я должен иметь их.

Он нежно погладил обе кобуры и продолжил:

– А теперь давайте ступим на этот мир, который не чувствовал на своей поверхности вес человека может быть уже тысячи лет.

36

– У меня такое чувство, – сказал Пилорат, – что уже довольно поздно, но солнце достаточно высоко, и похоже на полдень.

– Я думаю, – сказал Тревиз, осматривая в тишине всю панораму, – что это чувство возникает у тебя из-за оранжевого оттенка солнца, создающего иллюзию заката. Если бы мы оказались здесь во время настоящего заката, и облачность была подходящей, мы наблюдали бы гораздо более багровый диск солнца, чем привыкли. Не знаю, найдешь ты это прекрасным или угнетающим. По той же причине закат на Кампореллоне был вероятно еще более багровым, но там мы находились все время в помещениях.

Он медленно повернулся, осматривая окружающее пространство во всех направлениях. Кроме почти поражающей странности света, здесь ощущался отчетливый запах этого мира – или этой его части. Похоже, чуть затхлый, но не настолько, чтобы быть неприятным.

Ближние деревья были средней высоты и выглядели старыми, со слегка наклонными, из-за преобладающих ветров или особенностей почвы, стволами и трещиноватой корой. Из-за этих деревьев возникало чувство опасности или из-за чего-то еще – менее материального?

– Что ты намерен делать, Тревиз? – спросила Блисс. – Мы ведь проделали такой путь не для того, чтобы любоваться этим видом?

– Да, вероятно, сейчас настала моя очередь. Я предложил бы, чтобы Янов исследовал это место. Здесь остались руины вон в том направлении и он единственный среди нас, кто может судить о ценности любых найденных записей. Я надеюсь, он сможет понять надписи на старо-Галактическом или фильмы, а я точно знаю, что не смогу. И я полагаю, Блисс, что ты пойдешь с ним, чтобы защитить его. Что касается меня, я останусь здесь для охраны переднего края.

– Охраны от чего? От дикарей с дубинками и камнями?

– Может быть. – Затем улыбка, игравшая на его губах, исчезла и он сказал: – Довольно странное чувство, Блисс. Мне немного не по себе в этом месте. Но я не могу сказать, почему.

– Пошли, Блисс, – сказал Пилорат. – Я был домоседом и коллекционером старых историй всю мою жизнь, так что я никогда сам не брал в руки древних документов. Только представь, если мы сможем найти…

Тревиз смотрел, как они уходили. Голос Пилората становился тише, пока он нетерпеливо шагал к руинам. Блисс шла немного сбоку от него.

Тревиз отсутствующе слушал их разговор, а затем, повернувшись назад, продолжил изучать обстановку. Что же здесь было такого, что вызывало опасения?

Он действительно никогда не ступал на ненаселенную планету, но видел много таких из космоса. Обычно, это были небольшие миры, недостаточно массивные, чтобы удержать воду или воздух, но использовавшиеся как ориентиры мест встречи при военных маневрах (на его жизни не было войн, и не было уже за сто лет до его рождения – но маневры проводились), или как тренажеры при отработке аварийных ситуаций. Корабли, на которых он летал, кружили на орбитах вокруг таких миров, или даже спускались на них, но он никогда не имел случая выйти из корабля в это время.

Что из того, что он сейчас действительно стоял на пустой планете? Чувствовал бы он то же самое, если бы стоял на одной из многих малых, безвоздушных планет, которые он встречал в свои студенческие дни – и потом?

Он покачал головой. Это не беспокоило бы его. Он был уверен в этом. Он был бы в скафандре, как это происходило множество раз, когда он выходил из своего корабля в открытый космос. Это была привычная ситуация и контакт с простым куском скалы не привел бы к отклонению от обычного положения вещей. Наверняка!

Конечно – на нем не было сейчас скафандра.

Он стоял на пригодной для жизни планете, такой же приятной для человека, как и Терминус – и гораздо более приятной, чем Кампореллон. Он чувствовал дуновение ветра на своих щеках, тепло солнца своей спиной, поскрипывание деревьев в ушах. Все было знакомым, за исключением того, что здесь, на этой планете не было людей – по крайней мере, больше уже не было.

Что же это? Почему этот мир кажется таким мрачным?

Потому ли, что это был мир не столько необитаемый, сколько брошенный.

Он никогда прежде не был на брошенном мире, никогда не слышал о таком раньше; никогда не думал, что планета может быть покинута. Все известные ему до сих пор миры, стоило на них появиться людям, оставались населенными уже навсегда.

Он посмотрел вверх, на небо. Ничто другое не покинуло планету. В небе летела птица и казалась почему-то более естественной, чем голубое небо с оранжевыми облаками, обещавшими хорошую погоду. (Тревиз был уверен, что проведя несколько дней на планете, он привык бы к этим цветам, так что небо и облака приобрели бы привычный вид.) Он слышал трели птиц на деревьях и более тихий стрекот насекомых. Блисс раньше упомянула бабочек и они здесь были – в удивительном количестве и во множестве цветовых вариаций.

В островках травы, окружавших деревья, раздавались время от времени шорохи, но он не мог с определенностью сказать, кто производил их.

Но не очевидное присутствие жизни в окрестностях пугало его. Как сказала Блисс, терраформированные миры исключали опасных животных прежде всего. Волшебные сказки детства и героические фантазии тинейджеровских лет разворачивались в легендарном мире, который должно быть произошел от смутных преданий о Земле. Голоэкраны гипердрам были наполнены монстрами – львами, единорогами, драконами, китами, медведями. Их были дюжины, с названиями, которые он не мог припомнить. Были меньшие животные, которые кусались и жалили, были даже растения, которые опасно было трогать – но только вымышленные. Он однажды слышал, что дикие пчелы способны ужалить, но, конечно, обычные пчелы были совершенно безвредными.

Медленно пошел он направо, обходя край холма. Трава была высокой и буйной, но росла островками, собранная в пучки. Он продолжал идти между деревьями, тоже росшими отдельными группами.

Потом он зевнул. Похоже ничего особенного не случиться и он подумал, почему бы ему не вернуться на корабль и не вздремнуть. Нет, немыслимо. Ясно, он должен остаться на страже. Наверное, ему надо заняться обязанностями часового – маршировать: раз-два, раз-два, поворачиваясь со щелчком и совершая сложные приемы с парадным электрохлыстом. (Это было оружие, не использовавшееся в войне уже три столетия, но все еще абсолютно незаменимое при обучении, по причинам, которые никто не мог даже назвать.) Подумав об этом, он усмехнулся, потом ему пришло в голову, не присоединиться ли к Пилорату и Блисс в руинах. Но зачем? Что он мог сделать полезного?

Предположим, он увидит что-нибудь, что Пилорат случайно пропустит? хорошо, времени будет достаточно, чтобы попробовать, после возвращения Пилората. Если здесь есть что-либо, что может быть легко обнаружено, пусть уж Пилорат сам сделает открытие.

Может быть они в опасности? Глупости! Какая уж тут опасность.

И если здесь есть опасность, они могут просто позвать.

Он остановился и прислушался. Он не слышал ничего.

А затем к нему вернулась неотвязная мысль об обязанностях часового – и он поймал себя на том, что марширует, ноги отбивают шаг, воображаемый электрохлыст снят с плеча, повернут, затем – строго перед собой, совершенно вертикально, повернут опять в прежнее положение и взят на другое плечо. Затем, с хитрым выражением на лице, он взглянул на корабль (довольно далекий теперь) еще раз.

И когда он сделал это, то действительно застыл, и не из подражания часовому.

Он был не один.

До сих пор он не видел ни одного живого существа, кроме растущих деревьев, насекомых и летящей птицы. Он не видел и не слышал ничьего приближения – но сейчас какое-то животное стояло между ним и кораблем.

Внезапное удивление от неожиданного события лишило его на мгновение способности понимать, что он видит. Лишь спустя некоторое время он понял, на что он смотрит.

Это была только собака.

Тревиз никогда не был любителем собак. У него никогда не было своей собаки и он не чувствовал никаких приливов дружелюбия к ним, когда встречался с разными псами. Не испытал он таких чувств и сейчас.

Он подумал, довольно нетерпеливо, что не было мира, на котором эти существа не сопутствовали человеку. Они существовали в бессчетных вариациях. У Тревиза было давнее и неприятное впечатление, что на каждой планете имелась по крайней мере одна характерная для нее порода. Тем не менее, все породы были схожи в одном: для чего бы они не содержались, для развлечения, выставок или какой-нибудь полезной работы, они были воспитаны в любви и доверии к человеку.

Именно эту любовь и доверие Тревиз никогда не ценил. Он однажды жил с женщиной, у которой была собака. Этот пес, которого Тревиз терпел ради женщины, глубоко его обожал, повсюду за ним ходил, забирался на него отдохнуть (всеми своими пятьюдесятью фунтами), покрывал его слюной и шерстью в самые неожиданные моменты и, сидя за дверью, скулил, в то время как Тревиз и женщина пытались заниматься любовью.

Из этих приключений Тревиз вышел с твердым убеждением, что по каким-то причинам, известным только собачьему мозгу и их способности анализировать запахи он является стойким объектом собачьей привязанности.

Однако, как только первоначальное удивление прошло, он осмотрел пса без предубеждения. Это была большая собака, поджарая и стройная, с длинными ногами. Она смотрела на него без заметного обожания. Ее пасть была открыта, словно в доброжелательной усмешке, но зубы были длинны и ужасны, и Тревиз решил, что чувствовал бы себя гораздо уютнее без собаки в поле зрения.

Затем ему показалось, что собака никогда не видела человека, и что бесчисленные поколения собак, предшествующие этой, тоже не видел ни одного. Пес мог быть так же смущен внезапным появлением человека, как Тревиз – внезапным появлением собаки. Тревиз, по крайней мере, быстро узнал собаку, но собака не имела такого преимущества. Она все еще была поражена и, возможно, встревожена.

Явно небезопасно было оставлять такое большое животное и с такими зубами в состоянии тревоги. Тревиз понял, что рано или поздно будет необходимо установить с ним приятельские отношения.

Очень медленно он начал приближаться к псу (никаких резких движений, конечно). Он вытянул руку, приготовившись позволить ее обнюхать и производил нежные сюсюкающие звуки, большинство из которых представляло собой: «Чудная собачка» – все это он находил довольно стеснительным.

Пес, глядя на Тревиза, попятился на шаг или два, словно в сомнении, а затем его верхняя губа сморщилась и из пасти вырвалось резкое рычание. Хотя Тревиз никогда не видел собаку, ведущую себя так, он не мог интерпретировать подобные действия иначе, как выражение угрозы.

Тревиз немедленно остановился и замер. Его глаза уловили какое-то движение сбоку и он медленно повернул голову. Здесь были два других пса, наступавшие с этого направления.

Выглядели они так же смертельно, как и первый.

Смертельно? Прилагательное пришло ему на ум только теперь и его ужасное соответствие было несомненным.

Его сердце внезапно зачастило. Путь к кораблю был отрезан. Он не мог бежать бесцельно, потому что эти длинные собачьи ноги настигли бы его через несколько ярдов. Если он будет стоять здесь как вкопанный и использует бластер, то пока он убьет одну, две другие окажутся рядом с ним. В отдалении он мог видеть еще приближающихся собак. Был ли у этих тварей способ общаться между собой? Охотились ли они стаями?

Медленно он сдвинулся влево, в направлении, где не было собак – пока. Медленно. Медленно.

Собаки двинулись вместе с ним. Он почувствовал, что его спасает от немедленного нападения только то, что собаки не видели раньше никого подобного ему. У них не было рефлекса, которому они могли следовать в этом случае.

Конечно, если он побежит, то это будет что-то знакомое для собак. Они должны знать, что делать, если что-нибудь размером с Тревиза продемонстрирует страх и побежит. Они побегут тоже. Быстрее.

Тревиз продолжал красться к дереву. У него возникло дичайшее желание забраться повыше, куда собаки не смогут за ним влезть. Пока же они двигались вместе с ним, тихо ворча, подходя все ближе. Все три неотрывно смотрели на него. Еще две твари присоединились к ним, а вдали Тревиз увидел еще и других, приближающихся к этой кампании. В некоторой точке, когда он достаточно приблизится к своей цели, ему нужно будет сделать рывок. Он не может ждать слишком долго или побежать слишком рано. И то и другое может стать фатальным.

Сейчас!

Он вероятно установил личный рекорд скорости и даже при этом едва успел. Он почувствовал щелканье челюстей возле пятки и на мгновение за нее ухватились, но затем зубы соскользнули с прочного керамоида.

Он не особенно умел лазить по деревьям. Последний раз он забирался на дерево, когда ему было десять; и на сколько он мог припомнить, это была неудачная попытка. В данном случае, однако, ствол был не совсем вертикальным, а сучки и корявая кора давали возможность ухватиться руками. Тем более, что его толкала необходимость, и это удивительно, что можно сделать, если нужда достаточно велика.

Тревиз обнаружил себя сидящим в развилке, метрах в десяти над землей. В эти минуты он был совершенно безразличен к тому, что ободрал руку и она сочится кровью.

У корней дерева теперь сидели на ляжках пять собак и смотрели вверх, вывалив языки. Они терпеливо ждали.

Что дальше?

37

Тревиз был не в том положении, чтобы обдумать ситуацию логически и детально. Его мысли мелькали в странной и искаженной последовательности. Имей он возможность рассортировать их, они свелись бы к следующему…

Блисс ранее утверждала, что терраформируя планету, люди должны установить несбалансированную экологию, которую они были бы способны удержать от развала только беспрестанным трудом. Например, никакие колонисты никогда не брали с собой больших хищников. Маленькие бы не помогли. Насекомые, паразиты – даже маленькие ястребы, землеройки и т. д.

Эти драматические животные легенд и смутных литературных описаний – тигры, гризли, медведи, орки, крокодилы? Кто стал бы везти их с мира на мир, даже если бы здесь в этом был бы смысл? А где в этом был бы смысл?

Это означало, что люди были единственными большими хищниками, и их задачей было собирать жатву со всех этих насаждений и животных, которые, предоставленные самим себе, задохнулись бы от перенаселения.

И если люди почему-то исчезли, тогда их место должны занять другие хищники. Но какие? Наиболее подходящими по размерам и привычными к человеку существами были кошки и собаки, прирученные и живущие рядом с человеком.

Что если не останется людей, чтобы кормить их? Они тогда должны будут сами искать пищу – ради выживания и, более того, ради выживания тех, кого они поедают; ведь чтобы не допустить превышения необходимой численности популяции путем периодического вымирания потребуется гораздо больше смертей, чем если бы этим занимались хищники.

Так, в различных вариациях, умножаются собаки. Большие нападают на больших, беззаботных травоядных; маленькие – на птиц и грызунов. Кошки могут охотиться ночью, а собаки – днем, первые – в одиночку, вторые – стаями.

Возможно эволюция постепенно разовьет больше видов, чтобы заполнить пустующие экологические ниши. Может быть, какие-нибудь собаки постепенно приобретут черты, позволяющие им питаться рыбой, а некоторые кошки – планировать и охотится на птиц в воздухе также, как и на земле?

Все эти озарения приходили в голову Тревиза, пока он собирался с мыслями и соображал, что может сделать.

Число собак продолжало увеличиваться. Сейчас он насчитал уже 23, окружавших дерево и еще несколько приближалось к ним. Как велика была эта стая? Хотя какое это имеет значение. Тех, что есть, уже вполне достаточно.

Он вытащил из кобуры свой бластер, но надежное ощущение приклада в руке все же не давало ему того чувства безопасности, которое ему бы понравилось. Когда он последний раз менял в нем батареи и сколько раз он может выстрелить?

Наверняка, не двадцать три.

Что же с Блисс и Пилоратом? Если они появятся, бросятся ли собаки на них? В безопасности ли они, даже если и не придут сюда? Если собаки учуют запах двух человек в руинах, что сможет остановить их от нападения на людей прямо там.

Наверняка в развалинах нет ни дверей, ни барьеров, способных удержать псов.

Может ли Блисс остановить их и даже прогнать прочь?

Может ли она сконцентрировать свою мощь через гиперпространство до необходимой интенсивности? И как долго сможет она поддерживать эту интенсивность?

Должен ли он позвать на помощь? Прибегут ли они, если он крикнет и убегут ли собаки под взглядом Блисс? (Потребует ли это взгляда, или это будет просто ментальное воздействие, не обнаружимое посторонними свидетелями, не обладающими нужными способностями?) А если они прибегут, не будут ли они разорваны на части на глазах у Тревиза, вынужденного беспомощно наблюдать это со своего относительно безопасного убежища на дереве?

Нет, он использует бластер. Если он сможет убить одну собаку и распугать остальных хотя бы ненадолго, он сможет слезть с дерева, позвать Пилората и Блисс, убить вторую собаку, если они продемонстрируют готовность вернуться, и все трое смогут прорваться на корабль.

Он установил мощность микроволнового луча на отметку 3/4. Это должно будет просто убить пса с громким взрывом.

Шум поможет отпугнуть собак прочь и он сэкономит энергию.

Он тщательно прицелился в собаку посреди стаи, ту, что казалось (по мнению Тревиза, по крайней мере) проявляла большую враждебность, чем остальные – возможно, только потому, что сидела более спокойно и, следовательно, казалась более хладнокровной в стремлении к добыче. Пес смотрел прямо на его оружие, словно презирая худшее, что Тревиз мог сделать.

Так получилось, что Тревиз никогда не стрелял из бластера по человеку и не видел никого, кто бы делал это. Во время тренировок стрельба велась по наполненным водой кожанным или пластиковым манекенам; вода почти мгновенно нагревалась до точки кипения и со взрывом разрывала оболочку.

Но кто, в отсутствие войны, будет стрелять в человека? И что человек может противопоставить бластеру и силе, его использующей? Только здесь, на планете, ставшей без людей враждебной…

С той странной способностью мозга замечать что-нибудь совершенно постороннее, Тревиз обратил внимание на тот факт, что солнце скрылось за облаком – и затем он выстрелил.

Вдоль линии, соединявшей мушку и пса, возникло странное свечение воздуха, бледная вспышка, которая могла бы пройти незамеченной, если бы солнце все еще светило без помех.

Пес вероятно почувствовал начальный поток тепла и успел дернуться, словно пытаясь прыгнуть. А затем, как только часть его крови и клеточной жидкости перешла в пар, он взорвался.

Взрыв произвел разочаровывающе слабый звук, поскольку шкура собаки была просто не настолько прочна, как у манекенов, на которых они практиковались. Однако кожа, мясо, кровь и кости разлетелись в стороны и Тревиз почувствовал отвратительную тяжесть в желудке.

Собаки отпрыгнули, некоторых осыпало неприятно теплыми обрывками. Но это было, однако, лишь мимолетное замешательство. Внезапно они собрались в кучу и начали пожирать то, что им перепало. Тревиз почувствовал, как слабость его увеличилась. Он не отпугнул их, он их просто подкормил. При таком отношении они никогда не уберутся. В самом деле, запах свежей крови и теплого мяса может привлечь еще больше собак и мелких хищников.

Его позвал голос:

– Тревиз, что…

Тревиз огляделся. Блисс и Пилорат приближались из-за руин. Блисс резко остановилась, ее руки потянулись, чтобы удержать Пилората. Она смотрела на собак. Ситуация была очевидной и вполне ясной. Ей не нужно было ничего спрашивать.

– Я пытался прогнать их без привлечения внимания к тебе и Янову, – крикнул Тревиз. – Можешь ты сдержать их?

– Едва ли, – ответила Блисс, не повышая голоса, так что Тревиз с трудом расслышал ее, хотя ворчание собак утихло, словно на них был наброшен звукопоглощающий экран.

– Их слишком много, – сказала Блисс, – и я не знакома с их образом нейроактивности. У нас на Гее нет таких диких зверей.

– Или на Терминусе. Или на любом другом цивилизованном мире, – крикнул Тревиз. – Я перестреляю столько, сколько смогу, а ты попытайся справиться с остальными. Меньшее количество может доставить тебе меньше хлопот.

– Нет, Тревиз. Убийство этих только привлечет других. Стой позади меня, Пил. Ты не сможешь защитить меня. Тревиз, твое другое оружие.

– Нейрохлыст?

– Да. Он причиняет боль. Но на малой мощности. На малой мощности!

– Ты что, боишься причинить им вред? – в гневе ответил Тревиз. – Разве сейчас время считаться со святостью жизни?

– Я считаюсь со святостью Пила. И моей. Делай, как я говорю. На малой мощности и стреляй по одной собаке. Я не смогу сдерживать их очень долго.

Собаки сдвигались от дерева и окружали Блисс и Пилората, стоявших спиной к осыпающейся стене. Ближайший к ним пес сделал нерешительную попытку подойти еще ближе, немного поскуливая, словно пытаясь понять, что же их сдерживает, когда они не могут почувствовать ничего, что могло бы это делать. Некоторые безуспешно пытались забраться на стену и напасть сзади.

Рука Тревиза дрожала, когда он настраивал нейрохлыст на малую мощность. Нейрохлыст потреблял гораздо меньше энергии, чем бластер и одна батарея могла произвести сотни ударов, подобных ударам кнута, но, задумавшись об этом, он не мог припомнить, впрочем, когда последний раз заряжал это оружие.

Было не так уж важно точно навести хлыст. Поскольку используемая энергия была не так велика, он мог использовать его широким пучком через всю массу собак. Это был традиционный метод использования для контроля толпы, демонстрировавшей признаки превращения в опасную массу людей.

Однако, он последовал предложению Блисс. Он прицелился в собаку и выстрелил. Пес перевернулся, его ноги дернулись.

При этом он испустил громкий, пронзительный визг.

Остальные собаки отшатнулись от визжащей твари, прижав уши к голове. Потом, завизжав в свою очередь, они развернулись и побежали, сперва медленно, затем быстрее и, наконец, во всю прыть. Последним из стаи, скуля, ковыляя на подгибающихся лапах, хромал прочь пес, попавший под удар хлыста.

Звуки затихли в отдалении и Блисс сказала:

– Нам лучше уйти на корабль. Они могут вернуться. Или другие.

Тревиз подумал, что никогда прежде не управлял он так быстро входным механизмом корабля. И вряд ли сможет повторить это в другой раз.

38

Ночь наступила прежде, чем Тревиз почувствовал себя несколько пришедшим в норму. Небольшая полоска синте-кожи на царапине у него на руке утешила его физическую боль, но у него была рана и на психике, залечить которую было не так то просто.

Это было не просто проявление страха. Он мог действовать в опасный момент не хуже любого обычного мужественного человека. Страх возникал из-за совершенно непредвиденного стечения обстоятельств. Это было чувство нелепости происходящего. Как бы это выглядело, если бы люди узнали, что его загнали на дерево рычащие собаки? Вряд ли это было бы хуже, чем если бы его обратил в бегство щебет разъяренных канареек.

Несколько часов он продолжал вслушиваться в ожидании новых нападений собак, воя и царапанья когтей по внешней оболочке.

По сравнению с ним Пилорат казался совершенно спокойным.

– Я не сомневался, старина, что Блисс сможет справиться с этим, но я должен сказать, что ты здорово управлялся со своим нейрохлыстом.

Тревиз пожал плечами. У него не было настроения обсуждать все это.

Пилорат держал свою библиотеку – единственный компакт-диск, на котором хранилась вся история его исследований мифов и легенд – с ним он возвратился в свою каюту, где находился его маленький компьютер.

Сам он казался вполне довольным. Тревиз заметил это, но не спросил о причине. Времени для этого будет достаточно и потом, когда он будет не так занят мыслями о собаках.

Когда они с Блисс остались вдвоем, она сказала довольно робко:

– Я полагаю, ты удивлен?

– Весьма, – уныло признался Тревиз. – Кто бы мог подумать, что при виде собаки – собаки! – я побегу, спасая свою жизнь.

– Двадцать тысяч лет без человека – это уже не совсем собаки. Эти твари теперь – доминирующие крупные хищники.

– Я понял это, пока сидел на ветке, – кивнул Тревиз. – Ты была очевидно права относительно несбалансированной экологии.

– Несбалансированной, похоже, с точки зрения человека. Взгляни, как эффективно собаки делают свое дело. Я не удивлюсь, если Пил окажется прав в своем предположении, что экология может самосбалансироваться, так что различные экониши будут заполнены проэволюционировавшими видами относительно небольшого количества животных, которых когда-то завезли на этот мир.

– Довольно странно, – заметил Тревиз, – то же самое пришло на ум и мне.

– Конечно, если разбаланс не настолько велик, чтобы процессы его выправления требовали слишком большого времени. Планета может стать совершенно безжизненной раньше, чем они наберут силу.

Тревиз фыркнул.

– Как это ты решил вооружиться? – задумчиво поглядела на него Блисс.

– Ничего хорошего это мне не дало. Это твои способности…

– Не совсем. Мне необходимо было твое оружие. Короче говоря, с одним только гиперпространственным контактом с Геей при таком количестве разумов такой непривычной природы, я бы ничего не сделала без твоего нейрохлыста.

– Мой бластер был бесполезен. Я пробовал его.

– С помощью бластера, Тревиз, собака просто исчезала. Остальные могли удивиться, но не испугаться.

– Хуже, – сказал Тревиз, – они поедали останки. Я подкупал их, чтобы они остались.

– Да, я понимаю, это может выглядеть и так. Другое дело нейрохлыст. Он причиняет боль и собака от боли вопит, это хорошо понимают остальные, которые под влиянием безусловного рефлекса, и ничего более, чувствуют испуг сами. С собаками, уже предрасположенными к испугу, мне легко справиться: я просто слегка подталкиваю их сознания и они убегают.

– Да, но ты поняла, что хлыст был более действенен из двух в данном случае, а я нет.

– Я привыкла иметь дело с сознанием, ты – нет. Именно поэтому я настаивала на малой мощности и поражении одной собаки. Я не хотела такой боли, которая убила бы пса и заставила бы его замолчать. Я не хотела боли, настолько рассеянной, чтобы вызвать только поскуливание. Мне нужна была сильная, сконцентрированная в одной точке боль.

– И ты получила ее, Блисс, – сказал Тревиз. – Это сработало точно. Я очень тебе благодарен.

– Ты завидуешь, – задумчиво сказала Блисс, – так как тебе кажется, что ты оказался в неловком положении. И все же, я повторяю, я не смогла бы ничего сделать без твоего оружия. Что ставит меня в тупик, так это то, что ты вооружился, не смотря на мои уверения в отсутствии здесь людей; в этом я все еще уверена. Ты что, предвидел собак?

– Нет, конечно нет. Не сознательно, по крайней мере, и у меня нет привычки ходить во всеоружии. Мне никогда не приходило в голову взять оружие на Кампореллоне. Но я не мог позволить себе попасть в ловушку и это чувство было волшебным. Такого не должно было случиться. Я думаю, что как только мы начали говорить о несбалансированной экологии, я вдруг представил себе, почти неосознанно, проблеском, животных, ставших опасными в отсутствие человека. Это очень просто понять задним умом, но я мог иметь только тень этого в предвидении. Не более.

– Не считай это таким случайным. Я принимала участие в том же самом разговоре, касающемся экологии, но у меня не было никакого предвидения. Это твой дар, который так ценит в тебе Гея. Я также замечаю, что это раздражает тебя.

Раздражает то, что у тебя есть скрытый дар предвидения, природу которого ты не можешь обнаружить, что ты действуешь решительно, но без ясных причин.

– На Терминусе это называется – «действовать импульсивно».

– На Гее мы говорим «знать, не думая». Тебе не нравится знать, не думая, не правда ли?

– Верно, это беспокоит меня. Я не люблю действовать под влиянием какого-то необъяснимого импульса. Я предполагаю, что за этим скрывается какая-то причина, но незнание ее приводит к мысли, что я не контролирую свое собственное сознание – разновидность тихого помешательства.

– И когда ты предпочел Гею и Галаксию, ты действовал импульсивно, а теперь ищешь причину.

– Я говорил это не меньше дюжины раз.

– А я не принимала твое правдивое утверждение так буквально. Извини. Я больше не буду спорить с тобой об этом. Впрочем, я надеюсь, что могу продолжать приводить доводы в пользу Геи.

– Сколько угодно, если ты, в свою очередь, поймешь, что я могу не принять их.

– Тебе не приходило в голову, что этот Неизвестный Мир возвратился в состояние дикости и, возможно, к окончательному безлюдию и необитаемости из-за удаления единственного вида, способного действовать как разумная направляющая сила? Если бы на месте этого мира была Гея или, еще лучше, часть Галаксии, этого бы не могло произойти.

Разумная сила все еще существовала бы в форме Галаксии как целого и экология, насколько и по каким причинам несбалансированной она бы ни была, снова пришла бы в равновесие.

– Не означает ли это, что собаки перестали бы есть?

– Конечно, они ели бы, точно так же, как и люди. Но ели с пользой, для поддержания баланса экологии, под осмотрительным управлением, а не в результате случайных обстоятельств.

– Потеря индивидуальной свободы может не заботить собак, но не людей. И что, если все люди прекратят свое существование, повсюду, а не просто на одном или нескольких мирах? Что если Галаксия останется без людей вообще?

Сохраниться ли разумное управление? Будут ли все остальные формы жизни и неживая материя способны, собрав вместе всю свою разумность, отвечать поставленным задачам?

Блисс задумалась.

– Такая ситуация, – сказала она наконец, – никогда не проверялась. И похоже нет никакой вероятности того, что ее проверят в будущем.

– Но не кажется ли тебе очевидным, что разум человека качественно отличен от всего остального и если он отсутствует, сумма всех других сознаний не сможет заменить его. Разве это не правда, что люди – особый случай и должны рассматриваться отдельно. Они не должны быть сплавлены даже друг с другом, оставленные наедине с не-человеческими объектами.

– И все же ты высказался в пользу Галаксии.

– По всеподавляющей причине, которую я не могу понять.

– Возможно этой причиной были проблески эффекта несбалансированной экологии? Разве не может явиться причиной то, что каждый мир балансирует на острие ножа и только Галаксия может предотвратить такое бедствие, какое имело место на этой планете – не говоря уж о продолжающихся бедствиях людей от войн и административных ошибок.

– Нет. Я не думал об экологии во время принятия того решения.

– Как ты можешь быть в этом уверен?

– Я могу не знать, что я предвидел, но если после этого получу намек на что-нибудь, я узнаю это, если оно действительно то, что я предвидел. И мне кажется, что я мог предвидеть ужасных животных в этом мире.

– Ну, – спокойно сказала Блисс, – мы могли погибнуть из-за этих ужасных зверей, если бы не комбинация наших способностей: твоего предвидения и моей ментальной силы. Давай будем с этого момента друзьями.

– Если ты так хочешь, – кивнул Тревиз.

В его голосе чувствовался холодок, что заставило Блисс поднять брови, но в этот момент влетел Пилорат, тряся головой так, словно готов был стряхнуть ее с себя.

– Я думаю, – выпалил он, – мы нашли это.

39

Тревиз вообще-то не верил в легкие победы, но все же он был только человеком, готовым поверить тому, в чьей компетенции не сомневался. Он почувствовал, что у него перехватило дыхание, но попытался сказать:

– Местоположение Земли? Ты обнаружил его, Янов?

Пилорат на мгновение воззрился на Тревиза, а затем расслабился.

– Ну, нет, – пристыженно сказал он. – Не совсем так. Точнее, Голан, совсем не это. Я как-то забыл об этом. Это кое-что, что я нашел в этих руинах. Я полагаю, это в общем не важно.

Тревиз перевел дыхание.

– Пустяки, Янов. Любая находка важна. О чем ты пришел рассказать?

– Ну, собственно говоря, ты понимаешь, что почти ничего здесь не сохранилось. Двадцать тысяч лет бурь и ветров оставили немногое. Более того, растения и животные вносили свою лепту в постепенное разрушение – но все это не важно. Дело в том, что «почти ничего» – не то же самое, что и «ничего».

Руины, должно быть, включали общественное здание, поскольку там было несколько поваленных камней или бетонных блоков с высеченными на них надписями. Трудно было что-либо разобрать, старина, ты понимаешь, но я сделал фото с помощью одной из тех камер, которые есть у нас на борту, со встроенным компьютерным оптимизатором. Я не спросил разрешения взять ее, Голан, но это было очень важно и я…

– Продолжай, – нетерпеливо отмахнулся Тревиз.

– Я смог разобрать некоторые из надписей, которые оказались очень архаичными. Даже с помощью компьютерной обработки и с моим неплохим умением читать подобные надписи, было невозможно разобрать большинство, за исключением одной короткой фразы. Здесь буквы оказались больше и несколько отчетливей, чем остальные. Вероятно они были высечены глубже, поскольку представляли собой название мира. Фраза читается: «Планета Аврора», так что мне кажется, что этот мир, на котором мы высадились, называется или назывался Аврора.

– Он должен был как-то называться, – сказал Тревиз.

– Да, но имена очень редко выбираются случайным образом. Я провел тщательные поиски в моей библиотеке и обнаружил две старые легенды с двух далеких друг от друга миров, так что можно принять разумное предположение о их независимом заселении, если вспомнить, что… ну да ладно. В обоих легендах Аврора – название зари. Можно предположить, что Аврора в самом деле означало утреннюю зарю в каком-то пред-Галактическом языке.

Довольно часто слова, означающие рассвет или зарю, использовались в названиях космических станций или других сооружений, которые являлись первыми в своем роде. Если этим словом обозначали зарю в каком-то языке, эта планета может оказаться первой, в каком-то смысле.

– Ты готов предположить, что эта планета – Земля, и что Аврора – другое ее название, потому что обозначает зарю жизни и людей?

– Я не заходил так далеко, Голан.

– Кроме всего прочего, – сказал Тревиз с легкой горечью в голосе, – здесь нет радиоактивной поверхности, нет гигантского спутника, нет газового гиганта с огромными кольцами.

– Точно. Но Денайедор, там, на Кампореллоне, кажется думал, что это был один из миров, населенных первой волной поселенцев – Спейсерами. Если это так, то его имя – Аврора – может означать, что это был первый из этих Спейсерских миров. Может быть, мы сейчас отдыхаем на старейшем человеческом мире в Галактике, не считая самой Земли. Разве это не восхитительно?

– Во всяком случае, интересно, Янов, но не перебор ли то, что ты все выводишь просто из названия Аврора?

– Более того, – возбужденно сказал Пилорат, – насколько я мог проверить по своим записям, сегодня нет в Галактике мира с названием «Аврора», и я уверен, что твой компьютер может подтвердить это. Как я сказал, есть множество миров и иных объектов, называемых «Заря» в различных вариантах, но нигде не используется это слово – «Аврора».

– Ну и что? Если это пред-Галактическое слово, оно не должно быть особенно распространенным.

– Но названия остаются даже если становятся бессмысленными. Если это был первый колонизированный мир, он должен был быть известным; он мог быть даже некоторое время доминирующим миром Галактики. Наверняка должны были существовать другие миры, называвшие себя «Новая Аврора» или «Малая Аврора» или как-то вроде этого. А затем другие…

– Может быть, это был не первый колонизированный мир, – прервал его Тревиз. – Возможно, он никогда не представлял из себя ничего важного.

– Есть, по-моему, лучшие причины, друг мой.

– Какие же, Янов?

– Если первая волна поселенцев была побеждена второй волной, которой сейчас принадлежат все миры Галактики – как утверждал Денайедор – тогда весьма вероятно, что был период враждебности между этими двумя волнами. Вторая волна – назвавшая существующие миры – не использовала имена, данные мирам первой волны. Таким образом, из того факта, что имя «Аврора» никогда не было повторено, мы можем заключить, что две волны поселенцев существовали и это – мир первой волны.

– Я мельком взглянул на работу мифологиста, Янов, – улыбнулся Тревиз. – Ты строишь восхитительную суперструктуру, но она может быть воздушным замком. Легенды сообщают нам, что поселенцы первой волны сопровождались многочисленными роботами и это предположительно явилось их ошибкой. Так вот, если мы сможем найти робота на этой планете, я буду готов принять все эти предположения о первой волне, но нельзя же ожидать после 20 тысяч…

Пилорат, чей рот уже давно двигался, пытался вставить хоть слово.

– Но, Голан, разве я не сказал тебе? Нет, конечно не сказал. Я так возбужден, что не могу выложить все в нужной последовательности. Здесь был робот.

40

Тревиз потер лоб, словно чувствуя головную боль.

– Робот? Здесь был робот?

– Да, – сказал Пилорат, подтверждающе кивая головой.

– Откуда ты знаешь?

– Ну, это был робот. Как я мог его не узнать, если я его видел?

– А ты когда-нибудь видел робота раньше?

– Нет, но это был металлический объект, который выглядел подобно человеку. Голова, руки, ноги, торс. Конечно, когда я увидел металл, он был почти полностью проржавевший, и когда я подошел к нему, то полагаю, вибрация от моих шагов разрушила его еще сильнее, так что когда я попытался прикоснуться к нему…

– Зачем тебе надо было его трогать?

– Ну, думаю, я не мог до конца поверить своим глазам. Это произошло автоматически. Как только я коснулся его, он рассыпался. Но…

– Да?

– Прежде чем это произошло, его глаза, кажется, очень слабо блеснули и он издал какой-то звук, словно пытаясь что-то сказать.

– Ты имеешь ввиду, что он все еще функционировал?

– Едва-едва, Голан. Затем он развалился.

– Ты подтверждаешь все это? – повернулся Тревиз к Блисс.

– Это был робот и мы его видели.

– И он все еще работал?

– Когда он раскрошился, – бесцветным голосом ответила Блисс, – я уловила слабый всплеск нейроактивности.

– Откуда могла взяться нейроактивность? У робота нет органического мозга, построенного из клеток.

– Я думаю, был компьютерный эквивалент. И я могу определить это.

– Ты можешь обнаружить ментальность роботов быстрее, чем у людей?

Блисс поджала губы и сказала:

– Она была слишком слабой, чтобы сказать что-то определенное, кроме того, что она была.

Тревиз взглянул на Блисс, потом на Пилората и раздраженно сказал:

– Это все меняет.

Часть IV

Солярия

10. Роботы

41

Тревиз, казалось, ушел в свои мысли, сидя за обеденным столом, и Блисс сосредоточилась на еде.

Пилорат, единственный из всех пытавшийся заговорить, заметил, что если мир, на котором они находились – Аврора и если это был первый колонизированный мир, он должен быть довольно близок к Земле.

– Может быть стоит прочесать непосредственное звездное окружение? – сказал он. – Это означает проверку максимум нескольких сотен звезд.

Тревиз пробормотал, что метод тыка – последнее дело и что он хочет добыть столько информации о Земле, сколько возможно, прежде чем пытаться достичь ее, даже если он ее и обнаружит. Больше он ничего не сказал и Пилорат, съежившись, замолчал, как и остальные.

После еды, поскольку Тревиз продолжал уклоняться от любых действий, Пилорат неуверенно спросил:

– Мы останемся здесь?

– На ночь, во всяком случае, – ответил Тревиз. – Мне необходимо еще немного подумать.

– Это безопасно?

– Пока здесь не появилось что-нибудь похуже, чем собаки, мы в полной безопасности на корабле.

– Как быстро удастся взлететь, если здесь есть что-то хуже собак?

– Компьютер находится в стартовой готовности. Я думаю, мы сможем отбыть в срок от двух до трех минут. И мы сможем действовать гораздо эффективнее, если произойдет что-либо неожиданное, после того, как немного выспимся. Завтра утром я приму решение, куда мы двинемся дальше.

Легко сказать, думал Тревиз, глядя в темноту вокруг корабля. Не раздеваясь до конца, он свернулся калачиком на полу рубки. Это оказалось довольно неудобно, но он был уверен, что на данный момент кровать не будет более успокаивающей, а здесь он по крайней мере может предпринять немедленные действия, если компьютер подаст сигнал тревоги.

Затем он услышал шаги и автоматически сел, стукнувшись головой о край панели – не так сильно, чтобы что-нибудь повредить, но достаточно, чтобы поморщиться и растереть ушиб.

– Янов? – сказал он приглушенным голосом. Глаза его слезились.

– Нет. Это Блисс.

Тревиз появился над столом, сохраняя одной рукой по крайней мере полуконтакт с компьютером, и мягкий свет осветил Блисс в бледно-розовой накидке.

– Что такое?

– Я заглянула в твою спальню и не обнаружила тебя там. Однако, твоя нейроактивность безошибочно привела меня сюда. Чувствовалось, что ты не спишь, и я вошла.

– Хорошо, но что ты хочешь?

Она села рядом со стеной, задрав колени и положив на них подбородок.

– Не беспокойся. У меня нет намерения покушаться на то, что осталось от твоей невинности.

– Я и не думал об этом, – сардонически заметил Тревиз.

– Почему ты не спишь? Тебе это даже нужнее, чем нам.

– Поверь мне, – она говорила тихо и сердечно, – этот эпизод с собаками очень истощил меня.

– Конечно я верю.

– Но я хотела поговорить с тобой, когда Пел уснет.

– О чем?

– Когда он говорил о роботе, ты сказал, что все изменилось. Что ты имел в виду?

– Разве ты сама не понимаешь это? У нас – три набора координат; три Запретных Мира. Я хочу посетить все три, чтобы узнать по возможности больше о Земле, прежде чем попытаюсь добраться до нее.

Он слегка пододвинулся, чтобы можно было говорить потише, потом вдруг резко отпрянул от нее.

– Слушай, я не хочу, чтобы Янов придя сюда увидел нас. Я даже не знаю, что он подумает.

– Это невозможно. Он спит и я немного помогла ему в этом. Если он шевельнется, я узнаю. Продолжай. Ты хочешь посетить все три. Что это изменит?

– В мои намерения не входит бесполезная трата времени на каждой планете. Если этот мир, Аврора, покинут людьми уже 20 тыс. лет, тогда сомнительно, что какая-либо ценная информация здесь сохранилась. Я не желаю терять недели или месяцы, бессмысленно копаясь в почве планеты, сражаясь с собаками, кошками, быками или что там еще могло одичать и стать ужасным, только в надежде найти клочки от нужных сведений среди пыли, ржавчины и гнили. Может статься, что на одном или на обоих других Запретных Мирах еще есть люди и нетронутые библиотеки. Таким образом, я стремлюсь теперь покинуть этот мир. Мы были бы сейчас в космосе, если бы я сделал так, и спали бы в полной безопасности.

– Но?

– Но если на этой планете еще есть функционирующие роботы, они могут владеть важной информацией, которую мы можем использовать. С ними иметь дело безопаснее, чем с людьми, поскольку, как я слышал, они должны подчиняться приказам и не могут причинить вред человеку.

– Таким образом, ты изменил свой план и готов теперь терять время на этом мире в поисках роботов.

– Нет, Блисс. Мне кажется, что роботы не могут просуществовать 20 тыс. лет без ухода. Хотя, поскольку ты видела одного с проблесками активности несмотря ни на что, ясно, что я не могу положиться на мои здравомыслящие представления о роботах. Я не должен впадать в недоверие.

Роботы могут быть более стойкими, чем я представлял, или они могут иметь определенные возможности для самоподдержания.

– Послушай меня, Тревиз, и пожалуйста, пусть это останется между нами.

– Между нами? – сказал Тревиз, от удивления даже повысив голос. – А от кого нам это скрывать?

– Тс-с! От Пила, конечно. Слушай, тебе нет нужды менять свои планы. Ты был прав с самого начала. Здесь нет действующих роботов. Я не нашла ничего.

– Ты нашла этого, и один также хорош, как…

– Я не нашла этого. Он был неработающий; давно не работающий.

– Ты сказала…

– Я знаю, что я сказала. Пил думал, что он видел движение и слышал звук. Пил – романтик. Он всю свою сознательную жизнь изучал различные данные, но это нелегкий путь для того, чтобы оставить свой след в науке. Он лелеял мечту самому сделать важное открытие. Он обнаружил название «Аврора», это несомненно, и это сделало его счастливей, чем ты можешь вообразить. Пил отчаянно хотел найти что-нибудь еще.

– И ты пытаешься сказать мне, что он так сильно хотел сделать открытие, что убедил себя в находке действующего робота, хотя этого и не было?

– То, что он нашел, было куском ржавчины, содержавшим не более сознания, чем скала, на которой он лежал.

– Но ты подтвердила его рассказ.

– Я не могла заставить себя лишить его этого открытия. Он так много значит для меня.

Тревиз с минуту смотрел на Блисс и лишь затем сказал:

– Не объяснишь ли ты, почему он так много значит для тебя? Я хочу знать. Я действительно хочу знать. Тебе он должен казаться стариком безо всякой романтики. Он – Изолят, а ты презираешь Изолятов. Ты юна и прелестна и наверняка должны быть другие части Геи, имеющие тела энергичных и красивых юных мужчин. С ними ты можешь поддерживать физические отношения, которые будут резонировать через Гею и уносить вас к вершинам экстаза. Так что же ты нашла в Янове?

– Разве ты не любишь его? – посмотрела на Тревиза Блисс.

– Я привязан к нему, – пожал плечами Тревиз. – Я полагаю, ты можешь сказать, в не-сексуальном смысле, что я люблю его.

– Ты знаешь его не очень давно, Тревиз. Почему ты любишь его, в этом твоем не-сексуальном смысле?

Тревиз обнаружил, что совершенно непроизвольно улыбается.

– Он такой странный парень. Я, честно говоря, думаю, что никогда в своей жизни он ни разу не подумал о себе. Ему приказали отправиться вместе со мной и он отправился. Без возражений. Он хотел, чтобы я направился на Трантор, но когда я сказал, что хочу лететь на Гею, он не спорил. И теперь он странствует со мной в этих поисках Земли, хотя он должен знать, что это опасно. Я уверен, что если потребуется пожертвовать жизнью за меня – или за кого-нибудь – он пожертвует и без колебаний.

– А ты отдашь свою жизнь за него, Тревиз?

– Могу, если у меня не будет времени подумать. Если оно у меня будет, я могу замешкаться и испугаться. Я не настолько добр, как он. И из-за этого у меня такое ужасное желание защищать и охранять его. Я не хочу, чтобы Галактика научила его не быть добрым. Ты понимаешь? И я должен защищать его от тебя, особенно от тебя. Я не могу перенести мысли о том, что ты бросишь его, когда этот чудак перестанет забавлять тебя.

– Да, я думаю, ты переживаешь нечто подобное. Но не допускаешь ли ты, что я вижу в Пеле то же, что ты видишь в нем – и даже более того, так как я могу непосредственно контактировать с его мозгом? Неужели я действую так, словно я хочу ранить его? Разве поддержала бы я его фантазию о действующем роботе, если бы хотела причинить ему боль?

Тревиз, я использовала то, что ты назвал бы добротой, ведь каждая часть Геи готова пожертвовать собой ради целого. Мы не знаем и не понимаем иного образа действий. Но при этом мы ничего не теряем, поскольку каждая часть сохраняется в целом, хотя я не предполагаю, что ты поймешь это. Пил – это нечто иное.

Блисс больше не смотрела на Тревиза. Казалось, она говорила сама с собой.

– Он – Изолят. Он самоотвержен не потому, что является частью чего-то большего. Он самоотвержен потому что он самоотвержен. Ты меня понимаешь? Он все теряет и ничего не выигрывает, и все же он таков, каков есть. Мне стыдно перед ним из-за того, что я живу без страха потерь, тогда как он таков, каков есть без надежды на выигрыш.

Она вновь взглянула на Тревиза, теперь уже с торжеством.

– Знаешь ли ты, насколько полнее, чем это возможно для тебя, я поняла его? И ты действительно думаешь, что я могу как-то обидеть его?

– Блисс, днем раньше ты сказала «Слушай, давай будем друзьями», и все, что я ответил, было: «Если ты хочешь». Это не давало мне покоя, поскольку я думал о том, что ты можешь сделать с Яновом. Сейчас моя очередь. Слушай Блисс, будем друзьями. Ты можешь убеждать в преимуществе Галаксии, я могу продолжать отказываться принять твои аргументы, но даже в этом случае и не смотря на это – будем друзьями. – И он протянул руку.

– Конечно, Тревиз, – сказала Блисс, и их руки встретились в крепком рукопожатии.

42

Тревиз тихо усмехнулся про себя. Это была скрытая усмешка, так как его губы почти не шевельнулись. Когда он работал с компьютером в поисках звезды (если она есть), задав первую комбинацию координат, и Пилорат, и Блисс внимательно наблюдали за этим и задавали вопросы. Теперь они оставались в своей каюте и спали, или, во всяком случае, отдыхали и предоставили все исключительно Тревизу.

Вообще-то это льстило Тревизу, ему казалось, что сейчас они просто признали тот факт, что он знает, что делает и ему не нужны понукание или надзор. По этой причине Тревиз, приобретший достаточный опыт в первой попытке, теперь больше полагался на компьютер и чувствовал, что можно если и не совсем прекратить контроль, то, по крайней мере, гораздо меньше присматривать за его работой.

Другая звезда – яркая и не отмеченная на карте Галактики – появилась на экране. Эта вторая звезда была ярче, чем та, вокруг которой вращалась Аврора, и что делало все значительнее – ее не было в памяти компьютера.

Тревиз удивлялся странностям древних традиций. Столетия звезды наблюдались в телескоп и в то же время полностью выпадали из сознания. Целые цивилизации могли оказаться низвергнутыми в безвестность. Хотя все же из тьмы этих столетий сохранились, вероятно, одно-два события, произошедших в этих оторванных от всего мирах, которые впоследствии вспоминались без искажений – такие, как эти координаты.

Он затронул эту тему в разговоре с Пилоратом несколькими днями ранее и Пилорат тогда сказал ему, что именно это делает изучение легенд и мифов таким благодатным полем исследования прошлого.

«Фокус в том, – сказал Пилорат, – чтобы решить или разгадать, какие именно фрагменты легенды представляют собой точную, лежащую под всякими напластованиями правду. Это не так легко и разные мифологисты, вероятно, выберут различные фрагменты, основываясь обычно на том, чтобы они удовлетворяли их концепциям.»

В любом случае, звезда была именно там, где ей и следовало быть согласно координатам Денайедора, скорректированным по времени. Тревиз готов был в это мгновение поставить значительную сумму на то, что третья звезда будет также на месте. И если так, Тревиз готов был допустить, что легенды правы и в остальном, утверждая, что существовало пятьдесят Запретных Миров (несмотря на подозрительно круглое число) и гадал, где могут быть остальные сорок семь.

Подходящий для обитания мир, Запретный Мир, вращался вокруг звезды – и в этот раз его присутствие ни капли не удивило Тревиза. Он был абсолютно уверен, что тот здесь будет. Он вывел «Далёкую Звезду» на орбиту вокруг этой планеты.

Слой облаков оказался достаточно тонким, чтобы позволить подробно изучить поверхность из космоса. Мир был водяным, как и почти все обитаемые миры. Здесь был один тропический океан и два полярных. В средних широтах одного полушария лежал более-менее спиральный континент, опоясывающий планету, с заливами на обоих сторонах и образованными ими хаотичными узкими перешейками. В другом полушарии суша была разбита на три большие части, все вытянутые в меридианальном направлении. Они выглядели тоньше, чем противолежащий континент.

Тревиз жалел, что недостаточно знал климатологию, чтобы на основе того, что он видел, суметь предсказать какие внизу температура и время года. Мгновение он забавлялся идеей заставить поработать над этим компьютер. К сожалению, климат был не самой важной проблемой.

Гораздо важнее было то, что компьютер вновь не обнаружил излучения техногенного происхождения. Телескоп свидетельствовал, что эта планета не изъедена временем и признаков запустения не было видно. Проплывающая под ними суша окрашена в различные оттенки зеленого, но не было ни признаков городов на дневной стороне, ни огней на ночной.

Были ли на этой планете другие виды животных, кроме человека?

Он осторожно постучал в дверь другой спальни.

– Блисс? – позвал он тихим шепотом и постучал вновь.

Раздался шелест и голос Блисс произнес:

– Да?

– Не могла бы ты выйти сюда? Мне нужна твоя помощь.

– Если ты немного подождешь; я только приведу себя в приличный вид.

Когда она наконец вышла, то выглядела, на его взгляд, как обычно. Он почувствовал приступ раздражения из-за того, что вынужден был ждать, и не смотря на это она выглядела так, что он не смог бы найти заметных отличий в ее облике.

Но теперь они друзья и он подавил раздражение.

– Что я могу сделать для тебя, Тревиз? – сказала она улыбаясь и очень приятным голосом.

Тревиз кивнул в сторону экрана:

– Как видишь, мы проходим над поверхностью планеты, которая выглядит совершенно здоровой, с довольно плотным покровом растительности по всей суше. Однако нет ни огней ночью, ни технологического излучения. Поищи пожалуйста, нет ли здесь какой-нибудь животной жизни. Была одна точка, в которой мне показалось, что я видел табун пасущихся животных, но я не уверен. Это мог быть тот случай, когда видишь то, что хочешь увидеть.

Блисс «вчувствовалась». Сосредоточенное выражение любопытства промелькнуло наконец на ее лице.

– О да, богатая животная жизнь, – сказала она.

– Млекопитающие?

– Должно быть.

– Люди?

Казалось теперь она сконцентрировалась сильнее. Прошла целая минута, затем другая и наконец она расслабилась.

– Не могу сказать точно. Только вдруг мне показалось, что я уловила всплеск разума, достаточно интенсивного, чтобы принадлежать человеку. Но это было настолько слабо и так случайно, что возможно я тоже чувствовала то, что хотела почувствовать. Понимаешь…

Она в задумчивости остановилась и Тревиз подтолкнул ее своим «Ну?»

– Положение вещей таково, – продолжила она, – что я кажется нашла что-то еще. Это что-то, с чем я не знакома, но я не вижу ничего другого, чем это может быть, кроме как…

Ее лицо вновь стало отрешенным, когда она начала «вчувствываться» с еще большим вниманием.

– Ну? – снова сказал Тревиз.

Она расслабилась.

– Я не могу объяснить это ничем иным, кроме как присутствием роботов.

– Роботов?!

– Да, и если я обнаружила их, наверняка я должна была бы также найти и людей. Но я не могу.

– Роботы! – повторил Тревиз, все больше хмурясь.

– Да, – подтвердила Блисс, – и насколько я могу судить, в огромном количестве.

43

Пилорат тоже воскликнул «Роботы!» почти тем же тоном, как и Тревиз, когда ему сказали об этом. Затем он облегченно улыбнулся:

– Ты был прав, Голан, и я ошибался, сомневаясь в тебе.

– Я не припоминаю, когда ты сомневался во мне, Янов.

– О, нет, старик, я не думаю, что я мог бы выразить это. Я только думал, в глубине души, что было ошибкой покидать Аврору, когда там имелись шансы на интервью с каким-нибудь выжившим роботом. Но теперь ясно, ты знал, что здесь найдется более богатый источник роботов.

– Вовсе нет, Янов. Я не знал. Я просто надеялся на удачу. Блисс сказала мне, что их ментальные поля похоже дают понять, что они вполне функционирующие, и мне сдается, что они не могут действовать так хорошо без заботящихся о них людей. Однако, она не может засечь разум человека, так что мы еще посмотрим.

Пилорат задумчиво изучал обзорный экран.

– Кажется, здесь все покрыто лесами, верно?

– По большей части. Но есть и участки другой структуры, которые могут оказаться степями. Дело в том, что я не вижу городов или какого-то света ночью, или чего-либо, кроме термоизлучения.

– Так людей все-таки нет?

– Я тоже удивляюсь. Блисс в камбузе, пытается сосредоточиться. Я установил произвольный нулевой меридиан для планеты, теперь компьютер может разработать для нее систему координат: долготу и широту. У Блисс есть небольшой прибор, на котором она нажмет кнопку, когда бы ей не встретилась необычайная ментальная активность роботов – я думаю, нельзя сказать «нейроактивность» в сочетании с роботами – или любой всплеск человеческой мысли. Прибор связан с компьютером, который таким образом зафиксирует все эти координаты и мы затем позволим ему сделать выбор среди них и указать подходящее место для посадки.

Пилорат находился в некотором замешательстве.

– Разумно ли оставлять процедуру выбора за компьютером?

– Почему нет, Янов? Это очень компетентный компьютер. С другой стороны, когда у вас нет никакой основы, исходя из которой вы можете сделать выбор сами, что плохого в том, чтобы положиться в конце концов на выбор компьютера?

– В этом что-то есть, Голан, – просветлел Пилорат. – Некоторые из древнейших легенд включали истории о людях, делающих выбор, бросая на землю кубики.

– О? Что это должно было значить?

– Каждая грань кубика имела нанесенные на ней решения: да, нет, возможно, отложить – и так далее. Какая бы сторона не выпала верхней при броске, она принималась как совет, которому следовали. Или же они запускали шарик, бегущий вокруг диска с прорезями и с разными решениями, распределенными среди прорезей. Решению, написанному под щелью, в которую наконец попадает шарик, и надлежало следовать. Некоторые мифологисты думают, что такие действия представляют скорее азартные игры чем лоторею, но по-моему это одно и то же.

– Значит, – сказал Тревиз, – мы играем в азартную игру, выбирая место посадки.

Блисс появилась из камбуза как раз вовремя, чтобы услышать последнее замечание.

– Вовсе не азартная игра, – сказала она. – Я нажала несколько раз на «может быть» и затем один раз, совершенно уверенно, на «да», и именно в точку этого «да» мы и пойдем.

– Но что привело к такому «да»? – спросил Тревиз.

– Я поймала всплеск человеческой мысли. Определенно. Безошибочно.

44

Прошел дождь и трава была мокрой. Над головой неслись облака, но время от времени в них появлялись разрывы.

«Далёкая Звезда» мягко опустилась вблизи купы деревьев. (Из-за того случая с дикими собаками, подумал Тревиз посмеиваясь, но отдавая себе отчет в том, что за этим стояли вполне серьезные опасения.) Все вокруг казалось пасторалью, и спускаясь с заоблачных высот, с которых открывался лучший и широчайший обзор, Тревиз видел нечто подобное фруктовым садам и полям пшеницы – и один раз безошибочную картину пасущихся животных.

Но в расположении садов и полей не угадывалось никакой системы. Ничего искусственного, за исключением этой регулярности деревьев в садах и отчетливых границ, разделяющих поля, которые были настолько же искусственными, насколько могли бы быть приемные микроволновые антенны принимающие энергию с орбитальных энергостанций.

Однако мог ли этот уровень искусственности быть создан одними роботами? Без людей?

Незаметно Тревиз коснулся своей кобуры. Уж теперь-то он знал, что оба вида оружия были в рабочем состоянии и полностью заряжены. На мгновение он поймал взгляд Блисс и замер.

– Продолжай, – сказала она. – Я не думаю, что оно принесет тебе какую-то пользу, но я думала так и в прошлый раз, верно?

– А ты не хочешь вооружиться, Янов?

– Нет, спасибо, – содрогнулся Пилорат. – Рядом с вами: тобой, с твоей физической мощью, и Блисс, с ее ментальной силой, я вовсе не чувствую себя в опасности. Я полагаю, мне не делает чести то, что я скрываюсь за твоей спиной, но я не чувствую стыда. Я слишком захвачен чувством благодарности за то, что мне нет нужды находиться в состоянии готовности применить силу.

– Я понимаю, Янов. Только не уходи никуда в одиночку. Если Блисс и я разделимся, оставайся с одним из нас и не уносись куда-нибудь, пришпоренный своим любопытством.

– Не беспокойся, Тревиз, – сказала Блисс. – Я присмотрю за этим.

Тревиз первым вышел из корабля. Дул свежий ветер и только немного похолодало из-за дождя, но Тревиз нашел все это вполне приветливым. Перед дождем, вероятно, было слишком влажно.

Он вдохнул и удивился. Запах планеты был восхитителен. У каждой планеты – свой аромат, он это знал, аромат всегда чужой и обычно неприятный – возможно только потому, что он чужой. Может ли чужой быть также и приятным? Или это только случайно, из-за того, что они попали на планету сразу после дождя в лучший сезон года. Почему бы это не было…

– Выходите, – позвал он. – Снаружи все совершенно восхитительно.

– Приятно – самое подходящее слово для этого, – сказал, появившись, Пилорат. – Как ты полагаешь, здесь всегда пахнет так, как сейчас?

– Это не имеет значения. Через часок мы вполне привыкнем к этому аромату и наши обонятельные рецепторы перенасытятся. То есть, для нас это ничем не будет пахнуть.

– Жаль, – огорчился Пилорат.

– Трава сырая, – заметила Блисс с оттенком неодобрения.

– Почему бы и нет? Кроме того, на Гее тоже идут дожди, – сказал Тревиз, и пока говорил это, поток желтого солнечного света на мгновение залил их сквозь небольшой разрыв в облаках. Вскоре его здесь будет гораздо больше.

– Да, – сказала Блисс, – но мы знаем, когда и готовимся к этому.

– Не слишком-то здорово. Ты теряешь восторг от неожиданного.

– Ты прав. Я попытаюсь не быть такой провинциальной.

Пилорат огляделся и разочарованно сказал:

– Здесь кажется ничего нет вокруг.

– Только кажется, – ответила Блисс. – Они приближаются из-за этой возвышенности. – Она взглянула на Тревиза. – Как ты думаешь, должны ли мы пойти встретить их?

– Нет, – покачал головой Тревиз. – Мы шли к ним навстречу через многие парсеки. Позволим им пройти остаток пути. Мы подождем их здесь.

Только Блисс могла чувствовать их приближение, пока со стороны, куда она показывала пальцем, не появилась фигура, постепенно выраставшая над выступом холма. Потом вторая, третья.

– Я полагаю, теперь это все, – сказала Блисс.

Тревиз с любопытством наблюдал за этим. Хотя он никогда раньше не видел роботов, в нем не оставалось ни капли сомнения, что именно ими они и были. Их похожие на людские тела носили отпечаток схематичности и импрессионизма. При этом они не казались явно металлическими по мере их приближения. Поверхность роботов была тусклой и создавала иллюзию мягкости, словно была покрыта плюшем.

Но откуда он знает, что мягкость – это иллюзия? Тревиз почувствовал внезапное желание потрогать эти фигуры, приближающиеся так флегматично. Если правдой было то, что это – Запретный Мир и корабли никогда не приближались к нему – наверняка это должно быть так, поскольку звезда его не была включена в Галактическую карту – тогда «Далёкая Звезда» и люди, которых она доставила сюда, должны представлять собой что-то, что роботы никогда не встречали. Хотя реагировали они с такой твердой уверенностью, словно работали по рутинному распорядку.

– Здесь мы можем стать обладателями информации, – приглушив голос сказал Тревиз, – которую не сможем получить нигде больше в Галактике. Мы можем спросить их о расположении Земли по отношению к их миру, и если они знают, они могут сказать нам. Кто знает, как долго сохраняются и работают эти штуки? Они могут ответить и основываясь на собственных воспоминаниях. Только подумайте об этом?

– С другой стороны, – сказала Блисс, – они могут быть произведены недавно и не знать ничего.

– Или, – добавил Пилорат, – они могу знать, но откажутся сказать нам.

– Я полагаю, – сказал Тревиз, – они не откажутся, если им не было приказано не говорить нам, и почему должен был быть отдан такой приказ, когда никто на этой планете наверняка не мог ожидать нашего появления?

На расстоянии трех метров роботы остановились. Они ничего не сказали и не делали больше никаких движений.

С рукой на бластере не отрывая глаз от роботов Тревиз сказал Блисс:

– Можешь ли ты сказать, враждебны ли они?

– Ты должен учесть тот факт, что у меня нет какого-либо опыта контактов с подобным сознанием, Тревиз, но я не могу обнаружить ничего, что кажется враждебным.

Тревиз снял правую руку с гашетки бластера, но держал ее рядом. Он поднял левую руку ладонью к роботам и сказал медленно выговаривая слова:

– Я приветствую вас. Мы пришли в этот мир как друзья.

Робот, средний из трех, быстро наклонил голову в чем-то вроде неловкого поклона, который, если быть оптимистом, мог быть принят как жест мира, и ответил.

У Тревиза от удивления отвисла челюсть. В мире трансгалактических коммуникаций нельзя было и подумать о такой неудаче и в настолько фундаментальной вещи, как галактический язык. Однако, робот не говорил на Галактическом стандартном или на чем-либо близком к нему.

Тревиз фактически не смог понять ни слова.

45

Удивление Пилората было настолько же велико, как и Тревиза, но в этом также был и явный момент удовольствия.

– Разве это не странно? – сказал он.

Тревиз повернулся к нему и с заметной ноткой резкости в голосе ответил:

– Это не странно. Это непонятно.

– Вовсе нет. Это Галактический, но очень архаичный. Я несколько слов уловил. Я, вероятно, смог бы легко понять, если бы это было написано. Что действительно поражает, так это произношение.

– Ну, и что он сказал?

– Я думаю, он сказал тебе, что он не понял, что ты сказал.

– Я не могу сказать, что он имел ввиду, – вмешалась Блисс, – но все, что я чувствую – это удивление; по крайней мере, это наиболее подходящее определение. Именно это, если я могу доверять моему анализу эмоций роботов – или если существует такая вещь, как эмоции роботов.

Говоря очень медленно и с явным трудом, Пилорат сказал что-то и три робота в унисон наклонили головы.

– Что это было? – спросил Тревиз.

– Я сказал, что не могу хорошо говорить, но попытаюсь. Я попросил немного подождать. Дорогая, старина, это страшно интересно.

– Страшно разочаровывающе, – пробормотал Тревиз.

– Видите ли, – продолжил Пилорат, – каждая обитаемая планета в Галактике стремится выработать свой собственный вариант Галактического, так что есть миллионы диалектов, которые временами едва понятны, но все они были собраны вместе при разработке Галактического стандартного. Если предположить, что этот мир был изолирован двадцать тысяч лет, язык попросту изменился бы к настоящему времени по сравнению с остальным в Галактике и стал бы теперь совсем другим языком. Этого не произошло возможно из-за того, что этот мир имеет социальную систему, базирующуюся на роботах, которые могут понимать только такой разговорный язык, какой был в них запрограммирован. При отсутствии перепрограммирования язык остается неизменным и то, что мы слышим сейчас – просто архаичная форма Галактического.

– Это пример того, – сказал Тревиз, – как роботизированное общество может застыть и начать деградировать.

– Но, мой дорогой друг, – запротестовал Пилорат, – поддержание языка относительно неизменным вовсе не является признаком деградации. В этом есть свои преимущества.

Документы сохраняются века и тысячелетия, не утрачивая своего смысла и придают большую длительность жизни и авторитет историческим записям. В остальной Галактике, например, язык Имперских эдиктов времен Хари Сэлдона уже начинает звучать причудливо.

– А ты действительно знаешь этот архаичный Галактический?

– Не сказать, чтобы знаю, Голан. Просто штудируя древние мифы и легенды я уловил в чем тут фокус. Словарный запас не слишком отличается, но склонения выглядят иначе, существуют идиоматические выражения, каких мы давно уже не используем, и, как я сказал, совершенно изменилось произношение. Я могу служить толмачем, но не очень хорошим.

Тревиз глубоко и облегченно вздохнул.

– Маленький проблеск удачи – лучше, чем ничего. Давай, Янов.

Пилорат повернулся к роботам, помедлил, обернулся к Тревизу:

– А что я должен сказать?

– Пойдем до конца. Спроси их, где находится Земля.

Пилорат произносил слова, выговаривая их по отдельности, и помогая себе жестами рук.

Роботы переглянулись и издали несколько звуков. Средний, говоривший уже с Пилоратом и отвечавший теперь, развел в стороны руки, словно растягивая резиновую ленту. Он отвечал, так же тщательно произнося слова, как и Пилорат.

Пилорат выслушал и обратился к Тревизу:

– Я не уверен, смог ли я точно выразить, что я понимаю под «Землей». Полагаю, они подумали, что я имею ввиду какую-то область на их планете и сказали, что не знают такой области.

– Использовали ли они название своей планеты, Янов?

– Насколько я смог понять то, что они, я думаю, использовали как название – это Солярия.

– Слышал ли ты когда-нибудь о ней в своих легендах?

– Нет, также как, впрочем, и об Авроре.

– Хорошо, спроси их, есть ли какое-нибудь место в небе, называемое «Земля» – среди звезд. Покажи вверх.

Вновь произошел обмен фразами и наконец Пилорат обернулся и сказал:

– Все, что я смог из них извлечь, Голан, это что в небе ничего нет.

– Спроси этих роботов, – присоединилась к разговору Блисс, – сколько им лет; или лучше, с каких пор они задействованы.

– Я не знаю, как сказать «задействованы», – отозвался Пилорат, качая головой. – На самом деле, я даже не уверен, смогу ли я сказать «сколько лет». Я не слишком хороший толмач.

– Постарайся сделать все, что сможешь, Пил, дорогой.

И после нескольких взаимных переспрашиваний, Пилорат смог ответить:

– Они задействованы двадцать шесть лет назад.

– Двадцать шесть лет, – недовольно проворчал Тревиз. – Они вряд ли старше, чем ты, Блисс.

– В этом случае… – с неожиданным гонором отозвалась Блисс.

– Я знаю, я ошибаюсь. Ты – Гея, которой тысячи лет. В любом случае, эти роботы ничего не могут сказать о Земле, судя по своему опыту. Их банки данных явно не включают ничего, кроме необходимого для их работы. Таким образом, они не знают ничего об астрономии.

– Здесь где-нибудь могут быть другие роботы, возможно, самые изначальные, – высказал свою мысль Пилорат.

– Сомневаюсь, – сказал Тревиз, – но спроси их, если сможешь для этого подобрать слова, Янов.

На этот раз разговор с роботами был гораздо более долгим и Пилорат наконец прервал его с покрасневшим от напряжения лицом и явно расстроенным видом.

– Голан, – сказал он, – я не понял части из того, что они пытались сказать, но я заключил, что старейшие роботы используются для грубых работ и не знают ничего. Если бы этот робот был человеком, я сказал бы, что он отзывается о них с презрением. Эти трое – домашние роботы, как они сказали, и им не позволяется стареть – во избежание этого их заменяют. Они единственные, кто действительно знает положение вещей – по их словам, не моим.

– Не много же они знают, – проворчал Тревиз. – По крайней мере, не те вещи, которые мы хотели бы знать.

– Сейчас я жалею, – сказал Пилорат, – что мы так спешно покинули Аврору. Если бы мы нашли выжившего робота там, а мы наверняка нашли бы, поскольку в самом первом, которого я встретил, все еще теплилась жизнь, они знали бы о Земле из своей личной памяти.

– При условии, что их воспоминания были неповрежденными, Янов. Мы всегда можем вернуться туда и, если мы будем вынуждены, то, несмотря на собак, мы так и сделаем. Но если эти роботы созданы только пару десятилетий назад, здесь должны быть те, кто произвел их, и создатели эти должны быть людьми, как мне представляется. – Он повернулся к Блисс. – Ты уверена, что почувствовала…

Но она подняла руку, останавливая его и на лице ее застыло отстраненное и напряженное выражение.

– Приближается, – сказала она тихо.

Тревиз обернулся лицом к возвышенности и там, сперва появляющаяся из-за верхушки а затем направляющаяся прямо к ним, показалась фигура, несомненно принадлежащая человеку.

Его сложение было хрупким, а волосы – светлыми и длинными, слегка приподнятыми по бокам головы. Лицо – серьезное, но при ближайшем рассмотрении довольно юное. Обнаженные руки и ноги выглядели не особенно мускулистыми.

Роботы расступились перед ним и он не останавливаясь прошел вперед.

Затем он сказал ясным, приятным голосом, и его слова хотя и казались слегка архаичными, были словами стандартного Галактического и легко понятными.

– Приветствую вас, пришельцы из космоса, – сказал он. – Что хотите вы от моих роботов?

46

Тревиз не покрыл себя славой в этот момент.

– Вы говорите на Галактическом? – спросил он с глупым видом.

– А почему бы и нет, поскольку я не немой? – ответил солярианин с ухмылкой на лице.

– Но эти? – Тревиз махнул в сторону роботов.

– Это – роботы. Они говорят на нашем языке, как и я. Но я – солярианин и слушаю гиперпространственные передачи иных миров, так что я выучил ваш способ говорить, как и мой предок. Мой предшественник оставил описание этого языка, но я постоянно слышу новые слова и выражения, которые изменяются год от года, словно вы, сеттлеры, можете приводить в порядок миры, но не слова. Почему же вы так удивлены тем, что я понимаю ваш язык?

– Я не должен был, – сказал Тревиз. – Я извиняюсь. Это из-за того разговора с роботами. Я не думал услышать Галактический на этой планете.

Он изучал солярианина. Тот носил тонкую белую мантию, небрежно собранную на плечах с большими прорезями для рук.

Она была открыта спереди, оголяя грудь и – ниже – набедренную повязку. За исключением пары легких сандалий он не носил больше ничего.

Тревизу пришло в голову, что он не может определить, мужчина солярианин или женщина. Грудь была, очевидно, мужской, но безволосой, а тонкая повязка на бедрах не скрывала под собой никаких выступов.

Он повернулся к Блисс и тихо сказал:

– Это все же может быть робот, но очень похожий на человека в…

– Его разум – разум человеческого существа, а не робота, – ответила Блисс, едва двигая губами.

В этот момент вновь раздался голос солярианина:

– Вы все еще не ответили на мой первый вопрос. Я готов извинить эту ошибку и списать ее на ваше удивление. Сейчас я спрашиваю вновь, и вы не можете отказаться отвечать во второй раз. Что вам нужно от моих роботов?

– Мы – путешественники, ищущие информацию о том, как достичь цели нашего странствия, – ответил Тревиз. – Мы спросили ваших роботов о том, что могло бы помочь нам, но они не обладали необходимыми нам сведениями.

– Что же вы ищите? Может быть, я смогу помочь вам.

– Нас интересует местоположение Земли. Можете ли вы сказать нам это?

Брови солярианина поднялись.

– Я было подумал, что первым объектом вашего любопытства явлюсь я. Я дам вам такую информацию, хотя вы и не спросили об этом. Я – Сартон Бандер и вы стоите на земле поместья Бандера, которое простирается настолько далеко, насколько вы можете видеть во всех направлениях и еще дальше. Я не могу сказать, что ваше появление здесь приветствуется, поскольку явившись сюда вы нарушаете границы доверия. Вы – первые сеттлеры, коснувшиеся поверхности Солярии за многие тысячи лет и, как оказалось, вы пришли сюда просто справиться о лучшем пути на другой мир. В прежние времена, сеттлеры, вы и ваш корабль были бы уничтожены в мгновение ока.

– Это был бы варварский путь обращения с людьми, которые не желают вреда и не оказывают никакого сопротивления, – осторожно сказал Тревиз.

– Согласен, но когда члены растущего общества ступают на планету общества беззащитного и статичного, это простое прикосновение наполнено потенциальным вредом. Поскольку мы опасались этого вреда, то были готовы уничтожить тех, кто придет, в тот же миг. Так как у нас больше нет причин бояться, мы, как вы видите, готовы говорить.

– Я признателен за информацию, – сказал Тревиз, – которую вы так свободно предоставили нам, хотя вы и не ответили на вопрос, который я вам задал. Я повторю его. Можете ли вы сказать нам о местоположении планеты Земля?

– Под Землей, как я понимаю, вы имеете в виду мир, на котором род человеческий и различные виды растений и животных (его руки грациозно обвели все вокруг, словно указывая на их окружение) зародились?

– Да, именно это, сэр.

Подозрительное отвращение промелькнуло на лице солярианина.

– Пожалуйста, обращайтесь ко мне, как к Бандеру, если вам необходимо использовать какую-то форму обращения. Не стоит обращаться ко мне любым словом, которое включает признак рода. Я не мужчина и не женщина. Я – сумма.

Тревиз кивнул (он оказался прав).

– Как вам угодно, Бандер. Так каково же местоположение Земли, мира-родоначальника всех нас?

– Я не знаю, – сказал Бандер. – И не желаю знать. Если бы я даже знал или нашел нечто подобное, это не принесло бы вам ничего хорошего, поскольку Земли, как обитаемого мира, больше не существует. А! Чудесные ощущения дает это солнце, – продолжил он, раскинув в стороны руки. – Я не часто появляюсь на поверхности и лишь тогда, когда светит солнце.

Я послал моих роботов поприветствовать вас, пока солнце еще скрывалось за облаками. Сам же последовал за ними только когда облаков не стало.

– Почему это на Земле больше нет жизни? – настойчиво спросил Голан, заранее смиряясь с необходимостью опять выслушивать историю с радиацией.

Бандер, однако, проигнорировал его вопрос или, скорее, беззаботно отложил его на потом.

– Слишком долгая история, – сказал он. – Ты заявил мне, что вы пришли с миром.

– Правильно.

– Почему же ты пришел с оружием?

– Это просто предосторожность. Я не знал, что мне может встретиться.

– Это не имеет значения. Твое ничтожное оружие не представляет для меня опасности. И все же я любопытен. Я, конечно, слышал многое о вашем оружии и вашей любопытной варварской истории, которая, похоже, почти всецело зависит от вооружения. Но при всем этом я никогда не видел никакого оружия. Могу я посмотреть на твое?

Тревиз отступил на шаг назад.

– Боюсь, что нет, Бандер.

Бандер казался удивленным.

– Я спросил только из вежливости. Мне и не нужно твое позволение.

Он поднял руку и из правой кобуры Тревиза выпрыгнул его бластер, в то время, как из левой – поднялся его нейрохлыст.

Тревиз потянулся за своим оружием, но почувствовал, что его руки словно связаны сзади тугими эластичными путами. И Пилорат и Блисс наклонились вперед – было ясно, что и они захвачены врасплох.

– Не утруждайте себя, – сказал Бандер, – пытаясь сопротивляться. Вы не сможете. – Оружие оказалось в его руках и он внимательно осмотрел его. – Это, – сказал он, показывая на бластер, – кажется микроволновый излучатель, который генерирует тепло и таким образом взрывает любое содержащее жидкость тело. Другое – более хитрое, и я должен признаться, я с первого взгляда не понимаю, для чего оно предназначено. Однако, поскольку ты не желаешь зла и не представляешь опасности, тебе ни к чему оружие. Я могу, что я и сделаю, разрядить энергетические батареи вашего оружия.

Это сделает его безвредным, если ты не используешь какое-нибудь из них в качестве дубинки, а они не очень-то подходят для этой цели.

Солярианин отпустил оружие и оно вновь продрейфовало по воздуху, на этот раз в направлении Тревиза. Каждое опустилось точно в свою кобуру.

Тревиз, чувствуя себя свободным, выхватил бластер, но использовать его было бесполезно. Контакты свободно болтались, а батарея явно была вырвана с корнем. То же самое произошло и с нейрохлыстом.

Он взглянул на Бандера, который, смеясь, сказал:

– Ты совершенно беспомощен, инопланетянин. Если я пожелаю, я могу столь же легко уничтожить ваш корабль и, конечно, вас.

11. Андерграунд

47

Тревиз застыл. Пытаясь дышать спокойно, он повернулся взглянуть на Блисс.

Она стояла, в защитном жесте обхватив рукой талию Пилората, и, с виду, была совершенно спокойна. Она слегка улыбнулась и, еще более незаметно, кивнула головой.

Тревиз повернулся назад к Бандеру. Понимая действия Блисс как явную уверенность и надеясь с полной убежденностью что он действует правильно, угрюмо спросил:

– Как вы это делаете, Бандер?

– Скажи мне, ничтожный инопланетянин, – улыбнулся Бандер в стиле всемогущего божества, – веришь ли ты в колдовство? В магию?

– Нет, мы не верим, ничтожный солярианин, – огрызнулся Тревиз.

Блисс дернула Тревиза за рукав и прошептала:

– Не раздражай его. Он опасен.

– Сам вижу, – ответил Тревиз, с трудом переходя на шепот. – Сделай же что-нибудь.

– Не теперь, – еле слышно сказала Блисс. – Он будет менее опасен, если почувствует себя в безопасности.

Бандер не обращал внимания на шепотом между инопланетянами. Он беззаботно отошел от них, роботы расступились, позволяя ему пройти.

Затем он обернулся назад и поманил их пальцем.

– Давайте. Следуйте за мной. Все трое. Я расскажу вам историю, которая возможно не заинтересует вас, но интересует меня. – Он продолжал идти вперед словно на прогулке.

Тревиз некоторое время не двигался, неуверенный относительно лучшего образа действий. Однако Блисс пошла вперед и увлекла за собой Пилората. Поскольку альтернативой было одиночество среди роботов, двинулся наконец и Тревиз.

– Если Бандер будет настолько внимателен, – легкомысленно заметила Блисс, – что расскажет историю, которая не может заинтересовать нас…

Бандер повернулся и внимательно посмотрел на Блисс, словно впервые обратил на нее внимание:

– Вы – женская половина человека, не правда ли? Слабая половина?

– Слабая половина, Бандер. Точно.

– Следовательно те, другие двое – мужские половины человека?

– Именно так.

– А есть у вас еще и дети, женщина?

– Меня зовут Блисс, Бандер. У меня еще не было ребенка. Это – Пел. Это – Тревиз.

– А который из них помогает тебе, когда приходит твое время? Или оба вместе? Или ни один из них?

– Пил поможет мне, Бандер.

Бандер перенес свое внимание на Пилората.

– У вас, как я вижу, белые волосы.

– Да.

– Это обычный цвет?

– Нет, Бандер, они становятся такими с возрастом.

– А сколько тебе лет?

– Мне пятьдесят два, – сказал Пилорат и поспешно добавил: – Имеются в виду стандартные Галактические.

Бандер продолжал идти (к отдаленному особняку, предположил Тревиз), но медленнее.

– Я не знаю продолжительности стандартного Галактического года, – сказал он, – но она не может значительно отличаться от продолжительности нашего года. А сколько тебе будет, Пил, когда ты умрешь?

– Не знаю. Я могу прожить еще лет тридцать.

– Следовательно, восемьдесят два года. Короткоживущие и разделенные на две половинки. Непредставимо, и все же мои отдаленные предки были подобны вам и жили на Земле. Но некоторые из них покинули Землю, чтобы основать новые миры вокруг новых звезд, чудесные миры, многочисленные и хорошо организованные.

– Не многочисленные. Всего пятьдесят, – громко сказал Тревиз.

Бандер надменно взглянул на Тревиза. В нем казалось стало гораздо меньше прежней иронии.

– Тревиз. Так тебя зовут.

– Голан Тревиз, если целиком. Я говорю, существовало пятьдесят Спейсерских миров. Наши миры перевалили за миллион.

– Следовательно, ты знаешь историю, которую я хочу рассказать вам? – мягко сказал Бандер.

– Если история заключается в том, что существовало только пятьдесят Спейсерских миров, то мы знаем ее.

– Мы учитываем не только количество, ничтожный получеловек. Мы также учитываем и качество. Их было пятьдесят, но такие пятьдесят, что все ваши миллионы не смогут догнать ни один из них. А Солярия была пятидесятым и, следовательно, лучшим. Солярия была далеко впереди других Спейсерских миров, а они были далеко впереди Земли.

Одни мы на Солярии узнали как должна быть прожита жизнь.

Мы не толпимся и не ходим стадами, как животные и как люди делали на других мирах и на Земле, и даже как они делали на других Спейсерских мирах. Мы живем в одиночестве с помогающими нам роботами, видя друг друга только по видео и так часто, как пожелаем, но вступая в непосредственный контакт друг с другом только изредка. Прошло много лет с тех пор, как я глядел на человека так, как я гляжу на вас, но, впрочем, вы – только полу-люди и следовательно ваше присутствие вовсе не ограничивает мою свободу; не более, чем ее может ограничить корова или робот.

Впрочем, когда-то мы тоже были полулюдьми. Как ни совершенствовали мы свою свободу, как ни развивались, становясь единовластными господами над бесчисленными роботами – свобода тем не менее не была абсолютной. Для воспроизводства молодых нужна была кооперация двух личностей.

Можно было, конечно, изымая клетки спермы и яйцеклетки, проводить процесс оплодотворения in vitro и последующий рост эмбрионов поддерживать искусственно в автоматическом режиме.

Детям для полноценного воспитания вполне хватило бы заботы роботов. Извращенная эмоциональная привязанность может впоследствии развиться и свобода нарушиться. Вы понимаете, что это должно было быть изменено?

– Нет, Бандер, – ответил Тревиз, – потому что мы не меряем свободу на ваши меры.

– Это потому что вы не знаете, что такое свобода. Вы никогда не жили иначе, как в толпе, и вы не знаете иного образа жизни, кроме как быть постоянно принуждаемым, даже по пустякам, согнуть свою волю перед тем или другим, или, что столь же подло, заставлять других исполнять вашу волю.

Откуда здесь возьмется какая-то свобода? Свобода – это ничто, если не жить так, как ты желаешь. Точно так, как ты желаешь.

Затем пришло время, когда люди Земли начали толпой валить наружу, когда их плотные табуны вновь ринулись через космическое пространство. Другие Спейсеры, пусть не столь толпящиеся, как земляне, но тем не менее толпящиеся, попытались конкурировать.

Мы, соляриане, не пытались. Мы предвидели неизбежную неудачу такого образа жизни. Мы ушли под землю и порвали все контакты с остальной частью Галактики. Мы решили остаться сами собой, чего бы это ни стоило. Мы разработали необходимых роботов и оружие, защищающее кажущуюся пустой поверхность, и они сделали свою работу превосходно. Корабли прилетали и уничтожались, и перестали прилетать. Планету сочли брошенной и забыли, как мы и надеялись.

А тем временем, под землей, мы работали над решением нашей проблемы. Мы осторожно и тактично изменяли наши гены.

Мы терпели неудачи, но достигали и успехов, и мы использовали наши успехи. Это потребовало многих столетий, но в конце концов мы стали полноценными человеческими существами, соединившими мужские и женские начала в одном теле, испытывающими свое собственное полное удовольствие по своему желанию и производящими детей, когда захотим, оплодотворяя яйцеклетки для последующего развития под заботливым контролем роботов.

– Гермафродиты, – сказал Пилорат.

– Так это называется на вашем языке? – равнодушно спросил Бандер. – Я никогда не слышал это слово.

– Гермафродитизм намертво останавливает пути эволюции, – сказал Тревиз. – Каждый ребенок является генетическим дубликатом своего родителя-гермафродита.

– Послушайте, – сказал Бандер, – вы рассматриваете эволюцию как серию попаданий и промахов. Мы же можем создавать своих детей, если пожелаем. Мы можем изменять и улучшать гены, и, случается, так и делаем. Но мы уже почти у меня дома. Войдемте. Становится поздно. Солнце уже не греет так как надо и нам будет куда удобнее внутри.

Они прошли сквозь дверь, на которой не было никаких запоров. Она открылась, как только они приблизились и захлопнулась позади них, как только они прошли. Здесь не было окон, но как только они вошли в это подземное пространство, стены пробудились к светящейся жизни и засияли. Пол казался голым, но был мягким и пружинил. В каждом из четырех углов комнаты стоял неподвижный робот.

– Эта стена, – сказал Бандер, показывая на противоположную двери поверхность, казавшуюся неотличимой от трех других, – мой обзорный экран. Мир открывается передо мной сквозь этот экран, но это никоим образом не ограничивает мою свободу, поскольку меня не заставляют его использовать.

– Но вы и не можете заставить других использовать свой, если вы хотите видеть их через этот экран, а они – нет, – заметил Тревиз.

– Заставить? – недоуменно спросил Бандер. – Пусть другие делают что им угодно, если это не будет мешать мне делать то, что угодно мне.

Лицом к экрану стояло кресло, в которое и уселся Бандер.

Тревиз оглянулся, словно ожидая, что из-под пола выскочит еще одно.

– Можем мы тоже сесть? – спросил он.

– Как вам угодно.

Блисс, улыбаясь, села на пол, Пилорат опустился рядом с ней. Тревиз упрямо продолжал стоять.

– Скажи мне, Бандер, – спросила Блисс, – сколько людей живет на этой планете?

– Говори «соляриан», получеловек Блисс. Слово «людей» осквернено тем, что полулюди называют себя так. Мы можем называть себя полными людьми, но это неуклюже. Соляриане – подходящее выражение.

– Тогда сколько соляриан живет на этой планете?

– Я не уверен. Нам нет нужды считать себя. Около двенадцати сотен.

– Только двенадцать сотен на всей планете?

– Целых двенадцать сотен. Вы вновь учитываете лишь количество, в то время как мы – качество. Но ты не понимаешь свободы. Если бы существовал другой солярианин, оспаривающий мое абсолютное господство над любой частью моего поместья, роботов, живых существ или зданий, моя свобода была бы ограничена. Поскольку существуют другие соляриане, ограничения свободы были уменьшены, насколько возможно, посредством расселения всех их в такие места, чтобы контактов между ними фактически не происходило. При условиях, приближающихся к идеальным, на Солярии может разместиться двенадцать сотен соляриан. Добавься еще – свобода вероятно ограничится, так что результат будет невыносим.

– Это значит, что на счету должен быть каждый ребенок и существует баланс смертей и рождений, – внезапно заявил Пилорат.

– Конечно. Это справедливо для любого мира со стабильным населением – даже для ваших, вероятно.

– Естественно, – кивнул Пилорат и замолчал.

– Что я хотел бы знать, – сказал Тревиз, – так это как вы заставили мое оружие парить в воздухе. Вы не объяснили этого.

– Я предложил вам в качестве объяснения колдовство или магию. Вы ведь отказались принять такое объяснение?

– Конечно, отказался. За кого вы меня принимаете?

– Тогда поверите ли вы в сохранение энергии и в необходимый рост энтропии?

– Да. Не могу же я поверить, что даже за 20 тыс. лет вы изменили эти законы, или хотя бы на микрон переделали.

– Конечно нет, получеловек. А сейчас вдумайся. Там, снаружи, светит солнце, – он сделал странный грациозный жест, словно демонстрируя вокруг солнечный свет. – А здесь – тень. На солнце – теплее, чем в тени и тепло самопроизвольно передается от освещенных областей к затемненным.

– Ты сообщаешь мне то, что я и так знаю, – сказал Тревиз.

– Но, возможно, ты знаешь это так хорошо, что больше уже не думаешь об этом. А ночью поверхность Солярии теплее, чем объекты за пределами ее атмосферы, так что тепло самопроизвольно излучается поверхностью планеты в космос.

– Это я тоже знаю.

– И днем и ночью внутренняя часть планеты теплее, чем ее поверхность. Тепло, следовательно, самопроизвольно передается от внутренних областей к поверхности. Думаю, ты тоже знаешь это.

– И что из этого, Бандер?

– Поток тепла от более горячего к более холодному, который имеет место благодаря второму закону термодинамики, может быть использован для производства необходимых работ.

– В теории – да, но солнечный свет рассеян, поверхностное тепло рассеяно еще больше и скорость, с которой тепло покидает внутреннюю область планеты, делает его еще более рассеянным. Количество тепла, которое может быть использовано, вряд ли будет достаточно для того, чтобы поднять гальку.

– Это зависит от прибора, который вы используете для этих целей, – сказал Бандер. – Наши собственные устройства развивались тысячи лет и теперь это ни что иное, как часть нашего мозга.

Бандер приподнял волосы с висков, демонстрируя часть своего черепа за ушами. Он повертел головой туда-сюда и стало видно, что за каждым ухом находится выступ, размерами и формой напоминающий тупой конец куриного яйца.

– Эта часть моего мозга, отсутствующая у полулюдей, и есть то, что отличает соляриан от вас.

48

Тревиз вновь взглянул на лицо Блисс, которая, казалось, полностью сконцентрировалась на Бандере. Тревиз еще больше уверился в том, что он понимает происходящее.

Бандер, несмотря на свой пиетет перед свободой, не мог устоять перед таким уникальным случаем. Он не мог на равных разговаривать с роботами, и само собой, с животными. Беседы со своими же солярианами могли бы оказаться для него неприятными, да и связь здесь должна была бы быть вынужденной, а не добровольной.

Что касается Тревиза, Блисс и Пилората, то их можно было считать полулюдьми рассматривать их не более нарушающими его свободу, чем роботы или козлы – но они в то же время были интеллектуально равны ему (или почти равны) и шанс поговорить с ними стал уникальной роскошью, которую он никогда прежде не имел.

Не удивительно, думал Тревиз, что Бандер потворствовал себе таким образом. А Блисс (Тревиз был вдвойне уверен) поощряла его, очень мягко подталкивая сознание Бандера для того, чтобы заставить его делать то, что он и так очень хотел сделать.

Блисс, вероятно, работала в предположении, что если Бандер будет достаточно много говорить, это может дать им что-нибудь полезное в отношении Земли. Из-за этого у Тревиза возникало такое чувство, что если бы даже он не был заинтересован в предмете дискуссии, то должен был бы тем не менее стараться поддержать разговор.

– И что же делают эти доли мозга? – спросил он.

– Они являются преобразователями. Они активируются потоком тепла, а затем превращают его в механическую энергию.

– Я не могу в это поверить. Этот поток тепла очень незначителен.

– Ничтожный получеловек, ты даже не думаешь. Если бы здесь было много соляриан, сбившихся в кучу, и каждый пытался использовать поток тепла, тогда, конечно, энергии было бы недостаточно. Я, однако, владею более чем сорока тысячами квадратных километров поверхности, которые являются моими, только моими. Я могу сконцентрировать поток тепла с любой площади этого владения, и никто не будет соперничать в этом со мной, так что энергии достаточно. Теперь ты понимаешь?

– Так ли это просто, собрать поток тепла с такой большой области? Сам акт концентрации теплового потока должен требовать больших затрат энергии.

– Возможно, но меня это не волнует. Мои доли-преобразователи постоянно концентрируют тепловой поток, так что, как только возникает необходимость в работе, она производится. Когда я вынул твое оружие, определенный объем освещенной части атмосферы потерял некоторые излишки тепла вместо того, чтобы передать его затемненным областям. Так что я использовал для этой цели солнечную энергию. Вместо того, чтобы использовать механические или электронные устройства, осуществляющие подобный процесс, я использовал нейронное устройство. – Он коснулся одной из своих шишек. – Оно делает все быстро, эффективно, постоянно – и без усилий.

– Непредставимо, – пробормотал Пилорат.

– Вовсе нет, – сказал Бандер. – Рассмотри попристальней глаза и уши. Как они могут превращать малые количества фотонов и воздушных колебаний в информацию. Это может казаться непредставимым, если ты никогда прежде не встречался с подобным. Мои преобразователи не более непредставимы, и не казались бы вам такими, если бы не были так непривычны.

– Что же вы делаете с этими постоянно работающими мозговыми преобразователями? – спросил Тревиз.

– Мы заставляем мир двигаться, – ответил Бандер. – Каждый робот этого обширного поместья получает энергию от меня; или, вернее, от природного теплового потока. Нажимает ли робот контакт или валит дерево, энергия поступает от ментального преобразователя – моего ментального преобразователя.

– А если вы спите?

– Процесс преобразования происходит, бодрствую я или сплю, ничтожный получеловек, – сказал Бандер. – Разве вы прекращаете дышать, когда спите? Разве сердце перестает биться? Ночью мои роботы работают за счет некоторого охлаждения глубин Солярии. Изменение неизмеримо мало в общем масштабе, а здесь нас только двенадцать сотен, так что вся энергия, которую мы используем, не уменьшит ощутимо жизни нашего солнца и не истощит внутреннего тепла планеты.

– Приходило ли вам на ум, что вы можете использовать это как оружие?

Бандер смотрел на Тревиза так, словно он оказался чем-то особенно непостижимым.

– Полагаю, под этим ты подразумевал, что Солярия может противостоять другим мирам с энергетическим оружием, основанном на преобразовании тепла? Зачем нам это? Даже если бы мы побили их оружие, базирующееся на других принципах – что отнюдь не гарантировано – что бы мы приобрели? Контроль над другими мирами? Что нам до других миров, когда у нас есть свой собственный, идеальный? Может, нам установить наше господство над полулюдьми и использовать их на принудительных работах? Но у нас есть роботы, более пригодные для этих целей, чем полулюди. У нас есть все. Мы не хотим ничего – кроме как быть предоставленными самим себе. Слушай сюда – я расскажу тебе другую историю.

– Начинай, – сказал Тревиз.

– Двадцать тысяч лет назад, когда полусущества Земли начали валить в космос а сами мы ушли под землю, другие спейсерские миры решили противостоять новым колонистам с Земли. Так они нанесли удар по Земле.

– По Земле, – повторил Тревиз, пытаясь скрыть свое удовлетворение тем фактом, что они наконец перешли к нужной теме.

– Да, прямо в центр. Разумное действие, между прочим.

Если вы хотите кого-нибудь убить, то вы ударяете не по пальцу или пятке, но прямо в сердце. И наши друзья-спейсеры, не слишком далеко ушедшие от самих людей по вспыльчивости, ухитрились выжечь радиацией поверхность Земли, так что планета стала совершенно непригодна для жизни.

– А, вот что случилось, – сказал Пилорат, сжав кулаки и быстро ими двигая, словно вбивая этот тезис. – Я знал, что это не может быть природным явлением. Как это сделали?

– Я не имею понятия, как это было сделано, – безразлично ответил Бандер, – но в любом случае это не принесло спейсерам ничего хорошего. В этом весь смысл истории.

Сеттлеры продолжали расселяться, а спейсеры – вымирать. Они пытались противостоять этому – и сгинули. Мы, соляриане, отступили и отказались от состязания – и мы все еще здесь.

– И сеттлеры, – зловеще заметил Тревиз.

– Да, но не навечно. Толпящиеся полулюди могут сражаться, могут состязаться, но в конце концов должны умереть. Это возможно потребует десятки тысяч лет, но мы можем подождать. И когда это случиться, мы, соляриане, полноценные, одинокие, свободные, получим Галактику в свою собственность. Мы сможем тогда использовать, или не использовать, любой мир, который пожелаем, в добавок к нашему собственному.

– Но эта история Земли, – спросил Пилорат, нетерпеливо щелкая пальцами, – что вы нам рассказали – это легенда или действительность?

– Кто может различить это, полу-Пилорат? Вся история – это легенда, более или менее.

– Но что говорят ваши записи? Могу ли я увидеть записи на эту тему, Бандер? Пожалуйста, поймите, что легенды, мифы и первобытные сказки – моя специальность. Я – ученый, исследующий подобные вещи и особенно те, что относятся к Земле.

– Я просто повторяю то, что я слышал. Нет никаких записей на эту тему. Наши записи относятся только к проблемам Солярии и другие миры упоминаются в них постольку-поскольку это касается нашего.

– Наверняка Земля имела к вам отношение.

– Может быть, но, если и так, это было давным-давно и Земля, среди всех миров, была наиболее отвратительна для нас. Если у нас и были какие-то записи о Земле, я уверен, что они были уничтожены в порыве подобных чувств.

Тревиз заскрипел зубами от разочарования.

– Вами самими? – спросил он.

Бандер обернулся к Тревизу:

– Здесь нет больше никого, кто мог бы уничтожить их.

Пилорат не желал оставить эту тему.

– Что же еще вы слышали касательно Земли?

Бандер задумался, а затем ответил:

– Когда я был молод, я слышал от робота историю о землянине, который однажды посетил Солярию, о солярианской женщине, которая улетела с ним и стала важным лицом в Галактике. Однако, по-моему, эта история – выдумка.

– Вы уверены? – закусил губу Пилорат.

– Как я могу быть уверен в чем-либо, касающемся таких вопросов? Тем более, это переходит все границы – то, что землянин осмелился появиться на Солярии, или что Солярия допустила бы это вторжение. Еще менее вероятно, что солярианка – мы тогда были полулюдьми, но даже и так – могла добровольно покинуть наш мир. Но пойдемте, позвольте мне показать вам мой дом.

– Ваш дом? – удивилась Блисс, взглянув вокруг. – Разве мы не у вас дома?

– Не совсем. Это только прихожая. Это комната связи. Сидя здесь я вижу моих соляриан, когда это необходимо. Их образы появляются на этой стене или в трехмерном изображении – перед стеной. Эта комната – своего рода общественное заведение – и не является частью моего дома. Следуйте за мной.

Он двинулся вперед, не оборачиваясь, чтобы посмотреть, идут ли за ним. Но четыре робота покинули свои углы, и Тревиз знал, что если он и его спутники не последуют за Бандером добровольно, роботы вежливо заставят их это сделать.

Блисс и Пилорат поднялась с пола и Тревиз тихо шепнул:

– Ты заставляешь его говорить?

Блисс сжала его руку и кивнула.

– Я по-прежнему хочу знать, каковы его намерения, – добавила она с тревогой в голосе.

49

Они последовали за Бандером. Роботы держались на вежливой дистанции, но их присутствие постоянно ощущалось.

Они шли по коридору и Тревиз уныло пробормотал:

– Здесь нет ничего, что помогло бы нам в поисках Земли. Я уверен в этом. Только еще одна вариация на тему радиоактивности. – Он пожал плечами. – Мы должны отправиться туда, куда указывает третий набор координат.

Перед ними отворилась дверь, обнаруживая маленькое помещение.

– Входите, полулюди, – произнес Бандер, – я хочу показать вам, как мы живем.

– Он получает ребяческое удовольствие от показа, – прошептал Голан. – Мне так и хочется сбить его с ног.

– Не пытайся соперничать с ним в ребячливости, – предостерегающе сказала Блисс.

Бандер ввел всех троих в это помещение. За ними последовал и один из роботов. Солярианин жестом отослал двух других прочь и вошел сам. Позади него закрылась дверь.

– Это – подъемник, – с удовольствием от сделанного открытия сказал Пилорат.

– Именно так, – согласился Бандер. – Как только мы ушли под землю, мы, как правило, не появлялись на поверхности.

Да, собственно, мы и не хотели, хотя я нахожу приятным время от времени чувствовать солнечный свет. Я не люблю облачную погоду или ночь под открытым небом. Это дает ощущение того, что ты под землей, хотя на самом деле это и не так, если вы понимаете, что я имею ввиду. Это, своего рода, когнитивный диссонанс, и я нахожу его очень неприятным.

– На Земле тоже строили подземелья, – сказал Пилорат. – Стальные пещеры – так они называли свои города. И Трантор тоже строился под землей, даже более широко, в старые имперские времена. А на Кампореллоне строятся под землей и сейчас. Это общая тенденция, если вдуматься…

– Полулюди, теснящиеся под землей, и мы, живущие в великолепном уединении – две совершенно различные вещи.

– На Терминусе, – заметил Тревиз, – жилые помещения расположены на поверхности.

– И подвергаются воздействию погоды, – ответил Бандер. – Весьма примитивно.

Подъемник, после начального ощущения падения, которое и подсказало Пилорату, что это такое, в дальнейшем ничем не проявлял своего движения. Тревиз уже спрашивал себя, насколько глубоко они могли опуститься, когда возникло краткое ощущение повышенной гравитации и дверь открылась.

Перед ними была большая и заботливо обставленная комната. Она тускло освещалась, хотя источник света и не был виден. Казалось слабо светится сам воздух.

Бандер ткнул пальцем в пространство и там, куда он показал, свет загорелся ярче. Он ткнул куда-то еще и произошло то же самое. Положив левую руку на верхушку стержня по одну сторону от дверного проема, он сделал широкий круговой жест правой, так что осветилась вся комната, словно выглянуло солнце, но без соответствующего ощущения тепла.

Тревиз скривился и вполголоса сказал:

– Этот человек – шарлатан.

– Не «человек», а «солярианин», – резко отреагировал Бандер. – Я не уверен, что может означать слово «шарлатан», но судя по интонации, это что-то оскорбительное.

– Это означает того, – пояснил Тревиз, – кто не искренен, кто организует эффекты для того, чтобы сделанное им казалось внушительнее, чем есть на самом деле.

– Согласен, я люблю драматические эффекты, но то, что я сделал – не эффект. Это реальность.

Он похлопал по стержню, на котором лежала его левая рука.

– Этот теплопроводный стержень проникает на несколько километров вниз, и подобные стержни находятся во множестве подходящих мест моего поместья. Я знаю, что подобные стержни есть и в других поместьях. Эти стержни увеличивают скорость, с которой тепло истекает из глубинных областей Солярии на поверхность и облегчают его превращение в работу. На самом деле мне не нужны жесты руками, чтобы обеспечить свет, но это вносит драматический оттенок, и, возможно, как вы и указали, легкий привкус недостоверности. Мне же эти вещи доставляют удовольствие.

– Много ли у вас было случаев испытать удовольствие от такого небольшого драматического представления? – поинтересовалась Блисс.

– Нет, – ответил Бандер, качая головой. – На моих роботов такие вещи не производят никакого впечатления. Как и на других соляриан. Необычный шанс встретить полулюдей и показать им это – самый удивительный.

– Когда мы вошли, в этой комнате тускло горел свет. Он так и горел все время? – спросил Пилорат.

– Да, при малом расходе энергии – как и при поддержании роботов в рабочем состоянии. Все в моем поместье обычно действует, а неработающие части поддерживаются в готовности.

– И вы беспрерывно обеспечиваете энергией все это огромное поместье?

– Солнце и кора планеты обеспечивают его энергией. Я – трубопровод. Это не все, что дает мое поместье. Я держу большую часть в первозданном виде и вполне обеспеченным разнообразной животной жизнью. Во-первых, так как это защищает мои границы, и во-вторых, потому что я нахожу в этом эстетическое удовольствие. На самом деле мои поля и фабрики невелики. Они нужны только для удовлетворения моих нужд плюс для некоторого обмена на то или другое. У меня есть роботы, которые могут производить и при необходимости устанавливать теплопроводные стержни. Многие соляриане из-за этого зависят от меня.

– А ваш дом? – спросил Тревиз. – Насколько он велик?

Должно быть это был правильный вопрос, поскольку Бандер просиял.

– Он очень большой. Я думаю, он один из величайших на планете. Он тянется на километры в любом направлении. Для содержания моего дома у меня под землей столько же роботов, сколько на всех тысячах квадратных километров поверхности.

– Но вы наверняка не живете во всем этом доме, – поразился Пилорат.

– Вполне возможно, что есть помещения, в которых я никогда не бывал, ну и что из этого? – сказал Бандер. – Роботы поддерживают порядок всюду, вентилируя и убирая комнаты. Но давайте выйдем отсюда.

Они вышли через дверь, а она была не единственной, сквозь которую прошла их компания, и очутились в другом коридоре. Перед ними стоял небольшой открытый гусеничный экипаж.

Бандер указал им на машину и они разместились в ней друг за другом. Для четверых здесь было тесновато, да еще за ними втиснулся и робот. Но Пилорат и Блисс тесно прижались друг к другу, давая место и Тревизу. Бандер с полным удобством уселся впереди, робот – сбоку от него, и экипаж двинулся вперед, без единого признака управления или контроля над ним, кроме плавных движений руки Бандера, которые он делал время от времени.

– Это специальный робот в виде экипажа, – с небрежным безразличием пояснил Бандер.

Они проезжали по величественному проходу, плавно миновали двери, открывающиеся при их приближении и закрывающиеся за ними. Орнамент на каждой двери был самым разнообразным, словно роботы руководствовались указанием выполнить их случайным образом.

Коридор перед ними был темен, за ними – тоже. Однако, в каком бы месте они не находились, там возникало свечение, подобное солнечному, но только не дающее тепла. Комнаты тоже освещались, как только в них открывались двери. И каждый раз Бандер медленно и грациозно поводил в воздухе рукой.

Казалось, путешествию не будет конца. Время от времени они замечали, что сворачивают, так что создавалось впечатление двумерности этой усадьбы (нет, трехмерности, подумал Тревиз в одном месте, когда они постепенно спустились вниз по покатому съезду).

Куда бы они не ехали, повсюду были роботы, дюжинами – десятками – сотнями – неустанно занятые работой, смысл которой Тревизу нелегко было угадать. Они проследовали через большую комнату, в которой ряды роботов тихо склонились над столами.

– Что они делают, Бандер? – спросил Пилорат.

– Ведут учет, – ответил Бандер. – Статистические записи, финансовые счета и всевозможные вещи, в которые, весьма рад заметить, мне нет нужды вникать. Это не такое уж потребительское поместье. Примерно четверть насаждений отдано под сады, десятая часть – под зерновые, но основная моя специализация – все-таки сады. Мы выращиваем лучшие фрукты в мире и выращиваем множество различных их сортов.

Персики Бандера – вот настоящие персики на Солярии.

Вряд ли кто еще позаботится выращивать персики. У нас – двадцать семь сортов яблок и – и так далее. Роботы могут дать вам полную информацию.

– И что же вы делаете со всеми этими фруктами? – спросил Тревиз. – Вы же не можете съесть все сами?

– Я и не думал об этом. Я просто несколько увлечен выращиванием фруктов. Торгую ими с другими поместьями.

– И за что же вы их продаете?

– Главным образом, за минеральное сырье. В моем поместье нет сколько-нибудь ценных шахт. Кроме того, я торгую ради всего остального, что требуется для поддержания здорового экологического баланса. У меня здесь очень много видов растительной и животной жизни.

– Я полагаю, обо всем этом заботятся роботы, – заметил Тревиз.

– Да, конечно. И очень хорошо.

– Все для одного солярианина.

– Все для поместья и его экологической устойчивости. Я единственный солярианин, который посещает различные части поместья – когда пожелаю – но это часть моей абсолютной свободы.

– Я думаю, – сказал Пилорат, – другие соляриане – тоже поддерживают местный экологический баланс и владеют болотами, горными районами или морским побережьем в качестве поместий.

– Полагаю, так, – ответил Бандер. – Подобные вещи занимают нас на конференциях, так что поддержка мировых отношений остается необходимой.

– И как часто вы собираетесь вместе? – спросил Тревиз.

(Они ехали сквозь довольно узкий проход, сравнительно длинный и без комнат по сторонам. Тревиз предположил, что он был построен сквозь область, не поддающуюся легкой проходке и не позволяющей с легкостью расширять строительство в стороны, так что проход служил только связующим звеном между двумя крыльями, широко раскинувшимися в глубине Солярии.)

– Слишком часто. Редкий месяц случается, когда я не вынужден уделять некоторое время конференциям одного из комитетов, членом которых я состою. И все же, хотя у меня и нет гор или болот в моем поместье, мои фруктовые деревья, рыбные садки и ботанические сады – лучшие в этом мире.

– Но дорогой мой – я имел в виду, Бандер, – поправился Пилорат, – я готов был предположить, что вы никогда не покидаете своего поместья и не навещаете других…

– Конечно, нет, – оскорбился Бандер.

– Я сказал, что готов предположить это, – мягко продолжил Пилорат. – Но в таком случае, как вы можете быть уверены, что ваше – лучшее, если никогда не исследовали и даже не видели другого?

– Потому что я могу выяснить это исходя из спроса на мои товары в межсолярианской торговле.

– А что же промышленность? – поинтересовался Тревиз.

– Есть поместья, производящие оборудование и механизмы. Как я уже говорил, в моем поместье делают теплопроводные стержни, но это довольно просто.

– И роботов.

– Роботов производят всюду. Когда-то Солярия лидировала в Галактике по ясности и утонченности ума этих роботов.

– Сегодня тоже, как я вижу, – сказал Тревиз с интонацией скорее утвердительной, чем вопросительной.

– Сегодня? – сказал Бандер. – С кем же теперь состязаться? Роботов сейчас делают только соляриане. Твой мир – не делает, если я правильно интерпретировал то, что я слышал по гиперволне.

– Но другие спейсерские миры?

– Я же сказал. Они больше не существуют.

– Совсем?

– Я не думаю, что где-нибудь, кроме Солярии, есть живые спейсеры.

– Тогда здесь никто не знает местонахождение Земли.

– Почему кто-то должен захотеть узнать это?

– Я хочу узнать, – прервал их Пилорат. – Это моя специальность.

– Тогда, – сказал Бандер, – вы должны начать изучать что-нибудь еще. Я ничего не знаю о местонахождении Земли и не слышал ни о ком, кто бы знал, да я и не дам даже куска металла за разрешение этой проблемы.

Экипаж остановился и, на какое-то мгновение, Тревизу показалось, что Бандер обиделся. Впрочем, экипаж остановился плавно и Бандер, выйдя из машины, выглядел как обычно самодовольным, когда махнул остальным, чтобы они тоже выходили.

Освещение в комнате, куда они попали, было притушено, даже после того, как Бандер зажег его своим жестом. Она открывалась в боковой проход, по обе стороны которого находились меньшие помещения. В каждом из них стояли одна или две разукрашенные вазы, иногда сопровождаемые чем-то вроде фильмопроекторов.

– Что это все такое, Бандер? – спросил Тревиз.

– Место упокоения предков, Тревиз, – ответил Бандер.

50

Пилорат с интересом огляделся.

– Я полагаю, здесь покоится в земле прах ваших предков?

– Если под «покоящимися в земле» вы имеете в виду захоронение в грунте, то вы не совсем правы, – ответил Бандер. – Мы можем находиться под землей, но это – моя усадьба и прах находится в ней, как и сами мы сейчас. В нашем языке существует выражение «покоящиеся в доме». – Он помедлил, а затем продолжил:

– «Дом» – архаичное слово, означающее усадьбу.

– И здесь – все ваши предки? – мельком взглянув, спросил Тревиз. – Сколько их?

– Около сотни, – ответил Бандер, даже не делая попытки скрыть звучащую в его голосе гордость. – Девяносто четыре, если быть точным. Конечно, самые ранние – не истинные соляриане – по крайней мере, не в современном смысле этого слова. Они были полулюдьми, мужчинами и женщинами. Такие полупредки помещены в соседние урны со своими непосредственными потомками. Естественно, я не захожу в те комнаты. Это довольно «постыдно». По крайней мере таково солярианское выражение для подобного, но я не знаю вашего эквивалента. У вас его может и не быть.

– А фильмы? – поинтересовалась Блисс. – Как я понимаю, вот это – кинопроекторы?

– Дневники, истории их жизни. Сцены их быта в самых любимых уголках поместья. Это означает, что они в каком-то смысле вовсе не умерли. Часть их осталась, и это часть моей свободы – то, что я могу присоединится к ним, когда бы я этого не пожелал; когда захочу, я могу посмотреть тот или иной кусочек фильма.

– Но не этих – постыдных.

Бандер отвел глаза в сторону.

– Нет, – признался он, – но ведь все мы потомки таких предков. Это общее несчастье.

– Общее? У других соляриан тоже есть такие склепы? – спросил Голан.

– О, да, у всех, но мой – самый лучший, самый обустроенный и более сохранившийся.

– А ваш собственный склеп уже подготовлен?

– Конечно. Он полностью построен и приготовлен. Это было первейшей моей заботой, как только я унаследовал это поместье. И когда я лягу во прах – поэтически выражаясь – мой наследник должен будет заняться постройкой своего собственного – это будет его первейшая забота.

– И вы имеете наследника?

– Он появится, как только наступит нужный момент. Времени жизни еще достаточно. Когда я должен буду уйти, найдется молодой наследник, вполне зрелый, чтобы управлять поместьем и с хорошо развитыми долями мозга, преобразующими энергию.

– Это будет ваш детеныш, я полагаю.

– О, да.

– Но что, если случиться что-нибудь непредвиденное, – продолжил Тревиз. – Я думаю, случайности и несчастья происходят даже на Солярии. Что произойдет, если солярианин ляжет во прах преждевременно и не имея наследника на свое место или, по крайней мере, никого достаточно зрелого для обладания поместьем?

– Это случается редко. В моем роду такое случилось только однажды. Когда это происходит, необходимо только вспомнить, что существуют другие наследники, ожидающие других поместий. Некоторые из них достаточно взрослые, чтобы наследовать, а их родитель достаточно юн, чтобы произвести на свет второго потомка и жить до тех пор, пока он не созреет для наследования. Один из этих старых/юных наследников, как их называют, может быть предназначен для наследования моего поместья.

– Кто же его назначит?

– У нас есть правительство, одной из функций которого являются подобные назначения наследников в случае преждевременной смерти. Все это, конечно, делается по головизорам.

– Но как же так, – удивился Пилорат, – если соляриане никогда не видят друг друга, как же кто-либо узнает, что кто-то где-то неожиданно или своевременно, не имеет значения – обратился во прах?

– Когда один из нас переходит в прах, – взялся объяснять Бандер, – все снабжение поместья энергией прекращается. Если нет наследника чтобы взять тот час же контроль на себя, ненормальность ситуации заметят сразу же и будут приняты соответствующие меры. Уверяю вас, наша социальная система работает гладко.

– Можно ли посмотреть некоторые из фильмов, которые у вас здесь есть? – спросил Тревиз.

Бандер замер и лишь спустя мгновение сказал:

– Только ваше невежество извиняет вас. То, что вы сказали – дико и пошло.

– Я прошу прощения за это, я не хотел вас задеть, но мы объясняли уже, что очень заинтересованы в получении информации о Земле. Я думаю, что самые ранние фильмы, которые у вас есть, могут датироваться временами, когда Земля еще не была радиоактивной. Следовательно, она могла быть упомянута. Могут проскользнуть какие-нибудь детали. Мы конечно не желаем нарушить ваше одиночество, но может быть есть какой-то способ, чтобы или вы показали нам эти фильмы, или, возможно, робот, и таким образом позволили бы нам получить какую-нибудь достоверную информацию. Естественно, если вы можете уважить наши мотивы и понять, что мы в свою очередь изо всех сил пытаемся уважать ваши чувства, вы можете позволить нам самим заняться просмотром фильмов.

– Я понимаю, что у вас нет возможности узнать, – холодно ответил Бандер, – что вы становитесь все более и более отвратительными. Однако, мы можем покончить со всем этим сейчас же. Я заверяю вас, что фильмов, сопутствовавших моим ранним получеловеческим предкам, не существует.

– Совсем? – разочарование Тревиза было огромным.

– Когда-то они существовали. Но даже вы можете вообразить, что могло в них быть. Двое полулюдей, демонстрирующих интерес друг к другу или даже, – он смущенно закашлялся и с трудом закончил: – взаимодействующих.

Естественно все фильмы полулюдей были уничтожены много поколений назад.

– А что же у других соляриан?

– Все уничтожено.

– Вы уверены?

– Нужно быть сумасшедшим, чтобы не уничтожить их.

– Может оказаться, что некоторые соляриане были сумасшедшими, или сентиментальными, или забывчивыми. Мы полагаем, вы не будете возражать и направите нас к соседнему поместью.

Бандер удивленно поглядел на Тревиза.

– Вы полагаете, что другие будут столь же терпимы к вам, как и я?

– Почему же нет, Бандер?

– Вы обнаружите, что это не так.

– У нас есть шанс и мы им воспользуемся.

– Нет, Тревиз. Нет, все вы. Слушайте меня.

На заднем плане появились роботы и Бандер умолк.

– Что это, Бандер? – в замешательстве сказал Тревиз.

– Я имел удовольствие разговаривать со всеми вами и наблюдать вас во всей вашей странности. Это уникальное событие, которое очень понравилось мне, но я не могу зафиксировать его ни в моем дневнике, ни в памятном фильме.

– Почему же?

– Я говорил с вами, я слушал вас, я привел вас в мой особняк и даже сюда, в склепы предков – это очень постыдное действие.

– Мы – не соляриане. Мы значим для вас столь же мало, как и роботы, не так ли?

– Только это меня и утешает. Но это может не показаться извинением для других.

– Какое вам до всего этого дело? Вы обладаете абсолютной свободой делать то, что хотите, не правда ли?

– Пусть даже и так, свобода не совсем абсолютна. Если бы на планете я был единственным солярианином, я мог бы совершенно свободно делать даже постыдные вещи. Но на планете есть другие соляриане и, по этой причине, идеальная свобода хотя и приближается, но не является действительно достижимой. На планете обитает двенадцать сотен соляриан, которые будут презирать меня, если узнают, что я сделал.

– Нет причин, чтобы они узнали об этом.

– Это верно. Я беспокоился об этом с тех пор, как вы появились. Я беспокоился об этом все то время, что я получал удовольствие от общения с вами. Другие соляриане не должны узнать об этом.

– Если это означает, что вы боитесь осложнений в результате нашего визита в другие поместья в поисках сведений о Земле, – вмешался Пилорат, – то, естественно, мы не упомянем ничего о том, что сперва посетили вас. Это вполне понятно.

– Я должен исключить малейшую случайность, – покачал головой Бандер. – Я, конечно, не скажу об этом. Мои роботы об этом не расскажут и кроме того будут проинструктированы даже не вспоминать ваш визит. Ваш корабль может быть опущен под землю и исследован для получения дополнительной информации, которую он может нам дать…

– Постойте, – сказал Тревиз, – как долго, вы полагаете, мы можем гостить здесь, пока вы инспектируете наш корабль? Это невозможно.

– Вовсе нет, вам не нужно говорить об этом. Я извиняюсь. Я хотел бы беседовать с вами гораздо дольше и обсудить множество иных вещей, но, понимаете ли, обстоятельства становятся все более опасными.

– Нет, совсем нет, – воскликнул Тревиз.

– Да, опасными, ничтожный получеловек. Боюсь, настало время, когда я должен наконец сделать то же, что и мои предки. Я должен убить вас, всех троих.

12. На поверхность

51

Теперь Тревиз повернул голову, чтобы взглянуть на Блисс. Ее лицо застыло и казалось строгим, а глаза с таким напряжением смотрели на Бандера, словно она забыла обо всем остальном мире.

Глаза Пилората недоверчиво расширились.

Тревиз, не зная, что Блисс должна – или может – сделать, старался победить ошеломляющее чувство проигрыша (не столько при мысли о смерти, сколько о смерти без знания, где же находится Земля и почему он выбрал Гею в качестве будущего для человечества). Он попытался выиграть время.

Поэтому Тревиз сказал, стараясь, чтобы его голос звучал ровно, а слова – четко:

– Вы показали себя учтивым и обходительным солярианином, Бандер. Вы не прогневались на наше вторжение в ваш мир. Вы были достаточно добры, чтобы показать нам все ваше поместье и особняк, и вы отвечали на наши вопросы. Вашему характеру гораздо лучше соответствовало бы позволение нам покинуть вас сейчас. Никто даже не узнает, что мы были на этой планете и у нас нет причин возвращаться сюда. Мы появились здесь со вполне невинными намерениями, просто в поисках информации.

– То, что ты сказал, так и есть, – безразлично бросил Бандер, – и до сих пор я давал вам возможность жить. Ваши жизни были загублены в то же мгновение, когда вы вошли в нашу атмосферу. Что я мог бы сделать – и должен был сделать – при непосредственном контакте с вами – тот час же убить вас. Затем я должен был бы приказать соответствующим роботам анатомировать ваши тела, чтобы добыть ту информацию об инопланетянах, которую мне удастся получить.

Я не сделал этого. Я лелеял свое любопытство, уступал легкомысленной своей натуре, но с меня довольно. Я больше не могу этого продолжать. Я в самом деле уже нарушил безопасность Солярии, поскольку мог бы, в силу какой-либо слабости, позволить вам убедить меня разрешить покинуть планету. И тогда другие ваши сородичи наверняка последовали бы сюда за вами, несмотря на все ваши обещания, что этого не будет.

По крайней мере одно я вам обещаю. Ваша смерть будет безболезненной. Я просто слегка подогрею ваши мозги и доведу их до разрушения. Вы не почувствуете боли. Жизнь просто прекратится. Затем, когда анатомирование и изучение ваших тел завершится, я превращу вас в пепел сильным тепловым ударом и все будет кончено.

– Если мы должны умереть, то я не могу возражать против быстрой и безболезненной смерти, но почему в конце концов мы должны умирать, безо всякого проступка, – не сдавался Тревиз.

– Вашим проступком было само появление здесь.

– Но это не имеет под собой никаких разумных оснований, поскольку мы не могли знать, что это является проступком.

– Общество само определяет, что считать преступлением. Вам это может казаться неразумным и произвольным, но для нас это не так и это наш мир, на котором мы имеем полное право решать что есть что. Вы причинили вред и осуждены на смерть.

Бандер улыбнулся, словно просто поддерживал приятный разговор и продолжил:

– Впрочем, вы не имеете никакого права жаловаться и исходя из ваших собственных превосходных добродетелей. У вас – бластер, использующий микроволновый луч, несущий мощный и смертельный поток тепла. Это именно то, что я намерен сделать, но он делает это, я уверен, гораздо более грубо и болезненно. Вы бы не замедлили испробовать его на мне прямо сейчас, если бы я не разрядил его или оказался бы настолько глуп, чтобы позволить вам свободно передвигаться и дать возможность вытащить это оружие из кобуры.

Тревиз, в отчаянии, опасаясь даже взглянуть вновь на Блисс, чтобы не привлечь к ней внимания, произнес:

– Прошу вас, будьте милосердны, не делайте этого.

– Я в первую очередь должен быть милосерден к себе и своей планете, – внезапно помрачнев, ответил Бандер, – и поэтому вы должны умереть.

Он поднял руку и внезапная тьма обрушилась на Тревиза.

52

На минуту Тревизу показалось, что темнота душит его и в голове у него пронеслась дикая мысль: «Это и есть смерть?»

И словно его мысль породила эхо – он услышал шепот:

– Это и есть смерть? – Это был голос Пилората.

Тревиз попытался шепнуть в ответ и понял, что может это сделать.

– К чему спрашивать, – сказал он с чувством огромного облегчения. – Сам факт того, что ты можешь спросить, показывает, что это не смерть.

– Существуют древние легенды о том, что есть жизнь после смерти.

– Нонсенс, – пробурчал Тревиз. – Блисс? Ты здесь, Блисс?

На это никто не отозвался.

И вновь, словно эхо раздался голос Пилората:

– Блисс? Блисс? Что случилось, Голан?

– Бандер, должно быть, мертв, – ответил Тревиз. – В таком случае он не способен снабжать энергией свое поместье. Огни должны были погаснуть.

– Но как это могло… ты имеешь ввиду, что Блисс сделала это?

– Думаю, да. Я надеюсь, что она не пострадала из-за этого.

Он на четвереньках пробирался куда-то в полнейшей темноте подземелья (если не считать случайные, на пределе видимости, вспышки от распада радиоактивных атомов в стенах).

Затем его рука наткнулась на что-то теплое и мягкое. Он провел рукой вдоль этого чего-то и узнал в этом ногу. Она была слишком мала, чтобы оказаться ногой Бандера.

– Блисс?

Нога дернулась, вынуждая Тревиза отпустить ее.

– Блисс? – позвал он. – Скажи что-нибудь.

– Я жива, – донесся странно искаженный голос Блисс.

– Но ты в порядке?

– Нет, – и с этого момента в их окружение вернулся свет – очень слабый. Стены едва светились, совершенно беспорядочно то загораясь, то потухая.

Бандер, словно смятый, лежал темной кучей. Сбоку от него, держа его голову, сидела Блисс.

Она посмотрела на Тревиза и Пилората.

– Солярианин мертв, – сказала она, а ее щеки блестели от слез в этом тусклом свете.

– Почему ты плачешь? – спросил ошарашенный этим Тревиз.

– Как я могу не плакать, убив живое существо, мыслящее и разумное? Я не хотела этого.

Тревиз нагнулся, чтобы помочь ей подняться на ноги, но она его оттолкнула.

Пилорат, в свою очередь, опустился рядом с ней на колени, мягко приговаривая:

– Пожалуйста, Блисс, даже ты не можешь вернуть его к жизни. Скажи нам, что случилось.

Она позволила наконец поднять себя и печально отозвалась:

– Гея может делать то, что делал Бандер. Гея может использовать хаотично рассеянную энергию Вселенной и передавать ее для производства избранной работы только силой мысли.

– Я знаю это, – сказал Тревиз, пытаясь утешить ее, но не зная в точности, как к этому подойти. – Я хорошо помню нашу встречу в космосе, когда ты – или, скорее, Гея – пленила наш космический корабль. Я думал об этом, когда он обездвижил меня после того, как изъял оружие. Тебя он тоже обездвижил, но я был уверен, что ты сможешь вырваться на свободу, если пожелаешь.

– Нет. Я потерпела бы поражение, если бы попыталась. Когда твой корабль был в моих/наших/Геи руках, – сказала она с досадой, – я и Гея действительно составляли одно целое.

Сейчас – гиперпространственный разрыв ограничивает мою/нашу/Геи силу. С другой стороны, Гея делает все это посредством объединения усилий большого количества разумов.

И даже в таком случае, все эти разумы вместе уступают возможностям мозговых преобразователей единственного солярианина. Мы не можем столь же тонко, эффективно и безустанно пользоваться этой энергией. Ты видишь, я не могу заставить стены светится более ярко, и я даже не знаю, надолго ли меня хватит, чтобы обеспечивать хотя бы такое освещение. Он же мог снабжать энергией все это огромное поместье даже когда спал.

– Но ты остановила его.

– Потому что он не предполагал во мне такие силы, и потому что я не делала ничего, что могло бы намекнуть ему на это. Следовательно, он не подозревал меня и не обращал на меня особого внимания. Сосредоточился Бандер исключительно на тебе, Тревиз, из-за того, что именно ты был вооружен – и вновь, какую хорошую службу сослужила нам твоя привычка вооружаться. А я должна была ждать своего случая остановить его одним быстрым и неожиданным ударом. Когда он готов был уже убить нас, когда весь его разум сосредоточился только на этом, на тебе – только тогда я смогла ударить.

– И это прекрасно сработало.

– Как ты можешь говорить так жестоко! В мои намерения входило только остановить его. Я просто хотела блокировать работу его преобразователей. В момент удивления, когда он пытался бы поджарить нас и обнаружил, что не может, а вместо этого все освещение вокруг нас гаснет, я усилила бы свой напор и погрузила бы его в длительный нормальный сон, задействовав вновь его мозговые преобразователи.

Продолжилось бы снабжение поместья энергией и мы смогли бы выбраться из его особняка, сесть на корабль и покинуть планету. Я надеялась устроить все таким образом, что, когда он наконец проснулся бы, он забыл бы все, что случилось с того момента, как увидел нас. У Геи нет стремления убивать если цель может быть достигнута и без убийства.

– Что же случилось, Блисс? – осторожно спросил Пилорат.

– Я никогда не встречалась ни с чем подобным этим преобразователям энергии и у меня не было времени возиться с ними и изучать их работу. Я просто посильнее ударила, блокируя их, и очевидно, это сработало не совсем верно.

Блокированным оказался не подвод энергии к этим долям мозга, а отвод ее. Энергия постоянно вливается в эти доли с ужасающей скоростью, но, как правило, мозг охраняет себя, излучая из себя эту энергию столь же быстро. Однако, как только я заблокировала отвод, энергия мигом переполнила эти доли мозга и в доли секунды температура его поднялась до точки, при которой протеины мозга стремительно разлагаются и он умер. Огни погасли и я немедленно убрала свой блок, но, впрочем, было уже слишком поздно.

– Я не вижу ничего, что бы ты могла еще сделать, кроме того, что ты сделала, дорогая, – сказал Пилорат.

– Что толку от этих рассуждений, когда я убила.

– Бандер уже готов был убить нас, – заметил Тревиз.

– Это было причиной, чтобы остановить его, но не убивать.

Тревиз задумался. Он не хотел демонстрировать нетерпение, которое росло в нем, поскольку не желал обижать или еще больше огорчать Блисс, являвшуюся, после всего этого, их единственной защитой от исключительно враждебного мира.

– Блисс, пора перестать печалиться о смерти Бандера и смотреть вперед, – сказал он. – Поскольку он мертв, все снабжение поместья энергией прекратилось. Рано или поздно это будет замечено, причем скорее рано, другими солярианами.

Они будут вынуждены расследовать это. Я не думаю, что ты сможешь сдержать совместную атаку нескольких подобных существ. И, как ты сама призналась, ты не способна поддерживать долго тот ограниченный приток энергии, который ты сейчас генерируешь. Поэтому нам очень важно незамедлительно вернуться на поверхность и на корабль.

– Но, Голан, – недоуменно спросил Пилорат, – как нам это сделать? Нас отделяют от поверхности многие километры извилистых проходов. Я думаю, здесь внизу целый лабиринт и что касается меня, то у меня нет ни малейшей идеи, куда идти, чтобы достичь поверхности. У меня всегда было плохо развито чувство направления.

Оглядевшись, Тревиз понял, что Пилорат был прав.

– Я думаю, есть много выходов на поверхность, – сказал он, – и нам нет нужды искать именно тот, через который мы вошли.

– Но мы не знаем и того, где другие выходы. Как же мы найдем их?

Тревиз вновь обратился к Блисс:

– Можешь ли ты при помощи своих ментальных способностей определить что-либо, что может помочь нам найти выход наружу?

– Роботы повсюду бездействуют. Я могу различить прямо над нами тонкий шепот неразумной жизни, но все, что это может дать нам – лишь доказательство, что поверхность планеты наверху, а это мы и так знаем.

– Ну, тогда, – предложил Тревиз, – нам остается только искать какой-нибудь выход.

– Методом тыка, – ужаснулся Пилорат. – Так нам никогда не удастся выбраться.

– Мы сможем, Янов, – убеждал Тревиз. – Если мы будем искать, то появится шанс, пусть и небольшой. Другой вариант – просто стоять здесь, и если мы сделаем так, тогда нам точно никогда не выбраться. Пошли, маленький шанс лучше, чем ничего.

– Подождите, – сказала Блисс. – Я что-то чувствую.

– Что?

– Сознание.

– Разумное?

– Да, но ограниченно, я полагаю. Впрочем, кое-что еще я воспринимаю наиболее отчетливо.

– Что? – борясь со своим нетерпением спросил Тревиз.

– Страх! Невыносимый страх! – прошептала Блисс.

53

Тревиз обескураженно огляделся. Он знал, откуда они вошли, но не питал иллюзий на счет своих способностей проследить путь, по которому они пришли. Кроме всего прочего, он не обращал внимания на повороты и извивы проходов. Кто мог подумать, что они окажутся в таком положении, когда станет необходимым вернуться назад одним и без посторонней помощи; и только при мерцающем тусклом свете, сопровождающем их?

– Думаешь, ты сможешь активировать машину, Блисс? – поинтересовался Тревиз.

– Уверена, что смогу, но это не означает, что я смогу управлять ею.

– Думаю, Бандер управлял ею мысленно, – заметил Пилорат.

– Я не видел, чтобы он касался чего-нибудь, когда она двигалась.

– Да, – согласилась Блисс, – он делал это мысленно, Пел, но как? Ты с таким же успехом можешь сказать, что он делал это, используя приборы управления. Но если я не знаю деталей использования этих приборов, это не может помочь нам, верно?

– Ты можешь попытаться, – возразил Тревиз.

– Если я попытаюсь, я буду вынуждена занять этим весь свой мозг, а сделав это, сомневаюсь, что смогу поддерживать освещение. Машина не даст нам ничего хорошего в темноте, даже если я научусь управлять ею.

– Значит мы должны путешествовать пешком?

– Боюсь, что так.

Тревиз всмотрелся в густую непроницаемую тьму, лежащую за кругом тусклого света в непосредственной близости от них.

Он не услышал и не увидел ничего.

– Блисс, ты все еще чувствуешь чей-то испуг?

– Да.

– Ты можешь сказать, где он? Можешь привести нас туда?

– Ментальное ощущение дает направление. Мысленные волны заметно не отражаются от обычного вещества, так что я могу сказать тебе, что это приходит вон оттуда. – Она указала на пятно, светящееся на стене, и добавила:

– Но мы не можем идти сквозь стену. Лучшее, что мы можем сделать – идти по коридорам и попытаться обнаружить проход, ведущий приблизительно в том направлении, где это ощущение становится сильнее. Короче, мы должны сыграть в «горячо-холодно».

– Тогда прямо сейчас и начнем.

– Постой, Голан, – отшатнулся от него Пилорат, – уверены ли мы, что хотим найти это, чем бы оно не было. Если оно испугано, может статься, что у нас тоже будет причина пугаться.

– У нас нет выбора, Янов, – нетерпеливо мотнул головой Тревиз. – Это сознание, испуганное или нет, и оно может, возможно – или возможно будет вынуждено – направить нас к поверхности.

– И что же, мы просто оставим Бандера лежать здесь? – спросил в замешательстве Пилорат.

– Послушай, Янов, – взял его за локоть Тревиз. – У нас выбора нет. Со временем какой-нибудь солярианин оживит здесь все, роботы найдут Бандера и позаботятся о нем – я надеюсь, не раньше, чем мы окажемся далеко отсюда – и в безопасности.

Он позволил Блисс выбирать дорогу. Свет всегда разгорался ярче там, где она проходила, а она останавливалась перед каждой дверью, перед каждым выходом в коридор, пытаясь нащупать направление на это испуганное существо. Временами она пыталась войти в дверь или делала круг, затем возвращалась обратно, пробуя другой путь, пока Тревиз ждал, не в силах помочь ей.

Каждый раз, когда Блисс принимала решение и начинала уверенно идти в избранном направлении, свет двигался впереди нее. Тревиз заметил, что он казался теперь намного ярче – то ли потому, что адаптировались к полутьме его глаза, то ли Блисс научилась управлять преобразованием энергии более эффективно. В одном месте, проходя мимо металлического стержня, уходящего вниз, в грунт, Блисс положила на него руку и огни загорелись заметно ярче. Она кивнула, словно удовлетворенная собой.

Здесь ничего не выглядело знакомым, казалось, что они проходили через ту часть замысловатого подземного особняка, в которой не были по пути сюда.

Тревиз высматривал коридоры, ведущие прямо вверх, перемежая это исследованиями помещений в поисках каких-либо следов подъемника. Ничего подобного не встречалось и испуганный разум оставался их единственным шансом выбраться отсюда.

Они шли в тишине, нарушаемой лишь звуками своих собственных шагов; в темноте, разгоняемой лишь горящим в непосредственной близости от них тусклым светом, в окружении смерти, нарушаемой лишь их собственными жизнями. Время от времени они натыкались на темные тела роботов, сидящих или стоящих в сумерках без всякого движения. Однажды они увидели робота, лежащего на боку, с замершими в движении руками и ногами. Он потерял равновесие, подумал Тревиз, в момент, когда исчезла энергия, и упал. Бандер, живой или мертвый, не мог влиять на силу притяжения. Наверное, по всему огромному поместью Бандера роботы стояли и лежали в бездействии и это должно быть будет быстро замечено на границах.

А может и нет, внезапно решил он. Соляриане должны знать, когда один из них готов умереть от старости или физических травм. Весь их мир был бы тогда обеспокоен и готов к этому. Бандер, однако, умер внезапно, без возможности предвидеть это, в самом расцвете своей жизни.

Кто мог бы узнать? Кто мог бы ожидать этого? Кто мог бы следить за возможной остановкой жизни в его поместье?

Но нет (и Тревиз отверг оптимизм и утешение, как опасную приманку чрезмерной уверенности). Полное отсутствие активности в поместье Бандера соляриане заметили бы и немедленно предприняли бы соответствующие меры. Все они слишком сильно заинтересованы в успешной деятельности поместья, чтобы предоставить мертвеца самому себе.

– Вентиляция прекратилась, – несчастным голосом пробормотал Пилорат. – Место вроде этого, подземелье, должно вентилироваться, а Бандер это обеспечивал своей энергией. Теперь все встало.

– Это не важно, Янов, – отозвался Тревиз. – У нас достаточно воздуха здесь, внизу, в этом пустом подземном дворце, чтобы дышать им целые годы.

– Это почти то же самое. Это психологически невыносимо.

– Пожалуйста, Янов, не впадай в клаустрофобию. Блисс, мы хоть немного приблизились?

– Значительно, Тревиз. Ощущение сильнее, и я уяснила расположение его источника.

Она шла вперед все уверенней, меньше задерживаясь в местах, где необходимо было выбрать направление.

– Здесь! Здесь! – воскликнула она. – Я очень сильно чувствую это.

– Даже я сейчас могу слышать… – сухо заметил Тревиз.

Все трое остановились и рефлекторно затаили дыхание. Они слышали тихий плачь, прерываемый захлебывающимися всхлипами.

Они вошли в большую комнату и, когда стало светлее, увидели, что она, в отличие от всего прежде виденного, богато и красочно оформлена.

В центре комнаты застыл робот с протянутыми вперед в каком-то, кажущемся почти нежным, жесте руками и, конечно, абсолютно неподвижный.

Позади робота колыхались какие-то одежды. Круглые испуганные глаза выглядывали с одного их конца и все еще раздавались душераздирающие рыдания.

Тревиз обогнул робота и, с другой стороны, выскочила маленькая фигурка, издавая пронзительные крики. Она споткнулась, упала на пол и замерла, закрыв глаза, раскинув ноги, словно предохраняя себя от какой-то угрозы, с какой бы стороны она не появилась, и крича, крича…

– Это ребенок! – совершенно излишне теперь воскликнула Блисс.

54

Тревиз, пораженный, отшатнулся. Что здесь делает ребенок? Бандер так гордился своим абсолютным уединением, так заботился об этом…

Пилорат, менее склонный обращаться к холодному рассудку перед лицом туманных обстоятельств, нащупал наконец решение и сказал:

– Я полагаю, это – наследник.

– Ребенок Бандера, – согласилась Блисс, – но слишком юный, я думаю, чтобы стать наследником. Соляриане должны будут найти кого-то еще.

Она смотрела на ребенка не в упор, но мягким, мессмеровским взором и постепенно издаваемые им звуки утихли. Он открыл глаза и в свою очередь посмотрел на Блисс.

Его рыдания уменьшились до случайных тихих всхлипов.

Блисс заговорила сама, утешающе, используя малозначащие сами по себе но усиливающие успокаивающее действие ее мыслей слова, как бы ментально ощупывая незнакомое сознание ребенка и стараясь пригладить взъерошенные его эмоции.

Постепенно, не отрывая взгляда от Блисс, ребенок поднялся на ноги, мгновение постоял, качаясь, а затем бросился к молчаливо застывшему роботу. Он обхватил руками его мощную ногу, словно ища защиты в этом прикосновении.

– Я полагаю, что этот робот – его нянька или гувернант, – сказал Тревиз. – Думаю, солярианин не будет заботиться о другом солярианине, даже родитель ребенка.

– И я полагаю, – заявил Пилорат, – что ребенок – гермафродит.

– Вероятно, это так, – согласился Тревиз.

Блисс, все еще поглощенная ребенком, медленно приблизилась к нему, слегка вытянув руки ладонями вперед, словно подчеркивая, что у нее нет намерения схватить это маленькое существо. Ребенок теперь молчал, наблюдая за ее приближением и еще сильнее вцепившись в робота.

– Тут, малыш – тепло, малыш – мягко, тепло, удобно, безопасно, малыш – не бойся – не бойся, – приговаривала она.

Блисс остановилась и, не оглядываясь, негромко сказала:

– Пил, поговори с ним на его языке. Скажи, что мы роботы, и пришли позаботиться о нем, потому, что отключилась энергия.

– Роботы! – в шоке воскликнул Пилорат.

– Мы должны быть представлены как роботы. Он не боится их. И он никогда не видел человека, может быть, даже не имеет понятия о их существовании.

– Не знаю, смогу ли я подобрать нужные выражения, – отозвался Пилорат. – Я не знаю архаического эквивалента слову «робот».

– Тогда говори просто «робот», Пил. Если это не сработает, попытайся сказать «металлическое существо». Скажи, что сможешь.

Медленно, слово за словом, Пилорат начал что-то говорить на древнем языке. Ребенок взглянул на него, нахмурившись, словно пытаясь понять.

– Ты можешь также спросить его, как выбраться отсюда, раз уж ты начал, – сказал Тревиз.

– Нет, пока еще нет, – вмешалась Блисс, – сперва – утешение, потом – информация.

Ребенок, глядя теперь на Пилората, медленно отпустил робота и начал что-то говорить высоким музыкальным голосом.

– Он говорит слишком быстро для меня, – рассердился Пилорат.

– Попроси его повторить помедленней, – предложила Блисс. – Я лучше успокою его и сниму испуг.

Пилорат, вновь вслушавшись в речь ребенка, сказал:

– Я думаю, он спрашивает, почему Джемби остановился. Джемби, должно быть, этот робот.

– Проверь и убедись в этом, Пил.

Пилорат сказал что-то, затем выслушал ответ и продолжил:

– Да, Джемби – робот. Ребенок называет себя Фалломом.

– Хорошо! – Блисс улыбнулась ребенку лучащейся счастливой улыбкой, показала на него и произнесла:

– Фаллом. Хороший Фаллом. Смелый Фаллом. – Она положила руку на грудь и сказала:

– Блисс.

Ребенок улыбнулся. Он выглядел очень привлекательно, когда улыбался.

– Блисс, – сказал он, слегка пришепетывая на «сс».

– Блисс, – обратился к ней Тревиз, – если ты можешь задействовать робота, Джемби, может быть он сможет показать нам то, что мы хотим знать. Пилорат сможет говорить с ним так же легко, как и с ребенком.

– Нет, – ответила Блисс. – Это было бы ошибкой. Главная обязанность робота – защищать дитя. Если он заработает и мгновенно встревожится от нашего присутствия, присутствия чужих людей, он может немедленно напасть на нас. Здесь не должно быть чужих людей. Если же я затем буду вынуждена остановить его, он может не дать нам необходимой информации, а ребенок, столкнувшись с новым случаем остановки робота – единственного родителя, которого он знал… Ну, я просто не хотела бы этим заниматься.

– Но насколько нам известно, – мягко заметил Пилорат, – роботы не могут причинить вред человеку.

– Насколько нам известно, – отозвалась Блисс, – но мы не знаем, что за тип роботов спроектировали эти соляриане. И даже если этот робот не может причинить вреда, он был бы вынужден сделать выбор между своим ребенком, или чем-то близким в его понятии и тремя существами, кого он может даже принять не за людей, а просто за нелегальных пришельцев.

Естественно, он предпочтет защищать ребенка и нападет на нас.

Она вновь обратилась к ребенку.

– Фаллом, – сказала она, – Блисс. – И, продолжая показывать, – Пил, Трев.

– Пил, Трев, – послушно повторил ребенок.

Она подошла ближе к нему, медленно протянув вперед руки.

Он следил за ней, затем отступил на шаг назад.

– Спокойно, Фаллом, – приговаривала Блисс. – Хорошо, Фаллом. Дотронься, Фаллом. Прекрасно, Фаллом.

Он шагнул к ней и Блисс снова сказала:

– Хорошо, Фаллом.

Она коснулась руки Фаллома, обнаженной, поскольку, как и родитель его, он был одет только в длинную тогу, открытую спереди и с набедренной повязкой под ней. Прикосновение было нежным. Она убрала руку, подождала и вновь коснулась, нежно поглаживая его.

Глаза ребенка полузакрылись под сильным успокаивающим воздействием мозга Блисс.

Руки Блисс двигались вверх медленно, нежно, едва касаясь, к плечам ребенка, его шее, ушам, затем – под его длинные русые волосы к точкам чуть выше и сзади ушей.

После этого ее руки опустились и она сказала:

– Преобразователи энергии еще не велики. Соответствующие части черепных костей еще не развились. Здесь только ороговевший слой кожи, который постепенно раздастся и заменится костью, после того, как соответствующие доли мозга полностью разовьются. Это означает, что он не может в настоящий момент контролировать энергию на территории поместья или даже задействовать своего персонального робота.

Спроси, сколько ему лет, Пил.

– Ему четырнадцать лет, – если я правильно понял, – ответил на это Пилорат после соответствующего обмена репликами с Фалломом.

– Он выглядит лет на одиннадцать, – заметил Тревиз.

– Продолжительность года на этой планете может не соответствовать Стандартному Галактическому, – предположила Блисс. – С другой стороны, предполагалось, что у спейсеров продолжительность жизни была больше, и, если соляриане подобны в этом другим спейсерам, у них может быть увеличен и период развития. Мы не можем, в этом случае, о чем-либо судить по годам.

– Довольно антропологии, – сказал Тревиз, нетерпеливо прищелкнув языком. – Мы должны выбраться на поверхность, а пока мы тут возимся с ребенком, время уходит без толку. Он может не знать путь к поверхности. Он мог вообще никогда не бывать на верху.

– Пил! – воскликнула Блисс.

Пилорат понял, что она имела в виду и погрузился в длинный разговор с Фалломом.

– Ребенок знает, что такое солнце, – сказал он наконец.

– Говорит, что видел его. Я думаю, он видел деревья. Он вроде бы не очень понимает, что означает это слово – или, по крайней мере, то слово, которое я использовал…

– Да, Янов, – сказал Тревиз, – но переходи к главному.

– Я сказал Фаллому, что если он сможет вывести нас наружу, мы сумеем запустить робота. Действительно, я сказал, что мы сумеем его задействовать. Как вы полагаете, мы сумеем?

– Об этом мы побеспокоимся позже. Сказал ли он, что проведет нас?

– Да. Я думал, ребенок лучше стремился бы сделать это, вы понимаете, если я пообещаю ему запустить его робота. Я полагаю, мы рискуем его разочаровать…

– Пошли, – сказал Тревиз, – пусть начинает. Все это превратится в академический спор, если мы окажемся в подземной ловушке.

Пилорат что-то сказал ребенку и тот пошел, затем остановился и оглянулся на Блисс.

Блисс протянула ему руку и они пошли дальше рука об руку.

– Я – новый робот, – сказала она, слегка улыбаясь.

– Он кажется довольно счастлив при этом, – заметил Тревиз.

Фаллом вприпрыжку двигался по коридорам и мимоходом Тревиз задумался, был ли он счастлив просто из-за того, что это постаралась Блисс, или, может быть, это просто добавило свой вклад к возбуждению перед посещением поверхности, или обладание тремя новыми роботами, или же это было возбуждение при мысли, что его приемный отец Джемби снова будет с ним.

Впрочем, это не имело значения – по крайней мере, пока Фаллом вел их наружу.

Казалось, ребенок вел их не задумываясь. Он без колебания выбирал поворот там, где имелся выбор дороги. Знал ли он действительно, куда идти, или это просто было ему совершенно безразлично? Может, он просто играл, без ясного понимания того, что будет в конце?

Но Тревиз был уверен, исходя из некоторого усилия, с которым он двигался, что они шли вверх, и ребенок вдруг прыгнул вперед, указывая куда-то перед собой и что-то лепеча.

Тревиз взглянул на Пилората, который откашлялся и перевел:

– Я думаю, он сказал «дверь».

– Я надеюсь, ты думаешь правильно.

Ребенок вырвался от Блисс и побежал. Он показывал на часть пола, которая казалась темнее, чем соседние секции.

Фаллом встал на нее, подпрыгнул несколько раз, а потом обернулся с явным выражением уныния, и сказал что-то пронзительным голосом.

– Я должна обеспечить его энергией, – скривилась Блисс. – Это меня утомляет.

Ее лицо слегка покраснело, свет померк, но прямо перед Фалломом, который от удовольствия рассмеялся, открылась дверь.

Ребенок выбежал сквозь нее и мужчины последовали за ним.

Блисс вышла последней и только обернулась, как свет внутри погас и дверь закрылась. Она задержалась, чтобы восстановить дыхание и выглядела довольно усталой.

– Ну, – сказал Пилорат, – мы вышли. Где же корабль?

Они стояли, купаясь в лучах заката.

– Мне кажется, – пробормотал Тревиз, – что это в том направлении.

– Мне тоже так кажется, – сказала Блисс. – Пошли? – и она протянула руку Фаллому.

Ничего не было слышно, за исключением воя ветра и отдаленных шумов, издаваемых животными. В одном месте они миновали робота, неподвижно стоявшего у дерева и державшего какой-то предмет непонятного назначения.

Движимый любопытством Пилорат шагнул было к нему, но Тревиз бросил ему:

– Это не наше дело, Янов. Двигайся.

Они миновали другого робота, но на большом расстоянии.

– Здесь должно быть множество роботов, я думаю, рассеянных на многих километрах, – сказал Тревиз, а затем с триумфом:

– А, вот и корабль.

Они ускорили шаги, а затем внезапно остановились. Фаллом возбужденно вскрикнул.

На земле вблизи корабля стояло что-то, что казалось примитивным воздушным судном с винтом, ужасно не экономичным и к тому же хрупким. Стоя рядом с судном и между маленькой партией инопланетников и их кораблем, расположились четыре человеческих фигуры.

– Слишком поздно, – промолвил Тревиз, – мы потеряли слишком много времени. Ну, что теперь?

– Четыре солярианина? – удивился Пилорат. – Не может быть! Ведь они не могут вступать в контакт, подобный этому. Как вы думаете, это не голографические образы?

– Они совершенно материальны, – заметила Блисс. – Я уверена в этом. Впрочем, они не соляриане. Нельзя ошибиться, чувствуя их сознание. Они – роботы.

55

– Ну, тогда, – устало сказал Тревиз, – вперед! – Он возобновил движение к кораблю, шагая уверенно и спокойно, и остальные последовали за ним.

– Что ты намерен делать? – затаив дыхание промолвил Пилорат.

– Если они – роботы, то должны подчиняться приказам.

Роботы ждали приближавшихся людей и Тревиз рассматривал их все пристальней, пока подходил ближе.

Да, они были роботами. Их лица, выглядевшие сделанными из кожи с подслойкой плоти, оказались лишенными выражения.

Они были одеты в униформу, закрывавшую все тело, кроме лица.

Даже руки скрывали тонкие плотные перчатки.

Тревиз попытался жестами дать понять роботам, чтобы они отошли в сторону.

Роботы не сдвинулись с места.

Тогда он тихим голосом сказал Пилорату:

– Прикажи им, Янов. Будь тверд.

Пилорат кашлянул и, непривычным для остальных баритоном, медленно сказал что-то жестами показывая в стороны, как перед этим делал Тревиз. В этот момент один из роботов, который возможно был слегка выше других, сказал что-то в ответ холодным грудным голосом.

Пилорат повернулся к Тревизу.

– Я думаю, он сказал, что мы – инопланетники.

– Скажи ему, что мы – люди и нас необходимо слушаться.

Неожиданно робот ответил на искаженном, но понятном Галактическом.

– Я понимаю вас, инопланетник. Я говорю на Галактическом. Мы – роботы Охраны.

– Тогда вы должны были слышать, что мы – люди и вы, следовательно, должны выполнять наши приказы.

– Мы запрограммированы на подчинение лишь Правителям, инопланетник. Вы – не Правители и не соляриане. Правитель Бандер не отозвался в обычное время Контакта и мы прибыли, чтобы узнать, в чем дело. Это наш долг. Мы обнаружили несолярианский космический корабль, наличие нескольких инопланетников и то, что все роботы Бандера не действуют. Где находится Правитель Бандер?

Тревиз покачал головой и медленно и отчетливо сказал:

– Мы не знаем ничего из того, о чем вы говорите. Наш корабельный компьютер не в порядке. Мы обнаружили, что оказались около этой странной планеты, что не входило в наши намерения. Мы сели, чтобы установить свое местоположение. Мы нашли всех роботов уже не действующими. Мы не знаем ничего о том, что могло произойти.

– Это не правдоподобное объяснение. Если все роботы поместья не действуют и вся энергия отключена, Правитель Бандер, должно быть, мертв. Нелогично предполагать, что по какому-то совпадению он умер в тот момент когда вы приземлились. Здесь должна быть какая-то причинно-следственная связь.

Тревиз, не ставя перед собой никакой иной цели, кроме как запутать обстановку и продемонстрировать свое собственное непонимание, как иноземца, и, следовательно, невинность, спросил:

– Но энергия не отключена. Вы же действуете?

– Мы – роботы Охраны, – ответил робот. – Мы не принадлежим никому из Правителей. Мы принадлежим всему миру. Мы не контролируемся Правителями, а снабжаемся энергией от ядерного топливного элемента. Я вновь спрашиваю где находится Правитель Бандер.

Тревиз огляделся. Пилорат казался рассерженным. Блисс стояла, сжав губы, но спокойно. Фаллом дрожал, но рука Блисс коснулась его плеча, он замер и лицо его потеряло всякое выражение.

– Еще раз, и последний: Где Правитель Бандер? – вновь сказал робот.

– Я действительно не знаю, – мрачно сказал Тревиз.

Робот кивнул и двое его спутников быстро отошли. Он пояснил:

– Мои товарищи Охранники обыщут особняк. Тем временем, вы будете задержаны для допроса. Передайте мне эти штуки, что у вас на поясе.

Тревиз отступил назад.

– Они безвредны.

– Не двигайтесь больше. Я не спрашиваю, что это, вредное или нет. Я попросил отдать их.

– Нет.

Робот быстро шагнул вперед и его рука метнулась настолько быстро, что Тревиз не успел понять, что случилось. Рука робота опустилась ему на плечо; давление усилилось и, увлеченный вниз, Тревиз упал на колени.

– Эти вещи, – произнес робот и протянул другую руку.

– Нет, – прохрипел Тревиз.

Блисс бросилась вперед, вытащила бластер из кобуры, прежде чем Тревиз, сжатый в объятиях робота, мог сделать что-нибудь, чтобы это предотвратить, и протянула его роботу.

– Вот, Охранник, – сказала она, – и если вы дадите мне немного времени – вот и другой. Теперь отпустите моего спутника.

Робот, держа оба оружия, отступил назад и Тревиз медленно поднялся на ноги, энергично растирая левое плечо с искаженным от боли лицом.

Фаллом тихо хныкал и Пилорат в смятении плотно прижал его к себе.

– Зачем ты сопротивлялся ему? – гневно прошептала Тревизу Блисс. – Он мог убить тебя одним пальцем.

Тревиз тяжело вздохнул и сказал сквозь зубы:

– Почему же ты не справилась с ним?

– Я пыталась. На это нужно время. Его сознание устойчиво, хорошо запрограммировано и не поддается внешнему воздействию. Я должна изучить его. Попытайся выиграть время.

– Нет нужды изучать его. Просто уничтожь, – почти беззвучно произнес Тревиз.

Блисс коротко взглянула на робота. Он пристально изучал оружие, пока другой продолжал следить за инопланетниками.

Казалось, никого не интересует их перешептывание.

– Нет. Не нужно уничтожения. Мы убили одну собаку и ранили другую на первой планете. Ты знаешь, что случилось там. – (Другой быстрый взгляд на робота Охраны) – Гея не уничтожает бессмысленно жизнь или разум. Мне необходимо время, чтобы проделать это мирно.

Она отступила назад и ее взгляд застыл на роботе.

– Это – оружие, – произнес робот.

– Нет, – возразил Тревиз.

– Да, – сказала Блисс, – но оно больше не действует. Оно лишено энергии.

– Это действительно так? Почему же вы носите оружие, в котором нет энергии? Возможно, она вовсе не отсутствует. – Робот зажал одно в кулаке и осторожно положил палец на гашетку. – Таким образом оно включается.

– Да, – согласилась Блисс, – если вы нажмете сильнее, оно могло бы включиться, будь в нем заряд энергии. Но его там нет.

– Это точно? – робот направил оружие на Тревиза. – Ты все еще считаешь, что если я нажму сейчас, это не сработает?

– Оно не может сработать, – ответила Блисс.

Тревиз застыл на месте, не способный даже говорить. Он проверял бластер после того, как Бандер разрядил его, и он был совершенно пуст, но робот держал сейчас нейрохлыст. Его Тревиз не проверил.

Если там осталась хоть капля энергии, ее может оказаться достаточно для стимуляции болевых окончаний, и хватка руки робота могла показаться дружеским похлопыванием по плечу по сравнению с тем, что почувствовал бы Тревиз.

Когда он проходил службу в академии флота, Тревиза подвергали слабому нейроудару, как и всех кадетов. Это проводилось для того, чтобы они получили представление, на что он похож. Тревиз не горел желанием повторить это еще раз.

Робот нажал на гашетку и, на мгновение, Тревиз болезненно напрягся – а затем постепенно расслабился. Хлыст тоже был совершенно разряжен.

Робот посмотрел на Тревиза, а затем отбросил оба оружия в сторону.

– Как это оно оказалось без энергии? – задал он вопрос. – Если оно бесполезно, зачем вы носили его?

– Я привык к их весу и носил их даже разряженными.

– Это бессмысленно. Вы все – под арестом. Воздержитесь от дальнейших вопросов, и, если Правители так решат, вы будете выключены. Как открыть корабль? Мы должны обыскать его.

– Это вам ничего не даст, – сказал Тревиз. – Вы ничего там не поймете.

– Если не я, то Правители поймут.

– Они тоже не поймут.

– Тогда вы объясните так, чтобы они поняли.

– Нет.

– Тогда вас выключат.

– Мое выключение ничего вам не даст, и я думаю, меня выключат, даже если я объясню.

– Продолжай это, – пробормотала Блисс, – я начинаю разбираться в работе его мозга.

Робот игнорировал Блисс (Имеет ли она к этому отношение? – думал Тревиз и страстно на это надеялся).

Уделяя внимание только Тревизу, робот произнес:

– Если вы причините неудобства, тогда мы частично выключим вас. Мы можем повредить вас и тогда вы скажете нам то, что мы хотим знать.

Внезапно Пилорат воскликнул каким-то полузнакомым плачущим голосом:

– Подождите, вы не можете сделать этого. Охранник, вы не можете сделать этого.

– Я детально проинструктирован, – спокойно сказал робот.

– Я могу сделать это. Конечно, я нанесу настолько незначительные повреждения, насколько смогу для получения необходимой информации.

– Но вы не можете. Совсем не можете. Я – инопланетник, как и двое моих спутников. Но этот ребенок, – и Пилорат взглянул на Фаллома, которого он все еще держал, – солярианин. Он скажет вам, что делать, и вы должны подчиниться.

Фаллом смотрел на Пилората широко открытыми глазами, которые, тем не менее, казались пустыми.

Блисс резко качнула головой, но Пилорат смотрел на нее без малейшего понимания.

Глаза робота быстро переместились на Фаллома.

– Ребенок не имеет никакого значения, – сказал он. – У него нет мозговых преобразователей.

– Эти преобразователи у него еще полностью не развиты, – сказал Пилорат, – но со временем они у него будут. Это солярианский ребенок.

– Это ребенок, но без полностью развитых преобразователей он не солярианин. Я не обязан выполнять его приказы или оберегать его от опасностей.

– Но это отпрыск Правителя Бендера.

– Неужели? Как же вы могли узнать это?

– К-какой другой ребенок мог бы оказаться в этом поместье? – заикаясь, как иногда это с ним случалось в минуты горячности, выговорил Пилорат.

– Откуда вы знаете, что их здесь не дюжины?

– А вы видите кого-нибудь другого?

– Здесь я задаю вопросы!

В этот момент внимание робота переключилось на его спутника, коснувшегося руки первого Охранника. Двое роботов, посланных в особняк, возвращались быстрым бегом, который, не смотря ни на что, заключал в себе определенную не правильность.

До тех пор, пока эти двое не приблизились, стояла тишина, затем один из них что-то сказал на солярианском – при этом из всех четверых, казалось, выпустили воздух. На мгновение даже показалось, что они увяли, почти уплощились.

– Они нашли Бандера, – догадался Пилорат, прежде чем Тревиз махнул ему, чтобы он молчал.

Робот медленно повернулся и сказал, глотая звуки:

– Правитель Бандер мертв. Из вашего только что сделанного замечания нам ясно, что вы знали об этом. Как это произошло?

– Откуда мне знать? – вызывающе ответил Тревиз.

– Вы знали, что он мертв. Вы знали, что его нашли. Откуда бы вы знали это – если не вы лишили его жизни. – Произношение робота уже исправилось. Он перенес шок и приспособился к изменившейся обстановке.

– Как бы мы могли убить Бандера? – в свою очередь спросил Тревиз. – С его мозговыми преобразователями он мог в мгновение ока уничтожить нас.

– Откуда вы знаете, что могут и чего не могут сделать мозговые преобразователи?

– Вы только что упомянули их.

– Не более, чем упомянул. Я не описал их свойства или способности.

– Знание пришло к нам во сне.

– Это не правдоподобный ответ.

– Предположение, что мы явились причиной смерти Бандера – тоже не правдоподобно, – заявил Тревиз.

– В любом случае, – добавил Пилорат, – если Правитель Бандер мертв, тогда Правитель Фаллом сейчас контролирует поместье. Здесь находится Правитель и ему вы должны подчиняться.

– Я уже объяснял, – сказал робот, – что отпрыски с недоразвитыми преобразователями – не соляриане. Он не может быть наследником, поэтому другой наследник подходящего возраста прибудет сюда, как только мы сообщим эту печальную новость.

– А что же Правитель Фаллом?

– Он не Правитель Фаллом. Он – всего лишь ребенок, а у нас – избыток детей. Он будет уничтожен.

– Вы не имеете права. Это ребенок! – яростно воскликнула Блисс.

– Это не я, – пояснил робот, – кто-то по необходимости сделает это и конечно не я приму решение. Все произойдет по согласию Правителей. Во время избытка детей, однако, я могу предположить, какое решение ими будет принято.

– Нет, я говорю – нет!

– Это будет безболезненно. Но вот приближается и другой корабль. Теперь необходимо, чтобы мы прошли в то, что было особняком Бандера и связались по головизору с Советом, который назначит наследника и решит, что с вами делать.

Дайте мне этого ребенка.

Блисс выхватила полу-коматозного Фаллома у Пилората.

Крепко держа его, она заявила:

– Не прикасайтесь к этому ребенку.

Вновь рука робота метнулась вперед и он шагнул к Фаллому. Блисс мгновенно сдвинулась вбок, начав свое движение раньше, чем робот начал свое. Робот продолжал двигаться вперед, словно Блисс все еще стояла перед ним.

Судорожно согнувшись и повернувшись вокруг воображаемой оси, проходящей через концы его ног, он свалился лицом вниз. Трое других стояли без движения, с пустыми расфокусированными взглядами.

Блисс рыдала, отчасти от охватившего ее чувства гнева.

– Я почти нашла подходящий метод контроля, но мне не хватило времени. У меня не было выбора, кроме как уничтожить их и теперь все четверо – бездействуют. Пойдемте скорее на корабль, прежде чем другой их аппарат приземлится. Я слишком устала, чтобы встретить сейчас еще нескольких роботов.

Часть V

Мельпомена

13. Прочь от солярии

56

Отлет вспоминался ими потом весьма смутно. Тревиз подобрал свое бесполезное оружие, открыл люк и все ввалились внутрь. До тех пор, пока они не поднялись с поверхности планеты, Тревиз даже не заметил, что вместе с ними на борту находится и Фаллом.

Они, вероятно, не успели бы взлететь, если бы соляриане использовали не такой сравнительно примитивный летательный аппарат. Ему потребовалось безумно много времени, чтобы опуститься и сесть. С другой стороны, компьютер «Далёкая Звезда» практически без задержки поднял гравилет вверх.

И хотя отсутствие гравитационного взаимодействия, и, следовательно, инерции, устраняло неизбежные в ином случае и непереносимые эффекты ускорения, которые сопутствовали бы такому стремительному взлету, это не устраняло сопротивления воздуха. Температура корпуса росла явно быстрее, чем это допускали нормы космофлота или корабельные инструкции.

По мере того, как они поднимались, они видели, что второй корабль соляриан приземлился и подлетели еще несколько. Тревиз подумал, сколько роботов могла бы взять под управление Блисс и решил, что они наверняка были бы смяты, если бы еще минут пятнадцать оставались на поверхности.

Только выйдя в космос (точнее, в сильно разряженные слои атмосферы), Тревиз переместил корабль на ночную сторону.

Поскольку они поднялись с поверхности, когда уже приближался закат, это было просто небольшим скачком в сторону. В темноте «Далёкая Звезда» могла бы остыть быстрее и теперь корабль продолжал удаляться от планеты по пологой спирали.

Пилорат вышел из каюты, которую делил с Блисс.

– Ребенок сейчас нормально спит, – объявил он. – Мы показали ему, как использовать туалет и он понял это без особого труда.

– Это не удивительно. У них в особняке должны были быть подобные устройства.

– Я не видел ничего, хотя и искал, – с чувством сказал Пилорат. – Мы не слишком быстро, по-моему, вернулись на корабль.

– Это, похоже, заботило всех нас. Но зачем мы захватили на борт корабля этого ребенка?

Пилорат пожал плечами, словно извиняясь.

– Блисс не позволила бы его оставить. Это словно бы она спасала другую жизнь взамен той, которую забрала. Она не могла вынести…

– Я знаю.

– Это очень странный ребенок.

– Ясно, ведь он – гермафродит.

– У него имеются семенники.

– Вряд ли он смог бы обойтись без них.

– И то, что я могу описать только как очень маленькое влагалище.

– Отвратительно, – скривился Тревиз.

– Вовсе нет, Голан, – запротестовал Пилорат. – Все приспособлено к его нуждам. Он только производит оплодотворенную яйцеклетку или очень маленького эмбриона, который затем развивается в лабораторных условиях, опекаемый, осмелюсь предположить, роботами.

– А что случиться, если их роботизированная система даст сбой? Если это произойдет, они больше не смогут получать жизнеспособное потомство.

– Любой мир может оказаться в серьезном затруднении, если его социальная структура совершенно разрушится.

– У меня не навернутся невольные слезы при мысли о подобном исходе у соляриан.

– Ну, – сказал Пилорат, – я допускаю, что этот мир не особенно притягателен – для нас, я имею в виду. Но это лишь люди и социальная структура, пусть даже не совсем нашего типа, старина. Убери людей и роботов, и ты получишь мир, который в таком случае…

– Может развалиться на части, как начала это делать Аврора. Как там Блисс, Янов?

– Очень устала, я опасаюсь. Она сейчас спит. Она пережила очень трудное время, Голан.

– Я тоже не получил особого удовольствия от всего этого.

Тревиз закрыл глаза и решил, что может и сам соснуть и предастся отдыху, как только будет вполне уверен, что соляриане не догонят их в космосе – до сих пор компьютер ничего не сообщал об искусственных телах в окружающем их пространстве.

Он с горечью думал о двух спейсерских мирах, которые они посетили – враждебные дикие собаки на одной – и враждебные гермафродиты-отшельники – на другой – и не малейшего намека на местоположение Земли. Все, чем они могут похвастаться в результате двух визитов на спейсерские миры – это Фаллом.

Он открыл глаза. Пилорат все еще сидел на месте, с другого края компьютера и спокойно смотрел на Тревиза.

– Мы должны были оставить этого солярианского ребенка на его планете, – с внезапным осуждением в голосе заявил Тревиз.

– Ты говоришь глупости. Они убили бы его.

– Пусть даже и так, он принадлежал им. Он был частью их общества. Быть убитым из-за того, что оказался лишним – в порядке вещей для рожденного на Солярии.

– О, мой дорогой, как это жестоко.

– Это рационально. Мы не знаем, как о нем заботиться и он может просто дольше мучаться с нами и так или иначе умереть. Что он ест, например?

– То же что и мы, я полагаю, старик. Слушай, а как обстоит дело с тем, что мы едим? Сколько у нас осталось припасов?

– Достаточно. Вполне достаточно. Даже позволяет прокормить нашего нового пассажира.

Пилорат не выглядел ошеломленным этим счастьем.

– У нас начинается довольно монотонная диета, – сказал он. – Мы должны были взять что-нибудь на борт на Кампореллоне – несмотря даже на то, что их стряпня не блестяща.

– Мы не могли. Мы стартовали, если ты припомнишь, довольно поспешно, так же, как мы покидали Аврору и Солярию. Но это не слишком монотонно. Это портит удовольствие, но сохраняет жизнь.

– Сможем ли мы пополнить запасы, если это будет необходимо?

– Конечно, Янов. При наличии гравилета и гиперпространственных двигателей Галактика превращается в маленькую комнату. За день мы можем перенестись куда угодно.

Наверняка, уже половина миров Галактики в курсе и ждет наш корабль. Я предпочел бы на время держаться от них в стороне.

– Думаю, это так. Бандер, похоже, вовсе не заинтересовался кораблем.

– Наверное он даже не понял, что он собой представляет. Я полагаю, что соляриане давным-давно забросили космические полеты. Их главное желание – быть предоставленными самим себе и они вряд ли достигли бы своей изоляции, если бы постоянно выходили в космос и демонстрировали свое присутствие.

– Что же мы будем делать дальше, Голан?

– Мы должны навестить третий мир.

Пилорат покачал головой.

– Судя по первым двум, я не ожидаю многого от этого.

– Я тоже, на данный момент, но как только я немного посплю, я должен буду заняться компьютером, чтобы проложить наш курс к третьей планете.

57

Тревиз спал значительно дольше, чем собирался, но это не имело особого значения. Здесь не было ни дня, ни ночи, в природном смысле этого слова, и биоритмы никогда не отличались особо хорошей работой. Часы устанавливались произвольно, и для Тревиза и Пилората (а особенно для Блисс) вовсе не было необычным несколько выпадать из синхронизации друг с другом в том, что касалось естественных ритмов еды и сна.

Тревиз даже подумывал о том, не поспать ли ему еще час-другой, вытираясь полотенцем (важность сохранения воды диктовала необходимость не столько смывать остатки мыла с себя, сколько стирать их), когда обернувшись, обнаружил, что смотрит на Фаллома, такого же голого, как и сам Тревиз.

Он не мог отшатнуться назад, поскольку в ограниченном пространстве санузла это было связано с ударом всем телом обо что-нибудь твердое. Все, что он мог сделать, это издать какой-то фыркающий звук.

Фаллом с любопытством посмотрел на него и показал на пенис Тревиза. Что он сказал, было неясно, но всем своим поведением ребенок, казалось, выражал недоверие. Со своей стороны, Тревиз не нашел ничего лучшего, чем прикрыть свой пенис руками.

Затем Фаллом произнес своим высоким голосом:

– Приветствую.

Тревиз на некоторое время просто уставился на него, поскольку не ожидал от Фаллома использования Галактического, но по-видимому, тот просто запомнил звучание слова.

– Блисс – сказала – ты – мыть – меня, – продолжил Фаллом, с трудом и поочередно выговаривая слова.

– Да? – Тревиз положил руки на плечи Фаллома. – Ты – стой – здесь.

Он ткнул пальцем вниз, в пол, и Фаллом, конечно, тут же уставился на то место, куда он показывал. Это доказывало, что он совершенно не понимал смысла всех этих фраз.

– Не двигайся, – сказал Тревиз, держа ребенка за руки и прижимая их к телу, словно пытаясь выразить состояние неподвижности. Он поспешно вытерся и натянул шорты, а сверху – штаны.

После этого Тревиз выглянул наружу и крикнул:

– Блисс!

Поскольку на «Далёкой Звезде» трудно было отдалиться от кого-либо больше, чем на четыре метра, Блисс тотчас же вышла из двери своей каюты.

– Ты звал меня, Тревиз, – улыбаясь, спросила она, – или это был нежный бриз, волнующий траву?

– Не шути сейчас, Блисс. Что это такое? – он ткнул пальцем за плечо.

Блисс взглянула за него и сказала:

– Ну, это выглядит словно юный солярианин, которого мы вчера взяли на борт.

– Ты взяла на борт. Почему это ты хочешь, чтобы я мыл его?

– Я должна была подумать, что ты не захочешь. Это очень милое существо. Оно быстро схватывает Галактический, никогда не забывает то, что я хоть однажды объясняю ему. Конечно, я помогаю ему.

– Естественно.

– Да. Я воспринимаю это спокойно. Я держала его в трансе большую часть времени на протяжении этих беспокойных событий на планете. Я растолковала ему, что он спит на борту корабля и пытаюсь понемногу отодвинуть его мысли от утраченного робота, Джемби, которого он, похоже, очень сильно любил.

– Так что в конце концов ему здесь нравится, я полагаю.

– Я надеюсь. Он очень адаптивен, потому что молод, и я поощряю это, насколько могу осмелиться, влияя на его мозг. Я собираюсь научить его говорить на Галактическом.

– Тогда ты и мой его. Поняла?

– Я могу, если ты настаиваешь, – пожала плечами Блисс, – но я хотела бы, чтобы он чувствовал себя по-дружески с каждым из нас. Было бы полезно, чтобы мы все исполняли родительские функции. Наверняка и ты можешь включиться в это.

– Но не в такой степени. И когда ты кончишь его мыть, избавься от него. Я хочу с тобой поговорить.

– Что ты имеешь в виду под «избавься от него»? – спросила Блисс с внезапной враждебностью.

– Я не имел в виду «выкинь его через шлюз». Я хотел сказать – отведи его в твою каюту. Усади его в уголок. Я хочу поговорить с тобой.

– Всегда к вашим услугам, – холодно произнесла она.

Некоторое время он смотрел ей вслед, усмиряя свой гнев, а затем прошел в рубку и включил обзорный экран.

С левой стороны как темный кружок с отблеском солнца виднелась Солярия. Тревиз положил руки на пульт, входя в контакт с компьютером и обнаружил, что его ярость мгновенно исчезла. Для эффективной связи мозга и компьютера необходимо быть спокойным, и, в конце концов, условный рефлекс связал между собой подобное рукопожатие и успокоение.

В любом направлении вокруг корабля не было никаких искусственных объектов вплоть до самой планеты. Соляриане (или, скорее, роботы) не желали или не могли преследовать их.

Ну и прекрасно. Теперь он мог выйти из тени Солярии. В любом случае, если продолжать удаляться от планеты, тень исчезнет, поскольку видимый размер Солярии с расстоянием уменьшится.

Он приказал компьютеру вывести корабль из плоскости эклиптики, так как это давало возможность ускоряться с большей безопасностью. Так они быстрее достигнут области, где кривизна пространства будет достаточно малой для проведения Прыжка.

И, как часто бывало в таком случае, он принялся наблюдать звезды. Они словно гипнотизировали его своей спокойной неизменностью. Все их смещения и неустойчивости исчезали благодаря огромному расстоянию, превращавшему их в простые пятнышки света.

Одно из этих пятнышек могло быть солнцем, вокруг которого вращается Земля – тем солнцем, под лучами которого зародилась жизнь, и по чьей милости развилось человечество.

Наверняка, если Спейсерские миры вращались вокруг звезд, бывших яркими и видными представителями звездных скоплений, и тем не менее не включенных в компьютерную карту Галактики, то же самое могло быть сделано и с Солнцем.

Или это только солнца Спейсерских миров были обойдены из-за каких-то древних соглашений предоставить их самим себе? Не включено ли солнце Земли в карту Галактики без особого отличия от мириадов звезд, подобных солнцу, но не имеющих на орбитах вокруг себя пригодных для обитания планет.

В конце концов, в Галактике насчитывалось около 30 миллиардов солнцеподобных звезд, но только у одной из тысячи имелись подходящие для обитания планеты. В радиусе нескольких сот парсеков вокруг них могли быть тысячи таких обитаемых планет. Неужели он должен просеивать по одной эти солнцеподобные звезды в поисках таких планет?

А может, то, первое солнце находится даже не в этом районе Галактики? Сколько других областей уверено, что Солнце – одна из их ближайших звезд? Что они были первопоселенцами?

Он нуждался в информации, но до сих пор ее не имел.

Он весьма сомневался, дало ли бы даже тщательное исследование тысячелетних руин на Авроре какую-нибудь информацию, говорящую о местоположении Земли. Он еще больше сомневался, что можно было заставить соляриан поделиться своей информацией.

Впрочем, если вся информация о Земле исчезла из огромной Библиотеки Трантора; если никакой информации о Земле не осталось в Коллективной Памяти Геи; то похоже имеется мало шансов, что пропущена информация, которая могла существовать на затерянных мирах Спейсеров.

А если он найдет Земное Солнце и, следовательно, Землю, – на что необходимо большое везение – сможет ли что-нибудь заставить его забыть это? Абсолютна ли самооборона Земли?

Было ли намерение оставаться скрытой таким нерушимым?

Что он искал?

Землю? Или изъян в Плане Сэлдона, который, как он думал (без особых на то причин) ему удастся обнаружить на Земле?

План Сэлдона работал уже пять столетий и мог привести человеческий род в спокойную гавань (так это было сказано) наконец, в лоне Второй Галактической Империи, более великой, чем Первая, более достойной и свободной – хотя он, Тревиз, голосовал против этого, за Галаксию.

Галаксия должна была быть одним огромным организмом, в то время, как Вторая Галактическая Империя, как бы велика по размерам и разнообразию она не была, не более, чем союз индивидуумов микроскопического размера по сравнению со всей Империей. Она могла бы стать еще одним примером такого типа союзов индивидуальностей, какие человечество основывало с тех пор, как стало таковым. Вторая Галактическая Империя могла бы стать величайшим и лучшим из таких союзов, но все равно оставалась бы не более чем еще одним примером в их ряду.

Галаксия, являясь чем-то лучшим, чем Империя, представляя собой пример совершенно другого типа организации, должна была быть нарушением Плана, чем-то, что просмотрел сам великий Хари Сэлдон.

Но если это было то, что упустил Сэлдон, как мог Тревиз исправить дело? Он не был математиком; не знал ничего, абсолютно ничего о деталях Плана; более того, не смог бы понять ничего, даже если бы это ему объяснили.

Все, что он знал, было допущение – что нужно огромное количество людей, и что они не должны были делать самостоятельные выводы. Первое – самоочевидный трюизм, принимая во внимание огромное население Галактики, а второе являлось истиной, поскольку только адепты Второго Основания знали детали Плана, а они достаточно строго держали их при себе.

Тогда оставалось дополнительное неподтвержденное допущение, принятое для страховки, и как таковое никогда не упоминавшееся и не осмыслявшееся – хотя могло оказаться фальшивым. Это допущение – если оно было ложным, могло бы изменить основной вывод Плана и привести к тому, что Галаксия – более предпочтительный вариант, чем Империя.

Но если это допущение было таким очевидным и таким перестраховочным, что никогда не выражалось, как оно могло быть ложным? И если никто даже не упоминал его или не думал об этом, откуда Тревиз мог знать, что оно существовало? Или иметь хоть какое-то понятие о его природе, раз уж он предположил его существование?

Был ли он действительно Тревизом, человеком безошибочной интуиции – как утверждала Гея? Действительно ли он знал, как правильно поступать, даже не зная, почему он делает это?

Теперь он посещал каждый Спейсерский мир, о котором знал. Было ли это правильным? Содержат ли они ответ? Или, по крайней мере, хотя бы начало ответа?

Что было там, на Авроре, кроме руин и диких собак? (А может и других смертельно опасных существ? Бешеных быков? Крыс-переростков? Крадущихся зеленоглазых кошек?) Солярия оказалась живой, но что было там, кроме роботов и энергопреобразующих людей? Какое отношение имел любой из этих миров к Плану Сэлдона, если они не содержали секрет местонахождения Земли?

А если содержали, какое Земля имела отношение к Плану? Было ли все это безумием? Может он слишком долго и слишком серьезно прислушивался к фантазиям о своей собственной непогрешимости?

Подавляющая все чувства волна стыда затопила его и, казалось, зажала настолько, что Тревиз едва смог вздохнуть.

Он взглянул на звезды – далекие, безмятежные – и подумал:

«Я, должно быть, величайший глупец во вселенной.»

58

В его размышления вторгся голос Блисс.

– Ну, Тревиз, зачем ты хотел меня видеть… Что-нибудь не так? – ее голос звучал неожиданно заботливо.

Тревиз поднял глаза и на мгновение почувствовал, как трудно моментально скрыть свое настроение. Он взглянул на Блисс и ответил:

– Нет, нет. Ничего плохого. Я – я просто погрузился в размышления. Впервые за все это время я смог спокойно подумать.

Он чувствовал неловкость, опасаясь, что Блисс может прочесть его эмоции. У него было только ее слово, что она добровольно отказалась от любого контроля его мозга.

Однако, казалось что она приняла его объяснения.

– Пилорат с Фалломом, – сказала она, – учит его Галактическому. Кажется, ребенок ест то же, что и мы, безо всяких последствий. Но из-за чего ты хотел меня видеть?

– Ну, не здесь. В настоящий момент компьютер во мне не нуждается. Если мы пройдем в мою каюту, то можно будет раскинуть кровать и ты устроишься на ней, а я сяду на стул. Или наоборот, если хочешь.

– Не имеет значения. – Они прошли в каюту. Блисс пристально его разглядывала. – Ты больше не кажешься взбешенным.

– Ты проверяешь мои мысли?

– Вовсе нет, я читаю это по твоему лицу.

– Я не взбешен. Я мог на мгновение потерять выдержку, но это не то же самое, что взбеситься. Впрочем, если ты не возражаешь, я должен тебя кое о чем спросить.

Блисс присела на кровать Тревиза, держась прямо, с серьезным выражением на своем широкоскулом лице и в темно-карих глазах. Ее волосы, доходящие до плеч, были аккуратно уложены, а тонкие руки свободно лежали между колен. От нее веяло тонким ароматом духов.

– Ты сделала из себя просто куколку, – улыбнулся Тревиз. – Полагаю, ты подумала, что я не буду слишком строго кричать на юную и прелестную девушку.

– Ты можешь кричать и вопить все, что пожелаешь, если после этого почувствуешь себя лучше. Я только не хочу, чтобы ты орал на Фаллома.

– Я и не собираюсь. В самом деле, я не собирался кричать и на тебя. Разве не решили мы стать друзьями?

– Гея никогда не испытывала к тебе, Тревиз, никаких иных чувств, кроме дружеских.

– Я не говорю о Гее. Я знаю, что ты – часть Геи и что ты – Гея. Но все же существует такая часть тебя, которая является индивидуальной, по крайней мере, отчасти. Я говорю этой части. Я говорю с кем-то по имени Блисс без оглядки – или с наименее возможной оглядкой – на Гею. Разве мы не решили быть друзьями, Блисс?

– Да, Тревиз.

– Тогда как случилось, что ты замешкалась с роботами на Солярии после того, как мы покинули усадьбу и добрались до корабля? Я был унижен и повержен на колени, но ты не сделала ничего. Хотя в любой момент на сцене могли появиться еще роботы и своим количеством раздавить нас, ты не сделала ничего.

Блисс серьезно поглядела на него и произнесла, словно она стремилась скорее объяснить свои действия, чем оправдать их:

– Я делала, Тревиз. Я изучала умы роботов Охраны и хотела научиться управлять ими.

– Я знаю, что ты это делала. По крайней мере, тогда ты сказала об этом. Я только не вижу в этом смысла. Зачем тебе управлять их мозгом, когда ты была вполне способна разрушить их – что ты в конце концов и сделала.

– Ты думаешь, это так просто – уничтожить разумное существо?

Губы Тревиза скривились в отвращении.

– Подожди, Блисс. Разумное существо? Это же всего лишь робот.

– Всего лишь робот? – в ее голосе послышались гневные нотки. – Это обычный аргумент – всего лишь. Всего лишь!

Почему должен был солярианин Бандер медлить с нашим убийством? Мы ведь были всего лишь людьми без преобразователей. Почему должны были быть хоть какие-то колебания в том, чтобы предоставить Фаллома его судьбе? Он ведь всего лишь солярианин, причем даже еще не взрослый.

Если ты начнешь рассматривать кого-нибудь или что-нибудь только как «всего лишь» то или это, ты можешь уничтожить все, что пожелаешь. Для этого всегда найдутся подходящие определения.

– Не стоит доводить до абсурда первоначально правильные замечания для того, чтобы заставить их казаться разумными.

Робот всего лишь робот. Ты не можешь отрицать этого. Это не человек. Это не разумное существо в нашем понимании. Это машина, имитирующая проявления разумности.

– Как легко ты говоришь, не зная об этом ничего. Я – Гея. Да, я также и Блисс, но я – Гея. Я – мир, который считает каждый свой атом значимым и необходимым, как и каждую совокупность атомов – даже более необходимым и значимым. Я/мы/Гея не можем с легкостью уничтожить организованную совокупность атомов, хотя мы были бы рады встроить ее во что-нибудь более сложное, обеспечивая конечно отсутствие всякого вреда целому.

Наивысшая из известных нам форм организации – разумные существа; только в чрезвычайных обстоятельствах позволительно уничтожить разумное существо. Механическое ли оно или биологическое – не имеет значения. Робот Охраны представлял собой такой вид разумности, какого я/мы/Гея никогда не встречали. Изучать его было восхитительно. Уничтожить его – немыслимо, за исключением момента прямой угрозы нашей жизни.

– Ты рисковала тремя более разумными существами, – сухо заметил Тревиз, – собой, Пилоратом – человеком, которого ты любишь – и, если ты не возражаешь против этого – мной.

– Четырьмя! Ты как всегда забываешь включить сюда Фаллома. И риска практически не было, насколько я могла судить. Пойми – предположим ты столкнулся с картиной, великим шедевром искусства, существование которой означает смерть для тебя. Все, что ты должен сделать, это провести широкой кистью с краской, совершенно произвольно, по этой картине и она будет уничтожена навеки, а ты – спасен. Но предположим, ты вместо этого тщательно изучаешь картину и добавляешь краску лишь касаясь то здесь, то там, соскребая незначительный слой старой краски в другом месте и так далее, ты можешь достаточно сильно изменить ее, чтобы избежать смерти и все же сохранить ее как шедевр.

Естественно, все это не может быть проделано ни с чем иным, кроме наиболее выдающихся шедевров. Это может потребовать времени, но наверняка, если бы оно было, ты попытался бы спасти картину так же, как и свою жизнь.

– Возможно, но в конце концов ты уничтожила этот шедевр, уже после того, как спасла его. Широкая кисть опустилась и поглотила все чудесные, мельчайшие штрихи и нежные сочетания форм и образов. И ты сделала это мгновенно, когда под угрозой оказался маленький гермафродит, в то время, как опасность для нас и тебя самой не подвигла тебя на это.

– Мы, Инопланетники, все еще не подвергались немедленной опасности, в то время, как Фаллом, как мне показалось, оказался внезапно под угрозой гибели. Я была вынуждена выбирать между роботами Охраны и Фалломом. И, не теряя времени зря, я выбрала Фаллома.

– Неужели это так и было, Блисс? Быстрое вычисление и взвешивание одного и другого разума, быстрое вынесение приговора по делу величайшей сложности и значимости?

– Да.

– Положим, я скажу тебе, что это был всего лишь ребенок, стоящий перед тобой, ребенок, обреченный на смерть. Тебя захватило инстинктивное чувство материнства и ты спасла его, хотя раньше ты лишь просчитывала степень риска, когда ему подвергались только три взрослых существа.

Блисс слегка покраснела.

– Возможно, нечто подобное и было, но не в таком виде, как ты хочешь представить, чтобы поддразнить меня. За этим стояли вполне рациональные причины.

– Я поражен. Если за этим стояли вполне рациональные размышления, ты могла прийти к выводу, что ребенок неизбежно должен встретить свою судьбу в своем собственном обществе.

Кто знает, сколько тысяч детей было отсеяно, чтобы поддерживать постоянным число жителей, которое соляриане считают оптимальным для своего мира.

– Это нечто большее, Тревиз. Ребенок был бы убит из-за того, что оказался слишком молод для наследования. Это потому, что его родитель умер преждевременно, из-за того, что я его убила.

– В тот момент, когда мы стояли перед выбором – убить или погибнуть.

– Неважно. Я убила его родителя. Я не могла стоять рядом и смотреть, как по моей вине убивают ребенка. С другой стороны, это позволит изучить мозг такого вида, какой никогда прежде не изучался Геей.

– Мозг ребенка.

– Он не долго останется таким. Он разовьет мозговые преобразователи. Они дают солярианам такие способности, каких Гея достичь не может. Простое поддержание слабого свечения и включение механизма открывания двери полностью меня истощили. Бандер же мог снабжать энергией все свое поместье, настолько же большое и сложное, как и город, который мы видели на Кампореллоне – и делал это даже во сне.

– Следовательно, ты рассматриваешь ребенка как важный вклад в фундаментальные исследования мозга.

– В каком-то смысле это так.

– Я так не думаю. Мне сдается, на борту у нас появилась опасность. Большая опасность.

– Опасность чего? Он может отлично приспособиться – с моей помощью. Он разумен и уже демонстрирует признаки привязанности к нам. Он ест, когда мы едим, идет туда, куда и мы, и я/мы/Гея можем получить знания неоценимой важности, исследуя его мозг.

– А что, если он родит? Ему не нужен муж – он сам себе и муж и жена.

– Он еще много лет не выйдет из детского возраста. Спейсеры живут столетиями, а соляриане не горели желанием увеличивать свою численность. Задержка воспроизводства, вероятно, генетически заложена во всем населении. У Фаллома еще долго не будет детей.

– Откуда ты знаешь?

– Я вовсе не знаю это. Я просто стараюсь рассуждать логично.

– А я говорю тебе, что Фаллом может оказаться опасным.

– Ты не знаешь этого наверняка. И ты как раз рассуждаешь нелогично.

– Я чувствую это, Блисс, безо всяких на то причин. Кроме того, это ты, не я, настаиваешь, что моя интуиция непогрешима.

И Блисс уже не выглядела так уверенно.

59

Пилорат задержался в дверях рубки и заглянул внутрь, словно ему было не по себе. Казалось, он пытается понять, занят Тревиз работой или нет.

Руки Тревиза лежали на пульте, как всегда, когда он входил в контакт с компьютером. Смотрел он на обзорный экран. Пилорат понял, что Тревиз работает и стал терпеливо ждать, стараясь не двигаться или не помешать ему каким-либо иным способом.

Наконец, Тревиз взглянул на Пилората. Он, впрочем, еще не вполне отключился от своего предыдущего занятия. Глаза его все еще казались слегка остекленелыми, а взгляд – несфокусированным, словно он оставался связанным с компьютером, видя, думая, живя несколько иначе, чем обычные люди.

Но он медленно кивнул Пилорату, будто вид того, с трудом проникая в сознание, привел, наконец, какое-то воздействие на те доли мозга, что отвечают за дешифровку зрительных образов. Затем, спустя мгновение, он поднял руки, улыбнулся и вновь стал самим собой.

– Я боюсь, что оторвал тебя от дела, Голан, – извиняющимся тоном сказал Пилорат.

– Не важно, Янов. Я просто производил проверку готовности к Прыжку. Теперь мы готовы, но я думаю, что подожду еще некоторое время, просто для лучшей гарантии, на счастье.

– Разве счастье – или случайные факторы – имеют к этому какое-то отношение?

– Это только такое выражение, – улыбаясь, ответил Тревиз, – хотя случайные факторы действительно могут сказываться, по крайней мере, теоретически. Зачем ты пришел?

– Могу я сесть?

– Конечно, но давай лучше пройдем в мою каюту. Как там Блисс?

– Прекрасно. – Он откашлялся. – Она снова отсыпается. Она должна выспаться, ты же понимаешь.

– Естественно. Все тот же гиперпространственный разрыв.

– Точно, старина.

– А Фаллом? – Тревиз устроился на кровати, оставив стул Пилорату.

– Помнишь те книги из моей библиотеки, которые ты распечатал через компьютер для меня? Сказки и предания? Он прочитал их. Конечно, он слабо понимает Галактический, но, кажется, ему доставляет удовольствие произносить вслух слова. Он – я предпочел бы использовать мужской род для него. Почему бы это, как ты думаешь?

– Возможно, потому что ты сам мужского рода, – пожал плечами Тревиз – Может быть. Он страшно умный, знаешь ли.

– Я думаю.

Пилорат замялся.

– Я вижу, ты не особенно нежен к Фаллому.

– Ничего против него лично, Янов. У меня никогда не было детей и я, в общем, никогда не был особенно нежен с ними. А ты, кажется, имел детей, насколько я знаю?

– Одного сына. Я помню, это было такое удовольствие – иметь сына, когда он был еще маленьким. Может быть именно поэтому я хотел бы использовать мужской род для Фаллома. Это возвращает меня на четверть века назад.

– У меня нет никаких возражений из-за того, что он тебе нравится, Янов.

– Ты тоже полюбишь его, если только попробуешь отнестись к нему непредвзято.

– Думаю, что да, Янов, и может быть, в один прекрасный день, я попробую.

Пилорат вновь замолчал. Затем сказал:

– Я знаю, что ты должно быть уже устал спорить с Блисс.

– На самом деле я не думаю, что мы так уж много спорим, Янов. Она и я в действительности вполне нормально сотрудничаем. Мы даже устроили очень полезную дискуссию вчера – без криков, без взаимных упреков – относительно ее промедления в выводе из строя роботов Охраны. В конце концов, она продолжает спасать наши жизни, так что я не могу предложить ей что-либо, кроме дружбы, не правда ли?

– Да, я понимаю, но я не имел в виду «споры» в смысле «ссоры». Я подразумевал это постоянное расхождение во взгляде на Галаксию как противоположность индивидуальности.

– Ах, это! Я полагаю, это продолжится – но вежливо.

– Что ты скажешь, Голан, если я приведу аргумент в ее пользу?

– Все совершенно нормально. Но ты сам принял идею Галаксии или ты просто чувствуешь себя счастливее, когда соглашаешься с Блисс?

– Честно, я сам пришел к этому. Я думаю, Галаксия – это именно то, что должно будет возникнуть. Ты сам выбрал это направление развития, и я все больше убеждаюсь, что оно правильно.

– Потому что я выбрал его? Это не аргумент. Что бы Гея ни говорила, я могу ошибаться, как ты знаешь. Так что не позволяй Блисс убеждать себя в пользе Галаксии используя подобные приемы.

– Я не думаю, что ты не прав. Это мне показала Солярия, а не Блисс.

– Каким образом?

– Ну, если начать с начала, мы – Изоляты, ты и я.

– Это ее термин, Янов. Я предпочитаю думать, что мы – личности.

– Это просто вопрос семантики, старина. Называй, как хочешь, но мы заключены в наши собственные шкуры, окружающие наши собственные мысли, а думаем мы сперва и прежде всего о самих себе. Самооборона – наш первый закон природы, даже если это означает, что всем остальным на свете будет нанесен ущерб.

– Известны люди, отдавшие свои жизни за других.

– Это редкое явление. Гораздо больше известно людей, жертвующих насущнейшими нуждами иных ради какой-нибудь глупейшей своей прихоти.

– И какое отношение это имеет к Солярии?

– Ну, на Солярии мы могли видеть, кем Изоляты – или отдельные, независимые личности, если ты предпочитаешь – могут стать. Соляриане с трудом смогли разделить между собой целый мир. Они решили прожить свою жизнь в полнейшей изоляции, чтобы быть совершенно свободными. Они не привязаны даже к своим собственным отпрыскам, но убивают их, если население грозит чересчур вырасти. Они окружили себя роботами-рабами, которых обеспечивают энергией, так что когда солярианин умирает, все поместье переживает символическую смерть. Разве это достойно восхищения, Голан?

Можешь ли ты сравнить с этим в благопристойности, доброте и взаимной заботе Гею? Блисс вовсе не обсуждала это со мной.

Это мои собственные мысли и чувства.

– И это похоже на тебя, Янов. Я разделяю эти чувства.

Я тоже думаю, что Солярианское общество – ужасно, но так было не везде. Они произошли от Землян, и, более непосредственно, от Спейсеров, которые жили гораздо дольше, чем обычные люди. Соляриане выбрали путь, по той или иной причине, который ведет к крайностям, но нельзя судить по крайностям. Во всей Галактике с ее миллионами обитаемых миров, известна ли тебе хоть одна планета, сейчас или в прошлом, имеющая общество, подобное Солярианскому? Или даже отдаленно напоминающая его? И смогла бы Солярия создать его, если бы от всех забот ее не избавили роботы?

Сомнительно, чтобы общество, состоящее из личностей, могло превратиться в такое солярианское скопище ужаса без роботов.

– Ты разбиваешь вдребезги все, Голан, – скривился Пилорат, – или по крайней мере, я имел в виду, ты никогда не оказываешься в затруднении, защищая тот тип Галактики, против которого ты проголосовал.

– Я вовсе не хочу все рушить. Есть какой-то разумный довод в пользу Галаксии и когда я найду его, я узнаю, что это и уступлю. Или, возможно, выражаясь более точно, если я найду это.

– Ты думаешь, что тебе это может и не удасться?

– Как я могу сказать? – пожал плечами Тревиз. – Ты знаешь, почему я жду несколько часов, прежде чем совершить Прыжок и почему меня подмывает подождать несколько дней?

– Ты сказал, что подождать – это безопаснее.

– Да, я так сказал, но мы в достаточной безопасности и теперь. Чего я действительно боюсь, так это того, что эти Спейсерские миры, чьи координаты у нас есть, полностью обманут наши ожидания. У нас координаты только трех и мы воспользовались уже двумя, каждый раз едва избегая смерти.

При этом мы все еще не получили никакого намека на расположение Земли или даже на то, существует ли она вообще.

Сейчас я использую третий и последний шанс, и что, если и он тоже обманет нас?

– Ты знаешь, – вздохнул Пилорат, – есть старая легенда, – она, в общем, есть среди тех, что я дал Фаллому, чтобы он попрактиковался в языке; в ней кому-то дали возможность загадать три желания, но только три. Три кажется каким-то многозначительным числом во всех подобных вещах, возможно потому, что это – первое простое число, наименьшее простое число. Ты знаешь, два из трех сбываются. Дело в этих историях, видимо, в том, что желания не приносят никакой пользы. Никто их не загадывает правильно, что, как я обычно предполагаю, является отражением древней мудрости – удовольствие, которого вы желаете, должно быть заработано, а не…

Он внезапно замолчал и смешался.

– Извини, старик, но я занимаю твое время. Я становлюсь болтливым, когда речь заходит о моем хобби.

– Я всегда нахожу это интересным, Янов. Я рад увидеть аналогию. Нам дано было три желания, и мы использовали два, но это не принесло нам ничего хорошего. Теперь осталось только одно. Отчего-то я уверен, что нам вновь не повезет и потому хотел бы оттянуть насколько возможно Прыжок.

– Что же ты будешь делать, если ожидания будут вновь обмануты? Вернешься на Гею? На Терминус?

– О, нет, – прошептал Тревиз, качая головой. – Поиск должен продолжиться – но если б я только знал, как.

14. Мертвая планета

60

Тревиз чувствовал себя подавленным. Те несколько побед, которые он одержал с начала поиска, никогда не были окончательными; скорее они просто отодвигали поражение.

Сейчас он откладывал Прыжок к третьей спейсерской планете, пока его тревога не передалась другим. Когда он наконец решил, что просто должен приказать компьютеру перебросить корабль через гиперпространство, Пилорат с серьезным видом стоял в проходе в рубку, а Блисс – позади и несколько сбоку от него. Даже Фаллом стоял здесь, по-совиному глядя на Тревиза и одной рукой крепко сжимая ладонь Блисс.

Тревиз оторвался от компьютера и довольно грубо бросил:

– Настоящее семейное собрание! – но неудобство от сказанного испытал только он сам.

Он задал компьютеру параметры Прыжка таким образом, чтобы выйти в обычное пространство на большем расстоянии от звезды, чем обычно было необходимым. Он убеждал себя – это потому, что он научился осторожности в результате событий на первых двух Спейсерских мирах, но и сам не верил в это. В глубине души он знал, что надеется появиться в пространстве на достаточно большом расстоянии от звезды, чтобы остаться неуверенным, есть ли (или нет) вокруг нее пригодные для жизни планеты. Это могло дать ему еще несколько дней космического путешествия прежде, чем он сможет обнаружить их и (возможно) сможет лучше справиться с расстроенным выражением на своем лице.

Так что сейчас, с наблюдающей за ним «семейкой», он поглубже вздохнул, задержал дыхание, а затем со свистом выдохнул после того, как дал компьютеру финальные инструкции.

Звездный узор заскользил в беззвучном мерцании и обзорный экран стал пустее, показывая область пространства с гораздо реже расположенными светилами. Но здесь, вблизи центра, ярко сияла звезда.

Тревиз широко ухмыльнулся, радуясь определенной победе.

В конце концов, третий набор координат мог оказаться ошибочным и здесь могло и не быть подходящей звезды класса «G». Он посмотрел на своих спутников и сказал:

– Вот она. Звезда номер три.

– Ты уверен? – мягко спросила Блисс.

– Подождите! Я переключу экран компьютера на соответствующий участок карты Галактики и если эта яркая звезда исчезнет, то значит она не нанесена на карту, и это именно та звезда, которая нам нужна.

Компьютер выполнил его команду и звезда потухла без какого-либо постепенного угасания. Казалось, ее словно бы никогда и не было, но остальные звезды светились там же, где и раньше, в величественном равнодушии.

– Мы добрались до нее, – сказал Тревиз.

Теперь он послал «Далёкую Звезду» со скоростью чуть больше половины той, которую мог легко поддерживать. Все еще под вопросом оставалось присутствие или отсутствие обитаемых планет и он не горел желанием их обнаружить. Даже после трехдневного приближения нечего еще было сказать о их возможном наличии.

Или, возможно, кое-что уже было. Звезду сопровождал большой газовый гигант. Он кружил очень далеко от своего солнца и светился очень бледным желтым светом, отражавшимся от его дневной стороны, которую, из своего положения, они могли видеть как тонкий полумесяц.

Тревизу не понравился его вид, но он пытался не показать этого и объяснял, словно по путеводителю:

– Это газовый гигант. Довольно эффектный. У него пара тонких колец и два приличных спутника, которые со временем можно будет различить.

– Большинство систем включают газовые гиганты, не правда ли?

– Да, но этот – один из самых больших. Судя по расстоянию от него до спутников и по периоду их обращения, этот гигант должно быть почти в две тысячи раз массивней, чем обычный пригодный для жизни мир.

– Какая разница? Газовый гигант – это газовый гигант, и не имеет значения, какого он размера, верно? Обычно они находятся на больших расстояниях от звезды, вокруг которой обращаются и ни один из них не годится для жизни на нем, благодаря своим размерам и отдаленности. Лучше бы мы поискали вблизи звезды подходящие человеку планеты.

Тревиз задумался, а затем решил все выложить в открытую.

– Дело в том, – сказал он, – что газовые гиганты стремятся чисто подмести всю область близлежащего пространства. Тот материал, что они не смогли вобрать в свою собственную структуру, может срастись в довольно большие тела, которые вынуждены будут составлять систему его спутников. Это предотвращает образование других тел даже на значительных расстояниях от гигантов, так что чем он больше, тем более вероятно, что вокруг данной звезды вращается только одна крупная планет. Здесь же вполне может оказаться лишь этот газовый гигант и астероиды.

– Ты имеешь в виду, что здесь нет подходящих для жизни планет?

– Чем больше газовый гигант, тем меньше вероятность встретить такие планеты, а этот – так массивен, что кажется почти карликовой звездой.

– А можем мы посмотреть? – спросил Пилорат.

Сейчас они все трое смотрели на экран (Фаллом остался в каюте со своими книгами).

Увеличение планеты продолжалось до тех пор, пока светящийся серп не заполнил весь экран. На некотором расстоянии от центра его пересекала тонкая темная линия, тень системы колец, которые можно было видеть несколько поодаль за поверхностью планеты как сверкающую дугу, протянувшуюся на темную сторону. Прежде чем она сама входила в тень, ее участок над ночной планетой еще отражал солнечный свет.

– Ось вращения планеты наклонена примерно на 35 градусов к плоскости эклиптики, – сказал Тревиз, – и ее кольца расположены в экваториальной плоскости. Так что звездный свет при данном положении планеты отбрасывает тень колец практически на экватор.

– Эти кольца довольно тонкие, – поглощенный своими мыслями, заметил Пилорат.

– Слегка побольше средних размеров, – отозвался Тревиз.

– Согласно легенде, кольца вокруг газового гиганта в планетарной системе Земли гораздо шире, ярче и более отчетливы, чем эти. Такие кольца, что в сравнении с ними газовый гигант кажется карликом.

– Я не удивлен, – сказал Тревиз. – Когда история передается от человека к человеку тысячи лет, такие вещи вряд ли уменьшаются при пересказе.

– Это прекрасно, – произнесла Блисс. – Когда смотришь на серп, кажется, что он переливается и изгибается прямо на глазах.

– Атмосферные бури, – пояснил Тревиз. – В общем-то вы можете более четко рассмотреть его, если выберете подходящую длину волны. Позвольте, я попытаюсь. – Он положил руки на пульт и приказал компьютеру пройтись по спектру и остановиться на оптимальной частоте.

Нежно-светящийся серп планеты стал менять свою окраску, причем так быстро, что эти переливы почти затуманили взгляд, поскольку глаза устали за ними следить. Наконец, он стал красно-оранжевым, и по нему заплавали отчетливые спирали, закручиваясь и раскручиваясь по мере движения.

– Непредставимо, – пробормотал Пилорат.

– Восхитительно, – прошептала Блисс.

«Вполне представимо, – горько думал Тревиз, и вовсе не восхитительно». Ни Пилорат, ни Блисс, погруженные в созерцание этого великолепия, не подумали о том, что планета, которой они восторгаются, уменьшает шансы разгадать ту тайну, что мучала Тревиза. Но впрочем, почему они должны думать об этом? Обоих вполне удовлетворяет то, что решение Тревиза правильно и они сопровождают его в его поисках для уверенности, без эмоциональных переживаний. Бессмысленно обижаться на них за это.

– Ночная сторона кажется темной, – сказал он, – но если бы наши глаза могли воспринимать инфракрасное излучение, мы бы увидели ее тускло-красной, глубокого и гневного оттенка.

Планета очень сильно излучает в инфракрасном диапазоне, поскольку она достаточно велика, чтобы быть нагретой почти докрасна. Это больше, чем газовый гигант – это суб-звезда.

Он подождал немного и продолжил:

– А теперь выкинем этот объект из наших мыслей и посмотрим, есть ли здесь подходящие для жизни планеты, которые могут существовать.

– Может быть, они есть, – улыбнулся Пилорат. – Не отбрасывай этой возможности, старина.

– Я не отбрасываю, – без особого убеждения откликнулся Тревиз. – Образование планет слишком сложное дело, чтобы для этого существовали твердые и жесткие правила. Мы говорим только о вероятностях. С этим монстром в пространстве вероятность уменьшается, но не до нуля.

– Почему бы тебе не подумать об этом таким образом? – вмешалась Блисс. – Поскольку первые два набора координат дали тебе две обитаемые планеты Спейсеров, то третий, который уже дал тебе подходящую звезду, тоже приведет к обитаемой планете. Зачем рассуждать о вероятностях?

– Я хотел бы надеяться, что ты права, – ответил Тревиз, вовсе не чувствуя себя утешенным. – Сейчас мы выпрыгнем из плоскости эклиптики по направлению к звезде.

Компьютер позаботился об этом почти в тот же миг, как он произнес эти слова. Тревиз вернулся в свое пилотское кресло и решил, что единственный недостаток пилотирования гравилета с таким современным компьютером – то, что испытавший это не захочет никогда – никогда – пилотировать вновь любой другой тип корабля.

Сможет ли он снова выносить все эти вычисления, проводить которые нужно самому? Или брать в расчет ускорения и ограничивать их разумными пределами? Скорее всего, он позабыл бы об этом и истратил энергию так, что он и все на борту размазались бы по внутренним переборкам.

Ну, впрочем, он будет управлять этим кораблем – или любым другим в точности подобным ему, если сможет спокойно вытерпеть все эти перемены – всегда.

И, так как он хотел устраниться от вопроса об обитаемых планетах, да или нет, он сосредоточился на том, чтобы вывести корабль над плоскостью эклиптики, а не под нее. При отсутствии какой-либо определенной причины выходить под плоскостью, пилоты почти всегда выбирали другой вариант.

Почему?

Кстати, почему рассматривают одно направление как верх, а другое – как низ? В симметричном космосе это чистейшая условность.

Точно так же он обычно обращал внимание на то, в каком направлении вращаются наблюдаемые им планеты вокруг своей оси и вокруг звезды. Если оба направления оказывались против часовой стрелки, то там, где была его голова – север, а где ноги – юг. А север в Галактике воспринимался как верх, а юг – как низ.

Это была чистейшая условность, возникшая во мгле прошлого, которой рабски следовали до сих пор. Если кто-нибудь увидит знакомую карту, но с югом наверху – вряд ли он сможет узнать ее. Карту потребовалось бы перевернуть, чтобы она обрела свой смысл. И все, что на ней обозначено, стало бы ясным стоило лишь сориентировать ее на север – «на вверх».

Тревиз вспомнил о битве, проведенной Бел Риозом, генералом Империи, тремя столетиями ранее. В критический момент он отклонил свою эскадру, вывел ее под плоскость эклиптики и застал врасплох эскадру судов, ждущих его, но не готовых к отражению атаки с этого направления. Считалось, что это был нечестный маневр – проигравшими, естественно.

Условность, столь могущественная и столь древняя, должно быть вела свое происхождение с Земли – и это внезапно направило мысли Тревиза вновь к вопросу об обитаемых планетах.

Пилорат и Блисс продолжали рассматривать газовый гигант, который медленно поворачивался на экране, постепенно откатываясь назад. Часть, освещенная солнцем, расширялась и, так как Тревиз продолжал наблюдение в оранжево-красном диапазоне волн, вихревые структуры ураганов на ее поверхности становились все более безумными и гипнотическими.

К ним забрел Фаллом и Блисс решила, что ему пора вздремнуть, да и ей самой тоже не помешает поспать.

– Я увожу корабль от газового гиганта, Янов, – сказал Тревиз оставшемуся с ним Пилорату. – Я хочу переключить компьютер на поиск гравитационных возмущений от планет нужных нам размеров.

– Конечно, старина.

Но задача на самом деле была более сложной. Компьютер должен был искать планеты не только подходящих размеров, но и находящиеся на нужном расстоянии от звезды. Должно было пройти несколько дней, прежде чем он мог обрести полную уверенность.

61

Тревиз вошел в свою каюту хмурый, серьезный – действительно мрачный – и начал ввод команд в компьютер.

Блисс уже ждала его и рядом с ней – Фаллом. Его набедренная повязка и остальная одежда безошибочно свидетельствовали о недавней стирке и вакуумной утюжке.

Подросток смотрелся в своей одежде лучше, чем в одной из укороченных ночных рубашек Блисс.

– Я не хотела мешать тебе, но послушай. Начинай, Фаллом.

Своим высоким музыкальным голосом Фаллом произнес:

– Приветствую тебя, Протектор Тревиз. Я очень рад, что сопровождаю тебя в этом корабле. Я счастлив, также, видя доброе ко мне отношение моих друзей, Блисс и Пела.

Фаллом закончил и очаровательно улыбнулся. Тревиз вновь подумал про себя: «Я воспринимаю его как мальчика или как девочку? Или как их обоих вместе? А может, как никого из них?»

– Очень хорошо запомнено, – кивнул он. – Почти верно произнесено.

– Вовсе не запомнено, – тепло отозвалась Блисс. – Фаллом составил это сам и спросил, можно ли продекламировать это тебе. Я не знала даже, что он скажет, пока сама сейчас не услышала его.

– В таком случае, очень хорошо, – выдавил улыбку Тревиз.

Он заметил, что Блисс избегает, когда это возможно, местоимений.

– Я говорила, что Тревизу это понравится, – обернулась к Фаллому Блисс. – Теперь иди к Пилу и можешь еще почитать, если хочешь.

Фаллом выбежал и Блисс сказала Тревизу:

– Просто удивительно, как быстро Фаллом наловчился в Галактическом. У соляриан, должно быть, особые способности к языкам. Вспомни, как хорошо Бандер научился говорить на Галактическом, просто прослушивая гиперпространственные передачи. Эти мозги могут быть замечательными и в других областях, а не только в преобразовании энергии.

Тревиз что-то проворчал про себя.

– Не говори мне, что тебе все еще не нравится Фаллом, – настаивала Блисс.

– Не то, чтобы он мне не нравился, но и особой любви к нему я не испытываю. Это существо просто доставляет мне неудобство. Кроме того, это страшное чувство – иметь дело с гермафродитом.

– Пойми, Тревиз, это разумно. Фаллом – вполне нормальное живое существо. Подумай, какими отвратительными мы должны казаться обществу гермафродитов, вообще мужчины и женщины. Каждый – лишь половина целого, и для воспроизводства должно проводиться временное и неуклюжее слияние их воедино.

– Ты против этого, Блисс?

– Не прикидывайся, что не понимаешь, Тревиз. Я пытаюсь представить, как мы выглядим с точки зрения гермафродитов. Им это, должно быть, кажется исключительно отталкивающим; нам – вполне естественным. Так, Фаллом кажется отталкивающим тебе, но это всего лишь недальновидная, обывательская реакция.

– Честно говоря, – сказал Тревиз, – надоедает не использовать в общении с этим существом местоимения. Это мешает думать и в разговоре постоянно запинаешься на местоимениях.

– Но это просто недостаток нашего языка, а не Фаллома.

Ни один человеческий язык не развивался с учетом гермафродитизма. И я рада, что ты затронул эту тему, потому что я сама уже думала об этом. Говорить «оно», как на этом настаивал сам Бандер – это не выход. Это местоимение для предметов, у которых пол не может быть установлен, но вообще нет местоимения для тех, кто сексуально активен в обоих смыслах. Почему бы тогда не выбрать одно из местоимений произвольно? Я думаю о Фалломе, как о девочке. У нее высокий голос и она способна давать потомство, что является жизненным определением женственности. Пилорат согласен, почему бы тебе не сделать то же самое? Пусть будет «она» и «ее».

– Хорошо, – пожал плечами Тревиз. – Это будет звучать странно, учитывая, что у нее есть семенники, но пускай.

– У тебя действительно есть эта досадная привычка пытаться все обратить в шутку, – вздохнула Блисс, – но я знаю, в каком ты находишься напряжении и я могу извинить тебя за это. Только используй женское местоимение для Фаллом, пожалуйста.

– Ладно, – Тревиз замялся, затем, не способный сдержаться, сказал: – Фаллом все дольше и больше начинает казаться твоим приемным ребенком каждый раз, как я вижу вас вместе. Не потому ли это, что ты хочешь детей, но не думаешь, что Янов может дать тебе хотя бы одного?

Глаза Блисс широко распахнулись.

– Он здесь вовсе не ради детей! Неужели ты думаешь, что я использую его, как удобный инструмент, чтобы помочь мне завести ребенка? В любом случае, мне не время еще заводить детей. Но когда такое время настанет, это будет геянский ребенок, для чего Пил не обладает нужными качествами.

– Ты имеешь в виду, что Янов будет отвергнут?

– Вовсе нет. Это будет лишь временный перерыв. Это может быть даже проведено путем искусственного осеменения.

– Я полагаю, ты только тогда сможешь иметь ребенка, когда Гея решит, что это необходимо, когда образуется вакансия из-за смерти одной из уже существующих частичек Геи.

– Это бесчувственный способ объяснения, но достаточно правдивый. Гея должна быть пропорциональной во всех своих частях и взаимоотношениях.

– Как и в случае соляриан.

Губы Блисс сжались, а лицо слегка побледнело.

– Совсем не так. Соляриане производят больше, чем им необходимо и уничтожают излишних детей. Мы же рожаем ровно столько, сколько нужно и нет необходимости никого лишать жизни – как у тебя замещается отмирающий верхний слой кожи на новый, выросший для обновления, и ни одной клеткой более.

– Я понял, что ты имеешь в виду. Я надеюсь, впрочем, что ты поймешь чувства Янова.

– В связи с моим возможным ребенком? Об этом никогда не заходил разговор, да и не было никакого желания.

– Нет, я говорю не об этом. Меня удивило то, что ты все больше и больше интересуешься Фаллом. Янов может почувствовать себя покинутым.

– Я вовсе не пренебрегаю им, и сам он тоже интересуется Фаллом. Она – еще одна точка взаимного увлечения, и это сближает нас еще сильнее. Может быть, это ты чувствуешь себя забытым?

– Я? – он был искренне удивлен.

– Да, ты. Я не больше понимаю Изолятов, чем ты – Гею, но у меня такое чувство, что тебе доставляет удовольствие быть в центре внимания на этом корабле и ты можешь почувствовать себя отодвинутым Фаллом.

– Глупости.

– Не большие, чем твое предположение, что я пренебрегаю Пилом.

– Тогда объявим перемирие и остановимся. Я попытаюсь рассматривать Фаллом как девочку и не буду излишне беспокоиться о том, что ты не заботишься о чувствах Янова.

– Спасибо, – улыбнулась Блисс. – Тогда все отлично.

Тревиз было повернулся, но Блисс окликнула его:

– Подожди!

– Да? – слегка устало сказал он, обернувшись.

– Мне совершенно ясно, что ты печален и подавлен. Я не имею права вторгаться в твой разум, но ты мог бы сказать мне, что случилось. Вчера ты сказал, в этой системе есть подходящая планета и казался вполне удовлетворенным. Как и сейчас, я надеюсь. Находка не оказалась ошибкой, не правда ли?

– В системе обнаружена подходящая планета и она все еще здесь.

– Она нужного размера?

Тревиз кивнул.

– Поскольку она – подходящая, она – нужного размера. И кроме того обращается на приемлемой дистанции от звезды.

– Ну, а что же тогда не так?

– Сейчас мы достаточно близко, чтобы проанализировать атмосферу. Оказалось, что говорить о ней нечего.

– Нет атмосферы?

– Не о чем говорить. Эта планета не пригодна для жизни, а другой, обращающейся вокруг этого солнца и имеющей хотя бы малейший шанс быть обитаемой, нет. Мы попали впросак в этой третьей попытке.

62

Хмурый Пилорат явно не желал прерывать несчастное молчание Тревиза. Он выглядывал из-за двери рубки, очевидно надеясь, что тот сам начнет разговор.

Тревиз не начинал. Даже если молчание казалось упрямством, он продолжал молчать.

И наконец Пилорат оказался не в силах больше вынести это и довольно робко сказал:

– Что мы делаем?

Тревиз поднял взор на Пилората, несколько мгновений смотрел на него, затем отвернулся и ответил:

– Мы начинаем отсчет времени перед посадкой на планету.

– Но поскольку здесь нет атмосферы…

– Компьютер утверждает, что здесь нет атмосферы. До сих пор он обычно сообщал мне то, что я хотел услышать, и я принимал это. Теперь он сообщил мне то, что я слышать не желаю и я должен проверить это. Если компьютер когда и ошибался, я хочу, чтобы так было именно сейчас.

– Ты думаешь, он не прав?

– Нет, не думаю.

– Ты можешь представить себе какую-нибудь причину, по которой он мог бы ошибаться?

– Нет, не могу.

– Тогда почему ты сомневаешься, Голан?

Тревиз крутнулся в кресле, оказавшись лицом к лицу с Пилоратом. Его лицо исказилось в отчаянии.

– Неужели ты не видишь, Янов, что я не могу придумать, что же нам еще делать? Мы вытащили пустышки на первых двух планетах в том, что касается Земли, а теперь и этот мир оказался пуст. Что я должен теперь делать? Летать от мира к миру, осматривая все вокруг и повторяя: «Пардон, где тут Земля?» Земля слишком хорошо замела все свои следы, не оставив нигде зацепки. Из этого видно, я думаю, что мы не способны были заметить такую зацепку, даже если бы она существовала.

– Я и сам думал об этом, – кивнул Пилорат. – Не обсудить ли нам это? Я знаю, ты несчастен, старик, и не желаешь говорить; так что если ты хочешь, чтобы я оставил тебя одного, я могу уйти.

– Начинай, обсудим это, – почти простонал Тревиз. – Но что лучшего могу я сделать, кроме как молчать?

– Это кажется не слишком любезным согласием, но возможно все пойдет нам на пользу. Пожалуйста, останавливай меня в любой момент, если решишь, что больше этого не вынесешь. Мне кажется, Голан, что Земле нет нужды предпринимать только пассивные и негативные меры, скрывая себя. Ей нужно было не просто стереть ссылки на себя. Не могла ли она подбросить фальшивые доказательства и активно работать для маскировки себя подобным образом.

– Как ты себе это представляешь?

– Ну, мы слышали о радиоактивности Земли в нескольких местах и этот сорт слухов мог быть запущен, чтобы заставить каждого отбросить любую попытку отыскать ее. Если она действительно радиоактивна, она была бы совершенно неприступна. По всей вероятности, мы не сможем даже ступить на ее поверхность. Даже исследовательские роботы, если бы они у нас были, не могли бы вынести радиации. Тогда зачем беспокоиться? А если она не радиоактивна, она остается неприкосновенной, за исключением случайных встреч, и тогда у нее есть иная цель, чтобы маскировать себя.

– Довольно странно, Янов, – изобразил улыбку Тревиз, – что эта мысль приходила в голову и мне. Мне даже представилось, что невероятно огромный спутник мог быть введен во всемирные легенды. Что касается газового гиганта с громадной системой колец, это точно также невероятно и точно также может оказаться придуманным для отвода глаз. Это все, возможно, предназначено для того, чтобы заставить нас искать что-то несуществующее, так что мы спокойно пройдем мимо истинной планетной системы, глядя на Землю и не обращая на нее внимания, так как на самом деле у нее нет большого спутника или кузины с тремя кольцами, или радиоактивной поверхности. Следовательно, мы не узнаем ее и даже не подумаем, что смотрим на нее. И даже хуже.

– Что может быть хуже? – совсем пал духом Пилорат.

– Это легко представить. Когда твой разум слабеет посреди ночи и начинает обыскивать огромные просторы фантазии в поисках чего-нибудь, что может углубить отчаяние.

Что, если Земля обладает исключительной способностью маскироваться? Что, если даже наши разумы могут быть затуманены? Что, если мы могли пройти мимо Земли с ее большим спутником и ее отдаленным газовым гигантом с кольцами, и не увидеть ничего из этого? Что, если мы уже сделали так?

– Но если ты веришь в это, почему мы…

– Я не сказал, что верю в это. Я говорю о сумасшедших фантазиях. Мы продолжаем поиски.

– Как долго, Тревиз? – помедлив, спросил Пилорат. – В какой-то момент мы наверняка должны бросить все это.

– Никогда, – рассвирепел Тревиз. – Если я проведу остаток жизни, скитаясь от планеты к планете, оглядываясь и спрашивая: «Пожалуйста, сэр, где тут Земля?» – так тому и быть. В любое время я могу доставить тебя и Блисс и даже Фаллом, если ты пожелаешь, назад на Гею, а затем продолжить все самостоятельно.

– О, нет. Ты знаешь, я не оставлю тебя, Голан, и никогда тебя не оставит Блисс. Мы будем прыгать по планетам вместе с тобой, если так надо. Но зачем?

– Затем, что я должен найти Землю, и я найду ее. Не знаю, как, но найду. Теперь смотри. Я пытаюсь достичь положения, откуда смогу изучить освещенную сторону планеты, но так, чтобы солнце не находилось слишком близко. Так что позволь мне ненадолго заняться этим.

Пилорат замолчал, но не ушел. Он продолжал следить, пока Тревиз изучал изображение планеты, наполовину освещенной, выведенное на обзорный экран. Пилорату она казалась однообразной, но он знал, что Тревиз, связанный с компьютером, рассматривает ее с повышенной зоркостью.

– Здесь есть туман, – прошептал Тревиз.

– Тогда здесь должна быть атмосфера, – буркнул Пилорат.

– Не обязательно плотная. Недостаточная для поддержания жизни, но способная создавать слабый ветер, который может поднять пыль. Это общеизвестные признаки планет с разряженной атмосферой. Здесь даже могут быть маленькие полярные шапки изо льда. Понимаешь, немного водяных паров, сконденсировавшихся на полюсах. Этот мир – слишком теплый для твердой углекислоты. Я должен переключиться на радиолокационное картографирование. Сделав это, я смогу гораздо легче работать на ночной стороне.

– Действительно?

– Да. Я должен был сделать это с самого начала, но на практически безвоздушной и, следовательно, безоблачной планете казалось естественным попытаться рассмотреть все в видимом свете.

Тревиз надолго замолчал, пока экран превращался в причудливое переплетение радарных импульсов, которые давали настолько абстрактную картину планеты, что она казалась нарисованной мастером Клеонского периода. Затем он сказал:

– Ну… – протяжно и выразительно и вновь замолчал.

– Что это за «ну»? – не вытерпел наконец Пилорат.

Тревиз быстро взглянул на него.

– Я не вижу кратеров.

– Нет кратеров? Это хорошо?

– Совершенно неожиданно, – сказал Тревиз. Его лицо расплылось в усмешке. – И очень здорово. В самом деле, великолепно.

63

Фаллом осталась стоять, прижавшись носом к иллюминатору, в который маленький фрагмент Вселенной был виден точно в той же форме, в какой его видел невооруженный глаз, без компьютерного увеличения или иной обработки.

Блисс, пытавшаяся объяснить ей все это, вздохнула и тихо шепнула Пилорату:

– Я даже не знаю, что из всего этого она понимает, Пел, дорогой. Для нее особняк ее родителя и та часть поместья, на которой он расположен, было всей Вселенной. Я не думаю, что она когда-либо выходила ночью или видела звезды.

– Ты действительно так думаешь?

– Да. Я не отваживалась показать ей все это, пока она не накопила достаточный словарный запас, чтобы хоть немного понимать меня – и какое счастье, что ты можешь говорить с ней на ее собственном языке.

– Вся трудность в том, что я не особенно силен в нем, – возразил Пилорат виновато. – И Вселенную действительно очень трудно охватить умом, если она наваливается на тебя так неожиданно. Она сказала мне, что если эти маленькие огоньки – гигантские миры, каждый из которых подобен Солярии – конечно, они даже намного больше ее – то они не могут висеть в пустоте. Они должны упасть, сказала Фаллом.

– И она права, исходя из того, что ей известно. Она задает разумные вопросы и, мало по малу, начинает понимать, что к чему. По крайней мере, она любопытна, а не испугана.

– Положение вещей таково, Блисс, что я тоже заинтригован. Взгляни, как Голан изменился, как только обнаружил, что на планете, к которой мы направляемся, нет кратеров. У меня нет ни малейшего понятия, какое имеет значение это отличие. А у тебя?

– Абсолютно никакого. Он все же знает планетологию гораздо лучше, чем мы. Мы можем только предполагать, что он знает, что делает.

– Хотел бы я знать.

– Ну так спроси его.

– Я всегда боюсь, что рассержу его, – скривился Пилорат.

– Я уверен, он думает, что я должен знать все эти вещи и без его объяснений.

– Это глупо, Пил. Он без стеснения спрашивает тебя обо всех нюансах легенд и мифов Галактики, которые по его мнению могут быть полезными. Ты всегда готов ответить и объяснить ему все это, так почему же он поведет себя иначе?

Сходи спроси его. Если это рассердит Тревиза, у него будет повод попрактиковаться в социологии, и это пойдет ему на пользу.

– А ты пойдешь со мной?

– Нет, конечно нет. Я хочу остаться с Фаллом и продолжить попытки вложить в ее голову концепцию Вселенной.

Ты всегда можешь рассказать мне о том, что получилось – но после, как только Голан объяснит тебе это.

64

Пилорат неуверенно вошел в рубку. Он рад был заметить, что Тревиз насвистывал что-то себе под нос и явно был в хорошем настроении.

– Голан, – сказал он так беззаботно, как сумел.

Тревиз оглянулся на него.

– Янов! Ты всегда входишь на цыпочках, словно думаешь, что мешать мне противозаконно. Закрой дверь и садись. Садись! Взгляни на это.

Он ткнул в планету на экране и пояснил:

– Я нашел не больше двух или трех кратеров, каждый довольно мал.

– Это что-то меняет, Голан? В самом деле?

– Меняет? Конечно. Как ты можешь спрашивать?

– Для меня все это – тайна, покрытая мраком, – беспомощно развел руками Пилорат. – Я в колледже изучал преимущественно историю. В дополнение к ней я проштудировал социологию и психологию, а также языки и литературу, в основном древнюю, и специализировался на мифологии в университете. Я никогда близко не касался планетологии или любой другой естественной науки.

– Это не преступление, Янов. Я предпочитаю, чтобы ты знал то, что ты знаешь. Твои способности к древним языкам и знание мифологии приносят нам огромную пользу. Ты знаешь это. А когда дело дойдет до планетологии – я сам позабочусь об этом.

– Понимаешь, Янов, – продолжал он, – планеты образуются путем постепенного слипания мелких объектов.

Последние из них с основной массой уже сталкиваются и оставляют после себя отметины кратеров. Может быть, это они и есть. Если планета достаточно велика чтобы стать газовым гигантом, она состоит в основном из жидкости под газовой атмосферой и последние столкновения кончаются только всплеском в таком океане и не оставляют следов.

Меньшие планеты – твердые, покрытые камнем или льдом, должны иметь кратеры, но остается некоторая неопределенность, пока существуют факторы, способствующие их уничтожению. Известно их три типа:

Во-первых, мир может обладать ледяной поверхностью, покрывающей жидкий океан. В этом случае, любой столкнувшийся объект пробивает лед и расплескивает воду. Затем лед вновь намерзает и залечивает, так сказать, пробоину. Такая планета или спутник должна быть холодной и не является тем, что мы понимаем под «пригодным для жизни миром».

Во-вторых, если планета сейсмически очень активна, вулканическая, тогда постоянные лавовые потоки или выбросы пепла постепенно заполняют или хоронят под собой любые кратеры подобного вида. Однако, такая планета или спутник тоже не выглядят подходящими для людей.

Это приводит нас к обитаемому миру как к третьей возможности. Такой мир может иметь полярные ледяные шапки, но большая часть океана должна быть свободна ото льдов. Он может иметь вулканы, но они должны быть редкими. Такие миры никак не могут ни залечить кратеры, ни заполнить их. Но однако существуют факторы эрозии. Ветер и текущая вода могут источить кратеры, а если там есть и жизнь, деятельность живых существ тоже сильно влияет на эрозию местности.

Понимаешь?

Пилорат поразмыслил над этим, а затем сказал:

– Но, Голан, я совсем тебя не понимаю. Планета, к которой мы приближаемся…

– Мы садимся на нее завтра, – бодро заявил Тревиз.

– Эта планета, к которой мы приближаемся – на ней нет океана.

– Только довольно тонкие полярные шапки.

– Или заметной атмосферы.

– Только одна сотая плотности атмосферы Терминуса.

– Или жизни.

– Ничего, что я смог бы обнаружить.

– Тогда что же могло разрушить эти кратеры?

– Океан, атмосфера, жизнь, – ответил Тревиз. – Пойми, если эта планета с самого начала была безвоздушна и безводна, любые бывшие на ней кратеры все еще существовали бы, и ее поверхность была бы ими покрыта. Отсутствие кратеров доказывает, что она не могла быть безвоздушной и безводной с момента возникновения и в недавнем прошлом могла даже иметь значительную атмосферу и океан.

С другой стороны, здесь есть огромные бассейны, видимые с орбиты, которые, должно быть, заключали в себе озера и океаны; никаких следов рек не заметно, поскольку они высохли. Так что ты можешь видеть, что здесь была эрозия, и что сравнительно недавно она исчезла, так как новые кратеры еще не успели накопиться.

– Возможно, я не планетолог, – усомнился Пилорат, – но мне кажется, что если планета достаточно велика, чтобы удерживать плотную атмосферу может быть миллиарды лет, она не может так внезапно потерять ее, верно?

– Я так не думаю. Но этот мир несомненно был обитаем, прежде чем атмосфера исчезла; вероятно, даже людьми. Я полагаю, этот мир был тарраформирован, как и почти все заселенные людьми миры Галактики. Вся загвоздка в том, что мы не знаем, каким он был до человека или что было сделано для того, чтобы превратить его в удобный для людей, или по какой причине исчезла жизнь. Это могла быть катастрофа, высосавшая атмосферу и положившая конец человеческой жизни.

Или же на планете мог существовать какой-то странный разбаланс, который люди контролировали, пока были здесь, и который вошел в порочный цикл исчезновения атмосферы как только они исчезли. Может быть, мы найдем ответ, когда приземлимся, а может быть и нет. Это не имеет значения.

– Но наверняка не имеет значения и то, была ли здесь жизнь, раз ее нет сейчас. Какая разница, была ли планета всегда необитаема, или она необитаема только теперь?

– Если она необитаема только теперь, тогда здесь могут сохраниться руины тех, кто когда-то жил здесь.

– На Авроре тоже были руины.

– Точно, но на Авроре двадцать тысяч лет шел дождь и снег, все таяло и замерзало, дул ветер и менялась температура. И там была жизнь – не забывай про жизнь. Там уже не было людей, но жизнь продолжалась. Руины эродировали точно так же, как кратеры. Даже быстрее. И спустя двадцать тысяч лет для нас осталось не много полезного. Здесь, на этой планете, двадцать тысяч лет, или, возможно, меньше, прошло без ветров, без бурь, без жизни. Здесь менялась температура, я допускаю, но и все. Руины должны быть в хорошем состоянии.

– За исключением того случая, – с сомнением проворчал Пилорат, – что здесь вообще нет руин. Может здесь никогда не было жизни или же никакой разумной жизни и это отсутствие атмосферы было той самой причиной, по которой люди никогда не жили здесь.

– Нет, нет. Не стоит строить передо мной пессимиста, поскольку это не сработает. Даже отсюда я вижу остатки того, что, я уверен, было когда-то городом. Так что завтра мы садимся.

65

– Фаллом убеждена, – озабоченно сказала Блисс, – что мы должны вернуть ее обратно к Джемби, ее роботу.

– Хмм. – Тревиз издал этот звук, изучая поверхность планеты, в то время, как она скользила под парящим над ней кораблем. Затем вдруг взглянул на Блисс так, словно только теперь осознал ее замечание. – Ну, это был единственный родитель, которого она знала, не так ли?

– Да, конечно, но она думает, что мы возвращаемся на Солярию.

– Разве эта планета выглядит похожей на нее?

– Откуда ей знать.

– Скажи ей, что это не Солярия. Постой, я дам тебе пару подходящих книгофильмов с графическими иллюстрациями. Покажи ей виды нескольких планет, обитаемых миров, и объясни, что их – миллионы. У тебя есть для этого время. Я понятия не имею, как долго Янов и я будем бродить здесь, лишь только мы наметим подходящую цель и сядем.

– Ты и Янов?

– Да. Фаллом не может идти с нами, даже если бы я хотел этого, хотя я еще не сошел с ума. Для посещения этого мира необходимы скафандры, Блисс. Здесь нет пригодного для дыхания воздуха. А у нас нет подходящего скафандра для Фаллом. Так что она останется на корабле с тобой.

Губы Тревиза тронула невеселая улыбка.

– Я допускаю, что буду чувствовать себя в большей безопасности вместе с тобой, но мы не можем оставить Фаллом одну на этом корабле. Она может что-нибудь испортить, пусть даже невольно. Янов должен быть со мной, потому что он может разобраться в каких-нибудь архаичных надписях, если они здесь есть. Это означает, что ты должна будешь остаться с Фаллом. Я думаю, ты сама этого хотела.

Блисс выглядела неуверенной.

– Послушай, это ты хотела, чтобы Фаллом улетела с нами, а не я. Я предупреждал, что от нее будут одни неудобства. Итак, ее присутствие вызывает трения и ты должна привыкнуть к этому. Она остается здесь, так что и ты тоже должна остаться. Таким вот образом.

– Думаю, что так, – вздохнула Блисс.

– Прекрасно. А где Янов?

– Он с Фаллом.

– Очень хорошо. Сходи позови его. Я хочу с ним поговорить.

Тревиз все еще изучал поверхность планеты, когда вошел Пилорат и кашлянул, давая знать о своем присутствии.

– Что-нибудь не так, Голан? – спросил он.

– Не то чтобы не так, Янов. Просто я не уверен. Это – странный мир и я не знаю, что с ним стряслось. Моря должны были быть обширными, судя по оставшимся от них впадинам, но они пусты. Насколько я могу судить по их следам, это был мир опресненных водоемов и каналов – или, возможно, моря были не особенно соленые. Этим можно объяснить отсутствие во впадинах мощных отложений соли. Или вот что. Когда океаны исчезли, соль исчезла вместе с ними – тогда это выглядит делом рук человека.

– Извини мое пренебрежение подобными вещами, Голан, – нерешительно начал Пилорат, – но какое отношение это имеет к тому, что мы ищем?

– Я полагаю, никакого, но я не могу сдержать любопытство. Если бы я знал только, каким образом терраформировали эту планету и какой она была до этого, тогда я возможно смог бы понять, что случилось с ней после того, как она опустела – или перед этим. А если мы сумеем узнать, что с ней случилось, мы сможем подготовиться к неприятным сюрпризам.

– Каким сюрпризам? Это же мертвый мир, верно?

– Достаточно мертвый. Очень мало воды; разряженная, не годная для дыхания атмосфера; и Блисс не обнаружила следов ментальной активности.

– Что должно решить вопрос, я думаю.

– Отсутствие ментальной активности не гарантирует отсутствие жизни.

– Это просто означает отсутствие опасной жизни.

– Не знаю. Но я хотел проконсультироваться с тобой не по этому вопросу. Здесь есть два города, которые мы можем посетить. Они, кажется, довольно величественны; как, впрочем, и все города. То, что уничтожило воздух и океан, вероятно не тронуло города. В любом случае, эти два – особенно велики. Больший, однако, кажется каким-то приземистым из-за своего расположения на голой равнине. За его чертой находится космопорт, но в самом городе ничего подобного нет. В том, что не так велик, тоже есть космопорт, маленький и пустой, но впрочем, кто мог бы позаботиться о нем?

– Ты хочешь, чтобы я принял решение, Голан? – скривился Пилорат.

– Нет, я сам приму его. Просто я хочу знать, что ты об этом думаешь.

– Исходя из того, что они собой представляют, большой, обширный город должно быть торговый или промышленный центр. Меньший – вероятно, административный центр. Нам ведь он и нужен? Там есть монументальные здания?

– Что ты под ними подразумеваешь?

– Вряд ли я могу объяснить, – улыбнулся Пилорат. – Фасон их меняется с течением времени и от мира к миру. Впрочем, я полагаю, что они обычно выглядят большими, бесполезными и дорогостоящими. Подобно тому месту, где мы развлекались на Солярии.

Тревиз улыбнулся в ответ.

– Трудно сказать, глядя прямо вниз, а когда я сажусь или взлетаю, мне трудно разглядеть их сбоку. Зачем тебе нужен административный центр?

– Именно там у нас больше вероятность обнаружить планетарный музей, библиотеку, архивы, университет и т. д.

– Хорошо. Тогда именно туда мы и направимся; в меньший город. И быть может, мы и найдем что-нибудь. У нас уже было два промаха, но может нам повезет на этот раз.

– Бог троицу любит.

– Откуда ты выкопал эту фразу? – поднял брови Тревиз.

– Это древняя поговорка. Я нашел ее в древних легендах. Как я думаю, это означает, что успех приходит с третьей попытки.

– Звучит правдоподобно. Прекрасно, тогда – бог троицу любит, Янов

15. Мох

66

Тревиз выглядел довольно нелепо в своем скафандре.

Единственное, что осталось теперь снаружи – его кобуры. Не те, что обычно болтались у бедер, а более основательные, составляющие часть его костюма. В правую он с осторожностью поместил бластер, а в левую – нейрохлыст. Они вновь были заряжены и на этот раз, с ухмылкой подумал Голан, ничто не вырвет их у него.

Блисс улыбнулась.

– Неужели ты будешь таскать оружие даже на планете без воздуха или… Ладно, не обращай внимания! Я не собираюсь оспаривать твои решения.

– Ну и хорошо, – сказал Тревиз и повернулся к Пилорату, чтобы помочь ему подогнать гермошлем, прежде чем надеть свой.

Пилорат, никогда прежде не надевавший скафандр, уныло заметил:

– А что, я действительно смогу дышать в этой штуковине, Голан?

– Обещаю тебе это.

Блисс, положив руки на плечи Фаллом, наблюдала за тем, как они закончили последние приготовления. Юная солярианка явно встревоженно смотрела на две фигуры в скафандрах. Она дрожала и руки Блисс обнимали ее нежно и успокаивающе.

Дверь шлюза открылась и двое вошли внутрь, их раздувшиеся руки помахали на прощание. Шлюз закрылся.

Внешний люк отошел в сторону и они неуклюже ступили на землю мертвого мира.

Светало. Естественно, небо было ясным и фиолетового оттенка, но солнце еще не взошло. Вдоль светлеющего горизонта, откуда оно должно было появиться, стелилась легкая дымка.

– Холодно, – сказал Тревиз.

– Ты чувствуешь холод? – удивился Тревиз. Скафандры отличались хорошей изоляцией и проблема состояла в основном в удалении излишнего тепла, выделявшегося телом.

– В общем нет, но смотри… – голос Пилората ясно звучал в телефонах Тревиза, когда он посмотрел туда, куда Янов указывал пальцем.

В розовом свете зари сверкал иней. Им были покрыты осыпавшиеся камни фронтона здания, к которому они приближались.

– Из-за разряженной атмосферы здесь ночью должно быть гораздо холоднее, чем ты можешь себе представить, – пояснил Тревиз, – а днем – теплее. Сейчас – самая холодная часть суток, и так продлится несколько часов, прежде чем станет слишком жарко, чтобы мы смогли оставаться на солнце.

И словно произнес заклинание – шар солнца в тот же миг появился над горизонтом.

– Не смотри на него, – обратился Тревиз к Пилорату, – хотя в твоем шлеме – отражающее и не пропускающее ультрафиолет стекло, все же это может оказаться опасным.

Он повернулся к восходящему солнцу спиной и его длинная тень упала на здание. Под лучами светила иней исчезал у него на глазах. Спустя несколько мгновений стена выглядела темной из-за остатков влаги, но затем и влага исчезла.

– Отсюда эти здания выглядят не так хорошо, как с орбиты. Они растрескались и осыпаются. Это результат колебаний температуры, я думаю, а также того, что остатки воды замерзают каждую ночь и тают днем вот уже двадцать тысяч лет.

– Тут на стене вырезаны какие-то буквы над входом, – сказал Пилорат, – но настолько выкрошенные, что их трудно разобрать.

– Но ты можешь сделать это, Янов?

– Какое-то финансовое учреждение. По крайней мере, я вижу слово, которое может означать «Банк».

– Что это такое?

– Дом, в котором доходы хранились, возвращались, вкладывались, давались взаймы и пускались в оборот – если это то, о чем я думаю.

– Целое здание, посвященное этому? Без компьютеров?

– Без того, чтобы компьютеры полностью производили все расчеты.

Тревиз пожал плечами. Он не находил вдохновляющими такие детали древней истории.

Они пошли дальше, все быстрее и быстрее, тратя меньше времени на каждый следующий дом. Тишина, мертвая тишина была гнетущей. Медленное, растянувшееся на тысячелетия разрушение, в которое они вторглись, делало это место похожим на скелет города, от которого не осталось ничего, кроме костей.

Они находились в подходящих температурных условиях, но Тревизу все казалось, что он чувствует спиной жар солнца.

Пилорат, шедший метров на сто правее, вдруг резко крикнул:

– Посмотри сюда!

Тревиза ударило по ушам.

– Не ори, Янов, я так же ясно услышу и твой шепот, не смотря на то, что ты далеко от меня. Что это?

– Это здание – «Зал Миров», – приглушил голос Пилорат. – По крайней мере, я думаю так читается эта надпись.

Тревиз подошел к нему. Перед ним возвышалось трехэтажное сооружение с провалившейся крышей, которая местами была покрыта большими обломками камня, словно какие-то скульптуры, стоявшие здесь, разбились на куски.

– Ты уверен?

– Если мы войдем внутрь, то сможем убедиться.

Они сделали пять широких шагов и пересекли пустующую площадь. В разряженной атмосфере их металлические подошвы производили скорее вибрацию, сравнимую с шепотом, чем полновесные звуки.

– Я понимаю теперь, что ты имел в виду под «большими, бесполезными и дорогостоящими», – пробормотал Тревиз.

Они вошли в обширный и высокий зал, освещенный солнцем сквозь узкие окна. Внутренняя обстановка четко была видна там, куда падали солнечные лучи, а ее оставшаяся часть скрывалась в тени. Редкая атмосфера слабо рассеивала свет.

В центре стояла фигура человека, много больше натуральных размеров, выполненная из чего-то вроде синтетического камня. Одна рука статуи уже отпала, другая треснула у плеча и Тревиз почувствовал, что если он резко топнет, эта рука тоже отломится. Он отступил назад, словно если бы он подошел слишком близко, его могли бы обвинить в таком несносном вандализме.

– Хотел бы я знать, кто это, – сказал Тревиз. – Никаких надписей нигде. Я думаю, те, кто установил статую, считали его имя настолько очевидным, что оно не нуждается в напоминании. Но сейчас… – он почувствовал опасность углубиться в бесплодные размышления и переключил свое внимание на другое.

Пилорат смотрел выше и взгляд Тревиза переместился туда же. Там было что-то высечено – какие-то знаки – на стене, которые Тревиз не мог прочитать.

– Поразительно, – сказал Пилорат. – Двадцать тысяч лет, возможно, и здесь, отчасти защищенные от солнца и влаги, они еще вполне разборчивые.

– Не для меня.

– Это написано старым шрифтом, и даже для него излишне витиевато. Позволь, я посмотрю сейчас… семь – один – два… – Его голос перешел в бормотание, но потом он опять громко произнес:

– Здесь пятьдесят названий – очевидно, принадлежащих пятидесяти Спейсерским мирам, и это – «Зал Миров». Я полагаю, эти имена перечислены в порядке основания. Аврора – первая, а Солярия – последняя. Если ты обратил внимание, здесь семь колонок с семью названиями в первых шести и восемью – в седьмой. Словно бы планировали таблицу семь на семь, а затем добавили Солярию, как свершившиеся факт. Я полагаю, старина, что этот список относится еще к тому времени, когда Солярия не была терраформирована и заселена.

– И какая из них – планета, на которой мы стоим? Ты знаешь это?

– Посмотри на пятое название в третьей колонке, т. е. девятнадцатое, высеченное буквами немного более крупными, чем другие. Писавшие это, кажется, были достаточно самолюбивы, чтобы выделить себя. С другой стороны…

– Как читается это имя?

– Насколько я могу воспроизвести его звучание, это – Мельпомена. Мне это имя совершенно незнакомо.

– Может ли оно соответствовать Земле?

Пилорат энергично замотал головой. Это невозможно было увидеть из-за шлема, но Тревиз услышал его слова:

– В старых легендах для обозначения Земли существуют дюжины слов. Гея – одно из них, как ты знаешь. Также используются Терра, Эрда и т. д. они все довольно короткие. Мне не известно ни одного длинного названия Земли, или чего-либо, напоминающего укороченную версию Мельпомены.

– Тогда мы находимся на Мельпомене и это – не Земля.

– Да. С другой стороны – как я начал ранее говорить – даже лучшим признаком того, что это Мельпомена являются не увеличенные буквы, а координаты 0;0;0. Этого можно было ожидать от координат, соответствующих чьей-либо собственной планете.

– Координаты? – Тревиз чувствовал себя полным идиотом. – Этот список дает и координаты?

– Этот список перечисляет три числа для каждой планеты и я готов предположить, что это – координаты. Чем же еще они могут быть?

Тревиз не отвечал. Он открыл небольшое отделение в той части скафандра, что защищала его правое бедро и вытащил компактный прибор, соединенный кабелем со скафандром. Он приложил его к глазам и тщательно сфокусировал на настенной надписи; негнущиеся пальцы в перчатках делали эту работу довольно трудной, хотя в иных обстоятельствах она была минутным делом.

– Камера? – без всякой необходимости спросил Пилорат.

– Она может передавать изображение прямо в корабельный компьютер.

Тревиз сделал несколько снимков под разными углами, затем обратился к Пилорату:

– Подожди, я должен забраться повыше. Помоги мне, Янов!

Пилорат сцепил кисти рук, изобразив из себя лестницу, но Тревиз лишь покачал головой.

– Ты не выдержишь моего веса. Встань лучше на четвереньки.

Янов с трудом опустился на пол и Тревиз, вновь затолкав камеру в свой отсек, с не меньшим трудом встал на плечи Пилората и перебрался с них на пьедестал статуи. Он осторожно постучал по камню скульптуры, проверяя его прочность, затем закинул ногу на колено каменной фигуры, используя его как основу для того, чтобы подняться наверх и ухватился за безрукое плечо. Уцепившись ногами за какие-то неприметные шероховатости на груди, он подтянулся и, наконец, после нескольких попыток уселся на этом плече. Тем давно мертвым людям, кто почитал эту статую и того, кого она олицетворяла, сделанное Тревизом могло показаться богохульством и Тревизу было не по себе от этой мысли, так что он старался сидеть потише.

– Ты свалишься и разобьешься, – взволнованно крикнул Пилорат.

– Я не собираюсь падать и разбиваться, но ты можешь оглушить меня.

Тревиз высвободил свою камеру и снова ее настроил.

Сделав несколько снимков, он закрыл ее и осторожно спустился на пьедестал. Затем он спрыгнул на землю и вибрация от его приземления была, очевидно, той соломинкой, которую не выдержала треснувшая рука. Она отвалилась и упав, превратилась в кучу щебня у подножия статуи. Причем все это произошло совершенно беззвучно.

Тревиз замер. Его первым импульсом было найти место, куда скрыться, прежде чем прибежит сторож и схватит его.

Поразительно, думал он впоследствии, как быстро оживают дни детства в ситуациях вроде этой – когда вы случайно разбиваете что-нибудь, что выглядит ценным. Длится это только мгновение, но задевает очень глубоко.

– Ну… ну, все в порядке, Голан, – голос Пилората звучал глухо, как и приличествовало человеку, который был свидетелем и даже подстрекателем акта вандализма, но пытался найти слова утешения. – Так или иначе, она почти что сама готова была отломиться.

Он подошел к осколкам на полу у пьедестала, словно демонстрируя это, дотянулся до одного из самых больших обломков, а затем позвал:

– Голан, иди-ка сюда.

Тревиз подошел и Пилорат, указывая на кусок камня, который явно был частью руки, еще державшейся на плече, когда они входили, спросил:

– Что это такое?

Тревиз всмотрелся. Это был клочок чего-то пушистого, ярко зеленого. Он осторожно поскреб это рукой в перчатке, и без труда отскреб этот пух.

– Это слегка походит на мох, – сказал он.

– Жизнь без сознания, которую ты упоминал?

– Я не уверен, что совершенно без сознания. Блисс, я думаю, будет настаивать на том, что мох имеет сознание – но она заявит, что и этот камень его имеет.

– Ты полагаешь, что этот мох и разрушил камень?

– Я не удивлюсь, если он этому разрушению помог. В этом мире много солнечного света и есть немного воды. Половину той атмосферы, что есть у планеты, составляет водяной пар. Остальное – азот и инертные газы. Также остались следы двуокиси углерода, что заставляет предположить отсутствие растительности, но может оказаться, что углекислого газа мало из-за того, что он фактически весь заключен в коре. И если в этих камнях имеется немного карбонатов, возможно мох разрушает их, выделяя кислоты, а затем использует полученную при этом двуокись углерода. Может статься, что мох – доминирующая форма жизни, оставшаяся в этом мире.

– Очаровательно.

– Несомненно, – сказал Тревиз, – но только в некотором смысле. Координаты Спейсерских миров гораздо более интересны, но к чему мы на самом деле стремились – это координаты Земли. Если их нет здесь – они могут быть где-нибудь еще в этом здании – или в каком-нибудь другом. Пошли, Янов.

– Но знаешь… – начал было Пилорат.

– Нет, нет, – нетерпеливо оборвал его Тревиз. – Поговорим позже. Лучше посмотрим, что еще может дать нам это место. Становится все теплее. – Он взглянул на маленький датчик температуры, встроенный на тыльной стороне левой перчатки. – Пошли, Янов.

Они подняли небольшое облачко пыли, которая, впрочем, быстро осела из-за разряженности атмосферы и позади них остались цепочки следов.

Время от времени, в каком-нибудь темном углу, тот или другой молча узнавали островки росшего там мха. Они не испытывали особой радости от присутствия здесь чего-то живого, своей примитивностью лишь усиливавшего мрачное, угнетающее чувство от прогулки по мертвой планете, особенно по такой, где на каждом шагу все напоминало о том, что когда-то, давным-давно, здесь кипела жизнь и развивалась цивиллизация.

– Я думаю, здесь была библиотека, – произнес внезапно Пилорат.

Тревиз с любопытством огляделся. Здесь стояло множество полок и когда он пригляделся к ним внимательней, то заметил, что принятые им было за украшения элементы могли с таким же успехом оказаться и книгофильмами. Стараясь не дышать, он вытащил один. Он был толстым и неуклюжим и Тревиз наконец понял, что это только футляр. Он вскрыл его своими неуклюжими в перчатках пальцами и увидел внутри несколько дисков. Они тоже были довольно толстыми и казались хрупкими, хотя Тревиз и не решился проверить это.

– Невероятно примитивно, – заметил он.

– Им тысячи лет, – взволнованно, словно оберегая мельпомениан от обвинений в отсталой технике, заявил Пилорат.

Тревиз показал на центр диска, где проступали завитки замысловатых букв, использовавшихся древними.

– Это название? Что оно означает?

Пилорат пристально рассмотрел диск.

– Я не уверен, старина, но я думаю, одно из этих слов относится к микроорганизмам. Я думаю, это специальный термин микробиологии, который я не понял бы и на Стандартном Галактическом.

– Вероятно, – угрюмо сказал Тревиз. – И столь же вероятно, это не даст нам ничего, даже если мы сможем прочесть его. Нас не интересуют микробы. Сделай одолжение, Янов. Просмотри некоторые книги и отбери те, у которых достаточно интересные заглавия. Пока ты занимаешься этим, я взгляну на считывающие устройства.

– Это они? – удивленно спросил Пилорат.

Они были приземисты, кубической формы, увенчанные наклонным экраном с закругленными выступами сверху, которые могли служить подставкой для локтей или же местом, куда ставился электроблокнот – если таковые существовали на Мельпомене.

– Если это библиотека, – сказал Тревиз, – то должны быть и того или иного вида считывающие устройства, и кажется, вот эти вполне подходят.

Он стер пыль с экрана, очень осторожно, и обнаружил, что из чего бы он ни был сделан, поверхность его не разрушилась от прикосновения. Он покрутил ручки, одну за другой. Ничего не произошло. Тревиз испробовал следующий прибор, затем следующий, с тем же отрицательным результатом.

Он не был удивлен. Даже если прибор оставался в рабочем состоянии в течении 20 тыс. лет в этой тонкой атмосфере и был влагонепроницаемым, оставалась еще и проблема источников питания. Запасенная энергия утекала что бы не предпринимали для предотвращения этого. Это был еще один аспект всеобъемлющего, непререкаемого второго закона термодинамики.

Пилорат подошел к нему сзади.

– Голан?

– Да.

– У меня здесь книгофильм…

– Какой?

– Я думаю, история космических полетов.

– Великолепно – но это ничего нам не даст, если я не заставлю этот считыватель работать. – Он от расстройства сжал кулаки.

– Мы можем взять микрофильм с собой на корабль.

– Я понятия не имею, как приспособить этот фильм к моему компьютеру. Он не подойдет к нему, а наша сканирующая система наверняка с ним несовместима.

– Но разве все это действительно необходимо, Голан? Если мы…

– Это действительно необходимо, Янов. Не перебивай меня. Я пытаюсь решить, что делать. Я попытаюсь добавить немного энергии этому устройству. Может быть, это все, что нужно.

– Откуда ты ее возьмешь?

– Ну… – Тревиз вытащил свое оружие, кротко взглянул на него, затем вернул бластер обратно в кобуру. Он вскрыл нейрохлыст и проверил заряд. Тот был максимальным. Голан распростерся на полу, запустил руки за считыватель (продолжая думать, что это именно он) и попытался двинуть его вперед. Прибор слегка сдвинулся и Тревиз стал изучать то, что при этом обнаружилось.

Один из кабелей должен был подводить питание и наверняка это был тот, что выходил из стены. Здесь не было никакой вилки или соединения. (Как можно понять чужую и древнюю культуру, в которой совершенно не признаются такие простейшие меры безопасности?) Он осторожно потянул на себя кабель, затем сильнее.

Повернул его туда-сюда, нажал на стену вблизи его выхода и на кабель рядом со стеной. Затем осмотрел полускрытую заднюю стенку прибора, но не обнаружил ничего, что помогло бы ему привести считыватель в рабочее состояние.

Опершись одной рукой на пол, он встал и поднял за собой кабель. Тревиз не имел ни малейшей идеи, что еще сделать, чтобы его освободить. Установка не выглядела сломанной или оторванной от питания. Кабель казался совершенно целым и выходил из аккуратного пятна в стене, к которому и был присоединен.

– Голан, могу я… – осторожно сказал Пилорат.

Тревиз отмахнулся от него и безапелляционно заявил:

– Не сейчас, Янов. Пожалуйста!

Он внезапно обнаружил на складке своей левой перчатки пятно все той же зеленой массы. Должно быть, он подцепил ее за этим прибором и вытащил сейчас на свет. Перчатка сперва была слегка влажной из-за этого мха, но на его глазах он высох и из зеленоватого превратился в коричневый.

Тревиз вернулся к кабелю, тщательно осматривая выходящий из стены конец. Наверняка здесь были два отверстия. Сюда можно было воткнуть другие провода.

Он вновь уселся на пол, открыв отсек питания своего нейрохлыста. Осторожно снял один из проводов и высвободил его из своего оружия. Затем медленно и деликатно вставил его в одно из отверстий, заталкивая его туда до тех пор, пока он не остановился. После этого Голан попытался потихоньку вытащить его обратно, но провод не поддавался, словно что-то его зажало. Он подавил первоначальное желание выдернуть провод силой. Было ясно, что проводом можно замкнуть цепь и снабдить энергией этот считыватель.

– Янов, – сказал Тревиз, – ты имел дело с разнообразнейшими книгофильмами. Посмотри, нельзя ли каким-то образом вставить этот в считыватель.

– Если это действительно необ…

– Пожалуйста, Янов, попытайся не задавать излишних вопросов. Мы потеряли уже столько времени! Я не хочу торчать здесь всю ночь, ожидая того момента, когда здания достаточно охладятся, чтобы можно было вернуться.

– Он должен вставляться вот так, но…

– Хорошо. Если это история космических полетов, тогда она должна начинаться с Земли, поскольку именно там были изобретены космические путешествия. Посмотрим теперь, как эта штука работает.

Пилорат несколько суетливо поместил книгофильм в приемник и после этого начал изучать обозначения на различных клавишах в поисках каких-либо указаний на то, что делать дальше.

Ожидая результатов, Тревиз тихо, отчасти для снятия собственного напряжения, произнес:

– Я полагаю, здесь должны были быть роботы – повсюду – в различном числе и всех видов – блестящие в этом почти вакууме. Беда лишь в том, что их источники энергии давно опустели, а если их вновь зарядить, что будет с их мозгами? Рычаги и шестеренки могли выдержать пронесшиеся тысячелетия, но что случилось с какими-нибудь микропереключателями или позитронными связями у них в мозгах? Они могли испортиться, а если даже и нет, что они могут знать о Земле? Что они…

– Считыватель работает, старина, – сказал Пилорат. – Смотри.

Тускло светящийся экран начал мерцать, правда, еле заметно. Но Тревиз слегка повернул регулятор мощности нейрохлыста и экран стал ярче. Разряженный воздух вокруг них приводил к тому, что вне прямых лучей солнца стоял полумрак, так что комната оставалась затемненной и экран по контрасту с этим казался ярче.

Он продолжал мерцать и по нему проплывали бесформенные тени.

– Нужно сфокусировать, – сказал Тревиз.

– Знаю, – ответил Пилорат, – но это максимум, чего я смог добиться. Сам фильм должно быть испорчен.

Тени теперь двигались быстрее и периодически показывалось что-то, слегка напоминающее карикатуру на печатный текст. Затем, на какое-то мгновение, возникло резкое изображение и снова исчезло.

– Верни это назад и зафиксируй, Янов.

Пилорат уже пытался это сделать. Он прогнал запись назад, затем вперед и наконец нашел и остановил кадр.

Тревиз нетерпеливо попытался прочитать это, затем, в затруднении, обратился к Пилорату:

– А ты можешь разобрать текст, Янов?

– Не совсем, – косясь на экран, ответил Пилорат. – Это что-то об Авроре. Я почти уверен в этом. Я знаю, это имеет отношение к первой гиперпространственной экспедиции – как тут сказано «первому броску».

Он пустил фильм дальше и экран вновь замигал.

– Все куски, – сказал наконец Янов, – которые я смог разобрать, относятся, кажется, только к Спейсерским мирам, Голан. Я не смог ничего найти здесь о Земле.

– Этого здесь и не может быть, – с горечью констатировал Тревиз. – На этих мирах все было стерто, как и на Транторе. Выключи эту штуку.

– Но это не важно… – начал было Пилорат, выключая прибор.

– Потому что мы можем попытать счастья в другой библиотеке? Там тоже все может оказаться уничтоженным. Повсюду. Ты знаешь… – обратившись к Пилорату, он повернулся к нему и сейчас глядел на своего товарища со смесью ужаса и изумления.

– Что с твоим шлемом, Янов? – спросил он наконец.

67

Пилорат машинально коснулся рукой в перчатке лицевой пластины скафандра, затем отдернул ее и посмотрел на пальцы.

– Что это? – удивился он. Затем взглянул на Тревиза и пронзительным от волнения голосом продолжил:

– Но и на твоем шлеме, Голан, тоже что-то странное.

Тревиз также машинально оглянулся в поисках зеркала.

Здесь его не было, да если бы и было, то потребовалось бы дополнительное освещение.

– Выйдем на свет, – проворчал он.

Он полувывел, полувытолкнул Пилората на солнце, бьющее из ближайшего окна. Несмотря на изолирующее действие скафандра, он чувствовал теперь на спине его тепло.

– Повернись лицом к солнцу, – приказал он, – но закрой глаза.

Теперь наконец стало ясно, что случилось с лицевой пластиной его шлема. Там, где стекло соединялось с металлизированной тканью самого скафандра, рос пышный мох.

Лицевая пластина была окантована зеленым пухом и Тревиз догадался, что и сам выглядит похоже.

Он провел пальцем в перчатке по мху на шлеме Пилората.

Кое-что отвалилось, раздавленная зелень осталась на перчатке. Даже теперь она блестела на солнце, однако, все же казалась жестче и суше. Тревиз попробовал еще, и на этот раз мох рассыпался. Он стал коричневым и совершенно сухим.

Голан протер края лицевой пластины Пилората, нажимая по возможности посильнее.

– Теперь меня, Янов, – сказал он. Затем спросил:

– Я выгляжу чистым? Хорошо, спасибо. Пошли. Я думаю, нам здесь больше нечего делать.

Солнце грело неприятно сильно, стоя в небе этого пустого города. Стены зданий ярко блестели, так что болели глаза.

Тревиз щурился, глядя на них и, насколько возможно, двигался по теневой стороне проходов. Он остановился у трещины в фасаде одного из зданий, достаточно широкой, чтобы просунуть в нее палец, в перчатке, конечно. Он так и сделал, затем вытащил, взглянул на него, пробормотал: «Мох», неторопливо подошел к границе тени и некоторое время подержал палец на солнце.

– Двуокись углерода, – сказал он, – вот узкое место. Повсюду, где он может найти двуокись углерода – разрушающийся камень – везде он будет расти. Мы – прекрасный источник углекислого газа, знаешь ли, вероятно, более богатый, чем что-либо еще на этой почти мертвой планете, и я полагаю, часть этого газа просачивается по краям лицевых пластин.

– И поэтому там растет мох.

– Да.

Обратный путь на корабль казался долгим, много дольше и, конечно, горячее, чем тот, который они проделали на заре.

Корабль, однако, все еще оставался в тени, когда они добрались до него; это Тревиз, по крайней мере, вычислил правильно.

– Смотри! – воскликнул Пилорат.

Тревиз посмотрел. Периметр шлюзового люка был окружен зеленым мхом.

– Еще большая утечка? – поинтересовался Пилорат.

– Конечно. Но количество газа незначительно. Я уверен, мох похоже является лучшим индикатором следов двуокиси углерода, чем все, что я знаю. Его споры должно быть рассеяны повсюду и где бы не обнаружилось несколько молекул – они прорастают. – Он настроил свое радио на волну корабля и произнес:

– Блисс, ты слышишь меня?

– Да, – зазвучал в его ушах голос Блисс. – Вы готовы войти? Нашли что-нибудь?

– Мы снаружи. Но не открывай люк. Мы откроем его отсюда. Повторяю, не открывай люк.

– Почему?

– Блисс, делай только то, что я прошу, хорошо? Все объясним потом.

Тревиз вынул свой бластер и осторожно уменьшил его мощность до минимума, затем неуверенно взглянул на него. Ему никогда не приходилось использовать бластер на минимальной мощности. Голан огляделся. Вокруг не было никакого подходящего обломка, чтобы испробовать на нем оружие.

В крайнем отчаянии он повернулся к каменному склону холма, в чьей тени стояла «Далёкая Звезда». Мишень не раскалилась до красна. Машинально он пощупал пятно от выстрела. Стало ли оно теплее? Он не мог сказать этого с достаточной долей уверенности из-за изоляционных свойств ткани своего скафандра.

Тревиз подождал еще немного, затем решил, что корпус корабля должен быть не менее устойчив к действию тепла, чем холм. Он направил бластер на край люка и коротко нажал спуск, затаив при этом дыхание.

Несколько сантиметров моховидной растительности мгновенно побурело. Он махнул рукой вблизи этого участка и даже легкого ветерка, возникшего при этом в почти безвоздушном пространстве, было достаточно, чтобы легкие останки бурого цвета рассеялись без следа.

– Это сработало? – озабоченно спросил Пилорат.

– Да, действует. Я настроил бластер на минимальное излучение.

Тревиз прогрел всю окружность люка и зелень немедленно исчезла. Он постучал по люку, чтобы вибрация сбросила все оставшееся и бурый порошок осыпался на грунт – пыль была настолько мелкой, что повисла даже в атмосфере Мельпомены, поддерживаемая остатками ее газов.

– Я думаю, теперь мы можем открыть, – сказал Тревиз и используя оборудование скафандра набрал комбинацию радиоволн, активировавшую механизмы шлюза. Появилась щель и не успел люк и на половину открыться, как Тревиз подтолкнул Пилората:

– Не стой столбом, Янов, входи внутрь. Не жди трапа. Влезай.

Голан последовал за ним, поливая из бластера границы люка. Он также тщательно прожарил трап, как только тот опустился. Затем Тревиз просигналил, чтобы люк закрылся, и продолжал прогревать его, пока он не захлопнулся полностью.

– Мы в шлюзе, Блисс, – сообщил Тревиз. – Мы останемся здесь еще несколько минут. По-прежнему не делай ничего!

– Ну, хотя бы намекни, как там у вас, – ответил голос Блисс. – С вами все в порядке? Как там Пил?

– Я здесь, Блисс, и в полном порядке, – отозвался Пилорат. – Тебе не о чем беспокоиться.

– Если ты так говоришь, Пил, то пусть объяснение произойдет позже. Я надеюсь, ты понимаешь.

– Обещаю, – ответил Тревиз и включил свет.

Две фигуры в скафандрах смотрели друг на друга.

– Мы выкачаем весь воздух планеты, какой сможем, так что нужно подождать, пока это будет проделано.

– А что же корабельный воздух? Мы напустим его сюда?

– Только через некоторое время. Я также стремлюсь избавиться от скафандра, как и ты, Янов. Я просто хочу убедиться, что мы избавились от любых спор, которые проникли сюда вместе с нами – или на нас.

Не совсем удовлетворенный освещением шлюза, Тревиз повернулся с бластером ко внутренней стороне люка и нажал на спуск. Он методично прогрел пол, стены и снова пол.

– Теперь ты, Янов.

Пилорат замешкался и Тревиз успокоил его:

– Ты только почувствуешь тепло. Больше ничего не произойдет. Если станет неприятно, сразу скажи об этом.

Он скользнул невидимым лучом по лицевой пластине, особенно тщательно провел по ее краям, затем, постепенно, по всей остальной поверхности скафандра.

– Подними левую руку, Янов, – бормотал он. – Теперь – правую. Обопрись на мои плечи и подними ногу – я должен обработать подошвы – теперь другую. Тебе не слишком жарко?

– Я точно купаюсь в прохладном бризе, Голан.

– Ну, теперь дай и мне попробовать на себе мое собственное средство. Поработай надо мной.

– Я никогда не держал в руках бластера.

– Ты должен взять его. Держи его вот так и своим большим пальцем нажми на эту кнопку – и крепко держи рукоятку. Правильно. Теперь прогрей лицевую пластину. Двигай им постепенно, Янов, не позволяй ему задерживаться долго на одном месте. Давай по остальному шлему, затем вниз по бокам и шее.

Он указывал направление и когда был прогрет повсюду и из-за этого весь покрылся испариной, взял назад бластер и проверил уровень энергии.

– Больше половины израсходовано, – заметил он и вновь методично прожарил внутреннюю поверхность шлюза, вперед и назад по стенам, пока бластер не израсходовал весь свой заряд, сам заметно нагревшись из-за быстрого и непрерывного разряда. После этого Тревиз наконец засунул бластер в кобуру.

Только теперь он подал сигнал для входа в корабль. Он был рад свисту и ощущению воздуха, входящего в шлюз, как только отворился внутренний люк. Его прохладные струи быстро остудят скафандр – гораздо быстрее, чем он остыл бы снаружи.

Конечно, это ему только казалось, но он мгновенно почувствовал охлаждающий эффект. Воображаемый или нет, но ему это все равно нравилось.

– Сними свой скафандр, Янов, и оставь его здесь, в шлюзе.

– Если ты не возражаешь, я хотел бы прежде всего принять душ.

– Не прежде всего. До этого и даже раньше чем ты сможешь опорожнить свой мочевой пузырь, ты должен, я полагаю, поговорить с Блисс.

Блисс, конечно, ждала их с выражением беспокойства на лице. Позади нее, выглядывая, стояла Фаллом, крепко вцепившись своими руками в левую руку Блисс.

– Что случилось? – строго спросила Блисс. – Что произошло?

– Предохранительные меры против заразы, – сухо сказал Тревиз, – так что я еще включу ультрафиолетовые лампы. Наденьте темные очки. Быстрее, пожалуйста.

В ультрафиолетовом свете в добавок к обычному свечению стен Тревиз стащил свои влажные одежды и вытряхнул их, вертя туда-сюда и осматривая.

– Только предосторожности ради, – сказал он. – Сделай так же, Янов. И, Блисс, я должен раздеться до конца. Если тебе это неприятно, пройди в свою каюту.

– Это не будет мне неприятно и не смутит меня. Я достаточно хорошо представляю, как ты выглядишь, и то, что ты проделаешь, не откроет мне ничего нового. А какая зараза?

– Кое-что маленькое, – стараясь говорить равнодушно, произнес Тревиз, – что, думаю, при определенных обстоятельствах может причинить большой вред человечеству.

68

Все возможные меры были приняты. Основную роль сыграло облучение. Официально, согласно комплексу фильмов с информацией и инструкциями, которые имелись на борту «Далёкой Звезды», когда Тревиз впервые поднялся на нее на Терминусе, ультрафиолет предназначался именно для дезинфекции. Голан предполагал, однако, что этот свет являлся и источником соблазна, и временами ему уступали, используя его для получения модного загара, уроженцы миров, где загар был в моде. Но как бы им не пользовались, он все же дезинфицировал помещения корабля.

Они вывели корабль в космос и Тревиз занялся маневрами вблизи солнца Мельпомены, делая все, что мог, чтобы не причинить неприятностей и не доставить лишних неудобств экипажу, поворачивая и раскручивая гравилет так, чтобы наверняка увериться в том, что вся его поверхность омыта ультрафиолетовым излучением звезды.

Затем они извлекли скафандры, оставленные в шлюзе, и проверяли их до тех пор, пока Тревиз не удовлетворился их состоянием.

– И все это, – сказала наконец Блисс, – из-за мха? Ты это сказал, Тревиз? Мох?

– Я зову это мхом, потому что он мне его напоминает. В конце концов, я не ботаник. Все, что я могу сказать – так это то, что он ярко-зеленый, и, вероятно, может существовать при очень слабом освещении.

– Почему?

– Мох чувствителен к ультрафиолету и не может расти или сохранять жизнеспособность в прямых солнечных лучах. Его споры повсюду и он растет в укромных уголках, в трещинах статуй, на нижних сторонах различных предметов, питаясь энергией рассеянных фотонов везде, где есть источники двуокиси углерода.

– Я поняла так, что ты считаешь его опасным.

– Это вполне может случится. Если бы хоть несколько спор проникли с нами, когда мы вошли, они бы нашли прекрасное освещение, без примеси вредного ультрафиолета. Они обнаружили бы жидкую воду и неиссякаемый источник углекислого газа.

– Только 0,03% в нашей атмосфере, – заметила Блисс.

– Огромное количество для него – и 4% в выдыхаемом нами воздухе. Что, если его споры прорастут у нас в ноздрях и на коже? Что, если они съедят и разрушат наши пищевые запасы? Что, если они производят токсины, способные нас убить? Даже если бы мы смогли убить эти споры, но все же оставили часть нетронутыми, этих оставшихся может оказаться достаточно, когда они вместе с нами попадут на другие планеты, чтобы заразить их, а оттуда быть занесенными на иные миры. Кто знает, какой вред они могут причинить.

– Жизнь не обязательно опасна, только потому, что она отличается от обычной, – покачала головой Блисс. – Ты так и готов убить.

– Это речь Геи, – сказал Тревиз.

– Конечно, но я надеюсь, она тем не менее имеет смысл.

Мох привык к условиям этого мира. Поэтому он использует свет в небольших количествах, но гибнет при его избытке; поэтому он использует малейшие следы двуокиси углерода, но может погибнуть при больших его концентрациях. Он может оказаться неопасным на любом другом мире, кроме Мельпомены.

– Ты хочешь, чтобы я предоставил мху шанс испробовать это? – с возмущением сказал Тревиз.

– Ну и ладно, – пожала плечами Блисс. – Не стоит защищаться. Я тебя понимаю. Будучи Изолятом, ты, вероятно, не имеешь выбора, но делай то, что ты делал.

Тревиз хотел было ответить, но его прервал ясный пронзительный голос Фаллом. Она сказала что-то на своем языке.

– Что она сказала? – поинтересовался Голан у Пилората.

– Она сказала, что… – начал было Пилорат.

Однако Фаллом, словно припомнив, что ее собственный язык понять не легко, начала говорить снова:

– Был ли там Джемби, там, где вы были?

Слова были произнесены старательно и Блисс просияла:

– Разве не прекрасно она говорит на Галактическом? И это еще почти не затратив на него времени.

– Я много напутаю, – тихо сказал Тревиз, – если попытаюсь сказать сам, но ты объясни ей, Блисс, что мы не нашли роботов на этой планете.

– Я объясню это, – вмешался Пилорат. – Послушай, Фаллом, – он мягко положил руку на плечо подростка. – Пойдем в нашу каюту и я дам тебе почитать еще одну книгу.

– Книгу? О Джемби?

– Не совсем, – и дверь за ними закрылась.

– Ты знаешь, – сказал Тревиз, нетерпеливо глядя им вслед, – мы теряем время, играя нянек этого ребенка.

– Теряем? Каким образом это мешает тебе в твоих поисках Земли, Тревиз? Никоим образом. В то же время, это укрепляет взаимосвязи, успокаивает страх, поддерживает любовь. Разве это не достижения?

– Это вновь говорить Гея.

– Да, – согласилась Блисс. – Вернемся теперь к делу. Мы посетили три из древних Спейсерских миров и не достигли ничего.

– Это, в общем, так, – кивнул Тревиз.

– Фактически, мы обнаружили, что все они – опасны, не так ли? На Авроре – дикие собаки; на Солярии – странные и ужасные люди; на Мельпомене – таящий угрозу всем обитаемым планетам мох. Очевидно, когда мир остается предоставленным самому себе, обитаем ли он людьми, или нет, он все равно становится опасным для межзвездного сообщества.

– Ты не можешь рассматривать это как всеобщий закон.

– Три из трех – это впечатляет.

– И как же это впечатляет тебя, Блисс?

– Я скажу тебе. Пожалуйста, выслушай меня без предубеждения. Если в Галактике существуют миллионы взаимодействующих миров, как оно и есть на самом деле, и если каждый из них населен исключительно Изолятами, что тоже так и есть, тогда на каждом мире люди доминируют и могут навязать свою волю нечеловеческим формам жизни, неживым геологическим формам и даже самим себе. Галактика, следовательно, является очень примитивной и нескоординированной, плохо работающей Галаксией. Началом объединения. Ты понимаешь, что я имею в виду?

– Я понял, что ты пытаешься сказать – но это не означает, что я должен соглашаться с тем, что ты сказала.

– Только выслушай. Соглашайся или нет, как хочешь, но выслушай. Единственный путь, каким может появиться Галаксия – это прото-Галаксия, и чем меньше прото – и больше Галаксия, тем лучше. Галактическая Империя была попыткой создать сильную прото-Галаксию. Когда она раскололась, настали плохие времена и возникло стремление усилить концепцию прото-Галаксии. Конфедерация Основания является такой попыткой. Такой попыткой была и Империя Мула. Такова планируемая Вторым Основанием Империя. Но даже если бы не было бы таких Империй или Конфедераций, даже будь вся Галактика сумашедшим домом, это был бы взаимосвязанный сумашедший дом, со взаимодействием между собой отдельных миров, пусть даже иногда враждебным, но повсеместным. Это был бы, собственно, род какого-то единения, и не самый худший.

– Тогда что могло бы быть самым худшим?

– Ты знаешь ответ, Тревиз. Ты видел его. Если населенный людьми мир совершенно распускается, становясь истинным Изолятом, если он теряет все связи с другими человеческими мирами, он развивается – но злокачественно.

– Что-то вроде раковой клетки?

– Да. Это не только Солярия. Она противостоит всем мирам. И на ней каждый против всех остальных. Ты видел это. А если люди исчезнут, испарятся последние следы дисциплины.

Каждый-против-каждого – станет инстинктивным, как у собак, или просто законом природы – как в мире мхов Мельпомены. Ты видишь, я думаю, чем ближе мы к Галаксии, тем лучше общество. Тогда зачем останавливаться за несколько шагов до цели?

Тревиз молча смотрел на Блисс. Затем сказал:

– Я думаю об этом. Но зачем предполагать, что увеличение дозы лекарства – единственный выход, что если немного – хорошо, то больше – лучше, и все это – лучшее из возможного?

Разве ты сама не говорила, что мох, возможно, так адаптировался к очень малому содержанию двуокиси углерода, что богатое содержание может убить его? Человек ростом в два метра лучше, чем ростом с метр, но лучше и трехметрового великана. Мыши не станет лучше, если она вырастет до размеров слона. Ей просто не выжить. Да и слону не станет лучше, если он уменьшится до величины мыши.

Существуют естественные размеры, естественная сложность, какое-то оптимальное количество для всего, звезда ли это или атом, и это, очевидно, истинно для живых существ и их сообществ. Я не говорю, что старая Галактическая Империя была идеальной, и я конечно вижу ошибки в деятельности Конфедерации Основания, но я не могу заявить, что поскольку тотальный Изоляционизм плох, тотальная Унификация хороша.

Крайности могут быть ужасны, как та, так и другая, и старая добрая Галактическая Империя, пусть и несовершенная, могла быть меньшим из зол.

– Я сомневаюсь, – покачала головой Блисс, – веришь ли ты сам себе, Тревиз. Будешь ли ты доказывать, что и вирус, и человек – равно неудовлетворительны, и возжелаешь стать чем-то промежуточным – вроде склизкой плесени?

– Нет. Но я могу спорить, что и вирус, и суперчеловек одинаково плохи и предпочесть остаться чем-то посредине – обычным человеком. Здесь, однако, нет повода для спора. Я вынесу решение, когда найду Землю. На Мельпомене мы обнаружили координаты остальных сорока семи Спейсерских миров.

– И ты посетишь их все?

– Каждый из них, если будет необходимо.

– Подвергая себя на каждом опасности.

– Да, если это потребуется, чтобы найти Землю.

Пилорат появился из каюты, в которой оставил Фаллом, и казалось был готов что-то сказать, как вдруг попал в быстрый обмен ударами между Блисс и Тревизом. Он смотрел то на одного, то на другого, пока они перебрасывались замечаниями.

– Сколько же времени это займет?

– Сколько бы его не потребовалось. И мы можем найти то, что ищем, прямо на следующем мире.

– Или ни на одном из них.

– Этого мы не сможем узнать, пока все их не обыщем.

И тут наконец Пилорат попытался вставить хоть слово.

– Но послушай, Голан! У нас же есть ответ.

Тревиз нетерпеливо отмахнулся было от Пилората, но вдруг застыл, повернулся к нему лицом и бессмысленным взором уставился на Янова:

– Что?

– Я сказал, у нас есть ответ. Я пытался сказать тебе это по крайней мере раз пять на Мельпомене, но ты был так погружен в свои занятия…

– Что за ответ? О чем ты говоришь?

– О Земле. Я думаю, мы знаем, где она.

Часть VI

Альфа

16. Центр миров

69

Тревиз смотрел на Пилората долго и с явным недовольством. Затем он произнес:

– Было ли что-нибудь, что ты видел, а я нет, и о чем ты не сказал?

– Нет, – ответил осторожно Пилорат. – Ты видел это, и, как я только что сказал, я пытался объяснить, но ты был не в настроении слушать меня.

– Хорошо, попытайся снова.

– Не задирай его, Тревиз, – возмутилась Блисс.

– Я не задираю его, я хочу получить от него информацию. И не считай его ребенком.

– Пожалуйста, – сказал Пилорат, – слушайте меня, если можете, а не друг друга. Помнишь, Голан, как мы раньше обсуждали попытки установить происхождение рода человеческого? Проект Яриффа? Ты знаешь, он пытался установить времена основания различных миров в предположении, что планеты заселялись равномерно во всех направлениях с центром расселения на мире-прародине.

– Насколько я помню, – нетерпеливо кивнул Тревиз, – не сработало это из-за того, что все даты были ненадежны.

– Верно, старина. Но миры, с которыми работал Ярифф, были основаны второй волной переселенцев. Тогда же развились и усовершенствовались гиперпространственные перелеты и поселения возникали и росли совершенно произвольно. Прыгать даже на очень большие расстояния стало совсем просто и поселения перестали представлять собой достаточно строгую и расширяющуюся сферу. Это еще одна сложность в дополнение к недостоверным датам основания колоний.

Но теперь задумайся на мгновение, Тревиз, о заселении Спейсерских миров. Это была первая волна переселенцев: первые гиперкосмические путешествия оставались еще очень несовершенными и мало напоминали наши Прыжки. В то время, как миллионы миров второй волны основывались, по всей вероятности, довольно хаотично, пятьдесят первых заселялись в определенном порядке. В то время, как миры второй волны основывались в течении 20 тыс. лет, пятьдесят первых были колонизированы за каких-то несколько веков – почти мгновенно, по сравнению с сеттлерскими мирами. Эти пятьдесят, вместе взятые, должны располагаться сферично вокруг мира, с которого все они ведут свое происхождение.

У нас есть координаты пятидесяти миров. Ты снимал их, помнишь, со статуи. Что бы или кто бы это ни был, уничтоживший всю информацию о Земле, он все же проглядел эти координаты или не подумал о том, что они могут дать нам необходимую информацию. Все, что тебе нужно сделать, Голан, это учесть смещения звезд за 20 тыс. лет и скорректировав эти координаты, найти центр сферы. Ты закончишь вычисления и получишь точку, достаточно близкую к земному Солнцу, или, по крайней мере, к его положению 20 тыс. лет назад.

Рот Тревиза не закрывался от удивления все время, пока продолжался этот подробный рассказ, и ему потребовалось несколько секунд после окончания речи Пилората, чтобы закрыть его.

– Почему же я не подумал об этом? – воскликнул он наконец.

– Я пытался сказать тебе все это еще когда мы были на Мельпомене.

– Я верю тебе, я извиняюсь, Янов, за то, что отказался тебя выслушать. Мне тогда и в голову не пришло… – он смущенно умолк.

– Что я могу сказать что-нибудь важное? – тихо посмеивался Пилорат. – Полагаю, что обычно так оно и есть, но видишь ли, это было нечто из области моей профессии. Я уверен, что как правило, ты был совершенно прав, не слушая меня.

– Ничего подобного, – запротестовал Тревиз. – Это не так, Янов. Я чувствую себя глупцом и я это заслужил. Еще раз извини – а теперь я должен поспешить к компьютеру.

Они с Пилоратом прошли в рубку и Пилорат как обычно стал со смесью изумления и недоверия наблюдать за тем, как руки Тревиза опустились на пульт и Тревиз стал почти что единым человеко-компьютерным организмом.

– Я вынужден был сделать определенные допущения, Янов, – сказал Тревиз, из-за занятости связью с компьютером сохранявший бесстрастное выражение лица. – Я предположил, что первое число – дистанция в парсеках, а два других – углы в радианах, первый из них – вертикальный, так сказать, второй – горизонтальный. Я также думаю, что использование плюса-минуса применительно к углам отвечает Галактическим Стандартам и что точка – 0,0,0 – это солнце Мельпомены.

– Звучит довольно правдоподобно, – заметил Пилорат.

– Да? Существует шесть возможных способов расположения чисел, четыре – знаков, расстояние может быть указано в световых годах или парсеках, углы – в градусах или радианах.

Это дает девяносто шесть различных вариантов. Прибавь к этому то, что если используются световые годы, я не уверен в том, какова величина этого года. Добавь и то, что я не знаю действовавшего тогда принципа измерения углов – в одном случае наверняка от экватора Мельпомены, но в другом – где же ее нулевой меридиан?

– Теперь ты изложил все так, – растерялся Пилорат, – что дело кажется абсолютно безнадежным.

– Вообще-то нет. Аврора и Солярия включены в этот список, а я знаю их расположение в пространстве. Я использую координаты и посмотрю, смогу ли локализовать их. Если компьютер выдаст мне не правильное расположение этих планет, я скорректирую координаты и буду продолжать подбирать варианты, пока не добьюсь успеха. Тогда я смогу отбросить ошибочные допущения, которые я делал первоначально и которые до сих пор являются стандартными по отношению к интерпретации координат. Как только все допущения окажутся верными, я смогу взглянуть и на центр сферы.

– Учитывая все возможные изменения, не затруднит ли это выбора решения, что делать дальше?

– Что? – переспросил Тревиз. Он был все это время занят работой с компьютером. После того, как Пилорат повторил вопрос, он ответил:

– Ах, нет, шансы на то, что координаты заданы в соответствии с Галактическим Стандартом велики и привязка их к неизвестному нулевому меридиану не составит большого труда. Эта система локализации точек в пространстве была разработана давным-давно, и большинство астрономов вполне уверены, что она предшествовала эпохе межзвездных путешествий. Люди очень консервативны в определенных вещах и фактически никогда не меняют соглашения, касающиеся измерений, как только они достигнуты. Мне думается, они даже порой впадают в заблуждение, считая их законами природы. Это столь же верно, как и то, что каждый мир имеет свои собственные соглашения, которые меняются каждое столетие. Но я, по чести говоря, думаю, что научные изыскания когда-нибудь завершатся и все станет неизменным.

Во время разговора он продолжал работать и речь его постоянно прерывалась. Немного погодя Тревиз пробормотал:

– А сейчас – тихо.

После этого его лицо напряглось и сконцентрировалось, пока спустя несколько минут он не откинулся назад, глубоко вздохнув и сказав почти неслышно:

– Все правила соблюдены. Я получил положение Авроры, совпадающее с ее истинными координатами. Это несомненно. Видишь?

Пилорат посмотрел на звездный узор и на яркую точку вблизи центра.

– А ты уверен в этом?

– Моя вера ничего не значит. Компьютер уверен. Кроме того, мы посещали Аврору. У нас есть ее характеристики: диаметр, температура, масса, альбедо, спектр, не говоря уже о расположении соседних звезд.

Компьютер утверждает, что это – Аврора.

– Тогда, я полагаю, мы должны считать этот мир Авророй.

– Поверь мне, это так. Позволь, я настрою экран и компьютер начнет работу. У него есть пятьдесят наборов координат и он сможет обработать их одновременно.

Произнося это, Тревиз занимался экраном. Компьютер обычно работал в четырехмерном пространстве-времени, но для человеческого контроля редко требовалось больше двух измерений. Сейчас же казалось, что дисплей превратился в некий темный колодец, имевший не только высоту и ширину, но и глубину. Тревиз приглушил огни в рубке, почти погасив освещение, чтобы было легче наблюдать звездное сияние на экране.

– Сейчас начнется, – прошептал он.

Мгновением позже появилась звезда; затем еще одна; затем еще. Изображение на экране сдвигалось с каждой дополнительной звездой так, чтобы все они вмещались на него.

Казалось, что весь космос отодвигался от них, так что перед глазами разворачивалась все более и более широкая панорама.

Добавьте к этому и сдвиг вверх-вниз и вправо-влево…

Наконец появились все пятьдесят светил, висящих в пространстве.

– Я надеялся получить прекрасное сферическое распределение, – сказал Тревиз, – но это больше походит на остатки снежка, который слепили в большой спешке, из слишком твердого и рассыпчатого снега.

– И это все портит?

– Это вносит определенные трудности, но без них, я думаю, нельзя обойтись. Сами звезды распределены вовсе не равномерно и наверняка то же самое можно сказать о пригодных для жизни планетах, так что с этим связана неравномерность в заселении новых миров. Компьютер рассчитывает для каждого из этих светил его современное положение, согласно его наиболее вероятному перемещению за последние двадцать тысяч лет – даже учет такого большого срока не займет много времени – и затем разместит их по «улучшенной сфере». Другими словами, он найдет сферическую поверхность, от которой расстояние до всех светил будет минимальным. Затем мы отыщем центр этой сферы и Земля должна оказаться где-то вблизи этой точки. По крайней мере, будем на это надеяться. Скоро все станет видно на экране.

70

Так оно и вышло. Даже Тревиз, казалось бы привыкший к компьютерным чудо-способностям, удивился тому, как мало времени потребовал расчет.

Тревиз запрограммировал компьютер на выдачу нежной, вибрирующей ноты после получения координат центра сферы. Для этого не было особых причин, кроме удовольствия от самого звука и сознания того, что их поиск возможно завершен.

Звук возник примерно через минуту и был подобен нежному поглаживанию серебряного гонга. Он нарастал до тех пор, пока они физически не почувствовали его дрожания, а затем постепенно угас.

Блисс почти тотчас появилась в дверях.

– Что это? – спросила она, широко открыв глаза. – Тревога?

– Вовсе нет, – отозвался Тревиз.

– Мы, вероятно, нашли Землю, Блисс, – нетерпеливо добавил Пилорат. – Этим звуком компьютер сообщил об окончании расчетов.

Она вошла в рубку.

– Вы могли бы меня предупредить.

– Извини, Блисс, – сказал Тревиз. – Я не думал, что сигнал окажется таким громким.

Фаллом вошла вслед за Блисс и спросила:

– Зачем этот звук?

– Я вижу, ей тоже интересно, – заметил Тревиз.

Он сидел, чувствуя себя совершенно опустошенным. Следующим шагом следовало бы попытаться перейти к реальной Галактике, установить в ней координаты центра сферы Спейсерских миров и посмотреть, нет ли вблизи звезды класса «G». И вновь он тянул время, не предпринимая обычных действий, неспособный заставить себя принять возможное решение и перейти к реальной проверке.

– Да, – сказала Блисс, – почему бы и нет? Она такой же человек, как и мы.

– Ее родитель вовсе так не думал, – рассеянно заметил Тревиз. – Я беспокоюсь за нее. Это плохая новость для ребенка.

– С чего ты это взял? – поинтересовалась Блисс.

– Просто предчувствие, – развел руками Тревиз.

Блисс одарила его презрительным взглядом и повернулась к Фаллом.

– Мы пытаемся найти Землю, Фаллом.

– Что такое Земля?

– Другой мир, но особенный. Это мир, откуда явились наши предки. Ты уже знаешь из своих книг, что означает слово «предки»?

– Означает ли это…? – Но последнее слово прозвучало не на Галактическом.

– Это архаичное слово для «предков», – пояснил Пилорат.

– Наше слово «предшественники» близко к нему.

– Прекрасно, – улыбнулась Блисс внезапной сияющей улыбкой, – Земля – это мир, откуда явились наши предшественники, Фаллом. Твои и мои, и Пела, и Тревиза.

– Твои, Блисс – и мои тоже. – Фаллом выглядела пораженной. – Все вместе?

– Были только одни предшественники. Они у нас одни и те же, у всех.

– Это звучит так, словно ребенок очень хорошо знает, что она отлична от нас, – вставил Тревиз.

– Не говори так, – понизив голос, сказала ему Блисс. – Она не должна понимать этого. По крайней мере, что она значительно отличается от нас.

– Мне кажется, гермафродитизм – это значительное отличие.

– Я говорю о разуме.

– Мозговые преобразователи – тоже существенное отличие.

– Тревиз, не упрямься хотя бы сейчас. Она – разумное существо и человек, не смотря на некоторые отличия.

Она обернулась к Фаллом и голос ее стал нормальным:

– Подумай лучше об этом, Фаллом, и увидишь, что это значит для тебя. Твои предшественники и мои были одними и теми же. Все люди со всех миров – многих, многих миров – все имели одних предшественников, и жили эти предшественники первоначально на планете Земля. Это означает, что все мы – родственники, верно? Теперь иди в свою каюту и подумай над этим.

Фаллом, подарив Тревизу задумчивый взгляд, повернулась и вышла из рубки, подгоняемая нежным шлепком Блисс по спине.

– Пожалуйста, – обернулась Блисс к Тревизу, – обещай мне, что не будешь в ее присутствии отпускать никаких замечаний, которые могли бы навести Фаллом на мысли о ее отличии от нас.

– Я обещаю. У меня не было намерений вмешиваться или разрушать процесс воспитания, но ты ведь знаешь, она действительно отличается от нас.

– В некотором смысле. Как я отличаюсь от тебя и как Пел.

– Не будь наивной, Блисс. Различие в случае Фаллом гораздо важнее.

– Незначительно. Сходство куда более важно. Я уверена, в один прекрасный день она и ее народ могут стать частью Галаксии, и очень полезной частью.

– Хорошо. Не будем спорить. – Тревиз повернулся к компьютеру, явно оттягивая подключение к нему. – И все же, боюсь, я должен проверить предполагаемое положение Земли в реальном пространстве.

– Боишься?

– Ну, – Тревиз пожал плечами, пытаясь обратить все в шутку, – что, если там нет подходящей звезды? Вблизи этого места?

– Тогда это не та точка.

– Вряд ли сейчас найдется другая, которую можно будет проверить. Мы не сможем тогда совершить Прыжок еще несколько дней.

– Ты теряешь время, мучаясь над этими возможностями. Займись вычислениями. Ожидание ничего не изменит.

Тревиз несколько мгновений сидел, сжав губы, а затем признал:

– Ты права. Прекрасно, тогда – поехали.

Он положил руки на контуры пульта и экран дисплея почернел.

– Я покидаю тебя, – сообщила Блисс. – Ты будешь нервничать, если я останусь. – Она ушла, помахав на прощание рукой.

– Дело в том, – проворчал Тревиз, – что мы должны сперва проверить компьютерную карту Галактики. Даже если солнце Земли находится в нужной точке, карта может не включать его. Но тогда мы…

Его голос удивленно смолк, когда дисплей вспыхнул огнями звезд. Их было множество, тусклых и ярких, искрящихся то здесь, то там, рассеянных по поверхности экрана. Но вблизи центра сияла звезда, более яркая, чем остальные.

– Мы сделали это, – ликовал Пилорат. – Мы получили ее, старина. Посмотри, какая она яркая.

– Любая звезда в центре координат выглядела бы яркой, – остудил его Тревиз, явно пытаясь побороть в себе любое проявление восторга, который может оказаться необоснованным.

– Этот вид, кроме всего прочего, соответствует взгляду с расстояния в парсек от центра координат. Но все же, эта звезда в центре – не красный карлик, не красный или горячий бело-голубой гигант. Подожди, сейчас компьютер выдаст информацию, проверив свой банк данных.

На несколько секунд повисло молчание, затем Тревиз продолжил:

– Спектральный класс «G-2», – и после паузы: – Диаметр: 1.400 000 км.; масса – 1,02 массы Терминусианского солнца; температура поверхности – 6.000 по абсолютной шкале, вращение медленное, около одного оборота за 30 дней, нет необычной активности или нерегулярности.

– Разве все это не типично для звезд, около которых могут находиться пригодные для жизни планеты?

– Типично, – кивнул в полутьме Тревиз. – И, следовательно, похоже на солнце Земли. Если именно здесь возникла и развивалась жизнь, солнце ее должно удовлетворять стандартам.

– Так что существуют разумные шансы на то, что здесь могут быть подходящие планеты.

– Нам нет нужды строить на этот счет догадки, – сказал Тревиз, в голосе которого звучало неподдельное изумление. – На Галактической карте звезда отмечена, как обладающая планетой, населенной людьми – но со знаком вопроса.

Энтузиазм Пилората еще более возрос.

– Это именно то, чего мы могли ожидать, Голан. Здесь есть населенная планета, но этот факт пытаются скрыть, поставив на карте знак, который заставляет компьютер сомневаться.

– Нет, это беспокоит меня, – не согласился с ним Тревиз. – Это не то, чего мы должны были ожидать. Следовало ждать чего-то большего. Учитывая эффективность, с которой стерты данные, касающиеся Земли, картографы не должны были знать о существовании жизни в системе, тем более поселения людей. Они не должны были знать даже о существовании солнца Земли. Миров Спейсеров на карте нет.

Почему же есть солнце Земли?

– Ну вот, опять. Что толку спорить об этом факте? А какая еще информация об этой звезде имеется в компьютере?

– Имя.

– О! Какое же?

– Альфа.

После короткой паузы Пилорат нетерпеливо сказал:

– Это она, старик. Это последнее доказательство. Учитывая его значение.

– Разве оно что-то означает? Для меня это просто имя, и довольно странное. Оно даже не напоминает Галактический.

– Оно и не из Галактического. Оно относится к доисторическому языку Земли, тому самому, что дал имя «Гея» планете Блисс.

– Тогда что же означает «Альфа»?

– Альфа – первая буква алфавита этого древнего языка. Это одно из наиболее достоверных сведений о нем, которые у нас есть. В древности «альфа» использовалась для обозначения чего-то первого в своем роде. Название солнца – «Альфа» – подразумевает, что это – первое солнце. А разве не вокруг первого солнца вращалась планета, на которой впервые возникли люди – Земля?

– Ты уверен в этом?

– Абсолютно.

– А есть ли что-либо в ранних легендах – ты ведь мифологист, верно? – что приписывает солнцу Земли какие-нибудь очень необычные признаки?

– Нет, как можно! Оно должно быть стандартным по определению, и характеристики, выданные нам компьютером, я полагаю, стандартны настолько, насколько возможно. Разве нет?

– Солнце Земли – одиночная звезда, я надеюсь?

– Да, конечно! Насколько я знаю, все обитаемые миры принадлежат одиночным звездам.

– И я так думал. Дело в том, что эта звезда в центре экрана – не одиночная звезда; она – двойная. Более яркая из двух – действительно стандартная, и о ней компьютер выдал нам все данные. На орбите вокруг этой звезды с периодом порядка восьми лет кружится, однако, другая звезда с массой в четыре пятых первой. Мы не можем видеть их раздельно невооруженным глазом, но если увеличить изображение, то различим их.

– Ты уверен в этом, Голан? – сказал Пилорат, внезапно возвращенный к реальности.

– Это сообщил мне компьютер. И если мы смотрим на двойную звезду, тогда это не солнце Земли. Этого не может быть.

71

Тревиз разорвал контакт с компьютером и свет стал ярче.

Очевидно, это послужило сигналом к возвращению Блисс с Фаллом, хвостом идущей за ней.

– Ну, и каковы результаты? – спросила она.

– Слегка разочаровывающие, – бесстрастно сообщил Тревиз. – Там, где я ожидал найти солнце Земли, я обнаружил бинарную систему. Солнце Земли – одиночная звезда, так что в центре – не оно.

– И что же теперь, Голан? – поинтересовался Пилорат.

– Собственно говоря, – пожал плечами Тревиз, – я и не надеялся увидеть солнце Земли строго в центре. Даже Спейсеры не могли основывать колонии таким образом, чтобы они образовывали правильную сферу. Аврора, старейший из спейсерских миров, могла посылать своих собственных поселенцев и это тоже могло исказить сферу. Затем, солнце Земли также могло двигаться не точно с той же скоростью, как миры Спейсеров.

– Так что Земля может оказаться где угодно. Ты это хочешь сказать?

– Нет. Вовсе не «где угодно». Все эти возможные источники ошибок не могут привести к большим отклонениям.

Солнце Земли должно быть в окрестностях этих координат. Та звезда, которую мы выловили, почти точно по тем же координатам должна быть соседкой Солнца. Это поразительно, что могла существовать соседняя звезда, так близко напоминающая солнце Земли – за исключением того, что является двойной – но так оно и есть.

– Но тогда мы видели бы солнце Земли на карте, не так ли? Я имею в виду, вблизи Альфы.

– Нет, поскольку я уверен, что его на ней нет. Именно это поколебало мою уверенность, когда мы впервые увидели Альфу. Сколь сильно бы она не напоминала солнце Земли, простой факт, что она обозначена на карте, вынудил меня предположить ошибочность наших надежд.

– Хорошо, – сказала Блисс. – Почему тогда не сосредоточиться на тех же самых координатах в реальном пространстве? Если рядом с Альфой есть какая-либо яркая звезда, звезда, не обозначенная на компьютерной карте, и если она очень напоминает своими характеристиками Альфу, но является одиночной, разве она не будет солнцем Земли?

– Будь это так, – вздохнул Тревиз, – я поставил бы половину своего везения, каким бы оно не было, на то, что вокруг этой звезды, о которой ты говоришь, крутится планета Земля. И вновь я медлю с попыткой.

– Потому что и она может провалиться?

Тревиз кивнул.

– Однако, – сказал он, – дайте мне минуту-другую успокоить дыхание, и я заставлю себя сделать это.

Пока трое взрослых смотрели друг на друга, Фаллом пробралась к пульту управления и с любопытством уставилась на отметки для рук оператора. Она протянула свои руки к этим контурам, но Тревиз остановил ее движение быстрым толчком собственной руки и резким:

– Не прикасайся, Фаллом!

Юная солярианка казалась испуганной и спаслась бегством в объятия Блисс.

– Мы должны встретить все мужественно, Голан, – сказал Пилорат. – Что, если ты ничего не обнаружишь в реальном пространстве?

– Тогда мы будем вынуждены вернуться к прежнему плану, – ответил Тревиз, – и посетим каждый из сорока семи оставшихся Спейсерских миров.

– А если и это ничего не даст?

Тревиз в раздражении покачал головой, словно предостерегая от слишком глубоких изысков. Глядя вниз на колени, он резко произнес:

– Тогда я придумаю что-нибудь еще.

– Но что, если мира предшественников вообще нет?

Тревиз резко обернулся на звук этого дрожащего голоса.

– Кто это сказал? – спросил он.

Это был бесполезный вопрос. Момент неуверенности прошел и он прекрасно знал, кто спросил.

– Я, – призналась Фаллом.

Тревиз поглядел на нее слегка нахмурясь.

– Ты понимаешь, о чем идет речь?

– Вы ищите мир предшественников, но вы все еще не обнаружили его. Может быть, такого мира вообще нет.

– Нет, Фаллом, – серьезно ответил Тревиз. – Были предприняты очень большие усилия, чтобы спрятать его. Такие упорные попытки скрыть что-либо означают, что есть что скрывать. Ты понимаешь, что я хочу сказать?

– Да, – ответила Фаллом. – Вы не позволили мне положить руки на пульт. Раз вы мне не позволили этого, значит было бы очень интересно его коснуться.

– Ну, только не для тебя, Фаллом. Блисс, ты сотворила монстра, который всех нас доведет до могилы. Никогда не пускай ее сюда, если меня нет за пультом. И даже когда я здесь, дважды подумай, ладно?

Эта маленькая интермедия, однако, каким-то образом вывела его из состояния нерешительности.

– Очевидно, – сказал Тревиз, – мне лучше заняться работой. Если я буду просто сидеть здесь, неуверенный в том, что мне делать, это маленькое страшилище завладеет кораблем.

Свет померк и Блисс тихо сказала:

– Ты же обещал, Тревиз. Не называй Фаллом монстром или страшилищем в ее присутствии.

– Тогда следи за ней и научи хоть каким-то манерам. Скажи ей, что дети не должны ничего подслушивать и подсматривать.

Блисс возмутилась.

– Твое предубеждение против Фаллом просто ужасно, Тревиз.

– Возможно, но теперь не время обсуждать это.

Затем он добавил, голосом, в котором одинаково сильно чувствовались удовлетворение и облегчение:

– Вот Альфа в реальном пространстве. И слева от нее, несколько выше, почти столь же яркая звезда, и ее нет на компьютерной карте. Это и есть Солнце Земли. Я готов поставить на это все свое везение.

72

– Ну, а теперь, – поинтересовалась Блисс, – когда мы не сможем сохранить и части твоего везения, если ты проиграешь, почему бы не решить этот вопрос тотчас же? Давай прыгнем к этой звезде, как только все будет готово к Прыжку.

– Нет, – отрицательно покачал головой Тревиз. – На этот раз дело не в нерешительности или страхе. Необходимо соблюдать осторожность. Три раза мы высаживались на неизвестные миры и три раза мы уносили ноги из-за чего-нибудь неожиданно опасного. И более того, все три раза мы улетали с этих планет в дикой спешке. Теперь положение критическое и я не желаю вновь разыгрывать свои карты в темную, или, по крайней мере, ту часть из них, которую я могу узнать. До сих пор все, что мы имели – это смутные слухи о радиоактивности Земли, а этого мало. По странному стечению обстоятельств, которого никто не мог предвидеть, всего лишь на расстоянии парсека от нее есть планета, населенная людьми…

– Ты в самом деле знаешь, что Альфа населена людьми? – вмешался Пилорат. – Ты же сказал, что компьютер поставил при этом знак вопроса.

– Даже если и так, имеет смысл попробовать. Почему бы не взглянуть своими глазами? Если там действительно есть люди, попробуем узнать, что они помнят о Земле. Для них, кроме всего прочего, Земля – не далекий мир легенд; это – соседняя планета, а солнце Земли – яркая и заметная в небе звезда.

– Это неплохая идея, – задумчиво произнесла Блисс. – Сдается мне, что если Альфа обитаема и ее жители – не совершенно типичные Изоляты, они могут оказаться дружелюбно настроенными и мы сможем раздобыть, в обмен на что-нибудь, порядочную пищу.

– И встретить каких-нибудь приятных людей, – добавил Тревиз. – Не забывай об этом. Ты согласен, Янов?

– Принимать решения тебе, старина. Куда бы ты не отправился, я буду с тобой.

– А мы найдем Джемби? – неожиданно спросила Фаллом.

И Тревиз заявил:

– Тогда решено. На Альфу.

73

– Две большие звезды, – сказала Фаллом, указывая на экран.

– Правильно, – согласился Тревиз. – Две. Блисс, следи за ней. Я не хотел бы, чтобы она играла здесь с чем-нибудь.

– Она очарована механизмами и приборами, – возразила Блисс.

– Да, я вижу, но я не очарован ее очарованием. Хотя, по правде сказать, я восхищен не меньше, чем Фаллом видом двух этих ярких звезд на обзорном экране.

Пара звезд была достаточно яркой, чтобы каждая из них казалась маленьким диском. Компьютер автоматически ввел дополнительные фильтры, чтобы избавиться от проникновения жесткой радиации и притушил свечение дисплея, оберегая от повреждения сетчатку глаза людей. В результате звезд, достаточно сильно светящихся, чтобы быть заметными, осталось немного и эти две царили в надменном одиночестве.

– Все дело в том, – признался Тревиз, – что я никогда не был так близко от двойных звезд.

– Ты? – удивился Пилорат. – Как это возможно?

Тревиз усмехнулся.

– Я поколесил по свету, но я не такой уж галактический бродяга, как ты думаешь.

– Я никогда не был в космосе, пока не повстречал тебя, Голан, но я всегда думал, что каждый, кто хоть однажды отважился в него выйти…

– Должен побывать всюду. Я знаю. Это довольно естественно. Вся трудность общения с людьми-домоседами заключается в том, что сколько бы разум не твердил обратное, их воображение просто не может представить истинных размеров Галактики.

Мы можем путешествовать всю жизнь, но большая ее часть останется непройденной и нетронутой. С другой стороны, почти никто никогда не посещает системы двойных звезд.

– Почему? – нахмурилась Блисс. – Мы на Гее мало знаем астрономию по сравнению с вечно непоседливыми Изолятами Галактики, но у меня создалось впечатление, что двойные звезды – вовсе не редкость.

– Это так, – согласился Тревиз. – Двойных звезд существенно больше, чем одиночных. Однако, формирование двух звезд в непосредственной близости друг к другу нарушает обычные процессы возникновения планет. Двойные звезды обладают меньшим количеством пригодного для планет материала, чем одиночные. Даже если вокруг них возникают планеты, они часто имеют относительно нестабильные орбиты и очень редко встречаются такие, что пригодны для жизни.

Ранние исследователи, я полагаю, изучили с близкого расстояния множество двойных звезд, но, спустя какое-то время, они стали искать только одиночные, с подходящими для заселения планетами. И конечно, как только Галактику достаточно плотно заселили, практически все путешествия стали торговыми экспедициями или почтовыми маршрутами и проводились между населенными мирами, кружащимися вокруг одиночных звезд. Временами, в периоды военной активности, я думаю, на небольших или необитаемых мирах, обращающихся вокруг одной из двойных звезд, расположенных в стратегически важных районах, основывались военные базы; но по мере развития гиперпространственных полетов такие базы потеряли свое значение.

– Я поражаюсь, сколь многого не знаю, – смиренно заметил Пилорат.

– Не обращай внимания, Янов, – ухмыльнулся Тревиз. – Когда я служил во флоте, мы прослушали ужасное количество лекций о вышедшей из моды военной тактике, которую никогда не применяли и не стремились использовать, а только по инерции изучали. Я сейчас воспроизвел лишь кусок одной из таких лекций. Вспомни только, сколько всего ты знаешь о мифологии, фольклоре и древних языках, чего я не знаю и что знаешь только ты и еще несколько человек.

– Да, но эти две звезды составляют двойную, и у одной из них – обитаемая планета, – заметила Блисс.

– Надеюсь, это так, – сказал Тревиз. – Изо всего есть исключения. И с этим официальным вопросительным знаком, который делает все еще более загадочным. Нет, Фаллом, эти ручки – не игрушки. Блисс, или держи ее в наручниках, или забери отсюда.

– Она ничего не испортит, – защищая Фаллом, ответила Блисс, но при этом прижала ее к себе. – Если ты так интересуешься обитаемой планетой, почему мы еще не там?

– По одной простой причине. Я в достаточной степени человек, чтобы наслаждаться видом двойной звезды с такого расстояния. Кроме того, я в достаточной степени человек, чтобы проявлять осторожность. Как я уже объяснял, с тех пор, как мы покинули Гею, не произошло ничего такого, что заставило бы меня отказаться от нее.

– Какая из этих звезд – Альфа? – спросил Пилорат.

– Мы не заблудимся, Янов. Компьютер точно знает, какая из них – Альфа, и поэтому знаем и мы. Так как она больше, то горячее и более желтая. Сейчас та, что справа, имеет явный оранжевый оттенок, больше напоминающий солнце Авроры, если помнишь. Видишь?

– Да, теперь, когда ты обратил на это мое внимание.

– Прекрасно. Это та, что меньше. Какая там вторая буква в том древнем языке, о котором ты говорил?

Пилорат на мгновение задумался, а затем ответил:

– Бета.

– Тогда назовем оранжевую звезду Бетой, а бело-желтая – Альфа, и мы сейчас к ней направимся.

17. Новая земля

74

– Четыре планеты, – пробормотал Тревиз. – Все – невелики, плюс следы астероидов. Газовых гигантов нет.

– Ты разочарован из-за этого? – спросил Пилорат.

– Пожалуй, нет. Этого следовало ожидать. Двойные звезды, кружащиеся друг около друга на малом расстоянии, не могут иметь планет, вращающихся вокруг одной из них. Планеты могут обращаться только вокруг центра масс обоих звезд, но очень маловероятно, что такие планеты будут пригодны для жизни – слишком далеки они будут от источников света и тепла.

С другой стороны, если компоненты двойной звезды достаточно отдалены друг от друга, у каждой из них могут существовать планеты со стабильными орбитами, если они близки к своей звезде. По данным компьютера, среднее расстояние между этими светилами 3.500 миллионов километров и даже в периастрии они не сходятся ближе, чем на 1.700 млн. км. Планеты на орбитах с расстояниями менее 200 млн. км. от любой из звезд могут оставаться стабильными, но на более удаленных орбитах планеты не могут существовать. Это означает отсутствие газовых гигантов, поскольку они должны располагаться дальше 200 млн. км. от своей звезды, но какая разница? На газовых гигантах жить невозможно.

– Но одна из этих четырех планет может быть пригодна для жизни?

– На самом деле, единственно возможный вариант – вторая планета. По одной простой причине – только она достаточно велика, чтобы иметь атмосферу.

Они быстро приближались ко второй планете и за два дня такого пути ее изображение на экране заметно увеличилось; сперва – величественно и постепенно распухая, затем, когда явно уже не было и намека на появление какого-нибудь корабля-перехватчика, со все увеличивающейся и почти пугающей скоростью.

«Далёкая Звезда» быстро двигалась по временной орбите в 1000 км. от слоя облаков, когда Тревиз с усмешкой сказал:

– Я понимаю теперь, почему в банке данных компьютера после замечания об обитаемости планеты поставлен знак вопроса. Здесь нет и следа излучения, ни светового в ночном полушарии, ни радио – повсеместно.

– Облачность кажется очень плотной, – заметил Пилорат.

– Она не должна поглощать радиоволны.

Они наблюдали за планетой, вращающейся под ними, за симфонией вихрей белых облаков, в случайных разрывах которых мелькали синеватые пятна океана.

– Облачный слой слишком сильный для обитаемого мира, – сказал Тревиз. – Планета, должно быть, довольно мрачная. Но что беспокоит меня еще больше, – добавил он, как только корабль вновь вошел в тень, – это отсутствие орбитальных станций.

– Таких, как на Кампореллоне?

– Они не вызывают нас, как это происходило бы на любом обитаемом мире. Нас должны были бы остановить для обычной проверки документов, груза, виз и т. д.

– Возможно, – предположила Блисс, – мы пропустили обращение к нам по какой-либо причине.

– Наш компьютер принял бы его на любых длинах волн, которые они для этого пожелали бы использовать. И мы посылаем свои собственные сигналы, но никого и ничего не заинтересовали ими в результате. Нырять под слой облачности без связи со службами внешних станций – нарушение космической вежливости, но я не вижу другого выхода.

«Далёкая Звезда» замедлилась, одновременно увеличивая нагрузку на антигравитаторы, чтобы не потерять высоту. Она снова вышла на освещенную сторону и продолжала замедлять свое вращение. Тревиз, совместно с компьютером, обнаружил подходящий по размерам разрыв в облаках. Корабль накренился и проник сквозь него. Под ними раскинулся океан, волнуемый свежим бризом. Его морщинистая поверхность, покрытая редкими пенистыми полосами, находилась на расстоянии нескольких километров.

Они вылетели из пятна солнечного света и теперь скользили под облачным покровом. Водное пространство вокруг них сразу же стало грифельно-серым и заметно упала температура.

Фаллом, глядя на обзорный экран, что-то произнесла на своем богатом согласными языке, затем перешла на Галактический. Голос ее дрожал:

– Что это, которое я вижу под нами?

– Это океан, – успокоила ее Блисс. – Это очень большое количество воды.

– Почему же она не высыхает?

Блисс посмотрела на Тревиза и он ответил:

– Здесь слишком много воды, чтобы она могла высохнуть.

– Я не хочу столько воды, – вполголоса произнесла Фаллом. – Давайте уйдем отсюда. – И затем тонко вскрикнула, когда «Далёкая Звезда» прошла сквозь скопище штормовых облаков, так что экран стал молочно-белым и покрылся отметинами от дождевых капель.

Огни в рубке померкли и корабль начал двигаться толчками.

Тревиз удивленно оглянулся и закричал:

– Блисс, твоя Фаллом уже достаточно выросла, чтобы управлять энергией планеты! Она использует электрическую сеть корабля, пытаясь взять его под свой контроль. Останови ее!

Блисс обхватила Фаллом руками и крепко ее сжала.

– Все в порядке, Фаллом, все в порядке. Здесь нечего бояться. Это только другой мир, вот и все. Их на свете много, в том числе и таких.

Фаллом несколько расслабилась, но продолжала дрожать.

– Ребенок никогда не видел океана, – обратилась к Тревизу Блисс, – и возможно, исходя из всего, что я знаю, никогда не попадал в туман или под дождь. Не мог бы ты проявить хоть немного сочувствия?

– Нет, если она вмешивается в управление кораблем. Тогда она представляет опасность для всех нас. Возьми ее в свою каюту и успокой.

Блисс коротко кивнула.

– Я пойду с тобой, Блисс, – сказал Пилорат.

– Нет, нет, Пил, – отозвалась она. – Останься здесь. Я утихомирю Фаллом, а ты успокой Тревиза. – И она вышла.

– Я не нуждаюсь в утешениях, – проворчал Тревиз. – Я приношу свои извинения за то, что не смог сдержаться, но мы не должны позволять ребенку играть с управлением корабля, верно?

– Конечно, не должны, но Блисс не успела среагировать, настолько все произошло неожиданно. Она может управлять Фаллом, которая ведет себя просто замечательно для ребенка, увезенного из дому и от своего робота и вовлеченного, волей-неволей, в такую жизнь, которой совершенно не понимает.

– Я знаю. Но вспомни, ведь это не я хотел взять ее с собой. Это была идея Блисс.

– Да, но в противном случае ребенка убили бы.

– Хорошо, я извинюсь перед Блисс позже. Перед ребенком тоже.

Но он все еще не отошел от испуга за «Далёкую Звезду», и Пилорат мягко сказал:

– Голан, старина, что еще беспокоит тебя?

– Океан, – отозвался Тревиз. Они давно уплыли от шторма, но все еще находились в тени облаков.

– Что с ним не так?

– Его слишком много, вот и все.

Пилорат непонимающе смотрел на него и Тревиз со вздохом пустился в объяснения:

– Нет земли. Мы не видели никакой земли. Атмосфера – совершенно нормальная, кислород и азот в подходящей пропорции, так что планета кажется искусственно обустроенной и где-то должна быть растительность, поддерживающая содержание кислорода. В естественном состоянии такие атмосферы не встречаются – за исключением, возможно, Земли, где она бог знает как сформировалась. Но тогда, поскольку планета терраформирована, здесь должно быть разумное количество твердой земли, до одной трети поверхности и не менее одной пятой. Так как же эта планета может быть переделана и не иметь сухой поверхности?

– Возможно, поскольку эта планета – часть двойной системы, она совершенно нетипична. Может быть, она не терраформирована, а атмосфера сформировалась в таком процессе, который никогда не превалирует на планетах возле одиночных звезд. Возможно и жизнь здесь развивалась независимо, как это однажды произошло на Земле, но только – морская жизнь.

– Даже если допустить такое, – сказал Тревиз, – это не даст нам ничего. Нет никакой возможности для жизни в море развивать технологию. Техника обычно базируется на огне, а огонь невозможен в море. Планета с жизнью, но не технологической цивилизацией – это не то, что нам нужно.

– Я понимаю это, но я только рассматриваю предположение.

Кроме всего прочего, насколько нам теперь известно, технологическая цивилизация возникла только однажды – на Земле. Повсюду ее разнесли с собой лишь Сеттлеры. Ты не можешь говорить о технологии «обычно», если тебе известен только один ее тип.

– Движение в морях требует обтекаемости. Морские животные не могут иметь торчащие выступы и конечности наподобие рук.

– У осьминогов есть щупальца.

– Я согласен, что мы можем фантазировать, но если ты думаешь об интеллигентных головоногих существах, независимо эволюционировавших где-то в Галактике и разработавших технологии, исключающие применение огня, ты предполагаешь, по-моему, что-то совершенно невероятное.

– По-твоему.

– Прекрасно, Янов, – рассмеялся внезапно Тревиз. – Я вижу, ты даже пренебрегаешь логикой, ради того, чтобы отвлечь меня от резких разговоров с Блисс, и ты делаешь полезное дело. Я обещаю тебе, что если не найду сушу, мы проверим и море на предмет наличия цивилизованных осьминогов.

Пока он говорил, корабль снова оказался над ночной стороной планеты и обзорный экран потемнел.

– Я беспокоюсь о корабле, – вздрогнул Пилорат. – Здесь безопасно?

– В каком смысле?

– Мчаться сквозь тьму, как сейчас. Мы можем во что-нибудь воткнуться и зарыться в океан, мгновенно погибнув.

– Совершенно невозможно, Янов. В самом деле! Компьютер ведет корабль вдоль эквипотенциальных линий гравитационного поля. Другими словами, он летит так, чтобы сила притяжения планеты была постоянной, то есть остается практически на одной высоте над уровнем моря.

– Но на какой?

– Около пяти километров.

– Это меня не успокаивает, Голан. Разве не можем мы долететь до земли и врезаться в горы, которых не заметим?

– Мы не заметим, но корабельный радар заметит и компьютер обогнет их или перелетит через них.

– А что, если суша здесь очень низкая? Мы можем просмотреть ее в темноте.

– Нет, Янов, не можем. Отражение сигнала радара от воды совсем не похоже на отражение от суши. Водная поверхность плоская, а поверхность суши, как правило, нет.

По этой причине отражение от суши гораздо более рассеянное, чем от воды. Компьютер распознает отличие и даст мне знать, если внизу покажется земля. Даже днем, при солнечном освещении, он распознает землю раньше меня.

Они замолчали и спустя несколько часов вновь показалось солнце. Снова океан монотонно катил свои волны под ними, и лишь когда «Далёкая Звезда» проходила сквозь какой-нибудь из множества штормов, его просторы пропадали из виду. Один из штормов отклонил корабль от его курса. Тревиз объяснил, что компьютер уступил напору ветра, чтобы не допустить бессмысленного расхода горючего и свести к минимуму риск физических повреждений. Затем, когда эта воздушная круговерть осталась позади, «Далёкая Звезда» легла на прежний курс.

– Вероятно, это был край урагана, – пояснил Тревиз.

– Послушай, старина, мы же просто летим с запада на восток – или с востока на запад. Все, что мы сможем осмотреть – это экватор.

– Это было бы глупо, верно? Мы облетаем планету по наклонной орбите: северо-запад – юго-восток. Таким образом, минуя тропики и зоны умеренного климата, каждый новый оборот мы смещаемся на запад, поскольку планета вращается под нами вокруг своей оси. Мы методично прочесываем этот мир. К настоящему времени, поскольку мы еще не наткнулись на сушу, шансы на существование приличного континента – меньше, чем один к десяти, по данным компьютера, а острова – меньше, чем один к четырем. Эти шансы уменьшаются с каждым нашим новым оборотом вокруг планеты.

– Знаешь, что бы я сделал, – медленно произнес Пилорат, когда над ними вновь сгустилась ночная мгла. – Я остался бы на достаточно большом удалении от планеты и обшарил бы все полушарие, обращенное ко мне, с помощью радара. Облака не помешали бы мне, так ведь?

– А затем скользнул бы на другую сторону, – подхватил Тревиз, – и проделал бы то же самое там. Или просто подождал, когда повернется сама планета. Хорошо думать задним умом, Янов. Кто бы мог ожидать, приближаясь к обитаемой планете, что его не остановят внешние станции – и не укажут траекторию посадки или запретят ее? И уже миновав слой облаков без столкновения со станциями, кто мог ожидать, что не найдет тот час же земли? Обитаемые планеты, это —… земля!

– Но не только же земля! – не согласился Пилорат.

– Я не об этом, – с внезапным возбуждением воскликнул Тревиз. – Я имел в виду, что мы нашли землю! Тише!

Затем, сдержанно, но все же не пытаясь полностью скрыть свое возбуждение, Тревиз положил руки на панель и соединился с компьютером.

– Это остров, – сказал он, – около 250 км. длиной, 65 – шириной, или около того. Площадь, вероятно, 15 тысяч квадратных километров. Небольшой но приличный. Больше, чем просто точка на карте. Подожди-ка…

Свет в рубке померк, а затем вообще выключился.

– Что мы делаем? – инстинктивно переходя на шепот, словно в темноте возникло что-то хрупкое, что можно было разбить, спросил Пилорат.

– Ждем, когда наши глаза адаптируются к темноте. Корабль завис над островом. Только подожди. Ты видишь что-нибудь?

– Нет. Возможно, слабые пятнышки света. Но я не уверен.

– Я тоже вижу их. Сейчас я попробую задействовать телескоп.

И возник свет! Ясно видимые, хаотично разбросанные точки.

– Она обитаема, – сказал Тревиз. – Возможно, это единственное населенное людьми место на этой планете.

– И что же мы будем делать?

– Подождем наступления дня. Это даст нам несколько часов для отдыха.

– А они не могут напасть на нас?

– С чем? Я не обнаружил почти никаких излучений, за исключением видимого света и инфракрасных лучей. Планета обитаема и ее обитатели – явно разумны. У них развита техника, но очевидно, еще пред-электронная, так что я не думаю, что здесь нам стоит чего-нибудь опасаться. Даже если я не прав, компьютер заблаговременно предупредит меня.

– А как только настанет день?

– Мы приземлимся, естественно.

75

Они спустились, когда первые лучи утреннего солнца сквозь разрывы туч осветили видимую часть острова – ярко-зеленую, с линией низких, округлых холмов, окружающих ее, вытянувшихся на горизонте и полускрытых в багровой дымке.

Как только они оказались внизу, их взгляду открылись отдельные купы деревьев и редкие кусты, но большую часть земли занимали обихоженные фермы. Непосредственно под ними, на юго-восточном побережье острова, раскинулся серебристый пляж, огражденный прерывистой линией валунов, а за ними протянулась лужайка. Они различили проблески отдельных домиков, но строения не группировались во что-либо подобное городу.

Постепенно они различали редкую сеть дорог, кое-где проходящую мимо жилищ, а затем, в холодном утреннем воздухе, распознали вдалеке аэрокар. От птицы он отличался на таком расстоянии лишь своими маневрами в воздухе. Это был первый несомненный признак разумной жизни, который они увидели на планете.

– Может быть это автоматический экипаж, если они смогли создать его без электроники, – сказал Тревиз.

– Возможно, – отозвалась Блисс. – Мне кажется, что если бы управлял им человек, он направился бы к нам. Нас, должно быть, прекрасно видно… экипаж снизился без использования тормозных устройств или ракетной тяги.

– Странный знак, на любой планете, – задумчиво произнес Тревиз. – Не так уж много миров, которые были хотя бы свидетелями применения гравилетов. Этот пляж мог бы быть прекрасным местом для посадки, но если поднимется ветер, я не хочу, чтобы корабль затопило. Я предпочитаю травянистую площадку по ту сторону камней.

– По крайней мере, – сказал Пилорат, – гравилет не может спалить частную собственность при посадке.

Сели они очень мягко, на четыре медленно выдвинувшиеся наружу во время последней стадии приземления широкие опоры.

Они вдавились в почву под весом корабля и «Далёкая Звезда» замерла.

– Впрочем, я боюсь, мы оставим здесь отметины, – продолжил Пилорат.

– По крайней мере, – заявила Блисс, и в ее голосе чувствовалось все же что-то неодобрительное, – климат здесь явно однообразный, я бы даже сказала – теплый.

На траве стоял человек и следил за кораблем, не проявляя, впрочем, ни страха, ни удивления. На его лице отражались только восхищение и интерес.

Это была женщина, очень легко одетая, что подтверждало оценку климата, данную Блисс. Ее сандалии казались сделанными из парусины, а вокруг бедер был обернут, наподобие юбки, кусок ткани с цветастым рисунком. Больше ничего не закрывало ее ноги, как, впрочем, и остальное тело.

Волосы ее были темными, длинными и очень блестящими, ниспадающие волнами почти до пояса. Узкие глаза и смуглая кожа вполне отвечали цвету волос.

Тревиз изучил обстановку – других людей поблизости не оказалось. Он пожал плечами и сказал:

– Ну, еще раннее утро и местное население может все еще находиться дома или даже спать. В общем, я бы не сказал, что это густонаселенный район. – Он обернулся к остальным:

– Я выйду и поговорю с женщиной, если она скажет что-нибудь понятное. Вы же…

– Я думаю, – твердо заявила Блисс, – что мы также можем спуститься вниз. Женщина выглядит совершенно безвредной и, в любом случае, я хотела бы размять ноги и вдохнуть воздух живой планеты, а возможно и отведать местной пищи. Я хочу, чтобы Фаллом вновь ощутила под собой твердую землю и я думаю, Пил будет рад изучить эту женщину поближе.

– Кто? Я? – покраснев, вскричал Пилорат. – Вовсе нет, Блисс, но ведь я лингвист нашей маленькой команды.

Тревиз вновь пожал плечами.

– Пошли, пошли вместе. Все же, хотя она и выглядит безвредной, я намерен взять с собой мое оружие.

– Я не сомневаюсь, – заметила Блисс, – что ты не замедлишь его использовать, не смотря на юность этой девушки.

– Она привлекательна, верно? – ухмыльнулся Тревиз.

Он первым покинул корабль, затем – Блисс, обнимая сзади одной рукой Фаллом, которая осторожно спускалась по трапу следом за Блиссс. Пилорат шел последним.

Юная черноволосая женщина продолжала с интересом рассматривать их. Она не отошла ни на дюйм.

– Ну, попробуем, – проворчал Тревиз.

Он убрал руки от оружия и произнес:

– Я – приветствую – тебя.

Юная женщина, казалось, некоторое время размышляла над этим, а затем ответила:

– Приветствую тебя и твоих спутников.

– Чудесно! – обрадовался Пилорат. – Она говорит на Классическом Галактическом и с правильным произношением.

– Я тоже понял ее, – сказал Тревиз, но сделал жест, показывающий, что понимание не было полным. – Надеюсь, она понимает меня.

Он улыбнулся и придав своему лицу дружелюбное выражение, продолжил:

– Мы прибыли через космос, мы пришли с другого мира.

– Прекрасно, – сказала юная женщина своим чистым сопрано. – Прибыл твой корабль из Империи?

– Он прибыл с далекой звезды и сам корабль называется «Далёкая Звезда».

Туземка посмотрела на надпись на корабле.

– Это то, что ты сказал? Если это так, и если первая буква – «F», тогда, взгляни, она написана задом наперед.

Тревиз готов был возразить, но Пилорат, впавший от радости в экстаз, сказал:

– Она права. Буква «F» перевернулась примерно двести лет назад. Какой восхитительный случай изучить Классический Галактический, детально и как живой язык.

Тревиз же тщательно изучал юную девушку. Росту в ней было не более полутора метров, а ее груди, несмотря на развитость, были невелики. Впрочем, она не выглядела незрелой. Соски были большими и темными, хотя это могло оказаться результатом общей смуглости ее кожи.

– Меня зовут Голан Тревиз, – сказал он, – моего друга – Янов Пилорат, женщину – Блисс, а ребенка – Фаллом.

– Это, следовательно, традиция, что на далекой звезде, откуда вы явились, мужчинам дается двойное имя? Я – Хироко, дочь Хироко.

– А твой отец? – внезапно вмешался Пилорат.

В ответ Хироко равнодушно пожала плечами.

– Его имя, как говорила мать – Смул, но это не важно. Я его не знаю.

– А где остальные? – спросил Тревиз. – Кажется, ты одна встречаешь нас.

– Большинство мужчин – на рыбачьих лодках, большинство женщин – на полях. У меня – выходной эти два дня, и поэтому мне посчастливилось увидеть эту вашу большую штуковину. Впрочем, люди любопытны, а корабль был виден при спуске даже с большого расстояния. Так что другие вскоре будут здесь.

– А много этих других на острове?

– Больше 25 тысяч, – с гордостью сообщила Хироко.

– В океане есть другие острова?

– Другие острова, добрый сэр? – она казалась удивленной.

Тревиз счел это достаточным ответом. Это было единственное место на всей планете, где жили люди.

– А как вы называете свой мир?

– Это Альфа, добрый сэр. Мы учили, что полное имя – Альфа Центавра, если это что-то дает вам, но мы называем ее просто Альфа и, как видите, это – благообразный мир.

– Какой мир? – непонимающий Тревиз обернулся к Пилорату.

– Она имела в виду прекрасный.

– Так оно и есть, – согласился Тревиз, – по крайней мере, здесь и сейчас. – Он посмотрел на нежно-голубое утреннее небо с редкими мазками облаков. – Будет чудесный солнечный день, Хироко, но я думаю, таких не много на Альфе.

– Столько, сколько нам нужно, сэр, – холодно ответила Хироко. – Облака могут появляться, когда нам нужен дождь, но большую часть дней нам кажется лучше, когда небо ясное. Естественно, доброе небо и тихий ветер гораздо более подходят в те дни, когда в море – рыбачьи суда.

– Следовательно, ваши люди контролируют погоду, Хироко?

– Если бы не так, сэр Голан Тревиз, мы бы вымокли под дождем.

– Но как вы это делаете?

– Не будучи обученным инженером, сэр, я не могу этого объяснить.

– А позвольте узнать имя этого острова, на котором живешь ты и остальные люди? – поинтересовался Тревиз, чувствуя, что и его покорили витиеватые обороты классического языка (и безнадежно спрашивая себя, правильно ли он спрягает слова).

– Мы называем наш небесный остров посреди безбрежного моря Новой Землей, – ответила Хироко.

Тревиз и Пилорат одновременно посмотрели друг на друга удивленно и восторженно.

76

Времени переспросить у них уже не было. Появились другие люди. Дюжины. Должно быть, подумал Тревиз, это те, кто не был на кораблях или в поле и кто находился невдалеке от места посадки. Большую часть пути они явно прошли пешком, хотя видны были и два наземных кара – довольно старых и неуклюжих.

Очевидно, это – низко-технологическое общество, но все же погоду они контролировали.

Было хорошо известно, что техника вовсе не обязательно развивается во всех направлениях с одинаковой стремительностью; отсутствие успехов в какой-либо области совсем не исключает значительных достижений в других – но наверняка этот пример неравномерности развития являлся необычным.

Из тех, кто сейчас рассматривал корабль, по крайней мере половину составляли пожилые мужчины и женщины; здесь были также три-четыре ребенка. Остальные – по большей части женщины. Никто не проявлял страха или неуверенности.

– Ты что, управляешь ими? – тихо сказал Блисс Тревиз. – Они кажутся такими умиротворенными.

– Я ни в малейшей степени не вмешивалась в их сознание. Я никогда не делаю этого, пока не бываю вынуждена. В основном я беспокоюсь за Фаллом.

Любому знакомому с толпами любопытствующих на всех нормальных мирах, количество вновь пришедших показалось бы незначительным, но для Фаллом это было непривычно. Она и к трем взрослым на «Далёкая Звезда» только-только начала привыкать.

Фаллом быстро и неглубоко дышала, глаза ее оставались полузакрытыми. Казалось, она почти в шоке.

Блисс нежно и ритмично гладила ее по волосам и что-то успокаивающе шептала. Тревиз был уверен, что Блисс сопровождала это бесконечно осторожным и мягким вмешательством в ее сознание.

Фаллом неожиданно глубоко вздохнула, почти всхлипнула, и вздрогнула. Она подняла голову и посмотрела вокруг взглядом, почти приблизившимся к нормальному, а затем зарылась лицом куда-то между рукой Блисс и ее боком Блисс оставила ее в таком положении, в то время, как ее рука, обнимавшая плечи Фаллом, периодически сжимала их, словно вновь и вновь подтверждая свое присутствие и защиту.

Пилорат, казавшийся охваченным каким-то благоговейным страхом, переводил взгляд от одного альфианина к другому.

– Голан, они так отличаются друг от друга, – сказал он.

Тревиз тоже заметил это. Здесь были различные оттенки кожи, цвета волос, включая одного туземца с сияющими рыжими патлами, голубыми глазами и веснушчатой кожей. По крайней мере трое взрослых были не выше Хироко, а один или двое казались выше Тревиза. Ряд лиц обоего пола имели глаза, напоминающие глаза Хироко, и Тревиз припомнил, что на одной густонаселенной торговой планете сектора Файли такие глаза были типичным признаком местного населения, но он никогда туда не залетал.

На всех альфианах выше пояса ничего не было и груди всех женщин, казалось, были невелики. Это являлось наиболее общим из всех внешних признаков, которые он мог видеть.

– Мисс Хироко, – внезапно произнесла Блисс, – наш ребенок не привык путешествовать в космосе и она увидела нового больше, чем может усвоить без ущерба для себя. Не может ли она сесть куда-нибудь и, возможно, что-нибудь съесть и выпить?

Хироко удивленно посмотрела на них и Пилорат повторил слова Блисс, но на более замысловатом Галактическом средне-Имперского периода.

Рука Хироко вспорхнула ко рту и она грациозно опустилась на колени:

– Я молю о прощении, уважаемая мадам, я не подумала ни о нуждах этого дитя, ни о ваших. Необычайность этого события слишком захватила меня. Не будете ли вы так добры – вы все – в качестве пришельцев и гостей пройти в трапезную для утренней пищи. Можем ли мы присоединиться к вам и прислуживать, как хозяева?

– Будьте так добры, – сказала Блисс. Она говорила, медленно и тщательно выговаривая слова, надеясь, что так их легче понять. – Хотя было бы лучше, если вы одна будете прислуживать нам, ради спокойствия ребенка, непривычного к большому стечению народа.

Хироко поднялась с колен.

– Да будет так, как вы сказали.

Она провела их, совершенно безмятежно, по траве. Другие альфиане подошли ближе. Они, похоже, особенно интересовались одеждой незнакомцев. Тревиз снял свой легкий жакет и протянул его мужчине, который подошел сбоку и ткнул в этот жакет пальцем.

– Вот, – сказал он, – посмотри, но верни назад. – Затем он обратился к Хироко:

– Проследи, чтобы я получил его назад, мисс Хироко.

– Несомненно, это будет возвращено, уважаемый сэр, – она серьезно кивнула.

Тревиз улыбнулся и пошел дальше. Ему было гораздо удобнее без жакета при этом легком, теплом бризе.

Он не заметил оружия у окружавших его людей и заинтересовался тем, что никто, казалось, не обнаруживал ни страха, ни стесненности перед оружием Тревиза. Они даже не проявляли особого любопытства, глазея на него. Впрочем, вполне могло оказаться, что они просто не принимали эти вещи за оружие. Судя по тому, что до сих пор видел Тревиз, Альфа могла оказаться миром, совершенно лишенным насилия.

Женщина, быстро шагавшая вперед, так что оказалась немного впереди Блисс, обернулась, чтобы детально осмотреть ее блузку, и после этого спросила:

– Есть ли у тебя груди, уважаемая мадам?

И словно не в силах дождаться ответа, легко провела рукой по ее груди.

Блисс улыбнулась и ответила:

– Как ты смогла убедиться, они у меня есть. Возможно, они не такие красивые, как твои, но я прячу их не по этой причине. В моем мире не принято обнажать грудь.

– Как тебе нравится мой Классический Галактический? – шепнула она в сторону, Пилорату.

– Ты говоришь вполне прилично, Блисс.

Обеденный зал оказался большим с длинными столами, вдоль которых тянулись скамьи. Очевидно, альфиане предпочитали есть сообща.

Тревиз почувствовал угрызения совести. Требование Блисс, чтобы их оставили одних, предоставило этот зал в распоряжение всего лишь пяти человек, и вынудило основную часть альфиан остаться снаружи. Однако, некоторые из них расположились на солидной дистанции от окон (которые представляли собой всего лишь щели в стенах, неприкрытые даже ставнями), но так, чтобы иметь возможность наблюдать за тем, как чужестранцы едят.

Невольно он подумал о том, что произошло бы, если бы шел дождь. Но, вероятно, дождь начинался только когда в нем возникала необходимость, причем дождь редкий и теплый, без сильного ветра. Более того, обычно он, видимо, начинался в известное время, так что альфиане, решил Тревиз, могли бы к нему подготовиться.

Окна выходили на море и далеко на горизонте Тревиз вроде бы даже различил пелену облаков, вроде тех, что почти целиком затягивали небо повсюду, кроме этого крохотного клочка Эдема.

В этом состояло преимущество управления погодой.

Тем временем им прислуживала юная девушка, двигавшаяся почти на цыпочках. Их не спрашивали, что бы они предпочли, а просто накрывали на стол. Здесь были небольшие стаканы с молоком, побольше – с виноградным соком, еще больше – с водой. Обед каждого состоял из двух больших вареных яиц с ломтиком белого сыра. Кроме того, стояли большие блюда с отварной рыбой и маленькие – с жареным картофелем, разложенном на холодных, зеленых листьях латука.

Блисс с ужасом смотрела на такое количество пищи перед нею и явно была в растерянности – с чего бы начать. Фаллом не испытывала подобных затруднений. Она жадно и с явным удовольствием выпила стакан сока, затем переключилась на рыбу и картофель. Она было попыталась использовать для этой цели пальцы, но Блисс протянула ей большую ложку с заостренными концами, которая могла служить и вилкой, и Фаллом взяла ее.

Пилорат удовлетворенно улыбнулся и сам наконец принялся за яйца.

– Только сейчас начинаю вспоминать, – заметил Тревиз, – на что в действительности похож вкус натуральных яиц.

Хироко, забыв о своем собственном завтраке, в восторге глядя на то, как едят другие (даже Блисс наконец начала что-то пробовать с явным удовольствием), в конце концов спросила:

– Нравится?

– Прекрасно, – ответил Тревиз, и голос его стал глуше.

– Очевидно, на этом острове нет богатых источников продовольствия. Или вы подали нам больше, чем обычно, просто из вежливости?

Хироко слушала, внимательно глядя на него, и казалось, уловила то, что он сказал, поскольку ответила:

– Нет, нет, уважаемый сэр. Наша страна плодородна, а наше море – еще щедрее. Наши утки несут яйца, наши козы дают сыр и молоко, колосятся наши нивы. Вдобавок наше море кишит бесчисленными видами рыбы в неимоверном количестве. Вся Империя могла бы есть за нашими столами и не истощить рыбы в нашем море.

Тревиз неуверенно улыбнулся. Ясно, что юная альфианка не имела ни малейшего понятия об истинных размерах Галактики.

– Ты назвала этот остров Новой Землей, Хироко, – сказал он. – Где же тогда может быть Старая Земля?

Она в замешательстве посмотрела на Тревиза.

– Вы сказали Старая Земля? Я прошу простить меня, сэр. Я не понимаю, что вы имеете в виду.

– Прежде, чем возникла эта Новая Земля, ваши люди должны были где-то жить. Где же было это место, откуда они явились?

– Я ничего не знаю об этом, уважаемый сэр, – с трогательной серьезностью сказала она. – Эта страна была моей всю мою жизнь, и моей матери, и бабушки; и, несомненно, их бабушек и прабабушек. О любой другой стране я ничего не знаю.

– Но, – попытался осторожно спорить с ней Тревиз, – ты говоришь об этой стране, как о Новой Земле. Почему ты называешь ее именно так?

– Потому, уважаемый сэр, – ответила она так же мягко, – что она так зовется всеми и ни одна женщина не находит это странным.

– Но это Новая Земля, следовательно, более поздняя. Должна быть и Старая Земля, предшествовавшая этой, в честь которой ваш мир и был назван. Каждое утро наступает новый день, и это предполагает, что раньше существовал старый день, прошедший. Разве ты не понимаешь, что так и должно быть?

– Нет, уважаемый сэр. Я знаю только, как называется эта страна. Я не знаю более ничего, и не могу уследить за вашими рассуждениями, которые на мой взгляд напоминают то, что мы зовем здесь формальной логикой. Простите, я не хотела вас обидеть.

И Тревиз лишь покачал головой. Он чувствовал себя побежденным.

77

Тревиз наклонился к Пилорату и прошептал:

– Куда бы мы не шли, что бы мы не делали – мы не получаем никакой информации.

– Мы знаем, где Земля, так в чем же дело? – ответил Пилорат, едва шевеля губами.

– Я хочу знать хоть что-нибудь о ней.

– Эта девушка очень молода. Вряд ли она имеет необходимые знания.

Тревиз обдумал это и кивнул:

– Правильно, Янов.

Он повернулся к Хироко и сказал:

– Мисс Хироко, вы так и не поинтересовались, зачем мы здесь, в вашей стране.

Хироко потупила глаза и объяснила:

– Не должно быть ничего, кроме вежливости и гостеприимства до тех пор, пока вы не поедите и не отдохнете, уважаемый сэр.

– Но мы поели или почти поели, и мы недавно уже отдыхали, так что я скажу тебе, зачем мы здесь. Мой друг, доктор Пилорат – ученый нашего мира, образованный человек. Он – мифологист. Ты знаешь, что это такое?

– Нет, уважаемый сэр. Не знаю.

– Он изучает старые предания, то, как они звучат на различных мирах. Старые предания называются мифами или легендами и они интересуют доктора Пилората. Есть ли на Новой Земле кто-нибудь, кто знает предания этого мира?

Лоб Хироко слегка наморщился в задумчивости. Потом она сказала:

– Это не то, в чем я искусна. В этой части острова есть старик, который любит говорить о былых временах. Откуда он мог все это узнать, мне неведомо, и мне думается, он мог просто взять все с потолка или услышать от других людей, которые все и выдумали. Возможно, это именно то, что твой ученый спутник хотел бы услышать, хотя я могла и не понять тебя. Сама я думаю, – она огляделась по сторонам, словно не желая, чтобы ее подслушали, – что старик просто болтун, хотя многие охотно его слушают.

– Такую болтовню мы и желаем услышать, – кивнул Тревиз.

– Не смогла бы ты отвести к нему моего друга…

– Он называет себя Моноли.

– … к Моноли. А как ты думаешь, Моноли согласится поговорить с моим другом?

– Он? Согласится ли поговорить? – презрительно скривилась Хироко. – Вы бы лучше спросили, готов ли он будет когда-нибудь кончить говорить. Он всего лишь мужчина, и следовательно может проболтать, если ему позволят, до третьих петухов, и без перерыва, не в обиду будь вам сказано, уважаемый сэр.

– Я вовсе не обижен. Так можешь ты сейчас отвести моего друга к Моноли?

– Это может сделать любой и когда угодно. Старик всегда дома и всегда готов приветствовать слушателей.

– И возможно какая-нибудь пожилая женщина сможет прийти и посидеть с мадам Блисс. Она должна заботиться о ребенке и не сможет далеко от него отходить. Ей понравилось бы, если бы ей составили компанию; женщины, как ты знаешь, рады…

– Посплетничать? – удивилась Хироко. – Впрочем, так считают мужчины, хотя я не раз наблюдала, как мужчины оказывались обычно гораздо большими болтунами. Позвольте только им вернуться после рыбалки, и они начнут соперничать друг с другом в полете фантазии, расписывая свою добычу.

Никто не может ни проверить их, ни поверить, но это, впрочем, их не останавливает. Но довольно и мне болтать. У моей матери есть подруга, ее я сейчас видела в окно, которая может составить компанию мадам Блисс и ее ребенку, а перед этим может проводить вашего друга, уважаемого доктора, к Моноли. Если твой друг столь же горазд слушать, как Моноли – говорить, тогда ты вряд ли сможешь разделить их в этой жизни. А теперь, с вашего разрешения, я оставлю вас на минуту.

Когда она ушла, Тревиз обратился к Пилорату:

– Послушай, выжми все, что сможешь из этого старика; а Блисс глянет, что можно получить от того, кто будет с ней.

Нам нужно все, что касается Земли.

– А ты? – спросила Блисс. – Что собираешься делать ты?

– Я останусь с Хироко и попытаюсь найти третий источник.

– Ах, да, – улыбнулась Блисс. – Пил будет со стариком, я – со старухой. А ты заставишь себя остаться с этой привлекательной полуодетой девушкой. Это кажется довольно разумным распределением труда.

– Получается так, Блисс, что это действительно разумно.

– Но ты ведь не находишь угнетающим то, что разумное распределение труда выработано таким образом?

– Нет конечно. Почему это должно меня угнетать?

– Действительно, почему?

Вернулась Хироко и снова уселась рядом.

– Все устроилось. Уважаемый доктор Пилорат будет сопровожден к Моноли; уважаемая мадам Блисс, вместе с ее ребенком, получит компанию. Теперь я могу надеяться, уважаемый сэр Тревиз, продолжить столь приятный разговор с тобой, быть может даже об этой Старой Земле, о которой ты…

– Болтал? – спросил Тревиз.

– Нет! – со смехом возразила Хироко. – Но ты нехорошо поступаешь, поддразнивая меня. Я не высказала тебе неуважения, отвечая на эти вопросы. Но мне станет легче, если я смогу исправить свои ошибки.

– Мисс Хироко, я не почувствовал неуважения, но если тебе станет легче, я рад буду поговорить с тобой.

– Вы так добры, я благодарю вас, – сказала Хироко, вставая.

Тревиз тоже поднялся.

– Блисс, – позвал он, – удостоверься, что Янов в безопасности.

– Предоставь это мне. Что касается тебя, у тебя есть… – кивнула она на кобуры.

– Не думаю, что оно понадобится, – смущенно признался Тревиз.

Он последовал за Хироко, вышедшей из зала. Теперь солнце уже высоко поднялось в небе и стало еще теплее. Ощущался, как всегда, и запах иного мира. Тревиз припомнил, каким слабым был этот запах на Кампореллоне; слегка затхлый запах Авроры, довольно приятный – Солярии. (На Мельпомене они были в скафандрах и могли чувствовать лишь запах собственных тел) В каждом случае к нему привыкали буквально за несколько часов, как только насыщались обонятельные рецепторы носа.

Здесь, на Альфе, приятно пахло травами, нагретыми солнцем, и Тревиз слегка опечалился, зная, что и это тоже исчезнет вскоре.

Они приближались к небольшому строению, сделанному, казалось, из бледно-розовой глины.

– Это, – сказала Хироко, – мой дом. Он принадлежит младшей сестре моей матери.

Она вошла внутрь и жестом пригласила за собой Тревиза.

Дверь была открыта, точнее, как заметил Тревиз, проходя сквозь дверной проем, ее не было вовсе.

– А что же вы делаете, когда идет дождь? – поинтересовался он.

– Мы всегда готовы к этому. Дождь продолжается два дня, по три часа каждый день, когда становится холодно и когда он может увлажнить почву наиболее сильно. Тогда я просто натягиваю в дверях этот полог, тяжелый и отталкивающий воду.

Этим она и занялась, не прекращая своих объяснений.

Полог казался сделанным из прочного, похожего на парусину материала.

– Я оставлю его здесь, – продолжала она. – И все будут знать, что я дома, но не хочу, чтобы меня беспокоили, поскольку я сплю или занята важными делами.

– Это не слишком хорошая гарантия от посторонних.

– Почему бы и нет? Смотри, вход закрыт.

– Но любой может отодвинуть полог в сторону.

– Не считаясь с желаниями жильца? – Хироко была потрясена подобным предположением. – И такое делают в твоем мире? Должно быть, вы какие-то варвары.

– Я лишь спросил.

Она провела его во вторую комнату и, следуя ее приглашению, Тревиз уселся на обтянутый чем-то мягким стул.

В темной и пустой комнате он ощущал что-то вроде клаустрофобии, но все же казалось, что дом обустроен не только для уединения и отдыха. Оконные проемы были невелики и находились почти под потолком, но по стенам тщательно выложены узоры из тусклых зеркальных полосок, отражающих падающий на них свет в разные стороны. Из щелей пола тянуло холодком. Признаков искусственного освещения Тревиз не нашел и задался вопросом, не встают ли альфиане с рассветом?

Тогда и ложиться они должны, как только сядет солнце.

Он уже почти произнес это вслух, но Хироко заговорила первой:

– Мадам Блисс – твоя женщина?

Тревиз осторожно переспросил:

– Ты подразумеваешь под этим, не является ли она моим сексуальным партнером?

– Умоляю вас, соблюдайте приличия в нашем вежливом разговоре, – покраснела Хироко. – Я действительно имела ввиду интимные удовольствия.

– Нет, она женщина моего ученого друга.

– Но ты выглядишь моложе и более пригожим.

– Ну, спасибо за комплимент, но это не мнение Блисс. Ей нравится доктор Пилорат, и гораздо сильнее, чем я.

– Это очень удивляет меня. А он не делится с тобой?

– Я не спрашивал, но уверен, что он делиться не пожелает. Впрочем, я и не стремлюсь к этому.

– Я знаю, – понимающе кивнула Хироко. – Все дело в ее основании.

– Ее основании?

– Ты знаешь. Это, – и она шлепнула по своему изящному задику.

– Ах, это! Теперь я понимаю тебя. Да, Блисс щедро наделена тем, что называется тазом. – Он изобразил руками нечто округлое и подмигнул (а Хироко рассмеялась). – Тем не менее, многие мужчины находят великолепной подобную щедрость фигуры.

– Не могу поверить в это. Наверное, это разновидность пресыщения, желать того, что превосходит некий приятный средний уровень. Разве ты стал бы больше думать обо мне, если бы мои груди были массивными и отвислыми, с сосками, торчащими вниз? Я и сама, по правде говоря, видела таких, хотя и не заметила, чтобы мужчины толпились вокруг них.

Бедная страдающая подобным образом женщина действительно должна прикрывать их чудовищность – как делает мадам Блисс.

– Такая гипертрофированность меня тоже не привлекает, хотя я уверен, что Блисс прикрывает свои груди вовсе не из-за их несовершенства.

– Следовательно, ты вполне одобряешь вид и форму моих?

– Я был бы безумцем, не одобряя их. Ты прелестна.

– А что ты делал для своего удовольствия на этом корабле, когда ты порхал от одного мира к другому – ведь мадам Блисс отказывала тебе?

– Ничего, Хироко. С этим ничего не поделаешь. Я время от времени думал об удовольствиях, и в этом были свои неудобства, но все, летающие в космосе, хорошо знают – бывают времена, когда мы должны обходиться без этого. А для удовольствия найдется время потом.

– Если это было неудобным, как можно все исправить?

– Я чувствую гораздо большее неудобство от того, что ты затронула эту тему. Не думаю, что это вежливо – интересоваться тем, как можно исправить подобное.

– Будет ли неучтивым, если я предложу способ?

– Это будет зависеть исключительно от природы предложения.

– Я хочу предложить, чтобы мы получили удовольствие друг от друга.

– Ты привела меня сюда, Хироко, чтобы подвести к этому?

– Да! – призналась Хироко с довольной улыбкой. – Это одновременно и мой долг вежливости, как хозяйки, и мое собственное желание.

– В таком случае, я готов признать, что это также и мое желание. В самом деле, я очень благодарен тебе за это. Это было бы – э-э – лепо доставить тебе удовольствие.

18. Музыкальный фестиваль

78

Обед был подан в том же самом помещении, где они завтракали. Оно было полно альфиан, и с ними трапезу делили Тревиз и Пилорат, которых настойчиво пригласили сюда. Блисс и Фаллом ели отдельно, более-менее уединенно, в маленькой пристройке.

На столе стояло несколько видов рыбы, вместе с бульоном, в котором плавало нечто напоминающее кусочки козлятины.

Лежали нарезанные караваи хлеба, масло и джем, чтобы было что на них намазывать. Салаты подали потом, и заметно было отсутствие какого-либо десерта, хотя фруктовые соки передавались вдоль столов в практически неиссякающих кувшинах. Оба Основателя были вынуждены по мере сил воздерживаться от еды, учитывая их обильный завтрак, но остальные, казалось, ели от души.

– Как же они не толстеют? – удивленно шепнул Пилорат.

– Возможно, у них много физической работы, – пожал плечами Тревиз.

Это общество явно не заботилось о культуре еды. За столом стоял смешанный гул, крики, смех, стук толстых, очевидно небьющихся чашек о столы. Женщины вели себя столь же шумно и грубо, как и мужчины, и даже еще сильнее выделялись из общей массы.

Пилорат поморщился, но Тревиз, который теперь (временно, по крайней мере) не чувствовал того неудобства, о котором он беседовал с Хироко, чувствовал себя отдохнувшим и благодушествовал.

– В самом деле, – сказал он, – это прелестная страна.

Здесь люди, которые радуются жизни и у которых немного, если они тут вообще есть, забот. Погода стоит такая, какую они пожелают, пища невыразимо приятна. Для них это золотой век, который просто длится и длится.

Он вынужден был почти кричать, чтобы его было слышно, и Пилорат прокричал в ответ:

– Но здесь так шумно.

– Они привыкли к этому.

– Я удивляюсь, как они могут понимать друг друга в этом бедламе.

В самом деле, весь смысл разговоров не доходил до жителей Основания. Странное произношение, архаичная грамматика и порядок слов языка альфиан делали невозможным понимание диалогов, особенно при такой громкости. Им казалось, что это больше походит на звуки в зоопарке, когда там в испуге мечутся звери.

Только после окончания обеда они встретились с Блисс в маленьком строении, которое Тревиз нашел малоотличающимся от квартиры Хироко, и которое было предоставлено им в качестве временного жилища. Фаллом оставалась во второй комнате, жаждущая одиночества, по словам Блисс, и пытающаяся вздремнуть.

Пилорат посмотрел на дверной проем в стене и неуверенно произнес:

– Здесь не очень-то обособленное жилье. Как же мы сможем свободно поговорить?

– Уверяю тебя, – отозвался Тревиз, – что стоит нам натянуть полог в дверях и нас никто не потревожит. Он сделает дом непроницаемым благодаря силе социальных обычаев.

Пилорат перевел взгляд на высокие открытые окна.

– Нас можно легко услышать.

– Нам нет нужды кричать. Альфиане не подслушивают. Даже когда они стояли снаружи, напротив окон обеденного зала, в то время, как мы завтракали, они оставались на приличествующей дистанции.

– Ты так много узнал об альфианских обычаях, – улыбнулась Блисс, – пока проводил время наедине с нежной маленькой Хироко, и демонстрируешь такие познания в том, что касается их уважения к личным делам. Что произошло?

– Если ты заметила, что мое настроение изменилось в лучшую сторону и интересуешься причиной этого, я могу только попросить тебя оставить мое сознание в покое.

– Ты прекрасно знаешь, что Гея не затронет твоего сознания ни при каких обстоятельствах, исключая лишь опасность для жизни, и ты знаешь, почему. Но все же я не слепая. Я могу ощутить то, что происходит на километр вокруг. Это твоя неизменная привычка в путешествиях в космосе, мой друг-эротоман?

– Эротоман? Послушай, Блисс. Дважды за всю экспедицию. Всего лишь дважды!

– Мы посетили всего лишь два мира, на которых живут нормальные женские существа. Два из двух, и на каждом из них мы были лишь несколько часов.

– Тебе хорошо известно, что на Кампореллоне у меня не было выбора.

– Там действительно могло быть так. Я помню, как она выглядела. – На несколько мгновений Блисс расплылась в улыбке. – Хотя я не думаю, что Хироко держала тебя, беспомощного, в своих мощных объятиях, или твое раболепствующее тело согнулось перед ее непререкаемой волей.

– Конечно, нет. Я был совершенно свободен в своих действиях. На самом деле это было ее предложение.

– Неужели это происходит с тобой все время, Голан? – с ноткой зависти в голосе спросил Пилорат.

– Конечно, так оно и должно быть, – усмехнулась Блисс, – женщины к нему так и льнут, не в силах противиться его обаянию.

– Хотел бы я, чтобы это было так, но нет. И я рад этому.

Есть много других вещей, которые я хотел бы испытать в своей жизни. Но на этот раз я действительно не сопротивлялся. Кроме всего прочего, мы были первыми людьми из другого мира, которых когда-либо видела Хироко, или, очевидно, которых никогда не видел никто из ныне живущих на Альфе. Я понял из того, что она не хотела обсуждать, из случайных замечаний, что Хироко была довольно сильно возбуждена возможными отличиями моей анатомии или технических приемов от альфианских, но ошиблась. Я боюсь, что она была разочарована.

– О? Неужели?

– Да. Я бывал на многих мирах и у меня есть определенный опыт. Оказалось, что люди есть люди, а секс есть секс, где бы все это не происходило. Если и есть заметные отличия, они обычно тривиальны и часто – неприятны. Какие только ароматы я не встречал в свое время! Припоминаю даже случай, когда молодая женщина просто ничего не могла, пока не начинала играть громкая музыка, состоящая из звука отчаянных криков.

Но когда она включала эту музыку, я не мог ничего сделать.

Уверяю тебя, если все идет как в добрые старые времена – я вполне удовлетворен.

– Кстати, о музыке, – сказала Блисс, – мы приглашены на музыкальное представление после ужина. Очевидно, в нашу честь. Похоже, альфиане очень гордятся своей музыкой.

– Их гордость никак не сможет сделать звуки музыки приятнее для наших ушей, – поморщился Тревиз.

– Дослушай меня. Я поняла так, что гордятся они в основном тем, что играют исключительно на древних инструментах. Очень древних. Мы можем узнать что-нибудь о Земле, познакомившись с ними.

Тревиз нахмурился.

– Интересная мысль. И это напомнило мне, что вы может быть уже получили какую-нибудь информацию. Янов, ты видел того Моноли, о котором говорила нам Хироко?

– Да, видел. Я провел с ним три часа и Хироко не преувеличивала. Это был непрерывный монолог с его стороны, а когда я уходил на обед, он вцепился в меня и не позволял мне уйти, пока я не пообещал вернуться, когда смогу, чтобы послушать его еще.

– А он действительно сказал что-то интересное?

– Ну, он тоже – как и все – настаивал на полной и смертоносной радиоактивности Земли; на том, что предки альфиан были последними, покинувшими ее, и что если бы не это, все они умерли бы. И, Голан, он так убежден в этом, что я не мог не поверить ему. Я пришел к выводу, что Земля в самом деле мертва, и что все наши поиски оказались, в конце концов, бесполезными.

79

Тревиз опустился на стул, глядя на Пилората, сидящего на узкой койке. Блисс, наоборот, поднявшись с того места, на котором сидела перед этим, переводила свой взгляд с одного на другого.

– Позволь мне судить, бесполезны были наши поиски или нет, Янов, – смог наконец произнести Тревиз. – Лучше скажи, что рассказал тебе этот болтун – только покороче.

– Я делал пометки по ходу беседы. Это помогло произвести впечатление ученого, но мне нет нужды заглядывать в них. Его речь была совершенным потоком сознания. Каждая вещь, которой он касался, напоминала ему о чем-то еще, но, конечно, я потратил бы всю жизнь, пытаясь переварить эту информацию в поисках надежных и значительных сведений, так что моя задача сейчас – суметь преобразовать длинные и бессвязные рассуждения…

– Во что-нибудь столь же длинное и бессвязное? Ближе к делу, дорогой Янов, – вежливо перебил его Тревиз.

Пилорат откашлялся и продолжил:

– Да, конечно, старина. Я попытаюсь сделать связный и хронологически верный отчет из всего этого. Итак, Земля была родным домом человечества и миллионов видов животных и растений. Так продолжалось бессчетное число лет, пока не были открыты гиперпространственные путешествия. Тогда и были основаны Спейсерские миры. Они откололись от Земли, развивая свою собственную культуру, и начали презирать и угнетать материнскую планету.

После пары столетий таких отношений Земля вернула себе свободу, хотя Моноли так и не объяснил, каким образом это произошло, а я не решился расспросить поподробнее. Даже если бы я и улучил шанс прервать его монолог, что маловероятно, это могло просто увести его в новые лабиринты воспоминаний.

Он, кстати, упомянул культурного героя по имени Илия Бейли, но упоминания о нем столь характерны для попытки приписать одной личности все достижения целого поколения, что не было смысла пытаться…

– Да, Пел, дорогой, мы поняли этот кусок, – заметила Блисс.

Пилорат вновь умолк на полуслове, пытаясь поймать разбегающиеся мысли.

– Конечно. Извините. С Земли ушла вторая волна поселенцев, основав множество новых миров и на новый лад.

Новая группа Сеттлеров, действуя более энергично, чем Спейсеры, вытеснила, разгромила и пережила их, и, наконец, создала Галактическую Империю. Во время войн между Сеттлерами и Спейсерами – нет, не войн, он использовал слово «конфликт», если быть более точным – Земля и стала радиоактивной.

– Это же нелепо, Янов, – с явным раздражением заявил Тревиз. – Как мог целый мир стать радиоактивным? Каждый мир в той или иной степени радиоактивен с момента его образования, и эта радиоактивность постепенно снижается. Они не становятся радиоактивными.

– Я лишь передаю тебе то, что сказал он, – пожал плечами Пилорат. – А он рассказал мне только то, что сам слышал – от кого-то, кто рассказал ему, что он слышал – и т. д. Это – народные предания, передающиеся от поколения к поколению, из уст в уста, кто знает, с какими искажениями, вкрадывающимися при каждом пересказе.

– Я понимаю, но разве здесь нет книг, документов, древних летописей, которые сохранили историю с ранних времен и которые могли бы дать нам что-нибудь более точное, чем современные сказки?

– Действительно, я попытался спросить и об этом, но ответ был – нет. Он туманно заявил, что были книги об этом в давние времена и что они давным-давно утеряны, но тем не менее все сказанное им содержалось в тех книгах.

– Да, хорошая работа. Та же самая история и здесь. В каждом мире, который мы посетили, записи, касающиеся Земли, так или иначе исчезли. Хорошо, так как он сказал возникла радиоактивность Земли?

– Он не привел никаких деталей. Максимум, что он сказал – что Спейсеры были благоразумны, но затем я пришел к выводу, что Спейсеры являлись теми демонами, которых люди Земли винили во всех напастях. Радиоактивность…

В это мгновение его перебил звонкий голос:

– Блисс, я – Спейсер?

Фаллом стояла в узком дверном проеме между двумя комнатами со взъерошенными волосами. Ночная рубашка (предназначенная для более пышных форм Блисс) соскользнула с одного плеча, обнажив неразвитую грудь.

– Мы беспокоились о неожиданных визитерах снаружи, – сказала Блисс, – и забыли одного внутри. Ну, Фаллом, почему ты это спросила? – Она встала и подошла к подростку.

– У меня нет того, что есть у них, – заявила Фаллом, показав на мужчин, – или того, что есть у тебя, Блисс. Я – отличаюсь. Это потому, что я – Спейсер?

– Да, Фаллом, – успокаивающе произнесла Блисс, – но небольшие отличия не важны. Ступай обратно в постель.

Фаллом стала покорной, как всегда, когда Блисс хотела этого от нее. Она повернулась и уходя, словно разговаривая сама с собой, сказала:

– Я – демон? Что же такое – демон?

Блисс, бросив через плечо:

– Подождите меня минутку. Я скоро вернусь, – вышла вслед за ней.

Она вернулась через пять минут, качая головой.

– Теперь она будет спать, пока я не разбужу ее. Я должна была это сделать раньше, но любое вмешательство в сознание должно проводиться лишь в случае действительной необходимости. – Словно оправдываясь, она добавила:

– Я не могу избавить ее от размышлений о различиях между ее гениталиями и нашими.

– В один прекрасный день она все-таки узнает, что она – гермафродит, – заметил Пилорат.

– Но не теперь, – возразила Блисс. – Продолжай свой рассказ, Пил.

– Да, – поддержал Тревиз, – прежде чем что-либо еще помешает нам.

– Хорошо. Земля стала радиоактивной, или, по крайней мере, ее поверхность. Тогда на Земле жило огромное население, сосредоточенное в гигантских городах, размещавшихся, по большей части, под землей…

– Ну, это, – встрял Тревиз, – наверняка не так. Должно быть, из местного патриотизма они превозносят золотой век планеты, а все детали – просто искаженные воспоминания о Транторе времен его золотого века, когда он был имперской столицей системы миров, раскинувшейся на всю Галактику.

– Послушай, Голан, – после некоторого раздумья ответил Пилорат, – ты не должен меня учить, как заниматься моим делом. Мы, мифологисты, хорошо знаем, что мифы и легенды содержат заимствования, мораль, природные циклы и сотни других включений и искажений. Но мы работаем, чтобы их отсеять и добраться до того, что может оказаться сердцевиной, правдой. Фактически, те же приемы могут быть применены к наиболее достоверным историям, поскольку никто не пишет явную и очевидную правду, хотя и говорят, что она существует. Теперь я более или менее рассказал вам то, что говорил мне Моноли, хотя, я полагаю, и я внес свои собственные искажения, несмотря на все мои попытки избежать этого.

– Хорошо, хорошо, – согласился Тревиз. – Продолжай, Янов. Я не хотел тебя ни в чем упрекать.

– Я не в обиде. Огромные города (примем за истину их существование) рассыпались и съеживались по мере того, как радиоактивность все более и более возрастала, пока население, вернее то, что от него осталось, постепенно не было вытеснено в относительно свободные от радиации области.

Численность его была сокращена посредством контроля над рождаемостью и эвтанзии людей старше шестидесяти.

– Ужасно, – негодующе произнесла Блисс.

– Несомненно, – согласился Пилорат, – но именно так они делали, согласно Моноли, и это могло быть правдой, хотя и не льстит людям Земли. И не похоже, что такая нелестная характеристика могла быть выдумана. Люди Земли, презираемые и угнетаемые Спейсерами, не испытывали презрения и гнета Империи, хотя здесь мы могли столкнуться с преувеличенной жалостью к себе, очень соблазнительным чувством. Это случай…

– Да, да, Пилорат, но в другой раз. Пожалуйста, продолжай о Земле.

– Извините. Империя, в качестве благородного жеста, согласилась заменить импортированной, свободной от радиации, почвой почву Земли и вывезти прочь зараженную. Нет нужды говорить, что эта величественная задача вскоре утомила Империю, особенно из-за того, что в то время (если мои догадки верны) произошло падение Кандора V, после чего у Империи появилось много гораздо более важных забот, чем забота о Земле.

Радиоактивность все росла, население сокращалось, и наконец Империя, в новом порыве благотворительности, предложила перевезти остатки населения на новый мир – на этот мир, короче говоря.

Задолго до этого, оказывается, какая-то экспедиция засеяла океан, так что ко времени, когда были разработаны планы переселения сюда Землян, здесь уже была кислородная атмосфера и достаточное количество пищи. Никакой другой член Галактической Империи не претендовал на эту планету из-за определенной антипатии к обращающимся вокруг двойных звезд мирам. Существовало так мало подходящих планет в подобных системах, я полагаю, что даже они отвергались из-за подозрений, что здесь что-то не так. Это общепринятый образ мыслей. Был хорошо известный случай…

– Позже с этим хорошо известным случаем, Янов. Давай про перемещение людей.

– Осталось, – слегка проглатывая в спешке слова, продолжил Пилорат, – подготовить сушу. Была обследована наиболее мелкая часть океана и подняты осадочные породы с более глубоких участков, чтобы нарастить мелководье и в конце концов создать остров – Новую Землю. Валуны и кораллы, зацепленные драгами, добавились к этому острову.

Были высажены растения, способствовавшие упрочению почвы. И вновь Империя взвалила на себя огромную задачу. Возможно, вначале планировались целые континенты, но ко времени, когда создали только один остров, Имперская благосклонность кончилась.

То, что осталось от населения Земли, было перемещено сюда. Имперский флот увез своих людей и машины, и никогда уже не вернулся. Земляне, живущие на Новой Земле, оказались в полной изоляции.

– Почему? – усомнился Тревиз. – Моноли действительно утверждает, что никто изо всей Галактики не появлялся здесь до нашего прихода?

– Почти полной. Я полагаю, здесь нет ничего, ради чего стоило бы прилетать, даже если оставить в стороне суеверную неприязнь к двойным системам. Случайные корабли могли время от времени посещать их, как наш например, но в конце концов планета оказалась полностью забытой и никаких последствий эти визиты не имели. Вот и все.

– Ты спросил Моноли, где расположена Земля?

– Конечно, спросил. Он не знает.

– Как может он столько знать о истории Земли, не зная, где она сама?

– Я специально спросил его, Голан, не эта ли звезда в каком-то парсеке от Альфы – то солнце, вокруг которого обращается Земля. Он не знал, что такое парсек, и я объяснил, что с точки зрения астрономов это очень небольшое расстояние. Большое или нет, сказал Моноли, но он не знает, где Земля и не знает никого, кто бы знал. И, по его мнению, ничего хорошего попытка найти ее не принесет. Ей должно быть позволено, заявил он, до скончания времен в покое плыть через пространство.

– Ты тоже согласен с ним?

– В общем нет, – печально покачал головой Пилорат. – Но он сказал, что при той скорости, с которой нарастала радиоактивность, планета должна была стать совершенно непригодной для жизни вскоре после переселения остатков людей, и что сейчас она должна настолько интенсивно излучать, что никто не сможет к ней приблизиться.

– Чепуха, – уверенно заявил Тревиз. – Планета не может стать радиоактивной, и, даже если и так, не может постоянно увеличивать свою радиоактивность. Радиоактивность может только спадать.

– Но Моноли так в этом уверен! Столь много людей говорили нам одно и то же на различных мирах – Земля радиоактивна. Наверное, продолжать все это бесполезно.

80

Тревиз глубоко вздохнул, затем, тщательно выговаривая слова, сказал:

– Чепуха, Янов. Это не правда.

– Но послушай, старина, ты не должен верить чему-либо только потому, что ты хочешь в это верить.

– Мои желания не имеют к этому никакого отношения. Мы обыскивали мир за миром и обнаружили, что все сведения о Земле изъяты. Зачем это, если скрывать нечего, если Земля – мертвый радиоактивный мир, к которому даже приблизиться нельзя?

– Я не знаю, Голан.

– Да, не знаешь. Когда мы приближались к Мельпомене, ты сказал, что радиоактивность может оказаться другой стороной медали. Уничтожение записей, чтобы изъять точную информацию; создание легенд о радиации, чтобы внести дезинформацию. И то, и другое могло у любого отбить охоту искать Землю, но мы не должны поддаваться панике и разочарованию.

– Слушай, – вмешалась в их диалог Блисс, – ты кажется думал, что ближайшая звезда – солнце Земли. Зачем тогда продолжать спор об этой радиоактивности? В чем проблема? Почему просто не слетать туда и не посмотреть, Земля ли это? А если это она, на что она похожа?

– Потому что те, на Земле, – ответил Тревиз, – должны быть на свой лад исключительно могущественны, и я предпочел бы появиться там хоть с какими-то знаниями об этом мире и его обитателях. Поскольку я продолжаю оставаться в неведении о том, что творится на Земле, приближение к ней остается опасным. Предлагаю оставить вас на Альфе, а сам я двинусь к Земле. Достаточно одной жизни, чтобы рискнуть.

– Нет, Голан, – горячо возразил Пилорат. – Блисс и ребенок могут ждать здесь, но я должен быть с тобой. Я занимался поисками Земли еще до того, как ты появился на свет, и не могу отступить.

– Блисс и ребенок не будут ждать здесь, – заявила Блисс. – Я – Гея, а Гея может защитить нас даже от Земли.

– Надеюсь, ты права, – мрачно отозвался Тревиз, – но Гея не смогла предотвратить уничтожения всех ранних воспоминаний о роли Земли в ее основании.

– Это произошло на заре истории Геи, когда она еще не была столь хорошо организована, столь развита. Теперь дело обстоит иначе.

– Надеюсь, что это так. Или это та информация о Земле, которую ты получила нынче утром и еще не поделилась ею с нами? Я имел в виду, что ты говорила с кем-то из этих старых женщин и что-то из сказанного может нам пригодиться.

– Так оно и есть.

– И что же ты обнаружила?

– Ничего о Земле. Это совершенно темная область.

– Эх…

– Но они поразительные биотехники.

– О?

– На этом маленьком острове они вырастили и проверили бесчисленные сорта растений и животных; достигли поразительного экологического баланса, стабильного и самоподдерживающегося, несмотря на те немногие виды, с которыми они начинали свою работу. Они улучшили виды океанской живности, найденные ими при своем появлении здесь несколько тысяч лет назад, повысили их питательность, сделали вкуснее. Это их биотехника сделала этот мир таким рогом изобилия. У них есть планы и в отношении самих себя.

– Что за планы?

– Они вполне понимают, что не могут существенно увеличить свою численность при современных обстоятельствах, ограниченные, как теперь, одним небольшим клочком земли, который только и существует в их мире, но альфиане мечтают стать амфибиями.

– Стать чем?

– Амфибиями. Они собираются отрастить себе жабры в дополнение к легким. Они мечтают о возможности проводить значительную часть жизни под водой, найти области мелководья и возвести постройки на дне океана. Мой источник информации сияла от гордости, говоря об этом, хотя призналась, что альфиане добиваются этой цели уже несколько столетий, но прогресс пока невелик, если он вообще есть.

– Таким образом, есть два направления, в которых они нас, возможно, опередили: управление погодой и биотехнология. Хотел бы я знать, что представляет собой их техника.

– Мы можем найти специалистов, – сказала Блисс, – но они могут не пожелать говорить об этом.

– Это не главная наша забота здесь, но Основанию явно имеет смысл попытаться изучить этот миниатюрный мир.

– Мы управляем погодой, – присоединился к разговору Пилорат, – на Терминусе, например, и вполне успешно.

– Такое управление хорошо поставлено на многих мирах, – согласился Тревиз, – но как правило, контролируется погода на всей планете в целом. Здесь же альфиане управляют погодой лишь на ограниченном участке планеты, и должно быть, обладают такой техникой, какой у нас нет. Что-нибудь еще, Блисс?

– Общественные собрания. Кажется, эти люди устраивают праздники все время, когда они могут оторваться от сельхозработ и рыбной ловли. После обеда, ночью, состоится музыкальный фестиваль. Завтра днем – пляжный фестиваль.

Очевидно, по всему побережью острова все, кто сможет уйти с полей, соберутся и будут радоваться солнцу и воде, поскольку пара дней после этого может оказаться дождливыми.

Затем, на следующее утро, вернется рыболовная флотилия, хлынет дождь, а вечером будет фестиваль пищи, сортировка улова.

– Еда так обильна и теперь, – простонал Пилорат. – На что же будет похож фестиваль пищи?

– Я полагаю, его особенность будет не в количестве еды, а в ее разнообразии. В любом случае, мы все четверо приглашены принять участие в этих фестивалях, особенно в музыкальном, сегодня ночью.

– С древними инструментами? – спросил Тревиз.

– Верно.

– Что же делает их такими древними? Примитивность компьютеров?

– Нет, нет. Дело в том, что это вовсе не электронная музыка, а механическая. Они описали мне ее. Они щиплют струны, дуют в трубы и стучат по барабанам.

– Надеюсь, ты просто чего-то не поняла, – ужаснулся Тревиз.

– Нет, все правильно. И я поняла, что твоя Хироко будет дудеть на одной из этих труб, забыла ее название… и ты обязан стерпеть это.

– Что касается меня, – заявил Пилорат, – я с радостью пойду. Я очень мало знаю о примитивной музыке и хотел бы услышать ее.

– Она не «моя Хироко», – холодно сказал Тревиз. – Но ты думаешь, это будут инструменты того типа, что когда-то использовались на Земле?

– Так мне кажется. По крайней мере, альфианка сказала, что они были изобретены задолго до прихода сюда их предков.

– В таком случае, возможно имеет смысл послушать весь этот концерт, какую бы информацию о Земле он ни дал.

81

Довольно странно, но больше всех в возбуждение от предстоящего музыкального вечера пришла Фаллом. Они с Блисс купались в маленькой пристройке за их домом. Там был бассейн с проточной водой, горячей и холодной (или, скорее, теплой и прохладной) умывальник и комод. Все было очень чисто и удобно и весело сияло в лучах послеполуденного солнца.

Как обычно, Фаллом была очарована грудью Блисс и та вынуждена была сказать (поскольку сейчас Фаллом понимала Галактический), что в ее мире таким образом и выглядят люди.

На что последовал неизбежный вопрос Фаллом:

– Почему? – и Блисс, после некоторого раздумья, решила, что нет иного разумного пути ответить на него. Поэтому она прибегла к универсальному во всех обстоятельствах ответу:

– Потому!

Когда они закончили, Блисс помогла Фаллом надеть белье, присланное им альфианами, и разобралась в способе, которым поверх этого надевалась юбка. Выше пояса Фаллом осталась обнаженной, что было вполне разумным. Сама Блисс, ниже пояса облачившаяся в одежды альфиан (довольно узкие для ее бедер), надела и свою блузку. Возможно, это глупо – прикрывать грудь в обществе, где никто из женщин этого не делает, особенно если ее собственная была вполне нормальной и той же формы, как и большинство тех, что она видела. Но тем не менее…

Мужчины занимались собой в другой пристройке. Тревиз ворчал, повторяя обычные мужские выражения, касающиеся времени, необходимого женщинам для одевания.

Блисс повертела Фаллом, чтобы убедиться, что юбка сидит нормально на ее мальчишеских бедрах и ягодицах. Наконец она сказала:

– Это просто прелестная юбка, Фаллом. Тебе нравится?

Фаллом поглядела в зеркало и ответила:

– Да. Но не будет ли холодно? – и провела рукой по обнаженной груди.

– Не думаю, Фаллом. Здесь довольно тепло.

– Но на тебе кое-что надето.

– Да. Так принято у меня на родине. Теперь, Фаллом, мы встретимся со множеством альфиан во время обеда и после. Как ты думаешь, сможешь ты вынести все это?

На лице Фаллом появилась гримаса страдания, и Блисс продолжила:

– Я буду сидеть справа и держать тебя за руку. Пил сядет с другой стороны, а Тревиз – напротив тебя. Говорить с тобой мы никому не позволим, и тебе не нужно будет ни с кем разговаривать.

– Я попытаюсь, Блисс, – Фаллом пропищала это в самом высоком тоне.

– После этого некоторые альфиане будут для нас музицировать на свой особый манер. Ты знаешь, что такое музыка? – Она напела, как смогла, нечто, имитирующее электронную гамму.

Лицо Фаллом осветилось.

– Ты имеешь в виду… – последнее слово было из ее собственного языка и она взорвалась пением.

Глаза Блисс удивленно расширились. Это была прекрасная мелодия, пусть даже и дикая и богатая трелями.

– Правильно. Музыка, – сказала она.

Фаллом возбужденно произнесла:

– Джемби… – она помедлила, но затем все же решила использовать слово из Галактического, – музицировал постоянно. Он играл на… – вновь слово на ее языке.

– На фифьюл? – в сомнении повторила это слово Блисс.

– Не фифьюл, а… – рассмеялась Фаллом.

Когда оба слова произносились подряд, Блисс могла уловить различие, но отчаялась воспроизвести второе. Тогда она спросила:

– А на что она похожа?

Но поскольку Фаллом была еще ограничена в знании Галактического, то не могла дать точного описания, а ее жесты не сумели внести ясность в представление Блисс об этом инструменте.

– Он показывал мне, как пользоваться ею, – гордо заявила Фаллом. – Я делала пальцами в точности так же, как Джемби, но он сказал, что вскоре они мне не понадобятся.

– Это чудесно, дорогая. После обеда мы посмотрим, столь ли искусны альфиане, как твой Джемби.

Глаза Фаллом искрились и приятные мысли о том, что будет после, помогли ей перенести обильный ужин несмотря на скопление народа, смех и шум вокруг нее. Только однажды, когда случайно опрокинулось блюдо, вызвав вблизи их компании возбужденные крики, Фаллом испугалась и Блисс проворно прижала ее к себе, в теплые, оберегающие от всего объятия.

– Удивляюсь, как мы сами сможем вынести подобную еду, – пробормотала она, обращаясь к Пилорату. – Так или иначе, мы должны убраться отсюда. Это отвратительно – есть эти животные белки Изолятов, но я должна покорно выносить все это.

– Все это – высокие материи, – заметил Пилорат, который готов был стерпеть что угодно, если имелся шанс изучить примитивное поведение или веру.

А затем ужин окончился и объявили, что вскоре начнется музыкальный фестиваль.

82

Зал, в котором он должен был состояться, оказался почти столь же велик, как и обеденный. Здесь были складные сидения (довольно неудобные, как выяснил Тревиз) примерно на сто пятьдесят человек. Как почетных гостей, их провели в первый ряд и множество альфиан вежливо и восхищенно обсуждали их одежду.

Мужчины выше пояса были обнажены. При мысли об этом Тревиз напрягал пресс и в самодовольном восхищении поглядывал вниз, на заросшую темными волосами грудь.

Пилорат, с восхищенным пылом озиравшийся вокруг, был безразличен к своей внешности. Блузка Блисс вызвала скрытые удивленные взгляды, но ничего, касающееся ее, не было произнесено вслух.

Тревиз заметил, что зал был только наполовину полон, и что большую часть аудитории составляли женщины, поскольку, вероятно, многие мужчины находились в море.

Пилорат наклонился к Тревизу и шепнул:

– У них есть электричество.

Тревиз бросил взгляд на вертикальные трубки на стенах и другие на потолке. Они мягко светились.

– Флуоресценция, – сказал он. – Весьма примитивно.

– Да, но они работают, и подобные штуки есть в наших комнатах и в пристройках. Я думал, это просто декоративные элементы. Если мы найдем, как их включать, нам не надо будет сидеть в темноте.

– Они могли бы сказать нам, – раздраженно заметила Блисс.

– Они думали, что мы знаем, – вступился Пилорат, – что каждый должен знать это.

Четыре женщины появились из-за ширмы и уселись группой перед зрителями. Каждая держала лакированный деревянный инструмент, похожий на три других, но ни один из них невозможно было описать без затруднений. Главным образом, инструменты отличались по размеру. Один из них был очень мал, два – несколько больше, а четвертый – значительно больше трех других. Каждая женщина держала в свободной руке длинный прут.

Аудитория нежно засвистела, как только показались музыканты, в ответ на что женщины поклонились. Их грудь была туго подвязана полоской газа, вероятно, чтобы не мешать им играть.

Тревиз, поняв свист как знак одобрения и предвкушения удовольствия, счел вежливым добавить свой собственный.

Фаллом присоединила к этому и свою трель, которая была уже чем-то большим, нежели свист, и начала привлекать внимание, но пожатие руки Блисс остановило ее.

Три женщины безо всяких приготовлений приложили свои инструменты куда-то под подбородки, в то время как самый большой оставался меж ног у четвертой женщины, стоя на полу.

Длинный прут в руке каждой из них запилил поперек струн, натянутых вдоль почти всей длины инструмента, а пальцы левой руки быстро запорхали по верхним концам этих струн.

Это, подумал Тревиз, и был «скрип», которого он ожидал, но звучало это вовсе не как скрип. Это была нежная и мелодичная последовательность нот; каждый инструмент вносил что-то свое и все сливалось в нечто приятное.

Это было лишено бесконечной сложности электронной музыки («настоящей музыки», как продолжал думать о ней Тревиз) и в ней наблюдалось некоторое однообразие. Все же, когда прошло какое-то время и его уши приспособились к такой странной системе звука, он начал различать неуловимые оттенки. Это было утомительно, и мысленно он пожалел об отсутствии здесь электронной музыки с ее шумом, математической точностью и чистотой реальности. Но ему пришло в голову также и то, что если он достаточно долго будет слушать музыку этих простых деревянных устройств, то она сможет ему понравиться.

Не прошло и сорока пяти минут с начала концерта, как вышла Хироко. Она заметила в первом ряду Тревиза и улыбнулась ему. Он от чистого сердца присоединился к аудитории в свисте одобрения. Хироко выглядела прелестно в длинной, искусно сшитой юбке, с большим цветком в волосах и с не прикрытой ничем грудью, поскольку, очевидно, не было опасности, что она помешает обращаться с инструментом.

Ее инструментом была темная деревянная трубка, примерно две трети метра длиной и почти два сантиметра толщиной. Она поднесла ее к губам и дунула в отверстие вблизи одного из концов, взяв высокую нежную ноту, меняющуюся по высоте, когда ее пальцы бегали по металлическим клапанам вдоль трубы.

При первых же звуках Фаллом вцепилась в рукав Блисс и зашептала:

– Блисс, это…. – и слово для Блисс вновь прозвучало как «фифьюл».

Блисс покачала головой, но Фаллом настаивала:

– Но это она!

Альфиане уже начали оглядываться на Фаллом. Блисс ладонью прикрыла ей рот и, наклонившись, пробормотала:

– Тише! – прямо ей в ухо.

После этого Фаллом вслушивалась в игру Хироко молча, но ее пальцы спазматически двигались, словно работая с клавишами инструмента.

Последним выступающим на концерте был пожилой мужчина, игравший на инструменте с гофрированными боками, висевшем на его плечах. Он то сдвигал, то раздвигал его, в то время, как одна из рук мужчины двигалась вдоль ряда белых и черных клавиш, нажимая их поодиночке и группами.

Тревиз нашел эти звуки особенно утомительными, довольно варварскими и неприятными; напоминающими вой диких собак с Авроры. Не то чтобы они были так уж похожи, но вызываемые ими эмоции совпадали. Блисс выглядела так, словно предпочла бы заткнуть пальцами уши, а лицо Пилората застыло в каком-то непередаваемом выражении. Похоже, это доставляло удовольствие только Фаллом, поскольку она притопывала ногой и Тревиз, заметив это, понял, к своему собственному удивлению, что она отбивает такт.

Наконец, концерт завершился и началась настоящая буря – свит, с явно слышимыми во всем этом трелями Фаллом.

Затем слушатели рассыпались на маленькие, разговаривающие между собой группы и превратились вновь в шумных и крикливых альфиан, какими они казалось и были при любом стечении народа. Музыканты, игравшие на концерте, стояли у стены, беседуя с подошедшими поздравить их людьми.

Фаллом выскользнула из рук Блисс и подбежала к Хироко.

– Хироко, – воскликнула она, задыхаясь, – позволь мне посмотреть…

– Что, дорогая? – не поняла Хироко.

– Вещь, на которой ты играла.

– Ах, – рассмеялась Хироко. – Это – флейта, одна из небольших.

– Могу я взглянуть на нее?

– Конечно. – Хироко открыла футляр и вынула инструмент.

Он состоял из трех частей, но она быстро собрала их вместе и протянула Фаллом нужным концом к губам:

– Сюда, подуй в это отверстие.

– Я знаю, знаю, – нетерпеливо бросила Фаллом и схватила флейту.

Машинально Хироко отдернула ее назад и взяла покрепче.

– Дунь, но не прикасайся к ней.

Фаллом казалась разочарованной.

– Могу я тогда просто взглянуть на нее? Я не прикоснусь к ней.

– Конечно, дорогая.

Она снова протянула флейту и Фаллом серьезно уставилась на нее.

А затем свет в зале слегка померк и звук флейты, немного неуверенный и дрожащий, раздался в шуме людских голосов.

Хироко от удивления чуть не выронила флейту, а Фаллом воскликнула:

– Получилось, получилось. Джемби говорил, что когда-нибудь я смогу делать это.

– Это ты вызвала звук флейты? – спросила Хироко.

– Да, я, я.

– Но как же ты это сделала, дитя?

– Я виновата, Хироко, – вмешалась красная от смущения Блисс. – Я уведу ее отсюда.

– Нет, – возразила Хироко. – Я хочу, чтобы она сделала это снова.

Несколько альфиан приготовились слушать. Фаллом нахмурила брови, словно в большом напряжении. Свет померк, и на этот раз гораздо сильнее, и вновь возник звук флейты, более чистый и уверенный. Затем он стал меняться, по мере того как металлические клапаны вдоль флейты двигались, беря свои аккорды.

– Она слегка отличается от… – сказала Фаллом, слегка задыхаясь, словно это ее дыхание привело флейту в действие, а не движимый энергией воздух.

(– Она, должно быть, получает энергию от электрического тока, питающего лампы, – сказал Тревизу Пилорат.)

– Попробуй снова, – хрипло сказала Хироко.

Фаллом закрыла глаза. Звук теперь стал мягче, чувствовался более уверенный контроль. Флейта играла сама по себе, а клапанами двигали не пальцы, а энергия, передаваемая через все еще недоразвитые доли мозга Фаллом. Начавшиеся почти случайные звуки складывались в музыкальную последовательность и сейчас все в зале собрались вокруг Хироко и Фаллом, наблюдая, как Хироко осторожно держит флейту большим и указательным пальцами за концы, а Фаллом, закрыв глаза, управляет потоками воздуха и движением кнопок.

– Это фрагмент того, что я играла, – прошептала Хироко.

– Я запомнила это, – кивнула Фаллом, пытаясь не нарушать свою сосредоточенность.

– Ты не ошиблась ни в одной ноте, – сказала Хироко, когда музыка стихла.

– Но все это не так, Хироко. Ты сыграла это не правильно.

– Фаллом! – возмутилась Блисс. – Это невежливо! Ты не должна…

– Пожалуйста, – повелительно сказала Хироко, – не мешайте. Почему это не правильно, дитя?

– Потому что я могу сыграть это иначе.

– Тогда покажи мне.

И вновь зазвучала флейта, но более затейливо, поскольку силы, что нажимали кнопки, делали это быстрее, в стремительной последовательности и более тщательно разработанных сочетаниях, чем прежде. Музыка стала сложнее и бесконечно более эмоциональной и живой. Хироко стояла вытянувшись, во всем зале не раздавалось ни звука.

Даже после того, как Фаллом кончила играть, никто не проронил ни слова, пока Хироко не произнесла, глубоко вздохнув:

– Малышка, ты когда-нибудь играла это раньше?

– Нет, – сказала Фаллом, – прежде я могла использовать только свои пальцы, а ими я не смогла бы извлечь ничего похожего. – Затем добавила, простодушно и без следа превосходства:

– Никто не может.

– Можешь ты сыграть что-нибудь еще?

– Я могу что-нибудь изобразить.

– Ты имеешь в виду, сымпровизировать?

Фаллом запнулась на этом слове и поглядела на Блисс.

Блисс кивнула и она ответила:

– Да.

– Тогда, пожалуйста, сделай это.

Фаллом на пару минут задумалась, затем медленно начала играть, с очень простой последовательности звуков, что-то довольно мечтательное. Флуоресцентные огни меркли и разгорались вновь, когда количество энергии, забираемое Фаллом, увеличивалось или уменьшалось. Казалось, никто этого не замечал, словно мерцание огней было эффектом музыки, а не помехой, словно дух электричества откликался на заклинания звуков.

Эти комбинации нот затем повторились, но более громко, потом – более усложненно. Возникли вариации, не заслоняющие ясной основной композиции, мелодия становилась все более огненной и возбуждающей, до тех пор, пока не стало почти невозможно вздохнуть. И наконец, она зазвучала еще быстрее, чем раньше, так что когда музыка умолкла, это произвело на слушателей впечатление внезапного падения на землю, оставив одновременно чувство, что они парили высоко в небе.

Альфиане очнулись и в зале начался ад кромешный, расколовший воздух. И даже Тревиз, привыкший к совершенно отличному типу музыки, печально подумал: «И я теперь уже никогда не услышу это вновь.»

Когда альфиане более-менее утихомирились, Хироко протянула флейту Фаллом:

– Теперь, Фаллом, она твоя!

Фаллом пылко схватила ее, но Блисс перехватила протянутые руки подростка и сказала:

– Мы не можем принять это, Хироко. Это очень ценный инструмент.

– У меня есть другой, Блисс. Не такой хороший, но так и должно быть. Этот инструмент должен принадлежать тому, кто играет на нем лучше. Я никогда не слышала такой музыки, и это было бы ошибкой, чтобы я владела инструментом, который не могу использовать в полную его силу. Хотела бы я знать, как можно играть на нем, не касаясь пальцами.

Фаллом взяла флейту и, с выражением полного удовлетворения, крепко прижала ее к груди.

83

Каждая из двух комнат их дома была освещена флуоресцентной лампой. В пристройке горела третья. Свет был тусклым, неудобным для чтения, но по крайней мере в комнатах больше не было темно.

И все же они задержались снаружи. В небе сияло множество звезд, что совершенно очаровало рожденных на Терминусе, где ночное небо было почти беззвездным и в котором выделялась только слабо светящаяся галактическая туманность.

Хироко проводила их до дома из страха, что они могут заблудиться в темноте или оступиться. Всю дорогу назад она держала руку Фаллом и потом, после того, как зажгла для них свет, осталась с ними снаружи, все еще не в силах расстаться с подростком.

Ясно было, что Хироко находилась в состоянии тяжелого эмоционального конфликта и Блисс еще раз попыталась помочь ей:

– В самом деле, Хироко, мы не можем взять твою флейту.

– Нет, ею должна владеть Фаллом, – но казалось, она твердит это из последних сил.

Тревиз продолжал глядеть в небо. Ночь была действительно темной и на эту темноту практически не влияли три светильника в их собственном доме; еще меньше были заметны мелкие искры других отдаленных домов.

– Хироко, ты видишь эту яркую звезду? – спросил он. – Как она называется?

Хироко глянула вверх и без особого интереса сказала:

– Это – Компаньон.

– Почему же его так назвали?

– Он кружит около нашего Солнца с периодом в восемь Стандартных Лет. Это вечерняя звезда в настоящее время года. Вы сможете увидеть ее и днем, когда она низко над горизонтом.

«Хорошо, – подумал Тревиз. – Она не совсем невежественна в астрономии».

– Ты знаешь, – сказал он, – что у Альфы есть еще один спутник, очень маленький, тусклый, который гораздо дальше, чем эта яркая звезда? Ты не можешь увидеть его без телескопа. (Он сам его не видел и не позаботился отыскать, но корабельный компьютер имел соответствующую информацию в своем банке данных).

– Нам говорили об этом в школе, – равнодушно отозвалась она.

– А что ты скажешь об этой? Ты видишь эти шесть звезд, образующих что-то вроде зигзага?

– Это Кассиопея.

– Да? – удивился Тревиз. – Которая?

– Все они. Весь зигзаг. Это и есть Кассиопея.

– А почему они так называются?

– Не знаю. Я ничего не знаю об астрономии, уважаемый Тревиз.

– Ты видишь самую нижнюю звезду зигзага, ту, что ярче других? Что это?

– Звезда. Я не знаю ее названия.

– Но за исключением двух звезд-спутников, это ближайшая к Альфе изо всех звезд. До нее всего около парсека.

– Ты так говоришь? Я этого не знала.

– Не может ли это быть той звездой, вокруг которой и кружится Земля?

Хироко поглядела на звезду с некоторым интересом.

– Я не знаю. Я ни от кого не слышала ничего подобного.

– Ты думаешь, что это не так?

– Откуда я могу знать? Никому не ведомо, где может быть Земля. Я – я должна покинуть вас теперь. Я должна отработать свою смену в полях завтра утром, перед пляжным фестивалем. Я увижу вас всех там, сразу после обеда. Да? Да?

– Конечно, Хироко.

Внезапно она быстро, почти бегом скрылась во тьму.

Тревиз глянул ей вслед, затем вместе со всеми вошел в тускло освещенный коттедж.

– Можешь ли ты сказать, лжет она или нет, говоря о Земле? – спросил он Блисс.

– Не думаю, чтобы она лгала, – покачала та головой. – Она находится в огромном напряжении, такого я не чувствовала в ней до окончания концерта. Оно существовало еще до того, как ты спросил ее о звездах.

– Потому что она отдала свою флейту?

– Возможно. Я не могу сказать. – Она повернулась к Фаллом. – Теперь, Фаллом, я хочу, чтобы ты шла в свою комнату. Когда ты подготовишься ко сну, сходи в пристройку, вымой руки, лицо и зубы.

– Я предпочла бы поиграть на флейте, Блисс.

– Тогда недолго, и очень тихо. Поняла, Фаллом? И ты должна кончить, когда я тебе скажу.

– Да, Блисс.

Теперь взрослые остались одни; Блисс – на стуле, а мужчины – каждый на своей койке.

– Есть ли какой-то смысл оставаться и дальше на этой планете? – спросила Блисс.

Тревиз пожал плечами.

– Мы не спрашивали о связи Земли с древними инструментами и мы можем обнаружить что-либо здесь. Возможно, полезно и обождать возвращения рыболовной флотилии. Мужчины могут знать что-нибудь, чего не знают домоседы.

– Очень маловероятно, я думаю, – возразила Блисс. – Ты уверен, что не темные глаза Хироко удерживают тебя здесь?

– Я не понимаю, Блисс, – нетерпеливо сказал Тревиз, – какое тебе дело до того, чем я занят? Почему ты присваиваешь себе право морального суда надо мной?

– Я вовсе не озабочена твоей моралью. Но это дело влияет на нашу экспедицию. Ты хочешь найти Землю, чтобы наконец решить, был ли ты прав, выбирая Галаксию, а не миры Изолятов. Я хочу, чтобы ты поскорее пришел к такому решению.

Ты говоришь, что необходимо посетить Землю для этого, и ты кажешься уверенным, что Земля вращается вокруг той яркой звезды в небе. Тогда отправимся туда. Я согласна, что было бы полезно получить какую-нибудь информацию о ней, прежде чем мы полетим туда, но мне ясно, что такой информации здесь не предвидится. И я не желаю оставаться просто из-за того, что тебе нравится Хироко.

– Может мы и улетим, – сказал Тревиз. – Дай мне подумать об этом, но Хироко не играет никакой роли в принятии мной решении, уверяю тебя.

– Я чувствую, – сказал Пилорат, – что мы должны двигаться к Земле, хотя бы только для того, чтобы посмотреть, радиоактивна она или нет. Я не вижу смысла дальше ждать здесь.

– А ты уверен, что это не темные глаза Блисс тянут тебя отсюда? – обозлился Тревиз, но затем, почти мгновенно, сказал:

– Нет, я беру свои слова обратно, Янов. Я снова повел себя по-детски. Все же – это очаровательный мир, даже несмотря на Хироко, и я должен сказать, что при иных обстоятельствах непременно задержался бы здесь. Не думаешь ли ты, Блисс, что Альфа нарушает твою теорию об Изолятах?

– Каким же образом? – спросила Блисс.

– Ты настаивала на том, что любой истинно обособленный мир превращается в опасный и враждебный.

– Даже Кампореллон, – спокойно сказала Блисс, – который всего лишь отошел от основного потока Галактической деятельности, несмотря на то, что теоретически является Ассоциированным Членом Федерации Основания.

– Но не Альфа. Этот мир совершенно изолирован, но можешь ли ты пожаловаться на их дружелюбие и гостеприимство?

Они кормят нас, одевают, дают нам кров, устраивают в нашу честь фестивали, просят нас остаться. К чему здесь можно придраться?

– Ни к чему, очевидно. Хироко даже предоставила тебе свое тело.

– Блисс, какое тебе до этого дело? – рассердился Тревиз. – Она не предоставила мне свое тело. Мы подарили друг другу свои тела. Это было исключительно взаимно и исключительно приятно. Не станешь же ты утверждать, что ты задумаешься, давать ли свое тело, когда это тебя устраивает.

– Пожалуйста, Блисс, – сказал Пилорат, – Голан совершенно прав. Нет причин обсуждать его личные дела.

– До тех пор, пока они не касаются нас, – упрямилась Блисс.

– Они не имеют никакого касательства к нашим поискам. Мы улетим, уверяю вас. Я полагаю, что дальнейшие поиски сведений продлятся недолго.

– Все же я не доверяю Изолятам, даже когда они приходят с дарами.

– Сделать вывод, – всплеснул руками Тревиз, – а все доказательства затем исказить в эмоциональном порыве. Как это похоже на…

– Не говори этого, – в ярости сказала Блисс. – Я не женщина, я – Гея. Это Гея, а не я столь упряма.

– Нет причин… – и в этот миг раздалось какое-то царапанье в дверь.

Тревиз замер.

– Что это? – прошептал он.

Блисс передернула плечами.

– Открой дверь и посмотри. Ты утверждал, что это добрый мир, в котором нет опасностей.

Тем не менее Тревиз помедлил, пока нежный голос из-за двери не позвал осторожно:

– Пожалуйста! Это я!

Это был голос Хироко. Тревиз распахнул дверь.

Хироко быстро вошла в дом. Ее щеки блестели от слез.

– Закройте дверь, – всхлипнула она.

– Что это такое? – спросила Блисс.

Хироко буквально вцепилась в Тревиза.

– Я не могу! Я пыталась, но не вынесла этого! Уходите, и вы все тоже. Забирайте с собой быстрее ребенка. Забирайте корабль – и прочь, прочь от Альфы, пока еще темно.

– Но почему? – спросил Тревиз.

– Потому что иначе вы умрете, все вы.

84

Три Инопланетника замерли, глядя на Хироко, и надолго.

Затем Тревиз сказал:

– Ты утверждаешь, что ваши люди убьют нас.

– Ты сам уже на дороге к смерти, уважаемый Тревиз, – сказала Хироко и слезы катились по ее щекам. – И остальные с тобой. Давным-давно, кто-то из ученых вывел вирус, безвредный для нас, но смертельный для Инопланетников. У нас – иммунитет. – Она в замешательстве трясла руку Тревиза. – Ты заражен.

– Как?

– Когда мы имели наше удовольствие. Это – единственный способ.

– Но я чувствую себя совершенно нормально.

– Вирус еще не активирован. Он может быть активирован, когда вернуться рыбаки. По нашим законам, все должны принимать решение в таком деле – даже мужчины. Но все наверняка решат, что это должно быть сделано и мы задержим вас здесь до того времени, которое настанет через два утра.

Бегите теперь, пока еще темно и никто этого не ожидает.

– Почему же ваши люди так поступают? – резко спросила Блисс.

– Ради нашей безопасности. Нас мало, но мы владеем многим. Мы не желаем нашествия Инопланетников. Если явится один, а затем поведает о наших землях, то придут другие; поэтому, когда изредка к нам прибывает корабль, мы должны быть уверены, что он не уйдет от нас.

– Но тогда, – спросил Тревиз, – почему ты предупредила нас?

– Не спрашивайте меня. Нет! Но я скажу вам, если только услышу это вновь… Слушайте…

Из соседней комнаты до них донеслись нежные звуки флейты.

– Я не смогла бы вынести гибели этой музыки, поскольку и ребенок тоже умер бы, – призналась Хироко.

– Так ты поэтому дала флейту Фаллом? – сурово спросил Тревиз. – Ты знала, что получишь ее обратно, как только она умрет?

– Нет, этого и в мыслях у меня не было, – ужаснулась Хироко. – А когда до меня дошло, я поняла, что это не должно произойти. Бегите с ребенком и с нею, возьмите флейту, пусть я и не увижу ее никогда. Вы будете в безопасности там, в космосе, и, оставшись неактивированным, вирус со временем умрет в вашем теле. Взамен я прошу, чтобы никто из вас никогда не говорил об этом мире, чтобы никто больше не мог о нем узнать.

– Мы не скажем о нем никому, – пообещал Тревиз.

Хироко посмотрела на него и тихо произнесла:

– Не позволено ли мне будет поцеловать вас один только раз прежде чем вы покинете меня?

– Нет, – отказал Тревиз. – Меня уже инфицировали один раз и этого наверняка достаточно. – Но затем уже менее грубо добавил:

– Не плачь. Люди могут спросить тебя, почему ты плачешь, а ты не сможешь ответить им. Я прощаю тебя за то, что ты сделала со мной, в благодарность за эту попытку спасти всех нас.

Хироко выпрямилась, тщательно вытерла щеки тыльной стороной ладони, глубоко вздохнула и сказала:

– Я благодарю вас за это, – и быстро исчезла.

– Мы выключим свет, – распорядился Тревиз, – и подождем немного; затем – уберемся отсюда. Блисс, скажи Фаллом, чтобы она перестала играть на своем инструменте. Не забудь взять флейту. Потом мы проберемся к кораблю, если сможем найти его в темноте.

– Я найду его, – сказала Блисс. – На борту осталась моя одежда, она, пусть и в небольшой степени, тоже – Гея. У Геи нет проблем в том, чтобы отыскать Гею. – И она скрылась в своей комнате, чтобы собрать Фаллом.

– Как ты полагаешь, они не могли повредить наш корабль, чтобы удержать нас на планете? – спросил Пилорат.

– У них нет техники, способной сделать это, – хмуро сказал Тревиз.

Когда появилась Блисс, держа за руку Фаллом, он выключил свет.

Они тихо сидели во тьме, и им казалось, что прошло почти полночи, а может быть – лишь полчаса. Затем Тревиз медленно и бесшумно отворил дверь. На небе, казалось, стало больше облаков, но в разрывах между ними по-прежнему сияли звезды.

Высоко в небе стояла Кассиопея, с той звездой, которая могла быть солнцем Земли, ярко горящей в самом низу созвездия.

Воздух был тих и не раздавалось ни звука.

Тревиз осторожно вышел из дому, махнув остальным, чтобы они шли за ним. Одна его рука, почти механически, опустилась на ручку нейрохлыста. Он был уверен, что пользоваться им не придется, но…

Блисс повела их, держа Пилората за руку; он держал руку Тревиза. Другой рукой она вела Фаллом, та в своей свободной руке сжимала флейту. Нащупывая дорогу ногами в почти совершенной темноте, Блисс тянула всех за собой, туда, где она ощущала, пусть и очень слабо, Гея-составляющую своей одежды на борту «Далёкая Звезда».

Часть VII

Земля

19. Радиоактивна?

85

«Далёкая Звезда» тихо и медленно поднялась сквозь атмосферу, оставляя внизу темный остров. Несколько слабых пятнышек света под ними померкли и исчезли. По мере того, как с высотой разреженней становилась атмосфера, скорость корабля увеличивалась, а пятнышки света над ними становились все многочисленнее и ярче.

Иногда они смотрели вниз, на Альфу, видимую теперь как светящийся полумесяц, большая часть которого была затянута облаками.

– Я полагаю, у них нет развитой космической техники. Они не смогут преследовать нас, – сказал Пилорат.

– Не уверен, что это здорово ободряет меня, – мрачно ответил Тревиз голосом, приводящим в уныние. – Я инфицирован.

– Но неактивированной культурой, – заметила Блисс.

– Но все же она может быть активирована. У них есть способ. Вот только какой?

Блисс пожала плечами.

– Хироко говорила, что вирус в неактивированной форме постепенно погибнет в теле, неприспособленном к нему – как твое, например.

– Да? – рассердился Тревиз. – Откуда она знает? С другой стороны, откуда мне знать, не было ли утверждение Хироко самоутешительной ложью? И разве не вероятно, что активация, каким бы ни был ее метод, может произойти естественным образом? Какое-нибудь химическое соединение, воздействие определенного излучения, или – или кто знает что? Я могу внезапно заболеть, а потом и вы трое тоже умрете. Или это случится после того, как мы достигнем населенных планет, и возникнет ужасная пандемия, которую беглецы разнесут по всем мирам.

Он взглянул на Блисс.

– Ты можешь что-нибудь сделать?

Блисс медленно покачала головой.

– Это нелегко. Часть Геи составляют паразиты – микроорганизмы, черви. Они являются частью экологического баланса, живут и вносят свой вклад в мировое сознание, но никогда не размножаются сверх меры. Они живут, не нанося заметного вреда. Неприятность в том, Тревиз, что вирус, беспокоящий тебя – не часть Геи.

– Ты сказала – «нелегко», – с замиранием сказал Тревиз. – При данных обстоятельствах, не возьмешь ли ты на себя труд сделать это, даже если работа окажется тяжелой? Можешь ли ты найти во мне вирус и убить его? Можешь ли ты, если это не удастся, по крайней мере усилить мою сопротивляемость?

– Ты понимаешь, о чем ты просишь, Тревиз? С микрофлорой твоего тела я не знакома. Я просто не смогу отличить вирус в клетках твоего тела от нормальных генов, имеющихся там. Еще сложнее будет различить вирусы твоего тела, к которым ты уже привык, от тех, какими заразила тебя Хироко. Я попытаюсь сделать это, Тревиз, но это потребует времени и может окончится ничем.

– Пусть так. Попытайся.

– Конечно.

– Если Хироко сказала правду, – вмешался Пилорат, – ты, Блисс, может и сумеешь найти вирусы, которые уже начали утрачивать жизнеспособность, а ты сможешь ускорить их гибель.

– Я попробую. Это интересная мысль.

– А ты не передумаешь? – сказал Тревиз. – Ведь убивая вирусы, ты при этом уничтожишь совершенное творение эволюции.

– Ты опять язвишь, Тревиз, – спокойно сказала Блисс, – но с иронией или без, ты выявил истинную трудность. Так, я вряд ли предпочту вирусов тебе. Я убью их, если повезет, не бойся. Кроме того, даже если я не предпочту тебя, – ее губы сжались, словно Блисс пыталась сдержать улыбку, – то тогда окажутся в опасности Пилорат и Фаллом, а ты мог бы уже убедиться в моих чувствах к ним. Ты, кстати, можешь даже вспомнить о том, что я и сама рискую.

– Я не верю в твою любовь к самой себе, – проворчал Тревиз. – Ты всегда готова отдать жизнь ради какой-нибудь высокой идеи. Я могу признать твою заботу о Пилорате. Погоди, я не слышу флейты Фаллом. С ней что-нибудь не так?

– Нет. Она спит. Самый натуральный сон, я к нему не имею никакого отношения. И я предлагаю, чтобы после того, как ты рассчитаешь Прыжок к звезде, которую мы принимаем за солнце Земли, мы тоже выспались. Мне это крайне необходимо и, полагаю, тебе тоже, Тревиз.

– Да, если смогу. Ты была права, знаешь ли.

– В чем, Тревиз?

– В отношении Изолятов. Новая Земля – не рай, хотя и походила на него. Это гостеприимство – все, что сперва показалось дружелюбием – предназначалось для того, чтобы усыпить в нас всяческие подозрения и чтобы одного из нас можно было легко заразить. А все гостеприимство после, фестивали того и этого, служили для того, чтобы задержать нас здесь до возвращения рыбаков, когда появится возможность провести активацию вируса. И это сработало бы, если бы не Фаллом и ее музыка. Возможно, ты была права и в этом.

– Относительно Фаллом?

– Да, я не хотел брать ее с нами, и я никогда не радовался ее присутствию на корабле. Это твоя, Блисс, заслуга, что она здесь и именно она, я не шучу, спасла нас. И все же…

– Все же что?

– Несмотря на это, я все еще чувствую тревогу от того, что она на корабле. Но я не знаю, почему.

– Если тебе от этого станет легче, Тревиз, признаюсь: я не уверена в том, что честь нашего спасения целиком и полностью принадлежит Фаллом. Хироко назвала музыку Фаллом, чтобы оправдаться перед самой собой в том, что другие альфиане наверняка назвали бы изменой. Она могла даже в это поверить, но в ее сознании было что-то еще. Что-то, что я различала с трудом и не могла точно определить; что-то, чего, возможно, она слишком стыдилась, чтобы позволить этому всплыть на поверхность сознания. У меня такое впечатление, что она питала теплые чувства к тебе и не желала видеть мертвым тебя, безотносительно к Фаллом и ее музыке.

– Ты в самом деле так думаешь? – слегка улыбнулся Тревиз, впервые со времени отлета с Альфы.

– Я думаю так. Ты, должно быть, обладаешь определенным искусством в обращении с женщинами. Ты убедил Министра Лайзалор позволить нам забрать наш корабль и покинуть Кампореллон, и ты помог спасти наши жизни своим влиянием на Хироко. Мы все в долгу перед тобой.

Тревиз улыбнулся шире.

– Ну, если ты так говоришь. Тогда – к Земле. – Он исчез в рубке, шагая так, словно отправлялся на увеселительную прогулку.

Пилорат задержался, чтобы сказать:

– Ты успокоила его наконец, Блисс, правда?

– Нет, Пилорат. Я не вмешиваюсь в работу его мозга.

– Наверняка ты это проделала, когда так грубо польстила его мужскому тщеславию.

– Исключительно косвенно, – улыбнулась Блисс.

– Даже если и так, спасибо тебе, Блисс.

86

После Прыжка звезда, которая вполне вероятно могла быть Земным Солнцем, все еще находилась на удалении в одну десятую парсека. Это был теперь ярчайший объект, сияющий у них в небе, но все еще не более, чем звезда.

Тревиз слегка приглушил ее свет, чтобы легче было наблюдать, и с мрачным видом изучал.

– Нет сомнения, что это фактически двойник Альфы, звезды, вокруг которой обращается эта Новая Земля. Хотя Альфа обозначена на карте в компьютере, а эта звезда – нет.

Мы не знаем ее имени, у нас нет ее характеристик, отсутствует любая информация касательно ее планетной системы, если она есть.

– Не этого ли мы ожидали в том случае, если вокруг этого солнца действительно кружится Земля? – спросил Пилорат. – Такой пробел в сведениях соответствует тому, что вся информация о Земле вероятно уничтожена.

– Да, но это может также означать и Спейсерский мир, который не был включен в список на стене того здания на Мельпомене. Мы ведь не можем быть уверены, что он полон. Или же у этой звезды отсутствуют планеты и поэтому, возможно, ее не сочли достойной войти в карты Галактики, которые в основном используются в военных и коммерческих целях.

Янов, есть ли в каких-нибудь легендах упоминание о том, что солнце Земли имеет менее чем в парсеке от себя своего двойника?

– Извини, Голан, но такого я не встречал, – покачал головой Янов. – Хотя может быть, нечто подобное и было. Моя память несовершенна. Я должен посмотреть свои данные.

– Это неважно. Есть ли у солнца Земли какое-нибудь имя?

– Эти имена различны. Я думаю, в каждом языке было свое.

– Я постоянно забываю, что на Земле их было множество.

– Так и должно было быть. Это единственный способ объяснить многие легенды.

– Ну, хорошо, и что же нам делать? – постепенно раздражался Тревиз. – Мы ничего не можем сказать о планетарной системе с такого расстояния и должны подойти поближе. Я предпочел бы соблюдать осторожность, но есть и такая вещь, как безграничная опасливость, и я не вижу доказательств возможной опасности. Вероятно, нечто столь могущественное, чтобы стереть во всей Галактике информацию о Земле, столь же сильно, чтобы стереть нас в порошок даже на таком расстоянии, если всерьез заинтересовано в том, чтобы не дать себя обнаружить. Но ничего не случилось. В таком случае, неразумно оставаться здесь вечно просто из-за того, что может что-либо случиться, если мы подойдем ближе, верно?

– Я попросила бы компьютер проверить, нет ли чего-то, что можно интерпретировать как опасность, – сказала Блисс.

– Когда я говорю, что не вижу опасности, я говорю это, опираясь на данные компьютера. Конечно же, я ничего не могу, да и не ожидаю, увидеть невооруженным глазом.

– Я сказала это, заметив, как ты ищешь поддержки, принимая то, что считаешь рискованным решением. Но если так, то все в порядке. Я – с тобой. Мы ведь зашли так далеко не для того, чтобы повернуть назад без особых на то причин, верно?

– Нет, – ответил Тревиз. – А что скажешь ты, Пилорат?

– Я двинулся бы дальше только из любопытства. Было бы невыносимо вернуться, не зная, нашли ли мы Землю.

– Ну, тогда, – подытожил Тревиз, – мы все согласны.

– Не все, – возразил Пилорат. – Есть еще Фаллом.

– Ты предлагаешь, чтобы мы спросили совета у ребенка? – удивился Тревиз. – Какое значение может иметь ее мнение, даже если оно у нее есть? С другой стороны, все, что она может хотеть – это вернуться назад, на свой собственный мир.

– Можешь ли ты порицать ее за это? – мягко спросила Блисс.

И из-за того, что разговор коснулся Фаллом, Тревиз вспомнил и о ее флейте, которая играла довольно живой марш.

– Послушайте ее, – сказал он, – где она могла слышать что-либо в ритме марша?

– Возможно, Джемби играл для нее марши на флейте.

– Сомневаюсь, – покачал головой Тревиз. – Скорее колыбельные, танцы. Послушайте, Фаллом по-прежнему меня тревожит. Она учится слишком быстро.

– Я помогаю ей, – заявила Блисс. – Помни об этом. Кроме того, она очень умна, ее сильно стимулирует пребывание с нами. Новые ощущения наводняют ее мозг. Она видит космос, различные миры – и все это впервые.

Марш Фаллом стал еще более диким и варварским.

– Ну, – вздохнул Тревиз, – она здесь и играет музыку, казалось бы, преисполненную оптимизма и удовольствия от приключений. Я считаю, что это ее голос в пользу приближения к Солнцу. Давайте осторожно подойдем поближе и проверим, есть ли у него планеты.

– Если они есть, – сказала Блисс.

– Есть, – тонко улыбнулся Тревиз. – Спорим? Скажи, что ты ставишь.

87

– Ты проиграла, – рассеяно заметил Тревиз. – Сколько монет решила ты поставить?

– Нисколько. Я никогда не держу пари.

– Что ж, прекрасно. Все равно, я не взял бы с тебя денег.

Они находились на расстоянии около 10 млрд. км. от Солнца. Оно все еще походило на звезду и было почти в 4000 раз тусклее, чем среднее солнце при взгляде на него с обитаемой планеты.

– При увеличении мы можем видеть две планеты уже сейчас, – объявил Тревиз. – Исходя из измерений их диаметра и спектра отраженного света, это явно газовые гиганты.

Корабль находился вне плоскости эклиптики и Блисс с Пилоратом, глядя поверх плеча Тревиза на обзорный экран, видели два тоненьких, зеленоватых полумесяца. Меньший находился в несколько иной фазе, чем другой, и выглядел толще.

– Янов! – воскликнул Тревиз. – Не правда ли, что у Земного Солнца должно быть четыре газовых гиганта?

– Согласно легенде, это так.

– Ближайший к Солнцу – самый большой, а у следующего – кольцо. Так?

– Большие, далеко выступающие кольца, Голан. Да. В точности так, старина, но учти возможное преувеличение при многократном пересказе легенды. Если мы не найдем такой планеты, то я не думаю, что стоит серьезно воспринимать это как аргумент против наших предположений. То есть, что эта звезда – Солнце Земли.

– Тем не менее, те два гиганта, что мы видим, могут оказаться более дальними, а два ближних к солнцу – двигаться сейчас по другую сторону и слишком далеко от нас, чтобы их можно было различить на фоне звезд. Мы должны подойти еще ближе – и осмотреть солнце с другой стороны.

– Разве можно проделать такое в присутствии столь близкой и большой массы, как эта звезда?

– Я уверен, компьютер, с разумной осторожностью, может осуществить такой Прыжок. Однако если он решит, что опасность слишком велика, компьютер откажется от быстрого способа и мы будем приближаться к Солнцу осторожно, маленькими шажками.

Внимание Тревиза переключилось на компьютер – и звездный узор на обзорном экране изменился. Звезда ярко вспыхнула и исчезла с экрана, поскольку компьютер, выполняя команду, обшаривал небо в поисках других газовых гигантов. И небезуспешно.

Все трое замерли и смотрели, пока Тревиз, почти беспомощный от удивления, отдавал команду компьютеру еще больше увеличить изображение.

– Невероятно, – всхлипнула от изумления Блисс.

88

Перед ними висел газовый гигант, видимый под таким углом, что его поверхность оказалась почти полностью освещена солнцем. Вокруг него кружились широкие сверкающие кольца, наклоненные так, что видны были блики света на их боковых сторонах. Они сияли ярче, чем сама планета, и были разделены тонкой линией примерно на трети их ширины.

Тревиз затребовал максимальное разрешение и кольца превратились в колечки, узкие и концентрические, блестящие под лучами Солнца. Теперь лишь часть системы колец умещалась на экране, да и сама планета с него исчезла. Еще одна команда Тревиза – и в углу экрана возникла вставка, демонстрирующая планету и ее кольца в миниатюре.

– Это часто встречается? – благоговейно спросила Блисс.

– Нет, – ответил Тревиз. – Почти у каждого газового гиганта есть кольца из различных обломков, но они, как правило, тусклые и узкие. Я лишь однажды видел такой, у которого кольца были узкими, но яркими. Но я никогда не видел ничего подобного этой планете, или, что то же самое, не слышал о таком.

– Перед нами явно тот самый окольцованный гигант, о котором говорит легенда. Если подобные вещи действительно уникальны…

– Естественно, уникальны! Насколько мне известно, или, точнее, насколько известно компьютеру.

– Тогда это должна быть планетная система, включающая Землю. Наверняка никто не смог бы придумать эту планету. Такое нужно видеть, чтобы описать в легендах.

– Я готов поверить теперь всему, о чем говорят твои легенды. Это – шестая планета, а Земля должна быть третьей?

– Верно, Голан.

– Тогда я должен сказать, что мы менее чем в полутора миллиардах километров от Земли, а нас еще никто не остановил. Гея остановила нас, когда мы приблизились.

– Вы были ближе к Гее, когда вас остановили, – заметила Блисс.

– А, – сказал Тревиз, – но это основывается на моем мнении, что Земля могущественнее, чем Гея; и я считаю это добрым предзнаменованием. Если нас все еще не задержали, то, возможно, Земля вовсе не возражает против нашего прибытия.

– Или что это – не Земля, – сказала Блисс.

– Ты готова заключить на этот раз пари? – ухмыляясь, спросил Голан.

– Как я понял, Блисс имела ввиду, – вмешался Пилорат, – что Земля может оказаться радиоактивной, как, кажется, все и думают, и что никто не остановил нас из-за отсутствия на ней всякой жизни вообще.

– Нет, – сказал Тревиз, – я поверю всему, что говорится о Земле, только не этому. Теперь мы вблизи нее и можем убедиться во всем сами. И у меня такое чувство, что нам не помешают.

89

Газовые гиганты остались позади. Ближе к солнцу лежал пояс астероидов (он был большим и содержал множество обломков, в точности как об этом повествовали легенды).

Внутри пояса астероидов кружились четыре планеты.

Тревиз внимательно изучил их.

– Третья – самая большая, размеры ее вполне подходящие, как и расстояние от Солнца. Она может оказаться обитаемой.

Пилорат уловил нотку неуверенности в его словах.

– У нее есть атмосфера? – спросил он.

– О да. Вторая, третья и четвертая планеты имеют атмосферы. И, как в старой сказке для детей, у второй она слишком плотная, у четвертой – слишком разряженная, но у третьей – в самый раз.

– Значит, ты думаешь, что это может быть Земля?

– Думаю? – почти взорвался Тревиз. – Мне нет нужды думать. Это – Земля. У нее – гигантский спутник, о котором ты мне твердил.

– Спутник? – лицо Пилората расплылось в такой широкой улыбке, какой Тревиз еще никогда не видел.

– Все в точности! Вот, взгляни при максимальном увеличении.

Пилорат увидел два полумесяца, причем один был значительно больше и ярче второго.

– Меньший, как я понимаю, и есть тот спутник?

– Да. Он дальше от планеты, чем можно было бы ожидать, но несомненно обращается вокруг нее. Он размером с малую планету; на самом деле все же меньше любой из четырех внутренних планет. Тем не менее, он велик для спутника. Он по крайней мере 2000 км. в диаметре, что делает его сопоставимым с самыми большими спутниками газовых гигантов.

– Не больше? – Пилорат был искренне разочарован. – Это не гигантский спутник?

– Гигантский. Спутник с диаметром в две или три тысячи километров, вращающийся вокруг огромного газового гиганта – это одно. Тот же самый спутник маленькой скалистой обитаемой планеты – совсем другое. Диаметр спутника составляет около четверти диаметра Земли. Где еще ты слышал о подобной почти что двойной планете, включающей к тому же одну обитаемую?

– Я очень мало знаю о таких вещах, – робко произнес Пилорат.

– Тогда поверь мне на слово, Янов. Подобный спутник – уникальное явление. Мы смотрим на нечто, являющееся практически двойной планетой, а ведь даже планет, вокруг которых летает что-нибудь крупнее нескольких камней и при этом обитаемых – очень мало. Если ты сопоставишь этот газовый гигант с его огромной системой колец, являющийся шестой планетой и этот громадный спутник у третьей – о которых правдиво, вопреки всем ожиданиям, сообщали легенды – тогда мир, на который ты сейчас смотришь, должен быть Землей. Немыслимо, чтобы это оказалось чем-то иным. Мы нашли ее, Янов, мы нашли ее.

90

Шел второй день постепенного приближения к Земле и Блисс зевала за обедом.

– Мне кажется, мы большую часть времени тем только и занимаемся, что приближаемся на вспомогательных двигателях к той или иной планете, а потом столь же медленно от нее удаляемся. Мы, буквально, теряем недели на это.

– Отчасти это потому, – стал объяснять Тревиз, – что Прыжок опасен слишком близко к звезде. Но в настоящем случае мы движемся очень медленно из-за того, что я не хочу оказаться перед лицом очередной возможной опасности слишком быстро.

– Мне помнится, ты уверял: «Я чувствую, что нас не остановят.»

– Это так, но я не хочу во всем полагаться на предчувствия, – Голан посмотрел на содержимое ложки, прежде чем отправить ее в рот, и сказал:

– Ты знаешь, я упустил рыбу, когда мы были на Альфе. У нас остались только три блюда.

– Жаль, – согласился Пилорат.

– Ну, – присоединилась к ним Блисс, – мы побывали на пяти мирах и покидали каждый из них столь поспешно, что не имели времени пополнить запасы пищи или как-либо их разнообразить. Даже когда эту пищу можно было без проблем раздобыть, как, например, на Кампореллоне или Альфе, и, вероятно…

Она не закончила, поскольку Фаллом, кинув на нее быстрый взгляд, закончила за Блисс:

– Солярия? Вы не пробовали ее пищи? Там она прекрасна. Так же, как на Альфе. И даже еще лучше.

– Я знаю это, Фаллом, – ответила ей Блисс. – Но на это просто не было времени.

Фаллом печально посмотрела на нее.

– Увижу ли я когда-нибудь Джемби вновь, Блисс? Скажи мне правду.

– Ты сможешь, если мы вернемся на Солярию.

– А мы когда-нибудь туда вернемся?

– Я не могу так сразу сказать, – замялась Блисс.

– Сейчас мы летим к Земле, верно? Это та планета, откуда, как ты говорила, мы все ведем свое происхождение?

– Откуда наши предшественники ведут свое происхождение.

– Я могу сказать «предки».

– Да, мы летим к Земле.

– Зачем?

– Разве не хотел бы любой человек увидеть мир своих предков?

– Я думаю, это скорее касается вас. Вы все так взволнованы.

– Мы никогда не были здесь раньше. Мы не знаем, чего от нее ожидать.

– Мне кажется, здесь что-то большее.

Блисс улыбнулась.

– Ты кончила есть, Фаллом, дорогая, так почему бы тебе не пойти в свою каюту и не порадовать нас небольшой серенадой на твоей флейте. Ты все прелестней на ней играешь.

Давай, давай. – Она придала Фаллом дополнительное ускорение, хлопнув ее по заду, и Фаллом вышла, лишь однажды обернувшись, чтобы задумчиво взглянуть на Тревиза.

Он посмотрел ей вслед с явной неприязнью.

– Это существо что же, мысли читает?

– Не называй ее «существом», Тревиз, – резко сказала Блисс.

– Она что, читает мысли? Ты можешь ответить?

– Нет, не читает. И Гея тоже. И этого не могут адепты Второго Основания. Чтение мыслей в смысле подслушивания внутренних разговоров или точного выяснения возникающих в сознании идей – это еще невозможно сейчас, или в ближайшем будущем. Мы можем распознавать, интерпретировать и, в некоторой степени, управлять эмоциями, но и это не простое дело.

– Откуда ты знаешь, что она не может делать вещей, которые кажутся невозможными?

– Потому что, как ты только что сказал, я имею право это утверждать, поскольку обладаю определенными способностями.

– Возможно, она просто управляет тобой, так что ты остаешься в неведении о том, на что она способна.

– Будь же разумным, Тревиз, – воздела взгляд горе Блисс. – Даже если она обладает необычными способностями, она ничего не может сделать со мной, ведь я не только Блисс, но и Гея. Ты по-прежнему забываешь об этом. Ты представляешь себе, что такое ментальная инертность целой планеты? Неужели ты думаешь, что один Изолят, каким бы талантливым он не был, мог преодолеть ее?

– Ты не знаешь абсолютно всего, Блисс, так что не будь столь самоуверенна, – угрюмо заметил Тревиз. – Эта тв…

Она с нами не так уж давно. Я не смог бы выучить ничего, кроме зачатков языка, за это время, а она уже в совершенстве владеет Галактическим и фактически освоила почти весь его словарный запас. Да, я знаю, ты помогала ей, но я хотел бы, чтобы ты это прекратила.

– Да, я говорила тебе, что помогаю ей, но я также сказала, что она страшно умна. Настолько умна, что я рада была бы иметь ее частью Геи. Если мы присоединим ее к себе. Если она еще достаточно молода, то мы сможем многое узнать о солярианах, так чтобы постепенно поглотить весь их мир. Это было бы очень полезно для нас.

– И тебя не беспокоит, что соляриане – патологические Изоляты, даже по моим стандартам?

– Они не будут такими, став частью Геи.

– Я думаю, ты ошибаешься, Блисс. Я думаю, что солярианский ребенок – опасен, и что мы должны избавиться от нее.

– Как? Выпихнуть ее через шлюз? Убить ее, накрошить и добавить к нашим запасам пищи?

– Ох, Блисс, – вздохнул Пилорат.

Тревиз же сказал:

– Это отвратительно и совершенно неуместно. – Он прислушался на минуту: флейта играла без ошибок или колебаний, и они заговорили полушепотом. – Когда все это кончится, мы должны вернуть ее на Солярию, и лишний раз убедиться, что соляриане навечно отрезаны от Галактики. Я чувствовал бы себя лучше, если бы они были уничтожены. Я не доверяю им и боюсь их.

Блисс ненадолго задумалась и сказала:

– Тревиз, я знаю, что ты обладаешь умением приходить к правильному решению, но я также знаю, что ты с самого начала испытывал антипатию к Фаллом. Я полагаю, это может быть следствием того унижения, которое ты пережил на Солярии и из-за которого возненавидел планету и ее жителей. Поскольку я не имею права вмешиваться в твое сознание, я не могу это утверждать наверняка. Пожалуйста, пойми, что если бы мы не взяли Фаллом с собой, мы до сих пор оставались бы на Альфе – мертвые, и, я могу предположить, уже похороненные.

– Я знаю это, Блисс, но даже так…

– А ее разум достоин восхищения, а не зависти.

– Я не завидую ей. Я боюсь ее.

– Ее ума?

– Нет, не только, – в задумчивости закусил губу Тревиз.

– Чего же тогда?

– Я не знаю, Блисс. Если бы я знал, чего я боюсь, я бы смог побороть свой страх. Это что-то, чего я не могу до конца понять. – Его голос стал тише, словно он разговаривал сам с собой. – Галактика, как оказалось, переполнена вещами, которых я не понимаю. Почему я выбрал Гею? Почему я должен искать Землю? Было ли забыто еще одно допущение психоистории? И если да, то какое? И в завершение всего: почему Фаллом так действует мне на нервы?

– К несчастью, я не могу ответить на твои вопросы, – сказала, вставая, Блисс и вышла из каюты.

Пилорат посмотрел ей вслед.

– На самом деле все обстоит не столь мрачно, Голан. Мы подходим все ближе и ближе к Земле и как только доберемся до нее, все загадки наконец разрешатся. И до сих пор ничто, похоже, не делает никаких попыток остановить наше к ней приближение.

Тревиз только моргал, глядя на Пилората, но потом тихо сказал ему:

– Хотел бы я, чтобы что-нибудь попыталось.

– Ты? Почему ты этого хочешь?

– По чести говоря, я рад был бы хоть признаку жизни.

Глаза Пилората расширились.

– Ты наконец обнаружил, что Земля – радиоактивна?

– Не совсем. Но она – теплая. Немного теплее, чем я ожидал.

– Это плохо?

– Не обязательно. Она может быть довольно теплой, но это вовсе не должно сделать ее непригодной для жизни. Облачный покров толстый и определенно присутствуют водяные пары, так что эти облака, вместе с водами океана, могут поддерживать жизнь несмотря на температуру, которую мы вычислили, исходя из микроволнового излучения. Впрочем, я не могу быть уверен.

Разве что только…

– Да, Голан?

– Ну, если Земля была радиоактивной, это может объяснить большую, чем мы ожидали, температуру.

– Но это не противоречит и первому, не правда ли? Если она теплее, чем ожидалось, это не означает, что она должна быть радиоактивной.

– Нет, не означает. – Тревиз попытался выдавить улыбку. – Нам нет нужды гадать, Янов. Через день-другой я смогу больше сказать об этом и мы узнаем все наверняка.

91

Фаллом сидела в задумчивости на койке, когда в каюту вошла Блисс. Фаллом коротко взглянула на нее, затем снова уставилась в пол.

– В чем дело, Фаллом? – тихо сказала Блисс.

– Почему я так не нравлюсь Тревизу, Блисс?

– Что навело тебя на подобные мысли?

– Он смотрит на меня нетерпеливо – это правильное слово?

– Возможно.

– Он нетерпеливо смотрит на меня, когда я вблизи него. Его лицо немного кривится.

– У Тревиза сейчас множество забот, Фаллом.

– Потому что он ищет Землю?

– Да.

Фаллом немного подумала и сказала:

– Он особенно нетерпелив, когда я мыслю что-нибудь в движение.

Губы Блисс сжались.

– Послушай, Фаллом, разве я не говорила тебе, что ты не должна этого делать, особенно в присутствии Тревиза?

– Ну, это было вчера, в этой каюте, он стоял в дверях, а я не заметила. Я не знала, что он наблюдает. Это был всего лишь один из книгофильмов Пела, и я пыталась заставить его встать на ребро. Я не сделала ничего плохого.

– Это нервирует его, Фаллом, и я хотела бы, чтобы ты не делала ничего подобного, вне зависимости от того, видит он тебя или нет.

– Это нервирует его, потому что сам он ничего похожего не может?

– Возможно.

– А ты можешь?

– Нет, я не могу, – медленно покачала головой Блисс.

– Но это же не нервирует тебя, когда я так делаю. Впрочем, это также не нервирует и Пила.

– Все люди отличаются друг от друга.

– Я знаю, – сказала Фаллом с внезапной твердостью, которая удивила Блисс и привела ее в замешательство.

– Что ты знаешь, Фаллом?

– Я – отличаюсь.

– Конечно, я тоже говорила это. И Пилорат отличается.

– Мои формы отличаются. И я могу двигать вещи.

– Это правда.

– Я должна двигать вещи, – продолжила Фаллом с вызовом в голосе. – Тревиз не должен сердиться на меня за это, и ты не должна останавливать меня.

– Но зачем ты должна двигать вещи?

– Это – тренировка. Упражнение – это правильное слово?

– Не совсем. Упражнение.

– Да. Джемби постоянно твердил, что я должна постоянно тренировать мои… мои…

– Мозговые преобразователи?

– Да. И делать их сильнее. Тогда, когда я вырасту, я смогу управлять всеми роботами. Даже Джемби.

– Фаллом, кто управляет всеми роботами, когда нет тебя?

– Бандер. – Фаллом словно бы просто констатировала факт.

– Ты знаешь Бандера?

– Конечно. Я видела это много раз. Я должна была стать следующим главой поместья. Поместье Бандера станет поместьем Фаллом. Так говорил мне Джемби.

– Ты имеешь в виду, что Бандер приходил к тебе…

Рот Фаллом в ужасе округлился до почти совершенного «о».

Она сказала каким-то придушенным голосом:

– Бандер никогда не мог бы прийти к… – Фаллом сбилась с дыхания и ей пришлось замолчать. Потом она продолжила:

– Я видела изображение Бандера.

– А как Бандер к тебе относился? – нерешительно спросила Блисс.

Фаллом поглядела на нее, сощурив от удивления глаза:

– Бандер мог спросить меня, в чем я нуждаюсь; удобно ли мне. Но Джемби всегда был рядом со мной, так что я никогда ни в чем не нуждалась и всегда была удобно устроена.

Она наклонила голову и уставилась в пол. Затем Фаллом закрыла глаза ладонями и сказала:

– Но Джемби остановился. Я думаю, это из-за того, что Бандер тоже остановился.

– Почему ты сказала это?

– Я думала об этом. Бандер управлял всеми роботами, и если Джемби остановился, и все остальные роботы тоже, должно быть остановился и Бандер. Разве это не так?

Блисс промолчала.

– Но когда вы вернете меня назад, на Солярию, я смогу обеспечить энергией Джемби и всех остальных роботов и я буду счастлива вновь.

Она всхлипнула.

– Разве ты не счастлива с нами, Фаллом? Хоть немного? Иногда?

Фаллом подняла залитое слезами лицо к Блисс и покачав головой, дрожащим голосом произнесла:

– Я хочу Джемби.

В порыве нежности Блисс обхватила ее руками.

– Ох, Фаллом, как бы я хотела, чтобы я могла вновь соединить тебя и Джемби! – И внезапно обнаружила, что и сама плачет вместе с Фаллом.

92

Такими их и увидел вошедший в каюту Пилорат. Он остановился на полушаге и спросил:

– В чем дело?

Блисс отстранилась от Фаллом и потянулась за маленьким платком, чтобы вытереть заплаканные глаза. Она тряхнула головой и Пилорат озабоченно повторил:

– Но все-таки, в чем дело?

– Фаллом, успокойся, – сказала Блисс. – Я придумаю что-нибудь, чтобы тебе стало хоть немного легче. Помни – я люблю тебя также, как любил Джемби.

Она взяла Пилората за локоть и вытолкнула прочь, в жилую каюту, повторяя:

– Это так, ничего, Пил – ничего.

– Это из-за Фаллом, верно? Она все еще жалеет о Джемби.

– Ужасно. И мы ничего не можем с этим поделать. Я могла только сказать ей, что люблю ее – и в самом деле, это так.

Как можно не любить такое нежное и разумное дитя? Страшно разумное. Тревиз думает, что даже слишком разумное.

Она видела Бандера в свое время – или, скорее, его голографическое изображение. Однако, эти воспоминания ее не трогают, она очень спокойно и рассудительно говорила о нем и я могу понять, почему. Их связывало лишь то, что Бандер был владельцем поместья и что Фаллом должна была стать следующим его хозяином. Других отношений между ними не существовало.

– А понимала ли Фаллом, что Бандер – ее отец?

– Ее мать. Если уж мы согласились рассматривать Фаллом, как женщину, так же следует думать и о Бандере.

– Неважно, дорогая Блисс. Знает ли Фаллом об их родственных связях?

– Я не уверена, что она поняла бы, что это такое.

Вероятно, она может знать, но не придает этому никакого значения. Однако, Пел, она заключила, что Бандер – мертв, поскольку ее озарило: выключение Джемби должно быть результатом прекращения подачи энергии, а так как этим занимался Бандер… Все это пугает меня.

Пилорат задумчиво сказал:

– Почему, Блисс? В конце концов, это всего лишь логический вывод.

– Потому что другой логический вывод может последовать из самого факта его смерти. На Солярии, с ее долгоживущими и одинокими Спейсерами, смерть – нечто редкое и отдаленное.

Представление о естественной смерти должно существовать лишь у немногих из них и вероятно совсем отсутствовать у солярианских детей возраста Фаллом. Если она продолжит размышлять о смерти Бандера, она наконец начнет удивляться почему он умер, и то, что это случилось когда мы, чужаки, появились на их планете, наверняка наведет ее на мысль о возможной причине и следствии.

– Что мы убили Бандера?

– Это не мы убили Бандера, Пил. Это была я.

– Она не должна спросить об этом.

– Но я должна буду сказать ей это. Она досадует на поведение Тревиза, какое бы оно не было, а он – явный лидер экспедиции. Фаллом может принять за истину то, что возможно именно он привел к гибели Бандера, а как я могу позволить, чтобы на Тревиза несправедливо взвалили такую вину?

– Стоит ли беспокоиться обо всем этом, Блисс? Ребенок не испытывал никаких чувств к своему от… матери. Только к своему роботу, Джемби…

– Но смерть ее матери означает и смерть ее робота. Я почти готова уже признаться в своей ответственности за это. Я испытываю огромное искушение.

– Почему?

– Так я смогу объяснить это в нужном свете. Так я смогу успокоить Фаллом, предупредив ее собственное открытие этого факта в процессе размышлений. Сама она может не найти оправданий убийству Бандера.

– Но оправдание существует! Это была самооборона. Спустя мгновение мы были бы мертвы, не решись ты на крайние меры.

– Именно это я и должна бы сказать, но не могу заставить себя объясниться. Я боюсь, что она не поверит мне.

Пилорат покачал головой и вздохнул.

– Ты думаешь, что было бы лучше, если бы мы не привели ее на «Далёкую Звезду»? Такое положение вещей делает тебя столь несчастной…

– Нет, – рассердилась Блисс, – не говори так. Это сделало бы меня бесконечно более несчастной, если бы мы сидели здесь сейчас и вспоминали оставленного позади невинного ребенка, осужденного на безжалостную смерть из-за того, что мы натворили на Солярии.

– Таков мир Фаллом.

– Послушай, Пил, не скатывайся на образ мыслей Тревиза.

Изоляты находят возможным соглашаться с подобными вещами и не думать больше о них. Мораль же Геи – спасение жизни, а не уничтожение ее. Жизнь во всех ее проявлениях должна, как мы знаем, постоянно приходить к концу для того, чтобы другая жизнь могла продолжаться, но никогда – без пользы, без конца. Смерть Бандера, пусть и неизбежную, довольно трудно перенести – у Фаллом оказались порваны все связи с прошлым.

– Ну хорошо. Думаю, ты права. Но в любом случае, я пришел к тебе не с заботами о проблемах Фаллом. Дело касается Тревиза.

– Что с ним?

– Блисс, я беспокоюсь за него. Он ждет установления параметров Земли и я не уверен, что он сможет перенести такое напряжение.

– Я не боюсь за него. Полагаю, у него крепкий и устойчивый ум.

– У каждого из нас есть предел выносливости. Послушай, планета Земля оказалась теплее, чем он ожидал; так он сказал мне. Я полагаю, он думает о том, что она может быть слишком теплой для существования там жизни, хотя явно пытается убедить себя, что это не так.

– Быть может, он прав. Может она не слишком горяча для жизни.

– Кроме того, он допускает, что, возможно, это тепло можно объяснить наличием радиоактивной поверхности, но тоже отказывается в это поверить. Через день-другой мы окажемся достаточно близко к Земле, так что станет ясным истинное положение вещей. Что если Земля действительно радиоактивна?

– Тогда ему останется только принять этот факт.

– Но – я не знаю, как сказать это или выразить мысленно – что если в его мозгах…

Блисс подождала, а затем криво усмехнулась:

– Полетят предохранители?

– Да. Полетят предохранители. Не могла бы ты предпринять что-нибудь, чтобы поддержать его? Держать его под контролем и в уравновешенном состоянии, так сказать?

– Нет, Пел. Я не могу поверить, что он так слаб, и существует также твердое решение Геи, что его сознание неприкосновенно.

– Но это особые обстоятельства. У него есть эта необычная «правота», или как ты ее там называешь. Шок от полного провала его прожектов в тот момент, когда все казалось бы успешно завершено, может пусть и не уничтожить его мозг, но расстроить его «правоту». Он обладает очень необычным талантом. Разве не может он оказаться вдруг необычно хрупким?

Блисс на миг погрузилась в свои мысли. Затем сказала, пожав плечами:

– Ну, возможно, мне и следует присмотреть за ним.

93

Следующие тридцать шесть часов Тревиз смутно чувствовал, что Блисс и, в меньшей степени – Пилорат, ходят за ним по пятам. Впрочем, это было не так уж необычно на таком компактном корабле, как их, и занимали его ум совсем другие вещи.

Теперь, сидя за компьютером, он был уверен, что Блисс с Пилоратом стоят за дверьми. Он с безразличным выражением лица повернулся к ним.

– Ну, – очень тихо произнес Тревиз.

– Как ты себя чувствуешь, Голан? – довольно неуклюже попытался вывернуться Пилорат.

– Спроси Блисс, – ответил Тревиз. – Она часами внимательно меня рассматривает. Она должно быть насквозь видит мой мозг. Не так ли, Блисс?

– Нет, нет, – спокойно сказала Блисс, – но если ты чувствуешь, что нуждаешься в моей помощи, я могу попробовать… Тебе нужна помощь?

– Нет, зачем же? Оставьте меня в покое. Оба.

– Пожалуйста, скажи нам, что происходит, – попросил Пилорат.

– Спрашивай!

– Является ли Земля…

– Да, является. То, на чем настаивали все в разговорах с нами – истинная правда. – Тревиз махнул в сторону экрана, на котором виднелась ночная сторона Земли, затмившей солнце.

Она выглядела резко очерченным кружком темноты на фоне звездного неба, а окружность сияла прерывистым ореолом оранжевого света.

– Этот оранжевый свет – радиоактивность? – спросил Пилорат.

– Нет. Просто отраженный свет солнца в атмосфере. Ореол был бы сплошным, если бы не сильная облачность.

Радиоактивность мы видеть не можем. Различные излучения, даже гамма-лучи, поглощаются атмосферой. Однако, они порождают вторичное излучение, сравнительно слабое, хотя компьютер может его обнаружить. Оно невидимо для глаз, но компьютер способен преобразовать в фотоны видимого света каждую частицу или волну, принятую его детекторами, и Земля предстанет окрашенной в условные цвета. Взгляните.

И черный кружок расцвел голубыми красками.

– И насколько сильная здесь радиоактивность? – тихо спросила Блисс. – Достаточная для того, чтобы человек не мог здесь существовать?

– Вообще никакая жизнь. Планета непригодна для обитания. Последняя бактерия, последний вирус давно погибли.

– А сможем мы исследовать ее? – спросил Пилорат. – Я имею в виду, в скафандрах.

– Лишь несколько часов – прежде чем мы вернемся с необратимыми радиационными поражениями.

– Тогда что же мы будем делать, Голан?

– Делать? – Тревиз безо всякого выражения поглядел на Пилората. – Ты знаешь, что я собираюсь делать? Я возьму тебя и Блисс – и ребенка – и верну вас на Гею, и оставлю там всех троих навсегда. Затем я вернусь на Терминус и сдам корабль.

Затем я подам в отставку из Совета, что должно сильно обрадовать Мэра Бранно. Затем я буду жить на мою пенсию и предоставлю Галактику самой себе. Мне нет дела до Плана Сэлдона, Основания, Второго Основания, или Геи. Галактика может сама выбирать свой путь. Это сохранит мое время, и почему я должен беспокоиться о том, что случиться после меня?

– Наверняка ты так не думаешь, Голан, – настойчиво сказал Пилорат.

Тревиз посмотрел на него и глубоко вздохнул.

– Нет, не думаю, но, ох, как хотелось бы, чтобы я смог сделать точно так, как только что сказал тебе.

– Никогда бы я в это не поверил. Но что ты собираешься предпринять на самом деле?

– Вывести корабль на околоземную орбиту, отдохнуть, выйти из шока и подумать о том, что делать дальше. Только что…

– Да?

И Тревиз сорвался:

– Что я могу предпринять еще? Что еще я могу осмотреть? Что здесь еще искать?

20. Соседний мир

94

После этого Пилорат и Блисс видели Тревиза только четыре раза, за обеденным столом. Все остальное время он находился либо в рубке, либо в своей спальне. За едой он молчал. Губы его оставались сжатыми. Ел он мало.

В четвертый раз однако, Пилорату показалось, что необычная суровость покинула Тревиза. Пилорат дважды кашлянул, словно готовясь что-то сказать, но передумал.

Наконец Тревиз взглянул на него и произнес:

– Ну?

– Ты… ты обдумал создавшееся положение, Голан?

– Почему ты спросил?

– Ты кажешься менее мрачным.

– Я не менее мрачен, но я придумал. Правда, с трудом.

– Можем мы узнать, что?

Тревиз коротко взглянул в направлении Блисс. Она упорно смотрела в тарелку, храня осторожное молчание, словно в уверенности, что Пилорат добьется большего в этот щекотливый момент, чем она.

– Тебе тоже любопытно, Блисс?

– Да, конечно, – на мгновение подняла она взгляд.

Фаллом, находясь в дурном настроении, пнула ножку стула и спросила:

– Мы нашли Землю?

Блисс сжала плечо подростка; Тревиз не обратил на ее слова никакого внимания.

– Из чего мы должны исходить, так это из основополагающих фактов, – сказал он. – Так, вся информация о Земле была изъята на самых разных мирах. Это неизбежно приводит нас к определенному заключению. Что-то на Земле скрывается. И все же, наблюдая Землю, мы видим: она настолько мертва и радиоактивна, что все находящееся на ней автоматически сокрыто – и навечно. Никто не может сесть на эту планету, а с такой дистанции, когда мы близки к внешней границе магнитосферы и без риска подойти ближе к Земле не можем, нам ничего на ней не обнаружить.

– Ты полностью уверен в этом? – мягко спросила Блисс.

– Я проводил все это время за компьютером, анализируя Землю всеми теми методами, какими мог. И ничего. Более того, я чувствую, что здесь ничего нет. Почему же тогда были стерты все данные, касающиеся Земли? Наверняка, то, что нужно было спрятать, нельзя спрятать более эффективно, чем сейчас; эффективней и вообразить нельзя. И нет никакой необходимости делать этот кусок масла еще более масляным.

– Может оказаться, – предположил Пилорат, – что что-то действительно было сокрыто на Земле еще в то время, когда она не была столь радиоактивна, какой нашли ее мы. В то время люди Земли могли бояться, что кто-либо отважится сесть здесь и найти это что-бы-там-ни-было. И тогда Земля попыталась изъять информацию, касающуюся ее. То, что мы имеем сейчас – призрачные останки того небезопасного времени.

– Нет, я так не думаю, – возразил Тревиз. – Изъятие информации из Галактической Библиотеки на Транторе вероятно имело место совсем недавно. – Он резко повернулся к Блисс. – Я прав?

Блисс спокойно ответила:

– Я/мы/Гея извлекли это по большей части из разума находящегося в замешательстве адепта Второго Основания Джендай Бэла, когда он, ты и я имели встречу с Мэром Терминуса.

– Так что, что бы там ни было, оно должно было быть сокрыто, поскольку имелся шанс найти сокрытое и это нечто должно быть там и сейчас – то есть существует опасность найти его и сейчас, несмотря на радиоактивность Земли.

– Но как это возможно? – озабоченно спросил Пилорат.

– Предположим, – предложил Тревиз, – что это нечто, бывшее на Земле, больше там не находится, а было перепрятано, когда возросла радиационная опасность. И хотя засекреченное нечто больше не на Земле, может статься, что если мы смогли найти Землю, мы окажемся способны вычислить и место, куда была перемещена эта загадка. Если так, то она все еще остается замаскированной.

И вновь прорезался голос Фаллом.

– Поскольку мы не можем найти Землю, Блисс говорила, что ты вернешь меня к Джемби.

Тревиз повернулся к Фаллом и пристально уставился на нее. Блисс тихо сказала Фаллом:

– Я говорила, что мы можем. Поговорим об этом после. А теперь, иди к себе и почитай, или поиграй на флейте, или займись чем-нибудь еще, что тебе придется по душе. Давай, давай…

Фаллом, выскользнув из-за стола, оставила их.

– Но как ты можешь говорить это, Голан. Мы здесь. Мы нашли Землю. Как мы сейчас можем определить, где эта вещь, если ее нет на Земле?

Тревиз некоторое время молчал, преодолевая плохое настроение, возникшее из-за Фаллом. Затем он произнес:

– Почему бы и нет? Вообрази, что радиоактивность земной коры все нарастает. Постепенно население уменьшилось, из-за смертей и эмиграции. А тайна, вне зависимости от ее содержания, находится во все возрастающей опасности.

Кто мог остаться на защиту? Возможно, при стечении каких-то обстоятельств это нечто должно было быть переправлено на другой мир, или же польза от него, чем бы это ни было, окажется утерянной для Земли. Я полагаю, существовало нежелание перемещать это что-то, и, вероятно, все должно было быть сделано более-менее недавно. Тогда, Янов, припомни старика на Новой Земле, рассказавшего тебе свою версию истории Земли.

– Моноли?

– Да. Его. Не сказал ли он, упоминая об основании Новой Земли, что то, что осталось от населения Земли, было перемещено на эту планету?

– Ты имеешь в виду, старина, что предмет наших поисков находится сейчас там? Взят с собой покидавшими Землю последними людьми?

– Могло ли быть иначе? Вряд ли Новая Земля лучше известна Галактике, чем старая и ее обитатели настойчиво стремятся держать подальше всех Инопланетников.

– Мы были там, – вмешалась Блисс. – И мы ничего не нашли.

– Мы и не искали ничего, кроме сведений о местоположении Земли.

Теперь удивился Пилорат.

– Но мы ищем что-нибудь, связанное с высокоразвитой технологией, что-нибудь, что могло бы изъять информацию из-под носа самого Второго Основания, и даже из-под носа – извини меня, Блисс – Геи. Эти люди на Новой Земле может быть и способны контролировать погоду над своим клочком суши и обладать необходимой для жизни биотехнологией, но, я думаю, ты согласишься, что их уровень развития в целом очень низок.

– Я согласна с Пилом, – кивнула Блисс.

– Мы судим лишь по небольшим деталям, – сказал Тревиз.

– Мы никогда не видели мужчин с рыбачьей флотилии. Мы никогда не видели других частей острова, кроме того небольшого участка, на который мы сели. Что бы мы обнаружили, исследуй мы планету более тщательно? Кроме всего прочего, мы не узнали флюоресцентные светильники, пока не увидели их в действии, и если казалось, что технология там была неразвита, казалось, я сказал…

– Да? – почти убежденная этим монологом переспросила Блисс.

– Тогда все это могло быть лишь частью маскировки, призванной скрыть правду.

– Невозможно, – заявила Блисс.

– Невозможно? Это ты говорила мне, еще на Гее, что на Транторе вся цивиллизация искусно поддерживается на примитивном уровне для того, чтобы скрыть небольшое ядро Второго Основания. Почему та же самая стратегия не может быть использована на Новой Земле?

– Следовательно, ты предлагаешь, чтобы мы вернулись на Новую Землю и вновь встретились с инфекцией – на этот раз, чтобы активизировать ее носителей? Половой акт – несомненно, исключительно приятный способ заразиться, но он может оказаться не единственным.

– Я не стремлюсь вернуться на Новую Землю, – пожал плечами Тревиз, – но вы можете попытаться…

– Можем?

– Можете! В конце концов, есть другая возможность.

– Какая же?

– Новая Земля обращается вокруг Альфы. Но эта звезда – часть двойной системы. Не может ли существовать пригодная для жизни планета на орбите вокруг спутника Альфы?

– Слишком уж он тусклый, – покачала головой Блисс. – Его яркость составляет лишь четверть яркости Альфы.

– Тусклый, но не слишком. Если существует планета, очень близкая к этой звезде, она может оказаться подходящей.

– А компьютер говорит что-нибудь о планетах этой звезды-спутника? – спросил Пилорат.

– Я проверял, – мрачно улыбнулся Тревиз. – У нее есть пять планет средних размеров. Газовых гигантов – нет.

– А хоть одна из этих планет подходит?

– У компьютера нет информации о них, кроме количества и того факта, что они невелики.

– Ох, – разочарованно вздохнул Пилорат.

– В этом нет ничего столь безнадежного. Ни одного из Спейсерских миров вообще не было в памяти компьютера. Информация о самой Альфе – минимальна. Все эти вещи тщательно скрывались и если почти ничего не известно о спутнике Альфы, это, вероятно, можно рассматривать как добрый знак.

– Тогда, – деловым тоном поинтересовалась Блисс, – что ты собрался делать – посетить спутник, и если этот номер окажется пустым – вернуться к Альфе?

– Да. И на этот раз, когда мы доберемся до острова Новой Земли, мы будем подготовлены ко всему. Мы методично исследуем весь остров прежде чем сесть на него, и, Блисс, я надеюсь использовать твои ментальные способности, чтобы экранировать…

И в этот момент «Далёкая Звезда» слегка накренилась, словно дернувшись в икоте, а Тревиз вскрикнул то ли в гневе, то ли в замешательстве:

– Кто взял управление?

Но спрашивая так, он отлично знал, кто это был.

95

Фаллом была совершенно поглощена связью с компьютером, стоя перед пультом управления. Она широко раскинула маленькие руки с длинными пальцами, чтобы накрыть слабосветящиеся контуры на панели. Казалось, они почти слились с пультом, хотя было ясно, что он сделан из твердого и скользкого материала.

Она несколько раз видела Тревиза, державшего так свои руки и не делавшего более ничего, хотя ей было совершенно ясно, что именно так он управляет кораблем.

Фаллом видела и то, как Тревиз закрывал при этом глаза и сейчас закрыла свои. Спустя пару минут она почувствовала нечто вроде слабого, отдаленного голоса – далекого, но звучащего у нее в голове, через (она смутно понимала) ее мозговые преобразователи. Они оказались даже более важны, чем ее руки. Она напряглась, разбирая слова.

– Инструкции, – говорил голос, почти умоляюще. – Какие будут инструкции?

Фаллом не ответила ничего. Она никогда не замечала, чтобы Тревиз что-либо говорил компьютеру – но знала, чего ей хотелось всем сердцем. Она мечтала вернуться на Солярию, в удобную бесконечность поместья, к Джемби – Джемби – Джемби…

Она хотела туда и, как только подумала о любимом ее мире, вообразила его видимым на обзорном экране, там же, где она видела другие миры, к которым не стремилась. Фаллом открыла глаза и посмотрела на экран, желая, чтобы там была не ненавистная ей Земля; глядя на то, что она там видела, Фаллом представила на месте этой планеты Солярию. Она ненавидела пустую Галактику, в которую попала против своей воли. Слезы набежали ей на глаза и корабль дрогнул.

Она почувствовала эту дрожь и усилила контроль над судном.

А затем она услышала громкий топот в коридоре и открыла глаза. Все поле ее зрения заполнило искаженное лицо Тревиза, заслоняющее обзорный экран с тем, что она так хотела. Тревиз что-то кричал, но Фаллом не обращала внимания. Это он забрал ее с Солярии, убив Бандера, это он мешал ей вернуться, думая только о Земле, и она не собиралась слушать его.

Она собиралась увести корабль к Солярии и как только решимость ее возросла, «Далёкая Звезда» содрогнулась вновь.

96

Блисс отчаянно схватила за руку Тревиза:

– Нет! Не надо! – Она уцепилась за него, не пуская вперед, пока сконфуженный Пилорат застыл позади.

– Убери руки от компьютера! – кричал Тревиз. – Блисс, уйди с дороги. Я не хочу ничего повредить тебе.

– Не срывай гнев на ребенке, – измученным голосом просила Блисс. – Иначе я буду вынуждена повредить что-нибудь тебе, несмотря на все инструкции.

Глаза Тревиза дико перебегали с Фаллом на Блисс и обратно.

– Тогда ты забери ее прочь, Блисс. Немедленно!

Блисс оттолкнула его с удивительной силой (возможно, заимствуя ее у Геи, подумал после всего этого Тревиз).

– Фаллом! – сказала она. – Подними руки!

– Нет! – пронзительно вскрикнула Фаллом. – Я хочу, чтобы корабль летел на Солярию. Я хочу, чтобы он туда летел. Туда. – Она кивнула на экран, не желая снять с пульта для этой цели хотя бы одну руку.

Но Блисс коснулась ее плеч, и как только ее руки дотронулись до Фаллом, та начала дрожать.

Голос Блисс стал нежным:

– Давай, Фаллом, скажи компьютеру, чтобы он сделал все, как было, и пойдем со мной. Пойдем со мной. – Ее руки гладили ребенка, зашедшегося в плаче.

Руки Фаллом упали с пульта и Блисс, подхватив ее под мышки, подняла Фаллом на ноги. Повернув лицом к себе, она прижала ее к своей груди и позволила ребенку выплакаться здесь.

Обращаясь к Тревизу, тупо стоящему в дверях, Блисс сказала:

– Уйди с дороги и не дотрагивайся до нас, пока мы будем идти мимо тебя.

Тревиз мгновенно отступил в сторону.

Блисс на секунду приостановилась, чтобы тихо сказать ему:

– Я была вынуждена вмешаться в ее сознание, пусть и ненадолго. Если я причинила ей хоть какой-то вред, то я это тебе так просто не прощу.

Первым импульсом Тревиза было заявить ей, что его не волнует ни кубический миллиметр вакуума в мозгах Фаллом; что он боялся только за компьютер. Однако, перед пристальным взором Геи (наверняка это была не только Блисс, поскольку одно лишь выражение ее лица заставило его пережить мгновенное ощущение холодного ужаса), он промолчал.

Он молчал и оставался неподвижным довольно долго, даже после того, как Блисс и Фаллом исчезли в их каюте. Он стоял и молчал, пока Пилорат осторожно не поинтересовался:

– Голан, с тобой все в порядке? Она ведь ничего не сделала тебе, правда?

Тревиз энергично потряс головой, словно стряхивая охвативший его паралич.

– Со мной все нормально. Вопрос в том, все ли нормально с этим. – Он сел за консоль компьютера, поместив свои руки на те контуры, где так недавно лежали руки Фаллом.

– Ну? – нетерпеливо спросил Пилорат.

– Кажется, откликается нормально, – пожал плечами Тревиз. – Я могу, вероятно, найти что-нибудь позже, но сейчас вроде бы ничего необычного нет. – И затем более сердито: – Компьютер не должен эффективно работать с любыми другими руками, кроме моих, но в случае с этим гермафродитом – это были не только руки. Это были мозговые преобразователи, я уверен…

– Но что заставило корабль вздрагивать? Он не должен был так себя вести, не правда ли?

– Нет. Это – гравилет и у него должны отсутствовать подобные инерциальные эффекты. Но эта монстриха… – он умолк, вновь не в силах справиться со своим гневом.

– Да?

– Я предполагаю, она поставила перед компьютером два взаимно противоречащих приказа, и каждый – настолько беспрекословный, что у компьютера не было иного выхода, кроме как попытаться выполнить их одновременно. Пытаясь сделать невозможное, он должно быть на какое-то мгновение не смог удержать корабль в безинерционном состоянии. По крайней мере, я думаю, что случилось именно это.

А затем, постепенно, его лицо смягчилось.

– И это возможно даже хорошо, поскольку сейчас мне пришло в голову, что все мои речи об Альфе Центавра и ее спутнике были болтовней идиота. Теперь я знаю, куда Земля должна была укрыть свои тайны.

97

Пилорат уставился на него, но затем, игнорируя последнее замечание Тревиза, вернулся к тому, что его поразило раньше:

– Каким образом Фаллом могла попросить что-то взаимоисключающее?

– Ну, она сказала, что хочет, чтобы корабль летел к Солярии.

– Да, конечно, она должна была это сказать.

– Но что она подразумевала под Солярией? Она не могла узнать Солярию из космоса. В действительности она никогда не видела ее из космоса. Фаллом спала, когда мы в спешке покидали этот мир. И, не смотря на все, что она прочитала в твоей библиотеке и то, что сказала ей Блисс, думаю, она вряд ли реально представляет себе истинную картину Галактики. То есть то, что в ней сотни миллиардов звезд и миллионы населенных планет. Выросшая в подземелье, в одиночестве, она еще могла с трудом представить что существуют другие миры – но сколько их? Два? Три? Четыре? Для нее любой мир, который она видела, походил на Солярию и подчиняясь силе ее желания, становился ею. А поскольку я предполагаю, что Блисс пыталась утешить Фаллом, обещая вернуть ее обратно на Солярию, если мы не найдем Землю, она могла даже прийти к выводу, что эти планеты довольно близки.

– Но как ты можешь говорить это, Голан? Что заставляет тебя так думать?

– Она сама сказала нам это, Янов, когда мы ворвались сюда. Она кричала, что хочет на Солярию и затем добавила: «туда, туда», кивая на экран. А что на экране? Спутник Земли. Его там не было, когда я уходил на обед; была Земля. Но Фаллом должно быть представила в уме, когда просила Солярию, и компьютер сфокусировал телескоп на спутнике.

Поверь мне, Янов, я знаю, как эта штука работает. И кто может знать лучше?

Пилорат посмотрел на тонкий полумесяц света на обзорном экране и задумчиво произнес:

– Он должен называться «Moon», по крайней мере, на одном из языков Земли; Луна – на другом. Вероятно, у него было много и других имен. Вообрази, старина, неудобства мира, где несколько языков – непонимание, сложности…

– Луна? – сказал Тревиз. – Хорошо. Это достаточно простое название. Слушай, продолжая размышлять о случившемся, я могу предположить также, что возможно Фаллом пыталась, инстинктивно, сдвинуть корабль при помощи своих мозговых преобразователей, используя собственные энергетические источники корабля и это, вероятно, привело к временному нарушению безинерционного полета. Но неважно, Янов. Что существенно, так это то, что все вместе взятое привело к появлению Луны – да, мне понравилось это имя – на экране и увеличению ее изображения. Я смотрю сейчас на нее и поражаюсь.

– Поражаешься чему, Голан?

– Ее размерам. Мы привыкли игнорировать спутники, Янов. Они такие маленькие, даже если и существуют вообще. Этот, впрочем, нечто иное. Это – целый мир. Ее диаметр – около 3,5 тысяч километров.

– Мир? Наверное, ты не должен называть ее так. Она не может быть пригодна для жизни. Даже такой диаметр слишком мал. У нее нет атмосферы. Я могу утверждать это просто глядя на нее. Нет облаков. Край диска – резкий, как и линия терминатора.

– Ты становишься опытным космическим бродягой, Янов, – кивнул Тревиз. – Ты прав. Нет воздуха. Нет воды. Но это означает только, что Луна необитаема снаружи. Но как насчет подземелий?

– Подземелий? – с сомнением переспросил Пилорат.

– Да. Подземелий. Почему бы и нет? Земные города находились под поверхностью планеты, ты сам говорил мне это.

Мы знаем, что Трантор тоже размещался в глубине. Большая часть столицы Кампореллона расположена под землей. Особняки соляриан почти полностью подземные. Это вполне обычное дело.

– Но, Голан, в каждом из этих случаев люди жили на пригодной для обитания планете. Поверхность была обитаема тоже, с атмосферой и морями. Можно ли жить под землей, если поверхность абсолютно безжизненна?

– Слушай, Янов, ты только подумай! Где мы живем сейчас? «Далёкая Звезда» – крошечный мир с непригодной для жизни поверхностью. Там, снаружи, нет ни воздуха, ни воды. И все же мы живем здесь со всеми удобствами. Галактика полна космических станций и поселений, совершенно необитаемых, за исключением внутренних помещений. Представь, что Луна – гигантский космический корабль.

– С экипажем внутри?

– Да. Миллионы людей, исходя из того, что нам известно; растения и животные; передовая технология. Подумай, Янов, разве это лишено здравого смысла? Если Земля в свои последние дни могла выслать партию колонистов на планету возле Альфы Центавра и если, возможно с помощью Империи, они предприняли попытку терраформировать ее, заселить ее океаны и создать сушу там, где ее не было; разве не могла она также послать часть людей на свой спутник и терраформировать его изнутри?

– Возможно, и так, – с неохотой уступил Пилорат.

– Это должно было быть сделано. Если Земле было что скрывать, зачем посылать это что-то через парсеки пространства, когда можно все укрыть на планете, находящейся на расстоянии меньше одной стомиллионной расстояния до Альфы. И Луна была бы более подходящим местом для этого еще и с точки зрения психологии. Никто и не подумает о возможной связи спутника с жизнью, исчезнувшей с Земли. Например, мне это и в голову не приходило. Луна висела в дюйме у меня перед носом, но мои мысли унеслись к Альфе. Если бы не Фаллом… – он сжал челюсти и помотал головой. – Я полагаю, что теперь в долгу перед ней за это. И перед Блисс.

– Но послушай, старик, если что-то и спрятано под поверхностью Луны, как мы сможем обнаружить это? Площадь ее поверхности составляет, должно быть, миллионы квадратных километров.

– Около сорока миллионов.

– И мы должны будем обшарить их все, в поисках неизвестно чего? Может быть, отверстия? Какого-то шлюза?

– Если идти по такому пути, то это действительно покажется нелегкой задачей. Но мы будем искать не просто какие-то сооружения, а жизнь; и жизнь разумную. И у нас есть Блисс, чей талант – обнаруживать разум, не так ли?

98

Блисс обвиняюще смотрела на Тревиза:

– Я наконец смогла усыпить ее. Мне пришлось нелегко. Она стала совершенно дикой. К счастью, я не думаю, что причинила ей вред.

– Ты можешь попытаться удалить ее привязанность к Джемби, знаешь ли, – холодно ответил Тревиз, – поскольку у меня определенно нет намерения когда-либо вернуться на Солярию.

– Только убить ее привязанность, и все? Что ты знаешь о таких вещах, Тревиз? Ты, никогда не ощущавший чужой разум.

У тебя нет и малейшего представления о сложности такой проблемы. Если бы ты знал хоть что-то об этом, ты не говорил бы об удалении привязанности так, словно это нечто вроде извлечения джема из банки.

– Ну, по крайней мере, ослабь ее.

– Я могу немного ее ослабить, но после месяца тщательной расшивки.

– Что ты подразумеваешь под расшивкой?

– Тому, кто этого не знает, объяснять бесполезно.

– Тогда что ты собираешься делать с этим ребенком?

– Еще не знаю. Это потребует долгих размышлений.

– В таком случае, позволь сказать тебе, что мы собираемся делать с кораблем.

– Я знаю, что ты собираешься делать. Вернуться на Новую Землю и предпринять еще одну попытку с любвеобильной Хироко, если она пообещает не заражать тебя на этот раз.

Тревиз сохранил невозмутимое выражение лица.

– Нет, дела обстоят иначе. Я изменил свои намерения. Мы отправляемся на Луну – это название спутника, если верить Янову.

– Спутник? Потому что он под рукой? Я и не подумала об этом.

– Я тоже. Никто об этом не догадывался. Нигде в Галактике нет спутника, о котором стоило бы думать – но этот, будучи таким огромным, – уникален. Более того, анонимность Земли прикрывает и его. Тот, кто не смог найти Землю, не найдет и Луну.

– Она обитаема?

– Не на поверхности, но она не радиоактивна, совершенно!

Так что Луна не абсолютно непригодна для жизни. На ней может существовать жизнь – она может быть полна жизни, в самом деле, – но под поверхностью. И, конечно, ты сможешь сказать, есть ли она там, как только мы подойдем достаточно близко.

– Я попытаюсь, – пожала плечами Блисс. – Но, впрочем, что вызвало у тебя эту внезапную идею – исследовать спутник?

– Кое-что из того, – тихо произнес Тревиз, – что сделала Фаллом, когда оказалась за компьютером.

Блисс помолчала, словно ожидая продолжения, а затем вновь пожала плечами:

– Что бы это ни было, я полагаю, это не вдохновило бы тебя, если бы ты поддался своему импульсу и убил бы ее.

– У меня не было намерения убивать ее, Блисс.

– Ладно, – отмахнулась Блисс. – Хорошо. Так сейчас мы летим к Луне?

– Да. Из осторожности я не приближаюсь к ней слишком быстро, но если все пойдет нормально, мы окажемся рядом с ней через тридцать часов.

99

Луна оказалась пустыней. Тревиз обозревал освещенную дневным светом поверхность, проплывавшую внизу под ним.

Перед его глазами расстилалась монотонная панорама кратерных колец и горных районов, черных теней там, куда не попадали лучи солнца. Здесь были неуловимые цветовые переходы почвы и случайные плоскости, нарушаемые лишь небольшими кратерами.

По мере того, как они подлетали к ночной стороне, тени становились длиннее и, наконец, слились воедино. Позади них еще какое-то время сияли на солнце отдельные пики, похожие на крупные звезды, далеко раскинувшие свои лучи по небу.

Затем и они исчезли и остался лишь слабый свет Земли, большой голубовато-белой сферы, освещенной почти наполовину.

В конце концов и она ушла за горизонт, так что над ними светилась лишь звездная пыль, а под ними все погрузилось в непроглядную тьму. Но для Тревиза, выросшего в беззвездном мире Треминуса, даже такое небо казалось удивительным.

Затем впереди появились новые яркие звезды, сперва – одна или две, потом – еще, расширяясь и расплываясь, пока, наконец, не превратились в горы. И вот они вновь пересекли терминатор, оказавшись на дневной стороне. Солнце взошло во всем своем великолепии и компьютер сменил угол обзора, избегая этого адского сияния, он также ввел поляризующие фильтры, чтобы уменьшить силу света, отраженного от поверхности Луны.

Тревиз отлично понимал, что бесполезно надеяться найти какой-нибудь путь в обитаемые глубины (если они вообще существуют) просто осматривая этот огромный мир невооруженным глазом.

Он повернулся к Блисс, сидящей рядом. Она не смотрела на экран; и вообще, глаза ее были закрыты. Казалось, что Блисс скорее скорчилась в кресле, чем сидела в нем.

Тревиз, думая, уж не заснула ли она, мягко спросил:

– Ты обнаружила что-нибудь еще?

Блисс едва качнула головой.

– Нет, – шепнула она. – Был только этот слабый всплеск. Лучше вернись туда. Ты знаешь, где расположено то место?

– Компьютер запомнил его.

Это было похоже на стрельбу по мишени с целью попасть в яблочко. Они ползали то туда, то сюда и наконец нашли.

Загадочная область все еще находилась в глубине ночной стороны и, несмотря на сияние низко стоящей в небе Земли, заливавшей своим пепельным светом поверхность там, где ее ничто не затеняло, ничего невозможно было понять, даже когда потушили свет в рубке для лучшей видимости.

Подошел Пилорат и нетерпеливо встал в дверях.

– Мы нашли что-нибудь? – спросил он хриплым шепотом.

Тревиз поднял руку, призывая к молчанию. Он наблюдал за Блисс. Он знал, что пройдут дни, прежде чем солнце вернется сюда, но он знал также, что для Блисс и того, что она чувствовала, свет был безразличен.

– Это здесь, – сказала она вдруг.

– Ты уверена?

– Да.

– И это единственная точка?

– Это единственная точка, которую я обнаружила. Ты прошел над всей поверхностью луны?

– Мы пролетели над значительной ее частью.

– Тогда значит это все, что я обнаружила на этой значительной части. Оно сильнее сейчас, словно оно обнаружило нас, и не кажется опасным. Я ощущаю что-то вроде приглашения.

– Ты уверена?

– Это то, что я чувствую.

– Не может ли это быть обманом? – спросил Пилорат.

– Я обнаружила бы обман, уверяю тебя, – с оттенком обиды в голосе сказала Блисс.

Тревиз проворчал что-то насчет чрезмерной самоуверенности, затем произнес уже громче:

– То, что ты обнаружила – разумно, я надеюсь?

– Я чувствую сильнейший разум. Только… – ее голос звучал как-то странно.

– Только что?

– Ш-ш. Не мешай мне. Дай сконцентрироваться. – Последнее слово было скорее просто движением губ.

Затем она со слабо скрытым удивлением добавила:

– Это не человек.

– Не человек? – гораздо сильнее удивился Тревиз. – Мы снова имеем дело с роботами? Как на Солярии?

– Нет, – улыбнулась Блисс. – В общем, это не совсем робот.

– Это должно быть что-то одно – или робот, или человек.

– Ни то, ни другое, – она даже хихикнула. – Это не человек, и все же оно не похоже ни на одного робота, какого я знала раньше.

– Хотел бы я увидеть это, – сказал Пилорат. Он энергично кивнул, его глаза расширились от предвкушения. – Это будет что-то восхитительное. Что-то новое.

– Что-то новое, – пробормотал Тревиз, чувствуя внезапный подъем духа – и вспышка неожиданного прозрения, казалось, осветила его изнутри.

100

Почти ликуя, они спустились на поверхность Луны. Даже Фаллом сейчас присоединилась к ним и с непринужденностью подростка обняла себя в непредставимой радости, словно она и вправду возвращалась на Солярию.

Что до Тревиза, он чувствовал, как здравый рассудок указывает ему на странность поведения Земли – или что бы то ни оставалось от нее на Луне. Она предприняла такие меры, чтобы держать всех подальше, а теперь пыталась завлечь их к себе. Не могла ли ее цель оставаться той же самой? Было ли это вариантом: «Если ты не можешь заставить избегать себя, замани их к себе и уничтожь»? В любом случае, разве не останутся секреты Земли неприкосновенными?

Но эта мысль ослабла и исчезла в потоке радости, что постепенно углублялся, по мере того, как они все ближе подходили к поверхности Луны. И при всем этом он пытался поймать момент озарения, которое в нем возникло буквально перед тем, как они начали скользить к поверхности спутника Земли.

Казалось, он не испытывал сомнений, куда направить свой корабль. Они находились сейчас точно над вершиной округлого холма, и Тревизу за компьютером ничего уже не надо было делать. Это было так, словно его и компьютер, вместе, вели куда-то, и он чувствовал только сильнейшую эйфорию от того, что груз ответственности упал с его плеч.

Они скользнули параллельно грунту к утесу, как барьер возвышавшемуся перед ними; барьер, слабо светящийся в сиянии Земли и свете прожекторов «Далёкой Звезды». Приближение очевидного столкновения, казалось, ничего не значило для Тревиза, и он не был удивлен, когда ему стало ясно, что часть утеса прямо впереди корабля ушла в сторону и перед ними открылся блистающий в искусственном освещении коридор.

Корабль замедлил свое движение, явно по своей инициативе, и точно вписался в отверстие-вход, скользя вдоль него. Оно закрылось позади «Далёкой Звезды», но перед ним открылось другое. Через него корабль попал в гигантский зал, похожий на выеденную изнутри гору.

Корабль остановился и все они нетерпеливо кинулись к шлюзу. Никому из них, даже Тревизу, и в голову не пришло проверить, есть ли снаружи пригодная для дыхания атмосфера – или любая атмосфера вообще.

Однако, здесь был воздух. Им можно было дышать, и весьма неплохо. Они огляделись вокруг с довольным видом людей, которые наконец-то попали домой и лишь спустя какое-то время заметили человека, вежливо ждавшего их приближения.

Он был высок, а выражение его лица – серьезно. Волосы отливали бронзой и были коротко подстрижены. Скулы – широкие, глаза сияли, а одежда – того фасона, какой можно увидеть в древних исторических книгах. Хотя он казался крепким и энергичным, в нем чувствовалась усталость – не в том, как он выглядел, а скорее в чем-то воздействующем на подсознание.

Первой среагировала Фаллом. С громким визгом она бросилась к нему, размахивая руками и задыхаясь от крика:

– Джемби! Джемби!

Она даже не замедлила свой бег, но когда Фаллом достаточно приблизилась, человек остановил ее и поднял высоко в воздух. Она обвила руками его шею, всхлипывая и все еще повторяя:

– Джемби!

Остальные приблизились более спокойно и Тревиз медленно и отчетливо произнес (мог ли этот человек понимать Галактический?):

– Мы просим прощения, сэр. Этот ребенок потерял своего воспитателя и отчаянно его ищет. То, что она так обрадовалась вам, удивляет нас, поскольку она ищет робота – механического…

В ответ человек впервые заговорил. Его голос был скорее утилитарным, чем музыкальным и в нем чувствовался некоторый архаизм, но говорил он на Галактическом очень легко.

– Я приветствую вас всех, – сказал он вполне дружелюбно, не смотря на то, что его лицо продолжало сохранять серьезное выражение. – Что касается дитя, – продолжал он, – она, возможно, продемонстрировала большую проницательность, чем вы думаете, поскольку я и есть робот. Меня зовут Дэниел Оливо.

21. Поиск окончен

101

Тревиз никак не мог в это поверить. Он освободился от странной эйфории, которую чувствовал перед посадкой на Луну – эйфории, как он сейчас полагал, внушенной ему этим самостийным роботом, стоявшим теперь перед ним.

Тревиз по-прежнему изумленно смотрел на все окружающее.

Несмотря на то, что его разум вновь стал совершенно нормальным и не подвергался уже постороннему влиянию, он все еще не мог прийти в себя от удивления. В таком состоянии он что-то говорил, поддерживая беседу, вряд ли понимая, что произносит или слышит, и продолжал искать хоть что-нибудь во внешности этого явно человеческого существа, в его поведении, в манере говорить, что выдавало бы в нем робота.

Не удивительно, думал Тревиз, что Блисс обнаружила что-то, что не было ни роботом, ни человеком, но, по словам Пилората, «чем-то новым». Впрочем, это также направило мысли Тревиза по другому, более ясному пути – но даже теперь они копошились где-то на задворках его сознания.

Блисс и Фаллом прогуливались, пробуя под собой почву.

Предложила это Блисс, но Тревизу почудилось, что эта идея возникла после молниеносного обмена взглядами между ней и Дэниелом. Когда Фаллом отказалась и попросилась остаться с существом, которое она по-прежнему называла «Джемби», какого-то серьезно сказанного слова и поднятого пальца оказалось достаточно, чтобы тут же рысцой побежать к Блисс.

Тревиз и Пилорат остались рядом с Дэниелом.

– Они не из Основания, сэры, – сказал робот так, словно это все объясняло. – Одна – Гея, другая – спейсер.

Тревиз молчал, пока они не уселись в простые стулья под деревом, повинуясь жесту робота, и когда он сам сел, совершенно по-человечески, Тревиз наконец спросил:

– Ты действительно робот?

– Правда, сэр.

Лицо Пилората, казалось, вспыхнуло от радости.

– В древних легендах есть упоминания о роботе по имени Дэниел. Ты назван в его честь?

– Я и есть тот самый робот. Это не легенда.

– О, нет. Если ты тот самый робот, тебе, должно быть, тысяча лет.

– Двадцать тысяч, – тихо произнес Дэниел.

Пилорат, казалось, был этим смущен, и взглянул на Тревиза, который с ноткой гнева в голосе сказал:

– Если ты робот, я приказываю тебе говорить правдиво.

– Нет нужды заставлять меня говорить только правду, сэр.

Я должен это делать. Вы стоите, сэр, перед альтернативой из трех возможностей: или я человек, который лжет вам; или я робот, который запрограммирован верить, что ему двадцать тысяч лет, но на самом деле это не так; или я робот и мне действительно двадцать тысяч лет. Вы должны решить, какой вариант выбрать.

– Дело может проясниться в ходе дальнейшей беседы, – сухо сказал Тревиз. – Что касается обстановки, то трудно поверить, что мы внутри Луны. Ни свет… (он посмотрел вверх, говоря это, поскольку свет был столь же мягким рассеянным светом солнца, хотя его и не было на небе, и, кстати, самого неба не было видно)…ни гравитация не кажутся лунными. Поверхностная гравитация здесь должна быть меньше 0,2 g.

– Нормальное поверхностное притяжение в действительности – 0,15 g, сэр. Обычное притяжение, однако, достигается тем же самым способом, который дает вам, на вашем корабле, ощущение нормальной силы тяжести, даже когда вы находитесь в состоянии свободного падения или ускорения. Другие энергетические потребности, включая освещение, удовлетворяются также за счет гравитации, хотя мы используем и солнечную энергию там, где это удобно. Все наши нужды в материалах обеспечивают лунные породы, за исключением легких элементов – водорода, углерода и азота – которых здесь практически нет. Мы получаем их, перехватывая случайные кометы. Одна такая комета в столетие – более чем достаточно для наших потребностей в этих элементах.

– Я так понимаю, что Земля бесполезна, как источник ресурсов.

– К несчастью, это так, сэр. Наши позитронные мозги столь же чувствительны к радиации, как и человеческие белки.

– Ты использовал множественное число и это сооружение вокруг нас кажется большим, прекрасным и детально продуманным – по крайней мере, на первый взгляд. Есть ли другие существа на Луне? Люди? Роботы?

– Да, сэр. У нас здесь на Луне создана совершенная экосистема и огромные, сложные пустоты, внутри которых она существует. Однако разумные существа здесь – только роботы, более или менее похожие на меня. Впрочем, ты не увидишь ни одного из них. Что касается этого помещения, им пользуюсь только я и с самого начала предусматривалось, что оно спроектировано для одного меня, когда я поселился здесь двадцать тысяч лет назад.

– Которые вы помните во всех деталях, да?

– Совершенно верно, сэр. Я был произведен и существовал некоторое время – какое короткое время, как мне кажется теперь – на спейсерском мире Аврора.

– На том, где… – Тревиз замялся.

– Да, сэр. На том, где дикие собаки.

– Ты знаешь об этом?

– Да, сэр.

– Как же ты попал сюда, если сначала жил на Авроре?

– Сэр, это произошло при попытке предотвратить превращение Земли в радиоактивную планету; я появился здесь в самом начале колонизации Галактики. Со мной был другой робот, которого звали Жискар и он мог ощущать и изменять мысли людей.

– Как Блисс?

– Да, сэр. Мы потерпели поражение, и Жискар прекратил свое существование. Но перед этим, однако, он передал мне свой талант и оставил меня заботиться о Галактике, и особенно – о Земле.

– Почему о Земле?

– Частично из-за человека по имени Илия Бейли, Землянина.

Пилорат в возбуждении прервал их диалог.

– Он – культурный герой, которого я упоминал некоторое время тому назад, Голан.

– Культурный герой, сэр?

– Д-р Пилорат имеет в виду, – пояснил Тревиз, – что он – некая личность, которой очень многое приписывается и которая может быть лишь квинтэссенцией множества людских судеб в реальной истории, или просто выдуманной фигурой.

Дэниел какое-то время размышлял над сказанным, а затем очень спокойно произнес:

– Это не так, сэр. Илия Бэйли был реальным человеком и он был только им. Я не знаю, что говорят о нем ваши легенды, но в действительности Галактику могли так никогда и не колонизировать без его участия. Ради его памяти я пытался сделать все, что мог, чтобы спасти Землю после того, как она стала превращаться в радиоактивную помойку. Мои друзья – роботы разбрелись по Галактике в попытке повлиять на нужных людей то там, то здесь. Сперва я предпринял попытку заменить почву Земли. В другой раз, гораздо позже, я попытался организовать терраформирование мира около ближайшей звезды, называемой сейчас Альфой. Ни в том, ни в другом случае мне не удалось довести начатое до конца. Я никогда не мог изменить мысли людей в точности так, как хотел, поскольку всегда был риск, что я могу нанести вред всем этим различным людям в процессе вмешательства в их сознание. Я был связан, вы понимаете – и связан по сей день – Законами Роботехники.

– Да?

Не было нужды обладать ментальной мощью Дэниела, чтобы уловить в этом неуверенность.

– Первый Закон, – сказал он, – таков, сэр: «Робот не может причинить вред человеку или своим бездействием допустить, чтобы человеку был причинен вред».

Второй Закон: «Робот должен повиноваться командам человека, если эти команды не противоречат Первому Закону».

Третий Закон: «Робот должен заботиться о собственной безопасности, поскольку это не противоречит Первому и Второму Законам».

Естественно, я привел эти законы приблизительно, насколько их возможно сформулировать на вашем языке. Фактически они представляют собой сложнейшие математические выражения в цепях наших позитронных мозгов.

– Ты считаешь, что трудно поступать в соответствии с ними?

– Но я должен, сэр. Первый Закон – абсолютен. Он почти запрещает использование моего ментального таланта. Когда имеешь дело со всей Галактикой, маловероятно, что любой образ действий не принесет никому вреда. Обычно, какие-то люди, возможно многие, могут пострадать, так что робот должен выбирать наименьшее из зол. Хотя сложность всех вариантов такова, что для выбора требуется время и даже тогда ты не вполне уверен в правильности его.

– Понимаю, – согласился Тревиз.

– Все время, пока длится история Галактики, я пытался сгладить худшие стороны споров и бедствий, постоянно дававших себя знать в Галактике. Мне это могло удаваться, случайно и в какой-то степени, но если вы знаете вашу историю, то знаете и то, что успех мне сопутствовал не часто, да и тот оказывался невелик.

– По большей части так оно и было, – криво улыбнулся Тревиз.

– Только перед своей кончиной Жискар вывел закон, превосходящий даже Первый. Мы назвали его «Нулевым Законом», неспособные придумать любое другое название, имевшее бы смысл. Он гласит: «Робот не может причинить вред человечеству или своим бездействием допустить, чтобы человечеству был причинен вред.» Это автоматически означает, что Первый Закон должен быть изменен на: «Робот не может причинить вред человеку или своим бездействием допустить, чтобы человеку был причинен вред, поскольку это не противоречит Нулевому Закону». И похожие изменения должны быть внесены во Второй и Третий Законы.

– Но как вы решаете, – нахмурился Тревиз, – что может причинить вред, а что нет, человечеству в целом?

– Совершенно верно, сэр. В теории, Нулевой Закон решает все наши проблемы. На практике, мы никогда не можем быть совершенно уверены. Человек – конкретный объект. Вред, нанесенный ему, может быть рассмотрен и оценен. Человечество же – абстракция. Как можно рассматривать вред, нанесенный абстракции?

– Я не знаю, – сказал Тревиз.

– Подождите, – вмешался Пилорат. – Вы можете превратить человечество в единый организм. Гею.

– Это именно то, что я пытаюсь сделать, сэр. Я организовал основание Геи. Если человечество может быть преобразовано в единый организм, оно станет вполне конкретным объектом и с ним можно будет иметь дело.

Оказалось, однако, что создать супер-организм не так легко, как я надеялся. Во-первых, это не может быть сделано, пока люди не предпочтут его своей индивидуальности, и я хотел бы найти для них такой образ мыслей, который позволял бы это.

Много времени прошло, пока я не подумал о Законах Роботехники.

– А, значит Геяне действительно роботы. Я предполагал это с самого начала.

– На этот раз вы предположили не правильно, сэр. Они – люди, но в их мозги прочно внедрен эквивалент Законов Роботехники. Они ценят жизнь, действительно ценят ее. Но даже после этого оставалась серьезная проблема.

Супер-организм, состоящий только из людей – нестабилен. Он не может оставаться таким. Должны быть добавлены другие животные – затем растения – затем и неорганические компоненты. Наименьший стабильный супер-организм – это целая планета, достаточно большой и сложный мир, чтобы иметь устойчивую экосистему. Потребовалось немало времени, чтобы понять это, и только несколько столетий назад Гея полностью устоялась и стала готовой двигаться дальше – к Галаксии, и даже при таком положении дел это займет много времени. Возможно, не так много, как уже пройденный этап, поскольку мы теперь знаем все правила.

– Но вам был нужен я, чтобы принять за вас решение. Это так, Дэниел?

– Да, сэр. Законы Роботехники не позволили бы ни мне, ни Гее принять решение и рискнуть, возможно, причинить вред человечеству. И тем не менее, пять столетий назад, когда мне казалось, что я никогда не найду способа обойти все сложности, что возникали на пути становления Геи, я обратился ко второму, несколько худшему варианту, и помог вызвать к жизни науку психоисторию.

– Я должен был догадаться, – пробормотал Тревиз. – Ты знаешь, Дэниел, я начинаю верить, что тебе в самом деле двадцать тысяч лет.

– Благодарю вас, сэр.

– Подождите, – сказал Пилорат. – Мне кажется, я что-то понял. Вы ведь сами – часть Геи, Дэниел? Именно так вы узнали о собаках на Авроре? Через Блисс?

– В каком-то смысле, сэр, вы правы. Я ассоциирован с Геей, хотя и не являюсь ее частью.

Брови Тревиза поползли вверх.

– Это похоже на Кампореллон, на мир, который мы посетили непосредственно после отлета с Геи. Они настаивают на том, что не входят в Конфедерацию Основания, а лишь ассоциированы с ней.

– Я полагаю, что эта аналогия верна, сэр, – медленно кивнул Дэниел. – Я могу, как ассоциированный с Геей организм, знать то, что знает Гея – например в лице женщины Блисс. Гея, однако, не может знать то, что знаю я, так что я сохраняю свободу действий. Это необходимо, пока Галаксия как следует не устоялась.

Тревиз некоторое время в упор смотрел на робота, а затем спросил:

– И ты использовал свою осведомленность через Блисс для того, чтобы организовывать соответствующие события во время нашего путешествия, делая его таким, каким оно тебе больше нравилось?

Дэниел, на манер человека, вздохнул, что получилось очень любопытно.

– Я не мог слишком много сделать, сэр. Законы Роботехники обычно сдерживали меня. И все же, я уменьшил нагрузку на мозг Блисс, приняв часть ответственности на себя, так что она могла разобраться с собаками Авроры и спейсером на Солярии с большей быстротой и с меньшим вредом для себя. Кроме того, я повлиял на женщин на Кампореллоне и на Новой Земле, через Блисс, чтобы их взгляды остановились на тебе и в результате ты смог продолжать свое путешествие.

Тревиз с легкой печальной усмешкой сказал:

– Я должен был знать, что это не моя заслуга.

Дэниел отнесся к его утверждению на полном серьёзе, не обратив внимания на содержащееся в нем печальное самоотрицание.

– Напротив, сэр, – сказал он, – большая часть заслуг в этом ваша. Каждая из двух женщин с самого начала относилась к вам благосклонно. Я просто усилил уже имевшееся влечение – насколько это можно было безопасно проделать в рамках Законов Роботехники. Из-за этих ограничений – а также по ряду иных причин – прибегая лишь к косвенным воздействиям я с большим трудом смог привести вас сюда. И при этом на некоторых этапах моей операции существовала опасность потерять вас навсегда.

– И теперь я здесь, – сказал Тревиз. – Что же ты хочешь от меня? Подтверждения моего выбора в пользу Галаксии?

На лице Дэниела, обычно лишенном всякого выражения, казалось, промелькнуло отчаяние.

– Нет, сэр. Простого решения больше не достаточно. Я собрал вас здесь, сделав все, что смог, в моем теперешнем состоянии, из-за возникновения более отчаянной ситуации. Я умираю.

102

Возможно из-за того тона, которым Дэниел сообщил это, возможно, из-за того, что жизнь длиной 20 тыс. лет делала смерть чем-то непохожим на трагедию для того, кто жил менее половины процента этого времени, но, в любом случае, Тревиз не испытывал в этот момент никакой симпатии к Дэниелу.

– Умираешь? Как может машина умирать?

– Я могу прекратить существовать, сэр, называйте это так, как вам нравится. Я стар. Ни один свидетель моего появления в Галактике, когда во мне впервые пробудилось сознание, не дожил до настоящего дня, ни органическое создание, ни робот. Даже сам я не существовал непрерывно.

– Каким образом?

– Не осталось ни одной материальной части моего тела, сэр, которая избежала бы замены, и не один раз. Даже мой позитронный мозг заменяли пять раз, каждый раз переписывая его содержимое до последнего позитрона. При этом новый мозг отличался от предыдущего большей мощностью и сложностью, так что появлялось дополнительное место для воспоминаний, возможность ускорения решений и действий. Но…

– Но?

– Чем более прогрессивен и сложен мозг, тем он более нестабилен, и тем быстрее выходит он из строя. Мой современный мозг в сотни тысяч раз чувствительней первого и в десять миллионов раз мощнее. Но в то время, как первый мозг служил мне больше 10 тыс. лет, настоящий работает лишь шесть сотен лет и, несомненно, начинает уже отказывать. Он переполнен воспоминаниями за 20 тыс. лет, да и механизмы их поиска тоже занимают много места. Возникла все более усиливающаяся неспособность принимать решения; еще быстрее нарушается возможность контролировать и влиять на умы на гиперпространственных расстояниях. Я не могу разработать и шестой мозг. Дальнейшая миниатюризация разбивается о стену принципа неопределенности, а дальнейшее усложнение приведет к почти мгновенному его разрушению.

Пилорат, казалось, впал в отчаяние.

– Но, Дэниел, Гея наверняка сможет продолжить начатое и без тебя. Теперь, когда Тревиз рассудил и избрал Галаксию…

– Просто процесс потребовал слишком много времени, сэр, – как обычно, без эмоций продолжил Дэниел. – Я дожидался полного становления Геи, несмотря на встающие передо мной трудности. К тому времени, когда был найден человек – м-р Тревиз, способный принимать ключевые решения, было уже слишком поздно. Не думайте, впрочем, что я не предпринимал никаких мер, чтобы продлить свою жизнь. Мало-помалу я уменьшил свою активность, чтобы сохранить, что только возможно, для чрезвычайных ситуаций. Когда я больше уже не мог полагаться на активные действия, обеспечивавшие сохранение изоляции Земли и Луны, я перешел к пассивным. В течение ряда лет человекоподобные роботы, работавшие со мной, были отозваны домой один за другим. Их последней задачей было изъятие всех упоминаний о Земле в планетарных архивах. И в лице меня и моих друзей-роботов, Гея утратила значительную силу, способствовавшую развитию Галаксии в разумный промежуток времени.

– И ты знал все это, – спросил Тревиз, – когда я принимал свое решение?

– Задолго до этого, сэр. Но Гея, конечно же, не знала.

– Но тогда, – рассердился Тревиз, – что толку было пробираться сквозь эту шараду? Что хорошего в этом? После принятия мной решения я обшарил Галактику в поисках Земли и того, что считал ее «тайной» – не зная, что тайна – это ты – для подтверждения своего выбора. Хорошо, я подтвердил его. Я знаю теперь, что Галаксия абсолютно необходима – и оказалось, что все это напрасно.

Почему бы тебе не предоставить Галактику самой себе – а меня – мне самому?

– Потому что, сэр, я искал выход и не терял надежду, что смогу его найти. И думаю, что нашел. Вместо того, чтобы менять свой мозг на еще один позитронный, совершенно непрактичный, я могу вместо этого слиться с мозгом человека.

Его мозг не подвержен действию Трех Законов и может не только добавить мощности моему, но помочь мне выйти на новый уровень способностей. Именно поэтому я и привел вас сюда.

– Ты имеешь в виду, – ужаснулся Тревиз, – что планируешь встроить человеческий мозг в свой? Он должен потерять свою индивидуальность, так что ты превратишься в некую двухголовую Гею?

– Да, сэр. Это не сделает меня бессмертным, но позволит прожить достаточно долго, чтобы успеть установить Галаксию.

– И ты привел меня сюда для этого? Ты хочешь получить мою независимость от Трех Законов и мое чувство правоты, сделать их частью себя ценой подавления моей индивидуальности? Нет!

– Хотя ты заявил мгновением раньше, что Галаксия необходима для лучшего будущего человечества…

– Даже если и так, это займет много времени, и я смогу остаться личностью всю оставшуюся мне жизнь. С другой стороны, если она установится быстро, то вся Галактика потеряет свою индивидуальность и моя потеря окажется лишь малой частью невообразимо огромного целого. Я, однако, никогда не соглашусь потерять свою индивидуальность, пока остальная Галактика сохраняет свои.

– Все обстоит именно так, как я и думал. Твой мозг не способен полностью слиться с другим и, в любом случае, будет лучше, если ты сохранишь способность к независимым суждениям.

– Когда ты успел изменить свое решение? Ты сказал, что привел меня сюда для слияния.

– Да, и только огромным напряжением своих падающих сил.

Но когда я сказал: «Именно поэтому я привел вас сюда», ты должен вспомнить, что в Стандартном Галактическом слово «вы» имеет значение как единственного числа, так и множественного. Я имел ввиду всех вас.

Пилорат выпрямился на своем стуле.

– В самом деле? Скажи мне тогда, Дэниел, сможет ли человеческий мозг, слившись с твоим разделить все его воспоминания – все 20 тыс. лет, вплоть до легендарных времен?

– Конечно, сэр.

Пилорат глубоко вздохнул.

– Это завершит поиск, которому я посвятил жизнь, и за это я с радостью отдал бы мою индивидуальность. Пожалуйста, даруй мне эту привилегию – разделить с тобой твой мозг.

– А Блисс? Что будет с ней? – мягко спросил Тревиз.

Пилорат замялся лишь на краткий миг.

– Блисс поймет, – сказал он. – Ей в любом случае будет лучше без меня – спустя некоторое время.

Дэниел покачал головой.

– Ваше предложение, д-р Пилорат, великодушно, но я не могу принять его. Ваш мозг стар и не сможет прожить больше двух-трех десятилетий, даже слившись с моим. Мне необходимо нечто иное. Смотрите! – показал он и пояснил:

– Я позвал ее назад.

Блисс, счастливая, возвращалась, слегка подпрыгивая время от времени Пилорат конвульсивно вскочил и крикнул:

– Блисс! О, нет!

– Не тревожьтесь, д-р Пилорат, – сказал Дэниел. – Использовать Блисс я не могу. Это соединило бы меня с Геей, а, как я уже объяснял вам, я должен сохранять независимость от нее.

– Но в таком случае, – удивился Пилорат, – кто…

И Тревиз, посмотрев на тонкую фигурку, бегущую за Блисс, произнес:

– Все это время робот нуждался в Фаллом, Янов.

103

Блисс улыбалась, испытывая огромное удовольствие.

– Мы не могли выйти за границы этого зала, но все вокруг очень напоминает мне Солярию. Фаллом, конечно, уверена, что это – и в самом деле Солярия. Я спрашивала ее, не думает ли она, что Дэниел внешне отличается от Джемби – кроме всего прочего, Джемби был металлическим – и Фаллом ответила: «Нет, на самом деле – нет». Я не знаю, что она имела ввиду под «на самом деле».

Она глянула на центр помещения, где Фаллом теперь играла на флейте перед серьезным Дэниелом, чья голова по временам кивала. Звуки инструмента иногда доносились и до них, тонкие, ясные и нежные.

– Ты знал, что она взяла флейту с собой, когда мы покидали корабль? – спросила Блисс. – Я полагаю, мы теперь довольно долго не сможем оторвать ее от Дэниела.

Замечание это было встречено тяжелым молчанием и Блисс с внезапной тревогой посмотрела на двух мужчин:

– В чем дело?

Тревиз махнул в сторону Пилората. Это вопрос к нему, казалось, говорил этот жест.

Пилорат откашлялся и сказал:

– Послушай, Блисс, я думаю, что Фаллом будет лучше навсегда остаться у Дэниела.

– Навсегда? – Блисс, напрягшись, качнулась в сторону Дэниела, но Пилорат поймал ее за руку.

– Блисс, дорогая, ты не можешь. Он могущественнее, чем Гея даже сейчас, и Фаллом должна остаться с ним, если мы хотим становления в будущем Галаксии. Позволь, я объясню, – Голан, пожалуйста, поправь меня, если я в чем-либо ошибусь.

Блисс вслушивалась в объяснения, но по выражению ее лица можно было понять, что она близка к отчаянию.

Тревиз вмешался в их разговор, пытаясь привнести толику холодного разума.

– Посмотри, как обстоят дела, Блисс. Ребенок – спейсер, а Дэниел был спроектирован и собран спейсерами. Ребенок был воспитан роботом и не знал ничего, кроме своего поместья, столь же пустого, как и эти места. Ребенок обладает способностью преобразовывать энергию, в которой нуждается Дэниел и может прожить три или четыре столетия. Возможно, этого хватит для создания Галаксии.

Блисс, с пылающими щеками и мокрыми от слез глазами, сказала:

– Я полагаю, что робот таким образом направлял наше путешествие к Земле, чтобы мы не миновали Солярию. И все для того, чтобы добыть для него ребенка.

– Он мог просто использовать благоприятное стечение обстоятельств, – пожал плечами Тревиз. – Я не думаю, что его мощь сейчас настолько велика, что сделала из нас марионеток на гиперпространственных расстояниях.

– Нет. Это было целенаправленно. Он был уверен, что я настолько привяжусь к ребенку, что скорее возьму его с собой, чем брошу на верную смерть; что я буду защищать Фаллом даже от тебя, в то время как ты не станешь проявлять ничего, кроме негодования и раздражения от ее присутствия среди нас.

– С тем же успехом это может быть твое чувство Геянской этики, – сказал Тревиз, – которое Дэниел лишь слегка усилил, как мне кажется. Послушай, Блисс, так ты ничего не добьешься. Предположим ты сможешь забрать отсюда Фаллом. Что ты можешь дать ей взамен, чтобы сделать столь же счастливой, как здесь? Вернешь ли ты ее на Солярию, где она будет безжалостно убита; возьмешь ли на Гею, где она, в конце концов, зачахнет от тоски по Джемби; или на какой-нибудь перенаселенный мир, где она ослабеет и умрет; или в бесконечное странствие по Галактике, где она будет считать каждый новый мир ее Солярией? А сможешь ли ты найти подходящую замену для Дэниела, чтобы он смог закончить становление Галаксии?

Блисс печально молчала.

Пилорат робко протянул к ней свою руку.

– Блисс, – сказал он, – я добровольно предложил, чтобы мой мозг соединился с мозгом Дэниела. Он не принял это, сказав, что я слишком стар. Хотел бы я, чтобы это произошло, если бы таким образом мог спасти Фаллом для тебя.

Блисс схватила его руку и поцеловала ее.

– Благодарю тебя, Пил, но цена была бы слишком высока, даже за Фаллом. – Она глубоко вздохнула и попыталась улыбнуться. – Возможно, когда мы вернемся на Гею, в ее глобальном организме найдется место и для моего ребенка – и я назову его в честь Фаллом.

А Дэниел теперь шел к ним, словно уверенный, что все разрешилось, с Фаллом, подпрыгивающей сбоку от него.

Она сорвалась в бег и первой подоспела к ним, сказав Блисс:

– Благодарю тебя, Блисс, за то, что ты вернула меня домой к Джемби и за заботу обо мне там, на корабле. Я всегда буду вспоминать тебя. – Она прильнула к Блисс и они сжали друг друга в крепких объятиях.

– Я надеюсь, ты всегда будешь счастлива, – сказала Блисс. – Я тоже буду вспоминать тебя, дорогая Фаллом, – и с неохотой отпустила ее.

Фаллом повернулась к Пилорату:

– Благодарю и тебя, Пил, за позволение читать твои книгофильмы. – Затем, без лишних слов и слегка помедлив, протянула тонкую девичью руку Тревизу. Он на мгновение взял ее, а затем отпустил.

– Удачи, Фаллом, – пробормотал он.

– Благодарю вас всех, сэры и мадам, за то, что вы сделали, каждый – свою часть. Все вы вольны покинуть меня сейчас, поскольку ваш поиск окончен. Что касается моей работы, она тоже будет окончена, и теперь – успешно, – торжественно произнес Дэниел.

Но Блисс все же сказала:

– Подожди, мы не совсем еще закончили. Мы все еще не знаем, по-прежнему ли Тревиз считает, что лучшее будущее для человечества – Галаксия, а не огромный конгломерат Изолятов.

– Он уже объявил это некоторое время тому назад, мадам, и высказался в пользу Галаксии.

Губы Блисс сжались.

– Я предпочла бы услышать это от него. Это так, Тревиз?

– А что ты хотела, Блисс? – спокойно ответил Тревиз. – Если бы я высказался против Галаксии, ты могла бы получить Фаллом обратно.

– Я – Гея. Я должна знать, что ты решил и причины этого, ради выяснения истины и ничего более.

– Скажите ей, сэр, – попросил Дэниел. – Ваш разум, как об этом и заботилась Гея, остается нетронутым.

И Тревиз сказал:

– Мое решение – это Галаксия. У меня больше нет сомнений по этому поводу.

104

Блисс оставалась неподвижной и можно было за это время сосчитать до пяти, причем неторопясь. Казалось, она ждала, пока информация не дойдет до всех частей Геи, и лишь затем спросила:

– Почему?

– Послушай меня, – сказал Тревиз. – Я с самого начала знал, что существовали два возможных будущих для человечества – Галаксия – или Вторая Империя Плана Сэлдона.

И мне казалось, что это взаимоисключающие возможности развития. То есть мы не смогли бы установить Галаксию, если бы по какой-то причине План Сэлдона не содержал бы в себе какой-нибудь фундаментальной ошибки.

К несчастью, я ничего не знал о Плане Сэлдона, за исключением двух аксиом, которые лежали в его основе: одна – для возможности рассмотрения человечества как группы случайно взаимодействующих индивидуумов, то есть статистически, в рассмотрение должно быть принято достаточно большое количество людей; и вторая – человечество не должно знать результаты психоисторических исследований, пока эти результаты не воплотятся в жизнь.

Поскольку я уже высказался в пользу Галаксии, я понимал, что должен был быть подсознательно уверен в порочности Плана Сэлдона, а его ошибки могли возникнуть только из-за аксиом, поскольку это было все, что я знал о нем. Хотя я и не мог обнаружить ничего не правильного в них. Тогда я пустился на поиски Земли, чувствуя, что без нужды ее не стали бы так тщательно скрывать. Я хотел выяснить, с какой целью Землю так прятали.

У меня не было реальных причин ожидать, что как только я найду Землю, так найду и решение проблемы, но я был в отчаянии и не мог больше ни о чем думать. И возможно стремление Дэниела получить ребенка с Солярии усилило мою тягу к путешествиям.

Во всяком случае, мы, наконец, достигли Земли, а затем и Луны, и Блисс обнаружила разум Дэниела, которым он, конечно, преднамеренно к ней потянулся. Она описывала этот разум как нечто и не человеческое, и не относящееся к роботам. Задним числом, это утверждение имело смысл, так как мозг Дэниела далеко превосходит мозг любого из существовавших роботов, и не должен ощущаться, как простой разум робота. Однако, он ни в коем случае не напоминает и человеческий. Пилорат охарактеризовал его как «нечто новое» и это сработало как триггер для моего собственного «чего-то нового» – новых мыслей.

Точно так же, как давным-давно Дэниел со своим коллегой выработали четвертый закон роботехники, более фундаментальный, чем три других, так и я смог внезапно увидеть третью базисную аксиому психоистории, более фундаментальную, чем две другие; настолько фундаментальную, что никто даже и не позаботился упомянуть ее.

Вот она. Две известные аксиомы касаются людей, и они основаны на той невысказанной аксиоме, что люди – единственные разумные существа в Галактике, и, следовательно, единственные, чьи действия имеют значение для развития истории и общества. Итак, неизвестная аксиома: «В Галактике есть только одно разумное существо и это – Homo Sapiens.» Если бы возникло «что-то новое», если бы нашлись другие разумные формы жизни, отличные от людей по своей природе, тогда их поведение не описывалось бы точно математическим аппаратом психоистории и План Сэлдона не имел бы смысла. Понимаешь?

Тревиз чуть не трясся от сильнейшего стремления быть правильно понятым.

– Понимаешь? – повторил он.

– Да, понимаю, но как адвокат дьявола, старик…

– Да? Давай.

– Человек – действительно единственное разумное существо в Галактике.

– Роботы? – предположила Блисс, – Гея?

Пилорат призадумался, а затем медленно произнес:

– Роботы не играют заметной роли в истории человека с момента исчезновения Спейсеров. Гея не играла заметной роли до недавнего времени. Роботы – творение человека, а Гея – творение роботов – и роботы и Гея, поскольку они связаны Тремя Законами, не имеют иного выбора, кроме как покоряться воле человека. Несмотря на 20 тысяч лет работы Дэниела и долгое развитие Геи, одно-единственное слово Тревиза, человеческого существа, могло положить конец и этой работе, и этому развитию. Из этого следует, что человечество – единственный, имеющий значение вид разумной жизни в Галактике и психоистория остается в силе.

– Единственная форма разумной жизни, – медленно повторил Тревиз. – Я согласен. Хотя мы так много и часто говорим о Галактике, что не можем понять, что это еще не все.

Галактика – это не вся Вселенная. Есть и другие Галактики.

Пилорат и Блисс насторожились. Дэниел, серьезный, как всегда, слушал Тревиза, медленно поглаживая волосы Фаллом.

– Слушайте дальше, – продолжил Тревиз. – За пределами Галактики находятся Магеллановы Облака, в которые еще не проникали наши корабли. За ними – другие небольшие галактики, а неподалеку – гигантская Туманность Андромеды, которая больше нашей. И дальше – миллиарды других.

В нашей Галактике развилась только одна форма разума, достаточно мощного, чтобы построить технологическое общество, но что мы знаем о других? Наша может оказаться нетипичной. В некоторых других – возможно, даже во всех – могут быть различные конкурирующие разумные расы, сражающиеся друг с другом, и каждая – непостижима для нас.

Возможно, эта взаимная борьба полностью поглощает их внимание, но что, если в одной из галактик какая-либо из рас добьется преобладания над остальными и затем получит время поразмышлять над возможностью проникновения в другие галактики?

В гиперпространстве галактика – только точка – как и вся Вселенная. Мы не посещали ни одну из иных галактик, и, на сколько нам известно, ни один разумный организм из другой галактики никогда не появлялся в нашей – но такое положение вещей может в один прекрасный день измениться. И если пришельцы явятся, они постараются найти способы повернуть каких-либо людей против остального человечества. До сих пор только мы использовали это в наших междоусобных ссорах.

Пришельцы, обнаружившие нас разделенными и воюющими сами с собой, смогут покорить нас всех или вообще уничтожить.

Единственная надежная защита – установление Галаксии, которая не может обратиться против самой себя, но может встретить пришельцев всей своей мощью.

– Ты нарисовал пугающую картину, – сказала Блисс. – Будет ли у нас время сформировать Галаксию?

Тревиз поглядел вверх, словно пронзая взглядом толстый слой лунных скал, отделяющий его от поверхности и от космоса, словно пытаясь увидеть эти отдаленнейшие галактики, медленно плывущие сквозь невообразимые дали космоса.

– За всю историю человечества, – сказал он, – ни одна другая раса разумных, насколько мы знаем, не нападала на нас. Нам нужно выстоять еще только несколько столетий, возможно, меньше одной десятитысячной того времени, что уже существует наша цивилизация, и мы будем в безопасности.

Кроме всего прочего, – и тут Тревиз почувствовал внезапное сомнение, которым все же заставил себя пренебречь, – ведь сейчас среди нас еще нет врагов.

Но он не посмотрел вниз, чтобы встретить задумчивый взгляд Фаллом – гермафродита, способного преобразовывать энергию и вообще отличного от людей – который испытующе остановился на нем.

Примечания

1

Bliss – блаженство (англ.)

2

Изолят – так геянцы называют людей, не входящих в сообщество Геи.

3

Смотри т. VI «Край Основания»

4

Mooned – лунный, Marooned – утерянный (англ.).

5

Парафраз на тему Оруэлла.

6

Пятьдесят на пятьдесят.

7

см. тетралогию «Стальные пещеры» – «Роботы и Империя»

8

«большое и широкое, заставляющее саму планету померкнуть в сравнении с собой.» (пер. с арх. Галакт.)

9

псевдочетырехмерный куб.

10

Порода охотничьих собак, обладающих острым обонянием и использующихся для выслеживания людей или животных.

11

Игра слов: Settle (англ.) – колонизировать, приводить в порядок. Сеттлер – поселенец или колонизатор.

12

К сожалению, в русском языке нет эквивалента безличному английскому «it»

13

Имеются в виду, очевидно, кельвины.