Игры Богов
Александр Золотько
Существует мир, каким его видят люди, – плоская земля, искусственное небо, к нему приколочены звезды. А рядом с ним, как в мифах античности, существует мир богов. Боги – эгоисты, карьеристы и интриганы, они не в ладах друг с другом и презирают обманутых ими людей, из которых сосут энергию, проистекающую из веры, жертв и молитв. Эта энергия дает богам силу творить чудеса. Тысячи лет назад боги объединились против одного из равных себе и изгнали его из рая. Но теперь невероятное стечение обстоятельств освобождает всеми забытого узника Бездны, и он, найдя себе помощника среди думающих людей, тайно возвращается, чтобы отомстить всесильным недругам. А заодно – чтобы вернуть миру смертных утраченную им подлинную реальность.Александр Золотько
Игры богов
Прошлое – это законченное произведение искусства безупречного вкуса и формы, начисто лишенное любых несообразностей.
В прошлом всегда есть что-то абсурдное.
Глава 1
Солнце зашло только с третьей попытки. И то на севере. Отреагировали все на это по-разному.
Обитатели горной долины несколько рассеянно обратили внимание на то, что тени от горной гряды скользят в этот день странно. Правда, чтобы расследовать сей феномен, нужно было подняться на перевал. А это хрен знает сколько пути в одну сторону и столько же обратно, да еще ночью. Да и вообще, для подобного путешествия нужно было заинтересоваться странным поведением небесного светила. А обитатели долины даже среди ближайших соседей имели славу нелюбознательных тугодумов.
Жители степи, которая тянулась от края гор почти до самого Крайнего моря, повели себя несколько иначе. Обнаружив странное поведение солнца, они на всякий случай согнали стада ближе к поселкам, а местные мудрецы принесли каждому из богов по малой жертве и приказали соплеменникам не отходить от центрального костра до утра. Если таковое наступит.
Застигнутый этим явлением на полпути между горами и Западным оазисом, караван остановился и стоял на месте, пока не наступила ночь. Весь путь каравана занимал пять месяцев, так что один день задержки особого значения не имел. Во всяком случае, вожаку так подсказывал многолетний опыт. Впрочем, когда солнце сходит с ума, многолетний опыт мало чего стоит.
Вечно суетящиеся жители Семивратья на солнечное недоразумение отреагировали и вовсе спокойно. Большая часть вообще не обратила на него внимания: городская жизнь предполагает сосредоточенность на делах земных. Нашлась, правда, в академии пара философов, учинивших по этому поводу дискуссию о разрыванием плащей и киданием друг в друга сандалиями на глазах у доброжелательных горожан и азартных учеников. Но к философам всегда относились как к ненормальным, да и бойцы из них никакие, поэтому интерес к вялой потасовке пропал у зрителей уже через несколько мгновений.
Один из членов городского совета, человек трезвый и осторожный, тайно отправил рабов к верным людям. Каждый из рабов был предупрежден о вреде излишней болтливости. Вызванные явились немедленно, шустро обменялись условными знаками и по-быстрому заняли обычные места в пещере вокруг алтаря. С их точки зрения, малопонятный вираж солнца мог ознаменовать приход долгожданного дня.
Людям вообще свойственно ошибаться.
Некоторые, впрочем, стараются ошибок избегать. К таким осторожным относился и Одноглазый. Гребцы на его галере были слишком заняты тасканием туда-сюда рукоятей весел, а сам Одноглазый, усмотревший в солнечных метаниях предупреждение свыше, приказал прекратить погоню за мелким одномачтовым купцом, лично принес на корме в жертву Вершителю черного петуха и решил провести эту ночь на корабле, не обращая внимания на рыбацкие лодки, пробирающиеся мимо с уловом.
Оживившиеся по этому поводу гребцы радовались не слишком долго – их велено было не расковывать, и ужина они не получили. Каждый должен чем-то жертвовать, рассудил Одноглазый, отправляясь спать в свою каюту.
Зароптавшие было гребцы, получив несколько зуботычин, затихли, а потом, когда надсмотрщик задремал, аккуратно распяли на двух воткнутых в лавку лучинках заранее припасенную крысу. Пока крыса умирала, все сто гребцов молили Подземного, чтобы смерть Одноглазого была долгой, мучительной и, рассудительно добавляли некоторые, на суше.
Уловив мерзкий запах паленого мяса, надсмотрщик резко вывалился из сновидения, метнулся, щелкнув кнутом, к нарушителям пожарной безопасности, но обгоревшая жертва уже отправилась за борт (после краткой молитвы, вознесенной гребцами Морскому, о хорошей погоде на завтра).
Надсмотрщик – человек в общем и по-своему справедливый – ограничился одним ударом кнута, который, как водится, достался крайнему гребцу, прозванному Счастливчиком. Счастливчик взвыл, надсмотрщик удовлетворенно кивнул и вернулся к мачте вздремнуть.
Невдалеке что-то плеснуло. Надсмотрщик посмотрел, прищурившись, в ту сторону, потом обернулся к вахтенному.
– Рыбак, – сказал глазастый вахтенный.
– Повезло ему, – заметил надсмотрщик и лег на овчину.
Рыбаку действительно повезло. Притом дважды. Придя в порт, он выволок лодку на берег, заплатил медяк охраннику лодочной стоянки и быстренько отправился в портовую забегаловку, которую все именовали не иначе как «Клоака». Впрочем, слово это произносили даже с оттенком нежности.
В «Клоаке» рыбак уселся на свое обычное место около западной стены. Сидевший за тем же столом расфуфыренный сопляк из богатеньких на всякий случай забрал свою кружку и перебрался поближе к выходу, ибо глаза у рыбака горели огнем неутоленной страсти.
Но сопляк неправильно определил значение этого огня. Вовсе не жажда дать в рыло первому встречному была его причиной. Рыбака распирало желание поговорить. В море он сутками разговаривал с выловленной рыбой, с мачтой или кувшином, а сегодня хотелось не просто выговориться, но еще и услышать мнение собеседников.
Хозяин «Клоаки» принес кувшин с красным, грохнул его на стол перед рыбаком. Поставил миску с сыром и виноградом. Рыбой рыбаки не закусывали.
– Как рыбалка, Горластый? – спросил у вновь прибывшего Крюк, старик, который уже несколько лет в море не ходил по причине инвалидности.
– Камнеедам такую рыбалку, – прорычал Горластый. – Грязным, долбаным камнеедам.
– Ты об Одноглазом? – понимающе спросил Крюк.
Уже почти неделю проклятый пират шлялся вокруг порта, и в море отваживались выходить только самые храбрые, а также непроходимые идиоты и полные жмоты. Горластый успешно сочетал в себе второе и третье качества – он и рыбачил в одиночку оттого, что не хотел делиться прибылью.
– Одноглазый что! – Горластый отпил, не отрываясь, половину кувшина. – Одноглазый – акулье дерьмо! Одноглазый – беременная каракатица, помесь камбалы с морским коньком!
В углу кто-то хмыкнул.
– И нечего там ржать! – заорал Горластый. – Я знаю, что говорю. Да!
Вторым глотком Горластый осушил кувшин и демонстративно перевернул его вверх дном. Хозяин молча принес новый кувшин. Все знали, что кувшины у него хитрые, с толстенным дном, обеспечивающим неплохую экономию вина, но относились к этому как к неизбежному злу. Ну да, хозяин жулик, зато в это заведение не могут ввалиться стражники с требованием вести себя потише. Стражники вообще старались к «Клоаке» не приближаться.
– Так что у тебя с Одноглазым? – спросил рыбак по имени Щука и хитро подмигнул приятелям.
– Одноглазый бросил якорь прямо напротив бухты, – сказал Горластый. – Прямо напротив нашего дерьмового порта. Я прошел мимо него на расстоянии вытянутой руки. Слышал, как он трахает свою рабыню…
– И жалел, что он не может то же самое проделать с тобой! – засмеялся Щука.
Все захохотали. Громче всех – агент Одноглазого в порту, который точно знал, что баб на корабле пират не терпит. Гомиков – тоже.
– Он п-перетащил свою л-лодку прямо через гал-леру, – выдавил из себя Заика.
Все снова засмеялись.
– Все это дерьмо, – не обиделся Горластый. – А вот что я испытал после захода…
– Да уж могу себе представить, – сказал Щука.
– Не можешь, – покачал головой Горластый. – Вы ж видели, как солнце…
– Видели, – сказал хозяин. – На Горе по этому поводу принесли в жертву две по две пары овец. И приказали закрыть городские ворота.
– Лучше бы они отправили пару кораблей да прижали бы Одноглазого, – буркнул Крюк.
В зале повисла тишина.
– Сейчас, – сказал Щука. – Сейчас вот они все бросят и станут гоняться за Одноглазым. Они ж у него сами скупают награбленное. Не знаешь, что ли? Вспомни, месяц назад Одноглазый захватил посудину с Розовых островов. И через пару дней на рынке уже продавалось вино с нее. Они даже печати с амфор не поснимали.
Агент Одноглазого внимательно посмотрел на Щуку. Рыбачок был слишком глазастым и болтливым, а посему следовало подумать о его дальнейшей судьбе.
Богатенький сопляк с Горы тяжело вздохнул. Он пришел в «Клоаку» с совершенно конкретной целью – найти идиота, который за деньги был готов отправиться вместо него в армию.
Нет, вообще-то единственному отпрыску местного купца нравилась мысль пройтись по улицам родного города, поскрипывая ремнями амуниции и позвякивая медью доспехов. Военный стиль в одежде золотой молодежи стал последнее время популярен, и многие, даже девицы, носят сандалии армейского образца, с медными бляхами наголенников.
Но стиль стилем, а отправляться за море под стены Проклятого города не хотелось абсолютно. Слишком много за последнее время появилось на улицах инвалидов.
Нужно было искать замену, но пока никого не удавалось найти. Горластый подходил меньше других. Посему предстояло сопляку сидеть в провонявшей кожами, потом и пригоревшей чечевицей таверне и цедить из кружки кисло-соленое, разбавленное чуть ли не морской водой вино.
– А я говорю, что Одноглазый – ерунда. – Горластый успел опростать еще кувшин и стал несколько агрессивнее. – Вот когда солнце пошло к морю…
– Ну, на севере, на севере, – снова вмешался Щука.
– Ни хрена, – взревел Горластый и вскочил с места. – Я говорю – ни хрена. Солнце только опустилось к морю, а потом как поперло на запад… Низко так, над самой водой.
– Исключительно в боевой обстановке, – серьезным тоном поддержал Щука.
Пустой кувшин пролетел через весь зал «Клоаки» и громко лопнул, ударившись в стену над самой головой Щуки. Отбитое горлышко, отлетев, плюхнулось в миску с похлебкой, забрызгав сидящих за столом рыбаков, а крупный осколок прочертил царапину на ухоженной физиономии богатенького хлыща.
Одновременно взревели несколько голосов.
Хозяин таверны заорал что-то о битой посуде, помянув маму Горластого. Рыбаки, залитые липкой жижей, материли и конченого Горластого, и придуристого Щуку, и долбаного хозяина, не убирающего со столов остывшую жратву. Взвизгнул и богатенький, пытаясь сгоряча возмутиться по поводу своей травмы. Сидевший рядом Щука походя врезал пацану в рыло и заорал что-то Горластому. Но Горластый, оправдывая свое прозвище, не особо напрягаясь, перекрыл вспыхнувший гам.
Вначале он просто матерился, затейливо вплетая факты из биографии и родословной всех присутствующих в узор самых изысканных ругательств Семивратья, а потом, когда остальные смолкли, подавленные и смущенные мощью Горластого, перешел к изложению фактов.
Если опустить чистые эмоции и крепкие выражения, информации не несущие, получалось, что гребаное солнце, потыкавшись в долбаный Истинный горизонт на севере, в говенное море не нырнуло, а, завалившись, как шалава, набок, ломанулось к западу, отмечая свой след на воде шипящей полосой пара и тушками сваренной рыбы.
Выпрыгнувший сдуру из воды кит был солнечным диском разрезан на две половинки, верхняя из которых, с китовой головой, оказалась на солнечном диске сверху и шкварчала там до тех пор, пока полностью не сгорела. Воняло при этом мерзостно.
Рыбакам обычно верят мало. Горластому же не верили и рыбаки. Но в его сегодняшнем выступлении было столько убежденности и готовности отстаивать свою правду, что посетители «Клоаки», даже агент Одноглазого, смущенно смолкли. Особенно поражала воображение шкварчащая на солнце голова кита.
Первым нарушил тишину хозяин таверны:
– Ну, и хрена было кувшин молотить?
Заляпанные похлебкой рыбаки забормотали что-то типа: «Да, действительно, странно, что солнце… только задницу нужно в клочья рвать тому, кто кувшинами в живых людей бросает, козлу эдакому».
Что-то всхлипнул под столом приходящий в себя после оплеухи богатенький мальчик. Накопленный за вечер жизненный опыт убедил его ограничить свое недовольство именно этим всхлипом.
Агент Одноглазого, чуть нагнувшись, заглянул под стол, оценивая распухающее ухо пострадавшего, и подумал, что Щуку надо резать неожиданно, чтобы, не приведи Морской бог, не напороться на кулак.
А Щуку надо было резать обязательно, так как такое трепло могло рано или поздно вызвать в городе ненужные слухи.
Горластый же, выпалив наконец всю накопившуюся информацию (вместе с эмоциями), заплатил хозяину за уже выпитое и разбитое, после чего получил новую порцию вина.
В «Клоаке» каждый начал чего-то хотеть. Богатенький мальчик, которого отец именовал Младшим, очень хотел оказаться дома. Щука вовсе даже наоборот: хотел явиться домой как можно позже, чтобы оттянуть еженощную ссору с супругой, которая никак не хотела понять, что деньги заработать можно и потом, а вот пропустить заседание в таверне ну никак невозможно. Горластый отчаянно хотел напиться, чтобы забыть жуткую ухмылку кита, разрезанного солнцем, и рев кипящего моря. И если кто-то полагает, будто это желание было выполнить легче, чем первые два, то глубоко ошибается. Во-первых, Горластый был человеком выносливым, а во-вторых, вино в таверне обычно разбавлялось так, что результатом пьянки чаще всего бывал отказ мочевого пузыря, а не головы.
Агенту Одноглазого, который в порту назвался Купцом, очень хотелось побыстрее оказаться со Щукой в темном месте. Купец даже осторожно переложил кинжал из ножен за пояс.
Кто-то из рыбаков начинал хотеть девку, кто-то – спать, хозяин таверны хотел по-быстрому собрать со столов полупустые тарелки, чтобы сформировать из объедков еще несколько порций. Начальник патруля портовой стражи, затаившийся со своими бойцами шагах в двадцати от таверны, хотел подождать еще немного, чтобы скомандовать начало облавы. Начальник патруля был из ветеранов осады Проклятого города, получил, как утверждали, контузию и посему мог позволить себе такие нелепые выходки, как облава на территории порта. Валяющийся в канаве пьяница хотел спать. Уснувший за столом Крюк хотел проснуться, ибо во сне к нему снова приближалась акула, сожравшая лет семь назад его правую руку…
Кстати, и остальные обитатели Семивратья также чего-то хотели, в меру своих талантов и силы своего воображения. Но, как на следующий день сказал городской пожарный, «жизнь, падла, такая сука, что, блин горелый, звездой накрыться – как два пальца обсвистеть».
Дело в том, что правдивый рассказ Горластого был неполным. Просто Горластый не мог видеть, что раскаленный диск долетел до Истинного горизонта на западе и врезался в него с мерзким визгом.
Истинный горизонт подался назад, оттягивая за собой небесный купол и поверхность моря. Пара звезд с взявшегося складками неба рухнула в море, а еще немного растянувшийся Истинный горизонт замер, завибрировал, рождая полукруглые волны, а потом резко выпрямился, выплюнув сошедшее с ума солнце в ту сторону, с которой оно прилетело.
Так что в тот момент, когда Горластый закончил свой рассказ, несколько остывший диск двинулся в путь по новому маршруту. Кто-то из академических умников придумал, что прямую можно задать, указав две точки, через которые она проходит, – так вот, прямая, по которой двигалось солнце, проходила как раз через спящую на рейде галеру Одноглазого, к нижнему причалу.
Но…
Горластый был прав – солнце двигалось низко, почти над самой водой. Разве что всего в локте от поверхности. И двигалось быстро. Так что врезалось в небольшой скалистый островок, как раз перед спящей галерой Одноглазого.
Островок взорвался кусками гранита, а солнце в результате прошло немного выше корпуса галеры. Корпуса, а не мачты и надстройки на самой корме.
Вахтенный не успел и моргнуть, как все, что возвышалось над палубой больше чем на человеческий рост, было снесено за борт. Затем на галеру обрушился каменный град, и наконец горячая волна подхватила корпус галеры и вышвырнула его на берег. Туда, где за мгновение до этого был порт.
Был, потому что солнечный диск соскоблил с каменистого берега не только склады и сараи вкупе с таможней, но даже тонкий слой глины, заменявшей в Семивратье нормальную почву.
– Твою мать, – успел произнести начальник городской стражи.
Он еще успел обернуться на шум и странное малиновое зарево, надвигавшееся со стороны моря. Дальше его телодвижения уже от него не зависели. И начальника стражи, и его подчиненных подняло в воздух, смешало со щепками, глиной и мусором, несколько раз ощутимо приложило о бревна бывшей нижней городской стены и разбросало в живописном беспорядке по улицам слободы.
Все потом долго удивлялись, но из стражников не пострадал никто, а начальник так даже вроде бы избавился от последствий своей военной контузии – перестал устраивать облавы и засады и даже начал брать взятки.
Посетителям «Клоаки» повезло значительно меньше. Солнечный диск выворотил плоский скальный блин, на котором была построена «Клоака», и перевернул его, уложив поверх руин харчевни и доброй половины ее посетителей.
Горластый уцелел. Уцелели Младший, Щука, Заика… Агент Одноглазого тоже уцелел. Хотя сам об этом узнал только через сутки, когда был извлечен из-под обломков. Уцелел и хозяин таверны, удачно спустившийся в подвал во дворе как раз за секунду до удара. Уцелели даже его запасы выпивки и еды.
А вот верхушка Горы не уцелела.
Гора сделалась локтей на тридцать ниже. У Семивратья не стало большого алтаря, двух третей городского совета и изрядного количества уважаемых граждан, которые, как на грех, собрались зачем-то в пещере под алтарем.
Бог-громовержец остался без своего храма, Голосистая дева – без Священной рощи, Вояка – без Трофейного столпа…
Это был редкий случай, когда пострадали и люди и боги. Причем пострадали в равной степени, а не так как бывало, когда очередные варвары врывались в город и жгли храмы и святилища.
Теперь все пострадали из-за странных действий бога Солнца. И люди, и боги. Хотя уцелевших жителей Семивратья это не слишком успокаивало.
Ну а нелюбопытных жителей горной долины уж и вовсе ничто не волновало и не успокаивало, потому что и долины-то не осталось после того, как взлетевший вверх погасший солнечный диск описал дугу и обрушил горы, превращая долину в нагромождение валунов и обломков скал.
Там, где диск юзом съехал по гранитному крошеву, образовалось даже нечто вроде мощеной дороги – широкая полоса, соединяющая пролом в горной гряде с тем местом, где остановился на ночевку караван.
Зацепившись краем за песчаный бугор первого бархана, то, что раньше было солнечным диском, за вертелось в воздухе, словно подброшенная для гадания монетка, и смачно припечаталось к песку там, где была последняя стоянка каравана.
Шмяк – и наступила тишина. Только потрескв вал, остывая, диск и шуршал песок, оглаживая покрытую окалиной поверхность диска.
Даже пустынные падальщики не кричали то ночью.
… – Сука ты, Ясик, хоть и бог.
Скалы были цвета запекшейся крови. И темно-бордовые прожилки по ноздреватой поверхности Расселины напоминали омертвевшие кровеносные сосуды. И Расселина была похожа на глубокую рану в мертвой туше гигантского животного.
Кто-то нашедший мертвого великана взмахнул походя топором или боевой секирой, рванул оружие на себя, разрывая плоть, и ушел. Сволочь эдакая.
Сколько раз он уже видел эту Расселину… А сколько? Не меньше сотни. Точно – не меньше.
Первые несколько раз он даже не успевал ничего толком рассмотреть, а уж тем более запомнить. Он тогда еще не понял, что нельзя останавливаться, увидев гранитные стены цвета запекшейся крови. Он даже не успевал осознать, что происходило с ним в тот момент, почему вдруг горло рассекала боль и почему снова он оказывался в безумной темноте, в хаосе ожидания и обрывков сознания.
Это уже потом он сообразил, что тень, бросающаяся к нему навстречу, – не плод его воображения, не обрывок фантома, а реальный сгусток ярости и злобы. И он заставил себя запомнить…
Он прибавил к главной мысли, к единственной мысли, которую удерживал в памяти, несмотря на боль и пустоту, мысль вторую. Тень.
Можно было сделать только два шага по дну Расселины, а потом тень нападала. Бросалась к горлу. И с третьей или четвертой попытки он сообразил, что можно уклониться, перехватить эту тень и рвануть за горло уже ее…
И стало понятно, что это пес. Громадный, покрытый бурой шерстью пес. И стало понятно, что он не дается сразу, что нужно не просто схватить его за хрипящую глотку, а сжать ее изо всех сил…
А потом он понял, что пес этот не один.
И понятно это стало после того, как, оттолкнув от себя мертвое тело пса, он выпрямился, тяжело переводя дыхание… Он даже не удивился, что дышит, не успел удивиться. Просто в спину ударило что-то, и снова он оказался в Бездне, и снова нужно было напрячь все силы, чтобы запомнить, сохранить в памяти – вырваться отсюда, добраться до кровавого гранита, успеть перехватить первого пса и обернуться ко второму…
А потом – к третьему. Четвертый всегда атаковал сверху, в длинном прыжке, ломая ему позвоночник. А потом пятый пес, который напал не сразу, сделал паузу. Паузу настолько длинную, что он успел увидеть гранитные стены, прожилки и вены…
Первый раз он даже успел подумать об ударе топора, рвущем мертвую плоть, и даже разрешил себе поверить, что на этот раз – все. Что на этот раз удалось выбраться и никто и ничто не остановит его…
Пятый пес был самым подлым из всех: он вначале ломал ноги, а потом долго рвал тело в клочья, словно стараясь продлить мучения. Три раза пятый пес отбрасывал его назад, трижды заставлял проходить через Бездну, через четырех псов, прежде чем оказалось, что просто достаточно вовремя отступить в сторону, и тогда пятый пес поскользнется на мокром граните и беспомощно подставит спину под удар.
Трижды приходилось проходить весь путь сначала, прежде чем удалось убить этого пса и понять, что шестой и седьмой атакуют одновременно, не оставляя шанса.
И вот уже целых пять раз он, убив пятерых, сам погибал, разорванный дьявольской парой. Пять раз и неизвестно еще, сколько раз придется проделывать это, сколько раз умирать, захлебываясь собственной кровью и проклиная свое бессмертие.
Шестой и седьмой. Он вдруг понял, что слишком долго ждет нападения. Уже несколько ударов сердц, назад псы должны были одновременно броситься а него. Целых десять ударов сердца. Целую бесконечность. Целую вечность…
Он шагнул вперед, ровно на шаг заступив за ту не видимую черту, которую ему не позволяли пересечь два пса.
На шаг. Потом еще на шаг. Потом…
Потом стало понятно, почему шестой и седьмой н напали на него.
Они были мертвы.
И не просто мертвы, а иссечены, исколоты, залиты кровью – своей и человеческой.
Ее тут вообще было много, крови. Крови псов и людей. Кровь уже запекалась, застывая на оружии, на скрюченных пальцах, на лицах, на подернутых пылью глазах, на лицах и оскаленных мордах.
«Здесь была битва», – подумал он. И даже не обрадовался, что вспомнил еще одно слово. Новое слово. Битва…
Сотня людей… Среди них были женщины и дети, но все они сжимали в руках оружие. «Больше сотни», – подумал он.
И еще подумал, что давно не видел живых людей. То есть… Не только живых, но и мертвые тела ЖИВЫХ людей. Он помотал головой. Хорошо еще, что не нужно этого объяснять никому. Что не нужно рассказывать, что ТАМ просто не могло быть никого ЖИВОГО.
Расселина тут была значительно шире, и стены ее поднимались кверху, туда, где…
Он замер. За все время своих попыток он так ни разу и не смог посмотреть на небо. Да его, наверное, и не было видно там, в самом начале каменной раны. А здесь…
Небо было голубым. Настолько голубым, что он даже зажмурился. Он помнил, что небо должно быть голубым, но вот что оно настолько голубое…
У него даже закружилась голова.
Он вспомнил. Он вспомнил все. Он вспомнил, и ему даже стало страшно.
Он не мог выйти из Бездны. Не мог. Все было так устроено, что никто – ни он, ни кто-нибудь другой, более могущественный и сильный, – не смог бы выбраться, увидеть голубое небо, ощутить запахи, почувствовать лицом прикосновение ветра.
А он вышел. Смог. И псы…
Он оглянулся. Сотня людей, которые случайно оказались тут именно в тот момент, когда он прошел пятерых первых псов. Сотня жизней, которые были обменены на жизни…
А сколько всего было Псов Бездны? Он вспомнил, что их называли именно так – Псы Бездны. Их так называли, но не помнил сейчас, сколько зверей охраняет выход из Бездны.
Сколько их?
Он оглянулся, пытаясь сосчитать.
– Двадцать.
Он удивленно обернулся в ту сторону, откуда донесся голос.
– Их было двадцать, – сказал тот же голос. – На почти сотню этих чокнутых. Один к пяти. Я думал, что будет значительно хуже.
На краю Расселины, на самом ее краешке, там, где на фоне неба уж была видна трава, стоял парень. Живой. И он разговаривал. И улыбался. И поправил волосы, которые разлохматил налетевший вдруг ветер. И обращался к нему.
– Двадцать штук Адских псов, – сказал парень. – Я думал, что их меньше. Но все говорили, что должны они быть трехголовыми, со змеями вместо хвостов. Тебя, кстати, как зовут?
Парень говорил на понятном языке, только как-то странно, менее певуче, чем привык Бродяга.
– Бродягой меня зовут, – сказал Бродяга и удивился, что не разучился говорить.
И еще Бродяга удивился тому, что не разучился врать. Его никогда не звали Бродягой. Он даже сам себя никогда не звал Бродягой. До этого момента.
– Интересное имя, – сказал парень. – Редкое.
– Его что, занесли в список запретных имен? – спросил Бродяга.
– Куда? – переспросил парень.
Бродяга поморщился. Похоже, многое изменилось с тех пор, когда… Не только произношение стало другим, но, похоже, и список запретных имен не так известен, как раньше.
– Двадцать Адских псов, – повторил парень, покачав головой. – Целых двадцать.
Тени явственно скользили по граниту и становились длиннее. Вечер.
«Вечер», – подумал Бродяга. Еще одно слово, к смыслу которого нужно заново привыкать. Вечер – это когда солнце садится, темнеет небо и появляются звезды. И наступает ночь.
Бродяга вздрогнул и оглянулся на мертвых псов.
– Меня зовут Бес, – сообщил парень. Бродяга пожал плечами и наклонился, выбрав оружие поцелее. Меч.
Взвесил его в руке. Легкий. Взялся одной рукой за лезвие, а другой за рукоять и немного потянул, сгибая.
Меч послушно превратился вначале в дугу, а потом и в кольцо. И остался кольцом, когда Бродяга разжал одну руку.
– Ни хрена себе! – прокомментировал Бес. – А разогнуть сможешь?
Бродяга мельком глянул на парня, отбросил испорченное оружие. Меч звякнул на камне, откатываясь в сторону.
Глубина Расселины уже стала совсем темной, уже нельзя было различить цвета камней. Но Бродяга помнил, что они бурые, это темнота сделала их черными.
Темнота, которая словно выдавливалась из Бездны.
Бродяга увидел двухстороннюю секиру на длинной деревянной рукояти и присел. Легковато оружие, оценил Бродяга, но рукоять оказалась неожиданно крепкой.
Из глубины Расселины донесся странный звук. Словно кто-то зевнул после длительного сна.
Бродяга уже хотел выпрямиться, но его внимание привлекла фигурка на оборванной цепочке, лежащей возле трупа.
– Ты там остаешься? – спросил Бес. – Или пойдем?
Бродяга выпрямился, сделал несколько шагов и оглянулся. Тело одного из Псов пошевелилось? Или это только игра теней?
Пустыня.
Ноги увязли в песке. Песок начинался сразу за кровавым гранитом. Пустыня дышала, поскрипывала под ногами, струилась под ветром, но ни одной песчинкой не пыталась переступить Порог – невысокий, в палец высотой, барьер у начала Расселины.
Солнце уже стояло у самого горизонта.
– Так и будем стоять нагишом? – спросил Бес. – Как статуя священного дровосека?
Бродяга обернулся к Бесу.
Почему-то на лице Бродяги медленно появилась улыбка. И по мере того как она становилась шире, улыбка Беса гасла. Словно Бродяга перетянул к себе чужую улыбку.
– Псов Бездны двадцать пять, – вдруг вспомнив, сказал Бродяга. – Четверть сотни. Потому что всего их сто, а выходов из Бездны четыре. На западе, востоке, севере и юге. И Псам не дана смерть. Им даровано только временное забвение. До наступления ночи. Ночь, время Бездны на земле, исцеляет раны Псов, своих защитников, коим не дано переступить Порог и которые не дают его переступить никому из истинно живых.
Из Расселины донесся вой, полный боли и злобы. Бес вздрогнул и оглянулся.
– Это стихи, – сказал Бродяга. – Или, если быть точным, было стихами, пока я не перевел их с языка бродяг севера.
– Они там чего? – спросил Бес, указывая рукой в сторону расселины.
– Они там оживают, – сказал Бродяга. – Раны затягиваются, кровь, закипая, возвращается в жилы… Ну и так далее. Когда стемнеет окончательно, они снова будут готовы к употреблению.
– Я надеюсь, – сказал Бес, – что Порог – это вот этот камень?
– Давай останемся и проверим, – безразлично предложил Бродяга.
– На хрена нам такие знания? – сам у себя спросил Бес и сам же ответил:– Нам такие знания и даром не надо, и за деньги не надо. Во многом знании – многая печаль.
Он отошел от Порога и еще раз внимательно посмотрел на Бродягу.
– Я сегодня видел только двадцать Адских псов.
– Псов Бездны, – поправил Бродяга. – Пятеро остались лежать там, за поворотом.
– И сколько еще людей осталось там же? – спросил Бес.
Бродяга усмехнулся.
Лицо Беса стало совсем серьезным.
– Ты один прошел через пятерых Псов?
– А мы, кстати, почти одного роста с тобой, – сказал Бродяга.
– Если ты намекаешь на одежду, – Бес отряхнул свой плащ от песка, – то за вон тем барханом остались мои горбатые, а вон за тем – горбатые тех несчастных. И если мы не найдем чего-нибудь подходящего в моих тюках, то найдем, я думаю, в вещах покойничков.
– Лучше в твоих, – сказал Бродяга, подбрасывая на руке фигурку, подобранную в Расселине. – Мне не хочется брать ничего из вещей проклятых.
Солнце уже до половины утонуло в песках. Бес подошел поближе и внимательно посмотрел на фигурку. Сплюнул.
– Ты бы и секиру выбросил, – посоветовал Бес.
– На оружие проклятье не распространяется.
– А на амулет?
Край цепочки покачивался, свисая с руки Бродяги.
Вой усилился. Теперь выла вся стая.
– Твои горбатые ночью ходят? – спросил Бродяга.
Бес еще раз оглянулся в сторону входа в Бездну.
– Мои горбатые пойдут даже по снегу, – сказал Бес. – Если нужно.
– А плавать они умеют? – спросил Бродяга. И Бес не сразу понял, что это была шутка.
Они подошли к двум горбатым Беса, когда солнце наконец исчезло совсем. Как-то разом зажглись на небе звезды. Бродяга мельком глянул на них. Потом посмотрел внимательней. И от неожиданности присвистнул.
– Ты чего там увидел? – спросил Бес, снимая с горбатого тяжелую кожаную сумку.
– Созвездия, – ответил Бродяга.
– Ну, созвездия. – Бес вытащил из сумки скомканную одежду и бросил ее под ноги Бродяги: – Одевайся.
– Двенадцать? – спросил Бродяга, не сводя глаз с неба.
– Конечно. – Бес полез в другую сумку. Как оказалось, за обувью.
– А остальные где?
– Так все время только двенадцать и было, – сказал Бес. – Баран, Бык, Парочка, Рак, Лев, Баба, Чаши, Скорпион, Стрелок, Рогатый, Мельник и Рыбы.
Названия созвездий Бес перечислил чуть заунывным голосом сельского учителя, явно кого-то передразнивая.
– Раньше их было больше. А сейчас…
– Что сейчас? – быстро переспросил Бес.
– Пусто небо. Двенадцать созвездий. А вот тот фонарь… – Бродяга указал на громадную, в ладош величиной, звезду. – Неужели это Небесная ось?
– Это Северная звезда, – пояснил Бес. – Она…
– Она всегда на севере, – сказал Бродяга, – я помню.
– Угощайся, – сказал Бес.
Бродяга не сразу разобрал, что ему протянута кожаная фляга.
– Угощайся, – странным голосом повторил Бес,
Бродяга потянул носом и еле сдержался, чтобы не вырвать у Беса флягу.
Спокойно, приказал себе Бродяга. Слишком спокойным голосом предлагал ему Бес угощаться. Слишком спокойным был его взгляд. И слишком изучающим.
Запах из открытой фляги ударил в голову Бродяге, дыхание пресеклось… Пальцы на руках судорожно сжались.
– Что это? – спросил Бродяга равнодушно. Он надеялся, что спросил равнодушно.
– Это? – Бес усмехнулся криво, поднес флягу к своим губам, и тонкая струйка чуть светящейся жидкости на миг соединила его губы с горлышком фляги. – Это настойка из южных трав, – сказал Бес, осторожно вытерев губы. – Неплохо восстанавливает силы. А они тебе могут понадобиться. Нам нужно далеко ехать.
– Сейчас, – собрав всю волю в кулак, ответил Бродяга. – Я только оденусь.
Настойка из южных трав. Похоже, Бродяга выглядит полным идиотом. Хотя… Обычному смертному эта самая настойка не могла быть известна. Обычный смертный о ней мог только слышать и мог только мечтать.
Бродяга застегнул фибулу на буром шерстяном плаще и снова взглянул на Беса. Тот так и стоял, протянув флягу.
– Настойка… – сказал Бродяга и взял флягу. Запах усилился, начала кружиться голова.
Сам Бес отхлебнул из фляги уверенно. И после глотка не свалился в экстазе. А это значило, что пьет он нектар не в первый раз.
Нектар, птичье молоко, амброзия, пища богов… Бродяга медленно поднес флягу ко рту. Притвориться, что это у него в первый раз? Прикинуться, что первый раз дано Бродяге прикоснуться к бессмертию…
Хотя сам Бес не притворялся. Не счел нужным.
Усилился ветер, и песок хлестнул Бродягу по лицу. Шею рвануло плащом, забившимся на ветру.
«Не будем притворяться и мы, – решил Бродяга. – Какого рожна мы будем притворяться…»
…Он лежал на песке, широко раскинув руки. Правая рука сжимала рукоять секиры. Над головой медленно проплывали облака. Искристо-белое по пронзительно-голубому.
– Вот достойная смерть, – сказал чей-то голос над головой.
Бродяга посмотрел. Голос принадлежал темному силуэту, терявшемуся на фоне солнца. Бес.
– Почему смерть? – спросил Бродяга.
– Так, в голову пришло. Представь себе – битва двух великих армий, ты, подняв оброненный убитым сигнальщиком жезл, бросаешься вперед, увлекая за собой перетрусивших солдат… Потом, естественно, в грудь или в лоб тебе попадает один из зарядов пращи… Ты сам, наверное, знаешь, что пращники и прочие лучники норовят пристрелить именно таких вот шикарных парней с жезлами… И вот ты лежишь, рассматривая небо, тихонько прощаешься с жизнью, поражаешься, какое красивое небо и какая короткая жизнь… И вдруг тебя обнаруживает полководец противника, обходящий поле выигранной битвы. Полководец должен же сказать что-нибудь соответствующее моменту? Вот он и демонстрирует свое благородное отношение к чужой храбрости. И тебе, вместо того чтобы просто перерезать горло или оставить умирать, перевязывают рану и…
– Заткнись, – сказал Бродяга и сел. Мгновение назад была ночь. Теперь, судя по тому, что солнце горит прямо над головой, – полдень.
– Хорошо, – сказал Бес, – я заткнусь. Я буду молчаливым попутчиком. Только ты уж сделай одолжение, перестань валяться на песке и садись на горбатого. Никогда не видел, чтобы нормального человека настойка так сшибала с ног.
Бес не торопясь подошел к горбатым. Бродяга сидел на песке, прислушиваясь к тому, что творится внутри. Осторожно встал. Ему сейчас придется все делать осторожно.
Бродяга посмотрел на свою левую руку. Из кулака свисала цепочка. Талисман проклятых. Рука разжалась не сразу, пришлось постараться.
На ладони лежало то, что, в принципе, считалось неразрушимым. Еще вчера это была крохотная крылатая фигурка. Сейчас… Бродяга подбросил на ладони комок металла. Словно на воске, на нем отпечаталась каждая черточка и складка его ладони.
Бродяга снова сжал кулак и оглянулся на Беса. Не стоило пока демонстрировать тому вернувшуюся силу. Достаточно, что он знает о пяти Псах Бездны.
То, что осталось от талисмана, упало на песок. Бродяга осторожно загреб его сандалией.
– Можно ехать, – сказал Бродяга.
– Тогда садись, – не оборачиваясь, ответил Бес. И только сейчас Бродяга понял, что именно делает Бес.
Осторожно налив в ладонь серебристую жидкость из фляги, Бес поил горбатых. И судя по тому, что горбатые принимают подношение спокойно, совершает это кощунство Бес не первый раз.
Что-то изменилось в мире, если вот так просто можно вливать в горбатую скотину мечту тысяч поколений смертных людей. Бродяга помнил как минимум три случая, когда всего за десять капель бальзама правители отказывались от престола.
Бес скормил животным стоимость сотни царств. А потом отряхнул еще пару царств с руки. И вытер ее о грязный плащ.
Бродяга подошел к горбатым. Бес указал ему на того, что был темнее, а сам сел на почти белого.
Бродяга оглянулся на бархан, за которым, по словам Беса, остались имущество и скот проклятых.
– Они отравили всех горбатых, – не оборачиваясь, словно почувствовав взгляд попутчика, сказал Бес. – Они знали, что не вернутся из Расселины.
– Знали, – подтвердил Бродяга.
Пустыня покачивалась в такт шагам горбатых. Ветра не было, и только облака медленно плыли высоко в небе.
«Чушь, – подумал Бродяга. – Над пустыней не могут плыть облака».
– Знаешь, – сказал Бес, – я ничего не боюсь. Ничегошеньки. А вот стать проклятым…
– Не нужно святотатствовать, – сказал Бродяга. Сейчас он наслаждался чувством защищенности.
Да, солнце светило изо всех сил, и воздух должен был обжигать горло и кожу. Но выпитый бальзам надежно защищал от всего этого. Даже яркий, слепящий свет солнца, многократно отраженный барханами, не резал глаза, а доставлял наслаждение.
– При чем здесь святотатство? – спросил Бес.
– Как это при чем? – немного даже удивился Бродяга. – Проклятие падает на тех, кто разрушил храм или святилище. Да еще только в том случае, если они отказались покаяться и принести искупительные жертвы… Или…
– Или, не подумав, не выделили самую красивую девушку деревни прокаженному бродяге, который оказался прогуливающимся божком Пересыхающего ручья, – в тон ему продолжил Бес. – Или если отец отказался принести в жертву богу Нужника последнюю корову, говоря при этом, что без ее молока погибнут дети.
– Чушь, – сказал Бродяга.
– Это почему чушь?
– А потому, что проклятие – дело страшное. И…
Бес хмыкнул:
– Конечно, страшное. Каждую секунду ты ощущаешь боль. Болит каждая косточка, каждый суставчик, каждая волосинка… Только смерть может тебя освободить, а вот сама смерть может прийти как избавление, только когда проклявший бог разрешит, когда позволит совершить подвиг в свою честь. А это может произойти через три десятка лет, или через сотню, или вообще не произойдет. И суждено проклятым вечно скитаться, мучаясь от все усиливающейся боли и бессмысленно мечтая умереть. Или начиная убивать от безысходности, превращаясь в проклятие окрестных земель. Их ведь не так просто убить. Нужно раз за разом отнимать у них жизнь… Раз за разом, раз за разом… Но никто не станет оказывать эту услугу проклятым, ибо осиротевшее проклятие обрушится на убийцу. – Голос Беса чуть дрогнул. – Так что те ребята в Расселине умирали с улыбками на лицах. И если бы они не были проклятыми, то никогда бы не смогли убить Адских псов. Сколько раз проклятые умирали в той Расселине? Раз по тридцать, сорок? По сотне раз?
Бес замолчал.
Покачивалась пустыня, солнце медленно сползало к западу.
Бродяга чуть не ляпнул что-то вроде «А не преувеличиваешь ли ты, парень», но взглянул в лицо Беса и сдержался. Человек с такой тоской на лице не может поддерживать спокойный разговор.
– Ты куда дел талисман? – спросил, помолчав, Бес.
– Выбросил, – ответил Бродяга.
– А если кто-то найдет?
– Ничего, – сказал Бродяга, – я поднял его возле трупа, цепочка была оборвана. И кроме того…
– Что «кроме того»?
– Ничего, – сказал Бродяга. – Талисман уже не сможет действовать. Поверь мне.
Бес пожал плечами.
– Куда мы, кстати, движемся? – спросил Бродяга, чтобы сменить тему разговора.
– Вперед.
– А если серьезно?
– Мы движемся вперед, совершенно серьезно. От Расселины на запад. В славный Вечный город.
Бродяга оглянулся. Песок. Раскаленный белый песок. Солнце светит в лицо. Они действительно движутся на запад. К Вечному городу.
– А разве это не Южная пустыня? – спросил Бродяга.
– С чего ты это взял? – поинтересовался Бес.
– Элементарная логика. – Бродяга почувствовал легкое раздражение. – Существуют четыре выхода из бездны. Четыре. Северный – во льдах. Западный – на Островах в океане. Восточный – во Влажных лесах. И только южный – в пустыне. А если двигаться по Южной пустыне на запад, то можно попасть только в земли черных, а никак не в Вечный город. Или теперь Вечным городом называют какой-нибудь поселок охотников на гиен?
Бродяга даже добавил в свою интонацию иронии и сарказма.
– Нет, – ответил Бес. – Вечным городом называется город на семи островах и четырех реках. И от южного выхода из Ада, двигаясь на запад, можно действительно попасть лишь в земли черных. Только это… – Бес обвел руками пустыню вокруг. – Это не Южная пустыня. Это Великая восточная пустыня. И Влажных лесов здесь нет уже почти две тысячи лет. Здесь настигли Безумного бога. И была тут битва битвенная. Драка драквенная. Сам я долго не верил в то, что здесь были реки и леса, тем более Влажные, но получил подтверждение. Остатки этих лесов сохранились дальше на восток и юго-восток. Возле Восточного океана. И на Восточных островах. Неприятное, скажу тебе, это место – Влажные леса. Их недаром называют зеленым адом.
Бес еще что-то хотел сказать, открыл даже по этому поводу рот, но потом вдруг как-то насупился, наморщил лоб, словно вспоминая что-то, словно…
– Сколько ты, говоришь, пробыл в Аду? – спросил охрипшим голосом.
Бродяга сглотнул, еще раз оглядел пески.
Восточная пустыня. Даже Великая восточная пустыня.
Бес ждал ответа, не отрывая взгляда от лица Бродяги.
– Сколько? – переспросил Бродяга. – Сколько? В Бездне нет времени. Там есть только ужас и боль.
Бродяга издал какой-то странный звук: было похоже, что человек не смог сдержать то ли смех, то ли плач.
– Говоришь, пустыня здесь уже две тысячи лет? – спросил Бродяга.
– Да, – ответил Бес.
– А я и не знал, – сказал Бродяга. – Здесь было так зелено!
Глава 2
– Сука ты, Ясик, хоть и бог!
Море осторожно омывало галечный берег, аккуратно выкладывая камешки полосами – за черной полоской следовала белая, затем розовая, серая, снова черная… Потом появилась зеленоватая. Гальки из зеленоватого гранита на побережье было маловато. Можно было, конечно, наломать камней по какую-нибудь сторону Истинного горизонта, но Ясик не любил заниматься мелочами.
– А еще ты… – начала было Дева, но Ясик досадливо отмахнулся.
Волна словно споткнулась, и полоса из серых камешков превратилась в пунктир, перемешавшись с черной полоской.
– Я знаю, – сказал Ясик. – Я могу даже повторить все то, что ты обо мне сказала вчера, сегодня. Я знаю даже то, что ты собираешься сказать только завтра. И ты, Здоровяк…
Воин, тянувшийся к блюду с фруктами, замер, словно пригвожденный указательным пальцем Ясика. Рука остановилась над гроздью фиолетового винограда, и всем стало видно, что крепкие пальцы Воина подрагивают.
Боги отвели смущенно взгляды от этого знака слабости. Они и сами чувствовали себя не лучшим образом, а кроме того, Воин, он же Здоровяк, он же Полководец, он же много еще разных громких и звучных имен, обладал характером вздорным и был достаточно злопамятен, чтобы отомстить свидетелям своего позора именно за то, что они были свидетелями.
– Не нужно на меня так коситься, – посоветовал, чуть улыбнувшись, Ясик, – или ты захочешь осуществить угрозу, читающуюся в твоем взоре? Мы можем заняться этим прямо сейчас и здесь…
Волны прибоя торопливо разгладили смешавшиеся было черную и серую полоски и принялись укладывать зеленоватую.
– Только я предупреждаю…
Голос Ясика оставался ласковым и вальяжным.
– Я предупреждаю, что так легко, как Мастер, ты не отделаешься.
Все оглянулись на сидящего в отдалении под деревьями Мастера, а тот, кашлянув, будто случайно поправил край одеяния, прикрывающего изуродованную ногу.
– Я понимаю, – голос Ясика стал приторным, – что ты у нас парень крутой, Силой не обделенный, и мне придется тратить много своей Силы, чтобы сохранить у тебя увечье надолго, но это того стоит – непобедимый Воин с изуродованной физиономией… Или без руки. Или…
О берег внезапно с грохотом ударила волна, разом превратив все полосы в туго скрученную спираль.
– Или я оставлю тебя без другой части тела, менее заметной. Но список героев, ведущих свой род от бога Войны, не будет пополняться очень длительное время. – Ясик наконец посмотрел на побледневшего Воина. – Так что, сразимся?
– Я… – выдавил Воин.
– Ты хочешь попросить у меня прощения за оскорбительные мысли? – приподнял бровь Ясик.
– Э-э… – Воин сжал руку в кулак и опустил ее себе на колено.
Мастер нервно потер свое колено.
– Не хочешь? – переспросил Ясик. – Значит, Мастеру повезло. Два уродца на сонм богов – слишком много. Да, Мастер?
Мастер недоверчиво посмотрел на Ясика, потом перевел взгляд на свою ногу.
– Ты согласен, Мастер? – спросил Ясик.
– Да, – до неприличия быстро и громко ответил Мастер.
Пролетавшее над островом облако замерло, дернувшись, приняло вдруг облик Мастера и медленно опустилось к поверхности моря.
– А ты еще не отвык от нормальной походки? – спросил Ясик у Мастера, не сводя взгляда с Воина.
Все тело Воина напряглось, мышцы вибрировали.
Облачный Мастер медленно опустился ниже, нога фантома скрылась в воде, а потом облако медленно поднялось вверх. Обе ноги были прямыми и здоровыми на вид.
– Ап! – воскликнул Ясик, по-цирковому подняв руки.
Мастер встал. Сделал шаг. Потом, помедлив немного, сделал другой, перенеся вес тела на ту, искалеченную несколько веков назад ногу. Потом сделал еще шаг. И еще. Подпрыгнул.
– А теперь ты. – Ясик вдруг оказался на ногах перед сидящим Воином. – Разомнемся, Здоровяк?
– Я приношу свои извинения, – еле слышно пробормотал Воин.
– Что? – переспросил Ясик.
– Я приношу свои извинения за оскорбительные мысли, – громко произнес Воин, почти выкрикнул, словно пытаясь оттолкнуть голосом опасность.
– Вот как? – усмехнулся Ясик. – Тогда кто-то еще хочет меня оскорбить?
Все промолчали.
Мастер вообще не услышал вопроса, он несколько раз присел, наслаждаясь обретенной свободой движений.
– Ты, Красотка, снова хочешь назвать меня сукой? – Ясик обернулся к Деве.
Зрачки голубых глаз богини расширились.
– Не слышу.
– Ты сука, – медленно проговорила Дева. – Отвратительный в своей безнаказанности.
Очередная волна, накатывавшаяся на берег, вдруг замерла нефритовой стеной, гладкой и твердой.
– Сделаешь меня уродиной? – спросила Дева. – Глаза лишишь? Или подаришь мне кривую ногу?
Волна сжалась, превращаясь в светящийся зеленым столб, качнулась и приобрела черты Девы.
– Посмотрим, – задумчиво пробормотал Ясик. – Посмотрим.
Еще одна волна поднялась, превращаясь в хищно поблескивающее лезвие гигантского ножа.
Удар. Прочь отлетели руки водяной фигуры. Еще взмах лезвия – упали в море ноги. И наконец отлетела голова.
Ясик перевел взгляд с изуродованной фигуры на Деву.
– Вот странно, – сказал Ясик. – Берешь совершенное в своей красоте тело, отсекаешь ослепительно красивые ноги, божественные (извините за пошлый каламбур) руки, затем сносишь очаровательную голову – и что? Получаешь красоту? Ни фига. Получается суповой набор для каннибала.
Обе волны потеряли твердость и обрушились на пляж, комкая спираль.
– Нет, Красотка, тебя я уродовать не буду. Тебя я люблю… – Ясик хмыкнул, взял с блюда, парящего в воздухе, гроздь винограда, оторвал губами ягоду. Смахнул с подбородка брызнувший сок. – Я настолько люблю Красотку, что даже объясню вам всем, почему это солнце вчера повело себя так странно. И почему так досталось вашему любимому Семивратью.
Ясик подошел к лежащему под деревом камню, остановился на мгновение. Камень, словно сделанный из воска, вдруг потек, приобретая форму кресла. Ясик сел:
– Значит, я, тамошний бог Солнца, просто сошел с ума и не справился с солнцем? И теперь, по-хорошему, должен не только принести вам свои извинения, но даже и возместить убытки? Да?
Все промолчали. Мастер, собравшийся было куда-то идти, оглянулся на Ясика и тихо присел на камень поодаль.
– Молчание – знак согласия, – констатировал Ясик. – Только это с вашей точки зрения. А вот с моей…
Волны перестали накатываться на берег. Они застывали, набегая одна на другую, поднимались все выше и выше, словно складывая стену. Высокую, изумрудно-зеленую стену.
– Вот ты, Здоровяк… – Ясик махнул рукой в сторону Воина, и тот вздрогнул. – Тебе Трофейного столпа жалко? А тебе, Красотка, Рощи? А Громовержцу… Кстати, где этот засранец? А, вижу. Тебе, милый, храма жалко?
– Жалко, – выдавил Громовержец и замолчал, потрясенный собственной храбростью.
– Понимаю, – кивнул Ясик. – В кои веки успел затесаться не богом Осеннего покоса, а Громовержцем, да еще не где-нибудь, а в Семивратье… И вдруг – бац! И нет храма. Красивый был храм.
Громовержец отвел взгляд.
– Кстати, – в голосе Ясика зазвучало почти искреннее любопытство, – а ты не интересовался у своего тамошнего аватары, что это за пещера была под самым храмом? Для чего там поставили алтарь? И что самое интересное, кому на этом алтаре приносили жертвы? И что самое главное, какие жертвы? А? Какие?
К концу фразы голос Ясика приобрел звучание черной бронзы. Волны все застывали, набегая друг на друга, стена росла, чуть выгибаясь к берегу, и теперь казалось, что это не стену, а свод, купол строят волны. Стих ветер, не в силах преодолеть это препятствие, а цвет солнечных лучей, пробивающихся сквозь |свод, стал зеленоватым, окрашивая лица богов в зеленые оттенки страха.
– Вы не знаете? – переспросил Ясик. – А я знаю. Знаю. И принял меры, чтобы ваше задрипанное Семивратье уцелело. И чтобы его войско не было отозвано от стен Проклятого города.
Зеленоватые лица, зеленоватый песок и алые цветы начали медленно чернеть, словно от ужаса.
– Проморгали ваши семивратьевские ипостаси, прозевали. – Ясик улыбнулся. – Как можно было так проколоться и проглядеть святилище Разрушителя на Горе? И почти сотню его поклонников? И то, что они уже успели принести в жертву десятка три человеческих жизней? И ваши воплощения, которые должны были следить за всем в Семивратье, просрали это совершенно категорично. Случайно? Случайно проморгали Кровавую жертву?
Прозрачный зеленоватый купол со странным шелестящим звуком опустился на песок за спиной вскочивших со своих мест богов, но никто не оглянулся. Их взгляды были прикованы к Ясику, к Ясноглазому, к Верховному богу.
– Так, может быть, кто-то из вас – Разрушитель? Кто-то из вас тот самый, из-за кого я, например, уже довольно долго плохо сплю? Или вы все стали триединым Разрушителем? И таким образом умудряетесь баловаться Кровавой жертвой, не выдавая себя?
Остальные боги отшатнулись, и Дева, Воин и Громовержец почувствовали, как вокруг них начал стягиваться узел Общей Силы. Гигантская рука обхватила их и стала сжимать, будто травинки или колоски.
Ясик молча смотрел, как искажаются лица всех троих. И на лицах этих был только страх, беспредельный ужас и ожидание мучительного продолжения. Они даже не пытались отстраниться друг от друга или вырваться. Они знали, что в случае такой попытки на них обрушится Удар. А противостоять Удару Общей Силы не смог бы никто, даже Верховный. А потом – Бездна. Бездна.
– Я вначале так подумал, – сказал Ясик, – а потом понял, что вы невиновны. Это не вы – Разрушитель. Не все вы. Может быть, кто-то из вас. А может, кто-то из них. Но точно – не я.
Сила отступила, выпуская тройку из тисков. Остальные облегченно вздохнули. Все – это заметил Ясик. И все, похоже, были искренни. И снова не удалось определить, кто же именно Безумный бог, принявший имя Разрушителя.
– Успокойтесь, – сказал Ясик, – пока еще не настал момент битвы. И Безумный, кем бы он ни был, еще не обрел нужной мощи. И ваше гнилое Семивратье еще постоит лет пятьсот—шестьсот, пока в нем снова не заведутся сторонники Разрушителя. Хотите, чтобы в других городах солнце не устраивало таких же разрушений, – либо смените аватар, либо заставьте их работать, а не только девок портить и амброзию жрать. Следите за ними. Хорошая ипостась – это контроль и учет. Учет и контроль. Вы должны быть для своих воплощений непостижимы и внезапны, как вода с неба.
Изумрудный свод вдруг обрушился на богов, сшибая их с ног. Вода сорвала листья и цветы с деревьев, смыла мелкий белый песок с мраморной площадки.
Только Ясик остался сухим и невозмутимым среди криков и ругани богов.
– Вот, приблизительно так, – сказал Ясик. – Внезапно и яростно. Так и солнце срезало верхушку с Горы, как с яйца всмятку. А вместе с верхушкой – всех семивратских поклонников Разрушителя и его тайное святилище. И никто не узнает, что именно произошло в Семивратье. И союзники тамошнего царька выразят ему свое сочувствие, а не отправят свои корабли в город, пока еще не восстановлены стены. И не нужно будет вырезать ВСЕХ. Обошлись малой кровью, могучим ударом. Просто солнце сошло с ума. Так и настройте своих аватар. Или…
Он задумался, с легкой усмешкой рассматривая, как боги приводят себя в порядок, старательно не глядя на Ясика и ни словом не выражая своей злобы по поводу купания.
Дева быстро поправила прическу, мельком взглянула на искалеченные деревья и кусты и легко взмахнула рукой. Через мгновенье ветки снова зеленели, а цветы распространяли благоухание.
– Лучше пусть они расскажут, – медленно и торжественно произнес Ясноглазый, который любил, когда его зовут Ясиком, – пусть они расскажут, что сын бога Солнца попросил разрешения вчера самому проехать на огненном диске по небу, но не справился с управлением, попер на север, стал терять высоту, выжег хрен знает сколько земли – кстати, никому не нужно втихую выжечь пару-тройку деревень? – и тогда Громовержец, да-да, именно Громовержец своим перуном разнес диск вдребезги, приложив заодно и Семивратье. Подробности пусть придумают сами. Я думаю… – Ясик аккуратно доел виноград и отбросил веточку в сторону. – Я думаю, что никто из нас не будет возражать, если пострадавшие боги этой ночью осуществят пару-тройку чудес. Нечто вроде внезапного возникновения нового Храма, Столпа и Рощи. Ведь никто не будет возражать?
Молчание.
«Еще бы», – подумал Ясик.
– И кстати, оно, может, и к лучшему, что люди получат дополнительный урок того, что боги сами решают свои внутренние проблемы. И наверное, следует все время держать одного наказанного на виду у остальных, чтобы они помнили о Силе. Вот как у нас… – Ясик вдруг осекся. – Лажа получается. У нас теперь не осталось наказанного. Хромого я отпустил, а Вояку так и не искалечил. А Силы у меня до фига, всю никак не израсходую за день, а назавтра – снова люди подкидывают. Любят меня люди.
Боги стояли неподвижно.
– Ну не калечить же мне Воина? – сам у себя рассудительно спросил Ясик. – Тем более что ему еще столп восстанавливать. Дева у нас – символ красоты, да и на эту ночь у меня на нее другие планы.
Дева передернула плечами, но не возразила. Ясик усмехнулся.
– Есть выход, – после паузы сказал он. – Я ведь Хромого не простил, мне просто показалось, что два урода – слишком много. А ни одного – слишком мало. Посему… – Ясик обернулся к побледневшему разом Мастеру: – Извини, брат, такие дела.
Мастер закричал, хватаясь за ногу. Было слышно, как хрустит, сгибаясь, кость, как рвутся связки и сухожилия.
– Больно? – спросил Ясик у Мастера, а потом тем же тоном, без паузы, у остальных богов: – Жалко?
Боги промолчали. Мастер вскрикнул еще раз и затих, всхлипывая и поглаживая вновь искалеченную ногу.
Ясик встал с кресла, которое тут же превратилось в камень, потянулся и посмотрел на солнце, идущее к горизонту.
– Мастер! – окликнул Ясик не оборачиваясь. И еще раз, чуть громче: – Мастер!
– Да! – выдавил из себя Мастер, все еще лежа на песке.
– Хреново работаешь, брат. Смотри, какая красота – настоящее солнце. Смотри, как играют, скользят краски перед закатом. Как море окрашивается в безумной красоты оттенки! А что твое солнце, елозящее от Истинного горизонта к Истинному горизонту? Просто раскаленная лепешка какого-то металла.
Мастер еле слышно застонал.
– Ты работай, братела, работай. Здоровье нужно заработать.
Ясик постоял, не столько рассматривая закат, сколько давая возможность богам разойтись. Потом медленно спустился к морю. Присел на корточки.
Волна осторожно потерлась о ногу Ясика. Потом робко приподнялась и, мгновенно обретая черты женского лица, поцеловала его в губы.
«Да, – подумал Ясик, – никто меня не любит, только вот волна. И то потому, что я потратил на это толику Силы. Я могу позволить себе такую вот вольность с волной. И остальные боги тоже могут, но не сделают этого – экономят. Берегут свою бесценную Силу. Хотя они тоже могли бы построить купол из морских волн, они могли бы сломать ногу Хромому и не давать ране зажить. Смогли бы, но для этого им снова понадобилась бы Сила и готовность ее потратить. Сегодня. Зная наверняка, что завтра не иссякнет поток, идущий от храмов, святилищ, алтарей… Но они этого не знают, они боятся, что завтра вдруг что-то произойдет, как в свое время произошло с Алым».
А вот заставить бронзовое солнце выплясывать так, как сделал это вчера он, – им слабо. Им пришлось бы объединиться и истратить все, что удалось нажить за долгие дни скопидомства.
Интересно, кстати, а хватило бы их объединенной Силы для того, чтобы победить его, Ясноглазого? Интересно…
Ясик сел на песок, прямо возле прибоя, и волны стали разбегаться в стороны, чтобы не замочить его одежды.
Они никогда не решатся испытать свою Общую Силу. Никогда. Они не знают, что выйдет из этого испытания, ведь Ясик силен. Он действительно силен. Но и он никогда не решится вызвать их всех на поединок одновременно. Он… Ясик огляделся, словно кто-то мог подслушать его мысли. Он боится. И с тех пор, как один из них научился принимать Кровавые жертвы, не выдавая при этом своего безумия, Ясик потерял покой.
Он помнил, какой была битва с Безумным… Та, единственная, которая выпала им всем. Он и сейчас еще ощущал на своем теле мощь ударов, которые обрушивал Безумный на них всех.
Тогда ему на мгновение показалось, что Безумный победит, что следующий удар просто смешает их всех, бессмертных и прекрасных, с прахом и уделом их станет Бездна, которую они готовили для Него.
Ясик очень хорошо помнил и свой ужас, и ощущение своего бессилия, изрядно приправленного безысходностью, и нахлынувшее отчаяние… Может быть, именно это самое отчаяние и помогло ему тогда. Помогло тогда им всем.
Что-то полыхнуло, и наступила тишина. Они стояли посреди пустыни, раскаленной той самой вспышкой, и среди них не было ни Безумного, ни Алого. Потом начался дележ освободившихся территорий и титулов, осиротевшие аватары метнулись к богам, выискивая себе сильного и надежного покровителя… Веселое было время, настолько веселое, что боги даже перестали вспоминать и Алого, и Безумного.
Тогда им казалось, что самое страшное удалось преодолеть. Еще бы – они смогли укротить Безумного! Они выстояли.
Ясик оглянулся. Никого не видно. Все бессмертные расползлись по норам и зализывают раны на своем достоинстве. На своих гордости и самолюбии.
Мастера даже немного жалко… Немного. Совсем чуть. Самую малость. Кроху. Совсем не жалко. Нельзя быть таким рохлей и идиотом. Погорев один раз, он решил, что униженным раболепием – бог! – он сможет заслужить прощение. И сейчас он небось уже обдумывает, как можно придать своей подделке вид настоящего солнца.
А вот Дева, Воин и Громовержец… Это получилось славно. Эти трое – наиболее реальная угроза его Силе. Может, ой может наступить такой страшный момент, когда по какому-нибудь роковому стечению пик их Общей Силы может совпасть с его минимумом. Остается только радоваться, что святилища всех трех были там, на Семивратской горе. Теперь они поостерегутся даже разговаривать друг с другом. Даже встречаться перестанут, чтобы остальные их не заподозрили… Классно он придумал это – насчет триединого Разрушителя. Теперь любое объединение, любая беседа между богами будет выглядеть очень подозрительно в глазах остальных. Вот так-то, детки. Вам еще тянуться и тянуться до уровня Ясноглазого. Он умнее их всех, вместе взятых. Хотя…
Сердце вдруг задержало удар.
А если и вправду Разрушитель, или Безумный, выдающий себя за Разрушителя, действительно образ собирательный? И пока мы внимательно следим друг за другом в момент Кровавых жертв на алтаре Проклятого города, они… Как им это удается – не выдать себя в этот момент? Это ведь невозможно. Невозможно этого скрыть. Ни новой дозой амброзии, ни выбросом или накоплением Силы…
Он должен найти ответ. Именно он. Именно Верховный бог. Потому что… Ясик снова посмотрел на берег. Об этом лучше даже не думать. Все произойдет, как он спланировал. Трое сегодняшних погорельцев будут совершать чудо, причем Воин будет помнить, что все видели его позор, а Громовержец оценит то, что Ясик лично ему не угрожал. Все остальные же будут благодарны за то, что он их не впутал в историю с тайной пещерой.
И все без исключения будут признательны ему за то, что он спас целый город, источник больших объемов Силы, и что указал всем на существующую угрозу. Сегодня-завтра у ипостасей начнется трудный период. Парочка может вообще потерять свое место. А это значит, что можно подсуетиться и подставить в качестве преемника своего человечка, мечтающего стать богом. Тот немного поработает на своего нанимателя, а потом вдруг в один прекрасный день перейдет на работу к нему, к Ясику.
И еще чуть-чуть, еще на самую малость увеличится Сила Ясноглазого и уменьшится Сила остальных. И значительно проще будет соблюдать принцип, который он себе когда-то установил. Простой и надежный принцип: его Сила должна быть всегда больше суммы Сил троих следующих за ним богов. Это принцип верховенства. Эта основа Власти.
А все остальное – бред и слезливые рассуждения.
Ясик почувствовал, как зашевелились вдруг под ним камешки, словно тысячи мелких суетливых жучков. Верховный встал. Отступил на несколько шагов, чтобы не мешать гальке выстраиваться по-новому. Он не приказывал ничего, и это значило, что кто-то осмелился…
Камешки торопились, словно стараясь успеть до того момента, пока у него не лопнуло терпение. Черные и белые камешки бежали к своим, только им известным местам, а остальные, словно накипь, сползали к морю, открывая взору Ясноглазого надпись из трех слов.
Никакой фантазии. Эту фразу он сегодня уже слышал несколько раз. И ему наплевать на эти жалкие попытки уколоть его. Наплевать. Ему все равно, что именно думают и люди, и бессмертные. Ему наплевать, какие надписи они выкладывают из разноцветных камешков.
Ясик отвернулся от берега и пошел в глубину Рощи, к своему дому. Шел он легкой походкой, непринужденно помахивая сорванным цветком. Ему было наплевать на эту идиотскую надпись. Наплевать… Наплевать?
Пляж словно взорвался, взметнув к небу все камешки. Вихрь с моря, зачерпнув по дороге воды, схватил гальку, взболтал, потом сжал в громадный ком и зашвырнул его далеко от берега. Жаль, что нельзя так же легко вычислить и зашвырнуть этого писаку.
Всплеск моря возле самого горизонта. Возле Ложного горизонта. Жаль, люди, накрытые куполами Небосводов и ограниченные Истинными горизонтами, не смогут увидеть этого падения. Они бы придумали еще пару-тройку мифов по этому поводу. Хотя…
Ясик задумался, прикидывая. Да, в Восточном мире сейчас как раз ночь. Наблюдателей все равно не было бы. Все должны спать.
Но спали, как водится, не все. Что бы там ни предполагал сам Верховный бог, некоторые из смертных умудрялись кое-что делать по-своему.
Например, предводитель шайки пустынных разбойников, прозванный караванщиками Младшим драконом, считал, что ночью спать нельзя ни в коем случае. Вернее, можно, но не в местах работы. Дома – да. Дома, в оазисе, можно с утра и до вечера нежиться в благоуханной тени сада, а ночью спать. Но, отправившись в поход, лучше всего забыть о нормальном человеческом распорядке.
Когда умирал его отец, которого все называли просто Драконом, Младшему дракону было сообщено место захоронения награбленного отцом богатства и несколько самых главных принципов, позволивших отцу почти сорок лет удачно промышлять в пустыне на караванных путях.
Первый принцип – никогда не собирать крупный отряд. Максимум – человек сорок. Это если придется брать особо крупный караван. Лучше всего действовать небольшими группами по десять—пятнадцать всадников.
Второй принцип – всегда делиться с правителями здешних мест. Никто из местных царьков и вождей еще не отказался от тюка, прибывшего на рассвете к дворцу или шатру. Но не только драгоценностями нужно делиться с сильными мира сего. Еще с ними нужно делиться информацией. Ну разве трудно сообщить правителю северного оазиса, что ты совершенно случайно встретил в пустыне воинов правителя оазиса южного? Нетрудно. А правитель будет тебе благодарен.
Третий принцип – всегда знать, что происходит вокруг. Экономить на шпионах – не бережливость, а глупость. Говоря об этом, Дракон так взволновался, что даже приподнялся на смертном ложе. Список агентов и суммы их гонораров были заботливо переданы единственному сыну и наследнику.
Четвертый принцип – засады никогда не бывают тихими. Или конь заржет, или что-то взбредет в голову горбатому, оружие лязгнет или звонко лопнет тетива… К тому же с горохом в брюхе очень трудно сохранять тишину и быть незаметным. Посему – засада как метод добычи отметался Драконом полностью и, как показал его богатый и, самое главное, долгий жизненный опыт, небезосновательно. По причине своей шумности все засады против обоих Драконов были безрезультатны.
Пятый принцип вытекал из первых четырех. Нападать следовало на небольшой караван, ни в коем случае не принадлежащий правителю, атаковать нужно было с ходу, используя в основном угрозу силы, а не ее применение. И лучше всего сразу после восхода. Ночью охрана каравана начеку. Под утро, когда всех очень сильно клонит ко сну, умный караванщик посты удваивает, да и к тому же каравану следует выходить в путь до восхода беспощадного солнца. Додремать можно и в седле.
Вот тут-то и появляется Младший дракон, весело проносится вдоль каравана, сшибая с горбатых зазевавшихся путников и выхватывая арканами двух-трех путешественников побогаче.
Потом останавливается в сотне шагов от головы каравана и терпеливо ждет, пока кто-нибудь из караванщиков не подъедет для переговоров. Естественно, умирая, отец рекомендовал не злоупотреблять этим методом, и сын волю Дракона исполнил.
Творчески используя наследие, Младший дракон иногда получал мзду от караванщиков еще до выхода каравана из города. В конце концов, стрела из-за бархана, да еще обильно смазанная ядом королевской сколопендры (верят же горожане в разных чудовищ пустыни), – вещь неприятная. И демон его знает, в кого именно эта самая стрела угодит.
Иногда договаривались с караванами после их прибытия на место, иногда – в пути. Один раз особо упрямый караванщик был вынужден раздумывать над колодцем, пытаясь понять – вода действительно была отравлена или это просто уловка Младшего дракона.
Вода, конечно же, отравлена не была, разбойник не полный кретин, чтобы уничтожать колодцы в пустыне. Но якобы противоядие было торжественно передано якобы отравленным в обмен на большую часть товара.
Принципы у отца Младшего дракона были очень полезные, и было их наверняка куда больше пяти, но остальные он не смог поведать убитому горем наследнику. Просто не успел. И помер, резко выдохнув воздух после слова «в-шестых»… Какая именно мудрость заключалась в шестом принципе Дракона, Младший дракон так и не узнал. Возможно, мудрый старый разбойник предупредил бы сына, что не стоит устраивать ловушку для двух путников, следующих от Адской щели. А сам сынок этого не понял. И, заметив в ночи костер, осторожно прокрался почти к самому огню, оставив вдалеке три десятка своих разбойников. Утром ожидался большой караван, посему Младший дракон собрал практически всю свою банду.
Даже проскользнув почти к самому кострищу, Младший дракон не почувствовал всей опасности своего положения, и винить его в этом было достаточно сложно. Путников было двое. Всего двое, отметил про себя Младший дракон. Внешние данные обоих особо не потрясали, один выглядел немного уставшим (или потрепанным, что ли), и, может быть, именно поэтому он почти не говорил, отвечая иногда на вопросы второго.
Вот тот казался человеком успешным и довольным и собой, и жизнью. В поясе таких парней обычно спрятано несколько десятков монет, и умирать такие парни обычно не торопятся. Младший дракон, во всяком случае, так подумал, увидев, как жестикулирует этот второй путник, как смеется каким-то своим странным шуткам, как уверенно поправляет застежку плаща, которым предусмотрительно прикрылся от ночной пустынной прохлады.
К самому разговору Младший дракон не прислушивался. Так, краем уха зацепил что-то о горизонтах, Истинном и Ложном, и что-то о проклятых. При упоминании проклятых Младший дракон насторожился было, чуть подвинулся вперед, и под правой рукой что-то маленькое и мягкое пронзительно заверещало.
– Это песчаная мышь, – сказал, прервав рассказ, Бес.
– Что ты говоришь? – изумился Бродяга и даже немного наклонился к костру, изображая это самое изумление. – Только визжит она так, будто кто-то на нее наступил. Внезапно и злонамеренно.
– На нее кто-то и наступил, – уверенно сказал Бес. – Какой-нибудь из пустынных разбойников. Как бы не сам Младший дракон.
Младший дракон, успевший не только придушить ненормальную мышь, но даже отступить на пять локтей в ночь, замер, услышав свое имя в такой необычно лестной форме. Приятно, демоны побери. Лихой разбойник приосанился, насколько это возможно, лежа брюхом на бархане.
– И что мы будем делать? – спросил Бродяга, как бы случайно поправив лежащую рядом секиру.
– А что мы должны делать? – спросил в свою очередь Бес. – Этот ненормальный сейчас ползает вокруг нас, прикидывая, как с нами лучше разобраться, а его приятели поодаль ждут сигнала или команды. Приятелей этих человек пятнадцать…
Тридцать, мысленно поправил Младший дракон, отползая от костра. И тот, кого вы назвали ненормальным, сейчас вернется с этими тремя десятками и поговорит с вами. Ой как поговорит!
Болезненное самолюбие было слабым местом Младшего дракона. И настолько это самолюбие было болезненным, что отвлекло внимание разбойника от нелепости поведения пары у костра. Они не запаниковали, не стали хвататься за оружие или пытаться умчаться в ночь на своих горбатых. Они спокойно продолжали беседовать, причем не просто беседовать, а рассуждать о количестве разбойников, готовящихся на них напасть.
Изумление Младшего дракона стало бы вообще безграничным, если бы он задержался возле костра еще немного. Путники, словно забыв о разбойниках, вернулись к своей праздной беседе.
– Подожди, – сказал Бродяга.
– Жду, – с готовностью согласился Бес.
– Горизонт – это… – Бродяга чуть поморщился, поняв, что выглядит сейчас как мальчишка перед учителем. – Это иллюзия. Это линия, где якобы небо соединяется с поверхностью моря или суши.
– Ну да, – согласился Бес. – Это и вправду горизонт. Только Ложный горизонт. Ложный.
«Ложный» прозвучало протяжно, словно Бес уже немного утомился, объясняя очевидные истины тупому собеседнику.
– А вот Истинный горизонт – это место, где небо и земля ДЕЙСТВИТЕЛЬНО соединяются. Или небо и море.
– Бред, – сказал Бродяга.
– Сам ты бред, – по-мальчишечьи обиделся Бес. – Я щупал это самое небо этими вот руками И даже попытался проколупать дырку, чтобы глянуть, что за ним…
– И? – спросил Бродяга.
– И получил по шее.
Откуда-то издалека донесся свист. Длинный, а по том два коротких.
– Ну вот, – сказал Бес, – я же говорил, что это был кто-то из разбойников.
Бродяга досадливо отмахнулся:
– Кто тебе по шее двинул?
– Кто надо, тот и двинул, – сказал Бес. – Но небо было небом, а не массой воздуха, как тебе хочется. Оно немного прогибалось под ударами, а нож его не то что не смог прорезать – даже царапину оставить не удалось.
Послышался еще один свист, с противоположной стороны.
– Окружают, – отметил Бродяга. – Развелось их тут…
– А раньше их здесь не было, – язвительным тоном сказал Бес.
– А раньше здесь были Влажные леса, и любой человек, разбойник он или жрец, погибал в них нехорошей смертью самое позднее через два дня. Если, конечно, он не был местным жителем и не следовал по дороге от одного алтаря к другому. В этом случае, если жертвы приносились своевременно и в полном объеме, даже ребенок мог спокойно добраться от одного края лесов до другого.
– Складно врешь, – сказал Бес, лениво протянул руку и подтащил к себе один из своих кожаных мешков. – Если эти пустынные идиоты сейчас на нас полезут, то сразу после моих слов «просвещу вас» ты закрой глаза, досчитай до пяти и можешь снова открывать.
– Ты просветишь, пожалуй. – Бродяга потянулся, разминая плечи.
Ощущение счастья и радости от каждого движения уже оставило его. И это было даже хорошо. Амброзия давала ощущение эйфории, но не могла избавить от мысли, что все это ложь. Что все это навеяно именно этой проклятой и благословенной жидкостью. А вот естественное чувство покоя возле костра, легкое движение воздуха, заставляющее чуть колыхаться небольшие языки пламени, – вот это было действительно великолепно. Особенно после двух тысяч лет Бездны. Но об этом Бродяга уже почти научил себя не вспоминать.
Бес достал из сумки флягу, отпил пару глотков и протянул ее Бродяге.
Тот молча покачал головой.
– Как знаешь, – пожал плечами Бес. – Как знаешь…
– Добрый вечер, – сказал Младший дракон, не выходя из темноты на освещенное место.
Бродяга обернулся, но не на голос, а в ту сторону, откуда послышался легкий скрип тетивы.
– Вечер добрый, – ответил Бес спокойно. – Дальше понесешь свою задницу или дашь нам на себя посмотреть?
Младший дракон медленно, короткими бесшумными шагами вышел из темноты и остановился на самой грани освещенного круга. И превратился в свое плоское изображение на темном фоне ночи. Отблески огня елозили по его скуластому лицу, тщетно пытаясь отразиться от глубоко посаженных глаз.
– Младший дракон, – сказал Бес.
– Угадал, – сказал Младший дракон.
– А чего здесь угадывать? – Бес пренебрежительно щелкнул пальцами. —Только такой болван, как ты, мог полезть к двум путникам, даже не пытаясь выяснить, кто они и откуда. На хрен было окружать своими баранами стоянку льва?
Младший дракон набрал воздуха в грудь и тут же выдохнул его. Оскорбление было нанесено. Причем в присутствии всей банды. С другой стороны, нанесено оскорбление было очень спокойно, с сознанием силы, и упоминание стоянки льва не выглядело просто фигурой речи.
– Грабить приперся? – спросил Бес. Младший дракон скрипнул зубами, и звук этот словно обежал весь освещенный круг. Каждый из разбойников пережил очередное унижение главаря. Казалось, темнота давит на свет костра с такой силой, что языки пламени начинают крошиться от этого давления.
– Я… – начал Младший дракон, но закончить не успел.
– Чем у вас сегодня смазаны стрелы? – спросил Бес. – Ядом королевской сколопендры или дерьмом малой пустынной глазовертки? Или потом самой толстой жены Младшего дракона? Чем сегодня вы будете нас пугать?
Правая рука Младшего дракона дернулась к поясу, за кинжалом, но замерла на полпути. А вот у кого-то из членов банды нервы оказались не такими крепкими. Щелкнула по кожаному нарукавнику тетива.
Бес почти лениво вскинул руку, но пальцы сжали воздух. Бес недоверчиво посмотрел на руку, потом перевел взгляд на Бродягу.
Тот задумчиво вертел стрелу, рассматривая ее наконечник.
– Чисто, – сказал наконец он, бросая стрелу в огонь, как дрова. – А разговоров… Яд, яд…
– Если кого-нибудь из этих засранцев поймают и найдут при нем отравленную стрелу, то засунут ему эту стрелу в задницу так глубоко, что ее наконечник будет щекотать бедняге нёбо. – Бес посмотрел вправо, где скрипнула еще одна тетива. – Будешь стрелять или просто тренируешься? Руку развиваешь? И правильно, ничто так не радует в рукоблудии, как тренированная, мозолистая ладонь.
Щелк! Еще один хлопок жилы по коже – и еще одна стрела отправилась в костер.
– М-да, – сказал Бродяга. – Теперь я понял: главное при ограблении – это не умереть со скуки.
Бродяга поискал глазами какой-нибудь камешек, но рядом был только песок. Бродяга зачерпнул горсть песка и медленно, с усилием сжал кулак. Воздух над кулаком задрожал, словно от жара.
– Перестань дергать тетиву, дурила, – сказал ленивым голосом Бродяга и взмахнул рукой.
Из темноты послышался звонкий удар и достаточно громкий шлепок, словно мешок с пшеном упал на песок.
– Сказано ведь уже почти три тысячи лет назад, не бывает бесшумных засад, – назидательно произнес Бродяга. – Не бывает. И не нужно думать, что я не услышу, как ты вытаскиваешь из-за пояса стрелу.
– Слышь, мужик, – обратился Бес к остолбеневшему Младшему дракону. – Вы ж взяли с собой только два лука и по паре стрел? Так?
– Чтобы стрелы в колчанах не гремели, – механически ответил Младший дракон.
– Ну так нападать будешь, или как? – осведомился Бес.
Не исключено, что Младший дракон все-таки воздержался бы от нападения. Но это самое «или как» произвело на его разбойников такое впечатление, что, не дожидаясь команды, они бросились на оскорбителей.
– Вот те раз, – сказал Бес, уклоняясь от удара длинного, в локоть, кинжала.
– Считать будем? – спросил Бродяга, не вставая с места уложив двумя ударами двух нападавших.
– Нет, – сказал Бес, – просто я их просвещу. Бродяга зажмурился, прижимая на всякий случай к лицу плащ.
Разбойники, естественно, этого сделать не успели. Толкаясь, чтобы не мешали резать двух наглецов, они прозевали тот момент, когда Бес что-то бросил в костер.
Потом они увидели самую яркую в своей жизни вспышку, ярче даже, чем вспышка молнии на Ледяном перевале, и перестали видеть что-либо, кроме ярких разноцветных пятен. Было даже не очень больно. Просто весь мир вдруг исчез, оставив после себя только бесшумный и не жалящий огонь всех цветов и оттенков.
– Вот такие пироги, – сказал Бес, когда разбойники начали падать на песок и тщетно пытались рассмотреть хоть что-нибудь.
Один свалился прямо в костер, и Бес, выругавшись, вытащил его из огня, прихлопнув на одежде несколько языков пламени.
Двое или трое разбойников попытались на четвереньках отползти хоть куда-нибудь, но Бес страшным голосом взревел, заставив вздрогнуть даже Бродягу:
– На каждого, кто пошевелится, падет мое проклятие.
Разбойники замерли.
– Опаньки, – сказал Бес.
– Ты с проклятьем поосторожнее, – посоветовал Бродяга.
– Не учи ученого, – отмахнулся Бес.
Все произошло очень и очень быстро. Еще мгновение назад только один силуэт был виден на границе круга света, потом вдруг все освещенное пространстве разом заполнилось орущими разбойниками, размахивающими всяческими острыми предметами, вспышка – и теперь ослепшие лежат неподвижно и даже на всякий случай молча.
Младший дракон, кстати, продолжал стоять, пытаясь протереть слезящиеся глаза.
– Теперь слушаем сюда, – сказал Бес. – Ослепли вы не навсегда, но время на то, чтобы вас всех перерезать, у меня есть. Еще и останется. На проклятье времени нужно и того меньше.
Бродяга поморщился. Бес, заметив это, развел руками, словно извиняясь.
– Тем более что деревня проклятых как раз опустела.
– Какая? – спросил вдруг Младший дракон.
– А их тут что – сотня?
– То-то мы не слышали собачьего бреха, – сказал Младший дракон. – И где они?
– Проклятые? В Адской щели.
– Ты хочешь сказать, что сам видел их в Адской щели? – Даже ослепший и испуганный, Младший дракон не смог справиться с чувством недоверия.
Естественно, к Адской щели вообще никто не ходит, а в компании с проклятыми – тем более.
– Видел, – спокойно сказал Бес.
– И за каким демоном тебя туда понесло?
– Нужно же было человека встретить, – ответил Бес.
Разговаривая с Младшим драконом, он быстро собрал свои вещи в сумки, а сумки погрузил на горбатых.
Бродяга стоял чуть в стороне, отстраненно наблюдая за происходящим.
– Человека встретить… Нашли место для встречи, – пробормотал Младший дракон, опускаясь наконец на песок. – Когда, говоришь, встретились?
– Прошлым вечером, – ответил Бес, присев на корточки перед Младшим драконом.
Бродяга поднял с песка секиру и аккуратно закрепил ее среди мешков на спине своего горбатого.
– Врать не нужно, – проговорил Младший дракон.
Он был настолько напуган, настолько поверил, что смерть неизбежна (и это только в лучшем случае), что вовсе перестал бояться. От Адской щели до этого места было минимум два перехода. Два, а не один, как его пытается уверить этот… Младший дракон дернул головой, сообразив, что тот, кто может проклясть, может и двигаться чуть быстрее остальных. Снова стало страшно.
– Значит, выбирай, – сказал Бес. – Либо я вас сейчас всех проклинаю…
Лежащие на песке разбойники разом взвыли.
– Проклинаю, – повысил голос Бес, и вой стих, – или всех, одного за другим, режу и оставляю на ужин зверью.
– Лучше режь, – сказал Младший дракон.
– Это кому лучше? – переспросил Бес. Младший дракон промолчал.
– Еще я могу сейчас увести или убить всех ваших горбатых, вылить всю воду из ваших фляг и бурдюков. К утру вы обретете зрение, а к вечеру уже подсохнете, как вяленые финики.
Младший дракон согласно кивнул. Он понимал, что все это – избавление по сравнению с проклятием.
– А еще можно… – Речь Беса оборвалась после того, как его плеча коснулся рукой Бродяга.
Повинуясь жесту Бродяги, Бес отдал ему флягу с амброзией, а сам молча ушел к горбатым и повел их за собой в ночь.
– Меня зовут Бродяга, – сказал Бродяга. Младший дракон снова кивнул. Он мог сейчас только кивать, боясь неверным движением заслужить проклятие.
– Это меня встречал Бес возле Расселины. Возле Адской щели, – поправил себя Бродяга.
Костер потихоньку догорал. Освещенный круг сокращался, сжимаясь к середине, словно пытаясь за душить лежащих людей.
– Ты что-нибудь слышал о Том, Кто Должен Вернуться? – спросил Бродяга.
– Я… – Младший дракон задумался.
Естественно, он слышал о Том. Все слышали легенду о том, что должен был вернуться Тот, Кто Должен Вернуться. И даже помнил, что Тот после возвращения должен был перевернуть мир. И возможно, не один раз. Легенда была давняя, темная, не слишком понятная, но отчего-то ее передавали из поколения в поколение, а некоторые племена, это Младший дракон знал точно, ждали появления Того, Кто Должен Вернуться, чтобы начать приносить жертвы только ему.
В общем, все знали, что Тот, Кто Должен Вернуться, должен вернуться, но не знали когда и зачем.
– Я знаю легенду о Том, Кто Должен Вернуться, – сказал наконец Младший дракон.
Бродяга осторожно налил на руку амброзию из фляги и вздрогнул, почувствовав, как от руки по телу потекло странное скользящее чувство счастья.
Младший дракон повернул незрячее лицо, ноздри его затрепетали, улавливая завораживающий аромат.
– Что это? – спросил Младший дракон.
– Это твое зрение, – сказал Бродяга, промывая глаза Младшего дракона. – И, если честно, лет пятьдесят дополнительной жизни. Надеюсь, у тебя хватит ума прервать свою жизнь до того, как она станет в тягость и тебе, и другим.
Младший дракон взглянул в лицо Бродяге и вдруг сообразил, что не усталым выглядит это лицо, а умудренным. И понял вдруг Младший дракон, что теперь суждено ему видеть не только внешнюю оболочку человека, но и его душу. И, увидев душу своего собеседника, Младший дракон закрыл глаза руками.
Бродяга ждал.
Младший дракон опустил руки на песок перед собой и снова посмотрел в лицо Бродяги.
Тот набрал в обе ладони песок. Поднял его на уровень глаз и медленно сдавил обеими руками.
Младший дракон не отводил взгляда от его рук, не моргнул даже тогда, когда почувствовал, как жар потек от рук Бродяги. Руки разжались, и на правой ладони остался лежать небольшой, размером с орех, прозрачный шар.
Младший дракон подставил ладонь.
– Он еще очень горячий, – сказал Бродяга и положил шар на песок.
Младший дракон взял шар в руку. Сжал в кулаке. Зрачки стремительно расширились, но лицо оставалось бесстрастным.
Бродяга разжал руку разбойника и провел по ране от ожога рукой, еще влажной от амброзии.
Лицо Младшего дракона расслабилось.
– Я вернулся, – сказал Бродяга тихо, так, что его услышал только Младший дракон.
Бес, наблюдавший за всем происходящим со спины своего горбатого, увидел, как Младший дракон вскочил на ноги, отступил на шаг, а потом медленно-медленно опустился на колени. Бродяга положил руку ему на плечо, что-то, кажется, сказал.
Младший дракон протянул руку, и Бродяга пронес над ней флягу с амброзией, которую сам Бес все-таки предпочитал называть сомой.
Бродяга встал, отряхнул плащ и пошел прочь от костра, к Бесу, аккуратно перешагивая через распластанные вокруг костра тела. Молча подошел к горбатому, вскочил на него, не заставляя опускаться на колени.
Горбатый что-то неодобрительно фыркнул и медленно пошагал вперед, в сторону Вечного города. Бес оглянулся на гаснущий костер. Младший дракон двигался вокруг костра, от одного разбойника к другому, и словно благословлял, проводя рукой по лицу.
Бес отправился за Бродягой. Догнав, некоторое время ехал молча.
– Нам нужно свернуть севернее, – нарушил наконец молчание Бес. – Вот туда.
– Вечный город там. – Бродяга махнул рукой прямо.
– Вечный город там, – согласился Бес, – но нам нужно переправиться через Реку, а это можно сделать только вон там, это – в сторону Бабы.
Для надежности Бес даже указал пальцем на созвездие.
Бродяга мельком глянул на небо и сплюнул.
– Ну почему тебе не нравится небо? – спросил Бес.
– Небо мне нравится. Я очень скучаю по небу. Но это, – раскинул руки Бродяга, – это не небо. Это хреновая подделка, сделанная непонятно кем и непонятно для чего. Небо – это прозрачный воздух и пушистые, легкие облака. Это тучи, переполненные грозовыми стрелами и беременные дождем. Это Великая Бесконечность, проглядывающая сквозь него по ночам. Бесконечность, а не эти двенадцать ублюдочных кучек светящегося дерьма, плюс эта Северная какашка.
– М-да, – чуть помолчав, промолвил Бес. – Не пробовал выступать перед народными массами? Все есть: и стиль, и уверенность, и страстность, и доступный, народный язык, и совершенно дурацкая теория, в которую обязательно поверят твои поклонники. Прикинь – ты собираешь толпы народа, рассказываешь, что все они под колпаком у кого-то безумно страшного и что только ты сможешь показать им Великую Бесконечность. Всего-то и нужно, что вырезать местную аристократию, отобрать у купцов бабки, перевешать начальников городской стражи… А потом уж, выполнив все эти жизненно важные дела, можно смело отправляться прогрызать дыру в Истинном горизонте.
– А зачем для этого резать аристократию и обирать купцов? – поинтересовался Бродяга.
– А как же без этого? Зачем за тобой попрется народ? Пойми, идея быстрого обогащения – самая доступная идея. Главное, чтобы не нужно было работать. Отобрать. Это всем понятно и доступно. У них с детства все отбирали – вначале мамкину грудь, потом соску, потом игрушки, потом… Ты, кстати, что нагрузил Младшему дракону? – неожиданно сменил тему Бес.
– Я напомнил ему о легенде про Того, Кто Должен Вернуться.
– И?
– И сказал, что вернулся.
– Мама моя! – простонал Бес. – Вот это круто!
В голосе Беса сквозило истинное восхищение, подобное восхищению вора, который, с трудом вытащив из чужого дома серебряное блюдо, обнаружил, что его приятель просто вышвырнул хозяев прочь и устраивается в доме на постоянное жительство.
– Тот, Кто Должен Вернуться! – еще раз уже почти выкрикнул Бес. – И как все сходится: я ляпнул об Адской щели, потом эти наши фокусы со стрелами, потом – вспышка, а потом еще и волшебное исцеление… Ты же его исцелил.
– Да, – тихо сказал Бродяга, – я промыл ему глаза.
– Ну, я и говорю… – Бес вдруг замолчал. Помотал головой, словно приходя в себя от удара. – Подожди, ты ему сомой промыл глаза?
– Да.
– Не разведенной?
– Да.
– Он же теперь сможет распознавать правду и ложь…
– Естественно, если амброзия не изменилась за время моего отсутствия.
– Но тогда он бы не поверил тебе. Ведь он теперь сможет распознать… – Последним словом Бес словно поперхнулся. – Ты хочешь сказать, что и вправду?..
Странные вещи иногда творятся в мире. В тот самый момент, когда Бес задал свой вопрос, в нескольких десятках переходов от них, на ступенях Морского храма Семивратья, старик Зануда, ветеран многих славных битв, награжденный за героизм тремя сломанными ребрами, двумя контузиями, выбитым глазом, пятью годами каторжных работ в плену, званием почетного гражданина Семивратья и ста квадратными локтями пахотных земель, рассказывал трем пришедшим на заработки селянам свой вариант легенды о Том…
– И осточертело, значить, Тому, что остальные боги фигней занимаются и людей кидают по делу и просто так. Забил он стрелку основным богам и давай с ними тереть, чтоб по понятиям все было чики-тики. А те – ни в какую, кипешевать начали, в халупу полезли…
– Куда? – спросил селянин.
– В халупу, – повторил ветеран.
– В чью?
– В мужицкую, – повысил голос старик и показал, где именно эта самая халупа находится.
– А… – поняли селяне.
– Ну так вот, как они совсем крышей съехали, началась у них разборка. Один там перунами давай кидаться, второй за пыру схватился…
– За что?
– За нож.
– Халупу на, – взорвался ветеран. – Будешь перебивать – на хрен пошлю.
– Извини.
– Вот. Навалились всей кодлой, только Тот не лох какой-нибудь. Настучал всем, даже бабам в рыло досталось.
– Это правильно, – поддержал один из селян, ушедший в город не столько на заработки, сколько от жены и тещи.
– Раскидал их всех, а потом и говорит. Порешить вас, говорит, всех надо, да неохота мараться. Повернулся и свалил. А куда свалил, на сколько – того никто не прокоцал. Метнулись боги, да и людишки подсуетились, только не нашли они хазу Того, Кто Должен Вернуться. Только малява по городам пошла, что пообещал он верному человеку, что вернется, когда немного успокоится, когда злость из него вся выйдет. Придет он, богов всех построит, мир наш долбаный несколько раз перевернет вверх ногами, чтобы всякое дерьмо с него стряхнуть, а потом наступит счастье и успехи в личной жизни. Для каждого, – особо подчеркнул старик. – И никто не уйдет обиженным.
– Брехня, – сказал селянин, немного обдумав услышанное. – Один супротив всех богов он не сдюжит. Они сейчас в какую силу вошли… Старики вон говорят, что раньше все не так было. А сейчас… Женился – жертву, родился – жертву, живот подвело – опять жертву. А то еще, не знаю как в городе, а у нас эти ав… ав…
– Аватары, – подсказал приятель.
– Во-во, авторы эти. Повадились по домам шнырять да по улицам. Не поверишь, один бог… Да если б кто важный, Громобой там али Скотский дядька, а то Болотный хранитель повадился на свадьбы ходить да наперед жениха в красные ворота ломиться. А возразить попробуй – проклянет ведь, сволочь кочковатая. – Парень покачал головой. Потом оживился и, вспомнив, даже заулыбался: – Наши, правда, тоже не плугом паханы. Он, прежде чем свадьбу играть, сам ворота отомкнет да кочергой каженную ночь пошурует, а когда уже девка пухнуть начинает, тут уж и свадьбу можно. А коли придет Болотный, то, сам понимаешь, на арбузе пузом не улежишь.
– При чем тут пузо? – спросил у него ветеран. – Достали, лохи от сохи. Я тебе про божью разборку толкую, а ты мне про то, как девок брюхатить. Вот Тот, Кто Должен Вернуться вернется, и Болотный твой с базара съедет.
– Откуда? – снова переспросил сельский житель.
– Ты знаешь, что у нас с такими козлами в каменоломне делали? – спросил потерявший всякое терпение дед.
– Что?
Вначале ветеран рассказал, что именно и как делали с такими козлами у них в каменоломне, потом выразил свое мнение о происхождении всех сельских, деревенских и поселковых лохов, а потом, когда потрясенные подобным красноречием собеседники потерянно замолчали, сказал назидательно:
– Никто из богов устоять против него не сможет – люди за ним пойдут. Усек? Люди. Вот погоди, пусть только объявится Тот, я за него молиться стану. Только за него и только ему. А не этому вашему Болотному.
Ветеран встал со ступенек и нетвердым шагом, что бывало с ним обычно после шестой кружки браги, отправился к себе в халупу.
– Брешет, урод старый, – сказал один селянин.
– Не, – протянул второй, – не брешет. Мне дед Таракан говаривал, когда я с ним овец пас, историю про Того, Кто Должен Вернуться. Только там было в стихах, без мата и бабам он морды не бил.
– А вот это напрасно, – подвел итог третий. – Это вот – напрасно. Спать пошли, завтра всем к горному пролому идти ни свет ни заря.
– Хорошо еще, что на Горе строить не придется, сами боги обернулись.
– Красивые храмы получились. Что значит – чудо!
– Вот вернется Тот, будут у них чудеса, – сказал особо досаждавший ветерану парень.
– Ты чего, тоже Тому жертвовать собрался? – спросил женатый.
– А что? – набычился молодой. – Я с ним на Острова доберусь, Девку Голосистую за ее голые сиськи-то пожмакаю. А то им можно, а нам нельзя?
– Ты рот закрой, – сказал женатый. – Услышит кто из богов – быть беде.
– Это точно, – подтвердил голос из глубины храма. – Тут у нас замечательная акустика.
– Это кто? – испуганно спросил холостой.
– Никто, – замогильным голосом ответил храм, и из-за колонн появилась фигура.
Ипостась Морского бога по ночам обычно любил спать, но после позавчерашнего происшествия и после напряженной беседы с боссом решил проявить немного бдительности и рвения в службе.
Вначале, увидев его, селяне особо не испугались, решив, что это какой-то местный шутник. Потом все-таки испугались и попытались бежать. Но было уже поздно.
Глава 3
В Семивратье ночью было неспокойно. Два чуда подряд могли кого угодно вывести из равновесия. Два чуда – если не обращать внимания на разные мелочи. Два чуда – это если говорить о делах действительно непонятных и оттого пугающих. Во-первых, солнце не каждый день срезает верхушку Горы и убивает сотню наиболее влиятельных и уважаемых людей города. Десяток-другой рабов и вольноотпущенников, погибших там же, не мешал разговорам о том, что так, мол, и надо зажравшимся сволочам.
Когда солнце наворотило дел в городе, а потом еще и проломило горную гряду, открыв широкий и удобный проход из степей к самому сердцу Семивратья, некоторые решили, что пришел-таки полный конец всему сущему и назавтра солнце… А оно назавтра взошло как ни в чем не бывало.
Поглядев с некоторой опаской на взбалмошное светило, люди принялись разгребать руины и занимались этим целый день и целую ночь. Следующим утром наступило «во-вторых»: все испытали изрядное потрясение, обнаружив, что на срезанной верхушке Горы словно из воздуха появились новый Храм Громовержца, Столп и Роща.
Жители Семивратья уже почти решили подождать на всякий случай, может, и остальные сооружения сами собой восстановятся, но царица, супруга уже который год воюющего под стенами Проклятого города царя, быстро сообразила, что подобные ожидания ничем хорошим не закончатся, предупредила о возможном штрафе с нерадивых и объявила мобилизацию рабочих. Работы было много. Оплата была предложена не так чтобы слишком высокая, но на безрыбье… а тем более на неурожае любой медяшке будешь рад. Рассудив так, жители близлежащих сел потянулись в Семивратье.
К наступлению второй ночи после солнечного безумия в городе был наведен мало-мальский порядок, по улицам двигались патрули, внимательно наблюдавшие за тем, чтобы городская жизнь не слишком быстро развращала прибывших на заработки селян. Те, правда, не слишком и стремились бродить по опасным улицам малопонятного города, а все больше жались к кострам и к местным жителям, внимательно слушая рассказы и легенды о правилах жизни в большом и цивилизованном, хоть и немного поврежденном Семивратье.
Новости, которые казались горожанам архиважными, селян не интересовали. Ну кого из вчерашних козопасов могло волновать, что волной на берег, прямо к самому носу начальника городской стражи, выбросило изломанную галеру какого-то Одноглазого вместе со всем экипажем и капитаном? Тем более новость эта была не слишком свежей, потому что утром следующего дня Одноглазый непонятным образом из городской тюрьмы исчез.
Козопасов больше интересовали легенды о Том, Кто Должен Вернуться и свежеиспеченный рассказ, как сын бога Солнца не справился с управлением огненным диском… Как… В общем, горожанам было что повесить на уши неискушенным слушателям.
Ночью горожане либо спали, либо общались с пришлыми, либо… ну, в общем, занимались своими городскими делами. Во дворце же, примостившемся сразу за городским арсеналом над военной гаванью, имела место некоторая суета. Царица, уставшая за два дня, решительно выгнала из спальни любовника по прозвищу Жеребец, надавала пощечин нерасторопной служанке и принялась писать письмо супругу за море. Самой царице казалось, что с ситуацией она справляется неплохо, но лучше было запросить инструкций у благоверного. Характер у того был нелегкий.
Царица тяжело вздыхала, выводя буквы на глиняной табличке. И то ли от этих вздохов, то ли от обилия чудес, но жители города чувствовали себя неуютно, и даже сны у них были какие-то странные и малоприятные. Щукиной жене, например, привиделось, что солнце вообще развалилось на куски и куски эти почему-то превратились в ос. А осы непонятно отчего бросились на нее, норовя ужалить в места интимные. Жена Щуки даже проснулась испуганно, хотела храпящего мужа растолкать и пожаловаться, но потом вдруг подумала, что сон этот на самом деле обещает ей отсутствие мужа и много разных душевных приключений.
Самому Щуке приснилось, что лезет он по высоченной каменной стене, долез почти до самого неба и повис на кончиках пальцев. А в носу зачесалось немилосердно. И нет никакой возможности почесать. Чихнул Щука и сорвался. А вместе с ним со стены полетели и другие, среди которых успел Щука распознать Горластого и многих знакомых рыбаков. Рыбаки летели молча и даже как-то сосредоточенно, упруго ударялись о землю, отскакивали от нее и разлетались в разные стороны.
Но сны – это сны. А вот разговор, происходивший в храме Морского бога Семивратья, был совершенно реальный и очень неприятный.
Морского бога били.
То есть тузили не самого Морского бога, а его аватару. А лупцевал его именно бог, с позволения которого аватара именовал себя Морским богом Семивратья.
Ситуация усугублялась тем, что тот, кого били, не знал ни имени, ни внешности того, кто бил, но полностью признавал за ним право на экзекуцию. Рядовые же жители Семивратья, как, впрочем, и большинство местных философов, вряд ли разобрались бы в сложных взаимоотношениях участников разговора.
Бог – это знали все – должен быть бессмертным, вечно молодым и наделенным Силой. Гораздо меньше людей знали, что бог должен быть не просто наделен Силой, а еще и уметь эту Силу извлекать и накапливать – самостоятельно.
Морской бог Семивратья богом действительно считаться не мог. Он имел вечную молодость, но лишь до тех пор, пока вкушал амброзию. Он имел Силу, но до тех пор, пока эту Силу передавал ему хозяин. Хозяин его был богом по всем параметрам, так, во всяком случае, думал Морской бог.
И этот настоящий, полноценный бог мог тузить Морского бога, как портовый авторитет провинившуюся «шестерку».
И правом своим хозяин пользовался от всей души. Амброзия, которую Морской принимал регулярно, раны залечивала быстро и надежно, но как было больно!
– Ну что, Сопля? – Хозяин чуть повел бровью, и несчастного Морского бога снова ударило о стену. – Совсем ты тут нюх потерял? Девки да выпивка в голове?
Сопля попытался встать, но хозяин, щелкнув пальцами, отправил его в противоположный угол комнаты.
– Ты не вставай, не нужно этого официоза, – ласково сказал хозяин. – Прямо оттуда и отвечай.
– Да что отве…
«…чать» вылетело из груди Сопли вместе с остатками воздуха – его снова ударило, на этот раз об потолок.
– Отвечай мне, милый, – хозяин улыбнулся, – как это ты проглядел в Семивратье святилище Разрушителя?
Сила, прижимающая Соплю к потолку, вдруг исчезла, и он плюхнулся на пол.
– Разрушителя? – срывающимся шепотом переспросил Сопля.
– Разрушителя, – почти спокойным тоном подтвердил хозяин.
Соплю передернуло, словно от холода.
– Не было здесь Разрушителя… – пробормотал он.
Кувшин с вином, стоявший на столе, медленно поднялся, подлетел к Морскому богу Семивратья и опрокинулся у него над головой. Вино тягучей струей потянулось к макушке несчастного, остановилось в воздухе, превратившись в большой лиловый шар, а потом все так же медленно стало обволакивать лицо Сопли.
– Был, – тихо сказал хозяин. – Был, это точно. Ты полагаешь, что Я могу ошибиться?
– Нет, – зачастил Сопля, – не мог. В смысле, не мог вы ошибиться. Вы – и ошибиться… Но и Разрушителя не было, я бы…
Вино обволокло голову Морского бога, он невнятно хлюпнул и замолчал.
– У тебя есть два выхода – либо выпить все это вино, либо захлебнуться, – сказал хозяин. – Или ты забыл, что не совсем у нас бессмертный? Жить можешь долго, а убить тебя…
Сопля сглотнул раз, потом еще. Кадык дергался судорожно и быстро. Вино постепенно истончалось в пленку, затягивающую лицо. Исчезло полностью.
– На здоровье, – сказал хозяин и ухмыльнулся. Сопля кивнул. Молча.
– Итак, мы принимаем за истину то, что в городе не просто поклонялись Разрушителю. Ему здесь даже создали некое подобие храма. В пещере.
Хозяин задумчиво обвел взглядом помещение. Здоровенный кувшин с маслом, стоявший в углу, дернулся и медленно поднялся в воздух.
– Не надо, – попросил Морской бог.
– Не любишь маслице? – усмехнулся хозяин. Кувшин резко дернулся вниз и ударился об пол, мелкие трещины пробежали по его керамическим стенкам, паутинкой покрывая всю поверхность. Потом стенки кувшина осыпались пылью, открывая поблескивающее в свете факелов масло. Оно стояло, сохраняя форму исчезнувшего кувшина.
Сопля мельком глянул в ту сторону и быстро отвел взгляд.
– Итак, было святилище, – сказал хозяин, – и алтарь тоже был.
Сопля кивнул.
– И кто, по-твоему, стоит за всем этим? – осведомился хозяин.
– Не знаю… Честное слово, не знаю. – Заметив, что хозяин недовольно откинулся в кресле, Сопля зачастил: – Да что я – не понимаю? Что я – идиот, чтобы Разрушителю попустительствовать? Я ж сам здесь живу, отсюда питаюсь…
– Правильно рассуждаешь, – кивнул хозяин. – Только вот не говоришь…
– Да нету среди младших богов таких… – выкрикнул Сопля и замолчал, сообразив, что ляпнул лишнее.
– Среди кого? – спросил хозяин.
– Среди ипостасей… – выдавил охрипший разом Сопля.
– Ты что-то другое сказал…
Голос хозяина был настолько ледяным, что даже языки факелов перестали трепетать на сквозняке и замерли, словно светящиеся ледышки.
– И-извините… – простонал Сопля. – Простите.
– Нет, это даже интересно! – Хозяин всплеснул руками, факелы засветились ярче, а масло наконец плеснуло на мраморный пол. – Младшие боги. Это вы – младшие боги? Это ты младший бог? Сопля – младший бог?
Хозяин захохотал. Сопля вжал голову в плечи.
– И вы собираетесь своей теплой компанией… Вы где собираетесь? – спросил хозяин.
– Тут неподалеку, на Горе, – прошептал Сопля.
– Амброзию жрете, девок портите? И кто у вас Верховный?
– Громовержец.
– Ну, естественно, – снова засмеялся хозяин, но уже чуть по-другому. – А ты…
– Я второй за ним.
– И вся эта компания… – Хозяин развел руками и с нажимом продолжил: – Вся эта компания младших богов не смогла заметить Разрушителя?
Сопля покачал головой.
– А может, кто-то из вас стал Разрушителем? – спросил хозяин.
– Да нет, что вы, конечно нет. Никогда… Никто из нас…
– Что ты так расписываешься за своих приятелей? Ты еще с себя не снял подозрения…
Сопля тоскливо обвел взглядом зал. Сколько всего замечательного происходило здесь, сколько невероятно приятного выпало на его долю в этом храме. Он даже стал забывать то время, когда только молил у алтаря богов, чтобы заметили, чтобы выделили, чтобы возвысили… И вымолил ведь, сам не понял, как получилось, не помнит даже, после чего именно вдруг явился ему много лет назад хозяин и подверг мучительному, но такому сладостному обряду посвящения в аватары. Как наградил потом вечной молодостью, как… Ведь привык Сопля уже быть богом. Пусть младшим, пусть даже не богом, а всего лишь ипостасью, но стоять над толпой человечков, диктовать им волю, пусть не совсем свою, но тем не менее – волю. И карать провинившихся, вот как тех троих, этой ночью…
Сопля вздрогнул. Да, это похоже на спасение. Это может отвлечь гнев хозяина, направить его в другую сторону, заодно продемонстрировав сообразительность и инициативность Морского бога.
– Я…
– Голос прорезался?
– А если это не Разрушитель? – быстро выдохнул Сопля и заговорил еще быстрее, заметив, как напрягается хозяин. – Этой ночью я услышал разговор возле храма: местный старик рассказывал пришлым о Том, Кто Должен Вернуться.
– О ком? – Голос хозяина прозвучал на этот раз мертво, словно камень по камню скрипнул.
– О Том, Кто Должен Вернуться. И эти говорили, что когда Тот вернется, то они не только станут ему поклоняться, но даже во главе с ним придут к богам и… – Сопля благоразумно замолчал.
– Богов свергнут, а богинь поимеют, – сказал глухо хозяин.
– Я это как услышал, сразу же всех троих уродов повязал и отправил в Зверинец, пока вам не доложу. Я ведь сразу сообразил, что здесь пахнет дерьмом. – Сопля заискивающе улыбнулся и даже поклонился, не вставая с пола.
– А в Зверинец зачем? – спросил хозяин, хотя по голосу было ясно, что мысли его где-то далеко.
– А припугнуть их, подержать перед Многоголовыми или Сторукими, дать почувствовать дыхание Змея, а потом – отпустить. Чтобы они порассказали, как хреново даже думать такое о богах. А перед тем как отпустить, дать Дикому с ними поиграть. Шрамы и увечья – они кого угодно убедят, особенно слушателей.
– Я их заберу, – сказал хозяин и встал с кресла.
– К-к-конечно… – Сопля опустился на колени, молитвенно сложив руки.
Пронесло – вот все, что он сейчас чувствовал. Пронесло.
Силуэт хозяина задрожал, словно марево, начал таять, но потом вдруг опять стал четким и угрожающим. Совсем уж было успокоившийся Сопля снова припал к полу грудью.
– Ладно, – сказал хозяин. – Я не стану тебя наказывать – ни за то, что ты прозевал Разрушителя, ни за младших богов.
– Спасибо.
– Не стану наказывать тяжело, – поправился хозяин. – Ты сколько получал Силы?
– Десятую часть, – тихо, почти бесшумно, шевельнулись губы Морского бога. – Десятую часть от пожертвованной Морскому богу Силы.
– Теперь будешь получать одиннадцатую часть, – сказал хозяин. – Сейчас всем тяжело. Меньше будешь резвиться. А кроме того, придумай, как увеличить количество молящихся и жертвующих. Поднапряжешься и вернешь свое. Возражений нет?
– Нет, – заверил Сопля.
– Вот и ладно. А на сборищах ваших внимательно послушай и посмотри. Вы ж, лакейские души, небось на своих хозяев жалуетесь друг другу… Жалуетесь?
Сопля кивнул.
– Вот ты мне и скажешь, кто именно и на кого жалуется. И что бы он хотел получить, чтобы перейти на работу к другому БОГУ.
Последнее слово хозяин произнес клокочущим голосом, заставившим вздрогнуть стены.
– И если к тебе кто-нибудь обратится с подобным предложением…
– Я понимаю, понимаю. Я сразу же к вам и все расскажу. Все. Все в подробностях. Вы будете довольны. А если я еще раз вас подведу, пусть покарает меня суровая рука… – выкрикнул Сопля уже в пустом зале.
Хозяин исчез.
– «…презреньем наказать», – закончила в это же мгновение свое письмо царица.
От тяжкого эпистолярного труда болели спина и рука. И откуда-то снизу, от колен поплыло по телу томление, вначале легкое и неопределенное, а потом, когда уже было поздно себя одергивать, томление это приобрело совершенно определенное направление и полностью заняло воображение царицы.
Царю легко. Он сидит уже который год под стенами Проклятого города, время от времени устраивает битвы, после которых неделями не просыхает, регулярно выписывает себе из Семивратья вино, подкрепление и девок-рабынь для хозяйственных работ. Скотина гулящая.
Царица села на край ложа, застланного полосатой шкурой дикой кошки – подарком царя. У него там, на войне, есть время еще и на зверей охотиться. Шкура была отличная, мягкая, ласкающая тело, но царица никак не могла отделаться от мысли, что на этой шкуре, прежде чем отправить ее супруге, царь повеселился не с одной девкой.
И шкура стала ареной мести. А царица была женщиной мстительной. Если честно, то она уже даже и не помнила, сколько мужиков побывало на этой шкуре. Вот и сейчас… Напрасно она прогнала Жеребца.
Царица легла.
Хоть бы скорее закончилась эта осада, и муж… И что она с ним будет делать? Ругая и понося мужа в мыслях за отсутствие, она глубоко в душе надеялась, что война эта дурацкая будет продолжаться бесконечно.
Проклятый город… Раньше он именовался иначе, но теперь то, старое название запрещено даже вспоминать. После того как там стали поклоняться Разрушителю. И даже не потому, что стали поклоняться, а потому, что приносили ему человеческие жертвы. И началась война.
Ибо сказали все оракулы и жрецы всех богов, что нет страшнее деяния, чем человеческие жертвоприношения. И караются они только смертью. И потому отправились цари двух десятков городов, чтобы уничтожить Проклятый город, сравнять его с землей. И не брать в плен никого – ни мужчин, ни женщин, ни детей.
Цари воюют, а два десятка цариц усиленно наставляют им рога. В этом царица Семивратья была совершенно убеждена. Ей писали подруги.
Людей в жертву приносить нельзя. Ну да. А убивать – можно.
Странная эта мысль пришла царице в голову впервые. Вот что может натворить ночь в одиночестве. Все было ясно и понятно – и вдруг эта мысль. Действительно, за человеческие жертвы будет одно наказание – смерть. Неужели это лучше? Неужели лучше уничтожить целый город, положив при этом сотни своих воинов, чем разрешить людям приносить такие жертвы, какие им заблагорассудится, и тому, кому они захотят. Даже Разрушителю, не к ночи будет помянут.
Царица тяжело вздохнула.
Не ее это дело – волю богов обсуждать, и все же могли боги сами решить. Не нравятся человеческие жертвы – отказаться. Не нравится Разрушитель – уничтожить его или заключить в Ад, в крайнем случае. Ведь справились же с Безумным богом. Во всех преданиях и легендах говорится, что справились. И нечего им на людей свои проблемы перекладывать. Им это игры, а людям…
В дверь спальни кто-то поскребся.
– Кто? – спросила царица.
Это был изгнанный любовник, который все-таки сообразил вернуться к одинокой царице. «Какой он все-таки умница, мой Жеребец, – подумала царица. – Благоверный в жизни бы не догадался. Пусть только вернется. Пусть… Пусть… Пусть…»
И последней мыслью этой ночью, связанной с мужем, была оборванная долгим поцелуем незаконченная фраза: «Я его…»
– Она меня убьет, – сказал в это самое мгновение царь.
Он бы никому в жизни не признался в этом, но жена в нем вызывала ужас, самый искренний и неподдельный. Нет, он, конечно, делал что хотел, мог и в ухо съездить супружнице, если под настроение, но в глубине души его сидели страх и неуверенность молодого пастуха, которому чудом удалось одновременно понравиться и царской дочке, и ее папаше.
Тесть был человеком суровым и держал зятя в черном теле, не стесняясь обласкать при случае царским жезлом. Дочка до самой папиной смерти пользовалась этим очень широко, жалуясь по поводу и без повода на своего мужа. Потом, когда папаша помер и царская власть перешла в руки зятя…
Но даже сейчас, защищенный от жены морем и царским титулом, царь в особо тяжкие минуты с ужасом представлял себе, как его жена отреагирует на очередную глупость мужа.
А то, что он совершил глупость, даже у него самого сомнения не вызывало. И оттого, что вместе с ним эту глупость совершили еще почти два десятка его союзников, легче не становилось.
А как замечательно все выглядело позавчера! Фокусы заходящего солнца! Как только оно зашло на севере, стало понятно, что это – знак богов. Символ их благорасположения к войскам осаждающих. Ведь закатилось солнце не за Проклятым городом, как обычно, а в стороне.
Цари переговорили между собой. Один из них, правитель Заскочья, предложил было обратиться к оракулу. Но это предложение никто не поддержал, потому что все в Заскочье, естественно, с заскоками, а до ближайшего оракула три дня пути. Ни жрецов, ни пророков в объединенном войске не было по причине странной воли богов – священная война с Проклятый городом должна вестись без их участия.
Вот этого нюанса никто из совещающихся не учел. Сегодня, после всего происшедшего, каждому понятно, что и знаков боги посылать не могли в таком случае, но тогда все выглядело почти как в древних легендах. Красиво все выглядело – боги предсказывают победу, нужно просто вывести назавтра свои отряды к стенам и вступить в битву. И – победа…
Как потом оказалось, осажденные подумали точно так же. Только закат солнца ими был воспринят не как знак богов, а как начало долгожданного процесса всеобщего разрушения. И выступить на поле брани осажденные решили не дожидаясь утра, которое, по их мнению, могло и не наступить.
Правда, собирая войска, вдохновляя их и принося новые Кровавые жертвы, осажденные здорово замешкались и выступили в долину перед городом как раз в предрассветных сумерках. Солнце сыграло с осаждающими злую шутку, а промедление осажденных эту шутку усугубило и чуть не превратило в катастрофу.
Если бы жители Проклятого города выступили ночью, то им пришлось бы идти к лагерям союзных войск сквозь темноту, неизбежно громыхая оружием и доспехами, да и кони в колесницах вряд ли молчали бы. Часовые в лагерях от этого гама проснулись бы, и ночная вылазка обернулась бы, как водится, просто суетливой стычкой в темноте. К утру все стало бы понятно, и союзные войска использовали бы свое численное преимущество.
Но защитники города припозднились, а осаждающие поспешили. И в результате сражение, которое должно было принести окончательную победу осаждающим, протекало для них совсем плохо.
Отряды союзников разрозненно двигались к долине, чтобы там соединиться. Но вместо спящего города союзники обнаружили бодрствующих защитников, да еще построенных в боевые порядки.
Тяжелее всех пришлось именно царю Семивратья. Его отряд двигался первым, первым же и получил. И первым побежал, потеряв почти четверть своих воинов. Остальные отряды союзников вступали в битву по очереди, по очереди подвергались атаке и так же по очереди бежали к своим лагерям. Только царь Заскочья сумел вовремя сообразить что к чему и не полез вперед, а поставил свой отряд в ущелье, перекрывая дорогу наступающим и одновременно прикрывая бегущих.
Катастрофы удалось избежать, а вот «численное преимущество осаждающих» было значительно сокращено. Но даже не в этом была основная трагедия. Трагедия заключалась в том, что, пока отряд Заскочья двигался к ущелью, через это ущелье успели проскочить сотни полторы лучников противника, которые прорвались к кораблям Семивратья, вытащенным на берег, и зажигательными стрелами превратили пятнадцать кораблей из двадцати в костры.
А это значило, что придется не просто просить подмоги, не раскрывая реальных потерь, но и извлекать из арсенала новые корабли, что неизбежно потребует объяснений с жителями Семивратья. И с царицей.
– Она меня убьет, – снова повторил царь, откидываясь на ложе.
Со стороны Проклятого города донесся протяжный вой – это приносили в жертву еще кого-то из плененных в битве. И скорее всего, этот кто-то был из Семивратья. При этом нельзя было даже попытаться обменяться пленными. Не потому, что боги запретили вступать в переговоры с осажденными. Просто согласно все той же воле все тех же богов предлагать на обмен было некого. Пленных горожан нужно было убивать прямо на поле битвы. То есть вообще пленных не брать.
Все законы войны пошли на фиг. Пока не вмешались боги, все войны шли по заведенному порядку – сходились в поле, герои выезжали на колесницах из-за толп пехотинцев, обменивались ударами копий, потом пехотинцы бросались в атаку, одна из сторон не выдерживала и отступала в свой лагерь. Потом начиналась осада, время от времени перемежавшаяся перемириями и обменами пленными. Дальше кто-то не выдерживал и предлагал мир. Его, мир, заключали – и расходились до новой заварушки.
Проклятый город! Проклятая война, тянущаяся уже который год. Ну не может же он голыми руками разобрать каменные стены! Он может тупо пытаться таранить ворота, проклиная и Разрушителя, и, чего греха таить, всех остальных богов.
Царь потянулся к медному гонгу в изголовье. Без бабы этой ночью он может сойти с ума. А ум ему еще понадобится. Нужно будет писать супруге, просить кораблей и войск, не распространяясь о причинах поражения. Эти боги, будь они прокляты! Похоже, они просто боятся Разрушителя. Боятся сойтись с ним в открытой схватке и прячутся за спины смертных.
Может, Разрушитель действительно сильнее? Тогда какого хрена он, царь, продолжает выполнять волю этих слабаков?
Стражник возле шатра отдернул полог, и в шалаш скользнула наложница. «Вовремя», – подумал царь, – иначе мысли о Разрушителе могли завести его слишком далеко. Прямо в Ад.
– …и это еще не самое страшное, – сказал Бес. – Ад – это просто дыра в земле, откуда еще никто не возвращался. – Бес покосился на спутника, кашлянул и поправился: – До последнего времени никто не возвращался. А вот проклятье – вещь конкретная и понятная. Если кто-то не верит жутким рассказам, то может просто съездить в деревню проклятых и убедиться. Или сходить в обиталище проклятого. Только следует помнить, что у тех характер испорчен и гостей они не любят. Да и убить их непросто, если что.
– Ты так это рассказываешь, будто проклятых вокруг – куча, – помолчав, сказал Бродяга, – будто богам просто нечего делать, как расходовать Силу на подобную ерунду. Ты, наверное, даже представить себе не можешь, сколько Силы уходит на то, чтобы постоянно удерживать проклятых в таком состоянии, следить за ними и все такое прочее…
– Я могу себе это представить. Могу. Это ты не можешь себе представить, как боги научились ловко решать эту проблему, не расходуя при этом ни капли Силы.
– Это что-то новенькое.
– Этому новенькому уже почти тысяча лет.
– Я же и говорю – новенькое, – хмыкнул Бродяга.
Бес зачем-то поправил сумки на своем горбатом. Оглянулся, словно пытаясь что-то рассмотреть в ночной пустыне. Темнота. Песок, светлый под ногами и превращающийся в черные волны на фоне неба. Неправильного неба, если верить Бродяге. Верить Бродяге? Бес снова посмотрел на попутчика. Очень спокойный и уверенный в себе… человек?
– Так ты действительно пробыл в Аду две тысячи лет?
– Я действительно пробыл в Бездне две тысячи лет, – ответил ровным голосом Бродяга, – если ты ничего не напутал с датами и событиями.
– Все точно, пустыня здесь именно две тысячи, лет, – сказал Бес. – Две тысячи лет.
Бесу стало зябко от одной только мысли о такой глыбе времени. И не просто времени, а немыслима жутких лет Ада.
– Как тебе удалось выйти? – спросил Бес.
– Вышел, убил несколько Псов Бездны, думал, что остальные в очередной раз раздерут меня, – голос Бродяги звучал бесстрастно, теряясь в сухом шуршании песка, – а оказалось, что проклятые убили их. Там я встретил тебя.
– Как просто, – качнул головой Бес.
– Как просто, – эхом отозвался Бродяга.
До странности просто. Просто очередная его попытка вдруг удалась. Просто так совпало, что очередной его безумный бросок совпал с безумным поступком проклятых. И просто Бес отчего-то оказался там, у Порога.
– Кто ты? – спросил вдруг Бес.
– Бродяга.
– Это просто прозвище, а кто ты на самом деле – бог?
– А ты как думаешь? – спросил в свою очередь Бродяга.
– Ты… Не знаю. Если судить по поведению – похоже на бога. Только Силы пока в тебе не чувствуется. – Бес замолчал, словно прислушиваясь к своим ощущениям. – Нету Силы. Но, с другой стороны, что-то такое вокруг тебя гудит, словно пчелиный рой. И я не знаю, как смог бы человек выйти из Ада.
– А бог?
– И бог.
– А может, я ни то и ни другое? – спросил Бродяга.
– Так не бывает. Не бывает. Ты либо зверь, либо человек, либо бог.
– Либо чудовище, либо демон, либо герой… Герои у вас еще водятся? – спросил Бродяга.
– Чего-чего, а этого добра, пока боги продолжают посещать смертных женщин, будет сколько угодно. И ты, кстати, забыл еще упомянуть аватар, жрецов, прорицателей, оракулов…
– Вот-вот…
– Только ты все равно ни на кого из них не похож. Чувствуется порода, – Бес развел руками, – ничего не могу тут поделать. Одно могу тебе сказать точно – из тебя получился бы классный Ловец.
– Кто?
– Ловец, – повторил Бес. – Может быть, даже такой, как я.
– Ты будешь смеяться, но я не знаю, кто такие Ловцы.
– А чего тут смеяться? Ловцы появились не так давно – лет так с тысячу…
– И ты, – подхватил Бродяга, – стал Ловцом уже…
Бес обернулся к Бродяге.
– Сколько? – спросил тот.
– А какая разница? – вопросом ответил Бес.
– В общем, никакой, – сказал Бродяга. – Ты начал рассказывать о Ловцах.
– Это длинная история, – предупредил Бес.
– Так и скорого привала у нас не ожидается, – ответил Бродяга. – Я так понимаю, что до самого моста мы не остановимся.
– Правильно понимаешь.
– Ну так кто такие Ловцы?
Бес потер ладони, потом провел ими по лицу, словно стирая с него сомнения. Он и сам не мог понять – хочется ему рассказывать Бродяге о себе или нет. Он не имел привычки откровенничать с незнакомцами, но его отношение к Бродяге обретало какую-то опасливо-доверительную окраску. Задумавшись на миг и взвешивая, не послать ли любопытного на фиг, Бес вдруг понял, что Бродяга уже завоевал каким-то непостижимым образом часть его души. Бес вдруг понял, что давно, многие столетия мечтал иметь такого… Попутчика? Собеседника? Бес суеверно отогнал от себя опасное слово «друга».
– Хорошо, – сказал Бес. – Только если что, не обижайся.
– А почему я должен обижаться? – удивился Бродяга.
– А это если ты действительно бог.
– И?
– А практически все боги – зажравшиеся, неумные и ленивые твари, – сказал нарочито небрежно Бес. – Не обиделся?
– Валяй, – махнул рукой Бродяга.
– Зажравшиеся и ленивые, – повторил Бес. – Они живут и получают Силу до тех пор, пока им поклоняются и приносят жертвы. Люди. А люди…
– Что люди?
– А люди, по большому счету, понятия не имеют, кто такие боги. Люди готовы молиться и жертвовать любому, кто реально может им чем-то помочь. Или есть шанс, что помощь все-таки будет оказана. То есть бог, для того чтобы получать Силу, должен что-то людям давать. Правильно?
– Звучит логично.
– А ты только себе представь, что для этого богу, любому из бессмертных, нужно будет прислушиваться к чаяньям народа, каждого из людишек, а иначе тот пойдет и отнесет свою жертву, а значит и Силу, в другой храм, на другой алтарь. Хреново? Хреново. С другой стороны, конкурент также не горит желанием тратить свою вечную жизнь на общение со смертными. То есть может случиться так, что человеку вообще некуда будет податься со своими пожертвованиями. Значит…
– Нужны Ловцы? – наивным тоном спросил Бродяга.
– Еще нет, – сказал Бес, – тут нужны аватары. Они же – воплощения, они же ипостаси. Идея очень простая. Бог берет человечка, наделяет его чем-нибудь смешным и назначает собой в отдельно взятом городе. Или стране. Или деревне, или племени, или… Где угодно. Этот самый аватара внимательно следит за вверенным ему объектом, решает, что именно сейчас настал момент для чуда, и это чудо организует. Во всяком случае – должен организовать.
– И боги позволяют ему использовать и накапливать Силу? – чуть удивился Бродяга.
– Ни хрена. Использовать – да. Использовать – можно, а вот накапливать – извини-подвинься. Система такая: люди под воздействием деятельности ипостасей и жрецов, которых ипостаси привлекают к этому, молятся и жертвуют конкретным богам. Сила, соответственно, идет к этим конкретным богам. А вот те уже часть ее… В ваше время уже знали проценты? – внезапно спросил Бес.
– Да.
– Так вот, десять процентов передается аватаре. На жизнь и на деятельность.
– А жрецам?
– А им остается материальная часть пожертвований. И возможность покомандовать от имени аватар.
– Ну?
– Что ну?
– И при чем здесь Ловцы?
– Ловцы здесь пока ни при чем. Тут имеется другая проблема. Она заключается в пустяке – за тысячи лет уже все вакантные должности богов заняты. И придумать новые источники поступления Силы невозможно.
– Так и хватит.
– Может быть. Только дело в том, что тот из богов круче, у кого больше Силы.
– Это понятно.
– Понятно. Но если все места заняты, то получается, что нынешняя расстановка сил на Островах…
– Прости, где? – насторожился Бродяга.
– На Островах, там, где живут боги, – несколько удивленно пояснил Бес. – А что?
– Отстал я от жизни, – вздохнул Бродяга. – Раньше говорили о Горе.
– На Горе сейчас собираются аватары. Именуют себя младшими богами и пытаются быть похожими на богов.
– На тупых, зажравшихся… – засмеялся Бродяга.
– Совершенно верно. Именно на зажравшихся и настолько тупых, что боги, насколько я знаю, до сих пор не знают об этих сборищах.
– А сами боги теперь на Островах?
– Да. И боги эти всячески стараются обойти других по могуществу. Говорят, что раньше было проще. Был Морской бог, который оставался таковым везде. И был, скажем, бог Повышенного урожая злаковых. И он тоже был таковым повсеместно. Теперь прикинь, каково было быть Морским богом в оазисах Великой восточной пустыни, а богом Урожая злаковых – у охотников на морских чудовищ.
– Ужас, – сказал Бродяга.
– И боги стали искать новые участки. Так Морской бог стал еще и богом Овцеводства у горцев. А потом еще богиней…
– Богиней?
– А какая, на фиг, разница? Просто его аватарой там становится женщина. И начались гонки. Боги придумывали новые личины, привлекали аватар, назначали жрецов. При этом, правда, стали происходить странные вещи…
– Странные?
– А иначе и не назовешь. Боги стали действовать анонимно. Так, что даже аватары не знают, на кого работают. У меня такое чувство, что и сами боги не знают, кто из них кто. Очень часто аватары, ходящие под одним и тем же богом, устраивают между собой грызню за поклонников. А бог не вмешивается, чтобы не выдать своего истинного лица.
– И зачем им это все?
– А это – к богам, – протянул Бес. – К ним, бессмертным.
Бродяга оглянулся через плечо. Небо на востоке начинало светлеть. Бродяга тоже оглянулся.
– Надо полагать, нынешние восходы тебе тоже не нравятся? – спросил Бес.
– Это не восходы, – спокойно сказал Бродяга.
– А, ну да. А это не горбатые, это не песок…
– Ты там что-то рассказывал о бессмертных.
– Да. – Бес поудобнее устроился в седле. – Бессмертные. Эти самые бессмертные быстренько расхватали, кто до чего додумался и дотянулся. Не знаю точно, но, кажется, теперь у каждого из них есть сотне по две-три аватар. У меня такое чувство, что амброзии теперь расходуется просто немереное количество
– Да, – кивнул Бродяга, – даже горбатых ей поят.
Бес похлопал своего горбатого по шее:
– Вроде этого. А кроме всего, наступил кризис. Боги снова уперлись в стенку. Снова расхватали все должности и территории. Воевать – нельзя. Может плохо кончиться. Можно переманивать клиентов, но это долго и дорого. Тут нужно либо самому заниматься этим, либо передавать аватаре больше Силы. А этого не хочет никто из богов.
– Логично.
– Совершенно. Пока ты станешь расходовать Силу, скажем, на Алмаз, тебя потеснят в Семивратье. И так далее.
– Наверное, поэтому они и скрывают свои настоящие имена, – предположил Бродяга, но высказал это свое предположение без особого интереса в голосе.
– Надоело слушать? – спросил Бес.
– Я хочу услышать наконец о Ловцах.
– И вот тут появляются Ловцы. Они внимательно присматриваются ко всему происходящему и выискивают на уже отработанных территориях место для новых богов. Или для новых аватар, если хочешь.
– Не донял, – признался Бродяга.
– Объясняю. Например, какой-нибудь из богов взял и решил осчастливить город в пустыне рекой. Можно было бы, конечно, обойтись и десятком колодцев, но сколько ты там заработаешь на колодцах? А вот богом реки устроиться – это куда вкуснее. Тут и вода, и транспорт, и рыбная ловля с периодическими наводнениями. Сила так и льется!
– И теперь все пустынные города имеют реки?
– Нет. Вовремя спохватились, что ничем хорошим для пустынных кочевников этот поворот речек не заканчивается. А кроме того, не так много было подходящих рек. А постоянно качать туда воду – никакой Силы не хватит. Не окупится затея. Так вот, после того как уляжется сыр-бор по поводу нового божества, а зависть остальных богов станет осознанной болью, появляется Ловец. Что обычно забывают боги, принесшие реку в сухое до этого место?
– А что забывают боги?
– Они обычно забывают все. Но в конкретных случаях они забывают, что возле рек имеются, скажем, комары, разносящие заразу. Люди начинают болеть, мучиться. Ловец, обнаруживший это, связывается через оракула с каким-нибудь богом и сообщает о возможности стать богом, лечащим от этой болезни. Или богом Северного ветра, который относит комаров от города. Или богом-Аистом, который не дает особо распространиться змеям и крокодилам в черте города.
– И?
– Боги, естественно, соглашаются, и на одного аватару становится больше. А потом появляется новый умный Ловец, который обнаруживает, что произрастающий на берегах папирус можно использовать очень многогранно и с пользой. И тоже становится аватарой бога Папируса.
– И ты, значит, Ловец, который пока еще не придумал, как стать аватарой? – спросил Бродяга.
– Я Ловец, который не хочет быть ипостасью. Мне нравится путешествовать, знакомиться с новыми людьми, – Бес мельком посмотрел в лицо Бродяги, – и богами. И я не нуждаюсь в десяти процентах. Я получаю плату другими способами.
– Амброзией, – подсказал Бродяга.
– И амброзией тоже.
На востоке появился изжеванный барханами полукруг солнца. Тени стремительно рванулись вперед из-под ног горбатых. Закричала какая-то птица. И разом стих ветер, дувший всю ночь.
– И отчего ты решил, что я буду хорошим Ловцом? – спросил Бродяга.
– Ты очень ловко и быстро соорудил образ Того, Кто Должен Вернуться. Я думаю, что теперь Младший дракон со своими людьми быстро разнесет весть о Вернувшемся. Люди начнут приносить жертвы…
– С чего бы это? – чуть приподнял бровь Бродяга.
– Последние лет триста легенда о Том стала отчего-то очень популярной. Настолько популярной, что я ждал, когда кто-то из богов подсуетится и займет вакантную должность. Но никто так и не спохватился. И ситуация сложилась очень странная. Множество людей ждут Того, Кто Должен Вернуться, и готовы приносить ему жертвы, наделять его Силой. Похоже на то, что Сила эта может со временем стать очень большой. Так что ты удачно напялил на себя эту маску. И успел это сделать первым. И теперь твое первенство защищает закон. И теперь ты можешь решать, кого осчастливить новым титулом.
– И никто, говоришь, не попытался присвоить себе это хлебное место? – спросил Бродяга.
– Никто.
– Как думаешь – почему?
– Не знаю, – растерянно протянул Бес.
– У меня странное чувство, – сказал Бродяга.
– Какое? – осведомился Бес.
Солнце уверенно взбиралось по небу, и тени понемногу возвращались к владельцам.
– Мне кажется, что ты мне не все рассказал. – Бродяга повернулся к Бесу всем телом.
Бес встретил его взгляд спокойно, хотя спокойствие это потребовало усилия. Усилия настолько большого, что Бес не уловил стремительного движения правой руки Бродяги.
Вернее, уловить-то он его уловил. Он увидел, как правая рука Бродяги, качнувшаяся к седлу, сжала висящую в петле секиру. Он увидел даже, как секира приближается к его голове. Увидел, но ничего не успел предпринять.
Секира ударила. И для Беса все исчезло.
– Исчезни, – сказал Ясик.
Не открывая глаз, что-то невнятно пробормотала Дева, лежащая справа от него. Что-то в том же духе. Ночь прошла бурно, Ясик был партнером требовательным, а Дева хоть и испытывала к Ясику чувства, далекие от любви, но уступать в изощренности и выносливости кому бы то ни было не собиралась. После бурной ночи нужно было для разнообразия поспать, хотя для богов сон не был необходимостью. Скорее – удовольствием.
И вот это самое удовольствие и пытался порушить Громовержец.
– Исчезни, – сказал Ясик, – а не то…
– У меня важная новость, – сказал Громовержец, нервно передернув плечами.
Угрозы Верховного, пусть даже полусонного, были вещью опасной. Правда, самым опасным было то, что он мог свои угрозы осуществить еще до того, как проснется окончательно. У Громовержца отчего-то заныло колено.
– Засунь себе эту новость знаешь куда? Вот туда, куда подумал. – Ясик снова закрыл глаза.
– Я знаю, кто такой Разрушитель, – сказал, собравшись с духом, Громовержец.
С грохотом по скале на берегу пробежала трещина. Громовержец вздрогнул и чуть было не попятился.
Главное сказано. Теперь отступать поздно. Теперь Верховный в любом случае будет вынужден проснуться.
– А за свои слова ответишь? – Ясик вдруг оказался возле самого Громовержца, на расстоянии вытянутой руки. И рядом с ним вдруг очутилась и Красотка.
– Отвечу, – выдавил из себя Громовержец.
– Ответишь… – Ясик чуть наклонился, чтобы заглянуть Громовержцу в глаза.
Так уж сложилось, что Ясик ростом был выше всех богов. Никто из них не отваживался перерасти Верховного.
Громовержец каким-то чудом взгляд выдержал.
– Говори, – сказал Ясик.
– При всех. – Голос Громовержца опустился до шепота.
– Что? – Изумление приподняло брови Ясина, – Я не понял, гнида, ты пришел ко мне, чтобы…
– Чтобы позвать тебя, – прошептал Громовержец. – Все уже ждут.
– Да я тебя!..
Правая рука Ясика поднялась вверх, и облака, висевшие над островом, вдруг превратились в смерчи, тянущиеся к пальцам этой руки.
– Не нужно, – быстро сказала Красотка. – Ты ведь сам потребовал, чтобы новое о Разрушителе мы узнавали вместе.
Громовержец вдруг понял, что стоит с закрытыми глазами, сжав кулаки, словно мальчишка перед разозлившимся отцом. Или как Морской бог, совсем недавно стоявший перед ним самим. Совсем недавно. Этой ночью. Тысячу лет назад.
– Потребовал, – услышал Громовержец голос Ясика. – Точно, потребовал. – Ясик хмыкнул. – Это я еще не совсем проснулся. Но наш друг не обиделся. Ты ведь не обиделся? – Ясик ткнул Громовержца кулаком в живот.
Воронки смерчей превратились в два кружка-глаза и улыбающийся рот под ними. Как на детском рисунке.
– Мир, дружба, равенство и братство? – улыбаясь, спросил Ясик.
– Нам пора, – сказал Громовержец.
– Хорошо, – сказал Ясик, и они все втроем оказались на поляне Совета.
Воин от неожиданности выронил чашу, из богинь – Ясик не успел рассмотреть, кто именно, – вскрикнула совсем по-бабьи.
Громовержец скрипнул зубами. Унижало не то, что Ясик перенес его и Красотку на Общий остров не спросив. Унижало то, что он это сделал, затратив столько Силы, что Громовержцу ее хватило бы на месяц нескучного существования.
Ясик, довольный произведенным эффектом, одним движением соорудив себе кресло из облаков, уселся в него и благожелательно воззрился на собравшихся богов. Все собрались, отметил он. И ждали как миленькие. И наверное, устроили здесь базар, решая, кто пойдет прерывать бесценный сон Верховного. А Громовержец – смельчак, подумал Ясик. Кто бы мог подумать? Стоял перед Верховным, трусил, но даже не обделался. Молодец. Нужно его за это наказать. Сон Верховного – это неприкосновенно. Хотя, с другой стороны, действительно слишком уж важная весть. Если бы Громовержец промедлил, то его пришлось бы наверняка наказывать конкретно.
Боги расселись. Кто где. Несколько особенно обделенных Силой даже устроились на траве. И смотрели на Ясика как положено – снизу вверх и с подобострастием. Научились, сволочи, ненависть скрывать.
Громовержец остался стоять.
Блин, он ведь теперь выше Верховного, внезапно сообразил Ясик. Слишком низкое кресло тот соорудил себе. Можно было, конечно, немного кресло приподнять прямо сейчас, но это было бы слишком уж заметно, слишком уж отдавало бы суетой. Громовержец, похоже, тоже сообразил, что происходит, вон, на роже его даже мелькнула победная ухмылка.
Ясик чуть нахмурил лоб. Заметив это, Громовержец вздрогнул, оглянулся и, сделав шаг к камню, сел на него. Ясик прикрыл глаза. Молодец. Сообразил. Пожалуй, можно будет его не наказывать, а даже наградить.
– Насколько я понимаю, – Ясик обвел взглядом всех богов, – все мы знаем, зачем собрались. Наш уважаемый Громовержец выяснил наконец, кто такой Разрушитель. И как было договорено, мы собрались все вместе, чтобы выслушать, кто из нас забавляется Кровавыми жертвами. Может, Разрушитель сам признается?
Все боги смотрели на Ясика, старательно игнорируя друг друга. Каждый из них чувствовал, как Общая Сила вибрирует вокруг поляны Совета, готовая обрушиться на Разрушителя, кто бы им ни оказался
– Желающих добровольно признаться нет, – констатировал Ясик. – Ну, тогда слово предоставляется Громовержцу.
Громовержец кивнул. Откашлялся. Что-то в нем было не так. Чем-то он сейчас отличался от всех остальных богов. Ясик нахмурился, прислушиваясь к своим ощущениям, и вдруг понял, что Громовержец не держит свою Силу наготове. Он будто не ожидает противодействия со стороны разоблаченного Разрушителя. И кстати, он ведь вначале собрал всех богов и только потом отправился за Верховным. А ведь любой из обитателей Островов, окажись он Разрушителем мог бы скомкать Громовержца, унести его подальше от Островов и… Разрушитель мог такое устроить. Они все знали, что такое Сила Кровавой жертвы. А ведь тогда, если честно, Безумному богу Кровавую жертву приносили не так чтобы обильно.
Так себя вести вечно испуганный Громовержец мог только в том случае…
– Мне кажется, – сказал Громовержец, – что Разрушителя среди нас нет.
Если бы он одновременно взорвал все свои перуны на этой поляне, то и тогда не произвел бы большего впечатления. Боги замерли. Только Ясик улыбнулся уголками губ и спокойно спросил:
– Мне казалось, что ты обещал ТОЧНО назвать Разрушителя. Или я ошибся?
– Я назову, – сказал Громовержец. – Только вначале я хотел сказать, что среди нас его нет.
– Ты это сказал. Дальше, – сухо попросил Ясик.
– Если можно, я по порядку, чтобы все стало понятно… – Голос Громовержца приобрел просительные интонации.
– Никто не возражает, чтобы все стало понятно? – спросил Ясик, ни к кому конкретно не обращаясь, да и не ожидая ответа. – Давай по порядку.
– Я подумал… – сказал Громовержец.
– Что ты говоришь! – изумился Ясик и всплеснул руками.
– Может, ты заткнешься? – спросила Дева. Все испуганно посмотрели на нее, а Ясик засмеялся:
– Извини, милая. Конечно, я заткнусь.
Ясик позволил улыбке превратиться в оскал, потом обернулся к Громовержцу и сказал:
– Продолжай.
Громовержец кивнул.
– Я подумал…
Пауза. Короткий взгляд на Ясика. Тот молча приложил руку к губам.
– Я подумал, что, в сущности, Разрушитель – это Безумный бог. Бог, сошедший с ума от того, что ему приносили человеческие жертвы. Так? – Громовержец посмотрел отчего-то на Певца, и тот торопливо закивал. – Единственное отличие – он научился скрывать свое безумие. А это до сих пор не удавалось никому из богов.
Громовержец опустил взгляд, словно собираясь с силами. Или со смелостью.
– Я думаю, что каждый из нас… – Громовержец потер лоб, – каждый из нас когда-то пробовал Кровавую жертву.
Стало так тихо, будто все вокруг – и боги, и море, и весь мир – превратилось в вибрирующий от внутреннего напряжения хрусталь.
– Пробовали, – сказал Громовержец.
Он слишком хорошо помнил, как явился, лично явился к жрецу крохотной, на четыре хижины, деревни и потребовал принести в жертву умирающего старика. Деревня была в глухомани, людей в ней почти не было, да и Силы в старике оставалось всего ничего – все было рассчитано скрупулезно. Но когда ударила в мозг вспышка черного безумного пламени, когда весь мир превратился вдруг в прозрачный хрупкий узор, который он мог уничтожить одним движением руки, одним только желанием, когда он вдруг понял, что люди, столпившиеся вокруг жертвенника, всего лишь смешные беспомощные куклы, которые так смешно ломаются, когда…
Когда он пришел в себя, в деревне уже никого не было. Не было живых. И деревни не было. И не было большого куска леса. А на их месте возвышалась уродливая черная скала. И осталось жутковато-сладостное воспоминание о вспышке.
Потом он специально вернулся на то место и уничтожил скалу. И это потребовало у него времени и Силы.
Все боги молчали, но именно это молчание, даже молчание Ясика, выдавало их с головой. Каждый пробовал это. И каждый боялся этого воспоминания.
– Пробовали, – еще раз повторил Громовержец. – Это нельзя скрыть. Особенно – в таких количествах. В Проклятом городе вчера принесли в жертву сотню человек. Сотню.
Красотка вздрогнула.
– Мне кажется, что никто из нас не смог бы скрыть. Но вчера я вдруг узнал, что люди начали гораздо активнее говорить о другом боге. О Том, Кто Должен Вернуться. Понимаете? – Голос Громовержца взлетел вверх и сорвался.
И скала, возвышавшаяся неподалеку, от этого голоса вдруг покрылась сетью мелких трещин и с шорохом осела кучей щебня.
– Я знаю только одного бога, который ушел, – сказал Громовержец. – И этот бог был Безумным.
– Он не сможет вернуться, – сказал Певец.
– Почему? – спросил Громовержец.
– Никто не возвращался, – уже тише сказал Певец.
– А мы не знаем других, – нервно засмеялся Громовержец. – Не знаем. Может, вы знаете?
Боги промолчали.
– А вы себе только представьте – люди ждут Того, Кто Должен Вернуться. И одновременно люди приносят Кровавые жертвы Разрушителю. Теперь представьте себе, Тот, Кто Должен Вернуться, – возвращается. И новость эта облетает всех. Не знаю как, но облетает. И люди начинают приносить ему жертвы. А потом вдруг все они узнают, что Тот – Разрушитель. Что он пришел разрушить не мир, а только порядок, установившийся в нем. Я этой ночью беседовал с тремя крестьянами – тупыми пахарями и пастухами. Они не знают, сколько будет дважды два, но они точно знают, что пойдут за Тем, Кто Должен Вернуться, что они придут к богам… К нам придут. И уничтожат нас, а богинь – изнасилуют. И наплевать им на то, что Разрушителю, Тому, Кто Должен Вернуться, нужно будет приносить Кровавые жертвы. А та Сила, которая уже накопилась благодаря Проклятому городу, сразу сделает его сильнее нас всех, вместе взятых.
Безмолвие. Стало слышно, как вдалеке, по перевернутой чаше неба, с шуршанием скользит раскаленный диск солнца. Вверх – там еще не наступил полдень.
– Интересно, – сказал Ясик. – Захватывающе. После абсолютной тишины голос его прогремел подобно грому.
– Ты все сказал? – спросил Ясик.
– Все, – кивнул Громовержец и сел на камень.
– Кто-то хочет что-то добавить? – осведомился Верховный.
Боги молчали.
– Тогда скажу я. – Ясик встал с кресла, обернулся и развеял облака быстрым движением руки. – У меня возникла пара вопросов к Громовержцу.
На этот раз имя бога было произнесено без издевки, а даже с некоторой долей уважения.
– Вопрос первый. Откуда он узнал о том, сколько человек было принесено в жертву в Проклятом городе? Насколько я помню, никто из нас не имеет права приближаться к нему, чтобы не быть заподозренным в Безумии.
– Я отправился туда потому, что… – сказал Громовержец.
– Ну да, – перебил его Ясик, – ты же понял, что Разрушитель – это Тот, Кто Должен Вернуться. Но МЫ этого не знали. И МЫ не снимали запрета. А ты его нарушил.
Громовержец вскинул голову, попытался выдержать взгляд Верховного, но продержался всего мгновение.
– Но я думаю, что мы не станем наказывать отважного Громовержца, – Ясик развел руками, – он ведь хотел сделать как лучше. И второй вопрос есть у меня. С чего это ты решил, что Тот, Кто Должен Вернуться, действительно должен вернуться? Что он СМОЖЕТ вернуться? Певец совершенно прав – из Бездны невозможно вернуться. Низринутый туда просто не сможет ЗАХОТЕТЬ оттуда уйти. Иначе все те, кто отправились Туда до нас, могли бы вырваться оттуда. Вы же помните предания своей юности о том, что были и до нас Безумные боги. И что все они покоятся там. И будут покоиться там. Вечно. А это значит, что и НАШ Безумный бог оттуда не выберется. Так?
Ясик всем своим видом, улыбкой и жестом предлагал богам ответить просто: «Так» – и прекратить этот мучительный совет. Нет, он, естественно, не собирался махнуть рукой на подозрения Громовержца, который неожиданно оказался куда более прозорливым, чем казался. Но этот разговор нужно было закончить на оптимистической ноте.
– Так? – снова спросил Ясик.
– Нет, – внезапно прозвучал голос Девы, – не так.
Дева сказала это, не вставая со скамьи и даже не поднимая взгляда. Ее рука теребила ярко-красный камень на цепочке, которую Дева никогда не снимала.
– Я знаю, кто придумал Того, Кто Должен Вернуться, – сказала Дева. – Это Алый.
Ясик замер.
– Алый почему-то решил, что его могут попытаться… – Дева замолчала, силясь подобрать слова.
– Понятно, – сказал Воин.
– Да, – кивнула Дева. – И он через своих аватар распространил эту легенду среди людей. Как можно шире. Он не говорил об этом никому, я узнала совсем случайно. Мне это тогда показалось смешным, я спросила его, а он ответил очень серьезно, что это… как это? – спасательный конец, как у моряков.
– Дерьмо, – пробормотал Воин.
– Мне кажется, что незадолго до Битвы с Безумным богом он отдал приказ в случае своего исчезновения начать приносить жертвы Тому, Кто Должен Вернуться. – Дева вдруг всхлипнула. – Как вы думаете, эти молитвы и жертвы… Могла Сила идти в Бездну?
– Не знаю, – сказал Ясик.
– Не знаю, – сказал Воин.
– Не знаю, – один за другим сказали остальные боги.
– Когда впервые мы услышали о Разрушителе? – спросил Громовержец.
– Лет через пятьсот после Битвы, – вспомнил Мастер. – Я тогда…
Мастер осторожно погладил свою изуродованную ногу. В тот год он оказался настолько глупым, что согласился подшутить над Ясноглазым.
Снова наступила тишина. И длилась она до тех пор, пока Самка, богиня Плотской любви, Главная богиня Вечного города, не произнесла то, что билось в груди у каждого из богов:
– А не мог Безумный бог тянуться сюда из Бездны и внушить людям мысль о Разрушителе? Не мог? Если жертвы Тому, Кто Должен Вернуться, передавали Силу в Бездну, то не мог ли ею воспользоваться Безумный бог, чтобы подготовить себе Силу здесь, наверху? Много Силы. И если он все-таки выберется из Бездны, ему нужно будет только заявить о себе. Предъявить Доказательства. И стать Разрушителем.
– В таком случае, – заставил себя ухмыльнуться Ясик, – у нас есть еще шанс. Как только мы узнаем, что он вышел…
– А как мы это узнаем? – быстро спросил Громовержец.
– Поклонники Того, Кто Должен Вернуться, начнут приносить ему жертвы, – ответил Ясик. – Тогда мы просто начнем искать Того. Через аватар и через храмы. Он не сможет сразу набрать много Силы. Пока еще все его ожидающие узнают о Возвращении… Он просто обязан будет пробираться к Проклятому городу, чтобы предъявить Доказательства. И как только он попробует использовать на этом пути Силу – мы его найдем. Правда…
Верховный бог замолчал, и каждому из богов показалось, что это именно на него смотрит Ясноглазый.
– Правда, нам придется согласовывать свои усилия. И даже, возможно, придется наконец признаться, кто, где и каким богом является. Иначе мы просто можем проглядеть Вернувшегося.
– А если вернется не Безумный бог? – тихо спросила Дева. – Если вернется Алый?
– Если вернется Безумный бог, – назидательным тоном сказал Ясик, – мы это узнаем в первую очередь.
– Как?
– А он начнет делать то, на что только способен в своем Безумии. – Ясик вдруг поклонился и исчез.
Боги не шевелились.
– А что он начнет делать? – спросил Мастер у Воина.
– Убивать, – сказал Воин, – убивать всех на своем пути.
Глава 4
С самого своего основания Семивратье было городом морским, развернутым к суше своим, так сказать, задним фасадом. Помимо удобной бухты и расположения на самом перекрестке морских торговых путей Семивратье обладало еще одним важным достоинством. От остальной суши его территория была надежно огорожена шеренгой не слишком высоких, но очень крутых гор. Гряда стояла от моря и до моря, в ней имелся только один проход, и первое, что сделали цари Семивратья после основания города, это соорудили высоченную стену именно поперек этого прохода. Стена была настолько высокой и толстой, что ее как-то чуть было не причислили к одному из чудес света, но потом сообразили, что именовать чудом стену, длина которой всего на десять локтей больше, чем толщина, и на двадцать локтей меньше, чем высота, – просто нелепо.
В стене имелись ворота, причем тройные, так что жители степи торговать с Семивратьем могли, а вот нападать на него… Степняки, впрочем, не сразу поняли это. Лет сто подряд большие и маленькие отряды накатывались на стену, даже располагались лагерем под ней, но чуть ли не единственным достижением за все эти сто лет было падение с гребня стены одного из защитников. Правда, горожане утверждали, что беднягу сшибла вниз вовсе не стрела, а лишний кувшин вина перед заступлением на пост.
В конце концов степняки правильно оценили ситуацию и сообразили, что, собирая дань с проходящих торговых караванов, заработать можно значительно больше, чем впустую тычась в стену. Войны не прекратились, но теперь это были стычки степных племен друг с другом за право обдирать торговцев.
Установившееся было равновесие рухнуло вместе с солнцем. Степняков тоже можно было понять. Нужно быть полным идиотом, чтобы, обнаружив на третий день после солнцепада в горной гряде широченный, шагов в сто, пролом да еще увидев, что и ущелье засыпано обломками, не выяснить, какие именно перспективы таятся на новом пути.
Как потом признали все жители Семивратья – им еще очень повезло. Отряд кочевников как раз возвращался из неудачного набега, в котором потерял две трети людей. Если бы не желание уйти от погони, кочевники, может быть, и не сунулись бы к проходу вообще. Но, с другой стороны, если бы нелегкая занесла конников к пролому по дороге ТУДА, то проблем в Семивратье было бы куда больше. Царица как раз решала, что делать с проломом, но о том, что в него могут войти с ТОЙ стороны, – в голову никому почему-то не пришло. Посему отряд кочевников десятков в пять всадников преодолел пролом утром совершенно беспрепятственно и обнаружил, что перспективы открываются самые привлекательные. За проломом лежала не слишком широкая полоса сельских угодий, а за ней начинался город. И от пролома до самой городской стены не было практически ни одного препятствия.
Предводитель кочевников мог, конечно, осторожно ретироваться, чтобы вернуться с большими силами, но возможность возместить понесенные накануне потери и шанс от души пограбить мягкотелых горожан опьянили его крепче, чем забродившее кобылье молоко. И конники, все пять десятков вечно голодных степняков, ринулись выполнять и приказ предводителя, и своего сердца.
Два ближайших села не успели даже толком проснуться, как степняки уже приступили к дегустации вин, сбору ценностей и погоне за женщинами. Все три занятия, особенно первое, были утомительны. Ценностей, на непритязательный вкус грабителей, было много, женщины были не слишком шустрыми, а вино было вкусным. Оно еще оказалось и крепким, так что разгул быстро перешел в пьяный дебош, а затем кочевники стали засыпать где попало, чтобы либо вообще не проснуться, либо проснуться связанными.
На свое счастье, степняки убить никого не успели, поэтому большей частью остались живы. Живых погрузили на телеги и к полудню отвезли к царскому дворцу. Туда же прибыли и жители подвергшихся нападению сел, чтобы поинтересоваться у царицы, собирается ли она защищать их жизни, дома, скот и честь их жен.
К селянам присоединились и прибывшие на заработки жители других деревень. С каких таких делов, рассудили работники, им отстраивать город, когда кто ни попадя будет теперь слоняться по деревням. Кто-то даже попытался кинуть клич: «По домам!»
К собравшимся вышла царица. Внимательно осмотрела пленных. Вздохнула. Отпускать работников было никак нельзя. Оставлять пролом без прикрытия – тоже. Никто толком не знал, сколько бойцов может выставить степь, но то, что их будет больше, чем имеющихся в Семивратье войск вкупе с городской стражей, царица не сомневалась.
Толпа ждала и не переставала при этом увеличиваться. Подтягивались горожане, которые поняли, что следующий набег может оказаться куда более кровавым и массовым. И прийтись он мог не на села, а на сам город.
Царица смотрела на толпу, но видела отчего-то только улыбающееся лицо своего супруга и обугливающуюся с краев к середине полосатую шкуру на своем ложе.
Тишина. Даже прихваченные из пострадавших сел дети молчали. Только пьяные степняки оглашали храпом площадь перед дворцом. И в это время кто-то (так и не поняли, кто именно) вдруг выкрикнул из толпы:
– До каких же это пор боги издеваться над нами будут?!
В крике этом были надрыв и злость, словно прорвало человека неожиданно для него самого, словно только что он сам понял, насколько хреново жить на белом свете. Отреагировать на этот крик люди не успели, потому что с другой стороны, со стороны моря, от храма Морского бога, послышался другой вопль.
Кричала женщина, долго и страшно, словно увидела что-то такое, что поразило и испугало ее насмерть. На крик метнулись стоявшие у дворца стражники, расталкивая на ходу толпу. Остальные стояли неподвижно, словно окаменев.
Крик оборвался. Женщина замолчала, потеряв наконец сознание от ужаса. Замерли и стражники. Они увидели тех, кто испугал женщину.
Их было трое. Именно было, потому что двое из трех были мертвы. И еще эти двое из трех были не просто мертвы. Словно кто-то гигантский рвал их тела на куски, аккуратно складывая оторванные части в кучу.
Так дети иногда обрывают лапки и крылья у пойманных жуков. Лапку за лапкой, просто так, механически, не ощущая ничего, кроме тусклого необъяснимого желания. А оторвав, сразу же забывают.
Вот и о третьем человеке, видимо, забыли. Он сидел на мостовой раскачиваясь и что-то бормотал, глядя перед собой погасшими глазами. Ребенок не успел домучить третьего жука и убежал, оставив его, измятого и изломанного, но живого. Едва живого.
Правая рука была вывернута из плеча и висела, словно веревочная, ладонью наружу. Откуда взялись эти… этот человек и то, что осталось от двух других, понять никто и не пытался. Если происходит что-то неожиданное, то это явно рука богов, их воля и их деяние. Гораздо важнее было понять, кого именно коснулось это деяние и что оно может принести другим.
– Кто это? – спросил один из стражников, ни к кому не обращаясь конкретно.
– А демон его знает, – ответил другой стражник. Калека словно услышал их разговор, медленно, с натугой поднял взгляд на говоривших. Лицо дернулось, словно сведенное судорогой. Еще раз. Искривился рот.
– Нельзя! – Пронзительный крик вырвался из глотки калеки, ударил стоящих в лицо и взлетел над городом. – Нельзя!
Кричащий попытался встать, но ноги не удержали его, и он упал, тяжко рухнул лицом и грудью на мостовую. Но крик не прекратился.
Слова отскакивали от мостовой и били в людей, как в кегли.
– Нельзя! Нельзя! – Калека полз к людям, извиваясь всем телом и оставляя за собой кровавый след.
Теперь стало видно, что одна нога его сломана и держится лишь на лохмотьях плоти.
– Нельзя умышлять на богов! – выкрикнул калека и закашлялся. – И на богинь нельзя, и на богов! Они… Смерть… Сотни рук… голов… смерть… Нельзя…
Калека замер, и стражник, стоявший ближе всех к нему, подумал, что тот умер. Стражник шагнул вперед, наклонился, чтобы взглянуть в лицо.
Глаза упавшего открылись. Стражник шарахнулся назад, поскользнулся и свалился, гремя доспехами и щитом. Шлем слетел с головы и покатился к калеке. Стражник на четвереньках отполз к толпе и встал.
– Мы только говорили… – сказал калека, – только говорили… А он… а потом… Больно ведь… Пацан так кричал, так кричал… А он говорил… говорил… что нельзя, что грех, что даже думать о таком – грех… что смерть, что каждый… Нельзя! – выкрикнул калека снова и забился в судороге.
Капли крови упали в пыль, превращаясь в комочки грязи.
Из замершей толпы выбрался Зануда. Кряхтя присел возле лежащего.
– Я ж его знаю, – сказал Зануда и оглянулся на людей. – Это ж Медведь. Мы вчера с ними вот тут возле храма сидели. И вот…
Зануда выпрямился, обошел что-то шепчущего Медведя и подошел к останкам двух его земляков.
– Ну да, – сказал Зануда. – Вот с ними. Они из одной деревни… Лохи от сохи…
Медведь выкрикнул что-то снова, что-то неразборчивое, и затих.
– Я домой пошел, а они… – Зануда вдруг почувствовал слабость в ногах и сел на мостовую, прямо в кровь. – Я ж тоже мог, мать твою…
Из храма Морского бога вышел жрец. На него обратили внимание только тогда, когда он, остановившись возле сидящего на мостовой Зануды, поднял руку к небу и зычным голосом провозгласил:
– Каждый, кто дерзнет!..
Толпа вздрогнула разом, словно огромное животное от удара.
– Каждый, кто дерзнет даже помыслить плохое о богах, кто хотя бы в мыслях захочет унизить их или обесчестить…
Жрецу было страшно.
Одного взгляда на кровавые останки хватило ему, чтобы почувствовать тошноту, чтобы задрожали руки. О том, что придется объяснять людям ТАКУЮ волю Морского бога, жрец узнал совсем недавно, незадолго перед тем, как тела появились на улице.
Морской бог явился ему, рассказал, что именно нужно будет говорить, и тут как раз заголосила женщина напротив храма. Жрец только успел набросить балахон, который надевал в торжественные моменты, и вышел.
– Никто не смеет даже слушать, как другие злопыхают на бога или богиню. А услышав, должен заткнуть грязную пасть грешника. Иначе гнев богов падет как на говорившего, так и на слушавшего. Это последнее предупреждение. Сами услышали – передайте другим.
Жрец Морского бога повернулся лицом к храму и пошел, чуть покачиваясь на дрожащих ногах. Ему казалось, что сейчас из толпы вылетит камень, ударит его в голову или в позвоночник, между лопатками, а потом толпа хлынет к храму, топча тело жреца и разнося вдребезги статуи и колонны храма.
Но толпа стояла недвижно, наблюдая за агонией Медведя.
– Вот сволочи, – тихо сказал Щука, и никто из стоявших рядом рыбаков не переспросил у него, кого именно тот имеет в виду.
Откуда-то со стороны рынка появилось облачко мух, привлеченных запахом смерти и свежей крови.
– Уберите тела, – сказала негромко царица.
Заметив, что ее никто не услышал, царица дернула ближайшего к себе стражника и наотмашь ударила его по лицу:
– Уберите тела и вытрите кровь!
За спиной у царицы кто-то кашлянул. Она оглянулась. Там стоял старейшина одной из пострадавших от кочевников деревни и мял в руках шляпу из козьей шерсти.
– Так что там насчет наших дел? – неуверенно спросил старейшина. – Будет охрана? А то ведь без урожая останемся, итить твою…
«Была бы это моя последняя проблема», – подумала царица.
«Была бы это моя последняя проблема», – подумал Бес. Подумал – и удивился. Именно тому, что смог подумать.
Как бы там ни было, но секира есть секира, а удар ею по голове есть удар по голове. Сам Бес в свое время такой секирой разваливал противника пополам, а саму секиру при этом вгонял в землю до половины древка.
Бродяга же впечатления слабака не производил.
Вначале, после удара, для Беса исчезло все. Сколько именно продолжалось беспамятство, Бес не знал, но когда пришел в себя, понял, что не может пошевелить ни руками, ни ногами. Глаз тоже открыть не мог.
Такое могло случиться при повреждении позвоночника. Доводилось Бесу видеть и паралитиков, и слепцов. Но еще такое могло произойти, подумал Бес, если человеку крепко связывали руки и ноги, а на глаза надевали повязку.
Болела, правда, голова, но это, кроме всего прочего, указывало на то, что есть чему болеть. Была бы это его последняя проблема.
Бес осторожно напряг мышцы. Перед глазами появились золотистые точки. Бес попытался разорвать путы, и точки полыхнули пышными золотыми цветами. И боль попыталась расколоть череп изнутри.
Пришлось замереть и ждать, когда боль устанет ломиться сквозь виски.
«И главное – за что», – подумал Бес.
Он не сделал Бродяге ничего плохого. Не успел. Они так славно общались, так весело перековали пустынных разбойников, обсуждали подробности нелегкого труда Ловцов. И вдруг – секирой по башке.
«Ловкий парень этот Бродяга», – подумал Бес. Вот только не убил. Не подумал Бродяга, что Беса нужно или убивать, или вообще не затеваться по этому поводу. Бес – человек памятливый. И Бес при случае напомнит Бродяге, как размахивать секирой.
«Не успел», – снова подумал Бес. Да и когда он мог это сделать? Когда Бродяга скопытился после глотка сомы? Нельзя было, слишком опасно для бедняги. А потом… Некстати разбойнички появились, ой, некстати… Он ведь только собирался предложить укладываться спать.
Бес снова напряг мышцы. Не так много на свете веревок, способных долго удерживать его. До этого момента Бесу не доводилось с такими встречаться. Эта тоже не исключение. Неоткуда было Бродяге взять такую особую веревку. В Аду, что ли? Интересно, как он ее вынес незаметно для Беса, голый-то?
Нужно вот так напрячь мышцы… Если бы только не болела голова! Бесу начинало казаться, что, напрягаясь, он разрывает свой собственный череп, а не путы. Еще раз! Отвык, отвык он от боли. И где, интересно, Бродяга? Где эта сволочь?
– Не дергайся, – сказала эта сволочь где-то рядом.
– Да пошел ты! – выдохнул Бес и попытался разорвать веревки.
К ноге прикоснулось что-то прохладное и острое. Как бы не острие секиры, прикинул Бес и замер.
– Я мог бы тебя снова оглушить, – сказал Бродяга. – Но мне нужно с тобой поговорить.
– С горбатыми пойди вон пообщайся, – ответил Бес. – А когда они тебе все расскажут, придешь ко мне.
– Неправильный ответ, – ровным голосом сказал Бродяга. – У меня такое чувство, что ты немного неправильно оцениваешь ситуацию…
– Как хочу, так и…
– Нет. – Секира чуть сильнее нажала на ногу Бесу. – Теперь ты еще долго не сможешь вести себя как хочешь. Мне очень не хотелось бы тебя калечить, но пойми меня правильно – слишком много накопилось вопросов.
– А если мне наплевать? – спросил Бес.
– А если я тебе ногу отрублю? – в тон ему спросил Бродяга. – Вот по самое колено?
Бес почувствовал, как секира, давившая ему на ногу, вдруг исчезла, и воображение сразу же дорисовало картину – Бродяга замахивается, медленно, не торопясь. Поднимает секиру. Двойное лезвие бабочкой легко вспархивает над головой Бродяги, солнце огоньком вспыхивает на самом кончике лезвия… И – хрясь.
Бес дернулся.
– Спокойно, – сказал Бродяга. – Не нужно так пугаться.
Скрипнул рядом песок. Потом руки Бродяги содрали с глаз Беса повязку.
Солнце шло уже к закату. Вокруг все еще была пустыня. Где-то совсем рядом всхрапнул горбатый. Бес сначала скосил глаза влево, потом чуть повернул голову. И это было очень больно. Все мысли в его голове превратились в камешки и от малейшего ее движения начинали перекатываться, ударяясь друг о друга. «Этот грохот должен быть слышен и Бродяге», – подумал Бес.
Бродяга сидел, скрестив ноги, на песке недалеко от Беса, секира лежала справа от него.
– А если бы ты меня убил? – спросил Бес.
– Не убил бы.
– Да? С этими секирами бывает так, что и оглянуться не успеешь, как уже через макушку можно рассмотреть задницу.
– Во-первых, я бил плашмя, – напомнил Бродяга. – А во-вторых, ты столько выжрал амброзии, что убить тебя будет очень непросто.
– Это да, – согласился Бес, – это ты верно подметил.
Был в путаной жизни Беса момент, когда один особо одаренный враг умудрился-таки ткнуть его кинжалом в сердце. Бес смог после этого прикончить убегающего врага, вытащить из своего сердца клинок, а потом… Потом, правда, было очень больно. Очень. И зарастала рана долго, почти неделю. Обычные повреждения на теле Беса исчезают сразу.
– Я так понял, – сказал Бродяга, – что ты у нас вечную молодость уже имеешь?
– Что?
– Не притворяйся. – На лице Бродяги появилась улыбка. – Это как раз заметно. И если прибавить в этому твое вольное обращение с амброзией…
– Мне больше нравится называть ее сомой. – Бес снова хотел было напрячься, но посмотрел на секиру и вспомнил, как быстро может двигаться Бродяга.
– Называй ее хоть живой водой. – Улыбка на лице Бродяги прожила недолго и исчезла, утонула в морщинках у глаз. – Благодаря ей ты можешь быстро залечивать раны, не уставать, двигаться стремительно. – Еще что-то?
– Можно я сяду? – спросил Бес.
– Успеешь, – ответил Бродяга.
Он зачем-то посмотрел на небо, поморщился и тяжело вздохнул.
– Ты считаешь себя особенно умным? – спросил Бродяга. – Еще бы… Когда кто-то из богов предложил тебе на выбор бессмертие или вечную молодость, ты выбрал молодость. Ты после этого гордился собой еще долго. Так?
– Я и сейчас хорошо о себе думаю, – ответил Бес. – И дураком себя не считаю.
– Зачем дураком? Дураком не нужно. Знаешь… – Бродяга зачерпнул горсть песка и стал пересыпать мелкие белые песчинки из одной ладони в другую.
Песок струился легко, ветра не было, и струйка текла ровно, как вода.
– Знаешь, – повторил Бродяга, – все люди считают богов тупыми и ленивыми. Отчего-то.
– Ты все-таки обиделся, – сказал Бес.
– Нет, – покачал головой Бродяга. – Честно – нет. Я просто констатирую факт. Боги, правда, допускают ту же ошибку в отношении людей. Но у богов есть одно преимущество. У них есть время придумывать разные каверзы и годами их отшлифовывать. Первым, естественно, был придуман трюк с бессмертием. Несколько человек попалось, это вошло в легенды и мифы. Бессмертный стареет, стареет, стареет, но умереть не может. Даже разрубленный, он срастается, сожженный прорастает, повешенный может висеть в петле до тех пор, пока веревка не перегниет…
Бродяга взглянул в лицо Беса, и тот не успел убрать с лица гримасу отвращения.
– Встречался с такими? – спросил Бродяга. Бес прикрыл глаза.
Встречался… Бес столкнулся с таким бессмертным еще в детстве. Несчастный пришел в их дом проситься на ночлег. Отец разрешил.
Бессмертный всю ночь просидел возле очага, глядя на огонь и время от времени подбрасывая в него сухие ветки. Бес вместе с братьями и сестрами, не отрываясь, следил за жутким гостем всю ночь. Отблески огня скользили по иссушенной годами коже старика. Когда бессмертный клал в огонь новую хворостину, Бесу казалось, что сейчас огонь перекинется на сухую руку, легко взбежит по ней к деревянному лицу гостя, и никто не сможет погасить этот огонь…
– И люди перестали попадаться на эту удочку, – сказал Бродяга. – Стали просить вечную молодость. И это был правильный выбор. Вернее, самый правильный из двух возможных. Был еще третий, но обычно люди его не замечали. Или не хотели заметить.
– Это ты о чем? – спросил Бес.
– Это я о том, что самым правильным выбором для человека является вообще отказ от выбора. Оставить богу богово, а человеку – человеково.
– Это ты как бог говоришь?
– Это я как не-дурак говорю.
– Что же ты такого плохого увидел в вечной молодости? – Бесу действительно было интересно.
Он и сам неоднократно задумывался над тем, почему боги так легко, относительно легко, раздают вечную молодость.
– А что ты испытал, когда понял, что теперь можешь жить, не старея, вечно? – спросил Бродяга.
– Радость, – почти не соврал Бес.
Почти, потому что он тогда так устал, что даже не слишком обрадовался. Очень уж трудно было добиться этой сделки с богом Северного ветра. Пока шел обряд Посвящения, Бес пытался проникнуться важностью происходящего, а когда все свершилось, вместо радости испытал страх. А что делать дальше? Ради чего дальше…
– Я обрадовался, – сказал Бес.
– А выглядишь гораздо умнее, – коротко улыбнулся Бродяга. – Ты что, до сих пор не сообразил, что теперь можешь потерять куда больше, чем обычный человек?
Еще как сообразил. Когда Бес понял, что вечная молодость не означает неуязвимости, что случайность может убить его так же просто, как и простого смертного, то на несколько лет укрылся в западных лесах возле самого Истинного горизонта. А потом махнул на все рукой и решил жить… Как и сколько получится.
– Ты конкретно подсел на амброзию… прости, на сому, надеясь, что она поможет тебе если не стать бессмертным, то хотя бы не быть таким уязвимым. Ты буквально пропитан сомой. – Бродяга даже чуть покачал головой, словно осуждая Беса. – И ты продолжаешь ее пить все время…
– Это что, плохо? Я что, теперь похож на идиотов, неспособных прожить без жевания листьев с Дурь-дерева?
В голосе Беса прозвучала обида. И в первую очередь это была обида на самого себя. Он сам неоднократно задумывался над тем, выживет ли, если вдруг не сможет добывать сому в нужном количестве. И в последнюю авантюру он ввязался только потому, что надеялся получить… Бес быстро отогнал от себя это воспоминание. Не нужно искушать судьбу. Слишком легко ее спугнуть.
– Ты сможешь прожить без сомы, – сказал Бродяга. – Я думаю, что еще лет двести ты своим плевком сможешь лечить людей от любой болезни, а там, где ты отольешь, будут возникать целебные источники. И вот это как раз самое для тебя опасное.
– Отливать в источники?
– Нет. Тебя трудно убить. Но предположим, кто-то захватит тебя в плен…
На лице Беса проступила пренебрежительная улыбка.
– Но я же тебя захватил, – напомнил Бродяга. – Так вот, я тебя просто оглушил и связал. Но ведь мог оглушить и отрубить руки и ноги.
Улыбка на лице Беса выцвела. Он сразу понял, что именно хотел ему сказать Бродяга.
– Ты бы не умер, – сказал Бродяга. – Твои раны быстро зарастают. И тебе стало бы от этого легче? Очень весело быть вечно молодым обрубком?
Бес отвернулся.
– Поверь мне, – сказал Бродяга, – бог, с которым ты заключал сделку, прекрасно знал все это. И поэтому так легко на нее пошел. И кстати… – Бродяга наклонился к Бесу и чуть понизил голос: – К Порогу тебя послал тот самый бог? Или другой?
– Нет, – вырвалось у Беса.
– Другой?
– Никто меня не посылал…
Бродяга снова пересыпал песок из одной ладони в другую.
– Ты все еще ничего не понял, – сказал Бродяга.
Поднес ладонь с песком к самому лицу Беса и медленно сжал кулак. Бес почувствовал, как от кулака вдруг потянуло жаром.
Кулак разжался.
На ладони лежал маленький кусочек мутного стекла.
– Это не волшебство, – сказал Бродяга. – Это просто сила. Не божественная Сила, а простая тупая мощь, о которой говорят, что при ее наличии не нужен ум.
Бес спокойно перевел взгляд со стекла на лицо Бродяги. Во всяком случае, Бес надеялся, что спокойно.
– Твой заказчик сказал, чтобы ты напоил меня амброзией? Так?
– Так, – выдавил Бес.
– И он точно знал, где и когда меня ждать?
– Да.
– И он тебя не предупредил, что после того, как я выпью амброзии, у тебя не будет ни малейшего шанса выстоять против меня в драке?
Бес промолчал.
– Не предупредил, – протянул Бродяга. – А талисман заклятия он тебе дал для меня?
– Что?
Бродяга отбросил в сторону стекляшку.
– Талисман заклятия, который заставил бы меня выполнять твои приказы беспрекословно.
– Какой талисман? – снова заставил себя удивиться Бес. – Нет у меня никакого…
– Теперь – нет, – кивнул Бродяга. – Я его забрал.
– Но… – вырвалось у Беса.
– Но тогда почему я не превратился в послушную куклу? – закончил вместо него вопрос Бродяга. – Я не прикоснулся к нему рукой. Я просто зацепил его цепочку твоим кинжалом и выбросил эту штуку подальше. И твой малый алтарь я тоже выбросил.
Бес чуть не застонал от бессилия. Без талисмана можно было обойтись, но вот алтарь… Маленький камешек в кожаном мешочке, камешек, отбитый от большого алтаря и позволявший в любой момент не только связаться с богом-заказчиком, но и вызвать его к себе, – без него выполнить условие контракта будет трудно. Почти невозможно.
– Я что-то не так сделал? – спросил Бродяга.
– Да пошел ты в задницу, – вырвалось у Беса. Лицо Бродяги словно окаменело. Рука легла на рукоять секиры.
– Не нужно так со мной разговаривать, – сказал Бродяга. – Особенно тому, кто выпил столько сомы.
«Вот и все», – подумал Бес. Очень хотелось закрыть глаза, чтобы не видеть, как бронзовый мотылек будет порхать над его неподвижным телом.
– Ладно, – сказал Бродяга.
Секира со свистом рассекла воздух и ремень, стягивавший руки Беса.
– Дурак ненормальный, – выпалил от неожиданности Бес.
– Что такое? – спросил Бродяга.
– Руку мне ссадил, – сказал Бес. – Больно.
– Где?
Бес взглянул на свою руку – рана уже исчезла. Секира освободила Бесу ноги.
– Встань и иди! – величественно провозгласил Бродяга.
– Куда? – спросил Бес.
– На фиг. – Бродяга улыбнулся. – Ты меня куда должен был доставить?
Бес сел на песок, прищурившись, посмотрел на Бродягу снизу вверх. Ухмыльнулся.
– Я слушаю, – напомнил Бродяга.
– Давай поймем, – сказал Бес. – Ты меня можешь нашинковать мелко и оставить здесь наслаждаться моей вечной молодостью. Это мы уже обсудили.
– Обсудили, – кивнул Бродяга.
– Мой талисман ты выбросил вместе с куском от алтаря…
– Выбросил. Мог, конечно, и уничтожить, но что-то мне подсказало – лучше выбросить. Уничтожение даже части алтаря – штука богохульная, и любой бог следит за этим строго. А мне незачем пока привлекать внимание к нашему с тобой путешествию. – Бродяга оглянулся на запад, на уже почти спрятавшееся за горизонтом солнце.
– Умный, – с каким-то даже осуждением протянул Бес. – А если ты такой умный, поведай, на кой хрен мне с тобой общаться и что-то тебе рассказывать? Прикинь. Скажу я тебе, куда приказано было тебя доставить. Ты меня возьмешь и не убьешь. И даже не сильно покалечишь. Типа, ногу мне подрежешь в районе сухожилия. Я пару дней здесь полежу, пока не зарастет рана, а ты тем временем смотаешься на моем горбатом куда нужно, напорешь там фигни какой-то, а потом мне нельзя будет появиться в приличном обществе. Ты понимаешь, что мне приходится постоянно общаться с аватарами, жрецами и прочими уважаемыми личностями? И мой заказчик, тот, который заказал мне тебя, возьмет да и обидится… Так что ты лучше сам греби, куда знаешь, и со мной делай, чего хочешь. А я…
Бес махнул рукой демонстративно и снова лег на песок. Закрыл глаза и укрылся плащом.
Бродяга молчал.
– Голова болит, – протянул Бес. Бродяга снова промолчал.
– Слушай, – Бес снова сел, схватившись за голову и застонав, – ну что ты за тип такой?
– Какой? – спросил Бродяга.
– Ты торговаться собираешься? Любой нормальный… – Бес сделал паузу, прикидывая, кто именно нормальный – бог или человек, – любой нормальный мужик в этой ситуации стал бы выяснять, что именно я хочу за то, чтобы тебе все рассказать.
– Ты хочешь остаться живым, – медленно произнес Бродяга.
– А ты меня и не станешь убивать, – заявил Вес. – Хотел бы убить, уже бы убил.
– А я тебя хочу допросить, а потом уже…
Бес поежился, но решил не сдаваться.
– Хотел бы, уже отрубил бы мне чего-нибудь. А ты вон даже меня развязал. – Бес встал наконец с песка.
Отряхнулся.
– Торговаться будем? – спросил Бес.
– Ты меня хотел отвезти в Вечный город? – вопросом на вопрос ответил Бродяга.
– Ну…
– Вот и поехали. А по дороге обсудим подробности. Ты как полагаешь, к следующему вечеру мы поспеем туда?
Бес задумчиво посмотрел на загорающиеся звезды:
– Если двинемся прямо сейчас и не напоремся на какого-нибудь пустынного героя с компанией, и если у парома не будет толпы, и…
– Короче, – потребовал Бродяга.
– Если ничто не помешает, то завтра в это же время вполне можем отдохнуть с девочками Вечного города. – Бес вдруг посмотрел на Бродягу с ужасом. – Так это ты две тысячи лет без бабы был?
– В Бездне было не до того, – сухо отрезал Бродяга.
– Давай-давай, – засмеялся Бес. – Ты мне только лепешки к ушам не клей…
– Что?
– Хочется небось бабу? – Бес хитро подмигнул. – После сомы, сам знаю, этот вопрос стоит очень серьезно.
– Да пошел ты! – махнул рукой Бродяга и двинулся к горбатым.
– Погуляем! – крикнул ему вдогонку Бес. – Все бабы будут наши, это тебе Бес сказал! Ты еще помнишь, как баба стонет?
Бабы в Семивратье не то что стонали – выли в голос и непотребно ругали царицу, степняков и упавшее, мать его так, солнце. Стражники угрюмо отмахивались от наиболее назойливых и перетряхивали дворы. Царица поставила задачу предельно ясно и точно. Всех – царица особо указала на это – всех мужчин от тринадцати лет гнать к пролому для защиты города и прилегающих территорий от набегов. Временно, было сказано глашатаем на базарной площади, до тех пор, пока не будет воздвигнута какая-никакая ограда, а еще лучше – стена. А пока нужно было остановить супостата грудью, проявляя патриотизм и массовый героизм.
Бабы, понимая, что царица права, тем не менее выли, плакали, причитали и бросались царапать бесстыжие рожи городских стражников, которые кормильцев забирают, а сами остаются в городе. Мужикам что? Мужики успели уже спрыснуть вином и пивом свой призыв на воинскую службу, некоторые даже успели набить женам на прощание заплаканные физиономии и разобраться с соседом на предмет уважает – не уважает. Кто-то из свежеиспеченных защитников Семивратья шел спокойно, с обреченным равнодушием, кто-то матерился не переставая, а кто-то орал похабные песни.
– Если ноги поотрубят – без сандалий обойдусь, – выводил осатанелый от неожиданности и вина Щука.
А приятели-рыбаки подхватывали, нестройно, но громко:
– В путь, в путь, отрубят что-нибудь.
Вообще-то рыбаков забирать на службу не должны были, рыба была необходима городу, но лодок после катастрофы осталось всего ничего, штук десять на всех. А новые строить не было времени. Степь задумчиво и опасно пялилась на Семивратье через пролом.
Еще городская стража пыталась выполнить приказ своего начальника. Тот здраво рассудил, что раз уж исчезнувший из каталажки Одноглазый не мог уплыть из города, стало быть, эта акула прячется где-то в Семивратье. А это значило, что, проверив всех мужиков, особливо кривых, можно было проклятого пирата изловить и прищучить. Одноглазых к полудню удалось наловить десятка три, но выяснить, есть ли среди них пиратский капитан, не успели. Да и одноглазые не слишком торопились объяснять, кто они такие и откуда. Вот пусть уйдет ополчение из города, станет в проломе, вот тогда можно будет решить все недоразумения и спокойно разойтись по домам. Или даже посидеть деньков десять во дворцовых подвалах. Не как дезертиры, упасите боги, а как подследственные.
Царица стояла на дворцовой стене и смотрела на пеструю толпу, вытекающую из города. Впереди, как бронированная голова змеи, двигались три сотни из гарнизона. В Семивратье оставалось еще две сотни солдат и полторы сотни городской стражи. Остальные войска были с царем под стенами Проклятого города.
Что бы там ни выкрикивали сейчас горожанки, царица тоже принесла жертву на алтарь родного города. Ее нынешний любовник, Жеребец, шел во главе колонны. С одной стороны, звание военачальника ему льстило. С другой стороны, лучше было бы, конечно, остаться в спальне царицы, а не вести весь этот сброд на бойню. Даже небольшой военный опыт, имевшийся у Жеребца, подсказывал, что прямое столкновение хотя бы с полутысячей степняков закончится для горожан печально.
Приблизительно эту же мысль развивал Зануда, который увязался за рыбаками – на войну.
– А стрелы они, блин горелый, пускают на всем скаку за двести шагов.
– А хрена? – протянул бредущий рядом рыбак. – Нам вот дадут щиты и доспехи… Видал, телеги из арсенала везут? Мы станет меднобронно, и хрен там стрелы пробьют…
– Хрен там! – передразнил Зануда. – Вот хрен-то стрелы и пробьют. Его же, степняка, только от титьки материнской отрывают – сразу на коня. И лук в руки. И он на коне и спит, и ест, и бабу, если поймает, тоже на коне…
– Ты-то откуда про все про это знаешь? – осведомился Щука.
– Откуда знаю… Знаю, раз говорю. Ты про Тысячу слышал?
– Это про тех, которые к Восточному царю нанялись, а потом, когда им денег не заплатили, обратно через степь вернулись? – проявил образованность Младший.
Еще полгода назад Младший слушал в академии лекции по философии. Его выперли за лень. А вот теперь богатенькому пацану не удалось отвертеться от службы, что немного утешало рыбаков. Не все коту масленица.
– Через степь вернулись! – скорчил жуткую рожу Зануда. – А ты себе представь, заморыш, как оно было, через степь да сквозь степняков… А стрелы как дождь, а рожи у них как у демонов, не к ночи будь помянуты, а еще арканы… Меня там и подстрелили, а потом уволокли в плен, для продажи на галеры да в каменоломни…
Молчавший против обыкновения Горластый тяжело вздохнул и выплюнул пыль. Дождя не было уже почти месяц, и дорога под ногами бредущей пехоты вскидывала клубы пыли, которая оседала на лицах, одежде и лезла в рот и нос защитников города.
Щука затянул новую песню, на это раз жалостную. Про то, как стрелы все закончились, мечи изломаны, а биться нужно – позади любимый дом.
Младший немного поотстал, приноравливаясь к вихляющему шагу Зануды:
– Чо, вот так прямо с двухсот шагов?
– А то! Вот мы идем, вот я, а вот тут мой кореш, Кузнец. – Зануда указал рукой на пыль под ногами. – А вот там, где первая телега…
Младший оглянулся, прикидывая расстояние, покачал головой. Выходило не двести шагов, но полторы сотни – точно.
– Там, где телега, – образина черная, на коне. И не одна, твою мать, а еще сотни три с ней.
– С кем?
– С образиной. Мы щитами, значит, прикрылись… А солнце палит… – Зануда покосился на небо. – Вот как сейчас. Или даже того жарчее. Шлем раскалился – мама моя родная, а снять, сам понимаешь, боязно. А тут по щитам бзынь-бзынь, бзынь-бзынь. Стрелы. Они так со свистом летят – фьють, фью-ють…
Зануда попытался изобразить, как тонко и долго свистели стрелы, но поперхнулся и закашлялся. Младший торопливо сунул ему свою флягу. Зануда отпил глоток, распробовал вино с Розовых островов и жадно захлюпал, дергая кадыком. Однако вовремя сообразил, что так можно захлебнуться или, что еще хуже, перебрать на солнцепеке, от фляги оторвался и с сожалением протянул ее Младшему.
– За щитом ничего не видно, только фьють-бзынь да шмяк, когда в кого из наших попадало. А потом вроде как затихло. Мы еще постояли немного, а потом мой кореш и говорит, гляну хоть одним, говорит, глазком. И выглянул из-за щита. Шмяк – и он назад откинулся, как деревянный. Стрела в глазок как раз и влупила. Острием до самого затылка. Кузнец упал, щит уронил, а в эту дыру еще штук десять стрел влетело. И мне две в ногу. Я сколь мог – за нашими поспевал, а потом отрубился и в себя пришел уже в медном ошейнике. – Зануда тяжело вздохнул. – Вот такая война, твою мать!
– А чего сюда поперся? – спросил Щука. – Мог же, инвалид, дома сидеть.
– А родина? – возмутился Зануда, и всем слушателям стало неловко.
Зануде – тоже. Родина там или не родина, а сидеть и ждать, пока Морской бог опомнится и сообразит, что не все участники ночного разговора были наказаны… Премного благодарны. А в толпе, да еще, мать твою, на войне – может, и не найдет.
Горластый снова сплюнул.
– И чего ты расплевался? – спросил Щука. – Как горбатый, честное слово! Вон песню бы подхватил, бляха-муха.
Горластый молча посмотрел на Щуку. И снова сплюнул.
– А я боялся, что под Проклятый город заберут… – признался Младший Зануде. – Искал, кого вместо себя нанять… Даже вон в «Клоаку» ходил, думал, что бедняки…
– И опять дурак, – радостно заулыбался беззубым ртом Зануда. – Не среди мужиков искать нужно, а среди их баб. Найдешь ту, которой муж надоел, она его и спровадит, если ты ей денег подбросишь и чего другого кинешь, с удовольствием. Вон, у того же Щуки жена красивая, молодая – и стерва, каких поискать. Ты думаешь, чего он такой радостный на войну идет?
Младший заинтересованно посмотрел на Щуку. Тот как раз завел новую песню, про меднобронную рать и чернобокие корабли.
– А где он живет?
– Второй дом на нижней улице. Сразу за рыбными сараями. Не ошибешься.
– На хрена жена, да еще одна! – надсаживаясь, пропел как раз Щука.
Потом песня стихла. Дорога пошла в гору, пыль закрыла солнце и забивала глотки идущим так, что не то что петь, дышать стало трудно. Кто-то споткнулся, упал, о него споткнулся другой. Вниз покатилась фляга.
– Смотри, куда прешь…
– Сам глаза разуй…
– Руки убери…
– Сам сейчас в рыло получишь…
– Стой! – донеслось из головы колонны.
– Чего стали? – испуганно спросил Младший.
– А сколько тут идти? Мы, считай, с полудня вышли. А уже к вечернему жертвоприношению время подкатывает. – Зануда погладил живот. – Жрать пора. И давно.
– А чего тут стали? – на этот раз спросил Горластый. – Чего не к пролому подошли?
– Головные, наверное, подошли, – сказал неуверенно Щука.
С головы колонны потекло какое-то странное бормотание. И какое-то напряжение стало расползаться по ополченцам.
– Чего ж они оружия не выдают? – спросил Младший.
Ему не ответили.
– Оружие где? – повторил вопрос Младший. – Доспехи там, щиты…
– Щас в рыло дам, – пообещал Горластый. – Что-то там случилось.
Там не то чтобы уже случилось. Там, возле пролома, могло случиться в любой момент. Когда Жеребец подошел к пролому во главе трех сотен запыленных солдат, то замер, бормоча проклятия и молитвы. Сотники и десятники, не дождавшись команды от опешившего начальника, бросились строить своих подчиненных, раздавая тумаки и ругаясь напряженными голосами.
Сто шагов пролома. Это ширина. И полторы сотни шагов заваленной обломками пропасти. Удачно так заваленной, плотно. И камни были утрамбованы, словно мостовая. И дальше – степь. И на самом ее краю, напротив пролома, лагерь степняков.
– Сотни три, – прикинул на глаз сигнальщик и обернулся к Жеребцу: – Но кони расседланы.
Это значило, что можно было рискнуть, дать команду, броском преодолеть расстояние до лагеря степняков… Это ж мечта каждого нормального пехотинца – застать конников врасплох.
Сотники подбежали к Жеребцу, придерживая мечи на перевязях. Жеребец молчал, глядя на войлочные палатки. Чего он тянет, мелькнуло у сотников.
Эта же мысль билась в головах у конников Степного Орла. Почти с самого утра. Накануне вечером они удачно перехватили набег соседей, положив почти сотню из рода Сусликов, потом на время потеряли след уцелевших, потом нашли его и обнаружили, что уцелевшие ушли к городу. Ушли через дыру, которая, как оказалось, образовалась в горной гряде. И шакал с ними, с уцелевшими Сусликами. Появлялась возможность разобраться с зажравшимися горожанами. И не воспользоваться такой возможностью было глупо. Нужно было идти вперед, занять эту дыру и вызвать соплеменников. Орлы были большим родом, могли выставить полторы тысячи воинов. А полторы тысячи конных Орлов могли смешать с грязью пять тысяч трусливых горожан. Вот сейчас Степной Орел даст команду…
И Степной Орел команду дал. Спешиться и расседлать коней.
– Орлы! – выкрикнул он. – Я привел вас сюда, я мог повести вас и дальше. Отсюда и до последнего моря.
– Веди! – закричали Орлы. – Даешь!
– Мог бы. Но я должен подумать. Должен посоветоваться с богами. Горожане хитры. И у них много колдунов. И мы не знаем, как умилостивить их богов. Я буду думать.
– Тихо! – закричали сотники и десятники. – Степной Орел думать будет.
И Степной Орел принялся думать, сидя на вершине холма.
А три сотни его воинов стали ждать. Вначале совсем молча, а потом по немногу разговорившись. И принявшись за мелкие бытовые дела. Оптимисты стали готовить веревки для пленных и прикидывать, что можно будет выбросить из вьючных мешков, когда понадобится складывать добычу. Пессимисты извлекали из мешков тряпки для перевязки и проверяли наличие бальзамов и мазей на случай ранений.
Большая же часть проверяла тетиву у луков и подтачивала клинки. Походный сказитель, призванный поддерживать в воинах боевой дух, затянул речитативом под аккомпанемент бубна древнее сказание о том, как доблестный вождь Тутунас бился с войском Тамуниха, был ранен и вынужден отступить, но все-таки победил, хоть и почти погиб. Сказание слышали уже не один десяток раз, но выбора все равно не было. Тем более что Степной Орел продолжал думать.
Какого хрена, думал Степной Орел. Все ведь было так правильно и потому хорошо. Был город, наполненный товарами. И были караванные тропы, которые вели к этому городу. И были ворота, которые открывались только перед безоружными. И были Орлы, которые пропускали к воротам только тех, кто платил за это. И вот тебе на! Дыра в гряде означала, что теперь каждый кому не лень сможет идти сюда, нападать на город, устраивать там резню, вывозить пленных и тому подобное. Сама идея набега Степному Орлу нравилась. Не могла не нравиться. Но если ты сегодня зарежешь барана, то завтра ты с него шерсти не настрижешь. Если бы городов было много – тогда да, набегай себе время от времени, грабь их по очереди, давая накопить жирок между набегами. Но город один. И ограбить его можно только один раз. А потом что?
И где, спрашивается, эти недоделанные горожане? Отчего это они не бегут затыкать дыру? Почему не гонят сюда свое войско, чтобы остановить возможных врагов? Ну не Орлам же сторожить этот пролом. Хотя… Или все-таки войти туда? Припугнуть горожан, заставить их заплатить дань и подтолкнуть к строительству стены? Большой такой стены, без ворот. Достаточно и тех, подступы к которым контролирует род Орлов.
Ближе к вечеру за проломом появилась пыль. Столб пыли. Пыли, которая всегда сопровождает движение любого войска, особенно пешего.
Наконец-то, вздохнул с некоторым облегчением Степной Орел. Явились. Лишь бы они теперь в бой не кинулись.
– Прикажешь седлать? – спросил сотник.
– Не прикажу, – ровным голосом ответил Степ ной Орел.
– Но ведь идет враг, – осторожно напомнил сот ник.
– Чем ближе – тем лучше, – сказал Степной Орел. – Меньше кони устанут.
– Каким ты был, мудрый Степной Орел, таким ты и остался, – ответил сотник и вернулся к своим воинам.
«Вот если бы они начали переговоры», – подумал Степной Орел.
– Переговоры, что ли, начать… – пробормотал Жеребец.
Стоявшие рядом с ним сотники поморщились одинаково и одновременно. Переговоры со степняками. Очень умный командир. И трусливый. Атаковать нужно, понятно даже и дикобразу. Это тебе не царицу ублажать… О царице сотники подумали с завистью. Угораздило же ее выбрать этого Жеребца, а не кого-нибудь из них.
– Переговоры начнем, – увереннее сказал Жеребец.
– Сам пойдешь? – спросил командир первой сотни. – Дать жезл для переговоров?
Жеребец замялся. Переговоры лучше, чем идиотская стычка под градом стрел, но идти к пропахшим конским потом уродам…
– Оружие горожанам раздавать? – спросил начальник городского арсенала, сопровождавший обоз с оружием.
Он торопился, и его можно было понять. Как только оружие и доспехи будут розданы, делать начальнику арсенала станет нечего, и тогда можно возвращаться к родным подвалам и складам в относительно безопасный царский дворец.
– Раздавать?
Сотники улыбнулись пренебрежительно. Вооруженное штатское дерьмо все равно останется штатским дерьмом. И польза от него будет только в том, что конница степняков, натолкнувшись на такое «воинство», увязнет, как в куче навоза. И все понимали, что начальник арсенала жаждет быстро раздать оружие, чтобы потом списать его недостаток на складах. Приторговывал начальник арсенала оружием и снаряжением потихоньку. А тут такая возможность все разом прикрыть.
– Раздавай, – махнул рукой Жеребец.
– Седлай! – приказал Степной Орел.
«Тупые горожане не догадались, не додумались до посольства. Теперь придется вырезать передовой отряд, погнать уцелевших под защиту городских стен, а потом, уже как победителю, отправить посольство к царице. Вот что бывает, когда власть попадает в женские руки», – подумал огорченно Степной Орел.
Ударил походный барабан.
Затрубил боевой рог, подавая команду приготовиться. Жезлоносец за спиной Жеребца высморкался так оглушительно, что военачальник вздрогнул.
– В очередь, сучьи дети! – закричали арсенальские служащие, пытаясь внести хоть какой-то порядок в процесс получения оружия и снаряжения. Рыбаки, оказавшиеся ближе всех к телеге, получили снаряжение первыми и отошли в сторону, пытаясь разобраться в путанице ремешков, блях и пряжек. Зануда давал ценные указания, рыбаки, натягивая на головы шлемы не по размеру и пытаясь застегнуть пряжки на рассохшихся ремнях, ругались, на чем свет стоит.
– Так он же тупой! – разочаровано протянул Младший, ощупав пальцем лезвие меча.
– Ясный красный, – сказал Зануда. – Кто же заточенное оружие в арсенале хранит?
– А как же им рубить?
– Вот так и руби. Он же медный, это ведь тебе не черная бронза. Ты б его даже если заточил, то сучий помет, после трех ударов он бы снова затупился. Ты, если до махалова дойдет, не забывай его выпрямлять.
– Как?
– А об колено, – сказал Зануда.
– А он об колено только хрен гнет, – сказал Щука. – Целыми вечерами гнет и гнет, то правой, то левой, и радуется. Вон скоро ладони будут волосатыми
Рыбаки заржали.
– Кто получил оружие – вперед! – крикнул кто то командирским голосом из облака пыли.
– Побежали, что ли? – сказал кто-то из рыбаков
– Опоздать боишься? – Зануда отобрал у Младшего флягу с вином, отпил, а потом по-хозяйски пустил ее по кругу. – Первым почему хреново? От врага хрен увернешься, а потом сквозь своих хрен убежишь.
– А мне батя говорил, что первые получают лучшее из добычи…
– А их семьи – посмертную лавровую ветвь за храбрость, – закончил Зануда. – Нет, если кто хочет – пусть бежит.
– Так ведь приказали…
– Тебе лично?
– Нет, но…
– А ты не нокай, не запряг. – Зануда завязал узлом крошащийся ремешок на доспехах у Горластого. – Ты решай давай, воевать хочешь или живым к бабе своей вернуться.
Ополченцы двигались мимо рыбаков, матерясь, что-то выкрикивая, гремя оброненными доспехами и надсадно кашляя в клубах пыли. Особую прелесть в этот бардак добавляли пики в пятнадцать локтей, выданные самым везучим ополченцам. Споткнувшись о неудачно выставленные древки, десятки людей падали шеренгами, бегущие следом наталкивались на завал из копошащихся тел, тоже падали, ругались, отталкивали друг друга, пытались найти под ногами упавшие доспехи и оружие, вскакивали и снова налетали на пикинеров, которые никак не могли сообразить, что пики нужно держать вертикально, наконечниками вверх. Те же, кто это понимал и пытался-таки поднять свое оружие, лупили соратников древками по лицам и шлемам, и несколько ополченцев получили шрамы еще до начала битвы.
– Велика земля, а отступать некуда, – сказал командир третьей сотни. – Позади каша из ополченцев.
Жеребец обернулся назад, и лицо его приобрело страдальческое выражение. Каша – это было еще мягко сказано. Клонящееся к западу солнце освещало первозданный хаос, багровую от солнечных лучей мешанину из пыли, людей, криков и страха. Вынырнувшие из этого ополченцы тяжело дышали, откашливались, а потом замирали, увидев, как степняки выстраиваются в боевую стенку.
– Назад дороги нет, – простонал Жеребец.
– Пропустите служителей культа! – послышалось сзади, из пыльного облака.
– Этого еще не хватало! – Командир второй сотни снял шлем и вытер рукой вспотевший лоб. – Еще только жрецов мы здесь не видели. Это какого ж бога служителей сюда принесло?
А принесло, как оказалось, жрецов сразу трех богов: Громовержца, Голосистой Девы и Воина.
Выходя из своих храмов и Священной рощи, жрецы и жрицы выглядели торжественно и даже красиво. Особенно жрицы Голосистой Девы. Все – красавицы, с обнаженной, как положено, грудью, с тщательно подкрашенными лицами, сложными прическами, с покрытыми позолотой сосками.
Теперь на этих лицах смешались пот, краски и пыль.
Жрецы Громовержца в давке потеряли половину позолоченных стрел, а жрецы Воина из последних сил волокли на плечах ритуальный божественный меч десяти локтей в длину.
– Вот сейчас голосистые девки своими сиськами всех степняков распугают, – сказал мрачным голосом командир второй сотни.
– Это их жрецы? – спросил у стоявших рядом сотников Степной Орел.
– Похоже…
– Подождем, пока они помолятся, – сказал Степной Орел.
«А еще лучше, – подумал он, – чтобы молитва длилась до захода солнца. Орлы в темноте не воюют, а горожане за ночь успеют что-нибудь соорудить в проломе. И можно будет спокойно, без ущерба для чести, выйти из этой идиотской ситуации».
– И ситуация самая что ни на есть дурацкая, – шепнул командир второй сотни командиру первой. – Время мы уже потеряли. Теперь если еще эти шуты начнут представление, то нам лучше будет просто уйти назад в город.
Жрецы Громовержца выступили первыми. Пятеро, по количеству уцелевших перунов, шагнули вперед и вроде как приготовились их метать.
– Сейчас степняки разбегутся, – шепнул командир второй сотни. – Как же…
Жизнь научила сотника не ждать от богов ничего хорошего. Он вообще считал, что в жрецы идут только те, кто боится воровать и ленится работать.
Еще пятеро жрецов в серых от пыли хламидах подняли здоровенный позолоченный рог. Четверо рог держали, а пятый глубоко вздохнул и принялся в него дуть. Низкий протяжный рев перекрыл крики ошалевших ополченцев, все еще выбегающих из пыли. Жрец все дул и дул не переставая, будто целый день только вдыхал воздух, забывая его выдохнуть.
Жеребцу показалось, что от этого звука облака пыли потекли куда-то в сторону. И еще показалось, что звук священного рога вдруг стал осязаемым, что он начинает теребить одежду и ерошить волосы. А потом стало понятно, что это ветер. Сзади, снизу, от города, от моря пришел ветер. И принес с собой тучи. Черные, переполненные водой. И вода эта выплеснулась на землю, прибивая разом пыль и омывая лица людей. Воздух вдруг стал прозрачным. Рог замолчал.
Двое жрецов стали мерно бить в здоровенный барабан. Удары становились все чаще и все громче. И когда слились в один сплошной рокот, жрецы, стоявшие с перунами в руках, одновременно их метнули.
И молния ударила в пролом, в камни, завалившие пропасть. И еще одна молния ударила в камни, разбрасывая каменную крошку. И гром бил одновременно с молнией. И каждая следующая молния была сильнее предыдущей. И каждый следующий удар грома был громче предыдущего. И все более крупные камни разлетались в стороны после каждого удара молнии.
Несколько мелких камешков простучали по шлемам и доспехам солдат. Неуверенно поглядывая на командиров, те подняли щиты, прикрывая головы.
Валун размером с бычью голову влетел в ряды, разбросав в стороны с десяток солдат.
– Всем отойти назад! – крикнул сотник. – На сто шагов.
Молнии продолжали долбить камни, раз за разом углубляя пропасть. Осколки и каменные брызги летели во все стороны. Дымящиеся осколки и раскаленные каменные брызги.
Кони переступали с ноги на ногу, дергали головами, но пока еще подчинялись приказам седоков.
Степной Орел удовлетворенно улыбнулся. Похоже, он правильно сделал, потратив время на ожидание.
Глубина пропасти достигла уже пятидесяти локтей, но молнии продолжали работу.
Ополченцы, забыв обо всем, толпились, пытаясь получше рассмотреть, что именно происходит в проломе. И тогда вперед выступили жрецы Воина и жрицы Девы. Наверное, они что-то пели, но за громом, молниями и скрежетом дробящегося камня расслышать что-либо было невозможно. Видно было только, что жрецы Воина подтащили свой гигантский меч к самой пропасти и. опустив лезвие на землю, поволокли его от одного края пролома к другому, оставляя борозду.
Пять жриц Девы подошли к ополченцам и что-то сказали. Жеребец не услышал, что именно, но не сколько ополченцев попятилось. Жрицы снова что-то сказали. Из вооруженной толпы вышли пятеро парней, отдали приятелям свое оружие и пошли за жрицами к пропаханной борозде.
Потом пять пар распределились равномерно вдоль борозды и…
– Вашу мать, – сказал командир второй сот ни. – Это ж они типа обряд плодородия проводят.
– Эть, блин, – пробормотал Щука, – опоздал. Смотри, как повезло ребятам.
Прочертив борозду, жрецы Воина воткнули меч в землю и отошли в сторону.
– Смотрите! – крикнул Младший и ткнул пальцем вверх.
– Ни хрена себе… – вырвалось у рыбаков. Вернее, высказались они все по-разному, но мысль была одна и та же. Ни хрена себе! А как еще можно было выразить чувства, которые возникли у каждого, когда над проломом появились три гигантских силуэта – два мужских и женский.
– Чудо! – заголосил какой-то селянин, и крик этот был подхвачен сотнями голосов. – Чудо!
– Значит, чудо? – спросил Ясик.
Дева улыбнулась и отпила из чаши амброзию.
– Значит, три хороших бога исправили, так сказать, то, что сделал плохой бог Солнца: взяли, вот так, и на глазах изумленной толпы восстановили пропасть и возвели стену?
– В пятьдесят локтей высотой, – сказала Дева.
– И жаба не задавила твоих приятелей? – Ясик щелкнул пальцем, скала на берегу покрылась сетью ровных трещин и распалась на аккуратные кирпичики.
Кирпичики взлетели в воздух, покружились в хороводе, а потом рухнули вниз, мгновенно сложившись в небольшую каменную стену с локоть высотой.
– Вот так? – спросил Ясик.
– Зачем? – Дева снова улыбнулась. – Мы складывали стену не торопясь, до самого захода солнца.
– И не жалко Силы?
– А мы ничего не потеряли… – шепнула Дева, наклонясь к самому уху Ясноглазого. – Это поначалу пришлось ее потратить. Когда дело пошло, жрецы обратились к войску, к жителям города с требованием молитвы и жертвоприношения.
– Понятно. – Ясик все еще улыбался, но улыбка была уже довольно напряженной. – Вы еще на этом и заработали…
– Конечно. Три дня праздников личным приказом царицы. И дополнительный праздник благодарения. И три новых храма при нерукотворной стене, которая стоять будет, пока три Божественных Строителя этого будут хотеть…
Ясик встал с кресла.
– Не нужно так нервничать, милый, – проворковала Дева. – Мы ведь это для общего блага. Если бы провал остался, пришлось бы царю Семивратья уводить свое войско из-под Проклятого города.
Кирпичик в стене лопнул, превратившись в струйку пыли. Следующий. Следующий. Через несколько мгновений вся стена стала кучкой пыли. Потом морская волна, обернувшись вдруг прозрачной зеленоватой рукой, стерла пыль, оставив блестящий гранит.
– Для общего блага, – сказал Ясик. – И где же сейчас боги-строители? Спрятались?
– Ну, – Дева отщипнула виноградинку, – они веселятся. Остальные – вместе с ними. Я заглянула к тебе, чтобы пригласить. Мне разрешили привести с собой любого гостя, хоть смертного.
Ясик вздрогнул, как от удара. Это было оскорбление. Хоть смертного.
– Ты пойдешь? – как ни в чем не бывало спросила Дева. – Мастер, кстати, обещал показать новое солнце. Как ты заказывал. Очень похожее на настоящее. Ты со мной?
– Бедный хромоножка, – сказал Ясик. – Все становятся Мастерами. Вначале строителями, потом кузнецами, потом в Мастере вообще отпадет надобность… Все будут веселиться, праздновать. А кто будет искать Разрушителя? Ты, что ли, Красотка?
– Не знаю, – пожала плечами Дева. – Во всяком случае, среди нас троих Разрушителя нет, как ты сам понимаешь. Разрушитель не может созидать.
– Всё просчитали… Всё. А глупые люди полагают, что это вы из любви к ним. Что это вы от великой любви к смертным возвели стену. Или ты их и вправду любишь?
– Ты меня еще в скотоложестве обвини. Или в том, что я в наш Зверинец хожу, к Сторукому. – Дева потянулась. – Так ты – со мной?
– Нет, – сказал Ясик. – Я лучше отдохну от вас всех.
– Как хочешь. – Дева протянула руку и дотронулась до щеки Ясика. – А я думала после праздника заняться тобой… Тебя давно насиловали последний раз?
Ясик дернул головой, а Дева засмеялась и исчезла.
– Так, значит?.. – пробормотал Ясик. – Мы победители, значит? Теперь мы можем со мной так разговаривать? А не пожалеете?
Ясик взглянул на валун, и тот взорвался. Ясик перевел взгляд, и полыхнул следующий камень, дерево, загорелись розовые кусты. Вспыхнула земля, и жирными каплями стала стекать, плавясь, скала.
– Пожалеете! – выкрикнул Ясик. – Пожалеете! Только поздно будет… Поздно будет, – пробормотал Верховный бог. – Сволочи… Пожалеете. А я…
Ясик выворотил из земли камень и швырнул его далеко в море. Так далеко, что всплеска видно не было.
Глава 5
Царь Семивратья пил один. Страже возле шатра было строго приказано гнать посторонних безжалостно, не обращая внимания на возраст, пол и общественное положение. Царь Семивратья не хотел, чтобы кто-то видел его в таком настроении. Не хватало еще насмешки или жалости, демоны их побери.
Он привык председательствовать на советах. Его отряд был самым многочисленным, его боевой опыт был самым большим, и возраст позволял смотреть на большинство сопливых царьков сверху вниз. Разом рухнуло все это. Какой, к свиньям собачим, боевой опыт, если долбаные горожане вырезали четверть его отряда! И отряд, естественно, стал не самым многочисленным, если к убитым прибавить раненых, покалеченных в давке, обгоревших возле кораблей… Корабли… Царь застонал и помотал головой. Ему даже инвалидов не на чем отправить домой.
А вечером на совете союзников место председателя занял Северянин, урод в овчине. Явился к костру заранее, чтобы успеть взгромоздиться на золоченое кресло до прихода остальных. А остальные и не возражали, скоты. Им бы еще раз побольнее ткнуть Семивратца в открытые раны. Кровь бросилась царю Семивратья в голову, когда он понял, что теперь придется безнадежно требовать, или обиженно уходить, или…
Царь выбрал третье. Он смог себя заставить молча пройти вдоль ряда настороженно сидящих вождей, не сорвавшись, не выдав (он очень надеялся, что смог не выдать) ярости и обиды, кипевших внутри него. И даже смог привстать со своего нового места, прижав руку к сердцу, в ответ на соболезнование Северянина.
– Жаль… – прорычал Северянин. – Твоих воинов нам будет не хватать.
Воинов, а не самого Семивратца. Ублюдки. А вино в кувшине закончилось. Царь встал со шкур и заглянул за ложе. Нету. Ничего больше нету. Ни власти, ни чести, ни…
– Царь! – крикнул стражник снаружи.
– Чего еще? – спросил царь.
Было бы неплохо сорваться на ком-нибудь сейчас. На том же стражнике.
– Что там случилось?
– Это я случился, – сказал рыжий Хитрец, царь Заскочья, герой давешней битвы, спаситель воинов и защитник кораблей.
Семнадцатилетний сопляк.
– Иди ко всем хренам! – посоветовал Семивратец, глядя на опущенный полог. – И захвати с собой всех остальных уродов.
– Тогда пошли со мной, – засмеялся Хитрец. – Больших уродов, чем мы с тобой, в мире не найти.
Семивратец задумался. Первой мыслью было выйти и набить хитрую рыжую морду.
Но драки в лагере были запрещены. Как среди рядовых пехотинцев, так и среди гордых вождей. Провинившегося пехотинца пороли, а царя должны были выгнать из рядов союзников. Боги, отправляя всех в поход на Проклятый город, очень ясно изложили свою позицию – кто не с нами, тот с Разрушителем. Со всеми вытекающими. Боги…
«И ведь сам не уйдет, – подумал Семивратец. – Будет вот так орать снаружи, привлекая всеобщее внимание, а все эти пахари и пекари, набранные в войско, будут зубоскалить и шушукаться. Уроды. И Хитрец – тоже урод. Только рыжий. И ведь не прицепишься. Стражникам было приказано никого в шатер не пускать – они и не пустили. Он сам спросил, кто там, и сам нарвался на ответ. Рыжая сука! Ведь не уйдет».
– А я не уйду, – крикнул Хитрец, словно прочитав мысли. – Лучше бы, конечно, тихонько с глазу на глаз перетереть, но если хочешь – я могу и так.
Семивратец отдернул полог шатра и выглянул. Со света и не разглядишь толком, где стоит Хитрец. Костры слабо освещали площадку перед царским шатром. Сегодня (да и вчера тоже) храбрые воины Семивратья старались держаться от своего царя подальше. И костры зажигали подальше, насколько позволял частокол. И даже песен не орали, вроде как и не разговаривали вовсе. В шатре Семивратец не слышал вообще ничего, а вот сейчас, когда вышел на площадку, стало слышно, как несколько голосов стонут в палатке для раненых, как трещат дрова в костре… Царь сжал зубы и чуть не застонал, настолько это было похоже на треск и гудение горящих кораблей. Гордости Семивратья. Основы его могущества. Пятнадцать из двадцати…
– Привет! – сказал Хитрец.
– Заходи, – буркнул Семивратец. – Коль уж приперся.
– А давай пойдем прогуляемся. – Хитрец оглянулся на лагерь: – Вот туда, к горе.
Семивратец посмотрел в сторону горы. Неймется Хитрецу. Хотя у них в Заскочье все с заскоками. А этот… Стал царем в тринадцать лет. Это при том, что у его покойного папаши было семь жен и двадцать три сына. И двадцать из них были старше Хитреца. И прав на трон имели куда больше.
– Холодно, – сказал, поежившись, Семивратец. – И переться неизвестно куда…
Хитрец посмотрел на стражников. Поцокал языком.
«Типа секрет, – подумал Семивратец. – Типа – чтобы никто не услышал. Те же стражники. А на горе, значит, можно будет спокойно поговорить. Болтают, пятеро из двадцати трех ныне покойных братьев доверились Хитрецу. Поверили на слово».
Хитрец подошел ближе и сказал, понизив голос:
– Можешь предупредить кого угодно, что пошел со мной. Если что – с меня спросят. Ты же понимаешь, что с меня особый спрос.
Семивратец кивнул. Это он верно сказал. Очень многие хотели бы найти повод, чтобы придраться к Хитрецу. Только найти повод. Поймать его на пустячке.
– Я сейчас, – сказал Семивратец. – Плащ возьму и меч.
Без меча за пределы лагеря выходить никто не рисковал. Хоть линия часовых перед лагерями была густой, но все помнили, как царь Алмаза нарвался на ночную вылазку из Проклятого города. Войском Алмаза сейчас командовал брат неосторожного.
– Ну, говори, – потребовал Семивратец, как только они отошли от шатра на несколько шагов.
– На горе, – сказал Хитрец, – у задних ворот нас ждет мой телохранитель.
– Так, может, мне тоже своего прихватить?
– Не нужно. Потом еще спасибо скажешь. – Хитрец остановился и жестом остановил Семивратца: – Твои?
За кустами, там, куда не доставал свет от костров, по земле катались двое, пыхтя и вскрикивая. Время от времени доносился звук удара. Изредка. Дерущиеся явно старались не привлекать к себе внимания. Драться в лагере было запрещено. Нужен был веский повод, чтобы устроить потасовку. И повод стоял чуть в стороне, держа в руке кувшин и кутаясь в потертый плащ. Женщин в лагере было мало, на всех не хватало.
Семивратец молча махнул рукой и прошел мимо. Девка заметила посторонних, вскрикнула. Драчуны замерли, оглянулись.
– Наш? – хрипло спросил тот, что был внизу.
– Кажись, – ответил верхний.
Не исключено, что он бы еще что-нибудь сказал, но противник изловчился и справа, наотмашь, съездил его по уху.
– Ах ты ж… – шепотом взревел верхний и снова принялся душить нижнего.
Дама наклонилась, чтобы лучше видеть происходящее.
Стража у задних ворот, видно, была предупреждена, потому ворота открыли без расспросов. Телохранитель Хитреца молча пошел вперед, освещая факелом дорогу. Пламя факела билось под ударами ветра. Сегодня дуло с суши. От Проклятого города. И явственно тянуло горелой плотью. Сегодня, как и вчера, жертвоприношение было обильным. Никто толком не знал, как именно приносится жертва Разрушителю, но то, что потом всех принесенных в жертву сжигали на общем костре, понятно было с первого дня.
Телохранитель перепрыгнул через промоину и подождал, пока цари последуют за ним. Хитрец что-то тихо ему сказал. Телохранитель кивнул, зажег от своего факела другой и протянул царю. Сам остался на месте.
Ты смотри, удивился Семивратец, когда Хитрец жестом пригласил его войти в пещеру. Почти четыре года они уже под Проклятым городом, а он и не знал, что рядом с лагерем есть пещера. А Хитрец все вынюхал.
Огонь факела перестал биться в судорогах. Значит, пещера не проходная. И воздух в ней затхлый. Какой-то…
Кровью пахнет, понял Семивратец. Смертью. Свежей кровью. Рука легла на рукоять меча. У него хороший меч, бронзовый. Из черной бронзы. И под плащом панцирь. И…
– Как? – спросил Хитрец.
Из тени шагнул еще один его телохранитель, мельком глянул на того, кто пришел с Хитрецом, тихо что-то сказал.
– Подожди снаружи, – приказал Хитрец. – Смотри, чтобы никто не подошел.
Телохранитель вышел.
– Ну, – напомнил о своем существовании Семивратец, – клад нашел?
– Что-то типа того, – кивнул Хитрец.
Пещера была не слишком большой – шагов двадцать на тридцать. Факел освещал ее слабо. Особенно дальний угол. Семивратец присмотрелся. Точно – глаза. Отблеск огня в чьих-то глазах. Хитрец подошел к стене, и Семивратец увидел человека.
Связанное, неестественно выгнутое, словно сведенное судорогой, тело. Глина, смешанная с кровью. И глаза, сочащиеся болью. Веревки, врезавшиеся в тело, и повязка, закрывающая рот. Человек.
– Знакомься, – сказал Хитрец, втыкая факел в землю неподалеку от связанного.
– Это кто? – спросил, оставаясь на месте, царь Семивратья.
– А это большая ныне редкость. Исключительная. Это, брат, пленный из Проклятого города. – Зубы Хитреца блеснули в неверном свете факела. – Единственный и неповторимый.
– Твою мать… – протянул Семивратец и оглянулся на выход из пещеры.
Ему доводилось пару раз видеть тех, кто нарушал волю богов.
…Скала под ногами отступника вдруг стала мягкой и податливой, словно глина, и отступник провалился вначале по колено, нелепо взмахнул руками, не удержал равновесия и опрокинулся навзничь. Жирный, тягучий, хлюпающий звук, и тело, не расплескав ни капли, погрузилось в скалу. На поверхности остались только лицо и скрюченные пальцы рук. Все, кто это видел, попятились, кого-то даже стошнило, кажется, а отступник еще два дня был жив. Два дня стонал и выкрикивал что-то… Пытался выкрикивать. А они ждали, пока он умрет и замолчит. Замолчит и умрет. Кто-то сказал, что ему еще повезло, что ему могли даровать вечную жизнь… Или его могли проклясть. На особо умного шикнули. А потом пошел дождь – долгий и частый, какой обычно бывает осенью. И отступник стал жадно ловить крупные капли широко открытым ртом. Они поначалу подумали, что он хочет пить… Потом поняли. Лучше захлебнуться, чем так мучиться…
Семивратец встряхнул головой, отгоняя жуткое воспоминание. Кашлянул. Гребаный Хитрец. Приказ был – пленных не брать. Воля богов. Блин…
– Не бойся – бога нет, – сказал Хитрец.
– Что? – не понял Семивратец.
– Я говорю – не бойся, здесь бога нет. Ни одного. Здесь все решают только люди. И то не все. Только мы с тобой. – Хитрец присел на корточки и поманил Семивратца: – Подходи ближе, это интересно. Наверное…
– А если кто-нибудь узнает и…
– Пока об этом знаешь ты и знаю я. Если ты побежишь сейчас в лагерь – тебя остановят мои телохранители. И не нужно так высокомерно щериться. Это тебе не битва, и ты не на своей колеснице, недосягаемый для пехотинцев. Ты и мечом взмахнуть не успеешь, как тебя тупо прирежут, будто, извини, свинью. – Хитрец счел нужным сопроводить свое заявление улыбкой. – А я, сам понимаешь, доносить не буду – себе дороже. Так что – расслабься.
Семивратец подошел ближе, но присаживаться не стал. Стоял и рассматривал пленника, словно ожидал увидеть в нем что-то необычное. И ничего такого не увидел. Лицо, исполосованное кровоточащими шрамами. Обрубок правого уха. Левого не видно – голова повернута в сторону. Борода слиплась от крови и грязи. Воняет кровью и испражнениями. Пленный как пленный. Такой, как те сотни, которые прошли через руки Семивратца за десять лет разных войн. Точно такой.
– Понимаешь, – сказал Хитрец, – я уже давно хотел поговорить с кем-нибудь из них, но все как-то не получалось. Днем, понимаешь, пленного не захватишь, а ночью… Но во время ночного погрома мои ребята умудрились одного особо храброго лучника – одного из тех, что жгли твои корабли, – шандарахнуть по голове. И оттащить сюда, пока все остальные принялись перевязывать раны и товарищей считать. И я дал приказ с ним немного поработать, подготовить к беседе со мной. И с тобой.
– На хрена тебе это? – Семивратец наклонился, пытаясь рассмотреть выражение рыжей физиономии.
– А ты не хотел бы узнать, что происходит в Проклятом городе? И что происходит с нами. И что будет с нами всеми.
Семивратец буркнул что-то неопределенное. Ему все это не нравилось. И воняло здесь мерзостно, и сквозняк этот ледяной… Царь Семивратья передернул плечами и только после этого понял, что никакого сквозняка нет – только страх, юркой ледяной змейкой ползающий по спине.
А рыжему засранцу, похоже, не страшно. Ему интересно. Вон как глазки поблескивают.
– Знаешь, сколько было Проклятых городов? – спросил Хитрец.
– Типа? – не понял Семивратец.
И козлу понятно, что Проклятый город один. И не может их быть несколько. И…
– Ага, – кивнул Хитрец. – Само собой. Сейчас – один. А до этого – еще один. Лет пятьдесят назад. Проклятый город. Или ты думал, что все эти рассказки об осаде появились только четыре года назад? И все это только о нас? Фиг там. Это только имена наши приделали к старым персонажам. Забыл, как в детстве слушал сказки об осаде? Только Проклятым городом ту столицу не называли – нельзя. Понимаешь? Оказывается, пятьдесят с чем-то там лет назад уже была осада Проклятого города…
– Этого? – спросил Семивратец и махнул рукой в темноту.
– Нет, конечно. Тот, как я узнал, был на северном побережье. И даже не на самом побережье, а на реке, в дне пути от устья.
– И что?
– Ничего. Осада длилась почти девять лет.
– Девять… – протянул Семивратец.
Они не стоят под стенами Проклятого еще и четырех… Сволочная жизнь. Это ж сколько еще…
– А перед тем Проклятым, лет за сто, был еще один…
– Прикалываешься?
– Нет, правду говорю. Ты слышал, что бывают на свете библиотеки? – В голосе Хитреца прозвучала ирония.
В другое время Семивратец за одну эту интонацию вбил бы зубы наглецу до самого затылка, но сейчас промолчал. Пусть говорит, что хочет.
– И я случайно наткнулся на упоминание о Проклятом городе на Тихой. Понимаешь? Мне было тогда еще только одиннадцать с половиной лет. Я рылся в табличках, пытаясь найти рецепты ядов… – Хитрец запнулся, кашлянул и продолжил: – Классная была история. Благородные герои, подлые извращенцы. Битвы, осада, победа, горящий город и разрушенные стены. Это потом, когда я уже стал царем Заскочья и приплыл под стены этого Проклятого города, пришла мне в голову мысль, что… Ну, сам понимаешь. Сюда привезли мою библиотеку…
Семивратец кивнул. Они тогда оборжались, увидев, как с кораблей рабы таскали глиняные таблички. Для юного царя. Для рыжего Хитреца, который предпочитал по ночам сидеть над табличками, когда все остальные цари… Как тогда пошутил покойный царь Алмаза? У него еще палочка для письма не выросла? Или наоборот – палочкой только по глине царапать получается? Забыл. А тогда все смеялись. Все предводители славного союзного войска. Потом царь Алмаза натолкнулся ночью на вылазку горожан… Через пару дней после той памятной шутки. Твою… Семивратец посмотрел на Хитреца. Говоришь, ночная вылазка? Блин. Юный царь. Книгочей. Чистоплюй. И ведь никто не заподозрил…
– Я порылся в библиотеке. Потом сюда перевезли все, что смогли найти, отобрать или купить. Я нашел упоминания о трех осадах. О трех Проклятых городах. На Тихой, на Каменном острове и в земле Черных. Понимаешь? Три.
– Ну и хрен с ними…
– Ага. Хрен. И время от одной осады до другой проходило разное. От Тихой до нашей – пятьдесят лет. От Каменного до Тихой – сто. А от Черной земли до Каменного – точно не известно. Написано – несколько веков. Понял?
– Нет, – честно признался Семивратец.
Он был человек простой, его волновали простые вещи – выпить, отодрать наложницу, а лучше – нескольких, занять на Совете высокое место, чтобы слава, опять же… Хотя со славой у него сейчас…
– А следующая осада будет лет через двадцать. Или даже меньше. При нашей с тобой жизни. Не въехал? Чаще они происходят, осады. С каждым разом – чаще. – Хитрец сел на землю, запахнулся плащом.
На пленника он не обращал ни малейшего внимания. Словно забыл о нем.
– И каждый раз в осаде не принимают участия боги. Каждый раз только люди. Долгие годы под стенами, бессмысленные битвы. Тягучие осады.
Где-то рядом в темноте, за кругом света, зашуршала, осыпаясь, глина со стены. Хитрец замолчал, оглянувшись, и Семивратец понял – рыжему тоже страшно. Ой как страшно…
– А ты не хочешь больше участвовать в осаде? Это ж классно: ты занимаешься настоящим мужским делом – война, бабы, вино. – Семивратец захохотал, почти искренне. – И никто не лезет в твои дела, никакие боги, жена, опять-таки, не пилит…
– Тут ты прав, – серьезно ответил Хитрец. – Прав. Только здесь мы свободны. Никакие боги не лезут к нам со своими приказами и пророчествами. Мы сами по себе. Нам только нужно время от времени выходить в поле под стены и демонстрировать свое желание разрушить Проклятый город… Чем? Чем ты его разрушишь? – Голос Хитреца сорвался в крик. – Ты камни в стенах будешь мечом рубить? Проткнешь их копьем? Как ты думаешь все это сделать? Мы тут воюем так, как воевали всегда, так, чтобы война стала невыгодна осажденным и они сдались. Так они ведь не сдадутся! Зачем им сдаваться, если они поклоняются Разрушителю и хотят, чтобы он разрушил весь мир. До основанья! Вселенную уничтожил! Все растер в пыль – и людей, и богов. Зачем им сдаваться?
Хитрец вскочил. Край плаща метнулся в сторону, попал в огонь факела и загорелся. Видно, Хитрец когда-то свой плащ маслом залил – ткань занялась сразу. Хитрец выругался затейливо, сорвал с себя плащ и принялся его топтать. Огонь уже погас, а Хитрец все пинал плащ ногами, словно был Разрушителем, а плащ – Вселенной, которую нужно было превратить в пыль.
– Я правду говорю? – Хитрец вдруг выхватил кинжал, наклонился к пленнику и разрезал повязку у того на лице. – Вы же хотите, чтобы весь мир погиб?
Пленник захрипел. Он хотел что-то сказать, но не смог – пересохло в горле.
Хитрец снял с пояса небольшую флягу, открыл ее, и тонкая струйка воды сначала попала на лицо пленника, а потом в широко раскрытый рот. Пленник жадно глотнул. Закашлялся. Снова глотнул. Хитрец убрал флягу.
– Так мир должен погибнуть? – спросил Хитрец.
– А зачем ему жить? – спросил пленник. – Зачем нам всем мучиться?
– Хороший вопрос. – Хитрец обернулся к Семивратцу; – Зачем нам всем мучиться?
– Да пошел ты… – сказал Семивратец.
– Полный ответ. И точный. Ты, часом, Семивратскую академию не заканчивал? В молодости.
– Я в молодости скот пас, в горах. Козлов и баранов от волков защищал. Палкой или голыми руками. – Семивратец невесело засмеялся. – Нам нельзя было ножей иметь, чтобы соблазна не было чужой скотинкой полакомиться. А волков в горах – видимо-невидимо. Они почти каждую ночь приходили к стаду. Их волкодавы боялись, горных волков Семивратья. А я не боялся. Одним ударом посоха я перебивал позвоночник волку. И одним движением мог разорвать глотку любому из них… А двум я глотки перегрыз. У меня братьев не было, так что приходилось волкам. Потом уже, когда повзрослел, в четырнадцать лет, я пришел в город и увидел царскую дочь… Вот тогда пришлось постараться. Но ни одного своего соперника я не отравил ядом по рецепту из библиотеки. Я вызывал их на бой и…
– Перегрызал им глотки, – закончил за него Хитрец.
– Да! – выкрикнул Семивратец.
– А на мне – убийство двадцати трех собственных братьев. И ни одного – в открытом бою. И что?
– Что?
– Мы оба уже который год сидим под стенами одного и того же города. И ни ты, ни я ничего не можем поделать. И будем еще неизвестно сколько лет сидеть под стенами, пока не произойдет чудо… А поскольку богов здесь нет, то и чуда, сам понимаешь… Нужно будет самим что-то придумать. Самим.
– И перестать выходить на битву? – осведомился Семивратец.
– В том-то и дело… – уже тихим голосом произнес Хитрец. – Мы ведь герои. Мы должны сражаться, выполняя волю богов и завоевывая славу. А кто-нибудь задумывался, сколько вообще людей в этом городе? Сколько они могут выставить воинов? Ты нам скажешь?
Хитрец присел возле пленника и провел по его лицу лезвием кинжала.
– Нет, – сказал пленник.
Он, казалось, даже не почувствовал новой раны. Облизал потрескавшиеся губы. Посмотрел на Хитреца.
– Я ничего не скажу. Ничего не скажу… о людях и войске… Я…
– А нам и не нужно. – Хитрец поднес к лицу пленника флягу и дал сделать два глотка. – Меня не это интересует…
– А что тебя интересует? – спросил Семивратец.
Ему стало казаться, что стены, свод пещеры начинают давить на грудь и плечи, мешать дыханию. Бросить все на фиг и уйти в шатер. Пусть даже снова придется выслушивать Северянина, пусть придется снова впустую тыкаться в стены Проклятого города…
– А я хочу знать, как Разрушитель победил в городе. – Хитрец сунул кинжал за пояс. – Как могло так получиться, что десятки богов и богинь проиграли… отдали… У них что – битва била? Битва богов? Или Разрушитель хитростью сюда проник? Если богам так ненавистна Кровавая жертва, почему они просто не скрутили Разрушителя в бараний рог? И – в Ад? Они же так поступили с Безумным богом, я читал об этом. Что произошло?
– Они ушли, – сказал вдруг пленник.
– Что?
– Боги ушли. Они даже не пытались… сражаться. – Пленник закашлялся. – Я помню… помню…
Он помнил все, будто это было вчера. Помнил, как молодая жена царя родила первенца. Как выкатывали из подвалов каменного царского дворца на площадь кувшины с вином и маслом, как жарилось мясо, как царь, веселый и радостный, поднимал над головой своего первого сына. И горожане кричали что-то радостное, пели и танцевали. У них редко бывали праздники. Пели и танцевали. И вдруг замерли.
– Вы слишком рано веселитесь, – сказал жрец бога Войны. – Рано. Ты, царь, еще не расплатился за прошлое. Ты забыл, как год назад в бою убил сына повелителя Розовых островов? А повелитель помнит. Он тогда принес жертву богам, чтобы ты был наказан той же мерой… Той же мерой. Ты отнял сына – и потеряешь сына.
На площади стало тихо. Царь прижал первенца к груди, сильно прижал, и сын заплакал.
– Нет, – смог сказать царь.
– Отдай, – сказал жрец.
– Нет. – Царь оглянулся на своих телохранителей, и те неуверенно, но все-таки сделали шаг к нему.
– Кто-то хочет противиться воле бога? – осведомился жрец и взмахнул рукой.
С грохотом просели ворота царского дворца, увитые в честь праздника цветами. Телохранители замерли. Они были преданы своему царю, они готовы были умереть за него, но они были всего лишь людьми.
Горожане стояли неподвижно. Словно окаменели.
– Отдай, – повторил жрец.
Из дворца с криком выбежала царица. Ее пытались удержать там, на женской половине, но она все-таки вырвалась. Ее сын. Ее сын!
Царь осторожно передал ребенка ей в руки. Медленно вытащил меч из ножен – он всегда ходил с мечом – шагнул к жрецу. Белые одежды царя и багряное одеяние жреца.
– Тогда – ты сам, – сказал жрец.
Все стоящие на площади увидели, как, повинуясь жесту жреца, тень изваяния бога Войны вдруг оторвалась от нагретой солнцем брусчатки, шагнула к царю и исчезла. Некоторым показалось, что она просто вошла в царя, слилась с ним.
Царь замер, огляделся, посмотрел на меч в своей руке. Жрец улыбался. Люди молчали. Царский первенец перестал плакать, лишь хныкал еле слышно.
– За все нужно платить, – ровным голосом произнес царь.
– Плати, – сказал жрец.
Царь обернулся к жене, держа меч в опущенной руке. Царица взглянула ему в глаза и попятилась, кутая ребенка в свою одежду.
Шаг. Еще шаг.
– Нет, – прошептала царица.
– Нужно платить, – сказал все тем же ровным голосом царь.
Меч сделал всего лишь одно движение.
– Бог доволен, – сказал жрец. Закричала царица.
И снова появилась тень. Все увидели, как возле царя появился черный плоский силуэт, постоял мгновение, качнулся и снова лег под ноги каменной статуи. Потом тень дернулась, передвигаясь в сторону, так, чтобы статуя оказалась между ней и солнцем.
– Бог доволен, – сказал жрец.
Царь стоял неподвижно. Алые брызги на белых одеждах. Молчала царица, захлебнувшись горем, прижимая к груди мертвое тельце.
– И не забудь поблагодарить богов за их милость. Ты не был наказан за попытку ослушаться, – сказал жрец бога Войны.
Царь выронил меч. Жрец с усмешкой посмотрел на кусок меди, зазвеневший по камням. Кусок окровавленной меди.
– Я прошу, – сказал царь. Жрец покачал головой.
– Я умоляю. – Царь опустился на колени. Жрец отвернулся и пошел к храму.
– Верни жизнь моему ребенку! – крикнул царь, Царица медленно, не выпуская из рук тела ребенка, села на каменные плиты.
Жрец уходил к воротам храма бога Войны. Фигу ра бога, вырубленная из цельного куска белого мра мора, сияла на солнце. Тень лежала на своем месте у ног.
Царь оглянулся на стоящую в стороне жрицу Доб рой богини.
– Проси что хочешь, – сказал царь. – Только верни ему жизнь.
Жрица покачала головой. И ее жест повторили все жрецы, стоявшие тут же на площади и принимавшие участие в празднике. Жрецы всех богов славного го рода…
– Но вы же можете! – крикнул царь. – Можете ведь!
– И да, и нет… – тихо сказал жрец Огненного бога. – Можно оживить, но нельзя нарушить волю одного из богов. Нельзя.
Нельзя, сказали жрецы. Нельзя, скользнуло по площади, от человека к человеку.
Царь, не вставая с колен, оглянулся на жену и сына. Мертвого сына. Неловко, словно парализованный нелепо дергаясь, на коленях добрался до них. Провел ладонью по луже крови. Поднес ладонь к самым глазам, словно пытаясь что-то рассмотреть. Посмотрел на храм бога Войны.
Жрец стоял у подножия статуи, и лицо его не бы ло бесстрастным. На нем была гордость, показалось царю. Удовлетворение.
Царь встал.
– Нельзя нарушать волю бога, – тихо сказал царь, но в мертвой тишине на площади слова про звучали как гром. – Их двадцать – сильных богов нашего города. И еще сорок – мелких. И волю ни одного из них нельзя нарушить. Достаточно заручиться поддержкой самого ничтожного из богов – и ничто уже не сможет остановить тебя. И ничто не может спасти твоего врага.
Царь снова посмотрел на свою окровавленную ладонь.
– Зачем тогда столько богов? – спросил царь и обернулся к жрецам: – Зачем мне столько богов, если никто из них не способен остановить несправедливость… Если любая гнусность становиться непоколебимой волей бога, когда принесены жертвы и заключен договор. Я могу купить что угодно, но не могу купить… вымолить справедливость. В этом городе мало места для десятков богов. В этом городе есть место только для того бога, который вернет жизнь моему сыну.
Царь обвел взглядом жрецов.
– Верните жизнь моему сыну – и ваш бог станет единственным богом моего города. Только ему будут приноситься жертвы – обильные жертвы. Сделайте это сейчас – пока солнце на небе. Пока мой сын еще не попал окончательно под власть смерти… Единственный бог! Неужели вы этого не хотите? Жертвы – каждый день… Я заставлю… Всех, весь город. Я завоюю земли вокруг и заставлю племена на севере поклоняться только этому богу! Я смогу половину земли заставить поклоняться только этому богу… Тому, кто вернет мне сына.
Тишина.
Потрясенно молчали горожане. Молчали жрецы. Молчали боги. Легкий ветер шевелил яркие цветы, украшавшие дворец.
– Не хотите? Не хотите получить власть в городе за жизнь маленького, только что родившегося ребенка? – закричал царь.
Тишина.
Царь обернулся к толпе, словно высматривая кого-то.
– Мне говорили… – сказал царь. – Говорили, что только он имеет силу… И только его есть смыл о чем-то просить… И есть смысл просить только об одном… Я не верил… Не соглашался… А теперь…
По толпе прошло какое-то движение.
– Я согласен, – сказал царь, глядя в толпу. – Я согласен сделать это прямо сейчас. Сейчас… Я готов принести жертву, – сказал царь жрецу бога Войны. – Ты мне поможешь?
Жрец еле заметно улыбнулся. Чуть дернул щекой. Так и должно быть, говорила его улыбка. Так и должно быть.
Царь поднял с мостовой меч, решительным шагом подошел к загону с жертвенными животными.
– Которого? – спросил царь, тыкая пальцем. – Этого? Этого? Всех?
Улыбка на лице жреца проступила явственней.
– Начнем вот с этого. – Царь распахнул дверь загона и за золоченный рог вытащил самого крупного барана.
Баран заблеял, дернулся, но царь потащил его к храму бога Войны. Одной рукой, словно щенка.
– Здесь, – сказал царь, останавливаясь перед скульптурой. – Я сам – можно?
Жрец кивнул. Можно и здесь. Все нормально. Можно. Пусть все видят.
– Подержи, – попросил царь.
Жрец наклонился, взялся обеими руками за бараньи рога и потянул вверх, открывая горло барана для удара.
Солнце вспыхнуло на полированном лезвии меча. На смертоносном желто-красном зеркале. Вспыхнуло лезвие в то мгновение, когда меч замер, поднятый над головой. И каждый, каждый на площади вдруг понял, что сейчас произойдет нечто страшное, необратимое… и никто не успел ничего сделать. Никто ничего не успел даже сказать. Или вскрикнуть.
Меч вошел в грудь жреца бога Войны. Сразу под висящим на золотой цепи Знаком Власти. Вошел с хрустом, словно в старый, слежавшийся снег. Получивший свободу баран бросился в сторону, звонко стуча копытами по камням.
– Больно? – спросил царь.
На лице жреца больше не было улыбки. На лице было изумление. Жрец выпрямился.
– Ты еще жив? – спросил царь.
Жрец потянулся к мечу, словно желая вырвать его из руки царя.
– Нет, – сказал царь.
Меч двинулся вверх, взламывая грудную клетку.
– Вот так, – сказал царь. – Вот так. Глаза жреца расширились.
– А теперь, – царь резко повернул рукоять меча, – вот так.
Царь протянул левую руку к вспоротой груди жреца и поднял над головой алый комок сердца.
– Что сделаю я для людей? – крикнул царь. – Что сделаю я для себя?
Сердце еще продолжало биться, выбросив вверх красную струйку.
Но жрец был еще жив.
– Ты не умираешь, – крикнул царь. – Ты думаешь, что тебя смогут оживить… Нет! Никто из богов не может отменить волю другого бога. И никто не сможет забрать у бога принесенную ему жертву! Я жертвую тебя! Жертвую тебя Разрушителю! И прошу только об одном – гибели этого мира. Уничтожь этот мир!
Резко обернувшись, царь ударил жреца мечом по горлу. Царь недаром имел славу великого воина. Ему хватило одного удара. Вторым ударом он рассек сердце, которое держал в левой руке.
– А теперь попытайтесь это изменить! – крикнул царь, подняв лицо к небу. – Попытайтесь возразить Разрушителю!
Тишина. Мертвая тишина на площади. От ужаса люди словно разучились говорить. Их парализовало.
Царь отшвырнул в сторону сердце. Влажный шлепок о камень. Звон выпавшего меча. Царь сел на корточки возле обезглавленного трупа.
– Ваша очередь, – еле слышно сказал царь потрясенным жрецам.
…Пещера, факел, запах смерти.
– А они ничего не сделали, – выкрикнул пленник. – Ничего! Они стояли, словно каменные изваяния. И мы стояли, боясь нарушить тишину… И боялись привлечь звуком или движением к себе внимание богов… а жрецы молчали. А потом…
Пленник снова закашлялся, и Хитрец снова дал ему глотнуть из фляги.
– Из храма Огненного бога вышел Огненный бог. Высокий, страшный. А из храма Доброй богини – Добрая богиня. А… Боги вышли из всех храмов. Молча. Мы думали… мы думали, что они накажут царя, и царь ждал этого, но боги просто шли мимо него… Даже бог Войны ничего не сделал царю… Переступил через изуродованное тело своего жреца и пошел… Мы вначале не поняли, куда пошли боги… А они пошли к воротам… к морским воротам. И ушли. А их храмы… Они рассыпались в пыль. Гранит, мрамор, дерево – все рассыпалось в мельчайшую пыль… И ветер уносил эту пыль из города. Статуи богов – в пыль. Алтари, веками украшавшие город, – в пыль…
Семивратец отвернулся. Перед глазами встала картина. Семивратье. Боги спускаются с Горы. А люди потрясенно смотрят им вслед. И храмы… Нет, храмы не рассыпались в пыль, они вдруг вспыхивали бесшумно и горели, словно фитили в масляных лампах. Камень горел ровным пламенем, и расплавленные капли стекали по улицам Семивратья, поджигая булыжники мостовой.
– Мы бросились вслед за ними. – Голос пленника стал глухим и бесцветным. – Мы просили – нет, не остаться – просто остановиться. Задержаться на мгновение, дать нам возможность попросить… Попытаться попросить. Но боги шли. И жрецы шли вслед за ними. Мы пытались остановить жрецов, но не могли к ним даже прикоснуться – боги Силой своей отгородили их от нас. Они дошли до моря. Там, где сейчас ваш лагерь. И пошли по воде. И море застывало перед ними, превращаясь в нефрит. И мы могли только стоять на берегу и кричать вслед богам… Просить их не уходить… Или забрать нас с собой. Но они ушли. И мы ушли из города. Многие. Почти половина жителей города пришла сюда, к морю, с семьями и скарбом, с рабами и скотом. Боги не могли уйти навсегда. Они должны были вернуться. Мы даже пытались молиться им… Приносить жертвы… Мы, наверное, делали это неправильно… Боги не отозвались… Но мы продолжали просить.
А царь продолжал приносить Кровавые жертвы. Он не пытался остановить нас или вернуть в город. Он приносил Кровавые жертвы. Каждый день. Преступников. Некоторые решили, что скоро придет Разрушитель – и все можно. Таких ловили и на площади вырывали у них сердца.
А мы ждали богов. Потому что мы не умеем жить без богов. Мы не знаем, как жить без богов. Мы ждали. Три долгих месяца. А потом пришли вы.
«А потом пришли мы, – подумал Семивратец. – Мы оставили все свои алтари и талисманы на небольшом островке в двух днях пути от Проклятого города». Там же остались жрецы. Они сказали, что впереди нет людей, есть только паства Разрушителя. Проклятые жители Проклятого города. И через два дня мы увидели берег и пестрые палатки на берегу. И людей, которые стояли и молча ждали, пока наши корабли подходили к берегу. Никто из них даже не попытался помешать высадке союзного войска. И поначалу они не пытались защититься от мечей и копий… «Как овцы перед волками», – подумал тогда царь Семивратья. Как овцы. И стал волком.
Факел прогорал. И темнота медленно, с сухим глиняным шорохом выползала из-под стен пещеры. Медленно отслаивалась от свода.
– У меня было пятеро детей, – еле слышно сказал пленник. – Я смог вынести двух дочерей. Жена – сына. А двое… Сын и дочь… Они отстали в сутолоке. Пропали из виду. Не вошли в ворота города. Целых пять дней я надеялся, что они попали к вам в плен. А потом стало ясно, что вы не берете пленных… И я стал приносить жертвы Разрушителю. И стал убивать вас… И жалею, что теперь…
Пленник всхлипнул и выгнулся дугой. Захрипел, засучил связанными ногами. Хитрец ударил кинжалом еще раз. Даже не ударил, а плавным движением провел лезвием по горлу пленника. Брезгливо вытер клинок о его одежду.
– Дальше уже просто лирика, – сказал Хитрец, вставая. – Нам пора в лагерь. Осталось немного прибраться.
Хитрец звонко свистнул.
В пещеру вошел телохранитель. Остановился у входа. Семивратцу вдруг показалось, что за спиной телохранителя шевелятся крылья, как у демона. Но то были не крылья.
Чья-то рука обхватила шею телохранителя, запрокинула ему голову… «Как жертвенному животному», – успел подумать Семивратец. Лезвие, на мгновение отразившее умирающий свет факела, полоснуло по напряженному горлу. Телохранитель молча опустился на колени, упал лицом вперед. За его спиной стоял второй телохранитель Хитреца. Семивратец попытался понять, который из них – тот, что ждал их у ворот, или тот, который сторожил пленника.
– Хорошо, – сказал Хитрец, – оттащи его к другому трупу.
Телохранитель прошел вперед, повернулся спиной к царю Заскочья, наклонился и взял труп за ноги. «Напрасно он это», – подумал Семивратец и отступил в сторону. А Хитрец шагнул вперед и коротко ткнул кинжалом. Телохранитель упал.
Царь Семивратья вдруг понял, что стоит возле стены пещеры и держит в вытянутой вперед руке свой меч. Хитрец оглянулся и засмеялся.
– Зачем? – спросил он. – Зачем бы я тащил тебя сюда?
– И зачем ты тащил бы меня туда? – спросил Бродяга.
Бес промолчал.
– Нет, все-таки, – настаивал Бродяга. – Ты сказал, что должен был привести меня в Вечный город. Это понятно. Но зачем? И, главное, куда? К кому?
Бес поднял голову и посмотрел на ночное небо. Оно покачивалось в такт шагам горбатого. И луна покачивалась в такт шагам. И горизонт – Ложный горизонт – тоже покачивался. Дул ветер, поднимая клубы пыли. Бес и Бродяга уже миновали границу песков и двигались по старой дороге. Очень старой, сказал Бродяга. И, по словам Бродяги, эта дорога выглядела так же и две тысячи лет назад. Разве что была немного оживленнее. Опять-таки, если верить Бродяге. А верить ему…
Как можно поверить, что в его времена луна имела странное свойство то уменьшаться до полного исчезновения, то снова увеличиваться? Бред. Как и, главное, зачем? Круглая луна. Круглая. И даже в заунывных песнях жителей степи восхваляются луноликие красавицы. Это ж что получается – у них физиономии вначале перекашиваются, потом совсем исчезают, а потом снова начинают прирастать сбоку, как опухоль от больного зуба? Бес был зол на Бродягу, но в этом месте его рассказа засмеялся самым непосредственным образом.
– Ты еще скажи, что солнце тоже – того…
– Иногда, – серьезно ответил Бродяга. – Иногда черная тень набегала на солнечный лик. Не всегда закрывала его полностью, но когда весь солнечный диск закрывался, то на земле наступала темнота. Ночь среди дня.
– Сказки сочинять не пробовал? – спросил Бес.
– Пробовал, – ответил Бродяга. – Но сейчас бы с удовольствием послушал твою историю. Зачем ты должен был притащить меня в Вечный город?
– Не знаю, – ответил Бес.
Он действительно не знал. И еще он не знал, что врать Бродяге бессмысленно. Любую попытку отклониться от правды тот пресекал коротким смешком.
– Да, – согласился он, – тут ты не врешь. Ты не знаешь, зачем меня нужно притащить в Вечный город. Однако ты и не говоришь, к кому меня нужно было притащить.
Но Бес не знал и этого. Знал он только о том, что некто смертный, торговец коврами из Первого оазиса, обратился к нему с предложением.
– Сделал мне предложение, от которого я не смог отказаться, – сказал Бес.
– Вечную жизнь? – спросил Бродяга.
Бес попытался найти в его голосе иронию или сарказм, но не смог. Просто вопрос. Просто несколько слов, произнесенных ровно, без скрытого смысла. Уточнение. А не пошел бы ты, Бродяга, со своим уточнением…
– Вечную жизнь? – повторил свой вопрос Бродяга. – Или еще что-то?
Бес поправил мешки, притороченные к седлу.
– Что-то еще… – протянул Бродяга. – Значит, вечная молодость у тебя есть. Еще получить вечную жизнь – и ты станешь крутым парнем, который сможет посылать всех на фиг и дальше. Но ты хочешь и что-то еще? И это еще тебе предложили… Так ты что – решил заделаться богом?
– Куда я его сунул? – пробормотал Бес.
– Мозги ищешь? – поинтересовался Бродяга.
– Слушай, если ты шандарахнул меня по голове секирой и потом не убил – это еще не значит, что я должен спокойно выслушивать твои шуточки. Что ты ко мне прицепился? Тебе какая разница? Нужно было сунуть тебе талисман повиновения, а потом сопроводить в Вечный город. Остановиться на постоялом дворе у Нижнего храма. Все. Все! – выкрикнул Бес. – Не больше и не меньше. А ради чего я согласился это сделать – моя проблема, не твоя. И не твое дело. Завтра мы будем в Вечном городе. Ты сможешь трахать баб, а не заниматься этим с моими мозгами. Понял? Я, например, собираюсь немного заработать и отвести душу. По бабам, по бабам, по бабам… А ты можешь делать, что тебе угодно. Я вообще мог бы тебя сейчас бросить и двинуться по своим делам.
– Не можешь, – спокойно возразил Бродяга.
– Это еще почему? Снова секирой вломишь?
– Нет. Просто ты ведь подрядился доставить меня на постоялый двор возле Нижнего храма. Предоплаты не было?
– Ну…
– Не было. Значит, ты получил в лучшем случае десятую часть вперед. – Бродяга увидел, как искривились губы Беса, и засмеялся. – Извини, ты ничего не получил. Никто не мог дать тебе десятую часть бессмертия. Бессмертие для Беса. Бессмертный Бес. Бес смертный Бес. Бес…
– А если я все-таки попытаюсь дать тебе в рожу? – спросил Бес. – Не хрен выкобениваться, поэт в чужом тряпье.
– Извини, – махнул рукой Бродяга. – Действительно, извини.
Бес промолчал.
Луну закрыло облаком, и на дороге разом стало темно. Светло-серая пыльная полоса между черными стенами деревьев. Усилился ветер. Теперь он гнал клубы пыли навстречу всадникам. Бес обвязал нижнюю часть лица шелковым платком. Бродяга последовал его примеру. Только платок ему достался льняной.
– Извини, – крикнул Бродяга, пробиваясь сквозь шум ветра. – Я не хотел тебя обидеть. А спрашиваю потому, что хотел тебе помочь.
– Вернемся назад и поищем талисман? – крикнул в ответ Бес.
– Нет, я поеду с тобой в этот притон без талисмана. Добровольно.
– Что? – не поверил своим ушам Бес.
– Добровольно! – повторил Бродяга. – Это значит – без принуждения.
– Тебя, пожалуй, принудишь.
Ветер усиливался, рвал одежду и хлопал плащом, как крыльями. Бес почувствовал, как сжало горло плащом. Потянул, высвобождаясь.
– Ты ничего не чувствуешь? – крикнул Бродяга.
– Что?
– Запах.
– Запах? – Бес сдвинул с лица повязку и попытался принюхаться.
Полный нос и полный рот пыли. Только пыль эта имела какой-то запах. Знакомый, дразнящий запах.
– Чувствуешь?
– Что-то знакомое…
– Извращенец хренов, – засмеялся Бродяга. Громко засмеялся, чтобы Бес услышал. – Ты столько ее выжрал, что уже и запаха не ощущаешь.
– Сома? Не может…
Какой, к хренам, не может быть, оборвал себя Бес. Бродяга прав. Это сома. Этого не может быть, но это действительно запах сомы. Бес попытался представить себе, что может так пахнуть. Сома, понятно, но каким образом? Кто-то выплеснул пару бурдюков амброзии… Пары бурдюков, наверное, мало. Ветер и жара высушили бы лужу быстро. Что это может быть? Бес вспомнил легенду о том, что сому производят гигантские песчаные черви, обитающие в Великой пустыне. Бред, конечно, но сейчас он очень хорошо представил себе, что движутся они прямо в пасть лежащего на дороге червя, а ветер, пропитанный сомой, – это только дыхание червя. И…
Бес получил удар справа, слетел с горбатого и упал на обочину. На ноги, конечно. Успел выхватить кинжал и выругаться. Снова Бродяга. Неймется ему…
И, кстати, когда ветер напомнил ему дыхание, пропитанное сомой, Бес был близок к истине. Истина, правда, к особой близости не стремилась.
Гигантских червей не бывает. Сома своим происхождением обязана вовсе даже другому явлению. Но вот дыхание… К ветру оно отношения не имело. Просто если человек много и долго будет пить амброзию, то из его рта будет пахнуть именно амброзией. Женщины от такого запаха просто сходят с ума. Мужики тоже, если пахнет от женщины. Некоторые шутники утверждали… Но дело не в этом. Если долго и обильно поить человека сомой, или амброзией, то от человека будет пахнуть амброзией. Сильно пахнуть. А если поить амброзией много и долго два десятка огромных наемников из земли Черных, а потом поставить их ночью возле дороги так, чтобы ветер дул им в спину… Тот, кто ставил наемников, не предполагал, что будет ветер. Хотя, с другой стороны, дышать Черным он тоже запретить не мог. Так что знающий все равно учуял бы этот запах. Только чуть ближе. В этом случае все могло бы развиваться немного иначе. Но вышло – как вышло.
Как бы там ни возмущался Бес, но, слетев от удара на землю, он разминулся с двумя копьями. У копий были длинные, в две ладони, наконечники, с зазубринами по бокам. И наконечники были смазаны ядом. И брошены были копья с такой силой, что, перелетев горбатого, воткнулись в землю шагах в пятидесяти дальше. Примерно там же, где упали еще с десяток таких же копий. Все двадцать наемников были из одного племени, и оружие у них было одинаковым. Метнув одинаковые копья, Черные ринулись в атаку, размахивая одинаковыми мечами из железного дерева. В ночной темноте, перемешанной с ветром и пылью, Черные тоже казались совершенно одинаковыми.
– Вашу мать, – пробормотал Бес, обнаружив, что на дороге стало тесно. – Вашу бабушку…
Пригнулся, повернулся, подпрыгнул и отбил кинжалом. Четыре выпада одновременно. Вашу… Бес сорвал с себя плащ, хотел обмотать руку, но сразу три меча запутались в полотнище. Пришлось рвануть плащ в сторону, уводя лезвия от себя. Кинжал вошел во что-то плотное. Раздался крик ярости. Хотя должен был прозвучать предсмертный хрип.
Что-то тут не так… Меч свистнул возле самого уха, справа. Бес присел и ударил кинжалом снизу вверх. И попал, куда целился. В живот. Но противник не рухнул в пыль, зажимая рану, а заорал и снова взмахнул мечом. Бес попытался понять, что же происходит, но уворачиваться от четырех стремительных противников и одновременно думать было очень трудно.
Если не падают от… пригнуться, отскок, выпад… от таких ударов, то это значит… прыжок, кувырок, отбил, ударил… значит, что они налакались сомы по самые… плечо, вскользь, больно, словно огнем… по самые уши, блин… откуда у Черных столько сомы… отбил, подставил клинок, поворот лезвия, отскок… ну хоть бы один упал, тот хотя бы, который сейчас путается в своих кишках… хрен там… больно же… и почему, интересно, царапина на плече все еще печет… удар, отход, дерево сзади, пригнулся… что-то там хрустнуло над головой… дерево или меч… засада Черных, обожравшихся сомой… потратить безумные богатства на сому для того, чтобы брать на гоп-стоп путешественников… идиотизм.
Из темноты, с другой стороны дороги, послышался дикий крик, оборвавшийся внезапно. И несколько голосов взвыли от ярости. Бродяге, похоже, досталось противников куда больше, оценил Бес. Ну и ладненько. Бес не завистлив. Бес готов поделиться с другом последним.
Все-таки ничто не вечно под луной, иногда все меняется к лучшему. Теперь не четыре, а только три молниеносных меча пытаются нащупать Беса в темноте. Только три… Целых три… Плечо наливалось болью. Странно. Бес уловил движение справа, обернулся, перехватывая левой рукой плечо противника, скользкое от пота и жира, пропустил выпад мимо себя и ударил кинжалом. Не в сердце – по шее. Ударил и с силой рванул. Пальцами Бес почувствовал, как разом сократились и ослабли мышцы противника. Осталось двое. Удар справа, удар слева. Двое. И снова крик из темноты. Бродяга, похоже, приноровился.
Стало светло – ветром сдернуло облако с луны. Два черных громилы рядом и непонятная куча мечущихся рук, ног и голов поодаль. Один из пары противников Беса бросился вперед, прикрываясь щитом от удара сверху. Второй метнулся в сторону, чтобы поймать Беса в момент отражения первой атаки. Какой ты умный, ухмыльнулся Бес. Прыжок, удар ногами в щит. И, оттолкнувшись ногами, нырок под удар второго. Кинжал Беса вошел Черному где-то в области паха и взлетел вверх, к горлу. Ясное дело – не умрет. Но полежит некоторое время, приходя в себя. Соме тоже нужно время, чтобы заживить рану.
А последний противник не понял, что шансов больше нет. Он снова атаковал, прикрываясь щитом. Бес ударил по щиту кинжалом наотмашь. Справа налево. Противника развернуло. И клинок скользнул в шею между позвонками. И голова упала в пыль до того, как рухнуло тело.
Бес перебросил кинжал в левую руку и поднял с земли меч одного из нападавших. Рукоять была липкая от крови.
– Я иду, – крикнул Бес.
– Куда? – осведомился Бродяга.
Тишина. Почти тишина. Недовольно всхрапывают горбатые. Хрипит кто-то в пыли. Тишина.
– У тебя сколько? – спросил Бродяга.
– Четверо. – Бес попытался рассмотреть рану на плече.
Она все еще болела. Болела, мать ее так, несмотря на то что давно уже должна была затянуться.
– И у меня – шестнадцать, – сказал Бродяга. – Итого…
– До хрена, – закончил за него Бес, отбрасывая в сторону меч.
– Умеешь считать в уме, – похвалил Бродяга. – Молодец.
«Действительно – молодец», – подумал Бродяга. Четыре почти бессмертных противника – это тебе не просто так. То, что они не собирались убивать Беса, еще ничего не значило. Один точный удар – и лежал бы сейчас Бес на дороге, дожидаясь выздоровления. И мог бы не дождаться. И ведь успел сообразить в свалке, что нужно не убивать этих перебравших сомы гигантов, а просто наносить им как можно более серьезные ранения. А потом уж…
– Ты мне поможешь? – спросил Бродяга.
– Что? – Бес перестал рассматривать свое плечо и обернулся к Бродяге.
– Мы же не хотим, чтобы они пришли в себя и пустились за нами в погоню.
Один из лежащих попытался встать. Левой руки не было, но в правой он уже держал меч.
– Голова, – сказал Бродяга и взмахнул секирой. Треск и глухой удар. Шум падения тела.
– Одна голова хорошо, – сказал Бес, наклонился и приподнял за волосы второго противника, с развороченной грудью. – А две – лучше.
Не соврал кузнец, продавая кинжал. Не затупился металл. Достаточно одного движения. Следующий.
– Я, когда пацаном был, – сказал Бес, переходя к следующему, – ночью любил по чужим огородам лазить. На бахчу, за арбузами и дынями. Луна светит… Выберешь, бывало, арбуз, хрясь ножом по хвосту… Следующий.
Бес взмахнул кинжалом. Через пару мгновений – еще раз. И еще. И еще. Посмотрел на Бродягу. Тот шел от одного противника к другому, но перед тем, как ударить секирой, наклонялся, протягивая руку. И в руке этой что-то светилось. Не в самой руке, а в воздухе, чуть ниже кулака. И огонек этот немного покачивался.
– Что там у тебя? – спросил Бес.
– Ага, – сказал Бродяга и, наклонившись к лежащему телу, что-то поднял.
Второй огонек. Маленький, оранжевый.
– Закончили? – спросил Бродяга, рассматривая огоньки.
Бес еще раз ударил кинжалом, вытер лезвие об одежду трупа и подошел к Бродяге. Тот поднес огоньки к самому лицу, и тени превратили лицо в жутковатую маску.
– В Вечный город, говоришь? – сказал Бродяга.
– А что?
Бес протянул руку к огонькам, но Бродяга убрал их за спину. Усмехнулся.
– Зажал? – с обидой спросил Бес. – Я же и так чувствую, что от них тянет Силой. Как от…
– Ты мне лучше объясни, как так получается. Едут два путника по дороге. Никого, заметь, не трогают, но их ждет засада. Двадцать мордоворотов из земли Черных. До ближайшего поселения Черных – почти месяц пути. И что-то я раньше не слышал, чтобы у Черных били источники сомы. Или что-то изменилось?
– Не изменилось, – подтвердил Бес. – Как сидели в дерьме и жаре, так и сидят. Время от времени появляется вождь, который пытается построить Черную империю, начинается десятилетие войн, потом либо он погибает в бою, либо его отправляют в землю славной охоты приближенные… И так до следующей попытки… Твою мать…
– Что такое?
– Плечо… как огнем…
– Отвык от боли, бедняга? А ты понюхай лезвие меча. Народы приходят и уходят, а способы убийства остаются.
Бес наклонился, поднял меч, принюхался. Отбросил оружие в сторону. Яд.
– Человек, не пивший амброзии, от такой раны умер бы через секунду. Если бы отравленный клинок достал тебя, скажем, в сердце, то ты почти сутки приходил бы в себя. За это время ты свободно успел бы попасть в Вечный город помимо своего желания. – Бродяга попытался просвистеть какую-то мелодию, но оборвал ее на третьем такте. – Даже меня эта штука обездвижила бы до полудня… Если большой дозой.
– Даже тебя, – передразнил Бес. – Хочешь сказать, что ждали именно нас?
– Всенепременно. Ты ничего странного не заметил?
– Это если не считать двадцать уродов и невообразимого количества сомы?
– Если не считать.
– Ну… – Бес обвел взглядом место засады. – А мы что, так и будем здесь стоять, как два пугала на бахче?
– Кое-что уточним и поедем, – сказал Бродяга.
– А может, лучше поедем, а потом уточним? – Бес умел за себя постоять в бою и не боялся чужой крови, но был немного брезглив.
А один обезглавленный труп как раз вдруг начал дергаться, поднимая пыль.
– И все-таки давай закончим здесь. Для наглядности.
– Я уже нагляделся.
– Попробуем по-другому. Предположим, это ты командуешь засадой. Так?
– Так.
– Ты знаешь, что ждешь двух противников, либо бессмертных, либо конкретно сидящих на амброзии… У тебя двадцать человек, которых ты предварительно подготовил к схватке специально. Той же амброзией. Они теперь быстрые, ловкие и малоуязвимые. Во всяком случае, почти равны как минимум одному из клиентов.
– Это ты обо мне? А ты – круче?
– Круче, – спокойно подтвердил Бродяга.
И Бес не стал спорить. Действительно – круче. Быстрее и все такое. Обидно, конечно, но все-таки.
– Я бы разделил своих людей пополам, – сказал Бес. – Чтобы не ошибиться. Хрен его знает, кто из вас двоих крутой перец, а кто так – погулять вышел. В темноте все одинаковые.
– Молодец, – кивнул Бродяга. – Но на самом деле все получилось иначе. Почему? Почему тебе досталось только четыре красавца, а мне – шестнадцать?
– Не знаю, – пожал плечами Бес. – Кто-то из них умеет видеть в темноте… Чушь, конечно.
– Да. И еще одно. Двадцать человек, как оказалось, на нас двоих маловато. Даже если учитывать отравленные мечи, засаду и амброзию. Вот если бы шестнадцать набросились на тебя…
Бес промолчал. Чего спорить, и так все понятно. Вон, пока с четверыми совладал…
– И еще нужно было знать, что мы будем ехать именно здесь и именно сейчас. Пошевели мозгами, скажи, что могло заставить их поделить засаду таким вот образом? И почему они, зная о нас, все-таки напали, не имея практически никаких шансов? Что произошло такое, что помешало засаде?
Бес медленно обвел все взглядом. Тела, темные пятна крови на дороге. Четверо и шестнадцать. Ему и Бродяге. Интересно, если бы все два десятка навалились на Бродягу? Без шансов. В смысле, для двух десятков. Там, где шестнадцать, там и двадцать. Старые мастера утверждали, что восемь противников – это уже бесконечность. Дальше количество уже роли не играет. Сможешь защититься от восьми – защитишься от любой толпы.
Два огонька в опущенной руке Бродяги. На двух цепочках. Что случилось сегодня… Вашу бабушку!
– Это у тебя в руке мой алтарь! Тот, что ты с меня снял после того, как секирой шарахнул. Так?
– Так, – кивнул Бродяга.
– А второй ты у одного из этих уродов забрал.
– Тоже правильно.
– А светятся они потому, что рядом.
– Ну, просто гений. Я горжусь, что знаком с тобой.
– Это получается, что из-за того, что ты, козел, не выбросил его там, в пустыне, нам теперь пришлось махаться? – Бес почувствовал, что злость разливается по всему телу. – Если бы ты тогда ничего не понял и не сделал, то мы бы спокойно проехали до самого Вечного города. Ты с талисманом, послушный и покорный, и я с алтарем. А так…
– А так с алтарем был я, и это на меня навалились шестнадцать из двадцати. Все еще не понял?
Бродяга говорил спокойно, словно о чем-то пустяшном:
– Это был не запасной вариант, дурашка, это было подготовлено заранее. Минимум за месяц. И приказано этим симпатягам было убить того, кто был с алтарем, благо, алтарь тянется к алтарю. А второго, который и так придавлен талисманом, нужно было просто обездвижить. И доставить куда нужно. Например, в Вечный город, на постоялый двор возле Нижнего храма. Ты рассчитывал получить вечную жизнь? – Бродяга протянул обе цепочки Бесу. – Не веришь?
Бес взял камешки в руки. Светятся. В них чувствуется Сила. Ну и что? Бродяга прав… И что из этого следует? Что теперь нужно делать Бесу, самому ловкому из Ловцов? Самому хитрому из смертных. Смертных. Он теперь будет Бес-Смертный, до самой своей смерти. Его в любом случае убьют. Рано или поздно. Тот, кто решил это сделать, сделает. Доведет это замечательное дело до конца. Можно попытаться спрятаться… откуда он будет брать сому? Быть Ловцом и не сталкиваться с богами или хотя бы ипостасями? Все, приехали. Хоть так, хоть иначе… Найти бы того, кто так его подставил! И что? Это ведь явно бог, один из многих. Бог, которому нужно было чужими руками доставить Бродягу… Куда? Неважно – важно, что чужими руками и втайне от других. Говорят, что боги чувствуют перемещения друг друга по миру, чувствуют возмущение Силы. И если бы кто-то из них сам отправился бы за Бродягой, то остальные могли это просечь. Даже если чудом Бес нашел бы заказчика, не ту подставу, которая делала заказ, а того, кто за ней стоял, то что бы тогда он мог сделать? Как говаривал давным-давно покойный отец, можешь набрать в рот дерьма и плюнуть мне в лицо.
Бродяга подошел к своему горбатому и стал подтягивать ремни. Чтобы занять чем-то руки. Бродяга стоял где-то рядом, может быть – за спиной, но Бесу это было безразлично. Рухнуло все. И его мечта, его страстное желание, его надежда – все превратилось в… Ни во что оно не превратилось. Просто исчезло. Каждый должен знать свое место. Бес потянулся за флягой.
– Рану промой, – сказал Бродяга. – Не пей, а промой, так будет лучше.
– Кому будет лучше? – взорвался Бес. – Мне? Тебе? Кому?
– Я полагаю, твой контракт можно считать расторгнутым? – холодно осведомился Бродяга. – Ты, как я полагаю, его выполнять больше не стремишься и не чувствуешь себя обязанным соблюдать верность нанимателю?
– Он может засунуть эту свою верность… Он ведь обещал!
– Кто? Бог? – спросил Бродяга. – Или тот, кто разговаривал с тобой от его имени? Не забывай – слово бога нерушимо, но он его не всегда дает. Если он сказал тебе лично, что выполнит условия сделки, то выполнит. Если, конечно, ты сможешь предусмотреть все возможные уловки. Как с вечной жизнью и вечной молодостью. Но ведь, выставляя посредника, бог мог только разрешить посреднику пообещать тебе, что бог выполнит условия. Улавливаешь разницу? Пообещал или приказал пообещать.
Бес скрипнул зубами.
– Я понимаю этот скрежет как признание того, что контракт разорван?
– Да, – выдавил Бес.
– Тогда я предлагаю тебе новый контракт. Со мной. – Голос Бродяги вдруг прозвучал необычно громко, и в нем слышались раскаты, подобные громовым.
Это был Голос. Это был настоящий Голос настоящего бога. Бесу доводилось слышать такое. Это ни с чем не спутаешь.
– Что ты хочешь? – спросил Бес.
– Это ты хочешь, – сказал Бродяга уже нормальным голосом. – Ты хочешь стать богом. Ты хочешь не просто стать бессмертным и вечно молодым. Вечно молодым и вечно пьяным. Ты хочешь уметь собирать Силу, не получать подачки сверху, от Самого, ты хочешь быть настоящим богом. Так? Я правильно понял?
– И что ты хочешь за это? – Бес почувствовал, что язык плохо слушается.
– Год твой жизни. Ровно год. Клянусь Черной рекой, отделяющей живых от мертвых. Клянусь Огненным камнем, способным поглотить богов. Клянусь Бездной, способной богов удержать. – Бродяга произнес Великую клятву легко, словно ставил медяк на бойцового петуха.
Бес впервые слышал Великую клятву полностью, все три уровня. Ее нельзя нарушить. Огненный камень имеет не много власти. Но она неоспорима. Она выше всего, что может сделать клятвопреступник, каким бы сильным он ни был. Огненный камень, Бездна и Черная река. Бес передернул плечами, как от озноба.
С Великой клятвой не шутят. Год жизни. Ерунда. Это несопоставимо. Год жизни. Есть какой-то подвох? Год жизни. Ладно.
– Что нужно сделать? – спросил Бес.
– Выполнять все, что я скажу.
– А если я не смогу?
– Если не сможешь, честно не сможешь – это ничего не будет значить. А если не захочешь…
– Любой приказ?
– Любой. Я не стану отдавать невыполнимых приказов, но буду требовать неукоснительного выполнения тех, которые отдал.
Бродяга легко вскочил на горбатого. Сунул секиру в петлю у седла.
– Я согласен, – сказал Бес и тоже вскочил в седло. – Чем мне поклясться?
– Составим контракт на папирусе, подпишешь кровью. Своей. – Бродяга подождал, пока лицо Беса примет недоуменное выражение, потом засмеялся. – Ты забываешь, что боги видят правду. Ты не врешь.
– Каждый, кто потребляет сому… – начал Бес, но осекся.
– Вот именно, – сказал Бродяга. – Каждый, кто пьет сому. Но только боги могут врать. Человек, смертный или нет, пьющий амброзию или имеющий вечную молодость, – он видит в боге только то, что хочет бог. Потому люди всегда проигрывают.
– Всегда? – спросил Бес.
– Была пара случаев, – сказал Бродяга. – Всего два.
– Целых два! – поправил его Бес. – И учти, я не обещал лобызать твои ноги, падать ниц и прочую фигню. У нас договор.
– Договор, – подтвердил Бродяга. Горбатые тронулись в путь.
Бес и Бродяга молчали. Молча думали. Думали друг о друге.
«Боги могут врать, – думал Бес. – Если не клянутся – могут врать. И Бродяга мог соврать Маленькому дракону, что является Тем, Кто Должен Вернуться. Мог соврать. И это значит, что Бродяга может быть кем угодно. Богом, но любым. Просто Ад выпустил одного из своих пленников. Которого?»
«Бедный Бес, – думал Бродяга. – Он сейчас ломает голову над тем, кто я такой, и не понимает, какой договор заключил. Они все хотят быть обманутыми. Все. Год жизни… Секунду в этом тысячелетии, две – в следующем. Целый день через миллион лет. Бедняга. Он так хочет быть обманутым. Вопрос только в том, хочу ли я его обманывать. Не знаю», – честно сказал себе Бродяга.
– Так куда мы едем? – уже перед самым рассветом спросил Бес.
– Ты что-то там говорил о бабах в Вечном городе? Там все осталось, как было? С бабами?
– И даже стало гораздо свободнее, – ответил Бродяга.
– Веселый был город, – сказал Бродяга. – И сейчас?
– Да, – кивнул Бес. – До слез.
Глава 6
Мир устроен странно. И жизнь, порожденная этим миром, течет странными зигзагами. Иногда, очень редко, жизнь логична и предсказуема. Люди и боги делают то, что собирались делать. Чаще все наоборот. Вот это «наоборот» люди называют судьбой. Боги тоже называют судьбой, но стараются не употреблять этого слова. Во всяком случае – вслух. Оно для них звучит как оскорбление. А для людей – как оправдание.
Не судьба. Или – такая судьба. Или просто – а хрен его знает почему!
Например, из всего предварительного расклада следовало, что на дороге должен был лежать труп Беса, а двадцать (или сколько там их должно было уцелеть) черных наемников должны были куда-то везти Бродягу. В результате остались лежать двадцать, а Бродяга и Бес…
Или вот под стенами Проклятого города, в лагере союзного войска, Семивратец должен был бы напиваться в одиночку у себя в шатре. А вышло так, что он хоть и напивался, но делал это вовсе не в одиночку и не у себя, а в шатре у Хитреца, и при этом совсем не боялся того, что в библиотеке у Хитреца много разных хитрых рецептов.
В Семивратье Жеребец должен был бы доставлять удовольствие царице, а вместо этого получил по роже и… Хотя Жеребец сам был виноват. Убедившись, что стена в проломе стоит, что хватит полутора десятков воинов, чтобы патрулировать ее гребень, Жеребец приказал войску по готовности возвращаться в город, а сам вскочил на боевую колесницу и отправился вперед, чтобы первым сообщить приятную новость. Войско, как водится, замешкалось. Кто-то из ополченцев стал спрыскивать случившееся чудо захваченным из дому вином, кто-то просто ходил, недоверчиво ощупывая стену, кто-то топтался возле отдыхающих жриц Голосистой Девы, то ли рассматривая голые груди, то ли надеясь на продолжение обряда плодородия.
Свой вклад в общий хаос внес начальник арсенала с помощниками, который начал принимать у несостоявшихся героев амуницию и оружие, требуя комплектности и ремонта. На раздраженные выкрики ополченцев о том, что такое и выдавали, что левой поножи и не было, что шлем был вмят, а ремни пересохшие, начальник арсенала делал строгое лицо. А его помощники писали, писали, писали, внося в списки фамилии неудачников. Если бы битва все-таки состоялась, то удалось бы списать всю недостачу в арсенале. Теперь же нужно было вытащить из этого похода все, что можно.
Войско топталось, ругалось, гремело медью и матом, колесница Жеребца с трудом пробиралась сквозь толпу ополчения, потом еще перед самым городом из левого колеса вылетела чека, и Жеребец только чудом не грохнулся на камни. Так что в город удалось приехать только после заката. Но даже тогда шанс закончить эту ночь с удовольствием у Жеребца оставался. Прокричав несколько раз на улицах горожанам, что тем нужно радоваться победе, Жеребец бросился к царскому дворцу. Порадовать царицу и так далее.
Женщины любят настоящих героев, особенно тех, от которых пахнет пылью, бронзой, победой и кожаной амуницией. Жеребец вбежал во дворец, взлетел по ступеням на второй этаж, отпихнул в сторону дежурную служанку и ворвался в спальню.
Царица, изможденная тремя бессонными ночами, заснула у стола. Она хотела дождаться известий от ушедшего войска, но сил больше не было. Ей снилось, что Проклятый город пал, что корабли союзников отправились по домам, что двадцать кораблей ее мужа плывут к Семивратью, что муж ее закрылся с наложницами в каюте… или даже, не стесняясь, забавляется с ними на палубе… или… Царица застонала во сне от обиды.
Корабли вошли в гавань, а их никто не увидел – все спят. Царь идет по улицам, а все спят. Он подходит ко дворцу, а охрана спит. Во дворце не спят только царица и верный ее Жеребец. Царица лежит на шкуре полосатой кошки и вдруг слышит тяжелые шаги за дверью, лязг металла. Царица пытается оттолкнуть Жеребца, но тот не слышит ничего… Шаги ближе… Ближе… Дверь распахивается. Запах. Лязг. Тяжелое дыхание заполняет спальню, Жеребец куда-то исчезает, но царица не может встать с ложа, она словно привязана… И сильные руки сжимают ее тело. Муж. Ненавистный, проклинаемый…
Царица закричала и ударила. И проснулась.
– Это я! – сказал Жеребец, держась за щеку. – Мы победили…
– Идиот, – крикнула царица. – Проклятый идиот. Подонок.
Жеребец потянулся к ней, надеясь, что удастся настроить царицу на нужный лад, но стало еще хуже. Вонь доспехов и снаряжения победителя. Царица вскочила с ложа и, зажимая рот, бросилась за занавеску.
– Все хорошо, – пробормотал Жеребец, бестолково топчась посреди спальни. – Боги построили в проломе стену. Городу больше ничто не угрожает.
Царица вытерла губы, прополоскала рот вином. Вышла из-за занавески. Ее мутило. От запаха и от страха. И от того, что царица поняла – больше так нельзя. Она поняла, что возвращение мужа – это смерть для нее. И поняла, что больше не сможет принимать Жеребца. Никогда. И что теперь у нее есть цель. У нее есть цель. Царица посмотрела на нож, лежащий в головах ее ложа. У нее есть цель.
Выгнав из спальни Жеребца, царица до самого утра просидела на ложе, глядя неподвижным взглядом на огонь светильника.
До самого утра в седлах сидели Бродяга и Бес.
До самого утра маялся возле новой стены Зануда, пытаясь понять, что для него если не лучше, то хотя бы безопасней. С одной стороны, можно было отправиться в город вместе с богатеньким пацаном и с выгодой принять участие в его планах увернуться от службы в войске. Пацан уже дважды подходил к нему с этим заманчивым предложением. Поговорить с женой того же Щуки, познакомить ее с Младшим, присоветовать, как и где лучше встречаться с обезумевшим от страсти наследником богатого купца… Это все сулило хороший навар. С другой стороны, было непонятно, прошла опасность или как. Морской бог не будет разыскивать того, кто вместе с пострадавшей тройкой селян рассуждал на недозволенные темы? Тут было о чем задуматься.
Царю Семивратья также раздумий хватило до рассвета. Он пил вино не разбавляя, но не пьянел. Хитрец почти не пил. Он сидел на табурете напротив Семивратца. И тихо говорил.
Нужно что-то делать, говорил Хитрец. Нужно, соглашался Семивратец. И выпивал новую чашу вина. Но что? Город им не взять. И осадой не задушить. Они стоят перед одной стеной, а за Проклятым городом тянутся сельские угодья. И пасутся стада. И осенние сады заполнены поспевшими фруктами. И только от горожан зависит – выходить на битву или нет. А они, словно ярмарочные дурачки, выходят к воротам и клянчат боя. Просят. Размахивают копьями и мечами. Пускают стрелы в защитников города, которые на эти стрелы плюют. Вот уже четыре года плюют. И выходят на битву только тогда, когда считают нужным.
– Нужно искать способ, – сказал Хитрец, наливая вино.
– Нужно, – снова согласился Семивратец, вино выпивая. – Нужно взять Проклятый город и уничтожить его. И – по домам…
– Нужно, – согласился Хитрец. – Только вы этого не хотите.
– Кто это вы? – возмутился Семивратец.
– Вы все, союзники, собравшиеся в этом лагере.
– Как это не хотим? Очень даже хотим.
– А зачем? – спросил Хитрец. – Зачем вам это нужно?
– Так это, – икнул Семивратец, – воля богов и…
– А богам это нужно?
– Ну… – Семивратец хотел было привычно кивнуть, мол, да, нужно это богам, они против Кровавых жертв, но промолчал. Боги могли все прекратить сразу, но вместо этого натравили людей… Втравили их в это бессмысленное дело.
– Ладно с богами, – махнул рукой Хитрец. – Вам-то победа зачем?
– Нам-то? – переспросил Семивратец. И пожал плечами. Хрен его теперь знает!
– Не нужна вам победа, – сказал Хитрец. – Вам ведь и так хорошо. Ты же сам сказал – война, вино, бабы. А после победы… Тебе придется заниматься хозяйством. Налоги, цены, болезни… Склоки внутри дворца… И каждому из вас придется этим заниматься. Не так?
– Налей, – сказал Семивратец. Выпил.
– Так, – сказал Семивратец. Действительно, Хитрец нашел правильные слова. Умница. Молодец, хоть и рыжий. И с заскоками. Семивратец потянулся через стол, чтобы похлопать Хитреца по щеке. Но не попал, опрокинул пустой кувшин. Хрясь – и осколки в стороны.
– Или даже если кому-то из вас понравится эта новая жизнь, вы разве не будете смотреть на каждого мужика в городе и мучиться мыслью, не с этим ли уродом коротала супружница долгие одинокие ночи, пока муж героически осаждал Проклятый город?
– Трахалась? – переспросил Семивратец.
– Именно, – сказал Хитрец, наливая вино из нового кувшина..
– Моя? – На лице Семивратца появилось недоверчиво-удивленное выражение. – Не… Моя…
Он сделал в воздухе замысловатое движение рукой, что должно было означать полную беспочвенность таких подозрений.
– А твоя что – хуже других? – спросил Хитрец.
– Моя – лучше, – стукнул кулаком по столу царь Семивратья.
Его жена не какая-то там потаскушка. Его жена…
– Значит, – усмехнулся Хитрец, – тебе повезло больше остальных. Всех остальных.
Нехорошо улыбнулся, с подковыркой.
– Ты это что, – прорычал Семивратец и потянулся к горлу Хитреца. – Ты это на что намекаешь?
– Я не намекаю, – сказал Хитрец. – Я знаю. Он действительно все знал, этот рыжий хитрец из Заскочья. Его люди путешествовали по городам союзников и собирали слухи и досужую болтовню. Сплетни тоже собирали. Даже, когда удавалось, перехватывали переписку между царицами. Хитрец все знал точно. И довольно точно воспроизвел по памяти список утешителей царицы Семивратья за четыре года.
– И Жеребец… – протянул потрясенный Семивратец.
– Сейчас – он. Но мне сказали, что это ненадолго. Еще пару месяцев.
– Сука, – без выражения сказал Семивратец.
– А чего ты от нее хотел? Верности? Четыре года молодая баба будет тебя ждать? – Хитрец покачал головой: – Не бывает.
– Это ты сука, – сказал Семивратец и посмотрел в глаза Хитрецу.
Посмотрел почти трезво. Зло посмотрел.
– Ты мне зачем это рассказал? – спросил Семивратец.
– А чтобы у тебя появился веский повод побыстрее вернуться домой.
– А я… – Семивратец хотел сказать, что вот сейчас все бросит и на корабле отплывет домой, но вовремя сообразил, что это ему не позволит никто – ни союзники, ни боги. – А я ее сюда вызову. И на кол посажу. Золоченый. Или объявлю ее…
– Семивратье ее приданое, – тихо сказал Хитрец. – Откажешься от города? Уйдешь пасти овец?
Семивратец замер. Это так. Так. И выходило, что в этом случае царем станет младший брат потаскухи, бездельник двадцати лет, слоняющийся по чужим городам в поисках приключений.
– А что делать? – растерянно спросил Семивратец.
– Вначале, – Хитрец снова налил вина, – вначале – взять город. Потом вернуться домой, тихо поздороваться с супругой – и что?.. Правильно, накапать ей в вечернее вино немного хитрого сока. Через недельку она отправиться поболтать с покойным папой, а ты… А ты останешься царем.
Умный царь Заскочья. Потрясающе умный. Все придумал. И как ласково все пьяному изложил. И даже не забыл соврать. Семивратец покачал головой, но вино выпил. В желудке булькнуло. Сегодня царь выпил много.
Если он просто казнит свою супругу за неверность сейчас, то сможет удержать Семивратье. Но может начаться внутриусобица. И придется все равно возвращаться домой. А его из лагеря не отпустят.
– Я могу найти способ извести ее прямо отсюда. Тем же соком, – медленно, с расстановкой произнес Семивратец. – И что тогда?
– Тогда ты лишишься причины вернуться домой, – ответил Хитрец. – Тебе незачем будет возвращаться домой. А месть – это хорошая причина.
– А у тебя какая причина возвращаться домой? – спросил царь Семивратья. – Ты не женат.
– Я не буду возвращаться домой, – ответил Хитрец.
– Врешь.
Хитрец молча пожал плечами.
«Врет, – подумал Семивратец, – но хоть так, хоть так – а делать что-то нужно. С этим городом что-то нужно делать».
– С этим городом что-то нужно делать, – сказала Самка.
Сказала она это самой себе, потому что никто из богов и богинь слушать ее больше не хотел. Достала. Вообще-то первоначально боги ее звали Шлюхой. Она особо и не возражала. Были на то основания. Боги и богини щедрой мерой вкусили уже от ее прелестей, и ничего, кроме усталого раздражения, Самка у них уже почти тысячу лет не вызывала. Только Мастер все еще почему-то продолжал оказывать ей знаки внимания, за что Самка ненавидела его больше других своих любовников. Знаки внимания, впрочем, принимая.
Цари, герои, простые смертные, даже, как сплетничали другие богини, демоны – тысячи их побывали в объятьях Самки, не столько страстных, сколько умелых. Когда Дева впервые назвала Шлюху Самкой, та обиделась, состоялась ссора и даже драка, оживившая на некоторое время довольно скучную атмосферу Островов. Но Дева, уступая, естественно, Самке в постельном опыте, имела куда больший опыт потасовок и даже сражений. И Самка смирилась. И даже стала откликаться на новое имя. И даже сама себя так называла. И потребовала, чтобы в Вечном городе ее именовали именно так. А не богиней Любви, как раньше.
Вечный город, как поначалу считала Самка, был ее главным сокровищем. Многие десятки тысяч людей ежедневно занимались любовью в этом городе, что являлось жертвоприношением Самке. Не считая обычных жертв – скота, фруктов, рыбы… В других частях мира ей тоже молились, но Вечный город был просто одним сплошным алтарем.
Началось все это много веков назад. Был город, который тогда, естественно, не назывался Вечным. И была шутка. Божественная шутка. Поначалу казавшаяся смешной.
В городе была нехорошая традиция. В один из осенних дней на центральной площади города приносили в жертву девственницу. Жертва эта была предназначена конкретному каменному идолу, стоявшему в центре города. Камню, естественно, от этих кровавых приношений было ни тепло, ни холодно, но Алый, тогда еще Верховный бог, предложил Кровавую жертву убрать. Но не совсем. А, так сказать, ее видоизменить. Оставался камень, оставалась девственница, и даже немного крови. Раз в год новая девственница должна была лишаться своей девственности.
Сразу дело не сделали – поначалу было недосуг, а потом грянула война с Безумным богом, потом все лихорадочно делили оставшиеся после Алого территории, а потом как-то вдруг оказалось, что кроме Самки в Вечном городе влиятельных богов не осталось. Кое-как текла Сила к Защитнику от веселых болезней, богиня Танца иногда получала пожертвования и, естественно, богиня Удачных родов также наскребала свою небольшую долю. Настойчивый Громовержец попытался вклиниться в рынок Силы и стать богом, Предохраняющим от зачатия, но Самка ему не дала ни шанса. Новый бог в Вечном городе влияния не получил.
А вот Самка потихоньку перетянула одеяло на себя. И не за горами был тот момент, когда только ей должны были молиться и жертвовать жители Вечного города.
И в тот проклятый день Самка вспомнила. Кровавая жертва. После Безумного бога к этим фокусам стали относиться без особого восторга, и настал момент, когда жертву нужно было отменять. И вспомнились слова Алого.
Всем жителям Вечного города были явлены знаменья. Каменный истукан сгорел в одночасье, как факел. Жрец с ритуальным ножом был испепелен прямо на месте исполнения своих обязанностей, а всем жителям было объявлено, что отныне главная жертва будет предназначаться только ей, Самке. И жертвой будет праздник из десяти дней. И на десятый день праздника девица должна будет лишиться девственности.
Самка до сих пор не понимала, как у нее вырвалась следующая фраза. Не понимала и все.
А ошарашенные жители Вечного города услышали в тот памятный день:
– Каждый раз в новой позе! И когда поза повторится – Вечному городу наступит конец.
Самка тогда даже хихикнула, порадовавшись изящному, как ей показалось, завершению. Вечному – конец. Смешно. Позы, как искренне считала тогда Самка, не смогут закончиться никогда. Никогда.
Самка считала искренне, а нужно было считать с умом.
Как это сделали, например, другие боги, которые за несколько веков после введения нового жертвоприношения обменяли свои последние территории в Вечном городе на те, что принадлежали Самке в других городах. Даже Мастер отдал ей свой храм, отчего Вечный город мгновенно растерял былую славу ювелирного центра мира.
Со временем до богини Плотской любви дошло, что поз, как это ни печально, ограниченное количество. Не маленькое, но все-таки конечное. Ничего не попишешь – люди гнутся далеко не во всех частях своего тела. И не во все стороны.
И оказалось, что год за годом Вечный город приближается к своему концу. И никто не хочет меняться с Самкой. И никто не хочет ее пускать на другие территории. И рано или поздно Самка сама должна будет разрушить город, источник своей Силы.
От этого хотелось выть.
– С этим городом что-то нужно делать, – повторила Самка, рассматривая Вечный город сверху с облака, подаренного ей Мастером. Столько выдумки, хитрости и Силы было потрачено на этот город. И все – впустую. Жемчужина в слиянии четырех рек. Семь островов, соединенных множеством мостков. Сотни храмов – ее храмов. Тысячи скульптур – ее скульптур. Потоки Силы – ее Силы. Дороги, всегда забитые путешественниками, стремящимися побывать в Вечном городе, чтобы вкусить от его соблазнов. Дороги, которые раньше были забиты путешественниками. Раньше.
А теперь… Пустые дороги. Самка еще раз взглянул вниз. Два путника приближаются к городу с востока. И все. Времени осталось совсем немного. Лишь несколько дней. И аватары ничего не могут придумать.
Облако стало невидимым и опустилось на крыш Главного храма. Нужно будет поговорить с этим бездельником круто, сказала себе Самка. Безжалостно. Как советовал Ясик – внезапно и яростно.
Самка снова оглянулась на дорогу – все те же два всадника на горбатых.
– Ты смотри, Перепел, – сказал стражник у восточных ворот своему напарнику. – Кого-то принеса нелегкая.
Перепел, который дремал, опершись на пику, лениво открыл глаза. Из-за поворота показались двое н горбатых.
– Караван? – спросил Перепел со слабой надеждой в голосе.
– Хрен его знает, – пожал плечами второй странник. – Сразу не поймешь. Но сдается мне, это не караван. Какого демона переться сюда с караваном, если Светлый повелитель повелел ничем до осеннего праздника плодородия не торговать?
– М-да… – протянул Перепел.
Закончилось славное время. Он неплохо подзаработал, перетряхивая тюки заезжих купцов, которые последний год скупали за бесценок все, что могли засунуть в свои бездонные мешки. Вслух об этом говорить не рекомендовалось, но каждый в городе знал, что с праздником этого года что-то не ладится. Жрецы не ходят с обычной вальяжностью, а бегают какой-то неприличной рысью, днюют и ночуют в храмовых школах, а по ночам из этих самых школ нет-нет да и вынесут пару-тройку трупов. Но трепаться об этом не стоило. Трое особо болтливых висели на площадке для казней. Как наглядное пособие по молчанию.
– Не торопятся, – сказал Перепел, разглядывая подъезжающих.
– Сил набираются, – хихикнул второй стражник.
– Злой ты, Левша, – без выражения сказал Перепел и зевнул.
– Я веселый, – возразил Левша. – А им сейчас придется поработать. Предупреди девок и этого, чаморошного.
Перепел прислонил пику к стене, не торопясь подошел к воротам и потянул за веревку, свисавшую из смотрового окна. Наверху тренькнул надтреснутый гонг.
– Дежурная шлюха на выход! – крикнул Перепел. – Две дежурные шлюхи на выход. И этого, козла с палочкой, тоже поднимите. Есть работа.
Левша повел, разминаясь, плечами и шагнул навстречу подъехавшим:
– День добрый.
– Куда уж добрее, – сказал тот из путешественников, который сидел на светлом, почти белом горбатом.
– В город? – спросил Левша.
Дурацкий, если честно, вопрос. Куда еще могли направляться эти двое, если подъехали к самым воротам? Разве что хотели срезать немного пути, чтобы сэкономить время и силы… Хотя такое намерение могло быть только у людей неопытных. Проехать через Вечный город по-быстрому еще никому не удавалось.
– В город, – ответил всадник на белом горбатом. Второй путник молчал, с любопытством оглядываясь вокруг.
«Первый раз в городе, – подумал Левша, – вон как на барельефы пялится». Сам стражник на эти переплетенные тела уже и не смотрит. Не замечает их вовсе.
В городских воротах приоткрылась калитка, и появился младший учетчик Счетного храма, давясь зевотой и пытаясь пригладить всклоченные со сна волосы. Мельком глянул на приехавших, вытащил из складок мятого одеяния вощеную дощечку, взял из-за уха палочку для письма и приготовился писать.
– В город? – спросил младший учетчик.
– Ага, – сказал путник.
– На сколько дней? – спросил младший учетчик и снова зевнул.
– Дня на три пока, – сказал путник и посмотрел на своего попутчика.
Тот молча пожал плечами.
– Четыре способа в пользу города, – сказал младший учетчик, чиркнул по дощечке и заглянул в спи сок. – Можно сразу, в храме у ворот. Если не имеете средств оплатить женщину, то она будет предоставлена вам за счет Вечного города. Вы имеете право на отсрочку, но не дольше чем до пятого гонга сего дня. В случае требования отсрочки вы теряете право на бесплатную женщину, но можете выбрать любую женщину в городе, внеся сумму, предусмотренную в законе о Пользе города, в храмовую кассу. Что выбираете?
Всадник на белом горбатом искоса посмотрел на своего спутника. Тот продолжал рассматривать ба рельефы на городской стене.
– Что выбираете? – повторил свой вопрос младший учетчик.
– Слышь, Бродяга, – сказал Бес. – Тебя спрашивают.
– Что? – переспросил Бродяга.
Вечный город его просто загипнотизировал. Во-первых, это был первый город, который Бродяга увидел после длительного перерыва. Очень длительного перерыва. Во-вторых, Бродяга в этом городе бывал и раньше и теперь пытался найти знакомые черты. Хотя какие знакомые черты могли сохраниться две тысячи лет. Чудо, что город вообще сохранился.
– Ты когда на пользу городу трахаться будешь? – спросил Бес.
Выражение лица Бес имел самое бесстрастное. Даже, можно сказать, ханжеское.
– Ты о чем? – Бродяга понял, что Бес утаил от него какую-то важную информацию и теперь пытается получить удовольствие от ситуации. Шутник.
– Понимаешь, – улыбнулся наконец Бес, – согласно древнему пророчеству, Вечный город стоит до тех пор, пока каждый год юная девственница будет терять невинность на площади. И каждый раз в новой позе.
– Так, – пробормотал Бродяга.
– Пророчество прозвучало довольно давно, с тех пор все простые и легкодоступные позы уже использованы. Если честно, то трудные и заковыристые позы тоже использованы почти все. С каждым годом все труднее и труднее придумать что-то новое. Местные ученые и жрецы совсем извелись в рассуждениях на тему, образует ли поднятая нога или рука новую позицию или является лишь новым вариантом старой. Прикинь, ошибка в этом вопросе равносильна гибели целого города.
– Будем выбирать, или до вечера болтать собираетесь? – поинтересовался младший учетчик.
– А ты не мешай людям, – посоветовал Левша. – Видишь, человек новенький, все понять хочет.
– Думай не думай, а ничего нового он не придумает, – вмешался Перепел.
Он уселся на камень возле стены, снял с себя шлем и вытянул ноги. Утро, осень, а все равно – жарко.
– А вдруг? – Левша был человеком азартным, участвовал во всех возможных спорах, делал регулярные ставки в играх, и если бы не взятки, то, пожалуй, не смог бы содержать свою многочисленную семью. – Помнишь, как десять лет назад тот чудак из леса умудрился предъявить новую позу? Уехал, блин, с такими деньгами, которые нам с тобой и не снились.
– Десять лет назад, – сказал Перепел, закрыв глаза. – И десять лет уже все без толку. И я тебе так скажу: что-то мне кажется – не пережить Вечному городу этого праздника.
– Пасть закрой, – посоветовал разом помрачневший Левша.
За такие разговоры можно было запросто попасть на площадку казней. Кроме того, кому охота обсуждать конец света, до которого осталось меньше месяца. Левша даже подумывал сбежать из Города, но не стал. Окрестные поселки и соседние города беглецов из Вечного города не жаловали. Светлый повелитель объявил, что за каждого возвращенного беглеца будет выплачивать награду. К тому же никто не мог толком сказать, что случится с беглецами, когда Вечный город погибнет. А если через беглецов рок обрушится и на их новое место жительства? Как сказал когда-то какой-то мудрец из Первого оазиса, город – это его жители. Правильно, если вдуматься, сказал.
И поскольку в пророчестве не говорилось, как именно Вечный город закончит свое существование, никто не хотел рисковать. И жителям Вечного города оставалось только надеяться.
– Лично я тебе посоветовал бы просить отсрочку, – теперь уже совершенно не таясь, улыбнулся Бес. – Эти городские приворотные красавицы лично у меня вызывают чувство жалости. И брезгливости. Хотя, с другой стороны, с твоим воздержанием ты особой разницы не заметишь.
– С самого начала знал? – спросил тихо Бродяга
– А других вариантов нет, – засмеялся Бес. – Не тушуйся, в приворотных храмах обычно зрителей мало. Так, выездная тройка – учетчик и две заслуженные храмовые проститутки. Глянут на твой подвиг и выдадут тебе Знак. Если сподобишься отработать сразу четыре способа – будешь в Городе жить дальше спокойно, насколько тут это вообще возможно.
Бродяга задумался. Беса ситуация забавляет. В город, понятное дело, попасть нужно.
– Делая это, ты вносишь свой вклад в спасение целого города, – с пафосом произнес Бес.
Бродяга тяжело вздохнул.
– Ладно, – махнул рукой Бес и снял с пояса кошелек. – Отсрочка на двоих.
– А ты говоришь – повезет, – буркнул, не открывая глаз, Перепел.
– Повезет – не повезет, – пробормотал младший учетчик, принимая плату, – работать надо.
– Работать надо, – повторила Самка уже в который раз.
Аватара развел руками, не вставая с колен.
– Попробуйте еще верхнюю позу, – сказала Самка. – С поворотом. Ну, помнишь, я говорила…
– Три перелома позвоночника только за одну прошлую ночь, – пробормотал аватара.
– Плохо готовите девчонок! – выкрикнула Самка.
– Плохо, плохо, плохо… – подхватило эхо, перебегая по храму от одной скульптурной группы к другой.
– Да как их еще готовить. – Аватара чуть не повысил голос, но вовремя сдержался. – С самого рождения. С самого рождения они упражняются в гимнастике. С ними работают лучшие фокусники и акробаты. Но согнуться вдвое и одновременно повернуться на три четверти не может никто. Три перелома. Это только вчера. А за последний год… Мы уже не знаем, куда тела девать. У нас в школах так никого не останется…
– У нас города не останется, – прошипела Самка и сжала руку.
Аватара захрипел, пытаясь вздохнуть.
– Вдвое, говоришь? А потом еще и поворот на три четверти… – Самка шевелила пальцами рук в такт своим словам.
Аватару подняло вверх, к самому потолку. Начало медленно сгибать.
– Вдвое, а потом на три четверти… – повторила Самка.
– Не нужно, – прохрипел аватара.
– А что нужно? – спросила Самка.
Аватару подтащило к трону богини и перевернуло вверх ногами так, чтобы его лицо оказалось перед самым лицом Самки. Тело продолжало медленно гнуться. Самка внимательно смотрела в глаза аватары.
– У нас еще есть три недели… – простонал аватара.
– У меня есть три недели, – поправила его богиня. – А сколько есть у тебя, не знаю даже я.
– Я придумаю! – закричал аватара, понимая, что сейчас может произойти непоправимое.
Он даже забыл, что бессмертен, что перелом позвоночника его не убьет. Он понимал, что если богиня решит его наказать, то только этим не ограничится.
– Хорошо, – кивнула наконец Самка. Аватара упал на пол.
– Сломай хоть всех, – сказала Самка. – Но найди позу. Придумай. Иначе…
Что «иначе», богиня не уточняла. И она, и аватара знали, что в этом году в качестве жертвоприношения запланирована очень сомнительная поза. Нужно было очень захотеть, чтобы принять ее как новую. Богиня и захотела бы, но это не зависело от нее. Проклятое пророчество, произнесенное много веков назад, имело самостоятельную власть. И свою собственную Силу.
– Правитель очень беспокоится, – не вставая с пола, прохрипел аватара.
– Кто-то проболтался мальчишке?
– Сам почувствовал.
– Ты смотри, – покачала головой Самка, – он взрослеет… Может стать совсем взрослым. Если только успеет.
– Он это понимает. Объявил сегодня с утра, что утраивает награду за новую позу.
– …увеличивается в три раза! За каждую! – прокричал глашатай, сунул доску с текстом указа под мышку и отхлебнул из фляги.
Жиденькая толпа человек в двадцать стала разочарованно рассасываться.
Глашатай заткнул флягу и побрел к северному рынку.
Женщин на улице почти не было, а те, что были, шли, закутавшись с ног до головы в покрывала.
– Здесь все здорово изменилось, – сказал Бродяга. – Раньше красота женщин Вечного города была общим достоянием.
– Угу, – кивнул Бес, – а теперь сами женщины стали общим достоянием. Вносишь пару монет в храмовую кассу и выбираешь любую. Приводишь ее в храм… Хотя можешь, если хочется, и на площади. На рынке, если тебе взбрело в голову. А муж, если ты выбрал замужнюю женщину, должен при этом тебя благодарить за оказанную честь в работе на благо города. Вот потому и носят эти балахоны.
– Обалдеть, – протянул Бродяга. Небольшая площадь опустела.
– Куда пойдем? – спросил Бродяга. Горбатых они оставили на небольшом постоялом дворе, на окраине.
– Можем поболтать здесь, – сказал Бес, – прямо на площади. А можем зайти в один очень симпатичный притончик. Я хозяина знаю давно, он умеет молчать и оттого знает все городские секреты.
Из переулка вышла женщина в темном покрывале, двинулась было через площадь, но, заметив Беса и Бродягу, быстро свернула за угол.
– Без Знаков выполненного долга мы тут всех баб распугаем, – сказал Бес. – Вот когда все четыре позы отработаем, нам в храме выдадут Знаки. И женщины перестанут от нас шарахаться.
Бродяга ничего не ответил.
– Не нужно так ханжески вздыхать, – сказал Бес. – Город пытается выжить.
– В спальнях без стен, – сказал Бродяга.
– Да, без стен. Постель – это не твоя вотчина, а место, в котором ты можешь найти спасение для своего города. Целый год жизни. – Бес продекламировал, вытянув вперед руку и тыча указательным пальцем в грудь Бродяге: – Не спрашивай, что сделал для тебя Вечный город. Скажи, что ты сделал для него.
– Пошли в твой притончик, – вздохнул Бродяга. – В тот, где хозяин умеет молчать.
Притончик оказался действительно неподалеку, в двух кварталах. От всех остальных дверей квартала дверь, ведущая в притон, отличалась вывеской с нарисованным кентавром.
Вошедших хозяин приветствовал небрежным взмахом руки. Зал был маленьким, всего на четыре столика, без окон. Имелись еще одна дверь, явно ведущая в кухню, и лестница на второй этаж. Освещался зал десятком масляных ламп.
Бес сел за дальний от входа столик. Бродяга оглянулся по сторонам и тоже сел.
– Негусто посетителей.
– А зачем ему посетители? – спросил Бес. – Слышь, Злодей, тебе посетители нужны?
Хозяин молча поставил на стол перед Бесом кувшин с вином и чаши. Так же молча вышел из зала в кухню и вернулся с блюдом мяса и овощей.
– Нам нужно поболтать, – сказал Бес. Хозяин подошел к двери, закрыл ее на засов.
– Нам нужно поболтать, – повторил Бес. Хозяин кивнул и вышел в кухню.
– Вот такие дела, – сказал Бес.
– Как думаешь… – Бродяга подвинул к себе кувшин и понюхал вино, – почему именно в Вечный город?
– Нормальное вино, – сказал Бес, – можешь не принюхиваться. С Розовых островов.
Бродяга налил себе вина, чуть-чуть, на самое дно чаши. Пригубил:
– Ничего, пить можно. Но ты не ответил на мой вопрос.
Бродяга выпил. Налил снова.
– Не знаю.
– Ближайший к Расселине город? – спросил Бродяга.
Бес покачал головой:
– Четыре оазиса в пустыне, дальше к побережью – город Каменного Слона. Или на север… к рыбакам.
Ножом на столе Бес поставил отметины, прорисовал Расселину и провел от нее линию в сторону.
– Вот здесь Вечный город.
Получалось, что в Вечный город от Расселины было дальше всего.
– Интересно, очень интересно, – пробормотал Бродяга. – Чем же, интересно, Вечный город предпочтительнее всех остальных?
Бес задумчиво придвинул к себе блюдо с едой и принялся есть. Разорвал кусок жареного мяса, покрутил его в руках, вдыхая ароматный пар.
– Вот странно, я прекрасно понимаю, что мне это не нужно. Что я могу обойтись без еды несколько лет… несколько десятков лет. Что мне достаточно только одного глотка сомы, чтобы заправиться на месяц-два вперед. Но мне все равно нравится вкушать. Ощущать запах. Даже жевать мне нравится… А как боги? Что они чувствуют по этому поводу? Видеть, как они кушают, мне доводилось, а вот зачем они это делают…
– У богов слишком мало возможностей что-либо ощутить, – сказал Бродяга. – Они даже из эмоций оставили себе лишь несколько наиболее сильных. Радость, страх, боль. Самое сильное чувство, которое себе оставили боги…
– Любовь, – поторопился Бес.
– Ты видел бога, который кого-то любит? – немного удивленно спросил Бродяга. – Не похищает-соблазняет-домогается-трахает, а именно любит?
Бес задумался. Бродяга ждал, отпивая вино мелкими глотками.
– Боги так много могут, что очень мало хотят. Зависть – вот самое сильное чувство богов. Зависть. Оно заменяет им все остальные чувства. Не нужно чего-то хотеть или к чему-то стремиться, достаточно знать, что кто-то другой чего-то хочет, любит кого-то… Тогда можно это просто отобрать. Взять. И насладиться понятными чувствами других – страхом, болью… – Бродяга спохватился, что слишком увлекся воспоминаниями.
Беса, казалось, интересовало только содержимое тарелки.
– Вот потому боги так снисходительны к чувствам мелким и приземленным. Поесть, хотя им это не нужно, поспать, хотя и сон совершенно бессмыслен… Боги бессмертны, у них слишком много времени. Они заняты одним – придумать, как это время истратить. И тут вы, Ловцы, по-моему, допускаете главную ошибку. Вы придумываете новые источники Силы, а вам нужно придумывать новые развлечения. Понятно?
– Пробовали, – не отрываясь от еды, кивнул Бес. – Спортивные соревнования в честь богов с Горы. Эти, извини за выражение, младшие боги даже присутствовали некоторое время на игрищах. Лет пятьсот. А потом – надоело. Игры продолжаются, но уже скорее по привычке. Тем более что их начали рассматривать как новый источник Силы.
– И поделили, – сказал Бродяга.
– И поделили, – согласился Бес. – А вот скажи – откуда берутся боги?
Бродяга хмыкнул.
– Нет, серьезно. – Бес отодвинул тарелку и вытер пальцы о край стола. – Откуда-то они берутся. Люди – понятно. Папа-мама, то да се… Родился – умер. Но боги… Ладно, меня, предположим, могут сделать богом. Сделать. Вначале вечная молодость, потом бессмертие…
Уловив иронию в глазах собеседника, Бес махнул рукой:
– Нет, я понимаю, что мне всего этого не дадут просто так. Мне вообще попытаются всучить неполный комплект. Но даже если я все это получу, я же не стану богом. Я буду человеком, получившим бессмертие и вечную молодость. Так?
– Так, – согласился Бродяга.
– Предположим, что я смогу стать аватарой или ипостасью. Мне тогда будет поступать кусок заработанной Силы. Но мой хозяин меня всегда сможет этой Силы лишить. И я останусь просто вечно молодым человеком. Я жил, я живу, я буду жить… И всех делов. Вечная скукотища.
– А вот если бы ты получил возможность питаться Силой напрямую, то твоя жизнь приобрела бы смысл, – в тон ему подхватил Бродяга.
– Ну… Боги все-таки…
Бродяга засмеялся. Впервые после Адской расселины он засмеялся искренне и легко. Боги, все-таки Боги.
– Поржал? – спросил Бес, когда Бродяга замолчал.
– Смешно, – сказал Бродяга. – Ты же презираешь и ненавидишь богов. И хочешь стать одним из них. Не странно? Если ты станешь богом, то тебе придется общаться только с ними, тупыми и недалекими. Нет? С кем еще?
– С людьми.
– А ты не будешь постоянно ощущать желание людей выпросить у тебя вечную жизнь, вечную молодость? И ведь ты сможешь им это дать. Захочешь? Ты ведь сам добивался этого много сотен лет.
– А все боги добиваются этого много сотен лет? – быстро спросил Бес.
Бродяга улыбнулся:
– Мы сейчас говорим о тебе. Только о тебе – будущем боге. Итак, ты станешь раздавать бессмертие направо и налево? Или все будешь отдавать сразу в комплекте? Типа все люди – боги. И любая прачка сможет стать богиней.
– А что – не сможет?
– Сможет, если богиня эта та, которой наплевать на сотни и тысячи людей, копошащихся где-то внизу. Я же тебе говорил – бессмертие очень обременительная вещь. Спроси вон у Злодея, он хочет вечно подавать выпивку и еду посетителям? Или шлюху спроси, хочет ли она возле городских ворот вечно обслуживать воняющих с дороги путников? Каждого из людей спроси… Не о бессмертии спроси, а о беспрерывной жизни. О беспрерывной работе. Поинтересуйся. – Бродяга постучал пальцем по столу, налил в чашу вина и выпил. – Действительно неплохое вино. Давно такого не пил.
– Две тысячи лет, – пробормотал Бес.
Он выглядел немного подавленным и разочарованным. Не то чтобы ему в голову не приходили эти же мысли, но впервые он слышал все это вот так, конкретно и цинично.
– А если я спрошу, хотят ли они вечно наслаждаться амброзией, отдыхом, молодостью и здоровьем?
– Любое, даже самое прекрасное чувство становится наказанием, если к нему добавить слово «вечное». Я что-то не видел счастливых в этом городе, хотя главное, что от них требуется, – это заниматься любовью. Полагаю, что для особо активных здесь даже ввели награды и премии…
– Освобождение от налогов и ежемесячное пособие от Светлого повелителя.
– И много таких? Бес промолчал.
– Вот видишь…
– Тут и видеть нечего. Городу осталось жить, если ничего не изменится, двадцать пять дней. До конца осеннего праздника плодородия. А потом окажется, что поза не нова и… Я раньше никогда не видел, как гибнут города. В смысле, в результате пророчества. От пожара и после штурма – множество раз. А чтобы по воле богов…
– Бред, – сказал Бродяга. Искренне сказал. С чувством.
– Что значит «бред»? И Бродяга пояснил:
– Бог – да, не может изменить свое слово. Давши – крепись. Если не предусмотрел себе лазейку. Как вот с Вечным городом. Судя по всему, Сука…
– Самка, – поправил Бес.
– Хорошо, – не стал спорить Бродяга, – Самка ляпнула, как она это умеет, не подумавши. И категорично. Типа – погибнет. Ему придет конец. Не увидит город свой конец, а конец придет. Если бы у нее хватило ума сформулировать – увидит, то все решилось бы просто. Посмотрели бы люди на иллюзию в небе. Или всем бы приснился один и тот же сон. Волны поднимаются до небес… Или там вулкан с землетрясением. Все бы проснулись в ужасе, но увидев конец города. И жили бы себе дальше, изменив немного формулировку пророчества. Еще один цикл до исчерпания списка позиций с очередным видением. Или страшный сон каждый год в один и тот же день. Но Самка уж сказала так сказала. И теперь действительно городу грозит катастрофа. Но ведь Самка пророчество высказывала явно от своего истинного имени. Не от имени богини Плотской любви, а от имени Самки. Таким образом, ей достаточно передать другому богу это местное наименование. На один день, на несколько мгновений. Чтобы тот просто от своего истинного имени пророчество отменил. И снова вернул город Самке. Это пара пустяков.
Бродяга даже щелкнул пальцами, чтобы показать, как это просто.
– А зачем? – спросил Бес.
– Что?
– Зачем кому-то это делать? В этом городе нет ни одного другого бога, кроме Самки и ее аватар. Если город накроется медным тазиком, никто из богов ничего не потеряет. Мне трепанулся один из младших богов, что Самке уже предлагали махнуться – Вечный город на поселок Черных охотников. Легко. Но она отказалась.
– Еще бы, – кивнул Бродяга. – Еще бы… Она будет тянуть до последнего мгновения. А потом… Если ей и так светит остаться без Силы, то пусть уж Вечный город не достанется никому. Это она может. Не думаю, что она сильно изменилась за последние две тысячи лет.
– Ты ее знал? – спросил Бес.
– А кто ее не знал…
– Может, это она тебя сюда тащила… Типа посоветоваться. Или прокрутить с тобой эту аферу с временным обменом… Раз уж остальные ее кинули…
Бродяга задумался. Это ему в голову приходило. Но… Это слишком непохоже на Самку, которая раньше радостно отзывалась на Шлюху. Эта дама, решив заполучить его, Бродягу, явилась бы к Расселине сама, лично, с ходу попыталась бы с ним заняться любовью и только потом, как бы между прочим, заговорила о таком пустяке, как город с населением в несколько десятков тысяч. И – это Бродяга знал наверняка – она все равно не поверила бы в то, что ее не попытаются обмануть. Таким вот нехитрым способом. Стать богиней Плотской любви, но, сняв проклятие, прибыльное местечко не вернуть. Самка бы – точно не вернула. А это значит, не поверит никому. И это еще значило, что какой-то другой бог озаботился судьбой Бродяги.
Бродяга встал из-за стола и прошелся по залу.
Почему именно Вечный город? И почему именно сейчас? Или время – случайно? Когда смог вытащить из Бездны, тогда и вытащил… Или мы тут имеем единство времени и места, как говаривал один философ о театре. Именно сейчас. Именно сюда. Хотел показать гибель Вечного города? Смысл? И зачем прятаться? Хотя это, между прочим, совершенно понятно. Этот неизвестный бог не хочет, чтобы кто-то знал о его действиях. Чтобы никто не мог по возмущению Силы догадаться о его движениях и чтобы сам Бродяга до последнего мгновения не догадывался, кто за всем этим стоит. Возле Расселины его встретил Бес, с Бесом разговаривал некий торговец, с торговцем тоже беседовал кто-то, напрямую с богом-заказчиком не связанный… И его уже убили, чтобы нельзя было проследить связь. Не исключено также, что убили на всякий случай и торговца, как попытались убить Беса. У секты ритуальных убийц с Синего острова это называлось тройным обрезом. С тех пор прошло уже две тысячи лет, но вряд ли придумано что-нибудь надежнее для сокрытия коварных планов. Даже бог не сможет проследить всю цепочку убийств. Даже бог, имеющий Силу, поправил себя Бродяга.
И тройным обрезом баловаться могут только люди. Как ни смешно это звучит, но только люди могут совершать что-то по-настоящему тайное. Или боги через людей. И на постоялом дворе возле Нижнего храма наверняка не окажется никого серьезного, кроме еще одного дурака на подставе. И он сможет указать только следующее звено цепочки. И сразу после разговора его, этого дурака, выведут из игры. Искать нужно другого. На ощупь, в кромешной темноте.
Бродяга подошел к одному из светильников, потрогал пламя пальцем. Огонек честно попытался обжечь, но у него, естественно, ничего не получилось. Так, лизнул.
Что может сделать Бродяга и чего не сможет сделать никто другой? Силы у Бродяги нет – и это плохо. Но, с другой стороны, он в результате невидим для богов. Может быть, никто даже и не знает, что Бродяга выбрался из Бездны. Никто, естественно, кроме того, кто все организовал. И ему нужен почему-то именно бог, оставшийся без Силы, и, таким образом, невидимый для других богов. Лихо закручено.
На хрена тогда бог? Если нужен бессмертный, не имеющий Силы, можно такого бессмертного создать. Чего уж проще! Вон тот же Бес, который сидит сейчас, прислонившись спиной к стене и с интересом наблюдая за перемещениями Бродяги. Дать ему бессмертие, поставить задачу, а потом… потом есть множество способов, о которых Бес пока еще не догадывается. Даже богу можно заткнуть рот. Тут все будет решать соотношение Силы. Стоп.
Бродяга остановился посреди зала. Соотношение Силы. Из этого следует, что заказчик – один из не самых сильных богов? Следует или нет? В первом приближении – похоже. Он чего-то там задумал, затаил против другого бога, но не имеет Силы для открытого противостояния. И он придумал, как можно использовать бога без Силы. Но почему все-таки Вечный город?
Бес даже дыхание затаил, чтобы не помешать размышлениям Бродяги. Было видно, что тот думает напряженно и мучительно. И пока впустую. Бес и сам попытался подумать о том же, но быстро махнул рукой, дойдя до невозможности проследить заказчика по цепочке. На Синем острове он не бывал, но тройной обрез знал не понаслышке.
Посему, оставив эту проблему Бродяге, Бес задумался о своем. Откуда берутся боги? Бродяга не ответил на прямо поставленный вопрос. Его право, хотя и обидно. Тут стоило попытаться поставить вопрос по-другому. Может ли бог умереть? Смешной вопрос. Может ли умереть бессмертный? Бес потратил некоторое время своей жизни на то, чтобы изучить этот вопрос. И пришел к выводу, что человек, награжденный бессмертием, живет, истлевая до состояния тени. Такое чувство, что, высыхая и рассыпаясь со временем, плоть обнажает ту субстанцию, которая разложению не подлежит. Нечто вроде души. Странное слово и странная субстанция, смысла и практического значения не имеющие. Но тогда, много лет назад, Бесу пришла в голову странная мысль, что эта самая душа и есть то, к чему прилипают вечно движущиеся атомы, создавая тело.
Бродяга, естественно, может смотреть на Беса как заблагорассудится, но сам Бес не считал, что длинная жизнь – наказание. Сам Бес не без пользы учился в трех… четырех академиях, если считать Школу в Саду. И, между прочим, это именно Бес подсказал Аскету идею об атомах, которые имеют способность внезапно изменять траекторию своего движения. И Аскет смог развить теорию об отсутствии предопределения. За это его даже причислили к Десяти мудрейшим. Если честно, то, говоря об этих сворачивающих с прямолинейного пути атомах, Бес имел в виду себя и говорил, если выражаться высоким стилем, аллегорично, но Аскет воспринял высказывание как откровение и присвоил идею себе. Ужасно смущался потом при встрече с Бесом и даже пытался посвятить ему свой трактат о Тверди небесной, но Бес благоразумно отказался.
Возвращаясь к вопросу о гибели богов… Не имея возможности попробовать на практике, Бес решил исходить из логики. Предположим, если взять бога и отрубить ему голову… Когда Бес представил себе эту картинку впервые, то даже сам удивился, насколько она получилась симпатичной и привлекательной. Вот так вот просто берешь первого попавшегося бога и сносишь ему голову. Бдзинь.
Если такую операцию провернуть с вечно молодым или с нажравшимся сомы, то смерть наступит мгновенно. Субстанция, именуемая душой, куда-то разом девается, и наступает смерть. Если голову снести бессмертному, то он остается живым. И даже стремится себя восстановить. Сам Бес этого не видел, но один несчастный бессмертный рассказал, как ему снесли голову и как потом от этой головы выросло новое тело. То есть душа осталась в голове, и на нее снова налипли атомы плоти. Долго и болезненно.
И если голову снести богу, то… Вот тут рассуждения Беса теряли почву и провисали. Можно ли богу нанести увечье? Или рану? И что произойдет тогда? Раны ведь разные бывают. Бродяга вон говорил, что на него яд действует. И тот, кто засаду на дороге организовывал, это прекрасно знал. Или это оттого, что у Бродяги нет Силы? Нет Силы – есть проблемы, есть Сила – нет проблем. Красивая фраза, нужно запомнить. Но в любом случае Бес снова вернулся туда, откуда начал, – как появляются боги?
– А есть способ спасти Вечный город, кроме как передать другому богу? – спросил Бес, которому надоело молчать.
– Не вижу, – ответил Бродяга. – Я и сам сейчас подумал об этом. Боги могут спасти город только так, но, скорее всего, делать этого не будут. А люди…
– А люди могут только придумывать новые позиции, – закончил Бес.
– Которые, как мы уже знаем, исчерпаны.
– Слышь, – оживился Бес, – а если тебя волокли сюда, чтобы ты новую позу продемонстрировал?
– Пошел ты…
– Уже в пути. – Бес встал со скамьи. – И дальше будем сидеть или пойдем на постоялый двор возле Нижнего храма?
– На постоялый двор… – Бродяга на мгновение задумался, – сходишь один.
– И то, – согласился Бес, – но ты учти, если меня схватят и врежут палкой по ребрам, то я тебя сразу же сдам. Очень боюсь боли. И еще мне не нравится тамошняя кухня. Сам подумай, как могут готовить в заведении, именуемом «Радость Змея»?
Хозяин «Радости Змея» был человек с фантазией, хотя и довольно специфической. Змей, упомянутый в названии, был, естественно, не зеленым гадом, а частью человеческого тела. И радоваться на постоялом дворе он должен был не на кухне или в обеденном зале, а на втором этаже – в жилых комнатах. Хотя последнюю пару лет радости на постоялом дворе было мало. Иногородние путники почти не появлялись, а местных на второй этаж удавалось загнать только личным указом Светлого повелителя, который такого указа, естественно, издавать не собирался.
Так что «Радость Змея» доживала свои последние дни. И мысль о том, что весь город вряд ли переживет постоялый двор, хозяина не утешала. О возможной скорой гибели города хозяин «Радости Змея» старался не думать.
Сегодня посетителей в зале было, по мерке последних лет, много. Девять человек. Причем трое из них – не просто едоки, но и постояльцы. Два торговца рыбой, приплывших с побережья, и бродячий лекарь, акцент которого указывал на один из Оазисов Великой пустыни. Торговцы жили третий день, лекарь – почти неделю. Торговцы девок заказывали трижды, лекарь – только один раз, в день приезда, для того чтобы выполнить отсроченную повинность.
Хозяин постоялого двора как раз убирал со стола остатки завтрака торговцев, когда распахнулась дверь и в обеденный зал вошел десятый посетитель. Оглядевшись, он прошел к пустому столу возле стены и сел, как показалось хозяину, чтобы его хорошо было видно всем.
– Вино, – сказал десятый посетитель. Получив заказанное, посетитель провел пальцем по краю чаши и потребовал заменить посуду на чистую. Хозяин молча выполнил требование.
Посетитель попробовал вино и заявил, что это пойло он пить не собирается и требует другого, получше. Посетитель явно был взвинчен и разозлен. Хозяин не стал спорить, а вынес новый кувшин, из личных запасов.
– Сволочи, – ни к кому не обращаясь конкретно, заявил посетитель. – Я, Бес, как идиот перся по барханам только для того, чтобы меня попытались убить. Сволочи! Ну, они у меня получат заказ. Как же! Распахнули кошелек! Сделай как нужно, и все будет чики-тики! Ага… Сейчас… Это мне чики пиками попытались сделать… А тут еще такую лахудру возле ворот подсунули! Пришлось платить за отсрочку, да еще за двоих… Мать вашу так! И теперь за двоих придется отдуваться…
Посетитель осушил чашу и налил новую. Остальные на него поглядывали молча, понимая, что в таком состоянии человек вовсе не хочет беседы, он хочет найти повод надавать кому-нибудь в рожу. И каждое движение посетителя указывало на то, что подобное желание он может осуществить со знанием дела и не обращая внимания на желания всех остальных.
Десятый посетитель выпил свою чашу и, глядя перед собой, сумрачно заявил, что лично он, Бес, будет ждать только до тех пор, пока не допьет вот этот кувшин кислятины, а потом уйдет, и пусть эти сволочи ищут его где хотят. Хоть за Ледяным перевалом.
Торговцы расплатились и ушли наверх, в свои комнаты. И правильно сделали, одобрил хозяин постоялого двора. Шесть драк из десяти на его памяти начинались с того, что кому-то не нравился стойкий рыбный запах торговцев рыбой. Или раздражала медлительная речь и тягучий выговор этих самых торговцев.
Местные посетители переглянулись, словно прикидывая, сладят ли всем скопом с забиякой. И опустили взгляды, решив не связываться. Очень разумные люди, в который раз убедился хозяин «Радости Змея». А вот лекарь из пустыни…
Потом уже, рассказывая обо всем опоздавшей городской страже, хозяин постоялого двора указал именно на эту явную глупость лекаря.
– Они все там в пустыне на солнце перегрелись, – сказал хозяин. – И этот так встал со своего места, подошел к… да, к тому парню, Бесу, и что-то стал ему говорить. Тихо так, что я и не услышал. Бес помолчал, слушая, а потом встал медленно и тихим голосом говорит, что, мол, это ты, гад, своих уродов ко мне подослал. А лекарь ему головой мотает, не соглашается. Даже за цепочку свою схватился, типа клянется. А Бес… ну, парень тот, как заорет! Пасть, кричит, закрой, сволочь смоленая. А для этих, из Оазисов, такое хуже, чем в рожу плюнуть… Это у них, типа, так обезьян сделали, по легенде. Взяли самого уродливого человека и осмолили на огне… Он его, значит, типа, макакой голозадой назвал. Я уж думал, лекарь в драку полезет, но не тут-то было. Лекарь как раз повернулся, чтобы уйти, а Бес его за плечо схватил, к себе повернул. За Черными снова пошел, кричит, опять натравить хочешь… Только Беса, кричит, не кинешь! Бес свое получит! И посылку он отдаст, только когда получит свое. И разговаривать он собирается только с тем, кто может обещанное отдать, а не с… огуречными педиками.
Дальше ничего внятного хозяин не вспомнил. Началась драка – и сразу закончилась. Лекарь отлетел к двери, вскочил, размахивая кинжалом, еще раз отлетел, только на это раз за дверь, прямо на улицу. Бес разом остыл, допил вино, посидел еще немного и ушел.
Хозяин прошел за ним до самой двери, выглянул вслед и убедился, что Бес быстрым шагом идет в сторону Веселого острова. А лекаря на улице уже не было.
– Не, – покачал головой хозяин постоялого двора, – не было уже. Только вот цепочка его с камешком осталась тут, на полу. Когда его Бес по залу кидал, оборвалась, видно. И еще вещи в комнате наверху остались. И куда их теперь девать? Там лекарства всякие, порошки. И денег немного.
Старший патруля почесал в затылке, сдвинув шлем. Камешек на цепочке странный, теплый какой-то на ощупь. И лекарь тоже странный, бросил все… даже деньги. Попытка выяснить, куда он делся, нц к чему не привела. По этой улице вообще мало ходили, а утром и подавно.
– А сам этот лекарь ничего про своих знакомых в городе не говорил? – поинтересовался старший патруля.
Если честно, будь его воля, он вообще бы все время до окончания осеннего праздника просидел дома. Слухи ходят разные, и глупо бегать за карманниками и пропавшими лекарями, если через двадцать пять дней все может накрыться. Но Светлый повелитель был очень настойчив, и нужно было понимать, что если жрецы и ученые найдут новую позу, то следующий год может быть для нерадивого очень неприятным. И в конце концов, для того, чтобы посадить на кол или опустить в кипящее масло, много времени не нужно.
– Ничего он не говорил, – ответил, подумав, хозяин «Радости Змея». – Он все больше молчал.
Молчать лекарь пытался и после того, как Бродяга принес его в притончик к Злодею. Вылетев из «Радости Змея», бедняга лекарь попал в объятия Бродяги, который быстро завернул его, чуть оглушив, в заботливо припасенный ковер.
В подвале притончика лекарь пришел в себя почти сразу, после второго ведра воды, вылитого Бесом.
– Вот такие дела, – сказал Бес.
Лекарь попытался отмолчаться. Руки у него были связаны, как, впрочем, и ноги. Рот был свободен, но стены подвала выглядели достаточно убедительными, чтобы у пленника не возникло желания позвать на помощь.
Лекарь молчал некоторое время. И Бес должен был признать, что лекарь исключительно стойкий человек. Или его исключительно крепко припугнул заказчик. Или кто там от заказчика был.
– Понимаешь, – сказал Бес, присаживаясь на табурет. – У нас есть время. И у нас есть желание. Мы очень хотим узнать, кто и за чем именно тебя сюда прислал.
Лекарь застонал.
– Зачем тебе так мучиться? – спросил Бес. – Или тебя убьют, если ты сболтнешь лишнее? Так мы тебя скорее убьем, если ты не сболтнешь.
Бродяга стоял у стены, скрестив руки.
– Вот он, – Бес ткнул пальцем в сторону Бродяги, – сразу же поймет, если ты попытаешься соврать. А я слишком разозлился на твоего заказчика, чтобы миндальничать с его подручными. Меня пытались убить. Понимаешь? Меня! И тебя тоже убили бы, может быть, даже сегодня, после того как ты поболтан бы со мной. Но ведь ты же поначалу не меня ждал? Ты ждал двадцать здоровенных наемников черного цвета с живой посылкой. Так?
– Так, – простонал лекарь.
После первого ответа говорить ему стало проще. И он рассказал, что к нему в дом пришел человек и предложил заработать. Для этого нужно было только приехать в Вечный город и поселиться в «Радости Змея». И там дождаться, когда к нему привезут вроде как смертельно больного путника. Этого путника он должен был постоянно пичкать ядом, чтобы удержать в беспамятстве до дня окончания осеннего праздника. Потом… Что потом, лекарь не знал. Ему вручили переносной алтарь, благодаря которому он мог разговаривать с кем-то. С кем именно, лекарь не знал. Сегодня утром алтарь ожил впервые, и лекарю было объявлен но, что Черных и больного не будет, что может явиться некто по имени Бес. И что ему следует приказать привезти посылку, того же больного путника, на постоялый двор и передать лекарю. И все. И еще нужно было пообещать Бесу, что с ним непременно расплатятся в, городе Каменного Слона, в храме Хобота. И все.
– И ты собирался сидеть здесь до самого праздника? – уточнил Бес.
– А что?
– А ты разве не знал, что Вечный город может не пережить праздника?
Лекарь помолчал. Потом тяжело вздохнул. Оказалось, что ему пообещали, что любые катаклизмы в городе его не коснутся.
– М-да, – сказал Бес. – Видел наивных, я сам наивный, но такого – первый раз. Что тебе обещали в оплату?
– Эликсир молодости, – сказал лекарь, и глаза его загорелись. – И я бы смог…
– Что? – устало спросил Бес, зная ответ наперед.
– И я бы мог стать бессмертным! – выдохнул лекарь. – Бессмертным!
Бродяга сплюнул прямо на каменный пол подвала и поднялся по лестнице на кухню. Хозяин заведения проводил его неодобрительным взглядом, продолжая что-то готовить в сковороде. Это что-то шипело и шкварчало, стреляя жиром во все стороны.
Бродяга вышел в пустой зал, сел на скамью.
Еще один искатель бессмертия. И еще один обманутый. Демоны с ним, с лекарем, но они снова остались ни с чем. Сидеть в городе до возможной катастрофы – бессмысленно. Это бедняга лекарь мог поверить, что кто-то уцелеет в городе, гибнущем в результате осуществления пророчества. Как-то, довольно давно, Бродяга видел, как погибал небольшой рыбацкий поселок. Сейчас уже невозможно было вспомнить, из-за чего все произошло… То ли рыбаки пиратствовали и были принуждены дать клятву, а потом снова принялись за старое, то ли… Бродяга попытался вспомнить, но не смог. Слишком много всего скопилось в памяти за долгие века существования. Но вот картина гибнущего поселка…
Было похоже, что какие-то невидимые руки, на которых лежал все это время поселок, начали смыкаться. Края небольшой долинки, в которой стояли постройки, вдруг выгнулись вверх, миской, потом пошли к середине, словно кто-то держал-держал в руках блин из сырой глины, а потом, так и не придумав, что из него сделать, просто скомкал. Так лепят шарики из снега дети северных племен. Шлеп-шлеп. И сжимают в руках, чтобы получилось покрепче, сжимают так, что начинает капать вода.
Комок поселка сжимался и сжимался, невидимые руки давили сильно. Комок становился все меньше, из него что-то текло… А потом ничего не осталось.
– Он больше ничего не знает, – сказал Бес, входя в зал.
– И мы ничего не знаем, – сказал Бродяга.
– Ну почему… – протянул задумчиво Бес. – Если взять, скажем, бога, лишенного Силы, и растереть его в порошок…
– Не с твоим счастьем.
– Представь себе. – Бес сел прямо на стол, почесал кончик носа. – Представь. Что получится, если этот бог без Силы окажется в гибнущем городе? Ну? Это же всех накроет, разнесет на атомы…
– На что? – не понял Бродяга.
– Извини, – махнул рукой Бес, – атомарная теория разработана только пятьсот лет назад. В клочки разнесет, в пыль. А что будет с этим богом? Без Силы?
– Больно будет, – сказал Бродяга. – Очень больно.
– А потом?
– Потом бог снова восстановится.
– То есть, – оживился Бес, – бог все-таки умрет, но потом оживет. Так?
– Ну…
– И скоро?
– Не знаю… Не пробовал. Но один из наших… давно говорил, что через несколько дней. Без Силы, как в Изначальный день…
– Когда? – быстро переспросил Бес. – Что такое – Изначальный день?
– Не твое дело. И это сейчас не важно. Важно то, что, возродившись, бог будет без Силы, пока не пойдут новые жертвы. В этот момент бог совершенно беспомощен. И его даже аватара может отправить в Бездну… – Бродяга нахмурился, словно что-то вспомнил.
А может, и вправду вспомнил.
– Единственный способ сладить с богом – быстро придумать нечто, что позволит задействовать Силу пророчества или проклятия. Чтобы бога смяло как бы между прочим. В катаклизме. А после того как он возродится – легко отправить его в Бездну. Или еще куда. – Бродяга дернул щекой, словно от внезапной острой боли.
– То есть, – азартно потер руки Бес, – пользы от тебя в этот момент не будет никакой. Кроме как отправить назад в…
Бес показал пальцем на пол.
– И что это дает? – спросил Бродяга. Разговор коснулся неприятной, болезненной темы, и это мешало понять, куда клонит Бес.
– Выходит, если кто-то тебя хотел использовать, то ему не нужно было держать тебя в городе до самого праздника. Так? И это значит, что в последний день праздника произойдет нечто, для чего тебя и приволокли. Так? Так, – сам себе ответил Бес. – И это значит, что Вечный город не погибнет через двадцать пять дней.
– Кто-то придумал новую позу? – спросил с иронией Бродяга.
– В этом случае не нужно было все привязывать к празднику. Что-то произойдет именно в последний день, но такое, чего не ожидает никто. Что-то такое, что сделает понятным, для чего ты здесь. И что-то такое, что сделает тебя полезным для заказчика. Остались пустяки – узнать, что произойдет в последний день праздника. – Бес встал со стола и прошелся по комнате. – Так что, говоришь, произойдет с богом, если его растереть в порошок? Или, скажем, разорвать его на клочки? Умрет и оживет? Интересное бессмертие получается. Очень интересное. Ты не находишь? И как тут все закручено вокруг тебя. С ума можно сойти!
Глава 7
– Ты бы спрятался куда-нибудь, – сказал Бес Бродяге.
– Это еще зачем? – спросил Бродяга.
Они стояли на плоской крыше заведения Злодея и смотрели на Вечный город.
Стояли молча и долго. Бродяга снова попал под очарование самого красивого города из построенных смертными. Самку можно было обвинять в глупости или пошлости, но свою основную резиденцию она смогла наполнить неким своеобразным приторным уютом. Город был похож ва развратницу, бесстыдно демонстрирующую свои прелести. Все, до мельчайшей складочки. И тем не менее развратница была так прекрасна, что ей можно было простить все.
И даже нынешнее фальшиво поблескивающее солнце не могло испортить общего впечатления. Даже наоборот: и неестественная голубизна небосвода, и бронзовый оттенок солнца – все это придавало Вечному городу вид игрушки, необычайно тонкой поделки, вышедшей из рук гениального ювелира.
Бродяга стоял неподвижно, а Бес время от времени переминался с ноги на ногу. И когда нижний край солнца лег на вытянутую вверх руку статуи Самки, расположенной на Священном острове, Бес почесал щеку и сказал:
– Ты бы спрятался куда-нибудь…
Заявление это настолько не гармонировало с обстановкой, что Бродяга вздрогнул, как от фальшивого звука в священном гимне, и оглянулся:
– Это еще зачем?
– А за мной скоро придут, – сказал Бес. – Полагаю, что солнце еще не успеет сесть, как в дверь притончика начнет ломиться храмовая стража. А нам еще нужно будет договориться о планах на эту ночь, если все сложится нормально, и на следующие дни, если все пойдет не так, как хотелось.
Бродяга еще раз оглянулся на Вечный город. Оглянулся с сожалением. Вздохнул и стал спускаться во двор по лестнице вслед за Бесом. Здесь, в городской суете, Бес ориентировался куда лучше Бродяги, и тот разрешал Бесу лидировать. Оставляя за собой при этом право последнего слова.
– Подробнее можно? – спросил Бродяга, когда они спустились в сад во внутреннем дворе заведения Злодея. – Кто за тобой придет? И как они тебя найдут? Ты что, кого-то уже предупредил?
– Никогда! – помотал головой Бес. – Но не следует упускать из виду, что Самка – богиня жадная. И что начальник храмовой стражи хоть и человек, но нюх имеет совершенно нечеловеческий.
– Нюх на что?
– На чужую божественную деятельность. – Бес сорвал с дерева инжир и с видимым удовольствием съел. – Самка обещала ему вечную молодость, если он будет отслеживать появление в Вечном городе чужих аватар, ипостасей и даже просто предметов, наделенных Силой.
– Понятно, – сказал Бродяга. – Понятно, зачем это Самке. Но как они найдут тебя? Ты же не светишься Силой.
– Не свечусь. Но у покойного лекаря был переносной алтарь, да? – Бес подпрыгнул, чтобы сорвать инжир покрупнее. – И этот алтарь я оставил на месте нашей с ним потасовки, в «Радости Змея». Не с собой же его тащить, чтобы засветить наш притон?
– Но… – начал Бродяга.
– Какие вы все… – осуждающе покачал головой Бес, сунув инжирину в рот целиком. – Вшо вам Шила да Шила…
– Вынь фрукт изо рта, – посоветовал Бродяга. Бес прожевал и проглотил.
– Все вам Сила да Сила, – повторил Бес. – Прикинь, вот если бы такое дерево было – съел фигу и все знаешь, все понимаешь, все постиг… И никакого бессмертия не нужно. И люди, между прочим, прекрасно обходятся мозгами. А у начальника храмовой стражи этих мозгов хватит на, извини, десяток богов. И если ему сообщат, что…
Старший патруля, подобрав странный теплый камешек на месте потасовки, отправился в храм. Таскаться по жаре туда-сюда старшему патруля очень не хотелось, но драка произошла возле самого Нижнего храма и сопровождалась странными обстоятельствами. В таких случаях лучше всего доложить. Тем более что время от времени сам начальник храмовой стражи, Непоколебимый защитник Любви, увенчанный Знаком преданности и страсти самой богини, любил устраивать проверки. Подбросить артефакт. Или прислать бродячего проповедника. На памяти старшего патруля несколько стражников лишились хлебных должностей, а двоих так даже проводили на площадку для казней.
Камешек на цепочке был предъявлен дежурному жрецу храмовой стражи. Жрец поводил правой рукой над камешком, зажмурился, взял цепочку в руку и поднес ее почти к самому своему лицу.
– Пахнет, – сказал тихо жрец. Старший патруля промолчал.
– Остаточек Силы имеет место быть, – протянул жрец в лиловом балахоне и открыл глаза. – Бери сей артефакт, господин старший патруля, и бегом к Самому. И чем скорее ты у него окажешься, тем для тебя лучше.
Сам начальник храмовой стражи сидел, как обычно, в малом зале, возле бассейна. На вошедшего в помещение патрульного он не оглянулся, продолжая рассматривать рыбок. Старший патруля посмотрел на гладко выбритую голову начальника, на его неподражаемые хрящеватые уши необъятного размаха, и как мог доложил о своем деле.
Дослушав, начальник не оборачиваясь протянул через плечо руку. Посмотрел на камешек:
– Что сказал дежурный жрец?
– Остаточек… э-э… Силы… – патрульный даже зажмурился, вспоминая заковыристые слова, – бытие… имеют…
– Бытие, говоришь… – Начальник наконец обернулся, и его кошачьи глаза воззрились на собеседника.
– Место… быть…
– Понятно. Остаточек. Теперь подробно обо всем.
История, услышанная от хозяина «Радости Змея», была изложена со всеми возможными подробностями.
– …по имени Бес. – Когда старший патруля дошел до этого имени, начальник уточнил, не путает ли чего рассказчик.
Рассказчик поклялся, что нет, не путает, что так все ему и было рассказано.
– Значит, Бес…
– И какого рожна ты сообщил всем свое имя? – немного раздраженно поинтересовался Бродяга.
Он никак не мог понять, что и как происходит вокруг него самого, а тут еще намечалось вмешательство храмовой стражи. А так и до Самки все могло дойти.
– А как бы еще я заставил лекаря ко мне обратиться? – резонно возразил Бес. – Я ведь его в лицо не знал. А до Самки все действительно дойдет.
До Самки действительно дошло – и дошло быстро. Во всех смыслах. Начальник храмовой стражи зажег жертвенную ароматную палочку перед малым алтарем сразу, не теряя времени. Как только отдал приказ доставить в храм хозяина постоялого двора и собрать всех свидетелей потасовки.
Поначалу богиня выразила свое неудовольствие тем, что ее оторвали от важного дела. Со всей возможной почтительностью ей были доложены обстоятельства. Самка размышляла всего пару мгновений.
– Это кто же ко мне в город полез? – спросила богиня у начальника стражи.
Ее небольшое светящееся изображение над алтарем качнулось и налилось зеленым светом.
– Разбираемся, – сказал Непоколебимый защитник Любви.
– Когда закончите? – спросила богиня.
– До захода солнца, думаю.
– Камень – ко мне, – приказала Самка.
– Уже отправил, – чуть улыбнулся Непоколебимый. – И послал за свидетелями.
– Если эту штуковину притащил Бес… – сказала Самка…
– Не он, – уверенно ответил начальник стражи. В разговорах с богиней он предпочитал именно этот уверенный тон, который обычно нравился женщинам. Богине – тоже.
– Если это и вправду Бес, – изображение Самки снова дрогнуло, – то я хочу поболтать с ним лично.
– Она наверняка захочет со мной поболтать лично, – усмехнулся Бес. – Меня найдут, схватят и тайно отведут к ней в храм. Тайно. Так, что никто не узнает.
– И там ты ей все расскажешь. – Бродяга постучал себя по лбу пальцем. – Думать надо. Она тебя выпотрошит, вытащит из тебя все, в том числе и обо мне…
– Ты боишься, бог? – вскричал Бес, заламывая в отчаянии руки. – Как мог я испугать тебя…
– Ты слишком далеко зашел в своем пренебрежении к богам, – сказал Бродяга. – Даже самый мизерный из них…
– Из вас, – поправил Бес.
– Из нас. Самый мизерный из нас может сделать с тобой все что угодно.
В саду потемнело – солнце наконец скрылось за домами. От реки потянуло сыростью.
– Значит, так, – сказал Бес. – Знак выполненного долга я тебе отдал… В жизни бы не подумал, что буду покупать этот Знак, вместо того чтобы отработать. Теперь дальше…
Бродяга поднял голову и взглянул на звезды, которые зажглись сразу же после исчезновения солнца. Покачал головой.
– Дом они обыскивать не будут. Силы в тебе нет. Так что ты совершенно спокойно можешь помогать Злодею на кухне. – Бес довольно улыбнулся. – Ну, там, полы помыть, рыбу почистить… А я тем временем пообщаюсь с Самкой. Надеюсь, меня насиловать не будут.
– Тебя завяжут в узел и не развяжут, пока ты всего не расскажешь. И она как богиня сразу расколет тебя, если ты попытаешься ей соврать.
– Очень может быть, – сказал Бес. – Очень. Может. Быть. Только я думаю, что будет не так. Мы поговорим о нашем, о личном. Обменяемся информацией…
Бродяга нахмурился. Бес не врал. Он не смог бы обмануть Бродягу. И сейчас было совершенно отчетливо видно, что Бес говорит правду и абсолютно уверен в себе.
– В зависимости от ситуации и нашей договоренности, – невозмутимо продолжил Бес, – я либо вернусь сам, либо пришлю за тобой. Спокойно!
Бес поднял руку, увидев, как изменилось выражение лица Бродяги.
– Спокойно. Если ты не будешь размахивать руками, отрывать прохожим руки и ноги, а также не станешь болтать на тему Того, Кто Должен Вернуться, то спокойно сойдешь за человека.
– Самка…
– Все будет нормально, – пообещал Бес. Во двор выглянул Злодей:
– Стучат храмовые стражники.
– Как я и предполагал, – довольно заключи. Бес. – Пойду сдаваться.
Как и предполагал начальник храмовой стражи Беса нашли легко и взяли без проблем. Бес всегда селился у Злодея и предпочитал не связываться с людьми из храмовой стражи.
К этому моменту Непоколебимый знал, что цепочка принадлежала лекарю, что Бес не был с ним раньше знаком и что ссора произошла из-за какой-то посылки и неудавшейся попытки лекаря убить Беса. Услышав от перепуганных свидетелей, что Бес очень нервничал и кричал, начальник храмовой стражи своего удивления не выдал. Но такое странное поведение Беса взял на заметку.
Начальник храмовой стражи был, как верно заметил Бес, человеком умным. В первую очередь умным, а во вторую исполнительным. И с Бесом был знаком лично. Более того, Бес начальнику храмовой стражи пару-тройку раз оказывал услуги, что, конечно, не помешало бы Непоколебимому защитнику отправить Беса, в случае необходимости, на казнь.
Богиня приказала доставить к ней Беса немедленно. Но она не указала маршрут и не запретила поболтать с задержанным по дороге. А путь был избран окольный, по реке в личной лодке начальника храмовой стражи.
– Здравствуй, Бес, – сказал Неколебимый.
– Привет, Страж, – ответил Бес.
– Присаживайся, – предложил Непоколебимый, указывая на скамью, застеленную ковром. – Поговорим.
– Поговорим, – согласился Бес.
Некоторое время они молчали. Поскрипывали весла в уключинах. Негромко постукивал жезл, отбивая ритм.
Что-то закричал кормчий на палубе, протопали босые ноги матросов. Лодка качнулась.
– Оживленное у вас движение на реках, – сказал Бес.
– На прошлой неделе столкнулись баржа и лодка стражи. Два человека утонули, – сказал Страж, расположившийся в кресле у стола.
– Пешком бы мы добрались быстрее, – сказал Бес.
– Мне приказано тебя доставить. И так, чтобы никто не видел. А как и когда – на мое усмотрение. Думаю, мы успеем кое-что обсудить.
Лодку снова качнуло. Звякнула о кувшин хрустальная ваза с фруктами, стоящая на столе.
– Не думал, что ты вернешься, – помолчав, сказал Страж. – Все разумные люди сейчас норовят держаться от Вечного города подальше. А ты мне казался разумным.
– Встреча, – пожал плечами Бес. – Деловая встреча.
– Ну да, – кивнул Страж. – Деловая встреча с переходом в деловую потасовку. Ты куда лекаря заезжего дел?
– А он что – пропал? – Бес даже изобразил удивление.
– А ты не знал? – удивился в свою очередь Страж.
– Когда он… вышел из зала, я остался, чтобы допить вино. И успокоиться.
– Успокоиться, – повторил Страж. – Когда я услышал, что Бес нервничал и психовал, честно, подумал, что это кто-то присвоил твое имя. Чтобы ты – и психовал…
– Старею…
Начальник храмовой стражи засмеялся. Бес не обиделся. Он подождал, когда смех прекратится, и продолжил:
– Душой старею. Все эти годы, человеческая неблагодарность…
– И божественная неблагодарность, – подхватил Страж. – С кем это ты пересекся?
– В смысле?
– Кто из богов попытался тебя обмануть? Ты же в кабаке кричал, что тебя попытались убить, что теперь ты посылку не отдашь без оплаты… Что, кстати, за посылка?
Бес взял из вазы персик. Надкусил. Брызнул сок.
– Думаешь, вечная молодость тебя защитит от пыток? – спокойно спросил Страж.
– Думаю, что смогу прямо сейчас разнести это судно и уйти. Даже не знаю, сколько стражников по надобится, чтобы меня остановить… – лениво протянул Бес, доев персик.
– Меньше, чем ты думаешь. У нас ведь нововведение – после захода солнца начинает работать Печать Запрета. Из города можно выйти только через двое ворот. И стражникам нужно будет лишь найти и указать на тебя богине. Что за посылка? И какой бог?
Бес вытер руки о шитую золотом скатерть.
– Колись, Бес, – сказал начальник храмовой стражи. – Тебе Самка простит все, что угодно, кроме работы здесь, в ее городе, на другого бога. Ловцы здесь не работают.
– Какая работа… В самом деле… – Бес махнул рукой. – Меня попросили доставить немного сомы… Знаешь, что такое сома?
Непоколебимый кивнул. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Он прекрасно знал, что это такое. И знал цену.
– Сколько сомы? – спросил он.
– Флягу. Всего лишь флягу. – Бес улыбнулся. – Очень выгодное предложение. Сам понимаешь, капля сомы туда, капля сюда… При таком количестве кто их там, эти капли, считает.
Начальник стражи смотрел в лицо Беса не отрываясь. Фляга сомы… Странно, что Бес вообще доехал до города. Если бы кто-то узнал о таком количестве напитка богов…
– И ты решил не отдавать флягу?
– Что значит – не отдавать, – возмутился Бес. – Я все честно вез, но меня подставили. Потом этот идиот на постоялом дворе… Я ни о каком боге ничего не знал. Разговариваю с ним как с козлом, он другого и не стоит… А он вдруг хватается за алтарь. Цепочку я с него сорвал на всякий случай, дал раз в морду… Он и сбежал. А теперь я остался с сомой. И даже не знаю, что мне теперь с ней делать. Не назад же везти. Сам понимаешь, некоторые вещи отрывают с руками, а эту флягу непременно оторвут с головой. Ты у меня не купишь?
Непоколебимый шутку не поддержал. Весь Вечный город не стоил фляги сомы. С одной стороны. С другой стороны, для истинной владелицы Вечного города эта жалкая фляга… – начальник храмовой стражи заставил себя мысленно повторить эту неестественную фразу, – жалкая фляга божественного напитка не стоила ничего.
– Ты, значит, не знал, что человечек в «Радости Змея» пришел к тебе от бога?
– Гадом буду, – засмеялся Бес. – Сам прикинь – на хрена богу фляга сомы?
Лодка с грохотом причалила.
– Вот и приехали, – сказал начальник храмовой стражи.
Бес встал со скамьи, подошел к двери на палубу.
– Тебя проводят, – сказал начальник стражи. – Я подойду потом.
Бес остановился. Вернулся к столу.
– Давно хотел тебя спросить… – Бес хмыкнул даже как-то смущенно. – Ты ведь не пользуешься сомой?
– Нет, – коротко ответил Страж.
– Но ведь имеешь возможность… Самка ведь тебе бы не отказала…
– Наверное…
– Но ты не пользуешься. И что-то мне подсказывает, что и по поводу обещанной тебе вечной молодости…
– Тебе правильно подсказывает это «что-то», – кивнул Страж.
– Почему?
В дверь каюты постучали.
– Я сейчас, – не повышая голоса, ответил Страж.
– Почему? – повторил свой вопрос Бес.
– Наша любимая богиня, наша Самка – набитая дура. Абсолютная, – сказал начальник храмовой стражи, Непоколебимый защитник Любви, увенчанный Знаком преданности и страсти. – Взбалмошная, помешанная на половых вопросах, извращенная и развратная…
– Ласково, – оценил Бес.
– Она никогда не станет умнее или чище, она будет коллекционировать мужиков и девок, затаскивать к себе в постель всех подряд и заставлять всех вокруг совершать такие же непотребства… – Начальник храмовой стражи говорил ровно, не понижая голоса. – У нее есть одно достоинство. Она жадная. Она не захотела делиться ни с одним из богов нашим городом. И что бы ни происходило, богиня Танца не будет строить козни богине Нижней позиции, потому что обе эти идиотские богини – ипостаси Самки. Я твердо знаю, что не произойдет какой-нибудь кровавой глупости на почве ссоры богов, как это случилось в Заливе. И я знаю, что только наша взбалмошная идиотка может обеспечить Вечному городу нынешнюю стабильность. И я буду до конца дней выслеживать алтари и талисманы, буду до самой смерти жечь приблудных проповедников и аскетов… Пусть уж лучше людей тошнит от беспрерывного траханья, чем они будут пьянеть от кровавых разборок по поводу высоконравственных проблем. В этом смысле наша божественная дура – лучший вариант.
– Не боишься, что она услышит? – спросил Бес.
– А что она мне сделает? Отберет у меня несколько оставшихся лет жизни?
Бес хотел что-то сказать, набрал воздуха, но передумал.
– Я ответил на твой вопрос? – спросил начальник храмовой стражи.
– Более чем, – сказал Бес.
– Тогда, – развел руками Страж, – иди отвечать на вопросы богини. И постарайся не врать.
– Угу. – Бес снова двинулся к двери и снова остановился: – Праздник в этом году не складывается?
Страж промолчал.
– И что будете делать?
– У нас еще двадцать четыре дня, – сказал Страж.
Бес вышел из каюты. И через двадцать четыре дня, хотел сказать Бес, никого в этом городе не спасет ни сома, ни вечная молодость. Самка охраняет свой город от других богов, сжимая его в объятиях. В этих объятьях город и умрет.
А начальник храмовой стражи знал, что именно это хотел сказать, но не сказал ему Бес. Начальник храмовой стражи был человеком умным. И еще начальник храмовой стражи знал, что Бес ничего не делает случайно. И это внушало надежду.
А вот царю Семивратья надежду внушало то, что Хитрец сдержал все свои обещанья. Он выделил для перевозки в Семивратье раненых и покалеченных пять своих кораблей вдобавок к пяти уцелевшим кораблям Семивратца. Заодно кормчим Заскочья было приказано перевезти пополнение для войска Семивратья. Кроме того, Хитрец вдруг на глазах у всех предводителей союзного войска закашлялся, схватился за грудь и принялся биться в судорогах, разбрасывая в стороны клочья пены и разбрызгивая слюну.
Заболел Хитрец, зашептались в союзном лагере. Злорадно зашептались. Не любили Хитреца за хитрость его и странные привычки. За то, что ни с кем он не ругался открыто, царя Заскочья тоже не любили.
– Решил сопляк откосить от осады, – заявил на специально созванном совете Северянин. – Думает, что его кто-то отсюда отпустит.
Никто не отпустит, одобрительно зашептались вожди; некоторые из них и сами прикидывали, чем сподручнее внезапно заболеть.
– Вот сейчас выберем троих, пусть они сходят к Хитрецу и предупредят его… – Северянин собрался грохнуть своей дубиной по котлу, но тут в шатер вошел бледный Хитрец.
Если бы Семивратец не знал, что все это игра, поверил бы наверняка. Синие с желтым круги под глазами, запекшиеся губы и надсадный кашель время от времени.
– Приношу свои извинения за опоздание, – сказал Хитрец. – И прошу сразу предоставить мне слово. Если совет не возражает…
Совет не возражал. Совету даже было интересно, что именно станет плести хитроумный царь Заскочья.
Голос у Хитреца был слабым и хриплым. Рука все время была прижата к груди.
– Вожди! – тихо сказал Хитрец. – Я заболел…
Северянин обвел выразительным взглядом всех собравшихся. Вот сейчас начнется, говорил взгляд.
– Я мог бы просить отпустить меня домой…
Ага, отразилось на лицах вождей, прямо сейчас. Домой, как же!
– Но я не буду этого делать. Никто не смеет ослушаться воли богов! – Хитрец чуть повысил голос и тут же закашлялся.
– И я решил, – продолжил, отдышавшись, Хитрец, – что мое войско не может ждать, пока я выздоровею… И поэтому я передаю свое право вести в бой воинов Заскочья самому славному из всех нас, самому опытному и мудрому…
Северянин приосанился.
– Царю Семивратья, – закончил Хитрец. Вожди переглянулись. Кто-то даже стал быстро подсчитывать, загибая пальцы, сколько теперь воинов под началом у Семивратца. И сколько будет, когда явится пополнение. Правда, и без пополнения выходило достаточно много. Больше, чем у любого из присутствующих.
Семивратец, который вроде как случайно в этот раз сидел возле места главы совета, встал, шагнул к сиденью. Залегла тишина.
Северянин покосился на него.
– Можно я сяду? – сказал Семивратец.
– Это… – пробормотал Северянин.
Его пальцы побелели, сжимая дубину. Как ему хотелось вот прямо сейчас двинуть своей полированной в битвах дубиной вначале Семивратца по голове, а потом по ребрам – Хитреца. Именно по ребрам, чтобы жила эта рыжая сволочь, чтобы хрипела, извиваясь под ногами, чтобы эта сволочь вначале мучилась и только потом издохла… Это ведь Хитрец все придумал. Точно – он.
Вожди внимательно смотрели на Северянина, на его побелевшие кулаки – и ждали. Бедняга подошел к самому краю. Если он сейчас сорвется, то жить ему останется совсем немного.
– Хорошо, – вдруг сказал Семивратец, – пока сиди, на вечернем совете вернешься на свое место.
Северянин выдохнул. Семивратец довольно улыбнулся. И тут Хитрец не соврал. И как ему удается все предвидеть? Ведь так и сказал сегодня ночью – задохнется Северянин и успокоится.
Северянин задохнулся и успокоился.
– Нам пора что-то менять, – сказал Семивратец громко.
Совет молча воззрился на него. В чем менять? В списке блюд на ежевечернем угощении?
– Зачем мы здесь? – спросил Семивратец и обвел взглядом собравшихся. – Зачем мы приехали под стены Проклятого города?
Это заявление уже попахивало святотатством. Вначале задается такой вот стремный вопрос, а потом уж и до призыва убираться по домам недалеко.
– У вас нет дома дел? – спросил Семивратец. – Вы не хотите вернуться в свои дворцы?
Вожди молчали.
– Мы приехали осаждать Проклятый город? – спросил Семивратец с некоторой вкрадчивостью. – Так?
– Так, – буркнул Северянин.
– Ни хрена подобного! – выкрикнул Семивратец. – Мы сюда пришли, чтобы уничтожить этот город. Не торчать под стенами, а выжечь эту язву. Так?
Вожди зашевелились, бормоча что-то и откашливаясь, в том смысле, что да, выжечь… А мы что делаем?
– А мы зачем-то выходим в поле и сражаемся с горожанами. Каждый хочет прославиться!
– А ты не хочешь? – язвительно спросил царь Синего острова. – Сам ты – не хочешь? То-то твоя колесница вечно вперед других прется!
– Не спорю, – сказал Семивратец. – И теперь именно я предлагаю кое-что изменить. Мы решили, что славнейшим из нас будет тот, кто перебьет больше горожан и первым ворвется в город. А нужно все наоборот. Пусть слава победителя достанется тому, кто придумает, как взять Проклятый город. Взять, попасть за его стены, добраться до этих уродов в их домах, разрушить алтарь Проклятого бога… Нет?
Совет задумался. Действительно, так можно тыкаться в глухие стены вечно. И от изничтоженной вражеской пехоты нет ни прибыли, ни особой славы. Многим из вождей уже надоело выслушивать нытье своих телохранителей и гвардейцев о том, что ну ее к демонам такую войну, в которой нет ни пленных, ни добычи. Добыча появляется, когда берутся города. А с убитых воинов много не снимешь. Вот если действительно взять город… Пленных там не будет, а вот имущество… Город раньше был известен своим богатством.
«Совет примет правильное решение», – подумал с улыбкой Хитрец. Они теперь начнут ломать головы, выбирая способы. И может быть, что-то даже придумают. Но из всей этой толпы только один человек умеет думать и рассуждать.
«Только один», – подумал Хитрец.
Вожди загалдели. Они решили, что смогут придумать способ штурма прямо сейчас. Так они, чего доброго, забудут и о вечерней пирушке. «Люди», – подумал Хитрец.