История ордена Храма, выдвигавшиеся против него обвинения и его трагический конец оставили след в общественном сознании.

На этой исторической основе сформировались, распространились, а затем исказились мифы, предания и легенды.

Орден был создан в 1118–1119 гг. по инициативе нескольких рыцарей, участвовавших в крестовом походе, чтобы надолго воплотить в жизнь главную идею, связанную с защитой гробницы Христа в Иерусалиме и посещающих ее пилигримов. Орден обрел могущество и образовал по всему христианскому миру сеть обителей и хозяйств, которые собирали дая нужд Святой земли пожертвования и налоги.

Крах крестовых походов и гибель латинских государств Святой земли подорвали материальные и идеологические основы его деятельности. Орден Храма пал в начале XIV в. от рук короля Франции Филиппа Красивого.

Ален Демурже

Жизнь и смерть ордена тамплиеров

1120–1314

ПРЕДИСЛОВИЕ

В 1919 г. американские офицеры, прикомандированные к госпитальному лагерю в Боне, приобрели портик капеллы св. Иакова, древней церкви командорства тамплиеров в Боне. Они разобрали его и перевезли в Соединенные Штаты, чтобы установить в музее Бостона. Эти офицеры принадлежали к секте Рыцарей Колумба, заявлявшей о своей связи с древним орденом Храма.

Двадцать восьмого октября 1983 г. на странице 11 журнала «lе Моndе» было опубликовано следующее объявление:

«ВОЗРОЖДЕНИЕ ордена тамплиеров, инициированное магистрами, хранителями ТРАДИЦИИ в 1984 г., ознаменует начало НОВОЙ ДУХОВНОЙ ЭРЫ в преддверии второго пришествия Христа. Чтобы содействовать этой важной подготовке, наряду с другими эзотерическими движениями, было учреждено Братство Иоаннитов за Возрождение ордена Храма — ордена, отличительными чертами которого являются инициация, традиционность, христианство и рыцарство (и т. д.)».

В конце мая 1987 г. в древнем особняке тамплиеров в ла Маджио-не де Поджибонси, маленьком городке в Тоскане, собрался международный научный симпозиум на тему «Тамплиеры, мифы и история». В числе прочих организаций в его подготовке участвовали Сиенский университет, Государственное управление по туризму провинции Сиена и Ассоциация рыцарей Храма со штаб-квартирой в Поджибонси. Эта организация, основанная в 1979 г. как общество благочестивых мирян, занимается делами благотворительности и развитием культурной жизни, не имея никакого отношения к эзотерике.

Небольшой курорт Греу-ле-Бен чрезвычайно гордится своими минеральными водами, в которых храмовники отдыхали после походов, и замком тамплиеров. Помимо этого, жители городка числят в своей вотчине постоялый двор тамплиеров и улицу тамплиеров. К несчастью, тамошний замок относится к XV в. и посему не мог принадлежать храмовникам; к тому же нет никаких доказательств в пользу того, что тамплиеры когда-либо плескались в городских купальнях. Но не будем огорчаться! Тамплиеры все же оставили заметный след в истории и культуре обитателей Греу: разве устная традиция не гласит, что по замку бродит призрак тамплиера, замурованного в одной из стен?

Общеизвестно выражение «пить как тамплиер». Не так давно оно обрело вторую молодость в ходе рекламной кампании баньюльса (руссильонское вино): в роликах можно было видеть таверну, полную рыцарями Храма, которые безмятежно спят с бутылью на животе.

Нужно ли, пародируя один из современных заголовков, сделать вывод, что тамплиеры среди нас?

Нет.

Орден Храма пал в начале XIV в. от рук короля Франции Филиппа Красивого; он погиб, брошенный на произвол судьбы своим естественным защитником — папой, который сначала долго важничал, а потом безоговорочно подчинился воле короля.

Наряду с катарами и Жанной д'Арк орден Храма оказался золотой жилой для псевдо-истории, у которой лишь одна цель — угостить неискушенных слушателей порцией тайн и мистики. Существует история ордена Храма и история легенды о нем. Историк изучает не только правду, он берется и за фальшивки, коль скоро их принимают за истину, а еще объектом его внимания становятся фантазии и бред. Однако он никогда не смешивает одно, другое и третье.

Литература о тамплиерах чрезвычайно обильна, но сомнительна. Нам не стоит питать иллюзий на ее счет: с научной точки зрения здесь речь идет почти исключительно об истории легенды об ордене Храма.

Существует несколько пластов преданий об ордене Храма. Не будем придавать слишком много значения тем из них, которые связаны с мифическим происхождением ордена: он якобы восходит к самому Иисусу! Что ж, никому не запрещено тешить себя воссозданием «ранней истории» ордена, более славной, нежели та, что произвела его на свет по инициативе безвестного рыцаря Гуго де Пейена из Шампани. Отметим только, что в эпоху, когда было совсем нетрудно сфабриковать для себя почетную родословную, что и происходило сплошь да рядом, тамплиеры, в отличие от госпитальеров, этого не сделали.

Основная тема легенды об ордене храмовников — это его выживание в виде секретных обществ. По этой версии в XII и XIII в. таким тайным обществом был сам орден. И именно как с таковым с ним боролась королевская власть. Однако он сохранился в недрах франкмасонства. Перед смертью Жак де Моле успел передать свои полномочия и «тайные знания» некоему рыцарю по имени Джон Марк Лармений. Впоследствии пост великого магистра никогда не оставался незанятым. Таким образом, франкмасоны являются наследниками тамплиеров. В своей недавней книге, The Murdered Magicians, the Templars and Tyeir Myths (Оксфорд, 1982), Питер Партнер прослеживает историю этого мифа. В 1736 г. шевалье Рэмси, английский католик, живший во Франции, захотел установить связь между масонством и крестовыми походами и заявил, что именно через крестоносцев масонство получило доступ к древней мудрости строителей храма Соломона.

Затем, к 1760 г., некоторые немецкие ложи, недовольные эгалитаризмом и рационализмом первоначального масонства, положили начало масонской иерархии, степеням посвящения, субординации и тайне. Чтобы оправдать свои действия, они ссылались на историю, связывая происхождение масонства с орденом Храма. Так возникло учение тамплеризма.

Французская революция вызывала настоящий переворот. Стремясь опорочить революцию, консервативные круги выдвинули мысль о масонском заговоре. В их устах масоны-тамплиеры стали звеном в долгой цепи конспираторов-анархистов, разрушителей христианского и европейского социального строя. Эту череду бунтовщиков они возводили к ассассинам и гностикам высокого средневековья. Именно так, в виде последователей до- и антихристианской секты, изображал тамплиеров и масонов-тамплеристов аббат Баррюэль (Memoires pour server a l`histoire du jacobinisme), а после него австрийский востоковед Йозеф фон Хаммер-Пергсталл.

Третье направление исследования легенды об ордене Храма уводит в мир сект. В современном мире существуют многочисленные группы, т. е. секты, которые связывают себя с орденом Храма. Похоже, что покойник обладал завидной выносливостью, если мог служить сразу двум столь несовместимым господам (христианству и антихристианству). Между тем когда какая-нибудь секта XIX или XX вв., объявляет себя духовной наследницей тамплиеров, то мы не вправе сказать, что это может заинтересовать разве что историка ордена Храма. Речь идет о проявлении менталитета названных столетий, волнующем прежде всего историка современного мира. Подобное стремление к преемственности вовсе не означает, что она существует. И та история, о которой грезят сектанты, уводит за пределы «территории историка».

Наконец, остается пласт захватывающих легенд в собственном смысле этого слова. История ордена Храма, выдвигавшиеся против него обвинения и его трагический конец оставили след в общественном сознании. На этой исторической основе сформировались, распространились, а затем исказились мифы, предания и легенды.

Мишель Ласко в своей книге «Тамплиеры в Бретани» излагает сказание о «кровавых монахах» (тамплиерах и госпитальерах), злобных, нетерпеливых, жестоких, которые похищали девушек прямо с брачного ложа и в наказание за свои преступления все исчезли в одну ночь. Подобные предания могут облекаться и в другую форму — это повествования о видениях или о призраках, появляющихся особенно часто во время грозы. Кое-где рассказывают о командоре, некогда обвиненном в тяжких грехах, который скачет галопом вокруг местных развалин. Он возвращается каждую ночь, чтобы добиться сочувствия от живущих, и окончательно исчезнет лишь в тот день, когда найдется сострадательная душа, которая закажет мессу о его спасении.

Другую легенду, на сей раз из Лангедока, приводит нам аббат Морис Мазьер. Речь идет о фольклорных сказаниях долины Брезилу в Оде. Король Франции вместе с сыном останавливаются в Бренаке, расположенном в долине. Сеньор Бренака принимает их у себя. Сын короля предлагает младшему брату правителя стать его пажом, но молодой человек отказывается, ссылаясь на данный им обет стать тамплиером. Королевский сын оскорблен таким бесчестьем. Позднее, во время процесса, молодой тамплиер приговаривается к сожжению. Обнаружив его имя в списке, король желает его помиловать, но встречает от него новый отказ. Это предание имеет историческую основу — участвуя в крестовом походе против Арагона, король Филипп III и его сын, будущий Филипп IV Красивый, действительно пересекли территорию Бренаки.

Тот же автор упоминает документ, с которым он познакомился в 1941 г. в библиотеке Кампань-сюр-Од: в 1411 г. Жан д'Аньор, сеньор Бренака, возбудил судебное дело, желая получить компенсацию за имущество, принадлежавшее его предку Удо д'Аньору и конфискованное королем за то, что Удо стал тамплиером. Судья, сенешаль Каркассона, постановил: имущество было отчуждено законным образом ввиду того, что братия ордена, находившаяся в подчинении у командора Кампань-сюр-Од, давала приют «добрым людям» катарам. Таким образом, здесь имеет место скорее искажение исторического факта, чем легенда. Какая жалость, что в 1942 г. эта рукопись была утрачена!

Скорее именно в таких преданиях, а не в эзотерических измышлениях или сомнительных реконструкциях следует искать «признаки жизни» ордена.

Однако даже если придется разочаровать любителей непостижимых тайн, подземелий с призраками и закопанных сокровищ, я ограничусь собственно историей.

Задача данной книги заключается в том, чтобы поведать о жизни и смерти уникального порождения средневекового Запада — духовно-рыцарском ордене, первым примером которого и стал орден Храма. Он был создан в 1118–1119 гг. по инициативе нескольких рыцарей, участвовавших в крестовом походе, чтобы надолго воплотить в жизнь его главную идею, связанную с защитой гробницы Христа в Иерусалиме и посещающих ее пилигримов. Орден обрел могущество и образовал по всему христианскому миру сеть обителей и хозяйств, которые собирали для нужд Святой земли пожертвования и налоги, необходимые для ее защиты. И он же принял на свои плечи большую часть этой обороны (вместе с другими военными орденами — госпитальерами и тевтонами) благодаря находившимсяв его руках крепостям, а также постоянному притоку воинов с Запада на Восток. Крах крестовых походов и гибель латинских государств Святой земли подорвали материальные и идеологические основы его деятельности. В какой степени это ускорило его падение? Как раз этот вопрос мы и ставим перед собой.

Очень часто история ордена тамплиеров сводится к истории его процесса или рассматривается сквозь его призму. Нашему брату-историку легко утверждать, что случившееся должно было случиться непременно. Я хотел бы продемонстрировать, что процесс тамплиеров не является логическим и неизбежным завершением его истории. Упреки, которые раздавались в их адрес, обращались и против других — госпитальеров, тевтонов, цистерцианцев и нищенствующих орденов. Поэтому в первой части этой книги я постарался, хотя и преуспел так мало, сравнить историю ордена Храма с историей других орденов, особенно госпитальеров, по поводу которых у нас имеется очень полное исследование Джонатана Райли-Смита. Как мы увидим, это сравнение вовсе не обязательно оборачивается против ордена Храма.

Орден оказался пешкой, или козлом отпущения, в игре, которую вели между собой духовная власть в лице папы и светские власти (административные и территориальные монархии). Этим продиктовано содержание второй части — мне необходимо было покинуть Францию, а не рассматривать лишь противостояние между Жаком де Моле и Филиппом Красивым. Я в изобилии использовал недавние исторические труды, опубликованные в Англии, Германии, Испании и Италии. Они обоснованно подчеркивают, что, несмотря на французские корни и все то значение, которое до самого конца придавали ордену Храма французы, это прежде всего международная организация. Это международное окружение тамплиеров чрезвычайно важно для понимания их процесса и того конечного приговора, который был им вынесен. Характеристики короля Хайме II Арагонского, Диниша Португальского, Эдуарда I и Эдуарда II Английского, архиепископов Равеннского, Таррагонского и Майнцского прояснят поведение и мотивацию Филиппа Красивого и папы Климента V.

Часть I. ИСТОКИ

Глава 1. Гуго де Пейен

Несколько редких свидетельств…

О начальных шагах тамплиеров нам известно немного: наиболее исчерпывающие тексты были составлены гораздо позже возникновения этого первого военно-монашеского ордена христианского мира. Обычно цитируют Гильома Тирского:

В тот же 1119 г. несколько благородных рыцарей, преисполненных благоговения перед Господом, набожные и боящиеся Бога, вверили себя владыке патриарху, желая послужить Христу, и изъявили желание вовеки жить по уставу каноников в целомудрии, послушании и нестяжании. Среди них первыми и главными были два почитаемых человека, Гуго де Пейен и Жоффруа де Сент-Омер…[1]

Гильом родился около 1130 г. в Палестине, в 1174 г. стал канцлером Иерусалимского королевства, а год спустя — архиепископом Тирским. Он начал составлять свою «Историю деяний в заморских землях» (Historia rerum in petribus transmarinis gestarum) — на французский язык его труд был переведен через столетие, получив заглавие «Истории Эракля» (Histoire d`Eracles) — при короле Амори I (1163–1174), когда тот вел победоносные войны в Египте и будущее королевства казалось надежным. Гильом не застал славного начала латинских государств на Святой земле, а следовательно, не видел и трудных, но многообещающих первых шагов тамплиеров.

В XIII в. Жак де Витри, историк и епископ Акры, излагает нам те же самые события в своей «Восточной и иерусалимской истории» (Historia orientalis seu Hierosolymitana):

Некоторые рыцари, любимые Богом и состоящие у него на службе, отказались от мира и посвятили себя Христу. Торжественными обетами, принесенными перед патриархом Иерусалимским, они обязались защищать паломниковот разбойников и воров, охранять дороги и служить рыцарством Господним. Они блюли бедность, целомудрие и послушание, следуя уставу регулярных каноников. Во главе их стояли два почтенных мужа — Гуго де Пейен и Жоффруа де Сент-Омер. Вначале тех, кто принял столь святое решение, было лишь девятеро, и на протяжении девяти лет они служили в мирской одежде и одевались в то, что им подавали в качестве милостыни верующие. Король [Балдуин II], его рыцари и господин патриарх были преисполнены сострадания к этим благородным людям, оставившим все ради Христа, и пожаловали им некоторую собственность и бенефиции, дабы помочь в их нуждах и для спасения души дарующих. И так как у них не было церкви или жилища, которое бы им принадлежало, король поселил их в своих палатах, близ Храма Господня. Аббат и каноники Храма предоставили им для нужд их служения землю неподалеку от палат: поэтому их и назвали позднее «тамплиерами» — «храмовниками».[2]

Однако чаще всего историки того времени если и сообщали об этом событии, то лишь очень кратко. Так, Гильом де Нанжи пишет, что в то время (1120 г.) был основан «орден воинства Храма, который возглавил его магистр Гуго». Тем не менее почти все эти краткие пересказы или выдержки из исторических текстов, публикуемые под названием «малых хроник», отмечают и сам этот факт, и его дату — 1119 или 1120 г.

Как видим, все эти истории написаны через много лет после самих событий; они повторяют друг друга и отличаются тенденциозностью. Жак де Витри переработал текст Гильома Тирского — это самое меньшее, что тут можно сказать. Однако в Акре он часто встречался с тамплиерами и даже дружил с ними. Его свидетельство, пусть и не слишком оригинальное, добавляет интересные штрихи к повествованию Гильома Тирского, который в целом не слишком благоволил к военным орденам. Что касается архивных документов, главным образом актов дарений, то они мало чем помогают в вопросе о происхождении ордена Храма.

Остается один текст, который, к несчастью, не слишком многословен, но заслуживает вдвойне пристального внимания, так как исходит от самих тамплиеров и как будто современен основанию самого братства, — речь идет об уставе ордена. В своей латинской версии он был составлен между 1120 и 1128 гг., а затем с несколькими изменениями был принят на соборе в Труа в 1128 г. Как гласит пролог этого устава, именно «молитвами магистра Гуго де Пейена, под руководством которого вышеназванное рыцарство возникло по милости Святого Духа» и был созван собор в Труа.

Таким образом, остается немало неясностей, которые впоследствии слишком легко превращаются в «тайны». Тем не менее три фундаментальные идеи можно выделить с полной отчетливостью:

— Орден был создан из-за того, что несколько рыцарей пожелали отречься от мира. Их поступок был продиктован религиозными мотивами.

— Инициатива исходила от двоих человек, один из которых, Гуго де Пейен, стал первым магистром нового «воинства», как в то время именовался орден.

— Основание ордена полностью отвечало пожеланиям религиозных и светских властей Иерусалимского королевства. Орден Храма, как и позднейшие военные ордены, объединял идеал монаха и рыцаря. Эта идея была поистине скандальной в эпоху, когда христианскому обществу навязывали модель трехчастного деления на сословия — одни молятся, другие воюют, а третьи трудятся. Ибо все эти три группы четко разделялись и иерархически подчинялись один другому — духовенство главенствовало над двумя другими, а монашество составляло высшую прослойку самого духовенства.

Орден Храма родился по воле безвестного рыцаря из Шампани, радеющего о спасении своей души. Но, кроме того, его основание стало возможным благодаря новым духовным течениям, высвобожденным во время григорианской реформы Церкви. Орден прекрасно вписывался в идеологию крестовых походов: он стал самым уместным ответом на их потребности.

Крестовый поход

Двадцать седьмого ноября 1095 г. папа Урбан II выступил с проповедью на провинциальном соборе, устроенном в Клермоне. Он только что проехал по южной Франции, чтобы проверить, как идет реформа Церкви, которую он горячо поддерживал, будучи убежденным приверженцем идей Григория VII. Перед этим собранием епископов и аббатов (на соборе присутствовали и немногочисленные миряне) понтифик сурово осудил клириков, повинных в симонии, которые торговали церковным имуществом. Досталось и мирянам, которые вопреки церковным запретам погрязли в роскоши, подобно королю Франции Филиппу I, или, будучи настоящими рыцарями-разбойниками, нарушали мир Божий, который Церковь вот ужекак сто лет старалась заставить их соблюдать. Вот тогда-то папа и предложил рыцарям способ искупить свои грехи и открыл перед ними путь к спасению — идти освобождать Иерусалим от неверных!

«Пусть же выступят против неверных, — сказал папа, — пусть двинутся на бой, давно уже достойный того, чтобы быть начатым, те, кто злонамеренно привык вести частную войну даже против единоверцев и расточать обильную добычу. Да станут отныне воинами Христа те, кто раньше были грабителями. Пусть справедливо бьются теперь против варваров те, кто в былые времена сражался против братьев и сородичей. Ныне пусть получат вечную награду те, кто прежде за малую мзду были наемниками. Пусть увенчает двойная честь тех, кто не щадил себя в ущерб своей плоти и душе. Те, кто здесь горестны и бедны, там будут радостны и богаты; здесь — враги господа, там же станут ему друзьями» (Фульхерий Шартрский. Иерусалимская история).[3]

Урбан II не импровизировал. Руководство «святым походом» было доверено епископу Пюи, Адемару Монтейскому; в том, чтобы увлечь за собой рыцарей-мирян, папа мог с уверенностью рассчитывать на графа Тулузского, Раймунда IV, с которым он незадолго до этого встречался.

Как известно, успех клермонской речи превзошел самые оптимистичные ожидания. Тысячи людей всех сословий отправились в путь, спрашивая в конце каждого дневного перехода, не Иерусалим ли виднеется впереди! Позади этой шумной и недисциплинированной, но полной воодушевления толпы, которая избивала евреев в долине Рейна, грабила венгерских крестьян и разоряла византийские деревни, двигались отряды рыцарей, крупных и мелких сеньоров из Нидерландов, Франции или нормандской Италии. Все они стекались к Константинополю, столице Византийской империи, сказочному городу, поражавшему воображение любого, кто его видел. Встревоженный таким наплывом воинов, басилевс постарался организованно переправить крестоносцев в Малую Азию. После битвы при Манцикерте в 1071 г. эта некогда византийская территория почти целиком перешла под власть турок-сельджуков. Разбив этих самых турок при Дорилее в 1097 г., крестоносцы вышли в Северную Сирию и в 1098 г. осадили и взяли Антиохию. Спустя год, 13 июля 1099 г., пал Иерусалим. Град Божий, который считался оскверненным после многих веков присутствия неверных, был безжалостно очищен кровью.

Для многих крестоносцев цель была достигнута — помолиться у Гроба Христа и ощутить свою близость к Господу. Как делали многие другие в течение столетия, они совершили самое священное и почетное паломничество. К тому же они освободили Град Христов от неверных. Миссия была выполнена, и они собирались в обратный путь домой. Впрочем, не все.

Один мелкий сеньор из Лиона, Ашар де Монмерль, заложил свои земли аббатству Клюни, чтобы добыть средства, необходимые для «святого похода»:

Я, Ашар, рыцарь, из замка, называемого Монмерль, сын Гишара, который также носил имя де Монмерль, находясь посреди этого огромного народного ополчения или войска христианского народа, желающего пойти в Иерусалим, чтобы сражаться с язычниками и сарацинами во имя Господа, также охвачен этим желанием. И, вознамерившись отправиться в путь хорошо вооруженным, я заключил с господином Гуго, почтенным аббатом Клюни и его монахами, следующее соглашение. <…> В случае если я умру во время этого паломничества в Иерусалим или же если я каким-то образом решу остаться в той земле, пусть монастырь Клюни удержит заклад и вовеки владеет им уже не как закладом, а как законным и передаваемым по наследству имуществом…[4]

Однако тех, кто вышел в дорогу без всякой мысли о возвращении, как, например, Боэмунд, нормандец с Сицилии, ставший затем князем Антиохийским, было меньшинство. По крайней мере, их было недостаточно, чтобы удержать завоевания. В первое время это не представляло слишком большой помехи, так как успех крестового похода имел колоссальный резонанс на Западе. Каждый год на Святую землю прибывали новые группы вооруженных пилигримов. Кроме того, крестоносцам помогали итальянские флоты Пизы, Генуи, а позже Венеции, которые позволили завоевать главные приморские города, Акру в 1104 г. и Триполи в 1108 г. В результате латинянам удалось установить свою власть над вытянутой территорией между морем и пустыней, охватывавшей прибрежную равнину и горы Ливана и Иудеи. Одно за другим возникли четыре государства. На севере, выдаваясь вглубь вражеской территории, находилось наполовину франкское, наполовину армянское графство Эдесское. Оно появилось первым и основал его Балдуин Булоньский, брат Готфрида Бульонского, впоследствии ставший первым королем Иерусалима. Княжество Антиохийское занимало Северную Сирию. За ним следовало графство Триполиийское, которое было самым маленькимгосударством крестоносцев. Наконец, от Ливана до Синая простиралось королевство Иерусалимское (см. карту в Приложениях).

Мусульманский мир тогда был слишком разобщен, чтобы оказать достойный отпор. Однако в руках мусульман оставались два важных населенных пункта: Тир до 1124 г. и Аскалон, ключ к Египту, до 1153 г. Этот последний город представлял собой постоянную угрозу для районов Рамлы и Яффы. В 1114–1115 гг. гарнизон Аскало-на с помощью небольшого флота, прибывшего из Египта, дважды в течение нескольких дней попробовал овладеть Яффой, а рамлская равнина оставалась театром постоянных военных действий вплоть до взятия Аскалона. А главный путь в Иерусалим, по которому многочисленные паломники спешили на Святую землю, начинался в Яффе и проходил через рамлскую равнину. Западноевропейские пилигримы проложили эту дорогу еще в XI в., т. е. до крестовых походов. Естественно, это непрестанное движение в обе стороны привлекало разбойников и бандитов, для которых грабеж паломников стал прибыльным делом. Пилигримы также принимали меры предосторожности и путешествовали только группами и с оружием. Правда, для того, чтобы быть ограбленным, вовсе не нужно было забираться так далеко — на пиренейских дорогах, которые вели к Сан-тьяго-де-Компостелла, безопасность «Божьих странников» была обеспечена ничем не лучше.

Таким образом, на перевалах Иудеи между Рамлой и Монжуа эта дорога, не особенно безопасная уже на прибрежной равнине, становилась совершенно непроходимой без вооруженной охраны. К военной проблеме, которую представлял Аскалон, добавилась проблема охранного характера.

На Святой земле уже существовала организация, посвятившая себя помощи пилигримам, — орден госпитальеров. О его истоках нам известно так же плохо, как и о возникновении ордена Храма. Разумеется, мы никоим образом не собираемся всерьез примешивать к истории легенду, которую в XIV в. сочинил брат-госпитальер Гвилельмо де Сан-Стефано. Собрав все предшествующие предания, он возвел истоки своего ордена к временам Ветхого Завета и св. Иоанна Крестителя! В XI в. (а может быть, и раньше) существовало два бенедектинских монастыря, один мужской — Св. Марии Латинской, а другой женский — Св. Марии Магдалины. От случая к случаю они принимали путешественников. Наблюдая, как постоянно возрастает поток пилигримов в течение ста лет с тысячного года, бенедиктинцы открыли приют, возможно, с помощью богатого купца Мауро ди Панталеоне, главы купеческой общины Амальфи в Константинополе, который иногда приезжал по делам на мусульманскую территорию. Крестовый поход, естественно, привел к расширению деятельности этого приюта. И вот, в 1113 г., буллой папы Пасхалия II был учрежден странноприимный орден Иоанна Иерусалимского (речь идет о св. Иоанне Милостынщике). К этому времени орден уже открыл приюты для странников в Европе, в Сен-Жиль-дю-Гард, Пизе, Бари, Таренте, а также главных портах, откуда крестоносцы отплывали в Святую землю. В общем, это был международный орден, занимавшийся благотворительностью.[5] Возможно, что, по крайней мере, на Святой земле орден очень скоро начал совмещать милосердную деятельность с военными акциями — ведь помогать пилигримам означало еще и охранять дороги. Тем не менее история госпитальеров доказывает, что для него задачи помощи и размещения паломников всегда оставались первостепенными. Меры, принимаемыми орденом по охране порядка, в первые годы XII в. могли быть только эпизодическими. Госпитальерам, опекавшим больных, ослабевших и неимущих, и без того хватало работы. Чтобы заниматься безопасностью путешественников, требовалось нечто другое. Кто-то из крестоносцев должен был это осознать. И один из них решился взяться за дело. Это был Гуго де Пейен.

Гуго де Пейен и его братья

«Гю де Пайен де Труа» — так он назван во французском переводе Гильома Тирского. Последние исследования, посвященные личности основателя ордена Храма, предпринятые Малькольмом Барбером и Мари-Луизой Бальст-Тьель, подтверждают его шампанское происхождение, так как его родной Пейен расположен на левом берегу Сены в десятке километров от Труа.[6] Гуго де Пейен был сеньором Монтиньи и владел землями рядом с Тоннером. Его посвятили в рыцари. Он был женат, и нам известно, что у него родился сын Тибо, впоследствии ставший аббатом монастыря Сен-Коломб де Труа. Гуго выступал свидетелем при подписании нескольких грамот: в 1100 г. его подпись соседствует с подписями графа Бара и графаРамерупа под одним из актов графа Шампани. Это не случайность, потому что связи Гуго с правящим домом Шампани были довольно тесными, и можно предположить, что он принадлежал к младшей линии графского рода. Значит, он был сеньором, обладавшим некоторым значением, и принадлежал к средней аристократии, как и члены семьи Монбар, с которой его связывали близкие отношения; из этого рода происходила мать св. Бернарда.

Документальные следы редки, и в этих обстоятельствах не приходится удивляться тому, что Гуго де Пейена считали выходцем из самых разных стран. Ему находили итальянских предков в Неаполе, Мондови или, совсем недавно, в департаменте Ардеш. Паган, Пага-ни, Пайен, Пеан… если все эти фамилии принадлежат одной семье, то она, по всей вероятности, должна бы быть одной из самых плодовитых на христианском Западе! Как правило, такое богатство версиями идет рука об руку с бедностью… документами.[7]

Ничуть не легче уточнить даты и продолжительность пребывания Гуго на Востоке. Некоторые историки утверждают, что он отправился в первый крестовый поход и вернулся в 1100 г. С большей вероятностью следует говорить о 1104 г.: именно тогда Гуго находился в свите графа Гуго Шампанского, совершавшего свое первое паломничество к Святым местам. Далее, мы задаемся вопросом: оставался ли он в Палестине до самого 1113 г.? Не вернулся ли он домой гораздо раньше этой даты? Что не вызывает сомнения, так это то, что в 1114 г. он снова отправился на Святую землю все с тем же графом. И на этот раз он остался.

С этого момента начинает претворяться в жизнь мысль о militia Christi (воинстве Христовом), задачей которой была охрана пилигримов. Не вызывает сомнений, что граф Шампанский был каким-то образом причастен к рождению ордена: во время своего третьего паломничества в 1126 г. он все бросил и сам стал тамплиером. Его друг св. Бернард по этому поводу испытывал некоторую досаду; он поздравил графа с этим решением но, конечно, предпочел бы видеть его в ордене цистерцианцев. У нас еще будет возможность вернуться к этому необычному мнению св. Бернарда. А пока перед нами по-прежнему стоит проблема даты создания ордена Храма.

Историки предлагают самые разные даты: 1118, 1119 и 1120 гг. Эти расхождения можно объяснить тем, что документация предоставляет нам только самую приблизительную хронологию. Устав ордена, Гильом Тирский и Жак де Витри предлагают такой вариант: собор в Труа (где был составлен и одобрен сам устав) стал заседать «в праздник господина нашего св. Илария (т. е. 13 января) в год 1128 от Рождества Христова, на девятый год от начала вышеозначенного рыцарства». А Гильом указывает: «На девятый год был созван собор в Труа во Франции…». Поэтому большинство историков посчитали, что орден Храма создали в 1119 г. Этот год был отмечен нападением на группу паломников между Иерусалимом и Иорданом, что оказалось достаточно важным событием, чтобы о нем упомянул историк той эпохи, Альберт Ахенский. Это ограбление могло послужить своего рода детонатором и побудить многих осознать, что:

— Святой земле нужны люди. По словам Гильома Тирского, в 1115 г. король Иерусалима Балдуин I, обеспокоенный безопасностью королевства, заявил, что «христиан так мало, что они едва могли бы заполнить одну из главных улиц», и обратился с призывом к христианам Запада, заклиная их прийти и поселиться в его королевстве. В1120 г. его наследник Балдуин II также воззвал к Западу.

— Балдуин II согласился учредить принципиально новую организацию, призванную обеспечить действенную охрану порядка. В статье, появившейся в 1988 г.,[8] немецкий историк Р. Хиштанд предложил, основываясь на доскональном анализе всех существующих документов, иначе датировать начало собора в Труа и, как следствие, основание ордена. Дело в том, что хартии северо-восточной Франции датировались по стилю Благовещения; год начинался не 1 января, как в нашем современном календаре, а 25 марта. То есть 1129 г. начинался 25 марта «нашего» 1129 г., а 24 марта люди того времени все еще жили в 1128 г. Выходит, что собор в Труа, созванный согласно текстам той эпохи 13 января 1128 г., в реальности начал заседать только 13 января по нашему календарю. То был девятый год существования ордена; таким образом, орден был основан между 14 января 1120 и 13 января 1121 г. Другой документ позволяет сократить временной промежуток: между 14 января 1120 и 14 сентября 1120 г.

1120 или 1119 г. — все это не меняет сути событий, которые я вкратце обрисовал, прежде чем уточнении, датировку. Р. Хиштанд делает еще одно добавление к контексту: знать Святой земли обнаруживала некоторые признаки неповиновения королевской власти — особенно в 1117 г. Создание нефеодального рыцарства, которому покровительствовала сама Церквовь, вполне могло сослужить иерусалимскому королю реальную пользу.

Значит, возможно, идеи Гуго де Пейена и его друзей были восприняты с интересом.

Остается выяснить: кому именно принадлежала инициатива? Гуго де Пейену или нескольким рыцарям? Или королю Иерусалима вместе с некоторыми западными князьями, например графом Шампани, и религиозными властями королевства, например патриархом Гормондом?

Гильом Тирский пишет, что сначала рыцари принесли клятву жить в соответствии с уставом и в бедности, в чем не было ничего оригинального. Позже король и религиозные власти Иерусалима предоставили новым «воинам Христовым» кое-какое имущество и привилегии. Затем «владыка патриарх и остальные епископы повелели им, в качестве их первостепенной задачи во искупления грехов, „чтобы они охраняли для честных людей пути и дороги от грабителей и вражеских засад, и все это ради высшего спасения пилигримов“». Вывод ясен: патриарх указывал новому ордену его задачу — охранять и сражаться.

Жак де Витри, чей текст я подробно цитировал в начале этой главы, предлагает иную версию: инициатива исходила от рыцарей, а впоследствии король и патриарх дали им свое согласие и оказали поддержку. Еще одна хроника — хроника Эрнуля — тоже изображает создание ордена как следствие инициативы снизу. Рыцари, давшие обет и подчинявшиеся каноникам храма Гроба Господня, условились:

Мы покинули свои земли и друзей и пришли сюда, чтобы здесь возвеличить и прославить закон Божий. И мы находимся здесь, едим, пьем, тратим деньги и ничего не делаем. Мы не двигаемся с места и не сражаемся, в то время как страна нуждается в защите. И мы повинуемся священнику и не пускаем в ход оружие. Посоветуемся же и, с разрешения нашего приора, сделаем одного из нас магистром, который поведет нас в бой, когда в этом будет нужда.[9]

Вмешательство короля Балдуина II должно было сыграть важную роль — на эту мысль наводят некоторые факты. В 1120 г. в Палестине высадился Фульк, граф Анжуйский и будущий иерусалимский король. Он присоединился к тамплиерами и жил у них. Он принес в дар рыцарям тридцать анжуйских ливров. Не доказывает ли это, что этот совсем новый орден уже пользовался известностью? Что, в свою очередь, становится легко объяснимым, если допустить, что имела место активная поддержка со стороны короля.

Однако Гильом Тирском дает иную информацию, которую после него часто повторяли: «Первые девять лет после основания ордена они служили в мирской одежде и одевались в то, что им подавали в качестве милостыни верующие ради спасения своих душ». И снова: «Несмотря на то что они уже девять лет были заняты этим делом, их по-прежнему было только девять…»

Позволим себе усомниться в словах Гильома Тирского: он осуждает богатство тамплиеров и упивается воспоминаниями об их первоначальной нищете. Не допуская мысли об их полной независимости от церковных властей Святой земли, он настаивает на шаткости их положения в первое время и напоминает, что без помощи этих властям, тамплиеры просто не смогли бы существовать.

В остальном другие источники говорят о более последовательном развитии ордена: так Михаил Сириец писал, что в эти годы в ордене служили тридцать рыцарей.[10] В 1126 г. в орден вступил граф Шампанский. Можно предположить, что он не был один. Примерно в это же время начали поступать дары. Наконец, когда в 1127 г. Гуго де Пейен отправился на Запад в сопровождении пяти своих рыцарей, перед ним стояло три задачи:

— снабдить орден уставом, одобренным Западной церковью;

— сделать орден известным;

— привлечь сторонников нового воинства Христова и, что еще важнее, завербовать воинов для Святой земли. Эту последнюю задачу Гуго выполнял и в качестве посланника короля Балдуина II, который, вероятно, оплатил путешествие. Гуго отправился не один — его сопровождали и другие монахи.[11] В письме, как раз в это время направленном св. Бернарду, иерусалимский король просит у Церкви покровительства для группы тамплиеров, прибывших, чтобы набрать людей для защиты Гроба Христова.[12]

Орден Храма просуществовал девять лет и начал приобретать известность. Этого было недостаточно — нужно было еще больше мобилизовать христианский мир, чтобы превратить орден в действенную силу, о которой мечтал Гуго де Пейен и в которой нуждались латинские государства на Святой земле. Запад был готов услышать этот призыв.

Глава 2. Воины-монахи

Гуго де Пейен изобрел новую фигуру — рыцаря-монаха, — говорит нам Марион Мельвиль.[13] Святость и рыцарство — две радикально противоположные этики! Чтобы примирить их, потребовалась значительная духовная эволюция, которая положила начало и крестовым походам. Церкви пришлось трансформировать богословскую концепцию войны. Ей пришлось принять рыцарство, дав ему место в христианском обществе, в миропорядке, угодном Богу.

Война справедливая и война священная

Ранее христианство осуждало всякую войну, любое насилие. Последствие первородного греха, война, всегда неприемлемая и беззаконная, является бедствием. Однако очень скоро произошло изменение этой доктрины: вместо того чтобы рассматривать войну как таковую, упор был сделан на ее участников. Можно ли обвинить того, кто защищает себя перед лицом агрессии? Христианская теология стала более гибкой и сформулировала понятие справедливой войны. Война, цель которой заключается в достижении богатств и почестей, противозаконна — если только ее задачей не является защита права. Вот тогда она, в принципе, допустима. Война должна быть последним средством восстановления справедливости, к которому нужно прибегать, когда все остальные уже исчерпаны. Начать ее может только государь или государственная власть. Заметим, между прочим, что в любом случае христианство осуждало усобицы.

В IV в., после крещения Константина, Римская империя стала христианским государством. Хотело христианство того или нет, ему нужно было приспосабливаться к новому положению дел. Св. Августин первым предлагает теорию справедливой войны: «Справедливыми называются войны, которые карают беззаконие, когда народ или государство, которому объявляется война, пренебрегло своей обязанностью наказывать злодеяния своих подданных или возместить то, что было похищено благодаря этим несправедливостям». И еще: «Когда воин убивает врага, как судья или палач, которые обрекают на казнь преступника, я не считаю это грехом, ибо, поступая так, они исполняют закон».

Справедливая война является не более чем карательной акцией, но одновременно призвана искоренить несправедливость. В VII в. Исидор Севильский добавил к определению Августина важное уточнение: «Справедлива та война, которая начинается после предупреждения и ведется для того, чтобы возвратить назад имущество или отразить нападение врагов». Этот аргумент впоследствии послужит обоснованию крестовых походов, имевших своей целью возвращение Святых мест, беззаконно удерживаемых неверными.[14]

В дальнейшем эта доктрина почти не эволюционировала; однако, придя в противоречие с реальностью, она стала более изощренной. Папы, проводившие григорианскую реформу и желавшие «освободить Церковь от мирской власти», стремились расширить поле узаконенного насилия. Чуть позже мы подробно рассмотрим связь между крестовыми походами и движением за Божий мир. Здесь же мы ограничимся лишь ссылкой на мнение Ансельма Луккского, который, как полагает Жан Леклерк, послужил важнейшим звеном в цепи от св. Августина до св. Бернарда. Пытаясь защитить действия папы, Ансельм признал за самой Церковью право принимать решение о применении силы без посредничества какой-либо светской власти. Урбан II об этом не забыл: произнеся свою речь в Клермоне, он превратил крестовые походы в сугубо папское дело.

Размышления св. Бернарда о справедливой войне также оставили глубокий след в истории и практике первой половины XII в. Война должна быть лишь наименьшим из зол, к которой следует прибегать лишь в самом крайнем случае и изредка. Война же между христианами становится законной только тогда, когда под угрозу поставлено единство Церкви; надо также избегать насилия против иудеев, еретиков и язычников, так как истину нельзя насаждать силой. Христианин должен действовать убеждением, а справедливалишь оборонительная война. Св. Бернард приравнивает крестовые походы против неверных, мусульман к оборонительным войнам, которые люди ведут с честными намерениями и избегают ненужного насилия.[15]

От справедливой войны естественный ход размышлений привел к священной войне. Вслед за Грацианом канонисты XII в. полагали, что справедлива лишь та война, которая ведется для защиты истинного Бога, истинной веры и Церкви Божией. Когда она обращена вовне христианского мира, против язычников и неверных, справедливая война становится священной. В общем, это особый термин, обозначающий столкновение с определенным типом противника. Но священная война требует от того, кто в ней участвует, еще более убежденного осознания своего долга и еще более стойкой нравственности.[16] Священная война предполагает подлинное внутреннее перерождение. Истинно верующий не просто исполняет закон: он еще и сражается за Христа и умирает ради спасения своей души. Св. Бернард написал об этом без обиняков:

Когда он предает смерти злодея, это не убийство человека, а, дерзну сказать, искоренение зла. Он мстит за Христа тем, кто творит зло; он защищает христиан. Если он сам падет в бою, то не погибнет, а достигнет своей цели. Ведь он несет смерть во благо Христа, а принимает ее — во имя блага собственного.

Легко понять, что идея священной войны полностью укладывалась в концепцию крестового похода, хотя и не была ее единственным элементом.

Движение за мир Божий

Справедливая война или священная война были самой короткой дорогой к миру. Это лишь кажущийся парадокс. В Средние века мир мыслился прежде всего как поддержание угодного Богу порядка. По св. Августину, между справедливой войной и миром существует прочная связь:

Мы должны желать мира и вести войну лишь по необходимости, ибо не для того ищут мира, чтобы готовиться к войне, а воюют, чтобы обрести мир. Будем же потому миролюбивыми, даже сражаясь, чтобы с помощью победы привести тех, с кем вы воюете, к блаженному миру (письмо 305).[17]

Справедливая война, священная война и крестовый поход неотделимы от мира: священная война ведется во имя мира, и он может быть продолжительным только благодаря священной войне. Св. Бернард вполне логично применяет этот принцип к конкретным случаям: восстановить единство Церкви, при необходимости с помощью священной войны, означает свершить дело мира. И когда позднее, в 1147 г. на соборе в Везеле, он призывает к крестовому походу, то делает упор на мусульманской агрессии и тем самым на необходимости справедливой войны, которая позволит восстановить мир.

Это понятие мира применялось к реальным ситуациям общества, находившегося в самом разгаре перемен, общества, где царило насилие и произвол. Насилие возросло с развитием новой социальной категории — рыцарства. Около тысячного года рыцари — профессиональные конные воины — представляли собой смутьянов, разбойников, похитителей девиц и разорителей церковного имущества, не испытывавших никакого почтения к духовенству. Злодеяния именно этих замковых сеньоров — шателенов — из Иль-де-Франса необычайно красочно описал Сугерий, аббат монастыря Сен-Дени, в своей «Жизни Людовика VI Толстого».

При первых Капетингах, когда начался упадок королевской власти, уже ничто не сдерживало размах насилия. Будучи слишком слабым, король уже не справлялся со своей ролью верховного судьи, защитника бедных (под этим следует подразумевать всех тех, кто, вне зависимости от своего социального уровня, не мог защитить себя самостоятельно), вдов и сирот. В ситуации, когда незыблемым оставалось только право силы, Церковь пыталась компенсировать слабость королевской власти и унять насилие. Собираясь на соборы или епархиальные синоды, епископы возвещали мир Божий, призванный защитить некоторых людей (бедняков), обезопасить часть собственности (имения Церкви, орудия крестьянского труда), отдельные места (церкви, кладбища) от агрессивности рыцарей.

В течение XI в. Церковь пошла еще дальше и попыталась установить Божье перемирие. В рамках этого понятия она предписывала рыцарям воздерживаться от насилия в отдельные дни (по воскресеньям) и на время некоторых праздников (Пасха, Великий пост). Тем самым Церковь сама подливала масла в огонь, соглашаясь с тем, что за исключением этих святых дней рыцарь имел право заниматься своими привычными делами, в которых не было ничего невинного.

И в тот самый момент, когда Божье перемирие распространялось, особенно во Франции, Адальберон Ланский разработал свою знаменитую тройственную формулу организации общества: те, кто молятся, те, кто воюют, и те, кто работают. Совпадение по времени вовсе не было случайным: так рыцарь получал законное место в сотворенном Господом мире. Рыцарь мог служить Богу — при условии что его поведут по правильному пути, а он сам обуздает свои воинственные наклонности и направит их в русло добрых дел. Церковь, ради того чтобы довести до конца эту политику «возвращения» в свое лоно, была готова бороться против смутьянов, упорно нарушавших мир. К классическому отлучению от Церкви добавилась особая форма покаяния, адаптированная к условиям жизни рыцарей, — покаянное паломничество, которое, как мы увидим, стало одной из составляющих идеи крестовых походов. Наконец, в качестве последнего средства Церковь могла предпринять карательные меры против нарушителей спокойствия: справедливую войну под руководством духовенства и при участии светских князей, в первую очередь короля. Эта война призывала добрых на бой со злыми; под «добрыми» понимались рыцари, а также приходские общины во главе со священниками. У всего этого мирного ополчения была одна общая эмблема — крест.

Именно о такой операции, организованной, как и некоторые другие, для того, чтобы наказать Гуго де Пюизе за его злодеяния, рассказывает нам Сугерий. На дворе 1111 г., и чтобы расправиться с этим извергом, понадобилось прибегнуть к помощи короля: «Ведь так как ни короля всего, ни короля Франции он совсем не уважал, на благородную графиню Шартра и ее сына Тибо напал». Обращаясь к королю, они напомнили ему о том, что «церкви испытывают притеснения, неимущие подвергаются грабежам, вдовы и сироты становятся жертвами безбожного угнетения, одним словом, „землю святых“ и жителей этой земли терзает насилие». Объединенными силами граф и король осадили Гуго в его замке. При первом же штурме, оказавшемся безрезультатным, королевское войско было разбито…

«И уже руки ослабевшие и бессильные колени делали штурм едва тлеющим, когда сильная, даже всемогущая всемогущего Бога длань, такого и столь справедливого отмщения причиной себе назначить пожелала, когда от приходских общин этой земли подошли, их же лысого священника вдохновил Господь силой крепкого духа, которому вопреки человеческому представлению стало возможным то, что вооруженному графу и его людям оказалось невозможным».[18]

Людовику VI пришлось трижды начинать войну — в1111,1112 и 1118 гг. — чтобы расправиться с этим сеньором-грабителем. Потерпев поражение, Гуго отправился в паломничество на Святую землю, где и умер. Судя по всему, окончательно усмирить смутьянов в это время было непросто. Цель заключалась не только в наказании грешника — его нужно было еще обратить к вере, чтобы он послужил Христу. На этом спасительном пути, на котором рыцарь-разбойник превращался в рыцаря Христова (miles Christi), основополагающее значение имела деятельность сторонников григорианской реформы.

Рыцарь Христов

Как мы уже говорили, целью григорианской реформы было освобождение Церкви от засилья мирян. Говоря более прозаическим языком, это означало еще и необходимость обеспечить материальный перевес Церкви. Для чего? А для чего же еще, как не для упрочения своей ведущей роли в обществе? Во время своей борьбы с императором Генрихом IV папа Григорий VII воплотил в жизнь идею, которую впервые сформулировал, когда угрожал отлучением от Церкви королю Франции Филиппу I: поднять мелкую знать — рыцарство — на бунт против дурного государя. Фактически папа санкционировал применение силы во имя войны — войны справедливой, поскольку она была призвана восстановить и защитить имущество Святого престола. Мирянам предлагалось послужить политическим интересам папства, объединившись в «воинство Христово» (militia Christi).[19]

Выражение это было довольно старым. Еще св. Павел писал о духовной битве воина Христова. В V и VI вв. «воинством» (militia) называли белое духовенство, сражавшееся за веру в миру и отличавшееся от монашества. На рубеже XII в. епископ Ив Шартрский, человек очень принципиальный, но открытый для компромисса, написал некоему Роберу: «Ты должен сражаться с духом зла; и если ты желаешь воевать с уверенностью, вступи в лагерь воинов Христовых, сведущих в военном ремесле». Для человека XX в. в этом чрезвычайно воинственном лексиконе, применяемом прежде всего к духовным битвам, нет ничего удивительного!

Но Григорий VII ввел новшество, истолковав это выражение в буквальном смысле. В результате воинство Христово оставило поледуховной брани ради поля битвы. Оно стало армией рыцарей готовых к войне с врагами христианства. Противники григорианской реформы неистовствовали: Григорий VII призывал к кровопролитию и обещал отпущение грехов всякому, кем бы он ни был и что бы он ни совершил в прошлом, если он будет силой защищать наследие св. Петра. Возмутительно! Это означало оправдание, даже освящение убийства.

Однако григорианские идеи взяли вверх, и после смерти Григория его последователи доработали их. Епископы, говорило большинство из них, воевать не могут…

Но это не означает, что верующих, особенно королей, магнатов и рыцарей нельзя призывать преследовать схизматиков и отлученных от Церкви. Ибо, если бы они этого не делали, «сословие воителей» (ordo pugnatorum) в христианском легионе было бы не нужно.

Так изложил свою точку зрения по этому вопросу григорианский богослов Бонизо. Эти идеи зазвучали с особенной силой в конце XI в. Мирянам Церковь предлагала принципиально новый путь спасения — сражаться с врагами христианского миропорядка. До этого времени миряне могли надеяться на отпущение грехов только при условии монашеского пострига: «обратившийся» рыцарь должен был торжественно отказаться применять оружие. Основание церквей и монастырей, пожертвования — это хорошо. Но самому поступить в монастырь — лучше.

Концепция спасения, предложенная Григорием VII, была совершенно иной, поскольку он заявил, что у мирян есть поле для своей собственной борьбы с врагами Христа и они не должны от нее уклоняться. В 1079 г. папа упрекнул аббата Клюни, который принял в монахи Гуго I Бургундского. Лучше бы ему остаться мирянином! Тот факт, что подобные идеи не были приняты сразу, не должен удивлять, так как они противоречили давней христианской традиции. Можно понять чувства св. Бернарда — в прошлом рыцаря, оставившего мир, — когда в 1126 г. он сожалеет о вступлении графа Гуго Шампанского в орден Храма — почему он не захотел сталь цистерцианцем, как сам св. Бернард?

Однако эти идеи отвечали глубинным потребностям рыцарского общества. Иначе как объяснить успех призыва к крестовому походу?

Папа, выбрав целью священной войны освобождение гробницы Христа, одновременно указал рыцарю путь к спасению:

В наше время Господь создал священную войну, так что сословие рыцарей и множество людей неустойчивого положения, которые прежде имели обыкновение погрязать в кровавых междоусобицах, подобно древним язычникам, смогли найти новый путь, чтобы обрести спасение.

Монах Гвиберт Ножанский оказался более проницательным, чем монах Бернард из Клерво!

Крестоносец

С помощью мира Божьего епископы указали на источник зла — рыцарей — и объявили им, в чем заключается их долг. Введя перемирие Божие, они предложили аскезу, приспособленную к условиям и образу жизни рыцарей. С помощью тройственной формулы, крестовых походов и торжественного посвящения в рыцари они в конце концов интегрировали рыцарство в христианское общество.

Будучи священной войной за освобождение, а после 1099 г. — за сохранение Святых мест, крестовый поход являлся еще и паломничеством. Об этом свидетельствуют бытовавшие в Средние века выражения — например, «святой поход», который передает мысль о продолжительных усилиях, предпринятых с целью добраться до гробницы Спасителя. Историк Амбруаз в своей книге «История священной войны» рассказывает об осаде Акры армией Ричарда Львиное Сердце: для него, вне всякого сомнения, крестоносцы были «пилигримами».

Покаянное паломничество отражает новую духовную атмосферу, порожденную клюнийским монашеством. В XI в. оно пережило необычайный расцвет, и по выражению И. Правера, часто являлось «делом коллективного искупления». В целом паломничество свидетельствует об искренних вере и чувствах. Но — и можно сказать, что это его непредвиденный эффект, — оно заставило пуститься в путь самых недостойных представителей христианского мира. Нам известны имена нескольких закоренелых грешников, ставших «завсегдатаями» на привычных машрутах пилигримов, например Фульк Нерра, граф Анжуйский.

Организаторам крестовых походов и военным орденам, когда настало время их создания, приходилось приспосабливаться к этойситуации, либо привлекая к своей борьбе желающих из числа пилигримов на время их пребывания на Востоке, либо вербуя отпетых головорезов, от которых Запад избавлялся, отправляя в покаянные паломничества. Однако потребность латинских государств в воинах перевешивала все остальные соображения.

Начиная с работ Поля Альфандери (La Chretiente et l`Idee de croisade), в науке господствовало мнение, что в чистом виде идея крестового похода существовала только во время Первого крестового похода и единственного народного похода во главе с Вальтером Голяком и Петром Пустынником. Но уже двадцать лет назад историки выступили против этого однобокого взгляда, чтобы доказать, что на самом деле этой идеей была пронизано все западное общество. По мнению А. Вааса, крестовый поход стал основной возможностью претворить в жизнь рыцарский идеал. «Переход» (passage) за море был внешним выражением религиозного сознания рыцарства. Крестовый поход — это прежде всего феномен, связанный с сущностью рыцарства; все остальное либо маргинально, любо вторично.[20]

Безусловно, крестовый поход переходил из одной крайности в другую, но фундаментальная идея все равно оставалась в силе. Доказательством тому служит орден Храма. Так чем же он был, в конце концов? Оригинальной организацией, воплотившей в себе модель рыцарей Христовых; орденом, примирившим непримиримое и сведшим воедино две несовместимые функции — воина и монаха, устранив любой источник противоречий между ними. Этот орден стал настоящим «воплощением идеологии крестовых походов на постоянной основе, а не только на ограниченное время, как это было с крестоносцами».[21]

Все эти идеи можно встретить в прекрасном тексте «Песни о крестовом походе на альбигойцев» Гильома де Тудель. Это произведение датируется XIII в., но, кажется, идеология рыцаря Христова к этому времени не успела устареть. Дело было в 1216 г. Крестоносцы Симона де Монфора только что завладели замком Терм. Потерпев поражение, граф Тулузы…

Отправился в Сен-Жиль, на большое собрание, где присутствовали духовенство, аббат Сито и крестоносцы. <…> Аббат поднялся — «Сеньоры, — им сказал он, — знайте, что граф Тулузы действительно почтил меня, оставив землю, за что я ему очень благодарен; и я поручаю его вам». Тогда вскрыли письма, запечатанные в Риме и посланные графу Тулузы. К чему затягивать рассказ? Легаты выдвинули столько требований, что граф Раймунд наконец заявил: все их удовлетворить не достанет и его графства. <…> [Новый собор в Арле]. Крестоносцы письменно составили приговор для графа, который с королем Арагонским ждал их снаружи, на холоде и ветру. Аббат при всех вручил ему грамоту. <…> И вот о чем пошла речь в этой грамоте с первых строк: «Пусть граф соблюдает мир, а также все, кто с ним. Пусть отныне и впредь распустит свои банды наемников. Пусть вернет священникам их права, чтобы они получили все, что попросят. Пусть откажет в покровительстве нечестивым иудеям; а тех пособников еретиков, на которых ему укажут клирики, выдаст всех в течение года. И пусть они едят не более двух сортов мяса и носят не дорогую одежду, а грубый коричневый балахон и как можно долго. Пусть они полностью разрушат свои замки и крепости». <…> И пусть каждый год дают по четыре денье раziers (ответственным за соблюдение мира Божьего) с земли, на которую укажут клирики. Все ростовщики пусть откажутся взимать ссуды. <…> Граф же пусть переправится через море и пойдет к Иордану и останется там столько, сколько захотят монахи или римские кардиналы или их доверенные люди. <…> Наконец, пусть он вступит в орден Храма или орден Св. Иоанна.[22]

Итак, в приговоре фигурируют — война во имя защиты веры, Божий мир и его хранители (раziers), покаянное паломничество к Святым местам, т. е, крестовый поход, и в довершение всего орден Храма или Госпиталя.

Влияние: орден Храма и рибат

Между тем можно ли сказать, что орден Храма и другие военно-монашеские ордены были творением исключительно западного христианства? В свое время историки ссылались на возможное влияние мусульманских рибатов. После нескольких лет забвения эта гипотеза снова на слуху; но теперь она подкреплена новыми аргументами.[23]

Рибат представлял собой укрепленный военно-религиозный центр, расположенный на границе мусульманского мира. Служба в нем — временная и добровольная — была своего рода аскезой и расценивалась как один из аспектов джихада, священной войны ислама. В Испании было немало рибатов.

Спор разделил историков на два лагеря. Одни полагают, что «свою структуру орден Храма и другие военные ордены унаследовали от христианских монастырей и монашеских орденов, особенно Сите»,[24] и уверены, что прямых доказательств влияния рибата не существует. Другие, под воздействием работ антропологов, интересуются феноменами аккультурации между различными культурными группами и думают, что подражание и заимствование являются скорее правилом, чем исключением. В двух словах, этноисторик считает, что если похожие черты, связанные между собой сходным образом, обнаруживаются с обеих сторон границы, то это уже достаточное доказательство влияния.

Переход от понятия справедливой войны, когда убийство остается грехом, к понятию священной войны, когда убийство неверного становится легитимным, не был легким в христианском мире. «До второй половины XI в. война хотя и была „окрещена“, но никогда не освящалась».[25] Споры, вызванные этим освящением, наводят на мысль о том, что это понятие было заимствовано. И хотя оно успешно дополнило христианские понятия паломничества и справедливой войны, оно так никогда и не было полностью усвоено традиционной христианской мыслью.

Имело ли место заимствование основных черт, присущих рибату, во время формирования военных орденов и особенно в момент появления ордена Храма в Испании? Важное звено, которому до настоящего времени не уделялось должного внимания, — создание братства в Белхите в 1122 г. Альфонс I Арагонский поручил этому братству охранять границу и биться с неверными. В нем была возможна временная служба, как в рибате, и к тому же общим для обеих организаций является представление о заслугах, пропорциональных продолжительности службы. Но это понимание временной службы чуждо христианскому монашеству; поэтому оно должно быть заимствованным.

У тамплиеров рыцари, которые поступали в орден на определенное время (fratres ad terminum), не считались членами ордена. «Братьями» были лишь те, кто принесли обет, связав себя на всю жизнь. Таким образом, в адаптации идей рибата к христианской идее монашеского призвания есть два «структурных» этапа. В Белхите мы наблюдаем модель рибата почти в чистом виде — с преобладанием временной службы. Орден Храма представляет более продвинутый этап, на котором идеи, почерпнутые у рибата, были изменены, чтобы стать совместимыми с традиционным монашеством. Находясь на полпути между религиозным и мирским статусом, белхитское братство в ту эпоху не могло просуществовать достаточно долго. Оно исчезло, как только эволюция подошла к своей вершине — ордену Храма. После его появления все прочие военные ордены, как в Испании, так и на Святой земле, стали создаваться по его образцу.

Глава 3. Возлюбленные чада св. Бернарда

Собор в Труа

«Несмотря на то что они уже девять лет были заняты этим делом, их по-прежнему было только девять…» Как я уже говорил, это фраза, принадлежащая Гильому Тирскому, которую наперебой цитируют все историки ордена Храма, вызывает сомнения. Дело в том, что, когда в 1127 г. Гуго отправился на Запад, его сопровождали пять других тамплиеров: Жоффруа де Сент-Омер, которого связывают с родом шателенов этого города, Пайен де Мондидье, Аршамбо де Сент-Аман, Жоффруа Бизоль и некий Ролан. Все они, очень вероятно, принадлежали к рыцарскому сословию, «передовому отряду» феодального общества. Если слепо доверять словам Гильма Тирского — «их по-прежнему было только девять», — значит, в Иерусалиме оставалось трое тамплиеров, ни больше ни меньше?

Конечно, можно предположить, что — если не официально, то фактически — уже существовала категория братьев-сержантов. Самый первый устав, одобрения которого Гуго де Пейен добился на соборе в Труа, ставил лишь одно условие при вступлении в орден — быть свободным по рождению. Отметим также, что в это время охрана пилигримов на дорогах, ведущих к Святому городу, еще составляла единственную миссию ополчения Храма. Предстояло дождаться 1129 г., чтобы тамплиеры вступили в борьбу с неверными.[26]

Кроме того, я склонен рассматривать поездку Гуго де Пейена в Европу под тремя углами зрения.

— Кризис роста. Численность ордена росла, однако недостаточно быстро, чтобы отвечать своим задачам, пусть они все еще сводилась к охране дорог. Первостепенными стали вопросы организации, и следовало их решить: нужен был устав.

— Кризис самосознания, или, если угодно, идентичности. Он был обусловлен критическими замечаниями в адрес нового воинства, военной составляющей его миссии, а еще сомнениями и вопросами братьев по поводу духовного содержания их вступления в орден. Эти упреки и колебания тормозили подъем ордена и парализовали его деятельность. Гуго де Пейен искал ответа на эти вопросы у св. Бернарда.

— Интересы набора. Набирая солдат для отправки на Восток, Гуго действовал не только как посланник короля Балдуина II, но и как глава ордена. Он стремился привлечь будущих тамплиеров и организовать на Западе материальную поддержку, необходимую для операций ордена на Востоке. Такова была задача поездки Гуго и его спутников за год после собора в Труа. Заехал ли Гуго в Рим, прежде чем отправиться в Шампань? Вполне возможно: папа Гонорий II (1124–1130) пристально следил за экспериментом ордена и проблемами крестового похода. В качестве посла Балдуина II Гуго не мог уклониться от встречи с папой. И мы имеем все основания думать, что, будучи магистром ордена, он представил понтифику свой проект устава.

На собор, начавший заседать в городе Труа 13 января 1129 г., съехались шампанские и бургундские прелаты. Собор этот был не более чем рядовым. В 1125 г. подобные совещания церковных иерархов проходили в Бурже, Шартре, Клермоне, Бовэ, Вьенне, в 1127 г. — в Нанте, в 1128 г. — в Труа и Аррасе, а затем в Шалон-сюр-Марн, Париже, снова в Клермоне и в Реймсе… Влияние св. Бернарда и ордена цистерцианцев наложило глубокий отпечаток на эти провинциальные соборы, целью которых было подвести итоги церковной реформы после урегулирования борьбы за инвеституру — этого крупного конфликта между папой и императором, спровоцированного григорианской реформой.

В прологе устава ордена Храма приводится список участников собора: кардинал Матвей Албанский, папский легат во Франции, архиепископы Реймсский и Сансский со своими викарными епископами, несколько аббатов и в их числе настоятели Везелэ, Сите, Клерво (речь идет о св. Бернарде), Понтиньи, Труафонтэна, Молема; некоторые миряне — Тибо де Блуа, граф Шампанский, и Андре де Бодеман, сенешаль Шампани и граф Невера, один из крестоносцев 1095 г. Нет никаких причин сомневаться в присутствии св. Бернарда, как это иногда делают. Его отсутствие было бы странным на фоне участия всех главных руководителей цистерцианцев — Стефана Гардинга, аббата Сите (1109–1134), и Гуго де Макона, аббата Понтиньи. Добавим, что архиепископ Санса Анри Санглие был другом св. Бернарда. Показательно в этом смысле количество и качество клириков цистерцианского движения — влияние реформаторских идей было преобладающим.

В чем проявилось это влияние? Нам слишком часто повторяли, — основываясь на показаниях нескольких тамплиеров на процессе, — что св. Бернард дал ордену Храма устав, который сам же и составил. Но все эти свидетельства, позднейшие и редкие, отражают не историческую действительность, а приукрашенное представление тамплиеров о своем ордене.[27] Однако достаточно процитировать пролог самого устава:

Об обычае и установлении рыцарского ордена мы услышали на общем капитуле из уст названного магистра, брата Гуго де Пейена. И, сознавая всю малость своего разумения, мы одобрили то, что сочли за благо, а то, что показалось нам неразумным, отвергли. А все, что не могло быть сказано или записано нами на настоящем соборе… мы оставили на рассмотрение нашего досточтимого отца Гонория и благородного патриарха Иерусалимского Этьена де ла Ферте, которому известны дела восточной земли и бедных рыцарей Христовых. <…> Я же убогий Жан Мишель… написал эту страницу по распоряжению собора и преподобного отца Бернарда, аббата Клерво, которому было поручено и доверено это божественное служение.

Если бы Бернард написал этот устав, тамплиеры не преминули бы похвастаться этим.

На самом деле, цистерцианское влияние проявилось совсем в другой плоскости. Не долго думая, историки указали на преемственность между бенедиктинцами и военными орденами; и лишь сравнительно недавно они обратили внимание на учение августинцев. В целом устав св. Августина являлся руководством для регулярных каноников кафедральной церкви. На первоначальном этапе новый орден был приписан к регулярным каноникам храма Гроба Господня в Иерусалиме. Однако очень скоро возникли разногласия, которые могут показаться парадоксальными, поскольку распространение общин регулярных каноников началось совсем недавно и, какказалось, полностью соответствовало планам григорианской реформы Церкви. Вспомним уже процитированный нами отрывок из произведения Эрнуля, которым долгое время незаслуженно пренебрегали: «И мы повинуемся священнику и не занимаемся военным ремеслом». Для новых рыцарей Христовых регулярные каноники были, в первую очередь и исключительно, клириками. Нужен же был новый подход, который примирил бы монашеские и священнические идеалы с с потребностями крестовых походов.

Цистерцианское монашество, возникшее в начале XII в. после «обращения» нескольких знатных юношей, пресытившихся мирской жизнью, сумело понять эти чаяния — тем не менее не поддавшись им. Св. Бернард был и остался монахом, но он помог тамплиерам найти свою особую нишу. Вообще говоря, роль Сите в возникновении большей части военных орденов XII и XIII вв. ныне оценивается достаточно высоко.[28]

Равным образом, орден Сито старался воздействовать прямо на души, чтобы вдохнуть в мирян дух цистерцианства. Григорианская реформа приступила к выполнению амбициозной программы христианизации общества. Первая фаза была нацелена на нравственное оздоровление самой Церкви (борьба против симонии и конкубината среди священников) и клирикализацию монашеского сословия (это была задача монастыря Клюни). Она освободила клириков от опеки мирян, вознеся первых высоко над вторыми. На втором этапе григо-рианцы пожелали распространить реформу нравственности на мирян, например предложив им образец святости — рыцаря Христова. Верный этому плану, орден Сито сумел насадить фундаментальное представление о том, что нет спасения души без внутреннего перерождения, к какому бы сословию общества ни принадлежал человек и какую бы функцию он ни выполнял по воле Создателя. Св. Бернард был достаточно чуток к реалиям общества своего времени, чтобы не требовать от всех, чтобы они шли его путем. Он разработал другие пути к спасению, и в том числе дорогу, избранную тамплиерами.

Его понимание и помощь оказались чрезвычайно полезными и действенными в момент этого подлинного кризиса самосознания, который потряс новое воинство ко времени собора в Труа (незадолго до и после него, если быть точным).

Кризис

Примирить монашеский и рыцарский идеал? Устав 1128 г. добился этого, по крайней мере, в теоретическом плане. Но, даже будучи плодом девятилетнего опыта, мог ли устав дать ответ на все вопросы, которые здесь, на земле, в Иерусалиме, волновали братьев из воинства Христова? Разумеется, нет. Знаменитый текст св. Бернарда «De laude novae militiae» («Похвала новому воинству») следует понимать как ответ на жгучие вопросы общины, переживающей кризис идентичности.

Чтобы проанализировать этот кризис, нужно убедить себя в том, что брат из воинства бедных рыцарей Христовых — а именно так именовал себя орден — не является грубым солдафоном, скрывающим черноту своей души под красивым белым плащом Сито, который ему позволено было носить по решению собора в Труа (разве не так одевались монахи Сито?). Он искренне жаждал спасения. Конечно, впоследствии орден стал менее требовательным при приеме новых членов, но в 1130 г. орден Храма еще не был похож на Иностранный легион. При этом было бы совершенно неправильно видеть в тамплиерах всего лишь военизированных цистерцианцев, идеалом которых было монашество и созерцательная жизнь, а служение с оружием в руках представляло собой лишь перерыв в аскетическом, по сути, существовании.[29] Монах или воин? Нет, монах и воин. В этом-то и заключается проблема.

В течение двух лет, с 1127 по 1129 г., Гуго де Пейен отсутствовал, находясь на Западе. А на Святой земле тамплиеры по-прежнему сгибались под тяжестью непосильной задачи: гораздо чаще, чем они, возможно, желали, им приходилось пускать в ход оружие, сражаться, убивать. Были ли они уверены, что все убитые ими разбойники и грабители были неверными? Бок о бок с ними жили местные христиане. Бог узнает своих? В 1130 г. эти слова, произнесенные во время разгрома Безье в начале альбигойского крестового похода, еще не были в ходу. Было ли у тамплиеров право убивать? Именно этот вопрос подрывал боевой дух братьев нового ордена. В 1129 г. они впервые сражались как настоящие солдаты и были разбиты, понеся большие потери. Это было тяжелое испытание, физическое и моральное, как для них самих, так и для латинских государств, которые только что получили значительное подкрепление, прибывшее с Запада вместе с Гуго де Пейеном.

Должно быть, тамплиеры ощущали этот кризис сознания еще более живо оттого, что знали: их выбор, хотя и одобренный высшими церковными властями, не получил единодушного признания. Даже в Церкви многих тревожило это «новое безобразие», каковым представлялось им новое воинство. Жан Леклерк, задавшись вопросом об отношении св. Бернарда к войне, приводит мнение одного цистерцианца по имени Исаак Стеллийский: «Если что-то можно сделать законным путем, то не появится ли искушение делать это с удовольствием?». — Исаак не обвиняет — он сомневается.[30]

Другой показательный текст, раскрывающий то, какие вопросы волновали определенные круги, — это адресованное Гуго письмо от Гига, приора Гран-Шартрез, вероятно написанное в 1128 г.:

Поистине, мы не можем призывать вас к материальным войнам и зримым сражениям; еще менее мы способны воодушевлять вас на битвы духа, которые составляют наше ежедневное занятие, но мы хотим, по крайней мере, предупредить вас, чтобы вы к этому стремились. В самом деле, бесполезно атаковать внешнего врага, если сначала не побежден внутренний… Так завоюем же самих себя, возлюбленные друзья, и тогда сможем без опасений сражаться с врагами вовне. Очистим наши души от пороков и тогда сможем очистить землю от варваров.

И чуть далее Гиг цитирует Послание к эфесянам:

«потому что наша брань не против крови и плоти, написано в том же месте, но против начальств, против властей, против миропровителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесных» (Эф. 6,12), то есть против пороков и их подстрекателей — демонов.[31]

Ощущая эту настороженность и получая известия о проблемах своих братьев за морем, Гуго де Пейен перешел в контрнаступление.

Прежде всего он обратился к тамплиерам. В рукописи, которая хранится в Ниме, находится письмо, написанное неким Гуго Грешником (Peccator) к своим братьям воинам Христовым (milites Christi). В рукописи это письмо дополнено вариантом устава ордена Храма и копией «Похвалы» св. Бернарда. Вначале это письмо приписывали Гуго Сен-Викторскому. Жан Леклерк, основываясь на явной связи между письмом и «Похвалой», посчитал, что этот текст написан Гуго де Пейеном.[32] Недавнее исследование Йозефа Флекенштайна снова поставило под сомнение эту идентификацию. По мнению Флекенштайна, автор письма слишком сведущ в каноническом праве, чтобы его можно было отождествить с Гуго де Пейеном. Тем не менее заботы у Гуго Грешника и магистра ордена Храма совпадают: де Пейен вполне мог бы подписаться под эти письмом.[33]

В этом письме идет речь о том, что кое-кто порицает рыцарей Христовых за их «военное ремесло», пагубное занятие, которое не может вести к спасению, так как оно отвлекает их от молитвы. Эти упреки задевают тамплиеров и порождают в их сердцах сомнения, однако они необоснованны и являются кознями лукавого. Сомнения нужно отбросить, ибо они суть признак гордости. Смирение, чистосердечие, бдительность — нужно исполнять свой долг, не позволяя себя смущать. Цель ордена состоит в том, чтобы бороться с врагами веры, защищая христиан.

В общем, это текст, призванный поддержать священное воодушевление. А возможно, еще и предостеречь паству от пагубного влияния инакомыслящих?

Но Гуго де Пейен на этом не остановился — ведь под сомнение была поставлена сама законность существования ордена — через каких-то десять лет после его основания… В этот момент он обращается к св. Бернарду, общепризнанному авторитету в христианском мире. Тот отвечает своему другу заслуженно знаменитой «Похвалой»:

Если я не ошибаюсь, три раза ты просил меня, дражайший Гуго, написать проповедь с поучением для тебя и твоих соратников. <…> Ты сказал мне, что для вас было бы истинной поддержкой, если бы я воодушевил вас своим посланием, раз не могу помочь вам оружием.

Чтобы понять, насколько серьезно Бернард пересмотрел свои взгляды, стоит вспомнить его более чем сдержанную реакцию в ответ на вступление графа Шампани в орден Храма (1126 г.). В 1129 г. Бернард пишет епископу Линкольна в Англию, чтобы сообщить ему новости об одном канонике кафедрального собора, отправившемся в Иерусалим и сделавшем остановку в Клерво:

Любезный вам Филипп отправился в Иерусалим; он проделал куда менее долгий путь и прибыл туда, куда стремился. <…> Он бросил якорь в самом порту спасения. Его нога уже ступает по мостовой святого Иерусалима, и теперь там, где он остановился, он с легкостью поклоняется тому, кого он отправился искать на Евфрате, но которого нашел в уединении наших лесов. <…> Это Иерусалим, который соединен с Иерусалимом небесным… это Клерво.

Здесь все ясно, отречение монаха от мира превыше всего, даже крестового похода.

На соборе в Труа св. Бернард встретил и одобрил орден тамплиеров. Его личные отношения с Гуго де Пейеном — его дядя Андре де Монбар был одним из девяти основателей братства — тоже сыграли свою роль. Но, по моему мнению, определяющим фактором была искренняя вера, которую он смог распознать у этих людей. К тому же св. Бернард очень болезненно переживал раскол, вызванный избранием антипапы Анаклета в 1130 г. Все свои силы аббат Клерво бросил на помощь Иннокентию П. Он знал, что тот благоволит ордену, и предвидел тот интерес, который может представлять зарождающийся орден для защиты законного понтифика. Следствием этого союза Иннокентия II, св. Бернарда и тамплиеров, направленного против раскола — союза, о котором фактически было заявлено на соборе в Пизе в мае 1135 г. — стало проникновение ордена в Италию.[34]

Таким образом, св. Бернард признал существование двух путей, ведущих в Иерусалим, земного и небесного — священной войны и монастырского уединения. Но он пошел еще дальше.

После глубоких раздумий над понятиями справедливой и священной войны, он дополнил традиционные идеи богословия о войне, крестовом походе (оборонительной и, следовательно, справедливой войной), насилии, которое должно быть сведено к минимуму, и правых намерениях. Он добавил новое соображение о таинстве смерти: на войне смерть может означать не просто гибель, а встречу с Богом. Рыцарь не только не должен бояться смерти, он должен ее желать, так как если его убивали, то ему было проще спастись, нежели в том случае, если он убивал сам. Здесь св. Бернард затронул самую глубинную идею крестового похода: некоторые из тех, кто отправился в священное путешествие без надежды вернуться назад, хотели увидеть Иерусалим, т. е. Гроб Господень, и умереть.

Составление «Похвалы» отмечает собой важный этап в развитии мысли св. Бернарда. Эта эволюция привела его к тому, что впоследствии в Везелэ он сам призвал к началу Второго крестового похода.

«Похвала новому воинству»

Больше всего известна в основном первая часть этого сочинения,[35] в которой автор обосновывает и обрисовывает миссию, возложенную на рыцарей Христовых. Возвышенным слогом автор противопоставляет новое рыцарство — речь идет о тамплиерах — мирским воинам, т. е. всем остальным. Новое рыцарство ведет «двойную битву — то против врагов из плоти и крови, то против духов зла, витающих в воздухе». Новый рыцарь, у которого «тело защищено доспехом из железа, а душа — броней веры», не страшиться ничего, ни жизни, ни смерти, так как «Христос — жизнь его, и Христос вознаграждает его после смерти». И св. Бернард ободряет его:

Вперед же, рыцари, и бесстрашно и уверенно разите врагов креста Христова… Возвеселись, мужественный воин, если ты выжил и победил в Господе, веселись еще больше и величай Бога, если ты умер и воссоединился с Господом!

Напротив, св. Бернард порицает и сетует на мирское рыцарство, это «вышнее зло» (militiа и malitia): «Трепещите же, вы, мирские рыцари, ибо, отнимая жизнь своего противника, губите свою душу, а умирая сами от руки врага, губите и плоть свою, и душу». И он в общих чертах набрасывает портрет рыцарей своего времени — рядящихся в дорогие шелковые одежды, блистающих золотом, легкомысленных и ветреных, гоняющихся за суетной славой.

Затем Бернард оправдывает воинское ремесло, опираясь на учение Христа; он развивает идею оборонительной войны, идущей в Святой земле, которая представляет собой «наследие и удел Божий», оскверненный неверными. Эта первая часть завершается несколькими словами «о том, как ведут себя рыцари Христовы, в отличие от наших рыцарей, которые служат не Богу, а дьяволу»: их отличает дисциплина, послушание, бедность и отказ от праздности. «Делают они то, что их магистр им прикажет, или то, на что указывают нужды их братства». Аскетизм, отказ от типичных удовольствий своего сословия, вроде охоты, — это как раз идеал цистерцианцев, но несколько адаптированный, поскольку св. Бернард делает вывод: «Я не решаюсь называть их монахами или рыцарями. И как назвать их лучше, нежели дав им сразу два этих наименования, ведь у них нет недостатка ни в кротости монахов, ни в смелости рыцарей?»

Вот тамплиеры и обрели легитимность. До этого момента св. Бернард не проповедовал священную войну и никого не призывал к вступлению в новое воинство. «Похвала» нисколько не похожа на призывной плакат: «Вступайте, торопитесь!» Строгая дисциплина ордена может привлекать лишь немногих — элиту «обращенных».

Тем не менее оправдать выбор тамплиеров было недостаточно, нужно еще было показать, что они осуществляют уникальное служение, которое никто не смог бы взять на себя вместо них. В этом состоит смысл второй части «Похвалы», самой проработанной и, возможно, самой новаторской во всем сочинении.

Служение братьев заключается в охране дорог, но речь идет не о любых дорогах, а о дорогах «удела Божьего». Возвеличивающая задача нового воинства заключается в том, чтобы вести сирых и убогих по тем самым путям, по которым ступала нога Христа. Как замечательно подметил Жан Леклерк, св. Бернард составил путеводитель для путешественников в Святую землю: «Он в большей степени наставляет паломников, чем вдохновляет воинов».

Тамплиеры стоят на страже Святых мест, особенно дорогих всем христианам: Вифлеема, Назарета, где вырос Иисус, Масличной горы и долины Иосафата; Иордана, где Христос принял крещение; Голгофы, на которой Христос «омыл нас от наших грехов, но не как вода, которая смывает грязь и оставляет ее в себе, а как солнечный луч, который сжигает нечистоту, оставаясь чистым», и, наконец, Гроба Господня, где лежал мертвый Христос и где желали упокоиться, после тысяч испытаний, паломники. После этих страниц, посвященных мистическому туризму, которые содержат не меньше размышлений о христианских догмах, св. Бернард заключает:

Итак, эта отрада жизни, это небесное сокровище, это наследие верующих, возлюбленные мои, поручено вашей вере, вашему благоразумию и вашему мужеству. Ибо вам достаточно преданно и надежно охранять это небесный дар, если вы полагаться будете не на свою ловкость и силу, а на помощь Божию.

Рыцарь сражается, монах молится. Первые тамплиеры сомневались в законности своих ратных дел и сожалели о нехватке времени, которое можно было бы посвятить молитве. Св. Бернард узаконил их воинские функции и доказал, «что их молитвенная жизнь может найти пищу в тех местах, где проходит их служба» (Жан Леклерк).

Как было воспринято это послание?

Точная дата его создания неизвестна, хотя, кажется, мы можем ограничить его 1130–1131 гг.[36] Остается лишь констатировать факты: после 1130 г. орден Храма значительно увеличился. Кроме того, мы не можем разграничивать послание св. Бернарда и кампанию по вербовке, которую вел Гуго де Пейен. Вполне возможно, что одно способствовало другому.

Мы знаем больше о влиянии если не самой «Похвалы», то, по крайней мере, идей св. Бернарда на Церковь и христианское общество. В 1139 г. папа Иннокентий II издал буллу Omne Datum optimum (Всякое даяние благо). Это была первая папская булла, посвященная миссии тамплиеров:

Природа сделала вас детьми гнева и любителями мирского сладострастия, но вот, по милости павшей на вас благодати, вы вслушались в слова евангельской заповеди, отбросили мирские удовольствия и свое имущество, сошли с легкого пути, ведущего к погибели, и в смирении вступили на трудную стезю, ведущую к жизни. <…> Чтобы показать, что вас поистине следует считать воинами Христовыми, постоянно носите на груди знак животворящего креста. <…> Сам Господь избрал вас защитниками Церкви и противниками врагов Христа.[37]

Также говорил и аббат Клерво. Впоследствии папство не раз вернется в своих буллах к причинам существования и задачам ордена Храма.

Не менее примечательно, что многие верующие на Западе начали ясно осознавать роль нового воинства и передавать ему пожертвования. Должно быть, любой тамплиер почел бы себя удовлетворенным, если бы прочел акт о дарении, сделанном 1133–1134 гг. в Дузане (Лангедок) некоей Луареттой. Она уступала всех своих держателей и все подати, которыми владела в городе Дузане, наряду с двумя участками (condamines) земли на территории замка Бломак «рыцарям Иерусалима и храма Соломона, которые мужественно сражаются за веру против злокозненных сарацин, вечно занятых тем, чтобы истребить Божий закон и верных, которые ему служат». Лауретта восприняла богословскую теорию крестового похода как оборонительной войны. В этом тексте явно прослеживается стилистика и эмоции, присущие «Похвале», правда, сформулированные менее четко.[38]

Посмотрим шире: Жан Ришар, исследуя тамплиеров и госпитальеров Шампани и Бургундии, обоснованно отмечает, что завещания, оставленные в пользу одного или другого ордена, носят благочестивый характер и адресованы людям молитвы. Благодаря этим могущественным и уважаемым орденам верующие надеялись получить более легкий и действенный доступ к божественной благодати. Не потому ли урок, преподанный св. Бернардом в «Похвале», был воспринят христианским обществом?[39]

Период с 1120 по 1130 г. стал десятилетием проб и ошибок. Это совсем немного, если требуется заложить солидные основания совершенно новой организации. Теперь орден Храма был готов двигаться дальше.

Часть II. ОРДЕН ХРАМА

Глава 1. Поездка Гуго де Пейена

После собора в Труа (1128–1130)

Перед началом собора — если мы все же остановимся на 1129 г. — Гуго и его спутники совершили, каждый по своему маршруту, пропагандистскую поездку с целью вербовки и сбора пожертвований — естественно, в пользу ордена, но также, в более широком смысле, в пользу Святой земли.

Последуем за Гуго де Пейеном. Он некоторое время провел з Шампани, особенно в Провене, а затем поехал в Анжу и Мен. Граф Фульк V стал одним из первых князей Западной Европы, проявившим интерес к новым рыцарям, и они приняли его в своем иерусалимском доме, когда он в 1120–1121 гг. впервые исполнял свой обет крестоносца. В благодарность он стал первым дарителем ордена. Граф был другом ордена, и именно ему Гуго де Пейен предложил иерусалимскую корону от имени короля Балдуина II. У Балдуина не было детей мужского пола, следовательно, корону должна была наследовать его дочь Мелизинда. Ей нужен был супруг, доблестный рыцарь, способный позаботиться о судьбе королевства, и предпочтительно из Западной Европы, который заодно стал бы защитником и для Святой земли.

Выбор Балдуина остановился на Фульке Анжуйском: он имел возможность оценить его храбрость и знал интерес графа к королевству. Знал он и об административных способностях и дипломатических талантах своего избранника. Являясь графом Анжу и Турени, Фульк в результате первого брака присовокупил к своим владениям Мен. Будучи одновременно вассалом короля Англии Генриха I и короля Франции Людовика VI, он умело балансировал между этими двумя монархами, враждовавшими друг с другом. Посредством брака своего сына Жоффруа с Матильдой, дочерью Генриха I и вдовой германского императора (что принесло ей титул германской императрицы, под которым она была известна), Фульк подготовил образование мощного объединенного государства, состоявшего из Англии и западной части Франции.

Фульк принял предложение, переданное через магистра ордена Храма, и взял крест (объявив тем самым о своем участии в крестовом походе) в день Вознесения 1128 г. в Мансее (некоторые историки вслед за Виктором Карьером ошибочно датируют путешествие Гуго в Анжу весной 1129 г.[40]).

Однако миссия Пейена при анжуйском дворе еще не была закончена. Чтобы обратить внимание на происходящее в государствах крестоносцев, Западу нужен был внутренний мир. Гуго, верный мысли св. Бернарда, полагал, что не может вербовать воинов для рыцарства Храма, если они не в ладах со своими соседями и самими собою, а значит, и с Церковью. В Анжу Фульк опасался происков своего вассала Гуго д'Амбруаза, который неоднократно обирал знаменитое турское аббатство Мармутье. Графу никак не удавалось заставить его внять голосу разума. Гуго де Пейен вызвался сделать это и преуспел. Теперь «обращенный» Гуго д'Амбруаз мог отправиться в крестовый поход.

Пока граф Анжуйский приводил в порядок свои дела, Гуго де Пейен продолжил свой путь. Он побывал в Пуату, а затем в Нормандии. Он встретился с королем Генрихом I, который оказал ему сердечный прием и отправил в Англию. «Он был принят всеми достойными людьми, и они делали ему дары; и также его принимали в Шотландии. И к тому же они послали в Иерусалим значительную сумму золотом и серебром», — говорится в Англосаксонской хронике.[41] Затем Гуго переправился во Фландрию, чтобы в январе 1129 г. опять вернуться в Шампань. Его сопровождало множество английских, фламандских и французских рыцарей, готовых отправиться на Восток и даже в некоторых случаях вступить в орден Храма. Возможно, что он провел большую часть года, пытаясь создать самую первую организацию своего ордена на христианском Западе.

В течение этого же периода с 1128 по 1129 г. другие тамплиеры следовали примеру своего магистра в других регионах. Жоффруа де Сент-Омер еще до него побывал во Фландрии. Еще один из «девяти» (первых основателей), пикардиец Пайен де Мондидье, объехал Бовези и свою родную Пикардию, собирая пожертвования и принимая кандидатов в орден. Посольство тамплиеров отправилось и на юг Франции: его возглавлял Гуго Риго, вероятно, родом из Дофине, который стал одним из первых рыцарей, завербованных в период собора в Труа. В Провансе и Лангедоке он встретил такой благожелательный прием, что вынужден был поручить Раймунду Бернару — также недавно вступившему в Орден — заняться Иберийским полуостровом.

В течение 1129 г. Гуго де Пейен и его товарищи, за которыми следовали многочисленные новобранцы, покинули долину Роны и пустились в обратный путь в Святую землю. Фульк Анжуйский отправился вместе с ними.[42] Они должны были проехать через Авиньон, но задолго до 29 января 1130 г., хотя именно эту дату обычно называют, доверяя подложному акту, по которому в этот день епископ Авиньона якобы передал ордену Храма церковь. На самом деле, известно, что Фульк высадился в Акре летом 1129 г., а отряды, которые привел в Святую землю Гуго де Пейен, приняли участие в боевых действиях против Дамаска еще до конца 1129 г.[43]

Упомяну о курьезной истории: сын Гуго де Пейена, аббат Сен-Коломб, последовал за ним, увезя с собой, к великому негодованию братии, часть сокровищницы своего монастыря, чтобы сделать пожертвование храму Гроба Господня.

Первые успехи

Итак, поездка обернулась для тамплиеров триумфом. Братья, остававшиеся в Иерусалиме, получили серьезное подкрепление; оценив размер дарений, сделанных на Западе, они отныне имели все основания рассчитывать на регулярный и продолжительный приток воинов. Ведь даже если Гуго не довел дело организации ордена на Западе до конца, то все равно оставил после себя многочисленные дома храма, которые стали центрами пропаганды и вербовки воинов для Палестины.

Первые пожертвования были сделаны еще до собора. Тридцать первого октября 1127 г. граф Тибо Шампанский, племянник того графа Гуго, который в 1126 г. стал тамплиером в Палестине, передалордену гумно в Барбоне, около Сезанна. Но в течение нескольких лет после собора в Труа последовал ошеломительный взлет. Изначально владения ордена состояли из имущества первых тамплиеров, что не было удивительно, поскольку устав, вступивший в силу в 1128 г., подразумевал, помимо прочего, обет бедности. Гуго уступил ордену свои земли в Пейене, Жоффруа де Сент-Омер — свой особняк в Ипре во Фландрии, Пайен де Мондидье — свою сеньорию в Фонтене. Участники собора в Труа не остались у них у долгу: архиепископ Санса, Анри Санглие, пожертвовал два здания, в Кулене и Жуаньи.

Их примеру следовали люди самого разного достатка, и количество всевозможных пожертвований росло. Графы Фландрии, Вильгельм Клитон, а затем, в 1128 г., Тьерри Эльзасский, отказались от «рельефов» за фьефы — налогов на собственность, взимаемых при каждой смене владельца фьефа. Епископы, например Бартелеми де Жу, занимавший кафедру в Лане, отдельные люди, рыцари или нет, жертвовали дома, земли и денежные суммы.

Неудивительно, что орден стремительно распространился во Фландрии, Пикардии, Шампани и Бургундии, поскольку именно оттуда происходило большинство его основателей. Однако в то же время слух о нем докатился и до других областей, иногда весьма отдаленных. Тем не менее следует отвергнуть легенду о слишком раннем, в 1126 г., внедрении ордена в Португалии. Первое дарение графини Терезы, замок в Суре, имело место только в 1128 г. (поскольку часто приходится слышать обратное, уточним заодно, что португальские тамплиеры не были основателями Коимбры). К тому же А. Дж. Форей в своем исследовании о королевской власти в Арагоне категорически исключил возможность пожертвований в адрес ордена на северо-востоке Испании до 1128 г.[44] Распространение орденских домов и владений тамплиеров на Иберийском полуострове приняло столь зрелищный характер, что заслуживает отдельного рассмотрения в конце этой главы. В то же время в Лангедоке и Провансе наблюдался необыкновенный рост пожертвований, принимаемых Гуго Риго, который действовал — его титулы были довольно расплывчатыми — как уполномоченное лицо ордена. В картулярии дома тамплиеров в Дозане (Од) указано, что в этой небольшой области ордену поступило шестнадцать пожертвований между 28 ноября 1129 (первое по дате) и 1134 г.[45]

Однако в этой области (и то же самое мы видим в Италии) орден Св. Иоанна Иерусалимского завоевал сердца верующих раньше ордена Храма: из своей резиденции в Сен-Жиль-дю-Гар госпитальеры уже оказывали активное влияние на эти земли, привлекая многочисленных паломников, которые отправлялись в Святой град через Марсель или итальянские порты. Впрочем, надо полагать, что места хватало обоим орденам. Юг Франции выставил крупные воинские отряды для участия в крестовом походе, что вызвало в этом регионе всеобщий интерес к этому движению. Первые дарители также нередко участвовали в одном из походов на Восток. В июне 1131 г. Гуго Риго получил сельский дом в Сальзе, в Севаннах, от Бернарда Пеле, сына Раймунда, сеньора Але, который отправился Первый крестовый поход вместе с графом Тулузы, Раймундом Сен-Жильским. Этот дар заложил основу для создания командорства в Жале.[46]

Напротив, несмотря на прекрасный прием, который Гуго де Пей-Рен встретил на Британских островах, он там получил очень мало пожертвований. Лишь позднее, во время смут, вызванных борьбой за трон между Генрихом Плантагенетом и Стефаном Блуаским, приток дарений увеличился. Военно-монашеским орденам внутренние распри всегда приносили выгоду! Как мы видели, схизма антипапы Анаклета дала тамплиерам возможность закрепиться в Италии: сначала в Иврее, а потом, осенью 1135 г., сразу после собора в Пизе (на котором присутствовал св. Бернард), столь благосклонно отнесшегося к новому ордену, в Милане. Несколькими годами позже акт Лотаря ознаменовал первые шаги ордена Храма в германской империи.[47]

Орден Храма, наследник Арагонского королевства?

Я также отдаю и уступаю этому воинству, с одобрения и согласия моего сына Раймунда, и с подтверждением моих баронов, в руки означенного Гуго укрепленный замок, называемый Грайана [или, чаще, Граньяна], расположенный в моей марке на границе с сарацинами, вместе с рыцарями, которые держат для меня этот замок, и с людьми, которые там живут…[48]

Эта хартия графа Барселоны Раймунда Беренгария III датируется 14 июля 1130 г.; в ней он одновременно объявляет о своем намерениивступить в орден Храма, и именно в доме тамплиеров в Барселоне он умирает год спустя. Этот важный дар, который орден Храма получил не сразу, повлек за собой другие пожертвования: в период между 1128 и 1136 гг. их насчитывается тридцать шесть в Испании и шесть в Португалии.

Но, главным образом, следует остановиться на поразительном завещании короля Арагона и Наварры Альфонса I Воителя. В 1131 г. в Байонне он письменно изложил свою последнюю волю, завещал свои королевства трем международным орденам Святой земли: ордену Храма, Св. Иоанна Иерусалимского и Храму Гроба Господня. Король снова подтвердил свое пожертвование через три года, незадолго до смерти. У Альфонса I не было наследников, это правда. Но это пожертвование представляется непостижимым. Историки всегда затруднялись дать ему внятное объяснение. В этом завещании иногда видели доказательство необычайной популярности этих орденов, рожденных в крестовых походах, или же стремление короля отдать в надежные руки дело освобождения Испании от мусульман, заставив участвовать в нем ордены Палестины, независимо от их желания. Но чаще в этом странном поступке видели доказательство полного отсутствия политического чутья у Альфонса I, если только он не выказывал явного пристрастия к утопическим проектам. И историкам оставалось только восхвалять мудрость орденов, отказавшихся от этого дара.

На самом деле, речь, вероятно, шла о необычайно изощренном маневре. Альфонс, должно быть, использовал ордены как пешки в своей игре: он мог просто искать приемлемое решение проблемы наследования арагонского трона. По самому своему духу это завещание не предполагало осуществления. Именно эту мысль отстаивает Елена Лурье в статье, ставшей причиной полемики с английским историком Форей.[49] Мне кажется интересным изложить это новое объяснение, хотя оно в значительной мере основано на предположениях, чего автор и не отрицает.

У Альфонса I, не имевшего детей, очевидно из-за бесплодия, был брат Рамиро, ставший монахом и аббатом; затем его избрали епископом, но так и не посвятили в священники. Можно было попросить у папы необходимое разрешение, чтобы вернуть Рамиро «в мир», но вряд ли понтифик дал свое согласие. Королевство Арагон было вассальным папскому престолу: поэтому папа, констатировав отсутствие наследника, вполне мог воспользоваться этой ситуацией, чтобы выбрать своего короля, руководствуясь правом сеньора. А его решение ни для кого не было бы тайной: он явно остановил бы свой выбор на короле Кастилии и Леона Альфонсе VII, который, кроме того, давно выказывал претензии на гегемонию над всей христианской Испанией (в ожидании лучших времен). Однако арагонцы этого не хотели, а их король и того меньше. Своим удивительным завещанием Альфонс I нейтрализовал папу и помешал ему выдвинуть кандидатуру короля Кастилии. Передача королевства Арагон трем орденам могла быть задумана как головоломка, которая предоставила бы Рамиро достаточно времени, чтобы покинуть свой монастырь — с разрешения папы или без него, — жениться и обзавестись наследником. Арагонцы восприняли его воцарение с энтузиазмом, а папе пришлось бы смириться. И именно так, в общем, и развивались события. Разумная гипотеза, которая отнюдь не противоречит одной из традиционных причин, на которую ссылаются при объяснении завещания Альфонса I: речь идет о желании короля Арагона еще больше привлечь орден Храма к участию в Реконкисте. Только орден Храма, на что, по мнению Елены Лурье, четко указывает текст завещания: ведь ни орден Храма Гроба Господеня, ни орден Св. Иоанна не считались военными орденами. Однако тамплиеры, казалось, совершенно не были готовы всецело отдаться делу испанской Реконкисты. Известно, что они испытывали колебания, прежде чем согласиться принять пограничный замок Граньяна, отданный им, «чтобы защищать христианский мир, сообразно с целью, ради которой основан орден». Орден колебался: защита христианского мира — разумеется, но в Святой земле!

Была ли это изощренная уловка или нет, но завещание осталось мертвой буквой. Рамиро стал королем, а позже, в 1137 г., организовал унию Арагона и Каталонии и отдал свою корону графу Раймунду Беренгарию IV. Его нисколько не смутил факт существования завещания или опасение, что заинтересованные ордены, поддавшись искушению, попытаюся добиться исполнения последней воли Альфонса I. На самом деле, сознавая, что эта обуза для них слишком тяжела, рыцари-монахи удовлетворились тем, что продали свое отречение. Магистр госпитальеров вел переговоры от лица трех орденов.

Дело закончилось договором 1143 г., который явным образом предусматривал участие тамплиеров и госпитальеров в Реконкисте:

Ради защиты Церкви Запада, находящейся в Испании, и ради будущего разгрома и изгнания народа мавров… я постановил создать воинство по образу воинства храма Соломона, защищающего Восточную церковь, подчиненное ордену Храма и следующее уставу этого братства и его обычаям.

Это слова короля. В обмен на участие в Реконкисте он даровал ордену важные привилегии: пятую часть всех земель, завоеванных с помощью орденов.

Таким образом, данный текст отмечает собой «официальное» вступление ордена Храма в испанскую Реконкисту. Тамплиеры согласились воевать на ином фронте, нежели рубежи Святой земли.

Гуго де Пейен умер 24 мая 1136 г. (или, возможно, 1137 г.), до завершения этих переговоров. Его преемник Роберт де Краон серьезно интересовался испанскими делами, и впоследствии многие магистры ордена Храма воевали в Испании. И поистине, там они проходили тяжелую, но полезную школу.

Глава 2. Святое воинство храма Соломона

Дом в Иерусалиме

Своим названием тамплиеры были обязаны своему «главному дому» — их иерусалимской резиденции — храму Соломона. Первоначально они были «воинством бедных рыцарей Христовых». Устав, принятый на соборе в Труа, дал им другие наименования. Пролог сначала обращается к тем, кто «отказывается следовать собственной воле и желает с истинным мужеством служить рыцарством Господним», а затем персонально к новому «рыцарю Христову». Это выражение понравилось св. Бернарду. Первые пожертвования, например, от Рауля ле Гра из Шампани были адресованы «Христу и его рыцарям Святого града». Примерно два века спустя король Португалии Диниш, защищавший орден Храма и отказавшийся передать его португальские владения ордену госпитальеров, добился создания другого ордена, призванного продолжить дело храмовников и получившего название «ордена Христа».

Но обиходные названия ордена Храма и тамплиеров вскоре вошли в практику: поэтому составители пролога французской версии ничтоже сумняшеся завершают его такими словами: «Здесь начинается устав бедных рыцарей Храма». Дарственные акты этих лет часто адресованы «Богу и рыцарям храма Соломона в Иерусалиме», «Богу и святому воинству иерусалимскому храма Соломона».

Когда Гуго и его первые сподвижники объединились, у них, по словам Гильома Тирского, не было «ни церкви, ни постоянного жилища». Из милосердия, король Иерусалима Балдуин II поселил их в крыле своего дворца — «вблизи храма Господа» — как написали Гильом Тирский и Жак де Витри. Эрнуль выражается точнее, говоря, что тамплиеры не дерзнули поселиться в храме Гроба Господня и выбрали храм Соломона. Путаница между храмом Соломона, храмом Господа и храмом Гроба Господня все еще возникает очень часто, даже в свежих книгах об истории ордена Храма. Поскольку этот вопрос не обошелся без последствий — особенно в том, что касается религиозной архитектуры тамплиеров — полезно вкратце описать «Святой Град Иерусалим, который защищают и опекают вооруженные братья из воинства», о чем в 1133 г. сообщает нам с некоторым преувеличением виконт Каркассона Роже де Безье.[50]

Город, открывшийся взорам крестоносцев в 1099 г., представлял собой грубый параллелепипед, окруженный стенами и башнями (см. план в Приложениях). На плане из рукописи Камбре, датируемой приблизительно 1150 г., контур этой крепостной стены изображен почти в форме прямоугольника. Современный старый город соответствует средневековому Иерусалиму. Две почти перпендикулярные друг другу дороги делят его на кварталы; ось север—юг — центральная часть которой была оснащена кровлей в 1152 г. благодаря королеве Мелизинде, желавшей сделать рынок крытым, — пролегает между двух холмов. К западу находится Голгофа, святыня христианства, а к востоку — Мория, священное место ислама, где и обосновались тамплиеры.[51]

Первым из христианского комплекса Голгофы был построен почитаемый всеми храм Гроба Господня, состоявший из ротонды и базилики. Ротонда, или анастасис, отреставрированная в 1048 г., была возведена над гробницей Христа — желанной целью пилигримов, прибывавших на Святую землю. Впоследствии крестоносцы пристроили к ней базилику, освященную 15 июля 1149 г., в пятидесятую годовщину взятия города. К югу на древнем римском форуме в XI в. были возведены три церкви — Св. Марии Латинской, Св. Марии Магдалины и Св. Иоанна Крестителя. Около 1170 г. на деньги амаль-фийских купцов был построен гостеприимный дом, где принимали паломников: позднее он вырос и превратился в госпитеприимный дом св. Иоанна Иерусалимского, служители которого основали милосердный орден, признанный папской властью в 1113 г. В течение XII в. он превратился в военный орден, который одновременно соперничал и сотрудничал с орденом Храма, но при этом сохранил верность своей изначальной миссии.

Напротив этого христианского квартала находилась Мория — религиозный и духовный комплекс мусульман, созданный в правление халифов из династии Омейядов (661–750) и называемый Хауран, «Дом Божий». В центре этой тщательно замощенной обширной площади (с чем связано часто используемое название этого открытого пространства — «каменный пол»), возвышается одно из сокровищ мусульманской архитектуры, купол Скалы, который неправильно называют «мечетью Омара». Он был построен между 687 и 691 гг., по многоугольному плану, не имеющему аналогов на мусульманской территории, и увенчан великолепным золоченым куполом, покрывающим камень, на котором, по преданию, Иаков увидел свой сон о лестнице. К югу от площади между 705 и 715 гг. была построена мечеть аль-Акса. Это как раз и есть «дальняя» мечеть, построенная в память о ночном путешествии пророка Мухаммеда из Мекки. В плане она воспроизводит базилику.

Естественно, крестоносцы полностью перестроили Морию. В1104 г., когда Балдуин I покинул башню Давида, доминировавшую над западными укреплениями города к юго-западу от Гроба Господня, мечеть аль-Акса была в некотором смысле секуляризована и стала королевской резиденцией. В 1118 г. Балдуин II поселил там Гуго де Пейена и его рыцарей Христовых. Тогда же он сам покинул эту резиденцию, переселившись в новый королевский дворец, построенный поблизости от башни Давида. При этом он оставил весь комплекс аль-Акса новому рыцарству. Крестоносцы поторопились отождествить аль-Акса с храмом Соломона, фундамент которого сохранился до сих пор, и в результате достаточно скоро «бедные рыцари Христовы» обрели свое окончательное название храмовников. Они сами приступили к строительным работам: большой молитвенный зал бывшей мечети был разделен на комнаты, к западу возвели новые здания, где разместились хранилище для продуктов, складские помещения, трапезная… Хронист Теодорих отмечает, что покатая кровля этого нового здания гармонировала с плоскими городскими крышами. Расположенные в подвальных помещениях огромные сводчатые залы «хлевов Соломона» стали конюшней ордена.

Перед храмом Соломона открывалась просторная площадь, получившая название Храмовой — по храму Господа, Templum domini. Речь идет о куполе Скалы, перешедшем в собственность регулярныхканоников храма Господа (Templum domini), которые сделали его своей церковью. Она была освящена в 1142 г. Купол был увенчан массивным золотым крестом. Внутри, на скале, отныне облицованной мрамором, находился алтарь, обнесенный оградой из кованого железа. Мозаики на стенах изображали эпизоды из Ветхого Завета. Находившийся недалеко от храма Господа (Templum domini) Малый купол Цепи стал церковью Св. Иакова Младшего. Площадь была полностью окружена стеной. Попасть на нее можно было через одни из семи городских ворот, прозванные Золотыми, которые открывали только в Вербное воскресенье и в день Воздвижения Креста.[52]

В период расцвета королевства, между 1150 и 1180 гг., орден приобрел дома и лавки в жилых кварталах города.

Так выглядел квартал вокруг главной резиденции ордена Храма в XII в. Но «Каменный пол» был также и городским кварталом, который оживал во время важных шествий, например по случаю коронации короля. Хронист Эрнуль рассказывает о восшествии на трон в ноябре 1183 г. Балдуина V, которому тогда было всего шесть лет. Патриарх возложил на него корону в храме Гроба Господня, затем образовалась процессия, и шествие достигло Храмовой площади. Юного короля ввели в храм Господа, где «согласно обычаю франкских королей Иерусалима, происходящему из еврейской традиции, король вверил свою корону Церкви и затем получил ее обратно». После этого шествие направилось к храму Соломона, где зажиточные горожане устроили пир для короля и его свиты.[53]

Если храм Соломона являлся для ордена отчим домом, то Богоматерь была его покровительницей, и не нужно быть прозорливцем, чтобы обнаружить в этом выборе влияние св. Бернарда. Это почитание Девы Марии объясняет то, что первоначально пожертвования ордену адресовались Божьей Матери, в ее честь был принят устав, и половина молитв, которые надлежало читать братьям, посвящалась ей. Одной из первых и главных крепостей, порученных охране тамплиеров, стала Тортоса в графстве Триполи. Этот город славился тем, что туда стекались паломники, дабы почтить Богородицу; к тому же предание гласило, будто Св. Петр по пути в Антиохию остановился в Тортосе, чтобы освятить самый древний храм, возведенный в честь Матери Христа.[54]

Орден Храма состоял из рыцарей, сержантов, капелланов; первых было меньше всего, особенно на Западе. Таким образом, в Европе духовенство и миряне, которые чаще всего имели дело только с сержантами, привыкли одинаково называть «братьями» всех, входящих в орден Храма, не делая между ними различия. Но светские и церковные власти, более сведущие в реальном положении дел, различали, подобно королю Англии Генриху II, «братьев гостеприимного дома св. Иоанна, и рыцарей храма Соломона». Епископ Каркассона, представитель власти, который также знал, как разговаривает его паства, однажды разрешал спор между «братьями воинства и братьями госпитеприимного дома для бедных в Каркассоне». Таким образом, люди XII в. прекрасно осознавали разницу между военной деятельностью тамплиеров и благотворительностью госпитальеров, несмотря на трансформацию последнего. В следующем веке это различие несколько стерлось, но совсем не исчезло. О нем придется вспомнить ко времени процесса тамплиеров, так как его использовали как аргумент против них.

Тем не менее подобные тонкости мало ощутимы в светском обществе: рассказывая о взятии мусульманами замка госпитальеров Арсуфа в 1256 г., хроника «тамплиера из Тира» указывает, что «в плен были взяты рыцари-монахи и мирские рыцари».[55] В конце XIII в. тамплиеры и госпитальеры все еще были «новым рыцарством».

Устав

На начальном этапе «бедные рыцари Христовы» почти не занимались проблемами организации: Гуго де Пейен был магистром, а остальные — братьями. Первые успехи ордена вынудили тамплиеров сделать следующий шаг, ведь от этого зависела эффективность его деятельности. Свои наиболее устойчивые черты организация ордена приобрела в течение магистерского правления Роберта де Краона (1136 (37) — 1149).

Роберт де Краон принадлежал к высшей знати. По своему деду он приходился родственником семейству Капетингов: его отец стал сеньором Краона, женившись на Домиции де Витре. Последний сын сеньора Краона и Домиции, Роберт, был знаком с основателем Фонтевро, Робертом д'Арбрисселем, ему довелось слушать проповедников Первого крестового похода. Он был частым гостем при дворе ангулемских сеньоров, а затем поступил на службу к Гильому IX Акви-танскому. И вдруг, в тот самый миг, когда он оспаривал у конкурента руку богатой наследницы Конфлана и Шабанна, Роберт внезапно порвал все, что связывало его с Западом, отплыл в Палестину и вступил в орден тамплиеров около 1126 г.

В 1132, а затем в 1136 г., в чине сенешаля ордена он приезжал в Европу в поисках подкреплений. После смерти Гуго де Пейена Роберта избрали магистром ордена Храма (в эту эпоху выражение «великий магистр» уже было известно, хотя и редко использовалось[56]). Во время его правления произошли два важных события: в 1139 г. Роберт получил от папы буллу Omne Datum optimum, которая официально закрепила привилегии, предоставленные ордену к этому времени. На следующий год магистр распорядился перевести — или скорее адаптировать — устав на французский язык. Действительно, французская версия не во всем повторяет латинский оригинал. В самое разное время в нее были внесены дополнения. У нас еще будет время прибегнуть к положениям устава, чтобы проиллюстрировать разные аспекты жизни тамплиеров; сейчас же имеет смысл установить фазы этой обработки и выяснить, насколько она значима.

Надо еще учитывать, что новая датировка, предложенная Р. Хиштандом, позволяет исправить или даже упростить процесс вы-роботки устава в том виде, как его представили Шнурер и Валу.[57] Эти историки выделяли три этапа.

Гуго де Пейен отправился в Европу, имея в голове неписаные обычаи, по которым жил недавно основанный орден. Эти правила, должно быть, включали в себя тройственный обет бедности, целомудрия и послушания, характерные для всех монашеских орденов, и отводили важную роль патриарху Иерусалимскому, который принимал обеты первых тамплиеров. Правила наверняка устанавливали некоторые зачатки дисциплины: общую трапезу, употребление мяса трижды в неделю, ношение простой, без изысков, одежды, одинаковой для всех, наличие слуг и оруженосцев, а также каждодневный религиозный распорядок по образцу регулярных каноников Гроба Господня. Короче говоря, речь шла об уставе маленькой частной дружины, добровольно взявшей на себя обеспечение безопасности путников на очень опасном перекрестке.

В Труа устав был составлен. Он всецело соответсвовал представлениям братьев ордена — и соборных отцов — об их миссии. Они учли последние изменения — набор новых членов ордена, первые дарения. Новшества относятся к формальностям при приеме тамплиеров. Посвящение детей Господу (когда отец отдавал своего ребенка в монастырь в самом раннем возрасте) запрещалось (статья 14) — орден Храма нуждался в воинах, а не в лишних ртах. Специфика задач нового ордена диктовала правила, отличавшиеся от тех, что действовали в других религиозных организациях, включая госпитальеров. Приняв во внимание имеющийся опыт, собор разработал зачатки карательной регламентации. Наконец, иерархи подчеркнули религиозный характер ордена, детализировав возлагавшиеся на братьев обязанности службы Господу.

Третий этап, завершивший формирование изначального устава ордена, записанного на латыни: редакция патриарха Иерусалимского, который, по мнению Шнурера, пересмотрел двенадцать статей и добавил еще двадцать четыре. Именно тогда рыцари получили право носить белый плащ, а «прочие» — лишь монашеское одеяние черного или коричневого цвета. Временное присутствие в ордене клириков (что могло положить начало религиозной организации собственно ордена Храма), статус рыцарей-гостей тамплиеров (этих крестоносцев с Запада, которые во исполнение своего обета пилигрима изъявляли желание поступить на службу в орден на ограниченный срок, обычно на один год) — все это якобы было вписано в устав именно патриархом.

Именно эту версию о редакции, проделанной патриархом, и отрицает Р. Хиштанд, основываясь на двух неравноценных доводах. Шнурер, не забудем, отталкивался от традиционной даты начала собора в Труа — 1126 г.; в январе этого года патриархом был некий Гормонд. В прологе же устава упоминается Этьен де ла Ферте, который стал преемником Гормонда, умершего в июле 1128 г., что, по мысли Шнурера, является доказательством переработки устава; начали с того, что заменили имя Этьена на имя Гормонда. Но этот аргумент стал несостоятельным после новой датировки начала собора — январь 1129 г.

Но разве пролог устава, который я процитировал выше (стр. 37), не предусматривал возможность внесения изменений папой и патриархом вместе? Сомнительно, чтобы патриарх мог принимать подобные решения в одиночку. Тем более что Гильом Тирский, знакомый с латинским вариантом устава, уточнял, что его составили в Труа по приказу папы и патриарха.[58] Наконец, в папской булле Omne Datum optimum, датированной 1139 г., есть ссылки на устав, выработанный в Труа. Поэтому крайне маловероятно, чтобы патриарх Этьен де ла Ферте, умерший в 1130 г., мог проделать серьезную редакцию текста.

Остается проблема отношений ордена с церковными властями Святой земли. Так, историк Ж. де Валу видел в редакции устава стремление патриарха контролировать орден: ограничить вступление священников (будущих братьев-капелланов) в орден означало уменьшить риск независимости ордена по отношению к белому духовенству — епископам и приходским кюре. По правде говоря, предполагаемая переработка устава патриархом ничего не изменила бы, поскольку все монашеские ордена всегда жаждали автономии: папство само поощряло это стремление, подчинив себе напрямую клюнийский, цистерцианский ордена, госпитальеров и, наконец, тамплиеров.

В 1139 г. Роберт де Краон добился своего: тамплиеры стали подчиняться прямо папе, без какого-либо промежуточного звена. Мы находим отражение этого успеха в уставе — причем в его французском переводе, сделанном несколько позднее папского решения и, как мы уже говорили, не являющемся дословным переводом латинского варианта. Например, вот эта фраза: «Все предписания, сказанные и записанные в этом настоящем уставе, находятся на усмотрении и в распоряжении магистра» — в латинском тексте отсутствовала, что не удивительно! Белое духовенство более не могло совершать богослужения в домах ордена Храма, поскольку после буллы 1139 г. во французскую версию устава была внесена статья, согласно которой полноправными членами ордена Храма могли становиться священники, в будущем братья-капелланы. Помимо того, тамплиерам было позволено открыть свои собственные часовни.

Воображение историков особенно поражают два изменения, относящиеся к правилам приема в орден. В латинском уставе для желающих стать тамплиерами предусматривался испытательный срок — «после окончания испытания…». Но во французской версии этих слов уже нет.

Другое исправление крайне важно, так как путем снятия одного отрицания оно полностью меняет смысл 12-й статьи. «Если вы знаете, что где-то собрались рыцари, не отлученные от Церкви, мы повелеваем вам идти туда…» — гласит латинский устав. Во французском переводе читаем: «Если вы знаете, что где-то собрались рыцари, отлученные от Церкви, мы повелеваем вам идти туда…», и далее следует текст:

И если там найдется кто-то, кто пожелает вступить и присоединиться к рыцарству из заморских земель, вы не должны думать лишь о временной выгоде, которой вы можете от этого ожидать, а о вечном спасении его души. Мы приказываем вам принять его при условии, что он предстанет перед епископом провинции и известит его о своем намерении. И если, после того как епископ выслушает его и отпустит ему грехи, он спросит у магистра и братии Храма, беспорочна ли его жизнь и достойна ли общества этих последних, и будет то угодно магистру и братии, то пусть примут его с милосердием…

По поводу этих строк пролиты потоки чернил. Не в силах забыть о процессе 1307–1314 гг., иной историк чересчур охотно видит в этом снятом отрицании причину будущего краха ордена Храма: почти у самых своих истоков орден уже был поражен коррупцией, стало быть, неудивительно, что… Ничтожные причины и грандиозные последствия.

Однако три статьи — 11,12 и 13-я, — которые посвящены вступлению в орден, далеки от противоречивости и составляют единое целое.[59] Статья 11 рассматривает случай рыцарей-мирян или других мужчин, которые желают «отделиться от толпы, идущей на погибель, оставить мир и избрать нашу общинную жизнь…». В их приеме нет никаких сложностей: магистр и братья собираются на заседание капитула и обсуждают представленную кандидатуру.

Статья 12 затрагивает другую категорию рыцарей — отлученных от Церкви. Орден Храма не отказывает им, если они готовы принести покаяние. Во всяком случае, они должны примириться с Церковью и снять с себя отлучение; а поскольку только епископ имеет право отлучать и снимать церковное проклятие, именно к нему и должен в первую очередь обращаться кающийся рыцарь. Впоследствии, если он получит отпущение грехов (это слово появляется во французском переводе), его принимают в орден Храма согласно процедуре, описанной в статье 11. Помимо этого особого случая, всякое общение с отлученными рыцарями воспрещается — об этом говорит статья 13. Как видим, сохранение отрицания привело бы к путанице и противоречиям: какая тогда была бы разница между рыцарем, желающим оставить «толпу, идущую на погибель» и рыцарем, «не отлученным от Церкви»?

Правда, можно рассуждать и по-другому, если основываться на положениях латинского устава. Статьи 11,12 и 13 французской версии соответствуют статье 58-й, «как принимать рыцарей-мирян», 64-й, «о братьях, которые путешествуют в другие провинции» и 57-й, «о том, что братья Храма не должны общаться с отлученными от Церкви». Отметим, что в статье 58 рыцарей-мирян принимают непосредственно магистр и братья, между тем в статье 64 рыцари, не отлученные от Церкви (и в чем различие?) могут вступить в орден только после разговора с епископом. Не восполняет ли статья 64 некое упущение касательно роли епископа? Если дело обстояло так, то епископ должен был контролировать вступление в орден. Так оно и было в 1128–1130 гг.

Эту роль, будь она реальной или номинальной, тамплиеры впоследствии никогда не признавали: булла 1139 г. почти полностью освободила их от вмешательства белого духовенства. Тогда, переводя устав на французский язык, братья приспособили его к новой ситуации и, приступая к наведению порядка, перегруппировали все статьи, посвященные вступлению новых'тамплиеров. Изменения в самом тексте были минимальны: аннулировалось одно «не» и добавлялось словосочетание «отпущение грехов».

Латинская и французская версии следуют двум разным логикам. В латинском варианте воспрещаются всякие контакты с отлученными и признается активная роль за епископом — орден Храма отсылает кандидата к нему. Во французском переводе роль епископа отрицается, а ответственность за набор новых братьев целиком возлагается на магистра и братию, что дает им право, если можно так выразиться, «ловить рыбу в мутной воде», обращая в свою веру отлученных от Церкви рыцарей. Так что же они собой представляли, эти отлученные от Церкви, и где их можно было встретить?

Это были рыцари-разбойники, смутьяны, которых Церковь осуждала и предавала анафеме. Только что посвященные в рыцари, или обладавшие более солидным опытом, они в надежде избавиться от скуки сбивались в банды и кочевали с турнира на турнир в поисках славы, выкупов и богатых наследниц. Речь шла именно об этой «молодежи», неуравновешенной, еще не нашедшей своего места в жизни, молодежи, которая представляла собой агрессивную силу западноевропейского феодализма.[60] Я не зайду настолько далеко, чтобы представить себе на краю поля стенд брата-вербовщика из ордена Храма, который, декламируя своего св. Бернарда, проповедует перед мирским рыцарством, превознося прелести Святой земли, а сам взглядом знатока оценивает боеспособность участников турнира. При таком подходе можно было бы набрать и кого-нибудь получше!

Но привилегированная «клиентура» ордена Храма была именно там. Тамплиеры хранили верность своей миссии, предначертанной св. Бернардом и порученной Церковью, — с помощью своеобразной аскезы приводить к спасению грешных рыцарей. Святые сами шли по этой спасительной стезе — других нужно было заставлять.

Изменения в уставе не свидетельствовали о коррупции в ордене. Будучи изложены более последовательно, они уточняли и подтверждали призвание ордена Храма — «обратить» и привести на службу христианству всю эту непокорную социальную категорию. Орден Храма — Иностранный легион средневековья? Этот образ страдает анахронизмом, но достаточно красноречив. Тамплиеры действовали на грани христианского общества. Это было не только мужественно, но и опасно!

Но если устав в этом и не повинен, то, быть может, его претворение в жизнь послужило причиной злоупотреблений начиная с середины XII в.?

Систематически ли тамплиеры вербовали сорвиголов в свои ряды? Добивались ли они «права хоронить тела отлученных от Церкви на своих кладбищах»?[61] Все это требует доказательств. Однако пример Жоффруа де Мандевиля, графа Экзетера (Англия), который часто приводят в этой связи, не представляется мне безусловно убедительным. Вот эта история.

Дело было в самый разгар войны за наследство между Стефаном Блуаским и императрицей Матильдой. Жоффруа де Мандевиль, крупный сеньор, пытался вернуть три замка, которые некогда отнялиу его семейства; ему это удалось с помощью Стефана, при дворе которого он играл роль первого плана. Но граф также интриговал в пользу Матильды. В 1143 г. его ждал крах: Жоффруа был арестован и вынужден отдать все три замка в обмен на свободу. Ненависть его ослепила: он завладел аббатством Рэмси и островом Или, он грабил, убивал, сжигал и пытал. Летом 1144 г. Жоффруа был ранен выстрелом из лука, три дня он провел в агонии и умер, так и не получив от Церкви отпущения грехов. И тогда, если верить хронике аббатства Вальден — аббатства, основанного самим графом, чьи монахи всегда хранили ему верность, — у смертного одра появились тамплиеры: они возложили на покойного крест (как мы увидим дальше, храмовники будут носить его на одежде только после 1147 г.), и, ссылаясь на свои привилегии, перевезли тело в Лондон, в свой дом «Старый Храм». Братья положили умершего в гроб, который затем подвесили на дереве, чтобы не осквернять христианскую землю.

Вальденские монахи вступились за своего покровителя и молили папу даровать ему прощение. Они добились просимого только по истечении двадцати лет, и все это время гроб провисел на дереве! Получив, наконец, разрешение, монахи бросились к тамплиерам, чтобы увезти с собой останки Мандевиля. Увы! Узнав о прощении, тамплиеры уже погребли тело на кладбище в своей новой резиденции «Новый Храм».

Это повествование, вероятно специально составленное для нужд монахов Вальдена, оставляет в тени множество проблем. В чем причина подобного вмешательства тамплиеров? Что связывало их с Мандевилем? Лишь одно не вызывает сомнений: тамплиеры не захоронили в христианской земле тело отлученного от Церкви, они ждали его прощения. Шла ли здесь речь о простом конфликте между двумя религиозными организациями, с которыми был связан Жоффруа де Мандевиль, будучи основателем монастыря, в одном случае, и, возможно, «собратом» ордена, в другом? К тому же было доказано, что знаменитое скульптурное надгробие в лондонской церкви тамплиеров, на котором, как считалось, был изображен Жоффруа, не могло ему принадлежать: он относится к периоду, по крайней мере, на пятьдесят лет позже, да и герб иной, чем у Мандевилей.[62]

Вернемся к французскому уставу. Чтобы закончить разговор о нем, остается сказать, что в нем упоминается о провинциях, во главе которых стояли командоры — французский аналог латинского слова «прецептор» (статья 13). После этого устав уже не меняли; но впоследствии к нему было сделано несколько дополнений. В первую очередь речь идет о приложениях (retraits) — составление которых восходит к магистрскому правлению Бертрана де Бланфора (1156–1169) — подробно обрисовывающих иерархическую структуру ордена. В 1230, а затем примерно в 1260 г. были добавлены статьи относительно монастырской жизни, дисциплины, наказаний и приема в орден. Устав уточнял принципы; другие статьи образно истолковывали отдельные аспекты, ссылаясь на точно датированные события и опыт ордена Храма. Язык отличается богатством, но в тексте прослеживается очевидная тенденция к формализму. Больше не придумывали ничего нового, даже не адаптировали. Просто сохраняли и закрепляли.

Был ли этот устав с приложениями по-настоящему известен самим тамплиерам? Его читали, по крайней мере в сокращенном виде, во время церемонии принятия в орден нового рыцаря: «Испытывайте дух, чтобы узнать от Бога ли он (Св. Павел), но потом, пусть братья примут его в свое общество, и пусть прочтут перед ним устав…» (статья 11). В ритуале принятия в орден 1260-х гг. указывается, что при этом излагалось краткое содержание главных статей устава и приложений (к тому времени они вместе составляли пухлый сборник из шестисот семидесяти восьми статей).

Необходимость такого краткого изложения текста и его перевода на вульгарный язык можно было бы объяснить невежественностью братьев Храма; в пользу этой гипотезы говорит тот факт, что на французский перевели даже цитаты из Священного Писания, вроде процитированного выше отрывка из Св. Павла. Однако внимание: в средние века быть неграмотным (illiteratus) означало лишь не знать латыни. И недавние исследования светской культуры показывают, что она была вполне весомой; я думаю, это относится и к храмовникам. Некоторые из них умели читать: доказательством тому служит строгий запрет брату-тамплиеру «держать при себе либо приложения, либо устав, разве только с разрешения монастыря», так как…

оруженосцы иногда находят их и читают, а также рассказывают о наших установлениях мирянам, что может нанести ущерб нашему братству. И, дабы такое не могло случиться, монастырь постановил, чтобы никакой брат не держал их у себя, если только он не бальи и может иметь их при себе в силу своих обязанностей (статья 326).[63]

Мы еще увидим, что обвинители ордена смогут извлечь из этого знаменитого «секрета» в 1307 г. Теперь же повторим, что были тамплиеры, умевшие читать, и что братьям запрещалось иметь собственный экземпляр устава, если этого не предполагала его должность, но ему было позволено его читать. Рукопись должна была находиться в каждой важной резиденции ордена. Это иллюстрируют два примера. Во время допроса руссильонских тамплиеров из Ма Дье в январе 1310 г. брат-капеллан Бартелеме де ла Тур «представил монсеньору епископу Эльна и двум другим членам следственной комиссии вышеназванную книгу устава, которую он распорядился принести из дома в Ма Дье и которая начинается следующими словами на „романском“ языке: Quam cel… proom requer la companya de la Mayso…». Не был ли это текст устава из барселонской рукописи, о которой известно, что она была составлена на французском, пересыпанном многочисленными окситанскими и каталанскими словами?

А вот другой пример: французский манускрипт с текстом устава был найден в Walters Art Gallery в Балтиморе (США). Он датируется 1250–1275 гг. и, без сомнения, происходит из дома тамплиеров в Доже, около Дуэ (деп. Норд). К тексту устава приложена обычная куртуазная поэма. Джудит Оливер, представившая эту находку, так объясняет это не очень-то католическое соседство: «Может показаться, что некий рыцарь Храма решил поупражняться в любовной поэзии вопреки своим религиозным обетам».[64] Допустим; тем не менее, остается в силе то, что доступ к уставу ордена Храма был сравнительно легким.

Впрочем, по мнению Лорана Делье, сохранившиеся рукописи устава, как латинские, так и французские, менее редки, чем принято считать, во всяком случае, они встречаются чаще, чем копии устава госпитальеров: с учетом балтиморского экземпляра мы располагаем двенадцатью.[65]

Текст устава тамплиеров был известен не только внутри ордена, но и вне его, поскольку он заметно повлиял на уставы других военных орденов. Некоторые детали устава госпитальеров относительно капелланов, капитула и высших сановников ордена явно указывают на влияние ордена тамплиеров и цистерцианцев. Еще более заметными эти заимствования становятся у ордена гостеприимного дома св. Девы Тевтонской, германского ордена, возникшего из братства госпитальеров, и также сочетавшего милосердную и военную деятельность; однако в 1198 г. это новое братство взяло за образец латинский устав ордена Храма.[66]

Таким образом, устав тамплиеров получил достаточно широкое распространение, как внутри, так и за пределами ордена. Простой и четкий в своих ранних редакциях, подробный, если не мелочный, в своих дополнениях, он не предлагает ничего относящегося к мистериям. Поэтому любителям мистерий поневоле пришлось придумать тайный устав. В 1877 г. Мерсдорф опубликовал тайные статуты, найденные в рукописях Ватикана. Прутц доказал, что это чистой воды подделка, сфабрикованная задним числом по материалам процесса с целью доказать связь ордена Храма с франкмасонством.[67] И конечно, папская власть тщательно скрывала этот устав в подземельях Ватикана, не желая его показывать в основном из страха оказаться запятнанной этой скандальной историей. Вот удача, ведь в противном случае не было бы никакого секрета!

Символы

«Белый плащ» тамплиеров производил сильное впечатление на современников. Все монастырские уставы подробно описывают одеяния монахов, и устав ордена Храма не является исключением. Особая миссия братьев предписывала тип одежды, соответствующей климату и лагерной жизни: очень скоро благочестивые дамы Тулузы начали жертвовать сшитые ими рубашки и кальсоны.[68] Нам известно множество подробностей о вооружении и военном снаряжении тамплиеров — кольчугах, доспехах, шлемах…

Но все это блекнет перед плащом, имевшим символическое значение: плащ военных орденов соответствует рясе клюнийца или цистерцианца. Вступление в орден символически отмечалось вручением плаща. После обоюдных клятв «те, кто возглавляет капитул, должны взять плащ и накинуть его на плечи и завязать…» (статья 678).

Сначала, как сообщают нам Гильом Тирский и Жак де Витри, тамплиеры носили свою мирскую одежду. По составленному в Труа уставу тамплиеры получили права одеваться в белое. Чуть погодя это белое одеяние стали носить только братья-рыцари, а сержантам и всем остальным было предписано надевать грубый коричневый (или черный) плащ. Причиной такого разграничения стали социальная иерархиезация, появившаяся в ордене, и, без сомнения, некоторые злоупотребления (люди, не имевшие с орденом ничего общего, могли потребовать себе белый плащ). Таковы же были цвета аббатства Сите: белый для монахов и коричневый для послушников.

Статья 17 устава уточняет смысл, очень простой, этих цветов: «Те, кто оставил сумрачную жизнь, своим белым плащом показывают, что примирились со своим Творцом. Белый цвет обозначает белизну и здоровье тела… он есть целомудрие, без которого никто не может узреть Бога». Символизируя целомудрие своей белизной, плащ такжетоворил о нищете: материалом для него служило грубое сукно, некрашеное и невыделанное.

Ни в латинской, ни во французской версиях устава не упоминается о кресте. Этот символ, расположенный на левом плече, над сердцем, появляется на орденском плаще только в 1147 г.: 27 апреля этого года папа Евгений III, прибывший во Францию в связи с началом Второго крестового похода, присутствовал на собрании капитула ордена в Париже и предоставил тамплиерам право носить крест постоянно. Этот крест был простым, но якорным или с расширяющимся концом — в знак мученичества за Христа, он был красным, так как этот цвет обозначает кровь, пролитую за Христа, и одновременно символизирует жизнь. Известно, что обет отправиться в крестовый поход сопровождался принятием креста, стало быть, постоянное ношение этого знака говорило о неизменности клятвы и непрерывности крестового похода тамплиеров.

Хронист Эрнуль, писавший в XIII в., приводит придуманные причины ношения рыцарями-монахами креста. По его мнению, тамплиеры и госпитальеры в память о своей разорванной связи с капитулом Гроба Господня, позаимствовали часть «символов с покрова Гроба», а именно красный крест. Как бы то ни было, все военные ордена в конце концов пришли к плащу с крестом: у госпитальеров это был белый крест на черном плаще, у ордена св. Лазаря (куда вступали прокаженные рыцари) — зеленый крест на белом плаще, а члены Тевтонского ордена носили черный крест на белом плаще. Тамплиеры без особого восторга восприняли белый плащ тевтонов и дали им об этом знать.[69]

В конце XIII в., если не раньше, начались некоторые послабления: отдельные тамплиеры и госпитальеры стали появляться в Париже «в гражданском». Королевский ордонанс, поступивший в парламент в 1290 г., предупреждал: если тамплиеры и госпитальеры не носят своих одеяний, то не могут более пользоваться привилегиями, дарованными их орденам.[70]

А вот другой символ — печать, и даже несколько, так как помимо печати, удостоверявшей волю ордена, у магистра была и своя личная печать. С одной стороны печати был выбит купол, венчающий круглое здание с колоннами. Но в отличие от часто высказываемого мнения этот купол принадлежит не храму Господа, т. е. мечети Омара, а храму Гроба Господня. Таким способом тамплиеры хотели напомнить об изначальной функции своего ордена — защите пилигримов, идущих помолиться у гробницы Христа.[71] Купол храма Господа, вместе с храмом Гроба Господня, украшал и печать королевства Иерусалимского. На ней они обрамляли башню Давида — королевский дворец.

Другая сторона печати тамплиеров еще больше разжигает любопытство историков. Речь идет об изображении двух всадников на одном коне в сопровождении следующей подписи: «Печать рыцарей Христовых». Существует множество интерпретаций этого изображения. Принимая на веру сообщения английских хронистов, некоторые ученые стремились увидеть здесь символ первоначальной нищеты ордена: «В этом году было положено начало ордену тамплиеров, которые сначала были так бедны, что на каждой лошади ездило по двое братьев, что поныне и выбито на печати тамплиеров, чтобы взывать к состраданию».[72] Это объяснение неправдоподобно: первые рыцари, конечно, были «бедными», но все они были рыцарями. А согласно уставу, каждому разрешалось иметь по две лошади.

Кроме того, выдвинули и другую причину: печать символизирует единение и самопожертвование. Хотя некоторые историки предпочитают видеть в этих двух рыцарях основателей ордена, Гуго де Пейена и Жоффруа де Сент-Омера, приходится ограничиться символикой доброго согласия, единодушия и дисциплины, которые должны царить среди тамплиеров.[73] Некоторые положения устава раскрывают эту символику, особенно статья «О мисках и кубках»: «В том, что касается владения мисками, пусть братья едят по двое, дабы один заботился о том, чтобы другой проводил жизнь в воздержании и в привычке к общей трапезе» (статья 25). Это вовсе не значит, что тамплиерыели по двое из одной миски, как это слишком часто утверждают, хотя такое нередко случалось в средние века.[74]

Предписывалось также разламывать хлеб сообща. Ведь устав предназначался для киновийных монахов, а не отшельников, и потому делал упор на общинной жизни. Печать, в свою очередь, символизировала то же самое.

Важный смысл несло также знамя тамплиеров, называемое «босан» или «босеан», что означает «двухчастное». Так говорили, например, о лошади, если у нее в окраске присутствовало два цвета. «Я привел Босана, моего боевого коня, из Кастилии» (Рауль из Кам-брэ, лесса LХХХV). Если не считать этого случая, «босан» — это прилагательное и никогда не используется в одиночку. Знамя ордена Храма называлось — двухчастным, так как было черно-белым, подобно тому как плащи тамплиеров были либо черными, либо белыми, в зависимости от статуса братьев. Белый цвет обозначал чистоту и целомудрие, а черный — мужество и силу, по крайней мере, если верить Жаку де Витри: «Они открыты и доброжелательны со своими друзьями, черны и ужасны со своими врагами».[75]

На рыцаря, несшего знамя в бою, ложилась тяжелая ответственность, которую с ним делили от пяти до десяти других рыцарей, обязанных постоянно находиться вокруг него. Знамя всегда должно было подниматься высоко в небо, опустить его, пусть даже для того, чтобы использовать его как копье во время атаки, означало подвергнуться наказанию кандалами и, главное, утратой одежды — плаща, т. е. понести одну из самых суровых кар для всех военных орденов (статья 241). Брат-рыцарь отдавал свой плащ и надевал монашеское одеяние без креста. Ему приходилось есть, сидя на земле, и заниматься черной работой. Максимальная продолжительность этого настоящего армейского разжалования достигала одного года и одного дня.

Тамплиеры изобрели военную форму и преданность знамени; они коротко стригли волосы и носили бороду. Те немногие тамплиеры, которые избежали ареста 13 октября 1307 г., поспешили ее сбрить.

Естественно, печать и знамя вызвали нелепые измышления, которые переполняют сомнительную библиографию истории тамплиеров. Примером служит вводящая в соблазн статья, озаглавленная «Под знаком Босана», содержащая ряд сумбурных рассуждений по поводу распрей (между черными и белыми) внутри и вне сообщества, занятого охраной порядка и организацией общинной жизни в маленьком местечке Воклюз, которое в прошлом вполне могло называться Клошмерлем…[76]

Привилегии

Двадцать девятого марта 1139 г. папа Иннокентий II опубликовал буллу Отпе Datum optimum — основополагающий текст, который Марион Мельвиль назвал «великой хартией ордена Храма». Уступая просьбе Робера де Краона, папа собрал в один текст все привилегии, преимущества и финансовые льготы, предоставленные тамплиерам. В глазах понтифика милости, оказанные ордену, оправдывались его миссией и призванием тамплиеров — одновременно монахов и воинов. Он напоминает об этом в преамбуле к тексту. Около ста последующих папских текстов, изданных с 1139 по 1272 г., подтверждали и расширяли список дарованных привилегий и повторяли эти обоснования.[77]

Булла 1139 г. вывела орден Храма из-под власти епископов (в первую очередь патриарха Иерусалимского), чтобы перевести его под непосредственное покровительство папской власти: «Мы объявляем, что ваш дом со всеми его владениями, приобретенными щедростью государей, или в виде пожертвований, или любым другим справедливым образом, пребывают под опекой и защитой Святого престола». Эта принципиальная позиция повлекла за собой ряд последствий:

— избрание магистра одними братьями без вмешательства извне;

— усиление власти магистра над братьями: они должны были всецело ему подчиняться и не имели права покинуть орден без его согласия;

— «да не будет позволено никакому человеку, духовного или мирского звания, изменять устав, принятый вашим магистром и вашими братьями и недавно записанный; он может быть изменен только вашим магистром с одобрения капитула»;

— право для тамплиеров содержать в ордене своих собственных священников. Здесь булла лишь закрепляет существующее положение вещей: в воинстве Храма уже были свои клирики. Значение этой привилегии ясно:

Чтобы ничто не препятствовало спасению ваших душ, вы можете призвать к себе священников и капелланов и держать их в своем доме и под вашей властью, даже без одобрения епископа диоцеза, но с разрешения Святой Римской Церкви. <…> Они не будут подчиняться никому кроме капитула и должны повиноваться тебе, возлюбленный сын Роберт, как своему магистру и прелату.

Булла 1139 г. также отчасти удовлетворяла настойчивые просьбы Роберта де Краона о еще одной важной привилегии, освобождении от выплаты десятины, к великому недовольству белого духовенства. Причину угадать несложно: десятина выплачивалась именно белому духовенству, священникам и епископам, и вносили ее все держатели и пользователи земли, собственники любого имущества. Кому должна поступать десятина, когда верующий передает свою собственность ордену Храма? Белому духовенству, которое всегда заботилось о его душе, отвечали епископы; ордену Храма, который использует эти средства на службе христианству, отвечали тамплиеры! И естественно, они отказывались платить десятину от своего собственного имущества. С тех пор как у тамплиеров появились свои капелланы, их претензии в этом вопросе стали более обоснованными.

Однако капелланы были введены в орден, чтобы совершать богослужения только для одних тамплиеров. И крестьянам, как свободным, так и сервам, которые работали на землях, полученных домами Храма в результате дарения, покупки или обмена, по-прежнему приходилось платить десятину своему приходскому духовенству, кроме, понятно, тех случаев, когда сами клирики, полностью или частично, выплачивали десятину ордену, а это случалось не так уж редко. Например, 27 сентября 1138 г. епископ Каркассона и монахи церкви Сен-Назер отдали ордену Храма десятину с принадлежавшего ему в Куре сада и животных с условием, «что вы и ваши преемники будете честными и верными друзьями церкви Св. Марии (в Куре) и клириков, которые там находятся, а также клириков монастыря Св. Этьена», как уточнил епископ.[78]

Булла 1139 г. отчасти решила этот вопрос в пользу ордена: «Мы запрещаем всем принуждать вас к уплате десятины; напротив, мы подтверждаем ваше право пользоваться десятиной, которая будет вам дана с одобрения епископа».

Даже несмотря на эту оговорку, орден получил привилегию, которой до того времени обладали только цистерцианцы. Это сближение неслучайно: папа Иннокентий II был многим обязан св. Бернарду, и на протяжении всей своей жизни он был неизменно расположен к ордену, который оказал ему серьезную поддержку.

Иннокентий II дополнил эти распоряжения еще двумя буллами. Тамплиеры уже обладали правом заниматься сбором пожертвований, просить милостыню и раз в год оставлять за собой приношения, сделанные в любой церкви, — какой убыток ожидал в тот день священника! Вдобавок булла Milites Templi, от 9 февраля 1143 г., позволила капелланам ордена раз в год служить мессу в местах, на которые Цековь наложила интердикт. Церковь часто злоупотребляла этой санкцией, выражавшейся в прекращении всякой религиозной жизни (мессы, таинств) в целой местности, области или даже королевстве в наказание за грехи сеньора, общины или короля. Естественно, отправление культа в таких условиях привлекало значительную массу верующих, а значит, пожертвования и приношения, вся прибыль от которых отходила одним тамплиерам — под завистливыми взглядами местного белого духовенства, нередко совершенно неповинного в сложившейся ситуации.

Булла Militia Dei от 7 апреля 1145 г. расширила предписания буллы 1139 г., позволив ордену владеть собственными церквями и кладбищами. На богослужениях в храмах тамплиеров присутствовали не только братья ордена, но и окрестные прихожане с семьями, что наносило ущерб кюре близлежащего прихода… Оригинальный поворот ситуации, если учитывать, что в оправдание присутствию в ордене капелланов в свое время приводилась необходимость избавить братьев от общения с мирскими «толпами, идущими на погибель».

К этому Целестин II добавил, что братья, их вассалы и держатели будут неподвластны отлучению от Церкви и интердикту, провозглашенному епископами. С этих пор отлучить их мог только сам папа. Не чрезмерными ли были эти привилегии? Возможно. Но орден Храма делил их с орденом цистерцианцев и другими военными орденами. Госпитальеры даже опережали тамплиеров, поскольку уже в 1113 г. Пасхалий II вывел этот новый орден из-под любой опеки, кроме непосредственного подчинения главе христианского мира. Впоследствии госпитальеры получили те же привилегии, что и орден Храма, но они права содержать собственных священников дождались только 1154 г.

В 1174 г. король Арагона Альфонс II отдал недавно возникшему маленькому военному ордену Монжуа замок Альгамбра. В 1180 г. папа Александр III признал орден Монжуа, даровал ему покровительство Святого престола, освободил от десятины, дал право совершать богослужения в местах, на которые был наложен интердикт, и запретил епископам отлучать от Церкви членов нового ордена.[79] Эти привилегии положили начало многочисленным, нередко крайне бурным, конфликтам с белым духовенством. В этом не было ничего нового: подобные споры о привилегиях монашества всегда приводили к обострению отношений между черным (Клюни, Сите) и белым духовенством. Такие конфликты разгорались особенно жарко на местном уровне, где к ним примешивались всевозможные распри из-за владений и доходов ордена Храма.

Однако в данной главе я буду рассматривать только конфликты из-за привилегий, дарованных орденам папой. Одни недовольные ратовали за ограничение священнических обязанностей капелланов ордена Храма. Так, в 1157 г. Бертран, аббат Сен-Жиля, позволил госпитальерам, а в 1169 г. — тамплиерам построить по часовне. При этом он четко установил размеры этих зданий, ограничил количество колоколов до двух и определил их вес. Наконец, он запретил совершать там божественную службу для кого-либо помимо семей или гостей членов ордена.[80]

Однако самой возмутительной, с точки зрения белого духовенства, привилегией было освобождение от десятины. Подчеркнем, что споры возникали скорее из-за истолкования этой привилегии, ее границ, нежели из-за самой привилегии. Очень часто клирики сами уступали десятину ордену.

В 1270–1281 гг. конфликт между домом в Марле и приорством Сен-Лоран-ан-Рю пережил несколько обострений. Каждый раз стороны приходили к соглашению, которое выражалось в географическом разделе территории и установке межевых столбов вдоль границы.[81] Злоупотребления были настолько явными, что папство было вынуждено вмешаться, чтобы умерить аппетиты военных орденов и защитить источники существования белого духовенства.

Тем не менее самая резкая критика исходила от белого духовенства Святой земли. Соперничество было острым: военные ордены стремительно распространили свое влияние на относительно малонаселенную территорию, которая после 1160 г. стала сжиматься как шагреневая кожа. В то же время белое духовенство Иерусалима и Антиохии считало, что ведет борьбу с неверными наравне с военными орденами, пусть и другими средствами. Это усугубляло в их глазах несправедливость привилегий, предоставленных рыцарям-монахам.

Архиепископ и историк Гильом Тирский с возмущением обличал чрезмерные преимущества, полученные госпитальерами и тамплиерами. Часто говорят, что Гильом не любил тамплиеров; но госпитальеров он ненавидел не меньше — если не больше. И именно на привилегии рыцарей госпитальеров он повел самое настоящее наступление. Дело было в 1154 г.:

Раймунд де Пюи, магистр ордена Госпиталя… и его братья… начали спорить с патриархом и другими церквями из-за права на приходы и десятину. И, когда прелаты отлучали некоторых из своих прихожан, налагая на них интердикт и отказывая злодеям от Церкви, госпитальеры допускали их в свои храмы, на богослужения и к таинствам, а после смерти погребали их на своих кладбищах. <…> В переданных им церквях они ставят священников, не считаясь с епископами, которые имеют право рукоположения…[82]

Один инцидент подлил масла в огонь и вызвал гнев Гильома. С некоторых пор госпитальеры, близкие соседи храма Гроба Господня, начали издеваться над патриархом Фульхерием Ангулемским, почти столетним стариком: когда он произносил проповедь на паперти, госпитальеры во всю силу звонили в колокола своих церквей. Хуже того, однажды они ворвались в базилику и начали стрелять из луков. Дружеские увещевания остались тщетными, и патриарх в сопровождении епископов Иерусалимского королевства отправился жаловаться папе Адриану IV. Они приплыли в Южную Италию, сделали все, что было в их силах ради встречи с понтификом, но в итоге не были им выслушаны: в то время папа был поглощен своим конфликтом с императором. В любом случае было ясно, что Адриан IV не испытывал ни малейшего желания наказывать военные ордена!

Даже оставшись безрезультатным, этот демарш стал своего рода сигналом. Несколькими годами позже Александр III вмешался, чтобы усмирить тамплиеров, ввязавшихся в конфликт с монахами из Турню. В 1179 г. на III Латеранском соборе часть белого духовенства перешла в наступление на привилегии военных орденов или, скорее, их злоупотребления. Епископы Святой земли нашли союзников на Западе, в том числе и Иоанна Солсберийского, автора известного политического трактата «Polycraticus». Канон 9 этого собора удовлетворил требования белого духовенства с Востока.[83]

Между тем папство по-прежнему оказывало покровительство военным орденам и никогда не ставило под сомнение предоставленные им привилегии. Самое большее, понтифики старались удерживать ссоры орденов с белым духовенством в разумных пределах: они ограничивались тем, что отчитывали — при необходимости сурово — виновных в злоупотреблениях, к какому бы лагерю они ни принадлежали. В 1207 г. Иннокентий III, большой друг тамплиеров, обратился к магистру ордена: он обличил храмовников, которые «налагают знак креста на любого пройдоху, который слушает их проповеди», и осудил тех из них, кто за мзду предоставляет христианское погребение людям, отлученным от Церкви.[84] В1246 и 1255 гг. Григорий IX вынужден был принять меры против арагонских епископов, которые отлучили нескольких тамплиеров от Церкви, невзирая на привилегии ордена. Однако в 1265 г. Климент IV угрожал уже тамплиерам:

Если бы Церковь отняла, всего на мгновение, свою длань, защищающую вас от прелатов и светских правителей, вы никоим образом не смогли бы устоять перед натиском этих иерархов и силой государей.[85]

Военные ордены были освобождены от налогов, которые папство взимало с духовенства (аннатов, десятины). Это налогообложение оправдывалось нуждами крестового похода: поэтому было вполне естественно, что ордена оно не затронуло. Это подтверждает булла «Quanto devotius divino», обнародованная в 1256 г. Тем не менее были и некоторые исключения: в 1247 и 1264 гг. папство, которое вело борьбу с императором Фридрихом II Гогенштафеном, а затем с его сыном Манфредом, прибегло к финансовым ресурсам тамплиеров. Но иногда Святой престол уступал сбор этих налогов светским властям. А вот они проявляли куда меньше щепетильности в отношении привилегий орденов, и в 1297 г. Бонифацию VIII пришлось вынудить Хайме II Арагонского уважать фискальные льготы тамплиеров.[86]

Эти привилегии являлись залогом независимости ордена, а кроме того, были необходимы для выполнения его миссии. Так же дело обстояло и с госпитальерами. За год или два до ареста храмовников, когда латинские государства Востока уже перестали существовать, магистр госпитальеров Фульк де Вилларе ответил папе Клименту V, просившему его мнения об условиях, необходимых для успеха нового крестового похода:

Пусть будет приказано собрать десятину на крестовый поход со всех доходов и бенефициев, светских или нет, со всех прелатов и служителей Церкви любого сана, положения и должности, со всех монахов и прочих, кроме тамплиеров, госпитальеров и тевтонцев.[87]

В конечном счете привилегии вызывали недовольство именно по этой причине; ордены отстаивали их шаг за шагом, идя тем не менее на необходимые компромиссы: привилегии, протест, соглашение — многие споры развивались именно по такой схеме. Главное, не зайти слишком далеко… Это было важно как для ордена Храма, так и для его противников.

Глава 3. Орден Храма, большая иерархическая семья

К середине XII в. сформировались основные «внутренние» характеристики ордена: устав и привилегии были кодифицированы; двойное служение ордена — военное и религиозное — устоялось, и христианское общество его поняло, о чем свидетельствует поток дарений. Остается рассказать о структуре ордена, и в этом я буду основываться на статьях устава второй половины XII и XIII вв., а также дополнениях, которые намного более подробно раскрывают этот вопрос.

Тамплиеры

«Конь, как всем известно, является наиважнейшей частью рыцаря» (Жан Жироду, Ундина, акт I, сцена II). Истинная правота этих слов идеально подходит ордену Храма. Доказательство: если в походе тамплиер, нарушив дисциплину, выезжал из рядов, его спешивали и отсылали (все так же пешком) в лагерь ждать заслуженного наказания (статья 163).

Но лошадь также первым делом приходила на ум тамплиеру, когда он хотел подарком вознаградить «благородного мирянина, друга дома» (статья 82), принявшего участие в крестовом походе и некоторое время состоявшего на службе в латинских государствах.

Лошадь и, особенно, количество лошадей, отведенных каждому из тамплиеров, являлись основополагающим критерием иерархической структуры ордена. Сначала уже само обладание лошадью выделяло воинов, «служащих господину королю с конями и оружием» (статья 9), из числа остальных братьев. А среди бойцов существовало различие между рыцарями, которые имели право на трех верховых животных, и сержантами, у которых было только по одному скакуну.

И опять же, посредством лошади неуловимым образом устанавливалась иерархия высших сановников ордена. Разумеется, все они имели право на четыре лошади. Но магистр ордена вдобавок располагал одним туркменским скакуном — лошадью восточного происхождения, нервной и хрупкой, которая не имела равных в бою, — и двумя или тремя вьючными или ломовыми лошадьми. Маршал ордена, отвечающий исключительно за военные операции, обладал столькими же лошадьми, а вот сенешаль, хотя и был вторым сановником в ордене, получал только одного, если так можно выразиться, «парадного», т. е. хорошего боевого коня, но чуть менее ценного, чем лошадь туркменской породы. У командора Иерусалимской цитадели было всего три лошади и один туркменский конь или «добрый ронкин». Что же касается командиров сержантов, то у них было только по две лошади.

На этом неравенство не заканчивалось. В мирное время лошади магистра питались лучше, чем все остальные: «в то время как братья монастыря получают меру ячменя на двенадцать лошадей, магистр получает [одну] меру на десять [лошадей]» (статья 79). Тем не менее «лошадиная» иерархия отчасти сглаживалась во время военных операций: все кони получали поровну корма, а магистр мог выделить каждому, как рыцарю, так и сержанту, дополнительное верховое животное.

Вот и все, что касается храмовников высшего ранга; но в целом масса тамплиеров была организована таким же образом. Правда, в ней переплетались многие иерархические структуры. Например, мы снова встречаемся с трехчастной схемой феодального общества: те, кто сражаются (рыцари и сержанты), те, кто молятся (капелланы), и те, кто работают (братья-ремесленники). Или со груктурой монастырской организации: с одной стороны, братия монастыря (рыцари, сержанты и капелланы), с другой — братья-ремесленники, — это очень напоминает разграничение между монахами и послушниками у цистерцианцев. Добавим социальное расслоение между знатью и простыми людьми, которое хоть и отчасти, но совпадало с профессиональным разделением — рыцари и сержанты.

Братья-капелланы были единственными в ордене священниками. Они совершали богослужения и наставляли братьев на путь истинный.

Что касается сословия воинов, то оно почти с самого начала распадалось на две категории, рыцарей и сержантов, или служителей, которые отличались от первых лошадьми, одеждой и оружием. Изначально существовало только одно условие для вступления в воинство Храма: свободное происхождение. Но в орден Храма приходили в основном, чтобы сражаться с неверными силой оружия, а заниматься этим было по плечу лишь сословию рыцарей (возникшему и развившемуся одновременно с феодальной организацией общества), так как только они обладали навыками и средствами конного боя.

Этим объясняется и различие между рыцарями и сержантами, которое не стоит недооценивать: сержанты могли сражаться верхом на коне, и в этом случае ими командовал туркопольера (статья 171). Но в боевом строю их никогда не ставили в переднюю линию: они были легче вооружены, хуже экипированы, менее опытны, и поэтому их шеренга не обладала такой ударной мощью, часто неотразимой, как первая.

Вообще-то это различие, которое в своей основе определялось имущественным неравенством, должно было бы размыться в ордене, где при вступлении давался обет бедности. На самом же деле, пропасть росла и соответствовала отчетливому классовому расслоению, которое перекроило средневековое общество. В середине XIII в. человек, просивший принять его в орден, должен был указать, кем он будет — рыцарем или сержантом. Чтобы стать братом-рыцарем, требовалось соблюсти два условия — уже получить рыцарское посвящение и быть сыном рыцаря или хотя бы потомком рыцаря по мужской линии. Так появилась новая привилегия. Дополнения ясно говорят об этом:

Если вы были сервом какого-нибудь человека, и он настойчиво потребовал бы вас, вас выдали бы ему. <…> Если же вы брат-рыцарь, то вам не зададут подобных вопросов, но вас могут спросить, являетесь ли вы сыном рыцаря и дамы, принадлежали ли их отцы к рыцарскому линьяжу, и в законном ли браке вы рождены (статья 673).

Отныне место брата в орденской иерархии зависело от его социального положения в миру. Орден не был инструментом продвижения по социальной лестнице. Эта эволюция была присуща не только воинству Храма: куда зрелищней она смотрится в ордене госпитальеров, не знавшем различия между рыцарем и сержантом. Такое разграничение было введено статутами 1206 г., утвердившими превращение ордена милосердия в братство милосердное и военное. Тем не менее госпитальеры отказались от различий в одежде. В ордене тевтонских рыцарей, появившемся в конце XII в., с самого начала существовало две категории — братья-рыцари и воины братья-миряне.[88]

Капелланы и воины составляли орденское сообщество (societas); они были братьями (fratres) Храма, приносившими тройной обет бедности, целомудрия и послушания. Все они являлись монахами. Их было много в Святой земле и в Испании, т. е. «на фронте». Рядом с ними, на поле боя, мы встречаем рыцарей, присоединившихся с ордену Храма по своеобразному контракту, заключенному на ограниченное время (milites ad terminum). Эти рыцари присоединялись к ордену, чтобы сражаться; если предположить, что они заключали свои контракты на Западе, то задерживались там ненадолго и быстро устремлялись в места где шли бои. Они разделяли образ жизни братьев и подчинялись тем же самым религиозным и дисциплинарным требованиям. По окончании действия договора рыцарь оставлял ордену половину стоимости своей лошади.

В тылу, в западноевропейских командорствах, рыцарей и сержантов, капелланов и milites ad terminum было гораздо меньше. В каждом командорстве должно было находиться хотя бы четверо братьев. В крупных орденских резиденциях их встречалось больше, однако в остальных не набиралось и такого количества. Полагалось иметь по капеллану на командорство, однако в Арагоне в XII в. случалось, что один капеллан отвечал за несколько домов ордена.[89] Наконец, на Западе подавляющее большинство составляли те, кто, не отказываясь от своего положения в миру и не принеся обетов, были связаны с орденом тем или иным образом.

Некоторые ради спасения вверяли воинству Храма свое тело и душу; в большинстве случаев к этому дару они присовокупляли какое-то материальное подношение. Иногда они оставляли за собой аво принести обет в выбранный ими момент, подобно некоему Гилаберту, который в качестве условия своего вступления в орден потребовал дождаться дня, когда «к нему придет желание жить по примерувашей жизни». Стал ли он братом ордена? Нельзя быть в этом уверенным, если сравнить этот случай с историей Жака Шазо, объявившего: «И, когда я этого пожелаю, я смогу вступить в дом Храма в Пун и получать хлеб и воду наравне с другими донатами вышеназванного дома».[90] Тех людей, которые отдавали себя ордену и по этой причине именовались «донатами», не следует путать с confratres, «собратьями» Храма; но, кроме Испании, этот словарь часто был слишком размытым.[91] В 1137 г. Арно де Гор преподнес себя в дар дому Храма в Дузане, вверившись братьям воинства, в том числе и его брату Раймунду де Гору, который уже был тамплиером. На следующий год Арно, как и Раймунд, подтвердил свое обязательство. В 1150 г., когда Раймунд уже умер, Арно, в новом документе, объявил, что предает себя ордену в качестве собрата; одновременно он поручил воинству Храма двух своих сыновей, чтобы они были накормлены и одеты.[92] Терминология, туманная в данном случае, становится более ясной в случае с Иньиго Санчесом де Споррето из Хуэски, в Арагоне. В 1207 г. он сделал ордену материальное пожертвование, в 1214 г. он отдал самого себя, а в 1215 г., предположительно после смерти своей жены, он принес тройной обет тамплиеров. Гильом Маршал, «лучший рыцарь в мире», регент английского королевства, дал обет вступить в орден Храма в 1185 г., когда участвовал в крестовом походе. В 1219 г., будучи при смерти, он принес свою клятву в присутствии своего друга Эмери де Мен-Мора, магистра английского дома тамлиеров. Ему принесли белый плащ, который он втайне приготовил заранее. Гильома покрыли плащом, и он попросил, чтобы его похоронили на лондонском кладбище ордена Храма.[93]

Категория confratres особенно хорошо известна в Арагоне, где у каждого дома Храма было дочернее братство, которое действовало прежде всего как общество взаимопомощи своим участникам (как и всякое братство) и было связано с орденом лишь посредством дарения имущества (оружия, лошадей и прочего) при вступлении в братство, или ad mortem (на смертном одре), или же посредством регулярного внесения милостыни или имущественных даров на протяжении всей жизни. В сохранившихся списках братств ордена Храма встречаются женщины (сорок одна женщина на сорок девять мужчин в братстве Новилласа в конце XII в.), чье социальное положение зачастую был весьма высоким. Более крупное братство, выходившее за пределы Арагона, между 1135 и 1182 гг. насчитывало в своем списке пятьсот двадцать шесть собратьев; среди них мы находим достаточно высокопоставленных людей, и даже короля Санчо VI. Целью братьев было не вступление в орден Храма, не облачение в его одежды, а лишь причастность к духовному престижу ордена и получение связанных с ним выгод.[94]

В очевидной путанице, присущей актам, в которых дариталь передавал себя ордену, можно тем не менее выделить, вслед за Элизабет Манью, три различных типа:[95]

В результате простого дарения человек отдавал ордену Храма самого себя в обмен на духовные блага; Бернард Сесмон де Безу отдает самого себя…

для того, чтобы на закате моей жизни Святое воинство взяло меня к себе, или чтобы по решению братьев вышеназванного воинства оно позаботилось о моей душе. А если смерть придет ко мне внезапно, когда я буду пребывать в миру, пусть братья примут меня и предадут мое тело земле в надлежащем месте и позволят мне участвовать в их милостыне и благодеяниях.

Акт вверения себя ордену, сопровождаемый имущественным дарением, позволял совместить духовные блага с материальными: даритель получал пожизненное содержание. В 1152 г. Район де Рье передал себя воинству при условии, что, пока он будет жить в миру, орден будет выдавать ему десять сетье «blade» (зерновой смеси), шесть сетье ячменя и четыре сетье пшеницы с каждой жатвы.

Наконец, передача себя (par hominem) чаще всего всего случалась с бедными крестьянами, как свободными, так и не свободными от рождения, которые дарили себя ордену Храма в качестве сервов:

Гильом Корда и его племянник Раймунд отдают себя в качестве людей ордена Храма и обязуются оказывать посильную службу Господу и воинству, вносить каждый год двенадцать денье оброка, а по смерти завещать свое имущество воинству, в обмен на то, чтобы быть похороненными на кладбище Храма и на протяжении жизни пребывать под покровительством ордена Храма.[96]

Таких дарителей нельзя путать с сервами, подаренными Храму в рамках материального пожертвования кем-то из сильных мира сего, который отдавал свои земли вместе с работающими на них людьми… Сформулированное на бумаге или нет, но покровительство над имуществом и людьми вступало в силу с момента, когда налаживалась связь с орденом Храма. Орден распространял на них мир Божий. Таким образом, тамплиер являлся хранителем мира.

Остается тема женщин и детей. Устав предусматривает (статья 69), что супружеские пары могут присоединяться к ордену Храма при условии, что будут вести жизнь почтенную, не станут жить в монастыре или добиваться белого плаща, а также завещают ордену свое имущество после смерти. Помимо этого случая, женщинам в ордене не было места (в отличие от ордена госпитальеров, куда их принимали), если не считать дарения par hominem, которое могло распространяться на представителей обоих полов. «Пусть дамы никогда не принимаются в дом Храма в качестве сестер».

К тему же тамплиеры принимали только зрелых мужчин, чей возраст позволял носить оружие.[97] Тем не менее нам известно о двух исключениях: Бернард Фодель вверил ордену Храма себя и своего сына, изъявив желание защитить его от превратностей судьбы. Мы знаем о пяти случаях дарения Храму детей в Руэрге и в командорстве Ваур (Тарн) между 1164 и 1183 гг.[98] Один из тамплиеров, подвергнутых допросу в 1310 г. в Лериде, Арагон, заявил, что вступил в орден в возрасте двенадцати лет, другой — тринадцати. Монастырям тамплиеров приходилось принимать сыновей рыцарей, знати, желающих довершить свое образование. Впоследствии некоторые из них могли принести обет: в Лериде средний возраст сержантов составлял двадцать семь лет, а рыцарей — всего двадцать. Нельзя ли это объяснить тем, что они вступали в орден в более юном возрасте, вопреки предписанию устава?[99]

При вступлении в орден или братство (например, в Арагоне) обычной была практика дарения лошади и оружия. «Эймерик и Гильом-Шабер де Барберано предают свои и души и тела воинству, и, когда они покинут мир, они оставят лошадей и оружие».[100] Этот отказ от вооружения и коней символизирует отречение от мира.

Братья монастыря; члены братства, участвовавшие в деятельности ордена, часть которых жила в командорстве, а другие заведовали там хозяйством или занимались иными делами; люди всякого положения, свободные и зависимые, которые через дарение ad hominem и скромное пожертвование обеспечили себе покровительство ордена Храма как на небе, так и на земле. Довершим картину семьи тамплиеров, упомянув батраков, ремесленников, возниц, писцов и нотариев, которые просто выполняли наемную работу для ордена. В одном ракте 1210 г., составленном в Велэ, присуствуют подписи возницы Пьера, сапожника Мартена, пастуха Этьена и повара Пьера.[101] В Гардени, в Каталонии, прецептор монастыря вознаграждал услуги общественных нотариев и окрестных священников, составлявших подобные документы. В этой связи уточним, что иногда сами тамплиеры были в состоянии составлять эти акты. Около сотни таких документов из картулярия Сельва в Руэрге написаны братом-тамплиером.[102]

Тем не менее не станем сейчас об этом распространяться. Огромное множество тех, кто вступал в орден Храма, и, шире, тех, кто ему жертвовал, были выходцами из мелкой и средней аристократии. В Ваоре список благодетелей, естественно, возглавлял сеньор этой области, могущественный граф Тулузы; но позади него рука об руку шли сеньоры Сен-Антонена и рыцари Пена, рыцари Монтагю и духовные лица из местных церковных учреждений (которые набирали своих монахов из той же благородной среды). В Монсоне все известные командоры происходили из аристократии Комменжа, и все феодальные семейства графства, по примеру графа Додона, вступившего в Орден в 1172 г., внесли свой вклад в расцвет ордена. В Велэ семьи Ла Рош-Ламбер, де Фойе, де Марман, де Дальма, все имеющие корни в этом регионе, поставляли прецепторов, братьев-рыцарей и братьев-капелланов. Еще более красноречив пример области Сельве в Руэрге. Тамплиеры присутствовали там примерно с 1140 г., а в 1148 г. там было учреждено командорство. Открытое несогласие разделило самые могущественные и богатые сеньориальные семьи, благоволившие цистерцианцам, и рыцарей из мелкой аристократии, которые населяли и обогащали этот дом Храма. Первые находились в постоянном общении с Нижним Лангедоком и его городами Безье и Нарбонном; они осознавали сущность феодальных отношений и заказывали свои документы на латыни. Вторые, менее знатного рода, жили в рамках своей среды и обладали дофеодальным менталитетом. Их документы составлялись на провансальском языке. Цистерцианские аббаты были новоприбывшими в этой области, в то время как все прецепторы тамплиеров были уроженцами Руэрга.[103]

В Каталонии у ордена Храма были тесные связи с родами средней знати, вроде семей графов Урхеля и Торроха, причем член последней, Арно, магистр Монкады — одной из провинций Прованса-Испании — с 1180 по 1184 г. являлся великим магистром ордена. В Англии мелкая знать обеспечивала существенную часть рекрутов, в то время как в Шотландии тамплиеры выходили, главным образом, из той нормандской знати, которую король Давид привел из Англии.[104]

Соображения, на которые ссылались люди, предлагавшие Храму самих себя и делавшие ему пожертвования — эти две вещи всегда сочетались друг с другом, — демонстрируют оригинальные черты наряду с традиционными. Я рассмотрю их вместе с движением дарения. Здесь я остановлюсь лишь на самых обычных из них и на некоторых исключениях.

Обычная мотивация, которой по всему христианскому миру руководствовались те, кто приносили пожертвования и дарили самих себя, подразумевала спасение души и освобождение от грехов.

Были и исключения в виде нескольких сомнительных «обращений», вроде истории шотландца, «Гильома, сына Гальфрида, который, предпочитая праздность труду», уступил в пожизненное пользование ордену свою землю в Эспертоне (возможно, из владений своей жены). За это он, по-видимому, получил возможность спокойно жить в доме Храма.[105] И разве не было капельки тщеславия в том, что Ричард де Аркур, который сделал пожертвование монастырю Сент-Этьен в Реневилле, стал тамплиером и завещал написать на своем надгробии, расположенном на хорах церкви, следующую внушительную эпитафию: «Здесь покоится брат Ричард де Аркур, рыцарь командорства рыцарей Храма, основатель монастыря Сен-Этьен»?[106]

Имели место, особенно в XIII в., решения, связанные с политической и религиозной конъюнктурой своего времени. Вероятно, лангедокские рыцари, подозреваемые в причастности к катарам или просто боявшиеся подобных обвинений в свой адрес, вступали в орден из предосторожности. Достоверных фактов на этот счет не существует, но следует поставить вопрос, не поэтому ли во время процесса против ордена было выдвинуто обвинение в ереси.

Ссоры Фридриха II с папской властью — не говоря уж о разногласиях того же Фридриха с орденом Храма — оказали влияние на набор в орден. В 1220 г. папа признал Фридриха II императором; тем самым он отринул тех, кто отстаивал интересы папства в королевстве Сицилия, государем которого и был Фредерик. Дезориентированные сторонники папы покорились королю, бежали или скрылись. «Были и те, которые вступили в орден Храма».[107]

Тщательное изучение набора в орден Храма, и шире, движения дарения показывает со всей очевидностью, что удивительный успех детища Гуго де Пейена говорит о его полной приспособленности к особенностям западного рыцарства — социальной и ментальной среды, выкованной Церковью.

Прием в орден

Теперь последуем за тем, кто стучит у ворот одного из домов Храма и просит, чтобы его впустили. Сразу оставим в стороне странности, реальные или выдуманные, упоминаемые в обвинительных актах 1308 г., составленных, чтобы очернить тамплиеров. Мы последуем за Жераром де Ко, который на допросе 12 января 1311 г. в основных чертах рассказал следующую историю.[108]

Жерар вместе с двумя другими рыцарями был принят в орден в день памяти апостолов Петра и Павла двенадцать или тринадцать лет назад, т. е. либо в 1298, либо в 1299 г. Произошло это утром после мессы в доме Храма в Кагоре. Жерар был посвящен в рыцари пятью годами раньше. Церемонией руководил брат Гиг Адемар, рыцарь, в то время магистр провинции, в присутствии нескольких рыцарей ордена.

Жерара вместе с двумя его сотоварищами привели в небольшую комнату рядом с часовней. К нему подошли два брата (статья 657):

— Ищете ли вы общества ордена Храма и желаете ли вы участвовать в его духовных и мирских делах (статья 658)?

Герард ответил утвердительно. Брат снова заговорил:

— Вы ищете великого, и вы не знаете суровых правил, которые соблюдаются в ордене. Вы видите нас в прекрасных одеждах, на прекрасных конях, в прекрасной экипировке, но вы не можете знать суровой жизни ордена, ибо если вы захотите остаться по эту сторону моря, то отправитесь на противоположный берег, и наоборот. Есливы захотите спать, вам придется вставать, и идти голодным, когда вы хотите есть (статья 661). Согласны ли вы на это ради Бога и спасения своей души (статья 659)?

— Да, — ответил Жерар.

Тогда брат начал задавать вопросы:

— Мы желаем знать о вас, в согласии ли вы с католической верой и в мире ли с Римской Церковью, состоите ли вы в каком-то ордене или связаны вы узами брака? Рыцари ли вы, и в законном ли браке рождены? Не отлучены ли вы по собственной вине или иной причине? Не пообещали ли вы чего-нибудь или не поднесли ли какого-то подарка кому-то из братьев ордена за то, чтобы быть принятыми? Нет ли у вас какого-то скрытого недуга, делающего невозможной вашу службу в этом доме или участие в битве? Не должники ли вы (статьи 658 и 669–673)?

Жерар отвечал, что разделяет католическую веру, что он свободный человек благородного происхождения, рожденный в законном браке и не имеющий перед собой никаких из названных препятствий.

Двое братьев удалились, оставив Жерара и его компаньонов молиться в часовне. Они вернулись и спросили троих готовящихся к вступлению, упорствуют ли они в своей просьбе. Затем они ушли во второй раз, чтобы сообщить магистру о том, что все трое ясно и четко подтвердили свое желание. Потом их с непокрытыми головами привели к магистру. Они преклонили колено, сложив руки (статья 667), и произнесли следующую просьбу:

— Господин, мы явились перед вами и братьями, которые находятся с вами, чтобы просить общества ордена (статья 660).

Брат Гиг Адемар попросил их подтвердить свои ответы на вопросы, ранее заданные двумя братьями, соискатели поклялись на «известной книге», после чего он сказал им:

— Вы должны поклясться и пообещать Господу и Пресвятой Деве, что будете всегда подчиняться магистру ордена Храма, будете соблюдать целомудрие, добрые обычаи и установления ордена; что будете жить, не имея собственности, и оставлять у себя только то, что получите от своего прецептора; что сделаете все, что сможете, чтобы сохранить приобретения королевства Иерусалимского и завоевать то, что еще не обретено; что никогда не пойдете по своей воле туда, где несправедливо убивают, грабят и обделяют христиан; и, если вам будет доверено имущество ордена Храма, вы будете его надежно охранять. И вы не оставите орден, ни для лучшей доли, ни для худшей, без согласия своих начальников (статьи 674–676).

Жерар и оба его сотоварища поклялись. Тогда Гиг снова заговорил:

— Мы примем вас, ваших родителей и двух или трех ваших друзей, каких вы пожелаете, чтобы они участвовали в духовных деяниях ордена, с начала до конца (статья 677).

И, сказав это, он покрыл их плащом и благословил, и при этом брат-капеллан Раймунд де ла Коста пропел псалом Ессе quam bonum… а затем прочитал молитву Святому Духу. После этого магистр поднял их собственными руками, поцеловал в губы и напомнил, чтобы священник и присутствующие рыцари тоже поцеловали их в губы таким же образом (статья 678).

Все сели. Магистр подробно рассказал новым братьям о дисциплинарном кодексе ордена, описал им провинности, ведущие к изгнанию из монастыря или лишению одежды (статья 679). Затем он кратко изложил основные правила повседневной жизни тамплиеров: религиозные обязанности (статьи 682–684), поведение за столом (статья 681), уход за лошадьми, оружием и пр. Он напомнил, что «они должны носить на талии несколько коротких веревок» в знак того, что они призваны жить в целомудрии и что общение с женщинами им воспрещено. И наконец, он заключил: «Вперед, и Бог воздаст вам лучшим» (статья 686).

Этот обряд не имеет ничего общего с исполненной тайны церемонией инициации. Вступая в орден, будущий брат произносил клятву. Эта церемония примечательна, главным образом, тем, что она точно воспроизводит феодальный ритуал клятвы верности вассала своему сеньору. Изъявления своего желания, сложенные руки, преклонение колен, магистр, который, подобно сеньору, поднимает брата; поцелуй в губы — символ мира — семена плаща, — все это встречается и в церемонии вступления в вассалитет. Здесь нет ничего удивительного, ведь орден Храма был задуман и создан для европейской феодальной аристократии XII и XIII вв.

Не все тамплиеры до конца поддерживали строгость этих обязательств. Бывали и дезертиры, и в 1307 г. обвинители Храма воспользовались их услугами в своих целях. Много ли их было? Узнать об этом точно нет возможности, но нам известно немало примеров из всех эпох: в XII в. армянский князь Млех нарушил свой обет и стал заклятым врагом ордена Храма. Мы знаем и об одном рыцаре, переметнувшемся к мусульманам, но без вероотступничества. Но не пришлось ли другим, чтобы остаться в живых, «поднять палец и сказать закон», согласно священной формуле, т. е. принять мусульманскую религию? Такой слух прошел о Ридфоре, которого неожиданно пощадил Саладин. И это доподлинно известно о Леоне Привратнике, предателе, выдавшем мусульманам тамплиеров Сафеда в 1268 г.[109] Это могли быть только исключения: об этом свидетельствует количество тамплиерских голов, украсивших мусульманские пики после Хаттина, после Форбии, после падения Сафеда, и еще раз в 1302 г. после разгрома на острове Руад.

На Западе дезертирство случалось нередко, и Храм сурово карал тех, кого удавалось изловить. Для этого орден, не колеблясь, прибегал за помощью к королевскому суду, как, например, это произошло в случае Гильома де Монзона, найденного в 1282 г. стражей короля Арагона по требованию Храма.

Всегда ли реакция ордена была такой жесткой? В 1309 г. на допросе шотландский тамплиер Роберт Шотландец признался, что он был дважды принят в орден: в первый раз в Шато-Пелерен в королевстве Иерусалимском, во второй раз после того, как он дезертировал и впоследствии принес покаяние, в Никосии на острове Кипр.[110] Неужели устав был столь снисходительным? Не было ли это скорее позднейшим изменением позиции?

Высшие чины ордена Храма

Естественно, все должности внутри ордена распределялись исключительно между братьями, особенно братьями-рыцарями.

Верховное управление базировалось в Иерусалиме: устав и папские буллы запрещали перемещать штаб-квартиру ордена. Однако в 1187 г. Иерусалим пал под натиском мусульман, и необходимость учитывать изменившуюся обстановку привела к учреждению «главной резиденции» в Акре. Этот город, последний оплот королевства, в свою очередь, пал в 1291 г. Тогда руководство ордена переместилось на Кипр. Таким образом, его резиденция всегда оставалась на Востоке. Для тамплиера «за морем» находился Запад.

Магистр правил орденом Храма подобно аббату бенедиктинского монастыря, но титул его был новшеством, которое впоследствии восприняли некоторые другие военные, а потом и нищенствующие ордена. Согласно уставу, все братья повинуются магистру, «а магистр должен подчиняться своему монастырю» (статья 98). Фактически устав ордена обязывает магистра перед принятием любого решения собирать совет и выяснять мнение братьев, составляющих капитул. Магистр не обладал абсолютной властью над орденом, и для XII в. это неудивительно. С одной стороны, здесь опять проявляется влияние цистерцианцев (роль капитула становится даже выше, чем в Клюни), а с другой — структура ордена повторяет строй феодального общества, возлагающего на сеньора обязанность созывать совет, а на вассала — участвовать в нем. Таково было всеобщее правило, и если бы орден Храма от него уклонился, этому было бы трудно найти объяснение. «При любых обстоятельствах магистр должен действовать по совету монастыря, созывая братьев и узнавая их мнение, чтобы принять решение, с которым согласится большинство братьев и он сам» (статья 96). Другие статьи (36, 82, 87) подтверждают эти распоряжения. В целом, абсолютизм не средневековая концепция.

Таким образом, первым ограничением власти магистра являлась необходимость совещаться с братьями, но не со всеми и не всегда, так как устав здесь предусматривает тонкие нюансы. Например, магистр имел право давать ссуды, очевидно под проценты, в пользу ордена. Если сумма не превосходила тысячи безантов, ему требовалось согласие нескольких достойных людей монастыря. Если же он хотел отдать в рост больше, ему необходимо было заручиться одобрением большего количества братьев. Он назначал высшие чины провинций ордена с согласия своего капитула, когда речь шла о наиболее важных провинциях, и единолично выбирал бальи второстепенных округов. Короче говоря, с помощью капитула, нескольких советников, а иногда и в одиночку магистр принимал участие в работе всех механизмов жизнеобеспечения ордена, следя за состоянием замков, отношениями с Западом, перемещением имущества, лошадей и денег, вывозом на Запад больных и стариков или, напротив, ввозом на Восток свежих сил… И чтобы магистр, несмотря ни на что, всегда мог принимать неотложные решения, требующие, однако, обсужденияс братьями, его постоянно сопровождали, по меньшей мере, два рыцаря. Это были не только советники, но еще и контролеры.

Еще одной уздой, сдерживавшей инициативу магистра, служила власть других сановников ордена. В иерархических статутах 1160 1170 гг., за положениями о магистре следуют аналогичные предписания для сенешаля, маршала и пр.

Второй по рангу сановник ордена, сенешаль, полностью замещал магистра в случае его отсутствия. Но еще более высокое положение занимал маршал, который постоянно следил за дисциплиной в ордене, надзирал за теми, кому поручалась забота о животных, вооружении и имуществе, делал необходимые закупки. Его роль была особенно важна во время военных кампаний, так как «все братья-сержанты и все воины находятся под командованием маршала, когда они выступают в поход» (статья 103). Будучи главой штаба, он лично участвовал в битве, поскольку, если натиск тяжелой конницы ослабевал, он становился — образ говорит сам за себя — его «острием».

Командор Иерусалимской области (или королевства) брал на себя функции казначея ордена: «Все ценности монастыря, где бы они ни были приобретены, по ту или эту сторону моря, должны быть переданы в его руки» (статья 111). Разумеется, он не имел права ими распоряжаться, до тех пор пока их не видел магистр, но после соблюдения этой формальности он отвечал за их употребление. Все трофеи, добытые в ходе военных кампаний, поступали к нему, кроме животных и оружия, которые переходили к маршалу. Он обеспечивал связи Иерусалима с монастырями тамплиеров на Западе при посредстве командора свода Акры, следившего за всеми перевозками ордена через этот порт. Он осуществлял и другую важную задачу, распределяя тамплиеров по разным монастырям и крепостям ордена в зависимости от возможности их размещения и военных нужд. Под его прямым командованием находился драпье, интендант ордена, который обеспечивал братьев одеждой и военным обмундированием (постельными принадлежностями, палатками и пр.).

Упомянем и о командоре Иерусалима, отвечавшем за защиту пилигримов, традиционную миссию храмовников, о котором я расскажу в главе, посвященной этому направлению деятельности ордена. Назовем еще некоторых сановников, назначавшихся для командования братьями-сержантами, например: заместителя маршала, который руководил весьма многочисленными братьями из конной стражи; гонфалоньера (знаменосца); командора свода Акры и, наконец, туркопольера, возглавлявшего легкую конницу, набираемую исключительно из местных туркопов, которые сражались на тюркский манер, т. е. верхом и с луком.

В своей службе эти старшие командиры ордена не могли действовать независимо от магистра. Он же имел перед всеми преимущество «всеобъемлющей компетенции». Воля и личность магистра обладали огромным влиянием, которое могло оборачиваться как в лучшую, так и в худшую сторону. Первого мая 1187 г. магистр ордена Храма Жерар де Ридфор вступил в бой, получивший название битвы при Фонтен дю Крессон, при неблагоприятных обстоятельствах, дававших численный перевес противнику. К тому же он не обратил внимания на отрицательное мнение присутствовавшего там магистра госпитальеров и Жаклина де Мальи, которого исследователи долгое время принимали за маршала Храма, но который был всего лишь простым рыцарем.

Помимо неформального совета мудрых мужей, обязанных высказывать свое мнение в любой ситуации, существовал капитул или, скорее, капитулы, представлявшие собой постоянно действующий орган ордена. Капитулы локальных командорств заседали еженедельно, провинциальные капитулы — раз в год, а генеральный капитул собирал на Святой земле сановников Сирии-Палестины и Запада раз в пять лет. Это была неповоротливая и сложная машина! О том, чтобы провести генеральный капитул по поводу избрания магистра, не могло быть и речи: в ситуации чуть ли не перманентной войны присутствовать на нем смогли бы далеко не все. В этом совете участвовали только тамплиеры Святой земли, т. е. их ничтожное меньшинство, определенное с помощью процедуры, сравнимой с процессом избрания венецианского дожа. Судите сами.

Как только становилось известно о смерти или отставке магистра и складывалась благоприятная обстановка, маршал созывал сановников ордена. Это приглашение относилось ко всем как на Востоке, так и на Западе, но представители Европы участвовали в совете, только если уже находились на Святой земле. Выбирался великий командор, который наблюдал за проведением капитула. Он же назначал командора выборов, который назначал себе помощника.

«И эти два брата должны были назвать двух других братьев, чтобы их стало четверо. И эти четверо должны были избрать двух других братьев, чтобы их стало шестеро», и так до двенадцати…

в честь двенадцати апостолов. И эти двенадцать должны вместе избрать брата-капеллана, чтобы он символизировал собой Иисуса Христа и приложил все усилия для сохранения мира, любви и согласия между братьями. И братьев станет тринадцать. И среди них должно быть восемь братьев-рыцарей, четыре сержанта и брат-капеллан. И эти тринадцать выборщиков должны происходить… из разных народов и разных стран, чтобы сохранить мир в доме (статья 211).

Тринадцать выборщиков определяли нового магистра и провозглашали его избрание перед капитулом. В целом к услугам магистра был многолетний опыт ордена. Он исполнял важные функции как на Западе, так и на Востоке. «Люди с передовыми взглядами», вроде Тремеле и Ридфора, встречались нечасто, и так же редки были выходцы из аристократии Святой земли, как, например, Филипп Наблусский.

Орденская организация

Статья 87 дополнений уточняет, что магистр с согласия капитула назначает «командоров области Триполи и Антиохии, Франции и Англии, Пуату, Арагона, Португалии, Апулии и Венгрии». Это неточный, но бесценный список, поскольку здесь мы впервые получаем представление о территориальной структуре ордена Храма.

Покинув Марсель, Гуго де Пейен оставил там своих представителей с поручением продолжать начатую им пропаганду и вербовку. Один из этих людей, Пайен де Мондидье, был назначен «магистром Франции»,[111] что на тот момент следовало понимать как территорию языка ланг д'ойль и Англию, где побывал Пайен. Провинция Англия образовалась лишь впоследствии, когда дарения там приобрели больший размах.

Кроме того, Гуго Риго и Раймунд Бернард, вместе или порознь, освоили южную зону, включавшую Португалию, Леон, Каталонию, Лангедок и Прованс. В1143 г. Пьер де ла Ровер называл себя «магистром Прованса и части Испании», и А. де Клермон носил этот титул еще в 1196 г. (под Испанией следует понимать исключительно Арагон и Каталонию). Первыми двумя центрами миссионерской деятельности тамплиеров стали Каталония и Нижний Лангедок, а оттуда эмиссары направлялись в Прованс, где в 1136 г. было основано командорство Ришеранш, около Валре, и в Италию. Два итальянских монастыря продолжали зависеть от магистра в Провансе до тех пор, пока не была учреждена провинция Ломбардия или Италия. Упоминание об Арагоне в тексте устава относится именно к этой самой провинции Прованс.

Позже количество провинций выросло преимущественно в результате дробления крупных территориальных единиц. От Франции отделилась провинция Англия с Ирландией и Шотландией, но ни Нормандия, ни Бургундия, которые часто именуются провинциями, так и не получили статуса независимых.[112] Наиболее показательна история развития обширной южной провинции. Существует предположение, что тамплиеры, стремясь добиться понимания от своих благотворителей, проживавших в той или иной местности, организовали свои владения по лингвистическому принципу. Внутри провансальского ареала языковые различия привели к череде территориальных разделов. Сначала все земли к западу от Гаронны (т. е. Гасконь) объединились в провинцию Пуату; с 1180–1190 гг. начала свое существование провинция Лимузин-Овернь, и, наконец, около 1240 г. отделились провинция Прованс с центром во влиятельном монастыре Сен-Жиль-дю-Гард, и Арагон с Каталонией и Руссильоном. Не была ли барселонская рукопись устава, созданная около 1266 г., написана для тамплиеров этой лингвистической зоны?[113]

Если это так, то подобная политика достаточно хорошо соотносилась с тем, что мы знаем о культуре тамплиеров: латынь знали немногие. Они объяснялись на местных наречиях.

Однако другие территориальные подразделения были обязаны своим происхождением расширению деятельности ордена, как это произошло в Германии, или в Италии, где провинция Апулия возникла, отделившись (около 1169 г.) от первоначальной итало-ломбардской провинции. В Испании успехи Реконкисты привели к разделу единой провинции Португалия-Леон-Кастилия на две единицы — Португалию и Леон-Кастилию. В XIII в. завоевание Кипра, отклонение от цели Четвертого крестового похода, обрушившегося на Константинополь, и растущее влияние Малой Армении (Киликии) имели следствием создание новых провинций.

Во главе этих округов стояли магистры, иногда именовавшиеся великими магистрами, прецепторы, прокураторы или командоры.[114] Подобное разнообразие терминологии служит источником путаницы, она же проявляется и на низших уровнях командорств, прецеп-торий, бальяжей и даже провинций с более или менее выраженной иерархической структурой. Например, провинция Франция включала пять прецепторий, которые иногда именовались провинциями: Нормандия, Иль-де-Франс, Пикардия, Лотарингия-Шампань, Бургундия. Во главе их стояли прецепторы, которых следует отличать от магистра Франции, находящегося на верху иерархии. Тем не менее документ 1258 г. представляет брата «Фулька де Сен-Мишеля, прецептора воинства Храма во Франции, и брата Роберта, по прозвание Павар, прецептора дома вышеназванного воинства в Нормандии».[115]

Светские власти временами оказывали давление при назначении руководящих лиц этих провинций, особенно во Франции. Не делая им слишком значительных уступок, магистр храмовников все же старался выбрать человека, известного в провинции и угодного государям. Это отвечало интересам ордена.

Отношения между западными провинциями и иерусалимской штаб-квартирой были непростыми. Об этом свидетельствуют те проблемы, которые обсуждались на генеральных капитулах. В XIII в. встал вопрос о назначении «досмотрщика областей по эту сторону моря», заместителя или представителя магистра, которому поручалось наблюдать за всеми западными провинциями.[116] Однако когда провинция, объединявшая Прованс и часть Испании, раскололась, в результате чего образовались территориальные округа Арагон и Каталония, последняя была поставлена под прямое управление иерусалимского магистра ордена Храма. Официальным предлогом для этого стала необходимость административного отделения «сражающихся» провинций ордена (Святая земля и Испания) от «дающих пропитание».

На нижнем уровне структуры ордена располагались командорст-ва или дома, которые, однако, не следует рассматривать как одиночные центры. Скорее каждый из них представлял собой округ с главным или «материнским» домом и его «филиалами». Здесь мы опять встречаемся все с той же терминологической путаницей, усугубленной современными поклонниками истории тамплиеров, которые по капризу своего живого воображения превратили слишком много ничтожных лачуг в роскошные командорские резиденции. Какими же они были в действительности? В середине XIII в. английский хронист Матвей Парижский писал: «Тамплиеры владеют 9000 поместьями во всем христианском мире, а у госпитальеров их 19 000, и сверх того различные оброки и налоги, которые они взимают со своих братьев…».[117] Чаще всего эти цифры, приводимые Матвеем, принимают за чистую монету. Однако они безнадежно преувеличены, даже если окрестить командорством каждый виноградный куст и каждый выселок, принадлежавший ордену. В Англии Т. Паркер насчитывает десятка четыре командорств на момент ликвидации ордена, десять из которых находились в Йоркшире, а пять или шесть — в Линкольншире. А. Дж. Форей полагает, что в Арагоне и Каталонии их было тридцать два, и к ним можно добавить еще два в Наварре. В графстве Прованс их набиралось около сорока. Лоран Дейе приводит цифру в тысячу сто семьдесят командорств на территории современной Франции.[118]

Орден старался добиться как можно большего порядка в расположении этих центров с помощью обмена и покупок. На Западе орден преследовал две цели: набор людей и максимально эффективное использование своих поместий. Стало быть, для него было важно иметь достаточно густую сеть домов Храма, чтобы любой желающий вступить в орден тамплиеров мог без труда найти их, и чтобы избежать слишком большой разбросанности между ко-мандорствами и филиалами.

Иерархия этих организаций не отличалась жесткостью. В Дузане тамплиерский патримоний возник на основе четырех пожертвований, сделанных почти одно за другим: в 1133 г. — Дузан и Брука-фель, в 1136 г. — Сен-Мари-де-Кур, в 1153 г. — Сен-Жан-де-Карьер, позже к ним прибавились и другие. Около 1150–1160 гг. на этих землях, в долине Ода, на расстоянии примерно тридцати километров друг от друга, образовалось два командорства — Дузан и Каркассон. Ниже по течению реки, в сорока километрах от Дузана, находилось командорство Нарбонн. Немного позже Кур и Сен-Жан-де-Карьер были возведены в ранг подчиненных командорств. Их прокурорами, или командорами, или прецепторами стали Изарн де Мольере (1162 г.) и Пьер де Падерн (1169 г.).[119]

В Арагоне раньше всех были учреждены монастыри на севере, в Пиренеях; по мере Реконкисты короли стали поручать тамплиерам охрану вновь завоеванных территорий. Именно северные коман-дорства первыми приняли под свою опеку земли и замки, подаренные им королевской властью: так, в 1196 г. замок Альгамбра, резиденция недолговечного ордена Монжуа, был поставлен под прямое управление командора Новилласа, а затем, в 1201 г., туда был назначен подчиненный командор.[120]

Такое же шахматное расположение существовало и на Востоке, но совсем по другим причинам. Военные и стратегические нужды заставляли использовать для возведения замков совершенно определенные места. Военно-монашеские ордены владели как городскими домами, так и аграрными хозяйствами и деревнями. Связь между Иерусалимом и этими разнообразными структурами была налажена со всей возможной заботой. Тамплиеры прочертили в Святой земле своеобразную карту в масштабе однодневного перехода, на которой «каждый этап заканчивается либо командорством, обителью Храма, либо площадкой для бивака, снабженной колодцами», где орденский отряд мог устроиться на ночлег или разбить лагерь.[121]

Некоторые клетки и направления на этой шахматной доске находились на привилегированном положении. Это бросается в глаза в Святой земле: латинские государства вытянулись в линию на единственной узкой полоске земли между морем и пустыней, потому и военные постройки орденов, как вехи, выставленные в направлении с севера на юг, отмечали собой побережье (Тортоса, Шато-Пелерен) и внутренние долины (ось Оронт-Литани-Иордан (Сафед); пунктами привязки для военных объектов были также иорданские броды и перевалы, прорезающие Ливанские горы (Шатель де Ге-Жакоб и Крак де Шевалье госпитальеров).

В Испании и Португалии «граница» между христианскими королевствами и мусульманскими государствами определяла выбор тамплиеров, которые вместе с госпитальерами несли ее охрану. В 1143 г. указ короля Арагона передал храмовникам пятую часть всех земель, отвоеванных у мусульман. Впоследствии испанские монархи всячески умеряли это проявление великодушия, пока в 1233 г. король Арагона не отменил указ 1143 г. С этих пор в королевстве Валенсия вошло в обычай делать подарки в размере, пропорциональном оказанной помощи.[122]

В остальном христианском мире тамплиеры отдавали предпочтение путям сообщения. Каждый год потоки пилигримов, крестоносцев, лошадей, продуктов и денег устремлялись сухопутным или речным путем к портам Средиземного моря, откуда они на кораблях переправлялись в Сирию-Палестину. Не приходится удивляться тому, что вдоль дорог, связывающих Фландрию с Шампанью, можно было встретить многочисленные дома Храма.[123] И не по воле случая в первом списке провинций ордена, приведенном в уставе около 1160 г., значится провинция Венгрия, через которую обязательно пролегал путь крестоносцев, не желавших отправляться в Святую землю по морю. В Италии тамплиеров также притягивали дороги, по которым двигались паломники. У них было отделение в Тревизе, у начала балканской дороги в Константинополь, и, уже за пределами Италии, в Триесте, Поле, Любляне, и Вране в Хорватии. Верчелли в Пьемонте встречал переваливших через Альпы паломников, направлявшихся в Рим или желавших достичь Святой земли. Естественно, что там обосновались и тамплиеры, и госпитальеры. Речь шла не только об освоении паломнических маршрутов. Отметим, что большое значение имели дарения, сделанные в Лигурии, Венти-милле, Альбенге, Савоне и в районе крупного порта Генуя. В Северной Италии наличие дома в Милане засвидетельствовано с 1134 г., но руководящая роль в учреждении командорств перешла к дому в Пьяченце, основанному ранее 1160 г. Оттуда тамплиерские базы распространились вдоль дорог в долине По (Болонья), а затем прибрежных маршрутов Романьи и Южной Италии. Точно так же не было недостатка в тамплиерских командорствах вдоль дорог, спускавшихся от альпийских перевалов к Генуе и Венеции.[124]

На Западе важные пути перемещения паломников также притягивали внимание тамплиеров, и особенно «дороги к могиле Св. Иакова». Очень быстро обосновавшись на обоих склонах Пиренеев, тамплиеры и госпитальеры устроили приюты у перевалов. Капелланы и служители дежурили, наблюдая за участком горы. Вблизи Луза и Гаварнии тамплиеры вернулись к своей привычной работе по охране паломников.[125] Значимость командорства Сен-Жиль-дю-Гард была связана с тем, что для пилигримов в Иерусалим оно находилось на одном из последних этапов пути к Марселю, кроме того, здесь начинался лангедокский маршрут в Компостеллу, проходивший через область с густой сетью тамплиерских организаций. В Бретани дома в Нанте и на острове Муан, в заливе Морбиан, были основаны в пункте отплытия паломников в Сантьяго.[126]

Эта сеть создавалась в результате распространения вширь, начинавшегося с нескольких важных центров и чаще всего шедшего вдоль путей сообщения. Тамплиеры Дакса двигались вдоль горного потока По.[127] Ситуация в Провансе хорошо известна. Командорство в Ришеранше, основанное в 1136 г., дало побеги в Оранже, Руа и, главное, Сен-Жиле (около 1138) и Арле (1138–1140). Для ордена Храма это означало появление такого же количества новых миссионерских центров: Сен-Жиль руководил десятком подчиненных ко-мандорств. Ришеранш и Арль стали отправными точками для продвижения ордена на восток по двум параллельным линиям: первая, исходившая из Ришеранша, приводила к Систерону, Динье, Энтрево и Риго. Вторая связывала Арль с Эксом, Лоргом, Руо и портами Тулона и Йера. Эти две оси соединялись в графстве Ницца, где располагались влиятельные командорства Биот, Грасс и Ницца.[128]

Этот процесс отпочкования новых командорств приводил к нескончаемому переустройству общей структуры. В документе 1184 г. владение ордена в Тивре в Эро предстает как важное и процветающее и приписывается к командорству Лодев, находящемуся в подчинении у прецептора дома Сент-Элали де Ларзак. Однако это благополучие оказывается недолговечным, Тивре переживает упадок, и тамплиеры передают его под управление командорства в Пезенасе.[129] Шахматное расположение и гибкость организации благоприятствовали выполнению задач ордена, главная из которых состояла в том, чтобы обеспечивать быструю мобилизацию материальных и людских ресурсов в помощь Святой земле. Подтверждением этому начиная с середины столетия служит роль рыцарей Храма во Втором крестовом походе.

Часть III. АРМИЯ В ПОХОДЕ

Глава 1. Второй крестовый поход

Гибель графства Эдесского

В годы, последовавшие за Первым крестовым походом, латинские государства значительно упрочили свое положение. Завоевание прибрежных городов практически завершилось со взятием Тира в 1124 г.; только на самом юге все еще держался Аскалон с его египетским гарнизоном. На внутренних землях франки контролировали подступы к пустыне: до больших мусульманских городов Алеппо, Хамы и Дамаска было уже совсем близко. Этот успех объясняется динамичностью крестового похода, согласием, чаще всего царившим между франкскими государствами, и авторитетом двух выдающихся иерусалимских государей — Балдуина I и Балдуина П. Латинским государствам благоприятствовал и разлад в мусульманском мире. Эмиры Мосула, Алеппо, Шейзара, Хомса и Дамаска больше думали о независимости своих княжеств, чем о завоевании латинских государств. И порой они даже не гнушались заключать союз с латинянами, направленный против одного из своих эмиров-соперников.

Из четырех государств, возникших в результате крестового похода, только графство Эдесское глубоко вклинивалось в мусульманские земли в верховьях Евфрата. Граф Жослен II вовсе не был тем неумелым правителем, каким его описал Гильом Тирский: его часто упрекали в том, что он уехал из суровой Эдессы в цветущий Тюрбес-сель. На самом деле, эта красивая крепость находилась ближе к Алеппо — откуда исходила мусульманская угроза — и к Антиохии, откуда могла прийти помощь.[130] К сожалению, Жослен не сумел поладить с князем Раймундом Антиохийским: а ведь в то же самое время в мусульманской северной Сирии у них появился серьезный противник — Зенги, атабег Мосула.

Зенги объединил северную Сирию и обратил свои честолюбивые взоры на Дамаск. Иерусалимский король Фульк в совершенстве овладел хитроумной тактикой, заключавшейся в том, чтобы играть на распрях в мусульманском мире, и в 1139 г. заключил союз с Дамаском, чем спас этот огромный город от подчинения Зенги. Унур, правитель Дамаска, даже нанес визит королю Фульке в Акру, что было довольно необычно.

Однако неожиданно произошло важной событие: почти случайно, возвращаясь из набега на мелкого мусульманского князька на востоке Малой Азии, Зенги осадил Эдессу — в тот момент плохо защищенную. Раймунд Антиохийский ждал подкреплений из Иерусалима, чтобы двинуться на помощь осажденному городу. Слишком поздно! Накануне нового, 1144 г., после месячной осады, город попал во власть Зенги, как и большая часть графства. Удар был суровым: он вызвал сильное эмоциональное потрясение в Западной Европе, даже несмотря на то, что смерть Зенги в 1146 г. дала франкам передышку.

Первого декабря 1145 г. папа Евгений III обнародовал буллу о крестовом походе. Смысл ее заключался в том, что во избежание предыдущих ошибок в новый крестовый поход должны отправиться только французы, причем исключительно воины. Руководить ими надлежало единому вождю — королю Франции Людовику VII, который, впрочем, уже изъявил желание отбыть в Иерусалим. Этим, безусловно, объясняется присутствие среди воинов, готовившихся выступить в Святую землю, большого отряда тамплиеров. Командовал ими Эврар де Барр, рыцарь из Иль-де-Франса, магистр тамплиеров во Франции. Были ли среди них рыцари из орденских домов Арагона? Хронология событий дает основания сомневаться в таком предположении: в то время испанские тамплиеры были заняты осадой Тортосы и взятием Альмерии.[131]

Первую проповедь крестового похода прочел на Пасху 1146 г. в Везеле св. Бернард. На протяжении следующего года он объехал практически весь Запад и преступил указания папы: Бернард не только вовлек в этот поход германского императора Конрада III — что с неизбежностью поднимало проблему командования, — но и толпу мирных паломников. Для св. Бернарда дух крестового похода, которому он хранил верность, значил больше, чем эффективность.

Двадцать седьмого апреля 1147 г. сто тридцать рыцарей ордена Храма собрались в Париже на капитул под председательством магистра Франции Эврара де Барра и папы Евгения III. Безусловно, именно по этому случаю тамплиерам было даровано право постоянно носить крест на одежде.[132] Очень вероятно, что они уже были готовы начать крестовый поход.

Германские войска первыми двинулись по маршруту через Венгрию и Византию. Пропасть между греками, страдавшими от бесчинств этих странных «пилигримов», и латинянами, обвинявшими Византию в измене и предательстве, неумолимо ширилась. Французы следовали тем же путем. Добравшись до Адринополя, крестоносцы подверглись нападению «неконтролируемых элементов» — куманов и печенегов, народов, состоявших на службе у Византии. Пришлось договариваться с Константинополем о свободном проходе через его земли. В числе посланников был и Эврар де Барр. В конце концов, в июне 1147 г. армия Людовика VII переправилась через Босфор. Едва дойдя до Никеи, французы столкнулись с остатками германских крестоносцев, разбитых турками-сельджуками при До-рилее — в том самом месте, где пятьюдесятью годами ранее воины Первого крестового похода проложили себе путь в Святую землю. Конрад вернулся в Константинополь, откуда чуть позже морем добрался до королевства Иерусалимского.

В горах Малой Азии, под защитой ордена Храма

Людовик VII углубился в горы Малой Азии, не имея ни достаточного запаса продовольствия, ни надежных проводников. К тому же его армия находилась среди враждебного населения. Неотступно преследуемое турками, крестоносное воинство медленно ползло вперед, слабея день ото дня. В горах Кадмоса командир авангарда Жоффруа де Ранкон двинулся быстрее и, позабыв об отданных ему приказах, оторвался от основных сил, обремененных обозом и обслугой. Сам того не желая, он оставил армию беззащитной перед смертоносным ливнем стрел турок. Сумятица охватила все войско. В этой ситуации король был восхищен самоотверженностью и дисциплиной отряда тамплиеров. Эд де Дейль, монах (и будущий аббат) из Сен-Дени, участвовавший в крестовом походе в качестве капеллана Людовика VII, оставил нам рассказ о произошедшем: «Магистр ордена Храма, сеньор Эврар де Барр, человек, уважаемый за свое благочестие и служивший примером мужества для рыцарей» дал туркам отпор

…с помощью своих братьев, с мудростью и отвагой руководя защитой того, что принадлежало им, и изо всех сил и со всей храбростью обороняя принадлежавшее другим. Со своей стороны король, который с удовольствием смотрел, как они сражаются, пожелал подражать им; он распорядился, чтобы вся армия старательно следовала примеру рыцарей Храма, зная, что, когда голод подтачивает человеческие силы, только единство намерений и мужество может поддержать слабых. Итак, в этом опасном положении, по всеобщему согласию, было решено, что все, бедные и богатые, объединятся в одно взаимное братство с братьями Храма и поклянутся во имя своей веры не бросать лагерь и во всем подчиняться магистрам, которых им дадут. И они признали магистром некоего Жильбера…[133]

Этот Жильбер разделил рыцарей на группы по пятьдесят человек, передав каждую из них под командование одного тамплиера. Он отвел каждому отряду свое определенное место, приказав сохранять спокойствие под стрелами и не покидать рядов без соответствующего приказа.

Второй крестовый поход (1147–1148)

Рыцари и пехотинцы, которые еще недавно поступали только по-своему — по примеру Жоффруа де Ранкона, этого «вестника смерти и потерь», — теперь покорились железной дисциплине профессионалов войны, каковыми были тамплиеры. Выстроенная таким образом колонна, следующая в сомкнутом порядке, защищенная с флангов треугольными щитами пехоты, без помех пересекла горы и вышла к прибрежному городу Адалия (современная Анталия). Более того, благодаря стремительным вылазкам то одного, то другого отряда в пятьдесят человек, послушно выполнявших распоряжения своего «магистра», крестоносцы смогли нанести своим противникам тяжелые потери.

Читатель наверняка уже обратил внимание на выражение, использованное Эдом де Дейлем: «Все, бедные и богатые, объединятся в одно взаимное братство с братьями Храма». Чуть далее он снова повторяет ту же мысль: «Благодаря нашему братскому единению мы четырежды обращали противника в бегство». Таким образом, все выглядит так, как будто целая армия, без различия рангов и классов, вступила в большую семью confratres — «собратьев» ордена Храма; тех, кто, не принеся положенного обета, подчинялся руководству тамплиеров, участвовал с ними в жестоких сражениях и разделял славу иерусалимского воинства. Нет никакого сомнения в том, что, теснимые турками, крестоносцы думали, что Бог карает их за грехи. Дисциплина ордена Храма, которой они добровольно подчинились (может быть, дав клятву?), стала для них формой покаяния. Желая искупить свои грехи, они положились на посредничество бедных рыцарей Христовых и их магистра Эврара де Барра, человека, «уважаемого за свое благочестие…», как сообщает нам Эд де Дейль. На несколько дней все они стали рыцарями Христа.

Всего на несколько дней! Крестовый поход закончился самым плачевным образом. Людовик VII оставил часть своей армии в Адалии, где она была перебита, и отправился на корабле в Антиохию. Позднее крахом окончился поход на Дамаск. Этот крестовый поход не принес ничего, кроме разочарования: крестоносцы с Запада и латиняне Святой земли уже не понимали друг друга. На Западе зрело сильное недовольство, и критика не пощадила даже главного проповедника этого «крестового похода ради спасения души» — св. Бернарда.[134] Безусловно, он частично нес ответственность за провал, ведь именноон послал в путь неуправляемые толпы. Паломники или воины? С этих пор приходилось выбирать. Латиняне Востока требовали от христианского мира поселенцев и воинов, но с Запада на Святую землю упорно слали пилигримов. Исключение составляли только члены военно-рыцарских орденов.

Дух крестового похода доживал последние дни. Он уступил место реализму. Тамплиеры находились на самом стыке — на склонах Кад-моса они доказали и свою веру, и свой профессионализм. Конечно, перемены давались не без труда. Нерешенным оставался мучительный вопрос: «монах и воин», «монах или воин»? Неужели ответ, данный св. Бернардом в «Похвале», больше не годился? Об этом стоит задуматься.

В январе 1149 г., после смерти Роберта де Краона, Эврар де Барр, герой битвы при Кадмосе, с 1143 г. магистр ордена Храма во Франции, стал великим магистром тамплиеров. Он вернулся во Францию вместе с Людовиком VII, а затем был срочно вызван на Восток своим сенешалем Андре де Монбаром. Еще два или три года он провел в Палестине, поскольку его подпись в числе других стоит под актом от 1152 г., по которому епископ Тортозы передавал тамплиерам городскую цитадель.[135] Примерно в это время он сложил с себя полномочия магистра и вернулся во Францию. В Клерво, в аббатстве св. Бернарда, он облачился в одежду цистерцианцев, белую, как плащ тамплиеров. Там же, в Клерво, он умер в 1174 или 1176 г.

«Клерво — это Иерусалим, связанный с Иерусалимом небесным».[136]

Глава 2. Традиционные задачи и битвы в Святой земле (1130–1152)

Неброское присутствие

До Второго крестового похода тамплиеры почти не давали повода о себе говорить. Латинские государства, кроме Эдессы, в 1135–1140 гг. переживали свой расцвет и не имели недостатка в воинах. Несмотря на вливания с Запада, тамплиеров все еще было немного, и они терялись в массе паломников и солдат, которые продолжали прибывать в Святую землю. Свой первый важный оплот, замок Баграс (Гастон для латинян), тамплиеры получили на севере княжества Антиохия, на границе с армянской Киликией, между 1131 и 1138 гг. Это первый пример такого типа пожалования — пограничная марка, — которое с середины XII в. вошло в практику в латинских государствах севера, Триполи и Антиохии. Отметим также, что размещение тамплиеров в этой крепости грозило не столько мусульманам, сколько Византии и пользовавшихся ее покровительством армян.[137]

Гораздо активнее тамплиеры действовали на Иберийском полуострове. Это ставило сложную проблему. Роберт де Краон несколько раз приезжал на Запад, чтобы наладить связи между домами Востока и Запада и заполнить бреши, образовавшиеся в рядах тамплиеров на Востоке. Но из Испании было сложно увлечь в Святую землю воинов, участвовавших в Реконкисте. К тому же в 1146 г. папа Евгений III призвал увеличить численность войска в Испании.[138] Поэтому орден испытывал ощутимое противоречие между задачей защищать гробницу Христа и необходимостью бороться с мусульманами в Испании.[139]

В Сирии-Палестине хроники все чаще отмечают проведение тамплиерами военных операций. Как я уже говорил, в 1129 г. войска подкомандованием Гуго де Пейена — среди них находились и тамплиеры — участвовали в осаде Дамаска. Некоторые из них угодили в роковую засаду, а затем стали жертвами разъяренной толпы 5 декабря. Храмовники должны были понести серьезные потери; однако погибли далеко не все, как иногда утверждают, ссылаясь на английского хрониста, который, на самом деле, повествует о событиях 1133 г. Другой английский историк, Матвей Парижский, упоминает о битвах 1133 г. лишь вкратце (и не говорит, что все тамплиеры были убиты). Пятью годами позже, согласно Гильому Тирскому, тамплиеры Иерусалима совершили набег на грабителей, бедуинов и турок, которые подстерегали пилигримов поблизости от библейского города Текуа на Мертвом море.[140]

Последняя операция полностью вписывается в рамки изначальной миссии ордена Храма — защиты паломников. Рыцари Христовы не ограничивались тем, что «в военное время, как и во время перемирия» (по выражению Оливье Схоластика),[141] занимали сторожевую башню, контролировавшую ущелье, через которое почти неизбежно проходили паломники по пути в Иерусалим. Они также должны были патрулировать дороги, ведущие в Вифлеем, Иерихон, к Иордану и в другие места, которые посещал Христос.

Об этом приоритетном направлении деятельности тамплиеров свидетельствует анекдотичный, но довольно многозначительный факт. Статья 55 устава ордена запрещает братьям охоту, это главное рыцарское увеселение. Но статья 56 уточняет:

Вот что вы должны считать своим долгом, как это делал Иисус Христос: защита земли от нечестивых язычников, которые суть враги Сына Девы Марии. А запрет на охоту, о котором говорилось выше, не распространяется на льва, так как он рыщет и ждет, кого поглотить, руки его на всех, и руки всех на него.

Эта статья ссылается на Первое послание Петра (5, 8): «Противник ваш диавол ходит, как рыкающий лев, ища кого поглотить», и на книгу Бытия (Быт. 16, 12): «Он будет между людьми как лев рыкающий; руки его на всех и руки всех на него».

Эту статью невозможно понять в отрыве от реалий Сирии-Палестины: там водились львы, представляя для паломников такую же опасность, как и разбойники. Усама ибн Мункыз, знатный мусульманин из Шейзара, активно участвовавший в политических событиях середины XII в. и кичившийся своей дружбой с тамплиерами, писал, что львы прятались в кустарниках или пещерах и стаями нападали на путешественников, вроде того франкского рыцаря, который опасался мусульман и был разорван львом по дороге из Апамеи в Антиохию.[142]

Итак, тамплиерам вменялось в обязанность защищать паломников, а также принимать их у себя, причем не только в Святой земле. В Европе дома тамплиеров, расположенные в портах, откуда корабли отплывали на Восток, или вдоль маршрутов паломников, ведущих в Сантьяго-де-Компостелла или Рим, должны были предоставлять приют пилигримам.

Вполне понятно, что особенно важной эта задача была в Иеруса-ле, где была создана специальная организация под управлением одного из высших сановников ордена, иерусалимского командора, иерусалимской иерархии ордена он шел сразу же за командором раны и имел право на лучших лошадей. Прежде всего он являлся интендантом самого крупного, «главного» дома ордена. К тому же в его распоряжении был постоянно готовый к бою отряд, состоящий из десяти рыцарей (а также сержантов, оруженосцев, слуг и лучников), чтобы сопровождать паломников. Пока братья участвовали в широкомасштабных военных операциях, командор города должен был размещать в своем шатре раненых и больных и заботиться о них. Иными словами, он должен был «возить с собой круглую палатку, и вести вьючных животных, и брать с собой пищу, и отвозить паломников на лошадях, если в том возникнет необходимость» (статья 121).

Таким образом, участие в боях в суровых горах Малой Азии во время Второго крестового похода можно рассматривать как первую значительную военную акцию тамплиеров. Она принесла им похвалу Людовика VII: ведь братья спасли его в военном плане и к тому же оказали финансовую поддержку. «Тамплиерское лобби» на Западе, самыми заметными представителями которого были три великих аббата, Сугерий (Сен-Дени), св. Бернард (Сито) и Петр Достопочтенный (Клюни), обеспечило им добрую славу.[143] Впрочем, их деятельность в Палестине в период 1148–1152 гг. иногда вызывала «противоречивые чувства». Рассмотрим этот вопрос более пристально.

Борьба за Дамаск и Аскалон

Людовик VII прибыл в Антиохию в начале весны 1148 го в сопровождении своей жены Алиеноры Аквитанской. Князь Раймунд Антиохийский, дядя королевы, стремился побудить крестоносцен напасть на Алеппо, находившийся во власти самого опасного из сыновей Зенги — Нур-ад-Дина. Именно Нур-ад-Дин стал главным врагом латинских государств Востока. Операция подобного рода планировалась, но так и не была претворена в жизнь. Вскоре, в июле 1148 г., Людовик VII уехал из Антиохии. Людовик был не только королем, но и тем самым «средним паломником», который прежде всего стремился поклониться гробнице Христа. А она находилась в Иерусалиме, а не в Антиохии или тем более в Эдессе. И потом, лучше уж попытаться захватить Дамаск — который Людовик опрометчиво пообещал отдать графу Фландрии, Филиппу Эльзасскому, — чем биться за Эдессу, эту строптивую столицу утраченного княжества, к тому же по преимуществу населенную армянами. Но король окончательно утвердился в своем решении по причине частного порядка: супруга Людовика Алиенора невзлюбила его, дав понять, что готова с ним развестись. Возможно даже, что она повела себя со своим красавцем дядей Раймундом Антиохийским так, словно развод уже состоялся. Как следствие — поспешный отъезд Людовика из Антиохии. Король силой увез с собой Алиенору в Иерусалим, где снова встретился с Конрадом III, прибывшим из Константинополя морем.[144]

Собравшись вместе, французские и германские крестоносцы, рыцари Иерусалимского королевства, тамплиеры и госпитальеры осадили Дамаск… к вящей радости эмира Алеппо Нур-ад-Дина, который бросился на помощь своему дамасскому сопернику Унуру. В конце июля 1148 г., после непонятных маневров и после умело проведенной (но кем?) кампании по дезинформации, крестоносцы сняли осаду. Эта неудача подняла волну обвинений против всех, кто был причастен к этому провалу: она докатилась и до тамплиеров.

Чтобы понять суть произошедших событий, нужно вкратце обрисовать дамасскую проблему. Три силы делили между собой мусульманский Восток: фатимидский халифат в Египте (где исповедовали шиизм), все еще контролировавший Аскалон; эмираты Алеппо и Мосул в Северной Сирии, находившиеся в руках сыновей Зенги; и, наконец, между ними Дамаск, пытавшийся отстоять свою самостоятельность. Подобно своему отцу, Нур-ад-Дин придерживался идологии священной войны (джихада) и надеялся объединить мусульманский мир против франков. Латинские правители осознавали необходимость в изощренной дипломатии, целью которой было поддерживать разобщенность в стане врага. Ключевая роль в этой политике отводилась союзу с Дамаском, что отчетливо продемонстрировал состоявшийся несколькими годами ранее визит Унура в Акру.

Но в 1148 г. мусульманский правитель области Харран, желая освободиться от опеки со стороны Дамаска, предложил франкам союз против дамаскинцев. Предложение завладеть таким городом было необычайно заманчивым. Иерусалимские власти были разного мнения на этот счет. Малолетство короля Балдуина III и регентство его матери не способствовали улаживанию спора. Уступить пришлось только перед нажимом простых людей, обвинивших баронов в том, они продались Дамаску. Вслед за этим прибыли западные крестоносцы. Им было не до дипломатических тонкостей: они пришли, чтобы сойтись с врагами в рукопашной схватке — в Дамаске или где угодно. Осада Дамаска немедленно вызвала сближение Унура и Нур-ад-Дина. Это вовсе не устраивало Унура, и, как только франки сняли осаду (возможно, правитель Дамаска был в какой-то мере причастен к этому решению), он дал понять эмиру Алеппо, что в его услугах больше нет необходимости. Тем не менее союзной политике между Иерусалимом и Дамаском был нанесен жестокий удар. Так кто же был ответственным в этом прискорбном событии?

Обвинение в продажности было выдвинуто против живших в Сирии франков, прозванных «пуленами», и военно-рыцарских орденов. Немецкие хронисты и писатели, огорченные злоключениями Конрада III, были предельно суровы. Иоанн Вюрцбургский осудил проповедь св. Бернарда, а в истории с осадой Дамаска возложил вину на тамплиеров. Герлох Рейхерсбергский обвинял крестоносцев, латинские государства, «пуленов» и госпитальеров, чье высокомерие стало одной из причин неудачи.[145] Когда чуть позже Иоанн Вюрцбургский посетил храм Соломона, то написал:

В этом доме Храма живет множество рыцарей, обязанных защищать христианскую землю. Однако, по слухам — не знаю, правда это или нет, — их подозревают в предательстве, которое полностью доказывает их поведение под Дамаском по отношению к королю Конраду.[146]

Эрнуль, со своей стороны, утверждает, что военные ордены были коррумпированы. Но Гильом Тирский и его переводчик не предъявляют им никаких обвинений. По словам Гильома, ответственность за предательство ложится на баронов Святой земли, чьи имена он не стал называть, чтобы не бесчестить их благородные семьи. Гильом был одним из «пуленов», в целом не очень-то благосклонно относившихся к крестоносцам, которые крушили все вокруг, и враждебно настроенных к военным орденам, по крайней мере, к их привилегиям. Но в данном случае он не обвиняет в измене ни тех, ни других. Правда, он не присутствовал при осаде Дамаска на Святой земле.[147]

Но каковы могли быть мотивы «предателей»? Любой ценой сохранить союз с Дамаском? Зависть к графу Фландрии, которому Людовик VII пообещал отдать этот город? X. Е. Майер взглянул на поставленную проблему под другим углом:[148] кто принял абсурдное решение о нападении на Дамаск? Совету в Акре, проходившему 24 июня 1148 г., предшествовало другое совещение, собравшееся в более узком составе, поскольку присутствовали на нем только Конрад III, Балдуин III, патриарх и тамплиеры. В этот день и было принято решение. Оно объяснялось тем, что юный король Балдуин III конфликтовал со своей матерью, королевой Мелизиндой. Чтобы избавиться от материнской опеки, иерусалимскому королю нужен был крупный военный успех. Но чем тогда объяснить позицию ордена Храма? Возникшими в нем в этот самый момент внутренними разногласиями. У королевы в ордене насчитывалось несколько друзей: сенешаль Андре де Монбар, родственник св. Бернарда, и Филипп Наблуский.[149] Партия короля против партии королевы: это противостояние отразилось почти на всех группах и продолжалось до взятия Аскалона в 1153 г.

Аскалон был уже взят в полукольцо, но на расстоянии. С1136 по 1143 г. к северу и востоку от этого города было построено три замка: Бетгибелен, порученный госпитальерам, Ибелен, вверенный Балья-ну, аристократу итальянского происхождения, основателю самого могущественного рода Святой земли; и Бланшгард. Их задача состояла в предупреждении набегов аскалонских воинов на Иерусалим. Любопытно, что тамплиеров не пригласили принять участие в этой оборонительной операции.

После провала под Дамаском Балдуин III решил покончить с Аскалоном. Нужно было довершить оцепление города и отрезать его от египетских тылов. С моря Аскалон блокировал флот под командованием Жерара Сидонского; со стороны суши король приказал привести в боеспособное состояние замок Газы, расположенный к югу от Аскалона, и поручил его охрану тамплиерам. Так он обеспечил себе их поддержку или, по крайней мере, благожелательный нейтралитет в противостоянии с матерью.[150]

Осада прекрасно защищенного Аскалона была долгой. Город едва не пал 16 августа 1153 г. и тамплиеры сыграли в этом заметную роль. Дело обстояло следующим образом: франки соорудили большую осадную башню, а жители Аскалона попытались ее сжечь, но ветер, изменив направление, перебросил огонь на крепостную стену. Образовалась брешь. Тамплиеры первыми оказались на месте, чтобы воспользоваться плодами того, что выглядело делом рук Божьих. Следуя за своим магистром, Бернаром де Тремелэ, человек сорок из них ворвались в город. Если верить Гильому Тирскому, другие тамплиеры преградили прочим сражающимся путь в город, так как хотели завладеть всей добычей и обойтись без дележа. Безумное ослепление: защитники Аскалона не замедлили взять верх, смяв и перебив отряд из сорока тамплиеров, и, в качестве вызова, развесили их тела на укреплениях. В большинстве случаев историки повторяют рассказ и объяснение Гильома Тирского: причиной этого поражения стали высокомерие и корыстолюбие, характерные черты тамплиеров.

Однако данная версия событий сомнительна прежде всего потому, что силами сорока человек невозможно захватить столь хорошо укрепленный город, как Аскалон. И это было понятно даже самым безрассудным храмовникам. Затем следует принять во внимание реакцию франков, увидевших сорок трупов, висящих на крепостной стене: то был гнев и желание отомстить. Возможно, следует предположить, что лишь сорока тамплиерам удалось проникнуть в брешь, и они сразу же столкнулись с яростным сопротивлением аскалонских воинов.[151]

Во всяком случае, как на Востоке, так и на Западе тамплиеры обладали серьезным преимуществом перед всеми прочими: оно заключалось в способности к мгновенной мобилизации. Вполне возможно, что они действительно хотели первыми захватить город. Нопочему? Ради добычи? Предполагается, что Бернард де Тремелэ, рыцарь родом из Франш-Конте, о предшествующей деятельности которого в ордене Храма нам практически ничего не известно, ранее служил в гарнизоне Газы. Для воинов этой крепости мусульманские караваны, шедшие из Сирии в Египет, были легкой добычей, и возможно, что тамплиеры уже приобрели некоторый вкус к грабежу.[152]

Однако я выдвину другую гипотезу: стремление тамплиеров, опираясь на Газу и Аскалон, образовать полунезависимую пограничную марку, вроде тех, что уже существовали в северной Сирии (Баграс, Тортоза, Маркаб).[153] Балдуин III положил конец этим амбициям, отдав Аскалон своему брату Амори. В отличие от князей Ан-тиохии и Триполи Иерусалимская династия еще располагала средствами, чтобы сопротивляться давлению орденов.

Наконец, нужно вернуться к конфликту между Балдуином III и его матерью и к разногласиям, которые он, без сомнения, вызвал внутри ордена. Когда в конце 1158 г. Эврар де Барр сложил с себя полномочия магистра, его преемником должен был стать сенешаль Андре де Монбар. Но он был слишком тесно связан с Мелизиндой, и из благоразумия тамплиеры отдали предпочтение Бернару де Тремелэ, «новому человеку»,[154] которого королю не в чем было упрекнуть. Быть может, под Аскалоном, желая приобрести авторитет внутри ордена, он попытался добиться всего одним махом?

Так или иначе, 22 августа город сдался. Жителям было предоставлено три дня, чтобы покинуть его с оружием и имуществом. Королевский эскорт сопровождал их до самой границы с Египтом. Хорошие манеры восторжествовали. Они же взяли верх и в ордене Храма, в результате чего Андре де Монбар, Филипп Наблуский и другие достаточно быстро вернули себе расположение короля (что удалось не всем приверженцам королевы). В 1153 г. Андре де Монбар сменил Тремелэ на посту магистра ордена.

Глава 3. Непрерывная война (1153–1180 гг.)

Латиняне и мусульмане во второй половине XII столетия

Падение Аскалона обеспечило безопасность южной части королевства и открыло франкам путь в Египет. Через год Нур-ад-Дин захватил Дамаск. Отныне по всей восточной границе, от Антиохии до Акабы, франкам противостоял один и тот же враг. Гильом Тирский не заблуждался насчет важности этого события, которое, по его словам, было «роковым для христиан, поскольку человека, не имеющего власти, сменил серьезный противник».[155] За несколько лет геополитическая ситуация на Ближнем Востоке совершенно изменилась.

В 1146 г. всеобщее внимание было обращено на Алеппо, Эдессу и Антиохию. Казалось, история повторяется: словно вновь начался Первый крестовый поход. Людовик VII и Конрад III, — подобно Готфриду Бульонскому и Раймунду Тулузскому пятьюдесятью годами раньше — погрязли в византийских интригах, а затем застряли в горах Малой Азии. Но с 1148 г. приоритетным стало направление на Дамаск. Начиная с 1154 г. центр тяжести изменился, и на долгие годы под прицелом оказался Египет. Даже в 1306 г. (к этому времени латинских государств уже не существовало), когда папа спросил у Жака де Моле, великого магистра тамплиеров, и Фулька де Виларе, великого магистра госпитальеров, что, по их мнению, будет достойной целью для нового крестового похода, они оба назвали Египет.[156]

В 1154 г. Египтом правила династия Фатимидов. Каир был столицей шиитского (исмаилитского) халифа, который для суннитских властей Багдадского халифата был еретиком. Нур-ад-Дин, объединив Сирию, повернулся к Египту. Он преследовал религиознуюцель — искоренить шиитскую ересь, и политическую — объединить, воспользовавшись благоприятным моментом, мусульманский мир, что бы затем покончить с неверными: христианами латинских государств своими просчетами латиняне только ускорили объединение Сирии. Теперь им следовало приложить все силы, чтобы избежать сиро-египетской унии.

В этой ситуации поле для маневра у военных орденов сузилось. Они были выразителями идеи крестового похода и непрерывной войны с неверными. И придерживались в их отношении агрессивной политики. Они были всегда под рукой, когда нужно было совершить набег или принять участие в битве. Но опыт, приобретенный в Святой земле, военный профессионализм и знание противника научили рыцарей-монахов осторожности. Они понимали: завоевания ничего не стоят, если их нельзя удержать. Но королевство Иерусалимское — если говорить только о нем — могло выставить всего шестьсот рыцарей. Военные ордены могли добавить к ним еще шестьсот. С учетом сержантов и всевозможных вспомогательных бойцов получался прекрасный воинский отряд. Но для обороны его было недостаточно. Ибо, если решение военных задач ограничивалось только способностью вести эти войска к победе, то пределы политических возможностей были очевидны: речь идет о низкой численности франкского населения, которое никогда не превышало ста пятидесяти тысяч человек. Следовательно, латинским государствам приходилось соизмерять свои цели с теми человеческими ресурсами, которыми они располагали на постоянной основе, а не только с военными силами, которые можно было собрать в разовом порядке, например, в результате прибытия новых крестоносцев.

Военные ордены прекрасно это понимали. Латиняне Святой земли, поселенцы, которых тексты того времени называют «пуленами» (насмешливо — «жеребчиками»), — тоже. Но только сошедший с корабля крестоносец из Западной Европы не желал ничего знать: он прибыл, чтобы разделаться с неверными, а не для того, чтобы подписывать перемирия. Палестинского «пулена», вступавшего в переговоры с неверными, он тут же рассматривал как капитулянта — если не как предателя. Благоразумие, которое не раз демонстрировали военные ордены, навлекало на них те же самые обвинения, например, при осаде Дамаска.

Поэтому существует, по крайней мере, три причины, чтобы отказаться от традиционной схемы, согласно которой военные ордены были естественными союзниками крестоносцев Запада против латинян Востока.[157]

Во-первых, состав военных орденов никогда не был однородным. В каждом из них, без исключения, мы постоянно встречаем как «пуленов», так и крестоносцев. Потери орденов — особенно ордена Храма — в живой силе всегда были велики, и им приходилось пополнять свои ряды, вызывая в Сирию-Палестину братьев-рыцарей и сержантов из орденских резиденций на Западе. А эти новоприбывшие по своему менталитету были простыми крестоносцами. Несмотря на дисциплину и преданность ордену, бывшие своего рода сдерживающими факторами, стали возникать конфликты. В 1168 г. египетская политика Жильбера д'Ассальи, великого магистра госпитальеров, привела этот орден к глубокому кризису. Избрание Ридфора — как и в случае с Тремелэ в 1152 г. — на пост магистра ордена Храма не было признано всеми братьями.

Во-вторых, конфликты вспыхивали и между двумя военными орденами. В другой главе мы увидим, какое значение следует придавать их взаимоотношениям. Пока же напомню только, что они были соперниками, а не врагами.

В-третьих, после смерти короля Амори в 1174 г. династические проблемы, малолетство королей и регентство подорвали авторитет королевской власти и привели к глубоким разногласиям в правящем классе государства — разногласиям, которые отнюдь не сводились к противостоянию «пуленов» и крестоносцев.

Отличительная черта политической и военной жизни латинских государств во второй половине XII в. — растущая активность военных орденов. Возможно, она превышала то, чего хотели они сами, и, во всяком случае, она выходила за рамки их призвания. Но другого выхода не было.[158]

Растущее участие в военных операциях

В стране, где население, которое призывали на войну, не растет или даже сокращается; в христианском мире, где больше говорят о крестовом походе, чем его готовятся к нему, военным орденам всегда удавалось восполнять человеческие ресурсы, средства, деньги.

Участие, которое они принимали в военных операциях, возрастало, и — факт показательный — исторические труды того времени все чаще и чаще упоминают об этом, В текстах эпохи повествуется о героизме и отваге храмовников, подсчитываются их потери, отмечаются гибель в бою или пленение сановников ордена. Так, магистр Бертран де Бланфор в 1157 г., Эд де Сент-Аман в 1179–1180 гг. и Жерар де Ридфор в 1187 г. попали в плен во время проигранных сражений.

Войска латинских государств могли сражаться одновременно на два фронта только за счет большой мобильности и умелого использования отрядов крестоносцев. В1176 г. Филипп Фландрский отправился на помощь северным государствам. Король Иерусалимский выделил ему сто рыцарей и две тысячи сержантов. Филиппа также сопровождал великий магистр госпитальеров и «большая часть тамплиеров королевства».[159] В результате, как уточняет Эрнуль, в королевстве осталось не более «пятисот рыцарей, что у тамплиеров, что у госпитальеров, что мирян». В целях диверсии преемник Нур-ад-Ди-на, Саладин, напал на латинян с юга, со стороны Газы. Тамплиеры смогли выставить всего восемьдесят рыцарей, присоединившихся к королевским бойцам. Отметим, что в отсутствие своего великого магистра госпитальеры, кажется, удивительным образом не принимали участия в битвах 1176–1180 гг. — по крайней мере, об этом ничего не сказано в исторических текстах. Тем не менее в ноябре 1177 г. благодаря сплоченности и знаменитой стремительной атаке тяжелой конницы королевским рыцарям и тамплиерам удалось нанести эмиру сокрушительное поражение при Монжизаре. Сразу же после победы иерусалимское войско и братья Храма отправились на север, чтобы укрепить в Галилее границу по Иордану. Они построили в Броде Иакова, что по ту сторону Сафеда, замок Шатле: охранять его поручили храмовникам. Однако в 1179 г. Саладин атаковал этот район, разгромил королевские войска при Бофоре (в этой битве попал в плен магистр ордена Храма), а затем после пяти дней осады захватил только отстроенный замок.[160]

Таким образом, на Востоке ритм жизни братьев Храма задавали именно эти набеги, походы, битвы и более или менее соблюдаемые перемирия. Эти изнурительные операции были малоэффективными и дорогостоящими. Один мусульманский историк писал, что при Броде Иакова в замке находилось 80 рыцарей, в большинстве своем тамплиеров, со своими оруженосцами и слугами, 15 командиров, каждый с 50 людьми (речь, вероятно, идет о местных бойцах, набранных орденом Храма из ремесленников, кузнецов, плотников, каменотесов и кладчиков), и 100 мусульманских пленников.[161] Всего получалась тысяча человек, и большинство из них были перебиты на месте. Добавим, что все тамплиеры, взятые в плен при Бофоре, были казнены, кроме магистра Эда де Сент-Амана, который умер в тюрьме.

Самые крупные военные действия этого периода развернулись в Египте, где в 1163–1168 гг. их вел король Амори. В Египте власть находилась на грани полного разложения. За ключевой пост визиря шла жестокая борьба, и, чтобы завладеть или удержать его, каждый из конкурентов стремился заручиться поддержкой извне — либо франков Иерусалима, либо мусульман Дамаска. У кормила власти стоял визирь Шавар, настоящий мастер двойной игры. С 1163 по 1167 г. король Амори организовал три похода в Египет, и все они проходили по одному сценарию. Целью их был Бильбейс, древний Пелузий, ключ к дельте Нила. Каждый раз латиняне откликались на зов одного египетского клана и сталкивались с сопротивлением другого, который поддерживали сирийцы. Вдобавок Нур-ад-Дин направил в Египет двух выдающихся военачальников, Ширкуха и Са-ладина. Поскольку ни одна сторона не могла добиться решающего перевеса, каждый поход заканчивался соглашением: добившись уплаты дани, «иностранные силы», франки и сирийцы, покидали страну.

Тем не менее в 1167 г. франки добились некоторого преимущества. Их призвал на помощь визирь Шавар, желавший избавиться от Ширкуха. Начались бои в Верхнем Египте и под Александрией, осажденной войсками латинян и обороняемой Саладином. Кампания слишком затянулась; стороны пришли к соглашению, и осада была снята. Саладин уходил из Египта, а франки оставили свой гарнизон в Каире, поручив ему следить за соблюдением договора, заключенного с Шаваром, и защищать франкских чиновников, собиравших обещанную Шаваром дань. Это соглашение было достигнуто во время визита в Египет франкского посольства, которое возглавили Гуго Цезарейский и один из высших сановников ордена Храма Жоффруа Фушье, несомненно, сыгравший важную роль в переговорах.[162] Египту навязали своеобразный франкский протекторат, что представляло собой разумную политическую и военную цель, которую готовы были поддержать все силы в королевстве. Орден Храма принимал участие во всех этих египетских экспедициях и потерял шестьсот рыцарей и двенадцать тысяч сержантов, хотя эти цифры выглядят явно завышенными.[163]

Однако на следующий год орден Храма категорически отказался участвовать в новом походе на Египет, организованным под предлогом, что Шавар не выполнял условий договора 1167 г. Раздражение, вызванное политикой лавирования визиря — по слухам, собиравшегося призвать на помощь Ширкуха, — стало причиной образования в Иерусалиме партии войны до победного конца, куда входили сенешаль королевства Милон де Планси и великий магистр госпитальеров Жильбер д'Ассальи. Их цель состояла в том, чтобы, воспользовавшись реальным или предполагаемым нарушением Шаваром условий каирского договора, полностью покорить Египет. Магистр тамплиеров, Бертран де Бланфор, показавший себя в этой ситуации более тонким политиком, ратовал против разрыва договора по инициативе латинян, так как он наверняка повлек бы за собой массированное вторжение сирийцев в Египет. На этот раз Гильом Тирский, посвятивший свой исторический труд королю Амори, одобрительно высказывается о действиях тамплиеров:

Магистр ордена Храма и другие братья не пожелали участвовать в этом деле и сказали, что не последуют за королем в этой войне. <…> Вполне возможно, они усмотрели, что у короля нет здравых оснований воевать с египтянами в нарушение договора, подтвержденного его клятвой.[164]

Верный данному слову, Бланфор отстаивал договор, заключенный в том числе и тамплиером Фушье.

Позицию храмовников проясняет еще одно обстоятельство: целью кампании 1168 г. в Египте было уже не установление протектората, а полное завоевание страны. Об этом свидетельствует договор между королем Амори и Жильбертом д'Ассальи от 11 октября 1168 г.: в обмен за свое участие в походе госпитальеры потребовали от короля уступить им Бильбейс с прилегающей территорией, а также имущество и доходы в десятке египетских городов.[165] Принимая во внимание нехватку человеческих ресурсов у латинян, задача представлялась невыполнимой. К тому же орден Храма прочно обосновался в Газе и мог надеяться получить во владение Аскалон. Египетская граница превратилась в личные угодья тамплиеров, где у госпитальеров не было никаких шансов с ними соперничать.

Можно выдвинуть и последнее соображение: итальянские города Пиза и Венеция вели выгодную торговлю с Александрией и крайне неохотно, не привлекая свой флот (кроме 1167 г.), поддерживали военные действия франков в Египте. Тамплиеры состояли в прекрасных отношениях с этими двумя городами и в данном случае встали их сторону. Но почему рыцари Храма поступили так именно в 1168, а не в 1163–1167 гг.?[166]

Король Амори, обычно более рассудительный, последовал за своим другом д'Ассальи. Экспедиция закончилась провалом. Ее единственным результатом стало то, что Саладин с победой вступил в Каир, избавился от Шавара, занял его место визиря и, наконец, восстановил суннитскую ортодоксальную религию в Египте. Фати-мидский халифат отжил свое. В теории Саладин действовал от лица Нур-ад-Дина: казалось, что единство Сирии и Египта было достигнуто. В действительности Нур-ад-Дин и Саладин стали соперниками. Единство мусульманского мира стало реальностью только после смерти Нур-ад-Дина в 1174 г. — смерти, выгодной Саладину. Распри среди мусульман возникали непрестанно и, безусловно, отсрочивали поражение латинян.

Урок 1168 г. был горьким: впервые военный орден госпитальеров оказал решающее воздействие на политический выбор, а орден Храма отказал в помощи иерусалимскому королю.

Растущее политическое влияние

В1148 г., когда Людовик VII присоединился к Конраду III в Акре, был собран совет, на котором было принято решение захватить Дамаск. На этом совете присутствовали магистры тамплиеров и госпитальеров.

Такие советы, на которых присутствовали король, вожди крестоносцев и высшие светские и церковные сановники королевства, включая магистров двух военных орденов, собирались по прибытии каждого большого отряда крестоносцев, чтобы согласовать цель военных действий, выгодную общим интересам латинских государств.

Так было во время прибытия графа Неверского в 1168 г. и графа Филиппа Фландрского в 1176 г. Речь на советах шла о военных походах, и присутствие руководителей орденов было необходимо.

Но два магистра стали заседать в совете и в тех случаях, когда там обсуждались и важные политические решения. В 1777 г. совет, где они присутствовали, предложил графу Фландрскому пост регента при юном короле Балдуине IV. Кроме исключительных случаен (д'Ассальи в 1168 г. и Ридфор в 1185–1187 гг.) оба магистра оказывали умиротворяющее влияние на правительство королевства, так как у латинских поселенцев на Востоке были собственные взгляды. Ведь независимо оттого, что бы ни произошло и какими бы острыми ни были их собственные разногласия с местными властями (или между собой), они не могли уехать из страны как крестоносцы или итальянские купцы. Поэтому в их же интересах было найти выход из любого спора.[167]

Кроме того, руководители ордена играли роль третейских судей в распрях местного значения: в 1181 г. Боэмунд III Антиохийский развелся с женой, что стало причиной ожесточенного конфликта с патриархом Антиохии, отлучившего его от Церкви. Затягивание этого конфликта только ослабляло латинян, что не могло не беспокоить иерусалимского короля. Для примирения враждующих сторон он отправил в Антиохию посольство из четырех человек, в том числе магистров орденов тамплиеров и госпитальеров.[168]

Когда в 1186 г. Рено де Шатильон, сеньор моавского Крака, открыто объявил о неповиновении своему королю, а в 1187 г. король Ги де Лузиньян решил начать переговоры со своим противником, графом Раймундом Триполийским, магистры орденов, откликнувшись на просьбу о вмешательстве, не остались в стороне. Иногда к их помощи обращались через посредничество папы, который назначал их арбитрами.

Наконец, тамплиеры были прекрасными дипломатами и посланниками. Эврар де Барр договорился с византийским императором Мануилом о том, что воины Второго крестового похода могут пройти через Константинополь. Жоффруа Фушье стал одним из творцов договора 1167 г. с Египтом, а в 1171 г. Филипп Наблуский, недавно отказавшийся от поста магистра ордена Храма, представлял королевство в Константинополе. В 1184 г. король Балдуин IV, которому пришлось столкнуться с мятежом Ги де Лузиньяна в Яффе, с гневом выпроводил магистров орденов, когда те пришли просить за бунтовщика, и послал их просить помощи и содействия на Запад.

Отношения орденов с белым духовенством Святой земли развивались под знаком предоставленных им папой льгот и привилегий, интерпретация которых порой приводила к столкновениям. Конфликт между орденами и светскими властями, хотя и более запутанный, имел ту же природу. Ордены порывались считать себя независимыми от короля Иерусалимского или князя Антиохийского. В латинских государствах Севера и в королевстве Иерусалимском этот процесс проходил в разном ритме.

В Антиохии и Триполи орденам были предоставлены обширные земли в приграничных марках на условиях, которые сразу же становились правилом: отказ князя от всех своих прав; право повсеместной свободной торговли для жителей марки; обязательство графа или князя не заключать договоров с мусульманами без согласия орденов (позднее князь Антиохийский даже согласился с тем, что госпитальеры вольны не соблюдать условия заключенных им договоров); раздел добычи во время военных операций только в случае присутствия князя.[169]

В результате в Триполи госпитальеры сколотили вокруг знаменитого Крака де Шевалье марку, включавшую в себя почти половину всего графства. Она граничила с эмиратами Хомса и Хамы, а также с землями секты ассассинов. Чуть позже орден Храма создал несколько меньшую по размеру марку вокруг города Тортосы, полученного им в 1152 г. С 1131–1138 гг. храмовники владели Баграсом и его окрестностями на границе Антиохии и армянской Киликии. В 1186 г. госпитальеры получили Маркаб по соседству с графством Триполи, откуда можно было следить за простиравшимися к северу землями ассассинов, подобно тому как гарнизон Крака де Шевалье контролировал их с противоположной стороны.[170]

Эти щедрые уступки, превратившие ордены в автономные силы, свободные в выборе своей внешней политики, были следствием неспособности северных государств самостоятельно обеспечить защиту своих территорий. Передача орденам земель часто происходила после поражения, и часть их требовалось сначала отвоевать.

В Иерусалиме ситуация складывалась иначе, так как королевская власть все еще была могущественной и располагала средствами, чтобы вместе с орденами обеспечить свою защиту. Попытки тамплиеров создать марку на границе с Египтом так и не были доведены до конца. Отношения между орденами и королем не могли быть равноправными, как на севере. В конце концов, короли заставили храмовников признать свою власть, что прекрасно иллюстрируют три серьезных события, рассоривших Амори и орден Храма.

В 1165 г. с помощью предательства Нур-ад-Дин завладел укрепленным гротом Тирона, поблизости от Сидона, который считался неприступным, а затем осадил расположенный неподалеку замок тамплиеров. Поспешивший на помощь осажденным Амори узнал, что гарнизон сдался, не оказав существенного сопротивления. В гневе король приказал повесить двенадцать храмовников.[171] Правда, нам неизвестно, как отреагировал на это происшествие магистр ордена.

Второй конфликт разразился в 1168 г. из-за отказа тамплиеров участвовать в походе на Египет. Неудачный поход подтвердил правоту тамплиеров, и ссора не успела перерасти в серьезный конфликт.

В 1173 г. произошел знаменитый инцидент, связанный с сектой ассассинов. Коротко расскажем о ее истории и роли. Шиитская секта исмаилитов разделилась на персидскую ветвь, базировавшуюся в крепости Аламут, к югу от Каспийского моря, и сирийскую, обосновавшуюся на горе ассассинов. Эту мистическую секту — самых фанатичных и преданных членов которой, фидаев, называли ассассинами (от слова «гашиш») — возглавлял «Старец Горы», пользовавшийся непререкаемой властью. Слово «ассассины» имело успех и приобрело во французском свой современный смысл (убийца), потому что излюбленными способами действия «Старца» и покорных его воле приверженцев было тайное убийство.

Ассассины боролись, главным образом, против суннитов Сирии и Персии; иными словами, они могли стать «естественными союзниками» латинян, хотя и убили Раймунда II Трйполийского в 1152 г. Хотели ли они обратиться в христианство? Именно это утверждает Гильом Тирский. Однако в этом вопросе наш архиепископ был склонен принимать желаемое за действительное. Он уже обвинил тамплиеров в том, что в 1154 г. в Египте они из-за страсти к наживе выдали за деньги в Египет фаворита халифа, Насра, который был замешан в заговоре и надеялся найти убежище у братьев ордена. По словам Гильома, Наср был готов перейти в христианскую веру. Похоже, что тамплиеры не поддались на этот обман.[172] С еще большей осторожностью следует относиться к истории об обращении в христианство ассассинов. Вот что об этом событии рассказывает Гильом Тирский: «Старец Горы» завязал контакты с королем Амори, управлявшим графством Триполи вместо находившегося в плену Раймунда III. Он объявил о своем желании креститься вместе с членами своей секты при условии, что тамплиеры Тортосы откажутся от дани в две тысячи безантов, которую они заставили его выплачивать. Начались переговоры. В обстановке всеобщего энтузиазма король и посланцы «Старца» заключили соглашение. Но на обратном пути послы попали в засаду, устроенную тамплиерами из Триполи. «Старец» был в ярости; король тоже. Он отправил к магистру ордена, Эду де Сент-Аману, находившемуся тогда в Сидоне, двух баронов с требованием наказать виновного — Готье дю Мениля, надменного и высокомерного (впрочем, этот образ стал привычен для хронистов) храмовника, пользовавшегося дурной славой. Сент-Аман заявил, что сам наказал Готье и выслал его в Рим; кроме того, магистр воспретил двум баронам — а следовательно, и королю — вмешиваться в дела ордена и его братьев. Король Амори и слушать ничего не желал: он примчался в Сидон, где, особенно не заботясь о привилегиях ордена, проник в резиденцию Храма, силой захватил Готье и заключил его в тюрьму в Тире до вынесения приговора. Что король собирался сделать с виновным? Нам это неизвестно. Амори не успел принять никакого решения: он умер в июне 1174 г.[173]

Гильом Тирский и вслед за ним другие авторы вновь и вновь возвращались к теме алчности тамплиеров. Допустим. Но переход ассассинов в христианство был абсолютно иллюзорным. Нельзя забывать, что они действовали сугубо в рамках ислама. Когда руководитель персидских ассассинов возжелал стать живым богом и порвать с исламом, то его шаг привел к исчезновению секты в данном регионе. Вождь секты в Сирии никогда не совершал подобной ошибки. Его проект союза с христианами был чисто тактическим ходом, и возможно, что тамплиеры наряду с другими латинянами отдавали себе в этом отчет.

Впрочем, это не имеет особого значения. Важно другое: произошедшее показало, что сильная королевская власть была способна подчинить себе военные ордены. Но могла ли она обойтись без них? Нет. Ходили слухи, что Амори, раздраженный поведением тамплиеров, и, более того, сознавая опасность, грозившую королевству со стороны богатых и независимых орденов, вынашивал план их упразднения. Но одно дерево не должно заслонять леса! Пусть личная неприязнь между королем Амори и тогдашним магистром Эдом де Сент-Аманом, который, в соответствии с образом, нарисованным текстами своего времени, видимо, был человеком достаточно вспыльчивым, не затмит в наших глазах глубокую солидарность между орденами и иерусалимской монархией. Уничтожить военные ордены? Во второй половине XII столетия? Невозможно. Папство никогда бы этого не допустило, и любому во всем христианском мире это было известно.

Глава 4. Жерар де Ридфор, злой гений ордена Храма

Могущественные военные ордены и сильная королевская власть — таково было наилучшее соотношение сил для успешной защиты латинских государств. К несчастью, в 1174 г., по смерти Амори, королевская власть пошатнулась. Юный и талантливый Балдуин IV заболел проказой. Его смерть положила начало политическому кризису, обернувшемуся катастрофой в результате деятельности Жерара де Ридфора, этого злого гения ордена Храма.

Война на Востоке около 1180 г.

Чтобы понять военный аспект этого кризиса, необходимо тщательно изучить военное искусство латинян, включая тамплиеров.[174]

Прибывшие на Восток первые крестоносцы умели сражаться верхом. Подковы, седло, стремена позволяли рыцарю уверенно держаться на лошади и наращивать ударную силу во время атаки. Знакома им была и стрельба из лука.[175] Но до этого они участвовали не в очень масштабных сражениях. На Востоке же им пришлось столкнуться с подвижным неприятелем, предпочитавшим воевать на расстоянии. Тяжеловооруженный всадник Западной Европы сошелся в бою с конным лучником восточных армий. Ливень стрел навстречу лавине атакующей коннице — так выглядело это противостояние на начальном этапе.

Франкский всадник был облачен в кольчугу из металлических колец или пластинок, на тканевой или кожаной основе; но в течение XII в. этот доспех стал более гибким и легким — настоящее кружево из тысяч мелких железных колец. И та и другая кольчуга защищала человека с головы до колен. Поверх нее надевали тканевую тунику, оберегавшую всадника от солнечного жара. Шлем или шишак был цилиндрической или круглой формы. Специальная пластина прикрывала нос, а другие, на уровне шеи, довершали защитное обмундирование. В таком виде крестоносцы изображены на фресках часовни в Крессаке (Шаранта) и надгробиях в церкви ордена Храма в Лондоне. Рыцарь отражал удары треугольным щитом (экю), первоначально большим и продолговатым, затем укороченным и более удобным в бою. Оружием нападения ему служило длинное копье.

В сражении рыцари подразделялись на копья, знамена, баталии. Они атаковали линиями, которых обычно было три: рыцари из первой линии должны были прорвать вражеские ряды, из второй — завершить разгром противника, третья же оставалась в резерве. Храмовники делились на отряды во главе с командорами, в свою очередь выполнявшими приказы маршала ордена Храма. Каждый тамплиер занимал свое место в строю и не мог покидать его без разрешения (статьи 161–163).

Этой тяжелой коннице противостояли легкие всадники мусульманских — точнее, тюркских — армий. С середины XI в. из турок-сельджуков (тюрок-сельджуков) состоял военный и политический персонал Багдадского халифата. Анна Комнина, дочь византийского императора Алексея Комнина, описывает тактику турок следующим образом: «Что касается боевого оружия, то они совсем не пользуются копьем, в отличие от тех, кого называют кельтами; они полностью окружают врага, осыпают его стрелами и обороняются на расстоянии».[176]

Однако не стоит все слишком упрощать. Мусульманский мир не был однородным, и, например, армии фатимидского халифа Египта сражались скорее как крестоносцы, чем как тюрки. Встретившись в бою, франкские и тюркские воины многое узнали о друг друге и изменили свою технику сражения и боевую тактику.

Первое новшество заключалось в том, что помимо рыцарей в сражениях непременно должна была участвовать пехота — лучники, арбалетчики и копейщики. В битвах при Креси и Пуатье французские рыцари позабыли все, чему в XII в. их предшественники научились на полях сражений в Палестине и Египте. Битв, в которых участвовала бы только конница, почти не было. Пехота подготавливала почву для атаки всадников, а также прикрывала их.

Построившись в колонну, пехотинцы выполняли приказ защищать войско. стреляя из луков, чтобы коннице было легче сражаться с врагом. Всадники нуждались в защите пехотинцев от вражеских стрел, а те полагались на копья конных рыцарей, не дававших неприятелю прорваться сквозь их ряды. Так, помогая друг другу, и те и другие выходили из боя целыми и невредимыми.[177]

Второе нововведение долго недооценивали. Речь идет о создании легкой конницы, сражавшейся на тюркский манер. Эти всадники назывались туркополами: их набирали из местного христианского населения.[178] Им и их военачальнику — туркопольеру — посвящены гряд статей дополнений к уставу (статьи 169–172), а значит, тамплиеры применяли эти новые военные силы уже в середине XII в. Что касается туркопольера, то он также командовал братьями-сержантами во время сражений. Историки того времени, интересовавшиеся прежде всего атаками конных рыцарей, почти не уделяют внимания тому, как использовалась легкая кавалерия, которая тем не менее не была просто вспомогательной силой. Военные ордены набирали туркополов в качестве наемников, поскольку обладали достаточными для этого финансовыми возможностями. Договор, заключенный в 1168 г. между Амори и госпитальерами, предусматривал, что «братья и их магистр должны привести в этот поход пятьсот хорошо вооруженных всадников и столько же туркополов, которые должны предстать перед маршалом и коннетаблем на смотре в Ларисе [Эль Ариш]».[179]

И христиане, и мусульмане старались навязать противнику свой способ ведения боя. На большом открытом пространстве лобовой атаке тяжелой конницы невозможно было противостоять. В климатических условиях Ближнего Востока пригодной для боевых действий конницы считалась земля, изобилующая родниками. Тяжеловооруженный всадник быстро уставал, испытывал жажду. Его лошадь страдала не меньше, поэтому приходилось устраивать частые передышки. Этим обстоятельством объясняется выбор богатой источниками Сефории в качестве сборного пункта для армий Иерусалимского королевства.

Чтобы атакующая конница все-таки вступила в прямое соприкосновение с противником, требовалось заставить мусульман, обычно предпочитавших уклониться от прямого столкновения, принять бой. Тучи стрел, выпускаемых турками, деморализовали латинян, притворное бегство нарушало их сплоченность. Армиям крестоносцев приходилось соблюдать три обязательных требования: не слишком глубоко проникать в ряды противника, не давать отрезать себяот основных сил, не предоставлять неприятелю возможности разобщить пехотинцев и всадников. Под защитой пехотинцев, стойко выдерживающих вражеский обстрел, рыцарям приходилось ждать, порой долгими часами, удобного момента, чтобы сокрушить противника внезапным броском. Одержать победу в таких обстоятельствах мог только опытный военачальник. В 1170 г. при Дароне Амори столкнулся с мусульманской армией, обладавшей значительным численным перевесом. Он построил своих всадников и пехотинцев на холме и удерживал их там целый день, ни разу не позволив спровоцировать себя на нескоординированные действия. Вечером Саладин оставил поле битвы. В этот день атака конницы так и не произошла. В1177 г. Балдуин IV с небольшим отрядом, к которому присоединились восемьдесят тамплиеров, неожиданно натолкнулся на основные силы Саладина. Поскольку противник еще не успел построиться в боевом порядке, Балдуин немедленно развернул шеренги своей конницы и атаковал мусульман: так была одержана победа при Монжизаре.[180] Но в 1179 году…

Король Балдуин Прокаженный сразился с Саладином, султаном Египта, в месте, называемом Маржлеон, и был разбит вместе со своими людьми, а именно: братом Эдом де Сент-Аманом, магистром тамплиеров, Балдуином д'Ибеленом и многими рыцарями. И я полагаю, что поражение постигло их, потому что они больше гордились своей силой, нежели вверялись могуществу святого креста, который оставили в Тивериаде.[181]

На самом деле, атака была предпринята слишком рано. Воины Саладина дрогнули и побежали, но франкские пехотинцы рассредоточились, занявшись грабежом, а всадники потеряли связь друг с другом, увлекшись преследованием. Саладин восстановил порядок в своей армии и без особого труда перешел в контрнаступление.

Особенно уязвимым было положение армии на марше. Для решения этой проблемы тамплиеры, соблюдавшие здесь те же правила, что и в бою, разработали способ передвижения в колонне, позволявший успешно отражать нападение конных лучников: доказательством этому могут служить события Второго крестового похода. Заглянем чуть вперед, в период Третьего крестового похода: после отвоевания Акры в 1191 г. крестоносное воинство двинулось на юг под командованием короля Англии Ричарда Львиное Сердце. Госпитальеры и тамплиеры сменяли друг друга в авангарде и арьергарде.

В центре находились основные силы с повозками, имуществом и провизией. Здесь было уязвимое место колонны: с флангов его прикрывали щитами пехотинцы. Воины Саладина постоянно нападали на замыкающий отряд, стараясь вынудить его принять бой, задержать и отрезать от основных сил. Однажды под Цезареей «войско оказалось в крайне стесненном положении, чем когда-либо раньше. Арьергард был поручен тамплиерам, которые вечером били себя в грудь, так как потеряли столько лошадей, что были совершенно растерянны». На другой день в арьегарде шли госпитальеры; под натиском турок братья заволновались: «Святой Георгий, разве вы позволите перебить нас? Почему христиане должны погибнуть, не приняв бой?» То были слова Готье Наблуского, великого магистра ордена госпитальеров. Он отправился к королю Ричарду и сказал: «Государь, для нас слишком большое бесчестье и позор подвергаться такому нападению, ведь каждый из нас потерял по лошади». А король ответил: «Терпение, любезный сеньор, человек не может быть повсюду в одно и то же время». Христиане скрупулезно готовили свою атаку. «Если бы они последовали плану, то истребили бы всех турок; но замысел не удался по вине двоих людей, которые не сумели сдержать своего желания атаковать… Одним из них был рыцарь, маршал ордена госпитальеров».[182]

Тем не менее, как отмечают все наблюдатели, военные ордены отличались необычайной дисциплиной. Амбруаз в своем повествовании о Третьем крестовом походе часто сокрушается о неорганизованности «пилигримов», но никогда — за исключением вышеупомянутого случая — не жалуется на ордены. Фактически храмовникам приходилось опасаться скорее отсутствия чувства меры и безрассудства своих вождей, нежели редких проявлений личного неподчинения. Из-за своей импульсивности Эд де Сент-Аман несет ответственность за многие провалы, произошедшие в период его пребывания на посту магистра (1171–1179). А что сказать об ослепленном ненавистью Жераре де Ридфоре, который в 1187 г. совершил массу тактических ошибок!

Политический кризис в Иерусалиме

В 1180 г., после сокрушительных поражений предшествующего года, христиане заключили перемирие с Саладином. Среди населения латинских государств царили уныние и пораженческие настрое-ния: «страх сковал сердца их жителей», говорит арабский историк, а Гильом Тирский отмечает, что на севере «рыцари Храма, жившие в этой области, заперлись в своих замках, ожидая осады с минуты на минуту».[183]

Королевство напоминало корабль без руля: только что заключенные перемирия расторгались по прихоти авантюристов вроде Рено де Шатильона. Военные действия, не приводившие к решительным результатам, подрывали боевой дух франков и их волю к сопротивлению. Начинался затяжной политический кризис, в котором орден принял самое активное участие.

Король Балдуин был прокаженным и, при всем своем мужестве, мог править только через посредников. До конца своей жизни он поручал править своим государством способным для этого людям. Их было двое: Раймунд III, граф Триполи и сеньор Тивериады, «пулен», пользовавшийся поддержкой крупных баронов Святой земли и большей части духовенства. Он провел в мусульманских темницах десять лет и вышел на свободу в 1174 г., когда орден Госпиталя заплатил за него выкуп. С 1174 по 1176 г. Раймунд правил королевством как регент. Затем Балдуин IV, достигший совершеннолетия, взял власть в свои руки и решил опереться на другую партию, вождем которой был Ги де Лузиньян.

Началось противостояние между партией баронов и придворной партией, которая состояла не из вновь прибывших, недавно сошедших с корабля крестоносцев, как это иногда утверждали, а из людей, занявших свое место благодаря покровительству, интригам или женитьбе. Свое положение они не унаследовали. Рено де Шатильон провел в Сирии и Палестине тридцать лет (десять из них он был князем Антиохии, управляя ей от имени своей жены). После шестнадцати лет, проведенных в плену у мусульман, он снова перебрался в Иерусалимское королевство, где получил крупную южную сеньорию в моавском Кераке и Заиордании. Ги де Лузиньян, недавно прибывший из Пуату, женился на Сибилле, сестре Балдуина IV и матери наследника трона, Балдуина V.[184]

После 1183 г. король изменил свою позицию: враждебность знати по отношению к Лузиньяну и неудачи последнего побудили короля снова обратиться к Раймунду. Соперничество между двумя группами обострилось в связи с проблемой наследования Балдуину IV. Король чувствовал приближение смерти, а его преемнику было всего пять лет. Ясно было, что наступает продолжительный период регентства: королю предстояло доверить регентство либо своей сестре Сибилле, т. е. Лузиньяну, либо Раймунду. А если Балдуин V умрет юным, кто его заменит? Чтобы устранить кандидатуру Лузиньяна, Балдуин добился от Высшей курии королевства, состоявшей из баронов и епископов, согласия на следующее решение вопроса престолонаследия: выбор будущего монарха поручался комиссии, в которую должны были войти папа, император, короли Франции и Англии.

Балдуин IV умер в 1185, а Балдуин V, его наследник, — в 1186 г. Партия Лузиньяна обманула Раймунда Триполийского и, совершив настоящий государственный переворот, аннулировала распоряжения Балдуина IV о порядке наследования. Двадцатого июля 1186 г. Сибилла и Ги были коронованы в Храме Гроба Господня всецело их поддерживавшим патриархом. Решающую же роль в этом государственном перевороте сыграл магистр ордена Храма Жерар де Ридфор.

Он был уроженцем Фландрии и прибыл на Святую землю при Амори I. Этот хвастун, скандалист и авантюрист получил прозвище «странствующего рыцаря». Он стал наемным рыцарем на службе Раймунду Триполийскому, получая жалованье в виде фьеф-ренты или «платный фьеф». Естественно, Жерар беспокоился о своем будущем, и его сеньор пообещал ему руку первой же богатой наследницы. Ею должна была стать Люсия, наследница фьефа Ботрон. Но постоянно нуждавшийся в средствах граф Триполи не смог устоять перед заманчивым предложением одного богатого пизанца. Он забыл о своем обещании. Уязвленный Ридфор с тех пор воспылал к нему смертельной ненавистью. Жерар уехал из Триполи и через некоторое время объявился в Иерусалиме, уже в качестве маршала королевства. Затем, после какой-то болезни, от которой он лечился в ордене Храма, он принес тройной обет и стал тамплиером. Его восхождение к вершинам власти было необычайно стремительным, поскольку очень скоро он был назначен сенешалем ордена (в 1183 г. он подписал один акт как сенешаль). В конце 1184 г. в Вероне умер магистр ордена Арнауд де Торроха, отправившийся с посольством в Западную Европу. В начале 1185 г. капитул ордена выбрал Жерара его преемником.

М. Мелвиль выдвинул гипотезу, согласно которой часть братьев была настроена против Ридфора. Своим высокомерием и карьеризмом он сильно напоминал предпоследнего магистра Эда де Сент-Амана. Между ними орден возглавлял магистр Арнауд де Торроха, прибывший в Святую землю из западноевропейских командорств, бывший прецептор Испании, воспитанный в ордене и выступавший гарантом определенной умеренности. Приверженцы традиций против «бешеных собак»? Почему бы и нет. Но выборы Ридфора были тайными.[185]

Ридфор сразу окунулся в политические интриги того времени, став главным творцом успеха Ги де Лузиньяна. Тамплиеры, которых подозревал Раймунд, сопровождали гроб юного Балдуина V из Акры в Иерусалим, где должно было состояться погребение. В городе уже собралась вся клика Лузиньяна. Раймунд и его сторонники находились в Наблусе. Тщетно граф запрещал Сибилле принимать корону, тщетно призывал хранить верность предсмертной воле ее брата. Патриарх Иерусалимский и Ридфор, напротив, подталкивали Сибиллу к коронации «наперекор баронам земли; патриарх из любви к матери королеве, а магистр ордена Храма — из ненависти к графу Триполи», говорит нам Эрнуль.[186] Королевский венец хранился в сокровищнице храма Гроба Господня, а ключи от нее были вверены патриарху и магистрам тамплиеров и госпитальеров. Роже де Мулен, магистр госпитальеров, отказался отдать свой ключ и ушел в находившийся поблизости обширный гостеприимный дом Св. Иоанна. Ридфор и Рено де Шатильон последовали за ним. После долгого сопротивления Роже де Мулен сдался и бросил свой ключ на пол. Разделяли ли остальные госпитальеры его враждебное отношение к Лу-зиньяну? В этом нет уверенности.[187]

Коронация 20 июля доставила немало радости Жерару де Ридфору. Он якобы воскликнул: «Эта корона стоит женитьбы на наследнице Ботрона».[188] Постепенно собравшиеся в Наблусе бароны примкнули к Лузиньяну. Раймунд Триполийский, отказавшись признать совершившийся факт, удалился в Тивериаду. Боясь нападения Лузиньяна, он заключил соглашение с Саладином. Это было больше, чем просто перемирие. Разумеется, сделки такого рода не были в новинку на латинском Востоке. Но опасность все же была вполне реальной: когда Лузиньян обратился за советом к Ридфору, тот настойчиво уговаривал его вытеснить Раймунда из Тивериады. Но в той тяжелой ситуации, которую переживало королевство, этот договор с Саладином действительно мог выглядеть предательством.[189] Во всяком случае, под давлением баронов король был вынужден вступить в переговоры с Раймундом, чтобы попытаться восстановить согласие, так как в 1187 г. Саладин перешел в наступление.

Битва при Хаттине

В начале года Рено де Шатильон, нарушив перемирие с Саладином, захватил огромный мусульманский караван. Саладин потребовал от короля возмещения убытков, и тот приказал Рено вернуть свою добычу. Шатильон дерзко отказался. Саладин только этого и ждал. Он взбудоражил весь мусульманский мир и к весне собрал самую внушительную армию из всех, когда-либо имевшихся в распоряжении мусульман.

Несмотря на внутренние раздоры, королевство Иерусалимское ответило на вызов. Ги де Лузиньян отправил к Раймунду посольство, в которое входили Жерар де Ридфор и Роже де Мулен. По дороге они столкнулись с мусульманским отрядом, которому Раймунд — в силу опрометчиво заключенного договора — позволил пройти по землям Тивериады. Для Жерара де Ридфора эта встреча было явным подтверждением предательства графа. Он немедленно призвал восемьдесят тамплиеров из соседнего замка Фев и, вместе с десятком присутствовавших госпитальеров и сорока рыцарями из Назарета, решил атаковать противника, невзирая на его численный перевес. Ридфор с презрением отклонил совет магистра госпитальеров и одного из рыцарей Храма, Жаклина де Мальи, призывавших отказаться от боя.[190] Естественно, 1 мая в месте, называемом Фонтен де Крессон, христиане потерпели поражение и были полностью перебиты. Кажется, удалось бежать только одному Ридфору. После этого события начали развиваться стремительно. Ги и Раймунд примирились, по крайней мере, внешне.

По совету Ридфора король созвал своих вассалов и ополчение королевства. Города и крепости остались без своих гарнизонов, влившихся в ряды королевского войска. Ридфор предложил заплатить этим воинам из казны английского короля Генриха II, отданной на попечение тамплиерам. На самом деле, Генрих II поклялся отправитьсяв крестовый поход, чтобы искупить свою вину в смерти Бекета, и послал в Святую землю значительные суммы денег, отдав их на сохранение тамплиерам и госпитальерам с официальным запретом прикасаться к ним до его прибытия. В противном случае король оставлял за собой право покрыть свои расходы из имущества орденов в Англии. Даже посольство, отправленное на Запад в 1184 г., убедившись, что Генрих II не собирается в Иерусалим, не смогло добиться от короля отказа от этой казны. «Нам нужен государь, имеющий нужду в деньгах, а не деньги, нуждающиеся в государе», — якобы заявил патриарх Иерусалимский.

Несмотря на это, Ридфор открыл сундуки, в которых хранилась английская казна, и смог заплатить четырем или пяти тысячам пехотинцев.[191]

Саладин готовился осадить Тивериаду, которую обороняла Эшива, жена Раймунда. Сам граф Триполи находился в Сефории, где был назначен сбор войска со всего королевства. Он посоветовал не уходить из местности, богатой родниками; не рваться в бой, а ждать, пока армия Саладина не разойдется сама по себе, так как она не сможет долгое время находиться в мобилизованном состоянии. Предложение графа было принято. Однако ночью Ридфор пришел к королю: он подогрел недоверие Лузиньяна к «предателю» Раймунду и разбередил в нем тщеславие, убедив, что одна-единственная военная победа позволит ему прочно сесть на своем троне. «Король не посмел спорить с магистром, так как любил его и боялся, ведь именно он возвел его на престол и к тому же отдал ему казну короля Англии».[192] Чтобы одержать победу, следовало совершить бросок и заставить Саладина снять осаду Тивериады.

Утром 3 июля удивленная армия получила приказ выступать. Целый день колонна людей и лошадей, умирающих от жажды и осыпаемых стрелами, безнадежно медленно тащилась под палящим солнцем по иссушенной пустыне. Изнывающие под тяжестью доспехов, которые нельзя было бросить, рыцари и пехотинцы были вынуждены разбить лагерь на полпути, не успев даже добраться до источников воды, расположенных недалеко от Кафр Хаттин, несмотря на то что маршрут был изменен по совету Раймунда Триполийского. На следующий день мучения продолжились. Конные лучники противника имели преимущество перед пешими франкскими стрелками. Туркополам, в основном состоявшим на службе в военных орденах, не удавалось их отогнать. Атаки тамплиеров, замыкавших колонну, без поддержки оставались безуспешными.

Непоправимое произошло, когда мусульмане, воспользовавшись неблагоприятным для латинян ветром, подожгли кустарник: пехотинщы разбежались, побросав оружие, чтобы сдаться или укрыться на вершине отрогов Хаттина. Оставшись без прикрытия, конница понесла огромные потери, лошади были перестреляны или изрублены секирами. Спешившись, умирая от жажды и усталости, рыцари укрылись на вершине, рядом с королевским шатром, поставленным у «истинного креста», который христиане принесли с собой. Отчаянные атаки позволили нескольким рыцарям прорвать мусульманские ряды и спастись. В их числе был и Раймунд Триполийский, остальные же попали в плен.[193]

В руках Саладина оказалось, самое меньшее, пятнадцать тысяч человек, которым он уготовил разную участь: пехотинцев продали в рабство; Рено де Шатильон, «враг народа номер один», был казнен в присутствии султана — возможно, Саладин умертвил его собственной рукой. Двести тридцать тамплиеров и госпитальеры, точное число которых нам неизвестно, были подвергнуты пыткам, по обычаю, впервые введенному в Баниасе в 1157 г. Но Саладин пощадил короля, баронов Святой земли и… Ридфора.

Позиция Саладина вызывает интерес. Вот как он обосновал казнь храмовников и госпитальеров: «Я хочу очистить землю от этих двух нечестивых орденов, чьи обычаи бесполезны, и которые никогда не отрекутся от своей враждебности и не сослужат никакой службы в рабстве».[194] Мне кажется, что эти слова похожи на те, что сказал «Старец Горы», вождь сирийских ассассинов: он считал, что убивать магистров военно-монашеских орденов бессмысленно, так как вместо погибшего братья немедленно изберут нового руководителя, и орден нисколько не пострадает.[195] Мусульмане делали четкое различие между военными орденами, которые представлялись им группами, спаянными воедино дисциплиной и религиозным фанатизмом (анти-мусульманским по своей сути), и палестинскими «пуленами», которые, как они отмечали, стремились «оближневосточ-ниться» (levantiniser).[196] Военные ордены, в чьи ряды постоянно вливались братья из Западной Европы, ассимиляции не поддавались. Тамплиер по определению не привязывался к месту. «Если выхотите быть в Акре, вас пошлют в область Триполи… или отправят в Апулию», — говорилось будущему храмовнику во время церемонии приема (статья 661).

Исходя из этих соображений, я сделаю три важных замечания более общего характера.

Прежде всего, необходимо дать справедливую оценку рассказам о дружеских отношениях тамплиеров с мусульманами. Хорошо известен хрестоматийный текст арабского автора Усамы ибн-Мункыза, где он бахвалится своей дружбой с тамплиерами. Помимо того что его свидетельство единично (другие мусульманские авторы, напротив, исполнены чрезвычайной враждебности по отношению к христианам вообще и военным орденам в частности), вот короткий отрывок, который достаточно хорошо иллюстрирует границы понимания, возможного между тамплиером и мусульманином:

Я видел, как один франк пришел к эмиру Му'ин ад-Дину, да помилует его Аллах, когда тот был в Ас-Сахра, и сказал: «Хочешь ты видеть бога ребенком?» — «Да», — сказал Му'ин ад-Дин. Франк пошел впереди нас и показал нам изображение Мариам, на коленях которой сидел маленький Мессия, да будет над ним мир. «Вот бог, когда он был ребенком», — сказал франк. Да будет превознесен великий Аллах над тем, что говорят нечестивые, на великую высоту![197]

Большая политика иногда требовала знаков любезности по отношению к неверным, но явно не таких, чтобы отрекаться от своей веры ради Девы Марии. Усама, который постоянно посылает всех франков в ад, не имел ни малейшего намерения заходить дальше простой вежливости.

Во-вторых, все домыслы по поводу так называемого синкретизма храмовников с мусульманской религией, эзотерическим учением ассассинов и тому подобное, короче говоря, все попытки доказать, что тамплиеры не были или больше не были христианами, доходят до абсурда. Тамплиеры были христианами — и христианами фанатичными. И именно таковыми их считали мусульмане.

В-третьих, Ридфор может представлять агрессивное христианство крайнего толка, которое наверняка было более широко распространено в ордене, нежели обычно считают, и этим, без сомнения, объясняется его избрание магистром. Предпринятое Ж. Дюби исследование битвы, Божьего суда, игры в шахматы, где на кон ставили все, дополняет следующее замечание Д. Сьюарда: в сражении при Фонтен де Крессон Ридфор, возможно, думал о суде Божьем и вспоминал слова Иуды Маккавея: «Число мало значит для победы, если сила исходит от Бога», — мысль эта пользовалась популярностью на протяжении всего средневековья, в том числе в самый разгар Столетней войны![198]

В то же время Ридфор был склонен к крайностям. Его ненависть к Раймунду Триполийскому была буквально болезненной; влияние на Ги де Лузиньяна — непомерным: поведение в битве — неуравновешенным. Не забудем, что он вступил в орден после болезни. Рассказ о его смерти, принадлежащий Амброзию, позволяет сомневаться в том, что он выздоровел. Это была не просто болезнь несчастной любви!

Эпилог

За месяц, прошедший с битвы при Хаттине, Саладин завоевал все королевство: крепости и города, оставшиеся без защитников, пали без сопротивления. Отказавшись от мысли захватить Триполи и Антиохию, проигнорировав те немногие замки, что еще продолжали обороняться, Саладин решил захватить Иерусалим, что стало бы неоспоримым символом его победы в священной войне. Прежде чем начать осаду, султан подчинил себе Аскалон: для этого он распорядился привезти из Дамаска Ги де Лузиньяна и Жерара де Ридфора, чтобы те приказали королевским и орденским гарнизонам в Аскалоне и окрестных замках сдаться. Возможно, здесь кроется причина странного милосердия Саладина: он использовал короля и магистра, чтобы ускорить и упростить завоевание Святой земли. В октябре, после нескольких дней осады, Иерусалим капитулировал. Каждый житель мог беспрепятственно уйти из города — предварительно заплатив за свою свободу. Госпитальеры пустили на выкуп свою долю казны Генриха II; патриарх отказался расставаться со своей; орден Храма дал деньги, зажиточные горожане упирались и не хотели платить за бедняков. Бесчестье стало уделом всех.[199] Те, кто сумел откупиться, образовали три группы. Во главе их встали последние защитники города, Бальян д'Ибелен и командоры тамплиеров и госпитальеров: они проводили жителей Иерусалима в Тир, куда стекались беженцы со всего королевства. Под защитой прочных крепостных стен, получив подкрепление в виде отряда крестоносцев — им руководил энергичный Конрадом Монферратский (его отец Бонифаций был одним из пленников Хаттина), — Тир выстоял, и в конце декабря 1187 г. после двух месяцев бесплодной осады мусульмане отступили. Королевствовсе еще держалось. Саладин освободил Ридфора и Лузиньяна, прекрасно зная, что таким образом посеет раздор в стане латинян, разделившихся в вопросе об ответственности этих двоих людей за произошедшую катастрофу. Ридфор снова возглавил орден Храма. Изгнанный из Тира вместе с Ги, он последовал за ним в безрассудной, но удачной авантюре по отвоеванию Акры. Именно там он и погиб в бою 4 октября 1190 г. Предоставим слово Амбруазу. «В этом деле был убит магистр ордена Храма, тот, кто сказал доброе слово, шедшее от его доблестной выучки», говорит наш точный и саркастичный хронист:

Когда люди храбрые и смелые говорили ему в этой атаке: «Ступайте отсюда, господин наш, ступайте!» (И он смог бы, если бы захотел.) Отвечал он: «Богу совсем не будет угодно, ни то, чтобы я был в другом месте, ни чтобы упрекали орден Храма в том, что видели меня убегающим». И он так не поступил. Он погиб, потому что на него набросилось множество турок.[200]

Тремя годами раньше Саладин вступил в Святой град. Он совершил очищение святых мест ислама. Золотой крест, венчавший купол Скалы, был низвергнут, а алтарь на скале уничтожен. Храм Соломона снова стал мечетью Аль-Акса. Стенка, скрывавшая мирхаб, нишу, указывающую направление Мекки, была разобрана. Саладин повелел установить в большом зале, который снова стал местом молитвы, минбар (разновидность кафедры), который в 1169 г. приказал построить еще сам Нур-ад-Дин специально для того, чтобы поместить его в Аль-Акса, когда отвоюет Иерусалим.[201] Харран, древняя Храмовая гора, была омыта розовой водой. В первую пятницу после взятия города кадий Дамаска прочел молитву в присутствии Салади-на и разъяснил значение Иерусалима для мусульман. Так, храм Соломона и храм Господа не просто снова превратились в мечети Аль-Акса и Омара; эти священные места стали еще более дороги сердцу мусульман.

Франки вернули себе Иерусалим по договору 1229 г. и владели им до 1244 г.; но Харран им не отдали. Пришлось ждать 1143 г., чтобы тамплиеры снова обрели — по сути символически — свою прежнюю главную резиденцию. Новый же дом находился в Акре, где и оставался до самого падения королевства Иерусалимского.[202]

Часть IV. ТЫЛОВОЕ ОБЕСПЕЧЕНИЕ НА ЗАПАДЕ

1187 год. Латинские государства, или то, что от них осталось: Тир, Триполи, Антиохия, в очередной раз обернулись к Западу. Западу, ошеломленному и недоумевающему. Есть ли смысл в крестовом походе? Зачем нужны латинские государства? Однако снова Запад мобилизовал силы, и начался Третий крестовый поход.

Военные ордены понесли жесточайший урон, особенно тамплиеры; но у них была возможность обратиться к своим домам на Западе и восполнить потери.

Вы, кто сами себе господа, должны сделаться рабами других. И едва ли вы станете делать то, что хотите. Итак, если вы желаете быть по эту сторону моря, вас попросят на ту сторону; если же вы желаете быть в Акре, вас пошлют в Триполи, или в Антиохию, или в Армению…

Так гласит устав (статья 661).

Невозможно понять, как функционировал орден, оценить его богатства и получить представление о могуществе, если не изучить его европейскую инфраструктуру. Воспользуемся катастрофой 1187 г., чтобы покинуть фронт, сократившийся до нескольких крепостей, и посетить тылы. Перенесемся в какое-нибудь командорство, или, как его обычно называют, дом храмовников. Это одновременно и монастырь, и хозяйство сеньориального типа, средоточие отношений и центр притяжения клиентелы. Люди, которых там можно встретить, не похожи друг на друга: их положение, ранг и функции различны, но все они братья или люди ордена Храма. Командорство обеспечивает кров и защиту большой орденской семье.

Глава 1. Земельные владения

Поступление дарений

Все, кто вступали в орден Храма или состояли с ним в официальных отношениях, вносили материальные пожертвования. Вне круга семьи то же самое делали миряне и духовные лица. Военные ордены пережили период горячего признания со стороны верующих уже после монахов клюнийцев и цистерцианцев, но еще до нищенствующих орденов. На самом деле, это вопрос моды. В случае военных орденов она продержалась достаточно долго.

Что же им дарили? Все или почти все.

Генрих II, король Англии, уступил бьеф одной из рек для сооружения водяной мельницы или дом в Сен-Вобурге около Руана, принадлежавший его предку. Король Арагона отдал замок Монзон. Жоффруа де Бар в марте 1306 г. пожаловал в феод территорию Дон-кур-а-Буа. Рыцарь Арно д'Аспе с согласия двух своих сыновей подарил братьям дома в Монсоне, Комманже, город Канен вместе с жителями, землей и сеньориальным правом высшего, среднего и низшего суда. В 1147 г. Роже де Безье уступил ордену…

свой домен Кампань, расположенный в графстве Разес на реке Од, которая делит его пополам… вместе со всеми его жителями, мужчинами, женщинами и детьми, их домами, цензом, платой за использование печей и мельниц, совладениями пахотными землями, лугами, пастбищами, пустошами, обработанными и необработанными землями, реками и акведуками, со всеми мельницами и налогом на помол, рыбными промыслами. С этого поместья братья Храма не должны мне ни доходов, ни вассалов, ни права прохода, ни права на сбор дорожной пошлины.

В 1154 г. епископ Байе отдал ордену церковь в Сентанже. В Шампани граф передал ему свои права и доходы от торговли в Провене: в 1164 г. пошлину на торговлю шерстью и льном, в 1214 г. пошлину на торговлю мясным скотом, в 1243 г. — кожами, а ведь в то время эроде было сто двадцать пять кожевен. В Италии простые жители эна завещали незначительные суммы денег — пять су, шесть су… В районе Тулузы верующие установили ежегодную ренту размером двенадцать денье, сопровождавшуюся более существенным подножием по смерти завещателя — это могли быть двадцать су, сто су, Ошадь, рубахи и брака (штаны), плащ, оружие. Чтобы содержать рыцаря в Святой земле, граф Генрих де Бар установил ренту в пятнадцать ливров с дорожной пошлины в Бар-сюр-Об; этот документ составлен в Акре в октябре 1190 г., когда граф участвовал в Третьем крестовом походе. Сеньор де Нуайе, также крестоносец, помнил о рвении, с которым тамплиеры служат Христу, и настоял на том, что им необходимо помочь: он предоставил им ренту в шестьдесят су с леса Эрво, вблизи Аваллона. Госпитальерам он передал приютный дом в Арбоне. В Дузане в 1167 г. некий Раймунд де Рье еподнес ордену женщину с дочерью вместе со всем их потомством, а Пон де Мольер подарил пастуха Гильома вместе с его племянниками «и всем, что они мне должны».[203]

В том же Дузане впечатляющим примером служат дарения семейства Барбера, или Берберано: они прекрасно показывают тесную связь между благочестивым завещанием и вхождением в орден.

Эта семья стала называться по имени одного из приходов на берегу Ода, вверх по течению от Дузана. Одиннадцатого апреля 1133 г. совладельцы замка и земель Дузана подарили свой патримоний представителю ордена Храма Гуго Риго. Под документом их имена расположены тройками — Бернард де Канне, его жена и сын; Эймерик де Барберано, сын Беатрис, его жена Гальбург и сын Эймерик-младший; три брата Эймерика: Гильом-Шаберт, Арно и Раймунд-Эрменгальд; Пьер-Раймунд де Барберано и его жена Мабий, вместе с братом, Арно де Барберано. Таким образом, мы имеем две ви семейства де Барберано, связь между которым нам неизвестна; ясно по крайней мере, что она была тесной, поскольку все эти ища в разных сочетаниях выступают в качестве свидетелей при под-лсании очень многочисленных документов.

Помимо этого первого дара, легшего в основу будущего коман-дорства Дузан, Эймерик и его брат Гильом-Шаберт подарили орденусамих себя вместе с оружием и лошадьми. Среди тех, кто подписал этот текст, фигурируют некие Пьер-Роже, Беранже и Гуго де Барбс рано. Последовали и другие, менее значительные пожертвования: в 1136 г., затем в 1139 г., когда документ, составленный от имени Раймунда-Эрменгальда в Сен-Жан-де-Карьер, подписали три его брата; и, главное, в 1143 г., когда Арно, брат Мабий, довершил пожертвование, сделанное в 1133 г.

Второго июня 1153 г. семейство отличилось новым щедрым подарком — они преподнесли ордену Храма церковь Сен-Жан-де-Карьер, ставшую, наряду с Дузаном и Брукафелем, одним из трех главных компонентов командорства. И снова автором этого дара стал Эймерик де Барберано, женившийся вторично на Альде, вместе со своими сыновьями от первого брака, Эймериком и Далмацием. и братьями, Гильомом-Шабертом, Арно и «Раймундом-Эрменгальдом, нашим братом по плоти и братом воинства Храма по духу». Пейтавин, дочь Пьера-Раймунда, главы другой ветви рода, удостоверила этот дар своей подписью.

Через несколько дней, 11 июня, Пьер-Раймунд составил свое завещание, отказав земли и деньги двум своим дочерям, «совсем маленькому» сыну и племяннику Гильому-Сигеру де Барберано. Затем он вверил себя ордену Храма. В этом завещании, подписанном четырьмя тамплиерами, упоминаются также Эймерик и Гильом-Шаберт, по всей видимости, его двоюродные братья.

Став братом ордена, Пьер-Раймунд в 1159 г. принимал пожертвования, сделанные в его адрес, а 10 ноября 1158 г. подписал документ, в котором его шурин Арно де Барберано вверил ордену себя и свое потомство.

Что касается четырех братьев из другой ветви, то мы видим, как они один за другим вступают в орден в качестве донатов или братьев. О Раймунде-Эрменгальде только что говорилось: он, вероятно, был самым молодым из четверых, и ему предстояло никогда не жениться. Эймерик и Гильом-Шаберт вверили себя ордену в 1133 г., но будучи женаты, они оба имели детей и остались жить в миру. Арнс вступил в орден в качестве брата еще до декабря 1143 г., когда неким Раймунд Мешок отдал Арно и его братьям из воинства Храма участок земли; а 31 октября 1145 г. Арно, вместе с Пьером де ла Ровером, магистром ордена в провинции Прованс-Испания, принял пожертвование Бернарда де ла Порта.

На протяжении двадцати лет (1133–1153) из шести представителей двух ветвей семейства де Барберано, вполне возможно, двоюродных братьев, трое стали братьями-рыцарями Храма, а трое других — донатами. Их пожертвования, крупные и постоянно пополняемые, сделали возможным создание командорства Дузан. Добавим, что и в следующем поколении вы видим множество де Барберано в числе жертвователей или свидетелей, скрепляющих документы своей подписью, однако, несмотря на это, установить связи между ними не представляется возможным. А ведь необходимо еще учитывать семьи, породнившиеся с Барберано посредством браков: это род Кане, владевший Дузаном совместно с Барберано в 1133 г., и фамилия Рокенегад, одна из представительниц которой, по имени Альзайс, в 1169 г. была женой Арно де Барберано.[204]

Благодетели ордена Храма: две ветви семейства Барберано

Пожертвования распадались на три категории: дарения рrо аniта, состоявшие из крупных имений, очень часто ложившихся в основу командорства, как, например, Жале в Виваре, или Брука-фель, поблизости от Дузана, а иногда из ничтожных участков. Даритель не ставил никаких условий и стремился лишь к спасению души. Пожертвования in extremis, часто совершавшиеся предусмотрительными паломниками, по примеру известного Ашара из окрестностей Клюни, о котором мы уже упоминали (часть первая, глава I), были менее популярными, так как им на смену быстро пришли завещания.

Зато широкое распространение получили пожертвования за вознаграждение; впрочем, их трудно отличить от продажи. Получательтакого пожертвования, — а им всегда была церковь, — предоставлял жертвователю caritas, или милостыню: иначе говоря, встречный дар. Вот два примера: Раймунд Гуго из Эг-Вив подарил мужчину, его потомство и имущество, в обмен на милостыню размером в двадцать су. Гильом Мантелен, его жена и двое сыновей «отдали и продали» Храму различные участки земли, и «за этот дар и продажу вы дадите нам лошадь».[205]

Подобная компенсация облегчала саму возможностьдарения, обеспечивая его автора средствами к существованию. При этом получатель дара обычно оставался в выигрыше, так как его ответное подношение было менее ценным. Вознаграждение — и это его главное достижение — укрепило институт дарения, обезопасив его от запоздалого раскаяния жертвователей и притязаний наследников. Хотя… в 1191 г. Гильом де Бергадон подарил ордену Храма свои владения на вершине Лобрегата (Каталония). Он умер между 1192 и 1196 гг. Его брат отказался выполнить его завещание и в 1199 г. продал виконтство Бергадон, включая земли, отказанные ордену Храма, королю Арагона Педро II. Тамплиеры смогли вступить в свои права владения только в 1231 г.[206]

Несмотря на подобные трудности, отметим значимость описываемого процесса для формирования земельных владений ордена Храма. Так, в Дузане половина из трехсот документов, собранных в картулярий, являются дарственными актами, а в Монсоне аналогичный сборник содержит сорок пожертвований рrо аniта и сорок четыре дарения за вознаграждение.[207]

В Испании дарения отличаются некоторым своеобразием, так как они связаны с участием ордена в Реконкисте. По этой причине наибольшим размахом отличаются королевские пожертвования. Больше всего Храму подарили замков: сначала Граньяна и Монзон, потом Миравет, Томар в Португалии, Пеньискола в Валенсии. Даяния включали и обширные земельные угодья… которые еще предстояло завоевать. Такие подарки подразумевали, что тамплиеры должны были заселить и использовать эти земли. Эти особенности сближают испанские и сиро-палестинские пожертвования и объясняются обстановкой постоянной борьбы с неверными.[208]

Ради чего делались эти подарки? Ради спасения души и искупления грехов: ирландка Матильда де Лейси подарила четыреста акров земли «для спасения моей души и душ моих отца и матери и всех предков, и всех потомков, а также Давида, барона Нааса, моего покойного мужа».[209] В картулярии Дузана можно видеть бессчетное множество формулировок вроде: «ради любви Господа, отпущения моих грехов и спасения души, а также душ моих родителей». Некий каталонец, более беспокойный, сделал пожертвование, «поскольку я боюсь ужасов ада и стремлюсь достичь радостей рая». Надежда приобрести духовные блага в виде молитв храмовников и мессы за свое здравие подталкивала к великодушию. Некоторые жертвователи проявили себя как настоящие «гурманы»: Пьер Корнель отдал свой замок Фрескано в Арагоне, но потребовал, чтобы орден Храма содержал десять священников, служащих мессы о его спасении. Очень ценилась возможность быть похороненным на кладбище ордена, одетым в белый плащ с красным крестом. Речь идет о вступлении в орден, называвшемся ad succurendum (т. е. во спасение (посмертное)). Привлекали и материальные преимущества: ренты, пожизненное содержание и покровительство. Престарелый Эд де Грансэ вступил в орден в 1185 г. и поселился в доме в Бюре, расположенном у самых стен его замка, чтобы провести там остаток дней. Он умер в 1197 г. и был похоронен там же.[210]

Большей оригинальностью отличаются прогрессивные для своего времени мотивы, имеющие отношение к крестовому походу и борьбе с неверными. В подобных документах мы находим свидетельства о решимости жертвователей предоставить ордену Храма средства для осуществления его миссии или поддержать его в этом деле. Здесь мне хочется вспомнить о примере Лауретты, упоминавшемся в конце первой части этой книги. Пайен де Бюр, основатель дома, в котором Эд де Грансэ провел на покое последние годы своей жизни, предназначал свой дар «воинам Христа, которые сражаются в ордене Храма». К тому же разряду относятся пожертвования, делавшиеся накануне отправления в паломничество, или крестовый поход. В 1185 г. Пьер де Кадене, отправляясь на Святую землю, принес дар тамплиерам Марселя. В 1134 г. Гильом Пьер, отбывая в Иерусалим, передал Богу и братьям свой аллод. Готовясь к отплытию на Восток из порта Туретта в Агде, виконт Роже I де Безье подтвердил факт передачи ордену территории Кампань-сюр-Ода.[211]

Битва на Святой земле велась не только с помощью оружия. Некоторые дарители напоминают тамплиерам о необходимости помогать пилигримам и в целом неимущим. Благочестивые верующие основывали немало приютных домов, но не всегда располагали средствами для их содержания. В этом случае они поручали заботу об этих церквях монашеским орденам, среди которых, разумеется, был орден госпитальеров, но также и орден тамплиеров. Жан Ришар обнаружил несколько подобных дарений в Бургундии; добавим к ним один итальянский пример: Гульельмо из Мореза и его сын уступили ордену Храма дом и земли в Вико, обязав его устроить там приют для больных.[212] Вот яркая иллюстрация тому, как неоднозначно воспринимался орден Храма на Западе: духовная и военная стороны деятельности ордена находились в противоречии.

Создание патримония: обмен, покупка, продажа

Тамплиеры очень быстро начали стремиться к объединению в компактные блоки этих разнородных и неодинаковых по площади (когда речь шла о землях) пожертвований, которые к тому же были разбросаны географически.

Обмены, покупки и продажи позволяли расширить владения, избавиться от чересполосицы, сбыть с рук не представляющий интереса или находящийся в удалении участок. Картулярий Дузана включает семьдесят документов о продаже и обмене. Восемьдесят процентов актов продажи касаются скромных по размеру имений и незначительных по объему доходов и прав. Для Велэ П. Виал составил таблицу пожертвований, обменов, продаж и покупок, позволивших ордену Храма расширить свое поместье Шантуан в Пуи. В1170 г. виконт Полиньяка, в Понсе, уступил «все свои права на дом в Шантуане» — это и есть отправная точка. Между 1190 и 1209 гг. насчитывается четырнадцать покупок, восемь пожертвований и три обмена. Из них девять покупок, два пожертвования и один обмен касаются ренты, десятины и неуточненных прав; четыре покупки и пять пожертвований связаны с землей. Кроме того, два земельных участка были приобретены в обмен на ренту. Наконец, орден Храма добился от Гуго Пелестера и Понса Комарка, чтобы они отказались от притязаний на дом в Шантуане. Первый сделал это при условии компенсации размером в двенадцать су, а второй — «добровольно». Эта медленная и терпеливая работа по собиранию земель иногда ускорялась: за 1210 г. состоялись четыре пожертвования и покупки.[213]

Многочисленные и точные указания картулярия Дузана позволяют нам проследить создание и обустройство патримония тамплиеров в окрестностях Брукафеля недалеко от Каркассона. Первого апреля 1133 г. Роже де Безье, виконт Каркассона, отдал «свой город Брукафель вместе со всем, что к нему относится, мужчинами, женщинами, землями, лугами, виноградниками, цензами и обычаями…». Между 1142 и 1183 гг. в результате десяти покупок и пяти дарений (четыре из которых сопровождались вознаграждением) первоначальное владение пополнилось, главным образом, участками земли и виноградниками. При семи из десяти покупок орден уже владел землями, примыкавшими к приобретаемым участкам с одной, двух, а то и трех сторон.

Стремление к рациональности проявлялось во всем: тамплиеры устраняли вклинившиеся части чужой территории, которые «расчленяли» их владения. Я попытался графически изобразить этот процесс, начиная с четырех документов 1156–1157 гг. (см. на следующей стр.). В двух случаях орден обменял одни земли (площадка под застройку, поле под распашку) на другие, причем один участок «соседствовал с нашим маисом», а другой — представлял собой виноградник, расположенный посреди виноградников ордена.

Орден Храма также стремился заполучить права, которые принадлежали третьим лицам на его землях. В трех случаях он приобрел это право, возместив его владельцу одним участком виноградника, с которого, впрочем, продолжал получать четвертину (т. е. четвертую часть урожая).

Наконец, орден избавился от необходимости распоряжаться разрозненными держаниями: 29 августа 1163 г. тамплиеры отдали землю в аренду некоему Жильберу, обязав его посадить на ней виноград: эта земля лишь чуть-чуть соприкасалась с владениями ордена. Восемнадцатого января 1165 г. последний участок, расположенный вдалеке от их имения, стал цензивой[214]

Аналогичный процесс выявлен в Каталонии и Арагоне, особенно вокруг Сарагосы. Иногда орден Храма изображал миротворца и разрешал споры между двумя собственниками, выкупая объект района к району: в Хуэске заметно преобладали покупки. В Испании королевские пожертвования касались замков: в интересах ордена Храма было как можно скорее — а значит, путем покупки — создать вокруг них сельскохозяйственные угодья, достаточные для обеспечения потребностей гарнизона.[215] В Пруссии тамплиеры приобрели свои самые крупные владения именно через покупку: это земли в Бахне, Кунскене и Лейтцене, на границах с Польшей и Померанией.[216] Дошедшие до наших дней многочисленные документы, относящиеся к району Албеньи, в Лигурии, говорят о преобладании покупок над пожертвованиями во второй половине XII в.[217]

Процесс собирания земель орденом тамплиеров в Брюкафеле в 1156–1157 гг.

Обмены, продажи и покупки, как и дарения, не всегда являлись следствием стихийного побуждения у совершавших их людей. Ино- (пробел в тексте книги. — ОСР) сеньору или наследнику. П. Виал предполагает, что такое случалось в Велэ. В далекой Пруссии «ордену Храма пришлось несколько укрепить добрую волю наследников жертвователей земли в Бахне, которую гполучил в 1234 г.».[218] Напротив, другие религиозные организации порой оказывали давление на благотворителей, чтобы помешать дарению или продаже земли военным орденам. Так, руэргское аббатство Сильване охраняло свою зону влияния от всякого вмешательства прочих орденов, запрещая землевладельцам жертвовать или сдавать свои имения орденам тамплиеров и госпитальеров.[219] Да, речь идет о давлении, а также об открытых злоупотреблениях и физическом насилии: один примечательный шотландский текст говорит об этом без прикрас. Он повествует о двух событиях, произошедших до 1298 г. Сначала Вильгельм де Халкестон распорядился имением своей жены Кристианы, уступив его ордену Храма на время до своей смерти. Когда он умер, Кристиана пожелала возвратить свое поместье, Эспертон, но тамплиеры отказались его вернуть. Хуже того, магистр ордена в Англии, Бриан де Жэ, вознамерился выгнать ее вместе с сыном Ричардом из дома, который оставил ей для жизни покойный супруг. Она упорствовала, и Бриан приказал своим людям взломать дверь; поскольку она в отчаянии цеплялась за дверь, один из людей Храма отрубил ей палец своим кинжалом. Так Бриану де Жэ удалось завладеть домом. Едва выздоровев, Кристиана представила дело королю Шотландии Джону Балиолю. Официальным документом она была восстановлена в своих правах. Но когда вновь началась война с Англией, волнения всколыхнули Шотландию, и отправление правосудия приостановилось. Тамплиеры воспользовались этим, чтобы снова силой выселить Кристиану. Восемнадцатого июля 1298 г. Бриан де Жэ, командовавший валлийскими лучниками на стороне короля Англии, остановился в Баллантродахе, главном командорстве ордена в Шотландии. Предупрежденный, Ричард явился к нему, чтобы отстоять интересы своей матери. Бриан хорошо его принял и, обнадежив щедрыми обещаниями, попросил проводить его вместе с лучниками к полю битвы при Фалкирке. На следующий день, когда Ричард опять пришел к магистру, чтобы исполнить свое обещание, его убили. Земля осталась за орденом. Двадцать второго июля Бриан де Жэ пал в сражении при Фалкирке, став жертвой собственной импульсивности и высокомерия.

Это дело всплыло во время процесса шотландских тамплиеров в 1309 г. Один из свидетелей обвинил их в присвоении имения ею соседей с использованием всех средств — законных и противозакон ных. Но вопрос об убийстве Ричарда д'Эспертона не поднимался.[220]

Даже если насилие достигало таких размеров лишь изредка, случаи подобного рода, вероятно, были достаточно многочисленными, чтобы сформировать представление о корыстолюбии и жажде наживы у тамплиеров. Тем не менее следует принять во внимание хронологию: в течение XIII в. поступление пожертвований пошло на спад. Об этом заявил сам Жак де Моле, уточнив, что светские и церковные власти урезали льготы и привилегии военных орденов, в то время как их потребности на Востоке не уменьшились.[221]

Тем не менее орден Храма, как и другие монашеские ордены, обладал целой палитрой разнообразных средств, чтобы достигать своих целей. Например, в сельской местности монашеские ордены играли роль сельскохозяйственного банка и давали ссуды, часто под залог земель или податей. Нет сомнения, что залог выбирался с обоюдного согласия сторон.

Использование патримония: доходы Храма

Тамплиеры считались богатыми. Матвей Парижский преувеличивает это богатство, исходя из собственных интересов. Тамплиеры владели множеством домов и крупных владений. Однако инвентарные описи, сделанные при их аресте, не обнаружили никакой особенной роскоши. Неважно! Тамплиеры действительно были богаты, и их благосостояние бросалось в глаза, так как находилось в движении. Регулярно, в ритме курсирования кораблей из Марселя или Бари, храмовники переправляли на Восток людей, лошадей, продукты, оружие и деньги.

Необходимость финансировать священную войну, содержать крепости и гарнизоны в Испании и Сирии-Палестине обязывала западные филиалы ордена получать прибыль. Парадоксальным образом, ордены тамплиеров и госпитальеров проводили на Западе колониальную политику. Для них «за морем» означало «в Европе». Этот процесс выкачивания средств с Запада, известный под названием гезротю, демонстрировал третьим лицам все то, что производили хозяйства военных орденов.

Эта система придала использованию тамплиерского патримония некоторые новые черты, по сравнению с тем, как вокруг хозяйствовали мирские и церковные сеньоры. Географический кругозор последних обычно был ограниченным, в то время как командор тамплиеров, как и госпитальеров, думал о Иерусалиме.

Как я уже сказал, тамплиеры учитывали особенности каждого региона и производили то, что приносило наибольший доход.

В Божи, в Кальвадосе, хозяйство командорства включало три плуга, обслуживаемых шестью работниками. Хозяйство сочетало культивацию зерновых (пшеницы, ржи, ячменя и овса) с овощеводом и скотоводством. В командорствах района Аббевиля большинство пахотных земель отводилось под зерновые: подсчитано, что в Градсельве они составляли двести пятнадцать гектаров, а в Эмоне — триста сорок восемь. Храмовники центральных графств Англии и Эссекса продавали зерно за границу через порты восточного побережья.[222]

В Дузане орден Храма занимался виноградарством: например, 18 июля 1167 г. он передал братьям Белз землю для посадки виноградника, но документ уточнял, что, если доход от них будет недостаточным, земля будет перепахана под другие культуры с оброком в восьмую часть урожая.[223] Созданное между 1140 и 1154 г. командорство Сент-Элали де Ларзак объединяло, помимо главного дома, пять филиалов, в том числе в Ла Кавалери и в Милло. Там тамплиеры выращивали зерновые в долинах, но в основном занимались разведением скота — рабочих быков и лошадей, для чего лучше всего подходил Ларзак, овец, которых держали ради шерсти, кож и молока (стадо в Ла Кавалери достигало тысячи семисот голов). Животноводство также имело большое значение в Шампани — стадо в Пейне состояло из восьмисот пятидесяти голов — и в Комменже: 10 мая 1170 г. папа Александр III направил местному епископу буллу, в которой объявил о том, что взял скот тамплиеров под свое покровительство. В этом районе животноводство было перегонным; в 1176 г. граф Комменжа Додон вступил в орден, передав ему свои права на «горы» (пастбищные земли) в Кузеране. Стада Миравета и Монзона в Арагоне превосходили тысячу голов. В Англии тамплиеры, не достигнув того уровня специализации, который был присущ цистерцианцам, разводили овец ради шерсти, которую продавали в Бостон и Саутгемптон.[224]

В Южной Италии храмовники выращивали виноград в «предместье тамплиеров» в Фоджи; в том же самом регионе они производили оливки и занимались садоводством. В Сипонте они владели солеварнями. Но в районе холмов Тосканы, около Витербо, в Кастель Аральдо, где им принадлежал ра/агяо, в Сан-Савиньо, где к стенам замка прижалась укрепленная деревня, преобладали животноводство и заготовка хлеба.[225]

Разумеется, целью всякого командорства было прежде всего собственное выживание, поэтому повсеместно выращивали хлеб и разводили свиней; почти везде храмовники прилагали все усилия, чтобы производить собственное вино. У британских тамплиеров такой возможности не было, и им приходилось ввозить вино из Пуату, грузя его в Ла-Рошели на свой корабль, называвшийся «la Tampliere».[226] На Святую землю отправлялись только излишки. Но тем не менее именно ее нужды задавали направление для хозяйственной деятельности ордена: коневодство, а значит, и культивация овса, были неотъемлемой частью хозяйства храмовников в Божи, в горах Аре в Бретани, в Пейне в Шампани, в Ларзаке, не говоря уж об Испании, поскольку выведенные там лошади пользовались большим спросом.

Эта продукция производилась на угодьях, обрабатываемых напрямую самим владельцем, но также и взималась с крестьянских держаний в виде оброка. Двадцать первого января 1160 г. Пьер де Сен-Жан, брат дома Храма в Дузане, отдал в цензиву Алазайс и ее детям один манс с мельницей на территории Виллалье на реке Орбье. Помимо небольшого ценза размером в двенадцать денье, она должна была ежегодно вносить часть урожая, полученного от обработки участка: «четвертину» (четверть урожая) с виноградника, пахотной земли, сада и луга; пятину с целинных земель, если они вдруг будут распаханы, треть с манса в Виллалье и четверть от помола.[227]

Помимо сборов земельной сеньории, крестьяне платили многочисленные подати и права пользования банальной сеньории: дорожные пошлины, плату за перевоз товаров и право торговли на рынке, а также права баналитета за использование печей, прессов, мельниц и пр. В Биоте орден Храма извлекал значительные средства из поборов за использование пастбищ, которые взимались натурой: зерном, суржей, пшеницей, овсом, бобами, винами, сырами.[228] Доходы банальной сеньории, получаемые от пользования печами и мельницами, очень ценились: с печей, которые орден Храма заполучил в виде пожертвования в Валенсии, он оставлял за собой один хлеб из двадцати.[229] В Дузане тамплиеры принимали в дар или покупали мельницы. Наконец, если десятины и доставляли ордену Храма нешало беспокойства в его отношениях с белым духовенством, то он не Ерешался от них отказаться, настолько привлекательной была прибыль от них.

Орден Храма отличался стремлением к регулярным доходам. Это подтверждает тот факт, что иногда он шел на уступки: так, в Арагоне, Тчтобы успокоить держателей или привлечь крестьян в зоны освоения, орден отказался от «незаконных поборов» и «дурных обычаев», но сохранил за собой десятины, баналитетные сборы и подать в виде первых плодов урожая. Можно было наблюдать и другие тенденции, причем как в Испании, так и в Англии: превращение оброка, первоначально определявшегося в зависимости от размера урожая, в фиксированную повинность (что не было характерно для Дузана, по крайней мере, в XII в.) и переход от натуральных поборов к денежным выплатам. То же самое отмечается в районе Ниццы: из шестисот тридцати семи арендаторов в Пуже-Тенье, с которых взимался оброк, триста восемьдесят три платили деньгами, двадцать один — натурой, а двести тринадцать деньгами и натурой.[230]

Переход от трудовой повинности, или барщины, к оброку кажется повсеместным, даже в Англии, где рабочая сила оказывала этому р более стойкое сопротивление, чем где-либо. Впрочем, эволюция подобного рода не отличается никакой оригинальностью: ее можно наблюдать повсюду, особенно в XIII в. Возможно, в домах Храма она проявилась раньше и отличалась большей систематичностью. Дело в том, что помимо упрощения в управлении, которое она обеспечивала, она отвечала необходимости поставлять ге$ро$юпе5 на Восток, быстро мобилизуя ресурсы ордена, а перевозить их с Запада на Восток в форме денег было удобнее, чем в виде разнообразного движимого имущества. Таким образом взаимосвязанные отношения между домами Храма «на передовой» и «в тылу» подталкивали к развитию торговой экономики: можно понять интерес ордена Храма к рынкам и ярмаркам, а также к привилегиям, которые позволяли ему беспошлинно импортировать и экспортировать товары.[231]

Трудно подсчитать доходы, которые орден Храма извлекал из эксплуатации своих сельскохозяйственных угодий, кроме Англии, где мы располагаем документом, не имеющим аналогов в истории ордена, — это инвентарная опись, заказанная в 1185 г. Жоффруа Фиц-Стефаном, магистром провинции Англия.[232] В качестве меры предосторожности перед лицом обвинений со стороны белого духовенства, он приказал подготовить точный список имущества и доходов своего ордена. Можно сравнить результаты этого «переучета» с инвентарями, составленными после ареста в 1308 г., а также с описью, сделанной в 1338 г. госпитальерами, унаследовавшими большую часть собственности ордена Храма. В 1185 г. ежегодный доход английских командорств равнялся восьмистам пятидесяти семи фунтам, но это преуменьшение, так как здесь не значится прибыль от земельных хозяйств. В 1308 г. прибыли достигли четырех тысяч трехсот пятидесяти одного фунта. Между командорствами существовала очень большая разница. Темпл Бруер, в Линкольншире, получал триста двадцать пять фунтов, в то время как Даксфорд, в Кембриджшире, «тянул» всего на двадцать два фунта. Инвентарная опись, сделанная в Ирландии в 1308 г., отмечает всего семьсот семнадцать фунтов прибыли.[233] Впрочем, возможно, что могли приводиться неполные цифры: тысяча четыреста двадцать семь фунтов на двадцать два бывших дома Храма в бальяже Макона в 1333 г., составляли менее половины доходов ордена госпитальеров в том же округе. В графстве Бургундия (ныне Франш-Конте) в списке фьефов и доходов значится более четырех тысяч ливров прибыли в 1295 г.[234]

Спустимся на уровень более скромных командорств: в Биоте побор за пользование пастбищами приносил семьдесят ливров и семьсот четыре сетье пшеницы, двести восемьдесят восемь — овса, двести шестьдесят четыре — смеси ржи и пшеницы и двадцать восемь — бобов.[235]

Хотя эти указания и частичны, они не оставляют никакого сомнения в том, что орден Храма извлекал из своих сельских владений существенную прибыль. Очень хотелось бы больше узнать об их развитии. Предпосылки кризиса, поразившего Европу в XIV в., ощущались с конца XIII столетия. В какой мере были затронуты ими доходы ордена Храма? На этот счет А. Дж. Форей дает кое-какие сведения относительно Каталонии: он отмечает сокращение доходов к концу века. Одна из причин этого явления заключалась в растущем количестве отсрочек и неуплат. В Гардени между 1290 и 1309 гг. двадцать восемь документов из пятидесяти двух касаются невыплаты недоимок. Держатели были не в состоянии их внести. Тезис о растущем гнете королевской налоговой системы, вступившей в соревнование с сеньориальным обложением, ничего не объясняет. На самом деле, это было начало кризиса.[236]

Тамплиеры: консерваторы или новаторы? Способы обработки земли

Командорство предстает в самых разных формах: это поле, используемое владельцем напрямую, или сеньория с землями, отведенными для обработки собственником, и крестьянскими наделами, которые облагаются оброком и отработками. В целом тамплиеры предпочитали обрабатывать землю напрямую, так как, не участвуя в сельскохозяйственном труде, они стремились внимательно следить за развитием производства в своих владениях. Они не были «земельными рантье» по известному определению Марка Блока, который назвал так сеньоров XIII в. В государствах, зависимых от арагонской короны, они до конца сохранили крупные имения для собственного использования.[237]

Тем не менее тамплиеры не имели в этой области предвзятых идей и без колебаний отказывались от прямой обработки ради сдачи в аренду, если это их устраивало. В Англии можно различить такую тенденцию в конце XIII в.[238] В 1255 г. удаленное имение Каталауд, расположенное в сорока километрах от командорства Виллель, было передано в аренду двум евреям за сто двадцать морабетинов. Дом тамплиеров в Камоне на реке По был передан в аренду в 1290 г.[239] Возможно, иногда к переходу на арендные отношения, снимавшие с них ответственность за управление, тамплиеров подталкивали трудности, связанные с наймом рабочей силы.

На своих землях тамплиеры содержали постоянных работников, которые в период тяжелых работ получали помощь за счет барщины, а также все чаще и чаще наемных батраков: двадцать пять человек, находившихся при доме в Божи, от работников до сторожа птицы, охватывали почти всю гамму сельскохозяйственной деятельности командорства. Юридический статус людей, занятых на сельскохозяйственныхработах, варьировался от района к району: они были свободными в Нормандии и Пикардии, не знавших рабства, и сервами в Лангедоке, для которого рабский труд имел большое значение. Как мы говорили, вступление в семью ордена равнялось освобождению, если понимать его в достаточно узком смысле. В Дузане дарение сервов было нередким, и ни в одном документе картулярия нельзя найти и следа предоставления им свободы.[240] Впрочем, тамплиеры всегда включали своих сервов в число «людей Храма», пользовавшихся привилегиями и изъятиями ордена.

В Испании ордены тамплиеров и госпитальеров регулярно применяли труд рабов-мавров, купленных или взятых в плен на войне: описи, сделанные в 1289 г. для пятнадцати командорств Арагона, говорят о том, что каждый дом Храма использовал в среднем двадцать рабов (в Монзоне эта цифра достигает сорока девяти).

На Иберийском полуострове ордену Храма прихедилось иметь в виду политику заселения, так как ему доставались разоренные территории, которые еще предстояло завоевать. Орден выдавал хартии о заселении, предоставлявшие некоторые права крестьянам, которые желали жить на его землях: на р. Эбро с 1130 г., в районе Лериды в 1151 г., в низовьях Эбро, в Южном Арагоне и королевстве Валенсия в XIII в. Эти меры не всегда достигали цели: в Вилластаре, на границе королевства Валенсия, первая хартия была издана на двадцать крестьян христианской веры, которые обязались провести там, по меньшей мере, три года, пока не получат право продать предоставленный им надел. Так было в 1264 г. Когда три года истекли, на месте оставалось всего четверо поселенцев. Тогда орден обратился к сарацинам, покинувшим эти места во время христианского завоевания, и в 1267 г. предоставил хартию им. Наконец, в 1271 г. семнадцать крестьян-христиан получили третью хартию.

Таким образом, в этом трудном регионе тамплиеры не гнушались тем, чтобы предлагать мусульманам вернуться; для светских властей Испании это было общепринятой практикой. Здесь больше не шло речи о рабах. В 1234 г. тамплиеры приняли сдачу Шиверта. Они пообещали мусульманам возвратить им земли и дома, если те вернутся через год и день. Что и произошло, поскольку вскоре с ними было заключено соглашение, призванное уточнить условия их проживания: свобода отправления культа, освобождение от любой военной службы, арендной платы и налогов на два года. В 1243 г. орден распорядился о возведении крепостной стены для защиты мавританского квартала. По этому случаю мусульмане поклялись своему сеньору, ордену Храма, соблюдать свою хартию «как подобает делать верным и преданным подданным».

Восьмого июля 1231 г. король Хайме Завоеватель, который только что завладел Балеарскими островами, позволил тамплиерам поселить на территории Инка тридцать семей сарацинских сервов. Таким способом тамплиеры и госпитальеры планомерно колонизировали свои владения на Балеарах, что в конце концов вызвало недовольство со стороны папы Григория IX в 1240 г.[241]

Естественно, не желая, чтобы их владения, которые использовались издревле, остались без рабочих рук, тамплиеры поступали так же, как любые другие сеньоры в подобных случаях, и предоставляли те же самые льготы. Составленные с этой целью хартии закрепляли вделанные сельским общинам уступки, очень жизненные в Испании. Например, храмовники советовались с их представителями («универсидад» в Каталонии, «консехо» в Арагоне) о выборе некоторых посредников, судей и управителей.[242] К северу от Пиренеев орден Храма сумел сделать уступки, необходимые для того, чтобы подавить стремление городов и поселков к свободе: в 1288 г. селение Монсоне получило хартию, предоставившую ему муниципальную автономию.[243]

Чтобы снять проблему нехватки рабочей силы, тамплиеры сумели найти особые решения: в Бретани в районе гор Ареи и Моне Хома они использовали, совместно с цистерцианцами и госпитальерами, весьма своеобразную форму аренды под названием «кевез». Эти районы отличались бедностью, а их земли не обрабатывались, на них никто не жил, и даже хозяев у них не было. О прямой обработке здесь не было и речи. Посредством аренды «кевез» орден Храма передавал участок земли в личное пользование земледельца за плату деньгами и натурой плюс несколько фиксированных отработок и деревенские земли в коллективное пользование при условии уплаты части урожая. Такой надел мог перейти по прямой линии к самому младшему из детей. В горах Ареи крестьянам предоставлялся дом с садом в обмен на выплаты размером в пять су, курицу и отработки, а также возможность коллективного пользования полями за шампар (полевую подать), составлявшую три снопа с двадцати. Аренда такого типа сплачивала сельскую общину, которая еще была неустойчивой в силу недавнего возникновения, а также способствовала подъему целины; кроме того, благодаря «праву на новину» эта система побуждала старших детей начинать собственное хозяйство и, в свою очередь, создавать «кевез».[244]

Имеется множество других примеров, доказывающих, что тамплиеры были далеки от консерватизма и весьма часто действовали как новаторы. Говорят, что их система хозяйствования была «эффективной и традиционной».[245] Я бы охарактеризовал ее скорее как гибкую и способную адаптироваться к чрезвычайно разнообразным условиям, которые существовали на Западе. В более широком смысле, тамплиеры не довольствовались тем, чтобы просто содействовать быстрому развитию Запада. Они способствовали увеличению площади возделываемых земель и разрабатывали новаторские приемы и технологии хозяйствования и управления. Очевидно, что они предпочитали получать в дар уже распаханные земли, а не залежи и пустыри.[246] Однако они не позволяли себе отказываться и от таких подношений и извлекали из них пользу. К уже рассмотренным нами примерам из истории ордена в Испании и Бретани добавим еще кое-что: в 1168 г. Педро Арагонский, приор Сен-Этьен-дю-Мас, подарил ордену Храма участок целинной земли. Исследуя ситуацию в области Сельва в Руэрге, П. Урлиак отмечает, что у тамплиеров было принято создавать свободные поселения, и уподобляет их своеобразным предпринимателям в области заселения. В Велэ они участвовали в распашке необработанных земель, например, в гористом и покрытом лесами приходе Риотард. Имение Планха, или Планье, в командорстве Монсоне служило пастбищем для стад ордена. В 1303 г. приор заключил договор об общем владении с соседним сеньором, Раймундом д'Аспе, чтобы основать на этом месте укрепленный город: две трети дохода должны были отходить ордену Храма, а остальное Раймунду. Это поселение, так поздно основанное в местности, занятой лесами и пастбищами, было продолжением работы по освоению предгорий Пиренеев, начатой госпитальерами в предшествующем столетии.[247]

В самых богатых и развитых сельскохозяйственных районах тамплиеры побуждали своих братьев-ремесленников и всех работников использовать самые «высокопроизводительные» методы. Они практиковали четырехпольный севооборот в Сомерё-ан-Бовэзи, территория которого была разделена на четыре пашни примерно равной площади, отведенные под пшеницу, овес, летние культуры (горох, бобы, овощи) и пар. Инвентарная опись 1307 г., сделанная в Божи, также свидетельствует о том, что здесь тамплиеры отказались пускать часть земли под пар: из семидесяти семи акров (или почти сорока гектаров), восемнадцать отводилось для пшеницы и ржи, двадцать четыре — ячменя, пятнадцать — овса и двадцать — овощей (гороху, вике).[248]

Тамплиеры Дузана проявляли большой интерес к мельницам, если судить по двум десяткам посвященных актов, в которых о них упоминается. Это были сельские мельницы, построенные на Оде, Лакетте и Орбье. Течение реки перегораживалось плотиной, чтобы поднять уровень воды; выше по течению от этой плотины отводились два протока, или «кадебака», снабженных затворами. Таким образом, с обеих сторон от русла реки образовывались каналы, которые затем разделялись на столько рукавов, сколько планировалось улиц (часто по три с каждой стороны). Сточный канал отводил воду обратно в реку. Вся вместе эта система, включавшая собственно мельницу, дом мельника, хлебные амбары со снопами и соломой, и составляла «мукомольню». Доходы от этих учреждений были немалыми: доказательством тому служат размеры цензов. Именно эти хозяйства дали жизнь промышленной деятельности, так мукомольное дело и мельницы положили начало производству сукна.[249] Другим примером того, как производство сельскохозяйственной продукции имело индустриальные последствия, является выделка бараньих шкур в Ларзаке и изготовление сыров — именно тамплиеры стали зачинателями производства рокфора.[250]

В арагонской долине Синка тамплиеры добились еще больших результатов: им принадлежит заслуга создания замечательной ирригационной системы, существующей и поныне, которая в XIII в. сделала этот регион особенно благоприятным для земледелия. С 1160 г., когда был прорыт оросительный канал, или acequia, Кончиль, по1279 г., когда появился канал Сотиле, они выкопали четырнадцать ирригационных каналов. Вода циркулировала свободно, включая частные канализации, при условии, что неиспользованная вода должна возвращаться в acequia. Тамплиеры взяли на себя содержание канализации и оставили за собой мельницы; они взимали плату за их использование. Чаще всего орден обсуждал открытие нового канала с общинами местных жителей и церквями. Например, в 1250 г. капитул провинции Арагон, собравшийся в Монзоне, принял решение об устройстве acequia в Поле, где находилось крупное командорство, подчиненное Монзону, с согласия тридцати восьми жителей. Вода в большом количестве должна была скапливаться в Кофите, а жителям разрешалось открывать второстепенные рукава и орошать свою землю днем и ночью при условии возврата неиспользованной воды в «море», в противном случае их ожидал штраф в один су; они могли строить пешеходные мостки и сажать деревья, но сооружать мельницы имели право только тамплиеры.[251]

Таким образом, храмовники вводили новшества и вкладывали средства в сельскохозяйственный сектор. Фактически их деятельностью двигала могущественная сила, каковой является прибыль. Им требовалось производство, чтобы отсылать на Святую землю хлеб, лошадей, мясо и кожи. Им нужно было торговать, чтобы приобретать железо, дерево, оружие и высвобождать значительные денежные суммы. Стремление к прибыли проглядывает даже в мельчайших деталях хозяйства тамплиеров. В 1180 г. каталанские храмовники из Палау Солита дали ссуду сто двадцать морабетинов Гиллену де Торре; деньги были предоставлены под залог земель этого сеньора с составлением описи. Написавший ее брат-тамплиер не удовольствовался простым перечислением продуктов: для каждого из них он указал рыночную стоимость и тем самым оценил общую прибыль от заложенного имущества. Тамплиеры приспособили к своим нуждам (рынок, сбыт) свои бухгалтерские способности. Комментируя этот документ, Томас Биссон пишет:

Обосновавшись в изолированном сельском обществе, вдали от сарацинских опасностей, братья Палау чувствовали себя одинаково непринужденно на своих маленьких полях или крохотных местных рынках и в важных делах Барселоны, церкви и государства. Помимо других начинаний, они занялись еще и сельским хозяйством.[252]

В. Карьер уже заявил: «Монах-воин рассматривал земледелие как производство».[253] Но, парадоксальным образом, он видел себя в контексте традиции, а не новшеств.

Тогда становится более понятной финансовая деятельность тамплиеров (как и госпитальеров, по поводу которых можно было бы сказать то же самое): она вписывается в общий контекст экономической деятельности военных орденов. Когда ордены приступили к исполнению своей миссии, им ничего не оставалось кроме как начать производство, чтобы получать прибыль. Какой странный ход мысли для людей аристократического происхождения, идеалом для которых было производить, чтобы раздавать, чтобы «расточать милости»!

Защита патримония

Монахи вообще и военные ордены в частности защищали свои привилегии, права и имущество с остервенением, которое сильно сказалось на их репутации: впоследствии обвинения в корыстолюбии заняли большое место среди претензий, предъявленных ордену Храма. Однако этот орден был не хуже и не лучше других. Правда, как мы уже видели, с его стороны имели место некоторые действия, давшие повод для этой критики.

Необходимо различать защиту собственности и привилегий. Привилегии предоставлялись церковными и светскими властями при определенных обстоятельствах. Ситуация менялась, и у властей возникал соблазн воспользоваться этим, чтобы упразднить то или иное послабление. В частности, усиление королевской власти во второй половине XIII в. и связанная с этим политика увеличения налогов умножали поводы к конфликтам не только с военными орденами, но и со всей совокупностью церковных институтов и властей. Сказанное справедливо для Франции при Филиппе Красивом, Арагона при Хайме II и Англии при Эдуарде I.

Споры о праве собственности изобилуют в начале истории ордена Храма, но они ему не присущи, и к тому же на основании их количества нельзя вынести какого-то определенного мнения об ордене — ни благоприятного, ни отрицательного.

На Западе XII в. дарение и отчуждение не совершались по желанию одного человека. Необходимо было согласие рода, линьяжа, который выступал гарантом против разбазаривания патримония. Несмотря на практику вознаграждения за пожертвование, благотворитель не был защищен от недовольства других членов семьи, что приводило к судебным разбирательствам: в Дузане Ведиана и его сын объявили об отказе в пользу ордена от земли, «которую мы несправедливо требовали и которая находится на территории Дузана».[254] Ранее 1220 г. рыцарь Андре де Россон отдал тамплиерам из Бонлье свои земли Россон и Оллефоль (в Обе); сам он вступил в орден и умер. Незадолго до смерти, а именно в 1220 г., он, а вместе с ним и его сын, подтвердил свой дар. Но дочь рыцаря, Агнесса, которая не давала законного согласия на пожертвование, потребовала свою долю наследства после кончины отца. Последовала долгая тяжба, прервавшаяся на время в 1224 г., когда Агнесса отказалась от своих прав. Однако в 1240 г. спор разгорелся с новой силой, когда Анри, сын Агнессы, переменил решение и завладел вышеупомянутыми землями. В1241 г. все завершилось общим примирением.[255]

Светские власти пытались ограничить приобретения монашеских орденов, особенно, в XIII в. Граф Шампани Тибо IV оспорил права ордена Храма на некоторые участки: в 1228 г. он приказал отобрать все имущество, которое орден приобрел за сорок лет. В 1229 г. третейский суд вынес решение в пользу Храма, но граф отказался уступить. Окончательно спор разрешился только в 1255 г.: тамплиеры сохранили свои приобретения, но утратили право принимать новые пожертвования и совершать покупки без согласия графа. К тому же 8 сентября 1221 г. Филипп Август подтвердил приобретения, сделанные храмовниками до этого дня, но ввел некоторые ограничения на будущее.[256] Такое отношение говорит не столько о подозрительности королевской власти или князей, сколько об их желании контролировать происходящее в своих владениях. Точно таким же образом действовала в конце XIII в. и кипрские короли.

Являясь собственником, земельным и банальным сеньором, орден Храма получал с людей подати и вершил суд. Он взимал дорожную пошлину и побор на перевозимые товары с проезжих торговцев и принимал оммаж от своих вассалов. Все это вызывало разногласия с местными сеньорами, которые оспаривали право ордена то на отправление правосудия, то на сбор дорожной пошлины или плату за право пользования. В 1237 г. орден Храма получил земли и права в богатом животноводческом районе Бельвезе в Велэ. В 1270 г. у ордена возник конфликт с соседями, госпитальерами. Что же послужило поводом для тяжбы? Право пользования пастбищами в Треспе. Имели место оскорбления, драки, ранения, и даже захват заложников. Оказавшись в трудном положении, тамплиеры и люди Храма добились приговора об отлучении госпитальеров от Церкви. Декан капитула кафедрального собора в Пюи, выступивший в качестве арбитра, признал за тамплиерами право получать плату за пользование пастбищами «внутри границ, обозначенных межевыми столбами». И в том же Велэ, в 1287 г., третейский суд положил конец долгой и яростной распре между тамплиерами Пюи и Гигом Пайяном, сеньором Ар-жанталя и Файе, по поводу осуществления правосудия в Марле, где храмовники владели домом. Сеньор Гиг требовал, чтобы за ним осталось право высшего суда, а орден Храма протестовал. Соглашение было достигнуто на следующих условиях: право выносить приговоры о наказании «смертью, отсечением членов и изгнанием» было разделено. Гиг получал право высшего суда над людьми Храма, а прецептор тамплиеров, выступавший на судебном заседании от имени всего ордена, — над дарителями и братьями Храма. Все прочие дела в Марле, относившиеся уже к компетенции высшего суда, предавались в ведение ордена Храма.[257]

Доходило до того, что интересы ордена Храма сталкивались с интересами короля: в 1225 г. Людовик VIII удовлетворил жалобу тамплиеров Ла-Рошели по поводу мельницы, которую он приказал построить поблизости от их замка и которая наносила ущерб мукомольному делу ордена. Король отказался от постройки новых мельниц и ограничил использование уже имевшейся потребностями гарнизона.[258]

Причиной самых серьезных и продолжительных конфликтов, которые во многом подпитывали неприязнь к военным орденам со стороны белого духовенства, являлись привилегии, предоставленные им правителями и Церковью. Светские власти чаще всего освобождали военные ордены от дорожных пошлин и налогов, собираемых в пользу короны, а также податей и военной службы. В Арагоне в XII и начале XIII в. этих привилегий становилось все больше и больше. Но с 1250 г. королевская власть вознамерилась их сокра-тить, если не упразднить полностью. Например, король возымел желание заставить орден Храма платить налог на чеканку монет. Орден отказался, ссылаясь на свои привилегии. Монарх добился своего только в 1292 г., но только наполовину, так как тамплиеры уплатили… всего лишь половину налога. Однако корона потерпела неудачу, когда, например, попыталась вывести «людей Храма» еврейского происхождения из-под привилегий, которыми пользовался орден, или когда предприняла шаги, чтобы установить подать размером в пятую часть военной добычи храмовников. Самый острый конфликт разгорелся в конце века по поводу воинской повинности, которую король Хайме II попробовал навязать тамплиерам «в интересах обороны страны». Однако этот вопрос выходит за рамки Арагона и будет рассмотрен в следующей главе, которая будет посвящена деятельности ордена Храма на службе государствам. В Арагоне орден Храма всегда энергично реагировал на подобные притязания королевской власти. Он нашел союзников в кортесах страны и сумел сохранить главное ценой нескольких уступок.[259] Самым жестоким ударом была отмена дарованной в 1143 г. привилегии, которая давала тамплиерам право на пятую часть добычи во всех районах и областях, отвоеванных у мавров с их помощью. Правда, в XIII в. они меньше участвовали в военных действиях Реконкисты.

В Англии тамплиерам также приходилось проявить активность, чтобы сохранить привилегии, которые великодушно предоставили им Генрих II и Ричард Львиное Сердце в XII в., а позже Генрих III в середине XIII в. а именно: освобождение от королевских поземельных налогов, таможенных пошлин на экспорт шерсти, реквизиций пищевых продуктов в военное время. Они протестовали перед лицом короля и жаловались папе, когда в 1256 г. правительство потребовало от тамплиеров Ирландии «помощи» (аidе) для нужд крестового похода. Часто им приходилось слишком дорого платить за сохранение своих преимуществ, особенно при Эдуарде I (1270–1307), который с ними не особенно церемонился.[260]

Все конфликты в свое время заканчивались уступками и соглашением. Для достижения компромисса в ход шли самые разные методы.

Самый простой, применявшийся чаще всего, состоял в заключении полюбовного соглашения, благодаря вмешательству родителей ни друзей. Таким способом разрешалась большая часть споров по доводу пожертвований.

Другой вариант предполагал обращение к суду арбитра. Так были пажены уже упомянутые мной споры в Велэ. В роли арбитров выступали люди, известные своей честностью (распря между Раймундом де Бломаком и тамплиерами Дузана по поводу поля); миряне вроде виконтессы Эрменгарды Нарбоннской (также в Дузане); и духовные лица, что случалось чаще всего. Так, епископ Каркассона разрешил спор между орденами тамплиеров и госпитальеров на предмет земли в Боселе, а аббат Нотр-Дам д'Але примирил орден Храма с аббатством св. Илария, которые повздорили из-за мужчины, подаренного храмовникам.[261]

Часто спор передавался на рассмотрение папе, но тот ограничивался назначением арбитра. Так, архидиакон Кутанса нашел решение в деле, противопоставившем орден Храма и кюре Турвиль-ла-Кампани в 1280 г. В 1298 г. тамплиеры возобновили разбирательство и добились всего, чего желали, завладев приходом.[262] В Италии папа Александр III в 1179 г. поручил епископу Виченцы позаботиться о разрешении разногласий между тамплиерами и канониками Вероны по поводу границ некого прихода. Соглашение было достигнуто в 1186 г. Назначенному тем же папой епископу Тремоли подобной возможности не представилось: аббат церкви св. Марии в Тренути, обвиненный тамплиерами в захвате их земель, отверг рекомендации епископа.[263]

Итальянские примеры показывают, что мы незаметно подходим к процессу, либо в церковном, либо в светском суде. Тамплиеры Геранда оспаривали у сеньоров Ассерака налог, получаемый во время ярмарок. Один из сеньоров посадил в тюрьму двоих людей Храма, за что его отлучили от Церкви. Тогда (мы в 1222 году) он принес публичное покаяние. Лет двадцать спустя другой сеньор применил силу к рыцарю ордена. По жалобе командора Геранда сеньор Ассерака предстал перед церковным судом в Нанте (епископский трибунал), в присутствии которого в 1245 г. было достигнуто соглашение.[264]

Во Франции тамплиеры часто обращались в королевский суд. В качестве истцов или ответчиков они жаловались суду бальи и сенешалей или апеллировали к парламенту. Разбираемые в суде дела были самого разного рода. Королевский суд выносил справедливое решение и, как кажется, не проявлял принципиальной враждебности к ордену, несмотря на то что отрицательных решений было принято чуть больше, чем положительных.[265]

Глава 2. Повседневная жизнь в западных командорствах

Командорство в Испании: большая ферма с замком

Командорство создавалось только тогда, когда приобретенных владений хватало, чтобы приносить излишки, которые можно было бы использовать в Святой земле. Но вдобавок Командорство должно было являться жизненным центром, способным оказывать влияние на весь регион и притягивать новых людей. Слишком часто в романтических фантазиях разрушенные стены превращаются в неприступный замок. И слишком часто в них фигурирует караульный тамплиер в полном вооружении и белом плаще с красным крестом, обходящий дозором укрепления. Реальность же гораздо прозаичнее, и нам придется отвергнуть образ, созданный в Эпинале, где тамплиеры (или госпитальеры) представлены в постоянной боевой готовности, на страже христианского мира.[266]

Многочисленные исследования, посвященные командорствам — неравноценные и порой более чем наивные, — показывают, что огромное большинство составляли сельскохозяйственные угодья, проще говоря, крупные фермы! Разумеется, можно найти и укрепленные хозяйства, церкви-донжоны (в Ваоре), и замки. Один из них, в Дузане, тамплиерам подарило семейство Барберано, а в Кам-пань-сюр-Од, расположенном в той же самой области, аналогичное пожертвование сделал им виконт Каркассона. Кроме того, стены окружали Ла Кувертуарад, а на участке, принадлежавшем ордену Храма в Париже, тамплиеры возвели две круглые башни. Но, помимо того что многие замки храмовников являются не чем иным, как плодом воображения (например, в Греу, Прованс), стоит задаться вопросом об оборонительном значении этих крепостей. Прежде всегоони являлись центрами сеньориального господства, подобно замкам светских сеньоров Запада. Их военное предназначение в любом случае было вторичным. Эти центры были укреплены и служили надежными убежищами. Но потребности обороны имеют здесь не большее значение, чем религиозное назначение этих зданий.

Вполне понятно, были и исключения: замок Врана в Хорватии, на побережье Адриатического моря, представлял собой настоящую крепость. Но выдерживать продолжительную осаду, которой они и подверглись в 1307–1309 гг., были способны, главным образом, замки Иберийского полуострова, где тамплиерам, наряду с гарнизонами, часто поручали защиту настоящих крепостей: Граньяна, Монзон, Барбера, Шиверт, Альфамбара, Томар. Но эти замки также становились центрами экономической жизни. Причем по мере смещения фронта Реконкисты все дальше к югу соответствующие изменения ощущались все более и более заметно. Замок Монзон, служивший резиденцией ордена в Арагоне, являлся центром крупного владения, состоявшего из двадцати девяти деревень и церквей.[267] Впрочем, даже полноценные в военном отношении крепости военно-монашеских орденов в Сирии-Палестине одновременно являлись центрами политической и экономической деятельности.

Оценить военное значение этих сооружений позволяет простой критерий — количество оружия, обнаруженного там во время конфискаций 1307 г. и в последующее годы. Если на Кипре, в орденском доме в Лимассоле, согласно инвентарной описи находилось девятьсот тридцать кольчуг, девятьсот семьдесят арбалетов, шестьсот четыре шлема и другое оружие, то аналогичный документ, составленный в Ирландии, включает лишь несколько единиц, вперемешку с мешками пшеницы и овса и всевозможной живностью. В 1308 г. ирландские командорства поставляли в английскую армию, действовавшую в Шотландии, пшеницу, горох, вяленую рыбу, но не оружие. Кое-какое оружие было найдено только в крупном командорстве св. Евлалии в Ларзаке, зато в подробной описи имущества дома в Божи мы не находим ничего.[268]

Численность персонала, находившегося в командорстве, колебалась в зависимости от того, насколько крупным оно было, а также в зависимости от поставленных перед ним задач. Командорство в Ма Де с шестью или семью подчиненными ему домами (в том числе и в Перпиньяне) насчитывало двадцать шесть человек: четырех рыцарей, четырех капелланов, восемнадцать сержантов. К этому следует добавить существенный штат братьев-ремесленников и всякого рода прислуги и помощников. Ма Де представлял собой крепость, для содержания которой и требовался столь значительный штат. В Испании братьев-рыцарей было больше, чем где-либо, что объяснялось своеобразными условиями Реконкисты. Кстати, именно из числа вышло большинство прецепторов: двадцать из двадцати четырех известных нам в Арагоне между 1300 и 1307 г.[269] Однако подобная численность и социальный состав были исключением. В рядовом командорстве командором был брат-сержант, который с помощью одного или двух других братьев, а иногда вдобавок одного капеллана распоряжался рабочей силой, понятно, гораздо более многочисленной: в Божи, в Кальвадосе, служили пастух, скотник, свинопас, птичник, лесник, два привратника, шесть работников — всего двадцать пять человек, отвечавших либо за сельскохозяйственный труд, либо за внутреннее обслуживание дома. Никому из них не довелось когда-либо побывать в Святой земле, но некоторые были арестованы в 1307 г.[270]

Прецептору, управлявшему имуществом ордена, иногда мог помогать доверенный помощник, но всегда на временной основе: например, когда начинался приток пожертвований или совершалось много покупок. В повседневных делах прецептору помогал келейник, как в цистерцианских аббатствах: нередко в этой роли выступал мирянин.

Орден Храма не особенно благоволил специалистам в области административного и экономического управления: как правило, люди на различных руководящих постах долго не задерживались.

Надуманная проблема: церкви тамплиеров

Что бы ни представляло собой командорство — замок, просто дом, или ферму, — при каждом из них имелось место отправления культа — часовня, устроенная в самом здании или чаще размещенная в отдельном строении, расположенном вблизи монастыря. Эти часовни не следует путать с приходскими церквями, переданными ордену Храма, по отношению к которым тамплиеры выступали в качестве патронов, т. е. назначали священников. Часовни отвечали духовным потребностям членов ордена; в них служили братья-капелланы. Однако тамплиеры легко допускали в эти часовни соседей, к великому негодованию приходских кюре, которые теряли верующих и источник своего дохода. Именно в этом заключалась одна из причин постоянных разногласий между белым духовенством и монашескими орденами.

Случалось, что на базе часовен храмовников возникали новые приходы. Несмотря на то что военные ордены довольно поздно обосновались в сельской местности, они внесли свой вклад в изменение приходской системы. В некоторых малонаселенных областях, вроде плато Миллеваш в диоцезе Лимож, не хватало священников и была слабо развита церковная структура: поэтому тридцать приходов берут начало от часовен, построенных тамплиерами или госпитальерами. В договоре, заключенном в 1282 г. между лиможским епископом и прецептором ордена Храма в Лиможе, упоминается семнадцать часовен, из которых двенадцать превратились в приходские церкви.[271] В отвоеванных районах Испании тамплиеры и госпитальеры отвечали не только за оборону, но и за духовное руководство верующими до тех пор, пока не будет восстановлена полноценная церковная структура.[272]

В буйном воображении некоторых фантазеров численность церквей храмовников выросла неимоверно, подобно тому как это произошло с замками. Любители эзотерики так же падки на часовни, как охотники за сокровищами — на замки. Виолле-ле-Дюк стоит у истоков совершенно безосновательного мифа, созданного исходя из статистических подсчетов, согласно которым тамплиеры, руководствуясь таинственной алхимией чисел, якобы строили церкви с центральной планировкой по образцу храма Господа.

Первым на несостоятельность этого мифа указал в своей статье Эли Ламбер. Проведенные с тех пор систематические исследования позволили подтвердить его гипотезу.[273] Церкви с центральной планировкой — в виде ротонды или многоугольника — во-первых, являлись исключением среди религиозных построек ордена Храма, а во-вторых, не были присущи только ему. Несколько известных нам образцов построены с большой тщательностью и находятся в крупных командорствах. На Востоке к этому архитектурному типу принадлежит только двенадцатигранная часовня в могучей крепости Шато-Пелерен. Во Франции первая церковь в парижской резиденции тамплиеров имела форму ротонды с куполом, опирающимся на шесть колонн: она единственная в своем роде, а церковь в Меце, вне сякого сомнения, не имеет к тамплиерам никакого отношения. Орденская часовня в Лане имеет в плане восьмиугольник с алтарной нишей напротив входного портала.

Таким образом, существовало две формы: круглая ротонда и многоугольник с восемью или двенадцатью сторонами. Первая брала за образец часовню Воскресения (Anastasis) в храме Гроба Господня. Но новшеством это не было: по этой модели уже построили дворцовую капеллу в Ахене. В XI в. несколько церквей было построено «по образу храма Гроба Господня» (ad instar Dominici Sepulchri): Неви-Сен-Сепулькр, возведенный в 1042 г., Селеста (1094 г.), Падерборн, Болонья.[274] Если во Франции мы знаем всего один пример церкви тамплиеров этого типа, то в Англии их несколько: старый Храм в Лондоне, а также церкви в Темпл Бруере, Дувре, Бристоле, Гарвее, Эсклеби. Но здесь эту модель использовали не только тамплиеры: по такому же архитектурному принципу построены церкви Гроба Господня в Кембридже и Нортгэмптоне. Желание подражать Anastasis здесь слилось с «англо-нормандской традицией», по выражению Эли Ламбера, а в целом с древней кельтской традицией, вытесненной в других местах. Тем не менее два самых прекрасных образца этого типа находятся один в Португалии, в замке Томар, а другой в Сеговии, где хранится бесценная реликвия — частица подлинного Креста Господня. Церковь в Сеговии, которую долго приписывали тамплиерам, в действительности принадлежала каноникам храма Гроба Господня в Иерусалиме.[275]

Таким образом, часовни в форме ротонды получили в ордене Храма довольно ограниченное распространение, хотя и точно воспроизводили образец: тамплиеры в свою очередь примкнули к традиционному архитектурному типу часовен, главной моделью которого может служить дворцовая капелла в Ахене.

Что касается церквей с многоугольником в плане, то они не имеют ничего общего с храмом Гроба Господня, которому более или менее сознательно подражали строители предшествующих часовен. Некоторые исследователи полагают, что здесь можно усмотреть влияние иерусалимского храма Господа или купола Скалы, который, как мы знаем, имеет форму восьмигранника. Но это неверно. На Западе и раньше существовала традиция строить часовни с восьмиугольным планом, который особенно четко прослеживается при кладбищенских часовнях. В качестве примера можно привести восьмиугольную часовню в Монморильоне, которую долгое время ошибочно приписывали тамплиерам. К тому же типу принадлежит часовня храмовников в Лане, имеющая восемь граней без круговой галереи и кровлю в виде фонаря. Но на Востоке данная модель не встречается, в то время как в том же Лане на кладбище аббатства Сен-Венсан можно видеть восьмигранную часовню, возведенную еще до появления тамплиеров в этом городе.

Таким образом, развитие этих архитектурных типов начиная с XI в. объясняется различными западноевропейскими традициями вкупе со стремлением подражать храму Гроба Господня. Не оставшись в стороне, орден Храма построил несколько церквей в форме ротонды или многогранника. Но для них это было лишь исключением из правила.

Правила? Правилом были простые церкви с прямоугольным планом. Большая часть церквей в замках Каталонии, Арагона, Кастилии и Святой земли (Тортоса, Шатель-Блан) принадлежит к этой разновидности, которая подразделяется на две подгруппы.[276]

В первом случае речь идет о прямоугольной в плане капелле с единственным нефом, от пятнадцати до двадцати метров в длину и от пяти до семи метров в ширину, с толстыми стенами, опирающимися на плоские контрфорсы. В плоскую апсиду врезаются узкие оконные проемы, обычно сгруппированные по три. Храм перекрыт цилиндрическим сводом с подпружными арками, создающими излом кровли и определяющими пролеты в нефе, которых чаще всего три. Во втором случае церковь обладает сходными параметрами за единственным исключением: апсида имеет полукруглую форму и увенчана сферическим сводом.

На юго-западе Франции Ж. Гардель и К. Игуне насчитали, среди ныне существующих зданий и тех, от которых остались четкие следы (например, церковь Храма в Бордо), десять собственно построек тамплиеров: у трех из них полукруглая апсида, у шести плоская, а у одной эту деталь определить невозможно.[277] Строений госпитальеров еще больше, так как целых двадцать из них имеет плоскую апсиду. И ни в одном случае не приходится говорить о собственной архитектуре тамплиеров. Ж. Гардель и К. Игуне представили прямоугольные в плане часовни с полукруглой апсидой как общепринятый тип, распространенный от Комменжа до Бретани и от Наварры до Бургундии.

По их мнению, разновидность с плоской апсидой получила лишь ограниченное распространение. Если в Жиронде и Ло-э-Гаронне нам известно лишь по одной подобной постройке, то в Шарант-Маритим (Большой и Малый Ма Де, Маллиран, Англе), Пуату, Бери, Ионне (Солс д'Илан) они встречается повсеместно. Этот тип был присущ центральной и западной Франции и был связан с местными традициями. Как и многие другие, тамплиеры и госпитальеры должны были нанимать на свои стройки местных архитекторов.

Но мне кажется, что этот тип постройки был распространен гораздо больше, нежели полагали Ж. Гардель и К. Игуне, поскольку именно по этому плану возведены три часовни в шампанском Бри — Куломье, Шеврю и Кутран, а также часовня Фонтенель в Бургундии.[278] Речь идет о простых зданиях, которые несложно воспроизвести. Этим-то, возможно, и объясняется факт их распространения, начавшегося в Аквитании.

Скульптурное убранство этих часовен примитивно и заставляет вспомнить о влиянии Сито, где враждебно относились ко всякой роскоши в декоре. Впрочем, следует соблюдать осторожность в выводах: некоторые из этих часовен покрыты росписями. Проблема заключается в том, чтобы установить, нужен ли был этот колоритный декор самим тамплиерам. Знаменитые фрески часовни в Крессаке, в Шаранте, обязаны своим существованием великодушию дарителя, желавшего обеспечить себе вечную память. На этих фресках изображены вооруженные всадники, нападающие на сарацин; это не тамплиеры, а крестоносцы, однако в стороне можно различить трех рыцарей Храма, выходящих из города. Зато фрески церкви Сан Бевиньяте в итальянском городе Перудже дают нам редкий пример декора, выбранного (и реализованного?) самими тамплиерами. В XIII в. многие церкви имели свой декор, и следы его сохранились на юго-западе, в Магрине, Ла Граве и Монсоне. Часто орнамент бывал геометрическим, стилизованным растительным, линейным или зубчатым. Здесь достаточно всего одного шага — и он был сделан, — чтобы заговорить об арабском влиянии или эзотерике. Почему бы и нет, ведь речь идет о средних веках, когда повсюду царствовал символизм?[279] Однако не только тамплиеры использовали такие формулы; кроме того, не забудем об устойчивых местных традициях. Почему бы тамплиерам, выказавшим столь замечательную способность приспосабливаться к местным условиям в вопросах хозяйствования и управления своими владениями (вспомним, например, об адаптации к лингвистическим ареалам), не действовать таким же образом в области архитектуры и искусства? В общем нам остается признать, что тамплиеры, не основав собственного международного направления в искусстве, широко использовали по всей Европе один, простой и практичный, тип постройки. То же самое делали и госпитальеры.

Жизнь в командорстве

Управляющий, прецептор или командор, кроме того, являлся главой религиозной общины. В этом качестве ему надлежало следить за соблюдением устава. Этот устав был составлен исходя из потребностей Святой земли, а тамплиерам Запада приходилось ему следовать. Впрочем, некоторые предписания им было выполнить легче, чем их собратьям на Востоке — например, те, что касались богослужения.

Аскеза тамплиеров была приспособлена к своеобразным условиям существования монаха-воина. Он вел суровую лагерную жизнь — пусть не всегда и не везде — и должен был воздерживаться от чрезмерного аскетизма, способного повредить его здоровью. Доминиканец Этьен де Бурбон составил историю «Сеньора Хлеб и Вода» — тамплиера, который так ослабел в результате лишений и умерщвления плоти, что уже не мог усидеть на лошади.[280] Подобных страданий устав ордена как раз не требовал. Храмовник имел право на некоторые удобства: он имел право носить одежду, соответствующую сильной жаре или холоду (статья 20). Ему позволялось пользоваться мягким и теплым постельным бельем (статья 21), и инвентарные описи, составленные в орденских домах в 1307 г., в момент ареста тамплиеров, подробно перечисляют спальные принадлежности из дортуара. В первой редакции устава братьям было позволено сидеть во время богослужения:

До нашего слуха дошло… что вы, без перерыва, стоя слушаете божественную службу. Мы этого не рекомендуем. Мы это порицаем. И мы приказываем, чтобы… при пении псалма, начинающегося с Venita, и антифона, и гимна, как сильные, так и слабые садились. <…> В конце же псалмов, когда поется Gloria patri, в знак благоговения перед Святой Троицей, встаньте и склонитесь, а слабые и больные пусть преклонят голову… (статьи 15 и 16).

Но наиболее заметны отличия от традиционной монастырской аскезы в разделе, посвященном пище. Тамплиер принимает пищу дважды в день, кроме времени поста, когда ему положена всего одна трапеза. Магистр ордена Храма питается в том же порядке. Прецептор командорства вправе дозволить третий прием пищи. Тамплиер вкушает мясо трижды в неделю (статья 26). «Часто всем братьям дают по два вида кушаний, чтобы те, кто не едят одно, могли бы есть другое, или три вида, когда в домах всего в достатке, и командоры на это согласны» (статья 185).

Трапеза должна была проходить в молчании, как полагалось во всех монастырских общинах. Единственное отличие от цистерцианцев заключалось в том, что простой тамплиер не знал языка жестов, который позволил бы ему попросить передать хлеб или соль, не произнося ни слова. Значит, ему позволялось что-то говорить, но очень лаконично. Он не должен был мешать чтецу, читавшему отрывки из священных текстов.

Как на Святой земле, так и на Западе, тамплиер не мог пребывать в праздности: когда прецептор его монастыря не призывал его, чтобы отдать какой-то приказ, он должен был ухаживать за своими лошадьми и оружием (статья 285). В случае надобности он должен был приступить к необходимой починке. Впрочем, ему запрещали это делать, когда хотели наказать. Излишне уточнять, что наиболее востребован среди братьев-ремесленников был брат-кузнец.

Упражнялись ли тамплиеры в военном искусстве? Атаку тяжелой кавалерии невозможно сымпровизировать. На Западе рыцаря готовили к бою на турнирах и охоте. Однако устав воспрещал храмовникам участвовать в этих мероприятиях. Безусловно, к учебным маневрам следует приравнять переброски отрядов из «казармы» в «казарму», которые тамплиеры Востока устраивали, чтобы убить время. А на Западе? Нам известно немногое: иногда упоминают об участке Фикетскрофт, в Лондоне, который служил площадкой для тренировки.[281] Монастырские статуты предусматривали состязания пострельбе из лука и арбалета, интерес которым придавали пари, где ставкой служили предметы незначительной ценности (статья 317). Богослужение занимало немалую часть повседневной жизни. В уставе предусматривался случай, когда, чаще на Востоке, военные обязанности мешали тамплиерам присутствовать на богослужении. Также позволялось переносить во времени службы первого, третьего и шестого канонического часа (шесть, девять и двенадцать часов) (статья 10). Но помимо этих исключительных случаев тамплиеры должны были вести себя как монахи, посещать службы, читать псалмы и «Отче наш» в уставные часы. Понятно, что религиозная жизнь в ордене даже и близко не напоминала великолепие клюнийцев. Однако не следует недооценивать роль этих общих молитв, которые, наряду с битвами, вносили свой вклад в формирование чувства единения. Жак де Моле, последний магистр ордена, безусловно, не ошибался, когда на допросе в ноябре 1309 г. сказал:

что, за исключением кафедральных соборов, он не знает ордена, где у часовен и церквей лучше и красивее облачения, реликвии и утварь, а священники и клирики лучше совершают богослужение.[282]

Тот факт, что богослужение совершалось братом-капелланом, членом ордена, не лишало тамплиеров возможности прибегать к услугам священников и епископов, не состоявших в нем. Не все дома Храма располагали даже одним братом-капелланом, да и тот не обладал неограниченной властью отпускать грехи: например, он не мог «судить» тамплиера, повинного в смерти христианина, или в симонии (торговля церковными таинствами). Наконец, тамплиер всегда мог обратиться к священнику по собственному выбору; об этом в начале XIV в. недвусмысленно напомнила папская булла.[283] Обвинение, выдвинутое в этой связи против ордена, а именно отказ обращаться за советом к священнослужителям, не входящим в орден, не соответствовало истине. Францисканцы, выступавшие в качестве свидетелей на процессе тамплиеров Лериды, Арагон, подтвердили, что часто принимали исповедь тамплиеров.[284] Тот факт, что здесь имели место злоупотребления, отрицать нельзя: свои полномочия превышали не только капелланы ордена, но и магистры и настоятели, которые, не будучи облечены священническим саном, вне всякого сомнения, иногда отпускали грехи братьев, хотя и не имели такого права. Епископ Акры, Жак де Витри, предостерегал тамплиеров от подобного соблазна: «Нельзя, чтобы мирские люди, присваивали себе функции священников… так как они не имеют ни ключей, ни власти вязать и решить».[285]

Тамплиерам вменялось в обязанность давать милостыню и совершать дела милосердия, а также оказывать гостеприимство. Их идеал не ограничивался тем, чтобы сражаться, а предполагал ежедневное поведение, подобающее «бедному рыцарю Христову». Дать обет нищеты означало еще и помогать бедным.[286] Как в Иерусалиме, так и в самых мелких командорствах тамплиеры должны были кормить бедняков, а в конце трапезы, которая по этому случаю бывала изобильной, остатки раздавались в качестве милостыни. Дома Храма были обязаны давать приют странникам, и особенно обременительным было исполнение этого долга для главного дома в Иерусалиме. Во время процесса тамплиеров часто обвиняли в корыстолюбии и при этом упрекали за то, что они более охотно принимали у себя богатых и платежеспособных прохожих, чем нищих, которых приходилось содержать. Если верить Иоанну Вюрцбюргскому, посетившему орден Храма во время Второго крестового похода, в области служения ближнему тамплиеры не делали и десятой части того, что госпитальеры.[287] Однако заметим, что предъявляемые обвинения не носили глобального характера, так как благотворительность и гостеприимство не входили в число непосредственных задач ордена. Орден госпитальеров, призванный заниматься милосердием, взял на себя еще и военную миссию, а орден Храма так и не совершил, да и не должен был, подобного же шага в обратном направлении.

«Правосудие дома»

Предостерегая тамплиеров, епископ Акры также намекнул на естественную склонность всякого объединения замкнуться на самом себе и держать свои дела в тайне. Все общие, а также дисциплинарные проблемы ордена рассматривались только на заседаниях капитула, проводившихся вдали от нескромных ушей. Генеральный капитул, созывавшийся по инициативе магистра в масштабах всего ордена, провинциальные капитулы, собиравшиеся раз в год, и, наконец, еженедельные капитулы в каждом командорстве старались, каждый на своем уровне, разрешить проблемы, стоявшие перед орденом.

Таким образом, ритм жизни в командорстве задавался этими заседаниями капитула, собиравшегося каждое воскресенье после мессы. Он играл роль совета, обсуждавшего текущие вопросы, и дисциплинарной комиссии, призванной наказывать братьев за допущенные ими прегрешения и отклонения от устава. Трудные или серьезные случаи передавались в высшие эшелоны, а тяжко провинившегося тамплиера без колебаний отправляли в Святую землю на суд в верховных инстанциях ордена.

В уставе можно найти множество примеров того, как действовало это «правосудие дома», как его называли сами тамплиеры.[288] Его принципы были близки тому, что в XX в. называлось самокритикой. Каждый из братьев исповедовал свои грехи, а затем удалялся. После этого капитул принимал решение, а брат возвращался, чтобы выслушать приговор или епитимью. Если брат не признавался в своих провинностях, то, с ведома командора, его обвинителем мог выступить кто-то другой. В период между капитулами тамплиер, знавший о том, что кто-то из братьев совершил проступок, должен был постараться убедить его исправиться и покаяться на ближайшем заседании «дисциплинарной комиссии» (статьи 390–391). Эта практика была характерна для всех монашеских орденов. Что касается госпитальеров, то нам известно сочинение конца XIII в., в котором перечислены разнообразные епитимьи; для тамплиеров мы не располагаем подобным источником.[289] Однако в их уставе также фигурируют конкретные случаи, хотя и в анонимной и обобщенной форме.

Естественно, капитул приговаривал к наказаниям. Самые серьезные прегрешения карались изгнанием из дома или исключением из ордена, лишением плаща или временным изгнанием (на год и день), «лишением плаща, но не Бога» (то же самое, но условно). Для менее тяжких провинностей капитул мог выбрать более или менее постыдное наказание, но в ограниченных рамках: преступника принуждали выполнять тяжелые работы вместе с рабами и челядью. Ему приходилось есть, сидя на земле, поститься три, два или один день в неделю, но лишь на протяжении определенного времени. Самое мягкое и самое частое наказание состояло в том, что виновного на день сажали на хлеб и воду. Приблизительно такой же набор наказаний встречается и в других военных орденах. Магистры и прецепторы всегда имели возможность смягчить заслуженную кару: например, они пользовались правом на дополнительное питание, которое можно было предоставить брату, оставленному без мяса. Иногда обстоятельства складывались так, что взыскание, применявшееся автоматически к тому или иному типу проступка, выглядело чрезмерным или несправедливым. В этом случае дело устраивалось так, чтобы избежать разбора дела на капитуле и переложить бремя принятия решения на папу.

За наказанием следовало прощение. «А этим [тем, кто исповедовался] я прощаю так, как могу, во имя Бога и Божьей Матери, — говорил прецептор и добавлял: — И я молю Бога, чтобы по своему милосердию… Он простил вам ваши грехи, как простил достославной Марии Магдалине» (статья 539).

Это прощение не имело ничего общего с отпущением грехов, которое давал священник. Можно представить себе ту путаницу, которая, скорее всего, царила в головах многих тамплиеров, невежественных и плохо разбиравшихся в богословских тонкостях. Возможно, они не осознавали этого различия. Неудивительно, что в 1307 г. обвинителям ордена, прекрасно осведомленным обо всех этих частностях, без труда удалось запутать подсудимых в этом вопросе, а те, разумеется, ввели в заблуждение многих других.

Тем не менее известно, чта между «правосудием дома» и внешними, церковными и светскими, судебными инстанциями существовали щекотливые и малопонятные отношения. Во время процесса британских тамплиеров в 1309–1310 гг. брат-капеллан Джон де Стоук был допрошен об обстоятельствах смерти и погребения брата Готье Бакалавра, магистра ордена в Ирландии с 1295 по 1301 г. Обвиненный в растрате богатств ордена, Готье был осужден капитулом и приговорен к изгнанию из дома. Тогда, подпав под приговор обычного церковного суда, он был отлучен от Церкви и заточен… в покаянную келью церкви ордена Храма в Лондоне. Умирая, он исповедовался священнику. После смерти он был похоронен, но не на кладбище ордена, а перед лондонским командорством Храма. В этом не было ничего предосудительного, и инквизиторы, допрашивавшие тамплиеров, не смогли использовать этот эпизод против ордена.[290]

Сходные противоречия возникали и со светским правосудием, что видно из уже рассмотренного нами случая с тамплиером, повинным в смерти послов «Старца Горы»: уже наказанный «правосудиемдома», он тем не менее был захвачен королем и заключен под арест. Однако в этой ситуации, как и всегда, был поднят все тот же вопрос — автономии и привилегий, предусматривавших изъятие тамплиеров из-под юрисдикции светского суда.

Тайна, окутывавшая решения различных капитулов — а выдача этого секрета влекла за собой изгнание из дома, — не является чем-то особенным: остальные ордены действовали таким же образом. Объяснялось это желанием сохранить мир в доме. Чаще всего на рассмотрение орденского суда попадали дела о потасовках, применении силы, телесных повреждениях и угрозах. Что если бы брат, представший перед анонимным для него судом капитула, так как перед вынесением приговора ему приходилось покинуть помещение, узнал, что наказания для него требовал тот или иной собрат по ордену? «В целом тайна капитула походит на тайну исповеди», — справедливо отмечает Режин Перну.[291] Итак, внутренняя тайна была призвана поддержать мир и согласие в ордене, а внешняя — оградить его репутацию… Отметим, что в секрете требовалось держать только решения капитула. Наказания же иногда совершались публично, о чем свидетельствует пример, приведенный в статье 554 устава. Три тамплиера убили христианских торговцев в Антиохии.

Дело было отдано на рассмотрение капитула, который приговорил их к исключению из монастыря и повелел, чтобы их прогнали кнутом через Антиохию в Тир, Сидон и Акру. Их секли и выкрикивали: «Вот правосудие, совершенное над этими злодеями их обителью». И их навечно заточили в тюрьму в Шато-Пелерен, и там они умерли.

Аграрное хозяйство, крепость, монастырь и, наконец казарма… Командорство объединило в себе все эти функции, а устав превратился в военно-дисциплинарный кодекс.

Глава 3. Между Западом и Святой землей

Финансовая деятельность

За тамплиерами закрепилась репутация «банкиров Запада». Их финансовый успех даже представляют как одну из причин гибели ордена: богатство достаточно хорошо сочетается с корыстолюбием и высокомерием, вот только с религиозным служением все это находится в противоречии.[292] Я же, напротив, думаю, что в интересах выполнения своей задачи орден почти неизбежно должен был развивать финансовую деятельность. Госпитальеры, тевтонские рыцари и даже традиционные монашеские ордены именно так и поступали, хотя и в более скромном масштабе.

Взносы, взимавшиеся с домов Запада, responsiones, были необходимы для существования орденов на Востоке. Даже в ситуации полного краха восточной политики булла папы Николая IV от 1291 г. снова напоминает об этом. Теоретически эти отчисления составляли треть дохода, но были сведены до десятой его части, а затем, в начале XIV в., в Арагоне, превратились в фиксированную сумму размером в тысячу марок.[293] Интересы ордена Храма побуждали его обращать большую часть своей прибыли в деньги и приобретать как можно больше налогов на ярмарки и рынки, а также выгодные монополии, например исключительное право на «взвешивание», выкупленное у графа Шампани в ущерб горожанам Провена.[294]

Орден Храма занимался деятельностью, характерной для всех монастырей — служил убежищем, приютом как для людей, так и для имущества. Для хранения ценных предметов не было места надежнее обители, посвященной Богу, а значит, неприкосновенной, по крайней мере, в принципе. Монастыри военных орденов внушалиеще большее доверие; самые значительные из них — в Париже, Лон доне, Ла-Рошели, Томаре и Гардени, — защищенные стенами и обороняемые многочисленными братьями, казались застрахованными от всяких поползновений. Именно так, начиная с хранения ценных предметов, драгоценностей, денег, были накоплены «сокровища» ордена Храма, которые кое-кто ищет и поныне… Таким образом, первая финансовая функция ордена была пассивной: он выступал в роли несгораемого шкафа западного мира. В Арагоне это осталось почти единственной его ролью. В 1303 г. король Арагона хранил драгоценности короны в Монзоне. Частные лица отдавали на хранение украшения, иногда являвшиеся закладом при совершении других операций, к которым орден, возможно, также имел отношение. Кроме того, они хранили у ордена денежные суммы, предназначенные для конкретных целей, осуществление которых откладывалось на какой-то срок. Каждая вещь, отданная на хранение, помещалась в ларь, ключ от которого находился у казначея дома Храма и открыть который можно было только с согласия владельца. Во время первого крестового похода Людовика Святого, орден Храма перевозил на одном из своих кораблей, превращенном в настоящий плавучий банк, ларцы множества крестоносцев. В своем повествовании, которое стало знаменитым, Жуанвиль рассказывает, как с помощью небольшого торга сумел добиться того, чтобы их открыли, и раздобыл денег, необходимых для выкупа короля.

Я сказал королю, что было бы хорошо, если бы он повелел разыскать командора и маршала ордена Храма, так как магистр был мертв, чтобы просить у них в долг тридцать тысяч ливров. <…> Этьен д'Эстрикур, командор ордена, ответил мне: «Сир де Жуанвиль, данный вами совет ни хорош, ни разумен, так как вы знаете, что мы получаем вклады таким образом, что, согласно нашей клятве, не можем передать их никому, кроме того, кто нам их поручил».

Итак, начат спор, и звучат решительные слова. Маршал ордена обратился к королю и сказал:

Сир, предоставьте сеньору де Жуанвилю и нашему командору продолжать этот спор. Как сказал вам командор, мы не можем ничего вам дать, не совершив клятвопреступления. А в том, что сенешаль ордена Храма советует вам взять желаемое, если мы не хотим дать вам в долг, нет ничего необычного. Вы сделаете это по своей воле…[295]

Так и произошло. Ларец, который был открыт первым, принадлежал сержанту короля Никола де Шуази.

Иногда само существование этих ларцов с ценностями вызывало вожделение королевской власти. В Англии будущий король Эдуард I в 1263 г. вскрыл сейфы частных лиц во время вооруженного нападения на новую резиденцию ордена в Лондоне (Нью Темпл). В 1277 г. до ларцов добрались уже менее высокопоставленные грабители. По сравнению с взломом, в 1232 г. воровство было более утонченным: Гуго де Бург утратил расположение короля Генриха III, и его имущество было конфисковано. Но как завладеть деньгами, находящимися на хранении в Нью Темпл? Казначей решительно отказался открыть ларец, пока не получит письменного распоряжения Гуго. В конце концов выход был найден: король завладел казной Гуго, но она осталась на прежнем месте, в ордене Храма, так как была признана секвестированным имуществом. Честь тамплиеров осталась незапятнанной.[296]

Посягательства такого рода случались нечасто, и еще реже подобное происходило внутри самой организации тамплиеров. Репутация ордена от этого не страдала, тем более что он быстро прошел эту стадию пассивного хранения и начал распоряжаться имуществом своих клиентов, которые имели настоящие текущие счета: они снимали наличные деньги и осуществляли платежи с помощь простых писем на имя казначея. Трижды в год банк рассылал им выписки со счета. В результате клиент мог действовать в полной осведомленности о перемещении средств со счета на счет. Журнал кассы ордена Храма в Париже, датированный 1295–1296 гг., доказывает существование шестидесяти счетов, принадлежавших сановникам ордена, духовенству, королю, его семье, его чиновникам, парижским купцам и различным сеньорам.[297] Король здесь фигурирует как частное лицо. Сейчас я полностью оставляю в стороне государственный аспект финансовой деятельности ордена Храма, т. е. управление королевскои казной, а значит, финансами монархии.[298]

От простого управления средствами в пользу другой стороны орден Храма естественным путем перешел к выдаче ссуд. Он обладал собственными средствами, а также финансами, переданными ему на хранение частными лицами и не предназначенными для каких-то конкретных платежей. Орден Храма заставлял эти деньги работать. В деревнях средневекового Запада все монастыри исполняли роль сельскохозяйственного банка, и картулярии, в том числе документы ордена Храма, содержат немало примеров того, как крестьяне брали в долг незначительные ссуды, чтобы пережить тяжелые времена.

Предоставлялись и более серьезные займы: в 1216 г. орден Храма выдал тысячу марок серебром аббатству Клюни, оказавшемуся в тот момент в трудном положении.[299] Он дал в долг торговцам Кагора, когда тем потребовалось уплатить налог в двадцать марок, чтобы выгрузить свои товары в Англии. Он предоставлял займы пилигримам, направлявшимся в Сантьяго-де-Компостела, Рим и Иерусалим. В Арагоне подобные примеры начинают встречаться очень рано: в 1135 г. некая супружеская пара из Сарагосы заняла у ордена Храма пятьдесят морабетинов, чтобы отправиться в путь к Гробу Христа; 6 июля 1168 г. Район де Кастела и его жена, также стремившиеся совершить святое путешествие, отдали свое имущество в залог ордену Храма взамен на ссуду размером в сто морабетинов.[300] Наконец, упомянем о займах, предоставлявшихся королям и князьям, но их значение мы рассмотрим в следующей главе.

Орден Храма обеспечивал свою финансовую безопасность тремя способами: с помощью закладов, процентов и штрафов. Взамен на предоставляемые деньги получатель отдавал свое имущество в залог ордену, который сохранял его на случай невозвращения долга. Так произошло в рассмотренных выше случаях, имевших место в Арагоне. Процент часто маскировался под операцию обмена одной валюты на другую. Однако когда взгляды Церкви на этот вопрос претерпели изменение, епископ Сарагосы в 1232 г. открыто признался, что уплатил ордену Храма проценты: действительно, он погасил долг в пятьсот пятьдесят морабетинов, из которых пятьсот представляли собой основную сумму, а пятьдесят — ростовщический процент.[301] Однако орден Храма предпочитал другое обеспечение для своих ссуд: контракт оговаривал значительный штраф, или interese, в случае невыполнения условий «кредита» со стороны заемщика. К этому приему прибегали все ростовщики, о чем свидетельствуют многочисленные примеры из венецианских архивов.[302] Штраф мог составить от 60 до 100 процентов одолженной суммы. Так, вдова Гильома де Саржена, вторично вступившая в брак, но арендовавшая землю у своего сына, была вызвана в парламент орденом Храма и была обвинена в неуплате трех тысяч ливров, которые занял у ордена ее покойный муж. Однако суд отложил решение о взыскании, размер которого был также определен в три тысячи ливров.[303] Когда тамплиеры не принимали непосредственного участия в совершении финансовых операций, они могли выступать в качестве рекомендателей, свидетелей или заверителей: важная сделка подобного рода была заключена госпитальерами в Венеции в июне 1181 г. в присутствии дожа и двух братьев-тамплиеров.

Эркембальдо, брат ордена госпитеприимного дома св. Иоанна Иерусалимского, приор монастыря св. Эгидия в Венеции, по поручению, данному графом Раулем, а также Роже, магистром ордена госпитальеров, и при посредстве трех братьев-госпитальеров, приор которых из Богемии получил на хранение от Стефано Бароччи, настоятеля собора св. Марка, восемьдесят марок золотом и двести серебром. Эти средства были приняты в присутствии дожа, братьев-госпитальеров, а также братьев-тамплиеров, Энгельфреди и Мартина.

Этот текст неоспоримым образом подтверждает значимую роль госпитальеров в финансовой области, оставляя при этом впечатление, что орден Храма в этой сфере занимал первенствующее положение.[304]

Храмовники внесли свой вклад в развитие финансовых технологий (аккредитивы) и бухгалтерии. Например, благодаря записям кассовых журналов мы можем видеть, как функционировал парижский филиал, самый значительный на Западе. Утром брат X открывает одно из пяти или шести окошек банка; в кассовой книге он записывает число и свое имя; затем он подробно расписывает приходные операции, если это приходная касса, и дебет, если она расходная. Денежные суммы выплачивались реальными деньгами, которые, как известно, существуют в различных формах. Кассир записывал их в свою книгу в валюте расчета, т. е. в том виде денег, которые использовались в операциях. Вечером, закрывая кассу, он переводил все средства в монеты парижской чеканки.[305]

На Востоке орден Храма вел такую же кредитную политику. Одним из первых указаний на это являются ссуды, выданные Людовику VII во время Второго крестового похода. Дополнения к уставу, составленные во второй половине XII в., упоминают о ссудах как об обычной практике: магистр имел право по собственному решению предоставлять займы размером до тысячи безантов. Развитие кредитной деятельности ордена Храма в Сирии-Палестине по времени совпало с расцветом крупной международной торговли и притоком драгоценных металлов, в основном серебра, в латинские государства в 1160-е гг.[306] Возникает вопрос: откуда поступали деньги, которыми орден Храма располагал на Востоке? Существует два противоречащих друг другу объяснения.

Финансовые средства поступали с Запада, из «тыловых» коман-дорств, а это предполагает перемещение значительных средств.

Д. Меткалф сомневается в объемах этой «перекачки» денег и предлагает другую версию: в самой Сирии-Палестине орден Храма нашел значительные источники средств, поступавших от эксплуатации его владений в Святой земле, от пожертвований, сделанных пилигримами и крестоносцами в Иерусалиме, от дани, выкупов и военной добычи, захваченной у неверных, и, наконец, от собственно банковских операций. По мнению этого автора, главной причиной развития банковской деятельности ордена являлась прибыль, открывшая возможность получить дополнительный доход. С его точки зрения, «на Востоке богатство тамплиеров Святой земли следует оценивать в свете их социального и политического значения; а на Западе исходя из той роли, которую они там играли».[307]

Не преувеличивает ли Д. Меткалф размеры средств, находившихся в распоряжении ордена Храма в Иерусалиме? Добыча, дань и выкупы не были «улицей с односторонним движением». Можно даже полагать, что военно-политическая конъюнктура становилась все более неблагоприятной для латинских государств: им чаще приходилось платить выкупы и дани, чем получать.

С другой стороны, документы, по-видимому, доказывают, что на Востоке орден Храма не обладал головокружительными суммами и, для того чтобы предоставлять ссуды, ему самому приходилось брать в долг, в первую очередь у итальянских банкиров. Так, в апреле 1244 г. на Кипре Иоланта де Бурбон заняла у ордена Храма десять тысяч сирийских безантов, обещав выплатить равноценную сумму, или три тысячи семьсот пятьдесят турских ливров, парижскому дому ордена. Однако 12 мая нотариус в Лимассоле заверил обязательство ордена Храма уплатить итальянцам, к которым он вынужден был обратиться, чтобы раздобыть эти десять тысяч безантов, на ближайшей ярмарке в Ланьи (т. е. в январе). Таким образом, будучи далеки от того, чтобы соперничать, тамплиеры и итальянские банкиры дополняли друг друга. Итальянцы не всегда представляли себе финансовое положение своих клиентов на Святой земле; они искали гарантий от ордена, пользовавшегося превосходной репутацией. Вероятно, они предоставляли тамплиерам ссудный процент, когда те обращались к ним, чтобы удовлетворить запросы своего клиента. Во всяком случае, ясно, что орден Храма не мог действовать себе в убыток.[308]

Аргументация Д. Меткалфа ведет к тому, чтобы усмотреть своего рода расхождение в развитии ордена на Востоке и на Западе и свести к минимуму контакты между этими двумя аренами его деятельности.

Линии сообщения внутри ордена были надежными, а передача идей, касавшихся банковских технологий, вероятно, была быстрой и эффективной. Перемещение фондов силами ордена, по-видимому, имело сравнительно небольшое значение, хотя объем перевозимых сумм сравнительно сложно оценить.

Однако, опровергая доводы Д. Меткалфа, можно доказать, что деньги тамплиеров Запада перетекали в Палестину.

Коммерческая экономика того времени страдала от нехватки наличности, компенсировать которую могло быстрое обращение наличных денег. Однако циркуляция происходила медленно. Чтобы исправить положение, требовалось избегать транспортировки реальных денег, чтобы ограничить трансферты («перекачку» денег) и увеличить количество фиктивных трансфертов: брали заем на Западе и расходовали или выплачивали его на Востоке, и наоборот. Тем не менее необходимы были коррективы, так как платежный баланс, в значительной мере зависевший от торгового баланса, еще не пришел в равновесие. И опять необходимо выяснить, в каком смысле.

Возможно, латинские государства извлекали прибыль из своих отношений с Западом: тогда последний покрывал их дефицит, присылая драгоценные металлы, особенно серебро, которого так недоставало Востоку, в виде денег. Такова традиционная версия.

Или же, напротив, согласно предположению Д. Меткалфа, латинские государства терпели убыток в своем торговом обмене. Если же этот дефицит не обнаруживается в расчетном балансе, то лишь благодаря непрерывному притоку пилигримов, ввозивших вместе с собой наличные средства. Фактически Д. Меткалф полагает, что паломники были главной движущей силой в перемещении денег. Но откуда же они брали столь значительные суммы, если не занимали их, в том числе у домов Храма?

В июне 1270 г. Гильом де Пужоль подтвердил получение от командора дома Св. Марии в Палау-Солита, в Каталонии, двух тысяч шестисот ливров, которые он отдал на хранение дому воинства за морем.[309] Орден Храма перевозил немалое количество наличных денег для собственных нужд. Между орденскими домами Запада и Востока существовала ярко выраженная экономическая солидарность с единственным исключением, которое составляла Португалия.[310]

Однако вдобавок к этому орден Храма и вообще военные ордены осуществляли «денежные переводы» в интересах мирских и церковных лиц. Именно на корабле ордена Храма из Англии на континент была переправлена казна Генриха III, а папа поручил орденам тамплиеров и госпитальеров заботу о доставке на Восток налога, собранного с духовных лиц Запада в размере двадцатой части дохода.[311] Подобные услуги тамплиеры оказывали и частным лицам, как показывает текст Жуанвиля, упоминавшийся в предыдущей главе. Добавим еще один пример: герцог Бургундии отправил через них пятьсот марок стерлингов своему сыну Эду, в то время участвовавшему в крестовом походе — «Святом путешествии августа 1266 г.».[312]

Каково бы ни было значение перевозки денег, она представляла собой лишь одно из направлений деятельности ордена Храма в Средиземноморье.

Поставки продуктов на Святую землю

Перед началом крестовых походов итальянские купцы Амальфи и Венеции часто наведывались в Восточное Средиземноморье: прежде всего в Византию, а во вторую очередь в фатимидский Египет. Вопреки папскому запрету они поставляли последнему стратегические товары — дерево и оружие. Крестовые походы и основание латинских государств внесли некоторые изменения: коммерческие отношения между прибрежными городами Сирии-Палестины, находившимися в руках латинян, и мусульманскими внутренними районами хотя и не прервались, но стали более трудными, и латинским государствам приходилось искать другие источники товаров, которые перестали регулярно поступать с мусульманского Востока. Что касается международной торговли Восток-Запад, то, совершенно не пострадав в результате крестового похода, она пережила необычайный расцвет. Дерево, лошади, оружие и зерно, необходимые для выживания латинских государств, поступали с Запада. При этом другие товары европейского производства, вроде тканей, проникали и на мусульманский рынок, в то время как специи, квасцы и хлопок устремлялись в западном направлении.

Распространение крестового похода на Византию в XIII в. создало новые условия для торговли в Эгейском и Черном морях. В конце столетия господство Анжуйской династии над Южной Италией и Пелопоннесом благоприятствовало чрезвычайно активному движению товаров по каналу из Отранто.

Военные ордены участвовали в этой торговле; их европейские дома поставляли в Святую землю излишки своего производства. Из Иерусалима, а впоследствии из Акры магистры орденов тамплиеров и госпитальеров внимательно следили за поступлением responsiones. Эти средства сосредотачивались в штаб-квартире каждой провинции к моменту созыва ежегодного капитула. В Монзоне, месте сбора капитула Арагона, каждый прецептор докладывал о состоянии своего командорства, предоставляя список имущества, доходов и наличных ресурсов. Затем шла опись резервов хлеба, мяса, мулов и лошадей. Испанские кони, пользовавшиеся очень хорошей репутацией, вывозились на Восток.[313]

Документ, подписанный в Фамагусте, на Кипре, раскрывает масштабы поставок зерна и сложность соответствующих коммерческих операций:

Я, мэтр Тома, врач, живущий в Фамагусте, подтверждаю получение от Санче Переса де Сан Марти при посредничестве Бернарда Марке, капитана «Сен-Николя», в порту Фамагусты, восьми тысяч мюи зерна, принадлежащего графу Бернару Гильему д'Ампреса, которое было мне передано за 16 350 французских турских денье, которые благородный граф получил в долг от моего брата, метра Теодора, врача ордена Храма.[314]

Архивы Неаполя изобилуют таможенными документами, касающимися экспорта хлеба из Южной Италии в Палестину: несколько раз короли Неаполя освобождали от вывозных пошлин товары, перевозимые тамплиерами в Святую землю, Кипр или Пелопоннес. Восемнадцатого февраля 1295 г. король Карл II поручил тамплиерам ежегодно поставлять тысячу «сомов» (примерно двести тонн) пшеницы рыцарям, защищавшим Акру, а теперь нашедшим пристанище на Кипре и не располагавшим значительными ресурсами, — и это притом, что магистр ордена Храма имел право каждый год без уплаты налогов экспортировать в Восточное Средиземноморье четыре тысячи «сомов» пшеницы, ржи и овощей.[315]

Естественно, велик был спрос на оружие и лошадей. Часто, покидая Иерусалим, крестоносцы дарили своих лошадей и оружие ордену тамплиеров и госпитальеров. Но потребности были таковы, что необходимо было организовать широкомасштабный ввоз. Карл I и Карл II Анжуйские превратили свое королевство в Южной Италии в центр поставок военной экипировки на Восток и в Грецию. Тамплиеры занимали в этой организации свое особое место. В апреле 1277 г. Карл I позволил брату Эймару де Петручиа отправить в Сирию для нужд ордена Храма лошадей и оружие, принадлежавшее его младшему сыну. На следующий год он вновь воспользовался услугами тамплиеров, чтобы перевезти на их корабле тридцать пять лошадей в Акру, где их принял его представитель Рожер де Сансеверино.[316] Двадцать шестого мая 1294 г. глава ордена Храма на Пелопоннесе, Эсташ де Гершвиль получил разрешение беспрепятственно покинуть Апулию вместе с кораблем, на борту которого находилось семь лошадей и мул. И в том же г. король запретил своим таможенным агентам требовать у тамплиеров, следующих из-за моря, предъявления луков и арбалетов, перевозимых на их кораблях.[317]

Храмовники перевозили сырье или оплачивали его доставку. Разумеется, речь шла о дереве, но также и железе. Подтверждением этому служит договор, заключенный в Акре в апреле 1162 г. между Романо и Самуэлем Мерано (знаменитыми венецианскими купцами), получившими от Дато Келси, жителя Акры, поручение выдать братьям ополчения Храма пятьдесят кантаров железа, что составляет примерно одиннадцать тонн.[318]

С того момента, когда в распоряжении военных орденов оказался флот, они взяли на себя перевозку паломников. При этом они сначала размещали их в своих западных домах, расположенных вблизи портов отправления на Святую земли: Арля, Сен-Жиля, Марселя, Биота, Бари, Барлетты, Бриндизи… Паломники доверяли им, так как корабли орденов следовали под охраной. К тому же они не продавали своих пассажиров в рабство в мусульманских портах, как иногда поступали генуэзцы и пизанцы. За год два корабля орденов тамплиеров и госпитальеров с портом приписки в Марселе могли перевезти шесть тысяч паломников.[319] Знаменитый Рожер де Флор, об удивительных приключениях которого я расскажу в следующем разделе, успел изучить навигацию, плавая на корабле под командованием брата-служителя Храма, переправлявшем паломников из Бриндизи.

Корабли у тамплиеров появились в конце XII в. В апреле 1207 г. два ломбардских купца, обосновавшихся в Константинополе, занимались устройством своих дел «перед нашим возвращением в Венецию из паломничества, которое мы совершим, переправившись через море на корабле рыцарей Иерусалимского Храма…».[320] Тамплиеры Англии владели собственными судами для перевозки вин из Пуату с погрузкой в Ла-Рошели.[321] Но основная часть их деятельности в качестве судовладельцев и морских перевозчиков проходила в Средиземноморье. Тамплиеры и госпитальеры (в этой области между ними не было никакого различия, и все, что справедливо для одних, полностью применимо и к другим) наладили в портах особую структуру и разработали собственную политику фрахтовки.

В графстве Прованс излишки внутренних командорств транспортировались в порты — Ниццу, Биот, Тулон… В Тулоне орден Храма выстроил два дома в квартале, называвшемся Carriero del Templo (квартал тамплиеров), расположенном у самых стен, защищавших город со стороны моря. Храмовники распорядились пробить стену на уровне своих домов, чтобы облегчить себе прямой доступ к морю и тем самым ускорить погрузку своих судов.[322] Корабли, доставлявшие товары на Восток из этих портов, пользовались иммунитетом и привилегиями, предоставленными им графом Прованса. В Марселе, который, не принадлежа к графству Прованс, являлся главным портом региона, возникли трения между военными орденами и местными судовладельцами, недовольными тем, насколько неправомерно монахи-воины истолковывали свои привилегии. Фрахтовщики пытались запретить орденам погрузку товаров, происходивших из другого источника, нежели их собственные монастыри, и даже ограничить их деятельность одной перевозкой паломников. Тем не менее в 1216 г. город признал за орденами право строить и содержатьв Марселе корабли, предназначенные для обслуживания Святой земли и Испании.[323] Однако ордены требовали полной свободы навигации и потому покинули Марсель ради соперничавшего с ним порта Монпелье. В конце концов в 1234 г. было заключено соглашение с Марселем, и теперь оба ордена получили право дважды в год, в апреле и августе, выводить из порта по одному кораблю без уплаты пошлин на перевозимые товары. Многочисленные документы доказывают, что тамплиеры пользовались этим правом для вывоза товаров марсельских купцов — штук полотна, кораллов и монет местной чеканки.[324] Количество паломников, перевозимых в ходе каждого рейса, теперь ограничивалось тысячью пятьюстами. По пути из Испании, на участке между Коллиором и Монако, корабли ордена могли сделать остановку только в Марселе.[325] Тамплиеры Арагона, которые долгое время не имели собственных кораблей, вынуждены были обращаться к Марселю, чтобы организовывать транзитные перевозки своих товаров. Обычно они использовали августовский «рейс». Однако в конце XIII в. они уже сами стали судовладельцами, поскольку в 1285 г. король Педро III реквизировал их корабли для борьбы против французских крестоносцев Филиппа III.[326]

В Южной Италии, а именно в Бриндизи, ордены ассоциировались с портовой администрацией: в 1275 г. Карл I попросил их выделить по одному брату для надзора, совместно с королевскими чиновниками, за строительством маяка.[327]

Нам известно несколько кораблей флота тамплиеров и госпитальеров. Когда Людовик IX отправился в крестовый походе 1248 г., при расчетах, связанных с фрахтованием судов, упоминался корабль «Комтесс», принадлежавший госпитальерам. Из договоров марсельских купцов мы узнаем о кораблях тамплиеров «Бон Авантюр» (в 1248 г.) и «Роз дю Тампль» (в 1288–1290 гг.). Сведения о типе, размерах и экипажах этих кораблей довольно путанны. Корабль «Бенит» был зафрахтован графом Дре за две тысячи шестьсот ливров; его экипаж состоял из тридцати трех человек. Это судно достаточно распространенного типа, скорее всего, было меньше, чем «Фокон», огромный грузовой корабль, приобретенный в Генуе и находившийся под командованием брата Рожера де Флора.[328]

В силу того значения, которое имела перевозка лошадей, возникла необходимость оборудования особых кораблей юиссье. Крестовый поход Людовика IX вызвал оживление фрахтовочной активности в Марселе: госпитальеры наняли в графстве Форе судно, еще находившееся на верфи, приспособленное для перевозки шестидесяти лошадей, для управления которым требовалась команда из сорока одного человека. Это был огромный корабль, и крестовые походы дали импульс стремительному прогрессу в области кораблестроения. Мы знаем, что Гуго де Пейен, отправившийся в путь из Марселя в 1129 г., «вез с собой множество людей, одних пешими, других вместе с лошадьми».[329] Успех, достигнутый в организации поставок лошадей, был ощутимым: в 1123 г. венецианцы впервые перевезли лошадей на большое расстояние, делая частые заходы в порты. В 1169 г. в связи с византийско-латинским походом на Дамьетту византийцы переоборудовали свои корабли так, чтобы лошадей можно было выгружать с помощью пандуса. К Третьему крестовому походу данная технология была доведена до совершенства — именно тогда появились корабли юиссье, которые пятьдесят лет спустя Жуанвиль описал следующим образом:

Сегодня была открыта дверь корабля и всех лошадей, которых мы должны перевезти за море, завели внутрь. Затем дверь закрыли и хорошо задраили, как законопачивают бочку, потому что, когда корабль находится в море, эта дверь полностью находится под водой.[330]

В трюме лошадей удерживали ремни. Подобное устройство кораблей юиссье связано с техникой высадки: корабль подходил как можно ближе к берегу, дверь открывалась, и всадники верхом на лошадях выезжали на землю. Как только «десант» покидал огромное грузовое судно, оно могло подойти и расстаться с остальным грузом, который оно перевозило помимо лошадей. Обычно корабль юиссье мог перевозить сорок лошадей, но, как мы видели, это количество могло доходить и до шестидесяти.[331]

Подобно тому как тамплиеры сделались банкирами, они освоили и профессию моряков. После Первого крестового похода прибрежные города удалось завоевать только с помощью флотов итальянских городов или северо-западной Европы. В 1291 г. последние жители и защитники Акры оставили разрушенный город на судах ордена Храма. В этом исходе принимал участие Рожер де Флор и его огромный корабль «Фокон дю Тампль».

Показательная история жизни Рожера де Флора, капитана и кондотьера

Каталонский хронист Рамон Мунтанер, который на рубеже ХIII-ХIV вв. пиратствовал на Средиземном море на службе у короля Арагона, хорошо знал Рожера де Флора. Он и поведал нам его историю.[332]

Это был «человек невысокого происхождения, который благодаря своей смелости был возведен в столь высокий ранг, какого никогда не имел никто другой». Он был сыном сокольничего императора Фридриха II и богатой женщины из Бриндизи. Сокольничий пал в битве при Тальякоццо, которая обеспечила победу Карлу Анжуйскому над Конрадином, последним Гогенштауфеном. Осиротев и лишившись имений своего отца, Рожер и его брат отправились в Бриндизи, где зимовали корабли из Апулии и Мессины.

Когда вышеупомянутому маленькому Рожеру было около восьми лет, случилось так, что один безупречный человек, брат-служитель ордена Храма по имени брат Вассайль, уроженец Марселя, командор корабля Храма и добрый моряк, прибыл на зиму в Бриндизи, чтобы нагрузить свой корабль балластом и поставить его на ремонт в Апулию.

Маленький Рожер, живший недалеко от пристани, проводил свое время на борту судна.

Этот смелый брат Вассайль так привязался к вышеназванному маленькому Рожеру, что полюбил его как собственного сына. Он попросил его у матери и сказал ей, что, если она доверит ему мальчика, он сделает все возможное, чтобы он сделался достойным человеком Храма. Мать, желая, чтобы ее сын вырос честным человеком, охотно вверила его брату Вассайлю, и тот его забрал. <…> Маленький Рожер стал самым сведущим в морском деле ребенком… настолько, что когда ему исполнилось пятнадцать, его уже считали одним из лучших в мире моряков в том, что касалось практики; когда же он достиг двадцатилетия, он уже прекрасно разбирался и в теории, и в навигации. <…> Великий магистр ордена Храма, видя его усердие и благочестие, пожаловал ему плащ и сделал братом-служителем. Вскоре после того, как он стал братом, орден Храма купил в Генуе огромный корабль, самый большой из всех, что строились в то время, который носил имя «Фокон». Он-то и был поручен брату Рожеру де Флору.

Этот корабль плавал долгое время мудро и с большой пользой, так что Рожер находился в Акре вместе с флотом ордена Храма. Ни одно из всех судов, какие были у ордена, не стоило того корабля, которым он командовал.

Будучи великодушным, Рожер делил все, что приобретал…

между почтенными рыцарями Храма, и тем самым сумел сделать многих из них своими добрыми друзьями. В это же время пала Акра. Рожер тогда находился в порту Акры вместе с кораблем, на который он принял дам и барышень, вместе с огромными богатствами и множеством храбрых людей. Затем он переправил их в Мон-Пелерен, и в этом путешествии приобрел бессчетное множество друзей.

Он отдал много денег великому магистру и всем, кто имел власть в ордене Храма. <…> Завистники обвинили его перед великим магистром, говоря, что он обладает огромными сокровищами, которые приобрел в результате событий в Акре, поэтому великий магистр завладел всем его имуществом, которое сумел найти, а потом захотел арестовать его самого. Но Рожер узнал об этом, расснастил судно в порту Марселя и отправился в Геную.

Друзья одолжили ему денег, и он купил галеру «Оливетта», на которой он переправился в Мессину, где поступил на службу к королю Федерико Сицилийскому, брату короля Арагона. Тогда он начал пиратствовать, нападая на корабли королей Анжуйской династии, которые по-прежнему правили Южной Италией. Престиж Рожера от этого только вырос: его прославляли, потому что он платил своим морякам и солдатам вперед и очень аккуратно. Так он создал «компанию», состоявшую из каталонцев и арагонцев, верных и дисциплинированных (опыт ордена Храма не пропал даром!). Это было начало знаменитой Каталонской компании, и Рожера де Флора можно считать одним из самых первых кондотьеров средневековой Италии.

В 1302 г. Карл II Анжуйский и Федерико заключили мир; первый сохранял за собой Неаполь и Южную Италию, а второй — Сицилию. Рожер остался без работы:

Он также подумал, что нехорошо ему оставаться на Сицилии и что, поскольку его господин король состоял в мире с Церковью, магистр ордена Храма, король Карл и герцог [Роберт Анжуйский], которые так давно желали ему зла, не преминут потребовать его у папы.

Тогда Рожер, с согласия своего короля, решил перебраться в Грецию и вместе со своей компанией поступить в наемники к византийскому императору, чтобы сражаться с турками.

Он был уверен в успехе, так как пользовался известностью в доме императора, и в те годы, когда он командовал кораблем под названием «Фокон дю Тампль», успел оказать многочисленные услуги императорским судам, которые он встречал за морем, о чем было известно грекам.

Ему удалось собрать почти четыре тысячи воинов, среди которых были рыцари такого высокого ранга, как Беранже д'Энтеса, который «был его названым братом». И здесь опять каталонскую компанию отличало влияние дисциплины и «братства» ордена Храма. Император Андроник любезно принял бывшего тампилера и сделал его дукой империи.

Компания начала свои подвиги с избиения генуэзцев Константинополя, что не вызвало гнева императора, освободившегося от их опеки; затем Рожер и его люди переправились через Босфор и сражались с турками, пока не зазимовали в районе древней Трои. По возвращении в Константинополь Рожер отказался от своего титула дуки в пользу Беранже д'Энтеса и стал кесарем, а это был уже титул, близкий к императорскому. Его успехи и почетное звание настроили против него сына императора, Михаила. В Андринополе Рожера заманили в западню и убили. Произошло это в 1305 г.

Информаторы Запада

Не будем вдаваться в научные дискуссии о вкладе крестовых походов в западноевропейскую цивилизацию и ограничимся одним орденом Храма: вопреки постоянным контактам между орденскими домами на Западе и Востоке обмен был явно неравноценным. Восток «поглощал» людей, лошадей, продукты, деньги: Запад их поставлял. Что он мог получать взамен? Людей и новости.

Начнем с людей: это прежде всего увечные, больные, старики. Западноевропейские командорства были одновременно и больницами, и «домами для престарелых». Известно, что в Англии, в Кембриджшире, находилось командорство — больница Денни. Тамплиеры получили это владение в 1170 г. от монастырской общины в Или. Довольно быстро братья этого командорства посвятили себя заботам о больных: именно во имя этой благородной цели они получили немало земельных дарений и рент. В 1308 г., королевские комиссары, прибывшие арестовать братьев, нашли в командорстве всего одиннадцать человек: восемь из них были стариками, двое пожилыми калеками, а один выжил из ума. В еще одном английском командорстве в Игле (Линкольншир) занимались тем же делом. Вообще, подобные командорства можно было встретить по всей Европе.[333] Особенная участь ждала братьев ордена, заболевших проказой: им приходилось покинуть орден Храма и вступить в братство св. Лазаря, которое было военным орденом, но принимали туда с только прокаженных.

Конечно, далеко не все тамплиеры Запада были тихими отшельниками; но не были они и новичками, набиравшимися опыта перед тем, как приступить к активной деятельности. Если судить по карьере сановников ордена, жизнь тамплиера протекала в постоянном движении и переездах.

Все военные ордены идеально подходили для того, чтобы стать привилегированными информаторами для Запада: сеть их домов была очень действенной структурой. Ни тамплиеры, ни госпитальеры не могли бы выполнять свою миссию без постоянного притока новых кандидатов. Чтобы привлекать новичков, нужно было беспрестанно напоминать о бедственном положении Святой земли, несчастьях христиан Востока, мусульманском наступлении. Очень быстро тамплиеры принялись проводить систематическую информационную политику — посредством переписки — в Западной Европе. Во время Второго крестового похода князь Антиохийский Раймунд был убит; помощь, оказанная тамплиерами и Балдуином III, не смогла помешать разгрому. Ордену пришлось влезть в долги, и ресурсов стало не хватать. Один тамплиер написал магистру Эврару де Барру, который тогда был на Западе (он провожал короля Людовика VII): он обрисовал ему сложившуюся ситуацию и призвал его вернуться как можно быстрее, с людьми и деньгами; он также попросил магистра сообщить королю и папе о случившемся. Эврар вернулся в Иерусалим, после того как информировал не только короля и папу, но даже Сугерия и св. Бернарда — которые, в свою очередь, обязательно известили бы всю Европу.[334] В 1162–1165 гг. с Востока королю Людовику VII было направлено четырнадцать писем; семь из них принадлежали тамплиерам, которые сообщали о своих потерях и потребностях. Запад узнал о поражении в битве при Хаттине из письма брата Тьерри, одного из уцелевших в бойне тамплиеров.

Когда папство стало проводить политику последовательной поддержки крестового похода, понтифики прибегли к тем же методам: Иннокентий III адресовал послания всех, кого знал на Востоке, чтобы быть в курсе дел.

Пропаганда никогда сильно не отличалась от информации; в средние века письмо было избранным орудием и одного и другого. Жесточайший разгром при Форбии в 1244 г., где орден Храма потерял триста бойцов, а госпитальеры — двести, стал поводом для развязывания эпистолярной войны: в своих письмах Фридрих II взваливал вину за поражение при Форбии на тамплиеров, а те, естественно, отклоняли подобные обвинения. Все эти послания были переписаны английским хронистом Матвеем Парижским, который, как мы знаем, благоволил Фридриху.[335]

26 июля 1280 г. великий магистр госпитальеров Никола Ле Лорнь написал английскому королю Эдуарду I; его письмо немногим отличается от простого рапорта о состоянии дел на Святой земле: «Я охотно сообщу вам о положении дел в Святой земле. <…> В названной земле все очень непрочно, и ощущается сильная нехватка в вооруженных людях. <…> От засухи уже начался мор и весь хлеб попорчен; одна мина сыра стоит четыре безанта, а порой и больше». И Никола Ле Лорнь просит у Запада хлеба, чтобы «поддержать наших больных сеньоров и наших братьев».[336]

Поскольку великие магистры орденов предоставляли самую надежную информацию Западу, то именно с ними папа или светские государи консультировались касательно всего, что имело отношение к крестовым походам. И как раз для того, чтобы узнать мнение квалифицированного специалиста, Климент V и вызвал во Францию в 1306 г. магистра ордена Храма, Жака де Моле, который тогда находился на Кипре.

Обеднение тамплиеров в XIII в.?

Для многих растущая непопулярность ордена Храма в XIII в. — вещь сама по себе разумеющаяся. Я исследую этот вопрос на материале текстов современников в другой части книги. Здесь же я просто хотел указать — в завершение этого длительного анализа «тылов» ордена — на интерес, который могут представлять исследования процесса передачи дарений, с одной стороны, и принесение орденских обетов — с другой, для выяснения причин этой непопулярности. Для этого требуется проведение систематических сравнительных работ (между регионами, монашескими орденами). Я же приведу только несколько примеров.

Передачи дарений не были непрерывными: наоборот, прослеживается волнообразный ритм — 1130–1140 гг., 1180–1190 гг., 1210–1220 гг. Явный спад наблюдается во второй половине XIII в.: не более десяти пожертвований за пятьдесят лет в командорстве Провена; резкое уменьшение числа дарений в Боне; оформление земельного комплекса тамплиеров в Йонне ок. 1250 г.; семьдесят четыре дарения и продажи в XIII в. в Руэге по сравнению с двухсот восемнадцатью в XII в.; сорок четыре пожертвования в Хуэске до 1220 г. и только четырнадцать с 1220 до 1274 г.; двадцать три дарения в Тортосе (Арагон) с 1160 по 1220 г. и только одно за последующие годы. Кажется, вывод очевиден.[337]

Однако орден по-прежнему получал дарения: например, сеньор из Барруа пожертвовал тамплиерам свой феод Докур-о-Буа в 1306 г. И как расценивать это замедление, иногда даже прекращение, процесса дарения? А. Дж. Форей заметил, что в Арагоне начинается одновременное приостановление покупки земель (а это свидетельствует о сознательном выборе тамплиеров). В Тулузе и тулузском регионе количество дарений традиционным монашеским общинам на-чинает падать в XIII в. — а количество таких же пожертвований орденам тамплиеров и госпитальеров уменьшается только в конце этого столетия.[338] Таким образом, чтобы корректно прочертить кривую дарений, нужно не упускать из виду все, что происходило в то время рядом: конкуренцию новых — нищенствующих — орденов; эволюцию всего общества и установление пристального контроля за дарениями; давление со стороны королевской власти, требовавшей все больше и больше денег от своих подданных; последствия кризиса идеи крестового похода, который вовсе не сводится к одному ордену Храма. Прежде чем приступить к изучению непопулярности ордена тамплиеров, процесс дарения приглашает нас сначала рассмотреть проблему непопулярности всех монашеских общин.

Нельзя забывать и другие моменты. Имел ли место кризис принесения обетов и вступления в орден? А. Дж. Форей указывает на совпадение падения количества дарений и земельных покупок, с одной стороны, и уменьшение числа соглашений о вступлении в собратство ордена Храма — с другой. Допустим. Но ведь даже накануне ареста тамплиеров в орден все еще принимали новичков. Красноречивым свидетельством может служить средний возраст братьев из Лериды, которых допрашивали в 1310 г.: восемнадцати сержантам исполнилось примерно по двадцать семь лет, а восьмерым рыцарям — меньше двадцати. В Париже среди схваченных и допрошенных в 1307 г. тамплиеров одному было семнадцать лет, а другой надел орденский плащ 16 августа 1307 г.

Эти примеры слишком разрозненны, чтобы можно было сделать какой-либо вывод. За исключением одного — будем осторожны, прежде чем показывать пальцем на тамплиеров. Без сомнения, они были непопулярны — но не больше, чем все остальные.

Часть V. ОРДЕН ХРАМА В XIII В.: ЗАБВЕНИЕ ИЗНАЧАЛЬНОЙ МИССИИ?

В XIII в. положение латинских государств стало критическим: королевская власть показала себя несостоятельной; все сильнее ощущалось засилье государств Западной Европы, что, однако, мало способствовало разрешению проблем Святой земли. Соперничающие группировки: итальянские общины, бароны, агенты западноевропейских королей, духовенство и военные ордены, — безнаказанно ссорились и нападали друг на друга, утрачивая общность перед лицом мусульманского мира, которому, к счастью для латинян, не удалось надолго сохранить свое единство. Латинские государства утратили инициативу.

Военные ордены оставались единственной организованной силой, но и их положение было незавидным. Хранители идеалов крестового похода в то самое время, когда он утратил популярность в Западной Европе, ордены не могли позволить себе разочаровать полных воинственного пыла крестоносцев, прибывавших с Запада, но были вынуждены постоянно их сдерживать, чтобы не нарушить соотношение сил на Востоке. Могущество рыцарей-монахов росло; они оставляли на полях сражений свои лучшие войска и тратили колоссальные суммы на оборону границ. Тем не менее они служили мишенью для всех критиков. На Западе их без всякой последовательности упрекали за надменность и осторожность, непомерные богатства (кому они предназначались?) и корыстолюбие, суровость и предательство. Я говорю именно «ордены», а не только орден Храма. Сложные отношения между орденами еще увеличивали сумятицу.

Глава 1. Истинные хозяева латинского Востока

Я не собираюсь пересказывать историю крестовых походов и латинских государств в XIII в.,[339] а лишь на нескольких примерах покажу, как тамплиеры (и прочие) пользовались своей властью.

Династические споры

Как мы уже видели, вернув свободу Ги де Лузиньяну и Жерару до Ридфору в 1188 г., Саладин посеял раздоры в Тире, оплоте латинян, поскольку новый правитель этих мест, Конрад Монферратский, отказался впустить короля и магистра в город. Мы знаем, какова была реакция Ги — он отправился осаждать Акру. Латиняне снова взяли инициативу в свои руки и определили цель Третьего крестового похода. Император Фридрих I так и не достиг Акры, утонув в Малой Азии. Но короли Филипп Август и Ричард Львиное Сердце находились под стенами города 12 июля 1191 г., когда он сдался. Король Франции вскоре уехал на Запад, в то время как Ричард при поддержке орденов тамплиеров и госпитальеров занялся завоеванием прибрежных городов. По совету орденов он отказался от намерения отвоевать Иерусалим, поскольку у латинян все равно не хватило бы сил его удержать под своей властью.

Два короля попытались урегулировать спор между Ги и Конрадом, ставкой в котором служила судьба иерусалимской короны. По этому случаю военно-монашеские ордены превысили свою привычную роль исключительно военных советников. Оказавшись в центре органов власти, они стали основополагающей частью «государственной машины».[340] Их вмешательство имело определяющее знач<> ние в разрешении этого династического кризиса.

Ги де Лузиньян являлся королем-соправителем своей жены Сибиллпы. Конрад оспаривал законность его прав, возлагая на него ответственность за разгром при Хаттине. Сам он спешно женился на младшей сестре Сибиллы, Изабелле. Ордены достаточно быстро примкнули к одной или другой партии: орден Храма, вслед за своим магистром Ридфором, решительно встал на сторону Лузиньяна, в то время как госпитальеры оказывали умеренную поддержку Конраду Монферратскому. Прибытие Филиппа Августа и Ричарда все изменило: первый поддержал Конрада, а второй — Лузиньяна. Ордены сделали разворот на сто восемьдесят градусов, и в результате храмовники перешли в партию Филиппа и Конрада, а госпитальеры — Ричарда и Лузиньяна.

Однако орден Храма не во всем соглашался с Филиппом Августом: новый магистр Роберт де Сабле происходил из Ле-Мана, а следовательно, являлся вассалом Ричарда. Он протестовал, когда сразу после капитуляции Акры Филипп Август остановился в резиденции тамплиеров: храмовники сами намеревались вновь обосноваться в этом здании. Напротив, Ричард отплыл из Святой земли на корабле ордена Храма и под охраной тамплиеров, «которые проводят меня, как будто я сам — храмовник, до моей страны».[341] На самом деле, ордены напрасно старались примирить Ричарда и Филиппа.

Соперничество между Конрадом Монферратским и Лузиньяном закончилось только в 1192 г.: Конрад стал королем Иерусалима, а Ги получил Кипр. Однако в том же году новый иерусалимский государь пал от рук убийц. С согласия орденов, его вдова Изабелла, последняя наследница династии Фулька Анжуйского, вышла замуж за Генриха Шампанского (1192–1197). В 1197 г., когда Генрих умер, тамплиеры и госпитальеры воспротивились притязаниям на корону палестинского барона Рауля Тивериадского, сочтя его слишком бедным. Торта Изабелла стала женой Амори де Лузиньяна, брата Ги. После его смерти в 1205 г. ордены посоветовали просить Филиппа Августа выбрать супруга — а следовательно, короля — для дочери Изабеллы, Шарии. Король Франции предложил кандидатуру Жана де Бриенна, шампанского рыцаря, который стал последним настоящим иерусалимским королем (1205–1225).[342]

Таким образом, в Иерусалиме ордены спорили из-за личностей, но политику вели общую, заключавшуюся в объединении вокруг законного короля.

В это самое время в Антиохии началась война за наследство (1201–1216). Это северное княжество, которым правил Боэмунд III, почти мирно уживалось с мусульманами Алеппо, но непрерывно враждовало со своими соседями, армянами Киликии.[343] Король Киликии Лев III являлся вассалом Боэмунда, но стремился изменить феодальные отношения и подчинить себе княжество Антиохийское. У Боэмунда III было два сына: старший, Раймунд, должен был унаследовать трон Антиохии, а младшему, Боэмунду, принадлежало графство Триполи.

Образовались три заинтересованные группы. Лев мог рассчитывать на поддержку баронов Антиохии, как армянского, так и смешанного франко-армянского происхождения. В 1191 г. он завладел Баграсом (или Гастоном), древней крепостью тамплиеров, которую в свое время захватил, а затем разрушил и забросил Саладин. Для Киликии она являлась ключом к Антиохии. Против Льва выступил орден Храма, владевший несколькими замками в Киликии (в том числе Рош-Гильомом) и потребовавший Баграс обратно,[344] и латиняне-горожане, жившие в Антиохии, которые в 1194 г. создали коммуну,[345] были готовы воспрепятствовать установлению армянского владычества над городом — как в свое время отказались подчиниться византийцам. Между этими двумя группировками находились умеренные, сплотившиеся вокруг князя Антиохии Боэмунда. Боэмунд склонялся к миру с Киликией и пользовался поддержкой Генриха, иерусалимского короля, и папы, который опасался сделать неверный шаг и тем самым поставить под угрозу уже почти достигнутое соглашение о присоединении армянской Церкви к Риму. Умеренные одобряли женитьбу Раймунда, старшего сына Боэмунда, на дочери Льва. От этого брака впоследствии родился Раймунд Рупен. Раймунд умер, а вслед за ним Боэмунд III: в 1201 г. младенец Раймунд Рупен стал князем Антиохийским под опекой своего двоюродного деда Льва. Горожане восстали и открыли ворота Боэмунду Триполий-скому, провозгласившему себя князем под именем Боэмунда IV.

Тамплиеры поддержали Боэмунда IV, в то время как госпитальеры встали на сторону Льва и законного князя Раймунда Рупена. Засады и заговоры чередовались с перемириями и мирными переговорами. В 1203 г. тамплиеры разбили проникшую в город группу армянских воинов. В1211 г. отряд тамплиеров, который должен был доставить продовольствие в крепость Пор-Боннель в Киликии, попал в засаду, и в бою магистр ордена Гильом де Шартр получил серьезную ранение.

В 1216 г. наступило временное затишье: Раймунд Рупен был признан князем во всей Антиохии. Он оказался достаточно умен, чтобы отдать Баграс тамплиерам: таким образом, исчезла основная причина, которая побуждала орден Храма сражаться на стороне Боэмунда IV. В вышеприведенном случае тамплиеры передали большую часть своей военной силы в распоряжение одной из сторон, боровшихся за власть. Нет смысла приводить другие примеры подобного вмешательства орденов в политические дела латинских государств: их насчитывается немало на протяжении всего столетия. Даже в начале XIV в. орден Храма будет замешан в династическом конфликте на Кипре.[346]

Тамплиеры и государи Западной Европы

После 1225 г. иерусалимская корона уже не возвращалась в королевство. До 1268 г. она венчала чело Гогенштауфенов, королей Сицилии, или, в случае Фридриха II, императора. Затем, между 1269 и 1286 гг., за право обладать ею боролись кипрские Лузиньяны и представители Анжуйской династии, ставшие правителями Сицилии и Южной Италии. Ни Гогенштауфены, ни Анжуйцы не жили постоянно в Святой земле. Они передали номинальную власть своим представителям; фактически же королевством руководила олигархия, среди которой ведущую роль играли магистры тамплиеров и госпитальеров. Но иногда случалось, что какой-нибудь западноевропейский монарх отправлялся в крестовый поход и брал ситуацию под свой контроль, как сделал Людовик IX в 1248–1254 гг. К таким королям ордены, как правило, относились благожелательно. За исключением, однако, Фридриха П.

В 1223 г. Жан де Бриенн, человек уже достаточно пожилой, выдал свою дочь Изабеллу замуж за императора Фридриха П. Изабелла умерла, успев родить сына, Конрада. Фридрих II, не испытывавший никакого почтения к тестю, запретил ему возвращаться в Святую землю и присвоил корону своего младенца сына. Крестовый поход Фридриха II начался при необычных обстоятельствах, поскольку император отправился в путь, будучи отлучен от Церкви.

Но его, впрочем, это не смущало. Фридрих высадился на Святой земле, чтобы начать переговоры со своим «другом», султаном Египта аль-Камилом. Восемнадцатого февраля 1229 г. Фридрих II добился от султана возвращения Иерусалима, Вифлеема и коридора, связывавшего эти города с Акрой. Мусульмане и христиане одинаково плохо восприняли это соглашение. Как и большинство местных баронов во главе с Жаном д'Ибеленом, военные ордены — которым папа приказал не помогать императору, «предателю и злодею»,[347] — отнеслись к затее императора резко отрицательно, так как считали, что в сложившихся условиях защищать Святой город будет невозможно. У ордена Храма вообще было в чем упрекнуть Фридриха: соглашение, заключенное с султаном, не предусматривало возврат тамплиерам их прежней резиденции в Иерусалиме. Поэтому тамплиеры и госпитальеры не присутствовали на коронации Фридриха II в храме Гроба Господня. Английский историк Матвей Парижский даже упоминал о заговоре, якобы организованном военными орденами с целью убить Фридриха: по-видимому, речь идет о выдумке этот преданного сторонника Гогенштауфенов.[348]

Однако политика обоих военных орденов менялась, и постепенно они оказались во враждебных лагерях. В 1229 г. Фридрих завладел крепостью Шато-Пелерен, принадлежавшей тамплиерам. Рыцари Храма отреагировали незамедлительно, вынудив императора уйти восвояси. Чтобы отомстить за оскорбление, он напал на квартал тамплиеров в Акре. Госпитальеры не вмешивались; они даже приняли Фридриха после его провала.[349] Это был первый знак, возвещавший сближение между орденом госпитальеров и императором.

Вернувшись на Запад, Фридрих II заключил мир с папой. С этого момента военные ордены стали вести себя сдержанно. Тамплиеры продемонстрировали добрую волю, отказавшись приютить в одном из своих домов в графстве Триполи противника Фридриха II, Бальяна д'Ибелена (брата Жана), «так как они не хотели дурно выглядеть в глазах людей императора».[350] Однако согласие между папой и императором длилось недолго. Орден госпитальеров перешел на сторону императора вместе с пизанцами. Орден Храма вместе с большей частью баронов и городами Генуей и Венецией остался верным папе. В 1242 г. госпитальеры поддержали попытку представителя Фридриха, Филанжиери, завладеть Акрой, но потерпели неудачу. В ответ противники госпитальеров шесть месяцев осаждали его резиденцию. Даже после смерти императора госпитальеры поддерживали его наследников, Конрада, Манфреда и Конрадина. Следует ли считать их «гибеллинами», сторонниками императора, а тамплиеров — «гвельфами», приверженцами папы? Все не так просто. В своих отношениях с Фридрихом II военные ордены руководствовались другими мотивами — а именно, по мнению Дж. Райли-Смита, внешнеполитическими: орден Храма ратовал за союз с Дамаском против Египта, в то время как госпитальеры придерживались иной точки зрения, став тем самым «объективными» союзниками Фридриха II. Я еще вернусь к этому вопросу, рассматривая всю совокупность отношений между этими двумя орденами.

Разделившись в вопросе о поддержке Фридриха II, тамплиеры и госпитальеры на время примирились благодаря французскому королю Людовику IX. Отношения с ним были одновременно и сердечными и непростыми. Людовик IX обладал менталитетом западного крестоносца и с недоверием относился к «пуленам», а ордены иногда занимали позиции, очень близкие к их взглядам. Военные ордены с легкостью признали власть короля Франции. На Кипре Людовик IX обсуждал с магистрами Храма и Госпиталя дальнейший план действий. Они предложили ему сыграть на внутренних противоречиях мусульманского мира. Людовик IX решительно отказался: он не станет вести переговоры с неверными! Затем он попросил ордены также разорвать все отношения с ними.[351] Речь шла об общепризнанных, давних и устоявшихся контактах, и впоследствии они будут иметь продолжение. Тем не менее ордены подчинились — хотя, в общем-то, и не собирались отказываться от своей привычной дипломатии.

Людовик IX потерпел поражение и попал в плен, за свободу ему пришлось заплатить выкуп, потом он провел четыре года в Акре. Он был вынужден смириться и вступить в переговоры с неверными. Впрочем, отсутствие желания помешало ему извлечь выгоду из вражды между Дамаском и Египтом. Он не проявил никакой военной или политической инициативы и покинул Святую землю, предварительно заключив перемирие, обеспечивавшее благоприятное для мусульман статус-кво. Именно в этом контексте произошларазмолвка между королем и тамплиерами, о которой рассказывает Жан де Жуанвиль:

Брат Гуго де Жуи, маршал ордена Храма, был послан магистром ордена к султану Дамаска, чтобы договориться о принадлежавшем ордену крупном земельном участке, на половину которого претендовал султан. Условия были приняты, но отложены до утверждения королем. Брат Гуго привез с собой эмира дамасского султана и текст договора…

Король упрекнул магистра ордена Храма за то, что тот начал переговоры без его ведома. Он потребовал ответа. В присутствии всей армии…

магистр ордена Храма вместе со всей общиной прошел через лагерь без штанов. Король велел посадить перед собой магистра и посланца султана и громко сказал: «Магистр, скажите послу султана, что он вынудил вас заключить с ним договор, не сказав мне, и поэтому вы снимаете с себя все свои обещания». Магистр взял договор и передал его эмиру, добавив: «Я отдаю вам договор, который я плохо составил, и это меня удручает».

Тамплиеры, стоя на коленях, должны были принести публичное покаяние, и король потребовал, чтобы Гуго де Жуи был изгнан из Святой земли.[352] Гуго де Жуи был переведен на должность магистра Каталонии, но Рено де Вишье остался на своем посту магистра ордена.[353] Это происшествие вовсе не свидетельствует о какой-либо глубокой враждебности, которую Людовик IX мог питать по отношению к ордену Храма; доказательством этому служит тот факт, что во время возвращения короля из крестового похода его флотом командовал тамплиер.[354] Однако событие это явственно указывает на существование противоречий между королевской властью — эпизодической или далекой (в случае с Людовиком IX мы имеем дело с властью де-факто) — и влиятельными группами, хорошо организованными и самостоятельными, проводившими собственную дипломатическую и военную политику.

В 1268 г. Гогенштауфены окончательно сошли с исторической сцены. Конрадин, разбитый в сражении при Тальякоццо братом Людовика IX, Карлом Анжуйским, был казнен: Иерусалимское королевство лишилось короля. Предполагалось либо объединить королевство с Кипром, либо пригласить на трон Карла Анжуйского. Планы, связанные с призванием на трон кипрского государя, затрагивали довольно деликатный вопрос: дело в том, что существовало две ветви кипрской династии — одну представлял Гуго Кипрский, другую — Мария, супруга князя Антиохийского. Госпитальеры благоволили первому, а тамплиеры — второй. Гуго одержал верх и в 1269 г. получил венец иерусалимских королей. Но в 1277 г. король уехал из Акры, раздраженный поведением военных орденов, в особенности ордена Храма. Он написал папе, что не может больше править «страной из-за орденов Храма и Госпиталя».[355]

Однако Мария Антиохийская продала свои права на трон Карлу Анжуйскому. Орден Храма поддержал его самым решительным образом. Гильом де Боже, ставший магистром ордена в 1273 г., имел родственные связи с анжуйской династией, а в 1271–1273 гг. был прецептором провинции Апулии. На Святой земле он действовал как преданный поборник интересов анжуйского дома. Под руководством Гильома орден Храма противостоял любым попыткам вмешательства, исходившим с Кипра. Акра высказалась в пользу Карла, Тир и Бейрут — в пользу короля Кипра. Становясь все более бессмысленным, титул короля Иерусалимского все еще тешил тщеславие западных династий: каталонец Рамон Мунтанер завистливо подчеркивает, что Карл Анжуйский именовал себя «наместником всей заморской земли, и верховным правителем всех христиан, живущих за морем, и орденов Храма, Госпиталя и германцев».[356] К тому же Карл Анжуйский лелеял честолюбивую мечту о международной политике в масштабах всего средиземноморского региона с опорой на Южную Италию, Морею и Иерусалимское королевство.

Военные ордены ставили свое могущество на службу королям, для которых Святая земля была лишь одной из многих арен их деятельности (Людовик IX составлял исключение). Но все его усилия были тщетны: короли приходили и уходили, а они оставались. Правда, даже если бы они и хотели, ордены все равно не смогли бы держаться в стороне от крупномасштабных восточных маневров Фридриха II или Карла Анжуйского. Точно так же они не могли оставаться в стороне и от интриг сирийско-палестинской знати или итальянских колоний.

В водовороте интриг

Из множества известных нам примеров, два особенно ярко демонстрируют, как военные ордены, поначалу втянувшись в чужие раздоры, оказывались участниками настоящих частных войн.

Крупные итальянские портовые города продолжали враждовать и на Востоке — особенно Генуя и Венеция, которые боролись друг с другом повсеместно, как на суше, так и на море. В Акре каждый из них владел кварталом, колонией или факторией, пользовавшейся широкой автономией по отношению к политическим и религиозным властям королевства. Эти кварталы, расположенные вблизи порта, соседствовали с владениями военных орденов.

В один прекрасный день, около 1250 г., конфликт между Генуей и Венецией разразился и на Святой земле: причиной его стал дом принадлежавшего аббату монастыря Св. Саввы и расположенного на холме в черте генуэзского квартала. Эта высота представляла стратегический интерес, поскольку контролировала путь к порту из венецианского квартала. Генуэзцы вознамерились купить этот дом у аббата. Венецианцы решили препятствовать им всеми доступными средствами. Поначалу преимущество было за генуэзцами, но в 1256 г. венецианцы перешли в энергичное контрнаступление. Они заключили союз с Пизой и собрали крупный флот, который напал на порт Акра и генуэзский квартал, нанеся ему немалый ущерб. Ситуация приняла новый оборот, так как в результате интриг и альянсов образовалось два лагеря: с одной стороны, Венеция, часть местной знати и бальи королевства Жаном д'Ибеленом, некоторые братства латинских купцов Акры, а также торговцев из Марселя и Прованса; кроме того, венецианцев поддерживал князь Антиохийский. На другом полюсе, за Геную выступала генуэзская семья Эмбриачи, владевшая сеньорией Джебайла, сеньор Тира, Филипп де Монфор, главный представитель Гогенштауфенов на Востоке, каталонцы и купеческие братства Акры, в которые входили сирийские христиане из местного населения. Эти два лагеря превратились в партии в тот момент, когда в Святую землю прибыла королева Кипра с целью добиться регентства над королевством. Венеция с союзниками поддержала ее, а Генуя, напротив, отстаивала интересы Конрадина, юного наследника Гогенштауфенов. На фоне борьбы между Венецией и Генуей вновь вспыхнула вражда гвельфов и гибеллинов.[357]

Сначала военные ордены сохраняли осторожность; затем же ввязались в бой и, конечно же, на стороне соперничавших лагерей. Если верить Жерару де Монреалю — обычно хорошо осведомленному автору хроники, которую принято называть «Хроникой тирского тамплиера», — ордены тамплиеров и госпитальеров поначалу пытались играть роль посредников, а потом были вынуждены разнимать противоборствующие стороны. Им это не удалось. Вот тогда-то госпитальеры высказались в пользу Генуи, и, как говорит нам Жерар…

венецианцы и пизанцы получили совет встретиться с магистром ордена Храма, братом Тома Берардом, который собирался перебраться в дом рыцарей св. Лазаря, чтобы находиться подальше от начавшихся битв и стреляющих камнеметов, ведь дом Храма был расположен поблизости от дома пизанцев.

Не пристрастен ли был Жерар де Монреаль? Не приукрашивал ли он позицию тамплиеров?

Тамплиеры очень быстро позабыли о своей сдержанности, и орден встал на сторону Венеции. Весной 1258 г. Генуя задумала нанести решающий удар: ее флот должен был блокировать порт, в то время как ее союзник Филипп де Монфор собирался с помощью госпитальеров ворваться в город. Однако венецианский флот Лоренцо Тьеполо напал на корабли генуэзцев, а чтобы помешать вторжению Монфора с суши, Венеция и Пиза обратились за помощью к ордену Храма:

Магистр пообещал дать им братьев и других людей, пеших и конных, которые станут охранять их улицы и дома, пока на море будет идти бой. И они сделали все, как он сказал… Братья сели на коней, и туркополы, и прочие, и с поднятым знаменем отправились охранять две улицы пизанцев и венецианцев.[358]

Победа венецианцев была полной. Чуть позже генуэзцы взяли реванш, но в Константинополе.

Излишне говорить, что «война Св. Саввы» вызвала ощутимую напряженность в отношениях между орденами, которая тем не менее не доходила до взаимного истребления, как ошибочно утверждает Матвей Парижский.[359]

В 1276 г. орден Храма оказался замешан еще в одной интриге — конфликте между сеньором Джебайла и его братом. Сеньор Джебайла прибыл в Акру, чтобы стать собратом ордена Храма и заручиться его помощью. Вернувшись в Джебайл, он завладел землями своего брата и напал на графа Триполи Боэмунда VII, поддерживавшего противную сторону: при этом сеньору Джебайла помогали тридцать тамплиеров. Граф не остался в долгу и приказал «снести дом Храмав Триполи… Узнав об этом, магистр Храма снарядил галеры и другие суда и отправился в Джебайл, ведя с собой большой отряд братьев; а Джебайла он отправился к Триполи и много дней держал его в осаде…». Тамплиеры захватили несколько крепостей и дважды разбили графа, прежде чем в свою очередь потерпели поражение под Сидоном.[360] Чтобы примирить трех главных героев этой междоусобицы, в которой пострадала законная власть, власть графа Триполи, низведенного до роли статиста,[361] потребовалось вмешательство госпитальеров, всегда поддерживавших семью сеньоров Джебайла.

Общий обзор отношений между военными орденами

Традиционно историография противопоставляет их друг другу и воспроизводит штамп, получивший распространение с легкой руки Матвея Парижского: соперничество орденов было причиной всех бедствий и окончательной гибели латинских государств. Из современных общих исследований этому вопросу посвящена лишь одна глава в истории госпитальеров, написанной Дж. Райли-Смитом.[362] Однако, на мой взгляд, некоторые трактовки этого автора нужно воспринимать с осторожностью.

Прежде всего Райли-Смит вполне оправданно отмечает, что сотрудничество между орденами было правилом, а ссоры — исключением: кстати, о распрях нам известно из соглашений, призванных положить им конец. Вспомним о соглашении 1262 г., в котором два ордена обязались урегулировать все свои имущественные споры на всем латинском Востоке.[363] В организационном плане существовали положения, благоприятствовавшие сотрудничеству между тамплиерами и госпитальерами. Так, и тамплиерам и госпитальерам запрещалось принимать братьев, бежавших или изгнанных из другого ордена. Устав ордена Храма предписывал, что, когда братья находятся в своем «доме… никто не должен входить туда без разрешения ни из мирян, ни даже из духовенства, если только они не живут рядом с домом госпитальеров» (статья 145). Точно так же в бою тамплиер, отрезанный от своего отряда и оставшийся один, не имея возможности встать под знамя своего ордена, должен был «направиться к первому знамени Госпиталя или христиан, если они есть поблизости» (статьи 167–168).

На практике общее призвание вынуждало ордены действовать сообща. Они отдали крестоносному делу все свои чаяния, дисциплину и профессионализм. Они умели забывать о своих спорах перед лицом противника. Во время Третьего крестового похода они прекрасно сотрудничали в военной области, хотя в политическом плане их разделяли разногласия. Они поочередно двигались в авангарде и арьергарде колонны под предводительством короля Ричарда.[364] В девяти случаях из десяти источники того времени говорят о них в общем — идет ли речь о похвале или о порицании.

Тем не менее, как показывают примеры, рассмотренные в предшествующих главах, иногда ордены оказывались в состоянии драматического конфликта. Дж. Райли-Смит предлагает этому два объяснения: два ордена по-разному придерживались разных концепций королевской власти в Святой земле и к тому же не проводили общую внешнюю политику.

Можно ли утверждать, что госпитальеры были роялистами, а тамплиеры — сторонниками баронов? Это предположение нуждается в уточнении. Справедливо ли, говоря об Антиохии, считать госпитальеров роялистами лишь потому, что они поддерживали (вместе с франко-армянскими баронами) Раймунда Рупена, а тамплиеров — баронской партией, коль скоро они пригласили на трон Боэмунда Триполийского? Идет ли речь о союзе Антиохия-Киликия против союза Антиохия-Триполи? Является ли роялизмом сохранение верности Гогенштауфенам, хотя, кроме Фридриха II в 1228–1229 гг., ни один из них не появлялся в своем королевстве? С этой точки зрения орден Храма, который чуть позже поддержал Карла Анжуйского, тоже был роялистским. Нет, ордены тамплиеров и госпитальеров спорили не из-за королевской власти, а из-за конкретных личностей. Возможно, госпитальеры больше заботились о легитимности правителя: Раймунд Рупен и Конрадин были законными государями, в то время как тамплиеров меньше тревожила юридическая сторона дела. Но ни в одном случае мы не можем считать тамплиеров союзниками «феодалов», а госпитальеров — сторонниками сильной королевской власти.[365]

Что же касается расхождений в области внешней политики, то хоть они и были совершенно реальными, но значение имели лишь в определенный период времени. Тамплиеров и госпитальеровобъединяло то, что они были реалистами и учитывали соотношение сил. Но они по-разному оценивали это соотношение. Они продемонстрировали это неоднократно, отговаривая крестоносцев то от одной, то от другой военной акции. Однако было бы слишком схематичным противопоставлять продамасскую политику тамплиеров и проегипетскую — госпитальеров: в 1217 и 1248 гг. оба ордена единодушно выбрали Египет в качестве цели для крестоносцев. В1305 г. великий магистр госпитальеров снова советовал напасть на Египет. Но между 1239 и 1254 гг. вопрос о союзах развел два ордена по разным лагерям. Срок договора, заключенного Фридрихом II на десять лет, подошел к концу в 1239 г. Под руководством Тибо Наваррского был устроен новый крестовый поход: в какую точку его предстояло направить? Дамаск и Египет в то время соперничали друг с другом, нужно было выбрать противника и союзника. Тибо так и не определился с выбором и решил сначала напасть на Египет, а потом на Дамаск. Разумеется, он не прислушался к советам латинян Востока и орденов. Итогом стало бесславное поражение при Газе, ответственность за которое — естественно — возложили на военные ордены, хотя они были совершенно ни при чем.

Если бы Госпиталь и Храм

И братья-рыцари подали пример,

Пойдя на помощь нашим людям.

Наша доблестная конница

Не попала бы в плен…

Так писал Филипп де Нантей, попавший в египетский плен.[366] В очередной раз антагонизм между «пуленами» и крестоносцами сыграл свою роль: мудрость орденов сочли слабостью.

Храмовники ратовали за союз с Дамаском, а госпитальеры — с Каиром. И дело не в традиционном союзе с Дамаском, уже давно потерявшим силу, не в частных интересах, ведь владения орденов находились повсюду. И как всегда, стремившийся к союзу с Дамаском орден Храма перешел на сторону большей части баронов Святой земли, в то время как госпитальеры, выбравшие союз с Египтом, автоматически примкнули к лагерю Фридриха П. Сначала орден Храма одерживал верх: Дамаск вернул ему Сафед и Бофор. Госпи тальеры сделали ответный ход и обратились к Каиру. Щедрые обещания окупились с лихвой и вдобавок к замкам Сафеду и Бофору, которые Египет уступил с тем большей легкостью, что они не находились под его контролем, франки вновь получили Аскалон и добились освобождения христиан, попавших в плен при Газе. Филипп Новарский так описывает ход событий:

Этого перемирия (с Дамаском) добивались и заключили его по воле ордена Храма, без согласия гостеприимного ордена св. Иоанна. Поэтому случилось, что госпитальеры стали снова стремиться к тому, чтобы султан Вавилона (Каира) заключил перемирие с христианской стороной. И поручились король Наварры и многие паломники, что больше не будут соблюдать клятву, данную ими султану Дамаска.[367]

Орден госпитальеров использовал этот успех в интересах своей пропаганды: на многолюдной улице в Акре, возле орденской резиденции, поместили огромную могильную плиту, посвященную умершему в 1242 г. брату Пьеру де Вьелебриду. Надпись на плите сообщала, «что в это время граф Монфор, вместе с другими французскими баронами, был освобожден из своего египетского плена, а Ричард, граф Корнуолла, отстроил замок Аскалон» (Ричард принял эстафету 'Тибо Наваррского).[368]

В 1243 г. госпитальеры и императорский наместник Филанжиери делали неудачную попытку установить контроль над Акрой, что отозвалось похоронным звоном по их внешней политике. В следующем году орден Храма подписал настоящий договор о мире с Дамаском, и госпитальерам пришлось смириться. Однако египетская армия в союзе с грозным племенем хорезмийцев нанесла латинянам страшное поражение при Форбии (17 октября 1244 г.), которое бы стать вторым Хаттином, если бы не раскол в мусульман-ком мире.

Последние попытки наладить союзные отношения с Дамаском, все так же с подачи ордена Храма произошли во время крестового похода Людовика Святого. Но энергичный мамлюкский султан Бейбарс, объединивший мусульманский мир, снял проблему. Отныне нешняя политика перестала быть камнем преткновения между тамплиерами и госпитальерами.

Наконец-то оба ордена сумели существенно ограничить возможность для конфликта: в результате они сохраняли минимум солидарности между собой. Правда, в начале XIV в. они снова во враждебных лагерях участвовали в распрях за кипрское королевство. Однако великий магистр ордена госпитальеров проявил примечательную сдержанность во время ареста тамплиеров в 1307 г. Разумеется, он не предпринял ничего, чтобы помочь им, но среди обвинителей ордена Храма не было ни одного госпитальера.

Впрочем, это ничего не решало: «творцов общественного мнения» Западной Европы больше привлекали разногласия орденов, чем их солидарность.[369]

Глава 2. На Западе: орден Храма на службе у государств

Говоря о столетии, отмеченном беспощадным поединком между папством и мирскими правителями, нельзя не задаться вопросом об отношениях между международными духовно-рыцарскими орденами, находившимися под прямым руководством папы, и светскими властями. Подобно другим монашеским организациям, орден Храма без колебаний вставал на службу государствам.

Участие в политических событиях

Тамплиерам скорее отводят роль посредников, арбитров и послов. В Англии, в ходе гражданской войны между Матильдой и Стефаном Блуаским, они получали дары от обеих сторон. Когда изучаешь роль, которую они играли в англо-французских отношениях, трудно отделаться от мысли, что они постоянно «служили двум господам». В 1160 г. они засвидетельствовали договор между Генрихом II и Людовиком VII: предусмотренный этим документом брак между сыном Генриха II, Генрихом Молодым, и дочерью Людовика VII, Маргаритой, должен был состояться через три года, поскольку будущие супруги были еще детьми. До этого срока рыцарям Храма пору-охрану трех замков — Жизора, Нефля и Нефшателя, — составлявших приданое Маргариты Французской. Но Генрих II опередил события и поженил двух детей в ноябре 1160 г. Три тамплиера, охранявшие замки, незамедлительно передали их королю Англии.[370] Только по этому случаю и на протяжении нескольких месяцев замок Жизор находился в руках тамплиеров. Продолжительность их пребывания там обратно пропорциональна тоннам нелепостей, написанных или переданных средствами массовой информации в наши дни.[371]

Недовольный Людовик VII изгнал троих тамплиеров; впрочем, случившееся не изменило его отношения к ордену, некоторые члены которого входили в круг его самых доверенных советников: например, Жоффруа Фушье, состоявший с королем в обширной и дружеской переписке, или Эсташ Шьен, занимавшийся финансовыми делами.[372]

Одиннадцатого марта 1186 г. Маргарита, вдова Генриха Молодого, уступила свои права на Жизор и другие замки за две тысячи семьсот пятьдесят ливров в анжуйской монете, причем эта сумма была уплачена при посредничестве тамплиеров и госпитальеров. Гарантами этого соглашения выступили магистры обоих орденов во Франции и Нормандии.[373]

Быть приближенными советниками беспрерывно враждующих между собой королей Франции и Англии, не угрожая единству ордена, — тамплиерам этот подвиг оказался по силам. Иногда они попадали в трудное положение: в 1222–1224 гг. мэр и горожане Ла-Рошели обвинили тамплиеров в том, что они сеют смуту и играют на руку французской короне. Генрих III Английский передал папе письмо мэра, обвинявшего их в насильственных действиях против ордена госпитальеров в городе. Тогда понтифик обнародовал буллу, повелев «пресечь дерзости тамплиеров».[374]

Другой пример прямого вмешательства в политические дела связан с историей тамплиера Ричарда Милостынщика, который в 1255 г. фигурировал в списке советников проанглийской партии Комина в Шотландии.[375]

Слишком сближаясь с тем или иным лагерем, рискуешь столкнуться с пагубными последствиями: тамплиеры итальянских государств Фридриха II дорого заплатили за неприязнь своего ордена к императору. Однако начало не предвещало ничего дурного: в 1209–1210 гг. молодой король осыпал их дарами и охотно утверждал пожалования, сделанные другими. В 1223 г. он взял под свою защиту имущество тамплиеров в Германии и подтвердил привилегии, предоставленные им его предками, Генрихом VI и Фридрихом I.[376]

Все изменилось к худшему перед самым отбытием Фридриха II в крестовый поход, хотя документация дает противоречивые сведения. В 1226 г. Фридрих вроде бы конфисковал владения тамплиеров и госпитальеров.[377] Но вот другой факт: замки и военные постройки Сицилийского королевства были переданы под командование двоих «магистров и провизоров императорских замков». И в 1228–1229 гг. один из них был тамплиером, а другой — госпитальером. Конституция, принятая в Мельфи в 1231 г., изменила эту систему, увеличив число «провизоров», которые отныне уже не набирались из военных орденов.[378] Как бы то ни было, как раз в эти годы имели место крупномасштабные конфискации имущества тамплиеров и госпитальеров, и, как уточняет Эрнуль, Фридрих «изгнал всех братьев с территории Сицилии».[379] Мы располагаем внушительным списком конфискаций в районе Фоджи: корона конфисковала и перераспределила дома, сады, виноградники, оливковые рощи, пахотные поля, солеварни.[380]

Когда в 1231 г. Фридрих примирился с папой, тот потребовал, чтобы император вернул имущество, отнятое у орденов, что, как мы видели, смягчило их недовольство. Фридрих II прибег к уловкам, но в 1238 г. он оправдался за эту задержку; императору пришлось вернуть собственность ордену госпитальеров, ставшему его союзником. Однако тамплиеры ничего не получили обратно, поскольку в конце жизни в своем завещании Фридрих повелел, чтобы «все имущество воинства, дома ордена Храма, которые удерживал наш двор, были ему возвращены». Только тесными связями с папством, которые орден Храма поддерживал в Италии, можно объяснить искреннее стремление Бонвичино, командора тамплиеров в Перудже, урегулировать конфликт между Пизой и Генуей, вспыхнувший из-за сардинской крепости Сант'Иджия в 1257 г. Он предложил, чтобы охрану замка поручили одному тамплиеру и одному госпитальеру. Речь шла о продолжении, но уже на Западе, «войны Св. Саввы», разделившей итальянские коммуны в Акре. Забавно было видеть, как орден Храма, активно участвовавший в этом конфликте на Востоке, в Италии выступает в роли посредника.[381]

Во второй половине XIII в. развитие монархического государства стало все чаще приводить к трениям с международными орденами: как правило, государство пыталось вернуть свои права и урезать орденские привилегии. Положение орденов «Церкви в Церкви, государства в государстве»[382] ставило ордены в непростое положение: можно ли одновременно служить Богу и королю?

Во время конфликта между папой Бонифацием VIII и Филиппом Красивым эта проблема встала перед орденами особенно остро. Тамплиеры Франции поддержали короля. Но в Ананьи папа, униженный Гильомом де Ногаре и его подручными, находился «почти в одиночестве с братьями тамплиерами и госпитальерами». Шестого февраля 1304 г. Бенедикт XI, преемник Бонифация VIII, подтвердил все привилегии ордена Храма, вернув ему было пошатнувшееся доверие. Бенедикт XI знал, что может положиться на орден в том, чтобы сдержать натиск французской монархии на папство. Позиция ко-мандорств во Франции была исключением из общего правила, требовавшего поддержать папскую власть.[383] Довольно опасное противоречие в тот момент, когда государство, находившееся в постоянном поиске финансовых средств, могло, поддавшись искушению, воспользоваться действительными или предполагаемыми богатствами орденов не говоря уж о том, что их военная мощь могла внушать опасения. Несмотря на разницу в подходах, арагонец Хайме II, англичанин Эдуард I и француз Филипп Красивый воспринимали эту проблему одинаково.

Военная деятельность ордена Храма на Западе

Будучи одновременно монашеской и военной организацией, воплощающей идею непрерывного крестового похода, орден Храма должен был сражаться с неверными, защищая Святую землю. Мог ли он выполнять те же функции в другом месте? Вопрос был задан. И очень скоро, в 1146 г., с согласия папы, орден Храма продолжил борьбу с мусульманами, но уже в Испании. Правда, в государствах Иберийского полуострова он так никогда и не занял положения, сравнимого с тем, которым обладал на Святой земле. Реконкиста способствовала приросту территорий и ресурсов государств, и тем самым усилению королевской власти. Тамплиеры играли в этом процессе всего лишь вспомогательную роль.[384] Деятельность ордена развивалась в двух направлениях: участие в войнах и постоянная оборона границ.

Тамплиеры вступили в бой с маврами, едва появившись в Испании: в 1147 г. они осаждали Тортосу, а в 1149 г. — Лериду. После неудачи с орденом Монжуа король Арагона Альфонс II, который благоволил скорее испанским военным орденам, был вынужден призвать орден Храма для освобождения южного Арагона. Они также присутствовали на Майорке в 1228 г. и в Валенсии в 1238 г. Они участвовали во всех сражениях с альмохадами в Кастилии, осаде Касереса (1184 г.), а также в знаменитой битве при Лас Навас де Толоса (1212 г.). Наконец, в Португалии они оказали неоценимую помощь при взятии Сантарема, Лиссабона и Бадахоса. Орденская провинция тамплиеров Португалия долгое время составляла одно целое с провинцией Кастилией-Леоном.

Иберийские государи делали крупные дарения военным орденам своих королевств. В обмен ордены должны были оборонять отвоеванные территории. В Валенсии рыцари-монахи обоих орденов несли охрану границы по шесть месяцев каждый. После взятия Бадахоса король Португалии поручил тамплиерам защиту своих границ с маврами и… Кастилией.

Кроме того, тамплиеры занялись заселением и освоением этих разоренных территорий. Их могучие замки служили выполнению этой двойной задачи: например, Шиверт в королевстве Валенсия. Разъезды тамплиеров, следившие за безопасностью в области, иногда ждала неприятная встреча: в 1276 г. магистр Арагона Педро де Монкада вместе со свитой попал в плен к мусульманам на территории Валенсии.[385]

Силы, использовавшиеся орденом Храма в ходе испанской реконкисты, набирались в основном из местного населения, хотя обычай отправляться в Испанию на войну с маврами, возникший в XI в. у французских рыцарей, не был забыт ни в XII, ни в XIII вв. Так, в 1238 г. Гуго де Монлор, тамплиер из Пюи и будущий магистр Прованса, принял участие в завоевании Валенсии.[386] На время крупномасштабных военных действий отряды ордена вливались в королевскую армию, и их значимость определялась не численностью, как правило, весьма ограниченной, а дисциплиной и способностью к мгновенной мобилизации — они прибывали первыми и находились в полной боевой готовности. Вместе с военным двором короля они составляли ядро арагонской армии.

Роль военных орденов рознилась от королевства к королевству. Арагонские монархи — за исключением Альфонса II — не стремились к развитию местных орденов и пользовались услугами тамплиеров и госпитальеров. На территории Кастилии местные ордены, Сантьяго и Калатрава, напротив, составили им конкуренцию. Орден Храма несет невольную ответственность за создание ордена Калатрава: завладев Калатравой в 1147 г., король Кастилии Альфонс поручил ее оборону тамплиерам. Когда некоторое время спустя альмохады напали на Калатраву, тамплиерам пришлось несладко, и они сочли за благо отказаться от сохранения этой крепости. Тогда король Кастилии основал кастильский орден Калатрава.[387]

Португальские тамплиеры занимали особое положение, так как превратились в национальный орден. Первый известный нам магистр, Гуго де Монтуар (1143 г.), был французом. В 1156 г. у власти находился португальский магистр Гуальдем Пайс: он повелел начать сооружение крепости Томар, которой предстояло стать центром новой провинции. Решающий момент настал в 1169 г., когда король пожаловал ордену треть еще не завоеванных территорий к югу от реки Тахо в обмен на то, чтобы португальские тамплиеры все свои силы и ресурсы использовали ради Португалии, пока король и его народ сражается с маврами. «Тогда португальские тамплиеры отделились от ордена, чтобы посвятить себя исключительно освобождению этой страны».[388] Фактически португальские короли разрешили в свою пользу обозначенную в начале этой главы дилемму — существует ли противоречие между миссией на Святой земле и участием в испанской Реконкисте.

Одной из причин, на которую ссылались короли Арагона, чтобы оправдать размах своих пожалований ордену Храма в первой половине XII в., было стремление воспрепятствовать местным рыцарям присоединиться к тамплиерам с целью отправиться в Святую землю.[389]

В течение XIII в., по мере того как линия фронта отодвигалась от основных резиденций Храма в Испании, он (у ордена госпитальеров наблюдается та же самая тенденция), по-видимому, все меньше интересовался Реконкистой. В результате папская булла 1250 г. прямо предписала орденам сражаться с маврами в Испании. Парадоксальным образом, подобное отсутствие доброй воли объяснялось нехваткой средств. Тамплиеры Востока, серьезно потрепанные мусульманами, мобилизовали все свои ресурсы на Западе, включая Испанию; тамплиерам Арагона теперь недоставало даже лошадей — что было уже чересчур. Король Хайме II тщетно просил папу, чтобы тамплиеры его королевства расходовали все свои средства на нужды Арагона. Даже после падения Акры в 1291 г. арагонские тамплиеры оставались в стесненных обстоятельствах. В 1304 г. король призвал их в армию; магистр Беренгарий де Кардона приказал прецептору Альгамбры явиться на зов

…хотя мы могли бы извиниться перед королем, ведь в этом году мы истратили много денег на границе и в королевстве Мурсия. Тем не менее, если мы не прибудем в зов короля, великое бесчестье падет на нас и на орден Храма, особенно если все прочие благородные рыцари явятся.[390]

Не считая этих материальных проблем, у тамплиеров не было серьезных причин, чтобы отказываться от борьбы с мусульманами Испании. Зато у них были основания противиться некоторым требованиям папства или монархий. В течение XIII в. папство, ради достижения своих политических задач в Италии, исказило идеал крестового похода: в походе против альбигойцев, Фридриха II или против Арагона (организованного после Сицилийской вечерни в 1283–1285 гг.) речь больше не шла об освобождении Святой земли. Подобные крестовые походы ставили мучительную дилемму перед орденами, разрывавшимися между своим повиновением папе и верностью идеалу. В итоге ни тамплиеры, ни госпитальеры так и не приняли участия в итальянских войнах. Папство же предпочло использовать братства, созданные специально для этой цели.[391] Понтифики прибегали к военным талантам тамплиеров только для того, чтобы превратить их в кастелянов и стражей своих замков.[392] Но, невзирая на привилегии орденов, они требовали от рыцарей-монахов уплаты налогов, чтобы финансировать свои войны против Фридриха II в 1247 и Манфреда в 1264 гг.

Участие военных орденов в крестовом походе против альбигойцев было таким же косвенным. Кажется, что госпитальеры благожелательно относились если не к катарам, то к графу Тулузы, поскольку орден прочно обосновался в этом городе и его окрестностях. В знак своего дружелюбия они похоронили союзника Раймунда VI Тулузского, короля Арагона, убитого в битве при Мюре в 1213 г., и приняли к себе самого Раймунда, хотя он был отлучен от Церкви. Впрочем, Раймунд облачился в одеяние госпитальера только на смертном одре.[393]

Что касается тамплиеров, то им, похоже, были ближе крестоносцы из Северной Франции. Гильом де Тудель рассказывал, что в 1219 г. после разорения Марманда принц Людовик, сын французского короляФилиппа Августа, командовавший крестоносцами, направился к Тулузе. В его армию входили французы, фламандцы, жители Шампани… Ее сопровождали «аббаты, архиепископы, епископы, тамплиеры, черные и белые монахи, каноники. Все священнослужители проповедовали и призывали всех перебить». Эти тамплиеры, как и крестоносцы, приходили с севера Франции: интересно, что Гильом де Тудель поместил их среди духовенства, а не воинов. Еще один пример: 1 февраля 1212 г. Симон де Монфор добился одобрения ку-тюм, которые должны были действовать в отвоеванной у еретиков стране; в голосовании участвовало двенадцать человек, причем четыре голоса принадлежали духовенству — епископам Тулузы и Кузе-рана, одному тамплиеру и одному госпитальеру.[394]

Тамплиеры командорства Ла Вильдье (Тарн-е-Гаронн) дважды упоминаются в источниках. В1213 г. был схвачен Балдуин, брат графа Тулузы, бежавший к крестоносцам Симона де Монфора. Граф Раймунд хотел отомстить за смерть короля Арагона и приказал повесить своего брата, как предателя его дела. «Братья тамплиеры попросили и получили его тело, сняли его с дерева и похоронили в Ла Вильдье в своем клуатре рядом с церковью». В 1228 г. прецептор дома Ги де Брассак проведал о заговоре против епископа Тулузы, который в то время у него остановился. Он приказал арестовать и пытать заговорщиков, а потом изгнал их из Ла Вильдье.[395] Эти события, не связанные с военным делом, имеют отношение к тамплиерам среднего течения Гаронны. О позиции тамплиеров Лангедока нам ничего не известно. Можно с удивлением отметить, что если уж действительно стремиться нащупать связи — пусть и едва уловимые — между военными орденами и катарами (а это как раз одна из неисчерпаемых золотых жил для сборника глупостей о тамплиерах), то «допрашивать» стоило бы скорее госпитальеров Тулузы, нежели тамплиеров…

Эту сдержанность военных орденов по отношению к крестовым походам на Западе легко объяснить: орденские дома в Европе были аграрными хозяйствами, которыми заведовали не воины. Не существовало путаницы между «фронтом» (Святая земля, Испания) и «тылом» (Европа), где тамплиеры накапливали материальные и человеческие ресурсы для своей борьбы. Ересь была не их делом, а папство это понимало.

Зато гораздо труднее для тамплиеров было избежать давления государств, хотя и в этом случае, за исключением Испании, причины, на которые я только что указал, имели такое же значение. В государствах папы, на Сицилии и в Провансе военная помощь орденов обычно сводилась к охране замков. Единственный случай, когда тамплиеры приняли активное участие в военных операциях, выгодных светским властям, имел место в Англии: 1298 г. Эдуард I позвал тамплиеров своего королевства на борьбу с шотландцами — на битву при Фалкирке. Бриан де Же, магистр Англии, погиб, командуя валлийским отрядом, а не братьями своего ордена.[396] Участие же тамплиеров в армии венгерского короля Белы в 1241 г. больше напоминало крестовый поход. Разумеется, речь шла о защите Венгрии от монголов, но монголы все же были неверными.[397] Наконец, упомянем знаменитого брата Герена, военного стратега Филиппа Августа — хотя это и был единичный случай, да и принадлежал Герен к ордену госпитальеров.

В Испании, где тамплиеры непрестанно воевали, король Арагона трижды звал их на войну со своими христианскими противниками: с французами в 1283–1285 гг., Кастилией в 1300–1301 гг. Но то были оборонительные войны. А вот поход на Наварру в 1292 г. был уже войной наступательной. Король призвал на военную службу людей Храма, а также тамплиеров: в случае неявки они должны были уплатить штраф. Во имя принципа «обороны страны» король позволил угрозы. «Если вы поступите иначе, — заявил он магистру арагонских тамплиеров в 1300 г., — мы начнем преследовать вас и владения вашего ордена, как подобает поступать с теми, кто бесчеловечно отказывается сражаться за свою страну».[398]

Запомним это «бесчеловечно»: впоследствии Филипп Красивый и его советники перемешали свои обвинения против ордена Храма этим словом. Таким образом, на пороге XIV в. у ордена Храма и других международных организаций хватало хлопот, связанных с монархическими государствами — теми самыми государствами, которым рыцари-монахи оказывали столь действенную финансовую помощь.

Тамплиеры, королевские «чиновники»

Средневековые монархии часто обращались к духовенству в поисках компетентных помощников, в которых очень нуждались: поэтому тамплиеров и госпитальеров охотно приглашали на государственную службу. Некий Роже Тамплиер, лондонский прецептор, одновременно являлся милостынщиком короля Генриха II. В этом качестве он распределял королевскую милостыню между бедняками, которые толпились у дворца. Генрих III, недовольный отказом ордена Храма поддержать графа Глостера, отомстил, сняв с поста милостынщика другого Роже, тоже тамплиера.

Папская монархия также часто прибегала к услугам храмовников. Прецептор провинции Северная и Центральная Италия жил в Риме в Санта-Мария дель Авентино — очень престижной резиденции! При папском дворе постоянно вращалось много тамплиеров. А папы набирали из их числа некоторых своих сановников: Уджич-чоне де Верчелли был папским постельничим в 1300–1302 гг., а Джакомо де Монтечучо — с 1304 по 1307 г. Оба одновременно являлись прецепторами провинции.[399]

Тамплиеры и госпитальеры были прекрасными посланниками. Во Франции королевская власть охотно возлагала на них временные поручения исключительной важности, выполнять которые, как правило, поручали комиссарам. Между 1236 и 1250 гг. брат Жиль, казначей ордена Храма в Париже, вместе с бальи Никола де Отвильером был отряжен принимать клятвы верности королю.[400]

Но главным образом, светские и церковные власти использовали знания тамплиеров в области финансов. Король мог быть и частным клиентом «банка» тамплиеров — наряду с прочими. Не будем возвращаться к этому. Здесь я буду рассматривать вопрос о государственных финансах, управление которыми, полностью или частично, поручалось тамплиерам.

Эти финансовые отношения с властями установились очень быстро. «Мы представить себе не можем, — писал Людовик VII в письме к Сугерию, — как бы нам удалось продержаться в этой стране без помощи тамплиеров. Они одолжили нам весьма значительную сумму. Ее необходимо им вернуть. Поэтому мы умоляем вас безотлагательно выплатить им две тысячи марок серебром». В другом послании король уточняет механизм займа: «Пусть мое заступничество в их пользу не пропадет втуне: ведь они обещали вскоре вернуть то, что заняли с целью оказать мне услугу…».[401] Этот заем Людовика VII почти частное дело. Но он положил начало традиции, продолжавшейся до самого конца крестовых походов: готовясь к отбытию в Святую землю, короли обращались к военным орденам: они либо отдавали им на хранение свои деньги в преддверии похода, как поступил Генрих II, либо просто брали в долг: так, Эдуард I, прежде чем отправиться на Восток, занял у ордена двадцать восемь тысяч ливров.[402] От этого оставался всего один шаг до того, чтобы доверить орденам управление финансами государства.

Но в Англии он был сделан только наполовину, в том смысле что только часть королевской казны была отдана на хранение ордену Храма в конце правления Генриха П. Другая часть — гардероб — находилась под надежной охраной в Лондонской башне. Но около 1230 г. Генрих III назначил управлять гардеробом своего милостынщика, которым в то время был Жоффруа из ордена Храма.[403]

Во Франции, напротив, вся королевская казна хранилась в парижском доме Храма (Тампле) еще с середины XII в.[404] Перед тем как отправиться в крестовый поход, Филипп Август издал ордонанс, урегулировавший управление королевством в его отсутствие (1190 г.). Король предписал государственным чиновникам сдавать собранные налоги в парижский дом тамплиеров.[405] Все указывает на то, что тамплиеры заведовали французской казной на протяжении всего XIII в. Случается, что некоторые авторы утверждают, будто Людовик IX, раздраженный поведением братьев на Востоке, выразил неудовольствие, забрав свою казну у ордена. Но, как будто по воле случая, единственным, кто упоминает об этом событии, оказывается Матвей Парижский. Однако все, что мы знаем об отношениях Людовика IX и ордена Храма, заставляет отнестись к свидетельству английского хрониста без излишней доверчивости.

Тем не менее в 1295 г. король Филипп Красивый действительно распорядился перевезти казну из орденской резиденции в Париже в королевский замок Лувр. В этом шаге многие долгое время видели предостережение, признак недоверия, если не враждебности, выказанной королем к тамплиерам. Но причины были совсем иными. В рамках политики усиления монархической власти вполне естественно, что король поручал свои финансы своим же чиновникам. В правление Филиппа Красивого можно наблюдать развитие — наряду с доходами домена, называвшимися ординарными, — налоговых поступлений (экстраординарных доходов) и займов. Тамплиеры работали лишь с ординарными доходами. В вопросах налоговых поступлений и займов Филипп, как, впрочем, и Эдуард I Английский, предпочитал иметь дело с итальянскими банкирами. И в 1295 г. он решил, что настал момент для масштабной реорганизации королевских финансов, заключавшейся в том, что отныне все доходы короны должны были поступать в одни руки — к знаменитым итальянским финансистам, Бишу и Мушу. Эта преждевременная попытка не принесла ожидаемых результатов, и в 1303 г. казну вернули в орден Храма.[406]

В других странах Европы тамплиеров также приглашали для заведования королевскими финансами: Карл I Анжуйский на Сицилии и Хайме I Арагонский в Каталонии. При дворе папы Климента V в Пуатье тоже находились тамплиеры, которые занимались его финансами.

Финансовая активность ордена Храма была заметна и в других областях. В Англии тамплиер Гилберт Хокстон собирал десятину для короля, но немного оставлял себе. Когда об этом стало известно, король его простил, а магистр — нет и подверг суровому наказанию.[407]

Филипп Август поручил брату Эмару, командору Франции, а впоследствии, с 1202 по 1225 г., казначею парижской резиденции ордена — а стало быть, одновременно и королевскому казначею — заботу об интеграции завоеванной Нормандии во французскую денежную систему. Это еще одно доказательство финансовой компетентности, приобретенной тамплиерами во время их многочисленных операций.[408]

Если все дома Храма принимали на хранение ценности и предоставляли займы, то крупные финансовые операции были уделом лишь нескольких командорств, из которых наибольшей известностью пользовалось парижское. По сознательному выбору ордена парижский дом Храма стал центром финансовых операций на Западе. Париж более подходил к этой роли, чем Лондон, также занимавший важное, но несколько маргинальное место в Европе той эпохи. Вокруг парижского дома Храма выросло большое предместье, площадь которого совпадет с кварталом Тампль в современном Париже.[409]

«Старый Храм», первый дом ордена в Париже, построенный около 1146 г., находился в болотистой зоне правобережья (а именно в Марэ, «Болотах») недалеко от Сены, где тамплиерам принадлежала пристань. Они осушили и освоили квартал, расположенный между улицами Веррери с юга, Беранже с севера, Тампль с запада и Вьей-дю-Тампль с востока. После приобретения в 1203–1204 гг. двух цензив, одна из которых находилась к востоку от улицы Вьей-дю-Тампль (улица Экуфф, улица Розье, улица Паве), а другая — к северу от улицы Веррери (Сен-Круа-де-ла-Бретоннери), анклав ордена приобрел законченный вид. Он был окружен стенами и защищен привилегиями. Внутри тамплиеры возвели великолепную церковь по образцу храма Гроба Господня (с ротондой и базиликой) и два донжона. Один из них, донжон Цезаря, датируется XII в., а второй — донжон Храма — второй половиной XIII столетия. Эти башни были построены на месте, где сейчас находится сквер, который выходит к мэрии третьего административного округа.

Но далеко не все постройки возводились на территории анклава, потому что в 1284 г. прецептор Храма сумел заложить новый квартал, расположенный между улицами Тампль и Аршив, которая появилась в 1282–1292 гг., и между улицами Портфуан и Брак. Территория была разбита на правильные участки, на которых вскоре стали вырастать новые здания. Что касается квадрата, образованного улицами Вье-дю-Тампль, Аршив, Катр-Фис и Франк-Буржуа, то он образовал «Шантье де Тампль (Стройка Храма)».

Тамплиеры также купили землю к северу от анклава до современной улицы Фоли-Мерикур и к востоку вдоль современной улицы Тюренн. Кроме того, они приобрели участок рядом с Сен-Жерве, вместе с домами, рентами и мельницей (на улице Барр); им принадлежала еще одна мельница на большом мосту.

Этот обширный квартал был прекрасно обустроен: с 1253 по 1307 г. размер ценза вырос с четырехсот пятидесяти трех до тысячи шестисот парижских ливров. Чтобы стать его единственными хозяевами, тамплиеры проявили суровость и безжалостность по отношению к уже поселившимся там жителям.

Парижский квартал тамплиеров был захвачен королевскими чиновниками во время ареста в 1307 г. Только в 1328 г. король передал его госпитальерам, которые выстроили там дворец, ставший резиденцией великого приора ордена. Но квартал навсегда сохранил свое имя — Тампль, Храмовый, — а великого приора ордена госпитальеров — впоследствии мальтийских рыцарей — отныне стали называть «великим приором Храма».[410]

Глава 3. Сохранился ли дух тамплиеров?

Не потеряли ли тамплиеры из виду цели своего ордена, погрязнув в раздорах Святой земли, утратив, в конце концов, беспристрастность вопреки всему (вопреки себе?), служа правителям и вместе с тем большую часть времени отстаивая свои права и привилегии, на которые покушались те же самые государи? Такого впечатления не возникает: в Сирии-Палестине они бились до конца, и до последнего дня тамплиеры Запада снабжали тамплиеров Востока всем, в чем они нуждались. Из семидесяти шести тамплиеров, допрошенных на Кипре после ареста, пятьдесят два вступили в орден после 1300 г. и в основном на Западе.[411]

Расширение владений ордена на Востоке

Ордены тамплиеров и госпитальеров вместе несли почти полную ответственность за оборону латинских государств на Востоке, которые увеличились после завоевания Кипра Ричардом Львиное Сердце и создания латинских государств в Греции после Четвертого крестового похода. Эти «новые» территории притягивали не только рыцарей с Запада, но и некоторых баронов Сирии-Палестины. Роль орденов же лишь возросла.

Для латинских государств Кипр представлял собой огромную тыловую базу. Армянское королевство Киликия граничило с турками и монголами, занимавшими север Сирии; латинская империя в Константинополе и княжество Морея (Пелопоннес) должны были сражаться с греками, сделавшимся их врагами. Все эти земли были частью огромного «поля битвы», пусть они и не находились на переднем краю. Как следствие, там появились и тамплиеры с госпитальерами: в конце концов, они основали на этих территориях свои эвинции.

В Киликии тамплиеры владели маркой, которую пересекала граница, отделявшая Киликию от княжества Антиохийского; ее основными крепостями были Баграс, Рош-Гильом, Рош-Руасель, Пор-Бонн. Однако только в 1268 г., после падения Антиохии, в Киликии была сформирована орденская провинция с центром в замке Рош-Гильом. В этой стране, из-за чрезвычайно напряженных отношений с армянской династией, тамплиеры так и не заняли такого прочного положения, как госпитальеры или даже тевтонские рыцари.[412] Тем не менее Киликия, после падения Акры ставшая последним латинским государством Сирии-Палестины, настойчиво добивалась помощи тамплиеров, как и других латинских сил восточного Средиземноморья.[413]

После Четвертого крестового похода в Греции была основана провинция Романия, которая в конце XIII в. поддерживала тесные связи с Южной Италией. Тамплиеры владели собственностью в Фессалии, Эвбее, а главное, в Морее, где они присутствовали с самого начала завоевания. Как и другие ордены, орден Храма получал от правителей фьефы и деревни. Как и везде, он яростно спорил с белым духовенством, и особенно с латинским архиепископом Патраса, из-за домов или аббатства Провата. К тому же отношения с князем Мореи, который железной рукой управлял своим государством, не всегда складывались лучшим образом: чтобы довершить завоевание, Жоффруа II призвал на военную службу мужчин из церковных организаций, включая военные ордены. Рыцари-монахи отказались, и князь не побоялся конфисковать их владения на три года.[414]

На острове Кипр тамплиеры едва не создали собственное государство, задолго до тевтонских рыцарей в Пруссии и Ливонии и почти на столетие раньше госпитальеров на Родосе. Это событие восходит ко временам Третьего крестового похода. На пути из Мессины в Сирию, у берегов Кипра, у Ричарда Львиное Сердце возникли осложнения с греческим деспотом острова; король высадился на остров и завладел им. Не зная, как с поступить с завоеванным, он продал его тамплиерам, которые оказались не готовы управлять этим слишком большим островом. Около сотни братьев ордена, находившиеся на Кипре, просто не справились с ситуацией. В апреле 1192 г. греческое население восстало; осажденные в Никосии, тамплиеры и латиняне дали нападающим жестокий отпор и подавили восстание. Вероятно, тогда тамплиеры поняли, что им потребуется слит ком много людей и придется отказаться от миссии крестового похода, чтобы удержать Кипр под своей властью, Они «дали знать магистру ордена Храма и королю Англии, как поступили. В завершение магистр ордена сказал королю Англии, что он оставляет остров на его усмотрение, ибо они [тамплиеры] не могут его более удерживать».[415] И по их совету Ричард отдал остров Ги де Лузиньяну.

Тамплиеры довольствовались тем, что обосновались на острове, используя свои привычные средства: покупали земельные владения, замки, получали пожертвования и уступки. Поскольку Кипр стал плацдармом для операций латинян в восточном Средиземноморье, магистр ордена был на острове частым гостем. Вполне понятно, что после падения Акры тамплиеры, госпитальеры и прочие христиане отступили на Кипр. Кипрский король, у которого уже сложилась вполне определенная позиция, принял меры, чтобы не подпасть под влияние орденов. Он попытался навязать их людям подушную подать, но папа ответил запретом; тогда король не разрешил им приобретать земельные владения без королевской или папской санкции.[416]

Ситуация осложнилась с началом политического кризиса, разразившегося в 1306 г. Король Генрих заболел, а его брат Амори восстал против него при поддержке тамплиеров. Госпитальеры придерживались большего нейтралитета. Впоследствии это привело к возникновению курьезной ситуации: хотя повсюду тамплиеры были арестованы, храмовники Кипра, пользовавшиеся покровительством Амори, оставались на свободе. Папское решение об их аресте было приведено в исполнение только в 1309 г.

Кипр не мог стать «государством тамплиеров». Можно отметить, что в Киликии, Морее и на Кипре, т. е. в государствах, зародившихся в XIII в., военные ордены противостояли королевской власти, твер до решившей заставить себя уважать. Эта ситуация серьезно отличается от положения орденов в Иерусалиме, но зато вполне сравнима с ситуацией на Западе.

Времена изменились: перед лицом сильной светской власти военным орденам нужно было искать другой выход, если они не хотели погибнуть.

Большие крепости Святой земли

В 1165 г. армянский князь Торос проехал по землям латинских государств с севера на юг, чтобы нанести визит иерусалимскому королю. «Государь, — сказал Торос королю, — когда я ехал через вашу страну и спрашивал, кому принадлежат эти замки, одни говорили мне: „Ордену Храма“, а другие: „Ордену Св. Иоанна“. И я не нашел ни одного замка, ни одного города, о котором мне сказали бы, что он ваш…».[417] Торос несколько преувеличил положение дел; он словно предвидел ситуацию, сложившуюся во второй половине XIII в. Но он прекрасно понял ту основополагающую роль в обороне королевства, которую с этого времени начали играть военные ордены.

В 1241 г. в послании, адресованном магистру Англии, Роберту Сандфорду, Арман де Перигор, магистр тамплиеров, писал: «Только мы с нашим монастырем и прелатами церквей, а также с некоторыми баронами Святой земли, которые оказывают нам всю возможную помощь, несем на своих плечах бремя защиты этой страны».[418] Известно благоразумие орденов — не завоевывать того, что нельзя удержать, — и оно редко их подводило, разве что по причине безрассудства того или иного магистра. Они одни были в силах занимать завоеванную землю — это было всем известно, и они сами это знали. К тому же в XIII в. тамплиерам поручили все крепости государств, чья площадь, правда, ужалась до береговой полосы. Согласно обычаю, в случае регентства замки, принадлежавшие королю, доверяли охранять именно им. Но вдобавок именно братья ордена рама передавали крепости баронов королевства, если те были не в состоянии их содержать. В 1260 г. Жульен Сидонский продал им город Сидон и замок Бофор; они достроили замок, построив в нем прекрасный готический зал.[419]

Большинство замков тамплиеры (и госпитальеры) построили сами, иногда на уже подготовленных местах, с помощью местных архитекторов и рабочей силы, часто набранной из местных мусульман военнопленных.

Постройки XIII в. свидетельствуют о пораженческих умонастроениях, царивших в то время на Святой земле: это огромные крепости, с обширными укрытиями, рассчитанные на продолжительную осаду. Отсюда и их относительный комфорт, особое внимание, уделяемое складам, колодцам, водоемам, хранилищам и запасам.

«Грубая мощь этих мест, — пишет М. Бенвенисти, — является неопровержимым доказательством слабости, пессимизма крестоносных королевств: они отказываются от наступательной тактики, они больше не стремятся навстречу неприятелю».[420]

Мы располагаем описанием устройства замков Атлит, самого большого из возведенных на Святой земле, и Сафеда. Атлит получил название Шато-Пелерен (Замок паломника), «потому чго пилигримы начали его укреплять»:[421] его заложили в 1217 г. к югу от кар мильской горы, на месте древней финикийской постройки, благодаря щедрости одного крестоносца, Готье д'Авена. Оливье Схоластик так рассказывает об этом строительстве:

Когда рыли ров, открылась очень древняя стена, длинная и толстая, и были найдены монеты, незнакомые сегодняшним жителям. <…> Затем они выкопали и убрали прочь песок, за которым обнаружили другую стену, и меж этих двух стен источник питьевой воды, которая в изобилии била ключом. <…> Перед замком тамплиеры соорудили две башни из четырехугольных тесаных камней столь больших, что упряжка из двух быков едва могла тащить один из них. Каждая башня была ста шагов в длину и семидесяти четырех в ширину и состояла из двух сводчатых ярусов. Высота этих башен, постепенно увеличиваясь, превосходила высоту мыса. Между этими двумя башнями была построена новая стена с зубцами и парапетами, и благодаря замечательному мастерству [строителей] рыцари во всеоружии могут подниматься и спускаться по лестницам, устроенным внутри. Другая стена простирается от одного берега к другому и охраняет колодец с пресной водой у конца полуострова. Замок окружен со всех сторон высокой новой стеной с башнями, которая поднимается от самой отмели.[422]

Этот замок располагался на берегу моря, на мысе размером двести восемьдесят на сто шестьдесят метров. С восточной стороны, где этот мыс соединялся с сушей, оборона была продумана особенно тщательно. Ее обеспечивал ров и две стены с башнями по обеим сторонам.

В 1220 г., когда работы еще не были завершены, замок пережил первое в своей истории нападение и устоял. Впрочем, он так никогда и не был взят штурмом.

Крепость Сафед была построена вдали от моря, на расстоянии одного дня пути от Акры. Она находилась на высоте в восемьсот пятьдесят метров и господствовала над западным берегом Тивериадского озера и дорогой из Дамаска в Акру. Король Фульк Анжуйский возвел эту крепость на месте постройки XI в. и передал тамплиерам После разгрома при Хаттине им пришлось оставить ее Саладину. В 1210 г. замок был разрушен. В 1240 г. тамплиеры вернули его себе, но не начали там никаких работ. Во время паломничества в Святую землю епископ Марселя Бенедикт д'Алиньян убедил тамплиеров восстановить крепость. Работы продолжались три года и стоили ордену очень дорого.[423] Имея овальную форму, замок был окружен двойной стеной, над которой возвышалась огромная четырехугольная башня (от которой до нас не дошло никаких следов). Как и в Ша-то- Пелерен, перед первой стеной проходил сухой ров, вырубленный в скале. Замок был выстроен из крупных тесаных камней.

Многие вслед за Т. Э. Лоуренсом повторяют, что замки тамплиеров были более примитивными, чем у госпитальеров. Храмовники якобы остались верны византийской модели прямоугольного castrum, а госпитальеры строили свои крепости более изощренно, более «научно». Против этой схемы можно выдвинуть два возражения.

С одной стороны, до нас дошли развалины самых разных замков. Два крупных замка тамплиеров, с планировкой и устройством которых мы знакомы, являются прибрежными крепостями. Это Тортоса и Шато-Пелерен. Здесь требования обороны существенно отличались от условий, существовавших в построенном вдали от побережья Краке де Шевалье (Скала рыцарей), который любят изображать моделью для военных сооружений госпитальеров. С ним можно было бы сравнивать Сафед, но о нем у нас слишком мало достоверной информации. Во всяком случае, руины Шато-Пелерен обнаруживают такой же продуманный и такой же «научный» подход к строительству, какой можно видеть в Краке.

С другой стороны, и в этом заключается второе возражение, Т. Э. Лоуренс почти не уделяет внимания хронологии и развитию оборонительных задач. В XIII в. латинские государства были обречены на пассивную оборону. Замки, которые они строили или восстанавливали, должны были выстоять за счет своей массивности, за счет плотности камней. С этой точки зрения Шато-Пелерен, Сафед и Крак похожи друг на друга. Прямоугольный византийский castrum с четырьмя башнями по углам тамплиерам не свойственен (Бельвуар принадлежал госпитальерам). Он характерен для времени — XII век, — когда латиняне удерживали инициативу и возводили крепости, приспособленные к активной обороне. Замок по образцу castrum не был примитивным: он не менее «научен», чем Крак. Но его строилис учетом характерных для XII в. потребностей защиты — а в XIII в. они сильно изменились.[424]

Мощные крепости военных орденов были почти неприступны в буквальном смысле этого слова. Тем не менее между 1265 и 1275 гг. большая их часть перешла в руки мамлюкского султана Бейбарса. Для эффективной обороны этих замков, и в этом была их слабость, требовались многочисленные гарнизоны. Сафед был рассчитан примерно на две тысячи человек (очевидно, не все они были воинами). Однако набирать такие гарнизоны латинянам и орденам становилось все труднее и труднее.

Стратегия обороны была связана с политикой и ее проведением в жизнь. Какова же была политика латинских государств в эти критические годы, отмеченные вторжением монголов в Европу и на мусульманский Ближний Восток? Латиняне Святой земли во главе с тамплиерами видели в монголах врагов не менее опасных, чем мусульмане.[425] Именно по этой причине латиняне предупредительно позволили мамлюкским войскам из Египта проходить по их землям в тот момент, когда монголы напали на Ближний Восток в (1258 г., падение Багдада — 1260 г.). Расчет, безусловно, был неверен, так как в феврале 1261 г. нападение тамплиеров и баронов Святой земли на туркмен закончилась сокрушительным поражением латинян. Оно ознаменовало собой крах попытки франков заполнить вакуум, оставшийся после монголов.[426]

Теперь у Бейбарса были развязаны руки, и он начал крупномасштабное и продолжительное наступление на латинские крепости: иногда он брал их приступом, но в основном обманом и предательством. Эти способы были исключительно действенными в той политической ситуации, которая сложилась в латинских государствах. Раздоры, споры, слухи и подозрения легко переходили в обвинения в измене. Правда, помимо многочисленных придуманных предательств некоторые были вполне реальными — например, то, что позволило Бейбарсу овладеть Сафедом.

В1266 г. Бейбарс, который топтался на месте у стен Акры, решил осадить Сафед. Замок, серьезно поврежденный камнеметами, устоял перед нескончаемыми атаками врага. Но 22 июля гарнизон сдался: ложное обещание Бейбарса и предательство тамплиера, выступавшего посредником в переговорах, сделали свое дело.

Пятнадцатого апреля 1268 г. Бейбарс взял приступом Бофор, господствовавший над долиной Литании; оттуда он выступил в поход на Антиохию, которой завладел в 1268 г. Тамплиерам пришлось сдать крепости Баграс и Рош-Руассель, доминировавшие над перевалами, ведшими в Киликию. В 1271 г. пришел черед пасть Краку де Шевалье, и опять же в результате хитрости и предательства. Бейбарс подбросил в гарнизон поддельное письмо от графа Триполи.

Латиняне продержались еще двадцать лет, прячась за мощными укреплениями городов и прибрежных замков. Последняя атака мусульман в 1289–1291 гг. сокрушила их один за другим. Последним, 14 августа 1291 г., пал Шато-Пелерен, гордость тамплиеров. Но для этого не потребовалось ни штурма, ни даже осады: храмовники сами отказались от обороны и в полном порядке покинули его, чтобы отступить на Кипр. Не символично ли это? Война — всего лишь продолжение политики, только средства у нее другие — примерно так писал Клаузевиц. Но когда политики больше нет…

Глава 4. Сомнения и вопросы

Крестовый поход под сомнением

Тысяча сто восемьдесят девятый год: полным ходом идет проповедь Третьего крестового похода, повсюду царит воодушевление. Тем не менее слышен и другой голос: «Deus non vult…», Богу это не угодно. Так впервые зазвучала последовательная критика крестового похода, которая исходила от английского клирика Ральфа Найджера.[427] Конечно, и до этого поражения вызывали сомнения; но ведь были и победы. А в 1187 г. все рухнуло в одночасье. Встал вопрос: почему? И главное: что делать? Как поступить, чтобы отвоевать Иерусалим? Об этом размышляли и иногда сомневались: как, опять Иерусалим? Не лучше ли сосредоточить внимание на самом Западе, где с ужасающей быстротой расползались ереси вальденсов и катаров? Тем не менее Запад снова вооружился в надежде возродить времена Первого крестового похода.

Однако в последовавшие годы идея крестового похода претерпела опасные изменения, привнесенные своими же организаторами: в 1202–1204 гг. воины Четвертого похода отклонились от своей цели в Египте и обрушились на христиан — византийских греков. Иннокентий III и папы XIII в. использовали крестовые походе в борьбе против своих недругов из Италии и других стран, например, императора Фридриха II Гогенштауфена и короля Арагона. В 1208 г. началась проповедь крестового похода против еретиков Лангедока: вскоре она привела к отвратительной бойне в Безье.

Об отклонении или искажении крестового похода сказано немало; мы бы сказали скорее об его распространении на все, что могло расцениваться как опасность. На самом деле, идея крестового похода с самого начала допускала принципы и средства, которые папство могло употребить и на другие цели, нежели освобождение и защита Святых мест. Фактически для папской власти крестовый поход стал скорее средством, чем целью: средством сохранить единство христианского мира; а стало быть, средством борьбы с любыми врагами Церкви — неверными, еретиками, отлученными, политическими противниками, короче говоря, со всеми, кто мог нанести ущерб этому единству.[428]

У папской власти было на это право, но крестовые походы нового типа вызвали шквал ожесточенной критики. Благодаря крестовому походу папство сумело объединить христианский мир во имя освобождения Гроба Господня. Опорочив идею крестового похода, папство утратило свой престиж и доверие; оно ослабело именно в тот момент, когда амбициозные светские власти поставили под вопрос его непререкаемый авторитет.[429] Матвей Парижский, как известно, враждебно настроенный по отношению к папе и военным орденам, писал, что король Кастилии Фердинанд Святой, умерший в 1252 г., «сделал для Церкви Христовой больше, чем папа и все крестоносцы, все тамплиеры и все госпитальеры, вместе взятые».[430] Когда в 1254 г. папа задумал организовать крестовый поход против королевства Сицилия, которое по-прежнему удерживали наследники Фридриха II, тот же Матвей Парижский с негодованием заметил: «Узнав об этом, тамплиеры, госпитальеры, патриарх и все прелаты, и жители Святой земли, которые сражаются с врагами Христа, были поражены в самое сердце. Ибо они возненавидели лицемерие папы».[431]

Один тамплиер Святой земли, Рико Бономель, выразил в стихах свой гнев и горечь после взятия Арсуфа в 1265 г. султаном Бейбарсом:

Папа расточает индульгенции

Карлу и французам за войну с ломбардцами,

А к нам же проявляет великую алчность,

Так как предоставляет индульгенции и дает нам крест за турские су.

И кто бы ни пожелал променять поход за море

На войну в Ломбардии,

Наш легат дарует ему такую возможность,

Ибо церковники продают Бога и индульгенции

За звонкую монету.[432]

Вместе с папой под обвинение попала вся Церковь. В «Споре между крестоносцем и отказавшимся от креста» Рютбефа, дезертир заявляет:

Сир, довольно читать мне нотации о кресте, позвольте мне отойти в сторону. Проповедуйте лучше великим особам, которые носят корону, этим первейшим иерархам и прелатам, которые совсем забыли Бога и предаются всем мирским наслаждениям…[433]

Критики крестового похода принадлежали к разным слоям. В целом, изначальная цель — освобождение и защита Гроба Господня — под сомнение не ставилась. Этим объясняется живучесть идеи крестового похода, по-прежнему актуальной и в XIV и XV вв.: подтверждением чему служит составление различных проектов освобождения Святой земли, планов Филиппа VI Валуа или герцога Бургундского Филиппа Доброго, а также крестовые походы против турок Жана Бесстрашного в 1396 г. и Жака Кёра в 1456 г. Крестовые походы во имя освобождения гробницы Христа все еще были популярны, по крайней мере, в придворной среде и у аристократии. Экспедиции, организованные ради другой цели, встречали лишь незначительный отклик в христианском мире, даже если речь шла об испанской Реконкисте, которая, по правде сказать, несколько замедлилась.[434] А недовольные жаловались на злоупотребления, порожденные проповедью крестового похода.

В1274 г. в преддверии Лионского собора папа Григорий X попросил совета относительно крестового похода. В ответ на его просьбу было составлено значительное количество мемуаров. Францисканец Жильбер де Турнэ подвел итог наиболее распространенным упрекам в адрес крестового похода: самыми вопиющими примерами злоупотреблений были отказ духовенства от финансовой поддержки и одобрение Церковью платы за отказ от обета крестоносца.[435]

Эта критика подрывала самую основу идеи крестового похода. Возникло два критических течения. Первое, представленное поэтами и трубадурами, можно кратко сформулировать следующим образом: зачем идти сражаться с сарацинами, когда дома так хорошо? Пейроль в своем «Радостном прощании со Святой землей» полагает, что, совершив паломничество в Иерусалим, он выполнил свое обет; с этого момента он мечтал лишь об одном — вернуться в Марсель: «Если бы я вправду побывал за морем, то послал бы подальше Акру и Тир, и Триполи, и воинов, тамплиеров и госпитальеров, и короля Жана».[436] Отказавшийся от обета крестоносца в поэме Рютбефа еще более откровенен: «И в этой стране вполне можно почитать… Господа без особого ущерба… Истинно говорю, что безумен от рождения тот, кто идет на службу к другому, когда и здесь может почитать Бога и кормиться от своего наследства». Некоторые церковнослужители с пониманием относились к подобным настроениям. Гумберт де Роман перечисляет причины нежелания отправляться в крестовый поход: боязнь моря, любовь к своей стране, просто любовь.[437]

Представители второго критического течения — миссионерского — возражали против методов крестоносного движения. Хотим ли мы обратить сарацин в христианскую веру? Но крестовый поход, — не лучшее средство. Миссионерская работа и мирная проповедь — вот что позволит достичь этой благой цели. В 1273 г. доминиканец из Акры, Гильом Триполийский, выступил в защиту миссионерства; он показал точки соприкосновения между исламом и христианством и был уверен, что обращение сарацин не за горами. Он враждебно относился к крестовому походу, критиковал св. Бернарда и порицал заморские экспедиции Людовика IX.[438]

Это миролюбивое и миссионерское течение развилось в среде нищенствующих орденов, францисканцев и доминиканцев. Правда, постулаты этого течения во многом не совпадали с реальными фактами: на Святой земле как раз христиане переходили в ислам, а не наоборот. Ислам — очень целостная религия, враждебная христианству; напрасно было ожидать обращения мусульман, их следовало побеждать во время крестовых походов. Вместо этого миссионеры повернулись к монголам, так как имелись основания надеяться, что их удастся привести в лоно христианской религии. Следовательно, в поступке Людовика IX, который отправился в крестовый поход против мусульман, но послал миссионеров к монголам, нет ничего противоречивого, и в целом не стоит излишне преувеличивать различия между крестоносцем и проповедником. Даже Раймунд Лул-лий, этот апостол миссионерства, признавал, что в некоторых случаях крестовый поход необходим.[439]

Наконец, дело дошло и до самого Господа. Тамплиер из Тира, рассказывая о взятии Дамьетты в 1249 г., считает, что крестоносцы могли бы захватить Каир, «если б на то была Божья воля. <…> Но Бог отвернулся от христиан».[440] Провансальский трубадур Аусторк д'Орлак возлагал вину на духовенство и думал, что стоит принять ислам, «потому что Господь и Св Мария желают, чтобы мы были побеждены». Другой трубадур, Дасполь, упрекал Бога за то, что Он покровительствует сарацинам, потому что они одерживают вверх над христианами, и не ничего делает, чтобы обратить их в истинную веру.[441] В трагические 1260-е гг., когда султан Бейбарс добился самых впечатляющих успехов, тамплиер Рико Бономель составил «Скорбную песнь» (I`re dolors):

Гнев и горечь настолько переполнили мое сердце,

Что я едва не убил себя,

И не опустил крест, который взял

В честь того, кто был распят на кресте;

Ибо ни крест, ни вера не дают мне ни помощи, ни защиты

От вероломных турков, проклятых Богом;

Напротив, после того, что видишь, кажется,

Что Бог желает помочь им во вред нам.

<…>

Значит, безумен тот, кто ведет бой с турками,

Потому что Иисус Христос совсем не враждует с ними,

Ибо они победили и продолжают побеждать, что причиняет мне страдание, —

Франки и татары, армяне и персы.

И здесь они каждый день берут верх над нами,

Ибо спит Бог, который раньше взирал на нас.

А Магомет напряг все свои силы

И послал в бой Меликадефера [Бейбарса].

И, кажется, совсем не намерен отказаться от борьбы,

Наоборот, он поклялся и сказал совершенно открыто,

Что если сможет, то отныне не оставит в этой стране

Ни единого человека, верующего в Иисуса Христа;

Что, напротив, он превратит в мечети Церкви Святой Марии.

И поскольку Ее Сын, которого это должно было бы огорчать,

Желает этого и способствует этому, то это должно нравиться и нам.[442]

Советникам Филиппа Красивого, которые через сорок лет обвинили тамплиеров в отступничестве от Христа, не составило труда собрать несколько подобных высказываний, которые принадлежали далеко не только рыцарям ордена Храма.

Впрочем, эти глубинные критические замечания оставались уделом меньшинства. Отчасти это объяснялось противостоянием, отныне ставшим традиционным, между крестоносцами и «пуленами». Но речь идет скорее об отдельных поступках, чем собственно о креcтовом походе. Еще во второй половине XIII в. встречались крестоносцы, такие же наивные и «чистые», как участники Первого креcтового похода. В 1267 г. «Роберт де Кресек, знатный человек из Франции» и Оливье де Терм в сопровождении ста тридцати рыцарей отправились из Акры в направлении Монфора. На обратном пути они натолкнулись на мусульманские войска, преграждавшие им дорогу. Оливье полагал, что лучше дождаться ночи и вступить в город, пройдя через сады. Но «мессир Роберт ответил ему, что он прибыл из-за моря, чтобы умереть за Господа в Святой земле, и, уж во всяком случае, он приехал, чтобы сражаться».[443]

В то время как латинские государства Востока, которым из-за побед Бейбарса прищлось перейти к обороне, все чаще заключали с врагом перемирия, на Западе подозревали измену. Непонимание стало глубже, чем когда-либо. Однако в сознании большинства крестовый поход по-прежнему остался единственно возможным решением проблемы спасения Святых мест. Это доказывают ответы, данные в 1274 г. Григорию X, и многие проекты крестового похода, составленные впоследствии. Спор шел не «за или против крестового похода», а о том, «как одержать победу». Что поднимало проблему военных орденов.

Военные ордены под вопросом

Если бы возобладали миссионерские и миролюбивые настроения, то ордены, символизировавшие непрерывность крестового похода, очевидно, не имели бы больше причин для существования. Любая критика, очернявшая крестовый поход, неизбежно должна была затронуть и их. Однако они оказались мишенью для нападок, направленных лично против них, и в девяти случаях из десяти они оказывались под подозрением все вместе.

Их упрекали за спесь, высокомерие и заносчивость. То, что впоследствии превратилось в «имидж» ордена Храма, в XIII в. приписывалось всем военным орденам без различий. Само это обвинение было измышлено белым духовенством, у которого привилегии и независимость орденов вызывали зависть и возмущение. Естественно, недовольство подкреплялось и некоторыми неразумными поступками самих рыцарей-монахов на поле битвы (вспомним, например, решения Ридфора при Фонтен дю Крессон) и той напористостью, с которой тамплиеры и госпитальеры отстаивали свои права.

Однако критики орденов часто противоречили сами себе: когда тамплиеры или госпитальеры проявляли мудрость и хотели умерить воинственный пыл крестоносцев, их тотчас же причисляли к «пуленам» и называли трусами, если уж не прямо изменниками. Мишле прекрасно описал менталитет крестоносцев:

Эти временные спутники тамплиеров с неприязнью относились к их самоотверженности. <…> Будучи уверены, что ради них непременно должно совершиться какое-нибудь чудо, они, не колеблясь, нарушали перемирия и подвергали рыцарей ненужным опасностям, ввязывались в бой и затем уезжали, предоставляя орденам нести все тяготы войны и обвиняя их за недостаточную помощь.[444]

Список претензий жителей Запада к орденам был длинным. В мае 1267 г. султан Бейбарс появился у стен Акры; он «внезапно напал на бедняков простолюдинов на акрской равнине». Сыновья короля Арагона, тамплиеры и госпитальеры сделали вылазку и закрепились на одном из холмов. Тамплиеры и госпитальеры советовали оставаться на месте, а арагонцы, естественно, «хотели броситься на сарацин и уговаривали тамплиеров и госпитальеров и осыпали их оскорблениями…». И тамплиер из Тира добавляет: «Если бы они атаковали, город бы погиб».[445]

Граф Артуа, брат Людовика IX, в битве при Мансуре повел себя абсолютно так же. Вместе с передовым отрядом из тамплиеров он организовал рискованную, но успешную атаку. Несмотря на советы «брата Жиля, великого командора ордена Храма, достойного, доблестного и храброго рыцаря, умудренного в боях и прозорливого в прочих делах», граф Артуа решил развить свой успех и напасть на город Мансуру, не дожидаясь подхода сил короля и вопреки его ясному приказанию. Естественно, в западноевропейском лагере поднялась волна критики в адрес орденов:

Некий рыцарь… бывший с графом Артуа… ответил таким образом: «Если бы тамплиеры и госпитальеры и прочие, кто живет в этой стране, захотели, земля эта уже давно была бы завоевана». Граф д'Артуа, насмехаясь, предложил брату Жилю остаться, если он хочет. Разумеется, брат Жиль отказался: «Мы не останемся. Мы пойдем с вами, но знайте, что мы сомневаемся, вернется ли кто-нибудь из нас обратно».[446]

Предсказание оправдалось в точности. Завязнув в беспощадных боях на улицах города, где коннице не развернуться, франки понесли сокрушительное поражение. Граф Артуа был убит, а тамплиеры потеряли почти двести человек.

Итак, высокомерие, надменность… и соперничество между орденами. Для многих авторов это соперничество и является основной причиной неудач. Правда, другие авторы отвергают это объяснение, указывая на то, что при необходимости ордены всегда умели действовать вместе.[447]

Второй упрек был связан с корыстолюбием. «Ордены тамплиеров и госпитальеров, утверждает Дасполь, были основаны ради святости орденов и пропитания нищих, но вместо того чтобы свершать благие дела, они причинили много зла, закостенев в своей злобе, ведь все они исполнены высокомерия и жадности».[448] Так жадности или расточительства? Для наших критиков это одно и то же: тамплиеры не все свои средства тратили на нужды Святой земли. На Вьенском церковном соборе в 1312 г. эту плодотворную тему обратят против тамплиеров.

Очень быстро храмовников стали обвинять в измене собственной миссии и нежелании сражаться на Востоке. Разве в 1278 г. папа Николай III не написал трем орденам, попросив их, чтобы они держали на Востоке побольше солдат?[449] Без сомнений, какие-то нецелевые расходы средств имели место как у тамплиеров, так и у госпитальеров. Поступили предложения — естественно, от белого духовенства — заставить военные ордены платить десятины и аннаты. Собравшись в Реймсе в 1292 г., епископы подняли вопрос о конфискации имущества орденов. Их предложение было подхвачено публицистом Пьером Дюбуа. Но кому же передать это имущество? Варианты были разными: Пьер Дюбуа полагал, что королю Франции, а епископ Анжера Гильом Ле Мэр — белому духовенству. Помнил ли кто-нибудь об Иерусалиме?

Противники крестового похода, сторонники мирного миссионерства, упрекали ордены за то, что они ничего не делали для обращения неверных в христианскую веру или использовали спорные методы. В 1237 г. папа приказал орденам и белому духовенству Святой земли крестить рабов, которые этого пожелают, и отпускать после этого на свободу. Тамплиеры отказались, так как в этом случаеони лишились бы рабочей силы, в которой остро нуждались. Госпитальеры запретили крестить и отпускать на волю рабов без разрешения великого магистра. Общие интересы христианского мира вошли в противоречие с частными интересами орденов. А Роджер Бэкон, английский францисканец, упрекал тевтонов за насильственное крещение, которое они практиковали в Пруссии.[450]

Однако у орденов находились и защитники. Ральф Найджер, первый последовательный критик крестового похода, не нашел для них других слов кроме похвалы. На Востоке цикл эпических поэм местного происхождения, но написанных под французским влиянием, включал в себя помимо песен об Иерусалиме и Антиохии песни «Нищие», поэмы, к несчастью утраченные, во славу орденов: «В другой книге… вы узнаете о том, как был основан орден Храма, и еще орден св. Иоанна, там, где воскрес Господь».[451]

В своих размышлениях большинство авторов XIII в., писавших о крестовом походе и предлагавших способы вернуть христианам Святой град, уделяли внимание и военным орденам, признавая их опыт, знание местности, дисциплину и постоянство. Тем забавнее выглядит то, что писатели вроде Фиденция Падуанского, Жильбера из Турнэ и даже Гумберта де Романа даже не вспоминают об орденах Храма и Госпиталя, когда настойчиво требуют создания постоянной армии.

Спор о роли военных орденов непременно приводил к теме их слияния в одну организацию. По мнению многих авторов, очень критически настроенных по отношению к орденам, но убежденных в их необходимости, объединение давало возможность положить конец пагубной вражде и всевозможным злоупотреблениям, которые они усматривали у обоих орденов. Слияние повлекло бы за собой улучшение нравов и более эффективную деятельность.

Этот вопрос был поднят на Лионском соборе в 1274 г. в ходе широкой дискуссии по поводу крестового похода, которую предваряли многочисленные доклады и записки, поступившие на рассмотрение папы. Но это предложение натолкнулось на решительный отказ. Присутствовавший на соборе арагонский король Хайме I категорически отверг саму мысль о едином ордене, который мог бы стать слишком могущественном в его государстве. Аналогичную позицию занял впоследствии и Хайме II, который отказался передать имущество ордена Храма госпитальерам. Одни считали, что слияние орденов должно было затронуть только ордены Святой земли; по мнению других, все ордены, включая испанские, должны были объединиться в одну новую организацию. Таким образом, слияние отложили на потом; а до тех пор реализация этого проекта существовала лишь в воображении: например, почти одновременно с этим собором Жакемар Желе написал «Роман о новом Лисе» — произведение, полное яростных нападок на Церковь и монашеские ордены. Все они составят на службе лукавого Лиса, который поручил своим сыновьям руководить ими. Сам же он решил взять на себя командование новым орденом, объединившим тамплиеров и госпитальеров. Лис был облачен в одеяние двух цветов — цвет госпитальеров с правой стороны, а тамплиеров с левой — и брил бороду на левой половине лица.[452]

Идея не была забыта. После падения Акры, внимая «гласу народному», папа Николай IV снова задал этот вопрос клиру. Большая часть региональных соборов, созванных в 1292 г., высказалась за объединение. Участники собора в Арле, после того как потребовали, чтобы денежную субсидию собирали со всех, а между государями царили мир и согласие, добавили: «И пусть тамплиеров и госпитальеров сократят и объединят в один орден».[453] К этому времени подоспели и другие записки. В своей записке король Карл II Анжуйский предложил, чтобы объединенный орден возглавил единый магистр, сын короля, которому будет суждено впоследствии стать королем Иерусалимским.[454] Каталонец Раймунд Луллий сначала предлагал объединить все ордены, а затем одни ордены тамплиеров и госпитальеров. Он считал, что во главе этого нового ордена Святого Духа должен встать «король-воитель» (rex bellator), неженатый или вдовец.[455]

Из этих предложений вытекало, что вместе со своим великим магистром — королем или будущим королем Иерусалимским — новый орден стяжает еще большую славу и станет играть первостепенную роль, поскольку именно ему придется руководить «походом» за море и управлять королевством. Речь шла ни больше ни меньше, как о том, чтобы сделать орден ядром будущего теократического государства Иерусалимского и воплотить в более широком масштабе план, который тевтонские рыцари реализовали в Пруссии.

Эти красивые замыслы так остались мертвой буквой. Они не только не учитывали практические и финансовые проблемы, но и выбивались из русла традиционной концепции крестового похода, который был затеян папством и подлежал руководству папского легата. Кроме того, все эти проекты противоречили политике национальных монархий, старавшихся сократить права и привилегии орденов тамплиеров и госпитальеров, а потому, естественно, совершенно не собиравшихся способствовать в деле зарождения единого ордена. Один публицист по имени Пьера Дюбуа, писавший для Филиппа Красивого, яростно критиковал ордены и предлагал привести их на службу французскому королю. И если Филипп в действительности думал о том, чтобы отречься от престола и руководить объединенным орденом, то, несомненно, лишь в надежде привлечь на службу своему королевству ценный военный и финансовый инструмент. В этом-то и кроется двусмысленность, даже лицемерие всех этих споров о слиянии орденов: о Святой земле много говорили, но думали ли о ней по-настоящему?

В 1305 г. вопрос снова стал актуальным. И тут мы впервые знаем мнение одного из главных заинтересованных лиц, Жака де Моле, магистра ордена Храма. Папа Климент V спросил совета у магистров тамплиеров и госпитальеров по поводу организации крестового похода и слияния орденов. Жак де Моле письменно изложил свои соображения касательно второго пункта и отправился во Францию, чтобы обсудить первый. Из-под пера Фулька де Вилларе, великого магистра госпитальеров, вышли два документа о крестовом походе. Один, общего характера, напоминает множество других текстов, о которых я упоминал выше; но во втором, более интересном, магистр предлагает настоящий план действий, который начали претворять в жизнь в 1307–1310 гг.[456]

Но нам неизвестно, что Вилларе ответил на вопрос об объединении орденов; очень жаль, так как это позволило бы более объективно оценить текст Жака де Моле. Гильом де Ногаре приобщил записку Моле к своему досье на орден Храма. Но помогла ли она Ногаре в подготовке процесса тамплиеров? Я в этом сомневаюсь. Впрочем, историки широко прибегают к этому тексту, чтобы доказать тезис о посредственности Моле.[457] Но прежде чем вынести свой приговор, обратимся к восприятию ордена Храма общественным мнением.

Орден Храма под вопросом

Критика и похвалы в адрес военных орденов в целом, естественно, не могли обойти стороной и воинство Храма. Если сравнивать тамплиеров с госпитальерами, то о вторых отзывались ни лучше ни хуже, чем о первых. Марсельский трубадур Ростан Беренгье (XIV в.), протеже великого магистра госпитальеров Фулька де Вилларе, не испытывал особой нежности к ордену Храма: впрочем, он не мог удержаться и от того, чтобы «уколоть» и госпитальеров:

…скажите мне, почему папа терпит их, когда видит, как они неоднократно и потаенно растрачивают, не избегая бесчестья и преступлений, богатства, подаренные им Господом.

И поскольку они обладают ими, чтобы вернуть Гроб [Господень], а тратят их ради шумной мирской жизни, поскольку они обманывают народ притворством, кое не угодно Господу, отчего-то они вместе с госпитальерами и пострадали так сильно, когда лживый народ турок овладел Иерусалимом и Акрой, поскольку они умеют ускользать не хуже, чем ястребы, то большая ошибка, как мне кажется, что от них не очистили мир.[458]

Можно ли отличить, какая критика или похвала напрямую затрагивают орден Храм? Одна ирландская поэма (Livre de Howth) развивает тему развращенности богатством, из-за которого тамплиеры променяли добродетель на порок.[459] Автор «Романа о Лисе» обращается к одним тамплиерам с обвинением, которое часто адресовали крестоносцам, в измене и нежелании сражаться — а ведь Филипп де Нантей обвинял в том же оба ордена:

И скажу вам, что если бы тамплиеры

Нам помогли, а не завидовали

Мы бы уже захватили всю Сирию, Иерусалим и весь Египет.[460]

Самая распространенная критика, которую, кажется, чаще всего адресовали тамплиерам, — скаредность в раздаче милостыни. Иоанн Вюрцбургский уже упрекал в этом тамплиеров в середине XII в. Некоторые свидетели вспомнят о черте тамплиеров во время процесса в Англии и Шотландии. Было ли это обвинение безосновательно, как то уверял А. Дж. Форей?[461] Нельзя быть в этом уверенным полностью. Благотворительность, как мы знаем, не входила в задачи ордена. Но на Западе некоторые поступки тамплиеров были близки к тому, что делали госпитальеры; вполне можно проводить сравнение. Но даже если несправедливо упрекать в этом рыцарей Храма, нет сомнений, что тамплиеры придавали куда меньшее значение милостыне, заботам о больных, приюту скитальцев.

Что касается нравов и поведения тамплиеров, то о них сохранилось несколько поговорок: «Не верьте поцелую храмовника», «Пить как тамплиер». В какой момент они появились? Откуда? Где они были распространены? Здесь требуется провести тщательное исследование, поскольку в этой области, как и во многих других, безапелляционное утверждение не является неопровержимым доказательством.[462]

Самый яростным хулителем ордена Храма был английский историк Матвей Парижский. Этот сторонник Фридриха II, враждебно настроенный к папской власти, обличал «тех, кто жиреет от стольких доходов, предназначенных на борьбу с сарацинами, и нечестиво обращает свои силы против христиан, против своих братьев»; и еще: «Они предают нас словно волки под овечьей шкурой… ведь иначе сарацины давным-давно были бы разбиты…».[463]

Матвея Парижского слишком часто можно поймать на преувеличении, искажении, даже лжи, когда он пишет о тамплиерах. Однако мы многим ему обязаны: он опубликовал их письма; он процитировал горькие слова магистра Армана де Перигора: «Мы одни… несем на своих плечах всю тяжесть защиты этой страны…», о которых я упоминал в предыдущей главе. Конечно, сам он не придавал им большой важности «по причине дурной славы тамплиеров и госпитальеров».[464] Но у его читателя может быть другое мнение. В той же Англии в песнях, поэмах и других народных текстах никогда не встречалось содержательной критики ордена.[465]

Зато без труда можно отыскать тексты, дающие положительную оценку тамплиерам. Рютбёф защищал орден Храма в своем «Новом плаче о заморской земле», написанном в 1276 г.:

Покажите словами и примером,

Что вы любите Господа и Храм.

Один северофранцузский трувер, Гюйо де Провен, заявил: «Тамплиеры — весьма благородные люди». И Вольфрам фон Эшенбах, первый из германских миннезингеров, которому довелось побывать за морем, сделал тамплиера образцом рыцаря Грааля в своем «Пар-цифале» (нетрудно представить, какой шанс он дал всем любителям эзотерики!). Сборники «примеров» (ехетрlа), например тот, что был составлен францисканцем Этьеном де Бурбоном, популяризировал злоключения «сеньора Воды и Хлеба» — тамплиера, которому излишнее умерщвление плоти помешало держаться в седле.[466]

Процитированные в таком разнобое, эти то враждебные, то благоприятные мнения об ордене Храма обладают одним несомненным достоинством: они показывают, что реальность была нюансированной; что непопулярен был не один орден Храма; что у него были свои почитатели. В конце концов, очень немного критики обрушивалось только на одних тамплиеров. Однако систематическое исследование текстов, причем не только нарративных (я имею в виду юридические документы, акты процесса), позволит получить более точное представление об этой непопулярности и ее истоках.

Можно проверить гипотезу Д. Правера, согласно которой непопулярность орденов проявилась около 1239–1240 гг. по двум причинам: из-за их распрей, которые тогда вспыхнули с наибольшей силой; из-за увеличения их расходов на Западе, в оправдание которым приводились возросшие траты в Святой земле. Зависть, жадность, скаредность и расточительство стали характерными чертами орденов на Западе. Орденов — или все-таки ордена Храма? Принимая во внимание даты, предложенные Д. Правером (1239–1240), я склонен думать, что пропаганда Фридриха II, благодаря его приверженцам на Западе (Матвею Парижскому), была достаточно эффективной, чтобы очернить образ ордена Храма, всецело преданного папству (тогда как в то время госпитальеры поддерживали императора). Все усиливавшиеся нападки на папство могли только повредить ордену Храма. Как бы ни повели себя тамплиеры во время прямого столкновения Филиппа Красивого с Бонифацием VIII, орден Храма уже получил свой ярлык; мнение общества уже было подготовлено.[467]

Письмо Армана де Перигора, процитированное в предыдущей главе, так же как поэма Рико де Бономеля, показывает, что тамплиеры знали об этой критике и живо ощущали враждебную атмосферу. Предчувствовали ли они более грозную опасность?

Своего рода набросок записки, составленной в ответ на критику, объектом которой стал орден, был найден в Арле; он явно предназначался для представителей тамплиеров на Лионском соборе 1274 г..[468] Если идти от обратного, то из этого текста можно узнать, какими были основные обвинения, выдвинутые против ордена. Например, первая часть записки посвящена защите прав и привилегийордена. В ней подробно рассказывается о благотворительной деятельности братьев; вот доказательство того, что орден подвергался нападкам как раз по этому поводу. Тамплиеры не только обеспечивали перевозку паломников в Иерусалим, но также помогали бедным, сиротам, беременным женщинам; новорожденным оказывали приют в орденских домах, где за ними следили «врачи» и дазали необходимые лекарства.

Тамплиеры особенно упирали на свои финансовые затруднения, называя даже в числе возможных свидетелей самих сарацин, которые знали, что братья испытывают нехватку в оружии, лошадях и людях. Они приращивали свои ресурсы на Западе, чтобы восполнить все увеличивавшиеся потребности на Востоке: всеобщее отступление мусульман, невиданная агрессивность мусульманских султанов вынуждали их платить значительную дань и поборы, чтобы вырвать у врага разрешение на перемирие, передышку и добиться выдачи пленных. В конце концов, тамплиеры предлагали проверить их счета. Естественно, этот аргумент должен был до глубины души удивить немало соборных отцов, убежденных в богатстве ордена Храма. Однако описи, составленные в 1307 г., сведения из Арагона, о которых упоминалось в предыдущей главе, свидетельствуют в пользу аргументов тамплиеров.

Боялись ли тамплиеры только за свои привилегии? Могли ли они представить себе, что само их существование поставлено под угрозу? Предчувствовали ли они, что собор может принять решение, противное их интересам? И вот тут мы снова возвращаемся к проблеме слияния орденов. Теперь я попробую взглянуть на нее глазами тамплиеров. А у них могло возникнуть впечатление, что это слияние задумывалось как поглощение ордена Храма орденом госпитальеров. Разве не могли госпитальеры в силу своего двойного призвания — военного и милосердного — выполнять самые разные миссии, которые собирались вменить единому ордену? Святая земля была потеряна, но у ордена госпитальеров оставались его бедняки… Это вполне может объяснить, почему тамплиеры так настойчиво указывали собору на свою благотворительную деятельность. Не этого ли боялся Жак де Моле, когда писал в своей записке на имя Климента V: «Крайне жестоко и неприязненно принуждать человека, который по зову сердца предпочел одеяние и убеждения одного ордена, изменять свою жизнь и обычаи или выбирать другой орден, чего он совсем не хочет».

В своей записке Жак де Моле изложил аргументы против объединения орденов: в общем, то, что нормально при двух существующих орденах — здоровая конкуренция, соревнование, — станет гибельным при одном ордене — конфликты, внутреннее бездействие. Признаем, в своих аргументах Моле не всегда отличался широтой взглядов. Ему явно не нравилось, что он больше не будет великим магистром. Его аргументация становилась попросту смешной, когда он утверждал, что «во время военных походов на сарацин принято, чтобы один орден находится в авангарде, а второй — в арьергарде». Если останется только один орден, то авангарда и арьергарда просто не будет.

Но Моле был своего рода ограниченным реалистом, который знал толк в людях и честолюбии: борьбу с ними он считал абсолютно бесполезной. Предложенное магистром сравнение с двумя существовавшими тогда нищенствующими орденами, которые «оба тщатся заполучить самых лучших людей и все больше подбадривают своих монахов во всем, что касается совершения богослужения, проповеди и наставления в слове Божьем…», очень уместно. Следует отметить, что соперничество между орденами тамплиеров и госпитальеров никогда не мешало им действовать сообща, когда в этом появлялась необходимость. Факты этому не противоречат, а современники — тем более: ведь, даже сетуя на разногласия и конфликты, они, как мы видели, хвалят или порицают оба ордена вместе, а не по отдельности.

Затем Моле излагает доводы в пользу слияния. Оно способствовало бы значительной экономии, «так как там, где сейчас два прецептора, остался бы всего один». Но главное, под видом защиты проекта объединения магистр хитроумно выдвигает самый сильный аргумент, в силу которого слияние не должно состояться: он отмечает, что по сравнению с прошлым щедрость верующих по отношению к орденам уменьшилась, и «им постоянно наносят большой ущерб прелаты и прочие люди, могущественные и нет, клирики и миряне». Однако, продолжает Моле, «если слияние все же произойдет, то [новый] орден станет таким сильным и могущественным, что сможет защитить свои права от кого угодно и непременно так и сделает».[469] Вне всякого сомнения, именно так и рассуждали Филипп Красивый, Эдуард I, Хайме II или король Кипра — убежденные противники объединенного ордена.

Очевидно, что, даже не произнося этого вслух, Моле наверняка не сомневаться в том, что этих самых монархов больше устраивало существовавшее положение дел. Но именно в этом вопросе интуиция подвела Моле, в отличие от Фулька де Вилларе, великого магистра госпитальеров, который сумел вывести свой орден из-под удара, разместив его за пределами Западной Европы.

Моле не был гением, это ясно. Однако было бы неправильно целиком сосредотачиваться на двух-трех нелепых или несомненно смехотворных положениях его записки для папы. При более внимательном прочтении видно, что автор обладал здравым смыслом, ему не чужд был реализм и даже хитроумие. Моле — консерватор: он так и пишет в начале своего доклада: «Невозможно или по крайней мере редко удается вводить новшества, не вызывая великих опасностей». В этом он полностью остается человеком своего времени — средневековья. Написанное им почти не отличается от того, что в это же самое время вышло из-под пера ученых авторов записок о крестовом походе и слиянии орденов. Например, Раймунд Луллий совершенно серьезно рассуждал о цвете плаща и креста будущих рыцарей единого ордена. А уже в середине XIV в. Филипп де Мезьер, автор трактата на ту же тему, посвятил этой проблеме не одну страницу, исполненную самой искренней заинтересованности. Почитать бы им «Новые приклюгения Лиса»!

Короче говоря, я не нахожу в докладной записке Моле ничего, чтобы могло бы оправдать то нелепое обвинение в глупости, которое обычно предъявляют Моле. Филипп Красивый и его советники, похоже, были того же мнения. Они предпочли обвинить его в ереси.

Часть VI. ГИБЕЛЬ ОРДЕНА ХРАМА

Глава 1. Упущенные возможности

Падение Акры в 1291 г. в каком-то смысле стало для ордена Храма смертным приговором. Именно ему, а не какому-то другому ордену, потому что он упустил возможность приспособиться к изменившейся ситуации.

Геройская смерть Гильома де Боже в 1273 году…

умер брат Берар, магистр ордена Храма, и магистром стал брат Пмьом де Боже. Он был добрым дворянином, родственником короля Франции и неоднократно доказал свое великодушие и щедрость, раздавал милостыню, что принесло ему добрую славу. И в его время орден Храма внушал большое почтение и страх. До того, как стать магистром, он был командором в Апу-лии. Он провел два года за морем и посетил все дома Храма в королевстве Франция, Англия и Испания, собрав огромные богатства, и отправился в Акру…

Он приходился кузеном Карлу Анжуйскому, королю Сицилии. Его брат, Людовик де Боже, был коннетаблем королевства Франция и умер во время крестового похода на Арагон в 1285 г.

Магистр ордена с 1273 по 1291 г., Гильом де Боже был воплощением одновременно всех пороков и добродетелей тамплиеров: надменности, мужества, презрения к людям и опасности. Разумеется, он был предан Анжуйской династии; но в той же мере он был предан и ордену. С самого начала все его действия встречали осуждение даже в самом ордене. Даже его смертельное ранение в первый момент посчитали притворством. Но тем не менее какой конец! Каким символом единства ордена стал долгий путь раненого магистра, которого его люди несли по улицам пылающей Акры! Вспомним события, которые привели к крушению латинских государств и гибели Гильо-ма де Боже.

В 1289 г. магистр ордена Храма узнал через одного из своих тайных агентов при каирском дворе султана Калауна, что тот собирается напасть на Триполи. Гильом де Боже предупредил графа, который не прислушался к его словам — что не удивительно, учитывая непростые отношения между орденом и триполийским двором. Некоторые «грубо отзывались о магистре и уверяли, что он просто пытается их запугать». Но в мае город пал, а его население перебили мамлюки.

Тогда Калаун обратил внимание на Акру, прекрасно укрепленный и защищенный город с сорокатысячным населением. Открыто, не скрываясь, он начал крупномасштабные приготовления к осаде. Естественно, Боже с самого начала знал об этом. Смерть Калауна в 1290 г. ничего не изменила: в начале весны 1291 г. его преемник Малик-аль-Ашраф осадил город, только со стороны суши, не с моря. Семнадцатого мая мусульмане пробили брешь в стене и ворвались в Акру. Контратака, предпринятая военными орденами, захлебнулась. Именно в этом бою Гильом де Боже и получил смертельную рану.

Он выбрался из свалки: «Сеньоры, я больше не могу, ибо я мертв; видите рану». Его люди «сняли его с коня и положили на щит… и понесли его, чтобы похоронить у ворот св. Антония, которые нашли закрытыми». Через другие ворота они попали в какой-то дом, где смогли снять с магистра доспехи. Затем…

они завернули его в покрывало и понесли его к берегу, то есть к пляжу между бойней, где забивали скот, и домом, принадлежавшим сеньору Тира. <…> Люди магистра вышли в море, чтобы подвести к берегу две находившиеся неподалеку барки.

Однако шторм помешал им отплыть.

Другие люди из дома магистра принесли его к дому Храма, и внесли его в дом, не без усилий, так как им не желали открыть, в некое место, во двор, куда выбрасывали нечистоты. Он прожил до конца дня, но так ничего не говорил. <…> Он отдал душу Богу и был похоронен перед алтарем, то есть престолом, где служили мессу. И благоволил к нему Господь, ибо его гибель стала великой потерей[470]

Главным очагом сопротивления стал квартал ордена Храма, который был лучше всего защищен. В конце концов главный дом Храма обрушился, погребя под собой и защитников и нападавших. Те, кому это удалось, отплыли на Кипр или к крепости тамплиеров Шато-Пелерен. Все было кончено. В течение следующих недель Тир, Бейрут и Сидон были оставлены без боя. Четырнадцатого августа 1291 г. тамплиеры ушли из Шато-Пелерена, последнего замка Святой земли.

Жак де Моле или упущенная возможность

Весть о гибели де Боже и падении Акры тут же достигла Сидона, который принадлежал ордену Храма. «По выбору братьев магистром ордена стал Тибо Годен, великий командор Святой земли…». Он почти не оставил следа в истории: отправившись на Кипр в поисках помощи, он там и оставался, ничего не предпринимая. Он умер в 1293 г. Его преемником стал Жак де Моле.[471]

Этот рыцарь из графства Бургундия[472] (совр. Франш-Конте) был принят в орден в командорстве Бон в 1265 г. Какое-то время он провел в Англии, а около 1275 г. отправился на Восток. Интриговал ли он, чтобы стать магистром? Доказательств этому нет. Избрание происходило на Кипре, куда военные ордены перевели свои резиденции: затем Моле отправился в путешествие «за море», т. е. в Европу. Новый магистр побывал в Южной Италии, Венеции, Франции и Англии. Он снарядил корабли, снабдив их оружием, и добился права экспорта зерна из Южной Италии на Кипр. Однако эта помощь была слишком ограниченной, чтобы стать результативной, и латиняне не смогли воспользоваться монгольским вторжением в Сирию, несмотря на все призывы кочевников (1299–1300). В то же время отношения орденов с кипрской королевской властью складывались неровно: короли Кипра совершенно не намеревались подчиняться их влиянию. К тому же между военными орденами и крестоносцами не было единодушия в выборе цели: нужно ли в первую очередь поддержать армянское государство Киликию, последнее христианское королевство в Восточном Средиземноморье? Или начать массированный крестовый поход в Сирию-Палестину, а возможно, и в Египет?

В июне 1300 г. два ордена при поддержке крестоносцев с Запада и кипрских войск совершили несколько морских рейдов на Александрию, дельту и сирийское побережье, особенно Тортосу, где онитщетно ждали монголов — этот шанс был уже упущен. Тамплиеры во главе с Моле заняли и обороняли островок Руад в виду Тортосы. Маршал ордена Бартоломе командовал отрядом из ста двадцати рыцарей, пятисот стрелков и четырехсот служителей. Но у них не было кораблей, что и стало причиной их поражения, о котором рассказывает тамплиер из Тира:

Султан, гонитель христиан, приказал снарядить шестнадцать кораблей и дал их одному эмиру, который раньше был христианином. <…> Когда братья увидели, как они приближаются, то сильно встревожились, ибо у них не было галер, разве что несколько небольших лодок. <…> Сарацины причалили к острову в двух местах, и один отряд тамплиеров остановил их и сбросил в море…

После нескольких стычек, сарацины высадились на остров вопреки сопротивлению…

пеших сержантов-лучников и сирийцев, которые доблестно защищались и перебили множество сарацин, но это не позволило братьям-рыцарям и прочим продвинуться вперед. <…> Сарацины отправили братьям Храма послание, предложив сдаться под честное слово, и пообещали препроводить их в любое место христианского мира, куда те пожелают. Тамплиеры поверили их коварству и сдались по совету брата Гуго д'Анпура [возможно, имеется в виду Ампурия в Каталонии] и вышли. Сарацины отрубили головы всем сирийским сержантам за то, что они хорошо сражались и нанесли большой урон сарацинам. А братьев Храма с позором отвезли в Египет.[473]

Так закончилась последняя крупномасштабная военная операция тамплиеров. Вся ответственность за это плохо организованное мероприятие лежит на Моле. Но он, по крайней мере, решился на нечто более серьезное, чем бесплодные набеги на прибрежную полосу.

С этого момента Моле во всю ратует за всеобщий крестовый поход. Смысл его переговоров с папой Климентом V сводился к тому, что крестовый поход может увенчаться успехом, если опираться на Кипр и сильный флот, командовать которым должен грозный адмирал арагонского флота Сицилии Рожер де Лаурия.[474] Конечно, постфактум легко утверждать, что этот план был неосуществимым. Но ведь Моле знал, о чем думают по всей Европе — короли, твердившие, что все их помыслы о крестовом походе, священнослужители и писатели, которые один за другим составляли проекты освобождения Святой земли.

Это «упрямство» ордена Храма часто сравнивали с позицией госпитальеров, которые в 1306 г. силами небольшого флота, усиленного генуэзскими кораблями, напали на греческий остров Родос и одержали победу. Пятнадцатого августа 1306 г. единственный город Родоса оказался в руках ордена св. Иоанна, однако, чтобы довершить завоевание всего острова, потребовалось еще три года. Впрочем, не стоит слишком настаивать на противостоянии между тамплиерами и госпитальерами. Орден госпитальеров пережил жестокий внутренний кризис: в 1297–1300 гг. великий магистр Гильом де Вилларе созвал генеральный капитул во Франции: он подумывал о том, чтобы перенести туда главную резиденцию ордена. Капитул дважды решительно отверг предложение своего магистра. Племянник Гильома, Фульк, избранный великим магистром в 1305 г., выбрал другой курс: он предпочел сделать орден серьезной военно-морской силой на Средиземном море и обеспечить ему надежный плацдарм на греческих островах Додеканеса. Первоочередной задачей родосской операции вовсе не была борьба с турками. Что касается идей Фулька де Вилларе в том виде, в каком они сформулированы в его первой записке, поданной на имя папы, то они практически не отличаются от соображений Моле, несмотря на то что между 1307 и 1310 гг. магистр госпитальеров претворял свой план в жизнь только на одном Родосе.[475]

Для ордена госпитальеров это завоевание стало невероятной удачей, и тамплиер из Тира нисколько не обманывается на этот счет:

Таким образом, Господь явил свою милость благородному магистру госпитальеров и людям его дома. Ибо в том месте, ставшем их сеньорией, они пребывали в великой свободе и вольности, не подчиняясь никакой другой власти.[476]

По примеру тевтонских рыцарей, обосновавшихся в Пруссии, госпитальеры в свою очередь создали теократическое государство. И нельзя сравнивать с ними тамплиеров, попытавших счастья на Руаде, так как этот остров был слишком мал для государства. В момент завоевания Родоса госпитальерами тамплиеры открыто поддержали восстание Амори против его брата, короля Генриха Кипрского. На что мог надеяться орден Храма? На то, чтобы самому завладеть островом? Определенно, нет. Выкроить себе на Кипре такое же место, какое он занимал в акрском королевстве? В 1302–1306 гг. орден Храмаупустил свой шанс. Может быть, так случилось из-за того, что Моле и сановники ордена сохраняли верность решениям, которые теперь принадлежали прошлому — например, идее всеобщего крестового похода? Хотел ли орден стать государством в государстве на Кипре? А нужно было стать просто государством.

Орден Храма и Филипп Красивый

Такое «просто государство» Жак де Моле нашел во Франции Филиппа Красивого. В июне 1306 г. папа Климент V, который тогда жил в Пуату, вызвал к себе магистров обоих орденов. У него уже находились составленные ими доклады о крестовом походе. Жак де Моле прибыл во Францию в конце 1306 или в начале 1307 г. Магистра сопровождал прецептор Кипра Рембо де Карон. Его присутствие доказывает, что разговор должен был пойти о крестовом походе. Моле не «эмигрировал» и не собирался переносить постоянную резиденцию ордена во Францию. Он лишь прибыл в ответ на приглашение папы, чтобы поучаствовать в обсуждении вопроса, в котором был до известной степени компетентным. Магистр ордена госпитальеров, задержанный делами на Кипре, приехал позднее, в августе 1307 г. Не следует противопоставлять храброго Вилларе, у которого из-за войны с турками не находилось времени, чтобы предстать перед папой, и праздного Моле, который охотно совершил приятное путешествие во Францию. Вилларе, безусловно, прибыл с опозданием, но и он оставался в Европе до октября 1309 г., так что остров Родос был покорен без него.[477] Что касается Моле, прибывшего на совет к папе, то поистине не его вина в том, что он так и не смог вернуться на Восток!

Каковы же были в то время отношения ордена Храма с французской монархией? Даже если сановники ордена Храма этого и не знали, то в 1306–1307 гг. эти отношения складывались не лучшим образом. Но с каких пор началось это похолодание? Были ли арест тамплиеров и суд над ними спланированы заранее? Или же все было организовано если не в последний момент, то, по крайней мере, за предшествовавшие этим событиям четыре-пять лет? Возможно ли, что, изучив процесс тамплиеров и его исход, историки истолковали малозначительные факты как проявления глубокой враждебности короля и его окружения к ордену Храма? Примером тому может служить случай с переводом королевской казны из парижской резиденции ордена в Лувр в 1295 г.

В действительности признаки разногласий с монархией в вопросе о правах и привилегиях ордена Храма наблюдаются с правления Людовика IX. Но в этих разногласиях нет ничего нового, ни присущего исключительно Франции, ни какой-то особой нацеленности на орден Храма. Перевод казны в Лувр не являлся признаком недоверия — в противном случае почему оно исчезло в 1303 г., когда казна вернулась в парижский дом ордена?

Хроника тамплиера из Тира упоминает о бестактности, если не грубости, проявленных Моле в отношениях с папой, и рассказывает об одном случае, который привел к столкновению магистра и короля: якобы парижский казначей ордена Храма одолжил королю четыреста тысяч флоринов, не посоветовавшись с магистром. Моле, рассерженный подобным нарушением устава, исключил казначея из ордена и остался глух к просьбам о помиловании со стороны короля, а затем и папы. Можно усомниться в реальности этого происшествия, поскольку о нем поведал человек, остававшийся на Кипре и располагавший крайне скудной информацией о событиях на Западе (как показывает его рассказ о процессе тамплиеров); впрочем, тамплиер из Тира подтверждает другие свидетельства, представляющие Моле «скаредным человеком» (вспомним рассказ о приключениях Рожера де Флора, ограбленного магистром ордена Храма, которым, без сомнения, был Моле). Правда это или нет, но подобный случай никак не мог стать истинной причиной процесса тамплиеров. Скорее его, то была последняя капля, переполнившая чашу терпения Филиппа.[478] Наконец, в какой степени присутствие тамплиера Гильома де Буанема, или Бубена, среди предводителей восстания в Брюгге в мае 1302 г. могло восстановить короля Франции против ордена в целом?[479]

Тамплиеры королевства и Гуго де Пейро, влиятельный сановник главный досмотрщик ордена, поддержали Филиппа Красивого в его борьбе с папой Бонифацием VIII. Это содействие вовсе не было незначительным; король в нем нуждался. Кроме того, по причинам, о которых я подробно расскажу, приступив к рассмотрению процесса тамплиеров, я полагаю, что «Дело» могло начаться только после пленения папы в Ананьи и окончанием конфликта с Бонифацием VIII. То есть не раньше 1303 г.

Глава 2. Нападение

Слухи

В июне 1307 г. в Париже Жак де Моле провел капитул ордена. Вероятно, на нем обсуждались надоедливые слухи об ордене, ходившие, по крайней мере, с 1305 г. Теперь речь шла уже не о традиционных упреках в высокомерии, корыстолюбии и пр. Родилось обвинение в ереси, идолопоклонстве и содомии. Это вызывало большее беспокойство.

Эти слухи возникли в районе Ажана и распространялись человеком по имени Эскье де Флуаран, выходцем из Безье и приором Монфокона. В 1305 г. этот человек поделился дошедшей до него молвой с королем Арагона Хайме II, и когда последний не выразил доверия к письму Эскье, тот обратился к французскому двору. «Да будет известно Вашему королевскому величеству, что именно я открыл факты, касающиеся тамплиеров, сеньору королю Франции…»,[480] снова написал он Хайме II 28 января 1308 г. Мы находимся в конце 1305 или начале 1306 г. Некоторые советники короля, Гильом де Ногаре. Гильом де Плезиан, начинают собирать досье на орден Храма. С какой целью? Ускорить объединение орденов? Разорить орден Храма? Оказать давление на папу с целью добиться пересмотра последствий покушения в Ананьи (Ногаре был отлучен от Церкви)? У нас нет уверенности в том, что цель уже тогда была четко определена.

Папа знал о распространившихся сплетнях и отказывался им верить. Он не мог не упомянуть о них во время своей встречи с королем Франции в Лионе в 1305 г., а затем в Пуатье весной 1307 г. Чуть позже доверенные лица короля попытались сослаться на согласие папы, чтобы оправдать аресты, однако ни в Лионе, ни в Пуатье об этом и речи не было.

Ногаре терпеливо пополнял свое досье: он вербовал свидетелей обвинения среди бывших тамплиеров, изгнанных из ордена за свои проступки, и внедрил в ряды тамплиеров около дюжины шпионов, «стукачей», как мы сказали бы сегодня. Он усилил давление на папу, предложив торг: Ананьи в обмен на тамплиеров. Жак де Моле был осведомлен обо всем этом тамплиерами из окружения папы.

Он сделал упреждающий ход, попросив Климента V начать расследование, чтобы очистить орден от постыдных обвинений, которые против него выдвинуты. Двадцать четвертого августа 1307 г. папа уведомил короля Франции о том, что распорядился о расследовании. Его инициатива ускорила события, поскольку к этому моменту решение короля, искреннее или нет, уже было принято, а цель определена — уничтожить орден. Однако папское расследование угрожало затянуться, настолько велико было неодобрение папы, или и того хуже — закончиться оправданием. Нарушив границы церковной юрисдикции, королевская полиция взяла дело в свои руки и создала совершившийся факт.

Арест

В пятницу 13 октября, на рассвете, Жан де Веррето, бальи Кана, сообщил нескольким лицам, которых тайно собрал, о королевском письме, датированном 14-м числом прошедшего сентября. Эта дата была символической, так как 14 сентября отмечается праздник Воздвижения святого креста.

О горестное, печальное событие, о котором, конечно, ужасно даже думать. <…> Отвратительное преступление, гнусное злодеяние. <…> Благодаря нескольким достойным доверия лицам, до нас дошло известие о совершенно бесчеловечном деянии, хуже того, о деянии, чуждом всему человеческому.

После изрядной порции риторики Филипп переходит к фактам: «Братья ордена воинства Храма, скрывающие волчью злобу под овечьей шкурой и одеянием ордена, гнусно кощунствующие над нашей верой», обвиняются в отречении от Христа, плевках на распя-яе, совершении непристойных жестов при приеме в орден, и «своим символом веры они клянутся, не боясь оскорбить человеческий закон, безотказно отдаваться друг другу, когда бы их ни попросили». Затем король рассказывает о расследованиях и совещаниях, предшествовавших его решению:

Ввиду того что истина не может быть полностью раскрыта иным способом, а горькие подозрения пали на всех… мы решили, чтобы все члены названного ордена в нашем королевстве, без всякого исключения, были арестованы и содержались под стражей до суда Церкви, и чтобы все их имущество, движимое и недвижимое, было изъято, передано в наши руки и надежно сохранено. <…> Именно поэтому мы поручаем и строго предписываем вам в том, что касается округа Кан, и пр.[481]

Далее следуют предписания, адресованные чиновникам, которым поручается проинструктировать бальи и сенешалей о том, как им надлежит произвести арест и расследование. Заканчивается этот текст кратким изложением тяжких обвинений против гамплиерои.

Жан де Верето получил это письмо задолго до 13 октября из рук уполномоченных, раскрывших ему цель операции. Те же самые чиновники потребовали, чтобы он сохранил полученную информацию в тайне от всех орденских домов своего округа, «и из предосторожности, если в этом есть нужда, провел также расследование в других монастырях и притворился, что это по поводу десятины (от 3 июня 1307 г,) или под другим предлогом».

Итак, 6 октября Жан де Верето, не вызывая подозрения, приступил к составлению описи владений ордена Храма. На рассвете 13 октября, чтобы дело пошло быстрее, Жан де Верто собрал необходимое количество людей и сообщил им об их задачах в округе Кан. Сам бальи произвел арест тамплиеров Божи; его подчиненный, виконт Кана, взял на себя тамплиеров Бретвиля. Виконт послал своего секретаря в Курваль и поручил доверенному рыцарю действовать в Вуазме. Бальи предпринял то же самое в отношении Луваньи. Всего вдобавок к тамплиерам Кана было арестовано тридцать рыцарей, которые были тайно помещены в королевскую тюрьму. Количество задержанных братьев-сержантов было более значительным.[482] Одновременно то же самое произошло по всему королевству. Будучи хорошо подготовленной, эта полицейская спецоперация увенчалась полным успехом.

Число арестованных трудно определить; в Париже их было сто тридцать восемь. Папская комиссия, проводившая допрос тамплиеров в 1309 г., оценила их количество в пятьсот сорок шесть человек, собранных со всего королевства и размещенных в Париже в трех десятках различных мест (тюрьмах, монастырях, частных жилых помещениях). Очень немногим удалось уйти от облавы, официально двенадцати, но, вероятно, их было вдвое больше. Единственным высокопоставленным сановником, которому удалось ускользнуть, стал прецептор Франции Жерар де Вильер. Некоторые беглецы позднее были схвачены, например прецептор Оверни Имберт Бланк, арестованный в Англии в 1309 г. Большинство из тех, кто ускользнул из полиции, бежали в самый день ареста. Эффект неожиданности был полным.

Но за пределами королевства эта политика совершившегося факта почти не получила положительной оценки. Уже 16 октября Филипп Красивый написал европейским монархам, сообщая им об операции и побуждая их действовать таким же образом. Эдуард II ответил 30 октября, что не верит ни одному из обвинений, выдвигаемых против ордена Храма. Хайме II в своем ответе защищал орден. Папа, собравший консисторию в Пуатье 15 октября, был уязвлен. «Ваше импульсивное поведение является выпадом против нас и Римской церкви», — написал он королю 27 октября. Папа Климент V был слабым, больным и нерешительным человеком. Он знал, что подлинной ставкой в этой игре являлся не орден Храма, а папский авторитет, попранный поступком Филиппа Красивого.[483]

Король не терял времени. Не верите? Не имеет значения! С конца октября начинают сыпаться первые признания тамплиеров — еще как поверите!

В течение ноября и декабря папа и европейские короли изменили свои взгляды. Цель папы была ясна: он стремился затормозить скорый суд, затеянный Филиппом, и перехватить инициативу. Орден Храма находится под обвинением — ладно, но пусть начатое против него судебное разбирательство будет открытым и контролируется Церковью. Двадцать второго ноября он издал буллу «Pastoralis praeeminentiae», в которой распорядился арестовать всех тамплиеров и передать их имущество в руки Церкви.

Эдуард II написал королям Иберийского полуострова и Сицилии, делясь с ними своими сомнениями. Десятого декабря он написал и папе. Однако 14 декабря он получил буллу и с этого момента подчинился решению понтифика. Английские тамплиеры были арестованы 10 января и заключены в тюрьмы Лондона, Йорка и Линкольна. Приказ об аресте прибыл к юстициарию Ирландии 25 января, и 3 февраля он был выполнен в Дублине. В целом на Британских островах было взято под стражу сто тридцать пять тамплиеров.

Реакция пяти королевств Иберийского полуострова оказалась неоднозначной. Наварра находилась в руках Людовика, старшего сына короля Франции, и 23 октября тамплиеры были заточены в Памплоне. Три тамплиера из Арагона были схвачены во время облавы, но благодаря протестам Хайме II были выпущены на свободу. Впрочем, сам король Арагона, не дожидаясь папской буллы, еще 1 декабря приказал арестовать тамплиеров королевства Валенсия. Здесь верх одержали интересы государства. Арагонские тамплиеры владели мощными замками, которые король стремился прибрать к рукам и ни в коем случае не собирался допустить, чтобы имущество ордена Храма послужило к увеличению богатства духовенства, и особенно ордена госпитальеров (короли Арагона выступали противниками слияния орденов). Тем не менее за пределами Валенсии, где аресты состоялись (там под стражу был взят Эксмен де Ленда, магистр провинции Арагон), тамплиеры сумели себя защитить. Под командованием Раймунда Са Гардиа, настоятеля крупного руссильонского командорства Ма Де, они заперлись в своих замках Мираве, Монзон, Аско и др. С декабря 1307 по август 1308 г. Раймунд переписывался с королем, защищая орден и напоминая о тех услугах, которые тамплиеры оказали делу Реконкисты. С февраля 1308 г., не прекращая переговоров, Хайме II осадил крепости. Первые замки капитулировали в августе, Мираве и Кастеллот — в ноябре, Монзон продержался до мая 1309 г., а Халмера сдалась только в июне 1309 г. В августе Са Гардиа был препровожден в Руссильон, принадлежавший королю Майорки, младшему представителю арагонского королевского дома. Король Майорки не мог противостоять королю Франции и после издания «Pastoralis praeeminentiae» отдал приказ об аресте тамплиеров.[484]

В Кастилии и Португалии монархи защищали орден. Они приступили к арестам только после новой папской буллы «Faciens misericordiam», изданной в августе 1308 г.

Впрочем, позиции властей определялись их связями, более или менее тесными, с французской короной. Граф Прованса и король Неаполя Карл II Анжуйский последовал примеру Филиппа Красивого: 13 января 1308 г. он направил своим доверенным лицам запечатанные послания…

по поводу важного дела. <…> Вы же держите их [послания] у себя и храните в строгой тайне, не раскрывая, сохраняя и держа запечатанными тем же самым образом, в каком они будут вам переданы, до 24 дня настоящего месяца января. В этот указанный день, до рассвета или скорее еще ночью, вы их вскроете и, тотчас прочитав, вы в тот же самый день без промедления исполните то, о чем в них говорится…[485]

Так и было сделано. Однако в Тулоне семеро тамплиеров, вероятно предупрежденных епископом города Раймундом Ростэнжем, сумели вовремя скрыться.[486]

Во Фландрии приказ об аресте, отданный 13 ноября 1307 г., пришлось повторить 26 марта 1308 г. В Бретани арест вызвал конфликт с королевскими чиновниками короля Франции, прибывшими, чтобы захватить имущество ордена: их выставили вон. В Германии власти повели себя по-разному. Епископ Магдебурга обвинил тамплиеров в поддержке враждебного епископа Хальберштадтского и летом 1308 г. приказал арестовать. Нам ничего не известно о судьбе тамплиеров в Австрии, Польше и Венгрии. В Италии, по-видимому, большинству удалось спастись.[487]

На Кипре ситуация была наиболее тяжелой, потому что тамплиеры были многочисленны, вооружены и располагали замками. К тому же они были главной опорой Амори в борьбе против его брата Генриха. Папская булла была доставлена на остров только в мае 1308 г. Маршал ордена Эйме д'Оселье отказался подчиниться и сдать оружие. В конце концов 1 июня 1308 г. после нескольких туров долгих переговоров он уступил. Тамплиеры стали пленниками в собственных замках Хироликия и Эрмасайя.

Таким образом, потребовалось девять месяцев, чтобы приказ папы был выполнен по всему христианскому миру. Подчинились все. Однако за пределами Франции и стран, находившихся под ее влиянием, это было сделано неохотно. Тем не менее в течение этого периода досье существенно обогатилось.

Обвинения и первые допросы

Письмо от 14 сентября 1307 г., в котором король приказал арестовать тамплиеров, было составлено весьма искусно. Якобы вначале король не хотел верить слухам. Но мало-помалу «родились предположения и сильные подозрения». Тогда он решил установить истину, и «чем шире и глубже мы изучали, как будто подкапываястену, тем ужаснее становились мерзкие дела, на которые мы наталкивались». Ему ничего не оставалось, как перейти к действию. Что касается средств, которые пришлось применить, чтобы выявит! правду, то текст совершенно откровенен:

понятно, что всю правду невозможно открыть, иначе как взяв под подозрение всех, и что если и есть невиновные, то важно, чтобы они были проверены как золото в тигле и оправданы судом, который настоятельно необходим…

Королевские распоряжения без обиняков предписывали «при необходимости» применять пытки (р. 19–23).

После появления первых признаний обвинения обрели почву. Начиная с августа 1308 г., когда папская власть взяла дело в свои руки, обвинения были объединены в пятнадцать статей, включавших восемьдесят восемь (или восемьдесят семь) вопросов в судебной процедуре против личностей, или сто двадцать семь — против ордена.[488] Следуя за Малкольмом Барбером, можно свести все эти статьи к семи основным положениям:

— Тамплиеры отрицают Христа, которого считают ложным пророком, распятым за собственные грехи, а не во искупление грехов человечества. Во время своих церемоний они топчут крест, плюют и мочатся на него.

— Они поклоняются идолам, кошке и голове с тремя лицами, которыми они подменяют Спасителя.

— Они не верят в таинства, а священники ордена во время мессы «забывают» произнести формулы пресуществления.

— Магистры и сановники ордена, будучи мирянами, отпускают братьям грехи.

— Тамплиеры практикуют непристойные и гомосексуальные обычаи.

— Они обязуются способствовать обогащению ордена любыми средствами.

— Они тайно собираются по ночам; всякая огласка относительно капитулов строго наказывается вплоть до смерти.

Пятнадцатого октября 1307 г., выступая перед собранием нотаблей в Нотр-Дам, Гильом де Ногаре черпал свои аргументы в оправдание ареста из аналогичного арсенала. Сначала агенты короля, потом инквизиторы вырвали у тамплиеров признания, требовавшиеся, чтобы подкрепить обвинения.

В Париже допросы начались уже через неделю после ареста. В октябре и ноябре было принято сто тридцать восемь свидетельских показаний, к которым нужно прибавить еще девяносто четыре, полученных в провинции. Краткое исследование Малкольма Барбера, начавшего с парижских показаний, показывает, что речь шла о людях, средний возраст которых составлял сорок два года, а большинство принадлежало к числу братьев-сержантов или братьев-служителей. Сто тридцать четыре из ста тридцати восьми частично или полностью подтвердили обвинения, выдвинутые против их ордена. В провинции некоторое время держались тамплиеры Кана. Два немецких тамплиера, допрошенных в Шамоне, все отрицали.

Все, от пастуха из Божи до великого магистра Жака де Моле, в чем-то признавались, но ясно, что решающее значение для хода дела имели исповеди сановников. Именно здесь король и Ногаре добились самого явного успеха. Первым, 21 октября, сделал признание Жоффруа де Шарне, прецептор Нормандии. Ему было пятьдесят шесть лет, и он был принят в орден в Этампе за тридцать семь или тридцать шесть лет до этого…

Когда его принимали, ему принесли крест с изображением Иисуса Христа, и тот же самый брат, который его принял, велел ему не верить в того, чье изображение было перед ним, потому что это лжепророк, а не Бог. И тогда принимавший его брат заставил его трижды отречься от Иисуса Христа — по его словам, только устами, но не сердцем.

Когда его спросили, плевал ли он на само изображение, он под присягой сказал, что не помнит такого, и думает, что это потому, что они торопились.

Когда его допрашивали по поводу поцелуя, он сказал под присягой, что поцеловал магистра, который его принял, в пупок, и слышал, как брат Жерар де Созе, прецептор Оверни, говорил братьям, присутствовавшим на капитуле, что предпочитает совокупляться с братьями ордена, нежели предаваться разврату с женщинами, но сам он этого никогда не делал, и никто никогда его к этому не принуждал (р. 31–33).

Признание Гуго де Пейро, который в качестве генерального досмотрщика ордена присутствовал при сотне вступительных церемоний, безусловно, навредило ордену больше всего. Он сказал почти то же самое, что и Шарне, и уточнил, что сам принимал братьев таким же точно образом, «потому что таков был обычай согласно уставу ордена».

Когда его спросили, уверен ли он в том, что все братья вышеназванного ордена были приняты таким же образом, он ответил, что он так не считает. Од-нако впоследствии, в тот же день представ перед вышепоименованным членом комиссии, нами, нотариусами, и нижеподписавшимися свидетелями, он добавил, что плохо понял и плохо ответил, и под присягой подтвердил свою уверенность в том, что всех принимали скорее таким же образом, чем каким-то другим, и что он сказал это, чтобы уточнить свои показания, а не отказаться от них (р. 41–43).

И какое значение на фоне этих признаний могли иметь показания Жана де Шатовилье, который на допросе 9 ноября отверг все обвинения, выдвинутые против ордена Храма?

Двадцать четвертого октября Моле подтвердил заявления Шарне и Пейро; на следующий день он публично повторил свое признание в присутствии магистров Парижского университета. При этом он велел всем братьям говорить всю правду, т. е. сознаться во всем, что полностью сломило всякую волю к сопротивлению. Двадцать шестого октября торжествующий Филипп Красивый снова написал королю Арагона.

Формально у последнего не было никаких оснований возражать против судебной процедуры, осуществленной в Париже, так как допросы проводили инквизиторы Гильом Парижский и Николь д'Эннеза. Но в провинции, прежде чем предстать перед судом инквизиции, тамплиеры сначала проходили через руки королевских агентов. В Кагоре заседания шли под председательством сенешаля, и его подчиненные предварительно угрожали обвиняемым истязаниями, показывая им пыточные инструменты. Этого часто оказывалось достаточно: в 1308 г. прецептор Жантье в Лимузене сказал, что сдался при одном виде этих орудий. Нужно также учитывать и условия содержания: секретность, хлеб и вода в продолжение долгих дней, плохое обращение, унижения: в Кагоре Ато де Сальвиньи провел четыре недели в кандалах, питаясь хлебом и водой.

Пытки применялись к особо упорным или сомневающимся, т. е. к тем, кто, так или иначе, воздерживался от признаний. Приведенный выше отрывок из признания Гуго де Пейро наводит на мысль, что он оказался в их числе. Это еще более явно в случае Римбальда де Карона, прецептора Кипра: когда его допросили утром 10 ноября, он все отрицал, допрос был отложен, а вечером, когда он возобновился, Римбальд подтвердил все, что от него хотели. Прецептор Дузана, Итье де Рошфор, подвергся пытке вторично, уже после признания, так как его палачи заподозрили, что он не сказал всего, особенно об идолопоклонстве.

Теперь пришло время задаться вопросом о реальности этих обвинений, т. е. о проблеме невиновности или виновности тамплиеров. Однако важно показать, что эти непомерные обвинения не отличались новизной и Ногаре с подручными почерпнули их из проверенного арсенала борьбы с ересями. И в этом они не были первопроходцами: епископ Памье Бернард Сессе в 1301 г. и папа Бонифаций VIII в 1302–1303 гг. уже успели прибегнуть к накопленному в этой области опыту. Во всех этих судебных делах ощущается усмешка Ногаре, метод которого состоял в том, чтобы превратить противника — будь он сам папа — в еретика. И тогда он без промедления обращал в свою пользу страхи и панику, которую вызывало одно упоминание о ереси у средневековых людей.

Письмо папы Григория IX описывает характерные черты люциферианской ереси, раскрытой в Германии в 1253 г.: среди них значится отрицание Христа и креста, идолы (жаба или черная кошка, воплощение Люцифера), сексуальное и гомосексуальное распутство, тайны, ночные сборища. Малкольм Барбер предлагает яркое сравнение между этим описанием и обвинениями против тамплиеров.[489] К этой давней основе прибавились некоторые свежие элементы или, по крайней мере, новая трактовка старых претензий, отождествляющая их с магией, колдовством или ересью. «Большие французские хроники» представляют список из одиннадцати статей обвинения. Среди них мы находим, например, поклонение черной кошке и непристойный поцелуй в анус, который не фигурирует в списке из ста двадцати семи статей 1308 г.

Эти обвинения необходимо рассматривать как по отдельности, так и в качестве единого целого. Каждое из них соотносилось с чем-то хорошо известным и доступным пониманию большей части населения.

Пункты об отрицании креста и жертвы Христовой заставляют вспомнить о верованиях катаров и, сверх того, соотносятся с религией ислама. К тому же обвинение в идолопоклонстве наводит на мысли о мусульманах, которые на Западе воспринимались как язычники. Черная кошка вполне традиционно считалась воплощением демона.

История магической головы тамплиеров соотносится с народными верованиями, начиная с античной легенды о Персее и Медузе, которая была хорошо известна в эту эпоху.

Итальянский нотариус Антонио Сиччи из Верчелли, который в течение сорока лет состоял на службе у тамплиеров Сирии, допрошенный 1 марта 1311 г., оставил нам ее наиболее полную версию:

Я несколько раз слышал о том, что произошло в Сидоне. Некий дворянин из этого города любил одну благородную женщину из Армении. Он не знал ее при жизни, но когда она умерла, он тайно осквернил ее труп в гробнице в ту самую ночь, когда ее похоронили. Совершив это дело, он услышал голос, сказавший ему: «Вернись, когда придет время родов, потому что тогда ты найдешь голову, дочь твоего семени». Когда время настало, рыцарь вернулся к гробнице и нашел человеческую голову между ног погребенной женщины. Снова послышался голос, который произнес: «Береги эту голову, потому что от нее к тебе придут всяческие блага». В ту пору, когда я слышал об этом, прецептором этого места (Сидона) был брат Матью, уроженец Пикардии. Он побратался с правившим в то время султаном Вавилона (Каир), так как каждый выпил крови другого, в знак того, что они считают друг друга братьями.[490]

Сама история уже была рассказана Готье Мапом в 1182 г. и Жерве де Тильбери, а в XIII в. получила распространение в модных романах. Две постоянные величины этого повествования — сексуальное извращение с насилием над умершей и магическая голова, насылающая смерть своим взглядом и дающая неуязвимость своему обладателю, сколько бы он ее у себя не держал. Голова Медузы является устрашающим символом женского пола, а легенда о Медузе представляет собой «выражение вымыслов, связанных со страхом перед женщиной, и тут совершенно естественно находит себе место тема совокупления с мертвой, инцеста и содомии».[491]

Соломон Рейнах продемонстрировал то, как эта легенда могла оказаться связанной с тамплиерами. Он обнаружил следы этой истории в Северной Сирии за столетие до процесса: Персей сделался рыцарем, а рыцарь означал рыцаря Храма par excellence. На Востоке рассказывали о том, что магическую голову прячут рыцари, и это, разумеется, были тамплиеры. Они тайно обратились в ислам и поклоняются этой голове как идолу, кроме того, голова эта именовалась Магометом, а затем, в результате искажения, Бафометом. Она используется во время посвящения тамплиеров, которые носят вокруг талии шнурочки, которые сначала прикладывают к ней. «И говорят, что эти шнурочки клали и обвивали вокруг шеи идола, имевшего вид человеческой головы с большой бородой. И они целовали эту голову и поклонялись ей на своих провинциальных капитулах», — говорится в приказе об аресте от 14 сентября 1397 г. (р. 29).

Таким образом, здесь мы снова возвращаемся к исламу: текст нотариуса Сиччи ясно подразумевает, что поклонение голове является знаком обращения в ислам. Ношение шнурочков недвусмысленно соотносится с учением катаров, поскольку в этой религии оно символизировало получение «утешения» (сопsоlатепtит).

Отсутствие формулы освящения во время мессы, в результате его последняя лишается всякого смысла, можно было истолковать по-разному. В понимании народа это еще одно свидетельство совпадения с верой катаров, отрицавшей действительность таинств. Для более просвещенных умов отсутствие формулы пресуществления означало, что Христос не присутствует на мессе во плоти, что делает ее осмысленной. В частности, заупокойные мессы, совершавшиеся капелланами Храма, ничего не стоили, а сопровождавшие их приношения, милостыня и пожертвования были тщетными. Семьи, которые приносили эти дары, были ограблены и имели право потребовать у ордена Храма отчета.

Подведем итог: действие освященной просфоры заключается в том, чтобы отгонять демонов и колдунов, а тамплиеры отказались от освящения, потому что сами — демоны и колдуны.

Что касается обвинения в гомосексуализме, то здесь корни уходят в библейскую историю о Содоме, городе, зараженном грехом и наказанном за это Богом. Естественная для средневековья логика привела к тому, чтобы связать с тем же грехом падение Акры и гибель латинских государств на Востоке. И если бы мудрый король Филипп не принял мер предосторожности, Францию — королевство Святого Людовика — постигла бы такая же участь. Можно вернуться к катарам: «совершенные» всегда ходили парами, и к исламу: в торговле рабами особенным спросом пользовались молодые юноши.

Обвинения, выдвинутые против тамплиеров, образуют единое целое, призванное дискредитировать орден, сблизив его с еретиками, в частности катарами, и представив доказательства его полного искажения исламом. Примешав к ереси магию и колдовство, Ногаре с подручными надеялись одним махом поставить себе на службународные предания и идеи, распространившиеся в интеллектуальном мире во второй половине XIII в. Уточним, что эти идеи по повод) магии и колдовства в действительности не были новыми, но опирались на новые авторитеты, например св. Фому Аквинского. Постараемся также не слишком спешить в поиске истоков представления о тождественности колдовства и ереси. Только в конце XIV и начале XV вв. Церковь назвала ересью колдовство и, в более общем смысле, целый ряд народных суеверий, и начала их преследовать с тем же пылом, с каким прежде преследовала собственно ересь (см., например, процесс Жанны д'Арк). В 1310 г. мы еще находимся на этапе охоты на еретиков, а охота на ведьм развернулась только в конце средневековья и в эпоху Ренессанса (да, да!).[492]

Теперь «горькие подозрения» Филиппа Красивого получили подтверждение благодаря многочисленным и совпадающим по содержанию признаниям. Они были тем весомее, что изобличали поступки и обычаи, согласные с общими верованиями своего времени, что не могло не поколебать самых убежденных скептиков: князей и папу. Однако, несмотря ни на что, дело затянулось — к великому недовольству короля и его приближенных. При всем совершенстве запущенного механизма, он застопорился.

Неожиданный сбой: обвинение в затруднении

Издав буллу «Pastoralis praeeminentiae», папа снова завладел инициативой. Возможно ли, чтобы и его смутили признания тамплиеров? В тот момент он в основном негодовал на незаконное вмешательство короля Франции в папскую юрисдикцию.

Для Филиппа Красивого эта булла, конечно же, стала источником беспокойства: он не мог ее отвергнуть, а значит, ему нужно было лавировать с тем, чтобы как можно меньше уступить папе. Он дважды уклонялся от просьб папы о передаче тамплиеров под контроль Церкви. Он не смог предотвратить того, что в декабре 1307 г. в присутствии двух кардиналов, присланных папой, Моле и другие руко водители ордена не повторили своих признаний, а Моле рассказал, что боялся пыток. С этого момента папа уже знал, как себя вести Климент V развил свое преимущество и в феврале 1308 г. затормо зил действия инквизиторов.

Филипп Красивый нанес ответный удар сразу в двух направлениях, усилив давление на папу и взбудоражив общественное мнение в королевстве. Точно так же он действовал против папы Бонифация VIII.

Он обратился к докторам Парижского университета, задав им семь вопросов о законности своих действий. Может ли светская власть действовать в одиночку, когда заблуждение очевидно? Получив доказательства виновности тамплиеров, не вправе ли он был арестовать их? И т. д.

Ответ университета, полученный только 25 марта 1308 г., был озадачивающим и скорее неблагоприятным для начинаний короля. Ученые отстаивали церковную юрисдикцию и утверждали, что орден Храма — монашеский орден. Правда, они согласились, что благодаря наличию признаний «имеется горькое подозрение, что все члены ордена являются еретиками или пособниками ереси». Этого оказалось достаточно, чтобы осудить орден и оправдать расследование, начатое королем.

В борьбе с папой королевская власть использовала еще одно средство — клевету. Были обнародованы анонимные пасквили, в которых папу обвиняли в непотизме (что трудно отрицать!), потакании ересям и пр. Все это сопровождалось угрозами и напоминаниями о злоключениях Бонифация VIII.

Одновременно правительство созвало в Туре Генеральные штаты королевства. Инициатором этого заседания стал Гильом де Ногаре: «Небо и земля поколебались от дерзости столь великого преступления, и стихии пришли в смятение. <…> Против столь беззаконной язвы должно восстать все — законы и оружие, скоты и четыре стихии» (р. 105–107). Эта фраза уже сослужила свою службу в борьбе против Бонифация VIII…

На заседаниях штатов присутствовали представители духовенства, знати и городов. В качестве этих последних были без колебаний приглашены жители даже крошечных поселков, и в результате набралось около трехсот человек. Нам ничего не известно о дискуссиях (проходивших между 5 и 15 мая). Однако представители всех трех сословий сопровождали короля в Пуатье на встречу с папой. В течение июня и июля Филипп, Ногаре и Плезиан непрерывно оказывали давление на Климента V. Плезиан представлял позицию короля на консистории, проходившей 29 мая. Он собрал воедино всеобвинения против ордена Храма. Папа не отреагировал. Тогда 14 июня Плезиан пошел в атаку:

Ваше Святейшество ответило в общих словах, не сказав ничего определенного о конкретном деле; вы видели, что умы присутствовавших там слушателей были поражены неожиданностью. <…> Поэтому некоторые подозревают вас в желании покровительствовать тамплиерам…

Далее следует угроза прямого вмешательства светской власти и народа, так как «все те, кого касается это дело, призваны защитить веру» (р. 129).

Плезиан потребовал возобновить расследование во всех диоцезах, снова привлечь к делу инквизиторов и полностью искоренить орден Храма, признанный сектой.

Чтобы усилить давление, советники короля 27 июня 1308 г. представили папе семьдесят два тамплиера, хорошо подготовленных и отобранных из числа отступников ордена или рыцарей, подвергшихся пыткам. Этьен де Труа, один из первых обвинителей ордена, покинутого им еще до ареста, дал показания без всяких уговоров. По его словам, принимавший его в орден Гуго де Перо сказал ему, показав крест:

«Следует, чтобы ты отверг того, кто здесь изображен». Я противился изо всех сил, но один из присутствовавших там братьев извлек свой меч и, приставив острие к моему боку, закричал: «Если ты не отвергнешь Христа, я проткну тебя этим мечом, и ты умрешь на месте». Все остальные также угрожали мне смертью, и поэтому я в конце концов отрекся от Христа, но всего один раз.[493]

Филипп Красивый из предосторожности оставил в Шиноне сановников ордена, якобы заболевших.

Пятого июля Климент V сдался. Вернувшиеся на свои места инквизиторы теперь действовали вместе с епископами в масштабе диоцезов. В булле «Faciens misericordiam» от 12 августа 1308 г. папа объяснил свою позицию по поводу суда над тамплиерами. Он возложил на провинциальные соборы обязанность судить тамплиеров как частных лиц по представлению епархиальных комиссий. Чтобы судить орден в целом, он назначил папских уполномоченных в каждом государстве или регионе. Парижская комиссия, отвечавшая за королевство Франция (именно здесь происходили основные события), состояла из восьми человек. Решение об окончательном уничтожении ордена было принято и провозглашено на общем соборе, созванном буллой «Regnans in coelis». Он проходил в Вьенне в начале 1131 г. Наконец, понтифик оставил за собой право судить руководителей ордена. Имения ордена должны были использоваться на нужды крестового похода. В ожидании его начала опеку над ними получил король, одновременно «по просьбе Церкви» сохранив контроль над пленниками.

Победа короля была полной. Но только внешне. Ведь папа сохранил всю свою свободу действий и мог затягивать и тормозить процесс. И это удалось ему как нельзя лучше, так как дело не было завершено еще добрых два года.

В действительности епархиальные комиссии приступили к работе только весной 1309 г. Что касается апостолической комиссии, то она впервые собралась в ноябре 1309 г. Епископы, не очень убежденные в виновности тамплиеров, как и папа, не выказывали признаков особого рвения. Удивительно, что не делал этого и Филипп Красивый: хотя он и был уверен в том, что сможет держать папскую комиссию под контролем, он все же не стремился ускорить начало заседаний, боясь, что перед уполномоченными папы братья смогут отказаться от своих показаний.

Во Франции епископальные расследования начались в середине 1309 г., в некоторых других местах для этого пришлось дожидаться 1310 г. Для французских заключенных это означало вторую череду допросов. В Англии, Испании и Италии она оказалась первой. И снова были использованы пытки — не везде, но и не только во Франции. В качестве примера можно сослаться на предписания, данные епископом Парижа: предметом особого интереса являлось то, каким образом тамплиеры принимались в орден. В случае необходимости «следует пригрозить пыткой, даже страшной, и показать инструменты, но не начинать ее тотчас же. <…> Пытать должен подходящий для этого церковный пыталыцик — обычным способом и в меру» (р. 143).

Во Франции пытки применялись почти повсеместно, кроме Клермона. В Англии ничего такого не происходило, пока в сентябре 1309 г. там не появились два инквизитора с континента (в стране своих инквизиторов не было). Тамплиеры, содержавшиеся в Лондоне, отвергли обвинения. Инквизиторы потребовали примененияпыток, на что король 9 декабря ответил согласием. Однако шесть месяцев спустя инквизиторы пожаловались — никто не хочет пытать! Они потребовали, чтобы пленников перевезли в Понтье, континентальное владение короля Англии, не подчинявшееся английским законам. В конце концов, поиски «подходящего пыталыцика» увенчались успехом, и пытки начались, но только в июне 1311 г. были получены признания у трех тамплиеров (всего лишь).[494] В Ирландии комиссия по расследованию состояла из трех доминиканцев, двух францисканцев и каноника из Килдара. Она задала восемьдесят семь вопросов пятнадцати тамплиерам, допрошенным в феврале 1310 г. в соборе Св. Патрика в Дублине.[495]

В Арагоне сохранились только материалы допросов тамплиеров из Лериды и Руссильона. В этом регионе братья защищались особенно упорно. Пьер Блада объявил 15 февраля 1310 г.:

Мерзости, приписываемые ордену на основании так называемых признаний его руководителей, никогда не существовали, и я добавляю, что если великий магистр ордена Храма сделал эти признания, которые ему приписывают, во что я, со своей стороны, никогда не поверю, то он солгал и погряз во лжи.

Брат-капеллан Раймунд Сапте твердил то же самое.[496]

Понадобился приказ папы, изданный в марте 1311 г., чтобы пытки были применены к восьми тамплиерам из Барселоны. Некоторые из них заранее позаботились о том, чтобы объявить, что их показания не будут иметь силы, но ни один не сдался.[497] В Кастилии и Португалии допросы проводились обыкновенными способами.

В Германии ситуация порой складывалась особенно драматично. Архиепископ Магдебурга, относившийся к тамплиерам чрезвычайно враждебно, бросил их в тюрьму и вознамерился самолично их судить, за что был отлучен от Церкви своим соперником, епископом Хальберштадта. В Майнце 11 мая 1310 г. прецептор дома в Грюмбахе и двадцать рыцарей захватили зал, где проходили допросы братьев; прецептор выступил в защиту ордена и своего брата Фридриха фон Зальма и предложил доказать свою невиновность участием в ордалии. Тридцать семь присутствовавших там тамплиеров заявили о своей невиновности.[498]

В Италии пытки применялись в Неаполе и папском государстве — за счет этого удалось заполучить несколько признаний. В Северной Италии в сентябре 1309 г. была учреждена комиссия под началом архиепископа Равенны Ринальдо да Конкореццо. Она наблюдала за ходом расследования в диоцезах. Очень немногие из допрошенных тамплиеров находились в тюрьме. Затем провинциальный собор на двух заседаниях в январе и июне 1311 г. изучил полученные материалы и вызвал в суд содержавшихся в заключении тамплиеров Пьяченцы, Болоньи и Фаенцы. Они были признаны невиновными, с; чем согласился и францисканский инквизитор. Только два инквизитора-доминиканца считали тамплиеров виновными и порицали то, как Конкореццо провел расследование и процесс. Они пожаловались папе, который в письме к архиепископу упрекнул его за пренебрежение пытками и приказал снова начать допросы. Конкореццо отказался, но его коллеги в Пизе и Флоренции воспользовались этим, чтобы возобновить преследование тосканских тамплиеров, на сей раз с применением пыток. В Венеции, городе без костров, инквизиция находилась в руках государства: здесь тамплиеров не только не трогали, но даже позволили им остаться в их собственном доме.[499]

Наконец, на Кипре тамплиеры отвергли обвинения, и для возобновления расследования здесь также потребовался приказ Климента V. Разбирательство, проходившее во Франции, отличалось почти полным отсутствием свидетельских показаний, исходивших от лиц, не принадлежавших к ордену: в 1309–1310 гг. такие свидетели дали всего шесть показаний из двухсот тридцати одного. Напротив, за пределами Франции были получены многочисленные сторонние свидетельства: шестьдесят в Англии, сорок одно в Ирландии, сорок четыре в Шотландии (где тамплиеров было двое). Количество благожелательных и негативных свидетельств одинаково, причем последние чаще всего сводятся к пересудам и сплетням. Сорок одно свидетельство в Ирландии исходит от тридцати семи церковнослужителей и четырех мирян, один из которых в прошлом являлся сержантом ордена Храма. Из числа свидетелей обвинения трое одновременно входили в комиссию по расследованию.[500]

Крах ордена Храма

После этого быстрого обзора европейских горизонтов нам стоит вернуться чуть-чуть назад и остановиться на Франции. Именно там разворачивались главные события, поскольку одновременнос епархиальными расследованиями вроде тех, о которых мы только что говорили, комиссия из восьми человек вела разбирательство дела о виновности ордена как такового.

Когда в ноябре 1309 г. эта комиссия собралась на первое заседание, она присутствовала в неполном составе, и до 22 ноября перед ней не предстало ни одного тамплиера, чтобы защитить орден. Однако, и мы располагаем соответствующими доказательствами в отношении епископа Базаса, комиссия оповещала о своей работе тамплиеров, содержавшихся под стражей в королевстве. Двадцать шестого ноября на заседании присутствовал Жак де Моле: он стремился достойно защитить орден, но захотел получить совет, так как сам был недостаточно мудр.[501] Ему перевели на французский различные документы. В зале, как будто случайно, присутствовал Гильом де Плезиан, «но не по приказу поименованных господ уполномоченных, как они сами сказали» (р. 153). Явившись туда вторично несколько дней спустя, Моле занял позицию, с которой уже больше не сходил: раз папа оставил за собой суд над ним, он будет говорить только в присутствии папы. Когда 2 марта 1310 г. он был вызван в третий раз, около пятисот братьев уже успели заявить о своем желании засвидетельствовать невиновность ордена, он же продолжал молчать. Лишь с большим опозданием он понял, что выбранная им тактика не принесла результата.

В конце 1309 г. в лагере короля царил оптимизм: Моле ничего не сказал, а перед восьмеркой предстало слишком мало тамплиеров. Казалось, всякая опасность непредвиденного поворота устранена. Двадцать шестого ноября король приказал своим бальи и сенешалям препроводить в Париж тамплиеров, выразивших желание выступить свидетелями.

Комиссия приступила к работе 3 февраля, заслушав шестнадцать тамплиеров из Макона. Неожиданность была полной: пятнадцать из них защищали орден. С этого началась целая волна, потому что к концу месяца уже пятьсот тридцать два брата, прибывших со всего королевства, заявили о своем желании дать показания в защиту ордена. В конце марта их было уже пятьсот девяносто два, а вскоре уже более шестисот.

Тамплиеры доверили защиту ордена четверым своим представителям — двум братьям-капелланам, Пьеру де Булоню (собственно, из Болоньи), безусловно ранее изучавшему право, и Рено де Провену, и двум братьям-рыцарям из провинции Овернь, Бертрану де Сар-тижу и Гильому де Шамбоне. Эти двое, представ перед судом епископа Клермона, не сделали никаких признаний. Что же касается двоих священников, то они сделали признания в 1307 г. Их защита становилась все более и более уверенной и основательной и подогревала волю к сопротивлению у остальных.

Для короля ситуация становилась тревожной. К тому же в апреле папа отложил всеобщий собор до 1311 г. Тогда король воспользовался советом некоего теолога из Парижского университета, мнение которого, разделявшееся абсолютным меньшинством ученых, сводилось к следующему: «Зачем давать защитника, если не для того, чтобы защитить заблуждения тамплиеров? Это неугодно Богу, ибо голос фактов делает преступление явным. Пусть же Церковь избежит этого позора! Пусть поспешит это сделать!»[502] (р. 79). Одним махом все юридические аргументы были сметены неотразимым силлогизмом: защищать орден означало согласиться с тем, что он может не быть виновным, но он виновен, следовательно, защищать его недопустимо. При всей сомнительности этого аргумента король без промедления перешел к действиям.

Архиепископская кафедра Санса пустовала, и Филипп добился от папы, чтобы тот передал ее Филиппу де Мариньи, епископу Кам-бре и брату всемогущего Ангеррана де Мариньи, оттеснившего Ногаре на второе место в королевском совете. Излишне говорить, что новый архиепископ был полностью предан королю.

Епископство Париж входило в состав провинции Сане. На долю Филиппу де Мариньи выпало завершить, по решению собора, епархиальное расследование личной вины тамплиеров в своей провинции. Незамедлительно 10 мая архиепископ созвал синод. Сознательно обойдя процедуру, предписанную апостолической комиссии восьми и епархиальным комиссиям, Мариньи добился осуждения на сожжение пятидесяти четырех тамплиеров провинции Сане, которые сознались в своих преступлениях в 1307 г., но снова впали в заблуждение, когда решили защищать орден перед комиссией восьми. Для Мариньи они были вероотступниками, хотя многие богословы отвергали эту идею. Двенадцатого мая осужденных на телегах вывезли из Парижа через ворота Св. Антония, недалеко от которых был приготовлен костер.

Никто из них — здесь не было исключений — не признал ни одного из преступлений, которые ставили им в вину, но, напротив, они упорствовали в своих запирательствах, постоянно твердя, что их предают смерти без причины и несправедливо, что не без восхищения и великого удивления могли видеть многие люди.[503]

В последующие дни костры запылали в Санлисе, Пон-де-л'Арш, а позднее в Каркассоне.

Король торжествовал: судебное разбирательство было сорвано. Несколько тамплиеров, представших перед комиссией в последующие дни, путались в словах и давали несогласованные показания. Два главных защитника ордена Пьер де Булонь и Рено де Провен исчезли — вероятно, были похищены, убиты или бежали. Тамплиеры отказались от защиты ордена. Комиссия делала перерывы в работе или проводила несколько заседаний то тут, то там. Немногие тамплиеры, успевшие перед ней выступить, предварительно обработанные своими тюремщиками, признавали все что угодно, противоречили самим себе, доводя до изнеможения самих членов комиссии. Иногда какая-нибудь группа тамплиеров, например братья из Ла-Рошели, упорствовала; иногда в защиту ордена выступал внешний свидетель, как, например, лионский доминиканец Пьер де ла Палю.

С согласия папы и короля 26 мая 1311 г. комиссия прекратила свои собеседования. Она закрыла объемистое дело из двухсот девятнадцати томов, которые должны были послужить материалами для работы собора. Шестнадцатого октября 1311 г. папа объявил о его открытии. На повестке дня стояли три вопроса: орден Храма, крестовый поход, церковная реформа. Комиссия ad hoc, собранная в Оранже, подвела итог переданным ей текстам. Результаты были тенденциозными, если судить по материалам суда в Англии: все пересуды и сплетни, на которых строились обвинения против ордена, переданы со всей точностью, однако мы не находим ни слова о почти единодушных протестах английских тамплиеров. Теперь папа хотел только одного — покончить с делом как можно быстрее.

Постепенно ситуация приобрела иной оборот, и папа потерял контроль над собранием. В то время как некоторые епископы, вроде

Жака Дезе, будущего папы Иоанна XXII, не обременяли себя угрызениями совести и советовали папе распустить орден Храма без дальнейших проволочек, большинство отцов собора хотело судить, а значит, и выслушать защиту. И точно, в конце октября семь тамплиеров внезапно появились на соборе и заявили о своем желании защищать орден, добавив — было ли это бахвальством или реальной угрозой? — что в окрестностях Вьенна находятся от полутора до двух тысяч братьев, готовых свидетельствовать пользу ордена Храма. Доминиканец Птолемей Луккский, епископ Торчелло, записал:

Прелатов призвали на совещание с кардиналами по поводу тамплиеров. Прелатам зачитали документы касательно этой темы, а потом их вызывали по одному, и папа спрашивал их, следует ли позволить тамплиерам выступить в защиту ордена. Все прелаты Италии, кроме одного. Испании, Германии, Швеции, Англии, Шотландии и Ирландии придерживались этого мнения. К тому же изъявили свое согласие и французы, кроме трех митрополитов — Реймса, Санса и Руана.[504]

Климент V чувствовал опасность. Если он так стремился покончить с этим делом, то лишь потому, что торопился заняться крестовым походом, а главное, не хотел давать королю Франции повод вмешаться и снова дать ход некоторым старым тяжбам, вроде посмертного суда над Бонифацием VIII. А он знал, что король Франции пребывал в сильном раздражении.

Как всегда в подобных случаях, Филипп использовал опробованный метод: в марте 1312 г. он собрал Генеральные штаты королевства в Лионе. К этому времени были проведены тайные встречи представителей короля, включая Ногаре, и папы. Двадцатого марта Филипп объявил о своем прибытии в Вьенн в сопровождении армии. Время поджимало. Двадцать второго марта папа собственной властью издал буллу «Vox in excelso», упразднившую орден Храма, «не без горечи и сердечной скорби, не по судебному решению, а по апостолическому смотрению и решению». Третьего апреля, в сопровождении Филиппа Красивого и его сына Людовика Наваррского, папа во всеуслышание объявил приговор, после чего «встал священник и под страхом отлучения запретил участникам собора произносить хоть слово, кроме как с разрешения или по просьбе папы».[505]

Из-за нерешенной проблемы передачи имущества ордена Храма собор продлился до 6 мая 1312 г. К этому времени орден уже прекратил свое существование.

Открытым оставался вопрос о людях. Булла «Considrantes dudum» от 6 мая 1312 г. сделала различие между:

— теми, кто были признаны невиновными или, после своих признаний, примирились с церковью. Им предоставлялось содержание и возможность жить в бывших домах ордена или в монастырях по собственному выбору, так как монашеские обеты, произнесенные ими при вступлении в орден Храма, сохраняли свою силу;

— и теми, кто отрицали обвинения или отступили от веры. Их ждало строгое наказание.

Папа оставил за собой суд над четырьмя руководителями ордена Храма, содержавшимися в заключении в Париже. Наконец-то Моле должен был получить возможность высказаться, как он давно просил, перед папой — единственным человеком, которому он доверял. Увы! Климент V дождался 22 декабря 1313 г., чтобы назначить комиссию из трех кардиналов, которые должны были вершить суд от его имени. Среди них находился Никола де Фровиль, доверенное лицо короля. Таким образом, Моле предстояло встретиться практически с теми же самыми людьми, перед которыми он до сих пор отказывался говорить. В действительности 18 марта 1314 г. его привели на заседание комиссии не для того, чтобы судить, а значит, высказаться. Ему предстояло выслушать приговор собора под председательством Филиппа де Мариньи:

В понедельник после праздника св. Григория они были осуждены на пожизненное и строгое заключение. Но хотя кардиналы полагали, что в этом деле все окончательно решено, сразу же и неожиданно двое из этих людей, великий магистр (Моле) и магистр Нормандии (Шарне), начали с упорством возражать кардиналу, произносившему проповедь, и архиепископу Санса, отказываясь от своей исповеди и всего, что они до этого времени сказали…

Кардиналы были удивлены и отложили разбирательство до следующего дня. Получив известие, король не стал ждать:

В час вечерни в тот же самый день на маленьком острове на Сене, расположенном между садами короля и церковью братьев-отшельников св. Августина, они были обречены на сожжение. <…> Они были полны такой решимости принять огненную казнь, такого желания, что вызвали у всех, кто присутствовали при их гибели, восхищение и удивление своим постоянством в смерти и своем последнем отрицании.[506]

Судьба двух других руководителей ордена, Пейро и Гонневиля, окутана молчанием — они окончили свои дни в тюрьме.

Флорентийский хронист Джованни Виллани, иногда принимавший за чистую монету то, что ему рассказывали, утверждает, что прах и кости Моле и Шарне были собраны несколькими монахами и святыми людьми и считались мощами. Двадцатого апреля умер Климент V, а 29 декабря следующего года — Филипп Красивый… Проклятие![507]

Глава 3. Наследие ордена Храма

Передача имущества ордена Храма госпитальерам

Еще до сожжения Моле по всем концам Европы разгорелись споры по поводу имущества ордена Храма. Во Франции эта собственность была захвачена агентами короля 13 октября 1307 г. — чуть позже, чем в других местах. Климент V тотчас же потребовал передать ее Церкви, чтобы использовать в интересах Святой земли. Еще необходимо было определить, кто будет управлять владениями тамплиеров в ожидании итогов судебного процесса: монархи не уступили и сохранили это право за собой. Король Арагона открыто говорил, что при любом исходе оставит часть орденского имущества за короной.

Таким образом, прибыли, которые можно было извлечь из имущества Храма, поступали к правителям. Между 1308 и 1313 гг. король Англии получил с владений ордена Храма девять тысяч двести пятьдесят фунтов стерлингов дохода, что в ежегодном выражении составляло 4 % государственных прибылей. Часть этих средств использовалась для оказания помощи заключенным тамплиерам.

Однако королевское управление вовсе не было жестким: имения передавались или продавались, а иногда их самовольно захватывали светские феодалы или религиозные организации: в Кастилии и Англии примеры подобного рода не были редкостью. Эдуард II вознаграждал имениями ордена Храма шотландскую знать, перешедшую на его сторону.[508] Когда дело затянулось, попытки подобного рода стали множиться. Тем более что никто не был согласен с использованием средств ордена на нужды Святой земли.

Для папы самое быстрое и простое в реализации решение заключалось том, чтобы передать эти имения ордену госпитальеров. Сами госпитальеры притихли на время суда, не давая повода думать, что их радуют злоключения ордена Храма.

Западноевропейские монархи без энтузиазма относились к этому решению, мало отличавшемуся от слияния орденов. С одной стороны, они намеревались оставить себе часть имущества упраздненного ордена: эволюция взглядов Эдуарда II и Хайме II между октябрем и декабрем 1307 г. отчасти объясняется притягательной силой этих дополнительных прибылей. К тому же, о чем мы еще поговорим, Филипп Красивый вовсе не был «бескорыстен» в этом вопросе, что бы ни говорили его подпевалы. Однако королям было трудно претендовать на все без исключения владения ордена Храма — это означало бы ограбление Церкви. Правда, найти решение все еще было можно. Хайме II был готов на любое решение кроме одного — передачи ордену госпитальеров. Он успел прочувствовать то, какую опасность для королевской власти мог представлять военный орден.[509] Было ясно, что он настроен против усиления существующего ордена. Суд над орденом Храма позволил Хайме II поставить вопрос об ордене госпитальеров и его интеграции в арагонское государство. В результате король начал ратовать за создание нового, арагонского, ордена, которому можно было бы передать имущество тамплиеров, а заодно и госпитальеров. Именно эту позицию было поручено отстаивать его представителям на соборе во Вьенне.

Задачи, которые ставил перед собой Филипп Красивый, привели его к такому же выводу: он мечтал о крестовом походе с очищенным, преобразованным военным орденом, великим магистром которого стал бы принц крови или, почему бы и нет, он сам.[510] Однако госпитальеры в глазах Филиппа стоили не больше тамплиеров. Следовательно, требовался совершенно новый орден.

Таким образом, на соборе, в вопросе об имуществе тамплиеров, папа оказался в меньшинстве: отцы, мало убежденные в виновности ордена Храма, предпочитали идею нового ордена. Ситуацию разрядил Ангерран де Мариньи, которому удалось убедить французского короля согласиться на компромисс с папой. В обмен на несколько десятин король присоединился к решению Климента V. Второго мая 1312 г. булла «Ad providam» передала владения ордена Храма ордену госпитальеров, а вопрос об Иберийском полуострове остался ждать особого решения.

Для госпитальеров самое трудное оставалось впереди — востребовать имущество, законным собственником которого они отныне являлись. Не все тамплиеры исчезли после 1307 г. В 1310 г. командорством в Сан-Савиньо, в папском государстве, по-прежнему заведовал брат-тамплиер Виволо. На допросе следователей он ответил, что ничего не знает, будучи «человеком сельским и земледельцем» (ruralis homo et agricola)! Орден госпитальеров так и не получил этого поместья.[511] Шестого ноября 1312 г. дож Венеции Джованни Соранцо пообещал госпитальерам помочь им выгнать тамплиеров, по-прежнему живших в доме св. Марии в Бройло.[512] В Германии тамплиеров также иногда приходилось изгонять силой.

Во Франции же необходимо было считаться с королем и его агентами. Король предъявил список расходов в двести тысяч ливров — во столько ему, по его словам, обошлось содержание спорного имущества. Орден госпитальеров заплатил. Но тогда агенты короля начали затягивать дело, и королю пришлось приказать Жану де Восейе, бальи Тура, освободить для госпитальеров имения тамплиеров в Бретани.[513] Приказ был отдан в марте, но только в мае бальи послал двух чиновников выполнить королевское распоряжение. Двадцать седьмого декабря 1313 г. Деодат де Рувье, горожанин из Тулузы, отвечавший за имущество ордена Храма, снял секвестр и передал госпитальерам дом и церковь. Однако еще в 1316 г. в парламенте постоянно шли споры. Сам король удержал башню тамплиеров в Париже, чтобы передать ее в наследство королеве Клеменции (речь идет о Людовике X Сварливом). Чтобы ускорить передачу недвижимости в Ирландии, Эдуарду II пришлось созвать на совет баронов и прелатов. Вступить во владение Баллантродахом, главным командорст-вом Шотландии, госпитальерам удалось только в 1351 г.[514]

Вопрос об Иберийском полуострове оставался открытым. Решение было принято только после смерти Климента V: он, разумеется, не мог позволить испанцам то, в чем отказал королю Франции. Компромисс был достигнут в 1317 г. (10 июня): в королевстве Валенсия имения Храма, увеличенные за счет владений ордена госпитальеров, отошли к новому арагонскому ордену Монтеза. В обмен на эту уступку орден Госпиталя получил владения тамплиеров в Арагоне и Каталонии. Почти такое же решение было принято в Португалии: собственность ордена Храма перешла к новому ордену Христа, более прямому наследнику Храма, чем орден Монтеза. Наконец, собственность ордена Храма в Кастилии была в значительной степени расхи-(\ена, и непросто было ее вернуть, чтобы передать местным орденам. Разговоры о этом имуществе не стихали вплоть до 1361 г.

Что сталось с тамплиерами?

Их дальнейшая судьба после подобного процесса породила немало измышлений и вызвала большое сочувствие. Без сомнения очень многие из них хотели, чтобы о них забыли. С ними произошло то, что случается со всяким безмолвным большинством: за них много и очень неудачно заступались.

Некоторые покинули орден Храма еще до процесса, но не станем всех их считать отступниками и предателями. Эскье де Флуаран был прохвостом. Но другие оставили орден, потому что во многих командорствах существовали явные злоупотребления, которых они не одобряли. В отношении некоторых из них, например Рожера де Флора, буквально ограбленного Моле (хотя вполне возможно, что Мунтанер, большой друг Рожера, постарался обелить его образ и поступки), совершались несправедливости. Наконец, Моле проявлял бестактность не только в общении с королем и папой, но и вполне мог оскорбить кого-то из рыцарей или сержантов ордена.[515]

Как только началось преследование, некоторые бежали и сделали все, чтобы о них забыли. Но примеры некоторых каталонских и английских тамплиеров, вновь схваченных два или три года спустя, доказывают, что для того, чтобы остаться неузнанным, сбрить бороду было недостаточно. В этой связи часто приводят уникальный, а значит, мало показательный пример арагонского тамплиера по имени Бернард де Фуентес, который бежал в 1310 г. и стал главой христианской дружины на службе у мусульманского правителя Туниса. В 1313 г. он вернулся в Арагон в качестве посла.[516]

Но большинство тамплиеров в то время находилось под арестом. На их содержание выделялась необходимая часть конфискованных доходов ордена. В Тулузе на рыцаря полагалось восемнадцать денье, а на сержанта — девять.[517] В Ирландии они получали доходы из трех домов — Килклоган, Крук и Килберни.[518]

Осужденные тамплиеры разделялись на три категории: признанные невиновными, исповедавшиеся в своих заблуждениях и примирившиеся с Церковью, осужденные.

В Равенне, где их оправдали, было принято решение, что тамплиеры, пусть и невиновные, предстанут перед своим епископом и при семи свидетелях очистят себя от предъявленных обвинений. Эта очистительная клятва была предписана, потому что среди тамплиеров, как и везде, не было недостатка в недобросовестных людях. Известно, что 26 июня 1311 г. перед епископом Умберто предстал Бартоломео Тенканари, тамплиер из Болоньи. Было зачитано письмо архиепископа Равенны Ринальдо да Конкорреццо, после чего Бартоломео поклялся в своей невиновности и чистоте своей веры. В его пользу дали свидетельства двенадцать человек, включая восемь церковнослужителей.[519]

В других местах тамплиерам, выпущенным на свободу или примирившимся с Церковью, предписывалось жить в домах ордена Храма или в монастырях по собственному выбору. Им полагалось содержание, выплачивать которое должен был орден госпитальеров, получивший в свое распоряжение имущество ордена Храма. Раймунд Са Гардиа, настоятель Ма Де, отпущенный вместе со всеми тамплиерами Руссильона, продолжил жить в своем командорстве, «не платя ни ренты, ни аренды, употребляя овощи с огорода и фрукты из сада лишь для собственного пропитания». Он также имел право собирать дрова в лесу и получал пособие в триста пятьдесят ливров.[520]

Некоторые плохо кончили — став расстригами, они женились, не тревожась о своих монашеских обетах. В 1317 г. папская власть призвала церковные и светские власти к большей бдительности. Была установлена связь между проступками этих отдельных личностей и слишком высокими пенсиями, которые им были назначены. Содержание было урезано.

Что касается тех, которые были осуждены на тюремное заключение «строгого режима», то они долго гнили в заточении, как Пон де Бур, капеллан ордена Храма в Лангре, проведший двенадцать лет в очень тяжелых условиях. Он был освобожден только в 1321 г.[521] Другие умерли в тюрьме, как, например, д'Оселье, маршал ордена на Кипре (в 1316 или 1317 г.), и, вероятно, Гуго де Пейро.

Наконец, были и те, исключительно во Франции, кто погибли на костре — в Париже, Санлисе, Каркассоне — например, 20 июня 1311 г.

Глава 4. Почему орден Храма?

Историк призван не судить, а объяснять. Тем не менее он не может не высказать своего мнения об этом судебном процессе. Обычно рождение современного государства относят к концу XIII в., т. е., если речь идет о Франции, к правлению Филиппа Красивого (на самом деле, оно восходит к эпохе Людовика Святого). В связи с этой темой обычно уделяют повышенное внимание идее суверенной власти, администрации, налоговой системе, эффективности и объединению нации, которые связывают с государством нового типа. Однако при Филиппе Красивом существовала и оборотная сторона медали — всякие темные дела, самое показательное из которых — процесс тамплиеров.

Неповинны или виноваты?

В 1914 г. Виктор Карьер, один из лучших историков ордена Храма, заявил: «На сегодня это окончательно установленный факт: орден Храма, как таковой, не виновен в тех преступлениях, в которых его так долго обвиняли». С тех пор появилось множество исследований, подтвердивших, но также и уточнивших, это безапелляционное заявление.[522] Я оставляю в стороне все «сектантское» направление, которому, чтобы доказать собственную правоту, нельзя обойтись без виновности тамплиеров (по крайней мере, в глазах общественного мнения того времени). Они, например, твердят нам, что тамплиерам было известно о том, что Христос был бродягой, казненным за свои преступления, и именно по этой причине «официальная» Церковь осудила орден Храма.

Для начала необходимо дать точное определение этому процессу, который не был обычным уголовным расследованием. Сегодня мыназвали бы его политическим делом, которое было проведено по особой процедуре, процедуре инквизиции. Его цель заключалась не в том, «чтобы установить истину, а в том, чтобы сделать подозреваемого виновным», как написал в феврале 1308 г. некий английский тамплиер.[523]

Указания, данные королем 14 сентября 1307 г., были совершенно недвусмысленными: королевские посланники должны были сначала допросить арестованных тамплиеров, а затем «призвать представителей инквизиции и со всей тщательностью установить истину, если нужно — с применением пытки». Допрашивать тамплиеров предписывалось «обычными словами до тех пор, пока не добьетесь от них правды и того, чтобы они придерживались этой правды». Король требовал, чтобы ему как можно скорее присылали «копию показаний тех, кто подтвердит указанные заблуждения или в целом отречение от Христа» (р. 27–29). Два немецких тамплиера, арестованные и допрошенные в Шомоне, отвергли обвинения, выдвинутые против ордена. Их не стали пытать, но инквизитор отказался скрепить их показания своей печатью, поскольку они не содержали признания. Правда была известна заранее: «пусть им говорят, что папа и король были извещены об этом заблуждении многими достойными доверия свидетелями, членами ордена…» (р. 27). Тамплиеры были поставлены перед дилеммой: комиссарам было велено «обещать им прощение, если они исповедуют правду, вернувшись к вере Святой Церкви, или, в противном случае, осуждение на смерть» (р. 27).

Таковы были условия игры, заданные Филиппом Красивым и его советниками, а также инквизицией, которая во Франции находилась под августейшим контролем. Достоверность обвинений необходимо оценивать с учетом этого контекста.

Некоторые обвинения сводились к поступкам отдельных лиц: распутство, гомосексуализм, корыстолюбие, надменность. Не боясь ошибиться, можно утверждать, что некоторые тамплиеры не соблюдали своего обета целомудрия, соблазняли дам или предавались гомосексуализму. Вспомним слова, приписываемые арабским историком Ибн ал-Асиром королю Арагона Альфонсу I Воителю: «Мужчина, посвятивший себя войне, нуждается в мужчинах, а не в женщинах».[524] Однако не следует принимать это обвинение в содомии за чистую монету: оно представляло собой стереотип, использовавшийся до и после процесса тамплиеров каждый раз, когда требовалось «доказать» ересь того, кто оказывался под ударом.

То же можно сказать и об обвинениях в корыстолюбии и страсти к наживе: поведение магистра Шотландии Бриана де Жэ в 1298 г. не оставляют сомнения в том, что тамплиеры прибегали к насилию, чтобы ограбить ближнего. Но даже это обвинение, как и другое, касающееся отказа давать милостыню, покоится на старинных основах средневекового антиклерикализма.

По всем этим аспектам мы находим противоречивые свидетельские показания: некоторые тамплиеры щедро раздавали милостыню, и, как подсказывает здравый смысл, не все тамплиеры были содомитами. Взятые по отдельности, подобные факты ничего не доказывают.

Обвинения, выдвинутые против религиозной практики, выглядят более серьезными. В целом тамплиеры признали одно заблуждение, и незадолго до ареста сам Моле раскрыл его королю: речь идет об отпущении грехов мирянами. Магистр ордена, прецепторы проекций и некоторых крупных командорств, будучи мирянами, отпускали грехи пришедшим на исповедь братьям-тамплиерам: это признал Вильям де ла Форб, прецептор Денни (Кембридж), а для Вильяма де Мидлтона, одного из двух арестованных шотландских тамплиеров, это обвинение осталось единственным, которое он признал.[525]

Эта погрешность, которую обвинители возвели в ранг преступления, происходила из невежества некоторых прецепторов, уверенных, что поступают правильно, и путаницы: по завершении заседания воскресного капитула, на которых присуствовавшие выявляли, обсужали и наказывали грехи, прецептор прощал провинившегося брата. Это прощение легко можно было перепутать с отпущением грехов, которое могло исходить только от священника. Не во всех ысомандорствах состояли братья-капелланы. При умелом использовании эта простительная провинность позволяла вырвать и другие признания.

Обвинение в том, что тамплиеры отказывались исповедоваться кому-либо кроме капелланов ордена, было лишено оснований, что доказывают свидетельства францисканцев Лериды.[526]

Инквизиторы, действовавшие в Англии, докопались до еретического высказывания Джона Мойе, прецептора Дуксворта: один свидетель, монах-августинец, вспомнил о том, что слышал, как тот отрицал бессмертие души.[527] Один тамплиер из ста сорока!

Обвинители сосредоточили большую часть своих вопросов на проблеме отречения от Христа и плевков на изображение крести. Большинство тамплиеров призналось, что было вынуждено совершить подобные действия, но лишь против воли, как, например, Эть-ен де Труа, принятый Гуго де Пейро около 1297 г. и услышавший от него «приказание отвергнуть апостолов и всех святых рая». Аббат Петель, ссылаясь на это свидетельство, видит здесь не более чем шутку, своего рода розыгрыш с целью испытать будущего члена ордена. Он рассказывает, что после церемонии тамплиеры, смеясь, советовали запуганному новичку: «Беги на исповедь, дурень».[528] Розыгрыши в то время действительно практиковались: госпитальеры Акры переодевали кандидата и под звуки труб и барабанов тащили его в купальню при гостинице ордена, но в 1270 г. это было запрещено.[529] В том же смысле можно сослаться на вопрос инквизитора к тамплиеру: не было ли это способом проверить вас? Если бы вы отказались, разве не отправили бы вас в Святую землю скорее? Еще одно свидетельство: Бертран Гуаш, допрошенный на Родосе, рассказал, что был принят в орден в Сидоне, в Сирии. Когда его попросили отречься от Христа, неожданное нападение мусульман на город вынудило прервать церемонию и вступить в бой. По возвращении прецептор сказал ему, что ничего говорить не нужно и речь шла всего лишь о шутке и проверке.[530]

Шутка сомнительного качества? Или обряд инициации? Возможно, перед нами символический ритуал, смысл которого был утрачен (воспоминание об отрекшемся от Христа св. Петре?[531]). В таком ключе можно истолковать признание Жофрруа де Шарне:

Он также сказал под присягой, что первого, кого он принял в орден, он при нял таким же образом, как был принят сам, а всех остальных он принял бс, всякого отречения, плевков и какого бы то ни было нечестия, придержив;! ясь первоначального устава ордена, потому что он осознавал, что тот спо соб, который был принят впоследствии, был предосудительным, кощунст венным и противным католической вере (р. 33).

Что касается Гуго де Пейро, то он заявил, что, принимая новых членов, он следовал обычаю отречения и плевка, потому что «так полагалось в соответствии с уставом ордена» (р. 41). Не являются ли эти противоречия (не будем забывать о пытках!) намеком на выхолощенный ритуал, утративший свое значение?

Перейдем к чертам сходства с учением катаров, которые обычно объясняют контактами с Востоком. Религия катаров, как известно, имела источником восточное манихейство, и нередко ответственность за его перенос на Запад возлагается на крестоносцев. Но влияние катаров могло проникнуть в орден Храма и другим путем, в ХIII в. Искоренение этой ереси имело непредвиденные последствия: многие подозреваемые были отправлены в Святую землю, чтобы искупить свои грехи. Именно там они могли заразить орден оими взглядами. Вступить в него было сравнительно нетрудно. Дажке в Лангедоке, где гонения были особенно суровыми, катары или просто люди, боявшиеся обвинения в принадлежности к секте, могли вступить в орден из предосторожности. Но почему же замешанными оказались только тамплиеры? А как же госпитальеры и тевтонские рыцари? На катарском юге орден Храма поддерживал скорее крестоносцев с севера, чем еретиков. Может быть, не зря говорили, что ненависть Ногаре к ордену Храма объясняется тем фактом, что дед этого «богомила» (по выражению Бонифация VIII) умер как еретик на костре, зажженном тамплиерами?

Однако в конце столетия произошли изменения. Недавнее исследование показало, что в Лангедоке эта ересь, хотя и являвшаяся объектом яростной борьбы семьюдесятью годами ранее, не только не исчезла полностью, но даже привлекла на свою сторону несколько семей из крестоносной знати — тех самых баронов с севера, которые пришли вместе с Симоном де Монфором и осели на юге.[532] Если катарское влияние имело место, то его лучше объяснять тем, что орден Храма набирал людей в основном из среды мелкой и средней знати (см. указания в картулярии Дузана). В Лангедоке этот слой был тень восприимчив к учению катаров. Это могло сказаться на ордене Храма, но не только на нем: в этом вопросе, как и во многих других, я отказываюсь как-то особенно выделять орден Храма. Короче говоря, отдельные случаи ереси могли иметь место, но орден в целом еретическим не был. Даже Климент V так не думал.[533] Жак де Моле в своих показаниях, данных 28 ноября 1309 г., имел полное право защищать ортодоксальность ордена и торжественно подтвердитьсвою приверженность католической вере. Заблуждения тамшлиеров в вероучительных вопросах были связаны с образом действия, а не веры. Впрочем, последним аргументом в споре на тему, превратился ли орден Храма в религиозную секту, мог бы стать брат-тамплиер, умерший за свою веру подобно катарам или последователям Дольчино. Однако пятьдесят четыре храмовника, сожженные в 1310 г., Моле и Шарне умерли за католичество.[534]

Что касается идолопоклонства и почитания головы, то нижеследующая краткая история должна побудить нас к недоверию: Гильом д'Арабле, бывший королевский милостынщик, дал столь точное описание этой головы, что комиссия по расследованию потребовала взять под охрану имущество ордена в Париже, чтобы ее найти, — это оказался серебряный реликварий в виде головы![535]

Остаются связи с исламом, отрицать которые было бы бессмысленно. Два столетия войны с неверными на Востоке оставили свои следы. В своих владениях в Сирии-Палестине и Испании тамплиеры использовали мусульманскую рабочую силу, причем часто это были рабы. Они заключали соглашения на их счет, а стало быть, вынуждены были разработать дипломатию, приспособленную к обычаям мусульманского мира. Они содержали сеть тайных осведомителей (Гильом де Боже). И в этом опять не было ничего необычного: госпитальеры и местные бароны действовали точно так же.

Я уже показал то непонимание, которое люди Запада обнаруживали в вопросах восточной политики. Для них латиняне Святой земли были пособниками сарацин. Впоследствии даже некий ирландский тамплиер объяснил непопулярность ордена его взаимопониманием с мусульманами.[536] Показателен разговор, произошедший между Но-гаре и Моле 28 ноября 1309 г.: Ногаре…

сказал магистру, что в хрониках Сен-Дени говорится, что во времена Сала-дина, султана Вавилона, тогдашний магистр ордена и другие сановники означенного ордена оказывали почтение Саладину, а тот, узнав о великих бедах, которые названные тамплиеры в то время испытывали, публично сказал, что тамплиеры испытывают их потому, что занимались содомским грехом и поступали против своей веры и закона. Названный магистр был крайне ошеломлен этим и заявил, что до тех пор никогда не слышал ничего подобного, но прекрасно знает, что в то время, когда магистром названного ордена был брат Гильом де Боже, сам он, Жак, находившийся за морем, и многие другие братья монастыря названных тамплиеров, молодых и жаждущих сражаться, как это свойственно молодым рыцарям… роптали на вышепоименованного магистра, потому что во время перемирия с сарацинами.

заключенного покойным королем Англии, названный магистр показал свою покорность султану и снискал его милость. Но, в конце концов, названный брат Жак и другие из монастыря тамплиеров были довольны им, видя, что названный магистр не мог действовать иначе, так как в то время их орден держал в своей власти и охранял множество городов и крепостей на землях названного султана… и удержать их иным способом было невозможно… (р. 169–171).

Это очень интересный текст, поскольку здесь можно видеть всю пропасть, разделявшую латинян Востока и крестоносцев и заметную даже внутри самого ордена Храма. В нем шло постоянное обновление. Отметим злонамеренность Ногаре: в «Хрониках Сен-Дени» нет и намека на то, о чем он рассказывает.

Вполне понятно, каким образом обвинение сумело воспользоваться непопулярностью этих действий ордена, чтобы предположить наличие еще более тесной связи с исламом, если не тайного перехода в мусульманскую веру. Каких только рискованных умозаключений не родилось на этот счет! Я уже упоминал о проблеме, связанной с отношениями с сектой ассассинов и, шире, с отношениями между христианами и мусульманами. Я вернусь к ней только для того, чтобы уточнить, что все досужие вымыслы по поводу догматического «взаимовлияния» между тамплиерами и мусульманами не имеют под собой основания. Реакция Моле на измышления Ногаре подтверждает то, что нам и так хорошо известно: циркуляция людей в ордене была слишком быстрой, чтобы дать шанс хоть малейшему «взаимовлиянию». Этьен де Труа, принятый в орден в 1297 г., говорит в своих показаниях, что он присутствовал на капитуле в Париже (вероятно, около 1300 г.): «На этом капитуле было решено послать за море триста братьев».

Если у ордена Храма действительно были особые связи с исламом, то почему Саладин, Бейбарс, Калаун, аль-Ашраф неукоснительно приказывали убивать пленных тамплиеров и госпитальеров? Нет, тамплиеры были передовым отрядом христианского наступления на ислам, а не Троянским конем ислама в христианском мире.

Это обвинение не было новым. Парадоксальным образом, одним из первых его высказал император Фридрих II, хорошо известный своими дружескими отношениями с султаном и шокировавший даже мусульманский мир своими кощунствами в адрес христианства, когда отправился к Гробу Господню. Матвей Парижский, естественно, принялся распространять это обвинение в предательстве, запущенное Фридрихом II в связи с падением Газы в 1240 г. Ногаре не пришлось слишком долго искать свои аргументы.

Итак, виновен был орден или нет?

По отдельности ни одно обвинение, выдвинутое против ордена Храма, не является ложным. Мы с легкостью найдем тамплиера-содомита, тамплиера-корыстолюбца, тамплиера-насильника, тамплиера, который в припадке ярости произнес неосторожные слова о вере (вспомним о Рико Бономеле). Впрочем, многие статьи устава посвящены борьбе с этими проступками и нарушениями: этого достаточно, чтобы признать факт их существования. Обвинители ордена Храма ворвались в открытую дверь, которую могли выломать в какой угодно другой религиозной организации.

Отметим, впрочем, что чем дольше тянулось разбирательство, тем более преувеличенным становилось. В 1307 г. обвиняемые сознались в непристойных поцелуях в губы, пупок, копчик. В 1311 г. к этому списку был добавлен анус, промежность, половые органы. Вдобавок мы узнаем, что уже двадцать или тридцать лет, если не больше, о маленьких странностях ордена Храма известно всем: францисканец Этьен де Нери рассказывает, что в 1291 г. один из его предков приготовился к вступлению в орден Храма. Его родители и друзья потешались над ним: «Значит, завтра ты поцелуешь анус командора?».[537] Но в это уже не поверила даже папская комиссия.

Таким образом, по отдельности эти обвинения ничего не значат. Чтобы они дали результат, требовалась только политическая воля, способная собрать их в последовательную систему, приноровившись к общественному мнению с помощью искажений, добавлений и выдумок. Именно это и сделал Гильом Ногаре с подручными, действуя по поручению французского короля. И только выявив мотивы короля, можно надеяться прийти к рациональному объяснению дела ордена Храма.

Мотивы короля

В прошлом было принято утвержать, что движущей силой действий Филиппа Красивого против ордена Храма была материальная заинтересованность. Современная историография, напротив, придает этому фактору минимальное значение. Оставим без внимания мнение любителей эзотерики, «тайной доктрины», уверенных, что тамплиеры «стремились завоевать Бога и его силу посредством испытания воли»,[538] а к низменным материальным благам не испытывали ничего кроме презрения. По убеждению других, невозможно допустить, чтобы один из «величайших королей, рожденных Францией» был способен пойти на такие низости с целью завладеть сокровищами. Историки не без оснований стремятся найти другие объяснения, так как подобное событие могло иметь лишь комплекс причин. Однако дерево не должно заслонять леса: пусть действия короля не были продиктованы исключительно жаждой наживы, пусть впоследствии имели место некоторые просчеты в распоряжении секвестированным имуществом — допустим.[539] Все равно это не имеет значения, потому что вопрос о собственности ордена Храма был поставлен в самый день ареста тамплиеров.

Следовательно, с моей точки зрения, Малкольм Барбер имел веские причины, чтобы снова подчеркнуть значение финансовых мотивов, не превращая их тем не менее в единственную побудительную силу. Наступление на орден Храма необходимо рассматривать в контексте тех средств, которые королевское правительство использовало для решения своих проблем, утверждая свою власть и борясь за увеличение своих ресурсов. Говоря о положении тамплиеров, М. Барбер сравнивает их с другими меньшинствами — ломбардцами, евреями, ростовщиками, — такими же богатыми, такими же непопулярными и тоже имевшими отношение к осуществлению королевской финансовой политики.[540] Трудно представить себе короля, который бы с таким упорством гнался за серебром и отступил бы перед предполагаемым золотым дном тамплиеров.

Когда в октябре 1307 г. король приказал «очень крепко держать» владения, захваченные его доверенными лицами, имел ли он намерение оставить их себе? Говорят, что нет.[541] Однако шестой из семи вопросов, поставленных на обсуждение в университете в феврале 1308 г., не оставляет никаких сомнений: «Спрашивается, следует ли конфисковать владения, которыми названные тамплиеры владели сообща и которые были их собственностью, в пользу правителя, в юрисдикции которого они находятся, или, скорее, передать их либо Церкви, либо Святой земле, в интересах которых они были приобретены» (р. 61). Ответ университета был ясен: имущество ордена должно служить Святой земле, но важен сам факт, что король счел за благо поставить вопрос со всеми вышеприведенными подробностями.

У Филиппа Красивого не было недостатка в советниках, утверждавших, что король имеет полное право оставить земли ордена за собой. Эскье де Флуаран, разоблачитель ордена, который, когда пришел час его славы, проводил свое время, составляя письма европейским монархам, без всяких обиняков сказал об этом Хайме II 21 января 1308 г.:

Пусть ваше Величество знает, что, в то время как папа стремится получить часть имущества тамплиеров, на том основании, что они были монахами, король Франции получил совет, что он не обязан ничего ему отдавать, так как орден Храма никогда не был настоящим религиозным орденом и самые его основы запятнаны ересью. И те, кто говорит, что все, что им было дано, было милостыней, говорят дурно, так как все это подавалось демонам, а не Богу, поэтому жертвователи не должны ничего получить назад и все должно перейти к правителю страны.[542]

Филипп Красивый не впал в крайность, последовав подобным советам. Но это неважно: в течение всего своего правления он охотился за деньгами. Он не был фальшивомонетчиком, как слишком часто и совершенно бессмысленно твердят: он пользовался королевской прерогативой изменять монетный курс. Он пустил в ход все средства, все способы давления, чтобы повысить налоги и десятины с духовенства и задушить поборами евреев, ломбардцев и ростовщиков. А раз так, то почему было не заняться и орденом Храма? Разоблачения Эскье де Флуарана дали ему случай увеличить свое богатство.

Результаты оказались разочаровывающими: основная часть средств находилась на Кипре (я говорю о собственных средствах ордена), инвентарные описи, сделанные в домах ордена, не выявили никакого особенного богатства. Некоторые воображают, что тамплиеры, заранее предупрежденные каким-либо знамением судьбы, успели спрятать свои «сокровища»; можно только удивляться, что они не позаботились о собственной безопасности! Тем не менее король использовал прибыли ордена Храма на свои нужды, и с момента их ареста именно он оплачивал счета на имущество тамплиеров. Наконец, сделка с орденом госпитальеров принесла ему двести тысяч ливров. Как и большинство его современников, Филипп Красивый, безусловно, питал некоторые иллюзии на счет богатства ордена Храма. И, завладев ими, он одним ударом убил двух зайцев: нашел деньги (по крайней мере, он так думал) и свел счеты с папством. Вспомним формулу Малкольма Барбера: у короля было две проблемы — власть и средства. Орден Храма оказался в средоточии обеих.

Все чаще и чаще историки ищут объяснение в области верований, в вере Филиппа Красивого. Полагают, что король, его советники и вообще общественное мнение было убеждено в виновности тамплиеров. Филипп, Ногаре, инквизитор Гильом Парижский действительно считали себя защитниками Христа, сражающимися с дьяволом.[543] «Мы, будучи возведены Господом на сторожевой пост королевского достоинства ради защиты свободы веры Церкви и желая прежде удовлетворения любых желаний нашей души, усиления католической веры…» — говорит он, и с каким пафосом, в приказе об аресте (р. 21). В1308 г. в Пуатье Гильом де Плезиан объяснил победу над тамплиерами «неоспоримым свидетельством монарха, столь великого и столь благочестивого, который в этом деле выступает посланником Христа, в которого следует верить тем, кто от веры» (р. 121). Эти идеи были выкованы еще в течение конфликта с Бонифацием VIII.

Малкольм Барбер, на основании документов, составленных королевской канцелярией, попытался описать то «мировоззрение», которое, возможно, имел Филипп Красивый и его приближенные. Его видение подразумевало унитарный мир, дело рук Божиих, цементом для которого служила католическая вера. Этот мир был логически организован, разумно упорядочен и иерархизирован. От Бога до последнего кустика вела лестница или цепочка. В этом мире сосуществовали разные силы: на смену традиционной идее о двух властях под авторитетом папы пришло представление о христианском мире, образующем единое целое, разделенное на более мелкие, но такие же естественные единицы. Одним из этих естественных подразделений являлось монархическое государство, французская монархия, во главе которой стоял «христианнейший король».

Преступления тамплиеров, их ересь, их извращения подрывали единство творения и заданную архитектуру вселенной. Они вели наступление на веру, глумились над Творением (непристойными поцелуями), а содомия являлась пороком, противным природе. Их тайныеночные сходки оскорбляли Бога, который есть свет, наполняющий всякую тварь своим светом. Тамплиеры отвергли разум и отказались от отведенного им места на лестнице Творения, совершенство которого они поставили под сомнение.[544]

В силу коронационной клятвы король, помазанник Христа, не мог уклониться от исполнения своего долга. Мог ли он действовать без участия папы? Филипп Красивый предположил, что при согласии христианского народа он имеет такое право. Но он к этому не стремился. Этим объясняется то постоянное давление, которое он оказывал на понтифика. Тамплиеры нарушили законы и поколебали миропорядок, гарантом которого является христианнейший король, наследник Христа. Значит, их необходимо уничтожить.

Верил ли Филипп Красивый тому, что говорил? Будучи благочестивым, даже очень благочестивым человеком, суровым и жестким в вопросах веры и морали, он разделял представления своего времени. Но не использовал ли он и его советники эти верования ради достижения своих целей? Говорят, королем было легко манипулировать.[545] В начале XIV в. всякий добрый христианин верил в демонов. Однако Ринальдо да Конкорреццо, также добрый христианин, не верил, что тамплиеры были демонами. Хайме II Арагонский и Эдуард II Английский (кстати, являвшийся гомосексуалистом) не верили ни в какие сказки, распространявшиеся усердными агентами Филиппа Красивого.

Если быть до конца откровенным, я не верю в искренность Филиппа Красивого в этом деле и уж совсем не верю в честность Ногаре и Плезиана. Разумеется, они были фанатиками, но государства, а не Бога. Сквозь орден Храма король и его окружение видели иную цель. Какую?

Возможно, это был крестовый поход. Филипп Красивый, христианнейший король, внук Людовика Святого, умершего в крестовом походе, сын Филиппа III, также скончавшегося в крестовом походе (на этот раз на Арагон), не мог об этом не думать. На соборе во Вьенне он торжественно пообещал начать подготовку к походу. Но для этого ему требовались действенные средства: деньги, много денег, и достаточные военные ресурсы. И здесь снова встала проблема орденов. Раймунд Луллий в своем сочинении «Liber de jure» предложил объединить два ордена под властью великого магистра, которым мог бы стать неженатый король, специально избранный король-воитель (rex bellator). Филипп Красивый овдовел в 1305 г. Вполне возможно, что именно в этот момент Филипп задумался о том, чтобы возглавить новый орден и начать крестовый поход. А это означало неизбежную гибель для ордена Храма.[546]

De facto объединение орденов было осуществлено решениями собора во Вьенне. Согласившись с ними, король потребовал, чтобы орден госпитальеров, к выгоде которого они послужили, был «упорядочен и реформирован папским престолом как на уровне его руководства, так и на уровне его членов» (р. 201). Однако не станем забывать о том, что симпатии Филиппа Красивого принадлежали новому ордена, который находился бы под его контролем. В этом он разделял взгляды Хайме II Арагонского.

Я думаю, что причины отношения Филиппа к ордену Храма стоит искать именно в этом направлении. Во Франции орден не представлял военной опасности в отличие от того, что имело место в Испании. Но проблема здесь не военного порядка — она лежит в сфере идеологии и политики. Филипп Красивый, Эдуард I и Эдуард II, Хайме II проводили в отношении орденов Храма и Госпиталя одну и ту же политику, сокращая их привилегии. Из-за неудач в Святой земле, вина за которые возлагалась на ордены, рыцарям-монахам пришлось перейти к обороне, а короли этим воспользовались.

В то же самое время все эти монархи имели более или менее серьезные разногласия с папской властью, которые иногда принимали острую форму. Арагону пришлось противостоять крестовому походу, развязанному против него папой из-за той роли, которую это государство сыграло в Сицилийской вечерне. Эдуард I столкнулся с трудностями при решении вопроса о десятине с духовенства. Филипп Красивый сознательно разжигал конфликт с Бонифацием VIII по поводу этой же самой десятины, а также церковных юрисдикции. Военные ордены находились под прямым контролем папы. Разве не могло папство, даже ослабленное жестокими ударами, нанесенными Филиппом Красивым Бонифацию VIII, прибегнуть к услугам орденов? Тамплиеры Франции поддержали короля в его борьбе против Бонифация VIII. Но в Ананьи того же самого Бонифация VIII защищали тамплиеры и госпитальеры. В любом случае ордены Храма и Госпиталя, независимо от занятых ими в той или иной ситуациипозиций, не переставали быть независимыми и могущественными орденами, подчиненными авторитету папы.

Положение централизованных монархий, при всех тонкостях, было таким же. Филипп Красивый осмелился нанести удар Бонифацию VIII, прибегнув к насильственным действиям. И он же располагал всеми возможностями для того, чтобы посредством такого же насилия разделаться с военными орденами, как с потенциальными орудиями папства. Эдуард II, только что унаследовавший своему отцу, и Хайме II, никогда не веривший обвинениям, выдвинутым против ордена Храма, пошли по следам Филиппа, так как быстро осознали, что для них это означало возможность сократить влияние ордена Храма и, вообще, военных орденов в своих государствах.

В соответствии со сказанным отношение этих королей к ордену госпитальеров ничем не отличалось: они вовсе не собирались ему покровительствовать по той простой причине, что лелеяли на его счет те же самые планы, что и в отношении ордена Храма, и обвиняли его практически в тех же прегрешениях. В их задачи не входило устранить один, чтобы усилить другой. Поэтому-то Филипп и Хайме II (в Англии проблема стояла менее остро) стремились к созданию на развалинах Храма нового ордена. Однако между ними существовало различие: Хайме II думал прежде всего о Реконкисте и строил свой план в традициях национальных орденов Иберийского полуострова. Филипп смотрел гораздо шире: его планы охватывали крестовый поход, Иерусалим, непререкаемый авторитет на Западе. Он мечтал об ордене, который был бы ему подотчетен, если не подвластен.

В письме от 24 августа 1312 г., в котором он наконец согласился с передачей имущества ордена Храма госпитальерам, Филипп угрожает: нужно, чтобы орден госпитальеров «стал приемлемым для Бога и церковных и светских людей, а не опасным, а также, насколько возможно, полезным для помощи Святой земле» (р. 201–203). Орден госпитальеров был так же непопулярен, как и орден Храма. С точки зрения нравственности в начале XIV в. ситуация внутри него была такой же незавидной, как и та, за которую упрекали орден Храма. Он вполне мог разделить с орденом Храма его судьбу. Комментируя вышеприведенное высказывание Филиппа Красивого, Жорж Лизеран, редактор «Досье дела тамплиеров», отметил: «Эта оговорка, возможно, была сделана с подачи советников короля в качестве отправной точки для нового дела, на сей раз против ордена Госпиталя» (р. 201, п. 2).

Международные военные ордены служили препятствием на пути развития централизованных монархий. В рамках современного государства для них не оставалось места: им надлежало покориться, если не исчезнуть. Орден Храма оказался «козлом отпущения».[547] Если он и поплатился за другие ордены, то в конечном счете дело встало из-за пустяка: орден госпитальеров был еще и благотворительным. Ему удалось сменить окраску без всякой реформы (Родос). Против ордена Храма выдвигались разоблачения Эскье де Флуарана, которые прекрасно сочетались со всеми стереотипными представлениями о ереси. Наконец, имел свое значение и случай, и Плезиан этого не скрывал: «Победа была радостной и чудесной, потому что Бог, под предлогом другого дела, собрал всех руководителей преступного ордена из разных стран мира в вышеназванное королевство, чтобы там они предстали перед правосудием по поводу того, что было раньше» (р. 117). Уничтожение ордена Храма, безусловно, означало лишь конец первого этапа. Если же второй этап, упразднение ордена госпитальеров, преодолеть не удалось, то это лишь потому, что дело тамплиеров завершилось и обернулось не совсем так, как хотел Филипп Красивый и его советники. Однако чтобы сломить орден Храма, они привели в действие беспощадный механизм. Не является ли тоталитаризм одним из возможных путей развития современного государства?

О пытке

Пытка не была нововведением в судебных процедурах средневековья, «она входила в обычный инструментарий правосудия. Ни у кого не возникало и мысли о недействительности признаний, полученных такими средствами».[548] Но это неверно. Во время дела тамплиеров пытка вышла на первый план, о ее использовании открыто говорили и ставили под сомнение добытые с ее помощью признания — и это в то самое время, когда шел процесс. А вот это уже новшество. Существовало два мира. Мир пытки, где тамплиеры признавались во всем и в чем угодно; в него входила Франция и ее сателлиты — Наварра, Прованс, Неаполь и папское государство. И другой мир, где ее не применяли вовсе или применяли с запозданием и неохотно и где тамплиеры не спешили с признаниями, — Иберийский полуостров, Северная Италия, Германия и Англия. Однако этот второй мир был не менее жестоким и беззаконным, чем первый.

Тамплиеры, встававшие на защиту ордена, умели делать различие между этими двумя мирами. Четыре представителя ордена, представшие перед папской комиссей в Париже 7 апреля 1310 г.,

сказали, что во всем мире, кроме королевства Франция, невозможно найти ни одного брата ордена Храма, который произносит или з прошлом произносил подобные лживые слова, на основании чего можно ясно увидеть причину, по которой эта клевета звучит только в королевстве Франция: потому что те, кто это сказал, свидетельствовали, находясь под действием страха, молитв или денег (р. 183).

«Современная» пытка, если так можно выразиться, родилась в конце XIII в. вместе с современным государством. Она берет начало с инквизиции. Последняя была сформирована в 1235 г. с целью искоренять ереси. В то время это дело было поручено нищенствующим орденам, францисканскому и, главным образом, доминиканскому, так как для этого последнего ордена борьба с ересями являлась основным призванием.

Римское право не признавало действительными признания, полученные с помощью запугивания или насилия. Каноническое право тоже. По крайней мере, до середины XIII в. Булла «Ad extirpendam», изданная папой Иннокентием IV, недвусмысленно называла пытку средством достижения истины, когда речь идет о ересях. Папа прямо предписывает пытать и при этом приводит применение этого средства в строгую систему. В 1265 г. Климент IV подтвердил эту буллу, а в 1311 г. Климент V приказал истязать тамплиеров там, где это еще не было сделано. Таким образом, пытки применялись в странах, где инквизиция пользовалась неограниченной властью или находилась в руках государства, желавшего к ним прибегнуть: так обстояло дело во Франции, но не в Венеции.

Филипп Красивый дал приказ о применении пыток по просьбе инквизитора Гильома Парижского, хотя в действительности французская инквизиция полностью зависела от короля. Приостановив работу инквизиторов в ноябре 1307 г., папа лишил действия Филиппа их законного прикрытия. Именно этим объясняется давление на папу, оказанное королем, чтобы добиться восстановления полномочий инквизиторов.

В Англии инквизиторов не было. Поэтому потребовалось направить туда инквизиторов с континента, которым только через несколько долгих месяцев удалось добиться применения пыток (впрочем, без особого успеха). По решению государственных властей пытки не использовались ни в Испании, ни в Валенсии. В Равенне архиепископ Ринальдо да Конкорреццо, руководивший расследованием, также отказался от их употребления.

Современники процесса почти не понимали роль пытки. Большинство историков того времени были церковнослужителями, как правило, конформистами, которые считали применение пыток к еретикам нормальным. Поскольку и во Франции, и в Англии они приняли описание ситуации в версии короля Франции, признания их не удивляли.[549] Для них пытка была обыденным явлением. По словам автора «Хронографии франкских королей», «тамплиеры — воины, которых нелегко напугать».

Ряд современных историков, в той или иной степени, разделяет эту точку зрения. Как утверждают, Моле так и не узнал пытки, однако он признался в чудовищных грехах, присываемых ордену Храма. Что это доказывает? Либо он говорил правду, и тамплиеры были виновны, и тогда у Филиппа Красивого были причины их преследовать, либо он поддался страху, а значит, не отличался мужеством. Орденом руководила бездарность, отражавшая посредственность самой организации. В конечном счете виновен был орден Храма или нет, имело очень мало значения. Однако мне кажется, что историки поспешили с вынесением приговора по делу ордена, сведенному к делу Моле.[550]

Можно ли забывать, что в момент ареста престарелому Моле было уже за шестьдесят, он состоял в ордене сорок лет, из которых двадцать пять провел на посту магистра? Это был человек, изнуренный старостью. Его таскали от одного следователя к другому, из одной комиссии, к которой он не питал доверия — и зря, — в другую, которой, как он думал, можно было доверять, — и опять же зря. Он выбрал способ защиты, состоявший в том, чтобы полностью положиться на папу. Обладая заурядным умом, он ничего не понял в конфликте между папой и королем, в котором процесс тамплиеров былне более чем предлогом. Вдруг, с опозданием, уже слишком поздно, в марте 1314 г., он осознал, что его слепое доверие было тщетным и он оказался в роли игрушки. Хотя все уже было кончено, орден Храма перестал существовать, уже ничего нельзя было сделать, и весь смысл его жизни обернулся бесчестьем, он сказал «нет», прекрасно зная, что за это его ожидал костер. Этот выбор заслуживает большего, чем презрение, с которым обычно относятся к Моле, хотя это и не освобождает его от ответственности. Он заслуживает того, чтобы вновь поднять вопрос о пытке. Новый угол зрения может дать нам история XX в., предоставляющая вполе достаточный материал на эту тему.

Если церковнослужители, которые писали историю, не видели в пытке ничего особенного, то агенты Филиппа Красивого и инквизиторы знали ее возможности, умели ее применять и дозировать. Например, на утреннем допросе тамплиер не помнил, что был в чем-то виновен: тогда аудиторию распускали, а когда она снова собиралась вечером, к тамплиеру возвращалась память. Ни один документ не расскажет нам, что происходило в промежутке. Свидетельство Артура Лондона в «Признании» (l`Aveu) дает нам ответ, и он не устарел, как будто этот текст принадлежит нашему столетию. Ногаре и Плезиан знали, что им достаточно появиться во время допроса, чтобы обвиняемый, который, возможно, собирался сказать не то, чего от него хотели, вернулся на путь «истины». Когда летом 1308 г. в Шиноне кардиналы, представлявшие папу, допрашивали Моле, Ногаре и Плезиан были там, и Моле подтвердил свои признания. Эта жертва не была мужественной. Но перестают ли от этого Ногаре и Плезанс быть палачами?

Палачи, приверженцы короля или инквизиторы знали, что, показав для начала пыточные инструменты, можно избежать их применения. Они умели «подготовить» арестанта для показа папе точно таким же образом, какой сегодня применяется для того, чтобы привести обвиняемого в должное состояние перед демонстрацией по телевидению. Показания тамплиеров говорят сами за себя. Эмери де Вильер-ле-Дюк боялся смерти: он вызвался защищать орден, но предстал перед папской комиссией 13 мая 1310 г., на следующий день после казни пятидесяти четырех его товарищей, «бледный и совершенно запуганный», он объявил…

что все заблуждения, приписываемые ордену, абсолютно лживы, хотя вследствие многочисленных пыток, которым Г. де Марсильяк и Гуго де ла Сель, допрашивавшие его королевские рыцари, подвергли его за то, что он сказал, он, свидетель, признался в некоторых из названных заблуждений. Он заявил, что накануне видел своими глазами, как на повозке увозили на сожжение пятьдесят четыре брата названного ордена… а что сам он, если бы ему грозил костер, боясь, что не сможет вести себя достойно, и из страха смерти сознался бы и показал бы под присягой… что все заблуждения, приписываемые ордену, истинны, и что, если бы его попросили, он признался бы даже в том, что убил Господа (р. 189–191).

Допрошенный до этого, 27 ноября 1309 г., Понсар де Жизи, который первым вызвался защищать орден, сказал, что…

насколько он готов пострадать, при условии что мучения будут короткими — обезглавливание, сожжение, или обваривание, — настолько же он неспособен выносить долгие страдания, в которых он, попав под арест, находится уже более двух лет (р. 157–159).

Пытки, применявшиеся инквизицией, были не более чем неприятным, но мимолетным моментом обычной судебной процедуры. Они не достигали высшей степени жестокости, при которой виновного поджаривают на медленном огне, у них была всего одна цель — добыть сведения. Их призвание заключалось «не в том, чтобы выявить истину, а в том, чтобы превратить подозреваемого в виновного». Повторим здесь эту уже процитированную выше фразу, произнесенную английским тамплиером в 1308 г., которой вторит этот текст XX в.:

Под пыткой ты как бы во власти одуревающих трав. Все, о чем ты слышал и читал, оживает в памяти, и ты будто переносишься душой — если не в рай, то в ад. Под пыткой ты скажешь не только все, чего хочет следователь, но еще и все, что, по-твоему, могло бы доставить ему удовольствие. Ибо между вами устанавливается связь, и эта-то связь, думаю, действительно дьявольская… Бентивенга под пыткой мог болтать любую несуразицу, потому что в тот миг говорил не он, а его сладострастие, говорили бесы его души… Если ангелам-бунтовщикам столь немногого хватило, чтоб огонь обожания и смирения стал в них огнем гордыни и бунта, что говорить о слабом роде человеческом?[551]

Наши церковные историки начала XIV в., очевидно, не могли понять, что в застенках Филиппа Красивого эти воины, «которых нелегко напугать» вели себя таким же прискорбным образом. Конечно, тамплиеры 1307 г. обладали лишь ограниченным опытом борьбы с неверными. Но еще немало оставалось тех, кто сражался вовремена Сафеда, Акры и Руада (это было в 1301–1302 гг.). Они знали о подвиге тамплиеров Акры, погребенных под обломками собственного главного дома. Им было известно об участи тамплиеров Руада, а еще раньше Сафеда и Триполи. Сколько из пленных тамплиеров подняли палец и сказали закон (т. е. приняли ислам), чтобы не попасть в руки палачей? Ничтожное меньшинство. Нет никакого сомнения в том, что многие из тамплиеров, подвергнутых пыткам в 1307–1311 гг. и сознавшихся в чудовищных преступлениях, под стенами Акры вели себя геройски.

Это было воинство, созданное лишь для одного вида войны и приученное иметь дело с противником одного типа — с неверными. Тамплиеры были готовы лишь к одному виду самопожертвования, и мусульмане не теряли времени на то, чтобы пытать тамплиеров и госпитальеров: они неизменно перерезали им глотку. Каждый попавший в плен тамплиер знал, какая участь его ожидает.

Однако эти люди были брошены под пресс, действие которого прекрасно показало изучение сталинских процессов в XX в. Тысячи умерли ради Святой земли. Теперь остальным говорили, что они являются «объективными» союзниками сарацин, и, дескать, по этой причине и из-за своих грехов они потеряли Святую землю. Их, защитников католической веры, называли еретиками. Плевать на землю стало смертным грехом, а болтовня в караулке теперь вменялась в преступление. Дело изображалось так, как будто оставалась лишь одна услуга, которую они еще могли оказать христианскому миру, — сознаться. Этого требовали от них христианнейший король Франции и папа, их покровитель. Поскольку они не понимали, на подмогу призвали геенну огненную.

Дать отпор такому врагу тамплиеры оказались неспособны. К тому же тамплиеры, потерявшие направление, потрясенные всем случившимся, не понимающие причины подобных обвинений, лишились руководства. С этой точки зрения Моле и другие высшие чины ордена несут огромную ответственность. Тогда тамплиеры «раскололись». Герои устали? Безусловно. Но дело было проще, они могли быть героями на рушащихся стенах последних бастионов Святой земли и не быть в застенках палачей Ногаре. И главное, они смутно понимали, что идеал, ради которого стоило сражаться, рухнул.

Уже во время процесса находились люди, подвергавшие сомнению действительность проводимой судебной процедуры и призывавшие отвергнуть признания, полученные под пыткой.

Раймунд Са Гардиа, прецептор Ма Дье в Руссильоне, командовавший сопротивлением тамплиеров Арагона, заявил перед своими обвинителями:

Не сумев доказать ни одного из преступлений, в которых они нас обвиняют, эти порочные создания обратились к насилию и пытке, так как только с их помощью они вырвали признания у некоторых из наших братьев…[552]

Раймунд Са Гардиа был тамплиером.

Ринальдо да Конкорреццо, архиепископ Равенны, им не был. Он судил тамплиеров своей провинции и отпустил их на свободу. Несмотря на распоряжения папы, он отказался возобновить процесс и применить пытку. Он решительно осудил ее использование:

Необходимо считать невиновными тех, которые признались из страха перед пыткой, если впоследствии они отказываются от своих признаний; и тех, которые не посмели отказаться от своих признаний, боясь такой же пытки и опасаясь навлечь на себя новые мучения, при условии, однако, что это установлено с точностью (18 июня 1311).[553]

В его церковной провинции находилась Болонья с ее университетом, известным преподаванием римского права.

Еще более показателен с точки зрения общественного мнения вот этот замечательный текст, написанный во время собора в Вьенне цистерцианцем Жаком де Терином. Именно им я бы и хотел закончить эту книгу. Жак де Терин сомневается. Не доказывая, что пропаганда Филиппа Красивого потерпела крах, его сомнения подтверждают, что у ее возможностей были границы:[554]

Те факты, которые ставят в вину тамплиерам и в которых многие из них, в этом королевстве и за его пределами, особенно главные магистры этого ордена, публично признались, омерзительны и должны вселять ужас в сердце всякого христианина. Если то, что они говорят, правда, тогда эти люди впали в чудовищное и преступное заблуждение и с точки зрения веры, и с точки зрения естественной нравственности. <…> Странный повод для удивления и ошеломления! В чем дело? Неужели свет веры, да что я говорю, пламя естественного закона могло вдруг омрачиться столь ужасающим и позорным образом у стольких людей, таких известных, таких высокопоставленных, из которых одни простолюдины, а другие аристократы, все принадлежат к разным народам и говорят на разных языках, но все рождены в законном браке и воспитаны среди глубоко верующих христиан? В этот орден вступали, чтобыотомстить за обиды, нанесенные Христу, чтобы защитить или вернуть святые места, чтобы биться с врагами веры, так неужели же Князь тьмы сумел так быстро их совратить, изменить их до такой степени и таким постыдным образом и установить над ними столь прискорбную и поразительную власть?

С другой стороны, если все это не более чем выдумка, то как могло случиться, что главные члены ордена, люди, владеющие военным ремеслом, которые не должны легко поддаваться беспорядочному страху, сознались в таких гнусностях и таких ужасах перед всем Парижским университетом, причем многие после этого повторили свою исповедь перед господином нашим понтификом к своему стыду и стыду ордена? Но тогда, если это правда, и это правда в отношении всех, то как произошло, что на провинциальных синодах в Сансе и Реймсе многие тамплиеры добровольно пошли на сожжение, отказавшись от своих первых признаний, в то время как они вполне могли избежать мучений, просто повторив свои показания? Вот то, что побуждает многих людей с той и с другой стороны питать сомнения.

Еще одно: с открытия генерального собора во Вьенне были обнародованы результаты расследований, проведенных в разных королевствах. Однако они противоречивы во многих пунктах. Да соблаговолит же Тот, Кому ведомы все сердца и от Кого не скроется ни одна тайна, Жених Церкви, Иисус Христос, раскрыть в этом деле полную и чистую правду до закрытия этого собора, чтобы Церковь была прославлена, очищена и умирена! Как только истина будет известна, чистое и горячее рвение короля принесет плод, согласный с разумом и спасительный. И пусть, наконец, господин наш понтифик, наместник Иисуса Христа, поведет под звуки трубы корабль, который вверен ему ради избежания кораблекрушения, и введет его в бухту вечного блаженства, все разрешив и расставив на свои места, как в этой ситуации, так и в любых других, к прославлению Иисуса Христа и возвышению веры.[555]

ПPИЛОЖЕНИЯ

Xpoнология, генеалогии, карты и планы

Хронологическая таблица

·

·

·

Главные папы эпохи крестовых походов

Григорий VII — Гильдебранд — 1071–1085

Виктор III — Дауфари — 1086–1086

Урбан II — Эдде Лажери — 1088–1099

Пасхалий II — Раньеро де Бьеда — 1099–1118

(…)

Гонорий II — Ламберта Сканнабеччи — 1124–1130

Иннокентий II — Грегорио Папарески — 1130–1143

(…)

Евгений III — Бернардо Паганелли — 1145–1153

Адриан IV — Николас Блейкспир — 1154–1159

Александр III — Роландо Бандинелли — 1158–1181

(…)

Иннокентий III — Лотарио ди Сеньи — 1198–1216

Гонорий III — Ченчио Савелли — 1216–1227

Григорий IX — Уголино — 1227–1241

(…)

Иннокентий IV — Синибальдо Фиески — 1243–1254

Александр IV — Рейнальдо ди Сеньи — 1254–1261

Урбан IV — Жак де Панталеон — 1261–1264

Климент IV — Ги Фулькуа — 1265–1268

(…)

Григорий X — Теобальдо Висконти — 1271–1276

(…)

Мартин IV — Симон де Бри — 1281–1285

(…)

Николай IV — Джилорамо Маши — 1288–1292

Целестин V — Пьетро дель Мурроне — 1294

Бонифаций VIII — Бенедетто Гаэтани — 1294–1303

Бенедикт XI — Никколо Боккасини — 1303–1304

Климент V — Бертран де Го — 1305–1314

Великие магистры ордена тамплиеров

№ п/п — Имя — Место рождения — Время правления

1) Гуго де Пейеи — Шампань — 1118/19–24 мая 1136/37

2) Роберт деКраон — Мэн (регион Витре) — 1136/37–13 января 1149

3) Эврар де Барр — Шампань (Мо) — 1149–1152

4) Бернар де Тремелэ — Франш-Конте — 1152–16 августа 1153

5) Андре де Монбер — Бургундия — 1153–17января1156

6) Бертран де Бланфор — Берри или Борделе — 1156–2 января 1169

7) Филипп Наблуский — Святая Земля — 1169–1171

8) Эд де Сент-Аман — Прованс — 1171–8 октября 1179

9) АрнауддеТоррохо — Арагон — 1180–30 сентября 1184

10) Жерар де Ридфор — Фландрия — 1185–4 октября 1189

11) Роберт де Сабле — Мэн — 1191–28 сентября 1193

12) Жильбер Эрайль — Арагон или Прованс — 1194–21 декабря 1200

13) Филипп де Плесси — Анжу — 1201–12 февраля 1209

14) Гильом де Шартр — Шартр — 1210–25 августа 1219

15) Пьер де Монтегю — Арагон или Южная Франция — 1219–28 января 1232

16) Арман (Эрман) де Перигор — Перигор — 1232- 17 октября 1244

17) Ричард де Бюр — Нормандия или Святая земля — 1244/45–9 мая 1247

18) Гильом де Соннак — Руэг — 1247–1250

19) Рено де Вишье — Шампань(?) — 1250–20 января 1256

20) Тома Берар — Италия или Англия — 1256–25 мая 1273

21) Гильом де Боже — Божоле — 1273–18 мая 1291

22) Тибо Годен — Шартр-Блуа(?) — 1291–16 апреля1293

23) Жак де Моле — Франш-Конте — 1294–18 марта 1314

(Список составлен на основании сведений, почерпнутых у Мари Луизы Бульст-Тьель.)

Дополнительно

·

·

·

·

·

·

БИБЛИОГРАФИЯ

1. Библиографический обзор

Dailliez L. Bibliographie du Temple. Paris; CEP, 1972.

Dessubre M. Bibliographie de l'ordre des templiers. Paris; Librairie critique Emile Nourry, 1928.

Neu H. Bibliographie der Templer-Ordens, 1927–1956. Bonn, 1965.

2. Источники

Источники самые разнообразные:

Hiestand R. Zum problem des Templerzentralarchivs // Archivistische Zeit-schrift, 76 (1980). В этой работе поднят вопрос о центральных архивах ордена Храма, которые, как впоследствии и архив госпитальеров, погибли во время падения Акры и отступления орденов Кипр. Можно обратиться к материалам следующих сборников:

Rohricht R. Regesta regni Hierosolymitani 1097–1291. Innsbruck, 1893. Addita-mentum. Ibid. 1904.

Hiestand R. Papsturkunden fur Templer und Johanniter (Abhandlungen der Akademie der Wissenschaften in Gottingen, Philologisch-historische Klasse, 77). Gottingen, 1972. Vol. I; (Abhandlungen…,135). Gottingen, 1983. Vol. II.

Albon, marquis d'. Cartulaire general de l'ordre du Temple (1119P-1150). Recueil des chartes et des bulles relatives a l'ordre du Temple. Paris; H. Champion, 1913–1922. 2 vol.

Остальная документация в неопубликованном виде собрана в семидесяти картонах в Парижской национальной библиотеке. Эмиль Г. Леонар сделал её обзор всвоей работе:

Leonard E. G. Gallicarum militiae Templidomorum. Introduction au cartulaire manuscrit du Temple (1150–1317), constitue par le marquis d' Albon (…) suivie d'un tableau des maisons francaises du Temple et de leurs precepteurs. Paris; Librairie Champion, 1930. Частичный перевод на французский с дополнительными комментариями, сделанными: Marion Melville, Editions du GIET (Groupe internationale d'etudes templieres). Paris, 1986.

Delaville-Le Roulx J. Documents concernant les templiers extraits des Archives de Malte. Paris, 1882.

Передача имущества тамплиеров госпитальерам после Вьенского церковного собора сопровождалась передачей архивов командорств ордена Храма. Некоторые фонды так и остались нетронутыми, например фонд Великого приорства Франции в Национальном архиве (serie S), а другие были поделены между департаментскими хранилищами: так было в случае в архивами Великого приорства Шампани, которые разделили между архивами Йонны, Кот-д'Ор и Об. Сведения об этом можно почерпнуть в:

Mannier E. Ordre de Malte. Les commanderies du grand Prieure de France / Reed. G. Monfort. Brionne, 1987.

Bourg A. de. Histoire de grand Prieure de Toulouse et des diverses possessions de l'ordre de Saint Jean de Jerusalem dans le sud-est de la France. Toulouse, 1883.

За пределами Франции можно прибегнуть к:

Bramato F. Regesti diplomatici per la Storia dei Templari in Italia // Rivista araldica. Rome. 1978 (77), 1979 (78), 1980 (79), 1981 (80).

Lees B. A. Records of the Templars in England in the Twelfth century. The Inquest of 1185 with Illustrative Charters and Documents. British Academy, Records of the Social and Economic History of England and Wales, IX. London, 1935.

Urkunden und Regesten zur Geschichte des Templerordens im Bereichdes Bistums Cammin und der Kirchenprovinz Gnesen / W. Irgang. Veroff. der Hist. Kommission fur Pommern, IV, 10. Coin, 1988.

Curzon H. De. La Regie du Temple. Paris, Societe de l'histoire de France, no. 74, 1886.

Первоначальный устав, составленный на латыни, был переведен на французский язык в издании А. де Кюрсона, подготовленном Б. Апелем:

L'ordre du Temple, les textes fondateurs / Ed. B. Hapel. Paris; Guy Tredaniel editeur, 1991.

Dailliez L. Les Templiers et les Regies de l'ordre du Temple, Paris, Belfond, 1972 (адаптация к современному французскому языку была произведена с многочисленными ошибками).

Среди изданий «De laude» Св. Бернарда стоит отметить:

Saint Bernard. De laude novae militiae // J. Leclercq, H. M. Rochais. Sancti Bernard! opera. Rome, 1963. T. 3.

Bernard de Clairvaux. Oeuvres completes XXXI. Eloge de la nouvelle chevalerie / Ed. et trad. P.-Y. Emery. Paris; Ed. du Cerf, 1990. Перевод этого сочинения св. Бернарда также представлен в сборнике текстов, подготовленном Ж. Ришаром: Richard J. L'esprit de la croisade. Paris; Ed. de Serf, 1969.

За источниками по истории крестовых походов и латинских государств Востока я рекомендую обратиться к публикациям «Archives de l'Orient latin» и 16 томам «Recueil des historiens des croisades» («Historiens des occidenteaux» (5 vol), «Historiens orientaux» (5 vol.), «Historiens grecs» (2 vol.), «Documents armeniens» (2 vol.), «Lois» (2 vol.)). Paris, 1841–1906. История Гильома Тирского, опубликованная в этой серии с переводом и французским продолжением, известным под названием «История императора Эракля и завоевания Заморской земли», стала предметом нового критического и научного издания: Guillaume de Tyr. Historia rerum in partibus transmarinis gestarum / Ed. R. B. Huygens. Journal; Editions Brepols, 1986. 2 vol.

Я в основном пользовался следующими изданиями:

Eudes de Deuil. De projectione Ludovici Vil in Orientem (La Croisade de Louis VII, roi de France) / Ed. H. Waquet. Paris, 1949. Этот текст полностью переведен в:, La Conquete de la Terre sainte par les croises / Castries, Due de. Paris; Albin Michel. Coll. «Le memorial des siecles», 1973.

Ambroise. UEstoire de la guerre sainte / Ed. et trad. G. Paris. Paris. Collection de documents inedits sur l'histoire de France, 1897.

Ernoul. Chronique d'Ernoul et de Bernard le Tresorier / Ed. L. de Mas-Latrie. Paris. «Societe de l'histoire de France», 1871.

Les Gestes des Chiprois, Recueil de chroniques francaises ecrites en Orient aux XIIr-XIV siecles / Ed. G. Raynaud. Geneve, «Societe de l'Orient latin», serie historique V, 1887 (этот сборник включает три хроники: «Хроника Святой земли, 1131–1224»; «Повествование Филиппа Новарского, 1212–1242»; «Хроника тамплиера из Тира, 1242–1309»).

Joinville. Histoire de Saint Louis / Ed. N. de Wailly. Paris, 1874.

Из многочисленных трактатов, написанных после гибели латинских государств, следует перечислить те, в которых более подробно представлен контекст процесса тамплиеров:

Dubois P. De recuperatione Terre Sancte. Paris, Ed. C. V. Langlois. «Collection de textes pour servir a l'etude et l'enseignement de l'histoire», 1891.

Kedar S. M., Schein S. Un projet de «passage particulier» propose par l'ordre de l'Hopital, 1306–1307 // EEC (Bibliotheque de l'Ecole des chartes), 137 (1979).

По той же самой проблеме высказались магистры тамплиеров и госпитальеров. Мемуар Жака де Моле, магистра тамплиеров (Concilium super negotio Terre Sancte), был опубликован в:

Baluze. Vitae paparum Avinionensium. Paris, 1693. T. Ill; reed. G. Mollat. Paris, 1914–1927.

Petit J. Le Memoire de Foulques de Villaret sur la croisade // BEC (Bibliotheque de l'Ecole des Chartes), 60 (1899).

Было опубликовано много картуляриев командорств ордена Храма, особенно во Франции. Я упомяну только об основных и самых свежих изданиях:

Carriere V. Histoire et Cartulaire des templiers de Provins. Paris; Champion, 1919.

Gerard P., Magnou E. Le Cartulaire des templiers de Douzens. Paris, «Collection de documents inedits sur l'histoire de France», serie in-8, 5, 1966.

Higounet C. Le cartulaire des templiers de Montsaunes // Bulletin philologique et historique du Comite des travaux historiques et scientifiques. 1955–1956, Paris, 1957.

Loisne, comte Auguste de. Le cartulaire des templiers de Montsaunes // Le cartulaire de la commanderie des templiers de Sommereux (Oise). Paris, 1924.

Ourliac P., Magnou A.-M. Le Cartulaire de la Selve. La terre, les hommes et le pouvoir en Rouergue au XIF siede. Toulouse; Editions du CNRS, 1985.

Petel, abbe. Templiers et Hospitaliers dans le diocese de Troyes: comptes de regie de la commanderie de Payns, 1307–1309. Troyes, 1908.

Ripert-Monclar, marquis de. Le cartulaire de la commanderie de Richerenches de l'ordre du Temple (1136–1214). Paris-Avignon, 1907; Marseille, 1978.

O процессе тамплиеров; введение в проблематику:

Demurger A. Encore le proces des templiers! A propos d'un livre recent // Le Moyen Age, XCVII, 1991.

См. также критическую рецензию на книгу А. Гильмор-Брисона в: Studi medievali, 3 serie, XXVII, II, 1986. P. 762–768.

Gilmour-Bryson A. The Trial ofthe Templars in the Papal States and the Abruzzi, Studi e Testi, 303. Citta del Vaticano, 1982.

Lizerand G. Le Dossier de l'affaire des templiers. Paris, 1923, «Les classiques de l'histoire de France au Moyen Age»; 3 ed. 1989. (Это удобный сборник основных текстов, касающихся процесса, с французским переводом).

Michelet J. Le proces des templiers. Paris, «Collection des documents inedits sur l'histoire de France», 1841–1851. 2 vol; reed. Editions du Comite des travaux historiques et scientifiques (CTHS). Paris. Coll. «Format», 2, 1887, 2 vol.

Seve R., Chagny-Seve A.-M. Le Proces des templiers d'Auvergne, 1309–1311, edition de l'interrogatoire de juin 1309. Paris; Editions du CTHS, «Memoires et documents d'histoire medievale et de philologie», 1, 1986.

Wilkins D. Concilia magnae Britannic et Hibernie. London, 1737. T. 2.

В следующих работах опубликовано много текстов допросов:

Finke H. Papsttum und Untergang des Templerordens. Munster, 1907.

Loiseleur J. La Doctrine secrete des templiers. Orleans, 1872.

Menard L. Histoire civile, ecclesiastique et litteraire de la ville de Nlmes. Paris, 1750. T. 1, Preuves, в котором опубликованы протоколы допросов тамплиеров Нима, Але и Эг-Морта.

Prutz H. Entwicklung und Untergang des Tempelherrenordens. Berlin, 1888.

Schottmuller K. Der Untergang des Templerordens. Berlin, 1887.2 vol.

Акты Вьенского собора (1312 r.) опубликованы в:

C. O. D., Conciliorum oecumenicorum decreta. Institute per le Scienze religiose. Bologne, 1973,3 ed.

3. Крестовые походы и идеи крестового похода

Alphandery P., Dupront A. La Chretiente et l'Idee de croisade. Paris; Albin

Michel, coll. «L'evolution de l'Humanite», 1954–1959.2 vol.

Balard M. Les Croisades. Paris; M. A. Editions, 1988.

Cardini F. Gli studi sulle crociate dal 1945 ad oggi // Rivista storica italiana, 80 (1968).

Cole P. J. The Preaching of the Crusades to the Holy Land, 1095–1270.

Cambridge (Mass., U.S.A.); Medieval Academy of America, 1991.

Constable G. The Second Crusade as Seen by Contemporaries // Traditio, 9 (1953).

Delaruelle E. LTdee de croisade au Moyen Age / Turin; Bottega d'Erasmo, 1980 (сборник статей).

Dupront A. Du sacre; croisade et pelerinage; images et langages. Paris; Gallimard, coll. «Bibliothequedeshistoires», 1987.

Erbstosser M. Die Kreuzzuge. Eine Kulturgeschichte. Leipzig, 1960. Erdmann C. Die Entsehung des Kreuzzugsgedanken. Stuttgart, 1935; англ. перев.: M. W. Baldwin под заголовком: The Origin of the Idea of Crusade.

Princeton, 1977. Flahiff G. B. Deus non vult: A Critic of the Third Crusade // Mediaeval Studies, 9 (1947).

Grousset R. Histoire des croisades et du royaume franc de Jerusalem. Paris; Pion, 1934–1936. 3 vol. (в настоящее время полностью устаревший «памятник», но в нем можно найти немало ценных переводов текстов).

Housley N. The Italian Crusades, The Papal-Angevin Alliance and the Crusades

Against Christian Lay Powers, 1254–1343. Oxford, 1982. Kedar B. Z. Crusade and Mission. European Approaches toward the Muslims.

Princeton, University Press, 1984.

Mayer H. E. Geschichte der Kreuzzuge. Sttutgart, 1976; reed. 1985. Morrisson C. Les croisadees. Paris; PUF, coll. «Que sait-je?», 1973; reed. 1992. Purcell M. Papal Crusading Policy, 1244–1291: The chief Instruments of Papal

Crusading Policy and Crusade to the Holy Land from Final Loss of Jerusalem to the Fall of Acre. Leyden, 1975.

Riley-Smith J. The Crasades. A Short Story. London, 1987; trad, francaise, Les croisades. Paris; Pygmalion, 1990.

Runciman S. A History of the Crusades. Cambridge, 1951–1955.3 vol. Setton K. M. A History of the Crusades. The University of Wisconsin Press: Vol. 1. The First Hundred Years // Ed. M. W. Baldwin. The University of Wisconsin Press, 1969, 2e ed. Vol. 2. The Later Crusades, 1189–1311 // Ed. R. L. Wolff, H. W. Hazard. 1969, 2 ed.

Vol. 3. The Fourteenth and Fifteenth Centuries // Ed. H. W. Hazard. 1975. Vol. 4. The Art and Architecture of the Crusader States // H. W. Hazard. 1977. Vol. 5. The Near East // H. W. Hazard, N. P. Zacour. 1985. Siberry E. Criticism of Crusading, 1095–1274. Oxford, Clarendon Press, 1985. Throop P. A. Criticism of the Crusade: A Study of Public Opinion and Crusade Propaganda. Amsterdam, 1940. Waas A. Geschichte der Kreuzzuge. Fribourg-en-Brisgau, 1957–1960. 2 vol.

4. Западный контекст

Boutruche R. Seigneurie et Feodalite. Paris; Aubier, «Collection historique», 1969–1970. 2 vol. Bresc-Bautier G. Les imitations du Saint-Sepulcre de Jerusalem (IXe-XVe siecle).

Archeologie d'une devotion // Revue d'histoire de la spiritualite. T. 50 (1974).

Burns R. L. The Crusader Kingdom of Valencia. Reconstruction on a Thirteenth-Century Frontier. Cambridge (Mass., U.S.A.); Harvard University Press, 1967.2 vol. Moors and Crusaders in Mediterranean Spain, Collected Studies. London; Variorum Reprints, 1978.

Contamine P. La Guerre au Moyen Age. Paris; PUF, coll. «Nouvelle Clio», no. 24, 1992.

Duby G. Guerriers et Paysans. Le premier essor de l'economie europeenne. Paris;

Gallimard, «Bibliotheque des histoires», 1973; reed. col. «Tel», 1978

Duby G. Hommes et Structures du Moyen Age. Paris; Mouton, 1973 (сборник статей).

Duby G. Les Trois Ordres ou l'Imaginaire du feodalisme. Paris; Gallimard, «Bibliotheque des histoires», 1978.

Duby G. Guillaume le Marechal ou le Meilleur Chevalier du monde. Paris; Fayard, coll. «Les inconnus de l'histoire», 1984.

Duby G. Saint Bernard. L'art cistercien. Paris; Flammarion, coll. «Champs historiques», 1979.

Flori J. LTdeologie du glaive. Prehistoire de la chevalerie. Geneve, 1983.

Flori J. UEpanouissement de la Chevalerie, Geneve, 1985.

Fossier R. Enfances de l'Europe. Paris; PUF, coll. «Nouvelle Clio», nos. 17 et 17 bis, 1982. 2 vol.

Kohler E. Ideal und Wiiklichkleit in der hofischen Epik, Studien zur Form der fruhen Artus und Graldichtung. Tubingen, 1970; trad, francaise, Kohler E. L'Aventure chevaleresque. Ideal et realite dans le roman courtois. Paris; Gallimard, «Bibliotheque deshistoires», 1974.

Leclercq J. Saint Bernard's Attitude toward War // Studies in Medieval Cistercian History, 2, Cistercian Studies, 24 (1976).

Lomax D. W. The Reconquest of Spain. London; Longman, 1978. Melanges saint Bernard. Dijon, 24e congres de l'Association bourguignonne des societes savantes, 1954.

Menendez Pidal R. La Espana del Cid. Madrid, 1947. 2 vol. Paix de Dieu et Guerre sainte en Languedoc au XIIF siecle // Cahiers de Fanjeaux. Toulouse; Privat, 4 (1969) (серия докладов, сделанных на ежегодном семинаре в Фанжо).

Regout R. La Doctrine de la guerre juste de saint Augustin a nos jours, d'apres les theologiens et les canonistes catholiques. Paris, 1935.

Robinson I. J. Gregory VII and the Soldiers of Christ // History, 58, (1973).

Russel F. M. The Just War in Middle Ages. Cambridge University Press, «Cambridge Studies in Medieval Life and Thought», 1975.

Vacandard E. Vie de saint Bernard, abbe de Clairvaux. Paris, 1895. 2 vol.

Vial P. L'ideologie de la guerre sainte et l'ordre du Temple // Melanges Etienne Fournial. Saint-Etienne; Publications de l'universite de Saint-Etienne, 1978.

5. Латинский Восток

Естественно, все общие работы по истории крестовых походов затрагивают и проблему развития латинских государств, основанных на Востоке по окончании самих походов. Я перечислю эти работы для читателя:

Benvenisti M. The Crusaders in the Holy Land. Jerusalem; Israel University Press, 1970.

Boase T. S. R. The Cilician Kingdom of Armeny. Edinbourg-London; Scottish Academic Press, 1978 (серия исследований, среди которых находится работа J. Riley-Smith, посвященная тамплиерам Киликии).

Cahen C. Orient et Occident au temps des croisades. Paris; Aubier, «Collection historique», 1983.

Cahen C. La Syrie du Nord a l'epoque des croisades et la Principaute franque d'Antioche. Paris; P. Geuthner, 1940.

Crusade and Settlement / Ed. P. E. Edbury. Cardiff, 1985.

Deschamps P. Les Chateaux des croises en Terre sainte. Paris, 1934–1936. 2 vol. et 2 albums de planches et de photos.

Edbury P. W. The kingdom of Cyprus and the Crusades. Cambridge; University Press, 1991. Lewis B. Les assassins. Terrorisme et politique dans l'islam medieval. Paris; Editions Complexes, 1982.

Longnon J. L'Empire latin de Constantinople et la Principaute de Moree. Paris; Payot, 1949.

Lyons M. C., Jackson D. E. P. Saladin. The politics of the Holy War. London, Cambridge University Press, 1982.

Mayer H. E. Bistumer, Kloster und Stifte in Konigreich Jerusalem. Stuttgard; A. Hiersemann, 1977.

Mollat M. Etudes d'histoire maritime. Turine; Bottega d'Erasmo, 1977 (О проблемах отношений между Западной Европой и Святой землей).

Outremer, Studies in the History of the Crusading Kingdom of Jerusalem, presented to Joshua Prawer // Ed. B. Z. Kedar, H. E. Mayer, R. C. Smail. Jerusalem, 1982.

Peters F. E. Jerusalem. The Holy City in the Eyes of Chroniclers, Visitors, Pilgrims and Prophets from the Days of Abraham to the Beninning of Modern Times. Princeton; University Press, 1985.

Prawer J. Histoire du royaume latin de Jerusalem. Paris; Ed. du CNRS, 1969–1970.2 vol.

Prawer J. The Crusaders' Kingdom. European Colonialism in the Middle Ages. New York, 1972.

Prawer J. Crusader Institutions. Oxford; Clarendon Press, 1980 (речь идет о сборнике статей).

Pryor J. H. Transportation of Horses by Sea during the Era of the Crusades, 8th Century to 1255 // Mariner's Mirror, 68 (1982).

Richard J. Le Royaume latin de Jerusalem. Paris; PUF, 1953.

Richard J. Le Comte de Tripoli sous la dynastic toulousain. Paris; P. Geuthner, 1945.

Rochricht R. Geschichte des Konigreichs Jerusalem, 1100–1291. Innsbruck, 1898.

Schein S. Between Mount Moriah and the Holy Sepulcre. The Changing Traditions of the Temple Mount in the Central Middle Age // Traditio, XL, 1984.

Smail R. C. Crusading Warfare (1097–1193). Cambridge (U.K.), 1956.

6. Военные ордены. Общий обзор

Fleckensein J., Hellmann M. (ed.). Die geistlichen Ritterorden Europas, «Vor-trage und Forschungen», XXVI, Sigmaringen; Jan Thorbecke, 1980 (серия исследований различных авторов).

Forey A. J. The Military Orders and the Spanish Reconquest in the Twelfth and Thirteenth centuries // Traditio, XL (1984).

Forey A. J. The Emergence of the Military Orders in the Twelfth Century // Journal of Ecclesiastical History, 36, (1985).

Forey A. J. Recruitment to the Military Orders (Twelfth to Mid-Fourteenth Centuries) // Viator, 17 (1986).

Forey A. J. Novitiate and Instruction in the Military orders during the Twelfth and Thirteenth Centuries // Speculum, 61, (1986).

Le Bras G. (sous dir.). Les Ordres religieux. La vie et Fart T. I: Dom M. Cocheril. Les ordres militaires. Paris; Flammarion, 1979 (богато иллюстрирована). Linage Conde A. Tipologla de vida monastica en los ordenes militares // Yermo, 12 (1974). Les Ordres militaires, la Vie rurale et le Peuplement en Europe occidentale (Xir-XVIIF siecle), Sixiemes Journees internationales d'histoire, 1984, Flaran 6. Auch; Comite departemental dutourisme du Gers, 1986.

Prutz H. Die geistlichen Ritterorden. Berlin, 1908.

Seward D. The Monks of War. The Military Religious Orders. London; Eyre Methuen, 1972.

7. Военные ордены кроме тамплиеров

Boockmann H. Der deutsche Orden. Munich; Ch. Beck, 1989.

Forey A. J. The Military Order of Saint Thomas of Acre // English Historical Review, 92 (1977).

Gorski K. Du nouveau sur l'ordre teutonique // Revue historique, 230 (1963).

Gorski K. The Teutonic Order in Prussia // Mediaevalia et Humanistica, 17, (1966).

Luttrell A. The Hospitaliers in Cyprus, Rhodes, Greece and the West, 1291–1440, Collected studies. London; Variorum Reprints, 1978.

Riley-Smith J. The Knights of Saint John in Jerusalem and Cyprus, c. 1050–1310. A History of the Order of the Hospital of Saint John of Jerusalem. London, 1967.

Shahar S. Des lepreux pas comme les autres. L'ordre de saint Lazare dans le royaume latin de Jerusalem // Revue historique, 267, (1982).

На Иберийском полуострове наряду с интернациональными военными орденами Святой земли появились и свои, испанские, ордены. Общее представление о них может дать коллективная публикация: Actas del Congreso internacional hispano portugues sobre «Los ordenes militares en la peninsula Iberica durante la Edad Media» // Anuario de estudios medievales, № 11 (1981). Barcelona, 1983.

Cocheril M. Essai sur I'origine des ordres militaires dans la peninsule Iberique // Collectanea ordines cisterciensium reformatorium, 20–21. Westmalle, 1958–1959.

Forey A. J. The Order of Mountjoy // Speculum, 46 (1971).

Lomax D. M. Las Ordenes militares en la peninsula Iberica durante la edad media // Repertorio de historia de las ciencias ecclesiasticas en Espana, no. 6, Salamanque, 1976.

Lomax D. M. La historiografia de las ordenes militares en la peninsula Iberica (1100–1550) // Hidalguia, 23 (1975).

Lomax D. M. La Orden de Santiago, 1170–1275. 1965.

O'Callaghan F. The Spanish Military Order of Calatrava and its Affiliates, Collected Studies. London; Variorum Reprints, 1975.

O'Callaghan F. The Foundation of The Order of Alcantara, 1176–1218 // Catholic Historical Rewiew, 47, (1962). (перепечатан в сборнике статей, упомянутом выше).

8. Орден Храма: общие проблемы

Наиболее ценно, несмотря на краткость, исследование:

Barber M. The Origins of the Order of the Temple // Studio Monastica. Barcelone, 12 (1970).

Bordonove G. La Vie quotidienne des templiers au XIII siecle. Paris; Hachette, 1975.

Bulst-Thiele M. L. Sacrae domus militiae Templi Hierosolymitani magistri, Untersuchungen zur Geschichte des Templerordens, 1118/9–1314. Gottingen, 1974.

Cardini F. Bernardo di Clairvaux e lo spirito templare. Rome, 1977.

Delisle L. Memoire sur les operations financieres des templiers. Paris, Memoires de l'Institut national de France, Academic des inscriptions et belles-lettres, t. XXXIII, 2,1889.

Hiestand R. Kardinalbischof Matthaus von Albano, das Konzil von Troyes und die Entstehung des Templerordens // Zeitschrift fur Kirchengeschichte, 99, (1988).

Lambert E. L'architecture des templiers // Bulletin monumental, 112 (1954).

Leclercq J. Un document sur les debuts des templiers // Revue d'histoire ecclesiastique, 52 (1957).

Lourie E. The Confraternity of Belchite, the Ribat and the Temple // Viator, Mediaeval and Renaissance Studies. Los Angeles, 13 (1982).

Melville M. La Vie des templiers. Paris; Gallimard, coll. «La suite des temps», 1951, 2 ed., 1974.

Metcalf D. M. The Templars as Bankers and Monetary Transfers between West and East in the 12th Century // Coinage in the Latin East, The Fourth Oxford Symposium on Coinage and Monetary History / Ed. P. W. Edbury, D. M. Metcalf. Oxford; British Archeological Reports, 1980.

Metman Y. Le sceau des templiers // Club francais de la medaille. Bulletin, 39–40 (1973).

Ollivier A. Les Templiers. Paris; Ed. du Seuil, coll. «Le Temps qui courts», 1958.

Pernoud R. Les Templiers. Paris; PUF, 1974.

Piquet J. Des banquiers au Moyen Age: les templiers, Etude de leurs operations financieres. Paris, 1939. I Templari: Mito e Storia. Atti del Convegno internazionale di Studi alia Maggione di Poggibonsi-Siena (maggio 1987) / Ed. G. Minnucci, F. Sardi. Siena, 1989.

Valous G. De. Quelques observations sur la toute primitive observance des templiers et la «Regula pauperum commilitinum Christ! Templi Salomonis», // Melanges saint Bernard Dijon, 1954.

9. Орден Храма: исследования по странам

Франция

Bailly R. Les Templiers. Realites et mythes. Comtat venaissin, campagne de Provence, Languedoc rhodanien, principaute d'Orange, Tricastin, baronnies et comte de Forcalquier. L'lsle-sur-Sorgue, 1987.

Bertrand M. Les templiers en Normandie // Heimdal, revue d'art et d'histoire de Normandie, 26 (1978).

Bertrand R. Les templiers a Greoux: avatars d'une legende // Annales de Haute-Provence, 48, (1979).

Carriere V. Histoire et Cartulaire des templiers de Provins. Paris; Champion, 1919.

Curzon H. De. La Maison du Temple a Paris. Histoire et description. Paris, 1888.

Daras Ch. Les templiers en Charente. Poitiers, 1981. Delaruelle E. Templiers et hospitaliers en Languedoc pendant la croisade des Albigeois // Cahiers de Fanjeaux, 4 (1969), Paix de Dieu et Guerre sainte en Languedoc au XIF siecle.

Durbec J.-A. Les templiers dans les Alpes-Maritimes // Nice historique, 1938.

Durbec J.-A. Les templiers en Provence; formation des commanderies et repartition geographique de leurs biens // Provence historique, 8 (1959).

Etienne G. Etude topographique sur les possessions de la maison du Temple a Paris (XII–XIV siecle). Positions des theses de l'Ecole nationale des Charles, 1974.

Folliot P. M. Les templiers dans la baillie de Chartres. La juridiction de Sours et Arville // Bulletin de la Societe archeologique d'Eure-et-Loir, 129, (1983).

Gueriff F. Les chevaliers templiers et hospitaliers dans l'ancien pays de Guerande // Bulletin de la Societe archeologique et historique de Nantes et de Loire-Atlantique, no. 106 pour 1967, 1970.

Higounet Ch., Gardelles J. L'architecture des ordres militaires dans le sud-ouest de la France // Actes du 87 congres des societes savantes. Poitier, 1962. Section des archeologie. Paris; Bibliotheque nationale, 1963.

Higounet-Nadal A. L'inventaire de la commanderie de sainte-Eulalie en 1307 // Annales du Midi, 68, (1956).

Laborde F. L'eglise des templiers de Montsaunes (Haute-Garonne) // Revue de Comminges, 92–93 (1979–1980). Опубликована в виде отдельной брошюры в 1982.

Lascaux M. Les Templiers en Bretagne. Rennes; Ed. Quest-France, 1979.

Le Blevec D., Saint-Jean R. La Commanderie de Jales. Publication de la Revue du Vivarais, 1987.

Legras A. M. Les Commanderies des templiers et des hospitaliers de Saint-Jean de Jerusalem en Saintonge et en Aunis. Paris; Ed. du CNRS, 1983.

Magnou E. Oblature, classe chevaleresque et servage dans les maisons meridionales du Temple au XII' siecle // Annales du Midi, 73 (1961).

Mairesse R. La commanderie de Sours en Chartrain // Cahiers du Temple, 1 (1973).

Ourliac P. Le pays de la Selve a la fin du XII' siecle // Annales du Midi. 80 (1968).

Rey M. L'ordre du Temple en Franche-Comte a la lumiere des documents ecrits // Academic des sciences, Belles-Lettres et arts de Besanson. Proces-verbaux et Memoires, 180, (1972–1973).

Reznikov R. Cathares et Templiers. Portet-sur-Garonne; Editions Loubatieres, 1991.

Richard J. Les templiers et les hospitaliers en Bourgogne et Champagne du Sud (XIF-XIir siecle) — in: Die geistlichen Ritterordens Europas, «Vortrage und Forschungen», XXVI, Sigmaringen, Jan Thorbecke, 1980.

Schelstraete J. La commanderie de Coulommiers. Paris, 1970.

Sigal P. La commanderie de du Ruou // Provence historique, XV, (1965).

Soutou A. La commanderie de Sainte-Eulalie de Larzac. Toulouse, 1974.

Vial P. Les Templiers en Velay aux Xir et XIIP siecles // Actes du 98 congres national des societes savantes, Saint-Etienne, 1973, Paris; Bibliotheque nationale.

Британские острова

Aitken R. The Knights Templars in Scotland // Scotish Review, 32 (1898).

Edwards J. The Templars in Scotland in the 13th Century // Scottish Historical Review, 5 (1907).

E. Ferris. The Financial Relations of the Knights Templars to the English Crown // American Historical Review, 8 (1902).

Gwyn A., Hancock R. N. Medieval Religious Houses in Ireland. Irish Academic Press, 1970; reed. 1988.

Mac Ivor D. The Knights Templars in county Louth // Seanchas Ardmhacha, IV, (1960–1961).

Parker T. The Knights Templars in England. Tucson; The University of Arizona Press, 1963.

Perkins C. The Knights Templars in the British Isles // English Historical Review, 25 (1910).

Sandys A. The Financial and Administrative Importance of the London Temple in the 13th Century // Essays in Mediaeval History Presented to T. F. Tout / Ed. A. G. Little, M. Powicke. Manchester, 1925.

Wood H. The Templars in Ireland // Proceedings of the Royal Irish Academy, 27 (1907).

Иберийский полуостров

Castan Lanaspa G. Arquitectura templaria castellano-leonesa. Valladolid, 1983.

Castillon Cortada F. Polftica hidraulica de templarios y sanjuani-tas en el valle del Cinca // J. Zurita, Cuadernos de Historia, 35 (1980).

Castillon Cortada F. Los Templarios de Monzon (Huesca) (siglos XII–XIII) // Idem, 39–40, (1981).

Cocheril M. Les ordres militaires cisterciens au Portugal // Bulletin des etudes portugaises. Lissabon, 28–29 (1967–1968).

Forey A. J. The Templars in the Corona de Aragon. Oxford, 1973.

Fuguet Sans J. L'arquitectura dels templers al Camp de Tarragona i la seva aportacio als origens del «gotic catala» // Sis Foes, Ne 33, (1990).

Guera Guerra A. La orden militar de los Templarios en la Baja Extremadura // Actas del V Congreso de Estudios Extremenos. Badajoz, 1975.

Ledesma Rubio M. L. Templarios y Hospitalarios en el reino de Aragon. Saragosa, 1982.

Lomax D. W. Las ordenes militares en Leon durante la edad media // Leon Medieval.

Lourie E. The Will of Alfonso I «el Batallador», King of Aragon and Navarre: A Reassessment // Speculum, 50 (1975).

Miret y Sans J. Les Cases de Templers y Hospitalers en Catalunya. Barcelona, 1910.

Sans i Trave J. M. Alguns aspectes de l'establement dels templers a Catalunya: Barbera // Quadernos d'historia tarraconense, 1 (1977).

Sans i Trave J. M. El Rourell, una preceptoria del Temple del camp de Tarragon (1162–1248) // Boletin arqueologico, 1976–1977.

Sans i Trave J. M. La comanda del Temple de Vallfogona de Riucorb. Primera part: la creacio i formacio del patrimoni (segles XII i XIII) // Quadernos d'historia tarraconense, 2, (1980).

Vilar Bonet M. Actividades financieras de la orden del Templo en la Corona de Aragon // VII Congreso de historia de la Corona de Aragon, 2, Comunicaciones. Barcelona, 1962.

Италия

Avorito L. I Templari in Piemonte. Richerche e studi per una storia dell'Ordine del Tempio in Italia. Vercelli, 1982.

Begotti P. Templari e Giovanni in Friuli. La mason di San Quirino. San Quirino, 1991.

Bramato F. Introduzione alia Storiographia template italiana // Nicolaus, XII, (1989).

Bramato F. Storia dell'ordine del Templari in Italia. Le Fondazioni. Rome; Atanor, 1991.

Gagnin G. Templari e Giovanniti in Territorio trevignano (secoli XII–XIV). Treviso, 1992.

Capone B. Quanto in Italia c'erano i templari. Turin; Ed. C. Capone, 1981.

Capone B., Imperio L., Valentini E. Guida all'Italia dei Templari. Gli Insediamenti templari in Italia. Roma, 1989.

Guerrieri G. I cavalieri Templari nel regno di Sicilia. Trani, 1909.

Luttrell A. Two Templar Hospitalier Preceptories, North of Tuscania // The Hopitallers in Cyprus, Rhodes, Greece and the West, 1291–1440. London; Variorum Reprints, 1978.

Ricaldone A. di. Templare e Gerosolimitani di Malta in Piemonte dal XII al XVIII secolo. Madrid; Instituto internacional de genealogia y heraldica, 1979–1980. 2 vol. Templari e Ospitalieri in Italia. La chiesa di San Benignate a Perugia // M. Roncetti, P. Scarpellini, F. Tommasi. Milan; Electa, 1987.

Tommasi F. L'ordine dei templari a Perugia // Bolletino delia regia deputazione di storia patria per I'Umbria, 78 (1981).

Другие регионы

Сведения о других регионах можно найти в работе Н. Ршй, указанной в разделе 6. Помимо этого общего труда: Dobronic L. Posjedi i sjedista Templara, Ivanovaca i Sepulkralac u Hrvatskoj, (владения и дома тамплиеров, госпитальеров и монахов Храма Гроба Господня в Хорватии). Zagreb, 1984. С кратким резюме на английском языке.

Dobronic L. Viteski redovi. Templari i Ivanoci u Hrvatskoj. Zagreb, 1984.

Dobronic L. The Military Orders in Croatia // The Meeting of the Two Worlds: Cultural Exchanche beetween East and West during the period of the Crusades. Kalamazoo (Michigan), 1986.

Dailliez L. Les Templiers. Flandre, Hainaut, Brabant, Liege et Luxembourg. Nice; Ed. Alpes-Mediterranee, Impres-Sud, 1978. Автор воспроизводит факсимиле рукописи «Хартии Храма во Фландрии» из архива города Монса.

Nuyttens M. De Templeliers in Vlaanderen // Handelengen der Maatschappppij voor Geschiendenis en oudheidkunde te Gent, 28, (1974).

Ramakers E. Templeliers in Maastricht? // De Maasgow, 109, (1990).

Rogghe P. De Tempelridders en hun hof te Gent. Zeger II kastelein van Gent // Appeltjes van het Meetjesland, 21, (1970).

Van Linden H. Les Templiers a Louvain // Bulletin de l'Academie royale de Belgique. Classe des Lettres, 5 serie. T. IX. 1923.

Относительно тамплиеров на Святой земле не существует исследования, сопоставимого с работой J. Riley-Smith, посвященной госпитальерам. Впрочем, в этом исследовании можно найти немало ценной информации и об ордене Храма; в общем плане все труды, перечисленные в разделах 3 и 5 (литература о крестовых походах и латинском Востоке) так или иначе затрагивают деятельность тамплиеров. Кроме этого, см.:

Demurger A. Templiers et hospitaliers dans les combats de Terre sainte // Le combattant au Moyen Age. Actes du 18e congres des historiens medievistes de l'enseignement superieur public (Montpellier, 1987). Paris; CID editions, 1991.

Kedar B. Z., Pringle D. La Feve: a Crusader Castle in the Jezral Valley // Israel Exploration Journal, 35, (1985). Trudon des Ormes A. Liste des maisons et quelques dignifaires de l'ordre du Temple en Syrie, en Chypre, en France, d'apres les pieces du proces // Revue de I'Orient latin, 5–7 (1897–1899).

10. Процесс

Alart B. La suppression de l'ordre du Temple en Roussillon // Bulletin de la Societe agricole, scientifique et litteraire des Pyrenees-Orientales, 15 (1867); reed.: L'Ordre du Temple en Roussillon et sa suppression. Rennes-le-Chateau; Philippe Schrauben ed., 1988.

Amargier P. La defense du Temple devant le concile de Lyon en 1274 // 1274, annee charniere: mutations et continuite, Colloque international du CNRS, Lyon-Paris 1974. Paris; CNRS, 1977.

Barber M. The Trial of the Templars. Cambridge; Cambridge University Press, 1978.

Barber M. Propaganda in the Middle Ages: the Charges against the Templars // Nottingham Medieval Studies, 17 (1973).

Barber M. The World Picture of Philip the Fair //Journal of Medieval History, 8 (1982).

Barber M. James of Molay, the Last Grand Master of the Order of the Temple // Studia Monastica, 14, (1972).

Bastard A. de. La colere et la douleur d'un templier en Terre sainte (1265) // Revue des langues romanes, 81 (1974).

Bautier R. H. Diplomatique et histoire politique. Ce que la critique diplomatique nous apprend sur la personnalite de Philippe le Bel // Revue historique,t. CCLIX (1978).

Caravita R. Rinaldo da Concorrezzo, arcivescovo di Ravenna (1303–1321), al tempo di Dante. Florence; Leo Olschki, 1964.

Cheney C. R. The Downfall of the Templars and a Letter in Their Defence // Medieval Texts and Studies. Oxford; Clarendon Press, 1973.

Cohn E. Europe Inner's Demons, 1975; trad, francaise: Demonolatrie et Sorcellerie au Moyen Age. Fantasme et realite. Paris; Payot, 1982 (одна глава посвящена процессу тамплиеров)

Estepa C. La disolucion de la orden del Templo en Castilla y Leon // Cuadernos de Historia,6(1975).

Favier J. Philippe le Bel. Paris; Fayard, 1978.

Forey A. J. The Beninning of the Proceedings against the Aragonese Templars // God and Man in Medieval Spain, Essays in honour of J. R. L. Highfield / Ed. D. W. Lomax. Warminster; Aris and Philipps, 1989.

Forey A. J. The Military Orders in the Crusading Proposals of the late 13 and early 14 centuries // Traditio, XXXVI, (1980).

Fried J. Wille, Freiwilligkeit und Gestandnis um 1300. Zur Beurteilung des letzten Templergross-meisters Jacques de Molay // Historisches Jahrbuch, 105, (1985).

Gilmour-Bryson A. L'eresia e i Templari // Ricerche di storia sociale e religiosa, 24 (1983).

Hefele C. J. Histoire des conciles. T. V, partie 2. Trad. H. Leclercq. Paris, 1912 (O Вьеннском соборе).

Hillgarth J. N. Ramon Lull and Lullism in Fourteenth-Century France. Oxford; Clarendon Press, 1971.

Javierre Mur A. L. Aportacion al estudio del proceso contra el Templo en Castilla // Revista de archivas, bibliotecas y museos, 64 (1961).

Lea H. C. A History of the Inquisition of the Middle Ages. New York, 1888. 3 vol.; trad, en francais: Histoire de l'Inquisition au Moyen Age / Trad. S. Reinach. Paris, 1900–1901. 2 vol.; reed.: (c предисловием L. Sala-Molin) Grenoble; Jerome Millon, 1986–1990. 3 vol. (исследованию процесса тамплиеров посвящен третий том: Domaines particuliers de l'activite inquisitoriale). Histoire des conciles oecumeniques / Ed. G. Dumeige. T. 8: Lecler J. Vienne. Paris, 1964.

Leys A. M. The Forfeiture of the Lands of the Templars in England // Oxford Essays in Medieval History presented to H. E. Salter / Ed. F. M. Powicke. Oxford, 1934.

Menache S. Contemporary Attitudes Concerning the Templars' Affair: Propaganda's Fiasco? // Journal of Medieval history, 8 (1982).

Menache S. La naissance d'une nouvelle source d'autorite: l'Universite de Paris // Revue historique, 544 (1982).

Partner P. The Murdered Magicians, The Templars and Their Myths. Oxford; Oxford University Press, 1982.

Perkins C. The Trial of the Templars in England // English Historical Review, 24 (1909).

Perkins C. The Knights Hospitallers in England after the Fall of the Order of the Temple // Idem, XLV, 1930.

Perkins C. The Wealth of the Knights Templars in England and the Disposition of it after their Dissolution // American Historical Review, XV, 1910.

Raynouard J.-M. Monuments historiques relatifs a la condamnation des chevaliers du Temple et de l'abolition de leur ordre. Paris, 1813.

Reinach S. La tete magique des templiers // Revue de l'histoire des religions, 63 (1911).

Sans i Trave J. M. El proces dels Templers Catalans. Entre el turment i la gloria, Lleida; Pages editors, coll. «Els ordes militars», 1991.

Echein S. Fideles crucis: the Papacy, the West and the Recovery of the Holy Land, 1274–1314. Oxford; Clarendon Press, 1991.

Wildermann A. K. Die Beurteilung des Templerprozesses bis zum 17. Jahr-hundert. Fribourg-en-Brisgau, 1971.

Дополнения к библиографии

2. Источники

Lyton-Ward J. M. The French Text of the Rule of the Order of the Knights Templar. Boydell, 1992. (англ. перевод).

Le Blevec D., Venturini A. Cartulaires des ordres militaires XII' — XIII' siecles (Provence occidental — Basse vallee du Rhone) // Les Cartulaires / Ed. 0. Guyotjeannin, L. Morelle, M. Parisse. «Memoires et documents de l'Ecole des Chartes», 39. Paris, 1993.

3. Крестовые походы и идеи крестового похода.

Housley N. The later Crusades (1274–1580). From Lyons to Alcazar. Oxford; Oxford University Press, 1992. A History of the Crusades. The University of Pennsylvania Press: Vol. 6: The impact of the crusades in Europe / Ed. N. P. Zacour, H. W. Hazard, 1989.

4. Латинский Восток

The Norns of Hattin / Ed. B. Z. Kedar. Jerusalem-London, 1992 (содержит детальное исследвоание знаменитой битвы 1187 г., так же как и серию статей, посвященных ситуации в это время)

Marshall Ch. Warfare in the Latin East 1192–1291. Cambridge, «Cambridge Series in Medieval Life and Thought», 1991. (Автор дополняет работу B. C. Smail, рассматривая те же сюжеты применительно к XII b.; многочисленные ссылки на военные ордены).

Favreau-Lilie M.-L. The military orders and the escape of the Christian population from the Holy Land in 1291 //Journal of Medieval History, 19, (1993).

6. Военные ордены. Общий обзор

Forey A. The military orders from twelfth to the early fourteenth century. London; Mac Millan, «New etudies in Medieval History», 1992.

Legras A.-M., Lemaitre J. L. La pratique liturgique des Templiers et des Hospitaliers de Saint-Jean de Jerusalem // U Ecrit dans la Societe medievale. Divers aspects de sa pratique du XF au XV' siecle. Paris; Editions du C.N.R.S., 1991.

Tommasi F. Uomini e donne negli ordini militari di Terrasanta. Per il problema delia case doppie e miste negli ordini giovannita, templare e teutonico (sec. XII–XIV). Doppelkloster und andere Formen der Symbiose mBnnlicher und weiblicher Fieligiosen — in: Mittelalter / Ed. K. Elm, M. Parisse. Berliner Historische Studoen (18), Berlin, 1992.

«Militia Christi» e crociata nei secoli XI–XIII, Atti delia undicesima settimana internazionale di studi, (Mendola 28 oct.-lersept). Milan; Vita e Pensiero, 1992.

Nicholson H. Templars, Hospitaliers, Teutonic Knights. Images of the Military Orders, 1128–1291. Leicester University Press, 1993.

7. Военные ордена кроме тамплиеров

Guinot Rodriguez E. La fundadon de la Orden militar de Santa Maria de Montesa // Saitabi, Revista de la Facultad de Geografla e Historia de la Universidad de Valencia, T. XXXV (1985).

Sainz de la Maza Lasoli R. La Orden de San Jorge de Alfama, Aproximacion a su Historia. Barcelone, 1990.

8. Орден храма; общие проблемы

Nicholson H. Templars attitudes toward Women // Medieval History. 1 (1991).

Saint-Hiiaire P. De. Les sceaux templiers. Paris, Editions Pardes, 1991. На материале сотни печзтей тамплиеров, найденных в архивах (их репродукции широко представлены в книге), составила типологию печатей храмовников: например, печать с изображением двух рыцарей верхом на одной лошади становится печатью генерального досмотрщика ордена; магистр ордена, сначала в Иерусалиме, затем в Акре, использовал печать с «tuba», которое следует понимать как «купол»: ней был отчеканен купол храма Господа (мечети Омара) — который не принадлежал тамплиерам, но находился по соседству с их главной резиденцией на Храмовой горе, — а не купол храма Гроба Господня (как я ошибочно, мне кажется, написал в книге). Также на печати магистра Франции был выбит купол (несколько иного вида), который, скорее всего, воспроизводил облик часовни ордена Храма в Париже.

Tommasi F. «Pauperes commilitones Christi». Aspetii e problemi delie origin! gerosolimitane // «Militia Christi» e Crociata, cm. pasfleji 6.

9. Орден Храма: исследования по странам

Франция

Csrcennac A. R. L'elevsge dans le Rouergue meridional au temps des Templiers // Annalesdu Midi, 103 (1991).

Британские острова

Burton J. E. The knights templars in Yorkshire in twelfth century: a reassessment // Northern History, 27 (1991).

Иберийский полуостров

Diaz Manteca E. Notas para el estudio de los antecedentes historicos de Montesa // Estudis Castellonencs, 2 (1984–1985). (На самом деле статья является обстоятельным исследованием на тему внедрения тамплиеров в королевстве Валенсия в ХII–XIII вв.)

Ledesma Rubio M.-L. La formacion de un senorio templario y su organizacion economica y sodal: la encomienda de Ville // Homenaje a Jose Maria Lacarra. Pamplona, 1986.

Martinez Diez G. Los Templarios en la corona de Castilla. Burgos; Editorial La Olmeda, 1993.

Pagsrolss L. La commenda del Temple de Tortoss: primer periode, 1148–1213. Dertosa; Institut d'edido dertonenses, 1984.

10. Пpoцecc

Carre Y. Le baiser sur la bouche au Moyen Age. Rites, symboles, mentalites, XI–XV siecles. Paris; Le Leopard d'Or, 1993.

Gilmour Bryson A. Age related data from the Templar trials // Aging and the Aged in Medieval Europe / Ed. Michael M. Sheenan. Toronto; Pontifical Institute of Medieval Studies, 1990.

Основываясь на материалах допросов процесса, автор в своем исследовании утверждает, что тамплиеры были гораздо моложе, чем это обычно говорили, и набор в ордена после падения Акры оставался по-прежнему высоким.

Beaune C. Les rois maudits // Razo (Universite de Nice), vol. 12 (1992), «Mythe et Histoire».

Историографическое исследование легендарного проклятия, наложенного Жаком де Моле на короля Филиппа Красивого, его сыновей и папу Климента. М-м Бон доказывает, что это проклятье авторы исторических трактатов стали приписывать магистру ордена Храма только с конца XV в.

Список сокращений, наиболее часто используемых в примечаниях

ВEC — Bibliotheque de l'Ecole des chartes.

ORF — Ordonnances des rois de France.

RHF — Recueil des historiens de la France.

RHC — Recueil des historiens des croisades.

G. de Tyr — Guillaume de Tyr. Historia rerum in partibus transmarinis gestarum // RHC. Paris, 1844–1849, 2 T. en 3 Vols.

Ambroise — Ambroise. L'Estoire de la guerre sainte, histoire en vers de la troisieme croisade / Editee et traduite par G. Paris, 1897.

Ernoul — Chronique d'Ernoul et de Bernard le Tresorier / Editee par L. de Mas-Latrie. Paris, 1871.

Templier de Tyr — Chronique du Templier de Tyr, 1242–1309. / Publiee par G. Raynaud // Les Gestes des Chiprois. Recueil de chroniques francaises ecrites en Orient aux XII'-XIV(e) siecles. Geneve, 1887.

Cart. de Douzens — Le Cartulaire des templiers de Douzen. / Publie par P. Gerard et E. Magnou. Paris, 1966.

Barber, Trial — M. Barber. The Trial of the Templars. Cambridge (U.K.), 1978.

M. L. Bulst-Thiele — M. L. Bulst-Thiele. Sacrae domus militiae Templi Hierosolymitani magistri. Untersuchungen zur Geschichte des Templerordens. Gottingen, 1974.

Lizerand G. — Lizerand. Le Dossier de l'affaire des templiers. Paris, 1923.

Michelet J. — Michelet. Proces des templiers. Paris, 1841–1851. 2 Vols.

Forey — A. J. Forey. The Templars in the Corona de Aragon. Oxford, 1973.

См. Примечания

G. de Tyr, XII, 7
em
Цит по:
em
em
em
em
em
Ernoul. P. 8.
em
em
Впрочем, подлинность этого письма иногда ставят под сомнение.
em
em
em
em
Ibid. P. 81.
em
В этом параграфе я воспроизвожу основные выводы из
em
em
em
em
Forey. P. 3.
em
em
em
em
Я здесь воспроизвожу некоторые неожиданные формулы из спорной работы
em
Lettres des
em
em
em
em
em
U,m. no:
Cart, de Douzens, A 40.
em
em
Ibid. P. 25, n. 22.
Ibid. P. 25, n. 23.
em
Forey. P. 7.
em
em
em
Forey. P. 8.
em
em
em
em
Ernoul. P. 118;
em
Tem
Так, в 1172 г. Раймунд де Рье принес пожертвование Богу, воинству и великому магистру (magistro majori) (Cart, de Douzens, B 75). В конце XIII в. переводчик Гильома Тирского использовал это выражение там, где у Гильома стояло просто «магистр».
em
G. T. XII, 7;
em
См. об этом вопросе:
em
em
em
em
em
em
em
em
em
ORF. T. I. P. 54.
em
em
em
em
em
em
em
Cart, de Douzens, B 9.
em
em
em
G. de Tyr, XVIII, 3
em
em
Registres de Clement IV (1265–1268)
Forey. P. 131.
em
em
Forey. P. 272.
Cart, de Douzens, A 159.
em
Cart, de Douzens, A173–175,181; cм. также P. XXXIII.
Forey. P. 289–290.
em
em
Cart, de Douzens, A199, B 75, A158.
Статья 55 прекрасно иллюстрирует особую позицию тамплиеров в этом вопросе по сравнению с другими орденами.
em
Forey. P. 285 h 303, n. 190.
Cart, de Douzens, A1, B 75.
em
em
cm. Cabie (Bao
Forey. P. 312.
em
em
Ernoul. P. 437.
em
Tem
em
em
em
em
em
Ibid. P. 116.
Ibid. P. 15–17.
em
em
Cart, de Douzens. P. XL, XLI.
Forey. Cha
em
Forey… P. 22, 33.
em
em
em
em
em
em
em
em
em
em
Eudes de Deuil. La Croisade de Louis VII, roi de France
Прекрасное выражение, послужившее заглавием для главы в кн.
em
Св. Бернард в письме к епископу Линкольна. См. выше, часть I, гл. 3.
em
em
Forey, rn. IV.
em
Olivier le Scholastique. Historia Damiatina
em
em
em
Ibid. P. 392.
Цит. по
Ernoul. P. 12; G. de Tyr, XVII, 5 и 6. Проблема осады Дамаска в целом стала предметом современных гипотез. C
em
Св. Бернард состоял с королевой в переписке. В 1152 г. он предупреждал ее об опасности чрезмерной чувственности. Он также рекомендовал ей оказывать покровительство тамплиерам. C
em
em
Ibid. P. 55–56.
cm.
Эта формулировка принадлежит
G. de Tyr. XVII, 26.
em
em
Это подчеркивают все авторы. См., в частности:
G. de Tyr, XXI, 18–20; Ernoul. P. 34–42.
em
em
em
em
G. de Tyr, XX, 5.
Cartulaire general de l'ordre des hos
em
em
G. deTyr, XXII, 7.
em
См. выше, часть III, гл. 2 (прим. 153).
G. deTyr, XIX, ll.
G. deTyr, XVIII, 9.
G. de Tyr, XX, 32. Об ассассинах, см.
По поводу войны в средние века, см.
Если верить Гильому Бретонскому, около 1180 г. жители Запада все еще не применяли в бою арбалет. Guillaume le Breton. La Phili
em
De ex
em
Cartulaire general de l'ordre de PHo
G. de Tyr, XX, 20; XXI, 21, 22.
Les Gestes des Chi
Ambroise. P. 398–402. По поводу роли военных орденов в боевых действиях, см.
G. de Tyr, XXH, 2.
em
em
Ernoul. P. 131.
em
em
em
em
em
Ernoul. P. 162.
em
Abou Shama
em
Я позаимствовал это выражение у
Усама ибн-Мункыз. Книга назидания. М. 1958. С. 208–209.
Например, этот аргумент воспроизводит La Chronique du Religieux de Saint Denis
Ernoul. P. 226–230.
Ambroise. P. 367–381.
em
em
em
Cart, de Douzens, A1, 6, 37, 46, 47, 49, 63, 87, 90.
em
Forey. P. 39.
em
Forey. P. 24–36; cм. также
em
em
Cart, de Douzens, D 4.
em
em
Cart, de Douzens, исследование основано на трех десятках документов, имеющих отношение к Брукафелю (перечень, с. 310, индекс «Brucsfel»).
Forey. P. 50.
em
em
em
Cartulaire de Silvanes, b Archives historiques du Rouergue.
em
Lizerand. P. 13.
Lizerand. P. 46–55.
Cart, de Douzens, A120.
em
em
em
Cart, de Douzens, A141.
em
em
em
em
em
em
em
em
Forey. P. 222.
Ibid. P. 190.
em
Forey. P. 190.
em
em
Forey. P. 192.
em
em
em
em
см.
Lizerand. P. 49.
Cart, de Douzens, Bведение,
em
em
em
em
Cart, de Douzens, A 76; см. также A 50 u A11.
em
em
em
em
Forey. Ch. IV.
em
Cart, de Douzens, A 56; A 201; A 167; C 6.
em
em
em
em
em
em
em
em
Lizerand. P. 46–55.
em
em
em
em
em
em
Речь идет соответственно о часовнях в Монсоне, Бульон-Вье, Ронстанеже, Номдье, Пор-Сен-Мари, Бордо, Ла Грав, Марсане, Тампль-сюр-Ло.
em
em
em
em
Lizerand. P. 166–167.
Forey. P. 274.
Ibid. Отметим в этой связи, что братья ордена госпитальеров могли исповедоваться священнику, не состоявшему в их ордене, только с разрешения высшего должностного лица.
em
em
em
Ibid. P. 195. Автор использует это выражение, почерпнутое из устава, в качестве заголовка своей XVIII.
em
em
em
По поводу вопроса в целом, см.:
Forey. P. 319–320.
em
em
em
Ibid. P. 36–37.
См. ниже, часть V, гл. 2.
em
em
Forey. P. 350–351.
em
Acres du Parlement. T. I, no. 2184.
em
em
em
Ibid. P: 12.
em
em
em
em
em
Forey. P. 321.
em
em
em
em
em
em
em
em
em
em
em
em
Forey. P.326sq.
em
em
Chronogra
em
em
Collection des chroniques francaises. T. VI, Chronique de Ramon Mun-taner.
em
em
em
em
См.
Catalogue des actes des comtes de Bar, no. 306.
См.
em
Ernoul. P. 296–298.
Ibid. P. 309–311, 407;
em
em
em
См.
Ernoul. P. 462.
em
Ernoul. P. 462–465.
Les Gestes des Chi
em
em
em
em
Tem
em
em
Tem
Mathieu Paris. Historia Anglorum. T. III. P. 328.
Tem
em
Ibid. P. 150 sq.
Ibid. P. 151. «На первый взгляд, представляется, что военные ордены находились в состоянии непрерывного конфликта. Но история латинской Сирии показывает, что большую часть времени они сотрудничали, как в сражениях, так и на советах выступая в качестве примирителей и посредников на переговорах». См. также
Ambroise. P. 107, 157, 162…
em
em
Les Gestes des Chi
em
Ibid, P. 228.
Actes de Henri II. T. I. P. 252–253.
Не тратьте понапрасну свое время, читая всю эту литературу! Прекрасный конспект этой мрачной истории с подземельями и привидениями можно найти в специальном номере нормандского обозрения Heimdal, 26 (1978), посвященном «Тамплиерам в Нормандии».
em
Actes de Henri II. T. II. P. 275–276.
em
em
em
em
em
Ernoul. P. 467.
em
Ibid. P. 20.
em
em
em
em
em
em
em
Forey. P. 27.
Ibid. P. 139–140.
em
em
em
Guillaume de Tudele. Chanson de la croisade centre les Albigeois, vers 9337. Catalogue des actes de S. de Montfort
Guillaume de Puylaurens. Historia Albigensium
em
em
Forey. P. 135–136.
em
RHF. T. XXIV. P. 37.
Ibid. T. XV. P. 496–501. Уточним, что орден госпитальеров также одолжил королю тысячу марок (Ibid. P. 508). Механизм этого займа показывает, что орден Храма, по крайней мере в XII в., не располагал значительными ликвидными средствами на Востоке. См. выше, часть четвертая, гл. III, стр. 212.
em
em
em
em
em
em
em
em
Речь, понятно, идет о великом приоре Мальтийского ордена. И потом, какой же тайный орден станет открыто заявлять о своем существовании в Парламенте? Наконец, приведенный здесь шифр Национального архива неверен…
em
em
em
em
Ernoul. P. 273–285.
em
Ernoul. P. 27–28.
Mathieu Paris. Historia Anglorum. T. I. P. 483–484.
Tem
em
Ernoul. P. 417.
em
em
em
em
Ibid. P. 509.
em
См.
em
em
Mathieu Paris. Historia Anglorum. T. HI. P. 89.
em
em
em
em
em
em
Ibid.
em
Tem
em
em
Tem
em
Tem
G. de Tyr (Continuation dite du manuscrit de Rothelin)
em
em
em
Эта ссылка потеряна, за что автор просит извинения у читателей.
em
em
em
em
em
Докладная записка де Моле о крестовом походе опубликована в кн.:
em
em
em
em
Forey. P. 292, 300, n. 248.
em
Mathieu Paris. Historia Anglorum. T. I. P. 386–388.
Ibid. P. 483–484.
em
em
em
em
Lizerand… P. 3–15.
Все тексты, цитируемые в данном параграфе, приводятся в выдержке из Tem
По поводу Жака де Моле, см., в частности:
Известно о двух возможных Моле: Моле из кантона Витри, департамент От-Савон, и Моле из кантона Доле, департамент Ду.
Tem
em
em
Tem
em
Tem
Chronique tournaisienne
Barber. Trial. P. 51.
Lizerand. P. 17–25. Все тексты, цитируемые в трех последующих главах, кроме особо оговоренных случаев, являются выдержками из этой книги. Номера страниц указаны в скобках.
em
Barber. Trial. P. 46.
Forey… P. 277.
em
em
em
Michelet. T. I. P. 89–96. Barber. Trial. P. 248–256.
em
em
em
См. в этой связи статью
em
Barber, Trial. 198–200.
em
em
Forey. P. 358.
Barber. Trial. P. 215–216.
em
em
em
em
Continuation de Guillaume de Nangis. T. I. P. 377–378.
Ptolemee de Lucques. Historia ecclesiastica. T. I. P. 42; UHT. no: Barber. Trial. P. 226.
Ibid. P. 229
Continuation de Guillaume de Nangis. T. I. P. 402–403.
Проклятие тамплиеров… Известно, что оно оказалось находкой для романтиков и псевдоисториков. В интересующем нас случае оно дало название добросовестному историческому роману. Историк же, отказываясь смешивать жанры, ограничится тем, что отметит: Филипп «Проклятый» умер в сорок шесть лет, тогда как его отец, Филипп III, дожил до сорока, а дед, Людовик IX, — до пятидесяти шести лет. Климент V умер в пятьдесят четыре года после долгой болезни. В то время умереть в этом возрасте, да и вообще умереть, не считалось чем-то из ряда вон выходящим.
em
Forey. P. 361.
Barber. Trial. P. 227.
em
em
Национальный архив, серия ММЗ, документ no. 82.
em
Tem
Forey. P. 277, 298, n. 114.
em
em
em
Barber. Trial. P. 238–239.
Ibid. P. 239.
Например, работы Малкольма Барбера и Питера Партнера, Форея об Арагоне, Каравита об Италии, наконец, Дж. Райли-Смита.
em
em
The Victoria History of the Counties of England, Cambridge and the Isle of Ely
Forey. P. 274.
The Victoria History… P. 262.
em
em
Barber. Trial. P. 165.
em
em
em
em
Barber. Trial. P. 163–164.
em
Barber. Trial. P. 168.
em
em
Barber. Trial. P. 32–40. Он полагает, что впечатляющий технический успех ареста объясняется опытом, приобретенным королевской полицией в процессе изгнания евреев и ломбардцев.
em
em
em
em
em
em
em
em
em
Здесь я имею в виду слишком торопливые, слишком хлесткие, на мой взгляд, страницы
em
em
em
em
Жак де Терин был аббатом Шаали (с 1308 по 1318 г.), затем аббатом Понтиньи. Его текст входил в состав опровержения некоего трактата Эгидия Римского. Будучи магистром факультета теологии Парижского университета, он был в числе тех, кто в 1308 г. отказал королю в праве судить тамплиеров. Histoire litteraire de h France. T. XXXIV. P. 198–200