Дино Динаев

Учитель афганского

Во имя Аллаха милостивого, милосердного!

1. Когда солнце будет скручено,

2. и когда звезды облетят,

3. и когда горы сдвинутся с мест,

4. и когда десять месяцев беременные верблюдицы будут без присмотра,

5. и когда животные соберутся,

6. и когда моря перельются,

7. и когда души соединятся,

8. и когда зарытая живьем будет спрошена,

9. за какой грех она была убита

10. и когда свитки развернутся,

11. и когда небо будет сдернуто,

12. и когда ад будет разожжен,

13. и когда рай будет приближен, -

14. узнает душа, что она приготовила.

КОРАН. Сура 81.Скручивание.

1

«Отменен ЕГЭ по Православию. Официальные органы не склонны связывать это с многочисленными убийствами преподавателей-священников».

«Силовые структуры города-государства Москвы опровергли слухи о случаях коллективного людоедства в одной из префектур».

«Несмотря на участившиеся случаи беременности старшеклассниц, Министерство образования настаивает на повышение возраста учащихся начальной школы до 23-х лет».

Миниблоги с сайта Алга. РФ

Дополнительное занятие

Зима в этом году начиналась вяло. Снег шел, словно по долгу службы. Выпадал и сразу таял. Город уныло блестел мокрым асфальтом. Так подкатил Новый год, ничем не предвещаемый, не хрустящий снежком, не пахнущий апельсинами. Обычный день в череде других.

В преддверии непраздничного праздника двое старшеклассников, вернее, будущих выпускников, нехотя направлялись на дополнительное задание, которое классный руководитель проводила дома.

— Убили бы ее что ли, — в сердцах вырвалось у Равиля.

— Кого? — Елка, поднимающийся по лестнице первым, даже остановился, так что Равиль, чтобы не упереться в него, тоже должен был встать.

Подростки прислонились к перилам. Им было по 17 лет, но Равиль выглядел старше. Коренастый, крупные руки. Елка смотрелся более инфантильно, но безусые мальчишечьи лица выдавали обоих.

— Анну Ильиничну! Кого же еще?

— А чего?

— А ты считаешь нормальным таскаться к ней на каникулах?

— Не хочешь, не ходи.

— Тогда двойку поставит, и из школы выпрут.

— Вот видишь. Тогда иди и занимайся! Разнылся.

— Да кто ноет?

Они лениво попрепирались. На самом деле, им не хотелось ни препираться, ни сидеть в душной квартире классного руководителя. Новый год на носу. Вери Кристмасс опять же. Рождество. (Примеч. Согласно постановлению правительства Рождество праздновалось по католическому календарю).

Но делать нечего. Выпускной класс диктует свои правила. Подростки, пихаясь, поплелись дальше по лестнице.

Класснуха жила на 4-м этаже. Этажом ниже открылась дверь, крытая облезлой филенкой. Сейчас такие только у законченных алкашей. И вышел такой же облезлый мужик. Непознаваемого, как и у всех алкашей возраста. Уныло длинный, сутулый, словно он не мог достойно носить свой рост. И абсолютно седой. В руке у него было помятое мусорное ведро, и он крайне неудачно влез перед ними на лестницу.

Он стал взбираться по ней с такой натугой, словно альпинист на Эверест. Из груди наружу прорывалось сиплое дыхание, как будто внутри скрывался еще один человек и пытался продышаться сквозь собственное дыхание длинного.

Его шатало по всей ширине лестницы, от него разило маразматическими запахами спирта и застарелой закуски, и обгонять его было западло. Подростки решили перекурить. Все, что угодно лишь бы не тащиться за ходячим ароматизатором.

Длинный дотащил задницу до лестничной площадки и к удивлению пацанов прошаркал к нужной им квартире. А они то думали, что во всей вселенной никому кроме них старая карга не нужна.

— К класснухе поперся, двоечник! — подростки прыснули.

Они курили, обильно сплевывая на пол. Удовольствие прервала синявка лет шести. Одетая в донельзя грязное пальтишко, давно потерявшее цвет, она вдумчиво ковыряла в носу, пристально разглядывая пацанов. Глаза были словно оловянные, неподвижные и тоже обесцвеченные.

— Чего уставилась? — окрикнул ее Елка. — Вали отсюда!

— Вы все умрете, — невнятно произнесла она.

— Чего?!

Синявка, разом потеряв к ним интерес, запрыгала по лестнице на одной ноге.

— Подъезд уродов! — сказал Елка, и Равиль с ним согласился.

Длинный дотащился до двери и нажал на звонок, дребезг которого иногда снился пацанам в кошмарных снах. Изнутри прошаркали ответные шаги, дверь со скрипом разлепилась, выпуская наружу хорошо поставленный голос, заставивший пацанов скривиться как от зубной боли.

— Стасик, дорогой, здравствуйте!

В ответ тихий голос с сильными просительными нотками.

— Теть Ань. Червонец. Отдам, честное слово.

— Стасик, дорогой, мне, конечно, не жалко, но вы еще с прошлого раза мне должны остались.

— Все отдам!

— Ну, хорошо. Только учтите, это в последний раз.

— Наверняка губы поджала! — сплюнул Елка. — Как она меня достала! Грохнули бы ее прямо сейчас, и заниматься бы не пришлось!

Старуху должен был убить Сохраб.

Кто же еще? Джавад убивал только девушек, перед эти насилуя их. Феридун и Вахид отличные стрелки, но устраивать стрельбу в центре города неудачная мысль. Незаслуженно повезло старухе, Сохраб лично перережет ее хлипкую шею. Квартиру они потом оформят. Точнее, квартира уже на оформлении. Она уже продана, и даже перепродана.

Сумиты, не таясь, подъехали к дому. Мочить бабушку по месту никто не собирался. Она должна была сама выйти, сесть в машину. И исчезнуть, как ослиная моча на солнце.

Сохраб поднялся в квартиру. Сумиты знали, что старуха живет одна. Бандит позвонил, с той стороны затопали сухие ножки, и дверь без задержки распахнулась. Простота хуже воровства.

Старушка уставилась на незнакомого мужчину сквозь очки. Надо будет снять, а то на выходе лезвие может уткнуться в дужку.

— Вам кого?

— Тэбя!

Сохраб втолкнул ее широкой, словно лопата пятерней. Шагнул следом, захлопывая дверь.

— Что вы делаете?

Он подтолкнул ее.

— Пэрэоденься! Гости поедыш.

Войдя в комнату, Сумит неожиданно для себя обнаружил еще двух нежданных свидетелей. Дети.

— Сидет тихо! — прикрикнул Сохраб.

— А че ты орешь? — спокойно спросил Елка и, обращаясь к учительнице, спросил. — Это что ваш родственник?

В женщине взыграл педагог.

— Нельзя так разговаривать с взрослыми, Елков!

Она поняла, что представления не имеет, что это за тип без спросу ввалился в ее квартиру.

— А вы кто? Что вам надо?

— Одэвайс, с нам поедиш.

— Что, в зоопарке день открытых дверей? — встрял Елка.

Сохраб сверкнул на него черными очами.

— Заткнис, а!

— Сам заткнись!

— Ты ишак!

Сохраб обошел стол с намерением вытащить пацана из-за стола.

Равиль, доселе молчавший, поднялся. Квадратные плечи, крупные кулаки, смелый взгляд. Сумит пожалел, что нож и пистолет остались в машине, он положил бы пацанов прямо здесь. То, что они еще дети, никакого значения не имело. Они не дети, а бараны, которых надо прирезать. Вернее, барашки. Сохраб ухмыльнулся.

— Зачем сорится, дарагой? Мы все поедим гости.

— Никуда мы с тобой не поедем. Вали отсюда подобру-поздорову, — вдумчиво произнес Равиль.

Он никогда не кричал. Даже перед драками, в которых был большой мастак, сначала расставлял все по полочкам, выяснял, кто и за что должен получить, а уже потом бил так, что мало не казалось.

— Зачем грубиш?

Сумит по блатной привычке остановился напротив Равиля. Взрослый сильный мужик, плечи под гладкой кожаной курткой. От него так и веяло опасностью.

Прочувствовав момент, Анна Ильинична прошептала:

— Прекратите, здесь же дети. Немедленно уходите из моего дома!

От бабки противно пахло нафталином.

— Молчи, женщына! — сумит небрежно взял старушку за лицо и отодвинул.

Елка возмущенно взвизгнул, а Равиль визжать не стал и вообще не стал терять времени, базар был окончен, и дал сумиту с правой. Удар не профессиональный, таким человека надолго из строя не вывести, но, учитывая, что Равиль до 15 лет наравне с взрослыми вкалывал в деревне, довольно болезненный.

Голова сумита мотнулась, расплескивая слюни.

— Вали отсюда! — повторил Равиль.

Елка с самым решительным видом возвышался рядом с другом. Сумит с ненавистью глянул на них обоих.

— Оборзел, да?

Анна Ильинична решительно заслонила своим сухоньким телом мальчишек.

— Я сейчас вызову милицию.

Бандит остыл. Лишний шум ему действительно ни к чему. У него словно вынули стержень. Он расслабился.

Сохраб широко осклабился, изо рта пахнуло чесноком.

— Ладно, потом пагаварим, да!

Он развернулся и, ругнувшись по — сумитски, вышел, остервенело хлопнув дверью.

Подростки в восторге повалились на стулья, с ликованием обсуждая произошедшее. Жить им оставалось несколько минут от силы.

Стас Бушуев выпускал из подъезда кота. Кот был пугливый и наружу не шел. Проходивший мимо сумит грубо отпихнул Стаса, так что тот чуть не влип в стену.

— Ишак! — Сохраб пригрозил ему развернутой пятерней, но бить не стал, нечего силы тратить на эту мразь.

Стас придержал дверь и увидел, как сумит подошел к катафалку джипа и гортанно переговаривается с соплеменниками. Потом один из сидящих не таясь, передал ему пистолет.

Стас со всех ног бросился бежать по лестнице. Почти сразу задохнулся. Ценой титанических усилий ему удалось добраться до второго этажа, когда внизу хлопнула дверь. Бандиты уже в подъезде!

Он предпринял последний рывок, в которые слились оставшиеся два этажа и инфаркт, и вдавил кнопку звонка.

Анна Ильинична открывать не спешила. Невыносимо долго шла к двери, смотрела в глазок. Стас глянул в пролет. Сумиты находились всего парой этажей ниже.

— Стасик, вам чего?

Соседка открывать не спешила.

— Вызывайте милицию, вас убивать будут! — прошептал Стас, прижав губы к косяку.

Он бы и сам вызвал, если б у него был телефон. Но тот остался в прошлой жизни.

— Что случилось?

— Не тупите, тетя Ань, звоните в милицию!

— Зачем милиция?

Стас оглянулся на голос. Он опоздал. Два сумита уже ступили на лестничную площадку. Сухроб прятал руку с оружием за спиной. Джавад шел за ним без оружия, но это никого не могло обмануть. Полы длинного кожаного плаща предательски оттопыривались.

Стас ничего не успел предпринять, как Анна Ильинична открыла дверь. За ее спиной возвышались два пацана. На лицах улыбки, сразу исчезнувшие при виде вернувшихся сумитов. Стас видел только их большие округлившиеся глаза, которые им тут всем и закроют.

Сухроб выволакивал из-за спины пистолет. Жить им оставалось секунды, особенно Стасу, оказавшемуся первым на линии огня.

Он развернулся всем корпусом и дал ногой в живот Сухробу. Удар получился, опыт не пропьешь, как говаривал старшина Шуст, этот удар ставивший. Сумит не улетел назад, тогда бы это был не удар, а толчок. Бандит кувыркнулся в воздухе, врезавшись в площадку грудью и лицом практически на том же месте, на котором стоял.

Надо бы по-хорошему выбить у него оружие, пока он оглушен, но времени на это не было совершенно. Джавад без задержки выметнул из плаща нож. Наверняка там имелся еще и пистолет, но сумит схватил первое попавшееся в руку оружие.

По всему его нисколько не удивило неожиданное сопротивление со стороны видимого алкаша. Стаса это всегда восхищало в сумитах. Их нельзя было удивить, как нельзя удивить человека, в любой момент ожидавшего подлянки.

Джавад наотмашь махнул ножом, пуганул. Но Стас был пуганный, с ходу вошел в клинч и ударил ребром ладони в горло и, не давая опомниться коленом в корпус. Чего-то там хрустнуло. При идеальном раскладе это должны быть ребра, а не мениск.

Одной рукой блокируя нож, он схватил обмякшего сумита за горло и оглянулся, ища, обо что бы уронить.

И тут волосы зашевелились у него на голове. Полоумные пацаны высыпали на площадку. Если до этого были все шансы закончить с противником по-тихому как учили, то теперь шансы стремительно улетучились.

Недовырубленный Сухроб поднялся, наставляя на пацанов пистолет. У Стаса не оставалось другого выхода, как отпустить Джавада и налететь на Сухроба сзади, выламывая руку в обратную сторону с одновременным многократным нажатием курка.

Он и забыл, как громко звучат выстрелы в закрытом помещении. Стас три раза выстрелил в Сухроба, потом еще два в Джавада.

Наступившая тишина была оглушительной. Казалось, что у и пацанов и у старой соседки один и те же взятые на прокат глаза. Огромные и неподвижные.

— Запритесь в квартире, вызывайте милицию и никого кроме них не впускайте! — велел Стас, и тут же внизу хлопнула дверь. — Черт! Они быстро реагируют!

— Стасик, как же так? — немного в нос спросила Анна Ильинична.

Стас уже бежал по лестнице. На ходу вынул обойму, вставил обратно. 2 патрона там оставалось точно. Больше ему выстрелить все равно не дадут.

На уровне второго этажа он столкнулся с взвизгнувшей девчонкой. У него возникло очень нехорошее предчувствие. Межэтажный пролет как назло имел большое окно. Почему назло? Выглянув, он увидел, как двое сумитов, и не думавших заходить в опасный подъезд, целят снизу из автоматов. И целят гораздо выше.

— Черт! — выругался Стас, уразумев, в кого целят бандиты.

Стоят, небось, все трое, прижав лица к окошку. И что тут у нас интересного происходит? Это же как кино. Никого здесь убить не могут.

Он дал ногой в окно, потом добавил, убирая наиболее крупные осколки. Сумиты громко матерились внизу, до конца не разобравшись в ситуации. Мало ли кто стрелял. У брата не выдержали нервы, вот и стрельнул. В противном случае, трюк Стасу бы не удался. Это тебе не Голливуд.

Джип был качественный, большой, крыша чуть ниже второго этажа. Стас оттолкнулся от рамы и приземлился на нее. Худой, а крыша со скрипом промялась.

— Ты чего делаешь, коз-ол? — сумиты поначалу стали орать, и это вкупе тоже их погубило.

Надо было сразу стрелять. А так пока орали, пока задирали стволы.

Стас, продолжая движение, развернулся и сделал два выстрела. Феридун и Вахид, отличные стрелки, могущие попасть белке в глаз, если бы они водились у них в Суметии, были убиты один за другим, не успев сделать ни единого выстрела в ответ. Феридуна Стас уложил наповал. Вахид еще успел закричать, но полученное ранение тоже оказалось смертельным.

Стас спрыгнул с крыши, проверил машину, забрал оружие у убитых. Потом сел на крыльцо и стал дожидаться милицию.

Шипилин

Дело вел следователь прокуратуры Олег Шипилин. Ему исполнился 21 год, и он был самым молодым среди своих коллег. Стаса под конвоем привели в комнату для допросов и усадили на прикрученный табурет. Шипилин свинтил с ручки золотой колпачок и стал записывать ответы.

— Фамилия. Имя. Отчество.

— Бушуев Станислав Александрович.

— Национальность? Простите. Этот пункт отменен. Возраст.

— 48 лет.

— Гражданство.

— Россия. Без права проживания в Москве.

— Прописка.

— Столичный проспект 57. Квартира 218.

— Семейное положение.

— Разведен.

— Дети.

— Дочь.

— Возраст.

— 15. Нет, уже 16 лет.

Шипилин искоса глянул на допрашиваемого.

— Что же вы не знаете, сколько лет вашей дочери?

— Мы давно не живем вместе.

— Вы знаете, почему вы здесь?

— Четыре двухсотых.

— Простите. Каких?

— Меня обвиняют в убийстве.

— Двух и более лиц. По этой статье предусмотрено наказание вплоть до пожизненного.

— Я защищался.

— Откуда у вас оружие?

— Я взял его у врагов.

— Свидетели утверждают обратное, — Шипилин пододвинул к себе пару листков с крупными корявыми буквами. — Вот Саттар Заде и Масуд Шоджай пишут, что вы первым напали.

— Сумиты? Откуда они там взялись? Всех вроде прибил.

— Перестань строить из себя героя, дядя, ведь сядешь и сядешь надолго.

— Ничего я не строю, — пожал плечами Стас, на протяжении всего допроса ведший себя спокойно и уравновешенно, чем покорил Шипилина. — Говорю, как есть. В нашем дворе сумиты не проживали никогда. Разве что в самом начале Переселения. Теперь в такую дыру их не заманишь ни за какие коврижки.

— Не переселения, а дружеского слияния, — автоматически поправил Шипилин.

На этом собственно первый допрос был завершен. Осталось дождаться официального заключения судмедэкспертизы. Стас без слов подписал протокол, признав факт убийства.

— В СИЗО сейчас одни сумиты, я приказал содержать вас отдельно.

— Спасибо, Олег Игоревич.

— Извините, я не представился, — Шипилин осекся. — А откуда вы узнали мое имя?

Вошел караульный и ответа он не услышал. Не в этот раз.

Согласно приказу полномочного представителя Президента России по Алгинскому округу трехзвездного генерала Маркуса Ховарда все рабочие документы следственного отдела прокуратуры должны были переводиться в цифровой вид и отправляться на сервер в областной центр, в данном случае, в Загору.

Для аппаратуры был освобожден кабинет на первом этаже. Шипилин по одному отправляя листы в сканер, беря их из тощей папки. Внимание привлекла биографическая справка. Вернее фотография на ней. Была она древняя, выцветшая и даже еще черно-белая. Когда ж тебя снимали? В прошлом веке.

На снимке был Станислав Бушуев, но узнать его было сложно. Был он гораздо моложе, вряд ли ему было больше тогда, чем Шипилину сейчас. Одет в топорщащийся странноватого вида батник с помятыми безликими погончиками. Сквозь распахнутый ворот выглядывает майка в крупную продольную полоску. На голове притулилась смешная панамка с опущенными краями.

Стас безмятежно улыбался, словно находился на прогулке в летнем парке.

В углу снимка виднелась надпись, сделанная торопливой рукой: «Кабул.1980 год».

Интересно, где это, подумал Шипилин.

2

«1 миллиард долларов потрачено в городе-государстве Москве на стерилизацию бездомных животных. Правительство с пониманием отнеслось к просьбе министра здравоохранения по увеличению сметы затрат».

«В процессе дружеского слияния народов до 80 процентов трудоспособного населения Суметии переместилось в среднюю полосу России (без Москвы). Обратное перемещение бывшего коренного населения по большей части игнорируется, даже, несмотря на всеобъемлющую разъяснительную кампанию».

Миниблоги с сайта Алга. РФ

Для обработки поступающей информации в Загоре был построен специализированный центр, тщательно охраняемый миротворческим контингентом НАТО.

Цифровой поток по Станиславу Бушуеву, обвиняемому в убийстве двух и более человек, был разбит на ряд ключевых слов. Мощный сервер, прожорливости которого не было конца, сразу вычленил упоминание об Афганистане, как теме, относящейся к 1 группе по степени важности.

Сервер перевел информацию в ряд безликих тизеров и сбросил в передающий канал, напрямую подключенный к круглосуточно функционирующему спутниковому ретранслятору.

Массивная груда металла, нашпигованная мощной телеметрической аппаратурой, с раскинувшимися в стороны солнечными батареями, похожими на крылья гигантской стрекозы, неподвижно висела на космической орбите на высоте 15 тысяч километров над поверхностью Земли. Приняв сигнал и даже не соизволив прожевать, она вальнула его дальше по цепочке сателлитов. Почти мгновенно информация поступила в Пентагон, где опять-таки без участия человека была «примерена» к нескольким каталогам по степени заинтересованности, зависящей от количества запросов.

Если бы выяснилось, что данные факты никого не интересуют, их бы сбросили на накопительные диски, где они благополучно пропылились до истечения срока годности магнитного слоя. Но обрабатывающий сервер выловил из потока ключевое слово. Доли секунды ушли на идентификацию. Информация была признана интересующей. Сервер ответно эякулировал ряд тизеров. Следуя по цепочке сателлитов в обратном порядке, сигнал вернулся в Загору. Он был немедленно отпечатан на принтере и, имея вид конкретного задания, передан в аналитический отдел.

На следующий день, когда Стаса привели в комнату для допросов, его ждал не знакомый уже Шипилин, а хлыщ неопределенного возраста с холеным нездешним лицом, одетый в штатский костюм, видно, на короткое время заменивший военную форму.

— Меня зовут Джош Келлер. Я сотрудник торгового представительства миротворческих сил в Загоре. У меня к вам несколько вопросов, мистер Бушуев, — американец произносил слова без видимых ошибок, но с каким-то странным подмяукиванием.

— Я в торговле ничего не понимаю.

— Очень смешно, — заметил Келлер, даже не улыбнувшись. — И будьте любезны добавлять «сэр».

Ему сорок лет, определил Стас. Даже возможно больше, и он его одногодок.

— Слушаюсь, сэр.

— Ну, зачем вы так? Это всего лишь форма вежливого обращения. Вы ведь хотите, чтобы с вами общались вежливо?

В словах прозвучала скрытая угроза.

— Вы догадываетесь о цели нашей встречи?

— Нет, сэр.

— Вы совершили убийство первой степени и получите пожизненный приговор.

— Мне уже следователь говорил, сэр.

— Это прискорбно.

Он помолчал, давая Стасу осмыслить этот факт. Можно подумать, если бы сейчас Стас, тетя Аня и два пацана лежали в гробах, это было бы менее прискорбно.

— В юриспруденции существует такой термин как сделка с правосудием. При удачном раскладе вы получаете минимальный срок, а возможно отделаетесь условным наказанием.

— Что мне придется для этого сделать? Родину продать? Так ее продали до меня. Сэр.

Сейчас вскочит и заорет, прикинул Стас. Не угадал. Келлер закурил, не предложив ему сигареты. Сделал затяжку, не отрывая взгляда бульдожьих цепких глаз.

— Зря вы так себя ведете. Ваше поведение лежит крайне далеко от ваших интересов. Вы что хотите, чтобы я сейчас встал и ушел? Думаете, отдельная камера отдана вам в аренду навечно? Это при общей переполненности и вы сами знаете кем? Вам интересно, сколько вы протянете в одной камере вместе с бандой сумитских головорезов?

— Очень недолго.

— Вы оптимист. Вы там вообще нисколько не протянете.

— Особенно, если вы им подскажете, за что я здесь.

— У вас есть понимание момента. И одновременно полное его неприятие. Но это особенности менталитета. Вы должны знать, куда вы вернетесь после нашего разговора, целиком и полностью зависит от ваших ответов. Так что, я спрашиваю?

Стас пожал плечами.

— Вы воевали в Афганистане?

Иногда информация спрессовывается до невероятных размеров. Стасу достаточно было услышать «Афганистан», чтобы получить мощный информационный удар. Как он не дернулся? Кровь, пот, ужас, неизбывная печаль и тоска. Это из области эмоций. Свист пуль, вой мин, вой раненных, это из области акустики. А есть еще запах. Сгоревшего пороха и мяса, крови, ран. Все это разом погребло Стаса. Еле вынырнул.

— Это было давно. Я уже все забыл.

— Не надо мне врать, мистер. Вы уложили четверых отпетых гангстеров, для нейтрализации которых понадобился бы целый взвод спецназа. Хотя, что я говорю. Вы ведь спецназ и есть. Джелалабадский батальон специального назначения, если я не ошибаюсь.

— Я был солдатом.

— Как вы попали в Афганистан?

— После призыва учебная часть в Чирчике под Ташкентом. Потом Афган.

— Какие перед вами ставили задачи в Афганистане?

— Задачи спецназа укладываются в три слова: облет, налет, засада.

— Пожалуйста, подробнее.

— Во время облета облетали территорию, останавливали все, что движется, проверяли на наличие оружия. Налет производили на склады, кишлаки. Обычно налеты делали по наводке и исключительно в дневное время. Засада — дело другое. Обычно в ночь, ждали и потрошили караван. Тоже по наводке.

— Вы были ранены?

— Контужен в Герате.

Дух воин так себе. Драться в рукопашную не любил. Но однажды в Герате они нарвались конкретно. Тогда взвод Стаса в составе десантно-штурмовой группы сбросили прямиком на головы духов. «Вертушки» — вертолеты «Ми-8» выполнили зависание, они с них и посыпались. Но тут не повезло — сами угодили в засаду. Дух — он хоть и неумелый воин, но коварный и беспощадный. Стал изо всех углов лупить. Дружка Стаса закадычного Алешку Студенцова тогда убило, а самого Стаса контузило. Многих тогда положили.

— Зачем вам все это? Вы сейчас про Афган больше моего знаете.

— Во время службы бывали на Ниджрау?

— Приходилось, век бы его не видеть.

— Сможете показать на карте? — в этом месте впервые за все время в голосе Келлера проскользнул неподдельный интерес, хотя чувства «торгпред» скрывал профессионально.

— Смогу.

В этом месте Келлер его удивил. Он достал из кейса не электронный планшет и даже не ноутбук или там Ай-Пот, а бумажный(!), сложенный вчетверо вощеный лист. Карта.

Стас ткнул в один из перевалов на Гиндукуше к северу от Кабула.

— Точнее. Отметьте это место крестом.

Келлер протянул ручку. Вощеная бумага сопротивлялась нанесению каких-либо помет вообще. И было видно, что американец с трудом дожидается окончания процедуры. Едва Стас закончил, Келлер выхватил карту и впился в нее глазами.

— Окей. Отдельную камеру вы уже заработали.

Келлер вышел в коридор, на ходу доставая сотовый телефон. Торопился доложиться. Вместо него вошел конвойный.

Шипилин

Услышав сзади низкий противный клаксон, Шипилин поспешно свернул к обочине. Мимо пронесся RG-31. Сверху у пулемета торчала голова наводчика. Олег выждал положенную минуту и тронулся с места.

Выяснилась интересная деталь. Хоть дело Бушуева и забрал к себе следственный комитет миротворческих сил, следственные действия остались в компетенции Шипилина. Теперь он ехал проводить обыск на квартире обвиняемого.

Приехав, он сначала поднялся на место происшествия. На полу два меловых силуэта. Подтеки. Никто и не думал ничего убирать. ЖЭКи упразднены.

Он спустился, сорвал пломбу с опечатанной квартиры, открыл принесенным ключом, вошел. При соответствующем разрешении МС, он мог проводить обыск без понятых. Сейчас у него такое разрешение имелось. В обязанности ему вменялось найти все, что имело отношение к терроризму. Причем на взрывчатку и оружие квартира была уже проверена. Ему оставалось отыскать подрывную литературу.

Объектом исследований становился древний сервант, забитый книгами. Шипулин прошелся взглядом по корешкам. Сразу вычленил и достал Коран. За владением им полагался штраф, но как водится, многие стали его дома держать. Особенности менталитета. Если что-то запрещено, надо в пику это делать.

Остальная литература интереса следственных органов вызвать не могла. Старые книжки в потрепанных обложках.

Он вышел на кухню, и ему бросилась в глаза стопка листов, прикрывающая банку с питьевой водой, отпечатанных на принтере и скрепленных стиплером.

На титуле название «Плачущее ущелье. События года восемьсот девяносто девятого или Проклятие рода Халифа ибн Ходжамуллы».

Бумага захватанная, старая. Много раз ее Бушуев с банки снимал, когда воду в чайник наливал.

Неожиданно тренькнул звонок. Шипилин достал пистолет и пошел открывать. Из протокола первичного допроса он знал, что к подследственному никто никогда не приходил.

— Кто там? — спросил он, остановившись сбоку от двери и не спеша заглянуть в глазок.

— Милиция!

Узнав голос, он спрятал оружие и уже без опаски распахнул дверь. Светлана Вернигор, следователь из соседнего отдела, улыбнулась.

— Вот так встреча. А ты что тут делаешь?

— Задание на обыск от миротворцев.

— Опа, и у меня то же самое задание.

— Что ж так бывает.

Это действительно бывало. Канцелярия МС работала не лучшим образом. На это все жаловались.

— Может, пустишь в квартиру?

— Конечно, заходи.

Он посторонился. Они знали друг друга, здоровались, но не более того. Светлана Вернигор была славной девушкой. Светловолосая, светлокожая, ясноглазая. Она улыбалась при встречах, старалась завести разговор, отчего Олег всегда чувствовал неловкость и терялся. У него была напряженка в общении с девушками, что вызвало бы массу насмешек при любом другом, но Шипилин, молчаливый как индеец-гурон и крепкий как гранитная скала, мало располагал к насмешкам.

Был лишь единственный случай с одним оперативником из соседнего отдела, тогда все кончилось сломанным носом, и этого строгого парня навсегда оставили в покое даже самые завзятые шутники.

Светлана прошлась по комнате.

— Нашел что-нибудь?

— Коран и еще вот это, — он протянул ей принтированную стопку.

— «Плачущее ущелье»?

Она села на тахту и стала читать. Лицо ее приобрело озабоченное выражение, но даже оно девушке шло. Или освещение удачно попало?

— Это же интересно! На, читай! — она сунула ему первый прочитанный ею лист.

Так как мебели в комнате больше не имелось, Шипилин опустился на ту же тахту, но в некотором удалении от девушки, и сделал вид, что читает. На некоторое время в комнате был слышно только шуршание бумажных листов.

Все текущие дела отошли куда-то на задний план. Форменная юбка обтянула девичьи бедра, вид был потрясающий, так что он залюбовался.

Из материалов уголовного дела

(в дальнейшем передано в дипмиссию миротворческих сил).

Том 1.

«Плачущее ущелье.

События года восемьсот девяносто девятого

или Проклятие рода Халифа ибн Ходжамуллы.

Во имя Аллаха милостивого, милосердного!

В месяце рамазане года восемьсот девяносто девятого я стал государем Кабульского удела на шестнадцатом году жизни.

Область Кабула относится к четвертому климату, она находится посредине обитаемой земли. На восток от нее лежат Ламганат, Пуршавар, Хаштнагар и некоторые области Хиндустана. К западу находится горная страна, в которую входит Карнуд и Гур — теперь в этих горах обитают и ютятся племена Хазаре и Никудери.

К северу от Кабула лежат области Кундуза и Андар-Аба, отделенные от него горами Хиндукуша, к югу — Фармул, Нага и Банну.

Кабульская область лежит посредине между Хиндустаном и Хорасаном — это очень хороший торговый рынок. Каждый год в Кабул пригоняют до десяти тысяч коней. Из нижнего Хиндустана приводят караваны до двадцати тысяч купцов.

Из Хиндустана доставляют рабов, белые ткани, сахар, сахарный песок и лекарственные зелья. В Кабуле можно найти товары из Хорасана, Ирака, Рума и Чина.

В Кабульской области четырнадцать туманов. В Самарканде, Бухаре и в нашем краю маленькие области, подчиненные столице какой-нибудь большой области, называются туман.

Проклятием нашего рода является туман Ниджрау. Он находится в горах северо-восточнее Кабула. Горы позади Ниджрау сплошь населены кафирами. Это глухая, уединенная местность, пользуящаяся дурной славой. Жители Ниджрау — винопийцы, безмолитвенники, не знают страха перед грехом и подобны язычникам.

Благоверному мусульманину туда дороги нет, ибо там ему не прожить и дня. Убив благоверного, язычники употребляют тело его в пищу. Это страшные люди, вернее будет сказано, звери в обличье людском.

В этих краях водится птица луче, эту птицу называют еще „букаламун“. От головы до хвоста она пяти-шести разных цветов и переливается, как шея у голубя, а величиной она будет с горную куропатку. По-видимому, это хиндустанская куропатка.

Жители этой страны из уст в уста передают зловещий рассказ о том, что всякий раз появление букаламуна указывает на скорую смерть первому ее увидевшему.

В горах Ниджрау находится долина Хаваа. В нее можно попасть только через Черное ущелье. Это странное место, хотя Хаваа, где во множестве растет виноград, гранаты, урюк, айва, персики, миндаль, орехи, где под развесистыми чинарами протекает чистый ручей Ак-су, и кажется настоящим раем.

Здесь нет рыбы и фазанов, и вообще, нет никакой живности, и даже кафиры остерегаются показываться здесь, ибо место это считается проклятым, и проклятию этому нет числа веков и, может быть, даже тысяч лет.

Мой отец Халиф ибн Ходжамулла, презрев предупреждения своего мурида, как-то остановился в этих местах на ночь. С ним была сотня нукеров во главе с беком Раннахаром, и это он опрометчиво посчитал надежной защитой от древнего проклятия.

С Халифом путешествовал его родной брат султан Нугзар мирза из Герата и жена султана красавица Гульбадан-беким. Султан тоже отговаривал Халифа от опасной затеи, но отец его не послушал.

Слуги разбили пестрые шатры и развели костры, на которых жарили принесенных с собою перепелов. Странная тишина установилась вокруг, не было слышно ни пения птиц, ни даже ветра.

— Смотрите, что за дивная птица! — воскликнул султан, указывая на внезапно появившегося букаламуна.

Чело Халифа поразило раздумье, и чтобы заглушить черные мысли, он велел подать золотистое вино араташи, привезенное из Дара-и-Нура.

Гулянье затянулось до поздней ночи, и чем больше было выпито вина, тем жарче поглядывал Халиф на красавицу беким. Нугзар заметил страстные взгляды, и крепкое вино ударило ему в голову.

Он схватился за кинжал, но подоспевшие нукеры повалили султана наземь. Расвирепевший Халиф велел немедля казнить Нугзара. Царский палач по имени Аликпер уготовил султану страшную участь: обладая недюжинной силой, он поднял несчастного и ударом о колено с хрустом сломал ему спину, точно вязанку хвороста, после чего бросил умирать свою жертву долгой мучительной смертью.

Но гнев Халифа на этом не успокоился, и он отдал не пожелавшую покориться Беким Раннахару. Бек надругался над Гульбадан и словно кость изголодавшимся псам, бросил женщину своим нукерам.

Ночь огласилась страшным криком. То несчастная женщина, вырвавшись из лап своих мучителей, кинулась в бурные воды Ак-су, которые понесли ее прямиком в Черное ущелье.

— Пусть дьявол возьмет ваши черные души! — таковы были последние слова Беким перед тем, как она скрылась навеки.

Вослед ей бросились нукеры, но вдруг ночь сделалась непроглядной, как если бы все ослепли. Со стороны ущелья внезапно донесся горький надрывный плач. Ночь наполнилась шорохом приближающейся смерти.

О последовавшем кровавом ужасе мурид пишет так: „Ручей приобрел цвет смолы, а Черное ущелье стало таковым навеки, ибо нукеры, пытавшиеся запалить факелы и осветить неведомых врагов, были сразу жестоко ими растерзаны: у них вырвали глаза, а самих выпотрошили наподобие кроличьих тушек. Чудом выжившие лишились разума, а маска невыносимого ужаса навсегда застыла на их лицах“.

Халиф окружил свой шатер тремя рядами вооруженных до зубов нукеров и стал ждать утра. Всю ночь смерть кругами ходила вокруг живого кольца. Рвущий душу плач доносился со всех сторон.

То тут, то там из рядов вырывался живой человек, чтобы спустя секунду быть брошенным обратно — с оторванными конечностями, почти разорванным пополам.

Никому ни разу не довелось увидеть безжалостное отродье, убивающее в темноте и наполняющее ночь тоскливым хватающим за душу плачем.

Когда забрезжило утро, в живых оставалось не более десятка людей. Не более десятка из более чем сотни нукеров и стольких же слуг.

Другой бы после такой адовой ночи думать забыл бы о Плачущем ущелье, но Халиф оказался упрям.

Мало того, вскоре он вернулся в Хаваа, приведя с собою несколько сотен строителей из кочевых узбеков, и повелел возвести на месте трагедии гигантский минарет.

Кочевники мерли как мухи от голода и непосильного труда, от которого их не освобождали ни днем, ни ночью. Иногда на строителей нападал беспощадный мор, уносивший всех поголовно, но Халиф присылал все новых рабов, захватываемых в специально для этого предпринимаемых походах.

Дело спорилось. Я был еще слишком мал тогда, чтобы знать подробности, но люди шепотом рассказывали о неимоверной высоте минарета, а также и о нескольких гигантских каменных идолах, что тоже якобы возводил отец.

По идее мурида гиганты должны были защищать постройку от проклятия Беким и вызванного им к жизни дьявола.

Особый страх на меня, малыша, нагоняли рассказы о Плачущем ущелье. Со времен трагедии никому еще не удалось возжечь в нем факел, и все грузы перемещались в абсолютной темноте. Кочевники рассказывали, что в его непроницаемой темени таится много жутких загадок, и много безвинных рабов затерялось (или было украдено) в этом страшном ущелье.

Так или иначе, строительство было близко к завершению, когда новая напасть объявилась в Проклятой долине — туман. Побывавший в нем человек долго не жил. Однажды в него угодил Халиф, после чего в одночасье слег. Он мучился несколько недель, его рвало извивающимися живыми червями. Когда Халиф, наконец, умер, то весь иссох словно мумия.

Проклятие поразило и весь наш род. Мой старший брат сошел с ума, и я вынужден был пожизненно заточить его в темницу. Он утверждал, что получил письмо Гульбадан беким, написанное ею уже после собственной смерти.

В письме она якобы писала про неотвратимую кару, ибо Халиф пошел против Всеотца, решив попасть в райские кущи посредством своего чудовищного минарета, а не как обычные люди — путем молитв и праведной жизни.

Тем самым, он презрел основополагающий закон всей нашей жизни, отошел из-под святой сени Всеотца, и дьявол завладел его душой и телом.

Письмо послужило поводом для смуты, когда бек Раннахар во главе семи сотен нукеров захватил Герат. Я немедленно выступил из Кабула, но бек перехитрил меня. Когда я разбил его войско, он постыдно бежал и подло похитил мою сестру. Сладострастный распутник сделал ее своей наложницей и увез с собою в Хиндустан. Больше я не видел ее никогда.

Наконец, чтобы снять проклятие с нашего рода, я принял решение. По моему приказу тысячи нукеров разыскали оставшихся в живых строителей греховного минарета и ослепили их. Проводникам же, единственно знавших местоположение Плачущего ущелья, а также путь в самом ущелье, я велел отсечь головы.

Будучи же уверен, что после выполнения моего приказа теперь уже никто из моих современников не найдет проклятого места, я заклинаю всеми святыми потомков, которые будут жить даже спустя столетия после нас: что бы ни случилось, какую бы награду вам ни сулили, если вы не хотите потерять свою бессмертную душу, не ходите в долину Хаваа.

Во имя Аллаха всемилостивого, милосердного!

Года восемьсот девяносто девятого.

Султан Хусейн мирза».

— Тебе сколько лет, Шипилин? — неожиданно спросила Светлана.

— Двадцать три.

— Ты сюда прямо из миротворческого полицейского колледжа, наверное.

— Я наш колледж окончил. Не люблю миротворцев.

— Их никто не любит. Временная необходимость, слышал? Ты считаешь, что тех людей в долине убили дети?

До него не сразу дошло, что она говорит про рукопись.

— Почему именно дети?

— Неупокоенные души убитых и замученных детей. Как страшно.

— Это всего лишь древняя легенда, — сказал он.

— Что-то мне не по себе. Мне надо к потерпевшему зайти тут недалеко, не мог бы ты меня проводить?

— Конечно.

Шипилин поймал себя на том, что ему хочется оставаться с ней подольше. К Светлане его явно тянуло, и если бы не его природная косноязычность, он бы давно с ней заговорил. А тут надо же. Случай свел их вместе.

3

«Министерство торговли официально опровергло слухи о взаимосвязи увеличения числа тяжких преступлений со снятием ограничений на продажу автоматического оружия в России (без Москвы)».

«Член совета по правам человека ООН с одобрением отнесся к легализации тяжелых наркотиков в России (без Москвы)».

Миниблоги с сайта Алга. РФ

На следующий день допрос продолжился. Келлер выудил из кейса Коран и стопку листов, скрепленных стиплером.

— Это нашли в вашей квартире при обыске. Как вы можете это объяснить.

— Теперь вы меня оштрафуете?

— Зачем вам Коран?

— Сожалею, что не читал его до войны. Многих ошибок удалось бы избежать. Восток дело тонкое.

— А про Плачущее ущелье вам зачем знать? — Келлер потряс стопкой принтированных листов.

— Интересно стало. Что это за места, где пришлось повоевать. Я и скачал с Интернета. Я так понял, вас тоже интересует Плачущее ущелье?

— Возможно. Ну и что вы поняли из всего этого?

— Запутанная история, — признался Стас.

— Вам виднее. Вы же были в самом ущелье.

— Ничего особенного. Реальные духи были гораздо опаснее.

Стас сказал не всю правду. Правда заключалась в том, что местные испытывали суеверный ужас перед Ниджрау. Им так и не удалось найти проводников. Опорный пункт оказался тоже несчастливый. Люди там гибли, как мухи. Плохое место. Вот он и скачал. Когда у него еще был компьютер. Много чего было, пока ничего не стало. Эти слова можно было вынести в пролог его биографии.

— Разведка не обнаружила ущелье в указанном вами районе, — сообщил Келлер.

— Быстро у вас вертушки сработали.

— Что, простите?

— Вертолеты. Или это был самолет?

— Сателлит.

— По одному вашему звонку спутник сдернули с орбиты? Мой знакомый рассказывал в свое время, что для этого требуется куча разрешительных бумаг.

— Он американец?

— Нет, русский.

— Вот поэтому мы контролируем весь мир, — Келлер пристально посмотрел на него. — Откуда вы знаете английский язык? Последние реплики я сказал по-английски, а вы все поняли без видимых затруднений. В вашем деле этого нет.

— В школе учил.

— Вы были способным учеником. Скажите что-нибудь по-английски!

— Я не могу.

— Но вы же все понимаете?

— Все. Но говорить не могу.

— Как это у вас получается?

— Не знаю.

Стас на самом деле и сам не знал. Он даже не заметил, когда Келлер перешел на английский. Разве что характерное подмяукивание исчезло, и он заговорил чисто. Понятное дело, родной язык.

Стас почувствовал дискомфорт. Такое у него уже случалось в Афгане, когда он вдруг стал понимать дари.

Но все это отмазки. С ним что-то было не то. Но после Афгана у многих крыша поехала конкретно. Многие спились, кто сел на иглу. Кто в бандиты ушел и здорово поднаторел на этом. Вот у него способность появилась к языкам. После возвращения он был словно пьяный и свой новый талант воспринял как данность.

Келлер что-то заподозрил, цепкий был америкашка. Далее допрос стал напоминать некий хитрый тест. Келлер показывал ему абстрактные рисунки и просил сказать, что он видит. На листах были в беспорядке намалеваны черные линии, и вообразить можно было что угодно.

— Вы можете говорить о чем-нибудь другом, кроме водки и закуски? — возмутился Келлер.

Хотя возмутился, конечно, чересчур сказано. Был он спокоен, как стог сена.

— Перейдем к заданию посложнее.

На этот раз Келлер открывать рисунок не стал, положил лист рисунком книзу.

— Что здесь нарисовано?

— А я откуда знаю?

— Включите воображение, мистер.

— Опять будет водка.

— Тогда назовите любое слово.

— Машина!

— Почему машина?

— А я почем знаю? Вы же сказали, любое слово. Тем более под ваши абстракции все что угодно подойдет.

— Не любое. На этот раз это была не абстракция.

Келлер перевернул лист. На нем был изображен автомобиль. Естественно, «Форд».

— Давно это у вас?

— Что именно?

— Прекратите, мистер. Давно у вас эта способность?

— Какая способность? О чем вы?

— Видеть то, что не видят другие.

— Я угадал, вот все. Нет никакой способности. Если бы была, я бы давно уже был в другом месте.

— Где бы вы были?

— Ясно не в тюрьме. Кино «Экстрасенс» видели? Там все про это сказано. Он в казино выигрывал помалу и на это жил.

— Фильм кончился плохо. Его убили. Так что вы поступили умно, решив не высовываться.

— Да никак я не поступал!

— Встать! — рявкнул вдруг Келлер.

Стас встал, впрочем, Джош поднялся следом. Он оказался ниже, но коренастее.

— Вы проходили службу в 12 взводе. Давно вы видели своих сослуживцев?

— После дембеля никого не видел. Как-нибудь соберемся. Но я не уверен. Про Афган немодно вспоминать. А сейчас еще и официально запрещено.

— Правильно сомневаетесь. Что, опять угадали?

— Что угадал?

Тогда Келлер отчеканил, глядя ему в глаза:

— 12-го взвода больше нет. Вы единственный, кто остался в живых.

— Что за ерунда? У нас всего трое погибших было.

— Садитесь.

Келлер подвинул к нему стопку листов. Стас с замирающим сердцем понял, что это ксерокопии свидетельств о смерти.

— Что все это значит? Этого не может быть!

— С теми, кто был в Плачущем ущелье, может быть что угодно. Некоторые из ваших сослуживцев разбогатели. Сильно разбогатели. Стали долларовыми миллионерами. Но потом все равно умерли. Кто разбился в машине, у кого нашли неоперабельный рак 4-й стадии.

— Миллионеры? Кто-то из наших стал миллионером?

— Романов, Гулько, Федоров, — прочитал Келлер в блокноте.

— Романов?

Сказать, что Стас был удивлен, ничего не сказать. Романов по жизни был раздолбаем. Хоть про покойников и не говорят плохо. Его не ухлопали лишь чудом. И на те миллионер. Был.

Келлер назвал три фамилии. У них конечно не последний взвод был в полку, но кузницей миллионеров точно стать не мог. И что значит, все умерли? Прошли горнило войны, ад на земле и небесах. И полегли скопом дома.

— Значит, я теперь один остался? И именно поэтому вы обратились ко мне? Как единственно уцелевшему, кто был в Плачущем ущелье?

— Вы быстро схватываете.

— Что вам от меня нужно?

— В указанном вами месте никакого ущелья не обнаружено.

— Плохо искали.

— Или плохо показали. Я уполномочен заявить вам, мистер Бушуев, что если вы проведете наших сотрудников к Плачущему ущелью, все обвинения с вас будут сняты. Мало того, вы получите денежное вознаграждение.

— Нет.

— Почему?

— Есть места, куда возвращаться противопоказано.

— Не торопитесь, у меня есть материалы, посмотрев которые, я уверен, вы будете более конструктивны.

— Сомневаюсь.

— Когда вы женились?

— Какое это имеет значение? Я разведен.

— Почему?

— Это было давно. Забыл.

— Придется вспомнить.

Хорошо бы наоборот забыть.

Он женился на первой девушке, с которой переспал. Как выяснилось спустя несколько лет, это было трагической ошибкой. Марина училась в педагогическом училище, ей было семнадцать лет, и Стас не мог на нее спокойно смотреть, сразу возбуждаясь до неприличия, едва глянув на ровные ножки под короткой синей форменной юбкой.

После близости их отношения разительно изменились, а он остолоп этого не заметил. Он и раньше слышал от других пацанов, что у девок после секса крыша едет, но у Марины башню снесло конкретно. Она повсюду преследовала его, грозя повеситься, если ему вздумается ее бросить.

Однако, что у других были лишь кратковременным помешательством, у Марины и не думало проходить. Они поженились, Маринка родила Светку и, пока они не разбежались, своей ревностью превратила жизнь Стаса в кромешный ад.

Келлер достал из кейса ноутбук, включил и развернул экраном к Стасу.

На экране возникло изображение комнаты, почти точной копии той, где находились сейчас они. Уже потом Стас прикинул, что это могла быть та же самая комната. Когда американцам что-нибудь нужно, они готовы носом землю рыть. За сутки успели все. И обыск провести, и показания записать.

За столом на его месте сидела некая девица в обтягивающих брючках и короткой кожаной куртке, распахнутой таким образом, что полностью открывала вид на тонкий пуловер, а тот в свою очередь открывал секрет, что лифчика под ним нет, обнаруживая волнующие округлости и два крупных кругляша на месте сосков.

В лице и голосе девушки было что-то до боли знакомое. Стас с изумлением понял, что воочию зрит Маринку, только моложе. Лет 16. Боже, это же Светка. Его дочь. Сколько же он ее не видел. Хорошо вовремя узнал, а то был грех, стал возбуждаться.

И одевается по минимуму. Вся в мать. Маринка тоже частенько выходила к гостям в одной короткой футболке. То есть, вообще, в одной. Ибо трусиков под ней не обнаруживалось. Когда она наклонялась или наоборот потягивалась, друзья обеими руками за члены держались. Что уж теперь? Сам на этом погорел. Маринка по жизни всегда была дурная и сексуальная.

В последнее время они со Светкой общались крайне редко и только по телефону, он звонил от тети Маши. Она как-то спросила его:

— Пап, а ты когда ты первый раз с девочкой стал дружить? Ну что б целоваться и все такое?

— А с чего это ты все спросила? — он понял, что вопрос звучит несколько бестактно, и поправился. — Нет, ты, конечно, имеешь право это знать.

— Ну, так скажи, — напирала она.

— Это было в школе. Она была моей одноклассницей, мы вместе учились в десятом классе.

— Вы целовались?

— Целовались.

— Сколько раз?

— Пару раз, наверное. Сначала на вечере каком-то праздничном, новый год вроде был. Потом, кажется, гуляли мы с ней то ли в парке, то ли в кино шли.

— А сколько тебе было лет?

— Считай сама: тогда в школе учились 10 лет, а не 14 как сейчас, плюс в первый класс я пошел в восемь лет. Восемнадцать лет получается.

— Поздно уже, — вздохнула она.

— Ничего не поздно, — возразил он.

Надо бы девчонке с мамой на эту щекотливую тему поговорить. Он представил себе Маринку с ее необузданным отношением к сексу. Нет, лучше не надо.

Стас понял, что должен сказать что-то педагогичное, раз разговор пошел на такие важные темы и нравоучительно произнес:

— Понимаешь, любовь это чистое чувство. Среди подростков принято как-то опошлять его. Это неправильно. Не надо искать в нем исключительно какой-то нехороший скабрезный смысл.

— Понимаю, — серьезно ответила она. — Пап, а если вот мой знакомый мальчик приглашает меня к себе в гости, когда дома никого нет, я не должна искать в этом, как ты говоришь, скабрезный смысл?

«А Бог его знает, что у этого сорванца на уме?» — подумал Стас. Вернее, что на уме, это ясно как божий день. Вот только не ясно, пойдет ли он в достижении своих ясных как божий день целей до конца, вот в чем вопрос.

Но отступать от своей воспитательной линии Стас тоже не мог.

— Но может быть, ты преувеличиваешь, и он хочет лишь послушать музыку, посмотреть и обсудить какой-нибудь видеофильм.

— Моей подружке ее знакомый тоже так говорил.

— Ну и что? — враз севшим голосом спросил Стас.

— А то. Когда она пришла к нему, то он положил ее на диван и стал, как маленький сосать ее грудь. А потом снял с нее трусы и…

— Слушай, тут тете Маше надо позвонить, — жалобно попросил Стас.

— Я тебе не досказала, — капризно сказала она. — Ты слышал про «последний дюйм»?

— Рассказ такой есть.

— Да нет, я про песню. Там есть такие слова: «Последний дюйм — незримая граница. Последний дюйм — и стану я твоей». Мы с девочками поспорили — про дефлорацию это или нет. Я хотела услышать твое мнение, ты ведь мой папа. У кого мне еще спросить?

— Логично, — согласился Стас. — Но тут действительно тете Маше надо сделать срочный звонок. Пока.

Он положил трубку и потер горящее лицо.

«Шустрые пацаны нынче пошли», — с невольным уважением подумал он тогда. Последний дюйм, етит вертит.

Он прислушался, о чем там рассказывает его такая взрослая дочь.

— Я маму не виню. Она просто запуталась.

В тот день мама потащила меня в гастроном и стала набирать дорогие продукты. Сервелата сырокопченого взяла целую палку, несколько кило помидор и огурцов, и это в ноябре, когда к ним и летом было не подступиться. Все так дорого.

Она объяснила, что хочет Асрамчику праздник сделать. Асрам это ее новый хахаль. Он на рынке овощами торгует.

Я спросила, откуда у нее деньги. Оказалось, что это те деньги, что мы на юбку мне отложили. Она сказала, что придется потерпеть, походить в старой. Добавила, что я и без новой юбки без кавалеров не останусь.

У нее это была больная тема. Боялась без кавалеров остаться.

Она сказала, что Асрамчик не нарадуется, какая красивая у меня дочь. А еще мама сказала, что мы не должны ударить в грязь лицом. Асрамчик друга обещал привести. Наверное, смотрины хочет сделать, предложение готовиться сделать. А там глядишь, и за свадебку.

Напрасно я предупреждала, что сумиты на русских никогда не женятся. Я так мечтала об этой юбке, уже два вечера пропустила в школе, потому что не в чем идти.

Мама стала кричать, что Асрамчик не такой и обещал на ней жениться. Он ей уже месяц обещает. Когда я ей об этом напомнила, ее как с цепи сорвало. Она обозвала меня паршивой девчонкой. Сказала, что все это пропаганда недоделанного папочки. Что он ей завидует, спит и видит ее всеми брошенной и покинутой. А у нее вон какой видный жених, бизнесмен. Тоже мне, жених. Пузатый и плешивый.

Стол мы накрыли шикарный, как в ресторане. Потом пришел Асрам и привел с собой парня лет восемнадцати, что помогал ему таскать фрукты. Он сказал, что его зовут Парвиз.

— Барвиз? — спросила я.

— Пэ! — неожиданно закричал он и крикнул несколько раз. — Пэ! Пэ!

Да она у нас дура непутевая, сказала мама. Она вела себя как девушка на выданье, поворачивалась то одним боком, то другим и, давая рассмотреть себя со всех сторон. Она пригласила гостей к столу, а когда я хотела тоже присесть, вытолкала из-за стола. А ведь там было столько всего вкусного. Салат из свежих овощей, сервелат. Я пока крошила, слюной изошла, но ни кусочка не съела, терпела. Думала, вот сядем за стол.

Мама сказала, чтобы я шла уроки учить. Нечего с взрослыми сидеть. Гулянка затянулась далеко за полночь. Пьяные гости разговаривали все громче, так что я все слышала. Асрам спросил у Парвиза:

— За сколько я тебе должен?

— За два месяца.

— Хочешь эту бабу в счет долга?

— Она же старая.

— А дочку будешь?

— Можно.

Парвиз сказал маме.

— Он на твоей дочке хочет жениться.

Похоже, мама была уже никакая и ничего не соображала. Вскоре она поскреблась в дверь. Доченька, ты не спишь?

Я предупредила, что раздетая. Один из сумитов сказал, что одеваться и не надо. Парвиз хищно скользнул внутрь.

— Давай по-быстрому, я второй, — сказал Асрам.

— Давай знакомиться, — предложил мне Парвиз.

— Знакомились уже.

— А мы по-другому будем знакомиться.

Я так испугалась. В комнате у меня висела тяжелая чеканка, папин подарок, я ее схватила и Парвизу по башке. То есть по голове. Он сразу отключился.

Грохоту было, но никто ничего не услышал. Я больше не могла здесь оставаться. Быстро собрала кое-какие вещи. Когда я выглянула, мама липла к Асраму со словами:

— Только не уходи, а то я повешусь.

На что он только отпихивался и говорил, чтобы вешалась, только отстала.

Я тихонько в дверь. Три дня перекантовалась у подруги. Домой я больше не вернусь. Уже не знала, что делать, куда идти, но сегодня в школе меня вызвали к директрисе, а там была еще одна женщина из дипмиссиии миротворческих сил. Теперь я живу в общежитии.

— Папа у меня все в порядке, ты не волнуйся, — неожиданно произнесла она прямо в камеру.

Три дня. Три дня его дочь ютилась у чужих людей! Стас сжал кулаки.

— Я так понял, судьба моей дочери зависит от моего решения? — глухо произнес он.

— Судьба вашей дочери зависит от решения суда. Иск к матери инициирован дипмиссией миротворческих сил. Мы не могли пройти мимо столь вопиющих фактов.

— Не надо словоблудия.

— Словоблудие это, чем занимаетесь вы, мистер Бушуев. Возьмите себя в руки, вы же солдат. Ваша дочь получит жилье и пенсию. Но у нее нет матери. Хотите лишить ее еще и отца?

— Зачем вам нужно в Плачущее ущелье?

— Вот это уже деловой разговор.

4

«Тренер сборной России по футболу приговорен к десяти годам лишения свободы за проигрыш в стыковом матче за выход в финал чемпионата мира среди государств 2-го разряда».

«Зима ожидается на 1–2 градуса холоднее предыдущей, когда мороз на территории России (вместе с Москвой) доходили до -50, сообщает Институт глобального похолодания (бывший Институт глобального потепления).»

Миниблоги с сайта Алга. РФ

Пропавший самолет

Джош Келлер предупредил, что для продолжения разговора необходимо подписать некоторые официальные бумаги. Это оказалась подписка о неразглашении. Нарушителю подписки грозило 10 лет тюрьмы плюс лишение родительских прав.

— Мы должны подстраховаться, — пояснил Келлер.

Стас беспрекословно подписал все и спросил:

— Теперь вы можете сказать, зачем вам нужно в Плачущее ущелье?

— Теперь можно. В Афганистане потерпел катастрофу транспортный «Боинг» с важным правительственным грузом. По нашим сведениям, он упал в Хаваа.

— Что за ерунда? Не авария, а то, что вы не можете его найти при ваших технических возможностях!

— Самолет был поврежден.

— Кем?

— Вы задаете слишком много вопросов, мистер! Это вас не касается. Вы всего лишь проводник.

— Но мне надо как можно подробнее знать, что искать. От этого зависит успех экспедиции.

— Искать надо самолет.

— Нет, так не пойдет. Или вы мне рассказываете все интересующие меня подробности, или экспедиции не будет.

Келлер внимательно посмотрел на него.

— Зачем вам лишняя информация? Хотите удовлетворить любопытство?

— Я свое решение высказал.

Келлер хлопнул по столу ладонью.

— Учитывая местный менталитет, мы предполагали нечто подобное.

Келлер подвинул к себе айпот, нажал несколько клавиш.

— Вы что с ума там посходили? На борту правительственный груз! Какие к черту пассажиры? — донесся их динамиков искаженный голос.

— Командир пропавшего корабля Пол Леслет, — пояснил Келлер. — Изображения нет, это запись радиопереговоров.

— Что там тянет диспетчер? — раздался голос еще одного человека. — Хочет, чтобы нас тут разнесли вдребезги?

— Второй пилот Джеф Прайс, — снова пояснил Келлер. — Слушайте, мы от вас ничего скрывать не намерены.

Ага, кроме характера самого груза, подумал Стас.

— Вы что с ума там посходили? На борту правительственный груз! Какие к черту пассажиры? — прорычал в микрофон Пол Леслет.

— Что там тянет диспетчер? — спросил Джеф Прайс. — Хочет, чтобы нас тут разнесли вдребезги?

Исламабад горел. Одна половина неба было багровой от отсвета пожарищ, другая половина черной от дыма. Резня, по рассказам, была жуткой. Сингхи ночью вырезали северный блокпост, проникнув, таким образом, в зеленую, наиболее охраняемую зону столицы Пакистана. Всех, кто здесь жил, они считали врагами. Автоматического оружия они не применяли, только ножи и штыки.

Все, кто смог давно сбежал. Одинокий застывший у кромки аэродрома «Боинг» представляет собой огромную беззащитную мишень. Аэропорт опустел еще несколько часов назад.

— Не понимаю, чего мы ждем? — спросил Прайс.

— Но ты то хоть помолчи, Джеф. Ты же хорошо понимаешь, что мы преодолели тысячи миль не для того, чтобы улететь порожняком.

Пилот это понимал. Позади была бессонная ночь в болтанке над Атлантикой, и вот они здесь.

— Но ведь обещанного груза нет? — все-таки забросил он пробный шар. — В контракте же указано, что груз будет ждать нас в аэропорту. В случае чего, мы всегда сможем на это сослаться.

— Скажешь это Тейлору. Перед тем, как отправить нас сюда, босс лично беседовал со мной и предупредил, что, не дай Бог, если что случится с грузом, мы будем уволены вчерашним днем, и в будущем он лично сделает все, чтобы ни одна из компаний не доверила нам не только штурвал, но даже велосипедный руль. И хватит об этом. И без тебя тошно.

Вновь загорелся сигнал вызова. Леслет чертыхнулся и включил связь.

— Кто там еще?

— Привет, парни. Говорит майор Марш Рассел из охраны посольства.

Леслет вздохнул с облегчением.

— Здорово, Марш. Ты наверняка насчет груза? Тащи скорее сюда свою задницу. Тебе разве не говорили, что сингхи скоро будут здесь и отрежут нам всем яйца.

— Я не насчет груза.

— Не понято. Какого черта?

— Я хочу, чтобы вы вывезли мою жену из этого ада.

Леслет послал мысленный вопль в эфир.

— Я очень сожалею, Марш, но мы не можем нарушить приказ Вашингтона не брать пассажиров.

— Послушайте меня, сэр, а потом уже решайте, как вам быть. Моя жена ждет ребенка. Она уже должна была родить, я сам отвез ее в клинику, но потом, когда началась вся эта заваруха, я сказал себе: э нет, Дженни не будет рожать в таком бедламе. Я велел врачам сделать все, чтобы задержать роды, и теперь, когда я разговариваю с тобой, она без сил сидит рядом со мной на подоконнике, потому что в этом сраном пакистанском аэропорту нет даже кресел!

— Не кипятись, Марш, и не ори.

— Извини, капитан. Я вторые сутки глаз не сомкнул, так что меня должен понять. И еще. Мы женаты двенадцать лет, и у нас до сих пор не было детей. Врач сказал, что эта беременность единственная возможность, которая больше никогда не представится. Я хочу, чтобы моей жене ничего не угрожало, и она благополучно родила мне дочурку в нашем госпитале в Берне, а не в этом гадюшнике, из которого при первых залпах сбежали все более или менее стоящие врачи.

Леслет вопросительно посмотрел на Прайса. Тот лишь развел руками.

— Хорошо, Марш, — сказал Пол. — Веди свою Дженни на борт, мы доставим ее в Европу осторожно, словно китайский фарфоровый сервиз.

— Спасибо, капитан, — с чувством произнес майор.

Вскоре на поле появился юркий открытый джип.

— Иди встреть пассажиров, Джеф, — велел Леслет.

— Подумай, Пол, что ты делаешь. Тейлор нам башку скрутит, если узнает, что мы кого-то возили.

— Я сказал, иди, встреть пассажиров.

— Тебе виднее, Пол. Но в случае разбирательства, если таковое последует, учти, что я к этому не имею никакого отношения, и все решения принимал ты лично, а я только подчинялся тебе.

— Я это учту, Джеф.

Прайс прошел через пустой салон в хвост самолета, открыл люк и спустил откидную лестницу. Из джипа показался высокий мужчина в форме и помог спуститься женщине. Даже с высоты люка Джеф разглядел ее огромный живот.

Рассел вынул из джипа чемодан и передал Джефу. Пилот демонстративно грубо стал задвигать багаж между кресел.

— Давайте поднимайтесь! — раздраженно поторопил Прайс. — И уберите машину, сэр, пока ее кто не увидел.

— Я сейчас уеду.

— А вы разве с нами не летите? — удивился Джеф, он как-то об этом не подумал.

— Мне надо вернуться.

После этого они на некоторое время забыли о нем. Майор гладил руки женщины и что-то шептал ей на ушко. Воркуют как голубки, раздраженно подумал Джеф. Он не отвернулся и продолжал возвышаться над ними живым напоминанием, что надо бы поторопиться.

В наушнике раздался голос капитана.

— Что ты там застрял, Джеф? Звонили из аэропорта, груз прибыл.

— Заканчивайте! — закричал Прайс. — Поднимайтесь, мэм, а вы, сэр, немедленно уезжайте.

Он помог женщине подняться в салон и сказал:

— Пассажиров у нас нет, так что можете выбирать любое кресло, которое вам больше понравится.

Он заметил, что она выбрала то, из которого было лучше видно отъезжающую машину. У Джефа вызвало новый приступ раздражения то, что майор далеко не уехал, остановив машину у здания аэропорта, темнеющего проемами выбитых стекол.

Спустя несколько минут на армейском грузовике, задрапированном пятнистым тентом, прибыл груз. Сопровождал груз взвод морских пехотинцев.

Командовал пехотинцами майор, единственный из всех без каски, бритый налысо, в узких солнцезащитных очках. Кевларовый жилет, надетый на голое тело, не скрывал могучих мышц. Судя по всему, мужчина был силен как слон.

— Майор Фред Карвер, — представился он, подойдя к Джефу.

— Вы задержались, майор, — высказал недовольство пилот.

— Была небольшая непредвиденная остановка, пилот, — Карвер улыбнулся, улыбка получилась зловещей, создавалось ощущение, что меж тонких как лезвия бритвы губ вот-вот высунется жалящий змеиный язык, Джефу даже сделалось не по себе. — Открывай свою колымагу и показывай куда грузить. И поживей.

Джеф сразу понял кто тут первый номер, и поторопился передать командиру, чтобы он готовил к погрузке кормовой люк. Створы разошлись в стороны, пропуская аппарель.

Солдаты освободили машину, и оставшийся в одиночестве водитель загнал грузовик вовнутрь. Едва машина встала на место, как выдвинувшиеся из пола зацепы жестко зафиксировали ее.

Джеф подошел к ней, чтобы проверить крепеж, и мимоходом заглянул под тент.

Взгляду открылся трехтонный контейнер, ничем не выделяющийся из сотен подобных, которыми был забит транспортный терминал аэропорта, когда начался массовый отток посольств и дипломатических миссий из Исламабада. Вызывало интерес разве что количество всевозможных пломб. Их было чересчур много.

Неожиданно для Джефа рядом с ним возник Карвер, грубо вырвал тент из рук и буквально зашвырнул на место.

— Не лезь не в свое дело, пилот, — процедил майор и больно ткнул Джефа в грудь запечатанным конвертом. — Здесь ваш маршрут, пароли и согласованные коридоры. Отклоняться от него нельзя ни в коем случае, если вы, конечно, хотите еще пожить на этом свете.

Когда Джеф хотел открыть пакет, офицер остановил его:

— Откроешь в воздухе, пилот. Иди заводи свою колымагу.

Джеф вернулся в рубку и отдал пакет капитану. Солдаты отошли чуть в сторону и расположились прямо на летном поле.

— По-моему, они ждут, пока мы улетим, — сказал Джеф. — Этот Карвер просто псих. Интересно, из какой психушки он сбежал.

— А мне не интересно. Нам лучше поторопиться хотя бы для того, чтобы побыстрее взглянуть на эту секретную карту. Надеюсь, что нам не предложено лететь в Сибирь?

— На контейнере полно пломб. Я заметил, даты не совпадают. Похоже, его неоднократно вскрывали.

— Это не наше дело.

Они запустили двигатели и вырулили на опустевшую рулежку. Аэропорт словно вымер. Через минуту они были в воздухе.

— Черт подери! — вскричал Леслет, вскрыв конверт.

— Что случилось?

— Нам предписано лететь через Ниджрау, а это северный Афганистан. Штабным крысам невдомек, что там идет война между талибами и правительственными войсками.

— Будем надеяться, что им все же удалось согласовать маршрут.

— Мы можем надеяться на что угодно, только согласятся ли с этим талибы, вот в чем вопрос.

«Боинг» набрал тридцать тысяч футов и лег на заданный курс.

— Пока не перелетели границу, пойду, познакомлюсь с пассажиркой, — сказал Леслет, передавая штурвал.

Он пошел в салон. Женщина сидела у самой кабины.

— Капитан, сколько нам лететь? — напряженным голосом спросила она.

Он внутренне улыбнулся, ведь они только что взлетели.

— Зовите меня, Пол, Дженни. Как вы себя чувствуете?

— Хорошо. Но Донна может попроситься в любой момент.

— Донна?

— Так мы решили назвать нашу девочку, — она осторожно огладила живот.

— Хорошее имя. Мы долетим скоро, но сейчас вам лучше отдохнуть. Постарайтесь заснуть.

Он укрыл ее пледом и прошел в багажный отсек.

Грузовик молчаливо возвышался на специальной подставке. Неизвестно почему, но вид его показался Леслету мрачным.

Капитан обошел груз кругом, но не нашел ничего примечательного. Наоборот. Он не встречал более никчемного груза. Захватанный, грязный, многократно вскрытый контейнер напоминал пользованную вокзальную шлюху.

Похоже, груз изрядно попутешествовал и нигде не был принят, во всяком случае, полностью. Пол нашел и еще кое-что интересное. В одном месте борт был прошит тремя или четырьмя пулями. Скорее всего, из пулемета.

Горячие денечки настали в Исламабаде.

Леслет пожал плечами, проверил крепеж и вернулся в кабину.

— Как дела? — поинтересовался он у второго пилота.

— Я только что связывался с летающим радаром, — доложил Прайс. — Над Ниджрау сильная облачность.

— Спасибо, Джеф, ты всегда умел приободрить. Как Афганистан?

— Минуту назад перелетели границу, пока тихо.

Он опустился в кресло и сверил показания приборов. Самолет шел на автопилоте.

Ему показалось, что альтиметр несколько раз подмигнул световым табло, и он наклонился к нему.

Процесс созерцания прервала загоревшаяся кнопка вызова, сделанного Дженни.

— Иди, посмотри, что хочет наша пассажирка.

Когда Прайс ушел, Леслет глянул вперед и ахнул.

«Боинг» шел над полосой сплошной облачности. Ни одного просвета. Пол снял показания радара и альтиметра. Ему опять показалось, что последний барахлит.

Он наклонился и постучал по шкале пальцем. Застывшая на тридцати тысячах, стрелка отлипла со своего места и стремительно ринулась вниз.

— Черт! — выругался Леслет и взял штурвал на себя.

Надрывно завыли турбины, пол накренился, но падение показаний высотомера не уменьшилось. По нему выходило, что они вот-вот должны врезаться в землю. А ведь Ниджрау горы.

Распахнулась дверь и вцепившийся в косяк, чтобы не упасть, Прайс крикнул:

— Какого черта, капитан? Если вы не прекратите свои упражнения, то мы превратимся в летающий родильный дом.

Леслет выровнял машину.

— Мы едва не врезались, — пояснил он.

— Куда, в облако?

— Перестаньте смотреть на меня как на сумасшедшего!

— А куда мне в таком случае смотреть? Может быть, на альтиметр? На нем как было тридцать тысяч, так и осталось, ничего не изменилось.

— Конечно, не изменилось, я ведь поднял машину! Давай не будем об этом, Джеф. Не доставай меня.

Прайс недовольно уселся в кресло второго пилота.

— Давайте, я немного поведу.

Леслет молча передал ему управление и откинулся в кресле. В рубке повисла напряженная тишина.

— Извини, Джеф. Я погорячился.

— С кем не бывает, — обиженно ответил тот.

Леслет отвернулся к боковому окну и устало смежил глаза. Когда он через секунду, повинуюсь неведомому импульсу, открыл их, то внизу из слоя облаков выглядывал человек.

Он прикинул его размеры. Гораздо выше человеческого роста. До него футов 300, а видно лицо. Неживое, высеченное из черного сверкающего материала. Черты лица при этом выполнены схематично и грубо и вызывали ассоциации со скульптурами острова Пасхи.

Но все равно, статуя не была столь огромна, чтобы оказаться на такой высоте. Или?

Леслет вгляделся и тот час увидел то, искал. Разбросанные в облаках темные пятна. Они шли над Гиндукушем! Под ними горы. Эшелон облачности круто полез вверх.

Не успел командир корабля осмыслить этот факт, и чем он им может грозить, как на радарах тревожно забилась одинокая точка. Она быстро приближались.

— Цель одиночная, скоростная, — доложил Прайс. — Похоже на истребитель.

— Передай ему код на этот участок.

Пилот повернул к нему бледное лицо.

— Он не требует кодов.

— Не понял.

— Похоже, он атакует!

— Вы хотите сказать, что ваш транспорт сбил ваш же истребитель? — опешил Стас. — Вы действительно ничего от меня не скрываете.

— Факт атаки не подтвержден, — ответил Келлер. — Слышали когда-нибудь про Хаваа?

— Небо по сумитски. Иногда так называли Проклятую долину. Но вообще-то это имя нарицательное, так могли назвать что угодно.

— Ни черта это не нарицательное, потому что самолет полетел над этой проклятой долиной и больше уже его никто не видел.

— Не знаю, смогу ли я вам помочь.

— Вы объездили весь северо-восток Афганистана. Ниджрау вы знаете, как пять пальцев. Так вот: вы проводите спасательную экспедицию в Хаваа, и независимо от того, живы или нет члены экипажа пропавшего «Боинга», цел или полностью погиб груз, получаете сто тысяч долларов. Плюс к этому прекращение судебного преследования. Ну и естественно, довольствие и все транспортные расходы берет на себя правительство Соединенных Штатов.

— Прежде чем принимать ответственные решения, я хотел бы поговорить о пропавшем самолете более подробно.

— Это ваше право. Что вас интересует?

— Что за груз он вез?

— Вообще-то это секретная информация, не подлежащая разглашению. Скажем так, в контейнере дипломатическая почта, попадание которой в чужие руки была бы крайне нежелательным.

— Пилот говорил, что видел следы, как-будто контейнер неоднократно вскрывали.

— Что касается контейнера, то его загружали в миссии в Карачи, так что по прибытии в Исламабад вполне могли вскрыть, чтобы проверить комплектность, после чего запечатали вновь. Существует возможность, что в столичной миссии доложили какие-то документы. Для дальнейшей разработки это не имеет никакого значения. Еще вопросы есть?

— Есть. Вы записали все внутренние радиопереговоры пилотов. И при таком раскладе не можете указать точное место аварии?

— Это так. Мы не можем с достаточной точностью утверждать, когда и где «Боинг» пересек границу Афганистана, а также и то, сколько он успел пролететь над его территорией. Единственное что у нас есть, это название.

— Хаваа, — проговорил Стас.

— Да, проклятая долина. Местоположение ее также неизвестно. У нас нет проводника, которым мы могли бы воспользоваться. Аборигены либо на самом деле не знают, где находится так называемое Плачущее ущелье, либо лгут, что не знают. Вы должны быть благодарны суевериям аборигенов, ведь в противном случае вы до скончания своей жизни гнили бы в тюрьме.

На следующее утро заключенный СИЗО № 1 Станислав Бушуев был передан старшему уорент-офицеру 5 класса Гарри Карадайну. Американец был в штатском. Квадратные плечи, малоподвижное лицо. Чувствовалось, тертый калач. Он говорил по-английски, Стас отвечал по-русски.

— Мне сказали, ты понимаешь по-английски, хотя в твоей карточке про это ни слова, — проговорил он. — Окей. Я буду сопровождать тебя. Еще мне сказали, ты завалил четверых. Я хотел тебя предупредить, чтобы ты выкинул глупые мысли из головы. Я сам в свое время уложил пять человек.

— Шесть.

Кадык на шее офицера непроизвольно дернулся.

— Окей. Шестой сдох в госпитале. Читаешь мои мысли?

— Нет.

— И не вздумай, а то испугаешься, сынок.

Не буду, папа, подумал Стас.

— Как насчет моей просьбы встретиться с дочерью?

— Отказано, — с удовольствием проговорил Карадайн. — Самолет через час.

5

Шипилин

В выходной у Олега по плану был банный день.

Постельное белье он отнес в прачечную, а нательное загрузил в стиральную машину и, лежа на диване, курил.

У него из головы не шел этот странный афганец.

Зазвонил телефон.

Олег притушил сигарету и прошлепал босыми ногами к аппарату в прихожке.

— Привет, — сказала Вернигор. — Чем занимаешься?

— Да так, — он искоса глянул на агонизирующую стиралку.

— Ты знаешь, что нашего афганца американцы забрали из СИЗО и вывезли в аэропорт?

— Да и плевать.

— Ты неисправим, Шипилин. Правильно про тебя говорят, что ты нелюдим.

Тренькнул дверной звонок.

— Подожди, звонят, — сказал Олег и, несмотря на протестующий возглас, положил трубку.

Слева от двери висела кобура с «Глоком» и, прежде чем открыть дверь, Олег расстегнул ее и вдел руку в рукоять, только после этого щелкнул замком.

На площадке никого не было. Олег защелкнул кобуру и закурил, не закрывая двери. Дым кольцами потянуло наружу.

«Поймаю, уши надеру», — произнес Олег в пустоту.

На угрозу откликнулась лишь стиральная машина, перестав грохотать на весь подьезд. Пора было полоскать.

Олег захлопнул дверь и, увидя снятую телефонную трубку, вспомнил о Вернигор. Откровенно говоря, он думал, что она давно бросила трубку, но не угадал.

— Что случилось? Милый, с тобой все в порядке? — воскликнула она с неподдельной тревогой.

— Зачем звонила? — спросил он.

— В последнее время у тебя не бывает такого чувства, что за тобой следят?

— Нет, — оборвал ее Шипилин, послав мысленный вопль.

Мало ли кто может следить? А также и слушать? Служба собственной безопасности. Или секретные службы миротворцев. Совсем необязательно кричать об этом на весь белый свет.

— Все? — спросил Олег.

— Все. Знаешь, я никак не могу тебя понять.

— Мне некогда, — сказал он и положил трубку.

Он вспомнил все сказанное Светланой и удивился, что она назвала его «милый». Он со вниманием осмотрел свое лицо в зеркале. Волевые скулы, твердый взгляд. Что она нашла в нем милого? Не поймешь этих женщин.

Ташкент

Ташкент изменился.

То есть, хотя сам древний город и остался вроде тем же, но изменилось содержание. Что сразу бросилось в глаза, так это то, что население стало мононациональным, неузбеки практически отсутствовали.

Стас стоял у непривычно тихого аэропорта, в котором самолеты садились не чаще раза в двое суток, и с интересом, даже с жадностью, оглядывал окрестности. Он одновременно и узнавал и не узнавал эти памятные места.

Их привезли сюда в марте восьмидесятого, и тогда все поле было забито огромными транспортниками, а площадь перед аэропортом дымилась от выхлопов мощных «Уралов», в которые батальон грузился повзводно.

За погрузкой наблюдали многочисленные зеваки, среди которых преобладали женщины в длинных платьях и шелковых цветастых штанах по щиколодку. Но среди них мелькнула вдруг импозантная пара двух русоголовых девчушек в блузках с разрезами до пупка, одетыми на голое тело.

Сейчас же такой вольности не наблюдалось. Остались только строго одетые узбечки, лица которых были почти полностью скрыты темными платками. Нередка была и паранджа.

Их встречал мужчина в костюме, назвавшийся сотрудником отдела печати и культуры Генерального консульства США в Ташкенте Клаудио Рейна.

— Самолет в Кабул завтра. С этими варварами совершенно невозможно договориться. Отсутствие миротворческих сил явно не способствует прогрессу.

Он был прав. Мусульманские страны единственные не признавали миротворцев НАТО. Исключая те, куда те вошли без приглашения.

Он отвез их в отель «Узбекистон» и уехал, посоветовав никуда не отлучаться.

— А поесть? — недоумевал Стас. — В тюрьме сейчас обед. Макароны.

Карадайн зверски глянул на него, но стал звонить в доставку. Здесь его ждал первый облом. Их явно не хотели понимать. После бесплотных переговоров офицер швырнул трубку.

Стас сказал, что рядом с отелем можно поесть без проблем.

— Макдональдс? — оживился Карадайн.

— Узбекский Макдональдс, — поправил Стас.

Стас знал одно местечко, где в свое время готовили изумительный лагман, оно располагалось в двух шагах от отеля.

В Ташкенте изменилось многое, а лагманная осталась на месте. Они шли вдоль прилавка, а с той стороны прямо при них подростки не старше пятнадцати лет, одетые в белоснежные рубахи, готовили еду.

Бритый налысо парень наматывал прямо на руку связку сырой лапши, а потом начинал жонглировать ею. Лапша удлинялась, становясь прямой и гладкой. Когда она достигала нужной длины и толщины, парень ловко обрезал ее о край казана и бросал в уже кипящую пряную баранью шурпу. Через пять минут лагман был готов.

В окончательном виде блюдо подавалось в глубоких чашках, посыпанный укропом и петрушкой.

Спутники и не заметили, как умяли по внушительной порции. Пища была тяжелой и сытной.

— А где здесь Кока-кола продается? — спросил офицер.

— Будет тебе кока.

И они завернули в чайхану.

Чайханщик, мальчик лет двенадцати, горстями насыпал в цветастые чайники заварку и заливал кипятком. После чего наливал чай в пиалу, чтобы сразу впрыснуть обратно в чайник. Процесс приготовления чая на этом заканчивался, а чайник вместе с использованной пиалой вручался посетителю.

В чайхане не было столиков, только дощатый помост, на который все лезли, предварительно разувшись, и садились на корточки.

Однако в восьмидесятом столики были, подумал Стас. Увиденное легло в схему, подтверждающую дальнейшее удаление местной жизни от светских норм.

Гарри разместился с трудом. Хотя ноги его имели неплохую растяжку, было видно, что пить чай в таких условиях ему приходится редко. Американец отхлебнул из пиалы и скривился.

— Что за гадость?

— Пей, — успокоил Стас. — Настоящий зеленый чай. Здесь другого не подают.

В кармане Гарри пискнул мобильный телефон. Звонил Рейна.

— Где вы прохлаждаетесь?

— Обедаем.

— В следующий раз будете обедать в ресторане отеля. Срочно возвращайтесь.

— А что случилось?

— Пока ничего, но будет лучше, если мы будем держаться места проживания. Есть сведения, что собирается дождь.

На кодовом языке это означало, что возникла непредвиденная опасность.

Чума в Ташкенте

Анатолий Борисович Чума являлся личностью неординарной, его в России мечтал убить каждый второй, а каждый первый при этом с удовольствием бы присутствовал. После прихода миротворческих сил он курировал Новую Приватизацию и способствовал принятию драконовского Трудового Закона.

Американцы оценили его, быстро превратив в олигарха. Свои кровные Чума держал на территории государств 1 категории.

Конкурировать по мощи с Анатолием Борисовичем мог только Баобаб, но тот решил подмять под себя правительство Москвы, был подорван в своем лимузине, чудом остался жив. Зачем ему такие сложности? Пускай деньги рискуют.

По данным журнала «Форбс» его состояние оценивалось в три миллиарда долларов. При удачном раскладе можно было добавить еще миллиард. Именно на столько тянуло новое дело.

Правда, в случае неудачи грозил полный крах (в силу того, что в деле оказались очень большие люди, как то Председатель международного валютного фонда Михаэль Жанвье и верховный комиссар Интерпола Уэйн Блан), но в силу всех принятых мер, неудача представлялась вещью столь же нереальной, как и летающая тарелка.

Представилась возможность во второй раз обуть всю страну. И не только в ботинки.

И Чума пошел на это, пока не понял, что обули его самого.

Операция была изумительно простой. Настоящий верняк.

Будучи советником Президента по западным кредитам Чума три дня безрезультатно просидел в Женеве. Его разбирал нервный смех, когда он видел прямые репортажи российского телевидения, где диктор был заснят на фоне Европейского банка реконструкции и развития.

Ведущий «Времени» спрашивал с придыханием:

— Ну что, дали кредит?

На что диктор отвечал:

— Еще нет. Но комиссия заседает.

Глупцы. Эти деньги при любом раскладе никогда бы в страну не поступили, так как были давно поделены. Рутина.

Вернувшись после многочасового заседания, Чума прошел в свой номер в «Пале Рояль». Не успел он снять пиджак и ослабить галстук, как раздался телефонный звонок.

Чума снял трубку и услышал голос Жанвье.

— Если вы не против, то мы могли бы отужинать вместе.

В переводе с дипломатического языка это фраза означала, что им надо поговорить без протокола.

Чума сразу согласился, хотя его всегда немного коробило, что приходится говорить о делах во время еды. Поесть Анатолий Борисович предпочитал не отвлекаясь. Нежное розовое мясо креветок любило белое вино, но никак не болтологию.

Договорились встретиться в ресторане на первом этаже. Когда Чума спустился, метрдотель проводил его в отдельный кабинет, вернее, зал, отделанный зеркалами в викторианском стиле.

Жанвье уже ждал его. Они выпили белого вина, и когда подали салаты, он сразу приступил к делу:

— Мы решили выделить вам кредиты, — сказал он.

— Это не новость.

— Дело в том, что мы ДЕЙСТВИТЕЛЬНО решили выделить вам кредит.

— С чего бы это? Поняли, что Евросоюз без России нонсенс, а ваш «еуро» не больше, чем фантик. В Европе давно нет природных ископаемых, руд, металлов, золота нет. Нет энергоносителей, нефть и газ у шейхов. Откажутся принимать фантики, получите новый мировой кризис. Вернее, новый виток старого. Ваши биржи это мыльные пузыри. Реального продукта нет, сплошные спекуляции на макулатуре.

— А ваши? — одернул его Жанвье. — Смешно слышать столько грубости от человека, на родине которого стоят чужие танки.

— Повышения процентных ставок мы от вас не потребуем, — продолжил Жанвье. — Но это будет не совсем обычная финансовая операция. Вся ее необычность заключается в том, что вы этих денег не получите.

Кто бы сомневался, подумал Чума.

— Не понимаю вас. Вы только что сказали, что вы выделите нам кредиты.

— Кредиты мы выделим, деньги будут отправлены, но в Россию они поступить не должны. Сейчас я вам все обьясню. Мы оформим транш на 4 миллиарда долларов. Все пройдет чисто официальным путем. Все документы будут оформлены, и сумма будет присоединена к уже имеющемуся долгу России. Но вся интрига будет заключаться в том, что деньги в государственный банк не поступят.

— А куда же они денутся?

— Двадцать пять процентов получите лично вы, а остальные вернутся обратно в МВФ.

Чума потрясено промолчал.

Его не тронула прямота Жанвье. Финансы вообще не терпят околичностей, а в МВФ работают настоящие акулы.

Анатолий Борисович просек, что комиссар хочет лично срубить кучу бабла.

Чуму потрясла сама сумма — миллиард. Сорвав куш, можно было вообще отойти от дел и уйти на дно. Сумма была столь ощутимой, что позволяло навсегда забыть обо всей этой суете под названием «бизнес». Чуме надоело, что его именем на родине уже пугают детей. Неприятно, ей Богу. Все воруют, а ополчились на него одного.

Баобаб из-за ерундового нефтепровода целую республику выжег, но про него все равно меньше говорят. Может быть, правы журналюги, что в России рыжих не любят.

— Почему вы обратились именно ко мне? — спросил Чума.

— Вы являетесь президентом холдинга «Россия Тотал Торг». Мы, в свою очередь, проведем транш через банковскую структуру этой системы, вам будет легче вывести деньги из-под контроля государства.

— С такой большой суммой это будет сделать нелегко.

— Мы упростим нашу задачу, — с хитрой миной произнес Жанвье. — Кредит будет передан в наличных деньгах.

— 4 миллиарда наличкой! — опешил Чума. — Это невозможно! Целый контейнер денег!

— Да, целый контейнер, — согласился Жанвье. — И чертовски большой.

Транш оформили с большой помпой.

Пресса полнилась эйфорией, устроив публичное семяизвержение.

Чума угрызений совести не почувствовал. Он знал, что этих денег не получит никто даже без его вмешательства. Из Смольного никто домой не уходил сутками, ночами повсеместно горел свет, все боялись упустить большой куш.

Надо было срочно действовать, пока транш не разорвала на клочья стая этих прожорливых пираний, и он поехал в Кургузовку.

Кортеж из бронированных «Мерседесов», ничем не уступающих кортежу премьер-министра, устремился по правительственному шоссе. Гаишники по обочинам, вытянувшись в струну, отдавали честь. Все было как всегда.

Чума смежил веки, заново переживая события последних дней. Не успел он вернуться из Женевы с победным известием, как ему позвонили из администрации президента и сообщили безрадостное известие, что он выводится из состава правительства. Кургузов пронюхал что-то и стремился обрезать ему крылья, не подозревая, что делать это нужно было раньше.

При переводе у него не отобрали ничего: ни правительственного кортежа, ни особняка. Более того, оставили даже охрану, в которой он оперативно сменил начальника, назначив своего доверенного человека: майора ГРУ Александра Ивановича Бузаева.

Майор ехал с ним в одной машине. По пути он связался с президентской охраной, у него были все знакомые в бывшем Четвертом управлении, и когда они подьехали, то их пропустили без слов.

Кортеж проехал по саду и остановился у следующего, внутреннего, кордона. Дальше Чума пошел один.

У клумбы с цветами стояла дочь Кургузова Татьяна. Чуть поодаль в гамаке расположился ее муженек.

Увидев Анатолия Борисовича, Татьяна неподдельно обрадовалась. Чума приблизился, взял ее за руку и поцеловал. При этом он заметил, что гамак стремительно опустил, муженек предусмотрительно скрылся. Но если бы ему вздумалось прямо тут пялить старую любовницу, он бы только стоял и посмеивался. Абсолютный ноль. Даже отрицательная величина.

— Я так соскучилась, — сказала Татьяна.

— Я тоже. Обустроюсь на новом месте, и мы обязательно встретимся, — он достал из кармана бархатную коробочку и передал ей.

Когда она открыла ее, то увидела утопленную в уютном гнездышке колечко с ярким, невероятно чистым бриллиантом.

— Какая красота!

— Коллекционная вещь. Раньше принадлежала принцессе Диане. Купил ее по случаю на благотворительном аукционе Сотбис. Где Борис Николаевич?

— Папа на корте.

— Играет? — удивился он. — Ему же врачи запретили.

— Нет, только смотрит. В последнее время с ним что-то происходит. Ты что-то должен предпринять, Толя. На папу хандра напала. Ничего его не интересует, все время сидит в своем кресле и смотрит на всех с непонятной тоской. Так нельзя себя вести в настоящий момент. Думе необходимо все время давать понять, кто хозяин в стране.

Чума, соглашаясь, покивал головой, а сам подумал: «Глупая девочка. Мы уже давно не хозяева в своей стране. Ты никак не поймешь, что твой отец просто постарел, и ему нет никакого дела до всех этих аппаратных игр и политических интриг. В его возрасте о душе пора подумать. Впрочем, может, он о ней и задумался. Кто знает, что у Папы на уме?»

А каким он был!

Чума вспомнил последний съезд Единой партии, где он присутствовал еще как молодежный лидер. Тогда он испытал настоящий шок, когда в огромном колонном зале, вместимшим в себя многотысячную толпу не последних людей в новой Росии, Папа вдруг встал и заявил в лицо всей этой толпе, что они скопище воров, и что он не намерен оставаться более в партии.

После чего шмякнул квадратным кулаком об трибуну и пошел сквозь возмущенно гудящий зал. Чуму еще поразило, что он ни разу не оглянулся.

Анатолий Борисыч был уверен, что Папа кончился, но уже через месяц в страну вполне легитимно вошли миротворческие силы НАТО. Армия была распущена, Единая партия тоже. Впрочем, своей распущенностью она славилась и раньше. Чума усмехнулся.

А Папа всплыл как дерьмо в проруби на самый верх!

Но это было давно. Сейчас, глядя на сидящего в кресле президента, он думал лишь об одном, как же тот постарел!

Это было его любимое кресло, и охрана таскала его за президентом по всей Кургузовке. Рядом замерла медсестра.

— Чего встал, садись, раз пришел, — сказал Кургузов своим скрипучим голосом, скрипу в нем в последнее время становилось все больше. — По делу или просто так зашел?

— Проведать зашел. Как ваше здоровье?

— Здоровье… — загибать президент всегда любил, а сейчас загнул с особым удовольствием.

— Как игра?

На корте разминались начальник личной охраны президента и Перцев, прихлебатель из новой волны, умудривший завалить все дела, которые ему поручали. Тот сделал вид, что слишком занят игрой и Чуму не заметил.

— Игра хорошая, да игроки… — Кургузов применил более крепкий синоним к слову «никудышные». — Ты что пришел? Говори, а то сейчас я на процедуры ухожу.

— Я хотел поговорить насчет транша МВФ. Надо оформить некоторые формальности, — сказал Чума, а про себя подумал. — Мне нужна твоя подпись, старый осел.

Кургузов сделал жест, к нему тотчас подошел секретарь с толстой кожаной папкой и вынул из нее мелованный лист. Президент на лист даже не взглянул.

— Ему, — сказал он, указав пальцем на Чуму.

Анатолий Борисович взял лист и увидел, что это бланк указа, только без текста. Внизу стояла размашистая подпись Кургузова и его личная печать.

Героя что ли себе присвоить?

Президент встал, покачнулся, но был сразу поддержан медсестрой. Маленькими шажками он ушел с корта. Секретарь предупредил:

— Как напишите, зарегистрируйте, пожалуйста, в канцелярии.

Едва президент покинул корт, как теннисисты с облегчением забросили игру. Перцев подошел и стал вытираться полотенцем. От него сильно воняло потом.

— Правду Папа сказал, теннисист ты хреновый, — заметил Чума и, не оборачиваясь, ушел.

Транш пришел в «РТТ» в понедельник.

Кабинет директора располагался в пентхаусе тридцатиэтажного небоскреба. Чума приехал на работу в десять часов и в сопровождении свиты поднялся к себе. Фаина Сергеевна предупредила его о текущих делах. Секретаршу Чума подобрал из пожилых и везде переводил за собой, когда менял посты. Не доверял молодым, все они слабы на передок и думают только об одном, если им вовремя подложить подходящего самца, продадут с потрохами.

Диппочта прибыла перед самым обедом.

Два курьера в сопровождении охраны принесли два объемистых белых «дипломата» с документацией.

— Где контейнер? — поинтересовался Чума.

— На Петербургской правительственной таможне под охраной группы «Альфа».

Чума поставил несколько подписей, удостоверяющих получение, тем временем, из канцелярии принесли гербовую печать.

Выпроводив всех из кабинета, открыл чемоданы. В одном из них лежали документы, предназначенные лично ему. Как и договаривались, транш был разбит на две неравные части: миллиард и три миллиарда.

Его миллиард, готовый к употреблению. Анатолий Борисыч чуть не кончил.

Чума вызвал к себе Бузаева и вручил ему документы на получение груза.

— Заберете груз, мою расписку оставите. Потом отвезете контейнер в Пулково и передадите Бельцову.

Это был командир личного борта Чумы.

По плану, согласованному до мельчайших подробностей, груз должен был следовать через Исламабад, где Бельцов должен был передать контейнер майору Карверу и его людям. Далее в Европу, там Чуме отпиливалась четверть.

После принятия груза Бузаев позвонил хозяину.

— Видны следы вскрытия. Также, судя по маркировке, груз шел через Москву.

— Ты с ума сошел! Какая Москва? Это закрытый город!

Слова соответствовали действительности. В современную Москву трудно было проникнуть, а еще труднее выбраться из нее. Глубоко эшелонированная граница, наземные и воздушные патрули, стреляющие без предупреждения во все, что движется.

Чума позвонил Жанвье.

— Решили меня кинуть? Что вас привело в Москву? Москалям решили отстегнуть мои денежки?

— Что за жаргон, дорогой Чума? Никто вас кидать, как вы грубо изволили выразиться, не собирается. В Москве наоборот мы кое-что доложили.

— Что?

— Это вас не касается! Выполняйте свои обязательства, а мы выполним свои.

Надутый индюк! Со времени ввода миротворцев НАТО в Россию, с европейцами стало невозможно разговаривать.

Делать нечего, он занялся документацией, оглядев кабинет в поисках лучшего места для чемоданов с финансовой отчетностью.

Хотя в кабинете имелся сейф, лучшее место нашлось под выступающей из стены розеткой. Поставив под нее чемоданы, он достал очень полезную коробочку и, установив поверх розетки, выдернул из нее металлизированную полоску.

Два вещества внутри перемешались и вступили между собой в вяло текущую реакцию. Чума положил на коробку руку, и ему почудилось тепло, но это было всего лишь результатом самовнушения, а не реальностью.

«Еще рано», — усмехнулся он.

В час ночи его разбудил телефонный звонок его заместителя:

— У нас пожар! Горит последний этаж!

— Сейчас буду.

— Что случилось? — спросонья спросила жена.

— Ерунда, ошиблись номером.

Согласно прессе, Чума прибыл к центральному офису только около семи часов утра.

Все так прекрасно начиналось, но провалилось вообще классно. Когда самолет был уже в воздушном пространстве Пакистана, в столице вспыхнула заваруха с сингхами, и Бельцов был вынужден тянуть до Каракаса.

Дальше им удалось взять ситуацию под контроль: Карвер прибыл в Каракас и принял груз там. Имелись сведения, что его удалось благополучно перевезти в Исламабад и погрузить на специальный самолет.

Потом произошла катастрофа, вылетевший самолет пропал, и как неотвратимое следствие, на Чуму стали жать из МВФ. Их не интересовало, что деньги он вроде бы передал, это была не их забота.

Прошел месяц после пропажи самолета, запах гари из вновь отремонтированного кабинета выветрился почти полностью, и все стало подзабываться, но, войдя однажды поутру в кабинет, он увидел светящийся зрак факса, получившего срочное сообщение. Чума отпер приемник специальным ключом, выполненным в единственном экземпляре.

Факс был от Блана. Комиссар Интерпола писал:

«Анатоль. На то, чтобы вернуть деньги, у тебя ровно месяц.1 февраля сессия МВФ, вся сумма должны быть в банке».

Чума в панике обхватил голову руками. Хоть требование не подкрепилось никакими угрозами, он понял, что жить ему осталось ровно месяц. Очень серьезные люди оказались замешаны, чтобы он мог дотянуть о пенсии.

В этот момент он даже решил, что вся операция с пропавшими деньгами с самого начала была большой подставой. Может, и денег никаких не было?

Потом он дочитал факс. В нем Блан сообщал, что у Интерпола появились сведения, что высокие чины из миротворческих сил заинтересовались пропавшим самолетом и даже, возможно, снарядили экспедицию. Есть косвенные доказательства, что кладоискатели уже в Ташкенте и вот-вот официально выедут в Афганистан.

Чума чуть не застонал. Две тонны долларов в обычном морском контейнере, полностью готовые к употреблению. Им наплевать, кто их найдет, деньги не пахнут и будут исправно служить любому.

Чума вызвал секретаршу и приказал:

— Фаина Сергеевна, велите Александрову, управляющему администрации президента, немедленно заняться подготовкой к официальному визиту правительственной делегации в Узбекистан.

— На какую дату визита ориентироваться?

— На завтра. И вот еще. Соедините меня по правительственной связи с президентом Узбекистана господином Иргашевым. И дайте правительственную же телеграмму заместителю министра финансов Шустову.

Секретарша немного замялась.

— Что-то не так? — спросил Чума.

— Анатолий Борисович, вы ведь выведены из состава правительства.

— Выполняйте, — махнул рукой Чума. — В случае чего, пусть обжалуют мои приказы у Президента.

— Не посмеют, — улыбнулась Фаина Сергеевна.

— Я тоже так думаю.

Ташкентский аэропорт находился в черте города.

Когда правительственный «Ту-154» приземлился, за его иллюминаторами шел дождь. Температура была плюсовая, и это под Новый год.

Под дождем уныло мокли три мрачных «зима» и наспех собранная толпа встречающих с трехцветными, звездно-полосатыми и зелеными флажками в руках. Чума перекинул через руку плащ, взял дипломат и прошел к выходу, опередив нескольких сопровождавших его министров и их заместителей.

Бульдог (он же премьер-министр Краузе, но из-за бульдожьей мощной шеи его никто иначе и не называл) проводил его внимательным взглядом, но окликать не стал. По складу характера этот человек никогда не принимал быстрых решений, он любил обсасывать факты со всех сторон, а уж потом вцепляться мертвой хваткой.

К тому же, премьером он стал недавно и еще не знал расклада сил. Видно, что он несколько опасался трогать Чуму, но тот знал, что едва тот оглядится, то в правительственных самолетах ему больше не летать.

Но это ему было не важно. Важно было провернуть дело, а дальше только его и видели.

Чума увидел Шустова, едва стюардесса открыла входной люк. Иван Алексеевич стоял чуть в стороне от встречающих, но и чуть впереди. Прямо за ним стоял новый «Мерседес» С-класса.

С узбекским замминистра Чума познакомился в Швеции, когда проводил там свой отпуск. На свою яхту он его, конечно, не пригласил, но в ресторане они чудесно посидели пару вечеров.

Шустов был человеком дела и этим напоминал Чуме его самого. Такие люди не теряли времени на политическое словоблудие, они делали деньги. А деньги в бурное время можно делать на чем угодно. Даже на саксауле. В этом Чума убедился, когда Шустов привез его в свой дом.

Он насчитывал три этажа и два подьезда. Был крыт черепицей, привезенной из Ниццы. Архитектор итальянец. Полное ощущение, что дом целиком привезен «маде ин оттуда».

Они устроились в уютном зале, крытом иранскими коврами, и Шустов разлил французский коньяк. На закуску молчаливая служанка подала свежие персики, виноград и абрикосы. Персики были такие спелые, что кожура на них лопалась. Они исходили соком и пряным запахом.

— Сейчас плов будет, уважаемый Анатолий Борисович, — радушно сказал Шустов. — По местным обычаям, плов начинают готовить только после прихода гостей, но сегодня я распорядился ускорить эту процедуру.

Чума поблагодарил за прием, пригубил коньяку и попросил разрешения приступить к делу.

— Обещаю сделать все, что смогу, — сказал Шустов.

— Надо закрыть выезд из страны в Афганистан.

Шустов надолго задумался. Он не спросил, зачем это нужно Чуме, было видно, что он в уме просчитывает разные варианты, как можно осуществить его просьбу. Настоящие деловые люди никогда не задают лишних вопросов.

— Это будет сложно сделать, — проговорил он, наконец.

— Я из Москвы позвонил Иргашеву и договорился о встрече тет-а-тет. Составишь протекцию?

— Встречу мы организуем, здесь проблем не будет. Но только тебе это ничего не даст.

— Ты думаешь, мне не удастся уговорить президента? Я мог бы предложить ему кредит, скажем, на несколько сот миллионов долларов.

— Кредитдело хорошее, — согласился Шустов. — Но вы там, в Москве плохо разбираетесь в специфике восточной политики. По-вашему, кто вершит здесь все дела? Президент? Черта с два!

— В таком случае, кто? Организуй мне встречу с ним.

— Это не так просто сделать. Во всяком случае, гораздо сложнее, чем организовать встречу с президентом.

— Он что, из спецслужб?

— Он служит не этим службам, а тем, — Шустов показал пальцем в потолок. — Мурид. Мудрец, по-вашему. Колдун. Маг. Называй это как хочешь. Его фамилия Кулахметов. Иргашев ни одно решение не принимает без его одобрения. Тут как-то англичане спутниковую телефонную связь хотели наладить, для нас практически бесплатно, даже деньги вдобавок предлагали, частные инвестиции сулили, но мурид сказал, что это нарушит покой духов, и Иргашев проект похерил.

— Так мне нужно встретиться с муридом. Где я его могу найти?

— Это проще простого, и искать его не надо. Только вся соль не в этом.

— А в чем же?

— Дело в том, что мурид встречается только с теми людьми, с которыми хочет встретиться.

— Ну, хоть известно, где он живет?

— Это не тайна, его дом в шестнадцати километрах от Ташкента.

— Так поехали.

Шустов уговаривал его, уповая на то, что и вечер на дворе, и льет, как из ведра, ни в какую.

— Сначала дело, — твердо заявил Чума.

Пока ехали, совсем стемнело, а дождь стал еще плотнее. Но когда в свете фар возник покрытый трещинами дувал дома мурида, дождь как по команде стих.

— Вот и не верь после этого в силу мурида, — произнес Шустов.

Они выбрались из машины и подошли к неказистым воротам, обитым ржавыми железными лентами. На стук вышел толстый лысый узбек.

— Что надо? — добродушно спросил он.

— Нам надо встретиться с досточтимым муридом, — по-восточному велеречиво ответил Шустов, чувствовалось, что человек долго живет на юге. — Этот человек специально приехал для этого из России.

Чума передал узбеку лакированную визитку.

— Жди тута, — строго сказал тот и исчез.

Его долго не было. Он вернулся тогда, когда Чума был уверен, что тот давно умер и даже похоронен.

Узбек протянул визитку, залитую непонятным остро пахучим сиропом, от которого бумага радужно полиняла.

— Мурид сказал, что он с шайтанами и ашдаха не разговаривает, — таким же добродушным тоном сказал толстяк и с грохотом закрыл ворота.

— Что он сказал? — не понял Чума.

— Нам лучше убраться, — заторопился вдруг Шустов, но они не успели укрыться в машине, как пошел дождь, и они вымокли до нитки.

— Шайтан — это что? Черт? — спросил Чума.

— Ага. А ашдаха — ведьма. Мурид сказал, что он с чертями и ведьмами не разговаривает.

— Что за бред? — обиженно спросил Чума. — Может, он еще переменит решение.

— Я забыл тебе сказать, — странным тоном проговорил Шустов. — Мурид своих решений никогда не меняет.

С этого момента замминистра стал относиться к Чуме с подчеркнутой холодностью.

«Да, восток — дело тонкое», — подумал Анатолий Борисович.

6

Красотка Ширин

Чума уже знал, что Гарри Карадайн и Станислав Бушуев находятся в Ташкенте, и позвонил по правительственной связи Бузаеву.

— Александр Иванович, нет ли новостей от наших друзей?

— Они оказались чересчур резвыми. Со дня на день должны получить разрешение на выезд.

Чума ругнулся.

— Почему так быстро?

— Оформлением в ОВИРе занимается некто Рахмет Сабиров. Походу, американцы крепко взялись за него.

— Что про него известно?

— 42 года. Холост. По нашей линии на него ничего нет.

— На него нельзя нажать?

— Трудно об этом судить из Москвы.

— Александр Иванович, мне нужен кто-нибудь из местной резидентуры, на которого можно положиться? Ну, ты понял.

— Понял, — спокойно произнес Бузаев, у Чумы даже мурашки побежали по коже от его спокойного голоса, он вспомнил, что его подчиненный работал в ГРУ, а там работают особые люди. — Я свяжусь кое с кем. Вас найдут.

И он отключился.

После размолвки с Шустовым, которая возникла после совместного посещения ими мурида, Чума остановился в российском консульстве вместе со всей делегацией. Ему предоставили две просторные комнаты на втором этаже.

Чума не успел переодеться, как зазвонил мобильный. Он взял его с некоторой опаской.

— Анатолий Борисович? — спросил приятный мужской голос с неуловимым акцентом. — Я звоню вам по поручению Александра Ивановича.

Быстро, подумал Чума.

— У меня есть к вам небольшое дело.

— Это не по телефону. Вы сейчас свободны? В таком случае, доедете на метро до остановки «Центральный парк культуры и отдыха». Потом дойдете до фонтанов. Я к вам подойду.

— Как вы меня узнаете?

— Анатолий Борисович, вас знают все. Не надо преуменьшать собственную популярность.

Чума сделал все так, как от него требовали. В душе зрел почти детективный зуд. Дело в том, что еще на заре его комсомольской деятельности, когда он являлся членом райкома комсомола и смог организовать свою первую фирму, так вот тогда старый обкомовец, помнивший еще наркома Луначарского, наказал ему строго настрого:

— Никогда не нарушай закон и не дай тебе Бог связаться с теми, кто его нарушает. Воровать можно и нужно по закону.

Чума запомнил эти слова, превратившиеся для него в аксиому, вылитую в свинце и навсегда впаянную ему в мозг. На самом деле, законодательство представляло собой настоящее решето, и его можно было, не только не нарушая, обойти, но и пролезть сквозь его безразмерные ячейки.

Чума так и делал. Ведь если бы проверить законность всех его без исключений операций, включая сдачу бутылок в раннем детстве в Козловске, то никому не удалость бы найти ничего предрассудительного.

Теперь он этому золотому правилу изменил. Лишь жесточайший цейтнот заставил его пойти на это.

Ощущение было новым. В душе возник бодрящий холодок. Чума чересчур хорошо представлял себе, какого сорта люди выходят с ним на связь.

Чуму слегка удивило метро: неглубокое, не имеющее экскалаторов, к поездам можно было спуститься непосредственно по лестнице, словно в рядовой подземный переход. Данная особенность была продиктована тем, что город находился в сейсмически активной зоне. Ташкент трясло с завидной периодичностью.

Один-два балла здесь были нередки. Правда, до землетрясения семидесятого года, практически стершего город с лица земли, дела, слава Богу, не доходило.

«Прознает что-нибудь Баобаб, точно устроит землетрясение», — подумал Чума и суеверно сплюнул через плечо. Баобабу тектоническую бомбу достать, как два паспорта иметь.

Выйдя на станции ЦПКИО, Чума поднялся наверх и сразу услышал веселый шум фонтанов. И это двадцать девятого декабря.

Впрочем, от декабря было одно название. Ночной дождь кончился. Асфальт сразу высох, и дорожные туфли директора ЕЭС покрылись пылью.

Плюс восемнадцать, наверное. Или все двадцать.

Когда Чума подошел к длинной алее из фонтанов, в кармане тренькнул мобильный.

— Анатолий Борисович, что вы там прохлаждаетесь? Выходите к дороге.

Не успел он приблизиться к бордюру, как рядом тормознула черная «БМВ». Дверца, клацнув, открылась, а сидящий за рулем мужчина показал на сиденье рядом с собой. Он был абсолютно лыс, как Юл Бринер, одет в цветастую рубаху, не скрывающую могучих рельефных мускулов. На шее висела цепочка с металлическими брелками.

Чума сел, и машина поехала вкруг парка. Он заметил, что вода в парковых озерцах имеет глиняно-желтый цвет.

— С кем имею честь? — спросил Чума.

— Называйте меня Иван Иванович. Я вас слушаю.

— Хорошо, перейдем сразу к делу. Есть один человек, который, скажем так, чересчур ретиво исполняет свои служебные обязанности. Нельзя ли его… притормозить?

— Имя. Должность.

— ОВИР. Его фамилия Сабиров. Он занимается оформлением выезда в южном направлении: Пакистан, Афганистан, Иран.

— Тридцать тысяч.

Чума предусмотрел такой поворот, и деньги у него были с собой.

— Давайте, — «Иван Иванович» остановил машину, взял деньги, сразу пересчитал. — Я сейчас выйду, а вы езжайте прямо по проспекту Рашидова. К вам подсядут.

И он вышел из машины. Пока Чума выбирался со своей стороны и обходил иномарку, «Иван Иванович» как сквозь землю провалился, хотя скрыться было решительно негде. Обочина была гола, ни кустика.

Доехав до бывшего музея Ленина, Чума увидел голосующую на обочине женщину. По местной моде на ней было длинное черное пальто до пят, лицо почти полностью скрыто темным платком.

Еще до полной остановки женщина открыла дверь и плюхнулась на сиденье рядом.

— Привет, красавчик, — развязно сказала она, сразу освобождаясь от платка.

У нее оказалось по-мужскому грубое лицо: узкие как лезвия, недовольно поджатые губы, большой нос с горбинкой, глубоко посаженные мелкие глаза.

Что было особенно неприятно Чуме в подобного типа женщинах, так это то, что все они без исключения считали себя красавицами и вели себя с потрясающим бесстыдством и бестактностью.

«Красотка» без стеснения поизучала его своими мышиными глазками. По ходу она расстегнула пальто и закинула одну ногу за другую, видно решив окончательно сразить его своей красотой.

Ноги были кривые как у кавалериста со стажем.

Женщина с интересом поизучала произведенный ею эффект и жеманно сказала:

— А по телеку ты не такой урод как на самом деле.

— Давайте лучше перейдем к делу, — сказал Чума, он с трудом сдерживал себя, от женщины пахло как от рядового бомжа, к тому же она, надеясь перешибить запашок, вылила на себя чересчур много дешевого одеколона, и директор чувствовал, что еще немного, и его стошнит.

— Кого надо убрать?

— Я не говорил убрать. Скажем, припугнуть.

— Говори имя, и где его можно найти. За все уплочено.

Чума сказал, стараясь дышать исключительно в открытое окно.

— Мы могли бы встретиться потом, после дела, — промурлыкала женщина. — Если у тебя, конечно, найдутся бабки, чтобы заплатить за удовольствие. Меня зовут Ширин, милый.

Она попросила притормозить, что он выполнил с большой охотой.

Остановившись на площади Независимости, украшенной памятником, напоминающим гигантский микрофон, и открыв дверцы, он проветривал машину, когда рядом очутился «Иван Иванович». Он молча опустился в водительское кресло и умчался.

А Чума еще четверть часа ловил такси.

ОВИР располагался в старом обветшалом здании с отваливающейся по фронтону штукатуркой.

Подвозивший Ширин частник остановился и потребовал свой законный сом.

— Красавчик, может, встретимся вечерком, — промурлыкала она, по-привычке бегая глазами из стороны в сторону.

— У меня для этого жена есть, — возразил водитель, молодой черноусый парень.

— Ах ты, скотина! — закричала Ширин, швыряя деньги, настроение женщины сразу и бесповоротно испортилось. — Все вы свиньи! У вас на уме только одно!

Когда она вышла из машины, то на глазах ее были мелкие злые слезки.

— Скоты, сволочи, — бормотала она.

Заметив плачущую женщину, остановился пожилой прохожий и заботливо спросил:

— Что с вами? Что случилось? Успокойтесь, пожалуста. Не надо так расстраиваться.

Ширин нервно выдернула руку и буквально завизжала:

— Не смей меня лапать, скот!

— Что с вами? — изумился пожилой. — Я ведь только спросил.

— Иди, иди! Спросил он! — издевательски повторила Ширин. — Старый, а все туда же. О душе бы лучше подумал, дедушка, ведь тебе помирать скоро.

Ошеломленный прохожий что-то пролепетал и бросился наутек, нашаривая в кармане валидол.

— Чеши-чеши, импотент! — зло крикнула вслед Ширин.

Она вошла в здание и, узнав по висящему на стене табло номер кабинета Сабирова, а также этаж, второй, направилась прямиком туда. Шаги ее были резкими и нервными, но не суетливыми. Маленькие слезки она деловито обтерла рукавом. Ей заплатили за работу, и ее надо было сделать.

На втором этаже находилось несколько кабинетов. Перед теми, которые оформляли документы на выезд в Россию, томились в молчаливых очередях терпеливые замученные бюрократической казуистикой люди, выгнанные из своих квартир, и еще не знающие, что ждет их на исторической родине, но которым некуда было больше податься.

Перед кабинетом Сабирова никого не было, Ширин, толкнув дверь, вошла.

Сабиров, полный, красиво седеющий мужчина в роговых очках, сидел за столом. Он пригласил вошедшую женщину сесть, но она осталась стоять.

Кабинет не имел никаких изысков, но был чисто прибран, светел, тихо наигрывало радио. Несмотря на всю простоту, на Ширин он произвел неизгладимое впечатление.

Сидят тут в чистом, музычку слушают, а она, можно сказать, святая женщина вынуждена шататься по грязным улицам и на каждом шагу выслушивать похабные предложения. Из ее глаз опять брызнули слезы.

Сабиров выскочил из-за стола, подошел и торопливо усадил на стоящий у стены диван. От чиновника шел запах чистого тела и хорошего ненавязчивого дезодоранта. Слезы Ширин сразу высохли. От злости.

Сабиров тем временем вновь вскочил и кому-то позвонил. Ширин во все глаза поедала взглядом его белоснежную рубашку, словно выбирая цель.

Сабиров вернулся и опять сел рядом с ней. Открылась дверь, и вошел еще один мужчина, наверное, одногодок и друг Сабирова. В руке у него был стакан с чаем, он протянул его Ширин, но она не взяла, тогда он поставил его на стол и сел рядом.

— Что случилось? — спросил он.

— Надо помочь женщине, — ответил Сабиров. — Видишь, что с ней творится. Видно совсем жизнь довела.

— Вечно ты, Рахмет, на себя все тащишь. Направил бы ее в соцобеспечение. Ни сам покоя не знаешь, ни другим не даешь. Уже и ночью ко мне приходишь советоваться, я от тебя в другой дом перееду, так и знай.

Но им уже было не суждено расстаться никогда.

Ширин порывисто встала, отошла к дальней стенке, а когда обернулась, то рука у нее оказалась длиннее на пистолет с навернутым глушителем.

Она стала стрелять и выпустила, не останавливаясь, шестнадцать пуль. Руки и ноги мужчин дергались из стороны в сторону, заставляя диван истошно скрипеть, на пол с громким плеском лилась кровь и моча. Жертвы в полном молчании разевали рты, словно рыбы, выброшенные на берег.

Уже первые выстрелы были смертельны, но мужчины перестали дергаться только тогда, когда она перестала стрелять. Ширин подошла и сняла с Сабирова очки, висящие на одной дужке, чудом уцелевшие в бойне.

Они их надела и, напевая мотивчик, звучавший по радио, умиротворенная вышла из комнаты.

Чума проснулся оттого, что в его комнате в посольстве зажгли свет. Директор заслонился от слишком ярких лучей и спросил:

— Кто здесь? Сколько время?

— Два ночи, — ответил знакомый мурлыкающий женский голосок.

— Не может быть! — воскликнул директор, узрев сидящую с гордым видом в кресле Ширин. — Как ты прошла через охрану? Зачем ты здесь? Тебя кто-нибудь видел?

— Привет, милый, — проворковала она. — Ты меня ждал? Я знаю, что ждал. Иди к мамочке, — она простерла к нему руки, не дождавшись, сказала. — Ну ладно, я сама к тебе приду.

Когда она присела на краешек кровати, директор шарахнулся от нее на другую сторону.

— Я принесла тебе подарок, — Ширин протянула ему сабировские очки. — Гляди, какие хорошие. Ты солидный человек, у тебя должны быть очки. Люди тебя уважать будут, скажут: «Он умный, потому что книги съели его глаза.»

— В порядке у меня глаза, — возмутился директор. — Никто их у меня не ел. Убирайся отсюда, пока я не вызвал охрану.

— А что ты им скажешь, милый? Что я убила двух ни в чем не повинных людей по твоему навету?

— Клевета! Ни про какие убийства я и знать не знаю. А завтра, вообще, возвращаюсь в Питер.

— Правильно, милый. Только мы вернемся вместе.

— Как вместе?

— Я долго думала и решила подарить тебе мою невинность. Только ты должен будешь на мне жениться. Но я решила, что ты меня достоин.

— Достоин? Что за бред? К тому же я женат.

— Та женщина тебя не любит. Она тебя обманывает. Пока ты решаешь судьбы страны, она спит с собственным псом.

— Нет у меня никакого пса!

— Врешь, есть. У Ивана Ивановича есть на тебя досье, там даже фотографии есть.

Директор понял, что имеет дело с настоящей сумасшедшей, и решил не спорить с ней, сделав робкое движение в сторону кнопки вызова прислуги.

— Давай покурим, — душевно предложила Ширин.

— Конечно. У меня есть хорошие сигареты. Настоящие американские. Не подделка.

— Зачем нам эта мура? У меня есть папиросы. Я тебе их сейчас сама набью.

Ширин достала беломорину, освободила от табака, собственноручно набила принесенным с собою чарсом и обслюнявила.

— Кури, милый, — она протянула «бычок» директору, а когда тот еще более отполз от нее, незатейливо вынула из кармана пистолет. — Ну же, милый.

Директор вынужден был подчиниться и взял папиросу, дурно пахнущую своей не слишком чистоплотной хозяйкой и влажную от слюней.

— Ты не затягивайся, — она подтолкнула пистолетом его руку с сигаретой.

Однако когда директор набрал в рот сладко пахнущего дыма, Ширин ткнула его дулом под ложечку. Чума мгновенно задохнулся и инстинктивно глубоко вздохнул.

Поначалу ему показалось, что ему влили сироп. Внутри сделалось сладко и до такой степени пусто, словно он раздулся размером с железнодорожную цистерну.

— А ты еще разочек, милый, — промурлыкала Ширин, ее голос показался директору нежнее пения райской птички.

Он уже с жадностью сунул в рот обслюнявленный окурок и делал затяжку за затяжкой.

Потолок комнаты стремительно улетел в небеса, а сама комната приобрела размеры Красной площади. Сидящая перед ним женщина пульсировала. Она то растягивалась на несколько километров вверх, то ужималась до размеров булавочной головки.

— Как же я в нее попаду? — подумал директор раздеваясь.

Потом он на некоторое время отключился, втечение которого ему показалось, что его проволокли через мельничные жернова. Когда пришел в себя, обнаружил себя сидящим на кровати в одной рубашке, без трусов. В паху было противно холодно, сыро и почему-то грязно.

— Где же ты? — спросил он. — Иди сюда.

— А все уже кончилось, милый, — проворковала Ширин.

— Как кончилось? — директор задумчиво поскреб под крыльцом, он ничего не помнил, в памяти остались лишь грохочущие мельничные жернова, ничего себе секс! — Иди сюда, говорю!

Он хотел схватить женщину, но протянутая рука вдруг улетела куда-то в межзвездное пространство. Из того же пространства в глаз прилетела рукоятка пистолета.

Боль была даже приятна, но глаз почему-то закрылся и не хотел больше открываться.

Чума захныкал.

— Все меня обижают. Чертом называют, а ведь я хороший, братцы. Я ведь всех вас люблю.

Хлопнула дверь.

— Ширин, любимая! — крикнул директор, но ему никто не ответил. — Все меня бросили. А я ведь серьезно. Я и жениться могу.

Покачиваясь, он посидел еще немного, пока в голову ему не пришла гениальная мысль.

— Пойду, к муриду сьезжу, — решил он. — Самое время.

Директор спустился вниз, где в дворике седые от ночной свежести стыли правительственные «зимы». Чума обошел их, и ему сразу повезло. В одной из машин в гнезде торчали ключи.

Директор сел, запустил мотор и с развевающимися трехцветными и звездно-полосатыми флажками на бампере подъехал к проходной. Охранник осветил его фонариком и сразу узнал:

— Анатолий Борисович, а куда… — и застыл с открытым ртом, потому что бывший советник Президента находился в машине в одной распущенной рубашке без трусов и босой.

— Открывайте ворота немедленно, — высокопарно приказал Чума. — У меня важная правительственная встреча. Я должен увидеться с этим долбанным муридом.

Охранника хватило только на то, чтобы поднести ко рту рацию и выдавить:

— Михалыч, открывай главные ворота.

С гордым видом директор выехал.

— Коля, а почему без сопровождения? — спросил по рации диспетчер.

— Какое к черту сопровождение! — заорал охранник. — Он же без трусов.

— Кто без трусов?

— Конь в пальто!

— В пальто и без трусов? Не понял.

— Да пошел ты!

Чума тем временем катил по ночному городу. После двенадцати освещение выключали, но на небе сияла огромная круглолицая луна, освещая все вокруг словно второе солнце.

Чудесное действие папиросы продолжалось. Дорога пульсировала, то, собираясь в гармошку, то, вытягиваясь в нить.

— Очень, понимаешь, трудно ехать, — разговаривал Чума сам с собой. — Надо все-таки стр-рр-роить дороги как в Р-россии. Они хоть не растягиваются.

Город заканчивался резко. Сразу за зданием автовокзала в стиле модерн начиналась ровная как сковорода степь, изредка поросшая высохшим бурьяном, в лунном свете казавшимся седым.

Вылетев на скорости в степь, Чума испытал волшебное чувство: ему казалось, что он воспарил. Земля осталась далеко внизу, а у безотказного «зима» вдруг отросли крылья, позволяющие нестись ему с бешеной скоростью над мельтешащей внизу землей.

Сам себе он казался ангелом: безгрешным и невинным.

Резные ворота выросли внезапно. Чуме показалось, что машина затормозила сама собой, а не въехала бампером и заглохла.

Директор открыл дверцу, как оказалось, это было единственным препятствием, удерживающим его в вертикальном положении, выпал наружу и на четвереньках двинулся к воротам.

Он полз вдоль деревянного забора с аляповато разукрашенными наличниками, пока не уткнулся головой в роскошные дубовые ворота, покрытые медным листом с чеканкой, изображающей русалку с обширными телесами.

Он постучал, не исключено, что головой.

Воротина со страшным скрипом приоткрылась, и открывшая их дородная женщина рывком поставила директора на ноги.

— Вам кого? — строго спросила она.

— Примите друж-жскую российскую делегацию, — с немалым трудом смог произнести директор.

— Проходь, — так же строго произнесла вахтерша.

Директор, пошатнувшись, шагнул вовнутрь.

Он оказался в саду, освещенном слабым расплывчатым светом немногочисленных фонарей. По-ночному молчаливые кроны деревьев висели в воздухе мрачными пятнами. До лужаек свет не доходил вовсе.

В глубине сада возвышался абсолютно белый, словно светящийся изнутри дом, к которому вела песчаная дорожка, но стоило директору на нее ступить, как рядом в кустах залаяли собаки. Лай показался директору ненатуральным.

— Цыц, вы! — прикрикнула вахтерша, и лай сразу сменился мяуканьем.

— Там что, люди? — не понял директор.

— Нет, не люди, — спокойно ответила женщина. — Ты иди, а то время кончится, и мурид тебя опять не примет.

Директор хотел еще что-то спросить, но тут песок зашевелился у него под ногами, и он сразу забыл обо всех своих вопросах. Чума вприпрыжку побежал к дому.

Песок продолжал бугриться под ногами, мало того, директор почувствовал жгучие укусы в босые ноги. Подскакивая от боли, Чума припустил уже изо всех сил.

Сад вдруг ожил. Зашумели кусты, будто по ним прошел слон, кто-то зашевелился на деревьях, перепрыгивая с ветки на ветку, роняя на землю гнилую труху и сухие ветки.

Добежав до крыльца, Чума должен был неминуемо врезаться в дверь, если бы та вдруг не распахнулась, и директор не растянулся на полу носом вперед.

Оглянувшись, он увидел, что дорожку стремительно прочерчивают крохотные извивающиеся тела. Поначалу, ему показалось, что это змеи. Потом он понял, что ошибся.

— Черви, — простонал он.

— Не черви, а пиявки, — поправили его. — Обычные песчаные пиявки.

Чума огляделся, ища невидимого собеседника. Комната, в которой он оказался, была абсолютно пустой, если не считать висевших на стенах зеркал, задрапированных тканью, и остановленных напольных часов с боем. Наверх вело сразу три спиральных лестницы.

У подножия одной из лестниц стоял человек, одетый в цветастый шелковый халат, распахнутый на волосатой груди. Растительность столь щедро разрослась на незнакомце, что забиралась даже на шею, до самого подбородка.

Лицо встречающего поблескивало в свете одинокой рампы без абажура. Когда Чума подошел поближе, то понял причину столь странной иллюминации.

Дело в том, что и лицо незнакомца покрывал слой очень коротко постриженных волос. Лишь в глазных ямках, куда машинка не могла добраться, волос был длинный, и глазки хитро проблескивали, как сквозь заросли.

— Разрешите представиться, мурид, — сказал хозяин. — Как добрались, Анатолий Борисович?

Поначалу, директор не знал, с чего и начать, стоял и ел глазами легендарную личность. Потом его прорвало.

— Уважаемый мурид, позвольте от имени российского народа…

Его прервал самый отвратительный визг, который ему когда-либо доводилось слышать, внезапно донесшийся с улицы. Мурид подскочил к двери и швырнул в темноту палкой, крича:

— Заткнитесь вы, презренные обезьяны! Я на вас в суд подам! — потом он вернулся к Чуме и продолжил уже спокойно. — Я про тебя все знаю.

— Все? — севшим голосом спросил директор.

Мурид, не мигая, смотрел на него черными глазами, в которых вдруг растворились зрачки.

— У тебя есть враг, — сказал он.

— Баобаб?

— Баобабу сейчас не до тебя. Он подумал, что Папа помрет, и очень не вовремя развернул кипучую деятельность по выдвижению Нового Папы, а Старый возьми и не помри. Теперь он не в шутку осерчал и обложил Баобаба по всем фронтам, его счета арестованы, за границу не пускают. Сидит теперича Баобабушка в своей скромной квартирке площадью с футбольное поле и от досады писает в потолок. Хотел офис свой двадцатиэтажный в центре Питера подорвать в отвлекающих, естественно, целях, да все без толку: Папу уже не сбить с курса, а курс этот прямиком по Баобабовским яйцам. Так что Баобабу не до тебя сейчас, — мурид помолчал и продолжил совсем в другой тональности. — А все-таки много ты для народа сделал. Можно сказать, себя не жалея. Тебе этот миллиард на блюдечке должны были принести. А что получается? Ты, оказывается, еще три должен.

— А что делать? Мне, как всегда, не везет. Нет в жизни правды.

— Если нет правды, то существует месть.

— Не понял.

— Когда я говорил о враге, то я имел в виду врага коллективного. Вся эта экспедиция в Плачущее ущелье и есть твой коллективный враг. Они хотят заграбастать не чьи-то там бесхозные деньги, и даже не деньги МВФ, это твои личные деньги. Ведь именно ты, рискуя всем кровью нажитым, провез груз по всей Европе и Азии. А теперь заявляются эти туристы, жадные до чужого добра. Эти деньги не должны никому достаться.

— А ведь верно. Я и сам об этом думал, но не знаю, как сделать так, чтобы мои денежки не достались этим ублюдкам-американцам.

— Американцы-ублюдки! — мурид с довольным видом просмаковал слова, потом вновь посерьезнел. — Надо использовать Баобабовский опыт, который для достижения своих целей стравливает между собой разные группы людей: белых с неграми, обрезанных с необрезанными — не суть важно кого. Баобаб, безусловно, гнус и паразит, чего нельзя, безусловно, утверждать про тебя. Ты могучий мозг. Такую Новую приватизацию провел, ужас. Я хотел сказать, блеск. А теперь к делу. Раз уж ты не смог америкашек в Ташкенте остановить, надо их остановить в Афгане.

— Но как?

— Свяжись с Иван Иванычем. Есть у него хорошая девушка Ширин. Пусть едет в Кабул, там у Иван Иваныча должны быть подвязки. Эту экспедицию надо остановить. И не просто остановить, а остановить окончательно. Бесповоротно. Они должны исчезнуть.

— Не имею права больше задерживать историческую личность, — завершил свою речь мурид. — Иди по дорожке, пока пиявки дремлют.

Чума торопливо направился по тропинке, но необычное зрелище заставило его обернуться. Кусты шумно раздвинулись, выпуская двух совершенно обнаженных женщин с ошейниками и поводками. Они подбежали на четвереньках к стоящему на крыльце муриду и стали тереться о его ноги, повизгивая и полаивая словно собаки.

Мурид заметил взгляд Чумы и строго прикрикнул:

— Не задерживайся! Сейчас пиявки беситься начнут.

Знакомые змейки быстро прочертили песок, следом на Чуму обрушились первые жгучие укусы. Директор припустил по дорожке к выходу.

Пиявки, тем временем, вообще озверели. Видно разглядев, что Чума одет в одну лишь рубаху, они выскакивали из песка и пытались допрыгнуть до частей тела директора, более не прикрытых одеждой.

Подскакивая вместе с проклятыми попрыгуньями, Чума кое-как добрался до ворот.

— До свидания, Анатоль Борисыч, — чересчур уж радушно пожелала дородная привратница, используя для пожатия обьект, уже облюбованный пиявками, да так, что директор взвился на месте.

7

Мурид, брат мой.

Стас оставался один в номере, когда зазвонил телефон.

Карадайна не было. Хотя он ничего никогда не объяснял, что-то у него не получалось с визами.

Телефон продолжал по-домашнему трезвонить. Солнце празднично играло на дрожащих колокольчиках, лучи кузнечиками весело скакали по комнате.

— Алло, — сказал Стас, взяв трубку, и мгновение ему казалось, что он слышит на том конце органную музыку.

— Салам малейкум, усто. Здесь Кулахметов.

— Вы ошиблись номером.

— Нет. Ты ведь показываешь дорогу неверным, значит, ты их учитель. Усто.

Когда он упомянул неверных, Стас и вспомнил его. Вернее, как Гарри его крыл, называя варваром и мошенником.

— Мурид?

— Узнал, рахмат. Нам необходимо встретиться и поговорить о важном.

— Приезжайте. Вы знаете, где мы остановились.

— Это невозможно. Мне нельзя выходить за начитанный круг. Брат мой Раннахар строит козни и все время подтачивает его, и ежечасно читая молитвы, я укрепляю круг. Лучше ты приезжай, усто.

Стаса пронзило чувство опасности. Одновременно, очень хотелось поехать, но отлучаться из гостиницы было строжайше запрещено: Карадайн каждый день ездил в консульство и в любой момент мог привезти разрешение на выезд.

Мурид словно читал его мысли, а может, действительно читал, кто его знает, успокоил:

— Ему сегодня не подпишут, не беспокойся, усто. Нам надо торопиться, ибо небо уже цветет красным. Приезжай, усто. Это нужно всем нам, в том числе и тебе, клянусь. Я так давно ждал этой встречи.

— Я тут всего несколько дней, — заметил Стас, которого насторожило столь щедрое изъявление чувств совершенно незнакомого человека.

— Это здесь не при чем. Я жду всю жизнь.

— Это долго, — иронично заметил Стас. — Что же вы меня сразу по приезду не пригласили?

— Не мог, — веско сказал мурид. — Не совпадало число.

— Какое число?

— Я обо все расскажу, усто, только с глазу на глаз. Все, мне пора, ибо круг истончился.

В трубке замолчали, вместо гудков опять проиграл орган.

Не успел Стас положить трубку, как в дверь постучали.

— Кто там? — спросил Стас.

— Дервиш, — донеслось из-за двери. — Меня прислал мурид, да продлит Всеотец его годы.

Куда ты лезешь, одернул себя Стас. Ты же знаешь, как это бывает. Нож в сердце, неопознанный покойник в арыке. С другой стороны, раз ввязался в эту бодягу, то надо идти. В противном случае сидел бы на полном пансионе в тюрьме до скончания дней.

Стас решительно подошел и открыл дверь. За ней стоял старик, одетый в лохмотья: кургузый пиджак, из-под которого выглядывала рубаха, изодранные на коленях и внизу штаны, ботинки, рассохшиеся от старости, с отслаивающейся подошвой.

— Нам надо торопиться, — напомнил дервиш.

— Я знаю, круг истончился, — иронически заметил Стас, но дервиш отнесся к его словам крайне серьезно.

— Да, усто. Пойдемте, арба внизу.

Так мы еще и на арбе поедем, послал мысленный вопль Стас.

Когда они вышли, Стас заозирался, ища экзотический вид транспорта, но не обнаружил. На гостиничной парковке выстроились в шеренгу автомобили, среди которых выделялся бронированный правительственный «Мерседес», огромный как танк и такой же непрошибаемый.

Дервиш, как ни в чем не бывало, подошел, отпер его и полез внутрь. Стас ускорил шаг и забрался с другой стороны.

— Ты же говорил: арба?

— Шайтан-арба, — дервиш нажал на газ, «Мерседес» спазматически дернулся и неловко въехал в бордюр, потеряв колпак с колеса.

— Давно за рулем? — поинтересовался Стас, наблюдая, как тяжелую машину швыряет от одного края дороги к другому, благо машин было мало, в Алге давно бы уже приложили.

— Первый день.

— Как первый?

— Я на войне на танке ездил. Водитель на «тридцать четверке».

— Похоже, — заметил Стас и пристегнулся. — Как же ты за руль сел?

— Мурид попросил. Тебя ведь тоже мурид попросил?

— Тоже. Слушай, а что он за человек?

— Он не человек.

— А кто же? Бог?

— Не богохульствуй, усто.

— Извини.

— Нашему старцу тысяча лет, он бессмертный. Он прилетел к нам из другого мира. Корабль его разбился еще при Улугбеке, тогда еще погибли знаменитые самаркандские дынные поля. Не слышал об этих дынях? Как же, в газетах об этом писали. В тридцатых годах нынешнего уже века, когда стали рыть канал, эти дыни из-под песка достали и ели их, а ведь больше тысячи лет прошло.

— Мурид рассказывал про своего брата Раннахара.

— Это исчадие ада, мучитель и злодей мурида на протяжении всей его бесконечной жизни.

— Что же он от него не избавится?

— Разве ты не знаешь? Это всем известно.

— Я приезжий. Приехал из России.

— Хочешь сказать, что там про мурида не знают? — недоверчиво спросил дервиш.

— Хоть это и прискорбно звучит, но нет.

— Совсем не знают?

Стас подтвердил.

— Как же вы там живете? Кто же за вас молится?

— Есть кому.

Миротворцы прямо-таки культивировали католических священников, а те и рады. Размножались почкованием.

— Они не настоящие, — уверенно заявил дервиш. — Бог их не слышит.

— Есть такая гипотеза. Так что ты про Раннахара хотел рассказать?

— Ничего не хотел, — отрезал дервиш. — Не обижайся, усто. Вот если бы ты, не приведи Боже, был неизлечимо болен, что ж ты каждому встречному поперечному стал бы это сообщать?

— Не стал бы.

— Вот тебе мурид пусть сам про Раннахара и рассказывает.

Вскоре они подъехали к старому глиняному дувалу.

— Иди, тебя ждут, — подтолкнул дервиш. — Мне туда нельзя. Я тут буду, сколько потребуется.

Стас подошел к старым воротам, и те сразу распахнулись: его, действительно, ждали.

Толстый лысый узбек, весь какой-то шарообразный, поприветствовал его и повел по бахче, засаженной по-осеннему пожелтевшими кустами. У забора торчали несколько облетевших деревьев, казавшихся от этого убогими.

Везде царило запустение и уныние.

Вместо дома одноэтажная глиняная мазанка. Приведший его узбек открыл дверь и сделал приглашающий жест.

Стас, преодолев внезапно охватившую его робость, шагнул вовнутрь. Возникло ощущение упругого сопротивления, внезапно возникшего и так же внезапно исчезнувшего. Дом его узнал и впустил.

Сразу за дверью располагалась комната.

На возвышении в центре комнаты находилась кошма с седалищем, чья более чем метровая ширина делал еще более заметной тщедушность человека, сидящего на ней.

Он был стар, изможден и худ, и казалось, дремал, завернувшись в бесформенный светлый балахон. Рядом лежал длинный деревянный посох. Перед стариком находилась кошма пониже и поуже, с брошенным на нее свитком.

Стас ничего не успел сказать, так как единственное окно вдруг заслонилось темным, и донесся скрип, как если бы по стеклу провели острым предметом.

Хоть все это сильно отдавало постановочным моментом, Стас вздрогнул.

— Он не может сюда войти, — сказал мурид, открыв глаза. — Пока я жив. Прости меня, усто. Я не мог раньше вмешаться. Ибо Небесный апокриф строго предупреждает, что число должно совпадать с числом в Коране в Суре 11 «Худ», а в нем сказано: «Пример для обоих партий — слепой, глухой и зрячий, слышащий. Разве сравнятся они в примере? Неужели вы не опомнитесь?» Слепой, глухой, зрячий, слышащий — всего четыре. Вы здесь четыре дня, число сравнялось. Я могу говорить. Сядь, усто.

Стас присел на кошму рядом со свитком.

— Это тебе, возьми сразу, чтобы не забыть, — предупредил мурид. — Там, куда ты пойдешь, тебе не поможет никакое оружие, ибо оружие не делает человека сильнее. Шейх Гильмулла прошел все известные обитаемые земли с одним лишь посохом. Вот с этим, — мурид указал на посох. — Шейх говорил, что всякая надежда на оружие делает человека слабже, ибо если человек невооружен, то ему не на что надеяться кроме себя. В этом свитке откровение Гильмуллы о Плачущем ущелье.

— Почему вы думаете, что это должно нас заинтересовать? Мало ли, зачем мы едем в Афганистан?

— Я знаю. Шейх предупреждает, что те, что плачут, придут только тогда, когда люди захотят возвести черный минарет и попасть посредством его в эдем, пойдя тем самым против воли Всеотца. Ибо в Суре 3 «Семейство Имрана» сказано: «Или вы думали, что войдете в рай, когда Аллах еще не узнал тех, которые усердствовали из вас, и узнал терпеливых?»

— Документ древний, — оценил Стас. — Прошло столько лет, плачущие, кто бы они ни были, скорее всего, давно мертвы.

— Плачущие не могут умереть, потому что они сама смерть. В той же суре 3 «Семейство Имрана» сказано: «Вы желали смерти прежде, чем встретили ее. Вы ее уже УВИДЕЛИ, в то время как смотрели.»

— А что там еще написано? — саркастически спросил Стас.

— Там ничего дальше не написано, апокриф дошел до нас наполовину уничтоженным. Мой братец постарался.

— Раннахар? — спросил Стас и увидел, как старец вздрогнул и закрыл лицо руками. — Что с вами?

— Он украл мою жизнь. С рождения у нас идет борьба не на жизнь, а на смерть.

— Разве нельзя ничего предпринять? Он где?

— Так близко, что ближе некуда. Он во мне.

Стас опасливо посмотрел на старца.

— Я не сошел с ума, не беспокойся, усто. И я говорю правду. Мы с Раннахаром неразделимы с детства. Я тебе расскажу, а ты можешь верить или нет — дело твое.

Дело в том, что род Халифа мой род, потому как Ходжамулла, о котором пишет Гильмулла в апокрифе о Плачущем ущелье, мой пращур. Проклятие рода легло и на меня.

Мать родила нас, когда никого не было вокруг. «У меня двое близняшек!» — воскликнула она и укутала нас с братом в кусок полотна. Однако стоило развернуть полотно, как все увидели, что ребенок один. От радости в доме от рождения ребенка не осталось и следа. Такое уже случалось, что женщины рожали двойню, а второй ребенок потом исчезал. В таком случае новорожденного умерщвляли. Лишь однажды ребенок остался, но дорос лишь до того момента, как смог держать оружие и убил всех вокруг, включая собственную мать, пока сам не был убит. Случай произошел очень давно, когда живы были люди, помнящие Раннахара. Именно они и заметили поразительное сходство. Проклятый Раннахар мстил нашему роду, рождаясь с каждым мальчиком.

Сколько существует род Ходжабуллы, столько и существуют легенды о злыднях в нашем роду. Только нашей вины здесь нет. Мы не виноваты, что дьявол подбрасывает своего детеныша именно к нам.

Едва мы узнаем, что ребенок порченный, мы сразу убиваем его еще в младенчестве. Сколько детей было умерщвлено за сотни лет!

— Какое невежество!

— Нет, это защита. Однажды, одна из матерей пощадила порченного, и Раннахар прожил в его облике до сорока лет. Все это время в тайне от всех он мучил и убивал людей. Число их достигло тысячи человек!

— Простите, а как же вы?

— Род решил дать бой, а местом боя выбрали мою душу. Было известно, что если молиться и днем и ночью, то Раннахар не сможет победить. С тех пор уже девяносто лет я ежечасно молюсь и днем и ночью. Но силы мои на исходе.

Пока я справляюсь с Раннахаром, но я стар, и когда я умру, то с моей смертью Раннахар освободится, тогда он устремится по вашему следу.

До этого времени вам, чтобы уцелеть, надо найти Черный минарет. В апокрифе сказано — в нем спасение. В Кабуле остерегайся начальника полиции Браина, это страшный человек. Добраться до запретного минарета его давнишняя мечта. Он уверил себя, что минарет дает силу и неуязвимость.

— Мне не нужно ни то ни другое.

— Как знать. Сейчас не нужно, потом может понадобиться, — смысл этих слов Стас понял гораздо позже.

Окно опять заслонилось темным, и тонкий голос проблеял:

— Мурид, где ты? Пусти меня.

— Я иду, брат мой. Усто, наше время истекло. Ступай. Наступил час молитв.

Стас не заставил себя упрашивать. Компания сумасшедшего старца напрягала. К тому же он не знал точно, где постановка, а где реальность. Посему он поспешил на улицу.

Но что делать с подаренным свитком. Не через границу же тащить?

— Где у вас тут почта? — спросил он у дервиша.

8

Назад в афганистан

Афганская земля имеет веселенький песочный оттенок, хотя должна быть серой от горя. Здесь повоевали все кому не лень, начиная от чопорных англичан в толстых твидовых френчах, и заканчивая русскими восемнадцатилетними пацанами, только что после школы, в своих смешных панамках, приведенных сюда умирать дряхлыми правителями.

Стас весь сжался в кресле. При посадке у него чуть не случился нервный срыв, когда он понял, что самолет не отстреливает при маневре тепловых ракет для обмана «стингеров».

— С тобой все нормально? — спросил Карадайн.

Устав ждать разрешения, американцы поступили проще. В аэропорту Ташкента совершил посадку транзитный «Боинг», и они без каких-либо документов покинули страну, восседая на лавке в грузовом отсеке.

Стас только помотал головой:

— Сейчас это пройдет.

Аэропорт изменился мало. Только вдоль заградительной полосы и рва стояла чужая военная техника мышастого цвета. Впрочем, многое узнаваемо по Алге. Например, БТР RG-31.

Здание международного аэропорта тоже было построено при Стасе. Только теперь на нем висел портрет американского президента, и имелась надпись «сафАр бахАйр».

Прохождение таможни не вызвало никаких осложнений. Багажа у них не было. Досматривать нечего. Они предъявили международные паспорта. Карадайн заплатил 2 доллара пошлины, и их без задержки пропустили.

На аэропортовской площади с побитым пулями отделением «Афганистан банка» они взяли такси. Бело-желтую «Тойоту» с правым рулем, по таксе в 1 доллар.

Гарри назвал конечной целью пути отель «Спинзар», хотя Стас был уверен, что они поедут в расположение боевой части. Но что-то офицер не спешил к своим. Стасу закралось сомнение, что они находятся здесь официально, и все их формальности согласованы. Впрочем, вскоре он обо всем забыл, словно вернувшись в свою молодость.

Они ехали по дороге в город, с которой даже памятник советскому самолету не убрали.

Но когда въехали в город, Стас понял, что его время ушло безвозвратно.

Они угодили в сплошной поток иномарок, в котором выделялись желтые такси и синие микроавтобусы. Толпы разношерстного народа на тротуарах и проезжей части. И все это месиво двигалось без светофоров и без какого-либо намека на правила дорожного движения.

Водила беспрерывно дудел, пару раз пересек поперек сплошные потоки транспорта, а один раз вовсе поехал по встречной полосе, а регулировщика в форме, сделавшего замечание, не колеблясь, послал куда подальше.

Всего лишь пару раз едва не врезавшись, они добрались до центра, где недалеко от высотки Минсвязи с главпочтамтом стояло шестиэтажное бело-зеленое здание. Отель «Спинзар». Стас понимал по пуштунски. Отель «Серебро».

Внутри все цивильно, кондиционеры, персонал говорит по-английски. Сняли номер за 80 долларов на 3-м этаже. Над кнопкой лифта обнаружился плакат «No weapons, please», на котором советский «калаш», штатовская М-16 и пистолет неизвестного производителя перечёркнуты жирной красной линией.

«Господи, что я здесь делаю?» — подумал Стас. — «Мне оказалось мало уже однажды перенесенного ада».

Вездесущая пыль. Туфрак.

Он вспомнил, как проезжали представительство ООН в Шерпуре. Он не помнил, там ли оно располагалось раньше, но в память запало, как они уходили, а еще не старый полный мужчина жал им руки и широко по-восточному улыбался.

— Может, мне с вами поехать? — словно в шутку все спрашивал он.

Наджиб (тогда он еще был Наджибом, это уже потом, когда талибы стали громить правительственные войска, оставленные без поддержки союзным правительством, а ведь эксперты предупреждали, что Наджиб удержится у власти, если ему немного помочь оружием, деньгами, и прикроет, таким образом, южные границы, но люди в Кремле и пальцем не пошевелили, а теперь мы имеем то, что имеем, и кинутые войска дрогнули, и когда стало ясно, что все кончено, в последней надежде спастись Наджиб стал Наджибулой, но это уже ничего не могло изменить) так вот, Наджиб сказал тогда:

— В случае чего, вон там, в ООН спрячусь.

И он действительно прятался там много месяцев, пока не ворвались талибы. И целый месяц пухлое тело бывшего президента висело на воротах представительства ООН, а ооновцы ровным счетом ничего не предприняли, чтобы снять его и похоронить. Трусливые собаки! Стас и не заметил, как стал ругаться на местный манер.

— Чего зубами скрипишь? — спросил Карадайн. — Полное ощущение, что вижу рождение Рэмбо. Я отлучусь ненадолго. Надо ли говорить, что из номера тебе выходить нельзя. Для твоей же безопасности.

Генералу с. Уошберну, штаб МС НАТО.

КГБ Узбекистана. Ташкент.

Гражданин США, сотрудник отдела печати и культуры Генерального консульства США в Ташкенте Клаудио Рейна скончался 20 января от острой сердечной недостаточности. На теле многочисленные гематомы, следы трех внутривенных инъекций. Вскрытие не проводилось. По взаимной договоренности тело было передано американской стороне.

С уважением и надеждой на дальнейшее сотрудничество

генерал-майор Г. Гулямходжаев.

Стас быстро шел по шумным переполненным улицам известным только ему маршрутом. Ориентировался с трудом, хотя этой дорогой во время войны проходил не единожды, но многие ориентиры исчезли за новыми постройками.

С майором Царандоя, афганской госбезопасности, Ахмедом Нуреддином Стас познакомился в восемьдесят шестом. Это был черный год для советских военно-воздушных сил. Если до этого наши вертолеты были хозяевами афганского неба, рыская там, где им вздумается и, гоняясь даже за одиночными целями, то в восемьдесят шестом у моджахедов появились стингеры.

Из всего парка бронированными были только МИ-24,а МИ-8 вообще не имели брони, и их стали сбивать пачками. Всего за один этот черный год моджахеды сбили около пятисот самолетов и вертолетов.

И самое страшное, что они почти всегда успевали добраться до подбитой машины первыми. Что они вытворяли с ранеными, уму непостижимо. В этом древнем народе обнаружилась невиданная копившаяся веками жестокость, хотя сами они это жестокостью не считали. Они резали людей также как скот, потому что врагов людьми не считали.

За время службы Стас такого насмотрелся, что в его восприятии понятие «смерть» полностью девальвировалось, ибо сама по себе смерть была не страшна. Непереносимо страшным становилось то, что предшествовало ей, и когда людей, вернее, то, что из них сотворяли моджахеды, отправляли в союз в закрытых запаянных гробах, сопровождая строжайшим приказом не вскрывать.

Чтобы не сойти с ума, он и к чарсу пристрастился, потому что водка уже не брала.

По первости он даже прошел мимо нужного дома и оказался на Чикен-стрит. Цыплячьей улице, своеобразный афганский Арбат. В его время его не было, но Чараи Торабаз — старое название сохранилось. Он снова свернул с Чикен-стрит, уже по номерам нашел нужный дом и постучал в дощатую дверь. С той стороны раздались мягкие шаги, и хозяин голосом, который, казалось, ничуть не изменился, и который Стас сразу узнал, спросил:

— Кто там?

Стас ответил на языке дари:

— Хозяин, мука не нужна? Хорошая мука и дешево отдам.

Последовала пауза, потом Нуреддин спросил:

— Что за мука?

— С той стороны Пянджа. Открывай скорее.

Загремела щеколда, дверь открылась. И Стас понял, что от былого осведомителя остался неизменным лишь голос. Ахмед всегда следил за собой, выливая на себя литры одеколона. Теперь же в проеме стоял бородатый неухоженный дед. Не дав ему опомниться, Стас зашел и прикрыл за собой дверь.

— Шурави? — изумленно выдавил Ахмед.

— Узнал? А ты изменился.

Лицо Нуретдина, всегда гладко брившегося «подаренными» Стасом бритвами, украшала широкая черная борода. Ахмед огладил ее и сказал:

— Когда талибы заняли город, всем дали ровно неделю, чтобы отпустили бороду. Тех, кто ослушался, убили.

— Талибов давно прогнали далеко на юг. Сейчас здесь американцы.

— Он трусы. Сидят в «зеленой зоне». Шурави были воины, а американцы бывают лишь наездами. Шурави ходили с автоматом на ремне, американцы боятся собственной тени, а когда идут на базар за сигаретами устраивают целые военные операции.

Они зашли в комнату, в которой Нуреддин сразу задернул картонные шторки на окнах, и продолжили разговор уже там.

— Как ты живешь? Чем занимаешься? — спросил Стас.

— Я теперь водонос. Воду продаю на Чикен-стрит. На чеки, которые ты мне оставил, я купил холодильник. Бросаю в воду лед, у нас сейчас жарко, берут хорошо. А ты почему вернулся, шурави?

— Коммерция, — туманно ответил Стас, но Нуреддин тоже был не лыком шит: сделал вид, что поверил. — Про Браина что-нибудь знаешь?

— Полковник афганской полиции. Это страшный человек, зверь. У него особняк в Шерпуре. Люди мимо ходить боятся. Говорят, он там устроил пыточную камеру, живет на крови. А сколько женщин погубил! Забирает себе любую, потом ее находят мертвой в зеленке. И все молчат, потому что быстро язык отрежут. Ему все тут платят. Что за времена пошли! — Ахмед поцокал языком. — Помнишь, я говорил тебе о своей мечте уехать в Европу? Мечтатель! Вместо этого пришли талибы. Не знаю, где держали этих зверей, в каких клетках, но лютовали они страшно. Вид человека, одетого по-светски, и особенно, женщины без паранджи приводил их в бешенство. Вместо воды в арыках текла кровь. Изнасилованных и убитых потом целыми арбами свозили в общие могилы. Но войти в здание ООН талибы все-таки поостереглись, опасаясь международного скандала. Наджиб мог там сколько угодно просидеть. Говорят, Горби каждый день телеграммы слал, просил забрать, а тот даже не ответил, сволочь. Прости, шурави, тебе, наверное, неприятно, что я так говорю о твоем правителе?

— У нас о нем еще хуже говорят, — успокоил Стас. — Правда, он уже бывший правитель.

— Все меняется, — философски заметил Нуреддин и продолжил свой рассказ о последних днях президента. — Потом с Наджибом связался Браин и попросил его выйти из миссии якобы для уточнения некоторых сведений. Он дал честное слово, что Наджибу ничего не грозит. Знал бы президент, что стоит честное слово маньяка и убийцы! Когда Наджиб вышел, следом вышла и его жена. Талибы сразу их арестовали и увезли. Целые сутки они зверски пытали обоих, не давая умереть специальными уколами. Утром они привезли их и повесили на воротах миссии. Американцы еще прямой выпуск новостей отсюда делали.

Перед глазами Стаса стоял пухлый улыбающийся мужчина, указывая пальцем на миссию ООН: «Вон там, у ооновцев спрячусь».

Снова Стас подумал: зачем он вернулся? Прошлое ворочалось в нем, кололо острыми неудобными углами. Он очень кстати вспомнил, зачем пришел к отставному агенту.

— У меня есть к тебе дело, о котором ты должен сразу забыть, как только я уйду. Слышал о Проклятой долине?

— Хаваа? Это плохое место.

— Как туда лучше добраться? Чтоб без приключений.

— Однако я думал, что ты лучше меня знаешь мою страну, ведь ты объездил ее вдоль и поперек.

Надо же, как уел. Объездил. До сих пор не может простить.

— Особо «ездить» мне не давали. Ты ведь знаешь, южнее Ниджрау свирепствовали две банды: Доброго Максуда и Начар-шаха, то есть Плохого шаха. Если Начар-шах не знал жалости к своим врагам, сразу отрезая им головы, независимо кто был перед ним: солдат или женщина медсестра, то Добрый Максуд быстро никого не убивал. Как-то он захватил капитана Смирнова из автобата, отрезал ему руки-ноги так коротко, чтобы нельзя было использовать протезы, лишил гениталий, а потом аккуратно залечил раны и подбросил к воротам воинской части. У него специалист даже был свой по пыткам по имени Аликпер. Когда я сопровождал несчастного калеку до аэропорта, он все шесть часов пути уговаривал пристрелить его.

— Успокойся, шурави, — всревоженно проговорил Нуретдин, видя его взволнованность. — Война давно закончилась.

— Иногда мне кажется, что она никогда не кончится. Ладно, это все сантименты. Так ты скажешь, где мне искать? Кто-нибудь же должен знать расположение Хаваа, ведь не может же быть, что никто туда не ходил!

— Я слышал, что жители пригорья часто пасут отары в тех местах. Тебе лучше направиться туда.

— Конкретнее.

— Съезди в Мазари. Если жители что знают, то расскажут, только в горы не суйся: кафиры хоть и не воюют, но веры им никакой нет. Кстати, ты говорил о капитане Смирнове. Это не тот, что служил в Шестой автоколонне?

— Вроде. А что, это важно?

— Шестая слыла спецавтоколонной, Царандою никогда не доверяли ее сопровождать. А ведь ходила она, припоминается, на секретный спецобьект в Ниджрау или у подножия Ниджрау. Такие большие грузовики, груженные железными морскими контейнерами. Что было в них? Никто не знает. Контейнера никогда не привозили обратно, даже пустыми.

Стас помнил эти могучие «Уралы» со всегда молчаливыми водителями. Колонна шла за колонной в сторону гор, и везли они не оружие и не горючку, они действительно что-то строили там.

Что? И имеет ли это отношение к Хаваа?

Стас нутром чувствовал, что имеет. Все связано в этой таинственной истории.

— У тебя есть верный человек в Мазари?

— В Мазари нет, но недалеко от Мазари есть кишлак Ашамлык. Там живет Гюлли. Еще со времен войны он выполнял мои мелкие поручения. В частности следил за Начар-шахом.

— Странное название для кишлака. Оно переводится как еда.

— Там живут одни кафиры неверующие. Еще одна просьба: моего имени не упоминай.

— Чего ты так боишься?

— В Ниджрау полно соглядатаев Браина. Если он узнает про меня, мне конец.

— Что ему там понадобилось? Ниджрау далеко от Кабула.

— То же, что и тебе, шурави. Власть и могущество. Черный минарет. Я угадал? Тот, кто найдет его, будет править миром.

— Неужели ты веришь в эти сказки? — уязвленно произнес Стас, быстро его раскололи, на раз, помешались все на этом Плачущем ущелье.

— По ходу, ты сам тоже веришь. Иначе ты бы не вернулся. Позволь мне заметить, что Шестая спецколонна находилась в непосредственном подчинении КГБ. Что, там тоже заинтересовались?

— КГБ давно уже нет тоже.

— Да? А обьект, который они возводили до сих пор в Ниджрау. Или даже в Хаваа? В Проклятой долине!

— Что ты эти хочешь сказать?

— Они могли законсервировать объект, а теперь он вам снова понадобился. Зря только ты в это полез, шурави.

— Законсервированный объект? Откуда ты такие слова знаешь? — Стас посмотрел на Нуреддина с невольным уважением.

— Я ведь в Москве учился. В университете. Только не доучился, война началась.

— Надо же. Столько с тобой знаком, а этого не знал.

— Не до этого было. Война.

— Ну ладно, спасибо за консультацию, профессор. Хочу попросить об одной услуге. О том, о чем мы говорили, естественно молчок. Это в твоих же интересах.

— Есть оружие, — предложил Ахмед. — Пистолет, автомат?

— Не оружие делает человека сильнее, — нравоучительно произнес Стас.

— Ты стал мудрее, шурави, — уважительно произнес Ахмед.

Они попрощались, Стас вышел проулок, затем на Чикен-стрит. Вокруг бурлила толпа. Стаса толкнули, он инстинктивно увернулся — и увидел быстро скользнувший под локтем метал. Нож! Его пытались зарезать. Незаметно и непритязательно. А что, он надеялся на приветственные речи и букет ромашек?

Увидев, что попытка не удалась, прочь уходил закутанный в халат мужчина, стараясь затеряться в толпе, но его выдала напряженная спина.

— Эй, уважаемый, — окликнул Стас на дари, но мужчина не отреагировал. — Погодите-ка минутку.

Стас последовал за ним, и мужчина, отбросив конспирацию, побежал. Стас бросился за ним.

Мужчина свернул с Чикен-стрит в первый же проулок. Людей здесь почти не было. Это могла быть ловушка, но Стас пропустил тревожную мысль мимо. Мужчина бегал быстро, но Стас, обладая более длинными ногами, вскоре его нагнал. Поняв, что уйти не удасться, мужчина остановился и развернулся к нему лицом.

Совершенно одни они замерли между дувалов. Противнику было лет 30–35. Кряжистый. Злые глаза-буравчики.

— Куда же вы, бача? — сказал Стас. — Невежливо удирать от собеседника.

— Не разговаривай со мной, собака! — гаркнул мужчина. — Ты не афганец, кафир!

— А что, разве ты беседуешь только с афганцами? Это ведь против Всеотца.

— Заткнись, не трожь имя Всеотца. Кроме талибов все неверные, — мужчина достал досель скрываемый в рукаве нож, и, глядя прямо в глаза Стаса, облизал широкое лезвие, оставляя влажный след. — Ты умрешь, кафир.

— Значит, ты талиб.

Стаса всегда бесили зловещие шутки моджахедов. Подобным образом они издевались над пленными пацанами, грызли лезвия зубами, играли с отражениями на отточенных клинках, и лишь насытившись страхом своих жертв, совсем мальчишек, которым не суждено было стать мужчинами, безжалостно резали их.

— Вкусно? — поинтересовался Стас. — Сейчас ты у меня его заглотишь.

Они кинулись навстречу друг другу одновременно. Стас хотел перехватить нож, но с первого раза это ему не удалось. Зато на боку у него появилась широкая прореха, хотя до тела талиб не достал.

Мужчина заухмылялся.

— Тебе конец, — проговорил он. — Я отрежу тебе голову и брошу в арык с дерьмом.

Стас перестал церемониться и дал ему с ноги. Талиб отлетел к дувалу, но добить себя не дал, пару раз пластанув воздух хищно блеснувшим лезвием. Судя по всему, это был опытный воин.

Стас не ожидал, что в таком положении талиб осмелится атаковать, но тот вдруг поменял хват и кинулся на него. Каким-то чудом Стасу удалось поймать кончик рукава, и он со всей силы продернул талиба вперед, не забыв поймать при этом на бедро.

Мужчина перелетел через Стаса и со всего маху с лязгом обрушился наземь. И опять Стасу не удалось добить его, потому что талиб схватился за него и увлек за собой.

Как Стас ни старался, ему не удалось удержаться на ногах. Тридцать лет назад он бы устоял, но это было тридцать лет назад.

Сцепившись, они покатились по земле. Стасу удалось сразу выбить нож, но прикончить «ученика» никак не получалось.

Пару раз он захватил голову талиба, намереваясь сломать шею или придушить, но тот выскальзывал словно намыленный. Скорее всего, это был какой-то вид борьбы, Стасу незнакомый.

А вообще, талиб дрался в обычной восточной манере: царапался, кусался и старался выдавить глаза.

Стас немного пригасил его пыл, пару раз приложив затылком об асфальт, потом опять зажал шею между сомкнутыми коленями и стал додавливать.

Талиб тонко завизжал и опять вывернулся, подлюга. Хотя хват был такой, что у него едва уши не оторвались. Причитая, он быстро побежал на четвериньках, а потом поднялся и кинулся наутек.

Ушел, зло подумал Стас. Старый я стал, что ли?

Он вернулся к Нуреддину и велел срочно уходить:

— Я не уверен, что следили именно за тобой, может, и за мной, хотя слежки я не заметил. Этот человек из Талибана, — сказал он. — Мне не удалось его нейтрализовать. На всякий случай, тебе надо уехать из Кабула.

Ахмед принял известие стоически.

— Я тебе предупреждал, что Плачущее ущелье несет только неприятности.

Стас успел вернуться до Карадайна. Офицер прибыл спустя всего полчаса после него.

— Собирайся.

— А чего собираться? У меня и вещей нет.

В номер ввалился полностью экипированный боец американской армии. Он внес продолговатый рюкзак, видно тяжелый.

— Капрал Дэвид Кейбл.

— Иди к машине и пусть сержант Бакстер принесет мой рюкзак, — приказал Карадайн.

Бен Бакстер оказался ярко рыжим и веснушчатым. Принеся и оставив еще один рюкзак, он тоже вышел, а они стали одеваться.

Стас получил стандартную экипировку вооруженных сил США. Бронежилет, состоящий из кевларового жилета с отделяемыми горловиной и паховой защитой, а также из съемных титановых пластин, каску из многослойного кевлара-23 в матерчатом чехле с очками ночного видения AN/PVS-7, переговорное радиоустройство, камуфлированную униформу, ботинки, для условий пустыни камуфлированные в бежевый цвет, наколенники и налокотники.

Карадайн получил точно такой же комплект, плюс карабин М4 калибра 5,56 — миллиметра, являющийся компактным вариантом автоматической винтовки М16А2 с выдвижным четырехпозиционным прикладом.

— Вам оружие не положено, — пояснил офицер.

Стас не стал беспокоить его утверждением, что в горы соваться без оружия может лишь идиот. Они оба об этом были прекрасно осведомлены.

Но еще больше он удивился, когда они вышли. В Афганистане темнеет мгновенно. Вот и сейчас на улице была ночь, словно кто выключателем щелкнул. Но не это тронуло его до глубины души.

У отеля стоял «Хамви» — тот же «Хаммер», только модифицированный для боевых условий. Кое-где бронированный, пулемет на крыше. Любят америкашки пулеметы на крыше. Видно кино насмотрелись про броневики в 18-м году. Хотя Стас, как специалист, первым выстрелом снял бы именно пулеметчика, торчащего пугалом сверху. Ну, да не в этом дело.

— Где прикрытие? — поинтересовался он.

— Когда будет необходимо, мы всегда успеем ее вызвать, — ответил Карадайн.

— А если не успеем? — неожиданно для себя Стас произнес по-английски.

Офицер внимательно посмотрел на него.

— Где ты так выучил язык?

— У нас сейчас обязаловка. В Алге американцев больше, чем русских.

— Не морочь мне голову, Стейси. Ты шпаришь без акцента. Опять твои штучки? Должен тебя предупредить, — Карадайн погладил автомат.

— Кто-то слишком умный, а у кого-то есть автомат, — с наслаждением сказал Стас на чужом языке.

— Вот именно. Я солдат, Стейси. Ты тоже солдат. Во всяком случае, был когда-то. Ты знаешь, что такое приказ. Мне поручено найти самолет, и если ты попытаешься мне помешать, то я тебя пристрелю. Ясно излагаю?

Стас не стал ничего говорить этому дуболому. Судя по всему, их пристрелят гораздо раньше. Он вспомнил случай со времен своей войны. На отдаленной базе было принято ездить за водой с взводом солдат в сопровождении БТР. Приехал гавнюк из штаба, сказал, что это чересчур расточительно. Посылать за бочкой воды столько людей. На следующий день поехали двое солдатиков на «Урале». Духи легко отловили их, изнасиловали и отрезали головы.

В машине он познакомился с еще тремя представителями их чрезвычайно скромной для военного времени группой.

Один оказался из местных. В белой рубахе и штанах. На голове шляпа с опущенными полами, на ногах разбитые ботинки.

— Что, ботинки не дали? — спросил Стас на дари.

— Видно, посчитали грязного араба недостойным. Где ты научился нашему языку?

— На войне.

Афганца звали Мехди. Он оказался родом с Мазари, в Ашамлыке не был, но там оставалось недалеко.

Мастер — сержант Эдди Фарклоу был молчалив, не ответив на приветствие. Стас подумал, что парень трусит перед боевым выездом, но не уловил флюидов страха. Парень был сосредоточен, и остальных для него не существовало. Уже потом он узнал, что Эдди снайпер, и такое состояние для него нормально.

Последним членом их группы оказался штаб-сержант Ричард Канн. Удивительно красивый негр, похожий на персонажа фантастического боевика. Просто неземное лицо.

— Поехали, девочки, а то всех кавалеров расхватают, — поторопил Карадайн.

Повинуясь команде, Кейбл включил GPRS. На мониторе загорелись слова: «Связь со спутником установлена.»

— Так, посмотрим, что тут у нас? — пальцы Дэвида забегали по клавиатуре.

Кан, уже занявший свое привычное место водителя, дал полный газ, и Хамви понесся по ночным улицам. Слышался только мелодичный голос навигатора:

— Направо. За арыком налево. Теперь вниз!

Внезапно перед ними возникла какая-то незапланированная стройка. Кучи мусора, растянутее поперек дороги вервия, видимые лишь с расстояния в один метр. Кан вывернул руль, каким-то чудом заставив «Хамви» вписаться в узкую щель между дувалами.

Мотор заглох, и в тишине все услышали утробный звук провернувшейся хорошо смазанной цепи.

— Гони! — крикнули Карадайн со Стасом одновременно.

В армии не принято задавать много вопросов. С одновременно взревевшим мотором Канн вдавил педаль газа.

Стронувшаяся машина открыла вид на дувал, который впрочем, существовал недолго. Ахнула так, мало не показалось, и дувал атрофировался до глиняных брызг.

Фугас, профессионально определил Стас. Проявились и преследователи. БМП «M2 Bradley». Роликовая цепь исправно подавала снаряды в «Бушмастер» калибра 25 миллиметров. Все смешалось. Выстрелы, крики, Карадайн безуспешно пытался связаться со своими.

— База! Я Путник! Меня обстреляли! Прикажите патрулю немедленно прекратить огонь!

Неизвестно, что подействовало, приказ базы или бешеная езда Канна, но броневик скоро отстал. GPRS перешел со скороговорки на обычную речь.

Они вырвались.

— Что это было? — спросил Стас.

— Попали в зону проведения операции, — буркнул Карадайн.

— А разве их проводят ночью?

— Их могут проводить когда-угодно.

Но что-то тут не клеилось. Наверное, об этом подумали все. Во всяком случае, на планшете это место было бы помечено как запретное, и навигатор не должен был вывести их прямиком на точку. Однако если б они не крикнули, если бы Канн не вдавил. Стас и сам не знал, чего он вздумал орать. Он никогда не слышал, как перезаряжается «Бушмастер», но в этот момент словно ножом резануло по нервам.

Было у него такое после возвращения. Пил на кухне чай, и вдруг воробей, подлец, с крыши как прыснул. Стас и не заметил, как оказался на полу среди битой посуды. Рефлекс, господа.

На обочине продолжали мелькать убогие лачуги, но они носили разрозненный характер. Из города они ушли.

Вскоре иссякли и лачуги. Хамви несся по разбитой дороге, с обеих сторон которой тянулись густо разросшиеся кусты — «зеленка».

Перед Стасом возникла картинка такой ясности, будто она имела место не позднее вчерашнего дня: он сидит на раскаленной броне, а рядом громко шумит горный ручей. Несмотря на жару, вода в нем ледяная словно из морозильника. В воде снуют мелкие рыбешки, но есть их нельзя, отравишься. В ручье громко, словно таежный медведь плещется Студенцов. В воздухе висит запах пыли и мака, видно где-то недалеко расположилась подпольная плантация.

А потом начинает игриво петь эта маленькая птичка: «Пит-пиль-дык. Пит-пильдык.»

Канн продолжал молча давить на газ, и некоторое время в кабине царили лишь воспоминания.

— Как нам добраться до твоего Мазари? — спросил Карадайн у Мехди.

— Есть две дороги, одна из которых гораздо короче, но короткая дорога не всегда самая близкая. Будет безопаснее воспользоваться Старой дорогой. Я покажу.

Они ехали до тех пор, пока на востоке, над самой землей, не возникла бледная еще полоска. Светало.

— Рик, тормози, — приказал Карадайн. — Доставайте тент, маскируйте машину. Ночью рядом с Мазари может быть опасно.

— Тут на Старой дороге кяриз есть, — подсказал Мехди.

— Колодец на Старой дороге? — повторил за ним Стас. — Так вот ты куда нас привел!

— А что? — подозрительно спросил Карадайн.

— У нас тут в восемьдесят девятом взвод спецназа пропал. Ни трупов, ни вообще никаких следов. Долго их искали, так ничего и не нашли.

— Не вздумай нас пугать своими страшилками.

— Какие уж тут страшилки?

— Всем спать! — приказал офицер. — Фарклоу дежурный. Через час его сменит Дэвид. Подьем через два часа. Если хотите выспаться, торопитесь.

В рюкзаке кроме спального мешка обнаружился продовольственный паек, но Стас есть не стал. Только попил сока из пакетика. Мехди лег отдельно, подложив суму по голову.

Перед сном к Стасу подошел Дэвид. Было видно, что парня распирает.

— Говорят, ты был на войне, Стейси? А я никогда не был. Только на Гранаде, но разве это война. Кубинцы сутки, правда, держались, но мы подтянули артиллерию — и все. Мы там с Беном были. Хороший остров. Там самые лучшие проститутки, чуть-чуть похуже, чем на Кубе.

— Ты и на Кубе был?

— Ага, в заливе свиней. Нет, шучу, конечно. Я там отпуск проводил. Представляешь, шикарная мулатка, живот которой можно облизывать вместо мороженного, всего пятнадцать баксов стоит.

— Представляю.

— Ни черта ты не представляешь! А какой там поганый ром. Меня так с него мутило. Но девочки…

— Дэвид, ты когда-нибудь можешь не говорить о девочках?

— Я о них не только не говорить — не думать не могу.

— Тяжелый случай.

— Ты и не представляешь, насколько тяжелый. Я один раз в Гамбурге попал в квартал красных фонарей. Там в каждой витрине сидит полуголая красотка. Пятьдесят марок — и она твоя. Так я из квартала до утра выбраться не мог. Все вроде, сделал свое дело, но нет — каждая следующая девочка в витрине кажется симпатичнее предыдущей. Что тут поделаешь. Шестьсот марок оставил.

— Гигант. Высушенный Геракл.

— А кто это?

Стас вспомнил, что американцы знают этого античного героя под другим именем, и поправился:

— Геркулес.

— А ты хорошо шпаришь по-английски.

— У меня были хорошие учителя.

— У тебя есть семья? Дети?

— Дочь шестнадцати лет.

— Моей пятнадцать! — обрадовался Дэвид, видно парень любил поболтать. — А я по восемь месяцев в году в командировках, а иногда и все десять. Когда я ее вижу? На день благодаренья? Кому она задаст свои вопросы? Этим парням, что норовят затащить ее в свою машину с орущим магнитофоном? Эти научат, как же, не сомневайся.

— Но мать-то есть.

— Есть, но ей нет до Маргарет никакого дела. Карьера и шейпинг — это единственные две вещи в мире, которые ее интересуют. Я вынужден лезть в такие дебри. Маргарет крупная девочка, и я заметил, что она не носит лифчик. Я ей и сказал: «Маргарет, у тебя уже большие сиськи, тебе надо одевать эти… как у мамы». Так она меня на смех подняла. Оказывается, она чудесно осведомлена про лифчики, но у них модно ходить без них.

— Так и сказал? — Спросил Стас, давясь смехом. — У тебя большие сиськи?

— А что тут смешного? Как я еще должен был сказать девке с большими сиськами, что у нее большие сиськи?

— Резонно. Может, тебе не надо было вообще лезть со своими советами особенно в таких специфических вещах? Мой начальник в Кабуле говаривал: «Женщина — боец особый. Начиная с того, что команду „ложись“ неправильно выполняет и, кончая тем, что раз в месяц может тебя укусить ни за что ни про что».

— А что же я, по-твоему, должен был молчать как рыба? Я приехал на побывку на неделю, вижу взрослую дочь от силы пятнадцать минут в день, пока она еще не в колледже или не со своими подружками — я же должен хоть что-то сказать, хоть какую-то глупость.

— Имеешь полное право. Только не ори, а то людям спать мешаешь.

— Извини. Не понимаю, что со мной творится? Давай выпьем, я угощаю.

— В боевом выходе не пью и тебе не советую.

— Если бы кто сказал раньше, что русский откажется выпить!

В это время между Карадайном и сержантом Бакстером тоже случился разговор.

— Вы сказали не всю правду, сэр, — сказал Бен.

— Объясните ваши слова, Бакстер.

— Вы упомянули, что из-за отсутствия проводника мы не могли организовать экспедицию раньше, но ведь это неправда.

— Неужели? — Карадайн поднял одну бровь.

— Проводника нашли. Это был один парень из пуштунов. И экспедиция была. Восемнадцать парней на двух боевых машинах пехоты. Они выехали из Кабула неделю назад. Вы не считаете, сэр, что за это время до Луны можно было доехать?

Карадайн встал к нему вплотную и произнес:

— Откуда ты знаешь про пропавшую экспедицию, сынок?

— Оттуда, откуда и вы, — спокойно произнес Бен. — От генерала Найчеза Уошберна. Перед отъездом он вызвал меня и сказал, что считает, что в группе правду о группе лейтенанта Броуди должны знать двое. На всякий случай. Выбор пал на меня.

Карадайн успокоился и произнес:

— Значит, так тому и быть.

— Почему вы все-таки не рассказали про Броуди русскому?

— Потому что ему совсем не нужно это знать. Еще вопросы есть?

— Он был бы последним дураком, если бы после такого рассказа согласился с нами идти, — Бен осклабился.

Стас был уверен, что не заснет, раньше бы никогда не заснул, но стоило ему залезть в спальник, пахнущий свежим паралоном, и закрыть глаза, как он разом отрубился. И еще храпел. Старый он стал.

Когда его тронули за плечо, ему показалось, что это произошло через секунду. Над ним возвышался Дэвид.

— Что случилось? — спросил Стас, в ответ тот молча поманил его за собой.

Стас с сожалением выбрался из нагретого мешка, и воздух по контрасту показался ему ледяным.

— Ты чего не спишь? — спросил Стас.

— На дежурство заступил, решил осмотреться и вот, — Дэвид указал вперед.

В предутреннем, но все еще довольно густом сумраке Стас различил фигуры американцев, возвышающихся рядом с лежащим Мехди. Все вроде было так же, как и в тот момент, когда афганец только улегся, подложив суму под голову. Одна нога подогнута, голова расслаблено откинута вбок.

И только нож, вбитый в сердце по самую рукоятку, портил картину.

Выяснилось, что отсутствует Карадайн.

— Куда он делся? — спросил Бен у Эдди, дежурившего первым.

— Он не ложился. Вокруг лагеря все ходил, потом когда затих, я думал, что он тоже лег.

— Думал он! А если б и нас как этого афганца?

— Я за ним не следил!

— А за чем ты следил? За собственными шарами? Чтоб не укатились ненароком?

Бакстер вцепился в ворот Эдди, у него на руках повис Дэвид, а того, в свою очередь, держал Канн.

— Прекратить! — раздался зычный голос сзади. — Чего разорались? Вас слышно на милю. Разведчики, фак вашу мать.

Карадайн подошел к ним и, глядя на их вытянутые лица, спросил:

— Что смотрите на меня? Я не зомби, уверяю вас. Я обычный уорент-офицер американской армии.

— Мехди убит.

Карадайн растолкал их, наклонился над трупом, бегло оглядел, потом резко встал.

— И единственное, на что у вас хватило ума, это то, что я пришил араба и сбежал в пустыню, видно решив стать отшельником и замолить этот страшный грех?

Он наклонился и рывком выдернул нож. Булькнув, выплеснулась кровь.

— М-9! Нож от винтовки М-16. Я мог бы обыскать сейчас всех вас, но думаю, это ничего не даст. Даю сто очков, что все ваше оружие по штату у вас на месте.

— Я скажу больше, — холодным тоном проговорил Карадайн, едва приоткрывая с силой сомкнутые челюсти. — Если бы это было необходимо для дела, я, не колеблясь ни секунды, пришил бы этого араба, нисколько от вас не таясь. Мне глубоко безразлично, если кто-то из вас решил прирезать его из одной только расовой ненависти, или даже просто из-за того, что он плохо пахнул. Я не позволю из-за такой ерунды, как этот мертвый араб, срывать операцию, находящуюся под личным контролем генерала Найчеза Уошберна. Тот, кто думает иначе, может высказать свое мнение перед тем, как получить от меня пулю в лоб.

Добровольцев не нашлось.

Стас попросил у Канна лопату и пошел копать могилу. Вскоре к нему присоединился Дэвид.

— Не верю я нашему Бешеному Гарри, — сказал американец. — В управлении про него разное болтают. Может, он талибам продался?

— Для этого он чересчур исполнителен и помешан на дисциплине.

9

Старая дорога

Безжалостное солнце освещало почти лунный пейзаж. Ровная как стол пустыня с горами на горизонте. Канн вильнул, инстинктивно объезжая лежащий посредине дороги предмет. Колесо.

Притормозив, вернулись задним ходом и оглядели его, не вылезая из кабины. «Нокиа Хаккапелитта».

Спустя сотню метров им встретилось второе колесо, точная копия первого. Похоже, кто-то запаски потерял.

Нет, с запаской не сходилось, ведь она должна бы присутствовать в единственном числе. Или две машины разом запаски посеяли?

На самом деле знак был нехороший. Про старую дорогу рассказывали всякое. Место здесь было странное, причем настолько, что будь иная возможность, Стас объехал бы его за версту. Место здесь было гиблое, вот и весь сказ.

— Машина! — воскликнул Дэвид. — Талибы! Назад!

Канн резко ударил по тормозам и тут же дал задний ход, заставив колеса буксовать в обратном направлении, издавая противный вой.

— Остынь, парень, — Карадайн, не отрывая глаз от бинокля, положил ему руку на плечо. — Сдается мне, эта машина никуда не поедет.

Перед тем как приблизиться, они внимательно рассмотрели машину через оптику, удостоверившись, что рядом с косо зарывшимся в дорогу автомобилем никого нет.

— «Хаммер», — констатировал Эдди.

Машина была сильно повреждена, причем характер повреждений вызывал много вопросов. «Хаммер» не сожгли, подбив из базуки, не прострелили из пушки или пулемета, но исковеркан он был с чудовищной силой.

У него не было ни одного колеса. Мало того, вся подвеска попросту рассыпалась на составляющие, раскиданные в радиусе десятков метров. Возникало ощущение о мощном ударе, разбившим машину на запчасти.

Кузов изрядно поменял геометрию, больше напоминая ромб, что впрочем, было неудивительно, если учитывать силу удара.

Исчезли все двери «хаммера», как, впрочем, и стекла. Машина темнела пустыми глазницами на месте окон и дверей, ее словно выпотрошили.

Удостоверившись в отсутствии «растяжек», они полезли вовнутрь, но ничего интересного не обнаружили. Следов экипажа не было никаких, как и следов, свидетельствовавших о его гибели.

— Она уже тут миллион лет валяется, — с видом знатока заметил Дэвид, но Эдди его опроверг.

— В этой машине использована система противоскольжения «ТоркТрак 5».

— Ну и что?

— Дело в том, сэр, что «хаммер» стал устанавливать такие системы только в конце прошлого года. Я ездил летом на последней модели, и «ТТ. 5» еще не было.

— Что это значит? — спросил Дэвид и сам ответил. — Значит, мы не единственные бравые парни, парящиеся в этой пустыне? Сэр, что вы скажете на это?

— Я ничего не обязан вам говорить, капрал, — глаза Карадайна сделались мертвее, чем обычно. — Не мне вам говорить о дисциплине. Всем сесть в машину! Нам надо торопиться доехать в Мазари дотемна.

Он повернулся и пошел к машине.

— А вы нам все-таки не ответили, сэр, — громко сказал Эдди. — Сколько групп здесь действует? И что конкретно случилось с предыдущей группой? А тут некоторые обвиняют меня, что я проспал тот момент, когда прикончили араба, а может я и не виноват?

— Что ты этим хочешь сказать? — резко повернулся офицер.

— Не люблю тайны, — развязно улыбнулся Эдди. — Мы здесь не единственная группа, ведь так? Скажите как есть. Здесь слабонервных дамочек нет.

Карадайн подошел к нему вплотную и процедил:

— Нет, говоришь, сынок? А мне кажется, что я как раз сейчас вижу перед собой одну.

Эдди дернулся, но дуло 9-ти миллиметрового кольта, сунутое ему под ребра, помешало свободе маневра.

— Мне глубоко безразлично, кто и в каком количестве здесь погиб, — прошипел Карадайн. — Повторяю, я получил приказ лично от командующего, и я его выполню в любом случае. Еще не было в моей биографии такого случая, чтобы я не выполнил приказ. Причем, если ты мне будешь мешать, я выполню его без тебя. Тебя все ясно, сынок?

Эдди сдавленно кивнул.

— Лезь в машину. Это касается всех, — офицер ушел к «Хамви» не оглядываясь, оставив пунцового Эдди за спиной, теперь он мог его не бояться, парень был сломлен.

Классная работа, подумал Стас.

— Ну, теперь за выполнение приказа я спокоен, — тихо, чтобы никто не слышал, пошутил Дэвид.

— Это, смотря какого приказа.

— Не понял.

— Видишь ли, приказы, который получил ты, и который получил уорент-офицер, могут и не совпадать, — пояснил Стас. — Слышал о высшей необходимости?

— Это что пропаганда? — ухмыльнулся Дэвид.

Вскоре они подъехали к кяризу. Система подземных оросительных каналов в Афганистане была развита как ни в какой другой стране мира. Ходы могли тянуться на десятки километров. Причем, не обязательно узкие. Стас видел такие, в которых две машины могли разъехаться.

У них в расположении был кяриз, они его от греха щебнем завалили.

Желая узнать, есть ли внизу вода, и если есть, то какая, американцы достали из багажника десятилитровую флягу и стали приделывать к ней веревку. Дело было хлопотное, так как фляга ручек не имела.

Стас решил поразмяться и отошел от них на порядочное расстояние. Его внимание привлек одиноко лежащий крупный валун. Он достиг его, но стоило ему обогнуть его, как он замер, не в силах сделать даже шаг.

За валуном пряталось три истлевших трупа. Стас шумно сглотнул.

Все трое в остатках полусгнившего камуфляжа, на ногах кроссовки. Двое лежат ногами друг к другу с автоматами в руках. Они защищали третьего, связиста, видно так и погибшего во время сеанса связи.

У него на разбитый череп остались надеты наушники.

В руке радиста пистолет, рядом россыпь гильз. Видно палил, не прекращая передачу, а потом застрелился.

А двоих убили. Весь скелет цел, кроме черепа. Затылочная часть выломана и торчит.

А череп радиста не тронут. Может быть, потому что мозг был разрушен?

Стас припустил обратно к машине, крича, что есть мочи.

Пока он гулял, американцы успели пристроить веревку к фляжке, и, обмотав ее конец за запястье, Дэвид закинул сосуд в кяриз и начал травить.

— Что это длинный развопился? — пренебрежительно проговорил он, и в тот же момент веревку так сильно дернули снизу, что он упал на колени.

Эдди и Канн бросились к упавшему Дэвиду, но, несмотря на все их усилия, следующий рывок протащил Дэвида почти да самых стенок колодца.

Здесь Дэвиду удалось подняться и даже немного вытянуть веревку. При этом он почувствовал на ней странную вибрацию.

Теперь он разобрал, что именно кричит Стас.

— Рубите веревку!

— Боже, по веревке что-то лезет! — простонал Дэвид.

Эдди среагировал мгновенно. Выхватив нож, он перерезал трос. Сильный рывок, который должен был утащить Дэвида, унес лишь обрывок веревки.

Карадайн выхватил из разгрузки гранату, выдернул чеку, и набросил на колодец, словно мяч в баскетбольное кольцо. Все попадали на землю, но взрыв получился приглушенным, гранаты взорвались внутри замкнутого пространства.

Подбежал Стас и спросил:

— Все целы?

Дэвид удивился сам себе:

— Зачем мы туда полезли? Ума не приложу. Вода у нас есть.

Браин

Дом Браина кичился богатством.

Персидские ковры на полу. На стенах, словно на складе гроздьями раритетные сабли и мушкеты шестнадцатого века. На парчовом достархане фрукты, огромные лепешки, жареная баранина.

Если бананы, лайма, клубника были уложены в хрустальные вазы из королевского сервиза эпохи Людовика Четырнадцатого, то мясо возлежало в блюдах из чистого золота.

На диване, обтянутом бизоньей шкурой, сидела девушка лет пятнадцати, настоящая восточная красавица, крутобедрая, черноокая. Ее звали Зульфара, она была девственницей и принадлежала к древнему афганскому роду.

Внешний вид Браина никак не вязался с окружающим великолепием. Он был столь малого роста, что еще немного и его можно было отнести к карликам. Морщинистое лицо тянуло лет на 60. Браин налил французского вина полувековой выдержки в хрустальный кубок и протянул девушке.

Вошел слуга. Так как девушка была без паранджи, то он смотрел в пол. Он так и простоял, пока господин сам его не заметил.

— Чего тебе? — сквозь зубы спросил Браин.

— Хозяин, там пришел Карвер.

Браин сразу позабыл про девушку и приказал:

— Проведи его в кабинет! — потом он обернулся и ласково улыбнулся Зульфаре. — Я скоро вернусь, милая.

Когда он вышел, и девушка поднесла бокал ко рту, зубы ее громко застучали о хрусталь. Только теперь стало ясно, что она панически боится этого мальчика со стариковским лицом.

Браин зашел в кабинет, являющийся полной противоположностью богатству убранства предыдущего зала, и больше напоминающий комнату для допросов. Сходство усиливали голые стены и мебель в единственном числе: стол и стул.

Браин уселся и тотчас вышколенная охрана ввела Фреда Карвера. Теперь он был в штатском, но черные очки остались. По жесту хозяина охрана удалилась.

— Приступим сразу к делу, — сказал Карвер. — Все готово. Пароли, пропуска. Я помогу вам отыскать Плачущее ущелье, а вы за это отдадите мне самолет, который там сел.

— Что в самолете? — жадно спросил Браин с загоревшимися глазами.

— Документы, бумаги, — пренебрежительно проговорил Карвер. — Презренная вещь по вашим понятиям. Вам это ни за что здесь не продать. Да и зачем? Когда вы найдете золотое стадо!

Легенда о Золотом стаде была одной из тех, что манили в Проклятую долину многочисленных любителей легкой наживы. Шутка ли? Как гласят древние летописи, пастух Махмуд, несмотря на запрет, привел в Хаваа свое стадо. Аллах наказал его, обратив в золото вместе со скотом.

Браин сам активно культивировал среди подчиненных рассказы о золотом стаде. Никто не должен был знать его истинных целей. Глупцы жаждали лишь золота, даже не подозревая о таящейся в Черном минарете силе. Тот, кто отыщет Черный минарет, станет владыкой мира. Он был фанатиком Черного минарета, он знал больше кого-то бы то ни было о нем и его предназначении, и он один заплатил неподъемную цену за свои знания. Стоило ему подумать об этом, как кулаки его непроизвольно сжались, а из горла едва не вырвался стон.

Но Браин быстро взял себя в руки и заметил собеседнику:

— Вы смелый человек. Ничего от меня не скрываете.

— Я не самоубийца и поэтому подстраховался. Те люди, что стоят за мной, знают о вас. Не в ваших интересах отказываться от сотрудничества. Золотое стадо ищут столетия, кто сказал, что вам повезет?

— Допустим, я соглашусь. Что дальше?

— Дальше надо будет устранить конкурентов.

— Вы ничего не говорили о конкурентах!

— Когда речь идет о золоте, они всегда появляются.

— Кто такие?

— Американцы. Но проводником у них русский. Он воевал здесь в прошлом. Все они должны исчезнуть.

Хитрец хочет загрести жар чужими руками, подумал Браин. Он бы давно отвел Карвера в пыточную, но пока тот был полезен. Пропуска это хорошо. А уже потом, когда найдут ущелье, можно будет и побаловаться.

О том, что некие американцы выехали в Ниджрау, он уже знал. Сведения о том, что кто-то интересуется Хаваа, донесли ему в первую очередь. Топтуну удалось подслушать и разговор Стаса с Нуреддином. Предатель дал ему имя своего соглядатая по имени Гюлли.

Вот и славно. Гюлли давно уже у Браина «в гостях». Сидит в подвале, ждет не дождется, чтобы проводить их в священную долину Хаваа. Теперь глупый американец доставил ему пароли в запретную зону. Отлично.

И они договорились. Кобра и гюрза.

Он вернулся в зал.

— Пойдем, милая, у меня есть, что показать тебе, — проворковал он.

Он повел ее в спальню, где сразу запрокинул на кровать. Девушка лежала навзничь, закрыв глаза, в полной неподвижности, словно мертвая. Браин шарил дрожащими руками по пышным гладким грудям, по твердым бедрам. Раздвинув ноги, просунул руку между ними.

Девушка не вызвала в нем возбуждения, мало того, она не вызывала никаких чувств. Браин почувствовал отчаяние, сразу перешедшее во всегдашнее раздражение, но теперь у него было оружие бороться с ним. Оружие в прямом смысле.

Снизу под балдахином был припрятана «Пиранья», никогда не дававшая осечки. Браин освободил ее устрашающие зубья от ножен, и вид блеснувшей стали в миг привел его в чувство.

Возбуждение его росло, и ему стало тесно в рамках одежды, тогда Браин разорвал ее на себе и девушке. Зульфара увидела нож, рот ее открылся в беззвучном крике. Браин прикоснулся безжалостной сталью до нежного горла и сильно вдавил до позвоночного столба.

Щеря рот, он уворачивался от брызг крови, и в этот момент любовь его стала безграничной.

Утром в зеленке нашли очередной обезображенный труп.

— Вы не находите, господа, что наша машина слегка попахивает? — спросил Дэвид. — Рик, признавайся, когда ты в последний раз принимал душ?

— Ты тоже не орхидеями пахнешь, — огрызнулся Канн.

Стасу было не до безобидной перепалки, он следил, чтобы стоящий у него под ногами ранец не слишком трясло.

Осматривая погибших, они обнаружили упаковку пластида и решили взять с собой. Детонаторы нашлись у радиста.

— Нечего добру пропадать, — заметил Карадайн.

Стасу сделалось весело. Вполне вероятно, что американец использовал национальный идиоматический оборот, но Стас «услышал» все именно так.

Против высказался только Дэвид.

— У нас и так гранат хватает, — заявил он. — Рик тряхнет посильнее на кочках, и будем ущелье искать уже на небесах.

У Стаса возникла уверенность, что придет время, и он у них задницу будет целовать за то, что они взяли эту взрывчатку.

Браин собрал разношерстную группу. Кроме проводника, 8 пуштунов, Карвер и Ширин. Браин был против женщины, но американец сказал, что она будет полезна, ему рекомендовали его боссы, и это не обсуждается. Будет еще один лишний повод его убить. Они грузились на вертолет МИ-24.

— Откуда у вас «Хайд»? — спросил Карвер.

— Подарок шурави, — сказал Браин. — Куда лететь?

— Сядем километрах в трех от Мазари.

— Почему не в самом Мазари?

— По моим расчетам наши конкуренты как раз должен быть там. Не хотелось бы спугнуть.

— Ничего не выйдет. Если они прибыли в Мазари, они уже покойники.

— Почему?

— Потому что, будучи там в прошлый раз, я оставил мактаб в засаде. В плен они брать никого не будут, это лучшие мои люди.

— Так свяжитесь с ними скорее, и прикажите не трогать шурави!

Браин жестом попросил пилота наушник и микрофон. Через некоторое время вернул, криво ухмыльнувшись:

— Уже поздно.

— Это еще почему?

— Бой в Мазари уже идет!

Мазари был брошен. Вещь для Афганистана вполне обыденная. Стоит кишлак, а людей нет. В бытность еще первой войны, Стас во время рейдов часто попадал в такие. Обычно ничего хорошего это не предвещало.

Они некоторое время с расстояния изучали пустое село.

— Пуст как великая мексиканская пустыня! — заявил Дэвид.

— Приказ будет такой, — решил Карадайн. — Канн с «Хамви» остается. Мы идем в пешем порядке. Всем смотреть в оба.

— Может, автомат дадите? — заканючил Стас.

В ответ Карадайн сунул ему рюкзак с пластитом.

— Ну, это на хрена тащить? В машине бы полежал, никуда не делся!

— Выполнять приказ!

Я вам не солдат, хотел, но не сказал Стас. Обстановка военная, могут не так истолковать и пристрелить.

Впереди шел Бен Бакстер, за ним Дэвид Кейбл, Карадайн в центре, за ним Стас. Эдди Фарклоу замыкал. Цепочка растянулась меж дувалов. Улочка была глиняная, но утоптанная до твердости камня. Пыль. Стас почувствовал себя 18-ти летним, но одышка вернула с небес на землю. Хотелось пить, но чтобы снять рюкзак, надо было освободиться еще и от пластита. Да и отстать от группы ему бы никто не позволил. Однако в молодости он рекорды ставил, на спор целый день мог не пить.

Шедший первым Бакстер резко присел. Его маневр повторила вся группа. Из-за угла донесся самый неуместный в этом забытом богом месте звук: цоканье каблучков.

— Что там, сержант? — спросил Карадайн по рации.

Бен заглянул за дувал.

— Осел, сэр!

На улице неспешно вышел ишак. Цокая копытами, прошествовал мимо группы и пошел себе дальше.

— Он нас сосчитал, это талибский шпион! — сказал Дэвид.

— Отставить, капрал! Сержант, продолжать движение!

Улица завернула, сразу после поворота Фарклоу сказал:

— Вижу движение.

Офицер поднял руку, и все замерли на своих местах.

— Где они? Сколько их?

— В метрах тридцати сзади. Мне стрелять?

— На ваше усмотрение, сержант.

Снайпер развернулся и сразу хлопнул выстрел. Сзади за одним из дувалов кто-то свалился, и одновременно грянула целая канонада. Стас представления не имел, как талибы подкрались, а уже потом понял, что они не подкрадывались, а все это время сидели и ждали, пока они сами к ним придут.

С деревянным стуком рядом что-то упало. Это оказалась граната.

— Граната! — закричал Стас.

Он взвился над дувалом и, неимоверным усилием перегнувшись в воздухе, словно кошка ушел на ту сторону. Там стоял стол с медным кумганом, плошки, чашки. Он по ходу смел все это, устремляясь вглубь двора.

В спину толкнула масса вязкого жаркого воздуха. Стас свалился, сразу вскочил и побежал.

В дувале зияла дыра, в которую полезла чумазая фигура. Стас едва не саданул его, чем попало, но понял, что это Фарклоу. Он плюхнулся пузом наземь и тотчас в дыру устремились разношерстно одетые вооруженные черти.

Тут воочию Стас увидел работу снайпера. Без суеты и излишнего дерганья сержант хладнокровно уложил всех талибов, сунувшихся следом через проем. Он проделал это со столь впечатляющей точностью и беспощадностью, с какой иной бьет разбегающихся из угла тараканов: один удар один таракан, один патрон один труп.

Через минуту он сложил еще один дувал, из покойников.

По идее здесь можно было продержаться, но мимо с криком промчался Дэвид. Еще дальше Бакстер уже сигал через дувал в соседний двор.

— Эдди, отходим! — крикнул Стас.

— Где офицер?

В ответ в наушниках раздался голос Карадайна.

— Я в соседнем от вас дворе. Здесь полно чертей, — оттуда действительно доносилась пальба. — Отходим к задней стене. Меня обходят.

Только после этого снайпер поднялся, и они со Стасом переместились к заднему дувалу и перелезли через него. Там уже были Бен и Дэвид. В соседнем дворе грохнули взрывы.

— Не стоять! Отходим! — раздался по рации приказ командира, похоже, он один устроил всю эту артиллерию.

Стас зауважал его. Один отвлек на себя такую кучу, а голос спокойный, как на учениях.

Выполняя приказ, они побежали вглубь двора.

Фарклоу остался прикрывать, посылая пулю за пулей через дувал. Судя по тому, что снайпер не стал бы стрелять, куда попало, положение было аховое.

— Длинный, бросай рюкзак! Пуля попадет, одна жопа останется! — крикнул Дэвид.

Стас и сам подумывал об этом.

У стены мазанки были сложены мотыги, лопаты, какие-то железки. Стас скинул рюкзак, достал взрыватель.

— Ты что охренел? Тут пластита целый пуд! — заорал американец, хотя Стас и сильно сомневался, что тот знал такую экзотическую весовую категорию.

Вкрутив взрыватель, он захлопнул рюкзак и пристроил под кучей. Железки должна были послужить дополнительным поражающим элементом.

— Длинный, уходим! — мимо пятился Фарклоу, посылая назад пулю за пулей, в ответ неслись проклятия.

Им удалось беспрепятственно проникнуть в соседний двор, где наконец-то группа воссоединилась. Карадайн пробился к ним, уже не имея ни единой гранаты, да и патроны почти все расстрелял. По существу один этот парень стоил целого взвода. Настоящий убийца. Он щерил зубы на черном покрытом пылью и копотью лице.

На этот удача группы была исчерпана. В этом дворе их окончательно зажали. Видно засадная группа сидела сразу за дувалом и не давала высунуть головы. Они были вынуждены укрыться в мазанке, если это можно было назвать укрытием, но ничего другого не оставалось.

Со стороны прилетела граната, но с недолетом. От взрыва обрушилась кровля и частично стена. И наступила тишина.

Карадайн смог связаться с Канном.

— Что там у вас? Я запросил поддержку.

— Когда они будут?

— Не раньше, чем через 20 минут.

— Через 20 минут я за нас и ломаного гроша не дам!

Талибы прекратили беспорядочную стрельбу, но стоило шевельнуться, как свистели пули. Похоже, они подтягивали силы.

— Шурави, сдавайся! — раздался крик на ломаном английском. — Отрежь голову своему офицеру и иди сюда!

— Русские не сдаются! — крикнул Дэвид.

— Чего орешь! — одернул его Стас. — Кругом люди спят.

Стрельба совсем прекратилась.

— Чего они ждут? — спросил Эдди. — Почему не штурмуют? Моя винтовочка заждалась.

— А чего им задницу рвать? — пояснил Стас. — Сейчас подтянут пулеметы и расстреляют прямо сквозь стены!

— Может, Эдди голову отрежем? — предложил Дэвид. — У него голова самая большая. Скажем, что он был офицером. Откуда им знать?

— Я тебе самому отрежу! — пригрозил Фарклоу.

— Заткнитесь вы там! — прикрикнул Карадайн. — Ни черта из-за вас не слышу! Канн, что видишь?

— Их тут как тараканов! За западным забором человек 10 у самого забора! Готовят что-то.

В тишине из-за дувала донеслись тихие голоса переговаривающихся талибов.

— Держи-ка! — Карадайн сунул автомат Стасу, позаимствовал у Дэвида гранату, выдернул чеку и знакомым движением забросил за дувал. — Всем укрыться!

Из-за дувала взметнулся пылевой клин, раздались пронзительные заячьи крики раненых.

Когда дым рассеялся, во дворе лежала чья-то нога в галоше, а из-за забора доносился заунывный вой.

— Сейчас начнется, — предупредил Стас.

И, действительно, началось.

Грянул залп, и дом прошил целый сонм пуль. С каждой залетевшей пулей в дом проникал новый лучик, и вскоре он стал напоминать планетарий.

Бакстер ругался страшным голосом, залитый хлопковым маслом с головы до ног. Над ним пробили курдюк с этим ценным продуктом.

Нападавшие впервые за все время применили гранатометы, но пока гранаты пролетали сквозь дом и рвались где-то на соседней улице. Видно, у них был никудышный корректировщик.

Однако скоро полоса везения должна была закончиться. Заряды падали все ближе.

Прижимаясь к полу, Стас подполз к офицеру и показал мигающий светодиодом радиопереключатель.

— Где взрывчатка? — спросил Карадайн.

— В соседнем дворе.

— При детонации нам не уцелеть.

— Там, во дворе есть кяриз. Можно попробовать в нем укрыться.

Офицер забрал у Стаса переключатель.

— Слушай мою команду! По одному укрываемся в кяризе! Первый Дэвид, Фарклоу, Стейси, Бакстер. Я замыкающий. Кто не хочет оглохнуть, открыть пасти. Канн откопаешь нас. Мы будем в колодце.

Кяризы бывают разные. От метра до нескольких десятков метров. А все равно загибаться. Они метнулись к колодцу, ныряли туда, не глядя, ни на что по большому счету не рассчитывая.

Стас тоже прыгнул ногами вперед. Повезло, что глубина оказалась всего пару метров. Он сразу попал ногами кому-то на кумпол. Мат-перемат. Сверху обрушилась массивная колода, Карадайн.

— Всем приготовиться! Включаю! — офицер даванул кнопку.

Детонатор негромко щелкнул, а потом кусок неба, видимый из колодца, вспыхнул как миллион бенгальских огней.

Исчез звук. Исчез сам воздух. Мир прекратил существовать, слившись в одну общую беззвучную вспышку.

Стены кяриза зашатались и неумолимо сомкнулись. Было не страшно, даже уютно. Стас пытался кричать, но голос звучал неприятно, будто кто-то пытался крякать внутри головы.

Как прилетели «Ф-16» и разогнали оставшихся талибов, они пропустили, хоть их и завалило так, самую малость. Канн потом с пеной у рта рассказывал, что соседний двор, волею Стаса оказавшийся в эпицентре взрыва, попросту исчез в гигантской воронке. А в самом Мазари не уцелело ни одного дома, ни одного дувала. Растворились.

А из них по большому счету никто не пострадал, исключая повсеместную легкую контузию.

10

«Государственная телерадиокомпания НатоТВ решила прекратить вещание в России спортивных программ».

«Бесплатное образование в России свести к английскому языку — 2 часа в неделю. Труд — 8 часов».

Миниблоги с сайта Алга. РФ

Сомнение Шипилина

Олег часто получал письма. Обычно их подкидывали в ящик и содержали они предупреждения о всякого рода неприятных событиях, которые могут произойти лично с ним и с некоторыми наиболее интимными частями его тела, если он не прекратит сотрудничать с миротворцами НАТО, которые в листовках иначе как оккупантами не назывались.

Но чтобы заказное! Это превосходило все общепринятые нормы морали. Олег отправился на почту, где ему вручили казенный жесткий конверт с гербовой печатью суверенного Узбекистана. Когда Шипилин вскрыл конверт, на руки выпал желтый лист, покрытый причудливой арабской вязью.

С арабским у Шипилина была напряженка, но на листе сверху было начертано карандашом. «Олег Иванович, будучи проездом в Ташкенте получил в подарок древний документ о Плачущем ущелье. Так как вернуться мне, наверное, уже не получится, отправляю его вам, так как больше некому. Бушуев».

Опять это Плачущее ущелье! Что ж оно все плачет и плачет.

Шипилин задумчиво потер письмо. Однако. Бумага оставила впечатление некоей неоднородной субстанции. Некие чешуйки. Да и бумага ли это.

Чем черт не шутит, Олег решил отнести ее экспертам. Странное дело Станислава Бушуева не шло из головы. То, что подследственного забрали американцы, он знал. Но чтоб в Ташкент увезти! Может, это как-то связано с Проклятым ущельем?

Дежурный эксперт Снигирев Иван Иванович был личностью неординарной во всем, начиная с того, что фамилия его писалась через «и». Дело в том, что он никогда не имел собственного мнения и легко поддавался на оказываемое давление. Так что стать жертвой Шипилина он был обречен. К тому же, у него наметился довольно мощный склероз, но начальство терпело и это: человеку оставался год до пенсии, что ж его на улицу гнать? И это свойство тоже полезное. Эксперт сразу бы забыл о письме.

— Олег, вы многого хотите, — слабо возразил Снигирев, перед тем как взять документ. — Думаете, у меня совсем нет работы. Все требуют, у всех все срочное. Давайте ваши бумаги.

Олег передал ему письмо.

— Где вы взяли такую бумагу?

— А что?

— По большому счету это не бумага вовсе. Я был как-то в краеведческом музее в Душанбе и видел там нечто похожее. Та бумага была изготовлена не из дерева, а из хлопка. К тому же ее возраст исчислялся пятью столетиями. Оставляйте, сделаю все, что смогу.

Олегу душа не лежала расставаться с письмом. Возникла нехорошая уверенность, что если он оставит его, то не увидит никогда.

— Только будьте осторожны.

— Да что с ним может случиться? — не выдержал Снигирев.

Олег почувствовал угрызение совести за то, что он грузит своими проблемами человека, про которого знает, что тот отказать не сможет. У него даже возникло желание немедля забрать письмо обратно, но он не успел.

Дверь в лабораторию энергично распахнулась, впуская Генри Гота, куратора следственного отдела из состава миротворческих сил. У этого парня был потрясающий нюх на те места, где его меньше всего хотели бы видеть. Первым в лабораторию ворвался резкий запах мятной отдушки, следом он вошел сам. Крупноголовый практически лысый, весь чистый аки ангел, над лысиной нимб разве что не светится.

— Что тут у вас? — произнес он с характерным мяукивающим акцентом, похоже, эти парни из МС вообще не умели кричать, даже подавая команду на расстрел, они говорили бы (а не орали), вместо «Пли!» «Пли-из!».

— Мы проводим срочную экспертизу.

— Санкция следователя есть? Дайте сюда ваши бумаги.

Дело пахло керосином. Если выяснится, что санкции нет, Гот сделает все от него зависящее, чтобы представить их, по крайней мере, государственными преступниками.

Снигирев, не отличавшийся героизмом, позеленел. Руки истерично гладили папирус. Было видно, что эксперт до последнего надеется, что Гот отвернется, и он тогда сможет проглотить документ.

— Давайте, не осложняйте себе положение!

Куда уж больше? Эксперт готовился умереть.

Гот жадно протянул руку к рукописи, и в тот же момент, Олег, не меняясь в лице, слегка тюкнул его в солнечное сплетение. Гот попытался вдохнуть, но легче было поднять машину без домкрата, побелел и присел, где стоял.

— Что вы наделали, Олег Владимирович! — проблеял Снигирев. — Вы ж его убили!

— Никто никого не убивал. Мистеру просто стало плохо.

Олег взял Гота под мышки, вытащил в коридор и усадил на стул.

Дверь соседнего кабинета открылась, лейтенант Карнаухов уставился на них как на привидения. Олег молча посмотрел в ответ.

— П-понятно, — сказал Карнаухов, он слегка заикался, и прикрыл дверь.

Олег шел по улице, наблюдая идущую впереди женщину. У нее была чудесная фигура и изящные ножки в гладких сапожках.

Почувствовав взгляд, женщина обернулась, и Олег с удивлением обнаружил, что это не кто иная как Светлана Вернигор.

— Привет, — сказала она. — Закончил дежурство?

Олег кивнул. Девушка тотчас пристроилась рядом с ним, хотя он ее об этом не просил.

— Ты сейчас куда? — спросила Светлана.

— Домой, — буркнул он.

— Я хочу к тебе в гости, — без обиняков заявила она.

Олег представил незаправляемую в течение года койку и гору окурков в полулитровых стеклянных банках, расставленных как попало по двум имеющимся комнатам плюс кухня с давно немытой посудой плюс балкон, куда он год не выходил.

— Я тебя не приглашаю, — грубо сказал он.

— Спасибо, что не отказал. Ну почему ты такой, Олег?

Он сразу спросил какой, но она не уточнила.

Некоторое время они шли молча. Олег всегда возвращался домой пешком, ибо не к кому было особо спешить, да и для поддержания физической формы это было неплохим упражнением.

Идя рядом со Светланой, Шипилин вспомнил, что Генри Гот является ее воздыхателем, а возможно даже женихом, хотя миротворцы редко заводили серьезные шашни с местными. Инструкция у них имеется на этот счет. Он чувствовал себя не в своей тарелке и только и ждал момента, когда Светлана, наконец, отстанет от него.

Вечерело. Снежок приятно похрумкивал под их шагами. Светлана неожиданно засмеялась.

— Ты чего? — опешил он.

— Мы похожи на молодую семейную пару на прогулке.

«Насмехается», — подумал Шипилин. — «Какая-то странная. Ей нравится надо мной насмехаться».

Он настолько увлекся этим своим «открытием», что когда купил мороженное, то оказалось, что купил только одно.

— А мне? — спросила Вернигор и, увидев его вытянувшееся лицо, опять засмеялась.

Тогда он отдал ей свою порцию, но когда он вернулся к киоску, то его любимый сливочный пломбир уже кончился.

— Возьми любое другое. Кимс, например. Он с орехами, — посоветовала девушка.

— Зачем? — искренне изумился он. — Если нет любимого сорта, зачем себя заставлять есть что-то другое?

— А ты с девушками, которые тебе не нравятся, тоже обходишься как с мороженым? В смысле, не гуляешь с ними? — она схватила его за руку, заглянула в глаза и воскликнула. — А вот ты и попался! Значит, я тебе нравлюсь, раз ты пошел со мной!

— Вообще-то, ты сама пошла, — он понял, что сказал что-то не то, когда увидел, как тень набежала на лицо девушки, но молчала она недолго, в глазах ее опять запрыгали бесенята, и она спросила:

— Слушай, Олежек, что ж мне с тобой таким делать?

— Ничего не надо со мной делать!

— Но я же не могу мороженое одна есть. Это будет несправедливо по отношению к тебе.

Шипилин торопливо полез в карман за мелочью. Хрен с ним, куплю любое, подумал он. Лишь бы отстала.

— Так не годится, — возразила она. — Я не приму от тебя таких жертв. Разделим мое мороженое по-братски.

Она погрузила в пломбир остренькие зубки, застывший шоколад лопнул, открывая вид на ослепительно белую мякоть, настолько аппетитную, что у Шипилина свело скулы: все-таки сказалось, что это его любимое мороженое.

Он взял брикетик из рук девушки и стал придирчиво его осматривать на предмет остатков губной помады, щедро нанесенной на пухлые губки девушки и частично перенесенной на мороженное.

— Можешь не опасаться, помада сьедобная, — невинно подсказала Светлана. — Чтобы целоваться было удобнее.

При этих словах он едва не поперхнулся, а она не преминула воспользоваться моментом и подтолкнула его. Мороженное аккурат угодило ему в нос и щеку.

Девушка довольно засмеялась, и смех ее стал еще громче, когда он стал пальцем переправлять кусочки шоколада со щеки в рот.

— У тебя, что платка нет?

У него были платки. До тех пор, пока ему не надоело их стирать.

— А я пришла, — сказала она просто. — Тут моя тетя живет. Я к ней сегодня в гости напросилась. Пока, Шипилин.

Она протянула руку, но когда он протянул свою пятерню, Светлана ее не отпустила.

Олегу сразу припомнился случай на институтской дискотеке, когда один амбал таким образом вцепился в предоставленную им для рядового пожатия руку и вознамерился выставить его на посмешище, протащив по всему дансингу.

Знатная тогда случилась драка. Помнится, он амбалу руку едва не оторвал.

Теперь же он покорно поплелся за девушкой.

Они поднимались в абсолютно темном, без единой горящей лампочки, лифте. Когда поднялись, Вернигор сказала:

— Знаешь, я боялась, что когда лифт приедет, и двери распахнутся, то тебя внутри не окажется. Ты исчезнешь как призрак.

Когда она нажала на звонок, Олег почувствовал неожиданную робость.

— Может быть, в другой раз. Я неодет.

— Ты же не голый, — возразила она.

Дверь открыла миловидная женщина, чем-то неуловимо похожая на Вернигор.

— Ой, Светочка.

— Здравствуйте, тетя Оля, — поздоровалась Светлана. — Мы не опоздали?

Они прошли в прихожую, где женщина приветливо глянула на него.

— Ну-ка, представляй своего кавалера.

— Это наш знаменитый Шипилин собственной персоной.

— Тот самый? — всплеснула женщина руками. — Очень приятно. Ольга Сергеевна.

Олег был несказанно удивлен тем, что его скромная персона вызывает столь необоснованный интерес. Когда их пригласили в комнату, он слегка притормозил Вернигор за руку и шепотом спросил:

— Что ты там про меня наболтала?

— Сказала, что ты Фантомаса поймал, — засмеялась она.

В комнате, где их усадили рядышком на самое почетное место на диван, находился и отпрыск лет двенадцати, двоюродный брат Светы по имени Коля.

— А у вас пистолет есть? — сразу спросил Коля, за что удостоился укоризненного взгляда матери.

— Сейчас все будет готово, и за стол сядем, — сказала Ольга Сергеевна.

— Тетя Оля, это я виновата. Я думала, мы дольше добираться будем, а мы быстро дошли.

Олег не знал, что и думать. Он никак не мог решить, сердиться или нет на Светлану за ее выходку. Вообще-то, он считал, что это не совсем порядочно с ее стороны. Выходит, как если б он сам в гости напросился. А он и в столовой мог поесть. К тому же, Ольга Сергеевна, глянув на них, окончательно его добила, неожиданно заметив:

— А хорошая пара из вас получится.

Родственницы засмеялись одинаковым смехом.

— Мойте руки и на кухню, — шутливо приказала Ольга Сергеевна.

Когда она вышла, Олег тихо спросил у Светы:

— Может мне лучше слинять?

— Иди мой руки, Шипилин, — делая строгий вид, повторила она.

Провожать вызвался Коля. Когда Шипилин снял пиджак, мальчишка с восхищением узрел табельный пистолет в кобуре.

— Ух, ты, — вырвалось у него. — А вы Калмыка с этим пистолетом брали?

— А ты откуда знаешь?

— Тетя Света про вас все время рассказывает. Жалеет вас.

— Что???

— Говорит, что вы сирота. Приглядеть за вами некому.

— Запомни, Коля, сирота бывает в пять лет, но никак не в двадцать четыре. В двадцать четыре ты уже мужчина.

— А в 12 лет бывает сирота?

— А что такое?

— У меня папу убили.

В глазах пацаненка возникла взрослая грусть. Олег сразу оценил и отсутствие хозяина дома, и фотографию в рамочке, увидев которую сразу почувствовал неладное. Погладил пацаненка по голове, чувствуя, какая же хрупкая эта штука, вихрастая детская головка.

В коридоре он перехватил Свету с салатом в руке и, извинившись, спросил, что случилось с хозяином дома.

— Убит при Марше.

Имелся в виду Марш миротворцев, когда 309 колонн вошли и рассекли территорию России на сектора контроля.

— Он что был военным?

— Нет, инженер. Вышел к трассе с протестующим плакатом, а миротворцы стали стрелять из пулеметов. Ты, что не знал, что во время Марша погибло много людей? Только, пожалуйста, при тете ни слова, а то она опять плакать будет.

Они посидели на кухне, где давно не пивший Олег изрядно захмелел. Коля бегом носил ему из комнаты все новые рисунки, на которых преобладали киборги в космосе. Мальчишка бредил новой голливудской эпопеей.

Наконец, пришло время откланяться.

Когда они вышли на улицу, он хотел высказать ряд справедливых претензий, в частности касающихся того, что нельзя без предупреждения приглашать в гости, но все гневные слова вылетели у него из головы, когда она взяла его под руку и доверчиво прижалась.

— Проводишь меня, а то я хоть и в милиции работаю, изрядная трусиха.

Наверное, он действительно выпил лишнего, поэтому согласился.

Они поймали машину и поехали в новые квартала. Во время езды Олега окончательно развезло, и когда они прощались в подьезде, стены плясали вокруг него кадриль.

Он хотел пожать девушке руку, но та вдруг чмокнула его в щеку и, грустно спросив: «Ну почему ты такой, Шипилин?» умчалась на лифте.

Олег добрался до дома таким уставшим, каким не был даже во время институтского первенства по боксу. Так может утомить только общение с женщиной. Кому может и приятно, а ему все равно, что вагон разгрузить.

Он проснулся в пять утра, обнаружив себя вместо постели на кухне. Рука его сжимала кружку с давно остывшим чаем.

Он жадно допил ее, испытывая чувство, как если бы в горле до этого изрядно поработали наждаком, загасил свет и пошел спать.

До начала рабочего дня оставалось два часа.

Гюлли

Группа двигалась по утоптанной до крепости камня улочке, вплотную прижимаясь к дувалу. Впереди сержант Бакстер, за ним Кейбл, Канн, Карадайн, Стас. Фарклоу шел последним, слегка поотстав. Снайпер как всегда замыкал.

Улица была пустынна, но в Афганистане ни в чем нельзя быть уверенным. Особенно после предыдущей заварушки.

У одной из наиболее убогих саманок сидел белый как лунь старик. Так как переводчика теперь у них не было, за такового выступил Стас.

— Как называется ваш кишлак? — спросил он.

— Мой кишлак не имеет названия, — ответил старик. — Что название? Ничто, туфрак.

— Отсюда далеко до Ашамлыка?

— Этого тебе никто не скажет. Ни один кишлак в Ниджрау не носит названий.

— Может, тогда ты скажешь, как мне найти человека по имени Гюлли?

— Никогда не слышал этого имени. А кто это? — старик хитро глянул на него. — Твой брат?

— Ты очень догадлив, — пробормотал Стас, усаживаясь рядом с ним. — Нам нужен проводник.

— Мы никуда не уходим из кишлака. У нас и тут еды хватает.

— Где же вы пасете свои отары? Тоже в кишлаке?

— Почему в кишлаке? В горах.

— В таком случае, ты может, знаешь, где находится Плачущее ущелье?

Старик сделал попытку резко встать, но Стас удержал его, ласково обняв за плечи.

— Я помогу тебе ответить, — доверительно сказал он. — Ты конечно никогда не слышал о таком месте. Ведь, верно?

— Ничего не знаю, клянусь!

— Врешь! — убежденно произнес Стас по-русски, употребив к тому же гораздо более емкий глагол, но старик понял и весь затрясся. — Не бойся, я тебе ничего не сделаю. Я могу остановиться у тебя на ночь?

— Я бы с удовольствием приютил тебя, но дом мой мал, к тому же у меня живут пятеро моих сыновей со своими семьями, но если ты пройдешь дальше по этой улице, то увидишь дом с серыми стенами, хозяин его Нуга Гирей даст тебе ночлег.

— Что-то не похоже на обычное восточное гостеприимство, — заметил Стас. — Но и на том спасибо.

Оставив в покое дедка, пошли дальше. По пути миновали площадь с одинокой чинарой и двумя молчаливыми женщинами в паранджах, надраивающими большой чугунный котел.

Дом из серой глины увидели издалека. За покосившейся калиткой хмурая женщина, занятая стиркой в помятом медном тазу, посмотрела на нежданных гостей бессмысленным взглядом.

— Хозяин дома? — спросил Стас, но женщина не ответила.

На голос со скрипом открылась дверь в мазанку. На пороге стоял, как понял Стас, сам Нуга Гирей. Пузатый добродушный мужчина. Стас поздоровался и попросился переночевать, пообещав расплатиться долларами. Карадайн платит!

Мужичок оживился, залопотал. Крикнул жене, чтобы готовила чай.

— Нам бы умыться.

Продолжая радушно лопотать и прижимать к пухлым грудям ладошки, Гирей подвел путников к одинокой деревяшке, торчащей посредине пыльного двора, с висящим на крючке кумганом с узким горлом, полным ледяной воды.

Стас умывался последним, когда американцы уже скрылись в мазанке. Освободившись от амуниции, он разделся по пояс и повернулся к Гирею, намереваясь попросить его полить, но тот куда-то исчез, а вместо него стояла и улыбалась ослепительной улыбкой девчушка лет пятнадцати, с черными волосами, заплетенными в тысячу косичек, со сросшимися круто изогнутыми бровями. Ему и раньше случалось встречать обалденно красивых афганок.

На девушке было надето цветное шелковое платье и цветные же штанишки, короткие и открывающие по-женски гладкие лодыжки.

— Тебя как зовут? — спросил Стас.

— Лейза.

— А у меня такие же брови как у тебя, — он провел пальцем у себя.

В ответ она схватила его руку и провела его пальцем уже у себя. Прикосновение о колкие и одновременно нежные девичьи волоски стало самым сексуальным за всю прожитую Стасом жизнь. Даже если б Лейза запустила ему руку в штаны, он не получил бы большего удовольствия.

По восточным меркам девушка была вполне взрослой и могла быть замужем года три.

— Полей воды, — попросил Стас.

Некоторое время он шумно плескался и ухал. «Однако вода не успела даже нагреться», — заметил он и, не одеваясь, кинулся в дом.

Американцы вместе с Гиреем сидели на кошме. Чай был налит в огромные пиалы. Дэвид как раз подносил ее ко рту. Стас успел ее выбить.

— Ты что, сдурел? — возмутился тот.

— Я не хотел, чтобы вы пили без меня! — произнес Стас, уподобляясь Атосу из «Трех мушкетеров».

— Потрудитесь объясниться, мистер, — прорычал Карадайн.

Более вероятно, что он произнес нечто другое. Например, какого хрена! Но Стас «услышал» именно так.

— Нас ждали, — коротко пояснил он. — Воду специально принесли из арыка. Дедка подсадили. Даже те две бабы у чинары, чтобы мы не дай бог, мимо не прошли. И бабы ли это? Правда, Гирей?

— Я не понимаю о чем ты, шурави? — выдавил Гирей.

— А откуда ты знаешь, что я шурави?

— Это правда? — Карадайн повернулся к Гирею.

— Клянусь Аллахом, ни о чем таком я не думал! — горячо заверил Гирей. — Вы мои гости! Вам нечего опасаться, Аллахом клянусь! Могу на Коране поклясться!

— Он Аллахом поклялся! — неуверенно возразил Дэвид.

— Тогда наливай и пей, — милостливо разрешил Стас.

— Слушайте, мистер, — побагровел офицер.

Однако Стас продолжил:

— Что же ты не пьешь, Дэвид?

— Я заразился паранойей от тебя, — парировал тот. — Теперь мне тоже повсюду мерещатся враги.

— Это не паранойя, — возразил Стас спокойным тоном, будто ведя беседу в парке. — Дело в том, мой дорогой американский друг, что клятва именем Аллаха, хоть на священном Коране, данная неверным, клятвой не считается! Я понимаю, вам этого в Вест-Пойнте не преподавали.

Все-таки офицерские погоны просто так не дают, как успел Карадайн подсечь метнувшегося в сторону Гирея, одному богу известно.

— Так он на самом деле нас всех чуть не отравил, сука! — заорал Дэвид. — Фак твою мать! Дайте мне его!

Бакстер и Канн держали афганца, а Дэвид поднес к нему одну из пиал, еще чудом не разлившихся в потасовке.

— Аллах вас всех покарает! Вы все мертвецы! — рычал Гирей, отворачивая голову от подносимой отравы.

Стас вторично за короткий период выбил пиалу.

— Нет, ты точно сдурел, Длинный! — возмутился Дэвид. — Больше яду не осталось.

— Он еще не сказал, где Гюлли.

— Думаешь, скажет? — Бакстер с сомнением посмотрел на плюющегося пленника.

— Скажет, — ответил Карадайн.

Стас пошел одеваться. Почувствовав движение за спиной, обернулся.

— Лейза? Ты почему не убежала?

Она молча смотрела на него. У Стаса возникло странное чувство стыда, что она видит его соски.

— Чего уставилась? Женщине не подобает так смотреть.

— Ты хитрый, шурави. Тебя не убьют. А друзей твоих убьют всех.

Из палатки донесся крик.

— Уходи, тебе здесь делать нечего?

— А тебе?

— Что делать, я на это подписался. Судьба у меня всю жизнь по этим пескам мотаться, как Сухову. Давай чеши!

Он хлопнул в ладоши, девочка прыснула, только щиколотки замелькали. Только они и открыты, а как сексуально.

Вернувшись в мазанку, он застал Гирея сидящим на земле, а американцы стояли над ним. Карадайн успел вколоть ему сыворотку, но Гирей молчал. Это было мало того, что странно. Это было невозможно. После такого укола люди болтают без умолку. А этот молчал. Партизан.

— Можно сделать еще укол, но он тогда умрет, — сказал Карадайн. — Похоже на антиблокаду, но мне с таким сталкиваться еще не приходилось.

— Скажешь, где Гюлли? — Дэвид склонился над пленником. — Он не скажет.

— Скажет.

Все посмотрели на Стаса.

— Это интересно, мистер, — произнес офицер. — Только желательно действовать быстрее, не нравится мне гостеприимство этого кишлака.

— Куда тащить? — деловито поинтересовался Дэвид.

— Он хороший, он сам пойдет.

Что за день такой? Одни цитаты. Подумал Стас.

Он помог Гирею подняться и дальше тот на самом деле пошел сам.

— Очень тяжело будет внушить страх человеку, который ничего не боится, — заметил офицер. — Если пытки, то я против. Во-первых, это бесполезно.

— Нет, — коротко ответил Стас.

— Без пыток? И он скажет все? Ставлю все, что угодно.

— Автомат! Вы дадите мне автомат!

Они подошли к площади с одинокой чинарой. Женщины уже отдраили котел и даже поставили на огонь.

— Шурпа закипает, — прошептал Канн.

— Стейси, ты же не палач! — Дэвид схватил его за руку, Стас оттолкнул.

— Нужна веревка!

Американцы застыли, и только Фарклоу достал из рюкзака моток прочного нейлонового шнура.

— Котел маленький, можно будет привязать за ноги и башкой его туда опустить.

Стас промолчал.

Приняв это за согласие, снайпер сначала застегнул руки пленника за спиной пластиковыми наручниками, затем, приладив к его ногам веревку, закинул другой конец за сук и подвесил Гирея над котлом.

— Начинаю травить.

Громко молясь, Гирей начал вползать головой в бурлящее варево.

— Остановись! — велел Стас.

— Зачем? Все равно этот ублюдок ничего не скажет.

— Скажет. Опусти его на землю.

Снайпер глянул на офицера, и дождался от него едва приметного знака. Стас не понял какого и долгую секунду не был уверен, куда он опустит свою жертву, наземь или в «шурпу».

Гирей с быстротой молнии скользнул вниз и с глухим стуком упал на землю.

Стас спросил:

— Он кричит и молится. Вы, верно, думает, что от страха?

— А от чего же еще? — сказал Дэвид, выглядевший довольно бледно. — Я бы боялся. Ну, ты и зверюга, Длинный.

— Я заметил, что когда ты относишься ко мне нормально, то называешь Стейси, а когда херово как сейчас, то Длинный. Но не в этом суть. Гирей хочет, чтобы считали, что он боится. На самом деле он радуется! Молитвы читаешь, думаешь, Аллах заберет в рай? Смерть от руки кафира почетна, и погибший отправляется туда прямиком. Так ведь? Так.

— Какая разница, кто куда отправится? Прекрати! — тихо сказал Канн.

— Не скажи, для него большая. Уже через минуту он бы разгуливал по райским кущам, а сладкоголосые пэри ласкали бы его вечно, — Стас сделал паузу и жестко добавил. — Нет, дорогой Гирей. Дорога тебе прямиком в ад! Ты обречен на вечные муки!

Гирей замер, перестав молиться.

— Что же ты остановился? — деланно удивился Стас. — Ты тоже заметил, что веревку привязали не там? Ну-ка ребята, накиньте ему петлю на шею! — так помогать ему никто не спешил, он сделал все сам, потом взялся за полученный веревочный ошейник и потряс, приговаривая. — Ну что, скотина, сейчас будешь говорить? Ты ведь знаешь, что удавленники в рай не попадают. Тамок тебя ждет. На веки вечные. Вешай его, Эдди!

Но не успел снайпер подойти, как Гирей каким-то чудом выскользнул из рук Стаса, опять напомнив Стасу о неизвестном ему способе борьбы, но, не имея возможности прорваться сквозь частокол обступивших его людей, он покатился по земле, раздирая щеки ногтями.

Карадайн прекратил это безобразие, опять схватив за шкирку и приложив как следует к горячему котлу.

— Где Гюлли?

Гирей отнял руки от лица и глухо проговорил:

— У меня дома в яме.

Как они не нашли ее, ведь практически на ней умывались. Когда скинули в сторону старый фанерный лист, сидящий на глубине трех метров толстый шарообразный сверкающий потной лысиной человек поднял голову на шум.

— Сержант Бакстер, предайте Стейси автомат! — рявкнул Карадайн, заставив всех вздрогнуть.

Шипилина хотят убить

Олег заявился к Снигиреву с утра. Эксперт разговаривал по телефону с начлабом, но все равно нашел время, чтобы, оторвав трубку от уха, бросить:

— Для вас есть очень интересные вещи. Очень. Подождите минутку, я только закончу с Нестеровым.

По всему чувствовалось, что Снигирев готов сообщить нечто важное. Он был радостно возбужден, на лице играл румянец, от избытка чувств эксперт даже подмигнул Олегу.

Закончив разговор, он не успел положить трубку, как раздался новый звонок.

— Что такое у них с утра? — недовольно пробормотал Снигирев. — Не дают поговорить. Сговорились что ли?

Когда он послушал, на лице возникло удивленное выражение.

— Вас, — сказал он, передавая трубку. — Какая-то женщина.

Олег взял трубку, и когда женщина заговорила, он поначалу решил, что это Светлана, но оказалось, Ольга Сергеевна.

— Нам надо встретиться, — сказала она.

Олег глянул на часы и профессионально отметил время. Пять минут девятого.

— Что случилось? — спросил он. — У вас все нормально?

— Ничего не случилось, но у меня к вам серьезный разговор. Мы не могли бы сейчас встретиться?

— Это не совсем удобно. У меня сейчас срочное дело. Нельзя ли перенести на вечер. Или нет. Давайте встретимся в обеденный перерыв, — Олег решил, что не уступит несмотря ни на что.

— Это касается Светы.

— Светы? — при упоминании этого имени вся неуступчивость Олега куда-то делась. — Приходите, я закажу вам пропуск.

— Я уже приехала. Вы не могли бы выйти на улицу? Это ненадолго, прошу вас.

— Хорошо, — Олег положил трубку. — Иван Иванович…

— Я все понял, — Снигирев скромно потупил глаза. — Шерше ля фам. Конечно, идите. Я потерплю полчасика, зато потом держитесь. Такого вы еще не слышали. Откуда у вас эта странная рукопись, дорогой мой?

— А что с ней?

— Идите, идите, еще успеем наговориться. У нас намечается долгий и чрезвычайно занимательный разговор.

Когда Шипилин вышел на улицу, и к нему подошла Ольга Сергеевна, он поначалу ее не узнал. Она изменилась разительно. Место вчерашней веселой хозяйки заняла серьезная одетая в строгий темный костюм женщина со скорбно поджатыми губами.

— Что с вами произошло? — спросил Олег.

— Со мной ничего. Я хотела поговорить с вами о Свете. Давайте немного отойдем, я не хочу, чтобы она увидела нас вместе и узнала о том, что я вам сейчас скажу.

— А что вы хотите мне сказать?

— Пожалуйста, не заводитесь, Олег. Я не хочу, что с самого начала разговор пошел в неправильном русле. Я желаю вам обоим только счастья. Дайте закурить.

Шипилин протянул пачку «Примы». Женщина глубоко, по-мужски, затянулась, при этом на лице разом обнажились незамеченные ранее Олегом морщины.

— Мне трудно говорить, но не сказать этого я позволить себе не могу. Я не спала всю ночь, обдумывая все те слова, что сейчас услышите вы.

Шипилин мысленно поторопил ее. Снигирев ждал его, и ему в любой момент могло надоесть это занятие, и он мог уйти по своим многочисленным делам. Ищи-свищи его потом. Олег кожей чувствовал, что тянуть с долготерпением эксперта нельзя. К тому же он совершенно не понимал, что хотела от него эта женщина, и ситуация начинала его тяготить.

— Света мне как дочь, — продолжала тем временем Ольга Сергеевна. — Так получилось, что Галя, ее мать, не смогла бросить службу, а я тогда не работала и взялась присмотреть за малышкой. Даже в больнице пришлось с ней полежать.

— Ольга Сергеевна, — взмолился Олег, — извините ради Бога, меня там люди ждут.

— Простите, простите, — словно опомнилась та. — Я не хотела вас задерживать. Я только хотела сказать вам, что Света, конечно, взрослая женщина, и сама может решать с кем ей встречаться, но я вас прошу, Олег, оставьте ее в покое.

— Почему? — опешил он.

«Такая красивая пара», — вспомнил он ее вчерашние слова и подытожил, что женщины непредсказуемы.

— Понимаете, это ее первая серьезная влюбленность. Она все уши прожужжала о вас, сплошные восторги. Я разбираюсь в людях и могу утверждать, что это не любовь, а что-то вроде обоготворения ученицами своего учителя. Это все преходяще, понимаете? Света сущий ребенок, она совершенно не разбирается ни в людях, ни в жизни, и я не хочу, чтобы она потом испытала горькое разочарование. Посудите сами, вы же взрослый человек, разве вы являетесь тем самым идеальным героем, которого она себе нафантазировала?

«Она все врет», — неожиданно понял Олег. Даже не понял, ощутил.

— А ведь это не основная причина, которая привела вас сюда? — резко спросил он.

— Почему вы так решили?

— Иначе вы не мучились бы всю ночь и не примчались сюда в восемь утра. Для подобных размышлений тема должна быть более серьезной, нежели мысли о влюбленности вашей племянницы. Ей уже за 20. Что у нее никого не было?

— И какая должна быть тема? — горько усмехнулась она.

— Например, собственная жизнь. Я знаю, вам трудно об этом говорить, но вы начали сами. Дело в том, что, потеряв мужа, вы возненавидели миротворцев, и теперь все, кто сотрудничает с ними, для вас предатели — так?

— А что если так? — спросила она с вызовом, он вызов спокойно принял.

— В таком случае, Ольга Сергеевна, должен вам заметить, что, придя ко мне, вы меньше всего думали о Свете, а если и думали, то не совсем лестно для нее. Сейчас я объясню почему. Во-первых: вы не доверяете своей любимой племяннице, считая ее не способной на серьезные чувства, или скажем испытания. Тем самым вы ставите ее гораздо ниже по жизненной шкале, нежели себя. Вы то сами достойно пережили обрушившуюся на вас катастрофу. Почему же тогда вы считаете, что Света слабее и глупее вас?

— Господи, откуда вы можете знать, что я пережила? — воскликнула она. — Я же чуть не тронулась. Даже сейчас, садясь за стол, я иногда По-привычке ставлю на стол лишний прибор.

— Простите, — повторил Олег.

Она с трудом успокоилась.

— Ничего, уже прошло. Раньше было невмоготу, а теперь я уже свыклась с мыслью о том, что буду всегда одна. Но я не хочу, чтобы мою судьбу повторила Света.

— В каком смысле? — опешил Шипилин.

— Люди продолжают гибнуть, Олег, вы должны об этом знать!

— Ольга Сергеевна, пожалуйста, тише!

— Извините. Вы знаете, сколько людей погибло у вас в Управлении с момента ввода миротворцев?

— Их убили бандиты!

— Которых так и не нашли! На самом деле убираются неугодные и недовольные!

Шипилин об этом никогда не думал, но сейчас прикинул, что потерь действительно многовато.

— Вы думаете, это миротворцы?

— Миротворцы, — она горестно усмехнулась.

Он заявил со всей решимостью:

— Я не сказал, что во-вторых.

— И что же?

— Меня не убьют.

Она остановилась, внимательно посмотрела на него, улыбка тронула ее губы, и она быстро поцеловала его в щеку.

— Вы на меня не обиделись? — спросила она.

— Помилуй бог, за что? Это вы меня простите за то, что вас чуть ли не эгоисткой назвал. Не знаю, как это у меня вырвалось.

— Совсем еще мальчик, — вновь улыбнулась она. — Ну что ж, живите своим умом. Проводите меня до остановки. А вас невозможно сбить с толку, потому что у вас железная логика. Миша точно такой был.

Олег проводил женщину на автобус, когда вернулся, у крыльца курил Гот. Обычно здесь было полно народу, но стоило выйти куратору, крыльцо одномоментно опустело.

— Вы опоздали на работу, мистер, — процедил американец.

— Я уже отметился в электронном турникете, — злорадно пояснил Шипилин.

Надо же, столько ругали железяку, такие деньги выкинули, а полезная вещь оказалась. Теперь пришить опоздание куратору не удастся. На память пришли строки инструкции:

«При многократном нарушении дисциплины, куда входят и опоздания, работник подлежит увольнению с постановкой на учет в штаб МС как неблагонадежный элемент».

— Пройдемте в кабинет, — без интонаций проговорил куратор.

— Мне к эксперту надо.

— Согласно инструкции вы должны беспрекословно выполнять указания куратора.

Надо же, какое сложное слово выучил. Беспрекословно.

— А к эксперту вы успеете, — ехидно усмехнулся Гот.

Пришлось подчиниться.

В кабинете куратора, несмотря на зиму молотил кондиционер, и воздух был ледяной, словно американец боялся испортиться. Насколько помнил Шипилин, во всех кабинетах миротворцев круглогодично и круглосуточно работали кондиционеры. Циркуляция воздуха снаружи была перекрыта, точно они не хотели дышать одним воздухом с аборигенами. Как выразился бы Шипилинский контингент: западло.

Гот ткнул Шипилину пальцем на стул, сам опустился в роскошное кожаное седалище по другую сторону черного, словно уголь стола с мерцающим айпотом в спящем режиме.

— Мы предлагаем вам сотрудничество, мистер.

— Я и так сотрудничаю. Бандитов ловлю.

— Не надо так шутить. Наш разговор записывается.

— Какие уж тут шутки? На днях была перестрелка, у нас даже машину прострелили.

— Хватит! — Гот хлопнул по столу раскрытой ладонью, даже айпот возмущенно мигнул и проснулся. — Вы вчера сильно провинились.

— А что вчера? — Шипилин сделал невинные глаза.

— Вы посягнули на миротворца!

— Не было этого!

В глазах у Гота мелькнуло злорадство. Обстановка ему жутко нравилась. Обычно, подчиненным это ничего хорошего не сулило.

— Прочитайте это!

Он толкнул к нему скрепленные стиплером листы. Да так ловко это проделал, что листы прокатились почти три метра. Шипилин думал, что такие трюки им только с пивными кружками удаются. Олег прочитал, и даже в ледяной атмосфере чужого кабинета ему сделалось невыносимо жарко.

На верху лежала объяснительная лейтенанта Карнаухова, в которой он описывает вчерашние события, причем, даже те, что произошли за двумя парами дверей от него, и которые он видеть никак не мог. Ведь в момент, когда Шипилин ударил Гота, они находились в лаборатории, а Карнаухов у себя в кабинете оперов.

Вот если бы Снигирев написал, тогда ясно. Шипилин полистал, но объяснительной эксперта, как ни странно не нашел. Ведь дед должен был самый первый его сдать. Неувязочка вышла. Вместо этого шли акты экспертизы, сделанной почему-то в Загоре, в штабе МС. Не ближний свет, в область мотаться. Снимки фингала на торсе куратора во всех немыслимых ракурсах. Да так много, что казалось, что это разные, и у куратора живого места на теле нет.

Шипилин с отвращением оттолкнул от себя листы.

— Как вы Карнаухова на это подписали? — вырвалось у него.

Нормальный парень был. Прав, Ольга Сергеевна, с ними со всеми что-то происходит.

— Он такой смешной. А когда волнуется, заикается еще сильнее. Мычал у меня в кабинете, рукой махал, я ему сказал: «Лучше напишите, мистер». Он и написал.

— Вам нравится унижать людей?

— Люди есть объект для работы.

Шипилин поймал себя на том, что сидит со сжатыми кулаками. Один раз он так сидел (еще в школе, в классе), а здоровяк Бугров трепал языком, трепал, издевался над ним. До тех пор, пока Шипилин не встал и без базара так врезал, что Бугров до самой доски катился, не хуже кураторских листов. До сих пор на вечер встречи выпускников не ходит, когда Олег там.

— Не переживайте так, мистер.

Куратор как заправский бармен метнул еще один испачканный лист.

«Договор о сотрудничестве.

Я, Шипилин О. И., обязуюсь сообщать представителям штаба МС НАТО о следующих событиях, происходящих в УВД г. Алги:

1. разговоры провокационного характера о миротворцах.

2. саботаж приказов чиновников из числа миротворцев.

3. наличие гомосексуалистов среди коллег.»

— Стучать на своих это понятно, но вот последний пункт вызывает вопросы. С какой целью вас это интересует? Хотите найти сексуального партнера.

Если Шипилин хотел вывести Гота из себя, это ему не удалось ни в коей мере. У куратора, словно у вампира, напившегося парной крови, было чудесное настроение.

— Сексуальная ориентация у меня традиционная, — ухмыльнулся он. — Так вы подписываете?

— Нет.

Гот не выглядел удивленным.

— А дам вам время до обеда. Вы сами ко мне придете. Или придут за вами. Посягательство на жизнь миротворца серьезное преступление.

— Расстреляете?

— Ну, зачем вы так? — Гот вытянул губы трубочкой, постучал пальчиками друг о дружку, падре. — Вашу судьбу решит суд.

— Или бандитский нож из-за угла.

— Что вы имели в виду? — Гот поддался к нему. — Можете повторить?

— А вы пленку перемотайте и послушайте.

Шипилин рывком отодвинул стул и пошел к двери. Куратор бросил ему в спину:

— Вы вернетесь, мистер, я это знаю точно.

Когда, наконец, после всех перипетий и спустя почти два часа позже срока, который запланировал, Шипилин попал в лабораторию, то застал в ней завлаба Нестерова.

— Где Снигирев?

— Увезли. Ты что ничего не знаешь?

— Что случилось?

— Сердечный приступ, — ответил врач.

— Он же на сердце никогда не жаловался.

— Это ничего еще не значит, — завлаб оглянулся и продолжил уже тише. — Ты что, действительно ничего не знаешь?

— Я был немного занят. А что я должен знать?

— Сам я не видел, к сожалению, но говорят, Гот на него наехал. Орал в голос, ногами топал, в лицо жвачку ему бросил. Ну, Иван Иваныч и не выдержал.

В комнате витал резкий запах медикаментов. По столу раскатились опустошенные ампулы из-под уколов, ватки со следами крови.

Остро припомнилась ехидная улыбка Гота, когда он говорил об эксперте, что тот не сможет его принять. Он уже тогда знал! Да что ж за нелюди такие. За океаном их в бочках выращивают, что ли как растения.

Шипилин опустился на корточки. То, что он искал, лежало на виду, облепленное пылью и волосами. Он взял его в руки.

Покидая лабораторию, он олицетворял собой ярость.

Гота он нашел на первом этаже разговаривающим со Светланой Вернигор. Куратор слыл любвеобильным и всегда усердно увивался возле девушек. Случались от него и залеты, тогда сотрудниц втихую увольняли. С миротворцами сориться себе дороже.

Приближаясь, Олег уловил последнюю фразу:

— Я хорошо отношусь к людям, Светочка, и также и думаю о них. По долгу службы забочусь об их духовном уровне. Это замечательный фильм, Светочка, вы должны его посмотреть. Билеты на сегодняшний вечер. Очень дорогие места, так называемые, для влюбленных.

Мяукая, Гот сделал попытку приобнять девушку, однако рука застряла где-то на полпути, и Олег молча вернул ее на место.

— В чем дело, мистер? — выразил недовольство Гот.

— Олег, что с тобой? — изменившись в лице, испуганно проговорила Света.

— Со мной ничего. Я хотел с куратором поговорить.

Гот понял его по-своему.

— Я же сказал, что вы вернетесь. Пройдемте в кабинет.

Он размашисто пошел вперед. Шипилин за ним. Следом увязалась и Вернигор.

— Олег, с тобой действительно все нормально? — спросила она уже в кабинете.

— Светочка, выйдите, пожалуйста. Нам надо делать бизнес, — Гот по-прежнему ничего не понимал.

Ну, взволнован немного человек, но эти аборигены вообще странные. Он в свое время такую же подписку в колледже давал, так даже не покраснел. Бизнес есть бизнес. Необразованная нация, одним словом.

Гот сел в свое огромное седалище, по пути ткнув пальцем на стул. Тот был один, но ничего, женщина постоит. Однако Шипилин, не останавливаясь, прошагал мимо стула и навис над куратором.

— Так говоришь, о людях ты заботишься? — спросил он. — Хотелось бы уточнить, о каких. И орать ты, оказывается, можешь. И старых людей запугивать. Где тебя этому учили? В твоем миротворческом корпусе? Что ж. Человека ты до реанимации довел, долг свой миротворческий выполнил. Может, тебе пора домой убираться? Гоу хоум? Я тебя сюда не звал.

Гот онемел от такой наглости, потом его прорвало. Он не кричал, он шипел.

— Вы отдаете себе отчет, мистер, что только что сейчас сказали? За одно это, вы можете надолго отправиться в тюрьму. Закон 7–8 о миротворцах!

— Ну, зачем же вы так превратно толкуете мои слова. Я всего лишь хотел вам помочь. Вы на свидание с девушкой идете, оказываете так сказать честь местным аборигенам, а как же свежее дыхание. Жвачку вы ведь одному старому варвару в лицо залепили. Это надо исправить.

Гот успел только что-то предостерегающе каркнуть. Каркуша нашелся.

Олег схватил левой рукой поперек челюсти, разжал. Гот дернулся, но видать слабо тренировался, а варвар был чересчур силен даже по местным меркам.

В другой руке у Олега оказался большой ком жвачки б.у. с прилипшими волосами и мелким мусором, и он вложил его куратору в пасть, после чего сжал Готу нос, намертво перекрывая доступ кислорода.

— Жуй, скотина, — велел он. — Глотай. Не то «скорую» тебе уже придется вызывать, но она тебе не поможет.

Гот, задыхаясь, зажевал быстро-быстро. Бегом вернувшаяся Светлана повисла у Олега на руках, и он был вынужден их разжать, но для Гота было уже поздно: жвачку он успел сожрать.

— Что ты наделал! — воскликнула Света. — Ты все испортил, Шипилин. Ты все испортил.

Гот выхватил из кармана сотовый.

— Ты поедешь военны турма! — боже, какой у него прорезался акцент.

Шипилин двинулся на него, Гот даже сделался меньше на своем седалище, скорее всего, частично уехал под стол.

Между ними встряла Вернигор. Толкая сжатыми кулачками в грудь Шипилина, она вытолкала его в дверь. Он видел только ее оглушенное горем лицо, потом дверь захлопнулась, и щелкнул замок.

Шипилин дернул за ручку с такой силой, что она едва не осталась у него в руках. Раздался предостерегающий окрик, его попытались оттащить. Вскоре на нем повисли трое, включая начальника отдела подполковника Зажарского. Подполковника Шипилин хорошо знал и уважал, и возможно только это предотвратило большую драку.

— С ума сошли, лейтенант? — вскричал Зажарский, но Шипилин неотрывно смотрел на запертую дверь, словно желая запомнить каждый узор филенчатой двери.

Он отвел Шипилина в его кабинет и оставил под присмотром двух коллег. Тот впал в ступор, никого не видел и не слышал. Перед глазами была лишь захлопнувшаяся дверь. Он сжимал и разжимал кулаки. В душе у него возникла пустота.

Когда Света вытолкнула Шипилина, она закрыла дверь на защелку. Теперь ее можно было отомкнуть только изнутри. Самое страшное, что она знала, зачем она так сделала и от охватившего ее ужаса на некоторое время, словно потеряла сознание. При этом она сохранила способность передвигаться с открытыми глазами, и даже села на стул, на который куратор указал пальцем.

Сам он не садился. Расхаживал по кабинету и сокрушился вслух.

— Как работать, Света? Нам очен тяжелоу. Нас не понимайт.

— Что будет с Олегом? — помертвевшими губами спросила она.

Гот принял сокрушенный вид.

— Я обязан сигнализироват. Один звонок энд Загора, и приедут милитари. Военный.

— Не надо никуда звонить, — тихо попросила она.

— Это от меня не зависит.

— Я для вас все сделаю.

Она думала, что он кинется на нее после этих слов. Многое она слышала от подружек про этого жеребца. Но он метнулся в сторону, плюхнулся в кресло, задрав ноги.

— Все? — деловито уточнил он.

Снова вскочил. Порывисто подошел, положил ладонь ей на затылок, погладил. Он специально встал так, чтобы ширинка оказалась напротив ее лица. Сильный запах отдушки перебил шлейф застарелой мочевины.

— Ты ошен красивый вумен.

В голове у нее словно в вакууме переваливались совершенно неадекватные ситуации мысли. Она подумала, почему вдруг у него прорезался этот дикий акцент. Ведь он всегда говорил довольно чисто, и всегда кичился этим.

Продолжая гладить ее, куратор уставился задумчивым взглядом в окно, а другой рукой расстегивал ширинку.

— Ошен-ошен велл!

Она отпихнула его и встала.

— Я так не могу!

— Тогда я звонить Загора!

— Я не об этом. Надо сначала сходить в ресторан, ну должна быть прелюдия!

Куратор глянул на вялый член. Эрекции не было.

— Прелюдия, окэй! — сказал он. — Мы не животный, мы цивиль раса!

Шипилин подумал, что, пожалуй, самое плохое за сегодня с ним уже произошло.

Но он был неправ.

День, не задавшись с самого начала, не задался и дальше.

Когда Олег позвонил в больницу, намереваясь узнать о самочувствии Снигирева, с больным разговаривать ему запретили, тот находился в реанимации.

Весь день Олега донимали звонки. Звонили нынешние и бывшие коллеги. Слухи о скандале дошли до начальника УВД.

— Большую вы глупость совершили, лейтенант, — пророкотал в трубке начальствующий рык. — Если Гот оформит официальный запрос на твою выдачу, мы должны будет передать тебя миротворцам.

— Да я все понимаю.

— Ничего ты не понимаешь, пацан. Они же тебя в Загору, на опорную базу повезут! — и начальник так шмякнул своей трубкой, что наверняка расколол.

К концу рабочего дня он был выжат словно лимон. Когда пришел наконец черед идти домой, он вышел на крыльцо управления, закурил и не почувствовал вкуса сигареты. Вторая пачка за день.

Днем он пытался дозвониться до Вернигор, но она не захотела с ним разговаривать. Шипилин остро чувствовал вину перед ней.

Он видел, как Гот под ручку со Светой сели в «Форд» куратора и отъехали.

Олег отшвырнул сигаретину и направился к остановке.

На остановке было много народа, и Олег встал чуть в стороне. Погода портилась на глазах, небо потемнело от снеговых туч, стала накрапывать ледяная крупка.

Олег поднял воротник куртки и вместе с другими, оставшимися за пределами остановки, запоздало двинулся под защиту крыши.

Народу набилось как сельди в банку.

Олег упирался что есть сил, но набежавшая толпа сдвинула даже его, притиснув к прозрачной перегородке.

В этот момент все и произошло.

И как Олег углядел киллера? То ли прочел что-то в глазах окружающих, то ли сработало чисто милицейское чутье. Обернулся и увидел сквозь прозрачный пластик, как стоящий снаружи мужчина довольно отталкивающей наружности, лицо все в прыщах, поднял и уставил на него пистолет.

Единственной его ошибкой стало то, что киллер подошел слишком близко. Шипилин дал ему с правой прямо через перегородку. Задел то ли руку, то ли оружие, но прицел сбил. В ту же секунду Олег вышел сквозь перегородку сам.

В это трудно было поверить, потому что пластик делали в России, то есть с расчетом на то, что его будут пробовать разбить ломом. Однако Шипилин прошел через бронированный пластик, как если бы он был не прочнее папиросной бумаги.

Не мешкая, он обрушил на противника удар в корпус. Видно тот был в бронежилете, и ощущение последовало такое, как если бы Шипилин угодил рукой в дверную ручку. Однако удар был такой силы, что киллера буквально смело.

Повалившись, киллер успел поднять пистолет. Выстрел и страшный удар ногой, сломавший бандиту руку, слились воедино. Пуля, пролетевшая в опасной близости, отозвалась колоколами в голове у Шипилина, с задетого уха брызнула кровь.

Не обращая внимания на хлещущую кровь, Шипилин наступил бандиту на искалеченную руку и крикнул:

— Кто тебя нанял? Говори! Убью!

После чего достал табельный пистолет и выстрелил ему в ухо. Когда брызнула кровь, он подумал, что слегка промахнулся, и действительно угробил. Но нет. Башка была цела. А так получилось: ухо за ухо.

— Не убивай, я все скажу! Мы зовем его американец, — в ужасе затараторил несостоявшийся киллер. — Он у вас где-то в ментовке работает.

— И часто он вам звонит? Многих ты уже положил?

— Век свободы не видать, в первый раз подписался!

— Так я тебе и поверил.

Шипилин вздернул бандита на ноги и с хрустом надел на него наручники.

11

«Американский союз за равенство прав мужчин и женщин сообщает, что его борьба увенчалась успехом. Теперь пенсионный возраст женщин России будет равен мужскому и составит 70 лет».

Миниблоги с сайта Алга. РФ

Пробуждение зверя

Иван Иванович Снигирев умирал.

Эксперт лежал голый, укрытый лишь простынью, в отдельной палате, подключенный к аппарату искусственной вентиляции легких. В эту палату помещали только крайне тяжелых больных, практически, без надежды на то, что они выйдут из комы.

Посетителей к нему не пускали, да и не было желающих глядеть на столь явное приближение смерти. Лишь однажды к нему провели жену, маленькую седую женщину, и некоторое время она смотрела на умирающего сквозь герметичную прозрачную перегородку.

Супруг казался спокойным, даже счастливым, приобретя невиданную для него степенность. Дело в том, что, дожив до преклонных лет, он все еще оставался мальчишкой, увлекающимся, особо не разбиравшимся ни в одежде, ни в прическах, ни в людях, ходившего с вечно торчащими вихрами, только седыми. Теперь же он лежал солидно и уверенно, словно показывая своим видом, что игрушки закончились, как и его земной путь.

Знали бы вы, люди, что творилось перед его внутренним взором. Ни одному смертному это не дано.

Поначалу умирать было больно.

Эксперта словно тащили сквозь узкую горловину со стенами из битого стекла. Многочисленные раны покрыли его тело, и Снигирев истек кровью.

Как ни странно, но после этого стало легко. Эксперт сделался невесомым и неосязаемым. Поднеся руку к лицу, он не увидел ее. Теперь у него не было бренного тела, и никто не мог ему помешать размышлять.

Утверждается, что перед смертью перед взором человека проходит вся его жизнь, теперь Снигирев убедился, что это не так.

В памяти возник только вчерашний вечер, как будто кто-то решил, что именно тогда произошло наиболее важное событие, достойное упоминания в этот неотвратимый для каждого момент.

Снигирев вспомнил, как, придя, домой после работы, когда еще был жив (как смешно это звучит, он бы даже посмеялся, если б у него было чем), он забрал странное письмо, что дал ему молодой оперативник, и поднялся к соседу с шестого этажа.

Сосед у него был замечательный, умница, профессор Гарри Эгонович Сенинг из филиала планового, из обрусевших немцев. Это был крупный мужчина с обширной лысиной, своей округлостью и всегдашней веселостью напоминающий сказочного эльфа с берегов Рейна.

Снигирев познакомился с ним недавно и обращался к нему чрезвычайно редко и только по очень важным вопросам. Само же знакомство случилось по инициативе Сенинга, когда на профессора наехали отморозки из банды Калмыка и поставили на счетчик.

У эксперта двое бывших однокурсников служили в РУБОПЕ, и они по-быстрому отвадили кредиторов. Сенинг с благодарностью потом признался, когда они хорошо посидели в ресторане, что совсем опустил руки и уже готов был покончить с собой.

Снигирев лишь кивнул, припоминая сквозь винный туман, что речь шла о сумме поистине астрономической. Профессор был далеко не прост. Имеет целый парк шикарных иномарок, трехэтажный коттедж в Приморском, где даже голая земля стоит сотни тысяч долларов, в отпуск ездит исключительно зимой, приезжая с таким ярким загаром, который и не во всякое лето получишь.

Ничего удивительного. В последнее время много появилось такого люду, занятого на таинственных невнятных должностях, но живущих на широкую ногу даже по европейским нормам. К этому уже привыкли, и никто не спрашивал, кто же они на самом деле.

Что же касается Сенинга, то Снигирев допускал, что профессор давно наплевал на свой зачахший институт и вполне мог работать на солидную фирму, имеющую прямой выход на зарубеж. Миротворцы успешно крышевали подобного рода предприятия, а натовские генералы делали целые состояния.

Голова у мужика золотая. Сам все время посмеивается и советы вроде дает, шутя, но проблему высвечивает словно рентгеном, видя всю подноготную даже в, казалось бы, благородных поступках, и от этого немного циник, но это болезнь всех умных людей. К тому же он циник, не радующийся своим едким наблюдениям, а казалось бы удивляющийся им и даже возмущающийся.

В этом месте в видениях эксперта наметились некоторые различия по сравнению с действительными событиями, случившимися вчера.

Сенинг взял манускрипт, внимательно рассмотрел на свет, осторожно помял, поднес к своему миниатюрному розовому носику.

— Раритет, — уверенно заявил он. — Хлопок, вручную обработанный специальным образом. Видите неоднородность цвета? Слюной пропитано человеческой. Была такая манера в недалеком прошлом, рабов заставляли жевать стебли хлопка, пережевывая их в однородную массу. Больше сказать не могу, не специалист.

Не хрена себе, не специалист, подумал эксперт. С ходу определил.

— Возраст манускрипта не можете определить, хотя бы приблизительно?

— А на ваш взгляд, когда он мог быть изготовлен? — хитро прищурился профессор.

Снигирев еще раз глянул на документ и сказал:

— Средние века. Восемнадцатый век.

— Умно, — кивнул Сенинг. — Но неверно.

— Почему?

— Вы шли от неверной предпосылки. Вы ведь на дату в конце посмотрели — тысяча четырехсотый год. Это по лунному календарю, к которому, чтобы получить юлианский, надо приплюсовать еще три столетия. Но все ваши умозаключения относятся к тексту, бумага же была изготовлена гораздо раньше.

— На сколько?

— Бумага, вернее материал, так как древесиной здесь и не пахнет, так вот этот материал гораздо примитивнее текста, то есть он изготовлен примерно на пару тысячелетий раньше.

— Две тысячи лет! — воскликнул эксперт. — Не может быть.

— Четвертый век до нашей эры. А может, 300–350 лет до того как, — профессор тут же возразил сам себе. — Нелогично получается. Зачем и самое главное, где хранить чистые листы такую уйму времени? В тайниках? Что у них в 18 веке напряженка была с бумагой? Нонсенс.

Он подошел к модулю, включающему в себя компьютер, сканер и высокоскоростной оптический порт с доступом во всемирную сеть. После нажатия кнопки верхняя часть модуля легко приподнялась. Профессор аккуратно уложил на стеклянное ложе раритет и нажал кнопку. Крышка плавно опустилась. В щель заструился зеленый свет, аппарат не замедлил загудеть.

Полученные данные профессор тут же отправил по электронной почте в институт.

— У меня самые мощные компьютеры в России, — похвалился он. — Такие стоят только на Интернет — серверах.

Здесь память эксперта сделала еще один поворот, вернувшись к действительно произошедшим событиям, потому что когда Сенинг продолжил колдовать с компьютером, то на дисплее возникла медленно вращающаяся копия манускрипта в проекции 3D. По краю экрана заструились цифры.

Компьютер пытался читать текст во всех направлениях в поисках возможного шифрованного сообщения.

Снигирев помнил следующие слова профессора и сыграл на опережение, сказав:

— Смотрите, края манускрипта как неровно обрезаны. Я бы ввел в анализ еще и геометрические параметры листа. Может быть, это тоже имеет какое-то значение.

И неожиданно столкнулся с хитрющим взглядом профессора, словно говорящего: «Ну-ну, чем ты еще хочешь удивить, используя свою память о вчерашнем дне?» У Снигирева даже сложилось мнение на грани уверенности, что Сенинг махнет рукой и скажет:

— Да брось ты, мы же оба знаем, что это все уже было вчера. Просто над нами кто-то проводит свой не слишком тактичный эксперимент. Почему не тактичный? Потому что над умирающими не шутят.

Но вместо этого Сенинг согласился с ним:

— Возможно. Обратите внимание еще на одну закономерность. Написание слов на каждой строке разное. Ширина и высота букв, даже интервалы. Все меняется от строки к строке и подчиняется некоему ритмическому закону.

Снигирев промолчал, но прекрасно сознавал, что профессор говорит правду, и последующий анализ это только подтвердит. Край листа, вроде неровно обрезанный, на самом деле следовал строгим математическим законам, и с помощью длиннющих формул, что спустя какое-то время выдаст компьютер, они будут привязаны к начертанным символам.

— Я вот о чем подумал, — размышлял профессор, проанализировав полученные данные. — Если написание слов и край листа подчиняется общим законам, то можно попробовать сгладить края и посмотреть, что получится с текстом.

— С какой целью?

— В таком случае можно будет установить, когда произошло деформирование листа. До написания на нем текста или после.

После внесенной коррекции символы ощутимо видоизменились, исчез ряд лакун, но все равно оставались легкочитаемы.

— Боковые грани мы учли, займемся верхним и нижним, — возбуждено потер профессор руками. — Чувствую, что мы на верном пути.

По картинке прокатилась еще одна волна, оставляя после себя почти полную абракадабру, в которой даже компьютер, бегло знающий древнеарабский, мало, что смог разобрать.

— Откровенно говоря, я ожидал большего, — сокрушенно заметил Сенинг.

— Вы забыли про еще одну составляющую, — проговорил Снигирев, слова дались с неожиданным трудом, словно он говорил, опустив голову в воду. — Толщина бумаги. Она неодинакова.

— Точно! — воскликнул Сенинг. — Интеграл по толщине! Правильнее будет сказано, по высоте.

Пальцы профессора вновь забегали по клавиатуре. Процессор загудел от нагрузки, и по экрану пошла третья, последняя волна. То, что она последняя стало ясно, когда в тексте остались одни прямые.

— Передайте своему Шипилину, — скрипучим голосом произнес Сенинг, — что он напрасно ищет своего корреспондента. Эти письма никто не писал. Эти письма вообще не были никогда написаны. Они были смоделированы.

Эксперт решил сыграть ва-банк.

— Уважаемый Гарри Эгонович, а откуда вам известно про Шипилина? — спросил он. — Этой фамилии я вам не называл. И почему, интересно мне знать, вы называете рукопись письмами?

— Да никакая это не рукопись! — раздраженно воскликнул Сенинг. — Это Послание. Неужели непонятно?

— Непонятно. С чего вы так решили? Вы знаете древнеарабский?

— Он знает, — Сенинг ткнул в компьютер.

— Шипилин сказал мне, что это рукопись легенды о Проклятой долине.

— Для Послания выбрана форма, наиболее понятная людям. Кто же виноват, что они настолько тупы, что больше до них ничего не доходит?

— А что вы себя к людям уже не относите? — издевательски уточнил Снигирев.

— Иван Иванович, бросьте придираться к словам, — махнул рукой профессор. — Не суть важно. Вас должно больше волновать, что Послание послано, благополучно получено и забыто на века. Люди на него благополучно наплевали, как и на все в этом чрезвычайно запущенном мире.

— А что мы, по-вашему, должны были делать? — опешил Снигирев от такого напора.

— Думать, Иван Иванович. Ду-мать. А то привыкли по любому поводу глотки рвать. Видите ли, государство создано для подавления нищих богатыми. Ни хрена подобного! Убери милицию на один день и скажи, что никого ни за что наказывать не будут, да вы же за двадцать четыре часа все тут разнесете и грызть друг дружку будете. Вы же государство создали для защиты от самих себя. Ходите в цивильных пиджаках, как культурный человек помогаете бабке дорогу перейти, а потом приходите на аэродром, садитесь на бомбовоз и таких же бабок сотнями накрываете. Вы же, как были зверьми, так ими и остались.

— Что это вы так на людей обижены?

— Я констатирую факты. Человечество не доросло до того, чтобы себя спасти. Вы и государство создали, чтобы отгородиться от всего непонятного и поэтому пугающего. Вы не готовы к тому, чтобы воспринимать некоторые вещи такими, какие они есть.

— Например, какие?

— Например, собственную сущность. Свою животную сущность.

— Человек это коллективное животное. Это еще Карл Маркс говорил.

— Доннер веттер! Опять двадцать пять!

Профессор сел за компьютер и отправил полученные данные по электронной почте.

— Полученные нами данные это предел для моей домашней лаборатории. В институте больше наколдуют.

— Как думаете, кто, как вы сказали, смоделировал это Послание?

— Кто бы это ни был, мы находимся с ним в равном положении. Мы представления не имеем, кто он или что он. Он точно также ничего не знает о нас. В противном случае, он не пытался бы достучаться до нас столь изощренным способом.

Некоторое время Снигирев переваривал услышанное, потом произнес:

— Сказочник вы, Гарри Эгонович. Ранее за вами не наблюдалось подобного грешка.

— Мы редко говорили на уровне душ.

— Вы хотите сказать, по душам? — похолодел Снигирев, вспомнив по свое теперешнее плачевное состояние.

— Называйте, как хотите. Кто он или что оно, мы не знаем, но он пытается нас предупредить. Не зная наших способов кодировки, он сделал информативной саму форму документа.

— Раз он был такой продвинутый, что ж он рабов заставил хлопок жевать?

— Пути господа неисповедимы.

— Еще можно сказать, что тайна сия велика есть, — поддел Снигирев.

В это время тренькнул сигнал прибывшей почты. Чтобы не читать с экрана, Сенинг отправил сообщение на принтер, тот ожил и выплюнул отпечатанный лист.

Профессор быстро прочитал (однако, вчера он читал дольше) и сунул лист Снигиреву. Полученный текст больше напоминал заклинание.

— Дух и оболочка разъединены. Когда дух спит, есть Носитель. Когда Носитель убил тело, духу не вернуться.

— И это тоже было на том же листе? — не поверил Снигирев. — Удивительно.

— Это как раз неудивительно. Вы что шифровок никогда не читали?

— Не приходилось.

— Там еще куча всяких смыслов. В институте сейчас работают над этим. Но эти слова проходят рефреном.

— Какой-то криминал. Кто-то кого-то убил.

— Тело убили, а дух остался. И знаете где?

— В Проклятой долине Хаваа!

— Точно! Кстати, насчет бумаги мы тоже узнали.

Бумагу изготовили умельцы из войска Македонского в 330 году до нашей эры. В это время македонцы покорили Центральную Азию. Фактически это произошло после знаменитой битвы при Гавгамелах 1 октября 331 года до нашей эры между войсками Александра Македонского и персидской армией Дария III. Кстати в персидской армии помимо персов были солдаты из Бактрии и Согдиана — потомки нынешних афганцев.

— Ну и что?

— А то, что Бактрия и Согдиана была у ног Александра Македонского. Именно он основал Александрию Арохозийскую (нынешний Кандагар), чтобы утвердить свое господство на этих территориях. По его приказу 10 тысяч македонских воинов женились на афганках.

До сих пор в деревнях Памира, на севере Афганистана с гордостью показывают светлолицых детей с зелеными глазами, в жилах которых течет кровь солдат Александра Македонского. И в горном Пакистане встречаются светлолицые местные жители.

Однако не сразу гордые воины Согдиана и Бактрии подчинились новому владыке. Из равнин после первого похода Александра они ушли в горы, откуда продолжали сопротивление. Об этом говорят и горные фортификационные сооружения, которым около 2330 лет. Александр громил их, оставляя везде идолов Греко-буддийской религии, которую пытался насадить.

Александр сделал своих солдат скалолазами. Я думаю, что именно во время штурмов горных цитаделей, Александр и попал в долину Хаваа. И его люди оставили там часть снаряжения и бумаги. И именно ему мы должны быть благодарны, что сейчас держим этот лист в руках.

— Вполне реалистичное объяснение.

— Реалистичное? — Сенинг глянул на него из бровей. — А вас не напрягает, что македонцы позорно бежали их Хаваа, бросив все снаряжение, а сам Александр почти сразу скончался. И произошло это 13 июня 323 года до нашей эры.

— Это как-то связано с нашим документом?

— Кто знает. Тело мертво, а духу некуда вернуться. Доброта кончается там, где задевают твои личные интересы. Это сказал не я.

В этот момент события окончательно пошли в разрез с реально произошедшими накануне событиями.

За дверью на лестничную площадку кто-то поскребся, а потом вдруг тихо и горестно заплакал.

Хотя звук был совсем не угрожающий, а скорее даже жалостный, лицо Сенинга исказила маска невыносимого ужаса, и профессор, натыкаясь спиной на мебель, стал пятиться от двери.

— Прячься, это Носители!

Сильный удар сорвал дверь с одной петли, на долгую секунду она провисла на нижней опоре, потом плашмя упала внутрь квартиры, и в комнату ворвался торжествующий вой.

Медсестра протянула врачу моток энцефалограммы и сказала:

— Перед самой смертью мозг проявил невиданную активность. Видите эти пики?

— Теперь уже все равно. Гипоксия уже всю подкорку сьела, — махнул рукой реаниматор и задернул тело простыней.

Объект специального назначения

Продвижение давалось тяжело. Постоянно работающий вентилятор не успевал охлаждать перегретый двигатель.

Дорога петляла меж нависающих круч, то, ныряя в низину, то, взмывая вверх. Перепады встречались большей частью небольшие, но попадались и такие, что «Хамви» полз вверх почти вертикально.

Настроение у людей было тревожное. Тут и там в «зеленке» словно скелеты мелькали остовы брошенных разукомплектованных грузовиков, автоцистерн, танков с сорванными башнями, с распущенными по земле траками, бронетранспортеров с разорванными почерневшими бортами.

Техника вросла глубоко в землю остатками сгнивших от времени колес и гусениц, и казалось, что машины прорастают из земли диковатыми железными бутонами.

Наметанным взглядом Стас определил, что в свое время советские военачальники и афганские моджахеды превратили это место в настоящую бойню. Саланг-2.

Духи охотились за колоннами, вертушки охотились за духами. Адская круговерть.

А потом зеленка внезапно кончилась. Не стало видно и подбитой техники. Вместо нее по обеим сторонам дороги не менее чем на сто метров потянулась обугленная земля.

Похоже на приказ сто один за подписью генерала Данюка. Кишлаки, расположенные к дорогам ближе расстояния прямого выстрела, должны уничтожаться. На эвакуацию из обреченных поселений давалось сутки.

Учитывая, что радио практически отсутствовало, многие жители остались в неведении относительно грядущей зачистки, так что о грозящей опасности, случалось, узнавали перед своей гибелью, ведь снабженные громкоговорителями агитмашины двигались непосредственно перед огнеметчиками.

И грянул вселенский костер. Стасу случалось видеть исполнителей «сто первого»-полубезумных от увиденного, а то и вовсе сумасшедших, обколотых, обкуренных, убегающих в горы от пережитого ужаса, где их уже поджидал Аликпер.

Боже, что вытворял этот палач, уму непостижимо. Бушуев поставил своей целью изловить нелюдя, на долгое время это стало его идеей фикс, по его инициативе и Нуреддин был подключен к операции. Они в буквальном смысле шли по трупам, по трупам СВОИХ, с ходу узнавая в изуродованных телах и лицах, усталых от мук, неповторимую руку вселенского палача.

Стас все время пытался представить себе Аликпера. По его понятиям он не должен был походить на обычного человека. Обычный человек такого сотворить не может по определению.

Фактически же, о палаче не было никаких данных, было лишь известно, что он родом из западного Пакистана.

Аликпер не давал продыху в своем кровавом конвейере, точно также не знали продыху в своем поиске и они: Бушуев, спецгруппа лейтенанта Семеняки и Нуретдин, которого семенякинцы, на дух не переносящие ЛЮБЫХ афганцев, в издевку прозвали «Зублетдинов».

И они почти настигли Аликпера, это случилось на самой границе с Пакистаном. Стас до самой смерти не забудет страшные в своей растерянности лица спецназовцев, их мат, обычно всесильный, но оказавшийся вдруг беспомощным, чтобы передать все их отношение к Данюку, чьим самодурским приказом они были остановлены в последний момент.

Они бы и не остановились, и Бушуев как старший по званию не сделал бы и попытки их остановить, но из-под облаков грозной тенью вывалился вдруг «Хайд» да грянул таким залпом, что землю кинуло из-под ног вверх и вбок.

Аликпер, сволочь, ушел и не попрощался.

— Ты о чем задумался? — добродушно спросил Дэвид.

— О женщинах, — зло ответил Стас.

— В таком случае я им не завидую.

«Хамви», натужно ревя двигателем, вполз на очередную возвышенность, и людям открылось сюрреалистичное видение. Несколько компактно расположенных модулей и вышек жались к отвесной стене Ниджрау. Гора возвышалась практически отвесно. Можно было бы утверждать, что ее словно ножом обрезало, если бы не неровности среза, кишащего обломками камней.

— Назад! — коротко и властно бросил Карадайн.

Канн дал полный назад, и машина послушно скатилась обратно по склону.

— Что это за база? — припер Карадайн Гюлли к борту. — Почему ее нет на карте?

— Ее построили шурави. Мы сюда не ходим.

Карадайн толкнул проводника вверх по склону, заставив идти впереди. На вершине залегли и стали изучать странный объект.

Забор из колючей проволоки повален во многих местах и функций своих давно не выполнял. Внутри параллельно друг другу располагались пара мрачных продолговатых модуля, над одним из них возвышалась прямоугольная труба.

Из наблюдательных вышек уцелела одна, другие давно сгнили и теперь были представлены грудами истлевшего стройматериала. Это явно был не налет. Время. И обвалы. Какому идиоту вздумалось строить рядом со скалами? И сейчас упавшие валуны валялись повсюду. Несколько дыр имелись непосредственно в модуле.

Стас понял, что воочию наблюдает бесславный конец спецобьекта, что строила секретная шестая колонна.

— Эдди и Рик в разведку! — приказал Карадайн.

— Я пойду, — заявил Стас, он не вопрошал, а ставил в известность, и офицер промолчал.

После того как Фарклоу обшарил скалу через оптику, подтвердив, что там чисто, они спустились к объекту.

Было душно, видно скалы образовывали мертвую зону для ветров. Кроме их шагов ничто не нарушало тишину.

Они по очереди перешли через удачно легшую на «колючку» бетонную плиту с торчащей паутиной арматуры и ступили на внутреннюю территорию базы.

Пока один перемещался, двое прикрывали. По модулям, по подступающим скалам прыгали алые зайчики прицелов.

Вскоре они добрались до модуля.

— Что тут написано? — тихо спросил Эдди.

На стене висела стандартная табличка с выцветшей местами краской и остатками разбившегося стекла. Белые буквы на некогда зеленом, а сейчас практически полностью выцветшем фоне гласили: «В/ч 922–673.Режимный объект». И ниже: «Ответственный за противопожарную безопасность генерал-майор Данюк Ф. У.»

— Сейчас проверим, девочки, как у них обстоят дела с противопожарной безопасностью, — заявил Эдди. — Я первый, Стейси за мной, Рик замыкающий. Смотреть в оба!

И нырнул в приоткрытую дверь. Стас, без паузы, за ним следом, Канн тоже не задержался.

В модуле их встретило полнейшее запустение. Повсюду следы срочной эвакуации. Полы зияли дырами, как если бы с них в поспешности срывали оборудование вместе с крепежом. Повсюду бесхозные пустые ящики. Видно, их принесли для того чтобы упаковать увозимое оборудование, но они то ли оказались лишними, то ли что-то помешало погрузке, но их бросили за ненадобностью.

В нескольких местах на полу и на стенах обнаружились темные обширные пятна непонятной природы.

— Сыро здесь, — заметил Канн, тронув покрытую плесенью стену. — Как в могиле. На улице гораздо приятнее.

Не задерживаясь, они перебрались в соседний модуль. В отличие от первого он был далеко не пуст. Почти все пространство занимала довольно сложная конструкция из вертикальных металлических штанг, укрепленных в глубоких пазах на потолке и на полу.

Местами сохранившиеся грозно изогнутые острые крюки указывали на то, что это остатки когда-то действовавшего конвейера. Он перегораживал модуль надвое и уходил в рассекающую стену щель.

Когда-то уходил. Теперь ход был залит застывшим цементом, под ним натекла целая окаменевшая куча. В самой щели застряли сразу несколько крюков и штанг, заблокировав отверстие намертво.

На стене рядом просматривалось очередное темное пятно, причем часть брызг попала на саму щель, застыв причудливыми неопрятного вида сосульками.

— Что там у вас? — раздался в наушниках голос Карадайна.

— Тут ход в стене, но он забетонирован, сэр.

— Что находится за стеной, выяснили?

— Там скала! — воскликнул Стас.

А про себя он подумал, а не то ли самое за ним ущелье.

— Сзади! — крикнул Эдди. — За конвейером!

Конвейер образовывал сплошную завесу, и некоторое время Стасу тоже виделось за ним движение. Слабо колыхнулся крюк.

Потом послышались шаги. Знакомые шаги каблучков, и на открытое пространство выбрался осел. Полное ощущение, что тот же самый, что встретился им в кишлаке.

— Осел, девочки, — сказал Канн, поднимаясь. — Тут полно ослов, как вы могли заметить.

Осел шагнул к ним, и тогда Стас поднял автомат и выстрелил.

Максудшах имел свои глаза и уши в Мазари, так что про разгром отряда Браина ему донесли сразу. Поражение врага вызвало острую радость, которую притупило лишь чувство подозрительности, что соперник слишком близко подобрался к Ниджрау. Максудшах погрузил свой небольшой отряд на «Урал» с кунгом, сам с доверенными людьми сел на джип.

Пока американцы не убрались, он в кишлак не сунулся, но его доверенным людям удалось под шумок захватить двух боевиков Браина. Этих собак приволокли на аркане и швырнули ему под ноги. Чтобы выбить из них остатки самообладания, моджахеды прыгали на них ногами, перешучивались и громко смеялись. Особенно старался Пакча, старик в громадных чуреках с загнутыми кверху носками. Чуреки все время спадывали у него с ноги, что вызывало новый взрыв смеха.

Максуд прекратил избиение, оглядел окровавленных пленных и покачал головой:

— Вижу толка от вас в этом деле мало. Сюда бы моего верного Аликпера, он бы развязал им языки. В отличие от вас, он выпускал кровь не всю сразу, а по капле, и так аккуратно, что даже не пачкал одежду, за которой всегда очень следил. Пытка продолжалась так долго, что душа неверных умирала раньше их тел.

По его команде к нему подвели того, что помоложе, талибу не исполнилось еще и двадцати, и Максуд обратился к нему:

— Как твое имя?

— Фархад.

— Ты знаешь, как меня зовут? — Максуд притворно вздохнул. — Раньше меня каждая собака знала. Я Добрый Максуд. Ты красивый, у тебя могли быть красивые дети.

Талиба затрясло от ужаса, хотя если бы кто их видел со стороны, ничего бы не заподозрил. Старший учил молодого уму-разуму. Старому умирать, молодому жить. Должен же он передать свой бесценный жизненный опыт. Но восток дело тонкое, как говаривал товарищ Сухов. (Кстати, эта поговорка была входу среди ограниченного контингента советских войск, в котором Бушуеву довелось служить). Не всегда молодые живут долго, а старые злобные развалины тянут и тянут, вырезая на корню целые семьи и даже рода.

Максуд подождал, смакуя ужас приговоренного, и степенно продолжил.

— Тебе повезло, Фархад, вскоре ты предстанешь перед очами Аллаха. Правда, ты должен заслужить такую честь, и ты ее заслужишь, можешь не сомневаться, ибо смерть твоя будет ужасна. Мало того, она будет омерзительна, — он указал на ведро. — Порошок, что туда брошен, это истолченный глаз букаламуна. В умеренных дозах это лекарство, ибо даже одна песчинка его хорошее слабительное. Я решил не жалеть его для тебя и высыпал все, что у меня было. Ты будешь ходить под себя собственными кишками и сдохнешь как собака в куче своих нечистот. Пакча, приступай!

— Держите его, — вежливо попросил старик в чуреках с загнутыми носками.

Молоденький талиб кинулся в сторону, но был схвачен и опрокинут на спину. Ему разжали рот и глубоко в горло ввели воронку. Пакча щедро плеснул в нее полведра.

В воронке возник водоворот, обильно сдобренный масляной черной пеной, и подвижный словно ртуть раствор с бульканьем устремился талибу в разверзшееся горло, несчастному зажали нос и заставили глотать. Пакча долил остатки, потом отбросил ненужное ведро. С чувством выполненного долга моджахеды молча поднялись.

Талиб схватился за вспучившийся живот, тонко завизжал и покатился по земле. Глаза его вылезали из орбит от жуткой разрывающей изнутри боли. Силы его иссякли, и через некоторое время он, постанывая, неподвижно лежал на земле.

Сильная судорога внезапно сотрясла его тело, и штаны вмиг намокли до самого низа. Моджахеды захохотали и дурашливо зажали себе носы.

Экзекуция продолжалась долгих полчаса. Под конец талиб уже не кричал. Иссохшееся, с провалившимся ртом, его лицо напоминало лицо старика. Вытянувшись, он лежал, до неузнаваемости вымазанный кровью и нечистотами.

Над ним тучей вились большие зеленый мухи, но умирающий на них не обращал никакого внимания. Живот его был пуст, то есть, пуст абсолютно. Существовал только тонкий слой кожи, облепивший кости позвоночника.

В невероятной муке талиб умер.

Другой талиб стал раскачиваться, потом упал на колени и начал целовать ноги Максудшаху.

— Я все скажу. Только не убивай.

— Где Браин?

— Он нашел Проклятую долину. Я покажу, я все покажу!

— Торопитесь, собаки! — прикрикнул Максудшах. — Неверные не должны далеко уйти. Помните о Золотом стаде, которое ждет вас в Проклятой долине. Каждый унесет золота столько, сколько сможет.

Потайной ход.

Полевой командир Максудшах по прозвищу Добрый Максуд давно охотился за теми, кто знал дорогу в Плачущее ущелье. Его, от одного имени, которого совсем недавно в ужасе дрожали враги, бесила сама мысль о том, что пока он бил смертным боем шурави, пришедших на его родину с оружием в руках, какие-то сопляки-талибы исподволь вооружались под защитой пакистанской границы, чтобы потом загнать его — героя священной войны джихад в неприступные горы, словно какого-то паршивого букаламуна.

Из многотысячного отряда Максудшаха остались лишь тридцать восемь человек, да и тем надо было платить. Кроме этого, платить надо было проводникам, водоносам и поставщикам еды. Новые времена пришли на священную землю Ниджрау, и никто не хотел больше кормить воинов джихада бесплатно.

Мысль завладеть Золотым стадом Махмуда пришла как нельзя кстати. Максудшах никогда не верил этим глупым россказням о проклятии древней долины, о Плачущих, и Черный минарет был ему тоже не нужен. Ему нужно было золото, много золота, чтобы купить новых солдат, оружия и вернуть себе былую славу и величие.

В жизни Доброго Максуда имела место только одна слабость, ею была его ненависть к прислужнику талибов Браину. Издревне говорится: воин не должен ненавидеть своих врагов, он должен их убивать. Максуд был настоящим воином, но ничего не мог с собой поделать. Браин, этот выскочка, имел все: власть, деньги, женщин, с которыми мог почти в открытую вытворять все, что ему заблагорассудится.

Максудшах знавал его отца, сумасшедшего Фатыха, завистливого, подозрительного, злобного типа, постоянно подверженного депрессии, и удавившегося в процессе одного из приступов. Сынок был ничем не лучше.

Максуд был наслышан о его «подвигах» в Кабуле и повсеместно осуждал неоправданную жестокость, хотя сам погубил людей, особенно женского пола немеряно — и молоденьких медсестер из захваченных советских госпиталей, и местных красавиц, посмевших сбросить паранджу. Особенно, ему запомнился празднично разукрашенный агитационный караван «Баглан», который его люди тепленьким захватили в Файзабаде, на правом берегу Кокчи.

Какие там были голосистые красавицы! На протяжении нескольких дней он имел одних лишь девствениц, а других в это время заставлял оглашать место райского удовольствия своим незабываемым пением.

Когда пыл у красавиц утихал, он прилюдно отдавал одну из них своим нукерам и после многократного насилия умерщвлял. Зато, какая у остальных просыпалась вдруг любовь к нему! Они делали все, испуская стоны от страсти, они выгибались всем телом, словно кошки в мартовскую пору, они забывали само понятие о словах «стыд» и «целомудрие».

Они ошибочно полагали, что это их спасет, но никого еще не спасло бесстыдство. Они забыли об Аллахе, и поэтому все умерли. Аликпер тогда словно обезумел, и никто из женщин не умер одинаковой смертью, это был настоящий спектакль. Они здорово повеселились тогда, хорошее было время.

С той поры утекло немало воды. У него оставалось всего тридцать восемь бойцов, включая его самого, и не было верного, дорогого его сердцу, Аликпера, который сгинул во время заварушки совсем недалеко отсюда в «зеленке».

Тогда шурави, которые никогда не умели драться по правилам, загнали его отряд в подземелье, а когда Максуд уже был уверен, что они ушли, вдруг подогнали пару бензовозов, спустили следом море бензина, а потом подожгли.

Ничего не оставалось, как вылезать обратно и принимать бой. Их тогда здорово достали «Хайды», даже стингеры не помогли.

Но что было, то было. Влекомый мыслями о былом величии, Максуд, словно волк ходил по Ниджрау, поджигал дома, убивал и грабил, но вокруг была такая нищета, что их и убивать было противно.

И вот теперь подвернулась немыслимая удача. По словам пленного, Браин взял с собой совсем немного людей. Не хотел делиться, собака. И теперь появилась отличная возможность поквитаться с ним.

Он совместит приятное с полезным: убьет Браина и получит золото. Похоже, прежние времена возвращаются. Максуд усмехнулся.

Выбор Шипилина.

Несостоявшегося киллера звали Николай Огурцов. Кличка Прыщ. Он специализировался на грабежах, так что может так статься, что на убийство действительно пошел впервые. Во всяком случае, Шипилину сильно повезло, что его ликвидацию не поручили более подготовленному кадру.

Приведя его в Управление, он взял его показания под протокол, включая запись на магнитофон. Потом позвонил Зажарскому.

— Николай Петрович, у меня есть показания свидетеля, что Генри Гот является заказчиком убийств сотрудников правоохранительных органов.

— Какие показания? Вы с ума сошли? Кто свидетель?

— Некто Николай Огурцов.

— Его показаниям можно доверять?

— Взят с поличным при попытке убийства.

— Сейчас буду.

Он появился через несколько минут, запыхавшийся, с тяжелой одышкой.

— Ты меня до инфаркта сегодня доведешь, Шипилин.

— При чем здесь я?

— Ладно. Давай, что там наколдовал.

Надев очки, стал читать. Лишь прочитав, перевел дух.

— Ты знаешь, что это такое, Шипилин? Это бомба. Как долго я мечтал вставить фитиля этим америкосам, да повода не было. Вовремя этот огурец подвернулся. Определяй его в СИЗО, документы мне, сам поеду в прокуратуру. Съем свои погоны, если санкцию на арест Гота не выбью.

— Могут быть сложности, Николай Петрович, — предупредил Шипилин. — Свидетель утверждает, что таких случаев было множество, и миротворцы их прикрывали. Они используют уголовников для защиты своих интересов.

— Ничего не хочу слышать! Теорию заговора только тут мне не приплетай. А этого лысого борова я за решетку упеку. Там ему и место.

— Николай Петрович, они своего не посадят.

— Что ты предлагаешь?

— Сбросить документы в сеть, сделать их достоянием общественности. Это не даст им возможности замолчать факты.

— Такое вопиющее преступление я и сам замолчать не дам. Или у тебя другие мысли, Шипилин? Деньжат решил срубить на скандале? С журналюгами договорился!

— Некогда мне было. В меня стреляли.

Олег не понимал, за что на него подполковник так накинулся.

— Ладно, не обижайся. Но я все-таки сделаю по-своему.

Зажарский вызвал служебную машину и уехал. Машина была черная, а снег шел белый. Картинка получилась черно-белая. Снег сразу таял, и машина ползла по темным проплешинам.

Он позвонил Зажарскому по сотовому, с трудом выждав час. Подполковник откликнулся сразу. Правда, матом. Раньше при подчиненных он не ругался никогда, и слыл среди офицеров самым интеллигентным. Но тут его прорвало.

— Что случилось? — спросил Шипилин.

— Приеду, расскажу. Это не телефонный разговор. Борька, не гони!

Борис был личным водителем Зажарского.

— Борис все время на встречку вылетает! — пояснил Зажарский. — Вот и сейчас! Грузовик…

И связь пропала. Сердце Шипилина ухнуло в ледяную прорубь. Он кинулся к компьютеру, выдирая из кармана флешку, куда на всякий случай отсканировал показания киллера. Ведь знал же, что ничего хорошего из этой затеи не выйдет! Подставил старого человека!

Компьютер как назло долго грузился. Высветилась надпись «Отдаленный компьютер не отвечает. Попробуйте соединиться позже».

Шипилин ахнул по столу кулаком, едва не стряхнув девайс. Как не вовремя.

Кстати, о времени. Сколько у него есть? Связь прекратилась только что. Значит, полчаса, не больше. Черт! Ведь отсчет пошел не с того момента, как…Черт, об этом не думать. Мысли метались. Шипилин лишь один раз испытал подобную панику. Когда в первый раз угодил под настоящим обстрел. Укуренный, обколотый богатый юнец устроил бойню на площади Свободы. Сначала давил людей кабриолетом, затем остановился и добивал из «Спрингфилда». Когда его все-таки завалили, из карманов сыпались доллары, и он лежал в долларах и крови.

Так сколько у него все же осталось. Да ничего него не осталось. Как только Зажарский засветил документы, время его и пошло!

Снаружи завизжали тормоза. Это они!

Шипилин подскочил к двери и запер. Потом снова подсел к компьютеру. Стул показался неудобным, словно зубоврачебное кресло. Да, скорее же ты.

По коридору уже бухали шаги. Остановились у двери. Ручка дернулась. Потом грубо постучали.

Шипилин вскочил и прижался к стене сбоку от двери, как учили. Только учили защищаться от бандитов, а тут в Управлении такое творится!

В дверь загрохотали. Шипилин вынул ПМ и глянул на монитор. «Удаленный компьютер не доступен»!

— Лейтенант, отворяй ворота!

Шипилин онемел, узнав знакомый голос. Торопливо сунул пистолет в кобуру и открыл. В кабинет ворвался Зажарский, живой и невредимый. От возбуждения проскочил кабинет и уставился в окно.

— Что случилось? Почему вы не отвечали?

— В низину попали, а там радиотень.

Шипилин перевел дух.

— Что по нашему делу?

— Ничего. У меня документы отказались принимать.

— Не может быть.

— Адама нет. Замы на совещании. Секретарша сказала оставить в канцелярии. Вот им! Шиш!

Генри Гот блаженствовал. Они со Светланой Вернигор находились в мультиплексе, он куратор на экран даже не глядел. Он шарил по телу девушки, больно мял ее груди. Ведь ей было больно! Она вскрикивала, а он испытывал жгучее наслаждение. Хотел руку ей под юбку засунуть, но форменная юбка оказалась слишком узка. До чего же тугие бедра у аборигенов!

Он привстал и тыкал эрегированным членом ей в лицо. Она отворачивалась, он целовал ее в щечку, пахнущую духами и уже отчасти его мочевиной, и снова приподнимался, продолжая фрикции.

И в этот момент раздался звонок.

— Извини, бэби!

Он хотел отключить трубку, но, увидев, что звонит Джош Келлер, с ходу отмел эту идею. Келлер числился сотрудником торгового представительства миротворческих сил в Загоре, а на самом деле курировал кураторов МВД в Алге. Главный куратор!

— Что с объектом? — отрывисто спросил Келлер, объектом они именовали этого русского медведя Шипилина.

— Он приказал долго жить, сэр.

— Он жив и здоров! Кому ты поручил это дело, идиот?

— Как жив? Мне посоветовали надежного человека.

Гот слишком поздно заметил, что сидит со спущенными штанами, мало того, со сдувшимся членом, вяло свисающим между ног. Хоть в зале было и темно, ему показалось, что девушка издевательски улыбается.

Несмотря на всю свою крутость, Генри Гот был очень мнительным. Ради самоутверждения он и сбежал в Россию, когда страна совершенно неожиданно оказалась без правительства. Шутка ли Президент, премьер-министр вместе со всем министерским кабинетом вошли в правление крупнейших мировых финансовых структур. Из Москвы начался массовый отъезд. За правительством потянулись бизнесмены, у многих оказался бизнес за границей. Чтобы избежать беспорядков, бывшую столицу пришлось закрыть. Из своих источников Гот знал, что там херово. Продукты не завозят. Мародерство.

Он торопливо натянул штаны. Член был мокрый. Обписался он от похоти, похоже. Трусы сразу отсырели.

Но главной цели своей он все же достиг. Он же в Россию девственником приехал. И это в 29 лет. Почти в 30. Уже здесь на месте он испортил 18 женщин. Когда он кончил в первый раз, он едва не спятил от восторга. Но уже после десятой красотки он взял себя в руки, и среди кураторов стал отзываться о красоте аборигенов весьма критично.

Но Светлана Вернигор его по-настоящему заводила. Джош как всегда все испортил. Сыграл роль злой бабушки. Это надо произносить с ударением на втором слоге. БабУУшка.

Когда он торопливо делал фрикции Марине прямо в дежурке, вошла одна такая бабУшка. Она грела ведрами и грохотала шваброй. Уборщица. У него сразу упал. Да и черт бы с ней. У него таких Марин потом десять было, если бы не дурацкий рефлекс, во время оргазма смотреть назад, проверяя, нет ли там пресловутой бабУшки.

Рефлекс закрепился. Теперь он не мог спокойно кончить, все казалось, что старуха в синем халате стоит у него за спиной.

Но в случае со Светланой Вернигор все будет по-другому. В этот момент он будет смотреть ей прямо в ее широко открытые невинные глаза. Он будет смаковать каждый момент, толчками вталкивая в нее свое семя.

— Ну и что с того, что объект жив, сэр? Он ничего не знает.

— Ты так думаешь? Он взял твоего недоделанного киллера, кретин! Сейчас он сидит у вас в карцере в Управлении!

— В КПЗ, — автоматически поправил Гот.

— Мне плевать, как это правильно называется! Важно, что он дал показания, и старый пердун имел наглость явиться с ними к своему генералу. Благодари Бога, что у меня с ним налажен хороший контакт, документов у старика не взяли. Этот старик твоя проблема!

— Что мне делать?

— Делай, что хочешь, запугай его, но чтобы документы он тебе отдал. Ну и киллер должен замолчать.

— Как замолчать?

— Мне тебя учить, сынок?

— Но я никогда этого не делал!

— Все когда-нибудь делается в первый раз. Ты об этом должен знать, столько девушек женщинами сделал.

— Откуда вы об этом?

— Я знаю про каждый твой шаг, сынок. Если молчу, это еще ничего не значит. У меня даже осело несколько жалоб, которым я в любой момент могу дать ход. И, клянусь Богом, я это сделаю без колебаний, если моей заднице что-нибудь будет угрожать!

Гот выключил телефон и сказал Светлане:

— Извини, бэби, секса сегодня не будет.

Карадайн идет напролом.

Внутри помещения взрыв произвел омерзительное воздействие, причем не только на Стаса, который был уже единожды контужен. Людям повезло, что все осколки принял на себя конвейер.

— Что там у вас? — обеспокоенно отозвался в наушниках Карадайн.

Может, он и давно надрывался, только никто его не слышал.

— Осел рванул, — доложил Рик. — Вышел из-за укрытия, весь обвешанный взрывчаткой, Стейси его и уложил наповал.

— Что ж вы его так подпустили?

— Тут полно ослов, сэр. Что ж на каждого обращать внимание?

— Ладно. Все целы?

— Более или менее.

— Оставайтесь на месте, мы сейчас будем.

Стас чувствовал зуд нетерпения. Они теряли слишком много времени.

— Что это? — спросил Дэвид, указывая пальцем на место подрыва несчастного ишака.

В этом месте в полу зияла дыра. Там была пустота.

При свете фонаря неглубоко, в паре метров, мелькнула земля. Стас закрепил трос на одном из уцелевших крюков, и, несмотря на протестующие возгласы, скользнул вниз. Внизу было холодно и темно. Пригодился ПНВ, закрепленный на шлеме. В зеленоватой подсветке ход уходил вдаль. Получалось, что те, кто забетонировал ущелье наверху, не знал о нижнем ходе.

Он сделал еще одну находку, которая обрадовала его гораздо меньше, чем открытие резервного тоннеля. Между валунами застрял порванный чувяк. Тот, кто его оставил, слишком неосторожно ступил, а потом не стал доставать испорченную обувку.

Стас вытащил галош и осторожно понюхал. Запах мог быть и получше.

Браин опережает нас, понял он. Наверняка, гад узнал о втором ходе, и чтобы открыть его, ему не пришлось разворачивать весь пол.

Стас закинул галош подальше, решив не говорить американцам о конкурентах. Если б он знал, что вслед за Браином прошла и банда Доброго Максуда!

Когда Стас выбрался, его встретил Карадайн.

— Что там?

— Похоже, мы нашли второй ход, но машину придется оставить.

— Не придется.

Карадайн приказал пригнать «Хамви».

Машина хорошая, спору нет, но как ее протащить, вот в чем вопрос. Вездеход естественно не прошел в дверь барака, и Канн разрезал жестяную стену модуля гидравлическими ножницами.

Тот еще тип, начал вдруг искать свои куда-то в запарке сунутые перчатки, заявив, что не любит пачкать руки, а тем более, потом ходить с перепачканными руками.

Канн сел за руль, машина буксанула на ступенях, тогда они дружно помогли ей пропихнуться внутрь, изрядно исцарапав машине бока о торчащие острые края стены.

— Не тормозите, девочки! — прикрикнул Карадайн. — Ход внизу еще уже.

Канн выписал по бараку замысловатую петлю и, не останавливаясь, ринулся вниз. «Хамви» загромыхал в темноте, как набитый железками рюкзак, потом лопнула фара, ударившись о стену, и стало еще темнее. Все пребывали в полной уверенности, что негр убился.

— Девчонки! — приглушенно раздался голос Канна. — Такси отправляется. Кому в Проклятую долину, прошу садиться.

Они спустились и едва разместились, Канн дал газ, и «Хамви» козлом запрыгал по валунам.

— Как бы колеса не поотлетали, — спокойно заметил Эдди.

— Колеса, черт бы с ними, — с готовностью откликнулся Дэвид. — Меня сейчас больше волнуют мои шары, — он привстал, удерживаясь рукой за высокий кронштейн, но на очередном бугре не удержался и приложился лбом об него же. — Нет, ребята. Я лучше пешком. Мне мой геморрой дороже.

И как накаркал. Ход был не приспособлен для проезда, и хоть и имел ширину большую, чем ширина «Хамви», но искривления и торчащие из земляной стены большие валуны все время цепляли за борта, и вездеход периодически застревал. Им пришлось вылезти через заднюю аппарель и толкать.

Далее ход расширялся, и между боками машины и стенами появились солидные просветы, но никто не торопился залезать обратно. Они цепочкой шли по ходу, чуть поотстав от машины и по возможности оглядывая стены.

Если в самом начале путешествия они были сложены из валунов, то спустя какое-то время материал непостижимым образом изменился. Валуны оплыли, потеряли форму, тягуче вытянулись в длину, больше напоминая окаменевшие безразмерные кишки.

Они двигались, не останавливаясь и не передыхая, около двух часов, когда Канн, все время ехавший впереди, остановился, а потом и заглушил мотор.

— Воздухом тянет, — пояснил он нагнавшим спутникам. — Выход рядом.

— Вряд ли, — отмел предположение Стас. — Свет был бы виден, не ночь же. Здесь что-то другое.

Он и сам чувствовал в застывшем, и, казалось бы, загустевшем слое воздуха неясные поползновения, будто кто-то невидимый осторожно прикасался кончиками пальцев к лицу.

Стас прошел вперед и почти сразу наткнулся на разлом.

— Здесь трещина в стене, — крикнул он.

Фонарь высветил проем, слишком узкий, чтобы в него мог пролезть человек. Лишь на потолке в нем имелось почти круглое отверстие, похожее на колодец. Оно было такой ширины, что упитанные американцы в него вряд ли бы поместились. А Стас бы поместился. Если б ему пришло в голову туда полезть, уж больно колодец напоминал искусственно вырытый, а уж от ловушки его было ничем не отличить.

Если бы, скажем, наверху колодца притаился дух, он мог дождаться, пока Стас заберется в колодец во весь рост и замрет, прижав сжатые узкими стенками колодца руки к бокам, после чего он бы вполне мог прострелить его по всей длине, начиная с головы и до самой задницы.

— Холодом тянет, — Эдди сунул руку в жерло. — Как из преисподней.

Это было еще мягко сказано. Воздух был ледяной, и в нем витал незнакомый, но очень тяжелый смрад.

— Пойду на разведку, — нехотя сказал Стас. — Никто не хочет меня отговорить?

— В бой не ввязывайся, сынок, — сказал офицер. — В случае засады немедленно назад.

— В случае засады это будет не трудно, — согласился Стас. — Мне еще свинца добавят для скорости.

Чтобы не задевать за узкие края, он разделся до пояса. Автомат тоже пришлось оставить.

— Трусы можешь не снимать, — подколол Дэвид.

Под отверстие подогнали машину, Стас влез на башенку и дальше, в дыру. Вытянув руки, он попытался нащупать края отверстия, но затея успехом не увенчалась.

— Поднимайте выше, — сказал он, и голос в тесном ходе прозвучал как в гробу.

— Куда уж выше? Тебя даже не видно, — возразили ему, но все же стали проталкивать дальше.

Руки его моментально замерзли, в колодце было холодно как в холодильнике. «Как там Длинный? Он же без рубашки», — успел подумать Дэвид, и в этот момент движение вперед прекратилось.

— Ты чего?

— Кажись, застрял, — спокойно заметил Стас. — Тут в одном месте горловина совсем узкая. К тому же ход поворачивает. Тащите назад, — голос его доносился глухо, как из могилы.

Легко сказать. Он забрался так глубоко, что они едва до ботинок доставали.

— Не беспокойся, Стейси, — крикнул Канн. — На крайний случай, мы тебя к машине подцепим.

— Я тебя самого подцеплю, — пригрозил Стас. — Вверх толкайте!

— То вверх, то вниз, тебя не поймешь, — проворчал Дэвид.

Стас заерзал в дыре всем телом словно уж и вдруг поднялся сразу на полметра. Дэвид даже испугался, на миг ему показалось, что Длинного схватила какая-то тварь наверху.

На самом деле, лаз внутри делал поворот почти под прямым углом, и Стасу удалось дотянуться до этого места. Он подтянулся и лежал на горизонтальной поверхности.

Дальше он полз. Впрочем, далеко ползти не пришлось, и уже через несколько метров голова его высунулась наружу. Он выбрался на открытое пространство. Каска с ПНВ осталась внизу, так что он вынул зажигалку из кармана и попытался осмотреться.

Промозглый ветер дул ровно как в аэродинамической трубе, издавая давящий низкий гул, и все время сбивал слабое пламя. Единственное, что удалось рассмотреть, это то, что Стас находится в еще одном тоннеле, по размерам в несколько раз превосходящем нижний.

Стас попробовал пройти хотя бы сколько-нибудь, держась на стену, но пару раз так сильно споткнулся, что едва не остался без ног. Пол в этом месте был превращен в свалку, заваленный гнилыми скользкими бревнами и камнями, сырыми расплывшимися кулями с неизвестным, но явно мерзким содержанием, издававшим зловоние, рваньем непонятного происхождения и прочим мусором.

Он поднял первый попавший под руку предмет, им оказался расколотый глиняный кумган, и тотчас услышал треск рвущейся паутины. Стас опустился на корточки и пошарил еще. Так и есть. Паутина обнаружилась еще в двух-трех местах, прочная и чрезвычайно сухая.

Нагревшаяся зажигалка обожгла руку, он загасил ее, оказавшись в полной темноте.

Стас опасливо отошел от стен, с которых в любой момент могла спрыгнуть фаланга. Правда, ему не доводилось слышать, чтобы пауки жили в пещерах, но надо признать, что и в пещерах ему не доводилось особо путешествовать, особенно в таких. Так, мелкие рейды в «зеленку» по выкуриванию душманов из нор.

Ему мучительно захотелось вернуться к ходу и спуститься вниз, в тепло, к знакомым лицам, тем более, ведь формально свою миссию он выполнил: установил, что наверху нет засады.

Он заставил себя пройти метров пятьдесят по тоннелю. И почти сразу уткнулся в огромный, в рост человека, валун. Держась за него рукой, обошел и встал как вкопанный. Темнота стала вязкой и, видно, от напряжения в глазах стала мерцать.

Стас почувствовал всей кожей, что его изучают. Он протянул руку в темноту, чувствуя, что она вот-вот на кого-то наткнется, и ему тотчас показалось, что кто-то неслышно отшагнул.

Стас остро понял, что его дело десятое, и надо возвращаться. Но стоило ему двинуться, как что-то незримо двинулось вместе с ним. Рефлекторно он ускорил шаги, неизвестный повторил маневр.

Стас резко остановился. Что бы оно ни было, оно замерло тоже.

Он продолжил движение, но ему сразу показалось, что он чересчур долго возвращается. Свою ошибку он понял, когда наткнулся на валун, которого раньше не было. Оказывается, в темноте он прошел мимо лаза. Надо было возвращаться, то есть идти навстречу опасности.

Делать нечего, он вынул из ножен на ноге десантный нож, хоть какое-то оружие, и пошел обратно. Ветер тотчас с низким грозным гулом уперся в него, словно стараясь запереть здесь навсегда.

Чтобы вновь не промахнуться, Стас опустился на корточки и пополз, исследуя почву руками.

Руки провалились в трещину, но обрадовано нырнувший следом, Стас сразу уперся в преграду. Это было не то отверстие.

В следующий раз ошибка оказалась гораздо опаснее: сунувшись в очередной открывшийся лаз, он успел скрыться в нем целиком, где оказался в неожиданном тупике. На долгие несколько секунд он застрял вверх ногами, но каким-то чудом ему удалось вытолкнуть тело из ловушки, упираясь в стенки руками и помогая себе ногами.

Когда он выбрался, ему почудилось, что нечто, приблизившееся за это время вплотную, резко отпрянуло назад. Возможно, это были шакалы. Хотя они бы давно дали о себе знать своим утробным воем. Выли твари мерзко, словно людоед из сказки. Да и откуда шакалам взяться в забетонированной пещере?

— Дэвид, Гарри, где вы? — крикнул Стас, презрев условности.

Человеческий голос показался ему самым райским звуком на свете. Стас кинулся, ориентируясь на него, нашаривая руками отверстие, а когда нашарил, без затей нырнул головой вниз. Что-то ему не понравилось гостеприимство верхней пещеры. Не задерживаясь ни на мгновение, он пролетел через знакомую горловину, и словно торпеда вылетел наружу, успев крикнуть:

— Держите меня!

Американцы стояли прямо под отверстием, он врезался в них и сбил словно кегли.

Когда все, чертыхаясь, поднялись, Дэвид сказал:

— Предлагаю оштрафовать Стейси на пятьсот баксов. Он нас чуть не угробил, — и тут же вскрикнул. — Что это на тебе?

Голый торс Стаса был весь в паутине. Причем, она была не спутана, а ровными кругами намотана на него.

— Это не смертельно, — усмехнулся Стас, на самом деле ему было не до смеха, он даже предположить не мог, как паутина попала на него, ведь он ничего не чувствовал. Значит, пока он слепым истуканом бродил в темноте, нечто крутилось вокруг него, наматывая слой за слоем. Поброди Стас подольше, еще неизвестно, чем бы все кончилось.

Стас счищал с себя липкие трескучие нити, когда рядом остановился Гюлли и спросил:

— Так ты догадался, где ты был?

Откровенно говоря, Стас до этого не разрешал себе делать каких-либо смелых предположений, но слова бачи сняли табу, и он сказал:

— Там наверху были…

— Плаксы, — коротко досказал Гюлли, и глаза его недобро сверкнули. — Над нами Плачущее ущелье.

Стас задержался у темного лаза, и ему даже показалось, что он слышит далекий печальный плач, но, скорее всего, это был ветер, неистовствующий наверху.

12

«Россия сделал еще один шаг по пути к принятым в цивилизованном обществе нормам морали, разрешив официальные браки между геями. Причем права в этом вопросе уравнены в регионах, как с большинством христианского населения, так и с населением с преимуществом мусульман».

Миниблоги с сайта Алга. РФ

Каменный идол

Моджахеды Максуда еще плутали в середине тоннеля, оскальзываясь на сырых камнях, а американцы еще даже не подозревали о существовании подземелья, когда небольшой отряд талибов достиг выхода. Карвер с Ширин на всякий случай заняли удобную позицию в тылу, а восемь пуштунов, почти мальчишек, несмотря на редкий черный пух на щеках, нерешительно замерли, толкаясь и стараясь вытолкнуть наружу своего соседа.

— Бараны! Чего встали? — Браин растолкал их по сторонам, талибы в ответ жались к стенам, чтобы случайно не вывалиться в расщелину, сквозь которую лился тусклый свет садящегося солнца.

Косые лучи упирались в темный приземистый силуэт, застывший напротив выхода и отбрасывающий мрачную тень.

Браин почувствовал робость, но увидя, что это все лишь статуя, закричал с мгновенно вспыхнувшим гневом:

— Каменного истукана испугались, болваны! Любой шакал храбрее вас всех вместе взятых! Вперед!

Выход располагался в русле высохшей реки. Талибы оказались в небольшой впадине, берег с несколькими буйно разросшимися чинарами возвышался над ними. Не было ни ветерка, и листья деревьев висели мертво.

За другим берегом, оставшимся за спиной, неприступно вздымались отвесные утесы Ниджрау. До них было километра два, если не больше.

Гюлли указал на покрытое трещинами русло и проговорил:

— Это все, что осталось от некогда бурной Аксу. Если идти по ней все время вниз, то попадешь прямиком в Хаваа. Лагерь же великого Ходжамуллы располагался за теми чинарами.

В метре от входа, словно предупреждение незваным гостям, возвышалась статуя в два роста взрослого человека. Пропорции она имела явно не человечьи. Лицо с вытянутыми до плеч мочками ушей занимало треть фигуры. Руки были такой длины, что упирались в землю.

— Здесь какие-то знаки, хозяин! — крикнул Кайдар, верный помощник и правая рука Браина.

Браин подошел.

На каменной груди идола были нацарапаны потемневшие от времени фигуры. Отправной точкой являлась уменьшенная до размеров пальца копия самого истукана, далее шла извилистая линия, должно быть изображавшая русло, на которой с некоторым интервалом поочередно располагались несколько групп фигур.

Первой была показана группа примитивно изображенных животных: овец, коней и буйволов, рядом с которыми был выцарапан также и человек с флейтой у рта.

После этого русло делало еще одну петлю и упиралось в несколько разрозненных фигур, в очертаниях которых Браин с изумлением узнал самолет, а еще чуть дальше композицию замыкала фигура, от одного взгляда на которую у Браина сладко заныло сердце.

— Черный минарет, — раздался благоговейный шепот со всех сторон.

Да, это был он. Рисунок был покрыт черным лаком, и лишь на самом верху минарета имелась светлая щель, как если бы на вершине минарета отворилась дверь, из которой лился свет.

— Тысячу афганей тому, кто первым доберется до минарета, — проговорил Браин, и ученики Аллаха радостно загалдели.

Теперь талибов не надо было даже подгонять, и они наперегонки зашагали вдоль русла.

— Кайдар, где Карвер? — спросил Браин.

Помощник указал на пещеру и жестом показал, что американец покуривает чарс. Это была уже наглость, если в пещере Браин терпел, то теперь все его раздражение вылилось наружу. По его команде талибы выволокли из пещеры обкурившихся до полного бессилия Карвера вместе с его неразлучной подружкой Ширин, и, отняв наркотики, бросили зелье в тут же разожженный костер.

Некоторое время Браин колебался, не бросить ли следом и сладкую парочку, сделав костер побольше, но потом решил, что не к спеху. Пусть сначала найдут самолет. Наплевать на слова американца. Он найдет, кому продать документы. Когда он будет править миром, доллары ему тоже понадобятся.

— Вы посягнули на мою собственность, — заявил Карвер истукану, он был совершенно невменяем.

— Это твой самолет? — Браин ткнул в рисунок.

Карвер поднял непослушную голову и с непонимание уставился в идола.

— А кто это? — спросил он, лишь спустя какое-то время на него снизошло откровение, и он видно принял идола за живого человека, мало того, за офицера. — Разрешите представиться, Фредди Карвер, майор американской армии. Или лейтенант? Ничего не помню.

— Идиот.

Браин порывисто зашагал по берегу. Кайдар и остальные талибы бросились следом.

Карвер, оставшийся безмятежно лежать, спросил у Ширин, почившей рядом в той же самой позе, в которой ее оставили вытащившие из пещеры талибы, неожиданно трезвым голосом:

— Как думаешь, может нам стоит послать этих фанатиков подальше и двигать своим путем? Лучшего момента не найти. Дальше они будут следить за каждым нашим шагом.

— Нам лучше идти вместе с ними для подстраховки. В случае нападения Плакс, пусть они лучше жрут чернозадых, а мы успеем ретироваться. Они будут вместо наживки, — Ширин криво улыбнулась, показав остренькие зубки.

— Ну, ты и стерва.

— Я знаю.

К тому времени талибы почти полностью скрылись за поворотом реки. Лишь Гюлли сбавил шаг и оглянулся. Карвер и Ширин встали и направились следом.

По пути Карвер поднялся к чинарам и попытался оглядеться, но у него ничего не вышло. Его взору предстала лишь ближняя часть долины, поросшая жухлой гнилостного цвета травой, с проблескивающими многочисленными болотцами, и все это абсолютно замершее, недвижимое, выцветшее, словно на старой фотографии.

Видение вызвало у Карвера какой-то дискомфорт: бывалому вояке довелось побывать наемником во многих гнусных местах Африки и Малайзии, но еще никогда он не наблюдал столь откровенно неживых пейзажей.

Гюлли присоединился к нему, отер пот с круглого лоснящегося лица:

— Вот такая она, Хаваа, — проговорил он. — Для кого-то Проклятая долина, а иным, Священная.

— Заканчивай свои проповеди, они на меня не действуют, — сказал Карвер.

— Это не проповеди, это жизнь. Посмотри на этих людей. Они все обречены.

— Мне глубоко начхать на это. Пусть они позаботятся о своей жизни сами. А почему ты со мной заговорил?

— Посмотри на этих людей вокруг, — повторил Гюлли. — Все они здесь благодаря тебе.

— Ты хочешь сказать, что я привел их в ловушку? Твои дружки поблизости? Они следят за нами да? Я не из пугливых. Пусть они только покажутся.

— Мои хозяева хотят предложить тебе сделку.

— Кто твои хозяева?

— Люди называют их Хранителями, и хоть это не совсем точный перевод, но смысл верный.

— Перевод? Они что иностранцы? Русские?

— Иностранцы вы. Хранители-хозяева долины, — в голосе Гюлли неожиданно зазвучала сталь. — Все эти люди, которых ты привел, обречены и скоро умрут, но Хранителям этого мало. Им нужно еще еды.

— Еды? — голос Карвера даже сел от внезапной догадки. — А Хранители и Плаксы — это случайно не одно и то же?

Гюлли спал с лица и энергично отрицательно затряс головой, будто стряхивая наваждение.

— Мне подозрительно, что ты так сразу передо мной разоткровеничался, — проговорил Карвер. — Не хочешь ли ты каким-либо образом подставить меня, ослиная твоя рожа? И не благоразумнее ли будет для меня передать наш разговор Браину, и он первым пустит тебя на шашлык?

— Если тебя это утешит перед смертью, то можешь идти. Но ты ведь не пойдешь, потому что хорошо понимаешь, что без нашей помощи тебе не выжить. Сзади идут моджахеды, так что ход назад тебе тоже закрыт. Ты нуждаешься в Хранителях так же, как и они в тебе.

— Складно говоришь. Считай, что я тебе поверил. Что я в таком случае должен делать?

— Пока ничего. Только не отходи далеко от талибов.

— Боитесь, что убегу?

— Хранители не испытывают чувств: ни страха, ни жалости, ни каких бы то ни было еще. Причина в другом: в последнее время Плаксы стали охотиться чересчур далеко от пещеры, и если они нападут на тебя, тогда тебя уже ничто не спасет, — Гюлли снова отер обильный пот, хотя было и не так уж жарко. — На этом все. Я устал и должен идти. Ко мне не подходи. Когда будет нужно, я сам подойду.

— Что было надо этому вонючему козлу? — спросила Ширин, когда проводник ушел.

— А твое какое дело? — огрызнулся Карвер.

— Слушай, а ты случайно не голубой? Я не хочу выходить замуж за голубого, так и знай!

Карвер в сердцах послал назойливую даму подальше и зашагал за талибами поначалу поверху, но когда ему надоело спотыкаться о кочки и вылезшие тут и там корневища чинар, то, как и все спустился в русло. Несколько столетий назад оно было гладко вылизано ушедшей в никуда рекой, и идти по нему было легко.

Многочисленные повороты сменяли друг друга, и конца им не было, ни краю. Талибы ползли в двадцати шагах впереди. Карвер видел их мокрые рубахи, да и сам был не лучше. Особую брезгливость у него вызывала Ширин: от нее разило так, что от коня, наверное, пахло бы лучше. Редкие грязные волосы облепили череп, на длинном остром носу висела капля. Карвер понял, что еще немного демонстрации такого рода экспоната из музея уродов и его стошнит.

Его утешала мысль, что вскоре у него будет много денег, и тогда можно будет послать всех этих придурков к черту, а если не послать, то шлепнуть, что еще лучше. Так получалось, что чужая смерть всегда отдаляла его собственную, поэтому он убивал всегда с легкостью.

Талибы неожиданно быстро вымотались, наверное, сказался переход под землей, и за очередным поворотом повылезали на берег и попадали на привал. В русле никто не остался, потому что его покрывали такие извилистые глубокие трещины, что казалось, что дно вот-вот обвалится вниз.

Местами оно зыбко колыхалось, сказывалась чрезмерная обводненность. Неглубоко под руслом располагалось подземное болото.

Карвер упал сначала на руки, потом перевернулся на спину, чувствуя, как острые иссохшиеся травинки колют спину сквозь куртку.

Рядом с ним, тяжело топоча, прошествовал Гюлли, шепнув:

— Уже скоро. На, возьми, — и на землю шлепнулся крохотный бумажный сверток.

Карвер сдернул с голову бейсболку и набросил на него, после чего сверток аккуратно перекочевал к нему в карман.

Желая рассмотреть передачу, американец встал и медленно направился выше по берегу. С ним рядом тотчас возник Кайдар.

— Ты куда, американо?

— Мне надо отлить, — развязно улыбнулся Карвер. — Тут женщины, понимаешь. Неудобно стоять с расстегнутыми штанами.

— Где ты здесь видишь женщин, американо? Ты считаешь эту неверную женщиной?

— Почему ты называешь ее неверной, ведь она такая же мусульманка, как и вы?

— Мусульмане во всем мире только одни — талибы. Все остальные неверные, — презрительно процедил Кайдар сквозь зубы. — Они даже хуже тех, кто верит в крест. Мы их всех перережем.

— Много народа придется перерезать, — заметил Карвер. — У нас в Америке, считай, все негры мусульмане. Кстати, ты разрешишь мне все-таки сходить за бугор?

— Иди. Если не вернешься через три минуты, мои люди будут стрелять на поражение.

— Я успею, — с достоинством произнес Карвер.

Скрывшись за взгорком, он спешно развернул сверток. В нем оказалась завернута миниатюрная папироска, а на внутренней стороне свертка было написано: «Закури, но сделай не больше одной затяжки. Когда все начнется, сделаешь вторую затяжку, и стадо тебя не тронет».

Карвер торопливо сунул бычок в рот, достал зажигалку из кармана штанов и щелкнул, выпуская узкое пламя.

— Что значит, стадо тебя не тронет? — возмутился он. — Если оно золотое, то оно и так ни хрена никого не тронет. И почему только одну затяжку? А остальное что, оставлять? Такие фокусы со стариной Фредди не проходят.

Он поджег папиросину и, поднеся ко рту, сделал глубокую затяжку. Постоял, ожидая кайфа. Вопреки ожиданиям, голова не поехала вкруговую, и ему не сделалось беспричинно хорошо.

Карвер выругался, ведь он знал, что с одной ничего не получится. Тогда он затянулся во второй раз.

«Может, я уже под кумаром, и ничего не чую?» — спросил он себя. Не похоже, что так.

И он, плюнув на все предостережения, сунул папироску в рот, делая третью затяжку, четвертую, пятую и так до тех пор, пока не докурил бычок до самых губ.

Вкус напоминал табак, только с ароматический добавкой. В общем, несолидный вкус, дамская штучка.

Выглянувший следом Кайдар увидел Карвера, как ни в чем не бывало поливающего окрестности и поющего некую песню без слов. Все было бы ничего, а к песням лысого талиб уже привык, но ему вдруг почудилось вдоль знаменитой лысины некое мерцание. Впрочем, оно быстро исчезло.

— Эй, американо! — крикнул Кайдар. — Три минуты кончились!

— Иду! — и Карвер, действительно, пошел, причем, не прерывая своего занятия.

— Ай, шайтан! — Кайдар отскочил, боясь забрызгаться.

— Подьем! — прикрикнул Браин. — Выходи строиться, шакалы! Разлеглись как ослицы на солнцепеке!

Талибы споро выстроились в цепочку и, громко переговариваясь, продолжили свой путь. Карвер вклинился в середку, прямо перед ним не замедлила влезть Ширин.

Спустя какое-то время, не имея больше сил лицезреть вид ее кривых ног, он вышел из цепочки и вновь полез на косогор.

— Американо, одна минута, — раздался притворно ласковый голос.

«Придет время, я тебе покажу одну минуту», — злобно подумал Карвер. — «Я тебя заставлю мочиться в собственный зад».

Он вскарабкался наверх и замер, пораженный. Перед ним было все белым бело от тумана. Карвер вытянул руку, и она погрузилась в густую взвесь, понемногу теряя очертания, пальцев не было видно совсем.

Тотчас из глубин тумана прямо на Карвера началось стремительное движение, сопровождаемое шелестом разворачиваемых металлических лент.

— Карвер!

Он вздрогнул от неожиданного окрика и отдернул руку.

— Советую тебе не испытывать моего терпения, — сказал Кайдар, появляясь из-за пригорка. — Еще раз покинешь строй, покинешь и этот мир. Ясно излагаю?

— Пожалуй, я, действительно, больше не буду отходить от вас, — согласился он.

— Вот и славно. Я всегда знал, что когда дело касается собственной шкуры, американцы тупы не настолько, как кажется.

Карвер вернулся на свое место позади прыгающей задницы кривоногой спутницы. И в этот момент началось.

В воздухе повис громкий рокот, как если бы по железной плите тащили танк с заклиненными гусеницами. Источник находился не дальше мили от них и быстро приближался, двигаясь по руслу вслед за ними.

— Плаксы! — раздался дикий вопль, чтобы тут же оборваться вместе с пистолетным хлопком, и над толпой царственно возник Браин с еще дымящимся оружием.

— Заткнитесь все! — крикнул он, перекрикивая шум толпы. — Мне плевать, кто там гонится за нами, и я бы мог прямо сейчас дать чудищу бой и всыпать ему как следует, но моя цель — минарет. Поэтому мы сейчас быстро и организованно совершим марш-бросок. Только если кто думает, что марш-бросок это бег во все лопатки и в разные стороны, то сразу почувствует разницу, когда умрет вслед за предыдущим трусом.

Талибы со страхом вернулись в строй, и опять Карвер с ненавистью обнаружил перед собой мерзкую задницу Ширин. «Видно судьба сдохнуть с такой противной шлюхой перед глазами», — обреченно решил он.

Рокот не ослабевал ни на секунду. Что бы ни было его источником, оно быстро приближалось, и, судя по всему, в течение ближайшей четверти часа должно было их нагнать.

И опять что-то произошло. Все перекрыл вновь возникший шум, и прошло довольно много времени, пока Карвер понял, что шум издает его голова.

Она вдруг резко надулась на манер воздушного шара, касаясь самих небес. После чего из-за отсутствия шеи, которая не замедлила превратиться в нитку, стала опасно клониться вбок и даже упала на плечо. Голова сделалась легкой и невесомой, иначе и быть не могло: шар все-таки.

Карвер, несколько удивляясь такой метаморфозе, стал возвращать голову на место, одновременно ужимая до нормальных размеров. Через некоторое время это ему удалось. Бегущие вокруг талибы кричали, не переставая, но до Карвера не доносилось ни звука. Похоже, как если бы он голову и ужал, но ушей на ней так и не появилось.

Прыгающая перед ним хромой козой, Ширин тоже подверглась чудесному изменению. Именно чудесному. Ноги женщины вдруг выпрямились, как если бы ей наступили на носки, а потом дернули кверху.

Ягодицы вздулись двумя пышными булками, которые Карвер готов был съесть даже без масла.

— На этот раз точно докурился, — понял Карвер. — Чтоб начала нравиться такая тварь, это точно край.

Редкие волосы превратились в роскошную львиную гриву, водопадом рассыпавшуюся по плечам.

— Ширин! — крикнул Карвер. — Ко мне!

Женщина обернулась, и он увидел, как меняется ее лицо. Косые глазки уступили место двум игривым огромным голубым глазищам, лицо округлилось, приобрело гладкость, стало румяным, заиграло ямочками.

Губы, это надо было видеть. Губы стали ярко красными и пухлыми, причем, особую пухлость обрели по центру, превратив весь рот в зовущую яркую розочку.

На красотке, теперь язык не повернулся бы назвать ее Ширин, кофточка трещала под напором двух торчащих, бесстыдно торчащих грудей.

Как Карвер хотел ее, боже мой. Он был даже согласен, чтобы его убили, только дали закончить.

Талибы, выскочив за очередной поворот, остановились и вразнобой закричали. Было от чего.

Они достигли своего, ибо за поворотом Махмуд пас свое стадо, и был он, в полном согласии с легендой, из золота.

Во всяком случае, статуя пастуха, восседающего на камне, выполненная в натуральную величину, была сделана из материала, очень похожего на золото, он жарко полыхал на солнце с такой силой, что на него было больно смотреть. Причем камень, на котором очень естественно примостился пастух, был выполнен не скульптором, а самой природой, это был обычный камень. В руке золотой пастух держал флейту.

Все его стадо паслось чуть дальше. Многочисленные золотые овцы и ослицы разбрелись по руслу. Лишь один буйвол выбрался на берег и замер, наклонив голову, увенчанную метровыми рогами, к траве, да так и окаменев. Вернее, превратившись в золото.

Талибы с ходу рассыпались во все стороны, быстро разбирая статуи, и даже вопли Браина уже ничего не могли решить. Одни старались разбить статуи, другие тащили их целиком.

Оставшийся перед пастухом в одиночестве, Карвер наклонился к самому лицу скульптуры, и вдруг увидел в щелях в толстом слое золота дрожащие бегающие глаза.

— Помогите, — раздался из-под брони умоляющий голос. — Освободите меня. Я больше не могу. Тело мое устало, кости искривились безвозвратно, спина болит немилосердно, я чувствую, как из нее вырастает горб. Хранители не дают мне умереть и кормят через щель. Помогите или убейте, ради Всеотца!

Карвера отвлек от него легкой толчок, и, оглянувшись, он увидел рядом давешнюю красотку. Она покачивалась перед ним, покусывая кончики прядей цвета спелой пшеницы, а груди покачивались тоже, только слегка отставая от покачивания ее тела и бесстыдно вылезая в расстегнутую рубаху. Бестыдница, в ней было все бесстыдно.

Он схватил красотку за руку и потащил наверх, к буйволу, про которого талибы как-то забыли, занятые более мелкой фауной. По пути он умудрился ее потерять, и очутился за золотой спиной буйвола уже один.

— Эй, где ты там? — крикнул он, начав снимать штаны, да и запутавшись в них.

Красотка тотчас со смехом отозвалась, перепрыгнув через врытые в землю массивные золотые рога, и с ходу опустилась перед ним на колени. Одним движением она сдернула с него штаны и воскликнула:

— Какой богатырский кутаг у господина!

Названный ею кутаг буквально выпрыгнул у него из трусов и ткнулся ей в спелые губы. Она приоткрыла их и с готовностью впустила.

Она охаживала кудаг по всей длине, вертя на верхушке остреньким язычком, словно пропеллером, и покусывая у основания.

Карвер схватил женщину за волосы и, притянув к себе, заставил заглотить кутаг целиком. Красотка только смеялась и начала стягивать с себя рубашку, потом бриджи и трусы.

Карвер опустил руки и мял пышные груди красотки, одновременно пожирая взглядом покачивающийся из стороны в сторону рельефный, словно состоящий из двух лун, зад прелестницы.

Он уже ничего не соображал. А терпеть уже больше вообще не мог. Поэтому когда он все-таки вынул кутаг изо рта красотки, то слегка запоздал и забрызгал ей лицо.

— Какая горячая! — засмеялась она.

Не отвлекаясь, он развернул ее и вошел сзади. Когда он увидел ее качающийся зад и ложбинку на гладкой спине, то распалился еще больше. Глаза вылезли из орбит, изо рта вырвалось мычание.

Неожиданные вопли, исторгшиеся из десятков глоток одновременно, донеслись от места основного стойбища. Рокот сделался оглушающим, и, выглянув из-за буйвола, Карвер увидел его источник.

По руслу реки волоком двигался давешний каменный идол, а две его опущенные руки оставляли за собою две глубокие борозды. Приблизившись, он неподвижно замер в десятке шагов от кричащих талибов, словно всю жизнь здесь и стоял, а факт его движения был всего лишь кошмарным сном.

Неизвестно, сколько бы это продолжалось, если бы Браин не поднял пистолет и, не послушав предостерегающих окриков своих подчиненных, не выстрелил. Несмотря на то, что пуля лишь чиркнула по каменной груди, не причинив вреда, это имело разительной эффект.

Идол с громким скрипом оторвал руку от земли и указал на Махмуда. Пастух просунул губы в оставленную узкую щель на золотой маске и, коснувшись флейты, заиграл.

Первыми задвигались овцы. Они подбегали к талибам, поначалу слишком занятых идолом, чтобы видеть новую надвигающуюся сзади опасность, и словно клешнями откусывали у них руки, ноги.

Воздух огласился воплями боли, и первые брызги крови окропили ссохшуюся землю.

Следом на талибов обрушились ослицы. Они сбивали их с ног копытами и затаптывали.

Талибы открыли беспорядочный огонь, но пули лишь вышибали из золотых боков нарядные искры.

С громким вздохом буйвол, за которым укрывался Карвер, пришел в движение и ушел к руслу.

— Стой! Куда? — крикнул Карвер, не прерывая своего занятия.

Ему не было никакого дела до какой-то там бойни, главное было испытать наслаждение в очередной раз. Он уже сбился со счета, сколько раз ему это удалось.

Красотка только переворачивалась перед ним, то этим боком, то другим, лишь периодически вынимая кутаг на короткое время, чтобы дать ему возможность выплеснуть на себя очередную порцию.

Верный Кайдар, сколотив около себя десяток наиболее обученных бойцов, бросился выводить Браина.

У них оказалось несколько гранатометов, из которых они вышибали сквозные дыры в туловищах овец и ослиц, и им удалось забежать на берег и дальше, вниз, в долину.

Браин цепко схватил Кайдара за плечо и прокричал с перекошенным лицом:

— Карвер! Где Карвер?

— Остался внизу! — прокричал Кайдар в ответ.

— Иди и убей его! — приказал Браин.

— Он и так обречен. Мы еле вырвались, мой господин, нам надо бежать.

Браин направил на помощника пистолет и произнес:

— Я приказываю тебе вернуться, раб!

Кайдар скрипнул зубами, но делать нечего, он полез на кручу обратно. С той стороны доносились лишь крики агонизирующих, бойня подходила к концу.

Занятый своим, Карвер не видел, как Кайдар вновь появился на взгорке и стал целить ему в спину из автомата. Внезапно ноги талиба оторвались от земли, и он взмыл в воздух. Из груди появились и стали быстро вылезать два дымящихся от крови рога.

Подкравшийся буйвол стоял неподвижно, равнодушно наблюдая, как талиб сползает по рогам все ниже.

Кайдар заплакал, руки его медленно разошлись в разные стороны, и видно случайно, ведь талиб был практически мертв, он нажал на курок, тогда подскочившая ослица с хрустом откусила ему нижнюю половину тела.

Бойня достигла своего апогея. На поле остались лежать одни громко стонущие раненные, между которыми медленно бродили овцы. Обычно они попарно брали талиба за ноги и разрывали надвое.

Ослицы, оглашая всю округу привычным для животных этого вида, истошным отрывистым ревом, откусывали людям головы, а потом ударом копыт отписывали их далеко в долину.

Действуя таким образом, они не оставили ни одного живого человека. Словно довольствуясь увиденной картиной, Идол развернулся и с тем же рокотом покатил обратно.

Пастух, оказывается, все время побоища не прекращавший играть, замолчал. В тот же миг животные замерли, кто, где стоял, снова превратившись в бездушные статуи.

Произошла еще одна ужасная вещь. Во всяком случае, для Карвера.

Он увидел, что та красотка, которую он так все время пламенно любил, есть никто иной, как кривоногая Ширин.

Спасение рядового Генри Гота

Подполковника Зажарского для Гота нашел Карнаухов, хотя по инструкции этим должен был заниматься дежурный. Но грех было не воспользоваться услужливостью парня. Он рвал и метал, преданно заглядывая в глаза Генри. И всего то надо было не надавить (упаси Господь), всего лишь объяснить в красках, что будет с парнем, если он не подпишет бумаги на Шипилина.

Зажарского Гот не любил. Будучи умным начитанным человеком, тот стремился подчеркнуть это в общении с куратором, и при нем забывалось, кто из них дикий абориген, а кто носитель цивилизованности. Стиралась разница. Он не нравился Генри и чисто внешне, напоминая техасского фермера. Кряжистый, крупные руки скотовода, рассудительная речь.

И тем приятнее было с ним работать, а точнее, ломать.

Для начала Гот показал ему донос Карнаухова и снимки зверских побоев. Зажарский надолго вчитался, осторожно переворачивая страницы заскорузлыми пальцами. Поначалу куратор думал, что старый медведь боится повредить их, потом на ум пришло неожиданное сравнение, что тот не дотрагивается до страниц, словно они измазаны в дерьме.

Наконец Зажарский закончил читать, снял очки, откинулся на спинку стула. И все нарочито замедленно. Ну, чисто скотовод.

— Что вы обо всем этом думаете? — поинтересовался Генри, хотя на самом деле, ему было глубоко наплевать, что думает один абориген о деле другого аборигена.

— Почему вы не даете этому ход? Судя по всему, дело идет о серьезном преступлении.

Генри так и не понял, издевается тот над ним или говорит серьезно. За это он его и не любил. Мелькнула идея сознаться, что он даст делу ход только после того, как отночует девушку Шипилина без презерватива, накачает ее спермой по самые уши и устроит золотой дождь. Кстати, все это можно заснять на видео и показать медведю, упрятав в камеру понадежнее. Обоим медведям. Старому и молодому. Генри вспомнил, что вызвал старого пердуна отнюдь не из желания похвастаться, как он трахает его соплеменниц.

— Где документы? — спросил он.

— Вот! — дед указал на лежащее перед ним дело об избиении куратора.

— Не притворяйтесь, что не поняли о каком деле идет речь. С чем вы сегодня ездили к генералу Адамову. Адамов приказал передать его мне.

— Не понимаю, о чем вы?

Гот нарочито вздохнул.

— Вы сколько лет отдали службе, сэр?

— 22.

— Награды имеете?

— У меня 8 медалей и 2 ордена.

— Ордена за что?

— За участие в антитеррористических операциях. Имею ранение.

— Антитеррористические операции это благородно. Зачем же вы говорите неправду? Можете не отвечать, вы выгораживаете Шипилина.

— Я никого не выгораживаю, потому что в деле, о котором вы спрашиваете, говорится о покушении на сотрудника милиции и о том, что заказчик преступления находится в этих стенах.

— Я сниму с вас погоны, подполковник и уволю без пенсии.

Зажарский побагровел.

— Это не вам решать! Мои погоны кровью заработаны.

— Не знаю и не хочу знать, чем здесь у вас погоны зарабатывают. Вы трус!

Зажарский резко встал, уронив стул.

— За такие слова я мог бы вызвать вас на офицерский суд чести, но не вызову, потому что вы не офицер.

— Я могу показать удостоверение офицера, — услужливо проговорил Гот.

— Я подаю в отставку!

— Ваше право. Вы ведь старый человек. У нас в Америке даже генералы сдают кросс. Вы сможете пробежать хотя бы сто метров, подполковник?

— Вы что издеваетесь над моим возрастом? Вы тоже когда-нибудь состаритесь.

— Издеваюсь? Помилуй бог!

— Нам не о чем больше разговаривать!

Зажарский направился к двери и неожиданно обнаружил, что та заперта.

— Извините, ради Бога, сэр, это я закрыл, — потупился Гот.

Он достал из кармана связку и, поигрывая ею, подошел. Стоило Зажарскому отвлечься на связку, как он расчетливо ударил старого человека носком туфли в коленную чашечку.

Зажарский громко вскрикнул и грузно упал на колени. Если бы он был лет на 20 моложе, он бы сразу вскочил обратно, но теперь он мог лишь смотреть на возвышающегося над ним молодого ярого соперника.

Гот бил старика долго. Сначала кулаком по лицу. Не мог отказать себе в удовольствии. Его лицо было слишком умным, и особый кайф было врезать по нему кулаком. Американец и врезал. Раз, другой, третий.

Старый пердун стал заваливаться, тогда Гот заботливо придержал его свободной рукой. Кожа у подполковника оказалась неприятно холодной и влажной, а ухо толстое и с трудом гнущееся.

Поначалу куратор особо не разбирал, куда бьет, зато потом стал выцеливать каждый удар. Заметив, что старик болезненно реагирует на удары в район глаз и бровей, он бил туда. Попробовал дать по зубам, но сразу выбил вставную челюсть, да ив старческих слюнях перепачкался.

Неизвестно, сколько бы он обрабатывал старику лицо, если бы тот неожиданно не кашлянул в него кровью. Плевок угодил на белоснежную рубашку. Гот с негодованием отшвырнул старика. Тот ударился головой об пол, породив вокруг головы ореол из рубиновых капель.

Гот подумал, не переусердствовал ли он, но мысль сразу затерялась на периферии сознания, когда он увидел, что пятно на сорочке расплылось до неприличных размеров. У куратора в кабинете имелась запасная, и он часто принимал душ в течение дня. Привычка, над которой потешались аборигены. Варвары.

Куратора снял рубашку, оголив мускулистый потный торс и оставшись доволен своим физическим состоянием. Закинув испорченную сорочку в платяной шкаф, он застегивал новую, когда увидел, что старик лезет рукой во внутренний карман. Пистолет! Мелькнула истошная мысль. Гот подбежал и, так получилось, с разбегу со всего маху приложил допрашиваемого ногой в голову. Ну, чисто пенальти в соккер забил!

Старик кувыркнулся на бок, голова с неживым стуком ударилась сначала об стену, потом об пол. Гот подскочил, полез в карман. Пистолета не обнаружил, лишь пузырек с нитроглицерином.

— Бич! — он швырнул пилюлю в лицо старику.

Тот даже не отвернулся, продолжая смотреть одним глазом. Второй был залит кровью.

— Чего уставился? — спросил Гот. — Где документы, старый идиот? Сейчас отдохну, и будет тебе второй акт!

— За меня отомстят, — произнес старик.

Куратор расхохотался. Оказывается, он был сильно напряжен, теперь нервы отпустили. Он был чрезвычайно доволен собой. Да плевать на эти документы, зато как он приложил этого умника!

Смех его резко оборвался, когда смотрящий на него глаз подернулся мутной пленкой, остекленел. Кожа куратора покрылась мурашками, он словно впитал в себя чужую смерть.

Надо бы отвернуться, но мертвый глаз не отпускал, высвечивал его словно прожектор.

Вечерняя молитва

Моджахеды молились.

Несмотря на то, что это были матерые волки, долго воевавшие и погубившие немало людей, среди которых были не столько солдаты, но и женщины, старики и дети, несмотря на все это, они были верующими, глубоко набожными людьми.

Самое нелепое, что они считали своими врагами людей, тоже верующих в Аллаха. И моджахеды и талибы дрались насмерть, чтобы отстоять свое право называться наиболее верными последователями Всеотца.

Мужчины расстелили коврики, которые всегда носили в сумах рядом с патронами, и припали к ним ниц.

Максуд молился в самом первом ряду, напротив муллы, зычно выкрикивающего слова молитвы.

Вечерело, и в застоялом воздухе прощально скользили лучи скрывающегося за утесами солнца. Это была последняя, пятая, молитва за день.

Среди моджахедов затерялся маленький тщедушный пуштун по имени Илаир. Вся его семья погибла еще в войну с шурави, и единственное, что помогло пуштуну выстоять, это была вера в Бога.

Всякий раз во время молитвы он испытывал настоящий религиозный экстаз. Напевные слова муллы входили ему в голову точно невидимые никому солнечные лучи. Они пронзали все его тело: сердце, живот, достигали кончиков рук и ног, заставляя его светиться, словно вселенская лампа. На душе тоже становилось светло и покойно: в такие моменты пуштуну казалось, что вся его семья рядом с ним.

На этот раз что-то было не так. Илаир почувствовал смутное беспокойство. Душа его, готовая как всегда взмыть вослед молитве, вдруг отяжелела, наполнившись сомнениями точно камнями, а потом и вовсе уперлась в нечто в небесах, словно Проклятая долина была накрыта сверху гигантской крышкой.

Пуштун вспомнил, как любил в детстве говорить старшему брату, раздавленному впоследствии русским танком вместе с остальной семьей внутри старенького дома, где они все пытались спастись, контуженным шурави-танкистом:

— Наш мир это большой казан с пловом, а небо это закрытая сверху крышка.

Как он смеялся тогда, и как давно это было.

Сказанные когда-то слова приобрели особый смысл, и ему вдруг показалось, что люди на самом деле находятся в некоем гигантском казане, и кто-то только и ждет момента, чтобы приготовить из них удобоваримое блюдо.

Мулла закончил читать, характерным движением огладив бородку, и моджахеды поднялись с колен.

Максуд, сопровождаемый Саламом и Покчой, подошел к истукану, рассматривая план.

— Они направились к моему золоту, — безапеляционно заявил он, сразу представив дело так, чтобы никто ни капли не усомнился в его неотьемлимых правах на золото, и указал на план кинжалом. — Они идут по руслу, глупые бараны. Мы же сделаем так, — острое лезвие звучно чиркнуло по каменной груди, оставляя сверкающую царапину и напрямую соединяя две соседние извилины русла. — Срежем путь и встретим их там, где они нас не ждут.

Моджахеды, привыкшие за много лет непрерывной войны сначала с шурави, потом с талибами, к походной жизни, не предполагавшей долгих сборов, споро собрались, водрузив на себя автоматы, пулеметы, гранатометы, мешки с гранатами и крупнокалиберными патронами и, перевалив за берег, быстро углубились в долину.

Они были слишком заняты, чтобы обратить внимание на заунывный скрип, с которым голова каменного истукана повернулась книзу, и он посмотрел на свежую царапину на своей груди. Видно он остался недоволен увиденным, так как каменная рука тяжело оторвалась от грунта, после чего была поднесена к груди и затерла след максудовского кинжала, сопровождая действие шумом мельничных жерновов. Сделав дело, истукан уронил руку в прежнее положение, не делая даже попытки ослабить последовавший удар.

— Что это? — испуганно вскинулись замыкающие колонну, но, так и не заметив источника непонятного звука, решили, что с громоздящихся высей Ниджрау сорвалась одинокая глыба.

Ощутимо посумрачнело, но все еще было достаточно светло.

Моджахеды по привычке, выработанной еще с войны с шурави, шли нога в ногу. Получившаяся цепочка имела такую длину, что последний в ней не видел первого, а первый последнего.

Идти было легко. Земля подпружинивала, все кочки имели округлые верхушки, словно были облизаны. Частенько попадали лужицы дурно пахнущей гнилью воды, повсюду рос камыш, заросли которого становились все выше, все гуще.

Идущие не были равны по силе и выносливости, поэтому и так длинная цепочка со временем растянулась безо всякой меры. Слабейшие отставали, постепенно смещаясь в конец.

Уроженец Кундуза, державшийся поначалу середины отряда, изрядно подустал, в результате чего был обойден остальными бойцами и поплелся последним. Ему было не по себе в незнакомой местности, да еще такой, да еще вечером, когда тени становились все длиннее, а свету все меньше. Он изо всех сил старался не отстать, но сил не хватало, и расстояние до отряда все увеличивалочь, и вскоре достигло границ видимости в темном загустевшем воздухе.

Замыкающие уже давно исчезли вдали среди высоких в рост человека камышей, а кундузцу было до них еще идти и идти. Вдобавок, ему попала колючка внутрь башмака, не давая и шагу шагнуть, и он был вынужден остановиться.

Когда кундузец дрожащими руками снял башмак и вытряхнул мусор, то увидел, что остался совершенно один.

— Эй, подожди! — крикнул он и заспешил следом, но был остановлен подозрительным шумом в камышах.

Кундузец перехватил автомат, облизал пересохшие губы, и дулом раздвинул закачавшиеся камыши.

— Какой красавец! — губы кундузца расплылись в улыбке.

Он поставил автомат на предохранитель, повесил за спину, потом достал из кармана кусок лепешки и протянул внутрь кустарника.

— Не бойся, дурачок, на, ешь.

Прямо ему в лицо метнулась темная молния, и через мгновение на землю со стуком упала рука, единственно уцелевшая от всего тела, бьющаяся в судорогах и по-прежнему сжимающая краюху.

— Где этот чокнутый кундузец? — вопросил идущий последним коренастый сильный моджахед. — Если он думает, что мы будем его ждать, то глубоко ошибается. Лепешка за брюхом не ходит.

В этот момент он услышал быстро нагоняющий его шум.

— Ага, наш друг пожаловал! — усмехнулся он, но, оглянувшись, ничего не заметил.

Когда же он захотел продолжить путь, то с непониманием обнаружил, что не может сделать ни шагу.

— Что за ерунда! Эй, Ират!

Внезапно сильный рывок свалил его наземь. Он увидел, как его быстро тащат за ноги. Через секунду ужас обуял его, когда он увидел, что его собственные ноги волокут рядом с лицом. Следом он увидел на обочине тропы и свои руки, быстро оставшиеся позади.

Он захотел закричать от невыносимой боли, но изо рта его вышла лишь черная кровь.

Ират остановился и спросил у шагавшего рядом:

— А где здоровяк? Он же за нами шел.

Тот как-то странно медленно повернул голову, будто прислушиваясь к чему-то внутри себя. Ират с каким-то содроганием увидел темное пятно на плече собеседника и спросил:

— Что это у тебя?

Тот медленно повернул голову, словно боясь вспугнуть собственную судьбу, но едва он оглянулся, как Плакса вошел ему прямо сквозь лицо и вышел через затылок.

Весь забрызганный содержимым чужого черепа, оглохший от ужаса, парализованный от страха, Ират остался стоять.

Плакса выбрался из-под останков и внимательно поглядел на него. Несколько секунд он выбирал, в какое место ему вцепиться, потом вдруг зевнул и вперевалку направился в камыши. Сьев троих, он был сегодня сыт.

Появился посланец Максуда, собиравший отставших бойцов.

— Что у тебя? — спросил он. — Где остальные?

— Они не вернутся, — одеревеневшими губами произнес Ират. — Они никогда не вернутся.

— Максуд их из-под земли достанет, — уверенно заявил посланец. — Не было еще такого, чтобы кому-то удавалось от него сбежать. Поторапливайся, мы разбили лагерь, а беглецами займемся завтра.

13

Американцы приехали

Американцы выбрались в долину, когда уже совсем стемнело, и на чистом, без единого облачка, небе выдавились мириады звезд, среди которых отчетливо выделялся млечный путь, разливший свое вечное молоко поперек всего небосвода.

Сразу стало ясно, что «Хамви» в щель не пройдет. Стас хотел предложить оставить машину в пещере, но потом злорадно решил посмотреть, как американцы выйдут из положения.

— Уложим на бок и в таком положении протащим, — предложил Канн.

— Хватит ли сил? Нас всего пятеро, — усомнился Эдди.

— Машина снабжена автовытяжкой. Сейчас только гляну, куда можно подцепиться, — Кан открыл лючок, расположенный под самым бампером.

Там оказался барабан с накрученным тросом. Трос был снабжен крюком. Кан взял конец и полез наружу.

— Здесь какая-то статуя свободы! — раздался его приглушенный голос. — Сейчас закреплю трос.

Он появился снова и сразу взялся за борт, командуя:

— Роняйте машину!

Общими усилиями они машину запрокинули. Кан включил аккумулятор, и барабанчик завертелся, накручивая на себя трос. Тот натянулся, снаружи раздался треск, трос провис, потом натянулся, и «Хамви», раздирая многострадальный бок, подался вперед.

Им пришлось только подправлять машину в нужном направлении. Вскоре «Хамви» выкарабкался носом наружу. Они опять поднаперли и опрокинули на колеса.

Канн проверил подвеску.

— Все цело вроде!

Стас почувствовал себя немного уязвленным. Ничего, решил он. Посмотрим на вас в деле. Он был уверен, что такая возможность вскоре представится.

— Что там? — спросил Стас, указывая на темнеющую груду.

— Статуя свалилась, — небрежно махнул Канн рукой.

В это время тишину прорезал механический голос GPRS.

— Прямо. Через 800 метров направо.

— Есть устойчивый сигнал, сэр! — доложил Дэвид. — Прибор чует нашу лошадку.

Неужто самолет? Подумал Стас. Как просто.

— Поехали ребята.

— Не зря ведь тащили, — подумал Стас, разглядывая окрестности через ПНВ, фары они включать не стали.

Едва машина скрылась, упавший идол задвигался, загребая руками и пытаясь подняться. Земля рушилась под негнущимися каменными ладонями, и попытка не удалась.

Истукан на мгновение замер, после чего завибрировал с такой частотой, что поверхность его приобрела размытые очертания. Тотчас стоящие на берегу чинары отреагировали на воздействие, расщепившись надвое, словно от удара молнии, а свод пещеры с протяжным стоном сомкнулся с полом. Частота продолжала возрастать, и грунт около статуи «пополз». Песок потек подобно воде и вскоре обнажил под истуканом механизм, все детали которого были выполнены из скальных пород. Каменные шестерни с рокотом закрутились, выдвигая каменные же блоки, те в свою очередь уперлись в упавшего истукана. Вернув статую на место, механизм мгновенно скрылся в земле, как будто его и не было.

Все вернулось на круги своя, только выхода из ущелья больше не существовало.

Они поняли, что едут не туда, когда оказались перед своеобразной развилкой. Бывшее русло в этом месте разделялось надвое. Кан сразу свернул направо и тотчас уткнулся в непроходимый завал из поваленных и сгнивших деревьев.

— Как там сигнал, капрал?

— Сигнал пропал!

Пользуясь передышкой, Рик сразу выключил мотор, после чего на них обрушилась абсолютная тишина. Не было слышно даже ветра, лишь пощелкивал остывающий двигатель.

— Что за хрень? Дэвид, что там со спутником?

— Похоже, ушел в радиотень, сэр.

— Что за бред? Спутник стационарный, он все время должен быть над Ниджрау.

— По показаниям приборов, «Селеста» снялась с орбиты восемь минут назад и в настоящее время покинула пределы досягаемости.

— Вы можете ответить, когда связь возобновится?

— Никак нет, сэр. Такое случалось над этим районом и раньше. Пентагон объясняет это сбоем в компьютерной связи. Каждый раз, в зависимости от сложности неполадок, их устранение занимало разное время.

— И каков самый неблагоприятный исход?

— Боюсь, придется ждать до утра, сэр.

Карадайн оглядел солдат и приказал:

— Отбой. Дежурят Эдди, Дэвид — по очереди, по два часа. Рик отдыхает, ему еще машину завтра вести, а вы можете потом и в кузове продрыхнуть.

Американцы поснимали шлемы, жилеты и вскоре спали как убитые в своих спальных мешках, даже полковник. Гюлли для верности приковали наручниками к колесу.

Стас поднялся на взгорок к Эдди. Снайпер, использовав павшую листву и сухие ветки, так искусно замаскировался, что его не было видно с двух метров. Перед ним, утопленная в песок, лежала винтовка.

— Здорово ты закопался, — сказал Стас. — И где так учат?

— В форте Бенинга, в Джорджии. А ты чего не спишь?

— Не хочется что-то. У меня в рейдах всегда что-то со сном случалось. Вроде сплю, а отдыха нет никакого, только хуже. Становлюсь словно пьяный. Так что мне легче не спать.

— У меня тоже так один раз было. После Первого. Казалось бы, ерунда, я и раньше удивлялся, почему нас в форте специально готовили к первому подстреленному, ведь его и в прицел толком не видишь, я, например, своего уложил с двухсот ярдов, но все мое непонимание кончилось, когда человек с простреленной головой стал являться мне во сне на протяжении нескольких недель подряд. Видишь ли, когда кого-то убиваешь, ты убиваешь что-то в себе, какую-то частичку. В моем представлении, это как длинный коридор с горящими лампами. Каждая лампа — человек, после убийства она гаснет. И вот наступает такой момент, когда тухнет последняя оставшаяся лампа, и ты сходишь с ума.

Стас не показал, что его задели слова Эдди. Парень был странный, что и говорить. Любил, усевшись в позу лотоса, смотреть на закат, была у снайпера такая нехорошая манера замаливать грехи за убиенных им людей.

Нехорошая надо сказать привычка. Стас насмотрелся таких в Афгане: ходит такой тихоня, домашний мальчик, тоскует, а потом вдруг застрелит на дежурстве лучшего друга и сам следом застрелится или, что гораздо хуже для него, подастся в горы к душманам.

Не понимает, дурашка, что он для них враг непрощаемый. Тут уж если повезет, то убьют его сразу, а уж если не повезет — уж лучше бы он тогда вовсе не рождался, ибо не рожден человек для таких мук.

Они помолчали. Стас тщетно пытался всмотреться через ПНВ в раскинувшуюся спящую долину.

— Я все думаю про Гирея, и чем больше я думаю, тем подозрительнее мне кажется этот тип. Как, по-твоему, почему он согласился нам помочь? — спросил Эдди.

— Ничего странного. По мусульманскому обычаю удавленники в рай не попадают, вот он и раскололся. Семеняка всегда так делал и меня научил. Ты бы видел, какие у него непримиримые кололись, которые никаких пыток не боялись, а стоило только веревку показать, скисали как дети.

— Эти предрассудки я понять могу. Одно я не могу понять, зачем Гирею рай?

— Ты что-то не то говоришь, — заметил Стас, которому интонация снайпера показалась какой-то странной, этот парень не нравился ему все сильнее, похоже он начинал заговариваться. — Рай нужен всем. К твоему сведению, мусульманский рай гораздо лучше христианского. В нем пьют вино и развлекаются с пэри.

— А кто это?

— Это вроде шикарных шлюх, каких на земле не сыщешь, — и, вспомнив Дэвида, уточнил. — Разве что на Кубе.

— Ты рассказываешь завлекательные вещи, я пожалуй готов последовать в этот твой рай, но когда я говорил, что Гирею рай не нужен, я имел в виду, что этому мерзавцу рай не нужен, потому что он ему не светит в любом случае, — Эдди быстро глянул на него и произнес. — Он ведь неверующий.

А ведь снайпер прав, подумал Стас. На фига Гирею рай, если он в бога не верит. Постой, постой. Мысли его устремились в новом направлении.

— А может, он испугался не рая? — спросил он. — Чего ему его бояться, если он туда все равно не попадет. Может, он испугался ада? Как сказано в Библии: «И ад следовал за ним.»

— Ты так говоришь, как-будто сам не боишься ада. По-моему, все его боятся.

— А что толку его бояться, если спецназ все время только туда и направляют? У меня дружок был Алешка Студенцов, так тот даже стишок выдумал.

Стасу не пришлось делать усилия, чтобы его припомнить. По-существу, он его и не забывал. Даже под душем читал, бывало.

Эдди забормотал стихи про себя. Лицо его посуровело.

— А ты знаешь, я ведь отправил на тот свет двести восемнадцать человек, — вдруг признался он.

— Я тоже воевал.

— Это другое, — видя, что Стас собирается присоединиться к остальным, Эдди задержал его. — Поспи тут, я тебе свой спальник отдам. Подкладка стопроцентная шерсть.

Стас уступил откровенной мольбе и устроился на склоне. Вместо колыбельной он засыпал под бормотание Эдди: «…Никаких задержек на пути в ад!» Теперь повторами замучает, подумал Стас. Был у них такой во взводе — Андрюха. Так тот бывало…

Ему казалось, что он закрыл глаза на секунду, но когда проснулся, то вокруг был светло. Вернее, белым бело от стлавшегося по земле густого тумана.

— Эдди! — позвал Стас, но снайпер не отозвался.

Стас спустился по склону и прошел некоторое расстояние, пока до него не дошло, что вместо того, чтобы спуститься в бывшее русло, он оказался по другую сторону от него, в долине.

Он сразу заблудился и не представлял, где находится их бывший лагерь. Кругом плыли одинаковые тяжелые на вид белые клубы тумана.

Внезапно он услышал в его глубине ти�