К ногам блестящего аристократа Алистера Килдонона одна за другой падают светские красавицы. Он отвечает им со всем пылом молодой страсти, но сердце его остается равнодушным. Неожиданно при трагических обстоятельствах он встречает прекрасную юную Эрайну — девушку, пробудившую в нем чистый огонь любви. Но жестокая и коварная соперница встает на пути их счастья, и, над жизнью Эрайны нависает смертельная угроза…
1982 ru en Л. И. Лебедева Roland roland@aldebaran.ru FB Tools 2006-07-15 http://lib.aldebaran.ru OCR Roland 588E7C9B-FE1F-4354-A1DC-F07EF1E66554 1.0 В горах мое счастье; Тайная гавань АСТ Москва 1996 5-697-00112-6 Barbara Cartland THE CALL OF THE HIGHLANDS 1982

Барбара Картленд

В горах мое сердце

Примечание автора

«Брак по заявлению перед свидетелями» оставался законным в Шотландии вплоть до 1949 года, когда он был отменен особым законодательным актом.

Вплоть до начала восемнадцатого столетия Хайленд — Шотландское нагорье — оставался несколько обособленной частью Шотландии. Чувство изоляции порождалось феодализмом, особым языком и своеобразной формой одежды.

В течение тридцати пяти лет, когда были запрещены килты, пледы и, разумеется, волынки, шотландские горцы носили с собой палки вместо кинжалов. Потом появились короткие ножи, называемые skean dhu, которые можно было спрятать в кармане или сунуть за чулок.

Толчком к возрождению кельтской культуры в начале девятнадцатого века послужили романы сэра Вальтера Скотта, а когда король Георг IV решил в 1822 году посетить Северное Королевство, он уже носил королевский стюартовский тартан.

Глава 1

1803 год

Лорд Алистер Макдонон завтракал.

Время близилось к полудню, но в светском кружке, украшением которого был лорд Алистер, столь поздний завтрак никого бы не удивил.

Накануне вечером он вначале присутствовал на обеде, который давал в Карлтон-Хаусе принц Уэльский, потом вместе с приятелями посетил недавно открытый танцзал, где демонстрировали свои стати наиболее привлекательные куртизанки Лондона.

Этого друзьям показалось недостаточно, и теплая компания посетила весьма дорогой «Веселый дом» в «Хеймаркете»; теперь лорд Алистер сожалел, что выпил там чересчур много французского вина.

В общем, вечер прошел более или менее обыкновенно.

И все же утром последствия были налицо, и лорд Алистер отодвинул от себя великолепно приготовленное сладкое мясо 1 и свежие грибы, поданные ему слугой. Вяло жевал тосты, потягивая бренди.

Но думал он при этом не о пересохшем горле и больной голове, а о прелестях леди Беверли.

Рядом с ним лежала на столе благоухающая экзотическими духами записочка: леди сообщала, что ждет его у себя сегодня днем в четыре часа.

Она писала в той повелительной манере, которая превращала просьбу в приказание, что было вполне естественно для красавицы, штурмом взявшей придирчивый бомонд.

Вдова богатого и знатного землевладельца из северной Англии появилась в Лондоне спустя год после смерти мужа в скромном сопровождении пожилой тетушки.

Обладая двумя такими преимуществами, как безупречная репутация и голубая кровь, леди была вполне радушно принята самыми строгими блюстительницами хорошего тона.

Новое лицо всегда возбуждало интерес в высшем обществе, которое изобиловало красивыми женщинами еще с того времени, как принц Уэльский был пленен очаровательной актрисой миссис Робинсон, а также, разумеется, в кружке Джорджианы, герцогини Девонширской.

Одна королева красоты сменяла другую, и каждая получала у членов клуба «Сент-Джеймс»2 титул Несравненной, но теперь, по мнению почти всех джентльменов, Олив Беверли затмила всех.

Она и вправду была исключительно хороша: темные глаза со вспыхивающими в их глубине пурпурными искорками, черные как смоль блестящие волосы, фигура стройная, словно ствол магнолии, а черты лица, как провозгласил лорд Байрон, соперничали с чертами греческой богини.

Самые утонченные и привередливые денди слагали сердца к ее ногам, и даже лорд Алистер, который терпеть не мог быть одним из толпы, в конце концов, не устоял.

Вероятно, потому, что его труднее было увлечь, чем кого бы то ни было, леди Беверли благосклонно улыбалась ему, и вскоре перед ним открылись не только двери дома очаровательницы, но и ее объятия.

Лорд Алистер считался признанным красавцем и блестящим щеголем, но при этом он был еще и умен.

Он прекрасно понимал, что любовную связь с Олив Беверли следует держать в тайне, особенно от заядлых сплетников.

Третий сын наследственного главы шотландского клана, он не мог претендовать на титул герцога, а Олив метила высоко.

Герцог Торчестер сопровождал ее в оперу, маркиз Харроуби, один из богатейших землевладельцев в Англии, катал ее в своей коляске.

И все же, когда они оставались наедине, Олив признавала Алистера Макдонона неотразимым любовником; их взаимная страсть разгоралась все жарче — быть может, благодаря чрезвычайной и оттого особенно возбуждающей секретности их свиданий.

Олив не имела обыкновения посылать за лордом Алистером в дневные часы.

Он сделал еще глоток бренди и перечитал ее послание, размышляя, зачем он ей так понадобился.

У него возникло не слишком приятное предчувствие, что она сообщит ему о наконец-то произнесенных Торчестером или Харроуби магических словах, которые она так жаждала услышать, и о том, что она выходит за одного из них.

Было бы весьма огорчительно потерять ее, подумал лорд Алистер; он, пожалуй, соскучится по ней даже за время медового месяца.

Впрочем, тут же решил он со слегка циничной усмешкой в уголках губ, как только титул маркизы или герцогини утратит новизну, Олив непременно возжаждет его поцелуев.

— Почему с тобой я чувствую себя иначе, чем с любым другим мужчиной? — жалобным тоном спросила она в позапрошлую ночь.

Он ждал ее у нее в спальне после обеда в Ричмонд-Хаусе, в то время, как маркиз провожал ее до дома и распрощался у входа, получив всего-навсего разрешение поцеловать руку.

Лорд Алистер проник в дом на Парк-стрит гораздо раньше через садовую калитку, от которой у него был ключ.

Французское окно в гостиной оставлено было незапертым, и лорд Алистер проскользнул наверх, едва слуги отправились спать. Он улегся на обшитых кружевами подушках задрапированной шелковыми занавесями постели.

Воздух был напоен ароматом пряных французских духов Олив; Алистер ждал, предвкушая вспышку страсти, которая охватит их обоих, едва Олив появится в спальне.

Она и в самом деле сразу бросилась к нему в объятия, и прошло много, очень много времени, прежде чем у них появилось желание заговорить

Дар речи вернулся к ним, когда свечи почти догорели, а на небе засиял мягкий свет утренней зари.

— Как ты красива! — произнес Алистер.

Он привлек Олив к себе одной рукой, а другой коснулся шелка темных волос.

Почти грубыми движениями он вынул из волос шпильки, и волосы рассыпались по обнаженным плечам женщины — они такие же мягкие, как ее кожа, но держат Алистера крепче любых цепей.

— Как прошел прием? — спросил он.

— Скучно! — Олив надула губы. — Все были такие чопорные, а герцог банальнее, чем обычно.

— Я рад, что меня не приглашали.

— Я думала только о том, — продолжала она, — что увижу тебя позже, но, честное слово, никогда еще время не проходило так медленно. Я то и дело смотрела на часы, и мне казалось, что они остановились.

— Тебя провожал Харроуби, — заметил Алистер. — Он не попытался подняться вместе с тобой в дом?

— Он бы охотно попытался, если бы я ему позволила, — самодовольно отвечала Олив. — Но я боялась, что из-за этого не сразу увижу тебя.

— Весьма польщен!

— Почему ты не ревнуешь? — внезапно спросила она с гневной ноткой в голосе. — Любой другой мужчина, в том числе и герцог, и Артур Харроуби дико заревновал бы и захотел пристрелить тебя, если бы узнали, где и с кем я в эту минуту.

Лорд Алистер улыбнулся слегка насмешливо.

— Могу ли я кому-нибудь завидовать?

— Я люблю тебя! Я люблю тебя, Алистер, — воскликнула Олив, поднимая к нему лицо. — А ведь ты ни разу не сказал, что любишь меня.

— Я полагал, что это ясно и без слов, — уклончиво ответил лорд Алистер.

Он тотчас понял, что Олив обиделась, но так ничего и не добавил.

По своеобразной и для него самого необъяснимой причуде он поставил себе за правило не говорить женщине, что любит ее, пока не будет уверен в отличии своего чувства от бурной и жгучей страсти, для которой существует иное определение и которая сама по себе наглядна.

Он знал, что не только в этом, ни и кое в чем другом отличается от своих современников.

У джентльменов появился обычай воспевать в стихах обожаемых леди, а те, кого не осеняло поэтическое вдохновение, красноречиво и пространно вещали о своей любви в прозе.

Стало почти общепринятым заявлять о влюбленности, а то и о любви даже к куртизанкам или к простым горожанкам — «пучкам муслина».

Вероятнее всего лорд Алистер был слишком хорошо образован, чтобы употреблять в неподходящем контексте слова, имеющие для него вполне определенное и серьезное значение.

Во всяком случае, какова бы ни была причина, он до сих пор ни одной женщине не говорил, что любит ее; естественно, что подобное упущение обращало на себя внимание и обижало.

— Скажи, что ты любишь меня, — настойчиво упрашивала Олив. — И еще скажи, что если я за кого-нибудь выйду замуж, это разобьет тебе сердце.

— Я не уверен, что оно у меня есть, — ответил лорд Алистер. — Нет, в самом деле, немало милых женщин считало, что именно этот орган забыли вложить в тело, когда меня создавали.

— О Алистер, как ты можешь быть таким жестоким! — вскричала Олив. — Ты вынуждаешь меня думать, что ты просто играешь со мной, а я люблю тебя до безумия и так несчастна!

— Сомневаюсь, — сказал лорд Алистер. — Но почему ты так беспокоишься о словах? Ведь поступки куда лучше и убедительнее.

С этими словами он опустил руку, которой ласкал ее волосы, ей на шею и прижался губами к ее губам.

Обиженная тем, что он не откликнулся на ее призыв, Олив около минуты сопротивлялась.

Но огненная власть его поцелуя возродила угасшее пламя страсти в ее груди, и оно разгоралось все жарче и жарче, пока оба они уже не в состоянии были думать ни о чем, кроме бурного, неутолимого желания.

Вчера лорд Алистер не виделся с Олив, но знал, что она встречалась с герцогом и маркизом днем или под вечер и почти наверняка обещала свою руку тому или другому. Эмблема в виде листьев земляники на герцогской короне, что и говорить, была весьма соблазнительна, но маркиз был чрезвычайно богат и к тому же куда более привлекателен внешне, чем герцог.

Однако оба они, подумалось лорду Алистеру, в равной мере надуты спесью.

За кого бы из них ни вышла замуж Олив, она красовалась бы на одном из концов длинного стола за трапезой, носила бы фамильные бриллианты и превратилась бы для мужа в еще один вид собственности, которым можно гордиться и который следует бдительно охранять.

Ему пришло в голову, что жизнь замужней женщины не столь уж приятна.

Если ее муж значителен сам по себе, то она не более чем приложение к нему, не имеющее права на независимость в мыслях и чувствах.

Алистеру припомнились слова одной прелестной женщины, с которой у него был недолгий, но приятный роман: «Все мужчины высшего света одинаковы! Они желают завладеть вами точно так же, как ценной картиной, севрской вазой или отличной лошадью. Но едва сокровище обретено, они тут же начинают оглядываться по сторонам в поисках нового экземпляра, который можно присоединить к коллекции».

Лорд Алистер произнес тогда слова, которых от него и ждали: «Ты недооцениваешь себя!», но в глубине души понимал, что она в значительной мере права, хоть сам он и не обладал коллекцией, к которой стоило бы присоединить милую женщину.

У него было достаточно денег, чтобы жить с удобствами и оплачивать расходы, совершенно обязательные для джентльмена, принадлежащего к наиболее экстравагантному и беспутному кружку во всей Европе.

У него не было имения, которое приносило бы крупный ежегодный доход, но зато не было и огромного дома, который пришлось бы содержать, и других расходов, кроме как на покупку платья, на небольшое домашнее хозяйство в Лондоне и на двух верховых лошадей.

Зато он наслаждался роскошью в домах у своих друзей.

Любая хозяйка модного салона рада была видеть в числе гостей холостого мужчину, особенно такого красивого и достойного, как лорд Алистер; приглашения дождем сыпались в его уютную, хоть и скромную квартиру на Хаф-Мун-стрит.

Именно поэтому он нуждался в спокойном и непритязательном секретаре, который бы два часа в день занимался тем, чтобы отвечать на поток корреспонденции.

Итак, секретарь, улаживающий встречи, дельный слуга и опытный повар, готовящий еду, когда хозяин дома… Жизни лорда Алистера поистине можно было позавидовать.

Не существовало дома в Англии, где его не встречали бы как желанного гостя, и самые лучшие охотничьи и скаковые лошади предоставлялись ему, когда он в них нуждался.

И, возможно, самое важное, что в любом солидном доме, где он гостил, непременно находилась красивая женщина, готовая разделить его одиночество ночью.

— Я знаю, что вы человек небогатый, — сказал ему принц Уэльский несколько недель назад, — но, черт побери, я полагаю, вы живете лучше, чем я!

Лорд Алистер рассмеялся.

— Я думаю, ваше высочество, что найдется немало мужчин, которые охотно поменялись бы с вами.

— А вы? — с нажимом спросил принц.

Лорд Алистер покачал головой:

— Нет, ваше высочество, но ведь я больше, чем кто-либо другой, понимаю, как много тревог и сложностей вам приходится преодолевать и с какими трудностями сталкиваться в вашей частной жизни.

— Совершенно справедливо, и я нахожу все это чрезвычайно неприятным! — огорченно воскликнул принц. — Я завидую вам, Алистер! Понимаете? Я вам завидую.

Лорд Алистер потом посмеивался над этим разговором, но отлично знал, что имел в виду принц. И подумал, как ему, в сущности, повезло, что он свободен, не связан узами брака и, конечно же, не столь эмоционально неустойчив, как его высочество.

Вступая в любую связь — в особенности это проявилось в отношениях с госпожой Фицгерберт, — он доводил себя до эмоционального кризиса похлеще, чем в театральных пьесах.

Он рыдал, колол себя кинжалом, грозился покончить с собой, если предмет его страсти не ответит ему взаимностью.

Лорд Алистер, который знал о тайной женитьбе принца на госпоже Фицгерберт, считал, что тот главным образом тревожится за свое положение наследника трона, если вдруг откроется, что он женился на католичке.

«Ни одна женщина не могла бы так много значить для меня, чтобы ради нее я отказался от британского трона», — не без сарказма подумал лорд Алистер.

Пожалуй, именно излияния принца Уэльского повлияли на его решение не высказывать своих чувств, пока он сам не убедится, что они истинны.

Даже во время величайших пароксизмов страсти какой-то критический участок его разума подсказывал лорду Алистеру, что это всего лишь эмоции, блекнущие и выдыхающиеся со временем, а не подлинная идеализированная любовь, которую он, по правде говоря, считал недостижимой.

Но ведь это она с незапамятных времен вдохновляла на великие подвиги, ее изображали великие художники, великие создатели музыки и поэзии.

Любовь! Любовь! Любовь!

Где ее найти? И доступна ли она обыкновенному человеку вроде него самого?

Он в этом сомневался, но, тем не менее, отказывался принять то, что понимал как нечто ложное, и поместить в ларец, которому, по его представлениям, суждено было остаться пустым.

Само собой разумеется, эти его идеалы не имели ничего общего с доступными ему радостями жизни, и когда он еще раз взглянул на душистую записочку Олив, то подумал, что этой женщины ему будет очень не хватать… если его подозрения насчет ее замужества справедливы.

Во всяком случае, пока еще не настал день ее свадьбы, он постарается получше провести время до того, как она купит себе приданое и будет представлена новым родственникам.

Он был совершенно уверен, что ни герцога, ни маркиза Олив не впустит к себе в спальню до тех пор, пока у нее на руке нет обручального кольца, стало быть, и садовая калитка, и французское окно в гостиной остаются в его распоряжении.

Размышления лорда Алистера были прерваны его слугой, который вошел в столовую, отделанную белыми с золотом панелями в стиле королевы Анны.

Комната была невелика, потому что лорд Алистер редко приглашал больше шестерых гостей одновременно, но, как и примыкающая к ней гостиная, отличалась изысканностью убранства.

То был подарок одной очень милой женщины, с которой у него была связь два года назад.

Он как раз решил поменять квартиру в то время, когда они стали любовниками, и если он имел возможность дарить ей только цветы либо мелочи вроде вееров или, к примеру, маленькой броши с камеей, то она выражала свои чувства с большой щедростью и разнообразием, потому что муж ее был весьма богат.

В конюшне, которую лорд Алистер нанимал неподалеку от Хаф-Мун-стрит, появились новые лошади, просто великолепные.

Дома у него появились трости с золотыми набалдашниками, табакерки, украшенные эмалью и драгоценными камнями, и картины, которым друзья лорда Алистера откровенно завидовали.

Если они и догадывались о происхождении этих картин, то проявляли достаточно такта и не сообщали о своих догадках.

Они просто хвалили исключительный вкус и восхищались полотном Рубенса, висевшим над камином, и картиной Фрагонара в спальне.

Что касается столовой, то там внимание гостей привлекал портрет самого лорда Алистера,

Изображен он был еще мальчиком, облаченным в килт 3, а на заднем фоне виднелся замок, в котором он родился и которого не видел с двенадцати лет.

Замок был одним из самых примечательных и впечатляющих в Шотландии, и зрители неизменно смотрели на портрет, но говорили, прежде всего, о замке, а не о мальчике на его фоне.

— Я часто слышал о замке Килдонон, — произносил какой-нибудь гость, впервые появившийся в этой столовой, — и теперь вижу, что это и в самом деле необыкновенное здание.

Гостю обычно хотелось еще поговорить о замке, но лорд Алистер тотчас менял тему разговора.

Он был весьма чувствителен по отношению к тому, что вот уже пятнадцать лет не видел родной земли.

Слуга лорда Алистера, Чампкинс положил на стол возле места хозяина утреннюю газету и принял блюдо сладкого мяса, к которому тот так и не притронулся.

— Там какой-то джентльмен хочет видеть вас, м'лорд, — произнес он как истый кокни 4.

— А я ему говорю, что вы никого не принимаете в такую рань.

— Совершенно верно, Чампкинс, — ответил лорд Алистер. — Сейчас я никого не хочу видеть. Попроси его зайти завтра.

— Я так и сказал, м'лорд, а он твердит, что приехал прямиком из Шотландии.

— Как ты сказал? Из Шотландии? — переспросил лорд Алистер, в изумлении уставившись на слугу.

— Да, м'лорд, но, по мне, он на шотландца вовсе не похож, и разговор у него как у настоящего англичанина.

— Из Шотландии! — у лорда Алистера перехватило дыхание. — Нет! Это невозможно!

— Сказать ему, чтобы убирался, м'лорд? Лорд Алистер отозвался после заметной паузы:

— Нет, Чампкинс. Я его приму. Проводи его сюда, и я полагаю, он захочет выпить.

— Что-то мне сдается, не похож он на пьющего, — возразил Чампкинс с фамильярностью слуги, прожившего при хозяине немало лет.

— Пожалуй, нужно узнать, чего он хочет, — сказал лорд Алистер. — Пригласи его.

Чампкинс взглянул на хозяина, и лорд Алистер понял, что таким образом он интересуется, подавать ли сюртук вместо шелкового халата, в котором лорд завтракал.

Впрочем, если не считать того, что сейчас на нем не было сшитого по фигуре в талию сюртука, лорд Алистер был уже полностью одет и даже успел повязать белый галстук.

Лорд Алистер не любил и считал неряшливым, прежде всего, тип джентльмена, завтракающего неодетым и принимающего посетителей в халате, кое-как накинутом на ночную рубашку.

У членов его кружка, включая и принца Уэльского, не было заведено являться к приятелю во время завтрака, но, тем не менее, лорд Алистер умывался, брился и одевался прежде, чем приступить к завтраку.

Чампкинс молча удалился и через несколько минут распахнул дверь столовой и объявил голосом, который лорд Алистер про себя называл церемониальным:

— Мистер Фолкнер, м'лорд!

В комнату вошел мужчина средних лет с седыми висками, и лорд Алистер с минуту молча смотрел на него. Потом он медленно поднялся с места и протянул руку.

— Я едва могу поверить, что это и в самом деле Эндрю Фолкнер!

— Удивительно, что вы узнали меня, милорд.

— Кажется, мне следует сказать вам те же слова, — произнес лорд Алистер.

— Вы, разумеется, сильно подросли, — улыбнулся мистер Фолкнер, — однако я узнал бы вас где угодно.

Его глаза на мгновение остановились на портрете над камином, потом он снова перевел их на лорда Алистера, пожимавшего ему руку.

— Не сочтите за дерзость, милорд, если я скажу, что нахожу вас таким, как и ожидал найти, только более красивым.

— Благодарю вас, — ответил лорд Алистер. — Присаживайтесь, Фолкнер. Не хотите ли вина или предпочитаете кофе?

— Кофе, если позволите.

Лорд Алистер кивнул, и дожидавшийся приказаний Чампкинс испарился, притворив за собой дверь.

Мистер Фолкнер степенно уселся на стул у стола, и лорд Алистер заговорил:

— Полагаю, вы здесь для того, чтобы сообщить мне новости об отце? Вряд ли вы проделали бы столь долгий путь только ради дружеского визита.

— Нет, милорд. Боюсь, я привез вам новости, которые поразят и расстроят вас.

Лорд Алистер молчал. Он лишь поднял брови и сделал глоток бренди, в котором, кажется, нуждался в эту минуту.

Мистеру Фолкнеру, казалось, трудно было начать.

— Дело в том, милорд, — заговорил он, наконец, медленно и четко выговаривая слова, — что я с великим сожалением должен сообщить вам, что ваш старший брат, маркиз Килдонон, и другой ваш брат, лорд Колин, утонули четыре дня назад во время бури на море.

Лорд Алистер словно бы обратился в камень. Довольно долгое время он сидел и смотрел на мистера Фолкнера, будто не верил своим ушам. Потом проговорил каким-то не своим голосом:

— Айен и Колин оба мертвы?

— Да, милорд.

— Как же это могло случиться?

— Они отправились на рыбную ловлю, милорд, и внезапно поднялся шторм. Можно только предполагать, что лодка оказалась не такой устойчивой, как считали.

— Они были одни?

— Нет, с ними вместе находился рыбак, который тоже погиб.

Лорд Алистер поставил на стол стакан и коснулся рукой лба.

— Я едва могу поверить, что сказанное вами — правда.

— Тела выбросило на берег, милорд. Сегодня их похоронили в семейном склепе, на погребении должны были присутствовать многие члены клана.

Лорд Алистер хорошо представлял, что это значило. Люди двинулись в долгий путь по болотам, как только до них дошла новость одновременно с повелением явиться в замок.

С ними прибыли волынщики, чтобы вместе с волынщиками отца час за часом играть жалобные мелодии на зубчатых стенах замка.

Братьев положили в приемном зале, потом в торжественной процессии отнесли на кладбище, а там священник сказал надгробную речь, прежде чем гробы опустили в склеп.

Мистер Фолкнер словно ждал, пока вся эта картина пройдет перед глазами лорда Алистера, потом негромко сказал:

— Милорд, его милость ваш батюшка просит вас немедленно вернуться в замок.

Лорд Алистер выпрямился.

— Вернуться? Зачем?

— Затем, милорд, что, как вам должно быть ясно, вы отныне новый маркиз Килдонон и законный преемник звания главы клана.

Лорд Алистер коротко рассмеялся — без малейшего признака веселости.

— Не слишком удобное положение для того, кто был изгнан из замка на целых пятнадцать лет.

— Но вы все еще шотландец, милорд.

— Мне это известно, но я шотландец лишь по крови. Моя жизнь, и все мои интересы стали английскими.

— Это я могу понять, — ответил мистер Фолкнер. — Однако в вас нуждается ваш отец и все Макдононы.

— До сих пор они вполне успешно обходились без меня.

— Потому что там были ваши братья, они наследовали бы звание вашего отца.

В голосе мистера Фолкнера появилась нотка нетерпения, как будто бы ему казалось странным, что лорд Алистер не понимает столь очевидных вещей.

Наступила новая пауза, потом лорд Алистер спросил:

— Фолкнер, вы хотите сказать, что отец желает, чтобы я вернулся и жил бы при нем так, словно ничего не произошло?

— Это ваш долг, милорд.

— Долг! Долг! — с издевкой повторил лорд Алистер. — Это слово прикрывает множество грехов и разногласий. Если говорить честно, все это попросту невозможно.

— Но почему, милорд? Я не понимаю.

— Вы, конечно же, понимаете, Фолкнер! — возразил лорд Алистер. — Когда моя мать уехала и взяла меня с собой, она совершенно ясно дала понять, что оставляет отца с двумя старшими сыновьями, но я принадлежу ей. Я был воспитан в ее духе и думал так же, как она.

Лорд Алистер помолчал и продолжил резким голосом:

— Вы не только управляющий моего отца, но и друг семьи, Фолкнер, и вы знаете так же хорошо, как и я, что жизнь моей матери была истинным адом до тех пор, пока она в состоянии была ее выносить.

Мистер Фолкнер произвел руками незначительный, но вполне выразительный жест и произнес:

— Я не собираюсь отрицать, милорд, что ваши батюшка и матушка, люди каждый по-своему умные и интересные, были совершенно несовместимы. Однако прошу простить мне такие слова, но я и тогда считал, что ваше место в Шотландии, на земле ваших предков, и сколь вы теперь ни англизировались, в жилах ваших по-прежнему течет шотландская кровь.

— Красивые слова, выдуманные историками! — огрызнулся лорд Алистер. — Куда больше значат мои собственные мысли, ощущения моего тела и жизнь, которой я наслаждаюсь с тех пор, как перебрался на юг.

— Ваши братья были довольны своей жизнью.

— Потому что они не знали другого существования и, конечно же, не имели возможности подумать о себе, пока жили с отцом.

Мистер Фолкнер промолчал, и лорд Алистер решил, что попал в точку — старику нечего возразить. Немного погодя мистер Фолкнер сказал тихо:

— Но ведь существует клан.

— Клан? — переспросил Алистер.

— То, что от него осталось. Англия презирала, притесняла и разрушала Шотландию с тех пор, как герцог Камберленд выиграл Каллоденскую битву 5.

— Кому сейчас дело до того, о чем думают и что чувствуют шотландцы?

— Возможно, только им самим есть до этого дело, — ответил мистер Фолкнер, — но, тем не менее, они ваш народ, милорд, и рассчитывают на ваше руководство в будущем.

— Нет, до тех пор, пока ими управляет мой отец с такой деспотической всевластностью, о какой и помыслить не может ни один из нынешних монархов.

— Это правда, — согласился мистер Фолкнер. — В Шотландии, особенно на севере, глава клана все еще вождь, отец и пастырь своего народа. — Он помолчал и добавил очень деликатно: — Ваш отец — старый человек, и клан должен быть уверен, что после его смерти во главе встанет наследник.

— Я уверен, что кое-кто из моих многочисленных родственников с величайшей охотой занял бы опустевшее место.

— Разумеется, — неожиданно согласился с ним Фолкнер. — Ваш двоюродный брат Юен, которого вы, без сомнения, помните, предложил после смерти ваших братьев занять ваше место в качестве преемника вашего отца и клялся быть ему преданным.

Во взгляде лорда Алистера внезапно вспыхнул гнев.

— Я хорошо помню Юена! — воскликнул он. — Юен всегда был честолюбив и стремился выдвинуться. Что же сказал ему отец?

— Его милость изволил выслушать племянника, — ответил мистер Фолкнер. — Потом произнес медленно и с большим достоинством: «Я потерял двух сыновей, Юен, такова, видно, воля Господа, но у меня есть третий сын, мой законный преемник».

Мистер Фолкнер изрек эту фразу столь торжественно, что на губах у лорда Алистера промелькнула легкая усмешка, хотя лоб его был нахмурен.

— Хотел бы я видеть физиономию моего кузена, — проговорил он, — когда ему отказали в том, на что он, без сомнения, твердо рассчитывал.

Мистер Фолкнер продолжил свой рассказ:

— Ваш кузен встал и сказал следующее: «Алистер теперь стал саксонцем, ваша милость, и я думаю, он вряд ли вернется. А если и вернется, то вы увидите, что это щеголь, пустой человек, которого интересуют только вино и женщины».

Морщина между бровей у лорда Алистера сделалась глубже, и голос прозвучал жестко, когда он задал вопрос:

— Что же ответил ему отец?

— Его милость не сказал ничего, — сообщил мистер Фолкнер. — Он покинул приемный зал, и, когда я вышел вслед за ним, приказал мне немедленно ехать в Лондон.

Последовало молчание, потом мистер Фолкнер добавил:

— Я прибыл на корабле, это быстрее, и думаю, вы могли бы отправиться тем же путем.

Лорд Алистер поднялся со стула.

— Вы, очевидно, полагаете, что я подчинюсь отцу, — заговорил он. — Однако и ему, и вам следовало бы понимать, что я вовсе не намерен этого делать. Мне было всего двенадцать лет, когда я уехал со своей матерью, но ей не пришлось меня принуждать или уговаривать.

— Я это знаю, — сказал мистер Фолкнер. — Его милость сообщил мне, что предоставляет вам выбор.

— Мне нетрудно его сделать, — сказал лорд Алистер. — Я немало страдал от жестокого обращения отца. Я не любил его и не люблю.

Снова наступило молчание. Затем мистер Фолкнер проговорил:

— Надеюсь, вы не сочтете мои слова дерзкими, милорд, но я хотел бы заметить, что как бы вы ни относились к отцу, а он к вам, его милость всегда был щедр.

Лорд Алистер не смягчился, но он знал, что управляющий говорит правду.

Когда его мать покинула замок Килдонон, потому что, как она утверждала, для нее это был вопрос жизни и смерти, герцог предоставил ей средства, чтобы содержать ее и сына.

Дочь графа Харлоу, она уехала домой к отцу вместе с Алистером и потом послала сына в знаменитую привилегированную частную школу, а после окончания школы — в Оксфорд.

Он много времени проводил в имении Харлоу в Саффолке, а когда приезжал в Лондон, мог останавливаться в доме деда по матери на Гросвенор-сквер.

Он обзавелся друзьями и был принят вместе с матерью в домах самых знатных людей в стране.

Все это казалось ему таким новым и восхитительным, что он ни минуты не скучал по огромному замку, окруженному вересковыми пустошами, и даже по своим старшим братьям, которые нередко поколачивали его.

Когда три года назад скончалась его мать, он понял, что придется полностью изменить образ жизни, если отец, ни разу не написавший ему за все годы отсутствия сына в замке, прекратит свои выплаты.

И почувствовал немалое облегчение, получив уведомление от поверенных отца, что ему будут переводить прежнее содержание.

Он не написал отцу благодарственное письмо, но попросил поверенных поблагодарить герцога от его имени.

Голосом, все еще резким от волнения, лорд Алистер задал вопрос:

— И вы полагаете, Фолкнер, что если я не вернусь, как велит отец, он лишит меня всякой материальной поддержки?

Он видел, что мистер Фолкнер ищет подходящие слова. Наконец тот произнес:

— Насколько я знаю его милость, милорд, я думаю, что если вы откажетесь от ответственности, возложенной на вас, как он верит, самим Господом, вы перестанете быть сыном вашего отца. Он отречется от вас!

— И предоставит Юену мое место?

— Есть и другие племянники, милорд, но мистер Юен, несомненно, первый претендент.

Лорд Алистер повернулся к камину и посмотрел на замок, высящийся над морем и окруженный зарослями вереска.

Замок, изображенный со всеми своими башенками и башнями, производил сильное впечатление и был очень красив.

Алистер смотрел на картину и думал, насколько подавляющим и грозным станет для него присутствие отца, насколько тяжелым — ощущение полной изоляции от всего того, к чему он привык и что делало его жизнь радостной и приятной.

Инстинктивно он ощущал, что не вынесет этого, но разум подсказывал, что выбора нет.

Как ему прожить без денег? Существовать за счет друзей или обратиться за поддержкой к родственникам матери?

Отец матери умер, а дядя Алистера, теперешний граф Харлоу, имел большую семью и практически не интересовался племянником.

А главное, он слишком гордился тем, что мистер Фолкнер называл «шотландской кровью», чтобы стать попрошайкой.

Он повернулся и взглянул в лицо мистеру Фолкнеру.

— Ну что ж, — проговорил он. — Вы победили! Как скоро должны мы отправляться в Шотландию?

Но на лице мистера Фолкнера лорд Алистер не увидел ожидаемого выражения триумфа — в глазах у того был откровенный страх.

— В чем дело? — поинтересовался лорд Алистер.

— Дело в том, милорд, что было сделано уведомление о женитьбе вашего старшего брата, маркиза, на леди Морэг Макнаин.

— Ну и что?

— Его милость дал слово, что леди Морэг выйдет за его старшего сына, чтобы объединились кланы, враждовавшие, как вам известно, в течение многих поколений.

В столовой долгое время царила мертвая тишина, прежде чем лорд Алистер недоверчиво произнес:

— Вы хотите сказать, что отец возложит на меня честь этого соглашения?

— Я боялся, что это потрясет вас, милорд, — ответил мистер Фолкнер. — Но поскольку его милость и в самом деле считает это соглашение вопросом чести, он будет на нем настаивать!

Глава 2

Собеседники на этот раз молчали так долго, что мистер Фолкнер наконец не выдержал напряжения и заговорил первым:

— Надеюсь, милорд, вы позволите мне покинуть вас, у меня несколько деловых встреч в Лондоне по поручению его милости.

Лорд Алистер не отозвался, и мистер Фолкнер продолжал:

— Мне известно, что завтра утром некий корабль отправляется из Тилбери, он доставит нас в Абердин, где нас будет ожидать яхта его милости.

Лорд Алистер по-прежнему безмолвствовал, и словно бы выражение его лица показалось мистеру Фолкнеру устрашающим, тот откланялся несколько нервозно и покинул столовую.

И только после того, как он удалился, лорд Алистер обнаружил, что, сам того не сознавая, стиснул кулаки, чтобы удержать контроль над собой.

Он спрашивал себя с негодованием, от которого горело все его существо, как можно вытерпеть подобное будущее.

Достаточно трудно находиться в положении старшего сына и наследника родового звания отца, но жениться при этом на какой-то неведомой шотландке — это неслыханное унижение. При одной мысли об этом покажется более предпочтительной любая жизнь, пускай и в бедности.

В то же время Алистер не сомневался, что мистер Фолкнер отнюдь не безосновательно сообщал ему о последствиях его отказа вернуться в Шотландию.

Его слова означали, что лорд Алистер в этом случае будет располагать всего несколькими сотнями фунтов годового дохода, оставленного ему по завещанию матерью.

Пока она жила дома, ее отец не только полностью содержал ее, но и оплачивал, насколько было известно лорду Алистеру, его обучение в школе и университете.

Благодаря этому деньги, посылаемые из Шотландии, можно было тратить на одежду, развлечения и вообще все необходимое ему и матери.

Когда Алистер был еще ребенком, они с матерью ездили вместе за границу, а когда он стал взрослым, то и сам повидал многие страны Европы и радовался такой возможности.

Путешествия стоили дорого, их позволяла осуществить только щедрость отца и деда.

Мысль о существовании в будущем без лошадей, без такой удобной квартиры, какую он занимает теперь, вообще без маленьких преимуществ, какие дает достаток средств, казалась непереносимой.

И все же, могут ли любые деньги возместить существование в захолустном замке и женитьбу на женщине, которая, несомненно, неуклюжа, невоспитанна и необразованна?

Когда он подумал об умных людях из политических кругов и из высшего общества, которых считал своими друзьями, подумал о красавицах, которые были его любовницами, его буквально пробрала дрожь.

И вдруг его словно озарило: в голову пришла мысль, как самому определить свою линию жизни.

Если он женится до того, как приедет в Шотландию, то избавится от необходимости брать в жены против своей воли леди Морэг. И отец ничего не сможет с этим поделать.

Это не было окончательным и полным решением проблемы, но хотя бы избавляло от части уготованных ему неприятностей.

Лорд Алистер почти улыбался при мысли о том, как сделает предложение Олив. Она, разумеется, охотно примет его предложение, поскольку он теперь маркиз, а сам он отплатит отцу его собственной монетой, на вполне законном основании отказавшись выполнить его приказание.

Пружинистой походкой направился он из столовой к себе в спальню, где Чампкинс дожидался его, чтобы помочь надеть сюртук.

Сюртук недавно доставили от Шульца, портного лорда Алистера; сидел он без единой морщинки.

Он был настолько хорош, что Чампкинс произнес с откровенным восхищением:

— Мистер Браммел просто лопнет от зависти, когда увидит вас м'лорд!

— Надеюсь, Чампкинс, — ответил лорд Алистер.

Но тут же вспомнил, как дорого обошелся этот сюртук и как велик его долг портному.

И снова ему ударило в голову, что как наследник своего отца он может спокойно относиться к любому счету.

Но как бунтовщик и изгой он вполне может кончить свои дни в долговой тюрьме.

— Вы собираетесь уходить, м'лорд? — поинтересовался Чампкинс.

Лорд Алистер кивнул, и слуга подал ему цилиндр, трость с золотым набалдашником и перчатки.

Выходя из своей квартиры на Хаф-Мун-стрит, лорд Алистер знал, что выглядит великолепно в новом сюртуке, панталонах в обтяжку цвета шампанского и в начищенных до зеркального блеска высоких сапогах.

Поскольку накануне он не отдал соответствующего приказания, фаэтон, недавно нанятый через посредство каретника, не дожидался его у подъезда.

Лорд Алистер медленно двинулся пешком по направлению к Пиккадилли, радуясь солнечному свету, поскольку он был смешан с лондонской пылью, и домам по обеим сторонам улицы, поскольку в них полно было людей.

А в воображении перед ним представали обширные пространства вересковых пустошей, где обитают одни куропатки, и он почти ощущал соленый привкус резкого ветра, несущегося с моря.

Пока он шествовал по Пиккадилли, его то и дело приветствовали приятели и очаровательные дамы кивали ему из-под шляп с большими полями, проезжая мимо в открытых экипажах; лорд Алистер на ходу впитывал, вбирал в себя все, что видел.

Он чувствовал глубокую привязанность к мостовой у себя под ногами, к деревьям Грин-Парка, к крышам Девоншир-Хауса, четким силуэтом очерченным на фоне неба.

«Это моя жизнь. Именно здесь происходит то, что увлекает всю нацию, — размышлял он. — О чем я стану думать, о чем говорить, что переживать в пустынных горах Шотландии?»

Эти мысли причиняли ему боль, и потому он решил никому не сообщать о своих изменившихся обстоятельствах.

Завтра он может стать маркизом Килдононом, но сегодня он все еще лорд Алистер Макдонон, самый восхитительный, самый испорченный, преследуемый поклонницами молодой человек из высшего общества.

Он предполагал, хотя мистер Фолкнер и не сказал ему об этом, что одним из поручений, данных отцом управляющему, было посещение Флит-стрит с целью сообщить в газеты известие о смерти братьев лорда Алистера.

Завтра и «Таймс», и «Морнинг пост» непременно оповестят мир о трагедии в заметках под крупными заголовками, но сегодня, подумал лорд Алистер, еще есть несколько часов, когда он может быть самим собой, а не сыном своего отца, которому отдают приказы, как необученному рекруту.

Обратившись к прошлому, он вспомнил голос отца, эхом отдающийся по коридорам замка и наполняющий огромные комнаты с высоченными потолками.

Когда его милость входил в раж, казалось, что основание замка сотрясает буря; подрастая, Алистер видел, как все более нервной становится мать, лицо у нее бледнеет, а в глазах день за днем сохраняется выражение испуга.

Она, без сомнения, была женщиной с характером, вполне самостоятельной личностью, при этом личностью очень чувствительной.

Жить с человеком, одержимым идеей собственной значительности и ведущим себя при этом не просто как король, но и как настоящий тиран, сделалось для нее невозможным.

Когда Алистер стал взрослым, он понял, насколько смелым поступком было бегство матери: ведь страх, что ее задержат и силой вернут назад, терзал ее, словно кинжал в сердце.

Но герцог оказался слишком горд для того, чтобы преследовать ее: когда он узнал, что она бежала на рассвете, взяв с собой младшего сына, он запретил всем в замке говорить о ней и сам больше ни разу не упомянул ее имя.

Только узнав о ее смерти, он употребил власть и настоял, чтобы она, будучи герцогиней Страздонон, была похоронена там же, где и умершие ранее герцогини.

Кладбище, расположенное неподалеку от замка, окружено было деревьями и высокой стеной, чтобы любопытные не глазели на своих владык даже когда они мертвы.

Лорд Алистер отказался встретиться со старейшинами клана, которые приехали, чтобы увезти тело герцогини к месту ее последнего упокоения.

Лорд Алистер утешил свою печаль тем, что оплакал мать во время поминальной службы, которая состоялась в домашней церкви Харлоу.

Свернув с Пиккадилли на Сент-Джеймс-стрит, лорд Алистер увидел прямо перед собой ступени, ведущие к входу в клуб «Уайтс», и понял, что этого места ему больше всего будет не хватать, когда он уедет на север.

Самый лучший и самый привилегированный клуб в Лондоне. Именно здесь лорд Алистер мог встретить друзей в любое время дня и ночи.

Сейчас в клубе полно было родственных душ, и все, кто видел лорда Алистера, улыбались ему.

Сразу несколько человек приветствовали его, едва он вошел в кофейную; лорд Алистер уселся рядом с одним из своих ближайших друзей, лордом Вустером, который спросил:

— Как ты себя чувствуешь после вчерашней ночи, Алистер? У меня до сих пор горло дерет. Никогда больше не стану пить вино в борделе.

— Мы оба сваляли дурака, — согласился лорд Алистер, — но, судя по цене, нам должны были подать отменное вино.

— Скорее всего, они решили, что к тому времени мы утратили способность к чему-либо придираться, — заявил лорд Вустер. — Чего бы ты хотел сейчас?

Официант принял у них заказ, и лорд Алистер, сидя в удобном кожаном кресле, решил, что стоит поточнее запечатлеть комнату и находящихся в ней людей, — такую картину неплохо будет вспоминать в изгнании.

То же самое пришло ему в голову, когда они с лордом Вустером поглощали отличный второй завтрак в столовой с ее красными стенами, высокими окнами и картинами в золоченых рамах.

Потом, несколько раньше, чем Олив могла ожидать его появления, он принял предложение одного из своих приятелей, который отправлялся на свидание со знаменитой куртизанкой Харриет Уилсон, подбросить его на Парк-стрит.

Последние два часа Алистер с нетерпением ждал, когда же он увидится с Олив и получит ее согласие выйти за него замуж.

Он был совершенно уверен, что, поскольку может предложить ей герцогскую корону, ее любовь отринет все прочие обстоятельства, и она согласится поехать с ним в Шотландию.

Разумеется, не завтра, о таком просить это уж слишком, но через несколько дней.

Он должен убедить ее, что не стоит чересчур раздражать отца, потому что он и без того рассвирепеет по случаю крушения своих планов.

«Вряд ли он станет обвинять меня только за то, что я в этом возрасте женился, — уговаривал себя лорд Алистер, — и вполне легко заставить его поверить, что брак имел место еще до смерти братьев».

Он понимал, что от Олив придется потребовать слишком многого.

Самое главное, что из-за траура он не может венчаться с ней, как она, несомненно, хочет, в церкви Святого Георгия на Гановер-сквер, в присутствии принца Уэльского; невозможно устроить и пышный прием после венчания.

Поскольку она вдова, то не может надеть на свадьбу белое платье, но лорд Алистер был уверен, что выглядеть она с ее несравненным умением одеваться будет ошеломительно.

То, что она выходит замуж за будущего герцога, в большом свете воспримут как нечто вполне естественное и достойное ее.

Приятно также сознавать, что он, лорд Алистер, натянул нос Торчестеру и Харроуби.

Он женится не только на самой красивой из всех известных ему женщин, но и такой, которая, как она непрестанно повторяла, любит его всем сердцем.

Что ж, это и неудивительно, подумал лорд Алистер, ведь они так подходят друг другу, и страсть их гораздо более сильная и бурная, чем испытанная им раньше к любой другой женщине.

Однако это не вполне тот брак, о котором он мечтал; в глубине сознания шевелилась не слишком приятная мысль, что он не может быть вполне уверен в неизменной верности Олив.

Многие замужние женщины откровенно жаждали, чтобы он стал их любовником, и лорд Алистер с немалым цинизмом относился к возможности долговременной женской верности в тех случаях, когда женщина достаточно привлекательна.

Где-то в глубине души, в той сокровищнице сердца, которая оставалась пустой, он затаил желание, чтобы его собственная жена не только любила его, но и относилась бы с негодованием ко всякой попытке со стороны другого мужчины посягнуть на ее честь.

При этой мысли губы лорда Алистера искривила насмешливая улыбка по отношению к самому себе: чересчур многого он хочет!

Только женщина простая и ограниченная, какой он заранее считал леди Морэг, способна была бы сохранить верность ему одному, пока смерть их не разлучит.

Он так глубоко задумался, что не заметил, как дошел до дома Олив; здесь он остановился у входа и протянул затянутую в перчатку руку к блестящему дверному молотку.

Дверь немедленно отворил молодой лакей в огненно-красной ливрее, какую носили все слуги в семье Беверли.

Лорд Алистер вошел, не дожидаясь, пока дворецкий, хорошо его знавший, поспешными шагами подойдет к нему по мраморному полу.

— Ее милость дома, Бэйтсон?

— Она еще не вернулась, милорд. Но насколько я понял, ее милость ожидала вас к четырем.

— Я пришел пораньше.

Дворецкий немного замялся, потом сказал:

— В гостиной какая-то молодая леди тоже дожидается ее милости. Этой леди не было назначено, поэтому я полагаю, что ее милость не заставит вас ожидать долго.

— Тогда я подожду в карточной комнате.

— Да, конечно, милорд, — ответил дворецкий, сопровождая его. — Я принесу вам газеты.

— Спасибо, Бэйтсон.

Лорд Алистер вошел в нарядную комнату, получившую несколько необычное название «карточной».

Она примыкала к гостиной, и когда на прием собиралось много народу, в «карточной» расставляли либо несколько обтянутых зеленым сукном маленьких столиков, либо один большой — для тех, кто считал вечер незавершенным без попытки выиграть.

Сейчас здесь столов не было; лорд Алистер устроился в удобном кресле у окна, надеясь, что Олив не слишком задержится и очень недовольный тем, что у нее состоится другая встреча до того, как они смогут поговорить о своих делах.

Бэйтсон принес газеты со словами:

— Я сообщу ее милости, что вы здесь, как только она появится, милорд.

— Подождите, пока уйдет посетительница, — сказал лорд Алистер, — а потом постарайтесь сделать так, чтобы нам не помешали. Мне нужно обсудить с ее милостью чрезвычайно важный вопрос.

— Положитесь на меня, милорд. Дворецкий вышел и прикрыл за собой дверь. Лорд Алистер даже не притронулся к газетам.

Сидел и смотрел перед собой отсутствующим взглядом, гадая, как Олив отнесется к тому, что он ей преподнесет.

И ничего не мог поделать с собственной уверенностью, что она будет невероятно счастлива возможности стать его женой, даже если ей придется несколько месяцев в году проводить в Шотландии.

«Она продаст этот дом, — подумал лорд Алистер, — и откроет Килдонон-Хаус на Парк-Лейн».

Его постоянно раздражало, что отец велел закрыть фамильный особняк в Лондоне, в котором нередко живал дед, и запретил жене и сыновьям там останавливаться.

Лорд Алистер злился всякий раз, когда, проезжая по Парк-Лейн, выдел запертые ставни особняка, а также грязные и запущенные ступеньки лестницы, ведущей к входу.

Ему казалось, что нелюбовь к отцу и желание бросить ему вызов возрастают при виде этого памятника упрямству старика и его страсти к изоляции.

— Он родился на сто лет позже, чем следовало! — нередко повторял лорд Алистер.

Двадцать пять лет спустя после Каллоденской битвы вожди кланов стали пренебрегать ими; их сыновья отправлялись на юг получать образование и предаваться удовольствиям.

Они заводили дружбу с англичанами, радовались изыскам и развлечениям Лондона, словно бы не их народ был разгромлен и унижен.

Старинная власть вождей кланов была отнята у них вместе с уничтожением их наследственного права вершить суд, права, которое давало им возможность «топить и вешать» своих подданных.

Шотландцам запретили открыто демонстрировать свою национальную гордость, запретили носить оружие под страхом смертной казни; те, кто надевал на себя тартан 6 килт или плед, подвергались ссылке на каторгу.

Эти жестокие законы позднее были отменены, но лорд Алистер прекрасно понимал, что они никогда не будут забыты.

Недавно он читал, что в Шотландии, когда доходили новости о победах французов 7, сажали зеленые ели, символизирующие свободу и независимость.

«О Господи! — с внезапным приливом волнения воскликнул он про себя. — Неужели мне снова придется выслушивать горькие слова и гневные нападки на все английское?»

Это было частью его детства, которую он постарался забыть, но теперь этот кошмар вернется, как приливная волна, и если он не станет вести себя как можно осторожнее, то может и захлебнуться.

Лорд Алистер услыхал голоса в холле и понял, что Олив вернулась домой.

Он инстинктивно встал с кресла, но тут же с досадой вспомнил, что до встречи с ним Олив должна поговорить с какой-то посетительницей.

Он слышал, как она разговаривает с Бэйтсоном, и при звуке отворяемой двери подумал было, что она повидается с ним первым.

Потом он увидел, что дверь в холл по-прежнему закрыта, приотворена лишь дверь из карточной в гостиную.

— Вы хотели меня видеть? — Это голос Олив.

— Д-да… миледи… Мне совестно беспокоить вас… но я пришла… просить вас о помощи.

Голос, отвечавший леди Беверли, был низкого тембра и мягкий, но, как показалось лорду Алистеру, очень испуганный.

— О помощи? — вопрос прозвучал жестко. — Кто вы такая?

— Меня зовут Эрайна Беверли. Последовала недолгая пауза; лорд Алистер решил, что Олив удивлена, потом она заговорила:

— Вы хотите сказать, что являетесь дочерью Чарлза Беверли, брата моего покойного мужа?

— Да… это правда.

— Тогда зачем же вы пришли ко мне?

— Я пришла к вам в отчаянии… в полном отчаянии, миледи. Это может показаться навязчивостью, так как мы никогда с вами не встречались… но мне больше не к кому обратиться… и я подумала… папа приходился вам деверем… может быть, вы поймете.

Пойму что? Я не понимаю, что вы этим хотите сказать.

Лорду Алистеру показалось, что у Эрайны Беверли прерывается дыхание.

— Вам, конечно, известно, — заговорила она снова, — что мой папа… умер два года назад.

— Помнится, муж упоминал об этом, — небрежным тоном бросила Олив, — но вы знаете, что из-за недостойного поступка вашего отца, женившегося на вашей матери, семья Беверли отреклась от него.

— С-сэр Роберт… приезжал на похороны отца.

— Я расцениваю это как весьма великодушную акцию с его стороны. Ваш отец бросил тень на имя семьи, и только такой добрый христианин, каким был мой муж, мог простить его после смерти.

— В то же время, — продолжала Эрайна, — помощь, которую папа получал вначале от своего отца, а после… от сэра Роберта… прекратилась.

— А чего же еще вы ждали?

— Это было по-христиански… помнить, что живые… нуждаются в заботе, в то время как мертвым она больше не нужна.

— Не вам об этом говорить! — вспыхнула Олив. — Скажите мне, зачем вы явились сюда. У меня нет времени на споры о поведении вашего отца, тем более, что я с ним никогда не виделась и ни он сам, ни ваша мать не представляют для меня ни малейшего интереса.

— Пожалуйста… о, пожалуйста, не говорите так! — умоляла Эрайна. — Я пришла… просить вас о помощи, потому что… м-моя мать… тяжко больна. Смерть моего отца очень сильно повлияла на ее здоровье, и врачи говорят, что нужна операция, иначе ей не выжить.

— Это не мое дело.

— Но моя мать тоже носит имя Беверли, миледи… как и вы… и я прошу вас одолжить мне двести фунтов, чтобы мы могли заплатить за операцию в частной лечебнице у специалиста по той болезни, от которой… она страдает.

Наступила пауза, потом Эрайна продолжила:

— Я… верну вам долг… непременно верну… сколько бы времени ни понадобилось… но операция со дня на день откладывается, а маме все хуже.

В голосе молодой девушки послышались слезы, но Олив ответила по-прежнему жестко и твердо:

— А каким образом вы сможете собрать эту сумму в двести фунтов? Разве что пойдете на панель, но даже в этом случае я сомневаюсь, что вам удастся заработать такие деньги.

Эрайна вскрикнула с неподдельным ужасом:

— К-как вы можете… думать о такой мерзости?

— Нищим не приходится выбирать! Вы не имеете права являться сюда и клянчить деньги для женщины, из-за которой мой деверь был изгнан из семьи. К тому же я не несу никакой ответственности.

— Пожалуйста… ваша милость, пожалуйста, постарайтесь понять… мне больше не к кому обратиться за помощью… Я уверена, что сэр Роберт, будь он жив, помог бы маме… — Эрайна негромко всхлипнула. — Когда он заговорил со мной на похоронах, я поняла… что, несмотря на долголетнее отчуждение между братьями… он все же любил… моего отца.

— Если мой покойный муж оказался сентиментальным глупцом, то мне это не свойственно, — отрезала Олив. — А теперь, поскольку мне больше нечего сказать по этому поводу, я предлагаю вам вернуться к вашей матери и, если она больна, поместить ее в больницу.

— Если бы даже нашлась свободная койка в одной из больниц, — сдавленным голосом отвечала Эрайна, — было бы равносильно… убийству помещать туда маму… вы не представляете, какая там грязь, сколько заразных больных и какие невнимательные врачи.

— Это не моя забота, — заявила Олив. — Уходите и больше не являйтесь сюда. Если ваша мать умрет, то по своей вине, больше ей некого обвинять. Я считаю, что она получила полной мерой наказание за свое поведение в прошлом.

— Как вы можете говорить такие жестокие вещи? — вскричала Эрайна. — Единственным преступлением моей матери было то, что она любила папу так же сильно, как он любил ее… больше ничто в мире не имело для них значения.

— Но теперь она обнаружила, что деньги тоже имеют значение! — с издевкой произнесла Олив. — Прекрасно, я надеюсь, что вы получите их, но только не от меня!

Лорд Алистер услышал, как Эрайна вскрикнула. Потом он понял, что она плачет.

Олив Беверли, по-видимому, позвонила, потому что вскоре отворилась дверь, а Олив сказала:

— Проводите эту молодую женщину и последите за тем, чтобы она больше не входила в дом. Я иду к себе наверх переодеться. Дайте мне знать, когда приедет лорд Алистер.

— Но, миледи…

Едва Бэйтсон заговорил, как послышался глухой удар, словно кто-то упал на пол.

Не задумываясь над тем, что он попросту подслушивал, лорд Алистер распахнул дверь в гостиную.

Олив уже ушла, а Бэйтсон с озабоченным лицом склонился над лежащей на полу худенькой фигуркой.

Когда лорд Алистер подошел к Эрайне, веки ее дрогнули, и она пробормотала что-то вроде извинения.

— Бренди! — повелительным тоном произнес Алистер.

Бэйтсон, словно бы внезапно осознав правильность такого решения, заспешил к отворенной двери в холл.

Лорд Алистер опустился на одно колено и, взглянув на Эрайну, нашел, что ее голос соответствует наружности.

Волосы у нее были очень светлые, и была она очень худа; обратив внимание на впадины на щеках и сильную бледность, лорд Алистер с уверенностью предположил, что она попросту голодна и упала в обморок не только от отчаяния, но и от недоедания.

Она подняла на него широко раскрытые глаза, такие огромные, что, казалось, они занимают все лицо.

Не голубые, как можно было бы ожидать, но светло-зеленые, как вода в лесном ручье; нос изящный и, как решил лорд Алистер, аристократической формы.

Губы ее были мягко изогнуты, но слишком тонки — тоже из-за недоедания, конечно.

— Извините!

Голос был едва слышен, но все же она говорила.

— Все в порядке, — ласково произнес он. — Лежите спокойно, пока дворецкий принесет бренди.

— Мне… мне нужно идти.

— Через минуту или две.

Как он и сказал, Бэйтсон вернулся очень скоро с маленьким стаканчиком бренди на серебряном подносике.

Лорд Алистер взял у дворецкого стаканчик, подсунул руку Эрайне под спину, слегка приподнял девушку с пола и поднес стаканчик к ее губам.

Она глотнула и тотчас вздрогнула, когда обжигающая жидкость попала в горло.

— Больше… не надо, — попросила она.

— Выпейте еще чуть-чуть, — твердо сказал лорд Алистер.

Видимо, слишком слабая, чтобы спорить, она подчинилась.

Глотнув, девушка снова вздрогнула, но было ясно, что тьма, помутившая ее сознание, рассеялась, и щеки ее слегка порозовели.

— Прошу прощения, что вела себя… так глупо, — поспешила сказать Эрайна все еще испуганным, прерывающимся голосом.

— Я все понимаю, — ответил ей лорд Алистер. — Вы перенесли потрясение, и теперь я намерен отправить вас в наемном экипаже к вашей матушке.

— О, пожалуйста… мы не можем… позволить себе это…

— Вам ничего не придется платить, — успокоил ее лорд Алистер. — Позвольте, я помогу вам встать.

Он видел, что бренди уже сделало свое дело, и, помогая Эрайне подняться, заметил, насколько она легка.

Лежа на полу, она из-за своей худобы казалась очень маленькой, но когда встала и выпрямилась, стало видно, что рост у нее вполне нормальный.

Она была еще слаба и пошатнулась, но лорд Алистер предложил ей опереться на его руку, что она и сделала.

Свободной рукой девушка поправила сбившуюся шляпку и разгладила смявшееся во время обморока платье из дешевенького ситца.

— Пошлите за наемной каретой! — сказал лорд Алистер Бэйтсону.

— Слушаюсь, милорд.

Дворецкий отдал распоряжение одному из лакеев, и тот быстрыми шагами вышел на улицу.

К тому времени, как лорд Алистер и Эрайна медленно выбрались на крыльцо, наемный экипаж уже ждал у подъезда.

Только когда они дошли до кареты, Эрайна отпустила руку лорда Алистера и сказала:

— Благодарю вас… очень благодарю… вы были так добры.

— Прошу вас, дайте мне ваш адрес, — обратился к ней Алистер. — Во-первых, я должен сообщить кэбмену, куда вас везти, а во-вторых, я хочу сегодня же немного попозже послать вам и вашей матери еды и вина.

— О нет, пожалуйста, не надо… не стоит беспокоиться.

— Я хочу и непременно намерен это сделать, — решительно заявил лорд Алистер. — Вам всего только следует назвать мне ваш адрес.

— Это меблированные комнаты на Блумсбери-сквер… мы только там могли себе позволить снять жилье, но завтра мы должны освободить квартиру.

— А номер дома?

— Двадцать семь… и позвольте еще раз поблагодарить вас за вашу доброту ко мне.

С этими словами Эрайна протянула лорду Алистеру руку без перчатки, и он почувствовал, что пальцы ее холодны и дрожат.

Лорд Алистер сообщил кэбмену адрес и вручил плату за проезд. Карета тронулась.

Поднимаясь по ступенькам к входу в дом, лорд Алистер подумал, что следовало бы послать Эрайне не только еды и вина, но и немного денег, чтобы они с матерью не голодали хотя бы следующую неделю.

Потом он не без иронии напомнил себе, что если бы не приказ отца, он не мог бы позволить себе подобную щедрость.

Он вошел в парадную дверь и обратился к Бэйтсону:

— Скажите ее милости, что я здесь и прошу ее поговорить со мной как можно скорее.

— Очень хорошо, милорд.

Бэйтсон стал подниматься по лестнице, а лорд Алистер направился в гостиную.

Там он увидел цветы и подумал, что на истраченные на них деньги можно было бы купить достаточное количество питательной еды для Эрайны и ее матери.

И тотчас сказал себе, что, пожалуй, смешно так заботиться о совершенно незнакомой молодой женщине, когда у него самого полно серьезнейших забот.

Главное сейчас не в том, голодают или нет две незнакомые ему женщины из-за неких плачевных событий в прошлом, а в том, чтобы Олив была готова вступить с ним в брак по особой лицензии.

Он достаточно хорошо знал женщин, чтобы понимать, что ни одна из них, не говоря уже о такой знатной даме, как Олив, не хотела бы чересчур поспешно готовиться к самому важному дню в своей жизни.

Но для него самого брак сейчас был не просто необходим, но необходим срочно.

Ждать дольше означало бы позволить герцогу заподозрить, что его сын женился в пику ему, а это было бы далеко не лучшим началом новой жизни в качестве будущего главы клана.

Нет, чрезвычайно важно, чтобы отец считал, что он уже вступил в брак, когда повеление вернуться на север дошло до него.

Мистер Фолкнер мог бы с подозрением отнестись к тому, что он сразу не сообщил ему, что женат, но лорд Алистер знал, что управляющий прекрасно относился к его матери, да и его самого любил с детских лет и потому вряд ли выдаст его.

Весь план так ясно складывался в голове у лорда Алистера, что, как он полагал, теперь он может направлять и свои действия, и поступки Олив в полной мере.

Ему пришлось подождать с четверть часа, прежде чем Олив явилась в гостиную во всей красе, одетая в платье из ярко-розового газа, такого прозрачного, что он не скрывал изящных линий ее фигуры.

У самых больших модниц было в обычае затягиваться так, чтобы муслин как можно плотнее обтягивал фигуру, но Олив отлично умела выбрать материал, и ей не приходилось прибегать к искусственным ухищрениям.

Когда Бэйтсон затворил за ней дверь, Олив немного постояла неподвижно, чтобы дать лорду Алистеру налюбоваться картиной, перед ним представшей.

Потом она слегка вскрикнула от радости и подбежала к нему с грацией, достойной балерины из театра «Ковент-Гарден».

— Алистер! — восторженно воскликнула она. — Как я счастлива тебя видеть!

Лорд Алистер отметил про себя, насколько отличается голос, которым она разговаривает с ним, от того, каким она обращалась к Эрайне.

Но вот Олив приблизила к его лицу свои алые губы, и соблазнительное выражение ее полузакрытых глаз не дало ему возможности думать ни о чем, кроме ее обаяния.

— Мне нужно кое-что тебе сказать, — проговорил он.

— И мне тоже.

— Очень важное.

— Нет ничего важнее, чем то, что ты здесь и по непонятной причине до сих пор меня не поцеловал.

— Сначала я должен поговорить с тобой.

— Тогда говори, Алистер, и побыстрее, потому что я жажду твоих поцелуев… и еще большего.

В ее словах звучала неподдельная страсть, и лорд Алистер подумал, что именно это он и хотел услышать.

Медленно и серьезно, даже с оттенком драматизма он сказал:

— Оба мои старших брата утонули, и поэтому я теперь маркиз Килдонон.

На мгновение показалось, что Олив не поняла его. Потом, когда она выпрямилась и уставилась на него широко раскрытыми глазами, лорд Алистер продолжал:

— Это истинная правда! Отец послал за мной, чтобы я приехал на север. И поэтому, любовь моя, мы должны немедленно пожениться, прежде чем отправиться в замок Килдонон, где я представлю тебя своему отцу и всему клану.

Он умолк, но молчала и Олив. Потом она издала какое-то невнятное восклицание и, наконец, спросила:

— Это правда? В самом деле, правда?

— Я сам узнал об этом только сегодня утром и был совершенно сражен. Но первым долгом подумал о том, что теперь мы можем пожениться, и я предложу тебе герцогскую корону, о которой ты так мечтала.

К его удивлению Олив, вместо того, чтобы кинуться к нему в объятия, как он ожидал, слегка отвернулась от него и проговорила:

— Вчера вечером я сказала Артуру Харроуби, что сегодня дам ответ на его предложение. Потому я и просила тебя приехать сегодня, чтобы тебе первому сообщить, что намерена выйти за него замуж.

— Что ж, теперь он будет разочарован, — пожал плечами лорд Алистер. — Ты выйдешь за меня, и мы будем вместе, как и хотели.

Лорду Алистеру пришлось удивиться еще раз, так как Олив отошла от него к столу, на котором стояла огромная ваза с французскими гвоздиками.

Она коснулась цветка рукой, словно прося о помощи. Потом сказала:

— Слишком поздно!

— Что это значит — слишком поздно? Если ты еще не приняла предложения Харроуби, тебе только остается сообщить ему отрицательный ответ.

Олив промолчала, и лорд Алистер спросил:

— Почему же ты не радуешься, как я ожидал? Ведь ты достаточно часто говорила, как сильно любишь меня.

— Я и в самом деле люблю тебя, Алистер, но брак одно, а любовь совсем другое.

— Не понимаю, — произнес лорд Алистер, и в глазах у него появилось жесткое выражение.

— Я рада, я очень рада, что ты теперь маркиз, а впоследствии станешь герцогом, — быстро заговорила Олив, все еще глядя на цветы. — Но твой замок… он в Шотландии. Это очень далеко.

— Но есть еще и дом в Лондоне, который мне всегда хотелось открыть.

Олив не ответила, тогда он протянул руки, крепко взял ее за плечи и повернул лицом к себе.

— О чем ты думаешь? Что ты хочешь мне сказать? — резко спросил он. — Что после всех твоих изъявлений любви ты предпочитаешь выйти за Харроуби, а не за меня?

— Ты делаешь мне больно! — пожаловалась Олив.

Лорд Алистер встряхнул ее.

— Отвечай! Я хочу знать правду!

— Да больно же мне, говорю… это просто жестоко… и грубо!

Лорд Алистер убрал руки.

— Итак, ты приняла решение, — прежним резким тоном произнес он. — Ты выходишь за Харроуби потому, что он несметно богат, и потому, что его дом и прочие имения находятся на юге Англии.

— Постарайся понять, — умоляла Олив. — Я люблю тебя, Алистер, по-настоящему люблю, но я возненавидела бы жизнь в Шотландии, где некому восхищаться мной, где нет балов, нет оперы… и потом, я всегда терпеть не могла холодную погоду.

— А любовь… любовь, о которой ты твердила так часто? Она не входит в счет?

— Я люблю тебя и буду любить всегда, — настаивала Олив. — И нет никаких причин, чтобы наши отношения стали иными, чем были до сих пор. Артур — занятой человек, и у меня будет много времени… для себя.

Она говорила и медленно подступала к лорду Алистеру, глаза ее снова сузились, и губы приоткрылись призывно.

Лорд Алистер отступил, его глаза стали темными, словно агаты.

— Я поздравляю тебя, Олив, с твоим умением искусно притворяться! Ты сумела убедить меня в твоей искренности.

Голосом, напоминающим удары хлыста, он добавил:

— Позволь тебя поздравить и с тем, что ты теперь станешь маркизой Харроуби, наследственной леди опочивальни королевы и, без сомнения, будущей предводительницей высшего общества. А главное, я уверен, что ты сделаешь великое множество простофиль, подобных мне, безмерно счастливыми!

Окончив говорить, он вынул из кармана жилета ключ и швырнул его на пол.

— Это ключ от твоего сада, — сказал он. — Уверен, что он тебе понадобится нынче вечером, и не забудь оставить незапертым окно в эту комнату!

Он повернулся на каблуках и пошел к двери. Он уже открыл ее, когда с губ Олив сорвался невольный крик.

— Алистер! — звала она. — Алистер! Лорд Алистер, не оборачиваясь, прошел через холл, прихватив по пути свой цилиндр, оставленный на стуле.

Лакей открыл перед ним дверь, лорд Алистер сбежал по ступенькам и зашагал прочь по Парк-стрит, задыхаясь от злости и повторяя:

— Будь она проклята! Будь проклята! Будь прокляты все женщины!

Глава 3

Лорд Алистер направился прямиком на Хаф-Мун-стрит.

Он почти дошел до нее, все еще пылая негодованием, но тут вид лавки, в которой торговали продовольствием, напомнил ему обещание, данное Эрайне Беверли.

Подсознательно он чувствовал, что если поможет этой девушке, то одержит верх над Олив; он свернул к рынку Шеперд, где находились магазины, которые предпочитал его повар.

Остановился возле лучшей в районе мясной лавки и потребовал несколько кусков говядины, баранины, а также цыплят.

Хозяин его узнал и с большой любезностью выполнил его пожелания, а потом спросил:

— Могу я сделать для вас еще что-нибудь, милорд?

Лорд Алистер подумал.

Ему вдруг пришло в голову, что если он станет помогать Эрайне и в дальнейшем, то таким образом накажет Олив за те грубость и жестокость, с какими она отказала в помощи девушке, попавшей в отчаянное положение, да к тому же своей племяннице.

Мясник ждал, и лорд Алистер наконец сказал:

— Пошлите все это прямо сейчас ко мне на квартиру, добавьте к этому два фунта масла, а также фрукты и овощи, которые я прошу вас приобрести в соседнем магазине.

— С удовольствием, милорд!

Лорд Алистер удалился и впервые с той минуты, как покинул Парк-стрит, подумал, что не хотел бы, чтобы его собственная жена обращалась с кем бы то ни было, не говоря уж о родственниках, так, какобращалась Олив с дочерью своего деверя.

Она разоблачила себя своим поведением — ведь до сих пор он видел ее только очаровательной, ласковой и пылко в него влюбленной.

Сбросив маску, она показала дурной характер, и лорд Алистер теперь корил себя за то, что не разглядел ее как следует раньше.

Как истый кельт 8, он льстил себя надеждой, что обладает безошибочным инстинктом распознавания людей, а стало быть, никто из мужчин не обведет его вокруг пальца и ни одна женщина не обманет.

Но Олив его обманула; впрочем, он был уверен, что, отказавшись выйти за него замуж, она хочет иметь его своим любовником и в будущем приложит все усилия, чтобы затащить его снова к себе в постель.

Теперь он понимал, почему даже во время самых бурных вспышек желания что-то в глубине души твердило ему, что это не подлинное чувство, не настоящая любовь.

На самом деле Олив оказалась скупой, алчной, честолюбивой до такой степени, что вышла бы замуж за самого сатану, если бы он посулил ей корону, богатство и главенство в элегантном обществе.

Лорд Алистер вошел в комнату на первом этаже и увидел, что Чампкинс убирает его одежду в большой кожаный чемодан.

Он не давал ему на этот счет прямых указаний и потому спросил:

— Что ты делаешь? Кто тебе велел упаковывать мои вещи?

— Тот шотландский джентльмен вернулся после вашего ухода, м'лорд. Он хотел видеть вас по важному делу и велел передать, что явится в половине седьмого.

Лорд Алистер сжал губы, но ничего не сказал, и Чампкинс продолжал:

— Он мне заявил, что ваша светлость уезжает в Шотландию завтра утром, а у меня вся ночь уйдет на то, чтобы уложить ваши вещи.

Лорд Алистер проглотил бранные слова, которые так и просились ему на язык.

Мало того, что у него нет выбора, принимать или не принимать повеление отца, теперь еще этот Фолкнер, столь убежденный в его согласии, доводит его до бешенства, а он и без того зол.

Потом он задал себе вопрос, стоит ли кипятиться по поводу мелких уколов. Он может остаться в Лондоне и голодать, а может занять свое законное место будущего владельца замка Килдонон и сотни тысяч акров шотландской земли в придачу.

Впервые после того, как он услышал о смерти братьев, лорд Алистер подумал о том, каким влиянием обладает его отец на севере, — ведь мать была права, утверждая, что ведет он себя как король.

Он и в самом деле был «монархом всего сущего», и его подданные вопреки английским законам обращались к нему за правосудием. Поскольку были убеждены, что он как глава клана и есть закон.

«Мне еще о многом хотелось бы подумать», — сказал себе лорд Алистер.

Он понимал, что разумом уже принял свое новое положение, хотя сердце его и бунтовало против связанных с этим положением тягот.

Он стоял в гостиной и думал о том, как приятно ему было жить здесь, как удобно, и сколько восхитительных часов провел он с друзьями или с одной очаровательной леди.

Она являлась к нему после наступления темноты, под густой вуалью, но была достаточно смела, чтобы рисковать своей репутацией и своим браком из любви к нему, Алистеру.

А Олив было недостаточно того, что он предложил ей.

Тяжело примириться с этим, а еще тяжелее поверить, что после всех ее разговоров о любви к нему она предпочла ему Харроуби.

— К дьяволу ее! Надеюсь, она будет гореть в аду! — воскликнул он.

И еще больше разозлился на себя за то, что позволяет столь необузданные проявления эмоций.

Послышался громкий стук в дверь, Чампкинс побежал открывать, а лорд Алистер понял, что принесли корзину, заказанную им для Эрайны.

Когда Чампкинс снова поднялся по лестнице, лорд Алистер встретил его словами:

— Все в порядке, я знаю, что это. Беги на конный двор и скажи Бену, чтобы подавал мой фаэтон немедленно.

Через десять минут фаэтон был у дверей.

То была еще одна неоплаченная собственность, и когда лорд Алистер уезжал с корзиной в ногах и со своим грумом Беном, который сидел с ним рядом, то подумал, что хорошо бы отец заплатил за право на его возвращение.

Ему доставляло бы огромную радость править двумя превосходными лошадьми, если бы не приходилось решать, как теперь с ними поступить: то ли отправить в Шотландию, то ли продать до отъезда.

Хоть он и сказал Олив, что откроет Килдонон-Хаус на Парк-Лейн, ему было ясно, что на это нужно получить разрешение отца. У лорда Алистера шевелилось в душе неприятное предчувствие, что отец ответит категорическим «нет!»

— Будь оно все проклято, должен же я иметь хоть какую-то независимость! — бормотал лорд Алистер себе под нос.

Но знал при этом, что слова его всего лишь бравада.

Когда он вернется в замок, то найдет там все точно таким же, как в прошлом: королевством тиранически правит монарх, одержимый только идеями собственной значительности и величия Шотландии.

Найти дом за номером двадцать семь на Блумсбери-сквер оказалось нетрудно.

Дом выглядел запущенным и явно нуждался в покраске, окна и ступени крыльца грязные.

Из-за отталкивающего вида дома лорд Алистер хотел, было просто оставить корзину для Эрайны и уехать.

Потом он вспомнил, что Олив обошлась с Эрайной так же скверно, как и с ним, и не удержался от злой усмешки, когда подумал, что так или иначе доведет до ее ушей сведения о собственном великодушии.

Достаточно сегодня же вечером в клубе «Уайтс» пустить слух о том, что он узнал, в каком тяжелом положении находится невестка Олив и ее племянница, и сплетню начнут передавать из уст в уста с превеликим удовольствием.

Все были отлично осведомлены о том, что сэр Роберт Беверли оставил жене немалые средства — с непременной, разумеется, оговоркой, что она утратит право на них, если выйдет снова замуж.

Это было настолько обычно для немолодых мужей молоденьких и хорошеньких вдовушек, что и говорить не о чем.

Но пока что Олив была, как говорится, хорошо подкована, и то, что она отказала в помощи невестке и племяннице, конечно же, станет оружием в руках завидующих ей женщин и мужчин, чьи ухаживания она отвергла.

Недобрая усмешка и жесткое выражение глаз сохранялись у лорда Алистера, когда он вышел из фаэтона.

Бен уже позвонил в дверь и поставил возле нее корзину, а сам тотчас принял поводья у хозяина, чтобы прогуливать лошадей вокруг площади, пока хозяин не соберется уезжать домой.

Вышла неряшливая служанка, которая выглядела так, словно только что чистила печные трубы.

— Я хотел бы поговорить с мисс Эрайной Беверли, — сказал лорд Алистер.

— Вы найдете ее на третьем этаже, мистер, — ответила служанка, указав пальцем на узкую и пыльную лестницу.

— Я подозреваю, что там находится ее спальня, — заметил лорд Алистер. — Наверное, в доме найдется другое, более подходящее место, где я мог бы потолковать с молодой леди.

Служанка уставилась на него в изумлении, но блистательная наружность незнакомца, вероятно, произвела на нее впечатление, потому что, помедлив, она предложила:

— Есть гостиная хозяйки, но ее сейчас нет дома.

— Я уверен, что она не стала бы возражать, — решительно произнес лорд Алистер. — Проводите меня туда.

Словно бы его повелительный тон лишил ее возможности к сопротивлению, девица открыла дверь по другую сторону холла.

За дверью оказалась небольшая, но вполне удобная гостиная, украшенная большим количеством дешевых картин и образчиками того фарфора, каким торгуют вразнос, но, по крайней мере, она была свободна.

— Пригласите мисс Эрайну и заодно отнесите наверх корзину, которую я привез с собой, — распорядился лорд Алистер, едва вошел в гостиную.

Он достал из нагрудного кармана полгинеи и вручил монету служанке.

Она смотрела на монету так, словно думала, что видит ее во сне.

Потом девица вся вспыхнула от восторга.

— Да, мистер, да, сэр! — заговорила она в совершенно ином тоне. — Я сию минуту позову молодую леди, прямо счас!

Она скрылась за дверью, и Алистер услышал, как она торопливо взбегает вверх по лестнице с тяжелой корзиной, очевидно, опасаясь, как бы он не переменил намерения ине потребовал деньги назад.

И лорд Алистер еще раз подумал, что если бы он не уезжал в Шотландию, то в будущем уже не мог бы позволить себе подобную щедрость.

Потом его мысли вернулись к Олив, и мысль о том, чем она занята сейчас, сильно повредила представлению о ее красоте, изяществе, веселости и, конечно, о ее светской изысканности.

— Маркиза Харроуби!

Он произнес эти слова вслух с издевкой в голосе.

И решил, что понапрасну теряет время на размышления об Олив, лучше бы подумал о своей беде — ведь его вынуждают жениться на шотландке из клана, который, как он помнил еще с детских лет, всегда враждовал с Макдононами.

Они воевали веками, совершая набеги друг на друга и захватывая у врагов женщин и скот.

Он вполне понимал стремление отца покончить сненавистью и злобой между людьми его клана и Макнаинами.

— Но не за мой счет! — воскликнул Алистер. В эту минуту дверь отворилась, и вошла Эрайна. Он заметил, что она сменила ситцевое платье, в котором он ее увидел впервые, на белое муслиновое, ткань егосделалась очень мягкой от многочисленных стирок.

Но в результате оно облегало фигуру девушки на тот манер, который Олив и прочие дамы большого света признавали модным.

В общем, оно было сильно поношенным, и лорд Алистер, большой знаток дамских нарядов, пришел к заключению, что, вернувшись к матери, девушка сняла выходное платье, чтобы сохранить его получше для необходимых случаев.

Она, видимо, не предполагала, что он сам доставит обещанное продовольствие.

Эрайна сделала небольшой, но очень грациозный книксен и заговорила:

— Как вы добры, что привезли мне и маме… эту огромную корзину. Я просто не знаю, как… вас благодарить.

— Я всегда выполняю свои обещания, — ответил лорд Алистер. — Мне приятно, что это вас обрадовало.

— Обрадовало? — повторила Эрайна. — Это же… это как дар Божий… и я уверена, что… мама почувствует себя лучше.

— И вы тоже, — заметил лорд Алистер. — Я считаю, что вы очень нуждаетесь в хорошем питании.

Она улыбнулась, и лицо ее сразу показалось лорду Алистеру прелестным.

— Я успела только мельком заглянуть в корзину, прежде чем спустилась сюда поблагодарить вас, — сказала она, — но мне сразу невероятно захотелось есть.

Глядя на нее, лорд Алистер подумал, что, не будь она так худа, а скулы и подбородок не выступали бы так резко, она была бы просто красивой.

Потом он поправил себя: она красива и так.

В самом деле, приглядевшись повнимательнее, чем тогда, когда он увидел ее впервые лежащей на полу в обмороке, он нашел, что внешность ее совершенно необычна.

Он, пожалуй, не смог бы определить, чем именно, однако она сильно отличалась от знакомых ему красивых женщин. И, тем не менее, могла бы, даже в своем дешевом и поношенном платье, с волосами, не уложенными в прическу, занять место среди них.

Он нередко думал, что женщины, которых он знал, являли в его воображении некую картинную галерею. Он мог мысленно пройтись по этой галерее, вглядываясь в лица и отмечая особенно прекрасные черты, запомнившиеся ему.

У одной из его возлюбленных были глаза как загадочные озера, и грустно было вспоминать, что, познакомившись с ней поближе, он не нашел в ней ровно ничего загадочного.

У одной были губы, словно изваянные греческим скульптором, а у другой нос еще более красивый, как он считал, чем у Клеопатры!

У одной красавицы, с которой его связывал довольно долгий роман, были рыжие волосы, цветом своим напоминавшие пламя желания, вспыхивавшее в нем, когда он прикасался к ней.

Но красота Эрайны напоминала бы о юной весне, если бы девушка не была так худа, а кожа ее — так бледна и тускла.

И волосы ее, бледно-золотистые, как солнечный свет ранним утром, выглядели вялыми из-за плохого питания.

Он вдруг спохватился, что в то время как он ее разглядывает, она смотрит на него испуганными глазами.

— Я что-нибудь сказала не так? — запинаясь, спросила она.

— Что вы, вовсе нет, — ответил он. — Просто я думал о ваших бедах и о том, как вы умоляли леди Беверли о помощи. Я слышал ваш разговор, потому что находился в соседней комнате.

Эрайна покраснела и отвела глаза.

— Было глупо с моей стороны… обращаться к ней, но я не знала, что делать.

— Я подумал, что очень скверно с ее стороны не помочь вам, — резким тоном произнес лорд Алистер.

— Я думала, она поможет, — просто сказала Эрайна. — Но… семья Беверли не простила папу и маму… за то, что они убежали вместе.

— Что же такое совершил ваш отец? Почему они были так немилосердны? — спросил лорд Алистер и, прежде чем она ответила, спохватившись, предложил: — Давайте присядем, пока будем разговаривать. После того, что с вами сегодня произошло, вы, наверно, чувствуете себя усталой.

— Вы очень добры, что заботитесь обо мне, — сказала Эрайна, — но я не так уж устала… только очень беспокоюсь о маме.

Она опустилась на один из стульев у каминного коврика, а лорд Алистер уселся напротив.

— Расскажите мне сначала о вашем отце, — попросил он.

Эрайна взглянула на свои крепко сжатые руки и заговорила:

— Это случилось очень давно, но я считаю, что никто… никогда… не простит его.

— Но что же он все-таки сделал?

— Он был помолвлен с дочерью герцога Камберленда.

Лорд Алистер удивился.

Он знал, что семья Беверли была весьма уважаема на севере, но подозревал, что Олив преувеличивает ее влияние; он не предполагал, что они принадлежат к самым высшим кругам, как и он сам.

— Я думаю, — продолжала Эрайна своим мягким голосом, — что леди Мери была сильнее увлечена папой, чем он ею. Обручиться его вынудили родители и брат, который был особенным приверженцем герцога.

Лорд Алистер подумал, что ее объяснение похоже на правду.

— Продолжайте, пожалуйста! — попросил он. Ободренная им, она продолжала:

— Потом, за две недели до свадьбы, когда уже были преподнесены свадебные подарки и достигнута договоренность с архиепископом Йоркским, чтобы он их венчал, папа встретил маму.

Лорд Алистер считал, что такое случается нередко, но очень немногие мужчины набрались бы смелости что-то предпринять.

— Мама рассказывала, что они оба… влюбились беззаветно и окончательно, — говорила между тем Эрайна, — и оба знали, что не смогут жить друг без друга.

— И тогда они убежали!

— Да… убежали… и поженились в Гретна-Грин 9, это недалеко от поместья Беверли на севере Йоркшира.

— Могу себе представить, как возмутились невеста и семья вашего отца!

— Они пришли в такую ярость, что мой дедушка больше никогда не общался с папой, а я… даже не видела ни разу своего дядю, пока… он не приехал на похороны папы.

— Я слышал, как вы говорили об этом вашей тетушке, — заметил лорд Алистер, — а также о том, что ваш отец получал денежную помощь от своей семьи.

— Я всегда считала, что… это его мать уладила вопрос, — сказала Эрайна, — и хотя денег было немного, мы как-то обходились… пока папа не умер.

— И тогда выплаты прекратились?

— Да.

— Без объяснения причин?

— Когда я написала поверенным и спросила, почему… задержана выплата, мне ответили, что, поскольку папа скончался, семья Беверли не имеет дальнейших обязательств по отношению к моей маме… и ко мне.

Голос ее при этих словах сделался почти неслышен. Потом она еще крепче стиснула руки и сказала:

— Мы продали все, что имело… хоть какую-то ценность… Если маму не прооперируют в самое ближайшее время, опухоль у нее в груди… сделается больше, и мама… умрет. Я много молилась, но… кажется, нет никакой возможности… раздобыть деньги теперь, когда леди Беверли отказалась помочь нам.

Отчаяние и страх в ее голосе словно напитали собой самый воздух в маленькой комнате, но после долгой паузы лорд Алистер произнес, как бы отвечая своим размышлениям:

— Я дам вам двести фунтов.

Эрайна, вероятно, была бы не более удивлена, если бы он выстрелил в нее из пистолета.

Секунду она молча смотрела на него, не веря собственным ушам. Потом, не задумываясь, поспешила сказать:

— Н-нет… ни в коем случае… Как можно взять у почти незнакомого человека… такую крупную сумму?

— Да будет мне позволено назвать это актом христианского милосердия! — отвечал на это лорд Алистер с легкой насмешкой, которую не в силах был подавить.

— Но вы должны представлять себе, что пройдет… очень много времени, прежде чем… я верну вам долг. Я, разумеется, стану искать работу себе по силам, но… это нелегко.

— Я готов подождать.

— И вы, в самом деле, дадите нам эти деньги, чтобы… спасти маму? Как мне благодарить вас? Какими словами выразить, насколько это чудесно с вашей стороны… откликнуться на мою мольбу?

Голос у нее был волнующий, в зеленых глазах стояли слезы, и лорд Алистер в изумлении смотрел в эти дивно похорошевшие глаза.

Внезапно в голову ему пришла мысль, настолько поразительная и вместе с тем чудовищная, что у него захватило дух.

Но едва он справился с волнением, ему почудилось, что и на его внутреннюю мольбу тоже нашелся ответ.

Он наклонился вперед.

— Послушайте, — обратился он к Эрайне, — у меня есть одна идея. Если вы нуждаетесь в моей помощи, то я со своей стороны нуждаюсь в вашей.

— Я, конечно, помогла бы вам… если это в моих силах. После того как вы были так необычайно добры, невероятно добры… к нам, я приложила бы все силы…

— Очень хорошо, — прервал он поток ее благодарности, — но сначала ответьте на один вопрос. Если ваша мать попадет в лечебницу, где будете жить вы?

— Я думала, что если врач примет ее, а он это обещал, то я постараюсь найти недорогую комнату где-то поблизости. — Эрайна помолчала, потом продолжила: — Но врач говорил, что если я найду немного побольше денег, он предоставит мне комнату в самой лечебнице. Думаю, хоть он этого мне не предлагал, что была бы в состоянии помогать там… делать домашнюю работу, чтобы не слишком быть у него в долгу.

Лорд Алистер выслушал ее внимательно и сказал:

— У меня есть предложение получше, и я хотел бы, чтобы вы его очень хорошо обдумали.

— Какое же?

— Я хочу предложить вам сыграть одну роль, как играют на сцене, но при этом вам не придется выступать в театре.

Эрайна была явно удивлена, но молчала, и он продолжал:

— Вашу матушку вы предоставите заботам врача и в то же время избавите ее от забот о вас самой, пока она больна.

— Что вы хотите, чтобы я… делала?

— Я хочу, чтобы вы поехали со мной в Шотландию, — отвечал лорд Алистер, — на относительно короткий срок, и если вы сыграете роль, которую я вам предназначаю, я заплачу за операцию вашей матери.

Эрайна издала негромкое радостное восклицание, но не прервала речь лорда Алистера, и он продолжил:

— Следует добавить, что когда операция будет сделана, ваша мама станет поправляться в хороших условиях, а когда вы вернетесь к ней, то обе сможете вести вполне сносное существование.

— Это звучит… слишком хорошо! — прошептала Эрайна. — Но… смогу ли я выполнить то, чего вы хотите?

— Задача нелегкая, — ответил лорд Алистер, но я почему-то чувствую, что вы в состоянии с успехом убедить людей, с которыми встретитесь, что вы именно та особа, за какую себя выдаете.

— Я должна… кого-то изображать?

— Вы будете играть роль моей жены.

Лорд Алистер выговорил эти слова медленно и четко. Эрайна выпрямилась и снова уставилась на него, как бы не веря своим ушам.

— В-вашей жены? — дрожащим голоском произнесла она.

— Вы сейчас в трудном положении, но и я тоже, — сказал лорд Алистер. — В обществе пока об этом не знают, но оба моих старших брата умерли. В результате я стал маркизом Килдононом.

Он помолчал, наблюдая за тем, какое это на нее произведет впечатление, но кроме выражения обычного удивления, ничего особенного не заметил.

— Мой отец, герцог Страздонон, приказал мне вернуться в Шотландию, и там он собирается возложить на меня ответственность, принятую перед смертью моим братом, и женить меня на дочери главы соседнего клана, с которым у нас долгие годы была вражда. Вам это, скорее всего, непонятно, однако в Шотландии слово главы клана равносильно обету, произнесенному в церкви.

— Я это понимаю, — сказала Эрайна.

— В таком случае вам ясно, что мне почти невозможно отказаться взять в жены девушку, которую я ни разу в жизни не видел. Наилучший способ избежать этой пародии на брак — приехать в Шотландию с женой.

— Да… мне понятно, что для вас это… единственный выход.

Лорд Алистер убедился, что Эрайна соображает быстрее, чем он предполагал, и продолжал:

— Мне предложено отправиться туда завтра утром, а когда я попаду в отцовский замок, выхода уже не будет.

— Я не могла бы уехать завтра утром!

— Конечно, нет, я это прекрасно понимаю.

— Кроме того, я не уверена, что вы сделали… правильный выбор. Я могу допустить какую-то оплошность в поведении… и выгляжу не так, как следовало бы.

Лорд Алистер улыбнулся.

— Как и все женщины, вы думаете о своей одежде, — сказал он. — Обещаю вам, что вы будете одеты, как и подобает моей жене.

— Н-но мне… нечем заплатить за это.

— Это моя забота, а если вы стесняетесь принимать от меня одежду, то напомню вам, что любой антрепренер обязан обеспечить нарядами «ведущую актрису».

Произнес он эти слова весело, но Эрайна не улыбнулась.

— Я хочу помочь вам, — сказала она, — но уверена, что с вашей стороны неправильно поступать таким образом.

— Все, что может избавить меня от женитьбы на совершенно незнакомой шотландке, вполне правильно, — твердо заявил лорд Алистер.

— Ну а что будет потом? — спросила Эрайна. — Ведь я должна… вернуться к маме.

Еще один разумный вопрос, подумалось лорду Алистеру.

— Все это мы должны тщательно продумать, — сказал он. — Я предполагал, что после того, как угроза женитьбы на шотландке минует, вам придется исчезнуть.

— Да… верно, — согласилась Эрайна. — Никто особенно не станет интересоваться, что со мной произошло.

— Вы поедете на юг повидаться с матерью, — медленно, словно составляя план по ходу дела, заговорил лорд Алистер. — Якобы заболеете и пошлете за мной. После того как я прибуду к вам на юг, можно сообщить отцу и вообще любому заинтересованному лицу, что вы умерли.

— И вам… поверят?

— Нужно их убедить, — твердым голосом произнес лорд Алистер. — Если вы согласитесь сделать это для меня, я дам вам не только двести фунтов, о которых вы просили, но гораздо больше — скажем, пятьсот. Они будут помещены на счет вашей матери, а после того, как наше соглашение осуществится, вам будут платить достаточную сумму, чтобы вы могли вести примерно тот образ жизни, какой вели, пока был жив ваш отец.

На основании того, что ему раньше сообщила Эрайна, он был уверен в относительной незначительности суммы, безусловно, ничтожной по сравнению с тем содержанием, какое назначит ему отец как маркизу Килдонону и своему преемнику.

Он не имел точного представления о размере состояния отца, но всегда считал, что он человек очень богатый; в то время, как большинство вождей кланов обнищало после жестокого подавления восстания Младшего Претендента 10, доходы герцога росли за счет источников, не связанных с положением в Шотландии.

— Вам и вашей матери будет оказываться помощь до тех пор, пока вы не выйдете замуж за богатого человека, — закончил он.

— Я думаю, что такое вряд ли случится, — ответила Эрайна, — мы всегда жили очень уединенно, а наши друзья, добрые и преданные, были, однако, так же бедны, как и мы сами. — Она сделала паузу, потом на губах у нее появилась улыбка, и она добавила: — Но мы были счастливы, и только это имело значение.

— Разумеется, — согласился лорд Алистер. — Но мы должны вернуться к нашим планам и сделать все очень быстро. Как скоро можно поместить вашу матушку в лечебницу?

— Немедленно… как только появятся деньги. Потому я и обратилась к леди Беверли… ведь опухоль с каждым днем растет, и состояние мамы ухудшается.

Она говорила спокойно, но лорду Алистеру явственно слышался страх в ее голосе.

— В таком случае я предлагаю, чтобы вы отвезли мать в лечебницу завтра с самого утра, но не говорите ей о том, что вы сами собираетесь делать. Не стоит ее волновать. Скажите, что леди Беверли не только дала вам денег на операцию, но и устроила вас у своих друзей, которые живут в Лондоне.

— Я уверена, что мама примет это как должное, — сказала Эрайна. — Она так больна и слаба теперь, что сознание ее не вполне ясно.

— Это упрощает дело, — согласился лорд Алистер. — Давайте поступим так: как только вы отвезете маму в лечебницу, возвращайтесь сюда, я заеду за вами, и мы отправимся покупать вам приданое, необходимое для путешествия в Шотландию.

Он увидел, как Эрайна молча опустила глаза, и понял, как ее смущает то, что он станет покупать ей одежду.

Это казалось мелочью по сравнению с тем, что он собирался платить за операцию ее матери, но эта мелочь показала ему, насколько Эрайна воспитана.

Она была леди не только по рождению, но ее и растили соответствующим образом и привили ей качества, какие он хотел бы найти в своей будущей жене.

— Я должен предупредить вас, — снова заговорил он, — что нам нужно опасаться одной вещи, о которой я только теперь вспомнил.

— Что же это?

— В Шотландии есть закон, именуемый «брак по заявлению перед свидетелями». Если двое людей, мужчина и женщина, утверждают вприсутствии других людей, что они женаты, это делает ихзаконными супругами.

Эрайна помедлила, прежде чем ответить:

— Тогда как нам быть, если вы представите меня как свою жену, а я с этим соглашусь? Это может очень осложнить вашу жизнь… в будущем.

— Осложнит лишь в том случае, если вы откажетесь заключить соглашение. Потому-то я и считаю, что нам надо составить документ, который мы оба подпишем. Там будет сказано, что вы играете свою роль в соответствии с моими указаниями и что ни один из нас, ни при каких обстоятельствах не станет претендовать на то, чтобы вступить в законный брак.

— Милорд, это выглядит так, словно вы подозреваете, что я… нарушу наше соглашение, — сказала Эрайна.

Он еще раз отметил про себя, насколько она сообразительна, — сразу поняла, что он пытается оградить себя от каких бы то ни было ее притязаний вдальнейшем.

— Я вовсе не думал о вашем отношении кэтому ио своем тоже, но кто-то может причинить неприятности уже после того, как вы меня покинете.

Он увидел облегчение на ее лице и подумал, что она очень чувствительна и с ней нужно обращаться бережно.

Она заговорила, слегка запинаясь по своему обыкновению:

— Я буду очень рада… подписать такое соглашение, как вы его называете, и уверяю вас, милорд, что… ни при каких обстоятельствах… не буду такой неблагодарной, чтобы… поступить вопреки вашей воле.

— Благодарю вас, — сказал лорд Алистер. — Я принесу его завтра утром с собой и позабочусь, чтобы оно было правильно оформлено.

Он встал, поднялась и Эрайна. И вдруг, неожиданно ясно осознав, на что она согласилась, Эрайна обратилась к нему:

— Вы вполне… вполне уверены, что я гожусь для этой роли? Поймите, что я ничего не знаю о высшем свете, в котором вы свой человек. Я наделаю ошибок… и вам будет стыдно за меня.

— Я послежу за тем, чтобы такого не случалось, — заверил ее лорд Алистер. — И если вы признательны мне, то и я вам признателен, Эрайна. Вы должны понять, насколько тяжело и унизительно для меня было бы жениться при таких обстоятельствах.

— Да, конечно… по-моему, папа понял бы, что вам стоит… бежать.

— Как убежал он, — улыбнулся лорд Алистер. — Я считаю это смелым поступком.

— Вы, в самом деле, так думаете? Вы не шокированы, как его семья?

— Конечно же, нет. Я думаю, он сделал все, что можно, и незаслуженно пострадал из-за того, что большинство людей сочло бы истинно романтическим и достойным поступком.

В глазах у Эрайны словно вспыхнул свет тысячи свечей.

— Как можете вы быть… таким понимающим и таким добрым? — спросила она. — Мне хотелось бы, чтобы папа услышал вас… а маме я расскажу, когда… ей станет лучше.

— Да, вы должны это сделать, — согласился лорд Алистер, — но не теперь. Было бы ошибкой даже назвать ей мое имя. Ваша мать может случайно проговориться о нас.

— Она бы этого не сделала, если бы я попросила, — ответила Эрайна, — но она очень больна, и не стоит ее беспокоить.

Девушка снова отвела взгляд со своей обычной застенчивостью и добавила:

— Мама не одобрила бы то, что я… собираюсь сделать, но… вы же знаете… другого пути нет… нет другого способа помочь ей…, и я была в таком отчаянии, пока не пришли вы.

— Вы не говорили вашей матери, что леди Беверли отказала вам в помощи?

— Я даже не сказала маме, что была у нее. Подумала, что если леди Беверли скажет «да», это будет приятным сюрпризом, а если откажет, это плохо подействовало бы на маму.

— Очень разумно с вашей стороны, — одобрил ее лорд Алистер, — и, кстати, облегчает нашу с вами задачу.

Он улыбнулся Эрайне улыбкой, которую многие женщины считали неотразимой, и сказал:

— Теперь идите к себе наверх, дайте вашей маме поесть и хорошенько поешьте сами. Я только что сообразил, что забыл о вине, которое обещал вам, но, пожалуй, сейчас было бы лишним привозить его сюда, и я позабочусь об этом во время нашего путешествия в Шотландию.

— Благодарю вас, — ответила Эрайна, — у нас теперь есть все, что нужно, и я надеюсь уговорить маму поесть. Это прибавит ей сил для поездки в лечебницу.

Лорд Алистер вынул две бумажки по пятьдесят фунтов из кармана и положил их на столик, уставленный цветочными горшками.

— Отдайте это врачу, — сказал он. — Здесь половина его гонорара. Остальное я передам вам завтра.

Он добавил несколько золотых соверенов со словами:

— Отвезите вашу маму в лечебницу в удобной карете и попросите, чтобы кучер подождал вас и доставил сюда. Я заеду за вами около полудня и расплачусь за вас с хозяйкой дома.

Слезы полились из глаз Эрайны. Она проговорила слабым голосом:

— Мне не верится, что… все вот так случилось на самом деле… и что это не сон.

— Обещаю вам, что оно не исчезнет, как заколдованное золото, — пошутил лорд Алистер. — А теперь делайте все, как я сказал, Эрайна, а когда я приеду за вами завтра, положитесь во всем на меня до того времени, как вы вернетесь на юг. Ваша мама обязательно поправится после операции.

Он положил руку ей на плечо.

— Теперь ваши молитвы услышаны, — сказал он, — но вам придется помолиться еще.

— Я… буду благодарить Бога… и молиться за вас, — еле слышно произнесла она.

Он с улыбкой попрощался и вышел из гостиной, оставив ее одну, чтобы она могла прийти в себя и взять деньги, прежде чем пойдет к себе наверх.

Его фаэтон успел за это время, по крайней мере, пять раз объехать вокруг площади.

Он забрался на сиденье и принял у грума поводья.

Потом он, не спеша, поехал назад в Мейфэр, размышляя о том, как насолил Олив.

Он тщательно подбирал слова, которыми воспользуется позднее в клубе и которые станут повторять без конца, как будто целый рой пчел уронил по капельке яду на каждый болтливый язык в высшем обществе.

Глава 4

Мистер Фолкнер дожидался возвращения лорда Алистера домой всего двадцать минут.

Последнюю часть пути лорд Алистер размышлял уже не об Олив, а о том, что же он скажет управляющему.

Когда он поднялся по лестнице и вошел в гостиную, на лице у него было мрачное выражение. Мистер Фолкнер, читавший газету, поспешно отложил ее и встал.

— Добрый вечер, милорд.

Лорд Алистер подошел к письменному столу и бросил на него несколько писем, которые он обнаружил в холле, когда вошел в дом. Потом он заговорил в несколько повышенном тоне:

— Как я понял, вы сообщили моему слуге, что завтра утром я уезжаю с вами в Шотландию.

— Прошу прощения, если сказал ему о том, что ваша милость предпочли бы не разглашать, — неспешно проговорил мистер Фолкнер, — но, уходя от вас нынче утром, я считал, что вы дали согласие вернуться в Шотландию, а в таком случае нам следовало бы уехать как можно скорее.

— Согласен с вами, — отвечал лорд Алистер, — но уехать прямо завтра для меня невозможно, и я не могу поверить, что задержка на двадцать четыре часа имеет мировое значение.

Он говорил насмешливо и заметил, что мистер Фолкнер удивлен.

— Присаживайтесь, Фолкнер, — продолжал он. — Я хочу сказать вам кое-что.

Мистер Фолкнер повиновался, но в глазах у него появилось испуганное выражение.

Лорду Алистеру вдруг подумалось, как странно, если иметь в виду излюбленную отцом тактику устрашения, что мистер Фолкнер, человек очень умный и образованный, так привязан к своему хозяину!

Раньше ему как-то не приходилось об этом задумываться, а теперь показалось даже трогательным, что мистер Фолкнер долгие годы предан семье Макдонон; голос лорда Алистера смягчился, и он высказал новость в совершенно иной манере, чем намеревался.

— Боюсь, — начал он, — что мое сообщение, Фолкнер, чересчур сильно подействует на вас. Вряд ли это приходило вам в голову, но дело в том, что я женатый человек.

Мистер Фолкнер широко раскрыл глаза и воскликнул:

— Женатый, милорд? Ваш батюшка не имеет об этом ни малейшего представления!

— А с какой стати он должен его иметь? — поинтересовался лорд Алистер. — Он не общался со мной с тех пор, как мне исполнилось двенадцать лет.

— Его милость интересовался не только вашим благополучием, но и регулярно получал сведения о том, как вы живете.

Лорд Алистер уставился на управляющего.

— Вы хотите сказать, — заговорил он после некоторой паузы, — что отец шпионил за мной?

Мистер Фолкнер почувствовал себя явно неловко.

— Это слишком сильно сказано, милорд, я предпочел бы выразиться так, что его милость проявлял родительское беспокойство о своем младшем сыне.

— С трудом могу в это поверить! — воскликнул лорд Алистер и расхохотался, — Старая история, а, Фолкнер? Большой паук ни за что не отпустит от себя паучат. Я-то верил, что полностью избавился от своего отца, от клана и вообще от шотландских проблем, а он тем временем плел вокруг меня свою паутину. И теперь из нее не выбраться.

Это настолько верно, подумалось ему, что даже странно, как это раньше не приходило в голову.

Разумеется, уже самый факт, что герцог оказывал ему денежную помощь после смерти матери, должен был натолкнуть на мысль, что отец надеется на возвращение сына, либо добровольное, либо, как это получилось теперь, вынужденное.

Мистер Фолкнер нарушил течение его мыслей вопросом:

— Ваша светлость и в самом деле женаты?

— Да, Фолкнер, именно это я вам и сказал! Шпионы отца не разнюхали про это, потому что брак тайный. Даже мой слуга, который по вашему указанию пакует мои вещи, не знает, что у меня есть жена.

— Но вы возьмете ее с собой в Шотландию, милорд?

— Естественно! И теперь вам ясно, что я никак не могу жениться на леди Морэг Макнаин!

Мистер Фолкнер несколько секунд молчал, и лорд Алистер добавил не без удовольствия:

— Это, несомненно, расстроит отцовские планы на мой счет, но я ничего не могу поделать, разве что стану двоеженцем.

Он говорил шутливо, но мистер Фолкнер даже не улыбнулся.

— Не стану уверять вас, милорд, что это не вызовет потрясения, — после новой значительной паузы заговорил он, — но уверен, что маркиза Килдонон будет достойно принята в качестве вашей супруги, и надеюсь, что она привыкнет к Шотландии и к замку.

— Поживем — увидим, — ответил на это лорд Алистер. — Но вам, конечно же, ясно, что, как и мой слуга, жена моя должна уложить свои вещи, собраться, так что мы не сможем уехать раньше, чем послезавтра.

По выражению лица мистера Фолкнера он понял, что тот рад назначению не более дальнего срока. Потом поверенный весьма опасливым тоном позволил себе задать вопрос:

— Не сочтете ли вы слишком дерзким, если я поинтересуюсь, почему ваш брак должно держать в тайне?

Глаза у лорда Алистера сверкнули.

Очевидно, управляющий отца подозревает, что он женился на какой-нибудь актрисе или просто женщине, не принятой в высшем свете, и теперь обдумывает, как отнесется к этому герцог.

Лорд Алистер ждал этого вопроса и подготовил ответ, припомнив мудрый совет одного из своих оксфордских друзей: «Если собираешься соврать, сделай ложь как можно более похожей на правду, тогда ей поверят».

— Моя жена, — заговорил лорд Алистер, — глубоко скорбит о своем умершем отце. Она родом из очень знатной и весьма известной в Йоркшире семьи, для которой известие о том, что она вышла замуж до истечения годичного траура, было бы невероятным ударом.

Мистер Фолкнер вздохнул с облегчением, прежде чем сказать:

— О, я понимаю, милорд. Значит, сообщение о вашем браке может появиться лишь после нескольких месяцев пребывания в Шотландии.

— Я и сам так думал, — ответил лорд Алистер. — Я полагаю, вы уже уведомили газеты о смерти моих братьев.

— Да, милорд! Завтра утром сообщения появятся в «Лондон газетт», «Таймс» и «Морнинг пост».

— При данных обстоятельствах, чем скорее мы уедем в Шотландию, тем лучше, — сказал лорд Алистер. — Могу заверить вас, что моя жена полностью разделяет мои интересы и согласится отплыть даже с такой невероятной поспешностью.

— Я признателен вам, милорд. И с нетерпением жду встречи с ее милостью.

Лорд Алистер встал, и мистер Фолкнер сказал ему:

— Я должен пойти и отменить наш завтрашний отъезд, а также позаботиться о том, чтобы мы попали на другой корабль, который, как я знаю, отплывает с приливом в четверг около полудня. Ваша светлость желает получить одну или две каюты?

— Две! — быстро ответил лорд Алистер. — Если море неспокойно, как это неизменно бывает, никто не нуждается в зрителях.

— Но если ее милость плохо переносит море, то, может, вашей светлости стоит предпочесть поездку по суше? Это, конечно, гораздо дольше, но я как-то всегда считал, что женщины страдают от морской болезни сильнее, чем мужчины.

— Я об этом никогда не задумывался, — ответил лорд Алистер, — но сухопутное путешествие утомительно и чрезвычайно скучно. Уверен, что жена отдаст предпочтение борьбе с волнами, а не скверным дорогам, почтовым клячам и опасности шотландских туманов.

Мистер Фолкнер позволил себе короткий, сухой смешок.

— Красноречие вашей светлости укрепляет меня во мнении, что чем короче поездка из Лондона в Килдонон, тем лучше для всех нас.

— Отлично, Фолкнер, так позаботьтесь обо всем! Лорд Алистер проводил поверенного до двери, и только когда тот ушел, спохватился, что не предложил старику выпить.

— Но у меня слишком много дел, — извинил он себя и направился к письменному столу.

У него ушло довольно много времени на то, чтобы сначала набросать черновик, а потом окончательный текст соглашения, которое Эрайна должна была подписать на следующее утро.

Эрайна не походила на женщину, способную на шантаж, но кто знает… После разочарования в Олив он боялся угодить в новую ловушку.

При одной только мысли об ошибке в чувствах Олив между бровей у лорда Алистера появилась складка, а губы сжались в тонкую линию.

Он возненавидел ее: она оказалась первой в его жизни женщиной, которая отказала ему в том, о чем он просил.

Он был убежден, что многие заверения в любви, полученные им в прошлом, были искренними, и мог бы назвать, по крайней мере, полдюжины женщин, которые, оказавшись на месте Олив, были бы счастливы получить от него обручальное кольцо.

Он уверял себя, что страдает скорее от уязвленной гордости, чем от разбитого сердца, но сознание этого отнюдь не улучшило его отношения к Олив, и когда два часа спустя он, великолепно одетый в вечерний костюм, отправился в наемной карете в клуб «Уайтс», то по дороге снова строил планы, как побольнее наказать эту женщину.

Он вошел в клуб и тотчас встретил троих самых близких приятелей.

— Мы уж думали, что не увидим тебя сегодня вечером, Алистер, — заметил один из них. — Пошли, выпьем. Джеймс говорит, что почти уверен в выигрыше на скачках в Аскоте на будущей неделе. Он захочет рассказать тебе об этом.

— Очень охотно послушаю, — отвечал лорд Алистер.

Они направились в бар, но по пути наткнулись на компанию друзей, угощающихся шампанским, и были приглашены принять в этом участие.

Они только-только расположились за столом, как вдруг лорд Алистер, сидевший лицом к двери, увидел, что в комнату входит некто, вызывающий у него малоприятные ощущения.

То был маркиз Харроуби — последний, кого лорд Алистер хотел бы видеть в данный момент.

Лорд Вустер также заметил маркиза и воскликнул:

— А вот и Харроуби! Могу я пригласить его присоединиться к нам?

Прежде чем лорд Алистер раскрыл рот, маркиз заметил Вустера и направился прямо к нему. Подойдя к друзьям, он заявил:

— Просто замечательно, что вы все здесь! Поможете мне отпраздновать.

— Поможем тебе отпраздновать что? — поинтересовался лорд Вустер.

— Мою помолвку! — отвечал тот. — Леди Беверли приняла мое предложение.

Наступила минута удивленного молчания, потом раздались радостные восклицания. Поздравления были у всех на устах, когда подняли бокалы в честь маркиза и Олив.

По ее особой просьбе лорд Алистер, естественно, этот свой роман держал в такой тайне от всех, что никому из его друзей и в голову не пришло, насколько его задела новость.

Поднимая бокал вместе со всеми и выпивая за предложенный тост, он подумал, что хорошо играет свою роль — дай Бог, чтобы Эрайна так же сыграла свою.

Однако в радостной суматохе, которая поднялась после объявления, сделанного маркизом, ему не удавалось заговорить об Олив в уничижительном тоне, а если бы он и заговорил, слова его приняли бы плохо.

«Это может подождать», — подумал он.

К тому же он решил, что было бы ни к чему сообщать друзьям о существовании Эрайны.

Они пообедали все вместе, и маркиз, крепко выпив, сильно распустил язык, а лорд Алистер по дороге домой думал, что Олив в самом этом браке получит достаточное наказание за свой поступок с ним.

Во-первых, ей станет скучно, потому что маркиз очень скучный человек.

А во-вторых, думал лорд Алистер, если он хоть в малой степени разбирается в человеческих характерах, то даже ее красота не возбудит огня и страсти, которые он сам считал неотразимыми и которые для самой Олив составляли смысл жизни.

«Ей будет скучно, скучно, скучно!» — твердил он себе самоупоение и был совершенно уверен, что рано или поздно она приложит все старания, использует все уловки из своего арсенала, чтобы снова соблазнить его.

— Увидимся завтра? — спросил его лорд Вустер, когда он пожелал ему доброй ночи на прощание.

Он уже получил приглашения посетить танцзал, отправиться в «Веселый дом» или пригласить хорошенькую балерину из театра «Ковент-Гарден» на ужин.

— Завтра я буду занят, — ответил он лорду Вустеру. — А потом мы не увидимся несколько месяцев.

— Несколько месяцев! — воскликнул лорд Вустер. — Почему?

— Я должен ехать в Шотландию, — небрежно бросил лорд Алистер. — О причинах узнаешь из завтрашних газет.

— Что случилось? — допытывался лорд Вустер. — Расскажи мне!

— Ты и сам узнаешь достаточно скоро.

— Не могу понять, с чего это ты сделался таким загадочным.

— Чтобы дать тебе повод для размышлений.

Решительно отказавшись сказать больше, лорд Алистер сбежал по ступенькам и уселся в карету, о которой позаботился для него один из швейцаров клуба.

Дома ему первым долгом припомнилось, что много предстоит сделать до того, как он начнет новую жизнь, которая представлялась ему невероятно скверной.

— Черт побери! — выругался он вслух. — Ну почему мне не придется продолжать жить по-прежнему? Я был счастлив, а теперь представляю… Встреча с отцом, скука в Шотландии, да еще и фальшивый брак в придачу.

Впрочем, последнее из трех зол, как ни странно, может оказаться спасительным. По крайней мере, даст повод для постоянных размышлений.

Забавно будет обмануть отца и расстроить его планы женить сына на какой-то Макнаин. Надо бдительно следить за тем, чтобы ни он сам, ни Эрайна не попались на чем-нибудь.

В связи со всем этим припомнились ему школьные проделки, а также выходки по крупнее, которые устраивали в Оксфорде он и его друзья, за что их преследовали надзиратели и делали им строгие замечания преподаватели.

Вот и теперь он собирался пошалить, хотя это была куда более серьезная шалость, чем все прошлые.

Лорд Алистер вошел в дом с легкой улыбкой. Поднимаясь по лестнице, он подумал, что Чампкинс не ждал его так рано и будет удивлен.

Однако едва он очутился на верхней площадке, слуга вышел ему навстречу из спальни и, понизив голос, сообщил:

— Какая-то леди хочет видеть вас, м'лорд. Ждет в гостиной.

— Леди! — удивился лорд Алистер.

В голове промелькнуло, что, возможно, это Эрайна пришла, чтобы сообщить о своем отказе принять участие в «шалости». Быть может, ее мать внезапно скончалась, и теперь у дочери уже нет такой отчаянной нужды в деньгах.

Тут Чампкинс, поскольку хозяин, строя догадки, молчал, добавил:

— Эта леди никогда раньше здесь не бывала, м'лорд. На ней густая вуаль. Приехала в карете на паре лошадей и пахнет французскими духами.

Стало ясно, что посетительница произвела сильное впечатление на Чампкинса и что это, безусловно, не Эрайна.

Лорд Алистер промолчал на эти слова слуги.

Он просто сбросил с плеч подбитую шелком накидку и вручил ее вместе с цилиндром слуге, прежде чем подойти к гостиной и отворить дверь.

Там было полутемно, горело лишь немного свечей, но лорду Алистеру понадобилось бросить всего один взгляд на женщину, которая поднялась при его появлении с дивана.

Сначала он с трудом поверил собственным глазам. Потом, прикрыв за собой дверь, воскликнул:

— Олив! Какого дьявола тебе здесь надо?

Она двинулась к нему. Платье с огромным декольте было настолько прозрачно, что Олив могла бы с тем же успехом остаться голой.

— Как ты мог бросить меня с такой жестокостью? — задала она вопрос.

Она подошла к лорду Алистеру совсем близко, но он не протянул к ней руки.

— Я только что видел в клубе вашего будущего мужа, — холодно произнес он. — Тепло поздравил его с обручением и пришел к выводу, Олив, что вы удачно выбрали себе супруга.

Он говорил убийственным тоном, но Олив в ответ только коротко засмеялась.

— Ты ревнуешь, милый, — произнесла она, — и я обожаю тебя за это. О Алистер, любовь моя, как ты мог подумать, что я от тебя отрекусь?

На одно мгновение лорд Алистер подумал, что она изменила намерение и решила-таки выйти замуж за него. Но когда она подняла руки, когда он увидел в ее глазах выражение страсти, то понял.

— Нет! — резко проговорил он и отступил от нее.

Он подошел к письменному столу и вдруг спохватился — не оставил ли там написанный перед уходом в клуб контракт между собой и Эрайной. Олив не постеснялась бы его прочесть.

Но тут он с облегчением вспомнил, что запер документ в ящик стола, чтобы не искушать любопытство Чампкинса. Ключ от ящика находился у него в кармане.

Он стоял, опустив глаза на книгу для записей. Олив приблизилась и взяла его под руку.

— Постарайся понять, дорогой, — умоляющим тоном заговорила она. — Брак это одно, а любовь совсем другое. Так считают все мужчины, почему же нам, женщинам, не придерживаться того же мнения?

Она подождала ответа и, не дождавшись, продолжала:

— Я люблю тебя так, как никого и никогда не любила. Мои губы жаждут твоих губ, я вся пылаю от страсти. Какое имеет значение, чье имя я ношу?

— Имеет очень большое значение, что ты отказала мне, — сухо ответил лорд Алистер.

Но пока он произносил эти слова, в мозгу у него пронеслось, что она, пожалуй, права. Какое ему дело, замужем она или нет? То, что она ему предлагает, не похоже хотя бы в малой степени на то, что он получит когда-либо от собственной жены.

Его отношение к Олив изменилось в одну секунду; он был достаточно умен, чтобы сообразить, что гнев его вызван ущемленной гордостью, а не сердечной тоской.

Он повернулся к женщине с улыбкой, складка между бровей исчезла.

— А что сказал бы благородный маркиз, если бы узнал, где ты находишься в данную минуту? — поинтересовался он.

— Этого он никогда не узнает, — отвечала Олив. — Ни сегодня ночью, ни в будущем.

Почувствовав, что отношение его переменилось, она прильнула к нему и обхватила его шею руками.

— К чему думать о завтрашнем, послезавтрашнем или послепослезавтрашнем дне? — спросила она. — Я сегодня здесь. Никто не побеспокоит нас, и я хочу тебя, Алистер! Хочу, как не хотела ни одного мужчину прежде.

Страсть в ее словах, казалось, пронизывала самый воздух, и лорд Алистер медленно, как бы насмехаясь над собой за то, что поддается соблазну, заключил Олив в объятия.

Наклонив голову, нашел губами ее губы и поцеловал ее грубо, почти жестоко, словно наказывал за тот гнев, который она заставила его испытать.

Она прижималась к нему все теснее и теснее, и он чувствовал, как разгорается пламя, которое она зажигала в нем прежде, как отступает все, кроме жаркого желания, а экзотический аромат ее духов туманит разум.

— Я хочу тебя! О Алистер! Я люблю тебя, люблю!

Бодрствующая где-то в самой глубине сознания трезвая частица его рассудка твердила ему, что Олив лжет, но он уже независимо от своей воли поднял женщину на руки и понес через комнату к дивану.

Лорд Алистер, сам управляя своим фаэтоном, приехал к дому номер двадцать семь на Блумсбери-сквер ровно в полдень на следующий день.

Покидая квартиру, он убедился, что гора багажа в холле сильно подросла с того момента, как он видел ее в последний раз, и теперь состояла не менее, чем из шести больших чемоданов и такого же количества маленьких, и это, как подумалось лорду Алистеру, должно было удивить мистера Фолкнера.

Он уже собирался сказать Чампкинсу, что нет нужды в таком количестве, но вовремя вспомнил, что переносит свою резиденцию из Лондона в Шотландию и что пройдет немало времени, прежде чем, он посетит портных, лучше знающих свое дело, чем все другие в мире.

Мало того, хоть он и не уведомил Чампкинса, что они более не вернутся именно в эту квартиру, но был уверен, что тот и без уведомления в курсе дела.

Чампкинс поступил к нему сразу после того, как лорд Алистер окончил Оксфорд; порой он вел себя покровительственно, как не в меру заботливая нянюшка, однако неизменно оставался преданным и достойным доверия.

Алистер решил, что когда вернется, то велит Чампкинсу, поскольку он уже упаковал всю одежду, остальное, за исключением каких-то личных мелочей, отправить на склад.

Собственно, этим следовало бы заняться вчера с вечера, но Олив весьма успешно отвлекла его мысли от всего на свете, кроме себя самой.

Она собиралась сесть в свою карету уже в четвертом часу утра, но приказала кучеру вернуться на целый час раньше, и тот был совсем сонный, а лакей с трудом подавил зевок, открывая перед ней дверцу.

— Ты хочешь, чтобы я проводил тебя домой? — поинтересовался лорд Алистер.

— Ни в коем случае, — ответила Олив. — Я сказала своей камеристке, а она, разумеется, передала это всей остальной прислуге, что отправляюсь на вечер по случаю дня рождения одной моей пожилой родственницы.

— Пожилые родственницы не ложатся спать в такое время! — рассмеялся лорд Алистер.

— А какое дело горничной до того, чем я занимаюсь? Она должна без памяти радоваться тому, что я стану маркизой, а она в результате займет среди прислуги более высокое положение, чем до сих пор.

— Еще одно очко в пользу маркиза, — заметил лорд Алистер.

Он уже не сердился на Олив за подобные речи и принял ее идею, что брак одно, а любовь совсем другое.

Когда уже после часу ночи лорд Алистер обнаружил, что Чампкинс удалился к себе в спальню, они с Олив покинули гостиную.

Лежа в своей удобной постели и держа Олив в объятиях, он решил, что если рассудить трезво, ему следует радоваться отказу Олив поехать с ним в Шотландию.

Он живо представлял, как она стала бы жаловаться на неспокойное море и на отсутствие удобств на корабле.

На первых порах замок, как был уверен лорд Алистер, произвел бы на нее впечатление, но вскоре она заскучала бы еще сильнее, чем он сам, и не замедлила бы выразить свои чувства по этому поводу и продемонстрировать их отцу.

Он был настолько озабочен своими трудностями и настолько уверен, что Олив из любви к нему поможет их преодолеть! Только теперь он начал замечать те ее черты, на которые не обращал внимания в ослеплении страстью.

Она была самой пылкой и возбуждающей женщиной из всех, каких он знал, но теперь, когда его разум не был отуманен желанием, он ясно видел, насколько она одержима неукротимым стремлением к высокому общественному положению и, как показало ее поведение по отношению к Эрайне, прискорбно лишена доброты.

Когда она уехала, а лорд Алистер вернулся к себе в постель, все еще напоенную запахом ее волос и ее тела, он сказал себе, что счастливо отделался.

Никто лучше его не знал, сколь быстро угасает огонь страсти, так что даже горячих угольков не остается, чтобы возродить пламя.

— Раньше или позже то же произойдет и с Олив, — решил он.

Выходит, судьба подбросила ему туза, когда Харроуби решился сделать Олив своей женой.

— Из этого ничего бы не вышло, — вынес он наутро резюме на более простом языке.

Направляясь в Блумсбери, он подумал, что новый способ избежать отцовского деспотизма гораздо умнее.

«Когда ее мать поправится достаточно, чтобы Эрайна могла вернуться к ней, — размышлял лорд Алистер, — мы придумаем еще одну правдоподобную историю, чтобы получить свободу».

И что самое существенное, отец не может жить вечно, и когда-нибудь Алистер станет герцогом и будет ездить на юг, сколько пожелает.

Он был совершенно уверен, что немало выпадет месяцев в году, когда Шотландия обойдется без него.

Солнце сияло ярче обычного, вчерашний пасмурный день миновал. И почти знаком доброго предзнаменования показались крики мальчишек-газетчиков на углу улицы:

— Читайте о смерти двух аристократов, утонувших в море! Читайте о герцоге, который оплакивает двух своих сыновей!

Он полагал, что новость напечатана в газетах под крупными заголовками, а значит, все его друзья узнают, что теперь он новый маркиз Килдонон.

«Именно так мне придется называть себя в дальнейшем», — подумал он и нашел это новшество куда более приятным, нежели накануне.

Он остановил лошадей возле дома двадцать семь и увидел, что входная дверь открыта и Эрайна стоит в прихожей. У ног ее маленький и весьма потертый чемодан.

Одета она была в то же самое простое ситцевое платье и непритязательную шляпку, в которых приходила в дом к Олив, где он с ней познакомился.

Лорд Алистер вышел из экипажа, чтобы подать ей руку и сразу заметил, что Эрайна недавно плакала. Понимая, что слезы были вызваны расставанием с матерью, он не стал говорить об этом, а произнес:

— Отдаю вам должное как самой пунктуальной женщине из всех, кого я знал. Рад, что вы не заставили меня ждать, потому что дел у нас полно.

Она улыбнулась ему несколько вымученной улыбкой; расплатившись за квартиру, лорд Алистер помог Эрайне сесть в экипаж, пока Бен пристраивал ее маленький чемоданчик сзади под сиденьем, на котором он теперь ехал.

Они отправились, и маркиз, как он твердо решил именовать себя, спросил:

— С вашей матушкой все в порядке?

— Да, благодарю вас, — ответила Эрайна, — и врач был очень рад, что она так скоро к нему попала. Он опасался, что иначе будет слишком поздно.

На последнем слове голос ее слегка дрогнул, и маркиз понял, что она изо всех сил старается держаться спокойно и твердо.

— Не забудьте дать мне адрес врача, чтобы мой секретарь переслал ему остальные деньги.

— Я уже написала его для вас.

— Я вижу, что вы так же обязательны, как и я, — заметил маркиз. — Меня ужасно раздражает, когда люди безответственны, забывчивы и неряшливы.

— Надеюсь, что не проявлю ни одного из этих качеств, пока… я с вами.

Маркиз повернулся к ней и улыбнулся, отметив про себя, что хоть ее платье сшито из самого дешевого материала и немодно, выглядит Эрайна очень аккуратно и опрятно.

И по-прежнему облик ее напоминал о юной весне — как и тогда, когда он увидел эту девушку впервые.

Она и теперь казалась невероятно худой, и когда смотрела вперед, туда, где лошади покачивали головами вверх-вниз, как-то особенно выделялись ее остренький подбородок и запавшие щеки.

«Она будет выглядеть совершенно по-другому, когда начнет нормально питаться, — решил про себя маркиз. — И вероятно, из-за беспокойства о матери поправляться она станет медленнее, чем, если бы у нее не было такой заботы».

Они выехали на более оживленные улицы, и Эрайна спросила:

— Куда мы едем?

— Покупать вам приданое, — ответил маркиз.

— Вы понимаете, что у меня… нет ни малейшего представления о том, как надо выбирать одежду… подходящую для меня? — задала Эрайна новый вопрос и после небольшой паузы добавила: — Ведь мы с мамой всегда жили в деревне, и я не более, чем неотесанная провинциалка.

— Меньше всего вы будете ее напоминать, когда мы доведем дело до конца, — пообещал маркиз. — Предоставьте это мне.

— Мне все еще очень неловко не только оттого, что вы… будете выбирать мне платья, но и оттого, что вам придется за них платить.

— Сейчас вы рассуждаете как жеманная молодая леди, а вовсе не как актриса, которая требует высокого жалованья и особого бенефиса в ее величества театрах «Хеймаркет» или «Друри-Лейн».

Эрайна рассмеялась, и смех ее звучал очень приятно.

— Вряд ли вам следует ожидать, что я посмею мечтать об одном из этих великих театров.

— Театр, в котором вам предстоит играть, куда более впечатляющий, и мне придется потратить много времени, чтобы рассказать вам о нем, пока мы будем плыть по морю.

Она глубоко вздохнула.

— Именно таким путем мы отправимся в Шотландию?

— Это вас пугает?

— Надеюсь, что нет. Только очень неприятно страдать от морской болезни, особенно в вашем присутствии.

— Почему особенно в моем? — поинтересовался маркиз.

— Потому что вы такой великолепный, и я уверена, что вы никогда не страдаете от холода, морской болезни или болей в животе, как все обыкновенные люди.

Маркиз расхохотался.

— Благодарю вас! Это самый остроумный комплимент из всех, какие мне довелось слышать.

— Я только высказала, что думаю, — сказала Эрайна. — И не хотела, чтобы это прозвучало… грубо.

— Но это вовсе не грубо, а просто восхитительно, — заверил он.

Он остановил лошадей рядом с магазином неподалеку от Бонд-стрит. Магазин был небольшой и внешне ничем не примечательный. И уж во всяком случае, ничуть не страшный.

Однако маркиз заметил, как Эрайна съежилась на сиденье, а в глазах у нее появилось обеспокоенное выражение.

— Не бойтесь, — сказал маркиз. — Я хорошо знаю эту портниху. Она умеет творить чудеса и снабдит вас всем, в чем вы нуждаетесь, в рекордно короткое время.

Эрайна не ответила, но маркиз почувствовал, что пальцы у нее дрожат, когда помогал ей выйти из экипажа.

Магазин был маленький, но элегантно убранный. Женщина, вышедшая им навстречу, едва они переступили порог, при виде маркиза издала радостное восклицание и сделала легкий реверанс.

— Как приятно видеть вас, милорд!

Эрайна подумала, что женщина не только выглядит необычайно нарядно в элегантном сером платье, но и очень привлекательна, несмотря на то, что ей явно не меньше тридцати.

Маркиз знал мадам Селесту — которая раньше звалась просто Сесили Браун — с того самого дня, как впервые посетил ее модную лавку вместе с той женщиной, которая так любила его, что украшала для него квартиру.

— Я предпочитаю одеваться оригинально, — говорила она, — а это я могу найти только у мадам Селесты.

Именно по этой причине, когда их роман пришел к концу, лорд Алистер привозил к мадам Селесте нескольких прекрасных дам и давал им советы, какие платья выбрать. Мадам Селеста была ему чрезвычайно признательна.

Свою благодарность она выразила тем, что провела с ним несколько мирных дней в удобной гостинице в Букингемшире.

Она родилась и росла в деревне и потому отлично ездила верхом, и они целыми днями скакали вдвоем по лугам, а ночи проводили в комнате с низким потолком на удобной постели с периной, набитой гусиным пухом.

То было необычное наслаждение, как думал потом лорд Алистер. Все равно, что рисовать полевые весенние цветы — примулы и желтые нарциссы — вместо экзотических оранжерейных гвоздик и орхидей.

Он помог Селесте подняться на вершину известности, доставив ей многих клиенток, но сегодня впервые оказался в положении покупателя одежды, за которую сам намерен платить.

В нескольких словах он объяснил Селесте, что требуется и насколько быстро, — и Селеста в отчаянии всплеснула руками.

Но тут же настроилась на деловой манер, как и советовал маркиз, и сказала:

— Сейчас я сделаю все, что возможно, а остальное мы пришлем, куда вы прикажете.

Она взглянула на Эрайну и улыбнулась.

— Мне кажется, все, что у меня в настоящее время есть, подойдет для этой очаровательной молодой леди, и для вас, только для вас, милорд, я совершу непростительное преступление, подогнав на вашу даму готовые или почти готовые платья, предназначенные для других заказчиц, которым придется все начинать заново.

— Я так и знал, что вы это скажете, — улыбнулся маркиз. — Нам также потребуются туфли, белье, пальто, накидки, шали, перчатки и прочие мелочи, которые есть у каждой женщины и которые сами по себе составляют целую гору, если начинаешь с ничего.

Селеста испустила крик ужаса.

Потом она хлопнула в ладоши и приказала прибежавшей на ее сигнал помощнице привести всех мастериц из нижнего этажа и всех швей с чердака. Их набралось не меньше двадцати.

Она сообщила, что от них потребуется, — из-за чего большинству придется работать всю ночь; вначале они проявили немалый интерес, а потом неподдельную радость при мысли о сверхурочной оплате.

— Вам это очень дорого обойдется, — негромко сообщила Селеста маркизу, пока они еще только дожидались появления всей команды.

— Это не имеет значения.

Селеста удивленно приподняла брови, и он добавил:

— Мои обстоятельства изменились.

— Я рада, очень рада за вас.

Тон ее был самый искренний, и маркиз сказал:

— Вы всегда были добрым другом, Селеста. Он глянул ей в глаза и понял, что она по-прежнему сердечно привязана к нему.

Тем временем работницы заполнили маленький салон, и Селеста начала объяснять им, чего она хочет.

С Эрайны начали снимать мерки; ее осыпали множеством предложений, показывая ей ткани и наполовину готовые платья, а маркиз тем временем отправился с Беном в фаэтоне за едой.

Ресторан на Пиккадилли снабдил его всем, что он попросил, в том числе и превосходным вином, которому, он знал, Селеста будет рада так же, как и он сам.

Все это он привез в магазин и поручил одной из помощниц Селесты накрыть у хозяйки в кабинете маленький столик на троих.

Когда маркиз вернулся, Эрайна выглядела очень бледной и усталой.

Он настоял на том, чтобы она выпила полстакана вина, от которого щеки девушки разрумянились; маркиз был убежден, что вино вызвало у нее аппетит.

Он знал, что когда люди ведут полуголодный образ жизни, они постепенно утрачивают интерес к пище, им становится трудно есть.

Некоторое количество вина, не слишком большое, разумеется, усиливает выделение желудочного сока, и человек уже смотрит на пищу с нормальным аппетитом и радостно принимается за еду.

Они с Селестой к тому же весело смеялись и шутили, Селеста его поддразнивала, и благодаря этому Эрайна почувствовала себя свободнее и на время забыла о болезни матери.

Селеста проявила блестящие деловые способности, и когда маркиз со своей спутницей покидали магазин, Эрайна увозила с собой два новых больших чемодана, набитых платьями и другими необходимыми вещами, а также обещание Селесты прислать еще большее количество к завтрашнему утру, пока они еще не уедут в Тилбери.

Остальное последует за ними морем, как только все будет готово.

Селеста послала одну из своих самых сообразительных работниц купить Эрайне домашние туфли, а также, по совету маркиза, крепкие башмаки для прогулок по вересковым пустошам.

— Мне можно будет делать это? — спросила Эрайна.

— Если вы захотите.

— Конечно, я захочу, — ответила она.

Маркиз вначале удивился ее ответу, потом подумал, что именно этого и следовало ожидать от девушки, долгое время прожившей в деревне.

Он тогда предложил купить две пары башмаков и попросил Селесту сшить для Эрайны еще одно платье, не слишком длинное, чтобы ей легче было гулять.

— Не может же она быть такой нескромной, чтобы показывать лодыжки, — поддразнила Селеста.

— Но, тем не менее, платье не должно быть таким длинным, что можно наступить на подол, — парировал маркиз эту шутку.

Эрайна рассмеялась.

— Рада, что вы не видели меня в деревне, где я и мама жили вместе с папой.

Маркиз не ответил, но подумал, что дозволенное мисс Эрайне Беверли может не подойти и не быть терпимо, когда речь идет о маркизе Килдонон.

Они приехали к нему домой.

И тут маркиз вспомнил, что должен сказать Чампкинсу о своей женитьбе. Тот, ясное дело, поверит этому с трудом, если вообще поверит, но не менее ясно и то, что в Шотландии он о своих сомнениях вряд ли станет распространяться.

Маркиз подумал было, не оставить ли Чампкинса в Лондоне, но решил, что совсем уж нестерпимо окружить себя только лишь слугами-шотландцами.

Они не приучены к тихому, ненавязчивому исполнению своих обязанностей, к которому он привык в доме деда и вообще в больших домах знатных семей, которые ему довелось посещать без собственного слуги.

Маркиз помог Эрайне выйти из экипажа возле своего дома на Хаф-Мун-стрит и подумал, как сильно она отличается сейчас от той девушки, которую он увез из Блумсбери нынче в полдень.

Модное бледно-голубое платье из муслина было отделано французскими лентами того же цвета; ленты, перекрещиваясь на лифе, опоясывали платье под маленькими грудями Эрайны и завязывались бантом сзади.

У всех платьев, какие маркиз купил для Эрайны, была очень высокая талия — в соответствии с модой, только что ввезенной из Франции и установленной Жозефиной Бонапарт, супругой первого консула 11.

Поверх платья у Эрайны была накинута шелковая шаль с голубым узором, на голове шляпа с высокой тульей и загнутыми вверх полями, украшенная полевыми цветами и завязанная под подбородком голубой лентой.

Наряд делал ее очень юной и в то же время, как подумалось маркизу, очень милой, несмотря на усталый вид и чрезмерную худобу.

Они поднялись наверх, маркиз усадил ее в гостиной, а сам направился искать Чампкинса, которого обнаружил, как и ожидал, за укладкой вещей, но уже не в чемоданы, а в расставленные на полу деревянные ящики.

— Я не слышал, как вы вошли, м'лорд! — воскликнул Чампкинс, вскакивая на ноги.

— Я должен кое-что тебе сообщить.

— Да, м'лорд?

— Когда мы отправимся завтра утром в Шотландию, мы с тобой увезем отсюда и мою жену.

Чампкинс широко раскрыл глаза и воскликнул:

— Чтоб мне провалиться, вот это сюрприз! Маркиз не удержался от смеха.

— Думаю, это будет сюрпризом и для кое-кого на севере. У меня есть причины, Чампкинс, для столь скоропалительного брака, но при этом крайне важно, чтобы в Шотландии поверили, что брак заключен, по меньшей мере, два месяца назад.

Как это характерно для него, подумалось маркизу, когда, не задавая никаких вопросов, Чампкинс просто сказал:

— Если это говорите вы, м'лорд, то я этому верю.

— Спасибо, Чампкинс. Я уже сообщил мистеру Фолкнеру и должен буду сообщить его милости герцогу, что брак заключен тайно, поскольку моя жена соблюдает траур по своему отцу.

С этими словами маркиз вдруг вспомнил, что ничего не сказал о трауре Селесте, и поэтому у Эрайны все платья самых радужных цветов. Ни одного черного!

Он поспешно добавил, полагая, что и Чампкинса следует ввести в заблуждение:

— Однако ее милость не носит черного, потому что ее отец особенно настаивал, чтобы никто не носил по нему траур. Мне кажется, он в этом отношении был просто фанатиком, а дочь, конечно, обязана подчиниться его желанию. Хотя она глубоко скорбит о своей утрате, однако носит такие платья, которые нравились ее отцу при жизни.

— Очень разумно, если мне позволено высказаться, м'лорд, — заметил Чампкинс. — Я всегда считал, что все эти рыдания да причитания нужны только для промывания глаз.

— Я с тобой согласен, — сказал маркиз.

Он поручил Чампкинсу уведомить повара, что обедать будут двое, и поспешил предупредить Эрайну об объяснениях, которые только что сделал.

— Это было очень глупо с моей стороны, — покаялся он. — Мне следовало нарядить вас в черное, лиловое, белое и, возможно, в серое.

Эрайна улыбнулась.

Пока он был наверху, она успела снять шляпку, и теперь в своем голубом платье, причесанная Селестой в новом стиле, выглядела элегантной и очень хорошенькой.

— Я посмотрела на себя в зеркало, — сказала она. — У меня никогда еще не было такого красивого платья. И мне так нравятся розовое и зеленое, что было бы просто невыносимо отказаться от них.

— Мы должны всячески нажимать на то, что ваш отец терпеть не мог траурных одеяний.

— А ведь это правда, — сказала Эрайна. — Он часто говорил, как нелепо, что люди приносят столько цветов мертвым, но даже и не подумают подарить букет живому.

Помолчав, она добавила:

— Когда папа умер, мы с мамой не могли себе позволить приобрести новые платья и просто отделали старые черными лентами.

— Вы убеждаете меня, что я не наплел лжи, — сказал маркиз. — Я терпеть не могу врать, уверен, что и вы тоже, но ведь наша ложь есть ложь во спасение и потому не так уж достойна порицания.

Он удивился, когда Эрайна, коротко рассмеявшись, спросила:

— Вы успокаиваете вашу собственную совесть или мою?

С тех пор как они познакомились, она постоянно казалась такой смирной и испуганной, и теперь он обрадовался, заметив внезапные искорки у нее в глазах.

— Я считаю, — проговорил он, — что поскольку мы с вами оба сообразительны, то извлечем немало удовольствия из этого приключения, как нам и следует его называть.

— Да, разумеется. Так увлекательно участвовать в приключении после ужасного беспокойства за маму, после неотступного страха, что я не достану денег на операцию.

— Вам больше не стоит об этом беспокоиться, — твердо сказал маркиз. — Я не спрашивал вас раньше, но скажите, когда вашей маме предполагают делать операцию?

— Через три дня, — ответила Эрайна. — Хирург, он очень добрый человек, он хочет сначала получше подкормить маму, а также дать ей попить лекарства, которые подкрепят ее.

Эрайна крепко сжала руки и произнесла необычайно взволнованно:

— Я молюсь, все время молюсь, чтобы все кончилось благополучно. Если так и будет, то лишь благодаря вам. Я никогда… не смогу выразить, как я вам благодарна… и какой вы чудесный человек!

Глава 5

Платья Эрайны были уже уложены для путешествия, маркиз предложил ей не переодеваться к обеду, а это значило, что и сам он переодеваться не станет.

Это было во благо, и он еще не решил, как им устроиться спать.

Они съели восхитительный обед в маленькой столовой, и Эрайна радовалась каждому вкусному кусочку, с которым могла справиться.

Но очень скоро она произнесла с легким вздохом:

— Я больше есть не могу, но мысль о том, что пропадает столько чудесной еды, невыносима.

— Не думаю, что она пропадет, — заметил маркиз. — Причем имейте в виду, что в Шотландии все очень удивятся, если вы не управитесь с обильным завтраком, обильным вторым завтраком и еще более обильным чаепитием, за которым последует чудовищный ужин.

Эрайна издала крик ужаса и сказала, сверкая глазами:

— Если мне придется толстеть на таком количестве еды, вам это дорого обойдется.

Маркиз рассмеялся.

— Значит, мои деньги будут истрачены на доброе дело, но я сомневаюсь, что вы когда-нибудь обернетесь «тучной коровой» 12.

— Надеюсь, что нет, — ответила Эрайна. — Но вас, как я понимаю, шокирует, что я такая тощая сейчас, а мадам Селеста ужасалась, что у меня кости торчат сквозь кожу.

Маркизу вдруг пришло в голову, что, несмотря на свою худобу, без одежды Эрайна выглядела бы очень привлекательно.

Но он тут же сказал себе, что не должен смотреть на нее, как на женщину. Надо держаться со всей осторожностью, чтобы не испугать ее, иначе она перестанет доверять ему, как доверилась сначала.

Он был достаточно опытен и понимал: Эрайна так смотрит на него и такими словами говорит о спасении своей матери, как смотрел бы и говорил ребенок, избавленный от опасности человеком, которому он верит и уважает.

Оттого он чувствовал себя старым, но убеждал себя, что таков лишь в глазах Эрайны.

И в то же время ему повезло, что он не взял с собой в Шотландию Олив.

Эрайна будет опасаться, как бы не сделать неверный шаг и не поставить его в неловкое положение, а внешность и поведение Олив, несомненно, вызвали бы недоразумения.

Шотландцы с первого взгляда приняли бы ее за продажную женщину, проще говоря — за шлюху.

Он пребывал в убеждении, что она и только она спасет его от женитьбы по выбору отца, и просто не задумывался над тем, какое впечатление она произведет на клан.

Красные от помады губы, накрашенные ресницы и нарумяненные щеки, вполне уместные и модные в Лондоне, наверняка привели бы шотландцев к выводу, что перед ними куртизанка, блудница в пурпуре, по библейскому выражению.

«Да она такая и есть!» — подумал маркиз с едкой усмешкой. Что ж, ей только Харроуби и под стать.

Вспомнив, как вела себя Олив прошлой ночью, он решил, что счастливо ускользнул от опасности связать свою жизнь с женщиной, которая не будет верна ни мужу, ни любовникам.

Нет, она последняя, кого он желал своей женой.

Ему, тем не менее, будет ее не хватать… но не слишком долго.

Ни один из его романов не затягивался надолго, и как только пламя страсти угасало, он начисто забывал женщину и готов был искать новый объект увлечения. И вся игра повторялась.

Когда они закончили обед, маркиз проводил Эрайну в гостиную и вручил ей соглашение, составленное накануне.

Она изучила его внимательно, прочла каждое слово. Там было написано, что маркиз нанимает ее за пятьсот фунтов временно исполнять роль его жены. Как только их союз распадется, она не станет предъявлять к нему никаких претензий, но исчезнет из его жизни и не будет обращаться к нему, если он сам того не пожелает.

В конце она прочла:

«Когда мы распрощаемся, я обязуюсь переводить в банк на счет мисс Беверли двести фунтов ежегодно, по сто фунтов в полугодие».

Все было ясно и четко. Окончив читать, Эрайна сказала:

— Нет необходимости переводить мне так много денег после того, как мы расстанемся. Я уже говорила, что как только мама поправится, я подыщу себе работу.

— И какую же именно? — поинтересовался маркиз.

— Да пока не знаю, — ответила Эрайна. — Может, научусь шить такие же красивые ночные рубашки, как те, что вы купили мне вчера… или что-нибудь другое.

Она при этих словах смотрела в сторону, и маркиз догадался, что она считает нескромным упоминать о рубашках, купленных им, отделанных кружевом и красиво выстроченных.

— Я думаю, вы нашли бы такую работу весьма трудной, да и заработок ненадежный, на него нельзя твердо рассчитывать, — заметил он. — Но как я уже говорил вам, Эрайна, вы рано или поздно выйдете замуж за человека, который станет заботиться о вас, а также и о вашей матери.

На некоторое время наступило молчание — Эрайна обдумывала его слова. Потом ответила:

— Поскольку вы так добры и предусмотрительны, могу ли я пока что принять ваше предложение вместе с обещанием с моей стороны, что если мне в дальнейшем не понадобятся ваши деньги, я могу написать вам и сообщить это?

— Разумеется.

— Я должна подписать документ?

Вместо ответа он вручил ей большое белое гусиное перо, предварительно обмакнув его в богато украшенную золотую чернильницу.

Она подписалась аккуратно и разборчиво, маркиз тоже поставил свою подпись и сказал:

— Я собираюсь отослать это в мой банк. Там документ будет в безопасности, его не прочтут не в меру любопытные глаза. Одновременно я предложу им перевести вторую половину денег врачу вашей матери и триста фунтов в ваш банк, если вы мне скажете, где он находится.

Эрайна замешкалась с ответом, и тогда он сказал:

— По зрелом размышлении мне кажется, что было бы ошибкой переводить деньги в банк, где вас знают и где, конечно, станет известно, от кого вы получаете их. Лучше я открою на ваше имя счет у Кутса, и вы сможете получить там деньги, как только они потребуются.

— Благодарю вас, — ответила Эрайна. — Я уверена, что вы прекрасно все обдумали за нас обоих.

Маркиз подумал, что она очень сговорчива, и чтобы доставить ей удовольствие, предложил:

— Мне хотелось бы, чтобы вы сели поудобнее, пока я стану вам рассказывать о своей семье. В Шотландии будут ожидать, что вы это знаете. Опишу вам своего отца. Подозреваю, что вы найдете его таким же пугалом, каким он с детских лет был для меня.

Эрайна пересекла комнату и уселась в большое удобное кресло возле камина.

Маркизу было неспокойно, он не сел, а принялся ходить по комнате, излагая историю своей жизни.

— Дед мой приучил моего отца к мысли, что мир создан специально для него, — начал он. — Таково большинство шотландских вождей. Столетиями они упивались властью, и хотя власть эта была отнята у них британцами, в собственных кланах они господствуют беспредельно.

Он немного помолчал, подумав, что по отношению к его отцу сказанное особенно верно. И продолжал:

— Когда мой отец вступил в права наследования, он стал самым влиятельным во всей Шотландии главой клана, к тому же самым богатым и крупным землевладельцем.

— Я слышала о нем и о вашем замке, — вставила негромко Эрайна.

Маркиз удивился, но не высказал своего удивления и продолжал:

— Он возродил старинные обычаи, древние церемонии и таинственность, окутывавшую вождей кланов в прошлом. Как только был снят запрет на ношение тартанов, он одел в килты всю свою прислугу и всех горцев в окрестностях замка.

Рассказывая, маркиз думал о том, с какой горечью восприняли шотландцы запрещение носить национальную одежду, которая во многих отношениях была частью их верований. Она так много значила для них, что они обмакивали лоскуты традиционных тартанов в чаны с грязью или краской и нашивали такие лоскуты на нелепые, с их точки зрения, штаны. Они считали, что таким образом надувают британцев и высмеивают их законы.

Когда запрет на одежду шотландских горцев был в 1782 году отменен, она первым делом вошла в обиход у англизированных помещиков, обитателей Шотландской низменности и солдат шотландской гвардии.

Но мало-помалу значительное число горских кланов последовало примеру Макдононов, и теперь большинство горцев щеголяло гордо и блистательно в килтах и пледах.

Маркиз попытался облечь все это в слова, чтобы Эрайна могла лучше понять страну, которую ей предстояло увидеть.

Но он говорил и чувствовал, насколько сам он мало знает о горах Шотландии — о Хайленде, с которым расстался много лет назад.

Внезапно он ощутил вспышку гнева из-за того, что в возрасте двадцати семи лет его возвращают туда как пленного раба. Ему придется столкнуться с непереносимым владычеством отца, с постепенным подавлением собственной личности, если он не станет, защищать и себя самого, и самостоятельность своего образа мыслей.

— Когда вы попадете в Килдонон, — произнес он вслух, — и убедитесь, что земля вертится в соответствии с причудами моего отца, даже солнце сияет и приливы и отливы совершаются по его команде, вот тогда вы и поймете это место гораздо лучше, чем теперь из моего рассказа.

Только после того, как он выговорил эти слова — выговорил их с гневом и ненавистью, — заметил он, что Эрайна спит.

Увлеченный своими мыслями, он не обращал внимания на то, что она уже давно не перебивала его ни словом, ни вопросом.

Увидев, что глаза ее закрыты, он понял, что она совершенно измоталась за эти дни, в особенности, за сегодняшний.

Она пережила расставание с матерью в лечебнице, потом долгие часы стояла на ногах, пока на нее примеряли платья.

Потом еще одно суровое испытание — отъезд вместе с ним.

Возможно, благодаря своему кельтскому происхождению почувствовал он, как она была смущена и напугана, когда он остановил лошадей возле дома, где находилась его квартира.

Он понял также, что за обедом она нервничала в страхе сказать или сделать что-то, к чему он отнесется с неодобрением.

Очевидно, она впервые обедала наедине с мужчиной. Ему, пожалуй, следовало бы держаться с ней с большим пониманием и сочувствием, но он не знал, как это сделать.

Обычно он обедал наедине с женщинами, разговор которых блистал двусмысленностями, а взгляды пробуждали страсть.

Маркиз попросту не мог припомнить, когда ему доводилось сидеть за трапезой с женщиной, которая не старалась бы вызвать в нем желание и своим поведением не предлагала себя.

«Эрайна еще ребенок, — размышлял он. — Я должен не только научить ее, как себя держать, но и защитить от того, что могло бы напугать ее, а такого, без сомнения, будет немало».

Он стоял и смотрел, как она спит, опустив голову на мягкую шелковую подушку, такая юная и беззащитная.

Он обратил внимание, что ресницы у нее, кажущиеся очень темными на бледном лице, не накрашены, как у Олив, а темны от природы и слегка золотятся на самых кончиках.

То были ресницы очень юного существа, и маркиз ощутил, что дело не только в молодости и хрупкости: эта девушка напоминает изящную фигурку из дрезденского фарфора, которую легко разбить, если обращаться с ней неосторожно.

Он открыл дверь и взял Эрайну на руки, чтобы отнести в свою спальню.

Он все еще раздумывал, как устроить так, чтобы Чампкинс не узнал, что они спали отдельно, однако теперь, когда Эрайна уснула, не было необходимости посвящать ее в заговор.

Он опустил девушку на кровать, уже застланную на ночь.

Подумал, не разбудить ли ее, чтобы она могла раздеться и лечь, но она спала так крепко и сладко, что ему стало жалко это делать.

Вместо этого он снял с нее туфли, потом умело расстегнул платье и стянул с нее.

С улыбкой сказал себе, что впервые раздевает женщину, совершенно в этом не заинтересованную.

Он уложил ее и укрыл простыней, обратив при этом внимание на худобу, которая так поразила, по словамЭрайны, мадам Селесту. Девушка и в самомделе чересчур легка для своего возраста и роста. Он укрыл ее до самого подбородка, и по тому, как поднималась и опускалась ее грудь, понял, что разбудить ее могли бы гораздо более сильные и настойчивые движения, чем его собственные в эти минуты.

Постоял и посмотрел на нее сверху вниз. Потом взял с постели одну из подушек и прихватил свою ночную рубашку и халат, оставленные Чампкинсом на кресле.

Подошел к шкафу и нашел там, как и ожидал, два сложенных одеяла — на случай если ему понадобилось бы укрыться потеплей.

Держа все это в руках, маркиз погасил свечи у кровати и вышел из комнаты, прикрыв за собой дверь.

Диван в гостиной был большой и удобный, а маркиз тоже устал, так как из-за Олив почти не спал предыдущую ночь; он полагал, что уснет сразу, но на самом деле бодрствовал почти до полуночи.

После Оксфорда он два года служил в армии и приучил себя просыпаться в любое время, когда пожелает, без посторонней помощи.

Эта привычка оказалась полезной не только в полковой жизни, но и позднее, когда, например, он хотел отправиться во время пребывания в имении у деда на охоту за молодыми лисами, — вставать в этих случаях надо было в четыре утра, слуги в это время еще спали. Маркиз успел принять ванну и наполовину одеться, прежде чем Чампкинс спустился из своей комнаты на следующем этаже.

— Доброе утро, м'лорд! — поздоровался он. — Вы нынче раненько.

— Мне нужно кое-что уладить до отъезда, — объяснил маркиз, — а ее милость еще спит. Мне не хотелось будить ее.

Чампкинс бросил взгляд на закрытую дверь спальни.

— Очень разумно, м'лорд, если позволите сказать. Может статься, во время качки на море ее милости трудненько будет уснуть.

— Надеюсь, море в это время года спокойное, — ответил маркиз. — А теперь, Чампкинс, я хочу убедиться, что мы взяли с собой все необходимое, потому что собираюсь отдать распоряжение мистеру Гроувзу отправить на склад все остальное.

Мистер Гроувз был секретарь, его ждали к девяти часам.

Чампкинс скорчил недовольную физиономию:

— Значит, м'лорд, мы сюда уже не вернемся?

— Если вернемся, то не в эту квартиру, а в Килдонон-Хаус на Парк-Лейн, — твердым голосом проговорил маркиз.

Он говорил с такой определенностью, что Чампкинс посмотрел на хозяина с удивлением.

Маркиз вдруг решил, что если не в чем-либо другом, то в этом вопросе поведет с отцом борьбу и откажется поселиться в Шотландии, если у него не будет пристанища и в Лондоне.

Пожалуй, именно с этих позиций он объяснял Эрайне положение вещей прошлым вечером, хоть она и мало что успела услышать; это придаст ему смелости, и он, по крайней мере, не растеряется на первых порах.

Он рассказывал Эрайне о том, что, несмотря на невыносимую и жестокую власть англичан, шотландцы сохранили самостоятельность и гордость, а теперь он обнаружил эти качества в самом себе.

— С какой стати, — заговорил он, — будем мы платить за хранение, если в Килдонон-Хаусе полно свободных комнат? Там, конечно, есть сторож, и я велю мистеру Гроувзу забрать все отсюда и перевезти туда, разместив в бальном зале, пока я не распоряжусь вещами, как мне заблагорассудится.

Мистер Фолкнер прибыл с двумя большими каретами, которые были удобнее наемных экипажей; каждую карету везли две сильные лошади.

Маркиз, Эрайна и мистер Фолкнер должны бьии разместиться в первой карете, а Чампкинс и багаж заняли вторую.

Ко времени отъезда доставили еще два чемодана для Эрайны от мадам Селесты и три кожаных футляра со шляпами.

— Вот что мы должны решить, — сказал маркиз, глядя с усмешкой на гору багажа. — Нужно отобрать то, что понадобится в пути, а остальное пусть уложат в трюм. Сомневаюсь, что даже самая просторная каюта вместит все это.

Пока Эрайна в полной беспомощности смотрела на вновь прибывшие вещи, маркиз успел обнаружить, что Селеста со свойственным ей здравым смыслом перечислила содержимое каждого чемодана.

Маркиз отобрал тот, который показался ему наиболее нужным, потом открыл другой и вынул из него длинную теплую накидку, отороченную мехом.

— На море может быть очень холодно, — объяснил он удивленной Эрайне свой поступок.

Чампкинс был занят собственным багажом, и маркиз отправил посыльного за разной снедью на рынок Шеперд, а заодно велел приобрести несколько ящиков вина.

Был еще и чемодан, содержащий вещи, весьма необходимые, как считал маркиз, для подобного путешествия: его полотняные сорочки, полотенца, одеяла, не говоря уже о мягких подушках и прикроватных ковриках.

Маркиза забавляло, что Эрайну удивляет способ путешествовать с такой роскошью.

Впрочем, когда она увидела свою каюту на борту «Морского змея», корабля, совершающего регулярные рейсы из Тилбери в Абердин, она поняла, почему маркиз счел недостаточную меблировку неудобной.

Но она все равно была в восторге не только от того, что поплывет по морю на таком большом, как ей казалось, корабле, но и от собственной отдельной каюты.

После смерти отца они с матерью настолько обеднели, что, перебравшись в крошечный коттедж, пользовались одной спальней на двоих, а в Лондоне с трудом могли себе позволить оплату единственной и самой дешевой комнаты в доходном доме.

Когда Чампкинс застелил койку Эрайны в каюте полотняными простынями, слишком большими для этой койки, положил поверх белые пушистые одеяла и удобные подушки, она так экспансивно благодарила его, что он счел нужным высказаться:

— Это ваше право, м'леди, теперь, когда вы замужем за хозяином. Если изволите принять мой совет, я вам вот что скажу: всегда требуйте, что вам полагается.

— Все дело в том, — отвечала на это Эрайна, — что я не знаю, как это понимать.

Она разговаривала с Чампкинсом так непосредственно и откровенно, потому что уже полюбила его и к тому же поняла, насколько он привязан к хозяину.

Чампкинс чем-то напоминал ей няню, которая была при ней до тех пор, пока родители не обеднели настолько, что уже не могли выплачивать няне жалованье; к тому времени Эрайна подросла и могла сама за собой ухаживать.

Чампкинс усмехнулся и сказал:

— Что вы должны делать, м'леди, так это держать нос по ветру и смотреть на всех сверху вниз, как будто вы всех превосходите.

Эрайна расхохоталась.

— Совершенно убеждена, что никогда не буду никого превосходить!

— Да вы просто помните, что вы ничуть не хуже, а даже лучше!

Эрайна снова рассмеялась. Чампкинс словно снял с нее напряжение, которое она испытывала при мысли, что каким-нибудь неловким поступком поставит маркиза в затруднение, а его родне даст повод заподозрить ее в обмане.

«Он был так добр ко мне, было бы непростительно, если бы я не сумела ему помочь», — твердила она про себя.

Она была очень смущена, когда, проснувшись утром, увидела себя в постели маркиза и догадалась, кто ее уложил сюда и снял с нее платье.

Сначала она была в таком ужасе при мысли о том, как это все произошло, что хотела убежать, спрятаться и больше никогда не видеться с маркизом.

Потом сказала себе, что становится смешной.

В конце концов, она ему совершенно безразлична, и он поступил вполне разумно, сняв с нее дорогое платье, купленное им. Ведь оно неизбежно измялось бы, проспи она в нем всю ночь.

Он сделал бы то же самое для любой женщины, все равно — молодой или старой.

Она решила, что если покажется чрезмерно смущенной и ошеломленной той ситуацией, которую сама и создала, уснув, то будет выглядеть попросту глупой и маркиз станет ее презирать.

Но откуда он знал, как снимать платье и, главное, расстегнуть пуговицы на спине?

Она устроилась перед туалетным столиком, чтобы причесать волосы, и тут обнаружила нечто, весьма ее удивившее.

Туалетный столик был мужской, почти такой же, как у ее отца, только более роскошный.

Головные щетки маркиза, сделанные из слоновой кости и с выгравированным гербом, размещались на невысоком комоде, на нем же укреплено было зеркало, которое можно было поворачивать под любым углом.

Зеркало было оправлено в деревянную раму, в нижней части которой были устроены три выдвижных ящичка.

Эрайна нашла все это восхитительным, и поскольку столик так напоминал отцовский, почти машинально, не думая, что заглядывает, куда не следует, выдвинула средний ящичек.

В нем лежало несколько забытых монет, а на них — маленькая лебяжья пуховка для пудры.

Она, понятно, не могла знать, что Олив случайно уронила пуховку позапрошлой ночью, когда причесывалась перед зеркалом и запудривала следы от поцелуев маркиза.

Попудрила она и нос, а потом, доставая из ридикюля губную помаду, уронила пуховку на пол, где ее потом нашел Чампкинс.

Его-то это ничуть не удивило.

То была одна из многих вещиц, оставленных «птичками», как Чампкинс их про себя называл, его хозяина. Головные шпильки, футлярчики с помадой, маленькие флакончики духов, а порой даже кое-какие мелочи из одежды Чампкинс возвращал без комментариев.

Он сунул пуховку в ящичек, имея в виду сказать об этом маркизу позже.

Эрайна уставилась на пуховку во все глаза.

Потом назвала себя глупой.

Разумеется, у маркиза с его необыкновенно привлекательной наружностью было в жизни много женщин!

Хоть она и была несколько смущена тем, что дамы посещали явно холостяцкую квартиру, но потом решила, что у них, по-видимому, был для этого не менее существенный повод, нежели у нее самой.

И, во всяком случае, это не ее дело.

Но поскольку она впервые подумала о маркизе как о мужчине, а не об ангеле, посланном Богом спасти ее мать от смерти, любопытство Эрайны было возбуждено.

Когда она пришла в столовую на завтрак, то медлила спросить маркиза, удобно ли ему спалось в результате того, что он предоставил свою спальню ей, — у нее как-то не нашлось подходящих слов.

Она постаралась разговаривать с ним как можно естественнее и не вспоминать о том, что он раздел ее и уложил в постель.

Впрочем, маркиз был настолько занят приготовлениями к отъезду, что почти позабыл о ночных событиях.

Мистер Гроувз прибыл, когда они еще завтракали, а когда он получил свои инструкции, объявился мистер Фолкнер.

Эрайне только и осталось надеть шляпу, накинуть голубую шаль и сесть в карету.

Пока они выезжали из Лондона, мысли ее были о матери, она молилась, чтобы та уже почувствовала себя крепче: тем меньше будет риск от операции.

Она объяснила маме, почему уезжает, и обещала писать каждый день, но не была уверена, что та ее поняла.

«На борту судна у меня будет много времени», — думала Эрайна.

Единственно, о чем она попросила Чампкинса, это чтобы он положил в саквояж писчей бумаги.

— Я сделаю для вас кое-что получше, м'ле-ди, — отвечал Чампкинс.

Эрайна тогда не спросила его, что он имеет в виду, но перед тем как стелить постель у нее в каюте, Чампкинс выложил на стол красивый кожаный бювар, а рядом с ним поместил маленькую дорожную чернильницу и несколько гусиных перьев.

— Я буду зачинять их для вас, м'леди, — пообещал он, и Эрайна не знала, как его благодарить.

Только когда корабль отплыл из гавани, ощутила она внезапную дрожь страха при мысли о том, что покидает мать и все близкое сердцу.

Она отправлялась в незнакомое место с незнакомым человеком, чтобы оставаться там с людьми, которые, как она слышала, были малоприятны, если не сказать больше, в особенности герцог.

Потом она напомнила себе, что, как сказал маркиз, это приключение, и она бы оказалась ужасно неблагодарной и неумной, если бы не приняла в нем участие по мере своих сил.

Она считала, что мать при подобных обстоятельствах была бы настроена бодро и весело, — такой она была до болезни.

Что касается отца, то он воспринимал все, что им приходилось делать, не просто как нечто возбуждающее, но и как радостный опыт, который они станут помнить и обсуждать.

Эрайна считала, что воображение у отца работало, как у немногих взрослых людей.

Дело заключалось не только в том, какие сказки рассказывал он ей о населяющих леса феях и гоблинах, а также о драконах, таящихся в глухих дебрях, о нимфах лесных ручьев. Воображение позволяло ему жить в заколдованном мире, куда не проникала суровая действительность.

Когда он говорил жене, что любит ее и не может думать ни о ком другом, это была правда. Она же смотрела на него сияющими от счастья глазами, и брак их представлял собой настоящую идиллию.

То, что они обитали в убогом и ветхом доме и не могли себе позволить даже намека на роскошь, не имело никакого значения.

Убогий дом казался им волшебным дворцом; они питались замечательной едой, а их дочь была не просто даром Бога, но зачарованным ребенком, которому покровительствовали феи.

Только после смерти отца Эрайна с матерью столкнулись лицом к лицу с действительностью, и она вселила в них страх.

Теперь Эрайна знала, что страхи ее были необоснованны: отец по-прежнему любил их и защищал, где бы он ни находился после смерти, и это он послал маркиза спасти их.

Она корила себя за мысли о том, что они с матерью остались покинутыми.

«Этот корабль похож на тот, на котором Одиссей уплыл из Трои, или на корабль Ясона, отправившегося на поиски золотого руна, — подумала она о „Морском змее“, когда он двинулся в путь по волнам, — а маркиз — рыцарь с мечом в одной руке и щитом в другой, готовый уничтожить любых врагов или драконов, если они нападут на нас».

Она подняла глаза к небу и тихонько прошептала:

— Куда бы мы ни ехали, что бы ни делали, мы под защитой, и мне стоит только обратиться к папе с мольбой о помощи, чтобы он откликнулся. Как же я могла быть такой дурочкой, что не догадалась об этом раньше? Очень скверно с моей стороны было допустить, чтобы мама чувствовала себя такой несчастной и заболела от одиночества.

Ей очень захотелось рассказать матери о своем открытии, потом она сообразила, что может написать ей. Трудно выразить все это в словах, но мама поймет.

Открытие сделало ее такой счастливой, что когда Чампкинс явился к ней с приглашением от маркиза прийти и что-нибудь перекусить, она предстала перед ним с улыбкой и сияющими радостью глазами.

Они отплыли после часу дня; на «Морском змее» не было других пассажиров, и мистер Фолкнер смог заказать третью каюту, где они могли устроить себе нечто вроде столовой.

Вынести койки не представлялось возможным, так как они были закреплены, но можно было убрать другую мебель, за исключением небольшого круглого стола, трех стульев и сервировочного столика.

Стюард дожидался их, и когда на стол подали великолепный паштет, Эрайна поняла, что он из тех припасов, которые маркиз привез с собой.

За паштетом последовал говяжий язык, отлично приготовленный в желе. Еще былсалат и целый окорок с гарниром из печеных яблок — выбирай, что тебе по вкусу.

Маркиз был голоден и съел немало за этим, как он выразился, маленьким завтраком.

Эрайна с трудом удержалась от замечания, что всего этого им с матерью хватило бы на несколько недель.

Она как бы ощутила присутствие Чампкинса и слышала, как он советует ей вести себя так, словно для нее такой завтрак в порядке вещей и ничуть ее не удивляет.

Она не удержалась и хихикнула, а маркиз поднял голову и задал вопрос:

— Что вас позабавило?

— Некоторые замечания Чампкинса.

— Он истинный оригинал, — заметил маркиз, — и я все гадаю, каково ему придется в замке. Если бы дело шло о каком-нибудь другом человеке, я считал бы, что он побоится проявлять свою саксонскую натуру, но Чампкинс явно останется самим собой.

— Я уверен, что так и будет, милорд, — согласился с ним мистер Фолкнер, — и к тому же позвольте заверить вас, что мы не такие варвары, какими вы нас считаете.

Маркиз рассмеялся. Потом сказал:

— Если вы станете обижаться на мои слова, то обещаю вам, что поверну назад и отправлюсь прямиком в Лондон. Я отлично сознаю, что отец будет недоволен моим внешним видом, моими речами и, разумеется, моим образом мыслей, но он должен принимать меня таким, каков я есть, иначе мне останется только уехать жить на юг.

Мистер Фолкнер промолчал, а Эрайна подумала, что была права: маркиз и есть рыцарь, готовый вступить в бой со всяким, кто станет у него на пути.

Море слегка волновалось, почти незаметно, и Эрайна после завтрака долго стояла на палубе, глядя, как удаляется берег Англии, и порою обращая взгляд на север, туда, где небо касалось волн.

— У вас такой вид, как будто вы радуетесь, — с оттенком зависти в голосе произнес маркиз.

— Я вдруг поняла, насколько все это интересно, — ответила Эрайна. — Вы были правы, когда говорили о приключении.

— Не слишком приятном для меня.

— Но оно должно быть увлекательным! — настаивала Эрайна. — Приключения, даже если они опасны и сопряжены с неудобствами, дают нам новые стимулы, и я уверена, открывают такие новые горизонты, о существовании которых мы и не подозревали прежде.

Голос ее звучал так увлеченно, что маркиз поглядел на нее с удивлением.

Он ожидал видеть ее испуганной и смущенной! Вместо этого она сияет каким-то особым внутренним светом и вся вибрирует от возбуждения.

— Я рад, что вы так думаете, — сказал он. — Я опасался, что вы будете чувствовать себя несчастной из-за разлуки с матерью и наше путешествие окажется весьма мрачным.

— Было бы очень эгоистично с моей стороны, если бы я думала только о себе, — возразила Эрайна. — Я читала о рыцарях, которых в борьбе со злом вдохновляли дамы, чьей благосклонности они добивались.

Она умолкла, потом заговорила слегка смущенно:

— Сейчас я единственная дама возле вас… и надеюсь хотя бы в малой степени вдохновить вас на то, чтобы вы… не считали себя обиженным.

Она запнулась перед последним словом; дослушав ее, маркиз спросил:

— Откуда вам известно, что я чувствую? Я не распространялся на эту тему.

— Возможно, вы считаете мои слова дерзостью, — сказала Эрайна, глядя мимо него, — но когда вы говорили мне, что не хотите возвращаться в Шотландию, где ваш отец принудит вас жениться на шотландской девушке, я поняла, как глубоко вы возмущены, как вам ненавистна… и обидна необходимость покинуть Лондон… и ваших друзей.

Выговорив слово «друзей», Эрайна вспомнила о пуховке для пудры и подумала, что, вероятно, маркиза удерживало в Лондоне и кое-что еще.

— Ваши ощущения верны, — ответил он. — Вы очень чутко уловили суть, и я уверен, что вы в состоянии мне помочь.

— Я надеюсь на это, — сказала Эрайна. — Но я еще не имела возможности выразить вам, как мне стыдно, что я… уснула, когда вы рассказывали мне такие интересные вещи прошлой ночью.

Она взглянула на него снизу вверх и произнесла умоляющим тоном:

— Пожалуйста… о, пожалуйста, не обижайтесь на меня и расскажите мне все снова. Обещаю вам, что больше не усну.

Маркиз улыбнулся.

— Это было понятно. Вы пережили очень длинный день и, как я подозреваю, вряд ли много спали в предыдущую ночь.

Это была правда — не только потому она не спала, что тревожилась о разлуке с матерью, но и потому, что мать все время нуждалась во внимании. Эрайна не меньше шести раз поднималась с постели в самые глухие ночные часы, чтобы поправить матери подушки или подать питье.

— С моей стороны это было очень невежливо, — проговорила Эрайна. — Было бы чудесно, если бы я могла хоть что-то сделать для вас и не чувствовать себя… в неоплатном долгу.

— Я уже объяснял вам, что это я ваш должник, — возразил маркиз. — И я, само собой, продолжу рассказ, начатый прошлым вечером. Я полагаю, вы достаточно умны, чтобы понять, что, будь мы настоящими мужем и женой, вам пришлось бы узнать гораздо больше обо мне, чем вы знаете теперь.

— Я бы этого хотела… очень хотела бы.

— Прекрасно, — согласился он. — Но вы устали и начинаете мерзнуть от ветра, надувающего паруса. Нам лучше спуститься вниз и начать первый урок.

— Я многому должна научиться, — сказала Эрайна. — Мне это очень интересно… и надеюсь, вам не наскучит учить меня.

Эрайна была полна желания помочь маркизу, и потому обратилась к Чампкинсу, когда он заглянул к ней в каюту спросить, не нужно ли ей что-нибудь вынуть из чемоданов, которые он еще не распаковывал:

— Чампкинс, я хочу вас кое о чем спросить.

— О чем это, м'леди?

— Все сейчас так еще ново для меня. Могли бы вы сказать мне откровенно, как и чем я в состоянии помочь его милости и сделать его счастливее.

Чампкинс некоторое время смотрел на нее в удивлении, потом заговорил:

— Не могу не сказать вам, м'леди, что был просто поражен, когда хозяин объявил мне, что женат. Но теперь я узнал вас, и поскольку ваша милость сами ко мне обратились, я считаю, вы и есть та самая личность, какая должна быть с ним в этот момент.

— А почему именно в этот момент? — спросила Эрайна.

— Потому как он испекся, сыт по горло всем этим, — ответил Чампкинс. — Он однажды улизнул от шотландцев, а теперь ему приходится назад возвращаться, и он ничего с этим не может поделать.

Эрайна широко раскрыла глаза.

— Я знаю, что после гибели братьев он стал маркизом и когда-нибудь возглавит клан, — сказала она. — Но разве он обязан вернуться туда, если он не хочет?

— У него нет выбора, — заявил Чампкинс. — Должен вернуться, привыкнуть к хаггису 13 или чем там еще питаются шотландцы, да еще и радоваться этому!

Он не добавил, что подслушал все это из-за двери, когда мистер Фолкнер сообщил хозяину, что тот должен вернуться в Шотландию.

Чампкинс, таким образом, был подготовлен и не изъявил протеста, когда хозяин сообщил ему, что они немедленно уезжают в Килдонон.

— Ему будет трудно к этому привыкнуть, — произнесла Эрайна, скорее выражая мысли вслух, нежели поддерживая беседу.

— Само собой, м'леди, — согласился Чампкинс. — Как же можно думать иначе, если ему довелось бросить своих друзей, клубы и своих милашек?

Последнее слово вырвалось у Чампкинса явно сгоряча, и он быстро проговорил:

— Извиняюсь, м'леди. Я не это хотел сказать.

— Почему же не сказать, если у нас откровенный разговор? — успокоила его Эрайна. — Я, разумеется, подозревала, что его светлость при своем обаянии и привлекательности пользуется успехом у красивых женщин, влюбленных в него.

— Их просто дюжины! — в полном восторге подхватил Чампкинс. — Вьются вокруг него, как бабочки вокруг огня. Но скоро надоедают ему. И тогда бросаются со слезами ко мне. «Когда же я увижу его, Чампкинс?», «Чампкинс, положите эту записочку там, где он ее непременно заметит!» Ну и так далее.

Чампкинс потешно изображал голоса и мимику бедных дам, и Эрайне хотелось рассмеяться. Чампкинс продолжал:

— Пристают и пристают ко мне, м'леди, но я-то ничего не могу поделать. Если хозяину надоело, так уж надоело и все! И можете вы себе вообразить, ваша милость, что не успеет одна леди убраться, как уже является другая и ждет своей очереди!

— Если леди красивы, то почему же они так скоро надоедают ему? — спросила Эрайна.

Чампкинс почесал в затылке.

— Не могу вам точно сказать, м'леди. Некоторые из них такие красавицы… вы бы сами подумали, что любой мужчина был бы доволен. Но если вы спросите меня, я вам отвечу: слишком они требовательные, чересчур многого хотят, а ни одному мужчине не хочется попасть на крючок к авантюристке.

Говорил он не без юмора, и Эрайне снова захотелось смеяться.

— Ох, Чампкинс, вы такой забавник! — сказала она. — Но я вполне понимаю, что вы имеете в виду.

Она и в самом деле понимала стремление маркиза к свободе, но подумала, что ее собственный отец «попал на крючок» к ее матери, как он мог бы это назвать, однако оба были блаженно счастливы целых девятнадцать лет.

Они любили друг друга той любовью, которую искал маркиз, но не находил и потому быстро охладевал.

Вероятно, он отличался от ее отца, но и тот и другой были необычайно красивы, получили примерно одинаковое образование и с детства росли в роскоши.

Единственная разница заключалась в том, что отец всем пожертвовал ради любви, а маркиз не готов был пожертвовать ничем, а значит, ему не доводилось любить так, как любил отец.

«Но, быть может, он ищет такое чувство, — подумала Эрайна, — и в этих поисках я могу ему помочь».

Она не знала, как это сделать, однако считала, что если маркиз встретит такую же любовь, какая осенила и осчастливила ее отца, то она, Эрайна, почувствует, как она уже говорила ему, что уплатила свой долг.

«Я стану молиться за него, — решила она, — и, может быть, папа поможет ему, как помог мне и маме».

Чампкинс достал из чемодана очень красивое платье из бледно-зеленого газа и бархатную накидку к нему с отделкой из перьев марабу.

Когда Эрайна оделась, ей очень захотелось увидеть собственное отражение в большом зеркале, потому что платье было просто невообразимо красиво.

Оно затмило собой голубое, которое показалось ей, когда она его надела, сшитым из кусочка неба.

Она нашла ленту, приложенную к платью, точно такую же, какой был отделан корсаж, и повязала ею волосы, как научила ее мадам Селеста.

«Если у тебя есть драгоценности и дорогие гребни, ты в них не нуждаешься, — сказала она себе, — а когда их нет, они тебе кажутся такими эффектными!»

Впрочем, драгоценностей у нее, скорее всего, никогда не будет, подумалось ей, пока она завязывала на голове небольшой бант, придавший ей не свойственный до сих пор задорный вид.

Она знала, что зеленое платье подчеркивает зеленый цвет ее глаз, а кожа при этом покажется очень белой.

Пока она шла в каюту, где они должны были обедать, вечер повеял на нее восхитительным теплом.

Она вошла в каюту и увидела, что маркиз ее ждет, а стол накрыт на две персоны.

Сердце у нее сильно забилось оттого, что они оставались наедине; она волновалась бы куда меньше в присутствии мистера Фолкнера.

Маркиз, словно прочитав ее мысли, сказал:

— Фолкнер просил, чтобы мы не посетовали на его отсутствие. Он так поступил частично, я думаю, из соображений такта, а частично потому, что сильно устал и хотел бы хорошенько выспаться у себя в каюте.

— Вероятно, невежливо говорить, что я рада, — сказала на это Эрайна, — но я предпочитаю быть с вами вдвоем, потому что так легче разговаривать, к тому же вы могли бы поучить меня.

Маркизу подумалось, что большинству женщин хотелось бы побыть с ним наедине по совершенно другим причинам.

— Боюсь, как бы вы не заскучали от моих поучений, — поддразнил он ее.

— Этого со мной не случится, — отвечала Эрайна, — но даже если и так, обещаю вам, что не усну. — Помолчав, она добавила: — Скорее мне следует опасаться, что вам станет скучно меня наставлять.

Слово «вам» она произнесла с ударением, и маркиз пристально взглянул на нее.

— Как вы можете себе представить… — начал он, но тут же оборвал себя и заговорил совсем иначе: — Вы, как я понимаю, успели поболтать с Чампкинсом.

Эрайна залилась румянцем.

— Откуда вы узнали?

— Скажем, я читаю ваши мысли, к тому же отлично понимаю, что Чампкинс мог сообщить вам, от каких вещей меня одолевает скука.

— Я убеждена, что это… что вы очень умны и большинству людей не под силу поддерживать общение с вами.

Эрайна полагала, что вид у нее при этих словах самый простодушный, но маркиз ответил ей с улыбкой:

— Не стоит верить всему, что вам рассказывает Чампкинс. Он со мной вот уже много лет и порядком склонен к излишней фамильярности.

— Он мне очень напоминает мою няню. Она тоже мне многое рассказывала «для моей же пользы»!

Маркиз рассмеялся.

— Мне самому нередко приходило в голову, что, будь Чампкинс женщиной, он, несомненно, стал бы нянькой, которая то управляется с ребятишками железной рукой, то безмерно их балует.

— Замечательно верное описание, но вообще Чампкинс очень славный человек.

Так они дружески беседовали, пока им подавали разные деликатесы, захваченные маркизом на борт судна; было и шампанское, которое Эрайне приходилось пробовать и раньше, но только по особым случаям.

— Папа обычно открывал бутылку на Рождество и на мамин день рождения, — сказала она. — Мне разрешали сделать глоточек, пока я была маленькая, и выпить полбокала, когда я подросла.

— Теперь вы вполне взрослая молодая леди и к тому же маркиза, — проговорил маркиз. — Думаю, можете себе позволить полный бокал.

— А если я не буду держаться на ногах?

— Тогда я отнесу вас в постель, как прошлой ночью.

Она покраснела, вспомнив, что он раздевал ее, ему она показалась в эту минуту невероятно привлекательной.

Тут она произнесла очень серьезно:

— Это было… очень любезно с вашей стороны. Я не поблагодарила вас утром, потому что чувствовала, что вы… забыли об этом.

Он откровенно удивился:

— Почему вы так считаете?

— Потому что я… ничего для вас не значу, и вы не стали бы вспоминать обо мне, как…

Она запнулась, сильно смутившись, но маркиз тотчас подбодрил ее:

— Пожалуйста, закончите фразу, мне очень интересно.

— Это прозвучит дерзко… вы рассердитесь.

— Я не рассержусь, и вообще ничего из сказанного нами друг другу нельзя называть дерзостью. Ведь мы с вами вместе творим наше приключение, и нам необходимо быть откровенными.

— Ну, хорошо… Я хотела сказать, что вы не стали бы вспоминать обо мне, как о тех красивых леди, которые, как рассказывал Чампкинс, постоянно преследовали вас. Если вы относили их в постель, это имело для вас свое значение.

Размышления Эрайны удивили маркиза, но потом он сообразил, что так думать может лишь существо очень юное и невинное.

— Вероятно, вы правы, — небрежно произнес он, — но что я и в самом деле запомнил, укладывая вас в постель, так это ваш слишком малый для такого роста вес. Если вы хотите меня порадовать, ешьте так, чтобы исчезли провалы у вас на щеках, а также, как я подозреваю, те, что есть и в других местах на вашем теле.

— Постараюсь… Обещаю, что буду стараться, — совершенно непосредственно ответила Эрай-на. — Я уже чувствую, что пополнела со вчерашнего дня.

— Это всего лишь ваше воображение, — возразил маркиз. — Нам предстоит еще долгий путь, так что возьмите-ка второй кусочек голубя или съешьте телятины, хоть она и приготовлена не так хорошо, как мне хотелось бы.

— Я не могу больше есть, — взмолилась Эрайна. — Постараюсь завтра быть более послушной, но я обычно съедала на обед яйцо или немного супа из овощей, который готовила для мамы… а на завтрак нам нужно было немного…

Судя по тому, как она это все говорила, маркиз понял, что она вовсе не старается его разжалобить, а просто излагает факты своего прошлого, как есть, чтобы ему все стало ясно.

— В замке у моего отца, насколько я могу припомнить, всегда было много еды, — сказал он, — и еды отменной, но приготовленной далеко не так искусно, как я теперь предпочитаю.

Немного подумав, он продолжал:

— В реке там водятся лососи, и я надеюсь сам поймать их много. В море есть омары. Есть олени в охотничьих угодьях. На вересковых пустошах сейчас подрастает множество куропаток и тетеревов.

— Это звучит заманчиво! — воскликнула Эрайна. — А Чампкинс уверяет, что там будет хаггис.

— Конечно, — согласился маркиз. — Хаггис и овсянка на завтрак. От одного этого вы растолстеете, если больше ничто не поможет!

И он вспомнил, что к завтраку в столовой на первом этаже замка всегда подавали огромную чашу овсяной каши.

Вспомнил и то, как наполняли кашей до краев его собственную деревянную чашку с окаймленными серебром краями, подаренную ему на крестины. Кашу солили, после чего он, как велел отец, ходил по комнате и ел эту кашу.

То была традиция древних скоттов — есть овсянку стоя, на случай внезапного нападения враждебного клана.

Маркиз поразмышлял, стоит ли говорить Эрайне об этом обычае, но решил, что это несущественно, поскольку женщинам разрешалось есть овсянку сидя. Стало быть, ее это не касается.

Вслух он произнес:

— Просто удивительно, как много традиций, известных моему отцу и множеству наших родственников, я совсем позабыл. Если я проявлю свое невежество, это не просто заденет их чувства, они, чего доброго, обратят против меня оружие.

Последовала недолгая пауза. Потом заговорила Эрайна:

— Я полагаю, что думать подобным образом — ошибка с вашей стороны.

Маркиз уставился на нее.

— Что вы имеете в виду?

— Вы просили меня быть с вами правдивой. Я считаю, вам не следует возвращаться домой в таком враждебном настроении. Папа всегда говорил: что отдашь, то и получишь. И я думаю, он был прав.

Маркиз молчал, и она продолжала:

— Мы изображаем супружескую пару, и я считаю, было бы… мудро с вашей стороны показать, что вы… рады снова увидеть отца… рады вернуться домой. Если они ждут от вас упорства и недовольства, то тем более будут поражены, столкнувшись с противоположным.

Окончив говорить, Эрайна присмотрелась к выражению лица маркиза и быстро произнесла:

— Простите… но вы сами просили меня… Глаза у нее стали большими и испуганными после этих слов.

Именно в эту минуту маркиз собирался заявить, что это не ее дело, что она не имеет права поучать его. Но ведь она говорит разумные вещи, он и сам думал об этом.

— Я хочу, чтобы вы всегда говорили мне, что думаете, — заговорил, наконец, он. — Я просто поражен, Эрайна, как разумно вы рассуждаете.

— И вы… не сердитесь?

— Конечно же, нет! Вы только дали мне почувствовать, насколько я был неумен.

— Вы никогда бы не могли… быть таким!

— Надеюсь, вы правы, но вы сумели взглянуть на вещи совершенно иначе, чем это делал до сих пор я.

— Я понимаю, насколько это трудно для вас… очень, очень трудно, — мягко проговорила Эрайна, — оставить там, на юге, все, что имело для вас… значение.

Легонько вздохнув, она вдруг добавила:

— Я чувствую себя почти ясновидящей и хочу сказать вам, что все обернется не так скверно, как вы предполагаете.

— Откуда вам это знать?

— Мне трудно это объяснить. Наверное, потому, что вы так полны жизни, так страстны. Любое противодействие, которого вы ждете, рассеется перед вами, когда вы явитесь, словно солнце из тумана.

Она говорила мечтательным голосом, удивившим маркиза. Он сказал:

— Хорошо бы вы оказались правы. Во всяком случае, если там, как я опасаюсь, туман, я уверен, что мы рассеем его вместе.

Он заметил, как вспыхнули ее глаза при слове «вместе», и понял, что она мечтает помочь ему и будет счастлива, если это ей удастся.

Он поднял свой бокал.

— За нас, Эрайна! — воскликнул он. — Мы вместе в очень необычном и, я надеюсь, увлекательном приключении.

Глава 6

— Он замечательный! Прекрасный! Именно таким и должен быть ваш замок!

Эрайна произнесла это с таким восторгом и увлечением, что маркиз ощутил примерно те же чувства.

Он находился в приподнятом настроении с первого же момента после прибытия в Абердин, где они должны были пересесть на яхту герцога.

Совершенно неожиданно для себя он был доволен морским путешествием.

Он ожидал, что ему предстоят три дня невероятной скуки. Вместо этого он радовался разговорам с Эрайной, которые нередко превращались в настоящие лекции.

Вместе с тем он обнаружил, что она не только задает ему очень умные вопросы, но порой готова и поспорить.

Он спросил, как это ей удалось стать такой проницательной, и Эрайна ответила:

— Папа и мама обычно читали вслух по вечерам, а потом мы с мамой начинали спорить с папой о том, прав или нет писатель в своих умозаключениях. Чаще всего в споре побеждал папа, но было ужасно интересно, и бывало, что у нас завязывалась самая настоящая перепалка.

Она рассмеялась и добавила:

— С вами я бы не посмела… спорить так отчаянно. Тем не менее, маркиз решил, что ему стоит потренировать мозги, а по прибытии в Абердин вынужден был признать, что поездка придала ему энергии и развлекла, а вовсе не вызвала подавленность.

Только человек, лишенный нормального восприятия, не был бы обрадован приветствием членов клана, великолепно выглядевших в своих килтах. Эти люди сопровождали маркиза и Эрайну на яхту герцога, пришвартованную у набережной.

Волынщик сыграл «Победу Макдононам», когда они поднялись на борт; судно двинулось из гавани к открытому морю, и собравшаяся на берегу толпа громкими криками провожала их в путь.

Если Эрайна пришла в радостное волнение, впервые увидев замок, то маркиз испытал чувство гордости, незнакомое ему до сих пор.

На всем побережье Шотландии не было другого такого величественного и красивого замка, как Килдонон.

Замок был расположен высоко над заливом, до самого моря простирался огромный парк; силуэт здания четко рисовался на фоне вересковых пустошей, тянущихся до самого горизонта.

Дело было не только в том, насколько красив сам замок с его башнями и шпилями: маркиз успел позабыть, что дневной свет в этой части Шотландии совершенно необычен, как нигде в мире. Он менялся, чуть ли не каждые несколько секунд в зависимости от движения облаков и солнца, и в самом центре этой картины замок сиял, как драгоценный камень.

Яхта плавно двигалась по спокойной воде, и пассажиры глядели на собравшихся на берегу членов клана, а когда судно приблизилось к далеко выступающей в залив длинной деревянной пристани, от звуков волынок загудел воздух.

Маркиз ни за что не признался бы в этом, но в этот миг ему захотелось, чтобы на нем была шотландская одежда, от которой он с таким пренебрежением отказался, уехав с матерью на юг.

Приветствия Макдононов, уважение, с каким они встречали его, вновь вызвали у маркиза прилив гордости.

Едва он и Эрайна двинулись через парк к замку, сопровождаемые двумя волынщиками впереди них и двумя позади, маркиз понял, что не просто вернулся домой, но принят как будущий глава клана.

В парке было множество цветов, в цвету стояли деревья, и струи фонтана в центре радужно сверкали в солнечных лучах.

Большой пролет каменных ступеней вел на огороженную балюстрадой террасу, потом все подошли к парадному входу в замок — огромной деревянной двери, обитой железом и сохранившейся со времен средневековья.

Здесь их тоже ждали члены клана, которые жили непосредственно в замке или поблизости; они приветствовали маркиза на английском и на гэльском языках.

Но выразительнее слов были улыбки и глаза, говорившие, что все эти люди рады видеть маркиза.

Широкая лестница привела их на первый этаж, где, как отлично знал маркиз, находилась приемная зала главы клана, — в ней теперь ждал маркиза его отец.

Маркиз скривил губы при мысли о том, что отец с самого его приезда подчеркивает новое к нему отношение и принимает, по существу, как блудного сына из евангельской притчи.

Мажордом провозгласил зычным голосом:

— Маркиз Килдонон, ваша милость!

Приемная главы клана производила сильное впечатление: стены увешаны щитами и старинными палашами вперемежку с огромными портретами прежних вождей; Эрайна даже не сразу обратила внимание на человека, который ждал их.

Герцог восседал в дальнем от них конце комнаты на высоком кресле, которое вполне сошло бы за трон.

Она вдруг занервничала и засмущалась, пока они с маркизом шли между двух рядов застывших, в неподвижности людей в килтах.

Она успела заметить, что присутствовавшие здесь, в зале, посматривали на нее с таким же любопытством, как и те, кто встречал их на яхте и на пристани.

Маркиз знакомил ее с некоторыми представителями клана, но никому из них не называл ее имя.

Сердце у Эрайны билось неспокойно, однако утешало, что выглядит она наилучшим образом.

Это Чампкинс посоветовал надеть платье темно-синее, как море, и шляпу, поля которой были оторочены кружевом, а тулья украшена маленькими розовыми розочками.

Маркиз посмотрел на нее с одобрением, когда она вышла из каюты перед прибытием в Абердин.

Заметил он не только нарядное платье, которое шло ей, но и то, что от нормального питания в течение трех дней пути с ее лица исчезло голодное выражение, а щеки заметно округлились.

Она шла теперь рядом с ним, и ей казалось, что расстояние, которое предстоит пройти до герцогского кресла, бесконечно.

Наконец они остановились перед старым человеком; плед его был заколот брошью с огромным дымчатым топазом, а большой спорран 14 отделан блестящим серебром.

Несколько секунд никто не говорил ни слова. Потом герцог, взглянув на сына из-под нависших бровей, произнес глубоким, властным голосом:

— Добро пожаловать домой, Алистер. Рад тебя видеть.

Он протянул руку, и маркиз сжал ее в своей. Потом, вопреки собственному решению не делать ничего подобного, мягким движением опустился на одно колено.

Он знал, что отец в качестве главы клана вправе ждать от него подобного знака уважения, и, думая об этом по пути, клялся себе, что будь он проклят, если унизит себя. Но сейчас это показалось ему вполне естественным.

Все еще не выпуская руку отца из своей, он проговорил:

— Как вы себя чувствуете, сэр? Мы с вами долго не виделись.

— Слишком долго! — коротко ответил герцог. И тотчас его зоркие, как у орла, глаза обратились на Эрайну.

Она и без слов поняла, о чем он хочет спросить, и от страха у нее перехватило дыхание.

Маркиз, возвысив голос, так что все в зале его слышали, произнес:

— А теперь, отец, позвольте мне представить вам мою жену, которая сопровождала меня в моей поездке сюда.

— Твою жену?!

Герцог, без сомнения, был крайне удивлен, но прежде чем маркиз успел что-то объяснить, спросил резким тоном:

— Ты женат? Почему мне никто не сообщил об этом?

— Мы совершили наше бракосочетание без огласки, — ответил маркиз. — Причины я объясню вам позже.

Наступило молчание, словно герцог не находил что сказать.

Но тут от боковой стены комнаты отделилась фигура женщины, до сей минуты ничем о себе не заявлявшей. Теперь он подошла совсем близко.

Высоко держа голову, остановилась она возле кресла герцога и посмотрела маркизу в лицо. Женщина была высокая и красивая, но какой-то слишком мужественной красотой; у нее были чересчур резкие черты лица, волосы, каштановые с рыжеватым отливом, небрежно убраны под клетчатый берет, сбоку на котором была приколота брошь в виде герба Макнаинов, как определил, приглядевшись маркиз.

Герцог мог бы и не произносить скороговоркой совершенно иным тоном, чем прежде:

— Леди Морэг, вы еще не встречались с моим сыном Алистером.

— Нет, но я ждала этой встречи, — ясным голосом, без малейшей запинки сказала леди Морэг.

Она протянула руку, и маркиз слегка пожал ее, проговорив не без иронии:

— Это, безусловно, новость — увидеть в стенах Килдонона члена семьи Макнаинов!

— Мой брат и я решили, что настало время покончить со старыми распрями, из-за которых наши люди веками убивали друг друга.

— Я согласен с вами, — отвечал маркиз. — Позвольте вам представить мою жену.

Кивок, которым леди Морэг удостоила Эрайну, дал ей понять, что она здесь нежеланная гостья, чуть ли не самозванка; ясно было и недоброжелательное отношение герцога к англичанке.

Он никак не мог смириться с тем, что маркиз женится на женщине, которая не принадлежит к клану Макдононов и вряд ли способна осознать Великое предназначение шотландского народа.

Однако герцог понимал, что здесь не время и не место для взаимных обвинений, поэтому он медленно и с трудом встал с кресла.

— Здесь много наших родственников, желающих поздороваться с тобой, Алистер.

Маркиз кивнул в знак согласия, и герцог сделал несколько шагов рядом с сыном; к ним друг за другом начали подходить присутствующие, чтобы познакомиться и поздравить маркиза с возвращением домой.

Кто пожимал руку, кто ограничивался почтительным поклоном, но маркиз для каждого находил доброе слово и обнаружил, что многих помнит с детских лет.

Пока все это происходило, кто-то подвинул Эрайне кресло, и она села, хотя леди Морэг от такого же предложения отказалась с пренебрежительной миной.

Она осталась стоять неподалеку от Эрайны, прямая, с мрачным лицом, всем своим видом давая понять, что не имеет желания общаться.

Как только представления были закончены, герцог, по-видимому, собрался покинуть приемный зал, а маркиз обернулся и поманил к себе Эрайну.

Она быстро вскочила с кресла и присоединилась к нему, но тут же подошла и леди Морэг.

— Ну и каково вернуться в загон после столь долгого отсутствия? — спросила она.

— Я пока предпочитаю подождать с ответом, — уклонился маркиз.

Герцог шел впереди них, и леди Морэг, словно бы не замечая присутствия Эрайны, продолжала:

— Вам, вероятно, известно, что ваш отец хотел объединить наши кланы в дружбе и гармонии.

— Я понял, что вы дали согласие выйти за моего брата.

— Бедный Айен, — чуть менее жестким голосом произнесла леди Морэг. — Но мы, то есть вы и я, должны думать не только о себе, но и о нашем народе.

— Разумеется, — согласился маркиз, — и я буду ждать случая представить мою жену Макнаинам.

Его слова как бы стерли улыбку с губ леди Морэг, она мельком взглянула на Эрайну, и выражение глаз у нее было жестокое.

Потом, когда они дошли до двери, леди Морэг вместо того, чтобы последовать за герцогом, направляющимся в гостиную, стала спускаться по лестнице, и Эрайна физически ощущала ее ненависть и злобу, как будто она выразила ее в соответствующих словах.

Эрайна импульсивно произнесла так, чтобы ее услышал только маркиз:

— Я сочувствую ей…

— Я вам признателен.

Глаза их встретились, и Эрайна поняла, что хоть леди Морэг по-своему привлекательна, ей не сравниться с красавицами, которые, как поведал ей Чампкинс, преследовали маркиза своей любовью.

Она подумала о пуховке, найденной в ящичке у зеркала, и сказала себе: «Я уверена, что он любил только женственных женщин, а леди Морэг вовсе не женственна».

У нее не было возможности обменяться с маркизом еще хоть словом до того, как они вошли в гостиную, где присоединились к ближайшим родственникам герцога.

Среди них было несколько кузенов, а также родственниц женского пола, пожилых и не слишком пожилых; все они, как узнала Эрайна, жили поблизости.

Было и несколько подростков, которые с любопытством рассматривали маркиза; юноши явно любовались его элегантной модной одеждой, а девушки, очевидно, находили его неотразимо красивым.

Разговор шел какой-то напыщенный и скованный, потом герцог произнес несколько угрожающим тоном:

— Алистер, я хочу поговорить с тобой наедине. Пройди, пожалуйста, в библиотеку.

— Хорошо, отец, — ответил маркиз, — но сначала я провожу Эрайну в спальню, чтобы она могла отдохнуть перед обедом.

— Надеюсь, тебе известно, где ты спишь, — отрывисто бросил герцог.

— Безусловно.

Когда они шли по длинному коридору, Эрайна вздохнула с облегчением.

Последний час в гостиной, когда любопытствующие родственницы засыпали ее вопросами, ответы на которые требовали немалого хитроумия, стал для Эрайны испытанием, вымотавшим всю душу.

Но вот маркиз открыл дверь, и они вошли в большую нарядную комнату. Девушку поразила огромная, украшенная резьбой кровать со столбиками для балдахина и камин, в котором при желании можно было бы жечь целые бревна.

Эрайна с интересом огляделась.

Окна выходили в парк, за которым виднелось море; по большому ковру на полу разбросаны были маленькие коврики из меха дикого кота.

Комната была строгая по стилю и создавала впечатление величавости.

Маркиз затворил дверь и сказал:

— Я должен поздравить вас. Вы блестяще прошли через это мучительное испытание.

— Вы и в самом деле так считаете? — спросила Эрайна. — Я так боялась осрамить вас.

— Вы меня спасли!

— Я отлично понимаю, что вы не захотели бы жениться… на леди Морэг, — робко заговорила Эрайна. — В то же время я вижу, что ваш отец… ненавидит меня.

— И, тем не менее, он верит, что вы моя жена, а с этим он ничего не может поделать.

— Леди Морэг очень негодовала, — продолжала Эрайна. — Не приведет ли это к тому, что вражда между кланами усилится… и вам снова придется сражаться?

В голосе у нее было столько ужаса перед подобной перспективой, что маркиз расхохотался.

— Конечно же, нет, — сказал он. — Мы теперь гораздо более цивилизованны, чем в прошлом, и я убежден, что старейшины кланов со временем научатся уважать друг друга и станут вести себя как человеческие существа, а не как варвары.

— Быть может, было бы лучше… для всех… если бы вы женились на ней.

— Япредпочел бы умереть! — отрезал маркиз. — Или — что гораздо реальнее! — голодать.

Он говорил так твердо, что Эрайна взглянула на него: он был, несомненно, искренен.

— Мы должны быть очень… очень осторожны, чтобы не попасться, — проговорила она.

— Мы и будем, — ответил маркиз. — А теперь отдохните и готовьтесь к весьма торжественному обеду. Мой отец обедает по всей форме.

С этими словами он вышел из комнаты, и в нее поспешно, словно только и ждали его ухода, вошли две служанки — помочь Эрайне раздеться.

Маркиз возвращался взамок с реки по короткой дороге через заросли вереска, который еще и не начал цвести; маркиз находился прямо-таки в триумфальном настроении — ему было, чем похвастаться.

Он поймал ни много, ни мало целых четырех лососей, начав удить с самого утра, и был в восторге оттого, что не утратил сноровки, хотя с двенадцати лет не брал удочку в руки.

Двое слуг, нагруженные лососями, удочкой и острогой, с трудом поспевали за ним — маркиз спешил поскорее рассказать Эрайне, каким ловким он оказался.

«Завтра возьму ее с собой, — решил он, — и научу удить. Уверен, что ей это занятие понравится».

Просто удивительно, как легко Эрайна освоилась с жизнью в замке, причем так, что никто не мог к ней придраться, даже сам герцог; Шотландия ей явно пришлась по сердцу не меньше, чем ему.

Вышагивая по направлению к замку, он подумал, что хочешь, не хочешь, но он вынужден признать Килдонон своим домом.

Он этого никак не ожидал, наоборот, предчувствовал, что возненавидит каждый миг своего пребывания здесь, но вышло иначе: он словно начал жизнь с того часа, как оставил ее пятнадцать лет назад.

Стоило ему услышать утром игру волынщиков, вышагивающих мимо замка, как начинало казаться, что годы, проведенные на юге, меркнут в сознании, рассеиваются, будто туман на болотах.

Он снова стал шотландцем, живущим на родной земле, и сердце его начинало биться сильнее, а кровь в жилах бежала быстрее при мысли о древних традициях этой земли.

Волынки, вересковые пустоши, туман и люди его клана — со всем этим связана целая жизнь.

«Я ехал сюда с ненавистью к Шотландии, но я ее люблю!» — признался он себе прошедшей ночью.

Спал он на узкой кровати в гардеробной, примыкающей к спальне, которую занимала теперь Эрайна, и как это ни смешно, сожалел, что не может возлежать на огромной постели с четырьмя столбиками, поколение за поколением принадлежавшей старшему из сыновей главы клана.

Но самая большая перемена произошла с его отцом.

Едва только приехав, маркиз удивился тому, каким ссохшимся и маленьким стал отец по сравнению с тем, каким он его помнил.

Потом он понял: на самом деле это он, Алистер, вырос, стал взрослым человеком и больше не боится отца, как это было в детстве.

Герцог состарился и, хотя все еще оставался требовательным и властным, но держался он спокойно и приветливо… до тех пор, пока не задевали его авторитета.

Маркиз готовил себя к борьбе с отцом, но это оказалось вовсе не нужным.

— Я сильно разочарован, Алистер, — пожаловался герцог, — что ты женился на женщине с юга, а ведь я полагал, что ты займешь место брата и женишься на Морэг Макнаин.

— Фолкнер говорил мне об этом, — ответил маркиз, — но, поскольку я уже женат, это неосуществимо.

— Разумеется, — согласился герцог, — но жаль… очень жаль!

К удивлению маркиза, на том он и остановился и, хотя все присматривался к Эрайне с осторожностью, словно она не заслуживала полного доверия, но не был с нею груб, и она занимала в доме место, принадлежавшее ей по праву.

«Все обернулось куда лучше, чем я ожидал», — говорил себе маркиз.

Выводок молодых куропаток вспорхнул у него из-под самых ног, и маркиз вспомнил, что в августе начинается охота, а егеря пророчат полные ягдташи дичи.

Уезжая из Лондона, он считал, что ему ужасно будет не хватать скачек в Аскоте, друзей из клуба «Уайтс», почти еженощных балов.

Но все это отодвинулось куда-то далеко, словно он жил на другой планете.

Поднимаясь по утрам с постели, он думал не о тех, кто остался в Лондоне, а о тех, кого увидит сейчас, и о том, как бы поскорее выбраться к реке на рыбалку.

Он также строил планы, как и что следовало бы изменить, когда он будет у власти.

Заметил он и то, что, поскольку отец стареет, подчиненные ему люди, по-прежнему верные и преданные, мало-помалу разбалтываются; чтобы держаться на должном уровне, люди эти нуждаются в твердом руководстве.

— Здесь многое нужно сделать, Чампкинс, — сказал он своему слуге, одеваясь.

— Я это заметил, м'лорд, — отвечал тот. — Но ваша светлость во всем разберется, как всегда.

Маркиз улыбнулся.

А сегодня спозаранку, собираясь на реку, сказал Чампкинсу:

— Отыщи где-то тут в замке одежду моих братьев. Я ведь такого же роста, как лорд Колин. Найди мне его вечерний костюм, а завтра я мог бы отправиться на рыбалку в килте.

Он вышел из комнаты и не заметил ухмылку Чампкинса, но, наверное, не слишком бы удивился, услыхав, как тот бормочет себе под нос:

— Никуда им не деться от собственной крови. Она призовет их, в конце концов.

Эрайна в это утро работала в саду; она заметила, как удлинились тени, — значит, маркиз вот-вот вернется с рыбной ловли и захочет, чтобы она налила ему чаю.

Она поспешила подняться по каменным ступеням, и замок казался ей сейчас таким же прекрасным, как и в тот миг, когда она впервые увидела его.

Именно таким вот красивым во всех отношениях должен быть замок, и у Эрайны не хватало слов, чтобы описать его матери.

Она вошла в большой мраморный холл, отделанный темными дубовыми панелями и украшенный знаменами, захваченными Макдононами в сражениях. Поднялась по лестнице с надеждой, что нынче к чаю соберется немного народу, и она сможет пообщаться с маркизом.

Она уже привыкла, что замок всегда открыт для родственников и друзей, что они могут явиться сюда в любое время дня и ночи, и будут приняты с отменным гостеприимством.

Она вошла в маленькую гостиную, где был накрыт чай на большом круглом столе.

В комнате никого не было, но, как и ожидала Эрайна, стол ломился от яств: булочки, ячменные и пшеничные лепешки, песочное печенье, имбирная коврижка, овсяное печенье, мед в сотах и большой круг золотистого сливочного масла с выложенным на нем гербом Макдононов.

Эрайна уже начала привыкать к тому, что гербы и эмблемы здесь везде и всюду.

Позади себя она услышала шаги и, обернувшись, увидела маркиза.

Солнце и морской ветер покрыли загаром его лицо, и она подумала, что он теперь еще красивее, чем в Лондоне.

— А я вас искал, Эрайна, — заговорил он. — Как вам это покажется? Я поймал четырех лососей, один из них весит больше тринадцати фунтов!

Он произнес эти слова с восторженностью мальчугана.

— Замечательно! — воскликнула Эрайна. — Я рада за вас. Можно мне на них взглянуть?

— Их положат на мраморную доску в кладовой внизу, — ответил он. — Я покажу их вам после чая или завтрака.

— Вы, должно быть, проголодались.

Она привычно уселась возле серебряного подноса, на котором стояли металлический чайник с кипятком, чайник для заварки и посуда из серебра с гербом Макдононов.

Маркиз принялся намазывать лепешку маслом, сопровождая это рассказом о том, как ему удалось поймать рыб, как он упустил двух, как одна из них сорвалась, промучив его целые четверть часа.

Рассказ звучал живо, был полон бурных эмоций, а Эрайна слушала и думала, насколько это не похоже на скучающую, пресыщенную тональность его лондонских речей.

Никто больше не явился к чаю, и они с маркизом долго еще разговаривали, пока он сказал:

— Мне бы надо принять ванну. Кажется, кто-то собирался приехать к обеду, только не помню, кто именно.

— Приемы здесь каждый вечер, — заметила Эрайна.

— А почему бы и нет? — сказал маркиз. — Слуг множество, а стол хорош.

— Даже слишком хорош! — воскликнула Эрайна. — Боюсь, мои новые платья перестанут сходиться на талии из-за этого хорошего стола.

— Вот это мне приятно слышать, — заявил маркиз. — Должен заметить, что вы гораздо лучше выглядите и очень похорошели.

Эрайна не ожидала комплимента, она смутилась, покраснела и даже отвернулась.

— Очень похорошели! — повторил маркиз. На этот раз Эрайна посмотрела ему прямо в глаза, и оба они почему-то долго не могли отвести взгляда.

Маркиз пошел переодеваться к обеду, Эрайна отправилась к себе и слышала, как он в соседней комнате ходит и разговаривает с Чампкинсом; ей хотелось войти к нему и побыть еще немного вместе, пока не начнут съезжаться гости к обеду.

Она позвонила горничной и быстро переоделась в очень нарядное платье с вышивкой и кружевной отделкой.

Платье было более интересным, чем те, которые она носила обычно, и Эрайна надеялась, что маркизу оно понравится.

Пока она думала о нем, в гардеробной стало тихо. Значит, маркиз либо очень долго находится в ванне, либо уже переоделся и ушел в гостиную, где они встретятся перед обедом.

Ей очень хотелось увидеть его, и она быстро пошла по коридору, но, к своему разочарованию, в гостиной никого не обнаружила.

Потом она сообразила, что до обеда еще полчаса; маркиз, возможно, спустился на нижнюю террасу.

Она отправилась туда, но ее ждало новое разочарование: на каменной террасе никого не было.

Солнце спускалось к горизонту за вересковыми пустошами, оно сияло ослепительно, а море было синее-синее.

Вновь очарованная всей этой красотой, Эрайна медленно сошла в парк по каменным ступеням.

В парке лежали длинные тени, и розы благоухали сильней и сильней, своим ароматом наполняли воздух и усыпанные цветами кусты.

Эрайна уже собиралась направиться на лужайку, но вдруг ей показалось, что в кустах кто-то негромко поскуливает.

Она прислушалась: негромкий непонятный звук повторялся снова и снова. Может, какое-нибудь животное угодило в ловушку?

Было невыносимо думать, что кто-то страдает. Эрайна раздвинула ветки, чтобы посмотреть, что там, но в эту секунду ее ударили сзади по голове чем-то твердым.

Она успела негромко вскрикнуть от боли — и наступила тьма…

Эрайна медленно приходила в сознание; голова болела, было трудно дышать.

Потом она поняла, что на лицо ей наброшено что-то плотное, и что лежит она на спине.

И вдруг девушка услышала мужской голос:

— Надеюсь, ты синяк-то ей не поставил. Ее милость велела, чтобы никаких следов на ней не было.

— Я же говорил тебе, что дал ей по затылку, — отвечал второй мужской голос. — Какой еще синяк ты увидишь под волосами?

Эрайна сильно перепугалась.

Ясность мысли понемногу возвращалась к ней. Значит, эти двое свалили ее с ног сильным ударом… Разум подсказывал, что если она сейчас пошевелится, то может получить еще один удар.

Смутно, неопределенно, в самой глубине сознания возникло воспоминание. Отец рассказывал, как после сражения раненые солдаты прикидывались мертвыми, когда мародеры обыскивали их в поисках чего-нибудь ценного.

«Если раненый пытался защитить свое имущество, его приканчивали! — говорил отец. — Однажды мне удалось выжить только благодаря тому, что я притворялся мертвым несколько часов».

Мама тогда вскрикнула от ужаса, но Эрайна, припомнив этот рассказ, продолжала лежать неподвижно.

В то же время она изо всех сил старалась сообразить, что же с ней произошло. Мужчины упомянули «ее милость», стало быть, похищение затеяла леди Морэг.

Но если ее хотели похитить, то почему обошлись с ней так жестоко?

Голова все еще болела, но Эрайна отдавала себе отчет, что могло быть и хуже.

Ей хотелось предстать перед маркизом в наиболее привлекательном виде, и она уложила волосы в сложный шиньон, а горничная закрепила его шпильками и приладила сверху маленькую кружевную розетку, подходящую к платью.

Выглядело очень мило, но теперь Эрайна поняла, что если бы масса волос не смягчила удар палкой или чем там еще, она вряд ли опомнилась бы так скоро.

— Далеко мы ее отвезем? — спросил один из мужчин.

— Подальше, — ответил второй, — но не так чтобы чересчур. Пускай думают, что она сама поплыла на веслах по морю.

— Не нравится мне такое дело, — снова заговорил первый. — Подумать только, совсем молоденькая барышня. Слаба, чтобы грести.

— Ее милость управляется с веслами будь здоров, вот она и думает, что все женщины такие.

Мужчины захохотали с явной издевкой, словно не одобряли геркулесовы подвиги своей хозяйки.

— А она хорошенькая, — отсмеявшись, заметил один.

— Саксонка!

— Все равно женщина что надо! — последовал ответ.

— Это твое мнение, Джок, ты вечно бегаешь за юбками.

Судя по разговору, эти двое относились к более высокому разряду и были лучше образованы, чем самые простые и грубые клансмены.

Эрайна была уверена, что если леди Морэг поручила кому-то похитить ее и пустить в лодке в море, то выбрала для этой цели наиболее смышленых своих слуг.

Из услышанного разговора Эрайна поняла, что с ней намерены сделать.

Два брата маркиза утонули в море во время рыбной ловли, а теперь дело будет выглядеть так, что она тоже уплыла на веслах из бухты, а после у нее не хватило сил добраться до берега.

Видимо, похитители пустят ее в лодке на волю волн, другого решения Эрайна не представляла.

Греб только один из двоих; удары весел становились все более редкими, пока не прекратились вовсе.

— Думаешь, достаточно далеко?

— Считаю, что так. Ветер помаленьку подымается, все кончится в момент.

— Да погоди ты малость. Вдруг она очухается?

— Не очухается, — заявил другой. — А ежели так, я, пожалуй, стукну ее еще разок по голове.

— Синяк оставишь!

Эрайне почудилось, что тот, который собирался еще раз ударить ее, пожал плечами.

— К тому времени, как ее тело прибьет к берегу, никто не станет синяки отыскивать!

Едва не задохнувшись от ужаса, Эрайна внезапно догадалась, что именно они собираются сделать с ней. Она почти что видела, как леди Морэг строит свой план.

Она, Эрайна, отправилась в лодке на прогулку, ведь вечер был такой тихий и приятный! Лодка перевернулась или же из днища вылетела втулка, и Эрайна утонула.

С неистовым напряжением воли соображала она, сможет ли спастись вплавь после того, как окажется в воде.

Если, бросив ее, они вдруг убедятся, что она хорошо плавает, то вернутся и снова нанесут удар по голове. Потеря сознание, она конечно, утонет.

«Что мне делать? О, папа, спаси меня, как ты спас раньше!» — молча молила она.

Она считала, что отец непременно слышит ее и подобно тому, как послал маркиза спасти мать, теперь пошлет его, чтобы спасти ее, Эрайну.

Но у нее при этом было ужасное чувство, что маркиз не узнает о ее исчезновении до той самой минуты, когда надо будет идти в столовую, и даже тогда пройдет немало времени, пока кто-то догадается, что она уплыла на лодке в море.

Рассказывая маркизу о своей жизни в деревне, она говорила, как любит ездить верхом.

Но как-то не возникло повода рассказать, что в отличие от большинства девушек своего возраста, она умеет плавать, потому что рядом с их коттеджем находилось большое озеро. Она была еще совсем маленькой, когда они с отцом стали плавать вместе в этом озере, если вода была теплой.

И теперь она надеялась, что вечернее платье не помешает ей двигать ногами, а убийцы не увидят — это было самое важное! — как легко она держится на воде.

— Давай кончать с этим! — вдруг проговорил один.

— Ладно, ладно! — раздраженно отозвался второй. — Куда спешить-то?

— Я хочу домой, — возразил сообщник. — Обедать хочу, а ведь еще идти долго.

Из его дальнейших слов Эрайна поняла, что ему не надо возвращаться по берегу к замку, но, переправившись через бухту, высадиться на выступающем в море мысу, от которого, как она знала, начинались владения Макнаинов.

— Ты сначала сними с нее одеяло, — сказал тот, что сидел на веслах.

Эрайна вытянулась и застыла в полной неподвижности.

Одеяло, которое накрывало ее с головой и затрудняло дыхание, наконец, убрали, и она оказалась на виду у мужчин, видимо, пристально в нее всматривавшихся.

— Она еще без памяти, — сказал один. — Перебирайся в другую лодку, Джок, а я выкину весла за борт и вышибу втулку.

— Она такая милашка, — заметил Джок.

— Это не наше дело. Пускай рыбы на нее любуются.

Джок подтянул к борту вторую лодку.

Он забрался в нее, а человек с веслами швырнул их в воду; Эрайна почувствовала, как одно из них стукнуло о борт.

Гребец что-то нашаривал ощупью у нее в ногах.

Наконец он вытащил втулку, и вода тотчас начала просачиваться в лодку.

Джок помог гребцу перебраться к нему.

— Теперь давай домой, — заявил тот ворчливо, — да поживей! Я жрать хочу. Кончай с этим!

У Эрайны возникло ощущение, что он еще раз поглядел на нее, и только когда звук ударов о воду четырех весел начал удаляться, а потом не стало слышно уже ничего, кроме плеска волн, решилась она открыть глаза.

Вода подымалась быстро — лодка была уже наполовину полна, но Эрайна все еще не двигалась, чувствуя, как все тело пронизывают холод и сырость.

Вода подбиралась к самому лицу, и тогда она впервые подняла голову, потом осторожно села, словно в ванне с холодной водой.

Поискала глазами уплывшую лодку, но она виднелась теперь лишь как далекая точка, и сомнительно, чтобы те двое заметили Эрайну. Потом она взглянула в сторону замка, откуда ее привезли сюда.

С упавшим сердцем убедилась, что замок гораздо дальше, чем она предполагала, и к тому же ее уносило из бухты в открытое море.

И все же она знала, что доплыть до берега можно, если действовать решительно и если она не обессилеет и не умрет от холода.

«Наверное, я умру, — подумала она, — и это просто ужасно для мамы».

И маркиза огорчит, если она утонет, ведь тогда его станут принуждать жениться во имя интересов клана, к тому же совершенно ясно, что леди Морэг хочет его как мужчину.

«Она влюблена в него, потому что он очень красив, — размышляла Эрайна. — Но какая же она отвратительно злая… задумала убить меня… Нет, маркиз будет с ней несчастен».

И тут Эрайна, каким невероятным это ни казалось ей в совершенно немыслимых обстоятельствах, призналась самой себе, что любит маркиза.

Он спас ее мать, а теперь она должна спасти его.

И не только потому, что ей непереносима была мысль о его возможной женитьбе на неподходящей для него во всех отношениях леди Морэг, но и потому, что хотела быть с ним вместе, пока она ему нужна.

«Я люблю его! Люблю… его!» — твердила она себе.

Если она сейчас погибнет, то любовь ее не достигнет цели — она не поможет маркизу, как обещала.

Она снова посмотрела на берег — он был еще дальше от нее, чем минуту назад.

Она знала, что так кажется из-за наступления сумерек: солнце село, и неосвещенный замок как бы погрузился в туман.

«Помоги мне, папа, помоги!» — молила Эрайна.

Когда вода в лодке поднялась еще выше, Эрайна бросилась в море.

Глава 7

Вода была очень холодна; Эрайна плыла бесконечно долго и почувствовала, что с трудом двигает ногами, с трудом подтягивает руки к груди.

Она погрузилась глубже в воду, которая начала заливать ей рот и нос.

— Я больше не могу! — выкрикнула она. — Я не могу… плыть дальше!

Она попыталась разглядеть, далеко ли еще до берега, но либо зрение ослабело, либо стало слишком темно. Она снова закрыла глаза с таким чувством, словно до берега оставались еще долгие мили — чересчур долгие для нее.

Но в ушах у нее ясно прозвучали слова, будто бы произнесенные голосом отца:

«Если ты погибнешь, маркиз должен будет жениться на леди Морэг и тоже погибнет!»

Постепенно эта мысль проникла в глубину ее сознания. Дело ведь не только в том, что леди Морэг непривлекательна для маркиза, дело в том, что она убийца. Убив однажды, она может убить и еще раз…

«Я должна спасти его… должна», — твердила себе Эрайна.

Снова голова ее погрузилась в воду, и вода сомкнулась над ней, не давая дышать.

К ногам, казалось, привязано по кирпичу, а руки так устали, что она не в силах была сделать взмах.

— Я люблю тебя! — кричала она маркизу. — Но больше не могу… тебе помочь!

Она решила, что тонет, но тут ее колени протащило по чему-то твердому, голова опустилась, и Эрайна, уткнувшись лицом в мокрый песок, лишилась сознания.

Очнулась она от чьего-то грубого голоса и от того, что ее куда-то тащили. Кто-то кричал, какой-то мужчина. Она не понимала слов, но мужчина все кричал и тащил ее вперед; в голове мелькнуло, может, это слуги леди Морэг снова пытаются убить ее.

Потом ее перевернули на спину, и она подумала, что умирает, что это конец.

Но ее снова понесли в непроницаемую тьму, теперь уже для того, чтобы вернуть к жизни: чья-то рука обняла ее за плечи и приподняла ей голову.

Едва почувствовав это прикосновение, она поняла, чья это рука, и сердце у нее сильно забилось.

— Эрайна! Эрайна!

Она услышала его зов, она любила его и потому прижалась лицом к его плечу. Он был здесь, он держал ее в объятиях, она в безопасности!

— Еще глоточек, м'леди, — настойчиво произнес чей-то голос.

— Нет… нет, — слабо отозвалась Эрайна. — Это ужасно!

— Оно вас согреет, м'леди. Вы застыли, как ледышка, совсем застыли, когда они принесли вас сюда.

Сейчас ей вовсе не было холодно: одна бутылка с горячей водой лежала в ногах, вторая — сбоку. Бутылки были каменные, но грели хорошо, тепло пронизывало все тело, так же, как жар от неразбавленного виски, которое кто-то вливал ей в рот. Виски обжигало горло и горячей волной заливало грудь.

Было трудно открыть глаза, но она справилась с этим и увидела перед собой резную деревянную спинку кровати и огонь, пылающий на колосниках большого камина.

Она поняла, где она, поняла, что жива, спасла маркиза и теперь уже не надо бороться.

Она очень, очень долго плыла, но сделала это.

Она снова закрыла глаза и тотчас услыхала голос экономки:

— Ее милость уснула, м'лорд, и с ней все хорошо. Господь спас ее.

— Думаю, она сама себя спасла, — негромко произнес маркиз.

Эрайна хотела сказать ему, что сделала это ради него, но сил не хватило, и она погрузилась в тепло и безопасность, в сон без сновидений.

Пробудившись, Эрайна поняла, что проспала долгое время: ночь миновала и наступил день.

Занавески были раздвинуты, и солнце светило в окна.

Эрайна шевельнулась, и тотчас возле нее появилась экономка, которая ухаживала за ней прошлым вечером.

— Вы проснулись, м'леди?

Она кивнула, еще не владея голосом.

— Чего вашей милости требуется, так это хорошенько поесть, — бодро заговорила домоправительница, — а уж отдохнули-то вы за ночь очень даже хорошо.

Эрайна снова пошевелилась, словно желая убедиться, что руки и ноги, онемевшие и какие-то чужие, все еще при ней.

Домоправительница поспешно вышла из комнаты, а Эрайна лежала и глядела на спинку кровати, на которой, само собой, разумеется, вырезан был герб Макдононов.

Она благодарила Бога, благодарила своего отца за спасение.

Потом с легкой дрожью подумала, что леди Морэг может предпринять еще одну попытку. Наверное, умнее будет уехать поскорей, чтобы не причинять беспокойства маркизу, не стать ему обузой.

Можно изображать, что они женаты, но она не останется здесь, где леди Морэг не прекратит преследовать ее, как дикого зверя, а герцог будет ненавидеть за то, что она англичанка.

« Если я уеду, то возможно… никогда больше его не увижу», — думала она.

И оттого, что она была еще очень слаба, и оттого, что любила его, слезы потекли у нее по щекам.

Позже, когда Эрайна поела, потом поспала, потом поела еще раз, она почувствовала себя настолько хорошо, что уже не хотела оставаться в постели.

Маркиз не приходил повидаться с ней, и она подозревала, что он ушел на рыбалку.

Но она хотела знать наверняка, и когда экономка пришла ее проведать, спросила:

— Где же маркиз?

— Он скоро вернется домой, м'леди. Пошел ловить рыбу с утра, пока вы еще спали, но я-то знаю, что его светлость придет повидать вас, как только явится домой.

Экономка ушла, и Эрайна поднялась с постели, чтобы причесаться перед туалетным столиком. Девушка взглянула на себя в зеркало.

Она ожидала увидеть осунувшееся и напряженное лицо: ведь вчерашнее происшествие вряд ли могло прибавить ей красоты.

Ничего подобного! Глаза ее казались большими и яркими, кожа — очень белой, волосы падали на плечи пышной волной, и она была бы неискренней, если бы отказала себе в привлекательности.

Подбодренная собственным отражением, она вернулась в постель на все еще нетвердых ногах, легла и стала ждать.

Немного погодя в дверь постучали, и, не дожидаясь ответа, вошел маркиз.

При виде его глаза у Эрайны так и вспыхнули, она даже слегка задохнулась — впервые она увидела его в килте. И подумала, что со спорраном на поясе и в обычной твидовой куртке с кожаными пуговицами он все равно выглядит великолепно.

Он подошел к постели и взял ее руку в свои.

— Я мог бы и не спрашивать, чувствуете ли вы себя лучше, — произнес он своим глубоким голосом. — Ваш вид говорит сам за себя.

— Лучше… мне гораздо лучше. Совершенно ни к чему лениться и лежать в постели.

— Надо поберечь себя.

У Эрайны возникло странное ощущение, что губы их говорят одно, а глаза — совсем другое. Маркиз присел к ней на постель и спросил:

— Вы достаточно окрепли, чтобы рассказать мне, как это произошло?

Эрайна смутилась. Ей казалось неловким рассказывать, что та женщина решила убить ее, потому что хотела заполучить маркиза.

Тогда маркиз, чтобы облегчить ей задачу, заговорил сам:

— Я ни на минуту не поверил, что вы одна отправились на веслах в море.

— Их было… двое… двое мужчин, — решилась начать свой рассказ Эрайна. — Я вышла в парк. Искала… вас.

Маркиз смотрел ей в лицо и слушал молча, не перебивая.

Эрайна рассказала, что услышала в кустах, как ей почудилось, крик животного, что ее ударили по голове, она потеряла сознание и очнулась уже лежа на дне лодки.

— Сейчас у вас голова болит? — быстро спросил маркиз.

— У меня небольшой синяк, — ответила Эрайна, — потому что волосы смягчили удар. Я уложила их в пышную прическу, чтобы выглядеть элегантной для…

Она замолчала, сообразив, что едва не высказала нечто разоблачительное.

Ей нелегко было говорить вполне естественно, пока маркиз держал ее за руку.

Его прикосновение вызывало в ней странное и незнакомое до сих пор ощущение: словно бы солнечные лучи пробегали вверх по рукам и проникали в грудь.

Она понимала, что это любовь. Она всего лишь смотрит на него, а сердце бьется так неистово… Она боялась, как бы он не догадался об ее чувстве.

Трудно представить себе что-то более унизительное, чем если бы маркиз узнал, что она полюбила его, в то время как она — за спасение матери — всего лишь играет роль по его просьбе. Нет, она должна быть предельно осторожной.

Уже более поспешно она пересказала ему, о чем говорили мужчины в лодке, пока она лежала на дне.

Она пересказала то, что они болтали о «ее милости», и пальцы маркиза крепче стиснули ее руку.

Уже не запинаясь, рассказывала Эрайна, как они выбили затычку и уплыли, как лодка почти до краев наполнилась водой и начала тонуть, а сама она бросилась в воду и поплыла в сторону замка.

— Как вы могли плыть так долго? — спросил маркиз.

— Я постоянно плавала в озере вместе с папой, когда мы жили в деревне, — ответила Эрайна, — но никогда на такое большое расстояние… и в холодной воде.

— Это было очень, очень смело с вашей стороны! Я не знаю женщины такой умной и храброй, как вы.

— Я должна была… спасти вас, — вырвалось у Эрайны.

— Меня? — спросил маркиз. — Или себя?

— Дело вовсе не во мне, — ответила Эрайна. — Я понимала, что если я умру, ваш отец принудит вас… жениться на леди Морэг, а это сделает вас несчастным.

— И это огорчало вас? — ласково произнес маркиз.

Эрайна вдруг почувствовала, что больше всего на свете желает, чтобы он был счастлив. Она не в состоянии была подарить ему это, но, по крайней мере, могла помешать тому, чтобы он стал несчастным.

Девушка молчала, и спустя минуту маркиз сказал:

— Я хочу, Эрайна, чтобы вы мне ответили, почему это огорчило бы вас.

— Вы были так добры ко мне… и я считала долгом помочь вам.

— Вы уже помогли мне, а когда я поднял вас на берегу, и вы положили голову мне на плечо, я понял, что вы счастливы быть со мной.

Голос у него был низкий и глубокий, в нем звучала незнакомая до сих пор Эрайне молящая нота… Эрайна крепко сжала его руку.

— Я думала, что… умерла, но когда вы дотронулись до меня, я ожила снова.

Маркиз молчал; его молчание показалось Эрайне странным, и она взглянула на него.

Глаза их встретились, и девушка вздрогнула от необычного и неизведанного ощущения, охватившего ее с такой силой, что она почти задыхалась.

— Быть может, я ошибаюсь, — спустя несколько секунд заговорил маркиз, — но мне кажется, Эрайна, что вы любите меня.

Он смотрел ей прямо в глаза, и невозможно было не сказать ему правду.

— Да… я люблю вас, — прошептала Эрайна, — и хочу помочь вам, но я никогда не стану вам обузой, и как только вы велите мне уехать, я поступлю, как обещала, не причинив никаких хлопот.

— Этого не произойдет, по крайней мере, миллион лет, — тихо произнес маркиз, наклонился и прижал свои губы к ее губам.

На секунду она не поверила, что это произошло. Потом восторг охватил все ее существо, такой пылкий, такой всепокоряющий и сильный, как удар молнии.

Эрайне чудилось, что маркиз подарил ей солнечный свет и вознес ее высоко над зарослями вереска к самому небу.

Он обнял ее одной рукой и крепче прижал к себе, целуя, и после всего, что ей довелось перенести, она, словно попала в Божий рай, такой чудесный, что покинуть его значило бы умереть.

И она поняла: этого она хотела всегда.

То была любовь, какой ее мать любила отца, а он — ее, и ничто больше не имело значения, кроме любви, заполняющей весь мир, и небо, и море… ничего, кроме любви.

Маркиз поднял голову и сказал:

— Я люблю тебя!

— К-как вы можете? — пролепетала Эрайна. — Стольких прекрасных женщин вы могли бы любить…

— Эти «прекрасные женщины», как ты их называешь, — произнес он с улыбкой, — ушли далеко и забыты. Когда я увидел тебя на берегу и подумал, что ты мертва, я понял, что чувство мое к тебе было таким, какого я никогда не испытывал прежде.

— Вы… ты любишь меня? В самом деле, любишь?

— Мне понадобилось бы много времени, я уже говорил, что не меньше миллиона лет, чтобы рассказать тебе, как сильно я люблю тебя.

— Я не могу поверить! Ты такой замечательный, такой добрый, такой… необыкновенный. Я считала тебя ангелом Божьим, посланным спасти мою мать, а не мужчиной, который мог бы полюбить меня.

Маркиз улыбнулся.

— Но я мужчина, и я считаю тебя такой очаровательной, красивой, волнующей… Я не могу поверить своему счастью — ведь я, наконец, нашел то, что так долго искал.

Он притянул ее ближе к себе и сказал:

— Помнишь, ты рассказывала мне, что наше приключение похоже на странствия Одиссея и Ясона? Я, как и они, обрел желаемое.

— И это была любовь?

— Любовь! — твердо ответил маркиз. — Настоящая любовь, и она позволила тебе увидеть во мне рыцаря.

— Но… ты им был всегда!

— Тебе предстоит сделать меня им в будущем… вернее, сделать меня настоящим главой клана.

— Ты имеешь в виду…? — еле дыша, спросила Эрайна.

— Я имею в виду, что собираюсь остаться здесь, — маркиз не дал ей договорить. — И жить той жизнью, какая мне предназначена, руководя моим народом.

Прильнув губами к ее нежной щеке, он продолжал:

— Я думаю, ты понимаешь, что я не смогу осуществить это без твоей помощи.

— А ты уверен… вполне уверен, что хочешь меня?

— Как нельзя более уверен.

Эрайна, немного помолчав, проговорила:

— Мне нужно кое-что тебе сказать.

— Мне нужно сказать тебе очень многое, — перебил ее маркиз, — но мой отец хочет видеть тебя. Ты достаточно хорошо себя чувствуешь, чтобы спуститься к обеду? Ты можешь вернуться в постель сразу после этого.

— Я вполне хорошо себя чувствую, — сказала Эрайна. — И хочу быть с тобой.

Маркиз ответил поцелуем.

Она ощущала, как сильно и часто бьется его сердце — и это было самое волнующее ощущение, какое только можно себе вообразить.

Стук в дверь заставил маркиза отпрянуть от Эрайны; в комнату вошла экономка.

— Я рад, что вы пришли, миссис Макдонон, — сказал маркиз. — Ее милость собирается спуститься к обеду, но я обещаю, что мы не задержим ее надолго.

— Она не должна переутомляться, мастер 15 Алистер.

Маркиз рассмеялся:

— Если она устанет, вы, разумеется, побраните меня, как делали, бывало, если я порву платье или утащу яблоки из вашей комнаты.

Не дожидаясь ответа экономки, он вышел через смежную дверь в гардеробную.

— Он всегда был ужасно озорным мальчишкой! — воскликнула домоправительница.

Помогая Эрайне одеться, она без передышки рассказывала ей о детских проказах маркиза, и Эрайна подумала, что хорошо бы ее сын был, как и отец, озорником, — ведь огромный замок — превосходное место для ребячьих забав.

Эрайна больше слушала миссис Макдонон, чем приглядывалась к себе во время одевания, и когда была уже полностью готова, заметила, что на ней очень красивое вечернее платье, в котором она выглядит, как невеста.

Этого платья она раньше не видела, потому что его доставили перед самым отъездом в Тилбери. А вдруг маркиз найдет, что она оделась слишком нарядно?

Но, войдя через смежную дверь в гардеробную, она по выражению его глаз и лица догадалась, что он любуется ею.

Он и сам выглядел прекрасно в вечернем костюме: на шее кружевное жабо, на красивом кафтане серебряные пуговицы, начищенные до такой степени, что сверкали, как драгоценные камни. Нет, ни один мужчина в мире не может быть так красив и неотразим!

Его спорран был так же искусно отделан, как спорран самого герцога, а дымчатый топаз на рукоятке шотландского skean dhu — короткого кинжала — блестел, как звезда.

Когда они вдвоем шли к центру замка, маркиз произнес:

— Хочу тебе сказать, как ты красива, и как я тебя люблю.

Эрайна взяла его за руку.

— Не могу найти слов, чтобы выразить, каким красавцем ты выглядишь в килте.

— Замечательно, что ты восхищаешься мною в той же мере, как я тобой, — при этих словах маркиз усмехнулся. — Иначе я бы стал тебя ревновать.

Эрайна засмеялась.

— Надеюсь, что будешь. Тогда ты поймешь мои чувства.

Их разговор прервался: к маркизу подошел слуга с несколькими письмами на серебряном подносе.

— Только что прибыла почта, милорд. Маркиз взял письма без особого внимания, но когда они вошли в еще пустую гостиную, он поспешно распечатал одно из них и начал читать.

Эрайна остановилась возле камина, размышляя о том, как красива эта комната и как она вместе с тем не похожа на гостиные на юге.

Очень высокий потолок, в окна, прорубленные в камне, вставлены ромбовидные стекла; стены увешаны портретами бывших вождей клана.

Часть мебели была французской, очевидно, сохранившейся со времен Марии Стюарт, королевы шотландской, которая ввела моду на все французское.

Маркиз поднял от письма глаза.

— У меня для тебя хорошие новости, любимая.

— Хорошие новости?

Маркиз снова взглянул на письмо, которое держал в руке.

— Когда я поручил своему секретарю отправить недостающие деньги врачу твоей мамы, я сказал ему, что хочу немедленно узнать о результатах операции, а если сведения окажутся плохими, их должны сообщить только мне.

— Но с мамой… все хорошо?

— Операция прошла с полным успехом, и твоя мама поправляется быстрее, чем мог надеяться врач.

С восклицанием радости и счастья Эрайна бросилась Алистеру на грудь.

— Это все благодаря тебе! Если бы ты не дал нам денег, мама умерла бы!

Голос ее прервался, и на глаза навернулись слезы, но то были слезы радости.

Маркиз тесно прижал ее к себе.

— Я так рад, я очень-очень рад, дорогая моя!

— Я уверена, что это папа послал нам тебя… и… и мама теперь поправится и, возможно, снова станет счастливой.

— Мы постараемся сделать ее счастливой, — пообещал маркиз.

Эрайна собиралась ему ответить, но в дверях послышались шаги, и в комнату вошел герцог.

Смущенная Эрайна отступила в сторону, но поняла, что герцог видел ее в объятиях сына.

Герцог присоединился к ним на ковре перед камином, и Эрайна сделала реверанс.

— Вам уже лучше? — обратился герцог к ней в более благожелательном тоне, чем до сих пор.

— Да, благодарю вас, ваша милость, гораздо лучше.

— Вы, оказывается, очень храбрая, — похвалил ее герцог и, не дожидаясь ответа, продолжал: — За дверью ждет человек, который обнаружил вас, когда вы доплыли до берега. Он уже стар, но зрение у него достаточно острое, и он разглядел вас, когда вы, потеряв сознание, упали на мелководье. Упали вы лицом вниз, и если бы он не спас вас, вытащив на сушу, вы могли бы захлебнуться.

Эрайна пробормотала нечто невнятное; рука маркиза коснулась ее руки.

— Я велел Малкольму Макдонону прийти сюда, чтобы вы могли поблагодарить его, — сказал герцог.

Он пошел к двери, Эрайна и маркиз последовали за ним.

На лестнице они увидели седобородого старца, одетого в цвета клана. Он стоял и нервно мял в руках свой берет.

Когда герцог приблизился к нему, старик почтительно коснулся лба рукой.

— Я пригласил маркизу повидаться с тобой, Малкольм, — медленно проговорил герцог. — И я объяснил ей, что это твои зоркие глаза, они ведь у тебя, как у следопыта, заметили ее у берега, и ты спас ей жизнь.

Старик проговорил что-то, и маркиз обратился к Эрайне:

— Он поймет по-английски, если вы станете говорить медленно, но сам он говорит только по-гэльски.

Эрайна протянула старику руку, и Малколм Макдонон сказал на гэльском языке:

— Я очень рад, что мог послужить вашей милости.

Эрайна поняла и, не задумываясь, ответила на его родном языке:

— Tapadh Leat Tha Ni Gle Thaiwgeal, — что означало: «Благодарю вас. Я очень признательна».

Только после того, как выговорила эти слова, она увидела восхищение на лице Малкольма и заметила, как удивились герцог и маркиз.

Последовало недолгое молчание, потом герцог вручил старику конверт, в котором, по предположению Эрайны, были деньги.

Малколм поблагодарил по-гэльски и стал спускаться с лестницы, а герцог очень пристально посмотрел на Эрайну.

— Вы говорите на гэльском языке? — спросил он.

— Немного.

— Кто научил вас?

Она слегка замялась, но сказала правду:

— Моя мать.

— Откуда ваша мать узнала гэльский язык?

— Она… она шотландка.

Эрайна говорила очень тихо и сильно смутилась. Маркиз, не в силах сдержать любопытство, поинтересовался:

— Почему ты мне не сказала? Она подняла на него глаза:

— Я боялась, что ты рассердишься.

— Рассержусь? Чего ради мне сердиться?

Эрайна молчала, и тогда он спросил так, словно заранее готов был к ответу:

— Кто твоя мать?

Эрайна вытянула руки, как будто хотела ухватиться за него, но тут же снова опустила их.

— Моя мама… — она на мгновение запнулась. — Мама… из Макнаинов.

Маркиз онемел, а герцог воскликнул:

— Из Макнаинов? Почему же мне не сказали? Почему вы это так тщательно скрывали?

Видимо, Эрайне легче было отвечать ему, а не маркизу:

— Мама убежала с моим отцом, а так как он был англичанин, то дедушка… он был главой клана Макнаинов… дедушка отрекся от нее.

Герцог уставился на нее так, словно ушам своим не верил, потом предложил:

— Вернемся в гостиную.

Герцог пошел впереди, Эрайна покорно последовала за ним, а маркиз взял ее за руку, и она поняла, что он не сердится, но поддерживает и любит ее.

Она высоко держала голову и в ясных, спокойных выражениях объяснила герцогу то, что он хотел знать.

— Мама очень страдала оттого, что отец отказался общаться с ней из-за ее брака с англичанином, но они с папой были очень счастливы, и больше ничто не имело для них значения.

— Так ваш дед — граф Наин? — спросил герцог.

— Да, ваша милость, но после того, как мама убежала из дома, она не пользовалась титулом.

— Граф был достойным вождем клана, — сказал герцог, — но нас он ненавидел почти так же сильно, как и англичан.

Маркиз расхохотался.

— Так относились к нам все Макнаины, насколько мне помнится, — сказал он. — А что вы собираетесь предпринять по отношению к леди Морэг?

Герцог крепко сжал губы.

— Она предстанет перед судом старейшин своего клана и будет приговорена к изгнанию.

— Вы полагаете, что этого добьетесь?

— Глава клана сделает это, когда я уведомлю его о происшедшем. Будут наказаны и те, кто действовал по указке леди Морэг.

Маркиз понял, что отец хочет еще что-то сказать, и молча ждал.

— Леди Морэг всего лишь сводная сестра нынешнего графа, — пояснил герцог, — и они никогда не питали расположения друг к другу. Как глава рода, граф стремится установить добрые отношения между нашими кланами, и эта проблема уже решена, Алистер, поскольку ты женат на женщине из Макнаинов. Я к тому же уверен, что граф примет в своем доме мать Эрайны, свою родную сестру, если она захочет вернуться.

— Вы, в самом деле, так считаете? — воскликнула Эрайна. — Мама будет просто счастлива, ведь после смерти папы она постоянно вспоминала и тосковала о своей семье.

— Мы поможем ей обрести эту семью, как только она достаточно поправится, чтобы вынести переезд, — спокойно произнес маркиз.

От радости Эрайна позабыла, что герцог еще здесь, и прижалась щекой к плечу Алистера. Со сдержанным смехом в голосе тот сказал:

— Вот видите, отец, после всех моих ошибок, после долгих лет, проведенных, как вы считали, по-пустому, я вернулся, совершив правильный поступок, и привез с собой ту жену, какую вы хотели сами выбрать для меня. Признайтесь, что уж этого вы никак не ожидали!

В словах не было необходимости… Герцог просто положил руку сыну на плечо, и жест его был весьма выразителен.

Обед был очень длинный, так как съехалось множество гостей, а волынщики, развлекавшие собравшихся музыкой, в конце трапезы исполнили две дополнительные мелодии, — как поняла Эрайна, в честь ее избавления от гибели. Тем не менее, она вовсе не устала.

Но все же ее отправили в постель немедленно после того, как обед кончился. Миссис Макдонон помогла ей раздеться и оставила у постели горящую свечу; в камине пылало большущее полено.

— Нынче с моря тянет холодный ветер, м'леди, — объявила экономка, выглянув в окно. — Будет просто чудо, если вы не схватите простуду после того, что с вами случилось.

Эрайна ничего не ответила, улеглась спиной на подушки и думала о том, как ей тепло и уютно… и кажется, что крохотные язычки пламени из камина бегают у нее внутри, согревая все тело.

Она лежала и ждала. Меньше чем через полчаса смежная дверь отворилась.

Маркиз вошел в комнату; на нем уже не было одеяния шотландских горцев, вместо него он надел длинный бархатный халат, которого Эрайна раньше не видела, и который очень ему шел.

Он подошел к постели; глаза его сияли необычным светом, который и смутил и возбудил девушку.

Она протянула к нему руки.

— Я была уверена, что ты придешь… пожелать мне доброй ночи.

Маркиз присел на кровать в той же позе, как и днем.

— Доброй ночи? — переспросил он. — Я считаю, любимая, что ты кое о чем забыла.

— О чем же я забыла? Разве что поблагодарить тебя еще и еще раз?

— Ты благодарила меня более чем достаточно.

— Тогда что же я все-таки забыла?

— Что мы с тобой женаты! Эрайна опустила глаза.

— Но ведь ты говорил, что это всего лишь… притворство.

— Я говорил это, когда вел себя как англичанин, и контракт наш был тоже английский. В Шотландии мы объявили себя мужем и женой в присутствии свидетелей, и теперь по законам этой страны мы с тобой состоим в браке.

Эрайна почувствовала, что каждое его слово возносит ее к небесам в радостном порыве.

— Сегодня я уже написал в Эдинбург с просьбой зарегистрировать наш брак, — добавил он.

— Ты уверен? Вполне уверен, что хочешь этого? — спросила Эрайна.

— Твердо уверен, — отвечал маркиз. — Это именно то, чего я хочу! Ты моя, Эрайна, моя жена отныне и навсегда, и я никогда не позволю тебе уехать!

Она подумала, что сейчас он обнимет ее, но он этого не сделал, а, помолчав минуту, сказал:

— Ты ведь понимаешь, как сильно я желаю тебя… не только телом, но разумом, сердцем и душой. Но ты перенесла чудовищное потрясение, и если хочешь, я просто пожелаю тебе спокойной ночи и уйду, а ты будешь отдыхать.

Эрайна понимала, что только идеалист и рыцарь, каким она его считала, может быть таким понимающим и самоотверженным.

У нее не было слов, чтобы сказать ему об этом, она только протянула руки и привлекла его к себе.

Много позже, когда дрова в камине превратились в золотые угли, а пламя угасло, маркиз заговорил:

— Мне хотелось бы найти слова и объяснить тебе, что для меня значит быть с тобой в моем доме, в моей стране, окруженным людьми, которые любят и уважают меня, и которым я стану служить до конца моих дней.

— Я понимаю тебя, — тихонько отозвалась Эрайна. — Чудесно думать о таких вещах.

Он теснее прижал ее к себе и подумал приэтом, что прикоснуться к ней значит для него прикоснуться к совершенству, которого он всегда искал в женщине.

— Как же мне так повезло, что я нашел тебя?

— Тебе, наверное, мои слова покажутся странными, но ведь это папа руководил мной, когда я была в таком отчаянии. Это он внушил мне мысль пойти к леди Беверли и каким-то таинственным путем устроил так, что ты подслушал мой разговор с ней.

Эрайна помолчала. Потом сказала:

— Только человек с врожденным инстинктом добра мог помочь мне так, как ты.

— Не только твой отец, но и твои молитвы, любимая, научили меня, как поступить.

Он произнес эти слова и подумал, как это необычно для него говорить вот так и верить.

Как бы то ни было, но с самого приезда сюда высокомерный цинизм, управлявший его мыслями и его разговорами с друзьями из клуба «Уайтс», а также его отношениями с женщинами, бесследно исчез.

И он подумал про себя, что в Шотландии можно быть только честным.

Эрайна предчувствовала, что красота замка и окружающей природы отвратят его разум от всего мелочного и ничтожного, но с ним произошло нечто более серьезное: он сам стал выше и значительнее, чем когда-либо в прошлом.

Только теперь он впервые начал понимать тягу отца к всемогуществу и его заботу не только о величии клана, но о величии всей Шотландии.

Он повернул голову и посмотрел на Эрайну. Подумал, как она красива при свете угасающего огня, какой у нее одухотворенный вид, и как она непохожа на любую другую женщину из тех, кого он знал до сих пор.

Ее глаза смотрели на него с обожанием, и он сказал себе, что никогда не обманет ее ожиданий, и дал обет жить в соответствии с ее идеалами.

В камине упало полено, и пламя вновь вспыхнуло на мгновение, осветив их лица; они взглянули друг на друга и инстинктивно придвинулись ближе.

— Я люблю тебя! — произнес он.

— Я не знала, что любовь может быть такой чудесной. Мы словно взлетели вместе к звездам в небеса, а там царит любовь.

Губы маркиза коснулись ее щеки, прежде чем он спросил:

— Ты почувствовала это благодаря мне?

— И это, и еще больше. Но как мне выразить в словах… восторг, который есть Бог… и в то же время это я сама?

— Моя драгоценная маленькая возлюбленная!

— Я сделала тебя… счастливым?

— Таким счастливым, что я не нахожу слов, чтобы выразить наши чувства. Это и нечто экстатическое, и вместе с тем глубоко человеческое, потому что я могу дотронуться до тебя и осознать, что ты моя не только как женщина, но и как частица моей собственной крови.

— Потому что я шотландка.

— Как и я, как наши дети и дети наших детей… Как я мог вообразить, что убегу от Шотландии и от всего, чем она является для тех, кто здесь рожден, в чьей крови живет инстинкт, подымающий человека к пониманию Бога?

— Именно так чувствую и я, — почти неслышно проговорила Эрайна.

— Мы чувствуем одно и то же, потому что мы едины, — сказал Алистер. — Мы одна суть, любимая.

Она обвила рукой его шею, чтобы еще приблизить к себе, и знала, что в них обоих горит не менее жаркое пламя, чем то, которое охватывает поленья в очаге.

Восторженный экстаз и невероятное напряжение, страдание такое же сильное, как радость.

— Я хочу тебя! — шепнул Алистер.

— Я люблю тебя! — ответила Эрайна. — О дорогой, пожалуйста, люби меня… сделай меня твоей… ведь ты сказал, что мы… одна суть.

Алистер припал губами к ее губам, и сердце его билось возле ее груди.

И он пронес ее над зарослями вереска к небу и когда сделал ее своей, они попали в собственный рай, где царила Божественная Любовь, а она и есть Вечность.

body
section id="FbAutId_2"
section id="FbAutId_3"
section id="FbAutId_4"
section id="FbAutId_5"
section id="FbAutId_6"
section id="FbAutId_7"
section id="FbAutId_8"
section id="FbAutId_9"
section id="FbAutId_10"
section id="FbAutId_11"
section id="FbAutId_12"
section id="FbAutId_13"
section id="FbAutId_14"
section id="FbAutId_15"
Мастер — обращение к мальчику или юноше, обычно — к старшему сыну в семье