Алексей Барон

Люди и ящеры

1. СХАИ

Лучи Хассара нещадно били в темя. Шлем и кольчуга раскалились. Страшно хотелось сбросить все это железо да забиться в тень. Но кодекс схаев строг. Воин не должен поддаваться слабости. Хуже слабости одна лишь трусость.

Конечно, Мартину, как представителю племени мягкотелых, полагались поблажки, однако он старался ими не пользоваться. Из гордости и соображений дипломатического порядка. К тому же тени поблизости не наблюдалось.

Кроме жары, мягкотелого одолевали еще и сомнения.

– Послушай, а ты не ошибся?

Вместо ответа Хзюка снисходительно протянул фляжку.

Это уж было слишком. Мартин облизнул губы, качнул головой. Его шусс раздул дыхала и беспокойно переступил с ноги на ногу – почуял воду.

– Они хитрые, – обронил Хзюка.

Мартин недоверчиво прислушался. После того как загонщики скрылись за холмом, наступила такая тишина, что уши улавливали даже потрескивание сохнущей глины на берегу озера.

А в озере блаженно плескался жабокряк. Он плавал, нырял, шумно отфыркивался, шлепал хвостом. Словно дразнил всех, лишенных возможности принимать водные процедуры.

Шкура шусса сильно пахла. Зло кусались пустынные мухи. Хассар перевалил наконец зенит. Это казалось невероятным, но жара продолжала усиливаться. Листья мухавейника вяли прямо на глазах. Даже летучие твари попрятались, оставив до вечера белесое небо. Безветренное, оно неотвратимо наливалось зноем, тяжелым даже для холоднокровных существ. Теплокровным же грозил солнечный удар с полной утратой пульса.

Уж лучше было потерять престиж. Мартин снял шлем и обмотал голову тряпкой Хзюка ничего не сказал. Только отвернул плоское лицо к озеру, делая вид, что рассматривает изнывающего от наслаждения жабокряка.

К своим обязанностям конвоира и телохранителя ящер относился без энтузиазма, но исполнял их с обычным для своих соплеменников тщанием. Странные привычки Мартина принимал как должное, без осуждения, чего еще, мол, ожидать от мягкотелого, но все, что в поведении пленника соответствовало кодексу воина, встречало его молчаливое одобрение.

И это одобрение дикаря, как ни странно, многое значило для пилота межзвездного лайнера. Мартин восхищался не столько боевыми доблестями Хзюки, сколько его врожденным педагогическим талантом. Чего доброго, еще годик-два под присмотром такого воспитателя – и сделаешься примером для юных рептилий. Эдаким ходячим наглядным пособием. Взрослые будут указывать когтем, приговаривая: вот, полюбуйся, даже мягкотелый умеет, а ты что же? Под обидное кваканье молодых схаюшек...

Первый ррогу появился уже на исходе дня. Недремлющий Хзюка тихо свистнул. Потом распластался на спине шусса и прикрыл голову заранее приготовленными папоротниками. Мартин послушно проделал все то же самое.

Зверь вышел из-за холма. Маленькими передними лапами он вырвал из груди стрелу, рыкнул, настороженно огляделся и двинулся к озеру. Ррогу был не слишком крупным, лет восьми – десяти. Подойдя к воде, он еще раз оглянулся и, шумно сопя, принялся пить. Жабокряк при этом благоразумно занырнул.

Ветерок дул со стороны озера. Момент складывался удачно. Хзюка поднял шусса и тихим шагом направил его в обход, стараясь оказаться за спиной чудища. Мартин оставался на месте, он знал свою роль.

Зверь был молод, неопытен, к тому же очень хотел пить. Охотник сумел подобраться к самому его хвосту, когда он вдруг подпрыгнул и обернулся. По быстрому движению плеч Мартин догадался, что Хзюка выстрелил. Монстр взревел, ударом страшного бревнообразного хвоста выкосил папоротники. Но шусс был настороже, быстро отпрянул и бросился наутек.

Начался обычный охотничий танец – хищник тяжело кидался за вертким шуссом, скачущим ломаной линией. Болтаясь в седле, Хзюка время от времени умудрялся стрелять, стремясь вогнать в массивную тушу как можно больше стрел. Завалить ррогу с одного попадания невозможно, слишком уж он огромен, живуч и толстокож, требуются десятки удачных попаданий.

При всей кажущейся хаотичности бегства Хзюка кружил так, что постепенно приближался к месту засады. Это означало, что ему пора передохнуть. Выждав, когда зверь повернулся к нему спиной, Мартин ударил пятками своего шусса. Суу вскочил и помчался вперед.

Первую стрелу он пустил издали, но, как ни странно, попал. Только не в затылок, где шкура потоньше, а в широченную спину. Зверь на этот укол даже внимания не обратил, продолжая погоню за Хзюкой.

Вторая стрела прошла мимо. Тогда Мартин придержал шусса, до отказа натянул тетиву, тщательно прицелился. Фыркнув оперением, стрела ушла. И было сразу понятно, что ушла туда, куда надо. Мартин даже не стал провожать ее взглядом. Вместо этого выстрелил еще раз, в точности повторив все движения

Ррогу остановился. Повернул клыкастую морду и впечатляюще рявкнул. Не суйся, мол, парень. Но Хзюка больше не стрелял. Это значило, что ему очень нужна передышка. И Мартин нагло поехал вперед.

Ррогу попеременно разглядывал обоих врагов, теряя время. Мартин выстрелил еще раз, потом дерзко заорал «Песнь Гайаваты». Песнь понравилась. Клацая пастью, зверь затрусил к новому обидчику. Молод, молод... Опытный ррогу не бросил бы первой жертвы так легко.

Мартин стиснул коленями дрожащего Суу. Попасть в толстую вену на шее можно лишь с минимальной дистанции, и времени хватит только на единственный выстрел. Потом стрелять придется не скоро. Потом охотничьи наставления схаев рекомендовали долго уворачиваться. Даже если поразить вену, ррогу может еще бегать и бегать. А умирает уже на следующий день.

Ррогу бежал все быстрее, расстояние сокращалось. К несчастью, он пригнул голову, скрывая уязвимую шею. Стрелять же в череп совершенно бесполезно, тут нужна граната на реактивной тяге. Таковая граната отсутствовала. Но Мартин точно знал, что, когда зверюга разгонится как следует, он обязательно начнет дергать головой. Шея при этом на секунду-две открывается. Не упустить такой момент могут лишь единожды в жизни и лишь великие лучники, в число которых даже Хзюка не входил. Словом, вот тут – не зевай.

Ррогу скакнул раз, другой, третий. И вскинул морду. Мартин мгновенно спустил тетиву, изо всех сил ударил пятками по бокам шусса и мертво вцепился в его шею.

Суу отчаянно метнулся в сторону. В жуткой близости мелькнула распяленная пасть. Мартин даже успел ощутить знаменитое «дыхание дракона», чем может похвастаться редкий уцелевший охотник. Однако гордиться было некогда.

Промчавшись мимо, зверь проворно развернулся. Вопреки малолетству, противник оказался серьезным. Недостаток опыта у него с лихвой перекрывался юной прытью, быстрой реакцией и невероятной свирепостью. Такой, если сумеет вырасти во взрослую образину, много бед принесет.

Хзюка не раз твердил, что по прямой уйти невозможно. Да и увертками долго не протянешь. Охотник, вступающий в схватку с ррогу, должен всадить в него весь запас стрел, должен непременно убить его или серьезно ранить до того, как обессилеет шусс. Иначе – все, крышка. Ррогу упорны и беспощадны, они не прекращают погони до тех пор, пока не стопчут существо, осмелившееся бросить вызов. В одиночку справиться с таким зверем удавалось лишь единицам, самым великим из охотников, чьи имена наперечет знает все племя. Поэтому на ррогу идут не менее чем вдвоем, по очереди отвлекая на себя его ярость.

На секунду Мартин обернулся. Чудище неслось огромными прыжками. Его грудь уже окрасилась кровью, но глаза под кожистыми веками пылали злобой, а могучий хвост крушил растительность. От избытка ярости оно даже рычать перестало, только всхрапывало. Зато бежало очень быстро, куда быстрее Суу. Хзюка же заметно отставал.

Мартин уклонился сначала вправо, потом – дважды влево, стараясь приблизиться к роще древовидных папоротников. Верткий шусс там получил бы преимущество. Но ррогу приближался слишком стремительно. Он был уже так близко, что о стрельбе не приходилось и думать. Оставалось уповать только на ноги Суу.

Перед самой опушкой зверь почти настиг их, но инстинкт шусса в последний момент не подвел – он все же успел вильнуть в сторону. Ррогу промахнулся на какой-то метр. И тут же его тяжеленная туша с разбегу вломилась в чащу. Затрещали стволы, одно из деревьев рухнуло. Чудище страшно взвыло. Мотая головой, попятилось. И вдруг эта голова, возвышавшаяся над приземистыми папоротниковыми деревьями, опала, исчезла.

Со своего места Мартин видел только заднюю часть зверя. Его хвост судорожно извивался, когтистые лапы рыли землю. Ррогу уже не рычал, а утробно выл. И этот вой слабел.

Примчался Хзюка.

– Ты хорошо придумал заманить его в рощу, Мартин.

– Еэ?

– Еэ. Кажется, он пропорол брюхо. Мартин расхохотался.

– Это не я придумал. Это придумал Суу!

Хзюка издал квакающий звук. Выждав, когда ррогу перестанет дергаться, он отрубил кончик хвоста и протянул его Мартину.

– Честность украшает воина не меньше храбрости. Это твой зверь, Мартин!

После нескольких лет жизни среди схаев Мартин в полной мере мог оценить его великодушие. Он знал, что социальное положение мужчины определялось числом лично убитых ррогу. Так как в охоте обычно участвовало не меньше двух воинов, владельца добычи устанавливали путем скрупулезного подсчета меченых стрел в туше.

Делалось это по особой методике, учитывающей опасность каждой раны, спорные случаи рассматривались старейшинами. Иногда дело доходило до поединка. Гораздо реже один из охотников уступал свои права добровольно, поскольку даже сравнительно небольшой ррогу означал целое состояние. С него снимали тонны чистого мяса, не считая шкуры, идущей на изготовление шатров. Из внутренностей, костей и эндокринных желез уффиких, женщины схаев, готовили лекарства. Поэтому существовал целый ритуал выражения благодарности за столь ценный дар.

Мартин спешился, снял шлем, размотал тряпку на голове. Потом поклонился, дважды стукнул себя по животу.

– О Хзюка! Воина украшает не только смелость и честность, но и щедрость. Твои благородные предки могут гордиться. Ты подарил мне часть своей доблести...

Дальше следовало перечислить славные деяния Хзюкиных предков. Но Мартин успел добраться только до славного Махумакая, деда дарителя, потому что из-за холма над озером донеслись крики, топот и свистящий рев, который невозможно с чем-то спутать.

Вынырнувший было жабокряк с досадой шлепнул хвостом по воде и вновь ушел в глубину. А на берег озера, обогнув скалу, вылетела группа всадников, преследуемая очень крупным ррогу. Он буквально нависал над взмыленными шуссами. Расстояние было столь незначительным, что охотники не имели ни секунды для того, чтобы обернуться и выпустить стрелу. Но хуже всего было то, что всадники мчались по очень узкому месту – между крутым склоном холма и озером. Из-за тесноты они не могли даже уворачиваться.

Хзюка поспешно развернул своего Шаа и бросился на помощь. На ходу он выхватил из-за плеча утяжеленную стрелу с камешком-балансиром на древке. Мартин тоже вскочил в седло. Однако до озера было далеко, они не успели.

Чудище резко мотнуло головой. Ломая папоротники, покатились сбитые с ног шуссы. Сразу два всадника вылетели из седел. Перевернувшись в воздухе, оба упали в заросли кустарника. Один попытался встать, но был мгновенно схвачен. Есть его ррогу не стал, просто перекусил и выплюнул, а потом вцепился в более аппетитного шусса. Пара уцелевших всадников скрылась в овраге.

Диким голосом завопил Хзюка. Не выпуская бьющегося шусса, образина подняла морду.

Хзюка приблизился. Его выстрел был довольно удачен. Тяжелая стрела вонзилась в бок. Но ррогу попался на этот раз старый, опытный, огромный. Он не погнался за новым врагом. Вместо этого бросил почти надвое перекушенного шусса и зашагал к кустам, в которые упал охотник.

Тут подоспел Мартин. Он торопливо пускал стрелу за стрелой. Некоторые попадали, но отскакивали от толстой шкуры, как от брони. Зверь, похоже, их даже не чувствовал. Опустив морду, он рылся в низкой растительности. Наконец одна из тяжелых стрел угодила ему в подмышечную область и застряла. Тут ррогу обернулся. Другая стрела стукнула его по глыбообразному черепу. Вреда не причинила, но вывела зверищу из терпения. Сипло урча, ррогу начал разбег.

Мартин быстро оценил ситуацию. Снова убежать к роще он не успевал, а Хзюка искал в папоротниках упавшие стрелы. Оставалось прижаться к болотистому берегу озера и даже войти в воду.

Расчет оправдался – тяжеленный хищник вяз в прибрежном иле. Мартин осмелел, держался близко и при каждой удобной возможности постреливал. Точно прицелиться в такой суматохе трудно, но попадания все же случались. Ррогу ревел, вертелся, месил грязь, размахивал хвостом; настоящая гора ярости каталась по берегу вслед за шуссом. И каждый раз либо запаздывала, либо не дотягивалась, без толку клацая пастью.

А время шло. Движения страшного ящера понемногу теряли стремительность, он начал уставать, все чаще останавливаясь, чтобы перевести дух. Потом даже присел на хвост, то раздуваясь, то опадая брюхом.

Мартин эти паузы тоже использовал для передышки, иначе можно было запалить шусса. И тогда древний монстр молча рассматривал человека. В его глазах вдруг появлялось почти осмысленное выражение. В них отражались и боль, и обида, и скорбь какая-то.

– Иди домой, дурак! – не выдержав, крикнул Мартин. – Не хочу я тебя убивать. Да и мясо, поди, жесткое.

Ррогу поднялся на ноги, выдрал из себя стрелы. Потом с явной досадой облизнулся и побрел прочь. Но не в сторону гор, а к кустам. Туда, где прятался уцелевший охотник.

– Э-э, так не договаривались! – крикнул Мартин.

Он увидел отчаянно убегавшую фигурку. Между ней и зверем вертелся Хзюка, размахивая пустым колчаном. Ему нечем было угостить ррогу, однако старания совсем уж даром не пропали – спешенный охотник успел забиться в щель между двумя плоскими валунами. Убежище не слишком надежное, но лучшего не нашлось.

Ррогу подошел к этим камням и наклонился, высматривая добычу. Потом принялся грести землю страшными задними лапами. Пытался зацепить жертву когтями. В этот момент он напоминал кошмарную курицу и никакой жалости не вызывал.

Выбравшись из ила, Мартин бросился в новую атаку. У него тоже оставалось не больше десятка стрел, следовало тратить их очень расчетливо. Если после десяти выстрелов зверь останется жив, мертвыми будут и Мартин, и Хзюка, и спрятавшийся охотник.

Продолжая землеройную работу, ррогу повернулся к Мартину спиной и резко махнул хвостищем. Полетели сорванные вайи, стебли, сухие комья. Суу испуганно шарахнулся в сторону.

С трудом удержавшись в седле, Мартин попробовал заехать сбоку, но зверь вновь повернулся. Знал, что на спине у него шкура была особенно толстой.

Правила запрещают охотникам держаться вместе поблизости от ррогу, но Хзюка прискакал. В руке он держал зажженный факел.

– Давай стрелу!

Подпалив древко, Хзюка всадил горящую стрелу в шею ящера. Это подействовало, это не могло не подействовать. Учуяв запах дыма, ррогу повернулся и во всю ширь распахнул пасть.

Это было большой ошибкой. Мартин тут же выстрелил прямо в промежуток между рядами кривых клыков. Чудище поперхнулось, взревело так громко, что Суу не выдержал и сорвался с места. Ничего не оставалось, как вцепиться в его шею.

Вайи папоротников стегали по рукам и ногам. Седло съехало. Суу остановился чуть ли не в полукилометре от плоских камней. Его живот и бока бурно вздымались, спина лоснилась от слизи. Далеко на таком шуссе уже не ускачешь. Мартин кое-как разжал онемевшие колени и с тревогой посмотрел назад.

Ррогу катался по земле, гася горящую стрелу. Разумная попалась образина. Хзюка держался рядом, видимо, не зная, что предпринять. Потом развернулся и во весь опор поскакал к роще папоротников. В сложившейся ситуации это тоже было весьма разумно, поскольку в туше убитого динозавра оставались стрелы. Но теперь Мартину предстояло продержаться до возвращения напарника. Одному, с жалким остатком стрел.

Что ж... Он быстро привел в порядок сбрую, подтянул седло и ударил Суу по бокам. Шусс нехотя повиновался.

А ррогу уже встал. Раскапывать убежище между валунами он не спешил. Опять молча рассматривал приближавшегося Мартина мертвящим, тяжелым, гипнотическим взглядом, тем особым взглядом, который трудно описать словами и который присущ только смертельно опасным рептилиям.

Мартин невольно опустил глаза. И тут в хвощах, неподалеку от останков несчастного шусса, он заметил что-то красное. Краснеть там мог только колчан. И если в нем сохранилось хотя бы несколько стрел, стоило рискнуть. Рискнуть немедленно, пока не начались новые догонялки.

Один из универсальных для всех Вселенных законов заключается в том, что тот, кто собирается нападать, обычно теряется, если на него самого нападают. Завопив как можно пронзительнее, Мартин бросился прямо в сторону ррогу. Тот никак не ожидал эдакой дури и туго принялся соображать, что же происходит. Пока он этим занимался, Мартин резко повернул, проскакал к хвощам и выпрыгнул из седла.

Да, там валялся колчан, причем колчан почти полный.

Мартин схватил его, быстро перебросил за спину, начал ловить поводья. Оставалось только вскочить в седло. Однако тут и случилось самое ужасное из всего, что могло случиться на охоте

Распахнув пасть, ррогу во всю мощь рявкнул. Измученный, вконец перепуганный Суу подскочил, заверещал и предательски бежал.

– Ящерица ты бесстыжая, – крикнул Мартин. – Да чтоб у тебя хвост отвалился!

Спешившийся охотник – мертвый охотник, говорят схаи. Спастись от ррогу своими ногами еще никому не удавалось. Мартин бегал быстрее схаев, но не настолько, чтобы соревноваться с хищным динозавром.

Ррогу двигался не спеша, вразвалочку, уверенный, что на этот раз добыча не ускользнет. А Хзюка находился где-то в роще, его не было ни видно, ни слышно.

Мартин усмехнулся. Стоило рождаться за невесть сколько парсеков отсюда, чтобы умереть в зловонной пасти! Чудище обло...

Погибать без боя он, конечно, не собирался. Не этому учат водителей звездолетов за невесть сколько парсеков отсюда. Там учат использовать все шансы, вплоть до последнего.

А они все еще были, шансы. И в высоких, по грудь, папоротниках, и в малых размерах человеческого тела, и в неуклюжести гигантской рептилии. Даже временное прикрытие имелось, в виде тела погибшего шусса. Требовалось использовать все это, выиграть время, а потом добраться до более надежного убежища между валунами. Там и дождаться Хзюки. Тогда еще можно было на что-то надеяться.

Пробежав шагов двадцать, Мартин присел за мертвым шуссом и щедро выпустил несколько стрел. Ррогу понял, что медлить больно, а схватка еще не окончена. Понял и побежал вперед.

Для Мартина это было небольшой победой, поскольку ухватить на бегу двуногую мелочь сложно. Но в еще большей степени спасло его то, что в последний момент зверь просто споткнулся о труп шусса. Для восстановления равновесия ему пришлось дернуть хвостом и вскинуть голову

Пробежав по инерции дальше, ррогу затормозил. Пока он разворачивался, Мартин сделал стремительную перебежку и упал в островке невытоптанных еще папоротников. Он выиграл дюжину важных шагов и на какое-то время спрятался.

Ррогу опустил морду, принялся бродить, осматривая перед собой землю. Один раз он прошел очень близко. Это был самый опасный момент. Мартин с большим трудом подавил в себе паническое желание вскочить. Он явственно слышал хруст стеблей, шумное дыхание, ощутил сильный и противный запах. А вот ррогу ничего не учуял. Не наградила его природа хорошим обонянием, поскольку щедро одарила размерами.

Мартин напряженно прислушивался к тяжелым шагам. Через некоторое время они начали удаляться. Медленно приподнявшись над вайями, Мартин заметил, что ррогу стоит к нему спиной.

Второго такого момента ждать не стоило. Рванув с низкого старта, он изо всех сил припустил к тем двум валунам, между которыми прятался упавший охотник. Позади яростно заревел и затопотал зверь. Но опоздал. Мартин протиснулся между скалами за пару мгновений до того, как сверху посыпались комья глины, пыль, папоротники, мелкие камни.

Однако ррогу не отказался от своей цели. Убедившись, что щель слишком узка для его ног, он наклонился, высматривая добычу. Мартин понял, что ящер попытается протиснуть между камнями свой рог. И вот это вполне могло получиться.

Морда наклонялась все ниже. Щель наполнилась зловонием. Но в своей злобе ррогу забыл об осторожности. У дерзкого двуногого еще были когти. Мартин потерял шлем, щит, флягу, отстегнул пояс с саблей, все это не имело ценности в борьбе с огромным зверем, а вот лук и стрелы не бросил.

Лежа на спине, он натянул тетиву, замер, и когда на фоне жаркого безоблачного неба над ним показался страшный рог, а над рогом, всего в паре метров от земли, – большой красный глаз, он мгновенно выстрелил. Расстояние было так мало, что промахнуться он не мог, и он не промахнулся.

Морда дернулась, отпрянула. Ррогу взвыл, отбежал на несколько шагов, остановился, опять завыл, сел на землю. Затем поднялся и наконец заковылял прочь.

Потом послышался топот шусса. Он приближался. В щель заглянул Хзюка. Его и без того круглые глаза округлились еще больше.

– И ты здесь? – простодушно удивился он.

– Здесь лучше, чем в брюхе ррогу, – проворчал Мартин. Хзюка квакнул.

– Шайяр, мягкотелый! Жить будешь долго.

Мартин молча бросил ему красный колчан и обессилено привалился спиной к камню. Ощущения были такие, как после перегрузок в 15 g.

Хзюка поймал колчан, кивнул и скрылся. Вернулся он не скоро, но вел с собой двух оседланных шуссов.

– Ты хитрый, – сказал Хзюка. – Бегаешь быстро. И кричишь здорово. Шайяр! Молодец.

Мартин выставил голову из щели и опасливо огляделся.

– А где ррогу? – спросил он. Хзюка опять квакнул.

– Ррогу пошел домой. Плохо себя чувствует. Держи! – Тут он бросил поводья Суу и мрачно пообещал: – Когда вернемся в стойбище, сделаем из этого труса похлебку.

Мартин знал, что к шуссу, покинувшему хозяина, пощады не бывает. Такой шусс не должен оставлять потомства. Схаи вообще не слишком склонны прощать. Жизнь у них такая. Не очень комфортабельная.

Не очень комфортабельная жизнь схаев с незапамятных времен протекает у южных склонов Ледяного хребта. Полоса предгорий здесь тянется с востока на запад, от одного океана до другого. Поперек нее, с севера на юг, текут многочисленные реки и ручьи, но все они бесследно исчезают в Южных песках; эта огромная пустыня играет роль естественной и почти непреодолимой границы Схайссов. Однако поблизости от гор воды вдоволь в любое время года. Времен года, впрочем, здесь нет. Просто жара бывает сильной либо очень сильной, этим и ограничиваются сезонные изменения.

Леса, растущие на горных склонах и вдоль русел рек, а также обширные саванны, располагающиеся южнее, заселены самыми разнообразными животными. Охота на них является основным промыслом разумных рептилий, или схаев, как они себя называют.

Схаи двуполы, живородящи. Их детеныши появляются на свет уже с постоянными зубами, не нуждаются во вскармливании чем-нибудь вроде молока и сами способны питаться не слишком грубыми видами пищи уже со второго дня жизни.

Живут ящеры довольно долго, до ста тридцати лет в пересчете на земное время. Разумеется, если не погибают раньше. А вот погибнуть в Схайссах – дело несложное. Из-за войн, болезней, несчастных случаев на охоте здесь редко кто доживает до преклонных лет, особенно мужчины. Вопреки этому или как раз потому истинно достойными занятиями для офсах, схаев-мужчин, признаются именно охота да война, хотя им приходится заниматься еще и скотоводством. Только уход за прирученными животными рассматривается как рутина, обязаловка, проза жизни.

В социальной иерархии ступенью ниже воинов располагаются ремесленники, лекари и утомители духов. А вот рыбная ловля является уже уделом уффиких, женщин, как и все прочие хозяйственные утехи. Воспитание детей также возлагается на них.

Взрослый схай имеет двух-трех жен и является абсолютным господином в своей семье. Несколько десятков семей составляют аш – родовую единицу. Старейшины родов образуют ухудай, ведающий вопросами внутренней жизни всего племени. А верховной властью обладает пожизненно избираемый старейшинами вождь, именуемый машишем. Формально власть машиша ограничена вопросами внешней политики. Таких вопросов всегда было только два – война да торговля. Однако машиш исполняет обязанности председательствующего на ухудае, поэтому имеет первый и самый весомый голос в обсуждении прочих проблем. Он же утверждает судебные приговоры ухудая.

Эта простая, веками отшлифованная социальная вертикаль прекрасно соответствует образу жизни схаев. Сохраняясь на протяжении множества поколений, она воспринимается схаями такой же естественной данностью, как воздух, вода, огонь или земля под ногами. За все время пребывания в Схайссах Мартин ни у кого из схаев не обнаружил потребности в каких-то реформах. Иногда он специально спрашивал, не хочет ли кто изменить порядки в племени. Его собеседники обычно некоторое время молчали. Потом задавали один и тот же вопрос:

– А зачем?

– Чтобы жить лучше.

– Разве мы плохо живем? – удивлялись ящеры.

– Нет, – признавал Мартин.

И на него смотрели со снисхождением. Видимо, для того чтобы схаи осознали необходимость развития, требовалось очень серьезное потрясение. Внутренние войны и эпидемии входили в круг привычных явлений и к этому не приводили.

Ящеры имеют подобие религии. Они поклоняются некоему Мососу, огненному божеству, которое в глубокой древности сошло с небес и дало начало всему сущему.

– А кто породил нас, мягкотелых? – коварно спрашивал Мартин, надеясь породить сомнения.

– Не Мосос, – отвечали ему.

– Не Мосос, значит?

– Это уж точно. Что он, враг нам, что ли.

Вот дальше этой констатации пытливая мысль схаев проникать не желала. Пока

Легенда об огненном боге, спустившемся с небес, в принципе могла иметь космическую основу. Но добыть какие-то факты, либо подтверждающие, либо опровергающие внешнее происхождение ящеров, Мартину не удавалось. Дело очень осложнялось отсутствием письменности, схаи лишь изредка пользовались примитивными пиктограммами. Исторические сведения они передавали из поколения в поколение устно.

Эпос у них был, да. Некоторые сказания глухо упоминали о летающем шатре, доставившем отцов-прародителей в Схайссы, однако этих упоминаний было маловато для выводов. В Схайссах случались ураганы, во время которых шатры летали и во множестве, и с большой легкостью, что вполне могло послужить толчком для фантазии народной. Целиком же эпос Мартину услышать не довелось. Пленник, пусть даже и почетный, не может быть удостоен такой чести; есть в его положении и минусы, порой большие. Мартин не уставал благодарить Мососа за то, что не был официальным рабом.

2. КОЕ-ЧТО О ВЕДЬМАЧЕСТВЕ

... дождь, сырость, серость, слякоть. Смотреть не хотелось. Иржи отошел от окна. Утро называется!

Прогретый, но не совсем просохший полушубок. Хлопотливая фигурка матери. Она поднимает печальное лицо.

– Сынок, не ходи мимо мельницы.

Иржи привычно кивает. В деревне давным-давно знают, кто живет на этой мельнице.

– Ведьма она, эта Промеха, – говорит мать, настойчиво глядя ему в глаза.

– Да, многие так считают.

– Потому что правда.

– Правда, правда... Кто ее знает, правду

– Люди. Люди все знают.

– Всю правду?

– Всю.

– И про нас? Мать вздыхает.

– Нет. Про нас глупости болтают.

– Ага. Про нас, значит, глупости.

Мать не спорит. Но и не соглашается. Вместо этого говорит о другом:

– Ты все больше похож на отца, Иржик.

– Это плохо?

– Когда человек делает много хорошего чужим...

– Родным мало остается?

– И это тоже.

Мать отворачивается. Иржи подождал немного, но больше она ничего не сказала. Тогда он открыл дверь.

– А завтрак? Сыночек, я все приготовила... Он чувствует жалость.

– Спасибо, мам. Я не хочу есть. Потом.

– Когда – потом?

Передернув плечами, он надевает полушубок.

– Да на выпасе.

– А на каком?

– На левом берегу. Выше Замковой горы.

– Зачем так далеко собираешься, сыночка?

– Там трава хорошая.

– Не ходи мимо мельницы, слышишь? Иди через брод.

– Так и сделаю. Не надо беспокоиться.

– Обещаешь?

В глазах ее появляется такое ВЫРАЖЕНИЕ...

– Обещаю.

Он обнимает ее и целует.

– Отец вернется, мама.

ВЫРАЖЕНИЕ усиливается, а потом исчезает.

– Я верю, Иржик. Обязательно вернется. Он тоже обещал

* * *

Низкое небо навалилось на деревню. Тучи плыли над самыми трубами. Снизу к ним тянулись остатки тумана. Печные дымы, наоборот, лениво стекали с крыш, расходясь по дворам, огородам, кривым переулкам.

От запаха плохо горящих дров першило в горле. Сквозь дым и туман глухо пробивалось мычание коров. Казалось, что уши чем-то забиты. Кругом сырость, сырость и сырость. Плетень за ночь так разбух, что калитка не открывалась. Иржи плюнул, полез через верх, зацепился об острый колышек и порвал рукав. День начинался скверно.

Он откашлялся и щелкнул кнутом. Тотчас за соседним забором истошно заорал петух. А над колышками показалась голова Иоганна. С полей его шляпы капала вездесущая вода.

– Это ты, парень?

– Гутен морген. Кому еще быть?

Иоганн спрятал штуцер. За его спиной на крыльце стоял маленький, но воинственный Фридрих с отцовской шашкой в руках.

– Ого! – сказал Иржи. – Кого побеждать собрались, готтенскнехты?

Иоганн замялся.

– Да мало ли что. Пес вот всю ночь выл.

– Эка новость. Когда он не воет?

– Сегодня Бернгардт выл голосом дурным.

– Неужто? – удивился Иржи.

– Как есть дурным.

– Да, петь он у тебя не умеет, – с чувством сказал Иржи. Иоганн поднял вверх рыжую бороду и захохотал. Бернгардт с охотой присоединился.

– Все же поглядывай, сосед. Бродит в лесу кто-то, – все еще смеясь, сказал Иоганн.

– Ты и вчера так говорил.

– Йа, йа. И вчера кто-то бродил. Не веришь?

– Да почему? Верю. На то и лес, чтоб по нему бродили

– И по ночам?

– По ночам – это да, странно. Но сейчас ведь утро.

Иоганн с сомнением повертел головой, рассматривая узкую полосу между туманом и рыхлыми, сочащимися дождем облаками. В этой полосе просматривалось все, что выше заборов, но ниже печных труб, – второй этаж мельницы, половина колокольни, черепичные крыши, подошва Замковой горы, обрубки тополей на школьном дворе.

– Утро, – подтвердил он, – Вроде бы.

– Не сомневайся, – сказал Иржи. – Оно и есть, только не проснулось еще как следует. Ладно, я пошел. Привет Бернгардту!

Иоганн опять захохотал, зачем-то погрозил пальцем и выгнал свою Рыжую. Корова холодно глянула на Иржи и привычно двинулась в сторону дома Каталины.

Рыжуха никогда не доставляла хлопот. Напротив, проявляла образцовую сознательность. Иоганн с гордостью называл ее продуктом социалистической идеи, затрудняясь, впрочем, объяснить, в чем она заключается. Иржи подозревал, что социалистическую идею полицмейстер подхватил в трактире. Там место такое, все подхватывают.

Дождевая вода бежала вниз по переулку, но у ворот Каталины задерживалась. Задерживалась без всяких к тому оснований, поскольку наклон в месте, где вздумалось образоваться луже, был все тем же, ничуть не меньшим.

Иржи не удивился. Он знал, что есть люди, отмеченные особым даром невезения с самого детства. И эта мета распространяется на все, что их окружает, – на людей, вещи, животных. Даже на ближайшие окрестности.

Сама Каталина к ударам судьбы относилась спокойно, считая их верным залогом грядущего воздаяния, а вот соседи предпочитали дел с ней не иметь. Иржи составлял едва ли не единственное исключение. Отчасти благодаря своей пастушьей должности, заставляющей общаться со всеми без исключения, отчасти из жалости, он не избегал случая переброситься со старушкой несколькими словами. Он плохо переносил только один ее недостаток – Каталина любила поспать. Впрочем, против этого существовало надежное средство.

Иржи перегнулся через заборчик и толкнул молодую, еще гибкую яблоню. Кривая ветка ударила в переплет, грозя выбить единственное стекло.

– Эй-эй, тихо там! – живо откликнулась Каталина. – Бубудуски!

На ходу одеваясь, она спустилась с крыльца, вошла в хлев, долго что-то там переставляла, звякала цепью, бранилась. Наконец ворота приоткрылись, лужа тотчас хлынула во двор, а из двора выбежала бойкая однорогая коровенка. Иоганнова Рыжуха надменно отвернулась.

– Тьфу тебе, сыцалистка! – сказала Каталина. – Гонору ведь больше, чем молока, а туда же – нос задирать. Вся в хозяйку!

Излив добрососедские чувства, старуха заулыбалась.

– Иржик, и совсем я тебя не задержала, верно?

– Бывало и хуже, – согласился Иржи.

Каталина предпочла пропустить его слова мимо ушей.

– Слушай, Иржик, ночью ворон на мельнице каркал. А Бенгарка выл – не приведи Господь. В такую сырость упырям да утопленникам сплошное раздолье. Ты уж поберегись.

– И как же от них беречься? – поинтересовался Иржи.

– Перво-наперво крестик ты взял? Помнишь, на Рождество дарила, медный такой?

Иржи порылся в полушубке и показал крестик.

– Чудо! Кто ж его в кармане носит?

– А какая разница?

Каталина безнадежно махнула рукой.

– Знаешь, – задумчиво сказала она, – от этого воя да карканья Промеха мне приснилась. Точь-в-точь такая, какой я ее девчонкой видела. Я тогда со стога прыгнула. Другим – хоть бы хны, а мне... как всегда. Ну, мать Промеху и позвала, ногу вправлять. Вот страху-то! Голова белая-белая, а глаза – что два уголька. Ни за что не поймешь, что она там себе думает.

– Говорят, ведьма она.

– Ведьма и есть, – со святой верой сказала Каталина. – Все знают.

– Да почему? Откуда это известно?

– А ты сам посуди. Разве может нормальный человек столько жить? Никто ведь толком даже и не знает, сколько ей лет-то.

– Ну и что? Здоровье у ней хорошее, вот и все.

– Здоровье! Грехов, видно, много, вот Господь никак и не приберет.

– А дьявол?

Каталина перекрестилась, оглянулась по сторонам и прошептала:

– Я так думаю, сам побаивается. Иржи прополоскал сапоги в луже.

– Нога-то как?

– Что – нога?

– Ходит хорошо?

– Не жалуюсь, – осторожно сказала Каталина.

– И копыто не выросло?

Каталина сердито захлопнула калитку. Прогнивший кол тут же и повалился.

– Ух, и молод ты еще! Бубудуск.

В месте, где Быстрянка огибает Замковый холм и разделяется на рукава, еще в прошлом веке крестьяне насыпали две плотины, а на острове поставили добротную каменную мельницу. Однако проработала она недолго. Вскоре через соседнюю деревню провели большой тракт – от столичного города Бауцен в федеральную землю Остланд и дальше, до самого графства Шевцен. Тут и выяснилось, что молоть зерно выгоднее именно в этой самой деревне, в Геймеле то есть. Там все сразу можно и продать оптовым скупщикам. С тех пор мельница Бистрица пустовала. Пока с полсотни лет назад не явилась и тогда уже далеко не молодая Промеха.

Пришла невесть откуда, развязала платок, без всякого торга выложила ровно столько, сколько собиралось запросить хитроватое обчество. Цену будто заранее знала. А когда попробовали вытрясти из нее побольше, старуха молча собрала деньги, талер за талером, завязала платок да и подалась вон.

Мужики опомнились, догнали и уже на улице ударили по рукам. Талеров-то было много. Не устояли, прельстились. Так в Бистрице и поселилась эта жительница с сомнительным прошлым и пугающим будущим. Многие потом сожалели, только вот деньги никто возвращать не захотел.

Кратчайший путь на выпас шел как раз мимо этой мельницы, по плотине. Но Иржи погнал стадо вдоль реки, к нижнему броду, как и обещал матери. Уж больно много слухов ходило об этой Промехе.

Сколько помнили в деревне, она всегда жила в одиночестве. Кормилась лесом, рыбой, огородик на своем островке сажала. И принимала все то, что давали быстрянцы, за костоправство и знахарство. Многих на ноги поставила, иных и спасла, роды без нее не обходились, но любить ее никто не любил, мало кто относился по-доброму, а вот побаиваться побаивались все.

Изредка Промеха заходила на постоялый двор, устраивалась в дальнем углу, неспешно съедала угощение хозяина, никогда не бравшего с нее платы, да прислушивалась к разговорам проезжих. Свои-то при ней помалкивали, если вовсе не расходились, что чаще всего и случалось. Даже когда в харчевне сидели подвыпившие мужики.

Особенно это стало заметно после случая со старостой Фомой, яро невзлюбившим старуху по причине отсутствия почтения, а еще больше за то, что у нее имелся орднунг из самого ландтага земли Южный Поммерн. Бумага закрепляла за Промехой право собственности на упомянутую мельницу и, что особенно странно, освобождала ее от всех налогов, как федеральных, так и местных. Фому это злило несказанно.

Однажды, находясь под изрядным хмелем, он крикнул, чтобы ведьма убиралась на все четыре стороны. И из трактира, и с мельницы. Да и из деревни тоже. Короче, чтобы катилась к тем чертям, от которых пришла.

Присутствующие мгновенно приутихли. А вот старуха, будто не расслышав, продолжала спокойно обгладывать цыплячье крылышко. Тогда Фома, играючи таскавший пятипудовые мешки, навис над ней, свирепо выпучив глаза.

– Плохо слышишь, да?!

– Я лечила твоих детей, – тихо сказала Промеха. Староста налился злобой.

– Лечила! А порчу-то кто на них напускает, ведьма? Старуха покачала белой головой.

– Иди спать, Фома. И почисти зубы.

– Сперва я очищу от тебя деревню! – зарычал Фома. – Ишь ты, зубы для нее чисти!

Мужики зашептали, чтоб не нарывался. Но Промеха неожиданно уступила. Встав из-за стола и вздохнув, она покорно направилась к порогу. Тем бы все и завершилось, наверное, если б Фома не впал в раж от своей неслыханной победы. Он схватил Промеху за шиворот, намереваясь выбросить вон это отродье. На дождик. И коленцем поддать намеревался.

Что случилось дальше, никто не понял. Грозный староста вдруг сел на пол и по-рыбьи принялся хватать ртом воздух. Глаза его бессмысленно закатились. Кое-как отлили холодной водицей.

Очнувшись, Фома первым делом потребовал зубную щетку и порошок. Промеху он с тех пор не полюбил, однако обходил за тридевять земель и огородов. Такая вот случилася история

* * *

Но был и другой случаец, позабористее.

Ежегодно таинственная старуха на месяц-другой исчезала. Никто не видел, куда она уходила и с какой стороны возвращалась. Промеха вроде бы временно переставала быть, а потом вновь начинала, причем с повышенной бодростью.

В отсутствие хозяйки ее мельница оставалась совершенно без присмотра, брошенной на полный произвол судьбы. Туда, однако, не совались. Хотя, само собой, ходили слухи о припрятанных сокровищах. Но сокровища сокровищами, а голова-то одна. Один лишь раз нашлись головы достаточно отчаянные – заезжий скупщик полотна откуда-то аж из Центрального Поммерна да деревенский пьянчужка Тео.

Плохо обернулась их затея. Средь ночи деревня огласилась дикими воплями. На них с большим старанием отозвался юный тогда еще Бернгардт, а после него – все остальное собачье племя Бистрица.

Переполох поднялся неописуемый, страшнее, чем при землетрясении. Иржи помнил, как у двора Иоганна, наискосок от мельницы, собралась толпа кое-как одетых и чем попало вооруженных мужиков во главе со старостой.

Охрипнув от споров, воинство порешило, что спасать гибнущие души, конечно, надо, но куда лучше это делать не в темноте. И когда небо просветлело, а крики стихли, вот тогда смельчаки под водительством уже Иоганна (твоя обязанность, полицай, пробурчал староста) двинулись к плотине. Фома же остался на берегу, подавая оттуда полезные советы. Осуществлял общее руководство.

Спасатели переправились на остров, но подойти к мельнице не успели. С обрыва что-то шумно ухнуло в воду. Бернгардт взвыл, вырвался из хозяйских рук, после чего позорно бежал в родную подворотню. А из тумана на отмель выбралась бледная фигура.

Хныча, завывая и постанывая, размахивая длиннейшими рукавами, привидение наподдало и резво промчалось мимо остолбеневших мужиков. Тех, кто не пошел к мельнице и по разным уважительным причинам остался охранять старосту.

На перекрестке исчадие уронило Фому, упало само, но вскочило и ринулось дальше, к околице, сопровождаемое волной собачьего лая.

Старосту почтительно подняли.

– М-мерзавец! – рычал он. – Ужо задам!

Правда, при этом он дрожал и пятился, стряхивая тину. Мужики стали у него допытываться, кто ж это было.

– В-водяной, – отвечал Фома в страшном волнении. – Холодный весь. Глазищи – во, по блюдцу!

Потом тоскливо вздохнул и добавил:

– Эх-х! Бородавки теперь пойдут...

– Да это Тео пробежал, – сообщил Иржи с забора.

– Ну да. А ты как узнал?

– Вы чего, его кальсоны не помните? Мужики загалдели:

– А ведь точно.

– Тео, значит.

– Вот паразит!

– Ну, тогда другое дело.

– Догнать! – рявкнул Фома.

М-мерзавца догнали на лошадях, далеко в поле. Выглядел он прескверно. В одном исподнем, мокрый, исцарапанный, Тео никого не узнавал, мычал невразумительное, а когда к нему прикасались, вздрагивал и стучал зубами. От чарочки, впрочем, не отказался.

– Майн готт, – сказал Иоганн. – Он есть седой.

И это было сущей правдой. Натюрлих. Сильно переменился раб божий.

Внезапное появление Тео, равно как и его вид, произвело глубокое впечатление. Следующая экспедиция собралась только к восходу солнца. Она состояла из всего мужского населения, включая хворых, сирых и престарелых, вплоть до дряхлого патра Петруччо с иконой и паникадилом

Волоча своры собак, спасатели ступили на остров сразу с обоих берегов, размашисто крестясь и обильно брызгая святой водой. Это помогло. Новых ужасов не случилось. Зато следы старых выглядели нравоучительно.

Торговец полотном лежал у порога мельницы, обхватив жестоко исцарапанную лысину. Из его окаменевшего кулака торчал пучок вороньих перьев, а кругом валялись медные монеты.

– Живой, – сказал Иоганн. – Живучее купца одна лишь кошка. Кетцель то есть.

Пострадавшего перенесли в трактир, а дверь мельницы подперли осиновым колом. К Фоме вернулась храбрость. Он предложил спалить к чертовой матери ведьмину берлогу.

Мужики почесались и привели несокрушимый довод:

– Дык камень. Все одно – гореть не будет. Впрочем, староста особо и не настаивал. Дело в том, что

у трактирщика Макрушица, прикарманившего пару талеров, вскоре страшно разболелись зубы. Само собой, порешили, что так ему ведьма отомстила. После этого никто уж в Бистрице и не помышлял о поджоге или каком другом вредительстве. А вот благодарственный молебен «во избавление от козни неприятельской» посетило неожиданное количество прихожан. Патр даже прослезился.

Купец же два дня пролежал без памяти. На третий его вместе с Тео увезли в окружной городишко Юмм. С ними отправился и Фома – объясняться. Заодно поросенка на рынок повез. Иоганну же в это время геймельский урядник приказал «успокоить общественное возбуждение». Общественного возбуждения Иоганн нигде не обнаружил, поэтому повесил приказ на воротах и уехал полоть картошку.

Вернувшись, Фома первым делом отправился в трактир и надежно выпил. Его обступили.

– Ну, чего там?

Староста закусил молодой луковицей

– В Юмме полно солдат, – сказал он.

– То есть много, значит?

– Ну да. В пивнушки не пробиться. Мужики сочувственно покивали:

– Это точно. Через солдат в пивнушку не пробиться. Поросенка почем продал?

– Нормально, цены хорошие.

– Ну а судья-то чего сказал?

– Его честь смеяться изволили, – мрачно сообщил Фома. – Сказали, что путь познания тернист. Колючий, значит.

– Вон что. Колючий. А где Тео?

– Этот перевоспитывается.

– Вон что. И как?

– Сам не знаешь?

– Знаю. Конюшни, что ли, чистит?

– Не-а. Там новую башню ставят. Перед мостом. Вот Тео камни и таскает. Велено передать, так будет с каждым, кто на чужую собственность позарится.

– Что же, Промеху, значит, не тронь?

– Ага. Сказано, что без ведьминой силы с нами не управиться.

– Оно конечно, – спокойно согласились слушатели. – Власть должна быть страшноватой.

Фому это не совсем устроило.

– Эх-х! В Пресветлой Покаяне давно бы эту мельницу с-спалили. К чертям рыбачьим! Вместе с ведьмой.

– В Покаяне ты бы давно без штанов ходил, – веско сказал деревенский кузнец.

Все закивали. Вести о том, как живется в Пресветлой, добирались и до Бистрица. Через корчму, как и полагается. О том, что еду в Покаяне выдают по карточкам, все друг на друга доносят, а чуть что не так – бубудуски мигом сцапают да прямиком и на цугундер.

Слухи же были и того ужаснее. Будто и серпы там общественные, и молитвы по пять раз на дню, а что ни наработаешь – все отберут сострадарии. Те считают, что, дескать, главные беды от богатства. Может, и так, конечно, только вот от бедности какое же счастье? А свое оно завсегда милее общего, тут и разговору нет.

Послушав все это, Фома сплюнул и ушел. Спорить с кузнецом он не брался, поскольку голова у кузнеца крепкая. Про руки и говорить нечего, кувалды какие-то.

А перевоспитанный Тео, тихий да благостный, притопал к сенокосу, ровно через двадцать суток. Как ни старались выведать, что ж такое случилось той ночью на мельнице, бедолага только трясся, головой мотал, словно мух отгоняя, да просил поднести стаканчик. Подробности так и остались тайной, воспоминание о которой заставляло бистрицкую молодежь засветло разбредаться по домам. Бедокурить даже перестали. Вот и надо так – сперва напугай человека как следует, а потом уж и воспитывай.

Иржи далеко обошел нехорошую мельницу. Сначала он провел стадо через брод ниже деревни, а потом – по ложбине Говоруна, левого притока Быстрянки.

Нынешней весной бывать здесь еще не приходилось, все выглядело малознакомым. Иржи с удивлением заметил, что, несмотря на обильные дожди, ручей изрядно обмелел. А выше родников вода исчезла вовсе, на дне лога осталась одна торфяная жижа. Коровы держались настороженно, без причины останавливались, жались друг к дружке. Рыжуха даже пыталась повернуть назад, будто что плохое чуяла.

Иржи щелкал кнутом, подгонял отстающих, а между тем у самого на душе поднималась муть. Пророчествам Иоганна и Каталины он бы не слишком верил, да уж больно много других примет имелось.

Весна выдалась неладная – хмурая, дождливая, с частыми похолоданиями. Дважды или трижды снег падал. Мало того, в самой деревне и окрест вещи творились редкие, странные, порой необъяснимые. Часто болели дети. По вечерам полыхали яркие зори, а ночами небо тоже светилось, да так, что хоть книжки читай. Хлеб рос медленно. В полях находили следы чужих лошадей. Непонятно, кто и зачем там кружил. С ближайшим соседом, графом Шевценом, у курфюрста были добрейшие отношения, муромцы всегда открыто ходили, большими караванами, а что до Покаяны, так пограничную долину у горы Швеер курфюрст стерег крепко, помнил прошлое. Не случайно даже в Юмме полно солдат. Между тем от Юмма до той долины добрых девяносто километров будет. Можно было догадаться, сколько солдат у самой границы, большого ума не требовалось.

Но солдаты не могут спасти от всего на свете. Старики пророчили беды. Тому в подтверждение ожил вулкан в Драконьих горах, стал сильно дымить. А минувшим воскресеньем вдруг закудахтали куры. Из конца в конец Бистрица взвыли псы. Потом земля колыхнулась так, что сами по себе зазвенели колокола в деревенской церквушке. Где что плохо стояло – все попадало.

Патр Петруччо, щуря выцветшие глазки, толковал о недовольстве божьем. Мужики не понимали, чего такого успели натворить сверх того, что творили всегда, но на всякий случай починили кладбищенскую ограду – авось и зачтется где.

Фома бубнил, что все это ведьмины проделки. Книжник и грамотей Иоганн смеялся. Говорил, что землетрясение есть явление природное. Петруччо отважился спросить, не бог ли вызывает природные явления.

– Природа и есть бог, – заявил Иоганн.

– Ересь, ересь, – покачал головой Петруччо.

– Йа, йа, ересь, – закивал Иоганн. – К лицу ли священнослужителю утверждать, что природа и бог есть не одно и то же?

– Господь создал сущее, а не наоборот.

– Йа, йа. Только вот из чего создал? Ничего же под рукой у бога не было. Значит, из себя и создал.

– Не нашего ума это дело, сын мой

– А для чего тогда Господь умом-то наделил? Патр пожевал губами. Поразмыслил, изрек:

– Чтобы пользовались с осторожностью.

Тут Бистриц тряхнуло еще раз. Петруччо испуганно перекрестился.

– А не богохульствуйте, святой отец, – посоветовал Иоганн. – А то случится еще чего-нибудь.

И как в воду глядел, социалист научный. Уже на следующий день к старосте прискакал фельдъегерь с пакетом. А пакет тот требовал двенадцать подвод для перевозки камня. Окружной совет решил поднять стены Юмма еще на полтора метра.

– Эка радость. То башня, то стены. Так и войну накликать можно, – ворчали старики.

Что такое война, они еще помнили.

– Это, робяты, хлебнешь. Пшеничку-то прошлогоднюю продавать не торопись, припрятывай.

– А не прогадаем?

– Да хоть и прогадаем. Все лучше с досады пухнуть, чем с голоду.

Все соглашались. Звучало страшно.

За поворотом ложбины стадо остановилось. Потому что бок Замковой горы там будто кто ножом срезал. Склон обрушился, перегородив ручей. Из массы земли торчали кусты, камни, расщепленные стволы деревьев.

Видимо, обвал случился совсем недавно, комья только начали просыхать. Иржи присвистнул. Страшно представить, все могло произойти и сейчас, а рухнуло-то ведь как раз на тропу...

Но что случилось, то уже не случится. Иржи быстро вскарабкался на гребень оползня, заглянул по другую сторону.

Там успело образоваться небольшое озеро. Его уровень поднялся примерно на треть высоты обвала. Прорыв, однако, не грозил, так как вода нашла себе сток с другой стороны холма, повыше мельницы

Иржи прикинул, скоро ли здесь разведутся караси, решил, что скоро, если запустить мальков, и уже повернулся, чтобы спуститься к стаду. Вот тут под ногу и попалось что-то твердое.

На рыхлой земле лежал кирпич. Сразу стало ясно, что кирпич очень старый – с полустершимся клеймом, длинный, плоский. Сухой, прокаленный до звона, а потому и легкий. Теперь делают другие, потяжелее, побольше да похуже.

Откуда взялся этот кирпич, тоже понять было несложно. Совсем рядом из среза горы проступали контуры кладки.

– Эге, – сказал Иржи.

Как и все деревенские, он знал, что очень давно, когда Бистрица и в помине еще не существовало, здесь, на горе, находилось родовое гнездо некоего знатного барона. Лет триста или все четыреста тому назад замок был захвачен и до основания разрушен бубудусками. Много времени с тех пор утекло, но в дождевых промоинах нет-нет да и обнажались то битая черепица, то куски ржавого железа, то истлевшие головешки, а то и вовсе кости человеческие.

Изредка в беззвездные ночи на вершине Замковой горы появляется слабое свечение, его прямо из деревни заметно. Многие считают, что в такие ночи меж толстых берез погуливают привидения. А где привидения – ищи клад, известное дело. Искали, конечно. И не одно поколение. Да только без толку понарыли ям глубиной человека в три-четыре. Ну и бросили это занятие. А зря. Клад-то, может, и поглубже спрятан.

Подул ветер. В разрывах туч голубело небо. День оказался не таким уж и скверным. Осмотрев кладку, Иржи убедился, что она представляет собой часть сводчатого потолка какого-то подземного помещения или хода, заваленного землей.

Сюда явно стоило вернуться с киркой и лопатой. Да с кем-нибудь не очень болтливым, вроде Иоганна. А что? Иоганн мужик не робкий. Со штуцером в руках – еще и опасный. С ним и двадцать привидений не страшны. Клад же они как-нибудь поделят. Свои ведь, соседи. Вот так и следовало поступить.

Иржи завалил соблазнительное место землей, отсчитал шаги от приметной березы с раздвоенным стволом, а потом тщательно присыпал свои следы. Отошел, придирчиво осмотрел место. Нет, теперь не заметят. Да и кому здесь бродить до сенокоса? Разве что привидениям, которые и без того знают, что там, в горе, припрятано.

Вот интересно, вдруг подумал Иржи, а Промеха что-нибудь знает? Мельница ведь совсем рядом с горой стоит. Только с другой стороны. Самое что ни на есть ведьмино это дело – клады стеречь...

3. МАШИШ

Почти сутки он отсыпался. И его не беспокоили до следующего вечера. А вечером прошел короткий дождь, подул ветер, жара спала, и он проснулся сам.

Мартин выволок из душного шатра шкуру, служившую ему постелью, и улегся на траву. Разбросав ноющие конечности, он лениво наблюдал, как под строгим присмотром Тишинги, старшей жены Хзюки, уффиких хлопочут у костра.

Над огнем висели два объемистых котелка. От них исходил аппетитный дух.

Подошел раб-хачичей и молча бросил на землю вязанку сучьев.

– Мало, – сказала Тишинга. Хачичей бессловесно удалился.

На темнеющем небе появились первые звезды. Все еще веял ветерок. Уже не горячий, а только теплый.

– Ты хорошо охотился позавчера, – сказал Хзюка.

– Я учился у тебя

– Не нужно каждый раз возвращать похвалу.

– Это не похвала, а благодарность. Без тебя я бы погиб.

– Я без тебя – тоже.

Мартин вопросительно взглянул на ящера.

– Не понимаешь? – спросил Хзюка.

– Нет. Ррогу не смог бы поймать тебя в роще. Хзюка сел рядом.

– От ррогу я мог спастись. Но не от машиша, – сказал он.

– При чем тут машиш?

– Разве ты не знаешь, кого мы выручили? -Нет.

– Но ты же брал стрелы из его колчана.

– Брал.

– Красные стрелы, – напомнил Хзюка.

– А-а, теперь понял.

Красные стрелы могли принадлежать только семейству машиша. Сам машиш по причине старости уже не охотился. Следовательно, они спасали его сына. И спасли. Но если бы допустили гибель... Мартин поежился. Он вдруг понял, что схайсские порядки порядком ему надоели. Чуть что не так – конец один. Никакого тебе разнообразия. Очень захотелось взглянуть на живого адвоката. Лысого, толстенького, плутоватого, с беспокойными глазками и портфелем бумаг.

– Старый машиш доволен, – сказал Хзюка бесстрастным тоном.

Мартин выжидающе посмотрел на него, но схай ничего не добавил.

– А сын? – спросил Мартин. Хзюка промолчал.

– Великий Мосос! Ну никакого разнообразия. Я что, не должен был помогать?

– Должен.

– Тогда в чем дело?

– В том, что ты пленник. Для чести воина...

– Ах вот оно что. Видал я эту честь между камнями! Хзюка не стал квакать.

– Мальчишки бывают злыми, – нехотя сказал он с такой интонацией, словно сам был светочем добра.

– Что же теперь делать? – спросил Мартин.

– Законного повода для убийства нет. Сын машиша должен тебя где-то подкараулить одного. Так что просто посматривай и от меня не отставай.

Мартин похлопал себя по колену. Так схаи выражают и согласие, и благодарность.

Тут к их костру подъехал старый и для схая весьма толстый маш-борзай Фосехта. Он вел за собой запасного шусса. Не слезая с седла, бросил поводья.

– Поедешь со мной, мягкотелый.

Маш-борзай – это начальник охраны самого машиша. Поэтому Мартин совершил ритуал почтения – соединил руки ладонями над головой. Маш-борзай мигнул перепонками, что выражало благосклонность и хорошее предзнаменование.

Спрашивать ничего не полагалось. Мартин молча забрался в седло. Хзюка встал.

– Ты останешься, – бросил маш-борзай.

Хзюка соединил ладони, поскольку имел чин только офсах-маша. Сотника то есть. Мартин посмотрел на него вопросительно, но тот сделал успокаивающий жест. Поезжай, мол, чего там. Двум смертям не бывать, а смысл жизни в том, чтобы достойно умереть.

В общем, никакого разнообразия.

Они проехали через все стойбище между вольготно разбросанными шатрами и многочисленными кострами, на которых уффиких готовили ужин. Повсюду сновали, визжали, играли, дрались и тут же мирились офиуфф – детвора. Только в самой середине поселения существовала незримая граница, которую юные схаи нарушать не смели. Там, у подошвы княжеского холма, возвышалась свежая виселица с двумя трупами

– Кто? – спросил Мартин.

– Охранники молодого машиша, – со скукой ответил маш-борзай. – Дураки. Род опозорили.

Перед виселицей стояли родственники – женщины и старики. Они терпеливо дожидались ночи, когда казненных разрешалось хоронить. Стояли молча и неподвижно, держа в руках длинные палки, которыми отгоняли летающих тварей. Такое право у них было.

Все так же равнодушно Фосехта проехал мимо них и приблизился к ограде из огромных, вкопанных в землю заостренных бревен, способных остановить самых крупных из ррогу. Эти же бревна защищали стойбище от вражеских набегов, поэтому в промежутки между ними не мог протиснуться ни один взрослый схай. С внутренней стороны частокола был насыпан земляной вал, образующий подобие крепостной стены. Грунт для этого вала ящеры берут из рва, который выкапывают вокруг всего городища.

В общем, все это весьма напоминало укрепления лагерей Древнего Рима. Даже ворота в частоколе ящеры устраивали по «римскому» образцу и в «римском» же количестве – на все четыре стороны света.

Единственная принципиальная разница заключалось в том, что римские лагеря имели прямоугольную форму, а схаи для своих городищ предпочитают овал либо даже круг и в этом отношении оказались разумнее римлян, поскольку при одинаковой длине частокола окружность вмещает в себя больше площади, чем прямоугольник. При этом что такое геометрия, ящеры не знают.

Фосехта подъехал к западным воротам и бросил короткую фразу стражникам. Те тотчас открыли одну из створок и соединили ладони.

Маш-борзая каждому воину полагалось знать в лицо, поскольку начальник личной охраны машиша одновременно является его первым заместителем в военных вопросах. То, что Фосехта сам явился за Мартином, было обстоятельством из ряда вон выходящим, высокой честью, даже если маш-борзай вез мягкотелого на казнь. Казнь в таких случаях полагалась через расстреляние отравленными стрелами. Быстро, удобно, очень почетно.

За воротами лежала ровная, хорошо просматриваемая местность. Ярко пылал закат. Вдали, у кромки западного леса, различались сторожевые разъезды. Но маш-борзай направил своего шусса не туда, а повернул к югу.

Мартин молча следовал за ним. Примерно через час, когда стойбище скрылось из виду, они повернули еще раз, уже на восток, и вскоре подъехали к небольшому холму с обрывистыми склонами и одиноким шатром на вершине.

Гораздо быстрее сюда можно было добраться через южные ворота стойбища, следуя почти прямо на юг, но Мартин не удивлялся. Он долго жил среди схаев и давно уже знал, что при малейшей возможности ящеры стремятся избрать как можно более замысловатый маршрут. Так, на всякий случай, чтобы следы запутать. Эта привычка у них в крови, укоренилась на протяжении веков. Привычка далеко не лишняя.

Из тени холма выдвинулись молчаливые воины. Шуссов взяли под уздцы. Маш-борзай, а за ним и Мартин спешились. Когтистые пальцы быстро ощупали Мартина, выискивая припрятанное оружие. Тоже вековечный обычай. Схайссы это вам не Сейшелы.

– Ничего нет. Идите, – сказал стражник.

По ступеням, вырубленным в окаменевшей от Хассара глине, они поднялись к плоской вершине. Там на большой площадке горел костер. У огня сидел сам Уханни, борзай-машиш племени сивов. А по бокам шатра возвышались неподвижные фигуры стражников.

Фосехта соединил ладони, без слов повернулся и зашагал вниз. Мартин не был ни маш-борзаем, ни даже схаем, поэтому так же молча распростерся на циновке из жестких стеблей хвоща, выражая почтительность в высшей из принятых форм

– Поднимись, – сказал машиш. Мартин встал.

– А теперь садись на шкуру, – сказал машиш и бросил подушку.

Он собственнолапно помешал варившееся в котле мясо, ухватил бронзовыми щипцами большой кусок, шлепнул его на блюдо. В качестве гарнира добавил соленых и поджаренных папоротников. А вот хлеба не дал. Хлеба схаи не знали. Вообще их рацион был калорийным и даже витаминным, но уж очень спартанским.

– Ешь, мягкотелый.

Мартин не заставил себя упрашивать. Машиш погрузился в молчание, поскольку, предложив угощение, признавал мягкотелого своим гостем. А по правилам здешнего этикета из гостя нельзя вытягивать слова. Они должны выйти под давлением пищи сами. В пустом желудке нет мудрости, считают схаи. И надо признать, не все их обычаи плохи.

– Пей, – сказал машиш, когда Мартин управился с мясом.

И налил папоротниковой браги под названием ухватуха. Страшная это вещь и для мозгов, и для желудка, если кто еще не знает. Но вся череда предложений сама по себе была высшей любезностью и честью, оказываемой только равным, поэтому Мартин похлопал себя сразу по обоим коленям, а потом соединил ладони.

– Ты хорошо усвоил наши обычаи, – сказал машиш. Мартин осушил чашу и почтительно перевернул ее над

своей макушкой.

– Да будет прохладным твой шатер, машиш. Пусть уффиких радуют тебя сыновьями. Да пошлет великий Мосос...

Машиш совершенно по-людски отмахнулся. Только не рукой, а когтистой лапой.

– Ты хорошо усвоил наши обычаи, мягкотелый. Но хватит, хватит церемоний. Я не за этим тебя позвал. Давай говорить серьезно

– Слушаю тебя со всех сторон, машиш.

– Ты спас мне сына. Знаешь, что он хочет тебя убить?

– Еэ.

– И как ты к этому относишься?

– Таков обычай, – уклончиво сказал Мартин. Машиш усмехнулся.

– Наши обычаи мне ведомы. Что ты намерен делать?

– Я не знаю, что мне делать. Уханни пожевал плоскими губами.

– У нас много дурацких обычаев, – неожиданно сообщил он. – А у вас?

Мартин вздохнул.

– Да тоже хватает. Дурацкие обычаи умеют долго жить, как и все дурацкое.

– А ты умеешь говорить правду. Зачем к нам пришел?

– Чтобы вас понять.

– И рассказать своему машишу? -Да.

– Так поступают шпионы.

– Если я шпион, то очень плохой.

– Почему?

– Мягкотелому трудно быть незаметным в Схайссах. Машиш сдержанно квакнул.

– Это правда. Зачем ты нас хотел понять?

– Чтобы договориться.

– О чем нам договариваться?

– О торговле.

– Торговля – хорошо. У вас много вещей, которые мы делать не умеем. Но вещи – не главное.

– Все равно торговля лучше войны.

– Лучше.

– Давайте торговать.

– Сейчас не получится.

– Почему?

– Ты многое знаешь, пленник. Но не все. Ледяные горы больше нас не разделяют. После сильного содрогания земли там вытекло озеро. На его месте получился проход. А схаи начали объединяться. Большинство племен признали Су Мафусафая верховным машишем. Понимаешь, к чему это ведет?

– Будет война?

– Еэ.

– Но мои родичи не собираются нападать.

– Может быть, и так. Но это не имеет значения. Для нас вы – чудовища, которых нужно истребить. Раньше это не давали сделать горы. Сейчас они тоже мешают, но воевать уже можно.

– А для тебя, машиш, мы тоже чудовища?

– Раньше и я так думал. Сейчас – не знаю. Пожалуй, я бы не стал затевать с вами войну из-за ничего. Но даже среди сивов большинство этого хотят. Просто потому, что вы другие.

– И этого достаточно?

– Еще как достаточно. Войны могут начинаться и не из-за таких пустяков.

– Да, к сожалению, – сказал Мартин. – Но разумно ли? Война – это смерть. Я долго живу среди вас и я вижу: схаям так же не нравится умирать, как и нам, мягкотелым.

– Хог. Это верно. И я не хочу воевать с такими, как ты. Ты спокойный. Но скажи, много ли у вас таких, как ты?

– У нас есть и хорошие, и плохие, – с сожалением сказал Мартин. – Так же, как и у вас.

– Вот в этом беда. Толпой овладевают плохие. Толпа редко слушается разума.

– Не всегда. Власть у сивов принадлежит умному машишу. Уханни заквакал. Потом хлопнул по коленке. Однако в

его голосе слышалось осуждение:

– Ты умно сказал. Схаи любят лесть. Но если я дам ей волю, то вместо меня будут править льстецы. Так у нас бывало. Ничего хорошего. Я хочу видеть все, как есть. И я вижу войну со всех сторон. Слишком многие не понимают, как это скверно. Поэтому не боятся войны

– А ты?

– Я видел много войн. Хуже ничего нет.

– Ты можешь удержать свое племя.

– Что значит один машиш одного племени? Не так-то просто образумить даже собственный ухудай. А со стороны восходящего Хассара нам грозят объединенные силы Су Мафусафая. Хотят заставить нас присоединиться к себе. И это еще не все. Со стороны заходящего Хассара живут исконные наши враги хачичеи. Эти просто уничтожат всех сивов до единого, если получится. Так же, как Су Мафусафай хочет уничтожить вас.

– А получится? У хачичеев?

– Нет. Хачичеев больше, но наши воины умнее. Однако мы ослабеем и не сможем противиться Су Мафусафаю. Он этого ждет.

– Но ведь что-то сделать можно?

Машиш, не оборачиваясь, махнул рукой. Оба стражника молча и бесшумно спрыгнули с обрыва за шатром.

– Подвинься ко мне, Мартин. Пей, Мартин. Слушай со всех сторон. Я не смогу предотвратить войну. И не нужно тратить на такой разговор время. У нас его мало – и у тебя, и у меня. Меня поджидает смерть от старости, а тебя стережет смерть от нашей глупости. Поэтому давай смотреть дальше сегодняшнего ужина.

Машиш плеснул себе в чашу. Выпил.

– Нет войны, которая не заканчивается, – веско сказал он. – Я не верю, что схаи победят мягкотелых. Ваше оружие лучше. Я не верю, что мягкотелые победят схаев, нас слишком много. Рано или поздно придется заключать мир. Вот тогда, Мартин, наступит нужное время. Мы не сможем остановить войну. Но если немного повезет, то сможем ее укоротить.

– А когда?

– Когда все дураки, и ваши, и наши, на своей мягкой или жесткой шкуре почувствуют, что это такое, война. Нагеройствуются, набегаются, нахлебаются досыта. Вот когда нужно придумать для мира почетную причину. Даже тупую голову можно убедить в том, что воевать не надо, если воевать уже надоело. Я знаю обычаи Схайссов, а ты знаешь обычаи страны мягкотелых. Понимаешь? Мартин поставил свою чашу на землю.

– Начинаю понимать, машиш. Ты умеешь смотреть далеко. Но раньше ничего нельзя сделать?

– Нет. Со дня на день я ожидаю послов Су Мафусафая. Они потребуют воинов. Нам угрожают хачичеи, но я дам воинов. Не самых лучших, не сразу, но дам. Иначе мне придется воевать на две стороны Хассара. Никакая доблесть не поможет. Сивы исчезнут. Понимаешь?

– Еэ, машиш.

– Но если я дам воинов Мафусафаю, то между моим племенем Сив и твоими родичами прольется кровь. Потом через это придется перешагнуть. Это понимаешь?

– Со всех сторон, машиш.

– Такое возможно?

– Курфюрст Поммерна, мой машиш, на такое способен.

– Тогда мне нужно, чтобы ты вернулся к своим и ждал моего сигнала. Но просто отпустить я тебя не могу.

– Почему?

– Су Мафусафай уже требовал тебя выдать. Если я откажусь и оставлю тебя здесь, мне опять грозят войной. Если отпущу тебя – то же самое, но меня еще вдобавок объявят предателем.

– Что же делать? Неожиданно Уханни квакнул.

– Что может делать тот, кого собирается убить сын машиша?

– А об этом знают?

– Об этом знают все. Иначе сын машиша поступить не может. Но поскольку об этом знают все, у тебя есть причина для побега. Хорошая причина, лучше не придумать. А если ты сбежишь, никто не сможет обвинить меня в предательстве. Так?

– Да, это так, только есть одна трудность.

– Какая?

– Меня очень хорошо стерегут. Машиш еще раз квакнул.

– Не знаю, так ли уж я хорошо заглядываю вперед, но я вижу, что ты сбежишь, мягкотелый.

– Прости, но ты это хорошо видишь? – с сомнением спросил Мартин.

– Очень хорошо. Не стоит беспокоиться. Подойди ближе. Смотри.

В свете костра на ладони машиша тускло поблескивали два золотых перстня. В виде змей, пожирающих собственные хвосты.

Мартин не мог не подивиться. Он всегда был сторонником той точки зрения, что законы развития разума универсальны. Но чтобы так... Перстни вплоть до деталей походили на изделия древних скифов Земли. Из какого-нибудь кургана в Северной Таврии.

– Они совершенно одинаковые, – задумчиво сказал машиш. – Их сделал великий мастер, который уже умер. К моей первой свадьбе. Моя первая уффики... – Тут машиш запнулся. – Ее тоже нет. Так вот. Один перстень я дарю тебе.

Мартин отстранился.

– Я не могу взять этот перстень, машиш.

– Почему?

– Мягкотелые очень ценят любовь.

– Любофь?

– Да. Когда два существа, офса и уффики, совсем принадлежат друг другу. Очень близко. Понимаешь?

– Понимаю ли я? Хог...

Машиш вдруг встал и прошелся по площадке. Потом, глядя на звезды, сказал: – Мою первую уффики звали Уйсифи. Она давно уже в гостях у Мососа. После нее были и моложе, и горячее, и веселее, и даже умнее. Но ни одна не получила перстня. Даже не видел никто. И не увидит. Хог! Понимаю ли я любофь?

– Извини. Я не хотел тебя обидеть, машиш.

– Ты не виноват. Я даже рад, что могу поговорить об этом с тобой. Больше не с кем, схаи к такому не приучены. А жаль. Хорошо, что мягкотелые тоже чтут любофь.

– Особенно первую.

– Да. Первую. Ничто в этой жизни не повторяется, Мартин. Иногда кажется, что повторяется, а приглядишься – нет, не то. Другое. Чуточку новое.

– Нельзя дважды войти в одну и ту же реку?

– Вот-вот. Нельзя. Мои мысли ты выражаешь лучше меня.

– Это не я выражаю. Так говорил один наш древний мудрец.

– Правильно говорил. Будет хорошо, если схаи и мягкотелые узнают мудрость друг друга.

Машиш вздохнул, отвернулся от звезд и сел на свое место.

– Но это случится не сейчас, Мартин. А пока бери перстень.

– Все равно не могу, – сказал Мартин. – Это ведь твоя память об Уйсифи.

– Да, память. Я хотел оставить эти перстни своей дочери. Но ты можешь взять. Ты даже должен взять, – каким-то изменившимся, приглохшим голосом сказал старый ящер.

– Должен? Но почему?

– Да потому, что спас сына Уйсифи! Это она благодарит тебя моими руками. Дар из страны Мососа. Нельзя отказываться. Понял?

– Теперь – да. Со всех сторон, машиш.

– Хог. Хорошо. Моя Уйсифи будет довольна. Машиш помолчал, а потом заговорил другим, уже деловым тоном:

– Второй перстень будет у того, кого я пришлю. Или пришлет другой машиш сивов, если я не доживу до нужного времени. Перстень будет означать, что мы готовы к переговорам о мире или даже союзе с мягкотелыми.

– Это возможно?

– Да. Но только в крайнем случае. Если моему племени будет грозить гибель, а твой машиш согласится помочь.

– Гибель от хачичеев?

– Вряд ли. От Су Мафусафая. Учти, когда сивы будут воевать с Мафусафаем, твоему Поммерну станет полегче. Согласится ли из-за этого Поммерн помогать сивам?

– Это будет решать машиш Бернар Второй. Но я думаю, что такое возможно. И я буду просить его об этом, очень просить. Большего обещать не могу, машиш.

– Хог. Я понимаю. И благодарю тебя.

– Хог. Я тоже благодарю тебя.

– Мосос тебе поможет, Мартин.

– Мосос? Я же не схай.

– Для Мососа важно, какая у тебя душа, а не тело. Мы ведь задумали доброе дело. Такое бывает редко. И Мосос един для всех, как бы его ни называли.

– А кто такой Мосос?

– Очень просто. Мосос – это вера в то, что все не напрасно. Думающему без этой веры невозможно жить. Без нее не хочется делать хорошее. Без нее мысли могут убить друг друга и серьезно искалечить голову.

– Да, люди и схаи многому научатся, если начнут разговаривать, – признал Мартин.

Уханни как-то печально квакнул.

– Уже начали. Благодаря тому, что ты решился идти в Схайссы, Мартин. Один, без оружия и без злого умысла. Это подвиг. Еэ, подвиг. Только не вздумай спорить с машишем, я знаю что говорю. А ты все еще находишься в Схайссах, мягкотелый...

– Ну, с этим не поспоришь. И когда я должен бежать?

– Ты целый день спал. Спи еще день. Скажи, что заболел. Хзюка подтвердит. Завтра я пришлю утомителя духов пусть беснуется до вечера. А ночью, когда утомитель сам устанет, убегай. Только учти, утром я отправлю погоню. Совсем серьезно. Если поймают, то убьют. Это неприятно.

– И даже очень, машиш.

– Я тоже так думаю. Только тебя начнут искать у перевала Хосс, через который ты пришел. А ты отправишься на юг, сделаешь петлю и выйдешь к перевалу Грор.

– Грор? – удивился Мартин. – Прости, но там же земли хачичеев.

– Верно. Племя большое, дикое, сырое мясо могут есть. Они сначала убивают и лишь потом пытаются понять, кого убили. Поэтому в первый день никому и в голову не придет искать тебя на их земле.

– Никому, кроме хачичеев, – усмехнулся Мартин. – Я там не пройду.

– Хо! Один, конечно, не пройдешь, от тебя даже шусс на охоте сбежал. Но опытный воин провести сможет. Только обратной дороги у него уже не будет. Дважды хачичеев не надуешь.

– Нельзя, чтобы он погиб.

– Нельзя. Тебе придется взять проводника с собой, и это полезно. Будет связной, если захочешь что-нибудь отправить. Мягкотелые его не растерзают?

– Нет. Мы не считаем, что схаев нужно убивать только за то, что они схаи.

Было похоже, что машиша эта информация не слишком убедила. Он помолчал, а потом сказал:

– Я дам тебе одного из лучших воинов. Мартин стукнул себя кулаком по животу.

– Он будет жив, пока я жив, машиш.

– Это крепкое слово. А ты сможешь перетащить его через льды? Наша кровь быстро стынет.

– Либо пройдем вместе, либо вместе замерзнем.

– Замерзать не надо. Вот здесь, если не будет другого выхода, разрешаю бросить проводника

– Я не смогу.

– Сможешь. От тебя зависит теперь много жизней по обе стороны хребта. Но надеюсь, что пройдете оба. Догадываешься, кто тебя поведет?

– Ума не приложу, машиш, – вздохнул Мартин. Машиш квакнул.

– И как это тебе удается, мягкотелый? Говоришь одно, а понятно совсем другое.

– Это чтоб смешнее получалось. Мягкотелые любят смеяться.

– Схаи тоже. Удивительно. Мы такие разные и такие похожие.

– И у вас, и у нас есть разум. Мы должны быть похожими.

– Хо! Разум... Ну и что? В жизни чаще всего поступают вопреки разуму.

– А почему, машиш?

– Жизнь заставляет.

– Значит, жизнь неразумна.

– Разве можно сделать разумной жизнь?

– Можно. Только очень медленно, чтобы дураки поумнели.

– Хо! Жизнь сделают разумной дураки?

– Да, поскольку их много. Но без умных они не поумнеют.

– Ты очень смешно говоришь, Мартин. Пожалуй, схаи так не умеют. Чудно. Но правильно, мне нечего возразить. Со всех сторон. Хог! Заставляешь поумнеть старого машиша, а?

– О! Разве может такое спросить... э...

– Дурак? – Машиш квакнул три раза подряд. – Ладно, я не считаю себя дураком.

– Я хочу задать вопрос, – сказал Мартин.

– Спрашивай.

– Зачем ты повесил тех двух воинов, вождь? Они не могли помешать ррогу, я видел.

– Когда ты видел – не могли. Но что они делали раньше, как допустили? Почему ты спасал моего сына, а они не спасали? Потому что себя спасали, вели себя как звери. Хог! Во всех схаях еще много звериного. И чтобы они совсем не стали зверями, нужен закон. А закон уважают, если время от времени за нарушение кого-то убивают. Тогда другие стараются вести себя достойно и не глупо. Разве у вас не так?

– Примерно. Только за нарушение закона мы убиваем редко. Плохое нам мешает делать не только страх.

– А что еще?

– Стыд и совесть.

– Что такое стыд, я знаю, – сказал машиш. – А что такое совесть?

– Это стыд не после, а до плохого поступка. Добро вообще-то делать приятно.

– Еэ, приятно, – вздохнул машиш. – Только потом долго приходится об этом жалеть.

– Это когда за добро платят злом.

– Еэ. Ты хорошо сказал. Мы многому могли бы научиться друг у друга.

– Еще научимся.

– Ну да. Когда надоест убивать друг друга. Ты сам говорил, что жизнь меняется медленно. От себя добавлю: особенно у схаев. У нас и шкура-то жесткая... Не знаю, доживу ли.

– Постарайся, машиш. Хочу видеть тебя своим гостем. Старый схай некоторое время смотрел на Мартина глазами, в которых отражался костер.

– Тебе и впрямь этого хочется?

– Очень.

– А почему?

– Большое удовольствие, когда враги становятся друзьями.

– Великий Мосос! Странно, как ты еще жив, мягкотелый. Если любишь такие удовольствия. Но я тебе уже не враг. Ты не за этим ли приходил?

– И за этим тоже.

– Что ж, у тебя получилось. Быть может, когда-нибудь сивы вспомнят о тебе с благодарностью

Машиш вдруг встал, подошел к Мартину и медленно поднял верхние лапы на уровень груди, повернув их ладонями вперед. Так ящеры прощались с близкими родственниками.

– Ты мне понравился, Мартин. Но больше мы не увидимся. Такова неразумная жизнь, которую ты хочешь изменить.

Узок мир вождя полудикого племени по сравнению с тем, что довелось повидать Мартину. Но оба, и схай, и землянин, в тот миг испытывали сходные чувства. Чувства ведь питаются ощущениями, они вырастают не из интеллекта, их характер мало зависит от количества логически накопленных знаний. В гораздо большей степени они складываются под влиянием великого подсознательного чутья на плохое и хорошее. Чутья на добро, если угодно. Чутья, присущего любому мыслящему существу, где бы оно ни возникло. Добро – это просто, как и Мосос. Добро – это то, что самому хочется получать от окружающих. Вот и все.

Мартин без колебаний вложил свои руки в сухие и прохладные ладони машиша. Триллионы световых лет преодолело это простое выражение симпатии. И огромную разницу в биологии, истории, воспитании.

– Прощай, Мартин.

– Будь здоров, Уханни. Живи долго. Постарайся!

– Охо-хо, – сказал машиш и отвернулся.

4. КАК БУДЯТ ЖЕЛЕЗЯК

За спиной Иоганна висел штуцер, через плечо – пороховница, на поясе – тесак, а на груди – фонарь. В руках он держал увесистый лом. Его карманы оттопыривались от разных полезных мелочей. Полицейский социалист на поиск клада собирался добросовестно

Иржи тоже шел не с пустыми руками. Ему достались веревка, кирка, лопата. Еще он тащил походную аптечку и добротнейшую армейскую флягу Иоганна. Подготовились, в общем.

– А днем это сделать никак нельзя? – нерешительно спросил Иржи.

– Чтобы все видели, как мы топаем с этой амуницией? – усмехнулся Иоганн. – Нет уж, слушай старших. Форвертс!

– М-да. Ладно. Нун аллес гут. Слушай, а зачем тебе нужен этот древний язык?

Иоганн удивился.

– Мне? Мне-то родители вдолбили. Хочу или не хочу – их не интересовало. А тебе вот зачем?

– Точно не знаю. Больно он выразительный. Иногда так и тянет ляпнуть что-нибудь для усиления мысли.

– Стоящие мысли усиливать не требуется.

– Это смотря кому. Зато всегда требуется подсаливать. Какую стоящую мысль ни возьми, все они такие скучные да пресные.

– Йа?

– Йа. Только со смешком и проглатываются. Что, не так? Иоганн пожал плечами.

– Возможно, вкус к безвкусным вещам вырабатывается постепенно.

– То есть с возрастом?

– С возрастом то есть. Давай дело делать, господин философ. Пока Матильда не вмешалась.

– Давай, – быстро согласился Иржи.

Но не потому, что захотел лезть под землю. А потому, что Матильда была женщиной крутой, скорой на расправу да жгучей на язык. В деревне кому только от нее не перепадало. Даже Промехе, правда, заочно.

Часа через полтора они добрались до обвала. Иоганн присвистнул

– Йа, – сказал он. – Внушительно.

Несмотря на позднее время, полная тьма не наступала. Потому что небо по ночам светилось уже которую неделю. Вершина Замковой горы отчетливо выделялась на его фоне.

Там, наверху, пробегал ветер, шевелил кроны берез. Вниз, в глухую тишину ложбины, долетал шелест молодых листьев, скрип, непонятные шорохи. Тоскливо кричала одинокая птица.

– Послушай, а в ветреную погоду привидения бывают? – спросил Иржи.

– Нет.

– Почему?

– Их сдувает.

– А в безветренную?

– В безветренную – тоже.

– Тоже сдувает?

– Йа. Сдувает.

– Это ты брось. Привидений многие видели.

– Ага. И чертей многие видели. Слушай, отец твой ни во что такое не верил. Ты-то почему всякие бредни собираешь?

Тоскливо кричала ночная птица. Иржи покачал головой и посмотрел вверх. Из склона торчал корявый обломанный ствол, похожий на человека, в ужасе поднявшего руки. Лезть туда совсем не хотелось.

– Да по малолетству, наверное. Ну и впечатлительный я очень. Послушай, а ты почему ни во что не веришь?

– Это не есть так. Кое во что верю.

– В социалистическую идею?

Склонности к ученому разговору Иоганн не проявил.

– Так и будем стоять? – разозлился он. – Линкс, линкс! Марширен.

Иржи вздохнул и начал подниматься по осыпи. Никакого клада уже не хотелось, но насмешек Иоганна он тоже боялся больше привидений. Одна ведь пара с Матильдой. Ославит так, что девкам хоть не показывайся. Лучше потерпеть сейчас, чем потом. Сам же все затеял.

Как ни странно, видимость была неплохой. Сильно светящееся небо с размытыми пятнами звезд отражалось в поверхности пруда. Из-за горы выглядывала часть Бистрица. Хмуро темнели леса на склонах Драконьего хребта. Далеко на юго-западе багровел вулкан Демпо. А на северо-западе различалась гора Готтхоб. Ее вершина вспыхивала мелкими искорками оптического телеграфа. Сообщения через станцию Готтхоб шли непрерывно, поскольку в тридцати километрах севернее горы располагался сам курфюрстенбург Бауцен, столица Поммерна.

Иоганн задал какой-то вопрос, чем вывел Иржи из задумчивости.

–Что?

– Где копать-то? Мы ведь не на прогулку пришли.

– А, копать.

Иржи спустился по осыпи, подошел к березе и отсчитал шаги.

– Вот здесь копать.

Иоганн поплевал на ладони и принялся за дело. Очень скоро лопата ткнулась в твердое.

– Смотри-ка, – удивился Иоганн. – И впрямь что-то есть. Давай-ка ломиком ковырни.

Иржи ковырнул. Иоганн тут же взвыл.

– Доннер веттер! Это есть моя нога. У меня их мало!

– Ох, извини! Фонарь хоть зажги.

– Рано еще, надо масло поберечь. Кто знает, сколько под землей пробудем. А ты давай, давай! Арбайтен.

Иржи налег на лом и отвалил большой камень. Иоганн наклонился, пощупал руками.

– На-адо же, – протянул он. – Арка. А я тебе не верил.

– Теперь веришь?

– Верю в то, что вижу. Клада пока не вижу

– Посмотрим, что дальше будет. Дай-ка лопату мне. Свод арки удалось откопать быстро, но потом пришлось

попотеть, выгребая плотную, слежавшуюся землю.

– Большую дыру не делай, – предупредил Иоганн. – Закрывать придется.

Иржи примерился.

– Пожалуй, хватит. Ну и воняет же там.

– Постой, – сказал Иоганн. – Я первый полезу.

В подземном ходе пахло сыростью, прелью и еще чем-то неприятным, тленом каким-то.

Они немного постояли, привыкая к темноте. Сумеречный свет, проникающий в отверстие за их спинами, позволял различать очертания узкого коридора, но только на несколько шагов.

– И бухает же у тебя сердце, – усмехнулся Иоганн.

– А у тебя, думаешь, меньше?

– Ничего подобного, – заверил Иоганн. – Никакого страха. Наоборот. Социализма даже черти боятся. В научной форме, конечно.

– Зажги фонарь-то в конце концов. А то провалимся к этим самым чертям.

– Сейчас. Кстати, веревку не забыл?

– Нет. На мне намотана.

Иоганн чиркнул кресалом, зажег фитиль. С потолка упало насекомое.

– Тьфу, нечисть, – испуганно сказал Иржи. – Вот у кого ног – хоть отбавляй!

Иоганн не ответил. Он внимательно осмотрел своды.

– Вроде ничего, все прочное. Давай двигаться. Подняв над головой фонарь, Иоганн шагнул вперед. На

всякий случай он свободной рукой ощупывал кладку стен и низкого потолка.

Иржи с любопытством выглядывал из-за его спины, стараясь разглядеть подземный коридор как можно дальше, настолько, насколько позволял свет фонаря. Это оказалось делом сложным. Ход попеременно изгибался то вправо, то влево. Его пол при этом тоже менял направление – то шел вниз, то немного повышался. Идти было нетрудно. До тех пор, пока шагов через двести не встретился завал.

– Держи фонарь, – сказал Иоганн.

По твердой слежавшейся земле он поднялся к потолку и принялся орудовать лопатой. Вскоре железо звякнуло о железо.

– Что там?

– Посвети-ка. Иржи поднял фонарь.

– Ты только не пугайся, парень, – помолчав, сказал Иоганн.

– И не подумаю. Иоганн отодвинулся.

– Да? Ладно, смотри.

Из земли, завалившей проход, торчал пустоглазый череп в круглом проржавевшем шлеме.

– Гнался за кем-то, да в ловушку попал, – объяснил Иоганн.

– В ловушку?

– Йа. Видишь, потолок тут был деревянный? Дернули цепь, этого и присыпало.

– А нас не завалит? Иоганн потыкал вверх.

– Не, слежалось все. Не один век прошел. Ну что, двигаем дальше?

– Давай.

Стараясь не прикасаться к черепу, Иржи прополз по узкому лазу и чихнул.

Воздух по ту сторону завала был спертым, застоявшимся. Фитиль в фонаре едва тлел. Все же тусклый свет позволял различить впереди остатки выломанной решетки. А перед ней лежал скелет, некогда принадлежавший человеку богатырского сложения. Сквозь ржавые звенья кольчуги торчали обломки ребер.

– Топтали его, – сказал Иоганн. – Когда уже упал.

– Головы нет, – сказал Иржи.

– Отрубили. Хвастаться унесли. Победители, так их раз-этак.

– Кто?

– Покаянцы, будь они неладны. Наверное, здорово им этот парень бока намял. Дрался до конца, пока на ногах стоял. Кому-то давал возможность убежать.

– А сам погиб...

– Жестокие времена, Иржик. Что ни говори, сейчас получше живется.

– Угу. Надо бы похоронить по-человечески. Храбрый был малый.

– Йа. Только не сейчас. Идем.

Миновав решетку, они оказались в длинной комнате и недоуменно остановились. Ход здесь обрывался – со всех сторон стены из крупных каменных блоков.

– Как же так? – обиженно сказал Иоганн. – Все, что ли? Иржи опустился на колени.

– Погоди, – сказал он. – Не топчись.

Пол покрывал толстый ковер пыли. Но под пылью, в окаменевшем слое известкового раствора, оставшегося, по-видимому, еще со времен строительства замка, что-то имелось.

– Посвети сбоку, – чихая, сказал Иржи. – Так и есть, следы отпечатались. Босиком ходили, представляешь?

– Рабы, – сказал Иоганн.

– Рабы?

– Ну да.

– Ого. Так это ж сколько лет прошло!

– Лет пятьсот, не меньше. Что делать-то будем?

– Стены смотреть. Должен тут быть секрет. Какой-нибудь хитрый камень

Пришлось прощупать всю поверхность стен, пол и потолок, но хитрый камень они нашли. Только вот древний механизм отказал. Стена повернулась чуть-чуть, самую малость.

– Это есть ничего, – обрадованно заявил Иоганн. – Давай лом! Вот сюда, очень хорошо. Помогай. Нет такой двери, которая устоит перед полицией Поммерна!

Они навалились вдвоем. Лом выгнулся.

– Глубже... глубже его... да и кирку просовывай!

С оглушительным скрежетом стена подалась. Лом звякнул о каменный пол.

– Доннер веттер! Иржи, опять?! Это есть моя вторая нога! Иржи зажал ему рот.

– Тихо ты. Слышишь?

– Чего? – спросил Иоганн, растирая голень.

– Сам послушай.

Они замерли. В темноте за стеной журчала вода. Но было и еще что-то. Какой-то низкий, на пределе слышимости, звук.

– Ох ты. А стена-то... – шепотом сказал Иоганн. -Что?

– Пощупай.

Иржи приложил ладонь. Каменная кладка дрожала.

– Вот те раз... Может, вернемся?

Иоганн не ответил. Азартно сверкнув глазами, задул фонарь и скользнул вперед. Потом из темноты прошипел:

– Лом, лом оставь в щели! Не ровен час, захлопнется механика доисторическая...

Темнота вначале казалась совершенно непроницаемой. Но постепенно Иржи начал различать над головой слабое пятно чуть меньшей черноты, чем все остальное. Было похоже, что они очутились на дне огромного колодца.

Иоганн смутной тенью угадывался впереди. Вдруг эта тень исчезла. Послышался шлепок, стук металла о камень, затем, через много мгновений, далекий всплеск.

– Иржи, помоги, – глухо позвал Иоганн

Иржи двинулся на его голос.

– Нет, стой, не подходи. Фонарь зажги!

Иржи чиркнул кресалом. Искра показалась ослепительной, но повлажневший трут никак не хотел вспыхивать. Запалить его удалось едва ли не с двадцатой попытки.

Слабый огонек затеплился. Фитиль потрескивал, горел неохотно. Иржи поднял фонарь над головой.

В двух шагах перед ним в каменном полу зияла дыра, за край которой уцепились белые пальцы Иоганна. Иржи поставил фонарь рядом и быстро лег на живот.

– Держись!

– Держусь, – выдохнул Иоганн.

Иржи подполз к дыре, схватил его за шиворот.

– Осторожно, – предупредил Иоганн. – Камни скользкие, боюсь подтягиваться...

– Ладно, не трепыхайся, ты только держись.

Иоганн промолчал, экономя силы. Даже дышать перестал.

Иржи обвязал его веревкой под мышками. Потом затянул петлю, уперся ногами в каменный бордюр и принялся тянуть.

– Ну и тяжел ты, гроссфатер...

– Думаю много, – сообщил Иоганн из ямы.

– Самое время, – пропыхтел Иржи. – Но лучше бы раньше. Лезешь очертя голову!

Наконец Иоганн выбрался. Переводя дух, они лежали рядом и смотрели вниз. Иржи бросил камешек. Камешек летел долго.

– А ведь глубоко, – сказал Иржи.

– Йа, – вяло отозвался Иоганн.

– Нет, ну как ты мог, а? Не мальчик же. Иоганн предпочел поменять тему.

– Думал, что убежишь, – признался он. – Испугался ведь, я знаю. Чего не убежал?

– Чего, чего, – проворчал Иржи. – Лучше привидению попасться, чем твоей Матильде

– Йа, йа, Матильда есть женщина большая, – захохотал Иоганн, но тут же спохватился и зажал себе рот.

– А что ты уронил? – спросил Иржи.

– Кирку. И пороховницу тоже. Один заряд только остался. В стволе. Да и то если не подмок.

– Ничего. Стрелять тут вроде не в кого.

– Кто знает. Даже обезьяна с оружием уже есть человек. Смотри. – Иоганн поднял фонарь.

Над серединой колодца висел толстенный, с мужскую руку, канат. В отличие от всего, что попадалось до сих пор, он совсем не выглядел старым, свет оставлял блики на его черной, глянцевой, удивительно гладкой поверхности.

– Ох, – сказал Иржи. – Вдруг это щупальце?

– Щупальтце? – хмыкнул Иоганн. – Какое еще щупальтце?

– Смотри, так и подрагивает.

– Труба это, а не щупальтце. Что, дальше-то слабо идти?

– Это кому? – надменно спросил Иржи. Труб он не боялся. А вот Иоганн встревожился.

– Интересно, – сказал он. – А трубу кто сделал? Не рабы же. И куда это нас занесло?

А занесло их вроде как во внутренность конической башни, построенной наоборот, вниз вершиной и вверх расширенным основанием. Тщательно осматривая стены, Иоганн и Иржи обошли дно этой каменной воронки по окружности, но никаких ходов или запертых дверей не увидели. Зато по стенам вилась спиральная лестница со ступенями из серого металла. Из этого же металла были выточены тонкие стойки ограждения.

Иоганн постучал костяшками пальцев. Ступенька отозвалась чистым звуком.

– Не железо, нет. Никакой ржавчины. В погреб бы такую лестницу, даже правнуков переживет. И кто же это выковал, а? – Не знаю. Пора идти, – сказал Иржи.

Страх у него исчез, уступив место нетерпению и жгучему любопытству. Иоганн, похоже, испытывал то же самое. Он перебросил штуцер за спину, осторожно попробовал ногой нижнюю ступеньку.

– Крепкая. Очень даже крепкая.

По мере того как они поднимались, становилось светлее. Вверху уже хорошо различался край кладки. Черный канат переваливал через него, уходил куда-то вбок.

– Дай-ка выглянуть, – шепотом предложил Иржи.

– Я тоже умею.

– Моя голова быстрее твоей прячется.

– Йа? Почему так думаешь?

– Потому что думаю мало, – нервно усмехнулся Иржи. И приподнял голову над последней ступенькой. Колодец открывался в сводчатый подвал с проходом в

середине. На противоположной стене горела чудная лампа. Не коптила, не потрескивала, свет давала ровный и какой-то уж очень белый. Но этого света не хватало, поскольку подвал был длинный, да еще по обеим сторонам от прохода находились вырубленные в скале боковые ниши. А черная труба висела под потолком, ее дальний конец исчезал в стене над лампой.

– Никого нет, – сообщил Иржи.

– А никто и не нужен, – отозвался Иоганн. Выбравшись из колодца, они медленно двинулись вперед. По бокам от прохода, за остатками сгнивших деревянных

решеток, располагались темные норы. Вероятно, когда-то они служили тюремными камерами и с тех пор на стенах кое-где еще оставались обрывки цепей.

– Нечистое дело, – прошептал Иоганн. – Тут кто-то должен быть. Лампаду ведь заправлять надо.

Иржи кивнул.

– Интересно, а чем ее заправляют? Свет уж больно ровный

– И фитиля не видно. Круглая слишком. Мне это не нравится. В Поммерне таких делать не умеют.

– Сбежать еще успеем.

– А я и не собирался, – заверил Иоганн. Крадучись, они подобрались к освещенной стене. В ней,

выше уровня пола, имелась дверь, а под дверью – лесенка со ступенями все из того же серого незнакомого металла. Вот под эту лестницу им и пришлось нырнуть, поскольку дверь вдруг бесшумно начала отворяться.

В подвал вырвался сноп света. Послышался низкий гул, к которому примешивалось странное жужжание. Через мгновение чья-то ступня с лязгом опустилась на верхнюю ступеньку. В щель было видно, что обута она в чудной башмак из отсвечивающего металла.

Лязгнул второй шаг. Очень странное существо, казавшееся целиком отлитым из чего-то блестящего, жужжа и позванивая, спустилось по лестнице, постояло немного, потом направилось дальше.

Шло оно точно по середине прохода. Узкий луч света одну за другой обшаривал боковые камеры. Свет исходил прямо из головы непонятно кого.

Добравшись до отверстия колодца, призрак Замковой горы пожужжал и начал спускаться. Исчезли ноги, туловище. И тут железный человек приостановился. Его круглая голова повернулась назад, за спину, еще раз осветив подвал.

Сильная рука Иоганна пригнула Иржи к полу. И вовремя. Луч скользнул прямо над их спинами. Скользнул, вернулся, чуть помедлил и наконец погас. Железная голова скрылась за краем кладки. Еще некоторое время слышалось жужжание, но вскоре оно стихло.

Путь к бегству был отрезан. Иоганн шепотом выругался.

– Назад теперь нельзя. Давай двигать вперед.

– Да? А вдруг там... Иоганн пожал плечами

– Может, и да, может, и нет. Но на обратном пути железяка нас обязательно увидит, два раза так не везет. А мне что-то не хочется ему под руку попадаться, знаешь ли. Надо искать другой выход, да поживее.

– А он есть, другой выход?

– Должен быть. Этот железный как-то же сюда забрался.

– Вот вляпались... Пропади он пропадом, этот клад! Иоганн не слушал. Выставив перед собой штуцер, он

выбрался из-под лестницы, заглянул в открытую дверь и долго что-то там рассматривал. Потом осторожно вошел.

Делать было нечего. Оглядываясь на каждом шагу, Иржи тоже поднялся по ступенькам и перешагнул порог.

За дверью располагался просторный зал, в котором стояла очень широкая светящаяся колонна. Она-то и гудела. А черная труба из колодца сливалась с полупрозрачным боком колонны и еще немного просматривалась там, внутри. Вверху, у потолка, от колонны венчиком разбегались трубы, но уже потоньше и белые. Пахло грозовой свежестью и еще чем-то вроде мокрых сосновых опилок. Стена напротив колонны была украшена изображением длинноногой птицы с розовыми перьями.

– Фламинго, – прошептал Иржи. – Отец мне про них рассказывал.

– Какое фламинго?

– Ну, птица так называется.

– А-а.

Прижимаясь друг к другу, кладоискатели обогнули колонну, остановились перед изображением. Птица была нарисована очень здорово, выглядела совсем живой. Даже погладить хотелось. Иржи не удержался и тронул розовые перья.

– Стой! – прошипел Иоганн. – Убери руки!

Но опоздал. Стена вдруг дрогнула, разъехалась, открыв маленькую, уютно освещенную комнатку размерами с кладовку

– Ох, – сказал Иоганн. – Я туда не полезу.

– Полезешь, – заверил Иржи.

– Вот уж нет.

– А ты ничего не слышишь? Иоганн прислушался.

– Лязгает чтой-то. Вроде бы лом по ступенькам волокут. Ах, черт! Да ведь этот упырь закрыл стену! Там, внизу.

– Вот-вот. Закрыл и возвращается.

– Ладно. Возьмем себя в руки! Аллес гут.

– Что – аллес гут? Аллее капут!

Они заскочили в комнатушку. И тут стены съехались, пол дернулся. Иржи даже присел с перепугу.

– Говорят, у курфюрста такая штука тоже есть, – спокойно сказал Иоганн. – Лифтом называется. Водяное колесо за канаты тянет, вот он и поднимается. Интересно, а где тут водяное колесо?

– Очень интересно, – пробурчал Иржи.

Лифт остановился. Иоганн вышел первым, но тут же попятился.

– Ирж, – просипел он. – Ты только не пугайся.

– Ох, – сказал Иржи. – А теперь-то что?

– Да так... мертвяков полно.

Иоганн чуть отодвинулся. На полу длинной залы лежала знакомая черная труба. От нее отходили ответвления вправо и влево, к стеклянным, подсвеченным изнутри шарам. В каждом из них плавало, медленно вращаясь, обнаженное человеческое тело.

Там были и мужчины, и женщины, человек двадцать пять – тридцать. Все они сохраняли одну и ту же позу – голова пригнута к коленям, крепко обхваченным руками. И все они были одного возраста – не молодые, но и не старые. В самом соку, как говорится. Причем буквально.

– За что ж их так-то... заспиртовали? – поразился Иоганн. – Как лягушек каких. Ад тут, что ли?

– Ты же говорил, что ада нет.

– Йа. Значит, это не ад, – уверенно сказал Иоганн. – Музей, наверное.

– Какой там музей, – забормотал Иржи. – Кладовка. Припасы людоеда...

В жидкости, наполнявшей шары, вспухали пузыри. У подножия каждого диковинного сосуда горели зеленые огоньки. Слышались шорохи, протяжные шумы, напоминающие вздохи великанов. Иоганн ткнул Иржи в бок.

– О! Гляди, гляди, какая баба. А вон еще. Пожалуй, покрасивше. Коленки даже подтянуть не смогла. Эти мешают... образования. Надо же! Больше, чем у моей Матильды. Ну, чудеса... Нет, ты глянь! Чего отворачиваешься? Посмотреть-то не грех.

– Слушай, хочешь попасть в такой шарик? – спросил Иржи.

– Вот придумал!

– Тогда хватит ведьмами любоваться. Сейчас железяка появится.

– Молод ты еще, – хихикнул Иоганн.

– Это правда. Жить пока не надоело.

Иоганн не без сожаления оторвался от соблазнительного зрелища и неохотно припустил трусцой вдоль черной трубы. Иржи бесцеремонно его опередил. С детства развитое чувство подсказывало, что их уже догоняют. Какой-то орган между лопатками то распухал, то испуганно съеживался. Быть может, душа.

Следующий зал был заполнен светом, льющимся с потолка. А пол почти отсутствовал. Его место занимало озеро с темно-зелеными растениями. По водной поверхности гуляла волна, даром что никакого ветра не ощущалось. Водоросли угрожающе шевелились. Сильно пахло грозой.

– Не нравится мне тут, – заявил Иоганн. – Хотя и чисто. Иржи расслышал знакомое жужжание. Почему-то не только сзади, но вроде бы и спереди

– Быстрее! Шнелль!

В спешке они потеряли осторожность и едва не поплатились: за поворотом, в небольшой комнате, двумя рядами стояли железные человеки. Примерно такие же, как тот, в подвале.

Некоторые шевелились, перемигивались огоньками. Лиц у них не было. На месте лица у каждого располагалось что-то расплывчатое, дрожащее и переливающееся. Иногда там проступало как бы зеркало, в котором отражались испуганные, ошалевшие, изогнутые физиономии то Иржи, то Иоганна.

Иоганн остановился и открыл рот. Потом сделал попятное движение.

– Ох! Вот же страсти!

Он начал медленно разворачиваться туловищем в одну сторону, а головой – в другую. Иржи схватил его за рукав.

– Куда, ненормальный?! Ходу, ходу!

Иоганн опомнился, и они пробежали мимо шеренг медлительных великанов. Последний протянул руку и успел ухватить Иоганна за шиворот. Но тот вдруг присел и резко рванулся в сторону. Послышался треск, в пальцах железяки остался воротник, а Иоганн был таков. Даже Иржи обогнал. Спасла полицейская выучка...

Потом были какие-то переходы, круглый зал вроде церкви, только побольше. Вдоль стен вместо икон там стояли длинные столы, по которым перебегали искры, а в наклонных окнах то появлялись, то пропадали изображения.

На тонком канате раскачивался тяжелый шар, похожий на пушечное ядро, но не черное, а золотистое. Что-то с натугой выло – сначала медленно и басом, а затем быстро, противно и визгливо. Мигал красный свет. Позади слышались хрипы, вздохи, шум льющейся воды, голоса и шипение – будто толпа чертей пробудилась от сна и всем скопом принялась умываться.

Они бежали, спотыкаясь о многочисленные канаты, лежавшие на мягких, но странно звонких полах, а за ними лязгали железные шаги, то отставая, то приближаясь. Несколько раз над ними пролетела какая-то попискивающая штучка, но когда Иоганн замахнулся прикладом, она шарахнулась в боковой коридор и больше не показывалась.

– Ни за какими кладами... да ни за что в жизни... – пыхтел Иоганн. – Не нравится мне здесь! Хотя и чисто...

Неожиданно он затормозил. Иржи ткнулся в его спину.

– Ох, ну что там еще?!

– Тс-с!

Они остановились перед поворотом, за которым начинался полутемный тоннель. Оттуда, из-за поворота, слышались неспешные шаги. Шарк-шарк-стук, пауза. И вновь – шарк-шарк-стук. Будто старик с клюкой брел. Или старуха. В тоннеле мерцал призрачный голубой свет, как от гнилушек на болоте. С каждым шаркающим шагом он становился чуть-чуть ярче.

– Совсем не хочу знать, кто там, – прошептал Иоганн. – А ты?

Иржи мотнул головой:

– Обойдусь.

Они бросились в боковой ход. И чем дальше бежали, тем страшнее делалось. Как в дурном сне, коридор постепенно становился ниже, уже, темнее. Под конец он вообще превратился в трубу, в которой можно было идти только согнувшись в три погибели.

– Назад дороги нет, – сказал Иоганн.

Иржи кивнул. Вскоре пришлось опуститься на четвереньки. И тут появилась надежда. Иржи почувствовал дуновение свежего, пахнущего рекой ветра, а впереди обозначилось светлое пятно.

Он рванулся дальше, яростно работая локтями и коленками. А за их спинами уже мелькал зловещий луч, слышались звонкие лязги. Только бы не бабахнул из чего-нибудь, подумал Иржи. Здесь, в совершенно прямой трубе, промахнуться невозможно. Особенно если картечью..

* * *

Труба выходила на обрывистый склон горы, высоко над Быстрянкой. Иржи порвал матерчатую сетку, закрывавшую отверстие, раздвинул стебли дикого хмеля и тут же судорожно уперся в гладкие стенки – дальше был почти вертикальный обрыв.

За рекой, как на ладони, лежала деревня с темными еще избами. А в деревне тревожно скулил Бернгардт, родненький.

Ближе поблескивала Быстрянка. Внизу, под самым обрезом трубы, в предрассветных сумерках угадывались заросли тальника. У Иржи мелькнула мысль о том, что, если придется падать, кусты в какой-то мере смягчат удар. Но проверять это очень не хотелось.

Позади испуганно бубнил Иоганн.

– Чего? – спросил Иржи.

– Обрыв там?

– Обрыв.

– Веревку с тебя размотать?

– Давай.

Иржи лихорадочно принялся ощупывать стенки, пытаясь найти что-нибудь, что позволяло бы закрепить конец веревки. Однако внутренность трубы оказалась абсолютно гладкой. Ни выступа, ни отверстия, ни даже царапины.

Отчаявшись, он выглянул наружу.

Начинало светать. На куполе колокольни уже отразилась заря. С крыши Промехиной мельницы опять каркал ворон. Порядочные птицы еще спали.

– Во жуть. Иоганн, привязать-то не за что.

– Что ж теперь, пропадать? Ты как хочешь, а я в стеклянный шар не собираюсь. Пошшупай снаружи, хорошенько пошшупай. Люс, люс. Должно быть что-то! Иначе как?

– Бесполезно. Голый камень.

– А хмель?

– Хлипкая трава. Хотя погоди-ка. Он перевернулся на спину

– Держи меня за ноги!

Иоганн вцепился мертвой хваткой. Иржи высунулся по пояс и начал шарить руками.

– Слава те, Господи...

Он обмотал веревку вокруг трубы, края которой ладони на две выступали из скалы.

– Все. Отпускай меня.

– Не могу, – прохрипел Иоганн. – Руки свело. Иржи чертыхнулся.

– Сейчас же отпусти!

– Да не получается! – отчаянно сказал Иоганн.

– Послушай, – вдруг сказал Иржи. – Кажется, в трубу кто-то лезет.

– Да ну?!

Руки Иоганна разжались. Потом, внизу, когда они уже спустились, дуя на ободранные веревкой ладони, Иоганн спросил:

– А как ты узнал, что кто-то лезет? Я так ничего не слыхал.

– Я тоже не слыхал.

На Иоганна навалился истерический смех.

– Ну, парень, ты даешь! «Кто-то лезет»... Надо же сообразить! Я чуть не обмочился.

– Тише ты. Что с веревкой-то делать? Нельзя ее тут оставлять.

– Айн момент!

Продолжая похохатывать, Иоганн вытряс из штуцера порох.

– Давай чиркни.

Порох вспыхнул. От него занялась просмоленная пенька. Огонь разгорелся, побежал наверх, слегка раскачиваясь от утреннего ветерка.

– Вот теперь точно аллес гут. Унесли мы ноги! Чего грустишь?

– А ведь там свои веревки есть, – сказал Иржи. – Вдруг железяки спустятся? Иоганн почесал затылок.

– М-да. А чего ж они до сих пор не спускались?

– А до сих пор их не будили.

– Тоже верно. М-да, натворили дел. Интересно, во что же мы с тобой вляпались, а?

– Как – во что? В небесников, во что же еще. Тут Иоганн взял да и посерел.

– Лучше бы ты ошибался, парень. Вот в небесников я верю. Надо же! Под самым боком такую базу отгрохали, а никто ничего и не заметил. Вот скрытные бестии!

– Деревенским-то говорить? Иоганн отрицательно качнул головой.

– Лежали себе те железяки сто лет, еще сто пролежат.

– А если не пролежат? Возьмут да и повылазят.

– Чего ради? Железяки же вроде слуг при небесниках состоят. Без приказу никуда не полезут.

– А по приказу?

– Ну, это ты хватил. Небесники поцивилизованнее нас. Что, убивать бросятся? Или грабить? Да они сами нас опасаются, раз прячутся.

– Чего ж ты тогда перепугался?

– Да так, с непривычки.

Иржи посмотрел вверх. Там на вершине горы еще тлел остаток веревки.

– Все-таки о небесниках должны знать.

– Кто?

– Ну, те, кому полагается. Сам курфюрст в конечном счете.

– Ага. Сам курфюрст. Ты вот что, парень. Никакому курфюрсту докладывать мы не будем. У курфюрста и без того дел полно, давай побережем государя, лады? Не было ничего этой ночью! И все тут. А если железяки и полезут, то мы здесь ни при чем. Вот тогда курфюрст пусть и думает, что делать. Ферштеен зи?

– Йа

– Вот и отлично.

Они перешли Быстрянку и поднялись по переулку.

– Ну как, – спросил Иржи, – кладом-то доволен? Иоганн показал внушительный кулак.

– Ду ист думкопф. Пустая голова.

– А ты?

– О! Я – другое дело. Я есть старая пустая голова. Иржи кивнул.

– М-да, – произнес Иоганн. – И столько приключений и никакого толка, вот что досадно.

– Почему? Есть польза.

– Какая?

– Мы теперь знаем, как будят железяк.

Иоганн ничего не сказал, только хмыкнул. У плетня его ждала Матильда. Она что-то выпалила по-немецки и ушла в дом. Иоганн побагровел.

А Иржи ждала мать. Ничего не сказала, только сгорбилась, но ее было до того жалко, что захотелось плакать.

5. СХАЙССЫ

Как только стойбище осталось позади, Хзюка свернул на юг. Вокруг было так накопычено, что проблема сокрытия следов его не беспокоила.

– А почему не на заход Хассара? – спросил Мартин.

– Там граница с хачичеями.

– Ну правильно.

– Границу племени принято охранять. С двух сторон.

– На юге тоже граница.

– Там не только граница. На юге начинаются пески. Их охраняют хуже. И следы долго не держатся. Ветер.

– А-а. Вот в чем дело

– Медленно соображаешь, мягкотелый.

– Зато прочно.

Хзюка квакнул и замолчал. До утра не проронил больше ни слова. А к утру они достигли полосы саванн. Умылись в ручье, пересели на свежих шуссов, продолжили путь.

– При свете нас легко заметить, – обеспокоенно сказал Мартин.

– Ничего страшного. Уже не ночь, а днем тебе часто разрешали покидать стойбище. И я ведь при тебе. Весть о побеге дойдет сюда не раньше, чем на закате Хассара.

Действительно, они мирно разъехались с пастухами, а потом – даже с пограничным дозором, миновали небольшое стойбище. Но после этого Хзюка повернул на юго-запад и начал заботиться о следах – выбирал каменистые участки, петлял. Дважды они долго брели по воде. В середине дня, когда жара сделалась тяжелой для шуссов, Хзюка объявил привал.

Они остановились в роще древовидных папоротников. Перекусив вяленым мясом и съедобными корнями, до вечера по очереди спали.

В сумерках Хзюка сам оседлал шуссов, подтянул упряжь и тщательно проверил все снаряжение.

– Нас уже ищут, – сказал он.

– Сивы хорошо умеют искать, Хзюка. Я знаю. Как ты хочешь их обмануть?

– Завтра мы должны быть у хачичеев. Там нас не ищут.

– Пока.

– Да вся жизнь – это пока, – обронил ящер.

Меняя шуссов, всю ночь они продвигались в быстром темпе. Судя по звездам – на юго-запад. Под утро достигли сухого русла с обрывистыми берегами.

– Вот здесь и проходит граница, – сказал Хзюка. Прижимаясь к мелкому щебню, не успевшему остыть за

ночь, они лежали на вершине холма. Внизу, вдоль обрыва проезжал парный дозор племени Сив. На противоположном берегу ехали хачичеи, тоже двое. И те и другие демонстративно не смотрели друг на друга.

– Все. Пошли, – сказал Хзюка. – Как раз успеем.

– Уже светло, – засомневался Мартин.

– Сейчас меньше всего ждут. Слушай меня, мягкотелый!

– Со всех сторон, о Хзюка, – уныло сказал Мартин. Они спустились по северному склону и вскочили в седла. Боковая ложбина вывела их к пограничному каньону.

Здесь Хзюка, который ехал первым, остановился, прислушиваясь. Затем его шусс медленно попятился за выступ скалы.

– Не повезло.

– Что такое?

– Прячься, – негромко приказал ящер.

Мартин быстро отогнал шуссов за поворот, спрыгнул на землю и присел за большой глыбой глины, до белизны высушенной многолетней жарой.

Хзюка с ножом в зубах и луком в руках вжался в обрывистый склон шагах в семидесяти впереди. Благодаря изгибу оврага то, чего он опасался, Мартин со своего места увидел раньше.

Через границу ехали трое хачичеев. Один – впереди, двое – чуть поотстав, готовые прикрыть своего разведчика.

Мартин показал три пальца. Хзюка кивнул, сдвинул на затылок шлем и спокойно почесал свой плоский лоб.

Нарушитель вел себя очень осмотрительно. Выступ, за которым прятался Хзюка, явно вызывал у него опасения. Он отъехал к противоположному склону, натянул тетиву и направил свой лук в подозрительное место. Только после этого тронулся дальше.

Трудно было понять, кто кого опередит в этой дуэли. Поэтому Мартин решил вмешаться. Он неожиданно вышел из-за своей глыбы, расправил трехлетнюю бороду и кашлянул. Хачичей глянул в его сторону и оторопел. Этакое страшилище ему явно пришлось видеть впервые

– Я – местный дух, сэр, – крикнул Мартин, кланяясь. – Границу стерегу, знаете ли.

Тут над ним свистнуло. Нехорошо так, неприветливо. Зато когда Мартин поднял голову, хачичей уже выронил лук и, схватившись за горло, медленно заваливался назад.

Пока он падал, Хзюка выбежал из укрытия и отправил несколько стрел в остальных хачичеев. Один из них взмахнул руками, как бы радостно приветствуя врага. Мартину приводилось уже видеть эти взмахи. В жизни схаев так взмахивают лишь однажды.

А последний хачичей сплоховал, испугался. Низко пригибаясь в седле, он бросился наутек. Однако на другой стороне русла его шусс захромал, потом начал валиться на бок. Всадник успел еще спрыгнуть на землю, но вот скрыться уже не смог. Стрела попала ему в затылок. Семьдесят шагов для Хзюки – не расстояние.

Вся схватка протекала в молниеносном темпе и почти в полной тишине, поскольку у обеих сторон были причины не поднимать шума. Хачичей даже умирали молча, чтобы не поднять тревоги. Но Хзюка тоже не забыл об интересах племени.

– Мартин! Быстро собирай сухие папоротники!

Через пару минут на дне оврага начал разгораться костерок. Хзюка выждал, когда пламя окрепнет, потом открыл флягу и обильно плеснул воды. В небо пополз густеющий дым.

– Все, Мартин. Уходим. Скоро прискачут наши. Дальше пусть разбираются сами.

Прихватив трофейного шусса и наскоро собрав оружие хачичеев, они рысью направились в глубь территории сивов. Через некоторое время Хзюка повернул на юг.

– Удачно получилось, – на скаку прокричал он. – И наши, и хачичеевские разъезды сейчас стягиваются к месту стычки. На полдень от нас граница обнажится. Мы успеем проскочить!

Тут он притормозил шусса и спросил: – А чем ты так удивил хачичея? Мартин усмехнулся.

– Собой, о Хзюка.

– Хог! – озадаченно сказал ящер. – А я уж и забыл. Прижился ты у нас, мягкотелый.

Сделав крюк, в середине дня они вновь оказались у пограничного каньона. На обоих берегах, как и предсказывал Хзюка, было пусто. Ящер без колебаний пересек границу, и через минуту они уже были на территории хачичеев. Никто их там не ждал.

– Удачно получилось, – еще раз сказал Хзюка. – Всегда бы так.

Глина на дне лога, по которому они ехали, была сырой. Шуссы оставляли в ней четкие четырехпалые вдавления, но Хзюка об этом не беспокоился.

– Сейчас важно подальше уйти от границы. А там – затеряемся. Будем ехать до конца дня и всю ночь. Выдержишь?

Мартин кивнул.

– На, пожуй. – Хзюка протянул кусок вяленого мяса. Долгое время они двигались по дну оврага. Когда-то здесь

явно текла река, а потом исчезла, ушла под землю, оставив на поверхности лишь влажные пятна под потрескавшейся глиняной коркой. Таких русел, давно не видывавших воды, в южной части Схайссов встречается много. Мартин все больше укреплялся в убеждении, что здешний климат меняется. Некие глобальные процессы в атмосфере приводят к тому, что количество осадков, выпадающих на землях схаев, постепенно снижается.

Мартин неоднократно слышал от старых сивов, что хороших пастбищ в прошлые времена было больше, а пески находились дальше. Поэтому нынешние стойбища находятся севернее, чем еще два-три поколения назад. Медленно, но неуклонно пустыня прижимала ящеров к горам. По всей видимости, именно сокращение обитаемого пространства являлось главной причиной участившихся войн между племенами. Остановить их могло лишь появление безусловно общего врага, на которого можно выплеснуть весь накопившийся запас воинственности. Такой враг у схаев имелся на протяжении веков. Но теперь, после обвала в горах, он к тому же стал доступным. Вдобавок в Схайссах появился сильный лидер, Су Мафусафай. Следовало ожидать серьезных неприятностей.

Знают ли в Поммерне о новом проходе? Если знают, успели ли его захватить? Удержат ли? Если удержат, то что делать в перспективе? Повлиять на климат, дать больше дождей Схайссам? Технически пока невозможно. Да и не решение это, а лишь отсрочка. Выход один – медленно налаживать отношения. Сначала с племенем Сив, потом – со всеми остальными племенами. И потихоньку цивилизовывать ящеров. Приобщать к благам прогресса и просвещения, сколько бы это ни потребовало времени. Надо бы перечитать колонизатора Киплинга, подумал Мартин. Только где его взять на Терранисе? Придется залезать в софус «Фламинго», как только появится возможность.

Сухое русло, по которому они ехали, постепенно поворачивало к северо-западу. Его обрывистые берега были испещрены норами, из которых выпрыгивали мелкие летающие ящеры. Выпрыгивали, распахивали перепонки, взмывали вверх. Потом злобно верещали, кружились над головами, гадили на лету.

Хзюку это явно не устраивало, потревоженных летунов могли увидеть хачичеи. Он все чаще останавливался, поднимался из впадины, чтобы оглядеться. Но им пока везло. Не заметив ничего подозрительного, Хзюка спускался вниз, влезал в седло, и они продолжали путь. Наконец, уже под вечер, пришлось покинуть русло, которое стало совсем уж мелким. Хзюка счел, что они достаточно уклонились к западу и пора поворачивать на север

– Ну, Мартин, теперь мы спокойно поедем к горам. Поход и в самом деле скорее напоминал путешествие.

Трудно было поверить, что едут они по земле заклятых врагов, никто из хачичеев не показывался. Лишь в сумерки попалась широкая полоса следов.

Не слезая с шусса, Хзюка оценил их опытным оком.

– Стадо? – спросил Мартин.

– Нет. Отпечатки глубокие. Прошлой ночью здесь прошла тысяча всадников с припасами и оружием.

– Хачичеи что-то затевают?

– Еэ. Затевают.

– Это опасно?

– Наши уже предупреждены. Большего мы сделать не можем. Надо выполнять свою задачу.

Хзюка повернул по следам хачичеев на север. Теперь их собственные отпечатки было не так-то просто различить днем, а ночью – невозможно. Только вот на горизонте появилось слабое зарево.

– Стойбище, – определил Хзюка. – Надо опять поворачивать туда. – Он махнул плетью на запад.

Описав по ночной саванне широкий полукруг, они обошли поселение и вновь взяли курс на север. К утру достигли группы невысоких холмов. К этому времени Мартин уже с трудом держался в седле. Не единожды он начинал дремать, но каждый раз просыпался, ткнувшись носом в жесткую шкуру шусса. Шуссы тоже брели через силу, все норовили остановиться и присесть. Наконец Хзюка сжалился, объявил привал. Сам он ничем не выдавал усталости и, наверное, мог бы ехать еще долго.

Выбрав холм, где в редкой пальмовой роще росли мох да травовидные папоротники – излюбленный корм шуссов, Хзюка привязал животных длинными веревками с таким расчетом, чтобы они могли подходить к ручью.

– Идем, Мартин.

Мартин поднялся на деревянные ноги и с превеликой мукой взошел на вершину холма. Обычай как следует осмотреться перед сном схаи соблюдали свято. Причем осматриваться полагалось всем. «Чем больше глаз, тем меньше ночи», – вспомнил Мартин. И подумал, что ни по числу, ни по качеству пословиц, этих концентратов слова и смысла, схаи ничуть не уступают все тем же латинянам. Хотя во многом другом ящеры куда ближе Чингисхану с его динамичными туменами, нежели Риму с его веками отшлифованными легионами. Такой вот промежуточный вариант истории. Комбинация хотя и новая, однако сложенная из вполне узнаваемых для землянина элементов.

– Ты что-нибудь видишь? – спросил Хзюка.

Небо уже начинало быть не черным, а серым, предрассветным. Далеко на юго-востоке смутно различались огни того стойбища хачичеев, которое они обошли ночью. К северу простиралась холмистая саванна с редкими группами деревьев. На северо-западе поблескивало извилистое озеро с поросшими густой зеленью берегами. Промежутки между этими направлениями занимала ровная, хорошо обозреваемая местность.

– Хачичеев не видно, – сказал Мартин.

– Еэ. Я тоже не вижу.

– Что будем делать?

– Отдыхать до следующей ночи. Днем теперь ехать нельзя. Спи первым. Потом меня сменишь.

Мартин не заставил себя упрашивать. Быстро расстелил шкуру, упал на нее и мгновенно отключился.

– Хорошо засыпает, – пробурчал Хзюка. – Мягкотелый.

Всякому везению приходит конец. А уж военному везению – пренепременно. Под вечер Мартин заметил группу всадников. Хачичеи двигались тем самым путем, которым они с Хзюкой ехали утром.

Хзюка проснулся мгновенно, лишь только почувствовал прикосновение.

– Что, появились? – Да. Взяли наш след. Вон там.

– Десять, – подсчитал Хзюка. – В открытом бою не одолеть. Уходим.

Отдохнувшие шуссы несли быстро. Одним броском они достигли озера и некоторое время следовали вдоль берега. Хзюка вертелся в седле и о чем-то размышлял.

– Сейчас мы заставим их поплавать, – сказал он.

– Что ты задумал?

– Скоро увидишь.

Вдоль основного берега тянулся лесистый островок, на который они и переправились. Потом вошли в воду с противоположной стороны, но плыть на другой берег озера не стали. Вместо этого по мелководью прошли вдоль всего острова, достигли его северной оконечности и переправились в обратном направлении.

– На сухое место не выезжать, – предупредил Хзюка.

Несколько сот шагов опять брели по воде, скрытые обрывом, пока не достигли зарослей гигантских хвощей. Здесь Хзюка приказал затаиться.

– Хачичеи решат, что мы направляемся на заход Хассара, – заявил он.

– Почему?

– Они подумают, мы идем, чтобы заключить союз с фахонхо, их соседями. Больше незачем появляться здесь малому отряду сивов. Никому в голову не придет, что мы хотим попасть в Ледяные горы, схаям там делать совсем нечего.

– А кто такие фахонхо?

– Лесные схаи. Еще более дикие, чем хачичеи. Мартину захотелось побольше узнать об этом племени,

но к протоке уже подъезжали преследователи, и все внимание Хзюки переключилось на них.

– Быстро добрались, – похвалил он.

Хачичеи остановились на берегу, очевидно, совещались. Шуссы под ними начали усаживаться.

– Устали, – сказал Хзюка. – Это хорошо. И запасных нет

Скоро хачичеи подняли шуссов и один за другим, все десять, переправились на остров.

– Обманулись?

– Не спеши, Мартин.

Пара хачичеев показалась на северном мысу острова. После этого наступили весьма томительные минуты. Даже Хзюка бесцельно похлопывал плетью по ноге – риск явно был нешуточным. Но Мартин давно знал, что в Схайссах без риска не обойтись. К тому же шуссы хачичеев утомлены, значит, можно и оторваться в случае чего.

Однако расчет Хзюки оказался верным. Потоптавшись на мысу, дозорные хачичеи повернули.

– Есть, – сказал Хзюка. – Вот теперь они обманулись. Смотри!

Из-за острова выплыл шусс. Рядом с ним, держась за поводья, осторожно, без всплесков, скользил хозяин. За первой парой показалась вторая, третья, все остальные. Они направлялись к западному берегу озера.

– О, – сказал Хзюка. – Смелые ребята.

– А в чем их смелость?

– Да в том, что в озере могут водиться заглотай.

– Это кто? Я еще не видел.

– Может быть, увидишь. Все равно лучше подождать, пока хачичеи совсем переправятся. Так будет вернее.

Хзюка помолчал, а потом квакнул:

– Но лучше заглотая не видеть. Плохо будешь спать, мягкотелый!

Мартин потрогал ноющую поясницу.

– Вот это уж вряд ли.

Заглотая увидеть все же пришлось, хотя и не полностью. Хачичеи успели преодолеть примерно две трети расстояния до противоположного берега, когда в озере появились водовороты. Потом вода забурлила и вдруг распахнулась чудовищной пастью. В этой клыкастой пещере мгновенно исчез последний из хачичеев, исчез вместе со своим шуссом. Оставшиеся лихорадочно гребли к берегу.

– Еэ, – сказал Хзюка. – А хачичеи считают заглотая священным животным. Дикие они!

Тут шусс под Мартином вдруг дернулся и заверещал. Хзюка выругался.

– Мартин! Быстро на берег! Сейчас и нам достанется. Как только они выбрались из воды, схай тут же соскочил

на землю и с размаху рубанул саблей. Мартин увидел извивающееся в грязи толстое змееобразное тело. Отсеченная голова гада продолжала держать ногу шусса в буквальном смысле мертвой хваткой. Хзюка разжал челюсти лезвием.

– Кто это? – спросил Мартин.

– Большая махерена. Перегружай поклажу.

– Этого шусса уже не спасти?

– Можно. Но некогда.

Сначала укушенный шусс по привычке бежал за ними, но потом отстал.

– Сыс, сыс! – поторапливал Хзюка.

Теперь он явно делал ставку на скорость и не тратил времени на сокрытие следов. Да и скрыть-то их было практически невозможно, поскольку местность сильно изменилась. Вокруг, сколько хватал глаз, расстилалось море высокой, по брюхо шуссов, травы. В этих зарослях животные быстро уставали, их приходилось менять чуть ли не каждый километр.

– Вот не было раньше этой зеленой гадости, – с отвращением сказал Хзюка. – Лет сто назад появилась.

Мартина беспокоило то, что за ними в траве оставалась протоптанная полоса, по которой преследователям будет удобно их догонять. Хзюка наверняка понимал это не хуже, но беспокойства почему-то не проявлял.

Когда совсем стемнело, трава перед шуссами начала редеть и вскоре исчезла. Обнажилась сухая, каменной твердости глина, на которой почти не оставалось следов. Тут Хзюка повернул, и с полчаса они ехали на запад

– Ты все понял, Мартин?

– Да. Теперь хачичеи решат, что мы точно отправились заключать союз с фахонхо, а наш рывок в сторону гор – всего лишь обман.

– Правильно думаешь, мягкотелый. Командиру хачичеев я не завидую.

– Сколько мы выиграли времени?

– День, не меньше.

Вскоре они выехали к обширным россыпям щебня, окружающим скалистые, лишенные растительности холмы. Здесь, на камнях, следы шуссов обнаружить было уже невозможно, и Хзюка вновь повернул к северу.

– Завтра увидим Ледяные горы, – пообещал он. – Надо только проскочить брод через большую реку Хач.

– А переплыть нельзя?

– Опасно. Тут вода еще теплая.

– Чем же теплая вода может быть опасной? – удивился Мартин.

– Как это чем? – еще больше удивился Хзюка. – Теплую воду любят заглотай!

Ночью поднялся ветер, и это был ветер предгорий. Прохладный, влажный, суливший Мартину благополучное и такое долгожданное возвращение. Но в Схайссах мало что дается с легкостью, без борьбы и опасности.

Перед рассветом им пришлось залечь в лесной чаще и несколько часов наблюдать переправу огромной пешей рати хачичеев через тот самый брод, который они не успели проскочить. Хачичеев были тысячи. В несколько рядов они шли вдоль натянутых поперек реки веревок. А по обоим берегам сновали верховые разъезды.

– Хо! – сказал Хзюка. – Да это похоже на настоящую войну.

– Послушай, а ведь тысяча, следы которой мы видели на юге, – это обман, – сказал Мартин. – Та тысяча должна оттянуть на себя силы сивов к югу, а главный удар хачичеи нанесут отсюда, прямо на большое стойбище сивов!

– Правильно думаешь, Мартин. Так оно и есть. Мы наткнулись на главные силы.

– Нужно предупредить ваших.

– Как?

– Не знаю.

– И я не знаю.

– Неужели ничего нельзя сделать?

– Почему? Из-за нас погибли уже четверо хачичеев. Еще девять заняты преследованием. Не так уж и плохо, и это еще не все. Если ускользнем сегодня, завтра в погоню бросятся уже десятки. Они не могут позволить врагу гулять по своим тылам.

– Э, хачичеев много тысяч. Что значат эти несколько десятков?

– То, что мы можем сделать, оставаясь при этом в живых, – невозмутимо ответил Хзюка.

Между тем Хассар поднимался все выше, а конца переправе не предвиделось. Ситуация становилась неприятной, Мартин забеспокоился. Сзади рано или поздно появится обманутая погоня, а впереди через реку ползла и ползла серо-коричневая масса. Более того, переправившиеся хачичеи начали разбивать огромный лагерь.

Задымили первые костры. Один за другим поднимались сотни шатров. Воинство явно собиралось провести ночь на берегу Хача. Могло статься, и не одну.

– Вот досада, – сказал Мартин. – Хачичеи укладываются спать.

– Я тоже посплю, – невозмутимо ответил Хзюка. – Разбуди вечером.

Умученные преследователи появились на закате. Сначала – семеро, потом – еще двое, едущие на одном шуссе. Хзюка молча наблюдал, как они о чем-то возбужденно докладывали часовым лагеря

– Сообразительные ребята, – одобрительно проворчал он. – Быстро нас раскусили.

– И что теперь? – спросил Мартин.

– Хачичеи должны выслать дополнительные разъезды. Но кругом много рощ, они не подозревают, что мы у них под самым носом. Можешь поспать, мягкотелый. У тебя хорошо получается.

– Какой тут сон. Хзюка, облава же начнется вот-вот!

– Настоящая облава начнется утром.

– Но уж утром-то нас найдут непременно.

– Утром нас здесь не будет.

– Куда же мы денемся?

– Туда, куда нам надо. Спи, завтра потребуется много сил. Мартин пожал плечами и улегся на свою шкуру. Но сон

долго не шел, задремать удалось ближе к полуночи. И почти сразу его растолкал Хзюка.

– Не выспался? Ничего не поделаешь. Терпи, мягкотелый. Пора уносить хвосты.

Шуссы уже были оседланы, все снаряжение приторочено, можно было ехать. Только вот куда? Мартин недоумевал.

– Что ты задумал? – спросил он.

– Сейчас узнаешь.

Они тихо выбрались на опушку.

– Вон там стадо пасется, – сказал Хзюка. – Видишь? Ночь была беззвездная, небо затянули облака, но Мартин различил между лесом и лагерем смутную массу.

– Вижу. Большое стадо.

– Шуссы не привязаны, – многозначительно сообщил Хзюка.

– Это имеет значение?

– Еэ, очень. Если их пугнуть со стороны леса, то шуссы побегут к лагерю. Так?

– Ну... так. И что потом?

– Потом прорвемся мы.

– Ты уверен? – Уверен.

– Заманчиво. Но чем же напугать шуссов?

– Тобой.

– Не понял, о Хзюка.

– Во время охоты на ррогу ты орал страшным голосом. Схаи так не умеют. Но сейчас надо заорать еще страшнее. Так страшно, как ты в жизни еще не кричал. Понял?

– Теперь понял. Со всех сторон.

– Если потеряешься, скачи прямо на север, вдоль реки Хач. Я тебя найду. Это тоже понял?

–Хог.

– Тогда – вперед. Не робей, мягкотелый! Хачичеи перепугаются побольше нашего. Ну, удачи тебе. Главное – погромче, Мартин, погромче.

– Постараюсь...

Они подобрались ближе к стаду. Хзюка натянул и резко спустил тетиву. В темноте кто-то вскрикнул, потом захрипел. Ближние шуссы подняли головы, насторожились.

– Все. Давай, мягкотелый!

И Мартин заорал так, что Хзюка судорожно зажал свои ушные отверстия ладонями.

– Хог! Очень хорошо. Давай еще!

Мартин выложился полностью. Хзюка тоже верещал как мог. Потом он зажег факелы, и они ринулись к оцепеневшему стаду. Шуссы шарахнулись. Не давая им опомниться, Хзюка направо и налево хлестал горящими ветками.

Мартин видел, как со стороны лагеря в их сторону бросились первые всадники. Но было поздно. Не прекращая диких воплей, он следом за Хзюкой ворвался на место выпаса. Ближайшие шуссы начали разбегаться. Стадо впереди них быстро уплотнялось. Еще секунда, две, и оно тронулось. Все более разгоняясь, животные бежали к освещенному редкими огнями лагерю. Там между шатрами метались тени.

Хачичеи никак не ожидали нападения столь далеко в глубине своей территории, да еще на такое крупное войско

Поэтому не потрудились окружить себя ни рвом, ни частоколом. Чем Хзюка и воспользовался.

Его замысел блестяще воплотился в жизнь. Масса перепуганных шуссов смяла край лагеря, переворачивая шатры и топча сонных солдат. Шум стоял ужасный – визг, треск ломающихся стоек, топот, стоны, растерянные крики, отрывистые команды, которые вряд ли кем выполнялись.

Довершая картину разгрома, некоторые из шатров загорелись. Между ними, вцепившись в шею шусса, скакало странное существо с белыми глазами, шерстью на лице и жутким голосом.

– ... люди гибнут за металл, – пел Мартин. – Сатана там правит бал, там правит бал... Ха-ха-ха-ха!

Попадавшиеся по дороге хачичеи сначала остолбеневали, затем затыкали ушные отверстия и прятались. Никто из них даже и не пытался задержать демона. А тот скакал, вопил, нахлестывал шуссов пылающим факелом, пинал ногами туго соображающих и медленно уворачивающихся.

За лагерем стадо начало редеть и разбегаться. Воспользовавшись этим, Мартин его обогнал. Он проскакал мимо растерянного патруля хачичеев и скрылся в предрассветном тумане. Этот ползущий от реки туман Хзюка, очевидно, тоже учел в своем плане. Просто гениальном плане.

Дело было сделано. Среди тысяч следов отыскать следы шусса, уносящего Мартина, не смог бы никто. По крайней мере на протяжении ближайшего дня.

Хзюка нагнал его вскоре после восхода Хассара. И не один, а с четырьмя связанными одним поводом шуссами.

– Хог! Ты великий воин, Хзюка.

– Хог. Ты славно кричал, Мартин. Великий Мосос! Даже я испугался. Но давай-ка удирать, нас теперь в покое не оставят.

– Они что, войну из-за нас отложат? Хзюка квакнул

– Не меньше, чем на день. Быть может, наши успеют не только расправиться с той тысячей, но и вернуться к стойбищу. Ты очень хорошо кричал, Мартин. Уохофаху! Как дьявол.

– Старался, – сипло сказал Мартин.

– А теперь – вперед. К горам!

Они вброд перешли левый приток большой реки Хач и поскакали на север, к далеким, но уже различимым голубым вершинам.

По обоим берегам Хача тянулись леса. С одной стороны, это было плохо, поскольку замедляло движение, а с другой – хорошо, так как в лесу легче прятать следы.

– Бойся деревяг, – предупредил Хзюка.

– Кто такие?

– Да так, по веткам бегают.

– Большие?

– Не очень. Деревяги – они неприятные.

– Почему?

– Перегрызают горло.

Мартин невольно взглянул вверх. Но на мутовчатых стволах никого не заметил.

– Деревяги охотятся ночью, – снисходительно обронил Хзюка.

В середине дня, перед тем как объявить привал, Хзюка с помощью своих когтей вскарабкался по колоннообразному стволу чешуедрева и долго там сидел, почти на макушке.

– Хачичеев не видно, – сказал он, вернувшись. – Но это ничего не значит. Они тоже умеют прятаться в лесах. Ешь быстрее, Мартин. Нам нужно добраться до следующего брода через Хач раньше погони.

Напоив шуссов, они двинулись дальше. Ехали весь остаток дня и часть ночи. Ужинали мясом и жареными корнями кочедыжника прямо в седлах. Мартин почувствовал, что начинает сдавать. Раскоряченные по бокам шусса ноги немели. Спина не то что ныла, а прямо-таки стенала. Голые стволы сигиллярий, из которых в основном состояли леса вдоль Хача начинали расплываться в глазах. И тут Хзюка расщедрился. Он открыл фляжку с сейссом, сложным настоем целебных растений, в который добавляли экстракты из эндокринных желез ррогу.

Схаи весьма дорожили сейссом, использовали его только при крайней нужде. И не случайно. Отпив четыре глотка, Мартин оживился. Голова прояснилась, сил прибавилось, настроение улучшилось; все теперь казалось преодолимым.

– Жизнь хороша, – благодушно сообщил Мартин.

– Не очень, – сказал Хзюка. – Но лучше с ней не расставаться.

Медленно подняв лук, он во что-то прицелился. Мартин тут же замолк. Хзюка выстрелил.

Раздался пронзительный визг. На толстом суку шагах в сорока от них задергался темный нарост. Хзюка быстро отправил в него еще пару стрел. Нарост отлип от дерева, раза два перевернулся и шмякнулся о землю.

Мартин оторопело молчал.

– Это и есть деревяга, – сказал Хзюка. – Стой, не шевелись. Поблизости должна быть самка. Они живут парами.

Прошло довольно много времени, но вокруг ничего заметно не было. Мартин уже начинал терять терпение, когда справа от себя, на стволе сигиллярии, заметил слабое шевеление. Он начал поднимать лук, но выстрелить не успел, успел лишь инстинктивно откинуться в седле.

Темный нарост внезапно сорвался с дерева и прямо перед Мартином на шею шусса обрушилась визжащая масса. Шусс качнулся, взвыл, сел на землю и повернул голову с расширенными от ужаса глазами.

Мартина спас сейсс. Он среагировал мгновенно. Сначала ударил по распяленной пасти щитом, потом отбросил лук, выхватил кинжал и принялся наносить торопливые, не очень точные, но многочисленные удары. Тварь визжала, извивалась, тянулась к горлу. Наконец не выдержала, спрыгнула на землю

Тут подскочил Хзюка. Наклонившись, он рубанул прямо из седла. Мерзкий визг захлебнулся. Несколько секунд деревяга дергалась, скребла когтями, колотила хвостом, но наконец утихла.

– Ты цел, Мартин?

– Цел. Только деревяга подрала шусса.

Хзюка осмотрел рваные раны на шее животного, приложил к ним тампоны из сушеных вайев папоротника.

– Ну как, теперь знаешь, что такое деревяга? – спросил он.

– О да, познакомились.

Мартин тяжело сполз с шусса и подошел к трупу.

Деревяга представляла собой весьма любопытную разновидность ящеров, приспособившуюся к жизни на деревьях. И приспособившуюся очень неплохо.

На первый взгляд она напоминала черепаху. Точнее, южноамериканского броненосца, поскольку ее тело сверху и снизу защищал панцирь. Впрочем, на этом сходство ограничивалось. Со стороны брюха панцирь деревяги был явно толще, имел заостренный гребень. По бокам торчали тонкие, но мускулистые лапы с устрашающей длины когтями. Хвост завершался шипастым утолщением и представлял дополнительное оружие в виде своеобразной булавы. Голова же, сравнительно небольшая по объему черепной коробки, имела внушительных размеров пасть.

Сами особенности тела многое говорили об образе жизни этих тварей. Забравшись повыше, деревяга поджидала жертву, на которую обрушивалась брюшным гребнем. При весе никак не менее сорока килограммов деревяги могли оглушить довольно крупного ящера и даже переломать ему кости. Шусс Мартина уцелел только потому, что удар пришелся на луку седла, чем и был ослаблен.

– Спасибо за сейсс, – сказал Мартин. – Без него я бы не увернулся.

– Пожалуй, я тоже выпью, – отозвался Хзюка

Мартин пересел на запасного шусса, и они двинулись дальше. В середине ночи, когда оба въехали в очередной лес, Хзюка велел остановиться.

– Побудь здесь, никуда не уходи, – очень внятно сказал он. – Переправа близко. Я посмотрю, потом вернусь за тобой. Деревяг не бойся, в голых деревьях они не водятся. Бойся всего остального.

– Понятно, – вздохнул Мартин.

Голыми деревьями схаи называют гигантские плауны. Изогнутые у земли, наверху их стволы выпрямляются и почти вертикально тянутся к Хассару. Плауны растут редко, небо почти не заслоняют. Но вот само небо, подернутое облаками, света в ту ночь практически не давало.

Сейсс хорошо обостряет чувства, в том числе слух. Мартину казалось, что он слышит плауновый лес весь, как единое целое. В первозданную основу тишины вплетался легкий шум ветра, отдаленный плеск воды, шуршание ночных насекомых. Некоторое время еще слышался легкий шорох шагов Хзюки. Но вскоре они стихли.

Прошло с полчаса. Хзюка не возвращался. Кроме чувств, сейсс обостряет еще и голод. Мартин нащупал в сумке кусочек вяленого мяса и принялся его жевать. В это время сзади и сбоку донесся едва различимый звук. Чуть погодя он повторился.

Мартин торопливо проглотил кусок и насторожился. Он не сомневался в том, что слышал шаги шусса. А шуссы сами по себе в ночном лесу не разгуливают. Ехать же на шуссе здесь мог только хачичей, поскольку Хзюка ушел пешком.

Мартин неподвижно ждал. Вскоре между стволами обозначилась неясная тень. Хачичей крался очень умело. Над подлеском из папоротников возвышались только его голова и плечи. И если бы не обостренный сейссом слух человека, и без того более тонкий, чем у схаев, враг сумел бы подобраться совсем близко

Мартину вдруг стало холодно. Впервые за свою отнюдь не короткую жизнь он оказался перед необходимостью убить мыслящее существо. Причем перед самой настоятельной и недвусмысленной необходимостью. Убить хачичея требовалось непременно, иначе убьет он. Сомнений в этом быть не могло.

Медленно, миллиметр за миллиметром, Мартин поднял лук. Тут ему на миг показалось, что он замечен – хачичей надолго остановился. Но потом его шусс снова сделал шаг, другой, опять замер. Вероятно, паузы просто были отработанным приемом.

Преследователь держался рядом с тем путем, которым ехали Мартин и Хзюка. Чтобы в такой темноте заметить следы, требовались невероятные способности, способности выдающегося охотника. То, что хачичей шел по следу один, хотя уже наверняка знал, что врагов двое, говорило о его большой уверенности в себе. Уверенности испытанной, и испытанной многократно. Схаи очень прагматичны, они отнюдь не склонны к преувеличению своих возможностей, о таких случаях Мартин не знал. Следовательно, ему попался страшный враг. Мартин понял, что если не убьет его первой же стрелой, то не убьет вообще никакой. Но именно это понимание положило конец переживаниям морального порядка.

А хачичей с каменным терпением продолжал свое движение – два-три шага, перерыв, потом следовало еще несколько почти бесшумных движений идеально вышколенного шусса.

По остроконечному силуэту Мартин понял, что на голове у хачичея шлем. Значит, на теле должна быть кольчуга. Незащищенными могли оставаться только лицо и шея. Попасть очень трудно, особенно ночью. Даже с расстояния в каких-то шестьдесят метров.

Но иного выхода не было. В любое мгновение враг мог услышать или сопение, или неосторожный хруст под ногами целых пяти шуссов, привязанных неподалеку. Быть может, уже и услышал, но еще не видел

Дальнейшее выжидание становилось все более рискованным. Мартин задержал дыхание, прицелился. И, когда руки приобрели нужную степень неподвижности, выстрелил.

Хачичей услышал щелчок тетивы по рукавице и мгновенно вскинул лук. Но точно прицелиться уже не успел, промахнулся всего на пару сантиметров. Ответная стрела скользнула вдоль левой руки Мартина, задела несколько звеньев кольчуги, хлестнула оперением по щеке и ушла в ночной лес.

С приглушенным хрипом враг качнулся назад, потом вперед, выронил оружие. Затем обхватил ближайшее дерево, сполз на землю и забился в агонии. А астронавигатор второго класса Мартин Неедлы остался в живых.

6. ОПАСНОЕ ЭТО ДЕЛО – ПАСТИ КОРОВ

Иоганн спросил:

– Мимо Замковой горы пойдешь?

– Я там три дня не был. На верхних выпасах трава должна уже подрасти. А что?

– Да так, ничего. Возвращайся пораньше.

– Ворон каркал? – усмехнулся Иржи. Иоганн захохотал.

– Йа, йа, ворон.

Потом сделался серьезным.

– Бродит по лесу кто-то.

– Опять? -Йа.

– Ох, – сказал Иржи, – да не пугай ты меня. От прошлого раза еще не отошел.

– Какого такого прошлого раза? Не было никакого раза.

– Надо же! И глаза – честные-пречестные. На ведьму в колбе ты иначе смотрел

Иоганн захохотал.

– Ты бы себя видел! Иржи смутился.

– Иоганн-н-н!

– Их бин Иоганн-н-н.

– Ты это... когда из Юмма вернулся? Иоганн посерьезнел.

– Вчера вечером. А что?

– Повесток еще не было?

– Нет пока. Чего тебе так не терпится? Армия не убежит, братец.

– Знаю. Но надоело болтаться. Скорей бы уж отслужить, а потом...

– Что потом?

– Да в университет буду поступать.

– В Мохамаут?

– Ну да. Если возьмут. Иоганн захохотал.

– А если не возьмут, то поступай в горную академию. Там нужно под землей ползать. Опыт у тебя теперь большой!

– Да? Слушай, а что тебе Матильда тогда сказала? Я не разобрал.

Тут переменить тему решил Иоганн.

– Погода опять плохая будет, – озабоченно сказал он.

– Ясно.

– Не ясно, а хмуро.

– Ясно, что хмуро, – сказал Иржи. – Ну, я пошел.

– Знаешь что? Держись-ка ты в середине стада.

– Это зачем?

– Да железяки ведь ходят медленно. Убежать успеешь. Понял?

– Нет. Какие такие железяки? Иоганн хохотнул, но нерешительно.

– Опасное это дело – пасти коров, – сказал он

– Ага, – согласился Иржи. – Героическое. Скорей бы в армию. Там хоть ружье дадут.

Как ни странно, Каталина была уже на ногах. И не просто на ногах, а еще и Однорожку успела вывести. Иржи насторожился. Что-то этакое должно было случиться.

– Слушай, Иржик. Я все думала, говорить тебе или нет.

– Надумала? -Да.

– Ну так говори.

– Знаешь, позапрошлой ночью, под утро, огонь на Замковой горе видела.

– Да ну? – удивился Иржи.

– Ага. Под обрывом. Качался и наверх лез, а искры вниз так и сыпались. Представляешь?

– Ну да? – не поверил Иржи.

– Истинный крест! Не иначе, нечистый баловал. Что бы это значило, а?

– Спать нужно по ночам, – серьезно заявил Иржи.

– Да, так спокойнее. Но по ночам-то самое важное и случается, – вдруг хохотнула Каталина.

Иржи насторожился.

– И что ж такое важное по ночам случается?

– Мальчик! Подрастешь – узнаешь. Иржи отвернулся.

– Еще какие новости?

– Промеха вчера весь день в трактире просидела.

– С Фомой не целовалась? Каталина хихикнула.

– А вот Фомы там почему-то не было. Слушай, Иржик, ты уж за Однорожкой приглядывай.

– Да вроде и так смотрю.

– Не обижайся. Знаешь, сон мне плохой приснился.

– А, сон. И ворон каркал? – Тоже слышал? – обрадовалась Каталина. – Понятное дело, молодым да старым по ночам плохо спится. Слушай, а чего ты не женишься?

– Ворон же каркал.

– Это к свадьбе, – невинно сказала Каталина.

– Ох! И на ком же ворон советует жениться?

– Да вот хотя бы учителева дочка... Девка видная, хозяйственная...

Иржи рассмеялся.

– Ага. И щедрая. Платок вот у тебя новый.

– Это ж к Пасхе подарок.

– А с каких пор Анхен божьи праздники соблюдает?

– Да как ее улан этот бросил.

Иржи еще раз рассмеялся, а старушка расстроилась.

– Ой! Что-то не то сказала... И ничего у них не было!

– Откуда знаешь?

– Знаю, и все тут.

– Ладно, не горюй. Как надумаю жениться, позову тебя в свахи.

Каталина вдруг испугалась.

– А вот этого не надо.

– Почему?

– Доля у меня такая. Одни несчастья приношу, – грустно сказала Каталина. – А тебя я люблю, непутевый.

– Вот, любишь и ничего страшного не случилось, – сказал Иржи. – Видишь? Я все живой да живой. И нога не ломалась.

Каталина пристально посмотрела на него красными запавшими глазками и вздохнула.

– Тебе в жизни много будет везти, Иржик. Но и напастей не оберешься. Не раз по лезвию идти придется. И смелость потребуется, и глаз верный, и рука твердая. Но главнее всего добро. Не скупись на добро, Иржик. Добро, оно отзовется. Кто бы чего про это ни говорил, отзовется. А меня вспомни при случае, хорошо? Иржи после этих слов так и окатило. Вроде как из ушата на пороге бани.

– Да ты чего, Каталина? Помирать собралась? Эй, что стряслось?

– Ничего пока не случилось, голубчик. Только бродит беда около нас, верь мне. Большая беда. Вокруг деревни так и бродит.

Иржи оглянулся. Вокруг Бистрица зеленели поля и леса, пели птицы. Добросовестно светил Эпс, погода уже третий день как установилась; лишь изредка пробегали короткие теплые дожди.

– Да пустые страхи. Брось ты это! Каталина улыбнулась, но глаза ее заблестели.

– Хорошо, Иржик. Я брошу, брошу. Только вспомни меня, если чего. Никого у меня больше нет, понимаешь?

– Да вспомню, вспомню, – с томлением сказал Иржи. Ему хотелось, чтобы разговор этот надрывный побыстрее

закончился. Так не хочется думать о смерти, когда еще и девятнадцати не исполнилось.

– Только ты живи уж подольше Каталина, а?

– Разве от нас это зависит, Иржик, – вздохнула она. – Ладно, иди. Видно, пора уж. И мне пора, да и тебе... Что на роду написано, то и исполнится.

– Не грусти, – сказал Иржи. – Я тебе вечером по хозяйству чего-нибудь починю. Ворота вот подправлю.

– Ворота? Ах, ворота... Хорошо бы, – ответила Каталина. Думала она о чем-то другом.

Стадо уже миновало церковь, следовало поторапливаться. Но у дома учителя Иржи поджидала засада.

– Почему за книжками не заходишь? – спросила Анхен.

– А весна же на дворе.

Анхен подняла выщипанные бровки.

– Верно подмечено. Только при чем тут весна? Иржи придал своему лицу туповатое выражение

– Так ведь коров пасти надо. На то и весна.

– А-а, вот для чего тебе весна требуется.

– Ну да. Коровы откормиться должны.

– А чего ж ты тогда третьего дня проспал?

– Прямо уж и проспал. Чуть-чуть опоздал.

– Проспал, проспал. Ночами-то что делаешь?

– Да так. Край родной изучаю.

– О! А с кем?

– С путеводителем, – буркнул Иржи.

– Меня лучше возьми. Интереснее получится. У меня знаешь какой путеводитель?

Иржи покраснел. Анхен довольно расхохоталась.

– Стой! Ты куда?

– Туда.

– Нет, не туда. Держи, путешественник. Она протянула ему синий томик.

– А что это?

– «Нравы муромские». Мемуары барона фон Обенауса, посла их высочества.

Иржи не смог больше удерживать туповатое выражение.

– Ого! Откуда?

– Из Юмма, вестимо. Отец привез.

– Спасибо.

– Спасибом не отделаешься. Вот тебе щечка.

– Нельзя.

– Отчего же? Я тебя не съем.

– Мама не разрешает.

– Ах ты мой послушненький!

С неожиданной силой Анхен притянула его к себе и шумно, на всю улицу, чмокнула в губы. Черт в юбке, подумал Иржи. Язык-то зачем просовывать? Хорошо еще, что забор между нами...

– Вечером увидимся, – пообещала Анхен.

Иржи тут же придумал маршрут в обход учительского дома. Отвернувшись, он свистнул, щелкнул кнутом и независимо зашагал своей дорогой. И тут зашумело в голове. Путеводитель. Что, если в самом деле попробовать? От этого не умирают, кажется. А о том, что будет потом, знает кот с хвостом... Только вот любопытство приводит ко всяким передрягам, особенно по ночам. Да-с, бывает такое. С теми, кто маму не слушается.

Коровы нехотя вступили в холодную воду. Перебежав Быстрянку по камешкам, Иржи остановился на берегу. Он не мог понять, почему опять гонит стадо по ложбине Говоруна, в обход Замковой горы, мимо столь памятного обвала. Конечно, на плоскогорье травостой получше, чем на других пастбищах, и за два предыдущих дня коровы на правом, равнинном берегу Быстрянки не слишком насытились. Хозяйки уж начали ворчать, что молока мало.

Но была и другая причина. Той странной ночью Иржи испытал два равных по силе чувства – жуткий страх и жгучее любопытство. И если страх понемногу улетучивался, то любопытство со временем лишь разгоралось.

Пройдя вдоль оврага до места обвала, Иржи остановился. Лаз, через который они с Иоганном проникли в подземелье, снизу не виднелся. Поколебавшись, Иржи все-таки не выдержал, полез по уже зеленевшей свежей травкой осыпи.

Раздвоенная береза, от которой он отсчитывал шаги, спокойно шелестела на своем месте. Но никакого отверстия в горе не было. На его месте красовался огромный, с добрую избу, валун. Такой и десятком лошадей не своротить. Не иначе, железные люди постарались. Вот кто ж они такие? Что там за тайна у небесников? И ведь знает курфюрст про них, как пить дать, знает, вдруг подумал он. А раз так, то лучше не соваться в этакие дела. Целее будешь!

Иржи вдруг показалось, что кто-то на него смотрит. Он повертелся направо-налево. Кругом было совершенно безлюдно, но ощущение пристального, изучающего взгляда не проходило. Мигом всколыхнулись полузабытые страхи. Иржи поспешно спустился к стаду. Уже снизу, обернувшись, заметил на гребне осыпи черную сгорбленную фигуру с клюкой. Четко было видно, не померещилось. Хотя и недолго.

Свят, свят... подумал он. Это кто ж там бродит, черный? Не-ет. Больше сюда – ни ногой, ни копытом. Прав Иоганн. Нечистое место!

Стадо он пригнал на выпас часам к девяти. Трава на обширной поляне стояла густая, сочная. Пошел слепой дождь и тут же прекратился. Из-за одинокого облака выглянул Эпс, повисла бледная радуга, защебетали птицы. Все это настраивало на совершенно безмятежный лад, но, кроме птиц, в весенней голубизне плавала еще и зубастая тварь. Эдакий уродец из тех, что порой залетали из-за хребта. Обитатели Бистрица считают их порождением преисподней, в которых нужно стрелять серебряными пулями, а скептик Иоганн вполне обходился свинцом. Поговаривали, что он даже ел этих кожистых да костистых. Что ж, с Иоганна вполне может статься и такое, хотя в подземелье доблестный полицай тоже струхнул не на шутку.

Улыбнувшись воспоминанию, Иржи быстро развел костерок, перекусил. Потом поправил старый шалаш, залег на топчан. Плетеную дверь оставил открытой, чтобы видеть поляну. Коровы держались кучно, к лесу пока не шли. Можно было и почитать подарок Анхен.

Муромцы, писал барон Обенаус, народ особый. Хоть и диковатый, с точки зрения бюргеров курфюршества, но обладающий рядом весьма привлекательных качеств. При взгляде со стороны поражает прежде всего практическое отсутствие среди них воровства. Проистекает это, с одной стороны, из развитого чувства собственного достоинства, а с другой – благодаря весьма строгим обычаям. Уличенному в хищении на первый раз назначают наказание плетьми, во второй – каторжные работы различного срока, на третий – отрубают левую руку. Что полагается в четвертый, никто из муромцев не знает, поскольку такого не случалось, и даже в летописях о таком не упоминается.

Среди муромцев сильны устои родового уклада жизни. Если клан соглашается с тем, что один из его членов действительно совершил кражу, участь несчастного незавидна – в дополнение ко всем наказаниям его изгоняют из рода. А надо заметить, что весь Господин Великий Муром поделен на родовые слободки, внутри которых все защищают друг друга от внешних обид. Лишившись поддержки рода, человек становится легкой жертвой любого произвола и в конечном счете покидает город.

Второе, что бросается в глаза померанцу, – смелость да удаль муромцев, благодаря которым они достигли столь выдающихся военных и мореходных успехов. Увы, эти же качества находят выход и в неумеренной драчливости. Сказанное, однако, не означает, что на улицах имеют место постоянные побоища. Драки в Муроме упорядочены и бывают четырех видов.

Первый вид – нечто вроде спорта, называется «помериться силушкой». Проистекает публично, в присутствии слободского пристава, либо, если поединок происходит в местах общего пользования, – при судействе офицера городской стражи.

Кулачным бойцам обвязывают кисти полотенцами, и по команде судьи они начинают друг друга колотить до тех пор, пока один не падает. Падение побежденного обычно вызывает неестественное веселье публики, проявляющееся в виде хохота, улюлюканья и обидных замечаний. Слободы ведут строгий учет того, сколько раз они друг друга побили на протяжении примерно двухсот последних лет.

Раз в году, на праздник обливания водой, город разделяется на две половины, каждая из которых выставляет команду кулаканцев для драки «стенка на стенку». К ней допускаются мужчины не младше двадцати пяти лет. Оная драка производится у южных ворот, на берегу Теклы. Семьи дерущихся при этом толпятся на городской стене, ободряя «своих» криками, звуками труб, трещоток и пищалок, битьем в тазы и барабаны, а также различными прочими шумами. Если одна из сторон не обращается в бегство, то победительницей объявляется та из них, в которой до захода Эпса больше народу остается на ногах.

После определения победителей проигравшие выкатывают на место побоища бочки с вином, обе стороны братаются и под открытым небом и вне зависимости от погоды пьют «мировую». Так продолжается до двенадцати. В полночь городские колокольни прозванивают «бабью управу», после чего жены уводят мужей по домам, и те обязаны безропотно повиноваться.

Третий вид драк возникает на почве взаимной неприязни... полотенцами не обматывают... Четвертый... никогда не бьют лежачих... заводы и рудники в небольших городках... регулярная армия невелика, но «набатное ополчение» достигает трехсот тысяч... отличные мореходы...

Спать сначала не хотелось. В голове вертелись разные мысли, вспоминались похождения под землей. Но потом, пригревшись на сытый желудок, он все же задремал. Некоторое время еще просыпался на звук колокольчика, когда какая-нибудь из коров мотала головой. Потом все это отдалилось, стало не важным. Иржи вдруг провалился в крепчайший юношеский сон. Давненько не случался с ним этот пастуший грех, но впал в него он весьма основательно.

Начинало смеркаться, когда пришло пробуждение.

Он испуганно выскочил из шалаша. В небе еще пылала заря, но Эпс уже наполовину скрылся за дальней горой Оребрус. Было прохладно, изо рта вырывался парок, а от горы протянулась густая тень. Иржи быстро пересчитал стадо и приуныл. Двух коров не хватало – Рыжей и, конечно же, непутевой Однорожки.

Стараясь определить, куда они делись, он поднялся на пригорок. Слева, вплоть до рощи у Замкового холма, лежал открытый луг с редкими кустами бузины. Там местность полого понижалась к реке. За Быстрянкой, на востоке, виднелись далекие домики. Над деревней в очистившееся от туч небо поднимались вечерние дымки.

Правее по косогору растянулся сосновый лес, скрывающий подошву Драконьего хребта. Густой, матерый. Издали в нем корову разглядеть невозможно.

Дальше, на запад от выпаса, тоже рос лес, но не такой густой, хорошо озаренный закатом. Там беглянок можно искать и ночью.

Наконец, к северу, в заросли цветущей черемухи, уходила тропа, по которой предстояло возвращаться домой. Хорошо, если обе коровы отправились именно в эту сторону, тогда за них опасаться не стоило, найдутся, но Иржи понимал, что надежда на столь благоприятный исход невелика. Разумнее было исключить самый неблагоприятный вариант, а для этого поиски следовало начинать с южной стороны, с лесистого склона Драконьего хребта.

Идя широким зигзагом, он добрался до скал, после чего повернул направо. Туда, где трава росла гуще. Трава была очень хорошая, соблазнительная, но и хвои попадалось много. Иржи подумал, что здесь коровы могли попортить себе молоко. Иоганн по дружбе простит и Матильду свою урезонит, а вот Каталина...

Нет, ни ругаться, ни денег требовать она не станет. Привычно вздохнет, сгорбится, скажет что-нибудь богоугодное – вот и все, пожалуй. Но при одной мысли о том, что может причинить ей очередное несчастье, Иржи почувствовал себя пакостно.

Однако в неприятностях вскоре появился просвет. Иржи заметил ясный отпечаток копыта на подстилке из опавших игл. Были там еще какие-то следы, не коровьи, но он не обратил на них внимания, поскольку в этот самый момент из кустов вышла Рыжая.

Иржи облегченно вздохнул

– Домой, Рыжуха, иди домой, – ласково сказал он. Корова понятливо повернула морду к поляне.

– Вот-вот, умница. – Он погладил ее по гладкой спине. Помахивая хвостом, Рыжуха, не торопясь, не роняя достоинства, отправилась вниз.

Эпс уже закатился, но небо продолжало пылать, в лесу оставалось еще много света. Так что без труда можно было заметить и обломанную ветку, и цепочку вдавлений на щебеночной осыпи, а чуть выше – свежую коровью лепешку. Все эти следы вели к небольшой поляне, на краю которой различалась бурая масса. Иржи совсем уж было решил, что все обойдется, поскольку в траве чуть выше по склону лежала Однорожка.

Только вот лежала она как-то странно. Совершенно неподвижно. Боком Однорожка привалилась к толстому дереву, а морду уронила на ореховый куст. Черным остановившимся глазом корова молча смотрела на Иржи.

Подойдя ближе, Иржи понял, что она совсем не дышит. Тонкий прямой прутик торчал из ее шеи. К концу этого очень ровного прутика прилипло светлое перо.

Жизнь на границе населенных людьми мест с детства приучала к мгновенному восприятию опасности. Многие из предков Иржи по материнской линии до срока сошли в могилу. Кто – от врагов курфюрста, кто – от зверья и разбойников, а кто – и вовсе по неизвестной причине. Ушли и сгинули в Драконьих горах. Как отец.

Драконьими эти горы назывались совсем не случайно, было чего опасаться в горных лесах. А уж что творилось по ту сторону хребта, о том предпочитали и не говорить. Вот почему, еще не поняв, что случилось, Иржи плотно прижался к ближайшей сосне.

В небе по-прежнему кружилась зубастая тварь. Дерево качалось, поскрипывало, в его вершине шумел ветер, а на землю звучно шлепались тяжелые шишки. Вместе с ними падали долгие моменты ожидания беды. Беды настоящей, по сравнению с которой давешние железяки вспоминались как неуклюжие и безобидные игрушки. Той самой беды, о которой Каталина предупреждала.

Иржи показалось, что он остался один на всем свете, такой же голый и беззащитный, как и далекие пращуры, заброшенные в этот мир неведомой силой. Он остро понял, что все кругом к нему совсем равнодушно – и лес, и небо, и ветер. Все это будет тем же, что и было, если Иржи совсем не станет на белом свете.

Довольно долго, то есть почти вечность, в привычном шуме сосен не улавливалось ничего подозрительного. Иржи хорошо рассмотрел прутик в шее Однорожки. Никакой это был не прутик, а самая настоящая охотничья стрела.

Стрелами, да еще на коров, могли охотиться только беглые преступники. Либо те, о ком и думать не хотелось. Холодея, Иржи тем не менее подумал, что второе, пожалуй, вернее первого. Так изящно и совершенно беглые преступники стрелу не сделают. Прав был Иоганн, тысячу раз прав, надо его слушаться. Бродили в лесу-то...

С противоположного конца полянки, на которой нашла свою смерть Однорожка, донесся шорох. Слабо хрустнул валежник. Иржи почуял приближение врага. Бесстрастного, умелого, беспощадного. Врага, который сам не сдается, но и в плен не возьмет. Потому что – не человек.

Бесшумно раздвинулись кусты. На поляну вышло существо ночных кошмаров. Наличием рук, ног и головы оно походило на человека, но тело имело узкое, длинное, очень гибкое. Плечи плавно переходили в короткую шею, на которой сидела широколицая голова. Нос приплюснут, глаза желтеют, выпуклые губы растянуты вплоть до тех мест, где полагалось бы быть ушам. От этого казалось, что чудище улыбается широчайшей улыбкой.

В целом оно напоминало гигантскую ящерицу, вставшую на задние лапы. На голове этого странного и жуткого создания поблескивал шлем, с плеч мешковато свешивалась кольчуга, на груди висел круглый щит, а верхние лапы сжимали большой лук.

Они заметили друг друга одновременно. И это взаимное разглядывание длилось один миг, которого хватило обоим. Но страшный пришелец начал действовать раньше. Он быстро присел и сделал резкое движение.

В воздухе свистнуло. Иржи пошатнулся. Секунду он стоял у сосны, разглядывая торчащую из тулупа стрелу и не понимая, чего же он сделал такого плохого, из-за чего его начали убивать. При этом он чувствовал не столько страх, сколько глубокую, незаслуженную обиду. Даже начал было грозить кулаком, но потом опомнился и упал за тушу Однорожки. Над ним еще раз свистнуло.

Усилившийся ветер раскачивал скрипучие стволы. Снизу, с луга, вмиг ставшего таким желанным и таким недостижимым, как из другого, отдельного теперь мира, доносился спокойный перезвон колокольчиков. Еще дальше, на краю света, хлопотала по своим делам деревня Бистриц, где никто и не подозревал о том, что сейчас творится на маленькой лесной поляне.

Иржи с ужасом сообразил, что, если злое привидение приблизится, тело Однорожки уже не скроет его от стрел. Он вытянул из-за голенища свое жалкое оружие – короткий нож с обломанной ручкой. Если ящер пойдет вперед, оставалось одно – кинуться на него с этим ножом, а там – будь что будет. Старики утверждали, что ящеры выносливы, но не очень сильны. Рассказывали, что когда-то отец кузнеца Ференца задушил одного голыми руками. Интересно, была ли на том ящере кольчуга?

Иржи рискнул выглянуть из-за коровы.

На поляне никого не было. Призрак исчез. Это могло означать и отступление, и то, что ящер направился в обход, чтобы отрезать путь к бегству. Но что бы его маневр ни значил, Иржи выглянул очень вовремя. В эти секунды у него появился шанс, быть может, единственный.

Он глубоко вздохнул, подтянул колени к подбородку и резко оттолкнулся. Перелетев через ореховый куст, на котором лежала голова коровы, скатился в овражек, затем опрометью бросился вниз.

Никогда еще он не вкладывал в бег столько сил, и все же спиной чувствовал, что бежит слишком медленно, вязко, как во сне. Черная стрела отбила кусок сосновой коры перед его глазами. Возможно, чудище намеренно позволило ему бежать, чтобы без всякого риска для себя гнаться и стрелять, стрелять, стрелять... Во всяком случае, ящер теперь точно знал, что никакого серьезного оружия у его противника нет. Господи, взмолился Иржи, не имеет права эта тварь бегать быстро! У нее должны быть короткие ноги, коль даны столь длинные руки...

Наконец деревья поредели, показалась опушка, затем, в нижней части луга, – лениво жующее стадо.

Преследователь из леса не показывался. То ли отстал, то ли опасался чего.

Солнце уже село. Вновь начался мелкий дождь. С гор полз туман. Больше всего на свете Иржи хотелось броситься дальше по тропинке – в деревню, к людям. Но он пересилил себя. Кнутом и пинками поднял коров, погнал их к Говоруну.

Сытые животные никак не хотели бежать, их едва удалось заставить идти быстрым шагом. Тогда Иржи воспользовался советом Иоганна. Он пробрался в самую гущу стада, прячась за коровьими телами и поминутно озираясь.

Но по дороге никто больше не нападал. Удалось благополучно миновать очень неприятное место – заросли черемухи на спуске к ручью. Однако жизнь человека почему-то состоит из череды страхов – один ушел, глядь, уже следующий накатывает.

Подходя к Замковой горе, Иржи заметил слабое свечение по гребню осыпи. И опять возникло ощущение, что за ним наблюдают. На миг его охватило уныние. Позади – ящер, впереди – подземные железяки. Холодно, мокро. А Иоганна рядом нет.

Патр Петруччо утверждает, что земная жизнь – всего лишь способ заслужить небесную благодать. Почему ее нужно заслуживать? Если оттого, что люди несовершенны, зачем они такими созданы? Причем созданы с такой неуемной жаждой жизни? Разве не странно? Жить хотят все – негодяи, святые, купцы, аристократы, пастухи...

Пастухи – в особенности. А пастух Иржи хотел жить еще больше прочих пастухов. Даже под этим мрачным небом, между этими скользкими темными склонами, голодный, с хлюпающей в сапогах водой, он очень хотел жить. И ради этого был готов сделать все, что в силах сделать. Однако никак не мог понять, для чего кто-то сначала жизнь дает, а затем на каждом шагу старается ее отнять. Разве это честно?

Шедшая впереди Рыжуха вдруг остановилась. Заминка случилась уже в широкой части лога, но его покрытые кустарником склоны все еще представляли хорошее место для засады.

– Эй, кто там? – чужим голосом крикнул Иржи. Ответа не последовало.

– Заряди-ка картечью, Иоганн! – приказал Иржи. Растолкав коров, он пробрался в голову стада. И увидел

совсем уж странную картину.

На молодой траве лежал нагой и лысый человек. Широкие плечи говорили о недюжинной силе незнакомца, но был он крайне истощен. Дышал громко, прерывисто. Его длинное тело колотила дрожь, а запавшие глаза смотрели тоскливо и бессмысленно.

– Эй, ты кто?

Человек молча корчился под дождем. Походило на то, что его ограбили. Быть может, тот самый упырь из леса. Либо его дружки. Неизвестно ведь, сколько их там бродило. Недаром Бернгардт дурно выл, умница. И ворон зря каркать не станет...

Иржи подумал-подумал да и взвалил страдальца на спину Рыжухи. Корова недовольно повела глазом, но брыкаться не стала. Тоже умница. Иоганн говорил, что после Испытания все животные здорово поумнели, а люди изрядно поглупели. И это походило на правду. Все перепуталось. Вот почему такой умный человек, как Иоганн, служит всего лишь деревенским полицейским? Быть бы ему министром. Или профессором каким. Вполне можно представить его и важным дворецким знатного сеньора. Так нет же, пьяных мужиков по домам разводит...

Незнакомец вдруг разразился лающим кашлем. Иржи зажал ему рот и со страхом огляделся. Все коровы неестественно молчали, никакая из них не мычала. Что-то они чуяли. А это не есть хорошо, как Иоганн говорит. Иржи накрыл больного полушубком и легонько шлепнул Рыжую.

Нет, ну что за умная скотинка – взяла да и пошла. Нет ей цены, правду Иоганн говорит. Прелесть, да и только! Чвак-чвак копытушками...

Наступила темнота, но впереди уже слышалось журчание Быстрянки. За рекой светились окна изб, звучали голоса детей, отправленных встречать кормилиц.

И коровы ускорили шаг. Одна за другой шли они через брод, выбирались на берег. Мотали головами, словно отгоняя наваждение, начинали подавать голос. Для них приключение закончилось. Но не для Иржи. И Рыжуху он еще не пускал, держал за рог.

Здесь, у самой деревни, еще меньше, чем на выпасе, хотелось получить стрелу в спину. Иржи торопливо соображал, что делать с больным, который так некстати на него свалился и, судя по всему, мог не дожить до рассвета. Если попросить у Иоганна лошадь и отправиться в соседний Геймель, го доктор, пусть даже выедет немедленно, до Быстрянки доберется не раньше, чем к середине завтрашнего дня. Слишком поздно. Да и платить кто будет? Человек на Рыжей хрипло, с присвистом, закашлялся, а потом застонал. Жалобно так. Иржи понял, что бросить его не может. Он поправил сползший полушубок и горестно упрекнул за все неприятности того, кто управляет судьбами. Должен ведь кто-то этим заниматься. Дело важное, как можно без присмотру?

Выход, в сущности, оставался только один. От воспоминания о Тео на душе сделалось нехорошо. Но Иржи подтолкнул корову в сторону мельницы.

Дождь усилился, к ночи похолодало. Дрожа в мокрой рубашке, в липнущих к ногам штанах, Иржи пробирался сквозь прибрежный тальник по плохо различимой тропке. Он все время задирал голову: тропинка шла мимо того обрыва, с которого они с Иоганном спускались несколько ночей назад. Тоже еще страсть!

Но если не считать шума дождя, все было тихо, ничто не напоминало о сумасшедшей ночи. Будто и впрямь не было ничего, словно все приснилось. Только на ладонях содранная веревкой кожа не успела еще зарасти.

Перед плотиной Рыжая заупрямилась. Выругавшись, Иржи взвалил на себя и незнакомца, и еще более тяжелый, насквозь пропитанный водой полушубок.

Почти в полной тьме, лишь слегка разжиженной отсветами деревенских огней, он ступил на узкую плотину. Внизу шумела вода. Два десятка скользких, неверных шагов довели его до полного изнеможения. Он просто упал, как только оказался на островке.

Дверь мельницы отворилась сразу, на первый стук. Ждали его, что ли? Иржи отпрянул.

Нет, ну это что еще за страсти!

На пороге стояла вовсе не старая Промеха, а совсем молодая девушка с фонарем в руке. Была она в белой мужской рубашке и в брюках для верховой езды. Такие вот фокусы.

– Ой, – сказала девушка

Иржи никак не предполагал, что сам кого-то напугает в этот славный вечер. Дела...

– Неплохая нынче погодка, – кашлянув, заявил он.

– Вы так считаете? – изумилась девушка.

– А я вас представлял по-другому.

– По-другому? Откуда вы обо мне знаете?

– Как откуда? Кто ж вас не знает.

– О, да вы льстец!

– Льстец? Здра-авствуйте...

В это время под полушубком закашлялся незнакомец.

– Здравствуйте, – испуганно сказала девушка. – Что вам нужно, сударь?

– Видите ли, фрау Промеха...

– Я не фрау Промеха!

– Разве? А кто?

Вместо ответа перед Иржи захлопнулась дверь. Скрежетнули засовы.

– И что ты здесь делаешь, пастух? – резко спросили сбоку.

Иржи пожалел, что не надел свой крестик туда, куда полагалось. Его в упор рассматривала жующая лошадиная морда.

Колдовство чистейшее! Опять влип... Он перекрестился слева направо, а потом справа налево, так как не помнил, что правильнее.

– Ладно, не бойся, – сказала Промеха, выходя из-за лошади.

– И н-не думал.

– Да, мыслей на твоем лице я тоже не приметила. Кого принес?

– Не знаю. По дороге нашел. Помирает он.

– Прямо помирает? Ну-ка, посмотрим.

Старуха подошла к незнакомцу и подняла ворот полушубка.

– М-да. Выглядит не лучшим образом. Она постучала в дверь

– Who's there?

– Камея, этоя. Open please. Дверь осторожно приоткрылась.

– Заноси, пастух, – сказала Промеха.

– Thank you for the invitation.

Промеха секунду молчала, потом рассмеялась.

– А ты за словом в карман не лезешь, – сказала она. – Кто тебя учил староанглийскому?

– Отец.

– И что, пригождается?

– Как видите, – сердито ответил Иржи.

7. УОХОФАХУ ФАХАХ

– Хугиссу, – сказал Хзюка. – Мосос! Ну и ну. Тебя совсем нельзя оставлять без присмотра, о Мартин. Ты же всех хачичеев переколотишь!

Они стояли над убитым.

– Знаешь, что это такое? Мартин повертел вещицу в руках.

– Браслет. Золотой, кажется. Хзюка квакнул.

– Правильно. Больше ничего не знаешь?

– Ну, наверное, такой браслет хачичеи дают не каждому воину.

Хзюка квакнул два раза.

– Да уж, не каждому. Эти браслеты носят воины личной сотни машиша Хо, верховного вождя хачичеев. Страшные головорезы. Лучшие из лучших. Видишь насечки? Каждая черточка означает убитого врага, а их сорок шесть. У меня такого счета нет, Мартин. И такого браслета.

Мартин пожал плечами

– Возьми себе.

Хзюка развел обе руки в стороны, что означало крайнее недоумение.

– Военную добычу никому не дарят. Нельзя. Как же ты прожил с нами столько времени и не знаешь? Это очень оскорбительно – дарить боевой трофей другому. Это значит, что у другого нет храбрости. А у меня она немного есть, я так думаю.

Мартин стукнул свой живот.

– Извини, о Хзюка. Я же не участвовал в ваших войнах.

– А у вас разве не бывает войн?

– Бывают. Но не часто. И у нас другие обычаи.

– Эх, мягкотелый. Давай руку. Не эту, левую. Мартин протянул руку. Хзюка надел браслет.

– Он твой по праву. Хороший был выстрел. Ночью, в темноте, и – прямо в глаз.

– Ты меня учил.

– А ты учился. Теперь если попадешься хачичеям в лапы, они отнесутся к тебе с большим уважением.

– И в чем оно заключается? – подозрительно осведомился Мартин.

Хзюка заквакал.

– Ну, на казнь соберется вся личная сотня Хо.

– Очень приятно.

– А из твоего черепа для хач-машиша сделают чашу. Я так думаю, черепа мягкотелого у него еще нет.

Мартина передернуло. Он снял браслет и размахнулся.

– Э! – сказал Хзюка. – Не вздумай. Ты чего?

– Не желаю я таких почестей.

– А без почестей хачичеи тебя возьмут да и съедят.

– Великий Мосос... Они что, и это могут?

– Запросто.

Мартин оглядел мрачный ночной лес. Он уже не был тихим. С разных сторон слышались шорохи, писк, а из болота доносилось смачное хрумканье. Милые такие звуки простодушной эволюции

– Умеешь ты развеселить, о Хзюка.

– Ладно, не переживай. Хачичеям мы не дадимся. Но пора ехать.

– Через брод? – спросил Мартин, поеживаясь.

– Сих. Через брод мы здесь не пройдем. Охраняется.

– Уже успели?

– Еэ. Сотня воинов. Они уже знают про нас. Прискакали, пока мы возились с деревягами.

– Ты подслушал?

– Из-за этого я и задержался, – виновато сказал Хзюка. – Хотелось узнать побольше.

– Что-то важное?

– Еэ. Хачичеи действительно пошли войной на сивов.

– Как же так? Племена ведь объединяются против нас, мягкотелых.

– Не все. С хачичеями воевали и наши деды, и наши прадеды. Не знаю, смогут ли сивы хоть когда-нибудь объединиться с хачичеями.

– Но сивы воевали и с другими племенами.

– Не так, Мартин, не так. Хачичеи не берут в плен даже уффиких. Они уже уничтожили три племени. Теперь хотят уничтожить сивов.

– Надеюсь, мы немного им мешаем.

– Мешаем. Сотню воинов на себя оттянули, а с дюжину вообще убили. Может, и побольше, шуссы здорово потоптали лагерь. Мы хорошо поработали, о Мартин.

– Ну, я убил только одного.

– Зато какого. Он стоил не меньше десятка. А как ты орал! Знаешь, тебе хачичеи прозвище придумали.

– Мне? И это успели?

– Успели. Они быстрые. А зовут тебя Уохофаху Фахах. Дьявол-Кричащий-в-Ночи, вот как. Сильно ты им запомнился!

Мартин рассмеялся.

– Когда-то я пел в опере Мефистофеля. Но никогда не представлял, что буду иметь успех у хачичеев

– Пел где?

– Да в опере. Это такой большой шатер, где поют.

– Офсах? – поразился Хзюка. – Мужчины?

– И офсах, и уффиких. Мягкотелые имеют равные права вне зависимости от пола.

– Великий Мосос! Ты хочешь сказать, что офса у вас может... может готовить пищу для уффики, что ли?

– Еэ. И бывает, что получше самой уффики.

– Вот уж нашел чем гордиться! Дикие у вас обычаи, – с отвращением сказал ящер.

Мартин с трудом удержался от смеха.

– Осуждаешь?

– Что толку? Вы же не схаи.

– А может, мы просто больше любим своих уффиких.

– Любить уффиких нужно, – внушительно сказал Хзюка. – И как можно чаще, в разных позах. Чтобы грусть у них не заводилась. Только вот власти им давать нельзя. Ни в коем случае.

– Это почему?

– Смеешься? Они же машишами быть захотят. Где у них ум? Перессорятся сами, да еще и офсах своих перессорят. Вот твой машиш Бернар, он же офса?

– Офса, офса. Только сыновей у него нет, и после него править будет принцесса Юлия, самая настоящая уффики.

– Да вы с ума посходили! Жабокряк ее знает, что она натворит, ваша принсесса! Нет, ну учудили!

– Успокойся, – сказал Мартин. – Не все племена мягкотелых признают за уффики равные права с офса.

– Ну, слава Мососу. Есть, значит, и среди вас мудрые. Ладно, поехали. Нас уже догоняют, я подслушал разговоры. Восемнадцать по следу идут. Это многовато даже для Дьяво-ла-Кричащего-в-Ночи. Учти, нас преследуют два десятка, каждый из которых потерял по воину. Это значит, что оставшиеся должны или убить нас, или сами погибнуть. Да еще у брода сотня сидит! – Новости у тебя – одна другой лучше.

– То ли еще будет, – утешил схай. – Чем глубже пасть, тем больше зубы. Тут ничего нового. Все в порядке, не то что у вас. Нет, учудили! Уффикимашиш. Ушугу шаша. И так спокойно об этом говоришь!

– Да нет в этом ничего страшного, о Хзюка.

– Как это нет? Великий Мосос! А рожать кто будет?!

И он еще долго бормотал себе под нос доводы против женского пола.

Они сменили шуссов, прибавили ходу. Часа через два Хзюка решил переправиться через Хач вплавь.

– Эй, эй! – встревожился Мартин. – А заглотай?

– Вода холодная, с гор течет.

– Ну и что?

– О Мосос! Заглотай не любят холодной воды!

– М-да, – огорчился Мартин. – И как я мог такое не знать.

Вода и в самом деле оказалась сильно прохладной. Мартин посинел, а Хзюка одеревенел. Тем не менее они переправлялись через реку еще пять раз, неизменно возвращаясь на восточный берег. Но в шестой Хзюка приказал оставаться на западном.

– Пора стелать прифал, – просипел он. – Саотно посмотрим этих токоняльсиков.

– А сможем потом убеж-жать? – трясясь, спросил Мартин. – Когда увидим токоняльсиков?

– Хачичеи толжны устать. Фряд ли спали ночью. Уп... упешим.

Спрятав шуссов подальше от берега, они залегли среди густых стеблей травовидного мха и принялись есть. Хзюка серьезно решил не оставлять Мартина без присмотра.

– А то мне ни одного сотника не достанется, – проворчал он.

Давал понять, что не сомневается в доблести мягкотелого. Мартин усмехнулся и хлопнул себя по колену

Хачичеи появились ближе к вечеру. Их было семнадцать.

– Плохо, – прошептал Хзюка. – Одного отправили за подмогой. Завтра сразу по обоим берегам пойдут.

Враги долго топтались у воды. Им явно не хотелось в очередной раз без толку переплывать холодную реку. Потеряв полчаса, они в конце концов отправились дальше, решив поискать следы на своей, восточной стороне, поскольку все пять предыдущих переправ заканчивались именно на этом берегу.

– Очень хорошо, – сказал Хзюка. – Отползаем.

– А если бы они переправились?

– Ну, подстрелили бы двоих-троих.

– А потом?

– Потом бы убежали. Быстро-быстро.

– М-да, – сказал Мартин. – Могли и не убежать. Шуссы у нас тоже устали.

– Это верно, – сказал Хзюка, думая о своем. – Устали. Особенно вон те, четверо. Давай-ка их свяжем одним поводом.

– Зачем?

– Сейчас увидишь.

Связав животных, Хзюка изо всех сил принялся хлестать их плетью и хлестал до тех пор, пока шуссы не вырвались. Обезумев от боли, они напролом понеслись через папоротники. След оставили такой, что только слепой не заметит.

– Думаешь, хачичеи пойдут за ними? – спросил Мартин. Хзюка тщательно замел свои собственные следы.

– Хо! А что же им еще делать останется? Ты меня удивляешь, Мартин. Иногда ты очень умный... – тут он замялся, – а иногда просто храбрый.

Мартина эта фраза весьма позабавила. Столь учтивых речей от Хзюки ему еще не перепадало. Сближаемся, брат рептилий, сближаемся, подумал он. Деликатность появляется. Нет, от гуманизму не уйдешь, Dino ты мой sapiens. Отставать лишь от тебя не надо, только и всего. Ты из меня едва схая не сделал. А я из тебя, глядишь, мягкотелого сделаю. Начнешь еще просвещать сородичей, мил-человек! С двумя оставшимися шуссами они вновь перебрались на восточную сторону реки, но на берег выходить не стали. Вместо этого по отмели поднялись шагов на триста вверх по течению Хача и спрятались на лесистом островке.

– Слушай, Мартин. У нас есть лишь два шусса. Но остался всего один переход до гор. Пока хачичеи бегают, мы немного отдохнем. Только после остановок не будет. Понял?

– Не со всех сторон. В горах шуссы тоже нужны.

– Только до льдов. Дальше нужны свои ноги.

– Хог. Теперь понял.

– Тогда спи.

– А ты?

– Потом.

Мартин знал, что с Хзюкой по выносливости тягаться бесполезно, поэтому спорить не стал. Ничего, подумал он, засыпая, мое все впереди. Придет конец и Схайссам. Хорошо, если раньше, чем нам...

Хачичеи вернулись после заката. Они вконец устали, ехали едва-едва, но по обоим берегам одновременно – девять по правому, восемь по левому. С большим сожалением Мартин разбудил Хзюку, которому удалось поспать от силы часа полтора. Если тот вообще спал, а не просто лежал с закрытыми глазами.

Хзюка плеснул в лицо горсть воды и молча принялся наблюдать.

В это время отряд, ехавший по западному берегу, остановился.

– Так, – кивнул Хзюка. – Нашли следы.

Среди хачичеев возник короткий спор. О чем они говорили, услышать было нельзя, но жесты выдавали крайнюю досаду.

Хзюка приглушенно квакнул.

– Их командиру теперь здорово влетит, – сообщил он. Отряд с восточного берега быстро переправился через Хач.

Но не весь. Четверо воинов остались стеречь переправу и ждать подмоги, которая, вероятно, должна была появиться вот-вот. Остальные быстрым шагом удалились по следу шуссов, которых прогнал Хзюка. Тот довольно квакнул:

– Спеси-то поубавилось! Четверых против нас оставили. В два раза чтобы больше было. Хе-хе. Ну, пусть трясутся.

Они отвязали своих шуссов, прошли островок до его северной оконечности. Там, под прикрытием лесистого мыса, спокойно переправились на восточный берег. По многочисленным хачичеевским следам поехали в сторону гор.

– Можно пока не торопиться, – сказал Хзюка. – Полночи у нас в запасе, побережем шуссов.

Опасаясь хищников, он выбрал путь несколько в стороне от реки, берега которой обильно поросли лесами сигиллярий, древовидных папоротников, хвощей. Мартин тоже знал, что именно в таких зарослях поблизости от воды любят отдыхать ррогу.

Потом пришлось уклониться еще больше к востоку, в объезд небольшого стойбища хачичеев. Дальше они так и держались на порядочном расстоянии от реки. И все же неприятной встречи избежать не удалось.

В середине ночи, чтобы сократить дорогу, Хзюка решил напрямик пересечь рощу сигиллярий. Вот там и спал средних размеров ррогу. Он очень разозлился, когда его потревожили. Пришлось удирать. К счастью, у зверя не было большого аппетита и довольно скоро он повернул восвояси.

– Очень хорошо, – отдышавшись, сказал Хзюка.

– Ох! Что хорошего? Хзюка квакнул.

– Представляешь, как этот ррогу встретит хачичеев? Они же пойдут по нашим следам!

Несмотря на усталость, Мартин рассмеялся. Потом спросил:

– А когда нас догонят?

– Утром.

– Кажется, все неприятности в Схайссах случаются именно по утрам

– Хе-хе. Неужели тебе у нас не нравится, воин Мартин? Хзюка сделал широкий жест:

– Красота ведь. И не соскучишься. Чего еще надо для офса?

– Да много чего. Баня, например. Но больше всего мне нравится быть живым, о Хзюка.

– Ну и будешь. Почему сомневаешься?

– Да как же не сомневаться. Утром хачичеи нас догонят. А что потом?

– Потом самое опасное время. Только мы будем уже перед самыми горами, а хачичеи умучаются.

– Я – тоже, – вяло сказал Мартин. Хзюка опять квакнул.

– Терпи, мягкотелый. А то принсесса ваша огорчится. Нет, ну учудили! Хотел бы я с ней поговорить. Неужели умная?

Под утро пошел дождь. Свежий, прохладный ливень, с громом и молниями, а не тот теплый душик, который схаи привыкли считать дождем, который даже порядочную лужу на горячей земле оставить не может. Мартин с наслаждением подставлял лицо струям и ловил небесную влагу ртом.

Утомленные шуссы брели медленно. Горы скрывались в низких тучах, но местность становилась все более холмистой. Между холмами извивались многочисленные ручьи с берегами, густо поросшими лесом. Тут было недолго напороться либо на ррогу, либо на охотничий отряд хачичеев, поэтому Хзюка озабоченно вертелся в седле. Наконец знаком показал на ближайший холм, предлагая подняться.

С вершины видимость оказалось не слишком дальней, мешал все тот же дождь. Впереди вроде никого не было. А вот позади...

– Догоняют, – сказал более зоркий Мартин.

– Уже? Кажется, у них появился толковый командир. Сколько?

– Ох, много. Десятков пять или шесть

– Ага, подмога пришла. Давай есть.

– Есть? -Еэ.

– Но мы же потеряем время.

– Э, Мартин! На войне побеждает тот, кто находит время поесть и поспать. Скоро нам потребуются все силы. Да и шуссы пусть хоть немного передохнут.

Когда они покончили со скудной трапезой, Хзюка отстегнул заветную фляжку. Поднес к своему ушному отверстию, побулькал и протянул Мартину.

– Два глотка. Больше нельзя.

Потом подумал, отхлебнул сам и повеселел.

– Все, Мартин. Вперед! Кухун им нас поймать!

– Кухун, кухун, – благодушно согласился Мартин. – Только вот кому?

Они спустились с холма и погнали шуссов. Но к горам местность повышалась, и утомленные животные вскоре перешли на шаг. Тем не менее они вовремя успели въехать в ущелье, опередив хачичеев километра на полтора.

По дну ущелья петляла узкая тропа. Сверху нависали огромные, почти отвесные скалы. Они были похожи на великанов, склонившихся, чтобы получше рассмотреть жалких двуногих.

Хзюка сложил над головой ладони.

– Помоги нам, Мосос!

– Да, – сказал Мартин. – Пожалуйста. Будь так добр. Если не очень затруднит...

Ущелье расширилось. Тропа вилась вдоль шумной речушки. По бокам, на склонах, появились милые, голубые, такие приятные для глаза тянь-шаньские ели. Некоторым из них явно перевалило за сто лет.

– Дурацкие деревья, – сказал Хзюка.

Несмотря на сейсс, он пребывал в неважном настроении.

– Что тебя тревожит? – спросил Мартин

Под лапами шуссов стали попадаться самые настоящие цветы, нечто вроде клевера. Видимо, эволюционно более совершенная земная флора теснила растительность Схайссов в относительно прохладных местах. Ящер свесился с седла, сорвал цветок, растер его в лапах и подозрительно принюхался.

– Меня тревожит то, Мартин, что ваши растения побеждают наших. А еще непонятно, смогу ли я вернуться домой.

– С растениями поделать ничего не могу, о Хзюка. А вернуться тебе я помогу.

Хзюка хмыкнул.

– Чтобы вернуться, надо еще уехать.

Хачичеи давненько уже маячили позади. Они ехали довольно медленно, не торопились. Поднимались неровной цепью поперек ущелья. Каждый вел в поводу запасного шусса.

Хзюка оглянулся.

– Уверены, что возьмут нас. Когда прижмут к снегам, – пояснил он.

– Из этого ущелья есть только один выход?

– Еэ. И у нас один выход. Только другой, и хачичеи этого еще не поняли.

Ущелье постепенно суживалось. Речка превратилась в ручей с ледяной водой. Каждый раз, когда приходилось его переходить, шуссы зябко поджимали то одну, то другую лапу. Шусс Мартина неожиданно захромал.

– Ну что ж ты, Мосос...

– Бросай всю поклажу, – приказал Хзюка. – Только оружие оставь.

Подумал и выдал:

– Разумное существо от неразумного отличается оружием.

– Только этим? – усмехнулся Мартин.

– Вот чудак! Нет, конечно. Еще засадами.

Сверху быстро спустился туман. Стало совершенно непонятно, на каком расстоянии находится погоня. Хромающий шусс двигался все медленнее. А тропа исчезла, приходилось подниматься прямо по густой траве. Позади оставалась отчетливо видимая примятая полоса.

– Мы облегчаем путь хачичеям, – заметил Мартин.

– Да, верно. Слезай! Пора идти своими ногами. Мартин спрыгнул на свои затекшие ноги и чуть не упал.

Хзюка приземлился немногим лучше.

Они оставили ущелье и принялись карабкаться по крутому склону, цепляясь за мокрые скользкие стебли. Внизу жалобно верещали брошенные шуссы.

– Теперь у хачичеев нет преимущества, – пропыхтел Хзюка. – Каждый имеет только две ноги! Не отставай, Мартин. Осталось мало пути. Скоро увидишь свою принсессу.

Женский вопрос, видимо, все никак не давал ему покоя. Мартина же волновало несколько другое.

– Ты уверен?

– Да уверен, уверен. Только двигай этими самыми ногами. Сыс!

Мартин замолчал. Обливаясь липким потом, он полз и полз по склону, который уже казался бесконечным. Но вскоре туман над их головами начал розоветь. Потом поредел и наконец остался внизу.

Послышалось щебетание птиц. Мартин и Хзюка оказались на большой горной поляне, залитой до сумасшествия ярким светом. Туманное ущелье осталось позади. Однако оттуда доносились глухие голоса и звяканье металла, хачичеи подбирались все ближе. С их стороны даже прилетела стрела. Упала довольно близко, и запасливый Хзюка ее подобрал.

– Тише сопи, – прошептал он. – На звук стреляют. Идти стало легче, поскольку поляна оказалась почти горизонтальной.

– Отдышался? Бежим! – приказал Хзюка.

Они успели пересечь луг до того, как первые хачичеи выбрались из тумана. Но дальше начинался крутой, покрытый слежавшимся снегом склон. От него веяло холодом. Хзюка остановился и закашлялся. Из его рта вырвался парок.

– Мартин. Если со мной что-нибудь случится, иди прямо вверх, никуда не сворачивай. Там, за льдами, перевал Грор.

– Я дойду только с тобой. Так я обещал машишу Уханни.

– Это зря. У нас кровь... быстро стынет.

– Ничего. Двигайся быстрее. Согреешься. Сыс! Снежный склон становился все более крутым. Скоро в

нем пришлось вырубать ступени при помощи кинжалов. От этой работы Хзюка немного разогрелся и некоторое расстояние они преодолели. Но и хачичеи настигали. Оставив шуссов на поляне, они гуськом поднимались по уже готовым ступеням. То один, то другой приостанавливался чтобы пустить стрелу. Стрелы еще не долетали, но падали все ближе.

– Далеко до перевала? – спросил Мартин.

– Не... знаю. Я сюда не ходил.

Подъем завершился ледяным взлобком. Дальше склон стал более отлогим, но был засыпан рыхлым снегом глубиной по колено. Мартин набросил на сникшего Хзюку свой чапан.

– Иди вперед. Сколько сможешь. Я задержу хачичеев, а потом тебя догоню.

Хзюка заколебался.

– Нельзя тебя оставлять. Всех хачичеев... перебьешь.

– Иди, иди. Шутить после будем.

Хзюка продолжал колебаться. Тогда Мартин подтолкнул его.

– Так правильно. Мягкотелые меньше мерзнут.

– Хог, – покорно сказал ящер. – Теперь ты командуешь, Мартин.

Увязая в снегу, он побрел дальше.

Мартин утвердил ноги на скользком льду и принялся методично посылать стрелы вниз. Раза два даже попал.

Хачичеи остановились, попытались отвечать, но уже не могли в полную силу натягивать тетиву. Их стрелы не долетали. Тогда они молча полезли по ледяным ступеням. Как только падал один, на его месте появлялся другой

Мартин и раньше знал о несгибаемом упорстве схаев, но теперь мог оценить его в полной мере. Хачичеи уже не могли пользоваться луками, шевелились медленно, но продолжали ползти вверх на четвереньках. Как только срывался один, на его месте немедленно появлялся другой. Мартин прекрасно понимал, что случится, если они до него доберутся, но не мог себя заставить целиться в уязвимые места. Ограничивался тем, что с расстояния в пять-шесть метров просто стучал стрелой в шлем, и этого оказывалось достаточно. Ослабевший ящер терял равновесие и скатывался к основанию ледяного бугра, цепляя по дороге еще двух-трех товарищей. Однако оказавшись внизу, все они с неуклонностью заведенных механизмов вновь занимали очередь в начале уже хорошо утоптанной тропы.

Но лед на ступенях становился все более скользким, что очень затрудняло подъем. Когда стрелы закончились, Мартин просто пинал очередного хачичея, и тот катился вниз, сбивая чуть ли не половину ползущей цепи.

Вот все бы войны так протекали! Оборона перевала Грор постепенно превращалась в зимнюю забаву.

Сейсс все еще действовал. Мартин вспомнил свое сибирское детство, взвеселился и даже раздурачился, принося извинения от имени Объединенного Космофлота Солнца перед каждым тычком. И дурачился до тех пор, пока один дюжий хачичей не ухитрился схватить за его ногу.

Вот тут стало не до смеха. Мартин упал, начал отчаянно брыкаться. Это не помогло. Хачичей вполне серьезно держался за голень и всей своей тяжестью старался стащить добычу под гору. Еще секунда-две, и Мартин мог покатиться по скользкому склону. Тогда он выхватил саблю и рубанул. Раз, другой, третий.

Лапы, сжимавшие его ногу, разжались. Хачичей ткнулся лицом в снег. Потом все быстрее заскользил вниз, оставляя за собой красную полосу. Зимняя забава окончилась так же внезапно, как и началась

Опираясь на клинок, Мартин поднялся. На склоне больше никого не было. Все преследователи бессильной, слабо шевелящейся кучей валялись у самого его основания. Некоторое время их можно было не опасаться. Теперь следовало опасаться холода.

Хзюка ушел довольно далеко, шагов на пятьсот, но выбился из сил и безучастно сидел в снегу. В нескольких сотнях метров выше него снежный склон суживался, втягиваясь в расселину между двумя скалами. По всей видимости, это и был перевал Грор.

– Хзюка! Осталось совсем немного идти. Вставай!

– Не... могу.

Мартин оглянулся. Железные хачичеи все же вскарабкались на бугор и пытались встать на ноги.

– Иди один, – сказал Хзюка.

– Нет. Вставай.

– Не могу.

Мартин схватил его за плечи и поставил на ноги.

– Смотри, вон хачичеи идут. Неужели воин племени Сив слабее?

– Ты... почему так сказал?! – зашипел Хзюка.

Он оттолкнул дерзкого, сделал десятка три шагов, но потом качнулся. Мартин обхватил его за плечи.

– Так. Ладно. Погоди, не падай.

Он сбросил кольчугу с себя, потом с Хзюки, присел и взвалил его себе на спину.

– Ну... ты и здоров... мягкотелый... – пробормотал тот. Мартин не ответил. Высокогорье давало о себе знать

одышкой. Увязая в сугробах, шатаясь и часто останавливаясь, он шаг за шагом поднимался к щели между скалами, с которых свисали огромные шапки снега. Время остановилось. Сколько его прошло, Мартин не понимал. Но вот, судорожно хватая ртом разреженный воздух, он привалился к каменной стене. В ушах звенело, перед глазами плыли радужные круги

Позади, на ослепительно блестящем склоне, один за другим падали в снег хачичеи. К сожалению, оставалось их еще много.

– Нельзя... пускать... на перевал, – прохрипел Хзюка. – Доползут.

– Сам знаю.

Отдышавшись, Мартин перетащил Хзюку подальше от входа в расщелину, внимательно осмотрел свисавшие со скал белые наплывы, прицелился и бросил камень.

Кусок базальта ударил в край заструга. С козырька посыпалась снежная пыль, потом отвалился изрядный ком и с шуршанием исчез внизу.

– Хзюка, закрой уши.

– Зачем?

Мартин не ответил. Он набрал в себя столько холодного воздуха, сколько влезло в легкие, задержал дыхание. Перед глазами вновь поплыли радужные круги, а в голове больно застучала кровь.

Собственного крика он не слышал. Но когда открыл глаза, в каменной щели все еще прокатывалось эхо. Хзюка тряс головой и медленно сползал вдоль скалы. А у входа в расщелину клубились вихри. С двух сторон, сверкая в свете Хассара, туда стекали бесконечные белые ленты. Слышались шорох, свист, глухой гул. Все выше и выше по склонам корка наста покрывалась сетью голубых трещин, лопалась; сухие снежные реки приходили в движение. Ускоряясь, они неслись в огромную воронку, крутившуюся у скальных ворот перевала Грор. Вслед за лавиной вниз устремился ветер, сдувая по пути новые массы снега. Там, внизу, все гудело и стонало добрых четверть часа.

Хзюка беззвучно открывал и закрывал рот. Мартин наклонился к нему и крикнул:

– Что? Что с тобой?

– У тебя кровь... кровь из носа течет. Уохофаху Фахах!

– Это не страшно

Мартин оторвал от рубахи два лоскута и вставил их в ноздри.

– Залесай на спину, Хсюка, – прогнусавил он. Хзюка воодушевился.

– Нет. Сам пойду.

– А сможешь?

– С тобой – куда угодно. Уохофаху Фахах!

– Очень рад. Ну, поднимайся.

Покачиваясь, Хзюка встал, и они побрели дальше.

Сил оставалось все меньше, но и склон был уже не крутым. Наконец они достигли ясно различимой седловины между двумя вершинами.

– О Мартин! Смотри, там... знаки твоего... племени. -Где?

– Там... наверху.

Хзюка слабо махнул рукой. Мартин поднял голову и вытер со лба пот. Сбоку, на гладкой скальной стенке, красовались аршинные буквы:

«СВИРИСТЕЛ СТОЕРОСОВ БЫЛИ ЗДЕСЯ»

Под скалой, в закрытой от ветра нише стояла бутылка знаменитой муромской водки.

– Ну вот, – прохрипел Мартин. – Дошли, кажися. Он усадил Хзюку на камень.

– Что будем делать? – спросил ящер.

Мартин посмотрел назад. Там мела поземка. Хачичеев не было видно. Ни одного. Угомонились, рептилии. Только лавиной их и проймешь...

– Што путем телать? – вновь бормотал Хзюка. Быстро он охлаждался все же.

Мартин вынул кинжал и откупорил бутылку.

– Будем пробовать сейсс мягкотелых. Только осторожно. Хзюка хлебнул из горлышка, вытаращил глаза, хватанул

ртом снега, а потом сообщил: – Хугиссу! Это же не сейсс, а... У меня огонь в животе. Мартин зажмурился и сделал большой глоток.

– Да, это сильный сейсс. Ну что, согрелся?

– Хог! Сейсс холодный, а становится тепло.

Мартин посмотрел вперед. Снежная поверхность там явно шла под уклон. Это означало, что перевал Грор остался позади.

– Так и должно быть. Считай, что мы выжили, Хзюка. Ящер попытался встать, но не удержался и упал на четвереньки.

– Ты мне брат, Уохофаху Фахах, еэ. Уваж-жаю.

– Ну, еще бы, – серьезно сказал Мартин.

8. НОЧЬ И КОШМАРЫ

Весь первый этаж мельницы занимала одна большая комната. Она была скудно освещена тлеющими углями камина. Напротив камина располагалась лестница на второй этаж. Еще тут было несколько шкафов, кресло, стол и широкие лавки у стен. Пахло сушеными травами, сосновым дымком и еще чем-то – очень приятно, томно, волнующе.

Незнакомца уложили на лавку. Промеха водрузила на стол старинный фонарь.

– Убери тулуп, – распорядилась она. Иржи убрал.

– Ой, – сказала девушка. – Да ведь это же...

– Вижу, – недовольно сказала Промеха. – Помолчи. Она пощупала больному лоб, запястье, постучала костяшками пальцев по его груди.

– Пневмония? – спросила девушка.

– Двухсторонняя. Где ты его нашел, пастух?

– У Говоруна, на покосе Фомы

Промеха покачала головой.

– М-да. Через ледник босиком прошел. Ноги, конечно, обморожены. Ты его знаешь?

– Первый раз вижу. Не наш он, не деревенский.

– А чего тащил? Иржи разозлился.

– Я думал, вы добрая. Промеха усмехнулась.

– А ты парень непростой.

– О да, – подтвердила девушка.

– Я могу идти? – спросил Иржи.

– Горд, горд, – довольно сказала Промеха. – Весь в отца. Нет, Камея, воспитание воспитанием, а от генов не убежишь.

– Все же, мне кажется, вы преувеличиваете значение наследственности.

Иржи молча двинулся к двери. Ему не нравилось, когда о нем разговаривали как о постороннем предмете. Промеха усмехнулась.

– Постой, – сказала она ему в спину. – Ты ничего не хочешь спросить?

Иржи заколебался и повернулся.

– А можно?

Промеха неожиданно улыбнулась. Не усмехнулась, а именно улыбнулась.

– Теперь тебе многое можно. Заслужил.

– Вы знали моего отца?

– А как же. Очень даже хорошо.

– Он в самом деле был небесником?

– А тебе бы этого хотелось?

– Мне хотелось бы знать правду.

– Что ж, получай свою правду. Да, он был небесником. И продолжает оставаться, между прочим.

– Продолжает... – повторил Иржи. – Вы думаете, он жив?

– Конечно. Небесники умирают весьма неохотно

– А где он сейчас?

– Точно не знаю. Где-то в Схайссах.

– У ящеров? Да зачем же?

Больной на лавке раскашлялся. Промеха покачала головой.

– Потом расскажу, если время будет. Сейчас есть более срочные заботы. Садись-ка к камину, сохни и не мешай. Камея, неси простыню, одеяло и плесневин. Да, и бутылочку шериса прихвати.

– Сударыня, а где у вас вино хранится?

– Там, наверху, в буфете стоит.

– Одну минуту.

Девушка легко взбежала по темной лестнице. Иржи понял, что гостит у Промехи она не впервые.

Вернувшись, Камея поставила на стол рядом с фонарем блестящую металлическую коробочку, вынула из нее стеклянную трубку с поршнем и к ней присоединила иглу. Иржи вспомнил, что эта штучка называется шприцем.

– Сколько? – спросила Камея.

– Сколько, сколько, – проворчала Промеха. – Полную дозу, вот сколько.

– Пробу делать?

– Ни к чему. У них аллергии не бывает.

– Значит, он и в самом деле...

– Именно.

– Просто не верится. Столько ждали...

– А вот сейчас ждать не надо, – проворчала ведьма.

– Ой, простите.

Ничуть не смущаясь вида голой мужской ягодицы, Камея вонзила иглу. Потом налила чашу вина, высыпала туда какой-то порошок, тщательно перемешала.

Иржи помог перевернуть больного на спину. Тот с трудом проглотил микстуру и что-то пробормотал. Камея вопросительно посмотрела на Промеху.

– Столько старых слов, – задумчиво сказала та. – Он попросил добавки. Но пока хватит. Налей-ка лучше добру молодцу. Зовут его, кстати, Иржи, и он страшно любопытен. Что, не так?

– Так, – сказал Иржи и насупился.

– Я заметила, – сказала Камея.

– Скажи-ка, Иржи, и не страшно было ко мне идти? – спросила Промеха.

– А чего страшного? – небрежно спросил Иржи.

– Да я же ведьма.

– А это правда?

– Ну, смотря что понимать под этим словом. И ночь на дворе.

– Я темноты уже не боюсь, – уклонился Иржи. – Вырос.

– Знаю, – загадочно сказала Промеха.

Иржи почувствовал тревогу. Что еще она знает, интересно?

– А мне в самом деле нальют? – нахально спросил он.

– Да с удовольствием, – улыбнулась Камея, наполняя вторую чашу.

Она была стройной, темноволосой, с пухлыми губами и гордой шеей. Из ее рук Иржи выпил бы что угодно.

– Вы совсем продрогли, – заботливо сказала помощница ведьмы. – Садитесь же к огню.

Иржи пошевелил кочергой в камине. Затрещало полено, пламя вспыхнуло, темнота отступила в углы комнаты.

– Ой! – сказала Камея. – Что с вами?

– А что со мной?

– Да на вас кровь.

– Где? – удивился Иржи.

– Вот здесь, видите? – Она тронула его за плечо. Иржи заметил на рукаве рубашки бурые пятна.

– Вы ранены? – спросила Камея.

Он недоверчиво ощупал разные части тела.

– Да вроде нет. Наверное, это кровь Однорожки.

– А кто такая Однорожка?

– Корова бабки Каталины. Ее ящер убил. -Кто? – Ящер.

– Самый настоящий?

– Ну... весьма.

– Ой, – сказала Камея, – неужели отец прав?

– Ты не ошибся, мальчик? – спросила Промеха. – Где ты видел ящера?

– В лесу, что выше Замковой горы.

– Точно не померещилось? Иржи обиделся.

– Вот, – сказал он, выдергивая из полушубка стрелу, – это тоже померещилось?

– Стоп, – быстро сказала Промеха, – не трогай наконечника!

Обернув руку простыней, она взяла стрелу и поднесла ее к фонарю.

– Ящер за тобой гнался?

– Если бы у меня тоже был лук...

– Ну-ну, герой. Обижаться не на что. Запомни, боевые стрелы ящеров бывают отравленными. Тебе очень повезло. Видишь коричневую смолку?

Иржи наклонился. -Да.

– Вот это отрава и есть. В подсохшем виде.

– А что за яд? – спросила Камея.

– Тубокурарин.

– Ого. Ой. Промеха кивнула.

– Да. Вот такой вот огогой. Иржи, ящер был на драконе?

– Не приметил.

– Хм, дракона он не приметил. А ящеров сколько видел?

– Только одного.

– Странно. В одиночку они не ходят.

– Одного, знаете ли... тоже бывает достаточно.

– Еще как, – кивнула Промеха.

– Сударыня, – сказала Камея. – Что же я стою? Надо срочно ехать

– Куда? В лапы динозаврам? Сиди уж. Камея тут же вскочила.

– Боже мой! Я забыла запереть дверь.

– Тихо!

Промеха встала. Тут за стеной шумно вздохнули. Дверь приоткрылась. В ее проеме показалась рогатая головища. Иржи схватился за свой нож, но потом развеселился.

– Ладно, не бойтесь. Это всего лишь Рыжуха.

– Ох, – сказала Промеха уже с верхней ступеньки лестницы, – ну, пастух, теперь мы квиты.

– Вот не думал, что вы можете испугаться.

– Могу, могу. Даже не помню, как на лестницу-то занесло. Стыд и срам в моем возрасте! В деревне только не рассказывай.

Иржи улыбнулся.

– А все равно не поверят. Даже в то, что я к вам приходил.

– Смотря кто. Иоганн – человек без предрассудков. И кузнец ваш – тоже.

– Я умею молчать.

Промеха спустилась с лестницы, глянула испытующе и опять кивнула.

– Знаем, знаем.

И опять Иржи удержал себя от вопроса, что и откуда знает о нем Промеха. Решил не поддаваться на все эти намеки. Не маленький уже. Хочешь сказать что – так говори прямо. Нечего наживку подбрасывать.

– Молодец, молодец, – непонятно за что похвалила Промеха.

В это время больной начал шевелиться и бормотать. Часть слов Иржи узнал, но смысла не уловил.

– Все хорошо, дорогой, – сказала Промеха. – Спи, тебе нужен покой.

Незнакомец вместо этого открыл глаза.

– Где Эварт? – Какой Эварт?

– Эварт. Он... нес меня через речку.

– Вас нес этот юноша, – мягко сказала Камея. Больной мутными глазами посмотрел на Иржи.

– Это не Эварт. Значит, они его... схватили.

– Кто?

– Рептилии.

– Ой, – сказала Камея, – а где же маркиз? Промеха взяла ее за руку.

– Мы ничем не поможем. Нужно ждать утра. Иржи, отгони, пожалуйста, свою рогатую приятельницу. Да дверь закрой. Достаточно уже приключений для одной ночи.

Иржи задвинул оба засова и даже набросил крючок для верности. Услышав звяканье, больной поднял голову, повернулся на бок и, обведя собравшихся лихорадочным взглядом, начал торопливо говорить.

Слова звучали непривычно. Он упоминал трансцендентный переход, который так засасывает, что даже звездному вихрю не хватит мощности, говорил о несинхронных темпорумах, обреченных мирах, пересадках разума; вновь звал Эварта и просил его не прятать, поскольку дело серьезное.

Промеха внимательно слушала.

– Говорю вам, предупредите звездный вихрь! – выкрикнул незнакомец.

После этого обессилел и впал в забытье.

– Он бредил? – спросила Камея.

– Не совсем.

– Что он сказал?

– Они к нам летят, девочка. Перед нами не кто иной, как штурман звездного корабля «Альбасете».

– Ах, неужели... Но почему так медленно, так долго?

– Случилось нечто, что им пока не по силам.

– А где же сам корабль?

– Сам корабль? Берусь предсказать, что обломки транспортного звездолета «Альбасете» скоро появятся где-нибудь в Ничьей Земле. Если еще не появились

– Сударыня, – изумленно спросил Иржи, – так вы его знаете?

Он кивнул на больного.

– Кого, Шегена? Знаю, конечно. Встречались лет девяносто назад.

– Девяносто? Позвольте, значит, вы тоже...

– Да, Иржи. Я тоже небесница, если ты это хотел узнать.

Вот оно что, подумал Иржи. Он вспомнил шаги в подземелье: шарк-шарк, стук, шарк-шарк, стук. Промеха же с палкой ходит! Можно было и раньше догадаться. Выходит, старуха не просто так живет. Хранительница Замковой горы, вот кто она на самом деле! Отсюда и годы ее длинные... Наверное, от мельницы подземный ход есть. Вот это да, вот это тайна! А в деревне никто и не подозревает! И сказать ведь никому не скажешь... Жаль.

– Так ты умеешь молчать, Иржи?

– Да. Умею, – твердо сказал Иржи.

– Вот и ладно. Вот и хорошо. Верю я тебе.

– А что такое звездный вихрь? – спросила Камея. Промеха вздохнула.

– Эх... Так назывался тяжелый крейсер космофлота Солнца, ребятки. Может быть, и до сих пор еще называется.

– Солнце... – повторила девушка. – Я очень люблю это слово. Оно теплое и ласковое. Его даже произносить приятно. Солнце...

Промеха недовольно на нее покосилась.

– Звезда как звезда, вполне заурядное светило.

– Это для вас оно заурядное, – возразила Камея. – Вы под ним выросли. Видели города Земли, Марса, Титана. Слушали волшебную музыку, общались с чудесными людьми. Прожили столько счастливых лет! А я, а мы...

– Ладно, ладно, – сказала Промеха, отворачиваясь. – Хватит лирики. Солнце далеко, а ящеры близко. Что делать будем, ребята?

– Мужиков надо оповестить, – солидно сказал Иржи. – Про этих, про ящеров. Как бы беды не наделали

– Вряд ли их много. Холодновато еще. Но ты прав, осторожность не помешает. Вот что. Поднимайтесь-ка вы наверх да хорошенько осмотритесь. Если ничего страшного не заметите, ты, Иржи, пойдешь в деревню. Расскажешь о ящере, но ничего более. Не стоит говорить, кого ты нашел да почему у меня оказался. Согласен?

– Ясен перец, – ответил Иржи.

– Иначе колдуном тебя объявят, – усмехнулась Промеха.

– Это запросто, – со снисходительным видом кивнул Иржи.

Уже успел забыть, что полчаса назад сам считал Промеху ведьмой.

На втором этаже мельницы оказалось поуютнее, чем на первом. Стены обеих комнат были обшиты досками, на одной даже висело зеркало. Полы устилали шкуры – плата за врачевание, как догадался Иржи.

Еще там находились шкафы с большим количеством книг, кресла, две кровати, буфет со множеством причудливых склянок.

Камея задула фонарь и открыла ставни. Став рядом, Иржи понял, что томный запах исходит от нее. Это его взволновало, и он долго не решался заговорить с ней. Камея была очень не похожа на девушек, которых ему доводилось видеть раньше. В ней сочетались противоположности – мужская одежда с женским изяществом, открытость с недоговоренностью, простонародное ойканье с правильной, несколько книжной речью, утонченность феи с уверенностью опытного фельдшера; все это складывалось в загадку.

– Наверное, вы живете в городе, мадемуазель? – наконец спросил Иржи.

– Иногда, – подумав, сказала Камея.

– В Юмме?

– Нет, несколько дальше. Знаете, ящеров вроде не видно. Окно, у которого они стояли, выходило на деревню. Там

горели редкие огни, слышались отдаленные голоса людей лай собак, мычание коров. Со стороны трактира даже рыдания шарманки доносились.

От этих столь знакомых звуков, от запаха свежего хлеба, принесенного ветром, от самого ветра, прохладного, но приятного, происшествие в лесу показалось Иржи странной, не с ним случившейся и не столь уж страшной сказкой. Уже много лет жители Поммерна не знали ни войн, ни голода, ни мора, попривыкли к сытой, размеренной жизни. Не хотелось верить, что лихие времена возвращаются. Хотя ящер и был, но что с того? В Поммерне очень сильная армия, а штуцеры это вам не луки.

– Все спокойно, – сказала Камея.

На крыльце ближней избы Иржи различил Иоганна, высматривающего Рыжуху. Корова в этот момент шла по плотине и, наверное, здорово удивляла хозяина.

– Здесь спокойно, – осторожно уточнил Иржи.

Они перешли в другую комнату. Камея открыла окно со стороны Замковой горы и тут же попятилась, невольно прижавшись к Иржи, потому что на плотине шевелились тени. Иржи почувствовал, что она дрожит.

– Ну-ну, – небрежно сказал он. – Это не ящеры.

– А вы хорошо запомнили их внешний вид? Иржи вспомнил свое страшилище.

– Да уж. Захочешь – не забудешь. Но дело не в этом. Смотрите, там лошадей ведут, а не драконов.

Камея радостно подпрыгнула.

– Это де Нанж! Они вернулись.

– Кто – они?

– Да гвардейцы.

– Гвардейцы его высочества? Здесь?

– Ну да.

– Здорово! Ни разу не видел.

– Что ж, сейчас увидите. Пойдемте открывать!

Она сбежала по лестнице до того, как Иржи успел задать вопрос

* * *

Первым вошел офицер с погонами лейтенанта. Невысокий, но широкоплечий, с щегольскими усиками и холодным взглядом. Даже в насквозь промокшем мундире он умудрялся сохранять непринужденную изысканность движений. Вместе с ним в мельнице появился целый букет новых запахов – лошадиного пота, горьковатых духов, дорогого табака и чуть-чуть, едва уловимо, – вина.

Прямо с порога де Нанж отвесил два поклона – Камее и Промехе, чем порядком удивил Иржи. Промеха – еще ладно, ее все побаиваются, уж такая она есть. Но кто эта девушка, иногда живущая в городе, если даже такой аристократ перед ней шею гнет? Непонятно.

Вслед за командиром вошли солдаты. Иржи сразу узнал фиолетовые мундиры замковой стражи, личной гвардии курфюрста. Их было десять, считая зверского вида капрала с сабельным шрамом на лице.

Составив оружие в угол, гвардейцы принялись раздувать камин. Капрал шевельнул бровями. Двое молча повернулись и вышли. Часовые, догадался Иржи. Ясен перец.

– Нашли? – спросила Промеха.

Лейтенант снял перчатки, небрежно бросил их на стол и протянул руки к огню.

– Нет, сударыня. Темно очень. Кто это у вас на лавке?

– Один из тех, кого вы искали. Офицер удивленно обернулся.

– Вы и в самом деле ведьма, мадам?

– А вы верите в ведьм, Виктор?

– Как прикажут, – усмехнулся лейтенант.

– Сказано откровенно.

– Человек не должен скрывать отсутствие убеждений. Военному же человеку они просто вредны.

Промеха дважды хлопнула ладонями.

– Браво. Его высочество большой коллекционер характеров

– О нет. Он коллекционирует специалистов. Характеры только терпит. Скажите, где вы нашли герра небесника?

– Его нашли не мы, а вот этот юноша. Его зовут Иржи. Он пас коров западнее деревни.

Лейтенант изволил заметить Иржи.

– Ну и где ты его нашел? Иржи объяснил.

– Прав, значит, его высочество, – сказал офицер. – После землетрясений они и появляются. Но... коровы, пастух, землетрясение. Какая связь?

– Это еще не все, – сказала Промеха. – Взгляните. Только осторожно, там яд.

Лейтенант взял стрелу и присвистнул.

– Хорошо ковать научились. Откуда?

– Иржи принес.

Лейтенант посмотрел на Иржи с некоторым интересом.

– Следовательно, в тебя стреляли, пастух? – Да.

– Сколько их было?

– Пока только один.

– А ты парень ловкий, – сказал де Нанж. – Не каждый и от одного ящера уйдет.

– Война будет? – тревожно спросила Камея.

– Пренепременно, мадемуазель. Вопрос лишь – когда. Ясно, что летом. Холода ящеры не выносят. М-да. Вот чего я не пойму. Как они прошли? На перевалах ведь вечный снег лежит.

Лейтенант повертел в руках стрелу.

– Если бы не эта вещица, не поверил бы я тебе, пастух.

– Осторожно, де Нанж, – сказала Камея. – Тубокурарин.

– Благодарю, ва... мадемуазель. Я помню.

– Виктор, помолчите, пожалуйста, – вдруг сказала Промеха.

Она сидела у камина и сосредоточенно глядела на язычки пламени

– Ничего не слышу, – сказал лейтенант. – Быть может, почудилось?

Старуха качнула головой.

– Ну-ка, ребята, откройте дверь. Один из солдат выполнил ее просьбу.

Сначала слышалось лишь позвякивание уздечек, журчание воды у плотины да мирные вечерние шумы близкой деревни. Де Нанж пожал плечами, собираясь что-то сказать, но в этот момент с гор долетел слабый, необычный звук – полусвист-полурев.

В деревне, словно по мановению чьей-то могущественной руки, стихли все вечерние звуки. Потом к ночному небу взлетел одинокий, до жути тоскливый вой. Вероятно, Бернгардт вложил в него всю свою собачью душу.

– Умный пес у Иоганна, – заметила Промеха. – Хотя и суеверный.

Офицер протянул стрелу капралу.

– Люка, я беру двух человек в сопровождение. Остальные остаются здесь. Забаррикадируйтесь. За безопасность дам отвечаете головой. Подкрепление прибудет через два дня. Ты, пастух, поедешь со мной. Эй, кто-нибудь, дайте ему плащ.

– Я тоже отправляюсь с вами, – сказала Камея. Лейтенант поморщился.

– Несу за вас ответственность, мадемуазель. Здесь безопаснее.

– Вы не можете решать за меня, сударь.

– А я? – рассеянно спросила Промеха.

– Вы? Вы можете, – с досадой сказала Камея. – Но выросла я уже!

– Все выросли, – улыбнулась Промеха. – Иржи вырос, ты выросла. Ну... я ведь тоже не детка.

Девушка вздохнула и покорно уселась на лавку. Иржи никак не мог разобраться в отношениях между этими людьми. Почему лейтенант гвардии самого курфюрста не может решать за Камею, которая повинуется какой-то деревенской Промехе, пусть и небеснице? – Идем, пастух, – сказал де Нанж. Камея встрепенулась.

– Одну минуту, маркиз.

Она нырнула в темный угол. Послышался скрип дверцы.

– Иржи, возьмите, пожалуйста. – Камея протянула пару небольших пистолетов. – Заряжены, – предупредила она.

Иржи растерялся.

– Спасибо, – пробормотал он. – Я их верну.

– Да уж, – обронил де Нанж. – Несколько карат бриллиантов. Не по чину, милейший.

– Что такое? – со сдержанным гневом спросила Камея. Лейтенант отвел взгляд. При выходе он явно подавил в

себе желание хлопнуть дверью. Зато снаружи, бросив Иржи поводья одной из лошадей, он высокомерно бросил:

– Мадемуазель Камея вольна распоряжаться своим оружием. Но рядом с ней чтоб я больше тебя не видел! Никогда. Понял, свинопас?

– Я пасу коров, – сказал Иржи, удивленный его озлобленностью.

– Да? Наверное, неплохо получается? Вот и занимайся этим, мальчик. Не вздумай претендовать на большее. Ради своего же блага.

Иржи удивленно промолчал. Вот разбушевался барин! Нет, кто же такая эта Камея?

Ведя лошадей в поводу, они шли вдоль главной улицы Бистрица, колотили в ворота, вызывая заспанных, лохматых мужиков.

– Костры! Живо разводите костры! – кричал де Нанж.

– А что такое, ваша милость? Заморозок, что ли?

– Какой там заморозок, болван! Ящеры идут.

– Свят, свят...

Скоро в Бистрице загудел набатный колокол. Заливались псы. На окраинах уже плясали первые языки пламени, туда волокли дрова и охапки соломы. Но не угадали. Беда пришла не с поля, а со стороны Быстрянки. Часу во втором ночи на берегу страшно затрещали кусты. Послышалось шумное сопение. Над ивами, четко выделяясь на фоне светящегося неба, появилась огромная безухая голова.

– По коням, пастух! – приказал де Нанж и вскочил в седло.

Выбравшись на береговой откос, чудовище помедлило, осматриваясь, потом грузно двинулось к церкви. Вероятно, именно звук колокола привлек внимание дракона.

Подойдя к звоннице, он сунул морду под крышу. Колокол коротко звякнул и будто захлебнулся. На мгновение по всей деревне установилась жуткая тишина. Мужики сдернули шляпы. И вдруг истошно завопила женщина, вновь завизжали, захлебнулись лаем собаки, подали голос козы, куры, коровы и даже кошки.

– Где же солдаты, ваше благородие? – кричал вцепившийся в стремя де Нанжа Фома. – Где, где солдаты?!

Де Нанж хлестнул его плетью.

– Сейчас же запаливай костер, дурак!

Опомнившись, Фома неуклюже побежал вдоль улицы.

А дракон стоял у колокольни и дергал шеей, добычу заглатывал. Стоял совсем близко, как показалось Иржи. Он даже различал красные отблески пламени в глазах чудовища. Еще он видел, как на своем крыльце Иоганн медленно поднимал штуцер, а во дворе подпрыгнул, да так вроде и остался висеть в воздухе Бернгардт. Было похоже, что собака не улетает в небо только потому, что ей мешает цепь.

В шуме переполоха выстрел прозвучал почти неслышно. Но Иоганн не промахнулся. Дракон взревел, дернул уродливыми, непропорционально короткими верхними лапами. Повертев головой, он наклонился и двинулся к дому Иоганна. Через минуту от тяжкого удара рухнула труба, обвалилась крыша, но сруб из столетних лиственниц не рассыпался, выдержал. Его складывал еще дед Иоганна, на совесть складывал

Из Иоганновых ворот выкатился клубок вздыбленной шерсти. Бренча оборванной цепью, Бернгардт с визгом помчался по деревне. Когда он пробегал мимо школы, во дворе вскрикнула и упала Анхен. Тут Иржи вышел из оцепенения. Рядом с домом Иоганна находился его собственный дом, в котором осталась мать.

Выдернув из-за пояса один из подаренных пистолетов, он взвел курок и поехал вперед. Гвардейская лошадь хрипела, норовила встать на дыбы. Иржи свободной рукой натягивал поводья, колотил ее пятками, рукоятью пистолета, кричал ругательства, кое-как заставляя двигаться в нужном направлении.

Дракон тем временем развалил избушку Каталины и остановился. Молча, открыв пасть, он следил за приближавшимся всадником.

Лошадь не слушалась узды, вертелась, норовила встать на дыбы. Времени как следует прицелиться не было, поэтому Иржи выстрелил прямо в необъятное брюхо. Вторым пистолетом он воспользоваться не успел, поскольку лошадь окончательно обезумела.

Мелькнули де Нанж, два гвардейца со штуцерами на изготовку, сын кузнеца Ференц с раскаленным бруском железа, мужики на четвереньках, раздувающие огонь под кучей соломы. Потом земля опрокинулась.

Если долго не проходить курса реювенации, приходит старость. За тем, как она наступает, можно наблюдать, это любопытно. Признаки просты. Когда голову трудно заставить о чем-то думать – это она, старость. Голова быстро устает мыслить, все время норовя отдаться на милость случайных восприятий. Так же, как и в раннем детстве, обыденные звуки, вполне привычные образы, запахи воспринимаются обостренно и доставляют покойное удовлетворение сами по себе, без всякой смысловой обработки. Убаюкивающее удовлетворение. Ничего другого от мира уже не требуется, да и мозг с большой легкостью проваливается в дремоту

– Сударыня, проснитесь!

Промеха открыла глаза. Над ней склонилась Камея.

– С вами все в порядке?

– Ну, с учетом возраста. А что случилось, детка?

– Дракон в деревне!

Камея повернула кресло, в котором сидела стареющая небесница. У окна стоял мрачный капрал Люка.

– Отчаянный малый, – пробасил он, отодвигаясь.

В это время, борясь с лошадью, Иржи приблизился к чудовищу и выстрелил.

– Неплохо, – сказал Люка. – Только надо бы сразу из двух.

– Неплохо бы вашим солдатам заняться делом! – гневно сказала Камея.

– У нас приказ, мадемуазель.

– Давно спорите? – спросила Промеха.

– Давненько, – мрачно сказала Камея. Капрал промолчал.

– Люка!

– Да, сударыня.

– Я прошу вас нарушить приказ.

В пересеченном шрамом лице капрала что-то дрогнуло.

– У вас восемь ружей, Люка. Один хороший залп, и на вашей совести не будет лишних могил. Кроме того, у вас есть чисто служебное оправдание.

– Какое?

– Вы идете на выручку своему командиру, не так ли? В случае осложнений сошлитесь на меня.

– Я помню, чем вам обязан, мадам, – медленно сказал Люка. – Разрешите идти?

– Удачи!

– Благодарю. Она нам не помешает. Люка грузно сбежал по лестнице.

– По коням, бездельники!

Бездельники оказались не такими уж и бездельниками, стрелять умели. Дракона они убили, чем спасли Бистриц. Правда потом, когда де Нанж уехал, поголовно напились в трактире. Никакая гвардия не устоит, если деревня угощает...

Когда дракон бил в стену, Матильда упала и сломала руку. Фридрих начал заикаться.

Каталину похоронили честь-честью. Если б могла видеть, осталась бы довольной. А вот Тео собирали по кусочкам. После того, как извлекли из чудовища. Это он звонил в колокола. Поэтому помянули беднягу с особой благодарностью, то есть пили очень старательно и на могилу не забывали плеснуть.

В Бистрице же после той славной ночки началась новая жизнь. Какая-то другая, не прежняя. Прежнее ощущение привычной безопасности рухнуло. Провожая Иржи в армию, Иоганн сказал:

– Круто все закручивается.

– Что закручивается?

– Да все. Теперь держись.

– До чего ж мне пророчества надоели, – в сердцах сказал Иржи.

9. НИЧЬЯ ЗЕМЛЯ

Мартин прислонил Хзюку к скале, хорошо обогреваемую Хассаром. Впрочем, Хассар отныне следовало именовать Эпсом, поскольку Схайссы со всеми своими прелестями остались позади.

В такое сразу и поверить-то было трудно. Но сверкавший склон был совершенно пуст. Только в снегу голубели цепочка следов, оставленная им самим, да две борозды от ног Хзюки – мало того что ящер вконец ослабел, он еще изрядно захмелел, пришлось волочить доблестного офсамаша племени Сив от самого перевала

Но более – никаких признаков так называемой разумной жизни. Бывает же так...

– Хог, – сказал Мартин. – Слава тебе, Мосос. Спасибо, старик!

С большим усилием он встал, разогнул спину, подошел к обрыву. Но ноги противно дрожали, поясница болела, а голова кружилась. Пришлось опять сесть, самочувствие оставляло желать лучшего. Зато внизу все было очень мило, прямо на загляденье.

Весенний день сиял как на курортной открытке. Над Ледяным хребтом распахнулось небо с редкими, полуразмытыми сгущениями облаков. Под ногами лежала уютная долина. Справа и слева ее подковой охватывали скалистые отроги. Между ними тек ручей. Он начинался прямо под кручей, на которой расположился Мартин, потом несколько километров петлял по склону и наконец вливался в озеро на противоположном крае горной чаши.

По берегам озера густо зеленели сосны. Дальше, замыкая панораму, возвышались три крутые, но невысокие горы. Их голые скалистые вершины отражались в спокойной неподвижной воде. Лишь у противоположного северного берега поверхность озера была подернута морщинами волн; очевидно, там находился сток.

Без особого труда Мартин припомнил карту, в свое время он готовился и к более сложным задачам. Урочище Уш-Тобе, или Три Горы. Или Райская Яма, вот как называлось это место в разных странах. Райская из-за того, что здесь почему-то постоянно держалась хорошая погода и никогда не наступала зима. Точнее, не ложился снег: гейзеры не давали.

Мартин знал, что Райская Яма имеет в поперечнике около пятнадцати километров и приходится всего лишь младшей сестренкой куда более солидной ямище. Дальше, за тремя горами, находилась так называемая Ничья Земля. Она представляет собой типичную «звездную рану», или астроблему, – след давнего столкновения Терраниса с крупным астероидом.

Случилось это очень давно, около девяноста миллионов лет назад. Но сила взрыва была так велика, что замедлила вращение планеты. С тех пор сутки на Террранисе заметно удлинились. А миллиарды тонн пыли, повисшей в атмосфере, преградили путь солнечному свету. В течение нескольких лет фотосинтез на поверхности раненой планеты был практически невозможен, она значительно охладилась, покрылась многочисленными ледниками. Однако все эти последствия при всем своем ужасающем масштабе были вполне закономерными. Удивляло другое – сравнение с Землей.

Люди на Терранисе сумели сохранить многие знания о своей прародине. В частности, терряне помнили, что на Земле после сходной по масштабам катастрофы и флора, и фауна радикально обновились. Вымерло немыслимое число живых существ, включая и знаменитых динозавров. А вот на Терранисе получилось иначе. Динозавры не только выжили, но еще и сумели развиться до своей высшей, разумной формы в виде схаев.

Над тем, как это могло произойти, много лет ломали голову все палеонтологи университета Мохамаут. Увы, безрезультатно. Одних естественных причин для объяснения не хватало. Напрашивался совершенно определенный вывод: часть биосферы Терраниса кто-то сознательно уберег. Кто-то гуманный, мудрый и невероятно могущественный. Возможно, Мосос.

Как бы там ни было, после здешнего Апокалипсиса минуло девяносто миллионов лет. Огромная воронка постепенно заполнилась осадочными породами и превратилась в просторную, вытянутую в широтном направлении низменность, со всех сторон окруженную горами. Почва здесь очень плодородная, с тучными лугами, на которых может пастись огромное количество скота, а недра чрезвычайно богаты полезными ископаемыми. Однако в Ничьей Земле никто не живет.

Причин тому много. В горах часто извергаются вулканы, происходят землетрясения, случаются сели и гигантские оползни. Грозы сопровождаются страшными ливнями, после которых реки разливаются на множество километров. А по пустынным берегам Грохочущего озера даже цунами прокатываются. От егерей пограничной стражи Мартин слышал, что временами в Ничьей Земле сами собой образуются бездонные провалы. Потом сами же и закрываются, как бы срастаясь. Словом, любой из известных катаклизмов мог иметь здесь место, причем в совершенно неизвестный момент.

Неудивительно, что об этой долине ходили весьма мрачные легенды. Считается, что в ней обитают злые духи, насылающие на людей облысение, импотенцию, странные болезни да раннюю смерть. И вот это было правдой. Уж Мартин-то доподлинно знал, где рассыпался на части звездный лайнер «Фламинго». Погиб, изрядно окропив местность ракетным топливом, припорошив токсичными окислами металлов и радиоактивной пылью... Было такое, было. Один лишь аварийный шнелльбот уцелел.

Мартин встал, стараясь заглянуть подальше.

С севера Ничью Землю окаймляет Драконий хребет. За ним находятся владения халифа магрибского и Поммерн. Райская Яма располагается тремястами километрами южнее, почти напротив границы между этими не слишком добрососедскими государствами.

В общем, занесло далековато. Не меньше двух недель пешего хода. Причем хорошего хода, на который Хзюка не способен тоже как минимум две недели, поскольку обморозил ноги.

Кроме того, по Ничейной Земле бродил народец не всегда приятный в общении. Муромские ребята еще куда ни шло, при случае следовало вернуть бутылку неизвестному Свиристелу Стоеросову. Еще лучше – распить ее со славным землепроходцем, которому явно найдется что порассказать в хорошей компании. А вот беглые каторжники, магрибинцы да вольные охотнички из горцев – это все людишки иного сорта и других повадок. Оружия у них куда больше доброжелательности. Могут и заминки случиться. Очень даже могут. Но идти надо. Очень даже надо. Если не удастся придумать ничего получше.

Мартин вернулся к скале, у которой грелся и дремал Хзюка.

– Я буду тебя нести, – сказал он. Ящер открыл глаза.

– Меня? Это еще что! Сам пойду.

– Нельзя. Гангрена начнется.

– Гангрена? Это еще что?

– Это когда ноги загнивают.

– А, зигра. У нас это зигрой называется. Плохая штука. Но я сам пойду. Если начнется зигра, ты меня брось. Оставь четыре стрелы и брось. Твое задание важнее моих ног.

– И так нельзя. Мне тебя бросать никак нельзя.

– Да почему? Я же рептилий.

– Забыл, что говорил на перевале, рептилий?

Хзюка умудрился сделать свое лицо еще более неподвижным, чем обычно.

– А что я говорил? Мартин усмехнулся.

– Хахэхо уффики! Уловки женщины.

– Какие еще уловки, мягкотелый? – нахохлился Хзюка.

– Братом меня называл. Неужели забыл?

– Это все из-за вашего сейсса.

– Так ты мне не брат?

– Ну, брат, брат.

– Значит, я тебе – тоже. Понимаешь со всех сторон?

– Со всех, – пробурчал ящер. – Ладно, тащи, мягкотелый. Скажи только, как вы от своего сейсса не растворяетесь? Не знаю даже, как его назвать получше

– Да чего мучиться? Огненная вода, – подсказал Мартин.

– Хог. Хорошее название.

– Его знающие люди придумывали. Только, братец, с нашим сейссом будь поосторожнее. Алкогольдегидрогеназа у тебя слабая.

Хзюка обиделся.

– Не слабее, чем у мягкотелых! На трех уффиких хватает, пока не жаловались.

Мартин рассмеялся, попробовал объяснить, что такое ферменты, но не смог. Хзюка соображал все еще туго, а в школу не ходил.

И мягкотелый тащил. Скользя, спотыкаясь, с частыми остановками. Переносил холоднокровного шагов на сто – сто пятьдесят, а потом возвращался за вещами и скудными остатками припасов.

На второй день, миновав зону альпийских лугов, они спустились к гейзерам. В Райской Яме их было больше тридцати.

– Падалью воняет, – недовольно сообщил Хзюка. – Противно.

– Это полезно, – сказал Мартин. – Здесь вода целебная. Садись и опускай ноги в ручей.

– Горячая вода? – удивился тот. – Это что, сейсс? Мартин расхохотался.

– Нет, просто горячая вода.

– А кто ее нагревает?

– Никто. Внутренний огонь земли.

– Внутри земли есть огонь?

– Есть. Он иногда выливается из огненных гор. Жидкий такой, лавой называется.

– Да, правильно, – сказал Хзюка. – Я тоже видел огненную гору. А откуда в земле берется огонь?

Мартин в затруднении откинул со лба волосы и почесал затылок.

– Сложно объяснить, Хзюка

– Хо! Тут ваша тайна?

– Нет. Ты меня учил всему, что знаешь. Я обязан сделать то же самое. Будет честно.

– Да, так честно.

– Но если сказать все сразу, можно запутаться. Понимаешь?

– Со всех сторон. Лучше говорить кусочек за кусочком.

– Так и сделаем. Кстати, о кусочках. Сначала нужно раздобыть еды.

– Хог. Иногда ты мыслишь совсем как схай. Разумно то есть.

– Это у меня от голода, наверное, – усмехнулся Мартин. – Ну, иду на охоту. Спрячься. Ты умеешь.

Хзюка квакнул:

– Да ходят такие слухи.

После того как Уохофаху Фахах смел хачичеев лавиной, у Хзюки стойко держалось хорошее настроение. Он даже поинтересовался, не сможет ли Мартин пустить снег на все хачичейское племя. А когда услышал, что это сделать невозможно, весьма огорчился.

– Жаль. Они заслужили.

– Нельзя уничтожать целые племена, Хзюка.

– Но ведь хачичеи как раз это и делали!

– Все равно. Среди них есть ни в чем не виноватые.

– Ну и что? Среди мухавов тоже были.

– Тот, кто уничтожит всех хачичеев, сам будет не лучше. У них ведь есть не только воины, но еще офиуфф, уффиких. Справедливо наказывать только виноватых. Остальным надо объяснять.

Хзюка едва не задохнулся:

– Объяснять?! Кому, хачичеям? Да они съедят тебя раньше, чем ты рот откроешь. Мартин, хачичеи это не сивы! Никогда не ходи к ним объяснять, мне будет жалко, а тебе – больно.

– Хорошо, – сказал Мартин

– И поверь, бывают племена, которые заслуживают полного истребления.

– Вот этого не смогу, о Хзюка.

– Эх, мягкотелый! Тот, кто хочет быть справедливее самой жизни...

– Тот – что?

– Тот долго не живет.

– Экий ты пессимист.

– Перестань обзываться, Уохофаху.

Мартин взял лук, все оставшиеся стрелы, затянул ремень на отощавшем животе, присел на дорожку. Потом встал и пожелал себе удачи.

Удача пришла, но не сразу. Хотя дичи в Райской Яме водилось предостаточно, дичь оказалась довольно пуганой, близко к себе не подпускала. И все же к концу дня Мартину посчастливилось добыть старую, потерявшую осторожность кабаргу.

На обратном пути еще попался чудовищных размеров белый гриб, высотой в половину человеческого роста. Пах он замечательно, так, что слюнки текли, но был явным мутантом. Брать его Мартин поостерегся. Известно, что грибница прекрасно накапливает радионуклиды, а счетчика Гейгера под рукой, разумеется, не нашлось.

Хзюка все это время провел в серном ручье, погрузив в него не только когтистые ступни, но и все остальное тело. Над водой оставалось одно лицо, да и то было спрятано между двумя камнями. Таким образом он выполнял обе свои задачи одновременно и с одинаковым успехом.

То ли вода оказалась весьма действенной, то ли иммунитет у ящера был крепкий, но признаков инфекции на его ногах Мартин не обнаружил. Тем не менее решил устроить небольшие каникулы. Под обрывом, в месте, с трех сторон укрытом скалами, он развел костерок. Такой, какой учил разводить Хзюка, – из очень сухих веток, совершенно бездымный, только легкое марево дрожало над их убежищем

– Молодесс, – сонно сказал Хзюка.

Вода в ручье оказалась весьма неприятной на вкус, поэтому Мартин сходил наверх, принес полный котелок льда и повесил его над пламенем. Еще натаскал хвойных лап, соорудил из них два весьма недурных ложа. Потом, поддавшись романтическому порыву, над каждым спальным местом укрепил по букетику эдельвейсов, которых много росло у границы снегов.

И тут случилось неожиданное. Хзюка повалился на колени, а потом вообще распростерся перед своим букетом.

– Эй! Что с тобой? – удивился Мартин.

– Цветомир, цветомир!

– Какой цветомир?

– Вот это! Ты принес цветомир.

Оказалось, что схаи весьма ценят и почитают эдельвейсы. Главным образом потому, что растут они там, куда ящерам практически невозможно добраться.

– В моем аше сейчас только два старика, кто своими глазами видел цветомир, – торжественно сообщил Хзюка. – Их почитают. Я теперь третий!

– Что ж, поздравляю.

– Ты сделал меня счастливым, о Мартин!

– Ну, рад за тебя.

Хзюка же никак не мог успокоиться. Столько эмоций из него не выплескивалось за все время их знакомства.

– Не понимаешь, мягкотелый! Воин, принесший цветомир, может требовать в жены любую уффики, даже дочь машиша.

– О! Даже так? – вежливо удивился Мартин.

– И это еще не все. Тот, кто принес цветомир, может остановить войну. На один день за каждый цветок. Теперь понял?

Мартин с сожалением кивнул.

– Теперь понял. Со всех сторон. Жаль, что цветомир не попался нам вчера

Мартин с удивлением понял еще и то, что знает о схаях далеко не все. Конечно, преклонение перед цветомиром объяснялось прежде всего труднодоступностью мест, где растут эти цветы. Для холоднокровных ящеров посещение зоны альпийских лугов равносильно подвигу. Но уже сама способность ценить редкости есть свойство души, и не самое худшее свойство. А если предметом поклонения к тому же является совершенно бесполезное в хозяйственном отношении растение, то здесь уже недалеко и до эстетики...

– Десять цветомиров! – продолжал восхищаться ящер. – Вот, вот и вот! Нет, мне не поверят. Скажи, что у вас самое дорогое?

– Самое дорогое? Жизнь, конечно.

– Как? Дороже чести, мягкотелый? Ты же не трус, я знаю!

– Ох, тяжелый это вопрос, брат мой рептилий. В общем, мы стараемся сохранить и то, и другое.

Хзюка удивился.

– Хог! Неужели получается?

– Не всегда, к сожалению.

– А если не получается?

– Тогда бывает либо так, либо эдак, но все равно плохо.

– Да уж, чего хорошего, – вдруг согласился Хзюка. И добавил: – Ты мясо недосолил.

– Конечно. Соли-то нет.

– Налей воды из горького ручья. Все тут у вас не как у людей. Надо же – вода горькая!

Мартин усмехнулся: больной становился ворчливым. Совсем как человек.

Два дня они отсыпались. Мартин ловил мелких ящериц, есть которых давно уже не считал зазорным. Хзюка коптил мясо кабарги. Между делом он настрогал несколько десятков стрел. Наконечников и оперения для них не имелось, но схай заострил кончики кинжалом, обжег на костре и заявил, что для охоты на всякую мелочь такие стрелы вполне годятся. В подтверждение тому вечером второго дня он сам добыл довольно крупного фазана.

– Только я не знаю, – с сомнением сказал он, – можно ли есть это стращилище?

Мартин усмехнулся.

– Не только можно. Тебе даже понравится.

– Фуй. И что за урод такой, – брезгливо сказал Хзюка. Однако от мяса не отказался.

Утром третьего дня они отправились. Хзюка вначале пробовал идти, но через сотню шагов Мартин осмотрел его ноги и решительно этому воспротивился.

Дальше передвигались проверенным способом. То есть мягкотелый переносил поклажу на расстояние прямой видимости, возвращался, взваливал на спину схая, после чего шел к оставленным вещам.

Склон был крутой, неудобный, и за светлое время суток удалось спуститься всего на пару километров, но и то было дело. Уже за следующий день они достигли дна Райской Ямы и остановились на берегу озера.

Большую часть ночи дежурил Хзюка. День Мартин решил посвятить отдыху, чтобы дать отоспаться ящеру, а его ногам – хоть немного зажить. Следовало также запасти побольше провизии, поскольку за пределами Райской Ямы обстоятельства для охоты могли сложиться менее благоприятно.

Из дальней части озера вытекал быстрый и довольно глубокий ручей. Мартину пришла мысль воспользоваться его услугами. Целый день он потратил на то, чтобы найти, а потом с помощью сабли свалить и очистить от ветвей несколько сухих и не слишком толстых сосен. На следующий день, нарезав из шкуры кабарги ремней, он связал неказистый, но довольно крепкий плот. Для проверки Мартин решил пересечь озеро. Плот с успехом выдержал ходовые испытания, чем весьма порадовал своего создателя.

Только хорошее настроение продержалось не слишком долго. На обратном пути навстречу проплыли трупы двух хачичеев. Худых, изможденных, но абсолютно реальных. У одного была разбита голова, а у другого оказалось перерезанным горло.

Мартин спрыгнул на берег и во всю прыть побежал к тому месту, где оставил Хзюку. Тот оказался вполне живым и почти здоровым.

– Хачичеи были еще слабее меня, – лаконично сообщил Хзюка, упаковывая трофеи. – За ними никто не ухаживал.

– Это очень хорошо. Но что же будет дальше?

– Я отобрал у хачичеев много стрел. Мартин покачал головой.

– Хачичеев может оказаться еще больше. Как им удалось пройти перевал?

– Я так думаю, натаскали дров, разложили цепь костров через весь снег. Грелись и шли.

– Тогда могут прийти еще.

– Обязательно.

– И сколько их могло остаться?

– Десятка два. Может быть, и три, но не больше.

– Много.

– Надо было убивать, а не просто стучать по башке, – пробурчал Хзюка. – Там, на перевале.

– А... ты видел?

– Видел.

– Как-то не смог я, Хзюка, – виновато сказал Мартин. – Они тогда совсем беззащитные были.

– Беззащитные... Думаешь, нас они пощадят, эти беззащитные?

– Сомневаюсь.

– Зачем же пощадил их?

– Я был уверен, что они не пройдут по снегу. Чего ж тогда убивать?

– Если б хачичеи не прошли, они бы отправились воевать против племени Сив. Тот, кто жалеет врагов, не жалеет друзей. Такова жизнь, мягкотелый. По крайней мере в Схайссах

Мартин вздохнул. Он стукнул себя в живот и покаянно опустил голову. В Схайссах не готовы прощать врагов, это точно. Не готовы даже обсуждать столь дикую идею. Словом, для Женевской конвенции еще не созрели.

– Но сотника-то я убил, Хзюка, – робко напомнил мягкотелый. – И на перевале еще одного. Он за ногу цеплялся. А потом лавину на них спустил. И как они уцелели?

– Пора уносить хвост, – сухо отозвался ящер. – Те двое – всего лишь разведка. Уцелели те хачичеи, которые на ледяной бугор подняться не успели. Спокойно отлежались, пока лавина шла. Зисой кухун, добряк. Сифха койссо пушиш. Урт шехи махерена офиуфф! Моцохших зо...

– Ну ладно, ладно, – поморщился Мартин. – Растоптал в лепешку, хуже злого ррогу.

Медлить было нельзя. В тот же день они переплыли озеро и спустились по ручью к самому выходу из Райской Ямы. Там, в ущелье между горами, шумел крутой порог. Плот пришлось разбирать и бревно за бревном перетаскивать по берегу. К вечеру они успели связать его заново, однако проплыли лишь несколько сотен метров. Хотя ночное небо странно сияло, в узкий каньон света попадало совсем немного, в темноте Мартин побоялся наскочить на камни и причалил к берегу.

Чтобы не оставлять никаких следов, спали прямо на сырых и жестких бревнах. Да и спал-то, точнее, дремал пару часов, один Мартин. Хзюка разбудил его, как только небо начало сереть.

– Что, появились?

– Появились. Вон там, между голыми горами.

– Ты их видел?

– Чего их видеть? Темнота.

– Но откуда тогда знаешь, что они появились?

– Из ущелья дует ветер.

– Ну да, дует. Из ущелья всегда дует. И что? – Перестань жевать папоротник! – прошипел Хзюка. – Я тебя чему учил?

Мартин принюхался.

– Ах, черт! Пахло дымом.

– Шорт, шорт, – подтвердил Хзюка. – Сыс!

Мартин живо столкнул плот с отмели и заработал шестом. Хзюка перебрался на нос. С помощью второго шеста он старался управлять движением, но часто оглядывался, и плот несколько раз ударился о камни. Ящера при этом окатывало холодными брызгами.

– Давай поменяемся, – предложил Мартин. – Замерзнешь!

– Некогда. Работай, работай. Впереди много мелей, нас могут догнать.

Пороги действительно отняли много времени. К тому же река сильно петляла и к вечеру они сплавились всего километров на двенадцать, если считать по прямой. И если их все еще не догнали, то, видимо, лишь потому, что хачичеям очень трудно дался перевал Грор. Не успели они еще восстановить силы. Тем не менее Хзюка сказал:

– На ночь останавливаться нельзя.

Хотя три вершины, ограждающие Райскую Яму, были уже далеко позади, Мартин сам чуял, что преследователи близко. Он хлопнул ладонями. Такой жест заменяет ящерам кивок согласия.

Речка, по которой они плыли, вырвалась из ущелья. Благодаря притокам она быстро становилась полноводной. Пороги больше не встречались, шум бурунов постепенно отдалился и стих. Но вместе с тем течение, увы, замедлялось, а большая глубина затрудняла использование шестов.

Мартин был вынужден причалить. Из плавника, в обилии разбросанного по берегу, он выстрогал пару грубых весел-гребков. С их помощью удавалось плыть со скоростью неторопливого пешехода. Рискованно это было, но все еще следовало беречь лапы Хзюки

– Вода теплая, – вдруг забеспокоился Хзюка.

– Теплая, – подтвердил Мартин. – И что?

– Заглотай!

– Их здесь нет.

– Нет?

– Совершенно.

– А махерены?

– Отсутствуют. Так же, как деревяги, крокодюки и жабокряки.

– Что, неужели и ррогу нет?

– И ррогу нет.

– Хорошее место.

– Да. Хорошее. Поэтому здесь бывают плохие люди. Стоит найти хорошее место, сразу жди плохих людей. Беда у нас такая.

– Не только у вас, – утешил Хзюка. Потом как-то нерешительно квакнул.

– Ты чего?

– Для меня вы все плохие. За исключением одного.

– Эх ты, благородный воин! Между прочим, у меня есть уффики и сын.

– За исключением трех, – поправился ящер. – Не обижайся.

– Годится для начала, – усмехнулся Мартин. – Но лично я не считаю врагами все племя Сив.

– И даже сына машиша?

– Сын машиша еще не понял, что за добро нужно платить добром.

– Не он один, – заметил Хзюка.

– Да, таких много.

– Так много, что все никогда не поймут.

– Если не поймут они, поймут их потомки. Правда, для этого требуется...

– Для этого требуется, чтобы вся жизнь становилась добрее. А этого пока не видно

– Верно, – с некоторым удивлением ответил Мартин. – Но жизнь может стать добрее только после того, как она начнет меняться. Согласен?

– Со всех сторон. Без этого никак.

– Тогда скажи, кто-нибудь из сивов перебирался через Ледяной хребет?

– Никогда.

– А ты вот перебрался. Ведь это и есть изменение жизни.

– Этого изменения слишком мало, Мартин.

– Конечно. Но оно ведь не одно. И мягкотелый у вас раньше не жил, и схаи никогда еще не объединялись под руководством одного вождя. Так?

– Так. Да, когда ты про все это сказал, я понимаю, что у нас начались перемены. Но схаи объединяются для войны против вас. А через снег пробрался не только я. Хачичеи же перелезли только затем, чтобы нас убить. Где тут добро, Мартин?

– Его еще нет. Но появилась готовность понимать новое. А без этого нельзя понять и пользу добра.

Хзюка квакнул.

– Хо! И как тебе удается объяснить, что из плохого может вырасти хорошее, а?

– Это называется оптимизмом.

– Чтобы поверить в твою оптимизму, нужно прожить десять жизней.

– Так и есть, – вздохнул Мартин.

Было удивительно, сидя на плоту, из которого торчали недорубленные сучья, обсуждать философские вопросы с представителем чужой, дикой и, чего греха таить, весьма жестокой расы. Но то, что такой дикарь, каковым, без сомнения, являлся Хзюка, выросший и воспитанный в очень суровых условиях, способен многое понять, пусть и в упрощенной форме, поражало.

– Да, – сказал Мартин. – Универсальны законы развития разума, и все тут

– Какие законы?

– Законы разума.

– Какой там разум! У меня сейчас голова гудит, будто ррогу хвостом огрел, – признался Хзюка. – Давай пока не говорить о сложном.

– Давай, – согласился Мартин. – Надеюсь, у нас еще найдется время.

Он замолчал, с удовольствием вдыхая свежий воздух.

Ночь выдалась ясной, прохладной, но не холодной. Далеко впереди белели зазубрины Драконьего хребта, среди которых хорошо различался рдеющий вулкан Демпо, своеобразный маяк Южного Поммерна.

Ближе в свете звезд различалась пологая равнина с рощами осин и берез. Никаких тебе чешуйчатых стволов, пышущих зноем оврагов. Нет тяжелого дурмана сохнущих папоротников. Нет и многочисленных любителей тобой полакомиться либо наспех закусить. Вместо всего этого – прохлада, плеск воды, запах черемухи. И обманчивое ощущение покоя, безопасности. Как на далекой, обжитой и ухоженной Земле, где ночи давно уж перестали таить угрозу. Как и здесь, на Терранисе, но только севернее, за Громозером и за Драконьим хребтом. В местах, обжитых людьми. Там, где стараются побольше добыть пищи, вместо того чтобы за нее драться.

Очень хотелось оставить все подвиги и приключения позади. В беспощадном, грубом, горячем и горячечном Ящер-ленде. Хватит. Набегался, напрыгался, навоевался. Намиссионерствовался. Дьявол-Кричащий-в-Ночи весьма желал отставки. Но как раз сильные желания удовлетворяются не часто. Вероятно, потому, что иначе можно разучиться желать.

Половина ночи уже миновала, когда из-за поворота реки послышалось ржание. Хзюка окаменел.

– Что это, Мартин? – прошептал он, осторожно, без всплеска вынимая весло из воды.

– Так кричат лошади

– Кто такие лошати?

– Это наши шуссы.

– Значит, впереди воины? -Да.

– Высадимся на берег?

– В лапы хачичеев?

– Мы высадимся на другой.

– Откуда ты знаешь, что на другом никого нет?

– Ниоткуда. Но что-то надо делать. Мартин на секунду задумался.

– Хзюка! Ложись и не двигайся. Попробуем проскользнуть.

Хзюка мгновенно распластался на мокрых бревнах. Тетива на его луке уже была натянута. Да, подумал Мартин, трудно быть оптимистом, если рядом нет кого-нибудь вроде Хзюки. Настоящее всегда принадлежит скептикам и практикам. Оптимистам достается одно лишь будущее.

10. АРМИЯ – ЭТО ВАМ НЕ МЕД СТАКАНУ!

И вот пришли повестки. Вечером призывники пошумели, покуролесили, но в меру. Слишком еще свежи были две могилы. В одной лежала Каталина, а во второй – все то, что осталось от несчастного Тео. Так что наутро и голова-то ни у кого не болела.

Правда, выспались не все. Иржи полночи просидел на берегу против мельницы. Темной, с запертыми ставнями, глухой какой-то. Вспоминал, вздыхал, горюнился. Но вдруг прибежал Бернгардт, полез лизаться, ну и все настроение перебил, псина. А прогнать – рука не поднялась. Уж очень Иоганнов пес ценил человеческое общество после того, как полюбовался драконом, причем особо выделял Иржи. Что-то он понял, что-то изменилось в собачьей голове; при каждом удобном случае Бернгардт стремился сразу и полностью выразить всю силу своей солидарности любому подвернувшемуся теплокровному существу. Но, кроме кошек, его миской беззастенчиво пользовались еще и вороны.

– Все, испортилась собака, – говорил Иоганн. – Очеловечилась. Блаженный Бернгардт...

Следующим утром Иоганн отвлекся от починки дома, усадил защитников отечества в казенную подводу да и свез сердешных на сборный пункт. А располагался тот сборный пункт в деревне Геймель, куда зерно возили на помол.

Там они застали десятка полтора местных новобранцев. Один за другим подошли еще несколько парней с отдаленных ферм. Наконец притопала целая команда из пограничной деревни Прешер, восточнее которой начиналась уже федеральная земля Остланд, территория соседнего военного округа.

Побросав свои котомки на землю, распаленные и не совсем трезвые прешерманы окружили колодец. Лица многих цвели свежими ссадинами да синяками – прощальными отметинами жезьеров. Никто уж и не помнил первопричины застарелой вражды между Прешером и Жезье, пограничными деревнями двух соседних федеральных земель, но власти не могли покончить с ней на протяжении вот уже нескольких поколений.

На площади у полицейского участка толпились провожающие. Среди них выделялись степенные, осанистые главы семейств, влезшие по случаю в мундиры своей молодости. Раздобревшие тела в эти мундиры помещались плохо, выпирали в разные стороны и все не куда нужно, но это никого не смущало. Для мудрого человека важнее не то, как он выглядит в чужих глазах, а то, каким он себя представляет.

В собственных же глазах молодые солдаты – задубелые вояки, а самые замшелые отставники воображают себя прежними огонь-пострелами. Так было всегда: не можешь обмануть старость – обмани себя. Из века в век ведется, потому что легче так живется.

Сдав список фельдфебелю, Иоганн хлопнул Иржи по плечу и посоветовал подаваться куда угодно, только не в пехоту. Лучше всего – в егерские войска. И кормят сытнее, и служба интереснее. Да и отношения получше.

– Главное, напирай на то, что хорошо ездишь верхом. Иржи кивнул.

– Постараюсь. За матерью присмотришь?

– Натюрлих. Не переживай. А вы, ребята, – тут Иоганн обратился к остальному землячеству, – держитесь вместе. Сами не задирайтесь, но и друга в обиду не давайте, понятно?

– Ясен перец.

– Главное – учебный лагерь пройти, дальше будет попроще.

– Пройдем, – прогудел Ференц, кузнец и сын кузнеца.

– Ну, ни пуха вам.

– А к черту!

Иоганн погрозил пальцем.

– Найн! Не хочу. Мы с Иржи уже знаем, где есть черти.

– И где?

– Да под землей, разумеется.

Иоганн захохотал, сел в свою телегу, хлестнул лошадь и укатил. И как-то сразу после этого завертелась новая жизнь. Иржи и взгрустнуть-то не успел.

Прежде всего рекрутам устроили перекличку. Потом быстро накормили в местном трактире, вывели на площадь между полицейским участком и все тем же трактиром, который, кстати, имел название «Ясен Перец».

Вдоль строя прошелся рыжий егер-сержант. Ламбо Макрушица, сына бистрицкого трактирщика, он ткнул в круглый животик и предупредил:

– Это есть твой главный враг.

Ференцу бравый вояка пощупал бицепсы. Перед Иржи он почему-то задержался, внимательно глянул в лицо, но ничего не сказал. Зато зычно гаркнул всем: – Рэвняйсь! Смирна-а!

На крыльцо «Ясного Перца» вышел осанистый вахмистр. Вытер платочком усы, лениво ткнул пальцами в козырек.

– Все на месте?

– Так точно. Разрешите выступать? – спросил рыжий.

– Ну а чего ж время-то терять? Солнце высоко, до Юмма далеко.

– Взво-од! В колонну по трое... Стысь!

До Юмма в самом деле неблизко, больше восемнадцати километров. И все восемнадцать они прошли только с одним коротким привалом. Вероятно, этот привал был бы еще короче, если б не пришлось пропускать встречную воинскую часть – полностью отмобилизованный пехотный полк курфюрстенвера.

Несмотря на мирное время, перед полком ехала егерская разведка. Командовавший ею офицер задержался и что-то спросил у вахмистра рекрутской команды. Выслушав ответ, кивнул, пришпорил лошадь и догнал своих солдат. За разведкой потянулась пехота. Шеренги заполнили дорогу от обочины до обочины. Солдаты шли с полной выкладкой – касками, штуцерами, ранцами, штыками, шинельными скатками, гранатными сумками. Перед каждым батальоном верхами ехали офицеры с ординарцами, а в середине колонны проследовала двуколка с откинутым верхом. В ней сидел сердитый оберст и курил сигару. Такого количества вооруженных людей Иржи видеть еще не доводилось. За каких-то полчаса мимо прошагало столько молодых и здоровых мужчин, сколько и жителей-то не наберется во всей деревне Бистриц, даже если с младенцами и старухами считать. Мало того, прокатились еще батарея четырехфунтовых пушек, обоз, санитарные фуры, потом протопал запыленный взвод саперов. Наконец показался арьергард – десяток конных егерей, после которых деловито пробежала лохматая собака.

– Семьдесят первый полк седьмой пехотной дивизии, – сообщил Ламбо, знаток шевронов, погон и лампасов

– В наши места идут, – с тревогой сказал Ференц. – Тут одна дорога. Неужто ящеры опять зашевелились?

Иржи усмехнулся.

– Да дня четыре назад что-то такое было. Не приметил?

– Больше не будет, – заверил Ламбо. – Не пустят их. Вон какая силища поперла! Курфюрстенвер... Слушай, Иржи, а ловко ты тогда дракону в пузо бабахнул. Где такие пистолетики-то раздобыл, а? Не армейские, нет. Дамские какие-то. Ты когда с лошади свалился, я хорошо их разглядел.

– А мама подарила, – сказал Иржи. – Ко дню рождения.

– Ух ты! Боевая мамочка. А мне вот новые штаны сшили.

– Мать, она лучше всех знает, чего сыночку не хватает, – сказал Ференц.

Ламбо захихикал.

– Ага, конечно. Тебе небось кувалду поднесли. Маринованную!

Их вахмистр явно повидал на своем веку все, что можно повидать в армии, поэтому ничего нового не ждал и от жизни. Со скучающим видом он ехал перед колонной, оглядываясь только для того, чтобы изредка бросить через плечо пару слов команды.

Под стать начальнику оказался и немолодой капрал с артиллерийскими эмблемами на погонах. Этот неизменно держался позади, спокойно покуривая в седле.

А вот рыжий егер-сержант словно места себе не находил. Зачем-то перемещался с хвоста колонны до головы. Там придерживал жеребца, тоже рыжего, и пропускал рекрутов мимо. Через час-полтора все повторялось, и Иржи каждый раз ловил на себе его изучающий взгляд. Впрочем, не только он один.

– И чего пялится?! – пропыхтел красный, вспотевший Ламбо.

– Наверное, в свою часть кандидатов подбирает, – предположил Иржи

– Не нравится мне его рожа.

– Эх, братец! Хуже будет, если ты ему не понравишься, – сказал Ференц. – Армия-то на сержантах держится.

– А он мне больше не нравится, чем я ему, – твердил Ламбо.

– Разговорчики! – прикрикнул сержант. Макрушиц испуганно замолк. Все остальные давно помалкивали, натопались уже.

Близился конец первого армейского дня. Эпс успел спрятаться за лесистой горой Готтхоб, впереди высились серые стены Юмма.

Эта крепость, веками прикрывавшая столицу курфюршества с юго-востока, занимает мыс у слияния двух речек, Юмма и Быстрянки. С юга треугольник суши ограничивает еще и ров, поэтому в город можно попасть только по одному из мостов.

Мосты в мирное время на ночь не поднимают, да и ворота не запирают. Так было и сейчас. Но вот пушек между зубцами Иржи раньше не видел.

– Эка! Да ведь к войне дело идет, братцы, – вполголоса сказал прешерман с подбитым глазом.

– А ты не каркай, – пробурчал другой, потирая шишку на лбу.

Перед мостом вахмистр остановился и небрежно поднял руку.

– Взво-од! – тут же завопил рыжий сержант. – Не в ногу, шагом марш!

– Это еще зачем? – удивился Ламбо.

– А чтобы мост не рухнул, – ответил Ференц.

– Из-за нас?

– Из-за тебя. Физику надо было учить, двоечник.

– Зачем? – отмахнулся Ламбо. – По мосту вон и без физики пускают.

– Только до ворот офицерского училища

– А я туда не собираюсь. Нашему брату и не попасть, приставки «фон» не хватает. Отслужу вот, да и открою лавочку в Юмме.

– И что станешь продавать?

– Да все, что вы мне в Бистрице повыращиваете. Физики!

Миновав городские ворота, вахмистр повернул лошадь налево. Иржи вспомнил, что там за рыночной площадью располагаются старинные казармы. Однажды они с отцом проезжали мимо, и отец сказал, кивнув на мрачное здание из потемневшего кирпича:

– В военной архитектуре изредка возможна красота. Но никогда не бывает радости.

Потом, оглянувшись на городскую стену, добавил:

– Поразительно, сколько сил и ума люди тратят на защиту друг от друга.

Ни в казарме, ни в крепостной стене ничего поразительного Иржи тогда не видел. Все это было привычным, обычным, с малых лет знакомым. Естественным. В Юмм они наезжали часто.

– Разве когда-нибудь будет иначе? – спросил Иржи. – Чтобы люди не защищались друг от друга?

Отец покачал головой.

– Окончательно – никогда. Можно ведь и невзначай причинить человеку боль. Бывает неразделенная любовь, бывают поражения в различных состязаниях, этого не избежать. Но рано или поздно стены останутся только в душах людей.

– И войны исчезнут?

– Да, – уверенно сказал отец. – Обязательно. Так уже было на Земле, будет и на Терранисе.

Иржи не очень в это поверил, потому что днем раньше на школьном дворе подрался с Ламбо. Из-за Анхен, первой и единственной красавицы деревни Бистриц. Она с удовольствием взирала на схватку из окна класса

У Иржи оторвался рукав, а у Ламбо лопнули штаны, из-за чего он и убежал. Разругались вдрызг, на всю жизнь. До самого вечера не мирились. Вечером Ференц сунул под нос каждому кулачище и позвал на рыбалку.

Нестройными рядами новобранцы пересекли плац и остановились на линейке. Тут вахмистр соскочил с лошади, неожиданно резво отпечатал три шага, вскинул ладонь к виску и оттарабанил рапорт.

Встречавший команду офицер кивнул. Потом громким голосом поздравил всех со вступлением в курфюрстенвер. Под святые знамена, на защиту фатерлянда.

– Ра старасса, – вразброд ответила защита.

– Вижу, – сказал офицер и усмехнулся. – Вольно.

– Вольна-а! – радостно заорал рыжий сержант. Чем-то он напоминал Бернгардта. Силой чувств, наверное. И бодростью.

– Ну-с, отведаем сейчас солдатских харчей... – пробормотал Ламбо.

Однако харчей отведать пришлось попозже. Сначала всех повели в гарнизонную парикмахерскую. Потом, уже стриженных наголо, пропарили. Из бани вывели не через ту дверь, в которую вводили, а через другую, за которой сидел мрачный фенрих со змеями на погонах.

Каждого заставляли перед ним вертеться, приседать, высовывать язык, показывать то горло, то зубы, а то и зад.

Фенрих деревянной трубочкой слушал, как кто дышит, иным приказывал покашлять. Потом заученно спрашивал «начтожалуетесь» и что-то бурчал писарю. Тот рисовал загадочные кривули в гроссбухе и смачно шлепал печатью «здоров».

– У отца грыжи были?

– Никак нет, герр фенрих, – испугался Ламбо. – Здоров батюшка.

– А он тебе родной?

– Так точно, не сомневайтесь

– Да мне-то что. Проходи. Огорошенный Ламбо удалился на цыпочках.

– И чего это он к бате цепляется?

– Надо же знать, кто такого бравого вояку соорудил, – отозвался Ференц.

– Это еще зачем?

– Да вдруг памятник придется ставить. Хе-хе!

В следующей комнате капрал и два солдата выдавали застиранное обмундирование, белье, портянки, сапоги. Потом каждый получил «комплехт нумер айнц» – ранец, щетку, бритву, полотенце, мыло, деревянную посуду и полулитровую флягу из темного стекла.

Всех снова вывели на плац, устроили перекличку, назначили командиров отделений. Уже совсем стемнело, когда с этими делами наконец было покончено и перед рекрутами все же открыли двери столовой. Как двери рая.

Но долгожданные солдатские харчи весьма разочаровали Ламбо. А нары – Ференца. Бедняга так до конца на них и не разместился, что-нибудь непременно свешивалось. Ворочался он до утра, бормотал, что маловато удобств в курфюрстенвере. И что следующую ночь не переживет. Однако следующую ночь все провели уже не в Юмме, Ференц остался жить.

В шесть часов утра в казарме заорал сержант. Голосом мерзким, нечеловеческим. Но это было еще не самое худшее: всех ожидала «легкая моргенпробежка» ауф дер штадт Юмм.

После приседаний и отжиманий выяснилось, что завтрак предусмотрен отнюдь не на траве, а в той же солдатской столовой, и к приему пищи можно поспеть опять-таки только бегом. Ну а после завтрака предстоял поход к неведомому «пункту назначения».

В восемь часов маршевый взвод пополнился рекрутами из Юмма, Готтхоба, Остмарка, от этого превратился в роту, после чего грозно выступил навстречу будущему

– Горе врагам фатерлянда! – пропыхтел Ламбо. Облизнувшись, добавил:

– Пива хочу.

Колонна в этот момент шла главной улицей Юмма мимо соблазнительных вывесок.

– «Кригскомендант», – ухмыляясь, прочел прешерман с шишкой на лбу. – А туда не хочешь?

И довольно захохотал.

Начиналось выяснение вопроса о том, кто в роте хозяин. Тут слабины давать нельзя было.

– У кригскоменданта смешливых любят, – отбрил Ламбо. – Легко ушибленных в голову.

– Ты это про мене? – растягивая слова, поинтересовался прешерман.

Ференц мигнул Иржи. Иржи кивнул. Они приотстали и слегка стиснули ушибленного с обоих боков.

– Эй, вы чего это? – заволновался тот.

– А ты чего?

– Я – ничего.

– Так и мы – тоже, – доброжелательно сообщил Ференц.

– Шишка-то не болит? – спросил Иржи.

– Не-а.

– Ты все же лопух приложи. Помогает от головы, – посоветовал через плечо Ламбо.

Над его советом прешерман задумался глубоко. Так глубоко, что забыл ответить. Да и виды вокруг открылись хорошие.

Рота покинула Юмм и вышла на широкий, сплошь мощенный булыжником шляхт. По сторонам от дороги росли ряды старых лип. За ними частой щетиной всходов зеленели поля. Слева возвышалась гора Готтхоб, над которой висело одинокое облако. А в низине справа извивалась уже довольно полноводная Быстрянка. Эпс ощутимо припекал, но воздух пока оставался по-утреннему прохладным, дышалось легко

Пели жаворонки. В обе стороны дороги со стуком двигались многочисленные повозки, фуры, экипажи. Несколько раз проезжали пассажирские дилижансы с сочувственными лицами в окнах.

– Ну прямо все едут, одни мы – топай да топай, – вздыхал Ламбо.

Под вечер, когда впереди уже показались стены крепости Бельверк, внезапно забились лошади одного из дилижансов. Кучер с трудом удержал их на проезжей части, до предела натянув вожжи.

То же самое случилось с парой тяжеловозов, тащивших фуру с бревнами. Но повозка при этом съехала в канаву и перевернулась.

– О! Что это с ними? – спросил Ламбо.

Ему никто не ответил, поскольку земля под ногами начала трястись, потом сильно дернулась. Заржала и поднялась на дыбы лошадь вахмистра. Тут новобранцы без команды остановились, а пассажиры начали выпрыгивать из дилижанса. Возница грузовой фуры зачем-то побежал в поле, сминая зеленые всходы. Совсем ошалел, бедняга.

– Во-он, вон, смотри-ка! – крикнул прешерман с подбитым глазом, вытягивая руку и жмурясь.

Видел прешерман очень хорошо. Там, куда он показывал, в небе происходило необычное. Далеко на юге, правее и выше дымящей шишечки вулкана Демпо, дугой повисла тонкая серебристая линия. Она тянулась вслед за едва различимой черточкой как нитка за иголкой. Было заметно, что эта нить постепенно удлиняется, одновременно склоняясь вниз, к горам, а ее противоположный конец тает, размывается.

Вахмистр наконец справился со своей лошадью.

– Чего топчетесь? – сердито крикнул он. – Еще неделю не прослужили, а уже моду завели – в небо глазеть. Паттени!

И ты туда же?

– Неопознанный летающий объект, Махач, – сказал рыжий сержант

Но вахмистр сильно распалился и ничего видеть не желал.

– Мало ли чего! Уставом не предусмотрено. Эй, кому говорю? Рота! Слушай мою команду. Шагом... арш, романтеи! Службу служить – это не в небо глазеть. Армия – это вам не мед стакану. Линкс, линкс... змеюги!

Рота возобновила движение, однако поминутно оглядывалась и спотыкалась.

Черточка, за которой тянулась серебристая нить, тем временем снизилась до уровня гор и пропала. Чуть позже там сверкнуло. Через минуту или две долетел слабый гул, а земля еще раз дрогнула. В небо поползла темная струйка дыма.

Никто не мог объяснить, что же такое произошло за горами. Ференц покачал головой.

– Вот надо же! Живешь-живешь, все кругом вроде обыденное, устоявшееся. Ламбо вон хочет лавочку открыть. А на самом-то деле вокруг нашей привычной жизни такое вертится... недоступное. И что это было, а?

– Разговорчики! – крикнул вахмистр.

– Звездолет это был, – тихо сказал Иржи. – По имени «Альбасете».

Никто его не услышал. Да он и не старался.

Солнце, вспомнил Иржи. Солнце. Такое приятное слово...

В Бельверк рекрутов не пустили, остановив на перекрестке с указателями.

– Готтхоб, Альтеншпиль, курфюрстенбург Бауцен, – прочел Ламбо. – Вот интересно, теперь-то куда?

– Скоро узнаем, – рассеянно отозвался Иржи.

Его внимание привлекла карета, остановившаяся на перекрестке, чтобы пропустить еще один пехотный полк, семьдесят второй, кажется. Он также следовал в южном направлении.

Ни короны, ни геральдического щита на дверце экипажа не имелось, одежда кучера в глаза не бросалась. Тем не менее великолепные лошади, кружевные занавески, отделка фонарей, до блеска надраенная медная подножка – все это говорило само за себя.

– Прекрасные рессоры, – оценил Ференц. Ламбо расхохотался.

– Нет, ну кому – что! Рессоры... Ты глазенки-то подними, кузнец!

– Ого, – сказал Ференц.

Глазенки поднял не только кузнец. Прешерман с синяком даже причмокнул:

– Во девчушка так девчушка!

– Худая какая-то, – заявил прешерман с шишкой. – Не кормят, что ли?

А из окна кареты выглядывала чем-то знакомая Иржи девушка. Отведя занавеску, она озабоченно всматривалась вперед, стараясь понять, долго ли еще будут идти солдаты. Вероятно, ценила время.

Об этом же свидетельствовал деловой стиль короткой прически. И хотя в мочке уха блеснул дорогой камешек, на пальцах ее руки, которой она держалась за нижнюю часть рамы, ни колец, ни перстней не было.

– Эге! Не замужем, – сказал Ламбо, не упускавший повода подчеркнуть свою бывалость в общении с женщинами.

Иржи сильно захотелось треснуть его по затылку. Так бы он, наверное, и поступил, если б девушка не повернула голову. Навряд ли она могла слышать бестактное замечание, скорее всего ей просто были любопытны окрестности, но Иржи покраснел.

– Ты чего? – удивился Ференц.

Иржи не ответил. Знакомым движением девушка отбросила со лба прядь волос. Иржи вспомнил этот жест. Вспомнил высокую, гордую шею, эти яркие, пухлые губы, вспомнил голос и тот томный запах, так поразивший его на мельнице Промехи.

Ему захотелось, чтобы и Камея его заметила, тоже вспомнила. Однако еще больше Иржи этого боялся, представив как может выглядеть в старом, запыленном, с чужого плеча мундире, в армейской шляпе с обвислыми полями, в широченных галифе. Форма второго срока службы способна изуродовать кого угодно, даже бога Аполлона. Особенно – галифе. Древний земной генерал, который придумал эти штаны, вероятно, был весьма кривоногим и своим изобретением сумел отомстить сразу всем мужчинам, лишенным данного недостатка.

К счастью, с каретой поравнялся один из лейтенантов проходящего полка. Он учтиво склонился в седле, сказал что-то любезное и, видимо, остроумное. Девушка улыбнулась, кивнула, произнесла несколько слов. Но отсрочка получилась короткой. Взгляд Камеи рассеянно скользнул мимо офицера, пробежал по красным крышам Бельверка и вдруг остановился на толпе новобранцев, сгрудившихся у дороги. Иржи при этом будто чем ударили под коленки, ноги вдруг ослабли, и он чуть присел. Вряд ли от этого он стал выглядеть менее нелепо.

Только и Камея не смогла скрыть своих чувств. Сначала она удивленно выпрямилась, отстранилась от окна. Потом, наоборот, подалась вперед, выглянула, губы ее приоткрылись. Иржи показалось, что она улыбнулась. Причем совсем не насмешливо, чему бы он ничуть не удивился, а вроде бы даже радостно...

Озадаченный лейтенант обернулся. А кучер вдруг шлепнул коренника вожжами.

Карета тронулась. Но перед тем как она повернула в сторону Бауцена, Иржи успел заметить короткий взмах ладони, после чего на время перестал понимать, что кругом происходит.

Его целиком заполнило ощущение умопомрачительной редкости, только что имевшей место быть. Очень мимолетной, как и полагается любой уважающей себя редкости, но столько успевшей пообещать! Ведь этот взмах сулил то, о чем он мечтал ночью напротив мельницы Промехи. Сулил продолжение, новую встречу..

Да как? – подумал он, возвращаясь к действительности. Как они могут друг друга отыскать? Два года армии впереди. Камея молода, красива, знатна, за два года ей неоднократно предложат и руку, и сердце. Чудеса случаются только в романах. Чего ради ей ждать безвестного солдатика?

А с другой стороны, за сегодняшний день случились целых два поразительных события, каждое из которых вполне можно считать настоящим чудом. Сначала появился земной звездолет, теперь вот – Камея... И если чудеса пошли косяком, почему бы не случиться еще одному?

– Что с тобой, дурачок? – обеспокоился Ламбо. – Перегрелся, что ли? Стоишь как пень и ничего не слышишь. На, хлебни водицы.

– Выбрось из головы, – прогудел рассудительный и более наблюдательный Ференц. – Эта птичка слишком высоко летает.

Тем временем в клубах пыли мимо них прокатилась санитарная фура с большущими колесами. Она была последней в обозе семьдесят второго полка. Дорога наконец освободилась.

– Ста-ановись! – немедленно гаркнул сержант.

– Какая птич?.. – спросил Ламбо и чихнул.

Ференц сделал вид, что не расслышал.

– А поведут нас в Бауцен, в учебный центр, – заявил прешерман с подбитым глазом. – Точно вам говорю.

Давно известно, что уроженцы Прешера обладают врожденным чутьем, которое очень помогает им делать карьеру как в курфюрстенвере, так и в бундесмарине. Действительно, уже на следующий день вся рота новобранцев из района Юмм оказалась в армейском учебном центре Бауцена.

– Считайте, ребята, вам повезло, – говорили старожилы. – Порядки здесь серьезные, но натаскают – будь здоров!

Следующие два месяца пролетели быстро. Учили молодых солдат плотно, с полным использованием дня, минуты свободной не оставалось. С утра назначались строевые либо тактические занятия, верховая езда, фехтование, рукопашный или штыковой бой, много давали стрелять. Вторая половина дня посвящалась изучению уставов, оружия, истории и организации вооруженных сил Поммерна, первичной медицинской подготовке, а также хозяйственным работам. Несколько раз устраивались тревоги с ночными марш-бросками.

На личные дела оставалось не более получаса, да и то не каждый день. Передвигаться по лагерю полагалось только бегом. Кормили сытно, однако вскоре не только Ламбо лишился «врага своего», но даже Ференц, и без того вроде состоявший из одних мышц, был вынужден затягивать ремень на две дырки туже.

Да, армия – это вам не мед стакану, как бессмертно выразился герр вахмистр Ербугиндай Махач... После отбоя засыпали мгновенно, как только голова касалась жесткой, набитой опилками подушки. Если не шли в ночной караул, конечно. Или на кухню.

Но вот прошли аттестационные зачеты, всех распределили в боевые части. Последнее воскресенье перед отбытием к месту службы посвящалось экскурсии по столице. Этой традиции насчитывалось уже более восьмидесяти лет, она была заведена еще Вуаясием Третьим, дедом ныне правящего курфюрста, и с тех пор неуклонно соблюдалась даже в военное время. Считалось, что таким образом солдаты лучше поймут, что же они, собственно, должны защищать.

По этой же традиции в роли гидов выступали студенты знаменитого университета Мохамаут. Они работали парами – девушка и юноша, причем молодой человек подбирался из числа уже отслуживших действительную в армии или на флоте.

Все эти сведения огласили на вечерней поверке в субботу. Солдатам предоставлялось время для приведения в наилучший вид только что выданного обмундирования, после чего их вели в баню и кормили праздничным ужином

Утром учебный взвод Иржи выглядел непривычно. Вылинявшая и застиранная одежда исчезла. Среди зеленых пехотных мундиров, коих было большинство, выделялась форма артиллеристов и егерей. Была даже одна черная матросская форменка, очень ладно сидевшая на Ференце. Его еще с вечера поздравляли, поскольку попасть на флот считалось большой удачей. Иржи поздравляли тоже – он был зачислен в егеря, а егерские войска относились к армейской элите. Но вот Ламбо бродил хмурый.

– Это все рыжий услужил, – заявил он. – Недаром мне его рожа сразу не приглянулась...

А рыжий сержант Паттени оказался тут как тут.

– Отделение, становись!

Пройдя вдоль строя, он с довольным выражение ткнул Ламбо в живот и сообщил, что все шестнадцать фельдмаршалов Поммерна начинали службу в пехоте, поскольку пехота была, есть и будет становым хребтом армии, а все остальное, как бы оно ни называлось, относится к легкопрыгающим войскам.

– Можете мне верить, поскольку я сам – егерь, – прибавил Паттени. – Только вот солдату Макрушицу, чтобы пробиться в фельдмаршалы, придется поработать над своим лицом, поскольку выражение плаксивое. Фельдмаршалу вместо этого внушительность полагается. Ясно, солдат Макрушиц?

– Так точно, герр егер-сержант.

– Думаю, вам будет приятно узнать, что в город ваше отделение поведу я, – ухмыльнулся Паттени.

– Чрезвычайно, герр сержант, – сказал Ламбо с перекосившимся лицом и неимоверно плаксивым выражением.

– А тогда – нале-ву! Шагом марш.

В город они вошли через Восточные ворота района Мохамаут. Пересекли рыночную площадь, где под пестрыми навесами торговцы уже раскладывали товары, свернули в узкую старинную улочку и вскоре оказались у моста через реку Бауцен, правый приток Теклы.

Погода стояла прекрасная – солнечная, но еще по-утреннему нежаркая. За рекой открывался вид на всю старую часть города со шпилями церквей, башнями Кронштайна, островерхими черепичными крышами, пожарными вышками, мачтами оптического телеграфа, вершинами пирамидальных тополей. Снизу панораму отрезала линия гранитных парапетов.

В прозрачном воздухе отчетливо раздавался бой часов. Он сливался с перезвоном многочисленных колоколов. Было всего лишь восемь, время для воскресенья довольно раннее, но по набережной уже прогуливались молодые люди и девушки в коротких плащах. На головах у них красовались чудные круглые шапочки, придававшие студентам знаменитого университета несерьезный, слегка карнавальный вид.

– Господа студенты! Седьмое учебное отделение прибыло, – зычно доложил Паттени. – Разрешите узнать, кто нас поведет?

Одна из девушек, стоявших у парапета, обернулась и сняла шапочку.

– Ух ты! – восхищенно сообщил солдат Макрушиц. – Вот это да.

У Иржи екнуло сердце. А есть ведь наверху кто-то, кто управляет судьбами! Определенно есть.

– Мы поведем, – сказала девушка.

11. ЗАГЛОТАИ МЯГКОТЕЛЫХ

Плот медленно обогнул мыс и выплыл на середину реки. На черной воде заиграли блики огня. Послышались голоса. У костра, шагах в сорока от берега, Мартин увидел группу пестро одетых людей. Так и захотелось крикнуть: люди родненькие, как я по вам соскучился, гуманоиды-человечки! Но вот этого делать никак не стоило. Стоило выяснить, что же это были за гуманоиды.

С ближайшего луга доносилось позвякивание удил. А на вершине холма различался темный силуэт дозорного. Через минуту уже можно было расслышать отдельные слова. Увы, говорили на одном из магрибских диалектов. Мартин опустил голову и плотно прижался к бревнам.

– Другое племя? – чуть слышно поинтересовался Хзюка.

– Еэ. Плохие люди.

– А, – сказал ящер, – понятно со всех сторон. В другом племени хороших не бывает.

И вновь окаменел. Мартин хотел было ему возразить, но передумал. Решил отложить спор до лучших времен.

Довольно долго плот оставался незамеченным. Он успел миновать уже значительную часть опасного пространства, когда один из эмирцев взял бурдюк и спустился к берегу. Подошел к воде, присел на корточки, наполнил мягкий сосуд, выпрямился. И тут что-то привлекло его внимание.

Человек приложил ко лбу ладонь, секунду всматривался, а потом негромко крикнул. Всего одно слово, но этого оказалось достаточно. Несколько из его товарищей вскочили. Другие принялись будить спящих.

– Плохо дело, – прошипел Хзюка.

– Погоди, не стреляй. Вдруг еще повезет...

Но надежд становилось все меньше. Несколько магрибинцев подошло к берегу. Совещались они недолго. Один поднял к плечу короткий кавалерийский штуцер.

Грохнул выстрел. Пуля перелетела через плот и шлепнула по воде. Прозвучал начальственный голос:

– Пустая голова! Не знаешь, что ночью все предметы кажутся дальше, чем на самом деле? Дайте мне ружье.

Второй выстрел был гораздо удачнее. Рядом с ногой Мартина отскочила щепка. А на холме уже седлали лошадей.

– Выхода нет, – прошептал Мартин. – Когда прицелятся еще, пускай стрелу. Понял? – Не со всех сторон. Двух-трех достану. А что дальше?

– Не знаю. Но в руки им попадаться нельзя. Дашься в руки – достанется ногами.

– Теперь понятно. Дашься в руки – достанется ногами. Жизнь она такая. По обе стороны хребта, – квакнул ящер.

Хзюка стрелял лежа, но для него неудобных положений не существовало. Мартин видел, как не успевший спустить курок эмирец вдруг выронил штуцер и схватился за живот. Послышались изумленные возгласы, проклятия.

– Хзюка, ныряем!

Они очень вовремя соскользнули в воду, скрывшись за плотом. С берега тут же затрещали выстрелы. Пули с чмоканьем врезались в воду, глухо били по мокрым бревнам. Вокруг посыпались крошки и целые куски дерева. Потом стрельба прекратилась. Там, на берегу, заряжали оружие.

– Ты как, живой?

– Живой, – отозвался Хзюка. – А ты?

– Тоже.

– Что теперь делать?

– Плыть дальше.

– Они обгонят нас на шуссах и устроют засаду. Мартин осторожно выглянул из-за плота.

– Могут. Но... вряд ли.

– Почему?

– У них что-то случилось.

На берегу сначала было тихо. И вдруг послышались топот, звон железа, испуганные вопли. Мартин рискнул выглянуть еще раз.

Вокруг стоянки эмирцев метались тени. Хлопали пистолетные выстрелы. В свете костра поблескивали клинки. Кто-то вскочил на лошадь, но тут же качнулся, выронил поводья и упал.

– Хзюка! Там настоящий бой.

– Вижу.

– Да с кем же они дерутся? Сами с собой? – Нет, – довольно сообщил ящер. – С хачичеями. Хачичеи решили, что мы прячемся у этих мягкотелых, Мартин. Хачичеи любят простые объяснения.

– Близко подобрались, неугомонные. Вот не думал, что когда-нибудь буду им благодарен.

– Да, странно получилось. Выходит, хорошо, что ты их не всех поубивал на перевале, Мартин.

– Добрые дела вознаграждаются иногда самым неожиданным образом.

– Иногда, – проворчал Хзюка.

– Интересно, а кто же победит?

– Хачичеи, конечно. Их больше и они хорошо выбрали момент.

– Не уверен. Смотри! – Мартин махнул рукой назад. Выше лагеря магрибинцев через реку переправлялись

всадники. Их было не очень много, но они заходили в тыл нападавшим хачичеям.

– Слава великому Мососу! – сказал Хзюка. – Теперь-то уж хачичеев прикончат.

– Зато магрибинцы решат, что мы тоже хачичеи и своим плотом отвлекали их внимание от главного отряда.

– И я бы так подумал, Мартин. Давай убираться отсюда. Сыс!

Мартин тут же взобрался на плот и схватил обломок весла. Хзюка улегся животом на бревна и принялся грести руками. Через пару минут плот наконец миновал опасное место и скрылся за поворотом реки.

– А правильно, что мы не высадились на берег, – похвалил Хзюка. – Есть у тебя чутье, мягкотелый. Пожил бы у нас еще год-другой, глядишь, и сделался бы настоящим схаем.

– Если б дожил, – усмехнулся Мартин. – В Схайссах это плохо получается.

– Хо! А где же твоя оптимизма?

– Оптимизма у меня не простая, а историческая.

– Это как? – Ну, я верю, что когда-нибудь будет хорошо. Только вот не обязательно мне.

Хзюка озадаченно промолчал.

Весь остаток ночи и утро они не слезали с мокрых бревен. Проплыли не меньше тридцати километров. Можно было и больше, но Мартин осторожничал, часто причаливая к берегу, чтобы подняться на холм или дерево для осмотра местности. И хотя впереди ничего подозрительного не попадалось, опасность могла появиться в любой момент. Ничья Земля полна сюрпризов, место такое.

Странное явление случилось после полудня. Течение в реке сначала замедлилось, потом вода остановилась и начала подниматься вспять, вверх по руслу, затапливая берега. Плот пришлось срочно привязывать к дереву.

– Ну все у вас наизнанку, – ворчал Хзюка. – То вода горячая, то река вверх течет. Виданное ли дело! Что происходит?

– Начались штучки Громозера, – непонятно сказал Мартин.

– Что такое «штучки»?

– Потом объясню. Сейчас некогда, к нам едут гости.

– А! Давно не было.

Мартин посмотрел на реку. Вода продолжала прибывать.

– Надо ж так, – с досадой пробормотал он. – Ни часом раньше, ни часом позже.

– Да где они, гости?

– Вершина холма на восходе Хассара. Видишь?

– Смутно. У тебя хорошие глаза. Сколько их?

– Не меньше пятнадцати. Есть свободные лошади. Наверное, тот самый отряд, который дрался с хачичеями.

– Тогда они ищут нас. Очень хорошо.

– Что – хорошо?

– Значит, хачичеев больше нет. Без шуссов они не могли убежать

– Зато есть эмирцы, брат мой рептилий. Они ничуть не лучше хачичеев, уверяю тебя. В этих местах кого б ни встретил, всяк хватается за оружие. Никакого разнообразия. Ну вот, плыл себе наш плот. Плыл, никого не трогал. Так нет же, обязательно пальнуть надо было. До чего же надоело!

Хзюка старательно повторил новое слово:

– Имирсы... Всегда кто-нибудь есть, брат мягкотелый. Всегда найдется охотник либо тебя ограбить, либо съесть, или просто придушить, чтобы ты его не придушил. Так везде, не только в здешних местах. Жизнь вся такая, о Мартин. Нечему удивляться.

– Бывает и другая жизнь, Хзюка. Просто ты о ней не знаешь.

– Какая еще другая жизнь?

– Ну, когда все стараются друг другу не навредить, а помочь.

– Помочь? Все? Да ты не выспался, Мартин. Давно уже странное говоришь.

– Правду говорю. Быть может, сам увидишь. Если сегодня нас не убьют.

– Хо! Правда в том, что нужно уйти от имирсов. А я что-то не соображу как. В этих растениях, – Хзюка кивнул на камыши, – прятаться нельзя. Здесь-то нас и будут искать, а до ночи далеко.

– Верно.

– Пешком от шуссов не убежишь, даже от ваших малорослых. Что будем делать, Дьявол-Кричащий-в-Ночи? Решай. Здесь твоя земля.

– Да решим, решим, – вздохнул Мартин. – Нам гейзер поможет.

– Гейзер? Горячая вода?

– Горячая. А главное – быстрая. Только ты должен меня слушаться, что бы ни случилось. Как я тебя слушался в Схайссах. Все объяснять будет некогда.

– Значит, ты теперь машиш? Окончательно? – Машиш, машиш. Согласен?

– Хог. Но ты давай делай что-нибудь, машиш. Хватит оптимизму дожидаться, жить надо сейчас и жить надо нам.

– Сыс.

Мартин отвязал плот, спрыгнул в воду и перебросил ремень через плечо.

– Мы будем тащить его против течения? – удивился Хзюка.

– Не мы, а я. Пока еще есть возможность, побереги ноги.

– Они уже не болят.

– Слушай машиша.

– А если имирсы догонят?

– Не успеют. Скоро вода потечет туда, куда надо. Только и сейчас времени терять не стоит.

– Время терять никогда не стоит, – назидательно отозвался ящер. – Кто теряет время, тот теряет жизнь.

– Тебе бы философию преподавать, – пропыхтел Мартин. – Военно-полевую.

Хзюка порылся в мешке.

– Никакой хилософии нет, а вот мясо преподать могу. Он протянул кусок.

– Ешь.

– Не хочу.

– Давай-давай. Тащить не так скучно будет. Да и хилософию твою небось без мяса не поймешь.

– Ох, давно подозреваю, что ты материалист, о Хзюка.

– У нас это называется сиумаш.

– Сиумаш?

– Еэ. Начальник обоза. Очень почетно.

– Ага. И материально.

И вот их заметили. Магрибинцы заставили своих лошадей перейти на рысь. Они скакали напрямик, срезая большую излучину реки, приближались быстро, но и река уже приняла нормальное направление, течение с каждой минутой ускорялось. Мартин забрался на плот, взялся за весло. Хзюка стоял на корме, усердно работая шестом.

– Очень грязно кругом, – беззаботно сообщил он.

И вовсе не для того, чтобы подчеркнуть свое спокойствие. Мартин знал, что ящерам чуждо позерство. А ситуация, когда за тобой гонятся, в Схайссах вполне обыденна. Гонятся же там всегда для одного и того же. Никакого разнообразия, право слово. Берега же действительно были густо занесены илом, из которого торчали коряги, вырванные с корнем кусты, крупные камни. Пахло неприятно.

– Это все гейзер сделал? – спросил Хзюка.

– Да. А что?

– Некрасиво.

Услышать такое из уст самой практичности удается не каждый день. Мартин едва не расхохотался.

– Зато полезно, – сказал он.

– Еэ. Имирсы начали отставать, – согласился Хзюка. – Их шуссы вязнут в грязи. Но все равно некрасиво.

– В Схайссах лучше?

– Чего сравнивать. У вас деревья несерьезные. И заглотаев нет. Что за жизнь без заглотаев? Скука.

Мартин оставил в покое весло. Плот уже перемещался со скоростью бегущего человека. Эмирцы явно не успевали перехватить их до впадения реки в Громозеро, поэтому можно было и не надрываться.

– Погоди, будет еще кое-что похлеще ваших заглотаев.

– Когда?

– Скоро. Отдохни, Хзюка.

– Я не устал. Три дня ничего не делаем, только плывем.

– Все равно отдохни. Съешь что-нибудь тоже. Скоро нам потребуются все силы. Заглотаев здесь нет, но есть кое-что другое, даже более страшноватое.

– Ну и что тут у вас может быть страшного?

– Есть кое-что. Скучать не будешь.

Тем временем в соревновании с водой лошади все более заметно проигрывали, погоня отставала

– И что же это у вас опаснее заглотая? – продолжал любопытствовать Хзюка.

Мартин не ответил. Течение все ускорялось, их несло со скоростью никак не меньше тридцати километров в час. Вода отхлынула от берегов, но на середине реки собралась в гудящий вспененный поток. Плот сильно раскачивался, зарывался в буруны, вращался, его беспрестанно обдавало горячими брызгами.

Мартин превратил в корму свой конец плота и как мог старался направлять движение неуклюжей связки бревен все тем же веслом с выщербинами от пуль. Очень пригодился студенческий опыт сплавов по рекам Снейк, Амылу и Кандегиру. Там, на далекой, нереальной, совершенно недоступной Земле...

Вскоре они пронзили высокий бурун, промчались между двумя скалами, и тут река закончилась, выплеснулась в озеро. Очень странное озеро, поверхность имела заметное понижение по направлению от берегов к центру.

– Хо, – сказал Хзюка. – Кривая вода.

Все было правильно. Перед ними находилось знаменитое Громозеро, и Громозеро, находящееся в своей активной фазе, работающее.

– Эй, Хзюка! Кончай любоваться. Нужно плыть к берегу!

Хзюка схватил обломок второго весла и принялся энергично грести с правой стороны. Мартин греб слева. Но их совместных усилий оказалось недостаточно. Поток, вырвавшийся из речного устья воды, продолжал ускоряться. Плот двигался по спирали, смещаясь к страшной середине Громозера.

Мимо проносился заваленный плавником берег. До него было еще недалеко, но он удалялся. Усилия гребцов лишь несколько замедляли это удаление.

– Да куда это нас тащит, Мартин?

– На дне озера дыра, провал. Туда и тащит.

– Дыра? Там нам будет плохо.

– Очень даже..

– Давай бросим плот! Доберемся вплавь.

– Нельзя! В похлебку превратимся.

– В какую похлебку?

– Сваримся. Греби!

И они гребли изо всех сил. А водная воронка крутилась все быстрее. Плот не слишком быстро смещался к центру не столько из-за работы жалких весел, сколько за счет набранной инерции. Его пронесло мимо северного берега, потом проплыли восточный, южный, западный, вновь северный. Наконец течение начало замедляться.

Прошло еще немного времени. Середина озера начала искривляться, вспучиваться, образуя горб быстро чернеющей воды.

– Ну, теперь держись! – крикнул Мартин. – Хватайся за плот!

Хзюка бросил весло и вцепился в ремни, стягивающие бревна.

Послышался гул. Из глубин Громозера поднялся и оглушительно лопнул зловонный пузырь. Затем в небо ударил фонтан пара и черной горячей жижи. У его основания вздыбилась кипящая, всклокоченная и взбаламученная волна.

Плот швырнуло вверх, вниз, еще раз вверх, после чего с устрашающей скоростью поволокло к береговым скалам. Но благодаря высоте волны не разбило, пронесло дальше и бешено закружило. А потом все вдруг на мгновение остановилось, зависло, замерло, как на фотографии. И когда это мгновение миновало, вода медленно, неохотно начала спадать, потекла вспять. Тут славный корабль крепко ударился о камни и наконец развалился.

– Все, – сказал Мартин. – Еще раз уцелели. Прямо в привычку входит...

Хзюка сидел в горячей луже и с большим недоверием себя ощупывал. За его спиной что-то билось и извивалось.

– Эй-эй! – крикнул Мартин. -Что? – Обернись.

– Хо! – сказал ящер. – Махерена. Вот видишь, они у вас тоже водятся.

– Раньше не было. А как тебе наш заглотай?

Хзюка поспешно вскочил и обернулся к озеру. Там вспухал новый пузырь, побольше прежнего.

– Уй-ой! Наши заглотай подобрее будут. Не хочешь отсюда уйти, а, Мартин? Мне тут не нравится.

– Очень хочу, о Хзюка. Иначе сваримся.

Подобрав уцелевшие вещи и оружие, они не столько убежали, сколько уползли от следующего оглушительного выброса Громозера; только горячие брызги грязи долетели, прошлепав по их спинам.

Потом оба поднялись на обрывистый коренной берег и долго шли по цветущим лугам. Уже вечерело, когда впереди показалось нечто среднее между широким логом и небольшой долиной. До лесистых склонов Драконьего хребта оставалось всего километра полтора или даже меньше. Однако выяснилось, что преследователи тоже времени не теряли и от своей затеи вовсе не отказались.

Магрибинцы успели на безопасном расстоянии обогнуть озеро, поднялись на предгорные луга и пустили лошадей вскачь, намереваясь отрезать путь к спасительным горам.

Ситуация складывалась не слишком удачная. Быть может, Мартин с Хзюкой и успели бы добежать до опушки, если бы до конца выложились, но вот там, в редколесье, их уже вполне могли настичь.

Магрибинцы это поняли. Нахлестывая коней, они быстро сокращали расстояние. И вдруг чего-то испугались. Вся компания резко затормозила. Некоторые даже начали кричать, жестами предлагая беглецам возвращаться.

– Худое здесь место, – вдруг сказал Хзюка, останавливаясь и тяжело дыша.

– Почему? – Не знаю. Очень плохое место. Видишь, эти воины боятся за нами идти. И даже о чем-то предупреждают.

– Хитрость какая-то.

– Нет, не хитрость. Они вполне могут нас догнать. Нам угрожает что-то такое, чего имирсы даже врагам не желают.

– Но не возвращаться же к ним.

– Нет, возвращаться нельзя.

– Тогда – вперед.

И они двинулись дальше, уже шагом. Эмирцы не только их не преследовали, но, наоборот, стали поспешно разворачивать лошадей. Те слушались плохо, метались, взбрыкивали, пробуя сбросить всадников. Мартин не на шутку встревожился. Люди вполне могут хитрить и притворяться, но не лошади же! Надвигалось нечто действительно неприятное.

Однако каких-то определенных признаков опасности не наблюдалось. Был спокойный весенний вечер. Эпс клонился к горизонту, но светил еще ярко. Вокруг лежала довольно ровная местность с отдельными валунами, между которыми росла густая трава. Попадались кусты барбариса и шиповника. Но Мартин заметил, что над их цветами не вьются ни пчелы, ни осы, ни шершни. Комары, так досаждавшие во время сплава, тоже куда-то подевались.

– Почему нет ветра? – подозрительно спросил Хзюка.

– Ну, так бывает. Хотя для горных долин это редкость.

– И в небе никто не летает.

Его тревога все больше передавалась Мартину. Он посмотрел в небо.

– Да, ни птички.

Безмолвие и безветрие вокруг были редкостными. Стихло даже погромыхивание вулкана на близком уже Драконьем хребте.

– Давай идти быстрее, – озабоченно сказал Хзюка. Мартин вздохнул.

– Если это поможет. Неизвестно ведь, что и откуда нам грозит на этот раз

– Надо попробовать.

– А как твои ноги?

– Ноги как ноги. Ходят. Сыс! Не до болячек сейчас. Они ускорили шаг. Потом, когда трава под ногами вдруг

начала необъяснимо сереть, на глазах терять цвет, не сговариваясь побежали.

А трава все больше обесцвечивалась. Одновременно она становилась менее осязаемой, какой-то бесплотной, пока вообще не исчезла, вся сразу. Более того, оголившаяся почва выглядела необыкновенно. Все ее неровности начали сочиться блеском, напоминающим ртутный.

Этот блеск проступал снизу, пропитывал всю поверхность в округе, заполняя сначала мелкие рытвины, ямки, борозды, затем – ложбинки, овраги. Вскоре там и сям в дневном свете засверкали многочисленные лужи и озерца. Хзюка и Мартин старались держаться от них подальше.

– Хог! Что же это такое? – крикнул Хзюка.

Мартин остановился у одной из луж. При взгляде сверху блеск исчез, открылась неправильной формы глубочайшая дыра, наполненная тьмой. Далеко-далеко внизу там что-то рдело.

Мартин отшатнулся.

– Ни разу такого не видел, о Хзюка. Сдается мне, тут не обошлось без холодных ядерных превращений. Только не спрашивай, что это такое.

Ящер хмыкнул.

– Я не знаю холодноядных превращений. Но они мне не нравятся сразу со всех сторон.

– Да мне тоже, – сказал Мартин. – Особенно снизу. Он бросил камешек на блестящую поверхность. Как ни

странно, кусочек гранита не провалился, а несколько раз подпрыгнул, отскакивая, как от стекла или льда, но совершенно беззвучно. Потом его контуры размылись, камень оплыл, сделался призрачным и наконец полностью растворился в сияющем слое

– Тут у вас чудеса на каждом шагу, – сказал пораженный Хзюка. – И как вы с ума не сходите?

– Вот чтобы этого не случилось, лучше быть отсюда подальше, – сказал Мартин. – Сыс!

Они бежали по узким полосам земли, которые еще не подверглись странным изменениям. Приходилось уклоняться то влево, то вправо, иногда даже возвращаться назад, поскольку серые полосы истончались, кое-где уже и обрывались. В таких местах сияющие лужи сливались в настоящие озера. Их уровень неуклонно повышался, блестящая масса разливалась, окружая холмы и валуны. Она вела себя как жидкость, но жидкостью явно не была. А если и была, то твердой.

Окруженные этой субстанцией скалы начинали светиться снизу серебром, а выше багровели, будто раскалялись. В воздухе появился отчетливый запах паленого, но ни огня, ни дыма нигде не наблюдалось. Пахло чем-то вроде сохнущего сена и распаренных березовых веников, но эти запахи постепенно улетучивались, таяли по мере исчезновения травы.

Впереди и чуть сбоку оказался довольно высокий холм.

– Бежим туда! – крикнул Хзюка.

На вершине росло несколько молодых берез, между которыми еще сохранилась нетронутая трава. Мартин повалился на нее и несколько минут, пока не успокоилось дыхание, совершенно не мог пошевелиться. Хзюка принялся его тормошить.

– Надо... скорее... дальше. Опоздаем!

– Ох, отстань. Куда идти-то?

– Смотри!

К северу от холма в сторону коренного горного склона все еще тянулся язык серой почвы. Но на эту спасительную перемычку с двух сторон наплывало сияние.

– Туда, туда надо!

– Да, – сказал Мартин. – Двинулись.

Он поднялся на гудящие ноги и шатаясь спустился по склону

Поверхность справа и слева вдруг потеряла блеск и вроде бы даже исчезла. Было похоже, что по узкому мосту он бредет над бездной. С боков открылся вид на глубочайший провал, уходящий к самым недрам Терраниса. В его стенах прекрасно различались наслоения геологических пластов, изгибы рудных жил, пустоты, трещины. Кое-где сочились водоносные слои, в одном месте изливался даже настоящий подземный водопад, а далеко внизу тлело пламя.

Вверху же, над пустотой, непонятным способом удерживались островки, остатки нескольких курганов, постепенно тающих от оснований к вершинам. Запомнилось, что на одной из них ревел и метался до безумия перепуганный гризли.

– Не повезло... бедняге, – прохрипел Мартин.

– Нам тоже может не повезти, – отозвался Хзюка.

Но за следующим холмом начался уже крутой склон Драконьего хребта. Массивный, темный, незыблемый, надежный, без всяких там блесков, одним своим видом он вселял уверенность. Хзюка и Мартин добрались до него на последнем издыхании, всего за пару минут до того, как ртутный блеск утопил спасительную полосу серой земли.

Упали они одновременно и одновременно обернулись.

Внизу, в геометрически круглом прозрачном поле, таяли последние холмы. Когда они исчезли, центр провала неожиданно вспыхнул. Кольцо яркого света разбежалось во все стороны и отразилось от горных вершин, будто вспышка гигантской фотокамеры. Земля затряслась.

– Да что же это такое, о Мартин?

– Наверное, ворота. Вход в другой мир. Или выход. Понимаешь?

– Хог. Вход в другой мир. Вот оно что. Чего тут непонятного, – с неожиданным спокойствием отозвался Хзюка.

– Верно... – пробормотал Мартин. – Ишигу шас! Чего непонятного...

– А откуда знаешь, что это ворота в другой мир? – Да как же мне не знать. Я сам оттуда прилетел. Только не знал, как это выглядит снаружи. Давным-давно все мягкотелые оттуда появились.

– Вы жили под землей?

– Нет. Мы туда провалились из своего мира. А вывалились здесь.

– Зачем?

– Мы это не сами сделали.

– А кто?

– Не знаю. Мосос, наверное.

– А, Мосос, – удовлетворенно кивнул Хзюка. – На него похоже.

Ворота между тем открывались. В глубине канала появилось нечто, быстро поднимающееся вверх. Со звуком гигантской лопнувшей струны блестящая пленка исчезла, снизу прорвался и заполнил всю долину оглушительный грохот.

Вращаясь и постепенно замедляясь, из недр планеты вылетел громадной длины цилиндр, увенчанный воронкой. Вдоль него тянулась надпись:

ТЗ «АЛЬБАСЕТЕ» Республика Юпитер

– «Альбасете», – не столько прочел, сколько догадался Мартин. – Вот это да... Действует канал все еще!

Его голос был абсолютно неслышим. Завывая, корабль промчался вверх и там, на высоте километров десяти, начал заваливаться набок. Траектория его полета при этом все больше клонилась к западу. Шум, грохот, свист и вой удалялись вместе с ним.

– А это что было, Мартин? – прокричал Хзюка.

– Транспортный звездолет. На нем можно путешествовать в небе. Надо же, уцелел после выхода из канала! Не всем так везет... Но что же они двигатели-то не включают?! Звездолет кренился все сильнее, начиная терять высоту. От него отваливались какие-то крупные куски, часть которых загорелась.

– Апашату кухунзей, – ошеломленно бормотал Хзюка. – Велик Мосос!

За отражателем «Альбасете» тянулись длинные белые полосы.

– Эх, – с горечью сказал Мартин. – Баки потекли. Не так уж крупно им и повезло, Хзюка.

– Он сломался?

– Еэ. Сломался.

– Брат! Мартин! По-моему, нехорошо, если с-свистолет упадет совсем, – заволновался Хзюка. – Он тяжелый.

– Тяжелый, – согласился Мартин.

– Хо! Чего стоим? Совсем кухун приходит!

Бежать можно было только в одном направлении – вверх, и они вновь принялись карабкаться по скале. Шансов спастись было маловато, а если рванет реактор – то ровно никаких, точно кухун наступит, даже Мосос не защитит, но Мартин об этом говорить не стал. Зачем? Да и не до того было. Обдирая пальцы, он полз по острым каменным выступам в отчаянной, безумной и лихорадочной надежде.

Хзюка пыхтел несколькими метрами выше. Обычно в таких случаях вперед он всегда пропускал мягкотелого. Мартин с удивлением понял, что ящер по-настоящему испуган. Впервые за все время их знакомства. Но и было отчего. Не каждый день представитель родоплеменного общества видит с-свистолет.

Небо грохотало, озарялось вспышками. Погибающий «Альбасете» сильно дымил. К счастью, корабль падал по наклонной кривой, поэтому смещался в сторону заходящего Эпса. Но падал все быстрее, падал до тех пор, пока не случилось неизбежное.

Пролетев над Громозером, звездолет чиркнул своей воронкой по скале. Массозаборник рассыпался, а сам корабль резко вильнул вправо. Его длинное тело переломилось. Роем вращающихся кусков «Альбасете» врезался в лесистую гору. Вспыхнуло оранжевое пламя. Через некоторое время докатился мощный грохот, земля затряслась, потом раздалась серия взрывов послабее.

Мартин напряженно всматривался. Загорелся лес на склоне. Над местом катастрофы взлетали обломки, в небо ползли клубы черного дыма. Но страшный дейтериевый гриб так и не вырос. Реактор на «Альбасете» успели заглушить. Либо софус, либо люди.

– Все, – сказал Мартин. – Будем жить дальше, Хзюка. Мы – будем...

– Хасисо! – отозвался ящер. – Нет, страшные у вас заглотай...

Он привалился к сосне и закрыл глаза. Мартин тоже сел, но продолжал следить за происходящим под скалой, на которую они со страху вскарабкались.

Огромный провал внизу подернулся пепельной серостью, из которой вскоре начали проступать вершины холмов. Прошло еще немного времени, дно долины восстановилось. Но в каком виде! Там, где зеленела трава, располагалась мрачная бурая проплешина, будто выжженная выхлопом циклопической ракетной дюзы. Кое-где еще поблескивало, земля дрожала, а в горах гуляло эхо.

Налетел ветер. С недавно еще такого ясного неба пошел холодный мелкий дождь. Его капли пахли гарью.

– Имирсы, наверное, здорово перепугались... – сонно, не открывая глаз, пробормотал Хзюка. – Если уцелели.

Мартин не отозвался. Уже второй раз в его жизни Ничья Земля осталась позади. Немногие могли этим похвастаться. За такое стоило себя и побаловать. Мартин растянулся на теплом камне и едва не отключился. Вот интересно, подумал он, а какой здесь фон?

И тут же подскочил.

– Дурак! – Кто?

– Я, Хзюка, я. Быстро вставай.

– Что, опять кто-то гонится? – с досадой спросил Хзюка.

– Ну да, как всегда.

– Никого не вижу.

– И не увидишь. Это такой невидимый... заглотай.

– Невидимый? Что, и такие бывают?

– Еэ. Бывают и такие. Не скучно у нас? Хзюка замотал головой:

– Не-ет!

12. ИЗРЕДКА ВОЗМОЖНЫ И ЧУДЕСА

Паттени щелкнул каблуками.

– Очень рад, мадемуазель. Егер-сержант Паттени. Могу я узнать ваше имя?

– Да. Меня зовут Камеей.

Стоявший рядом с ней худощавый молодой человек по-военному коротко поклонился.

– Студент Клаух. Манфред.

Паттени осторожно пожал протянутую руку.

– Итак, с чего начнем, господа студенты?

– С прогулки.

– Отделение! Рэвняйс-с...

– Можно идти не строем, – улыбнулась Камея.

– Вольно, – тут же скомандовал Паттени.

По мосту Плитрее они перебрались на южный берег реки и остановились у здания с необычным арочным фасадом. Студент Клаух кивнул.

– Вот, господа, запомните адрес: набережная Плитрее, 9. Здесь располагается знаменитый муромский трактир «Дребодан». По давней традиции офицеры курфюрстенвера отмечают в нем новые назначения. Точно установлено, что дистанция ФФ, то есть от фенриха до фельдмаршала, равна ДД, девяти дребоданам. Уверен, кому-то из вас, быть может, частично, а может быть, и полностью, удастся ее пройти.

– А сколько стоит один дребодан? – спросил Ламбо столь серьезно, что вызвал смех.

– Когда вы меня пригласите, обязательно разузнаю, – пообещал Манфред.

– Эге! Послушайте, господин студент, а выражение упиться вдрабадан...

– Да, да, именно. Оно пошло отсюда. Опасное заведение! По вечерам тут дежурят сразу два дринкенвагена – полицейский и армейский. Давайте свернем к местам менее злачным, если не возражаете.

– Напра-аво, – доступно пояснил Паттени.

Они миновали довольно пустынную в воскресный день, да еще и в утренний час Дюбрав-аллее, после чего пошли вдоль реки. По карте Иржи помнил, что до ее устья здесь оставалось не больше двух километров и Бауцен в этом месте был не только широк, но еще и весьма глубок. Не случайно над следующим мостом возвышались мачты какого-то корабля. К ним с интересом присматривался будущий адмирал Ференц. Ему под большим секретом штабной писарь сообщил, что пришли заявки на корабли, стоящие сейчас в столице.

А вот внимание господ экскурсоводов привлекало совсем другое. Пройдя шагов пятьсот и вскользь отметив муромское посольство, весьма внушительного, между прочим, вида, оба с неподдельным почтением остановились перед длинным зданием с многочисленными памятными досками.

– Для всех студентов этот дворец имеет не меньшее значение, чем Курфюрстенштаб для господ офицеров, – пояснила Камея. – Это есть Академия Наук Поммерна.

При этом она взглянула на Иржи. Иржи тут же почувствовал, что щекам стало жарко

– А Курфюрстенштаб покажете? – спросил Ламбо.

– Обязательно. Он отсюда недалеко.

Перед замком Кронштайн компания свернула за угол. Там, у впадения родной Быстрянки в Бауцен, в глубине роскошного парка располагался родовой дворец знаменитых герцогов де Сентубал. Южнее него углом на площадь выходило массивное пятиэтажное здание с пушками у подъезда. С более близкого расстояния рядом с пушками они увидели гвардейский караул.

– Ну вот, из этого дома в ближайшие два года вы и будете получать приказы, – сказал Манфред. – Перед вами Его Высочества Курфюрстенштаб, господа солдаты.

Господа солдаты почтительно замолчали.

Несмотря на воскресный день, у Курфюрстенштаба царило оживление. Отъезжали и подъезжали кареты, открытые коляски, камуфляжные армейские вагены. В них садились или выходили многочисленные офицеры. Несколько раз блеснули генеральские эполеты. На крыше здания шевелились сигнальные доски оптического телеграфа, у коновязи стояли оседланные лошади с фельдъегерскими чепраками.

– Всегда тут такая суматоха? – спросил Паттени. Манфред озадаченно покачал головой.

– Не сказал бы.

– В каких частях служили, господин Клаух?

– В крепостной артиллерии.

– Не пора ли в этом случае продолжить экскурсию? – с неким подтекстом спросил Паттени.

– Яволь, герр сержант, – усмехнулся господин Клаух. – Что ж, добро пожаловать в замок Кронштайн, господа. Вот он, за рекой Быстрянка.

Но попасть в эту самую старую часть города оказалось не так-то просто. Послышались резкие звуки горна. По цепному мосту через Быстрянку проскакали трубач и десяток егерей. Солдаты жестами приказывали публике расступиться.

Из ворот замка тем временем выходила голова плотной пехотной колонны

– Семьдесят третий полк, – сообщил глазастый Ламбо. – Мы всю седьмую дивизию видели, господа! Надо же.

Иржи и Ференц переглянулись.

– Братцы! – не унимался Ламбо. – Я даже знаю, куда идет этот полк.

– Да что ты, – не поверил Ференц.

– Разговорчики, Макрушиц, – подал голос Паттени. Вспомнив, что его власть заканчивается уже следующим

утром, Ламбо осмелел.

– Э, господин сержант. Была команда «вольно». Следовательно, разговаривать можно. Уставы мы теперь тоже знаем.

– А все равно – разговорчики, – буркнул Паттени. Ламбо на всякий случай предпочел замолчать. Сутки —

вполне достаточное время для того, чтобы схлопотать наряд вне очереди. В армии это просто делается, господа.

Семьдесят третий полк батальон за батальоном выходил из замка. Нижнюю часть лиц офицеров семьдесят третьего полка скрывали платки, на мундирах лежали пятна пыли. Не требовалось большого ума, чтобы догадаться: полк шел издалека, был расквартирован вовсе не в столице. Солдаты выглядели усталыми, еще более запыленными, но шли быстро. За полчаса батальоны переправились через Быстрянку, миновали Курфюрстенштаб и удалились по Лернштрассе. Дойдя до ближайшего перекрестка, они поворачивали вправо. На юг.

– Порохом попахивает, господин егер-сержант. Не находите? – спросил Манфред.

– Хорошая часть этот семьдесят третий полк, – похвалил Паттени. – Очень дисциплинированная. Не болтливая.

– В отличие от студентов? – усмехнулся Клаух. Образцовый сержант предпочел не отвечать.

В замке Кронштайн они осмотрели казначейство (извне, конечно), отель «Кронплатц», в котором останавливаются наиболее знатные особы, потом почтили исторические могилы у собора Всех Религий, после чего вышли к северо-западному углу замка. Здесь, при впадении Бауцена в Теклу, находился старинный дворец, окруженный собственной стеной.

– Камея, быть может...

Манфред посмотрел на девушку так, словно у них был некий общий секрет. Иржи от этого стало неприятно.

– Тут рассказывать особо нечего, – не слишком охотно сказала Камея. – Господа солдаты, перед вами официальная резиденция курфюрстов Поммерна. Ей около шестисот лет. Дворец, так же как и весь замок, называется Кронштайном. В нем насчитывается больше тысячи различных помещений. Пять башен, часовня святого Иммануила, усыпальница... ну и все, что полагается государю.

Секунду помолчав, она вдруг оживилась и продолжила:

– Более интересная, на мой взгляд, достопримечательность находится там, на острове Норбаунт. – Она махнула в сторону Теклы. – Видите эти мрачные стены? Они принадлежат знаменитому Семибашенному замку. Именно с него семьсот сорок шесть лет назад начинался и город Бауцен, и весь Поммерн. За свою историю замок выдержал одиннадцать осад, ни разу не был покорен, поэтому сделался символом независимости Поммерна. Его силуэт изображен на государственных флагах нашей страны, как вам, наверное, уже сообщали в учебном лагере.

– Мы будем его осматривать, мадемуазель? – спросил Ференц.

– Нет, – сказала Камея. – К сожалению, Семибашенный закрыт для посещений. Сейчас там находятся главный арсенал курфюрстенвера и золотой запас Поммерна. Сами понимаете...

– Золото, ребята, золото, – пояснил Клаух. – А также тюрьма для особо важных преступников. Все рядом, очень удобно.

– Не будем говорить о мрачном, – улыбнулась Камея. – В Бауцене много более веселых мест. Столь много, что за один день их осмотреть невозможно. Поэтому предлагаю разделиться на две группы. Южную часть нашей столицы покажет мой коллега господин Клаух... покажет господин Клаух, – повторила она с легким нажимом, заметив удивленный взгляд Манфреда.

– И что мы можем увидеть в южной части, мадемуазель? – спросил Паттени.

– О, массу интересного! Оперный театр, красивейшие дворцы, каскадные фонтаны, Академию Художеств, главный рынок, картинную галерею Поммерна, Кригс-Академию, Курфюрстентаг, зоопарк, цирк, казино, самые престижные магазины, кегельбан, рестораны. Кроме того, за южной стеной расположен ипподром. Как раз сегодня там заезды джангарских рысаков, для солдат вход бесплатный.

Неожиданно Камея взглянула на Иржи, впервые за все время, прошедшее после встречи на набережной.

– Ну а тех, кого больше интересуют учебные заведения... Ламбо скривился.

– ... храмы, кладбища, лавки букинистов, музеи и выставка цветов, тех я приглашаю в северную часть города.

Осматривать кладбища и учебные заведения, кроме Иржи, вызвался один лишь парень из Мембурга. Его распределили в артиллерию, а после армии он собирался поступать в университет, флегматично пояснил мембуржец. Услышав это, к нему вдруг присоединился Ференц.

Впрочем, едва они вышли из замка, Ференц заинтересовался изящным трехмачтовым парусником, стоявшим у пирса ниже моста Звездочетов.

– Мадемуазель, а что там за корабль?

– Корвет «Гримальд», – ответила Камея.

– И сколько на нем орудий?

– Точно не знаю. Больше тридцати, кажется.

– Немало для корвета, – одобрительно сообщил Ференц. – Солидно даже, я бы сказал. А более тяжелые корабли можно увидеть? – Суда с большой осадкой в Бауцен не заходят. Однако в порту на Текле сейчас стоят несколько фрегатов и линейный корабль «Василиск». Я не очень большой знаток флота, но пушек там масса, знаете ли. И пребольшущих.

– О! Редкая удача, – обрадовался Ференц. – Знаменитый «Василиск»! А как можно пройти в порт?

Камея внимательно на него посмотрела.

– По улице Конграу прямо на север. Как только минуете ворота Норди, сразу окажетесь на Муром-Шляхт. Через три квартала следует повернуть налево, и там сразу увидите мачты, они очень высокие.

– Превосходно! А вы не обидитесь, если мы вас покинем? – При этих словах Ференц нежно обхватил за плечи будущего артиллериста.

Парень испуганно забился.

– В порт? Зачем в порт?

– Как – зачем? Я обожаю флот.

– Но я...

– И ты тоже, камарад. Камея улыбнулась.

– Как вас зовут, герр матрос?

– Ференц Мервид, мадемуазель.

– Да не хочу я в порт! – брыкался мембуржец.

– Как – не хочешь? Странно. Ты же артиллерист.

– При чем здесь артиллерия?

– Разве не слышал? Там уйма пушек.

– Да они же морские!

Тут Ференц легонько стиснул глупца.

– Ты хочешь сказать, что морская артиллерия хуже армейской? – огорчился он.

– Да нет же! – испугался юный артиллерист. – Ни в коей мере.

– Тогда двигай.

– Отпу... опту... от...

– Люс, люс! Марширен

И он поволок беднягу по улице Конграу, курсом норд. К далеким воротам Норди.

– Господин Мервид! Ференц обернулся.

– Вы очень добры, – сказала Камея.

– Не знаю. Только мы с господином Неедлы земляки. Сочтемся!

– Господин Мервид! -Да?

– Хочу пожелать вам замечательной морской карьеры. Вы очень умны и великодушны.

– О мадемуазель! Буду теперь знать.

Ференц расхохотался, встряхнул совсем обалдевшего мембуржца и незаметно подмигнул Иржи.

А Иржи, чудесным образом оставшись наедине с Камеей, самым плачевным образом растерялся. Он и не мечтал о подобном везении, поэтому был застигнут врасплох, отчаянно волновался и все не мог решить, с чего же начать разговор. Ему казалось, что все зависит именно от первых произнесенных звуков.

Камея тоже оказалась не слишком готовой к столь быстрому осуществлению своего плана. Она не ожидала, что все будет так легко и безошибочно разгадано не только тем, ради кого все затевалось, но и его другом с такой простецкой наружностью. А это, увы, произошло. Один лишь обитатель Мембурга остался в не очень счастливом неведении. Вот и вся цена ее дипломатического искусства.

Камея признала себя неуклюжей и расстроилась. Трудно было понять, как отнесется к ее слишком откровенному, если не бесцеремонному поведению сдержанный, серьезный и благородный потомок небесника. Зато было совершенно ясно, что девушки из хороших семей так себя не ведут.

И вот, имея каждый свою причину для молчания, они медленно шли по зеленеющей, залитой весенним светом набережной. Шли, опустив глаза и стесняясь глянуть друг на друга.

Зато прохожие в этом удовольствии себе не отказывали. Многие улыбались им вослед, и мужчины, и, уж конечно, женщины. Слишком классической была пара – неловкий солдат, юная студентка. Сама молодость навестила старый город в их лице. Безоглядная, неповторимая, бескорыстная. Горячая, трогательная. Порывистая, неумелая...

Совершенно того не замечая, Иржи и Камея распространяли некие волны, размягчающие людей. Со скамейки на них грустно смотрела пожилая дама. Из ее корзины торчала обтекаемая кошачья голова и тоже смотрела.

А у порога аптеки, держась за дверную ручку, вздыхала чья-то горничная.

А на перекрестке им лихо откозырял постовой полицейский. Потом распустил усы, подтянул ремень и добродушно погрозил извозчику.

А тот совсем уж было собрался ударить лошадь, но передумал. Вместо этого простуженным голосом поинтересовался:

– Хочешь сахару, дуреха?

Увы, тут он не к месту припомнил тещу. Не повезло лошади. С теми, кто возит других, такое часто случается.

Было тепло. Между деревьев резвились и щебетали птицы. Над рекой веял ветерок. Он шелестел свежей, не успевшей еще запылиться листвой, ворошил перья качавшихся на волнах чаек, перебирал гордые флаги «Гримальда».

Камея настолько погрузилась в новую, неясную, непрочную и непривычную смесь чувств, что даже забыла о присутствии неприметного человека, одного из тех, коих давно привыкла угадывать за своей спиной. А человек закурил трубку, сорвал цветок яблони и начал думать, что же с ним теперь делать. Как и у большинства людей, желания у него опережали размышления.

А Иржи вдруг понял, что его спутница никуда не собирается исчезать, даже если ей совсем ничего не говорить. Ему страшно захотелось выразить всю свою признательность, но он опять же не знал как. Ни одно слово не годилось, все оказались недостойными. Как сговорились...

А время между тем приближалось к полудню. На корвете отбили склянки, по всему городу разлетелся перезвон часов, а со стены Семибашенного гулко бабахнула пушка.

Молчание становилось таким же нестерпимым, как зубная боль. Иржи наконец решился. Насупясь и твердо глядя в землю, он спросил:

– А вы покажете мне университет?

– Ну конечно! – обрадовалась Камея.

Иржи поднял глаза, увидел ее улыбку, улыбнулся сам, и... как будто цепи свалились.

– А... вам действительно интересен Мохамаут? – спросила Камея.

– А... почему нет? Гораздо больше, чем кладбища.

Университет Мохамаут занимает целый квартал и состоит из дюжины соединенных друг с другом корпусов – одиннадцать факультетов плюс администрация. Внутри этого многоугольника находится футбольное поле, которое используется также для разных торжественных мероприятий и увеселений.

Несмотря на воскресный день, везде было полно студентов – они сидели на подоконниках, медленно перемещались в галереях, были видны через распахнутые двери лекционных залов. Даже зеленое поле стадиона было усеяно загорающими и читающими телами. У всех перед носом находилась либо толстенная книга, либо кипа исписанных листов.

– Сессия, – пояснила Камея.

– Но вам тоже надо готовиться, – испугался Иржи. Камея беззаботно махнула рукой.

– Я уже все сдала!

И они продолжили обход кафедр, аудиторий, музеев, библиотек и лабораторий. Побывали даже в святая святых – зале заседаний Ученого Совета, правда, в пустом

Кое-где профессора еще давали прощальные консультации. Через открытые по причине жары двери Иржи с почтением рассматривал их лысые либо лохматые головы, сверкающие глаза, очкастые, крючконосые и бородатые лица.

– Первый раз вижу профессоров, – шепотом признался он. – Прямо трепет какой-то...

– Многие этого заслуживают, – кивнула Камея.

– ... когда на человека падает кирпич, сразу возникает патология, – донеслось слева. – Помилуйте, господа! Я вас спрашиваю: какие еще требуются дополнительные условия?! Достаточно удара по голове и все готово: пациент, как говорится, не совсем здоров!

– Профессор Каузалис, – шепнула Камея.

Но из аудитории напротив слышалось совершенно противоположное. Благородного тембра баритон предлагал:

– Господа студенты! Возьмем, к примеру, чуму. Да-с, чуму! Я спрашиваю: почему не все зараженные погибают? Ответ прост: одной инфекции недостаточно. Требуется еще, чтобы организм был ослаблен. Иначе говоря, необходимо некое дополнительное у-с-л-о-в-и-е. Только не вздумайте сказать это на экзамене моему коллеге Каузалису!

– Профессор Кондицио, – сказала Камея.

– Но кто же из них прав?

– Оба. Непримиримые оппоненты в науке и преданнейшие друзья в жизни.

– Чудеса. Разве такое возможно?

– Изредка возможны и чудеса.

– Вы говорите это здесь, в университете? Мне кажется, тут даже стены пропитаны формулами.

– Чудеса вольны сами выбирать место своего проявления. Кроме того, именно потребность в чуде заставляет людей заниматься наукой. Вот так кажется мне. Будете спорить?

– Ох, нет, – сказал Иржи. – Я переполнился. В голову больше ничего не лезет

– Тогда пора перекусить, господин Неедлы, – улыбнулась Камея.

Улыбалась она очень часто. И так здорово, что каждый раз Иржи на миг забывал об окружающем. Видел только ее лицо, главное чудо университета Мохамаут.

Почему-то пешеходные экскурсии способны уморить кого угодно. Несмотря на закалку учебного центра, ноги гудели, подошвы жгло, а в горле пересохло. По этой ли причине, либо все было на самом деле так, но пиво показалось приятным и прохладным, мясо вкусным, а ресторан – удивительно милым.

Назывался он «Рэтманн фон Мохамаут» и располагался, естественно, в подвале. На стенах, фартучках официанток, на массивных кружках, в витражах полуокон – везде красовались изображения насмешливого крыса в профессорской мантии и в круглой шапочке с кистью. Иржи поинтересовался причиной популярности столь малолюбимого животного.

– Ученый Крыс считается покровителем университета, – сказала Камея. – По-моему, вполне достойный персонаж. А вам не нравится?

– Почему? Совсем наоборот! Ваш Рэтманн очень обаятелен, явно знает себе цену и в меру этого знания вызывающ. Что еще? Дерзок, весел, насмешлив, но незлоблив и даже добр. Вопреки всем знаниям, которые угадываются в выражении его глаз, и всему опыту своей увертливой жизни. Нет, замечательный Крыс! Под его покровительством Мохамауту остается только процветать, чего я и желаю от всей души.

– О, – с удивлением, которое не пожелала скрыть, сказала Камея. – Иржи, да у вас прекрасный слог. Где вы учились?

– Нигде.

– Простите? – Нигде, если не считать школы. Образование домашнее.

– Тогда у вас был замечательный воспитатель.

– Думаю, что да, – сказал Иржи севшим голосом. – Был. И залпом допил пиво.

Неожиданно Камея накрыла ладошкой его руку.

– Простите. Я причинила вам боль. Я... не хотела.

– Да что вы, не за что. Спасибо за сочувствие. Камея помолчала, что-то обдумывая. А потом сказала:

– Помните, Промеха говорила, что ваш отец жив? Иржи поднял глаза.

– Да, конечно. Только это было предположение.

– Тогда – возможно, и предположение. Но не сейчас.

– Я благодарен за желание поддержать. Спасибо, Камея. Девушка досадливо нахмурилась.

– Это не утешение, это факт. Иржи, ваш отец вернулся из Схайссов. Позавчера он был уже в Эмванде, я видела сообщение оптического телеграфа.

– Правда? – спросил Иржи. – Ох, простите. Конечно, я вам верю. Просто очень уж обрадовался. Отец... Огромное вам спасибо!

– Да мелочи, – улыбнулась Камея. – Все понятно.

– Вы поразительная девушка, – сказал Иржи. – Оптический телеграф... Но помилуйте, не каждый человек имеет доступ... Тем более что мой папа служит...

Камея предупреждающим жестом подняла руку. Надо было остановиться, но он не смог.

– Кто вы?

Нельзя было так. Ох нельзя. Атмосфера раскованности и доверительности вдруг пропала. Лицо Камеи приняло замкнутое, отчужденное выражение.

Тогда Иржи взял ее руку.

– Я сделал глупость. Пожалуйста, извините! Невольно вырвалось. Вы не представляете, что для меня значит... значит... – Он замолчал, сбился, подыскивая слова, соответствующие чувствам, но не чересчур откровенные. Опять не получалось

Камея мягко высвободила кисть.

– Не надо извиняться. Вокруг меня есть странности, это трудно не заметить. Вы проявили чудеса выдержки, Иржи, я это очень ценю. Однако существуют обстоятельства... На многие вопросы я не могу ответить, так уж сложилось. Надо попробовать обходиться без этого. Вы тоже не обижайтесь, хорошо?

Иржи поднял обе ладони, как бы предлагая взять себя в плен.

– О нет, нет. Это вы не обижайтесь! Камея покачала головой.

– Так и будем извиняться друг перед другом? Времени ведь мало. Это чудо, что мы вообще встретились... – тут она смущенно запнулась, – встретились на мельнице. Про второй раз и говорить нечего! Знаете, когда я увидела вас там, на дороге, в пыли, то... – Камея замялась, подбирая слова.

Иржи покраснел.

– Я выглядел как чучело.

Камея несколько секунд боролась с собой, не выдержала и рассмеялась.

– Простите, да. Но ведь не вы же выбирали форму одежды! Егерский мундир, кстати, идет вам гораздо больше. Хотя дело, конечно, не в мундире...

Что-то она хотела сказать важное. Иржи так и оставался с поднятыми руками, боясь вспугнуть ее желание. Но тут в углу заголосила хмельная компания:

Бывают, братие, мозги,

В которых не видать ни зги;

Приличны там условия

Для дьявола здоровия.

Чтоб оный не скрывал рожки

Под вид студенческой башки,

Хоть за понюх, хоть за полушку

Доценты мигом снимут стружку!

Грызи, браток, пока не скис,

Все фолианты сверху вниз!

Кончай полировать подушку!

Забудь веселую подружку!

Во славу вечныя науки

Ученья примем муки.

Пусть каждый будет лыс,

Как Мохамаут-крыс!

Налейте, братцы, кружку,

Чтоб выпить за подружку...

Ведь надо что? Экзамен сдать.

Потом ее уж и позвать. Хо-хо-хо!

Камея вздохнула. Было видно, что песня ей не слишком нравится. Да еще и с настроением не совпадала.

– Становится шумновато? – с досадой спросил Иржи. -Да.

– Вы позволите вас проводить?

– А вы мне позволите заплатить извозчику?

– Я... я так не могу.

– Как же нам быть? Я знаю, что денег солдатам дают очень мало.

– Давайте прогуляемся.

– А когда заканчивается ваша увольнительная?

– В двадцать два ноль-ноль. Камея покачала головой.

– Нет, не успеем. Послушайте, можно я займу вам несколько талеров?

– Ну что вы, – огорченно сказал Иржи. – Я ведь не вернул еще ваши пистолеты.

Камея вздрогнула.

– Пистолеты? Боже мой, вы применили их против того страшного динозавра, помогли спасти целую деревню, жизнью рисковали. Ах, Иржи! Как можно теперь требовать их назад? Неужели вы думаете, что я... такая?

– Нет, нет, – испугался Иржи. – Ничего такого! Но я на два года ухожу в армию. Там всякое бывает. Как можно обещать, что верну деньги? – Да речь идет всего...

– Дело не в сумме, – перебил Иржи. Камея внезапно улыбнулась.

– Разумеется, дело не в сумме, – лукаво сказала она. – А в том, господин Неедлы, что у вас будет повод для новой встречи. Если вы не против...

– Я? Против? Зачем же так... – краснея, пробормотал Иржи.

– Как? – спросила Камея радостно и взволнованно.

– Ну... Вы же догадываетесь. Против этого довода трудно устоять. Невозможно.

– Так поэтому и...

– Что, что? – Он впервые взглянул на нее в упор.

– Так поэтому мы и... договорились? – тихо сказала она, опуская глаза.

– Вы очень красивы, – отчаянно выпалил Иржи. – Ох, как расставаться не хочется!

– Ой, – сказала Камея, несколько испуганная его откровенностью.

Она увидела стенные часы, и в ней проснулось великое женское благоразумие.

– Пора идти, Иржи. Иначе будут неприятности.

Но уже перед дверью, принимая от него свой плащик, тихо сказала:

– Думаете, мне хочется?

Тут же, смутившись, выбежала наружу.

А снаружи их ожидала совсем иная атмосфера. Атмосфера трезвости и свежего, усилившегося к ночи ветра. Кроме того, Иржи заметил, что от стены отделилась тень. Камея заметила и тень, и то, что ее заметил Иржи.

– Вот, такова моя жизнь, – вздохнула она. – Это охрана. Потерпите?

Иржи был готов на любые жертвы.

– Мелочи, – сказал он. – Особенно если припомнить то, как мы познакомились

Камея рассмеялась. Потом повернулась к человеку у стены и сказала:

– Простите, я не вижу вашего лица. Шляпа...

– Вингероде, – отозвалась тень.

– Руперт?

– У вас прекрасная память, мадемуазель.

– Спасибо.

– За что?

– Да за то, что не прячетесь.

– А так оно проще, мадемуазель. Тем более что от вас не слишком-то и спрячешься.

– Что ж. Тогда представляю вам господина Неедлы.

– Очень приятно. Вингероде.

Иржи показалось, что он пожал не руку, а жесткую доску.

– Господин Неедлы мой давний знакомый, – сказала Камея.

– Я в курсе, мадемуазель.

– Ру-уперт... – укоризненно протянула Камея. – Уже? Вингероде виновато откашлялся.

– Служба, фройляйн. Мы должны знать.

– И что же вы знаете?

– Ну... У господина Неедлы хорошие рекомендации.

– Очень мило! Рекомендации. И кто же его рекомендует, позвольте узнать?

– Капрал Люка, сержант Паттени, мадам Промеха и господин Бушталлер.

– Какой господин Бушталлер?

– Полицмейстер селения Бистриц, мадемуазель.

– Позвольте, но в Бистрице нет телеграфа.

– У вас превосходная память. Так точно, нету.

– Да как же вы успели?

– Как вам сказать... Оберст Ольховски... В общем, успели.

– Браво, – мрачно сказала Камея. – Вот что. Мы с господином Неедлы берем экипаж. У меня должна быть хоть капля личной жизни

– Я поеду в следующем, если не возражаете.

– Не возражаю, – сказала Камея.

– Жаль, что вынужден доставлять вам неудобства, мадемуазель, – сказал плохо различимый под своей шляпой Вингероде.

– Ох, да ладно уж. Иржи, вам не скучно со мной?

– Вот чего нет, того нет, – весело сказал Иржи. – А вам?

– Чу-удесный вечер! Не припомню, когда в последний раз такой был.

– Руперт, ужин на кухне. Ты где спать собираешься?

– В прихожей, фрау. Как всегда.

– На вот тебе плед.

– Данке шон.

– Руперт! -Йа?

– У тебя пистолеты денхорнские?

– Йа-а... Так точно. У них большая прицельная дальность. А что?

– Не смей класть это железо рядом с сервизом, вот что. Внизу что-то звякнуло.

– И не думал, мадам.

– Да, как же. Знаю я тебя.

Заскрипели ступени, послышалось учащенное дыхание. Снизу поднялась лампа, ведя за собой полную и румяную женщину.

– Ну? Что ж ты здесь-то стоишь? – огорченно сказала она.

– Не все ли равно, где стоять?

– Не все равно. Эльза давно спит, а ванна стынет. Камея вздохнула.

– Это к лучшему. Мне тоже не мешает охладиться.

– Вот даже так? Женщина приподняла лампу.

– Девочка моя, неужели ты приняла решение?

– Нет, конечно

– А жаль. Пора бы.

– Мы скоро уедем, Андреевна. Очень надолго. Ты, я и даже Руперт со своими пистолетами.

– Только поэтому?

Камея не ответила. Но глаза ее влажно блеснули.

– Да пропади оно пропадом, твое происхождение! – вдруг взорвалась Андреевна. – Забудь сейчас же!

– Слушаюсь... – невесело улыбнулась Камея. – Я всегда слушаюсь...

– Вот и умничка. А скажи, парень-то хороший? Люб он тебе?

– Да, – сказала Камея, глотая слезы.

– А тогда нечего нюни распускать! Встретитесь еще.

– Как же! Встретимся... У него два года армии, а у меня вообще... бог знает что.

Тут она уткнулась в мягкое, доброе плечо и по-детски всхлипнула.

– Ты же знаешь! Меньше чем о графе – и думать не моги-и...

– Тише, тише. А то Руперт прибежит. С пистолетами. Да не реви ж ты, господи! Нехорошо. Давление вот мне повышаешь. Делать что-то надо, а не слезы лить. Далеко на них не уедешь, на слезах-то.

– Что же тут можно сделать?

– Потерпеть надо. Вот не знаю, бог или не бог, но кто-то там наверху есть, за всем приглядывает.

– А-а.

– Нет, серьезно. Он устроит, поверь мне.

– Потому что добрый?

– Потому что мудрый. Надо ждать и искать возможности. Ну и я помогу, конечно.

Камея улыбнулась сквозь слезы.

– Вот это уже лучше. Только не знаю я, на что надеяться.

– Знаешь, девочка, изредка возможны и чудеса. Ладно, иди купаться

– Погоди, погоди, Андреевна. Как ты сказала? Повтори.

– Иди купаться.

– Нет-нет, чуть раньше.

– А! Я говорю: изредка возможны и чудеса.

– Давай я тебя поцелую!

– Лучше давление померь, – проворчала Андреевна. – Эльза обещала-обещала, но взяла да и уснула. А поцелуи ты прибереги, пригодятся еще. Стрекоза ты моя... грустная.

13. БОЛЬШОЙ ШУТНИК

Замок Альтеншпиль занимает речной остров в нескольких километрах южнее столицы. Истоки омывающей его Теклы теряются в снежных Драконьих горах у самой Ничьей Земли. С востока и запада долину реки ограничивают горы, но уже не такие высокие, до макушек укрытые темно-зеленым лесом.

Спускаясь со склонов, леса тянутся вдоль обоих берегов реки, редеют, теряют непрерывность, дробясь на отдельные пятна. Вокруг города Бауцен по обе стороны Теклы их вообще нет, они давно уступили место возделанным полям.

Дальше к северу начинается цветущая равнина с островками рощ. Все теплое время года степь источает ароматы. Только небо здесь часто темнеет, особенно по вечерам, когда от моря через Вест-горы вязко течет сырой воздух. Над холодной рекой он сгущается, и тогда туманы наполняют долину, поднимаясь до горных перевалов. На цветы, стебли, хвою, листья падает роса. Седеют скалы ближнего плоскогорья, стены замка покрываются мелкими каплями, в нем поспешно хлопают окна.

Но с восходом туман, а вслед за ним и тучи обычно рассеиваются. Лучи Эпса согревают землю, воздух, воду, растения. В небе появляются птицы и летающие ящеры, по Текле скользят парусники, зеленеют окрестные поля.

Окрестности Альтеншпиля считаются одним из красивейших мест Поммерна. Поэтому в замке располагается летняя резиденция курфюрста. Здесь он проводит большую часть теплого времени года. Отдыхает, устраивает балы и концерты. Отсюда выезжает на охоту. Здесь принимает министров, послов и гостей.

Гости же его высочества бывают не совсем обычными. Бывают и вовсе необычными.

С некоторых пор в Альтеншпиле, на верхней площадке одной из башен, начал появляться странный человек – очень коротко, почти наголо стриженный мужчина в плаще с постоянно откинутым капюшоном. И с цепью на ноге.

Вместе с ним появлялся другой человек. Массивный, квадратный, редко мигающий. Он предпочитал устраиваться в тени зубца, откуда внимательно наблюдал за первым.

Встречаясь с ним взглядом, закованный мужчина морщился, нервно сплетал и расплетал пальцы, после чего переходил на противоположную сторону. Там, облокотившись о парапет, он начинал разглядывать двор замка.

А двор делится на две части серой громадой дворца. О том, что творится позади него, можно было догадываться только по звукам – лошадиному ржанию, ударам кузнечного молота, командным крикам офицеров. Лишь изредка в просвете между дворцом и крепостной стеной мелькает передник служанки либо неспешно проплывает кафтан конюха.

Зато ближняя половина двора с башни просматривается во всех деталях.

Здесь, в северной части острова, разбит небольшой, но очень ухоженный сад с фонтаном, беседкой и цветниками. По утрам он обычно пустовал, и его вид быстро наскучивал мужчине с цепью, но иногда там появлялись нарядно одетые люди

Выйдя из дворца, они задерживались у фонтана, кормили рыбок либо разбредались по мощеным дорожкам. В безветренную погоду при этом на башню залетали обрывки фраз, смех, восклицания. Время от времени кто-то из гуляющих, чаще – женщина, бросал взгляд вверх, но тут же опускал голову, если пленник все еще находился на своем месте.

Некоторые члены компании приходили в сад и вечером, в час, когда багровеющее светило касалось гор. Тогда слуги выносили вино, фрукты, пестрые коробочки со сластями.

Дамы и кавалеры брали бокалы и уходили в беседку, исчезая из поля зрения узника.

Его это не очень расстраивало. Он переводил равнодушный взгляд на заречные пространства и долго оставался неподвижным.

Под башней плескалась вода, скрипели снасти стоящих на якоре парусников. С подъемного моста слышалось мычание, щелканье кнута, пастушьи крики. Звенели колокола соседнего города. Этот звон далеко разносился вдоль реки, наполняя долину грустным спокойствием.

Сумерки сгущались, холодел воздух, стихал ветер, отчетливее становился гомон лягушек. Над водой растекались запахи тины и далеких костров, а в небе разгорались огромные, поразительно яркие звезды. Их призрачный свет преображал окрестности – серебристо поблескивала трава, над ней загадочно темнели пятна рощ.

Этот свет, свет иных миров, волновал пленника. Чем ярче блестели звезды, тем беспокойнее он становился. Вставал из кресла, начинал ходить с места на место, вглядываясь в небо. Его страж, завернувшись в фиолетовый плащ, сливающийся с ночью, на ощупь записывал странно звучащие слова.

Толиман, мицар, альдебаран, дубге, канопус, фомальхаут... Было в этих звуках нечто древнее и забытое. Прекрасное, волнующее и загадочное. Похожее на волшебное заклинание из ветхой книги без начала и конца. Книги о чем-то чрезвычайно важном, серьезном и в то же время неотвратимо притягательном; книги, таящей в себе грустную мудрость и непонятную угрозу.

Через некоторое время узник замолкал, прекращал метания, садился на каменные плиты. Он чертил на них замысловатые фигуры случайно выкрошившимся кусочком окаменевшей извести, делал какие-то вычисления. Потом захватывал в горсть бородку и погружался в задумчивость; в его черных больших глазах отражался свет звезд.

Слуги не любили появляться в это время на башне, их одолевали суеверия. Лишь фиолетовый страж терпеливо держал на весу перо и бумагу.

Человек с бородкой брал лист-другой и в свете предупредительно зажженного фонаря покрывал их угловатыми знаками.

– Не узнаю, ничего не узнаю, – бормотал он. – Абсурд, абсурд...

Нередко он после этого впадал в ярость и с ожесточением рвал написанное. Тогда его уводили вниз, особенно если начинался дождь. А фиолетовый служитель аккуратно собирал клочки бумаги. Даже в саду бродил, проверяя, не упало ли чего.

Шло время. Весна заканчивалась, близилось лето. День за днем узник выходил на башню, и все повторялось. Но в один теплый и даже немного душный вечер дождь так и не собрался, тумана тоже не было, а на небе разыгралась необычайно яркая заря. Установившийся порядок оказался нарушенным еще в одном. В саду, под кронами акаций, неожиданно прозвучала музыка – тихие, но отчетливые аккорды струнного инструмента.

Узник, только что покончивший с очередным листом, приподнял голову. На его сухом и привычно нахмуренном лице появилось осмысленное выражение.

– Что это было? – отрывисто спросил он. – Какая вещь? – Не знаю, монсеньор, – ответил служитель голосом, полным изумления, поскольку до этого странный человек разговаривал только с самим собой.

– Знакомая мелодия, э... Как вас зовут?

– Фердинанд, к вашим услугам, – еще больше удивляясь, ответил страж.

– Я хочу взглянуть на инструмент, Фердинанд. Просьбу спешно выполнили.

– Силы небесные! Гитара...

Человек с бородкой сел в кресло, погладил лаковую деку. Потом уверенной рукой поправил колки, пробежал по струнам.

Сначала его игра была несколько сбивчивой, но быстро выровнялась, набрала темп. Звуки сделались чистыми, отчетливыми. Пленник явно занялся делом, по которому соскучился. Перебрав несколько красивых, но неизвестных музыкальных тем, он на минуту приостановился, размышляя, что еще сыграть, уронил несколько рассеянных нот, качая при этом закованной ногой. И вдруг струны застонали, захлебнулись птичьими вскриками. Полилась тоскливая мелодия, перебиваемая басовыми ударами.

Это была музыка боли. То острой, то притупленной усталостью, временами отдаляющейся, уступающей место недолгой радости, но непременно возвращающейся, как в незаживающую рану. Сквозь эту боль просачивались редкие, вроде бы случайные светлые звуки, но их тут же сменял жесткий, рычащий ритм, какие-то обвальные аккорды.

Внизу, в беседке, всхлипнула женщина. По гальке прошуршали шаги. Белое платье удалилось в сторону дворца.

– Невозможная музыка, сударь, – сказал Фердинанд. – Что это за произведение?

– Я попытался переложить для гитары симфонию «Путь человечества». Не знаю, насколько получилось.

– «Путь человечества», – взволнованно повторил Фердинанд. – Это великая вещь, сударь. Не только по названию. Кто ее написал? – Компьютер.

– Простите, а кто такой Компьютер? Пленник недоуменно отложил гитару.

– Где я?

– В замке его высочества.

– Какого высочества?

Фердинанд пожал квадратными плечами.

– Виноват, я не совсем понял вопрос. Как вы себя чувствуете?

– Превосходно. Давно не дышал таким воздухом. Кажется, много лет. Чем так пахнет? Медуницей?

– Да. И розами.

– Замечательное место. Вы не поверите, но я не помню посадки. По-видимому, мы на Земле?

– На... земле? В определенном смысле, монсеньор.

– Монсеньор, монсеньор...

Монсеньор подошел к краю площадки, всматриваясь в очертания центральной башни замка, словно видел ее впервые.

– Да ведь это не декорация, – удивленно сказал он. Потом поднял голову и добавил:

– Луны нет, созвездия немыслимые, Млечный Путь – и тот неправильный...

Затем пошевелил правой ногой. Цепь звякнула.

– И это еще что?

– Исключительно в целях вашей безопасности, монсеньор, – поспешно вставил Фердинанд. – Чтобы вы не упали с башни.

– С башни? Человек глянул вниз.

– Я так болен?

– Не совсем здоровы.

– И сейчас?

– Не знаю. Утром вас будет осматривать врач. А я плохо разбираюсь в медицине, прошу извинить.

Монсеньор еще раз взглянул в небо и сказал с укоризной: – Да какая же здесь Земля, Фердинанд! Его страж, что-то взвесив в уме, ответил:

– Простите, я не сразу вас понял. Вы спрашивали название нашей планеты?

– Разумеется.

– Терранис, сударь.

– Ага. Терранис. Нет, не помню такой планеты. Между тем я здесь. Кто же так подшутил, хотелось бы знать...

– Подшутил над чем?

– Да над мирозданием.

– Никто не знает. Только это был большой шутник, сударь, – со вздохом сказал Фердинанд. – Очень большой.

Если человек хорошо выспится, к нему на некоторое время возвращается детская свежесть восприятия. Такое бывает и при выздоровлении после тяжелой болезни, когда недуг уже отступил, а силы еще не вернулись.

Краски насыщенны, звуки наполнены, запахи отчетливы. Все кругом приобретает глубокий и таинственный смысл. И свет из окна-бойницы, и таз с водой, и дрожащий кружок отражения на потолке. В изменчивых пятнах и тенях этого кружка чудятся то неуклюжие движения амебы, то радарное изображение атмосферной планеты, то дно старинного колодца. Потом начинают проступать знакомые и не очень знакомые, но одинаково гротескные лица; потом все надоедает, и глаз сам собой начинает искать новый объект.

Сбоку послышалось деликатное покашливание.

– Доброе утро, монсеньор. Он скосил глаза.

– А, Фердинанд! Доброе утро.

– Рад, что вы меня узнали, вчера мы расставались в сумерках.

– Мне кажется, я видел вас при разном освещении. Не только в сумерках.

– Так и было. Я не помешал? – Да нет. Наверное, давно пора вставать?

– Не обязательно. Зависит от вашего настроения, монсеньор... Не будет ли нескромно с моей стороны спросить ваше имя, монсеньор?

– Не будет. Меня зовут Шегеном. Если не ошибаюсь.

– Шеген – де?

– Что – де?

– Откуда вы, сударь?

– А! Понимаю. Можете звать меня Шегеном де Альбасете, если это необходимо.

Безукоризненно одетый Фердинанд наморщил лоб под безукоризненной прической.

– Альбасете? Наверное, это очень далеко.

– Боюсь, что так. Вот ведь занесло... Как я к вам попал?

– Вы были в плену у ящеров, насколько мне известно.

– Погодите... да, какие-то рептилии вспоминаются.

– Как вам удалось бежать?

– Не помню.

Тут в разговор вмешался румяный невысокий человек в пенсне.

– Не все сразу, дорогой Фердинанд! Доброе утро, монсеньор де Альбасете. Позвольте представиться: лейб-доктор Антал Петроу.

– Лейб-доктор? Ах да, понимаю. Что ж, очень приятно.

– Позволите вас осмотреть?

– Я все еще болен?

– Думаю, что нет, раз об этом спрашиваете. Но порядок есть порядок. Устав у нас такой.

– Устав? – Монсеньор де Альбасете явно услышал очень знакомое слово. – Устав – дело святое. Что ж, действуйте.

– Вот и чудесно. Будьте добры, покажите язык. Только не поймите меня превратно, прошу вас!

Пациент усмехнулся и высунул язык.

– Тэ-эк. Еще раз, будьте добры. Благодарю. А теперь следите за кончиком моей палочки. Нет, нет, голову поворачивать не надо

Шеген скосил глаза. Доктор тут же повел палочку в противоположном направлении.