---

вампиры, Эшер, Исидро 2004-05-12 ru en Евгений Лукин Александр Виноградов mc_leod mc_leod@mail.ru FB Tools + Visual Studio .NET 2003 2004-05-12 www.lavka.lib.ru 293DA459-6E31-490E-8DAD-34F11A5F76FB 1.0 Путешествие в страну смерти АСТ Москва 2001 5-17-005651-6

Барбара Хэмбли

Путешествие в страну ночи.

Джерри – с любовью. За его поддержку, а главное, за то, что он во мне никогда не сомневался.

Благородные воины рождены для битв, а сражения возвышают тех, кто предается им без трусости и страха.

Жан Фруассар (франц. хронист, поэт (ок. 1337 – после 1404))

Пролог

Дом был стар и, несмотря на внушительные размеры, неприметен. «Любопытно», – подумала Лидия Эшер. Приостановившись на нижних ступеньках крыльца, она запрокинула голову, чтобы осмотреть все пять этажей угрюмого темного фасада. Добрая половина обесцвеченных непогодой балок едва заметна под столетним слоем сажи, ясно видны не забранные ставнями старинные переплеты окон, середины каменных ступеней – стерты шагами.

Лидию пробрал озноб, и она плотнее закуталась в плащ, позаимствованный ею у кухарки, поскольку даже самый простой наряд из гардероба самой Лидии выглядел бы слишком роскошно для этих узких безымянных дворов и проулков, теснящихся вдоль берега. «Он не сможет причинить мне вреда», – подумала Лидия, берясь за горло. Под высоким шерстяным воротником шею холодили толстые звенья полудюжины серебряных цепочек.

Или сможет?

Около часа она искала этот двор, по странному стечению обстоятельств не отмеченный ни на одной из четырех современных карт Лондона. Лидия слышала, как на черной колокольне обветшалой церкви позади старого дома пробило три. Двор плавал в тумане цвета золы, съедавшем даже тот слабый свет, который мог сюда просочиться. Она прошла мимо крыльца три раза, пытаясь рассмотреть здание, и ощутила, что, будь воздух прозрачен, наблюдения бы это не облегчило. Возникло нелепое ощущение, что ночью (с фонарями или без фонарей, с лампами или без ламп) дома не разглядишь вообще. И еще был запах: ясный, пугающий, не похожий ни на какой другой.

Лидия стояла на крыльце очень долго.

«Он не сможет причинить мне вреда», – снова сказала она себе и задумалась: так ли это?

Сердце неистово колотилось. С чисто медицинским интересом Лидия отметила, что конечности ее холодеют, несмотря на кожаные перчатки с меховой подкладкой и две пары шелковых чулок. Ботинки, правда, были легкие, изящные, на высоких каблуках. Конечно, стоило подобрать обувь покрепче и попроще, но в грубых ботинках, как представлялось Лидии, ходят одни лишь прачки, с которыми она, впрочем, ни разу не общалась. Однако ожегший кровь адреналин указывал, что холод скорее всего был результатом шока.

Одно дело – размышлять относительно физиологии владельца этого дома, находясь в своей безопасной Оксфордской лаборатории или когда рядом Джеймс, а сама ты вооружена…

И совсем другое – прийти и постучать в парадную дверь дона Симона Исидро.

Она слышала приглушенные туманом цокот копыт и звяканье упряжи с Аппер-Темз-стрит, стонущие гудки моторов. Другой, более глубокий гудок донесся со стороны реки. Щелчки каблуков по грязным ступеням отдались подобно ударам молотка, юбка с шелестом размела пыль.

Несмотря на древность дома, дверной замок оказался относительно нов – тяжелое американское устройство, притаившееся за пластиной настоящего замка времен Елизаветы. Но и оно с готовностью уступило отмычке, найденной Лидией в дальнем конце ящика, где хранились носовые платки мужа. Руки немного дрожали, когда она орудовала отмычкой, используя приемы, которые ей однажды показал Джеймс. Сознавая, что, по сути, совершает преступление, взломщица ежесекундно ожидала в страхе появления за спиной представителя лондонской полиции и крика: «Ни с места! Именем закона!…»

«Какая глупость!» – думала она. Очевидно было, что ни один блюститель порядка не заглядывал в этот двор в течение многих лет. Лидия поправила очки с толстыми линзами (мало того, что нарушительница закона, на которой громоподобно ссылался воображаемый полисмен, так еще и уродина четырехглазая!), отправила отмычки в сумочку и ступила через порог.

Стемнеть должно в пять. До сей поры она была в полной безопасности. Холл оказался куда сумрачнее, нежели она ожидала; широкие дубовые двери по обе стороны закрыты. Роскошные, не покрытые ковром ступени, снабженные резными перилами, поднимались в темноту. Проем, ведущий в глубины дома, напоминал отверстую могилу.

Лампы Лидия, естественно, не захватила. Мысленно выбранив себя за непредусмотрительность (отсутствие светильников можно было и предвидеть!), она открыла одну из боковых дверей, впустив в помещение пепельный полусвет. На столе обнаружился ключ, и Лидия, вернувшись, прикрыла входную дверь. Какое-то время она стояла, колеблясь, запереть ее за собой или нет. Избыток адреналина в крови мешал принять решение…

В конце концов она повернула ключ, но оставила его в скважине, сама же осторожно направилась к только что открытой ею двери. За дверью, вероятно, располагалась гостиная. Помещение оказалось огромным, как бальный зал в доме ее тетки в Мэйфэйр. От пола до потолка высились книжные полки. Желтые корешки авантюрных романов Конан Дойла и Клиффорда Ашдоуна соседствовали с житиями Святых в истертых кожаных переплетах; устаревшие тексты по химии, Карлейль, Гиббон, Сад, Бальзак; дешевые современные издания Эсхила и Платона; Голсуорси, Уайльд, Шоу. Единственным предметом мебели был обитый кожей массивный дубовый ящик перед камином. На ящике стояла дешевая американская лампа из стали и стекла, фитиль – аккуратно подрезан, резервуар наполовину заполнен керосином. Достав из кармана спички, Лидия зажгла ее и в слабом свете прочла названия лежащих рядом книг, новеньких, наполовину освобожденных от оберточной бумаги. Французская книга по математике. Немецкая физика (автор – какой-то Эйнштейн). «Ветер в ивах».

Сколько у нее остается времени?

Не без труда Лидия извлекла спрятанное под одеждой странное устройство – медный распылительный насос с носиком, тщательно заклеенным пластырем, и лямкой, связанной из пары шарфов прошлогодних расцветок. Сняла колпачок, повесила распылитель на плечо и, прихватив светильник, двинулась в путь.

В следующем помещении книг было еще больше. Присутствовала и мебель: тяжелый стол, на котором валялись математические труды, абака, астролябии, глобус, немецкая вычислительная машинка и еще некий предмет, представлявший собой (если Лидия не ошиблась в своем предположении) старинное счетное устройство из слоновой кости. В дальнем конце комнаты зловеще поблескивала стеклом и металлом машина, напоминающая поставленное набок фортепьяно, снабженное множеством циферблатов, чье назначение Лидия не могла угадать. Рядом стояла конторка черного дерева – немецкой работы, очень старая, обильно изукрашенная резными богами и деревьями. Ящики снабжены потемневшими медными замками.

Перед камином, чьи синие и желтые плитки были закопчены до черноты, стояло фиолетовое бархатное кресло – тоже очень старое и потертое. Подлокотники покрыты кошачьей шерстью, на сиденье брошена американская газета. Краем глаза Лидия уловила движение и почувствовала удушье, но, слава Богу, это было всего лишь ее собственное отражение в пожелтевшем зеркале, до половины прикрытом большой шалью. Судя по характеру кружев, изделие восемнадцатого века.

Лидия поставила светильник и сдернула шаль. Зеркало бесстрастно отразило ее тонкую хрупкую фигурку. «Плоскогрудая, как школьница, – в отчаянии подумала она. – И это в двадцать шесть лет!» Несмотря на все ухищрения Лидии с рисовой пудрой, краской для век и румянами – в тех крохотных количествах, что позволялись приличной леди, – лицо ее состояло в основном из носа и очков. Четырехглазой ее прозвали в детстве, когда она еще не успела заслужить права именоваться скелетом и книжным червем. Даже сегодня, покидая меблированный номер Блумсберри, Лидия ни за что бы не надела очки, если бы от этого сейчас не зависела ее жизнь.

Ее – и Джеймса…

Она позволила кружеву упасть на пол, снова потрогала серебряные цепочки на шее и двойные толстые браслеты, обвивающие запястья под манжетами и перчатками.

Зачем ему зеркало? Он же не может себя в нем увидеть! Или истории врут?

Лидия снова подняла лампу, надеясь, что информация, которой она владела, хотя бы частично соответствует истине. Стыд и позор – не собрать за эти годы более точных научных данных! Она должна написать заметку для Журнала медицинской патологии или хотя бы для одного из фольклорных исследований Джеймса.

«Если останусь в живых, – подумала она, и паника вновь ожгла изнутри ее вены. – Если останусь в живых…»

Неужели она все-таки ошиблась?

Лидия обошла дом, поднявшись до чердака. Все кругом было завалено книгами и журналами. Зная на собственном опыте, каково хранить бесчисленное количество номеров «Ланцета», а также его британских, европейских и американских аналогов, Лидия не могла не позавидовать столь обширной библиотеке, и это в какой-то степени ослабило ее страх. «Ланцет» был представлен здесь номерами, восходящими к 1823 году, и, если порыться, можно было бы наверняка обнаружить первый его выпуск. Лишь одна маленькая комнатка наверху была занята не книгами, но одеждой – дорогой и относительно новой.

С самого начала все инстинкты Лидии подсказывали ей, что искать нужно не вверху, а внизу.

Кухня и судомойня располагались на первом этаже, в задней части дома. Лидия спустилась по изогнутой лестнице в судомойню, где обнаружился вполне современный ледник. Открыв его, она нашла кусок льда приблизительно двухдневной давности, бутылку сливок и небольшое количество мяса. В уголке прямо на полу стояли штук пять тарелок, в их числе – блюдо севрского фарфора времен Людовика XV. Лидия улыбнулась – впервые.

Подвал, винный погреб, кладовая для овощей под лестницей и множество маленьких чуланов с низкими потолками, где пахло землей и временем. Пламя лампы отбрасывало трепещущую тень Лидии на потрескавшиеся от нагрузки балки, на обесцвеченные обои, на каменную кладку, говорящую о крайне древнем возрасте строения. Ей долго пришлось искать этот дом, упоминания о котором исчезли из Государственного архива после пожара 1666 года. Лидия некоторое время бродила по подземелью, зная, что где-то здесь должен быть вход в еще один подвал. Внимательно изучив структуру кладки, она сосредоточила внимание на небольшом складском помещении, чья влажная каменная стена хранила следы разобранной лестницы.

День снаружи, должно быть, уже угасал. Стараясь унять дрожь в пальцах (не важно, что было причиной: холод или страх), Лидия сняла перчатки и принялась ощупывать тяжелую лепнину порталов. Возле порога той двери, что вела в винный погреб, что-то подалось, щелкнуло неохотно – и в грязноватом медном свете лампы открылся широкий проход между двумя панелями. На внутренней части подвижной плиты имелась щеколда, то есть открыть замок можно было и с той стороны. Изношенная лестница снова уходила вниз.

Как и предполагала Лидия, помещение, лежавшее ниже, напоминало усыпальницу церкви – возможно, той, что располагалась позади дома, на площади с довольно странным названием – Испанский Двор. На низких сводах потолка еле читались выведенные черной краской слова: «Salvum me fac, Deus, quoniam intra-verunt aquae usque ad animam meam».

Лидия не была воспитана в католической вере (тетки ее даже свечу на алтаре рассматривали как повод для жалобы епископу) и все же узнала в этих словах отрывок Мессы Избавления от Смерти.

Гранитный саркофаг занимал весь дальний конец помещения подобно мрачному алтарю, скрывающему все, кроме низкой запертой двери. Лидия довольно долго стояла перед ним, прежде чем решилась приподнять светильник повыше и прикинуть вес каменной крышки. Затем стала на колени и принялась изучать пол.

Пыли на полу не было.

Тщательный осмотр трещин в сером каменном настиле выдал ей местоположение люка. В тусклом янтарном полусвете лампы приходилось сильно напрягать глаза. Сначала Лидия пыталась вести поиск со всей возможной аккуратностью, не пачкая и не сминая юбки, но это оказалось невозможным. Кости корсета то и дело упирались в ребра, а распылитель насоса пребольно ударял по локтю. Чуть не заработав за эти полчаса еще и косоглазие, она сообразила наконец, что запорный механизм люка располагается позади далеко выдающегося каменного портала внутренней двери.

Насколько она поняла, саркофаг вообще не имел никакого отношения к люку. В противном случае все было бы слишком очевидно.

Ступени, ведущие вниз, были настолько мелки и до такой степени стерты, что Лидии пришлось прижаться плечом к одной стене и, придерживаясь рукой за другую, нащупывать опору для следующего шага. Подумалось, вдруг, что снаружи давно уже темно, – и снова нахлынул страх, возникло паническое убеждение, что она просто не способна выполнить задуманное. Пришлось запретить себе смотреть на часы.

Свет лампы не рассеивал лежащего внизу мрака, дышащего влажной землей, холодным камнем и ржавчиной. Интересно, что крысами не пахло вообще.

Свет влажно скользнул по металлическим прутьям решетки. Приблизившись, Лидия просунула руку с лампой сквозь прутья и попыталась осветить то, что располагалось по ту сторону. Решетка была старая, а замок на ней – новый и дорогой. Такой не одолеешь ни отмычкой, ни ломом. Сияние лампы лишь отчасти проникало в лежащие за решеткой катакомбы, и все же Лидии удалось рассмотреть стенные ниши – большей частью пустые или же хранящие ужасные свидетельства бренности земного бытия: черепа, пыль, клочки волос.

На той стене, что справа, в тени таилось еще одно углубление, но осветить его не было никакой возможности.

Из ниши свешивалась белая, как слоновая кость, мужская рука с длинными унизанными золотом пальцами. Темнота скрывала остальное, и хотя изящная кисть выглядела столь совершенно, словно была нарисована Рубенсом, Лидия знала, что владелец ее мертв вот уже несколько веков.

«Значит, правда», – подумала она, и сердце от испуга забилось сильнее и торопливее.

«Глупо», – тут же добавила она мысленно, поскольку знала обо всем изначально.

Но одно дело знать, и другое – столкнуться с ними после наступления темноты. Лидия почувствовала себя нагой и беззащитной.

Зря я все это затеяла.

Пар от ее дыхания принял в свете лампы абрикосовый оттенок. Лидия обессиленно опустилась на ступеньки. Положила свое оружие на колени, поправила указательным пальцем очки и приготовилась ждать.

1

Канун поминовения душ усопших, темный дождь и холод, пронизывающий иглами тело и одежду, отдающийся ломотой в костях. Воскресная ночь на вокзале Черинг-Кросс, гул голосов отражается от сводов из стекла и железа, словно мяч в стальном барабане. Все, что хотел Джеймс Эшер, – это добраться до дому.

День и ночь, потраченные на похороны кузена и на улаживание ссоры из-за наследства между вдовой, матерью и двумя сыновьями покойного, живо ему напомнили, почему двадцать три года назад, сразу же, как только закончилось его обучение в Оксфорде, он перестал поддерживать отношения с теткой, воспитывавшей его с тринадцати лет. Было уже совсем темно, и Эшер, кутаясь в пальто, шагал подлинной кирпичной платформе, цепляя плечами таких же, как он, пассажиров. В обширном помещении стоял запах влажной шерсти и пара. Улицы снаружи были наверняка покрыты гладким опасным льдом.

Эшер размышлял и об этом, и о полутора часах, которые ему предстояло убить между прибытием экспресса из Танбридж-Уэллс на вокзал Черинг-Кросс и отправлением оксфордского местного от Паддингтона, когда увидел вдруг двух мужчин. Лучше бы он их не видел вообще.

Они стояли под центральными часами в отзывающейся эхом пещере вокзала. Эшеру как раз случилось взглянуть в их сторону, когда тот, что повыше, снял шляпу и, стряхнув с нее влагу, указал рукой в перчатке на железную раму, в которой вывешивались таблички с обозначенным на них временем отправления. Приученный за долгие годы работы в британской разведке улавливать и запоминать мельчайшие подробности, Эшер невольно задержал взгляд на широкополом пальто этого человека: рукава и воротник, отделанные каракулем, верблюжий цвет, тесьма на рукавах – все буквально кричало: Вена. Еще точнее: представитель мадьярской аристократии, а не австрийский немец, поскольку эти предпочитают одеваться менее ярко. Парижанин мог бы надеть пальто подобного покроя, но, конечно, не такого цвета и, уж разумеется, без тесьмы. А верхняя одежда среднего берлинца всегда напоминает попону, независимо от того, насколько состоятелен ее владелец.

«Вена…» – подумал Эшер и испытал легкий приступ ностальгии. Затем он увидел лицо мужчины.

Боже правый.

Замер на краю платформы, кровь, казалось, остановилась в его жилах. Но прежде, чем Эшер успел осознать, что Игнац Кароли – в Англии, он увидел лицо его собеседника…

Боже правый! Нет.

Вот и все, что удалось подумать.

Только не это.

Впоследствии он поймет, что просто не сумел бы заметить второго, не задержись его глаз сначала на пальто Кароли, а затем – на лице венгра. Это и было самым пугающим из увиденного. В течение нескольких секунд двое перекинулись парой слов и обменялись газетами – старая уловка, которую сам Джеймс сплошь и рядом использовал, работая на Интеллидженс Сервис. Память стремительно отмечала мельчайшие, знакомые Эшеру приметы: разрез потертого черного пальто невысокого мужчины и зауженные со штрип-ками брюки цвета буйволовой кожи. Выглядывающие из-под плоской бобровой шапки волосы были коротко подстрижены, и еще – во время короткого разговора собеседник венгра не сделал ни единого жеста; полная неподвижность, даже руки в перчатках, сжимающие набалдашник трости, не шевельнулись ни разу.

Одна только эта подробность могла выдать Джеймсу все.

Три женщины в огромных шляпах с поникшими от влаги перьями заслонили на секунду зловещую парочку, а когда прошли, Кароли уже бодро шагал в направлении парижского поезда.

Второй мужчина исчез бесследно.

Кароли едет в Париж.

Они оба едут в Париж.

Эшер и сам не знал, почему он так в этом уверен. Но инстинкты, отточенные за годы сотрудничества с Департаментом, не исчезли за восемь мирных лет чтения лекций в Оксфорде. С сердцебиением, столь сильным, что даже вызывало дурноту, он нарочито неспешно приблизился к билетным кассам, покачивая небольшой сумкой для уик-эндов, содержащей смену чистого белья и бритвенные принадлежности. Станционные часы показывали половину шестого. Вывешенная табличка известила о том, что дуврский поезд отправляется без четверти шесть. Проезд до Парижа в вагоне второго класса стоил один фунт четырнадцать шиллингов и восемь пенсов, и хотя в кармане у Эшера имелось не более пяти фунтов, указанную сумму он выложил без колебаний. Разумеется, отправившись третьим классом, он сэкономил бы двенадцать шиллингов (а это – несколько ночей в Париже, если, конечно, знаешь, где остановиться), нo его представительное коричневое пальто и шляпа с жесткой тульей сразу бы бросились в глаза, окажись он среди бедно одетых рабочих и неряшливых женщин.

Он сказал себе, что покупает билет второго класса исключительно затем, чтобы не привлекать внимания. Лгал сам себе.

Гуляя по платформе, где женщины в дешевых поплиновых юбках загружали в вагоны утомленных детей, бранились друг с другом на парижском диалекте, а мужчины в куртках и шарфах ежились от холода, Джеймс старался не слушать, как сердце нашептывает ему, что нынешней ночью кто-то из пассажиров третьего класса неминуемо должен умереть. Он коснулся руки проходящего мимо носильщика:

– Будьте любезны, не могли бы вы проверить багажный вагон и сказать мне, не везет ли кто ящик или чемодан футов в пять длиной? Это может быть и гроб, но скорее всего чемодан.

Тот покосился на показанную ему монетку достоинством в полкроны, скользнул острыми карими глазами по лицу Эшера:

– Вам, что ли, прямо сейчас, сэр?

Эшер машинально отметил в его произношении горловое «ои» и щелевое отрывистое «i» (несомненно, ирландец из Ливерпуля) и удивился своей способности задаваться чисто филологическими вопросами в то время, как его собственной жизни грозила опасность.

Носильщик коснулся кепки:

– Старый Джо чуть не помер, пока втолкнул в вагон эту штуковину. Уж больно неуклюжая…

– Тяжелая?

(Если тяжелая – значит не то.)

– Да так себе, не очень. Фунтов семьдесят…

– А не могли бы вы посмотреть, худа отправляется груз?

Это информация, – поспешил добавить Джеймс, видя, что карие глаза подозрительно прищурились, – для жены его владельца…

– Сбежал, что ли? Вот сукин сын…

Эшер сверил свои часы с вокзальными, сознавая, что, чем реже становится толпа уезжающих, тем больше у него шансов быть замеченным. Локомотив с шумом выдохнул клуб пара. Толстый мужчина в твидовом по-деревенски просторном пальто, колышущемся за его спиной наподобие плаща, лез в вагон первого класса. За ним – тощий лакей с тяжеленными чемоданами.

«Надо будет телеграфировать Лидии из Парижа», – подумал Эшер и почувствовал острую жалость: она будет сидеть, ожидая его, весь вечер, пока не уснет у камина среди чайных принадлежностей, кружев и медицинских журналов – прекрасная, как сильфида с ученой степенью. Две ночи он ждал встречи с ней. Поскольку погода была ненастная, она, вероятно, предположит, что поезд задержали. Лидия зря беспокоиться не станет.

Носильщик, однако, не появлялся.

Эшер попытался вспомнить, кто сейчас возглавляет парижское отделение.

– Боже мой! Как он собирается сообщить им о Чарльзе Фаррене, бывшем графе Эрнчестерском?

Его рука почти против воли сдвинулась к воротнику, как бы желая проверить, на месте ли толстая серебряная цепь. Что и говорить, необычное украшение для мужнины и протестанта. Эшер не расставался с цепочкой вот уже около года. Это стало привычкой, подобной тем привычкам, что он приобрел «за кордоном» (как выражались в Департаменте). Например, досконально изучить дом, где ты остановился, чтобы при случае пройти по нему бесшумно в полной темноте; запоминать лица и узнавать их потом в иной обстановке. Или, скажем, постоянно носить с собой нож, спрятанный в правом ботинке. Другие преподаватели Нового колледжа, занятые исключительно своими предметами и академическими перепалками, даже и представить не могли, что их скромный коллега, читающий лекции по этимологии, филологии, фольклору, знал в лицо каждого их слугу, а также все входы и выходы в этом зеленом, замшелом, туманном городке.

Но все это были вопросы, от которых одно время зависела его жизнь. Вполне возможно, что зависела и сейчас. Летом, когда Эшер и его студенты ходили на плоскодонках вверх по Черуэллу, молодежь обратила внимание на тяжелые двойные цепочки из серебра, охватывающие запястья преподавателя. Джеймс объяснил, что это подарок его суеверной тетки. Никто даже не усомнился и, кажется, не усмотрел связи между цепочками и рваным красным шрамом, пересекавшим горло Эшера от уха до ключицы. Равно как и похожими шрамами на руках.

Вернулся носильщик и как бы невзначай сунул Эшеру клочок бумаги. Пришлось дать ему еще полкроны, которые очень бы пригодились сейчас самому Джеймсу. Ну что делать, не нарушать же правила приличия! Не взглянув на бумажку, Эшер спрятал ее в карман и устремился перрону, над которым уже разносился последний предупреждающий крик: «Все в вагоны!»

При этом он не искал взглядом невысокого мужчину в черном пальто, хотя знал, что Эрнчестер если и сядет в вагон, то подобно самому Эшеру – в последний момент.

Его все равно невозможно будет увидеть.

Восемь лет назад, нa исходе англо-бурской войны, Джеймса Эшера приютило семейство буров, жившее в предместье Претории. Подобно многим бурам, они снабжали информацией немцев, но сами по себе люди были хорошие и вполне искренне верили, что помогают этим своей стране. Они радушно приняли Джеймса, видя в нем безобидного профессора лингвистики из Гейленберга, прибывшего в Африку для изучения языков банту. «Мы – не дикари, – сказала госпожа ван дер Плац. – Мы же знаем, что шпион не станет заниматься такими вещами!» Тем не менее Эшер был именно шпионом.

И когда Жан ван дер Плац – шестнадцатилетний паренек, влюбленный в Джеймса, ходивший за ним тенью, – узнал, что его старший друг вовсе не немец, а англичанин, и предстал перед ним в слезах, Эшер застрелил его, чтобы спасти городскую агентуру и своего информатора кафра, которого бы неминуемо убили в отместку. А развяжись у кафра язык, были бы захвачены врасплох и вырезаны несколько подразделений британской армии. Вернувшись в Лондон, Эшер порвал с Департаментом и женился – к полному ужасу семейства восемнадцатилетней девочки, на чью любовь он к тому времени даже и не надеялся.

Эшер тогда искренне полагал, что со службой во имя Короля и Отечества покончено навсегда.

И вот он направляется в Париж, под обстреливающим вагон дождем, с несколькими фунтами в кармане – и все только потому, что увидел Игнаца Кароли беседующим с Чарльзом Фарреном.

Случилось то, чего Эшер боялся весь этот год – с тех пор, как он узнал, кто такой и что такое этот Фаррей и все ему подобные.

Идя по коридору из вагона в вагон, Эшер заметил в купе первого класса Кароли, читающего в одиночестве газету.

Подобно Дориану Грею, Кароли не утратил своей красоты за прошедшие тринадцать лет. А ведь ему уже должно быть сорок. И однако же – ни следа серебра в его гладких черных волосах или в ниточке усов, словно бы нарисованных тушью на короткой верхней гy6e; ни морщинки не залегло в уголках широко посаженных темных глаз.

«Вся моя кровь вскипает от восторга при мысли, что я выполню любой приказ императора, каким бы он ни был! – С этими словами (вспомнил Эшер) он вскочил тогда на ноги в мягком сиянии газовых рожков „Кафе Версаль“, и шитье вспыхнуло на его алом мундире. Вспомнилось сияние идеалистического идиотизма на юношеском лице. – Я буду драться везде, куда бы Он меня ни послал!» Отчетливо слышалась заглавная буква в слове «Он» – император, а вокруг ревели и аплодировали друзья-гвардейцы. Хотя они взревели еще громче, когда кто-то из них пошутил: «Да, конечно, Игни… но кому придет в голову послать вас на врага?»

Но когда Кароли уже преследовал Эшера с собаками в Альпах, замучив перед этим до смерти его осведомителя и проводника из местных жителей, стало окончательно ясно, что в прошлый раз он умышленно корчил безмозглого дворянчика, проводящего жизнь на балах, а не в строю. Надолго запомнилась Эщеру эта погоня.

Они так и не встретились лицом к лицу в те адские дни среди потоков и ущелий, Джеймс даже не знал, известно ли было Кароли, кто его дичь. Но проходя вагонным коридором и бросив беглый взгляд в окно купе, Эшер вспомнил тело своего проводника и вновь порадовался, что тогдашняя их встреча не состоялась.

Во всяком случае, больше всего он сейчас боялся не Игнаца Кароли.

В третьем классе было куда более шумно, чeм во втором. Теснота, запах грязной шерсти и нестираного белья. Младенец вопил, как фабричный гудок. Небритые мужчины поднимали лица от «Фигаро» или «Лондон ньюс», когда Эшер протискивался между жестких с высокой спинкой сидений. Желтый подрагивающий электрический свет падал на дешевые фетровые шляпы, влажные бумажные цветы, простые стальные булавки. Женщина сказала: «Замолчи, Беатрис, замолчи сейчас же!» – однако в голосе ее надежды не прозвучало. Видимо, Беатрис не угомонится до самого вокзала Гар дю Нор.

Эшер поднял воротник, понимая, что Фаррен может его узнать. Он нервничал при одной только мысли, что Фаррен находится где-то здесь и что ему достаточно одного беглого взгляда в сторону Джеймса. Думать о том, что произойдет в таком случае, было тем более неприятно.

В самом конце третьего класса находилось багажное отделение, загроможденное велосипедами, собачьими клетками и огромным креслом. Там было темно, за окнами алмазно посверкивал дождь, подсвеченный грязноватыми бликами из вагонов третьего класса. Стоило Эшеру ступить внутрь и прикрыть за собой дверь, как его ожгло холодом: все окна были открыты и громко дребезжали, пол забрызган водой. У ног Джеймса скулила от страха собака в клетке. Но даже запах холодной дождливой ночи не мог ни перебить, ни рассеять запаха смерти.

Эшер торопливо огляделся, затем опустился на колено, словно опасаясь, что его увидят снаружи через окно. Тусклый свет проникал через глазок на двери, но его было недостаточно. Эшер выудил коробок из кармана пальто, чиркнул спичкой.

Труп мужчины был согнут и казался маленьким: колени вмяты в грудь, руки прижаты к бокам – иначе бы его и не удалось затолкнуть в тесный угол за футляр контрабаса.

Эшер погасил спичку, зажег вторую и подобрался поближе. Мертвец был молод, смугл, небрит, руки – в рабочих мозолях, на шее вместо галстука грубо повязан платок. Одежда пахнет дешевым джином и еще более дешевым табаком. На подошве ботинка – дыра. Крови на шейном платке – совсем немного, хотя, когда Эшер оттянул его пальцем вниз, открылась разорванная аорта. Края раны казались белыми и вспухшими, как будто их жевали и обсасывали. У Эшера и у самого имелся шрам такой же формы и размера – как раз там, где шею холодили серебряные звенья цепочки.

Третья спичка осветила лицо мертвеца, совершенно белое, с синими губами и явственно различимой щетиной.

Хотя, судя по цвету век, он погиб от силы полчаса назад.

Подвернув потертую штанину, Эшер заметил, что голая лодыжка еще даже не начала синеть.

Скорее всего, – подумал Эшер холодно и сердито, – синеть там уже нечему…»

Он погасил спичку, отправил ее – вместе с первыми двумя – в карман и скользнул между креслом и контрабасом к выходу. В одном из вагонов он столкнулся с проводником. Возможно, кто-то из должностных лиц спугнул убийцу, помешав ему избавиться от трупа. А может быть, Эрнчестер просто ожидал, когда они отъедут подальше от Лондона. Эшер быстро покинул вагон, вытирая ладони о полы пальто и, недовольно бормоча, словно искал кого-то и не нашел. Никто из пассажиров третьего класса не проводил его взглядом.

К тому времени, когда поезд достигнет Дувра, тело наверняка исчезнет. Привлечь чье-либо внимание к своей находке означало привлечь внимание к себе, а в этом случае вряд ли он доберется до Парижа живым.

В темном купе второго класса, кроме Эшера, ехало жизнерадостное и шумное семейство парижан, которые вели себя в поезде как дома – закусывали хлебом и сыром. Bonne fettе [1] предложила попутчику сыра с апельсиновым соком, в то время как глава семьи трудолюбиво изучал помятый номер «Авроры». Эшер поблагодарил, выудил свой «Таймс», большую часть которого прочел еще по дороге в Черинг-Кросс, и вновь спросил себя: что же он все-таки намерен сообщить тому, кто сейчас возглавляет резиденцию в Париже?

Ночь предстояла долгая. Он не осмеливался лечь спать, боясь, что Фаррен может почуять его сны.

* * *

2/11/1908-0600 ПАРИЖ/ГАР ДЮ HOP

ЭРНЧЕСТЕР ОТБЫЛ В ПАРИЖ С ИГНАЦЕМ КАРОЛИ

АВСТРИЙЦЕМ ТЧК ПРЕПОРУЧУ ЗПТ ВЕРНУСЬ СЕГОДНЯ ВЕЧЕРОМ

ДЖЕЙМС

Эрнчестер. Лидия Эшер положила тонкий листов желтой бумаги на инкрустированный с позолотой письменный стол. Сердце забилось чаще, стоило ей прочесть это имя.

Отбыл в Париж с кем-то из Австрии…

Чтобы осознать все это, требовалось время, поскольку Лидия, досконально знающая, чем отличается одна железа от другой, никак не могла вспомнить, чьи союзники австрийцы: немецкие или английские. А вспомнив, содрогнулась.

– Это от хозяина, мэм?

Лидия подняла глаза. Элен, принесшая чай, а заодно и телеграмму, задержалась в дверях кабинета; большие красные руки теребили передник. Темный, как чернила, дождь, хлеставший всю ночь, унялся лишь под утро, ровная изморось сыпалась с небес цвета стали. За высокими окнами сияла влажная мостовая Холиуэлл-стрит. А поскольку Лидия была близорука, то картина была несколько размытой, в стиле Мане. Высокая коричневая стена Нового колледжа напротив стала от сырости почти черной. Время от времени по улице проходил студент или преподаватель – безликие призраки, тем не менее безошибочно опознаваемые Лидией, точно так же, как она опознавала Элен: по общим очертаниям и манере двигаться. Как, например, можно было спутать малорослого декана Брейсноуза с его важной петушиной поступью и такого же крошечного, но скромного доктора Вирдона из Церкви Христовой? Глубоко вздохнув, Лидия обратила огромные карие глаза в направлении темного пятна двери, ведущей в зал, и поняла впервые за это утро, что давно уже голодна.

– Да, – сказала она. – Ему пришлось срочно ехать в Париж.

– Оx!.. – Элен неодобрительно покачала головой. – В такой-то дождь! Подумаешь Париж! Какие там могут быть дела, чтобы не явиться вовремя и заставить вас волноваться?

Пожалуй, Лидия не смогла бы как следует ответить на этот вопрос. «Возможно, сговор, который обернется победой Германии над Англией и еще бог знает чем», – подумала она, но промолчала.

– Я же говорила, что не стоит волноваться насчет мистера Джеймса! – радостно продолжала Элен. – Вон какой ливень был! Хотя о Париже я даже и не думала… Что-ни6удь с инвестициями, мэм? – Элен работала в течение долгого времени у отца Лидии и привыкла к мысли, что если хозяин куца-то внезапно отбыл, то это непременно связано с инвестициями. – Даже и не знала, – добавила она с неожиданным проблеском разума, – что он куда-то вкладывал деньги…

– Так, по мелочи, – правдиво ответила Лидия, сворачивая телеграмму и отпирая одно из отделений украшенного позолотой секретера. Содержимое немедленно вывалилось наружу и возлегло на полу пухлой горой бумаг. Лидия посмотрела на нее с такой растерянностью, как будто стол ее не был точно так же завален диаграммами, заметками об эндокринной системе, письмами других исследователей относительно удаления гланд, счетами модисток, меню, образцами шелка, номерами «Ланцета». Там же лежал набросок статьи для январского выпуска «Британского медицинского журнала», над которым она работала до прихода Элен. Лидия подсучила кружевные манжеты и, решительно запихнув все обратно, с натугой захлопнула дверцу. Открыв еще пару отделений с тем же успехом, она в конце концов подсунула телеграмму под кипу заметок о воздействии электростимуляции на выработку адреналина.

Ее подруга Джосетта Бейерли всегда посмеивалась над тем, что Лидия не читает газет и даже не знает, кто сейчас премьер-министр. Как будто премьер-министры, подобно балканским королям, не зависели от горстки избирателей! Чтение газет лишь наводило Лидию на размышления о том, не страдают ли такие деятели, как лорд Бельфор или кайзер, воспалением щитовидки или авитаминозом, что каждый раз отвлекало ее от работы.

«Он пишет, что возвратится сегодня». Лидия понимала, что ей следует успокоиться. Конечно, Джейми способен сам позаботиться о себе. Она думала об этом прошлой ночью, лежа с открытыми глазами и оглаживая пальцами тяжелые звенья серебряной цепи на шее. А когда заснула, ей привиделось трупно-белое лицо, возникшее при свете газовых рожков в глубине парковой аллеи: странно горящие глаза и урчащая пасть с мерцающими клыками. Затем Лидия проснулась и не смогла уснуть до утра. Лежала и слушала шорох дождя в плюще.

Итак, причин для страха у нее не было.

В телеграмме сказано: «Препоручу».

Тем более бояться нечего.

Но в телеграмме содержалось также нечто такое, что засело занозой в подсознании.

«Досадно будет, – машинально продолжала она размышлять, – если он не выкроит в Париже время купить себе рубашку и коробку конфет. У него всего одна смена белья. Эти, знаете, похороны кузенов…»

«Препоручу».

Почему ей кажется, что она уже слышала это имя – Игнац Кароли?

И почему, ради всего святого, он отправился объяснять, кто такой граф Эрнчестер, сотрудникам министерства иностранных дел в Париже?

– Не могли бы вы принести мне тост, который я не доела за завтраком? – спросила Лидия секунду спустя.

– Сию минуту, мэм! – В голосе служанки послышалась радость, а плечи ее, когда она повернулась в дверях, облегченно расслабились.

И Элен, и миссис Граймс обе считали Лидию слишком худой. Она же, еще будучи школьницей, неуклюжей, очкастой зубрилкой, оставляла без внимания их предостережения, что если девочка вечно сидит, уткнувшись носом в книгу, и ест меньше канарейки, то вряд ли она сумеет когда-нибудь подцепитъ себе муженька. Однако Лидия прекрасно сознавала, что у кого, у кого, а уж у нее-то, единственной наследницы состояния Уиллоуби, отбоя от женихов не будет. При мысли об этом у нее уже тогда волосы вставали, дыбом.

Джейми сказал, что она красива. Единственный мужчинa, которому Лидия могла верить.

Может быть, это Джейми когда-то давным-давно помянул в разговоре Игнаца Кароли?

Нет, не похоже… И Лидия вспомнила высокого скромного преподавателя, который на устраиваемых ее отцом вечеринках гулял с ней по саду, рассказывая о королях и капусте: каким способом лечат болезни в Китае и как продолжить обучение без согласия родителей. Вежливый знающий человек, никогда ничего от нее не требовавший, принимавший ее такой, какая она есть. Он никогда не говорил лишнего, хотя, еще будучи школьницей, она заподозрила, что Джеймс не так прост, как кажется. Даже теперь, после семи лет брака, рассказывая какую-либо подлинную историю, он, по примеру Марка Твена, всем описываемым лицам давал фамилию Фергюссон.

Именно это Лидию и беспокоило. Она слышала фамилию Кароли. Или читала. Скорее читала. Она не помнила, как эта фамилия произносится, и, стало быть, Джейми ее не упоминал.

Лидия извлекла свои очки из-под труды бумаг, где она их прятала, когда кто-нибудь входил в комнату, встала, шурша кружевами, и, откинув назад длинные рыжие волосы, двинулась к книжным полкам. С намерением поработать после полудня в прозекторской Рэдклиффской больницы она решила повременить. К тому времени, когда вновь появилась Элен – с подносом бутербродов и луковым супом, – Лидия уже вспомнила, где и при каких обстоятельствах она набрела на фамилию Кароли. Воспоминание скорее встревожило ее, нежели успокоило. Она оставила поднос нетронутым и спустилась в спальню – порыться в старых номерах «Ланцета» и «Медицинских изысканий», сваленных под кроватью. Она могла не помнить, есть ли сейчас в Германии парламент и чем большевики отличаются от меньшевиков, зато без особого напряжения месяцами хранила в памяти адрес парижской лаборатории Марии Кюри или год открытия внутренней секреции. Лидия продолжала читать до ужина, когда Элен явилась с еще одним подносом и вынудила съесть половину яйца и часть булочки; сама же развела огонь в камине и зажгла газовый рожок. Лидия нашла смутно знакомую ссылку, но та вывела ее на другое имя. Пора уже было начинать считать часы до полуночи, когда, по идее, должен появиться Джеймс.

Если он не решит задержаться в Париже еще на один день.

Если ничего не стрясется.

Если его не заметит Эрнчестер…

«Если он решит задержаться в Париже, – думала она, намазывая джем и девонширское масло на булочку, а затем кладя бутерброд на поднос, чтобы взглянуть в темнеющее окно, – он даст телеграмму. Он сообщит мне…»

А если не сообщит?

Сможет ли она найти его, отправив телеграмму в консульство… или, может быть, лучше в военное министерство, которому подчинены секретные службы? Где оно там находится, это консульство? Подобно многим девушкам из состоятельных семей, Лидия знала в Париже лишь Елисейские поля и рю де ля Пэ. Позвонить по телефону в министерство иностранных дел в Лондоне… Опять же – где оно располагается? Уайтхолл? Парламент? Скотленд-Ярд? Ну, эти если что-нибудь и скажут, то наверняка солгут…

Лидия остро осознавала свою беспомощность, она была испугана, она не знала, что делать.

«Кроме того, – подумала она, глядя в непроглядную тьму за шторами, – все чиновники давно уже разошлись по домам». И, словно подтверждая эту ее мысль, старинные часы времен Людовика XV, стоящие на камине в гостиной, отчетливо пробили пять раз.

Оставалось сидеть и ждать.

Она заснула после полуночи, улегшись поперек кровати, среди вороха медицинских журналов, разбросанных до порога спальни, так и не сняв своего пышного платья цвета чайной розы. Ей снились разрушенные здания древних городов; каменная кладка была покрыта черной запекшейся кровью и паутиной; из бездонных теней полз шепот столетий.

Джеймс не вернулся и под утро. И все же только после того, как пришла вторая телеграмма, Лидия решилась отправиться в Лондон и попытаться найти этот дом.

2

– Граф Эрнчестер – вампир.

Стритхэм – суетливый мужчина со скошенным подбородком, которого Эшер никогда не любил, – уставил на гостя прищуренные голубые глаза, как будто спрашивая себя, с какой целью Эшер морочит ему голову и не повредит ли это его положению главы парижского отделения Департамента. Эшер провел большую часть предыдущей ночи, бодрствуя на борту дуврского парома, затем – в булонском поезде, и все подыскивал довод, который бы убедил представителя Департамента арестовать Кароли в Париже (что скорее всего невозможно, поскольку вряд ли тот поедет куда-нибудь без дипломатической поддержки) или хотя бы отрядить агента, тобы следовал за ним по пятам.

Когда он, невыспавшийся, голодный и раздраженный, в начале десятого постучал в зеленую крашеную дверь дома на рю де ля Виль л'Эвек, выяснилось, что открыть ее некому. Еще двадцать минут Эшер просидел на скамье под голыми деревьями, выжидая, когда дом подаст признаки жизни. Над городом собирались тучи, вот-вот должен был припустить дождь. «К черту! – злобно подумал Эшер. – Скажу им всю правду».

Стритхэм рискнул усмехнуться:

– Это несерьезно.

– Сам Эрнчестер (иногда он называет себя Фаррен, другое его имя –Уонтхоуп) относится к этому вполне серьезно, – мрачно сказал Эшер, вспоминая мертвого рабочего. – Правду он говорит или нет, будто прожил, питаясь человеческой кровью, два столетия, но я по собственному опыту знаю, что этот человек обладает способностями, за которые хорошо бы заплатили иностранные разведки. Он может пробраться сквозь любую охрану, войти и выйти незамеченным. Он может влиять на мышление людей. Понятия не имею, как это ему удается, но знаю, каков он в деле.

Эшер буквально видел, что за мысли копошатся на донышке прищуренных голубых глаз парижского начальника. Естественно! Стритхэм просто не мог представить ничего подобного. А ведь из всех вампиров, подобно призракам окруживших Джеймса прошлой осенью в Лондоне, Чарльз Фаррен, бывший граф Эрнчестерский, был самым безобидным, меньше других употреблявшим свои зловещие способности, чтобы охотиться на людей, заманивая их в ловушки.

Наблюдая вчера, как тонут в туманной тьме за кормой «Лорда Уордена» желтые огни Дувра, Эшер пытался понять самое странное во всей этой истории: почему венгр связался именно с Эрнчестером?

В Лондоне обитали и куда более опасные вампиры. Почемy не с кем-нибудь из них?

Стритхэм скривился в гримасе, очевидно, означавшей улыбку.

– Конечно, доктор Эшер. Департамент вполне разделяет ваше беспокойство, особенно ввиду вашего внезапного ухода… – Это был изящный выпад, и Эшер почувствовал раздражение.

– Все, что я сказал тогда о Департаменте, остается в силe! – Он поставил чашку на стол. Во всяком случае, хотя бы чаем угостили. На такую внимательность он в Париже даже не рассчитывал. – Если бы Департамент собирались взорвать с помощью динамита, я бы улицу не перебежал, чтобы погасить фитиль! Но я вам говорю, речь сейчас уже не о Департаменте! – Голос Эшера по-прежнему звучал ровно, холодно, но старая ярость тлела под слоем пепла. – Речь о стране. Вы не должны позволить австрийцам нанять лорда Эрнчестера.

– Вам не кажется, что вы немного преувеличиваете? Ну примут они на службу какого-то гипнотизера…

– Это не просто гипноз, – сказал Эшер, чувствуя, что если он выйдет сейчас из терпения, то помощи не получит. – Я не знаю, что это такое. Я знаю только, что это страшная сила. – Он перевел дух, понимая, насколько сложно описать физические возможности вампиров даже тому, кто готов поверить в их существование. Хотя бы то, как они гасят разум своей жертвы и следуют за нею незримо, или, находясь на соседней улице, читают сны спящего человека.

Прирожденные шпионы.

Конечно, Кароли, с детства знакомый со страшными карпатскими легендами, поверил бы этому быстрее, чем кто-либо другой.

Я готов выполнить любой приказ императора, каков бы он ни был. Он произнес это с пылающими глазами – в духе прочих молодых глупцов из офицерского корпуса, но Эшер знал уже тогда, что Кароли говорит правду. Просто разные люди вкладывают разный смысл в одни и те же слова.

«По сути, ничего не изменилось», – подумал Эшер. Трудно сказать, сколько раз в течение нескольких лет он находил приют в этом неприметном доме недалеко от посольства, сколько раз отправлялся отсюда в путешествия по Европе исследовать архаичные формы глаголов или собирать легенды о феях и героях. Возвращался же с чертежами немецкого линейного корабля или списком фирм, продающих оружие грекам.

Все это было так давно, что казалось, будто не он, а кто-то другой рисковал жизнью и кривил душой ради сведений, которые все равно через год устареют.

Стритхэм сложил руки, белые и мягкие, как у женщины.

– Конечно, перестав сотрудничать с Департаментом, – с неким извращенным удовлетворением начал он, – вы не можете знать о том, что по смерти старой королевы мы тут претерпели реорганизацию. После Южной Африки бюджет нам сильно урезали, так что теперь мы вынуждены делить этот дом с визовой службой и атташе. Конечно, мы не можем потребовать, чтобы французские власти арестовали гражданина Австрии только на основании того, что вы мне сейчас рассказали. По вашим словам, он аристократ и, видимо, имеет отношение к дипломатическому корпусу. Выделить агента, чтобы он следовал за Кароли по всему Парижу, а тем более в Вену или Будапешт, мы также не можем…

– Кароли – наша единственная нить, – тихо сказал Эшер. – Только он может вывести на Эрнчестера…

– Да прекратите вы называть его Эрнчестером! – Стритхэм со злостью уровнял край служебной бумаги с кромкой стола. – Граф Эрнчестерский – мой друг. Я имею в виду: настоящий граф Эрнчестерский. ЛюциусУонтхоуп. Мы с ним однокашники, – не удержавшись, похвастался он.

Видимо, речь шла о колледже Церкви Христовой в Оксфорде, и Эшер невольно задался вопросом, не тот ли это Люциус Уонтхоуп, что пытался ухаживать за Лидией восемь или девять лет назад. Имя его Стритхэм произнес как Уонт'п» – на оксфордский манер.

– Если какой-то самозванец присвоил чужой титул, то это еще нс повод поддаваться на обман.

– Это не имеет значения, – устало сказал Эшер. – Пусть он называет себя хоть Альбертом Сакс-Кобург-Кота. Кстати, в курсе относительно реорганизации и бюджета. Установите за ним слежку. Вот адрес с его багажа. Тут, правда, указано, что он следует транзитом, но ваш человек довольно легко его опознает. С ним будет огромный ящик (иди чемодан), с которым ом скорее всего направится в сторону вокзала Гар де л'Эст, если он сразу собирается отбыть в Вену. Впрочем, возможно, что у него здесь есть дом, где он будет встречаться с сообщником. Выясните, с кем он связан…

– И что потом? – Стритхэм издал смешок. – Вогнать ему в сердце кол?

– Если это будет необходимо.

Глаза Стритхэма – близко посаженные, с вялыми мешочками цвета рыбьего брюха – снова сузились, внимательно изучая Эшера. Сегодняшним утром Джеймсу пришлось бриться и умываться в одном из общественных туалетов на вокзале Гар дю Hop – сразу после отправления телеграммы, – и он сознавал, что больше похож на клерка, лишившегося работы и крова, чем на оксфордского преподавателя.

Руководитель парижского отделения снова хотел что-то сказать, но Эшер не дал ему и рта раскрыть:

– Если надо, я дам телеграмму полковнику Глейчену в Уайтхолл. Это – шанс, который мы не имеем права упускать. Я потратил последние деньги, чтобы прибыть сюда и предупредить вас. С более серьезной опасностью ни я, ни Департамент еще не сталкивались. Поймите наконец: я бы не сделал этого, если бы думал, что Эрнчестер – не более чем опытный гипнотизер. У нас просто нет выбора. Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы он начал работать на австрийскую разведку. Все, что начинается в Вене, заканчивается в Берлине. Вы это знаете. И Глейчен это тоже знает.

При упоминании главы отдела МО-2/Д лицо Стритхэма медленно стало краснеть. Он шумно вздохнул:

– Я доложу об этом на днях, а пока могу приставить к нему только Крамера из отдела информации. Вы удовлетворены?

Эшер напряг память, но ничего из нее не выудил.

– Вы с ним не встречались, – раздраженно сказал Стритхэм. – Он пришел позже. Но работник хороший.

– В какой области?

– Информация. .

– Вы имеете в виду, стрижет газеты? – Эшер встал, взял шляпу. За высокими окнами снова начинался дождь. Мысль о пешей прогулке к банку Барклая, что на бульваре Османн, вызвала у него такое чувство, будто в груди болезненно, со скрипом проворачивались ржавые шестерни…

– Сегодня каждый сотрудник вынужден освоить несколько специальностей. – Стритхэм теперь даже и не скрывал неприязни. – Мне очень жаль, но бюджет наш таков, что даже не позволяет устроить вас на ночлег и оплатить дорожные расходы. Я, конечно, могу предложить вам койку в одном из кабинетов…

– Благодарю вас, – сказал Эшер. – Я как раз направляюсь в банк…

«Этот Крамер наверняка только и умеет, что вырезать статьи из газет», – думал он.

– Тогда не смею задерживать.

«А ведь было время, – думал Эшер, спускаясь по мелким ступеням из песчаника, – когда я любил Париж…»

Впрочем, он любил его и сейчас. На фоне набухшего дождем неба и зданий пепельных оттенков бледно-золотистые стволы сбросивших листву каштанов казались особенно яркими. На окнах за железными решетками балконов – жалюзи; красные и синие тенты магазинов напоминали распустившиеся цветы. Движение на бульваре было оживленны: мерцающие от влаги, кожаные крыши кебов; ярко окрашенные электрические трамваи, крики «Посторонись!», элегантные ландо, лошади, выдыхающие пар на влажном холоде, как драконы; мужчины и женщины в дневной одежде оттенков баклажана и влажного камня.

«Все-таки волшебный город», – подумал Эшер. Даже в бытность его сотрудником Департамента, когда пришлось вплотную познакомиться со здешним жульем – головорезами, взломщиками, фальшивомонетчиками, скупщиками краденого, – Эшер все равно считал Париж волшебным городом.

Но теперь он спешил завершить все свои дела и как можно скорее покинуть Париж, потому что очень уж не хотелось ему оказаться в этом городе после заката солнца.

Ибо имелся в районе Моро старинный особняк, принадлежащий женщине по имени Элиза. И с тех пор, как Эшера, завязав ему предварительно глаза, привели туда однажды ночью и он увидел этих бледнолицых прекрасных созданий, играющих в карты посреди ярко освещенного салона, он уже никогда не чувствовал себя на этих улицах в безопасности. Во всяком случае, добровольно бы он в этом городе не заночевал ни за что.

* * *

В банке Барклая он снял со своего счета двадцать фунтов (пятьсот франков) – сумму, более чем достаточную, чтобы отобедать в Пале-Рояле и вернуться в Лондон, но неудобства минувшей ночи отбили у него желание вновь испытывать судьбу. Полдень давно уже миновал, но в Вефори еще можно было заказать ленч. Эшер расположился за столиком в углу – с омлетом, кофе, бутербродами, ничуть не напоминавшими ту пародию, что подают в Англии, и номером «Ле Пти Журналь». Отправление следующего поезда – в четыре. Посетить Лувр он, конечно, не успеет, но можно заглянуть к букинистам на набережной и если останется время – в Нотр-Дам.

Когда состав покинет Гар дю Нор, начнет смеркаться, будем надеяться, что света еще будет достаточно. И пока он перелистывал страницы, одна половина мозга просеивала и сортировала газетные сообщения (сербы требуют независимости от Австрии, Россия требует правоверия для сербов, новое правительство Турции учинило очередную резню армян, султан строит козни, надеясь восстановить утраченную власть, а кайзер нацелен на создание самых быстрых линейных кораблей и самой мощной артиллерии), другая же половина прикидывала, что произойдет, если в эту путаницу вмешается еще и вампир. В любом случае последствия были бы ужасающие. Эшер понимал, что Европа ходит, оскальзываясь, по краю пропасти. Немецкий кайзер заранее просил извинения за то, что сделают его армии; французы распалялись гордостыо, яростью и жаждали реванша. Австрийская империя пыталась укротить славянские меньшинства, в то время как русские трубили о своем намерении эти меньшинства поддержать. Эшер буквально видел спешно закупаемое новейшее оружие и строящиеся железнодорожные линии, готовые нести солдат к местам будущих сражений. В Африке ему уже доводилось наблюдать, на что способно это оружие.

Люди, готовые без колебаний бросить на пулеметы солдат вооруженных ружьями, с той же готовностью предоставят одного или двух политзаключенных на завтрак тому, кто способен невидимо проскользнуть в любое консульство, лабораторию, штаб армии или флота. Он перевернул еще одну страницу и снова вызвал в памяти бледные лица вампиров. Грубый и мощный Гриппен. Загадочно-презрительный Исидро. Забияка Джо Дэвис. Очаровательная Селеста.

Граф Эрнчестер. Почему именно он? Эшер искал – и не находил ответа.

Эрнчестер. Самый слабый из них, странно хрупкий, создание Гриппена, то есть раб Мастера лондонских вампиров… А знает ли Гриппен, что маленький аристократ покинул Лондон и вступил в сговор с иностранной разведкой? Может быть, они сначала пытались выйти на Гриппена, но безуспешно?

Тот не вампир, – сказала Элиза де Монтадор, и свет газовых рожков замерцал в ее зеленых глазах, – кто подвергает опасности других вампиров, выдавая людям места охоты или самый факт нашего существования. Красивая женщина, с кивающими перьями страуса в волосах, в черно–зеленом платье, сидящем столь естественно, что, право, не верилось, будто владелица его рождена в эпоху пеньюаров и трехфутовых париков. Эшер помнил нечеловеческую силу ее ледяных рук и подобные когтям ногти, разрывающие вены на его руках.

«Почему бы Игнацу Кароли не войти в контакт с Элизой? – задумался он. – Или с вампирами Вены? В любом городе, где имеется беззащитная беднота, можно найти и тех, кто охотится в ночи».

Эшер просмотрел газету до конца, но так и не обнаружил сообщения об обескровленном трупе рабочего, найденного в поезде или на пароме.

– Доктор Эшер?

Высокий молодой человек, вошедший в ресторан и направляющийся к его столику, был не знаком Эшеру. Судя по покрою костюма и гладкому с тяжелым подбородком лицу – англичанин. Он протянул Джеймсу руку, карие глаза с любопытством смотрели из-под падающей на лоб пшеничной челки.

– Я – Эдмунд Крамер.

– А… – Эшер крепко пожал руку в американской перчатке из дубленой кожи. – Тот сотрудник, чье отсутствие в архиве грозит безопасности государства?

Крамер засмеялся и сел в кресло, подвинутое ему Эшером. Появился официант с еще одной чашкой черного кофе и бугылкой коньяка. От последнего Эшер отказался.

– С деньгами у нас в последнее время и впрямь сложно, но Стритхэм мог бы и оплатить вам дорожные расходы, не говоря уже о завтраке. Надеюсь, визит в банк прошел удачно?

– Вы созерцаете последствия этого визита. – Эшер небрежно указал на пустые тарелки и, когда официант, вернувшись, осведомился, не принести ли еще кофе, вручил ему два франка. – Вы за мной следили?

– Полагал, что найду вас в одном из кафе в Пале-Рояль, – пояснил молодой человек. – Стрит сказал, что вы хотите зайти в банк Барклая, а это ведь совсем рядом. Я сейчас направляюсь в отель «Терминус» и хотел бы узнать побольше об этом Эрнчестере и его венгерском дружке. – Он достал из нагрудного кармана записку, на которой Эшер обозначил адрес отеля «Терминус», что близ вокзала Сен-Лазар. – Шеф, кажется, полагает, что этот Кароли – крепкий орешек.

Крепкий орешек.

Эшер взглянул в сияющие глаза собеседника, и сердце его сжалось. Мальчик был чуть старше тех студентов, которым он должен был сегодня читать лекции в Новом колледже, если бы не его поездка в Уэльс. Как можно посылать безусого новичка по следу такого человека, как Кароли, не говоря уже об Эрнчестере!

– Он смертельно опасен, – сказал Эшер. – Не попадайтесь ему на глаза, не вздумайте подходить к нему близко – если сможете. Упаси Боже, если он заподозрит, что вы за ним следите. Я знаю, он выглядит так, будто всю жизнь только и делал, что примерял мундиры и подбривал усики, но это, поверьте, не так.

Крамер кивал, отрезвленный словами Эшера, и тот невольно задался вопросом: что Стритхэм сказал о нем этому юноше?

– А Эрнчестер?

– Эрнчестера вы не увидите.

Вид у молодого человека был озадаченный.

– Он еще и не на такое способен. – Эшер поднялся, оставив официанту пять франков, и двинулся к дверям. – Так что давайте сосредоточимся на Кароли. Сколько у вас денег?

Крамер моргнул.

– На железнодорожный билет и на завтрак хватит?

– Примерно так…

Когда они вышли из высоких дверей и оказались в пассаже, вновь пошел дождь и прекращаться не собирался. В галерее стало многолюдно. Преобладали господа с фондовой биржи и из близлежащих банков (все – в цилиндрах и дорогих пальто) и дамы в юбках, подобных блистающим цветам на фоне серого ливня, деревьев, темной почвы садов. Вскоре Эшер нашел то, что искал, – лавку ювелира. Крамер наблюдал в замешательстве, как Эшер покупает три серебряные цепи, – каждая длиной приблизительно восемнадцать дюймов. Торговец уверял, что серебро – чистое.

– Наденьте на шею. – Когда они снова оказались в пассаже, Эшер вручил одну из них Крамеру. Многие магазины были уже освещены газовыми рожками, свет из широких витрин мерцал на толстых звеньях. Крамер пытался открыть замок, не снимая перчаток. – Эрнчестер искренне убежден в том, что он вампир, – продолжал Эшер, застегивая другую цепь на запястье Крамера. – Так что, серебро может спасти вам жизнь.

– Он сумасшедший? Эшер отвлекся на секунду, взглянул молодому человеку в глаза – и снова сосредоточился на замочке второй цепи.

– Будьте с ним осторожны. – Цепочка туго облегла запястье. Крамер был хорошо упитанный молодой человек. – После наступления темноты не расслабляйтесь ни на секунду. Да, он сумасшедший, но это не значит, что он не сможет убить вас в течение нескольких секунд.

– Тогда, может быть, заглянуть в Нотр-Дам, купить распятие? – Крамер еще силился улыбнуться.

И Эшер вспомнил лейтенантика, судя по произношению, выходца из восточной Англии, с которым познакомился в вельде. Как его звали-то? Пинчхон? Прадлхом?.. Стойка «смирно», руки по швам, взгляд устремлен в пустыню цвета льва. Говорят, это всего лишь горстка фермеров, не так ли?

– Серебро их отпугивает, – сказал Эшер.

Крамер, казалось, не знал, что ответить.

Даже в Пале-Рояле трудно было во время дождя поймать свободный фиакр. Они высаживали седоков у метрополитена близ вокзала Сен-Лазар и сразу направлялись к отелю «Терминус».

– Может, поспрашивать возниц? – Крамер указал на стоянку, где, впряженные в двухколесные фиакры, мокли понурые лошади, в то время как люди, кутаясь во что попало, старались укрыться от дождя под деревьями.

Эшер покачал головой.

– Скорее всего он обратится в компанию грузовых перевозок. Ящик слишком велик. Лондонские четырехколесные повозки ещё могли бы его увезти, а парижские фиакры слишком легки для такой ноши. Но кое-что мы здесь проверим… – Эшер поднялся по серым гранитным ступеням отеля «Терминус» и пересек темный турецкий ковер, устилавший вестибюль. Крамер шел по пятам, как большой, хорошо выдрессированный пёс.

– Пардон, – сказал Эшер клерку по-французски с немецким акцентом. Вел он себя тоже как немец, держа плечи подобно офицерам из южной Германии, но ни в коем случае не с прусской окаменелостью. У Парижа долгая память, так что с подобной манерой поведения на помощь можно было бы не рассчитывать. – Я пытаюсь выяснить местонахождение моей сестры Агнессы. Она должна была прибыть сегодня дьеппским поездом, но мы не встретились. Затруднение в том, что я не знаю, путешествует ли она под нынешней фамилией, или же под фамилией своего первого мужа, который погиб в Кении…

Когда они с Крамером вновь пересекли площадь, Эшер сказал:

– Кароли зарегистрирован. Это хорошо. – Он проскользнул между ярко-красным электрическим трамваем и роскошным автомобилем и направился вверх по рю дю Ром. – Во всяком случае, один из своих титулов он указал. Теперь начинается самая скучная и выматывающая часть нашей работы…

– Протестую! – радостно сказал Картер, вздергивая воротник от холода. – Нет более скучной и выматывающей работы, чем прочесывать в день сотню парижских газет в поисках одной-единственной заметки, которая могла бы заинтересовать военное министерство. Так что приказывайте!

Эшер усмехнулся и взошел на крыльцо скромной гостиницы, втиснувшейся между табачной лавкой и какой-то конторой.

Слышу глас храбреца и настоящего агента?

Он почти уже забыл тот дух товарищества, что объединял сотрудников секретной королевской службы… А малъчик, между прочим, имел задатки. Жаль только, что у него не было наставника получше, чем этот Стритхэм.

Снова став страсбургским немцем, Эшер обратился к дежурному клерку с очередной байкой – на этот раз не о потерявшейся сестре, но о пропавшем багаже (ящике полутораметровой длины с кожаной обивкой и железными обручами). Вокзальная неразбериха, неправильно обозначенный адрес… Нет? Нет. Может быть, герр посоветует к какой местной компании по перевозке грузов стоит обратиться? Городской справочник, что и говорить, приобрести недолго, но вряд ли он поможет в данном случае…

– Есть список фирм, мсье, который мы используем, когда клиент везет такого рода багаж. Не у каждой компании есть телефон, но у нас тут имеется кабинет с телефонным аппаратом…

– Чудесно! Герр столь добр! Конечно, каждый звонок будет оплачен! Пожалуйста, примите в знак признательности…

– Теперь действуйте, – мягко сказал Эшер, когда клерк вышел, оставив их вдвоем с Крамером в обшитом деревом кабинетике. – Компании, у которых нет телефона, вам придется посетить лично. Я сейчас возвращусь к отелю «Терминус» и постараюсь не спускать глаз с Кароли. Там есть кафе на углу рю д'Амстердам и Гаврской площади, а напротив, на рю дю Ром, – другое. Оба просматриваются со стоянки кебов. Я буду в одном из них. Если вы меня там не застанете – значит я следую за Кароли. В любом случае вы меня ждете там. Последний поезд на Лондон отбывает от вокзала Сен-Лазар в девять. Постараемся встретиться в полдевятого. Идет?

Крамер кивнул:

– Идет. Было весьма любезно с вашей стороны ввести меня в курс…

Эшер безнадежно покачал головой, встал и достал из кармана перчатки.

– Не позволяйте им вас заметить. Но и не теряйте их из виду. Все куда серьезнее, чем вам кажется.

Ответом была ребяческая улыбка:

– Я буду стараться…

Эшер взял потрепанный коричневый саквояж, с которым таскался весь день, и кивнул:

– А большего никто из нас сделать и не сможет.

Уже на лестнице он приостановился и оглянулся, дабы удостовериться, что тучный сотрудник уже расположился перед аппаратом, положив на колено список телефонных номеров. «И даже нет денег, чтобы нанять кого-нибудь получше!» – подумал он чуть ли не с отчаянием. Париж не был горячей точкой. Все опытные работники Департамента сейчас либо в Ирландии, либо на индийской границе.

Он почти вернулся домой.

И что теперь? – спросил он себя – Преследовать Кароли самостоятельно? Или вернуться в Департамент и выполнять все их приказы, как выполнял прежде?

Тогда какая разница?

Огромная, – подумал он с горечью. – Однако и в том, и в другом случае делать придется одно и то же.

Душа ныла, как старая рана перед штормом.

* * *

В кафе на углу рю д'Амстердам Эшер заказал черный кофе и приготовился ждать. Газету он читать не мог, поэтому попросил официанта принести ручку с бумагой и, внимательно следя краем глаза за стоянкой такси, развлек себя игрой, состоявшей в угадывании состоятельности, рода занятий и семейных связей выходящих с вокзала пассажиров. Не столь систематически, как это проделывал мистер Холмс Конан Дойла, зато с обостренным привычкой чутьем агента. Место как нельзя лучше подходило для этой полезной забавы. Эшер насчитал три немецких диалекта, пять итальянских, венгерский, голландский и добрую дюжину разновидностей французского. Прошла пара, беседующая по-гречески. «Брат и сестра», – предположил он, исходя из характера беседы и сходства черт. Чуть позже появилось маленькое японское семейство. Однажды, – подумал Эшep, – мне придется выучить и этот язык.

Если он останется в живых.

Часы на Трините ударили четыре раза, но Эшер и так уже знал, что не успевает на дневной поезд.

Ни Крамер, ни Кароли не появлялись.

Время от времени официант приносил кофе, нисколько не удивляясь такому посетителю. Есть люди, которые просиживают в кафе весь день до вечера: пишут письма, читают, пьют кофе и ликеры, играют в шахматы и домино. Ждут друзей или коротают время до отправления поезда.

Небо цвета сажи расцвело над площадью белыми яркими электрическими огнями. Возницы сменили дневных лошадей на разбитых одров (какой смысл ставить доброго коня на суровую ночную работу!) и зажгли желтые лампы, обозначающие их принадлежность к району Монмарта.

Было почти шесть, когда Эшер увидел Кароли. С хищной грацией (гепард, прикидывающийся домашним котом) Игнац Кароли быстрым шагом приближался к отелю «Терминус», посматривая по сторонам; колыхнулось широкополое венгерское пальто, когда он взбегал по ступеням; дуговые лампы осветили гладко выбритый волевой подбородок и красивые губы; глаза затаились в тени полей шляпы. Таким образом он двигался лишь тогда, когда полагал, что за ним никто не наблюдает, – это удивительное открытие Эшер сделал еще в Вене. Кроме того, Кароли всегда выдавало то, что он был умнее своих поступков.

Эшер расплатился, проклял Департамент и, прихватив свой саквояжик, долго слонялся по площади, держась в тени деревьев возле стоянки такси, пока венгр не появился снова из дверей отеля. Эшер слышал, как он велит ехать на рю дю Бак. По дороге Кароли вполне мог сменить экипаж, поэтому Эшер просто сказал своему вознице:

– Следуйте за тем фиакром, но не позволяйте ему нас увидеть.

Возница – язвительный, похожий на воробья парижанин – понимающе подмигнул в ответ и хлестнул свою клячу.

Они пересекли Королевский мост. Огни Лувра сияли, отражаясь в черной воде. На набережной Кэ д'0рсэ Кароли отпустил фиакр, и Эшер, последовав его примеру, двинулся за ним по людным улицам левого берега. Под сенью деревьев бульвара Сен-Жермен Кароли подцепил ярко одетую небрежно причесанную женщину – одну из тех, что, подобно вампирам, появляются лишь с наступлением темноты. Джеймс почувствовал легкий приступ неприязни и к своему подопечному, и к себе самому, но продолжал следовать за парочкой на безопасном расстоянии. Они свернули с освещенного бульвара в темные кварталы старых домов, выстроенных еще до нововведений «гражданина короля», остановившегося однажды промочить горло в одной из харчевен. Стоя в сыром мраке переулка, Эшер слышал удар часов. Скулеж скрипок и гармоник достиг его слуха, и в ярком отблеске цветных огней он рассмотрел безвкусный водоворот юбки, полосатые чулки и смеющийся рот, окутанный синеватым дымом сигареты.

Вечерний поезд уходил в девять. Эшер прикинул, есть ли у него время оставить сообщение для Крамера или даже встретиться с ним. Кажется, придется все-таки провести ночь в Париже. Мысль была не из приятных. Сзади послышался шорох, сердце подскочило к горлу – и Эшер обернулся, уже мысленно видя холодные белые лица и странно мерцающие глаза Мастера Парижа с ее выводком…

Всего-навсего кот.

Если бы это была Элиза де Монтадор, он бы вообще ничего не услышал.

Когда Кароли и женщина снова вышли из кафе, она уже цеплялась за его руку. Не заколотые булавками волосы напоминали овечью шерсть. Насколько помнилось Эшеру, Кароли всегда вел себя галантно с девушками его круга и с дочерьми венских нуворишей, зато инкогнито совращал молоденьких продавщиц, а на постоялых дворах – девчушек, работающих на виноградниках.

Их шаги звонко отдавались на сыром тротуаре. Когда они поравнялись с невидимой Эшеру нишей, навстречу им щагнул мужчина в полосатом свитере и матросской куртке:

– Не пожалейте пары су честному-благородному человеку, обиженному судьбой!

– Иди работай! – Голос Кароли был холоден, произношение – безупречно.

Попрошайка насупился и преградил им дорогу. Не столь рослый, как венгр, он был широк в плечах, мясист, и поза его теперь таила откровенную угрозу:

– Рад бы, но… Единым движением руки Кароли стряхнул женщину, оставив ее сползать спиной по черной, как сажа, стене, и перехватил поудобнее трость. Прежде чем нищий смог раскрыть рот, палка с треском опустилась на его череп. Бедняга скорчился – и Кароли ударил снова. Изо всей силы, словно выбивал ковер. Расчетливо. Неторопливо. Этот район редко посещался стражами порядка.

Женщина стояла, заткнув рот кулаком, и в ужасе глядела на происходящее. Она не попыталась убежать, да и была ли она сейчас на это способна! Покончив с побирушкой, Кароли повернулся к спутнице и, взявши за жакет, рванул к себе. Та повисла на его плече, как пьяная или наркоманка. Скудного света из окон кафе было вполне достаточно, чтобы различить кровь на неровной мостовой. Лежащий дышал хрипло, со стонами.

Он нуждается в помощи, – подумал Эшер. И затем: – Если я сейчас зайду в кафе, я упущу Кароли.

Тихо, как бродячий коричневый кот, двигаясь в тени вслед за уходящей парой, Эшер вспомнил, почему он порвал с Департаментом. Однажды ты выполнишь приказ страны – каким бы он ни был – и возненавидишь себя…

Дом представлял собой одно из тех бесчисленных оштукатуренных с фасада парижских строений, чей облик не изменился со времен Короля-Солнца. Двери и ставни были наглухо закрыты. Как только Кароли отомкнул вход в полуподвальный магазинчик, Эшер нырнул в переулок с немногочисленными трубами над линией крыш и затем проскользнул в заросший сорняками двор. Света за ставнями на втором этаже было вполне достаточно, чтобы различить обрушенный навес старой кухни, наполненные дождевой водой бочки, старые доски, сломанные ящики. Щели в ставнях сияли. Под подошвами ботинок была клейкая грязь, воздух был густ, благоухал навозом, откуда-то тянуло падалью.

Эшер оставил саквояж возле бочки с дождевой водой и крайне осторожно взобрался на крышу бывшей кухни. Сквозь сломанные жалюзи он увидел Кароли, привязывающего женщину к рахитичному креслу. Она смеялась, запрокидывая голову.

– Тебе так нравится, да? Хочешь, чтобы я чуток побрыкалась?

Кароли снял перчатки, бросил шляпу на испятнанный провисший матрац кровати. Безмятежность его красивого лица была сравнима с безмятежностью статуи. Расслабленные плечи также говорили о полном спокойствии. Казалось, он и сейчас действует, ни на секунду не забывая, что все это – для блага страны, и, следовательно, заслуживает поощрения. В голосе Игнаца Кароли звучала ирония:

– Побрыкайся, пташка. Вдруг поможет…

В глубине помещения Эшер различил огромный чемодан, обитый кожей, с окованными медью уголками. Он был открыт, и тусклый свет керосиновой лампы мерцал на его металлических частях. Чрево его было залито тенью, но Эшер видел, что внутри находится еще один, несколько меньший чемодан, в котором тем не менее вполне мог поместиться человек.

Шум во дворе чуть не заставил его сердце остановиться.

Крысы подрались, – сообразил он спустя секунду и обессиленно прислонился к ледяной кирпичной стене. – Верно из-за той падали под навесом…»

Когда он оглянулся, Эрнчестер уже был в помещении.

– Поздно вы, – заметил Кароли. Таким голосом упрекают за опоздание к чаю. – Поезд отходит от вокзала Гар де л'Эст в семь тридцать. Времени у вас осталось только на то, чтобы заняться этим небольшим эклером. Скоро сюда придут извозчики…

Он подступил к хихикающей женщине, ухватил грязное кружево воротника и разорвал платье до пояса. Сорочки на женщине не оказалось – один корсет, из которого, подобно тесту, выпирала грудь с сосками, похожими на медные пенни. На шее поблескивала дешевая позолоченная цепочка. Женщина подмигнула Эрнчестеру и подбросила юбку движением колена. Штанишек она тоже не носила.

– Торопись, а то опоздаешь на поезд, cher[2]! – Она откинула голову, призывно чмокнула накрашенными губами и снова захихикала.

Эрнчестер смотрел на нее без выражения. Он, казалось, несколько усох с тех пор, как Эшер видел его последний раз. Хрупкий старичок в старомодной одежде. Хотя все остальные вампиры выглядели от силы тридцатилетними. Держался Эрнчестер не по-стариковски, не было и седины в его коротко подстриженных прямых волосах, но, глядя на него, Эшер почему-то представлял себе пустой, покрытый пылью стеклянный сосуд.

– Я уже отобедал, – отозвался Эрнчестер.

– Ну и что, маленький? – смеялась женщина. – А десерт?

Кароли с отвращением пробормотал венгерское ругательство, явно относящееся не к женщине, а к бессмысленно потраченному времени, и вытянул из кармана тонкий шелковый шарф. С убийственным изяществом сложил из него петлю и накинул на шею жертвы. Дыхание пресеклось, она выгнулась, запищала, забила ногами. Один ботинок слетел и с силой влепился в стену.

Эшер отвернулся, прижавшись щекой к холодным кирпичам. Он знал, что, если попробует вмешаться, станет одним мертвецом больше. Уже с того момента, как Кароли подцепил ее на бульваре, женщина была обречена, и Эшер прекрасно об этом знал.

А еще он знал, что звуки борьбы – треск и скрип кресла, хрип и агония жертвы – заглушат шум его бегства, и тогда он успеет на Гар де л'Эст раньше, чем там окажутся эти двое, а поезд отходит в семь тридцать…

«Слишком долго имел дело с Департаментом», – с горечью успел подумать он, тихо соскальзывая по водосточной трубе. Эшер знал, что спасти эту женщину он был не в силах. Попытка стоила бы ему жизни, и еще миллионов жизней она стоила бы Англии – в том случае, если кайзер собирается развязать войну…

Трус! – проклинал он себя. – Трус, трус!.. Вот и они всегдa говорили, что самое главное – добраться домой с информацией, чего бы то ни стоило вам и всем прочим.

Честь для сотрудников Департамента считалась непозволительной роскошью.

Часы пробили семь, напоминая, что времени мало. Эшep приземлился в груду старых досок у стены бывшей кухни. Крысы брызнули врассыпную, и вновь потянуло мертвечиной.

Он забрал свой саквояж, но что-то заставило его обернуться и возвратиться. Среди развалившихся досок в тонкой полоске света виднелась кисть человеческой руки.

Я уже отобедал, – сказал Эрнчестер.

Эшер нагнулся и сдвинул доску в сторону.

Крысы успели изуродовать лицо мертвеца, впрочем, при таком освещении черт так и так не разглядишь. Однако на пухлом запястье обнаружилась знакомая серебряная цепь.

3

– Было время, когда я сожалел о манерах, утраченных нынешним обществом.

Лидия задохнулась, как при пробуждении от холода или ушата ледяной воды. Бледный мужчина одной рукой вынул из ее судорожно сведенных пальцев самодельное оружие, а другой поднял на ноги. Сила пальцев, сомкнувшихся на локте Лидии, не оставляла сомнений в том, что их владелец может при желании пережать ее руку до кости. Решетка за его плечом была открыта, хотя она не уловила ни малейшего движения со стороны ниши. Оставалось предположить, что в течение нескольких предыдущих мгновений Лидия была в состоянии шока.

И вот теперь он стоял перед ней в белом саване – стройный, надменный и безупречно вежливый. Невысокий. Его глаза, располагавшиеся на одном уровне с ее глазами, мерцали бледной желтизной с коричневыми крапинками, какими обычно покрывается со временем сухая древесина.

Он прижал ее к каменной стене, а когда заговорил, свет керосиновой лампы блеснул на острых клыках.

– Однако с тех пор, как законных королей изгнали во Францию, а взамен пригласили немецких еретиков с их колбасниками и вешателями, нет больше в этой стране ни манер, ни общества. – Гнева в его тихом голосе Лидия не услышала, лицо также оставалось бесстрастным, но хватка не ослабевала по-прежнему. Его руки были подобны мрамору – руки мертвеца. – Всегда считалось, – продолжил он, – что если женщина врывается в дом к спящему мужчине, то, стало быть, она в беде.

В беде был Джеймс. Позже Лидия осознала, что только поэтому и осмелилась прийти сюда. Ее давняя встреча с Исидро была тогда вызвана опасностью, одинаково грозившей им всем. Теперь же все складывалось иначе.

– Я должна была поговорить с вами. Я пришла сюда днем, так что другие не узнают…

Он отпустил ее руку, но лесенка была такой узкой, что они стояли на расстоянии объятия. Лидия отметила, что от тела Исидро не исходит ни тепла, ни запаха. В складках савана, правда, мерещился легкий запах старой крови. За исключением тех мгновений, когда он говорил, тело его хранило полную неподвижность. Ни дыхания, ни жеста.

Она поправила очки.

– Лорд Исидро… дон Симон… мне кажется, мой муж в опасности. Мне нужен ваш совет.

– Ваш муж, сударыня, получил все, что я мог дать ему. Мало того, я оставил его в живых… – Желто-зеленые глаза рассматривали ее отрешенно и холодно. Не кошачьи, но и не змеиные, эти глаза не могли принадлежать и человеку. Ресницы – белые, под стать волосам. – И вновь готов, позволив вам уйти отсюда, вернуть ему сокровище, которого он явно не заслуживает.

– Граф Эрнчестер работает на иностранное правительство.

Черты дона Симона Исидро не дрогнули. Лицо его, словнo бы выточенное из слоновой кости, не выразило ни гнева, ни презрения, оставшись задумчиво-умиротворенным.

Такое впечатление, что за несколько столетий он разучился испытывать сильные чувства. Голос также остался ровным и тихим. Дон Симон Ксавьер Христиан Морадо де ла Кадена Исидро был единственным вампиром, с кем довелось встретиться Лидии, и она невольно спрашивала себя: все ли они такие?

– Пройдите наверх.

Он вернул ей оружие и двинулся по темным и влажным ступеням каменной лестницы, высоко подняв керосиновую лампу. Видневшиеся из-под савана ноги были босы. Клубилось позолоченное желтым светом дыхание Лидии, а владелец безымянного дома, казалось, не чувствовал холода.

Четыре кота, материализовавшиеся в судомойне, замяукали, требуя еды, но Лидия обратила внимание, что ни один из них не рискнул приблизиться к вампиру на длину его руки. Исидро поставил лампу на стол и, коснувшись насосика, выровнял пламя. Было чрезвычайно трудно заметить, как и когда он движется. Отдельные и мгновенные зрительные образы не складывались воедино, как во сне. Вот порхнули белые руки рядом со стеклянным колпаком лампы, и вот уже вспыхнул газовый рожок, и мягкое его сияние обозначило небольшой ястребиный нос, длинный подбородок и тени в уголках рта. Исидро открыл ледник и, обратившись к котам по-испански, поставил им миски с мясом и молоком. Затем отступил подальше. Лишь после этого коты осмелились подобраться к еде.

– Откуда вы это узнали? – Он помог ей сесть в кресло, сам же расположился на краешке стола. Его английский был безупречен, если не считать легкой кастильской шепелявости и странно смещенных ударений. В постановке плеч Исидро и в том, как он держал голову, чувствовалось эхо давней привычки к тесным камзолам и пышным высоким воротникам.

Она протянула ему телеграмму, которую получила утром в понедельник с Гар дю Нор:

– Игнац Кароли, он…

– Я знаю, кто такой Игнац Кароли, – спокойно отозвался Исидро, и Лидии показалось, что вот так неподвижно он просидел на этом краешке стола уже лет сто.

Пальцами цвета слоновой кости вампир поднес бумагу к ноздрям, затем мягко провел ею по скуле, тронул нижней губой.

– Венгерский боярин, почитающий службу выше чести. Как и ваш супруг в свое время. Хотя, возможно, венгры и англичане вкладывают в эти слова разный смысл. Дипломат и шпион.

– Я ничего о нем не знала, – сказала Лидия. Страх ее отчасти прошел – по крайней мере Исидро готов был ее выслушать. – Только то, что Джеймс сообщил в телеграмме. Но имя это мне известно. Я нашла его в одном из списков, который составила год назад, когда пыталась найти врачей, вошедших в контакт с вампирами. Этот Кароли был упомянут в примечании к статье о докторе Бедфорде Фэйрпорте.

Дон Симон слегка склонил голову к плечу, став похожим на птицу альбиноса:

– Тот человек, что искал эликсир бессмертия?

– Следовательно, вы о нем слышали?

Вообще-то Фэйрпорт исследовал химические изменения крови и мозга, но определение Исидро показалось ей вдруг удивительно точным.

– Это было в одной из его ранних статей, – медленно продолжала она. – Году в восемьдесят шестом или восемьдесят седьмом он отправился в Австрию изучать крестьян-долгожителей. Так вот, частная лечебница, где он проводил исследования, принадлежала семейству Кароли, и приглашение исходило именно от Игнаца Кароли. В следующей статье Фэйрпорт благодарит его за финансовую поддержку. Затем фамилия Кароли исчезает и больше не упоминается. Я проверила.

– Больше всего меня изумляет то, что сам я ничего этого не читал. – Особого изумления в голосе Исидро Лидия, впрочем, не услышала. – Хотя подписываюсь на многие журналы, как вы уже, очевидно, заметили.

Лидия покраснела. Отчаянное и неизбежное проникновение в логово вампира обернулось вторжением в частный дом джентльмена.

– Я сожалею… – Она запнулась, но он, не обращая внимания на ее слова, указал на насосик с распылителем:

– Что это?

– О… – Лидия вынула из кармана пластырь и залепила носик. – Нитрат серебра. Можно достать в любой лаборатории. Я… Джеймс как-то раз упомянул, что в одном доме могут спать два или три вампира… Видите ли, я просто не знала, с кем встречусь…

Она боялась, что он посмеется над ней, поскольку такое оружие ей вряд ли бы помогло. Но вампир лишь обронил:

«Что ж, изобретательно», и, дотронувшись до насоса, тут же отвел пальцы. В бледном свете газового рожка Лидия видела, что мочки ушей Исидро проколоты на цыганский манер.

– Стало быть, Кароли финансирует этого Фэйрпорта?

– Думаю, да. – И Лидия протянула ему вторую телеграмму, пришедшую из Мюнхена. Телеграмму, заставившую ее спешно упаковывать чемоданы и, наскоро соврав что-то слугам, ехать в Лондон, чтобы найти там того, кто сидел сейчас перед ней на краешке стола, а самый маленький из его питомцев – гибкий дымчато-серый котик – терся об ее ноги.

Исидро взял вторую депешу.

ОТБЫЛ ИЗ ПАРИЖА ТЧК АДРЕС ЭППЛЕР В ЗАПИСНОЙ КНИЖКЕ

ДЖЕЙМС

– Здесь он более осторожен в выражениях. – Вампир вновь поднес бумагу к губам. – Вы заглянули в эту записную книжку?

– После того как расшифровала послание – да. – Лидия машинально нагнулась, чтобы погладить кота. Исидро сидел, обхватив обеими руками колено. Длинные ногти вампира обладали странным глянцевым блеском и выглядели более толстыми, чем человеческие. Похоже на хитин. Но прямо спросить джентльмена о химическом составе его ногтей, наверное, было бы крайне бестактно.

– Видите ли, «записная книжка» – это что-то вроде кода, – объяснила она. – Миссис Эпплер здесь вообще ни при чем, это мать одного из студентов Джеймса, проживающая в Ботли (примерно десять миль от Оксфорда). В записной книжке на букву «Е» она идет второй сверху. У Джеймса всегда при себе дубликат этой книжки. Существует простой шифр, когда каждая буква алфавита заменяется следующей по порядку. Я посмотрела страницу на «F», а там на второй строчке – венский адрес Фэйрпорта. Кстати, телеграмма отправлена из Мюнхена в час сорок дня во вторник.

– С той же легкостью вы нашли и меня?

Лидия запнулась, не решаясь лгать. Первый страх миновал, но опасность была еще велика. Она понимала, что, не умей Исидро располагать к себе людей, он бы умер от голода три столетия назад.

Главные страхи – еще впереди.

– Я знала про этот дом, – сказала она наконец. – В теории. Я составила список предполагаемых жилищ вампиров для Джеймса, когда он был… Ну, словом, работал на вас.

Легкая морщинка залегла в уголке рта, чуть заметно дрогнули ноздри.

– Стало быть, австрийская разведка завербовала Фэйрпорта еще тогда, – сказал Исидро. – Статью, где Кароли упоминается в качестве спонсора, они проморгали. Впрочем, это неудивительно, если учесть, что тогда творилось на Балканах и во Франции. А вот впоследствии Фэйрпорт, очевидно, уже и сам знал, что не стоит оглашать имя своего патрона.

– И это означает, – спокойно сказала Лидия, – что Джеймс сам идет в западню.

Исидро по-прежнему хранил неподвижность, телеграмма в его пальцах не шевельнулась ни разу. Но Лидия видела, как в глубине бледно-желтых глаз словно бы тасуется с невероятной быстротой карточная колода. «Вспоминает», – предположила она. Статьи Фэйрпорта на венгерском и румынском, его работы, касающиеся продления жизни, пребывание в той части мира, которую Джеймс называл колыбелью легенд о вампирах… Наконец он поднял голову и сказал:

– Подождите меня.

Лидия не увидела, как он вышел из кухни. Просто оказалась одна.

Она взглянула на, часы, не имея понятия, как долго ей придется ждать. Если бы она сама собиралась куда-нибудь в крайней спешке, то потратила бы на туалет, завивку и прочее два с половиной часа – время, которое ее супруг, истый мужчина, полагал потраченным попусту. По крайней мере Лидия знала свои возможности – в отличие от знакомых денди, полагавших, что могут привести себя в надлежащий, достойный вид всего за «одну секундочку».

Джеймс рассказывал ей (да она и сама убедилась в этом воочию), что вампиры способны двигаться с умопомрачительной быстротой. Однако мужчинам при сборах свойственно бесконечно перевязывать галстук и перекладывать из кармана в карман деньги, записные книжки, театральные билеты, словно от этого зависит их дальнейшее равновесие. Быть может, они и после смерти остаются такими же?

Двадцать пять минут – загадала она и прождала втрое больше, прежде чем Исидро возник снова. В пепельно-сером костюме он казался еще бледнее, нежели в белом саване.

– Идемте.

Глухие зловонные улочки и переулки, которыми он вел ее, были не освещены и полны скрытого движения. Должно быть, маршрут их не был прям, но убедиться в этом Лидия не могла, поскольку, стоило им выйти из дому, дон Симон забрал у нее очки. Кроме того, пока они шли, онтрижды или даже четырежды коснулся ее разума, и каждый раз она словно пробуждалась от сна уже на другой улице, в другом дворе. Вокруг шевелилась ночь, мерцали смутные огни пабов, слышалась брань на идиш, немецком и русском, худые бородатые люди толпились в дверных проемах и возле жаровень Те, что попадались навстречу, казалось, не замечали ни Лидию, ни дона Симона и тем не менее попешно уступали им дорогу.

Каждую вторую неделю Лидия отправлялась в Лондон работать в анатомичке Святого Луки, куда пропахшие карболкой и формалином фургоны доставляли тела точно таких же людей с коричневыми сломанными зубами, грязных, завшивленных, умерших от пневмонии или запущенной опухоли, – материал, на котором Лидия и ей подобные изучали с помощью ланцета сложную красоту мышц и нервов.

Впервые наблюдая этих людей живыми и в естественной среде обитания, Лидия испытала соблазн расспросить их о пище и условиях работы, что несомненно бы внесло заметный вклад в патологию. С другой стороны, она была очень рада, что находится под защитой Исидро.

Они пересекли дощатый мост. Туман был настолько густ, что снизу сквозь него почти не проглядывала вода. Сбоку проступили и канули темные очертания старинной церкви. Потом был мерзкий двор позади паба, пропахший тухлятиной и кошками. Хотя глаза уже привыкли к темноте, Лидия только и смогла увидеть, как порхнули мотыльками бледные руки, а дальше послышался лязг замка. Скрипнули петли. Исидро сказал: «Прибыли», – и они ступили в непроглядный мрак.

Чиркнула спичка, бросив шафранный свет на узкое лицо Исидро.

– Не бойтесь, крыс здесь нет. – Он зажег пару сальных свечей в двойном канделябре. Сквозь дыры в заплесневелых черных обоях виднелась кирпичная стена. – Подобно котам, они знают, кто мы такие. Знают они и о том, что хотя главная наша дичь – люди, кровь мы можем пить из любого живого существа. – Он поднял канделябр повыше. Сдвоенные тени закружились в причудливом танце. Исидро и Лидия направились к лестнице черного хода. – Антея и Эрнчестер редко спят сейчас в доме на Савой-Уок. Слишком много воспоминаний. Вообще-то она предпочитает охотиться поздней ночью, но, может бытъ, ушла к портнихе.

Пересекая зал (ободранный шелк на стенах, черные провалы дверей), Лидия снова взглянула на часы.

– Я полагала, портнихи работают по ночам только перед Рождеством…

– Одни расплачиваются деньгами, сударыня, другие – своим сном и досугом. Я, например, посещаю моего сапожника в полночь, и он всегда встречает меня с восторгом.

– Что вы ему говорите? – Лидия попробовала представить себе модистку своей тети Гарриет, принимающую клиента после семи (будь это хоть сама королева!), – и не смогла.

Исидро окинул ее взглядом светлых янтарных глаз:

– Я говорю ему, что не потерплю такой безвкусицы, как двухцветные ботинки и пуговицы, торчащие наружу. – Он остановился перед дверью. – Примерно так.

Мебели в помещении, как и в доме Исидро, было немного – и вся старая. Кровать с резным изножием стояла впритык к стене, обшитой ветхими деревянными панелями; покрывало выцвело под стать обоям на лестнице; у другой стены – платяной шкаф черного дерева, безнадежно загубленный, пятнистый, с пыльными завитками резьбы. Двери его были распахнуты. На кровати валялись нижние юбки, корсеты, чулки, огромное манто и два платья. Ни одно из них, по мнению Лидии, не годилось для путешествия, первое вышло из моды, второе было белое. Никакая нормальная женщина, будь она живой или мертвой, в поезде его носить не станет.

– Она ушла вслед за ним, – сказала Лидия, заглядывая в платяной шкаф. Там висели только вечерние платья из бархата и шелка, сильно декольтированные. Исидро вернул ей очки. Она открыла нижний ящик. Дорожной обуви там тоже не обнаружилось. – И собиралась она в спешке.

Лидия приостановилась, нахмурилась, надела очки. Зрение прояснилось, и стало заметно, что беспорядок вокруг ужасающий: из наспех задвинутых ящиков свисали рукава, шарфы, кончики платков.

– Здесь был обыск! – Исидро, незаметно улетучившийся в соседнюю комнату, возник снова. Казалось, он принюхиваегся. – Несколько дней назад сюда приходили живые. Я чувствую слабый запах их табака и крови. – Он осмотрел валяющиеся на кровати наряды. Цвет их, насколько могла Лидия различить в янтарном сиянии свечей, говорил о том, что владелица гардероба темноволоса. Все отличного качества: шведский хлопок, мелтоновская шерсть, итальянский шелк.

– Одни только ее вещи. – Рукой в серой перчатке Исидро поднял сорочку. – Его вещей нет. Мне это не нравится, мссис Эшер. – Он позволил шелку выскользнуть из пальцев. – Многие годы Эрнчестер был единственным смыслом существования Антеи. Она сильная натура, чего нельзя сказать о нем. Хрупок, как стекло.

– Может, это и было причиной? – Лидия отвлеклась от ящика, на дне которого лежали заколка слоновой кости и ножницы. Все остальное отсутствовало: гребни, щетки, зеркальца. Соседний ящик был выдвинут. Там, подобно мертвым паукам, лежали перчатки самых разных расцветок.

Исидро приподнял бровь.

Лидия продолжила с сомнением:

– Может, он от нее сбежал?

– Ища убежища за границей, в Австрийской империи? – Он обогнул угол кровати, коснулся вмятины на пыльном покрывале, и ноздри его вздрогнули вновь, улавливая тончайшие запахи. – Не думаю. Она любила его, берегла. Она была для него всем. – Он помедлил, отвернулся; лицо – бесстрастное, как и голос. – Бывает, правда, что любят и ненавидят одновременно. Это то… – Снова помедлил, поколебался – и закончил: – То, что я никогда не понимал, будучи живым. Она встретила его взгляд, но не ответила.

Спустя некоторое время он сказал:

– Почтовый на Кале отбывает от Черинг-Кросс в девять. Сомневаюсь, чтобы мы успели собраться до этого времени. Так что встречаемся завтра в восемь на платформе: вы и ваша служанка. А я предварительно телеграфирую в Париж…

– Я не возьму с собой служанку, – возмущенно сказала Лидия.

Брови Исидро приподнялись вновь, бесцветные на бесцветном лице:

– Она не узнает, кто я такой. Просто случайный попутчик.

– Нет.

– Миссис Эшер…

– Тут не о чем спорить, дон Симон. – Мысль о путешествии в Вену с попутчиком-вампиром была страшна сама по себе. Но подвергать такой же опасности еще и ни в чем не повинную Элен… – Я пришла к вам за советом относительно вампиров, в частности – относительно лорда Эрнчестера. И не услышала пока что ничего конкретного. – Ей показалось, что в глубине светлых янтарных глаз вспыхнуло раздражение, но, к своему удивлению, страха она не почувствовала. – И я не возьму с собой никого – тем более женщину, которая служит у меня вот уже пятнадцать лет, – даже не предупредив о предстоящей опасности. Нет, это невозможно.

– Порядочные женщины не путешествуют в одиночестве.

– Чепуха! Моя подруга Джосетта Байерли всегда ездит одна – и…

– А вы одна не поедете. – Голос Исидро не стал громче, но Лидию словно обдало ледяной волной. – В мои времена из дому в одиночестве выходили только крестьянки да уличные женщины.

– Ну, если бы сейчас вдоль дороги от Лондона до Кале бродили шайки разбойников и наемных солдат, я бы, конечно, прислушалась к вашему совету…

– Перестаньте говорить глупости. Кароли опаснее любой шайки, не говоря уже об Эрнчестере.

– Это вы говорите глупости, – огрызнулась Лидия, хотя в глубине души сознавала, что он прав. – Сейчас двадцатое столетие, а не семнадцатое. Я с благодарностью приму любой ваш совет…

– Советы мало помогут вам против Кароли и Эрнчестера. Если вы хотите уберечь вашего мужа от опасности, вы должны ехать со мной. Я же отправляюсь с вами, чтобы предостеречь Чарльза от того, что он затеял, каковы бы ни были его мотивы. Лидия молчала, обессиленная одной только мыслью о предстоящей поездке.

– Если это ваш долг, – медленно произнесла она. – Спасибо… но я не возьму служанку в путешествие, где она может встретиться с Эрнчестером или догадаться, кто вы такой. Это вполне вероятно, – добавила Лидия. – Элен весьма любопытна и гораздо умнее, чем кажется. Я не могу с ней так поступить.

– Наймите кого-нибудь специально для путешествия.

– Чтобы вы ее потом убили, когда все кончится? И меня заодно? – добавила она, холодея при мысли о таком исходе. Лидия и так уже слишком много знала. Одно только ее вторжение в логово вампира грозило нарушить границы, тщательно обговоренные Джеймсом и Исидро год назад в доме на Харли-стрит – ныне сгоревшем.

«Ему нужен живой попутчик, – подумала она. – Кто–нибудь способный позаботиться о его дневном укрытии. Кто–нибудь настолько знающий Джеймса, чтобы выследить его… и таким образом выйти на Кароли с Эрнчестером».

Она сказала Элен и миссис Граймс, что едет в гости к кузине. Значит, ее хватятся только через неделю.

– Вам не стоит бояться меня, сударыня, – медленно проговорил вампир. – Не стоит бояться и за попутчицу – во всяком случае, до тех пор, пока она не начнет совать нос куда не следует.

– Нет.

Джеймс рассказывал ей о способности вампиров овладевать разумом живых людей, о холодной стискивающей мозг хватке. Но с ее помощью можно было лишь отвлечь внимание, сбить с мысли. Изменить решение таким образом не заставишь. И Лидия видела, что Исидро тоже это понимает.

– Коль скоро мы собираемся странствовать вместе, я просто не могу допустить, чтобы вы путешествовали подобно гулящей девке, – сказал он. – Полагаю, ваш супруг согласился бы со мной.

– Это его дело, согласился бы он или нет, – сказала Лидия. – Я же скорее соглашусь выглядеть гулящей девкой, чем предать доверившегося мне человека. Если это вам не подходит – хорошо, я обойдусь без вашей помощи.

Исидро склонился и поцеловал ей руку. Губы его были – как шелк в морозную ночь.

– Что ж, доброго пути, сударыня. И доброго исхода вашей встречи с неумершим.

С чувством внезапного пробуждения она обнаружила, что осталась одна.

* * *

Было довольно поздно, когда Лидия выбралась из этого совершенно незнакомого района Лондона. Хотя туман сгустился, а ночь стала еще холодней, на улицах было полно народу. В основном это были иностранные рабочие, направляющиеся в изобилующие здесь веселые дома, и матросы, словно бы задавшиеся целью подтвердить мысль Исидро о том, что в одиночестве гуляют только уличные девки. Впрочем, многие услышанные Лидией слова были ей просто непонятны. Суфражистские идеи Джозетты сюда еще явно не проникли. Надо будет ей как-нибудь об этом сказать.

Как Лидия и подозревала, река обнаружилась неподалеку. На широкой освещенной электрическими фонарями набережной она остановила кеб и велела ехать в небольшую гостиницу близ музея, где оставила свой багаж.

Уже в номере Лидия решила, переодеваясь, что скорее рада, нежели огорчена утратой такого спутника, как Исидро. Многие путешествовали в одиночку, почему бы не последовать их примеру? Взгляды Исидро отдавали антиквариатом, в то время как мир вокруг был полон полисменов, портье, гидов, кебменов, туристических бюро, отелей с прекрасным обслуживанием. Магазинов, наконец, если в спешке забудешь что–нибудь захватить. Отсутствие служанки, конечно же, создаст определенные неудобство, но в крайнем случае можно будет воспользоваться услугами горничной в отеле.

Непохоже, чтобы Лидия встретилась с Джеймсом до того, как прибудет в Вену. Оставалось надеяться, что, будучи человеком профессионально осторожным, он воздержится от немедленных действий и не будет слишком откровенен с перевербованным агентом (если тот, конечно, перевербован). В крайнем случае Лидия даст знать тамошнему представителю Департамента, что Джеймса надо искать в клинике доктора Фэйрпорта, расположенной в Венском лесу.

Если представитель Департамента сам не перевербован.

Судя по рассказам Джеймса, такое было вполне возможно.

В очередной раз преодолев чувство паники, она осмотрела свой собранный за одну ночь багаж: пеньюар, две пары комнатных туфель, еще одна пара – изящная, но менее удобная, розовая вода и глицерин для рук, прославляемая тетей Гарриет ананасовая вода против морщин, оправленная серебром щетка для волос, гребень, зубная щетка, маникюрный набор, щипцы для завивки, заколки, нижнее белье, корсеты, юбки, серебряные ножи, заточенные настолько, насколько можно вообще заточить серебро, и револьвер тридцать восьмого калибра, заряженный серебряными пулями.

Укладывая все это рядом с тальком, рисовой пудрой, румянами, лосьонами и духами, Лидия чувствовала себя героиней дешевого романа – из тех, что выходят в бумажных обложках.

Еще тут была рыночная корзинка, приобретенная в Ковент-Гарден и содержащая косицу чеснока, пакетики аконита и боярышника, ветки шиповника и осиновый колышек. Лидия разложила это все на подушке, а частью развесила на единственном окошке холодной спальни (остановиться в другом, более приличном отеле, она не решилась, боясь столкнуться с людьми, знакомыми с ее семейством).

Раздетая и непричесанная, она задумалась, не предложить ли кому-нибудь из подруг составить ей компанию.

Джосетта разбирается в политике и ничего не боится, зато, где бы ни оказалась, яростно добивается собственного ареста за суфражистские взгляды и терпеть не может законы. Другая близкая подруга, Энн Грешелм, умнее и рассудительнее Джосетты, но она сейчас читает лекции студентам, да и со здоровьем у нее неважно. Кроме того, Лидия была почему-то уверена, чтo любой другой вампир на месте Исидро не оставил бы в живых того, кто хотя бы заподозрил о существовании ночных охотников. Выдать этот секрет Джосетте или Энн означало подвергнуть их такой же опасности.

Снова пойти к Исидро и согласиться ехать вместе с ним? Он опять потребует взять с собой Элен…

Лидия вздохнула, засунула револьвер под подушку и провалилась в сон – среди скомканных одеял, расписаний поездов и путеводителей по восточной Австрии.

Запах чеснока… – подумала она уже во сне. – Чеснок… дом в тумане…

* * *

Она стояла на террасе высокого особняка, наполовину деревянного, наполовину каменного. По одну руку от нее располагался облитый луною сад, по другую – светились мозаичные цветные окна. Заглянув в одно из них, она увидела затянутых в бархат придворных и мягкое сияние алмазов времен царствования Елизаветы. Там танцевали. Лидия слышала нежную замысловатую музыку. Мужчины носили маленькие «шекспировские» бородки и выглядели довольно забавно в тесных чулках и подбитых ватой оливково-зеленых камзолах. Женщины щеголяли юбками размером с кухонный стол и стоячими злато кружевными воротниками.

Женщину, стоящую у окна, Лидия заметила, потому что на ней было вполне современное платье из коричневой саржи – словно бы с чужого плеча. Лицо у незнакомки было открытое, с чуть скошенным подбородком, обильные вьющиеся волосы рассыпаны по узким плечам. Стоило, однако, Лидии присмотреться, как выяснилось, что одеяние женщины вполне соответствует елизаветинским временам. Наряд служанки или бедной родственницы. Маленькая рука теребила агатовую пуговку на рукаве.

Потом Исидро произнес – очень мягко:

– Вы полагаете, они так бы танцевали, будь их одежда более удобна?

Его голос был столь тихим, что Лидия удивилась, как она вообще может расслышать его сквозь музыку и сквозь стекло. Дон Симон стоял рядом с женщиной в коричневом платье. Его черный бархатный камзол, открытые туфли и чулки с подвязками у колена шли ему больше, чем всем прочим; светлые волосы казались в таком освещении темнее, чем обычно, и приобрели медовый оттенок. Девушка ответила неслышно, но ответ ее заставил дона Симона рассмеяться. Неужели она не видит? – в ужасе подумала Лидия. – Не понимает, кто он такой?

Какое-то время они стояли плечом к плечу, разглядывая фантастически одетых танцоров, – девушка и вампир. Затем сон изменился, поплыл. Она снова увидела этих двоих, но уже в другом саду (высокие цветники, фигурно постриженные кустарники), где он кружил ее в вальсе при свете луны под слепыми взглядами мраморных богов. И их поцелуй – позже, в сводчатом проходе меж двумя домами, построенными на мосту, и красный свет факелов отражался в глазах Исидро. Через другое окно (два окна, потому что Лидия находилась в темном доме напротив) она видела, как та же девушка, но уже в домашнем наряде, склоняется над лежащим на растерзанной кровати доном Симоном, в груди которого торчит клинок (рана для человека – смертельная). Исидро шевельнул рукой, и девушка припала губами к его губам.

– Ты не похожа на других, – услышала Лидия, оказавшись перед окном, за которым вновь звучали скрипки и раздавался смех танцующих придворных. «Версаль?» – предположила она, исходя из покроя темно-сливового шелкового одеяния Исидро. – Как я бесконечно устал от них! Я и не думал, что встречу такую женщину, как ты. – И он поднес руку девушки к губам. – Мы знали друг друга, мы любили друг друга – когда-то, в бесконечно далеком прошлом. – Он закутал девушку в тяжелый бархатный плащ. Они стояли в зимнем лесу, и луна сияла на синих снегах. Волосы девушки были растрепаны, одежда разорвана. Лидия знала, что Исидро выручил ее из беды, о чем свидетельствовал и мужской труп, лежащий в овраге на берегу скованного льдом ручья. Ногам стало холодно. Стоя за деревом по колено в снежной хляби, Лидия чувствовала, как, намокая, тяжелеют ее юбки.

Девушка в коричневом – на ней, как и раньше, было коричневое платье со вздутыми рукавами и широким воротником, – прошептала:

– Я помню, Симон, я помню… все… – И их губы встретились.

Нет! – крикнула Лидия – и хотя дыхание ее заклубилось в лунном морозном воздухе, звука не было. – Он лжет тебе! Он собирается убить тебя! Ужаснувшись, она хотела подбежать к ним, но черные сучья вцепились в юбку и не пустили. Она попыталась освободиться, ветки ломались в пальцах, как мертвые насекомые. Она проснулась, сжимая ветку шиповника, что лежала радом с ней на подушке.

* * *

Лидия отправилась в Париж двухчасовым поездом. Даже после того как странная путаница романтических интерлюдий в лунном свете исчезла из ее сновидений, проснулась она с ледяным ощущением, что стройная желтоглазая тень поджидает ее за дверью. Поднявшись, Лидия приняла ванну, оделась, собрала вещи, привела себя в порядок (все это без помощи служанки), после чего выяснилось, что на утренний поезд она не успевает. «Никогда больше не буду останавливаться в таких отелях, – подумала она. – Лучше уж случайно столкнуться с кем-нибудь из родственников!»

В Париж она прибыла в девять, но в связи с усталостью и головной болью решила пропустить поезд на Вену, который отходил в час тридцать от другого вокзала, и остановилась в отеле «Санкт-Петербург»,

В Париж Лидию вывозили еще в детстве, а в последнее время она часто приезжала сюда на медицинские конференции. Хорошо владела французским и знала, как себя здесь вести. Возможно, что путешествие окажется не таким страшным, как ей представлялось, поскольку Лидия все привыкла делать методично, шаг за шагом, как в анатомичке.

Спала она плохо, вновь снились девушка в коричневом и дон Исидро. То он спасал ее от гвардейцев кардинала, то они целовались под полной луной в пустынях Марокко. Проснувшись в темноте, Лидия лежала, натянув одеяло до подбородка, смотрела на проникший сквозь щель жалюзи свет электрического фонаря, слушала голоса, доносящиеся из кафе внизу, и гадала, где сейчас находится Джеймс и все ли с ним в порядке. По улице прокатил молочный фургон – и она уснула.

Венский экспресс отправлялся в семь тридцать, так что у Лидии оставалась достаточно времени не только на сборы, но и чтобы заглянуть в магазины.

Она намазывала маслом круассан в почти пустом обеденном зале, размышляя о патологии ногтей дона Симона Исидро, когда услышала мурлыканье официанта «Б'нжур, м'мзель», – и, подняв глаза, увидела входящую в зал даму. На таком расстоянии и без помощи очков Лидия не могла разглядеть лица вошедшей, но в целом женщина произвела на нее впечатление безобидного создания; довольно высокая, чуть сутулая, она двигалась несколько робко, словно чувствуя себя иностранкой в своей родной стране.

И Лидии вдруг почудилось, что где-то она ее уже видела. Женщина приблизилась, размытые черты обрели ясность, и Лидия наконец поняла, в чем дело.

На женщине было коричневое платье со вздутыми рукавами и широким воротником, какие носили в девяностых. Лидия поставила чашку на стол.

– Миссис Эшер? – Женщина остановилась возле ее столика, неловко сцепив руки в перчатках. С виду ей было примерно двадцать три года, и она казалась несколько более неуклюжей, чем в сновидениях. И еще на ней было пенсне. – Дон Симон сказал мне, что я смогу вас найти здесь.

4

В те дни, когда Эшер работал в Вене, в моде был вальс из балета Чайковского «Щелкунчик». Убаюкиваемый перестуком вагонных колес, Эшер слышал его вновь и, прикрыв глаза, мысленно переносился вослед за мелодией в освещенное мягким светом газовых рожков кафе «Нью-Йорк». Карнавальный сезон, искрящийся снег на мостовой, а вокруг – оживленный говор на французском, итальянском, немецком. Светские сплетни и споры о психоанализе, музыке, политике и кто кому наставил рога. Тринадцать лет назад…

Матроны в масках и карнавальных костюмах, ищущие острых ощущений; офицеры в мундирах, бряцающие саблями и шпорами.

Франсуаза.

– Здесь все кем-то притворяются, – сказала она в ту ночь, когда они направлялись в кафе после бала в честь Святого Валентина, данного ее братом, и Джеймс осознал, что эти слова в первую очередь ему следует отнести к самому себе.

Несмотря на тридцатипятилетний возраст, худощавое лицо и почти шесть футов роста, что-то в ней завораживало мужчин. Ее брат был директором крупнейшего венского банка, владельцем поместий, виноградников и кварталов в Седьмом округе. Его жена, младшая дочь барона, в течение многих лет пыталась найти Франсуазе мужа из дипломатов.

Эшер часто задавал себе вопрос: выйдет ли она когда–либо замуж? Поверит ли какому-нибудь другому мужчине?

– Люди просиживают в таких кафе целыми днями, пьют кофе, читают газеты, разглядывают прохожих. – Она грациозно пожала плечом, усмешка ее была печальна. Смуглолицая. Изумруды в ее серьгах искрились в тон глазам. – Со стороны это выглядит очень мило, но на самом деле большинство из них обитают в тесных однокомнатных квартирах и сбегают сюда от семейных сцен, кухонного чада и грязных пеленок. Мы здесь в Вене тонко различаем титулы, соблюдаем правила хорошего тона, а вокруг словенцы, сербы, чехи, молдаване, мусульмане требуют, чтобы у них были свои школы, свой язык, свои государства. Они бросают бомбы, стреляют, учиняют мятежи, зовут на помощь Россию, Англию, кого угодно, кто бы помог им освободиться.

Ее большая рука в длинной перчатке цвета слоновой кости метнулась, словно пытаясь сорвать невидимую завесу. Эшер познакомился с Франсуазой на балу Двенадцатой ночи. Он предстал перед ней тогда в привычном облике профессора-фольклориста. Фольклор был всегда популярен в Вене, особенно экзотический, чудесные истории о японских оборотнях или китайских феях. Но Эшер, часто встречаясь с вышеупомянутыми сербами, чехами и молдаванами, был так же неплохо осведомлен о бомбах, мятежах и планах отделения от Австрии.

Ему не нужно было встречаться с Франсуазой еще раз. Но он встретился.

– Когда мы жалуемся, – продолжала она, – это вовсе не жалобы. Когда мы всхлипываем, это еще не означает, что нам больно. Танцуем – не для веселья. «Да» не означает «да», «нет» редко означает «нет». Дворцы, которые вы видите, на самом деле не дворцы, и каждый толкует о чем угодно, только не о том, что его действительно интересует. – Она взглянула на него, слегка нахмурив темные брови и как бы не решаясь о чем-то спросить. – И мы вечно сомневаемся, что перед нами: лицо или маска.

Эшер глядел в ее светло-зеленые глаза и не знал, что ответить.

Я просил тебя на прошлой неделе выяснить, кто из знакомых тебе офицеров особенно глубоко влез в долги.

Я прибыл сюда за сведениями, которые погубят твою страну, твоих родных и близких.

Мне кажется, я люблю тебя.

Он и сам бы не смог сказать, когда это случилось.

Маски упали. Эшер и Франсуаза глядели друг другу в глаза. Но даже теперь, вспоминая все это в полудреме, он нe знал, что ей сказать.

Франсуаза улыбнулась, снова надев маску любезности.

– Вальс цветов, – сказала она. – Вы танцуете?

Он не должен был возвращаться в Вену.

Эшер заставил себя проснуться. Спать было рано. Сзади в синей мгле еще мерцали огни Парижа. Он прихлебывал черный кофе, принесенный проводником. Отдельное купе было дорогим удовольствием. В кармане вновь оставалось не более пяти фунтов.

Однако в экспрессе Париж-Вена ему следовало ехать только первым классом, чтобы чувствовать себя в относительной безопасности и иметь доступ к вагону, в котором могли находиться Кароли и Эрнчестер. Неизвестно, суждено ли ему проснуться следующим утром.

Кароли.

Здесь все кем-то притворяются.

На другом карнавальном вечере Кароли, помнится, прервал танец с одной из самых богатых наследниц Вены, чтобы выбежать на улицу и запретить извозчику хлестать упавшую лошадь.

– Впечатляюще, – заметила Франсуаза и, когда Эшер поднял бровь, пояснила: – Если обратили внимание, он ведет себя так, только когда на него смотрят.

Эшер давно обратил на это внимание, но он не предполагал, что это заметила и Франсуаза.

Он не успел дать телеграмму Лидии. Как и Стритхэму – о смерти Картера.

Стритхэм покидает офис ровно в семь и приходит утром на службу не ранее двадцати минут одиннадцатого. Лишь бы он завтра не изменил этой своей привычке!

Стоило заснуть, как привиделась выгнувшаяся в кресле рыжеволосая проститутка. Она хрипела и била ногами, прощаясь с жизнью.

Потом – изъеденное крысами лицо Крамера. Пугающие сновидения засасывали, увлекали во тьму. Я уже бывал в этой комнате, – подумал он. – Когда? За плотно занавешенными окнами слышался шум проливного дождя. Раньше комната была обставлена, теперь же из мебели в ней остался один лишь стол, залитый воском свеч, сгоревших почти до конца. Их нарциссовый свет ощупывал бархатное одеяние, наброшенное на край стола, и мерцал на драгоценных камнях прячущейся в складках бархата диадемы. Сон был похож на воспоминание. Чувствовалось, что за окнами глубокая ночь.

Женщина, неподвижно лежащая на желтом мраморном полу возле стола, подобно второму одеянию, брошенному небрежным слугой, была черноволоса, ее растрепанные локоны, тронутые бликами свечей, обретали оттенок корицы.

– Антея… – Другая женщина пересекла комнату, пройдя в каком-нибудь шаге от Эшера. – Антея, ты должна лечь в постель.

Даже во сне Эшер отметил удлиненность гласных звуков в ее речи и машинально подумал: «Конец семнадцатого столетия…» Вошедшая была в черном. На фоне кружев ее лицо казалось безжизненным. Глаза – красные, припухшие.

– Уже далеко за полночь. – Она с шорохом опустилась на колени и тронула руку лежащей.

– Как он мог умереть? – В ясном, низковатом для женщины голосе не было слышно слез, в нем звучало лишь усталое недоумение. – Я не… не чувствую его. Неужели я поднимусь сейчас по лестнице, а он на ждет меня там, наверху? – Лежащая приподняла голову, как пьяная. И хотя от Эшера ее отделяло футов двадцать, он увидел ее глаза цвета осенней дубовой листвы, устилающей дно пруда.

– Я чувствовала то же самое, когда умер мой Эндрю. – Вторая женщина помогла ей подняться с пола. Антея держалась на ногах нетвердо, высокая и прекрасная – даже в сбившемся смятом наряде. – Поверь мне, дорогая, он мертв.

Медленно, как старуха, Антея двинулась к столу и тронула бархатный покров, на котором раньше, как догадался Эшер, стоял гроб. Голос ее стал совсем ребячьим:

– Не знаю, что я теперь буду без него делать.

Она повернулась и вышла из комнаты, как бы не замечая своей подруги, следовавшей за ней по пятам. Эшера она не увидела, хотя прошла так близко от него, что коснулась его ног краешком платья. Ее сброшенная вуаль осталась лежать на полу подобно черной розе. –

– Стеффи, дорогой, ты невыносим со своей ревностью!

Эшер проснулся. В глаза бил солнечный свет, шея затекла, покачивание вагона отдавалось в костях. Он сел, слушая, как Стеффи (кем бы он ни был), ворча что-то на берлинском диалекте, удаляется вместе со своей венской подружкой по коридору в сторону ресторана. Эшер дотянулся и выключил электрический светильник, затем нажал кнопку звонка. Велел явившемуся проводнику принести воду для бритья, сопроводил просьбу чаевыми (непозволительная в его положении роскошь) и осведомился, который час.

– Десять утра по венскому времени, сэр, – ответил тот по-французски с итальянским акцентом. – В Париже – девять. Местное время, насколько я могу судить, – четверть десятого.

Эшер был слишком измотан вчера, чтобы перевести часы на венское время, и сделал это сейчас.

– Когда здесь можно позавтракать?

– Сразу, как только вы побреетесь, мсье. – Проводник коснулся козырька. «Венецианец», – предположил Эшер. Смуглый, держится с изяществом, свойственным даже старикам в этой древней республике. – Я сам обслужу мсье.

Эшер вручил ему еще два франка серебром. Должно быть, в карманах проводника венского экспресса найдутся и доллары, и пиастры.

– Не могли бы вы выяснить: тот венгерский джентльмен, что едет вместе с англичанином, все еще сидит в ресторане? Но только, – добавил он, поднимая руку, – не привлекая его внимания.

Темные итальянские глаза просияли интересом, и Эшер добавил еще один франк.

– Семейные дела, – пояснил он.

– А! – Итальянец понимающе кивнул. – В том купе, где едуг венгр и англичанин, свет горел всю ночь, но чем они там занимались, сказать не могу – шторка была задернута. Но они не вызвали меня утром, а когда я зашел навести порядок в купе, постели были не тронуты. – Он выразительно посмотрел на несмятую постель Эшера. Вчера вечером Джеймс сразу же заперся изнутри, и если этот человек стучался в его купе, то он его просто не слышал.

Вскоре проводник, которого, по его словам, звали Джузеппе, принес горячей воды, поднос с завтраком и известие, что венгерский герр Фекетело покинул ресторан. Покончив с едой, Эшер прогулялся по коридору, надеясь, что Кароли, подобно своему попутчику, будет отсыпаться весь день. Его собственное купе находилось рядом с гармошкой перехода в вагон-ресторан. Купе, занимаемое Кароли и Эрнчестером, было в самом конце поезда, а следующим, как заметил Эшер, шел багажный вагон.

Он был опечатан, но Джеймс сам часто имел дело с дубликатами ключей, вдобавок был осведомлен о физических возможностях вампиров, поэтому прекрасно сознавал, что для Эрнчестера это – не преграда.

Эшер передал Джузеппе еще несколько франков из своего скудного бюджета, велев ему точно так же принести на подносе и ленч. И все же было гораздо приятнее путешествовать по Европе таким способом, нежели блуждать в Альпах с пулей в плече, с номерами компрометирующих счетов швейцарского банка в кармане и с Кароли за спиной. В Мюнхене экспресс сделал полуторачасовую остановку, к составу добавили два вагона второго класса и спальный вагон, следующий из Берлина. Эшер рискнул сбегать на телеграф и отбить две депеши: одну Лидии – об изменившихся планах, другую Стритхэму – о смерти его агента.

Он до сих пор был в бешенстве, причем не столько из–за Кароли с Эрнчестером, сколько из-за Стритхэма, отрядившего на столь опасное задание самого неподготовленного из своих людей.

Пересекши огромное пространство вокзала, накрытое стеклянным потолком, сквозь который просеивался серый свет ненастного дня, Эшер пытался вспомнить, кто был начальником венского отделения. По крайней мере Фэйрпорт должен был еще находиться в Вене, занимаясь между делом омолаживанием богатых пациентов, – суетливый, застенчивый, болезненный, в неизменных нитяных перчатках и с фанатическим блеском бледно-голубых глаз.

Эшер улыбнулся, вспомнив три дня, которые он провел с этим забавным ипохондриком, сопровождая его в отдаленное чешское селение, гае Фэйрпорт собирался побеседовать с крестьянами, заставшими в живых своих прадедов и прабабок, а сам Эшер намеревался исследовать местные варианты глагола byti или biti. Ну и заодно взглянуть на ведущую в Саксонию лесную дорогу, которую не к добру решили отремонтировать и расширить, причем за берлинские денежки. Старик ни разу не снял перчаток в течение всего путешествия, пил согретую воду из родников, ибо это благоприятно сказывалось на его печени, и употреблял только свою особую пищу. Местные крестьяне лишь трясли головами и называли его промеж собой «постирушкой» и «английской бабушкой», а владелец постоялого двора отвел Эшера в сторонку и вполне серьезно спросил, неужели в городе (имелась в виду Вена) нет докторов, которые бы вылечили беднягу. Было крайне сложно объяснить ему, что «английская бабушка» и есть такой доктор.

Эшер усмехнулся этим своим воспоминаниям и возвратился в купе, чувствуя, что пока у него все складывается неплохо. Кроме отправки телеграмм, он еще купил «Нойе-Фрайе–Прессе» и две детские игрушки: медведя, который, будучи заведен с помощью ключа, бил в литавры, и ослика, умеющего ходить по наклонной плоскости. Обоих он привел в действие на столе и наблюдал за ними с мрачным удовлетворением.

Другие пассажиры возвращались в вагоны, отягощенные новыми книгами, журналами, газетами, сладостями и печеньем. Через окно он увидел мужчину, который скорее всего был тем самым ревнивым Стеффи, и его фееподобную венскую подружку с охапкой свежих цветов, улыбающуюся людской способности поверить в то, во что им хочется верить.

Были там и прекрасная вдова в безукоризненном одеянии, сопровождаемая девушкой с коровьими глазами и тремя черными маленькими французскими бульдогами, седобородый джентльмен с лицом воина-монаха и с ним юноша (не то внук, не то слуга). Кароли, чисто выбритый, свежий, с зимней розой в петлице, прогуливался по платформе, приостанавливаясь и вежливо приподнимая шляпу, когда бедно одетые девчушки предлагали ему купить орехов. Интересно, нашла полиция тело задушенной им проститутки?

Почему Эрнчестер ?

Поезд уже тронулся, а Эшер все еще ломал над этим голову.

Почему вообще англичанин? Значит ли это, что венские вампиры отказались сотрудничать с австрийскими властями? Это, кстати, вполне вероятно. Жители Вены, насколько было известно Эшеру, отличались неисправимым легкомыслием, полагая вслед за окружающими их чехами, венграми, сербами, молдаванами, венецианцами, что император, которому они вынуждены служить, – не более чем старое пугало.

И все равно, чтобы там ни обещало правительство, вампиры сотрудничать с ним не станут. За семнадцать лет шпионской деятельности Эшер узнал, как правительство (какое угодно) держит слово.

Кроме того, это не объясняет, почему был затребован именно английский вампир. Почему не французский, не германский?

Или тоже уже затребованы? Эшер замер, представив багажный отсек, уставленный гробами, и вагон-ресторан, где за каждым столиком белеют меловые лица вампиров.

Если дела обстоят именно так, какого черта он вообще едет в Вену? Спихнуть эту проблему на руки того, кто заведует сейчас тамошним отделением? Послать на смерть очередного желторотого новичка?

Он откинул койку, разделся и вновь уснул, чтобы очнуться с тем давним знакомым чувством, будто сознания его только что коснулось сознание вампира. Из коридора сквозь задернутую шторку внутрь проникал один-единственный луч. Купе – одноместное, даже если кто-то проник сюда снаружи, спрятаться ему негде. Эшер припал к дверному окошку, отвел шторку, скосил глаз.

Кароли и Эрнчестер прогуливались по коридору. Кароли вел беседу, плавно помахивая рукой в белой перчатке, Эрнчестер по обыкновению не жестикулировал вообще.

– Поймите, что просидеть всю поездку в купе было бы по меньшей мере подозрительно. Сплетни проводников…

– Не вижу, в какой степени нас должна касаться болтовня прислуги. – Голос Эрнчестера был негромким, произношение – несколько старомодным. Кто же еще из знакомых Эшера изъяснялся в подобной манере? – В этом «поезде» (граф выговорил слово «поезд», как иностранное) мною никто не заинтересуется. Если мы, как вы утверждаете, вскоре прибудем в Вену…

Голоса их, удалившись, смолкли. Эшер поднес свои часы к полоске света. Шесть тридцать по венскому времени. Кароли, надо понимать, только что освободил Эрнчестера из багажного вагона, распечатав и вновь опечатав дверь. Слабое касание сознания вампира Эшер ощутил, пробуждаясь. В ночи за внешним окном смутно голубели Альпы.

Быстро одевшись, он выскользнул в коридор и прислушался к голосам в соседних купе. Там царила тишина. «Ушли ужинать», – предположил он. Замок в купе Кароли быстро поддался инструменту, сооруженному Эшером из игрушечных внутренностей ослика и медведя. Осмотр он провел со всей тщательностью, понимая, что Кароли ничего важного на виду держать не будет. Ни блокнота, ни писем, ни адресов. Небольшая сумма серебром в саквояже, вскрытом с помощью шпильки, примерно две сотни флоринов ассигнациями и пара дюжин печатей для багажных вагонов.

Под фальшивым дном обнаружилось десять ящичков из лощеного дерева, таивших в себе слепки ключей не от одного багажного вагона. Коллекцию эту Эшер присвоил, надеясь, что Кароли обнаружит пропажу только в Вене.

Саквояж также содержал две сложенные в несколько раз страницы частных объявлений лондонской «Таймс», взять которые Эшер не осмелился, а чтобы изучить их на месте, времени уже не оставалось. Он запомнил даты и, сложив все как былo, вновь поставил саквояж на бархатное сиденье.

На столе стояли дорожные шахматы – очевидно, попутчики коротали время за игрой. Старомодное пальто Эрнчестера мирно висело рядом с широкополым пальто Кароли. На всякий случай Эшер проверил карманы обоих.

Возвратившись в свое купе, он вызвал звонком проводника и, заказав ужин, расстался еще с парой франков.

– Здесь можно раздобыть английскую «Таймс»?

– Разумеется, сэр, – сказал Джузеппе, оскорбленный в лучших своих чувствах. – К услугам пассажиров первого класса – свежий номер любой газеты.

– А как насчет номера за прошлую субботу? Или даже, возможно, пятницу?

– Хм… Ну, тут я не знаю, мсье. Но я могу посмотреть в купе проводников…

– Разумно, – сказал Эшер. – Причем целый номер мне ни к чему. Только страница частных объявлений. – Приподняв бровь, он многозначительно взглянул на Джузеппе, и тот исчез с видом опьггного международного интригана.

А может, он и был таковым. Обстановка к тому располагала. Во всяком случае, вернулся Джузеппе с изъятой у буфетчика скомканной страницей субботних объявлений, и Эшер в течение часа изучал добычу в поисках послания, содержащего место и время встречи вампира с венгром.

Олюмсиз-бей – Парадное крыльцо Британского музея, 7. Юмитсиз.

Эшер прочел это дважды, прежде чем сообразил, что искомое найдено.

«Олюмсиз» по-турецки означает «бессмертный» или, может быть, «неумерший». «Юмитсиз» – лишенный надежды или, возможно, «жаждущий надежды» (по-английски – «уонт-хоуп»). Именно так звучит одна из родовых фамилий графа Эрнчестера, под которой, кстати, Чарльз Фаррен прожил много лет.

Странно. Почему турецкий? – Эшер сложил страницу и бросил ее в раскрытый саквояж. – Неумерший лорд. Лишенный надежды. Жаждущий надежды. Уонтхоуп. Бессмертный лорд…

Теперь было очевидно, как Эрнчестер и Кароли поддерживали связь. Не исключено, что и другие лондонские вампиры, читая «Таймс», могли наткнуться на это объявление, и вряд ли бы оно им понравилось. Владеет ли Гриппен, Мастер лондонских вампиров, турецким языком? «Исидро, возможно, владеет», – подумал Эшер и вспомнил с тревогой бледного испанского идальго, решившегося вопреки воле своих собратьев обратиться за помощью к нему, живому человеку. В семнадцатом столетии Оттоманская империя обладала огромной властью. Исидро, придворный и отчасти ученый, вполне мог знать и этот язык. Не исключено, что и граф тоже. Венгерский – другое дело. Венгерский в те времена почитался наречием варваров. Все прочие лондонские вампиры наверняка владеют только немецким да французским.

Венские или венгерские вампиры семнадцатого столетия тоже должны были знать язык армий, то и дело вторгавшихся в их земли.

Эшер еще раз взглянул на дату вверху страницы. Суббота. 31 октября. Пятничного номера нет. Что же мог такого знать Эрнчестер, если утаил это от других вампиров Лондона и даже от собственной жены? И кто был тот, что называл себя Бессмертным Лордом? –

Даже в десять часов вечера венский вокзал оставался людным местом. Эшер спрыгнул с поезда, не дожидаясь полной остановки, и, нырнув в толпу, зашагал прочь. И тут же ощутил укол ностальгии. Не было в мире города, подобного Вене.

Евреи с курчавыми пейсами и в черных кафтанах, решительно не замечаемые их же сородичами в немецком платье; венгры в высоких сапожках и мешковатых шароварах; пестрая одежда цыган. И сама Вена: дамы в шелковых дорожных нарядах, скрывающие лица под вуалями; мужчины в блестящих мундирах (уланы или почтальоны); дети, сопровождаемые затянутыми в черное гувернантками; студенты в ярких фуражках, французы, итальянцы; столь отличный от берлинского венский диалект немецкого языка, смешанный с идишем, чешским, румынским, русским, украинским наречиями…

Воздух, напоенный ароматом кофе.

Вена.

Направляясь к стоянке такси, где Эрнчестер и Кароли могли ожидать, когда таможня разберется с их багажом, Эшер затаил дыхание – показалось, что вот сейчас он встретится с Франсуазой.

Сегодня она вновь приснилась ему – на этот раз идущей под звуки вальса по городу мимо мраморных и позолоченных лепных фасадов, сквозь хрустальный свет весеннего вечера. Она явилась Джеймсу не такой, как тринадцать лет назад, – похудевшая, с сединой в волосах.

Мне очень жаль, Франсуаза.

Ее юбка с шорохом задевала узорную бронзовую ограду, и Джеймсу почудилось вдруг некое движение во тьме под камнями мостовой. Шепот среди теней, глаза во мраке, только и ждущие, что наступления ночи.

Они обитали и здесь.

Франсуаза, беги! – попытался крикнуть он. – Домой! Включи свет и не пускай их! Не заговаривай с ними, когда они встретят тебя на улице…

Но из-за того, что он сделал тринадцать лет назад, она не могла его теперь услышать. Она продолжала идти, и казалось, будто сквозь решетку ограды выползает на улицу серая мгла.

Эшер отогнал воспоминание. Вряд ли бы они встретились теперь. Франсуаза вполне могла покинуть Вену. Кроме того, с любовью их было покончено. Остаток жизни он намеревался провести с Лидией, этой медноволосой очкастой нимфой.

И все же каждый раз, когда он слышал «Вальс цветов», сердцу становилось больно.

– Герр профессор доктор Эшер?

Он обернулся, вздрогнув. Первая мысль была: Нет! Не сейчас! Кароли и Эрнчестер могли появиться с минуты на минуту…

Перед ним стояли два венских полицейских в коричневых мундирах. Оба поклонились.

– Вы – герр профессор доктор Эшер, прибывший экспрессом Париж-Вена?

– Да, это я, repp обергаупт. – Старая венская привычка прибавлять титулы и звания вернулась вместе с напевным венским произношением. – Какие-либо затруднения? Мой паспорт уже проверили…

– Нет, с паспортом все в порядке, – сказал полицейский. – Мы весьма сожалеем, но вам придется ответить на вопросы, связанные с убийством в Париже герра Эдмунда Крамера. Будьте добры следовать за нами.

На секунду Эшер оцепенел. Затем, услыхав чешское ругательство, обернулся и увидел, как двое носильщиков под присмотром Кароли и графа Эрнчестера загружают в фургон огромный чемодан с медными уголками. Кароли повернул голову, и взгляды их встретились.

Венгр приподнял широкополую шляпу и улыбнулся. Уводимый с вокзала Эшер видел, как шпион и вампир неспешно направляются к стоянке такси.

5

– Видите ли, мы знали друг друга в прежней жизни. – мисс Маргарет Поттон прекратила теребить ниточку пуговицы и подняла голову. В голубых глазах за толстыми линзами Лидия увидела настороженность и вызов. – И жизней было много. Мне следовало понять это раньше. Я, должно быть, постоянно видела одни и те же сны, но утром все забывала.

– Должно быть? – переспросила Лидия, пытаясь, чтобы злость на Исидро не пробилась в ее голосе. – Если вы их полностью забывали, откуда вам известно, что вы видели эти сны постоянно? Честно скажите, вы знали о них раньше?

Маленький рот поджался упрямо.

– Да. Да, я знаю. Теперь.

Лидия смолчала. Скотина! – Вот и все, что она смогла подумать. – Впрочем, здесь должно быть более точное слово. Хорошo бы спросить у Джеймса – он ведь лингвист…

Мисс Поттон вскинула маленький подбородок:

– Я знала, что вижу во сне что-то важное. У меня всегда оставалось чувство, будто мне снилось что-то очень красивое, опасное, способное изменить всю мою жизнь. Но до прошлой ночи, проснувшись, я ничего не помнила…

– Большего идиотизма мне еще слышать не доводилось! – Вспомнились ее собственные мрачные сны: любовь, погоня, вальс на лунной террасе – и душа ушла в пятки. – Вы просто хотите этому верить. Потому что это нужно ему…

– Нет. – На скулах ее проступил румянец свекольного цвета. – Да. Наверное. Потому что я нужна ему. – Она снова принялась теребить пуговку на рукаве. – Когда он пришел ко мне прошлой ночью… когда я проснулась, а он стоял в лунном свете у изножья кровати… он сказал, что никогда бы не вторгся снова в мою жизнь, но я ему нужна. Он нуждается в моей помощи. Вы не понимаете его.

– А вы понимаете?

– Да, – сказала мисс Поттон, не поднимая глаз.

Лидия задержала дыхание, потому что знала: стоит ей дать волю чувствам – и она завизжит. Но это было бы по меньшей мере неуместно в обеденном зале отеля «Санкт–Петербург». Страха перед Исидро она уже не ощущала, настолько сильная нахлынула ненависть к нему, к Эрнчестеру и ко всем им подобным.

Вампир – вот самое точное слово.

А мисс Поттон продолжала:

– Я понимаю, что такие, как он, нуждаются в людях, которым они могли бы доверять. Он сказал, что приходится долгие годы искать людей, у которых бы хватило духу принять их такими, какие они есть. Таких людей, которым они могли бы довериться. Я была… мы с ним… Но он не тревожил меня в этой жизни, потому что в предыдущей я… Меня убили из-за него.

– Ничего более нелепого…

– Это все, что вы можете сказать? –Мисс Поттон устремила на Лидию фанатически непреклонный взгляд. – Но я это помню. Я помнила это во сне всю свою жизнь. И он снова нуждается во мне, ему нужен кто-то, кто бы поехал в Вену…

– Ему нужно приставить ко мне дуэнью! – потрясенно воскликнула Лидия. – Я даже не знаю, что хуже: этот ваш бред или то, что он делает…

– Он – истинный джентльмен, – тихо сказала мисс Поттон..

– Он – убийца! Мало того: он – изувер, католик, бездушный сноб, а вы – дура, если поверили…

– Он не изувер! – Подошедший официант поставил на стол чашку кофе, и мисс Поттон взглянула на него несколько испуганно. Официант, однако, удалился, не проронив ни слова, и она вновь повернула к Лидии вспыхнувшее лицо. – Вo время Варфоломеевской ночи и религиозных войн во Франции у дона Симона был слуга-гугенот, который ценой своей жизни спас его от инквизиции. Потом мы выручили семью этого слуги, помогли им бежать в Америку…

Лидия смотрела на нее, не зная, что сказать. Даже с этого расстояния мисс Поттон представлялась ей несколько размытой. Коричневое платье сидело на ней неловко, плоская бархатная шляпа казалась старомодной.

– Но я… я видела все это раньше – во сне. Все-все. Мы бежим по берегу, вот-вот рассвет, дон Симон оборачивается с клинком навстречу людям кардинала, а я сажаю в лодку детишек Паскаля. Я помню запах моря, крики чаек…

Ну нельзя же так бессовестно передирать у Дюма! Лидия попыталась взять чашку, но руки дрожали. При всей своей воспитанности и умении вести светские беседы она относилась к большей части рода людского несколько отстраненно, видя в его представителях прежде всего обладателей кровеносных сосудов и эндокринной системы. Исключение представляли лишь Джеймс, Джозетта, Энн и Элен. Поэтому она не имела ни малейшего понятия, как предостеречь эту глупышку, как уберечь ее от зловещего очарования наведенных вампиром снов.

– Мисс Поттон, – сказала наконец Лидия, стараясь не повышать голоса, – передайте, пожалуйста, дону Симону мою благодарность, но я взрослая женщина и вполне способна путешествовать самостоятельно. Я не нуждаюсь в попутчице. И в нем тоже не нуждаюсь. Но если вы примите мой совет… – Мисс Поттон слушала ее напряженно, и Лидия почувствовала с отчаянием, что выбрала не те слова. Не в силах придумать ничего другого, она продолжила: – Мой вам совет: вернитесь в Лондон. – Фраза прозвучала поучающе. – Не имейте больше дел с доном Симоном. Если бы вы увидели его хоть раз не во сне, а наяву…

– Я не могу вернуться. – Ее маленький упрямый рот торжествующе поджался. – Я подала миссис Уэнделл заявление об уходе вчера за завтраком. Я не могла иначе – с того момента как дон Симон появился в моей комнате, заговорил со мной, поднял меня ото сна, который я называла жизнью. Я сказала миссис Уэнделл, чтобы она подыскала кого-нибудь другого, кто бы следил за ее мерзкими детьми, потому что я не займусь этим больше никогда.

Лидия попробовала представить свою тетю Гарриет, выслушивающую во время завтрака нечто подобное от Нанны… Нет, Нанна просто бы не осмелилась. Где бы она потом нашла работу?

– Семьи у меня нет, – продолжала мисс Поттон. – Я доверяю себя, свою судьбу в руки дона Симона точно так же, как он доверился мне. И это… правильно. Верно. Хорошо.

– Мне кажется, было ошибкой, – бросила Лидия, – позволить вам воспитывать детей. Сколько лет вы прослужили у миссис Уэнделл?

Губы мисс Поттон дрогнули, и она отвела глаза, скрывая слезу. Гнев прошел, и Лидия теперь ясно увидела, что эта неуклюжая девушка всего на несколько лет моложе ее самой. Но мисс Поттон не учили скрывать своих чувств – возможно, просто не было денег на обучение.

Неудивительно, что Исидро выбрал именно ее, когда шел по ночному Лондону, ища, в чьи сны ему вторгнуться.

– Извините… – пробормотала Лидия. Но, конечно, тому, что она сказала перед этим, не могло быть никаких извинений.

Мисс Поттон покачала головой.

– Нет, – сказала она и подкрепила силы глотком кофе. Ее голос уже не отдавал мелодрамой, как прежде. – Нет, вы правы. Всю жизнь я мечтала вырваться оттуда. Дэвид и Джулия действительно были ужасные создания. Но это не означает, что сказанное доном Симоном – неправда. Думаю, я потому и рвалась оттуда, что догадывалась о другой жизни. Вернее – о других уже прожитых мною жизнях.

– Их не было. – Лидия чувствовала себя чудовищем, отбирающим у ребенка рождественским утром новую куклу и на глазах у него разбивающую ее молотком.

Но в кукле этой таился скорпион. Белый богомол, изящный, вкрадчивый и сверхъестественно тихий, следящий за жертвой из темноты.

– Год назад Исидро рассказывал моему мужу, что вампиры могут читать сны живых людей, – медленно продолжала Лидия. – Исидро – очень старый вампир, очень искусный, кажется, самый старый вампир в Европе. Очевидно, он способен не только читать сны. Цель моей поездки в Вену настолько важна для него, что ему надо ехать со мной, но он отказывается это сделать, пока я не соглашусь взять компаньонку. Так, видите ли, дамы ездили в его времена! Странно, как это он еще не потребовал прихватить священника и вышивальщицу. Теперь понимаете, зачем вы ему понадобились?

Мисс Поттон молчала, трогая еле заметную штопку на пальце перчатки.

– Возвращайтесь в Лондон, – сказала Лидия – Объясните миссис Уэнделл, что ездили выручать беспутного брата или пьяницу-отца. Даже если она уже взяла новую гувернантку, может быть, она даст вам рекомендацию и вы сможете получить место. Не делайте глупостей! Не слушайте Исидро!

Мисс Поттон так ничего и не ответила. По бульвару прокатил мотор, подпрыгивая и грохоча, как целая компания американских ковбоев. Где-то проблеял трамвайный рожок.

– Вы здесь вообще ни при чем. Скажите Исидро, что он… что я готова с ним ехать, но прошу не вовлекать в это делo еще и третьего… Хотя, возможно, вы даже не знаете, гдe его теперь искать?

– Нет. – Лидия скорее прочла это по губам, нежели услышала.

– Нет… – Она вспомнила древнюю дверь с новым замком и дом на площади, не обозначенной ни на одной из карт Лондона. Открыла сумочку и извлекла туго свернуту пачку купюр. – Возьмите и возвращайтесь в Англию. Сегодня же.

Мисс Поттон встала, выпрямилась.

– Я не нуждаюсь в ваших деньгах, – тихо произнесла она. – Уверена, что дон Исидро обо мне позаботится.

И, шурша юбкой, с достоинством удалилась.

* * *

На Гар де л'Эст Лидия прибыла к семи. С болью в сердце отказавшись от посещения известнейших в Париже магазинов, она заставила себя спуститься по рю Сен-Дени к центральному продовольственному рынку и прикупить там чеснока, аконита и шиповника. В сопровождении двух носильщиков она шла по платформе к Венскому экспрессу и удивлялась отваге Маргарет Поттон: бросить место гувернантки, собрать пожитки, пересечь Ла-Манш и оказаться в незнакомой стране без хорошего знания языка! А потом еще войти в обеденный зал отеля и обратиться к совершенно незнакомому человеку: «Я все знаю о предстоящем вам путешествии и буду вашей попутчицей, потому что меня об этом попросил вампир…»

Нет, сама бы она ни за что на такое не отважилась.

А ради Джейми?

Ну разве что ради Джейми…

Лидия глубоко вздохнула.

При других обстоятельствах она бы отнеслась к откровениям мисс Поттон с недоверчивым изумлением. Люди подчас верят в самые невероятные вещи – возможно, именно поэтому Лидию и привлекала работа исследователя. И все же она чувствовала себя виноватой в том, что не смогла переубедить эту девушку.

Ей пришло в голову, что лучше всего было бы после первых слов мисс Поттон изобразить непонимание и произнести ледяным тоном: «Простите?..»

Оставалось лишь надеяться, что она вернется в Лондон…

Куда?

Исидро не позволит ей этого сделать.

Будь он проклят! – подумала она яростно и беспомощно. – Если он ее тронет, если он посмеет ее тронуть…

То что? – снова шепнул внутренний голос.

Мисс Поттон сделала свой выбор.

А Лидия – свой. Она едет в Вену, где будет иметь дело с графом-вампиром и, возможно, не с ним одним, не говоря уже об австрийских тайных службах.

Шаг за шагом, – подумала она.

Если Джейми телеграфировал ей в понедельник из Мюнхена, к ночи он должен был прибыть в Вену. Сегодня пятница. Прошлой ночью она позвонила миссис Граймс по телефону с вокзала Черинг-Кросс и удостоверилась, что новостей о нем нет. «Четыре дня он там с доктором Фэйрпортом, – думала она. – С предателем, жаждущим бессмертия. Четыре дня под угрозой столкновения с Эрнчестером, Игнацем Кароли и бог знает с кем еще».

Носильщики, погрузив вещи Лидии в багажный вагон, отнесли маленький чемодан, шляпные коробки и несессер в купе, расхваливаемое конторой мистера Кука. Сразу после разговора с мисс Поттон Лидия взяла в отеле справочник Брадшо и долго выискивала поезд, который бы отбывал в Вену до захода солнца, но хотя поездов было множество – через Цюрих, Лион, Страсбург, – самым быстрым оставался Венский экспресс. Чем скорее, тем лучше. Джеймсу грозила опасность.

Может быть, он уже пленник.

Или, может быть…

Она отогнала эту мысль прочь.

Купе оказалось удобное, с панелями из красного дерева и бархатной обивкой, электрический светильник напоминал покрытую инеем лилию. Оставшись одна, Лидия вынула заколки и, сняв вычурную шляпу нефритово-баклажанных тонов, положила ее на сиденье. За окном расплывалась импрессионистскими мазками станционная платформа, и Лидия некоторое время искала глазами коричневый мазок, означающий Маргарет Поттон. Затем открыла несессер и извлекла оттуда очки. Лица за окном обрели четкость. Лежащий на столике буклет сообщал, что ужин будет накрыт в вагоне-ресторане в восемь тридцать, но тревога за Джеймса и темный страх возможной встречи с Исидро отбили всякий аппетит. Вдобавок болела голова, и Лидия вспомнила, что последний раз она ела в отеле. Те самые три четверти круассана. А затем появилась Маргарет Поттон.

Она смотрела в окно, пока поезд не тронулся. Потом откинулась на спинку сиденья, прикрыла глаза, вздохнула.

Джейми…

– Если позволено будет так выразиться, сударыня, – мурлыкнул, скользнув, как шелк по коже, некий голос, – вы сами себе создаете трудности. Будь я вашим супругом…

Лидия резко обернулась, чувствуя гнев, страх и (против ее воли) глубокое облегчение, отчего гнев ее возгорелся еще сильнее.

– Будь вы моим супругом, – язвительно ответила она, – я бы потребовала раздельного проживания. – Сорвала очки и спрятала под лежащую на сиденье шляпу.

Он стоял в дверном проеме – тень, статуя из слоновой кости. На пальце мерцало золотое кольцо. В коридоре за плечом Исидро блеснули линзы пенсне.

– Вы его имеете. – Он ступил в купе, окинув единым мановением руки красное дерево, бархат, светильник.

Упырь был сыт. Лицо и губы его обрели розоватый оттенок, что делало дона Симона удивительно похожим на человека.

Лидию чуть не вырвало. И у этой твари она хотела просить совета?

– Купе мисс Поттон находится в другом конце вагона, – продолжал Исидро. – Не составите ли нам компанию для карточной игры?

Лидия встала, стройная, прямая в своем дорожном платье телесного шелка с янтарным отливом:

– Отправьте ее домой!

– Я уже говорила вам, что не собираюсь… – начала было мисс Поттон, но Исидро поднял палец.

– Это невозможно.

– И останется невозможным, когда мы достигнем Вены? – Лицо Лидии было почти таким же бледным, как у вампира. – Вы убьете ее, как только вернетесь в Лондон? И меня, и Джеймса, чтобы сохранить секрет, который Эрнчестер собирается выдать Австрии?

Черты его не дрогнули, но в глубине прозрачно-желтых глаз скользнула мысль. «Перебирает возможности? – предположила она. – Или просто придумывает очередную байку?»

– Вы превосходно хранили секреты в течение целого года, – помедлив, сказал он. – Уверен, что мисс Поттон сумеет хранить их не хуже.

Поезд тряхнуло на стрелке; за окном полетели каскады огней. В коридоре затявкала собачонка. Хозяйка тут же на нее прикрикнула.

– Я так понимаю, что ужин будет накрыт в полвосьмого. – Исидро указал на буклет, не коснувшись его пальцем. Жест, как всегда, был скуп, еле намечен, словно за долгие годы Исидро надоели человеческие движения, мимика, речь. И Лидия вспомнила вдруг древние межевые камни близ Уиллоуби-Клоуз, где прошло ее детство.

– Предлагаю, если не возражаете, перейти в купе мисс Поттон. Вы играете в пикет, сударыня? Превосходнейшая из игр, повторяющая в миниатюре все людские дела. Уверяю вас, – добавил он, встретив взгляд Лидии, – что ни у вас, ни у нее нет причин бояться меня.

– Я и не боюсь, – сказала Маргарет.

Исидро по-прежнему смотрел на Лидию.

– Я не верю вам, – сказала она.

Вампир отдал поклон:

– Эта новость разбила мое сердце.

А в следующий миг он исчез. Маргарет, как и Лидия, не уловившая момент его ухода, сначала остолбенела, затем кинулась по коридору в сторону своего купе, забыв даже извиниться.

* * *

Мисс Поттон вернулась через полчаса и тихо постучала в занавешенное окошко. Лидия, так и не собравшаяся за все это время надеть пенсне и достать прихваченный в дорогу номер немецкого медицинского журнала, прервала созерцание цветовых пятен и сказала:

– Войдите.

Гувернантка запнулась на пороге, будто опасаясь выговора. Свою неописуемую шляпу она сняла. Волосы ее были гладко зачесаны и заколоты на макушке. В сновидении они выглядели куда роскошнее: тяжелые, шелковистые, черные, как ночь.

Я назвала ее дурой, – вспомнила Лидия, заметив неуверенность в ее глазах.

Но она и есть дура!

Однако сколько ей об этом ни тверди, толку не будет.

Лидия глубоко вздохнула, поднялась и взяла ее за руку.

– Извините, – сказала она. – Я не верю ему, но это еще не повод… сердиться на вас.

Мисс Поттон робко улыбнулась в ответ. «Пытается представить, – сообразила Лидия, – путешествие в обществе холодной и враждебной попутчицы».

– Ему можно верить, – сказала Маргарет, и голубые глаза ее были серьезны. – Он настоящий джентльмен.

Холодный убийца, забывший за три с лишним сотни лет, что значит быть человеком.

– В этом я никогда не сомневалась, – сказала Лидия. – Он там? – Она указала глазами в сторону коридора. Маргарет кивнула. – Не могли бы вы подождать меня здесь? Мне надо сказать ему пару слов наедине…

Исидро раскладывал солитер. Рядом с картами (четыре колоды) на столике лежали абака, счетная машинка и записная книжка. Свет из коридора бледно отразился в его глазах. Само купе было погружено в темноту.

– Вы призвали ее ради меня? Потому что леди не должна ездить одна, я правильно вас поняла?

Он утвердительно наклонил голову, в полумраке очень похожую на череп.

– Не значит ли это, что леди также не должна ездить в одной компании с заведомыми убийцами?

– С одним из них, сударыня, вы делите ложе вот уже семь лет, – ответил ей еле слышный голос. – В мое время леди ездили с убийцами постоянно, что было вполне разумно, ибо леди нуждаются в защите. – Белая рука, почти бестелесная в тени, метала карту на карту, перебрасывала кость на абаке, делала пометки в блокноте.

– Было ли принято в ваше время, – упорствовала Лидия, – выполнять просьбу путешествующей дамы?

– Да, если просьба не была глупой. – Он перевернул карту и сделал очередную пометку.

– Я не желаю, чтобы вы убивали, пока мы путешествуем вместе.

Еще одна карта – неразличимая в пепельном сумраке. Он даже не взглянул на Лидию.

– Разве только чтобы угодить вам…

Секунду она стояла, прерывисто дыша. Потом повернулась и устремилась по коридору в сторону ресторана, оставив его переворачивать в темноте карту за картой.

6

– Мой дорогой Эшер, ужасная ошибка… ужасная ошибка – Доктор Бэдфорд Фэйрпорт поддернул серые нитяные перчатки и посторонился, давая пройти дюжему белобрысому полицейскому, доставившему в участок музыкально настроенного пьяного. Вена заслуженно пользовалась репутацией города музыки. Оба пьяницы, с которыми Эшер провел прошлую ночь в камере, тоже все время пели, правда, несогласованно: один был поклонником Вагнера, другой предпочитал Штрауса. Долгая выпала ночь.

– Ошибка, черт! – Эшер закрыл саквояж, удовлетворенный хотя бы тем, что содержимое его осталось нетронутым. Даже слепки ключей были на месте, в потайном отделении. Чиновник в мундире предложил ему расписаться, другую бумагу он вручил Фэйрпорту. – Видимо, Кароли заметил меня, когда я давал телеграмму в Мюнхене. Полагаю, я еще легко отделался.

– Досточтимый герр остается с герром профессором доктором Фэйрпортом?

Эшер заколебался. Фэйрпорт сказал:

– Да-да, конечно! Никаких отговорок, мой дорогой Эшер, – добавил он, когда они вдвоем вышли в солнечный подернутый дымкой день. – Коль скоро я поручился за ваше поведение в полиции, других вариантов быть не может. Все будет как в старые добрые времена.

С несколько кислой улыбкой Эшер припомнил чистую спаленку наверху строения, бывшего старой конюшней в «Фрюхтлингцайт» – санатории, прячущемся в тишине Венского леса.

– Вы, должно быть, провели ужасающую ночь, – щебетал Фэйрпорт. – Чудовищная безответственность! Я напишу о злоупотреблениях полиции в «Нойе Фрайе Прессе»! Поместить свидетеля в общую камеру! Вы могли подхватить там что угодно – от туберкулеза до оспы и холеры! – Старик закашлялся, и Эшер вспомнил, что у самого Фэйрпорта был туберкулез, оспой же он переболел в детстве. Его молочно-белая кожа была как бы попорчена мышами.

Выглядел он скверно. Впрочем, по-другому он никогда и не выглядел. Тринадцать лет назад, когда они встретились впервые, Эшер удивился, услышав от Максвелла, главы венского отделения, что доктору всего-навсего пятьдесят четыре года. Преждевременно сгорбившийся, сморщившийся, поседевший, он напоминал инвалида, что, по мнению Эшера, вряд ли способствовало репутации его лечебницы.

Но жители Вены, очевидно, полагали иначе. Они стекались в отдаленное поместье и платили огромные суммы за «негу покоя» и «омоложение» посредством химии, электричества и эзотерических ванн. Глядя сверху вниз на сутулого человечка (даже выпрямившись, он был бы по плечо Эшеру), Джеймс невольно задумался: не была ли борьба Фэйрпорта с людской старостью вызвана ненавистью к собственным недугам.

По расчетам Эшера, Фэйрпорту вот-вот должно было стукнуть семьдесят. Старик прихрамывал, так что иногда Джеймсу даже хотелось поддержать его. Лицо, усохшее от возраста; дрожащие руки, как всегда, затянуты в серые нитяные перчатки. Фэйрпорт покупал их дюжинами; надев раз, тут же отдавал в стирку, так что пару он изнашивал меньше чем за неделю. «Лидия бы уже поставила диагноз», – машинально отметил Джеймс.

Даже в облачный день город был ярок, как встарь. Лабиринты улиц пролегали среди подобных утесам зданий, коричневых и кремовых, с их якобы мраморными гирляндами, гримасничающими театральными масками, позолоченными решетками, крошечными балконами, мощеными внутренними дворами за большими мрачными дверьми.

Роскошная черная карета, просияв начищенной до золотого блеска медью, поравнялась с ними – и остановилась. На козлах сидел огромный мужичина и хмурился из-под тяжелых обезьяньих надбровий. Столь же внушительный лакей спрыгнул с запяток, распахнул дверь, и Эшеру подумалось, что, должно быть, старик преуспевает в делах, коль скоро может позволить себе ездить с таким шиком.

– Осмелюсь предположить, вам потребуются горячаяв анна и хороший отдых. – Фэйрпорт отстранил взмахом трости кинувшегося помочь ему лакея. – Благодарю вас, Лукас… Я телефонировал Холивеллу – он сейчас глава венского отделения, вы помните его? Дал ему знать о вашем прибытии, но если вы чувствуете себя достаточно хорошо, можно устроить встречу сегодня вечером.

Эшер размышлял. Стояло позднее утро, над каналом в прозрачном воздухе рассеивался туман. Хотя зима была на пороге, холод не казался таким влажным и жестким, как в Лондоне или Париже. Воздух нежен, как лепестки роз. В саду несколько выносливых граждан сидели на террасе маленького кафе, ограниченной цепями, и Эшер живо припомнил вкус истинного венского кофе. Санаторий «Фрюхтлингцайт», затаившийся в глуши среди лесов и виноградников, находился всего в часе езды от города.

– Если не возражаете, – медленно произнес Эшер, – сначала я займусь кое-чем здесь. Необходимо выследить…

– Кароли? – Облезлые брови Фэйрпорта взбежали на лоб цвета рыбьего брюха. – Его адрес хорошо известен. Городской дом в Доблинге и квартира на Картнерштрассе… Надеюсь, вы не собираетесь заняться еще и фамильным замком Фекетело в Карпатах?..

– Нет. – Эшер покачал головой. – Имени того, кого надо выследить, я не знаю. Возможно, придется посидеть в ратуше, поднять записи…

Сделать это было необходимо, причем до захода солнца. Вроде бы времени хватало, и все же Эшер непроизвольно огладил запястье, ощупав сквозь перчатку и манжету серебряные звенья цепочки.

– Если мне будет позволено злоупотребить вашим гостеприимством, сначала я направлюсь в городские бани, затем – в ратушу. Когда вы закрываете вход в лечебницу?

Фэйрпорт сморщил губы в улыбке:

– Дорогой Эшер, мы в Вене! Персонал работает почти до одиннадцати, а я обычно засиживаюсь в лаборатории за полночь. Лечебница сейчас пустует – у нас были проблемы с электричеством, но теперь уже все исправлено. – Он порылся в кармане старомодного фрака и извлек ключ. – Если не увидите света в моем кабинете или лаборатории, отоприте сами. Я приготовлю для вас ту комнату, что выходит окнами в сад. Вы ее помните?

– Помню. – Эшер улыбнулся, но улыбка исчезла, стоило Фэйрпорту с помощью лакея Лукаса подняться в карету. Экипаж тронулся, каждая медяшка сияла, как гелиограф.

Он в самом деле помнил.

Помнил, как, сидя на подоконнике в этой чистенькой комнатке, смотрел вниз, на высокую стену, отделявшую сад от высокого шепчущего леса, а затем вновь перечитывал три телеграммы, найденные после возвращения с гор. О том, что было в этих телеграммах, вспоминать не хотелось.

Все три были от Франсуазы. Все три просили немедленно ответить. Но он уже встретился с ней в тот день в кафе «Нью-Йорк» (Фэйрпорт туго перебинтовал ему плечо и закатил здоровенную дозу стимулянтов). Франсуаза упомянула о телеграммах мельком, но добавила, что теперь уже не стоит обращать на них внимания.

Это означало, что она установила, где он отсутствовал на самом деле, сказавшись больным.

Это означало, что она заподозрила его в двойной жизни.

Это означало, что он был на волосок от провала. А Кароли вот-вот должен был возвратиться в Вену.

Она была достаточна проницательна, чтобы раскусить Кароли, прикидывающегося безобидным молодым идиотом. Почему же Эшер полагал, что она не раскусит его самого, прячущегося под маской чудака ученого?

Он сидел на подоконнике, пока не кончился долгий летний день и белые розы на стене сада не обратились в молочные пятна. Было уже невозможно различить буквы на желтых листках телеграмм, но он и так знал, что там сказано.

И что ему теперь надлежит делать.

Эшер отогнал воспоминание. Стоило подумать о венском кофе, память переносила его в кафе «Нью-Йорк». Хотя Джеймс прекрасно понимал, что с лета 1895 года Франсуаза ни за что не ступит на порог этого заведения, да и сам он постарается искать маленькие удовольствия где-нибудь в другом месте.

Ее рассуждения относительно венских кафе вполне можно было приложить и к городским баням. Не столь широко распространенные, они были прекрасны по той же самой причине. Большинство квартир в переполненном городе испытывало недостаток горячей воды; тысячи семейств до сих пор пользовались общими насосами и туалетами во внутренних дворах. И все же обитатели были весьма чистоплотны – пожалуй, даже чистоплотнее парижан, при всей фанатичной ненависти французов к малейшему пятнышку на оконном стекле. Тюремная камера, в которой ему пришлось заночевать, также не соответствовала мрачным фантазиям Фэйрпорта.

В банях Хейлигештеффан, истинной обители чистоты, людно было даже утром во вторник. Рабочий люд, студенты, бородатые буржуа, бесстрастно и добросовестно моющиеся в розовых мраморных бадьях под участливым взором мозаичных ангелов, и обычная венская иерархия: герр Старший банщик, просто Старший банщик, Младший банщик и, наконец, гарсон, собирающий полотенца. Эшер посетил парикмахера по соседству, побрился, сменил рубашку и нижнее белье, купленные им по пути из префектуры полиции, затем нанес краткий визит резчику ключей, которого знал еще в 1895-м, после чего почувствовал себя много уверенней. И все же чиновники в ратуше подозрительно косились на его помятый жакет, когда он попросил позволения просмотреть завещания на самые старые поместья в Альтштадте. Времени до наступления сумерек, когда толпы на улицах поредеют, было у него вполне достаточно.

Будучи одновременно шпионом и ученым, Эшер давно понял, что натура человека раскрывается особенно полно, когда внимание его сосредоточено на главном, причем этим главным для большинства является собственность. Самый свежий пример – похороны кузена, состоявшиеся три дня назад. В таких случаях люди совершенно забывают заметать следы. Банковские счета, завещания, копии, договоры на аренду – все это может выдать очень многое тому, кто обладает временем и привычен к архивной пыли.

Эшер начал с самых старых поместий Альтштадта – с этих отягощенных лепниной особняков, чьи фасады в стиле барокко выходили в узкие улочки и были практически недоступны глазу праздного зеваки. Сверяя записи о владении с завещаниями, а завещания со свидетельствами о смерти (и – что еще важнее – свидетельствами о рождении), он постоянно делал пометки в своем блокноте, пока молоденький очкастый клерк не обратился к нему:

– Прошу прощения, герр профессор доктор, но мы закрываем.

За окнами уже стояли сумерки, еще часа полтора – и вспыхнут электрические фонари.

Как было условлено, Артемус Холивелл ждал его в кафе Доницетти. Глава венского отделения был тридцатилетним бородачом, неопрятным, очкастым и чудовищно тучным. Когда-то они встречались в Лондоне, Холивелл выслушал рассказ Эшера о путешествии, и глаза его за толстыми овальными линзами напоминали зеленые оливки.

– Итак, этот Фаррен думает, что он вампир, э? – Холивелл наткнул кусочек жареного цыпленка на вилку и отправил в розовый, по-девичьи нежный ротик. – Потому-то он вас и заинтересовал?

Эшер кивнул. Фактически так оно и было.

– Нечто подобное вы обнаружите и в Вене, и в Будапеште. В прошлом году я был в горах на востоке страны, и там ходили слухи об одном крестьянине, который умел обращаться в волка. Еще мне рассказывали, что в Черном Бору с вами перестанут общаться, если вы убьете зайца.

Он промокнул губы салфеткой, и у стола немедленно возник и вопросительно склонился бесстрастный Обер.

– Думаю, вы уже догадываетесь, – продолжал толстяк, выждав, пока тот удалится, – что вся эта история дурно пахнет.

По шее Эшера поползли мурашки. Он достаточно долго сотрудничал с Департаментом и знал, что может означать этот бесстрастный тон.

– Э-э?..

– Стритхэм. – Холивелл небрежно взмахнул вилкой. – Кроме шуток. Проклятый дурак! Поднял шум, известил французские власти о смерти этого мальчишки Крамера, как будто мало нам других неприятностей! А французы умыли руки и потребовали от венской полиции отправить вас обратно первым удобным поездом. Я выиграл день, сказав им, что понятия не имею, где вы сейчас находитесь. – Видя, что Эшер готов протестовать, он предостерегающе вскинул ладонь. – Чтобы вы там ни обнаружили сегодня в ратуше, вы это делали без моего ведома.

– Идиот, – равнодушно согласился Эшер, думая уже о другом. Время близилось к восьми. На улицах было еще людно, то есть по меньшей мере до десяти он может чувствовать себя в относительной безопасности. Вампиры начинают охоту позже.

– И все же, – сказал Холивелл, – что вас сегодня заинтересовало в ратуше?

Эшер поколебался и тихо ответил:

– Вампиры.

Лохматые брови Холивелла вздернулись.

– Здесь в них еще верят?

Глава венского отделения снова взмахнул вилкой:

– В основном цыгане. Официант в моем кафе клялся, что видел вампира на старой башне, примыкающей к дому на Биберштрассе, – когда-то она была частью городской стены. – Он покачал головой. – «Мое кафе…» Я уже начинаю говорить, как настоящий житель Вены. В один прекрасный день я скажу: «Мой ресторан». В Англии так можно говорить лишь о клубе.

– Не знаю… – Эшер лениво оглядел дубовые панели, мягкое мерцание газовых рожков, ощутил легкий всепроникающий запах угольной гари и почесал кончик уса. –

Здешние кафе в самом деле напоминают вам лондонские клубы?

– Черта с два! – Холивелл расправлялся с жареным цыпленком, как хирург. – В члены клуба принимают голосованием. А сюда может зайти кто угодно. – Он бросил взгляд на шумную компанию субалтерн-офицеров в небесно-голубых уланских мундирах. – Вино – ужасное, и я уже думаю, еще один вальс, еще одна оперетта, еще один концерт Моцарта – и я начну подбивать турок на новое вторжение, причем сделаю все, чтобы оно увенчалось успехом. Фаррен бывал раньше в Вене?

– Не берусь утверждать, – сказал Эшер. – Возможно, под чужим именем. Думаю, он должен скрываться сейчас в каком-нибудь старом доме, окруженном легендами, суеверным страхом, сплетнями.

Холивелл кивнул, задумался. Тут же вернулся Обер, и с ним герр Обер. Первый убрал со стола, второй осведомился о десерте, причем с таким видом, словно боялся, что посетители могут в любой момент лишиться чувств от голода. Холивелл дал подробнейшие объяснения, каким должен быть десерт, восхитившие герра Обера, после чего, подождав, когда оба официанта удалятся, снова повернулся к Эшеру.

– Я слышал, японцы проделали нечто подобное в китайской войне, – сказал он. – Устроили штаб-квартиру в пекинском доме с такой же недоброй славой.

Эшер кивнул.

– Я там был, – сказал он. – Да, именно так они и сделали. И поддерживали эту недобрую славу разными трюками в дyxe парижской оперы. Но здесь это сделать сложнее…

– Не сложнее, чем вы думаете. – Тут в дверях возникла небольшая суматоха: сверкая золотым шитьем, вошли два бравых офицерика, каждый под ручку с ярко одетой девицей – прочие субалтерны встретили их приветственным ревом. Эшер видел, как Холивелл зорко скосил в сторону вошедших выпуклый глаз, оценивая обстановку. Не совсем обычная реакция для увлеченного яствами гурмана.

Взгляд его снова вернулся к Эшеру.

– Многие крестьяне – чехи, венгры, румыны и прочие – до сих пор живут представлениями семнадцатого столетия. Для них нет разницы, кто их покарает, если они вторгнутся в большой старый замок; его владелец, барон, или же нечистая сила. А вот горожане – те, конечно же, любопытнее…

– А о каком именно старом, большом замке идет речь? – осведомился Эшер.

Холивелл усмехнулся и изящно отряхнул с бороды сахарную пудру:

– Их три или четыре. Один, что на Хаархоф, определенно слывет дурным местом, есть еще замок семнадцатого столетия на Баккерсгассе – там иногда в окнах видели огни. Городские официанты из венгров божатся, что вампиры обитают в особняке возле развалин старой церкви Святого Роха на Штайндельгассе (он принадлежит побочной ветви семейства Баттиани). Им же принадлежит дом на Форлаутштрассе неподалеку от старой крепостной стены – в том районе за последние десять лет бесследно исчезли несколько человек. Сами владельцы в большинстве предпочитают жить в загородных имениях.

– А нет ли среди них Кароли?

– Кажется, особняк на Баккерсгассе принадлежит пражской ветви семейства. Но не нашей птичке. Кароли – очень большой клан. – Зеленоватые глаза за толстыми линзами оживились, как если бы Холивелл предвидел следующий вопрос собеседника. – Вам нужна помощь?

Эшер заколебался. Вспомнились окровавленные останки лица Крамера, липкая от крови серебряная цепочка, пересекающая чудовищную рану на горле. Продавец в Пале-Рояле клялся, что серебро настоящее. Облапошил простофилю-туриста, всучив ему посеребренную медяшку. Мальчик, наверное, даже не услышал приближения Эрнчестера.

– Многого предложить не могу, – продолжал Холивелл. – Стритхэм – осел, но в этом он был прав. В средствах мы теперь ограничены. Но если вам нужен человек…

За оправленными в золоченые рамы окнами кафе Доницетти по мостовой, кутаясь в воротники, спешили прохожие. Над каналом вновь вздымался туман, размывая очертания величественных зданий, чьи роскошные парадные лестницы уводили в темные чердачные комнатенки, где ютились каменотесы, вышивальщики, официанты – с женами, детьми и дядюшкой Томом Коббли в придачу. Узкие улочки между домами, куда солнце заглядывало лишь в полдень, уже лежали во тьме.

Один из адресов, занесенных сегодня Эшером в блокнот, был назван и Холивеллом: особняк на Штайндельгассе возле развалин старой церкви Святого Роха.

– Нет, – мягко сказал Эшер. – Нет, я полагаю, что справлюсь сам.

* * *

Особняк на Штайндельгассе оказался типичным для древних городов заброшенным гнездом местной знати: массивный серый дом в пять этажей, вклинившийся между ветхим многоквартирным зданием и дворцом некоего герцога Монтенуово, сверкавшим по случаю бала, как рождественская елка. Высокие окна мерцали светом газовых рожков, слегка озаряя тесную улочку. Эшер ясно видел хрустальные канделябры и расписанный в стиле барокко потолок. И все же, такое впечатление, что гости, съехавшиеся на бал к Монтенуоро, вряд ли принадлежали к высшему свету.

Особняк Баттиани был погружен во тьму.

«Забавно», – подумал Эшер, помедлив перед аркой входа. Большинство старых аристократов пытаются увеличить свои доходы, сдавая первые этажи пустующих особняков под магазины, а чердаки – под жилье. Кстати, дома на Хаархоф и Баккерсгассе, осмотренные Эшером после беседы с Холивеллом, также стояли темные и заброшенные. Как этот. Терпеливые мраморные атланты на крыльце и обильная лепнина вокруг окон покрыты пылью, однако (с интересом отметил Эшер) на дверных петлях и замках – ни следа ржавчины.

Несомненно, особняк был самым древним строением на этой улице.

Согревая озябшие руки под мышками, Эшер медленно прошелся мимо огромных дверей. Не рассчитывал он оказаться на улице в столь позднее время. Туман и холод разогнали прохожих. Эшер слышал, как вдали пробило одиннадцать. Отметив, что мостовая перед крыльцом не слишком изношена, он обернулся, запоминая расположение этого переулка в общем лабиринте улочек между кафедральным собором и старой Юденплац. Вон за той аркой вполне мог скрываться вход во внутренний двор. Возможно, украшенный колоннами. Сам двор, очевидно, невелик, если, конечно, длина здания соразмерна фасаду.

Эшер двинулся в путь, пытаясь обойти квартал. По мере того как он удалялся от освещенного дворца Монтенуово и жилого квартала, озноб пробирал все сильнее. Старый инстинкт твердил о близкой опасности, но если уж он вернется завтра в Париж, то надлежит хотя бы передать своему преемнику как можно больше сведений.

Эшер свернул в короткий переулок, плеснула под ногами мелкая лужица. Тлела в сгущающемся тумане маленькая жестяная лампа, укрепленная высоко на стене, – единственный здесь источник света. Oн снова обернулся, сознавая, что эта часть города не менее опасна, чем берег Темзы. Даже опаснее, потому что стены были настолько высоки, что скрывали трубы и шпили, по которым можно было бы сориентироваться.

Нигде ни единой живой души. Пора заканчивать и убираться отсюда, – подумал он. .

Оказавшись в следующей узкой улочке, Эшер опознал в глухой кирпичной стене с маленькой дверью черного хода тыл искомого особняка Баттиани.

Сзади – совсем близко – послышался плеск шагов.

Эшер обернулся, припал спиной к стене и был схвачен незнакомцем. Из темноты, тяжело дыша, подбегал второй. Эшер рванулся и нанес тому, что держал его, удар кулаком в челюсть. Мужчина отпрянул, позволив Джеймсу извернуться, но тут в руку вцепился подоспевший сообщник. Свободной пятерней ухватив мерзавца за волосы, Эшер бросил его затылком о стену. Машинально отметил резкий запах табака, пота, грязного белья. Боль пронзила бок, но он еще сумел сделать подсечку, отодрать вцепившиеся в горло пальцы и ударить вновь.

Он почти не видел их в темноте узкой улочки – и рванулся наутек вслепую. Кто-то ухватил его за полу пальто, но не удержал. Он бежал, спотыкаясь, расшибая плечи о стены, упал, оступившись на выбоине мостовой, поднялся снова. Судя по боли в боку, его пырнули ножом.

Эшер метнулся в проулок, который, по его расчетам, должен был вывести на Зейтцергассе, но грязноватый свет из высокого окна справа обозначил перед ним глухую стену. Кинулся назад, за угол, где тени были погуще; превозмогая боль, извлек из ботинка нож и всмотрелся в гулкую темноту, откуда уже надвигался топот преследователей.

Затем рука, подобная стальным челюстям капкана, взяла его чуть выше локтя, а другая, холодная, как труп, и неодолимая, как смерть, зажала рот. Он был увлечен куда-то назад и вниз, в холодную сырость, пахнущую мокрым камнем, землей, крысами, а затем захлопнулась дверь – и полумрак входа исчез.

Ноздрей коснулся аромат парижских духов, смешанный с запахом свернувшейся крови.

– Не надо кричать, – шепнул женский голос.

Эшер молчал. Его запястья и горло были защищены серебром, но вампир мог в крайнем случае просто свернуть ему шею.

Затем он был отпущен – и вслушался, пытаясь определить, сколько их здесь.

Разумеется, чужого дыхания он не услышал. Спустя секунду прозвучало еле уловимое шуршание юбок.

Она сказала это по-английски, – сообразил он наконец.

Затем чиркнула спичка.

Эшер моргнул. Крохотный золотой огонек выхватил из мрака бледное, как бумага, лицо, вплел светло-коричневые нити в обрамляющие его черные волосы. Джеймс увидел размышляющие глаза вампирши – цвета палой листвы на дне мелкого пруда.

И узнал Антею Фаррен, герцогиню Эрнчестер.

* * *

– Я не понимаю причины, – сказал Исидро.

Садясь за карты, он снимал перчатки. Руки у него были тонкие, белые, с длинными пальцами, и Лидия вновь обратила внимание на утолщенные ногти. Мышцы не увеличены нисколько, хотя она знала, что эти изящные руки с легкостью могут гнуть стальные прутья.

– Я предполагаю, что причиной является некий вирус или даже несколько вирусов. – Лидия рассортировала свои карты: туз, король, десятка, восьмерка и семерка червей; дама, валет, семерка и десятка пик; почти нет трефов – одна десятка; дама и валет бубновой масти. Вагон первого класса был погружен в сон.

– Потому что клетки тела перерождаются?

Она помедлила, несколько удивленная тем, что вампир имел понятие о вирусах, потом вспомнила про медицинские журналы в его доме. За картами и беседой страх перед Исидро постепенно убывал, и Лидия задумалась, не с этой ли целью он предложил ей скоротать время за пикетом. Или, может быть, вампир, как тетя Лавиния, не любил пугешествовать в одиночестве?

– Во всяком случае, это могло бы объяснить повышенную чувствительность псевдоплоти к серебру и некоторым травам, – сказала она спустя секунду. – Не говоря уже о воспламенении от солнечного света.

– Вам действительно интересно об этом говорить? – Мaprapeт неловко поежилась, не поднимая глаз от рукоделия. После трех часов безуспешного обучения игре в пикет она вновь вернулась к своей вышивке и теперь боролась со сном, прислушиваясь к их беседе. В дискуссию о железнодорожном транспорте, тонкостях пикета, математических парадоксах карточной игры и музыкальной композиции (в этом Исидро был искушен более чем кто-либо из знакомых Лидии) Маргарет вставляла время от времени замечания, что-де, хотя ранее не покидала Англию, про упомянутый исторический памятник читала в мемуарах лорда Байрона.

Уже два или три раза она пыталась увести разговор подальше от физической сущности вампиризма, но теперь голос ее прозвучал по-детски жалобно. «Вот глупышка», – подумала Лидия.

Вампир сбросил три карты, положив их рубашкой вверх рядом с колодой, взял другие.

– Может быть, это прозвучит странно, но я по сей день не понимаю, что случилось с моей плотью той ночью в церковке у реки, когда я возвращался от дамы сердца… В ту пору у меня всегда была возлюбленная. Девушек с южного берега нисколько не смущало, что я испанец из свиты принца-консорта… – Он приподнял за уголок две другие карты и невозмутимо отложил в сторону. – Возможно, что изменение плоти и обострение чувств и разума – совершенно разные явления.

Лидия сбросила трефы и две бубновые карты, взяв взамен опять же восьмерку треф, пиковый туз и червовую даму. После четырех или пяти партий, в которых Исидро неизменно брал верх, она уже начинала постепенно разбираться в игре и даже приблизительно могла сказать, какие карты у него в данный момент на руках, хотя знание это мало чем ей помогало. Дон Симон был терпеливый учитель, мягкий, но беспощадный. Но даже ему пришлось отступить перед полной неспособностью Маргарет к карточной игре, что расстроило гувернантку чуть ли не до слез.

– Кровь питает плоть, – сказал Исидро. – Мы, конечно, можем по необходимости пить кровь животных. Или кровь человека, не убивая его при этом. Но только человеческая агония питает наш мозг. В противном случае способности наши слабеют: нам становится труднее внушать иллюзии и проникать в сознание живых людей. Мы уже не можем погрузить их в сон или заставить идти, куда нам надо.

Маргарет ничего не сказала, лишь нервно проткнула иголкой вышивку.

Исидро собрал карты.

– Собственно, никакими иными умениями мы не владеем, если, конечно, не брать на веру остроумные построения мистера Стокера. Лично я не представляю, как кто-либо может превратиться в летучую мышь или крысу. Сколь бы малым весом я ни обладал, все равно я гораздо тяжелее этих тварей. Хотя рассуждения этого человека Эйнштейна заставляют кое о чем задуматься…

– Вы отражаетесь в зеркалах? – Лидия обратила внимание, что на зеркало в купе наброшен шарф, скорее всего принадлежащий Маргарет, – голубой, с огромными алыми и желтыми розами, а оконное стекло плотно задернуто шторами.

Вспомнилось и огромное венецианское зеркало в доме Исидро, занавешенное черным кружевом.

– Конечно. – Исидро сдал карты. – Физические законы не меняются. Многие из нас избегают зеркал из-за концентрации серебра. Даже на расстоянии – ощущение не из приятных. Но главное: мы не можем внушить иллюзии сами себе, как внушаем их людям, и видим в зеркале действительно то, что в нем отражается. Поэтому от зеркал мы держимся подальше. Изучать себя не так уж и приятно. Четыре пики, старшая – десятка.

Игра затянулась далеко за полночь, пока за окном не показались огни Нанси. Очарованная и утомленная, Лидия вернулась в свое купе, но, одолеваемая страхами, уснуть так и не смогла. Сквозь шторку из коридора сеялся слабый полусвет. Однажды его пересекла какая-то тень, и Лидия представила Исидро, беззвучно скользящего вдоль вагона, вникая в сновидения дамы с маленьким песиком, или тех двух братьев, что сидели с Лидией и Маргарет за одним столиком в ресторане, или проводника, спящего в кресле, или поваренка… Как дегустатор пробует вино.

Ей очень хотелось бы знать, о чем говорили Маргарет и Исидро, оставшись наедине.

7

– Вы видели его?

Леди Эрнчестер наклонила свечу, уронив несколько капель воска на дно неглубокой ниши, и прилепила огарок. Пламя выровнялось, расширилось, осветив обманчиво теплое лицо вампирши, затем – строгие каменные черты Царицы Небесной. Стоящая в нише статуя была осквернена крысиным пометом и следами слизней. Далее огонек обозначил само помещение, куда Антея привела Эшера по изогнутой лестнице. Стены и сводчатый потолок из тесаного камня были голы, земляной пол дышал сыростью. Дверь напротив заложена кирпичом, но высокое окно рядом зияло пустотой, и сквозь него Эшер различил другое помещение – глубже и обширнее того, в котором они стояли. Там лежали грудами человеческие кости.

Он прислонился к стене, боль в боку отдалась слабостью в ногах. Прижал ладонь к пальто и почувствовал горячую сырость крови.

– Вы ранены…

Она шагнула к нему, взяла за запястье, но рука ее тут же отдернулась – пальцы наткнулись на серебряную цепочку. Эшер пошатнулся. Секунду они стояли, глядя в глаза друг другу.

– Подождите меня здесь, – сказала она. Он услышал шелест юбки, но момент исчезновения вампирши, как всегда, пропустил.

Оперся на каменный подоконник, привалившись спиной к ржавым прутьям решетки. Голова кружилась, но он уже не боялся потерять сознание. Кости за его плечом громоздились холмами, теряясь во внешней тьме. Слабые скребущие звуки, побрякивание кости о кость, блеснувшие крысиные глазки.

«Чумная усыпальница, – сообразил он. – Судя по размерам, расположена под кафедральным собором». В слабом мерцании свечи нагромождения коричневых костей напоминали застывший каменный океан.

Ступай в покои моей леди, – подумалось ни с того ни с сего. – Скажи, что, как. бы густо она ни румянилась, ее ждет столь же плачевный конец…

Разве что она предпочтет не умирать…

Эшер невольно вспомнил Лидию и прикрыл глаза. Ждет столь же плачевный конец…

– Вот. – Рука, коснувшаяся плеча, тут же отдернулась. Антея снова стояла рядом с Джеймсом, и в руке у нее был его саквояж. – Снимите пальто.

Нож нападающего прорезал насквозь шерсть, подкладку, твид пиджака и жилет. Рубашка пропиталась кровью Эшера, спасло то, что одет он был плотно. Несмотря на адскую боль, рана, кажется, была неглубока: рука онемела, но слушалась.

С болезненным усилием он разделся, оставшись в жилетке. Воздух ожег холодом. Антея, снова отступив к нише со статуей Пресвятой Девы, стала рвать окровавленную рубашку на тонкие полоски с такой легкостью, будто это была не ткань, а папиросная бумага. При этом вампирша продолжала торопливый разговор, словно опасалась остаться в полной тишине.

– Вы видели его? – снова спросила она.

– Я заметил его на вокзале Черинг-Кросс, – ответил Эшер. – Он беседовал с человеком, который, по моим сведениям, работает на австрийские секретные службы.

Она вскинула глаза цвета потемневшего красного дерева. Глаза эти скорее могли принадлежать хищной птице, нежели женщине. В шафранном свете губы и лицо Антеи казались одинаково бескровными. Темные волосы, уложенные точно так же, как это обычно делала Лидия, смешивались с чернотой ее платья. Гранатовая заколка сияла подобно капле крови.

– Беседовал с человеком?

– Вас это удивляет?

– Я думала… – Она поколебалась, затем взгляд ее упал на рану Эшера, и Антея вернулась к своему занятию. – Видите ли, в нашем доме был обыск. Я в это время отсутствовала. – Она извлекла из ридикюля сложенный в несколько раз листок желтой бумаги и, подойдя, протянула Джеймсу. Пальцы ее были в крови. – Вернувшись, я нашла на полу вот это.

Эшер развернул листок. Железнодорожное расписание. Ночной воскресный поезд отмечен кружком, на полях твердым почерком европейца приписано: «Венский экспресс»..

– Он исчез, пока меня не было, – сказала Антея, извлекая из саквояжа маленькую фляжку виски. Смочила чистый лоскут и осторожно подступила к Эшеру. Тот поднял руки, чтобы обе серебряные цепочки оказались подальше от ее не защищенных перчатками пальцев. Рану обожгло, запах виски почти заглушил запах крови.

– Зимой темнеет рано, и он часто просил пойти купить газеты или книги. Моя портниха ждет меня примерно в то же время. Эрнчестер обычно проводит всю ночь в своем кабинете за чтением, даже когда я отправляюсь… – Она не произнесла «на охоту», но Эшер понял.

Руки Антеи были как изо льда. Перевязку она накладывала быстро. Кровь на ее пальцах цвета слоновой кости запеклась черными пятнами. Холод усыпальницы, казалось, проникал уже в ребра Эшера.

Антея говорила быстро, как будто боялась, что Джеймс начнет ее утешать:

– Иногда он выходил на прогулку. Сначала я подумала, что так случилось и на этот раз. Но когда я вернулась под утро, дом уже был обыскан, в воздухе – запах табака и пота, а на полу – вот это. Я думала, его похитили. – Темные брови сошлись на переносице; последний узелок был завязан. – Я бы знала, если он… если бы с ним что-нибудь случилось.

Эшер вспомнил свой сон. «Как он мог умереть? – спросила она тогда. – Неужели я поднимусь сейчас по лестнице, а он не ждет меня там, наверху?»

– И вы не пошли к Гриппену? – Антея покачала головой.

– С тех пор как в прошлом году случились известные вам события, для лондонских вампиров настали тревожные времена. Гриппен принялся создавать новых птенцов – на место убитых призвал в Лондон своих старых питомцев. Мне он не доверял никогда. Сказать по правде, я… пока вы не упомянули об этом австрийце, подозревала, что это дело рук Гриппена. А вот почему я не обратилась к Исидро, сама не знаю.

Антея достала из саквояжа и подала ему купленную днем рубашку. Затем взяла фляжку виски и, отступив на шаг, принялась тщательно смывать с пальцев следы крови. Пока она занималась этим, Эшер оделся, даже повязал галстук. Двигался он через силу, несколько раз у него темнело в глазах, но помощи Антея ему так и не предложила. Во мраке усыпальницы среди костей по-прежнему шныряли крысы.

– На определенном расстоянии я способна чувствовать присутствие моего мужа. Я… я была не в силах ждать. – Она вскинула глаза. – А не мог он бежать в Австрию, спасаясь от Мастера Лондона?

– Мог, – сказал Эшер. – Но я подозреваю, что Гриппен тут вообще ни при чем. Пойдемте. – Он взял свой саквояж. – Не составите ли мне компанию за чашечкой кофе?

Тонкими белыми пальцами Антея накинула плащ на траурные вдовьи кружева и извлекла из темного угла усыпальницы широкую черную шляпу с перьями и плотной вуалью.

«Бросила ее здесь, – подумал Эшер, – когда поспешила мне на выручку. А крысы не погрызли, потому что испугались… почувствовали в шелке запах ее волос.»

Они расположились в «Ля Станца». Мягко сияли газовые рожки, кружились танцующие пары.

– В течение многих лет я боялась за Чарльза, – сказала Антея после того, как герр Обер принял заказ. – Отчасти из-за смерти Дэнни, который был нашим слугой еще во времена короля Георга. Его сожгло солнце. Кое-кто скажет: достойный конец для таких, как мы. – Она с вызовом бросила взгляд на Джеймса, но тот смолчал. – А отчасти из-за гибели города. Нет, я не про пожар Лондона – город умирал мало-помалу: там разрушилось здание, здесь посреди улицы возникла станция метро. Исчезло из обихода привычное слово, умер композитор, музыку которого Чарльз любил… Когда-то он часто бывал на концертах, интересовался новизной, но затем…

Официант принес кофе: ей – черный, с пенкой, ему – со взбитыми сливками.

– Вальс теперь выходит из моды? – Она откинула вуаль и поднесла к губам чашку, но не пригубила – лишь вдохнула аромат кофе. На танцевальной площадке дамы невесомо скользили под звуки «Сказок Венского леса», их платья были подобны лилиям шафранные, розовые, светло-зеленые, черные фраки мужчин звучали басовой нотой, пламенели офицерские мундиры.

– Полагаю, да. – Эшер вспомнил, как они вальсировали с Франсуазой. Неуклюжая с виду, в танце она двигалась легко и безошибочно. – Но не для людей моего возраста, – добавил он. – Те, что помоложе, конечно, предпочитают фокстрот и танго.

– Танго. – Она словно бы попробовала на вкус незнакомое слово. – Звучит как фрукт из Нового Света. Если надкусить – сок потечет по подбородку. Когда-нибудь я и этому научусь… – Взгляд ее вновь скользнул по танцующим. – Было время, вальс считался скандалезной новинкой. Признаться, мне тоже так казалось. – Антея улыбнулась воспоминанию. – Эрнчестер тогда еще любил танцевать. Гриппен смеялся над нами. Его ведь всегда интересовало лишь то, что служит убийству. А мы часто бывали на балах. Чарльз… жаль, что вы не застали его прежним.

– Что же его изменило? – Эшер произнес это почти беззвучно, но Антея услышала. Взглянула на него сквозь вуаль и снова отвела глаза.

– Время. – Она огладила изгиб ручки кофейной чашечки – точь-в-точь как это делала Лидия, когда что-то ее тревожило. На Эшера Антея не смотрела по-прежнему. – Жаль, что вы не знали его таким. Жаль, что вы не знали нас обоих.

Вокруг звучала музыка, шаркали подошвы, и тем не менее за их столиком как бы возникла тишина.

– Вы читаете частные объявления в «Таймс»? – спросил Эшер, отвлекши ее от печальных раздумий. Потянулся за своим открытым саквояжем, но был остановлен болью в боку. Просто указал на газету, торчащую наружу. – Точнее: читал ли их ваш супруг?

– Мы все это читаем. – Антея наклонилась и взяла газету сама. – Мы годами, а бывает – десятилетиями следим за тем, что происходит с людьми. Для нас это все равно что романы Бальзака или Диккенса. А ночи длинны.

Эшер развернул страницу и коснулся пальцем того самого объявления.

– Субботний номер, – сказал он. – Вот это, как мне кажется, впрямую связано с его исчезновением. «Юмитсиз» по-турецки означает «лишенный надежды». По-английски возможен вариант «Уонт-хоуп». Эрнчестер знает турецкий?

– Когда-то он был одним из послов короля Карла в Константинополе, еще до того, как мы поженились. Он отсутствовал три года. Разлука показалась мне вечностью. – Антея сухо улыбнулась, осознав нечаянную иронию этой фразы, и добавила: – Да мне и сейчас так кажется, когда я об этом вспоминаю. – Она нахмурилась, сравнивая текст объявления и расписание поездов, найденное ею в ночь исчезновения Эрнчестера. – Но почему? – спросила она наконец. – Что он мог такого ему сообщить, этот Олюмсиз-бей, если Чарльз уезжает, не известив меня? Даже без поддержки Гриппена – у нас еще в запасе было достаточно надежных укрытий. Нам ничего не грозило. Люди проникли в наш дом, да, но они сделали это ночью. Он бы без труда справился с ними. Ночью люди беспомощны. Чарльз знает в Лондоне каждый подвал, каждый закоулок. Допустим, он когда-то хорошо знал Вену, но города со временем меняются, и это очень опасно для тех, чья плоть воспламеняется от лучей солнца. Чем Олюмсиз-бей мог поманить его?

– Те, что обыскивали ваш дом, были наверняка наняты кем-то еще. – Эшер снова сложил газету и расписание поездов. – Исидро говорил мне, что неумершие обычно знают, когда кто-то пытается их выследить. А вы, получается, даже не имеете понятия об этих людях?

Она покачала головой:

– Ни малейшего…

– Стало быть, кто-то навел их на вас.

Вальс кончился. Оркестранты положили инструменты. Седобородый джентльмен галантно подал своей улыбчивой и тоже немолодой уже партнерше экстравагантный плащ из золотистого меха. Антея зачарованно проводила их взглядом.

«Кароли? – предположил Эшер. – Попытка отвлечь внимание графини Эрнчестер, чтобы она не помешала бегству мужа? Да, но тогда он должен знать о вражде между Гриппеном и Антеей, о том, что супруги рискуют утратить покровительство Мастера Лондона!»

Во всяком случае, несомненно одно: негодяев, напавших сегодня на Эшера, нанял именно Кароли.

Появился Обер с черным плащом леди Эрнчестер. Помогая даме одеться, Эшер вновь дернулся от боли. Антея быстро обернулась.

– Рана? – Ее пальцы были по-прежнему холодны, хотя она перед этим долго согревала их о чашку с горячим кофе. – Простите, я не подумала…

– Я и сам о ней забыл, – сказал он. – Позвольте я вас провожу.

Тюль тумана, подсвеченный газом, окутывал статуи и каменные гирлянды зданий Грабена. Тут и там еще сияли окна, за которыми служанки освобождали от корсетов своих хозяек, расчесывали им волосы, приносили ночные рубашки и молитвенники, замыкали в ларцы украшения, чистили бальные туфельки, чтобы затем скорчиться в холодных постелях и забыться сном на несколько часов. Воздух на улице был ледяной, среди безлистых деревьев, стволы которых были, казалось, изрезанны неведомыми рунами, изредка мелькала тень запоздавшего прохожего.

– Доктор Эшер.

Он приостановился, взглянул. Ее лицо казалось несколько смущенным.

– Я понимаю, что ни одна порядочная женщина не попросит мужчину остаться на ночь в своей спальне. – Пальцы Антеи тронули пуговицу на рукаве Эшера. – Но это фарс – думать сейчас о подобных условностях. Старые привычки давно умерли. Вы… останетесь?

Говоря, она смотрела ему в глаза. Странно, но Эшер не чувствовал надвигающейся опасности. Хотя прекрасно помнил, как тщательно смывала вампирша кровь с пальцев, помнил ее нервные торопливые речи, когда она явно боялась остаться в тишине. Ему пришло в голову, что Антея вдыхала аромат кофе, заглушая таким образом запах его крови.

Не похоже, чтобы леди Эрнчестер влияла сейчас на его сознание, пытаясь заманить к себе в качестве жертвы.

Поколебавшись, Антея продолжила:

– Самое страшное, конечно, это путешествовать в поезде одной. – Они шли по широкой улице – две одинокие фигуры в сгущающемся мраке. Позади них возвышался Чумной Столп – окруженный статуями святых и херувимов. – Прибыв в Париж, я еле успела войти в номер отеля, я боялась, что сон, утренний неодолимый сон вампира, настигнет меня прямо на улице. Меня, наверное, сочли сумасшедшей: как только слуги внесли в номер мой огромный чемодан, я вытолкала их прочь и замкнула дверь. И даже когда я осталась одна, все равно было страшно. Как знать, вполне возможно, что какая–нибудь алчная горничная решит среди бела дня порыться в моих вещах… – На секунду она ускорила шаг, и пальцы ее сжались на локте Эшера, стали стальными. – Но хуже всего было в поезде на следующую ночь, – продолжала она. – Засыпать под перестук колес, не зная, проснешься ли вновь!

Говорят, мы не чувствуем боли, когда нас сжигает солнце, мы сгораем во сне, но кто знает! – Под вуалью лицо Антеи казалось спокойным, однако голос ее был прерывист, и она зябко куталась в плащ, хотя бессмертные, наверное, холода не ощущают. – Кто может рассказать об этом? Даже в кромешной темноте подвала солнце погружает нас в сон. Иногда мы знаем и слышим, что происходит вокруг, но проснуться не можем.

Они приблизились к двери ее отеля. В нижних этажах этого великолепного особняка проживали богатые наследники древнего дворянского рода, но мраморная лестница вела наверх – в тесные номера.

Антея приостановилась в тени колонн парадного крыльца.

– Год назад Исидро нанял вас… или заставил работать на него. Делать при свете дня то, что он не мог сделать сам. И вы честно все выполнили.

Пар от дыхания Эшера смешивался с туманом. Из уст Антеи не вырывалось ни облачка, даже когда она говорила.

– У меня не было выбора.

– Выбор есть всегда. – Взгляды их снова встретились. – Я могу лишь просить вас. Оставайтесь в моем номере, пока не сядет солнце. Пожалуйста.

Когда-то Лидия подсчитала, какое количество человек за сто лет убивает в среднем один вампир. Будь Эшер тем, кем он был раньше, он бы не колеблясь ответил: «Да», а чуть позже открыл бы крышки кожаного сундука, позволив солнечному свету обратить убийцу в пепел.

Однако она спасла ему жизнь. Стало быть, нужно ответить: «Нет».

Куранты собора Святого Стефана пробили два – и нежным перезвоном ответили им часы церквей и монастырей Альтштадта.

Кроме того, возможно, она заманивает его в ловушку.

Он даже не сможет позвать на помощь.

Но он бы не мог позвать на помощь и в той усыпальнице.

Наконец Эшер сказал себе, что должен найти Эрнчестера, а значит, ему необходим союзник-вампир. Однако сам-то он прекрасно понимал, что не все так просто.

– Хорошо, – сказал он. – Я согласен.

– Он махнул на все рукой лет пятьдесят-шестьдесят назад. – Антея сняла шляпу, и Эшер, превозмогая боль, все–таки заставил себя принять ее плащ. Платье леди Эрнчестер было из норвежского шелка, рукава сияли гагатом. – Музыка, наблюдение за людьми (не для охоты за ними, а просто из любопытства) – все это значило для него все меньше и меньше. Как в той недавно вышедшей сказочной книге, где человеку сначала приделывают железную ногу взамен отрубленной, потом руку – и так далее, пока он не перестает чувствовать себя человеком, потому что у него уже нет сердца. – Веки ее вздрогнули словно, от боли, и она огладила их затянутой в перчатку рукой. – Вы подумали, почему же он все эти пятьдесят-шестьдесят лет, уже потеряв вкус к жизни, продолжал убивать двух, а то и трех человек в неделю? Это трудно объяснить. Видимо, просто… но привычке жить…

– Я ничего не подумал, – Эшеру вспомнилась кровь Жана ван дер Плаца на стене амбара и боль в глазах мальчишки в тот момент, когда он, Джеймс Эшер, спускал курок.

Антея зажгла лампу на тяжелом столе. Что бы она сказала, увидев ту нелепую смерть рыжеволосой проститутки? Впрочем, Эшер тут же осознал, что эта женщина видела кое-что и пострашнее. И видела, и творила сама… В маленькой комнате, украшенной копиями натюрмортов и пахнущей коврами, не было даже газового рожка, не говоря уже об электричестве. Топазовый свет лампы сделал лицо вампирши почти человеческим – положил тон на ее щеки, придал блеск глазам, бросил на черные волосы светло-коричневые блики. И Эшер снова вспомнил свой сон: Антею, лежащую на полу старого дома Эрнчестеров, того самого дома, где он впервые встретился с этой женщиной, спасшей его тогда от гнева Мастера лондонских вампиров.

– Мне жаль, что я вызвал эту распрю, – сказал он. – Поссорил вас с Гриппеном…

Она покачала головой.

– Эта распря тянется десятилетиями. Или даже веками. Ему был нужен Чарльз, точнее – его дома и земли. Наследников у нас не было, и нам удалось сохранить большую часть владений. А Гриппен после Большого Пожара утратил многие свои укрытия. Кроме того, город потом сильно изменился… Я так оформила документы, чтобы Гриппен никоим образом не смог завладеть нашей собственностью. Но вечно это, конечно, продолжаться не могло. Вампиры не убивают вампиров, но… думаю, в конце концов он бы не устоял перед соблазном… Кто такой Кароли? – Она сняла перчатки, в свете лампы блеснули длинные ногти.

И пока Антея доставала из волос заколки, Эшер успел ей поведать о первых своих встречах с Кароли в Вене.

– Насколько я знаю, сейчас он перешел в дипломатический корпус. От молодых людей его сословия там требуется минимум квалификации. Мне точно известно, что он убил по меньшей мере двух наших агентов, но доказать ничего невозможно.

– Откуда он мог узнать о моем муже? – Она замерла с гребнем в руке. – Он может быть жесток, да, умен и опасен, но кто бы ему подсказал, как выйти на лондонского вампира? Только другой вампир. И почему именно на лондонского? Мастера ночных городов обычно ревниво охраняют свои владения и не терпят иных вампиров, кроме своего выводка. Эрнчестер об этом знал.

– Может быть, в этом-то и заключается план Кароли. – Эшер взял губку, смочил холодной водой и принялся затирать пятно крови на пальто.

– Позвольте мне, – сказала Антея, отбирая у него губку, и Эшер почувствовал себя очень усталым. Рана продолжала ныть, но уже не дергала, как прежде.

– Пока не ясно, что ему нужно от вашего мужа, – сказал он через некоторое время. – Возможно, дело как раз в том, что Эрнчестер не является птенцом местного Мастера. Может, от него требуется создать свой выводок – не знаю, с какой целью. Но в любом случае Кароли должен был вывезти вашего мужа из Лондона. Потому что в Лондоне – Гриппен.

– Да, – мягко сказала Антея, – Гриппен бы узнал. Она двинулась к дверям спальни, где в полумраке мерцал медными углами и застежками огромный напоминающий гроб чемодан, занимавший почти вое пространство между стеной и кроватью. Руки Антеи, зарывшиеся в черные кружева на груди, были подобны лилиям, оправленным в золото.

– Когда вампир создает птенца, – медленно проговорила Антея, – он… он забирает его разум, его сознание и его личность, вбирает это все в себя… потому что тело птенца временно умерло. Потом, когда плоть перерождается, вампир вновь вдыхает в него разум и душу, возвращает в измененное тело то, что взял. Но не целиком. Да и то, что он вдыхает, тоже изменилось. Слегка. – Мраморный профиль ее был недвижен, карие глаза устремлены в пустоту. – Нет, – сказала она. – Кароли не мог использовать Чарльза в Лондоне. Все стало бы известно Гриппену. Тем более Гриппен следил за вами. Возможно, выжидал, когда представится случай… Ненавижу его. – Антея качнула головой и повела плечами, словно эта мысль легла на нее тяжким грузом. – Я возненавидела его еще в ту ночь, когда Чарльз привел меня к нему в дом… Элиза де Монтадор, Мастер парижских вампиров, не столь стара, как Гриппен, и не обладает такой властью, но, думаю, и она почувствовала бы, что в Париже объявился чужак. Тогда уж Чарльзу и этому Кароли проще было бы отправиться в Руан или Орлеан. Все тамошние вампиры погибли во время последней войны с Германией. И туда можно добраться в течение ночи, не рискуя…

– Вы знаете венских вампиров?

– Нет. – Она подошла к окну, отвела зеленую бархатную штору с золотой бахромой и тяжелыми кистями. – Я чувствую их… чувствую их присутствие. Как и они мое. Они не знают, где именно я сейчас нахожусь, но знают, что я здесь. – Ее пальцы ощупывали бахрому, наслаждаясь ощущением, подобно тому, как недавно в кафе они оглаживали фарфоровую чашку. Блики уличного света превратили лицо Антеи в волшебную мозаику из золота и черни. – Я ощущаю… все. В этом новом городе, кажется, каждый камень источает музыку… Перед тем как мы с вами встретились, я около часа бродила по улицам. Иной воздух, иные запахи, голос реки, не похожей на Темзу… Каждый булыжник под ногами казался мне драгоценностью, я готова была бегать по городу и собирать их, как глупая жадная девчонка.

Бескровные губы изогнулись в улыбке, и Эшер вспомнил, с каким напряженным вниманием она следила за танцующими в кафе, как упоенно вдыхала аромат кофе, слушала музыку вальса.

– Я знаю, что мне грозит опасность. Я боюсь и знаю, что должна бояться еще сильнее. В любой момент я могу погибнуть в этом незнакомом городе, но… он так прекрасен! – Она завернулась в штору, как в плащ, на лицо легли зеленоватые тени, сделавшие его похожим на старую серебряную икону. – Здесь все так ново для меня, удивительно и незнакомо! Видите ли, я впервые покинула Англию. И впервые с тех пор… как я стала тем, что есть… покинула Лондон. Почти две сотни лет назад, доктор Эшер! Я думала тогда, что Эрнчестер умер, гостила у сестры на севере. Но в ту пору мне было все равно. Я очень долго горевала…

Год назад Эшер видел ее портрет, написанный, когда Антея была вдовой шестидесяти лет от роду. Грузная, седовласая, она смотрела с темного холста, словно бы вопрошая: «Как он мог умереть?» В трепетном свечении лампы глаза ее казались почти живыми. И золотое кольцо – то самое, что сейчас мерцало у нее на пальце

– Путешествовать для вампира… ужасно опасное дело.

– И все же вы здесь.

Она улыбнулась совсем по-человечески. Полные губы скрыли блеск клыков.

– Я люблю его, – сказала она. – До последнего вздоха. – И еще два столетия сверх того.

Леди Эрнчестер приказала, чтобы горничные ее не беспокоили, ибо она – актриса, то есть днем отдыхает, ночью работает. Когда она поведала об этом Эшеру (рассказывая попутно, как произносились те или иные слова в ее раннем детстве, и зашивая дыру от ножа на пальто Джеймса), он даже зажмурился, представив себе реакцию консьержки.

Однако когда в коридоре послышались голоса служанок, щебечущих по-чешски и по-венгерски, дверную ручку никто не тронул.

Остаток ночи Эшер провел, беседуя с графиней-вампиршей о филологии и фольклоре. Кстати, она превосходно изобразила говор своей нянюшки из Уэссекса. Боль в боку стихла. Когда утром его разбудила болтовня горничных в коридоре, он обнаружил, что сквозь зеленоватые шторы льется солнечный свет, а сам он лежит на диване, пытаясь сообразить, какой же все-таки придыхательный гласный звук произносили в конце слов крестьяне в те времена, когда Антея была молода. Кто бы мог подумать, что ему доведется потолковать на эту тему с современницей Шекспира!

Затем щебет в коридоре смолк, и верхние этажи особняка объяла тишина. Глухая тишина, нарушаемая лишь клацаньем трамвая на Шоттенринг да отдаленными звуками шарманки. Мысли Эшера вновь вернулись к женщине, неподвижно лежащей сейчас в двойном гробоподобном чемодане и свято уверенной, что он будет сидеть здесь весь день, храня ее сон. Два столетия… Скольких же она должна была убить за это время?

Жаль, что вы не знали нас обоих.

Так что же такое вампиризм? Отчаянное желание сохранить молодость? Попытка выскользнуть из потока времени?

«Я люблю его, – сказала она. – Я знала, что он не мог умереть».

А те мужчины, женщины, дети, которые умерли, чтобы продлить ее существование… Их тоже кто-то любил.

Эшер вздохнул, подпер переносицу костяшками пальцев. Мысль извивалась, как рыба на крючке. Она ему доверяет. Без нее ему ни за что не найти Эрнчестера, который вот-вот предложит свои услуги Габсбургам, если уже не предложил… Чем его мог поманить Кароли? Спасением от Гриппена? Тогда зачем было таиться от Антеи? Почему не забрать в Вену их обоих?

Кто обыскивал дом? Кто еще был посвящен в планы Кароли? Что они там искали? Кто такой Олюмсиз-бей?

Прозвище Мастера Вены? Не исключено, что по происхождению он – турок. В семнадцатом столетии османы здесь погуляли изрядно. Почему бы не предположить, что самый старший вампир в этом склонном к космополитизму городе – не австрияк? Вообще не европеец…

И самое главное: если удастся найти Эрнчестера, что с ним делать? Убить?

В этом случае пришлось бы убить и Антею. Иначе Эшеру уже никогда не спать спокойно.

С мягким масляным щелчком в замочной скважине провернулся ключ. Вспоминая, как будет по-венгерски: «В эту комнату просили не входить», Эшер поднялся и двинулся к двери, но она уже открылась, пропуская Бэдфорда Фэйрпорта.

– Эшер? – Маленький человечек изумленно моргнул и поправил очки, словно надеясь, что появление здесь Джеймса есть результат неправильного преломления лучей. – Какого черта!..

«Еще какая-нибудь телеграмма, – машинально подумал Эшер – и туг же: – Как они меня выследили?..» Он попытался восстановить в памяти, что именно они говорили с Холивеллом об особняке Баттиани, но тут из-за двери с быстротой пантеры возник и приставил к горлу Эшера нож Игнац Кароли.

– Нет! – проблеял Фэйрпорт при виде крови, побежавшей по лезвию, как по лабораторному стеклу. – Только не здесь!

Вслед за ними в комнату проникли два головореза, которых Эшер видел впервые, и кучер с обезьяньими надбровьями. Дверь заперли. Один из незнакомцев ухватил Джеймса сзади за локти и повалил на пол, другой устремился к окну, задернул штору. Кровь, бегущая из пореза на шее, обжигала кожу. Кароли eще держал лезвие наготове, но внимание его уже переключилось на другой предмет.

– Найдите это!

Эшер попытался повернуться, и его снова прижали к полу. Краем глаза он видел Фэйрпорта, глядящего на него с гадливым изумлением. Один из головорезов взял докторский саквояжик и, достав оттуда клейкий пластырь, залепил Эшеру рот. Свободной рукой Кароли извлек из кармана своего пальто шелковый шарф, с помощью которого Джеймсу связали руки. Вполне возможно, тот самый, которым была задушена проститутка в Париже.

Лишь после этого Кароли отвел нож от горла Эшера и спрятал его во внутренний карман жилета. Мужчина, державший Джеймса, грубо пнул его по ногам – для вящей уверенности, в то время как двое других ринулись в сторону спальни. Эшер попытался крикнуть, предупредить, чтобы они ни в коем случае не вскрывали чемодан…

Затем сообразил, что Антее ничего не грозит.

Кароли проник в ее дом и нарочно оставил на полу расписание поездов, приписав на полях: «Венский экспресс».

А в Вене он просто проследил, куда повезут с вокзала этот огромный чемодан.

– Это должно быть здесь, – сказал по-немецки Фэйрпорт.

– Вы там не хотите открыть глянуть? – спросил кучер.

Фэйрпорт издал протестующий вскрик. Кароли произнес:

– Оставьте, Лукас. – И хотя сказано это было мягко, кучер немедленно покинул спальню. – И вы думаете, она не следовала за нами?

– Сказать по чести, я не знаю.

Эшер повернул голову, проведя щекой по толстому пахнущему пылью ковру, и увидел их стоящими возле дверного проема, причем старик смотрел на Кароли, как охотничья собака, только что притащившая фазана больше себя самой. Фэйрпорт – двурушник, – понял он. Вгляделся и мысленно добавил: – Причем стал им давно.

По идее, Эшер должен был почувствовать гнев, но этого не произошло. В Большой Игре случалось всякое: здесь задушат шлюху, там застрелят слишком любопытного мальчишку…

Кароли взглянул на Эшера полуудивленно-полусочувственно:

– Так объясните мне, доктор Эшер: это совпадение, что меня преследуете именно вы? Или Эрнчестер ошибался, полагая, что Британия не использует неумерших?

Эшер наклонил голову. И то, и другое равно могло оказаться правдой.

Кароли рассмеялся:

– Вряд ли, осмелюсь предположить. Вы ведь рационально мыслящие, богобоязненные, добрые протестанты, ученые–шпионы. Цивилизованные, пытавшиеся и меня цивилизовать… на свой лад. – Он присел на корточки рядом с плечом Эшера, бравый офицер в штатском безупречно скроенном костюме. Горячий луч солнца коснулся рубина в заколке галстука, вспыхнул иа золотом кольце с печаткой. – Путешествие в горах кое-чему вас научило. Но то, что я воспринял от моей нянюшки-моравки, вам пришлось изучать в Инсбруке и Оксфорде, собирать в течение долгих лет в виде легенд и странных историй. Поэтому вас ко мне и приставили? Неужели они рассчитывали, что я вас не узнаю?

Рот был залеплен пластырем, поэтому Эшер просто взглянул ему в глаза. Вы же знаете, что я не отвечу ни на один из ваших вопросов. Полные красные губы Кароли скривились в насмешливой улыбке.

– Ну, допустим, я не разглядел вас до конца в девяносто пятом и понял, в чем дело, только на мюнхенском вокзале. Наш добрый доктор Фэйрпорт почему-то не счел нужным раскрыть мне этот маленький секрет. – Кароли приостановился. За его спиной два головореза выносили из спальни напоминающий гроб чемодан; кучер Лукас придерживал дверь; Фэйрпорт стоял рядом, водянистые глаза его беспокойно перебегали с ноши на Эшера и Кароли. – Знаете, когда-то я считал вас выдающимся полевым агентом. Вы постоянно меня переигрывали. Или вам просто сопутствовала удача?

Он достал из кармана перчатки, хотел надеть, но взглянул на Эшера и, передумав, снова отправил их в карман. Джеймс отлично понимал, что означает эта маленькая сценка.

На белых лайковых перчатках крови не остается.

– Помните мои инструкции, Лукас… все мои инструкции… – бросил Кароли и, повернувшись, с великолепной небрежностью продолжал: – Доктор Фэйрпорт, вам лучше отправиться с ними.

Фэйрпорт кивнул; глаза его сквозь толстые линзы очков были устремлены на кожаный саркофаг, с трудом проходящий в дверь.

– Конечно, – выдохнул он, – они так неуклюжи… Клаус! Клаус, пожалуйста, поаккуратнее!

Он забыл обе мне, – подумал Эшер. Скорее гневно, чем испуганно. Замычал, пытаясь окликнуть Фэйрпорта по имени.

Старик вздрогнул, и Эшер понял, что не ошибся. Увлеченный поимкой вампира, Фэйрпорт забыл обо всем на свете. Он забыл, как поступает Кароли с теми, кто встал у него на пути. Если, конечно, он вообще знал об этом. Но старик обернулся, и вовремя. Кароли уже медленно извлекал руку из внутреннего кармана.

Эшер не сводил взгляда с Фэйрпорта, давая ему понять, что случится, если тот покинет комнату. Бледные стариковские глаза мигнули растерянно за толстыми круглыми линзами. Будь ты проклят, – подумал Эшер. – Если ты позволишь ему убить меня, то хотя бы осознай, что творишь…

– Присмотрите за ними, – мягко сказал Кароли, кивнув на дверь.

Вы ведь не хотите это видеть, правда?

Кароли и Фэйрпорт глядели в упор друг на друга. Эшер чувствовал, что идет неслышный торг:

Если вы раздумали работать с вампирами, то, конечно, вы вправе так поступить…

Затем Фэйрпорт озабоченно оглянулся, словно бы вообразив, что без его присмотра носильщики немедленно выкинут саркофаг в окно или спустят по лестнице. Вновь повернулся к Кароли.

– Кое-кто… э-э… мог заметить, как мы сюда прибыли, – поколебавшись, молвил он. – Запомнить фургон…

Он виновато взглянул на Эшера, беспомощно шевельнул рукой в серой нитяной перчатке – и Джеймсу захотелось пнуть его.

Кароли терпеливо вздохнул:

– Хлороформ с вами?

Фэйрпорт направился к своему саквояжику. Руки у старика всегда тряслись, а сейчас особенно. Пытаясь смочить вату, он расплескал хлороформ, и Кароли вынужден был поспешить на помощь. Воспользовавшись моментом, Эшер вывернул кисть из наспех завязанного шарфа. Шелк – не веревка, он скользкий, так что, затягивая узел, распускаешь узы. И когда Кароли повернулся к Джеймсу со смоченной ватой в руке, тот ударил его обеими ногами в лодыжки, высвободил руку, вскочил – и метнулся к двери.

Теряя равновесие, венгр ухватился за плечо Фэйрпорта, затем отшвырнул хрупкого старика и кинулся вслед с криком: «Держи вора!»

Полуодетый, небритый, не знакомый гостиничной прислуге да еще и с залепленным пластырем ртом, Эшер мог рассчитывать лишь на быстроту собственных ног. Очутившись на мраморной парадной лестнице. Он махнул через перила – и столкнулся с двумя дюжими швейцарами. Пинком отворил балконную дверь, выбежал в галерею внутреннего двора и съехал по водосточной трубе на мостовую. Красно-белый фургон с Лукасом на козлах преградил ему путь к ведущей на улицу арке. Увернувшись от кучерского кнута и избежав встречи со спрыгнувшим из кузова головорезом, Эшер нырнул в дверь кухни, скользнул мимо двух отпрянувших кухарок и судомойки, через черный ход выбрался в переулок, а сзади слышались крики и топот погони.

Тесная средневековая улочка старого города была, как нарочно, полна народу. Одни прохожие шарахались, другие, напротив, пытались задержать беглеца. Эшер ударил кого-то, сбил с ног торговку и почтальона, свернул в арку, ведущую в другой двор, и, миновав еще одну кухню, вылетел прямиком на компанию юных гусарских офицеров в желто-голубых мундирах, расположившихся за столиком в открытом кафе. При виде Эшера они вскочили, звеня шпорами и хватаясь за рукояти сабель…

Ему удалось отделаться от погони лишь в следующем дворе, где он удачно взбежал по темной лестнице, пропустив мимо полицию, офицеров и прочих преследователей. Не пощадив усов, сорвал со рта клейкий пластырь и, выждав, пока стихнет шум, покинул свое убежище.

От боли в боку останавливалось дыхание. Рана под повязкой снова начала кровоточить. Пробирал холод. Преодолев легкий приступ головокружения, Эшер заторопился в сторону Грабена, роясь в карманах и сильно надеясь найти там кое-что еще, кроме носового платка.

Удача сопутствовала ему. Расплачиваясь вчера за кофе десятифлориновой купюрой, заимствованной когда-то у Кароли, он был схвачен болью в боку и поэтому просто сунул сдачу в брючный карман. Денег было достаточно, чтобы приобрести на блошином рынке какую-никакую куртку. И еще билет на трамвай, идущий куда-нибудь подальше от этих опасных мест.

8

До четырех дня Эшер проболтался на окраине, помаленьку приходя в себя.

Он перекусил в одном из тех кафе под открытым небом, что были рассыпаны вдоль дорожек для верховой езды в Фолькспратер. Уничтожая чешскую сосиску, Эшер краем глаза следил за широким гравийным трактом, бегущим мимо шарманок и каруселей, вокруг огромного чертова колеса и уводящим в ржаво-серые цитадели Императорского охотничьего парка. Однажды среди тонких стволов мелькнули гусарские мундиры, вызвав в Джеймсе неприятные воспоминания.

Если начнется война, у Англии по крайней мере не будет общего фронта с Австрией.

Однако мысленная улыбка исчезла, стоило ему вспомнить об Эрнчестере. Какой бы договор ни заключили между собой

Кароли и вампир, теперь, после пленения Антеи, правила игры неминуемо изменятся. Точнее – уже изменились.

Эшер зябко передернул плечами под ветхим пальтишком.

Как долго Фэйрпорт вел двойную игру? Судя по поведению Кароли, чуть ли не с тех пор, как накрылось контрабандное русское оружие. На первый взгляд странно, почему он сразу же не рассказал Кароли о цели прибытия Эшера в Вену. Возможно, сотрудничая время от времени с австрийскими службами, сам он не считал себя их человеком. Двурушники наподобие Фэйрпорта вообще часто придумывают себе самые невероятные и нелепые оправдания. Эшер вспомнил американского миссионера в Китае, который не предупредил его о готовящейся атаке мятежников, якобы опасаясь, как бы их китайский покровитель не прознал, что его (покровителя) сын завел любовницу в том районе Тьенцина, где эта атака должна была приключиться.

Может быть, Кароли просто не спросил Фэйрпорта об Эшере, полагая, что эту информацию ему проще добыть из других источников.

И Эшер снова содрогнулся, вспомнив страшную смерть своего проводника-чеха в Альпах.

Фэйрпорт увлекся своими исследованиями примерно в конце восьмидесятых. Качественные материалы, оборудование, научные экспедиции – все это дорого стоит, а Фэйрпорт – человек небогатый. Все-таки хороший агент не должен иметь уязвимых точек – ниточек, за которые может дотянуть враг.

Как Кароли. Гладкий, пустой человек, для которого главное – работа.

Эшер оглянулся на газетный киоск, где ежилась от холода продавщица, и прикинул, насколько стоит доверять Холивеллу.

Возможно, Кароли перекупил не только Фэйрпорта. Лучше всего, конечно, подождать до семи и оставить послание в кафе Доницетти, назначить встречу..

Он подошел к киоску и купил свежий номер «Нойе–Фрайе-Прессе». На последней странице – мелко набранный заголовок:

ТЕЛО КРУЖЕВНИЦЫ НАЙДЕНО В ВИНОГРАДНИКЕ

Эшер пробежал текст заметки, споткнулся на словах «обескровленный труп». Название местности, где было найдено тело, было ему знакомо. Полчаса езды до лечебницы Фэйрпорта во Фрюхтлингцайт.

Итак. Он незряче смотрел на яркие павильоны, на музей восковых фигур, слуха коснулись отдаленные звуки музыки. Играли «Вальс цветов».

Итак. Кружевница. Мелкая сошка – вроде той парижской проститутки.

Конечно, Кароли знает, кого подцепить. Чья смерть не вызовет большого шума.

Эрнчестер был там прошлой ночью.

Фэйрпорт выполнил свою задачу. Исследования возможного применения вампиров проведены. Кароли уверен, что сотрудники Департамента просто не способны принять все это всерьез.

А вот Эрнчестер – хочется надеяться! – свою задачу еще не выполнил.

Сегодня – сейчас! – граф еще пребывает там же, гдe, по идее, должна находиться его супруга. Но зная, что Фэйрпорт и его лечебница засвечены, все они вскоре бесследно растают в ночном тумане, оставив на память пару пятен крови да смутные слухи.

По дорожке промчался фиакр. Кучер, привстав на козлах, весело присвистнул. Солнце стального цвета нисколько не согревало. Эшер вновь поежился и согрел руки дыханием.

Можно, конечно, взять самый дешевый билет до Мюнхена – в крайнем случае проехать зайцем в багажном вагоне (Эшеру уже приходилось проделывать нечто подобное). Если Бурдон до сих пор глава мюнхенского отделения… если само отделение еще не прикрыли, можно будет раздобыть денег на билет до Англии. Сообщить, что Фэйрпорт – предатель, что он работает на Кароли (очень опасный человек!), и умыть руки. Вернуться домой, к Лидии, которая, должно быть, бомбардирует сейчас Фэйрпорта телеграммами… Эшер и так сделал здесь все, что мог. Не его это дело! Правда, Антея – в руках Кароли. И известно, где находится Эрнчестер. Вот в чем суть. В киоске был телефон. Но полиция, несомненно, разыскивает Джеймса, аппарат Холивелла наверняка прослушивается.

Когда Эшер садился за столик, в кафе под открытым небом находились еще несколько таких же безумцев, прихлебывающих кофе и поглядывающих в грязные воды канала. Теперь Эшер был один. За рекой куранты Святого Стефана пробили три.

Джеймс заставил себя подняться, сунул озябшие руки в карманы и, оглядев на всякий случай окрестности, двинулся в сторону Пратерштерн, где собирался на последние пфеннинги приобрести билет на трамвай, идущий в сторону Венского леса.

Сразу после наступления сумерек Эшер почувствовал за собой слежку.

Покинув трамвай, он ковылял по лезущей вверх дороге, что вилась среди ржавого редколесья. Ходьба согревала, хотя боль отдавалась в боку при каждом шаге, – и наконец Эшер присел отдохнуть на низкую каменную стенку, отделявшую дорогу от виноградника. Когда собрался с силами, колоколенка деревенской церкви неподалеку огласила окрестность пятью ударами.

Несколько раз его обгоняли телеги, один раз мимо прокатил автомобиль, однако с сумерками такие встречи становились все реже и реже. Ветер разогнал облака, всплыла в ледяном круге серебряная монета луны. К шести стало совсем темно.

К счастью, дорогу Эшер знал. Поднявшись, измочаленный, на очередной холм, он, даже не глядя туда, где должна была, по идее, располагаться сторожка лечебницы, мог с уверенностью сказать, что почти достиг цели.

Приостановился, ожидая услышать человеческие голоса. Но услышал нечто иное.

Даже не услышал – почувствовал. Что-то подсказало ему, что они следуют за ним среди деревьев. Не побывай он у них в руках год назад – возможно, вообще бы ничего не заметил.

Вот оно – внезапная легкая сонливость. Откуда бы ей взяться, если снова задергало бок, а в прорехи ветхого пальто врывается ледяной ветер. И еще это странное нежелание оглянуться по сторонам, всмотреться в чащу. Вскоре ему стало казаться, что в воздухе разлит еле уловимый запах старой крови.

Эшер не замедлил и не ускорил шага, опасаясь выдать, что он догадался об их присутствии. Еще немного – и он окажется перед воротами, где его могут заметить люди Кароли. Значит, нужно сойти с обочины. Серебряные цепочки на шее и запястьях выручат его на несколько секунд, но не спасут от перелома шейных позвонков. Дорога впереди была пуста.

Обычно вампиры двигаются бесшумно, однако стояла осень – и, напрягши слух, Эшер уже различал слабый шорох палой листвы под невесомо ступающими ногами.

Он остановился на обочине, держась в тени (на тот случай, если Кароли действительно приказал наблюдать за дорогой), извлек из кармана часы, повернул циферблат к лунному свету и со щелчком захлопнул крышку. Сделал вид, что отправляет вещицу на место, сам же тем временем открепил цепочку часов от пояса и, намотав ее на палец, сунул руку в карман пальто, словно от холода. Серебряный тикающий диск лежал в ладони.

Пусть немного, но что-то.

Перепрыгнул через канаву, вскарабкался на обваловку. Возможно, они слышали сейчас даже удары его сердца. Венский лес довольно редок. Заблудиться в нем можно разве что летом. Сейчас же среди голых стволов буков и яворов, да еще и при лунном свете ориентироваться было довольно легко. Хотелось бы знать, сколько охранников держит Кароли на территории лечебницы. Чтобы поднять тревогу, достаточно и одного.

По идее, этот охранник должен обитать неподалеку от стены.

Как там сказала Антея? «Мастера ночных городов ревниво охраняют свои владения и не терпят иных вампиров». Эшер вспомнил также несчастного лондонского птенца Забияку Джо Дэвиса, то и дело озирающегося в ужасе: Они убьют меня. Гриппен хочет, чтобы в Лондоне был только он сам и его выводок, его рабы.

Вполне возможно, местные вампиры тоже прочли заметку о мертвой кружевнице в «Нойе-Фрайе-Прессе» и поняли, что на их территорию вторгся дерзкий чужак, который убивает открыто и не может не навлечь подозрений со стороны властей .

Или просто вышли на охоту и почуяли кровь Эшера, услышали его дыхание.

В любом случае ему от этого не легче.

Эшер старался продвигаться, как можно быстрее. Однажды ему послышались шорох листьев и шелест женского платья, но все его инстинкты кричали, что вампиров здесь несколько. Подобно акулам, они преследовали его, прячась за голыми стволами.

Впереди обозначилось смутное белое пятно. Это была она, задняя стена лечебницы, перевитая черными жилами плюща. За нею выплывали из мрака островерхие крыши и каменные стены, выкрашенные золотистой охрой. Ставни окон, смотрящих на лес, закрыты, освещен лишь второй этаж строения, ранее бывшего конюшней, а ныне ставшего лабораторией. Эшер всегда подозревал, что престарелые собаки и коты (а затем и крупные венские дельцы), над которыми Фэйрпорт проводил свои эксперименты, шли на поправку скорее благодаря массажам, хорошему питанию и свежему воздуху, нежели «магнитной индукции». Кстати, под лабораторией имелся подвал, где Фэйрпорт установил генератор. Там же находился склад угля и керосина.

Возле ограды Эшер почуял дымок папиросы охранника.

Деревья здесь подходили к стене почти вплотную. Укрывшись за стволом дуба, Эшер мог видеть окно, у которого он сидел много лет назад, обдумывая, как ему покинуть Вену и предать, смертельно оскорбить Франсуазу – так оскорбить, чтобы она даже имени его больше не хотела слышать.

Затем он повернул голову и увидел стоящую рядом женщину.

Волосы его шевельнулись. Он не услышал ее приближения.

Она была прекрасна и словно соткана из лунного света, льняные волосы обрамляли лицо подобно морозному сиянию. В одежде ее тоже преобладали лунные оттенки: на незнакомке было нечто паутинчатое, воздушное; по рукавам пробежало мерцание, стоило ей поднять руки. В прозрачных глазах – то ли серых, то ли голубых – стыли печаль и восторг.

Разум померк, и Эшер почувствовал непреодолимое желание. Даже то, что из-под чувственных губ блеснули клыки, его уже не смущало. Он хотел ее столь же сильно, столь же отчаянно, как Лидию до их первой брачной ночи, как девушек из магазина – будучи студентом, одолеваемым мальчишескими страстями. Он двинулся к ней, будто пьяный, ведомый одной-единственной мыслью: поцеловать ее, дотронуться, обнять – и не важно, что будет потом.

Какая-то часть мозга все еще противилась, но все слабее и слабее. Тонкие пальцы коснулись лица Эшера – холодные даже сквозь кожу перчаток, и тот же холод Джеймс ощутил, обняв ее за талию.

Внезапно рот незнакомки свело судорогой. Чары развеялись, стоило ей отдернуть руку, добравшуюся до серебряной цепочки на горле Эшера. Он очнулся – и увидел прямо перед собой оскал разъяренного кота. Стальные пальцы стиснули кисть руки. Но другая рука оставалась свободной. И он ударил вампиршу по щеке выхваченными из кармана серебряными часами. Она закричала. Боль, изумление, ярость слышались в этом крике. Так, наверное, визжат лишь демоны в аду.

Он отшвырнул ее – и кинулся к стене. Вопль повторился. Краем глаза он еще успел ухватить, как, упав на колени, она корчится и царапает лицо ногтями. Нечто, напоминающее клок темноты, метнулось среди стволов – и Эшеру почудилось, что кто-то, запустив руку под череп, сдавливает мозг. Усилием воли разжав эту хватку, он перевалился через стену – как раз в тот самый миг, когда в доме послышались голоса. Эшер откатился в тень, пряча лицо. Вскоре мимо него пробежали к воротам. А мгновение спустя он уже метнулся к той двери, что под лестницей.

В саду перекликались встревоженные охранники; послышалось имя кучера Лукаса; кто-то помянул «герра капитана» (что, видимо, соответствовало армейскому чину Кароли).

Вопли за стеной смолкли. Суматоха во дворе продолжалась.

«Минут десять, – подумал Эшер, сбегая по вымощенному камнем коридору в кухню, – пока они осмотрят окрестности и обойдут стену по периметру». В буфетной он с помощью рычага отодвинул от стены шкафчик и скользнул в открывшийся за ним узкий проход. В свое время он частенько отправлял этим путем в подвал славянских националистов и русских посланцев, которым не стоило попадаться на глаза пациентам Фэйрпорта.

Боже, как она завизжала, эта блондиночка!

Сегодня днем на блошином рынке Эшер приобрел также кусок проволоки, дабы сделать из нее новую отмычку. Руки у него еще тряслись, когда он отмыкал дверь в конце лестницы. Замок был старого типа, с такими Эшер справлялся не глядя. И ведь говорил, дюжину раз говорил Фэйрпорту, чтобы сменил…

Забавно, но даже семнадцать лет работы на Департамент так и не смогли заглушить в нем некоего внутреннего рыцарского голоса, постоянно протестовавшего против неджентльменских поступков, как-то: пнуть лежачего, применить в драке один из так называемых нечестных приемов, выстрелить человеку в спину, дать ложную клятву, подписаться под чужим именем…

Застрелить шестнадцатилетнего мальчишку, который тебе верил.

Обокрасть женщину, которая тебя любила.

Ударить по лицу прекрасную девушку металлом, который для нее все равно что серная кислота.

А тот факт, что в противном случае она бы его немедленно убила, вряд ли приняли бы в расчет голоса из прошлого: отца, тетушки, наставников из Винчестера и Оксфорда. Перед ними он по-прежнему чувствовал себя полной свиньей.

И чем эта вампирша, по сути, отличалась от Антеи?

Нехитрый механизм сдался. Эшер отворил дверь, и слабый отсвет газа из буфетной наверху бросил какой-то странный блик на внутреннюю часть замка. Джеймс придержал дверь ногой и зажег спичку.

С той стороны замок был серебряный.

Из-за двери потянуло запахом свежих опилок. И кровью.

По спине вновь пробежали мурашки. Эшер затаил дыхание, вслушался. Затем поставил замок на предохранитель, чиркнул еще одной спичкой и заглянул в подвал.

Из темноты вновь блеснуло серебро. Там, где раньше располагалась небольшая скудно обставленная комната (кровать да кресло), теперь в двух шагах от Эшера сияла решетка из стальных прутьев с серебряным покрытием. Там, где прутья уходили в пол, насыпан был валик из желтых свежих опилок.

За решеткой блеснула пара глаз, похожих на кошачьи.

Пламя подобралось к пальцам, и Эшер задул спичку. Во мраке, слабо разбавленном льющимся сверху полусветом, он различал за решеткой лишь бледное слепое пятно лица и еще два бледных пятна – руки.

Из темноты раздался голос:

– Вам нужна моя капитуляция? Я был согласен сделать все, о чем меня просили. Мало того что вы предали меня, что вы мне лгали… Теперь еще и… это.

Последовала пауза. Эшер ошеломленно глядел во тьму. Из-за серебряной решетки вновь просияли странные глаза.

Потом голос сказал:

– Доктор Эшер. Лингвист из Лондона. Дон Симон говорил, вы были шпионом.

Внезапно Джеймс все понял.

– Это не ваша жена кричала, – сказал он.

Одно из бледных пятен взметнулось, слилось с другим:

Эрнчестер поднес руку ко рту – и вновь закрыл глаза.

Эшер торопливо продолжил:

– Это был другой вампир, женщина. Она напала на меня возле стены. Вы знаете, где они хранят ключи?

Эрнчестер покачал головой.

– Они у Фэйрпорта, – сказал он, помедлив. Выговор его, как Эшер подметил еще в поезде, был заметно архаичен. – Где Антея? Они сказали, что держат ее где-то здесь…

– Я не знаю.

– Найдите ее. Заклинаю вас, заберите ее отсюда…

Эшер подступил к решетке и ощупал замок. Да, это простой отмычкой не откроешь. Глаза уже привыкли к темноте. В глубине обозначился глыбой мрака кожаный саркофаг. Сам граф в старомодном хвостатом сюртуке, красно-желтом жилетике и панталонах со штрипками показался Джеймсу совсем маленьким. Пыльный призрак, мумия, которую нельзя выносить на свет.

– Я вернусь.

Повернувшись, он заметил на скамье возле внешней двери перчатки, в которых Антея была в «Ля Станца», и алую ленту с висящей на ней черной жемчужиной. Надо понимать, Кароли принес это сюда в качестве доказательства, что Антея у него в руках.

«В чем же дело? – размышлял Эшер, взбегая по лестнице в буфетную и снова придвигая шкафчик к стене. – Что они ему могли предложить? Ведь Эрнчестер добровольно сел в поезд на вокзале Черинг-Кросс. И когда убивал Крамера, он тоже был свободен в своих поступках…»

Эшер вспомнил открытую улыбку юноши – и стиснул зубы.

В офисе горел свет, и одна из штор была задернута лишь наполовину. Плохо. Надо будет действовать осторожней, чтобы снаружи не заметили, как он тут роется в ящиках стола. Тихо было в этом крыле дома. Через несколько минут они вернутся и скорее всего обыщут всю лечебницу. Эрнчестер прав: надо освободить Антею. Пока она в руках Кароли – в руках у него и сам Эрнчестер. То, что он вообразил себе, услышав женский крик, уже говорит само за себя.

Убийцы! – подумал он в бессильной злобе. – То, что эта девчонка хотела сделать со мной, Антея творила в течение двух столетий! Почему я должен выручать их?

И тут же вспомнил старый портрет: седая, располневшая, придавленная горем женщина. Как он мог умереть?

Беспорядок на столе у Фэйрпорта был ужасающий. Хотя до Лидии доктору, конечно, далеко. Среди прочих бумаг Эшер нашел номер «Таймс» за прошлую пятницу и желтый конверт, в котором обнаружились два железнодорожных билета.

Париж – Константинополь. Через Вену.

Константинополь?

И пришла догадка.

Мало того что вы предали меня, что вы мне лгали…

Согнувшись в три погибели, Эшер подобрался к телефону.

– Центральная телефонная станция Вены слушает, – раздался бодрый женский голос. – Добрый вечер, милостивый государь!

– Добрый вечер и вам, милостивая государыня! – ответил Эшер. Церемонность венских телефонисток давно была ему не в новинку. – Будьте столь любезны, соедините меня с кафе Доницетти на Герренгассе и попросите, чтобы к аппарату пригласили герра Обера, пожалуйста!

Где-то хлопнула дверь. По лестнице внизу пробежали торопливо. Секунды падали, как комья земли на крышку гроба.

– Сию секунду, милостивый государь, с моим превеликим удовольствием!

Он слышал, как она долго и витиевато приветствует того, кто подошел к аппарату в кафе Доницетти и просит пригласить досточтимого герра Обера, с которым желает говорить другой досточтимый герр… Затем послышались совсем уже удаленные голоса: «…не видать… где-то был…»

«Минута, – подумал он. – У меня в запасе не больше минуты…»

– Ладислав Левкович к вашим услугам, милостивый государь!

– Герр Обер Левкович, я сознаю, сколь бестактно отрывать от дел такого занятого человека, как вы, но скажите: герр Холивелл, англичанин, не обедает ли у вас в данный момент? Будьте столь добры, дайте ему знать, что герр Эшер очень бы хотел поговорить с ним на крайне важную тему! Премного вам благодарен…

Прижимая трубку к уху, Эшер поднялся на колени и, бросив быстрый взгляд в сторону окна, продолжил осмотр бумаг. Пара-тройка рабочих блокнотов, содержащих записи бесед с долгожителями Вены и окрестностей, толстая пачка счетов за химическое и прочее оборудование. В ящике стола – вскрытые конверты из австрийского посольства в Константинополе, и в каждом весьма крупный счет и подпись «Кароли». Судя по датам, все они отправлены за последние два года. А в самом конце ящика – около дюжины ключей, ни один из которых явно не подходил к замку посеребренной решетки. Значит, только ломом. В подвале, где стоит генератор, должен быть лом…

Проклятие! – подумал Джеймс. – Да прекращай ты там болтать с герром Обером и беги к телефону…

– Положите трубку, Эшер.

Он повернул голову. В дверях, направив на него пистолет, стоял Фэйрпорт.

9

Эшер не двигался.

– Я выстрелю, – заверил Фэйрпорт. Он обошел комнату по дуге, не приближаясь к Эшеру и по-прежнему держа его на прицеле. Подобравшись к аппарату, нажал на рычажки, прервав связь.

Эшер сел на полу, подобрал под себя ноги, поиграл оглохшей трубкой.

– Даже в своего соотечественника?

Это был старый прием – надавить на чувство патриотизма. Однако Фэйрпорт и сам не первый год участвовал в Большой Игре, так что вряд ли его этим проймешь.

– Это дело важнее интересов отдельной страны, Эшер, – мягко сказал Фэйрпорт. Тут же чуть подался назад, чтобы не оказаться в пределах досягаемости. – Но вы, я смотрю, ничем не лучше этой скотины Игнаца. О чем вы оба думаете? Вы, как дикари, готовые разорвать том Платона, чтобы законопатить им протекающую крышу! Это открытие – может быть, величайшее в истории человечества. И вот один прикидывает, как применить таких существ в Македонии или против русских в Болгарии, а другой – как их уничтожить, потому что иначе нарушится равновесие в этой вашей Большой Игре. Нет, вы не понимаете! Не желаете понять.

– Я понимаю, сколько вреда принесет такое существо, если окажется на службе у какого-либо правительства. И понимаю, чем это правительство будет с ним расплачиваться.

Фзйрпорт посмотрел на него озадаченно. Эшер удивленно приподнял брови – и краска прилила к щекам старика.

– Ах вот вы о чем… Уверен, что ситуация изменится после должных медицинских исследований… Я уже сейчас обнаружил почти все необходимые им вещества в йогурте и китайском женьшене. Поверьте, они вполне могут обходиться без человеческой крови.

– Кружевница, убитая Эрнчестером, была бы рада это услышать, – мрачно заметил Эшер, представив себе с усмешкой Лайонела Гриппена, Мастера лондонских вампиров, смакующего йогурт и отвар женьшеня. – А вам не приходило в голову, что они питаются не только кровью, но еще и агонией жертвы?

Старик вздрогнул:

– Более омерзительного предположения мне еще слышать не доводилось! Уверяю вас, они излечатся от этой привычки, как алкоголик излечивается от тяга к спиртному! Дайте только время. Пусть даже сегодня кто-то кому-то причиняет несчастья…

– Вы о предателях?

В доме было тихо, только за окнами шуршали обыскиваемые охранниками кусты. Если бы удалось обезоружить старика без выстрела…

Фэйрпорт выпрямился.

– Я не предатель! – с достоинством сказал он.

Эшер взглянул на него с отвращением.

– Я еще не встречал предателя, который бы считал себя таковым.

– Я никогда не передавал Игнацу Кароли информацию, которая могла бы повредить нашим связям и нашим агентам.

– Откуда вы знаете? – устало бросил Эшер. – Вы же не интересуетесь политикой, вы даже не читаете газет. Тогда не читали и сейчас, наверное, не читаете. Задумайтесь наконец, если Кароли имеет дело с вампирами, если он шантажирует Эрнчестера, заставляет его создать выводок, верный австрийскому правительству, – против кого это все потом обернется? Да против нас с вами.

– Этого не случится! – крикнул Фэйрпорт. – Я не позволю, чтобы это случилось! Эшер, Кароли для меня – не более чем орудие. Горстка секретов, которые все равно устареют в течение года, – разве это не чепуха по сравнению с открытием, освобождающим человека от старости, от слабоумия и смерти? Взгляните на меня, Эшер! – Он воздел свой мальчишеский кулачок в серой нитяной перчатке. – Взгляните на меня! Я стал стариком в тридцать пять лет! Больные зубы, больные глаза, все больное… – Фэйрпорт потряс головой. – И двадцать лет – двадцать лет! – я каждый день встречался с такими же, как я, людьми. С людьми, которые знают, что это за ужас: жить в распадающемся теле! Я перепробовал все, я изъездил весь свет, ища средство против того, что убивает нас, делает наши волосы седыми, а мышцы бессильными… – Голубые глаза за толстыми линзами внезапно вспыхнули, голос налился ядом. – Почему одни так быстро изнашиваются, в то время как другие продолжают наслаждаться жизнью и в восемьдесят…

В следующий миг Эшера подбросило с пола, последовал удар ногой по руке с пистолетом, и почти одновременно кулак Джеймса впечатался в подбородок маленького человечка. Эшер бил в полную силу, боясь, что Фэйрпорт сумеет выстрелить. Выбирать тут не приходилось, в любую минуту мог появиться Кароли или его люди. Уж эти-то церемониться не станут…

Эшер подобрал пистолет, извлек из кармана лишившегося чувств профессора связку ключей и, сорвав с Фэйрпорта галстук, связал ему руки за спиной. В качестве кляпа использовал носовой платок. Пригибаясь, оттащил поверженного за письменный стол…

И почувствовал запах дыма.

Дымом тянуло с лестницы. Горел дом.

Эшер выругался. Ясно было, что его неминуемо схватят, попробуй он выволочь Фэйрпорта из кабинета. И все же Джеймс был обязан старику. Если бы не робкое вмешательство доктора, Кароли прикончил бы его сегодня в Вене без колебаний. Эшер вышиб ногой дверь и вытащил бесчувственное тельце на балкон. Холодный воздух должен быстро привести Фэйрпорта в себя, а по внешней лестнице он уж как-нибудь во двор спустится. На голых древесных сучьях уже танцевали багровые отсветы. Надо полагать, нижний этаж – в огне. Затем желтое пламя озарило изнутри окна бывшей конюшни.

Поджог, – в тревоге подумал Эшер. – С двух концов. Кто бы это, черт возьми, мог…

Он снова кинулся в кабинет, из кабинета – на лестницу и с пистолетом в руке заторопился вниз. Дым ел глаза. Строение было наполовину деревянное, пожар распространялся быстро.

Если это работа Кароли, – на бегу соображал Джеймс, – то почему он предварительно не убрал Фэйрпорта? Может быть, вырвалась на свободу Антея?

На пороге буфетной лежало тело кучера. Остекленелые выпученные глаза, разинутый рот. Ворот рубахи разорван, на горле – рваные бескровные раны с пухлыми краями.

Эшер почувствовал, как сердце его сжалось и заледенело.

Выглянул во двор и увидел неподалеку еще один труп. Дым жег ноздри и, надо думать, заглушал запах крови.

Не Антея. И не Эрнчестер.

Другие. Вампиры Вены.

Те, что преследовали его в лесу.

Обливаясь потом, Эшер отодвинул шкаф и бросился вниз по лестнице в холодную пропасть подвала. Распахнул дверь, чиркнул спичкой. Эрнчестер кружил, как зверь, за серебряной решеткой.

– Они здесь, – хрипло сказал он. – Я чувствую их. Дом! Они подожгли дом…

Изогнувшись, он протиснулся в отпертую Эшером дверцу – опасался коснуться прутьев.

– Антея! – Кинулся к выходу, вернулся, схватил Эшера за локоть, едва не расплющив сустав. – Вы нашли ее? В доме ее нет! Иначе я бы почувствовал… услышал ее сны…

– Видимо, в подвале под лабораториями. Больше негде…

Пламя, проникшее на лестницу, бросило кровавые отсветы на старческое лицо графа. А ведь Антея выглядит лет на тридцать пять, не больше. Пока прокладывали путь сквозь дымящийся ад буфетной, Эшер успел отметить, что на лбу Эрнчестера не выступило ни единой капли пота.

Двор Эшер пересекал бегом, вампир же с невесомой грацией насекомого сделал это почти мгновенно и теперь стоял в растерянности перед полыхающим строением. Его бледно-голубые глаза были полны ужаса и горя.

Не теряя ни секунды, Эшер кинулся за угол. Задняя часть бывшей конюшни только еще занималась. Он вышиб ногой оконную раму и ввалился в темную котельную. Там пахло грязью, сырой кирпичной кладкой и керосином – запах, от которого у Эшера шевельнулись волосы. Он чиркнул спичкой. Вдоль стены стояли бочки. Посередине громоздился сам генератор.

– Божья смерть! – шепнул сзади Эрнчестер.

– Туда! – Эшер ткнул пальцем в сторону неприметной двери, почти невидимой из-за угольного бункера. – У нас всего несколько минут! Пока огонь не добрался…

Дверь оказалась запертой. Эрнчестер без видимого усилия с корнем вырвал замок, швырнул его на кирпичный пол и, как моль, исчез во мраке проема.

Подвал, располагавшийся под лабораторией, был хорошо известен Эшеру. Это подземелье также использовали в качестве укрытия для мятежников и посланцев, кроме того, там обычно проводили инструктаж.

На ощупь он спустился по лестнице почти до конца, когда впереди затеплился желтый огонек. Эрнчестер поставил на стол только что зажженную керосиновую лампу и снова повернулся к огромному кожаному саркофагу.

– Она там. – тихо сказал граф и, опустившись на колени, огладил замки, затем припал щекой к крышке. Глаза его закрылись, веки по-стариковски сморщились. Затем Эрнчестер очнулся и взглянул через плечо на стоящего в двери Эшера.

– Можете взяться за тот конец?

Даже вдвоем было чертовски трудно управиться с громоздкой ношей на поворотах тесной лестницы. Они пробыли в подвале всего несколько минут, а воздух уже стал дымным и горячим. Подобно дому, конюшню строили большей частью из дерева – крыша и стены вспыхивали, как трут. Когда Эрнчестер с Эшером достигли наконец котельной, там клубился дым, сверху сеялись искры и пепел. Эшер закашлялся, бросил ношу и опустился на колени. На втором этаже огонь добрался до химикатов, вполне возможно, что в воздухе присутствовала какая-нибудь отрава.

Джеймс попытался подняться и упал.

Сквозь рев пламени над головой он услышал скрежет медных уголков по кирпичному полу. – Эрнчестер, которому удушье не грозило, волок саркофаг к выходу.

Воздух возле самого пола был чуть прохладнее, но едок, как пары керосина. Тут же еще керосин… – вспомнил Эшер. – Как только обрушится крыша – все полыхнет…

То, что падающая крыша сначала раздавит его самого, как-то не утешало. Эшер попробовал ползти, но вскоре обнаружил, что лежит неподвижно, а упавшая головешка жжет левую руку.

Жесткие ледяные руки подхватили его под мышки и выволокли наружу, как вязанку хвороста. Здесь дыма было еще больше, а может быть, дело заключалось в том, что Эшер опрометчиво вздохнул всей грудью. Пытаясь подняться на ноги, он оперся на плечо Эрнчестера.

Тот вздрогнул и отпрянул.

«Цепочка на запястье, – сообразил Эшер. – Обожгла даже сквозь пальто.»

Кожаный саркофаг, по-прежнему закрытый, лежал неподалеку от вычурных ворот.

– Она спит.

Эшер поднял голову. Слипшиеся волосы падали на глаза, ночной воздух обжигал лицо сквозь спекшуюся корку грязи и пота. Эрнчестер вновь опустился перед саркофагом на колени, тронул крышку. Отсвет пламени положил румянец на его впалые щеки.

– Усыплена каким-то зельем, – добавил он тихо. – Что ж, может, это и к лучшему… Благодарю вас.

Эшер оглянулся. Почти весь дом был в огне, лишь то крыло, где располагался кабинет Фэйрпорта, еще противилось пламени. На гравийной дорожке чернели еще два трупа.

Он выудил из кармана ключи, выбрал пару с виду подходящих к замкам огромного чемодана. Открыл, хотел откинуть крышку, но Эрнчестер коснулся его руки.

– Не сейчас. Ночной воздух разбудит ее, и тогда мне придется удалиться. – Граф выпрямил спину, по-прежнему стоя на коленях и не отнимая рук от кожаной крышки. – Заберите ее отсюда. Возвращайтесь с ней в Англию. – Он прикрыл веки. – Прошу вас.

Отсветы пожара обозначили морщины возле глаз, складку тонких губ. Ничем не примечательное лицо, если не считать того, что оно не принадлежало нынешнему веку. Раз и навсегда оно было вылеплено мимикой и речью той давней эпохи, и даже два прошедших столетия не смогли его изменить.

– Я не могу отблагодарить вас, – мягко сказал он. – Я больше уже не увижу ни вас, ни кого-либо из ваших знакомых. Придется остаться вечным вашим должником. Но, пожалуйста, доставьте ее домой. Скажите ей… – Он запнулся на миг, как бы не находя нужных слов. – Единственное, чего я желал, и единственное, что у меня было, – это она.

Он откинул первую крышку, затем – вторую, явив спящую в саркофаге женщину.

Мертвую и в то же время живую. В трепете отблесков далекого пламени временами казалось, что она дышит. Темные волосы рассыпаны по льняной ткани, что была еще белее прекрасного воскового лица миссис Фаррен.

Эрнчестер коснулся щеки жены, затем склонился, поцеловал в губы. Эшеру он сказал:

– Скоро проснется. Скажите ей, что я люблю ее. Навеки.

Стало светлее – пламя вымахнуло над крышей центрального строения. Эшер оглянулся и вздрогнул на балконе шевелилась, с трудом поднимаясь на ноги, тщедушная фигурка. Вот она встала, пошатнулась. Огонь пожара осветил встрепанные седые волосы, вспыхнул янтарно в толстых линзах очков. Фэйрпорт, спотыкаясь, спускался по лестнице во двор.

Непонятно каким образом смог Эшер расслышать сквозь рев и треск пламени этот тонкий серебристый смех, подобный звону хрупкого стекла, и еще – отвратительный жабий гогот. Они, казалось, разом возникли на балконе и на лестнице, похожие на тени среди мечущихся бликов. И Эшеру почудилось, что одна из этих теней одета во что-то невесомое цвета луны и паутины.

Фэйрпорт попытался закричать, но во рту у него был кляп. Оступился – и покатился по ступенькам. Вслед метнулись бледные алебастровые лица, глаза вспыхивали, как у крыс. Внизу старик попробовал встать, но снова упал. Потом пополз. А вокруг зловещими тенями танцевали те, кого он собирался в дальнейшем приучить к йогурту и женьшеню.

Они позволили отползти ему довольно далеко, прежде чем занялись им всерьез.

С грохотом рухнула крыша бывшей конюшни. Озарив двор, плеснуло до небес желтое пламя. Затем последовал еще более жуткий грохот, и земля дрогнула. Взорвался керосин.

– Чарльз!

Антея внезапно села, широко раскрытые глаза ее были полны ужаса.

Эшер взял ее за руку, и она взглянула на него, словно еще не до конца вырвавшись из кошмарного сна:

– Камни… Камни лопались от жара…

Затем Антея вздрогнула, отвела взгляд, и Эшер понял, что она только что вернулась из горящего Лондона, обратившегося в пепел много лет назад.

– Чарльз! – снова произнесла она.

– Он ушел.

Антея вскинулась, и Эшер, заранее сознавая бесполезность подобных попыток, попробовал ее удержать. Она вполне могла сломать ему запястье. Или шею. К счастью, ни того, ни другого не произошло. Леди Эрнчестер смотрела на Джеймса умоляюще и вопросительно. В карих глазах плясали отсветы пожара.

– Он попросил меня доставить вас в Англию, – сказал Эшер. – В целости и сохранности. Сказал, что больше не увидит меня. Предположительно и вас тоже. Еще он сказал, что любит вас – навеки.

Во дворе, судя по звукам, Фэйрпорт уже перестал отбиваться. Эшеру страшно было подумать, что произойдет, если Антея сейчас кинется в погоню за Эрнчестером и оставит его здесь одного. В Вену ему уже не вернуться.

Несколько мгновений он думал, что так оно все и случится. Затем она тоже оглядела освещенный пожаром двор и провела по губам бледным языком.

Однако когда Антея снова повернулась к нему, взгляд ее был вполне человеческим.

– Вы знаете, куда он направляется?

Эшер огладил кончики усов.

– Не знаю, – сказал он, – но догадаться попробую. По моим предположениям, в Константинополь.

10

– Четверг. – Лидия слепо глядела в газетный лист. Сияли огни вокзала. – Это случилось в четверг ночью. Мы еще были в Париже.

– О Боже! – прошептала Маргарет, прижав пальцы к губам. – Я думала… Я думала, у нас больше времени. События не могут сменяться так быстро!

Вернулся Исидро, сопровождаемый немногословной личностью, судя по одежде – словаком. Погрузив на тележку их громоздкий багаж, носильщик покатил ее к выходу. Вампир забрал у Лидии газету и прочел заметку.

ДОКТОР ГИБНЕТ В ОГНЕ ПОЖАРА

Вчера ранним вечером знаменитая лечебница «Фрюхтлингцайт» была объята пламенем и выгорела дотла. Пожар унес жизнь ее создателя. Тело крупнейшего английского специалиста в области омолаживающей медицины доктора Бэдфорда Фэйрпорта, за последние восемнадцать лет вернувшего к жизни многих жителей Вены, было найдено среди дымящихся руин пожарными и полицией в пятницу утром. Были также найдены тела кучера и рабочего.

На территории лечебницы в день пожара не было ни одного пациента, поскольку доктор Фэйрпорт на прошлой неделе временно закрыл свою больницу. Известный герр гофрат Теобальд Бейденштунде, прошедший курс лечения в лечебнице «Фрюхтлингцайт», утверждает, что все пациенты были распущены по домам в связи с ремонтом фундамента главного корпуса. При этом плата за лечение была возвращена.

Скорее всего пожар возник в лаборатории, где в подвале находился генератор и хранились бочки с керосином, а затем уже охватил все поместье. Поскольку на всех трех найденных телах обнаружены следы насилия, не исключается возможность поджога. Дело расследуется полицией.

– Се англичане, – пробормотал Исидро. – Добрый гофрат Бейденштунде должен благодарить Бога, что ему возместили убытки. Старая королева ни за что бы не одобрила такого расточительства. – Он сложил газету и сунул в карман пальто.

– Королева Виктория? – удивленно переспросила Маргарет Поттон.

– Елизавета. Однако о судьбе вашего мужа, сударыня, приходится лишь гадать.

Словак ждал их снаружи на козлах ярко размалеванного фургона. Исидро помог дамам забраться внутрь – и они двинулись по узким извилистым переулкам в направлении самой древней части Альштадта.

– Кого, кроме Фэйрпорта, Джейми мог найти в Вене?

– Три года назад здесь был человек по фамилии Холивелл. – Исидро наклонил голову, как бы стараясь выделить из говора толпы и обрывков музыки какой-то один искомый звук. – Более свежих данных у меня нет, я даже не знаю, где сейчас располагается венская штаб-квартира Департамента. Есть смысл обратиться в посольство. Скажите, что вы ищете своего мужа и хотите побеседовать с Холивеллом.

– В воскресенье там никого не найдешь, – озабоченно предупредила Маргарет.

– По крайней мере мы можем нанять экипаж и съездить на пепелище. – Лидия поднесла газету к самым очкам, всматриваясь в серые колонки текста. – Тот самый Фэйрпорт, о котором я хотела предупредить Джейми. Совпадением это быть не может. Полагаю, что адрес лечебницы мы сможем узнать у городских властей.

– Полагаю, что этот адрес известен любому, – заметил Исидро. – Насколько я знаю человеческую натуру, лечебница должна была привлечь всеобщее внимание еще до пожара.

Вокруг толпились дворцы, темнота была испятнана сияющими окнами, падающий из них свет золотил узорчатые решетки; лица мраморных ангелов соперничали бесстрастностью с лицом самого Исидро.

Фургон остановился возле высокого желтого строения на Баккерсгассе, изукрашенного гирляндами и прочей лепниной, как праздничный торт. Исидро проводил своих спутниц в дом, словак же тем временем разгружал багаж, принадлежавший Линии и Маргарет. Затем дон Симон вернулся к экипажу и отбыл куда-то со своими вещами. Вернулся он через полчаса и по обыкновению предложил составить партию в пикет.

– Я распорядился обо всем еще до отъезда из Лондона, – пояснил он, тасуя карты. – Нужно знать такие места в каждом городе. Хозяйка и горничная о вас позаботятся, хотя они совсем не говорят по-английски и весьма плохо по-немецки. Во всяком случае, меня заверили, что кухня здесь великолепна. По сравнению с Лондоном, разумеется.

– Вы так добры… – сказала Маргарет.

– Кто заверил? – тут же поинтересовалась Лидия.

Исидро заглянул в свои карты.

– Те, чье дело – знать. Ваш ход, сударыня.

Оценивая человеческую натуру, дон Симон не ошибся. Когда Лидия и мисс Поттон, сев в фиакр, велели ехать к сгоревшей недавно лечебнице «Фрюхтлингцайт», возница даже не стал переспрашивать. Возле пепелища стояло по меньшей мере еще пять экипажей. Кучера, устроившись на низкой придорожной стенке, чесали языки, а несколько прилично одетых мужчин и женщин бродили среди притоптанных сорняков или же препирались с двумя дюжими джентльменами, судя по всему, охранявшими вход.

– Я не понимаю, по какому праву вы нас не пускаете! – говорил тощий мужчина в сногсшибательном сюртуке, в то время как Лидия не без опаски приближалась к воротам. – Просто не понимаю!

– Вам незачем здесь быть, сэр. – Дюжий джентльмен сбил на затылок плоскую матерчатую кепку и с места не сдвинулся. Даже с ее близорукостью Лидия уже могла различить, насколько страшным был этот пожар. Смутные черные руины источали запах холодной золы.

– Я напишу о вашем самоуправстве в «Нойе-Фрайе Прессе».

– Это как вам угодно, сэр.

И тощий мужчина, несолоно хлебавши, направился к своей компании, ожидавшей его в экипаже. Поколебавшись, Лидия приблизилась к неумолимому стражу. Тот смерил ее желчным взглядом и произнес на не очень хорошем немецком:

– Вход запрещен, мадам.

– Не здесь ли… Не здесь ли мистер Холивелл? – спросила Лидия. Если доктор Фэйрпорт официально являлся британским агентом, это могли быть люди, как-то связанные с Департаментом. Раньше бы их сюда просто не пустили. Услышав знакомую фамилию, страж заметно смягчился, и Лидия продолжала: – Не могли бы вы ему передать, что с ним хочет поговорить миссис, Эшер? Жена Джеймса Эшера.

Лидия была без очков, поэтому мистер Холивелл показался ей издали большим тряпичным бегемотом. Затем черные, белые и розовые пятна собрались перед ней в тяжеловатое полное лицо. Сквозь овальные линзы на Лидию взглянули ясные добродушные глаза. Холивелл взял ее руку в широкие влажные ладони. Толпящиеся неподалеку зеваки смотрели на это с завистью.

– Дорогая мисс Эшер!

– Это моя подруга, мисс Поттон.

Холивелл повернулся к Маргарет и отдал поклон.

– Странное дело. Чертовски странное дело. Ваш муж ведь не посылал за вами, не так ли? – Он взглянул на нее сверху вниз, и Лидия обратила внимание, что голос он понизил почти до шепота.

Она покачала головой.

– По дороге сюда он послал мне телеграмму… и я поняла, что ему грозит опасность. Он… его здесь не было, когда это все произошло?

Зеленые глаза сузились.

– Почему вы решили, что он мог оказаться именно здесь?

– Потому что… – Лидия глубоко вздохнула. Средь бела дня, под любопытными взглядами десятка венских зевак, ее вряд ли решатся увезти в черной закрытой карете. – Потому что он сообщил, что собирается встретиться с доктором Фэйрпортом. А у меня был повод думать, что доктор Фэйрпорт давно куплен австрияками.

Холивелл бросил быстрый взгляд на дорогу, затем на мисс Поттон. Затем вновь повернулся к Лидии.

– Вы больше, – совсем уже тихо спросил он, – никому об этом не говорили?

– Нет. Даже мисс Поттон, – добавила она на всякий случай, чтобы не вовлекать в это дело еще и компаньонку. – Но сама я – уверена. Я думаю, – медленно продолжала она, – что вы не беседовали с доктором Эшером о Фэйрпорте?

Холивелл запустил пальцы в свою коротко постриженную бородку и внимательно оглядел изысканный наряд Лидии. И она поразилась, как мог Джеймс столь долго продержаться в качестве шпиона: никогда не знаешь, что кому сказать и кто на кого работает. А вдруг Холивелл тоже давно перевербован! Тогда остается рассчитывать лишь на помощь Исидро… И еще неизвестно, как поведет себя в критической ситуации Маргарет, имевшая глупость поверить россказням дона Симона о прошлых жизнях…

– Я склонен с вами согласиться, – внезапно сказал толстяк. – Мне это приходило в голову и раньше. Уже один тот факт, что австрийская контрразведка не подпускала нас к пепелищу в течение трех дней заставляет задуматься. Не могли же мы им, согласитесь, сказать, что Фэйрпорт не просто англичанин, но еще и наш человек… – Холивелл искоса взглянул на переминающуюся неподалеку толпу зевак. – Не будут ли прекрасные леди столь добры, чтобы в шесть вечера отобедать сегодня со мной а кафе Доницетти на Герренгассе? Там было бы куда приятнее беседовать. – И он кивнул на выгоревшую оболочку главного корпуса, где несколько человек копались среди обугленных бревен и кирпичей. – Могу вам только сказать, что мы пока не нашли ни следа пребывания здесь вашего мужа… а на то, что нашли, вам лучше не глядеть.

– Бог их знает, что они там обнаружили до того, как нас туда пустили. – Маленький, почти женский рот Холивелла сморщился, когда тот стягивал перчатки. Если смотреть без очков, кафе Доницетти напоминало картину Ренуара, причем Холивелл вполне в нее вписывался. Утром на фоне пепелища он смотрелся менее естественно. Толстяк невольно напомнил Лидии некоторых ее дядюшек, представлявших собой бледные горы мяса, выращенные в лондонских клубах.

– Сказать по правде, миссис Эшер, если ваш муж находился во время пожара на территории лечебницы, мы об этом все равно никогда не узнаем. Два дня пепелище было оцеплено. Только черед сутки туда пропустили полицию. Обычная история. Когда двадцать лет назад императорский сынок вышиб себе мозги, заодно прихватив с собой на тот свет семнадцатилетнюю девчонку, официальная версия была такова: «от сердечной недостаточности». Правительственные агенты и, между прочим, папаша этой девчонки быстренько увезли ее в закрытом экипаже – и на месте двух тел уже оказалось одно. Как ваш муж узнал про этого Фаррена и как вы сами узнали про Фэйрпорта?

Но тут возле столика появились метрдотель и официант с помощником. Началось долгое и подробное обсуждение заказа. К удивление Лидии, Маргарет, за весь день не проронившая ни слова, оживилась и взяла власть в свои руки. Ресторанные служители выслушали с величайшим почтением все ее пожелания, и Лидии пришло в голову, что в путешествии с компаньонкой есть свои преимущества.

Наконец процессия удалилась, и Холивелл снова повернулся к Лидии. Та собралась с мыслями и принялась рассказывать о расшифрованных телеграммах и о статьях, свидетельствовавших, что исследования Фэйрпорта финансировал Кароли, и что сам Фэйрпорт был весьма заинтересован в изучении патологии Эрнчестера.

– Не знаю, насколько соответствует истине вера Фаррена в то, что он вампир, – осторожно заключила она, – но доктор Эшер считал его очень опасным человеком, настолько опасным, что счел нужным последовать за ним в Париж, лишь бы не допустить его сотрудничества с Австрией.

– Хм-м… Осмелюсь предположить, вряд ли он испытывает добрые чувства к старине Стритхэму. А как вы узнали обо мне? Это Эшер упоминал при вас мое имя?

– Нет. Друг мужа, – произнесла Лидия, сама не уверенная в том, правду она сейчас сказала или же солгала.

– Ваш муж обедал со мной в этом кафе во вторник, – молвил Холивелл. – У него были неприятности в Париже, там убили одного нашего оперативника, и Эшер был уверен, что сделал это именно Фаррен. Кто-то дал знать в местную полицию, что ваш муж причастен к этому делу, – раньше, чем пришел запрос из Парижа. Вне всякого сомнения, работа Кароли. Эшер провел ночь в тюрьме (нет, здесь эти заведения получше, чем в Лондоне) и собирался наведаться в лечебницу Фэйрпорта, после того как осмотрит кое-что в Альштадте. Он уже когда-то проживал во «Фрюхтлингцайт»…

– И он отправился туда? – Лидия отложила вилку. Аппетит пропал.

– Полагаю, что нет. Фэйрпорт утром прибегал в фирму и спрашивал, не слышно ля что об Эшере.

– Он мог это сделать для отвода глаз.

– Не думаю. – Холивелл ел с изяществом юной леди. – Вел он себя не слишком умно. В полдень появился снова, сказал, что Эшера разыскивает полиция (о чем я уже знал), привязался, дескать, не могу ли я его предупредить… Отнял у меня уйму времени, задал тысячу вопросов, засветился как мог. На месте Кароли я бы его пристрелил. Честно говоря, сомневаюсь, чтобы у нашего старого Клопика хватило духу вести двойную игру. Около семи Ладислав (герр Обер) подошел к моему столу и сказал, что герр Эшер желал бы поговорить со мной по телефону о деле величайшей важности. Но пока я шел к аппарату, трубку на том конце уже положили. А двумя часами позже поступили первые сообщения о пожаре.

– Понимаю, – медленно произнесла Лидия.

– Да? – Зеленые глаза взглянули на нее с острым любопытством. – А я не понимаю. И никто из нас не понимает. Вы думаете, что поджог устроил сам Эшер…

– Ну… – Лидия несколько замялась. – Мой муж всегда говорил, что убийство обычно маскируют поджогом…

Толстяк изумленно взглянул на нее – и разразился хохотом.

– Но это так! – протестующе сказала она – Остальные дома в округе уцелели…

– Дорогая миссис Эшер, – смеясь, ответил он. – Теперь я понимаю, почему старина Джеймс взял вас в жены.

– Ну, – сказала она, – вряд ли тому причиной была моя хозяйственность. Но я не думаю, чтобы Джеймс мог поджечь дом так неудачно. По меньшей мере два тела найдены и опознаны. На него это не похоже.

– Да. – Холивелл оборвал смех, округлое лицо его стало угрюмым. – Судя по тому, как они были убиты, ваш муж здесь действительно ни при чем. – Как бы извиняясь, он взглянул на Маргарет, увлеченную башней шоколадного торта, и понизил голос. – Насколько удалось выяснить из наших источников в австрийской контрразведке, все они были… жестоко изранены. И полностью обескровлены. То есть зарезали их в самом доме и лишь потом вынесли во двор. Я не представляю, чтобы ваш муж мог такое сделать.

Лидия видела, как Маргарет задрожавшей рукой отложила ложечку

– И тел там было найдено гораздо больше, – продолжал Холивелл. – По меньшей мере пятеро, но останки двоих так и не удалось опознать, настолько они обгорели. Кроме того, австрийцы докопались лишь до котельной, где хранился керосин. А под ней у Клопика был подвал, где он прятал людей, связанных с местными социалистами, анархистами, сербскими националистами. Будь Эшер пленником, его бы поместили именно туда.

Лидия глядела на нетронутый десерт. «Дура! – думала она, похолодев. – Как же это мне не пришло в голову, что газеты могут лгать!»

– Я понимаю, – тихо сказала она.

– Мы нашли множество подтверждений тому, что в деле был замешан этот Фаррен. Во-первых, сам способ убийства. Кроме того, Фэйрпорт оборудовал подвал с серебряной решеткой. По идее, вампиры ведь боятся серебра, не правда ли? Но следов пребывания там вашего мужа мы не нашли. Ни единого.

Она глубоко вздохнула:

– А Фаррен?

– Фаррена мы тоже не нашли. Однако нам известно, что венская полиция продолжает разыскивать вашего мужа. И пока что безрезультатно. Скорее всего он просто покинул город. – Холивелл неуклюже коснулся ее руки. Лидия коротко взглянула на него. – Но это еще ни о чем не говорит. Я не знаю, что им наплел о вашем муже Кароли, но розыск не прекращен. Может быть, Эшер просто скрывается.

– Может быть… – Лидия вспомнила рассказы Джеймса о том, как легко покинуть город, если запахло жареным.

Затем она представила обгоревший скелет под развалинами лечебницы и почувствовала дурноту.

– А пока вы могли бы оказать мне величайшую услугу, миссис Эшер. Ваш муж говорил, что вы врач.

Она кивнула.

– Да, у меня есть степень, но я занимаюсь исследованием внутренней секреции в Рэдклиффской больнице. Женщины редко практикуют, пациенты не доверяют им. К счастью, у меня нет такой необходимости. Вы тоже так относитесь к «женской медицине»?

Он доел последний кусочек торта и с сожалением оглядел опустевшую фарфоровую тарелку. Взял стакан, нахмурился.

– От лаборатории, можно сказать, ничего не осталось, под ней ведь хранились бочки с керосином. А вот главный корпус, где находился кабинет Фэйрпорта, пострадал меньше. Мы нашли сильно обгоревшие дневники и отдавать их не собираемся. В конце концов, он был подданный Британии. Так вот, не могли бы вы бросить взгляд на эти записи и сказать, представляют ли они для нас какую-либо ценность. – Он достал из-под стола старый потертый портфель, перевязанный шпагатом. – Мы хотели бы знать, над чем он работал. Вы ведь уже знакомы с его статьями…

Лидия кивнула.

– Старение, – сказала она. – Кровь. Бессмертие.

Холивелл осклабился.

– Неудивительно, что он заинтересовался Фарреном.

– Да, – тихо сказала Лидия. – Неудивительно.

Чем дальше углублялась она в записки Фэйрпорта, тем яснее становился смысл его опытов с кровью, слюной и слизью.

«Тот человек, что искал эликсир бессмертия», – так о нем выразился Исидро.

«Он был прав, – думала она, листая загадочные заметки, в то время как Маргарет клевала носом над вышивкой. – Он был прав».

Бедфорд Фэйрпорт с упорством фанатика видел в жизни одну-единственную цель: найти причину старения и уничтожить ее.

В той статье, где он благодарил за финансовую помощь Игнаца Кароли, Фэйрпорт помянул свою «преждевременную дряхлость». Подобные симптомы были известны с семнадцатого столетия и традиционно объяснялись отсутствием или недостатком некоего неизвестного витамина. Лидия сдвинула очки на лоб и устало потерла глаза. Конечно, он должен был ухватиться за слухи о бессмертии.

Несомненно, эксперименты Фэйрпорта требовали значительных расходов. За последние несколько лет он чуть ли не две дюжины раз ставил опыты на орангутангах, а Лидия, сама будучи исследователем, хорошо знала, как дорого стоит каждое такое животное. В большинстве экспериментов в качестве подопытных, правда, использовались свиньи. С точки зрения Лидии, результаты были неутешительны, но Фэйрпорт упрямо повторял и повторял опыты, причем стоимость их росла. Даже будь у него состояние, при таких тратах оно быстро пошло бы прахом.

Но состояния столь значительных размеров у него быть не могло, иначе бы о нем знала тетя Лавиния.

Он вполне мог предать Джеймса и сделать его пленником. Австрийцы докопались лишь до котельной, где хранился керосин… Будь Эшер пленником, его бы поместили именно туда…

Джеймс наверняка покинул город, – решительно сказала она себе. – Полиция разыскивает его до сих пор. Он мог переправиться через Дунай на пароме.

Жестоко изранены .. И полностью обескровлены…

Слезы подступили к горлу, но она справилась с собой.

Мы еще ничего не знаем. Мы не знаем.

– Целый труд по истории и фольклору.

Внезапно прозвучавший мягкий голос заставил Лидию вздрогнуть. В кресле напротив, раскрыв гроссбух в матерчатом зеленом переплете, сидел Исидро. За плечом вампира стоящие на камине часы показывали третий час ночи.

– До этого я еще не добралась. – Она перекинула за спину тяжелую косу. Кухарка – замечательная улыбчивая женщина, разговаривающая бог знает на каком языке, – принесла ей вечером бутерброды, груши, торт. В комнате плавал запах подогреваемого на примусе кофе. – Кроме того, фольклор – это в основном измышления. Россказни о якобы исторических лицах. Калиостро и этот герцог из Парижа… Не помню, как его звали.

– Бывает, что и не измышления. – Исидро перевернул гроссбух и пододвинул его Лидии рукой, похожей в свете лампы на старую слоновую кость.

«Старик, проживший около тысячи лет, – сообщали неровные каракули. – Селение Бржек. Женщина, прожившая пятьсот лет (ткала лунный свет). Селение Окурка. Женщина, с помощью лунного света сохранившая свою красоту навечно. Селение Салек. Мужчина, подписавший договор с дьяволом о вечной жизни. Селение Били Хора. Женщина, купавшаяся в крови, прожила пять веков. Бруза, Били Хора, Салек».

Сбитая с толку, Лидия подняла глаза:

– Это очень похоже на легенды, которые собирал Джеймс.

– Подозреваю, что Фэйрпорт, видя, как Джеймс собирает материал, просто перенял его методы. – Исидро склонил голову набок и шевельнул гору записных книжек, чтобы прочесть их заглавия. Брови его выгнулись. – Ясно, в каком направлении он мыслил. Хм, орангутанги?.. Я разговаривал сегодня кое с кем, кто видел, как Джеймс покинул город.

У Лидии пресеклось дыхание. Мгновение Исидро молча смотрел на нее, по-прежнему склонив голову набок. Лицо его было бесстрастно.

– Предлагаю вам пройтись, леди. – Он встал и протянул ей руку. – Мастер Вены разрешил мне охотиться в этом городе при условии, что я буду осмотрителен. Так что, если даже он увидит нас вместе, он сочтет вас моей будущей жертвой.

Лидия взглянула на задремавшую Маргарет. Исидро тем временем подал ей пальто. Даже сквозь перчатки чувствовался холод его рук. По привычке она сняла очки и сунула их в карман. Карточная игра отучила Лидию стесняться при Исидро своей близорукости. «Да, четырехглазая! – с вызовом думала она. – Пусть видит… Хотя за три столетия он, наверное, навидался и не таких уродин».

Они спустились по мраморной с позолотой лестнице и, выйдя сквозь огромную, в бронзовых шишечках, дверь, ступили на мостовую.

– То есть вы виделись с Мастером Вены?

– Да, с герцогом Баттиани Николаи Алессандро Аугусто и его женами. Он правит ночной Веной и значительной частью Дунайской долины еще с тех пор, как здесь разбили турок. К счастью, мы оба владеем старофранцузским, поскольку немецкий мне известен лишь по книгам. При дворе говорить на немецком в мои времена считалось признаком неотесанности. Отчасти поэтому я довольно долго избегал Лондона, дожидаясь, когда английский король освоит какой-нибудь более цивилизованный язык.

Лидия спрятала улыбку. Со словаком и кухаркой Исидро при ней говорил по-немецки. Неисправимый снобизм дона Симона уже не являлся для нее секретом.

Спящая Вена напоминала Атлантиду, лежащую на дне темной океанской пучины. В окнах – ни огонька, спят даже слуги.

– Ваш муж ранил младшую жену Баттиани, – продолжал Исидро. – И хорошо сделал, что покинул Вену. Видели, как он садился в Восточный экспресс, следующий в Константинополь…

– Константинополь? – вздрогнув, повторила Лидия.

– Именно так. Странный выбор.

– Но кто… кто его видел? Если это был кто-то из вампиров Баттиани.

– Другая его жена, – невозмутимо пояснил Исидро, – у которой, очевидно, были свои счеты с белокурой немочкой, чья красота (до того, как Джеймс хватил ее по лицу пригоршней серебра) пленяла герцога. Во время пожара во «Фрюхтлингцайт» эта немка – по имени Грета – убила по меньшей мере двоих, надеясь излечиться их кровью. Тем не менее уродливой ей быть еще очень долго. Теперь окружение Баттиани должно охотиться с величайшей осторожностью – эта история привлекла внимание полиции. Поэтому повторю, что ваш муж поступил весьма мудро, покинув Вену. Герцог Баттиани говорил о мести, но его старшая жена (венгерка), кажется, была довольна.

Они свернули за угол и, миновав тесное каменное ущелье, вышли на огромное мощеное пространство, в центре которого вздымался кафедральный собор. Покрывающий площадь тонкий слой низко лежащего тумана шевелился от их шагов. Холодный воздух обжигал ноздри.

– Стало быть, это вампиры убили доктора Фэйрпорта?

– Конечно. – Исидро повернул голову на звук. Молоденькая девушка сбежала с церковного крыльца и, кутаясь в шаль, заторопилась через площадь к черной щели переулка. Испанец проводил ее задумчивым взглядом и снова посмотрел на Лидию. – Сами понимаете, Баттиани пришел в ярость, узнав, что в его владениях охотится чужак. Более того, этот чужак намерен разгласить людям тайну существования вампиров. Герцог решил, что сожжение «Фрюхтлингцайт» и убийство всех в этом замешанных будет хорошим предупреждением. Эрнчестер, по идее, должен был погибнуть в пламени, однако графу каким-то образом тоже удалось бежать из Вены. Как сообщила старшая жена Баттиани, на поезд ваш муж садился в компании вампирши, которую они перед тем нашли на пепелище. Вампирша рассказала, что была узницей Фэйрпорта. Вампиры Баттиани помогли ей, достали лошадей, погрузили в фургон ее дорожный гроб – все это при свете догорающего поместья. Иначе бы она просто не успела добраться до вокзала и покинуть Вену до рассвета.

– Антея?

– Да, по-видимому. А в гробу, по моим предположениям, находился ваш муж. Иначе бы он просто не спасся.

Лидия отвернула лицо, стараясь не выдать своих чувств. Ее била дрожь. Тем не менее какая-то часть мозга продолжала складывать кусочки мозаики в единую картину. Вокруг в лунном свете лежал мертвый город, полный теней и тумана.

«Мир Исидро, – подумала она. – Вторая половина ночи. И я – единственный живой человек».

– Это означает… должно означать… что Эрнчестер тоже отправился в Константинополь.

– Пожалуй, – согласился Исидро. – По словам герцогини Баттиани, Антея заверила, что, держа ее в заложниках, Кароли и Фэйрпорт вынуждали Эрнчестера к сотрудничеству. То есть в Вену он прибыл якобы против своей воли. Поэтому преследовать его вампиры теперь не будут.

– Но Джеймс видел на вокзале Черинг-Кросс, как он сам садился в поезд вместе с Кароли, – сказала Лидия.

– Тот факт, что Чарльз сам садился в поезд, – мягко сказал Исидро, – еще не доказывает, что он сделал это по доброй воле. И это объясняет кое-что беспокоившее меня с самого начала. Эрнчестер – не самый лучший выбор. Последний желторотый птенец, сотворенный Гриппеном, и тот охотится и убивает лучше Чарльза. Думаю, существует некто, очень хорошо знающий всe слабости Эрнчестера. Например, этот некто мог пригрозить, что уничтожит Антею…

– И Кароли знал об этом?

– Очевидно.

Они вновь вышли к дому на Баккергассе. Как бы заключив безмолвное соглашение, присели на мраморный край небольшого фонтана перед входом. Газовый свет трепетал на поверхности воды, оживлял лицо бронзового императора, стоящего в центре бассейна.

– Вы вернетесь в Лондон, сударыня? Капкан уже сработал.

Лидия поколебалась, ощутив на секунду неодолимую тягу к привычному домашнему уюту. Однако она прекрасно понимала, что сработал всего один капкан.

– Еще ведь… ничего не кончилось. Все только еще начинается.

– Да.

Как бы ни пугала ее Вена, Константинополь представлялся Лидии куда страшнее.

– Я могла бы чем-нибудь вам помочь? Потому что я хотела бы отправиться вместе с вами, – добавила она, уловив некое движение в глазах испанца.

– Помочь найти Эрнчестера – да. – Исидро нахмурился. – Не стоило бы, конечно, подвергать вас еще одной опасности, но я понимаю, что дело касается также вашего мужа. – Он умолк, и Лидии почудилось, что в загадочных глазах вампира мелькнуло легкое удивление. – Все это достаточно странно, – продолжал он. – Чарльз бывал в Константинополе, но очень давно. Там уже никто его не может помнить, я имею в виду – из живых людей.

– Тогда какой ему смысл туда ехать? – Лидия вздернула воротник. – Если все вампиры столь же ревнивы, как этот герцог Баттиани… Или нет?

– Большей частью да, – сказал Исидро. – Сожжение лечебницы – это еще пустяки по сравнению с тем, что может натворить Мастер вампиров, когда посягают на его территорию. Хотя вызвать Эрнчестера в Константинополь мог только вампир. И только вампир мог знать, чем пригрозить Чарльзу. Только вампир мог знать, что Чарльз представляет собой довольно редкое явление среди вампиров. Он способен любить.

11

– Вампиры не знают любви?

Исидро поднял глаза от карт. Если Лидия все просчитала правильно, шансы на выигрыш у нее были.

Весь день они с Маргарет провели среди древних базилик и розовых плантаций Адрианополя, поскольку дон Симон отказался путешествовать при солнечном свете в своем кожаном гробу.

Возможно, это только чудилось Лидии, но холмы Фракии, по которым они тащились всю ночь с черепашьей скоростью, стали мало-помалу сглаживаться. Поезд был хороший, германского производства, но даже вагоны первого класса пропахли чесноком, табаком, крепким кофе и грязной одеждой. На платформах Софии и Белграда Лидия обратила внимание, что, чем дальше они продвигаются на восток, тем меньше подает признаки жизни железнодорожный персонал.

Ранним вечером в Адрианополе она видела, как многочисленная орава босняков непринужденно запихивает в пассажирский вагон третьего класса двух козлов. Отец семейства (c козленком на руках) вежливо пропустил вперед бородатого православного священника. Клетки с цыплятами подавали прямо в окна.

Тетя Лавиния говаривала обычно, что путешествия расширяют кругозор. Но, видимо, она имела в виду нечто иное.

Шум в других купе первого класса вроде бы шел на убыль, хотя в коридоре еще густо плавал табачный дым. Мисс Поттон после очередной попытки обучится карточной игре, к которой у нее не было ни способностей, ни интереса, дремала рядом с Исидро. Около часа беседа шла исключительно о пикете, но Лидии казалось, что Маргарет ревнует ее к дону Симону даже в этом.

Клацали колеса. Исидро делал пометки в дешевой записной книжке, при этом манжета его каждый раз коротко шуршала о край стола. Мирно посапывала Маргарет. Из соседнего купе доносились взрывы хохота.

Прошло довольно много времени, прежде чем Исидро ответил.

– В том смысле, как это понимают люди? – уточнил он.

– А как это понимают люди? – Лидия собрала свои карты веером. Ведя скорее ночной, нежели дневной образ жизни, она уже начинала понимать, что имеет в виду Исидро, говоря об утонченности чувств вампиров. Ночью каждый звук, каждый луч света воспринимается куда острее. – Вы сказали в Вене, что Эрнчестер – редкость среди вампиров, поскольку способен любить. Что это означает?

– И среди живых, и среди неумерших это означает предпочтение кого-то одного всем остальным. – Он повернул голову и взглянул на дремлющую рядом Маргарет. Мгновение спустя голова ее опустилась на плечо Исидро, дыхание стало более глубоким. Он бережно прислонил гувернантку к стенке. За те пять дней, пока они продвигались к югу местными поездами, потому что Восточный экспресс отбывал из Вены только в четверг и шел через Будапешт, Белград, Софию, Адрианополь, на каждом шагу останавливаясь и пропуская встречный… Так вот за это время Лидия более чем достаточно наслушалась о романтических сновидениях мисс Поттон. Исидро в них представал вампиром, но неистово байроническим – затянутым в расшитую жемчугами черную кожу и с кинжалом за голенищем.

Несомненно, это тоже была любовь, и однако же Исидро довольно мудро поступил, усыпив мисс Поттон, дабы та не услышала о способностях вампиров к данному чувству.

– Это не редкость, – сказал Исидро, – среди тех, кто стал вампиром недавно.

Поезд вновь вошел в поворот. По сравнению с северной и восточной Европой местная железная дорога, казалось, состояла из одних поворотов. Исидро заботливо придержал за плечо спящую Маргарет. На этот раз перчаток он во время игры не снял. В последнее время, как заметила Лидия, руки дона Симона стали еще холодней, чем прежде. Абсолютно точно, что в Вене он не охотился.

– Но тому, кто видел, как один за другим уходят все те, кого он любил, еще будучи живым, – продолжал Исидро, – это чувство, как правило, уже не свойственно. Зачастую друзья и родственники как раз и оказываются первыми жертвами птенца. Вампиры, пощадившие по каким-либо причинам своих родных и близких, переживают потом трудное время, когда те начинают умирать. По моим наблюдениям, это самый опасный период в жизни вампира.

В свете газового рожка его лицо, обрамленное пепельными волосами, как никогда, было похоже на череп. Возможно, это явилось следствием вынужденного поста. Маргарет пошевелилась во сне, и Исидро снова устремил на нее свой загадочный взгляд. Прошло довольно много времени, прежде чем он заговорил вновь.

– Видите ли, сам я стал вампиром в двадцать пять лет и поэтому вряд ли могу судить о человеческой любви во всем ее многообразии, – заметил он так, словно речь шла вовсе не о нем. – Но в данном случае любовь прежде всего означает то, что, когда некий константинопольский вампир (или тот, кто на него вышел) пригрозил Чарльзу через своего агента гибелью Антеи, тот принял все их условия. Ум вампира остер, и Чарльз наверняка все взвесил. Собственная жизнь для него ценности не представляет, но сказано, что все мы заложники нашей любви. – Исидро шевельнул рукой, как бы открывая невидимую карту. – Полагаю, что и обыск в доме Эрнчестеров был сделан с одной-единственной целью: воздействовать на Чарльза.

– Если султану потребовалось новое оружие, – озадаченно произнесла Лидия, – то зачем было забираться так далеко? Неужели в самом Константинополе мало вампиров? Если верить легендам, которые собирал Джеймс, Греция и Балканы буквально кишат ими.

– Возможно, вампир, рассказавший об Эрнчестере Кароли (или султану), ныне уже мертв. Мы пока ничего не знаем. Мастер Константинополя мог обнаружить этот заговор и принять меры. – Исидро протянул руку и раздвинул шторы окна. – Глядите!

Это было сравнимо лишь с заревом ночного Парижа. Зыбкий мерцающий ковер газового света покрывал холмы, на которых простирался древний город. Драгоценными камнями в бледное это мерцание вкраплены были янтарные, топазовые, алые огни. Поезд снова совершил крутой поворот – и в желтом сиянии электрических ламп из мрака выступили многобашенные врага, огражденные тройным рядом заросших деревьями рвов. У Лидии захватило дух. Она слышала о стенах Константинополя, но не предполагала, что византийские укрепления до сих пор стоят здесь на страже.

Колеса замедлили ход, и к насыпи подступило ночное море. Темные дома теснились на древних фундаментах стен, как грибы, выросшие на поваленном дубе.

Исидро извлек из кармашка золотые часы.

– Двадцать минут первого, – одобрительно молвил он. – Опаздываем всего на два часа. Для Турции просто отлично.

Лидия вздохнула с облегчением. В Софию они, помнится, прибыли с четырехчасовым опозданием, когда небо уже начало светлеть, а Маргарет билась в такой истерике, что можно было подумать, будто опасность сгореть в первых лучах солнца грозила не Исидро, а ей самой. Впрочем, и дон Симон выглядел непривычно задумчивым, ибо поезд то и дело останавливался, словно дожидаясь восхода. Лидия не знала, какое именно количество солнечного света требуется, чтобы воспламенить псевдоплоть вампира, и ей оставалось лишь надеяться, что они прибудут в Софию еще в сумерках. К счастью, так оно и случилось. Дон Симон проводил их до отеля «Терминус», после чего немедленно откланялся.

Затем Маргарет устроила Лидии сцену, после которой та долго еще не могла прийти в себя. Мисс Поттон обвинила ее в том, что она «совершенно нe думает об Исидро» и «относится к людям, как к посуде: разбилась – значит выбросить». Когда же Лидия заметила, что Исидро вполне мог воспользоваться своим дорожным саркофагом, доверившись своим попутчицам, та взвизгнула: «Если бы вы с детства сами заботились о себе, вы бы так не рассуждали!»

После этих слов Лидия вспомнила о том, сколь бесцеремонно Исидро использует саму мисс Поттон, и пришла в ярость. «Перестаньте вести себя, как дура!» – бросила она и, удалившись в соседнюю комнату, хлопнула дверью. Маргарет некоторое время рыдала за стеной, потом затихла. Приотворив дверь, Лидия увидела, что гувернантка уснула на диване, даже не раздевшись

Впрочем, вскоре они помирились..

– Что же вы не разбудили меня раньше?.. – пробормотала Маргарет, когда Лидия потрясла ее за плечо.

– Мы прибыли. Константинополь, – сообщила Лидия и подумала, что Исидро правильно сделал, дав выспаться мисс Поттон.

Маргарет достала из сумочки гребень и принялась чесать волосы, время от времени бросая опасливые взгляды на Исидро, как будто занималась этим при нем впервые. Затем повернулась к окну и произнесла растерянно:

– O!.. Взгляните, какая красота!

В ониксовой воде вились прядки отраженных огней. То тут, то там смутный свет выхватывал часть стены медового цвета, в то время как большая часть города была погружена во мрак. Залитые лунным светом хребты холмов были увенчаны минаретами и куполами.

– Его называли Городом Стен, – мягко сказал Исидро. – Городом Дворцов. С тех пор, как императоры покинули Рим, его жаждали завоевать и в то же время боялись. Как киплинговское сокровище, охраняемое коброй. И даже завоевав, его так и не узнали до конца.

И Лидии вспомнилось, что Джеймс, глядя на башни Оксфорда, мог каждую из них назвать по имени. Возможно, Исидро так же знал древние имена этих куполов и башен.

– Вы здесь уже бывали? – Маргарет коснулась руки дона Симона, чего тот, как было известно Лидии, терпеть не мог.

Он улыбнулся:

– Однажды…

Видимо, теперь ей приснится Константинополь.

Поезд остановился на маленькой станции близ приземистой башни старой твердыни. Вблизи станция, однако, не отличалась особой экзотикой. Здесь останавливались составы, пришедшие с запада. Очевидно, поэтому здание вокзала было сложено в европейском стиле и выкрашено все той же золотистой охрой. В резком свете электрических ламп Лидия увидела на перроне все тех же бабушек и козлов, джентльменов в красных фесках и черных сюртуках, белые брючки греков, клетки с цыплятами и плетеные корзинки болгар. Люд на перроне никуда не спешил – все знали, что поезд еще не скоро тронется. Кругом витали запахи трущоб и кожевенного завода. Невдалеке Лидия заметила группу солдат в современной форме цвета хаки.

– Неужели так теперь выглядят янычары? – спросила она, и в бледно-желтых глазах Исидро мелькнула ирония. Несмотря на сильно осунувшееся черепообразное лицо, в это мгновение он стал как никогда похож на человека.

– Корпус янычаров был ликвидирован (точнее – вырезан) столетие назад по приказу султана Мурада, учредившего взамен новую армию. Ту самую армию, что в июле отплатила услугой за услугу, отстранив теперешнего султана от власти и силой учредив в Турции конституционную монархию в духе нынешнего просвещения.

– Так что, султана уже нет? – В возгласе Маргарет прозвучало изумление ребенка, услышавшего в канун Рождества, что Санта Клаус вышел на пенсию и проживает теперь в поместье на юге Франции.

– В июле… – задумчиво повторила Лидия. – Пятнадцатого августа я отдавала в набор свою монографию о воздействии ультрафиолетового излучения на гипоталамус… И до сих пор не могу запомнить, на чьей стороне султан: за нас он или за немцев. Стало быть, это не он посылал за Эрнчестером?

– Возможно, что и он, – сказал Исидро. – Султан и сейчас обладает немалой властью. Но если он в самом деле думает воспользоваться услугами иноземного вампира, то еще неизвестно, как к этому отнесется Хозяин Константинополя.

Поезд медленно двинулся, наращивая скорость и все дальше погружаясь в неразбериху ламп, теней и оплетенных виноградом стен.

– Кто он, этот Мастер Константинополя? – тихо спросила Лидия

Все трое смотрели в окно купе, где над чернильными водами вставали унизанные огнями холмы

– В мое время считалось опасным называть его по имени. – Исидро повернулся к столу и собрал карты. Маргарет кинулась было помочь, но он уже сунул колоду в карман своего мышастого сюртука. – При жизни он был колдун, но в ту пору так именовали и алхимика-теоретика, и студента, изучающего травы. Совершенно точно, что он был отравителем; возможно, астрономом, хотя все это для него не было главным. И до, и после смерти он обладал властью, сравнимой лишь с властью визирей Высокой Порты. Легенды гласят, что султаны поставляли к его столу пленников, хотя при таком изобилии нищих в Константинополе я, признаться, не вижу в этом смысла. И как сказал Ювенал: «Глупец, кто доверяется владыкам». На его месте я бы не предлагал какому-либо султану своих услуг.

Поезд затормозил. Исидро оперся рукой о стену. Близилась очередная пригородная станция. Снова электрический свет, и снова вооруженные солдаты на перроне.

– Самое лучшее, – сказал Исидро, – вообще не упоминать в разговорах о Мастере этого города.

На площади перед главным вокзалом Стамбула их поджидал с фургоном и лошадьми очередной человек дона Симона – угрюмый грек, к которому тот, впрочем, обратился по-испански. Очки Лидия сняла сразу, как только они покинули поезд, но когда экипаж двинулся, пробираясь сквозь гущу телег, двуколок и пеших, она вновь водрузила их на нос и принялась озираться. В конце площади чернел залив Золотого Рога, там горели огни пришвартованных кораблей, в воде отражались фонари двух суденышек, несмотря на поздний час, отваливших от стамбульской пристани и направлявшихся к усеянным точками света холмам Пера на том берегу.

Темные улицы поглотили фургон, и в течение нескольких минут, пока глаза не привыкли к мраку, издырявленному редкими огнями, Лидия скорее угадывала, нежели видела черные дома и высоко парящие балконы. Везде вспыхивали глаза котов, пахло козлами, псиной, отбросами – да так, что перехватывало дух. Забранные решетками лампы явили мрачную красоту мечети, наполовину утонувшей в стигийской тьме, когда, пересекши площадь, фургон въезжал на вполне современный железный мост.

По ту его сторону дома пошли большей частью европейской и греческой архитектуры, белые стены в лунном свете обретали оттенок взбитых сливок. Идущая вверх дорога вывела их на обсаженную деревьями площадь с очаровательным итальянским дворцом из бледно-золотистого камня.

– Британское посольство, – негромко сказал Исидро. – Утром вам стоит посетить досточтимого мистера Лоутера. Поверьте, в течение многих лет посольство представляло здесь реальную силу.

Как обычно, Исидро позаботился обо всем заранее: в розовом доме, где каменная арка вела в тенистый дворик с огромным гранатовым деревом, их встретили три толстенные гречанки (должно быть, мать и две дочери), которые на любой вопрос отвечали с самой радушной улыбкой: «Паракало-паракало…»

Точно так же, как в Белграде, Софии и Адрианополе, стоило перенести в дом громоздкий багаж Лидии, Исидро попрощался, сел в фургон – и отбыл в неизвестном направлении.

* * *

– Так больше не может продолжаться!

Лидия вздрогнула, обернулась. В руках у нее было платье из мшисто-зеленого бархата. Завтра утром она собиралась не только представиться досточтимому мистеру Лоутеру, но также передать письмо мистера Холивелла сэру Бернуэллу Чепхэму, атташе, в ведении которого находилось то, что уклончиво называлось делами. Вполне возможно, утром ей скажут, что Джейми здесь, может быть, где-то рядом. О да, доктор Эшер! Он прибыл на той неделе…

Пожалуйста, – мысленно взмолилась она. – Ну пожалуйста…

Маргарет стояла в неловкой позе у двери их обшей спальни. Так же, как в Вене, Белграде и Софии, ночь приходилось проводить в одной кровати. Хотя отношения компаньонок трудно было назвать натянутыми, Лидия прекрасно бы обошлась без вздохов и бормотания мисс Поттон во сне. Однако выбора не было. В маленькой смежной комнате Лидия обнаружила руины огромной кровати, очевидно, выписанной прямо из Берлина в те времена, когда там сходили с ума по готике. Кровать, в которой они спали, была точной копией этого чудища – правда, исправной и покрашенной в веселенькие розово-голубые тона. Ложе занимало большую часть неуклюжей обширной спальни с выходящим на улицу фонарем. Туалетный столик, трюмо, мраморный умывальник.

«По крайней мере, – думала Лидия, – тут нет фарфоровых безделушек, как в Белграде, и православных икон…»

Застигнутая врасплох фразой Маргарет, она обернулась с платьем в руках:

– Что?

– Вы запретили ему. – Маргарет запнулась, подыскивая слово. – Вы запретили ему выходить на охоту, – сказала она наконец. – Вы поставили это условие… – Голос мисс Поттон дрожал, руки комкали черные перчатки. – Теперь, когда мы достигли места назначения, вы больше не имеете права… не имеете права настаивать…

Оцепенев, Лидия смотрела на нее, не в силах вымолвить ни слова.

Маргарет, очевидно, ждала, что ей возразят, и наверняка заготовила на этот случай еще пару фраз, но Лидия молчала. Так и не услышав ответа, Маргарет выпалила:

– Вы не понимаете его!

– Держите свое мнение при себе. – Лидия подошла к кровати, бросила платье рядом с ночной рубашкой и принялась расстегивать рукав. Крохотные жемчужные пуговки следовало бы переставить, но Лидия уже отослала горничную, когда та попыталась привести вещи в порядок. А позвать ее обратно мешало плохое знание греческого языка. Интересно, что бы она подумала, увидев среди нижних юбок, платьев и корсетов серебряные ножи, револьвер и связки чеснока…

Маргарет приблизилась и взяла Лидию за руку.

– Вы не имеете права запрещать ему охотиться, – уже с отчаянием повторила она. – Если он не будет…

– Убивать людей?

Маргарет вздрогнула, но тут же оправилась

– Эти люди не заслуживают жизни.

Лидия по-прежнему перебирала жемчужные пуговки на рукаве, но делала это теперь чисто машинально.

– Это он вам так сказал? – тихо спросила она.

– Я знала это! – Гувернантка готова была расплакаться. – Да, он сказал! Но я это знала и так. Из сновидений, из прошлой жизни… И не говорите мне, что сны лгут! – Она отвернулась порывисто. – Потому что я знаю: они не лгут! Это вы так думаете, а они не лгут!

Лидия хотела уйти, но Маргарет заступила ей дорогу. На покрасневшем лице дрожали слезы.

– Вы же знаете, если вампир не будет… не будет охотиться… – Она по-прежнему избегала слова «убивать». – Они питаются жизненной энергией! А иначе их мозг утрачивает силу, они даже не могут защитить себя…

– Убивая других людей?

– Вы заморите его до смерти! – крикнула Маргарет. – Вы хотите лишить его силы здесь, сейчас, когда опасность так близка!.. А вы не задумывались, почему вампиры так долго выбирают жертву? По крайней мере он! Да потому, что он ищет воров, убийц… мерзавцев, заслуживающих смерти! Вы же знаете, что мир переполнен ими! Других он не трогает! И он слишком честен, чтобы нарушить данное вам слово…

– Вы говорите со мной по его просьбе? – Голос Лидии был холоден, как серебряная цепочка, защищающая горло.

– Нет. – Маргарет шмыгнула носом и утерла слезы, из последних сил пытаясь не сломаться перед этой прямой и стройной рыжеволосой девчонкой. – Я же вижу! – всхлипнула она. – Он чахнет день ото дня! Вы уже обыгрываете его в карты…

– Это вопрос практики, – возразила Лидия. – Я играю уже неделю…

– Вы никогда бы у него не выиграли! Просто сейчас он все свои силы, все свое внимание тратит на другое! Уберечь себя…

– Спасибо, достаточно. – Голова болела от переутомления – шел третий час ночи. Действительно, Исидро, мягко говоря, сильно осунулся за последние дни и несколько раз проиграл ей в карты. – Маргарет, стоит ли говорить об этом сейчас? Я устала, вы тоже устали и, думаю, не понимаете, что вы такое плетете…

– Как же можно быть такой слепой! – Мисс Поттон не унималась. – Неужели вы не видите? Он уже не может отвлечь внимание людей, не может читать их сны…

Услышав о снах, Лидия не выдержала:

– Не может навевать видений, где вы с ним вальсируете в лунном свете! Это в семнадцатом-то столетии! Да тогда вальса еще и в помине не было!.. Извините, – поспешно добавила она, видя, что уязвленная в самое сердце Маргарет все-таки разрыдалась. – Мне не следовало так говорить…

– Вы не понимаете! – неистово выкрикнула Маргарет. – Вы не понимаете его! Все, о чем вы заботитесь, – это найти своего муженька и помочь ему в его шпионских делишках! А то, что рядом с вами гибнет одинокий, благородный, романтический герой… – Она вслепую кинулась из комнаты. Лидия услышала вскрик перил, на которые налетела мисс Поттон, сбегая вниз по изогнутой лестнице.

– Маргарет! – Она схватила очки с туалетного столика и, даже не обувшись, бросилась в погоню. Внизу хлопнула входная дверь. Когда же Лидия достигла ее и распахнула, во дворе уже хлопнула калитка.

– Маргарет! – Взглянула под ноги, подумала машинально: «Ну, этой паре чулок все равно конец…» Два маленьких фонаря освещали обманчиво чистый двор, да тлела лампадка над дверью перед иконой какого-то святого. Лидия сошла с порога и двинулась к кирпичной арке входа. Остановилась у калитки, словно опасаясь открыть ее и ступить во внешнюю тьму.

Где-то поблизости слышалось дыхание Маргарет. Потом в лунном свете неподалеку возникло бледное, похожее на череп лицо, обрамленное паутиной волос. Привыкнув к темноте, Лидия различила и руки Исидро, стиснувшие запястья плачущей мисс Поттон.

Вампир что-то говорил, но так тихо, что нельзя было ничего расслышать. С огромным пониманием и терпением он выслушал затем невнятный истерический шепот Маргарет. Руки ее судорожно цеплялись за серый плащ дона Симона.

В смутном свете, падающем из верхнего окна, происходящее сильно смахивало на сновидение и одновременно на театральный эпизод. Не сводя страстных глаз с вампира, Маргарет откинула голову, выставив горло, и рванула воротник блузки.

– Возьми меня! – услышала Лидия ее выдох. – Убей меня, если тебе это нужно!

Что ответил Исидро, осталось тайной. Но Лидия видела, как вампир вновь закутал горло Маргарет, положил руку на плечо и склонил голову, тихо о чем-то говоря. Видя, что дон Симон ведет мисс Поттон к калитке, Лидия бесшумно отступила в тень гранатового дерева. Под кирпичным сводом арки Исидро, должно быть, что-то еще сказал, потому что Маргаpeт кивнула, сняла очки и, утерев слезы безропотно позволила увести себя в дом. Дверь за ними закрылась.

Несколько секунд было тихо, но Лидия знала, что Исидро сейчас вернется. Вскоре на крыльцо легла узкая черта света – вампир снова приоткрыл дверы. Затем щель, исчезла, и, скользнув через двор, он оказался с Лидией лицом к лицу.

– Я попросил ее подыскать для подобных сцен иное время и место.

– Да. – Раздражение Лидии обратилось теперь на Исидро. – Досадно, не правда ли, когда кто-то ощущает более сильные чувства, чем ему положено?

– Да, – просто ответил он. Таким голосом подтверждают, что да, сегодня суббота. Луна ушла, сияла лишь лампадка над дверью. – Хотя сны, которые она видит, больше принадлежат ей, нежели мне. И я бы предпочел, чтобы вы обе пребывали сейчас в постели, которую вы уже наверняка обложили этими зловонными травами, привезенными вами из Парижа.

Холодный бриз с азиатского берега зашуршал последними листьями. Колеблемый сквозняком огонек лампадки обозначил туго обтянутую кожей скулу Исидро. Впадины глаз казались черными дырами. И Лидии невольно вспомнился их разговор о том, почему вампиры избегают зеркал.

– Трущобы Галаты и кварталы Пера с их посольствами и банками одинаково пропахли вампирами. – Пламя лампадки отразилось в бледно-желтом хрустале его глаз. – Стоя здесь, сейчас, я пытаюсь дотянуться своими чувствами через залив Золотого Рога – и город как будто окутан миазмами. Ощущаю вампиров. Мастера… Но все закрыто, затенено, искажено… словно все карты на столе лежат лицом вниз и ни одной не угадать. – Он нахмурился и взглянул в сторону калитки.

Гнев улетучился, Лидия невольно шагнула к Исидро:

– Но это точно? Вы говорите… не можете ощутить…

Угол рта его дрогнул в иронической улыбке – слабое эхо человеческой мимики.

– Сожалеете, сударыня? Вас заинтересовало, что, перестав по вашей просьбе убивать, я не смогу оказать помощь ни себе, ни вам?

Лидия всмотрелась в его недвижное лицо.

– Нет, – сказала она. – Заинтересовало? Да, возможно. Но о сожалении речи быть не может.

– Да, – тихо отозвался он. – Леди до мозга костей.

Впервые на ее памяти он упомянул этот их уговор.

Исидро качнул головой и вновь оглянулся. В арке лежала чернильная тьма.

– А Джейми? – Лидия с трудом произнесла его имя, страшась услышать то, чего боялась все эти дни.

Брови Исидро слегка вздернулись.

– Если он в городе, то не здесь, не в Пера. – В голосе его прозвучала некая неуверенность. – А если он спит на стамбульском берегу… – Исидро покачал головой. – Нет. Мои чувства ослаблены, но дело даже не в этом. Эта тень… эта замутненность, наведенная самими вампирами… – Он виновато улыбнулся и вновь удивительно стал похож на человека. – Завтра ночью я попробую в этом во всем разобраться. – Дон Симон плотнее закутался в плащ (еще один человеческий жест); руки в белых перчатках смотрелись на фоне темных складок, как иней на скале. – Но мне уже сейчас ясно: что-то странное происходит в этом городе. Я уже объяснил нашей романтической спутнице, что здесь не стоит говорить вслух (пусть даже по-английски) об охоте, убийстве и питье крови. Хотя бы и при свете дня.

12

Эшера разбудили голоса муэдзинов: «Нет Бога, кроме Аллаха, и Магомет Пророк Его…» Слова молитвы были ему известны, но повторить их он не решился – уж больно мрачно они звучали на этот раз.

Сводчатые узкие бойницы, когда-то опоясывавшие помещение, были замурованы лет сто назад. А каждое из верхних окон, прорезанных в барабанах пяти мелких куполов, насколько мог судить Эшер, защищала серебряная решетка. Впрочем, он мог и ошибаться. В течение дня он не слышал ни голосов, ни скрипа колес, ни цоканья ослиных копыт – один лишь лай печально известных константинопольских псов. Иногда ветер забрасывал сюда крики торговцев – на местном греческом диалекте. Зато крики чаек, сильно напоминавшие кошачьи вопли, раздавались здесь день и ночь.

Небо сквозь решетку было цвета тигровых лилий, на голубых изразцах бледнели желтоватые блики.

Эшер не поворачивался лицом к Мекке, хотя представлял, в какой стороне она находится, не повторял слова муэдзина, и тем не менее, сидя на диване среди подушек и одеял, он молился. Он был очень испуган.

Свет, проникавший сверху в помещение, мало-помалу иссяк, купола наполнились мраком. Располагающийся посреди длинной комнаты прямоугольный выложенный голубой плиткой бассейн казался теперь черной пропастью, откуда могло в любой миг появиться все что угодно. Эшер чиркнул спичкой и зажег одну из стоящих в нишах бронзовых ламп. По привычке полез в кармашек за часами, но часы, естественно, были изъяты. Как и серебряные цепочки, защищавшие запястья и горло.

Он оделся, умылся, привел в порядок постель, вслушиваясь в каждый звук, проникавший в гулкий дом. Когда снаружи стемнело настолько, что не отличишь белой нити от черной, как сказано в Коране, Эшер услышал проворот ключа в старом замке.

Отодвинулся подальше от двери, готовясь бороться с той странной ленивой рассеянностью, какую вампиры обычно наводят на своих жертв. И однако же заметить, как и когда они вошли, Эшеру не удалось. Мгновенная сонливость – и внезапное пробуждение…

Они уже стояли вокруг него кольцом, связывая ему руки за спиной с помощью тонкого шелкового шнура. Глаза их при свете лампы вспыхивали, как у крыс; прикосновения – леденили.. Все они были голодны.

– Так кто ты, инглиз? – спросил тот, что прошлой ночью представился Эшеру как Зардалу. Был он безбородый и словно бы бескостный, с крашенными в алый цвет ногтями и прозрачной голубизной глаз. – Вчера я принял тебя за одного из микаников нашего Бея, и я подумал: вот тот, кого он хочет сделать таким, как мы, и приставить ко всем этим штукам, которые они настроили в усыпальнице, к этому дастлаху… – Глаза его оглядели Эшера из-под крашеных век. А тот, зная, насколько чуток слух вампиров, старался успокоить бешено бьющееся сердце. – А сегодня Бей дал нам относительно тебя совершенно другие инструкции. И что нам теперь думать?

– Ты в самом деле считаешь, что он хочет сделать его одним из нас ради этих своих опытов? – уставив на Эшера круглые демонские глаза, спросила Джамиля Байкус – или, как она звала себя сама, Байкус Кадинэ, – тонкая, словно трость, и впрямь похожая на сову (именно так переводилась ее кличка). Половина волос ее была заплетена в косы, уложена и унизана гребнями. Другая половина свободно свисала до пояса. На шее вампирши висело ожерелье, снизанное из бриллиантов и крысиных костей. – Это так, инглиз? – Ее твердый ледяной палец уперся снизу в подбородок Эшера. Ростом Джамиля была не выше двенадцатилетней английской школьницы.

– Он велел, чтобы мы не задавали ему вопросов. – Это вмешался Харалпос, одноглазый крепыш, бывший когда-то янычаром. На шее у него болтался шарф из нежной ткани, грязный, засаленный, весь в темных пятнах.

– А велел ли он, чтобы я не задавал вопросы вам? – Эшер когда-то изучал персидский и арабский и приблизительно понимал, о чем они говорят между собой.

Зардалу с недобрым восхищением выгнул брови дугами и обнажил в улыбке клыки:

– О, какой умный инглиз! Конечно, ты можешь задавать нам вопросы. Все мы слуги нашего Бессмертного Господина!

– Он требовал тишины, – настаивал Харалпос. Темнокожий Хабиб и пышная молчаливая русская девушка Пелагея беспокойно шевельнулись. Эшер знал, о ком говорил янычар и что остальные действительно имеют повод для беспокойства.

– Он сказал: тихо идти, как дым. Нам не поздоровится, если этот неверный закричит.

– Если я закричу, добра мне это не принесет, – заметил Эшер и повернулся к Зардалу, который казался ему самым опасным из них. – Так что это за дастлах?

Слово дастлах означало нечто связанное с наукой. Так можно было назвать все: от астролябии до химического эксперимента.

– Откуда мне знать, инглиз? Бессмертный Господин забрал вход в подземелье серебряной решеткой, он накрыл это место и весь город своей силой, затуманил его, мешая нам даже думать об этом дастлахе. Но мы чувствуем холод льда в усыпальнице, мы чувствуем запах нафты и алкоголя… Слышим шаги рабочих, когда спим. Он думает, мы не слышим?

– Идем, – нетерпеливо сказал Харалпос. – Немедля. Он двинулся, но Зардалу взял его за руку.

– Наш друг Джеймс… Можно мы будем звать тебя Джеймсом, инглиз? Так вот наш друг Джеймс заверил нас, что не будет кричать. Если он убежит или хотя бы попытается убежать, Бей нас строго накажет… Нет, убить – не убьет… – Костяшки его пальцев прошлись по шраму возле уха Эшера. – Но кое-каким неприятным опытам с горячим песком или водой подвергнет. – Его красные ногти внезапно ухватили мочку уха Джеймса и принялись сдавливать – крепче и крепче. Эшер от боли стиснул зубы. Но когда уже казалось, что Зардалу сейчас разотрет мочку в пальцах, хватка разжалась. Открыв глаза, Эшер увидел довольную клыкастую улыбку. – Ты ведь не будешь убегать, правда?

На пальцах его была кровь. И он облизал их, не спуская с Эшера пристального взгляда.

Они провели его открытой галереей над мощеным двором. «Старый хан, или караван-сарай», – предположил Эшер, пока они спускались по лестнице. Одинокая лампа освещала сводчатый проход, по которому они вышли в восьмиугольный внешний двор с византийским мозаичным полом. Вчера вечером Эшер уже пересекал этот двор в сопровождении троих мужчин, которые окружили его на базаре и, приставив нож к спине, привели сюда. Они ничего не объяснили Джеймсу, да в этом и не было нужды. Древность стен и отсутствие зеркал подсказали ему, кто здесь хозяин.

* * *

Прошлой ночью в верхней комнате, освещенной помигивающей лампой, Олюмсиз-бей говорил ему:

– Было бы неблагородно держать тебя взаперти, в то время как в моем доме имеются библиотеки, бани и прочие развлечения для образованного человека.

Эшер лежал на диване, связанный по рукам и ногам. Ни разу в жизни ему не было так страшно.

– Но Дом Олеандров – это очень древний огромный дом. В нем есть комнаты, которые в течение многих лет не освещались ни свечой, ни лампой, и там рыщут во мраке мои дети. – Бей указал на свой выводок правой рукой – грубой, широкопалой, унизанной перстнями, камни в которых были обработаны задолго до изобретения фасетной огранки. В левой руке он держал странное оружие – алебарду пяти с половиной футов длиной, чье восемнадцатидюймовое посеребренное лезвие казалось очень острым, а задний шип был снабжен зазубринами.

– Мне кажется, будет лучше, если с тобой побудет Саид. – Подчиняясь жесту, вперед выступил молчаливый слуга – один uз тex троих, что вчера похитили Эшера. – Надеюсь, – добавил Мастер Константинополя, глядя, как Саид разрезает связывающие Эшера узы, – ты найдешь в нем доброго друга.

Сказанное не нуждалось в пояснениях. Несколько часов подряд Саид неподвижно стоял в дверях библиотеки, пока Эшер при свете дюжины ламп исследовал шкафы, читая названия книг на арабском, немецком, латинском. Слуга не возражал, когда Эшер прихватил оттуда в свою комнату том «Тайной истории» Прокопиуса и подсвечник. О большем не приходилось и мечтать. Подсвечник был оплетен бронзовыми виноградными побегами. Кусочек проволоки Эшер надеялся отломать и с восходом солнца соорудить себе новую отмычку.

* * *

Пока Харалпос завязывал ему глаза своим грязным шарфом, у него из головы не выходила беседа с Олюмсиз-беем. Хотелось бы также знать, зачем Мастер Константинополя носит с собой серебряную алебарду.

Ведомый вампирами, Эшер поначалу старался запомнить путь, считал повороты, но, как и предупреждал Бей, дом был огромен: он включал в себя несколько старых караван-сараев и небольших дворцов турецкой и византийской постройки. Они пересекли два открытых двора (или прошли по двору дважды, поскольку и там, и там мостовая была очень похожа). Один раз под ногами захлюпала вода, потом гулко застонали доски. Ледяные пальцы придерживали Джеймса за локти, было ясно, что считать шаги и повороты не имеет смысла: вампиры то и дело вторгались в сознание Эшера. Очнувшись, он ощутил зловоние, услышал лай псов – и понял, что они уже идут по улицам Константинополя.

– Неужели Бей сделает его одним из нас! – низко ворчал Харалпос, когда они двинулись по круто уходящий вниз улочке, судя по всему, ведущей к гавани. – Неверного, лудящего машины! Он стал привередлив, наш Бессмертный Господин. С тех пор, как Тиннин плохо кончил, Бей не создал еще ни одного птенца. Все выбирает…

– Тиннин был ученый, – прошелестел в ответ голос Байкус Кацинэ. – Нубийский филозоп, подобный мудрецам древности, высокомерным даже с царями… Но милый. Милый. Он знал цель всех этих опытов, а не просто лудил железки.

– Может, наш Джеймс тоже знает эту цель? – промурлыкал Зардалу. – Может быть, наш Бей нам не доверяет?

Внезапный подъем, затем – ступеньки, и крики чаек. Дом Олеандров стоял неподалеку от правительственных зданий, расположившихся на склоне Второго Холма, и тем не менее та часть города, что примыкала к мечети Валидэ, справедливо считалась самым древним и запутанным районом. Как во многих исламских городах, сразу после вечерней молитвы, правоверные наглухо запирали свои дома, поэтому улица, по которой вели Эшера, была совершенно пуста.

– Он редко кому доверяет, – проворчал Харалпос.

– Он не доверял Зарифу, – сказала Байкус Кадинэ. – Не доверял Шахару. И ты видишь сам, чем все это кончилось для них. Он глубоко копает, наш Бессмертный Господин, и копнет еще глубже ради нового любимчика. – Ее острые ногти длиной не меньше дюйма коснулиеь шеи Эшера.

Тут кто-то из них, должно быть, почувствовал, что пленник прислушивается к разговору, и вторгся в его сознание. Мысли словно подернуло дымкой, легкое головокружение – и Эшер на какое-то время перестал понимать, где он находится. Когда же голова прояснилась, соленый морской воздух, крики чаек и скорбные звуки корабельного колокола уступили место дальнему гомону и музыке цыганского квартала.

Если они ведут его куда-нибудь в укромный уголок, чтобы прикончить тайком от Олюмсиз-бея, то это можно было сделать и раньше.

Мысль облегчения не принесла.

Крутой подьем, камни и рытвины под ногами, плечи то и дело касались какой-то полуразваленной стены. Однажды кто-то нажал ладонью на голову, заставив куда-то пронырнуть. Снова холодный ветер с моря и шелест листвы. Повязку сняли. Эшер различил во мраке бледные надгробные обелиски, торчащие подобно костяным пальцам среди черных деревьев. Луна еще не взошла, но в обильном звездном свете сзади вырисовывались старая крепостная башня и поросшие кустарником руины стен. Черные на черном маячили вдали, сливаясь с небом, купола и минареты.

Рядом стоял и слегка улыбался один лишь Зардалу. Наряд его – панталоны, туника, балахон черного бархата – мерцал драгоценными камнями.

– А теперь, Джеймс, друг мой, ты немного погуляешь среди надгробий, нет? – Его крашеные ногти без усилий распустили узы на запястьях Джеймса. Бледное, хотя и нарумяненное лицо Зардалу казалось таким же бескостным, как и тело. Он откинул назад завитые по-женски волосы, и в них тоже сверкнуло нечто драгоценное. – Не подведи нас, чтобы и мы тоже не подвели нашего Бессмертного Господина. Надеюсь, – добавил он, осклабясь, – правила игры ты понял.

– Думаю, да. – Эшер разминал кисти рук. Хотя и гладкая, веревка была затянута довольно туго, и скрюченные пальцы долго не желали повиноваться. Мысль о том, чтобы пробраться к городской стене среди кладбищенских камней, одурачив тех, кто способен видеть в темноте, была заведомо безнадежной. Нечто подобное дуновению коснулось его затылка, и Эшер резко обернулся, словно его тронули острием ножа. Нигде никого.

Зардалу беззвучно рассмеялся, широко разевая пасть. Клыки у него были, как у волка.

– Так кто ты по правде, инглиз? – мягко спросил он. – И кто тот, что собирается, как полагает Бей, прийти сюда за тобой? Раньше он говорил: «Найдите и убейте», – теперь он говорит: «Схватите того, кто придет за инглизом, и приведите ко мне». – Зардалу повел рукой в сторону бесчисленных надгробий. – Ты его слуга? – Глаза евнуха цвета грязного льда мерцали во мраке, тело же пропадало из глаз, таяло, как дым. Эшер усилием воли пытался разжать его мысленную хватку.

– Я не знаю, о чем ты толкуешь.

– Кто этот чужак, инглиз? И при чем тут дастлах? Зачем серебряная решетка, преграждающая путь в усыпальницу?

С трудом освободившись от навеянного вампиром безволия, Эшер собрался с мыслями.

– Если твой Хозяин может наказать тебя за любопытство, – выговорил он, – то мне лучше не отвечать.

С насмешливой торжественностью Зардалу простер руку, хотя чувствовалось, что он рассержен.

– Узрите мудрого! – воскликнул он почти беззвучно. – Тогда тебе требуется лишь колокольчик, как козленку, которым приманивают тигра.

Сознание Эшера помутилось на секунду, а когда он очнулся, словно внезапно пробудившись ото сна, вампира уже не было. Кладбище казалось пустым.

Все они где-то здесь, – подумал он.

Зардалу и Джамиля Байкус, Харалпос, и Хабиб, и Пелагея – все они сейчас не сводят с него глаз. Засада. Ловушка. Антея сказала, что город накрыт как бы невидимой пеленой, мешающей ей почувствовать присутствие других вампиров. Она явно была испугана и добавила, что такое под силу лишь великому Мастеру. Или даже Мастерам.

Осторожно прогуливаясь среди могил и продвигаясь на ощупь там, где тень мрачных кипарисов лежала особенно густо, Эшер по мере возможностей старался запомнить ландшафт. Могла ли Антея, покинув свое убежище после исчезновения Джеймса, найти новое укрытие на этом кладбище?

Или встреча с людьми из стражи султана, которые взяли его близ мечети Баязета, была специально для того и задумана, чтобы оставить Антею без защиты?

Тогда зачем понадобилось это похищение? К чему засада на кладбище, когда проще было установить за ним вчера слежку и в итоге выйти на Антею?

Может быть, охота идет вовсе не за ней?

Он присел отдохнуть на низкое плоское надгробие, похожее на мраморную скамью. Плита была покрыта надписями на арабском и завершалась узкой стеллой, увенчанной фигурой в тюрбане. Раз в тюрбане – значит мужчина, причем из высшей знати. А то, что тюрбан слегка наклонен, говорит о том, что покойный был задушен по приказанию султана. Кое-где мрамор был выщерблен пулями – видимо, в июле, когда армия вела здесь последний бой с частями, преданными султану.

«И этот бой, – подумал Эшер, – заодно покончил с влиянием Олюмсиз-бея на султанский двор».

Влияние скорее всего было финансовым, поскольку вся страна погрязла в долгах. И пока Абдул Гамид пребывал в заключении, а Комитет Союза и Прогресса соображал, как провести выборы в Парламент, разом перепрыгнув из семнадцатого столетия в двадцатое, Бею вдруг понадобилось послать кого-то в Англию, чтобы доставить оттуда Эрнчестера.

Во-первых, зачем ему здесь мог потребоваться граф?

Что-то шевельнулось среди черных деревьев. Эшер напряг глаза, но никого не увидел. Крыса или лиса… Хотя, если крысы бежали от одного только запаха волос, сохранившегося в шляпе Антеи, вряд ли они бы сейчас отважились выползти из нор.

Он соскользнул с надгробия и двинулся дальше.

Где-то неподалеку завыл пес.

В качестве приманки Эшера использовали уже довольно долго. Судя по расположению луны, около двух часов. Из темного города донесся последний крик муэдзинов, а чуть позже с того берега пришел по водам залива чистый и ясный звук церковного колокола.

На кого же все-таки идет охота? На Антею? Или на Эрнчестера?

Или, может быть, на кого-то еще?

Однако, судя по тому, что говорил Зардалу, они и сами не знают толком, на кого охотятся.

Антея! – подумал он, – Беги отсюда! Уходи!

Затем появился Зардалу. Шел открыто по заросшему пустырю, направляясь к Эшеру. Снова стянул ему кисти шнуром и завязал шарфом глаза. Руки вампира заметно потеплели.

– У тебя бессердечный хозяин, – сказал евнух. – Может, он за это время успел найти себе другого слугу – поумнее или поглупее? Он обещал тебе вечную жизнь, Джеймс? Видишь ли, они все это обещают.

– Даже Бей?

– Ах какой дерзкий инглиз!

В шепоте его, однако, Эшер уловил иронию. Забавно…

Они вновь миновали городские стены. Улицы вокруг лежали вымершие, оглашаемые лишь криками чаек. Зардалу вел Эшера, взяв его за локоть, прочие следовали, чуть поотстав. Запах свежей крови перебивал и зловоние отбросов под ногами, и благовония вампиров.

И лишь когда, по расчетам Эшера, они уже должны были подходить ко Второму Холму, рядом послышались шаги и голоса.

– Милая… – бормотал мужчина по-гречески. – Чудесная, волшебная…

Ответом ему был серебристый смех вампирши.

– Да она подцепила сокровище, наша Пелагея! – шепнул над ухом Зардалу. – Крепкого ты нашла бычка.

Русская засмеялась – и вопреки всему, что он узнал и пережил, Эшер почувствовал желание.

Они остановились. Звякнул, входя в скважину, ключ. Тип замка Джеймсу на слух определить не удалось. Пьяно бормотал мужчина, клялся в вечной любви, сулил восторг наслаждения, в ответ на что предмет его страсти отозвался восклицанием благодарности, вызвав у прочих (Харалпоса, Хабиба, Байкус Кадинэ) приступ зловещего веселья. Джеймса направили в дверь и повели вниз по неровной лестнице, ведущей очень глубоко – в подвалы, где пахло водой и камнем.

– Та маленькая нищенка, что украл Хабиб, – неплохо. Но твой бычок! Ах хорошо упитан…

– Упитанный армянин – все равно армянин. Лучше бы тогда султан занялся ими, чем цыганами и евреями…

– Но он достаточно трезв, чтобы нас позабавить? – В манерном голосе Зардалу слышалось нетерпение. – Эль–Малик будет доволен и маленькой спящей нищенкой, но тем, кто всю ночь без толку просидел на кладбище, необходимо развлечься.

– Эль-Малик беседует со своим неверным микаником. – Эшер почти видел, как русская девушка лениво поводит плечом. – Запах кофе чувствуется даже на улице.. А этот у нас живо протрезвеет…

Эль-Малик. Владыка. Король. Мастер вампиров Константинополя. Пока они болтали – резкий изгиб лестницы, еще две ступеньки, мазнула по лицу матерчатая завеса, поворот вправо, неровный мощенный кирпичом пол – и внезапная вонь аммиака, каких-то химикатов, ожгло холодом…

И вдалеке – нечленораздельный, приглушенный, словно из закрытого помещения, человеческий крик, исполненный ужаса и боли.

– Встретил я тут как-то одного миканика ночью, – рассказывал Зардалу, видимо, поворачиваясь к остальным, ибо рука его соскользнула с шеи на плечо Эшера. Наверное, он не мог не почувствовать, как ведомый покрылся мурашками, услышав человеческий голос из бездны. – Маленький жирный неверный с очками на носу. Прижался спиной к стенке, машет своим молоточком, пялится, кричит: «Кто здесь? Я тебя слышу! Ты от меня не уйдешь! Выходи – и я тебя не трону…»

Несчастный молоденький армянин изливался в чувствах, а Эшер считал ступеньки и повороты лестницы. Судя по отголоскам, они вышли на открытое пространство. Мелкая брусчатка сменилась крупным, как ядра, булыжником, затем пошли каменные блоки с травой в щелях. Еще один поворот направо – и запертая дверь.

Они ступили в комнату с голыми деревянными полами – и остановились. По их молчанию Эшер уже догадывался, к кому они пришли.

– Ничего? – Бархатный, богато окрашенный голос. Судя по тому, как сместилась хватка Зардалу на локте Джеймса, евнух поклонился.

– Ничего, господин.

В темноте – шорох шелка и запахи кофе, благовоний, аммиака и крови.

– Хотя вы сделали все, как вам было сказано. Хабиб, мой любезный, это – мне? Какая чумазая крошка! О, Пелагея… – Далее Эшер снова услышал свист шелка и затем – сдавленный вскрик ужаса. Это внезапно очнувшийся юноша увидел совсем рядом улыбающуюся смерть.

Рука, подобная ожившей стали, почти с нежностью провела по лицу Эшера. Шарф соскользнул. Прямо перед Джеймсом свет керосиновой лампы отразился в когда-то карих, а теперь выцветших глазах вампира, принявших за несколько столетий неестественный оранжевый оттенок.

Олюмсиз-бей отступил на шаг.

Ростом он был с Эшера (шесть футов), но сутулился, отчего безволосая голова его, напоминающая голову черепахи, располагалась под каким-то странным углом. Нос напоминал лезвие топора, да и прямой безгубый рот был похож на засечку топором. Тем не менее лицо Мастера Константинополя не выглядело уродливым. Мочку уха оттягивала серьга с огромным янтарем (оранжевым, под цвет глаз), в котором был замурован немыслимых размеров муравей.

– Возможно, это к добру, – сказал Олюмсиз-бей на цветистом турецком, на которым общались придворные, – что ты вернешься в свои покои, Шехерезада, и проведешь там остаток ночи. Ибо сказки, которые мы будем сегодня рассказывать, – не для смертных людей.

Эшер взглянул на его выводок, окруживший полного носатого юношу. Бедняга озирался и был близок к помешательству от страха. Хабиб, грубый мощный вампир, кажется, друживший с Харалпосом, держал на руках спящую замарашку лет двенадцати – торжественно, как инфанту.

– Саид уже приготовил там для тебя еду, – продолжал Мастер Константинополя. – Я же дерзнул выбрать тебе книги, чтобы ты мог скоротать время, развлекшись старыми легендами. А мы здесь… позабавимся. – Улыбка его была старательной, но равнодушной. В левой руке Бея по-прежнему была серебряная алебарда. На лезвии играли радужные отсветы бронзовых ламп.

Глаза птенцов просияли. Коты ждали, когда выпустят мышку.

Курчавый черноволосый армянин с невнятным вскриком рванулся из рук Пелагеи и Харалпоса, но тщетно. Эшер почуял запах мочи – юноша уже не владел собой. «Хорошо будет бежать…» – с горечью подумал он.

И все это время Джеймс не переставал твердить, запоминая: мощеный двор позади этого помещения, мелкая брусчатка, направо в дверь, пересечь зал, дальше – узкая лестница, за ней – вторая…

И серебряные решетки, место, где, по словам Зардалу, находится дастлах, запах химикалий…

И голос, в отчаянии взывающий из мрака.

То есть получается, что Бей держит за серебряной решеткой всего одного пленника?

– Мои дети не помнят себя .при виде добычи…

Джеймс вздрогнул, как будто тот мог прочесть его мысли.

– Да, я действительно полагаю, что лучще тебе посидеть в своей комнате. И если кто-нибудь позовет тебя (кроме меня, разумеется), не откликайся. Дорогой мой… – Унизанной перстнями правой рукой Бей огладил щеку Зардалу. – Поручаю тебе отвести гостя в его покои. – Он взял шарф, которым раньше были завязаны глаза Эшера, и протянул его птенцам. – А потом будь добр проводить моего другого гостя наружу – до обычного места встречи. И помни, я узнаю, если с ним случится что-нибудь дурное! – Улыбка Бея была холодна, как и его хватка. – Я буду очень недоволен. Ты понял меня?

Зардалу склонился вновь, изогнувшись всем своим бескостным телом. Завитые волосы, упав, свисли до полу.

– Я все понял, господин!

– Войди. – Олюмсиз-бей кивнул кому-то скрывавшемуся во мраке дверного проема и далее перешел на вполне современный немецкий язык без каких бы то ни было признаков архаичности. – Вот он выведет тебя наружу. Я гарантирую, что у тебя нет причин его бояться.

– Я не испытываю страха, пребывая в вашем доме, как и в любом другом месте, если нахожусь под вашей защитой, мой господин. – И из темноты выступил Игнац Кароли. В безукоризненном светло-коричневом костюме он выглядел здесь просто нелепо. Как Томми в форме цвета хаки, угоди он каким-нибудь чудом в битву при Марафоне. На секунду венгр задержался перед Эшером и окинул его внимательным взглядом карих широко расставленных глаз. Затем повернулся и поклонился Олюмсиз-бею: – Могу ли я быть уверен в том, что прощен, мой господин, и что согласие между нами возможно?

Бей устремил на него загадочный взгляд. Он по-прежнему опирался на алебарду, по лезвию плавали блики.

– Посмотрим. Как говорится, все в руках Аллаха.

13

– He вижу, почему бы ему не пойти с нами! – Маргарет Поттон покинула вслед за Лидией посольскую карету и, сопровождаемая лакеем-греком, устремилась за внушительной леди Клэпхэм, высокой тощей дамой с лошадиным лицом. Лидия склонна была считать, что именно леди Клэпхэм является здесь истинной главой британского дипломатического корпуса. – Вы можете представить его как своего кузена. Вы же сами в беседе с сэром Бернуэллом сказали, что у вас есть кузен а Константинополе. Я еще подумала, что это хорошая идея…

– Я сказала ему так на тот случай, если в их знакомстве возникнет острая необходимость, – терпеливо ответила Лидия, более позабавленная, нежели рассерженная словами Маргарет. – Я не имела в виду дипломатический прием во дворце.

Леди Клэпхэм почти уже пропала из виду, заслоненная прогуливающимися дамами, чьи платья и шляпы иаверняка были доставлены сюда из Парижа и Вены. Наконец она остановилась перед дверью мадемуазель Урсулы и нетерпеливо оглянулась, высматривая отставших спутниц.

– Не знаю, – сказала Маргарет. – Я думаю, для него так было бы лучше.

Лидия покачала головой и прервала разговор, поскольку они уже входили в двери бутика. Хозяйка, туго затянутая в корсет бельгийка средних лет, хотя и заметила с первого взгляда существенную разницу в нарядах Лидии и Маргарет, тем не менее приветствовала обеих с одинаковым радушием. Пока леди Клэпхэм объясняла мадемуазель Урсуле, зачем они к ней пожаловали, Лидии пришло в голову, что в нынешнем своем состоянии Исидро все равно не смог бы сойти за живого.

Услышав, что пришли они сюда исключительно ради нее, Маргарет опешила и покраснела.

– Глупышка, – снисходительно молвила леди Клэпхэм. – Не можете же вы сопровождать вечером миссис Эшер в том, что надето на вас сейчас.

И Лидия подумала (с некоторым даже облегчением), что сама она по сравнению с этой представительной дамой воплощение деликатности и такта.

Как бы это ни раздражало Лидию, но Исидро был совершенно прав. В Константинополе, как, впрочем, и в Вене, присутствие Маргарет Поттон придавало Лидии более респектабельный вид и избавляло от необходимости то и дело подчеркивать свой статус. Наличие компаньонки производило на всех прямо-таки магическое впечатление. Бог знает, как бы сложился вчера у Лидии разговор с сэром Бернуэллом, явись она в посольство одна. А так, стоило ей переступить порог, ее встретила с распростертыми объятиями леди Клэпхэм: «Дорогая моя, мне так жаль…»

Так жаль.

Лидия похолодела вновь, голоса мадемуазель Урсулы, леди Клэпхэм и мисс Поттон удалились, словно разговор шел уже не в маленькой, аккуратной, чисто парижской комнатке, обитой голубеньким шелком и увешанной зеркалами в золоченых рамах, а где-то в конце длинного коридора.

Среда. Джеймс исчез в среду после полудня.

– Какое из них вам больше нравится, дорогая?

Голос леди Клэпхэм вернул ее в настоящее. Модистка разложила на столе два платья: одно – соломенно-желтое с отделкой из белого жоржета, другое – муслиновое в бело–коричневатую полоску, отделанное розовым щелком.

– Мне кажется, это зависит от мнения мисс Поттон, – сказала Лидия, улыбнувшись через силу, и подошла поближе. Мисс Поттон долго краснела, бледнела, шла пятнами и наконец остановила свой выбор на муслиновом платье, к которому Лидия тут же приобрела белые шелковые чулки, лайковые перчатки, тонкую золотую цепочку с висюлькой из розового кварца и пару серег.

– Зря вы, право… – сказала позже Маргарет, когда они уже вернулись домой и Стефания Потонерос зашнуровывала на ней обновку. – Я имею в виду… это же все так дорого…

По меркам высшего света это было совсем не дорого. Лидия надела очки и внимательно оглядела компаньонку. Мадемуазель Урсула явно подбирала костюм для Маргарет с тем расчетом, чтобы он оттенял и дополнял наряд самой Лидии. Но для бывшей гувернантки это было таким же чудом, как бальное платье для Золушки.

– Я, право, не знаю… – Маргарет запнулась. – Как мне благодарить вас…

– Ах, оставьте! – сказала Лидия. Последовало молчание. Обе с неловкостью вспомнили и истерику в Софии, и тот взрыв страстей, что случился прошлой ночью. – Это все пустяки… – пояснила она. – Видите ли… будучи наследницей, я достаточно натерпелась от дядюшек и тетушек, учивших, как мне жить и за кого выйти замуж… И я отделывалась от них с помощью подарков…

– Я думала, быть богатой наследницей – это значит делать только то, что хочешь, – заметила Маргарет.

Лидия тем временем слегка припудрила щеки, затем наклонилась к зеркалу и, едва не коснувшись носом стекла, принялась изучать результат.

– Ну, я не знаю, как другие наследницы, – сказала она, – но мой отец и две его сестры не знали отбоя от ловцов удачи, так что жизнь моя подчас была… весьма стесненной.

«Я не позволю тебе вручить мое состояние этой каналье!» – то и дело повторял отец.

Нет. «Мужчина, который женится на тебе из-за денег, сделает тебя несчастной».

Нет. «Как ты представляешь себе мужчину, который бы обеспечил тебе ту жизнь, какую ты хочешь вести?»

«Я не позволю тебе вручить мое состояние этой каналье!»

Его состояние…

Она навела легкий румянец – и снова вгляделась в свое отражение.

– Не настолько уж вас стесняли, если разрешили учиться в Оксфорде, – сказала Маргарет. Она взяла пудреницу, повертела ее с неловкостью. – А что, все наследницы владеют косметикой с таким совершенством?

– Только если у них такой же нос, как у меня. – Лидия искоса взглянула в зеркало, затем принялась наводить на веки едва заметную тень. – Джеймс был другом моего дяди Амброуза – декана. Словом, они вместе с одним профессором патологии помогли мне занять денег… под чужим именем. Я упросила дядюшку Амброуза ничего не говорить моему отцу. Да дядюшка и сам, честно говоря, не знал, что я собираюсь изучать именно медицину. К счастью, мы жили неподалеку от Оксфорда, а отец постоянно отлучался в Лондон. Будь жива моя мать, я думаю, у меня бы ничего не вышло.

– И что было, когда все выплыло наружу? – спросила Маргарет, широко раскрывая встревоженные голубые глаза.

– Скандал… – уклончиво отвечала Лидия и, видя, что компаньонка с явным интересом разглядывает ее косметический арсенал, спросила: – Не желаете попробовать?

– Я?.. – Маргарет смутилась, порозовела. – Право, не знаю… Сестры в приюте говорили, что леди не красятся…

– Ну, я еще не встречала леди, которая бы не красилась, – с улыбкой сказала Лидия. – Весь трюк в том, чтобы этого никто не заметил. Ну-ка…

Метаморфозу трудно было назвать разительной, но если уж Лидия на протяжении стольких лет успешно справлялась с собственными недостатками (нос, как у ястреба, впалые щеки, немодные очертания губ), то личико Маргарет (убегающий подбородок, курносый нос) хлопот ей почти не доставило.

– О… – изумленно выдохнула мисс Поттон, глянув в зеркало. Голубые глаза обрели глубину, а бледность лица в сочетании с массой черных волос смотрелась почти как в том сновидении. – Благодарю вас…

Она тут же напялила окуляры. Лидия рассмеялась:

– Вы ведь не собираетесь пойти в них на прием?

– Конечно, собираюсь. – Мисс Поттон утвердила пенсне на переносице, в то время как Лидия свои очки сняла. – Если кому-то я в них не понравлюсь, ему же хуже. Спасибо… – добавила она. – Спасибо вам за все, что вы для меня сделали. Никогда я не была такой красивой.

Лидия улыбнулась и покачала головой.

– Если хотите, могу показать, как это делается, – сказала она, отправив очки в кожаный футляр и оглядев себя напоследок в зеркале. Сестра Стефании Елена несколько минут назад сообщила, что сэр Бернуэлл и леди Клэпхэм ожидают в экипаже внизу. «В любом случае, – подумала Лидия, – во дворец мы прибудем в самое время».

Она надела лайковые перчатки, окинула взглядом мисс Поттон – и осталась вполне довольна внешностью компаньонки. Несмотря на очки, Маргарет была хороша Даже слишком хороша.

– Маргарет, – спросила Лидия, пока они собирали сумочки, веера, шали, ключи, – чем вы намерены заняться, когда вернетесь? Я имею в виду в Лондон. Я могла бы помочь вам…

– О, в этом я полагаюсь на дона Симона, – отвечала та. – Моя судьба в его руках.

Она счастливо улыбнулась и двинулась по лестнице вслед за Лидией.

* * *

Прием проходил в небольшом флигеле, располагавшемся во внутреннем дворе старого султанского дворца в окружении деревьев и невысоких, крытых зеленой черепицей куполов. Сами султаны не обитали во дворце вот уже лет, наверное, пятьдесят, зато новое правительство – Комитет Союза и Прогресса – въехало в него немедленно. Флигель в три зала, тесноватый для приемов, с низким потолком и хрустальными канделябрами в западном стиле, не слишком соответствовал старым имперским традициям.

– Посол Лоутер едва ли знает, к кому сейчас следует обратиться, – откровенничал с Лидией сэр Бернуэлл, пока ярко разряженные слуги освобождали их от плащей и пальто. – Это как в старой истории о пророке: половина предсказаний его была правдива, но никто не знал, которая именно. Комитет Союза и Прогресса местами захватил власть. Хотелось бы еще понять, где эта места.

– По крайней мере при старом султане было хотя бы ясно, кому дать взятку. – Леди Клэпхэм расправила складку шифонового платья (барвинок и золото), затем ободряюще кивнула двум своим молодым спутницам. – Не беспокойтесь, дорогая, – добавила она, обращаясь к Лидии. – Если о вашем муже стало хоть что-нибудь известно, мы услышим это здесь. И я знаю человека, который видел его днем в среду. Надеюсь, он здесь. У этих русских азиатское понятие о времени.

И она устремилась туда, где приглашенных приветствовали любимец новой армии Энвер-бей и нынешний хозяин султанского дворца – медведеобразный Талаат-бей. Зала была полна народа: мужчины и женщины, одетые по последней европейской моде, в большинстве своем незагорелые и изьясняющиеся по-французски, и слуги в тюрбанах и мягких туфлях, разносящие серебряные подносы с прохладительными напитками. Взглянув на Маргарет, Лидия заметила, что та озирается, как бы надеясь увидеть здесь Исидро.

– Андрей! – воскликнула леди Клэпхэм, извлекая из толпы гиганта в зеленом мундире. – Князь Андрей Ильич Разумовский из русского посольства, – представила она его Лидии. – Миссис Эшер, супруга Джеймса Эшера. Его сиятельство знаком с вашим мужем, дорогая. Он был последний, кто видел его после этого случая с султанской стражей в среду, не так ли, Андрей?

– С султанской стражей? – Лидия вскинула глаза на подобного башне мужчину. Импрессионистски расплывались блики эполет, шитья, пуговиц. Затем с высоты к ней снизошло обрамленное золотистой бородой синеглазое добродушное лицо – склонившись, князь поцеловал ей руку. Лицевой угол – типично славянский, – машинально отметила Лидия. – Брахицефал. Черепной указатель – примерно 82. Да перестань же ты наконец думать о людях в медицинских терминах!

– Страшного пока ничего не произошло, – проговорил князь на безупречном оксфордском английском и предложил ей руку. Они прошли в колоннаду, где совершенно не к месту от столба к столбу развешаны были электрические гирлянды. Лидия ощутила едкий дух табачного дыма. Сами же курильщики представлялись ей пока смутными черными пятнами на светлом фоне.

День выдался холодный. Леди с обнаженными плечами (в их числе и Лидия) рисковали простыть.

– Ваш муж остановился здесь, в Стамбуле, – продолжил князь, как только они оказались подальше от чужих ушей. – Сейчас, после переворота, европейцы обычно предпочитают жить в Пера. За последние две недели армянские волнения улеглись, однако прекратить уличные столкновения греков и турок пока не удается. Ваш муж… – Он внимательно взглянул на Лидию, словно желая спросить о чем-то. «Его сиятельство знаком с вашим мужем», – намекнула леди Клэпхэм, представляя их друг другу. Несомненно, этот «младший атташе» состоял на тайной царской службе.

– Я знаю, что мой муж прибыл в Константинополь, чтобы посоветоваться… с друзьями. – Она особо выделила последнее слово и снова посмотрела в его улыбающиеся глаза. «Да, я в курсе, что мой муж был шпионом, как вы». Вряд ли леди Клэпхэм познакомила бы их, будь Россия союзницей Австрии. Узнать бы еще, на чьей стороне Оттоманская империя?

– Ax, – молвил он. – Все так, как вы сказали, мадам Эшер. – Улыбка его стала шире. – Стало быть, вам известно, что у него были свои трудности. Вы ведь не знаете, в чем они состояли?

Лидия покачала головой.

– Я только знаю, что он мог попасть в беду. Сэр Бернуэлл рассказал мне, что он появился в Константинополе неделю назад и что никто его не видел, начиная с полудня среды.

– А какую помощь вы надеялись ему оказать? – Князь спросил об этом вполне благожелательно, но что-то, однако, таилось в глубине его глаз. «Быть союзниками, – говаривал Джейми, – не обязательно означает хотеть одного и того же». И Лидия почувствовала легкое смятение и страх, как тогда, в Вене.

– Я полагала, что узнаю человека, который мог его выдать, – тихо солгала она и тут же поспешила добавить: – Я не знаю его имени… Так что же случилось в среду после полудня?

Казалось, Разумовский хотел что-то сказать, но передумал. Возможно, он и впрямь был другом Джейми.

– Как я уже говорил, он поселился на стамбульском берегу Рога. – Князь понизил голос и оглянулся на курильщиков. Никто не смотрел в их сторону, и все же они поднялись по короткой мраморной лестнице, ведущей в темный сад. – Адреса своего он никому не сообщил, и когда мы с ним встретились, у него был вид человека, который чувствует за собой слежку. В среду люди из дворца перехватили его на Большом Базаре – по приказу начальника султанской стражи, которого кто-то подбил на это, дав взятку. – Он усмехнулся. – Обычное дело…

– И Джейми попросил у вас помощи?

– Мы с ним дружим довольно долго, – сказал русский. – Обратись он к сэру Бернуэллу, тот скорее всего направил бы жалобу командованию армии или в Комитет Союза и Прогресса, но тогда бы дело затянулось на бог знает какой срок. Я же просто пошел туда, где начальник стражи (а стало быть, и сам султан) обладают реальной властью, и погрозил кулаком. Я, естественно, имею в виду кулак моей страны – его здесь боятся. Султан сейчас заигрывает с армией, подбивая ее на контрпереворот (все-таки он – глава магометанской веры, а это великая сила). Ну а в такой ситуации начальнику стражи и его хозяину, сами понимаете, нужны союзники.

Лидия вздрогнула, вспомнив сцену, промелькнувшую в окне посольской кареты, когда они проезжали по тесным улочкам старого города: три черноволосых клювоносых мужчины в форме цвета хаки избивали старика. Вокруг собралась толпа, но никто не осмеливался вмешаться, да и сам старик лишь прикрывал голову от ударов, видимо, понимая, что взывать о помощи бессмысленно.

– Они тут же увели его, – продолжал Разумовский, оглаживая волнистое золото усов. – Как я подозреваю, потом его держали в казарме стражи, что подтверждает причастность к этому делу подкупленного начальника. Джеймсу, конечно, досталось, но ничего серьезного…

– Надеюсь, он использовал антисептики, – сказала Лидия и вздрогнула, потому что князь расхохотался. – Простите, – торопливо добавила она, сообразив, как некстати прозвучали ее слова. – Конечно, я потрясена тем, что его били, но ведь ему же сейчас грозит опасность куда серьезнее! Что он намеревался делать – тогда, в среду?

– Сам он мне об этом не сказал, но через свои каналы во дворце я узнал, что Джеймс собирался поговорить со сказителями на рынке…

– Сказителями?

«Старик, проживший около тысячи лет, – немедленно вспомнились ей удивительные записи в блокноте Фэйрпорта. – Женщина, прожившая пятьсот лет (ткала лунный свет)».

– Объясните же, в чем дело? – сказал князь.

Лидия покачала головой. Грудь, губы, пальцы рук и ног – все немело. «Последствия переохлаждения, – подумала она, и словно жалобный детский голосок вскрикнул: – Джейми, нет!»

– Вам холодно, мадам. – Князь положил теплую руку ей на плечо, и они двинулись в обратный путь. – Мы направлялись с ним к нему на квартиру, когда прибежал армянский мальчик и что-то ему сообщил. Что именно, я не слышал, но, думаю, примерно следующее: «Мой хозяин велел показать тебе это место». После чего Джейми немедленно откланялся. – Князь покачал головой.

«Как выглядел Джейми? – хотела спросить она. – Не заметили ли вы у него серебряных цепочек на шее и на запястьях?»

Хотя в любом случае цепочки должна была отобрать гвардия султана. Те стражи, которых она видела у внешних ворот дворца, вполне могли обобрать и разуть умирающего.

Сердце ее так и ходило под ребрами, стянутыми корсетом.

– Вы узнали, что это был за сказитель?

Разумовский приостановился и снова внимательно посмотрел на нее сверху вниз. Среди колонн Лидия заметила мужчин в ярких мундирах. Не турки. Европейцы. Надо полагать, люди князя.

– Миссис Эшер, – тихо сказал он. – Константинополь – нехороший город. Это опасный город, тем более сейчас, когда к власти пришла армия и все перевернулось с ног на голову. А для женщин он был опасен всегда. В данный момент я занимаюсь поисками Джеймса. Если о нем станет хоть что-нибудь известно, я немедленно извещу вас.

– Спасибо. – Лидия пожала широкую, затянутую в лайку руку. – Не могу вам выразить, как высоко я ценю ваше участие… вашу помощь…

– В данном случае. – Разумовский вновь огладил усы.

В каждую пуговичку на его перчатках был вправлен крошечный бриллиант. – Не следовало бы мне этого вам говорить, но все же скажу. Не вздумайте ничего предпринимать сами. Ничего! Звоните мне в любое время. Там, где вы остановились, есть телефон?

Она покачала головой.

– Тогда пошлите гонца. Вы понимаете? Если я не приду сам, я пришлю слугу. Вы ничего не обязаны сообщать ни мне, ни ему, но никуда не отправляйтесь одна! Сэр Бернуэлл и все ваши посольские – хорошие люди, но они тут недавно. Более того, их воспринимают как сторонников Комитета и противников султана. Кстати, немецкие дельцы, снабжающие деньгами обе враждующие стороны, обладают здесь куда большей властью, нежели мое или ваше посольство. Собираетесь выйти в город – берите кого-нибудь с собой. Я имею в виду, кроме этой вашей глупышки. Кого-нибудь, кто мог бы в случае чего защитить вас. Здесь не Англия. Прошу… – молвил он, пропуская ее в дверь, по сторонам которой стояли стражи в оранжевых и красных тюрбанах.

Оказавшись в зале, князь принес Лидии шампанского и бутерброд с черной икрой. Тут же откланялся – и спустя две минуты она уже видела его (или кого-то очень похожего – огромного, русобородого, в зеленом мундире) беседующим с самим Энвер-беем.

14

Народу в зале становилось все больше. Еще беседуя с князем, Лидия заметила смутные огни, движущиеся среди деревьев, – слуги с фонарями сопровождали вновь прибывших. Она оглянулась и увидела зеленовато-розоватое пятно платья своей патронессы в окружении черных мужских костюмов. Лидия приблизилась. Там говорили по-немецки, поминая калибры и марки стали. Кажется, леди Клэпхэм угодила в компанию дельцов. Увидев Лидию, она с видимым облегчением схватила ее за руку.

– Дорогая моя миссис Эшер! – воскликнула она. – Позвольте вас представить герру Францу Хиндлу! Герр Хиндл. Миссис Эшер. А теперь прошу прощения, герр Хиндл, но я обещала познакомить миссис Эшер с герром Деттмаром… Мне вас Бог послал, милая, – сообщила она, понизив голос, когда они убрались подальше от белобрысого плотного джентльмена, с чувством пожавшего руку Лидии. – Какой же он утомительный! – С этими словами леди Клэпхэм направила спутницу в двери малого зала, где было еще более людно и душно. – Неужели я похожа на женщину, способную отличить вагранку от изложницы?

Лидия оглядела ее с насмешливой серьезностью.

– Повернитесь, – потребовала она, и жена атташе с не менее серьезным видом выполнила приказ.

– Ну, если только со спины немножко… – сказала Лидия.

– Тогда я наброшу на спину шаль, – пообещала леди Клэпхэм. – Я здесь задохнусь. Князь Разумовский сообщил вам что-нибудь новое о вашем супруге?

Лидия медленно кивнула:

– Он сказал, что муж намеревался встретиться на рынке со сказителем. Он – я имею в виду доктор Эшер – ни о чем таком при вас не упоминал?

– Но он ведь не за этим прибыл в Константинополь?

– Да, – сказала Лидия. – Просто он занимался подобными исследованиями повсюду. Он ведь не только языковед, он еще и фольклорист.

Леди Клэпхэм печально вздохнула и оправила прическу.

– Ну, это еще не самый печальный случай, дорогая. У меня у самой брат безумец. Можете себе представить, вскрывает гробницы. И ладно бы еще где-нибудь в языческих землях, а то ведь в Батском Кафедральном соборе. Причем в самый разгар охотничьего сезона! – Удивляясь, она покачала головой и взяла с подноса бутерброд с икрой. – Да, он спрашивал о сказителях. Берни рассказал ему о том старике, что сидит в ряду медников на Большом Базаре Я полагаю, его сиятельство предложил вам помощь? Кстати, а где мисс Поттон?

Лидия оглядела зал, хотя издали и без очков она не могла отличить одного гостя от другого. Вот Джеймса бы она узнала сразу в любой толпе. Да еще, пожалуй, князя Разумовского – уж больно тот был велик и пышен. Нигде ни намека на платье в коричневато-белую полоску и обильные черные волосы Маргарет. Лидия вспомнила фразу, оброненную Исидро прошлой ночью: «Я, возможно, буду неподалеку…» – и страстное желание мисс Поттон увидеть дона Симона на приеме… Тем более сейчас, когда она почувствовала себя красавицей.

– Она могла выйти в сад. – Лидии невольно вспомнилось сновидение, где Маргарет вальсировала с Исидро в лунном свете.

– Она простудится, – предрекла леди Клэпхэм. – О, моя дорогая, вот с кем я хотела вас познакомить… совершенно очарователен… такой шутник… – И она увлекла Лидию навстречу входящему в зал мужчине. Алый, обильно расшитый серебром мундир, леопардовый мех на плече, черные гладкие волосы, сам – строен и красив, как Аполлон. Женщины должны млеть при виде такого душки. – …состоит в дипломатическом корпусе и совершенно очарователен, хотя пороха не изобретет. Барон Игнац Кароли…

– Извините меня, – торопливо сказала Лидия. – Я думаю, мне необходимо найти мисс Поттон и… Я сейчас вернусь…

– В самом деле? Где же…

Но Лидия уже исчезла в толпе.

К счастью, из этого зала имелся другой выход – в смежное помещение. Ориентируясь по цветным пятнам, Лидия выбралась в главный зал и двинулась тем путем, которым они недавно шли с князем. В колонаде ее обожгло холодом, и, сожалея, что нет времени прихватить плащ, она заторопилась по черно-белой брусчатке, придерживая кружевной шлейф платья.

Только убедившись, что никто ее здесь не увидит, Лидия выудила из мешочка очки и водрузила их на нос.

То, что производило впечатление черных лиственных дебрей, испещренных радужными бликами, распалось на отдельные кипарисы и ивы, склонившие гибкие ветви к мерцающей темной воде. Голые сучья и увядшие листья были подсвечены снизу цепочкой разноцветных ламп.

Слева цепочки таких же ламп бежали по перилам лестниц, террасам, навесам беседок, образуя мерцающую паутину рубиновых, лазурных, медовых звезд… причем на самом верху мраморной лестницы одна звезда отсутствовала. Кто–то забрал лампу.

Маргарет. Лидия и сама не могла сказать, почему она так в этом уверена. Она подхватила шлейф повыше и поспешила туда, где в цепочке огней зияла дыра.

Наверху ее ждали расшитая блестками тьма и мраморная дорожка, ведущая к запертым дверям двух беседок. За ними в кирпичной стене угадывалась низкая арка – видимо, вход в сводчатый туннель, сообщающийся с нижними террасами.

Вряд ли Маргарет могла увидеть Исидро в саду. Возможно, он ей просто померещился.

Лидия обернулась, всматриваясь. Нигде ни намека на муслиновое платье; одни лишь деревья, дорожки, высокая трава, а дальше – море. Она достала носовой платок, чтобы не обжечь рук, и взяла медную лампу со стеклянным рубиновым колпаком. В разросшихся кустах поблескивали глаза одичавших котов, водившихся здесь в изобилии.

Что я делаю? – ужаснулась Лидия, спускаясь по мраморным ступеням. – Меня же только что предупреждал этот русский князь: «Никуда не ходите одна!» Я веду себя как героиня дешевого романа…

Ей почудилось какое-то движение в тени одной из беседок. Мысль о том, что это может быть Кароли, потрясла Лидию. Теперь она просто не осмелилась бы вернуться.

Красные отсветы лампы легли на морду чугунного льва, установленного посреди того, что было когда-то цветочной клумбой. На шипах разросшегося розового куста Лидия обнаружила белые нити – явно от зацепившейся юбки.

Дверь в арке оказалась открытой. Некоторое время Лидия в нерешительности стояла на пороге, выставив вперед руку с лампой. Сзади дохнуло сырым холодом – от воды.

«Она не знала, – мысленно процитировала Лидия все тот же дешевый роман, – какой ужас подстерегал ее за порогом…»

Но ей и впрямь было страшно.

За порогом, однако, Лидию подстерегала каменная лестница с влажными следами маленьких подошв.

Женские туфельки.

Дура, дура, дура! – Трудно сказать, кого она имела в виду: Маргарет или же саму себя.

В конце лестницы – другая открытая дверь, а за ней – сводчатое гулкое помещение, столь огромное, что лампа не смогла осветить его целиком. Невообразимо древние, грязные колонны вздымались из обсидиановой водной глади, возносясь к потолку.

«Конечно, – сообразила Лидия. – Должны же все эти бассейны в саду откуда-то подпитываться».

С бьющимся сердцем она двинулась по теряющейся в темноте дорожке, опоясывающей водоем.

– Вы делаете глупость, сударыня.

Голос Исидро, внезапно прозвучавший из темноты за плечом, был не громче кошачьего мурлыканья. Лидия не вздрогнула. Каким-то образом она чувствовала, что дон Симон где-то здесь. Обернувшись, она увидела, что одет он подобно остальным гостям: черный сюртук и серые брюки в полоску. Бесцветные волосы обрамляли мертвое лицо.

Лидия испустила прерывистый вздох.

– Приезд в Константинополь – не меньшая глупость, – сказала она. – Да ведь и вас никто не загонял насильно в ваш дорожный сундук… Странно, что вы без цилиндра…

– Я надену его, если придется появиться в зале. – Он шагнул к Лидии и, взяв за руку, повел по дорожке над траурной гладью водоема. Отраженные блики извивались подобно рыбам в глубине. Лидия продрогла насквозь, однако рука Исидро была куда холоднее, чем ее собственная. – Этим путем султаны уводили в свой гарем леди, наблюдавших из беседки за состязаниями лучников или игрой в мяч.

– Вы не нашли никаких ее следов?

– То есть мимо вас она тоже не проходила? – В его ровном голосе Лидии почудилась раздраженность. Исидро знал, о ком идет речь и что стряслось. – Я был сосредоточен на другом. Это довольно трудно…

Он не договорил, но Лидия прекрасно поняла его. Они приостановились и повернулись друг к другу. Черты Исидро в алом свете лампы казались окровавленными, незнакомыми. Лидии почему-то представилось, что, если она сейчас закроет глаза, то лицо дона Симона начнет меняться, теряя покровы иллюзии, и станет настоящим его лицом – настолько пугающим, что даже сами вампиры не решаются приблизиться к зеркалам.

– Это моя вина.

А что еще могла она сказать? «Простите, что я попросила вас не убивать ни в чем не повинных незнакомцев на улице, в поезде, за углом этого дворца?»

Помедлив, он проговорил:

– Нет. Моя собственная. Я ведь мог и не связывать себя никакими условиями. Переживу.

Снова молчание. Лидия вспомнила, как Маргарет разорвала на себе воротник на ночной пустой улице и подставила горло. Спрашивать об этом было бессмысленно, и все же она спросила:

– Вы пьете ее кровь?

– Это бы не принесло мне пользы, – нисколько не удивившись, спокойно ответил он. – Мы питаемся в первую очередь агонией. Почувствовав вкус крови, очень легко убить.

Я должна бояться его…

И все-таки в этом была ее вина.

– Конечно, нелегко, – продолжал он, как бы подслушав ее мысли, – созерцать себя в зеркале вашей порядочности. Давайте завесим его шалью, как я завесил зеркало у себя дома, и вернемся к насущным делам. Вам холодно.

Ее и впрямь била дрожь. Лидия не поняла, как и куда исчез Исидро, но в руках его возникла тяжелая шелковая шаль, которой вампир тут же укутал плечи спутницы.

– Неудачное место для прогулок. – Он простер руку в сторону лампы и каким-то образом поправил фитиль, не прикасаясь к нему. Они вышли в широкий двор. Ступени вели то вверх, то вниз. Тьма была непроницаема и тиха, как смерть. – Я видел ее следы, когда возвращался к водоему, – сказал он. – Следы нечеткие, так что лучше удостовериться, не вышла ли она этим путем наружу. – Он помолчал и добавил кое-что по-испански.

– Вы выбрали ее, потому что она глупая, – напомнила ему Лидия. – Глупая и преданная. Чувства, которые она к вам испытывает, вы вложили в нее сами.

– Одно дело следовать за мужем, точно зная, что он слепо идет навстречу предательству. – Они прошли в помещение с пыльным ковром на полу и поднялись по скрипучей лестнице на балкон, огражденный узорчатой решеткой – Вам необходим совет, ибо вы прекрасно понимаете, насколько ограниченны ваши возможности. И совсем другое дело тщетно преследовать того, кому вы служите, дабы сообщить ему то, что он и так знает. Эти места опасны и для нее, и для нас. Кстати, лампу лучше держать пониже…

– Это ведь гарем, не так ли? – Слово немедленно вызвало в воображении ряд безнадежно романтических, по мнению Лидии, образов, но комната, куда они вошли (как, впрочем, и все последующие комнаты), была тесной и убогой; стены облеплены грязными заплесневелыми обоями без рисунка, диваны – низкие и неуклюжие. В исторических книжках их изображали совсем по-другому. Ковры пахли мышами и тлением.

– Я полагала, дворец был покинут в пятидесятых.

– Он еще оставался резиденцией султана. – Голос Исидро был не громче вздыхающей под ногами коверной пыли. – До июльских событий в нем заседало правительство. Часть старого сераля, где содержались женщины, принадлежавшие отцу, а то и деду султана, осталась прежней. Они до сих пор обитают здесь со своими слугами, но их уже очень мало. А когда-то в каждой такой комнатке теснились четверо, пятеро, не выходя наружу и не видя никого, кроме евнухов.

В почти полной темноте она заметила, что Исидро касается рукой стены.

– Единственной их радостью был опиум. Опиум и интриги. Стены до сих пор пропитаны их склоками, их скукой, их слезами.

Темные глазные впадины Исидро словно углубились – и он прислушался, чуть склонив голову набок.

– Там, – шепнул он и, ступая легко и неслышно, повел ее вниз по лестнице, крутой и темной, как дорога в ад. Позже, уже вернувшись домой, Лидия поразилась, насколько она была тогда уверена в доне Симоне.

Маргарет стояла посреди большой комнаты в овальном углублении, когда-то бывшем бассейном. Алые блики скользнули по мраморному плетению оконных решеток, по изъеденным мышами грязным подушкам огромного полукруглого дивана. В комнате пахло плесенью.

Лампы у мисс Поттон не было – видимо, оставила где-то по рассеянности. Лицо ее было отрешенным, глаза за стеклами пенсне напоминали глаза лунатика.

И она была прекрасна – как в том сновидении.

Стоя в дверях, Лидия видела, как Исидро, оказавшись рядом с Маргарет, первым делом осмотрел ее обнаженную шею.

– Маргарита, – шепнул вампир.

Девушка, вздрогнув, очнулась. Затем глубоко вздохнула – и вдруг прижалась к Исидро, вцепившись в него обеими руками. Однако в следующий миг за плечом вампира она заметила Лидию. Одной рукой придерживая шлейф, а другой кутаясь в старую шелковую шаль, очкастая пришелица из реального мира внимательно разглядывала их обоих.

Маргарет поспешно отстранилась.

– Я… С вами все в порядке? – Этот вопрос вряд ли имел отношение к Лидии.

– Вполне. – Вампир вежливо склонил голову. – А иначе я бы, просто не смог вас здесь найти. Вы глупо поступили, Маргарита. Последовав сюда за мной, вы подвергли опасности и себя, и меня, и миссис Эшер. А теперь давайте вернемся в зал, пока вашего отсутствия никто не заметил.

Его голос остался ровным, тон – безукоризненно вежливым, но Лидия почувствовала в его словах сарказм. Щеки Маргарет вспыхнули, на миг показалось, что, не возьми сейчас дон Симон за руку, она бы повернулась и сломя голову кинулась в темные лабиринты комнат.

– Я так испугалась… – Голос ее дрожал, голубые глаза были полны слез.

– Испугались? – Он улыбнулся, как бы отдавая дань человеческой мимике. – То есть вы полагали, что мне грозит опасность, с которой я сам не в силах справиться, и решили прийти на помощь?

Слова прозвучали совершенно бесстрастно. «Он мертвый, – напомнила себе Лидия. – Он очень долго был мертвым». И все же что-то шевельнулось в бездонной глубине его хрустальных бледно-желтых глаз.

Маргарита опустила голову и, ведомая Исидро, двинулась сквозь лабиринт тесных комнат. Когда они уже выбрались во двор с беседками и бассейном, Лидия заметила огонек лампы, оставленной под ветхой лесенкой, и сделала шаг в ее направлении.

– Оставьте, – мягко сказал Исидро. – Это лишь привлечет тех, с кем нам встречаться не стоит.

Спрятав очки и оставив шаль в прихожей, Лидия вернулась в зал. Многие дипломаты разъехались. Больше всего она боялась сейчас столкнуться с алым пятном венгерского мундира.

– Вы присматривайте за этим Разумовским, – сказала ей леди Клэпхэм, когда они уже направлялись к экипажам. – И за вашей девушкой – тоже.

Вздрогнув, Лидия оглянулась на Маргарет, усаживающуюся с помощью лакея в посольскую карету. Небольшая площадь была заполнена солдатами. Свет факелов отражался в ружейных стволах. Ожидали, что волнения армян в Галате могут перекинуться и на Стамбул.

– На этот счет я не беспокоюсь, – сказала Лидия. – Я нечаянно узнала, что она обручена с другим.

…куда более опасным, нежели этот русский аристократ.

– Я имею в виду следите за ее словами. – Ее светлость увлекла Лидию назад, в темноту арки. Тени солдат пьяно шатались по мостовой и по оплетенным плющом стенам. В ночном небе прорисовывались купала Айа-Софии. – И за своими тоже. Разумовский не дурак, он точно знает, что если уж ваш муж прибыл в Константинополь, то не ради беседы со сказителем. Соглашение, подписанное королем, будет немногого стоить, если царь увидит возможность в чем-либо опередить нас не здесь, так в Индии.

Лидия вздохнула, успокоила леди Клэпхэм и, опираясь на руку сэра Бернуэлла, поднялась в карету. Больше всего на свете ей бы хотелось оказаться в Рэдклиффской больнице, где все было куда проще и понятнее. Она и понятия не имела, что теперь сказать редактору медицинского журнала относительно своей статьи. «Извините, но мне было необходимо съездить в Константинополь – спасти мужа от вампиров…»

Вернуться в Рэдклифф…

Без Джейми? Лидия покачала головой.

Она должна найти его.

Она его найдет.

15

– Что же вас напугало там, в серале? – не оборачиваясь, спросил Исидро. После возвращения в дом на рю Абидос он повел себя несколько необычно: удостоверился, что Маргарет в целости и сохранности улеглась почивать, а сам, спустившись этажом ниже, оккупировал «фонарь» – нечто вроде застекленного балкона над главным входом. Во всяком случае, когда Лидия, переодевшись, пила у себя в комнате ароматный чай, заваренный для нее мадам Потонерос, ей казалось, что дон Симон находится именно там.

Время близилось к трем. Из-за мятежных настроений в армянских кварталах им пришлось возвращаться окольным путем через базар по старому мосту Мухаммеда. Но даже проезжая по рю Искандер, они слышали не раз отдаленные крики, звон стекла и выстрелы. Сидя между Маргарет и леди Клэпхэм, Лидия куталась в плащ и не верила, что когда-нибудь согреется снова.

– Итак, вы, подобно Маргарет, полагали, что я попал в беду? – Голос Исидро звучал вполне равнодушно. – Я думал о вас лучше, сударыня.

– Ну, я знаю, что вы способны с блеском ускользнуть от дюжины вооруженных евнухов, защищающих честь своего султана. Но вы боялись, что Маргарет может встретить… –

Лидия задумалась, потом спросила: – Другого вампира?

Он слегка наклонил голову. Свет поздно вставшей луны обвел его профиль бледно-молочной каймой.

– Ее зовут Зенайда. Я пришел в сераль поговорить с ней, еще не зная, что Маргарет последовала за мной. – Казалось, руки его вот-вот шевельнутся, как у живого, но жеста так и не последовало. – Она обитает там довольно долго, с тех пор, как ее когда-то давным-давно купили на рынке Смирны, правда, не помню, в чей гарем. Да она, видимо, уже и сама не помнит. Подобно всем женщинам султана, злокозненна, но глупа и необразованна, как осел торговца. Она рассказала, что многие из одалисок до сих пор считают ее живой…

– Вы думаете, она может что-нибудь знать об Эрнчестере? Или… о Джеймсе?

Он сидел на старом ящике, служившем здесь столом, и вслушивался в ночь за оконными решетками. Створки окон были открыты. Трущобы у подножия холма лежали во мраке. Откуда-то тянуло дымом.

– Да, – тихо подтвердил вампир. – И кое-что другое.

Несколько секунд он без особого интереса смотрел сквозь узорчатые решетки на смутно белеющие стены и черепицу крыш. Затем желтоватые глаза богомола обратились к Лидии.

– Мои способности улавливать мысли, тепло, запахи сейчас ослаблены. Тем не менее я должен чувствовать тех, что бродят в ночи. Если не здесь, то, во всяком случае, возле Айя-Софии, где сны всего города собираются как бы в фокусе. Однако я и там ничего не ощутил.

Лидия поправила очки. Серебряные цепочки на запястьях и на горле обжигали, как лед.

– Но менее всего вы нуждаетесь в присмотре со стороны двух глупых героинь, – печально сказала она.

Он взглянул на нее с почти человеческим изумлением. На улице залаял пес, ему отозвались собаки из переулков, вскоре уже надрывалась вся свора. Исидро переждал шум и вслушался снова.

– Я был прошлой ночью в кварталах Галаты, – продолжил он через некоторое время. – Перешел по мосту в Стамбул, походил среди армянских кварталов на той стороне, добрался до городских стен, где обитает самая беднота. Вампиры, как вы понимаете, охотятся именно на тех, чья жизнь в глазах турок ничего не стоит. Незримая дымка, о которой я упоминал, там особенно густа, она притупляет внимание, замутняет мысль. Такое впечатление, что на глаза и разум людей наброшена вуаль. Однако, судя по плотности этой вуали, чувствуется, что предназначена она для иных созданий…

– То есть в этом городе вампиры воюют друг с другом? – Лидия вспомнила многочисленные меры предосторожности в лондонском доме Исидро, и ей пришло в голову, что, вероятно, приняты они были не только против возможного вторжения живых. – Вы полагаете, что кто-то из птенцов… восстал против своего создателя? Пытается его свергнуть? И вынуждает Эрнчестера помочь ему в этом?

– Возможно и так, – согласился Исидро. – Хотя обычно столь старые и опытные вампиры, как Мастер Константинополя, при выборе птенца проявляют большую осмотрительность. Или появился чужак, бежавший от своего создателя, и теперь пытается сам стать Мастером Константинополя. Но это, должен сказать, трудная задача.

– Эрнчестер?!

Исидро еле заметно шевельнул бровью. Лет триста назад он бы поднял ее повыше.

– По правде говоря, у меня это не укладывается в голове, особенно если учесть, что Чарльз знал здешнего Мастера еще при жизни. Тем не менее война идет. И Чарльз принимает в ней участие…

– А поскольку об этом известно Кароли, – задумчиво произнесла Лидия, – он попытается извлечь все возможное из такой ситуации. Не он ли стоял за… исчезновением Джеймса?

– Думаю, он мог подготовить инцидент с дворцовой стражей. Обратите внимание на обстоятельства этого дела. Во-первых, время. Джеймса взяли утром, давая живым целый день на то, чтобы хватиться и начать поиски. Во-вторых, место. Большой Базар. Там ведь многие знали, что Джеймс собирается беседовать со сказителями. То есть адрес его организаторам похищения был неизвестен. Кроме того, Кароли не принял во внимание, что Джеймс – приятель вашего раззолоченного варвара… Я думаю, – добавил он, – Кароли знал кое-что, но далеко не все. И еще: возможно, Джеймса не убили только потому, что надеются с его помощью найти Антею.

– Выходит, они еще были вместе?

– Выходит, что так.

Лидия обратила внимание, что на плечи Исидро наброшен плащ, словно холод осенней ночи пробирал даже вампира.

– Я не нашел следов Антеи. Зенайда о ней тоже ничего не слышала. Это может означать, что Антея где-то скрывается или что она тоже захвачена Кароли, либо самим Беем… либо даже его противником, будь он чужаком или же взбунтовавшимся птенцом. А где может быть Чарльз… – Он покачал головой. – Это древний и очень большой город. Зенайда говорит, что незримая дымка легла на Константинополь совсем недавно, сразу после мятежа и прихода армии к власти. Не то чтобы она горевала о свержении султана (тайных укрытий у нее и сейчас достаточно), но, по ее словам, она ничего не знает о нынешнем местонахождении Бея и прочих вампиров. Хотя нельзя сказать, что это сильно ее расстраивает…

Лидия в молчании смотрела сквозь переплет решетки на залитый лунным светом город. Потом спросила:

– А она ничего не знала о Джейми?

Исидро не ответил.

«Мой Мастер велел показать тебе это место», – сказал мальчишка.

– А нельзя найти тайное укрытие Мастера этого города?

Он бросил на нее ироничный взгляд, как бы говоря: «Тем же способом, каким вы нашли мое укрытие в Лондоне?»

– Будьте уверены, их у него много. Учитывая то, что среди вампиров идет война, он скорее всего каждый раз спит в другом месте.

– Понимаю, – сказала Лидия. – Но если мы найдем хотя бы одно из них, это может дать нам ключ… Мы можем узнать что-нибудь об Антее, об Эрнчестере… или о Джейми.

– При условии, что Джейми не лежит с перерезанным горлом на дне гавани.

– Будь я в этом уверена, – огрызнулась она, – я бы уже возвратилась в Лондон.

Он склонил голову – то ли насмешливо, то ли с уважением.

– Так или иначе, – продолжила она, помолчав, – у меня нет навыков Джейми толковать со сказителями… не говоря уже о владении турецким. Здесь ведь изъясняются по-турецки?

– По-турецки и по-гречески – на улицах. Ученые – по-арабски.

– Поскольку здесь, наверное, нет и центрального архива, я, пожалуй, встречусь за чашкой чая с немецкими дельцами и выспрошу их о местных клиентах, странно платящих по счетам. Я не очень хорошо говорю по-немецки, но, как я слышала вчера, все они владеют французским. Не знаю только, начать с Оттоманского банка или же с Немецкого Восточного?.. – С каждой фразой Лидия вновь обретала уверенность в своих силах. Она уже сортировала слова, как карты. – Прежде всего: комиссионеры и корпорации, без нужды перепродающие векселя одних и тех же фирм. Затем – те, что предпочитают платить не серебром, а золотом и кредитками. Клиенты, не появляющиеся вообще или появляющиеся только с наступлением темноты. Примерно так. Приобретение строений с обширными подвалами – наподобие того резервуара в старом дворце. – Она приостановилась, глядя на бесстрастное лицо Исидро. Его молчание длилось и длилось, становилось тягостным.

Наконец он сказал:

– Даже если мы обнаружим одну из его нор и выйдем на Чарльза и Антею – этого мало. Необходимо понять, что же все-таки происходит в этом городе. Коль скоро Кароли здесь, то, стало быть, сделка еще в силе.

Часы на камине пробили четыре. За окном в темноте кричали чайки. Исидро продолжал:

– Все, что вы перечислили, я исключу из своего обихода, как только вернусь в Лондон. Заодно поинтересуйтесь – так, к слову, – у этих немецких дельцов, не заказывал ли кто в большом количестве серебряных прутьев и посеребренных замков. Война без пленников не обходится, а их ведь надо где-то содержать… И еще узнайте, – добавил он, – не оплачивал ли кто окольными путями установку в старых дворцах современного центрального отопления.

– Центрального отопления? – Абсурдная картина возникла в ее воображении: граф Дракула, как его изображают в театрах Запада, обсуждающий с герром Хиндлом модели паровых котлов.

– Сам факт, что кто-то осмелился бросить вызов Бею, уже заставляет предположить, что Бей… слабеет. Утрачивает хватку. Это трудно представить, – добавил Исидро, – и тем не менее такое вполне возможно. Возраст даже бессмертным не на пользу. Со временем вампир начинает страдать от холода и от боли в суставах. Зима – на пороге. Город скоро будет под снегом. Мастер неминуемо должен был снабдить теплом одно-два своих укрытия. Тем более если он привык брать себе в слуги смертных. – Он говорил это, глядя в окно. Затем вновь повернулся к Лидии. – Понимаете ли вы, – сказал он, – что, даже если эти ниточки выведут нас на Эрнчестера, вы можете и не найти вашего мужа, сударыня?

Она взглянула на свои руки, облитые лунным светом.

– Понимаю. Но я надеялась, – помолчав, продолжала она, и голос ее был тих, словно Лидия говорила сама с собой, – когда шла вчера в посольство, что сэр Бернуэлл скажет: «О, конечно, он остановился в Пера неподалеку от дворца». И день кончился бы ужином на террасе и разговорами в постели… – Она стиснула кисти щали, чтобы пальцы перестали дрожать.

– Вы никогда не были одиноки.

Это было совсем не то, что она ожидала услышать в ответ (если вообще ожидала). Кивнула, не поднимая глаз.

– Ну, я была одинока долгие годы, пока не встретила его. Но, наверное, в детстве все испытывают чувство одиночества. Я знала его… он был вхож в дом моего дяди Амброуза… мне было пятнадцать, шестнадцать… Не помню, когда я в него влюбилась, но знаю, что ни с кем другим не смогла бы связать свою жизнь. Помню, как я плакала, узнав, что мне нельзя выйти за него замуж. Я была несовершеннолетняя. А он ни о чем не просил. Он пытался уберечь меня от гнева родителей и не хотел, чтобы я по его вине лишилась наследства…

– Осмелюсь предположить, что ваш отец изложил бы все это несколько иначе. – Мягкий голос Исидро был подобен слабому дуновению ветерка. – Чем же кончилось дело?

– Отец лишил меня наследства в связи с моей учебой. Джейми был в Африке. Там как раз шла война. Кто-то… кто–то сказал мне, что его убили. Это было ужасно… Многие женщины переживали тогда то же самое. Я не представляла, как я буду жить без него… Когда он вернулся, он сразу же предложил мне руку и сердце, потому что денег у меня уже не было. Отец согласился. Потом он переписал завещание…

– Но учебы своей вы так и не бросили? – Такое чувство, что вампир был слегка позабавлен.

Лидия вскинула голову:

– Конечно, нет!

Дон Симон разглядывал ее, казалось, с любопытством.

– Сказать по правде, – молвил он, – мы можем лишь то, что можем. Не хочу разрушать ваши надежды, сударыня, но не всяк Грааль мы находим неповрежденным. Если вообще находим.

– Да, – тихо сказала Лидия. – Я понимаю. Спасибо.

Он встал. Она протянула ему руку, как протянула бы ее брату (будь у нее брат) или другу. Помедлив, он взял ее в свои холодные, как смерть, ладони. Прическу Лидия разрушила, еще когда пила чай, волосы ее теперь развились, рассыпались по плечам, прямые, как морская трава на пляже после шторма.

Свободной рукой она поправила очки. Жест школьницы.

Вспоминая об этом впоследствии, Лидия так и не смогла понять: во сне или наяву узкая ледяная рука коснулась ее лица и отвела за ухо огненную прядь. Скорее всего во сне, потому что бодрствовать дальше Лидия уже была не в силах.

И еще ей потом пришло в голову, что совсем не в духе дона Симона заботиться о том, будут разрушены чьи-либо надежды или же нет.

* * *

Торговцы медью обосновались на четвертой или пятой улице от главного входа на Большой Базар. Так, во всяком случае, сказал продавец розового масла, к которому обратилась Лидия.

– Чуть ближе, чуть дальше… – добавил он на отличном французском, расколов свое темное лицо ослепительной улыбкой, напомнившей Лидии рояль с недочетом в клавишах. – Но зачем прекрасной мадемуазель эти медяшки? Пфуй, медь! Вот розовое масло, несравненные ароматы Дамаска и Багдада, услада сердца, сладчайший дар Аллаха! Всего тридцать пиастров… Эти жалкие жуликоватые сыны армянских погонщиков верблюдов всучат вам за полсотни медный наперсток, который и не медный вовсе, а жестяной, лишь слегка покрытый медью. На поверку он такой же настоящий, как честное слово грека… Тридцать пиастров? Пятнадцать!

Лидия улыбнулась, сделала легкий реверанс, промурлыкала: «Мерси… мерси…» – но тут вперед выступил по-славянски проницательный огромный князь Разумовский в безукоризненном партикулярном платье, пошитом, несомненно, в Лондоне. .

– Пойдемте, пойдемте, – молвил он, увлекая обеих женщин (Маргарет тоже было потянулась нюхнуть из склянки) в толпу.

– Но мы еще сюда вернемся? – застенчиво спросила она у его светлости. – Я имею в виду – после того как поговорим со сказителем. В Лондоне такая посудинка розового масла стоит десять – двенадцать шиллингов.

Она оглянулась, высматривая между парой проталкивающихся сквозь толпу немецких дельцов и компанией солдат в форме грязноватого цвета крохотный прилавок, на котором магически мерцали ряды склянок. Продавец вновь ослепительно ощерился – и подмигнул.

– Дорогая моя мисс Поттон. – В колхидском руне княжеской бороды улыбку было спрятать нетрудно. – В двадцати шагах отсюда вы купите точно такую посудинку всего за два пиастра, если, конечно, будете вести себя достаточно равнодушно. Это требует практики. Представьте себе комнату – или лучше дом, уставленный такими же склянками… Или нет! Вообразите, что вам нужно отнести на вершину холма пару ведер розового масла. Потом еще пару ведер и еще…

Маргарет прыснула и покраснела. Кто-то другой неподалеку выкрикнул на французском с чудовищным греческим акцентом:

– Мадам! Мадам! А вот ароматы, лучшие розы из соловьиных земель…

Свет, заливавший ошеломительный лабиринт Большого Базара, падал не прямо, он как бы лился из окон в высоком потолке. Вокруг кипело варево из всех наречий Земли – от Северного моря до Индийского океана. Ни яркого света, ни темной тени – головокружительный калейдоскоп красок, меняющихся столь быстро, что Лидия зачастую не могла понять, мимо каких товаров они сейчас проходят. Она только различала смутные пятна одеяний – белых, темных, цветастых. Лишь вблизи люди обретали очертания: смуглые турки, сидящие прямо на полу и пьющие обжигающий чай; греки в ярких шапочках; женщины в черном, визгливо торгующиеся с продавцами; гнущиеся под неимоверными тяжестями носильщики; армяне в мешковатых штанах, православные священники, бородатые евреи, облаченные в черный габардин. Мальчишки, зазывающие почистить обувь, набивающиеся в проводники, протискивающиеся сквозь толпу с медными подносами, на которых теснятся чашки. Воздух насыщен запахами пота, чеснока, ковров, псины, нечистот.

В боковом проходе Лидии удалось углядеть товары, которые она давно уже высматривала: каракулевые шубы, голубые и алые ковры, шали, серебряные украшения, рулоны прозаической шерсти – и рядом невесомые прозрачные ткани всех цветов радуги. Скуля и причитая, путались под ногами нищие, похожие на ярмарочных уродов. Каждый раз, когда случалось пройти мимо группы солдат, те присвистывали и закатывали глаза.

Его светлость был прав. Тут вам не Англия. Было бы безумием попытаться разузнать хоть что-нибудь в одиночку.

Спала сегодня Лидия мало и скверно. В тревожном сне она шла сквозь тесные затхлые комнатки гарема, чьи узкие оконца были забраны ставнями, не пропуская внутрь ни лучика света. Стены до сих пор пропитаны их склоками, их скукой, их слезами… Во сне она всматривалась в темноту, ища кого-то, а комнаты становились все теснее и теснее, пока наконец она не почувствовала, что некто (или нечто) лежит на разваленном ветхом диване и, приподняв то, что некогда было лицом, с улыбкой прислушивается к ее шагам.

Затем – без перехода – она очутилась рядом с готической башней. Бушевала гроза. Молнии пылали с яркостью дуговой лампы над морем мечущегося вереска. Дождь в пустом дворе лил ливмя, и было странно, что белые одежды и черные локоны той, что стояла у ворот замка, промокли лишь слегка. Маргарет глядела на дорогу, она ждала появления всадника. Сама Лидия находилась под полуразрушенным навесом. Там было почти сухо. Повернув голову, она увидела Исидро, одетого как тогда, на балконе: черный сюртук, брюки в полоску, на плечи наброшен плед. Он стоял, склонив в задумчивости голову, и лицо его более чем когда-либо напоминало череп.

Сон исчез мгновенно, словно задули свечу, и, проснувшись, Лидия услышал приглушенные всхлипывания Маргарет. Все утро мисс Поттон была с ней немногословна и прятала глаза. Позже, когда они встретились с Разумовским, она ожила, но общалась исключительно с князем.

Сказители были повсюду. Сидя на грязных ковриках или одеялах, раскачиваясь в такт своим словам, они изображали голосами гром, ярость, любовь, чудо. Вокруг них сидели дети и подростки, иногда останавливались послушать их и взрослые, в том числе женщины с лицами, закрытыми от чужих взглядов. Как бы высматривая нужный ей товар, Лидия подошла поближе к одному из сказителей. Леди Клэпхэм сказала, что у каждого из них есть постоянное место. И если сказитель, обосновавшийся на улице торговцев кофе, вдруг объявится в том квартале, где продают шлепанцы, это все равно что в Оксфорде прийти к соседям в гости без приглашения и еще остаться у них на ночлег.

Нет, представить такое было просто невозможно. Какой-то мужчина тронул ее за плечо и произнес:

– Мадам Эшер?

Она обернулась и увидела прямо перед собой прекрасные темные глаза высокого мужчины, сложением подобного Аполлону. В костюме табачного цвета. Со столь близкого расстояния она сумела рассмотреть и коротко подстриженные усики, и длинные ресницы, и даже жемчужные пуговки на его перчатках, когда он склонился поцеловать ее руку. Заколка галстука представляла собой грифа с распростертыми крыльями, уставившего на Лидию свой выпученный рубиновый глаз.

– Я видел вашего супруга, – тихо сказал мужчина и, пока она пыталась перевести дух, добавил: – Позвольте представиться. Барон Игнац Кароли, Императорская дипломатическая служба. Мы сможем поговорить?

Он отвел ее в сторону, под навес лавочки, где старик грек шил туфли из кусочков цветной кожи. Бросил взгляд на подошедших и вновь углубился в работу. Не слишком типичное поведение для Большого Базара. Должно быть, Кароли успел заплатить старику.

– Он жив?

Кароли кивнул. Хотя Лидия знала, что ему должно быть не меньше тридцати пяти, выглядел барон гораздо моложе. Он обвораживал, он был сама искренность.

– Хотя я не могу сказать, как долго это протянется. Сейчас он в руках у… – Кароли искусно запнулся и бросил осторожный взгляд на Лидию, словно бы усомнившись, не будет ли жестокостью сказать ей всю правду. На самом деле, конечно, прикидывал, много ли она знает.

Если я совершу сейчас ошибку, – подумала Лидия, и сердце ее забилось сильнее, – Джейми умрет…

– Он в руках человека, именующего себя Олюмсиз–бей, – спустя мгновение продолжил Кароли. – Турок. Весьма опасная личность. Не говорите об этом никому, – добавил он, видя, что Лидия зажала ладонью рот и округлила глаза, как это обычно делала тетя Лавиния при виде паука или озорничающих соседских ребятишек. – Сообщил ли он вам, миссис Эшер, цель приезда в Константинополь?

Он наверняка беседовал с леди Клэпхэм. Лидия очень бы хотела знать, как много рассказала венгру эта величественная дама и о чем она сочла нужным умолчать.

– Где? Когда? – Лидия задала эти не слишком внятные вопросы исключительно для того, чтобы выиграть время. Вряд ли из нее могла бы получиться хорошая актриса, но в данном случае страх и отчаяние в ее голосе были искренними. Она поднесла стиснутые руки к груди. – Вы говорили с ним? Как он выглядел?

Связался ли он со своим Департаментом? Знает ли, что я ужинала с мистером Холивеллом? Как ему объяснить, почему я сама оказалась в Константинополе?

– У нас не было возможности поговорить. – Голос Кароли звучал успокаивающе. Прекрасный гибкий тенор, едва заметный акцент, свойственный жителям Центральной Европы. Удивительно искренние интонации. – С виду он был невредим, но, как я уже упоминал, бог знает, надолго ли. Собственно, потому-то я и должен был встретиться с вами. Когда вы сбежали от меня прошлой ночью, я испугался, что до вас дошли некие клеветнические слухи. Уверяю вас, мадам… – Голос его зазвучал серьезно и взволнованно. – Уверяю вас, что все это выдумки тех, кто, кроме вражды двух наших стран, знать ничего не желает…

– Сбежала от вас? – Лидия достала очки из мешочка и, надев их, всмотрелась в собеседника, – Прошлой ночью? То есть вы были вчера на приеме во дворце?

На секунду она его этим просто обезоружила. Двумя быстрыми движениями указательного пальца он оправил усики, скрывая замешательство. Перчатки его, как успела заметить Лидия, были прекрасного покроя, из французской лайки – шесть шиллингов за пару.

– Барон! – Из-за угла лавки показался, проталкиваясь сквозь толпу, огромный Разумовский. Маргарет следовала за ним по пятам. Лидия немедленно сорвала очки и спрятала их в складках юбки. – Я смотрю, быстро вы вернулись из Лондона.

– Князь! – Кароли отдал поклон. – Да, конечно, быстро, но надо же было приодеться! – Он с улыбкой коснулся лацкана своего костюма. – Вы здесь с миссис Эшер?

Пытается застать меня врасплох, – мелькнула мысль. – А буду отрицать – не поверит.

– Простите, ваше сиятельство, но не могли бы вы нас на минуту оставить одних? – И вновь повернувшись к Кароли, Лидия растопырила пальцы заведенной за спину руки. Пять. Пять минут. Будем надеяться, Разумовский увидит и поймет.

– Судя по тому, что я слышала от мистера Холивелла, вас с моим мужем трудно назвать друзьями, – торопливо произнесла она, пытаясь унять дрожь в голосе. – Но, как я понимаю, существует еще нечто… вроде братства, не так ли? Вы все делаете одно дело, безразлично, на чьей стороне. – Она снова нацепила очки, прекрасно сознавая, что это придаст ей внешность школьницы. – Спасибо за то, что дали мне знать… Я чувствовала, чувствовала, что кузина Элизабет не ошиблась!

– Кузина Элизабет?

– Кузина Элизабет из Вены, – пояснила Лидия, как бы слегка удивившись, что Кароли не знаком с ее семейством. – Полторы недели назад она заняла моему мужу двадцать фунтов на поездку в Константинополь Это его кузина – вторая, она живет в пригороде, названия которого все я никак не могу запомнить… Во всяком случае, я позвонила ей, когда мистер Холивелл передал мне записку от мужа…

– Записку? – Красивые брови тревожно сдвинулись.

– Он велел мне возвратиться в Лондон. Написал, что едет еще куда-то, но куда, не сообщил. Мистер Холивелл уговаривал меня вернуться в Англию. Я сказала ему, что так и сделаю, но я чувствовала, что мой муж в беде… – Она вновь стиснула руки, пытаясь не выдать дрожь.

– А как вы оказались в Вене? – Кароли явно собирал кусочки мозаики воедино. Общаясь с Исидро, Лидия привыкла разгадывать любую, едва заметную мимику.

– Он послал за мной! – Она широко раскрыла глаза, будто вопрошая: «А как бы еще, по вашему мнению, я могла там оказаться?» Кароли смотрел на Лидию откровенно скептически, и ей пришлось пояснить: – Он прислал телеграмму, где просил меня приехать для проведения кое-каких медицинских анализов. Видите ли, я – врач, – добавила она, поправляя без нужды очки. – Я провожу исследования в Рэдклиффской лечебнице.

– И в чем же вы специализируетесь?

– Редкие патологии крови. – Не совсем так, но вряд ли Кароли изучает медицинские журналы.

В глазах его она прочла некоторое облегчение.

– Понимаю…

– Но когда я прибыла в Вену, мистер Холивелл сказал, что произошло нечто ужасное и что доктор Эшер был вынужден покинуть город. Показал мне эту записку с просьбой вернуться в Лондон. После телефонного разговора с кузиной Элизабет я окончательно поняла, что мужу грозит опасность… И вот мне здесь говорят, что он исчез, и я не знаю, что мне делать. О, барон Кароли, если вы хоть что-нибудь знаете, помогите мне…

Он выглядел раздосадованным, но по руке похлопал Лидию вполне дружески.

– Успокойтесь, миссис Эшер, успокойтесь… Вы смогли уже выяснить о нем хоть что-нибудь?

Лидия прекрасно сознавала, что именно это ему и требуется узнать.

– Ничего! – сказала она. – И на рынок я пришла потому, что его арестовали где-то здесь. Торговцы могли что-нибудь заметить или узнать… – Она сняла очки и, близоруко моргая, взглянула ему в глаза. – Князь Разумовский любезно согласился меня сопроводить, поскольку он знает язык…

Кароли тихонько фыркнул, и Лидия сообразила, что леди Клэпхэм была права, отрекомендовав князя как любвеобильную натуру. Надо полагать, здесь за ним уже прочно утвердилась репутация грозы женских сердец.

– Послушайте, миссис Эшер, – сказал Кароли, склоняясь и заглядывая Лидии в глаза. – Конечно, официально его сиятельство на стороне Англии, но, поверьте мне, он не тот человек, на которого можно положиться. Что бы вы ни узнали – даже мелочь, даже нелепый, как вам покажется, пустяк! – дайте мне знать немедленно. Если мы с вами объединим усилия, мы сможем найти вашего мужа.

Имеется в виду: найти укрытие Мастера Константинополя, – подумала она. Мгновением позже Кароли растворился в толпе, а вместо него появился Разумовский.

Они собирались покинуть лавочку, когда владелец, до этого тихо тачавший обувь в дальнем уголке, вдруг поднялся на ноги и, подойдя к Лидии, молча приколол к ее воротнику дешевую медную булавку с голубой стекляшкой в виде глаза. Затем поклонился с улыбкой и принялся что-то долго объяснять Разумовскому.

– От сглаза, – перевел князь, когда они вышли. Улица медников состояла из бесчисленного множества крохотных лавочек, где стучали молоточками старики, всячески изукрашивая медные блюда, долгоносые заварочные чайники и даже изображение оленя в натуральную величину. Были там и несколько продавцов инжира, лимонада, конфет, целый взвод нищих.

Не было только сказителя.

– Гелм Мусефир? – переспросил владелец самой большой лавки, когда Разумовский обратился к нему. Это был человечек с бородой цвета железа, вопреки реформам одетый, как в старину: широченные шаровары, пояс с серебряными бляшками, марокканские пурпурные туфли с загнутыми носами. Его зеленый тюрбан был заколот сияющей медной булавкой огромных размеров. Темнолицый, добродушный, во время беседы он перебирал бусины молитвенных четок. – Не видел его с самого понедельника. Подруга жены моего двоюродного брата живет как раз под ним. Так вот она говорит, что дома он тоже с тех пор не появлялся. И этот его армянский мальчишка Исак – тоже.

– А были к тому какие-либо причины? – спросил князь. Медник поколебался. Разумовский указал на Лидию и объяснил на французском, который тут понимали все: – У этой доброй мадам дело к сказителю, и она была бы весьма благодарна тому, кто хотя бы посоветует, как его найти.

– Ax… – Медник склонился, услышав со значением произнесенное слово «благодарна». – По правде сказать, я не знаю. Пусть добрая леди угощается… – Он подал медное блюдо с припудренными сахаром турецкими сластями. – У подруги жены моего двоюродного брата тоже есть подруга, сестра владельца дома, где проживает сказитель. Она говорит, что долгов у него не было и что за квартиру он платил вовремя. А дядя Исака, который захаживает в ту же кофейню, что и мой сводный брат, как-то упомянул, что старик хворает. Так что не знаю…

«Конечно, – думала Лидия, покидая лавку вслед за его сиятельством и облизывая с пальцев сахарную пудру, – никто из них сам не видел Джеймса и даже не слышал о нем. Но если Джеймс прибыл в Константинополь в субботу, то в воскресенье он вполне мог встретиться со сказителем…»

А в понедельник старика уже никто не видел.

16

После ошеломительных красок и запахов Большого Базара пить чай в отеле «Бристоль» было все равно что, переступив порог, оказаться вдруг на юге Франции. Иллюзия возникала полная – еще и потому, что в окне, выходящем на Золотой Рог, старый город не был виден. За широкими плечами герра Хиндла сияло лишь море. Бесшумно скользили одетые в белое официанты с серебряными подносами.

Женщины в светлых нарядах за цейлонским чаем и крем-брюле болтали на французском и немецком с прекрасно одетыми джентльменами. Маленький оркестр играл Мендельсона. Три девочки в панталончиках до колена и накрахмаленных платьицах поедали мороженое под пристальным взором гувернантки, затянутой в черный бомбазин.

Это было глубочайшее отдохновение.

А в это время, как было заведомо известно Лидии, в двух шагах от холма, на котором располагался район Пера, армяне расчищали завалы от обугленных бревен и битого стекла. Люди, подобные Разумовскому и Кароли, играли в свои тайные игры, продавая оружие туркам, грекам, арабам в преддверии войны, и убеждали себя, что делают это ради установления прочного мира. В каждом доме этого древнего города женщины обитали в тесных комнатках за узорчатыми решетками узких окон, оберегая лица от мужских взглядов и солнечных лучей, – как в том гареме.

А под поверхностью этой обыденной жизни бродили еще более зловещие тени.

– Может быть, потому, что мне все это внове, я испытываю чувство, будто попала в иное время или в иной мир. – Лидия, моргнув, взглянула против света, держа чашку в изящных пальцах, наполовину скрытых кружевными митенками. – Но иногда мне кажется, что так легко сделать этот один-единственный шаг от древнего мира к современному, как это сейчас происходит в Оттоманской империи. Например, установить в домах плиты и печи взамен жаровень… – После двухдневного обитания на рю Абидос Лидия знала о жаровнях все. – Полагаю, вам еще приходится иметь дело с людьми, расплачивающимися пригоршнями золота.

Хиндл сочно рассмеялся:

– Ха-ха, в точности так, фрау Эшер! На этом таинственном Востоке то и дело сталкиваешься со странностями. Знаете, не далее как вчера мне пришлось консультировать одного весьма состоятельного человека, намеренного пожертвовать арматуру для приюта при мечети Султана Мехмеда…

История заняла добрых пятнадцать минут, однако, при всей своей занимательности, не имела ни малейшего отношения ни к центральному отоплению, ни к подозрительным финансовым операциям, ни к возможным войнам городских вампиров. Довольно ловко Лидия свела на нет попытки немца перевести беседу в более игривый тон, заявив, что вообще, не в пример многим европейским дамам, интересуется техникой. В конце концов repp Хиндл был дельцом, связанным с самым загадочным городом мира, а не двадцатидвухлетним аристократом, чья вселенная начинается и заканчивается тетеревиной охотой.

Вскоре счастливый Хиндл уже вовсю рассказывал ей о своих клиентах и о странных методах оплаты, принятых в империи, чьи правители наложили вето на сборку динамо-машины, ибо название ее показалось им созвучным с динамитом, а стало быть, и с европейскими анархистами… ну и конечно, о сортах стали и об особенностях берлинских паровых котлов по сравнению с американскими.

– Странный город, фрау Эшер, очень странный город! – Он наставительно потряс пухлым пальцем. – Ни одна леди не должна ходить по нему одна. Я надеюсь, вы не относитесь к числу этих суфражисток, о которых мы так много слышим? Они, говорят, желают носить брюки, курить табак и норовят заставить своих бедных мужей сидеть дома с детьми! Ха-ха!..

Честно говоря, Лидия скорее доверила бы дитя Джеймсу, нежели своей подруге Джозетте или, упаси Боже, себе самой. Она предоставила герру Хиндлу возможность выговориться и на эту тему, затем спросила:

– То есть некоторых ваших клиентов вы даже в глаза не видели? Они что же, полагают ниже своего достоинства иметь дело с неверным? Даже если речь идет о выгоде?

– Дражайшая моя фрау Эшер, – прыснул Хиндл. – Имя им – легион! – Он налил ей еще чашку чая. Официант уже дважды приносил им свежий кипяток. Хиндл был плотный белобрысый берлинец лет тридцати пяти. Его жена и два сына остались в Германии. Таких, как он, преуспевающих немецких дельцов тут насчитывалось около дюжины, но этот, кажется, более других умел вести себя в обществе и даже, если смотреть на него без очков, был вполне симпатичен. Леди Клэпхэм, услышав о предстоящей встрече, сказала после секундного раздумья, что «все в порядке», и посоветовала Лидии на этот раз не брать с собой мисс Поттон, чему та скорее обрадовалась, нежели огорчилась.

Впрочем, когда супруга атташе предложила Маргарет, пока Лидия отсутствует, провести время в посольстве за чаем и картами, бывшая гувернантка ответила отказом.

– Фрау Эшер, если уж вы желаете услышать о необычайных клиентах, то вам лучше поговорить с Якобом Цайттельштейном. Вот уж кому попался эксцентричный малый! Представляете: огромный древний лабиринт заброшенных дворцов в самом центре города! Аккредитивы компаний и корпораций, о которых никто слыхом не слыхивал! Работать – только в определенных условиях! Сам заказчик при свете дня не появляется вообще, присылает взамен себя каких-то головорезов, умеющих лишь двери открывать! Отказывается встречаться в пятницу, субботу и воскресенье, сам не знает, чего хочет, постоянно заставляет все переделывать – и в спешке, в спешке, в спешке… – Он вновь засмеялся и отхлебнул чаю. – Бедный старый Якоб рвет на себе волосы и клянет тот день, когда впервые услышал об этих аммиачных холодильных установках.

– Холодильных? – переспросила Лидия.

* * *

– Холодильных? – Исидро чуть откинулся в кресле и плотнее закутался в плед.

«Рефлекс, – подумала Лидия. – Рефлекс, сохранившийся с тех пор, когда его тело еще само вырабатывало тепло».

– Может быть, он хочет хранить кровь в бутылках? – предположила Маргарет. – Так бы ему не пришлось пить ее из… из людей.

– Вампиры питаются не только кровью, но и человеческой агонией. Замораживать кровь бессмысленно, – заметила Лидия, а мгновение спустя пожалела, что вовремя не прикусила язык. Маргарет вспыхнула и бросила виноватый взгляд на Исидро, как бы желая сказать: «Да не обращайте вы на нее внимания, она просто не понимает!»

Впрочем, ни фраза Лидии, ни умоляющий взгляд Маргарет на вампира впечатления не произвели.

– Это уже пробовали, – мягко сказал он. – И, как мне кажется, не столько из соображений гуманности, сколько из соображений удобства. Замороженная кровь теряет свои качества. Во всяком случае, в Константинополе, где так много бродячих псов, хранить кровь незачем.

– Знаете, я удивлялась… – начала было Лидия, но осеклась. Спросить Исидро прямо, не питался ли он все это время собачьей кровью, показалось ей крайне бестактным.

Желтоватые глаза на миг задержались на ее лице, но понять их выражение было трудно. Конечно же, он уяснил суть не заданного ею вопроса.

– Я ни разу не слышал, – заговорил он как ни в чем не бывало, – чтобы холод причинял вред бессмертным или хотя бы погружал их в сон среди ночи. Вампиры Санкт-Петербурга зимой обитают в пустых дворцах, чьи хозяева подались на Крымскую Ривьеру, – и прекрасно себя чувствуют. А вот когда им приходится нелегко, – добавил он, обращаясь в основном к Лидии, – так это во время белых ночей. Но зимой они гуляют чуть ли не до девяти утра. Холод, при котором замерзают живые, им нипочем. Правда, Мастер Петербурга рассказывал мне, что в холода страдает от боли в суставах. Однако…

Он покосился на пухлые гроссбухи, сваленные на столе рядом с керосиновой лампой, принесенной мадам Потонерос. Клерк из посольства доставил их сюда после полудня вместе с запиской от леди Клэпхэм: «Не спрашиваю, зачем это вам понадобилось, милая, только все, что там можно было изучить, уже изучено. Красные – Оттоманский банк, серые – Немецкий. Боюсь, к утру все это нам придется вернуть».

Это «нам придется» просто умиляло. Похоже, леди Клэпхэм и впрямь почитала себя главой британской разведки – во всяком случае, в Константинополе.

– Будет любопытно взглянуть, насколько глубоко Мастер этого города запустил пальцы в дела империи, – промолвил дон Симон.

– Если тот, кого мы ищем, и есть Бей.

– Больше некому. – Исидро поднялся и скинул плед.