Елена Арсеньева
Разбитое сердце июля
Вечер. Взморье. Вздохи ветра.
Величавый возглас волн.
Близко буря. В берег бьется
Чуждый чарам черный челн…
Среди долины ровныя, на гладкой высоте, во поле березонька стояла, во поле кудрявая стояла. Пейзаж был обворожителен, чистая русская классика: под голубыми небесами великолепными коврами, блестя на солнце, расстилалась зеленая травушка-муравушка, а на той ли травушке-муравушке стояла упомянутая белая березонька. На благостное полотно так и просились стада коровушек и табуны лошадушек. Впрочем, нет, чтобы не перегружать пейзаж, здесь уместнее смотрелись бы не стада, не табуны, а две-три буренки и одна-другая сивка-бурка, однако картина ничем не оживлялась. Человеческая фигура, которая просматривалась под деревом, в счет идти не могла – уж очень была неподвижна. Издалека казалось, будто это вообще какое-то бревно, по чьей-то нелепой причуде подвешенное на березовый сук.
Ну да, в том-то и дело, что человек не стоял, не сидел, не лежал под березой, а висел на толстой, крепкой, наполовину обломанной ветке. Разумеется, ошибся бы тот, кто подумал бы, будто человек этот удерживался на ветке с помощью рук, собственными усилиями. Ему «помогала» веревка на шее: самая обычная бельевая белая веревка. Толстый узел на затылке, разлетающиеся под легким ветерком полуседые волосы, нелепо поникшая голова, безвольно свесившиеся руки, мятая рубашка на окаменелом теле, мятые джинсы на ногах, которые казались чрезмерно длинными, нелепо свесившимися носками внутрь… Слишком большое расстояние от кроссовок до земли начисто исключало бредовую мысль о том, что человек мог сам подпрыгнуть и сунуть голову в петлю. Для этого он должен был подставить себе под ноги что-нибудь довольно высокое, с метр высотой, а то и больше, что-нибудь вроде строительной стойки-стремянки, к примеру, потом оттолкнуться от нее так, чтобы его ноги лишились опоры, а она свалилась бы наземь; однако ничего подобного такой стойке или любой другой подставки на обозримом пространстве не валялось, не лежало, не наличествовало, короче говоря. Просто – чистое поле, просто – тишина, ветер, безлюдье, ослепительное солнце, равнодушное голубое небо, просто – мертвое мужское тело. Просто – белый березовый ствол, исчерканный, как это и полагается, какими-то, не побоимся этого слова, рунами: буквами, неуклюжими рисунками вроде пронзенного стрелой сердца, или могильного креста, или чего-то невразумительного, или всем знакомым адресом из трех букв, или заявлениями типа: «А вот хрен тебе!», «Получи, фашист, гранату!», «Не забудь нашу любовь!», или именами каких-то канувших в безвестность людей: какого-то Кольки, Толика да Юрки. Еще пес по кличке Бобик сюда зачем-то затесался, ну и вездесущий Вася, конечно, как же без него!
Но не было ничего, что могло бы указать на причину, по которой человек в мятой белой рубашке и синих джинсах остался висеть на одинокой березе в центре благостного среднерусского пейзажа.
Не было ничего? Как бы не так! На самом-то деле было! И указаний этих имелось вполне достаточно, чтобы рано или поздно кто-нибудь догадался о том, что здесь в действительности произошло.
* * *
Зачем, зачем она сюда приехала? Как могла совершить такую глупость? Где была ее несчастная голова?!
Алена тупо смотрела на экран ноутбука. Уже не меньше часа, как она вернулась в свой номер, заперлась и села за стол с твердым намерением поработать, но только и могла выжать из себя, что эти три строки. В первой стояла ее фамилия – Алена ДМИТРИЕВА. Во второй – заглавие будущей нетленки: Игрушка для красавиц. Третья обозначала жанр оной нетленки – роман.
И все. И дальше ни строки, ни слова, ни буквы, ни даже знака препинания.
Дело было вовсе не в отсутствии вдохновения или, скажем, материала для нового романа. Материала как раз имелось невероятное количество, причем в основном из собственной жизни. Вернее, из жизни собственного вдребезги разбитого сердца.
И не потому не писалось, что Алене вдруг расхотелось собирать его осколки. Просто ей стало страшно. Невыносимо страшно – одной в уединенном коттедже, стоявшем на самой окраине пансионата, чуть ли уже не в лесу. Конечно, это был «прирученный» лес, отсеченный от дикого массива оградой, никаких диких зверей здесь днем с огнем не найдешь, кроме белок и ежиков, но вовсе не зверей боялась сейчас Алена, причем боялась до дрожи.
А кого? Страшных лихих разбойников? Да нет, едва ли. Боялась она чего-то невыразимого, безымянного, неописуемого, того, что гнездилось в глубинах воображения человека насквозь городского, любившего природу, как можно любить красивый пейзаж в багетовой рамке, висящий над кроватью, отвыкшего от таинственных лесных шумов, шуршаний, шелестов, способного заснуть под грохот компрессора, но маяться тревожной бессонницей, если дождь будет стучать в стекло, а деревья – скрипеть сучьями над крышей.
Воспоминания о несчастном, который, очень может быть, испустил дух вот здесь, в этом номере, на этой кровати, где она должна будет спать ночью, немало тревожили ее воображение. И чуть ли не больше тревожили те шорохи и шелесты, те шумы и странные звуки, которые доносились до нее из ночного леса. Один Господь Бог знает, что там шуршит сейчас около крыльца и не ворвется ли оно, это неведомое нечто, в коттедж, почуяв в нем запах человека…
Показалось или впрямь раздались вдруг чьи-то шаги на дорожке?
Кто это? Возвращается загулявший сосед? Или тот молодой синеглазый красавчик Вадим, который так старательно кадрил ее нынче в столовке, решил напомнить о себе? Или…
Громко, дробно застучало по крыше, и Алена даже за горло схватилась, чтобы подавить вопль ужаса. Умом человека, привыкшего мыслить логически (все-таки писание детективов, коим она зарабатывала себе на жизнь, требует развития логического мышления!), она понимала, что вовсе не призрак покойника мечется вокруг коттеджа, пытаясь зачем-то – зачем?! – проникнуть в свой бывший номер, а просто ветер, обыкновенный ветер, усилившийся к ночи, как это и водится у ветров, перебирает ветви развесистого дуба, усыпанные мелкими зелеными желудями, и именно они, срываясь с дерева градом, так громко, так гулко, так пугающе стучат по импортной черепичной кровле. Умом она понимала это… но сердце не слушалось доводов ума.
Включить разве что телевизор? Нет, нельзя. Тогда не услышишь, как отодвинется вдруг шторка на окне и оттуда бесшумно, вкрадчиво…
Что?! Ну, что ты на себя нагоняешь?!
Ничего. Но Алена вдруг протянула руку и выключила настольную лампу. Хватит демонстрировать всем этим, которые шуршат, шелестят, бродят там, под окнами, свой сжавшийся от страха силуэт!
Экран компьютера засветился в полной темноте особенно ярко. В его свете было нечто укоряющее, но Алена уже не могла справиться с собой. Нет, здесь работать невозможно. Конец, конец дурацким планам, утром она уедет из пансионата. Как только рассветет – домой! Конечно, ее квартира тоже полна призраков, но там призраки любовные, а не…
Господи, спаси и помилуй, кто это торопливо и почти бесшумно, словно на цыпочках, пробежал под окном?! Кто проскрипел по стеклу? Чем? Ногтями?!
Говорят, у мертвецов растут волосы и ногти. Трупы разлагаются, а волосы и ногти растут, и можно представить, как скрипят стекла под такими ногтями.
Совершенно так же, как только что и проскрипело твое!
Ей почудился шепот? Или… или не почудился?!
С коротким вскриком Алена вылетела из комнаты, даже не выключив ноутбук. Захлопнула за собой дверь, ударила по выключателю в коридорчике и замерла, трясущаяся, оглядывая ярко освещенные равнодушные белые стены.
Господи, зачем она сюда приехала?!
Ну, понятно, зачем. Работой и уединением лечить сердечные раны.
Ох уж эти ее сердечные раны!
Муж всегда узнает последним. Жена всегда узнает последней. Таков закон измены.
Любовница в этом смысле мало чем отличается от жены.
Точнее сказать, не отличается ничем.
– Жанна, – бормочет Алена, и губы ее дрожат, – вы же говорили… вы же сами мне говорили, что точно знаете: Игорь ни с кем не встречается, кроме меня!
– Я отлично помню, что я всегда говорила: вы его идеализируете, – пожимает плечами Жанна. – Вы влюблены в образ, который сами выдумали. В героя своего романа в полном смысле этого слова. И я предупреждала, что ни к чему хорошему это не приведет. Вы разобьете себе сердце, только и всего. Но разве вы кого-нибудь слушаете? – И она снова пожимает плечами.
Разговор, вообще-то, происходит по телефону, однако Алена настолько хорошо знает свою подругу, вернее, приятельницу, что может быть уверена в каждом ее движении. Жанна любит пожимать плечами и отводить глаза – как в прямом, так и в переносном смысле. Все эти разговоры насчет «я вас предупреждала» – именно попытка отвести глаза, увести разговор в сторону от совершенно конкретного вопроса Алены: было у Игоря что-нибудь с малолеткой Кристиной или нет?
У Кристины нос, который в просторечии именуется румпелем и который сделал бы честь любому разбойнику кавказской национальности, плечи, как у борца, море золотистых кудряшек, широченная сверкающая улыбка (количество белоснежных зубов просто превышает допустимое), зеленые, наивно расширенные глаза, всегда загорелая кожа (мама – владелица огромного солярия), ножки длиной сантиметров сорок и бездна животного обаяния. «Трахни меня, ну, я тебя умоляю!» – так и написано на этом нелепом личике, так и светится в лукавых глазках. При столь откровенном призыве, обращенном ни к кому конкретно и в то же время ко всему мужскому человечеству, какой самец не содрогнется хотя бы на миг? Содрогнется, но тут же и спохватится: больно уж молода девочка, еще и восемнадцати нет, да и, между нами говоря, шибко страшноватенькая, в постель ее, конечно, уложить можно, однако потом придется там и держать до следующего употребления, не позволяя ей и носа оттуда высунуть, потому что с такой подружкой не покажешься ни в пир, ни в мир, ни в добрые люди – засмеют. И все же вспышка мгновенного желания имеет место быть, имеет… а ну как чье-нибудь сердце от этой вспышки займется полымем? Сердце Игоря, к примеру. Его ведь хлебом не корми – дай ощутить любовь, хоть чью-нибудь любовь, на него, несравненного, направленную! А у Кристины такого добра с избытком. Нет, это не жертвенная, почти молитвенная страсть, как у Алены, – на такое Кристина по недомыслию, эгоизму и младости лет (вот, вот где собачка-то зарыта, вот главное отрицательное Кристинино свойство!) не способна. Но не в этой ли неспособности жертвовать собой ее сила? Не осточертело ли двадцатипяти… ах нет, уже двадцатишестилетнему красавцу (ну, совсем большой мальчик стал! Когда только успел?!) тяжелое, чрезмерно пылкое, столь много от него требующее (взаимности как минимум!) обожание не самой (увы!) красивой, не самой (увы и ах!) молодой, не самой (трижды увы и ах!) богатой, не самой знаменитой (да что слава?! Яркая, как известно, заплата… но ведь это в понимании людей умных, а маленькие глупенькие мотылечки любят яркие цветочки!) дамы-писательницы, обремененной вдобавок ко всему переизбытком комплексов, которые влачатся за ней, как фурии и эринии влачились некогда за бедолагой Орестом, и не покидают ее даже в постели, в которой, как известно, третий лишний.
По мнению же Игоря, его женщина должна принадлежать в минуту любви только ему, ему одному, а не какому-то там прошлому, настоящему, будущему и даже не самой себе, творческой личности. Алена ему принадлежит, ох, принадлежит, еще как принадлежит, но все чаще ощущает, что предлагает своему ненаглядному слишком много, избыточно много, Игорю столько любви не осилить, не перенести, не справиться с ней, ибо никто не обнимет необъятного, тем паче он, такой еще молодой, такой глупый, такой красивый, такой бесконечно, бесконечно любимый…
Так вот насчет третьего лишнего: откуда это непреходящее ощущение, будто (даже в самые чудесные минуты) между Аленой и Игорем кто-то лежит, словно меч Тристана между этим злополучным любовником и его не менее злополучной Изольдой? Меч, правда, предмет неодушевленный, не «кто», а «что», но сути дела это никак не меняет. Третий лишний имеет-таки место быть, а какую материальную форму он принимает, сие уже не столь важно…
Неужели не важно? Так отчего тогда самой терзаться и терзать Жанну?
– О Господи, Алена, ну чего вы от меня хотите? – раздраженно говорит в это мгновение истерзанная Жанна. – Спросите сами у Игоря насчет Кристины!
– Да я уже спросила… – уныло изрекает та и немедленно прикусывает глупенький свой язычок. Однако поздно, господа, слово, сами знаете, не воробей, оно уже – фр-р-р, оно уже невесть где!
– Спросили?! – таращит Жанна зеленоватые глаза (на самом деле это линзы у Жанны зеленоватые, а глаза-то просто серые, без всяких привходящих оттенков, светло-серые, холодные глаза). – Нет, серьезно?! Ну вы, девушка, даете… И что он ответил? Нет, погодите, я попробую угадать. Вы, значит, приступили с ножом к горлу, а он этак поднял одну свою соболиную бровь и с самодовольным проблеском в очах обронил: «Я совершенно не понимаю, о чем ты говоришь!» Вы спросили снова, вы уже завелись, а он поднял другую бровь: «Я ничего не буду объяснять!» Тогда вы сказали, что для вас это жизненно, нет, смертельно важно, и что если это так, он вас больше никогда не увидит, меж вами все кончено, прошла любовь, завяли помидоры, а он только глянул исподлобья: мол, знаем мы эти ваши страшилки… Ну что, я угадала?
Алена уныло кивает. Ее кивка Жанна увидеть, конечно, не может, но молчание, как всем известно, знак согласия. Молчание некоторым образом потрясенное: Жанна угадала в точности, в деталях, как если бы она незримо присутствовала (третья лишняя, ха-ха!) при том дурацком, ненужном, недопустимом выяснении отношений Алены с идолом ее сердца.
Вот уж правда – идол! Идолище, как сказано в русских народных сказках с прибавлением непременного эпитета «поганое»… Хотя в данном конкретном случае эпитет пока еще другой – «обожаемое», но ведь от любви до ненависти известно сколько шагов.
– Алло, Алена, вы где? – спрашивает между тем Жанна, обеспокоенная чрезмерно затянувшимся «знаком согласия».
– Да здесь я, здесь, куда мне деться? – подает голос страдающая влюбленная. – Я просто думаю, что вы и в самом деле хорошо знаете Игоря.
– Конечно, – горделиво заявляет Жанна. – Хорошо и давно – с одиннадцати лет. По сути, вся его взрослая жизнь прошла у меня на глазах, я его насквозь вижу, со всеми его достоинствами и недостатками. А вот вы… Вы от любви к нему совершенно ослепли. Игорь – воплощенное притворство! Это прирожденный лжец, актер до мозга костей! Он выйдет из комнаты, в которой спал с женщиной, а вам скажет: у меня с ней ничего не было, у меня вообще ни с кем и никогда ничего не было, я вообще еще невинен! И вы ему поверите.
Ого!
Вернее, ого-го…
Слов нет, из всех очков в мире Алена Дмитриева всегда предпочитала розовые. Но уж когда они падали с ее курносого носика, то разбивались исключительно вдребезги.
Вот так же, как разбились сейчас.
* * *
«Ласточка моя черноголовка, здравствуй и прощай! Это мое последнее письмо к тебе. Раз ты его получила, то уже знаешь, что я сделал. Невыносимо жаль мне тебя огорчать, да приходится. Деваться некуда, так складываются обстоятельства, что я вынужден это сделать. Если бы мог найти другой выход – нашел бы и никогда не совершил бы того, что совершить вынужден. Уж ты мне поверь, любимая моя, ни за что, ни за какие блага не бросил бы я тебя и ребят, если бы не одолели меня вконец мои проблемы, от которых вижу только один способ спастись: бежать туда, откуда мне уже не вернуться никогда.
Устал я, устал… мечтаю отдохнуть от всего, от всех, даже от жизни!
Но разве мог я в юности своей розовой подумать, что захочу отдохнуть не на югах каких-нибудь, а в той самой юдоли печали, о которой раньше только в книжках читал?
Ладно, что это я разнудился, как в той пословице: коли сам не виноват, так других виновать, родных и троюродных! Но я-то сам во всем виноват.
Прости, что не исполнил своего обещания, не сделал тебя счастливой, богатой, как мечталось. До тебя, сама знаешь, с женщинами мне не везло, ты всех заменила, все исправила. Очень я хотел разбогатеть, чтобы тебя отблагодарить, вот на этом и сломался. Не перестаю думать о тебе и всем сердцем клясть себя за то, что заигрался в такие игры. Чего только бы я для тебя и для детей не сделал, жизни бы не пожалел! Ты себя береги… ведь ты о моих делах ничего не знаешь, я тебе даже денег никаких не оставил, моим страхом заработанных. Ребятишкам тоже не оставил, хотя тоже очень хотел их обеспечить… Ладно, они уже люди вполне взрослые, понятливые, но главное, чтобы меня не забывали. Не будет им покоя, если забудут меня!
Ну, время торопит. Пора заканчивать мою прощальную писанину, хотя, если бы воля моя на то была, я бы и письма этого писать не стал и не сделал бы над собой то, что сделать собираюсь. Выпью сейчас побольше, чтоб голова затуманилась, да и…
Прощай, Ласточка моя черноголовая, любимая, ненаглядная, счастье мое. Не забывай меня, самое горькое сейчас – это подумать, что ты меня с другим забудешь… Ведь никто тебя так любить не будет, как я любил, и ты, верю, никого уже так не полюбишь, как меня любила. Ну, теперь уж совсем прощай! Мне пора уходить. Твой до гроба, как и обещал…»
* * *
Откуда Жанна знает, с каким видом Игорь выходит из комнаты, в которой он «спал с женщиной»? Что значили эти слова? Просто фигуральное выражение, художественный образ или роковым образом вылетевшая обмолвка? Отчего так разболелось Аленино сердце, словно в него ткнули острой и длинной иглой? Неужели все подозрения Алены насчет отношений Игоря с его, с позволения сказать, наставницей, все эти подозрения, которые Алену всегда исподволь мучили, не давая полностью раскрыться перед Жанной, вполне ей довериться, – неужели они истинны? И ровно год тому назад, когда начался бурный роман Алены и Игоря, Жанна просто на время посторонилась, чтобы дать своему юному любовнику потешиться на свободе (умная женщина понимает, что мужчине время от времени надобно гульнуть налево, и уж лучше она сама ослабит шелковый поводок, чем он натянет его до предела, рискуя сорваться, а то и срываясь с привязи), а теперь, то ли соскучившись по его жаркому телу, то ли приревновав к затянувшемуся роману с обезумевшей писательницей, вернулась к нему – точнее сказать, вернула его себе?
А может быть, Жанна и Игорь вовсе и не расставались? Может быть, все это время он ловко, энергично и умело (Господи, в его-то юные годы на всех сил хватит!) обслуживал обеих прекрасных дам постбальзаковского возраста? Но если от Алены Игорь все держал в секрете («Я совершенно не понимаю, о чем ты говоришь! Я ничего не буду объяснять!»), то с Жанной, быть может, обсуждал, какова та, другая, глупышка романтическая, доверчивая, ошалевшая от любви…
Ох, нет, даже думать об этом невыносимо!
Жара, пыль, июль, разбитое сердце. Жить неохота, но надо, потому что надо работать.
Надо срочно сдавать книжку. Новый детектив. Надо. Этого требует план издательства «Глобус», а главное – ненасытный, вечно голодный кошелек Алены Дмитриевой. В городе, в своей квартире, где постель, чудится, хранит запахи двух страстно слившихся тел, где бокалы тонко, хрустально звенят: «За тебя, мой любимый!» – «Нет, за нас!», где изо всех углов звучит эхо обожаемого голоса, из всех зеркал смотрят бесподобные черные глаза этого Нарцисса, где в шкафу валяется его футболка, в ванной стоит флакон с его любимым, но нелюбимым Аленой «Фаренгейтом», а в ящичке туалетного столика валяются пачки с его презервативами (в начале их романа Игорь осторожничал, а потом, узнав, насколько нравится его подруге то, что называется лукавым словечком «феллация», начал лениться надевать эти дурацкие штучки, беречься перестал, тем паче что понял: Деве с ее поистине кошачьей чистоплотностью вполне можно доверять даже в наше опасное и чреватое всякими неприятными неожиданностями время), в этой, стало быть, квартире, где морозилка холодильника забита креветками, ящик для овощей – авокадо, а бар – джином «Сапфир» (любимые лакомства любимого!), в этой квартире, где все – Игорь, Игорь, Игорь… о Господи, Игорь!.. – Алена не может пока ни жить, ни тем более писать. Поэтому она и сидит сейчас, мрачная, несчастная, забившаяся в угол сиденья, с ненавистью глядит в окно на всякие там березки-сосенки, мимо которых пролетает автобус сообщением Нижний – Работки, и высматривает придорожный указатель, на котором должно быть написано: «Река Шава». Как только указатель мелькнет, ей надо попросить водителя остановить автобус, подхватить вещички и выйти на обочину, пройти по ней метров тридцать, свернуть направо и еще через сотню метров оказаться в пансионате «Юбилейный», куда она отправила сама себя не дурить, не сходить с ума, не умирать от боли и ревности, а лечить разбитое сердце и работать.
«Арбайтен», как любит говорить Жанна.
Черт бы ее подрал!
Откуда Жанне знать, с каким выражением Игорь выходит из комнаты, в которой он… Ах, ну опять про то же… Кто про что, а курица про просо… От верблюда, от верблюда ей знать! То есть вопрос вполне достоин глупого верблюда, вернее, верблюдицы, которой и является писательница Алена Дмитриева!
Она тихо взвыла от душевной боли, прижала руки к сердцу, рванулась, пытаясь скрыть нахлынувшие слезы, но они вдруг полились, как пишут в дамских романах, потоком, и Алена так резко отвернулась к окну, что стукнулась лбом в стекло. Боль несколько прояснила сознание, Алена уставилась в окно, с ненавистью обозревая окрестности, которые почему-то перестали проноситься мимо, а замедлили ход и даже вовсе остановились.
А, понятно. Это не окрестности остановились, это автобус притормозил на остановке под названием «Сады Кудьмы». Какие-то тетки-дядьки с ведрами и кошелками начали медлительно выгружаться. Пора, между прочим, и Алене шевелиться. Вроде бы совсем скоро за этими садами Кудьмы (Кудьма – это река такая) должен появиться мост через другую реку – по имени Шава.
И тут взгляд ее словно прилип к стеклу. На обочине стоял… О Господи, показалось, что Игорь! Да нет, никакой это не Игорь и даже не призрак его, созданный Алениным буйным, измученным воображением, а просто парень, не слишком-то даже на него похожий: повыше, похудее, не такой красавец, светловолосый к тому же, так что единственное сходство между ними – футболка, серая футболка с большими разноцветными буквами Paris и изображением Эйфелевой башни на груди. Точно такую же футболку Алена еще в прошлом году привезла Игорю из Парижа – в числе других многочисленных модненьких «кофточек», в которые она обожала наряжать своего возлюбленного, как девочка – любимого пупсика. Строго говоря, кем еще Игорь и был, как не пупсиком, с которым Алена играла, играла, а потом выяснилось, что это он с ней играет, а не она с ним. Поиграл – да и… Поматросил и бросил.
А интересно, парень, который торчит сейчас на обочине, сам купил свою футболку в Париже или ему привезла ее такая же влюбленная дурочка, как Алена? Нет, наверняка не такая же – другой такой не сыщешь. Наверняка его девушка поумней, порасчетливей, похолодней, поосторожней, поразумней и… помоложе. Кстати, не она ли идет к парню по обочине, внимательно глядя себе под ноги и изредка наклоняясь? Наверное, что-то потеряли или случайно выбросили из окна вон той довольно побитой, боевой, заслуженной «копейки», которая небрежно, боком пристроена на обочине.
Ладно, Алене-то что до них? Они свое потерянное, очень может быть, найдут, вернут себе, а вот она… У нее мало шансов, практически нет совсем, найти любовь Игоря – вернуть его, оторвать от Жанны так же реально, как заглянуть во вчерашний день и умудриться кое-что в нем исправить.
И мысли о прошлом, которое объединяло Жанну и Игоря – а может быть, и до сих пор их объединяет, – снова и снова принялись мучить и терзать до головной боли, словно были не мыслями, а клубком ядовитых змей, которые каким-то образом попали в Аленину голову и расплодились там.
Окрестности сдвинулись с места, автобус снова тронулся, и Алена, прикусывая губу, чтобы удержать слезы (какой, между прочим, дурак это выдумал, что, прикусив губу, можно удержаться от слез… наоборот, больно же до ужаса, еще сильнее плакать хочется от жалости к себе, мазохистке несчастной), потащила к двери свою сумку на колесиках, придерживая висящий через плечо футляр с ноутбуком. Пора и ей готовиться, как принято выражаться, на выход…
А вот и указатель «Река Шава», вот мост с символической полоской воды под ним (хотя, говорят, эта самая Шава очень коварна, в половодье чудом опоры не сносит… совсем как чувства ревнивой женщины!), вот и обочина, на которую неуклюже вываливается Алена вместе со всем своим барахлишком, вот и небольшой взгорок, вот и другой указатель: «Пансионат „Юбилейный“». И наконец сам пансионат: несколько миленьких маленьких коттеджиков, затерявшихся в березово-сосновых рощицах, скромненькое здание администрации, холл со стойкой «Ресепшн», а за ней администратор-регистратор – пышная дама в свекольном румянце и с безумным начесом, при виде которого немедленно вспоминаются советские гостиницы с их непременным «Мест нет!». Но уж нетушки, дудки, теперь-то с местами проблем не может быть, особенно в таких дороженных пансионатах, как «Юбилейный», принадлежащий богатому концерну «Зюйд-вест-нефтепродукт»: одноместный люкс заказан через солидную турфирму, полностью оплачен, никто и ничто не помешает Алене полностью сосредоточиться на работе, написать новый детектив, в котором она и выплачется, и выместит все свои обиды на неверную подругу и неверного любовника, и, очень может быть, сконструирует нового героя романа, пусть и не столь сногсшибательно-обворожительного, как Игорь, но зато куда более подходящего для героини, а главное – влюбленного в нее с тем же ошалелым самозабвением, с каким она сама еще недавно была влюблена в некоего обладателя черных глаз – черных солнц и черных туманов, захлебывающиеся описания которых, наверное, уже несколько поприелись читателям-почитателям романов Алены Дмитриевой. Респектабельно-унылая атмосфера «Юбилейного» и люкса, уединенного в коттедже, очень даже подходит для работы и одновременного врачевания разбитого сердца…
Что? Что такое лепечет дама с начесом, сидящая за столом администратора? И почему у нее такой виноватый вид, что даже свекольный румянец несколько поблек?
– Вы уж нас извините, госпожа Ярушкина… Это только на пару деньков, не больше! Такая неприятная накладка… Мы прекрасно понимаем, что вам будет неудобно, что вы уже заплатили вперед, но мы произведем перерасчет, деньги будут вам возвращены… А та женщина, с которой вас поселят во втором корпусе, в шестой комнате, она очень милая, интеллигентная, вы с ней прекрасно уживетесь, она тоже через ту же турфирму поселилась, что и вы, через «Экскурс»…
Какая еще милая, интеллигентная женщина?! С кем и почему госпожа Ярушкина (ибо такова настоящая фамилия нашей героини, и зовут ее, вообще говоря, Елена, а Алена Дмитриева – всего лишь псевдоним) должна уживаться в своем одноместном люксе?!
Не без усилий писательница пытается вникнуть в суть проблемы.
Ах, вот оно что… Неприятная накладка – а что, накладки разве бывают приятные?! – заключается в том, что одноместный люкс, куда так стремилась Алена Дмитриева, занят. Должен был освободиться, однако почему-то не освободился. Кто-то что-то перепутал, срок проживания одного отдыхающего «наехал» на срок другого. Поэтому Алене Дмитриевой придется перекантоваться – «пару деньков, пару деньков, не больше!» – в двухместном номере вместе с какой-то там интеллигентной дамой.
Очень может быть, что дама просто суперинтеллигентная. Да хоть бы она была синявка с Московского вокзала, велика ли разница?! Елена Ярушкина, миролюбивая, покладистая особа, ужилась бы с кем угодно, это факт, однако ее alter ego Алена Дмитриева – категорически нет! Невозможно работать, не разгибая спины, писать с утра до вечера, путая день с ночью, ведя сомнамбулическо-мизантропический образ жизни (а именно так и пишет свои романчики Алена Дмитриева) и обитая при этом в компании какой-то дамы, будучи вынужденной непрестанно общаться с ней, делать вежливые улыбки, слушать тот бред, который умеют нести только женщины (за что и нелюбимы они нашей писательницей… а впрочем, мужчины тоже хороши, надо сказать!), прорываться к компьютеру лишь украдкой, в свободную минутку, когда сожительницы (пардон, конечно!) нет в номере… Черт, эти пару деньков можно считать вычеркнутыми из жизни, из работы! Ни строки не напишет Алена, это точно, она вообще въезжает в роман очень долго и трудно, выжимая первые строки по словам, по буквам, можно сказать. Потом, конечно, уже не ведает удержу, но сначала-то… Получается, эти «пару деньков» в двухместном номере уйдут у нее псу под хвост, а потом, когда ее все же переселят в вожделенный люкс, еще какое-то время уйдет на новую раскачку… А времени-то у нее совершенно нет! И сил быть вежливой, соблюдать «правила человеческого общежития» тоже нет. Ну просто ни одной силиночки! К тому же «пара деньков» – слишком растяжимое понятие. Слишком уж неопределенное. Можно ведь было сказать конкретно – через два дня, такого-то июля, вы переедете в свой законный люкс. Но нет… Может быть, конечно, у дамы с начесом такая уклончивая манера выражаться. Однако, вероятнее всего, пара деньков растянутся до беспредельных размеров. Ведь в люксе (три с половиной тысячи в сутки) кто попало не поселится. Наверняка там живет какой-нибудь начальник из той нефтеторговой фирмы, которой принадлежит «Юбилейный», из «Зюйд-вест-нефтепродукта». Наверное, решил восстановиться после чересчур напряженной распродажи природных ресурсов нашей необъятной Родины. Почему он для этого восстановления не поехал в более солнечные и отдаленные места, вопрос второй. Алена Дмитриева тоже ведь не поехала ни в Турцию (там по отелям гастролирует танцевальное шоу Жанны с Игорем-солистом, еще не хватало снова вонзить этот отравленный клинок в свое израненное сердце!), ни в какие-то другие курортные местечки, потому что ей нужно работать – арбайтен, арбайтен и арбайтен! – а не отдыхать. Ну, и этот начальник тоже, наверное, «арбайтен» день и ночь, размышляя, куда, кому и почем продать еще, еще и еще русского «черного золота», которое как бы принадлежит всему русскому народу….
Да Бог с ними со всеми, с начальником, народом и «черным золотом», – но что Алене-то делать? Алене делать-то что? Домой, в родные пенаты? Ох, нет, нет, нет…
– Погодите! – вдруг осеняет Алену. – Я видела в «Экскурсе» проспект вашего пансионата. И отлично помню, как описывался коттедж с люксами. Ну, конечно! Там ведь два люкса! Два одноместных люкса! Неужели второй тоже занят?
Неизвестно, как сложилась бы дальнейшая судьба писательницы, если бы свекольная дама, не моргнув глазом, сказала – да, занят! Она могла бы даже промолчать, просто кивнуть – и тогда многое, очень многое в жизни Алены Дмитриевой и в жизнях других людей произошло бы по-другому, совершенно иначе. Однако в том-то и дело, что административная особа глазом своим, густо подкрашенным, моргнула. Вернее, заморгала обоими глазами с такой явной растерянностью, что не заметить этого не могла даже величайшая раззява на свете по имени Алена Дмитриева, которая, в принципе, дальше своего носа ничего не видит. Но вот так случилось, что на сей раз ее зрение было обострено, и замешательство дамы она приметила, и почуяла неладное, и прицепилась к растерявшейся администраторше, как репей к дворняжке, и в конце концов вытянула из нее стыдливое признание: да, в самом деле, люксов в коттедже два, один из них занят, а другой…
– А другой?! – грозно вопросила Алена. – Другой свободен? Правильно? Тогда почему нельзя меня в него поселить? Он что, для кого-то зарезервирован? Что молчите? Имейте в виду, я не собираюсь жить с вашей интеллигентной дамой в двухместном номере. Или вы немедленно вручаете мне ключи от одноместного люкса в уединенном коттедже, или я возвращаюсь в Нижний и через своего адвоката требую расторжения договора и возврата денег.
У дамы с начесом возникло в глазах легко читаемое выражение ненависти и чего-то еще, читаемого уже с затруднением. Она мгновение смотрела на Алену в упор, потом опустила глаза, пожала плечами и сказала:
– Ну, как хотите, госпожа Ярушкина. Я для вас же старалась, честное слово. Я-то думала, вы не захотите жить в номере, в котором только что умер человек.
Из дневника убийцы
Мне повезло. Я до безумия люблю то дело, которым занимаюсь в жизни. Они меня возвышают над другими, эти проблемы, разрешить которые я пытаюсь. Человек, даже труп, – частица природы. А что может быть выше попытки овладеть тайнами природы? Ведь на самом деле мир не стоил бы ничего, если бы не давал средств для своего изучения. Средство это – наука. Не только потому, что она подсказывает пути для того, как исправить ошибки природы. Да, и она, великая наша природа-матушка, совершает ошибки. Не ошибается только тот, кто ничего не делает, а она – великая творительница… Но в самом деле существование, борьба, смерть людей совершенно непонятны, если их брать так, как они есть, если принимать, не пытаясь осмыслить. Это все полнейший хаос и непоследовательность! Зачем борьба, волнения, страх, если все сами по себе они ничем не связаны и вдобавок кончаются могилой? Разве стремления не такая же нелепость, как неподвижность? Но взгляните на них как на воплощение биологических законов, и все тотчас становится осмысленным и прекрасным. Вот возьмите хотя бы улицу. Что это такое? Это артерия. Она разветвляется, давая в стороны переулки – эти веточки, копирующие сосудистую сеть. По ним бегут люди. Прохожие жмутся вдоль стен – это белые кровяные шарики; вот один вошел в дверь; но ведь это он пронзил артерию и юркнул в самую паренхиму органа. А посредине улицы несется главная масса: это ведь поток красных кровяных телец. Смотрите, на углу крики, шум: кто-то нападает на мирно идущего человека и хочет его избить. Сейчас же собирается толпа, со всех сторон подбегают милиционеры. Разве это не фагоциты спешат обезвредить опасный микроб? Родильные дома, детские сады, школы – разве это не участки костного мозга, где образуются и развиваются молодые клеточные особи?
Да, кругом столько материала для созерцания! И не просто для созерцания, но и для исправления. Тогда понимаешь, что ты – только клеточка мироздания, но имеющая свое особое значение и место в космосе. Уяснять это все – всегда высокое наслаждение. И даже житейские невзгоды, даже недуги, даже потери не могут омрачить этих духовных радостей.
Нет, потери бывают разные… Но даже в час самой горькой моей утраты мой дух поддерживают эти размышления!
…Помню, давно, еще когда все в моей жизни было иначе, мы отдыхали на берегу моря в маленькой латвийской деревушке. Впервые встретиться с морем… это было просто чудо. Голубое, бесконечное, оно казалось мне любвеобильным сердцем, которое глубоко и умиротворенно дышит. Когда налетал ветер и поднималась буря, темное, как свинец, море начинало бурлить, и тогда было похоже, что оно задыхается от асфиксии. Раз ночью, невдалеке от крохотной турбазы, где мы жили, загорелся дом – деревянный, на каменном основании, простоявший, может быть, век, а то и два. Неведомо почему сделался пожар – очень может быть, что и по криминальной причине. Меня это мало волновало. Куда интересней был сам пожар и звук деревенского набата, такой странный для моего уха, и две пожарные машины, которые примчались из города, издавая ужасный вой, когда сгорело уже все, что могло гореть, и огонь погас сам собой, и только небо еще краснело длинными полосами зарева.
Наутро мы пошли посмотреть на пепелище. Отталкивающее зрелище: среди ровного ряда домиков безобразно торчали обугленные развалины: кирпичи, глина, доски, камни образовывали плотную, бесформенную кучу. Это была плотность и бесформенность инфильтрата после воспаления. А через несколько дней эту кучу окружили люди с лопатами и носилками, стали разбирать развалины. Началось рассасывание шрама. Вскоре все было очищено, мусор вывезен, фундамент снесен. На месте безобразной кучи образовалась гладкая площадка. Инфильтрат рассосался!
Почему меня так успокоила та картина? Почему можно было поверить, что так будет всегда и в моей собственной жизни? Откуда взялась эта наивная, детская надежда?
…Еще помню, когда мы в институте присутствовали при вскрытии трупов и находили в легком, например, огромную область, затромбированную сгустком крови, то можно было представить, что человек этот, при всем своем благополучии в остальном, не мог жить с таким участком, выключенным из кругооборота организма. То же самое и со мной сейчас: какая-то эмболия души у меня.
Одно спасение: я пытаюсь найти способ, как вылечить мою рану. Где найти антидот от яда, который меня отравил?
…Как странно: из крови больного человека или животного делают вакцину для предотвращения того же заболевания у других. Наука, созданная человеком, милосерднее человеческого сердца. Чтобы вылечиться, ему надо не исцелить, а уничтожить другого.
Когда я перечитываю свои дневники последнего времени, они кажутся мне бессвязными записками сумасшедшего. Да и любому другому человеку, который прочел бы это, наверника захотелось бы опасливо спросить: «Да в своем ли автор уме?!»
В своем?..
Отвечаю и себе, и другим: ну да, конечно. В своем! Другое дело, что с некоторых пор все процессы, которые в обычном организме направлены во благо – на исцеление, в моем подчинены прямо противоположной цели: цели разложения и уничтожения.
* * *
– Что? – тупо спросила Алена. – Что вы сказали?
– Что слышали! – злорадно ответила регистраторша-администраторша.
Ага, вот какая загадка крылась в выражении ее глаз, которое мельком отметила Алена: дамочка откровенно злорадствовала возможности осадить заносчивую клиентку. Интересно, с чего бы это? Чем Алена ей так не угодила с первого взгляда, что ее приняли в такие штыки?
А впрочем, пора привыкнуть, что тебя принимает в штыки подавляющее большинство встречных-поперечных женщин, а также немалое количество мужчин. За высокомерно задранный нос прежде всего. Только что с ним делать, если он такой уж уродился?! Он задран физически, а не морально. Хотя и морально тоже, конечно. Но сейчас речь, ей-богу, не о ее носе. Есть вопросы поважнее.
Ничего себе сообщеньице: «Вы не захотите жить в номере, где только что умер человек»!
Предполагалось, конечно, что при таком известии всякая нормальная женщина забудет о своих гонористых претензиях, упадет в обморок и со всех ног бросится в двухместный номер, где ее уже ждет интеллигентная сожительница. То есть бросится не сразу, а после того, как очнется от обморока, конечно.
Но такое могло случиться только с нормальной женщиной, к числу коих относится, наверное, и сама румяная дама с начесом. Однако Алена, на свою вечную беду, к этому типу не принадлежала. Она вообще была не женщина, а писательница, к тому же детективщица, а потому только вскинула свои и без того изломанные домиком брови (надо сказать, что родилась она с бровями вполне нормальными, довольно-таки прямыми, но с течением лет они приняли такую форму от частого и, что греха таить, высокомерного их вскидывания) и холодно спросила:
– Что, он прямо в номере и умер?
Свекольная дама посмотрела в Аленины глаза и вдруг отвела свои со странным, как бы даже вороватым выражением, и приоткрыла рот, и сделала едва уловимое движение головой сверху вниз… но ничего не сказала и движения этого не закончила, потому что не успела: послышались тяжелые шаги и возмущенный мужской голос:
– Ну что ты, Галина Ивановна, девушку пугаешь? Не беспокойтесь, девушка, этот человек просто жил у нас, а умер он не в своем номере, а в медпункте. В парилке ему плохо стало, отвели его в медпункт, а там он взял да и умер от сердечной недостаточности. Было это три дня назад. Конечно, если сердце не в порядке, в парной делать нечего, это ведь кто угодно скажет, она железного здоровья требует. Я в былые времена сам ее очень жаловал, а вот как застариковал, стал беречься…
Во время этой тирады Алена успела обернуться и теперь с неподдельным интересом озирала (сверху вниз, конечно, однако не по причине упомянутого высокомерия, а потому, что ростом – сущая верста коломенская) невысокого, довольно полного человека лет шестидесяти в алой, как знаменитые книжные паруса, рубашке с короткими рукавами, в белых брюках и ярко-желтых сандалетах, надетых на черные носки. Не только в этом немыслимом сочетании, но и во всей коротенькой, плотной фигуре, во всей толстощекой, загорелой, тщательно выбритой физиономии, в сочетании с абсолютно лысой головой, напоминавшей о бильярдном шаре, было что-то непередаваемо одесское. Не то чтобы Алена так уж хорошо знала одесситов, она и в Одессе-то была всего один раз в жизни, да и то еще давно, при советской, так сказать, власти, но почему-то именно классически веселые одесситы с какой-нибудь там Дерибасовской или Маразлиевской улицы, а то и, условно говоря, с Малого Фонтана пришли ей на ум при взгляде на появившегося в халате толстячка-бодрячка. А еще он очень напоминал Колобка – того самого, сказочного, который и от дедушки ушел, и от бабушки ушел, и от всех прочих, наверное, он в том числе и от лисы как-то умудрился слинять, и долго-долго еще катался по лесным тропинкам, а в конце концов закатился в пансионат «Юбилейный»… Конечно, это был уже пожилой, битый жизнью Колобок, однако сказать о себе – застариковал, мол, я – он мог только по тем же причинам, по каким юная красавица бормочет, разглядывая в зеркале свою заспанную лилейную мордашку: «Ах, как ужасно я сегодня выгляжу!», то есть из соображений чистого кокетства. На самом-то деле такие «колобки» до последнего дня жизни щиплют за попки красоток, а иногда даже отваживаются на постельные подвиги, которые и становятся для них последними. Как ни странно, статистика гласит: именно низкорослые, полные, лысоватые мужчины, а вовсе не волосатые, широкоплечие атлеты опровергают строку из известной песенки: «В сраженьях нам, не на постели, расстаться с жизнью, нам расстаться суждено…» С другой стороны, ничего в том нет удивительного: неумеренное питие, неумеренное же едение, а также прочие приятности не способствуют, нет, не способствуют укреплению здоровья… Однако стоявший перед Аленой Колобок был вполне еще жив, весьма бодр и очень весело скалил в улыбке, может статься, и вставные, но белоснежные и на вид молодые зубы:
– Здравствуйте! Госпожа Ярушкина, как я понимаю? Очень раз вас видеть.
Вообще-то, настоящую фамилию свою Алена терпеть не могла, что было связано с памятью о бросившем ее муже, горькой, унизительной памятью, и, как правило, настроение у нее портилось при одном только звуке этой фамилии. Однако сейчас даже мигом промелькнувшее и подленько ужалившее воспоминание о господине Ярушкине не смогло стереть ответной улыбки с ее лица:
– Здравствуйте, да, это я.
– А я директор «Юбилейного», Юматов моя фамилия.
И он выжидающе посмотрел на Алену.
– Вы не родственник знаменитому актеру? – немедленно отреагировала та.
Судя по всему, отреагировала так, как нужно: Колобок просиял и сообщил, что нет, Георгию Юматову, игравшему в фильме «Офицеры», он не родственник. Но ведь приятно носить такую известную фамилию, правда, даже если зовут тебя не Георгий, а Михаил Андреевич? Да, солгала Алена, конечно, приятно. Это была ложь во спасение: Колобок снова засиял лысиной, улыбкой и белыми зубами.
– Так что все в порядке с вашим люксом. Получите у Галины Ивановны ключи и идите себе в свой коттедж. Я вас провожу, вещички с удовольствием поднесу, – предложил колобок, так нетерпеливо переминаясь с одной коротенькой ножки на другую, словно продолжал бежать по дорожке от бабушки, от дедушки и прочей компании.
– Да что вы, – испугалась Алена, которая больше всего на свете боялась кого-нибудь как-нибудь обременить своей персоной и отчасти именно поэтому жила одна, – я справлюсь, у меня, как видите, чемодан на колесиках, сам едет, а сумка и не весит ничего.
Сумка была не чем иным, как ноутбуком в футляре, но выглядел компьютер очень скромненько, совсем как обыкновенная черная сумка, какие носят через плечо многие – что мужчины, что женщины. Посвящать кого-то в подробности своей профессии Алена не намеревалась. В случае, если ее засекут за писаниной, скажет, что работает над диссертацией, к примеру говоря, по славянской мифологии. Тема непонятная, уважение внушающая, досужие разговоры исключающая (ну кто, в самом деле, что-нибудь знает о славянской мифологии, чтобы поддерживать о ней приятственную застольную беседу?), а главное, никого не настораживающая. Скажешь, что ты журналистка, – люди испугаются, начнут зажиматься, отмалчиваться, боясь, что их «пропишут», или того хуже – станут жаловаться на нелюбимых начальников, умоляя «прописать» их, разобраться в их многочисленных злоупотреблениях. Ну, и разговоры о том, почему журналисты спокойно смотрят на творящийся в стране бардак, тоже обеспечены – до тошноты, до усыхания мозгов, до припадка мизантропии, потому что в стране и в самом деле жутчайший бардак, ты это и сама знаешь, тебе, как Деве с вечной страстью наводить гармонию, хочется, чтобы все было хорошо, красиво, чинно-блинно-благородно, но ты прекрасно понимаешь, что сделать ты ничего не можешь, тут нужна державная воля, которая, увы, в несчастной России перестала иметь место быть давным-давно и вряд ли в обозримом будущем возродится. Можно, конечно, не врать и сказать скромно на вопрос о профессии: книжки-де пишу, детективы, но рискуешь нарваться на пренебрежительное пожатие плеч собеседника. Что, мол, Дмитриева? Не читал и читать всякое барахло, извините, не намерен! И еще хорошо, если возьмут за труд извиниться… Именно поэтому Алена Дмитриева, особа до болезненности самолюбивая, мнительная и обидчивая, профессию свою не афишировала никогда, сообщала о принадлежности к миру творческому не без стыда, словно сознавалась в нетрадиционной сексуальной ориентации. Вот и сейчас смолчала о содержимом сумки.
Колобок более не настаивал на необходимости ее проводить: видимо, желание отдыхающего здесь было законом, и если даме охота самой надрываться над своими вещами, это ее, дамы, личное дело. Поэтому Алена, наконец, отдала регистраторше-администраторше с начесом, которую, как оказалось, звали Галиной Ивановной, путевку, расписалась за полученные ключи от люкса номер два, узнала о том, что ей положено два часа бесплатного плавания в бассейне пансионата (а все, что сверх того, стоит двести рублей в час), выяснила, где расположены столовая, бар и спортивный комплекс, а также получила подробные указания о том, как добраться до коттеджа: «От административного корпуса сразу налево, мимо детской площадки, а за ней сразу направо и вниз, а как минуете четвертый корпус, около которого стоит розовая детская горка, там опять налево повернете и увидите впереди деревянный, красивенький такой домик на отшибе, это и будет ваш коттедж, а за ним стоит другой бревенчатый домик, двухэтажный, так это супер-люкс, в котором номер стоит шесть тысяч рублей в сутки, смотрите не перепутайте!» Засим Алена вежливо поблагодарила представителей администрации пансионата, вежливо распрощалась и вышла из корпуса, с ненужной лихостью волоча за собой чемодан на колесиках, который почему-то нипочем не желал ехать сам, а цеплялся за все, за что мог, словно ему было жутко интересно вернуться и узнать, о чем станут говорить между собой Колобок и свекольная Галина Ивановна после того, как закроется дверь за новой постоялицей госпожой Ярушкиной.
Ну, да бог с ним, с чемоданом, а его хозяйке это было интересно, и даже очень. Не то чтобы она была такая уж любопытная Варвара (хотя на многие драматичные, а иногда и совершенно детективные тропки своей жизни Алена сворачивала именно из-за поистине сорочьего любопытства), но просто ее донимали некоторые вопросы. Почему, например, свекольной Галине Ивановне так хотелось ее уверить, будто неведомый постоялец умер именно в том номере, в котором ей предстояло жить? Почему только появление Колобка Юматова удержало ее от того, чтобы соврать? Или, может быть, она как раз собиралась сказать правду, а соврал именно что любезнейший Колобок?
Нет, едва ли. Директор пансионата не мог не понимать, что новая отдыхающая непременно начнет общаться со старожилами, которые совершенно точно опишут ей случившееся. И если ее и впрямь запихали в номер, где по какой-то причине, от сердечной ли недостаточности или еще от чего, умер человек, это ей станет известно, а тогда Колобок окажется ужасным лгуном, и не миновать неприятного разговора. Значит, номер, предназначенный Алене, и в самом деле чист. Отчего же так суетилась Галина Ивановна и хотела во что бы то ни стало продержать вновь прибывшую отдыхающую Ярушкину в компании какой-то интеллигентной бухгалтерши целых два дня?
Что-то было во всем этом настораживающее и, безусловно, заслуживающее внимания нашей любопытной Варвары. А потому Алена, чуть шагнув по дорожке от административного корпуса в сторону детской площадки, театрально хлопнула себя по лбу и сделала поворот налево кругом, довольно громко воскликнув:
– Ах да, я же сумку забыла…
После этих слов она довольно небрежно бросила чемодан на дорожку и, придерживая на плече футляр с ноутбуком, ворвалась в административный корпус – как раз вовремя, чтобы услышать несколько очень громко и запальчиво произнесенных, можно сказать, выкрикнутых фраз. К сожалению, последняя осталась незаконченной, потому что Колобок, из уст которого эта фраза вылетела, увидел вернувшуюся Алену и осекся.
– Ой, извините, – проворковала наша героиня с поистине девическим застенчивым смешком, – я тут сумочку свою позабыла.
Колобок изобразил понимающую улыбку. Галина Ивановна, которая теперь не только лицом, но совершенно вся была свекольного цвета (во всяком случае, таковы оказались шея, часть груди, видная в обширном декольте легонького голубенького платьишка, а также полные плечи и руки), уставилась на черную сумку, висящую на Аленином плече, глазами, которые почему-то тоже покраснели – наверное, от злости. Но Алена, сохраняя на лице все то же смущенно-девическое выражение (она, когда хотела, могла кому угодно голову заморочить!), нырнула чуть ли не под стойку и в самом деле выудила оттуда сумку – обычную бежевую дамскую сумочку на длинном ремешке. Уронить-то ее Алена совершенно нечаянно уронила от потрясения при известии о том, что ей предстоит двухдневное соседство с интеллигентной бухгалтершей, однако сразу поднимать не стала совершенно сознательно. И эта маленькая военная хитрость вполне себя оправдала.
– Ну, теперь я наконец ухожу, – сообщила Алена своим зрителям. – Спасибо, извините, до свиданья!
И снова вымелась вон.
Сошла с крыльца, взялась за ручку чемодана на колесиках и потащила его за собой в направлении детской площадки, размышляя о том, что удалось услышать, пока она открывала дверь в холл. Да, жаль, что уловила она так мало, в самом деле жаль! Услышанное звучало весьма загадочно:
– Тебя же как человека просили номер еще хотя бы сутки не занимать! – раздраженно выкрикнула Галина Ивановна.
– Да глупости все это! – с не меньшим раздражением ответил Колобок. – Не будет никакого толку! Не найти там ничего, ясно? А ты, Галина Ивановна, полная дура!
– Что?! – последовал возмущенный вопрос. – Дура?! Это еще почему?!
– Да потому! – совсем уже яростно выкрикнул Колобок. – Вместо того чтобы…
«Интересные между ними отношения, – усмехнулась Алена, вспомнив набор слов – очень вольный набор! – а также выражение, с которым директор и администратор пансионата смотрели друг на друга. – Не слишком похожи на служебные. Пожалуй, только взгляды взаимно осточертевших за долгие годы жизни супругов или многолетних любовников, тоже порядком проевших плешь друг дружке, могут излучать такую обоюдную ненависть». Но интимные отношения Колобка и Галины Ивановны Алену Дмитриеву мало волновали. А вот упоминание о ком-то, просившем еще сутки не занимать какой-то номер…
Что за номер? Не тот ли, поселяться в который идет Алена Дмитриева? Почему его нельзя было занимать? Что надеялся найти там неведомый человек, к которому, судя по всему, с большим пиететом относится Галина Ивановна, но которому, такое впечатление, совершенно не доверяет Михаил Андреевич Юматов, он же Колобок? Почему отношения к нему так полярны?
А кстати, с чего Алена решила, что неведомый некто – именно «он»? С таким же успехом это может быть «она» или вообще группа лиц. Сказала же Галина Ивановна – «просили», во множественном числе. Хотя это не показатель. Может иметься в виду и один человек. Так часто говорится…
Размышляя, Алена свернула с асфальтированной дороги на боковую, выложенную плитами, и немедленно пожалела, что отказалась от помощи Колобка, – колесики чемодана принялись цепляться за неровные стыки. Вообще глупостью было переть в эту глухомань такой цивилизованный чемодан. От колесиков в два счета останутся рожки да ножки. Не так уж много вещей с собой взято, вполне можно было в обычную сумку уложить. Причем в самую простую. А этот шикарный сак цвета бордо, в прошлом году купленный в Париже, вполне может привлечь чье-нибудь слишком пристальное внимание. Коттеджи разбросаны довольно далеко один от другого, территорию ограждает самый непритязательный забор, замки в номерах, конечно, тоже элементарные: те, которые открываются любой шпилькой или отверткой. И если здесь что-то свистнут, потом ни с какой милицией не найдешь. Прежде всего, конечно, придется трястись не за чемодан, а за ноутбук…
А кстати о милиции! Что, если именно дознаватели из милиции и просили пока не сдавать тот номер, в котором предстояло поселиться Алене и который еще недавно принадлежал покойному? Вот такой простой ответ может быть на вопрос, который сначала показался нашей писательнице очень сложным.
Нет, едва ли. Во-первых, милиции Михаил Андреевич Колобок, пардон, Юматов, вряд ли ослушался бы столь демонстративно. Во-вторых, наверняка все вещи несчастного любителя парной бани были осмотрены и изъяты из номера сразу после его кончины. Кто бы из дознавателей стал ждать три дня? К тому же этот бедолага умер не в номере. Или все-таки в нем? А Колобок нарочно наврал, чтобы не смущать Алену?
Впрочем, интереснее другое: что и кому понадобилось искать в номере человека, умершего вполне естественной смертью? Предположим, он привез с собой и запрятал под половицей, под подоконником, за обоями или в другом неведомом тайнике неведомо что. Ну, условно говоря, крупную сумму денег, какие-то секретные документы… что там еще обычно ищут в детективных романах самой Алены Дмитриевой и ее многочисленных подружек по оружию? Интересно, конечно, за каким чертом покойнику понадобилось тащить все это в пансионат «Юбилейный», а главное, почему искать спрятанное пришлось столь долго? За три дня можно номер наизнанку вывернуть, все в нем ободрать до основания, а затем заново ремонт сделать, тем паче что директор пансионата в курсе дела…
В этот момент колесо зацепилось за очередной стык. Алена повернулась, чертыхнулась, рванула сумку посильнее и обнаружила, что розовая горка для катания малышни, один из ориентиров на пути к ее новому жилищу, уже осталась позади. Теперь всего несколько метров отделяли ее от хорошенького, хотя и несколько пряничного бревенчатого домика с высоким крылечком и островерхой крышей – надо думать, того самого коттеджа, где она намеревалась прожить неделю, чтобы излечить разбитое сердце и выполнить свой долг перед издательством «Глобус».
Долг оставался долгом, а вот насчет разбитого сердца… Поразительно, однако за последние полчаса Алена ни разу не вспомнила ни об изменщике Игоре, ни о коварной Жанне. То мысли об этой парочке терзали ее неотступно, словно стая разъяренных ос, то вдруг их словно ветром сдуло.
Может быть, процесс исцеления уж начался? Или правду говорят, будто все на свете относительно?
Из дневника убийцы
«Страшная вещь – одиночество человека, который знал, что такое полное счастье вдвоем. Не помогает ничто: ни мои возвышенные размышления о науке, ни планы черной мести. Причем я прекрасно понимаю, что подобного утраченному мне никогда не найти. Я и не ищу эквивалента! Мне нужно всего лишь утешение. Нет – утишение. Утишение тем волнениям, которые терзают не столь душу мою, сколько плоть.
Я никому не могу признаться в этом, я стыжусь. Я даже себя стыжусь. Что делать, если инстинкт смерти не хочет сменить инстинкта жизни? Ну что делать?! Вся мировая литература, как говорят, вышла из полового инстинкта. Голод и пол – вот ось, на которой вращается мир. Я не голодаю. Но моя любовь умерла. Что мне делать? Как жить дальше? Где искать утоления моей неутолимой жажды?
…Давным-давно жил такой поэт во Франции – Абеляр. Он творил только до тридцати восьми лет. Поток его поэтического вдохновения иссяк в 1117 году, когда на одной из пустынных площадей Парижа ночью его оскопили враги. Больше, до самой своей смерти в 1142 году, он не подарил миру ни одной стихотворной строчки, только сочинения по богословию.
Связь творчества с полом установлена и наукой. Мечников прямо указал на предстательную железу у мужчины, как на этакий подземный родник, куда уходят корни всех высоких иллюзий, одухотворяющих мысль. Предстательную железу стимулируют семенные железы. Любое современное исследование подтверждает это. В них, маленьких и тесноватых, заложена, как в ящике Пандоры, вся история человеческого гения. И когда мы говорим, например, что художник исписался или годы утомили его перо, – это значит только, что предстательная железа или семенники подошли к старческому истощению.
То же можно сказать и о женском теле, женских органах, о женском желании.
Я не творческий человек. Я не пишу картин, музыки, стихов. Я просто нахожусь в заключении в клетке, имя которой – мои желания.
Да, органы дряхлеют, но желание неутомимо. И не вдвойне ли трагично положение отнюдь не старого, а вполне молодого существа, которое не имеет возможности эти желания утолить? Нерасторжимые путы налагает на меня верность умершему!
Или я все же могу сорвать эти путы? Что, если средством для утоления моей жажды станет… моя месть за него?»
* * *
Алена не без усилий втащила чемодан на довольно высокое крыльцо коттеджа и потянула на себя дверь. Потом толкнула ее. Как то, так и другое действие успеха не принесли. Дверь оказалась закрыта. Тогда Алена достала из кармана бриджей выданный ей в администрации брелок с двумя ключами. Брелок был симпатичный – плоский, деревянный, с затейливо выжженными буквой Л и цифрой 2. Буква, как пояснил Алене любезный Колобок Юматов, означала люкс (суперлюкс, стоивший шесть тысяч в сутки, обозначался буквами С-Л), ну а цифра 2 – то, что номер у госпожи Ярушкиной второй. А был бы, надо полагать, первый, кабы не задержался в нем какой-то начальник расхищения природных народных богатств…
«Да ладно, хватит заводить себя попусту», – одернула себя Алена и вставила в скважину ключ. Повернула его туда-сюда – бесполезно. Дверь не шелохнулась. Может быть, кто-то снова что-то напутал? Ей дали не тот ключ, и стоит вернуться в административный корпус, попросить помощи. Но опять тащиться с цивилизованным чемоданом по нецивилизованным дорожкам совершенно не хотелось. Алена вынула ключ и принялась рассматривать.
Всего на брелке висело два ключа: плоский и длинный, о котором было ясно сказано, что он от двери в сам коттедж, и узкий, толстый, бороздчатый – от двери самого номера. Скважина по всем признакам соответствовала первому, плоскому ключу, поэтому Алена вставила его снова и принялась вертеть направо-налево, все больше злясь: дверь не открывалась.
Хм, а ведь ключ свободно входил в скважину, без помех поворачивался в ней, издавая при этом характерное щелканье… Все это означало, что замок работает, ключ к нему вполне подходит, ну а если дверь все же не открывается, то по одной лишь причине: она закрыта изнутри на защелку-предохранитель. Видимо, сосед Алены прилег отдохнуть перед обедом, запершись, чтобы его не беспокоили, да и заснул.
Придется его разбудить. Не спи, не спи, начальник, не предавайся сну…
С некоторым злорадством Алена принялась стучать – сначала тихо, потом погромче. Безуспешно. Тогда она приложила ухо к двери и несколько мгновений напряженно вслушивалась в тишину, которую очень вдруг хотелось назвать гробовой. Не получив от сего занятия никакой пользы, Алена спустилась с крыльца и обошла коттедж, а поскольку она не знала, которые из шести окон принадлежат номеру второму, которые – первому, а которые – кухне-столовой (судя по рекламному проспекту, в люкс-коттедже имелось и такое помещение, оснащенное по последнему слову кухонной техники, – на тот случай, если вдруг постояльцы пожелают питаться самостоятельно или принимать гостей), то останавливалась под каждым окошком, приподнималась на цыпочки (окна были расположены довольно высоко, Колобок Юматов, к примеру, ни за что не достал бы!), деликатно постукивала согнутым пальцем в стекло и ожидала, не высунется ли заспанная физиономия с сакраментальным вопросом: «Чего надо?»
Ничего она так и не дождалась. Никто не высунулся. Вообще никакого движения не наблюдалось за окнами, которые изнутри все были одинаково завешены плотными кремовыми шторами.
Крепко же спит Аленин сосед! Надо надеяться, не мертвым сном? Тьфу, тьфу, конечно, постучим по деревянной стенке коттеджа, но вдруг и в самом деле все постояльцы этого милого домика обречены преждевременно расставаться с жизнью, словно персонажи романов Анны Радклиф и ее многочисленных эпигонов? Тогда Алене стоит сразу поворачивать назад и либо соглашаться на соседку-бухгалтершу, либо отбывать, потому что никаких триллеров она, во-первых, терпеть не может, ни литературных, ни кинематографических, ни житейских, а во-вторых, вовсе не намерена расставаться с жизнью. Не то чтобы Алена так уж дорожила своим довольно-таки унылым (особенно с некоторых, и понятно с каких, пор) существованием. Но она не считала, что срок ее жизни уже истек, тем паче что симпатичный хиромант, который зарабатывал свой нелегкий эзотерический хлеб напротив Госбанка на Большой Покровке, предсказал ей жить до восьмидесяти пяти лет. К тому же наша героиня терпеть не могла неисполненных обязательств и неотданных долгов. Между тем долг перед издательством «Глобус» висел над ней, подобно общеизвестному мечу некоего Дамокла, которого бывший муж Михаил Ярушкин упорно называл почему-то Мандоклом. Такое уж у него, у бывшего мужа, было чувство юмора…
Алена вернулась к крыльцу, поднялась на него и с ненавистью уставилась на дверь, в замочной скважине которой все еще торчал ключ.
Надо заметить, что персонажи романов нашей писательницы так и норовили вляпаться в какую-нибудь криминальную историю и частенько появлялись на месте только что совершенного убийства. Однако сама Алена Дмитриева вовсе не жаждала первой обнаружить труп очередного постояльца пансионата «Юбилейный». Пару раз в своей жизни она испытала подобное, с позволения сказать, удовольствие и не склонна была его переоценивать. А потому Алена все же решила возвратиться в администрацию. Пусть сами вскрывают коттедж и сами делают новые неприятные открытия. Понятно, что, если зловещие подозрения подтвердятся, Алену в этот люкс уже и калачом не заманишь. Придется, увы, все же следовать в родные пенаты, где… где в каждой пылинке, в каждом отзвуке, в каждой тени, в каждом промельке в зеркалах… известно кто.
Алена досадливо мотнула головой, яростно выдернула ключ из замка и даже пошатнулась от изумления. Потому что в эту самую минуту дверь распахнулась.
– О Господи! – воскликнула Алена, хватаясь за сердце. – Как же вы меня напугали!
– О Господи! – воскликнула, хватаясь за сердце, высокая женщина, стоявшая на пороге с ведром в руках. – Как же вы меня напугали! Вы кто такая?
– Здравствуйте, – проговорила Алена, которая неуклонно следовала в своей жизни правилу: умный здоровается первым. – Здравствуйте, я ваша тетя, и я буду у вас жить. В смысле, в этом коттедже. Во втором номере. Если позволите, конечно.
И, подняв свои знаменитые брови как можно выше, она уставилась на женщину с самым ледяным выражением в глазах.
Самой Алене впору было спросить: «Кто вы такая?», потому что вид у стоявшей перед ней особы был более чем несуразный. Нелепо наверченная тряпка прикрывала волосы, словно причудливая чалма, а одета женщина была в линялые джинсы и столь же линялую, оранжевую с черными разводами футболку. А ноги босые. Просто побродяжка какая-то!
– Ой, – пробормотала особа в чалме, – во втором? Но как же, ведь…
Она тут же прикусила язык и, подняв повыше ведро, прижала его к животу, словно щит:
– Извините, конечно, проходите… Я тут только что полы помыла…
О Господи… А ларчик-то просто открывался, как уверял дедушка Крылов. И он был, по своему обыкновению, прав. Побродяжка оказалась уборщицей! И стыдно должно быть детективщице, что сразу не догадалась: вон к стене прислонена швабра, пол мокрый, пахнет сыростью, линялые одежды особы тоже в мокрых пятнах… Странно, конечно, что такой солидный пансионат, дерущий с постояльцев немаленькие суммы за сутки проживания, не справил своей обслуге более или менее приличную фирменную спецодежду. Ну да ладно, это не Аленино дело. Так же ей должно быть безразлично варварское обращение уборщицы с дорогим и красивым ламинатом, имитирующим светлый паркет. Лужи разводить на таком-то полу – какой же кретинкой надо быть?!
– Вы извините, что вам ждать пришлось, – бубнила между тем уборщица. – Я дверь на всякий случай заперла, мало ли какая шпана тут шляется…
– Что?! – возопила в ужасе Алена. – Какая еще шпана?! Тут что, рядом колония для малолетних преступников?! Тогда, извините, мне здесь делать нечего!
– Да что вы! – Уборщица явно испугалась такой бурной реакции на свои слова и даже сделала движение схватить Алену за руку, но вовремя остановилась. – Это я просто так сказала, никакой колонии тут нет, а всего лишь детский спортлагерь. Ребятне к озеру идти в обход неохота, через нашу территорию ближе, вот и норовят через забор перелезть и прошмыгнуть. Охрана их гоняет, гоняет, но ведь пацаны, разве за ними уследишь… Нет, вы не думайте, в корпуса они не лезут! Тут можно все, что угодно, безопасно оставить, хоть все двери настежь держи, никто не тронет, не возьмет, не беспокойтесь!
Алена недоверчиво пожала плечами. Господи, куда она попала? Детский спортивный лагерь! Со времен своего далекого детства и пионервожатской юности Алена сохранила к этим заведениям самое неприязненное отношение. Впрочем, времена, говорят, меняются… В любом случае, береженого Бог бережет, двери открытыми она не намерена оставлять.
Между тем уборщица повернулась к Алене спиной и принялась запихивать орудия своего производства в стенной шкаф. Давно Алене не приходилось видеть такого изобилия дороженных моющих и чистящих средств. Просто-таки витрина хозяйственного магазина где-нибудь на рю де Фобур-Монмартр в Париже. Вон и пылесос «Tefal» уютно свернулся внизу… Странно, конечно, что при таком арсенале в ход идут вульгарные швабра, ведро и тряпка. О родимый совок, ты неискореним!
– Вы, наверное, стучали? Извините, я убиралась и не слышала, и еще у меня телевизор в холле был включен на полную катушку, – продолжала свое уборщица, низко наклонившись и пытаясь пристроить в шкафу ведро, которое там почему-то упорно не желало помещаться. При этом она повернулась к Алене пятой точкой, и наша героиня вдруг обнаружила странную вещь: джинсы-то на уборщице надеты наизнанку. Футболка, кстати, тоже. Так вот чем объяснялся их неприглядный, как бы линялый цвет!
Выше поднимать брови было уже просто некуда, не то Алена это непременно сделала бы.
Оч-чень интересно. Эта особа, такое ощущение, вообще не имеет сменной одежды и, чтобы не испачкаться в процессе уборки, надевает свои вещи наизнанку? А потом, закончив работу, опять их выворачивает? Чудны дела твои, Господи, чего только не повидаешь на свете!
А, кстати, уборщица-то врушка. Насчет телевизора – врет определенно. Алена, стоя под дверью, прислушивалась очень внимательно: тишина в коттедже стояла полная – ни звука, ни шороха. Ах, ладно, на моральный облик уборщицы ей должно быть наплевать с такой же высокой башни, как и на физический.
Между тем уборщица окончила борьбу с ведром, закрыла дверцы шкафа (за ними немедленно что-то громыхнуло, словно обрушилось, но она не обратила на это внимания), мельком окинула Алену взглядом, запнулась, словно хотела что-то сказать, но не решилась и ринулась к двери, даже не простившись.
– Всего доброго! – послала ей вслед пожелание вежливая Алена, но ответа не дождалась: девица уже свернула за угол дома. Вот дурища, а? Она что, так и выйдет на люди в одежде наизнанку?! Плохая, между прочим, примета. Бить будут… А, ладно, ее проблемы.
Морщась от влажной духоты, Алена перетащила через порог сумку и, стараясь не наступать на мокрые пятна, прошла из холла в коридор, разделявший две двери. Здесь был вход в пресловутые люксы, перед каждым из которых имелся еще и собственный холл. Роскошь-то, роскошь… Ну что ж, хотя бы подобие уединения писательнице обеспечено. Однако которая из этих двух дверей ее?
Нашарила на стене выключатель и зажгла свет. Вот налево – цифра «один», направо – цифра «два». Алена бросила неприязненный взгляд на левую дверь, которая, вообще говоря, должна была вести в ее апартаменты, а теперь ведет в чужие, – и вдруг заметила на сыром полу нечто странное. Это был след – отпечаток узкой и длинной (не меньше сорок четвертого – сорок пятого размера!) мужской ступни.
Ну, тут оставалось только головой покачать или руками развести. Кому что больше нравится. Дедушка-то Крылов в очередной раз оказался прав! Ларчик просто открывался: никто не спал в этом коттедже мертвым сном, никто не включал и телевизор «на полную катушку». Перед тем как Алена начала биться и колотиться в дверь, здесь происходил самый обычный и привычный пансионный, санаторный, летний, отпускной разврат. Видимо, постоялец из первого номера испытывал тягу к хорошеньким уборщицам (вроде бы особа со шваброй была и впрямь ничего себе, в меру тощая, в меру фигуристая, правда, ни лица ее, ни волос Алена толком не разглядела, но отметила яркие карие глаза, и довольно молодая, не сильно за тридцать), а хорошенькая уборщица, в свою очередь, испытывала тягу к богатым постояльцам. Однако барин горничную в свой номерок не допустил – поимел ее, судя по всему, на коричневом вельветовом диванчике, который стоит в холле, а потом, поняв, что может попасться на месте преступления, спешно ретировался – босый и, надо полагать, голый. Пассия же его еле-еле успела одеться, и то кое-как.
Собственно, Алене-то какая забота? Она никого не осуждает, боже упаси, радости плоти – вообще святое, в ее понимании, дело. Более того – она почувствовала себя неловко, что переполошила любовников. Из-за ее несвоевременного появления неторопливый, взаимно приятный секс превратился в пошлый перепихон. Можно себе представить, какие у нее теперь сложатся отношения с соседом, которому она испортила удовольствие!
А не плевать ли ей на эти отношения и на самого соседа? Кто он ей – брат, сват, друг, любовник? Нетушки, она приехала сюда работать, а не «дружить» с каким-то там…
Хотя, между прочим, почему бы и нет? Вот только после уборщицы… Классовые противоречия довольно-таки крепко обосновались в душе нашей героини. Если спать, то не с соседом, нет. Но с кем-то другим – да! При первой же возможности! Довольно она уже упустила в жизни этих приятных возможностей за то время, пока у нее был один лишь свет в окошке – Игорь Владимирович Туманов! Жила, словно бы по некоему тоннелю шла, ничего не видя, кроме черных солнц его глаз, сияющих впереди. И куда пришла? Как та старуха – к разбитому корыту. Но Игорь и Жанна еще не знают, кого обидели, какого дракона раздразнили, какого джинна из бутылки выпустили! Вот как сделает их Алена персонажами своего очередного детектива, причем самыми отталкивающими персонажами, – узнают тогда!
Хорошая, между прочим, мысль… Месть – самое лучшее лекарство для раненого самолюбия и разбитого сердца! Правда, мудрые восточные люди утверждают, будто это блюдо лучше всего есть остывшим, однако Восток – дело тонкое, а некоторые любят погорячее. Например, писательница Дмитриева. Сейчас она войдет в свой номер, примет душ (волоча по местным ухабам чемодан и бегая под окошками, она несколько, пардон, взопрела) и немедленно включит ноутбук. И польется, потечет новый романчик о том, что от безрассудной любви до ненависти – только шаг…
Господи, как же она его любила, как самозабвенно, неистово… Так же неистово, как ненавидит теперь.
Все, хватит, хватит об этом! Довольно!
Внезапно вырвавшись из мира своих мстительных грез, Алена обнаружила себя стоящей посреди просторной комнаты с телевизором чуть не в полстены (какой кошмар!), с огромным письменным столом, журнальным столиком перед затейливо изогнутым и явно не слишком удобным диваном, парочкой таких же неусидчивых кресел и вдобавок ко всему с кроватью, упрятанной в некоем подобии алькова. Нет, это была даже не двуспальная кровать, а истинный сексодром, мечта преступных любовников или новобрачных. Кстати, у Алены в ее собственной спальне стояло нечто подобное, и она в компании со своим преступным любовником по имени Игорь в бурные ночки расшатала ложе до такой степени, что на нем теперь даже невинно повернуться с боку на бок нельзя, не перебудив скрипом полдома. А впрочем, Игорю больше нравилось заниматься любовью на ковре, так что…
Так, забыли об Игоре! Быстренько за-бы-ли!
Да, номер Алене достался и впрямь приятненький. Может быть, на сто евро в сутки он и не тянет, хотя ведь еще и питание какое-то предполагается… Надо думать, здесь шведский стол, и не придется клацать зубами в ожидании ленивой подавальщицы в грязном переднике, высоко вздернутом на толстом животе?
Мизантропия, любимая болезнь всех Дев, а Дев-писательниц – в особенности, навалилась, как темное, тяжелое одеяло, грозя удушить… В этом состоянии садиться писать – последнее дело. Такого нащелкаешь – у редактора потом сердечный приступ случится от страха. Поэтому сейчас оставить замыслы творческой мести в покое и пойти покормить голодного зверя. Колобок просил отметиться в столовой – ну вот и сделаем это поскорей. Хорошо бы употребить какой-нибудь легонький салат, а потом пару персиков и мороженое. И никаких жирных бумажных котлет с макаронами, Боже упаси! Но сначала – душ.
Душ оказался пластиковой кабинкой со множеством водно-массирующих прибамбасов по последнему слову европейской техники. Правда, половина их, по последнему слову техники российской, не работала. Алена наскоро ополоснулась, потом потопталась по полу с подогревом, дивясь, кому он нужен, когда на дворе июльская жара, – и вскоре уже бежала по дорожке, потирая плечо, которое порядком натер ремень ноутбука. На сей раз плечу было легко и приятно – ноутбук остался в номере. Однако слова уборщицы о шпане из спортивного лагеря накрепко отравили Аленино сознание, и оставлять на произвол судьбы самое драгоценное свое достояние (еще несколько дней назад Алена считала, что величайшее ее сокровище – обладатель обворожительных черных глаз, но времена, как известно, меняются!) она не решилась. И предприняла для превращения своего дома в свою крепость кое-какие меры. В прошлом году, когда Алена была в Париже, она познакомилась с частным детективом Бертраном Саву и даже ввязалась с ним за компанию в одну криминальную историю.[1] В благодарность за помощь галантный француз подарил Алене некое приспособление, что-то вроде магнитных замочков, которые крепились изнутри к дверному замку и шпингалетам на окнах. Теперь замки и шпингалеты были зажаты намертво, разблокировать их без особого ключа, который останавливал действие магнитов, было совершенно невозможно. Такой ключик Бертран тоже вручил Алене. У нее еще не было случая испробовать действие французских подарочков, просто повода не находилось, однако она словно чувствовала, что здесь, в «Юбилейном», такой повод непременно сыщется, вот и прихватила защелки «Gardien», что и означало – «Сторож», с собой. Теперь никакой на свете зверь, хитрый зверь, страшный зверь не откроет эту дверь, эту дверь, эту дверь!
Из дневника убийцы
«Сегодня исполнилось девять дней со дня смерти его жены. Разумеется, я не была на поминках. Но сразу после того, как они окончились, он мне позвонил и сказал:
– Теперь я свободен. Выйдешь за меня?
– Когда, завтра? – спросила я с насмешкой.
– Да нет, придется подождать хотя бы полгода, – сказал он очень серьезно. – Какие-то приличия нужно соблюсти. Но ты согласна?
– А зачем вообще жениться? – спросила я. – По-моему, нам и так неплохо.
– Ну, знаешь, я ведь не Сергей! – усмехнулся он. – Моя женщина должна во всем принадлежать только мне, до последней точки в паспортном штампе!
– Ты думаешь, паспортный штамп обеспечивает вечную верность? – спросила я.
– Да кто знает! – серьезно сказал он. – Откуда мы можем знать. Вдруг, будь официальной женой Сергея, ты так и хранила бы ему вечную верность?
– Ты что, жалеешь, что я ее нарушила? – спросила я.
– Ты с ума сошла! Я счастлив, что ты ее нарушила. Счастлив! Потому что, еще когда он был жив, я мечтал отбить тебя у него. Но он мой друг был, хоть мы и поссорились, я не мог отбить женщину у моего друга. Было бы неэтично…
Мы еще помусолили эту тему, я сказала, что предпочитаю неформальные отношения с мужчинами, так будет и впредь, а впрочем, обещаю подумать… На сем мы и положили трубки. И я легла спать, думая о странной этике этого человека.
Отбить жену у друга – нельзя. А убить друга – можно. И даже нужно!»
* * *
При входе в столовую уже подопустившиеся было брови Алены вновь взлетели с вопросительно-негодующим выражением. Самые худшие опасения оправдались, а надежды на шведский стол исчезли, как дым, как утренний туман. Правда, подносы разносили не тетки в стоптанных шлепанцах и грязных передниках, а длинноногие особы в мини-юбках, которые могли бы оказать своим обликом честь любому приличному публичному дому, но стоило привередливой писательнице бросить взгляд на столики и увидеть до краев наполненные тарелки со щами и горы именно что макарон в компании с истекающими жиром шницелями, как она уже приготовилась круто повернуться и бежать отсюда навсегда. Остановила ее только очередная красотка в мини-юбке, которая отметила «госпожу Ярушкину» в какой-то тетрадке и подтолкнула ее к столику, за которым уже сидели двое: стройный парень лет двадцати пяти с влажными, словно после купания, черными волосами и дама лет этак под… ну, примерно Алениных лет, поэтому не станем уточнять ее возраст.
При виде молодого человека бежать Алена раздумала. Обладатель такого лица, такой фигуры стоил того, чтобы если не завязать с ним приятные отношения, то хотя бы рядышком посидеть. Во-первых, это был ее любимый возраст. Во-вторых, только в кино Алена видела раньше красавцев с такими синими глазами и черными, без преувеличения сказать – как вороново крыло, волосами. Кажется, считается, что это ирландский тип? Ну, ну… Может, он и впрямь ирландец? Ирландцев в Алениной любовной коллекции еще не было, так почему бы ее не пополнить еще одним экспонатом?
Красивенький «ирландец», как уже было сказано, обладал стройной фигурой, а вот дама, которая сидела с ним рядом, оказалась большая. Ну, очень большая! Причем черты лица у нее были четкие, правильные, она могла бы, наверное, быть красавицей, если бы не расплылась так. Складывалось впечатление, что в своей жизни она следовала главному принципу: хорошего человека должно быть много. Ее и было много, этой дамы. Так много, что она даже свешивалась с обеих сторон стула. Однако даме, такое ощущение, казалось, будто ее, любимой, все еще мало, и она продолжала истово вливать себе в рот щи со сметаной, заедая их толстыми белыми ломтями хлеба, быстро жевала, быстро глотала, не забывая при этом метать из глаз искры в сторону молодого привлекательного соседа и что-то кокетливо бубнить. Сосед ел медленно, словно нехотя, без всякого аппетита, гущу из щей отодвигал в сторону, нацеживал на ложку только бульон, хлеба вообще не трогал…
– Что-то вы плохо кушаете сегодня, – с материнской заботливостью ворковала большая дама, хотя выражение ее глаз, устремленных на соседа, было весьма далеко от материнского. – Супчик замечательный! А котлетки какие питательные, а макарончики, наверное, итальянские, совсем не разварились. Вы тренировались, устали, конечно, вам надо хорошо кушать…
Алену передернуло. Она не выносила ласкательно-уменьшительных суффиксов в сочетании с названиями блюд. Слово «кушать» вообще терпеть не могла, воспринимала его только по отношению к детям, а молодой человек, хотя и был гораздо моложе дамы (а значит, и самой Алены, но она об этом, конечно, старалась не думать), все же давно вышел из детского возраста.
– Здравствуйте, – сделала любезную улыбку Алена, – приятного аппетита! Меня посадили за ваш столик. Меня зовут… Елена.
Она и сама не знала, почему представилась именно так. Вообще, имени своего, как уже было сказано, она не любила, и человек, который называл ее Еленой, тем паче – Еленой Дмитриевной, немедленно попадал в разряд ее врагов. Ну, если не врагов, то неприятелей. Алена, Алена, называйте меня Аленой. Это был назойливый лейтмотив ее жизни, и вдруг…
Побоялась, что у кого-то возникнут ассоциации со знатной нижегородской писательницей Аленой Дмитриевой? Глупости какие. Нашлась тоже знатная! И вообще, кому ты нужна? Но все. Слово сказано. Живи теперь Еленой!
– Здравствуйте, – радостно воскликнул красивый ирландец на чистом русском языке (ох, рухнула еще одна иллюзия!), – здравствуйте! Очень приятно! Садитесь, пожалуйста! Меня зовут Вадим.
Он вскочил и отодвинул Аленин стул.
Наша героиня обладала, конечно, гипертрофированным самомнением, однако не настолько, чтобы отнести этот внезапный переизбыток любезности лишь на счет своей неземной (куда там!) красоты. Нет слов, она выглядит моложе своих лет, но определенно Вадим рад новой соседке лишь потому, что она несколько разрядит напряженные отношения, сложившиеся с толстой дамой, которая не помещается ни на стуле, ни в собственном платье и на пухлом лице которой выражено прямо противоположное отношение к Алене: неприкрытая неприязнь. И это еще мягко сказано – во взгляде толстухи мелькнула откровенная ненависть!
Батюшки-светы… За что? И чем сие чревато? Не подсыплет ли дама Алене толченого стекла в суп? Не подсунет ли поганок к котлетке? И решение ни в коем случае не есть здешнего супчика и здешних котлеток окрепло в душе нашей героини…
– Значит, вы Елена, – с откровенным удовольствием разглядывая Алену, сказал Вадим. – А это – Леонида Леонтьевна, – сделал он жест в сторону толстухи.
Та покраснела так сильно, что ее бледно-голубое платье показалось просто белым на фоне столь обильной красноты.
«Экие в этом санатории дамы пылкие», – подумала Алена. То администраторша Галина Ивановна полыхала от кончиков волос до кончиков ногтей, теперь и Леонида просто-таки румяной зарею покрывается, как тот восток… С чего бы вдруг?
Впрочем, жизнь и профессия сделали Алену недурным психологом, и она немедленно смекнула: монументальная дама стыдится своего редкого и тяжеловесного имени, наверняка она просила Вадима называть ее как-нибудь полегче, повоздушнее – Лида, к примеру, или… Как можно еще называть женщину по имени Леонида? Леня? Нет, это ужас. А если Леля? Уже лучше. Леля – и впрямь прелестное имя, и если Вадим соседку так не называет, вообще величает ее только по имени-отчеству, значит, сознательно не желает допустить между ней и собой никакой короткости.
– У вас совершенно невероятное имя, – сказала Алена, надев самую любезную из всех имеющихся в запасе масок и нежно улыбаясь толстухе. – Очень красивое! Такое имя даже жаль портить всякими уменьшительными именами. От него так и веет античностью. А мне мое имя не очень нравится. То есть Елена – это еще ничего, а вот Лена или там Леночка – это ужас какой-то!
– А по-моему, Елена – замечательное имя. И вам идет – особенно в сочетании со словом Прекрасная, – играя глазами, вступил Вадим.
– Да что вы говорите… – заиграла глазами в ответ и Алена.
– Но если вам не нравится, – продолжил Вадим, – хотите, я буду называть вас… Аленой?
Вот же елки-палки! Первый раз в жизни она готова была зваться Еленой (если еще в сочетании со словом «Прекрасная», то тем более!), но тут зачем-то выплыла на свет изрядно навязшая в зубах Алена… А деваться некуда! Обратный ход отрабатывать после того, как ты сама расписалась в неприязни к своему имени, неудобно. Придется делать вид, что всю жизнь только об этом и мечтала.
– О, конечно, как это мило! – воскликнула она с фальшивым энтузиазмом. – Меня, правда, никто так никогда не называл, но надо же когда-то начинать.
– Правда, – подхватил Вадим, – все надо в жизни испытать. А вы как считаете?
Интонация, с какой была произнесена последняя фраза, стоила того, чтобы взглянуть на Вадима повнимательней.
Ого, какой взгляд синих глаз сопровождает эту интонацию! Уж не флиртует ли мальчишечка с новой знакомой? Определенно флиртует. Ну что ж, очень мило с его стороны. Ведь не далее как полчаса назад эта самая знакомая убедила себя больше не проходить мимо каких бы то ни было приятностей, которые пересекут ее тернистый жизненный путь. Тем более если приятностям не более двадцати пяти…
– Представьте себе, и я считаю так же, – усмехнулась Алена, посылая Вадиму улыбчивый взгляд из-под ресниц (научилась, между прочим, она таким взглядам у предмета своих вздохов и слез… Оный предмет вообще мог бы докторскую диссертацию защитить на тему: «Как разбить женское сердце с одного взгляда»!). – Кстати, не только считаю, но и следую этому принципу.
Их с Вадимом глаза встретились, и Алена увидела, что ее намек понят. Что ж, теперь они все знают друг о друге. Вадим понял, что с новой соседкой ему недолго придется топтаться на пороге, он будет очень скоро допущен в самые приватные апартаменты. Алена же поняла, что молодой красавчик обожает легкие, ни к чему серьезному не ведущие связи, и возраст женщины его не останавливает, а даже где-то наоборот. Встречаются, встречаются такие вьюноши, и их гораздо больше, чем могут вообразить так называемые приличные люди!
И это просто замечательно…
«Кажется, повезло, – подумала Алена. – Стресс он тебе снимет, может быть, снимет очень даже качественно, но на большее ты не рассчитывай. Да и ладно, будем жить одним днем!»
Вадим чем-то напомнил ей Андрея, друга-приятеля несравненного Игоря. Вот, что называется, многовалентное вещество! Раньше Алена над Андреем немало потешалась и была уверена, что такие мотыльки-однодневки – не для нее, она ведь обожает романтических махаонов… Но что поделать, жизнь вносит свои коррективы. Кстати, у таких красавчиков, как Андрей и Вадим, в карманах всегда наготове пригоршня презервативов. Тем лучше, о безопасном сексе должен заботиться мужчина.
«О-о, кажется, ты готова уже нынче начать расшатывать сексодром, который стоит в твоем номере?»
Ну и готова, ну и что тут такого? В конце концов, она не обязана хранить верность человеку, который спит с другой, даже если эта другая – бывшая подруга… или приятельница, название не играет никакой роли…
– Ваш салат!
Неприятный девичий голос вырвал Алену из мира сексуальных грез и грустных воспоминаний. Она растерянно повела глазами и обнаружила рядом официантку с длиннющими голыми ногами. Официантка совала на стол мисочку с чем-то зелененьким, а ее глаза метались от Алены, которой она ту мисочку подавала, к Вадиму. Губки девушки были поджаты, глаза сердито прищурены.
Ах ты, Господи! Везет же Алене! Не успела и часу пробыть на территории этого богоспасаемого пансионата, как успела восстановить против себя как минимум четырех особ женского пола. Галину Ивановну, уборщицу, Леониду, теперь еще официантку…
Видать, планида у нее такая. Да не наплевать ли?
– Скоро обед закончится, нам еще посуду убирать, а вы опоздали и не едите ничего, – поставила ей «на вид» официантка и отошла, бросив на Вадима страдающий прощальный взгляд, который пропал втуне.
Алена с отвращением посмотрела на зеленое месиво в мисочке. Капуста, огурцы… ужас. Но делать нечего. Щи и котлеты исключены, а есть что-то надо.
Нехотя поковыряла вилкой салат, но он, против ожидания, оказался очень даже недурен.
– Здесь хорошо готовят салаты, – сказал наблюдавший за ней Вадим. – Все остальное – типичная совковая столовка, а салаты вкусные. Именно поэтому сегодня на банкете не будет никакого так называемого «горячего» – только салаты, фрукты и десерты, которые специально привезут из города. Не здешние же булки лопать!
Леонида Леонтьевна, как раз потянувшаяся к одной из таких сдобных, пышных, щедро сдобренных изюмом булок, которые в количестве четырех штук лежали на тарелке посреди стола, немедленно отдернула руку, словно обожглась.
Алена неприметно вздохнула. Булки выглядели очень аппетитно. Наверняка мягонькие, сладенькие, и изюма в них много… Она и сама с удовольствием съела бы такую. Один раз можно было бы расслабиться, согрешить перед богом Шейпом, которому Алена истово поклонялась. А завтра поразгружалась бы, чай, не впервой… Но теперь разве можно что-нибудь «слопать»? Кусок в горле застрянет. Неохота разочаровывать Вадима. Видимо, ему нравятся малоежки. Он и не знает, бедолага, что женский аппетит не меньше мужского, и если женщина ограничивает себя в еде, то делает это совершенно сознательно, обрекая себя на страшные мучения. Ведь чтобы быть красивой, надо страдать.
О Господи, ну что за натура у Алены? Не успела и двух слов сказать с мужчиной, как уже начинает к нему приспосабливаться! А потом возненавидишь его именно из-за того, что ради него ломала себя. Так уже не раз бывало в ее жизни, стоит ли начинать сначала? Вот взять сейчас и слопать булку, а Вадим пусть думает, сам решает – иметь или не иметь!
– Да, – лицемерно сказала Алена, – булки даже по виду неподъемные, а уж по калорийности… даже подумать страшно! Лучше не искушать судьбу и желудок, вы совершенно правы. А о каком банкете вы говорите?
– Один бизнесмен устраивает здесь вечеринку, – пояснил Вадим. – Пансионат – его любимое место отдыха, он тут каждый год живет летом, как другие – на даче. На работу ездит в Нижний, а ночует здесь, в пансионате.
– В Нижний? Каждый день? – изумилась Алена. – Близенький свет! Так на бензине разориться можно.
– Ничего, он человек не бедный, – ухмыльнулся Вадим. – Вот увидите его вечером – сразу поймете, какая это широкая натура. Строго говоря, он москвич, а в Нижнем у него просто поле деятельности. Необъятное поле!
– А, понятно, один из тех, кто превращает нашу губернию в придаток Московского княжества, – кивнула Алена. – Обычное дело!
– Между прочим, – поджимая губы, вмешалась Леонида Леонтьевна, – я слышала, что здесь столики будут переставлены, чтобы освободить место для танцев, и на банкет попадут далеко не все отдыхающие. Всего лишь десять человек, особо приглашенных. Ведь будут еще и приезжие гости… А остальным отдыхающим накроют в игровой комнате. Там специально для них, – тут последовал пренебрежительный взгляд в сторону Алены, – поставят столы. Для тех, кто на банкет не попадает, – еще один такой же взгляд по тому же адресу, – уже готовят котлеты и рис. Их потом разогреют в микроволновках. Конечно, и салаты какие-то будут, а на десерт – сырники.
– Батюшки! – пробормотала Алена, ужаснувшись перспективе ужинать котлетами, да еще и явно «второй свежести», то есть разогретыми в микроволновке, а вдобавок есть сырники, в которых, конечно, будет больше муки, чем творога. Это ж похлеще, чем булки! – Откуда такая осведомленность?
– Мне Галина Ивановна сказала, администратор «Юбилейного», – с явной гордостью сообщила Леонида Леонтьевна. – Вы ее видели, конечно, она сегодня дежурит и вашу путевку оформляла. Вот она мне и сказала про ужин.
Ага…
– Извините, Леонида Леонтьевна, а вы не бухгалтером работаете? – неожиданно для себя спросила Алена.
– Да, а откуда вы знаете? – насторожилась толстушка.
– Так просто, – уклончиво ответила наша героиня. – Просто я… люблю угадывать профессии своих новых знакомых. И, как правило, попадаю в точку.
Нет, ну в самом деле, не скажешь ведь, что ты просто любишь складывать два и два и, как правило, получаешь четыре. Элементарно, Ватсон! Леонида явно в доверительных отношениях с Галиной Ивановной, а та очень старалась поселить Алену в одном номере с какой-то бухгалтершей, с которой она, конечно, дружит, судя по тому, как расхваливала ее интеллигентность. Разве тут не напрашивается вывод, что Леонида – та самая бухгалтерша?
Кажется, теперь понятна причина ее неприязни к Алене. Галина Ивановна наверняка успела сообщить подруге, что гражданка Ярушкина категорически отказалась от ее приятной компании. И та обиделась, конечно… Хотя нет, чепуха. Нормальный человек непременно предпочтет жить в номере один, а вовсе не на пару с другим человеком. Корни неприязни Леониды к Алене кроются в другом. В чем? Неужели в перестрелке взглядов, которая продолжается между ней и Вадимом?
Да ну, смешно. Неужели Леонида могла на что-то надеяться? В ее-то возрасте, с ее-то внешностью!
Кстати, она не слишком-то старше Алены, всего лишь на какой-то десяток лет. Это что касается возраста. А насчет внешности… Собственно, какая женщина способна оценивать свою внешность адекватно? Не ты ли сама, дорогая подруга, столько времени пребывала в плену приятных заблуждений относительно собственной внешности и способностей удерживать в своих тенетах одного красавца, намно-ого тебя моложе? Что-то такое там мечталось даже насчет вечной любви… Нет, нет, нет, vade retro, Sathanas! – что в переводе с латыни означает: «Изыди, Сатана!» Изыди, сатана Игорь, и более не напоминай о себе! Итак, очень может быть, что толстуха Леонида имеет виды на синеглазого Вадима. А он-то, он-то как шустрит вокруг другой!
– Умеете угадывать профессии? – оживленно спросил Вадим в эту минуту. – А мою угадаете?
Нетрудно было предвидеть, что такой вопрос последует. И что сказать?
Да ладно, велики проблемы! В конце концов, язык у Алены не только для того подвешен, чтобы доставлять удовольствие любимому мужчине, тем более что такого мужчины у нее уже не имеется. Он, ее язык, еще и болтать умеет!
– Мне кажется, нет смысла угадывать вашу профессию, потому что вы ее скоро измените, – медленно проговорила она, окинув Вадима ласкающим взглядом. – В любом случае то, чем вы занимаетесь, вам не слишком нравится. Вы вынуждены делать вещи, к которым у вас совершенно не лежит душа, но только и ждете, когда этот период в вашей жизни пройдет. Верно?
– Однако это не ответ! – вмешалась Леонида Леонтьевна. – Кто вообще доволен своей жизнью и своей работой? Может быть, вы сами?
– Жизнью, наверное, не слишком, а работой довольна, – ответила Алена довольно резко.
Черт бы побрал эту Леониду, до чего ж не вовремя она встряла. Ведь странно… очень странно отреагировал на необременительную Аленину болтовню Вадим. Прищуренные синие глаза вдруг распахнулись и стали по-мальчишески растерянными, почти испуганными. Но это длилось только миг – раздался тяжелый голос Леониды, и лицо Вадима приняло прежнее лукавое выражение.
– А кем вы-то сами, кстати, работаете? – небрежно спросила Леонида.
И этот вопрос можно было предвидеть!
Заполняя карточку приезжающего, Алена в графе «Профессия» неразборчиво начеркала – «Литературный работник». Если Леонида приятельствует с Галиной Ивановной, врать сейчас и изобретать себе новую специальность смысла нет. Придется следовать «легенде». Алена так и сделала, после чего дала заинтересовавшемуся Вадиму необходимые пояснения: работает-де она в одном частном издательстве, где печатают заказные книжки – например, воспоминания каких-нибудь ветеранов – мемуары, проще говоря. Поскольку ветераны редко умеют выражать свои мысли правильным русским языком, на то и существует такая профессия, как литраб, который и обрабатывает их тексты, доводит до нужной стилистической кондиции.
Между прочим, Алена наша не так уж сильно и врала, потому что иногда ей приходилось заниматься и такой откровенной халтурой. Для поддержания штанов, как принято выражаться. Хотя с ветеранских гонораров эти самые штаны не больно-то поддержишь!
– Ну, что-то в таком роде я и предполагал, – кивнул Вадим. – Так и думал, что вы не из «Зюйд-вест-нефтепродукта», а непременно должны иметь отношение к творчеству. У вас внешность… мм… богемно-романтическая. А вот если бы вы увидели мою сестру, вы никогда в жизни не догадались бы о ее профессии!
– А кстати, где наша очаровательная Иринушка? – с приторным выражением осведомилась Леонида. – Почему не обедает? Не заболела ли?
В ее голосе прозвучала такая откровенная надежда, что Алена едва не подавилась смешком в смеси с мелко нашинкованной капустой из салата. Интересно, сестра-то Вадима чем Леониде не угодила? Уж к ней-то ревновать смысла явно нет. Или это просто неприязнь расплывшейся квашни к молодой изящной красавице? А в том, что у обворожительного Вадима сестра должна быть столь же обворожительной и изящной, сомнений у Алены не было.
Кстати, очень трогательные отношения между братом и сестрой. В разгар лета приезжают отдыхать в какую-то глушь деревенскую, вместо того чтобы проводить время в роскошных кипрских, хорватских или турецких отелях… Может быть, в средствах стеснены, да мало ли какие еще могут быть обстоятельства!
– Нет, Иринка вполне здорова, – покачал головой Вадим. – Ныряла сегодня с горки в бассейне, как русалка какая-нибудь. Никак уходить не хотела, я потому и к обеду опоздал. А она в город уехала. Прямо сразу после бассейна и уехала, что-то там в фирме у них…
– Но к вечеру-то она вернется? – все с той же приторно-сладкой заботливостью осведомилась Леонида. – Ведь без нее и банкет не банкет будет!
Эта Иринка что – местный массовик-затейник, удивилась Алена, если без нее банкет не банкет? Или она просто из тех, кого называют душой компании, кто способен развеселить любых, даже самых скучных и неинтересных друг другу людей? Бывают на свете такие записные весельчаки, к их числу принадлежала, например, Жанна…
Собственно, принадлежит, с чего вдруг Алена о ней в прошедшем времени заговорила? Это ведь лишь в ее жизни Жанна перешла в разряд плюсквамперфекта, но в реальности она веселит сейчас разноплеменных отдыхающих на побережье между Антальей и Аланьей, а заодно и сама веселится, причем не одна, а в компании со своим молодым, очаровательным любовником по имени…
– Конечно, Иринка вернется к ужину, – словно сквозь пелену, долетел до Алены голос Вадима. – Иначе Николай Васильевич банкет просто отменит. А это будет очень жаль, ведь деньги такие вбуханы, что нам и не снилось.
– Как же это мило, когда мужчина ради красивой девушки готов на любые жертвы! – Голос Леониды просто-таки дрожал от умиления, а может, от чего-то другого. – Как трогательно! Печально, если такие старания останутся безответны. А как вы думаете, Вадим, Иринушка господину Холстину отвечает взаимностью?
– Ну, чувства моей сестры – это чувства моей сестры. Я в них не вмешиваюсь, никаких советов ей не даю и давать не собираюсь, – пожал плечами Вадим. – Я в данной непростой ситуации просто исполняю роль дуэньи при незамужней девице, это же понятно. Мамочка уж очень беспокоится за Иринушку – чтобы ее сердечко не разбилось да чтобы она глупостей не наделала. Вот я и стою на страже, благо время позволяет…
Леонида резко отвернулась – якобы пытаясь поймать соскользнувшую с ее колен салфетку, однако Алена успела заметить выражение откровенной ненависти, исказившее ее лицо.
Неужели толстуху так огорчило упоминание Вадимом своей матери? Почему? А, ну да, сама Алена тоже напрягалась, когда Игорь начинал говорить о своей обожаемой мамочке! И из ревности, и потому, что по возрасту-то они… Ладно, замнем для ясности.
Да, жаль, что нынче вечером Алена будет чужой на празднике жизни, который устраивает неведомый господин Холстин. Дело, разумеется, не в том невероятном количестве вкусненьких салатиков, которые готовятся, а исключительно в психологических открытиях, которые можно было бы на вечеринке совершить. Глядишь, наша писательница разжилась бы заодно и каким-нибудь матерьяльчиком для очередного своего романчика… Но что толку мечтать о несбыточном!
– Кстати, Алена, а вы привезли сюда какое-нибудь нарядное платье? Вечернее или платье-коктейль? – осведомился вдруг Вадим.
Ого, какие термины! Видимо, поднаторел в общении с красоткой-сестрой. Наверное, она все же не малолетка, а ведет довольно интенсивную светскую жизнь, если Вадиму известны такие тонкости, как разница между платьями вечерними и платьями-коктейль. Или он просто любит пролистывать всякие гламурные дамские журналы, как любил это делать Игорь, устыжая порой своими познаниями Алену, которая журналов такого рода в руки не брала за неимением времени для столь пустячных занятий?
Постой, постой… А чего вдруг, интересно знать, Вадим задает ей такой, можно сказать, интимный вопрос?
– А почему вы спрашиваете?
– Ну неужели так трудно догадаться? – ответил он, играя глазами. – Потому что хочу пригласить вас на этот знаменитый банкет. Должен же и я получать какие-то радости от жизни, а не только обеспечивать их моей сестрице!
Вот так так… И какая же неведомая сила заставила Алену бросить в чемодан вместе с шортиками-футболками-джинсиками-кроссовками новое платье в черно-белых цветах? И вдобавок не забыть о белых босоножках на высоком каблуке, а также о черно-белых, нарочно к этому платью купленных серьгах?
Игорю платье и серьги понравились, а босоножки он не оценил, потому что на этих каблуках Алена была явно выше его. Он же совершенно не терпел, когда женщина хоть в чем-то превосходила его – как физически, так и морально. Какое счастье, что Вадим довольно высок! Метр восемьдесят, не меньше. Сто семьдесят два сантиметра Алениного роста плюс восемь сантиметров каблуков – как раз подходит!
Леонида Леонтьевна вдруг заерзала на стуле. Очевидно, чтобы его скрипом замаскировать скрип собственных зубов, когда Алена сообщила, что платье у нее имеется и она будет счастлива продемонстрировать его на банкете.
– Но времени до его начала еще вагон, – сказал обрадовавшийся Вадим. – Как насчет того, чтобы поплавать в здешнем бассейне? Классное местечко, очень рекомендую. Правда, на скорость там не разгонишься, он в длину метров пятнадцать и в ширину столько же, зато какая горка! И еще отличное джакузи с подогревом и гидромассажем для любителей расслабиться. Истинный водяной рай. Что на горку, что в джакузи обычно очередь, но сейчас в бассейне явно никого нет, здешняя публика после обеда предпочитает жир наращивать в койках, так что будем вдвоем. Масса удовольствия, гарантирую!
Алена уставилась на молодого человека во все глаза. Или она ничего не понимает в жизни, или мальчонка недвусмысленно назначает ей любовное свидание. Глаза у него просто-таки горят синим пламенем, чистым бесовским огнем, и можно пари держать, что он намерен либо в джакузи с подогревом (для любителей расслабиться), либо прямо в бассейне залезть к ней под юбку… в смысле, под купальник.
Бесстыдство какое! За кого Вадим ее принимает, интересно? Почему после пары кокетливых взглядов он решил, будто новая знакомая уже готова на стремительный перепихон?! Он что, сексуальный маньяк, этот синеглазый красавчик? Или здесь вообще мода такая, в «Юбилейном»? Но ты ошибся, дорогой Вадим. Не на ту напал!
Не на ту? В самом деле? А не у Алены ли вдруг перехватило дыхание от мгновенно нарисовавшейся в воображении картинки? Влажные поцелуи, влажные жадные прикосновения, стремительное взаимное обладание – украдкой, с вороватыми взглядами по сторонам, не появится ли кто-то «третий лишний» в водяном раю, созданном для них двоих, припавших друг к другу лишь для того, чтобы тотчас отпрянуть, чтобы получить мимолетное удовольствие – и разойтись… слиться, а потом, может быть, больше никогда не вспомнить друг о друге… А может быть, наоборот, продолжить начатое уже неторопливо, медлительно, протяжно и нескончаемо… до банкета днем, после банкета вечером, ночью, утром и следующим днем, пока не иссякнут силы, которых у Вадима, судя по его возрасту, виду и голодному блеску очей, немерено. Да и Алена, честно говоря, барышня в сексуальном марафоне не из последних!
Тогда почему бы и нет? Почему бы не пойти в бассейн с Вадимом? Она теперь совершенно свободна, и не только до пятницы, как поросенок Пятачок, а навсегда! На всю оставшуюся жизнь!
Кстати, русская пословица советует: клин клином вышибай…
Интересно, способен ли клин Вадима вышибить навязчивую тоску о клине Игоря?
– Я совершенно не понимаю, как можно даже подумать о том, чтобы хотя бы окунуться в ту самую воду, где буквально только что утонул человек! – раздался в этот момент голос Леониды Леонтьевны, подобный по внезапности звуку трубы архангела Гавриила, которой тот когда-нибудь – внезапно! – возвестит наступление конца света.
Из дневника убийцы
«В который – в тысячный, двухтысячный, двадцатимиллионный! – раз думаю о том, не ошиблась ли я в своих подозрениях. И снова убеждаюсь: нет, не ошиблась. По сути дела, Сергей сам утвердил меня в моих догадках. Разве не я говорила ему раньше, что они близки, как родственники? Такая дружба бывает редко, говорила я, друг может предать, и только родственники способны сплотиться, несмотря на любые разногласия. Потому что голос крови – это нечто особенное, это особенный зов, и даже какой-нибудь троюродный брат окажется надежнее в трудную минуту, чем друг. Он говорил, что я идеализирую родственные отношения, потому что я одна как перст. Какое счастье, что Сергей не рассказал им о наших разговорах. Когда я прочла его последнее письмо, мне сразу стало ясно, что не рассказал. И о том особом значении, которое я вкладываю в это слово…
Мне кажется поразительным, что они не обратили на него внимания. Как же они все предусмотрели! Как классно обставили! Но их подвела бравада и невнимание к деталям. Они, как та лягушка-путешественница, кричали: „Это мы! Это мы! Это мы придумали!“ Неужели они не догадались, что я съезжу туда, где принял смерть любимый мною человек? Неужели не догадались, что я огляжу там каждую травинку, каждую трещинку на той проклятой березе, и то, что прошло мимо равнодушного взгляда чужих, наемных людей, не ускользнет от моего взгляда?
В самом деле – не ускользнуло».
* * *
«Ну а почему ты ждала чего-то другого? – уныло спросила себя Алена. – Ничего другого тут просто быть не могло – по определению!»
Последнее время ей очень нравилось это выражение – по определению, – и она норовила ввернуть его к месту и не к месту. В данной ситуации оно было однозначно к месту. Разве мог получиться иным банкет в провинциальном пансионате, пусть даже принадлежащем продвинутой и богатой компании нефтеторговцев? Салатиков, это правда, на столах оказалось не счесть, но ведь все их не съешь, да и не для салатиков пришла сюда Алена. И не ради того, чтобы пить «Советское шампанское», немецкое пиво или красное французское вино, в невероятных количествах выставленное на столы! Она пришла сюда ради общения, ради того, чтобы людей посмотреть и себя показать. Но так уж вышло, что ни на нее, ни ей смотреть было решительно некому и не на кого. Публика подобралась самая кошмарная: все какие-то низкорослые мужики с понурыми плечами, тройными подбородками и животами, перевешивающимися через ремешки летних брюк от «Хьюго Босса». Запах здорового нижегородского пота смешивался с ароматом последней парижской фишки – горьким, душноватым «Монтрезором».
Этот непристойно дорогой парфюм Алене очень нравился, когда она обоняла его в первом этаже «Галери Лафайет», однако здесь, в пансионатской столовке…
– Ради всего святого, опять «Монтрезор»! – не могла не пробормотать Алена, когда мимо нее проплыло очередное облако в штанах.
«Облако» взглянуло на нее диким взглядом, осведомилось:
– Чо? – и направилось к столу с выпивкой.
Но бочонка «Амонтильядо» там, конечно, не было, к тому же «облако» вряд ли про него слышало. Образованность, увы, в моде только среди производителей дорогих парфюмов! А здешнюю публику вполне устраивает караоке. Вон орут нестройным хором все подряд – от «Мороз, мороз» до «Ах ты, бедная овечка, а-а…». Какая, однако, это жуть – караоке в массовом народном исполнении!
Слинять отсюда, что ли?
Алена огляделась. Вадима все еще нет. Чего греха таить – именно ради него она так нафуфырилась нынче вечерком, именно с ним намеревалась общаться, именно из-за его отсутствия у нее такое отвратительное настроение. Нет, это свинство, конечно: делать девушке (условно говоря, конечно, но не будем сейчас спорить из-за терминов) такие авансы, так зазывать на вечеринку, а самому не явиться!
Впрочем, рано обижаться. Мало ли что его задержало! Он вроде упоминал, что должен помочь хозяину банкета. А ведь и самого хозяина тоже нет, до Алены уже не раз и не два долетели досадливые реплики: «Да где же Холстин? Какого трам-пам-пама нас сюда завез, а сам не появляется?»
Не было, судя по всему, и сестры Вадима. Вряд ли она пришла бы сюда без брата и без обожателя. Интересно будет посмотреть на эту очаровательницу. Может, и впрямь нечто? Прочие девицы производили впечатление поистине удручающее. Все, как одна, очень красивые, в меру худые (в отличие от кавалеров), отлично одетые (Аленино новенькое платьице выглядело по сравнению с их туалетами каким-то скромным пляжным халатиком, не более того), в потрясающих украшениях, с искусным макияжем, они были обворожительны… пока стояли молча. Стоило хоть какой-то открыть рот, как уши у чувствительной писательницы начинали вянуть.
«Где их насобирали, на какой помойке?» – с тоской размышляла Алена. Видимо, такая уж страна Россия, здесь даже в куче мусора можно откопать красавицу, при виде которой умрет Голливуд. Но помойную сущность свою она все равно скрыть не сможет, как бы ни старалась строить из себя леди.
– Слушай, твою мать… – доверительно обратилась к Алене одна из таких чаровниц с чистыми сапфировыми глазами и льняными волосами ниже талии. В руках она держала хрустальный (вернее, сделанный из того, что понималось под этим словом в пансионате «Юбилейный») бокал с шампанским (или с тем, что понимается под этим словом в России). – Ты не знаешь, где здесь уборная?
Несколько мгновений Алена тупо смотрела на девицу, переваривая услышанное. Видимо, процесс этот несколько затянулся, потому что девица покрутила у виска пальцем с блистательным ногтем и, чуть пошатываясь, сама отправилась искать нужное место. В ушах у нее нежно, словно извиняясь, звенели длиннющие перламутровые серьги, крошечное, облившее бесподобную фигуру платьице фосфоресцировало и шелестело, словно смеялось над Аленой.
Писательница потрясенно смотрела вслед девице. Нет, пора бежать, точно! А вдруг все это племя питекантропов знает друг друга наперечет, вдруг кто-нибудь из приятелей девицы спросит ее, кто она вообще такая и как сюда попала? И добавит, что вечеринка сия – исключительно для избранных, еть твою мать… Вот стыдобища-то будет! Что, у Леониды просить подтверждения, что она не самозванка, что ее пригласили? Ведь Леонида – единственная знакомая Алены в этой компании!. Правда, знакомство она предпочитает не демонстрировать и держится так, словно в упор не видит соседку по столу. Нет, порой Алене все же удается перехватить взгляд толстухи. Поверх бокала то с красным вином, то с шампанским (жуткая смесь) Леонида смотрит на нее с таким же выражением, как сама Алена – на расфуфыренных девиц. Но иногда, кроме откровенного отвращения, в глазах Леониды мелькает столь же откровенное злорадство. Наверное, до сих пор смакует удовольствие, которое испытала за обедом, разрушив купально-сексуальные планы Вадима и Алены.
Разрушила-таки, зараза!
Конечно, услышав о трупе в бассейне, Алена не смогла скрыть ужаса: как, еще один отдыхающий отдал Богу душу в пансионате «Юбилейный»?! Директор рассказывал только о том, который скончался в медпункте после посещения парной бани… Так здесь, оказывается, имели место два смертельных случая? Может быть, в пансионате вообще опасно для жизни находиться?!
– Да нет, умер на самом деле один человек, – буркнул Вадим, неприязненно косясь на Леониду. – Никаких двух покойников нет и не было. Всего один. Да, мужику стало дурно в парилке, его отволокли в медпункт, куда вызвали «Скорую» из райцентра, но было уже поздно. Откуда взялся слух, что у него приступ случился именно в бассейне, я не пойму. А впрочем, и парная, и бассейн расположены в одном здании, вход-выход там общий. Наверное, кто-то видел, как его выносили, бесчувственного, в полотенца завернутого, вот и начали болтать, мол, утонул он. Но ведь и милиция тут побывала, и следствие началось… Сколько я ни говорил с дирекцией, с ментами этими, все в один голос твердят: да, перегрелся он, да, не следовало ему в парной столько времени сидеть с его-то сердцем и с его давлением. Однако довольно о печальном, дамы! Мы что-то здесь задержались, вон со столов уже убирают. Если вы пообедали, Алена, может быть, мы пойдем? – спросил Вадим, понизив голос и сопроводив вопрос таким взглядом, что у Алены просто-таки мурашки по коже пошли и коленки задрожали.
Да что же это делается, товарищи? Уж замуж ей невтерпеж? В смысле – в койку? Ну, девушка, держись!
Леонида Леонтьевна снова заерзала на стуле, да так, что Алена не без испуга покосилась на сей предмет столовской меблировки: вот-вот ведь развалится, бедняга! На лицо толстухи она старалась не смотреть, потому что смотреть на него было просто жалко… Такие сцены – тяжелое испытание для любой женщины. Алене тоже, наверное, тошно было бы наблюдать, как понравившийся ей мужчина с животным нетерпением тащит в постель другую женщину. Ого, как она бесилась, когда Игорь начинал строить глазки Кристине, а та мгновенно вспыхивала в ответ…
Ой, пора уж забыть о Кристине, она была всего лишь ширмой, а беситься следовало из-за красотки Жанны. Теперь совершенно ясно почему. И ясно, кому всегда, во всем принадлежал Игорь. Но все судьбоносные открытия в своей жизни Алена совершала слишком поздно, вот и это запоздало, а теперь она осталась с разбитым сердцем и с внезапно проснувшимся острым нежеланием причинять боль другим людям, даже столь неприятным, как «интеллигентная бухгалтерша» Леонида Леонтьевна.
Алена попыталась осторожно высвободить стиснутые Вадимом пальцы, но не смогла. Впрочем, Леонида не оценила порыва ее деликатности. Она вполне могла сама постоять за себя!
– Не в бассейне, говорите? А почему, интересно, Катюшу отправили в отпуск без содержания? – спросила она запальчиво, и по всему было видно, что вопрос ее принадлежит к числу так называемых риторических, то есть тех, которые ответа не предполагают или, наоборот, ответ на них заранее известен. – Причем в тот же день, как это случилось, и…
– Ну хватит уже, Леонида Леонтьевна! – нетерпеливо перебил Вадим. – Вы идете, Алена?
– Да, да минуточку, – пробормотала Алена уклончиво и повернулась к Леониде: – А кто такая Катюша?
При этом она опять попыталась высвободить пальцы, однако Вадим хихикнул и сжал их еще крепче.
– Катюша, – ядовито произнесла Леонида, хищным взором наблюдавшая за игрой их рук, – это регистратор в бассейне. По совместительству уборщица. Она и нашла Толикова.
– Кого? – глупо спросила Алена.
– Толиков – фамилия того человека, который перегрелся в парилке, – сердито сказал Вадим. – В парилке, а не в бассейне! Никто никого в бассейне не находил, и никаких трупов с раскроенной головой там не плавало!
– Я ничего не говорила про раскроенную голову! – возмутилась Леонида Леонтьевна. – Ничего такого не было! Он просто захлебнулся и утонул!
– Господи, да что с вами сегодня? – почти в отчаянии воскликнул Вадим. – Зачем вы сплетни разводите? Глупости все это! Ведь милиция тут все проверяла и уж наверняка закрыла бы бассейн, случись там что. Неужели вы не понимаете? А закрыли именно парилку! Так что в бассейн можно идти без всяких предрассудков, я сам только что оттуда. Наплавался, как дельфин, и ничего!
– Закрыли бы бассейн? – с издевкой прервала его Леонида. – Как бы не так, закрыли бы его! В парилку можно бесплатно ходить, а бассейн двести рублей в час стоит. Зачем же его закрывать? Уж лучше парилку закрыть, а Катюшу в отпуск отправить!
– Сразу видно бухгалтера! – захохотал Вадим. – Ну, вы даете, Леонида Леонтьевна! А еще говорите, что вы подруга здешней администраторши. Да если бы Галина Ивановна узнала, какие порочащие, идущие вразрез с официальной точкой зрения слухи вы распространяете про пансионат, она бы просто ушам своим не поверила!
Леонида бурно покраснела. Похоже, такая мысль не приходила ей в голову, и сейчас она спохватилась, что ревность завела ее слишком далеко.
– А что я такого сказала? Про то, что Толикова в бассейне нашли, говорит вся обслуга. Подумаешь! Мне-то какая разница, где он вообще умер: в парилке, в бассейне, в медпункте или даже в своем номере…
Судя по взгляду, брошенному в сторону Алены, наконец-то освободившей свою руку из пальцев Вадима, эта парфянская стрела была адресована именно ей. И стрела, видит Бог, достигла цели!
– Да… – пробормотала Алена, качая головой, – надо следовать первому импульсу, я всегда говорила…
– Конечно! – с энтузиазмом согласился Вадим. – У вас первый импульс был – пойти в бассейн. Ну так пошли прямо сейчас!
Леонида громко фыркнула.
– Да нет, я не о том, – вздохнула Алена. – Мой первый импульс, когда я сюда приехала и кое о чем с Галиной Ивановной поговорила, был повернуться и убраться восвояси. А я поверила Колобку… то есть этому, как его, господину Юматову. Поверила, что несчастный отдыхающий умер все-таки в медпункте. А тут такие слухи… получается, ни в бассейн теперь не пойдешь, ни в парилку, ни в собственном номере нельзя чувствовать себя спокойно и в безопасности!
– Секундочку! – уставился на нее Вадим. – А при чем тут ваш собственный номер? Он-то какое имеет отношение к делу?
– Да самое прямое! – обреченно вздохнула Алена. – Самое непосредственное, поскольку живу я в люксе-2. Эта цифра вам о чем-нибудь говорит?
– Поня-атно, – протянул Вадим. – Номер Толикова… Но знаете, тут вам бояться совершенно нечего. Толиков умер где угодно, только не у вас, в смысле, не у себя. Потому что я помню жуткую суматоху, которая поднялась, когда потом, после его кончины, пытались проникнуть в его комнату. Он ключи то ли где-то потерял, то ли сунул куда, и дверь никак открыть не могли, потому что запасные ключи, которые у администратора хранятся, тоже куда-то кто-то затащил – то ли уборщица, то ли сантехник, то ли электрик, которые там накануне что-то ремонтировали. В общем, собрались уже ломать дверь, да, на счастье, вмешался тот мент, который живет в номере первом, – он позвонил в город, немедленно приехал какой-то хитрый лысоватый дяденька и универсальной отмычкой дверь открыл.
– Он что, ваш мент, медвежатника на помощь вызвал? – мрачно спросила Алена.
Мрачность ее объяснялась животрепещущим вопросом: а способна ли универсальная отмычка отмыкать магнитные защелки французской фирмы «Gardien», то есть «Сторож»?
– Да нет, почему медвежатника? – захохотал Вадим. – Ваш сосед сказал, что это его старый друг, владелец частного охранного агентства «Барс». Так что вроде бы фигура вполне благонадежная. А впрочем, сейчас-то он владелец охранного агентства, а какое у него боевое прошлое, сие никому не ведомо!
– Кстати, то же самое можно сказать и о моем соседе, – кивнула Алена. – Откуда вам известно, что он – тот, за кого себя выдает? Я имею в виду, что он мент. Может быть, у него тоже криминальное прошлое и ни одному его слову верить нельзя!
– Как у вас язык поворачивается злословить о незнакомом человеке? – раздался возмущенный голос Леониды. – Вы его в жизни не видели, а говорите такие гадости. Он скромный, порядочный, вежливый, он настоящий герой… Да о нем во всех газетах было…
И тут Леонида окончательно задохнулась от переполнивших ее эмоций.
Алена покосилась на соседку задумчиво. Конечно, газет она не читает, радио не слушает, телевизор не смотрит, это правда, зато иногда умудряется – как бы совершенно случайно! – оказаться в нужное время и в нужном месте. А оттого получает необыкновенно ценную информацию, которой потом распоряжается по своему усмотрению. Такой информацией относительно своего соседа по коттеджу она с сегодняшнего дня и обладает. Просто не хотелось разрушать запоздалые иллюзии восторженной клуши Леониды и открывать ей глаза на «скромность и порядочность» ее «настоящего героя». Перепуганная физиономия уборщицы, ее надетая шиворот-навыворот одежда, след мужской босой ноги перед дверью с цифрой «один»… Ага, просто-таки монашеская скромность! Но Алена лучше промолчит. Не ее это дело – сбивать с чьего-то носа розовые очки: слишком уж болезненно прошло расставание со своими собственными.
– Прошу прощения, – пробормотала Алена, – вы совершенно правы. Я иногда слишком уж рублю сплеча. Я этого человека не знаю и судить о нем не имею никакого права. Еще раз извините.
В доказательство своей искренности она сложила ладони лодочкой и отвесила чуть ли не японский церемонный поклон.
Вадим хихикнул и тоже сложил ладони лодочкой. Правда, кланяться не стал. Леонида же только фыркнула возмущенно: видимо, сочла Аленино раскаяние издевкой.
– С вашего позволения, я пойду, – в том же японском стиле продолжала Алена. – Нет, Вадим, извините, я возвращаюсь в свой номер, а в бассейн я сейчас идти еще не готова. И я вас уверяю: разговоры о покойниках совсем тут ни при чем. Ну что вы, мне совершенно не страшно, не в том дело. Во-первых, я вам как опытная шейпингистка говорю: заниматься спортом сразу перед обедом или сразу после него – верный способ нарастить мышечную массу, а мне эта самая мышечная масса, так же как и лишний жир, совершенно ни к чему. Во-вторых, мне надо вещи разобрать, немножко отдохнуть перед вечеринкой – если вы, конечно, не отменяете своего приглашения на банкет.
– Да вы что?! – пламенно вскричал Вадим. – Приглашение остается в силе! Вы приходите, когда сможете, а я вас буду ждать!
Да, именно так он и говорил. И что же? Алена пришла, но ее никто, оказывается, не ждет!
И вот она подпирает стенку, в то время как все приглашенные тусуются – кто вокруг злосчастного караоке, кто перебирает ногами на танц-, извините за выражение, поле, кто не может отойти от столов, куда только что загрузили, в дополнение к салатикам и канапе, горы фруктов и какие-то огромные торты, а также пополнили батарею бутылок. И Алена скучает, скучает. И никому нет дела до того, как прелестно черно-белое платьице облегает ее старательно сформированную неустанными занятиями шейпингом фигурку. А ей есть, есть чем гордиться! А самое главное, Алена буквально сама себя сделала: еще пять лет назад она была пышка пышкой. Не такой, конечно, квашней, как Леонида, но до пятидесятого размера докатывалась, а теперь стабильный сорок шестой, и порою удается и до сорок четвертого соскочить… особенно при интенсивной секс-диете. Никто здесь не любуется ее ножками, и глазками, и красивым (да-да, красивым, Алена сто раз это слышала, вот и Вадим назвал же ее Еленой Прекрасной!) личиком. И вообще никому нет до нее совершенно никакого дела…
Все, пора уходить. Даже Леонида уже исчезла. Пора и Алене. Вернуться в свой номер, позвонить подруге Инне и пожаловаться на судьбу, потом открыть ноутбук, вызвать из гиперпространства тот НЛО, с коего ей периодически передается тайная информация, которую она потом, как бы под диктовку, старательно переписывает и сдает в издательство «Глобус» под своим именем, вернее, под именем Алены Дмитриевой… Как там должен называться очередной диктант: «Игрушка для красавиц»? Вот именно, пора начать осуществлять страшную месть изменникам и предателям, а то Алена изрядно отвлеклась! Ну и зря! Ничего хорошего из этого не получилось. Стоишь, забытая судьбою и молодым новым поклонником…
А может, они оба, судьба и поклонник, просто захлопотались и не успели про нее вспомнить? Ну ладно, Алена даст им еще один шанс. А сама в это время сходит попудрить носик. Совсем как те леди из романов Голсуорси, которые так и спрашивают у своих джентльменов: «Где здесь можно попудрить нос?» А между тем это не более чем эвфемизм к вопросу: «Где здесь туалет?»
Алена обожает эвфемизмы, идиомы и всяческие фигуральные выражения, однако не раз попадала с ними впросак. Как-то раз, отправившись с одним поклонником своей неземной красоты в ресторан и по истечении некоторого времени спросив его, где, интересно, здесь можно попудрить носик, она получила простодушный ответ: «Да прямо вот здесь, за столом. Никто на тебя не смотрит, больно ты кому-то нужна!» Нечего и добавлять, что оскорбленная в лучших чувствах Алена немедленно покинула сего придурка и более с ним никогда не встречалась. Несомненно, он принадлежал к тому многочисленному племени российского народонаселения, которое предпочитает простые вопросы и прямые на них ответы. Вроде той девицы, которая недавно пыталась выяснить у Алены, где здесь… Нет, лучше об этом не вспоминать!
А в самом деле, где оно находится, то самое местечко, в котором можно при надобности попудрить носик и сделать прочие дамские делишки?
Оказалось, найти его легко и просто – благодаря картинке на дверях: равнобедренный треугольник, увенчанный окружностью. На соседней двери был помещен точно такой же треугольник, только вершиной вниз. Здесь, понятное дело, пудрили носики особы противоположного пола.
Алена вошла в туалет и обнаружила, что знакомая ей девица-красавица-матерщинница все еще здесь – но уже в компании двух таких же сногсшибательных красоток. Одна из них стояла, повернувшись к подругам спиной и задрав платье, а подруги склонились к ее кругленькой и практически голой (узенькая полоска стрингов не в счет) попе. Эта ситуация – немножко в стиле скандального Обри Бердслея, не правда ли? – сначала шокировала Алену, однако при более внимательном взгляде прояснилась. Ох, каждый понимает вещи согласно своей испорченности! А девица-то, оказывается, просто-напросто демонстрировала подругам татуировку, которая у нее располагалась аккурат на пояснице. Изображен там был – причем очень натуралистично и многоцветно! – осьминог, который обвивал своими щупальцами розовенькие ягодицы.
Милостивый Бог, чего только не увидишь на свете! И сколько страданий натерпелась бедная девочка ради того, чтобы изуродовать себя на веки вечные!
Однако подружки татуированной красотки, судя по их восклицаниям, были в восторге. Правда, выражали они его очень однообразно – с помощью нескольких сакраментальных слов, одно из которых и вовсе-то состояло из трех букв… Алена, сгорбившись от нового припадка мизантропии, проскользнула туда, где, собственно, и происходит процесс припудривания дамских носиков.
Когда она вышла, с разглядыванием осьминога было уже покончено, подружки поправляли макияж и вовсю чесали языки.
– Так звал сюда, так звал… – жаловалась знакомая Алене девица. – А сам где? Может, и не приедет. А я сюда приперлась, как дура, на тачке, это же разорение одно – из Нижнего сюда на тачке переть. Хотела дать водиле, чтобы сэкономить, а он послал меня, сказал, что презервативов с собой нету. И у меня, как назло, не оказалось. Не пойму, как я могла их забыть?
– Презерватива нету? А ты б взяла за щеку, – посоветовала обладательница татуированной попы, точеная пикантная брюнетка, при виде которой обмерли бы от восторга великие ценители именно такого типа женской красоты – парижане… к своему счастью, не знающие русского языка. – Подумаешь, большое дело!
– Ну, я предложила, а он сказал, что боится, его один раз укусили за член, и с тех пор он не хочет рисковать. Так что пришлось деньгами платить.
Поскольку все эти реплики перемежались обильными инвективными восклицаниями, наша чистоплюйка-героиня сгорбилась еще сильней и бочком проскользнула к раковине, намереваясь стремительно помыть руки и убраться отсюда как можно скорей. Однако прозвучавшее вдруг имя заставило ее несколько замедлить движения.
– А на Вадьку ты зря глаз положила, – проговорила третья подружка, тоже блондинка, с глазами олененка Бэмби. Одета она была в такое же символическое платье, как Аленина «знакомая», фосфоресцирующее и шелестящее, только не голубое, а бледно-зеленое. – Это такое ботало! Спать с ним можно, а верить ему нельзя.
– А кому в наше время можно верить? – уныло вопросила татуированная попа. – Ладно, хоть спать можно, хоть само собой стоит у него, а то за эти несчастные сто баксов маешься над какой-нибудь тряпочкой, маешься, а ее только трупное окоченение заставит затвердеть!
– Да, у Вадьки с этим делом все в порядке, – с авторитетным видом заявила блондинка номер два. – Стебарь, каких мало. Но он головкой думает, а не головой, поэтому нормальным девушкам надо держаться от него подальше. Тебе, Ленка, сколько? – повернулась она к Алениной «знакомой». – Двадцать уже?! Ну, знаешь! В таком возрасте пора перестать дурой быть, пора о будущем подумать, о том, как серьезного мужчину найти. Удовольствие можно и от фаллоимитатора получить, а мужчина должен деньги давать. Черт с ним, с Вадькой, плюнь на него и не переживай. Здесь такие люди собрались! У дядьки, который эту тусовку устраивает, у Холстина, друзья только самые деловые. Ты оглядись, может, и подцепишь кого из администрации губернатора. Я своего Сашку на такой же тусовке в оборот взяла. Кстати, тогда же и Ирка Покровская заарканила Холстина. Конечно, такого бобра убить – не каждой дано, тут особый талант иметь нужно…
– А она когда по Покровке гуляла, эта Ирка? – напряженно свела бровки татуированная попа. – Давно, что ли? Почему-то я ее не знаю, а ведь вроде со всеми покровскими знакома: с Машкой, Танькой, Галкой, Наташкой… Нет там никакой Ирки!
– Конечно, нет! – расхохоталась блондинка номер два. – Она не потому Покровская, что на Покровке мужиков ловила. Это у нее фамилия такая. И она – ты сейчас умрешь, Ленка! – Вадькина старшая сестра. Мы с ними раньше в одном дворе жили, около Пятого угла, а потом наш дом снесли, мы на Автозавод переехали, а им удалось квартиру где-то в верхней части получить.
– Вот цирк, да, Надя? – захохотала Ленка. – То ты с Иркой в одном доме жила, а теперь со мной в одном доме живешь.
Что тут было такого смешного, Алена понять не смогла, но, видимо, другие девушки смогли, потому что они тоже расхохотались, громко и буйно, а потом блондинка номер два, которую, как выяснилось, звали Надей, продолжила:
– Я иногда встречала знакомых девок с нашего двора, так они говорили, что Ирка мед закончила, замуж вышла, потом развелась, на работу на хорошую устроилась – в какой-то салон косметический. Он вроде бы так и называется – «Красотка», как кино, где Джулия Робертс. Там молодых красоток из старых уродин делают. Вадька тоже вроде бы мединститут окончил, только я не слышала, чтобы из него какой-то толк вышел. По молодости лет он по богатым бабам шлялся да и мужиками не брезговал, потаскуха несчастная, бисексуал долбаный, а Ирка – она простая, конкретная и очень деловая девка. Она в своем салоне и так хорошо зарабатывала, а тут еще и Холстина подцепила. Вот это везуха! Правду говорят: деньги к деньгам. Теперь Вадька таскаться с кем попало перестал, строит из себя хорошего мальчика, сидит тут при сестричке, охраняет ее и бережет для Холстина. Конечно, он же сундук с деньгами, его упустить нельзя! Точно тебе говорю – Вадька его не упустит.
Вода из крана лилась и лилась, Алена замерла, забыв о ней, и слушала во все уши. Кто из литературных персонажей говорил, что, подслушивая, можно узнать немало для себя интересного? Да кто бы ни говорил, никакая это не литературная, а самая что ни на есть расхожая житейская премудрость!
Значит, Ирина работает в салоне «Красотка»… Самое известное и дорогое (знатным писательницам не по карману) косметическое заведеньице в городе! Находится оно на Ошаре, в новых элитках, в одном здании с банком «Юпитер» и юридической консультацией. Обе фирмы принадлежат москвичам, однако «Красотка» вроде бы еще осталась во владении нижегородской бизнесвумен (или бизнесменши, как чаще говорят). По слухам, там и вправду из старого лица запросто сделают новое, в смысле – молодое. Директриса и хозяйка, а заодно и ведущий косметолог салона – высокомерная (куда там Алене Дмитриевой!), будто Снежная королева, и великовозрастная (Алене Дмитриевой до нее, к счастью, еще далеко!) дама, у которой, попади она даже под автомобиль, ни один мускул в лице не дрогнет, и не потому, что у нее нервы стальные, а потому, что все лицо испещрено инъекциями ботокса. Этот самый ботокс она пропагандирует в своих многочисленных интервью по ТВ, в газетах, рекламных листовках и т. д. и т. п. Про Викторию Борисовну Донникову – так зовут Снежную королеву – ходят слухи, будто она жуткая стерва и мымра, три шкуры дерет с сотрудников, не дает им никакой передышки, штрафует за малейшие оплошности, а после третьего замечания со стороны клиентов увольняет по статье, но все равно, устроиться к ней в салон – тьма желающих. Престижное место, хорошая зарплата, в салоне применяются все новейшие достижения, специалисты постоянно ездят на модные выставки и учатся на курсах не только в Москве, но даже в Берлине и Париже, а главное, клиент там настолько богатый, что отваливает щедрые чаевые «девушкам». Если Ирина Покровская работает у Донниковой, это говорит либо о ее высоком профессионализме, либо о редкостной уживчивости, либо об умении прогибаться – а вернее, о том, о другом и третьем сразу.
А может быть, Донникова опасается ее прижимать, зная, кто ее поклонник? Небось, пожалуйся Ирина на свою начальницу, Холстин, раз он такой крутой, в отместку запросто перекупит или прикроет салон, и что тогда будет делать честолюбивая хозяйка «Красотки»?
Да, масса любопытной информации почерпнута нынче во время процесса припудривания носика. Какое счастье, что подружки Алену не замечают! Так увлеклись болтовней, что даже материться меньше стали. Или Алена к их манере ведения беседы просто успела привыкнуть? Вот так еще с полчасика попривыкаешь – и сама начнешь направо и налево «блины» печь!
– Красивые какие у тебя серьги, Ленка! – сменила тему Надя. – Умеешь ты найти такое, чтоб смотрелось лучше всяких брюликов. Мне Сашка подарил, вон, видите, висюльки из белого золота. Ну и кто знает, что это такое? Меня даже мать спросила: что, твой стебарь не мог тебе золотые купить, какие-то железные носишь?
– Белое золото? – восхищенно простонала Ленка. – Ой, я бы не знаю что отдала, чтоб хоть один вечерок такие серьги поносить!
– Один вечерок? Да бери, жалко, что ли? Только потом не забудь отдать, а то из меня Сашка душу вынет и обратно не вернет, – усмехнулась Надя, и подруги быстро обменялись серьгами.
– Да что вы, девки, как школьницы, о какой-то ерунде! – возмутилась татуированная попа. – Тут такие дела, а они – серьги, серьги… Слушай, Надя, неужели эта Ирка так крепко держит Холстина? Меня-то сюда мой Павлик не просто так привез. Думаю, он хочет, чтобы я под Холстина легла. Этот поганый москвич к его сети магазинов подбирается, схавать хочет, как он уже много чего в Нижнем схавал. Нет, я, конечно, на серьезные отношения не рассчитываю, но мы думали, может, мне удастся его в койке умаслить, чтоб Павлика в покое оставил. Хотя бы на время, чтобы успеть деньги собрать и в другую фирму увести.
– Ты вокруг оглянись, – посоветовала многомудрая Надя, удовлетворенно озирая в зеркале мерцающее множество бусинок, струящееся из ее мочек до самых плеч. – Тут таких, как твой Павлик, половина зала, все Холстиным и его командой схаванных. И каждый с собой свою давалку привез, чтобы Холстина ею соблазнить. Но если бы он падал в койку со всеми бабами и девками, кто его домогается, у него член стерся бы от частого употребления. Пустое дело, так своему Павлику и скажи. К тому же он в Ирку по-настоящему влюблен, без дураков. Поняла?
– Поняла… – кивнула приунывшая брюнетка. – Вот гадство, а мне Павлик свою «Хонду» обещал отдать, если я Холстина в постель затащу!
– Жмот твой Павлик, – авторитетно заявила Надя. – Такой, как Холстин, не побитой «Хонды» стоит, а «мерса» последней модели, прямо с конвейера. Но тут полный дохляк, я тебе точно говорю. Сашка сказал, что у Холстина насчет Ирки Покровской очень далеко идущие планы, вроде бы наши мужики сегодня чуть ли не на помолвку приглашены. Недаром здесь и Марина Ивановна тусуется, Иркина мамашка. Просто так она бы не приехала: наверняка Холстин будет публично предложение Ирке делать.
– Ой, девчонки, я понимаю – ваших мужиков пригласил Холстин, – нетерпеливо перебила ослепительная Лена, ставшая еще краше в обрамлении серег из белого золота. – Вы как бы при них. Но меня-то Вадька зачем сюда зазвал? А?
– Да низачем, – пожала плечами Надя, – просто так. Он же ботало. Бо-та-ло, я тебе русским языком говорю. Он ляпает, не думая, его вообще нельзя всерьез принимать. А может быть, – вдруг пожалела она приунывшую подружку, – может быть, еще не вечер. Может быть, у него сегодня не с кем перепихнуться, вот он тебя и пригласил на ночь. Ну и флаг тебе в руки! Только я тебя, Ленка, предупреждаю: у него манера на жалость бить и не расплачиваться потом с девушками, а наоборот – еще и денежки у них в долг вытягивать. Не поддавайся на провокацию, поняла? Вадька сейчас не бедствует, так что деньги за такси ты себе точно вернешь, а если дурой не будешь, то еще и заработаешь.
– Да ну его! – фыркнула Ленка. – Вот если бы Холстина удалось поймать, это да. А на Вадьку я даже время тратить не хочу. Вот трепло, а? Приезжай, говорит, Елена Прекрасная, не пожалеешь…
Тут Ленка вздрогнула, осеклась и уставилась на Алену. Другие девицы тоже вытаращились на нее не без испуга. Ну, наверное, испугаешься, если какая-то мышь черно-белая, которую они до сих пор практически не замечали, вдруг издала странный стон и ринулась вон из туалета.
– Что это с ней? – долетел до Алены удивленный голос Нади. – Обожглась, что ли? То мыла, мыла свои ручонки, а то вдруг взвыла и…
– Не обращайте внимания, девочки, – успокаивающе сказала Ленка. – Она сумасшедшая, я ее знаю.
Алена прижала руки ко рту. Она не взвыла, не застонала – она с трудом сдержала приступ хохота!
Елена Прекрасная, бог ты мой! Еще одна. До чего ж полезно иногда пойти попудрить носик… Ну, теперь-то уж точно пора покинуть сие благородное собрание. Счастливо оставаться, дорогая Ленка! Ты гораздо больше заслуживаешь титула прекраснейшей, чем твоя знакомая сумасшедшая, а потому золотое яблоко по имени Вадик достанется тебе. И, как только что выразилась Надя, флаг тебе в руки!
Однако едва Алена сделала шаг к выходу, как по залу прошло оживление: музыка вдруг смолкла, все вскочили из-за столов и бросились к дверям:
– Приехали! Холстин! Все, это он! Холстин приехал! Вот он! Наконец-то! Ну, Николай Васильевич, мы тебя уже заждались! Штрафную, штрафную!
Отвечая короткими, сдержанными полуулыбками на преувеличенно радостные, фальшивые восклицания, в столовую вошел высокий, подтянутый мужчина лет пятидесяти, с темно-русыми, сильно тронутыми сединой волосами. Лицо у него было из тех, что привлечет внимание в любой толпе, – таким ощущением превосходства над людьми светился взгляд, такое спокойное достоинство выражали правильные черты все еще красивого лица. При этом сразу становилось понятно: перед вами вовсе не самодовольный болван, а человек, исполненный сознания собственной значимости – вполне заслуженного сознания! Такие лица бывают у людей, которые всеми своими благами обязаны только себе, никому более. Безочарованные, как правило, эти люди порою жестокие, даже очень жестокие, но крепко стоящие на земле и весьма привлекательные для женщин именно этой основательностью и непоколебимой уверенностью в себе. Любительнице вить из мужчины веревки или тасовать поклонников, подобно карточной колоде, рядом с ними делать нечего. Но женщина, которая осознает, что Господь сотворил праматерь Еву всего лишь из ребра Адама, которая умеет следовать за супругом в кильватере и готова повторять: «Что муженек ни сделает, то и хорошо!», сможет быть счастлива рядом с таким человеком. Конечно, Алена к подобным овечкам не принадлежит, а все же при взгляде на Холстина она подумала, что тусоваться с молодыми красавцами вроде Игоря, Алекса (ее прежнего, ныне безжалостно покинутого любовника), Олега (давно и прочно забытой ошибки молодости) или хотя бы сегодняшнего знакомца Вадима приятно и прелестно, но ведь лишь до поры до времени, и пора эта уже приближается, и всякое время, как известно, имеет свой предел. И не следует ли ей всерьез задуматься: неужели вот так и хочется век вековать одной-одинешеньке? Нет, о том, чтобы соединить, как принято выражаться, с кем-то жизнь, а попросту – выйти замуж, Алене невыносимо даже подумать: как это – ломать себя, приспосабливаться к какому-то постороннему человеку?! Но почему не найти себе солидного друга среди своих ровесников или даже гораздо старше, а если все-таки моложе, то не на пятнадцать-семнадцать, а то и двадцать лет (вот жуть, а?! Но уж такая она экстремальная авантюристка, наша героиня!), а максимум лет на пять? Даже не отдавая себе ясного отчета, Алена иногда присматривалась к мужчинам, попадающим в эту возрастную категорию, и внимательно разглядывала сейчас Холстина, понимая, что он-то подходит по всем статьям: и умен, и силен, и интересен, и довольно-таки красив, и, что не последнее, богат… К тому же принадлежит к тем редким мужчинам и женщинам, которые так же, как сама Алена, нипочем не желают сдаваться возрасту.
Как ни странно, большинство людей вовсе не хочет сохранить вечную молодость и немало злится на тех, кто пытается это делать. То есть, если бы красота сама собой не исчезала, если бы можно было превратиться в некий невянущий шелковый или бумажный цветок – то пожалуйста, с удовольствием. Но прилагать ради этого хоть какие-то усилия… Алену поражало, с какой готовностью люди отпускают вожжи возраста и позволяют себе опускаться, превращаться в развалину. Ну и, конечно, они неприязненно, а то и с откровенной злобой поглядывают на тех, кто не позволяет себе того же. Наверняка у Холстина много завистников и врагов не только из-за его денег и привычки «хавать» чужие фирмы (честно говоря, не самая лучшая привычка!), но и… из-за стройности его фигуры и легкости движений. Достигнуть этого помогают только две вещи на свете: постоянные занятия спортом и стойкая привычка не наедаться на ночь. И совершенно точно можно сказать, что пива Холстин не пьет ни утром, ни днем, ни вечером.
Да, появившийся на банкете мужчина стоил того, чтобы привередливая писательница заинтересовалась им… Правда, он москвич, а к этому племени Алена, как и прочие русские провинциалы, относилась враждебно и настороженно, но штука в том, что в данном конкретном случае ее мнение никого не интересовало. Опять дедушка Крылов: зелен виноград! Холстин вряд ли обратил бы на нее внимание, несмотря на ее красоту, шарм, интеллект и прочие тайные и явные достоинства. Потому что уж слишком обворожительное создание шествовало сейчас рядом с ним. И даже наша до жути самоуверенная (по-прежнему самоуверенная, несмотря даже на тот сокрушительный сердечный крах, который она недавно потерпела) героиня понимала, что сравнения с такой красотой и таким победительным очарованием не выдержать никому. Пожалуй, даже Жанне с ее умением дурманить людям головы…
Неприятное воспоминание о ненавистной разрушительнице ее счастья возникло не случайно: лицо, плечи и шея девушки, которая шла рядом с Холстиным, были так же, как у Жанны, щедро усыпаны веснушками, и так же, как Жанну, это ее ничуть не портило, скорее наоборот. Вдобавок Ирина Покровская (видимо, это была именно она) принадлежала к числу тех счастливиц, которые от природы обладают тонкой, упругой и бело-молочной, матовой кожей. Кроме того, в арсенале имелись медно-рыжие (явно свои, а не крашеные) длинные волосы, обрамляющие точеное лицо ворохом тугих кудрей (они немного напомнили Алене о Кристине, но воспоминание об этом ничтожестве проскользнуло мимо, не причинив привычной боли), ясные глаза удивительного орехового оттенка, роскошный рот, прекрасная фигура. Можно было не сомневаться, что и ноги у нее великолепной формы, однако их скрывала тяжелая, пышная бархатная юбка винного цвета, из-под которой виднелись тускло-желтые, словно бы выцветшие от времени, кружева нижней юбки. Стан Ирины обтягивал бархатный же корсаж, щедро обнажающий плечи и грудь, но на ногах были не хрустальные башмачки, как можно было ожидать, а… тяжелые замшевые ботинки на толстой ребристой подошве. В первую секунду такое сочетание вызывало оторопь, а потом восхищение и почему-то умиление: эта девушка принадлежала к числу тех избранниц судьбы, которым решительно все к лицу! В компанию таких же счастливиц входила и Жанна, а Алена – отнюдь нет, поэтому она быстренько изгнала из мыслей навязчивые воспоминания о бывшей подруге и еще кое о ком бывшем и проводила взглядом миновавшую ее пару.
Да, они оба красивы, в самом деле красивы, но все-таки видно, что Холстин намного старше невесты. Особенно когда они рядом. С первого взгляда это не бросается в глаза, но, присмотревшись, видишь, что лицо его изборождено тяжелыми морщинами. И слишком низко нависают брови над глазами, что придает лицу угрюмое выражение. А как старят его «бульдожьи щечки» – возрастные складки у губ! Будущий муж красавицы Ирины Покровской обречен на безумную ревность, а она – на бесчисленные ехидные реплики: мол, вышла за этого старика только из-за денег. Жаль, что мужчины редко появляются в косметических салонах, ведь в современной косметологии чего только не напридумано, чтобы ухватить за хвост и если не вернуть, то довольно надолго задержать ускользающую Жар-птицу – красоту молодости!
Ту самую красоту молодости, которой так и блистал Вадим, шедший вслед за сестрой… Синие глаза потуплены, волосы гладко зачесаны назад, на четко вырезанных губах скромная, чуточку озабоченная улыбка. Одет прекрасно, хотя и очень просто: легкая рубашка, светлые джинсы, мокасины. Но вот какая странность: стильная и дорогая одежда Холстина на себя вообще внимания не обращала, она воспринималась как часть целого, как некая составляющая его значительного облика (истинная примета элегантности!), а Вадим словно бы демонстрировал и внешность свою, и эту одежду, будто требовал: а вот посмотрите, каков я и каковы мои тряпки, представляете, сколько за все это уплачено?!
«Позер, актер, фанфарон и бонвиван, – вынесла безапелляционный приговор Алена. – Что у меня за приступ сексуального помешательства случился, что я решила им увлечься?!»
И наша писательница поспешила спрятаться за чью-то широкую спину, чтобы Вадим, не дай бог, ее не заметил и не кинулся возобновлять знакомство. Возможен более позорный вариант: заметить-то он заметит, но сделает вид, будто видит ее впервые в жизни, потому что начисто забыл про свое щедрое приглашение и теперь знать не знает, что делать с новой знакомой. А вдруг она станет навязываться?!
Ну уж нет, Алена со своим гипертрофированным самолюбием в жизни никому не навязывалась и начинать это делать не намерена. Она даже с обожаемым (когда-то давно, теперь все в прошлом!) Игорем не собирается больше выяснять отношения. Просто исчезнет из его жизни, да и все, неужто будет разменивать свою гордость (или гордыню? Ой, да какая разница!) на случайного знакомого?
Впрочем, она зря пыталась спрятаться: все с той же озабоченной полуулыбкой Вадим прошел мимо нее, не поднимая глаз, поглощенный беседой по мобильному телефону. Впрочем, незамеченной осталась не только старательно скрывавшаяся Алена, но и всячески старавшаяся обратить на себя внимание Елена Прекрасная номер два – в серьгах из белого золота. Правда, Алене показалось, гораздо больше она силилась попасться на глаза Холстину, чем Вадиму, но не преуспела и в этом.
Как только «звездная пара» (у эстетки-писательницы от этого словосочетания обычно начиналась оскомина, но иначе тут не скажешь) в сопровождении хвостика-Вадима проследовала мимо, Алена выскользнула из дверей столовой и побежала уже знакомыми дорожками к своему бревенчатому домику, сокрушаясь о даром потерянном времени и мечтая об одном: как можно скорей открыть ноутбук – и наконец…
Из дневника убийцы
«Был сегодня разговор с Мальчишкой. Удивительно: он растет, взрослеет, смотрит на женщин (даже и на меня) испытующим, раздевающим, мужским взглядом, а я не могу называть его иначе, как Мальчишкой. Несправедливо, учитывая, что вопрос, который я ему задала, касался суровых, очень суровых игр – отнюдь не детских и не женских, а именно мужских. Отреагировал он, как надо: поглядел лукаво, но без привычного томного закатывания очей (не передать, как меня это раздражает! Он становится на педика похож, когда так вот начинает глазками играть!) и спросил:
– А что, очень надо?
– Очень, – говорю.
– Выходы на такого человека у меня есть, – сказал Мальчишка. – Человек очень конкретный. Я его еще с армии знаю. Но он даром не работает.
– Сколько он хочет? – спросила я.
– Надо узнать.
– Узнай.
Он поглядел исподлобья:
– Слова не скажу, пока ты мне не расскажешь, что затеяла.
Я сначала хотела отмолчаться, но потом… Все равно пришлось бы его в это посвятить! Рассказала.
Ох, какие стали у него глаза…
Потом говорит:
– Я все сделаю. Да, сделаю. Что скажешь, то и сделаю! Клянусь!
Я только голову наклонила: мол, согласна.
Маленький дурачок… Он ведь и не знает, что от него потребуется! Но, дав клятву, он заложил душу дьяволу мести. А посредником между ними была я».
* * *
«И начинания, вознесшиеся мощно, сворачивая в сторону свой бег, теряют имя действия», – сказал некогда Шекспир.
Ничего толкового не получилось! Алена сменила невостребованное платьице на длинную, просторную футболку, в которой обычно спала, когда куда-то ездила, переобулась в шлепанцы, смыла с лица несравненную красоту фирмы «Эсте Лаудер», тоже так и оставшуюся невостребованной, нацепила на нос очки (мартышка к старости слаба глазами стала, как однажды констатировал все тот же дедушка Крылов) и съела вместо банкетных салатиков все три привезенных с собой банана (в них так же, как в шоколаде, живет микроэлемент по имени «серотонин», который пробуждает в нас гормон радости – эндорфин, и когда больше нет никаких поводов порадоваться, можно съесть банан, а лучше – несколько бананов!). Затем она включила фумигатор (величайшее изобретение человечества, сравнимое для людей с такой чувствительной кожей, как у нашей писательницы, может быть, только с изобретением электричества – и то лишь потому, что фумигатор нужно включать в электрическую розетку!), открыла ноутбук, бойко нащелкала в новом документе: «Алена ДМИТРИЕВА. ИГРУШКА ДЛЯ КРАСАВИЦ. Роман», сохранила эту нетленку… а дальше дело не пошло.
Для начала страшным волевым усилием пришлось подавлять желание достать карточную колоду, которую Алена зачем-то прихватила с собой из дому, и посмотреть, что там поделывает и с кем проводит время трефовый король – некий молодой брюнет с черными глазами. А что толку смотреть? И так понятно, что он поделывает и с кем проводит время!
Потом откуда-то прилетели, словно стая ненормальных комаров-камикадзе, которым плевать на фумигатор, ненужные сомнения: а не слишком ли ослепила ее ревность, не рубит ли она, по своему обыкновению, сплеча, не приняла ли нежелаемое за действительное, не грозит ли ей переусердствовать в мстительных планах и оскорбить гнусными подозрениями ни в чем не повинную подругу (или приятельницу, какая разница?) и самого трефового короля, которого она любила так самозабвенно и упоенно, в признаниях которому – и день и ночь, и письменно и устно! – вот только что радугой небесной не расписывалась, который дал ей столько счастья… И горя, конечно, тоже, но… Но разве возможно счастье без горя? Разве возможен день без ночи?
Чтобы выяснить этот жизненно важный вопрос, Алена позвонила подруге Инне. Однако та была не настроена на отвлеченные размышления: ее всю поглощало выяснение отношений какой-то дамы со строителями дачного дома, которые деньги получили, а работу заканчивать никак не желали. Дама пообещала адвокату поистине царский гонорар, ну и понятно, что Инна погрузилась в ее дело с ручками и ножками.
Впрочем, вряд ли разговор с Инной помог бы Алене успокоиться и начать работать. Дело было не только в посторонних размышлениях и ненужных терзаниях. Просто Алена вдруг осознала, что ей… страшно. Воспоминания о несчастном Толикове, который, очень может быть, испустил дух вот здесь, на этой кровати, где она должна будет спать ночью, немало тревожили ее воображение. И чуть ли не больше тревожили те шорохи и шелесты, те шумы, те странные звуки, которые доносились до нее из ночного леса, окружавшего уединенный коттедж. Пусть это был «прирученный» лес, отсеченный от дикого массива оградой пансионата, но ведь всем известно: звери, выросшие у людей, ставшие, казалось, совершенно ручными обитателями их квартир, иногда вдруг ни с того ни с сего выходят из-под контроля, нападают на своих потерявших бдительность дрессировщиков и разрывают их в клочки. Конечно, никаких диких зверей здесь, на территории «Юбилейного», днем с огнем не найдешь, кроме белок и ежиков, но вовсе не зверей боялась сейчас Алена, причем боялась до дрожи. А кого? Страшных лихих разбойников? Да нет, едва ли. Боялась чего-то невыразимого, безымянного, неописуемого, того, что гнездилось в глубинах воображения человека, насквозь городского, любившего природу, как можно любить красивый пейзаж в багетовой рамке, висящий над кроватью, отвыкшего от таинственных лесных шумов, шуршаний, шелестов, способного заснуть под грохот компрессора, но маяться тревожной бессонницей, если дождь будет стучать в стекло или деревья скрипеть сучьями над крышей.
И опять же – не только в этом дело! Алене сделалось не по себе, еще когда она подходила к коттеджу. Несколько метров пришлось пройти по неосвещенной дорожке, и десяток последних шагов в ней словно бы что-то надломили. Ей вдруг стало неприятно, что белое (да-да, скорее белое, чем черное!) платье издалека видно в ночи, обеспокоило, что ни одно из окон коттеджа не освещено, а значит, соседа нет дома. Вряд ли он завалился спать в десять вечера, скорее всего, тусуется в столовой вместе с прочими избранниками судьбы, вернее Холстина. Сейчас она охотно простила бы ему некоторые моральные издержки (тем паче что и сама была не без греха): соседство любого человека, тем паче – работника милиции, избавило бы ее от многих страхов. Очень не вовремя вспомнились также слова Галины Ивановны о каком-то человеке, который что-то пытается найти в ее комнате. Что? Кто? Неведомо…
А вдруг он повторит попытку нынче ночью?!
Очень захотелось запереть дверь коттеджа изнутри на французскую магнитную защелку, но тогда ее сосед не сможет войти, ему придется стучать, и этим он нагонит на Алену еще больше страха, ведь она его не знает, в лицо не видела, единственная известная ей примета неведомого мента – что у него длинные (не меньше сорок четвертого размера) и очень узкие ступни, но он ведь не Золушка, а она, Алена Дмитриева, далеко не принц, чтобы узнавать его по такой примете, как размер ноги… Наверное, соседу придется предъявлять свое служебное удостоверение, чтобы напуганная писательница решилась впустить его в коттедж, – и можно представить себе, сколько словесных инвектив в ее адрес будет отпущено оскорбленным, возмущенным и, конечно, нетрезвым соседом. Небось сормовско-автозаводские словесные «изыски» Ленки, Нади и «мечты парижан» их подружки, оставшейся безымянной, покажутся просто детским лепетом по сравнению со словоизвержением разъяренного мента! Конечно, если бы Алена Дмитриева была фольклористкой и составляла словарь современного русского непечатного языка, общение с ним пошло бы ей на пользу, но она была всего лишь рафинированной дамской писательницей, изнеженной барынькой, страшно далекой от народа. А потому она решилась наступить на горло собственным страхам и не блокировать входную дверь, ограничиться запиранием двери в свою комнату. Сейчас Алена ужасно жалела об этом, но выйти из номера в холл было уже свыше ее сил. Один Господь Бог знает, что там шуршит сейчас около крыльца, и не ворвется ли оно, неведомое шуршащее нечто, в коттедж, почуяв близкий запах человека…
Показалось ей или впрямь раздались вдруг чьи-то шаги на дорожке?
Как-то в полночь, в час угрюмый, утомившись от раздумий,
Задремал я над страницей фолианта одного
И очнулся вдруг от звука, будто кто-то вдруг застукал,
Будто глухо так застукал в двери дома моего.
«Гость, – сказал я, – там стучится в двери дома моего,
Гость – и больше ничего», —
быстро, словно некий экзорцизм против нечисти, пробормотала Алена из Эдгара Алана По, который сегодня что-то привязался к ней, хотя и не принадлежал к числу ее литературных любимчиков. Но очень уж оказался к случаю!
Гость – и больше ничего… А какой, кстати, гость имеется в виду? Заскучавший по ней Вадим? Или вернувшийся сосед? Но его гостем не назовешь, он ведь тут живет. Или…
Громко, дробно застучало в этот миг по крыше, и Алена даже за горло схватилась, чтобы подавить вопль ужаса. Умом человека, привыкшего мыслить логически (все-таки писание детективов требует развития этого свойства, даже если оно и не было даровано от рождения, и в шахматы играть ей никогда не научиться, Алена вообще не способна понять, зачем существует эта игра и почему вокруг нее устраивают столько шуму!), она понимала, что вовсе не призрак Толикова мечется вокруг коттеджа, пытаясь зачем-то – зачем? – проникнуть в свой бывший номер. Кстати, по-английски «призрак» – именно ghost, почти что «гость» по-русски… Какое зловещее совпадение! И все же нет, не призрак, а просто ветер, обыкновенный ветер, усилившийся к ночи, как это и водится у ветров, перебирает ветви развесистого дуба, усыпанные мелкими зелеными желудями, и именно они, срываясь с дерева градом, так громко, так гулко, так пугающе стучат по импортной черепичной кровле.
В скорби жгучей о потере я захлопнул плотно двери
И услышал стук такой же, но отчетливей того.
«Это тот же стук недавний, – я сказал, – в окно за ставней,
Ветер воет неспроста в ней у окошка моего,
Это ветер стукнул ставней у окошка моего,
Ветер – больше ничего», —
забормотала она вторую часть своего экзорцизма, но он, такое ощущение, обладал прямо противоположным свойством и не отгонял, а призывал призраков, потому что Алене стало еще страшнее.
Включить разве что телевизор? Пусть поорут какие-нибудь безголосые уроды… а может, повезет наткнуться на любимых «Би-2» или, к примеру, «Зверей» – совсем не уродов и категорически не безголосых.
Нет, нельзя. Тогда не услышишь, как отодвинется вдруг шторка на окне и оттуда бесшумно, вкрадчиво…
Что?! Ну что ты на себя нагоняешь?!
Ничего. Но Алена вдруг протянула руку и выключила настольную лампу. Хватит демонстрировать всем этим, которые шуршат, шелестят, снуют там, под окнами, свой сжавшийся от страха силуэт!
Экран компьютера засветился в полной темноте особенно ярко. В его свете было нечто укоряющее, но Алена уже не могла справиться с собой. Ей стало невыносимо сидеть в комнате, и даже охранительная французская система не могла защитить от страхов. Нет, здесь работать невозможно. Конец, конец дурацким планам, ранним утром она уедет из «Юбилейного». Инна – хороший адвокат, она что-нибудь придумает, как вытянуть из турфирмы и пансионата хотя бы часть бездарно потраченных подругой денег. Решено, чуть только рассветет – домой, в Нижний, на улицу Ижорскую! Конечно, ее квартира тоже полна призраков, но там призраки любовные, а не…
Господи, спаси и помилуй, что это за промельк мертвенного света на шторе? Кто-то стоит под окном, подсвечивая себе фонариком мобильного телефона? Кто? Может быть, Вадим все же решил возобновить прерванный дневной флирт? Ну, кто бы ни был, это явно человек реальный, а не призрак. Призракам-то фонарики не нужны, они должны хорошо видеть в темноте. Но, кажется, разлагающиеся тела мертвецов фосфоресцируют и испускают в темноте именно такое вот мертвенное свечение…
Боже!!! Кто это торопливо и почти бесшумно, словно не касаясь земли, пробежал под окном?! Кто проскрипел по стеклу? Чем? Ногтями?!
Алена где-то читала, будто у мертвецов растут волосы и ногти. Тела разлагаются, гниют, а волосы и ногти растут, и можно представить, как скрипят стекла под такими ногтями…
Совершенно так же, как только что и проскрипело твое!
Ей почудился шепот? Или… или не почудился?!
С коротким вскриком Алена вылетела из комнаты, даже не выключив ноутбук. Последним усилием сознания она еще успела понять, что нужно выдернуть магнитный ключ из скважины и взять с собой, потому что иначе она никогда не войдет в эту комнату.
Захлопнула за собой дверь, ударила по выключателю в коридорчике и замерла, трясущаяся, оглядывая равнодушные белые стены.
Господи, зачем она сюда приехала?!
Известно зачем. Лечить разбитое сердце! Но неужели не ясно, что раны, нанесенные Игорем, ничем не вылечит, ничем и никогда… nevermore, как выразился все тот же Эдгар Алан По по, извините за тавтологию, аналогичному поводу. Лучше вообще забыть о существовании такого органа, как сердце, жить только головой.
Да разве у Алены Дмитриевой есть голова? Гадательно…
Ну что теперь делать, что?! Выйти в общий холл и устроиться ночевать на диванчике? Нет, там же всего только одна дверь будет отделять ее от жуткой ночи. Лечь спать на голом полу, при ярком свете, прямо в этом коридорчике? И слушать, как в номере, совсем близко, ворвавшиеся (сквозь стены, судя по всему, а как же еще?) призраки начнут торжествующе…
Алена выскочила из коридора так же проворно, как несколько секунд назад – из комнаты, и ворвалась в холл соседа. Уже занесла руку, чтобы постучать в дверь с цифрой «один», молить о помощи, о спасении, как вдруг вспомнила: соседа же нету дома. Он на тусовке в столовке.
Ч-черт, когда мужчина нужен женщине по делу, а не для секса, его никогда дома нет, это Алена всю свою жизнь усваивала! Училась на многочисленных примерах.
И вот налицо очередной!
А еще мент! Моя милиция меня бережет… Как же, ждите ответа!
В сердцах Алена стукнула кулаком в дверь… и та вдруг качнулась под ее рукой.
Значит, сосед-мент уже вернулся? Какое счастье!
– Извините, – пролепетала она дрожащим голосом, вглядываясь в темноту, – ради бога, извините за позднее вторжение, это ваша соседка, Але… то есть Елена Дмитриевна Ярушкина. Простите, если я вас разбудила, но у меня очень важное дело…
Она осеклась, представив, что скажет ей сосед, когда услышит об этом важном деле: мол, страхи барышню одолели! Если просто идиоткой назовет – надо будет в ножки кланяться и благодарить за редкостную любезность. Не убраться ли подобру-поздорову, пока он еще не настолько проснулся, чтобы начать отличать сон от яви? Если уйти сейчас, у нее еще есть шанс остаться для соседа галлюцинацией – правда, не молчаливой, как кот Бегемот, но все же чем-то вроде призрака…
Ой, призрак! Остатки правил хорошего тона мигом вылетели у Алены из головы, она одним скачком оказалась чуть ли не на середине комнаты и снова замекала и забекала, извиняясь за позднее вторжение и умоляя войти в ее сложное, сложнее не бывает, положение, как вдруг почувствовала, что взывает в никуда. Точнее, ни к кому. А еще точнее – стоит в пустой комнате. Ее соседа все-таки нет дома.
Из дневника убийцы
«Итак, первый троюродный клиент готов. А удачно все получилось… Легко, светло, просто на душе. Вычеркнуто первое имя из списка. Осталось двое.
Менту повезло – остался жив. Мне было безразлично, останется он жив или сдохнет. Все это племя… Им наплевать на боль, беду, горе. Кто-то из них в алиби убийц Сергея. Кто-то из них поверил в алиби Ю., который прикончил Наташку, виновную только в том, что она слишком уж хотела выйти за него замуж. Они преступники, а преступники должны быть наказаны. И если этот гад вышел сухим из воды, значит, небесам для чего-то нужно, чтобы он покоптил их еще какое-то время, а я мешать не стану.
Самое главное, троюродных клиентов осталось только двое. С этим я справилась сама, теперь время вступать в игру Мальчишке и его сестре.
Интересно бы знать, ждет Сергей их там, на небесах? И что сказал он этой разорванной на кусочки твари, когда она пролетала мимо него прямой дорогой в ад? Злорадно усмехнулся? Всплакнул? Или просто отвернулся молча?
Смешно, а ведь Ю. именно Сергея называл предателем. Какое-то кривое зеркало!»
* * *
Несколько мгновений Алена оставалась в неподвижности, проницая взором темноту. Она не единожды употребляла это выражение в собственных романах и очень его любила, хотя сейчас оно не слишком-то соответствовало действительности. В том-то и дело, что полной темноты в комнате соседа не было: в не завешенное шторами окно проникал свет фонаря, стоявшего чуть поодаль, в нескольких метрах, за углом. Света этого было недостаточно, чтобы разглядеть подробности обстановки, но его вполне хватило, чтобы держать на привязи призраков, которые только что изгнали Алену из ее собственного номера. Почему ей было невыносимо страшно при ярком свете у себя и не страшно в полутьме здесь, она не смогла бы объяснить, даже положа руку на сердце. Тем более что она так и стояла: схватившись за сердце. И чувствовала, что оно постепенно перестает панически трепыхаться, а бьется все ровнее и спокойнее. И в голове перестал клубиться черный дым ужаса, а постепенно возвращались прежние инстинкты и рефлексы мозга: например, выбралась из бездн подсознания загнанная туда страхом патологическая страсть нашей героини к психоанализу. И она мгновенно нашла объяснение собственному спокойствию. Очевидно, даже таким железным (а может быть, вообще молибденовым или вольфрамовым, словом, отличающимся высокой прочностью) леди, как она, не удалось избавиться от порожденных веками предрассудков: на нормальную женщину соседство мужчины должно оказывать благотворное, успокаивающе влияние… по определению. Даже если мужчины нет в наличии, а имеет место быть только запах его табака.
Нет, в воздухе витал вовсе не изысканный аромат вишневого трубочного табака, который наша некурящая героиня считала одним из лучших ароматов на свете. Пахло довольно простыми сигаретами, может быть, даже какой-нибудь низкопробной «Звездой», однако с этим запахом была связана одна пикантная страничка в жизни Алены Дмитриевой. Страничка эта относилась к тем временам ее многотомной жизни, когда писательницей она еще не стала, а была всего лишь начинающей журналисткой, к тому же незамужней, и звалась просто Еленой Володиной.
В ту пору выпало ей счастье – командировка на Дальний Восток. Кстати, там, на фантастическом БАМе, у Елены случился дивный и кратковременный романчик с одним монтажником-высотником, которого, как ни странно, звали Игорем (такие многозначительные совпадения прошлого с будущим случались в ее жизни не раз и не два, словно бы в подтверждение словам Гете о том, что грядущие события бросают тени перед собой). Самое смешное, что и отношения с тем, давним, Игорем, как и с нынешним развенчанным идолом ее сердца, сводились почти исключительно к потрясающему сексу. Но не о том сейчас речь! Во время той краткой командировки у нашей героини произошел еще один роман, окрашенный уже более высокой духовностью, поскольку героем того романа оказался поэт.
Жил поэт в городе Хабаровске, звали его Виктором, был он невысок ростом, худ, рыжеват, зеленоглаз, неразборчив в любовных связях, словно бродячий кот, несмотря на то (а может быть, именно потому!), что был обременен женой и двумя детьми. И еще был он зол. Люто зол на весь мир и на свою неудачливую судьбу. Но главное, был Виктор изумительно, сокрушительно, невыносимо талантлив, может быть, даже гениален, а потому безудержно спивался, как и водится меж всеми ослепительными провинциальными талантами и гениями. К сожалению, от щедрого множества его стихов, как рифмованных, так и верлибров, которые он предпочитал, в памяти нашей легкомысленной героини остались только рваные строчки: «…безлюдная роскошная тайга – какой простор для жадности и страсти… а где был я в ту ночь, что пьяна голова, разогнутся цветы, распрямится трава… мне кто-то улыбнулся из трамвая, но вспыхнуло стекло, и порвалась…» Алена дальше точно не помнила… в каком-то блеске ветреного мая короткая, но пламенная связь… В общем, кажется, так, а может, и нет.
Влюбилась Алена, то есть тогда еще Елена, в Виктора, как кошка – страстно, но ненадолго, очень ненадолго: во-первых, долго любить этого человека было совершенно невозможно, а во-вторых, она уехала с Дальнего Востока и напрочь его забыла. Только случайно спустя много лет узнала она, что Виктор был убит – вроде бы в пьяной драке. Весть ее поразила, но сильного горя не причинила, слишком далеко ушла она к тому времени от любви к нему, но странным образом в глубине ее души надолго сохранилась обида на человека, который позволил себе так бездарно умереть – при всем своем поразительном поэтическом таланте! И еще дольше – пожалуй, навсегда! – сохранилась у Алены память о запахе сигарет, которые курил Виктор. Название этих простеньких, дешевеньких сигарет она забыла, как и названия его стихов («Звезда»? «Прима»?), а запах помнила. И долгие годы потом, много позже, у нее начинали дрожать ноздри, и сердце начинало дрожать, и ноги подгибались при случайно долетевшем до нее знакомом аромате, и многие мужчины были, наверное, озадачены внезапным жадным блеском в глазах незнакомой красотки.
Вот и сейчас… Неведомо, заблестели ли у Алены глаза сейчас, в темноте не видно, да и видеть было некому за отсутствием человека, выкурившего здесь недавно эту дешевую сигарету, но ощутила она себя совершенно неожиданно враз взволнованной – и в то же время совершенно спокойной, защищенной от всех реальных и нереальных опасностей. И начала осваиваться.
Обстановка соседского номера оказалась совершенно такой, как и номера Алены, а потому она даже в темноте легко отличила от прочих предметов мебели диван, подошла к нему и села. Был он слишком мягок и ужасно неудобен: стоило сесть, как мягкие подушки проваливались, коленки оказывались выше головы, а лежать на нем вообще можно было, только свернувшись калачиком, так он оказался короток. Несколько мгновений Алена повозмущалась тем, что какие-то идиоты выпускают столь неудобные диваны, а другие идиоты их покупают, к тому же в дом как бы отдыха, потом страшно удивилась, осознав, что такие мысли возникли у нее потому, что она уже не сидит, а именно лежит на этом диване, поругала себя за то, что ведет себя в чужом номере столь бесцеремонно… и уснула сном, который принято называть мертвым, но Алена этого выражения терпеть не могла, старалась его не употреблять, а потому назовем ее сон просто очень крепким.
Наверное, несмотря на крайнее неудобство ложа, она могла бы спать тут без просыпу довольно долго, однако проснулась от странного ощущения, будто кто-то легко коснулся ее лица и что-то шепнул на ухо.
– Игорь… – слабо выдохнула она любимое имя, хотя шепот был вовсе не ласковый, а скорее недовольный… Ну, видимо, потому и вспомнился ей именно вечно чем-то недовольный, вечно ищущий везде и всюду какие-то подвохи Игорь, а не кто-нибудь другой! И раз уж проснулась не только Алена, но и страсть к психоанализу, а также к анализу окружающей обстановки, то героиня наша мгновенно оценила окружающее и поняла: разбудило ее вовсе не прикосновение – разбудил скользнувший по лицу промельк мертвенного, бледного света, совершенно как тот, что мечется сейчас по стене.
Оно! Опять оно, то самое неведомое нечто, которое выжило ее из собственного номера! Снова настигло, настигло и здесь!
С диким криком Алена вскинулась на диване, выставив вперед руки, поперхнулась своим криком, подавилась страхом, закашлялась – и онемела, услышав не жуткое завывание упивающегося победой призрака, а недовольный, даже, можно сказать, сварливый голос:
– Вообще-то орать следовало бы именно мне!
Голос был вполне человеческий, живой, а не призрачный, а главное, эти сварливые нотки никак не могли принадлежать потустороннему существу, и они оказались главной приметой реальности, в которую и вернулась Алена. Вернулась настолько прочно, что смогла даже хрипло выдавить:
– Почему?
– Что – почему? – спросил голос, вернее, человек, которому этот голос принадлежал. Лица его Алена не видела – в полутьме различала только очертания стоявшей перед ней худощавой фигуры среднего роста.
– Почему именно вам следовало бы орать?
– Да потому, что именно мне следовало бы испугаться, войдя в свой номер и обнаружив на своем диване чужое тело. Вдобавок неподвижное. Да еще и женское. Только этого мне еще и не хватало, учитывая те странности, которые здесь творятся. Очень рад, что вы – не тело. Но кто вы такая и что здесь делаете?
Алена за время краткой речи незнакомца, произнесенной все тем же недовольным тоном, пришла в себя настолько, что вспомнила: лучший способ обороны – наступление. Вот и ринулась в него:
– А если это ваш номер, то почему вы не зажигаете свет, а подсвечиваете себе мобильным телефоном?
Да, способность адекватно оценивать происходящее вполне к ней вернулась!
– Именно потому, что это – мой номер, я и подсвечиваю себе мобильным телефоном, а не зажигаю электричество, – усмехнулся незнакомец. – Номер мой – что хочу, то в нем и делаю. Предположим, мне нравится ложиться спать в полутьме. И нравится, как светит мой мобильник. А еще мне нравится спать здесь в одиночестве… Поэтому еще раз прошу: быстренько расскажите мне, что вы здесь делаете и как сюда попали. И покиньте помещение, если это возможно.
– Я – ваша соседка, – извиняющимся тоном сказала Алена, решив пока что проигнорировать последнее предложение. – Сегодня в полдень поселилась во втором номере.
– Во втором?! – изумленно воскликнул незнакомец. – Но ведь… – И осекся.
– Да, я уже наслышана про страдальца, который умер то ли в парилке, то ли в бассейне, то ли в самом номере, – мрачно сообщила Алена. – Успели, проинформировали добрые люди, нагнали на меня таких страхов, что я там, в своем обиталище, чуть с ума не сошла. Полное впечатление, будто призрак явился, да не один, а с целой компанией новых друзей, как будто и им тоже что-то надо найти в номере, а я мешала, вот они меня и выживали оттуда!
– «Им тоже что-то надо найти в номере»? – удивленно повторил Аленины слова сосед. – Тоже? А кому еще это надо? И почему вы вообще решили, будто кто-то что-то там ищет?
– Да фактически это сам директор «Юбилейного» мне сказал, – ответила Алена.
– Юматов? – недоверчиво переспросил сосед. – Вам?! Быть того не может.
– Ну, не совсем мне, – призналась Алена. – То есть совсем не мне. Я совершенно случайно услышала, как Галина Ивановна… ну, регистратор… Знаете ее?
– А то! – последовала в ответ ухмылка.
– Так вот Галина Ивановна меня поселять в люкс сначала никак не хотела, просила перекантоваться два дня в другом номере, с какой-то там бухгалтершей. Мол, произошла накладка, номер мой еще занят… вами, как я понимаю… – добавила с ехидцей наша героиня, перестав, наконец, ощущать перед соседом неловкость за вторжение на его территорию. Строго говоря, это была ее территория, на которую вторгся, вернее, с которой не выторгся он. Так что сам виноват! И она совершенно не обязана объяснять ему, что, да как, да почему. Это он должен объяснить, почему в срок не выехал из номера и спровоцировал нынешнюю весьма двусмысленную ситуацию!
То есть умом Алена понимала, что если бы она действительно была такой стервой, какой ее считали многие знакомые, а того больше – незнакомые (прежде всего, читательницы ее раскованных, вернее, распущенных, вернее, распутных романов!), то сейчас ей следовало бы полезть в бутылку. Однако она так делать не стала. И не только по врожденной деликатности. К этому незнакомому и даже, по большому счету, невидимому человеку она чувствовала странное доверие. Трудно объяснимое, учитывая его склонность вступать в случайные связи с уборщицами! Но, с другой стороны, и сама Алена была насчет случайных связей превеликая мастерица, правда, уборщиков в ее коллекции еще не имелось, однако, может статься, у ее соседа классовое чувство не столь обострено, как у нее, вот и дал маху. Простим его за это. Опять-таки он милиционер, а с кем еще ей вступать в доверительные беседы, как не с сотрудником внутренних органов? Да еще и запах его табака…
Поэтому она решила не ждать объяснений со стороны соседа (тем паче что он, судя по всему, давать их и не собирался), а продолжила историю своего поселения – вплоть до вмешательства Колобка Юматова, который и приказал устроить ее в номере с нехорошей репутацией. Разумеется, Алена, даже учитывая внезапную вспышку доверия к менту, не стала признаваться, что сумку под стойкой оставила нарочно, а на голубом глазу соврала, будто случайно забыла ее – и так же совершенно случайно услышала интригующие фразы: «Тебя же как человека просили номер еще хотя бы сутки не занимать!» – «Да глупости все это! Не будет никакого толку! Не найти там ничего, ясно?» Не стала Алена скрывать от соседа и мнения Колобка об умственных способностях Галины Ивановны, точнее, что он считал ее полной дурой.
В ответ на это сосед снова ухмыльнулся, и Алене показалось, что он согласен с Колобком.
Ну и ладно. Она тоже согласна. Однако интеллект Галины Ивановны сейчас беспокоил ее меньше всего.
– Интересно, кто просил не занимать номер? – задумчиво проговорила она.
– А вам зачем? – спросил сосед. – Женское любопытство мучает?
– Прежде всего меня мучает вопрос: кто меня полночи пугал? – обиделась Алена, которая почему-то всегда обижалась, когда у нее обнаруживались чисто женские, бытовые, мещанские, как она это называла, черты. – И если бы узнать, кто просил номер не занимать, я бы смогла догадаться, кто так старался меня оттуда выжить, а самому туда беспрепятственно проникнуть.
– Кто просил? – перебил ее сосед. – Например, я просил. У меня были на то свои причины. Но, честное слово, я не шастал под вашими окнами, дурным голосом не выл и всего прочего тоже не делал. И проникнуть в вашу комнату не пытался. Хотя бы потому, что как уехал сразу после завтрака в город, так и вернулся буквально пятнадцать минут назад, то есть в два. Глухая ночь, так что, с вашего позволения, я хотел бы хоть немного…
То есть сосед намекает, что незваной гостье пора уходить к себе? Ну нет! Полночь, час призраков, уже позади, это правда, но разве можно быть уверенной, что они не возвратятся? Вот закричат петухи, тогда Алена и отправится в свой номер.
Может быть. Если решится на это… Но пока надо любым способом отвлечь соседа от навязчивой идеи расстаться с ней как можно скорее.
И такой способ есть!
– Погодите, – нахмурилась Алена. – Как это – вы уехали сразу после завтрака? Я поселялась около двух дня, как раз обед начался, а вы в это время были в своем номере.
– Я? – переспросил сосед, и Алена смутно различила в темноте, как он ткнул себя в грудь пальцем. – Вы уверены, что это был именно я?
– А кто ж еще? – усмехнулась она с превосходством. – Кто еще мог быть в вашем номере?
– То есть вы меня видели, – кивнул сосед. – Ну, если видели, то запираться бессмысленно, я схвачен на месте преступления. Или… или не видели?
– Вообще-то, я видела только след вашей ноги, – неохотно призналась Алена. – След босой ноги на мокром полу.
– Ну, и какие антропометрические выводы вы сделали по следу моей ноги? Пол, возраст, профессия?
Да он смеется! Причем довольно ехидно!
Смеяться над собой Алена Дмитриева дозволяла только одному человеку в мире – себе, любимой. Все остальные попадали за такое в опалу. Не миновала она и насмешника соседа.
– Какие выводы? Да очень простые, – буркнула Алена. – Вам около сорока, плюс минус пять, причем скорее плюс. – Последнее добавила из чистой вредности, в качестве маленькой мести. – Работаете вы в милиции. У вас очень хорошая репутация, и над вами почему-то витает некий героико-романтический ореол.
– Вот это гений бертильонажа, я понимаю! – пробормотал сосед после некоторого молчания. Голос у него странно вздрагивал. Видимо, он и впрямь был потрясен. – Вы только забыли уточнить мой пол. И склонности.
Да он опять издевается!
– Ваши склонности определяются вашим мужским полом, – высокомерно сообщила Алена. – Вы любите вступать в случайные связи.
Опять молчание. Такое впечатление, что сосед потерял дар речи. Когда он снова заговорил – на сей раз даже без намека на издевку! – голос его звучал даже неуверенно:
– Слушайте, извините, не знаю, как вас зовут…
– Алена меня зовут, – буркнула наша героиня, начисто забыв о том, что она решила зваться в «Юбилейном» иначе. – А что?
– Да так просто.
Она увидела, как плечи силуэта поднялись и опустились. То есть он пожал плечами. Жанна тоже пожимала плечами, надо или не надо… Потом сосед нерешительно кашлянул и произнес странным голосом:
– Честное слово, Алена, вы меня неправильно поняли! Я совершенно ничего не имел в виду. Более того, я сразу предложил вам уйти, если помните. Ведь мы совершенно не знаем друг друга, мы даже не видим друг друга, и… как-то… ну…
Теперь надолго потеряла дар речи Алена. Наверное, потеряешь от такой наглости!
– Это вы меня неправильно поняли! – наконец выговорила она со всем доступным ей высокомерием. – Это я ничего такого не имела в виду! И не беспокойтесь, я сейчас уйду, немедленно! – И она принялась совершать некие телодвижения, которые должны были свидетельствовать о ее готовности незамедлительно покинуть нахального, самонадеянного соседа, однако сделать это оказалось затруднительно: диван словно бы всосал Алену в свое мягкое нутро и нипочем не желал с ней расставаться. Она как будто в болото попала!
Сосед стоял и молча наблюдал за ней. «Вообще-то, мог бы и руку протянуть, помочь девушке встать», – подумала сердито наша героиня.
Но ведь все еще темно, видно плохо. А вдруг он не догадывается, что Алена хочет встать? А вдруг сочтет ее трепыхания каким-то эротическим танцем, рассчитанным на то, чтобы заманить и его в капкан дивана?
И, чего доброго, вознамерится в этот капкан попасть?!
Или, чего доброго, примет совершенно противоположное решение?!
Надо было немедленно отвлечь мысли соседа от себя. И Алена опять-таки знала такое средство!
– Когда я говорила о случайных связях, я имела в виду уборщиц пансионата «Юбилейный»!
– Что?! – выдохнул сосед – и снова воцарилось молчание. Ну да, он в очередной раз лишился дара речи.
Но вслед за этим произошло нечто неожиданное. Сосед схватил Алену за плечи и выдернул из объятий дивана с такой силой, что наша героиня буквально упала ему на грудь. Но ненадолго. Сосед довольно грубо оттолкнул ее от себя и поволок к двери, рявкнув:
– Ну, это переходит всякие границы! Вы просто ненормальная! Придумываете себе какие-то страхи, взламываете двери чужого номера да еще и оскорбляете его хозяина!
– Ничего я не придумывала и никаких дверей не взламывала! – запальчиво возразила Алена, хватаясь за край письменного стола, попавшегося на пути, упираясь в пол ногами и почему-то сопротивляясь выдворению изо всех сил. – Дверь ваша была открыта, чтоб вы знали! А вашу уборщицу я сама видела, она даже одеться толком не успела!
Сосед перестал ее тащить, и Алена от неожиданности снова чуть не упала – на сей раз на стол.
– Так… – сказал он очень спокойно и холодно. – А ну-ка садитесь и рассказывайте, что здесь происходило днем и что вы видели. Только без дури, понятно?!
И он вновь толкнул Алену на диван, который с удовлетворенным чмоканьем всосал ее в свое нутро.
Она уже не стала трепыхаться. И возмущаться таким обращением не стала. И приказ «Без дури!» не вызвал у нее гневной отповеди. Что-то было в его голосе… что-то было особенное, а писательница Дмитриева, при всех своих многочисленных странностях, никогда не была идиоткой, скорее наоборот, и, когда хотела, с полувздоха понимала и то, что сказано, и то, что осталось, как принято выражаться, между строк. Поэтому она спокойно, четко и, против обыкновения, немногословно, как для протокола, описала все, что произошло сегодня днем в свежевымытом холле коттеджа, начиная от своего долгого и бессмысленного стука в дверь и окна и кончая уборщицей, одетой шиворот-навыворот, и пресловутым отпечатком босой ноги на мокром полу.
– Кстати, Алена, – сказал сосед, выслушав ее, – а вы курите?
– Нет, спасибо, – буркнула она, все еще обиженная и нипочем не желающая принимать трубку, вернее, сигарету мира.
– Значит, все, что вы рассказали, правда, – пробормотал сосед задумчиво.
Вот это логика! Непостижимая логика! Если тут у кого дурь в голове, то отнюдь не у Алены Дмитриевой!
Она уже подобрала подходящие слова, чтобы выразить свои неописуемые чувства, да так и онемела, потому что вдруг постигла эту его логику. На самом деле очень простую!
В комнате витает запах табака, тот самый запах, который недавно так зацепил ее обоняние. Алена не курит. Кто здесь курил? Простейший ответ: ее сосед перед отъездом. Но очень может быть, что не он… Ведь только что, мгновение назад, она находилась очень близко к нему и никакого табачного аромата, даже того, волнующего, напомнившего о прошлом, не уловила. Значит, здесь курил кто-то другой. Значит, здесь был кто-то другой, открывший номер и оставивший дверь не запертой на ключ. Поэтому, по логике соседа, его ночная гостья не врет.
Но если соседа не было, то кто оставил на мокром полу след? С кем была одетая шиворот-навыворот уборщица?
– Выходит, это были не ваши сигареты… – пробормотала она.
– Значит, вы тоже почувствовали запах? Быстро соображаете, молодец, – не без удивления проговорил сосед.
Алена только фыркнула. Чему он удивляется? Тому, что кто-то, кроме него, способен мыслить логически? Конечно, если он и впрямь сотрудник милиции, то по определению должен быть наделен способностями к расследованию. Зато его ночная гостья пишет детективы! Нелегкий хлеб, между прочим! Сначала придумать преступление, запутать клубок, а потом, сохраняя наивный вид, распутать его, да так, чтобы кончик ниточки до самого последнего мгновения не высунулся и не хихикнул раньше времени: «Вот он я, ку-ку!» И про новизну идеи забывать нельзя. Ноу-хау в области преступления – непременное условие каждого хорошего детектива! И чтобы выглядело это правдоподобно, даже если для убийства использовался дротик времен Первой Пунической войны (кажется, именно дротиками и стрелами засыпала армия Ганнибала своих противников-карфагенян… если Алена, по своему обыкновению, ничего на напутала в исторических реалиях). И психология какая-никакая должна иметь место, и мотивы преступления должны быть должным образом обоснованы. И герои симпатичные, хотя… Пути симпатий народных неисповедимы. Привяжется-приклеится читательский интерес то к какой-нибудь фригидной милиционерше, то к частной детективщице с манерами коммунальной склочницы – и никакими силами ты его, этот интерес, как присушенного любовника, от них не отвадишь… Нелегкий, повторимся, хлеб у дам-детективщиц. Но логическое мышление тренируется беспрестанно, вострится и оттачивается, это точно, причем не хуже, чем при игре в нелюбимые Аленой Дмитриевой шахматы.
Может, объяснить соседу, почему она такая сообразительная? Нет, это выйдет очень похоже на кота Матроскина: «А я еще и вышивать умею, и на машинке…»
Опять же – слишком велик риск наткнуться на человека, который книг твоих не читал и читать не собирается. К тому же все работники внутренних органов – по определению! – поклонники той добродетельной милиционерши, о которой уже упоминалось. Да ради бога! Кто любит огурец, кто свиной хрящик, а кто из-под апельсинов ящик. На вкус и цвет товарища нет. Каждому свое!
– Сигареты все же мои, – произнес тем временем сосед. – Я уверен. «Звезду», кажется, теперь никто, кроме меня, не курит. У меня к ней стойкая привязанность еще со времен далекой молодости. То есть была стойкая… Я уже три месяца не курю, пришлось бросить, но вожу пачку с собой по старой привычке, иногда хотя бы нюхаю. Вы никогда не курили и не можете понять, что значат такие воспоминания о запретном.
Воспоминания о запретном? Она не может понять, что это значит? В самом деле?!
– Да отчего же, могу, – пробормотала Алена, перед которой вдруг высветилась мгновенная картинка: вот она стоит посреди своей опустевшей квартиры и прижимает к лицу забытую Игорем футболку.
Мда-а… это ей еще предстоит. Ох, это ей еще предстоит!
А впрочем, не факт. Вполне возможно, что он заберет все свои вещи. И даже скорее всего! Так что ей даже малости такой не останется: иногда вспоминать, какой он был, как все у них было…
Вот именно – было! Было, да прошло! Потому что все проходит, как проходит дождь.
И она резко тряхнула головой, отгоняя навязчивый бред.
Бред послушно отогнался, оставив, однако, боль в сердце. Взявшись за него, Алена повторила глухо:
– Отчего же, могу!
– Что, тоже бросили курить? – обрадовался сосед. – Тогда действительно знаете, каково это.
Нет, не она – ее бросили. И она знает, каково это.
Черт бы побрал ее розовые очки, ну почему они оказались такими хрупкими?!
Так, пора уходить. И как можно скорей. Иначе она начнет сейчас рыдать над осколками своих иллюзий. Пора уходить… вот только как выбраться из дивана самостоятельно? Или все же попросить соседа подать ей руку помощи?
– Уборщица, уборщица… – забормотал, пока она размышляла, сосед. – Никакая это была не уборщица…
– Почему вы так думаете? – с готовностью спросила Алена, радуясь любой возможности отвлечься.
– Да потому, что убирает здесь женщина по имени Неля, я ее вижу каждый день и знаю. Это маленькая толстушка лет пятидесяти. А ваша уборщица вроде бы молода, так я понял?
– Так, – согласилась Алена. – Только она не моя, а ваша.
– О Господи, – мученически вздохнул сосед. – В том-то и дело, что не моя! И я вам пытаюсь объяснить, почему. Во-первых, я знаю Нелю. Во-вторых, здесь, в «Юбилейном», строгие правила. Весь обслуживающий персонал имеет право появляться на территории только в форме – мужчины в красно-синих комбинезонах, женщины в зелененьких таких брючках и кофточках цвета… – Он задумчиво пощелкал пальцами. – Не знаю, как такой цвет называется… не то беленький, не то желтенький! Официантки в столовой носят бордовые платья, а все остальные, в том числе и уборщицы, одеты именно в брюки и кофточки.
А ведь Алена видела сегодня двух девушек, на которых были зеленые капри и кремовые блузоны. Не беленькие, не желтенькие, а именно кремовые. Одна девушка несла стопку полотенец, другая – еще какое-то белье. И Алене даже в голову не пришло удивиться, почему эти девушки одеты так, а уборщица ее коттеджа – иначе.
Уборщица, ха-ха…
Значит, она не уборщица, а в комнате соседа был не сосед… И кто же эта парочка? Влюбленные, которым негде встречаться? И они шарахаются по номерам, выискивая свободные?
Может, спросить наутро у директора Колобка: не делал ли вчера в ее коттедже мелкий ремонт какой-нибудь слесарь-сантехник или электрик, у которого интрижка с уборщицей?
Чушь собачья. Эти двое были здесь по другой причине.
Вопрос: по какой?
Еще вопрос: зачем понадобилось девушке так старательно маскироваться? Разливать воду по полу, надевать вещи наизнанку, изображать уборщицу?
Ответ (кстати, простой): видимо, она из числа обитателей «Юбилейного». И боялась, что может быть узнана. Поэтому приложила все усилия, чтобы сделать себя пусть карикатурной, но неузнаваемой.
А почему она так уж сильно боялась быть узнанной? У нее не муж, а Отелло, который может придушить при одном только намеке на адюльтер? Но с чего она взяла, что Алена непременно донесет на нее? Вроде бы не похожа наша писательница на сексота…
Нет, вряд ли дело в каком-то муже. И адюльтер тут вряд ли при чем. Скорее всего, эти двое что-то искали в коттедже. И еще скорее – то самое, о чем говорили Галина Ивановна и Колобок Юматов. Но почему искали в номере соседа, а не в номере покойного Толикова? Он был заперт, Алена точно помнила, что открывала замок…
Впрочем, это-то совсем просто: они увидели в окно Алену, сообразили, что она идет поселяться именно в номер Толикова, выскочили оттуда, спешно скрыв следы своих поисков (в номере вроде бы был порядок, хотя не слишком-то Алена и присматривалась), и, разлив по полу воду, разыграли мизансцену под названием «Уборка в холле». То есть партнер скрылся в номере соседа, а партнерша осталась морочить доверчивой дамочке голову.
Интересно, а откуда они взяли ключи от обоих номеров? Алена получила ключ от своего обиталища у свекольной администраторши Галины Ивановны, у соседа был свой ключ…
Снова простой вопрос с простым ответом. Если парочка, побывавшая в коттедже, пользуется покровительством Галины Ивановны (Алена отлично помнит, с каким возмущением было выкрикнуто в адрес Колобка: «Тебя же как человека просили номер хотя бы еще сутки не занимать!»), значит, именно Галина Ивановна и дала любовникам, пардон, сообщникам, ключи. Ведь в администрации должны быть дубликаты.
– Теперь касаемо следа на мокром полу, – перебил ее размышления голос соседа. – Вы уверены, что это был мужской след?
– Да уж! – усмехнулась Алена. – Размерчик не женский – сорок четыре, если не сорок пять. У женщин нога редко бывает больше сорокового. И, как правило, это очень высокие женщины. А уборщица была ниже меня ростом. Не слишком, но ниже.
– Интересно, почему этот неизвестный бегал босиком, как Пятница? – задумчиво проговорил сосед.
– Ну, думаю, он был не только босой, но и голый, – пояснила Алена сухо. – А кстати, у вас размер обуви какой?
– Должен вас огорчить, – усмехнулся сосед. – Сорок третий. Не подхожу.
– Вообще-то, глазомер у меня не очень точный, – пробормотала Алена. – Вдобавок у страха глаза велики! Так что вполне могло быть…
– Ну, знаете… – хмыкнул сосед. – Вы же сами не верите, что это был я. И в то, что неизвестный мужчина был голый, то есть что здесь было любовное свидание, тоже не верите.
– Да, вопросы есть, – согласилась Алена. – Согласна. Например: зачем тому человеку понадобилось курить в вашем номере? Он же не мог не понимать, что запах дыма его выдаст, что вы догадаетесь: здесь был кто-то посторонний.
– Он недооценил мою догадливость, а вы переоцениваете догадливость его. – По голосу Алена поняла, что сосед улыбается. – Думаю, он – заядлый курильщик. Вроде такого, каким я был раньше. У таких людей обоняние притуплено, поэтому наш неизвестный просто не отдавал себе отчета в том, что здесь не пахнет дымом. Это раз. А во-вторых, настоящие куряки в минуты волнения всегда автоматически хватаются за сигареты. Свои, чужие, без разницы. Наверняка этот тип был взволнован ситуацией, вот и закурил.
– Но если он заядлый, как вы предполагаете, курильщик, значит, у него должны быть свои сигареты, зачем ему ваши?
– Да бог его знает… – Плечи еле различимого в полутьме силуэта снова поднялись и опустились. – Может быть, у него свои кончились. Такое бывает. Или хватанул первое, что попалось под руку, не думая. Увидел сигареты – ну и взял их. А еще есть такая порода людей – стреляльщики. У него лежит в кармане своя целая пачка, но он непременно стрельнет сигаретку у другого. По принципу: чужое всегда слаще. Род клептомании, наверное. Так что почему он закурил – как раз объяснимо. Меня гораздо больше интересует, почему он все же был босой.
– В холле пол был очень мокрый, – вспомнила Алена.
– Ага, и он боялся ноги промочить, – усмехнулся сосед, – оттого и разулся на всякий случай.
Кажется, Алена недавно подумала, будто все работники милиции должны быть наделены логическими способностями? Ну, так она поторопилась!
– В холле пол был очень мокрый, – повторила наша упрямая героиня. – Его обувь определенно оставила бы следы в вашей комнате. Предположим, у него подошвы были грязные, он боялся наследить, боялся, что вы догадаетесь о посещении постороннего. Или подошвы какие-нибудь приметные, фирменный знак или узор рифленый четко отпечатывается. А затевать уборку еще и в вашем номере не было времени – я появилась. Вот он и разулся: следы босых ног высыхают быстро и незаметно.
– Вы, наверное, любите детективы читать? – осведомился сосед.
Опять издевается? Эх, знал бы он…
Но не узнаешь.
– Не без того, – только и ответила Алена. Очень сухо ответила.
Впрочем, сосед не обратил на ее тон никакого внимания.
– Значит, вы здесь живете уже полдня и отдыхающих видели, пусть даже и не всех, – задумчиво проговорил он. – Не заметили среди них свою знакомую? Думаю, уборщица из здешних обитателей, именно поэтому она так тщательно маскировалась.
– Да в том-то и дело, что здешних обитателей я практически не видела, – с огорчением сказала Алена. – На обед пришла, когда в столовой народу осталось – раз, два и обчелся, а на банкете, насколько мне известно, публика собралась в основном приезжая. Остальные ужинали по игровым комнатам и барам. Завтра, в смысле, уже сегодня, присмотрюсь внимательней, – пообещала она, начисто позабыв, что завтра, в смысле, уже сегодня, собиралась отряхнуть со своих стоп местный прах. – Хотя, если честно, я эту самую уборщицу толком не разглядела, очень уж отвлеклась на ее одежду. И вообще, она суетилась, большую часть времени стояла спиной ко мне, что-то перебирала в стенном шкафу, швабры-тряпки… Тщательно скрывала лицо, как я понимаю. Вот я ее и не разглядела. И вряд ли узнаю. Если только интуиция мне что-то не шепнет…
– Не верю я этой даме! – сердито сказал сосед.
– Какой даме? Уборщице? Я тоже!
– Да нет, интуиции, – пояснил сосед. – У меня с ней особые счеты. Ладно, сие к делу не относится. Вы мне лучше скажите, как попали на банкет. Ведь Холстин собирал к себе о-очень избранную публику. Или вы из его гоп-компании?
Интересные нотки прозвучали в его голосе… Что это – классовая ненависть человека бедного к человеку богатому? Или профессиональная неприязнь мента к буржую (вполне, кстати, объяснимая, учитывая, что в основе каждого крупного состояния лежит преступление)? Не копится ли уже на Холстина особая стопочка компромата, который совсем скоро будет уложен в папочку с надписью: «Дело №…»? И не попадут ли гости банкета в число подельников?
– На вечеринку эту я попала совершенно случайно, – поспешила объяснить Алена. – Когда пришла на обед, выяснилось, что сижу за одним столиком с братом не то невесты, не то подруги Холстина, не знаю точно. Мы поболтали, и Вадим Покровский пригласил меня на банкет.
– Он не Покровский, – перебил сосед. – Да и Ирина стала Покровской после замужества. Их фамилия Лютовы.
– А, понятно, – кивнула Алена. – Значит, на банкет меня пригласил Вадим Лютов.
– Не пойму, – озадачился сосед. – Вы знакомы с ним, что ли?
– Да нет, он меня впервые увидел.
– И с места в карьер пригласил на помолвку своей сестры с Холстиным? – Голова соседа качнулась из стороны в сторону. – С чего бы это?
Ну и нахал! Ну и мужлан!
– Здесь темно, – ледяным тоном произнесла Алена, – и ничего не видно. Но, может быть, если бы мы встретились днем, вы бы поняли, почему Вадим с места, как вы изволили выразиться, в карьер пригласил меня на банкет.
– Да? – недоверчиво проговорил сосед. – Ладно, допустим… А он знал, в каком номере вы живете?
– Вроде нет, – попыталась припомнить Алена. – Точно, нет, не знал: я сказала об этом уже потом, когда Леонида начала меня пугать, мол, Толиков, очень может быть, умер не в парной бане и не в бассейне, а в своей комнате. Я поэтому, если честно, отказалась пойти с Вадимом и в бассейн.
– Ах, он вас и в бассейн звал? Интересное кино… – пробормотал сосед.
Ладно, хоть не полюбопытствовал, зачем и почему Вадим вдруг решил пригласить Алену в бассейн!
– Леонида – это кто ж такая? – спросил он затем. – Толстуха, которая сидит за одним столиком с Лютовым и его сестрицей?
– Она самая.
– А с чего она начала вас пугать рассказами про покойника? – насторожился Аленин собеседник. – Ей-то какая забота была, пойдете вы в бассейн или нет?
– Представления не имею, – не без тонкости улыбнулась Алена. – Спросите у нее.
– Понадобится – спрошу, – очень серьезно ответил сосед, и Алена вспомнила, где он работает. Это был именно рабочий голос. С обладателем такого голоса следовало говорить серьезно, поэтому она насторожилась. И не зря.
– Между прочим, ваша Леонида отчасти угадала, – сказал сосед. – Толиков умер именно в бассейне. Да, официальная версия – сердечный приступ в парилке, но лишь потому, что так удобнее для следствия. Кстати, я забыл спросить: вы о моей профессии и впрямь как-то сами догадались или сболтнул кто?
Алена вгляделась в темный силуэт, маячивший напротив. Странно, что сосед так и не присел – стоит перед ней, словно ученик перед учительницей или задержанный на допросе. Хотя, судя по фильмам и книгам, там предлагают присесть.
– Именно что сболтнул, – кивнула она. – Вернее, сболтнула. Потому что это была особа женского пола. А именно – та же Леонида. Она просто-таки с придыханием сообщила, что вы гений своего дела, а также образец высокой морали.
– Что, так и сказала? – недоверчиво спросил сосед.
– Не дословно, но смысл был именно таков, – с удовольствием подтвердила Алена. – Не представляете, до чего же трудно мне было сдержаться и не рассказать о вашем особом расположении к одной из уборщиц «Юбилейного»! Могу себе представить, что с ней было бы, если бы я все же…
– Но вы все же сдержались? – в голосе мужчины прозвучало беспокойство.
– Конечно. Я не сплетница. А что, – не удержалась Алена, чувствуя, что теперь настал ее черед сдобрить затянувшийся ночной диалог малой толикой ехидства, – вас так сильно волнует мнение Леониды? Типа: что станет говорить княгиня Марья Алексевна?
Восемь из десяти Алениных знакомых при последних словах непременно спросили бы, кто она такая, эта самая Марья Алексевна. Сосед не спросил. Может, не забыл еще бессмертную комедию Грибоедова? Или он просто умел пропускать мимо ушей то, что слышать не хотел? Это качество тоже свойственно некоторым мужчинам. Совершенно так же поступал один знакомый Алены. Черноглазый такой, красивый до умопомрачения. Тот самый, который однажды сказал ей высокомерно: «Я совершенно не понимаю, о чем ты говоришь!»
Никогда, никогда Алена не простит ему этого! И всего остального не простит!
Ох, опять… Она как цирковая лошадь, которая привыкла бежать по кругу арены и которую нипочем не заставишь свернуть в сторону. Вот и Алена все время возвращается на арену своих терзаний…
– Мнение какой-то Леониды меня нисколько не волнует, – донесся до нее голос соседа. – И вам я советую – чем меньше вы будете обращать внимания на всякую болтовню по поводу смерти Толикова, тем лучше для вас же. Меньше знаешь – лучше спишь, в вашем случае это просто в точку! Я прояснил ситуацию насчет его смерти лишь для того, чтобы уверить вас: если призракам и свойственно бродить рядом с тем местом, где они отдали Богу душу, то покойный Толиков сейчас плещется в бассейне и катается с водяной горки, а не бродит вокруг люкса номер два. Поэтому вы можете спокойно вернуться к себе и не бояться никаких шумов, шорохов, шелестов и проблесков света. Их производил не призрак, тут у меня нет никаких сомнений, я даже готов торжественно поклясться.
– Спасибо, – сухо сказала Алена, не проявляя, впрочем, никаких новых намерений выбраться из диванной топи и ринуться к себе в комнату. – Чувствительно вам признательна за эту клятву. Но если бродил не покойник, то кто же тогда?
– Как – кто? Люди, конечно. Вполне реальные люди. Неужели не понятно?
В голосе соседа на сей раз прозвучала не насмешка, а нескрываемая тревога. Похоже, он несколько забеспокоился: а не сказались ли потрясения нынешней ночи на умственных способностях его собеседницы?
– Это-то мне понятно, – устало, словно больного или несмышленого ребенка, успокоила соседа Алена. – Но кто именно? Та уборщица и ее босоногий сообщник? Или кто-то другой? Кто старался выжить меня из номера? Неужели они и правда что-то ищут здесь?
– Похоже на то. – Силуэт соседа сделал некое движение, которое можно было истолковать как кивок. – И если бы вы только знали, как меня изумляет упорство этих поисков!
– А вы знаете, что именно они ищут? – не смогла сдержать любопытства наша писательница.
Повисла минута молчания.
Конечно, сосед мог буркнуть что-то типа: «Не ваше дело!» Или вообще не снизойти до ответа. Однако он все же снизошел:
– Скажем так: я предполагаю, что это такое. Но не выпытывайте подробностей: все равно не скажу. Служебная тайна.
– А вы знаете, кто именно ищет? – уже смелее спросила Алена.
Сосед оказался на диво однообразным:
– Предполагаю, но опять-таки не ждите, что я стану открывать вам служебные секреты.
– Ладно, не открывайте, – внезапно разозлившись, прошипела Алена. – Только скажите: вы можете поклясться, что мне не угрожает никакая опасность со стороны тех людей, которые лезли нынче ночью в мой номер? Положа руку на сердце?
– Положа руку на сердце, – торжественно начал сосед, – я могу поклясться, что…
И осекся. И помолчал немного. А потом упавшим голосом продолжил:
– Положа руку на сердце – не могу.
Алена не особенно удивилась – чего-то в этаком роде она и ждала. Поэтому она только вздохнула и задала вопрос, который давно уже вертелся у нее на языке:
– Значит, Толиков не сам по себе умер? Значит, он был убит?
Сосед помолчал. То ли был поражен нелепостью предположения, то ли потрясен до онемения догадливостью соседки. Потом произнес сухо:
– Скажем так: смерть Толикова произошла при загадочных обстоятельствах. И все, больше ничего от меня не ждите!
– Тогда и вы от меня не ждите, что я после этого безропотно отправлюсь в свой номер на растерзание неизвестно кому! – воскликнула Алена. – Или вы хотите утром обнаружить еще один труп человека, умершего при загадочных обстоятельствах? Хотите?
– Нет, – после некоторого раздумья признался сосед.
После его признания Алена закинула ногу на ногу и решительно заявила:
– А значит, я никуда не пойду. Остаток сегодняшней ночи я проведу с вами, хотите вы того или нет!
Неизвестно, какого ответа она ждала. Но, уж конечно, не такой плюхи, которую получила:
– А вот этого я хочу меньше всего на свете. И если вы не намерены уходить, то уйду я. Счастливо оставаться.
Из дневника убийцы
«Оказывается, номер два – достаточно известная фигура в кругах неизвестных. Узнать помог Мальчишка, он тоже иногда тусуется в тех же компаниях. Это называется – бисексуал.
Ну вот, принес он мне в клювике информацию, а потом уперся, когда я стала свой план излагать.
– Я?! С убийцей человека, который заменил мне отца?! Нет, я не могу!
– А я, – говорю я ему, – могла, как по-твоему? Я тоже не могла. Но сделала. И ты сделаешь. Пойми ты: это единственный путь к нему. Его достать только через эти снимки можно будет. Я его не хочу одним рывком на небеса отправить, в такую игру мы уже наигрались, и не столь уж она интересна. Я его хочу поджарить медленно, медленно…
Мальчишка усмехнулся:
– А где намечено развести костер?
Тут я улыбнулась:
– Есть такой пансионат – „Юбилейный“. Там у директора очень интересная фамилия – Юматов.
– Говорят, хороший пансионат, – сказал Мальчишка. – Он „Зюйд-вест-нефтепродукту“ принадлежит.
И тут до него дошло!
Схватил меня в объятия и ну целовать. И хохочет:
– Ты гений! Я тебя обожаю!
Парень без тормозов. Я еле отбилась. Потом говорю:
– Умерь пыл. Прибереги его для нового клиента. И пойми: мне без тебя не обойтись.
– Ты меня не считаешь мужчиной, – надулся он. – Я для тебя просто жалкий педик. А между тем я…
– Бисексуал, знаю. Ладно, не дергайся, может, и эти твои способности когда-нибудь пригодятся. А пока – работай, работай.
– А кто будет фотографировать? – спросил он уже по-деловому, по-рабочему.
– Да я, кто ж еще. Разве можно в таком деле кому-то довериться?
Он захохотал:
– Ты-ы? Да ну! А ты когда-нибудь видела, как мужики трахаются между собой?
– Господь миловал, – отвечаю.
– Знаешь что, – говорит он этак снисходительно, – ты бы для начала каких-нибудь порнушек на эту тему посмотрела, что ли. А то зрелище… не для слабонервных, надо немножко закалиться. Вдруг впадешь в истерику и все дело испортишь?
– Не волнуйся, – говорю. – У меня железные нервы. Ничего я не испорчу.
Разумеется, я сделала отличные фотографии. Но Мальчишка был прав: зрелище и впрямь препакостное!»
* * *
«Мне снился поцелуй любимых губ…»
Красивая строка.
Эта красивая строка снилась Алене.
А сначала ей снился сам поцелуй.
Будто лежит она… неважно где, может, в постели, может, на траве райского сада, а может, и на розовом облаке небесном. В общем, лежит, не ощущая от счастья своего тела, растворившись в блаженстве, которое ей доставляет легкое, невероятно нежное прикосновение губ Игоря. Лицо его – обожаемое, самое красивое на свете, дыхание его, запах его тела, тихая, затаенная усмешка и шепот, его шепот: «Мне снился поцелуй любимых губ…»
И сам поцелуй – незавершенный, мучительный и в то же время такой сладостный. Так умел целовать только Игорь. И снова – шепот: «Мне снился поцелуй любимых губ…»
И вдруг раздается скрежещущий, дребезжащий звук. Сначала Алене чудится, будто жужжит стая мух, но в следующее мгновение она понимает: это хохот… хохот Жанны.
Игорь вздрагивает, съеживается – причем в буквальном смысле: становится меньше, меньше, словно сдувшийся воздушный шарик, – и вот вместо него остается почти неразличимое, жалобно пищащее нечто, а в следующее мгновение и это нечто исчезает, и там, где только что светилось его лицо, где сияли его глаза, где звучал его страстный шепот, мерцает лишь бледная надпись: «Мне снился поцелуй любимых губ…»
Но вот меркнут и эти написанные неизвестно где, неизвестно кем, неизвестно на чем слова, и Алена остается в блеклой, унылой, тоскливой мгле.
Одна.
Она села так резко, что закружилась голова и к горлу подкатила тошнота. Открыла глаза – и тотчас зажмурилась, такая в них стая черных мушек полетела, заслоняя мир.
Снова упала на подушку. Ой, нет, не просыпаться, спать, спать… Может быть, вернется Игорь, может быть, хотя бы во сне, если не в жизни, снова станет все чудесно, как было с ним. Как было только с ним!
А вот интересно, почему ее так ужасно тошнит?
– Да что за черт? – хрипло пробормотал кто-то рядом. – Мне снится, что ли? Ах да, это вы…
Алена снова села и уставилась на незнакомое мужское лицо, маячившее перед ней сквозь бледный, отвратительный полусвет занимающегося утра. Бледное, усталое лицо с резкими чертами, узкими злыми глазами, низко нависшими над лбом рыжеватыми волосами. Недобрый, изогнутый в усмешке рот:
– Не пугайтесь. Насколько я помню, вы этого сами хотели. Вразумить вас было просто невозможно, пришлось уступить. Так что теперь воспримете сложившуюся ситуацию мужественно!
– Что? – выдавила жалобный звучок Алена, которая совершенно ничего не понимала.
Что, какую ситуацию она должна воспринять мужественно? Кто он, человек рядом? Где она находится?
И словно в ответ на панический вопль, прозвучавший в ее мозгу, снова раздался хохот Жанны, и снова полетели перед Алениными глазами черные мушки, и снова подкатила к горлу тошнота…
Утро. Тошнота. Незнакомый человек рядом.
Она опять зажмурилась.
Ее тошнит от отвращения к нему, к себе, к сложившейся ситуации? К той самой, которую надо воспринять мужественно… А почему не женственно? Или ее тошнит по некоей причине, которая могла произойти от частого и неумеренного потребления… нет, не алкоголя или сигарет, как можно было подумать, – от частого и неумеренного потребления поцелуев любимых губ и всего того, что за этими поцелуями следовало?
Вот-вот, особенно того, что за ними следовало!
– Черт! – снова раздался рядом хриплый голос. – Кажется, оная ситуация может стать достоянием гласности. Не хотите быстренько сбежать к себе в номер?
– Куда?!
– Да вы совсем спите! – с досадой пробормотал незнакомец. – Ладно, будь что будет. Да тише, не стучите! Иду!
Сумасшедший какой-то… Алена и не думала стучать! А куда он собрался идти?
В очередной раз она решилась открыть глаза и смутно различила мужчину, голого по пояс, в джинсах, но босого. Босого… Это слово ей что-то напомнило. Только вот что? А босой мужчина подошел к окну, за которым клубилась бледная серость, и приоткрыл створку со словами:
– Вы? Что случилось?
«Сложившаяся ситуация» постепенно воспринималась Аленой. Так, значит, это не Жанна хохотала! Кто-то стучал в окно, и дребезжание стекла разбудило Алену и ее… соседа. Ах вот он кто такой, босой мужчина! Кажется, она начинает вспоминать…
Начать-то она начала, но продолжить не успела.
– Что?! – воскликнул в минуту сосед, все еще стоящий перед окном. Голос его звучал так, словно он был чем-то потрясен. – А откуда… Ладно, погодите. Сейчас я открою.
И он быстро прошел к двери.
Способность соображать вернулась к Алене, и она поняла, что сейчас в комнату войдет еще какой-то человек. И увидит ее в мужской постели!
Она рванулась было, но запуталась в простыне, в которую почему-то была обернута, точно в кокон. На шум обернулся сосед:
– Нет, лежите. Или сидите, как угодно. Но не уходите. Обстоятельства изменились. Вы мне здесь очень понадобитесь. Только постарайтесь проснуться наконец!
И он вышел, а Алена торопливо ощупала себя руками.
Так. Вроде все на месте. В смысле одежды. Это успокаивает. Даже тошнота вроде прошла. О причинах столь неприятного явления она подумает потом, на досуге, а сейчас надо подготовиться к встрече с каким-то незнакомцем. Сосед – ладно, хотя она даже имени его не знает, но он уже как бы свой, почти родной и близкий…
Алена запустила пальцы в свои пышные вьющиеся волосы и попыталась хоть как-то распутать то воронье гнездо, которое, как всегда, образовалось у нее на голове после сна.
Игорь любил трепать ее волосы, удивляясь, какие они мягкие, легкие, тонкие, пушистые. И у него волосы были точно такие же – как шелк, который мягко обвивался вокруг Алениных пальцев. Тонкий темный шелк…
– Я умру от этой любви, – жалобно прошептала Алена, и слезы подкатили к ее глазам. – Я умру!
Такой – в коконе из простыни, с воздетыми, словно в отчаянии, руками, со слезами на глазах, – она и предстала пред взорами двух мужчин, вошедших в комнату.
– Спокойно, дорогая, – насмешливо сказал тот, которого Алена называла «соседом». – Сейчас не время рвать на себе волосы. Тут такие проблемы, не нашим чета.
– Извините, – пробормотал другой человек, застывший на пороге. – Извините, Виктор Васильевич, я не знал, что вы не один, а то бы я ни за что… – Тут он безнадежно махнул рукой: – А впрочем, мне больше просто не к кому было обратиться!
– Ладно, сейчас не до бытовых мелочей, входите, садитесь, – ответил сосед, которого, как оказалось, звали Виктором Васильевичем. Виктором… Хм, бывают же на свете совпадения! Курит те же папиросы, что и тот, другой Виктор, из Хабаровска, зовут так же, да и во внешности много общего: резкость черт, рыжеватые волосы, эта настороженность повадки…
Она не успела найти новых примет сходства: сосед заговорил снова, настойчивей:
– Садитесь, господин Холстин, переведите дух. У меня тут коньяк, хотите выпить? На вас лица нет!
Холстин?! Алена уставилась на гостя во все глаза.
Это Холстин?! Тот победитель жизни, которым она любовалась несколько часов назад в столовой? Батюшки-светы… Теперь она бы не узнала его. И не только потому, что он одет уже не в дорогой льняной костюм, а в простые джинсовые шорты и невзрачную серую майку, да и на ногах не мокасины из змеиной кожи, а сланцы.
Не в одежде дело. Что послужило причиной другой метаморфозы, которая произошла с ним за одну ночь? Виктор Васильевич выразился очень точно: прежнего лица – красивого, ироничного, победительного! – на Холстине и впрямь не было. Оно куда-то подевалось, а вместо него образовалась смятая, почти бесформенная маска из складок и морщин.
– Да нет, мне не стоит пить, – нерешительно сказал Холстин. – Если придется вызывать милицию, лучше быть трезвым. Если бы кофе…
– Кофе у меня нету, – пожал плечами сосед. – Уж не взыщите.
– У меня есть, – решилась подать голос Алена. – Правда, растворимый, но очень хороший – «Якобс монарх». Хотите? На кухне электрический чайник, я быстро приготовлю. У меня даже сливки сухие есть.
– Я не могу пить растворимый кофе, – с глубокой тоской признался Холстин. – Извините. У меня от него язва обостряется. Со сливками или без сливок – все равно.
– Чем богаты… – развела руками Алена.
– Да и не до кофе сейчас, – нетерпеливо сказал сосед (отчего-то Алена ну никак не могла заставить себя называть его по имени-отчеству. Виктор Васильевич – ему не шло это. Виктор – еще ладно, туда-сюда, однако в ее восприятии он звался по-прежнему – сосед. Сосед Соседович!). – Дорогая, быстро вставай, пойдем посмотрим на то, что обнаружил господин Холстин около своего коттеджа нынче утром.
– Вы хотите взять ее с собой?!
Холстин выразил свое негодование так быстро и так громко, что Алена и рта не успела открыть, чтобы выразить, в свою очередь, собственное негодование, правда, по другому поводу, в следующих словах: «Что вы себе позволяете?! Какая я вам „дорогая“?! Нельзя делать такие далеко идущие выводы из одной совместно проведенной ночи! Тем более что, кажется…»
Неизвестно, что она еще хотела бы высказать, но не высказала, потому что Холстин вновь заговорил:
– Но ведь такое нельзя никому дове…
– Вам придется это выдержать, господин Холстин, – перебил его Сосед Соседович, присаживаясь на кровать рядом с Аленой и слегка ее приобнимая. При этом он незаметно стиснул ее плечо так, что рвущийся наружу возмущенный вопль: «Как вы смеете?!» – в очередной раз застрял в Аленином горле. Отчасти потому, что ей вспомнилось любимое Жаннино выражение: «Поздняк метаться!»
К несчастью, бывшая подруга-приятельница, а ныне победившая по всем очкам соперница снова оказалась права. Какой смысл строить из себя… э-э, пардон, девочку, если ты спала с этим человеком в одной постели, предоставив ему все мыслимые и немыслимые возможности трогать, лапать, щупать и ласкать себя во всех местах. Правда, создается впечатление…
– Мне понадобится помощь надежного человека, а этой даме я вполне доверяю, – вторгся в ее мысли голос Виктора Васильевича, и Алена вспомнила, как он говорил – мол, не доверяет даме по имени Интуиция. Ага, интуиции – нет, а ей, значит, доверяет!
Интересно, откуда что взялось? Ведь и она ему тоже доверяет чуть ли не с первой минуты их более чем странной встречи. Может быть, этой ночью все-таки что-нибудь…
Нет!
И вообще, сейчас совершенно не в этом дело. Не о том, Алена, думаешь. Как и всегда, впрочем! Надо сосредоточиться, тем более что сосед продолжал:
– Да-да. Ей я доверяю, зато не слишком-то доверяю вам, господин Холстин.
Холстин зыркнул на него из-под бровей и угрюмо кивнул:
– Что ж, ваше право. Хотя зря вы это. Уже копали, копали, я ни сном ни духом… Какое безумие – связь между этими делами искать! Чистой воды совпадение! В огороде бузина, а в Киеве дядька.
– Ну, по-моему, дядька значительно ближе, – усмехнулся сосед. – Ведь вы женитесь не на ком ином, как на Ирине Покровской. Это тоже совпадение? Чистой воды?
Холстин снова зыркнул из-под бровей, и Алене показалось, что в глазах у него появилось выражение страдания:
– Вот именно! Представьте себе! Совпадение! И я рад такому совпадению, потому что если я и причинил когда-то какое-то зло, хотя бы косвенно, нечаянно, то теперь могу отчасти свою вину загладить. Но можете поверить, когда я сделал Ирине предложение, я представления не имел о том, кто она и кто ее отец. Вы же видели ее, вы можете понять мужчину, на пути которого встречается такая необыкновенная девушка. А что касаемо тех дел… Я о них давно забыл и вспомнил, только когда наш общий знакомый Крайнов явился нервы мне мотать. Он да ваши боевые товарищи так меня трясли, что я даже задумался: а не уложить ли мне сразу на всякий случай чемоданчик для пребывания в сизо? А между прочим, Крайнов тогда, в те давние времена, сам же и разболтал мне, кто именно из его сотрудников такой строптивый, не хочет тем делом заниматься, из-за кого он вынужден от выгодного заказа отказаться. Он сам вас заложил, если хотите знать. И если бы я хотел, я бы еще тогда с вами разобрался, а не ждал три года. Вы и не знаете, сколько я из-за вас за последние два месяца натерпелся! Вдобавок пресса пронюхала, что меня допрашивали в связи с вашим знаменитым взрывом, и вы не представляете, сколько сил и денег было затрачено, чтобы сдержать тех, кто начал под меня копать. Только подозрений в покушении на убийство мне не хватало! Был бы я таким, каким меня считают, я бы ее уже давно под асфальт закопал. Можете не сомневаться, я бы к вам в жизни не пришел, если бы не…
Холстин осекся, задохнулся, махнул рукой.
– Ну, не к кому мне здесь больше обратиться в этой ситуации, понятно? – добавил он до крайности усталым голосом. – Утопающий и за соломинку хватается. Тем более если его кто-то крепко держит за ноги и тянет на дно. И с каждой минутой я погружаюсь все глубже, а мы тут сидим и языки чешем!
– Ладно, пока оставим давние дела в покое, – кивнул сосед. – В самом деле – время не терпит. – И он снова крепко сжал Аленино плечо: – Пошли, дорогая, пошли!
И буквально выволок Алену из постели.
Холстин взглянул на нее измученными глазами, но, такое впечатление, в упор не увидел ее смятого, полурасстегнутого халата, ее всклокоченных волос, ее неумытого лица. И впервые в жизни Алену не задело невнимание мужчины. О таких мелочах она сейчас даже и не думала!
Вот так история… Значит, у соседа, у Виктора Васильевича, с Холстиным какие-то счеты? Настолько серьезные, что московского миллионера подозревали чуть ли не в покушении на Алениного соседа? «Меня допрашивали в связи с вашим знаменитым взрывом…» Ну и ну! Значит, Виктора Васильевича кто-то пытался подорвать? Наша служба и опасна, и трудна… Получается, он здесь, в «Юбилейном», залечивает боевые раны, а вовсе не отдыхает от интенсивной распродажи природных ресурсов. Наверное, врачи предписали продолжить лечение еще на два дня, поэтому он и не освободил номер в срок. А тут еще примешались «загадочные обстоятельства» смерти несчастного Толикова, так что Виктор Васильевич теперь как бы досрочно отозван из отпуска и теперь помогает расследованию…
Однако, кажется, не зря закатывала глазки Леонида. Сосед и впрямь, выходит, известен своей порядочностью, если к нему за помощью кинулся Холстин. Видимо, не сомневаясь, что он не станет сводить личные счеты.
Да, а Ирина Покровская тут каким боком замешана? Как бы вызнать?
Может быть, и удастся это сделать. Закон жизни и детективного жанра: если приоткрылась завеса над одной тайной, из-под оной завесы непременно выглянет еще одна, а то и две. Ну а если повезет, то и три. Главное – смотреть в оба глаза и слушать в оба уха!
Пока, впрочем, Алена могла только смотреть. Слушать ей было просто нечего, потому что ни Холстин, ни Виктор Васильевич больше не обмолвились ни словом, а только быстро вышли из коттеджа, обогнули его, приблизились к другому, еще более пряничному домику, в котором размещались суперлюксовые номера, обогнули и его, а потом по тропинке углубились в тот самый «прирученный лес», который накануне нагнал на эмоциональную писательницу столько страхов и ужасов. Выглядел он по-прежнему мрачновато, однако небо с каждой минутой все светлело, петухи наверняка уже давно прокричали, и никаких мыслей о зловещих ужасах теперь у Алены не возникало, а возникали у нее мысли самые практические, например, о том, что крылечко у коттеджа, к которому они приблизились, высоковато, а никакого пандуса не имеется – небось тяжеленько суперлюксовым постояльцам втаскивать в дом чемоданчики. Или для них в «Юбилейном» предусмотрены носильщики?
А кстати, долго ли еще идти? Вот уже и кованый забор, ограничивающий владения «Юбилейного», показался впереди, а Холстин и не думает останавливаться. Ой, а что это Холстин делает? Ощупывает прутья решетки, словно ищет расшатанный… И впрямь находит его, отводит в сторону, пролезает в образовавшийся проем и нетерпеливо манит за собой соседа и Алену.
А может, не надо? Может, Холстин все же лелеет страшные планы мести соседу и его, скажем так, знакомой, неожиданно обнаруженной в его постели? Не повернуть ли Алене восвояси?
Ну уж нет! Разве наша писательница позволит себе повернуть, если разворачивается интрига, вполне достойная сделаться сюжетом для будущей нетленки?! В конце концов, читателю нужны не только разбитые сердца, но и лужи крови, горы трупов, крики ужаса и всякая такая прочая чухня, непременная атрибутика детективного жанра. Так что назвалась груздем, дорогая Алена Дмитриевна, – полезай в дыру в заборе вслед за соседом, тем паче что попадешь ты, судя по всему, не на кладбище, не на свалку ядерных отходов, не в потусторонний мир, а лишь на территорию спортивного лагеря, который находится по соседству с «Юбилейным».
Подобрав полы халата, Алена между прутьями пролезла-таки и наткнулась на соседа. Он встал вдруг недвижимо, наблюдая за Холстиным, который метался туда-сюда среди кустов, бормоча растерянно:
– Да где ж она? Куда подевалась? Куда я ее засунул?
– Что случилось, господин Холстин? – насмешливо спросил Виктор Васильевич. – Вы как будто спрятали куда-то чужой труп и никак не можете его найти?
«Во-первых, свой труп спрятать было бы весьма сложно, – хотела возразить пуристка-писательница. – А во-вторых, – добавила бы она ехидно, – почему вы решили, что речь идет именно о трупе? Ведь это слово мужского рода, а Холстин говорит: „Она, ее…“»
Ни возразить, ни вставить ехидную реплику Алена не успела: Холстин перестал бестолково топтать траву, обернулся, уставился на соседа измученным взором и простонал:
– Вы смеетесь, Нестеров? Смеетесь, да?! А между тем это не шутка, а истинная правда! Примерно двадцать минут назад здесь… вот здесь, – он раздвинул раскидистые ветки кустарника, унизанные розовыми цветочками, которые безмятежно качались на длинных стебельках, – лежал труп неизвестной девушки. А сейчас ее нет. В смысле, его. Трупа нет!
– Господи Иисусе… – издала сдавленный вздох Алена.
– Вот именно! – обернулся к ней Холстин. – Я тоже готов был к Господу взывать, когда вышел на крыльцо и увидел ее внизу, у ступенек. Я подумал, перепила девка на банкете, шла к себе в номер да свалилась, спит. Ну и пусть спит… Однако она как-то так лежала… мертво, понимаете? Как-то неестественно вывернувшись. Шея изогнулась просто-таки под прямым углом, а глаза… глаза были раскрыты… Какие-то бледные, выцветшие глаза!
– Стоп, – нахмурившись, сказал сосед, фамилия которого, как только что выяснилось, была Нестеров. – Попытаемся без истерик. Я так понял, труп лежал под вашим крыльцом, около вашего коттеджа. Как же он оказался здесь, за забором, в кустах?
Вопрос был из разряда тех, на которые Алена Дмитриева только плечами пожимала, не удостаивая умственно отсталого, его задавшего, ответа. Холстин плечами тоже пожал, но ответа Нестерова все-таки удостоил, хоть и не без раздражения:
– Ну, не сам же он сюда пришел. Я его… ее притащил. И спрятал!
– Притащили и спрятали, – повторил Нестеров. – Ветками прикрыли небось? Вон тут сколько сушняка. А зачем, скажите на милость, было тащить и прятать? Для чего понадобилось надрываться, терять время и искажать картину преступления? Почему нельзя было оставить его или ее – как вам больше нравится – там же, в той же позе, и немедленно пойти за мной?
– Да растерялся я, – признался Холстин после некоторого молчания. – Растерялся до полного отупения. Сам не понимал, что делаю! Себя не помнил!
– А может, вы не только себя не помнили, но и места, куда спрятали труп? – отважилась подать реплику Алена. – Может, его надо в другом месте искать?
– Нет, место-то я отлично помню, – буркнул Холстин с таким видом, словно незнакомая женщина, которую Нестеров выдернул из своей постели и зачем-то потащил с собой, нанесла ему своим вопросом смертельную обиду. Но поскольку никакой обиды Алена ему не наносила, она довольно быстро поняла, в чем тут дело и почему настроение москвича так быстро изменилось. Не обнаружив на месте трупа, Холстин, естественно, засомневался: а был ли мальчик-то? Вернее, была ли девочка? Может, и мальчика-то никакого (или девочки – нужное подчеркнуть) не было?! И теперь он, наверное, страшно жалеет, что открыл тайну (которую опять-таки, вполне возможно, и не закрывал никто!), во-первых, профессиональному работнику милиции, а во-вторых, какой-то случайной бабенке, очень может быть, потаскушке и сплетнице. И теперь мент с нею на пару начнут ему нервы мотать ни за что ни про что.
– Опыт жизни, – заговорил между тем Нестеров, – подсказывает мне, Холстин, что не все так просто и легко, как вам хотелось бы представить. Думаю, дело не в том, что вы утратили соображение, а наоборот – вы слишком быстро сообразили, какие жуткие последствия может иметь для вас соседство с трупом, даже если априори поверить, что не вы несчастную девицу этим трупом сделали. Ведь вы из породы тех людей, которых принято называть быстросчетчиками. Поэтому вы, оценив последствия, решили немедленно замести следы и скрыть тело. В здешних лесах не одного мертвеца, а целую труповозку можно спрятать, причем на веки вечные. Ну а если все же найдут тело – да и ладно, мало ли что там валяется, в лесочке, может, девушка просто споткнулась и упала, а может, ее юные спортсмены замучили. Рассудили, полагаю, вы так и поволокли несчастное тело сюда. Но с какой стати все же передумали таиться и потом побежали за мной? Что, след кровавый стелился по сырой траве, как в той песне о Щорсе? Или еще что-то случилось?
Какое-то время Холстин молчал, только зыркал исподлобья на Нестерова, словно двоечник, вызванный на ковер к директору, а потом угрюмо проронил:
– Случилось то, что меня сфотографировали… Черт бы вас подрал, вы все правильно угадали! Я сразу понял, какие неприятности для меня, лица федерального масштаба, таит такой компромат, как появление трупа чуть ли не на моем пороге, да еще практически в день моей помолвки. Такие слухи поползут! Либо я эту девицу беловолосую прикончил, чтоб не распространяла порочащие слухи о моем многотрудном прошлом, либо Ирина – из ревности, либо она сама покончила с собой на моем крылечке, чтобы отравить мое будущее счастье. Расклад ежу понятен, читывал и я дамские детективы, читывал!
Алена бросила на Холстина испытующий взгляд, однако решила не принимать последнюю его реплику за камешек в свой огород.
– Но можете мне поверить, – продолжал Холстин, – я девицу впервые на банкете увидел, да и то не заметил бы ее, если бы Ирина не спросила, что, мол, за красотка тебя домогается. Нашла красотку: копеечная шлюха, вот и все, серьги какие-то пошлейшие длиной до пупа, платье в обтяг, фосфоресцирует, как роба дорожного патруля, рожа размалеванная – хоть сейчас на панель.
Алена тихо ахнула, но Холстин этого не заметил в своем праведном возмущении:
– На ней даже трусов не было, вы представляете?! – Тут он запнулся и счел нужным пояснить: – Я это заметил, когда взял ее за ноги, чтобы оттащить куда-нибудь от своего крыльца. Как вдруг из кустов прямо напротив крыльца – вспышка. И еще раз! И немедленно топот такой, будто лось сквозь кусты пронесся. Я сразу сообразил, что кто-то заснял, как я эту падаль за ноги волоку. Ну, я, конечно, чесанул за тем папарацци, но налетел на шиповник – вокруг коттеджа им все заросло! – а когда выпутался, сволочь с фотоаппаратом словно в воду канула. Быстро бегает, а тут ведь до ближайших корпусов довольно далеко!
– Или затаился где-то, – задумчиво сказал Нестеров. – Надо будет при свете дня место посмотреть. Возможно, он и дальше продолжал следить за вами. Вспышек фотоаппарата вы больше не заметили?
– Да я потом вообще уже ничего не замечал. Одно в мозгу звенело: я пропал! Я в яме! Между прочим, как только я ту девицу увидел, подумал: это провокация против меня. А уж когда меня сфотографировали… – Он безнадежно махнул рукой.
– Погодите унывать, – ободряюще сказал Нестеров. – Если трупа здесь нет, может, это и не труп вовсе был? Может, девушка была все-таки жива? И тогда снимок может оказаться просто фривольным, да, очень фривольным, но не смертельно опасным. Ну, стоит мужчина, ну, держит за ноги полуголую особу – с кем не бывает?
– Только не со мной, – сухо ответил Холстин. – Я человек разборчивый, рядом со мной шлюхам обоего пола делать нечего. Можете проверить: никаких девочек в банях, а также никаких мальчиков. Я намерен жениться на приличной девушке из приличной семьи…
Алена вспомнила, какую аттестацию дала будущему шурину Холстина многоопытная блондинка Надя, но делать ее слова достоянием гласности не стала, следуя недавно установленному для себя принципу: ничьих розовых очков не разбивать. К тому же сейчас ее интересовал совсем другой вопрос.
– А девка эта… Нет, не была она жива, – продолжал Холстин, безнадежно махнув рукой. – Что ж я, мертвое тело от живого не отличу? Разве что с пьяных глаз. Но я ж говорю, что не пью. Я прохожу курс… курс лечения, который несовместим с употреблением алкоголя.
– И от чего же вы лечитесь? – небрежным тоном спросил Нестеров.
– Не ваше дело, – буркнул Холстин. – К данной ситуации это не имеет никакого отношения!
– Вы говорили, – нетерпеливо вмешалась Алена, – что у девушки были длинные серьги. Какие именно, не помните?
– Нашла о чем спросить! – так и взвился Холстин. – Нашла время! А вы, Нестеров, нашли кому доверить такое дело! Но имейте в виду, если от этой вашей… подруги… просочится хоть капля информации о случившемся, тем более искаженной информации, я на все пойду, меня ничто не остановит, я ее за решетку упеку, она и чихнуть не успеет!
Алена громко чихнула.
– Вы издеваетесь! – взвизгнул Холстин.
– Здесь довольно сыро, – странным, словно бы сдавленным голосом проговорил Нестеров, – сыро и прохладно, а моя… э-э… Алена легко одета. А вы, Холстин, прежде чем другим грозить за решетку их упечь, подумали бы лучше, как самому туда не угодить. Никто не собирался над вами издеваться. Более того – на нас с Аленой сейчас вся ваша надежда. Возьмите себя в руки и постарайтесь не рубить последний сук, на котором сидите. Понятно?
«Это мы с ним – сук, – подумала Алена, озирая своего соседа. – Занятно! Хм, а когда я успела назвать ему свое имя? Хотя да, было что-то такое перед тем, как мы оказались в постели. А он мне даже представиться не успел, вот цирк-то… Но Холстин-то каков баран оказался, а? И что это меня разобрало вчера вечером в столовой, как я только могла подумать, что такой человек мог бы мне понравиться?! Вообще вчерашний день – какое-то сплошное разочарование в лицах мужского пола. Вадим, Холстин… Правда, Нестеров вроде бы не без ума. Во всяком случае, чувства юмора ему не занимать стать!»
– Извините, – махнул в это время рукой Холстин, поднимая на Алену такие усталые глаза, что она мигом его простила: ну нельзя же, в самом деле, всерьез злиться на обломки былой самоуверенности! – Вы извините, Алена, я в самом деле не в себе. Сами понимаете… Такая провокация! Сперва кто-то стучал то в дверь, то в окно… Я думал, пацанва из лагеря шарашится, вышел шугануть – никого, только труп. Потом – вспышка из кустов! Всякое в жизни бывало, но на таком горячем я еще не попадался. Как мальчишку подставили, а за что? Кому я дорогу перешел? Неужели кто-то из нижегородских мелких лавочников решил противиться неизбежному? Процесс централизации капитала и промышленности, сами знаете, – непреложный закон развития общества. Как будто это я выдумал! Если вспомнить историю США, да и Европы, сколько случаев…
– Вы про серьги, Холстин, про серьги, – негромко прервал Нестеров внезапно начавшийся урок политэкономии. – Вас же конкретно спросили: помните, какие именно на девушке были серьги? Вот конкретно и отвечайте.
– Значит, так… – сосредоточился Холстин. – Серьги были длиной сантиметров двадцать, состояли из гирлянд белых, голубых и зеленых камушков, а также таких плоских бляшек вроде монеток. Монетки были золотистые, серебристые и перламутровые.
Да, с наблюдательностью у него все в порядке…
– Бог ты мой! – выдохнула Алена. – Кажется, я знаю, кто была эта девушка.
– Откуда? – подозрительно прищурился Холстин. – Вы с ней знакомы?
– Нет, просто видела ее на вашем банкете. И обратила внимание на эти серьги. Я к серьгам вообще неравнодушна, а у нее они были очень уж необыкновенные.
– На банкете?! – Теперь Холстин вытаращил глаза. – Вы были на банкете?! С кем?! Как вы туда попали?!
«Е-пэ-рэ-сэ-тэ…» – как выражается в моменты величайшего возмущения моя подруга Инна. Можно подумать, Алена незаконно прорвалась на ежегодный бал в Венской опере, а не заглянула на пошлую тусовку нижегородского бизнес-бомонда.
– Меня Вадим пригласил, – скромно уточнила она. Ужасно, ну просто невыносимо хотелось добавить: «Так же, как и бедолагу, которую вы тащили за ноги!» – но наша писательница удержала это заявление на кончике языка. Во-первых, она ни в чем не уверена, а во-вторых, решение насчет розовых очков оставалось еще в силе. – Но я ушла немедленно после того, как вы появились.
Прозвучало сказанное двусмысленно, однако Алене было на это наплевать. Холстину, похоже, тоже.
– Девушку зовут Лена, – начала рассказывать Алена и вдруг ахнула: – Нет, погодите, возможно, это была Надя! Понимаете, – заспешила она, увидев, что мужчины уставились на нее как на ненормальную, – сначала в таких серьгах была Лена, а потом она поменялась со своей подругой Надей. Надя взамен дала ей поносить свои серьги из белого золота, которые ей подарил любовник, которого она называла Сашей.
– Послушайте, Нестеров, – высокомерно перебил Холстин, – я был о вашем вкусе лучшего мнения. Кого вы сюда привели! Вы хотите, чтобы я поверил в этот бред? Как будто женщина может расстаться с золотыми украшениями ради какой-то безвкусной дешевки! Что я, женщин не знаю, что ли? Да вон хотя бы Ирина: с тех пор, как мы начали встречаться, она вообще ничего, кроме бриллиантов, не носит!
– Ну, от женщин всего можно ожидать, – примирительно сказал Нестеров. – Это существа настолько причудливые, что не нам, мужчинам, пытаться их понять. Давайте послушаем дальше. Ну, Алена?
Алена, впрочем, и не думала продолжать, а изучающе поглядывала на мужчин. Кто-то, кажется, какой-то мимолетный кавалер, однажды сказал ей, будто она – сущий катализатор, потому что пробуждает в людях либо самые лучшие, либо самые худшие качества. Такое впечатление, что на Холстина катализатор подействовал самым отрицательным образом! Глядя на этого сварливого склочника со злыми глазами и обвисшими щеками, трудно даже представить себе, что именно он держит за глотку целую толпу нижегородских бизнесменов (ишь как выражается – мелких лавочников!), заставляет их дрожать, заискивать, манипулирует ими… А может, им самим тоже кто-то, в свою очередь, манипулирует, он не более чем орудие в чьих-то руках? Назвать его бараном – оскорбить барана! Ну и нашла себе друга жизни Ирина Покровская – только и достоинств у человека, что несметные деньжищи! Поживешь с этаким типусом – никаких денег не захочешь!
Нет, больше Алена ни слова не скажет. Во всяком случае, Холстину. А вот с Нестеровым можно будет потом пооткровенничать, на нем присутствие катализатора сказывается как раз благотворно…
– Забудем об этом, – произнесла она высокомерно. – Я что-то перепутала насчет серег. И вообще, для чего мы здесь столько времени теряем попусту? Трупа нет – значит, и говорить не о чем. Я правильно понимаю?
В недобро блестевших глазах Холстина неожиданно вспыхнула искорка признательности:
– А ведь и правда! Может быть, все мне и в самом деле померещилось? С пьяных глаз и не такое померещиться может… Нет, не с пьяных, конечно, я же не пью, но от усталости. У меня от усталости дико падает давление, порою настоящие галлюцинации бывают. Может быть, это была галлюцинация? Такая, знаете, мучительная, тяжелая…
– Да уж, довольно тяжелая, – сухо проговорил Нестеров, низко наклонившись к земле. – Вон как трава примята там, где вы свою галлюцинацию тащили.
– А вы докажите! – с вызовом воскликнул Холстин. – Докажите, что это я ее тащил! И что я вообще кого-то тащил! Может быть, я нарочно разыграл такую сцену, чтобы отомстить вам за те прошлые свои неудачи. Ох, и хлопот вы мне тогда доставили, Нестеров! Вот я и…
– Если помните, именно так я говорил с самого начала, – перебил Нестеров. – Поэтому-то и решил позвать с собой Алену, чтобы в случае чего был у меня свидетель моего вполне джентльменского с вами обращения. Я предполагал с вашей стороны провокацию, ну и получил то, чего ожидал. Правда, цель мне не вполне ясна. А, ладно, Холстин, счастливо оставаться. Мы с Аленой попытаемся еще соснуть, чего и вам желаем. Кстати, я в «Юбилейном» пробуду еще два дня, так что, если за это время объявится ваш папарацци с компрометирующими фотками, заходите, обкашляем ситуацию.
И Нестеров пошел прочь, таща за собой Алену.
Протискиваясь между прутьями забора и выдергивая зацепившуюся за куст шиповника полу халата, она не удержалась – оглянулась. Холстин угрюмо смотрел им вслед…
– Ваша парфянская стрела просто-таки пригвоздила его к месту, – усмехнулась Алена, принимая руку помощи, предложенную Нестеровым, и выбираясь на территорию «Юбилейного». – А вы мстительны, как я погляжу.
– Да и вы тоже, – в тон ей проговорил сосед. – Решили наказать его молчанием? Так что там насчет серег, которыми поменялись подруги? Это исторический факт или вы просто насвистели?
Вообще-то, Алена Дмитриева была особа обидчивая. Но понимала, что иногда амбиции лучше спрятать в карман, даже если под рукой всего лишь карман халата. Нет, тем более если карман именно халата!
– Ей-богу, чистая правда, – горячо сказала она. – В дамской комнате я стала свидетельницей забавной жанровой сценки. Там и узнала, что одну девушку зовут Надя, а другую – Лена. Эту Лену, кстати, зазвал на банкет не кто иной, как Вадим.
– Вадим? – с интересом оглянулся на нее Нестеров. – Но он же вас на банкет зазвал, как я понял.
– Сначала ее, – уточнила Алена, умолчав, впрочем, о некоторых деталях обоих приглашений вроде «Елены Прекрасной» и всего такого. – Потом меня. В результате, как я понимаю, Вадим остался на бобах: я ушла почти сразу, а Лена принялась обхаживать Холстина.
– Вади-им… – задумчиво повторил Нестеров. – Вот оно что…
Алена покосилась на него.
– Спорим, я знаю, какую версию вы сейчас прокручиваете? – спросила она вкрадчиво. – Не Вадим ли и прикончил несчастную Лену? Нарочно пригласил, свернул ей, к примеру, шею, а потом подкинул ее Холстину, чтобы свалить с больной головы на здоровую и опозорить нашего героя, а возможно, и погубить? Ну что ж, от Вадима всякого можно ожидать, думаю. Во всяком случае, Надя дала ему самую нелестную характеристику: и плейбой-то он, и лентяй, и недоучка, и потаскун, и всякое такое в том же роде. Но именно поэтому я и не верю в то, что Вадим мог убить кого бы то ни было… Хотя нет, убить, возможно, и мог, наверное, всякий человек способен на убийство, тут все от обстоятельств зависит. Но подкинуть труп к крыльцу дома, в котором живут его сестра и Холстин, – исключено.
– Неужели? Это еще почему?
– Именно потому, что он плейбой, лентяй, недоучка и потаскун. Для Вадима брак его сестры с таким богатым и могущественным человеком, как Холстин, – настоящий джекпот всей его жизни. Он никогда не сделал бы ничего, что могло бы повредить и этому браку, и конкретно Холстину.
– Наверное, вы правы, – задумчиво кивнул Нестеров. – Хотя есть некоторые детали, которые заставляют и мою версию повнимательней рассмотреть. Вернее, были. Довольно давно, несколько лет назад.
– А, так вот о чем говорил Холстин, – припомнила Алена. – Насчет того, что он какую-то вину пытается загладить? Перед Ириной, как я поняла, ну а раз Вадим – брат Ирины, значит, отчасти и перед ним?
– Ишь какая приметливая… – пробормотал Нестеров. – Да, именно эту ситуацию я и имею в виду. Но штука в том, что я никак не могу увязать события тех лет с теперешними событиями.
– Опасно искать ученым глазом то, чего бы найти хотелось, – назидательно изрекла Алена. – Особенно человеку вашей специальности. У вас и так мания преследования, как я погляжу. Зачем вы меня с собой прихватили? Неужто в самом деле ждали какого-то подвоха от Холстина? Например, какого?
– Да любого! – пожал плечами Нестеров. – Например, выманить меня из моего номера.
Алена подумала, что он явно переоценивает ценность свою и своего номера для окружающих. Это ее пытались выманить из ее номера чуть ли не целую ночь! Ну и ладно, выманили, однако можно быть уверенной, что французский «Сторож» никого туда так и не пустил, поэтому все усилия призраков и иже с ними пропали втуне.
– Выманить меня из моего номера, – настойчиво повторил тем временем Нестеров, – чтобы подложить туда, к примеру…
И он умолк.
– Что? – настойчиво спросила Алена. – Еще чей-нибудь труп? Или радиоуправляемое взрывное устройство в каком-то там тротиловом эквиваленте?
Она спросила со смешком, но Нестеров шутки не поддержал. Отнюдь! Показалось Алене или в самом деле по телу идущего рядом с ней человека прошла волна дрожи? Ах да, был же разговор между ним и Холстиным о каком-то взрыве… Если это правда – небось будешь дрожать всю оставшуюся жизнь!
– Надеюсь, бомба в одну воронку два раза не падает, – пробормотал Нестеров. – А что касается трупов… да, я не удивлюсь, если труп Холстина окажется в моем номере.
Алена даже покачнулась:
– Труп Холстина? Но ведь мы только что расстались, и он был вполне жив. Как же убийца успеет…
– Да нет, – с досадой прервал ее Нестеров, – я имел в виду тот труп, который пропал у Холстина! Именно поэтому, повторяю, я очень рад, что вы провели ночь со мной и что теперь со мной пошли. Засвидетельствуете в случае чего мое алиби.
– Ну, разве что с двух часов ночи, – холодно обронила Алена, несколько раздосадованная таким прагматичным подходом к собственному присутствию в жизни, комнате и постели этого мужчины. С чего он вообще взял, что она так уж рвется подтверждать его алиби? Ведь тогда, значит, придется сделать кратковременные отношения с ним достоянием гласности, выставить свое имя на всеобщее обозрение, стать предметом сплетен и болтовни…
А между нами, девочками, не наплевать ли на это Алене? Уж роман-то с Игорем сделал ее предметом таки-их сплетен и тако-ой болтовни, что уши вянут. Поэтому строить из себя невинную девочку и впрямь как-то ни к чему. И вообще, молва – лучший двигатель рекламы. Зато как взлетел бы спрос на книжки Алены Дмитриевой, окажись она замешана в скандальную историю, широко обсуждаемую в прессе! Пожалуй, родное издательство было бы очень довольно… Ладно, Алена согласна сделаться предметом газетной шумихи и готова подтверждать алиби Нестерова. Только для виду надо еще немного поманежиться. Пусть Сосед Соседович не ждет легкой победы!
– Да, только с двух, – повторила она. – Ведь вы говорили, что приехали в два. И вообще, откуда мне знать, правду вы сказали или нет? Может, было уже четыре утра.
– Это сейчас уже четыре утра, – буркнул Нестеров. – Теоретически мы можем еще поспать, у меня завтра совершенно безумный день.
Поспать! Боже ты мой, да неужели такое возможно? Алена внезапно ощутила, что голова у нее чугунная, да и на каждой ноге словно по пудовой гире подвешено. Вдобавок ломило все тело, словно били-колотили нашу писательницу всю ночь.
Она с сомнением покосилась на Нестерова. Может быть, он воспользовался ее девичьей (не поймите превратно, просто ведь Алена по знаку Зодиака Дева) беспомощностью?
Нестеров, вы тайный эротоман?
Ладно, хватит о глупостях. Эротомания Нестерова, бродячий труп Холстина (в смысле, обнаруженный и утраченный Холстиным), загадочное поведение плейбоя Вадима и мотивы этого поведения, история загадочного взрыва, при котором пострадал Нестеров… Алена больше не в силах ни о чем думать, нет ничего, что не могло бы подождать часов до девяти утра.
– Хорошо-о, – проговорила, вернее, провыла она, прорываясь сквозь отчаянный зевок. – Хорошо-о, давайте поспим. Спокойной ночи.
И поскольку к этому моменту они уже вошли в общий холл коттеджа, Алена взялась за ручку своей двери.
– Погодите, – проговорил Нестеров, – вы куда?
Алена взглянула на дверь повнимательней. На ней красовалась цифра «два».
– К себе. А что такое?
– Разве вы уже не боитесь призраков? – со странным выражением спросил Нестеров. – Тех самых, которые выкуривали вас ночью из номера? Из-за которых вы бросились искать спасения в моих… – Нестеров запнулся, потом закончил с неловкой улыбкой: – В моих апартаментах?
– Так ведь то было ночью. А теперь утро! Какие могут быть призраки в пятом часу утра, когда практически рассвело? – искренне удивилась Алена.
– А если это были не призраки, а вполне живые злоумышленники? – с интонацией кинопровокатора полюбопытствовал Нестеров. – И сейчас они только и ждут вашего появления, чтобы…
Нет, у него точно мания преследования!
– Живых злоумышленников я не боюсь, – не слишком-то членораздельно (зевота разрывала рот) произнесла Алена, нашаривая в кармане магнитный ключ. – И вот почему…
Пришлось-таки продемонстрировать маниаку французскую охранительную систему. Нестеров пришел в мальчишеский восторг и еще как минимум полчаса терзал Алену попытками снаружи открыть ее дверь обычным ключом и окна – подручными средствами вроде длинной отвертки, радостно при этом выкрикивая: «Не получается! Вот здорово!» Наконец угомонился, еще раз с изумленным восхищением покачал головой, бросил на магнитный ключ завистливый взгляд и сказал:
– Ничего себе, я о таких штуках только слышал! Были бы у нас в продаже такие «Сторожа», квартирные кражи отошли бы в область преданий. Молодцы французы!
– Ага… – вновь прозевала, а не проговорила Алена, которая все это время полулежала на кровати, периодически проваливаясь в сон и выкарабкиваясь из него. – Французы молодцы, это точно. И в моем номере все в порядке.
– Да, – кивнул Нестеров. – И, видимо, если Толиков спрятал то, что он спрятал, именно здесь, оно здесь так по-прежнему и лежит, никем не обнаруженное. Значит, атаки на ваш номер будут продолжаться…
Если бы дело происходило в каком-нибудь романе Алены Дмитриевой, сон у нашей героини должно было бы снять как рукой. Однако дело происходило в реальной жизни, а потому она только глубоко вздохнула, подавляя очередной зевок, и выразилась в том смысле, что будет решать проблемы по мере их возникновения. А сейчас все тихо, значит, можно наконец заснуть.
Нестеров еще потоптался на пороге, поглядывая на нее исподлобья, потом вдруг резко махнул рукой и ушел, буркнув:
– Ну, спокойной ночи! – с таким видом, словно желал Алене провалиться сквозь землю или еще чего-нибудь похуже.
Снова приводя в действие систему «Сторож», она пыталась понять, какая муха вдруг укусила соседа. Наконец-то вспомнила: ведь Нестеров боялся, что за время его отсутствия в номер подкинут какой-нибудь компромат вплоть до трупа или взрывного устройства. Наверное, Алене надо было пойти с ним посмотреть, как там дела, в люксе номер один. Но от усталости она забыла обо всем на свете. Почему Нестеров не напомнил? Сам, значит, виноват, если попадет в очередную неприятность. А может, все и обошлось. Во всяком случае, взрывного устройства там точно нет, не то Алена и Нестеров уже встретились бы снова – на небесах.
А кстати… может быть, Нестеров надулся потому, что Алена именно что не захотела встретиться с ним снова… в его постели? Да нет, вряд ли. Не похоже, чтобы их общение в этой самой постели доставило ему хоть какое-то удовольствие. Так же, как и ей, между нами говоря… И вообще, о какой постели можно думать в пятом часу утра? Алена совершенно ни на что не способна, и даже если бы здесь оказался Игорь…
Нет, если бы рядом оказался Игорь, все было бы иначе!
Но он уже больше никогда не окажется рядом.
Алена горько всхлипнула – и уснула, едва натянув на себя край покрывала.
У нее не хватило сил даже слезы вытереть, а раздеваться и разбирать постель – это оказалось уж вовсе неразрешимой задачей. Вот она и не стала ее разрешать.
Из дневника убийцы
«Ну что ж, дело номер два близко к завершению, пора искать подходы к третьему нашему другу. Сестричка ни на минуту не сомневалась в успехе – и оказалась права. Дяденька уже на все готов, чтобы только затащить ее в постель и даже под венец. Именно это „даже“ мне и нужно. Только ради будущей жены он пойдет на то, к чему я намерена его подвести.
Главное, чтобы Сестричка в него не влюбилась. С девушками такое бывает.
Хотя, кажется, беспокоиться совершенно не о чем. Первый брак избавил ее от иллюзий, а суровая реальность приучила считать деньги прежде всего в своем кармане, а не гипотетического супруга. Конечно, она еще не знает, где именно я намерена осуществить свой план. Ее, как и всех остальных (я ведь собрала вокруг себя целую команду соратников и сподвижников – между прочим, родственников Сергея!), волнуют прежде всего те бумаги, которые приведут их к деньгам. Я старательно делаю вид, что они меня тоже очень интересуют, и принимаю участие во всех поисках. Бедный Сергей! Именно эти деньги погубили его. В одном моя совесть чиста: я-то денег у него никогда не просила. И если он пошел на преступление, то не ради меня. Вернее, не по моей просьбе.
Тем легче мне сейчас. Я на всю их суету смотрю свысока. Будь деньги у меня, я бы им отдала все сразу!
Хотя нет. Это было бы глупо. Они и пальцем не шевельнули бы тогда! Так пусть же горит для них манящий костер, сложенный из трехсот тысяч зеленых дров!»
* * *
– И как вам вчерашний банкет? Весело было? – спросила Алена, когда смогла наконец говорить. С той минуты, как она вошла в столовую, рот ее был занят. Есть после ночных приключений хотелось по-страшному, и Алена, которая, вообще-то, не завтракала, ограничиваясь лишь небольшой чашкой кофе с молоком и каким-нибудь фруктом, желательно бананом, сейчас вполне отдала должное йогурту и творогу. Ничего, иногда можно и поесть, вчерашний день был сущим издевательством над желудком: дома не завтракала, в столовой практически не обедала, на ужин – только яблоки… Неудивительно, что ее так тошнило ранним утром. Да-да, виной всему, конечно, голод, а вовсе не что-то иное. Конечно, конечно, конечно! И теперь она старательно утоляла этот голод, благо выпендриваться нынче было не перед кем: явилась Алена в столовую уже около десяти, когда народу там почти не осталось. Вадим и Ирина, судя по пустым стаканчикам из-под йогурта и тарелкам с остатками творога, уже позавтракали и ушли, за столиком восседала одна Леонида Леонтьевна, которая с деликатной пищей уже покончила и теперь безостановочно ела кусок за куском белый хлеб с маслом, запивая какао. Масло, как водилось в наших столовках в советские времена, так водится и ныне, лежало на общей тарелочке в количестве четырех брусочков граммов в пятьдесят каждый. То есть предназначалось оно всем сидящим за этим столом, однако Леонида присвоила его в полную свою собственность так же, как и общий чайник с какао.
Спрашивать разрешения у Алены она, такое впечатление, не собиралась.
Ну и где обещанная интеллигентность?!
Да и ладно, охота человеку покончить жизнь самоубийством – на здоровье. С другой стороны, может быть, никакие не бананы, а именно эти жестокие продукты пробуждают в Леонидином организме тот самый гормон радости? Вот она и старается восстановиться, а то сидит тут мрачная, молчаливая, с опухшими глазами, словно бы еще толще вчерашнего. Кажется, смешение красного ординарного французского вина с советским шампанским даром не прошло…
Отсутствие Вадима и Ирины Алену огорчило. Она-то надеялась завести с ними светскую болтовню, на которую была большая мастерица, и неприметно вызнать, не слышал ли кто чего о ночных событиях. Интересно, рассказал ли Холстин Ирине о страшной находке? Нет, пожалуй, промолчал, оберегая ее нервы. Но, может быть, с Вадимом поделился? Тоже вряд ли: Холстин небось постарается просто выкинуть из памяти тот ужас, который ему привелось испытать. Он даже перед самим собой, наверное, сделает вид, будто ничего не произошло, не то чтобы с будущим шурином такую жуть муссировать. А может статься, Холстин не слишком-то доверяет и будущему шурину, и самой невесте: опасается, что Ирину привязывает к нему лишь денежный интерес, твердое положение в обществе, которое ей с ним светит. А стоит ему чуть-чуть пошатнуться, тем паче – попасть в опасную ситуацию, так красотку и сдует ветром перемен…
Несчастный ты Достоевский, Алена Дмитриева, опять в своем репертуаре! Определенно не тем ты занялась в жизни, в психоаналитики тебе надо было пойти!
Оговоримся в воображаемых скобках: это не от переизбытка самомнения называет себя Алена Достоевским, просто она по психотипу, согласно замечательной науке соционике, типичный Достоевский. Кстати, интерес к соционике довел Алену до того, что она чуть с жизнью не рассталась, но случилось это так давно (ровно год назад, а с точки зрения нашей легкомысленной героини год – огромный срок!), что она никогда не вспоминала бы о том казусе, когда б не те именно события привели в ее жизнь Игоря…[2]
Короче говоря, ни с кем, кроме Леониды, обсуждать нашей писательнице ночные события возможности не представилось. Ну что ж, на безрыбье и рак сойдет. И Алена с самой приятной улыбкой спросила бухгалтершу, надолго ли затянулось банкетное веселье, потому что она, к сожалению, почувствовала себя плохо и оттого рано ушла.
Между прочим, соврать о своем плохом самочувствии – отличный тактический прием в разговорах с людьми, которые относятся к вам недоброжелательно. Для них каждая ваша, даже самая незначительная, неприятность – большое человеческое счастье, источник величайшего блаженства. И если, к примеру, сообщить такому собеседнику о своей смертельной болезни – диву потом будешь даваться жизненной энергии, которая в нем вдруг пробудится, свету счастья, которым озарятся его глаза! И он даже относиться к вам станет гораздо лучше – правда, лишь до той минуты, пока не смекнет, что ждать вашей кончины приходится как-то слишком долго.
Впрочем, с Леонидой этот номер не прошел. Выражение лица у нее было по-прежнему отсутствующее.
– Не знаю, – буркнула она, не поднимая глаз от чашки с какао. – Я тоже рано ушла. Наверное, еще раньше, чем вы.
– Почему?
– Слишком много неприятных лиц, – угрюмо ответила Леонида. – Смотреть противно.
Странное совпадение. Именно поэтому и Алене стало тошно на местном празднике жизни… Может быть, внешность обманчива? Может быть, Леонида из тех толстяков, которые обладают тонкой натурой, и даже где-то под складками ее жира можно отыскать ту самую интеллигентность?
– Да, – согласилась Алена, – публика была, конечно, не комильфо… Ну что ж, таковы нынешние хозяева жизни. Я, вообще-то, ушла еще и потому, что хотела лечь спать пораньше, выспаться наконец. Что еще делать в пансионате, как не спать, верно? Но не удалось.
По идее, должен был последовать вопрос: «Почему?», но не последовал. Кажется, Леониде было равным образом наплевать как на смерть, так и на жизнь неприятной соседки по столу.
Хи… Взаимно, сударыня!
– Я даже и представить не могла, что здесь по ночам может такое твориться! – воскликнула Алена, решив не ждать наводящих вопросов. – Какой-то кошмар. Сплошные хождения, шум, крики какие-то ужасные, будто кого-то убивали… К соседу моему кто-то прибежал ни свет ни заря, ломился в его дверь, как больной слон… Нет, я, наверное, пожалуюсь в администрацию, все же я сюда ехала отдыхать. И если мне здесь не могут обеспечить спокойный отдых, лучше расторгнуть договор и уехать.
Леонида зыркнула исподлобья, и в щелочках ее глаз, проблеснувших меж отекшими веками, Алена отчетливо разглядела жадную надежду.
Впрочем, немедленно лицо толстухи приняло прежнее отсутствующее выражение, и она пробормотала между глотками:
– Дело ваше.
На сем разговор кончился, и его можно было считать совершенно безрезультатным. О том, что Леонида ее терпеть не может, Алена знала с первой минуты встречи, так что новой информации она не получила никакой.
Не везет ей нынче с информацией! Нестерова она еще не видела (то ли спит, то ли снова уехал куда-то с утра пораньше), Леонида отмалчивается, Вадима нет, в столовой тихо и пусто…
Высосав из чайника последние капли какао и вычистив тарелочку из-под масла кусочком булки, Леонида с сожалением оглядела стол, убедилась, что больше есть нечего, разве что отнять у неприятной соседки чашку с остатками кофе. Однако решила этого не делать (видимо, ей и дотронуться-то до Алены было противно), неуклюже выбралась из-за стола и, не дав себе труда не то что пожелать приятного аппетита, но даже кивнуть на прощание, тяжелой поступью направилась прочь, чуточку пошатываясь. Ох, пить надо меньше! Надо меньше пить!
«Интересно, какой бы она была, если бы скинула лишние килограммов сорок? – подумала Алена, провожая взглядом массу, втиснутую в белые бриджи шестидесятого, не меньше, размера и легкомысленную маечку. – У нее, наверное, могло быть красивое лицо, а какие чудные ноги были в молодости, даже и сейчас видно – просто точеные щиколотки! Какая жалость, что им приходится таскать на себе такую тушу… И кожа хорошая. Правда, веснушки, так и что, вон у Ирины Покровской тоже веснушки, а какая красавица, да и у Жан… Так, про нее забыли!»
Сказав решительное «нет» воспоминаниям о позорном прошлом, Алена отставила чашку, поблагодарила официантку и вышла из столовой, испытывая одно лишь желание: вернуться в свой номер и лечь спать.
Такое с ней часто бывало после сытной еды, и это состояние, которое называется «ложная гипергликемическая кома», очень хорошо знакомо всем, кто постоянно ограничивает себя в пище, но порою дает себе волю. В народе говорят: «Хлеб спит». Вообще, всякий переизбыток еды, к сожалению, и сам спит, и заставляет спать своего, с позволения сказать, потребителя.
– Не спи, не спи, художник, не предавайся сну… – вяло забормотала Алена. – Ты вечности заложник у времени в плену…
Писательница Дмитриева тоже была у времени в плену: срок сдачи детектива накатывал неуклонно, как цунами, и пытаться отдалить его было так же бессмысленно, как остановить эту страшную волну. Между тем сюжет будущего романа по-прежнему не придумывался. Хорошо лелеять планы страшной мести разлучнице Жанне и изменщику Игорю, но, по большому счету, кому из читателей так уж интересно описание трещин на твоем разбитом сердце? Любовная история может быть лишь пряностью, которая сдобрит основное блюдо: крутую детективную разборку. А вот с основным-то блюдом дело обстояло пока туго.
Однако добрая фея Фортуна, в принципе, благоволила к Алене и порою щедрою рукою подкидывала ей житейские коллизии, которые вполне годились для сюжетов. Строго говоря, все ее детективы были так или иначе основаны на вполне реальных событиях. А разве мало этих самых реальных событий совершается сейчас вокруг нее, на ее глазах? Смерть Толикова, случившаяся при загадочных обстоятельствах, смерть какой-то девушки, труп которой потом исчез, поиски чего-то – чего же?! – в номере покойного… Богатая фантазия писательницы Дмитриевой вполне могла навить вокруг всего этого таких петель, накрутить таких кругов… А, собственно, почему бы и не воспользоваться тем, что само идет в руки, почему не навить и не накрутить? Правда, надо обогатить известные факты некоторым количеством конкретных деталей, которые писательница Дмитриева очень любила. Если, к примеру, смерть одного из персонажей будущего романа происходит в бассейне, значит, надо этот самый бассейн увидеть. И даже искупаться в нем. И с горки съехать. А потом конкретно описать все это.
И нечего передергиваться с брезгливым страхом: во-первых, воду давным-давно поменяли, во-вторых, за прошедшие дни в бассейне перебывало множество другого народу (например, Вадим!), и вроде никого не хватал за ноги призрак Толикова, внезапно вынырнувший из воды. Кстати, днем, как известно, призраки бессильны, а кроме того, очень может быть, что и призраков-то никаких на свете нету…
Да, события минувшей ночи уже канули в Лету. Сейчас Алену гораздо больше интересовала повестка сегодняшнего дня: например, увидит ли она Вадима. Конечно, потаскун и ботало, но какой красивый! Хотелось бы еще разик поглядеть-полюбоваться на синеглазого брюнета, потешить свои эстетические чувства. В былые времена их способен был потешить совсем другой брюнет, черноглазый, и какое счастье, что времена те медленно, но верно тонут в той же Лете…
Осознав это, Алена так обрадовалась, что напрочь забыла о данных себе ночью страшных клятвах: уехать из «Юбилейного» как можно скорей и как можно дальше. Сразу из столовой она побежала в здание администрации, где нужно было взять талончик на посещение бассейна.
Нынче дежурила не Галина Ивановна, а молоденькая и хорошенькая барышня, которая требуемый талончик Алене вручила и напомнила, что его нужно отдать регистратору в самом бассейне. Но только Алена, поблагодарив, направилась к выходу, как барышня спохватилась, что забыла попросить ее расписаться в книге учета посетителей бассейна. И принялась очень извиняться за свою забывчивость, оправдываясь тем, что работает в «Юбилейном» недавно, всего какой-то месяц, и не ко всем правилам еще привыкла. Вот и бейджик постоянно забывает надеть, а ведь здесь такое правило: всем работникам администрации следует их носить постоянно.
И она достала из стола и прикрепила к карманчику блузки ламинированный кусочек картона с надписью: «Екатерина Денисовна Комарова».
Тут Алена подумала, что барышня не одна такая забывчивая: у Галины Ивановны, дежурившей вчера, тоже не было бейджика. Но она не дала себе труда его надеть, не то что Екатерина Денисовна.
Екатерина? Да какая же она Екатерина, эта крошка-милашка, до еще Денисовна? Ее так и хочется назвать просто и ласково Катюшей.
Катюша… Стоп! Это имя звучало вчера в связи с какой-то темной историей… Ах да! «А почему Катюшу в отпуск отправили?» – вопрошала Леонида Леонтьевна, когда стращала Алену бассейном.
И при воспоминании о том разговоре в голову нашей героини пришла совершенно неожиданная идея.
Рискованно, конечно… А впрочем, чем она так уж рискует? За спрос, как известно, денег не берут!
– Недавно здесь работаете, значит? – переспросила Алена, ставя требуемую подпись в огромной амбарной книге. – То-то я вас не помню. Я ведь не первый год здесь отдыхаю, мне очень нравится. У вас здесь очень вежливый, очень любезный персонал. Так приятно видеть снова и снова знакомые лица! – врала она, не переводя дыхания, но перед самым главным вопросом все же чуть не споткнулась: – В бассейне по-прежнему Катюша на регистрации?
– Катюша в отпуске, – сообщила милашка Екатерина Денисовна. – Там теперь Таня.
– Ой, какая жалость, не повидаемся! – лицемерно вздохнула Алена. – А не знаете, она уехала куда-нибудь или дома отдыхает?
– Да вряд ли уехала, – усмехнулась Екатерина Денисовна. – Наши, кстовские, большей частью в своих садах отдыхают – на грядках. Сейчас колорадского жука на картошке – море, не до отдыха.
Ага! «Наши, кстовские…»
– А, ну да, Катюша ведь в Кстове живет, – кивнула Алена. – Помню, помню, она говорила. Далековато, конечно, ездить сюда, зато работа хорошая.
– Хорошая, – охотно согласилась Екатерина Денисовна. – Даже очень. А ездить и впрямь неудобно, на автобусе утром и вечером. Катюше еще ничего, ее иногда муж на своей машине подвозил, а если на общественном транспорте, то вообще дорого получается! Раньше, говорят, персонал возили – у нас ведь почти все работники кстовские, из Борков народу раз, два и обчелся, – заказным автобусом, но потом автобус сломался, его до сих пор ремонтируют, вот и катаемся за свой счет. Ну, может, когда-нибудь починят наш автобус.
– Может быть, – выразила надежду и Алена.
Судя по тому, как доверчиво болтала с ней Екатерина Денисовна, она не знала, что Катюша не сама ушла в отпуск, а ее отправили силком. Или Леонида врала?
– Я, кстати, в Кстово на днях хочу съездить, – вновь приступила Алена к сбору разведданных. – По делам. Думаю, может, забежать на минуточку к Катюше повидаться… Адрес она мне свой записывала, да я ту бумажку, конечно, потеряла. Не напомните?
– Ой, я не знаю ее адреса, – сокрушенно покачала головой Екатерина Денисовна. – Знаю только, что на Тихоновской где-то живет, около хозяйственного магазина. А вы зайдите в приемную директора, спросите, там скажут.
«А вот это вряд ли», – подумала Алена. Можно себе представить, что сделается с Колобком, если он узнает о расспросах гражданки Ярушкиной! Нет, мы пойдем другим путем… правда, еще неизвестно, каким. Впрочем, существуют ведь на свете адресные столы… Даже в Кстове, уж на что невелик городок, он наверняка есть. Но для запроса нужно знать фамилию человека, которым интересуешься, а Алена Катюшиной, понятно, не знает. Спросить разве у Екатерины Денисовны?
И Алена уже рот открыла – да в ту минуту зазвонил телефон, и администратор взяла трубку, послав болтливой отдыхающей извиняющуюся улыбку. Тогда Алена рот закрыла, подумав, что звонок прозвучал весьма кстати. Если отдыхающая Ярушкина так уж хорошо знакома с Катюшей, значит, она должна знать ее фамилию. Или не должна? Спросить? Не спрашивать?
Некоторое время Алена растерянно переминалась с ноги на ногу у стойки, но Екатерина Денисовна слишком прочно углубилась в телефонные переговоры насчет заезда целой группы отдыхающих, и ей было явно не до Алены.
«Ладно, бог подаст», – решила наша писательника и пошла в номер за купальником.
Соседа по-прежнему то ли не было, то ли он спал: в коттедже царила полная тишина. Алена нарочно уронила на кухне пластиковый поднос, потом несколько ложек и пару раз лязгнула жутко скрипящей дверцей шкафчика для посуды. Ее эти звуки, особенно скрип, вырвали бы из самого крепкого сна и непременно заставили бы высунуть нос из номера. Однако дверь с цифрой «один» оставалась закрыта и ничей нос оттуда не высовывался.
Ну, на нет и суда нет!
Алена пожала плечами, повесила на плечо торбочку с купальником и сланцами и отправилась в печально знаменитый бассейн.
Разумеется, она попыталась завязать болтовню с регистраторшей Таней, однако ничего не вышло: Таня была занята пересчетом купальных полотенец, постоянно сбивалась, и ничего в жизни, кроме как перейти роковой рубеж «тринадцать, четырнадцать» (почему-то именно тут наступал сбой в ее вычислениях), ее не интересовало. Единственное, что удалось выяснить, что Таня тоже из новеньких: до бассейна всего месяц проработала в столовой, а в спортивный корпус ее «перебросили» после ухода Катюши в отпуск, то есть она бывшую дежурную и в лицо-то почти не знает, не то что фамилии!
То есть выяснить ничего не удалось. Пришлось-таки пойти просто купаться!
Разумеется, ничего печального в бассейне не обнаружилось. Симпатичное, ухоженное местечко: просторная раздевалка, стопы чистых полотенец, больших и маленьких, сверкающая чистотой душевая. На полочке в каждой кабинке стояли шампуни и еще какие-то флакончики – оказывается, ароматизаторы для пара сауны, вход в которую находился тут же. Про такую штуку Алена впервые слышала. Впрочем, в сауне она и была-то, может, раз или два в жизни.
А еще на каждой полочке имелись аптечные пузырьки с валерьянкой и сердечными каплями. Наверное, на случай недомоганий посетителей. Интересно, их понаставили здесь после несчастья с Толиковым или раньше? И если раньше, то почему Толиков не воспользовался ими, когда ему стало плохо? Не успел? А может быть, он все же был убит? И неведомый убийца налил во флакончик вовсе не капли, а какой-то яд? Какой – ну, это уж детали, их можно потом придумать, пока главное – зацепить кончик ниточки будущего сюжета…
В принципе, получается нормально. Хотя нет: во-первых, нужно сначала спровоцировать недомогание Толикова (пока будем условно так называть персонаж, который будет таинственно убит в будущем детективе Алены Дмитриевой), чтобы у него возникла необходимость пить лекарство (вместо которого, стало быть, во флакончике яд). Во-вторых, не факт, что из множества пузырьков Толиков схватится именно за тот, содержимое которого отравлено. Подливать же яд во все подряд (какая рифма свежая и оригинальная!) начетливо небось: где столько яду-то набраться? Да и опасно: перетравишь ни в чем не повинных отдыхающих. Разве что наш убийца такой уж мизантроп…
Между прочим, можно решить проблему проще: например, убийце известно, что Толиков слаб сердцем и всегда, идя в бассейн, прихватывает с собой пузырек с лекарством. Ставит его, к примеру, на бортик. Тогда задача – отравить именно этот конкретный пузырек.
Нет, если человек слаб сердцем, то он носит с собой свои лекарства. И определенно избегает всего, что может приступ спровоцировать, – если он не полный идиот и, конечно, не самоубийца. А впрочем, всякое в жизни бывает, многие совершают просто нипочему поступки, о которых потом жалеют, которые им жизни стоят, и называется это – и на старуху бывает проруха.
С другой стороны, убийца вполне мог сначала подсунуть Толикову какое-то снадобье, которое вскоре вызвало бы у него приступ, потом выкрасть собственные его лекарства, и тогда бедолаге ничего не оставалось бы, как отведать содержимого отравленного пузырька, который ему заботливо приносит убийца.
Тогда получается, что с Толиковым в бассейне был кто-то еще? Кто-то, кому жертва, безусловно, доверяла?
Да ну, это неинтересно. Это очень уж просто. И убийца сразу навлек бы на себя подозрения. Вот если бы…
Нет, слишком много должно сойтись всяких «если», и хотя детективный роман – это, безусловно, искусство совпадений, не следует ими злоупотреблять.
Убийца должен оказаться рядом с Толиковым незаметно… проникнуть в бассейн снаружи, минуя общий вход. Но как это сделать? Сквозь стены? Другого пути как бы нет. Разве что сквозь систему кондиционеров, или сквозь вентиляционную трубу, или сквозь застекленную крышу, за которой синеет небо и светит солнце.
И тут Алена обнаружила, что пристально разглядывает эту самую крышу, находясь к ней очень близко: на вершине водяной горки. Обнаружила она также, что купальник ее мокр, как и волосы: значит, она уже успела переодеться и искупаться, даже не заметив, когда. Вот это да… Ну что ж, в процессе обдумывания сюжета с ней частенько случались такие выпадения из реальности, во время которых она действовала совершенно автоматически, рефлекторно. Ладно, хоть купальник надеть рефлексы подсказали, а то сидела бы сейчас тут, на горке, аки античная нимфа…
Ну, как говорится, если ружье заряжено, оно должно выстрелить, если человек забрался на гору, он должен с нее спуститься.
Алена оттолкнулась и понеслась по желобу в прохладных водяных струях с такой быстротой, что у нее в какой-то миг перехватило дыхание. Горка закончилась неожиданно быстро, и Алена сверзлась в воду с шумом и плеском. Сразу ушла с головой, сразу вдарилась в жуткую панику, поскольку плавала наша героиня очень плохо и, если честно, воды боялась с такой же силой, как ее и любила… (единство и борьба противоположностей, закон диалектики!), сразу вынырнула, отерла глаза и огляделась – не видит ли кто ее позора. На счастье, бассейн был пуст.
Алена нащупала ногами дно (оказывается, в бассейне не было ни одного места, где она, при ее ста семидесяти двух сантиметрах роста, не могла бы коснуться дна), перевела дух, мигом успокоилась, пригладила волосы, легла на воду и принялась изображать те движения, которые она называла плаванием: руками загребать под себя воду, а ногами бить вверх-вниз. Кажется, это называется «плавать по-собачьи». Ну и ладно, кому что нравится!
Подплыв к лесенке, Алена выбралась на бортик и снова пошла на горку, пристально оглядываясь и изыскивая пути проникновения убийцы. Выходило, что, если он не был ниндзя, оснащенный особенными инструментами по взрезанию стен и полов, пройти ему сюда, минуя раздевалку, просто невозможно.
Ну и что, получается, Толиков не был убит, а в самом деле умер сам по себе? Тогда какие обстоятельства показались загадочными Нестерову? Он же говорил, что бывший жилец люкса номер два умер при загадочных обстоятельствах. Что, у него в плавках нашли записку: «Кровь за кровь, смерть за смерть»?
Алена хрюкнула от смеха, снова оттолкнулась и снова поехала с горки, на сей раз то и дело хватаясь за бортики и тормозя ногами. Благодаря этому она съехала медленно, плавно, в воду опустилась осторожно, испугаться не успела, а наоборот – захотела съехать снова и снова.
Что она и проделала неоднократно, начисто забыв про убийство, про издательство «Глобус» и про все на свете, кроме, конечно, некоего субъекта, который присутствовал в ее мыслях постоянно, хотела она того или нет. Вот был бы здесь Игорь, можно себе представить, с какой пользой и приятностью они провели бы время вдвоем! Только вдвоем, ведь здесь никого, никто не помешал бы им…
Ах нет, помешал бы. Взобравшись на горку, Алена успела увидеть промельк фигуры, появившейся из мужской раздевалки. Итак, уединение в водяном раю нарушено. И, может быть, этот дядька окажется любителем водного слалома и оккупирует горку? Надо насладиться напоследок.
И она опять поехала вниз, продлевая удовольствие и стараясь не пропустить поворота, за которым начинался самый крутой участок, который заканчивался обрывом в воду. Однако именно на этом повороте дернула ее нелегкая взглянуть через край желоба. И Алена увидела человека, который стоял на бортике бассейна.
Это был Вадим.
От неожиданности она отпустила края желоба и понеслась к обрыву так быстро, что не успела ни за что ухватиться. Ну и, разумеется, была сброшена в бассейн с шумом и плеском! И, естественно, забилась в неконтролируемой панике, наглотавшись воды, но в ту же минуту чьи-то руки приподняли ее и встревоженный голос произнес:
– Не бойтесь, здесь неглубоко.
Не составляло труда догадаться, чьи это руки и чей голос. Алена протерла глаза и сконфуженно улыбнулась:
– Да, я знаю. Спасибо за спасение, все нормально.
И сделала попытку вырваться из обнимающих ее рук.
Не удалось. Вадим продолжал прижимать ее к себе, так что Алене ничего не оставалось, как тоже приобнять его за плечи. Грудь ее была на уровне его губ, и он то смотрел на эту мокрую, тесно облепленную купальником грудь, то поднимал глаза к напряженному лицу Алены. Взгляд его был странно серьезен.
– А знаете, – сказал он вдруг, – у вас ведь совершенно зеленые глаза. Вчера в столовой были серые, а сейчас – зеленые. Почему?
Подобные банальности насчет переменчивости своих глаз Алена слышала в жизни раз двадцать, а может, сто двадцать. Почему-то большинство мужчин начинали знакомство именно с разговора о цвете ее глаз. Ну да, было у ее довольно красивых и больших глаз такое свойство: они меняли цвет в зависимости от одежды и, так сказать, окружающего пространства. Наверное, это свидетельствовало о переменчивости и непостоянстве натуры их обладательницы, в чем мужчины не замедляли убедиться на собственном опыте.
Итак, первая фраза Вадима была более чем банальной. Однако его первое движение оказалось не столь стандартным. Он перехватил Алену под попку так, что она невольно обхватила его ногами и обняла за шею еще крепче. Вслед за этим Вадим просто-таки впился губами в ее грудь, а телом своим она ощутила его возбуждение.
Ой… Он что, с ума сошел? Прямо здесь? Но это невозможно!
Потом как-то все смешалось в стремительности движений и водяных вихрей. Теперь губы Вадима завладели губами Алены, и она не могла выразить протеста, даже если бы хотела. Но размышлять о том, хочет она протестовать или не хочет, уже не было времени. Целовался Вадим не бог весть как умело, зато страстно, не ответить ему оказалось просто невозможным. Ну, она и отвечала на поцелуи поцелуями, на объятия объятиями, на ласки ласками.
Это было похоже на бесконечный бред! Мелькание мыслей: да он с ума сошел… да я с ума сошла… Боже мой, первый раз это в бассейне… а вдруг кто-то войдет… почему я ничего не чувствую, ведь стоило только Игорю…
И стоило только вспомнить то лицо, те глаза, тот задыхающийся шепот, как она уткнулась всем лицом в смуглое мокрое плечо, забилась, застонала.
Тяжко, бурно дышал Вадим, судороги били его тело.
Наконец он отстранил от себя Алену, поставил на дно – и тут же вновь схватил в объятия, потому что ее не держали ноги.
– Извини, что я так на тебя набросился, – пробормотал Вадим со смущенной улыбкой. – Я тебя как только увидел, только об этом и думал, только этого и хотел, Елена Прекрасная.
Эх, черт… Лучше б он молчал, как молчал до сих пор!
Алена даже задрожала. Нет, это не была дрожь с трудом сдерживаемых рыданий по причине оскорбленного самолюбия, вот уж нет: она с превеликим трудом сдерживала смех.
Трудно было сердиться на человека, который доставил ей столько удовольствия, но пришлось прикусить губу, чтобы не спросить со всем мыслимым и немыслимым ехидством: «А ты меня ни с кем не перепутал, Вадик?»
И тотчас сквозь блаженство и смех пробились воспоминания о минувшей странной ночи, проведенной то в компании с призраками, то в постели Нестерова, то в рассветных блужданиях с Холстиным. Алена вышла из образа безрассудной искательницы наслаждений с такой же стремительностью, с какой несколько минут назад в этот образ вошла. Вернее, вплыла.
– Ты очень смел, – пробормотала она, изображая припадок запоздалого девичьего смущения. – А вдруг бы кто-нибудь появился?
– Ну, до двенадцати никто и никогда в бассейн не ходит, – беззаботно усмехнулся Вадим. – Отдыхающие завтрак переваривают. А до двенадцати еще двадцать минут. – Он взглянул на большие настенные часы. – Может, перейдем в джакузи?
В джакузи?!
Ну ладно, появись кто-то посторонний, пока они были в бассейне, еще можно было успеть сделать вид, будто Алена тонет, а Вадим ее спасает. Или, к примеру, делает искусственное дыхание изо рта в рот. Но в джакузи, которая, во-первых, глубиной сантиметров пятьдесят, а во-вторых, находится практически против выхода из душевых, этот номер не пройдет. Хотя Вадим, такое впечатление, ничуть не беспокоится о том, что кто-то может возникнуть и прервать их заплыв на вторую дистанцию. Что, настолько опьянен страстью? Судя по тому, как выглядят его небрежно натянутые плавки, не без того… А может быть, мальчик из числа тех, кто готов бездумно трахаться, как это делают, к примеру, кролики, не заботясь ни о чем, кроме наслаждения? Или он задался целью непременно скомпрометировать писательницу Дмитриеву?
Так, это мания преследования или мания величия подала голос? Ну, которая бы из них ни была, надо к ее голосу прислушаться.
– Я бы с удовольствием, – сказала Алена самым нежным голосом, на который была способна, и так же нежно чмокнула Вадима. – Но вдруг какой-нибудь психический придет раньше двенадцати? Нет, я так не могу, я стесняюсь.
– Да никто не придет, честное слово! Я точно знаю, что до двенадцати записи в бассейн нет! – горячился Вадим, чуть ли не силком втаскивая Алену в джакузи. – Никто, никто не придет! Я же тебя хочу, ты что, не видишь?
Да, это было видно, что называется, невооруженным глазом. Такие увесистые аргументы способны были убедить и особу гораздо более стойкую морально, чем наша героиня! Последовало несколько минут бурных трепыханий среди фонтанчиков, и волн, и теплых струй, и это было бы упоительно, честное слово, просто упоительно, кабы не оказались перед глазами Алены настенные часы, отчего созерцание неумолимого движения минутной стрелки изрядно испортило ей наслаждение.
В конце концов она чуть ли не с облегчением вынырнула из объятий неосторожного любовника и, дав ему все известные ей клятвы повторить все это как можно скорей, уже на суше, в чьем-нибудь номере, его или ее, в чьей-нибудь постели, ее или его, со всех ног понеслась в душ. До двенадцати оставалось три минуты, однако Алена очень надеялась, что народу еще нет.
Увы и ах! Когда, наскоро ополоснувшись под душем, она выскочила в раздевалку, там уже хозяйничала какая-то дамочка с двумя сыновьями лет пяти– шести. Детки уставились на голую тетю с откровенным интересом. С таким же любопытством таращилась на нее и мамаша. Алена неловко прижала к себе скомканный купальник, ругательски ругая себя за непредусмотрительность: ну кто ей мешал заранее отнести в душ полотенце?! Теперь вот демонстрируй направо и налево свои нагие прелести, украдкой косясь на грудь в поисках возможных компроматов, оставленных губами Вадима.
Кое-как обвившись полотенцем, Алена немного успокоилась, однако руки все еще дрожали, и когда она полезла в шкафчик за трусиками, то уронила сумку, и, конечно, ключи, косметичка, щетка, пачка одноразовых платков – все это рассыпалось. Вдобавок косметичка оказалась открытой, и из нее вывалилась куча нужных и ненужных мелочей, разлетевшихся и раскатившихся во все стороны. Когда Алена их собрала, оказалось, что французский магнитный ключ залетел под шкафчик, и чтобы достать его, пришлось проделать некий акробатический этюд, успеху которого не способствовали неотступные взгляды мамы и ее сынков, а также еще каких-то теток, гурьбой влетевших в раздевалку и немедленно принявшихся есть Алену глазами. Она была обглодана любопытными взглядами почти до костей, когда, кое-как одевшись и на ходу причесываясь, выскочила наконец в холл и увидела за стойкой дежурной не кого иного, как Колобка Юматова. Судя по тому, что откуда-то доносился громкий голос Тани, по-прежнему что-то считавшей и сбивавшейся теперь на сорок один и сорок два (роковые сороковые!), директор просто заменил кастеляншу на боевом посту. Вроде бы обычное дело, однако Алене показалась странной ухмылка, которая промелькнула при виде ее на лице директора. Оценивающая, чуточку презрительная… Или ей померещилось? Или она слишком мнительна? Или уверенность Вадима в том, что «никто, никто не придет!» объяснялась сговором с директором, которого он посвятил в обстоятельства своего неодолимого желания, а может быть, даже и подкупил его?
Ну, это бред. Или не бред?
Взгляды любопытных теток и без того раздосадовали Алену, а теперь, после встречи с Колобком, наша героиня и вовсе почувствовала себя сущей миледи, левое позорящее ее плечо которой выставили на всеобщее обозрение.
Пробормотав что-то нечленораздельное в ответ на сакраментальное: «Ну, как водичка?», Алена ринулась вон и, не останавливаясь, добежала до своего коттеджа, где обнаружила на крыльце низенькую особу в бежевом блузоне и зеленых бриджах с пылесосом наперевес. С самым грозным видом наставив раструб пылесоса на Алену, словно собиралась стереть ее с лица земли, как ничтожную пылинку, особа потребовала объяснений, почему сломан замок люкса номер два. У Алены даже дух захватило! Она ворвалась в коридор, ожидая увидеть взломанную дверь своей комнаты, однако дверь была на месте и оказалась накрепко заперта.
А, ну понятно. Уборщица – это была, судя по униформе и описанию Нестерова, настоящая уборщица по имени Неля – не смогла открыть дверь обычным ключом и решила, что сломан замок. Алена приложила к двери магнитный ключ, а потом свободно открыла ее обычным. Поскольку проделано это было ловко и незаметно, Неля смутилась и принялась извиняться. Великодушная Алена собралась было ее разуверить, однако прикусила язык. Смущение Нели было ей как раз на руку, потому что при виде ноутбука, стоявшего на столе, Алена вспомнила о своем детективе. Нужно продолжить сбор сведений! Неля готова была на все, чтобы загладить свою «вину», и с полным доверием выслушала басню о том, как хорошо отдыхала Алена здесь в пансионате в прошлом году, как подружилась с Катюшей из спорткомплекса и как жалеет, что не встретится с ней снова.
– Передайте ей привет, когда увидите, – попросила она.
Неля с сожалением пожала плечами:
– Да когда ж я ей ваш привет передам? Только через месяц, когда Катюшин отпуск кончится. Я ж не в Кстове живу, а в Борках.
Ну вот, не повезло. Неля оказалась из числа тех самых «раз, два и обчелся», о которых упоминала милашка Екатерина Денисовна. А с другой стороны, это даже и неплохо. Вот смех был бы, окажись она Катюшиной соседкой и доставь ей нынче вечером горячий привет от какой-то Ярушкиной! Можно держать пари, что Катюша не вспомнила бы свою «подружку»: ведь нельзя вспомнить то, чего не знаешь, как неоднократно говаривала давняя Аленина подруга Сашечка, когда они увлекались разгадыванием кроссвордов. Наверное, Катюше такой привет невесть от кого показался бы подозрительным…
О детективщица! Угомони лучше свою собственную подозрительность! Сядь в уголок с тетрадкой и, как прилежная школьница, пропиши по пунктам весь сюжет будущего романа.
Однако с появлением уборщицы в одно мгновение в номере воцарился сущий бедлам. На полу взгромоздилась гора простыней (постели, как выяснилось, здесь меняли ежедневно, и не могла же Алена признаться, что ее постель в перемене не нуждается, ибо ночь была проведена в другом месте), Неля азартно возила по полу щеткой зудящего пылесоса… Пылесос гудел с таким надрывом, словно был изготовлен на советском ракетном заводе времен застоя, а не являлся продуктом утонченной фирмы «Тефаль».
«Это на час как минимум, – уныло подумала Алена. – У меня убрать, у Нестерова, в холле… Ужас! Пойти разве по лесу прогуляться? Да ну, комаров только кормить. Лучше съездить в Кстово! Попутку поймать – нет проблем. Сказала же Екатерина Денисовна, что Катюша живет на какой-то Тихоновской улице, рядом с хозяйственным магазином. Наверняка там частный сектор, где все друг друга знают. В крайнем случае обращусь в адресное бюро. Есть же в Кстове адресное бюро! Найду, конечно, найду. Скажу, что я журналистка. Или нет, журналистов не слишком-то любят. Скажу, что я – подруга Толикова. Любимая женщина! Сердце мое разбито его смертью, то да се, пытаюсь узнать, что произошло на самом деле, не посылал ли он мне прощального привета в последние мгновения жизни… Да ладно, найду, чего наврать!»
Всегда, когда Алене попадала под хвост какая-нибудь вожжа (а случалось это совсем нередко), она действовала стремительно. Вот и сейчас – кинула на пол в ванной мокрый купальник (хоть какая-то польза будет от этого дурацкого его подогрева!) и, спешно простившись с Нелей, вылетела из коттеджа. Воровато оглянувшись на видневшийся невдалеке суперлюкс, где обитал Холстин с невестой и будущим шурином, она просто-таки побежала к воротам. Не последней причиной спешки был откровенный страх, что вдруг да заявится Аленин водяной любовник и принудит ее продолжить начатое… Продолжать почему-то не хотелось: может, от переизбытка полного и глубокого удовлетворения, а может, потому, что слишком много хорошего – это, пожалуй, плохо. А может, и еще по каким-то причинам. Не чувствовала Алена также и ликования от того, что немедленно ответила Игорю изменой на измену. Вроде клялась, клялась ему в вечной любви, а сама, башмаков, что называется, не износив…
Да что башмаков! Слез не отерев, начала скакать из одной постели в другую!
А впрочем, не наплевать ли Игорю на верность или неверность отставной любовницы? У него есть Жанна, есть Турция, где их шоу, без всякого сомнения, имеет сногсшибательный и вполне заслуженный успех у богатых туристов и туристок. Особенно у туристок, конечно! Ну и на здоровье. Пусть кто хочет, тот того и имеет. А для Алены сейчас главная и насущная задача – остановить попутную машину.
Между прочим, это оказалось легче захотеть, чем сделать. Машины по шоссе шли сплошным потоком (все-таки трасса федерального значения), но что-то ни одна из них не реагировала на взмахи Алениных рук. Вот густо-синий «Вольво» вроде бы сделал попытку тормознуть, но тут же решительно рванулся вперед и скоро скрылся из глаз. Может, на мосту через Шаву и близ него запрещены остановки? Алена на всякий случай прошла метров сто вперед, хотя идти в босоножках на высоких каблуках по гравию, которым была отсыпана обочина, оказалось довольно трудно, ноги то и дело подворачивались. Устала, снова принялась голосовать. Однако машины по-прежнему пролетали мимо.
Нет, дело не в запрещении: вон впереди, еще метрах в двухстах, стоит же на обочине автомобиль, двое пассажиров бродят туда-сюда, а остальные машины словно без тормозов. Алена пошла на крайнее средство: вытащила сторублевку и некоторое время помахивала ею в воздухе.
Реакция оказалась равна нулю. Может, если бы она помахивала сотней долларов или, того лучше, евро… Однако вот беда какая: ни долларов, ни евро у Алены при себе не было.
Передвигаясь спиной вперед и не переставая взмахивать рукой, она доковыляла до остановки и узнала из расписания, что ближайший автобус на Кстово будет через сорок минут, потому что предыдущий практически только что ушел. Об автобусах до Нижнего информации не было.
Алена минутку посидела на покосившейся скамеечке под столбом с расписанием, прикрывая ладонями голову от палящего солнца, а потом встала и решительно двинулась к автомобилю, стоящему у обочины. Приблизившись, она озадаченно нахмурилась: вид этой серой побитой «Хонды» ей о чем-то напоминал. Только вот о чем? Но тут из-за «Хонды» появился ее хозяин, и Алена даже ахнула: перед ней стоял тот самый парень, которого она приметила здесь еще вчера, – в футболке с надписью «Тур Эффель». А вон и девушка, которую Алена тоже видела: и точно так же, согнувшись в три погибели, как и вчера, низко опустив повязанную черной косынкой голову, она идет по обочине, что-то высматривая.
Неужели и в самом деле потеряли какую-то ценную вещь и до сих пор не простились с надеждой найти ее?
Ну, помоги вам Бог! Ищите – и обрящете.
Неохота отвлекать людей, но что же делать?
– Здравствуйте, – улыбнулась Алена, искательно заглядывая в лицо высокого блондина в парижской футболке. – Извините, вы меня не подвезете? Мне в Кстово надо. Автобуса долго ждать, а вам туда и обратно слетать – раз плюнуть. Мне очень нужно, честное слово!
– Что, вот так вот и плюнуть? – странно посмотрел парень.
«Может, я после бассейна причесаться забыла?» – испугалась Алена. Надо сказать, волосы у нее, высыхая, сами собой завивались меленькими, плотно прилегающими к голове кудряшками, словно у барашка («Ярочка» – так и называла ее когда-то бабушка!) или у какой-нибудь негритянки племени мумба-юмба, и выглядела она с этой прической, мягко говоря, забавно. А говоря не мягко – по-дурацки. Рефлекторно вскинула сейчас Алена руку к голове – нет, все нормально, на голове обычный художественный беспорядок.
Внезапно до нее дошло, в чем дело.
– То есть я заплачу, конечно, – добавила она самое главное. – Сколько?
Парень перевел взгляд на сотню, зажатую в ее руке:
– Этого хватит, садитесь. Только я жену предупрежу, что уезжаю.
Алена забралась в салон. Внутри «Хонда» выглядела еще более зачуханной, чем снаружи. На заднем сиденье громоздились рулоны пластиковых пакетов для мусора.
«Торгуют они этими пакетами, что ли?» – подумала Алена.
Парень сел за руль и дал задний ход. Около девушки, идущей по обочине, притормозил:
– Я в Кстово сгоняю. Девушку подвезу и вернусь. Давай, в случае чего звони. Мобильник не забыла?
Девушка хлопнула себя по карману, показывая, что да, телефон при ней, и, скользнув по Алене равнодушным взглядом узких темных глаз, снова наклонилась к обочине. Парень захлопнул дверцу, и «Хонда» рванула по шоссе – очень ретиво, несмотря на свою неказистую внешность.
Обычно Алена не любила вступать в разговоры со случайными водителями. В пяти случаях из десяти это приводило к ненужным откровениям с их стороны, в трех – к нескромным предложениям. Однако парень женат. И вообще, не стоит переоценивать свою сексуальную привлекательность. Несмотря на то, что он назвал ее девушкой.
Ах, как любила Алена, когда ее называли девушкой!
– Извините, вы на дороге что-то ищете? Вы что-то потеряли? Я, кажется, вас вчера видела из автобуса примерно здесь же, – участливо сказала она.
– Определенно видели! – усмехнулся парень. – Мы тут каждый день работаем. Мусор собираем по обочинам.
– Да что вы?! – повернулась к нему Алена. – Неужели нижегородское правительство так заботится о чистоте федеральной трассы?! Хорошо, если бы оно подумало и о чистоте города!
– При чем тут правительство? – последовала новая усмешка. – Ему по барабану, пусть тут хоть Гималаи мусора громоздятся. Это наш собственный бизнес. Нас несколько бригад, у каждого свой участок. Есть нижегородские сборщики, кстовские, дальше, уже в Чувашии, дорога тоже поделена между тамошними. Обратите внимание – здесь обочины всегда чистые, хотя чего только из окон машинок не швыряют, мама дорогая! Иногда по ошибке, иногда спьяну, иногда просто по куражу. Вот видите мою футболку? Правда хорошая?
– Еще бы, – охотно согласилась Алена. – Париж, Эйфелева башня… Вы что, хотите сказать, ее выбросили из окна автомобиля?
– Ну да! – радостно воскликнул парень. – Не верите? Ну ей-богу! А бутылок сколько… Конечно, в основном они разбиваются, но пластиковые не бьются. Их-то мы и сдаем в огромном количестве. Не скажу, что это такой уж хороший доход, но жить можно. В прошлом году я даже вот эту тачку купил. Конечно, не с конвейера, но всяко лучше, чем та рухлядь, которая у меня раньше была. В нашем деле без машины нельзя. Я, вообще-то, один промышлял, а тут жену с работы поперли, говорят, временно, но кто их знает… Так что теперь работаем вдвоем. Мне нравится, потому что на свежем воздухе. Зимой, конечно, холодрыга, но летом – хорошо!
У Алены были свои соображения насчет чистоты воздуха на обочине федеральной дороги (все-таки по этой обочине она только что прошла чуть ли не полкилометра и имела об окружающей среде собственное представление), но она промолчала.
– А вам в Кстово куда? – спросил парень.
– На Тихоновскую.
– Ну, это сразу на въезде, за заправкой. Мы тоже на Тихоновской живем. По сути дела, рабочий участок сразу за домом начинается. А еще знаете какой однажды у меня случай был? Едет «ровер», тормозит, оттуда выставляют мешок мусорный, черный такой, и сразу «ровер» ходу, ходу! Я осторожненько подъезжаю, осторожненько выхожу, смотрю. Вообще, если что-то в мешке лежит, надо быть осторожным, мало ли какие шутники бывают. На что только не наткнешься – от дерьма до взрывного устройства…
– Что, и бомбу находили?! – испуганно воскликнула Алена.
Парень покосился на нее с явным желанием сказать «да», но, видимо, по сути своей был он человек честный и порядочный, вот суть и взяла верх.
– Ну, не совсем, – пробормотал он. – Там были… нет, и какие-то штуки там лежали… циферблат, проводки, палочки вроде детонаторов. Я показал их одному парню, который сапером служил, так он сказал – мол, да, это детали, применяемые при изготовлении самодельных бомб. Круто, а?
– Круто! – от души согласилась Алена. – Но все-таки что было в том черном мешке?
– Там были щеночки! – возбужденно воскликнул парень. – Настоящие щеночки, еще слепошарые! Беленькие такие, в черных пятнах, породы… черт, все время забываю! Ну, мультик такой есть знаменитый про собачек, у нас дома даже кружка есть, на которой они нарисованы…
– Далматинцы, что ли? – догадалась Алена, у которой была совершенно такая кружка (Игорю она очень нравилась… он любил пить утром чай именно из нее… когда-то давно любил, сто лет назад…). – Мультик называется – «Сто один далматинец».
– Во-во, – согласился парень в парижской футболке. – Далматинцы. Только их было не сто, а восемь. Я просто обалдел… Копошатся, пищат, а некоторые уже лежат неподвижно, как мертвенькие! Я жене звоню – так и так, что делать? А она как раз дома оказалась, у нее выходной был – вези, говорит, щеночков скорей домой! Я все бросил, их привез, а у нее уже приготовлена такая мисочка с молоком, и в нее вложены тряпичные жгутики, и она всех щенят уложила в нагретые на батарее тряпки, и такими же тряпками прикрыла, и в ротики, в смысле, в пасти им эти жгутики вложила, чтоб сосали, а у кого не получалось, тех из бутылочек с сосками подкармливала – сразу меня за сосками в аптеку погнала. Работы у меня в тот день, конечно, уже никакой не получилось, мы с этой собачьей малышней возились, как с малыми детками, они ж сосунки еще были, только родились. Боялись, вдруг они успели померзнуть, заболеют и помрут, но нет, все выжили. Даже которые мне мертвыми показались, ожили! Такие вымахали красавцы!
– То есть вы их потом вырастили? – уточнила Алена.
– Да нет, куда нам, что у нас, собакозавод? – усмехнулся парень. – Я сразу поехал в Нижний, дал объявление бегущей строкой на все каналы и на всякий случай – в «Из рук в руки». Но оно уже не понадобилось, потому что нам в тот же вечер позвонила одна дама. Оказывается, она как раз и занималась тем, что разводила собачек на продажу, и одна ее сучка три дня назад родила, в смысле ощенилась. А она как раз поругалась с мужем, ну и…
– Сучка? – с невинным видом уточнила пуристка-литераторша Алена.
– Что – сучка? – непонимающе уставился парень. – А! Да нет, конечно, я хочу сказать, что дамочка с мужем поругалась. Очень крупно они поссорились, и он решил уехать к матери в Чебоксары. Собрал свои шмотки, а заодно всех этих слепошареньких, и задумал щенят выкинуть по пути, чтоб жену дохода лишить: у нее все собачата уже заранее распроданы были, она ж этим жила. Гад, конечно, бессердечный, в том смысле, что бедолажек решил загубить из-за какой-то ссоры. Так эта дамочка уже в предынфарктном состоянии валялась, но тут ей подружка позвонила, которая наше объявление увидела. Она к нам немедленно примчалась, тем же вечером, и своих щенят забрала.
– Своих? – с прежним невинным видом уточнила Алена.
Частенько ее лингвистический пуризм доводил собеседников до белого каления… Эх черт, не только Игоря стоит винить в многочисленных попусту упущенных приятностяхжизни, но и этот ее навязчивый пуризм, однако на сей раз ей попался практически идеальный собеседник.
– Вы, наверное, в школе учительница? – беззлобно спросил парень. – Ладно, ладно, не своих щенят она забрала, а своей сучки. И не просто забрала, а нам пятьсот баксов подарила. Представляете, какие у нее доходы, если она вот так, одной левой, вынула и дала аж пятьсот баксов?
Алена опять же хотела сказать, что выражение «одной левой» употреблено здесь не в том контексте, но наступила на горло собственной занудливости и сказала только, что нет, не представляет, потому что собаководством никогда не занималась и вряд ли в обозримом будущем займется.
– Ну, это никто не знает, кто чем займется! – усмехнулся парень. – Я, к примеру, работал раньше фельдшером на «Скорой», но чуть ноги не протянул, а теперь вот мусорщик и ничуточки об этом не жалею. Так что еще неизвестно, что лучше: короедов воспитывать или собачек разводить. Вот, кстати, ваша Тихоновская, приехали, – подвернул парень к обочине. – Вам какой дом нужен?
– В котором хозяйственный магазин.
– А вот и он! – показал парень вперед. – Два шага! Дойдете уж, ладно? А то я боюсь жену надолго на дороге одну оставлять. Мало ли какие ухари тут мотаются…
Повезло девушке с мужчиной, а? Повезло! Алене не повезло, но она не станет задерживать любящего супруга!
Алена поспешно расплатилась, простилась и выскочила из «Хонды», и только когда неказистая машинка скрылась из глаз, подумала, что она, конечно, редкостная раззява: парень ведь тоже живет на Тихоновской и, может быть, знает Катюшу… О черт, черт, черт, а фамилию-то ее Алена так и не узнала! Собиралась спросить в бассейне у Тани, потом у уборщицы Нели – да так и не спросила. Тоже мне, сыщица! Растяпа из растяп! Почему-то героини детективов Алены Дмитриевой таких проколов никогда не допускали, а она на каждом шагу ушами хлопала, забывая вещи элементарнейшие. Теперь и обращение в адресный стол исключено.
И где, на какой деревне искать теперь дедушку Константина Макарыча, в смысле девушку Катюшу? Тем паче что деревней тут как-то и не пахнет: кругом нормальные панельные многоэтажки, уродливые, многонаселенные… В таких домах иногда не знают друг друга даже люди, живущие на одной лестничной площадке! Алена и сама, хоть и жила в небольшой четырехэтажной «сталинке», знала буквально двух-трех соседей.
Конечно, во всем виновата ее мизантропия. А в том, что в Кстово она скаталась практически напрасно, виновата ее дурь. Как с тем, так и с другим бороться бессмысленно…
– Добрый день, – послышался за спиной негромкий мужской голос, показавшийся знакомым. – Что, решили купить еще одну охранную систему для вашего номера?
Алена обернулась.
А ведь голос не зря показался знакомым! Это был голос Нестерова.
Соседа, с которым она этой ночью… а потом утром… см. выше.
Из дневника убийцы
«Второй клиент преподнес мне сюрприз. Такой прыти я от него не ожидала… Неужели и правда сам? А мы-то с Мальчишкой искали к нему подходцы… Нет. Конечно, письмо с фотографиями сыграло свою роль. Но цель письма была только нагнать на него крепкого страху. А он что учудил?! Конечно, черта подведена, и все же…
Главное, где теперь искать бумаги. Точно знаю, что он привез их в „Юбилейный“, но где они?!
Крепко мы сегодня попались с Мальчишкой этой особе… Впрочем, она, кажется, глупа. Как пробка. Приняла все за чистую монету. Ну а если нет, Мальчишка с удовольствием поможет. Она ему понравилась, вижу. Но самое смешное – нет, это просто умора! – он мне сказал: когда я буду с ней, я буду думать, что это ты.
Думай что хочешь, только делай то, что я скажу!
Конкретно сказала Сестричке, что ждет ее жениха. Она задавала совершенно профессиональные, холодные вопросы, как будто речь шла о постороннем человеке. Потом так задумчиво говорит:
– Да, полгода он носу на улицу не высунет, точно. Но через полгода все пройдет. И если я все эти полгода проведу рядом с ним, когда все от него шарахаться будут, значит, он меня еще больше станет ценить. На вес золота!
– Конечно, – говорю я. – Так что ты и мне, и себе помогаешь, получается?
Надо укрепить ее в мысли, что она ничего не потеряет. Очень корыстная особа. Очень. Все время помнит о тех шестидесяти тысячах, которые должны достаться ей после того, как мы найдем бумаги.
Если найдем!
По большому счету, если бы не я, всем было бы наплевать на ту белую березу…
Но я поеду туда уже скоро, совсем скоро».
* * *
– Ну и что вы здесь делаете? – хмуро спросил Нестеров, когда Алена уверила его (почему-то переизбыточно пылко и многословно), что ничего, тем паче еще одной охранной системы покупать в магазине не собирается, а здесь просто «по делу». – Какое у вас, интересно, может быть дело в Кстове? Катюшу ищете, что ли?
Вот это удар… Го-о-о-ол, как кричал когда-то по всем радиостанциям Советского Союза Николай Озеров.
Мгновение Алена нервически моргала, потом справилась с изумлением, произвела в уме некоторые логические действия и небрежно спросила:
– А почем нынче осведомители?
Один – один!
Теперь начал моргать Нестеров. Такое впечатление, что он ожидал от Алены совсем другого вопроса, например восклицания с восхищенным придыханием: «А как вы догадались?!» Впрочем, его тик прошел тоже очень быстро, и он привычно усмехнулся:
– Да бесплатны они, честное слово! Я в административный корпус пришел практически следом за вами, вы меня просто не заметили. Спросил, что моя соседка здесь забыла, Екатерина Денисовна мне и ответила. Нет, думаю, тут что-то не так. Вы же в «Юбилейном» первый раз, зачем врали?
– А откуда вы знаете, что я в «Юбилейном» первый раз?
– Да вы мне сами об этом сказали, – пожал плечами Нестеров.
– Когда, интересно? – насторожилась Алена, которая вроде бы ничего подобного ему не говорила.
– Когда выяснилось, что вы не знаете формы тамошнего персонала, – снисходительно посмотрел на нее Нестеров.
«Два – один, причем не в мою пользу», – уныло констатировала Алена.
– А вы зачем здесь? – спросила она, переходя от обороны к наступлению.
– Да затем же, зачем и вы. Катюшу ищу.
– А вы знаете ее фамилию и адрес? – жадно спросила Алена.
– А вы не знаете? – посмотрел он изумленно. – Как же собирались искать?
– Да так, – пожала плечами Алена с самым легкомысленным видом. – Думала, Кстово – это такая большая деревня, где все друг друга знают, надеялась, вдруг наткнусь на кого-нибудь, кто с Катюшей знаком, я у него и спрошу.
– То есть полагались на авось, – уточнил Нестеров. – Ну и зря!
– Да почему же зря? – с привычным ей невинным видом спросила Алена. – Вас же я встретила? Встретила. Вы знаете и адрес Катюши, и, конечно, ее фамилию. И…
– И я вам скажу? – без труда догадался о продолжении Нестеров. – А с какой радости? Почему я должен это делать?
– Ну, я вам ведь помогла ночью, верно? – с интонациями бизнес-леди спросила Алена, подумав, что надо их с соседом отношения перевести на сугубо деловые рельсы, хватит с нее предстоящих разборок с Вадимом. – Помогите и вы мне. Мне нужно встретиться с Катюшей и поговорить.
– Зачем?!
– Нужно, – туманно ответила Алена. – Очень нужно!
Нестеров посмотрел задумчиво, потом нахмурился и угрюмо спросил:
– Вы от Крайнова, что ли? Вас Вячик прислал, да?
Ни одного Крайнова, так же как и ни одного Вячика, наша героиня отродясь не знавала, поэтому она посмотрела на Нестерова с откровенным недоумением:
– А кто они такие?
– Не кто такие, а кто такой, потому что это – одно и то же лицо, – улыбнулся Нестеров. – Заклятый друг, так сказать. Хотя нет, глупо было думать, что вы от Крайнова, потому что он узнал об этой истории только вчера, причем именно от меня, в полдень, когда вы уже поселялись в «Юбилейном», а путевка ваша в «Экскурсе» была оплачена еще раньше.
– Вы что, проверяли?! – задохнулась от изумления Алена. – Да зачем?!
– Работа такая, – пояснил Нестеров. – Доверяй, но проверяй. Вошло в привычку. Никому не верь на слово, все выясняй сам.
– И что вы обо мне выяснили?
– Что ваша фамилия Ярушкина и вы литраб, – сообщил Нестеров. – Почему-то мне кажется, что это какое-то вранье. Конечно, я выясню, кто вы на самом деле, но, может, избавите от напрасных хлопот и ненужной подозрительности? Может, сами откровенно признаетесь?
– Это плеоназм, – начала заводиться наша пуристка. – Разве бывают неоткровенные признания?
– Да сколько угодно! – фыркнул Нестеров. – Например, в любви. Разве нет?
Алена смотрела на него во все глаза. И правда бывают. В самом деле, сколько угодно… возьмем признания Игоря, например. А сосед-то, сосед… Философ, кто бы мог подумать. И романтик к тому же… Что, еще одно разбитое сердце? Не слишком ли много для одного отдельно стоящего коттеджа… и тем более для одной случайной постели?
– Ладно, я вам скажу, кто я такая и почему тут оказалась, – согласила Алена. – А вы мне скажете, как найти Катюшу. Договорились?
Нестеров пожал плечами:
– Хорошо. От вас, вижу, не отвяжешься.
– Не стоит и пытаться, – несколько растерянно кивнула наша героиня, не зная, принять слова собеседника за комплимент или за его противоположность. Пожалуй, все же второе… – Вы правы – я не от Крайнова, я даже не знаю, кто он такой. Я писательница. Ярушкина – это моя настоящая фамилия, а пишу-то я под псевдонимом Дмитриева. Детективы пишу в основном. Вряд ли вы читали, конечно, но…
– Ну, напрасно вы меня таким уж «пинжаком» считаете, – надменно повел Нестеров рыжеватой бровью. – Читал, представьте себе! За два месяца в больнице я чего только не прочитал! Что-то такое попалось и ваше… Вроде бы называлось «Железный мэн и крутая леди». Про то, как великовозрастная дамочка сходила с ума по мальчишке и даже готова была ему платить сто баксов за сеанс. Ваше творение?
Алена тоже повела бровью. В знак согласия.
– Там героиню тоже Аленой зовут, – задумчиво проговорил Нестеров. – Интересное совпадение, а? И во всем другом – тоже совпадения? Или вы и впрямь свои любовные приключения описываете?
Алена хмыкнула и выдала цитату:
– «Госпожа Бовари – это я».
– Не надо прятаться за классиков, – хмыкнул и Нестеров.
Ого! Да он и Флобера читал!
Чьи, значит, любовные приключения она описывает? Конечно, преимущественно свои. Свои приключения с обладателем единственных в мире черных глаз… свои вздохи, его вздохи, свои стоны, его стоны, свои движения, его движения… свою роковую, смертельную любовь, его роковую, губительную, невероятную, необъяснимую, просто клиническую какую-то власть над ней… Власть, от которой она, похоже, никогда не избавится. Ведь и сегодня с Вадимом она начала чувствовать хоть что-то лишь после того, как вспомнила об Игоре. Да пропади он пропадом, один и вместе с Жанной, оптом и в розницу!
– А вам-то какая разница, чьи это приключения, мои или чужие, – зло сказала она. – У нас был договор: баш на баш. Я сказала, кто я, теперь вы мне давайте про Катюшу говорите. Адрес, фамилия?
Если она ожидала, что Нестеров станет артачиться, то ошиблась: он оказался предельно любезен:
– Фамилия Катюши – Старикова. Адрес – Тихоновская, 8-а, квартира 16. Это вон там, за хозмагом, – Нестеров простер свою любезность до того, что даже махнул рукой, показывая, что где-то в той стороне находится дом 8-а. – Только вы туда не ходите, зря ноги бить будете. Катюши дома нету. Соседка сказала, они с мужем где-то подрабатывают и возвращаются только затемно. Ладно, приеду еще раз, у меня в Нижнем дела. А вы возвращайтесь в «Юбилейный». Могу вас подкинуть до автовокзала, хотите? А то на попутках – гонораров не хватит.
Алена посмотрела подозрительно:
– А вы не врете? Может, вы просто не хотите, чтобы я встретилась с Катюшей?
– Конечно, не хочу, – признался Нестеров. – Но и не вру. Зачем? Вы с Катюшей увидеться хотите, чтобы ее о смерти Толикова расспросить, а потом насочинять чего-нибудь на эту тему. Я правильно понял? Ну, так придется вам обойтись без реальных фактов: Катюша ничего, ни слова вам не скажет. С нее подписку взяли – об этом случае молчать в интересах следствия. И она молчит, как партизан на допросе, молчит, как…
– Как рыба об лед, – уныло пробормотала Алена, вспомнив Тэффи.
– Вот-вот, – кивнул Нестеров. – Именно так она и молчит. И вы от нее ничегошеньки не добьетесь. Поэтому садитесь, поехали!
И он легонько подтолкнул Алену к симпатичной вишневой, хотя и весьма поношенной «Ауди», которая подремывала у кромки тротуара в ожидании хозяина.
Алене очень хотелось как-нибудь съязвить насчет задрипанной тачки Нестерова, однако она сочла нужным прикусить язычок. Во-первых, мелкая месть – не для Дракона (Алена была не только Девой, но и Драконом по году рождения), им подавай выжженные из мести материки, а не жалкие дачные участки, а во-вторых, она по-прежнему испытывала к Нестерову странное и необъяснимое доверие и не сомневалась, что он не соврал. Катюши и в самом деле нет дома, если бы и была, ничего не сказала бы. Алена, как всегда, что-то там себе насочиняла, далекое от реальности, так зачем винить другого человека в том, что жизнь не умещается в прокрустово ложе ее мечтаний?
«Зачем винить Игоря за то, что он не уместился в прокрустово ложе твоей любви и предпочитает свободные отношения с Жанной?» – начал чревовещать тот гад, которого принято называть внутренним голосом и который лезет резонерствовать совершенно не к месту. И ведь вещи, пакость такая, говорит все толковые – просто до тошноты!
Настроение у Алены при звуках этого голоса испортилось окончательно, и оттого она едва не влетела под синюю «Вольво», которая в эту минуту вывернула из-за угла.
– Тихо вы! – схватил писательницу за локоть Нестеров. – Еще только с вашим трупом мне возиться не хватало!
– Ну, это был бы хоть настоящий труп, а не призрачный, – невесело отшутилась та, садясь в машину. Ладно хоть чисто было в ней, не то что в «Хонде»! – Кстати, как там дела с призрачным трупом?
– Да никак, – пожал плечами Нестеров, устраиваясь за рулем. – Полная тишина. Чем дальше, тем больше убеждаюсь, что вся история с ним была выдумана самим Холстиным.
– Но зачем, зачем?!
– А Господь его знает… – Нестеров включил зажигание. – Пристегнитесь. Или думаете, что раз едете с милиционером, то правила соблюдать не надо?
– Я именно так думала до сегодняшнего момента, – любезно сообщила Алена. – Отныне не буду, клянусь! Но послушайте, Ви… Виктор Васильевич, – она почему-то немножко споткнулась на его имени, а Нестеров почему-то покраснел, – знаете, как можно доподлинно узнать, был труп или не было?
– Как?
– Помните, я вам говорила, что Холстин описал конкретную девушку по имени Лена? Так вот – надо эту Лену найти. Если она жива – значит, трупа не было. Если нет – значит…
– Значит, надо искать труп, – продолжил Нестеров. – Разумно. И где конкретно вы предлагаете эту Ленку разыскивать?
– Дома у нее, где же еще?
– Вы что, адрес ее знаете? – Нестеров так удивился, что снова выключил зажигание и даже ключ из замка выдернул. – Или хотя бы фамилию?
– Ни то, ни другое, – призналась Алена. – Однако я знаю, что Надя – помните, та самая…
– Та самая, которая менялась с Леной серьгами, – подхватил Нестеров.
– Вот именно. Я знаю, что Надя живет с Леной в одном доме. А раньше она жила в одном доме с Ириной Покровской. Очень удачное совпадение, правда?
– Вы что, предлагаете позвонить Ирине и спросить адрес Нади?
– Хм, вы схватываете на лету, – одобрительно улыбнулась Алена.
Нестеров покосился подозрительно – уловил, видимо, в похвале изрядную дозу ехидства, но заводиться не стал, только спросил:
– А если Ирина не знает?
– Тогда хуже, – вздохнула Алена. – Тогда придется что-то другое выдумать. Но давайте решать проблемы по мере их поступления, хорошо?
– Давайте, – кивнул Нестеров. – А может, вы и мобильный телефон Ирины Покровской знаете?
Алена не знала, в чем немедленно и созналась.
– Уже хуже, – вздохнул Нестеров. – Ну а Вадиму вы позвонить можете?
– Кому?!
На самом деле она отлично слышала, кому. Он сказал – Вадиму. Но почему Нестеров спросил о Вадиме? Неужели слух об Алениных водяных забавах с этим красивым мальчишкой уже расползся по «Юбилейному»? Ну да, конечно, а виновник слуха – Колобок Юматов. Он, само собой, был в сговоре с Вадимом, обеспечивая тому уединение, он-то и разболтал Нестерову. Ох, какая стыдоба…
Учитывая, что Алена Дмитриева практически всю жизнь пребывала в убеждении, что хорошая репутация – вещь абсолютно никчемная для женщины свободной профессии, припадок почти смертельного смущения, который она сейчас испытывала, был совершенно необъясним.
– Вадиму Лютову, – спокойно пояснил Нестеров. – Я подумал: если уж он вас приглашал на банкет, может быть, дал и номер своего мобильника?
– Нет, – пробормотала Алена, украдкой переводя дух и чувствуя, как кровь постепенно отливает от щек. – Ничего он мне не давал, номер я не знаю. Но вы наверняка знаете телефон Холстина. Давайте позвоним ему.
– Не хотелось бы, – задумчиво сказал Нестеров. – Не оставляет меня мысль, что он в это дело замешан. Но, кажется, другого пути быстро узнать телефон Ирины нет.
Он достал свой сотовый, который оказался новехонькой и дороженной «Nokia», и набрал номер, который был записан в памяти телефона.
– Алло, Холстин, еще раз здравствуйте. Нестеров беспокоит. Мне срочно нужно поговорить с Ириной… Как с какой? С Ириной Покровской, вашей невестой… Затем, что нужно. А вы ей что, не сказали о своей утренней находке? Почему? Понятно… Ну что ж, похвальная забота о нервах любимой женщины. Нет, успокойтесь, я не собираюсь посвящать ее в ночную историю, мне просто нужно уточнить кое-какие детали, задать пару вопросов. Какие вопросы? Сами хотите задать? Минуточку. Я вам сейчас перезвоню. Мне нужно посоветоваться… с товарищами.
Нестеров отключился и насмешливо уставился на Алену.
– Вы забыли сказать – с боевыми товарищами, – съехидничала она.
– Нет. Я сначала хотел сказать: мне нужно посоветоваться с женщиной, которую вы сегодня вытащили из моей постели, – ответил ударом на удар Нестеров, и лицо Алены снова запылало.
Да, над ним, пожалуй, возьмешь верх… С этим типусом лучше и не пытаться играть в обычные и привычные женские игры, в которых Алена была истинным мастером спорта. По всем очкам бил ее пока что только Игорь… но это ведь особая статья. А Нестеров…
Ладно, сейчас и правда не до игр, есть вопросы поважнее. Она немножко поразмышляла, потом задумчиво произнесла:
– Попросите Холстина, пусть скажет Ирине, что какой-то его приятель увлекся Надей, но не хочет напрямую к ней обращаться, потому что боится вызвать ревность Александра и повредить ей. Хочет, мол, узнать ее телефон и объясниться в чувствах. А Надя ему якобы говорила как-то, что знакома с Ириной, вот он и решил через нее телефончик узнать.
Мгновение Нестеров смотрел на нее, и губы у него шевелились, как у школьника, повторяющего таблицу умножения. Потом он кивнул и спросил:
– Александр – это кто такой?
– Кавалер Нади. Тот самый, который ей серьги из белого золота подарил, которыми она с Леной менялась. Господи! – с ужасом воскликнула Алена. – А что, если это не Лену, а Надю убили?! Что, если девушки не успели снова поменяться, и это она была в длинных, волочащихся по траве серьгах? Нет, надо поскорей все выяснить, звоните Холстину!
Нестеров позвонил и доказал, что таблицу умножения выучил хорошо, потому что повторил ее практически слово в слово.
Затем последовало несколько минут молчаливого ожидания. Алена страшно боялась, что Нестеров снова заведет мотор и отвезет ее на автостанцию, прежде чем позвонит Холстин. Однако Нестеров мотора не заводил – сидел, положив руки на руль, и смотрел прямо перед собой. Алена тоже сидела смирно, изредка косилась на его нервный профиль, но лишних движений не делала, чтобы не напоминать о себе.
Наконец «Nokia» рассыпалась каскадом отрывистых аккордов, Нестеров поднес трубку к уху:
– Да, Холстин, я вас слушаю. Так-так, улица Контрольная, 17. А квартира? Не знает номер квартиры… А где примерно находится улица Контрольная? Поня-ятно… Что? – Нестеров засмеялся. – Ладно, я буду осторожен с этим крутым Сашкой. Спасибо за предупреждение. Желаю удачи, Холстин.
Он отключил телефон и довольно поглядел на Алену:
– Сработало! Ирина сказала, что Надя живет где-то на окраине Сормова, и посоветовала быть осторожней с ее кавалером, он-де бывший боксер и вообще без тормозов. Заодно она сказала, что сегодня под утро он устроил Наде жуткий скандал на банкете и увез ее, рыдающую. Стало быть, Надя жива, и если кто-то в самом деле убит, то именно ваша знакомая Лена. То есть кое-что выяснилось, спасибо и на том. Ну что ж, поехали! Вас я, как обещал, довезу до автостанции, а сам двину в Сормово.
И он вставил ключ в замок зажигания.
– Я с вами поеду, – быстро сказала Алена.
Нестеров выражал свое удивление как-то очень однообразно. Другой на его месте глаза бы вытаращил, что ли, или брови поднял, а он просто-напросто снова выдернул ключ. И осторожно переспросил:
– Что-что?
– Вы что, своим ушам не верите? – задиристо спросила Алена. – Повторяю: я поеду с вами. В Сормово. Искать Лену и пытаться прояснить историю с трупом, который то ли был, то ли не был.
– Вы что, думаете, я сам не справлюсь? – покосился на нее Нестеров.
– Ой, только не надо мужского шовинизма, ладно?! – рассердилась Алена. – Справитесь, конечно… Но вы же не станете отрицать, что именно с моей подачи за пять минут получили столько нужной информации. Не станете?
– Не стану, – после некоторого раздумья согласился Нестеров.
– И вообще, я вам помогала утром…
– За это я уже расплатился, – напомнил Нестеров. – За утреннюю помощь я вам адрес Катюши сказал.
– А что проку мне с того адреса, если я не могу им воспользоваться и Катюша мне всяко ничего не скажет? – фыркнула Алена. – Не считается!
Нестеров расхохотался.
– В том, что вы особа неотвязная, я уже успел убедиться ночью. Сначала не мог выгнать вас из своей постели, теперь не могу выгнать из машины. Ладно, поехали, а то еще умрете от любопытства. С другой стороны, мало ли, вдруг еще на что-нибудь сгодитесь, соображаете вы быстро… Только имейте в виду, я не знаю, когда свои дела в Нижнем закончу и когда обратно поеду в «Юбилейный». Так что, вполне возможно, вам придется возвращаться автобусом. Переживете?
Алена только кивнула. Она как онемела при упоминании о своей неотвязности, так до сих пор и не могла обрести дар речи.
Уже проехали через все Кстово и почти доехали до Зеленого города, а она все молчала. И только при виде развязки на повороте в этот самый Зеленый город, где у Жанны была дача – и как же много значила эта маленькая дачка в любовной истории нашей героини! – только пытаясь отогнать нахлынувшие болезненные воспоминания, она решила отвлечься и разомкнула уста для вопроса:
– Раз мы теперь как бы боевые товарищи, может, расскажете, какие у вас раньше дела были с Холстиным? Какие-то серьезные разборки, да? Почему его могли подозревать в покушении на вас? Я правильно поняла – было покушение… даже какой-то взрыв?
– Ну да, случился такой момент в моей жизни два месяца назад, – ответил Нестеров. Попытался ответить легко и даже залихватски ухмыльнуться при этом («Да так, пустяки, царапина!»), но вместо ухмылки лицо исказила гримаса, и, чтобы скрыть ее, он сделал вид, будто закашлялся, прикрыл рот рукой.
Алена моментально отвела глаза, уставилась на дорогу. «Понимаешь, это остро, очень остро», как пелось в старой песне. Зря она влезла с этим вопросом. Если Нестеров не захочет отвечать, она не станет настаивать.
– Слушайте, Алена, если я расскажу вам ту историю, можно попросить, чтобы вы ее нигде не описывали? – вдруг проговорил Нестеров.
Она мгновение подумала, потом повернулась к нему:
– Да.
– Слово даете?
– Даю, – кивнула Алена, которая подобные слова не раз в своей жизни давала – и, что самое изумительное, держала их, отчего ее произведения лишились немалого количества совершенно забойных сюжетных поворотов. Но вот было у нее такое странное свойство: обязательность и даже где-то как-то порядочность. – Но, может быть, не стоит рисковать? Если это какие-то служебные тайны…
– Да нет там никаких тайн, просто неохота, чтобы лишний раз это обсасывалось досужими людьми, – с досадой сказал Нестеров. – А вам я расскажу потому, что мне одна дама просто-таки криком кричит: история не без связи с тем, что нынче утром произошло, и со смертью Толикова не без связи! Вот мне и нужно все со свежим человеком обсудить, у которого информации пусть ноль, но который быстро соображает.
– Быстро соображаю, видимо, я? – уточнила Алена.
– Да-с, – шутливо кивнул Нестеров.
– А дама, которая криком кричит… Ее не Интуиция зовут случайно?
– Снова угадали!
– Ну что ж, рассказывайте вашу историю! – сказала Алена. – Она длинная?
– Да как раз на всю дорогу, – усмехнулся Нестеров. – Так что и не заметите, как доедем. Скучно не будет, гарантирую!
* * *
Виктора Нестерова подорвали, когда он продавал свою машину – старый «Форд».
Если кто-то подумает, что он продавал старый «Форд» потому, что купил себе новый, то глубоко ошибется. Нестеров продавал «Форд» потому, что требовались деньги, а что автомобиль был старый, так это его беда, а не вина. Старым «Форд» был уже изрядное количество времени. Строго говоря, два года назад, когда он неожиданно стал собственностью Виктора, этот «американец» уже успел напрочь забыть о своей буйной дорожной молодости. Однако на новую иномарку (да и на отечественный рыдван тоже) Виктор Нестеров в жизни не заработал бы, даже вкалывая день и ночь в той частной сыскной фирме, куда однажды подался, вдруг озверев от работы в милиции и клюнув на уговоры Вячеслава Крайнова, основателя и руководителя агентства «Барс», своего старинного приятеля и бывшего коллеги. Впрочем, от работы в частной конторе Виктор озверел еще сильнее и еще скорее, не через двадцать лет непрерывного трудового энтузиазма, а всего лишь через полтора года. Точнее, процесс озверения начался почти немедленно после вступления в новую должность, однако до увольнения Виктор дозрел как раз через полтора года, когда количество перешло в качество. То есть он давно усвоил, что закон – дышло, куда повернул, туда и вышло, однако, работая в милиции, был убежден (или старательно, причем не без успеха, убеждал себя), что дышло поворачивают туда-сюда как бы в интересах государства. Но беспрестанные вольты для защиты того или иного буржуя от праведного гнева обманутых им граждан или облапошенных им подельников (пусть даже таких же буржуев-обманщиков!) в конце концов довели его до точки кипения.
Чашу терпения переполнило задание совершить по заказу одного богатого клиента физическое вразумление какого-то очень уж тупого конкурента, не желавшего уступать обжитую (и им же открытую!) экологическую нишу нахрапистому и жадному до жизни сопернику, к тому же чужаку – не нижегородцу, а москвичу. В методах вразумления велено было не стесняться.
Узнав о задании, Виктор немножко помолчал, как бы собираясь с мыслями… Потом, правда, выяснилось, что он собирался со словами, потому что такого количества отборного мата ему в жизни изрыгать не приходилось, даже во времена самой своей отвязной милицейской юности, когда дежурить почему-то заставляли чуть не каждые сутки, а народ напропалую шалел от спирта, называемого «Рояль».
Начальник сыскного агентства «Барс» посмотрел на старинного приятеля и лучшего своего сотрудника с некоторым испугом и осторожно осведомился, отчего тот разнервничался. Нестеров опять помолчал, покопался в недрах инвективной лексики и выразился в том смысле, что, начав брать заказы на мордобой, они скоро дойдут и до заказов на смертоубийства.
Крайнов вздохнул и повесил голову. Похоже, такие же мысли и ему не раз приходили на ум, однако с ними он давно смирился как со всякой неизбежностью, ибо понимал: с волками жить – по-волчьи выть, назвался груздем – полезай в кузов, попала собака в колесо – хоть визжи, да бежи, и так далее, и тому подобное, пословиц и поговорок о необходимости смиряться с неизбежным придумано русским народом превеликое множество, а уж в мировом-то масштабе – вообще не счесть! Однако Виктор Нестеров, судя по всему, никаких таких пословиц-поговорок знать не знал и не хотел знать. Причем ни за какие деньги!
Начальник его и друг снова вздохнул и повесил голову еще ниже (ниже плеч, как говорится в русских сказках). Похоже, и с мыслью о неминуемой разлуке с избыточно (даже переизбыточно) честным и принципиальным Виктором Нестеровым он тоже успел смириться.
– Ну ладно, Витек, – сказал наконец Крайнов. – Я все понял. Только мне теперь как быть?
Вопрос мог истолковываться просто: где мне найти второго такого же сыскного пса, как ты, Виктор Нестеров? И ответ напрашивался тоже простой: «Твои проблемы!» Или что-нибудь в этаком роде. Однако «сыскной пес» своим обостренным за долгие годы жизни нюхом мгновенно унюхал второе дно вопроса. Второе дно заключалось в следующем: как же теперь работать моей не слишком-то законопослушной (и это еще мягко, очень мягко, просто-таки пухово-перинно говоря!) конторе, когда ты, чертов пес, вызнал все мои тайны, вынюхал все те стежки-дорожки, которыми я ежедневно и ежечасно обхожу закон? Что же мне, новые тропки протаптывать? Да на это сколько времени и средств уйдет! Проще закрыть лавочку – а неохота, потому что она денежку дает, причем денежку немалую. А еще проще, извини за прямоту, закрыть твое, Витюшка, «личное дело». В том смысле, что… В общем, как говорится, Платон мне друг, но счет в банке дороже.
– Да, – сказал проницательный насмешник Виктор Нестеров, глядя в погрустневшие глаза друга своего Крайнова, – патовая ситуация. С одной стороны, даже киллера на стороне нанимать не надо, вон их полна коробочка своих, состоящих в собственной службе, а с другой стороны, не так-то просто заказать старого приятеля. Опять же искать моего убийцу станут – на тебя всяко выйдут, а тебе внимание бывших приятелей, профессиональных сыскарей, совершенно ни к чему, вернее, смерти подобно. И не потому, что они в самом деле такие уж профи и иглу в яйце зрят. Ты же знаешь, они, полуголодные псы, тебя, буржуя и защитника буржуев, ненавидят лютой ненавистью, им малую ниточку дай – они из этой ниточки таку-ую удавочку совьют, что не только тебя с твоим «Барсом» – всех твоих клиентов смогут (и захотят!) удавить. А клиенты твои, кстати сказать, им мешать не станут, а, наоборот, помогут, как только смекнут, что через тебя их делишкам может опасность произойти. Так что убивать меня тебе, дорогой Вячик, никакой выгоды нет.
Вячеслав Крайнов даже не позаботился сделать вид, будто оскорблен этим нелепым, этим дурацким предположением. Исподлобья поглядел на Виктора и спросил:
– А ты что бы сделал на моем месте? Подскажи, если такой умный!
– На твоем месте я бы лавочку закрыл, – немедленно подсказал Виктор, но, увидав, как мучительно сошлись к переносице брови Крайнова, кивнул понимающе: – Вижу, вижу, что этого ты сделать не можешь, так и будешь мучиться, пока кто-нибудь тебя не возьмет за жабры: или клиенты, или все же государство. Но ладно, выбор за тобой. А касаемо моего увольнения… Я бы на твоем месте мне поверил, что не стану тебя топить и не стану стучать о том, что здесь узнал, обо всех твоих делишках. Об одном только тебя прошу: оставь Лютова в покое.
Лютов – такова была фамилия тупого бизнесмена, который и стал яблоком раздора между друзьями, камнем преткновения на их пути, последней каплей в чаше нестеровского терпения – и тому подобное.
Глаза Крайнова повеселели, и в лицо его, как принято выражаться, постепенно вернулись краски жизни. Устранение несговорчивого приятеля откладывалось до неопределенного времени, что не могло не радовать. Все-таки старый друг… да и вообще, кому охота брать лишний грех на душу, и без того обремененную ими настолько, что дальше некуда? А на слово Виктора Нестерова можно положиться, это он умел – молчать. Именно поэтому Крайнов вздохнул с облегчением и робко протянул Виктору руку для прощального пожатия. Робко – потому что не имел никакой уверенности, что рука будет принята. Однако Виктор с насмешливо-смущенной, понимающей улыбкой ее принял-таки и даже пожал достаточно крепко, совсем как раньше, когда еще никаких таких камней преткновения между старинными приятелями не было нагромождено. Крайнов до того обрадовался, что решил скрепить мировую чем-то более весомым, чем простое мужское рукопожатие. Не то чтобы он решил дать Виктору взятку, нет, просто решил выразить свое хорошее – ну очень хорошее, лучше не бывает! – свое к нему отношение. И заявил, что передает в его личное пользование тот служебный «Форд», на котором Виктор Нестеров разъезжал в бытность свою сотрудником фирмы «Барс».
Конечно, можно было ожидать, что Нестеров полезет в бутылку и от явной взятки, если все же называть вещи своими именами, откажется. Однако он только бросил на Крайнова быстрый взгляд, усмехнулся – и никуда не полез. Он же знал: подарил бы Крайнов ему «фордик», который так нравился Виктору, не подарил бы – это никак не повлияло бы на его решение благородно молчать обо всех делах-делишках «Барса». Поэтому вещи своими именами вполне можно было и не называть. И Виктор принял «Форд», и ездил на нем пару лет, терпеливо и неустанно взбадривая ремонтами быстро состарившегося на российских дорожках иноземца, однако в конце концов понял, что на невеликую милицейскую зарплату содержать капризного «американца» немыслимо. А тут как раз в семье брата Виктора случилась беда: муж любимой племянницы позанимал у друзей немалую сумму денег (на открытие собственного дела, как он говорил) – да и умудрился угодить в пьяном виде под трамвай. Погиб, бросив на произвол судьбы беременную жену. А деньги им оказались бездарно потрачены.
Силясь хоть как-то помочь племяннице и брату, к которым подступили перепуганные и озлобленные кредиторы, Виктор и сам наперехватывал денег в долг где только мог, в том числе и у Крайнова, а чтобы рассчитаться уже со своими собственными заимодавцами, решил как можно скорее продать измучивший его «Форд».
Ну, всем известно: рынок иномарками нынче перенасыщен, выбирай любую и по любой цене, старье не в особой чести, тем паче «Форды», поэтому на объявления, регулярно подаваемые Виктором в газету «Из рук в руки», отклика никакого не было. Тогда он решил по выходным дням показывать товар, что называется, лицом.
Жил Виктор на улице Ванеева, как раз там, где поворот на Четвертый микрорайон. Если кто это место знает, то может вспомнить: жилые дома (панельные «хрущобы») стоят там чуть поодаль от шумной проезжей части, отделены от нее не только тротуаром и как бы рощицей из буйно разросшихся ильмов, а еще одним ответвлением дороги, этаким рукавом, по которому разве что годом-родом кто-нибудь проедет. Вот в том рукаве, практически под окнами своей двухкомнатной квартирешки, и выставлял Виктор «Форд», обездвижив его противоугонным устройством, включив охранную сигнализацию и прикрепив сзади и спереди таблички: «Продается. Звоните 62-18-18».
Это был номер домашнего телефона Виктора Нестерова. Звонки на указанный номер поступали, конечно, однако не так много, как хотелось бы, да и гораздо чаще звонили какие-нибудь идиотские шутники, любители приколоться, с вопросиками типа: «А слона не продаете?» или «А пострашней тачки у тебя нет, козел?» Словом, покупатель никак не находился. Уже три недели Виктор выкатывал «фордик» на смотрины и порой чувствовал себя не продавцом, а каким-то, прости господи, сутенером, который выводит на обочину дороги путану, уже давно пережившую свою красоту и не находящую у клиента никакого спроса, как вдруг позвонил какой-то мужик и сказал, что заинтересовался «Фордом». Спросил о цене. Виктор стыдливо назвал сумму, которая уже стала казаться ему чрезмерной, однако звонивший воспринял ее спокойно.
– У меня мастерская по ремонту иномарок, – пояснил он. – Каких только стариков не привозят на лечение! А запчасти для них найти бывает трудно. Так что я ваш «Форд» хочу купить на разборку. Вы как, не против? Сентиментальных чувств к нему не питаете?
Виктор только хмыкнул. Как можно питать какие-то чувства к вещам, он не понимал. К людям – еще туда-сюда, да и то лишь к некоторым. Сентиментальные же чувства Виктор питал только к семье своего брата (сам он после смерти жены вот уже десять лет жил одиноко), ради которой, собственно, и затеял продажу машины. Поэтому не все ли ему равно, что сделает с машиной покупатель. Лишь бы купил и денежку уплатил!
– Ходовые его качества, как я понял, вам не слишком интересны? – спросил Виктор.
– Не слишком, – согласился покупатель. – Главное – под капот заглянуть. Когда подъехать? У меня время довольно плотно расписано. Может, к примеру, завтра?
– Завтра у нас что, суббота? – нахмурился Виктор. – Не получится, я на работе. А как насчет воскресенья?
– В воскресенье? Это, стало быть, 6-го числа? Подходит! – с воодушевлением сказал покупатель. – Только давайте с утречка пораньше, хорошо? Часиков этак в десять. Тогда я успею и с вашим «Фордом» вопрос решить, и с дамой сердца на дачку скатать. Где встретимся?
– Ну, прямо возле «Форда» и встретимся, – предложил повеселевший Виктор.
– В гараже вашем, что ли? – уточнил покупатель. – Тогда адресочек скажите, я туда и подъеду.
– Да у меня гаража нету, – хмыкнул Виктор, – «Форд» у меня там и ночует, где вы его видели, на улице. Под рекламным щитом страховой компании «Югория». Как раз в «Югории» он и застрахован.
– Не видел я вашего «Форда», вы уж извините, – усмехнулся в ответ покупатель, – мне про него знакомые сказали. Знают, что я всякое иномарочное старье скупаю.
– А… Ну, теперь понятно, – ответил Виктор и пояснил, как найти «Форд» и себя вместе с ним в воскресенье утром.
Воскресенье, 6 мая, – этот день он навсегда запомнит…
Положив трубку, Нестеров подумал, не убрать ли уже с автомобиля табличку о продаже, но потом решил погодить. Они же с тем мужчиной еще не ударили по рукам. Между прочим, Виктор даже не знает, как его зовут. Мужчина не представился, а Виктор так обрадовался звонку, что даже забыл спросить. Да ладно, если покупатель в воскресенье все же объявится, они как-нибудь опознают друг друга. Но что, если он передумает? Или, к примеру, принадлежит к тому же племени телефонных шутников, что и желающие купить слона, только действует более тонко? Дурь не стал пороть, навешал лапши на уши, мол, мастерская у него, трали-вали, а сам, к примеру, вообще бомжара какой-нибудь. Хотя голос достаточно приятный, и выговор вовсе не выдает выкормыша автозаводских или сормовских подворотен… Ладно, воскресное утро покажет, с кем имел нынче дело Виктор, а пока табличку убирать все же не стоит. Вдруг еще какой-нибудь чудак сыщется, которому без нестеровского «Форда» жизнь не мила?
И почти немедленно он похвалил себя за предусмотрительность. Позвонили сразу два потенциальных покупателя! Про себя Виктор определил их как «толстый» и «тонкий». Потому что первый говорил басом, а второй до того пискляво, с жеманной растяжкой, что Виктор даже поначалу решил, будто говорит с дамочкой. Но «дамочка» назвалась Иваном Громовым, вызвав у Виктора с трудом подавленный хохоток. Второй, вернее, первый – обладатель «толстого» голоса – буркнул что-то вроде Петр Сидоров или Свиридов, Виктор толком не понял, да особо и не уточнял, потому что оный Петр очень возмутился ценой, с места в карьер начал ее снижать, а потом сказал, что подумает и решит после того, как посмотрит «Форд». Он был свободен вечером в воскресенье, «дамочка» Громов – вечером в понедельник, что Виктора вполне устраивало. Так что, если вариант с первым покупателем все же сорвется, у него есть еще два варианта, с оптимизмом думал Нестеров.
Конечно, каждому хочется верить в лучшее!
В воскресенье утром (6, значит, мая) оптимизма у Нестерова еще прибавилось. Во-первых, владелец автомастерской позвонил в половине девятого и уточнил, состоится ли встреча, а с девяти утра Виктора доставала по телефону еще одна «дамочка», но на сей раз особа, несомненно, женского пола. Голос у нее был редкостно противный, резкий, скандальный, настоящий бабий голос, какие Виктор ненавидел больше всего на свете с тех самых пор, как был давно и несчастливо женат. Между нами говоря, он с тех пор повторно не женился вовсе не потому, что так уж сильно берег память о покойнице Шуре Нестеровой. Штука в том, что рано или поздно в голосах всех его предполагаемых невест прорывались отвратительные, истеричные, базарные нотки, от которых, словно от свирепого северного ветра, немедленно увядали ростки нежных чувств, которые начинали восходить в его сердце. Конечно, Виктор понимал, что он не бог весть какой подарок для женщины, охотно допускал, что и сам способен оттолкнуть и ранить чувствительную душу некоторой своей грубостью, а чаще непримиримостью и неуступчивостью, и чувствовал, что слишком уж завышает планку своих требований, доподлинно знал, что идеальных женщин не существует (как, впрочем, и идеальных мужчин), но поделать с собой ничего не мог. Встречи с разными прелестницами у него случались (как же без того, не евнух же он, в самом-то деле), однако Виктор так не хотел больше слышать ненавистные ему провизги, что всякую связь, даже самую приятную, привык прекращать заранее, задолго до того, как очередная дама его сердца перестанет собой владеть и покажет себя и свой голосок во всей отталкивающей красе. Кто знает, может быть, таким образом Виктор Нестеров (любимец, кстати сказать, женщин) не раз и не два прошел, вернее, пробежал мимо своего счастья, но тут уж ничего не поделаешь, такова, знать, была его горькая доля…
А впрочем, мы несколько отвлеклись от описания трагического и загадочного воскресного майского утра.
Итак, особа с визгливым голосом продержала Виктора у телефона чуть ли не час, выспрашивая у него подробности о «Форде» с дотошностью следователя, ведущего допрос бесспорного подозреваемого. Надо отдать ей должное: в машинах она разбиралась совершенно по-мужски, да и не всякий мужик был способен на такое знание технических деталей. Но дело даже не в этом. Воображение у собеседницы оказалось богатейшее, каким мужчина уж точно не может обладать! Виктор не раз и не два становился в тупик перед ее вопросами. Она оказалась просто-таки напичкана разными жуткими историями, которые происходят с водителями, и высыпала их и на Виктора целый ворох.
Самым душераздирающим показался ему рассказ о том, как один знакомый дамы вез на своем «Мерседесе» мешок с картошкой с дачи, а мешок вдруг взял да и развязался, картошка рассыпалась, и одна картофелина попала под педаль тормоза, а тут вдруг какой-то хмырь на «КамАЗе» подрезал «мерс», и водитель, конечно, нажал на тормоз, да не тут-то было, картофелина не дала педали вдавиться, и «Мерседес» врезался в злокозненный «КамАЗ», и… больше никакого «и» в жизни бедолаги его владельца не было… Так вот даму до крайности волновало: способна ли тормозная педаль «Форда» в случае чего продавить картофелину и таким образом спасти жизнь владельцу (владелице)?
В ответ на это Виктор только плечами пожал, потому что не знал. Ну, не было у него в жизни случая проверить такое предположение! Он уже хотел посоветовать очень простой выход: никому и никогда не возить картошку на иномарках, но потом подумал, что это будет несправедливо по отношению к отечественному автомобилестроению. Почему на «Волгах» или «Москвичах» перевозка всякого дачного урожая как бы сама собой разумеется, а на «Мерседесах» надо только любовниц катать?
И Виктор промычал нечто невразумительно-сочувственное, про себя заметив, что, вообще-то, история с картофелиной под тормозом очень напоминает тщательно спланированное убийство, но тут же саркастически усмехнулся собственному навязчивому профессионализму. Он взглянул на часы и обнаружил, что ему уже пора отправляться на встречу с единственным пока реальным покупателем. А вдруг владелец автомастерской передумал? Ну, наверное, тогда позвонил бы, предупредил Виктора. Впрочем, возможно, он и намеревался позвонить-предупредить, да ведь вон сколько времени Виктор занимает телефон, слушая дамские автомобильные ужастики, разве пробьешься…
– Послушайте! – взмолился наконец Нестеров. – Насчет тормозных педалей и картофелин под ними я вам ничего сказать не могу. Но, может быть, вы просто посмотрите на мой «Форд»? Придете и посмотрите? Давайте назначим время, я вам все покажу, все расскажу… Можем даже опыт провести с картофелиной, если угодно!
– Да что толку? – пренебрежительно фыркнула дамочка.
– В каком смысле? – озадачился Виктор.
– Да в таком! – сказала она с вызовом. – Ну, назначим мы время, а что толку? Вы все равно не придете.
– Как так? – изумился Виктор.
– Да вот так! – В голосе дамочки появилась обида. – Я ведь точно знаю: вы назначите встречу, а сами не явитесь. И вообще, у вас и «Форда»-то никакого нет.
– Как так? – повторил Виктор, уже не просто изумленный, а совершенно ошарашенный, получил в ответ то же самое «Да вот так!», а потом услышал короткие гудки, означающие, что его собеседница внезапно бросила трубку.
– Мать твою! – громко сказал Виктор, хотя знал, конечно, что материться нехорошо. Но, во-первых, его никто не слышал, во-вторых, ну как тут не заматеришься?! Столько времени убил на какую-то дуру, а получил… только и получил взамен, что страшилки, в числе которых и эта – про недопустимость перевозки картошки на «мерсах». Тоже полезная информация, что и говорить, однако Виктор без нее вполне обошелся бы. Как пить дать обошелся бы! Нет, главное, сколько раз себе давал в жизни зарок: не иметь дела с бабами, у которых визгливые голоса… И следовал, неуклонно следовал своим курсом. Правда, только в личной жизни. А исключений делать вообще нельзя было! Если уж ты придерживаешься какого-то правила, то не отступай от него ни-ког-да. Отступил – получил по сусалам. Нет, недавняя собеседница уж точно из многочисленного племени телефонных хулиганов, среди которых женщин ничуть не меньше, чем мужчин, а может быть, даже и больше. Виктор слышал, что хулиганы и хулиганки не только беспрестанно информируют о несуществующих бомбах, заложенных в школах, гостиницах, на вокзалах и прочих людных и малолюдных местах, но и обрывают телефоны отделений милиции, сообщая, что вот только что, прямо сейчас, видели одного из тех деклассированных элементов, портреты которых развешаны на стендах объявлений под шапкой: «Их разыскивает милиция». Как правило, телефонные хулиганы имеют при себе солидный запасец таких листовок, похищенных именно со стендов, а потому врут вполне правдоподобно. Кроме того, их хлебом не корми, только дай позвонить по какому-то телефону из газеты «Из рук в руки» и долго-долго, садистски-правдоподобно водить за нос какого-нибудь доверчивого лоха, продавца мебели, дачного домика, гаража, детской коляски, подшивки журналов «Бурда моден» за 1990 год, самоучителей игры на шестиструнной гитаре или, к примеру, старого автомобиля «Форд».
Да ладно, не время предаваться самобичеванию, а время идти этот самый автомобиль «Форд» продавать! Виктор глянул в окно – погода стояла замечательная. Вот угодил нынче май! По радио как раз сообщалось, что 6 мая – это день Георгия Победоносца, Егория-Юрия Вешнего. «Юрий весну на порог приволок», – начал диктор рассказ о народных поверьях. На Юрия дождь – скоту легкий год. Если благоприятствовала погода, по давней традиции в этот день совершался торжественный выгон скота на пастбище «на Юрьеву росу». По Юрьеву дню определяли урожай яровых хлебов: «На Юрия мороз – будет просо и овес, на Юрия роса – будут добрые проса…» Что случится, если на Юрия светит яркое солнце, Нестеров узнать не успел: пора было выходить из дома. Ну что ж, возможно, солнечный Юрьев день гласит, что Виктор Нестеров продаст-таки свой несчастный «Форд», подумал он. Хорошо бы!
Виктор сунул ноги в кроссовки, по своему обыкновению, не тратя времени на развязывание шнурков, и, прихватив ключи от машины, открыл было входную дверь. Но тут вдруг, словно какая-то неведомая сила его дернула, вернулся в квартиру, заскочил в ванную и выключил газовую колонку, что делал, только отправляясь на суточное дежурство, а также почему-то запер балконную дверь, открытую настежь по случаю хорошей погоды. И уже даже пошел к телефону – звонить на пульт охраны, включать сигнализацию, но остановился.
– Что я делаю, дурак? – изумился собственным действиям Нестеров, повинуясь появившейся в последнее время привычке одинокого человека – тихо самому с собой вести беседу. – Я же сейчас вернусь. Я ж буквально на минуточку! Только покажу машину этому типу… Может, он и вовсе не придет, а я собрался включать сигнализацию…
И он вышел на площадку – теперь уже окончательно. И запер за собой дверь, но не на три, как обычно, а только на один. Однако домой к себе, откуда он ушел «буквально на минуточку», Виктор Нестеров вернулся только спустя месяц с лишком. Правда, квартиру за это время никто не вскрыл и не ограбил, тут ему повезло…
Ну, спасибо, хоть в чем-то повезло!
* * *
– И… что было потом? – сдавленно проговорила Алена. У нее почему-то заломило спину, да так, что ни вздохнуть, ни охнуть. Повозилась на сиденье, пытаясь устроиться поудобнее, и обнаружила, что сидит, просто-таки завязавшись в комок: подтянув колени к подбородку, обхватив плечи крест-накрест руками, съежившись, словно пытаясь занимать как можно меньше места.
Разогнулась, наконец расслабилась, смогла дышать. И боль прошла.
Да, сильно подействовала на нее история Нестерова! Скучно не было, это он правильно сказал.
– Что потом? – переспросил Нестеров. – Потом я очнулся на больничной койке и узнал, что жив остался только чудом. А тот человек, который приехал покупать мой «Форд», погиб. Его, как говорится, с асфальта соскребали – в черный пластиковый мешок. А меня погрузили на носилки, засунули в «Скорую», которая и отвезла мое, так сказать, бесчувственное тело в госпиталь, где я две недели провел выключенным из жизни, чтобы, очнувшись, узнать: мне повезло, а моему покупателю и «Форду», увы, нет. Да черт с ним, с «Фордом», он, в конце концов, был застрахован, и страховое общество «Югория» выполнило все свои обязательства…
– Тем паче, – вставила Алена, – что взрыв приключился именно под стендом этого общества.
– Вот именно, – усмехнулся Нестеров. – И тем паче после той шумихи, которая была поднята в газетах. Кажется, целую неделю ни о чем другом и не писали, как о благородном милицейском майоре, который столько соли успел насыпать на хвост преступному миру, что едва не был за это отправлен на тот свет. Многотрудная биография вашего покорного слуги печаталась и перепечатывалась на все лады. Со многими фактами собственной жизни я и сам-то впервые познакомился, расследование взрыва обещал взять под контроль сам начальник областного УВД…
Ага, вот что имела в виду Леонида, когда с придыханием восхищалась Алениным соседом. Ну что ж, все основания для восхищения налицо! Нестеров – типичный герой нашего времени.
Серьезно, без издевок!
– Ну и что? Взял? – полюбопытствовала Алена.
– Если и да, то мне начальство об этом не доложило. Да и вообще, оно было очень недовольно случившимся. Вышло, что благодаря милицейскому следователю Виктору Нестерову увеличилось количество нераскрытых преступлений как в районе, так по городу и области. Дело оказалось – чистый висяк, совершенно не за что уцепиться. Никто никакого минера рядом с моим «Фордом» не видел, однако машинка взорвалась от явно самодельной бомбочки, которую все же кто-то умудрился поставить. Может быть, ночью? Однако странно, что при этом не сработала сигнализация, которую я на ночь всегда включал. Днем-то она не работала, потому что слишком часто взвывала от причин случайных, даже от мимолетных прикосновений. Проедет мимо мальчишка-велосипедист, заденет случайно «Форд» – уа-уа-уа! Пройдет из магазина женщина, коснется железного бока автомобиля тяжелой сумкой – опять уа-уа-уа. Просто спасенья не было! Вот я и стал отключать сигнализацию на день. Получается, преступники были в курсе этого, а я сам виноват, что бросил машину как попало. Удалось лишь выяснить, что сработать устройство должно было при открывании капота или дверцы. Давно ли оно было поставлено, никто сказать не мог. Учитывая, что в последний раз к «Форду» своему я прикоснулся за неделю до взрыва, когда «выгнал» его на продажу, выходило, что бомбочка была навострена именно в этот промежуток времени. И терпеливо ждала свою жертву, которой, по чистой случайности, оказался человек, решивший купить мою злополучную машину. Борис Ефимович Юровский его звали.
– И кто он был такой?
– Как и говорил – владелец мастерской по ремонту иномарок. Вдовец, сорока восьми лет, детей не имел, не был, не привлекался, не участвовал…
– А если бы не он, а вы открыли дверцу, то погибли бы вы? – уточнила Алена, ощущая внезапную сухость в горле.
– Надо полагать, – пожал плечами Нестеров. – Но не факт, что и он в таком случае остался бы жив. Мы шли рядом и к автомобилю подошли вместе, я только в последнюю минуту подзадержался – совершенно случайно. Пультом снял блокировку дверей, как вдруг наступил на развязавшийся шнурок кроссовки, споткнулся и наклонился завязать его. А он, Юровский, так и шел вперед, и за ручку взялся сам, и дверцу на себя потянул… Именно дверцу водителя, понимаете? Просто по инерции. Он привык подходить к машине с этой стороны, инерция его и погубила. А я… я, как уже вам говорил, больше не доверяю даме по имени Интуиция, – усмехнулся Нестеров. – Конкретно с этого самого дня, с 6 мая сего года. Со дня Юрия-летопроводца, как напоследок услышал по радио. Почему эта чертова интуиция молчала, когда я подходил к заминированному «Форду»? Почему не кричала криком: «Беги! Беги отсюда и этого мужика с собой тащи!»? Нет, благодарить мне свою интуицию совершенно не за что. А за что следует Боженьке бить земные поклоны, так это за внезапно развязавшийся шнурок.
Алена улыбнулась. Чувство юмора и вообще-то хорошая штука, а в таких ситуациях, как у Нестерова, умение посмеяться над собой свидетельствует еще и об огромной гордости, если даже не гордыне.
– А вы не предполагаете, кто мог подстроить взрыв?
– Да какие только версии не разрабатывались! – покачал головой Нестеров. – Подняли чуть не все дела, к которым я когда-либо имел отношение. Старые, новые, перспективные, бесперспективные, даже те, которые я вел, когда в другой фирме работал. Главная затыка в том, что взрывное устройство было хоть и самопальное, но изготовлено профессионалом. Вряд ли нижегородцем – у нас мастеров такого уровня просто нет, наши топорно работают. Самое смешное, что «Форд» стоял практически на виду, но никто не видел того, кто мог это устройство поставить. Только одна тетка, которая примерно в половине девятого утра того дня развешивала белье на балконе, заметила какую-то довольно молодую женщину, которая на минутку оперлась на мой «Форд», поправила босоножку и пошла дальше. Через полтора часа грохнул взрыв, на асфальте очутились два окровавленных тела, а белье сорвало с балкона и разнесло по всей округе.
– А что, вот так запросто, опершись одной рукой, можно поставить взрывное устройство?! – недоверчиво спросила Алена.
– Да, есть такие, которые и впрямь можно поставить поистине одной левой.
– А как она выглядела, та женщина? Как была одета?
– Вроде бы среднего роста, темноволосая, одета в черные джинсы и черную футболку с надписью оранжевыми буквами: «Юрмала». Вот и вся информация.
– «Среднего роста, плечистый и крепкий, ходит он в белой футболке и кепке, знак ГТО на груди у него, больше не знают о нем ничего», – задумчиво пробормотала Алена очередную пришедшую на ум цитату.
– Вот именно, – кивнул Нестеров. – Сами посудите: кто знает, перспективен ли такой след, надо ли разыскивать ту женщину. Это ж иголка в стоге сена!
– Ну, не такая уж иголка, – пожала плечами Алена. – Вряд ли в Нижнем найдется много молодых женщин, которые носили бы футболки с надписью «Юрмала». Не думаю, что они тут на каждом шагу продаются. Скорее всего, они в Латвии продаются. Я примерно представляю, как это выглядит, была в Юрмале. Правда, очень-очень давно, всех-то воспоминаний что необыкновенно вкусное мороженое, от которого я сильно поправилась, да еще футболки, каскетки, разные другие сувениры с надписями, которых там горы… Чтобы женщину найти, нужно узнать, кто из нижегородцев ездил в Латвию, скажем, за последние год, два, три…
– Четыре, пять, шесть, – хмыкнул Нестеров. – Нереально!
– Да почему?! В латвийском посольстве есть списки тех, кому выдана виза. Вы же знаете, какую там бюрократию развели! Очень строгий учет, вам как раз на руку.
– А если женщина вовсе не из Нижнего Новгорода?
– Тогда сложнее. И все равно, нужно составить хотя бы примерный список всех ваших врагов или злопыхателей по городам – и постепенно проверять, кто из них мог побывать в Латвии.
– Ну, в ваших романах такое, может, и реально, а в жизни вряд ли, – покачал головой Нестеров. – В Москве, к примеру, что только не продается, каких только надписей на футболках нет! Я ж говорю – иголка в стоге сена. Но я вот что вас спросить хочу. Вы упомянули о списке врагов, который я должен составить… Значит, вы, как и большинство моих ребят, считаете, что теракт был направлен именно против меня?
– А вы так не считаете?
– Да, я тоже пребывал в этом убеждении. Наши меня убедили. Когда я в сознание пришел, версия уже существовала и разрабатывалась. Стереотип такой: если криминальная ситуация возникает вокруг мента, значит, она была направлена против мента. Я тоже встал на проторенную дорожку и довольно долго шел по ней. Но когда на меня вышел Толиков…
– Толиков? – повернулась к соседу Алена. – Это который умер в бассейне «Юбилейного»?
И, словно бы по сигналу, словно бы упоминание о бассейне оказалось неким волшебным словом, перед ней поплыли-заклубились картины, от которых бросило в жар.
От стыда, конечно. А от чего же еще? Хотя… еще, например, от приятных воспоминаний…
Ладно, замнем для ясности.
– Да, – продолжал тем временем Нестеров, который крутил себе баранку и знать не знал о том, что на соседнем сиденье чуть не сгорел со стыда человек. – Дело в том, что я не случайно оказался одновременно с ним в «Юбилейном». Толиков меня нанял и привез как охранника, хотя проку от меня после ранения было еще маловато. Просто он знал об одном старом деле, в котором косвенно были замешаны и он сам, и Юровский, и, как это ни странно, наш знакомый миллионер – Холстин, и еще один человек… Я в том деле никак не участвовал, за что Толиков меня и зауважал на всю оставшуюся жизнь. В его восприятии я ассоциировался с этакой надежной и непоколебимо принципиальной скалой. С тех пор скала, конечно, изрядно пошатнулась и покрылась трещинами, однако Толиков пребывал в убеждении: теракт был направлен против Юровского, а вовсе не против меня, Юровский был убит не случайно, а сознательно. Кем, за что, почему – он молчал, намекал только на какие-то темные обстоятельства в жизни Юровского. К сожалению, все это так и осталось в области непонятных намеков. Я вчера провел день в Нижнем – пытался непонятки прояснить. Задал много вопросов, но ответы узнал далеко не на все. Сегодня надеюсь получить остальные. Для этого мне надо встретиться с одним человеком, с которым мы вместе работали, потом расстались, но который тоже был связан с тем старым делом. Точнее, с делом Сергея Лютова. Именно о нем упоминал нынче ночью Холстин, помните?
Алена кивнула, чувствуя, как пожар в ее щеках снова начинает разгораться.
Да хватит краснеть! Вам не к лицу и не по летам, девушка, пора, пора вам быть умней!
Надо думать о деле, о деле, а не о теле – в смысле, не о своем грешном теле.
Нестеров рассказывает потрясающие вещи. Надо сделать все, чтобы прилипнуть к нему на целый день, чтобы вместе с ним узнать ответы на все, на все вопросы, о которых он говорил. И даже если он не найдет злоумышленницу в черной футболке с оранжевой надписью «Юрмала», никто не помешает обнаружить дамочку Алене Дмитриевой – на страницах ее очередного детектива… А для изображения обломков собственного сердца авторши там останется совсем немного места: как раз столько, сколько нужно, чтобы придать повествованию определенную пикантность.
А кстати, как быть со сценой в бассейне? Вот уж где пикантности хоть отбавляй!
Гос-с-поди, как все это можно описать, ка-ак?! Но…
Любовные сцены всегда были сильной стороной романов писательницы Алены Дмитриевой. Надо полагать, будут и впредь…
И тут вышеназванная писательница клюнула носом вперед, потому что Нестеров резко затормозил, а она, само собой, так и забыла пристегнуться.
– Ну что? Вот эта улица, вот этот дом… А где ж эта девушка, которая, очень может быть, еще жива, а очень может быть, уже и нет? Как предлагаете ее искать?
Алена молчала, разглядывая облезлую, вылинявшую многоэтажку, стоящую, такое впечатление, не на окраине Сормова и Нижнего Новгорода, но и вообще на задворках цивилизации. Полуобвалившиеся стены, висящие на одной петле двери подъездов, грязный двор… Какие-то мрачные заросли поднимались за домом, оттуда отчетливо несло помойкой…
Захотелось убраться отсюда как можно скорей, но теперь уж обратной дороги точно не было.
– Вот если бы я работал сейчас как официальное лицо, – пробормотал Нестеров, – я мог бы запросить в домоуправлении список жильцов…
– Но мы не знаем фамилии Лены, – перебив его, напомнила Алена.
– Список жильцов, – упрямо договорил Нестеров, – с указанием года рождения женщин. Выбрали бы подходящих Елен, проверили бы их квартиры. Вот и все! Но это возможно только официальным порядком. Я не имею права обратиться в домоуправление, на запрос нужна особая санкция от начальства. Придется действовать старым методом: подойти вон к тем мамашам, которые в песочнице с детворой своей возятся, и попытаться их разговорить. Давно проверено: бабули на лавочках и мамаши в песочницах – самые ценные свидетельницы и просто кладези информации!
Алена поглядела на преждевременно раздобревших молодушек (каждая была примерно в два раза моложе, но и в два раза толще ее) и презрительно сморщила нос.
– Скажите, а начальник городского следственного отдела УВД может помочь нам получить информацию из домоуправления?
– Муравьев-то? Конечно! Только мне до него далеко, как до луны! – засмеялся Нестеров.
– А мне немного ближе, – скромно призналась Алена.
Она достала свой мобильный, нашла в телефонном справочнике номер и нажала кнопку вызова.
– Вы что, серьезно Муравьеву хотите звонить? – недоверчиво воскликнул Нестеров. – Да он с вами даже не станет… – И осекся, повинуясь сердитому жесту Алены.
– Приемная Муравьева, – раздался в трубке приветливый девичий голос.
– Здравствуйте, Анечка, это вас беспокоит Алена Дмитриева. Можно услышать Льва Ивановича?
– Алене Дмитриевой можно все, – хихикнула секретарша, с которой у нашей писательницы были замечательные отношения, несмотря на то что знакомство их было сугубо телефонным. Полная противоположность отношениям писательницы с самим начальником следственного отдела, которого Алена терпеть не могла, и тот отвечал ей полной, полнейшей взаимностью.
– Лев Иванович, здравствуйте, это… – начала она, когда в трубке раздался бас Муравьева, однако, как и следовало ожидать, была бесцеремонно прервана:
– Мне докладывают, с кем соединяют. Так что я уже осведомлен о нежданно привалившем счастье. Что нужно? Опять от пуль вас прикрывать? Или с кичи вынимать?
Алена хотела съязвить, мол, это Фокса с кичи вынимали, а она не Фокс, гражданин начальник малость напутали, однако прикусила язычок, вспомнив, что гражданин начальник не так уж сильно и напутал. Однажды Муравьеву и в самом деле пришлось отозваться на слезные мольбы писательницы, угодившей в обезьянник по подозрению в разбойном нападении, и на кого – на идола ее сердца, на кумира ее грез, на ненаглядного возлюбленного (все эпитеты в прошедшем времени, само собой разумеется!), на Игоря Владимировича Туманова. Разумеется, обвинение оказалось сущим бредом, но за своевременно оказанную нашей героине помощь начальник городского следственного отдела был щедрейшим образом вознагражден, потому что Алена умудрилась вычислить, выследить и сдать внутренним органам страшную и ужасную рецидивистку по прозвищу Гном.[3] Со стороны Алены это была беспощадная месть, потому что именно Гном оказалась виновницей нескольких ран на обожаемой черноволосой голове, сломанного ребра в любимом теле и кровоизлияния в прекраснейшем на свете черном глазу. Но Муравьева мало волновали движители рвения писательницы Дмитриевой. Он получил Гнома, а главную героиню феерии, завершившейся перестрелкой в пригородном автобусе, даже толком не поблагодарил, и отношения их от кратковременного боевого товарищества вновь перешли в стадию взаимной язвительности. И наплевать ему было, что за полгода до этого Алена помогла раскрыть еще одно преступление – против несчастного бизнесмена, которого компаньоны заперли в психушку… Муравьев по-прежнему относился к ней иронически, считал взбалмошной и очень недалекой бабенкой (да кто его знает, может, он был совершенно прав) и не собирался этого скрывать.
– Спасибо, Лев Иванович, вы очень любезны, но пока я еще на свободе, – с примирительными интонациями сказала Алена и с трудом сдержала смешок, когда Нестеров при этих словах вдруг дернулся и дико поглядел на свою соседку. – Мне нужна помощь совсем другого рода.
– Что, издательство перестало оплачивать ваши гениальные творения? – осведомился Муравьев, который понятно как относился к творчеству Алены Дмитриевой и понятно с какой интонацией произнес слово «гениальные». – Деньжатами помочь?
Знавала Алена мужчин-шовинистов, но такого… И все же она и теперь заставила себя сдержаться.
– Спасибо, пока не бедствую, – поблагодарила с достоинством. – Мне нужна всего лишь информация, Лев Иванович. А именно – сведения обо всех Еленах, которые проживают в доме номер 17 по улице Контрольной. Это в Сормове, – зачем-то уточнила она. – То есть нужны фамилия и год рождения. Хорошо, Лев Иванович? Ну, пожалуйста, для вас это ничто, а для меня очень важно!!.
Последовала минута молчания. Сначала Алена решила, что Муравьев обдумывает ответ пообидней, но, когда минута молчания начала плавно переходить в аналогичную пятиминутку, забеспокоилась:
– Алло, Лев Иванович, вы где? Вы меня слышите?
– А вам зачем это знать? – осторожно спросил Муравьев.
– Что? Зачем знать, слышите вы меня или нет? – удивилась Алена. – Ну, просто мне показалось, что телефон отключился, вот я и…
– Да нет! – с досадой сказал Муравьев. – Про Елен про этих вам зачем знать?
– Нужно, – кратко ответила наша героиня, которая, вообще-то, предпочитала отвечать полным ответом, но иногда ее все же тянуло на лапидарность.
– Ну а мне не нужно тратить время на сбор интересующей вас информации, – сухо ответствовал Муравьев, и Алена просто-таки увидела, как его рука отстраняет трубку от уха, кладет ее на рычаг, а потом нажимает кнопку селектора, чтобы дать секретарше твердое указание: никогда в жизни больше не соединять Алену Дмитриеву (Е.Д. Ярушкину тож) с начальником следственного отдела городского УВД.
Слов нет, наша героиня была скромная девушка, в смысле, женщина. Но иногда приходилось наступать на горло собственной песне, и она решилась.
– Ключевое слово – Гном, – сказала она. – А еще одно – Простилкин. Помните об этих делах? Конечно, оба они в прошлом, а вы чрезвычайно забывчивы, но вот ключевое слово, которое имеет отношение ко дню сегодняшнему: Нестеров. Виктор Нестеров. Вам что-нибудь говорит данное имя в сочетании со словом «взрыв»?
В трубке снова воцарилось молчание. А человек, которому это имя определенно кое-что говорило и который сидел рядом с Аленой, снова дернулся и снова уставился на нее дикими глазами. И даже прошипел что-то вроде:
– С ума сошла!
Но Алена привыкла к беспочвенным обвинениям в свой адрес и к людской несправедливости, а потому только отмахнулась.
– Вы это серьезно? – спросил тем временем Муравьев.
– Пока не знаю, – не стала кривить душой Алена. – Но не исключено. Так поможете мне?
– Позвоню, – буркнул Муравьев и отключился.
Алена тоже.
– Какого черта? – немедленно взвился Нестеров. – Кто вам дал право говорить обо мне? Дернул же меня черт за язык рассказать вам…
– Не поминай черта, а то… Знаете такой старинный и очень полезный совет? – напомнила Алена. – А вы только что поминули это, причем два раза подряд. Как бы не явился… И вообще, что я так