Дело о покушении на Президента России далеко еще не закончено, и специальный агент Дронго, сумевший предотвратить это преступление буквально в последний момент, снова вступает в рискованную игру. Потому что по-прежнему живы и по-прежнему скрываются от закона таинственные заказчики покушения, и по-прежнему ведет охоту исполнитель — гениальный киллер, не смирившийся с провалом. Однако теперь Дронго совершенно уверен — в высших коридорах власти есть предатель, информирующий убийцу о каждом шаге спецслужб. Кто он? Если Дронго не узнает этого, гибель Президента невозможно будет предотвратить!

Чингиз Абдуллаев

Объект власти

БЕЛЬГИЯ. БРЮССЕЛЬ. 3 МАРТА, ЧЕТВЕРГ

Два автомобиля подъехали почти одновременно. В первом, «Мерседесе» ослепительно-белого цвета, находилось двое мужчин. Во втором, черном «Ауди», — еще двое. Все четверо молча вышли на тротуар. На этой тихой улочке, расположенной на юго-западе столицы Бельгии, было мало машин и не очень много прохожих.

Мужчина, до этого наблюдавший из подъезда соседнего дома за входной дверью в небольшой двухэтажный особняк, поспешил к прибывшим.

— Они все вместе, — коротко сообщил он по-русски.

Один из приехавших, человек в несколько старомодной шляпе и длинном плаще, задумчиво посмотрел на старинный особняк и кивнул трем остальным, которые неторопливо направились к его двери. Затем достал из кармана пачку сигарет. Наблюдавший за домом мужчина остался стоять рядом с ним. Он услужливо достал зажигалку, чиркнул ею и поднес к сигарете, которую пожелавший закурить не спеша вытащил из пачки.

Трое мужчин подошли к дому, один из них позвонил и что-то сказал по-фламандски в домофон. Дверь автоматически открылась, и все трое быстро проскользнули внутрь. Оставшийся на улице их руководитель прикурил сигарету, не спуская глаз с особняка. Стоящий рядом с ним мужчина беспокойно оглядывался по сторонам.

На улице не было слышно никаких звуков. Мужчина в плаще молча курил, глядя на дом. На его лице не дрогнул ни один мускул, даже когда неожиданно неподалеку раздался смех двух женщин. А стоящий рядом беспокойно дернулся и обернулся. Но женщины быстро прошли мимо, громко и весело обсуждая свои проблемы, после чего на улице вновь стало тихо.

Наконец послышался какой-то непонятный стук… Или удар от упавшего предмета. Курящий вынул сигарету изо рта и оглянулся по сторонам в поисках урны. Он не хотел бросать окурок на тротуар.

— Давайте, — с готовностью предложил второй мужчина, протягивая ладонь, — отнесу в мусорный бак на углу.

— Не нужно, — человек в плаще потушил сигарету и, достав из кармана полупустой коробок спичек, засунул окурок в него.

В этот момент послышался треск, словно в особняке что-то ломали. Он был приглушенным, но отчетливо различимым. Прошло еще несколько минут. Наконец из дома вышли все трое мужчин. Двое были спокойны, третий все время озирался, словно опасался преследования. В руках у всех троих были чем-то наполненные пластиковые пакеты.

— Все, — сообщил один из них, когда они подошли к машинам.

— Сколько их там было? — поинтересовался руководитель.

— Четверо. Двое мужчин и две женщины.

— Бумаги?

— Забрали.

— Компьютеры?

— Диски у нас, жесткие диски уничтожили.

Мужчина, спрятавший окурок, повернулся, прошел к «Мерседесу» и уселся. Тот, с кем он только что говорил, устроился за рулем. Остальные трое быстро разместились в «Ауди», которая тут же развернулась и поехала в другую сторону. Сидящие в «Мерседесе» подождали, пока отъедет «Ауди», затем тоже развернулись и отправились за ней, соблюдая некоторую дистанцию.

— Вы все сделали правильно? — спросил пассажир «Мерседеса» в плаще.

— Да, Андрей Михайлович. Четыре контрольных выстрела в голову. Собрали все дискеты, которые там были, и бумаги из кабинета Дзевоньского. Через десять минут там все сгорит. Мы установили таймеры в нескольких местах. Все нормально, можете не беспокоиться.

Андрей Михайлович достал сотовый аппарат, набрал номер и коротко кому-то сообщил:

— Все в порядке.

Отключив телефон, вытащил сим-карту, выбросил ее в окно и приказал водителю:

— Быстрее, я должен успеть на поезд.

РОССИЯ. МОСКВА. 4 МАРТА, ПЯТНИЦА

Это не была тюрьма в обычном ее понимании. Даже «Матросская тишина» не охранялась так серьезно, как этот невысокий трехэтажный корпус без окон, вокруг которого постоянно расхаживали охранники. Внутри здания, где под камеры были оборудованы четыре комнаты, также дежурили несколько человек. Обычно здесь содержались задержанные, о существовании которых не должны были знать ни официальные власти, ни правоохранительные органы, и вообще никто. Это была особая тюрьма бывшего Первого Главного Управления КГБ СССР, о существовании которой не подозревали даже бывшие ответственные сотрудники Комитета Государственной Безопасности. Сюда помещали задержанных исключительно с санкции руководителя ПГУ или распоряжения самого председателя КГБ. Попавшие в нее люди порой исчезали бесследно. Никто и никогда не мог увидеть ни документов, по которым оформлялось их задержание, ни внутренних инструкций по их содержанию.

Генерал Дзевоньский, задержанный три дня назад, был помещен именно в эту внутреннюю тюрьму бывшего ПГУ. Но он не был здесь единственным узником. В соседней камере находился его помощник Карл Гельван, а в двух других — еще четверо его сотрудников. Двоих из них взяли на даче, где они охраняли Дзевоньского, а остальных вычислили, когда они начали беспрерывно звонить по всем телефонам, пытаясь установить, куда подевался их руководитель.

На шестерых задержанных здесь было около двадцати охранников, сменявшихся через сутки. Побег отсюда считался абсолютно немыслимым. В этой внутренней тюрьме, оборудованной еще в начале семидесятых, были созданы все условия для «успешных допросов». Некоторые офицеры, слышавшие о существовании этого здания, иногда рассказывали друг другу, что там проверяли всех нелегалов, вернувшихся с Запада, на предмет их перевербовки. Говорили, что специальная аппаратура исключает всякую возможность утаить малейшую информацию или исказить истину. С тех пор здесь проверяли сотрудников КГБ только в исключительных случаях. Но за тридцать с лишним лет технический прогресс и бурное развитие фармакологии сделали процедуру постижения истины более простой и удобной для всех — и для следователей, и для задержанных. Теперь стало невозможно скрыть истину или солгать. И это понимали обе стороны, что значительно упрощало саму процедуру «общения».

В этом здании нельзя было появляться посторонним, и поэтому генерал Машков не имел права разрешить Дронго побывать здесь, даже учитывая его исключительные заслуги в розыске и задержании Дзевоньского. Сам Машков получил разрешение на его допросы от руководства Службы Внешней Разведки — СВР. Кроме него в здании могли появиться только три человека из руководящей группы их совместной комиссии — генерал Полухин и полковник Нащекина из СВР и генерал Богемский из Федеральной службы охраны — ФСО.

Этим утром Машков приехал на допрос в плохом настроении. Ему сообщили, что все задержанные уже позавтракали, и он приказал привести к нему генерала Дзевоньского. За три дня Дзевоньский сильно изменился: осунулся, постарел, потускнел. Его переодели в другую одежду, выдали специальные тапочки, и теперь он выглядел не столь эффектно, как раньше. К тому же интенсивные допросы двух последних дней сказались и на здоровье бывшего генерала.

Он вошел в комнату и позволил двум техникам-операторам прикрепить аппаратуру к его телу. Сначала прикреплялись датчики брюшного и грудного дыхания. Затем — датчики двигательной активности, потоотделения, пульса. Глядя на все эти манипуляции, Дзевоньский невесело усмехнулся:

— Опять будете применять ваш наркотик?

— От него вам не станет плохо, — мрачно пообещал Машков.

Один из сотрудников вошел в комнату и вопросительно взглянул на него. Генерал кивнул в знак согласия. Дзевоньский протянул руку, и офицер осторожно ввел ему лекарство в вену.

— Я начинаю забывать, о чем говорю на ваших допросах, — сказал Дзевоньский, — вы применяете слишком сильные психотропные средства. Скажите, чтобы они немного сбавили дозу. Я могу стать идиотом.

— Не станете, — буркнул Машков, — мы с вами еще долго будем общаться. Вы знали, на что шли.

Теперь нужно было подождать несколько минут. Дзевоньский закрыл глаза, ничего не ответив. Машков тоже молчал. Сотрудники прошли к аппаратуре, уселись перед мониторами. Один из них негромко спросил генерала:

— Где вопросы?

Обычно вопросы заранее формулировали психологи и аналитики центра. Машков покачал головой:

— На этот раз я буду сам задавать вопросы.

— Что-нибудь случилось? — спросил, не открывая глаз, Дзевоньский.

— Почему вы так решили?

— Обычно вы приезжаете чуть позже. А сегодня приехали рано и явно торопитесь. К тому же собираетесь лично меня допрашивать. Раньше вопросы сочиняли ваши сотрудники.

— Случилось, — признал Машков. — Похоже, что мы недооценили возможности ваших «заказчиков».

Дзевоньский открыл глаза:

— Что произошло?

— Ваш офис в Брюсселе. В субботу мы собирались направить туда своих людей, готовили специальную группу. Не так-то просто их перебросить. Хотели проверить ваш офис, когда там останется только дежурный. В отличие от обычных наемников мы не можем действовать как заблагорассудится…

— Их убили? — перебил генерала Дзевоньский.

— Да.

— Всех?

— Да.

— Всех пятерых?

— Там было четверо. Двое мужчин и две женщины. Их фамилии есть в сегодняшних газетах. Сначала убили, а потом сожгли ваш офис.

— Среди женщин не было Бачиньской?

— Нет. Такой фамилии нет. Кто это?

— Близкий мне человек, — Дзевоньский тяжело вздохнул. — Слава богу, что хоть ее не достали. Она должна была вернуться в Бельгию на этой неделе. Ездила в США по нашим делам. У меня неприятный привкус металла во рту. Кажется, ваше лекарство начало действовать. Задавайте ваши вопросы, генерал.

— Ваше настоящее имя Тадеуш Марковский?

— Об этом вы меня уже спрашивали. Да.

— Вы были генералом польской разведки?

— Да.

— В последние годы вы действовали под фамилией Дзевоньского?

— Да.

— Под какой фамилией вы работали в нашей стране?

— Станислав Юндзилл.

— Под каким именем прибыл в нашу страну генерал Гейтлер?

— Под именем чешского гражданина Йозефа Шайнера. Можно мне выпить стакан воды? Начала кружиться голова.

— Выпейте, — разрешил Машков. Он взял бутылку, наполнил водой пластмассовый стакан и протянул его допрашиваемому.

Дзевоньский осторожно поднял левую руку, чтобы не нарушить положение датчиков, прикрепленных к телу и к правой руке. На левой находился только один датчик пульса. Схватил стакан, залпом выпил воду.

— Сколько человек входило в состав вашей группы?

— В Москву со мной прибыли пятеро. Еще трое периодически сюда приезжали. Но для охраны дачи, которую мы снимали, были наняты еще пятеро охранников.

— Они в курсе ваших дел?

— Нет. Конечно нет.

— Вы приехали вместе с генералом Гейтлером?

— Нет.

— Как он прибыл в нашу страну?

— На поезде. Из Хельсинки. А потом на «Красной стреле» из Санкт-Петербурга в Москву.

— Гейтлер жил все время с вами?

— Нет. Иногда покидал дачу.

— Куда он уезжал?

— Никто не знает. Генерал легко отрывался от наблюдения и никогда не рассказывал, где оставался.

— Вы ничего не подозревали?

— Нет. Но он просил достать ему три российских паспорта. Два заполненных и один пустой. Мы ему достали. Номера и фамилии я вчера вам уже продиктовал.

— Вы помните, на какие вопросы отвечали вчера?

— Конечно. Ваши наркотики пока еще не превратили меня в идиота. Хотя все идет к тому. Я чистосердечно отвечаю на все ваши вопросы, но вы упрямо продолжаете пичкать меня этой гадостью. Мне может так понравиться говорить правду, что потом я никогда не смогу перестроиться…

— Вот видите, — усмехнулся Машков, — наше лекарство на вас почти не действует. Вы даже пытаетесь шутить.

— И тем не менее будет лучше, если вы перестанете колоть мне ваши наркотики. Я и так говорю все, что знаю. Гейтлер умный человек. Он неоднократно повторял, что единственная гарантия его безопасности — это полная конфиденциальность. Он даже предвидел, что вы можете использовать вашу фармакологию в своих целях.

— Где его можно найти?

— Не знаю.

— У него есть деньги?

— Да. И крупные суммы. Несколько миллионов евро он уже получил.

— Гейтлер может выйти на вашего заказчика без вас?

— Он знает номер телефона. Может, уже и вышел, но я не уверен.

— Как вы считаете, он может сбежать?

— Нет. Не сбежит.

— Почему?

— Профессиональная гордость. К тому же он знал, что мы следили за его дочерью и внуками.

— А если мы гарантируем им безопасность?

— Все равно. Он настоящий профессионал. Взять деньги и сбежать как обычный мошенник? Это не для него. Кроме того, Гейтлер очень обижен на Москву из-за вашего предательства его страны в восемьдесят девятом. Он тогда все потерял. Но вот у него появился такой уникальный шанс напомнить о себе. И обо всех своих бывших товарищах. Нет, он не сбежит.

— А если мы, наоборот, возьмем в заложники его семью?

— Все равно не сбежит. Он умный человек, понимает, что вы с ними ничего не сделаете. Вы же связаны негласными правилами, которые вынуждены соблюдать. А если ваши спецслужбы попытаются похитить трех граждан Германии, то это выльется в огромный скандал. Гейтлер хорошо все себе представляет.

— Где он может жить?

— Не имею представления.

— У него могут быть сообщники в Москве?

— Не знаю. — Дзевоньский закрыл глаза, потом снова их открыл. — Такое ощущение, будто я всю ночь держал за щекой железку. Вы можете дать мне еще немного воды? Или жажда является составной частью вашей пытки?

Машков налил ему еще стакан воды, который Дзевоньский также залпом осушил, снова осторожно подняв левую руку.

— Спасибо, — поблагодарил он.

— Как ваши заказчики вышли на вас? — задал следующий вопрос Машков.

— Позвонили и приехали. Ничего необычного. Номер нашего телефона был в справочнике.

— Кто приехал?

— Один человек. Я думаю, русский. Назвался Андреем Михайловичем. По-моему, бывший сотрудник спецслужб. Или дипломат. Он сразу заявил, что любые деньги для него не проблема. И поставил задачу.

— И вы согласились?

— Конечно. По-моему, он заранее знал, что я соглашусь.

— Он не сказал, кто дает ему деньги?

— Нет.

— И вы не спрашивали?

— Зачем мне терять такой заказ? После выполнения этого дела я мог бы уйти на пенсию.

— Сколько людей работают на вас в Европе?

— Человек сорок пять. Среди них есть исполнители и осведомители. Полный список я вам уже составлял.

— Кто такая Бачиньская?

— Мой близкий друг. Олеся Бачиньская. Она считалась кем-то вроде моего личного пресс-секретаря. Если сможете ее найти, передайте, чтобы она не возвращалась в Брюссель. Там ее обязательно найдут и убьют. Она видела Андрея Михайловича.

— Откуда и как к вам поступали деньги?

— Частично привозили наличными, частично присылали из Цюриха обычными переводами, так же — из Нью-Йорка, из «Сити-банка».

— Как можно вычислить Гейтлера?

— Вас все время интересует этот вопрос. Я не знаю.

— Как вы считаете, кто стоит за вашим заказчиком?

— А вы не знаете? — устало вздохнул Дзевоньский.

— Вы не ответили на мой вопрос.

— Думаю, достаточно состоятельные и влиятельные люди. Для которых, с одной стороны, сто миллионов долларов не деньги. А с другой — им очень мешает ваша нынешняя власть. Я не знаю имен, но думаю, что их всегда можно вычислить. Не у каждого человека есть лишние сто миллионов долларов на убийство президента такой страны. И не каждый решится на такое.

— Как найти Гельмута Гейтлера?

— Искать повсюду. Он может находиться в соседней комнате. Или слушать нас, устроившись где-то рядом. Мне иногда становилось страшно в его присутствии.

— Кроме вашего головного офиса в Брюсселе, где у вас еще были представители?

— В Варшаве и в Нью-Йорке. Телефоны и адреса я вам уже дал. Но эти люди не имеют к нашему делу никакого отношения. И я думаю, что их не будут убивать. Они не знали о моем визите к вам. Хотя нет. В Варшаве знали, но без подробностей.

— Как найти Бачиньскую?

— Ее тетка живет в Чикаго. Там большая польская община. Можно найти через нее. Телефон я помню…

— Назовите, — потребовал Машков.

Дзевоньский пробормотал номер телефона. Машков удовлетворенно кивнул.

— Судя по всему, память у вас работает превосходно. И наше лекарство никак не превращает вас в дебила. По-моему, наоборот, освежает вашу память.

— Это временная эйфория, — предположил Дзевоньский, — а потом может наступить спад.

— Не наступит. У вас были знакомые в Москве?

— Да. Я приезжал к вам раз десять. Список я составил еще в первый день. Но если вы думаете, что я мог попросить помощи у кого-то из бывших знакомых советских офицеров, то ошибаетесь. Я понимал, что этого нельзя делать ни при каких обстоятельствах.

— Как вы связывались с Андреем Михайловичем?

— У нас было два телефона, на номера которых он мог звонить. Он сам выходил со мной на связь.

— Почему вы обратились к Уорду Хеккету?

— Это самый крупный негодяй в Европе, — пояснил Дзевоньский, — раньше он никогда не отказывался от подобных дел. Но на сей раз почему-то испугался. Наверное, побоялся ваших спецслужб. Я думаю, он допустил ошибку. Поэтому и погиб.

— Ваши люди не смогли его убить, — сообщил Машков.

— Знаю, — отозвался Дзевоньский, — мы устроили взрыв в его офисе, но он остался жив. Пришлось исправлять нашу ошибку, отправив к нему в больницу нужных людей.

— Вы ошиблись и во второй раз, — поведал Машков. — Он обманул ваших людей, подставив вместо себя другого человека. И остался жив…

Дзевоньский в очередной раз закрыл глаза. Затем открыл их, устало посмотрел на Машкова:

— Он вам все сообщил? Нет, этого не могло быть. Вы бы ему не поверили. И он знал, что ему нельзя выходить на прямой контакт с вами… — Дзевоньский качнулся.

Машков с интересом наблюдал за ним.

— Ваш эксперт, — неожиданно проговорил Дзевоньский безо всяких эмоций. — Они должны быть знакомы. Хеккет вышел на Дронго. Вот почему здесь появился этот эксперт…

Машков не ответил.

— Единственная ошибка в моей жизни, — заявил Дзевоньский. — Такого негодяя нужно было убрать самому. Есть прекрасная английская пословица: «Хочешь сделать дело хорошо, сделай его сам», — пословицу он произнес на английском.

— Что будет делать Гейтлер? — спросил Машков.

— Убивать, — меланхолично ответил Дзевоньский. — И в отличие от меня он не совершит такой ошибки, как я с Хеккетом. Поэтому вычислить его будет невозможно. Вам остается лишь гадать, где и когда он нанесет свой удар.

РОССИЯ. МОСКВА. 4 МАРТА, ПЯТНИЦА

Когда вечером раздался телефонный звонок, Дронго не удивился. Он даже ждал этого звонка, справедливо полагая, что после ареста Дзевоньского с ним захотят встретиться. Правда, несколько дней, очевидно, ушли на интенсивные допросы задержанных. Дронго понимал, что Дзевоньского и его подельников будут содержать в особом месте, о существовании которого ему даже не сообщат. И поэтому терпеливо ждал, когда наконец ему позвонит Виктор Машков. Он полагал, что это произойдет еще через несколько дней, но Машков позвонил сегодня. И приехал к нему домой в восьмом часу вечера.

Уже по внешнему виду генерала можно было догадаться, что произошло нечто особенное. Машков снял плащ и, пройдя на кухню, мрачно опустился на стул. Дронго сел напротив, с любопытством уставившись на гостя.

— Когда ты появляешься у меня дома с таким лицом, я начинаю думать, что ты получил очередной приказ о моей «ликвидации», — пошутил он.

— Дурацкая шутка, — устало отмахнулся Машков. — Тебя никто и никогда не хотел убивать. Но есть государственные секреты, которые нельзя доверять даже самым гениальным экспертам. Не обижайся, ты должен нас понять.

— Я понимал вас так хорошо, что даже эмигрировал из России, — в сердцах отозвался Дронго. — В следующий раз вы, видимо, решите, что я должен покинуть этот земной шарик и отправиться в качестве добровольца-испытателя на Марс. Что опять случилось? Почему у тебя такой похоронный вид? Я думал, ты получишь как минимум «Героя» за столь успешную работу твоей комиссии.

— Мы честно написали, что в ней есть и твоя исключительная заслуга, — сообщил Машков. — Никому и в голову не пришло бы искать в рекламных газетных статьях угрозу для жизни президента.

— И ты пришел для того, чтобы сообщить мне эту приятную новость?

— Нет. Мы уже три дня интенсивно допрашиваем Дзевоньского, Гельвана и их людей. Применяя специальные методы допроса. Ничего ужасного, только детекторы и немного витаминов. Но они говорят правду, соврать невозможно, даже при всем желании.

— Не сомневаюсь в успехах российской медицины. Или не только российской?

— Какая разница? Важен результат, которого мы добились. Мы планировали провести силами наших сотрудников проверку центрального офиса Дзевоньского в Брюсселе. Собирались это сделать в субботу, когда там останется только дежурный охранник. Но нас опередили.

Дронго вопросительно глянул на Машкова.

— Да, — подтвердил тот, верно оценив его взгляд. — В Брюссель прибыла неизвестная нам группа киллеров. И в офисе не осталось ни людей, ни самых важных документов. Налет был неожиданным. Всех, кто там находился, убрали. А офис сожгли. Полиция приехала слишком поздно.

— Когда это произошло?

— Вчера утром, — Машков следил за реакцией Дронго.

Тот нахмурился, поднялся со своего места, потер подбородок. У него был мощный череп, выпуклый лоб. Высокого роста, ширококостный, с хорошо развитой мускулатурой, Дронго скорее походил на бывшего спортсмена или боксера, чем на эксперта. Но внешнее впечатление часто обманчиво, и Машков это хорошо знал.

— Почему молчишь? — невесело спросил он.

— Думаю, — Дронго прошелся по кухне, вернулся на свое место. — Так не бывает, — заявил он, глядя на своего собеседника.

— Поэтому я и приехал, — подвел итог генерал Машков.

Потом оба долго молчали. Минуту. И еще пятнадцать секунд. Наконец Дронго нарушил эту гнетущую тишину.

— Дзевоньского взяли первого марта. Остальных тоже. Курыловича, Гельвана — всех. А уже третьего утром кто-то является в офис Дзевоньского и убирает всех его сотрудников. Моментальная реакция. Они сумели собрать группу киллеров за один день? И подготовить нападение на офис? Почти невероятно.

— Я сегодня весь день допрашивал Дзевоньского, — сообщил Машков, — а наши аналитики пытались определить степень столь быстро проявившейся реакции. Даже мы, рассчитывая все сделать как можно быстрее, планировали собрать людей и послать их только в субботу. Как же им удалось так молниеносно сообщить об этом в Брюссель?

— Может, им позвонил Гейтлер? Вы не учитываете такой возможности?

— Учитываем. Даже если он сумел все сразу просчитать и позвонить, то сделал это лишь первого марта. Значит, на сбор группы и подготовку нападения у них был только один день. Нам понадобилось три, а они успели за один. Поразительная реакция! Как будто все были наготове, сидели и ждали. На самом деле у них был только этот день, ведь Гейтлер уехал с дачи первого марта. А о случившемся он мог узнать лишь вечером того дня. Мы начали допросы Дзевоньского ночью с первого на второе. Но уже третьего утром они были в его офисе…

— Что говорит сам Дзевоньский?

— Он не может понять, что происходит. Представителем «заказчика» выступал какой-то Андрей Михайлович, которого сам Дзевоньский считает бывшим офицером спецслужб. Мы составили его фоторобот, но более никаких следов.

— Остальных допрашивали?

— Да. Они даже рассказали о том, как похитили и убили сотрудницу фирмы Гельвана — Ксению Костину. Сейчас мы пытаемся найти ее тело. Но никто из них не сообщал в Брюссель о событиях в Москве. Тем более что никто и не знал о существовании Андрея Михайловича.

— Какой вывод?

— Плохой. Очень плохой. Тот, кто нас опередил, заранее знал о возможном провале. И был готов действовать. В благополучной Европе держать группу киллеров в одном городе почти невозможно. Значит, их нужно было собрать, доставить из разных мест. Кроме того, продумать план нападения, проследить за офисом. Нападающих понадобилось бы четверо или пятеро. Может, даже больше. Если они не дилетанты, то должны были сначала проследить за этим зданием, вычислить, сколько там людей, проверить охрану, возможность случайного появления полиции или посторонних людей. И все за один день?

— Понимаю. — С каждым словом генерала у Дронго все больше и больше портилось настроение. Он уже догадался, какой вывод может сделать его собеседник.

— О нашей работе не знал никто, — подошел к главному Машков. — Ни один человек. Секретность была абсолютной. Даже сотрудники ФСБ и МВД, которые следили за перемещениями подозреваемых, не знали об истинных масштабах нашей работы. Ни один человек. Только члены нашей комиссии и ты.

— И поэтому я главный подозреваемый? — в упор спросил Дронго.

— Не знаю. Я пытаюсь понять, как это могло произойти, но пока не в состоянии этого сделать. Могу тебе только сказать, что я думаю. Конечно, это не ты. Но тогда почему такая мгновенная реакция? Как ты можешь это объяснить? И как я должен это понимать?

Дронго молчал. Смотрел в глаза сидящему напротив гостю и молчал.

— Ты сам напросился на работу в комиссию, — безжалостно продолжил Машков, — ты первым позвонил мне. Непонятно как вычислил всю эту группу. Сдал нам Дзевоньского и компанию. Но главный подозреваемый ушел совершенно необъяснимым образом. Словно его кто-то предупредил или он заранее обо всем знал. А что, если кто-то еще более умный и предусмотрительный решил, что Дзевоньского и его людей можно сдать как отработанный материал, чтобы переключить все внимание нашей комиссии на эту группу, в то время как исчезнувший Гейтлер проведет свой террористический акт?.. — Машков замялся.

— Договаривай, — потребовал Дронго.

— Если они купили Гейтлера, то почему не могли нанять еще одного очень умного и знающего эксперта? — нанес свой самый жестокий удар генерал. — Извини, что я вынужден так говорить.

— Ничего, ничего. Я уже привык к вашим оскорблениям. Правда, мне казалось, что ты все правильно понимаешь.

— Я передал тебе вывод наших аналитиков. Кроме тебя, никто не знал о нашей операции. Может, ты случайно кому-то проговорился?

— Ты повторяешься, — заметил Дронго. — Сначала была трагедия, а сейчас — фарс. Неужели ты действительно считаешь, что они могли меня купить? Интересно, за какие деньги? И я провел такую хитроумную операцию, не понимая, что стану главным подозреваемым?

— Не считаю, — ответил Машков, — поэтому приехал к тебе. Завтра у нас будет сеанс допроса. Ты должен присутствовать.

— Кого будут допрашивать?

— Тебя.

— Примените ко мне ваши методы?

— Да.

— Я могу отказаться?

— Нет.

— Я буду помнить об этом допросе?

— Думаю, да. Мы не применим лишних психотропных средств. Нам важно выявить степень твоей невиновности.

— Или виновности, — добавил Дронго. — Будете меня потрошить, как рыбу, выжимая все сведения из моего мозга.

— Это единственный выход. И для тебя. И для нас.

— Надеюсь, вы не испортите мне голову? Это мое единственное богатство.

— Не беспокойся. Постараемся не испортить.

— А Гейтлер?

— Он исчез. Мы не можем понять как, но он почувствовал, что мы вышли на них, и исчез.

— Такая гениальная интуиция? — Дронго покачал головой. — Тут скорее другое. Он просто просчитал ваши действия. Сначала осечка с этим поляком, которого вы сняли с рейса. Неожиданный приступ. Он действительно болен диабетом?

— Да. Уже много лет. И говорил об этом Дзевоньскому. Мы действовали правильно…

— А потом вместо Гельвана разговаривал ваш сотрудник.

— Там все было безупречно. Он говорил голосом Гельвана.

— Но сообщил, что попал в аварию и приедет с некоторым опозданием. Мне еще тогда не понравилась ваша версия. Подряд два чрезвычайных происшествия. Гейтлер в это не поверил и правильно сделал. Один сбой может считаться случайностью, но два сбоя — это уже подозрительная закономерность. Потому он и исчез.

— Нам от этого не легче. Все равно нужно его искать.

— И не только его, — задумчиво произнес Дронго.

— Что ты хочешь сказать?

— Если завтра выяснится, что я не причастен к нападению на брюссельский офис, что тогда вы будете делать? Ведь нужно найти причины, объясняющие провал в Брюсселе. Как тогда вы себя поведете? Начнете проверку всех членов вашей комиссии?

— Это невозможно, — сразу отрезал Машков. — В комиссии девять человек. Три генерала, пять полковников и подполковник. Девять высших и старших офицеров наших спецслужб. Никто не возьмет на себя такую ответственность — разрешить допрос этих людей. У каждого ведомства свои секреты, свои тайны. Это невозможно.

— Значит, их нельзя, а меня можно? Сволочи, — добродушно заметил Дронго. — Вот поэтому я и не работаю на государственные службы. Мера цинизма просто зашкаливает.

— Возможно, — согласился Машков, — мы все не ангелы. Но нам нужно понять, что происходит.

— Тогда я тебе скажу, что происходит. Скинем десять процентов на то, что произошла трагическая случайность. Еще десять на высокий профессионализм Гейтлера. На то, что он действительно сумел все просчитать и предупредил о неизбежном провале. Возможно. Но восемьдесят процентов за то, что в вашей комиссии завелся «крот». Восемьдесят, Виктор, и я думаю, что эта моя версия наиболее правильная.

— Только не вспоминай об этом завтра, — попросил Машков, — тогда мы не сможем нормально работать. Если завтра все пройдет нормально, я добьюсь, чтобы тебя официально включили в нашу группу. И мы начнем поиски исчезнувшего Гельмута Гейтлера.

— Ты полагаешь, что после завтрашнего допроса я захочу с вами работать?

Машков не ответил. Потом вдруг усмехнулся.

— Чему ты улыбаешься? — поинтересовался Дронго.

— Сегодня утром я спросил Дзевоньского, мог ли генерал Гейтлер просто сбежать? Забрать уже полученные деньги и сбежать. Дзевоньский твердо ответил, что он так не поступит. У него, видите ли, есть своя профессиональная гордость. Вот и ты такой же. У тебя тоже есть профессиональная гордость. Ты захочешь найти Гейтлера и вычислить возможного «крота».

— Подлизываешься?

— Еще как! Может, поедем куда-нибудь ужинать? Моя машина ждет внизу.

— Сначала наговорил кучу гадостей, сделал из меня подонка, предложил пройти тест на верность, а теперь приглашаешь на ужин?

— Я думал, ты поймешь…

— Не хочу понимать. Убирайся отсюда, — Дронго неожиданно улыбнулся, — но не очень быстро. Чтобы я успел переодеться и поехать с тобой. Только учти: если завтра вы перепутаете дозы и сделаете меня идиотом, то всю оставшуюся жизнь я буду сидеть на твоей шее. Специально оговорю это в моем завещании.

ИСПАНИЯ. МАРБЕЛЬЯ. 5 МАРТА, СУББОТА

Темно-синяя громада седьмой серии «БМВ» затормозила рядом с кафе. Из автомобиля вышли двое. Первый — водитель — был молодым человеком, лет двадцати пяти, одетым в светлые брюки, красный джемпер с характерным крокодильчиком на груди и легкую светлую куртку. В начале марта в Марбелье было около двадцати градусов, но иногда становилось прохладно, температура опускалась до шестнадцати-семнадцати градусов. Второй мужчина был гораздо старше — лет под пятьдесят. Он был одет в светло-серые брюки и черную водолазку. Глядя на него, было трудно определить, каким количеством денег он обладает. Однако внимательный наблюдатель оценил бы его обувь, сшитую на заказ в Милане, брюки из английского «Харродса», водолазку из кашемира и, наконец, часы, стоимость которых превышала сорок тысяч долларов. Выйдя из машины, этот человек сразу же направился в кафе, где его уже ждали.

Ожидающий сидел за небольшим столиком на веранде, глядя на приближающегося к нему бизнесмена. Об этой встрече они условились заранее. В начале марта в придорожных кафе всемирно известного испанского курорта Марбелья обычно мало посетителей. Кроме одиноко сидевшего за столом Андрея Михайловича, на веранде больше никого не было. А в зале сидели только двое его помощников, но о том, кто они такие, никто не знал. Они обеспечивали страховку этой встречи.

Вновь прибывший прошел к столику на веранде и сел рядом с Андреем Михайловичем, кивнув ему в знак приветствия. Они были знакомы достаточно давно и не видели смысла в официальных рукопожатиях. Из недр кафе к ним поспешил официант.

— Что угодно сеньору?

— «Эспрессо», — ответил новый посетитель. Его водитель остался у машины.

Официант вернулся внутрь заведения. Приехавший мужчина взглянул на сидевшего рядом Андрея Михайловича, перед которым стояла почти пустая кружка пива.

— Что у нас? — спросил он.

— Все нормально, — ответил Андрей Михайлович. — Офис мы уничтожили, свидетелей убрали, документы сожгли. Осталась одна женщина, которая меня видела, сейчас мы ее ищем.

— Это ваши проблемы, — торопливо отмахнулся приехавший, не желая слышать подробностей. — Меня интересует, как продвигается решение нашей задачи.

— Работаем, — отозвался Андрей Михайлович.

— Столько месяцев? — напомнил приехавший. — Вы знаете, сколько денег мы уже потратили?

— Конечно. Но результат будет. У нас появились некоторые проблемы. Как мы и предполагали, группу Дзевоньского спецслужбы смогли вычислить. Эта группа вела себя слишком шумно. Все эти их перелеты, статьи в газетах, многочисленные контакты с ненужными людьми и, наконец, убийство несчастной женщины, которая работала в их офисе. Дзевоньский и его люди были обречены, их рано или поздно должны были взять. План у них был интересный, но авантюрный.

— Вы так спокойно говорите о своей неудаче, словно расписываете мне шахматную партию.

Официант принес чашечку кофе и торопливо удалился. Он уже понял, что эти двое назначили встречу на холодной веранде, чтобы поговорить без свидетелей.

— Нужно быть готовым жертвовать пешками и фигурами, чтобы победить в партии, — добродушно пояснил Андрей Михайлович. — Должен вам сообщить, что Дзевоньский и его группа были лишь первой линией нашей атаки. У нас в запасе — резервный вариант генерала Гейтлера. Он уже выходил со мной на связь, позвонив мне еще первого марта. Гейтлер уверен, что российские спецслужбы начали с ними игру. Отдаю должное его интуиции, он исчез за несколько минут до штурма дачи. И сейчас готовит свой план самостоятельно. Даже я при желании не смогу его найти.

— И мы должны ждать, когда он снова позвонит?

— Я дал ему другой номер телефона, о котором не знал Дзевоньский. А прежние два сменил. Но ждать мы не будем. Нужно признать: мои бывшие коллеги сумели доказать, что не разучились работать…

— Мне не совсем понятно, чему вы радуетесь?

Андрей Михайлович усмехнулся. Он был лет на десять или пятнадцать старше своего собеседника. И терпеливо продолжил:

— С самого начала было понятно, что обеспечить абсолютную секретность операции невозможно. Кто-то где-то как-то может проговориться. А когда задействовано такое количество людей и большие деньги, возможность осечки возрастает многократно. Поэтому было решено использовать Дзевоньского и его группу в качестве основной ударной силы, на которую будет отвлечено все возможное внимание российских спецслужб.

— То есть вы с самого начала знали, что используете их в качестве подставки?

— Почти. Конечно, если бы удался их авантюрный план, было бы хорошо. А если нет, то они должны были привлечь своими активными действиями внимание комиссии генерала Машкова, которая была создана сразу после того, как Хеккет передал через знакомого эксперта предложение Дзевоньского. С этой минуты наш поляк и вся его группа по существу были под прицелом.

— Я не понимаю ваших рассуждений. Выходит, что вы тратили наши деньги впустую, заранее зная, что у них ничего не выйдет? — разозлился приехавший, отодвигая от себя чашку уже остывшего кофе.

— Мы не исключали такой возможности. Если бы мы не тратили деньги, внимание спецслужб переключилось бы на другие варианты, что могло привести к ненужным для нас последствиям. Поэтому мы так спокойно расстались с группой Дзевоньского. А теперь готовы нанести свой собственный удар.

— «Резервный» вариант генерала Гейтлера?

— Нет. Это вторая линия прикрытия. Он, конечно, гений, но я уже давно не верю в гениев-одиночек. Их время закончилось.

— Тогда объясните подробнее.

— Не буду. Вам нужен результат, и вы его получите. А каким образом — это мое дело. Я не выйду за рамки составленной нами сметы.

— Ясно. Когда?

— Два месяца — предельный срок. Думаю, мы уложимся.

— Хорошо, — приехавший поднялся. — Куда переводить деньги? Как и раньше? В «Сити-банк»?

— Нет. Об этом счете знал Дзевоньский. Я записал для вас счета двух других банков. Эти банки не большие, о таких не пишут в газетах. Французский и швейцарский. — Андрей Михайлович достал из кармана небольшой листок бумаги, сложенный пополам, и протянул своему собеседнику. Тот быстро кивнул, забирая бумагу.

— Что еще?

— Ничего. Ждать.

— Почему об аресте группы Дзевоньского ничего нет в российских газетах? Я думал, что они используют такой шанс. Покушение на президента. Им всем дадут за это ордена и медали.

— Все предельно засекречено. Они знают, что еще не нашли Гейтлера, и поэтому не сообщают о своей успешной операции. Это своего рода игра, в которой обе стороны понимают, почему противник поступает именно таким образом. Самого Дзевоньского и его людей держат за городом в специальном центре бывшего ПГУ. Доступ туда крайне ограничен.

— Откуда вы знаете?

— Я работал в ПГУ, — напомнил Андрей Михайлович, — и ушел оттуда в пятьдесят два года. Вы никогда не спрашивали меня, как я оказался на Западе и почему не остался в Москве, где сейчас снова в фаворе бывшие чекисты и бывшие советские разведчики.

— Вы говорили, что у вас были неприятности, — вспомнил его собеседник. — Мы ведь знакомы с вами с девяносто пятого.

— Верно. Но мои неприятности начались из-за того, что один из руководителей внешней контрразведки ПГУ генерал Калугин оказался не очень порядочным человеком. Некоторые даже считали, что он сдал часть наших агентов. Я знал точно, что это не так. Калугин был слабый и не очень квалифицированный работник. К нам тогда, сразу после августа девяносто первого, прислали Бакатина. Тот пришел на волне революционного энтузиазма и все сразу развалил. За несколько месяцев. А Калугин вознамерился оседлать эту волну, сделать карьеру. Поэтому он стал еще большим демократом, чем все наши доморощенные либералы. И сам не заметил, как подсел на американские гранты, начал получать деньги от разных фондов, выступать на различных международных конференциях, организованных этими фондами. И сдавать своих бывших товарищей. Даже написал книгу, умудрившись таким образом сдать одного из наших агентов. В общем, покатился по наклонной. Руководителем ФСБ он не стал, не та квалификация, а вот предателем его назвать можно. Но когда он начал так себя вести, соответственно стали трясти и его бывших сотрудников. В первую очередь выперли меня. Хорошо, что сохранили пенсию. В девяносто третьем я получал восемь долларов в пересчете с тех рублей. Жена у меня умерла еще в девяностом, дочь стала взрослой. Я тогда женился во второй раз, но дочь не очень охотно приняла мою новую жену. Все это вы хорошо знаете. Когда вы согласились взять меня в вашу службу безопасности, то проверили мою прежнюю жизнь. Мне об этом известно. И вы знали, что я знаю. С девяносто пятого я работаю на вас и на ваших друзей. И благодаря вам живу в Европе уже столько лет.

— Зачем мне все эти подробности?

— Чтобы расставить наконец все точки над «i». Я помню, чем обязан вам и вашим друзьям. И не могу забыть, как меня выгнали мои бывшие товарищи. Поэтому я здесь, а они там. И поэтому я работаю на вас, а не вместе с ними против вас, и сделаю все, чтобы ваш план удался. Вы должны понимать, что они мне гораздо ближе, чем вы и ваши друзья. Но раз так получилось, я буду играть на вашей стороне.

— Всегда?

— Во всяком случае, до конца этой игры. Что будет потом, мы не знаем. И никто не знает.

— О вашей прежней жизни, о которой мне все хорошо известно, поведали. А вот о том, что собираетесь делать, не сказали.

— Конечно, не сказал. Я только хотел вам напомнить, как получилось, что я оказался на вашей стороне. А больше я вам ничего не скажу. Я и так наговорил сегодня слишком много.

— Как мы свяжемся в следующий раз?

— В записке номера двух новых телефонов. Можете звонить в любое время. Но я думаю, что вам не стоит волноваться по пустякам. Мы сделаем все, как нужно.

— Хорошо, — приехавший задумчиво посмотрел на Андрея Михайловича, затем поднялся, так и не притронувшись к своему кофе.

— Одну минуту, — остановил его Андрей Михайлович, поднимаясь следом. — Кто этот парень, ваш водитель? Вы ему доверяете? Я раньше его не видел. Мне кажется нецелесообразным брать с собой на встречу посторонних людей.

— Это не посторонний, — торопливо ответил его собеседник, посмотрев в сторону «БМВ». — Это мой сын от первого брака. Я думаю, что имею право иногда ездить вместе с ним. Он пока студент, учится в Англии. До свидания.

Андрей Михайлович тяжело опустился на стул. Приехавший стремительно прошел к своему автомобилю, сел в машину, и они уехали. Андрей Михайлович посмотрел на нетронутый кофе. Почти сразу появился официант.

— Сеньор уже уехал? — удивился официант. Он не был встревожен. Посетитель, приехавший на такой дорогой машине, как «БМВ» седьмой серии, не станет сбегать из-за чашечки кофе. Может, он просто забыл заплатить?

— Да, — ответил Андрей Михайлович. Он хорошо знал испанский. — Но вы можете не беспокоиться. Я оплачу его кофе.

РОССИЯ. МОСКВА. 5 МАРТА, СУББОТА

Все происходило как обычно. Его посадили в машину и повезли. Ехали долго. Затем пересели в микроавтобус и двигались еще полчаса куда-то на юг. Дронго догадался о направлении движения по тусклому солнцу, которое в этот день появилось на небе. Наконец машина въехала в какой-то большой ангар. Его деликатно вывели из салона, проводили по лестнице на второй этаж.

В просторной комнате уже ждали двое сотрудников Машкова и сам генерал, у которого был виноватый, несколько смущенный вид. Дронго невесело усмехнулся. В конце концов его старый друг абсолютно прав. Французы не зря говорят, что предают только свои. Машков пробормотал какое-то приветствие. Один из его сотрудников уточнил, нет ли у Дронго аллергии на различного рода лекарства.

— Нет, — ответил он, — мне можно вкалывать любую гадость. Я с детства люблю, когда меня колят.

Первый сотрудник улыбнулся. Второй посмотрел сурово. Потом ему протерли руку спиртом и ввели лекарство. Дронго поморщился и отвернулся. Пока подключали датчики, Машков сел за стол. Дронго огляделся. Стену с правой стороны занимало большое зеркало. Очевидно, за ним находились наблюдатели, следившие за происходящими в комнате допросами. Оба сотрудника, закончив прикреплять аппаратуру, взглянули на генерала и быстро вышли из комнаты. Стало понятно, что они не будут присутствовать при допросе. Видимо, показания датчиков поступят на мониторы в соседнюю комнату, где находятся неизвестные ему люди, которые имеют доступ к подобным допросам.

Машков и Дронго остались одни. Машков посмотрел на своего друга и несколько неуверенно поинтересовался:

— Как ты себя чувствуешь?

— Пока нормально. Слегка кружится голова и неприятное ощущение во рту. Кажется, болят ноги. Или мне только кажется.

— Может, начнем?

— Не нужно так волноваться. В конце концов пытают меня. И допрашивают тоже меня. Поэтому задавай свои вопросы спокойным, естественным голосом. Тем более что за нами наверняка следят.

— Дурак, — разозлился Машков. Затем бросил какую-то папку на стол перед собой, раздраженно отвернулся и зло пробормотал:

— Можешь встать и убираться отсюда. И вообще уехать из Москвы. Тебя никто не остановит.

— Ни к чему так патетически, — спокойно отозвался Дронго, — давай начнем. И учти, что на этот раз я буду говорить правду. Поэтому лучше не спрашивай, что я о вас думаю.

— Назови громко три цифры, — попросил Машков, — и мы начнем работать.

— Один, три, семь.

— Хорошо. Сейчас я буду называть цифры, и ты должен все время говорить «Нет». Во всех случаях.

— Один…

— Нет.

— Два…

— Нет.

— Три…

Машков досчитал до десяти. И все десять раз Дронго повторил слово «нет». Генерал удовлетворенно кивнул. Все правильно. Семь верных ответов, три неверных.

— Как ты себя чувствуешь в роли палача? — вдруг поинтересовался Дронго.

— Заткнись, — опять разозлился Машков, — и отвечай на вопросы. — Он сердито оглянулся на это проклятое зеркало, за которым находились двое психологов, следивших за допросом.

— Он намеренно выводит его из себя, — предположил один из них.

— Похоже, — согласился второй, — но Машков опытный специалист.

Сам Машков усилием воли сумел несколько успокоиться и начал задавать вопросы. И первым был такой:

— Ты знал кого-нибудь раньше из группы Дзевоньского?

— Нет.

— Ты звонил в Брюссель?

— Нет.

— Ты знаешь Гельмута Гейтлера?

— Нет.

Собственно, после этих трех ответов допрос можно было прекратить, но он продолжался около двух часов. Задавая в разных вариациях одни и те же вопросы, Машков добросовестно пытался выяснить, что именно мог узнать Дронго о работе Дзевоньского в Москве до того, как приступил к своему расследованию. Дронго трижды просил воды и трижды Машков передавал ему наполненный стакан. На все вопросы Дронго отвечал четко, иногда шутил. У него сильно болела голова, не проходило ощущение подступающей тошноты. И тем не менее он ясно воспринимал все происходящее и так же ясно отвечал на все вопросы.

Закончив допрос, Машков устало откинулся на спинку кресла и неожиданно улыбнулся. Затем схватил бутылку, чтобы налить себе воды, но обнаружил, что она пуста.

— Принесите воды! — крикнул он куда-то в сторону.

— А вот это ошибка, — заметил Дронго, морщась от головной боли. — Я мог бы и не догадаться, что нас слушают. А крикнув, ты невольно выдал этот секрет.

— Иди ты к черту! — добродушно огрызнулся Машков. — Слава Богу, что все закончилось. Теперь ни одна собака не посмеет ничего сказать в твой адрес.

— Позови своих архаровцев, чтобы они сняли с меня ваши чертовы датчики. И еще. Я повесил пиджак в другой комнате. Там у меня есть «спазмалгон». Пусть принесут таблетку. Ужасно болит голова.

— Я сам принесу. — Машков быстро вышел из комнаты. Почти сразу в ней появились двое сотрудников, которые начали деловито отключать Дронго от аппаратуры и сворачивать ее. Машков принес таблетку и бутылку воды. Он налил сразу два стакана — себе и Дронго. В это время вошел еще один сотрудник, который принес какой-то тюбик. Он выдавил из него в стакан с водой некоторое количество буро-зеленого вещества, затем размешал и, протянув напиток Дронго, предложил:

— Выпейте.

— Еще какая-нибудь гадость? — спросил тот.

— Обычное мочегонное средство, — пояснил сотрудник, с любопытством разглядывая эксперта. — Это фитолизин. Хорошее польское лекарство.

Дронго и Машков посмотрели друг на друга и оба улыбнулись.

— Надеюсь, вы не одолжили его у Дзевоньского? — улыбнулся Дронго, выпил лекарство и поднялся. Голова у него все еще кружилась, во рту было такое ощущение, словно он перекусывал электропровода. Или дотронулся языком до батарейки, как однажды сделал это в детстве. Память о том неприятном «опыте» сохранилась на всю жизнь.

— Надеюсь, теперь ты сможешь убедить свое начальство не выгонять меня каждый раз из Москвы? — спросил Дронго. — Хотя, между прочим, я предложил бы проверить таким же образом всех членов вашей комиссии.

— Хватит, — торопливо остановил его Машков. — Мы уже закрыли этот вопрос. Пойдем, я помогу тебе одеться.

Они вышли из комнаты.

— Ничего не закрыли, — тихо возразил Дронго, — нужно найти Гейтлера и понять, почему вас опередили в Брюсселе. Боюсь, работы теперь у вас больше, чем ты думаешь.

— Я знаю, — отозвался генерал, — но теперь мне никто не сможет помешать привлечь тебя к ней. Мы все равно должны вычислить обоих — и Гейтлера, и возможного «крота». Хотя в существование последнего мне очень трудно поверить. Всех, вошедших в мою комиссию, я знаю много лет.

— Ты и меня знаешь много лет, — напомнил Дронго, — но это не помешало тебе привезти меня сюда. Помнишь, как у Оруэлла? «Все животные равны, но некоторые равны более…»

— Иногда с тобой просто невозможно разговаривать, — вздохнул Машков. — Сегодня опять будут допрашивать Дзевоньского и всех его людей. Нам важно понять, куда делся Гейтлер и как его найти.

СОЕДИНЕННЫЕ ШТАТЫ АМЕРИКИ. ЧИКАГО. 5 МАРТА, СУББОТА

Тетя Ануся стала жительницей Чикаго еще в те годы, когда большинство ее соотечественников об этом не могли и мечтать. Она переехала сюда из Англии в семьдесят девятом, когда Польша была совсем другим государством, для граждан которого выезд на жительство в Соединенные Штаты представлялся весьма проблематичным со всех точек зрения. Но супруг тети Ануси был подданным Великобритании и поэтому достаточно быстро получил сначала вид на жительство, а затем и гражданство этой великой страны.

Олеся родилась как раз в семьдесят девятом и поэтому не могла знать тетю Анусю, которая на самом деле приходилась ей вовсе не теткой, а двоюродной бабушкой. Однако уже в девяносто втором, в возрасте тринадцати лет, Олеся впервые посетила Чикаго и познакомилась с родственницей, о которой в их родном Вроцлаве ходили легенды. Муж тети Ануси был известным архитектором, работавшим в Чикаго. В девяносто восьмом он умер. А Олесе к этому времени исполнилось девятнадцать лет, и она переехала в Париж, надеясь устроить свою жизнь во Франции.

Там ей пришлось трудновато. Никто не ждал молодую красивую девушку в этом городе. А те, кто предлагал ей «помощь» и свои услуги, совсем не нравились Олесе. У них были влажные глаза, потные руки, и их намерения ясно просматривались с самого начала. Из Парижа Олеся довольно быстро переехала в Брюссель, где устроилась на работу в небольшое проектное бюро и пошла учиться. Но еще неизвестно, насколько лучше устроилась бы ее жизнь в Бельгии, если бы неожиданно она не встретила там знакомого их семьи пана Тадеуша Марковского, о котором в той, прошлой жизни, ее дедушка говорил как об очень влиятельном человеке. Марковский и здесь выглядел влиятельным и богатым. Во всяком случае, он тут же взял Олесю в свой офис и оплатил ее обучение.

Ей было двадцать два года, когда она начала работать в его фирме, в которой все называли Тадеуша паном Дзевоньским, но она понемногу к этому привыкла. У Олеси были светлые волосы, голубые глаза и довольно резкие черты немного вытянутого лица, которое наводило на мысль, что среди ее предков встречались не только славяне. Родственники Олеси жили во Вроцлаве, который немцы традиционно называли Бреслау, а в этой части Западной Польши веками перемешивались прусы, саксонцы, чехи, поляки. Тогда как в Центральной и в Восточной части Польши преобладал другой тип женщин — преимущественно пышногрудые брюнетки со славянскими чертами лица, считавшиеся одними из самых красивых женщин Европы.

Олесе понравилось в Брюсселе. Здесь у нее появилось много знакомых, новые друзья. А главное — Рауль, португальский «мачо», переехавший сюда из Лиссабона. Он был профессиональным футболистом и выступал за одну из местных бельгийских команд. Олеся встречалась с разными парнями, но Рауль стал ее самым близким другом. Все закончилось через два года, когда его клуб решил продать своего португальского полузащитника в Италию. Девушка была безутешна, поскольку Рауль не предложил ей последовать за ним в солнечную южную страну. Его продали, как раньше продавали рабов, даже не очень интересуясь его собственным мнением. Так он и уехал, оставив на память о себе черного фарфорового лиссабонского петушка.

Потом у Олеси появился новый друг, но этого она сама бросила. Парень крепко сидел на наркотиках и собирался приобщить к этому занятию и свою новую подружку. Затем как-то незаметно получилось, что Олеся оказалась подругой самого пана Дзевоньского. Однажды он пригласил ее на ужин, и она обратила внимание на его стильный костюм. Из ресторана они поехали в отель. Пан Дзевоньский не особенно ей нравился, но для нее это был первый опыт встречи с мужчиной, годящимся ей в отцы. И секс с ним неожиданно открыл Олесе новую радость. В отличие от молодых «петушков», с которыми она имела дело до Дзевоньского, он был сдержан, тактичен, умел доставлять удовольствие женщине, в не меньшей степени думая о ее удовлетворении, чем о собственном. Все ее предыдущие дружки больше думали о себе.

С тех пор они время от времени встречались. Пан Тадеуш был очень занят и лишь изредка — один или два раза в месяц позволял себе такие свидания. Но они неизменно доставляли Олесе удовольствие, поэтому она всегда охотно соглашалась. К тому же он повысил ей зарплату в два раза.

Тадеуш заранее, еще в сентябре прошлого года, предупредил девушку, что ему предстоит длительная командировка. С тех пор они виделись лишь несколько раз, когда он приезжал в Брюссель. Но говорили по телефону почти ежедневно. Олеся докладывала ему как шефу о текущих проблемах, а он решал, что и как следует делать в том или ином случае. Она одна знала номер его телефона, который он постоянно носил с собой. Две недели назад Олеся попросила Дзевоньского отпустить ее в Чикаго навестить тетю Анусю. Богатой родственнице было уже за восемьдесят, она могла умереть в любую минуту. Кроме Олеси у нее были еще два дальних родственника от другой сестры. Эти «двоюродные внучата» жили в Сан-Франциско и почти ежедневно интересовались здоровьем любимой родственницы, понимая, как важно успеть к дележу наследства.

Тетя Ануся жила в престижном центре Чикаго рядом с небоскребом Сирс-Билдинг. Перейдя на другую сторону реки, на набережную Уокер-драйв, можно было выйти к самой ратуше. Роскошную квартиру Ануси купил ее муж, и, по оценкам экспертов, она стоила не меньше двух миллионов долларов. Кроме того, на счету старушки наверняка остались деньги, доставшиеся ей в наследство от мужа. Поэтому Олеся, как умная и деловая молодая женщина, прилетев в Чикаго, добросовестно ухаживала за своей родственницей целых две недели. На первое марта у нее был обратный билет в Брюссель, но старушка неожиданно заболела и попросила ее остаться. Отказываться не имело смысла, к тому же Дзевоньский разрешил ей задержаться. И тогда Олеся поменяла билет на шестое марта.

А третьего марта в Брюсселе на их офис совершили нападение и убили всех находившихся там людей. На следующий день Олесе об этом сообщила сестра одной из погибших. Теперь она не знала, что ей делать и куда возвращаться, а телефон Дзевоньского не отвечал. В мучительных раздумьях прошли два дня.

В субботу утром тетя Ануся отправила ее в аптеку за лекарством. Олеся спустилась вниз и вышла из здания, едва не столкнувшись с незнакомым мужчиной, который в это время объяснял дежурному швейцару, куда и зачем он собирается подняться.

Швейцар пропустил его в здание получить разрешение у консьержа, сидящего в роскошном холле. Доброжелательный консьерж вежливо выслушал господина Мосина, появившегося в доме в столь ранний час, и тут же связался с госпожой Анусей, чтобы выяснить, может ли она принять гостя, который заявил, что является другом пана Дзевоньского и прилетел из Европы по его поручению. Тетя Ануся уже долго жила в Америке и потому привыкла проверять все получаемые сообщения. Она тут же перезвонила Олесе и поинтересовалась, знает ли та о каком-то неизвестном ей пане Дзевоньском.

— Конечно, — обрадовалась Олеся, — я жду от него сообщений. А где этот человек?

— Он у нас в холле, — сообщила тетя Ануся, — но ты не волнуйся. Купи лекарство и возвращайся домой. Я разрешу ему подняться к нам, а Беата поможет мне его принять.

Беата работала в доме у тети Ануси уже двадцать пять лет. В отличие от Ануси, у нее была большая семья — четверо детей и девять внуков. Она была моложе своей хозяйки на десять лет и сохранила удивительную ясность ума и энергичность деловой женщины. Беата служила кухаркой и домработницей одновременно. Или ее можно было назвать экономкой, что тоже было бы правильно.

Олеся знала, что на добросовестность Беаты можно положиться, и спокойно вошла в аптеку, думая, что тетя Ануся безусловно будет рада неожиданному гостю. Когда человеку за восемьдесят и он почти не выходит из дома, будешь счастлив любому общению. В квартире вместе с ней верная Беата, внизу появление неизвестного зафиксировали камеры внутреннего наблюдения, его видели охранники, консьерж и швейцар. Именно поэтому тетя Ануся так спокойно разрешила незнакомцу подняться к ним в квартиру на четырнадцатый этаж.

В то время, когда Олеся покупала лекарство, снова зазвонил ее сотовый телефон. Она недоуменно глянула на аппарат и ответила:

— Слушаю вас.

— Это Олеся?

— Да.

— Здравствуйте. С вами говорят по поручению пана Дзевоньского, — сообщил неизвестный ей голос.

«Какой нетерпеливый, — раздраженно подумала Олеся. — Не может немного подождать, когда я вернусь».

— Я знаю, — перебила она позвонившего. — Пожалуйста, подождите меня немного, я скоро буду дома.

— Нет, вы не поняли. Я не могу ждать. Это очень важно, пани Бачиньская. Меня просили передать вам, чтобы вы не оставались у вашей родственницы. Люди, которые убили ваших друзей в Брюсселе, могут попытаться найти вас и в Чикаго.

— Что? Кто это говорит? Откуда вы звоните?

— Неважно. Немедленно уезжайте из Чикаго. И не возвращайтесь к вашей родственнице. Мы попытаемся вас найти.

В этот момент Олеся получала сдачу и на секунду отвлеклась.

— Кто вы такой? — снова переспросила она и в этот момент услышала знакомый голос Дзевоньского:

— Олеся, тебе угрожает опасность. Немедленно уезжай из Чикаго. И не выключай телефон. Мы позвоним тебе через три часа и сообщим, где можно с нами встретиться. Олеся, это очень важно.

Тут она вспомнила, что в квартире тети Ануси уже сидит какой-то мужчина, также представившийся знакомым пана Дзевоньского. Чуть не выронив пакет с лекарствами, Олеся быстро набрала номер телефона квартиры.

— Слушаю вас! — Беата говорила по-английски с чудовищным акцентом, несмотря на десятилетия, проведенные в Америке.

— Это я, — торопливо сообщила Олеся. — Немедленно позвоните в охрану и выведите из квартиры этого незнакомого человека. Он чужой. Вы слышите, он чужой!

— Ничего не понимаю, — отозвалась Беата. — Какой чужой? О ком ты говоришь? Подожди, кто-то стучит в дверь.

— Не открывайте! — закричала Олеся, но Беата уже положила трубку на столик.

— Господи! — Олеся начала лихорадочно звонить консьержу. И, едва услышав его голос, быстро проговорила: — Мистер Дэвис, это Олеся Бачиньская. Я прошу вас вызвать охрану. Сейчас на четырнадцатый этаж поднялся чужой человек. Я прошу вас срочно вызвать полицию и охрану.

— Ему разрешили подняться, — невозмутимо ответил консьерж.

— Это убийца! — закричала она, и в аптеке от нее шарахнулись все посетители.

— Я вас не понимаю, госпожа Бачиньская, — испугался консьерж. Все, что выходило за рамки его компетенции, вызывало у него легкую панику.

— Звони в полицию, кретин! — крикнула она и, снова отключившись, дрожащими руками набрала телефон полиции: — Нужна ваша помощь. В квартире убийца!

— Назовите ваш адрес, — попросила дежурная.

Олеся назвала адрес, номер дома, квартиры, телефона.

— Только быстрее, — попросила она, — там убийца.

— Вы находитесь не в квартире? — поинтересовалась дежурная.

— Нет.

— Тогда откуда вы знаете, что там происходит? В этом доме есть охрана, консьерж, швейцар. Никто к нам не звонил.

— Быстрее! — Олеся увидела, что одна из провизорш подняла телефонную трубку, очевидно, собираясь позвонить в полицию, чтобы сообщить о неизвестной психопатке, которая все время орет в свой мобильный телефон.

Олеся выбежала из аптеки. На улице она снова достала аппарат, набрала номер квартиры тети Ануси. Телефон долго не отвечал, она уже отчаялась, когда наконец услышала голос своей родственницы:

— Алло. Кто это говорит?

— Это я, Олеся. Ваш гость не тот человек, за кого себя выдает. Вы меня слышите?

— Господин Мосин, это наша Олеся, — сообщила тетя Ануся. До нее элементарно не дошло, что ей только что сказали.

— Выгоните его! — закричала Олеся.

— Как это выгнать? — громко переспросила тетя Ануся. И это были ее последние слова в жизни.

Реакция убийцы оказалась гораздо более быстрой, чем реакция несчастной пожилой женщины. Раздалось два выстрела. Затем крик Беаты и еще один выстрел. Олеся заплакала. Она стояла на тротуаре, прижимая телефон к уху, и громко плакала. И неожиданно услышала в трубке чужой голос:

— Олеся?

— Будь ты проклят! — закричала она ему и быстро отключилась, словно он каким-то неведомым образом мог достать ее через этот аппарат.

Олеся вынула из кармана деньги. Когда она выбегала из дома, то не взяла с собой даже сумочки, в которой остались кредитные карточки, документы, автомобильные права. И теперь, кроме пакета с уже ненужными лекарствами, у нее при себе оказалось лишь тридцать шесть долларов. Она еще раз обшарила карманы. Ничего. Только одна пластинка жвачки. Ах да, еще мобильный телефон. Олеся посмотрела на него и снова заплакала. Она не представляла, что ей теперь делать, куда идти.

РОССИЯ. МОСКВА. 5 МАРТА, СУББОТА

Когда взяли группу Дзевоньского, президенту доложили об этом в тот же день. Директор ФСБ лично приехал, чтобы проинформировать его о реальной угрозе, которую могла представлять авантюрная затея Дзевоньского с похищением журналиста Абрамова. Если бы глава государства отправился встречать освобожденного заложника, трагедия была бы неминуема. Террористы рассчитали всю операцию с учетом именно этого фактора. Ни один глава государства не упускал случая появиться рядом с освобожденным заложником, тем более если это был журналист. Так происходило во Франции, Италии, Румынии. Могло случиться и в Москве. Никто не стал бы серьезно осматривать бывшего заложника, проверяя его на наличие пластида. И тогда «живая бомба» могла бы сработать. Задуманный план был интересен еще и тем, что сам Абрамов не подозревал о том, как его раскручивают в средствах массовой информации и как собираются использовать.

— Мы знаем о существовании камикадзе, — доложил президенту директор ФСБ, — но тут, пожалуй, впервые из заложника хотели сделать невольного смертника, устраивая такую террористическую атаку. Теперь мы будем перестраивать нашу работу с учетом и этого фактора. Хотя всегда считали, что среди погибших террористов, которые действовали на территории нашей страны, могли быть люди, одурманенные наркотиками или находящиеся под сильным внушением, наркозом. Но нельзя исключать и таких вариантов.

Президенту было ясно, что его противники могут прибегнуть к любым ухищрениям. Собственно, они этого и не скрывали. Он посмотрел на лежащие перед ним документы. Тот факт, что среди арестованных оказалось несколько поляков, был ему особенно неприятен. Отношения с Польшей ухудшались с каждым годом. И дело было не только в антироссийской риторике польских политиков. Они также охотно разыграли антироссийскую карту во время событий на Украине.

Среди сообщений были и последние донесения о работе совместной комиссии генерала Машкова. Особо отмечалась значительная роль эксперта-аналитика, обычно работающего под кличкой Дронго.

Президент отложил эту бумагу, чтобы позже перечитать ее еще раз. И начал просматривать остальные. Самое сложное, с чем ему пришлось сразу столкнуться, это террористические акты, произошедшие в Москве, когда тут начали взрывать жилые дома. Тогда в многомиллионном городе мог поселиться страх. А он в свою очередь мог породить панику, волнение и как прямое следствие — всплеск ненависти ко всем инородцам. В огромном мегаполисе, где, по самым приблизительным оценкам, проживало полтора миллиона выходцев с Кавказа и еще около миллиона мусульман, такой неконтролируемый выброс ненависти был бы очень опасен. Он мог привести к погромам в самой столице. Но, к счастью, этого удалось избежать.

Президент подумал, что все эти годы он изо всех сил пытался сдержать рост ксенофобских настроений, вызванных войной на юге страны. После каждого крупного террористического акта можно было ожидать вспышки насилия, которая привела бы к абсолютно непредсказуемым последствиям.

За эти годы удалось стабилизировать обстановку на юге, наладить нормальную жизнь во многих регионах. Но теперь его противники собирались снова нарушить эту стабильность. Он хорошо представлял группу людей, которые его ненавидели. Слишком очевидными были их намерения и возможности. У него об этом имелась вся возможная информация. Неслыханно, невероятно разбогатев во времена грабительского капитализма в начале и в середине девяностых годов, они считали, что так и должно продолжаться. Их семьи проживали в других странах, дети учились за рубежом, даже не думая возвращаться на родину. Они скупали на Западе виллы, дворцы, замки, яхты, самолеты, не вкладывая денег в родную страну. Масштаб вывезенных ими средств потрясал воображение. Свою страну и собственный народ они откровенно презирали. Президент все это знал. Но с другой стороны, он был связан именно с этими людьми — они в немалой степени способствовали его восхождению, помогая ему в трудные минуты. К тому же многие из них были составной частью той политической системы, которую выстраивал прежний президент.

Об этом следовало помнить. Иначе пришлось бы дожимать еще нескольких олигархов, среди которых были даже близкие друзья и родственники прежнего главы государства. Новый президент не хотел рвать все свои прежние связи столь кардинальным образом. Когда в Москве произошел энергетический сбой, вызванный пожаром на небольшой электростанции, стало отчетливо ясно, что вся система энергоснабжения, выстроенная при прежней власти, требует перестройки. Руководил энергетической отраслью человек, имя которого олицетворяло грабеж населения в девяностых. Мумбайс был умным, грамотным, умелым организатором. Когда-то в Питере он начинал с продажи цветов, а затем вырос до самых крупных должностей в стране, занимая посты вице-премьера и руководителя администрации президента. Во многом именно благодаря его выдающимся организаторским способностям были выиграны выборы прежнего президента в девяносто шестом году. Помог он и новому президенту, когда тот потерял работу в Санкт-Петербурге. Вместе с тем президент знал, что Мумбайс был категорически против его назначения руководителем правительства. Мумбайс привык видеть в нем исполнительного помощника Кобчака и не верил, что он сумеет удержать огромную страну от распада. Просто не видел в нем такого лидера.

Привыкший решать глобальные проблемы, Мумбайс менее всего понимал проблемы обычных рядовых людей. Цинизм в сочетании с выдающимся талантом менеджера и абсолютным пренебрежением к людям сделали из него холодного администратора и совершенно беспринципного политика. Он мог спокойно оправдывать своего друга, получившего невероятный гонорар за издание брошюры. Мог реформировать энергетическую отрасль самой большой страны в мире, не думая об интересах обычных людей, живущих на пенсии и пособия. Эта была ошибка, характерная для его единомышленников, которые мыслили категориями миллионов людей и миллиардов долларов.

Беспримерная авария, произошедшая в Москве, заставила по-новому взглянуть на работу Мумбайса и его группы. Первая же проверка выявила удивительные подробности. Имея оборудование сорокалетней давности, руководство энергетической отрасли умудрялось получать прибыль в размере почти двух миллиардов долларов в год, при этом не вкладывая денег в модернизацию собственного производства и объясняя это отсутствием необходимых средств. А московская энергетическая компания, непосредственно отвечавшая за работу в столице, умудрилась раздать бонусы и премиальные проценты более чем на миллиард рублей.

Когда президенту доложили об этом, он пришел в ярость. Однако президент хорошо представлял себе все последствия отставки Мумбайса и его подчиненных. Мумбайс олицетворял на Западе либеральное направление, неформально возглавляя это крыло. После осуждения Кочуровского его отставка вызвала бы там однозначное осуждение. Но более молчать было тоже невозможно. Пришлось наказать руководителей, предельно жестко обозначив свою позицию.

Президент отчетливо понимал, что обязан сломать государственную машину, созданную под царя, каким был прежний глава государства, и создать новую. Понимал, как осторожно нужно действовать, как невозможно применять только силовые методы. Ему было тяжело. Он не обладал качествами выдающегося вождя, харизматичного лидера или трибуна. Это был исполнительный и дисциплинированный чиновник, изо всех сил пытающийся соответствовать своей высокой должности. Но именно поэтому он обладал способностью к самоанализу и росту. Именно поэтому так упрямо демонтировал прежнюю систему, выстраивая новую страну и новые отношения. В отличие от Мумбайса и других олигархов, он любил эту страну и понимал ее народ. Его приход был ожидаем. Страна и народ устали от перемен. Они хотели стабильности, порядка, справедливости. И новый президент олицетворял в глазах людей гарантию этих чаяний.

Но система сопротивлялась его попыткам все изменить…

СОЕДИНЕННЫЕ ШТАТЫ АМЕРИКИ. ЧИКАГО, 5 МАРТА. СУББОТА

Олеся замерла, оглядываясь по сторонам. Нужно было принять какое-то решение. Денег при себе у нее было мало, уехать она никуда не могла. Но с другой стороны, стоять у ратуши и плакать тоже глупо. Убийца может вычислить, в какую именно аптеку она пошла. Подумав об этом, Олеся выбросила пакет с лекарствами и, повернувшись, побежала в другую сторону от дома. Увидела остановившийся автобус, направляющийся в сторону Аквариума Шедда, вскочила в салон и пристроилась на заднем сиденье. Но успокоилась, лишь когда автобус отъехал. Ей казалось, что убийца находится уже рядом.

Она вышла на остановке у музея Естественной истории. Можно купить билет и войти в музей, но у нее не так много денег, лучше их поберечь. Она пошла дальше по тротуару, вспоминая, что сегодня даже не завтракала. Но есть совсем не хотелось. Она взглянула на свой телефон. Почему они не звонят? Почему не звонит пан Тадеуш? Он сказал, что перезвонит через три часа. Как еще долго ждать! Может, поехать в полицию? Нет, это не выход. Придется объяснять, почему она ушла из дома и каким образом узнала, что в их квартире убийца. А может, полиция уже арестовала этого киллера, и она напрасно переживает, не находя себе места? Нет, возвращаться нельзя в любом случае. Нужно переждать, пока ей позвонят. И куда ей идти? Может, в кино? Но билеты такие дорогие! Лучше все-таки зайти в музей и переждать там. В музее ее не станут искать.

Она вернулась к зданию музея и обнаружила, что входной билет стоит четырнадцать долларов девяносто центов. В другое время это не было бы для нее большой проблемой. Но сейчас она боялась тратить деньги. Поэтому, отойдя от музея, пошла по направлению к набережной Леди Шор-драйв. Нужно дождаться, когда ей наконец позвонят и объяснят, что происходит. Почему пан Тадеуш ничего не сообщил, когда так неожиданно исчез несколько дней назад, а теперь вдруг позвонил? И откуда он мог заранее узнать о появлении этого убийцы? Или его кто-то предупредил? И кто тогда устроил нападение на их офис в Брюсселе? От этих мыслей у Олеси разболелась голова. К тому же практичная девушка помнила о тете Анусе. Если ее убили, а она в этом уже не сомневалась, то работники полиции наверняка будут искать именно ее.

Остановившись у телефонной будки, она задумалась. Ее могут лишить наследства. А это будет очень обидно, ведь она так рассчитывала на него. Но если Олеся три часа проболтается на улице, то за это время они могут подумать о ней все, что угодно. Даже обвинить ее в преступлении. В конце концов, она не обязана слушаться во всем пана Тадеуша. У него своя жизнь, а у нее — своя. Если она получит приличную долю наследства, то сможет вообще уйти с работы. Тем более что их бывший офис сгорел, а ее шеф куда-то исчез.

Олеся достала свой телефон и набрала номер консьержа.

— Мистер Дэвис, — быстро проговорила она, услышав знакомый голос, — это говорит госпожа Бачиньская. Что у вас происходит?

— У нас ужасная трагедия, — участливо сообщил консьерж. — Убита ваша родственница и тяжело ранена ее экономка. В доме сейчас полно полицейских. Они рядом со мной… Извините…

Кто-то взял у него трубку:

— Говорит лейтенант Саймонс. Госпожа Бачиньская, где вы находитесь? Мы хотели бы поговорить с вами.

— Да, я тоже этого хочу, но боюсь приехать. Этот убийца пришел за мной. Алло, вы меня слышите? Он пришел за мной. Хотел убить меня.

— Мы понимаем. Где вы сейчас находитесь? Мы можем приехать за вами и предоставить вам нашу защиту.

Олеся задумалась. В фильмах она часто видела похожие сцены. Сейчас она сообщит этому лейтенанту, где находится, и он приедет сюда через пятнадцать или двадцать минут. А потом окажется, что приехавший — продажный полицейский, сообщник того самого киллера. И этот продажный полицейский жестоко расправится с ней, в точности как в кино. Олеся вздрогнула.

— Вы можете приехать за мной на своей машине? — переспросила она.

— Конечно.

— Только не один. Иначе я в машину не сяду. Пусть с вами будет полицейский в форме. Вы меня слышите?

— Да, конечно. Я возьму с собой сержанта. Что-нибудь еще?

— Нет, ничего. И я должна буду увидеть ваши документы.

— Я все понимаю, мисс Бачиньская. Ответьте мне только на один вопрос. Откуда вы знали, что появившийся в вашем доме мужчина — убийца? Вы его ждали?

— Нет. Мне о нем сообщили. Мой шеф позвонил мне из Европы и сообщил о возможном появлении убийцы.

— Именно в этот момент? — усомнился лейтенант.

— Да. Вы мне не верите?

— Мы поговорим при встрече. Где вы находитесь?

— На набережной. Недалеко от аквариума. На углу, рядом с телефонными будками.

— Мы сейчас подъедем. Никуда не уходите и не оставайтесь одна. Не отключайте ваш телефон. Я выезжаю немедленно.

— Спасибо, — Олеся убрала аппарат в карман и подумала, что поступила, в общем, правильно. Пусть ее защищает американская полиция. Так надежнее. Но ее душу по-прежнему терзали сомнения. Она любила детективы и смотрела много американских боевиков. По законам жанра лейтенант Саймонс должен оказаться предателем. Господи, какие глупости лезут ей в голову! Если он предатель, значит, она проживет еще несколько минут, после того как сядет в их машину. Нет, даже думать об этом страшно.

В ожидании сотрудников полиции девушка нервно прохаживалась по набережной. Затем, немного подумав, перебежала через дорогу, увертываясь от автомобилей, и спряталась в подъезде одного из домов. Отсюда можно наблюдать за появлением сотрудников полиции. Может, они подъедут к телефонной будке и сразу начнут стрелять, как это обычно показывают в фильмах? И убьют по ошибке другую женщину, решив, что убрали опасного свидетеля. Ну что за ерунда! Ее фотография стоит в гостиной тети Ануси на самом видном месте и наверняка полицейские уже сделали копию.

Куда же пропал Дзевоньский? Интересно, почему он поменял свою фамилию? Олеся подозревала, что их агентство занимается какими-то опасными делами. Иногда в офисе появлялись подозрительные типы, но шеф не вводил ее в курс дела. Она связывала его с нужными людьми по всему миру, приносила газеты, докладывала о всех звонках, о намеченных мероприятиях. Но никогда не лезла в его дела и не спрашивала, куда он так часто отлучается. Это было просто не ее дело. Хотя однажды, когда они отдыхали в небольшом отеле в Шарлеруа, зазвонил его сотовый телефон и кто-то сообщил об убийстве некоего Прейса. Пан Тадеуш громко переспросил:

— Вы уверены, что Прейс мертв? — И, получив утвердительный ответ, весело улыбнулся и подмигнул ей. В этот вечер он выпил чуть больше обычного. А затем продолжил: — Ваш гонорар получите в Амстердаме. Это очень хорошая работа. И самое главное, что все сделано так быстро. Спасибо.

Потом Дзевоньский положил аппарат на столик и обернулся к ней. Олеся увидела его широко раскрытые глаза. Он вдруг осознал, что позволил себе сказать лишнее в ее присутствии. Она не знала, о чем именно он подумал, но заметила, как на его лице напряглись все мускулы. Очевидно, он размышлял, как ему поступить. Олеся не могла даже представить, что в ту секунду решалась ее судьба. Она жалобно, чуть виновато улыбнулась, глядя на шефа из-под одеяла. И он улыбнулся в ответ. Напряжение спало. Тадеуш рванул ее к себе.

— Ты никогда не слышала этого разговора, — шепотом произнес он. — Ты меня понимаешь?

— Конечно, — Олеся не придала никакого значения какому-то умершему чеху. О том, что это был чех, она догадалась по его фамилии. Пан Тадеуш в эту ночь был с ней гораздо грубее обычного. На следующее утро они уехали. А позже Олеся прочла в газетах о гибели чешского банкира Йозефа Прейса в автокатастрофе. Сидевший рядом с ним его друг выжил лишь чудом. Но самое интересное, что на фотографии друга она узнала человека, который однажды приходил к ним в офис. Но Олеся никогда никому об этом не сказала. Даже Раулю, даже тетушке Анусе.

Наконец Олеся увидела, что к телефонным будкам подъехал серый автомобиль «Крайслер Неон». В нем сидели двое мужчин. Один из них — темнокожий афро-американец был в форме полицейского. Оба нетерпеливо поглядывали по сторонам. Олеся посмотрела на машину и еще раз оглядела улицу. Все было спокойно. И тогда она решилась: сделала шаг вперед и пошла навстречу приехавшим.

Она еще подходила к машине, когда ее увидели. Полицейский в форме вылез на тротуар и открыл для нее заднюю дверцу. Девушка уселась в салон. Полицейский сел рядом с водителем. Тот обернулся к ней. У него были тонкие правильные черты лица, небольшие усики. И вообще он был больше похож на голливудского актера, чем на грубого офицера полиции.

— Я лейтенант Саймонс, — представился он. — А вы Олеся Бачиньская? Я узнал вас по фотографии.

— Да, — кивнула она. — Что с тетей Анусей?

— Боюсь, что ей уже ничем помочь нельзя. А вот ваша экономка, возможно, и выживет. Преступник выстрелил ей в сердце, но пуля прошла рядом, не задев его. Врачи считают, что у нее есть шансы. Убийца не стал стрелять в нее второй раз. Вы не знаете, кто это был?

— Не знаю.

— Тогда почему вы позвонили и заранее сообщили, что он убийца?

— Мне позвонил пан Тадеуш… Извините, мой шеф из Бельгии. Господин Дзевоньский. Он сказал, что меня, вероятно, попытаются убить и мне не следует возвращаться домой.

— Может, он в Америке, здесь, в Чикаго?

— Нет-нет. Но я не знаю точно.

— И он сообщил вам, что может появиться убийца?

— Да. Поэтому я перезвонила домой. Потом позвонила консьержу. Потом хотела позвонить в полицию. Но было уже поздно…

У Олеси сами собой потекли слезы. Было жалко старушку. Тетя Ануся не заслуживала такой участи.

— Вы приходитесь родственницей погибшей?

— Да, я внучка ее родной сестры.

— Вы ее единственная наследница? Других родственников у нее не было?

Олеся испугалась. Они могут решить, что она врет и сама подослала убийцу. А если она не единственная наследница, то и не главная подозреваемая.

— Нет. Я не единственная, — торопливо сообщила она. — У нее была еще и старшая сестра. Двое ее детей живут в Сан-Франциско. Вы можете им позвонить.

— Обязательно, — сказал Саймонс, трогая машину с места. — А как перезвонить вашему шефу?

— Не знаю. Он отключил свой телефон. Несколько дней назад на наш офис в Брюсселе напали и убили всех сотрудников. А офис сожгли…

Олеся полагала, что они обо всем знают. Но Саймонс резко нажал на тормоз и посмотрел на своего напарника.

— В Брюсселе напали на ваш офис? — переспросил сержант.

— Да. И всех убили.

— Когда это было?

— Три дня назад. Нет, два. Третьего марта утром. Здесь еще была ночь второго. Да, два дня назад.

— А как вы собираетесь связаться со своим шефом? — вмешался Саймонс.

— Он сам должен мне позвонить. Куда мы едем?

— На место убийства. Вы должны посмотреть, что именно пропало в квартире вашей родственницы.

— Нет, — испугалась Олеся, — нет! Я туда не поеду. Я не хочу… Мне нельзя… Там меня будет ждать этот убийца… Нет, нет…

— Мисс Бачиньская, — устало произнес Саймонс, — кроме нас двоих там будет еще человек пять или шесть детективов. Не считая собственной охраны дома. Вы полагаете, что в Чикаго есть такой сумасшедший, который рискнет напасть в одиночку на целый отряд офицеров полиции? Это при том, что полицейский участок находится рядом, и через пять минут у здания могут собраться еще полсотни наших сотрудников? Как вы думаете, какие шансы у этого киллера остаться в живых, если только он посмеет что-либо предпринять?

— Но я не могу… Я не могу смотреть на мертвых. Я их боюсь.

— Трупа там уже нет. Хозяйку квартиры увезли в морг, а ее экономку — в больницу. В доме сейчас только наши офицеры.

— Хорошо, — согласилась она, — хорошо. Я поеду вместе с вами. Только вы стойте около меня и никуда не уходите.

— Обещаю, — улыбнулся Саймонс. — Я буду все время рядом.

Через пятнадцать минут они были у дома. В холле здания дежурили двое полицейских в форме. Это Олесю немного успокоило. Но в квартире, когда она увидела кровавые пятна на диване, где обычно сидела тетя Ануся, ей снова стало страшно. В сопровождении Саймонса Олеся ходила по знакомым комнатам, оглядывая вещи. На первый взгляд, все оставалось на своих местах. В кабинете мужа тети Ануси за картиной находился сейф, о котором она знала. Олеся показала сейф Саймонсу. Тот сразу подозвал какого-то офицера с аппаратурой. Ключей не нашли, но и они не помогли бы — в нем оказался кодовый замок. Однако специалист из полиции справился с ним за десять минут и открыл дверцу сейфа. Там лежали какие-то акции, бумаги, письма, сорок тысяч долларов наличными и драгоценности тети Ануси, которые ей дарил покойный муж. В верхнем отделении хранился желтый конверт, надписанный крупными буквами характерного почерка тети Ануси. Это было ее завещание, копия которого находилась у нотариуса.

Саймонс внимательно прочел завещание и передал его Олесе.

— Мне кажется, вам будет интересно с ним ознакомиться, — сообщил он.

В завещании тети Ануси говорилось, что имеющиеся у нее акции трех разных компаний она делит поровну между детьми ее старшей сестры. Олеся расстроилась, о ней здесь не было сказано ни слова. Общая сумма наследства на каждого ее троюродного брата в Сан-Франциско составляла около трехсот пятидесяти тысяч долларов. Далее сообщалось, что загородный дом тети Ануси переходит к ее верной экономке Беате, а в случае ее преждевременной смерти — к ее детям. Это тоже было очень обидно. Олеся читала, закусив губу. В конце концов тетя могла бы вспомнить и о ней.

В завещании были упомянуты личный врач старушки, ее массажистка, парикмахер, нотариус. Каждому предназначалась определенная сумма в деньгах или в акциях. Олеся уже смирилась с тем, что никогда не прочтет своего имени. Наверное, старушка просто не любила ее, скрывая неприязнь под маской ласки и учтивости. Оставался последний абзац. И вдруг…

Свою квартиру в этом доме со всем имуществом, находящимся в ней, тетя Ануся завещала ей. Невероятно, но именно так. В абзаце четко написано, что квартира переходит по наследству к Олесе Бачиньской. Квартира стоила больше двух миллионов долларов, и поэтому предусмотрительная старушка оставила большую часть своих денег в банке для выплаты налогов на наследство, с тем, чтобы квартира перешла к Олесе без каких-либо дополнительных проблем.

Олеся опустила письмо и растерянно огляделась. В этой квартире были чудесные картины, различные скульптуры, антикварная мебель, собранная мужем хозяйки. Все это тянуло еще на один миллион долларов. Получалось, что она в один момент стала миллионершей. Олеся хотела улыбнуться, но не смогла, ее вдруг стала бить крупная дрожь. Она снова заплакала.

— Не стоит так нервничать, — посоветовал Саймонс, забирая у нее завещание. Он внимательно следил за ней и видел ее естественную реакцию. Если эта молодая особа сама организовала убийство богатой родственницы, то играла она гениально.

— Мы должны будем проверить по вашему телефону все входящие звонки, — пояснил Саймонс, — чтобы гарантировать ваше алиби.

— Хорошо, — она все еще не могла прийти в себя. Выходит, что этот киллер сделал ее в течение нескольких секунд миллионершей?

И в этот момент зазвонил ее телефон. Сразу несколько полицейских обернулись к ней. Олеся достала аппарат и посмотрела на Саймонса. Тот кивнул в знак согласия. Кто-то из офицеров подбежал и подсоединил ее аппарат к небольшому диктофону. Она ответила.

— Слушаю.

— Это я, — услышала она знакомый голос пана Тадеуша. — Где ты находишься? С тобой хотят встретиться. Ты успела уехать из Чикаго?

— Нет… да… нет… — она опять взглянула на Саймонса, и тот укоризненно покачал головой.

— Я в Чикаго! — вдруг закричала Олеся. Сказались все переживания этого дня. Она уже не отдавала себе отчета, что именно говорит. — Здесь убили тетю Анусю. И застрелили ее экономку. Я вернулась домой, но не знаю, что мне делать…

— Уходи оттуда, — успел сказать ее шеф, и в этот момент Саймонс выхватил у нее аппарат.

— Господин Дзевоньский? Где вы находитесь? Говорит лейтенант полиции Саймонс. Мне нужно с вами поговорить…

Телефон отключился почти сразу. Саймонс недоуменно посмотрел на аппарат. Может, Дзевоньский сам организовал это нападение. Но зачем тогда он в последний момент предупредил о киллере? И как он мог об этом узнать? Нужно будет найти его и задать ему эти вопросы.

— Проверьте, откуда звонили, — приказал лейтенант и, строго глядя на Олесю, поинтересовался: — Какие у вас отношения с шефом?

— Хорошие, — она чуть покраснела, что не укрылось от проницательных глаз офицера. Возможно, таким образом этот неизвестный шеф хотел поправить свои дела? Убрать старушку, оформить наследство на свою молодую сотрудницу и затем попробовать отнять эти деньги у нее?

— Он обещал жениться на вас? — спросил Саймонс.

— Нет, — Олеся улыбнулась, — нет, никогда. У нас с ним были не такие отношения, — не очень уверенно произнесла она.

Лейтенант понимающе кивнул. Нужно будет все это тщательно проверить. Но похоже, что эта молодая женщина права. Ей понадобится их охрана… А в следующую секунду вбежавший офицер полиции просто поразил его своим донесением:

— Мы проверили звонок, лейтенант. Звонили из Москвы. Из России.

«Только русской мафии мне здесь и не хватало!» — с раздражением подумал Саймонс.

РОССИЯ. МОСКВА. 6 МАРТА, ВОСКРЕСЕНЬЕ

Утром комиссия собралась в прежнем составе. Все офицеры сидели за круглым столом. Богемский, увидев Дронго, глянул на него с явной неприязнью и отвернулся. Татьяна Чаговец сжала губы, остальные молча кивнули эксперту в знак приветствия. Нащекина улыбнулась. Даже второй представитель Федеральной Службы Охраны — полковник Краснов, и тот приветливо поздоровался. Виктор Машков поднялся, пожал Дронго руку и показал на место напротив себя. После вчерашнего «промывания мозгов» его наконец признали почти своим. Дронго не мог знать, что Богемский настаивал на том, что процедура проверки не может исключить возможной измены эксперта в будущем, но Машков не захотел его слушать.

Почему-то именно эти двое — генерал Богемский и полковник Чаговец невзлюбили Дронго с самого начала. С женщиной все понятно. Или относительно понятно. Старая дева, сухая, черствая, недоброжелательная. Наверняка заметила, что он нравится Нащекиной и, видимо, поняла, как к Дронго относятся другие женщины, или что-то слышала об этом. Он не был «типичным латинским любовником». Скорее, наоборот. Держался с женщинами немного отстраненно, несколько иронично, но неизменно доброжелательно. В сочетании с юмором и интеллектом это, видимо, было то самое, что рождало к нему симпатию. Но возможно, именно поэтому он и не нравился Чаговец.

Неприязнь Богемского была также объяснима. Служба охраны не любила, когда в ее функции вмешивались даже сотрудники ФСБ. А здесь какой-то эксперт вдруг начал внимательно читать газеты и обнаружил в них угрозу для главы государства. Безоговорочно поверить Дронго означало расписаться в некоторой своей некомпетентности. А Богемский этого не хотел признавать ни при каких обстоятельствах. Он продолжал подозревать, что Дронго имел и другие источники информации, о которых не пожелал сообщить комиссии. Дронго вспомнил, что при первой встрече Полухин даже не сказал ему, что генерал Богемский из Службы охраны. Он представил его как сотрудника Службы Безопасности, настолько явно они не хотели сообщать постороннему о главной задаче комиссии по обеспечению безопасности президента.

Дронго сел за стол и оглядел собравшихся. Девять офицеров, из которых три генерала. По два сотрудника от ФСБ, СВР и Службы охраны. Представители МВД, ФАПСИ и прокуратуры. Всего девять человек: семеро мужчин и две женщины. Все люди проверенные, опытные, знающие. Но один из них может оказаться тем самым «кротом», который сообщил о провале Дзевоньского и спровоцировал нападение на его офис в Брюсселе. Каждый из присутствующих понимал, насколько малы шансы на столь оперативное вмешательство неизвестных «заказчиков» в столице Бельгии без чьей-то подсказки о возможном аресте Дзевоньского. Об этом старались не говорить, но все так думали. Вместе с тем никто не решался предложить начать проверку всех офицеров комиссии, сознавая, что нападению могла предшествовать предварительная работа «заказчиков», которые могли следить за группой Дзевоньского или выйти на контакт с генералом Гейтлером.

Отныне поиски Гейтлера становились самым главным приоритетом в их деятельности. Машков обвел взглядом всех присутствующих:

— Вчера в Чикаго была совершена попытка убить Олесю Бачиньскую, секретаря Дзевоньского. Киллер застрелил ее пожилую родственницу и тяжело ранил их экономку. Убийцу не смогли остановить, несмотря на наше предупреждение. Бачиньской отчасти повезло, ее в это время не было дома. Мы даже разрешили Дзевоньскому с ней поговорить, но оказалось, что эта молодая женщина сумела принять верное решение и обратилась за защитой в полицию. Сейчас ее охраняют сотрудники полиции Чикаго.

— Девочке повезло, — недовольно заметила Чаговец, словно Бачиньская должна была обязательно умереть.

— Если ее так преследуют, значит, она знает что-то опасное для «заказчиков», — заметил Машков.

— Да, — согласился Полухин, — они, видимо, решили убрать опасного свидетеля.

— Предлагаю связаться с представителями американской стороны и допросить Бачиньскую, — сказал Машков. — Наш представитель может вылететь в Чикаго и переговорить с ней. Дзевоньский утверждает, что она видела «заказчика». Может, поэтому ее хотят убрать?

— Похоже, — согласился Богемский.

— Нет, — неожиданно произнес Дронго, и все посмотрели в его сторону. Ему очень не хотелось возражать именно после слов Богемского, но он не мог промолчать. — Мне кажется, здесь очевидное расхождение, — попытался объяснить Дронго. — Я думаю, дело не в том, что она видела неизвестного «заказчика».

— Вы полагаете, они охотятся за ней только из спортивного интереса? — не без иронии произнес Богемский.

Дронго увидел заинтересованный взгляд Нащекиной.

— Нет. Но они точно знали, что Дзевоньский арестован, и именно его арест спровоцировал их нападение на офис в Брюсселе. Теперь давайте рассуждать логично. Зачем рисковать, посылая наемного убийцу в Чикаго, когда офис уничтожен, документы сгорели, а дискеты похищены? Для чего убивать эту молодую женщину? Что такого она могла знать, чего не знает Дзевоньский? Ведь если напавшим точно известно, что Дзевоньский арестован, то они понимают, что рано или поздно из него вытянут все сведения. В этом не может быть никаких сомнений. Но Бачиньскую упрямо хотят убить. Почему? Может, потому, что она знает нечто такое, чего не мог знать Дзевоньский и не знали остальные сотрудники его офиса? Вот это и необходимо найти — попытаться выяснить, что же такое ей известно. Тогда нам станет ясно, почему ее так настойчиво хотят убрать.

Машков нахмурился. Дронго прав. Зачем убивать секретаря, если ее шеф, владеющий гораздо большей информацией, находится у них в руках? Тут явная нестыковка. Нужно было обратить внимание на нее еще вчера.

— Предлагаю послать в Чикаго наших представителей, — решил он. — Нужно договориться с посольством, чтобы выдали срочные визы. Полковник Кашаев, свяжитесь с представителем ФБР в Москве. И объясните им всю сложность ситуации. Разумеется, речь идет только о Дзевоньском и его группе. Никаких дополнительных сведений мы им сообщать не обязаны. Я предлагаю, чтобы в Чикаго вылетели полковник Нащекина и… — он сделал паузу, — и наш эксперт, привлеченный к этой работе.

«Только не это! — подумал Дронго. — Придется лететь через океан. Удовольствие сомнительное. Даже с Нащекиной…»

— Согласен, — кивнул заместитель Машкова генерал Полухин. И улыбнулся, глядя на Дронго.

— У тебя есть американская виза? — поинтересовался Машков у Дронго.

— Есть, — уныло кивнул тот. — Но ты напрасно считаешь, что я испытываю восторг от полета за океан. Не люблю так далеко летать.

— Придется, — улыбнулся Машков, — ты ведь сам взялся нам помогать. Никто тебя не принуждал. Полковник Нащекина, вы не возражаете?

— Я не боюсь летать, — ответила она без тени улыбки, — тем более в компании с таким мужчиной.

Машков опять улыбнулся и вдруг подмигнул Дронго. Тот понял, что эта поездка — своеобразное извинение его друга за вчерашнее дознание. И больше ничего не стал говорить. Машков перебрал бумаги, лежащие перед ним.

— Я думаю, что Дзевоньскому и его группе можно будет предъявить обвинения не только в подготовке террористического акта, но и в конкретном убийстве, — заявил он. — Однако поиски исчезнувшего Гельмута Гейтлера пока ни к чему не привели. Все сотрудники милиции имеют его фотографию. Мы передали сообщения во все аэропорты, на вокзалы, автобусные и речные станции. У нас есть номера паспортов, которые Дзевоньский передал Гейтлеру, но пока эти документы нигде не всплыли. Никто не может даже предположить, где находится Гейтлер. Прошу высказаться по этой проблеме. Мы должны определить круг поисков. — Машков посмотрел на сидящего рядом с ним Полухина.

— Мы отрабатываем все прежние связи Гейтлера, — доложил тот, — пытаемся выйти на офицеров, которые раньше с ним работали, проверяем всех его бывших знакомых. Прошло немало лет с тех пор, как он был в нашей стране в последний раз. Но наши сотрудники подняли все архивные материалы и продолжают работу. У нас уже есть несколько адресов и несколько знакомых Гейтлера, которых мы будем проверять.

— Мы тоже проверяем его зарубежные связи, — сказала Нащекина. — В девяносто первом он сдал нам практически всю агентуру, но, возможно, как профессионал, не захотел сообщить обо всех, оставив себе несколько агентов в качестве запасного варианта. Или для возможного торга с американцами. Хотя второй вариант почти исключен. Американцы несколько раз предлагали ему сотрудничество, но он всегда отказывался.

— Лучше бы работал на американцев, — в сердцах вставил Богемский. — Патриот чертов!

— Что у вас? — спросил его Машков.

— Проверяем. — Богемский явно не хотел говорить в присутствии Дронго, даже после всех вчерашних испытаний. Но понимая, что ограничиться одним словом невозможно, начал пояснять более подробно: — Наши аналитики вместе с сотрудниками ФСБ просматривают все бывшие операции Гейтлера. Возможно, есть аналоги. Мы вообще смотрим все операции его бывшего управления. Обращаем внимание на сообщения в прессе, — он покосился на Дронго, — проверяем всех прибывающих в Москву иностранцев, которые могут быть задействованы в возможной операции Гейтлера.

— Все паспортные столы получили указание проверить регистрацию прибывших иностранцев, — сообщил представитель МВД полковник Кашаев. Это был высокий мужчина с азиатским разрезом глаз и вытянутыми скулами. Он проработал в национальном бюро Интерпола более десяти лет и сейчас занимал высокую должность в Управлении собственной безопасности МВД России.

— Мы задействовали наши возможности, — доложила Чаговец, — подключили аппаратуру. — Она посмотрела в сторону Дронго. Ей тоже не хотелось сообщать подробности в присутствии этого эксперта.

— Говорите, — подбодрил ее Машков. — Здесь собрались люди, которым можно доверять.

— Да, конечно. Мы задействовали аппаратуру «Прометей», подключив ее через спутники к московской телефонной сети. Кроме того, будут задействованы наши возможности и в сотовых компаниях связи. Но это огромный объем работы…

— А программа «Прометей» обладает аналитическими возможностями? — поинтересовался Машков.

— Да. Она отсеивает нужные нам разговоры и вводит их в наши компьютеры для анализа информации, — пояснила Чаговец.

Дронго знал, что представляет собой такая программа. В Советском Союзе ее аналоги были впервые введены в действие еще в конце семидесятых годов. Тогда с ее помощью старались обнаружить возможных диссидентов, разговаривающих по телефонам городской сети. Одному из собеседников достаточно было произнести определенный стандартный набор слов, например, «Долой КПСС», как телефон мог автоматически отключиться, а его параметры тут же заносились в особую программу. Похожие антитеррористические программы были разработаны и в американском Агентстве Национальной Безопасности. В бывшем КГБ СССР существовало Восьмое Главное Управление, отвечавшее за связь и шифровальные службы. Кроме того, действовали специальный Двенадцатый отдел, занимавшийся вопросами прослушивания нужных объектов и индивидов, а также Шестнадцатое Управление, отвечавшее за электронную разведку и радиоперехват.

Очевидно, программа «Прометей» была новым достижением в подобных разработках. Она позволяла вводить кодовые слова, например фамилию Гельмута Гейтлера или имя, под которым он прибыл в Россию — Йозефа Шайнера. Вместе с этими кодовыми именами в память компьютеров могли быть включены фамилии Дзевоньского и членов его группы, а также ключевые слова, связанные с подготовкой террористического акта.

Стоило лишь прозвучать одному такому слову, как компьютер выделял весь разговор, переводил его в режим записи и выдавал аналитикам на прослушивание. Такие умные машины позволяют экономить время, просеивая миллионы разговоров по всему городу.

— Мы не можем долго ждать, — твердо произнес Машков. — Уже завтра постараемся переговорить с американским посольством, чтобы наши представители вылетели в Чикаго. Допросы задержанных нужно проводить более интенсивно, особенно Дзевоньского. Возможно, он вспомнит какие-нибудь моменты, связанные с деятельностью Гейтлера. Необходимо еще раз тщательно проверить все его связи в нашей стране. Полковник Нащекина, я думаю, будет правильно, если на обратном пути вы заедете в Берлин и найдете там родных генерала Гейтлера. Вдруг у него остались в России какие-то связи, о которых, кроме его близких, никто не знает. Они ведь тогда бежали в Москву все вместе: его жена, дочь, внуки. Поговорите с ними еще раз.

— Хорошо, — согласилась Нащекина.

— Я думаю, будет правильно, если мы активизируем нашу деятельность и в Бельгии, попытавшись выйти на «заказчиков». — Машков помолчал и неожиданно добавил: — Но все эти меры не могут нам дать быстрого и конкретного результата. Нужно сделать все, чтобы как можно скорее найти и обезвредить Гельмута Гейтлера, который находится где-то в Москве. Сегодня он представляет для нас самую большую опасность. Мы уже имели возможность столкнуться с его изощренным умом. Давайте постараемся не предоставить ему второго шанса. Ведь на этот раз мы можем и опоздать.

РОССИЯ. МОСКВА. 6 МАРТА, ВОСКРЕСЕНЬЕ

Гейтлер спускался вниз по Тверской, проходя мимо знакомых зданий, величественно возвышающихся по обеим сторонам широкой улицы. Он еще застал время, когда эта улица носила имя Горького. Гейтлер оглянулся на здание мэрии, напротив которого стоит памятник Юрию Долгорукому. Гейтлер помнил, как однажды назначил у него свидание молодой женщине. И вообще у него было множество приятных воспоминаний, связанных с учебой в России и последующими частыми приездами к советским друзьям и коллегам. Тогда ему казалось, что это навсегда, навечно. Его страна пользовалась уважением и признанием во всем мире, их разведка считалась одной из лучших, если не самой лучшей среди стран Восточного блока. Незыблемость их положения поддерживалась всей мощью великого восточного соседа, обладавшего вторым в мире ядерным потенциалом и самыми мощными танковыми армиями в Европе.

Правда, уже тогда можно было заметить признаки начинающегося упадка и разложения. Но они списывали их на возможные недостатки самой системы, им казалось, что все еще можно изменить, улучшить, исправить. Только все произошло иначе. Даже в самых смелых фантазиях невозможно было предугадать того, что затем случилось. С политической карты мира исчезла ГДР — страна, ставшая одним из символов успеха всей социалистической системы. Она исчезла так неожиданно и внезапно, что многие даже не успели понять перемен, происходивших в центре Европы. А затем исчез и Советский Союз, казалось, созданный на века. Мог ли кто-нибудь тогда предположить, что такое возможно? Изменения оказались невероятными и поистине космическими по своим масштабам. Гейтлер смотрел на витрины модных магазинов и шел дальше. У одного из них он остановился. Это был «Босс», магазин модной немецкой одежды. Гейтлер вспомнил, что ему следует подумать и своем гардеробе, но решил, что покупать одежду лучше в другом месте.

Сейчас его трудно было узнать. За несколько дней у него появилась небольшая седая бородка, усы. Теперь он носил очки, совершенно изменившие его глаза. И если бы его остановили, чтобы проверить паспорт, то любой постовой мог убедиться, что перед ним Эрнст Макулов, приехавший из Саранска преподаватель истории, которому уже за шестьдесят. Один из паспортов, выданных еще Дзевоньским, был изменен. Вместо пятерки в самом начале его номера стояла шестерка, а вместо двойки в середине — восьмерка. Одним словом, теперь это был документ с другим номером и на другое имя. Гейтлер безупречно говорил по-русски, и ни один проверяющий не смог бы догадаться, что перед ним чистокровный немец.

Дойдя до места, где раньше возвышался отель «Интурист», Гейтлер остановился. Сейчас здесь возводили новое здание. Он спустился в подземный переход и прошел к отреставрированному манежу. Тут под землей теперь был целый торговый комплекс. Гейтлер вошел в небольшое кафе и заказал себе чашечку кофе. Он видел, что посты сотрудников милиции находятся на каждом этаже. Заметил среди посетителей подземной галереи и одетых в штатское мужчин, которые внимательно осматривали прохожих. А судя по тому, как они особо выделяли мужчин возраста Гейтлера, нетрудно было догадаться, кого они стараются выявить. Он выпил кофе и пошел обратно к отелю «Националь», где всегда можно было поймать свободное такси. Остановив автомобиль, попросил отвезти его на проспект Мира. Водитель, молодой человек лет двадцати пяти, весело кивнул в знак согласия. Гейтлер подумал, что в молодости веселый оптимизм — это норма, тогда как характерной чертой людей его возраста становится скептицизм. Или цинизм. Это уже зависит от опыта прожитой жизни.

Безусловно, самым большим циником из виденных им в жизни был Дзевоньский. Этот поляк не верил ни в Бога, ни в дьявола, не доверял ни Гейтлеру, ни своим людям, и вообще никому на свете. И так глупо подставился, самоуверенно решив, что русская контрразведка не сможет его вычислить. Вспомнив о провале Дзевоньского, Гейтлер помрачнел. Он тогда сразу понял, что два непредвиденных случая, произошедших один за другим, не могут быть случайным совпадением. В такие совпадения опытный профессионал просто не имеет права верить. Поэтому Гейтлер так быстро и покинул ту дачу. А Дзевоньский был убежден, что его не найдут. Но может, где-то ошибся он сам? Каким образом спецслужбы смогли вычислить Дзевоньского? Ведь их план разрабатывал не он, а Гейтлер. И про похищенного журналиста не знал никто, кроме них. Хотя нет, знал этот кретин Карл Гельван. И однажды сильно подставился, когда его сотрудница чуть не догадалась обо всем. Эту девицу пришлось убрать, а Гельван получил хороший урок. Но даже если считать, что тогда они допустили очевидный промах, каким образом русская контрразведка смогла установить место нахождения Дзевоньского? Навели его контакты с Курыловичем? Возможно. Среди журналистов могли быть, и наверняка были, сотрудники КГБ. Или ФСБ, как сейчас называют их контрразведку. Да, это возможно.

Как еще? Первая версия провала — через Гельвана. За его фирмой могли следить после исчезновения их сотрудницы, а в связи с этим обратить внимание на частые командировки Гельвана на юг и его поездки на их дачу. Тогда ясно, почему они так быстро вычислили Дзевоньского. Вторая версия провала — через Ежи Курыловича, болтливого польского журналиста, связанного со многими московскими коллегами. Разве не любопытная ситуация — иностранец заказывает статьи? Но работники спецслужбы, конечно, ошиблись. Им следовало бы выходить на связь с Холмским через местного журналиста. Так было бы и проще, и надежнее. Что могло быть еще? Третья версия провала — люди Дзевоньского, часто прилетающие в Москву и подолгу в ней гостящие. Между тем Россия продолжает войну на юге, в столице приняты повышенные меры безопасности. Раньше каждого иностранца брали на особый контроль. Времена, разумеется, изменились, но спецслужбы вполне могли начать выборочную проверку. И наконец, четвертая версия провала — утечка информации на первоначальном этапе: где-то в Бельгии, Англии или во Франции. От самих заказчиков или от связных, через которых они выходили на контакты с Дзевоньским. Гейтлер подумал, что версий набирается многовато. Все действия надо было анализировать ежедневно. Они допустили просчет, за который Дзевоньский теперь расплачивается свободой, а может быть, и жизнью.

Гейтлер показал водителю, где остановиться, расплатился и вылез из машины. Затем, проводив долгим взглядом отъехавший автомобиль, достал из кармана один из тех сотовых аппаратов, которые были куплены им еще месяц назад, набрал знакомый номер и долго ждал, когда ему ответят. Наконец в трубке прозвучало:

— Говорите.

— Переведите деньги в известный вам банк в Малайзии, — негромко попросил Гейтлер. — Всю оставшуюся сумму.

— Вы можете гарантировать?

— Да, постараюсь.

— Время?

— Пока не знаю. Следующая связь через неделю плюс один час. До свидания.

Он отключился, достал сим-карту, выбросил аппарат в мусорный ящик. Сделав это, пошел дальше по улице и метров через триста выбросил и сим-карту. Гейтлер подумал, что раньше было гораздо сложнее выходить на связь, особенно из Москвы. А сейчас можно купить самый дешевый мобильник и просто набрать номер телефона в любой точке земного шара. Потрясающий технический прогресс! Ведь сколько тысяч агентов погорели именно на связи, когда не имели возможности передать нужные сообщения. Все шпионские истории строились на том, как резидент пытался переправить свои сведения за рубеж, придумывая различные хитроумные ходы, и как раз на этом попадался. От Штирлица до Джеймса Бонда в действительности разведчиков самым важным было наличие связи. Гейтлер прошел еще метров триста, оглянулся и посмотрел по сторонам. После чего наконец поднял руку, чтобы остановить следующую машину. До дома он всегда добирался с пересадками и останавливал даже случайные автомобили за два квартала от него.

СОЕДИНЕННЫЕ ШТАТЫ АМЕРИКИ. НЬЮ-ЙОРК. 8 МАРТА, ВТОРНИК

Утром этого дня они вылетели из Шереметьево-2 триста семнадцатым рейсом «Аэрофлота». Дронго настоял, чтобы им купили билеты бизнес-класса за его счет, в креслах эконом-класса ему неудобно было сидеть, некуда было деть ноги, а на время долгого перелета над океаном хотелось устроиться более удобно. Сначала им приобрели билеты эконом-класса, а затем обменяли их на билеты бизнес-класса с доплатой, сделанной Дронго — у комиссии не было средств отправлять своих представителей с таким комфортом.

Нащекиной проставили американскую визу в течение одного дня. Когда дело касается борьбы с террористами, американцы проявляют понимание ситуации. Прямого рейса «Аэрофлота» в Чикаго не было, пришлось лететь с пересадкой в Нью-Йорке. Из Москвы они вылетели в десять часов пятьдесят минут утра, чтобы прибыть в Нью-Йорк в час дня по местному времени.

Когда они устроились в креслах, Дронго вытащил из своей сумки флакон французских духов и протянул Нащекиной. Она удивленно посмотрела на него.

— Восьмое марта, — улыбнулся он.

— Действительно, восьмое, — улыбнулась она в ответ, — а я совсем забыла, замотавшись с этой поездкой. Вчера за один день мне сделали визу, взяли нам билеты, дома было полно проблем… Сегодня утром я чуть не опоздала в аэропорт.

— Понимаю, — кивнул Дронго.

— Я знаю, — отозвалась она, — у вас глаза понимающего человека. Может, поэтому вы так нравитесь женщинам.

— Вашей коллеге Чаговец я не очень нравлюсь, — заметил Дронго. — Значит, бывают исключения.

— Мы об этом говорили, — напомнила Нащекина, — у каждого свои пристрастия. Ей, наверное, нравится генерал Богемский. У них много общего.

Самолет легко оторвался от взлетной полосы, взяв курс на Нью-Йорк. Дронго, уступивший место у окна женщине, старался не смотреть в иллюминатор.

— Не любите летать, — вспомнила Нащекина. — Я обратила внимание, что вы никогда не смотрите вниз.

— Терпеть не могу, — подтвердил Дронго. — Два часа лета я еще могу выдержать, а восемь или девять — это уже слишком. К тому же теперь нам предстоит почти все время лететь над океаном.

— Насколько я знаю, вы много раз бывали в Америке, да и на другие континенты тоже летали. Или вы передвигались по морю?

— Конечно нет. Повсюду только летал. Летал и боялся. Терпеть не могу подниматься в воздух. Хотя только в США был раз десять. Приходится. Кстати, в Чикаго я тоже был. Очень интересный город.

— А я не была, — вздохнула Нащекина. — Хотя в Америке была два раза. Один раз у друзей в Сан-Франциско, а второй — в Вашингтоне на конференции.

— Между разведчиками уже проводятся совместные конференции? — усмехнулся Дронго.

— Я ездила туда от другой организации, — дипломатично пояснила Нащекина. — И не ловите меня на каждом слове. Хотя я думаю, что американцы прекрасно знают, кто и зачем к ним приезжает. Как и мы знаем почти все о прибывающих к нам. Учтите, обратно мы сначала полетим в Берлин, а уж оттуда в Москву.

— Очень популярный маршрут, — пробормотал Дронго. — Что-то мы долго взлетаем.

— Разве? По-моему, мы уже взлетели.

— Табличка не гаснет, — показал Дронго. — Когда самолет уже взлетел, табличка «Застегнуть ремни» обычно гаснет.

— И вы их сразу расстегиваете?

— Никогда в жизни. Но выключенная табличка на меня действует умиротворяюще.

Не успел он закончить фразы, как табличка погасла. Оба весело рассмеялись. Стюардесса начала разносить напитки и еду. В полетах Дронго старался почти не есть, но от небольшой дозы спиртного, которая снимала стресс, неизменно при этом возникающий, не отказывался.

— Вы думаете, что Бачиньская может знать что-то особенное о заказчиках? — поинтересовалась Нащекина.

Они оба вели себя так, словно не было того поцелуя у него дома.

— Мне кажется, да.

— Но Дзевоньский не позволил бы ей узнать больше, чем полагалось. Он — профессионал. А если она что-то знает, то уже сообщила об этом полиции.

— Бачиньская не знает, кто именно хочет ее убить. Ведь у Дзевоньского были сотни клиентов.

— Возможно, — согласилась она. — Странно, что в группе Дзевоньского столько поляков.

— Ничего странного. Он сам поляк и поэтому привлекал знакомых земляков. Судя по всему, он знал семью Бачиньской. А с другой стороны, отношения между русскими и поляками всегда были сложными. Как у французов с немцами или с англичанами. Или у турков со славянскими народами Балкан. У соседей частенько непростые отношения.

— С поляками особенно…

— Да. Я как-то читал размышления одного русского философа о том, что движению на Запад России всегда мешала Польша, которую, в свою очередь, в Европе рассматривали как своего рода вал против грозного восточного соседа. Наверное, сказалось и то, что поляки — славяне по происхождению — приняли католичество, оказавшись вместе с литовцами самыми восточными католиками в Европе. А это линия разделения цивилизаций, если хотите.

— У нас накопилось слишком много претензий друг к другу, — заметила Нащекина. — Даже сейчас. Нашему руководству очень не нравится их активное вмешательство в дела Украины. Судя по тому, как они себя ведут, поляки собираются стать самыми верными союзниками американцев в Европе, даже потеснив немцев и французов.

— Уже стали, — кивнул Дронго.

— Да, наверное. И еще они не могут простить нам Катыньской трагедии, как будто за грехи Сталина должны отвечать мы все. Хотя я их понимаю, ведь было убито столько офицеров, цвет польской интеллигенции.

— Не уверен, что они вправе предъявлять такие претензии именно сегодня, — возразил Дронго. — Трагедия в Катыни произошла при определенных исторических обстоятельствах, которые нельзя игнорировать. Нужно помнить всю историю.

— Я вас не совсем понимаю.

— Дело в том, что, едва возникнув, благодаря Октябрьской революции, польское государство стало угрожать существованию своих соседей. В двадцатом году поляки даже начали войну, захватив в том числе и Киев. Красная Армия отбросила их к Варшаве, но во время преследования так увлеклась, что получила сильнейший контрудар. Тысячи красноармейцев попали в плен, тысячи были интернированы в Пруссию, тысячи погибли. Советское правительство тогда согласилось на разделительную линию, отдав полякам западные Белоруссию и Украину. Важно учитывать, что все те люди, которые стояли у власти в тридцать девятом и сороковом, — Сталин, Молотов, Ворошилов, Буденный, Тимошенко — не могли забыть, что сделали поляки с их соотечественниками в двадцатом и в последующие годы. Попавшие в плен красноармейцы умирали с голода, их забивали до смерти, пытали, мучили. Из них живыми почти никто не вернулся.

Кроме того, к этому времени Сталин и его окружение хорошо представляли себе, что значит иметь у себя в тылу двадцать тысяч подготовленных людей, большая часть которых — офицеры. Такой опыт уже был, когда во время Первой мировой войны сформировали целый корпус из пленных чехословаков. Кстати, существовали такие же венгерские и польские части. И что произошло? Чехословацкий корпус поднял мятеж в тылу, где не было регулярных войск, и все едва не закончилось свержением Советской власти.

— Это, по-вашему, оправдывает убийства в Катыни? — задала вопрос Нащекина.

— Погодите. Я хочу сказать, что у Сталина и его окружения был этот негативный опыт. Вспомните о поведении Польши на границах с Советским Союзом все двадцать лет до начала Второй мировой войны. Это были постоянные провокации, обстрелы, засылка диверсантов и шпионов, рейды бандформирований. После того как поляки отказались пропускать войска СССР в случае войны с Германией, а англичане и французы откровенно торпедировали заключение совместного союзного договора, Советский Союз был вынужден заключить договор с Германией, подписав акт Молотова—Риббентропа. По нему предусматривался раздел Польши и вхождение Прибалтики с Финляндией в сферу влияния Советского Союза. Договор был обоюдовыгодным, но направленным против Польши и прибалтийских народов. Хотя благодаря ему Литва вернула себе Вильнюс, который поляки не хотели ей возвращать ни при каких обстоятельствах. Сейчас они об этом предпочитают не вспоминать, но Вильнюс Литве подарил именно Сталин.

Советская Армия расчетливо выжидала, пока немцы наступали, а когда участь Польши была решена, семнадцатого сентября начала наступление с Востока. Представляю состояние поляков, которые снова подверглись ударам двух империй с обеих сторон. На Востоке польские армии почти не сражались. И в результате у Советского Союза оказалось огромное число пленных.

Теперь нужно представить состояние Сталина и его ближайшего окружения. Германия захватывает одну страну за другой, разбивает Францию, отбрасывает английские войска, и все понимают, что рано или поздно немцы повернут на Восток. А у Сталина в тылу двадцать тысяч поляков, которые его ненавидят. И которых ненавидит он сам. Что ему делать? Я его не оправдываю, это глупо и бессмысленно. Я пытаюсь понять логику ответственного политика. И тогда он отдает кровавый приказ. Тысячи офицеров, среди которых были священники, ученые, интеллигенция, погибли в Катыни. Это настоящая трагедия. Но другие тысячи были интернированы в Сибирь. Кстати, еще одно обстоятельство, о котором никто никогда не вспоминает. После того как Германия напала на Советский Союз, Сталин разрешил создать новую польскую армию из тех, кто был интернирован в Сибирь. Помните, что с ними стало? Они снова предали своих союзников, отказались воевать на Восточном фронте, и вся армия Андерса ушла воевать вместе с англичанами. Вот такая история. Потом Сталин во второй раз разрешил сформировать новые польские части. Сначала дивизию, затем — армию. Но эти части были уже под полным контролем польских коммунистов.

— Все это объясняет, но не оправдывает Сталина, — серьезно заметила Нащекина.

— А я и не пытаюсь его оправдать. Я только не понимаю, почему вы не хотите рассматривать определенные моменты в контексте исторических событий. А кстати, это и моя история. Что за мазохистский комплекс всегда жить с чувством вины? Свершилась чудовищная трагедия. Но рассматривать ее нужно со всех сторон. И между прочим, я могу привести другую историческую параллель.

Во время египетской экспедиции Наполеона в битве при Яффе в плен взяли четыре тысячи турецких солдат и офицеров. Французы пообещали им жизнь, и они согласились сдаться. Но у Наполеона не было ни продовольствия, чтобы их кормить, ни конвойных войск. Он промучился три дня, не зная, как ему поступить, а потом приказал всех расстрелять. Всех до единого. Вот интересно, что никто не вспоминает этот пример, не называет Наполеона Бонапарта кровавым маньяком. А ведь он хладнокровно отдал приказ об убийстве четырех тысяч людей, которым была обещана жизнь. Чтобы не оставлять их у себя в тылу, решился на такой бесчеловечный поступок. Убил только потому, что так диктовала сложившаяся обстановка.

— Я этого не знала, — нахмурилась Нащекина.

— Мне всегда нравилась история, — признался Дронго, — поэтому я иногда читаю интересные книги, откуда черпаю массу полезного и поучительного. А что касается Катыни, то это — трагедия обоих народов. И жертв, и палачей. И вообще — трагическая страница в истории отношений двух стран. Только почему никто не вспоминает убитых в двадцатом красноармейцев, которые не вернулись домой? Или это не считается трагедией, потому что Пилсудский был лучше Сталина?

— Больше я не буду с вами спорить, — пообещала Нащекина, — хотя я думаю, что с вами многие не согласятся.

Дронго пожал плечами и больше ничего не сказал. Потом Нащекина задремала, а он читал журналы, потому что спать во время полета все равно не мог. Через несколько часов, когда принесли обед, его спутница проснулась. Над океаном начало слегка трясти, и Дронго сердито пробормотал:

— Закон подлости — трясет всегда в середине океана.

— Какая разница? — резонно спросила Нащекина. — Или вы считаете, что когда трясет над землей, не так страшно?

— Конечно, — ответил Дронго. — Если будет трясти так сильно, мне придется выпить еще бокал вина. Хотя, боюсь, одного бокала будет мало.

— Обычно мужчины предпочитают не говорить о своих страхах или комплексах, — заметила она.

— А зачем скрывать? — возразил он. — По-моему, это и есть самый главный комплекс — скрывать свои комплексы и бояться говорить о собственных страхах.

— Страх мужской несостоятельности вам тоже знаком? — лукаво полюбопытствовала Нащекина.

— Не знаю, — ответил Дронго, — хотя, наверное, мы все подсознательно этого боимся. Каждый самец. Но это уже на другом уровне.

— Вы тоже боитесь? — уточнила Нащекина.

— Наверное. — Он понимал, о чем она спрашивает, но ему не хотелось об этом говорить, ведь тогда была несколько иная ситуация. Им казалось, что они больше не встретятся. И она, прощаясь с ним, разрешила себе его поцеловать. Или, лучше сказать, лишь легко прикоснуться губами. Это был не поцелуй — скорее дружеское пожелание счастливого пути.

— Вы сознательно избегаете любого намека на эту тему? — спросила Нащекина.

— Я все время должен напоминать вам о том, как хорошо вы ко мне относитесь? — отозвался Дронго.

Улыбнувшись, она прикусила губу. Затем сказала:

— Вы мне нравитесь, господин эксперт. Только не думайте, что я пытаюсь вам навязаться. Честное слово, я ни разу в жизни не встречала такого человека, как вы.

— Принимаю как комплимент. Мне всегда немного неудобно навязываться женщинам, тем более когда речь идет о коллеге по работе.

— По-моему, вы ведете себя безупречно.

— Спасибо. Надеюсь, сегодня мы сможем вместе поужинать. Хотя ужин в Чикаго — это завтрак в Москве.

Она усмехнулась, затем неожиданно добавила:

— А насчет Катыни я начинаю думать, что не все так просто.

— В истории вообще полно подобных трагедий, о которых люди не знают всей правды. Например, Хатыньская трагедия в Белоруссии, когда сожгли всю деревню. В Советском Союзе традиционно писали, что это сделали немецко-фашистские оккупанты. И никто не разрешал публиковать правду о том, что это были в основном каратели из западно-украинских отрядов. Но тогда считалось, что обнародование такой информации может повредить отношениям двух братских союзных республик. Вот ничего и не сообщали.

— У вас еще много таких невероятных историй? — поинтересовалась Нащекина.

— Достаточно. У каждого человека, у каждой семьи есть свои скелеты в шкафу. А у истории их целые кладбища. Просто народы время от времени начинают бить этими историями друг друга по голове, вместо того чтобы учиться мудрости на их примерах. Самое непродуктивное — коллекционировать обиды прошлого. Вот французы и немцы смогли отойти от многолетней вражды и начать создавать новую Европу. А ваши отношения с поляками пока далеки от идеала. И не только с поляками, но и с прибалтийскими республиками. Хотя, справедливости ради, стоит признать, что это они в основном пытаются использовать уроки истории против своих соседей. — Дронго откинулся на спинку кресла. До посадки еще оставалось около четырех часов.

Нащекина больше не спала. Они продолжали тихо разговаривать, чтобы не мешать остальным пассажирам. И не заметили, как пролетело время, пока капитан корабля не объявил о том, что они идут на посадку.

В аэропорту имени Джона Кеннеди им пришлось прождать около двух с половиной часов, прежде чем их самолет вылетел в Чикаго. Меры безопасности, принятые в аэропорту, превосходили всякое воображение — американцы серьезно опасались новых террористических актов. Даже транзитных пассажиров проверяли по второму кругу. Повсюду появлялись полицейские с собаками, натасканными на взрывчатку. Перелет в Чикаго занял около двух часов, и наконец в пять пополудни по местному времени они вышли из самолета.

В аэропорту их встречали. Высокий мужчина с красивым аристократическим лицом коротко представился как лейтенант полиции Саймонс. Он с явным интересом смотрел на Нащекину. Второй встречающий, мужчина среднего роста, коренастый, полный, лысоватый оказался представителем ФБР, старшим агентом Конелли, который неплохо говорил по-русски. По его предложению они поехали в отель, чтобы оставить там вещи. Пока ехали в город и размещались в отеле «Холлидей Инн» — одном из тех многочисленных отелей, которые были рассыпаны по всему миру, — время приблизилось к семи.

Американцы пригласили гостей на дружеский ужин. Было очевидно, что предложение исходило от Конелли, хотя Саймонс также не возражал, все время глядя на Нащекину. Прибывшая гостья его явно заинтересовала. Судя по вопросам, которые задавал Конелли, он был не столько старшим агентом ФБР, сколько высококвалифицированным сотрудником ЦРУ. Но все делали вид, что абсолютно доверяют друг другу. Шутили, рассказывали анекдоты, хотя их так трудно бывает понять иностранцам, даже при идеальных переводах. Ужин прошел в благостной обстановке, после чего гостей опять отвезли в отель. По непонятному капризу портье их номера находились на разных этажах. Выходя на четвертом этаже из кабины лифта, Нащекина кивнула Дронго на прощание. Он поднялся на пятый, вошел в свой номер.

На часах было около десяти. В Москве — уже семь часов утра. Он прошел в ванную, чтобы принять душ, смыть напряжение минувшего дня. И сразу вслед за этим отправился спать. На утро была назначена встреча с Олесей Бачиньской.

РОССИЯ. МОСКВА. 9 МАРТА, СРЕДА

В этот день президент должен был принять одного из сибирских губернаторов. Но это была не совсем обычная встреча. Губернатором был Нахрапович, тот самый миллиардер, о невероятных доходах и расходах которого ходили легенды по всему миру. Раньше самым богатым человеком в стране считался Михаил Кочуровский. Но после привлечения его к уголовной ответственности, осуждения и фактического развала его компании, «место под солнцем» занял Нахрапович.

В отличие от Кочуровского, он не имел никаких особых политических амбиций, хотя и умудрился стать губернатором одной из самых дальних и отсталых сибирских губерний, чтобы иметь некий статус, позволяющий ему получать дипломатический паспорт и быть встроенным в систему государственной власти. Однако прославился Нахрапович не своими делами в далекой Сибири, а своими покупками, за которыми зачарованно следил весь мир. Словно в комедийном фильме, где герой получил задание как можно быстрее потратить доставшиеся ему миллионы, он совершал грандиозные приобретения с такой скоростью, что газеты не успевали сообщать о все новых эпатажных поступках самого знаменитого российского губернатора.

Нахрапович тратил деньги так щедро, что превзошел Вандербильдов, известных своим невероятным мотовством. В течение нескольких лет им покупались самые дорогие яхты, самые известные виллы, он заказал самолет, какого не имели даже многие руководители государств. И наконец, приобрел один из самых знаменитых футбольных клубов Англии. Практически из ничего Нахрапович стал легендой Старого Света.

Его состояние позволило ему считаться самым богатым человеком в России и самым богатым человеком из проживающих в Великобритании иностранцев. Все понимали абсолютную абсурдность того положения, что миллиардер, живущий в Лондоне, является сибирским губернатором. На работе он появлялся раз или два в месяц. Правда, благодаря тому, что зарегистрировал свою компанию в собственной вотчине, отчисления и налоги выросли во много раз, территория губернии благоустраивалась, а жизненный уровень населения неуклонно повышался. Должно быть, только поэтому очевидное нарушение трудового кодекса и вызов элементарным нормам здравого смысла никого не смущали, и никто не решался нарушить сложившееся статус-кво. Нахрапович по-прежнему жил в Лондоне, лишь изредка появляясь на своем рабочем месте, тратил невероятные деньги на футболистов английского клуба и продолжал прославляться своими экстравагантными выходками: то переоборудовал свои яхты на десятки миллионов долларов, то повышал зарплату тренерам и футболистам до неприлично высоких размеров, бросая вызов всем остальным клубам.

Президент хорошо понимал, что существование Нахраповича — вызов той системе, которую он так долго и скрупулезно выстраивал. Но с другой стороны, он помнил, что Нахрапович был частью структуры старой семьи бывшего президента и тронуть его — означало бросить вызов бывшему руководителю государства. К тому же Нахрапович в отличие от Кочуровского соблюдал некие негласные правила. Его политические амбиции ограничивались лишь далеким сибирским округом, где он действительно существенно поднял жизненный уровень населения. И хотя его покупки и поведение были вызовом всему населению страны, большая часть которого жила за чертой бедности, он не представлял непосредственной опасности, аккуратно выполняя все поручения и постановления вышестоящих чиновников. Его безумные траты гораздо больше вредили имиджу самого Нахраповича, чем имиджу российской власти.

Никто не мог понять истинного отношения главы государства к Нахраповичу. Все знали, что президент не любит абсолютно всех олигархов. Воспитанник прежней системы, бывший офицер КГБ, бывший руководитель ФСБ, он органически не переносил этих молодых людей, так откровенно презирающих страну, в которой они жили. Как не переносил и чиновников, которых они покупали.

Именно поэтому президент окружил себя людьми, лишенными всякой харизмы и не успевшими сделать состояние при прежнем режиме. К тому же их объединяла одна важная, характерная для всех без исключения его близких помощников черта. Они были «государственниками», не замешанными в связях с олигархами и вместе с ним ненавидящими всех нуворишей, так ощутимо отличавшихся от них своей раскованностью, авантюризмом, жаждой наживы. Кроме всего прочего, они считали несправедливой приватизацию девяностых годов, так как в большинстве своем не успели к дележу государственного имущества. И некоторые из них полагали, что вполне возможно некоторое перераспределение награбленного.

Но это была лишь одна сторона медали. С другой стороны, президент всегда помнил, что он обязан Мумбайсу и его группе, которые так ощутимо помогали ему в трудное время, когда он остался без работы. Мумбайс стал заместителем Кобчака именно тогда, когда сам будущий президент перешел к новому мэру помощником. Президент всегда помнил, что он обязан и покойному Кобчаку, взявшему его на работу сначала помощником, а затем и заместителем. А в те годы сотрудников КГБ брали на работу не столь уж охотно. Он помнил, что обязан и бывшему президенту, который выдвинул его на эту должность, фактически сделав своим преемником. И помнил про олигархов, которые были встроены в прежнюю систему. Многие назначения при прежнем руководстве страны решались в кабинете Жуковского. Или его фактического помощника — Нахраповича, который оказался даже умнее своего учителя.

Президент нахмурился. Подобная трагическая раздвоенность иногда присутствовала в его решениях и поступках. С одной стороны, он делал все, чтобы выстроить новую систему государственного управления, а с другой — был вынужден сосуществовать со многими олигархами, оставшимися ему в наследство от прежней системы.

По большому счету никто не смог бы объяснить, чем Нахрапович лучше Кочуровского. И почему одному можно лишь изредка появляться на работе, проживая в Лондоне и транжиря свои миллиарды, а второй — руководитель успешной компании — должен сидеть в тюрьме. Ведь законы нарушались обоими абсолютно одинаково. В таком случае становилось ясно, что Кочуровский нарушил определенные правила игры, одинаковые для всех остальных.

Изгнание «делателя королей» Глеба Жуковского, который встал в открытую оппозицию президенту, должно было стать уроком для всех других. За ним последовал Лебединский, который позволял своим телеканалам и газетам поддерживать оппозиционный неолиберальный курс, критикуя политику главы государства.

Но кроме Жуковского и Лебединского в стране остались десятки других олигархов. Однако все помнили уроки опальных миллиардеров. И урок Кочуровского, который не захотел или не сумел принять правила игры.

Президенту принесли статистические данные по итогам деятельности губернатора Нахраповича. Судя по ним, положение в регионе было достаточно успешным, во всяком случае жизненный уровень населения там рос самыми стремительными темпами. Президент вздохнул. В конце концов, от добра добра не ищут. К тому же руководитель сибирского региона, полномочный представитель президента в этой части страны, готов рекомендовать Нахраповича на второе избрание. Его утверждение означало бы, что президент решил продолжать свою политику, не настаивая на истреблении всех олигархов в стране. Это был бы и неплохой посыл Западу. А с другой стороны, внутри страны олигархов ненавидели так сильно, что любые действия против них априори одобрялись подавляющим большинством населения.

Президент в который раз подумал о том, в каком сложном положении он находится. Он был хорошо осведомлен о том, каким образом группа молодых людей стала в течение нескольких лет миллиардерами. Но пересматривать итоги приватизации считал невозможным. Это могло взорвать обстановку внутри страны и вызвать резкую критику на Западе. Оставалось примириться с существованием этих плутократов, постепенно урезая их права и ограничивая их возможности.

Перед тем как принять Нахраповича, президент вызвал к себе руководителя своей службы охраны, генерала Пахомова. Войдя в кабинет, тот замер у двери в ожидании разрешающего жеста. Президент вспомнил прежнего руководителя личной охраны бывшего главы государства всевластного генерала Моржикова. Тогда казалось, что Моржиков, получивший абсолютную власть, стал фактически вторым человеком в стране. Он принимал ответственные решения, с его подачи назначались люди на высшие должности в стране, он имел почти неограниченное влияние на прежнего президента. И даже позволял себе откровенно конфликтовать с олигархами. Всем была памятна история его взаимоотношений с Лебединским. Летом девяносто шестого именно Моржиков и поддерживающие его руководители силовых структур решили бросить вызов той системе, которая начала формироваться у них на глазах. Эти генералы были умными людьми и понимали, что передача многомиллиардных активов группе циничных молодых людей ведет в конечном счете к угрозе самой власти главы государства и подрывает основу правления чиновников.

Страна оказалась на перепутье. Если бы прежний президент поддержал Моржикова и его группу, возможно, Россия получила бы иной вектор развития. Стала бы менее демократичной, менее либеральной, в ней не было бы олигархов с многомиллиардными состояниями, но, возможно, она была бы более сильной, более авторитарной, а всевластие ее чиновников — абсолютным. Или мог начаться неуправляемый распад страны. Вариантов просматривалось несколько, один хуже другого. Что было лучше, никто никогда не узнает. Прежний президент под влиянием своей дочери предпочел выбрать иной путь. Он поддержал Мумбайса и его людей. Моржиков вместе с другими самыми близкими прежнему президенту людьми был отправлен в отставку. И развитие страны пошло по другому пути.

— Садись, — разрешил президент своему начальнику охраны. Когда не было посторонних, он обращался к нему на «ты». И сразу же поинтересовался: — Хотел узнать у тебя, как работает комиссия Машкова? Они еще не вышли на конкретных заказчиков?

— Нет. Но у них уже есть большие успехи. Арестовали группу поляков, которые были связаны с террористами. Среди задержанных есть граждане Бельгии, Дании, Латвии. Сейчас мы их всех проверяем. Есть основания полагать, что некоторые свидетели находятся в Германии и в США. Туда тоже вылетели наши специалисты.

— Хорошо, — мрачно кивнул президент. — Я хотел обратить твое внимание, что информация о работе Машкова и его людей не должна появляться в газетах. Даже когда вы будете точно знать, кто является заказчиком, не нужно этого публиковать. Ты меня понимаешь?

— Вся работа комиссии засекречена, — доложил Пахомов. — С ними работает только один иностранный эксперт, но мы его проверили на наших детекторах. Он предупрежден о секретности работы комиссии.

— Правильно. Не нужно ничего предавать огласке. Нашим оппонентам в любом случае нужен скандал, сенсация. Даже если они ничего не добьются, то скандал все равно вызовет к ним повышенный интерес. Не нужно раздувать эти пузыри, — предложил президент.

— Я вас понял, — кивнул Пахомов.

— Что у вас есть по Нахраповичу? Я сегодня с ним встречаюсь.

— Ничего, — сразу ответил Пахомов. — У нас работает в Лондоне целая группа. Сейчас там настоящая колония наших олигархов. Нахрапович ведет себя как обычно: безумно тратит деньги, увлечен футболом и своими яхтами. С Жуковским он не общается, несмотря на настойчивые попытки последнего выйти с ним на встречу. Во время последнего экономического форума в Лондоне там было человек семьдесят наших политиков и олигархов. Есть донесения агентов ФСБ, внедренных в их среду. С Жуковским почти никто не встречался и не общался. Кроме президента «Дельта-банка». Но у них была приватная беседа в самом отеле.

— О чем говорили, известно?

— Да, конечно. В ФСБ есть полная запись беседы. Они вам ее пришлют. Банкир был очень осторожен и отказывался от любых обязательств. Хотя своим нынешним положением обязан Глебу Жуковскому.

— Ему многие обязаны, — сухо заметил президент. — Значит, на Нахраповича ничего нет?

— Нет, — уверенно ответил Пахомов. — Правда, недавно в Антибе он купил виллу рядом с виллой Жуковского.

— Ну и что?

— Ничего. Аналитики ФСБ считают, что часть денег Жуковскому тогда дал Нахрапович.

— Это его деньги, — недовольно напомнил президент. И больше ничего не сказал.

Когда генерал ушел, президент позвонил заместителю руководителя своей администрации Вилену Суровцеву. Тот занимался кадровыми вопросами в масштабах всей страны. Если Жуковский «делал королей» по своему лекалу и для своих целей в середине девяностых, то Суровцева можно было назвать новым кадровым поставщиком «пэров», которых он выстраивал по ранжиру, назначая лояльных и смещая нелояльных. Но Суровцев работал в команде президента и помогал главе государства выстраивать жесткую вертикаль власти. И в этом было отличие нового времени от прежнего.

И еще одна особенность отличала Суровцева от всех остальных. Раньше он работал в команде Кочуровского, и президент об этом помнил. Как помнил и сам Суровцев.

— Наш полпред в Сибирском округе предлагает вторично утвердить губернатора Нахраповича на его должности, — сообщил президент. — Как вы к этому относитесь?

Суровцев молчал. Он понимал, что президент спрашивает не просто так. И знал, что через двадцать минут губернатор Нахрапович войдет в кабинет к главе государства. Но дать утвердительный или отрицательный ответ — означало предвосхитить решение главы государства. Суровцев знал, как относится к олигархам президент. В то же время он сам готовил справку об успехах губернатора Нахраповича. В конце концов, почти все показатели области говорили в пользу его вторичного назначения.

— Мне кажется, он справляется со своей работой, — осторожно заметил Суровцев, — но конкретное решение все равно принимать вам.

— Это я знаю. — Президент положил трубку и еще раз пробежал глазами на лежавшую перед ним справку. Он не позволит своим личным чувствам взять вверх. Сегодня он примет Нахраповича, и только его выразительные взгляды, иногда бросаемые на самого богатого человека в стране, будут выдавать истинное отношение к нему главы государства.

СОЕДИНЕННЫЕ ШТАТЫ АМЕРИКИ. ЧИКАГО. 9 МАРТА, СРЕДА

Дронго и Нащекина встретились за завтраком. Оба поднялись ни свет ни заря. Сказалась разница во времени. Прибывающие в Америку европейцы обычно просыпаются ранним утром и привыкают к иному временному распорядку примерно через неделю. В семь утра они уже завтракали. Дронго спросил, как Нащекина спала, и та честно призналась, что заснула поздно, а поднялась очень рано, еще до шести. В Москве в это время было около трех часов дня, и организм отказывался спать.

Саймонс должен был заехать за ними в половине девятого. Минут за десять до этого они уже спускались в холл отеля. Дронго подумал, что весной в Чикаго погода гораздо лучше, чем в Москве. Здесь было уже довольно тепло, тогда как в Москве все еще шел снег.

— Этот красавец из полиции считает себя неотразимым Дон Жуаном, — пробормотала Нащекина. Она была в легкой куртке и темном брючном костюме.

— Симпатичный офицер, — меланхолично поддержал Дронго, думая о своем. — Именно он вышел на Бачиньскую. Уговорил ее сдаться. Наверное, обладает даром убеждения. Думаю, женщинам он нравится.

— Вчера решил проверить свои способности на мне. Позвонил, хотел подняться ко мне в номер, — сообщила Нащекина. — И хотя мой английский очень сильно хромает, я смогла ему объяснить, что уже очень поздно.

— Он вас понял?

— Видимо, да, коли не решился взломать мою дверь.

— Хорошо, что он не итальянец, — улыбнулся Дронго. — А сам Конелли не пытался попасть к вам через окно?

— Нет, пока нет. Вы напрасно шутите. По-моему, Саймонс серьезно обиделся.

— Надеюсь, он все же приедет за нами.

Саймонс приехал. Ровно в половине девятого. И вел себя так любезно, словно вчерашнего инцидента вовсе не было. По дороге он более подробно рассказал о случившемся в доме родственницы Бачиньской, хотя ничего нового в общем-то не сообщил. Было ясно, что убийца заранее знал, где можно найти Олесю, и пришел точно по адресу. Молодую женщину спас звонок из Москвы, иначе она вернулась бы в квартиру и встретилась там с киллером.

Саймонс отвез их в управление ФБР, где гостей уже ждали. Среди встречавших был и Конелли. Но судя по всему, его не все узнавали в здании управления ФБР, где он якобы работал старшим агентом. Дронго и Нащекина сделали вид, что не замечают этих шероховатостей.

В комнате для допросов ждала Олеся Бачиньская. Рядом с ней находился переводчик. Саймонс и Конелли вошли к ним вместе с Дронго и Нащекиной. За прозрачной стеной двое операторов записывали все происходившее на видеокамеры, но Дронго и его спутница старались не обращать внимания на эту зеркальную стену.

— Госпожа Бачиньская, — торжественно начал Конелли, показывая на новых для нее людей, — эти двое экспертов прилетели из Москвы, чтобы помочь вам обнаружить убийцу. Вы можете отвечать на их вопросы, пользуясь услугами нашего переводчика, если чувствуете, что вашего английского недостаточно. Итак, начнем наш разговор. Вы согласны?

— Да, — кивнула Олеся. Она с интересом разглядывала новые лица. Ей было не совсем понятно, почему к ней в Чикаго приехали эти русские эксперты. Хотя мужчина был больше похож на итальянца.

Нащекина посмотрела на Дронго. Они с самого начала условились, что допрос будет вести именно он. В конце концов, именно он выдвинул версию о том, что Бачиньскую искали по каким-то другим, невыясненным причинам.

— Здравствуйте, пани Бачиньская, — начал Дронго, — я хотел бы задать вам несколько вопросов. Прошу вас не нервничать и отвечать на них как можно более спокойно. Если вы что-то не вспомните, ничего страшного. Насколько мне известно, вам показали пленку, на которой зафиксирован убийца вашей родственницы. Вы его раньше когда-нибудь видели?

— Нет, никогда, — ответила она. — Я вообще не знаю, почему он хотел меня убить.

— Вот это мы и постараемся узнать, — пояснил Дронго. — Может, вы раньше слышали его голос?

— Нет. Я бы запомнила. Но, по-моему, он не американец. Говорил с акцентом. Скорее, болгарин или румын.

— Может, украинец или молдаванин?

— Да, возможно. У молдаван и румын похожий язык?

— Одинаковый. Скажите, пани Бачиньская, как вы считаете, почему он пришел именно к вам?

— Я не знаю… — Она неуверенно взглянула на Саймонса и Конелли. — Я сама ничего не понимаю.

— И кто-то напал на ваш офис в Брюсселе. Вы об этом слышали?

— Да. Я прочитала в газетах. Такой ужас! Их всех убили.

— Вы не замечали в последние дни перед отъездом в Чикаго чего-нибудь подозрительного?

— Нет, ничего.

— Вы давно работаете с паном Дзевоньским? Неужели не замечали ничего странного?

— Он хороший человек, — не совсем уверенно произнесла Олеся. — Кстати, а где он сейчас?

— Отдыхает где-то на Востоке. — Дронго заметил, как внимательно слушает их разговор Конелли. Американцы подозревали в его вопросах какой-то подвох. Наверняка будут потом анализировать и изучать каждое прозвучавшее слово.

— Он меня спас, — напомнила она.

— Я знаю. — Рассказывать о том, что Дзевоньский находится в Москве и позвонил только потому, что ему разрешил это сделать Машков, было нельзя.

— Он мой хороший друг, — соврал Дронго, — но я прошу вас вспомнить. Может, вы все-таки замечали что-то странное. Или слышали что-то такое, что вызвало у вас удивление. Вспомните. Этим вы поможете пану Дзевоньскому. Или пану Тадеушу Марковскому, если называть его настоящим именем.

Конелли чуть нахмурился. Он явно слышал это имя не впервые. Олеся чуть изумленно посмотрела на Дронго. Она помнила, что нельзя называть шефа настоящим именем. И не сообщала этого имени даже в полиции Чикаго. Хотя судя по поведению Конелли, они уже давно выяснили, кто именно скрывается под именем пана Дзевоньского. Но если Дронго знает настоящее имя шефа, то возможно, он действительно его друг?

— Он очень хороший человек, — тихо повторила Олеся.

Саймонс шумно вздохнул. Он с самого начала подозревал, что ее с шефом связывают романтические отношения.

— Я не сомневаюсь. И все-таки вспомните, возможно, были какие-то обстоятельства, какие-то случаи, которые вызвали у вас удивление. Поймите, это нужно для того, чтобы помочь пану Тадеушу.

— Помочь? — Она неуверенно посмотрела на Дронго. Потом на Саймонса и Конелли.

Все наблюдали за ее реакцией.

— Погибли ваши друзья в брюссельском офисе, — напомнил Дронго. — Мы должны найти тех, кто это сделал.

— Да, — она задумалась. — Однажды в Шарлеруа нам позвонили и сообщили, что убит банкир Йозеф Прейс. — Олеся не стала говорить, что Дзевоньский предложил позвонившему получить деньги в Амстердаме. Он ведь просил об этом никому не рассказывать. А об убийстве она может сказать — о нем тогда написали все газеты.

— Как вел себя при этом ваш шеф?

— Никак. Выслушал и положил трубку, — соврала она.

И все заметили, что она соврала. Конелли помрачнел. Тут, конечно, не обычное убийство. Они уже изучили досье на этого бывшего генерала польской разведки Тадеуша Марковского. Досье оказалось объемным.

Дронго глянул на Нащекину. Трудно разговаривать с молодой женщиной, которая считает себя обязанной своему шефу.

— И больше ничего подозрительного вы не помните?

— Нет. У нас шла обычная работа. Приходили клиенты, и с ними разговаривал сам Дзевоньский.

— Понятно. — Он перевел дыхание. Нужно было приступать ко второй части допроса. Самой ответственной. И делать это в присутствии Конелли и Саймонса.

— Я хочу вам напомнить, — начал Дронго, — что примерно семь или восемь месяцев назад к вам в офис приезжал русский господин. Его звали Андреем Михайловичем. Мы составили фоторобот, можете на него посмотреть. — Он достал фотографию и взглянул на Конелли. Тот согласно кивнул. Дронго передал фотографию Бачиньской. Фоторобот сделали по описаниям Дзевоньского, который подробно рассказал, как выглядел его «заказчик».

— Да, это он, — сразу сказала Олеся. — Я его помню. Такой вежливый русский джентльмен. Он к нам приходил три раза. Нет, два. Или может три, точно не помню.

— И разговаривал с паном Тадеушем?

— Да. Всегда в его кабинете.

— Вы не слышали, о чем они говорили?

— Нет. — Олеся хотела вернуть фотографию Дронго, но Конелли с легкой извиняющейся улыбкой перехватил снимок и вопросительно посмотрел на Дронго. Они знали, что все будет именно так. И если американцы найдут этого человека, то в Москве не станут возражать. Поэтому Дронго согласно кивнул. Пусть оставит эту фотографию у себя.

— Вы не знаете, зачем он приходил?

— Нет.

— Вы не знаете его телефона?

— Нет.

— Откуда он приезжал?

— Не знаю.

— С кем он еще приходил?

— Всегда один.

— И вы ему не звонили?

— Он сам нам звонил.

— Может, он приносил какой-то чемоданчик или документы?

— Я не видела. Нет, не помню. Не видела…

— И больше вы ничего о нем не знаете?

— Нет. — Она не понимала, почему ей задают все эти вопросы.

Дронго опять взглянул на Нащекину. Их миссия терпела крах. Бачиньская не могла сообщить ничего нового.

— Это очень важно, — сказал Дронго, — вспомните, Олеся. Может, вы видели его где-то еще? Или что-то слышали о нем? Не отвечайте сразу. Постарайтесь спокойно вспомнить.

Она сдвинула брови, явно что-то припоминая. Это был очень важный момент.

— Кто он такой? — совершенно не вовремя поинтересовался Саймонс.

— Мы считаем его исключительно опасным террористом, — ответила Нащекина.

Она понимала, что Дронго установил определенный внутренний контакт с Бачиньской и его нельзя сбивать. Конелли также терпеливо ждал.

— По-моему, я никогда его больше не видела, — не совсем уверенно произнесла Бачиньская.

— Может, слышали о нем? Или кто-то говорил об этом человеке? Его зовут Андрей Михайлович, — терпеливо повторил Дронго.

— Пан Дзевоньский не разрешал нам присутствовать в его кабинете во время встреч.

— Возможно, вы видели его не в вашем офисе, — попытался подсказать Дронго. — Возможно, вы встречались с ним где-то в другом месте.

— Никогда, — сразу ответила она. — Я не могла встречаться с этим человеком. Ему много лет, и нам не разрешали встречаться с нашими клиентами. Это абсолютно исключено…

— Вы давно живете в Бельгии, — не унимался Дронго, — вспомните, где вы могли видеть этого человека. В последние месяцы. Ведь у вас было не так много работы. Дзевоньский все время отсутствовал, его не было в Бельгии уже несколько месяцев.

— Откуда вы знаете? — удивилась Олеся.

— Нам нужно ему помочь, — снова соврал Дронго.

— Нет, — отрезала девушка после минутного колебания, — я ничего не помню.

Дронго повернулся к Нащекиной. Трудно признаваться в своем поражении. Конелли испытующе смотрел, как эти приезжие эксперты будут искать выход.

— Может, гипноз, — подсказала Нащекина.

Конелли знал русский язык.

— Она — свидетель, — напомнил он по-русски, — а согласно нашим законам мы не можем подвергать ее никаким допросам с применением гипноза. Это будет приравнено к пытке. В нашей стране никто не разрешит допрашивать свидетеля таким образом.

— Господин Конелли, — негромко ответил также по-русски Дронго. — В вашей стране держат десятки и сотни заключенных на базе в Гуантанамо без решения суда, только потому, что эти люди подозреваются в террористической деятельности. Мало того что они сидят там годами, их еще и подвергают пыткам. В том числе физическим.

— Вы прилетели сюда, чтобы рассказать мне об этом? — спросил Конелли. Нужно отдать ему должное, он умел держать удар.

— Вы говорите по-русски? — вмешалась Олеся. Будучи полькой, она понимала русский язык. — Вы знаете русский язык?

— Немного, — ответил Конелли.

— Я еще раз прошу вас, пани Бачиньская, сосредоточиться и вспомнить, где вы могли видеть этого человека, — напомнил Дронго.

Нащекина нахмурилась. Она уже смирилась с поражением, и такая настойчивость Дронго казалась ей ненужной.

— Нет, — повторила Олеся, — я его нигде больше не видела.

— Может, она права, — снова вмешался Саймонс, — почему вы так уверены, что она должна знать этого типа?

— Иначе ее не хотели бы убить в Чикаго, — пояснил Дронго. — Они и так разрушили офис, перебили всех в Брюсселе. Для чего тогда они приехали в Чикаго?

— Может, хотели выйти через нее на этого Дзевоньского?

— Нет. Они точно знали, что не смогут на него выйти. Им нужна была она. И должна быть причина, по которой ее хотели убить.

— Она работала в офисе Дзевоньского. Этого достаточно, — упрямо напомнил Саймонс. — В моей практике таких случаев сколько угодно. Убирают всех свидетелей.

— Свидетелей чего? — разозлился Дронго. — Что она может рассказать? Что она знает? У нас есть его фоторобот, о нем может все рассказать сам Дзевоньский, а она видела только приходившего к ним мужчину и больше ничего не знает. Тогда почему ее хотят убить?

— А почему убили остальных? — начал нервничать Саймонс.

— Им важно было разгромить офис. Поэтому они и перебили всех находившихся там людей. Сожгли документы, похитили жесткие диски. Но почему они так упрямо преследуют Олесю Бачиньскую?

— Перестаньте, — вмешался Конелли. — Мы все равно ничего не узнаем таким образом. Нужно заканчивать.

— Да, — согласилась Нащекина, — очевидно, она ничего не может вспомнить.

— Олеся, — попытался в последний раз Дронго, — вспомните, где еще вы могли встретить этого человека? В ресторанах, в барах, в кафе, в клубах, в театрах, на футболе… Где?

Она опять нахмурилась, пытаясь вспомнить.

— Перестаньте, — строго сказал, поднимаясь со стула, Конелли, — все и так ясно.

— Нельзя выжать из человека то, чего он не помнит, — рассудительно пробормотал Саймонс. Ему было приятно, что этот приехавший щеголь потерпел поражение. Он справедливо подозревал, что сам накануне потерпел неудачу именно из-за того, что этот тип был рядом с женщиной. И возможно, нравился ей.

— Вам придется охранять ее все время, — тихо произнес Дронго по-русски, обращаясь к Конелли, — пока мы не найдем этого человека. Вы допускаете ошибку.

— Мы применим к ней программу защиты свидетелей, — отреагировал тот. — В нашей стране с этим нет особых проблем. Мисс Бачиньская не может вернуться в Бельгию. Кроме того, она стала наследницей миллионов своей убитой родственницы. И наверняка сама не захочет уехать обратно в Европу.

Бачиньская поняла, о чем они говорят.

— Я не хочу в Европу, — заявила она по-польски. — Мне лучше остаться здесь.

— Вы останетесь, — успокоил ее Дронго, обращаясь к ней по-английски, — можете ни о чем не волноваться. Тем более что вы тут получили наследство. Надеюсь, с его оформлением у вас не будет проблем.

— Спасибо. — Олеся вдруг изменилась в лице. — С оформлением? С оформлением этой квартиры?

— Нотариус подтвердит завещание, — вмешался Саймонс. Он поднялся, собираясь выйти.

Следом за ним поднялась Нащекина. Только Дронго упрямо сидел на стуле.

— Пойдемте, — предложил Саймонс. Этот тип вызывал у него теперь сожаление.

— Возможно, она еще что-то вспомнит, — предположил Конелли.

— Да, — вдруг сказала Олеся, — я его видела еще один раз.

Все обернулись к ней. Саймонс нахмурился. Он не ожидал такого развития ситуации.

— Я видела его, когда мы вместе с Раулем оформляли машину, — вдруг ошеломленно сообщила Олеся. — Он был в офисе той фирмы. Они сидели втроем. Когда мы проходили, дверь закрыли, но я его заметила. И он тоже нас увидел. Меня с Раулем.

— Кто такой Рауль? — быстро спросил Конелли.

— Это мой друг. Бывший друг, — поправилась Бачиньская.

Нащекина шагнула к ней. Она не могла поверить, что ситуация так изменилась.

— Название фирмы помните?

— «Одеон». Они торгуют автомобилями. В основном подержанными. Но привозили на заказ и новые машины.

— Как зовут вашего друга? — громко спросил Конелли.

— Рауль Феррейра, — ответила Бачиньская, — он сейчас выступает за итальянский футбольный клуб.

— Какой клуб? Название помните?

— Да, конечно. Он выступает за «Парму». Они его купили.

Конелли и Саймонс переглянулись. Первый достал сотовый телефон и набрал номер.

— Срочно найдите мне номер телефона футбольного клуба «Парма». Да, в Италии. Срочно. Код я знаю, конечно.

Все смотрели на Дронго. Он единственный сохранял относительное спокойствие.

— Вы уверены, что видели его именно там? — уточнил Конелли.

— Да, я вспомнила. Мы оформляли машину. Новый «Лексус» для Рауля. И там я увидела этого русского. Он сидел в офисе с двумя другими мужчинами. Увидев нас, он отвернулся и ничего не сказал. Но я его рассмотрела.

Раздался телефонный звонок. Конелли, прижав телефон к уху, молча записал номер, который ему продиктовали. Затем начал звонить в Италию. Через минуту ему ответили.

— Это футбольный клуб «Парма»? — спросил он по-итальянски.

— Да, синьор, чем мы можем быть полезны?

— Меня интересует футболист из Португалии, выступающий за ваш клуб. Рауль Феррейра. Скажите, я могу узнать номер его телефона?

— Извините, синьор, но разве вы не знаете о том, что с ним случилось?

— Нет, не знаю.

— Он погиб три дня назад в автомобильной катастрофе. Выехал на своем мотоцикле на встречную полосу и погиб. Очень сожалею, синьор, но об этом написали все наши газеты.

— Спасибо, — Конелли положил трубку и повернулся к Дронго.

— Не говорите ничего в ее присутствии, — попросил по-итальянски тот. Он уже понял, что произошло что-то трагическое.

— Спасибо, госпожа Бачиньская, — кивнул Конелли, — вы можете подождать нас в другой комнате.

Саймонс нахмурился.

— Что случилось? — не выдержал он.

Конелли терпеливо ждал, когда выйдет Олеся. Она встала, недоуменно взглянула на них и переспросила:

— Мне выйти?

— Мы закончили, — кивнул Конелли. — Можете подождать нас в соседней комнате.

«У этого американца абсолютно железные нервы, — подумал Дронго. — Он никак не выдал своего потрясения». Бачиньская молча вышла из комнаты. Когда за ней закрылась дверь, Саймонс недоуменно взглянул на Конелли. Тот тихо сообщил:

— Ее друг погиб в автомобильной катастрофе три дня назад.

— Убийство, — понял лейтенант.

— Безусловно, — кивнул Конелли. — Наш гость был прав. Очевидно, этот русский запомнил несчастную девушку и ее друга. И с этого момента их участь была предрешена. Девочке повезло, ее спасло только чудо. Бачиньскую должны были убить, как и остальных.

Саймонс умел признавать профессионализм других. Он был лейтенантом чикагской полиции, а в американской полиции лейтенантом не может стать случайный человек, не обладающий настоящими профессиональными навыками. И не уважающий других профессионалов. Поэтому он повернулся к Дронго и протянул ему руку.

— Вы оказались правы, — сказал он. — Ее хотели убить именно из-за этого.

Нащекина улыбнулась. Ей было приятно, что Дронго сумел доказать свою правоту. И их дальняя поездка оказалась не напрасной.

РОССИЯ. МОСКВА. 9 МАРТА, СРЕДА

Машков собрал свою комиссию вечером, когда получил первые сообщения из Америки о допросе Олеси Бачиньской. В Чикаго было около полудня, тогда как в Москве — уже девять часов вечера. Генерал посмотрел на офицеров, сидевших с ним за одним столом. Его окружали люди, которые десятки лет работали на государство, были отмечены высшими наградами страны, много раз рисковали жизнью, получали ранения, были безусловными профессионалами. Он не мог и не хотел верить, что один из них способен оказаться предателем. Некоторых из присутствующих Машков знал уже много лет. С ними не было только Дронго и Нащекиной, которые находились в данный момент в командировке за океаном.

— Бачиньская вспомнила, что видела заказчика в автомобильной фирме «Одеон», куда приезжала со своим другом, португальским футболистом Раулем Феррейрой, оформлять его автомобиль, — сообщил Машков. — Ее друг затем переехал играть в Италию за футбольный клуб «Парма». Три дня назад он погиб в автомобильной катастрофе. Есть все основания полагать, что его убрали. Американцы полагают примерно так же. Их эксперты вылетят в Италию для тщательной проверки и в Бельгию на поиски неизвестного пока нам Андрея Михайловича. И судя по размаху его деятельности, Дзевоньский мог оказаться не единственным исполнителем этого «заказчика».

— Нужно немедленно послать в Бельгию наших людей, — предложил Полухин, — прямо сейчас. У американцев уйдет на согласование несколько дней. А мы можем задействовать наше посольство в Брюсселе и перевести несколько человек из Голландии и Франции. Прямо сегодня. Завтра утром у американцев будет ночь, мы можем постараться их опередить.

— Правильно, — согласился Машков, — я прошу вас, Алексей Николаевич, передать наши просьбы во все посольства. Пусть соберут всех, кого можно, задействуют наши резидентуры в этих странах.

— Мы засветим наших людей и ничего не добьемся, — недовольно проворчала Чаговец.

— Это тот случай, когда не задействовать их — значит допустить еще более грубый просчет, — возразил Машков. — У нас есть что-нибудь по Гейтлеру? — спросил он у Полухина.

— Проверяем все его связи, — ответил тот, — буквально каждого человека, с кем он мог контактировать. Составили списки, уточняем, где он мог бывать, с кем встречаться. Людей много, но мы проверяем каждого.

— У него была здесь женщина? Или какие-нибудь случайные связи?

— Если и были, то о них никто не знает. И вообще он приезжал с женой и дочерью. Мы проверяем людей даже в детском садике и в школе, куда ходили его внуки.

— Ясно. А что говорят офицеры, которые с ним работали?

— Он выдающийся специалист, — сообщил Полухин, — может быть, самый лучший из тех, с кем мы когда-либо сталкивались. Я вообще не понимаю, как можно было отпустить такого человека. Наша кадровая политика в девяностых отличалась отсутствием всякой логики. Отказаться от такого специалиста!.. Нужно было предложить ему в сто раз больше денег и оставить в Москве. К сожалению, мы еще не научились ценить достойных людей.

— Кто мог знать, — недовольно заметил Богемский, — что он снова приедет к нам с таким заданием? Если бы можно было всех купить…

— Не всех, — возразил Полухин, — я говорю о настоящем профессионале.

— Полковник Кашаев, что у вас? — решил прервать несколько затянувшийся спор Машков.

Представитель МВД подвинул к себе бумаги.

— Ищем по всему городу, — доложил он. — Номера известных вам паспортов есть в каждом управлении милиции, у наших оперативников. Участковые проверяют все квартиры и дома, которые сдают иностранцам. Пока ничего нет.

— Он где-то рядом, — мрачно напомнил Машков. — Надо его вычислить. Любым способом. Если нужно, давайте задействуем армейские части. Прочешем весь город. Мы не имеем права оставить на свободе такого человека, как Гельмут Гейтлер.

— Может, он уже давно сбежал из города? — предположил Богемский. — Он ведь не дурак, понимает, что мы его будем искать.

— Судя по его «почерку», он умеет определять места, где может появиться президент, — вставил Кашаев. — Может быть, нам тоже стоит проанализировать, куда и когда поедет в ближайшее время президент?

— Мы это уже сделали, — сообщил Богемский. — Эти случаи в театре и с похищенным журналистом нас тоже многому научили. Никто даже не мог себе представить, что возня вокруг исчезнувшего журналиста была поднята на деньги террористов, которые нарочно создавали ажиотаж вокруг персоны Павла Абрамова. Они все просчитали точно. Сначала украли журналиста, потом начали рассказывать, каким талантливым он был, давали о нем сообщения почти ежедневно. Затем вышли с нами на связь и попросили деньги. Они могли отпустить его и бесплатно, но тогда это вызвало бы у нас подозрение. А мы были готовы им заплатить. Они и хирурга подключили, чтобы сделать операцию на ногах Абрамова. Двухсотграммовые пластины он даже не почувствовал бы — решил бы, что отсидел себе ноги. Но в случае взрыва все находящиеся рядом с ним обязательно погибли бы. Поэтому мы сейчас пытаемся предупредить каждый шаг главы государства. Террористы объявили охоту на президента, а мы объявили охоту на них.

— Только наша охота должна закончиться конкретным результатом, — резко заметил Машков. — Полковник Кашаев, давайте подумаем, как использовать наши возможности не только в Москве. Вполне возможно, что Гейтлер скрывается где-то в Подмосковье. Судя по всему, по-русски он говорит безупречно, никто в нем не заподозрит иностранца.

— Областное управление МВД тоже проинформировано о наших поисках, — сообщил Кашаев, — у них своя программа поиска.

— Алексей Николаевич, — снова обратился к Полухину Машков, — давайте звонить в наши посольства прямо сейчас. Может быть, успеем со всеми переговорить до завтрашнего утра. Но работать надо осторожно, чтобы не привлечь к себе внимания. Адрес этой фирмы нам передаст Нащекина.

— Я начну звонить прямо сейчас, — пообещал Полухин.

СОЕДИНЕННЫЕ ШТАТЫ АМЕРИКИ. ЧИКАГО. 9 МАРТА, СРЕДА

Допрос был окончен. Олесю Бачиньскую увели. Она по-прежнему оставалась в этом же здании под охраной сотрудников ФБР. Конелли поспешил доложить своему начальству о полученных результатах. Саймонс предложил выпить кофе, пригласив Дронго и Нащекину на второй этаж, где находилась небольшая ведомственная столовая, как ее назвали бы в советские времена.

Они сидели за столиком и пили кофе. Дронго взял бутылку воды, чая здесь не было, а кофе он не любил. Нащекина и Саймонс предпочли крепкий кофе без сахара.

— Судя по тому, как он работает, этот человек из русской мафии, — предположил Саймонс, — у него должны быть обширные связи. Сумел устроить бойню в Брюсселе, потом прислал убийцу в Чикаго, организовал автомобильную аварию в Италии. Для этого нужны большие связи…

— И большие деньги, — добавил Дронго.

— Вы можете объяснить мне, что происходит? — спросил Саймонс. — Почему ваши бывшие соотечественники так ополчились на контору Дзевоньского? Конелли говорит, что они готовили террористический акт на территории России. Это верно?

— Да, — подтвердил Дронго, — у нас есть все основания полагать, что этот тип заплатил большие деньги Дзевоньскому и его людям за организацию террористических актов на территории России.

— Тогда понятно, — кивнул Саймонс. — Я думал, что мы сумеем взять этого неизвестного киллера. Но если он приехал по заданию, то наверняка уже покинул Чикаго. И мы его никогда не найдем.

— Нет, — возразил Дронго, — это не совсем обычная бандитская организация, с которыми вы привыкли иметь дело. Эти люди — бывшие профессионалы спецслужб. Обратите внимание на мгновенную реакцию киллера. Когда Бачиньская позвонила хозяйке квартиры, он сразу же начал стрелять, просчитав, что девушка там больше не появится. Я думаю, он еще в городе. И более того, я уверен, что сейчас он ищет способ, как ему достать Олесю Бачиньскую. Пока вы не увезете ее из Чикаго, жизнь этой молодой женщины будет под угрозой.

— Завтра она даст показания в суде, и мы отправим ее в другой город, — пообещал Саймонс. — Можете не беспокоиться, ее будут охранять до тех пор, пока мы не сменим ей документы и место жительства.

К ним подошел чуть запыхавшийся Конелли. Присел рядом с ними за столик.

— Завтра мы начнем проверку в Брюсселе, — сообщил он гостям. — Есть дополнительные данные по этому типу?

— У вас есть его фотография, — напомнила Нащекина.

— Этого мало, — заявил Конелли. — Нам нужны его фамилия, его данные, номера банковских счетов.

— У нас ничего нет, — ответила она. — Он был известен Дзевоньскому как Андрей Михайлович.

— А деньги? — быстро спросил Конелли. — В таких случаях речь идет о миллионах долларов, если не о десятках миллионов. Он же не мог привозить их все время с собой в чемодане. Это просто нереально.

Дронго взглянул на Нащекину. Им разрешили лишь в крайнем случае передать американцам номера счетов для более конкретных поисков. Очевидно, это и был тот самый «крайний случай». Она кивнула в знак согласия и, достав номера счетов, передала их Конелли.

— Деньги переводились с двух счетов, — пояснила Нащекина, — из Нассау и с Кипра. Мы сейчас пытаемся узнать, кто именно за этим стоял. Но счета обезличенные, деньги переводились туда с других счетов. А затем поступали к Дзевоньскому.

— Мы все проверим. — Конелли забрал бумагу и поднялся. — Можете сегодня отдохнуть. Завтра будет слушание в суде, а потом мы снова поговорим с нашей польской пани. Билеты вам заказаны на послезавтра. У вас есть какие-нибудь просьбы или пожелания?

— Нет, — ответила Нащекина.

Дронго промолчал.

Конелли взглянул на Саймонса. Тот нехотя поднялся.

— Увидимся завтра, — попрощался лейтенант.

— Спасибо за кофе, — улыбнулась ему Нащекина.

Он махнул ей рукой и пошел вместе с Конелли.

— Меняетесь прямо на глазах, — притворно вздохнул Дронго, — еще вчера вы не захотели пустить его в свой номер, а сегодня с ним уже кокетничаете.

— Не может быть, — она обернулась к нему, глядя веселыми глазами, — вы ревнуете? Мистер Дронго, это на вас не похоже.

— Нужно охранять честь российской разведки, — отозвался Дронго, сдерживая улыбку. — Когда я вижу, что вы готовы сдать ваши секреты офицеру американской полиции, то вспоминаю, что мы когда-то жили в одной стране.

— Я ему еще ничего не сдала, — рассмеялась Нащекина. — И между прочим, у нас масса свободного времени. Куда мы поедем?

— Здесь полно музеев, — вспомнил Дронго, — и вообще это великолепный город. Пойдемте, я вас приглашаю.

— Между прочим, вы намекали на завтрак в Москве или ужин в Чикаго. Я не ошибаюсь?

— Ни в коем случае. Я помню об одном превосходном итальянском ресторане. Идемте.

Из здания ФБР они вышли в пятом часу дня. Ни один из них даже не предполагал, насколько Дронго был прав. Прилетевший в Чикаго убийца и его напарник сидели в автомобиле, находящемся в ста метрах от здания. Когда на улице показались люди, прилетевшие из Москвы, один из сидевших в автомобиле сказал другому:

— Это они.

РОССИЯ. МОСКВА. 9 МАРТА, СРЕДА

На Ленинградском вокзале столицы пассажиров и ожидающих всегда меньше, чем на других московских вокзалах. Отсюда поезда идут в основном в сторону Санкт-Петербурга и Хельсинки. Наибольшее оживление на этом вокзале наблюдается обычно ближе к полуночи. В это время в северную столицу с разницей в несколько минут уходит сразу несколько скорых поездов. И хотя дневные поезда тоже отправляются переполненными, все равно людей на самом вокзале обычно гораздо меньше, чем, например, на Курском, для которого постоянные тысячные толпы давно стали привычным фоном. Именно в таких местах милиции и всевозможных патрулей всегда гораздо больше, чем на более спокойном Ленинградском вокзале. Но и тут, разумеется, установлены милицейские посты. И в составах тоже дежурят работники милиции, так что пассажиры, отправляющиеся из Москвы в Санкт-Петербург, из одного мегаполиса в другой, попадают из самого охраняемого города страны в другой, не менее строго охраняемый город. И здесь, как на других вокзалах, у подозрительных лиц привычно проверяют документы, а подозрительные грузы могут досматриваться даже с помощью служебных собак.

Все сотрудники милиции, дежурившие в воздушных и речных портах, на вокзалах и автобусных станциях, имели фотографии Гельмута Гейтлера и описание его внешности. Они были предупреждены, что подозреваемый — иностранец, хорошо говорящий по-русски, и он может изменить свою внешность, а также иметь документы на имя российского гражданина. Но ни один сотрудник милиции не обратил особого внимания на пожилую пару, которая, неторопливо пройдя через зал ожидания Ленинградского вокзала на перрон, вошла в вагон поезда «Москва — Санкт-Петербург». Пожилой мужчина и его не менее пожилая спутница были с двумя небольшими сумками. А если бы их остановили, то супруги предъявили бы паспорта на имя Эрнста и Эльзы Макуловых, педагогов из Мордовии, которые гостили в Москве у своих друзей, а теперь едут в северную столицу. При этом Эрнст Макулов говорил бы с некоторым акцентом, что очевидно было связано с его мордовским происхождением.

Никто не смог узнать в этих пожилых людях Гельмута Гейтлера и его спутницу — Риту Хайден, которые неузнаваемо загримировались, отправляясь в Санкт-Петербург. Психологический расчет был точно выверен. Во-первых, Гейтлер возвращался тем же маршрутом, каким приехал в Москву, а профессионалы так никогда не поступают. Во-вторых, он оказался в паре со «своей супругой», чего нельзя было предположить ни при каких обстоятельствах, зная его скрытность и недоверчивость. В-третьих, он сознательно разговаривал с небольшим акцентом, понимая, что всем сотрудникам милиции сообщат о его превосходном русском языке. И наконец, грим сделал Гейтлера практически неузнаваемым. Кроме того, он верно рассчитал, что основные поиски его будут на вокзалах, с которых поезда уходят на юг.

Никто не мог знать, что они купили все купе — все четыре места. Два взрослых и два детских билета. А войдя в купе, тут же закрыли дверь.

— Все нормально, — кивнул Гейтлер, — они даже ни разу не проверили наши документы.

— Иногда проверяют, — возразила Рита. Она подошла к окну. По перрону проходил милицейский патруль. Рита быстро задернула занавеску.

— Завтра вернешься в Москву, — распорядился Гейтлер. — И как только выйдешь с вокзала, сразу забудь о своем паспорте на имя Макуловой. Показывай другой. Ты меня поняла?

— Ты напрасно каждый раз так беспокоишься, — ответила Рита, — я сделаю все, как ты сказал.

Он сел на полку. Достал носовой платок, чтобы вытереть лицо, но вспомнил про грим и наклеенные короткие усы и бородку. Осторожно дотронулся только до лба, убрав капельки пота.

— Осталось совсем немного, — устало проговорил Гейтлер. — Потом уедем отсюда навсегда. И найдем какой-нибудь остров.

Она улыбнулась. Ей не хотелось ему напоминать, что он говорит об этом острове уже не в первый раз. Может, таким образом успокаивает себя? А ей было спокойно и хорошо рядом с ним, и больше она ни о чем не думала.

По радио объявили, что состав отойдет через минуту. Гейтлер протянул руку и открыл дверцу купе, которое сразу же наполнилось свежим воздухом. Затем поднялся и вышел в коридор. По коридору протискивалась невероятно полная дама с тремя огромными тюками. Она все время застревала и толкала саму себя, чтобы пройти дальше. Гейтлер с интересом за ней наблюдал. Наконец она поравнялась с ним.

— Пятое купе? — устало спросила она.

— Третье, — ответил Гейтлер.

Женщина вздохнула. Гейтлер отступил в купе, и она протиснулась мимо него. Когда она в очередной раз застряла, он ее слегка подтолкнул. Женщина с тюками двинулась дальше. Рита улыбнулась.

— У тебя это хорошо получилось, — заметила она, показав на женщину.

Гейтлер кивнул в знак согласия и улыбнулся в ответ. Состав медленно тронулся с места.

СОЕДИНЕННЫЕ ШТАТЫ АМЕРИКИ. ЧИКАГО. 9 МАРТА, СРЕДА

В семь часов вечера они приехали в небольшой ресторанчик «Марио», расположенный в тихом переулке. Дронго любил итальянские рестораны и знал толк в итальянской кухне. Он сделал заказ, выбрав бутылку хорошего итальянского вина «Бароло» девяносто третьего года. В небольшом зале играла тихая итальянская музыка. Когда они приехали, посетителей было не так много, но постепенно зал ресторана заполнялся.

Едва выйдя из здания ФБР, они перезвонили Машкову, уже знавшему о допросе Бачиньской. Звонок поднял генерала с постели: в Москве было около трех часов ночи. Машков подтвердил, что группа сотрудников уже готова начать проверку автомобильной фирмы, в которой Олеся видела «заказчика». Пожелав успеха своим коллегам, генерал отправился досыпать, а Дронго и Нащекина поехали в ресторан, где теперь и сидели, пробуя разнообразные блюда современной итальянской кухни.

Он рассказывал о своих путешествиях по разным экзотическим странам, в частности, вспоминая поездки в Аргентину и Африку, а Нащекина внимательно слушала. Дронго был хорошим рассказчиком, и она чуть рассеянно улыбалась. Когда подали основное блюдо, Дронго попробовал вино и неожиданно замолчал. Затем спросил:

— Кажется, вы меня не слушаете?

— Нет, слушаю, — возразила она.

— А мне показалось, что вы не столько меня слушаете, сколько пытаетесь догадаться, как поведет себя сегодня ваш напарник. Буду ли я столь же настойчив, как Саймонс, или поступлю, как в Берлине?

Женщина слегка покраснела:

— Вы всегда читаете чужие мысли?

— Это ответ?

Эльвира пригубила вино, затем с вызовом ответила:

— Да. Вы же знаете, что нравитесь мне. И если бы в Берлине вы повели себя, как Саймонс, возможно, я не была бы столь категорично против.

Кажется, на этот раз чуть покраснел сам Дронго:

— Мне остается только пожалеть, что я вел себя так глупо. — Он поднял бокал с вином: — За вас. Я немного боялся вас скомпрометировать. Учитывая, что я иностранный эксперт и к тому же лицо, находившееся под некоторым подозрением…

— Не нужно, — перебила его Нащекина. — Ох уж эта идиотская привычка наших руководителей: подозревать всех и каждого. Но, согласитесь, что у них были на то основания… Есть факты, которые они обязаны были проверить…

— Разумеется. Поэтому я и вернулся во второй раз. Мне показалось важным доказать, что еще существуют относительно нормальные и порядочные люди. Кроме того, я люблю Москву и мне трудно без этого города, как невозможно существовать без родного Баку или без Рима, где находится моя семья.

— За вашу семью, — подняла она бокал.

— И за вашу, — улыбнулся Дронго.

В девять часов, когда они заканчивали ужинать, зал ресторана был почти полон. На десерт Нащекина взяла капучино, а Дронго попросил принести ему зеленый чай. Расплатившись, он помог ей подняться, и они вышли из ресторана. Отсюда до их отеля было далековато, предстояло пересечь всю центральную часть города. Поднимался сильный ветер, было холодно, не более десяти градусов по Цельсию, хотя термометры во многих местах показывали температуру по Фаренгейту. Дронго поднял воротник плаща, его спутница поежилась и плотнее запахнула длинный легкий светлый плащ.

— Пройдем пешком? — предложил Дронго. — Хотя до отеля не близко…

— Тогда возьмем такси, — предложила она в свою очередь. — Уже десятый час. Мне кажется, будет неправильно, если мы снова проведем ночь на разных этажах.

Он смущенно кивнул в знак согласия. Затем повернулся к ней. Увидел ее глаза. Второй поцелуй был более продолжительным. И тот же вкус карамели на губах. Дронго чуть отстранился. Эльвира улыбалась. Ему все еще казалось неудобным воспользоваться таким случаем и войти к ней в номер. Он отвернулся, чтобы посмотреть на дорогу. Шагнул на проезжую часть, поднимая руку. Рядом почти тут же затормозила какая-то машина, но он никак на нее не отреагировал, ведь это было не такси. Ему вдруг подумалось, как приятно чувствовать на себе взгляд своей спутницы. Дронго снова повернулся к ней. Поцелуй подействовал на него как бокал шампанского. И тут он интуитивно ощутил опасность, успел услышать за спиной быстрые шаги и увидеть, как у Нащекиной резко изменилось выражение лица. Но было уже поздно. В этот момент его ударили по голове. Последнее, что он услышал, был ее крик.

РОССИЯ. МОСКВА. 10 МАРТА, ЧЕТВЕРГ

В этот день Машков приехал на работу к девяти часам утра. Когда привели Дзевоньского, он удовлетворенно кивнул. Арестованный был чисто выбрит, от него даже пахло неплохим парфюмом. Машков настоял, чтобы в камеру передали тот самый парфюм, которым Дзевоньский обычно пользовался. Это был довольно дорогой «Van Cieef amp; Arpelz». И теперь его аромат придавал допросу своеобразный оттенок, делая их встречи не столько трагическими, сколько трагифарсовыми.

Пока Дзевоньскому подключали аппаратуру, он молчал. Но когда обнаружил, что его не будут колоть, с удивлением посмотрел на Машкова:

— Изменение в наших отношениях?

— Небольшое, — подтвердил генерал Машков. — Дело в том, что нельзя все время вводить вам это лекарство. Постепенно оно вызывает привыкание. Как всякий наркотик. А мы не хотим, чтобы у вас появилась такая зависимость. Но если почувствуем, что вы лжете, лекарство будут вводить снова. Это я вам обещаю.

— Не нужно угроз, — поморщился Дзевоньский, — я все понимаю как нужно. И спасибо за мой парфюм. Он помогает мне обретать потерянную уверенность.

— Пожалуйста. Хочу сообщить вам, что Олесю Бачиньскую сумели спасти. Она сейчас под охраной ФБР.

— Спасибо. — Его не очень тронула это новость. Было приятно, но он никогда особенно не любил эту девицу. Всего лишь хорошо к ней относился. Ему было важно узнать, как оперативно они прореагируют на его тревогу. Теперь Дзевоньский знал, что он для них самый важный подозреваемый.

— Ее хотели убить в Чикаго, — сообщил Машков.

— Из-за чего? — спокойно спросил Дзевоньский. — Она ничего не знала.

— Оказывается, знала. Она видела вашего заказчика в одной из автомобильных фирм. А он видел Бачиньскую вместе с ее другом…

Аппаратура зафиксировала нервное состояние Дзевоньского, его давление резко подскочило.

— Этого не может быть, — заявил он не очень уверенно.

— Она его видела, — сурово подтвердил Машков, — но самое неприятное, что он тоже их видел. Ее друг — Рауль Феррейра погиб в автомобильной катастрофе несколько дней назад. Есть основания считать это событие заранее спланированным убийством, а не несчастным случаем.

Дзевоньский заметно занервничал.

— Сейчас мы будем проверять эту автомобильную фирму. Вам больше ничего не известно об этом Андрее Михайловиче?

— Нет, ничего. Иначе я бы вам сообщил.

— Мы его ищем. А ваша бывшая сотрудница стала богатой наследницей, они убили ее родственницу. И только чудом не убрали саму Бачиньскую.

— Выходит, вы спасли ей жизнь.

— Мы, — поправил его Машков. — Вы тоже принимали в этом участие.

— Спасибо. Но мне она о той встрече не говорила.

— Она не помнила. Теперь вспомнила, и мы поняли, почему ваш клиент так настойчиво хотел ее убрать.

— Мерзавцы, — без особых эмоций произнес Дзевоньский. — Я даже не мог предположить, что она его видела где-то еще.

— Оказывается, увидела. А она не могла узнать и про Гейтлера?

— Нет, ничего. Нет, нет! Его разработкой занимался я сам. Слишком важная фигура, чтобы доверять такое дело своему секретарю. Нет, она даже никогда не слышала его фамилии. В этом я уверен. Хотя можете спросить у нее.

— Мы проверили банки, через которые вам переводили деньги. Система взаимной подстраховки. Деньги вносились в третьих банках посторонними лицами на чужие счета. Затем переводились в другие банки и оттуда — к вам. Должен отметить, что многие счета закрывались сразу же, как только они переводили вам деньги. Создается ощущение, что они готовились к вашей возможной неудаче. Или нам это только кажется?

Дзевоньский нахмурился. Потрогал подбородок. Взглянул на Машкова:

— Не знаю. У меня не появлялось такого ощущения. Может, это обычная система подстраховки, о который вы говорите?

— Слишком сложно. К тому же реакция вашего заказчика была мгновенной. Это нам тоже не нравится, я говорил вам об этом. А если предположить, что у них есть «резервный вариант», как был у вас с Гейтлером? Такую возможность вы исключаете?

— Нет, — сразу ответил Дзевоньский. — На их месте я поступил бы также. Это обычная практика в нашей работе. И в вашей тоже, генерал. Всегда есть основной вариант и резервный, как при полетах космонавтов. Так планируют свои действия все крупные спецслужбы мира. А наш заказчик был бывшим сотрудником спецслужб, в этом я убежден. Он хорошо понимал специфику нашей работы. Поэтому я думаю, что у них мог быть свой «резервный вариант».

— И тогда у нас два «резервных варианта», — подвел неутешительный итог Машков. — Один — с участием Гельмута Гейтлера и второй, который мог быть предусмотрен вашим «заказчиком». Такое возможно?

— Да. — Дзевоньский тяжело вздохнул. — С этими шпионами всегда так, пан генерал. Не знаешь, какую гадость они выкинут в очередной раз…

— А если серьезно?

— Безусловно. Гейтлер исключительно опасен. Я не перестаю об этом говорить с первого дня моего ареста. Он может выкинуть все, что угодно. Придумать любую пакость. Мне кажется, вам нужно больше думать о розыске Гейтлера, чем искать моего «заказчика», который может свернуть всю свою деятельность и эмигрировать куда-нибудь в Канаду или Чили.

— Мы допросили ваших помощников, — сообщил Машков, — и точно знаем об убийстве Костиной, сотрудницы фирмы Гельвана. Вы понимаете, что у нас есть основание привлечь вас к ответственности за организацию и совершение убийства? И вы можете получить пожизненный срок.

— Это уже было, — поморщился Дзевоньский, — не нужно меня пугать. Все равно со мной ничего не сделают. Меня же не отправят в обычную колонию к вашим уголовникам. Самое страшное, что мне грозит, это остаться на всю жизнь в этой вашей тюрьме и ежедневно встречаться с вами. Не очень приятная перспектива, но лучше, чем в ваших колониях и тюрьмах. А вообще я вам нужен. Меня можно перевербовать и отправить на работу обратно в Бельгию. У меня сложилась деловая репутация, меня неплохо знают в Европе. Представляете, какую информацию я смогу вам поставлять?

— Про репутацию не напоминайте, — усмехнулся Машков, — она не так уж хороша. Лучше скажите, как бы вы искали Гейтлера на нашем месте? С чего начали бы? В двенадцатимиллионном мегаполисе ему легко скрыться с его великолепным знанием русского языка, наших нравов и обычаев. Как вы это сделали бы?

— Я думаю, нужно проанализировать все его прежние операции, — предложил Дзевоньский. — Мы тоже их проверяли, но у нас был ограниченный доступ. А у вас есть целое досье на него. Он прибыл к вам сразу после падения Берлинской стены. Они все были тогда в таком полуневменяемом состоянии, потеряв свое будущее, свою страну, свою работу. И он мог тогда рассказать чуть больше, чем нужно. Возможно, как профессионал он не раскрыл всех своих агентов, понимая, что надо иметь запасные варианты, но в том состоянии мог где-то что-то и сообщить. Хотя лично я не верю в его случайную болтливость. Он слишком умен и хитер для этого. Но проверить нужно. Все его связи, всех знакомых в Москве и оставшихся в Германии. Может, даже его агентуру в других странах. Особое внимание обратите на агентов, которые знали русский язык. Насколько мне известно, почти всю документацию по «Штази» вам удалось вывезти и спасти. Бедные американцы получили лишь крохи, все остальное отобрали ваши военные контрразведчики и разведчики. Поэтому нужно заново все проверить. Но если подумать, он должен понимать, как его будут искать. После моего ареста он сменит все явки, все возможные адреса. На вашем месте я поработал бы с его бывшим водителем, которого мы прикрепили к нему от фирмы Гельвана. Конечно, Гейтлер мог останавливаться где угодно, чтобы потом добираться до нужного места на такси или метро, но даже в его остановках должна проявиться продуманная схема. Поработайте с этим водителем, может, он вам подскажет какие-то адреса.

— Хорошо, — кивнул Машков. — Кажется, его фамилия Сальков?

— Да, Николай Сальков. Он мог обратить внимание на какие-то детали. Но, если честно, то я думаю, что Гейтлер уехал из Москвы.

— Как это уехал? Бросил все и сбежал? Вы понимаете, что говорите? Только недавно вы уверяли меня, что он обязательно доведет до конца задуманное дело. А теперь утверждаете, что его нет в Москве?

— Я сказал «думаю». Он не захочет подставляться. И если готовит очередную пакость, то делать это лучше совсем в другом месте. А сюда приехать на готовенькое. Москву он знает великолепно, такое впечатление, что он здесь родился и вырос.

— Так вы думаете, что он мог уехать?

— Конечно. Чтобы пересидеть где-нибудь в небольшом русском городке, где его вообще не будут искать. Но городок должен быть в радиусе езды одной ночи или одного дня, чтобы иметь возможность как можно быстрее вернуться в Москву в случае необходимости.

— Представляете, какой это масштаб поисков? — вздохнул Машков. — Если мы не можем его найти в столице, то каким образом вычислить в другом городе? Это почти фантастика.

— Да. Но по-другому его не найти.

Машков задумался.

— А если мы решим вас выпустить под честное слово, чтобы вы нашли Гейтлера? Сумеете это сделать?

Дзевоньский неприятно рассмеялся. Его смех рассыпался на несколько составляющих.

— Кто сейчас верит в «честное слово»? Не нужно меня обманывать, генерал. Вы меня никогда не отпустите, а я не смогу найти Гейтлера. Мы слишком опытные профессионалы, чтобы позволить себе ненужные иллюзии. Это невозможно, генерал. Вы не можете меня отпустить, а я не могу найти Гельмута Гейтлера. Останемся при своих, не будем блефовать.

— И нет никаких шансов?

— Почти ни одного. Но если вы дадите мне слово, что меня не убьют в этой тюрьме, я обещаю вспомнить одну зацепку.

— Вы верите в мое слово? Только что сказали, что сейчас никто не верит в «честное слово».

— В мое честное слово, — улыбнулся Дзевоньский, — в мое уже никто не поверит. И вы это сами знаете. А в ваше еще верят. Среди профессионалов вас знают как порядочного человека. И я могу поверить в ваше слово.

— Что ж, даю слово, — торопливо произнес Машков, — никто не собирается вас убивать.

— Хорошо. Я вам верю. Мы вышли на Гейтлера через Вебера, его бывшего сотрудника.

— Где сейчас этот Вебер?

— Умер от сердечного приступа, — усмехнулся Дзевоньский.

— Ему помогли?

— Не без этого. Старик был очень жадным. Но он сумел вывести нас на «Герцога», одного из руководителей спецслужбы Перу. А через «Герцога» мы нашли наконец Гейтлера.

— Значит, слухи о том, что в Латинской Америке действовала агентура «Штази», не были лишены оснований?

— Конечно нет. Сначала туда эмигрировали бывшие фашисты и их прихвостни, сразу после войны. А с конца восьмидесятых потянулись бывшие партийные функционеры и генералы «Штази». В некоторых странах, таких как Парагвай или Чили, сложились целые немецкие колонии. Благодаря «Герцогу» мы вышли на Гейтлера. У меня было такое ощущение, что этих двоих связывало нечто большее, чем просто работа. Возможно, дружили их отцы или матери, но между ними были дружеские искренние отношения.

— «Герцог»? — задумчиво переспросил Машков.

— Да. Ищите и через него. Гейтлер ему доверял, хотя он мало кому доверял в этой жизни. «Герцог» возглавлял охрану президента, его легко можно вычислить.

В этот момент зазвонил сотовый телефон Машкова, оставшийся в другой комнате.

СОЕДИНЕННЫЕ ШТАТЫ АМЕРИКИ. ЧИКАГО. 10 МАРТА, ЧЕТВЕРГ

Сильно болела голова. Дронго открыл глаза, абсолютно не понимая, где он находится и каким образом сюда попал. Он поморщился. Если его будут все время бить по голове, он лишится своего самого ценного органа.

Но кажется, он не связан. Дронго чуть пошевелил руками, ногами. Все нормально. Неприятный запах плохо выстиранного белья. Откуда этот запах? От одеяла, на котором он лежит. Нужно подняться, но, кажется, в комнате есть еще кто-то. Надо поднять голову и посмотреть, кто это может быть.

Спокойно. Лучше не дергаться и вспомнить, что с ним произошло. Они вышли с Эльвирой Нащекиной из ресторана, это он точно помнит. Расплатились и вышли. Кажется, она отказалась идти пешком через весь город. Поднимался ветер, было прохладно. Он предложил поехать на такси. Нет. Он предложил пройтись пешком. Ему нравится гулять в такую погоду, когда поднимается сильный ветер и отчетливо пахнет большой массой воды. Это запах йода, соли, самой воды. У нее бывает такой особый запах, это знает любой человек, выросший у моря. Такая погода напоминала ему любимый Баку… Но Нащекина предложила взять такси. А что случилось потом?

Рядом остановилась какая-то машина, и из нее вышли несколько мужчин. Дронго услышал за спиной их торопливые шаги, резко обернулся, попытался отпрянуть в сторону и почувствовал сильный удар. Больше он ничего не помнит. Значит, это были не сотрудники полиции. Нужно подняться и повернуть голову, чтобы разглядеть, кто сидит рядом с кроватью. Дронго чуть скосил глаза. На этой не очень чистой постели он лежит прямо в плаще. Если бы его хотели убить, то не привезли бы сюда, это точно. Он чуть застонал, беспокойно дернул ногой.

— Я вижу, вы приходите в себя, — произнес мужской голос по-русски.

Дронго медленно повернул голову. В кресле сидел незнакомый мужчина лет сорока с оружием в руках. На нем был темный плащ и большая глубокая шляпа, закрывавшая почти половину лица.

— Кто вы? — прохрипел Дронго. — Как я сюда попал?

— Я вам помог, — ответил незнакомец. — Вы много выпили и, очевидно, свалились на тротуаре. Пришлось вызвать машину и притащить вас сюда. Ничего не помните?

— Нет. Какую машину?

— Обычное такси. Я вас поднял, погрузил в салон и привез в этот отель. Деньги за комнату я достал из вашего кармана. Согласитесь, что это справедливо.

Дронго усилием воли заставил себя подняться и сесть напротив собеседника. Сильно болела голова. Он поморщился. Потрогал голову. Нащупал большую шишку и недовольно заявил:

— Будет гематома. Это было обязательным условием нашей встречи?

— Что?

— Бить меня по голове? И не врите, что я выпил. Я вообще мало пью и тем более не стал бы напиваться до такого скотского состояния. А где моя спутница? Куда вы ее дели?

Мужчина усмехнулся. В руке он по-прежнему держал оружие. Кажется, новую модификацию «магнума» — обычной боевой модели в американских штатах. Откуда взялся этот тип, так хорошо говорящий по-русски? Можно не строить догадок, ясно, что он — один из тех, кто принимал участие в нападении на офис в Брюсселе и попытках убить Олесю Бачиньскую в Чикаго.

— Слишком много вопросов, — произнес незнакомец, — но вопросы буду задавать я. Кто вы такой? Где работаете? В ФСБ или в МВД?

— Нигде. Я частный эксперт…

— Не врите. Вы приехали в ФБР как частное лицо?

— Повторяю, я частный эксперт. А приехал я сюда не как частное лицо, а в составе официальной делегации на встречу с сотрудниками ФБР. Вас удовлетворяет такой ответ?

— Ваша спутница тоже частный эксперт?

— Да. — Дронго решил соврать, чтобы проверить, насколько информирован его собеседник.

Но тот промолчал. Это было первым хорошим знаком. Значит, своих информаторов в местном ФБР у этих ребят нет.

— Вы встречались с Бачиньской?

— С кем? — Важно было немного потянуть время, чтобы понять, как отреагирует незнакомец.

Тот взмахнул оружием.

— Не придуривайся, — сказал он без гнева. — Мы знаем, зачем вы приехали и с кем встречались. Не валяй дурака…

— Тогда зачем спрашиваешь? — Дронго решил отвечать в том же духе. Если ему хамят и переходят на «ты», то и ему не обязательно демонстрировать своему обидчику чудеса французского дипломатического этикета.

— Хочу узнать, насколько ты честно говоришь. Вы встречались с ней?

— Да.

— И что она вам рассказала?

— Она работала в Бельгии. Там напали на ее офис. Потом хотели убить в Чикаго. Но не сумели. Она вовремя сбежала.

— И больше ничего не рассказала?

Дронго понял, почему его об этом спрашивают. Очевидно, Андрей Михайлович решил подстраховаться. Футболиста он уже убрал, теперь хотел добраться и до несчастной молодой женщины. Но здесь нужно играть под дурачка, не сообщая о ее истинных показаниях.

— Больше ничего. Кто ты такой? Почему решил меня сюда привезти?

Дронго успел осмотреться. Небольшая комната. В углу висит маленький телевизор. Из-за стены доносятся характерные звуки: такое ощущение, что там одновременно занимаются сексом сразу несколько молодых пар. В комнате кроме кровати и стула только тумбочка с телефоном, небольшая полка и еще кресло, которое занимает этот неприятный тип. Чувствуется специфический запах дешевого отеля — плохо выстиранного белья, человеческого пота, пыли, гнилой мебели.

— Здесь вопросы задаю я, — повторил незнакомец и опять взмахнул оружием.

— Тогда объясни, зачем меня сюда притащили?

— Чтобы с тобой поговорить. Твоя девочка у нас…

— У тебя извращенный вкус, — сразу перебил его Дронго. — Назвать девочкой сорокалетнюю даму может только извращенец.

— Хватит! — разозлился неизвестный. — Перестань меня перебивать. Сиди и слушай. В общем, твоя баба у нас. И времени у тебя только двадцать четыре часа. Ты должен любым способом вывести из здания ФБР эту польскую девку — Бачиньскую. Любым способом выйти вместе с ней из здания…

— И что будет потом?

— Не твое дело. Но бабу мы твою отпустим…

— Где гарантии?

— Никаких гарантий. Тебе придется поверить нам на слово…

— Сначала я должен убедиться, что она жива.

— Убедишься. — Незнакомец достал небольшой телефон, набрал номер и кому-то сообщил по-английски с чудовищным акцентом: — Он хочет с ней поговорить.

Этот человек явно не жил в Чикаго, он приехал сюда из Европы.

Дронго подумал, что если этот тип встанет и подойдет к нему с телефоном или подпустит его близко к себе, то у него появится шанс выбить оружие из его руки одним сильным ударом. Или вывести из строя самого похитителя. Но тот не собирался подходить — лишь бросил аппарат.

— Говори.

Дронго взял телефон. Это была дешевая модель «Нокии».

— Алло! — У него невольно предательски дрогнул голос.

— Здравствуй, — раздался знакомый голос Нащекиной. — Как ты себя чувствуешь? Я видела, как они тебя ударили…

— Лучше. Как ты? С тобой все в порядке?

— Пока да. Хотя мне обещают кучу разных гадостей, если ты не выведешь им Олесю Бачиньскую.

— Я им объяснил, что мы два частных эксперта, — важно было ее сориентировать…

— Да, спасибо. Они хотят, чтобы ты ее вывел из здания. Но гарантий мне не дают. Твое направление всегда самое верное, — произнесла она загадочную фразу, — ты правильно считал, что они приехали за ней.

— Они тебя не трогают?

— Нет. Они не знают, что мы ищем этого полунемца и поэтому приехали в Чикаго. — Дронго нахмурился. Нащекина явно пыталась ему что-то подсказать.

— Хватит! — Кто-то вырвал у нее телефон из рук и хрипло сказал в трубку: — Сейчас уже полночь, у тебя ровно сутки. Выведи Бачиньскую из здания ФБР и получишь свою женщину обратно. Не выведешь, она умрет. Все понял?

— Да. — Дронго услышал гудки. Он посмотрел на сидящего в кресле мужчину с оружием и поинтересовался: — Бросить тебе телефон? — Это была последняя возможность как-то задержать этого типа.

— Оставь его себе, — откликнулся тот и поднялся.

Расстояние между ними было более полутора метров. «Прыгнуть не сумею, — с сожалением подумал Дронго. — Потому что сижу на этой продавленной кровати, а он стоит. У меня ни одного шанса. Он успеет выстрелить».

— Мы тебе позвоним, — объявил незнакомец. — Можешь здесь даже немного поспать. Номер оплачен до утра. В десять мы тебе позвоним. И потом будем звонить каждый час. Как только придумаешь, как ее вывести, сразу сообщи нам.

— Они мне не поверят, — устало ответил Дронго. — В ФБР сидят не дураки. Они не выпустят своего свидетеля просто так, без охраны.

— Пусть возьмут любую охрану, — усмехнулся бандит, — главное, чтобы она вышла из здания, а ты сообщил нам об этом. Остальное не твое дело. Придумай какую-нибудь уловку. Предложи поехать в дом, где убили ее тетку. В общем, выкручивайся. И не валяй дурака. Бабу замочим, тебя тоже найдем.

— Жаргон у тебя бандитский, а манеры профессионала, — неожиданно определил Дронго, — напрасно работаешь под урку. Я же вижу, как ты держишь оружие и как бросил мне аппарат.

— Значит, все понимаешь, — добродушно согласился похититель. — Иди и думай. И не дергайся лучше. Все равно ничего не сделаешь, а тебе будет плохо. И ей тоже. Пока!..

— Подожди, — попросил Дронго. — Вы же не идиоты. Должны понимать, что можно сделать реально, а чего нельзя делать ни при каких обстоятельствах. Если я соглашусь, значит, я решил вас подставить. В ФБР дураки давно не работают, их там просто не осталось.

Незнакомец нахмурился. Он понимал, что Дронго прав. И поэтому явно заколебался, не решаясь выйти.

— Я не смогу ее вывести, — решительно заявил Дронго. — Давайте лучше другой вариант.

— Другого варианта не будет. Узнай, когда они ее вывезут из здания, — предложил незнакомец. — Пока она в управлении ФБР и никуда не выходила. Но, наверное, завтра утром ее вывезут. Или уже сегодня.

— Это тоже нереально…

— Ничего другого не будет. Узнай, когда они ее повезут, и позвони нам. И мы отпустим твою напарницу. Пока!

Мужчина с оружием вышел, закрыв за собой дверь. Дронго остался сидеть на кровати. Подумал, что им следовало бы попросить оружие у Саймонса или Конелли. Нужно было предусмотреть и такую ситуацию. Но сейчас уже поздно сожалеть, что этого не сделали. На часах десять минут первого. Десятое марта. Четверг. В Москве уже утро. Нужно успокоиться и решить, что ему делать. Дронго поморщился. Сильно болела голова. Придется идти в аптеку за лекарством. Или вернуться в гостиницу.

Дронго полез в карман. Мобильный телефон при нем, магнитная карточка от номера в «Холлидей Инн» тоже, паспорт он оставил в своем чемодане в отеле… А что с бумажником? Он нащупал его во внутреннем кармане, достал. Кредитные карточки на месте. А денег нет. Четыреста долларов наличными исчезли.

«А еще профессионал!» — усмехнулся Дронго. Это было приятное открытие. Если этот тип с оружием ворует деньги, значит, он не совсем тот, за кого хочет себя выдать. Четыреста долларов совсем не жалко за такое открытие. С другой стороны, похититель сказал, что заплатил за этот номер. Дронго тяжело поднялся. Нужно будет принять душ после этой ночлежки. Номер в ней явно стоит не больше двадцати долларов. За стенкой слышались голоса нескольких людей. Неужели они все занимаются сексом? Таким большим коллективом? Дронго поморщился и снова сел на кровать. Нужно все продумать. У него есть еще немного времени. Что можно придумать в такой обстановке?

Дронго достал свой аппарат, хотел позвонить, но передумал. Если они видели его телефон, то могут прослушать. Оставили какой-нибудь «жучок» в этой комнате. Нет, отсюда звонить нельзя. Проверив все карманы и обнаружив несколько мелких долларовых купюр, он поднялся и, не раздумывая, вышел из комнаты. В коридоре было грязно, пахло плесенью и мочой. Он спустился по узкой лестнице, удивляясь, как этот тип поднял его в номер. Или их было двое, трое, четверо? Один с ним явно не справился бы. Да и двоим пришлось бы трудно. Отовсюду доносились звуки работающих телевизоров, разговоры постояльцев. На первом этаже Дронго обнаружил кабину лифта, которая громыхая поднималась наверх, и дежурного портье, проводившего его мутным, равнодушным взглядом. Сюда можно было привести хоть целую роту солдат и, оплатив их номера, поднимать по очереди в этом лифте. Портье не стал бы возражать.

Дронго вышел на улицу. Вполне возможно, что за ним наблюдают. Интересно, в каком районе он находится? Дронго огляделся. Понять ничего нельзя. А в этом отеле наверняка нет карты города. Их здесь просто не выдают. Надо выйти на центральную улицу и поймать такси. Он двинулся в сторону авеню, увидев мелькающие впереди автомобили. Обошел мусорные баки и лежавшего рядом с ними афроамериканца-бомжа. Вышел на центральную улицу. Кажется, слежки за ним нет. Он поднял руку и остановил такси.

Когда Дронго назвал отель и адрес, водитель обернулся, чтобы переспросить. Оказывается, они находились далеко от центра. Ехать пришлось долго, почти полчаса, прежде чем автомобиль затормозил у отеля. Дронго расплатился и вышел из машины. Еще раз оглянулся. За ним никто не следил. В «Холлидей Инн» он подошел к любезному портье и попросил предоставить ему еще один номер.

— Вам не нравится ваш номер? — удивился тот.

— Очень нравится. Но мне нужен второй. Я хочу принимать гостей, — пояснил Дронго.

— Сейчас уже без пятнадцати час, — напомнил портье, — вам придется заплатить за сутки. До одиннадцати часов дня.

— Конечно, — улыбнулся Дронго, доставая кредитную карточку.

— Мы можем предоставить вам бизнес-салон, — предложил портье. — Он сейчас пустой. И у нас есть еще два зала для деловых встреч.

— Нет, мне нужен отдельный номер.

— Понимаю. На вашем этаже? — уточнил портье.

— Лучше на другом, — попросил Дронго.

— На третьем. — Портье взял кредитную карточку, проверил кредитоспособность, вернул карточку и передал пластиковый ключ. — Триста одиннадцатый номер.

— Спасибо, — поблагодарил его Дронго. — У вас есть таблетка от головной боли?

— У меня есть аспирин, — ответил портье. Этот человек, лет сорока, обладал совершенно бесцветной внешностью, как у многих работников сферы обслуживания. Портье протянул Дронго небольшой пакетик с растворимым аспирином.

Дронго поблагодарил его еще раз, решив, что разведет лекарство в номере минеральной водой из мини-бара.

Он вошел в кабину лифта и поднялся на третий этаж. Прошел к триста одиннадцатому номеру, открыл дверь, вошел внутрь. Заперев дверь, достал бутылку минеральной воды, развел лекарство и, чуть морщась, выпил его. Затем прошел к телефону, поднял трубку, быстро набрал знакомый номер. Здесь уже второй час ночи, значит, в Москве одиннадцатый час утра. Он терпеливо ждал, когда ответит Машков, но сотовый телефон генерала не отвечал. Дронго ждал долго. Ему никто не ответил. Он положил трубку и нахмурился. Решение нужно было принимать как можно быстрее, от этого сейчас зависела жизнь Эльвиры Нащекиной. И возможно, его собственная.

РОССИЯ. МОСКВА. 10 МАРТА, ЧЕТВЕРГ

В соседней комнате продолжал звонить телефон. Один из дежурных операторов обратил на это внимание и вошел к Машкову, который вел допрос Дзевоньского, чтобы предупредить генерала. Номер этого сотового телефона почти никто не знал, Машков использовал его только для срочной связи. Понимая, что произошло нечто исключительное, он прошел в соседнюю комнату, достал телефон из кармана плаща. На нем высветился американский номер. Машков нахмурился: значит, в Чикаго произошла какая-то накладка, если они решили позвонить ему в такое время суток, когда в Америке глубокая ночь. Генерал был опытным профессионалом и не стал перезванивать. Он уселся на стул, терпеливо дожидаясь, когда раздастся следующий звонок. Через две минуты телефон зазвонил снова.

— Слушаю, — сразу ответил Машков.

— Это я, Виктор, — услышал он знакомый голос Дронго. — У нас неприятности. Похитили Нащекину…

— Как это похитили? — не понял генерал. — А где были американцы? Вы разве не с ними? Куда они смотрели?

— Их не было рядом с нами. Мы ужинали в ресторане, а потом вышли на улицу. Меня ударили по голове, а ее похитили…

— Понятно. Нужно было предупредить американцев о круглосуточной охране. Ты уже им сообщил?

— Нет.

— Почему?

— Похитители вышли со мной на связь.

— Даже так? Очень интересно. Чего они хотят?

— Чтобы я сообщил им, когда ФБР будет отправлять Олесю Бачиньскую. Она пока находится в здании их управления.

— Черт возьми! — вырвалось у Машкова. — Что думаешь делать?

— Сейчас решаю. Но в любом случае понятно, что они хотят ликвидировать Бачиньскую, чтобы она не вывела нас на эту автомобильную фирму в Брюсселе. Вы уже готовите операцию?

— Конечно. Откуда ты говоришь? Тебя не могут услышать?

— Нет, не могут. Я снял другой номер. Послушай меня внимательно. Сейчас в Брюсселе только восемь утра. Или уже половина девятого. Тебе нужно срочно отменить операцию. Или приостановить.

— Я не могу…

— Иначе ее убьют, — предупредил Дронго.

— Все понимаю, но отменить не могу. Если мы опоздаем, там появятся американцы. Они церемониться не будут, а мы потеряем важный источник информации. Не знаю, что делать, но операцию останавливать не буду. Ты тоже должен меня понять.

— Время можешь мне сообщить?

— Сегодня в два часа дня по среднеевропейскому времени. Мы еле успели. И никто не разрешит мне отменить операцию, когда речь идет о безопасности главы государства. Ты должен понимать.

— Два часа дня, — начал считать Дронго, — разница с Чикаго семь часов. Значит, у нас будет уже утро. Семь часов утра. Только семь часов утра. Сейчас половина второго ночи. Осталось пять с половиной часов. Я ничего не успею…

— Я не знаю, что тебе посоветовать, — жестко произнес Машков. — За это время мы не сможем даже сформировать группу. Или долететь до Чикаго. Рассчитывай на собственные силы. У тебя есть оружие?

— Откуда? Конечно нет.

— Может, обратишься к американцам?

— Не знаю. Я сейчас думаю, как мне поступить. А если среди американцев окажется информатор другой стороны? Тогда я гарантированно все провалю.

Машков задумался. Он понимал, в каком трудном положении сейчас Дронго. Менее всего ему хотелось упрекать друга в том, что тот оказался не готов к такой ситуации. Впрочем, они все были не очень-то к ней готовы.

— Она пыталась мне подсказать, где находится, — вдруг сказал Дронго, — пыталась мне подсказать…

— Что ты сказал?

— Ничего, я перезвоню тебе через несколько минут. Мне нужно подумать. Никуда не уходи, оставайся около телефона. Мне нужно немного подумать. — Дронго отключился.

Машков положил аппарат на столик и задумчиво посмотрел на него. Он понимал всю сложность ситуации, из которой, казалось, не было выхода. Единственный возможный вариант ее решения мог предложить только сам Дронго, находящийся за тысячи километров от Москвы. Машков вспомнил про «Герцога» и поднял трубку внутреннего телефона. Нужно будет послать еще одну группу в Перу. И кого-нибудь срочно отправить в Берлин. Уже сейчас понятно, что у Дронго и его напарницы серьезные проблемы. Очень серьезные. Может получиться так, что оба не вернутся обратно в Москву. Машков помрачнел. Ему не хотелось вспоминать, что он сам предложил послать в Чикаго Дронго с Нащекиной. Тогда ему казалось это правильным. А теперь эти две срочные командировки в Перу и в Германию. Его могут просто не понять. Если дело вести такими темпами, они израсходуют весь командировочный бюджет ФСБ на год вперед.

СОЕДИНЕННЫЕ ШТАТЫ АМЕРИКИ. ЧИКАГО. 10 МАРТА, ЧЕТВЕРГ

Дронго сидел на стуле, вспоминая, что ему сказала Нащекина. Но вспомнил только, что в тот момент у него сильно болела голова. Сейчас она тоже болела, несмотря на лекарство. Так как же Эльвира сказала? «Твое направление всегда самое верное». Кажется, именно так. Непонятная фраза. Что это значит? Какое направление и куда?

И еще она сказала про какого-то «полунемца», которого они якобы ищут. Но Гейтлер не был полунемцем, он чистокровный немец, родившийся в Советском Союзе во время войны. Дзевоньский? Нет, тот поляк. Может, она имела в виду этого неизвестного Андрея Михайловича? Но откуда она может знать, что он полунемец? Нет, это не он. Тогда зачем упомянула какого-то «полунемца»? Что за «полунемец»? Что именно Нащекина хотела ему подсказать?

«Нужно пойти в свой прежний номер на пятом этаже и достать из чемодана лекарство от головной боли, — мрачно подумал Дронго. — Но прежде надо успокоиться, сосредоточиться и понять, что именно ему хотела сказать Эльвира». Он поднял трубку, набрал номер портье.

— Принесите мне в номер подробную карту Чикаго, — попросил Дронго.

— Сейчас пришлю, — сразу ответил портье.

«Направление. Нащекина сказала, что его направление самое верное. Направление куда? Или, употребив это слово, она подразумевала что-то совсем другое? Нет. Нужно думать».

В дверь постучали. Рассыльный принес подробную карту Чикаго. Дронго дал ему доллар, поблагодарил и разложил карту на столе. Город Чикаго занимал огромную площадь, вытянувшись вдоль озера Мичиган. «Нащекина сказала „направление“. Это может быть только южное направление, если иметь в виду корни самого Дронго. Южное направление и полунемец. — Он стал внимательно изучать карту, Южное направление… — Там районы Саут-сайда и Саут-Чикаго. И еще район Хаммонда. Что она хотела сказать? Полунемец. Что за полунемец? Какой полунемец возникал во время их розысков? Когда они искали, к кому из бывших сотрудников „Штази“ мог обратиться Дзевоньский, назывались три фамилии. — Дронго точно их помнил: Маркус Вольф, Гельмут Гейтлер и Зепп Виммер. Все трое — немцы. — Нет. Вольф был наполовину евреем. Полунемцем. Но какое отношение может иметь Вольф к похищению Нащекиной? Она не стала бы этого просто так говорить. Полунемец…» Дронго водил пальцем по карте, стараясь понять, что же имела в виду Нащекина.

Минут через пятнадцать он раздраженно отложил карту. Так невозможно сообразить. «Твое направление всегда самое правильное». Южное или западное? Все террористы, которыми они занимались, появлялись с Запада. Тогда получается, что нужно смотреть западное направление. Нет. При чем тут запад? Или она думала о востоке? Что она имела в виду? Дронго закрыл глаза, стараясь сосредоточиться. Не трудно представить, как сейчас волнуется в Москве генерал Машков. Все-таки необходимо осознать послание, которое успела передать ему Нащекина. Постараться понять…

Дронго взял аппарат, снова набрал номер Машкова. Тот ответил сразу.

— Извини, что часто звоню к тебе, — глухо проговорил Дронго, — я все пытаюсь понять, что именно Нащекина мне сказала. Ты не помнишь, какие еще немецкие фамилии назывались во время поиска Гейтлера? Кто там еще был?

— Вебер, — сразу ответил Машков, — но его уже ликвидировали.

Дронго увидел на столике ручку и блокнот. Записал имя. Сейчас не до шпионских игр. У него остается не более пяти часов. Через пять часов объединенная группа из работников спецслужб начнет штурм загадочной фирмы по продаже подержанных автомобилей. И находящиеся в Чикаго поймут, что их обманули. Бачиньская успела вспомнить о встрече, уже стоившей жизни ее бывшему другу.

— Продолжай, — попросил он Машкова, — но пока не похоже, что мы на верном пути.

— «Герцог», — вспомнил тот.

— Это его фамилия? Херцог?

— Нет. Кличка. Его фамилии мы пока не знаем. Будем проверять.

— Не подходит. Кто еще?

— Гейтлер работал под руководством самого Вольфа…

— Тоже не подходит. Может, какой-то немец, работавший в твоей комиссии? У нас были немцы? Или полунемцы?

— Нет. Я знаю про всех. Никаких полунемцев или немцев не было.

— Тогда кто? Вспомни, Виктор, кто мог быть среди тех, кого мы проверяли. Какой-нибудь немец — полукровка.

— Она тебе так и сказала?

— Она сказала «полунемец». Дословно. Я хочу понять, кого она подразумевала.

— Не знаю. — Машков также мучительно размышлял. — Хотя с Гейтлером работал заместитель начальника управления Герхард Рейнбоу. Очень интересный разведчик. У него отец был англичанином, а мать — немкой. Отец погиб еще в начале тридцатых…

Дронго продолжал водить пальцем по карте города, исследуя южную часть мегаполиса.

— Как ты сказал, была его фамилия? — переспросил он, рассматривая названия, мелькающие на карте.

— Герхард Рейнбоу. Он застрелился в конце девяностых. Не перенес тех изменений, которые произошли в его стране. Но там все чисто. У него была жена и двое детей. Тело опознали. Он стрелял себе в сердце, чтобы не испугать своим видом родных. Представляешь, какой был человек? Даже об этом подумал в последний момент. На похоронах был представитель нашего посольства. Мы все точно проверили. Это был сам Рейнбоу. Кто еще тебя интересует?

— Откуда ты знаешь, что его отец был англичанином?

— Я же говорю. Он работал с нашими сотрудниками из Первого Главного Управления…

Машков еще что-то продолжал говорить, когда Дронго вдруг нашел на карте нужную точку. Он не верил своим глазам, перечитывая название Рейнбоу несколько раз. Затем тяжело вздохнул.

— Все, — сказал он, усаживаясь на кровать и вытирая потный лоб, — я нашел то, что мне было нужно. Теперь я примерно знаю, где может быть Нащекина.

— Что ты сказал? — не понял Машков.

— Ничего. Теперь уже все нормально. Постараюсь выйти из отеля и остаться живым. Я буду тебе периодически звонить.

— Хорошо. Но ты можешь мне сказать, что собираешься сейчас сделать?

— Найти лейтенанта Саймонса. По-моему, ему нравится моя напарница.

— Надеюсь, это не единственная причина, по которой ты его ищешь?

— Нет, не единственная. Он приехал за Бачиньской и отвез ее в ФБР. Во всяком случае, они добрались туда живыми. А это уже безусловное алиби Саймонса. Он человек, которому я могу доверять.

— Ясно. Но будь осторожен.

— Постараюсь…

Дронго еще раз посмотрел на карту. Все правильно. Теперь это название ему сразу бросалось в глаза. Он поднял трубку и позвонил в полицейское управление.

— Мне нужен номер телефона лейтенанта Саймонса, — попросил он.

— Сейчас два часа ночи, — раздраженно отозвался дежурный. — Вы с ума сошли? Если вам нужен офицер полиции, звоните девять один один…

— Мне нужен лейтенант Саймонс, — терпеливо объяснил Дронго, — и по исключительно важному делу. Это говорит эксперт, с которым он сегодня работал в управлении ФБР. Мне нужен его телефон.

Дронго не стал уточнять, какой именно эксперт и по какому вопросу работал. Но дежурный, услышав про ФБР, понял, что нельзя просто так отказать позвонившему и повесить трубку.

— Сейчас постараюсь найти номер его мобильного, — пробормотал он.

Через минуту дежурный продиктовал Дронго номер телефона.

Саймонс долго не отвечал. Затем послышался недовольный голос:

— Я вас слушаю. Кто говорит?

— Это Дронго. Мы с вами утром встречались.

— Русский эксперт? Я вас помню. А где ваша дама?

Послышался недовольный женский голос. Очевидно, Саймонс был в постели не один.

— У нас неприятности, — сообщил Дронго, — большие неприятности, Саймонс. Мне нужно с вами срочно встретиться. Возьмите оружие и приезжайте в «Холлидей Инн». Я буду ждать вас в триста одиннадцатом номере.

— Вы переехали?

— Нет. Я снял еще один номер.

— У вас всегда так, — проворчал Саймонс, — либо мафия, либо миллионеры, работающие на правительство. Сейчас приеду. Это такое важное дело?

Опять послышался недовольный женский голос. Очевидно, женщине не нравилась затея Саймонса покинуть ее в середине ночи.

— Речь идет о жизни моей напарницы, — сообщил Дронго.

— Ясно. — Офицер американской полиции обычно умеет быстро принимать решения. — Я буду у вас через пятнадцать минут. Ждите в номере и никуда не выходите.

Дронго положил трубку и снова начал изучать карту. Он не боялся, что завтра выяснится, с кем именно он говорил по телефону из триста одиннадцатого номера. Завтра это будет уже неважно. Времени у него не так много. Сегодня до семи часов утра он должен сделать все, чтобы попытаться спасти свою напарницу. Дронго прошел в ванную комнату и умылся. Через пять минут поднялся в свой прежний номер. Осторожно вошел в комнату. Даже одного взгляда было достаточно, чтобы понять — здесь побывали посторонние. Дронго прошелся по комнате, осмотрелся. Видимо, они хотели найти какие-нибудь материалы допроса. Похоже, Машков прав. Эта автомобильная фирма в Брюсселе служит прикрытием для таинственного Андрея Михайловича. Дронго открыл чемодан. Слава богу, паспорт на месте. Выяснять отношения с иммиграционной службой США ему совсем не хотелось. Он переложил паспорт в карман и, выйдя из комнаты, спустился на третий этаж.

В триста одиннадцатом номере Дронго успел только дойти до стула, когда в дверь постучали. Это был Саймонс. Дронго открыл дверь, впустил офицера в комнату.

— У нас проблемы, — сказал он гостю, — они похитили мою напарницу.

— Так, — мрачно протянул Саймонс, проходя в комнату и усаживаясь на стул.

Дронго пришлось разместиться в кресле.

— Рассказывайте по порядку, — потребовал лейтенант. Он даже не снял шляпы и плаща.

— Мы вышли вечером из ресторана, и меня ударили по голове, — пояснил Дронго, — а ее похитили. Когда я пришел в себя, то оказался в каком-то небольшом, грязном отеле. Рядом сидел один из похитителей. Оттуда я приехал сюда.

— Ясно. Они выдвинули какие-нибудь условия?

— Да. Сначала этот тип хотел, чтобы я вывел из здания ФБР Олесю Бачиньскую. Я попытался ему объяснить нереальность его предложения. Кажется, он понял, потому что потребовал, чтобы я узнал в ФБР, когда ее повезут в другое место. И сообщил об этом им.

— И все?

— Да.

— И вы думаете, что вам вернут вашу коллегу? Даже если вы поможете им убрать опасного свидетеля?

— Не вернут, — согласился Дронго. — Поэтому я и позвонил вам.

— Вы предлагаете мне выяснить, когда ее повезут? Или сами уже знаете? — невозмутимо поинтересовался Саймонс.

— Я позвал вас не для того, чтобы вы начали издеваться. И я не знаю, когда Бачиньскую повезут. Может, ночью. Конелли мне об этом не говорил. И вам наверняка тоже.

— Не обижайтесь, — миролюбиво предложил Саймонс, — я понимаю ваше состояние. Утром мы подумаем, как вам помочь.

— Вы меня не понимаете. У нас мало времени. Только до семи утра.

— Почему до семи?

— Поверьте мне на слово. Только до семи.

Саймонс внимательно посмотрел на Дронго, потом снял шляпу, положил ее на столик рядом с собой и покачал головой:

— Мы ничего не сможем сделать. За несколько часов найти человека в Чикаго нереально. Абсолютно невозможно. Если даже я подниму сейчас всю полицию города, мы все равно не найдем вашу коллегу до семи утра. Сейчас уже третий час ночи.

— Найдем, — упрямо возразил Дронго. — Я примерно знаю, где ее могут прятать. — Он достал карту. — В южном районе Саут-Чикаго, на побережье. Примерно в десяти—двенадцати километрах от центра. У парка Рейнбоу.

— Откуда вы знаете? — нахмурился Саймонс. — Вы раньше бывали в Чикаго? Они вам сказали, куда отвезли вашу напарницу?

— Никто ничего мне не говорил. Просто я сумел вычислить, куда ее могли увезти…

— Вычислить? — не поверил Саймонс. — Когда вы пришли в себя после удара?

— Примерно в полночь.

— И за два часа смогли найти место, где прячут человека? — все еще не верил услышанному лейтенант полиции. — В таком случае, вы гений, мистер Дронго. Но это вам не голливудское кино. У нас в Чикаго все очень серьезно. Кто вам сказал про парк Рейнбоу?

— Я же говорю вам, что сумел вычислить. Когда я потребовал убедить меня, что она жива, ей дали поговорить со мной по телефону. Она и подсказала мне нужную информацию. По карте я нашел подходящее название. Там есть какие-нибудь заброшенные помещения или склады, где могут прятать заложника?

— Есть несколько домов в восточной части, — кивнул Саймонс. — Черт возьми, я все еще не могу в это поверить! Что вы намерены предпринять?

— Найдите мне оружие, и я отправлюсь на ее поиски, — предложил Дронго.

— Один? — скептически взглянул на него Саймонс. — Не считайте себя последним рыцарем нового века. Поедем вдвоем, мне ваша напарница тоже нравится. Может, сегодня вечером она согласится поужинать со мной, а не с вами?

— Договорились, — улыбнулся Дронго, — я согласен. Тем более что вы в отличие от меня знаете этот район.

— Конечно. — Саймонс полез куда-то под пиджак. Как у хорошего оперативника, у него было сразу два револьвера. Один он протянул Дронго. — Надеюсь, вы умеете стрелять? — спросил лейтенант, вставая со стула и нахлобучивая шляпу.

Дронго взял оружие и улыбнулся.

— Это единственное, что я умею делать очень неплохо, — признался он. — Можете в этом не сомневаться.

— Тогда поехали, — кивнул Саймонс. — Я начинаю думать, что вы, русские, все немного чокнутые. Хотя я всегда это предполагал.

РОССИЯ. МОСКВА. 10 МАРТА, ЧЕТВЕРГ

В этот день президент решил пригласить к себе Мумбайса. Все знали, что выразителем интересов крупных олигархов и праволиберальной партии является именно Мумбайс, который удивительно сочетал в себе определенную оппозиционность, верность старому режиму и служение новой власти в роли руководителя энергетического комплекса всей страны. Ему удавалось быть единым во всех трех лицах, что достаточно проблематично для любого другого человека.

Возведенный в абсолют цинизм и блестящий ум, невероятные способности талантливого менеджера и приватизация, проведенная в начале девяностых, удачная предвыборная кампания предыдущего президента и провалы правых партий на выборах — все это связывалось с его именем. Именем человека, служащего государству и власти, которой во многом оппонировала его собственная партия.

Они были знакомы давно. Очень давно. Мумбайс работал заместителем Кобчака и переехал в Москву, когда будущий президент только начинал работу в мэрии Санкт-Петербурга. По существу, Мумбайс был длительное время руководителем «питерской группы», как называли выходцев из северной столицы. И когда бывший помощник мэра Санкт-Петербурга остался без работы, именно Мумбайс благодаря своим связям устроил безработного чиновника в аппарат управляющего делами президента, откуда началось восхождение нового политика. Но когда решался вопрос о назначении будущего президента руководителем правительства и фактическим преемником предыдущего главы государства, Мумбайс выступил категорически против. Он не видел в исполнительном помощнике мэра Санкт-Петербурга лидера, равного предыдущему президенту.

С тех пор поменялось понятие «питерской команды». Если раньше это были либеральные экономисты и правые политики, то им на смену пришли прибывающие из северной столицы силовики и государственные служащие — центристы и даже левоцентристы по своим политическим убеждениям. По существу, во властных структурах оказались две «питерские группы», одну из которых возглавлял сам глава государства, а другую — уже малочисленную и разрозненную — Мумбайс.

Сначала президент хотел пригласить на встречу с Мумбайсом и заместителя руководителя своей администрации Суровцева, но затем передумал. Суровцев был не менее талантливым организатором и умелым стратегом. Но он работал под руководством главы государства и считался одним из его самых доверенных помощников. Встреча Мумбайса и Суровцева в кабинете президента фактически делала их противоборствующими сторонами при главе государства. Президенту хотелось избежать такой двусмысленной ситуации.

С самого начала он твердо понял, что только жесткая вертикаль власти может спасти страну. Поэтому пытался выстроить новые отношения внутри властных структур, постепенно избавляясь от прежних кадров. На смену всех, кто остался от старой команды, ушло несколько лет терпения и выдержки. Ему отчасти повезло. Одиннадцатого сентября две тысячи первого года была совершена чудовищная атака на самую сильную страну в мире. В Нью-Йорке были разрушены две башни Торгового центра, нападению подвергся Вашингтон. По существу, это стало объявлением новой мировой войны. Американцы ответили атакой в Афганистане и в Ираке. Цены на нефть взлетели до немыслимых пределов, колебания мировых валют вызвали панику на биржах, начались проблемы с бюджетом в США, экономическая стагнация в Европе и одновременный рост российской экономики.

Мумбайс вошел в кабинет, и они с президентом пожали друг другу руки. На этот раз журналистов не пригласили. Это была закрытая встреча, о которой не сообщают в печати и которую не комментируют. Президент точно представлял, о чем они будут говорить. Похоже, и Мумбайс тоже сознавал истинную причину его срочного вызова. Но для начала оба собеседника помолчали несколько секунд, словно пытаясь определить настроение друг друга.

— Вы знаете, зачем я вас пригласил? — наконец спросил президент.

— Примерно догадываюсь, — ответил Мумбайс. — Ходят разные слухи…

— Не нужно верить слухам, — посоветовал президент, — хотя иногда слухи превращаются в факты.

— Да, — согласился Мумбайс, — и это достаточно неприятные факты.

— Судя по сведениям ФСБ, которые мы получили, группа олигархов готовит смену власти в нашей стране, — прямо сообщил президент. — Более того, они пошли на подготовку террористического акта, наняли для этого специалистов из бывшей ГДР и нашли для подготовки такого акта огромные деньги. — Он не гневался, не нервничал, всего лишь спокойно излагал факты.

Однако Мумбайс понимал, что при этом должен чувствовать президент, и помрачнел. Это было самое худшее из того, что он ожидал услышать.

— Возможно, среди заказчиков есть и иностранные граждане, — осторожно предположил он.

— Да. Но это не оправдывает остальных…

— Известны конкретные имена?

— А вы считаете, что должны быть конкретные имена? Мы ведь точно знаем, кто именно может финансировать подобные авантюры. И вы тоже знаете этих людей. В сообщении ФСБ указывается лишь на возможные последствия такого их решения, в том числе и правовые. Если будет доказано, что подготовку террористического акта финансировали наши олигархи, я полагаю, это скажется и на наших отношениях с ними. И на ваших тоже. — В глазах президента промелькнуло раздражение.

Мумбайс слишком давно знал этого человека, чтобы не понять его слов.

— Да, — согласился он, — безусловно. Нельзя нарушать стабильность, достигнутую таким трудом. И любая антигосударственная акция должна быть осуждена. Независимо ни от каких мотивов, которыми они руководствуются. Любая террористическая акция — это вызов обществу и государству.

Президент хотел услышать именно эти слова. Он помолчал, должно быть, обдумывая, затем согласно кивнул.

Когда через полчаса Мумбайс возвращался домой, он был в ярости. Несколько зарвавшихся миллиардеров решили подставить всех остальных — надумали сместить главу государства, прибегнув к его физическому устранению. Мумбайс, как разумный человек, понимал всю опасность такого шага, за которым мог последовать неминуемый распад государства.

Он всегда не доверял авантюристам, сделавшим себе состояние в середине девяностых. На самом деле среди тех, кто стал миллионерами и миллиардерами в начале и середине девяностых годов, были разные люди. С одной стороны, это бывшие чиновники, которые вошли в первое правительство и сумели сделать свои баснословные состояния на развале огромной страны. Вместе с тем они пытались как-то противостоять разрушительным тенденциям, выправить ситуацию. Среди них были в основном молодые экономисты, в одночасье ставшие российскими министрами. Готовые тогда, казалось, переделать весь мир, они довольно быстро осознали, что это не так просто, и потому элементарно воспользовались обстоятельствами, сумев переписать на себя огромное имущество распадавшейся страны.

Вторую группу составили производственники, также закрепившие за собой часть государственного имущества во время всеобщего беспредела: бывшие руководители нефтяной, газовой, лесной, сталелитейной, атомной, автомобильной промышленности. Их отличал профессионализм и хорошее знание своего дела. И наконец, третья группа олигархов сложилась из молодых и не очень молодых людей, как правило, бывших младших научных сотрудников, а по совместительству — фарцовщиков, работников различных кооперативов. Их общей характерной чертой был беспредельный цинизм и неразборчивость в средствах. Именно из этой группы вышли самые богатые и самые беспринципные олигархи. В то же время именно среди них оказались самые предприимчивые, самые умные, самые толковые и самые талантливые люди. Но они же стали и самыми опасными для власти. Баснословно разбогатев, эти личности искренне поверили в свою избранность, презирая народ, среди которого жили. Их семьи давно переселились в другие, более спокойные и обеспеченные страны, большая часть их денег была помещена в оффшоры и в зарубежную недвижимость. Они также презирали чиновников, депутатов, губернаторов, мэров, сенаторов, считая, что всех их можно купить и перекупить. В обстановке всеобщего развала по-своему они были правы. Но когда в стране начала выстраиваться жесткая вертикаль власти, быстро выяснилось, что эта система противоречит интересам «вольницы баронов». Тогда между властью и ними началось противостояние.

Мумбайс прекрасно знал отношение к нему некоторых олигархов, которые считали его позицию двуличной и слишком близкой к власти. Но при всех своих недостатках он хотел остаться в истории реформатором, а не грабителем, выдающимся организатором, а не патроном новых плутократов. Именно поэтому, вернувшись к себе на работу, Мумбайс приказал своей пресс-службе подготовить специальное сообщение для прессы, в котором фактически выразил полную поддержку экономическому курсу власти. Каждый из тех, кому было адресовано это сообщение, должен был понять, на чьей стороне будет Мумбайс в начавшейся схватке. Одни сочли его поступок верным, другие — безнравственным, кто-то — циничным, иные — прагматичным. Но нашлись и такие, кто посчитал это предательством по отношению к их интересам. Но последние менее всего интересовали самого Мумбайса.

СОЕДИНЕННЫЕ ШТАТЫ АМЕРИКИ. ЧИКАГО. 10 МАРТА, ЧЕТВЕРГ

В южную часть города они отправились в автомобиле Саймонса. Лейтенант сидел за рулем и молча глядел вперед. Дронго поражала выдержка этого человека. Когда они уже подъезжали, Саймонс, не поворачивая головы, спросил:

— Сколько похитителей там может быть? Как вы считаете?

— Немного, — ответил Дронго, — один или двое следят за зданием, где находится Бачиньская. Значит, с моей напарницей тоже не больше одного или двух. Три максимум. Никак не больше.

— Тогда справимся, — пообещал Саймонс. — Я всегда могу вызвать патрульную машину, но вам ведь нужно, чтобы мы сработали тихо.

— Самое главное — быстро, — вставил Дронго. — У нас почти не осталось времени.

— Найдем. Там два склада и несколько домов. На их обход уйдет часа полтора, не больше.

— Лучше меньше, — выразил пожелание Дронго. — Я думаю, они не станут прятать ее в обычном доме, даже очень заброшенном. А на складе вполне могли оборудовать специальное помещение. В первую очередь нужно искать именно там.

— Начнем со складов, — согласился Саймонс, — только будьте осторожны. Оба склада очень большие, там может спрятаться целый эскадрон кавалеристов. У вас есть мобильный телефон?

— Конечно.

— Дайте мне номер, чтобы мы могли переговариваться. Мой номер вы знаете. И будьте осторожны, — снова повторил Саймонс.

В этой части Чикаго было гораздо меньше построек, чем на густо застроенном севере. Отсюда шли основные железнодорожные магистрали на север, а ведущие со всей Америки — в центр города. Саймонс показал в сторону парка, до которого оставалось совсем немного:

— Не понимаю, как вы смогли их вычислить? Но в любом случае будьте готовы, что они могут нас встретить. У меня есть фонарь, только применять его нельзя — нас сразу заметят. Как вы видите в темноте? Нормально?

— Как кошка, — зло ответил Дронго, и лейтенант улыбнулся.

Часы показывали без пятнадцати три, когда их автомобиль мягко притормозил у какого-то склада. Оба вышли из машины и, войдя в здание, направились в разные стороны. Дронго старался ступать как можно мягче, чтобы не было слышно его шагов. Но битое стекло, камень, дерево и какие-то жестяные банки под ногами все равно производили шум. Где-то в стороне поскользнулся Саймонс. Было слышно, как он негромко выругался. Дронго пожал плечами, здесь действительно почти ничего не видно. И кажется, давно никого не было. Может, он ошибся в своих предположениях, и похитители создали убежище в каком-нибудь заброшенном доме? Нет. У них не было для этого времени. Гораздо удобнее использовать какой-нибудь склад. Саймонс снова поскользнулся. Едва не упав, на сей раз он выругался погромче. Очевидно, тоже начал понимать, что в этом заброшенном сарае никого быть не может.

— Нужно отсюда уходить, — сердито крикнул Саймонс, — иначе мы переломаем себе ноги.

— Да, — согласился Дронго и тоже чуть не упал, наступив на какую-то прогнившую балку.

Они вернулись к выходу, потеряв около тридцати минут.

— Нужно было сразу понять, что в этом заброшенном здании никого не может быть, — раздраженно произнес лейтенант, — поедем на другой склад. Он кажется более обитаемым.

— Правильно, — согласился Дронго, — у них не было времени, чтобы оборудовать заброшенное помещение. — Он посмотрел на часы. — Уже пятнадцать минут четвертого.

Сзади послышался какой-то треск, и оба почти одновременно достали оружие. Но это оказалась кошка. Саймонс усмехнулся:

— У вас хорошая реакция, мистер Дронго.

Они сели в автомобиль и направились в сторону второго склада, находившегося на расстоянии полутора километров. Подъехав к нему, они увидели два припаркованных у здания автомобиля, и лейтенант остановился рядом с ними.

— Они здесь, — констатировал Саймонс, доставая оружие. Он в этом уже не сомневался.

— Приехали несколько дней назад и нашли подходящее помещение, — прокомментировал Дронго. — Будьте осторожны, напарник.

— Как в глупом кино, — недовольно заметил лейтенант. — Если вытащим твою напарницу, я напишу сценарий и получу кучу денег. Не возражаешь?

— Нет, — улыбнулся Дронго. — Только отдай хорошему режиссеру.

Они одновременно решили, что пришло время для более дружеских отношений. И хотя в английском языке нет столь контрастного различия в обращении на «ты» и «вы», как в русском, оба поняли, что с этой минуты стали настоящими партнерами.

У входа никого не было. Дверь в этот огромный склад, скорее напоминающий авиационный ангар, была закрыта. Стучать пришлось долго, пока не появился молодой человек лет двадцати пяти. Они его явно разбудили.

— Что вам нужно? — недовольно спросил парень. Он был в джинсах и в длинной голубой майке.

— Полиция Чикаго, — показал ему свой полицейский значок Саймонс. — Здесь есть посторонние?

— Никого нет, — сердито буркнул молодой человек. — В другом конце есть своя дверь. Там были какие-то люди. Кажется, поляки. Они говорили между собой по-славянски.

— Сколько их?

— Трое или четверо. Но недавно кто-то из них уехал.

— К ним можно пройти отсюда?

— Можно. По лестнице и верхом.

— Закрой дверь и никого не выпускай, — приказал Саймонс.

Молодой человек испуганно кивнул. Саймонс и Дронго прошли внутрь огромного склада, заставленного большими коробками, и, поднявшись по лестнице, направились к отдельному помещению на втором этаже, состоящему из нескольких комнат. Саймонс подошел к двери и осторожно постучал. Оба прислушались. За дверью послышались шаги.

— Это ты, Илья? — спросил кто-то по-русски.

Саймонс глянул на Дронго. Тот понял его взгляд.

— Да, — крикнул он тоже по-русски.

Дверь открылась. Кто-то выглянул, и Саймонс ударил его сзади по шее. Неизвестный рухнул.

— Если окажется, что мы ошиблись, меня выгонят со службы, — заметил лейтенант, входя в помещение и втаскивая за собой бесчувственное тело незнакомца. Дронго внимательно посмотрел на этого человека — раньше он его не видел. Они прошли дальше. В кресле перед компьютером сидел еще мужчина. Рядом на ящике лежал пистолет. Увидев входящих, мужчина метнулся к оружию. Прозвучал выстрел, и несчастный взвыл от боли. Пуля попала ему в правую руку. Саймонс уважительно глянул на Дронго. Тот умудрился попасть бандиту в руку с первого выстрела, почти не целясь. Откуда Саймонсу было знать, что Дронго сразу узнал в этом человеке своего «знакомого» по грязному отелю, где «отдыхал» несколько часов назад. Бандит упал на пол, продолжая выть.

Саймонс подошел и забрал его оружие.

— Кто еще здесь есть? — строго спросил он, но раненый только громко стонал.

Дронго подошел к нему, приставил оружие к здоровой руке.

— Теперь мы в расчете за мою голову, — удовлетворенно проговорил он. — Тебя спрашивают, кто еще здесь есть и где женщина? Считаю до трех, потом стреляю.

— Не нужно, — крикнул раненый. — Она здесь, в другой комнате.

— Где еще твои люди?

— Дежурят у здания ФБР, — выдохнул раненый. — Только не стреляй… — Он выругался, и Дронго улыбнулся.

Саймонс, не понимающий русского языка, пожал плечами. Он догадался, что раненый ругается.

Дронго вбежал в соседнюю комнату. Там на какой-то кушетке сидела Эльвира Нащекина, скованная наручниками. Она слышала выстрел и крики раненого. Поэтому не удивилась, когда увидела Дронго. Он бросился к ней, крепко сжал в объятиях.

— Спасибо, — тихо произнесла Эльвира, — только не так сильно. У меня, кажется, вывихнуто плечо.

— Извини. — Он чуть отстранился. Дронго полагал, что их встреча будет несколько иной, но сказалось напряжение последних часов. После бурных событий наступала обычная апатия. Его напарница даже не обрадовалась, увидев знакомое лицо, словно ей была безразлична собственная судьба. У нее было бледное лицо, на щеке красовался кровоподтек. Дронго нахмурился. Очевидно, она пыталась оказать сопротивление после того, как напавшие на них убийцы неожиданно ударили его по голове.

— Я принес ключи от наручников, — сообщил Саймонс, появившись в комнате. — Рад вас приветствовать, мисс Нащекина. Кажется, двое других мерзавцев дежурят у здания ФБР и здесь больше никого нет. — Он подошел к Эльвире и снял наручники.

Женщина слабо кивнула в знак благодарности. Дронго подумал, что она изменилась. Последние несколько часов были тяжелым испытанием для ее психики. Саймонс вышел, чтобы помочь раненому, вызвать врачей и полицию. Нащекина внимательно посмотрела на Дронго.

— Я думала, что у ресторана тебя убили, — призналась она.

— Это я виноват. Глупо подставился, — развел руками Дронго, — но ты здорово меня направила. Южное направление и этот полунемец. Машков вспомнил, что с Гейтлером работал Рейнбоу, полунемец-полуангличанин. А я нашел на карте парк Рейнбоу и догадался, где тебя нужно искать.

— Спасибо, — слабо улыбнулась она, пытаясь встать.

— Они тебя били? — Он помог ей подняться.

— Несколько раз ударили. Эта пара еще ничего, другая была хуже. Там один садист бросал на меня такие взгляды! Если бы он не уехал, я не знала бы, как себя вести. Он смотрел на меня такими страшными глазами, как будто я была в его полной власти. Они, наверное, дежурят у здания ФБР. Возьмите их…

— Лейтенант Саймонс уже звонит своим коллегам и в ФБР. У твоего обидчика нет ни единого шанса…

— Спасибо, — снова произнесла Нащекина и чуть пошатнулась.

Дронго поддержал ее за руку.

— Ты сообщил в Москву о случившемся? — спросила Нащекина.

— Да. — Он произнес это слово с некоторым колебанием, и Эльвира все поняла.

— Ты просил отменить операцию в Брюсселе?

— Конечно, просил.

— Они согласились?

Он услышал иронию в ее голосе.

— Нет.

— Я удивилась бы, если бы согласились.

— Я тоже, — признался он.

В соседней комнате стонал раненый.

— Что ты с ним сделал? — поинтересовалась Нащекина.

— Выстрелил в руку. Он попытался схватить пистолет.

— Насколько я помню, ты хорошо стреляешь. Почему не в оружие?

— Этот тип ударил меня по голове и отвез в какую-то дрянную гостиницу. Напал на нас. Украл мои деньги. Я решил, что будет справедливо, если он немного помучается.

— А ты злопамятный, — улыбаясь, произнесла Нащекина.

— Да, когда пытаются убивать моих друзей.

Она посмотрела на него каким-то странным взглядом. И неожиданно предложила:

— Позвони Виктору Машкову, сообщи, что все в порядке.

— Подождем несколько минут. Пусть возьмут вторую пару у здания ФБР. И тогда я сразу ему перезвоню.

В этот момент в комнату вошел Саймонс:

— Я пытаюсь оказать помощь вашему «знакомому». Кстати, тех двоих взяли. Только что. Один из них убийца, который был в доме родственницы Бачиньской. Я думаю, его опознают, и теперь у суда будут все основания для его осуждения.

Дронго достал аппарат, набрал номер.

— Это я, — сказал он, услышав знакомый голос, — все в порядке. Она стоит рядом со мной.

— Передай ей телефон, — сдержанно попросил Машков.

Дронго отдал аппарат Нащекиной.

— Здравствуйте, Эльвира. — Машков с трудом сохранял невозмутимость. — Я очень рад, что все уже закончилось. Поздравляю вас. Я думаю, вы можете сразу вернуться в Москву.

— Мы должны еще заехать в Берлин, — напомнила она.

— Нет. В Берлин поедут другие. Возвращайтесь. Это приказ. Достаточно того, что вы сделали. И берегите себя…

Последние слова выдали его волнение. И это поняли оба.

— Благодарю вас, — произнесла Нащекина чуть дрогнувшим голосом, возвращая телефон Дронго.

Тот убрал аппарат в карман и посмотрел на часы.

«Уже четыре часа утра, — подумал он, — в Москве сейчас час дня, а в Брюсселе — одиннадцать. Через три часа они войдут в офис этой фирмы и найдут, наконец, неизвестного Андрея Михайловича». Ему очень хотелось верить, что на этом все закончится. Откуда ему было знать, что с этого все только начнется?

БЕЛЬГИЯ. БРЮССЕЛЬ. 10 МАРТА, ЧЕТВЕРГ

Это был обычный рабочий день. И в фирме «Одеон» все находились на своих местах: двое служащих, миловидная секретарь, даже директор, который лично осматривал все предназначенные для продажи автомобили. Его заместитель с раннего утра уехал в Брюгге на переговоры. А с ним в Брюсселе остался его помощник, который был фактически представителем основных хозяев фирмы. Еще двое сотрудников охраняли машины и готовили их к предварительному показу на стоянке.

Эта небольшая фирма была создана несколькими иностранцами, прибывшими из России специально для прокручивания денег. А если точнее, то ее основали один литовец, один украинец и один бывший гражданин России, имевший доминиканский паспорт. Двое других «отцов-основателей» тоже имели паспорта каких-то небольших центрально-американских государств.

Фирму назвали «Одеон» словно в насмешку над здравым смыслом, ведь так когда-то в Древней Греции назывались места, специально возводимые для певцов. Однако этот своеобразный юмор работал на привлечение внимания к выставленным на продажу подержанным автомобилям. По заказу сотрудники «Одеона» могли найти для покупателя любую машину из имеющихся в каталогах автомобилей. Откуда клиентам было знать, что многие из машин перегонялись из стран Восточной Европы, после того как их доставляли туда из Западной Европы и «растаможивали» на границе, перебивая номера, подделывая документы. Затем машины возвращали обратно, и они попадали в «Одеон».

Несмотря на все предосторожности, у фирмы «Одеон» уже дважды были неприятности с проверяющими налоговыми органами, которые опытным адвокатам удалось устранить по обоюдному согласию. Но в полиции и в Министерстве финансов за фирмой прочно закрепилась слава сомнительных дельцов, имеющих порочные связи и большие проблемы с уплатой налогов. К тому же не все автомобили, прибывшие из Восточной Европы, оформлялись надлежащим образом. Одним словом, фирма была на плохом счету и проверяющие довольно часто появлялись в ее офисе.

В этот день с самого утра рядом со стоянкой автомобилей пристроился серебристый «Ситроен», в котором сидели двое неизвестных. В полдень к офису фирмы «Одеон» подъехала еще одна машина — темно-зеленый «Опель», тоже с двумя мужчинами в салоне. Один из них вышел из автомобиля и куда-то исчез. Служащие фирмы «Одеон» не обратили никакого внимания на эти машины. Они привыкли к тому, что покупатели частенько ждут своих друзей или знакомых, чтобы вместе с ними выбрать покупку.

Но в половине второго, когда наступил перерыв и секретарь отправилась обедать в соседнее кафе, к зданию фирмы подъехали еще два автомобиля. В этот момент в «Одеоне» находился только руководитель фирмы месье Морриссен и его помощник Савелий Сукманов, который и был фактически представителем действительных владельцев фирмы. Во время перерыва, когда на обед уходили почти все сотрудники, эти двое обычно оставались в офисе вместе с охранником и одним из работников стоянки, который уходил обедать позже остальных, меняясь с напарником.

Ровно в два часа дня сразу шесть человек начали движение с двух сторон к зданию фирмы. Охранник даже не успел понять, что происходит, когда один из подошедших коротким движением руки нанес ему удар по шее и свалил молодого человека на пол. Работник, дежуривший на стоянке, увидев незнакомых мужчин, бросился бежать, но один из них успел достать пистолет и выстрелить ему в спину. Парень упал на землю, ударившись головой. Он не был убит, хотя такой выстрел мог бы свалить и быка, поскольку это был выстрел ампулой ПХ-14 со специальным составом, предназначенным для усыпления крупных животных.

В кабинет Морриссена вошли сразу двое неизвестных мужчин. Директор недоуменно взглянул на них, когда один вскинул руку и выстрелил. Ампула ПХ-14 вошла в грудь директора, вызвав схожую реакцию. Морриссен уронил голову на стол. Увидев это, Сукманов вскочил, собираясь броситься к другой двери, но на ее пороге в этот момент возник еще один из напавших на офис. Он подошел к Сукманову и ткнул ему пистолетом в висок.

— Адрес Андрея Михайловича, — приказал вошедший по-русски.

— Что?! — изумился Сукманов. Он был уверен, что к ним явились обычные грабители.

— Говори адрес, — потребовал вошедший.

Остальные двое напряженно ждали.

— Что вам нужно? — У Сукманова дрогнул голос. Несколько дней назад он участвовал в нападении на офис Дзевоньского, поэтому теперь понял, кто именно и зачем появился у них в «Одеоне».

— Быстрее, — посоветовал мужчина с пистолетом, — у тебя только минута… Потом ты останешься здесь лежать, а мы уйдем. Быстро — его адрес и номер телефона.

— Его сейчас нет в Брюсселе, — прошептал Сукманов.

— У тебя остаются последние двадцать секунд.

— Он… его адрес… Подождите. Я все скажу. Только не стреляйте…

— Адрес…

— Он живет на севере. В районе Хамме. Прямо у собора. Там его двухэтажный дом.

— У него есть охрана?

— С ним только экономка. Но ей много лет.

— Спасибо, — мужчина бросил взгляд на своего напарника, стоящего рядом с Сукмановым, и тот, приложив дуло к спине допрашиваемого, выстрелил. Сукманов упал, не успев даже испугаться.

— Забираем его и едем в Хамме, — приказал руководитель группы.

Тело Сукманова вынесли и поместили в багажник одной из приехавших машин. После чего все четыре автомобиля развернулись и помчались на север столицы Бельгии. Хамме был расположен в двадцати минутах езды. Группа прибыла на место уже через шестнадцать минут. Андрей Михайлович как раз подъехал к дому и собирался выйти из машины. В этот момент зазвонил его сотовый телефон. Ему собирались сообщить о нападении на фирму «Одеон» вернувшиеся с обеда сотрудники. Андрей Михайлович достал аппарат.

— Я вас слушаю, — сказал он по-французски.

— Извините, что мы вас беспокоим, — это был один из работников «Одеона», — но только что на наш офис напали. Убили всех находившихся в здании, включая директора Морриссена. Мы уже вызвали полицию. Вы можете приехать сюда?

— Грабители? — Он не испугался. Даже не встревожился. Может, это и к лучшему, мелькнула мгновенная мысль. В конце концов, Морриссен уже слишком много знал. Да и остальные начали замечать ненужные подробности. А нападение грабителей может все списать. Нужно было самому провести такую акцию, чтобы избавиться от нежелательных свидетелей.

— Мы сейчас проверяем, что именно пропало, — испуганно сообщил позвонивший.

— Где Сукманов? — спросил Андрей Михайлович.

— Он исчез. Мы нигде его не можем найти…

Андрей Михайлович помрачнел. Сукманов был его доверенным лицом, посвященным во многие тайны. Если нападение решил устроить он, то это плохо. Очень плохо. В таком случае Сукманов исчезнет с деньгами и документами. Андрей Михайлович готов был поверить в грабителей, появившихся в спокойном Брюсселе, или в предательство Сукманова, но только не в появление группы сотрудников российских спецслужб. Для этого нужна была слишком буйная фантазия. Однако интуитивно он почувствовал опасность. В офисе было не так много наличных денег. Бельгийцы обычно платили по кредитным карточкам или чеками. В отличие от Москвы, здесь никто не расплачивался непосредственно деньгами. Какую сумму мог стащить Сукманов, решивший сбежать?

Андрей Михайлович раздраженно подумал, что придется вернуться в центр Брюсселя, и уже собрался развернуть машину, как увидел подъезжающие к нему автомобили. Он успел достать пистолет, сообразив в последний момент, что ошибся. Но это было его последнее движение. В следующий момент ампула ПХ-14 разорвалась у него в правом плече, и он потерял сознание, уткнувшись головой в руль. Экономка работающая в его доме, ничего не услышала. Когда через пять минут она выглянула в окно, на стоянке перед домом не было ни машины хозяина дома, ни самого Андрея Михайловича.

СОЕДИНЕННЫЕ ШТАТЫ АМЕРИКИ. ЧИКАГО. 10 МАРТА, ЧЕТВЕРГ

На часах было около восьми вечера, когда они наконец вышли из здания ФБР.

В течение почти всего дня Конелли и сотрудники ФБР продолжали допрашивать обоих экспертов, прилетевших в их страну, пытаясь понять, каким образом могло произойти нападение у ресторана. Одновременно агенты ФБР работали со всеми задержанными, один из которых был ранен в руку. Одного из них сразу опознали консьерж и работник службы безопасности в доме, где произошло убийство. Одним словом, доказательств набралось достаточно, чтобы дело на всех задержанных передать в суд. При этом выяснилось, что только убийца был прилетевшим из Бельгии, тогда как все остальные трое оказались «местными» бандитами, из Нью-Йорка.

На часах было около двух, когда рассерженный Конелли объявил, что попросит санкцию и на арест обоих прибывших экспертов. Саймонс не понимал, чем вызвано такое возмущение Конелли, когда тот вывел лейтенанта полиции в коридор.

— Эти русские эксперты нас обманули, — гневно заявил Конелли. — Пока мы здесь с ними беседовали, пока вы помогали освобождать эту женщину, их коллеги напали на офис фирмы «Одеон» в Брюсселе и похитили двух бывших соотечественников. Представляете, какое коварство, Саймонс? Мы об этом узнали только что.

— Это их внутренние разборки, — отозвался лейтенант. — Вы сами говорите, Конелли, что они похитили своих бывших соотечественников. Какое нам до этого дело?

— Вы ничего не понимаете! — разозлился Конелли. — Эти двое не из полиции. Они явно из разведки. И господин Дзевоньский был не совсем тем человеком, за которого себя выдавал. Это генерал польской контрразведки Тадеуш Марковский. Какие-то русские напали на его офис и всех перебили. А теперь кто-то напал на офис «Одеона», и мы подозреваем, что это сделали сотрудники спецслужб. Они нарочно прислали к нам двух экспертов, чтобы потянуть время…

— И вы думаете, что они разыграли комедию? — не поверил Саймонс. — Того парня стукнули по голове, он так переживал из-за своей партнерши, ранил одного из бандитов. Вы думаете, что все это они подстроили для нас?

— Не думаю. Они тянули время, а сами знали о нападении в Бельгии. Почему вы полезли ночью на этот склад? Разве нельзя было подождать до утра? Только не говорите, что этот тип ничего вам не объяснил. Или вы у него не спрашивали?

— Спрашивал. Но он объяснил, что у него есть время только до семи утра.

— Вот видите, — сразу откликнулся Конелли, — а семь утра в Чикаго — это два часа дня в Брюсселе, — как раз то самое время, когда произошло нападение на офис фирмы «Одеон». Он знал об этом нападении…

— Да, — кивнул Саймонс, — он знал, но именно поэтому хотел спасти свою напарницу. Такое объяснение вам не приходит в голову, Конелли? Он понимал, что не сможет отменить приказа о нападении, и решил спасти женщину. По-моему, он благородный человек. А методы работы ваших коллег одинаковы во всем мире. Все, как у вас.

— Хватит, — прервал его Конелли, — они использовали нас и обманули. С этими русскими нельзя иметь дело…

— По-моему, он не совсем русский…

— Какая разница? Они все русские. Я буду требовать, чтобы их задержали в Чикаго еще на несколько дней. А вы должны будете выступить свидетелем.

— Нет, — ответил Саймонс.

— Что? — не понял Конелли. Он уже повернулся, чтобы вернуться в комнату.

— С этим парнем Дронго сегодня утром я рисковал жизнью. Когда один из бандитов, как раз тот самый, который ударил его у ресторана, потянулся к оружию, Дронго выстрелил ему в руку, чтобы не убить. Хотя мог спокойно его застрелить. По-моему, он нормальный человек.

— Этот тип один из самых известных аналитиков в мире! — крикнул Конелли. — И он прекрасный стрелок. Если бы он захотел, то мог бы отстрелить по одному все десять пальцев на руках этого гангстера. У нас на вашего Дронго есть целое досье…

— Тогда почему вы не говорите мне всей правды? — пожал плечами Саймонс. — Идите и допрашивайте их столько, сколько вам нужно. Но арестовывать женщину, которую я только что освободил, по-моему, глупо. В нашей практике такого еще не было. Вы уверены, что ваше руководство хочет, чтобы вы устроили такой скандал? Бандиты у нас, а эти двое экспертов ни в чем не виноваты. И они не отвечают за действия своих партнеров в Бельгии. Тем более что те просто забрали своих людей. Просто вы хотели их опередить и поэтому так переживаете. Не нужно, Конелли, влезать в их дела. Оставьте себе четверых бандитов. Это ваш самый крупный успех. — Саймонс спокойно повернулся и пошел по коридору.

Конелли с трудом сдержался, чтобы не пробормотать ругательство. Он понимал, что лейтенант прав. Однако до семи вечера продержал Дронго и Нащекину в управлении, все еще пытаясь понять, что именно произошло в Бельгии и почему бандиты так настойчиво пытались убрать Олесю Бачиньскую. К семи часам даже Конелли понял, что пора заканчивать. У каждого из экспертов болела голова, врач настаивал, чтобы им разрешили уехать. Весь день они питались сэндвичами и пили кофе, которое им приносили из местной столовой. Дронго пил воду и принимал болеутоляющее. Нащекина дважды выпила аспирин. Конелли вынужден был закончить беседы с ними, когда врач в очередной раз потребовал прекратить импровизированный допрос. Конелли завершил разговор с очень недовольным выражением лица и, поднявшись, даже не пожелал экспертам счастливого пути.

В отель они вернулись в машине полиции. Билеты им перебронировали на утренний рейс. Дронго и Нащекина вошли в кабину лифта. Оба чувствовали, что от усталости еле держатся на ногах.

— По-моему, Конелли остался недоволен, — тихо заметила Нащекина. — Наверняка наша группа в Бельгии опередила американцев, поэтому он так и бесится.

— Верно, — согласился Дронго. — Нужно позвонить Машкову, но сейчас в Москве только четыре часа утра.

— Позвоним завтра утром, — устало предложила Эльвира.

— Хочешь поужинать? — спросил Дронго.

— Нет, — ответила она, — я ничего не хочу.

Лифт остановился на четвертом этаже. Нащекина сделала шаг, обернулась к нему:

— Спасибо за все. — И она вышла, уже не оглядываясь.

Створки кабины захлопнулись. Дронго промолчал. Или он рассчитывал, что она позовет его к себе? После сегодняшних событий это было бы невероятно. Они оба вымотаны и физически и нравственно. На пятом этаже он вышел в коридор, прошел в свой номер. И только тут вспомнил, что не сдал триста одиннадцатый номер. Придется платить за двое суток. Раздеваясь на ходу, Дронго отправился в ванную, чтобы принять душ после столь бурной ночи и не менее напряженного дня. Сильно болела голова.

Он сбросил всю одежду прямо на пол и встал под горячий душ, вспоминая события минувшей ночи. Ему повезло, он сумел вовремя вычислить этот парк. Или большую часть успеха обеспечила сама Нащекина, сумев правильно передать ему информацию? Дронго закрыл глаза. Сколько в его жизни было таких моментов! Сколько раз он терял друзей! В Венском аэропорту погибла Натали. Эта картина стояла у него перед глазами. Как много раз жизнь испытывала его на прочность! Как много раз…

Он вдруг почувствовал, что хочет расплакаться. Словно маленький ребенок, неожиданно оставшийся совсем один, далеко от дома, от родителей, потерявшийся в чужой стране, не знающий, что ему делать и к кому обратиться. Дронго невесело усмехнулся. Кажется, он становится излишне сентиментальным. Если в Брюсселе все прошло нормально, то уже завтра они будут знать, кто такой Андрей Михайлович. Тогда можно будет узнать имена и конкретных заказчиков, выйти на Гельмута Гейтлера и попытаться его нейтрализовать. По существу, можно считать, что дело уже выиграно. Надо возвращаться в Москву.

Звонок своего сотового телефона он услышал сразу. Дронго вспомнил, что не выключил аппарат, когда входил в ванную комнату. До этого телефон был выключен весь день — в здании ФБР на время допроса иностранных экспертов попросили отключить их мобильники. Он включил телефон совсем недавно. Может, это Нащекина? Решила позвонить ему по этому номеру, не прибегая к услугам внутренней связи отеля? До чего же мужчины бывают самоуверенными! Он не забыл, о чем они говорили перед тем, как его ударили. И все же не хотел сдаваться… Но когда Дронго выскочил из ванной комнаты и нашел свой телефон, услышанный голос развеял все его сомнения.

— Здравствуй, — произнес Машков. — Как у вас дела? Где вы сейчас находитесь?

— Уже в отеле. Завтра утром вылетаем. Все в порядке. Что случилось? Почему ты звонишь мне в такое время? У вас еще четыре часа утра.

— Мы его взяли, — сообщил Машков. — Мы смогли его вычислить и взять. Это Андрей Михайлович Истрин, бывший сотрудник ПГУ. Наши аналитики считают, что вам нужно как можно быстрее вылетать обратно в Москву. Алло, ты меня слышишь?

— Слышу… — Он сел на кровать, не чувствуя, что вокруг его мокрого тела расползается пятно.

Нужно было понять с самого начала, что к помощи Дзевоньского и Гейтлера могли обратиться только настоящие профессионалы. Зачем привлекать к такому заданию дилетантов? А если Машков говорит об этом открытым текстом, то и в этом есть некий смысл, который тоже нужно понять. Дронго нахмурился.

— Что нам делать? — спросил он.

— Возвращаться как можно быстрее, — повторил Машков. — Будем думать, как такое могло случиться. Я считал, что вам нужно сообщить. На всякий случай вызовите охрану. И не оставайтесь одни.

— Хорошо, — растерянно отозвался Дронго. Он убрал аппарат и придвинул к себе телефон отеля. Набрал номер. Через некоторое время ему ответила Нащекина.

— Извини, что беспокою, — сказал Дронго, — ты еще не спишь?

— Нет, принимаю ванну. Что-нибудь случилось?

— Да. Они взяли главного свидетеля.

— Поздравляю.

— Он оказался твоим бывшим коллегой.

— Еще раз поздравляю. Это и твой успех.

— Не совсем. Они считают его очень опасным свидетелем. Сейчас звонил Машков. Он полагает, что мы не должны оставаться одни и сегодня ночью я должен быть рядом с тобой.

Она помолчала.

— Это он так полагает или ты?

— И я тоже.

Нащекина снова помолчала. Целых полминуты. Наконец разрешила:

— Приходи.

Он поднялся, вернулся в ванную, насухо вытерся. Переоделся в свежее белье, надел рубашку, брюки, пиджак. В конце концов, он отправляется охранять женщину, а не на любовное свидание. И вообще, стоит ли оставаться в ее номере? Это глупо, ведь у них есть другой. Он надел обувь и вышел в коридор. Там никого не было. Дронго спустился по лестнице вниз, подошел к дверям ее номера. Постучался.

Она открыла дверь. В отличие от него, Нащекина еще не успела одеться и была в белом банном халате с названием отеля.

— Извини, — произнесла она, — я не успела переодеться. Если ты немного меня подождешь…

— У меня есть другой номер, — сообщил Дронго. — Я могу подождать тебя в коридоре. Одевайся, и мы спустимся вниз, на третий этаж.

— Входи, — предложила она, — я быстро переоденусь.

Дронго вошел в номер. Она взяла платье и прошла в ванную комнату. Он сел в кресло. В номерах, где живут женщины, всегда пахнет иначе, чем там, где обитают мужчины. Дронго закрыл глаза. Он ждал несколько минут.

— Пойдем? — Она стояла перед ним в темном длинном платье.

— Может, в ресторан? — спросил Дронго, открывая глаза и поднимаясь.

— Нет. Совсем нет аппетита. Сэндвичи отбили у меня всякую охоту к еде.

Они вышли из номера, спустились на третий этаж. Дронго достал карточку-ключ и открыл номер. Когда они вошли, Нащекина обернулась к нему.

— Скажи честно. Ты придумал про звонок Машкова или он действительно позвонил?

— Я думал, что мы уже давно понимаем друг друга, — пробормотал Дронго. — Он действительно мне позвонил. Ты считаешь меня немного идиотом? Думаешь, я решил таким образом за тобой поволочиться?

— Извини. Я сегодня не в форме. От одной мысли, что могло со мной произойти, я вся сжимаюсь от напряжения. Не думала, что в моем возрасте возможны такие приключения. Это слишком сильное испытание для моей психики.

— Понимаю, — ответил Дронго, — и для моей тоже. Значит, будем спать. Здесь двуспальная кровать. Ты — слева, я — справа. Можешь раздеться, я подожду в ванной.

— Лучше я подожду, — предложила она, проходя в ванную комнату.

Он разделся, аккуратно сложил одежду на стул и лег справа на кровать. Голова продолжала болеть. «Дурацкая ситуация, — подумал Дронго, — играем в какие-то непонятные игры».

Он терпеливо ждал, когда она выйдет из ванной. Сначала длительный перелет, потом напряженный допрос Бачиньской, бессонная ночь, удар по голове, поиски Эльвиры Нащекиной, беседы с Конелли весь прошедший день — все эти события поплыли перед его глазами, и он не заметил, как уснул. Сказались, конечно, и несколько таблеток разных болеутоляющих средств, обычно включающих в себя снотворное. Он заснул и уже не слышал, как она вышла из ванной, подошла к нему, села рядом и улыбнулась. Нащекина знала, что он сказал правду о звонке Машкова, но ей все еще казалось, что и в этом ночном происшествии скрыт некий смысл. А Дронго спал, даже не реагируя на чужое присутствие, что происходило с ним крайне редко. У него было очень уставшее лицо. Эльвира поправила одеяло, осторожно поцеловала его в голову и обошла кровать с другой стороны. Когда она легла, то услышала, как он шумно втягивает воздух, словно собирается захрапеть. Нащекина улыбнулась и закрыла глаза. Впервые в жизни она лежала рядом с мужчиной, который заснул в ее присутствии. Никогда раньше у нее такого не было. Она повернула голову и посмотрела на спину своего напарника. Возможно, она стареет. Или он на самом деле устал, ведь ему пришлось всю прошлую ночь искать ее в огромном мегаполисе. Эльвира снова посмотрела на его спину и улыбнулась.

Вскоре заснула и она.

РОССИЯ. МОСКВА. 11 МАРТА, ПЯТНИЦА

Утром они едва не опоздали. Самолет в Нью-Йорк вылетал в одиннадцать утра, а когда Дронго открыл глаза, было уже восемь. В половине девятого за ними должна была прийти машина. Дронго с недоумением посмотрел на часы. Как он мог проспать в Америке так долго? Обычно за океаном он просыпался в пять-шесть часов утра из-за разницы во времени с родным континентом. Восемь утра. Он вспомнил, что произошло накануне, и быстро оглянулся. Рядом никого не было. Из ванной доносился шум льющейся воды.

«Какой ужас! — подумал Дронго. — Я привел ее сюда, чтобы охранять, а сам провалился в сон. Как могло получиться, что я проспал так долго, почти десять часов? И ничего не чувствовал. Наверное, из-за этих лекарств, от них меня всегда тянет в сон. Болеутоляющие лекарства всегда содержат немного снотворного. Какой кретин! Мог бы и проснуться».

Он вылез из постели и натянул брюки. Нащекина выглянула из ванной. Она была в халате.

— Доброе утро, — улыбнулась Эльвира, — я уже успела сходить в свой в номер за зубной щеткой и пастой.

— Неужели я так крепко спал? А где ты спала ночью? Поднималась к себе?

— Зачем? Я провела чудесную бессонную ночь под твой громкий храп. Иногда ты прекращал шуметь, но тогда начинал беспокойно ворочаться. А иногда затихал, и тогда я пугалась, что у тебя остановилось дыхание. Тебе нужно обратиться к врачу.

— Кажется, это называется «апноэ», — вздохнул Дронго. — У меня сломан нос и перебита перегородка. Поэтому я часто задыхаюсь во сне. Внезапная остановка дыхания во сне? Наверное, это плохо. Но еще хуже, что я сегодня заснул. Или нет?

— Ничего страшного. Мне было даже интересно. Такой опыт общения с очаровательным мужчиной, который всю ночь рядом громко посапывал. Буду хвастаться внукам, что в моей жизни было и такое.

— У тебя уже есть внуки? — пошутил он. — Тогда ничего не страшно.

Она улыбнулась, шутливо погрозила ему пальцем и скрылась в ванной.

Они не успели позавтракать. Пришлось быстро, поднявшись в верхние номера, собирать свои вещи, чтобы к половине девятого спуститься в холл, где их уже ждал лейтенант Саймонс со своим темнокожим напарником. Дронго подошел к портье расплатиться. Первые два номера оплачивала принимающая сторона, а за двое суток в триста одиннадцатом ему пришлось заплатить самому. Портье — пожилой афроамериканец лет шестидесяти — распечатал счет и упаковал его в фирменный конверт.

— Извините меня, — вдруг сказал он, протягивая конверт, — но зачем вам на двоих три номера?

— Это был эксперимент, — тихо пояснил Дронго, подмигнув ему.

— Понимаю, — с умным видом кивнул портье.

«Интересно, что он понимает?» — подумал Дронго, усаживаясь в салон полицейского автомобиля.

В аэропорт они прибыли за два часа до вылета. Таковы были условия авиакомпании, проверяющей всех пассажиров.

Саймонс молча и сильно по очереди стиснул руки обоим улетающим. И на прощание двумя пальцами отдал им честь. Это было все, что он мог себе позволить.

В салоне самолета Нащекина сразу уснула. Сказалась бессонная ночь. Дронго не мог спать в самолетах, поэтому читал газету, раздраженно поглядывая в иллюминатор. Летели они удивительно спокойно и прибыли в Нью-Йорк в тринадцать сорок шесть, как и было указано в расписании. Несмотря на завтрак в самолете, обоим захотелось есть, и они пообедали в небольшом кафе, прямо в здании аэропорта. А затем снова отправились на посадку, пройдя заново всю процедуру предполетного досмотра. Над океаном была ночь, когда лайнер пересекал его в обратном направлении. Дронго задумчиво смотрел перед собой. Если Истрин бывший сотрудник КГБ, то должен понимать всю степень своего поражения. И он наверняка знает людей, заказавших Дзевоньскому этот террористический акт. Но может и не знать, где конкретно находится Гейтлер. Настоящие профессионалы — как выпущенная из ружья пуля. Она летит по своей траектории, и ничто уже не в силах ее остановить. Разве что посланная вдогонку вторая пуля… Но такое редко кому удается.

Судя по тому, как они продумали всю операцию, Гейтлер мог оказаться решающей ударной силой. И возможно, имел какие-то полномочия, действительно неизвестные Дзевоньскому. Дронго подумал, что, только найдя Гейтлера, они смогут спокойно распустить комиссию и закончить свою работу. Хотя те, кто планировал устранение президента, наверняка не успокоятся и прибегнут к другим методам. Политического деятеля можно устранить, победив его на выборах и отправив в политическое небытие. Иногда такое поражение гораздо трагичнее, чем реальная физическая смерть, сразу превращающая политика в легенду. Но не в России. В двадцатом веке, кажется, не было ни одного случая, когда соперников побеждали на демократических выборах. Керенский сбежал, Троцкого выслали, чтобы потом убить. Каменева и Зиновьева расстреляли. Оппозицию Хрущеву — Молотова, Кагановича, Маленкова — тоже разогнали. Сначала их отправили на незначительные должности подальше от Москвы, а затем — на пенсии. При этом формально они имели перевес в Политбюро, но Хрущева тогда поддержал Жуков, а затем и большинство членов Пленума. Горбачев пытался отстранить Ельцина, убрав его в Госстрой. В свою очередь, Ельцин не стал бы церемониться с Зюгановым, если бы не победил на выборах девяносто шестого. И тем более не подчинился бы такому исходу выборов.

А сейчас другая парадоксальная ситуация. Победить нынешнего главу государства, переиграв его партию на выборах, почти невозможно. Победить его самого — уже нереально. Он и так избран на второй срок подряд, но его рейтинг остается невероятно высоким для президента.

Дронго вспомнил, как Гейтлер готовил террористический акт с помощью похищенного журналиста. Сначала надо было найти подходящего кандидата, затем раскрутить его исчезновение в средствах массовой информации, изображая Абрамова человеком редкого таланта и самых лучших человеческих качеств. И наконец, сделав из журналиста настоящую политическую сенсацию, заставить руководителя государства прибыть в аэропорт на встречу с освобожденным заложником. Все было рассчитано так идеально и с таким учетом человеческой психологии, что остается только поражаться плану генерала Гейтлера.

«Куда же он мог подеваться? — в очередной раз задумался Дронго. — Остался в Москве? Не похоже. Он умный профессионал, понимает, что его будут искать изо всех сил. После ареста Дзевоньского Гейтлер не мог оставаться в Москве, даже изменив внешность и обеспечив себя новыми документами. Хотя ему легко выдать себя за местного, настолько хорошо и свободно он владеет русским языком. Да, он должен был уехать. Но недалеко. И там готовить свой новый план. Для этого ему понадобятся помощники. Гейтлер не такой человек, чтобы довериться первому встречному. Вернее, он никому не доверится. Вот этот момент самый важный. И Гейтлер это тоже понимает. Кстати, он все время исчезал из дома, готовя резервный вариант, но не рассказал о нем даже самому Дзевоньскому. Судя по работе Гейтлера в разведке, он очень опытный человек, обладающий изощренной фантазией.

Да, это самый важный момент. Нужно вычислить партнера Гейтлера в Москве. Безусловно, он не просто его бывший знакомый. Это человек, которому генерал абсолютно верит, искать нужно в его прошлой жизни. Но Гейтлер много лет не был в Москве, он сбежал оттуда в девяносто первом. И всех, с кем он был знаком, проверяют. Гейтлер не мог этого не знать. Тогда где же он найдет себе помощника? Вычислил его в Москве, среди новых знакомых? Абсолютно невозможно. Значит, помощник должен быть из его старых знакомых. Но Гейтлер не доверится и людям, с которыми столько лет не виделся, не общался. Здесь кроется основное противоречие. Где же тогда искать? Может, Гейтлер решил провернуть операцию в одиночку? Нет, это тоже нереально. Он не убийца. И не снайпер. И тем более не сделает из себя самоубийцу-шахида, повязав пояс смертника. Гейтлер — человек рациональный, он представитель западной цивилизации. Его „поиск истины“ будет абсолютно другим — точно выверенным ударом, шахматной партией, в которой он захочет напоследок переиграть всех, чтобы доказать, кто именно был первым в давнем противостоянии всех разведок во времена холодной войны».

Находиться в лайнере столько часов — настоящее испытание для нервов. Почему-то в самой середине океана самолет всегда начинает трясти. Иногда сильнее, иногда слабее. Но этот момент самый неприятный. Однако на этот раз обошлось без качки. Дронго много раз замечал, что когда летишь на Восток, трясет гораздо меньше, чем при полете на Запад. Может, это связано с вращением Земли, каждый раз думал он.

Утро разгоралось медленно, длинная мартовская ночь не желала заканчиваться, до весеннего равноденствия было еще десять дней. На его родине, в Баку, этот день традиционно отмечали как праздник Весны. Мать готовила особую «хончу», на которой лежали семь видов сладостей и орехов. Вокруг «хончи» зажигали свечи, к ужину подавали плов с изысканным мясным гарниром, кишмишем, курагой, зеленью, каштанами. Этот праздник уходил корнями в далекие времена огнепоклонников.

При воспоминании о своем детстве Дронго улыбнулся. В последние годы отец часто болел, и это тревожило более обычного. Разрывающийся на три страны Дронго чувствовал себя человеком мира, подлинным космополитом этого нарождающегося человеческого общества новейшего времени. Жизнь сразу на три города приучила его к мгновенным переменам, когда ему удавалось сочетать восточную иррациональность и западную рациональность. Баку, Москва, Рим. Он метался между этими городами и цивилизациями.

Нащекина вздохнула и открыла глаза. Кровоподтек у нее на щеке стал как-то особенно заметен, наверное, потому что она спала, склонив голову на эту сторону. Дронго мрачно посмотрел на ее лицо.

— Не смотри так, — попросила она, понимая, на что он смотрит.

— Болит?

— Терпимо.

— Никогда себе не прощу…

— Уже все прошло. Я думала, ты всегда живешь в настоящем. Или в будущем.

— Я весь в прошлом, — очень серьезно ответил он. — Иногда мне это мешает.

Эльвира поднялась, чтобы пройти в туалетную комнату. Тем временем к нему подошла стюардесса:

— Могу я вам что-нибудь предложить?

— У вас есть хорошее красное вино? — спросил Дронго. — Если есть, налейте, пожалуйста, мне стакан сухого красного вина.

Нащекина вернулась на свое место и почти сразу же снова заснула. В час дня по местному времени они наконец прилетели в Москву. Дронго отправился домой, дружески обняв Эльвиру на прощание. Они оба даже не подозревали, что готовит им следующий день.

РОССИЯ. МОСКВА. 12 МАРТА, СУББОТА

В четыре часа утра Дронго проснулся. Вернее, последние несколько часов он не спал толком. Теперь начинался обратный процесс «реклиматизации». Приехав из аэропорта, Дронго принял душ и почти сразу уснул. Сказались два утомительных перелета, сначала из Чикаго в Нью-Йорк, а затем продолжительный — из Нью-Йорка в Москву. Проспал до полуночи, но затем проснулся и отправился на кухню. Соорудив себе бутерброд, съел его, выпил чаю и снова улегся спать. Но на этот раз только пытался уснуть, время от времени проваливаясь в какое-то забытье. А в четыре часа утра зазвонил его телефон. Дронго подумал, что это Джил, но она никогда не звонила в такое время. Он поднял трубку и сразу услышал знакомый голос Машкова:

— Не спишь? Мы сейчас высылаем за тобой машину.

— А ты знаешь, который час?

— Почти четыре. Но это неважно. У нас «ЧП». Тебе нужно срочно к нам приехать.

— Последние полгода у вас все время «ЧП», — напомнил Дронго.

— Лучше ничего не говори. Одевайся и спускайся вниз. Сейчас приедет машина.

Дронго положил трубку. Такое впечатление, будто он уже поступил на работу к Машкову. Сколько можно его дергать? Что там еще могло случиться? Дронго оделся, спустился вниз. Даже в теплой куртке и в кепке он ощутил пощипывание московского морозца. После прохладной весенней погоды в Чикаго он снова попал в настоящую зиму. Шел снег. Дронго протянул руку, и на ладонь упали снежинки. Через несколько минут к дому подкатила машина.

Они поехали прямо к зданию, где работала комиссия. Рядом с ним стояло несколько автомобилей. Один из молчаливых сотрудников Машкова проводил Дронго к генералу. Тот сидел в своем кабинете один. Мрачный и задумчивый. Увидев вошедшего, кивнул ему в знак приветствия и показал на кресло перед собой.

— Что случилось? — спросил Дронго, усаживаясь.

Машков посмотрел на него мутными, уставшими глазами:

— Убит Истрин.

Дронго даже вздрогнул. Он ожидал чего угодно, только не этого.

— Как это произошло? — спросил Дронго.

— Его два дня держали в полунаркотическом состоянии, чтобы привезти в Москву, — пояснил Машков, — и вчера вечером посадили на наш самолет в Берлине. Все документы на него были оформлены, даже выдан дипломатический паспорт, чтобы не было никакой задержки на границе. Его сопровождали двое наших сотрудников. Пограничникам пояснили, что он пьян. И провели его через салон бизнес-класса. Все было нормально. А как только лайнер взлетел, Истрин завалился набок. Все попытки сопровождавших его сотрудников и стюардесс привести Истрина в чувство успеха не имели. В самолете среди пассажиров оказался врач, но и он ничего не сумел сделать. Предварительное вскрытие показало, что кому-то удалось вкатить ему укол с какой-то отравляющей жидкостью. Его убили, чтобы он не успел дать показания в Москве. Этот кто-то понимал, что мы вытащим из него всю информацию.

— Сильный ход, — холодно заметил Дронго. — Сопровождающих допросили?

— Обоих арестовали. Заодно задержали всех членов экипажа, переписали всех пассажиров, арестовали врача. Но пока никаких улик. Ни одной. Никто не может понять, как это произошло. Но его убили, это абсолютно точно.

— Может, перестарались ваши «костоломы»? Перекормили его наркотиками, и следы от уколов — результат действий ваших людей?

— Мы проверили и этот вариант. Укол сделали не наши люди. Кто-то успел уколоть его либо перед посадкой в самолет, либо во время взлета. Первый вариант более реальный.

— Американцы не могли принять решение о его ликвидации?

— Зачем?

— По-моему, им было неприятно, что вы их опередили.

— Из-за этого не убивают. К тому же никто из посторонних к нему не подходил. Как американцы могли узнать, каким рейсом и откуда мы собираемся привезти его в Москву?

— Но все равно кому-то это стало известно. Кто еще знал о возвращении Истрина в Москву?

— Больше никто. Только члены моей комиссии и я. — Машков глянул на Дронго уже более осмысленным, сердитым взглядом. — Ты вне подозрений. Я говорил тебе, что Истрин арестован, но ты не знал, когда его привезут.

— И Эльвира Нащекина не знала, — напомнил Дронго.

— Она знала, — возразил Машков.

— Не понял? — нахмурился Дронго.

— Это ты у нас «вольный стрелок», — пояснил Машков, — а она офицер на службе. Поэтому вчера ты отправился домой, а она приехала сюда и составила подробный рапорт обо всем, что с ней произошло. И уехала от нас в шестом часу вечера. Заодно узнала, когда именно прилетает Истрин. Или когда его привезут, что одно и то же.

— Кто ей сказал?

— Я. У меня нет секретов от членов нашей комиссии.

— Кроме меня. Мне ты не сказал.

— Ты не член комиссии. Ты всего лишь привлеченный к нашей работе эксперт. Извини, но я вынужден так говорить.

— В любом случае спасибо, что не сообщил. Иначе мне снова начали бы промывать мозги или отправили бы куда-нибудь в Антарктиду.

— Не смешно.

— А я и не хочу быть смешным. У тебя в комиссии «крот». Это было ясно еще неделю назад. Представь, до какой степени Истрин был опасен, если его убрали таким образом. На вашем месте я задержал бы всех пассажиров этого рейса.

— Мы так и сделали. Там работают сразу сорок сотрудников следственного управления ФСБ. Но это уже паранойя.

— Возможно. Только другого выхода просто нет. Тебе нужно отправить всех членов твоей комиссии на проверку.

— Мы так и сделаем. Они все сейчас соберутся в зале. Кроме троих…

— Кого не будет?

— Богемского и Чаговец. Они улетели в Берлин.

— Они готовили отправку Истрина?

— Нет, они улетели до того, как было принято решение о его перелете именно из Берлина. Мы договорились об этом здесь, у нас в здании. Они об этом ничего не могли знать.

— Кто третий?

Машков снова посмотрел на него мутным взглядом сильно уставшего человека. Дронго потом много раз вспоминал этот взгляд. Возможно, человек предчувствует свою судьбу.

— Она временно отстранена, — сообщил Машков.

— Ее арестовали?

— Не говори глупостей. Ее пока отстранили. Она пока в числе проверяемых сотрудников. Только и всего.

— Почему не все остальные?

— Никто отсюда не уезжал. Мы сидим в нашем здании безвылазно вот уже вторые сутки подряд, — пояснил Машков.

Раздался звонок. Генерал поднял трубку внутреннего телефона.

— Все собрались, — коротко доложил Полухин. — Я уже вернулся. Врач считает, что у меня будет голливудская улыбка.

— Хорошо, Алексей Николаевич. Голливудская улыбка — это как раз то, что нам нужно. Сейчас приду. Вы звонили в Берлин?

— Разумеется. Богемский и Чаговец уже проверяют всех, кто мог знать об отправке Истрина.

— Пусть проверяют всех без исключения, — твердо приказал Машков, — даже нашего посла, если он знал об этом. А вы поезжайте на допрос. Уже пятый час утра. Время дорого.

— Я лучше дождусь вас, доложу обо всем, а потом поеду.

Машков поднялся и кивнул Дронго.

— Я вызвал тебя сюда, потому что хотел, чтобы ты все знал. По телефону об этом нельзя было говорить.

— А зачем ты назвал мне фамилию Истрина, когда я был в Чикаго? Нарочно?

— Да. Мне важно было показать американцам, что мы ничего не скрываем. Истрин — наш бывший сотрудник, и мы его искали. Я думаю, они прослушивали все твои звонки. Точнее, я в этом уверен.

— Понятно. И что мне делать?

— Отправляйся домой досыпать. А завтра утром приедешь ко мне, и мы будем думать, как вычислить нашего «крота». Мне уже предложили всех проверить на нашем детекторе. Я и сам так думаю, другого пути просто нет.

— Ты приказал Полухину ехать на допрос. Кого он будет допрашивать в пять часов утра?

— Езжай домой, — не ответил Машков и поднялся, чтобы выйти в коридор, но Дронго остановил его, перегородив дорогу.

— Вы все сумасшедшие! — крикнул он, схватив генерала за лацкан пиджака. — Неужели ты еще не понял, что она ни в чем не виновата? Промывайте мозги другим своим сотрудникам, а она вчера чуть не погибла. Она и так еле держится на ногах…

— Она сама дала согласие на такой допрос, — убрал его руку с пиджака генерал. — И перестань орать. Здесь хорошая слышимость. Полухин должен допросить Сукманова, которого привезли чуть раньше.

Машков вышел в коридор, уже не оглядываясь. Дронго последовал за ним. Генерал направлялся в тот самый зал, где они раньше все вместе работали. Там сейчас собрались все члены возглавляемой им межведомственной комиссии и офицеры ФСБ, занятые в этой операции. До зала они прошли вместе.

Машков остановился перед дверью, обернулся к Дронго. Когда-то они были молоды, а мир — прекрасен. Много лет назад они оказались вместе на мансарде парижского отеля «Крийон» и тогда не боялись ничего — ни смерти, ни предательства. Как давно это было! С тех пор прошло уже восемь лет. И вот они стоят и смотрят друг другу в глаза… Казалось, Машков постарел за эту ночь на десять или двадцать лет. Он уже точно знал, что «крот» находится среди членов его межведомственной комиссии.

— До свидания, — генерал протянул руку, — спасибо тебе, — сказал он на прощание.

Стиснув его ладонь, Дронго пожал плечами.

Машков открыл дверь в зал. Дронго повернулся и пошел по коридору, но он еще услышал, как генерал громко сказал:

— Давайте начнем работу…

Дронго шел по коридору, отпустив голову. Он успел сделать десять—двенадцать шагов. А подойдя к лестнице, ведущей вниз, дотронулся до перил и почувствовал, что прикоснулся к чему-то липкому. Из-за элементарной брезгливости Дронго отдернул руку и посмотрел на нее. На пальцах осталось красное, вязкое, возможно кровь. Он недовольно поморщился. И в этот момент чудовищной силы взрыв выбросил его в проем лестницы. Дронго ощутил сильный удар, хрустнули кости. За его спиной взорвался зал, где заседала комиссия. Но он уже ничего не слышал и не понимал.

РОССИЯ. МОСКВА. 21 МАРТА, ПОНЕДЕЛЬНИК

Прошло ровно десять дней.

Дронго смотрел в окно, через частую решетку. Первые несколько дней он вообще не понимал, куда попал и почему на окне решетка. Только потом к нему постепенно начало возвращаться сознание. Но лишь к концу недели он понял, что находится в своеобразной тюремной больнице, куда его поместили по приказу нового главы межведомственной комиссии генерала Богемского.

Во время взрыва, произошедшего в зале, погибли почти все члены комиссии. Разорванное тело Машкова опознали одним из первых. От некоторых остались лишь фрагменты тел, настолько сильным был взрыв. По телевидению сообщили о взрыве бытового газа в одном из специализированных научных учреждений без всяких подробностей о семнадцати погибших.

Вернувшийся из Берлина генерал Богемский стал руководителем межведомственной комиссии и первым же приказом оформил арест Дронго, которого отправили в тюремную больницу. В течение этих десяти дней следователи ФСБ с особым пристрастием допрашивали всех, кто находился в тот злополучный день в здании и сумел выжить. Разумеется, допрашивали и Дронго, после того как он, наконец, пришел в себя. Причем допрашивали не один раз. По настоянию Богемского следователи ФСБ допросили и его самого. Ни для кого не делалось исключения. Под подозрением оказалась и Эльвира Нащекина, которую мучили несколько дней, хотя она все еще не могла прийти в себя после этой трагедии. Вернувшаяся с Богемским Татьяна Чаговец ни разу не навестила ни Дронго, ни свою коллегу Нащекину. Чаговец искренне полагала, что кто-то из них проболтался в Америке об арестованном Истрине, а уж затем представители мафии или сами американцы устранили Истрина, попутно ликвидировав большую часть комиссии.

Именно поэтому Дронго содержался в тюремной больнице, где на окнах были установлены решетки. Он звонил в Италию, успокаивал Джил, понимая всю абсурдность и нелепость своего положения. Но следователи, похоже, не видели в этом ничего ненормального, продолжая его допрашивать. Они не понимали, что ничего нового он сообщить им не может. На десятый день ему разрешили встать с постели, а до этого все еще сказывались последствия сильной ударной волны от взрыва, буквально выбросившей его на лестницу и таким образом спасшей ему жизнь. Но он по-прежнему находился в тюремной больнице.

Дронго уже знал о смерти Виктора Машкова. Все эти дни он обдумывал случившееся, понимая, что среди оставшихся в живых может оказаться тот самый «крот». Но в живых остались только трое, не считая его самого. Богемский, Чаговец и Нащекина. Всех троих несколько раз проверяли на детекторах, даже с применением психотропных средств, на чем настоял сам генерал. Врать во время таких допросов невозможно. После них человек даже не помнит, о чем он говорил, введенный наркотик отбивает у него не только память, но и волю к сопротивлению.

Если все трое невиновны и сам он ничего подобного не делал, то корни измены нужно искать в Берлине. Тогда получается, что среди сотрудников, работающих в столице Германии, оказался «крот». Но это было почти невероятно и слишком притянуто за уши. Ведь любой «крот» должен был понимать, что ему нельзя заявлять о себе в тот момент, когда Истрин находится в Берлине. Тем не менее все сотрудники, работавшие в Берлине, были отозваны в Москву.

Экспертиза подтвердила, что взрыв в зале комиссии был направленным и точно рассчитанным. Именно поэтому прокуратура возбудила уголовное дело по статьям «Терроризм» и «Убийство группы лиц с отягчающими вину обстоятельствами». А также была добавлена статья об «убийствах должностных лиц, находившихся в момент смерти при исполнении своих служебных обязанностей». Теперь следователи прокуратуры приезжали к Дронго на допросы почти регулярно. И он терпеливо им отвечал, одновременно задавая себе все новые и новые вопросы, на которые так и не находил ответов.

Двадцать первого марта к нему впервые впустили Нащекину. Она вошла стремительно, будто боялась передумать. На ее плечи был наброшен белый халат. Эльвира подошла к Дронго, обняла его и горько заплакала. Она была хорошо знакома с Ириной, супругой Виктора Машкова. Дронго сидел мрачный. Он не находил слов, чтобы успокоить несчастную женщину.

А вечером к нему снова приехал Богемский.

— Принято решение о вашей депортации, — объявил генерал, не глядя на Дронго. — Не нужно вставать. Через три дня вас отсюда выставят. Можете считать, что вам повезло.

— Спасибо, — невесело ответил Дронго, — но я прошу дать мне возможность остаться.

— Для чего? — с раздражением спросил Богемский. — Вам мало того, что здесь произошло?

— Именно поэтому я хочу остаться. Виктор Машков был моим другом. Я должен понять, что произошло и почему их убили.

— Этим занимаются следователи ФСБ.

— Они не в курсе всех событий. А я говорил с Машковым за несколько секунд до взрыва.

Богемский наконец соизволил посмотреть на Дронго.

— Что вам нужно? — буркнул он. — Мы и так вас отпускаем. Уезжайте отсюда и никогда больше не возвращайтесь.

— Не уеду, — упрямо заявил Дронго, — и прошу разрешить мне остаться в вашей тюремной больнице. Я должен долечиться.

Богемский нахмурился. Этот тип никогда ему не нравился.

— У меня приказ не держать вас здесь, — заявил генерал, — поэтому вам лучше уехать, пока мы не поймем, кто и зачем убрал Истрина, кто устроил взрыв в нашем Центре.

— Я остаюсь, — повторил Дронго, — и требую, чтобы меня ознакомили со всеми документами по делу, даже с самыми секретными. Я остаюсь, чтобы помочь найти негодяев, замысливших и совершивших это преступление. Вы можете меня насильно посадить в самолет и выслать из Москвы, но я все равно вернусь. И буду искать убийцу. Не забывайте, генерал, что я с юга, а там свои законы кровной мести. Пока не найду убийц Машкова, никуда не уеду.

— Дети гор, — поморщился Богемский. — Не устраивайте балаган. Я же знаю, что никакого обычая кровной мести вы не придерживаетесь. Это с вашими-то аналитическими способностями, и вдруг кровная месть? Только нам действительно хочется узнать, что здесь произошло.

— Поэтому я и останусь, — повторил Дронго.

— Хорошо, — неожиданно согласился Богемский. — Дадите в прокуратуре подписку о невыезде. И не забудьте про вашу обязанность каждую неделю отмечаться в прокуратуре. Вы все еще остаетесь важным свидетелем.

— Все?

— Почти все. За исключением одного обстоятельства. Когда вы поправитесь, я дам вам разрешение работать экспертом в нашей комиссии. Вас уже допрашивали несколько раз, и наша совместная комиссия считает, что вы можете помочь нам в розысках преступников.

— Ваши эскулапы не считают меня честным человеком?

— Оценка вашей деятельности не входит в их компетенцию, — строго заметил Богемский. — Завтра вас выпишут, и вы можете переехать домой. — Он повернулся, намереваясь уйти.

— Подождите, — попросил Дронго.

Богемский обернулся.

— Мы должны найти «крота» среди членов вашей комиссии, — решительно произнес Дронго. — Может, еще кто-то остался в живых?

— Нет. Все погибли. Все, кто был причастен к этому расследованию. Все, кроме нас.

— Я буду искать убийцу, — твердо пообещал Дронго, — и мы должны помнить о Гейтлере. Он все еще на свободе.

Богемский, не сказав больше ни слова, повернулся и вышел из палаты. Дронго осторожно опустил голову на подушку. Слава богу, ему разрешили остаться.

На следующий день его выписали. А еще через несколько дней он сам приехал на работу в комиссию, стараясь не замечать удивленных и восторженных взглядов ее членов. С этого момента он уже каждое утро приезжал сюда, стараясь помочь десяткам специалистов вычислить генерала Гейтлера, а также найти неизвестных организаторов убийства Истрина и взрыва в Москве.

РОССИЯ. МОСКВА. 1 АПРЕЛЯ, ПЯТНИЦА

Он подошел к окну и посмотрел на открывающуюся за стеклом панораму. Здесь было тихо и спокойно. Гейтлер повернулся к столу. Ему нравилось пить по утрам парное молоко, словно окунаясь в детство. Правда, тогда молоко было большим дефицитом, но когда его приносили домой, он осторожно дотрагивался языком до приятно пахнущей жидкости, пробуя ее на вкус, а затем пил неторопливо, считая глотки, чтобы растянуть удовольствие.

Гейтлер сел за стол и задумался. До назначенного им самим времени осталось тридцать восемь дней. После этого он наконец сможет покинуть эту страну и навсегда уехать не только из России, но и вообще из Европы. Тридцать восемь дней — не такой уж большой срок. Он не боялся, что его могут найти. Он еще раз сменил место жительства, и об этом доме, где теперь находился, не знал никто, даже Рита, которой Гейтлер безусловно доверял. Но он слишком хорошо представлял себе возможности допросов с применением психотропных средств, когда из человека выжимают все вопреки его желанию.

План разработан и всесторонне продуман. Все готово, и никакие случайные факторы не могут помешать претворить его в жизнь. Последнее время Гейтлер часто смотрел телевизионные программы, и многие из них ему нравились. Кроме этого он ежедневно покупал газеты, внимательно их читал. Конечно, об аресте Дзевоньского и его группы в них не было ни слова. А это означало, что полная секретность будет сохраняться до тех пор, пока спецслужбы не найдут его самого. Гейтлер очень хорошо это знал.

Но даже опытный генерал Гельмут Гейтлер не мог себе представить, как скрупулезно и тщательно в это время проверялась вся его прежняя жизнь, как ее исследовали буквально по дням. Не мог он себе представить и какое количество людей в различных частях света задействовано в этой проверке — Америке, Перу, Германии и даже в Португалии, где Гейтлер одно время работал. Он понимал, что Дзевоньский его сдал, но не догадывался о масштабах последовавших поисков. В Перу «Герцог», почувствовавший слежку, сумел оторваться от наблюдения и не вернулся к себе домой. Некоторые полагали, что он сбежал, другие возмущались, негодовали, не верили. Но «Герцога» так и не нашли, хотя всю его жизнь подвергли такой же тщательной проверке. В Лиму прибыли четверо сотрудников ФСБ, чтобы еще раз проверить возможные связи «Герцога» с генералом Гельмутом Гейтлером. Поиски продолжались по всему миру.

Гейтлер знал, что архивы «Штази» были вывезены в Москву, но список своих собственных агентов он лично уничтожил, а поэтому не боялся, что смогут вычислить Риту. Он теперь вообще ничего не боялся. Оставалось лишь дождаться решающего дня…

РОССИЯ. МОСКВА. 14 АПРЕЛЯ, ЧЕТВЕРГ

В последние дни у Дронго появилось ощущение, будто он заведен, как будильник, который должен сработать в определенный момент. Но минутная стрелка упрямо не желала приближаться к этому моменту, все время оттягивая время. Он продолжал работать, ежедневно появляясь в комиссии, пытаясь вычислить и понять, кто организовал взрыв и где следует искать Гейтлера. Все окружающие видели его напряженное состояние. После смерти Машкова Дронго словно превратился в робота, нацеленного на решение только одной задачи — поиск виновных. Теперь все работали в другом здании, но продолжали поиски истины.

Даже Богемский, по-прежнему не питающий к Дронго симпатии, невольно проникся к нему уважением, наблюдая, с каким энтузиазмом и добросовестностью тот проверяет все документы бывшего «Штази», хранящиеся в Москве. Дронго буквально донимал переводчиков, требуя донести до него каждую фразу, каждое слово, стараясь не только понять смысл документов, но и найти в них имя кандидата на роль помощника Гельмута Гейтлера.

Роль следователя часто сводят к героическому противостоянию между ним и преступником. В кинофильмах доблестные стражи порядка обычно преследуют и задерживают преступников, проявляя чудеса отваги. Конечно, случается и такое, но на самом деле хороший следователь — это прежде всего дотошный чиновник, который скрупулезно изучает каждую мелочь, обращает внимание на каждую улику, проверяет каждый факт. Он внимательный наблюдатель и бесстрастный исследователь, а вовсе не супермен, стреляющий с бедра. Самые известные сыщики — Шерлок Холмс, комиссар Мегрэ, Эркюль Пуаро и Ниро Вульф умели анализировать именно детали произошедшего преступления.

Попутно шел поиск организатора взрыва в здании межведомственной комиссии. Над этим работала особая группа ФСБ, которая должна была конкретно ответить на два вопроса: кто мог организовать взрыв в здании и кто мог убить Истрина. Двенадцатого апреля, не выдержав напряжения и допросов, сбежал один из сотрудников ФСБ, который отвечал за безопасность Андрея Истрина, задержанного в Брюсселе. Его поиск был объявлен первоочередной задачей ФСБ, но четырнадцатого апреля утром труп сбежавшего с двумя пулевыми ранениями был найден в сорока километрах от Берлина.

Богемский приехал на работу в состоянии, близком к бешенству. Ему намекнули, что он может сдать свои дела, как не справившийся со своей работой в качестве руководителя межведомственной комиссии. Сбежавший сотрудник ФСБ, который наверняка был причастен к убийству Истрина, мог стать роковым пятном в карьере генерала. И последним. Именно поэтому, приехав в четыре часа дня, он приказал вызвать к нему Дронго. Когда тот вошел в кабинет, Богемский недовольно кивнул в знак приветствия и спросил:

— Уже слышали, что произошло?

— Да. Его труп нашли в сорока километрах от Берлина. Кажется, в районе Биркенвердера?

— Немного севернее, — уточнил Богемский. — Что вы об этом думаете?

— Этого следовало ожидать. Кто-то «уколол» Истрина перед тем, как его посадили в самолет. Теперь нашелся этот конкретный исполнитель. Жаль, что слишком поздно.

— Вы так говорите, словно радуетесь.

— Я не радуюсь. Нужно было вычислить его раньше. Но мы не смогли…

— Вы полагаете, что мы можем провалиться и с Гейтлером?

— Боюсь, что пока у нас ничего нет.

Богемский сердито кивнул, соглашаясь. Если Гейтлеру удастся совершить покушение, генерала Богемского в лучшем случае разжалуют, а в худшем — просто отдадут под трибунал.

— У вас нет никаких предложений? — спросил Богемский.

— Мне нужны данные по экспертизе останков тел. Мне их не выдают без вашего приказа.

— И не выдадут. Какое отношение имеют фрагменты останков к нашему расследованию? Это дело следственной группы ФСБ.

— И мое тоже. Погиб мой друг.

— Опять вы за свое?

— Я хочу знать, чьи останки не найдены или вызывают сомнения.

— Таких нет. Мы провели экспертизу на клеточном уровне. От некоторых сотрудников ничего не осталось, только фрагменты. Но все они идентифицированы.

— И никто не пропал?

— Никто. Хотя троих разнесло буквально на мелкие частицы.

— Кого?

— Какая вам разница?

— Я хочу знать. Кого?

— Они все погибли, — напомнил Богемский.

— Чьи тела вы не нашли? — упрямо повторил вопрос Дронго.

— Полковник Кашаев, представитель МВД…

— Я его помню.

— Генерал Полухин и генерал Машков. Они втроем стояли у стола, на котором лежало взрывное устройство. Несколько килограммов тротила. Все вокруг разнесло на кусочки.

— И генетическая экспертиза установила, что разбросанные останки принадлежат этим трем офицерам?

— Не только им троим. Там еще было много погибших. Вы же знаете, что погибли семнадцать офицеров. Но конкретно речь идет об этих троих. Тела сгорели, остались только фрагменты.

— А остальные?

— Все идентифицированы. Все без исключения. И нам остается сделать вывод, что заложивший бомбу негодяй был смертником, который погиб во время взрыва. Сейчас мы проверяем и всех погибших.

— Он не мог быть таким идиотом, — возразил Дронго. — Человек, который продумал и осуществил устранение Истрина, а также сумел организовать взрыв в прежнем здании комиссии, по-своему был гением. А вы делаете из него параноика.

— Я не делаю. Просто рассуждаю. Тогда кто? Святой дух? Только я в духов не верю. Или каким-то образом сюда мог проникнуть сам Гельмут Гейтлер? И в это я тоже не верю. Тогда кто? И куда он исчез?

— Из здания можно было выйти?

— Только через официальный вход, где дежурил офицер. Он проверял документы. Вы же все сами видели.

— Другой выход есть?

— Есть. Но он всегда закрыт.

— У кого могли быть ключи?

— Не считайте себя умнее всех. Ни у кого. Может, только у Машкова. Это было здание ФСБ, а не клуб филателистов. Постарайтесь это уяснить.

— Но кто-то же взорвал в этом здании зал, — напомнил Дронго.

— Да. И поэтому мы пытаемся его вычислить. Как и вы Гейтлера. С вами работают два переводчика и восемь наших сотрудников. Уже две недели. И никаких результатов.

— Я помню, — невесело признал Дронго. — Значит, ключи могли быть только у Машкова? Может, разрешите мне посмотреть данные ваших экспертов?

— Вы сумасшедший, — зло заявил Богемский. — Я же вам сказал, что специалисты провели исследование на клеточном уровне. Проверяли ДНК всех найденных останков. Никто не сбежал из здания, обнаружены фрагменты всех пропавших.

— И все-таки я хотел бы посмотреть данные экспертизы, — упрямо повторил Дронго.

— Хорошо. Я прикажу, чтобы вас с ними ознакомили. Хотите быть последовательным? Надеетесь найти больше, чем сотрудники ФСБ? Лучше вычислите Гейтлера, и я первый буду просить, чтобы вас наградили.

— Посмотрим, — буркнул Дронго и, помолчав, поинтересовался: — Как себя чувствует Эльвира Нащекина?

— Она в больнице, и к ней никого не пускают. Нервный срыв. Для офицера в ее возрасте это довольно странно.

— Она столько всего перенесла, — напомнил Дронго.

— Мы все много чего перенесли, — заметил Богемский. — Хотя… конечно, ей пришлось труднее, чем остальным.

— Что с ней произошло?

— Инсульт. Отнялась левая рука. Врачи делают все возможное. Они считают, что у Нащекиной есть шансы выкарабкаться. Однако, видимо, работу ей придется сменить.

Дронго ошеломленно промолчал. Потом тихо спросил:

— Я могу ее увидеть?

— Я же сказал, к ней никого не пускают. Сколько вам еще нужно времени, чтобы вычислить Гейтлера или его возможного помощника?

— Не знаю. Столько, сколько нужно. И я буду надоедать вам, пока мы их не найдем. Только даже не пытайтесь меня отсюда выставить. Я буду здесь сидеть до конца. — И, подумав, Дронго добавил: — Если выдержу…

ГЕРМАНИЯ. МЮНХЕН. 15 АПРЕЛЯ, ПЯТНИЦА

Мужчина с небольшими седыми усами сидел на скамье, внимательно наблюдая, как к нему подходит человек, которого он давно ждал. На ожидающем были темные очки, кепка, которую он раньше никогда не носил, плащ и черные перчатки, хотя погода стояла теплая. Его невозможно было узнать — он сознательно изменил свою внешность.

Наконец человек, которого этот мужчина давно ждал, уселся рядом с ним на скамью.

— Вы опоздали, — сказал ожидавший.

— Пришлось лететь самолетом, — ответил подошедший.

— У вас все готово? — осведомился первый.

— Конечно. Мы готовы перевести деньги. Но нам не совсем понятно, что же на самом деле произошло. Мы считали, что Истрин…

— Не нужно о нем говорить, — попросил мужчина с усиками.

— Понимаю. Но мы вышли на Дзевоньского через него.

— Это было мое предложение. Старый трюк спецслужб. Скрыть подготовку такого масштаба невозможно. Переводы денег, подготовка группы людей, связные, исполнители — задействуются слишком многие. Поэтому нужно было, чтобы Истрин вышел на Дзевоньского, а тот начал бы искать Гейтлера. Я был прав, когда предложил именно такой вариант. Дзевоньский ошибся уже на первом этапе — предложил сотрудничество Уорду Хеккету, а тот отказался. И хуже того, сообщил обо всем эксперту, который привез в Москву все данные на Дзевоньского.

— Кретин, — спокойно прокомментировал подошедший. — Но Хеккет убит, а Дзевоньский сидит в тюрьме.

— Хеккет жив, — возразил его собеседник, — а Дзевоньский выжат, как лимон. Но он не знает, где искать Гейтлера, и это облегчает нашу задачу. Сейчас все заняты поисками Гейтлера.

— А почему вы думаете, что они не ищут вас?

— Я официально погиб. Меня не существует.

— И вы можете нам гарантировать, что сделаете все, что не сумел осуществить Дзевоньский?

— Конечно. Иначе я не стал бы с вами встречаться.

— Но мы потратили столько денег на Истрина, Дзевоньского и всю эту компанию…

— Вы потратили деньги на дезинформацию противника. Так что считайте, что эти средства пошли на ту же операцию.

— Не в деньгах дело. Мы не понимаем, как вам удалось там выжить?

— Это не ваше дело…

— Но Гейтлера еще не нашли…

— А это не мое дело…

Подошедший замолчал, очевидно, стараясь собраться с мыслями. Затем осторожно спросил:

— Это вы приказали убрать Истрина?

— Он мог меня выдать во время допроса. Когда на него вышли, я понял, что мне нужно уходить. И ушел, эффектно хлопнув дверью. Теперь моя могила будет среди ветеранов спецслужб. Меня это радует. Останусь в памяти как герой, а не предатель.

— Мы готовы перевести все деньги, — сразу сообщил второй мужчина, — хотя некоторые по-прежнему считают вашу историю абсолютно невероятной.

— Я и сам в нее не очень верю, — криво улыбнулся усатый, — но мой план сработал, а это сейчас самое важное. Пока они догадаются, как это случилось, все уже будет кончено.

— Когда?

— Думаю, в течение месяца. У нас все готово…

— Я не перестаю вам удивляться.

— Я тоже. Если бы кто-нибудь мне рассказал, что я способен на подобное, я ему не поверил бы. До свидания. Увидимся ровно через месяц, когда мы закончим нашу акцию.

Когда мужчина в перчатках ушел, второй долго сидел без движения, должно быть, размышляя, можно ли доверять этому загадочному и невероятному человеку. Он дважды сжимал свой телефон, намереваясь кому-то позвонить, но оба раза вынимал из кармана пустую руку, вспоминая, что звонить никому нельзя.

РОССИЯ. МОСКВА. 20 АПРЕЛЯ, СРЕДА

Дронго работал так истово, что заражал своей работоспособностью всех остальных. Каждый день мог стать последним. Им выделили еще несколько переводчиков с немецкого языка, чтобы ускорить процесс обработки данных. Переводчики знали, какого человека надо искать, но пока по многочисленным документам «Штази», вывезенным в восемьдесят девятом году в СССР, не удавалось выявить агента, с которым мог бы сотрудничать Гейтлер для решения своего вопроса в Москве, почти два десятилетия спустя после исчезновения его страны и его разведки.

Дронго сформулировал несколько ключевых моментов, присущих, по его мнению, личности такого агента. Во-первых, во время падения Берлинской стены ему должно было быть не более сорока — сорока пяти лет, чтобы и через двадцать лет после этого он оставался способным нормально выполнять поставленные перед ним задачи. Во-вторых, он должен был быть абсолютно доверенным человеком Гейтлера — либо лично им завербованным, либо состоящим с ним в дружеских отношениях. И наконец, должен был владеть русским языком или хотя бы его понимать. Как только в биографии какого-нибудь агента находили такие «моменты», его имя сразу же передавали группе Дронго для исследования дальнейшей жизни и деятельности этого специалиста. И такие люди возникали. Но один оказался слишком стар, ему уже стукнуло восемьдесят, другой давно умер, третий погиб еще в восьмидесятые годы. Ни одного подходящего работника в бывшем управлении генерала Гейтлера или среди завербованных им агентов, проходивших по секретной картотеке, так и не обнаруживалось.

Почти уже отчаявшись отыскать этого невидимку, Дронго и его люди одновременно проверяли все старые связи Гейтлера в Москве, пытаясь понять, кого из своих бывших коллег или знакомых он мог бы использовать. На эту проверку уходило особенно много времени. Некоторых людей приходилось искать неделями. Одного бывшего сотрудника ПГУ КГБ СССР нашли во Владивостоке, куда он переехал к дочери. Другой оказался жителем Германии. На его поиски ушло четыре дня, но человек страдал болезнью Паркинсона и уже ничего не мог вспомнить.

Даже сотрудники ФСБ были поражены той настойчивостью, с которой Дронго исследовал все документы, стараясь найти хотя бы малейшее упоминание об агенте, не найденном в прежних списках. Некоторым стало казаться, что у Дронго появилась самая настоящая паранойя, с таким маниакальным упорством и терпением он продолжал эту титаническую работу.

И наконец утром двадцатого апреля среди изучаемых ими сообщений, переданных партийному руководству в Берлине, мелькнуло имя агента «Шарлотта», которая сообщала весьма ценную информацию о работе Министерства иностранных дел Федеративной Республики Германии. Один из переводчиков обратил внимание, что среди других сообщений явно отсутствовало несколько документов. В результате тщательной проверки стало понятно, что они были намеренно изъяты из архива и пропали без объяснимых причин. С этим им уже приходилось сталкиваться. Некоторые документы о наиболее ценных агентах в архиве отсутствовали. Или сами немцы успели их уничтожить, или их изъяла советская разведка, решившая использовать оставшихся агентов «Штази» в собственных целях.

Взялись проверить всю деятельность «Шарлотты». До самого вечера шли поиски документов, где могла бы быть еще зафиксирована ее работа, но почти ничего не нашли. Это подстегнуло рвение проверяющих. Стало ясно, что они отчасти на верном пути. Среди документов семидесятых годов сохранились два упоминания об агенте «Шарлотта» — молодой девушке, работавшей в налоговой службе федеральной земли Бавария.

Никаких упоминаний о ее последующей деятельности — в восьмидесятые годы — в бумагах не было. И самое поразительное, что о ней не вспомнил и Гейтлер, когда сбежал в Москву в конце восемьдесят девятого года. Это уже было подтверждением их версии. Иначе с чего бы это Гейтлер «забыл» о столь ценном специалисте?

Были подняты материалы бывшего МИДа ГДР, в которых также обнаружилось упоминание об агенте «Шарлотта», имевшей отношение к отделу германо-советских отношений и, очевидно, владевшей русским языком.

Поздно вечером все собрались в общем зале. Многие переводчики сидели с покрасневшими глазами, настолько тяжелым и долгим был этот марафон. Благодаря общим усилиям этих людей вырисовывалась следующая история.

Молодая девушка, завербованная в семьдесят шестом, когда ей было не больше двадцати пяти, передавала ценную информацию из Мюнхена. По документам получалось, что в восьмидесятые годы она же работала в Министерстве иностранных дел Федеративной Республики Германии и одновременно сотрудничала с разведкой «Штази». При этом контакты с ней осуществлялись под личным руководством самого Гейтлера. К тому же удалось выяснить, что именно Гейтлер был инициатором ее вербовки в семьдесят шестом, хотя все данные на этого агента из архивов «Штази» оказались изъяты. Теперь уже никто не сомневался, что им удалось найти агента, которого они так долго искали. Оставалось лишь выяснить имя этой женщины.

На следующее утро в Мюнхен выехали сразу несколько сотрудников российского посольства. Учитывая исключительную опасность Гейтлера и его агента, было решено передать сведения о «Шарлотте» немецкой стороне. И уже к полудню стало известно ее имя. В Министерстве иностранных дел ФРГ и в налоговой службе Баварии работала Рита Хайден. Согласно полученным сведениям полгода назад она уехала из Германии, уволившись с должности пресс-секретаря в небольшом филиале фирмы «Дойче телеком». Рита Хайден объяснила свой отъезд тяжелой болезнью сестры, живущей в Новой Зеландии. Разумеется, уже через несколько минут стало известно, что ее сестра, действительно проживающая в Веллингтоне, не виделась с Ритой уже более трех лет. Сотрудники посольства, среди которых были кадровые разведчики, сразу сообщили об этом в Москву.

Вечером Богемский собрал всю свою комиссию, переводчиков, операторов, всех, кто занимался поисками «Шарлотты» в течение этого долго месяца, и представил им заместителя директора ФСБ генерала Филатова.

— Благодаря вашей работе нам удалось выйти на возможного помощника Гельмута Гейтлера, — сообщил Филатов. — Мы предусмотрели комплекс мероприятий по поиску и аресту Риты Хайден, которая, по нашим предположениям, сейчас находится в Москве. Особая благодарность нашему эксперту, — он посмотрел на Дронго и чуть смутился, вспомнив, что эксперт был не совсем «нашим», но быстро поправился, — человеку, который работал с нами все эти месяцы и может быть назван одним из нас. Спасибо.

Когда все зааплодировали, Дронго угрюмо кивнул. Он подумал, что поиски Риты Хайден — это только начало долгого пути. Нужно понять, почему произошел взрыв и как погиб генерал Машков.

— Вы хотите что-то сказать? — спросил его Филатов.

— Да, — ответил Дронго, поднимаясь, — я хочу попросить…

— О чем? — благожелательно поинтересовался генерал Филатов.

Богемский и Чаговец переглянулись. Они догадывались, о чем собирается попросить Дронго.

— Разрешите мне закончить мою работу здесь и попытаться найти всех виновных в смерти наших товарищей, — проговорил Дронго.

Филатов растерянно оглянулся. У него не было таких полномочий. Но он только что назвал Дронго «нашим экспертом» и поблагодарил его за хорошую работу. В конце концов, Дронго действительно вместе со всеми и рисковал жизнью, и активно трудился, бросив все другие свои дела. Филатов видел, как на него выжидающе смотрят все сотрудники.

— Да, — твердо произнес он, — вы можете остаться и работать. — И, увидев, как доброжелательно отреагировали на его слова почти все окружающие, с облегчением подумал, что принял верное решение.

Был сформирован особый штаб по розыскам Гельмута Гейтлера и Риты Хайден. Теперь они знали, что нужно искать не только одного высокого мужчину, но и женщину — того самого загадочного агента, который перебрался в Москву пять месяцев назад и остался здесь, чтобы помочь своему бывшему шефу. Московская милиция получила четкое указание проверять все квартиры в городе, арендованные в последние пять месяцев одинокими женщинами. При этом возраст и национальность не оговаривались. Всем было сказано, что Рита Хайден хорошо владеет русским языком.

Уже на следующий день четыре тысячи сотрудников милиции начали масштабную проверку центра Москвы. Кольцо вокруг Гейтлера и Хайден неумолимо сжималось.

РОССИЯ. МОСКВА. 25 АПРЕЛЯ, ПОНЕДЕЛЬНИК

В этот день президент должен был принять премьер-министра и объявить ему об отставке его кабинета. С самого раннего утра у главы государства было плохое настроение. Он понимал необходимость перемен, понимал, что смена кабинета и главы правительства давно назрела, но привыкший тщательно обдумывать свои решения и не допускать поспешных кадровых перестановок, президент все еще колебался.

Предыдущее правительство проработало несколько лет, хотя все предрекали ему скорую отставку. Слишком разными людьми были глава государства и глава правительства, оставшийся ему в наследство от прежнего режима. Нынешнему правительству тоже пророчили отставку чуть ли не с момента его возникновения. Но кабинет проработал достаточно долго. Новый премьер был порядочным, дисциплинированным, ответственным чиновником, который изо всех сил пытался провести экономические реформы. Однако, несмотря на беспрецедентный рост цен на нефть и поступление в страну десятков миллиардов незапланированных долларов, добиться настоящего перелома в экономике не удавалось. Более того, росла инфляция, поднимались цены, наступала стагнация. Необходимость смены правительства стала очевидной, и все же президент медлил. Он понимал, что, назначая нового главу кабинета перед выборами, он как бы дает отмашку и новой президентской кампании, в которой главным фаворитом становится новый премьер-министр. Так ведь было и с самим президентом.

В мировой истории уже существовали две страны, которые на протяжении многих лет управлялись одной партией в достаточно демократических условиях. В Мексике несколько десятилетий подряд главой государства становились представители одной партии, сменяющие друг друга на посту президента. А в Японии лидерство либеральных демократов на протяжении тридцати лет вообще не вызывало сомнений. Но времена изменились.

Президент подумал, что нынешний премьер сделал все, что мог. Нужно будет объявить ему благодарность, перед тем как отправить в отставку. И назвать своего преемника. Президент думал все последние дни. Он понимал важность и необходимость этой преемственности. Только такая практика могла привести к дальнейшей стабилизации в стране, дальнейшему укреплению государства. Лишь наличие преемника обеспечивало гарантии укрепления государственной власти. Президент имел на примете нескольких кандидатов на этот пост. Основным среди них он считал министра обороны. Бывший генерал Первого Главного Управления КГБ СССР, министр обороны был одним из самых близких ему людей по своим взглядам. Он не станет шарахаться из стороны в сторону, не будет предавать своих предшественников и коллег. Но на Западе наверняка поднимут крик, заявляя, что один бывший офицер КГБ сдает самое большое государство в мире другому бывшему офицеру госбезопасности. Хотя президент помнил, что ему сказал мудрый Киссинджер при личной встрече. «Все нормальные люди работают на свое государство», — заявил он, отметив, что и сам трудился на разведывательные органы своей страны.

Было у президента и несколько других, на его взгляд, удачных кандидатур. Но его выбор должен стать безупречным. Для себя он уже решил, что не будет баллотироваться на третий срок. Такое по-настоящему произойдет, пожалуй, впервые в истории страны. Ведь его предшественник ушел, можно сказать, вынужденно, понимая, что следующих выборов ему не пережить, — рейтинг власти в тот момент опустился низко, как никогда.

Президент вспомнил о разговоре с Пахомовым накануне. Тот сообщил, что среди бывших офицеров КГБ оказались «оборотни», и назвал имя генерала Андрея Истрина, захваченного в Брюсселе и погибшего при переезде из Берлина в Москву. Президент лично знал Истрина, помнил, как тот вынужден был уйти с работы в результате несправедливых обвинений. И вот такой трагический финал… Вспомнив об этом деле, президент помрачнел.

«Оборотнями» обычно называли сотрудников милиции, погрязших в коррупции. В госбезопасности и в разведке всегда работали самые лучшие, самые порядочные офицеры. Это была настоящая элита среди всех остальных спецслужб. Поэтому такое сообщение было президенту очень неприятно. Но когда человеку предлагают огромные деньги, не всякий сможет устоять. Даже самый порядочный, самый стойкий. Президент подумал, что, выбирая преемника, он должен учитывать и этот фактор. Слишком легко оказать услуги своим людям, помочь нужным знакомым, сделать один звонок и таким образом обеспечить своих родных до конца жизни их внуков. Но именно этого и необходимо избегать, иначе они никогда не выйдут из замкнутого круга олигархов, толпящихся у власти. Просто вместо одних олигархов, когда-то умело захвативших большую часть собственности огромной страны, появятся другие. Назначенные и сообразительные. Если первое их пришествие состояло из циников и романтиков, среди которых было много молодых людей, сумевших оказаться рядом с властью, то второе пришествие олигархов будет состоять из прагматиков и реалистов, также связанных с властью, но уже с силовым блоком. Каждый будет знать, что и почем, кого можно продать, а кого нужно купить… Вторая волна олигархов окажется более страшной для страны, чем первая. Поэтому нужно вовремя останавливать эти накатывающиеся волны. В великой, богатой стране так легко сделать кого-то миллиардером. И так трудно потом обуздать политические амбиции новоявленного нувориша!

Президент вспомнил про уходящего премьера. Кажется, он будет первым человеком, кто на своем посту не стал миллиардером или мультимиллионером, оставаясь всего лишь исполнительным и грамотным чиновником при минимуме амбиций. И у президента вдруг мелькнула мысль: «А может, такие и нужны государству? Может, нам всем пора меняться?»

Президент знал ответ на этот вопрос. Пылающий юг и почти незаселенные восточные территории, всепроникающая коррупция и тяжелейший развал экономики, постигший страну в конце перестройки, общая апатия народа и вызов олигархов, очевидное отставание от ведущих держав и катастрофическая демографическая ситуация… Все эти неразрешимые проблемы смешались в один клубок, и каждая была жизненно важна для существования государства. Именно поэтому ему пришлось принимать эти вызовы времени и не только решать каждую из проблем, но и пытаться построить новое государство, в которое ему так хотелось верить.

Поднявшись, президент быстро зашагал к двери. Сегодня все увидят его решительным и смелым. Каким и должен быть глава самого крупного государства в мире, страны с уникальной культурой, литературой, наукой, имеющей глубокие исторические корни. Он поднял голову. Ему бывало трудно, очень трудно. Но он всегда помнил об ответственности, лежащей на его плечах, и старался ей соответствовать. Изо всех сил старался. Как у него получилось, пусть теперь рассудит история. До следующих президентских выборов оставалось менее года…

РОССИЯ. МОСКВА. 1 МАЯ, ВОСКРЕСЕНЬЕ

В этот день по всей России проходили традиционные первомайские демонстрации, оставшиеся в наследство еще от тех великих времен, когда эти шествия превращались в триумфальные праздники, организованные самой властью. В последние годы первомайские демонстрации выглядели значительно скромнее, к тому же их часто использовала левая оппозиция и профсоюзы, выдвигая лозунги в защиту прав трудящихся. Обычно в этот день для транспорта перекрывались многие центральные магистрали столицы, а на работников милиции ложилась особая ответственность по охране порядка на улицах, заполненных многочисленными толпами людей.

Проверки лиц, арендующих жилье, продолжавшиеся уже несколько дней, завершились тоже в этот день. На северо-западе столицы была обнаружена квартира, которую неизвестная женщина снимала за пятьсот долларов в месяц. Когда туда в одиннадцатом часу утра ворвались сотрудники спецназа, квартира оказалась пустой. Но хозяйка жилья, работавшая в фотоателье и обладающая хорошей памятью на лица, сразу же узнала в предъявленной ей фотографии свою постоялицу. Теперь не осталось никаких сомнений, что Рита Хайден находится в городе и готовится осуществить террористический акт под руководством своего бывшего шефа Гельмута Гейтлера.

На квартире оставили засаду, догадываясь, однако, что для Риты Хайден это лишь запасное убежище, а появиться она может совсем в другом месте. По предложению Дронго поиск усилили в Центральном округе, на улицах, примыкающих к Кремлю. Фотографию Риты Хейден получил каждый постовой милиционер, каждый участковый, каждый сотрудник госавтоинспекции.

Второго мая генерал Филатов собрал совещание. Каждый день мог стать решающим. Никто не знал, где и когда именно Гейтлер нанесет удар. Аналитики высказывали разные предположения. По их предложению глава государства отказался от поездок на автомобиле и передвигался в пределах столицы исключительно на вертолете. Все его возможные встречи на эти дни были отменены, визит в Новгород, заранее объявленный по телевидению, отложен. Но никто по-прежнему не знал, где и когда…

Аналитическая группа состояла из нескольких специалистов, привлеченных к работе из различных спецслужб, в том числе ГРУ, ФСБ и СВР. По личному разрешению генерала Филатова к ее работе был привлечен и Дронго. Они разрабатывали собственные планы возможного нападения, стараясь предугадать логику Гейтлера. Было очевидно, что тот, обладая в подобных делах огромным опытом и будучи настоящим профессионалом, сумеет придумать такую схему террористического акта, которая обеспечит его успех.

Следственная группа ФСБ, работавшая по взрыву в здании межведомственной комиссии, пришла к выводу, что взрывчатку туда пронес неустановленный офицер, который погиб вместе с остальными. Ничего другого предположить было невозможно. Всех живых проверяли по несколько раз, останки всех погибших идентифицировали. В этом был своего рода компромисс, когда объявили, что террорист, скорее всего, тоже погиб. Однако руководство ФСБ такой доклад не удовлетворил. Им хотелось знать, кто и зачем устроил взрыв, уничтоживший столько офицеров. К тому же теперь их не могли похоронить всех вместе, иначе получалось, что убийца окажется вместе со своими жертвами.

Третьего мая аналитики собрались снова. Все ясно представляли, что каждый следующий день может оказаться последним. Но по настоянию своей службы безопасности на майские праздники президент улетел в Сочи и должен был вернуться лишь к девятому числу, чтобы традиционно возложить цветы к могиле Неизвестного солдата в Александровском саду.

Среди аналитиков, приглашенных для разбора ситуации, присутствовал и старый знакомый Дронго, бывший сотрудник Первого Главного Управления КГБ СССР Владимир Владимирович. Старик явно благоволил Дронго и почти все время молчал, сидя чуть в стороне, слушая более молодых и энергичных специалистов. Но когда все закончили говорить, он попросил слово. Собравшиеся разом замолчали — всем было интересно услышать, что скажет старейший эксперт. Тот, оглядев присутствующих, произнес:

— Вы предложили множество версий, забыв о самой важной дате — девятого мая. В этот день президент всегда появляется в Александровском саду, о чем знают все. Не нужно даже ничего высчитывать. Помните, как у Форсайта? «Шакал» был уверен, что де Голль появится у памятника Неизвестному солдату, под Триумфальной аркой. Это был точный расчет. Глава государства не может позволить себе оказаться трусом и не почтить в этот день память павших. К тому же де Голль был генералом, а наш президент — подполковник. А для таких людей характерно особое отношение к той войне, к фронтовикам, отдавшим свои жизни за нашу победу. Даже если мы попытаемся уговорить президента не появляться девятого мая в Москве, он все равно приедет. Могила Неизвестного солдата — единственное место, о котором заранее известно, что в определенные дни и часы здесь обязательно появится глава государства. Если Гейтлер решил нанести удар, то он может попытаться это сделать девятого мая.

— Не сможет, — возразил Богемский. — Уже много лет подготовка к таким мероприятиям проводится по устоявшемуся распорядку: мы оцепляем сад, выставляем посты, задействуем наших переодетых сотрудников. Ни один посторонний не сможет оказаться в саду в момент возложения цветов. Ни один человек. Это исключено. Скорее можно предположить, что Гейтлер попробует завербовать кого-нибудь из солдат кремлевского полка. Но их тоже проверяют.

— Я не об этом, — мягко заметил Владимир Владимирович. — Гейтлер точно знает, что президент прилетит на праздник. Обратите внимание, как он обычно разрабатывал свои операции. Гельмут Гейтлер по-своему уникальный профессионал и планировал операции с учетом психики не только нападавших, но и самой жертвы. Он умеет просчитывать поведение интересующего его лица. Если Гейтлер так давно занимается нашим президентом, то он точно знает, что девятого мая глава государства будет в Александровском саду. Я думаю, точка пересечения наших и его интересов именно там. Гейтлер обязательно учтет в своих планах психотип нашего президента.

Филатов нахмурился. Он понимал, о чем говорит этот пожилой эксперт.

— Вы можете себе представить, чтобы глава нашего государства отменил возложение цветов девятого мая? — продолжал Владимир Владимирович. — Ни один президент в нашей стране не пойдет на такое. Даже под угрозой террористического акта. Уважение к памяти погибших и к подвигу фронтовиков генетически заложено в каждом из нас. Гейтлер это прекрасно понимает.

Все молчали. Даже Богемский не стал больше спорить. Дронго решил, что нужно поддержать своего старого друга.

— Давайте решим, что девятое мая — это тот самый день, когда все должны проявить максимум внимания, — предложил он. — В любом случае охрана должна быть особенно строга с учетом психохарактеристики уже самого Гейтлера. Необходимо учитывать и его особенности. Для этого мы здесь и собрались.

Богемскому явно не понравились слова эксперта, но он промолчал. Генерал Филатов кивнул в знак согласия. На этом совещание закончилось.

РОССИЯ. МОСКВА. 9 МАЯ, ПОНЕДЕЛЬНИК

Это был особый день для всех граждан бывшего Советского Союза. И для многих людей во всем мире. Но в Европе этот праздник традиционно отмечали восьмого мая, а в СССР — именно девятого, отдавая дань памяти миллионам погибших в самой страшной войне в истории человечества. На этой памяти нередко пытались спекулировать, называли невероятные цифры потерь, пытались опорочить имена победителей. Но сам факт победы невозможно было изменить или опровергнуть. Именно Советская Армия сумела дать отпор лучшей армии, когда-либо созданной европейской цивилизацией, и не только выстоять, но и победить. Победить — несмотря на хваленую немецкую технику, искусство военных стратегов, образцовую арийскую дисциплину, а под конец и отчаянную стойкость солдат, сражавшихся до последнего патрона в обреченном Берлине, где даже десятилетние мальчишки с фауст-патронами в руках шли на верную смерть во имя ложных идеалов национал-социализма.

В это утро Александровский сад был привычно оцеплен. Сотрудники ФСБ и службы охраны президента рассредоточились по своим местам. Все было отработано годами, каждый знал свою точку. Участвовал в оцеплении и капитан Лугаев, занявший свой традиционный пост. Рядом с ним стоял старший лейтенант Стрельнев, с которым они работали весь последний год. К десяти часам утра должен был появиться президент и все руководство страны. Поэтому с самого утра в сад уже никого не пускали.

Неожиданно начал накрапывать дождик, и Лугаев, недовольно поморщившись, глянул на небо. Если дождь усилится, нужно будет раздать офицерам плащи, которые подвезут по первому же его звонку. Но пока тепло и терпимо. В этот момент Стрельнев увидел стоящую на дорожке знакомую женскую фигуру. Он беспомощно оглянулся на капитана и показал ему на женщину с традиционными гвоздиками в руках. Лугаев хорошо знал эту женщину, много раз проверял у нее документы. Лидия Андреевна Самойлова. Ветеран войны. Ее брат погиб в Сталинграде, где был связистом. Поэтому она обматывает свои букетики проволокой и проводами, отдавая таким образом дань его памяти. Она живет где-то тут рядом и часто приходит сюда возлагать цветы. И каждый раз они ее тщательно проверяли. Один раз ее даже пропустили к монументу, нарушив инструкции. Это было двадцать третьего февраля, и она оказалась там одновременно с делегацией Государственной Думы.

Дождь усилился. Стрельнев смотрел на Лугаева, переминаясь с ноги на ногу. На часах было только пятнадцать минут десятого. Женщина остановилась рядом с ними. Она ни о чем не просила, просто, как обычно, молча стояла в старом плаще с букетом гвоздик в руках. Лугаеву стало стыдно. Он подумал, что женщине придется ждать около часа, пока к монументу не приедут все официальные лица, и еще столько же, пока они все не уедут. Два часа под дождем. Лугаев посмотрел в сторону стоявших неподалеку офицеров ФСБ и решил подойти к ним. Одного из них он знал. Это был майор Гринько.

— Что случилось? — спросил Гринько.

— У нас тут женщина, фронтовик, моя знакомая, — показал Лугаев в сторону Самойловой. — Может, разрешим ей оставить цветы?

— Ты же знаешь, что нельзя, — ответил Гринько.

— Они приедут только в десять, — напомнил Лугаев. — Выходит, что ей нужно ждать до десяти. А она человек пожилой, участница войны.

Гринько не мог остаться безучастным. Эти слова «участник войны» были святыми в их семье. Во время войны из их села на фронте погиб каждый второй мужчина, а его мать потеряла отца в пятилетнем возрасте. Эти слова были святыми для миллионов людей, потерявших во время войны своих родных и близких.

— Документы у нее в порядке? — спросил Гринько.

— Конечно. Можете сами проверить. Паспорт у нее всегда с собой.

— Пойдем, посмотрю, — согласился Гринько. — Между прочим, у нас есть приказ насчет той немки, которая может здесь появиться.

— У меня есть ее фотография, — кивнул Лугаев, — но той чуть за пятьдесят, а этой восемьдесят. Есть разница…

Они подошли к стоящему рядом с женщиной Стрельневу. Тот бросил понимающий взгляд на Лугаева и кивнул в знак согласия. Конечно, надо пропустить старушку, чтобы она не мокла два часа под дождем.

— Покажите ваши документы, — строго потребовал Гринько.

Женщина достала паспорт. Гринько взял его, внимательно просмотрел. Затем вернул.

— Извините, Лидия Андреевна, — мрачно произнес он, — но сад закрыт. Туда сейчас никого не пускают. Нам очень неприятно, но вам лучше прийти сюда через два часа.

Стрельнев и Лугаев старались не смотреть друг на друга. Гринько тоже было не просто говорить женщине такие слова, но он помнил о строжайшем приказе никого не пускать.

— Что мне делать? — спросила она. — Я хотела положить цветы.

— Может, я возьму ваши цветы и положу? — предложил Гринько. — А вы придете попозже.

— Я не смогу позже, — улыбнулась Самойлова.

Гринько посмотрел на обоих офицеров милиции.

— Мы пропускали ее, когда там была делегация Государственной Думы, — тихо сообщил Лугаев. — Я думаю, ничего страшного не случится. Даже если у нее спрятана базука под плащом.

— Хватит! — поморщился Гринько. — Я понимаю, что она ничего не сделает, но у нас приказ.

— Я сам доведу ее до монумента и обратно. И она сразу уйдет, — предложил Лугаев. — Между прочим, эти люди сражались и за наше будущее.

— Черт возьми! — не выдержал Гринько. — Не делай из меня подлеца. Проведи ее, и пусть она положит цветы. Только быстро. В концов концов, это действительно их праздник.

Гринько отошел от них. Лугаев повернулся к женщине. Взял ее под руку и бережно повел к могиле Неизвестного солдата. Стрельнев остался на своем посту. Все видели, как капитан милиции ведет старую женщину с букетом цветов. До назначенного срока появления главы государства было еще далеко. К тому же капитан крепко держал ее за руку. Под взглядами сотен проверяющих они медленно шли по дорожке. Лугаев обратил внимание, что букетик традиционно обвязан проволокой. Она так всегда делала, вспомнил он. Когда они наконец подошли, Самойлова стиснула его руку и, тяжело дыша, переложила цветы в другую ладонь. Затем потуже затянула проволоку на букетике и бережно опустила гвоздики на бордюр. После чего вытерла набежавшую слезу и отошла, чуть споткнувшись.

— Пойдемте, — Лугаев опять взял ее под руку.

Обратно она шла быстрее, даже держалась стройнее, словно, выполнив свой долг, помолодела. Он довел ее до поста.

— Может, вас проводить? — улыбнулся капитан.

— Нет, — ответила она, — я доберусь сама.

В этот момент рядом с ними появился Дронго. Богемский разрешил ему прийти сюда ранним утром, чтобы лично присутствовать на церемонии возложения цветов. Разумеется, Дронго тоже не разрешили пройти через сад. Они вместе с Богемским подошли к Стрельневу.

— Что происходит? — строго спросил генерал.

— Все нормально, — ответил Стрельнев, — капитан Лугаев провел одну старую женщину, чтобы она оставила свои цветы. Мы ее давно знаем. Она фронтовичка, живет где-то здесь рядом. Просто положила цветы и ушла, чтобы не мокнуть под дождем. Лугаев все время держал ее за руку.

Дронго посмотрел вслед уходящей женщине, потом в сторону монумента. И снова — на удаляющуюся фигуру. Рост. Рост почти невозможно изменить. А эта женщина точно такого же роста, как Рита Хайден. Но офицеры оцепления сказали, что давно ее знают.

— Сколько лет вы здесь дежурите? — поинтересовался он у Стрельнева. — Конкретно на этом месте?

— На этом только с декабря прошлого года, — сообщил Стрельнев.

Не успел он это договорить, как Дронго рванулся с места.

— Остановите ее! — крикнул он остальным офицерам. — Остановите ее! И уберите цветы.

Лугаев, услышав его крик, даже не понял, что происходит, а Гринько уже бросился к букетику цветов, скромно лежащему на гранитном бордюре. Пробежав несколько шагов, он схватил букетик и отшвырнул его в сторону. Прогремел взрыв. Гринько упал на землю и остался лежать — живой, хотя и сильно оглушенный. Дронго вместе с пятью или шестью офицерами в это время спешили за женщиной. Она обернулась и вдруг, забыв о своем возрасте, побежала совсем как молодая.

— Стой! — крикнул Стрельнев, уже понявший свою ошибку. — Стой! Стой, иначе буду стрелять!

Он выстрелил в воздух. Женщина бежала по открытому пространству в ту сторону, где раньше стояла снесенная ныне гостиница «Москва». Бежала, не оборачиваясь. Уже было ясно, что в восемьдесят лет так не бегают. Последовавшие в этот момент выстрелы двух других офицеров почти одновременно достигли цели, разорвав ей спину. Она упала как подкошенная. Когда Дронго и Стрельнев подбежали и склонились к ней, женщина уже умирала. Парик с седыми волосами чуть съехал набок, в небо смотрели невидящие глаза…

Дронго поднял голову. В двадцати метрах от него на Манежной площади стоял Гельмут Гейтлер. Он ждал своего лучшего и последнего агента. Генерал тоже был загримирован под старика, но Дронго его сразу узнал. Он увидел в глазах загнанного Гейтлера боль, отчаянье, крах, смерть. Генерал стоял и смотрел на Дронго. Он даже не пытался уйти или скрыться, понимая, что в эту минуту его жизнь закончилась. Стрельнев, заметив взгляд Дронго, начал поднимать оружие. К ним уже спешили другие офицеры.

— Поразительно, — сказал кто-то из подбежавших, — они замкнули пластид на букете гвоздик. Если бы не Гринько, взрыв прогремел бы через час. Все было рассчитано по минутам.

Гейтлер по-прежнему стоял, не шевелясь и неотрывно глядя в глаза Дронго. Острова в океане таяли, превращаясь в мираж. И ему уже не хотелось ни бежать, ни прятаться. Он устал. К нему спешили другие офицеры. Он протянул руки, позволяя надеть на себя наручники. Затем улыбнулся, глядя в глаза Дронго. Он видел, как умерла Рита Хайден, а ведь только она еще и оставалась смыслом его жизни. Поэтому, уже не обращая внимания на суетившихся вокруг него людей, Гейтлер нащупал языком спрятанную в дупле зуба ампулу, надкусил ее, по-прежнему не отрывая глаз от Дронго, и опять улыбнулся.

Через секунду он умер. Дронго отвернулся. Ему было неприятно. Он видел смерть последнего героя великого противостояния Запада и Востока. Все закончилось, Гейтлер был мертв.

РОССИЯ. МОСКВА. 17 МАЯ, ВТОРНИК

Гринько и Стрельнева представили к наградам. Лугаева чуть не уволили, но ограничились выговором. Богемский получил новое звание и даже Татьяну Чаговец представили к награде. Дронго поблагодарили, одновременно сообщив, что более в его услугах не нуждаются, и разрешив поработать последнюю неделю, чтобы завершить все дела. Это сделал лично генерал Филатов. После смерти Гейтлера, казалось, что все самое худшее уже позади. В межведомственной комиссии бурно отмечали успех. Трупы Гейтлера и его подруги идентифицировали. Дело можно было считать закрытым. И только Дронго все никак не хотел успокоиться.

В этот день он приехал на работу в комиссию, уже точно зная, о чем именно будет говорить с Богемским. Всю последнюю неделю он изучал данные экспертов, ездил к патологоанатомам, внимательно читал материалы баллистов и офицеров-минеров. Одним словом, забыв об успешной деятельности комиссии, экспертом которой он сам являлся, Дронго продолжал какую-то загадочную работу, стараясь что-то найти в материалах экспертов, исследовавших место трагедии после взрыва.

Богемский прибыл к десяти часам утра, когда Дронго уже сидел в его небольшой приемной.

— Доброе утро, — поздоровался с ним генерал, — что у вас?

— Хочу с вами поговорить.

— Что еще? Я думал, мы уже закончили наши дела.

— У меня важное сообщение…

— Нашли Гейтлера? Но он уже погиб.

— Нет, я хочу с вами поговорить о другом. Истина мне кажется абсолютно невероятной, однако, возможно, я все-таки прав.

— Какая еще истина?

— Вы меня примете или будем разговаривать в вашей приемной?

— Заходите, — разрешил Богемский.

Когда они вошли и сели в кресла друг напротив друга за небольшим приставным столиком, генерал поинтересовался:

— О какой истине вы говорите?

— Сначала я хочу вас поздравить со второй генеральской звездой.

— Спасибо. Так о чем вы хотели со мной поговорить? Учтите, что официально дело уже закрыто. Сейчас следователи ФСБ пытаются найти «заказчиков» этой чудовищной трагедии. Гейтлер и Хайден убиты, в этом уже нет никаких сомнений.

— Я нашел вашего мертвеца, — сообщил Дронго.

— Не говорите глупостей, — нахмурился Богемский. — Какого еще мертвеца?

— Если вы считаете, что я могу говорить только глупости, то мы можем сразу закончить наш разговор.

— У меня сдают нервы, Дронго, — примирительно произнес Богемский. — Ну что там у вас? О каком мертвеце речь?

— Об исчезнувшем. Сейчас все поясню. В отличие от вас я помню французскую поговорку, что предают только свои. Поэтому я был уверен, что в нашей комиссии работает «крот». Дзевоньский и его группа были лишь прикрытием для него. Даже Гейтлер не знал о его существовании и являлся резервным вариантом. Ведь понятно, что такая мгновенная реакция Истрина и его партнеров в Брюсселе не могла состояться без чьей-то подсказки. Причем сообщение должно было пойти еще до того, как здесь взяли Дзевоньского. «Крот» должен был чувствовать, что кольцо вокруг Дзевоньского сжимается. Вся эта затея с Абрамовым существовала лишь для того, чтобы отвлечь внимание от основного исполнителя, который спланировал нападение на офис Дзевоньского в Брюсселе, дал санкцию на устранение Олеси Бачиньской и ее друга в Италии. Причем этот человек настаивал, чтобы устранение прошло быстро. Не Истрин, а именно этот неизвестный «кукловод» приказал убить Рауля Феррейру и Олесю Бачиньскую, а когда понял, что девушку невозможно убрать, потому что она находится по охраной ФБР, решил сделать все, чтобы выманить ее оттуда.

Меня еще тогда поразила оперативность киллеров. Они знали о нас с Нащекиной все. Практически все. Знали, что нас двое, что у нас нет оружия. Знали, как я отношусь к Нащекиной. В общем, были готовы к нападению и считали, что я выполню их условия. Не сомневаюсь, что потом нас обоих ликвидировали бы. Но устранение Бачиньской позволяло не допустить появления сотрудников ФСБ в Бельгии и ареста Андрея Истрина.

— Все это очень интересно, но о каком мертвеце вы говорите?

— Сейчас узнаете. Итак, мы можем допустить, что противная сторона иногда проявляла чудеса гениальности, заранее рассчитывая все наши возможные ходы. А я в такие совпадения не очень верю. Но как только в Бельгии арестовали Истрина, стало ясно, что «крот» обречен. И тогда этот человек решил устроить взрыв и собственную смерть. Он знал все подробности работы комиссии, заранее обо всем информировал другую сторону и несомненно был лично знаком с Истриным. Поэтому боялся разоблачения. Именно его человек убил Истрина в Берлине.

— У вас есть какие-нибудь доказательства?

— Есть. Этот человек организовал взрыв, чтобы замести все следы. По-своему, он гений, но его погубила одна небольшая деталь. В тот день, когда произошел взрыв, я успел дойти до лестницы.

— Говорите яснее. Я ничего не понимаю. Кого вы подозреваете?

— Кто знал все о работе комиссии? Кто мог выходить и входить в здание через черный ход? Кто мог дать команду напасть на офис Дзевоньского? Кто знал о наших отношениях с Нащекиной и видел, что я ей симпатизирую? Кто?

— Вы говорите о Машкове? — понизил голос Богемский. — Но это невозможно. Нашли его сгоревшие ноги, остатки одежды, обувь, часть черепа. Он погиб. Это абсолютно непреложный факт.

— Погиб, — печально согласился Дронго, — но когда он отсутствовал, его часто замещал другой человек. Его заместитель. Генерал Полухин. Алексей Николаевич Полухин.

— Он тоже погиб, — отмахнулся Богемский. — Я считал вас серьезным человеком, а вы пришли ко мне рассказывать сказки. Это даже неуважительно по отношению к погибшим.

— Вот протокол экспертизы, — достал бумагу Дронго. — Я попросил провести исследование остатков засохшей бурой жидкости на перилах лестницы. Это оказалась кровь четвертой группы. Очень редкой группы. Положительный резус. Группа крови и резус-фактор погибшего Полухина. Это я тоже специально выяснил.

— Не понимаю, зачем вы мне об этом говорите? Понятно, что взрыв был такой силы, что останки могло разметать. Вы же там были, и хотя находились достаточно далеко, даже попали в больницу сразу после взрыва. Что еще вам нужно? Остатки крови Полухина на перилах лестницы только доказывают общепризнанную версию.

— Ничего они не доказывают. До лестницы могла дойти лишь взрывная волна, которая меня и отбросила. А теперь слушайте очень внимательно. Перед тем как пойти в общий зал, Машков позвонил Полухину и доложил, что все уже собрались. Машков предложил ему поехать на допрос, но Полухин заявил, что лучше дождется его, чтобы передать ему все сообщения, а потом уедет. Я слышал все, о чем они говорили. Полухин не знал, что я нахожусь рядом с Машковым. А еще он только что вернулся от стоматолога и сказал, что тот пообещал ему «голливудскую улыбку».

— Все верно. Ну и что?

— У Полухина был запасной ключ. Или ключи, которые ему дал Машков. Я нашел зубного врача Полухина. Мне еще тогда показалось странным, что он был у стоматолога глубокой ночью. Ведь когда я сидел у Машкова, часы показывали около пяти утра. Но самое интересное, что врач действительно работал круглосуточно. И той ночью, примерно в полночь, принял Полухина, который сам попросил его об этом, объяснив, что днем очень занят на работе. Торопился…

— Правильно. Мы проверили всех погибших. Следственная группа ФСБ изучала их последний день буквально по минутам, но ничего не нашла. Полухин договорился с врачом и поехал к нему глубокой ночью. Пробыл там долго. Все верно. И это основание для ваших подозрений?

— Врач снял ему протез, на который были посажены три зуба, чтобы потом имплантировать на это место новые зубы. Это последнее достижение технологии стоматологов. Так хотел сам Полухин, — напомнил Дронго. — И вот еще один любопытный момент. После взрыва среди фрагментов тел был найден тот самый зубной протез Полухина с тремя зубами.

— Верно. И вы думаете, что он нарочно его туда подкинул? — Богемский криво усмехнулся. — Вы подозрительный тип. Посмотрите внимательно протоколы экспертов. Многие тела сгорели, но им удалось найти не только зубы погибшего, но и фаланги двух его пальцев левой руки. Вот здесь в документе все написано. Их тоже проверяли эксперты. Группа крови совпала. Генетический код, ДНК — они все проверили. Это пальцы Полухина.

— Не сомневаюсь. Но именно это вызвало у меня наибольшее подозрение. Фаланги нашли, а других останков не обнаружили.

— Вы противоречите сами себе, — рассердился Богемский. — То так, то эдак.

— Ничего подобного. Просто хочу обратить ваше внимание на этот факт. Фаланги двух пальцев. Экспертиза пришла к однозначному выводу, что зубной протез и эти фаланги пальцев принадлежали Полухину. Убедительно?

— Вполне. Для меня во всяком случае.

— А он на этом сыграл и вас подставил. У него были запасные ключи. Он в моем присутствии сообщил Машкову, что скоро у него будет «голливудская улыбка». А затем попросил разрешения остаться на заседании комиссии. В тот день он намеренно уехал ночью, чтобы привезти взрывчатку и заложить ее в стол. Он уже точно рассчитал, что должен исчезнуть. И не просто исчезнуть, а «погибнуть», чтобы его никто не искал. Представляю, как ему трудно было решиться на такой поступок. Он заложил взрывчатку в стол. Полухин был единственным человеком, кроме Машкова, кто имел право подходить к этому столу. Затем вернулся к себе, отсек два пальца и снова прошел в зал заседаний. Ему оставалось только подбросить куда-нибудь в угол зубной протез и фаланги. Все. Его задача была выполнена. Конечно, думаю, Полухин принимал обезболивающие препараты, но очевидно все-таки испытал сильный шок. И поэтому допустил крохотную ошибку. Когда он выходил из здания, то не заметил, как испачкал кровью перила лестницы. Должно быть, наложил слишком слабую повязку.

Полухин ушел по лестнице. А мы с Машковым попрощались в коридоре, и я тоже зашагал к лестнице. Там успел дотронуться до перил и заметить, что они испачканы кровью. Ваши следователи этого не могли знать. Но это была кровь Полухина. Он отсек себе два пальца, понимая, что если после взрыва не найдут фрагментов от него, то его будут искать. Искать по всему миру. Ему важно было оставить неопровержимые доказательства своей гибели. Вот он и подбросил зубной протез и пальцы. Сейчас я думаю, что он просто очень торопился, зная, что Машков появится в зале с минуты на минуту. Поэтому не успел как следует наложить повязку. У него просто не оставалось времени. Даже нескольких лишних секунд. Он стремительно уходил. Посмотрите протоколы, генерал, вы попались на уловку Алексея Николаевича. Ведь ничего больше от него найти не удалось. Потому, что ничего другого и не было. Очевидно, Полухин сделал себе обезболивающий укол, прежде чем решился отсечь пальцы. Но он это сделал. Ведь за два пальца этот мерзавец покупал себе будущее и обеспечивал гарантированную безопасность.

Обратите внимание, что пальцы с левой руки, а не с правой. Тоже интересная деталь.

— И вы теперь уверены, что Полухин жив?

— Да, я в этом уверен. На перилах осталась его кровь, когда он спешил покинуть здание. Я просмотрел материалы на всех семнадцать погибших офицеров. Только у него была четвертая группа крови с положительным резусом. Только у него. Это неопровержимое доказательство, генерал.

Богемский ошеломленно молчал. Затем потер рукой лоб и вдруг спросил:

— Как это могло произойти? И как мы его сможем найти, если он действительно жив?

— Не знаю, — ответил Дронго, — но найти можно. Он должен выходить на связь с оставшимися здесь сотрудниками. Полухин пытался всех обмануть, но в конечном итоге мы сможем обмануть и его.

— Но как вы все это поняли?

— Истрин и Полухин работали в Первом Главном Управлении еще в советские времена. И хотя ни в одной анкете не указано, что они были знакомы или где-то пересекались, я почти уверен, что они знали друг друга. И еще погибший сотрудник в Берлине. Он ведь тоже из бывших работников ПГУ. Слишком много совпадений.

Богемский не знал, что сказать. Он сидел и молча осмысливал только что услышанное.

— Если это правда… — с нарастающей угрозой прохрипел он.

— Правда, — перебил его Дронго, — он заплатил немалую цену за свое предательство, но такова была плата за его освобождение.

— И как же нам теперь его найти?

— Провести комплексную проверку и арестовать всех, кто мог с ним сотрудничать. По малейшему подозрению начинать проверку. И конечно, искать самого Полухина. Я думаю, он где-то в Германии. И еще несколько фактов. Полухин — вдовец, у его сына давно своя семья, своя жизнь. Его исчезновение никто не должен горько оплакивать. Вот он и решил, что за те деньги, которые сможет получить, ему лучше «умереть». Вожделенным объектом любой власти являются полномочия и деньги, которые можно получить, обладая этой властью. Так и с Полухиным. Власть у него уже была, но она не приносила ему полагающихся дивидендов. Он сообразил, что это его единственный шанс. Пределом его мечтаний была сумма, которую он мог получить за свое предательство. Все остальное, даже два оставленных пальца, его мало волновали.

— Если я вам поверю, то могу считать себя сумасшедшим, — тихо прошептал Богемский. — Так не бывает…

— Он тоже так думал. И был уверен, что и мы так подумаем. Но иногда и так бывает. Давайте начинать проверку и убирать всех, кто мог быть с ним связан.

— Понимаю, — кивнул Богемский. — А вы сами хоть представляете, где он может сейчас находиться?

— Несколько дней назад был в Германии. Где сейчас — не имею представления. Но думаю, что вы сможете его найти. — Дронго поднялся.

Богемский очень недовольно посмотрел на него снизу вверх.

— Никому ни слова, — приказал он. — Ни одного слова.

— Это я могу вам пообещать.

— А Гейтлер? — вдруг вспомнил Богемский. — Как быть с ним? Или он тоже был мифом? Они не были связаны друг с другом?

— Думаю, что нет. Полагаю, Гейтлер останется в памяти тех, кто его знал, как один из лучших генералов в истории «Штази». Все остальное будут додумывать за меня историки спецслужб и журналисты.

— Вы понимаете, о чем вы мне сейчас рассказали? Я должен доказывать, что найденные останки генерала Полухина всего лишь его блеф, а сам он жив. Меня поднимут на смех.

— Можно подумать, что мне это нужно больше всех, — в сердцах огрызнулся Дронго.

— Вы обвиняете офицеров разведки. А это элита наших правоохранительных органов. Кстати, скоро в Ясенево будет отмечаться юбилей их института. И даже наш президент собирается туда отправиться…

— Что? Что вы сказали? — встревожился Дронго, невежливо перебив Богемского.

— У них скоро юбилей, — повторил генерал, уже сообразив, почему Дронго его перебил и почему у него изменилось выражение лица. — Двадцатого мая, — тихо добавил он, — двадцатого мая президент намеревался отправиться к ним.

— Расчет Полухина мог быть на это число, — предположил Дронго. — Будьте готовы к чему угодно. После смерти Гейтлера вы решили, что все закончилось. И в этом ваша самая большая ошибка. В другие дни им не так легко подобраться к президенту.

— Мы отменим эту встречу, — пообещал Богемский, — и проверим всех, кто там будет. Даже если Полухин отрежет себе голову, то и тогда они ничего не смогут сделать. Мы сумеем их остановить.

— Да, отмените встречу, — посоветовал Дронго, — и проведите тщательный обыск в этом Краснознаменном институте. Возможно, они решили сыграть на ностальгии президента. Ведь он тоже из ПГУ и заканчивал это учебное заведение.

— Мы его туда не пустим, — заверил Богемский. — Теперь ни за что не пустим. — Он поднялся, размышляя уже о том, как будет говорить с генералом Пахомовым. Торопливо кивнул на прощание. — Мы проверим все ваши факты, — добавил генерал, протягивая Дронго руку, — и сделаем все, как нужно.

— Не сомневаюсь, — ответил тот, — что вы сделаете все, как положено. Тем более что цена всему этому оказалась такой высокой. Погиб Машков, в тяжелом состоянии Нащекина. Я уж не говорю о всех других ваших коллегах.

Богемский опустил руку. Снова нахмурился.

— Мы на войне, — напомнил он, не глядя на Дронго, — а на войне случаются потери. Я вас больше не задерживаю. До свидания.

— До свидания. — Дронго повернулся и вышел, так и не пожав генералу руки.

Богемский долго смотрел ему вслед. Затем вызвал помощника.

— Этого типа больше сюда не пускать. И отберите у него все наши временные удостоверения.

Помощник молча кивнул в знак понимания. Когда он вышел, Богемский поднял трубку, набрал номер Пахомова. Услышав знакомый голос, вздохнул, как перед прыжком в холодную воду. Он понимал, что назад пути уже не будет.

— Мы нашли «крота» в нашей комиссии, — доложил генерал. — Абсолютно невероятная история, в которую трудно поверить. Но нам придется отменить визит президента в Ясенево. Вы разрешите мне зайти к вам?