Впервые в жизни Хёрдис Колдунья получила в подарок настоящее сокровище – золотое обручье. Но отец, Фрейвид хёвдинг, рассудил, что дочери рабыни золото ни к чему, и будет лучше, если его законная дочь Ингвильда на пиру по случаю помолвки сделает драгоценный подарок жениху. Фрейвид хёвдинг не учел двух вещей. Изделие темных альвов не зря зовется Драконом Судьбы, оно приносит зло тому, кто забрал его силой. А Хёрдис не из тех, кто позволяет что-то у себя отнять! И пока Фрейвид собирает войско для войны с фьяллями, а Ингвильда пытается избежать ненавистной свадьбы, Хёрдис Колдунья в сопровождении верного пса бежит на лыжах через снежные долины, чтобы вернуть свое сокровище и найти достойное место в жизни...

Елизавета ДВОРЕЦКАЯ

ДРАКОН СУДЬБЫ

Бдительный взор

каждому нужен,

где гневные бьются;

придорожные ведьмы

воинам тупят

смелость и меч.

«Старшая Эдда» [1]

Глава 1

Тинги* племени квиттов издавна собирались на Остром мысу, самой южной оконечности полуострова. Фрейвид хёвдинг* подъезжал сюда во главе целой дружины человек в сто. С ним ехали его собственные хирдманы*, хёльды* и бонды* из Медного Леса, присоединившиеся по дороге. Отличные кони, блеск посеребренного оружия, яркие пятна крашенных в разные цвета одежд издалека привлекали взгляды, и отряд провожали сотни уважительных и завистливых глаз.

– Вот уж у кого всегда будет вдоволь сторонников на тинге, что бы он ни задумал! – переговаривались жители Острого мыса, разглядывая грозную дружину.

– Еще бы – при таком богатстве!

– Видно, до самой его смерти у Западного побережья не будет другого хёвдинга! Фрейвид еще не стар – еще лет двадцать продержится, а?

– Не всякому богатству стоит завидовать! У него много чего есть, но нет достойных сыновей!

– Ничего, зато дочь в конце концов даст ему такую родню, что…

Ингвильда ехала на ухоженной, почти белой кобыле, и ее синий плащ, сколотый большой позолоченной застежкой, красиво спускался по бокам лошади. В усадьбе последнего ночлега перед Острым мысом Фрейвид хёвдинг приказал всем домочадцам и дружине переодеться в лучшие наряды, чтобы приехать на тинг во всем блеске богатства и удачи. День был ясным и солнечным, как почти всегда во время осеннего тинга, и люди с удовольствием поглядывали на небо.

– Посмотрите, сколько кораблей!

Это крикнул Асольв и даже обернулся, отыскивая глазами сестру, чтобы Ингвильда разделила его восторг. Асольв попал на Острый мыс впервые и не мог опомниться от счастья. Он ехал на тинг, откуда вернется, должно быть, уже признанным по закону сыном Фрейвида хёвдинга и наследником всех его владений! Его новая желтая рубаха, отделанная полосами синего шелка по вороту и рукавам, зеленый плащ и совершенно новые башмаки с крашеными ремешками были не хуже, чем у любого из хёльдов, и Асольв чувствовал себя нарядным и счастливым, как никогда не бывает счастлив сын конунга, имеющий все это с рождения.

Ингвильда уже не раз бывала на тингах, но улыбнулась Асольву, понимая его радость. На берегу лежало множество кораблей, на воде фьорда пестрели яркими пятнами паруса вновь подходящих. Здесь собрались десятки, может быть, сотни «зверей моря» – Коней, Быков, Волков, Вепрей, Драконов, Лебедей, Журавлей, Змеев, – каких только звериных морд не было на штевнях*!

– Глядите – там «Красный Волк»! – закричали хирдманы, узнавшие корабль Гримкеля Черной Бороды. – Гримкель ярл* уже тут! Должно быть, и конунг* тоже здесь!

Фрейвид хёвдинг кивнул сам себе – ему было приятно, что он прибывает на тинг позже конунга, и выходит так, что сам конунг ждет его. А в том, что Стюрмир конунг ждет, он не сомневался. Кто будет лучшим помощником и соратником конунга в войне с фьяллями, которой, видят боги, теперь не миновать?

Разглядывая корабли, Ингвильда вдруг заметила возле горловины фьорда еще один – лангскип* скамей на двадцать. Голову на переднем штевне она не могла разглядеть издалека, но в глаза ей бросилось пятно паруса с красными и синими полосами. Она не могла не узнать своей собственной работы – этот самый парус она ткала почти половину зимы. На прощанье Фрейвид подарил его Вильмунду. Хороший парус – достойный подарок даже для сына конунга.

– Посмотри туда, дочь моя! – Фрейвид хёвдинг обернулся и указал плетью на плывущий корабль. – Если меня не подводят глаза, это твой парус, а значит, сюда идет Вильмунд ярл. Мне помнится, он давал обещание поставить этот парус только на том корабле, который будет его собственным. Раз он сделал это, значит, корабль получен им в полное владение. Думаю, что Вильмунд ярл привез из похода много добычи и еще больше рассказов о своей доблести. Как первого – не знаю, а уж второго нам хватит на целую зиму!

Фрейвид усмехнулся, все вокруг засмеялись, и Ингвильда улыбнулась при мысли, что скоро увидит Вильмунда. Со дня их разлуки для нее прошло так много времени, что неприятные чувства, которые он начал было у нее вызывать, изгладились из памяти, и она надеялась на самую дружескую встречу. Только воспоминание о том, что Вильмунд с Хродмаром уговорились о поединке, неприятно покалывало ее, но она надеялась, что с тех пор Вильмунд остыл и успокоился. Наверное, он и думать забыл о своей глупой полудетской любви, и больше им не из-за чего ссориться.

Навстречу попадалось все больше людей, каменистая тропа превратилась в широкую дорогу, от одной усадьбы было видно другую, а домики и дворики мелких торговцев, ремесленников и рыбаков, гостиные дворы и купеческие склады стояли целыми рядами. Острый мыс был одним из самых больших поселений Морского Пути, наряду с Эльвенэсом в Слэттенланде и Винденэсом на Квартинге, и во времена тингов, а также на празднике Середины Лета* здесь бывали большие торги. Ингвильда заранее радовалась скорым встречам с торговыми гостями: по некоторым замечаниям Фрейвида она догадывалась, что он намерен купить ей много обновок и украшений, а для чего, как не для приданого?

Все встречные почтительно приветствовали хёвдинга Квиттингского Запада, жадно разглядывали Асольва и Ингвильду. Асольв был для людей новостью, которую следовало обсудить и сделать выводы, а Ингвильда, хотя ее все знали если не лично, то понаслышке, вызывала любопытство как новыми нарядами, так и возможным решением судьбы. Дочь Фрейвида хёвдинга считалась одной из лучших невест Морского Пути, и всем очень хотелось знать, кому же она наконец достанется.

Почти все землянки в Долине Тинга, расположенные рядами и вразброс, были уже покрыты яркими цветными шатрами, и издали казалось, что долина расцвела огромными цветами. Можно было подумать, что все племя квиттов собирается в эти дни на Остром мысу, чтобы еще раз убедиться, как их много, и показать всему Морскому Пути свою мощь и сплоченность. Высокая скала с ровной площадкой на вершине – Престол Закона – запирала долину с севера и знаменовала собой силу и власть квиттинских конунгов, полученную от самого Тюра*.

Фрейвид заранее отправил сюда своих людей, и три просторные землянки для него и всех его спутников уже были готовы. В самой большой землянке, которую занимал сам хёвдинг, было отгорожено занавесом особое помещение для женщин. Здесь разместились Ингвильда и Бломма, которую фру Альмвейг послала с дочерью.

Но у них не было ни единого мгновения на отдых: Фрейвида уже поджидало множество людей, надеявшихся получить от него помощь и поддержку в тяжбах. Поэтому Ингвильда, сбросив плащ и наскоро умывшись, почти сразу принялась встречать гостей: самым знатным нужно было подать рог, менее знатным хотя бы разок улыбнуться или кивнуть, завести беседу, задать вежливые вопросы о дороге и здоровье родных – а уж потом сам хёвдинг начнет настоящий разговор о насущных делах.

– Приветствую тебя, Фрейвид хёвдинг! – Среди общего гомона Ингвильда расслышала смутно знакомый голос. Обернувшись, она заметила Эгмунда Иволгу. На нем был новый плащ с серебряным шитьем, и он благодушно улыбался, но его хитрые глаза не внушали доверия. – Стюрмир конунг и Гримкель ярл послали меня справиться о тебе и позвать в Лейрингагорд. Конунг и его родичи рады будут видеть тебя и твоих людей.

Фрейвид отметил про себя, что Лейринги вполне могли бы прислать кого-нибудь из своих, а не пользоваться услугами постороннего торговца. Этот многочисленный род обитал в большой усадьбе Лейрингагорд – Двор Лейрингов. Не имея на Остром мысу собственного жилья, Стюрмир конунг всегда останавливался у них. Трудно было возразить против его желания пользоваться гостеприимством жениной родни, но Фрейвида всегда задевало то, что ради встречи с конунгом он вынужден идти в гости к Лейрингам.

Пока Фрейвид отвечал на приветствие, Эгмунд быстрым взглядом окинул людей в землянке и сразу увидел Ингвильду.

– А, ты и дочь свою привез с собой! – воскликнул он. – Я думаю, конунг будет рад ее видеть. И Вильмунд ярл тоже.

Эгмунд ухмыльнулся, что, видимо, должно было означать дружелюбную улыбку, но Ингвильде вдруг стало неуютно, как будто от этого человека потянуло холодным сквозняком. И вся радость от близкой встречи с Вильмундом куда-то исчезла.

Усадьба Лейрингагорд была велика и состояла из двух десятков разнообразных построек. Даже хозяйских домов здесь было четыре – один самый большой и самый старый и три поменьше, по одному на каждую из ветвей рода, идущих от трех сыновей старого Лейра. Девичьей служила просторная землянка у ворот, и не менее двадцати рабынь постоянно трудились возле прялок и ткацких станов. Дружинных домов тут было пять, и в случае войны Лейринги собирали под своими стягами пару сотен копий. Один из Лейрингов неизменно избирался в хёвдинги Южной Четверти. Сейчас это был Тюрвинд сын Бергтора, могучий и угрюмый человек, горячий в бою и молчаливый за столом. Он же считался хозяином усадьбы, хотя многочисленная родня вечно спорила с каждым его распоряжением. Лейринги носили заглазное прозвище Вороньё, так как постоянно бранились между собой, но против общих недругов они выступали единым строем, и это превращало их в весьма опасных противников.

Гримкель ярл сам встретил Фрейвида Огниво еще во дворе и повел в гридницу*, где гостя ждали все прочие Лейринги и сам Стюрмир конунг.

Конунгу было лет сорок пять, его густые пышные волосы и борода наполовину поседели, за что его в последние годы прозвали Метельным Великаном. Прозвище это он получил и за могучее сложение, и за острый взгляд блестящих голубых глаз, и за резкие черты лица, в которых читался нрав твердый и упрямый. Гнева его боялись, но Фрейвид хёвдинг не имел привычки опускать перед ним глаза. Он считал, что и с настоящим великаном можно договориться, если умело взяться за дело.

Однако сегодня Стюрмир конунг был весел и приветлив. Он оживленно и дружески встретил Фрейвида, долго хвалил красоту и наряд Ингвильды, пророчил, что уже на следующий тинг она приедет уважаемой замужней женщиной. Ингвильда смущалась и отворачивалась, не зная, что отвечать на такие пожелания. Ведь у нее уже есть жених, но как сказать конунгу о том, что это фьялль?

Гостей в усадьбе было очень много, но Фрейвиду досталось одно из самых почетных мест. Ингвильду посадили за женским столом рядом с кюной* Даллой. Второй жене Стюрмира и мачехе Вильмунда шел всего лишь двадцать первый год, она была стройна, бела и миловидна, хотя и не так красива, как Ингвильда. У нее были густые сросшиеся брови, вздернутый кончик носа, а чуть-чуть раскошенные большие карие глаза придавали ей загадочный и хитроватый вид. Недостаток красоты кюна Далла возмещала богатой одеждой – сейчас на ней была рубаха из блестящего шелка, красное платье с узорной каймой и головное покрывало, расшитое полосами золотой парчи. Поглядывая на хитро сплетенные золотые цепи и гривны* на груди и шее кюны, Ингвильда втайне жалела ее – как она только выдерживает такую тяжесть?

Но кюна Далла расценивала ее взгляды как признак жестокой зависти и была очень довольна. Она приветливо говорила с Ингвильдой, расспрашивала о фьяллях и Большом Тюлене. Но Ингвильде неприятно было говорить об этом, и она предложила кюне послушать Фрейвида. За мужскими столами речь шла о том же.

– Я слышал, что ты, Фрейвид хёвдинг, в одиночку разбил целое войско фьяллей? – расспрашивал Стюрмир конунг. – Мне рассказывал Гримкель ярл. Он видел на берегу возле твоей усадьбы два десятка фьялленландских кораблей и среди них «Золотого Дракона» самого Торбранда конунга. А теперь, как рассказывают люди, от корабля остались только золоченые рога. Сколько правды во всем этом?

О походе конунга фьяллей на Прибрежный Дом уже было известно по всему Квиттингу, и квиттам не терпелось услышать обо всем от того, кого они считали главным очевидцем событий. Фрейвид охотно принялся рассказывать, опуская только участие Хёрдис. По его словам выходило, что Большой Тюлень сам, без просьб и заклинаний, поднялся из пучин и разметал фьялленландские корабли. Слушатели дивились, качали головами, но не верить не могли. Слишком многие видели корабли с рогатыми драконами на штевнях, разбитые и разбросанные волнами вдоль Западного побережья. По всему полуострову толпами ходили страшные рассказы о мертвецах, которые ночами выбираются из моря и стучатся в дома. Многие люди приехали на тинг пожаловаться конунгу: на обратном пути на север фьялли, которым нужно было как-то добраться домой, отнимали корабли у мирных людей, и теперь квитты требовали от своего конунга, чтобы он, в свою очередь, потребовал от Торбранда возврата кораблей или возмещения их стоимости.

– Одного я не пойму – зачем Торбранду Троллю понадобилось нападать на Фрейвида? – крикнул младший брат Тюрвинда хёвдинга по имени Халькель Бычий Глаз. – Вот все слушаю, слушаю, а на кой тролль он сюда полез – никак в толк не возьму.

Этот Халькель был большим несчастьем для собственной семьи, и поговаривали, что мать, старая фру Йорунн, до сих пор в гневе поколачивает сорокалетнего мужика палкой. Его воинский дух был неукротим, хотя и проявлялся всего охотнее в гриднице за столом. Везде и всюду он искал ссор, считая, что чужое спокойствие и благополучие умаляют его собственноое достоинство. Из-за него на Лейрингах вечно висели тяжбы о кровной мести, не с одним родом, так с другим. Но почему-то всегда выходило так, что затевал ссору Халькель, а разбираться с последствиями вражды приходилось кому-то другому. Нет, иной раз и самому Халькелю доставалось, и на его красном лице можно было увидеть несколько шрамов, однако ходили слухи, что и на спине у него шрамов не меньше.

Короче, иметь дело с Халькелем было досадно и непочетно, и Фрейвид едва удержался, чтобы не поморщиться, когда услышал знакомый пронзительный голос.

– Чему ты удивляешься – Рыжебородый не дает им спать и толкает по ночам рукоятью своего молота! Их хоть не корми – только дай подраться! – со смехом крикнул племянник Халькеля Аслак Облако, получивший свое прозвище за пышные кудрявые волосы, стоявшие облаком вокруг головы.

– Боги за что-то сильно огневались на конунга фьяллей, – переждав общий смех, спокойно заметил Фрейвид. – Светлые асы предупреждали Фьялленланд «гнилой смертью». Почти половина дружины Модольва Золотой Пряжки умерло от нее, а из моих людей не заболел ни один раб. Разве это не доказательство гнева богов? Но они почему-то обвиняют в этом нас и какую-то ведьму, наславшую на них мор.

– Так чего же мы ждем? – Гримкель ярл вскочил на ноги, пытаясь перекричать Халькеля и прочих родичей, тоже открывших рты. – Сами боги дают нам знак, чтобы проучить этих козлиноголовых! Другого такого случая не будет! Торбранд лишился жены, сыновей, шестнадцати кораблей и сколько-то там сотен дружины! Сейчас его можно взять голыми руками! Мы должны…

– Ты должен помолчать! – резко перебила его мать, старая Йорунна. Она не принадлежала по рождению к Лейрингам и была умнее их всех. Благодаря решительному и властному нраву она после смерти мужа, Бергтора Железного Дуба, на деле стала главой рода и уверенно правила своими взрослыми сыновьями, включая Тюрвинда хёвдинга и Гримкеля ярла. – Дай сказать конунгу! – приказала старуха, и Гримкель так и замер с открытым ртом, не смея спорить с матерью. – Пока еще не один ты решаешь, с кем и как квитты будут воевать!

Стюрмир конунг с признательностью посмотрел на старую хозяйку. Благодаря ее уму и здравому смыслу всех Лейрингов часто удавалось склонить к нужному решению, и конунг уважал ее, несмотря на резкий и неприятный нрав старухи.

– Может быть, случай и хорош, но я не сказал бы, что Торбранда Тролля можно взять голыми руками, – заговорил Стюрмир. Ему было не занимать храбрости, но он любил наносить только один удар – быстрый и верный, не требующий повторений. – Козлы упрямы и еще могут бодаться. У фьяллей много людей и много кораблей. Если шестнадцать из них пропали, то за зиму Торбранд соберет еще шестьдесят. Он упрям как оба Небесных Козла сразу. Всю зиму он будет ездить по Фьялленланду и собирать войско.

– Мы должны опередить их! – крикнул Халькель.

– А разве у тебя есть волшебный ларец, из которого вылезает разом целое войско? – насмешливо крикнула ему Йорунна. – И тебе не нужно времени на то, чтобы его собрать?

– Разве у нас мало воинов? – возмутился Халькель. – Квитты! Разве у нас некому воевать?

Гридница разразилась бурей криков. Сотни мужчин стучали чашами, выражая полную готовность идти в битву хоть сейчас. Лейринги самозабвенно орали, а Стюрмир конунг оставался спокоен, как гранитный утес в бушующем море.

– Вы еще забыли про раудов! – стукнув клюкой об пол, закричала Йорунн. Эти вопли доблести ее только злили – она-то хорошо знала, как далеко от похвальбы до настоящего дела. – Матерью Торбранда была сестра Бьяртмара, конунга раудов. Думаете, Бьяртмар об этом забыл? Думаете, он откажется, если Торбранд предложит ему вместе пограбить Квиттинг? Наше железо нравится всем!

– Они обломают об него зубы! – завели Лейринги свою любимую песню.

Кюна Далла поморщилась.

– Неужели нам некого позвать с собой пограбить Аскефьорд? – негромко спросила она. – Не могу поверить, чтобы за сорок лет жизни Торбранд Тролль не нажил себе врагов!

То ли Стюрмир конунг услышал жену, то ли сам думал об этом.

– Может быть, и нам стоит позаботиться о поддержке, – сказал он. – Что ты думаешь об этом, Фрейвид хёвдинг?

– Я думаю, конунг, что тебе стоит спросить совета не у нас, а у богов, – спокойно сказал Фрейвид.

Это был ловкий ход: того, кто просит совета у богов, невозможно обвинить в трусости, а можно лишь похвалить за осторожность и благоразумие. Как раз эти качества и заставили Стюрмира конунга ценить Фрейвида выше, чем все шумное гнездо Лейрингов. Хотя он прекрасно знал, что Фрейвид себе на уме и управлять им совсем не так легко, как крикливыми и безалаберными Лейрингами.

– Это мудрый совет, достойный тебя, Фрейвид. – Стюрмир конунг благодарно наклонил голову. – Завтра мы будем приносить жертвы Тюру и узнаем его волю.

Вдруг в гриднице раздались приветственные крики, сначала несколько, потом целый хор. Кюна Далла сжала руку Ингвильды и кивнула ей на дверь.

На пороге стоял Вильмунд. Он чуть запыхался, как будто бежал, на нем была нарядная шелковая рубаха с несколькими влажными пятнами на груди – видно, он так спешил привести себя в порядок и прийти на пир, что вытирался после мытья кое-как. Его светло-русые волосы тоже были влажными и прилипли ко лбу, но на висках были аккуратно заплетены две тонкие косички и заправлены за уши. Лоб его украшала шитая золотом повязка, на груди сверкала широкая гривна с головками волков, скалящих зубы друг на друга. На поясе его блестели серебром ножны и рукоять нового меча, которого Ингвильда еще не видела, – то ли подарок, то ли добыча? Вильмунд изменился и повзрослел за эти несколько месяцев, в нем появилась уверенность, которой раньше не было. Черты лица стали неуловимо жестче, мужественнее. Глянув ему в лицо, Ингвильда на миг растерялась – да он ли это?

Но тут же взгляд Ингвильды встретился с ищущим взглядом Вильмунда, он переменился в лице и радостно, с облегчением улыбнулся дочери Фрейвида, которую боялся не найти здесь. И она улыбнулась в ответ, на душе у нее посветлело. Радость от встречи с тем, кого она привыкла считать своим братом, напомнила ей о прежней безмятежной жизни, и мысли о неприятностях последнего времени отступили.

Жертвоприношения проводились в полдень, но еще с рассвета все жители и гости Острого мыса потянулись к Тюрсхейму. Рассказывали, что святилище когда-то построил сам Однорукий Ас* – как он сделал это одной рукой, спрашивать было не принято, – и жил в нем, поэтому оно называлось Тюрсхейм – Дом Тюра. Святилище стояло на мысу и представляло собой площадку, окруженную бревенчатой оградой, на которой выстроились высокие деревянные идолы богов.

На свободном пространстве внутри полукруга идолов лежал огромный черный валун, а перед ним темнел круг жертвенного очага, обложенного камнями помельче. Большой камень напоминал лежащего волка и потому назывался Волчьим. Это была главная святыня квиттов, возле которой приносили клятвы и заключали самые важные договоры. На верхней стороне камня имелся отпечаток, похожий на крупную ладонь. Считалось, что это след единственной руки самого Тюра. Приходя к власти, каждый конунг квиттов клал на отпечаток левую ладонь – громом небесным асы* отвергали неугодного им, а тишина или иные благоприятные знамения указывали на их расположение, и власть его отныне считалась законной.

Другой достопримечательностью святилища были два воротных столба, покрытых древней резьбой. Узоры правого столба изображали возникновение и становление мира, а левого – его грядущую гибель. На первый взгляд резьба казалась грубой, не такой утонченной и искусной, как делали теперь, но она завораживала своей колдовской силой. Фигуры богов, великанов и чудовищ, сплетенные в сложном священном узоре, дышали какой-то дикой прелестью, как все, созданное в те времена, когда мир был еще молод. Основания столбов обвивали две разорванные цепи – Дроми и Лединг, не удержавшие Фенрира Волка*.

Незадолго до полудня к святилищу приехали Стюрмир конунг с приближенными. Конунг привел для жертвы Тюру коня, Лейринги и каждый из знатных людей – по быку. Народ пестрой многоголовой волной залил берег фьорда и окрестные склоны, чтобы видеть все происходящее на площадке.

Перед жертвенником конунга встретил сам Сиггейр Голос Камня – жрец и хранитель Тюрсхейма. Стюрмир подошел к нему, остальные знатные гости разместились поодаль, по сторонам жертвенника. Глянув на Сиггейра, Ингвильда содрогнулась и заново порадовалась, что в поисках огнива и в решении судьбы Хёрдис они обошлись без этого человека. Сиггейр был невысок ростом и довольно худощав, но во всем его облике чувствовалась огромная сила. Казалось, там где могучий берсерк* будет налегать плечом и обливаться потом, Сиггейр лишь повелительно взмахнет рукой – и тяжелый боевой корабль сам собой сползет в воду, гранитные валуны разойдутся, давая дорогу, ворота сломают засов и распахнутся. Черты его лица были тонкими и острыми, темные с проседью волосы волнистыми прядями спускались почти до пояса, борода прикрывала множество цепей с амулетами. В руке жрец держал древний жертвенный нож с крупными зазубринами. Вид ножа внушал ужас, напоминая о зубах Фенрира Волка, откусивших руку Тюра.

Вильмунд ярл, стоявший рядом с Ингвильдой, незаметно взял ее руку и сжал, чувствуя, что она робеет и нуждается в поддержке. Ни вчера на пиру, ни сегодня им не удавалось как следует поговорить и приходилось ограничиваться дружескими взглядами. Но Вильмунд и этим был доволен: походив на собственном корабле и выиграв несколько битв с уладами, он набрался уверенности и теперь смотрел на Ингвильду со снисходительностью взрослого мужчины, уже не помня о том, что она старше его на целый год. Но она была по-прежнему красива, его влекло к ней, и он надеялся вызвать в ней удивление и восхищение рассказами о своих походах и подарками. Всем известно, что женщин привлекают слава и добыча, а у него теперь имелось и то и другое. Подарки, которые он приготовил Ингвильде, вызвали бы зависть у самой кюны Даллы, и Вильмунд втайне гордился тем, что его любимая будет наряжена богаче жены отца.

О Хродмаре он предпочел не вспоминать: знакомство с рябым фьяллем оставило неприятный осадок на дне души, но он не знал, что Ингвильда помолвлена с его соперником, и считал, что это недоразумение осталось в прошлом.

Квитты пели хвалу Однорукому Асу, к Сиггейру подвели коня с золоченой уздечкой. Положив руку на лоб животного, Сиггейр лишь чуть-чуть погладил его, и конь замер, как изваяние. Тогда колдун одним сильным ударом зубчатого волчьего ножа перерезал ему горло и ловко отскочил, так что падающее животное не задело его, а лишь обрызгало кровью. Народ на площадке и склонах пригорков ликующе закричал – дымящиеся потоки жертвенной крови заливали священный камень, боги будут довольны жертвой. Кюна Далла и ее мать Йорунн собирали кровь в большие позолоченные чаши.

– Я хочу просить совета у Волчьего Камня, – сказал Стюрмир конунг Сиггейру. – Скажи, достаточно ли этой жертвы, чтобы Однорукий дал мне ответ?

– О чем ты хочешь спросить? – Сиггейр уколол конунга острым взглядом.

Стюрмир никому не уступал твердостью духа, но теперь отвел глаза – смотреть в глаза Сиггейру было страшно, как в саму бездну Нифльхейма*.

– Боги посылают мне войну. Племя Тора* идет на нас и хочет гибели квиттам. Я должен узнать, велит ли нам Тюр идти в эти битвы или его совет будет иным?

Стюрмир мало сомневался в ответе – не было еще такого случая, чтобы бог войны удерживал свое племя от испытаний красного щита [2]. Но Сиггейр молча кивнул, отошел к Камню и сложил руки возле рта, словно чашу. Вся огромная толпа затихла, и колдун негромко запел ровным, унылым голосом, глядя на Камень в упор, словно хотел проникнуть взглядом внутрь:

К тебе мы взываем,
воин могучий,
Волка смиритель!
Зовем мы в раздумье,
зовем мы в сомненье,
квиттам ответь!
На жертву ответь
добрым советом,
Одина* сын:
поднять ли щиты нам
багряные смело
на Тора сынов?
Дадут ли победу
посланницы Одина
племени Тюра?
Или убийца
родичей Волка
их склонит к себе?

Опустив обе руки в жертвенную кровь, Сиггейр начертил на белом камне руну «ансу» – руну Совета – и прижался лбом к голове каменного волка. Все затаили дыхание, стало тихо, как будто здесь не было ни одного человека. И все, от Стюрмира конунга до самых дальних рядов толпы, услышали низкий ровный голос, нечеловечески спокойный, исходящий из самого Камня:

В вихре сражений
Тюра и Тора
жребии Один
смертных вершит.
Коль будет не с вами —
взор мой предвидит
войска разгром
и гибель вождей.

Голос Камня умолк, но никто не решался заговорить. Пророчество оказалось зловещим; Стюрмир конунг побледнел, Фрейвид украдкой вытер рукавом вспотевший лоб, и даже шумные Лейринги стояли, не смея подать голос.

Сиггейр поднялся на ноги, и на лбу его виднелся размазанный кровавый отпечаток.

– Как нам понять ответ Камня? – стараясь держать себя в руках, спросил Стюрмир конунг.

При всем его самообладании Стрюмиру было трудно справиться с дрожью: никогда прежде Камень не обещал ему поражения еще до начала похода.

– Пророчество понять нетрудно, – ответил жрец, и глаза его смотрели мимо конунга, как будто уже видели будущее. – Тебе не стоит воевать с фьяллями в одиночку. Тор – достойный противник даже для Смирителя Волка. В битве асов победит тот, кто заручится поддержкой самого Одина. А для этого нужно отправить людей к конунгу слэттов. Племя Одина будет наилучшим союзником. Может быть, тебе стоит поехать самому.

Стюрмир конунг вздохнул с облегчением. Условие победы – привлечь слэттов в качестве союзников – не казалось таким уж трудным.

Вслед за ним и остальные перевели дух, стали переговариваться. На площадку святилища повели быков, Сиггейр снова принялся колоть жертвенных животных. Скоро потоки дымящейся темной крови залили весь Камень, и на нем уже не видна была начертанная жрецом руна.

Весь день собравшиеся на тинг пировали в святилище, поедая мясо жертвенных животных, Сиггейр пел сказания о доблести Тюра. Уже темнело, когда конунг и его приближенные вернулись из Тюрсхейма. Люди разошлись по усадьбам и землянкам, чтобы немного передохнуть перед вечерними пирами. Каждый из хозяев на Остром мысу стремился устроить пир побогаче, каждый звал к себе гостей. Конунг пировал сегодня у Лейрингов, а завтра его будет принимать Адильс хёльд из усадьбы Железный Пирог, стоявшей чуть дальше от моря.

Ингвильда умывалась, Бломма готовила ей новую одежду для пира вместо забрызганной кровью, в которой она была в Тюрсхейме. Зная, конечно, освящающую силу жертвенной крови, Ингвильда все же с трудом переносила этот обряд – ее мутило от сладковатого запаха и липких пятен на руках и на лице. Она усердно протирала мокрыми пальцами волосы, стараясь смыть темные пятнышки.

– Ты еще не одета, дочь моя? – едва расслышала она за плеском воды голос отца.

Отняв мокрые ладони от лица, Ингвильда увидела Фрейвида. Он стоял возле занавеси, а из-за спины его поблескивало несколько любопытных взглядов. Хёвдинг шагнул в закуток и отпустил за собой занавес, чтобы хирдманы не слишком пялили глаза на его дочь в одной рубашке.

– Одевайся получше, – сказал он, присев на край лежанки. Другого сиденья здесь не было, ворох цветной одежды был навален прямо поверх одеяла, и Фрейвид сел осторожно, чтобы ничего не помять. – Я дам тебе еще одно украшение.

Хёвдинг вынул из-за пазухи небольшой сверток в платке.

У Ингвильды дрогнуло сердце – она сразу догадалась, что там. Не желая показывать отцу смущения и тревоги, она схватила полотенце и принялась вытирать лицо и шею.

Фрейвид развернул платок, и Бломма ахнула. Фрейвид еще никому в доме не показывал своей последней добычи, даже фру Альмвейг, а Бломма и вообразить не могла такое сокровище, какое держал в руке хёвдинг.

– Наверное, его сковали свартальвы*! – пробормотала она, изумленно глядя на золотого дракона с белыми звездочками в глазах.

Ингвильда опустила полотенце. Она не решалась спорить с отцом, но принимать обручье ей вовсе не хотелось. Она помнила пастбище возле Кремнистого Склона, россыпь темных валунов, дикое лицо Хёрдис и ее неразборчиво-яростный крик, долетевший до них с Асольвом из-за можжевеловых кустов. Если она хоть немного знает свою сводную сестру, то Хёрдис призвала страшные проклятья на головы всех тех, кто прикоснется к отнятому у нее Дракону Судьбы.

– Зачем мне это, отец? – тихо спросила Ингвильда. – Большие сокровища часто приносят одно горе, а у меня достаточно украшений и без него.

– Это верно, – Фрейвид кивнул, держа обручье в ладонях. – Но все же тебе понадобится подарок для Вильмунда ярла. Я говорил с конунгом. Сегодня на пиру будет объявлено о вашем обручении, и тебе нужно будет подарить жениху нечто достойное его высокого рода. А лучше этого и не придумаешь. Едва ли хоть один конунг квиттов получал от своей невесты что-то подобное.

Ингвильда была так изумлена, что села прямо на разложенные одежды и уронила на колени влажное полотенце, глядя на отца с недоумением и ужасом.

– Обручение? Какое? Кого? – бормотала она, еще надеясь, что ослышалась или чего-то не поняла. – Но как же? Как же я могу с ним обручиться? Ведь у меня уже есть…

– Ты не обручена, дочь моя, и свободна выбрать себе в мужья любого достойного человека, – с подчеркнутой уверенностью поправил ее Фрейвид. – Да, я обещал отдать тебя тому фьяллю, но сговора не было, а он с тех пор показал, как мало считается с обетами дружбы. Я думал, ты сама поняла цену его обещаний. Он подарил мне обручье, – Фрейвид поднял руку, где блестела полоска узорного серебра, – но вскоре явился с мечом, чтобы отнять и свои подарки, и мою жизнь! Ведь Хёрдис рассказывала, что и Хродмар сын Кари, и его родич Модольв были среди тех, кто спалил наш Прибрежный Дом. Если бы боги не предупредили нас и мы не ушли в Кремнистый Склон, сейчас ты, возможно, была бы рабыней этого фьялля и твои дети от него стали бы зваться детьми рабыни. После их набега ни один человек не упрекнет нас в том, что мы отказались от своего слова, как он отказался от своего. Ты разумная девушка и сама должна это понять.

– Но я… – начала Ингвильда.

От растерянности и горя она не находила слов; да, обстоятельства не благоприятствовали ее свадьбе с Хродмаром, но Ингвильда готова была ждать, сколько понадобится. Никого другого она не могла вообразить своим мужем, как не могла вообразить своего будущего без Хродмара. Месяцы разлуки не уменьшили ее влечения к нему, и обручиться с другим казалось ей хуже смерти. Это просто невозможно!

– Ведь ты же не скажешь мне, что любишь того рябого фьялля? – проницательно глядя на нее, спросил Фрейвид, и Ингвильда опустила глаза. Сказать об этом она не смела, но думала именно так, и слезы текли по ее щекам и падали на колени, а она не могла их сдержать. – Забудь о нем, как будто его и не было. Что тебе в том рябом уроде? Вильмунд ярл гораздо красивее и знатнее его, он старший сын конунга, а не какой-то там двоюродный племянник, да еще и бывший. Вильмунд ярл молод, красив, доблестен, он любит тебя, ты хорошо знаешь его. Жениха лучше и придумать нельзя. Будет война, а в такое время родство с конунгами никому еще не мешало. Обручение должно состояться быстрее, и я надеюсь убедить конунга сыграть свадьбу еще здесь, на тинге. Он согласится – ведь скоро ему предстоит ехать в Эльвенэс, просить о поддержке конунга слэттов. Он захочет оставить Квиттинг на попечение надежных людей, родичей. Он сам не дурак и понимает, что в такое время нельзя оставить страну во власти этих тупоумных Лейрингов! Ты уедешь с этого тинга не в Кремнистый Склон, а на озеро Фрейра* и будешь называться молодой кюной. Больше Лейрингам не придется задирать перед нами нос!

Однако до Ингвильды из этой мудрой речи дошло очень мало. Будущее развернулось перед ней темной раскрытой могилой, острая боль терзала ее грудь, словно стрела вонзилась в самое сердце. От слез она ничего не видела, полутемный закуток поплыл вокруг нее, взор заволокло туманом, только золотистое пятнышко обручья дрожало на коленях у Фрейвида. Ингвильда пыталась вздохнуть, вырвать эту стрелу из груди…

Вдруг туман сам разорвался, блеснул свет. Ингвильда увидела Волчий Камень, перед ним на земле лицом вниз лежал человек, а возле его плеча и шеи быстро расползалось пятно свежей крови. Ингвильда вскрикнула, сама не зная, вслух или только в душе, – она узнала в лежащем отца, его широкие плечи и разметавшиеся рыжеватые волосы с тонкими нитями седины.

Снова вспыхнул яркий золотой свет и поглотил видение; в глазах потемнело, но тут же Ингвильда увидела настоящую темноту. Где-то в стороне ярко горел костер, освещая огромное дерево, то ли дуб, то ли ясень. На ветке его тяжело качалось что-то большое, вытянутое, страшное. Нечеловеческое лицо мелькнуло перед взором, искаженное диким страданием, темное, как лик самой Хель*, в ушах раздался короткий сдавленный хрип. Каменный грохот обрушился на Ингвильду, она ощущала, как тысячи и тысячи камней валятся сверху прямо на нее, с громовыми раскатами летят огромные валуны, подскакивают на уступах, мелкая галька скатывается по ее голове и плечам. Ингвильда чувствовала над собой эту каменную лавину и едва могла удивиться, что все еще жива. И вдруг камнепад растаял, наступила тишина, видения погасли.

Фрейвид молча смотрел в лицо Ингвильде: она сидела бледная, выпрямившись и опустив руки, ее глаза были широко раскрыты, а взгляд застыл, по лицу пробегали быстрые судороги ужаса. Холодок пополз по спине Фрейвида, волосы шевельнулись. Его было нелегко напугать, но он уже знал о даре своей дочери. Ее снова посетили видения, а добрые знамения встречают не с таким лицом.

Вдруг Ингвильда вскрикнула и повалилась на лежанку, закрыла лицо руками и зарыдала. Перепуганная Бломма выскочила из закутка, не смея здесь оставаться. Даже Фрейвид не сразу взял себя в руки и решился заговорить. Тело Ингвильды сотрясалось от бурных рыданий, а в голосе слышалось такое безнадежное отчаяние, какое, должно быть, мучает вёльву*, прозревающую неизбежную гибель мира и богов.

– Дочь моя! Ингвильда! – наконец решился позвать Фрейвид и положил ладонь ей на плечо.

Ингвильда сильно вздрогнула, резко обернулась, глянула на него безумными глазами и отшатнулась, словно перед ней был восставший из-под кургана мертвец.

– Что с тобой? – стараясь скрыть дрожь, с сердитой требовательностью спросил Фрейвид. Он и в самом деле сердился, как сердится сильный и гордый человек, чувствуя, что не может побороть страх. – Тебе было виденье? О чем оно?

Ингвильда отодвинулась от него как можно дальше, насколько позволяла длина лежанки в тесном закутке. За занавесом тоже было тихо: хирдманы напряженно и тревожно прислушивались к разговору хёвдинга с дочерью-ясновидящей. А Ингвильда снова закрыла лицо руками, как маленький ребенок в попытке спрятаться. Она дрожала после пережитого потрясения и не находила в себе сил рассказать отцу о том, что видела его мертвым. Произнести вслух, даже допустить мысль о подобном для нее было более страшным и кощунственным, чем своими руками попытаться обрушить один из опорных столбов Тюрсхейма. Но первое из страшных видений стояло у нее перед глазами, она могла подробно рассмотреть лежащее тело, и у нее не было никаких сомнений: Фрейвид хёвдинг лежал убитым перед священным Волчьим Камнем в святилище Тюрсхейм. Таков был конец дороги, на которую он сейчас вступал.

– Что открыли тебе боги? – настойчиво спрашивал Фрейвид. – О чем они предупреждают нас?

– Я видела горе, – выговорила наконец Ингвильда, и никакими силами из нее сейчас нельзя было бы вытянуть более подробный ответ. – Я знаю одно, – тихо сказала Ингвильда, опустив руки, но не глядя на отца. – Вероломство порождает вероломство, горе и гибель. Не нужно этого делать, отец. Это обручение не принесет ни радости, ни чести никому из нас.

Фрейвид не сразу ответил: неподдельный ужас его разумной, сдержанной и послушной дочери смутил его, и на миг он почти поддался ее уговорам.

Но только на миг. Обещанные несчастья были слишком далеки и расплывчаты. А выгоды от ее обручения – вот они, уже почти в руках. Почетное родство, почти неограниченная власть над Квиттингом, – пока конунга не будет в стране, у Фрейвида не найдется здесь соперников. А потом, когда Стюрмира не станет и у власти окажется муж Ингвильды… Может быть, на этом пути и притаились какие-то ловушки. Но Фрейвид привык верить в себя и свои силы. Его путь и раньше не был особенно глдким, но если он справлялся с неприятностями раньше, так почему бы ему не справиться и потом? Особенно с теми возможностями, которые перед ним сейчас открываются?

– Я согласен с этим, как согласится и всякий разумный человек, – сурово ответил он. – Из дурного зерна не может вырасти ничего хорошего. Вероломство всегда породит только вероломство. Это неплохо бы помнить нашим бывшим гостям-фьяллям. Разве не вероломно с их стороны разорить мою усадьбу после того, как я целый месяц давал им пристанище, кормил и лечил их, да еще и продал железо? Чем был их поход, если не вероломством?

Ингвильда наконец посмотрела на отца. Он ничего не понял.

– Фьялли первыми нарушили обеты дружбы! – настойчиво повторил Фрейвид, как будто убеждал не только дочь, но и самого себя. – Никто тебя не осудит, если ты отдашь это обручье Вильмунду ярлу. Ты не опозоришь своего отца и не заставишь обручать тебя без тебя самой?

– Ты волен поступать как тебе угодно, хёвдинг, – тихо и безразлично ответила Ингвильда. – Но я обещана Хродмару сыну Кари и по доброй воле не буду принадлежать никому другому.

Возбуждение, принесенное видениями, уже схлынуло, в душе осталась гулкая пустота. Ингвильде не хотелось спорить, убеждать – она просто знала, что это не нужно. Фрейвид может нарушить обещание, данное фьяллям. Но сама Ингвильда не могла отступиться от обетов, которыми обменялись они с Хродмаром не в гриднице перед людьми, а наедине. Обетами, которые слышали только они двое да еще богиня Вар*, хранительница людских клятв.

Фрейвид вышел, оставив Ингвильду успокаиваться и одеваться и опять прислал к ней Бломму. Обручье он пока оставил у себя. Ингвильда одевалась к пиру, не замечая, какие одежды и украшения подает ей служанка. Бломма расчесывала ей волосы, а Ингвильда снова вспоминала свое видение. Тьма, полная огненных отблесков, вытянутое человеческое тело, висящее на дереве, – жуткое зрелище отталкивало ее, но она, преодолевая ужас и отвращение, пыталась мысленно вглядеться и понять, что же обещает ей судьба. Но видение ускользало и прятало от нее свой смысл. Одно было ясно: кого-то из тех, кого она знает, ждет страшная смерть, и это событие окажет огромное влияние на судьбу Ингвильды… и, может быть, не только ее. Ингвильда сознавала, что отец толкает ее на гибельный путь, но и сам идет по нему впереди нее.

Ее терзали противоречивые чувства: судьба всесильна, от своей участи не уходил ни один из героев древности; но, с другой стороны, ее видения – как вторая руна в трехрунном раскладе при гадании: они указывают, что может произойти, если человек не свернет с нынешней своей дороги. Однажды ее видения спасли домочадцев, побудив уйти из Прибрежного Дома. Может быть, и теперь еще не поздно изменить что-то к лучшему? Но как? Ее саму Фрейвид хёвдинг не слушает. А у кого можно искать поддержки, кто обладает таким влиянием, чтобы переломить волю упрямого хёвдинга? Конунг Стюрмир? Но он, видимо, хочет того же. Кюна Далла? К ней не прислушивается даже муж, а Фрейвид ее презирает.

В памяти Ингвильды мелькнули смутные обрывки разговоров, что, мол, Лейринги во главе с фру Йорунн жаждут выдать за Вильмунда ярла свою Мальфрид… Ингвильда терпеть не могла сплетни и никогда не прислушивалась к досужей женской болтовне. Однако если это правда, то Лейринги будут ее невольными союзниками, поскольку расстройство ее обручения с Вильмундом послужит к их прямой выгоде. Ингвильда ненадолго задержалась на этой мысли, потом опустила голову. Чтобы она искала дружбы с Лейрингами? Шепталась, рассчитывала, лукавила? Даже думать об этом было противно.

Но… Вильмунд… Ей вспомнилось, как они стояли рядом во время жертвоприношения и как он сжимал ее руку, стараясь подбодрить. Да, он изменился за эти месяцы, повзрослел и поумнел, стал лучше понимать жизнь. Тот, кому случалось бывать в опасности, становится более чуток к знамениям. Может быть, хоть его-то ей удастся убедить? Ингвильда не слишком верила, что властный и упрямый Стюрмир конунг посчитается с волей своего юного сына больше, чем Фрейвид считается с ней самой, но она нуждалась хоть в какой-то опоре.

Когда Фрейвид Огниво в окружении родичей и домочадцев шествовал к усадьбе Лейрингагорд, никто по их виду и заподозрить не мог бы, что самоуверенный хёвдинг только что получил недобрые знамения на будущее, а его прекрасная и благоразумная дочь впервые в жизни осмелилась противиться воле отца. Еще не совсем стемнело, но челядинцы с горящими факелами в руках окружили семью хёвдинга, и они шли в огненном кольце, как боги, озаренные небесным сиянием. Сегодня был значительный день в их жизни.

Двор Лейрингов напоминал муравейник. В домах и на дворе сновали нарядно одетые люди, из дверей и дымовых отверстий неслись, перебивая друг друга, запахи жареного мяса и рыбы, разных похлебок, душистого меда. Ингвильда беспокойно оглядывалась по сторонам, не зная, на что решиться. Сейчас они пройдут в гридницу, их усадят за столы, Вильмунд будет за мужским столом очень далеко от нее, и она не сможет сказать ему ни единого слова.

Ингвильда схватила Бломму за руку и притянула к себе.

– Пойди разыщи Вильмунда ярла, – шепотом приказала она. – Скажи, что мне нужно поговорить с ним, пока не начался пир. И приведи его на задний двор, туда, в угол за стену. Помнишь?

– Ой! – Бломма сморщила нос.

В прошлом году, когда она тоже приезжала с фру Альмвейг и Ингвильдой на осенний тинг, какой-то пьяный хирдман Лейрингов чуть не утащил ее в угол за отхожим местом, и это неприятное событие навек врезалось ей в память. Ингвильда тоже без удовольствия вспоминала шум по этому поводу, да и место для свидания с сыном конунга было мало подходящим, но выбирать не приходилось.

– Иди! – прошипела Ингвильда и подтолкнула служанку к гриднице. – Наверняка он уже здесь.

Сама она замедлила шаг; Фрейвид вопросительно обернулся.

– Идите, – стараясь скрыть дрожь в голосе, сказала Ингвильда. – Я… зайду ненадолго в девичью. Мне надо… кое-что поправить.

– Не задерживайся. Нас ждут.

– Я провожу тебя, – сказал Оддбранд Наследство. – Хирдманы Лейрингов, как и хозяева, пьяны с утра. Лучше, если с тобой будет надежный человек.

Фрейвид со всеми вошел в дом, а Ингвильда помедлила, делая вид, что собирается войти в дверь полуземлянки, а потом поспешно завернула за угол. Ее не пугало то, что Оддбранд станет свидетелем свидания: обладая независимым нравом, он и за всеми остальными признавал право решать свою судьбу по-своему. Вздумай йомфру* бежать из дома с тем же Хродмаром, Оддбранд и не подумал бы им мешать.

Может быть, Оддбранд удивился, что дочь хёвдинга выбрала такой странный путь в девичью, но ничего не сказал. Даже увидев, что она миновала двери отхожего места и завернула за угол длинной бревенчатой постройки, он оставался невозмутим. Между задней стеной отхожего места и земляной стеной усадьбы имелось пространство шага в два шириной, заваленное мелким мусором. Земля была порядком утоптана: должно быть, Ингвильда не первой придумала использовать этот закоулок для свидания без посторонних глаз. Оддбранд встал возле угла постройки и упер руки в бока, всем видом выражая намерение никого сюда не пустить.

Место было не слишком приятное, да и от стены отхожего места тянуло запахом, с которым мирятся только по суровой необходимости. Ингвильда нетерпеливо переступала с ноги на ногу, беспокойно обхватив себя за плечи, и гадала, долго ли ей придется ждать. Каждое мгновение тянулось долго и мучительно: ее унижали это место, и скрытность этой встречи, и все то, что ей предстояло сказать Вильмунду. А если кто-то увидит ее здесь? Она не сомневалась, что Вильмунд охотно придет на ее зов, но скоро ли Бломма сможет его разыскать?

– Я вижу сына конунга, – спокойно обронил Оддбранд, не оборачиваясь. – Не его ли ты ждешь?

– Да, его! – с облегчением воскликнула Ингвильда.

– Значит, я его пропущу, – отметил Оддбранд. – Хотя мне казалось, что уже на днях у вас появится сколько угодно времени для бесед наедине.

Ингвильда не ответила. Хирдман посторонился, и в закуток шагнул Вильмунд. Легкое недоумение на его лице при виде Ингвильды сменилось радостью, и он шагнул к ней, протягивая руки.

– Я не очень-то поверил! – обрадованно воскликнул он. – С какой стати тебе было звать меня в такое место? Но все равно я так рад!

Ингвильда попыталась уклониться, но Вильмунд крепко обнял ее и поцеловал, не замечая того, что она уперлась руками ему в грудь. Он, как видно, уже обо всем знал и обращался с ней как со своей собственностью. Сейчас Ингвильда могла бы подумать, что разлука и перемены сказались на нем не лучшим образом: перестав робеть перед ней, Вильмунд оказался очень сильным. Раньше, живя у Фрейвида, он не позволял себе такой настойчивости. Как видно, месяцы похода наградили его опытом и такого рода тоже.

– Пусти! – сначала просительно, потом сердито воскликнула Ингвильда, отворачивая лицо, но Вильмунд не слушал и горячо целовал ей шею и щеку, пытаясь добраться до губ. – Пусти же! – повторила Ингвильда и даже ударила его сжатым кулаком по плечу.

Эти непрошеные знаки любви показались ей нелепыми и унизительными. Мелькнула беспокойная мысль – а что же будет потом? При виде радости Вильмунда ей стало еще более стыдно и неловко. Она вспомнила, как давно он мечтал о женитьбе на ней, и вдруг поняла, до чего глупо было с ее стороны надеяться найти в нем союзника. Да он же просто счастлив, что их хотят поженить!

Но раз уж она пришла сюда говорить с ним, это нужно было сделать.

Ее сопротивление не слишком ему мешало, но Вильмунд хотя бы понял, что его предполагаемая невеста противится не из стыдливости, а всерьез.

– Чем ты недовольна? – весело спросил он, не выпуская ее из объятий. – Ведь сегодня уже наше обручение, а завтра или послезавтра будет свадьба. Даже если кто и увидит – только посмеются, что нам так не терпится. И это чистая правда!

Вильмунд смеялся, и видно было, что мысли о близкой свадьбе доставляют ему большое удовольствие.

– Пусти меня! – настойчиво повторила Ингвильда.

– Послушай ее, ярл, – спокойно посоветовал Оддбранд, стоявший к ним спиной и заслонявший закуток между стенами от чужих глаз. – Если ты вздумаешь обидеть йомфру Ингвильду, то твой высокий род меня не остановит.

Ингвильда была благодарна Оддбранду за эти слова; они не слишком встревожили Вильмунда, но он, по крайней мере, опомнился, посмотрел ей в лицо и выпустил. Глаза Ингвильды смотрели на него так же строго, как бывало в детстве, без следа той любви, которую он мечтал увидеть.

– Я пришла поговорить с тобой! – решительно начала Ингвильда, которой хотелось скорее покончить с этим разговором. – У нас мало времени, слушай внимательно. Я не могу быть твоей женой, я обещана другому.

– Кому? – коротко выкрикнул Вильмунд, и его лицо вдруг стало злым. Он нисколько не удивился. – Тому рябому уроду? Мне рассказывали, но я не мог поверить, что ты или твой отец решились на такую глупость! Да, я слышал, что Фрейвид чем-то провинился перед ними и должен был расплачиваться. Но не тобой же! А теперь все это в прошлом! У нас война с фьяллями, и ни один сумасшедший не посчитает, что ты обязана держать слово!

Ингвильда смотрела в его ожесточившееся лицо, и на память ей пришел тот далекий день Середины Лета. День, когда Вильмунд поссорился с Хродмаром и сам своими злыми словами заставил Ингвильду заговорить с Хродмаром о любви. Со всей ясностью она поняла, что ее надежды на забвение ссоры были наивными совсем по-детски. Озлобленность Вильмунда шла из самого сердца; такая злоба не проходит и за десятилетия. Врага, вызвавшего ее, разыскивают всю жизнь, а если судьба не позволяет отомстить, долг мести завещают наследникам. И с каждым поколением такая месть приобретает все больший вес, делается священной. «Почему?» – уголком сознания изумилась Ингвильда. Что такого произошло тогда между ними тремя? Может быть, Хродмар в глазах Вильмунда посягнул на его первое настоящее сокровище – на Ингвильду и ее чувство, а значит, стал его первым настоящим врагом. А первая ненависть, как и первая любовь, врезается в сердце глубже всех.

– Послушай меня! – настойчиво заговорила Ингвильда. – Я всегда верила, что ты будешь достойным человеком и славным конунгом. Но я вовсе не хочу быть твоей женой. И боги против этого. Мне было видение. Судьба готовит нам всем что-то очень страшное, если вы будете настаивать. Так или иначе, отец дал фьяллям слово…

Она понимала, что рассказ о ее любви к Хродмару только причинит Вильмунду боль и ожесточит его. Но он так молод – не может быть, чтобы его понятия о чести и верности слову были так же послушны велениям выгоды, как и у Фрейвида. Однако Вильмунд смотрел на нее сузившимися от гнева глазами, без тени понимания или сочувствия.

– Время сильно переменило нас обоих! – сказал он. – Вспомни, что ты сама говорила мне раньше. Что ты говорила мне в тот самый день, когда к нам… к вам в Прибрежный Дом приплыли эти фьялли с своей «гнилой смертью»! Жаль, что Хель не пожрала их всех до одного! Ты тогда говорила мне, что каждый должен следовать своему долгу и стараться прославить свой род, даже если для этого придется заниматься не очень-то желанным делом! Так ты утешала меня, когда я, дурак, не хотел уезжать от вас! В одном я был прав – мне стоило убить того рябого урода прямо тогда, не дожидаясь, пока он выздоровеет! Что же ты теперь не вспомнишь о долге? Самый глупый раб сообразил бы, что теперь велит тебе долг! Разве ты не хочешь, чтобы твой отец стал родичем конунга? Отец решил сам ехать к слэттам, а вместо себя он оставит правителем или Гримкеля, или Фрейвида. И выбор будет зависеть от того, состоится ли свадьба. Разве ты хочешь, чтобы Гримкель правил Квиттингом вместо твоего отца? Что же ты не вспомнишь о своем долге?

– Но это совсем другое! – воскликнула Ингвильда, перебивая его горячую речь. – Совсем другое! Я говорила тебе о чести и доблести! А сейчас меня побуждают нарушить слово, которое я дала другому. Если я нарушу обещание, разве это сделает мне честь? Хорошенький подвиг! Мой отец будет ославлен как не умеющий держать слово! А фьялли будут мстить! И отцу, и тебе!

– Я только этого и хочу! – яростно крикнул Вильмунд. Он подался к Ингвильде и хотел схватить ее за плечи, но она отшатнулась, и в глазах ее было такое отчуждение, что он даже в порыве ярости не посмел настаивать. – Я только и хочу, чтобы встретиться с ним и рассчитаться, кто кому и за что должен!

– Так сделай это! – крикнула Ингвильда. – Или ты забыл? Вы с ним дали друг другу и богам обет встретиться снова в день Середины Зимы*. Если бы он был бесчестным, он мог бы увезти меня из дома. Он этого не сделал. Я дала ему слово. И пока он…

– Хорошо! – перебил ее Вильмунд, не дослушав. – Пусть! Я сначала убью его, а потом возьму тебя в жены. Ты полагаешь, у тебя есть жених, – так скоро его не будет! Тогда ничто не будет тебе мешать!

– Будет! – тихо сказала Ингвильда. – Я не люблю тебя.

– Ну и что? – раздельно и нарочито спокойно ответил Вильмунд. Он взял себя в руки и почти успокоился. – Многие женщины так говорят… поначалу.

Он усмехнулся, в упор глядя на Ингвильду, и в его глазах было что-то такое нехорошее, что ей захотелось зажмуриться и не смотреть. Вильмунд вполне представлял себе средства, которыми думал привести Ингвильду к покорности и любви. Но она нашла в себе силы не отвести глаз.

– Хорошо, – тихо сказала она. После недавних криков они оба вдруг стали говорить чуть слышно, но оба чувствовали, что боги остаются свидетелями их разговора. – Ты хочешь убить его – попробуй. Но жив он или мертв, я не буду твоей женой никогда. Для меня он единственный на свете.

– Еще бы! – Вильмунд усмехнулся с неприкрытой издевкой. – Второго такого урода не найдешь на всем Морском Пути! Разве что среди троллей.

Он видел, что потерял дружбу Ингвильды безвозвратно, но хотел получить хотя бы то, что можно получить силой.

– А если ты попытаешься взять меня в жены, – переждав его слова, продолжала Ингвильда тем же голосом, как будто обогнула камень на дороге, – то знай: я самому Бальдру* скажу, что принадлежу другому [3]. Ни боги, ни люди не признают наш брак.

– Я уже все понял. Хватит болтовни. В гриднице нас заждались. А то все пиво кончится.

Вильмунд криво усмехнулся и шагнул в сторону, намереваясь пропустить Ингвильду вперед, но она отступила и коротко мотнула головой – она вовсе не хотела оставлять Вильмунда у себя за спиной. Отныне они были врагами, и даже такого маленького знака доверия она не намеревалась ему оказать.

Пожав плечами, Вильмунд первым вышел из закутка и направился к дверям хозяйского дома. Ингвильда медленно шла за ним, стараясь восстановить покой если не в мыслях, то хотя бы на лице.

Возле самых дверей кто-то вдруг придержал ее за локоть. Она резко обернулась и увидела Оддбранда Наследство.

– Ты понимаешь, что я все слышал, йомфру, – обыкновенным голосом сказал хирдман. – И вот что я тебе скажу. Люди говорят: кто предостерег, тот не виноват. Ты сделала все, что могла. Теперь пусть Вильмунд ярл пеняет на себя. И боги не принимают всерьез клятвы, данные под угрозой силы. Теперь ты имеешь право слушать только свое сердце. И можешь во всем рассчитывать на меня.

Ингвильде стало легче от этих слов. Даже не обещание помощи порадовало ее, а признание ее правоты: это сейчас было ей необходимо. Она хотела поблагодарить Оддбранда, но успела только кивнуть несколько раз и торопливо прошла в двери.

В гриднице, где все гости уже были рассажены по местам и сама кюна Далла сияла пестрым нарядом в середине женского стола, не хватало только ее. Гости гудели в ожидании первых кубков, но никто не спрашивал, кого все ждут. Слухи о сговоре разлетелись по Острому мысу быстрее огня по сухой траве, и все гости до последнего знали, что этот пир будет пиром в честь Вильмунда ярла и Ингвильды, дочери Фрейвида Огниво.

Весь вечер молодой Вильмунд ярл почти не отводил глаз от золотого обручья у себя на руке. Фрейвид хёвдинг не обманул, оно действительно обладало чудесными свойствами: едва лишь Вильмунд надел его, как золотая полоска сжалась и обхватила его запястье так ловко и плотно, как будто была выкована и подогнана нарочно для него. Блеск золота, белые искры камешков в глазах дракона, чудесная работа привлекали всеобщее внимание; Вильмунд однажды подумал с усмешкой, что из-за обручья ему завидуют даже больше, чем из-за невесты. Но Ингвильда не отвечала на его улыбки, она вообще не смотрела на него.

– Отчего ты такая невеселая, дочь моя? – тихо, со скрытым ехидством шепнула ей кюна Далла. Она была старше Ингвильды всего на два года, и обращение «дочь моя» в ее устах было насмешкой. – Разве ты не рада, что со временем станешь кюной? Уже скоро ты будешь сидеть на этом месте рядом со мной каждый день. А потом, может быть, и вовсе вытеснишь меня. Мой доблестный конунг немолод, но задирист, как мальчишка, а у нас скоро будет война. Стоит ему погибнуть – и почетное место займет жена молодого конунга, а меня, бедную вдову, отправят с глаз долой! Ты уж пожалей меня с моим малышом, не оставь нас без крова над головой!

Все это тоже было похоже скорее на насмешку: уж чего-чего, а лишить себя крова и хлеба дочь Бергтора Железного Дуба из рода Лейрингов никому не позволит. В заботах о своей выгоде эта молодая женщина была отважна и неутомима, о чем знал весь Квиттинг.

Ингвильда повернула голову и с непочтительно-прямым интересом посмотрела на кюну Даллу. По рождению они были равны, и только брак с конунгом поставил Даллу выше, поэтому Ингвильда не робела перед ней. Слова Даллы указали ей еще одну сторону этого дела. Далла, при всей показной скромности, была честолюбива и завистлива. Зачем ей рядом еще одна кюна? Зачем ей вообще женитьба Вильмунда, а потом рождение его детей? У Даллы тоже имеется ребенок – сын Бергвид, которому вскоре после осенних пиров исполнится год. Как сказал бы Вильмунд, самый глупый раб догадается, кого кюна Далла в мечтах видит на верхней ступени Престола Закона, с Кубком Конунгов в руках [4]. Конечно, Бергвида, и ей вовсе не нужна женитьба Вильмунда, его новая сильная родня, будущие сыновья, которые вырастут одновременно с Бергвидом и преградят ему путь к престолу конунгов. Ее самая пылкая мечта наверняка сейчас заключается в том, чтобы Вильмунд ярл доблестно погиб, не успев оставить наследников.

– Нет, я не рада, – наконец сказала Ингвильда. Далла смотрела на нее с недоверием, ожидая какого-то подвоха. – У себя дома я была хозяйкой, а в Конунгагорде такой не буду. И я не хочу, чтобы фьялли мстили моему мужу и моему отцу за нарушенные обеты.

Кюна Далла помолчала в ответ, задумчиво обгрызая косточку гусиного крыла. На ее лице отражалось сомнение. Она-то, в отличие от Ингвильды, не пропускала ни одной сплетни и знала о неполном, условном обручении Ингвильды с фьяллем, родичем Торбранда конунга. Выходит, дочь Фрейвида предпочитает хранить верность первому жениху. Что именно тянет ее в далекий Аскефьорд, кюна Далла не задумывалась, на уме у нее были только последствия, касающиеся ее самой: дочь Фрейвида не хочет выходить за Вильмунда ярла. Это очень устраивало кюну Даллу, и она ощутила прилив воодушевления: дело можно было обернуть к своей пользе!

– Послушай, – тихо и вкрадчиво начала кюна Далла, склонившись к Ингвильде с истинно родственной нежностью. – По-моему, богам не понравится, если тебя выдадут замуж против воли. Завтра Стюрмир конунг объявит с Престола Закона о вашем сговоре, тут уже ничего нельзя изменить. Но я постараюсь сделать так, чтобы он не назвал точного срока свадьбы. И чтобы на этом тинге она не состоялась. А там придется ждать, пока конунг вернется от слэттов… а до тех пор может пройти много времени. Мало ли что случится за зиму?

Ингвильда только посмотрела на кюну и ничего не ответила. Она достаточно хорошо знала Даллу из рода Лейрингов, чтобы не ждать от нее бескорыстной помощи. Ингвильде было неприятно, словно она прибегает к постыдному средству, но злоба Вильмунда изрядно ожесточила ее и сделала менее разборчивой. К тому же ей самой не пришлось ни намекать, ни уговаривать, ни заискивать. От нее требовалось только одно – не мешать, а кюна Далла все сделает сама. И в данном случае на нее вполне можно было положиться: эта женщина по своей сути была той каплей, которая мягко и незаметно долбит камень и в конце концов добьется цели вернее, чем сам молот Мйольнир*.

За время долгого пира кюна Далла как следует обдумала дело и приступила к действию незамедлительно. Когда Стюрмир конунг почувствовал усталость и ушел спать, она тут же последовала за ним в спальный покой – отгороженную от гридницы клетушку, почти все пространство которой занимала широкая лежанка.

– Послушай-ка, конунг! – заговорила Далла, неспешно снимая с себя многочисленные золотые украшения. – Я вижу, что вышла замуж за очень умного и дальновидного человека!

– Я рад, что ты меня ценишь! – снисходительно отозвался Стюрмир.

Он никогда не советовался с женой в делах страны, оставив ей только хозяйство, и о сговоре Вильмунда она узнала так же, как и все посторонние. Стюрмир ждал от нее упреков и был приятно удивлен похвалой.

– Ты очень верно придумал сговорить Вильмунда с дочкой Фрейвида! – продолжала кюна. – Теперь ты можешь спокойно ехать к слэттам и оставаться там хоть всю зиму, не беспокоясь о Квиттинге. Конечно, ты и раньше мог надеяться на моих родичей, как на самого себя, но Лейринги – это только Южная Четверть. Теперь же ты можешь считать, что и все Западное побережье висит у тебя на поясе, крепко застегнутое на Фрейвида. Да и Медный Лес в придачу.

– У меня умная жена! – с хмельным удовольствием отозвался Стюрмир. – Умнее всей своей родни. Что-то твои дядьки и братья сидели хмурые. Не думали же они, что и мой сын тоже возьмет себе жену из вашего вороньего гнезда!

– А почему бы и нет! – воскликнула кюна, задетая насмешкой и от обиды забывшая тонкий ход своих речей. – Наша Мальфрида ничуть не хуже этой Ингвильды! Ведь они с Вильмундом не родня по крови!

Стюрмир конунг рассмеялся, и Далла опомнилась. Говорить о Мальфриде сейчас было не время.

– Но я хотела сказать не об этом! – продолжала кюна. – Еще умнее ты поступишь, не назвав точного срока свадьбы.

– Это еще почему? – Стюрмир перестал смеяться. Только сейчас он заподозрил, что жена завела этот разговор неспроста. – Фрейвид обидится, если мы не сыграем свадьбу еще здесь, на тинге.

– А ты подумал, что может случиться в Эльвенэсе? Вдруг Хильмир конунг захочет для укрепления союза предложить нам женщину из своего рода? Сам ты уже женат, и я, поверь мне, не собираюсь умирать. Остается Вильмунд.

Стюрмир конунг ответил не сразу – такая возможность не приходила ему в голову. На сей раз правота жены была настолько очевидна, что от нее отмахнулся бы только последний безнадежный дурак. А Стюрмир конунг, хоть и не славился благоразумием, дураком отнюдь не был.

– У Хильмира конунга в роду нет подходящей женщины, – неуверенно пробормотал он, обдумывая новую мысль. – У него только дочь Альвборг, та, что овдовела и вернулась домой с дочкой. Но ей уж под тридцать, а дочке ее всего семь. Только Один и Фригг* знают, проживет ли она еще семь лет. Не станет же Хильмир предлагать нам саму Альвборг! Она лет на десять старше Вильмунда!

– Во-первых, не на десять, а только на восемь, – поправила Далла. Ревнуя ко всем знатным красавицам Морского Пути, она точно знала возраст каждой из них. – Ей всего двадцать пять. А во-вторых – ну и что? – Далла с небрежной насмешкой повела плечом. – Кому и когда это мешало? Ради такого союза можно взять жену и на двадцать лет старше!

И Стюрмир конунг не возразил. В самом деле: когда речь идет о союзе двух могущественных держав, соотношение возраста жениха и невесты значит очень мало.

– Нет, погоди! – Словно проснувшись, Стюрмир резко затряс волосами. Его лицо, красное после пира, стало багровым от досады. – Что ты мне такое говоришь, женщина? Ты в своем уме? Я, видно, настолько пьян, что сразу не сообразил и слушаю твои безумные речи! Ты что же, думаешь, что я нарушу слово, которое только что дал Фрейвиду! Что я велю сыну отдать обратно то обручье, которое он получил? Кстати, я от тебя до сих пор не видел подобных сокровищ! Ты что же, думаешь, что я окажусь таким подлецом? Сначала при сотне свидетелей пообещаю женить Вильмунда на дочери Фрейвида, а потом вдруг возьму и привезу ему невесту из слэттов? Тьфу, возьми… – Стюрмир хмыкнул, словно подавился, но все же не посмел послать к троллям* мать своего младшего сына.

Не закончив фразу, он в гневе повернулся к жене спиной и вскоре уже захрапел, надрывно и мучительно, как всегда храпел спьяну. Разговаривать с ним теперь было так же бессмысленно, как вот с этим столбом лежанки.

Кюна Далла, обиженно поджав губы, разделась и легла, стараясь не прикасаться к сердитой спине своего повелителя. «Сокровище! – с обидой и негодованием думала она. – Каких еще сокровищ тебе надо, старый ты кабан! Как будто наш сын недостаточное сокровище!»

Впрочем, ее не так легко было смутить, а к презрительным и гневным словам мужа она привыкла. Стюрмир был бы изумлен, если бы узнал, как хорошо она запоминает каждое такое слово. А главное она сделала – заронила в его душу семена сомнения. Конечно, Стюрмир скоро сообразит, что, имея родичем могущественного и богатого конунга слэттов, можно без боязни поссориться с хёвдингом Западного побережья. И Далла не сомневалась, что к утру Стюрмир это поймет. А если Вильмунд потом вздумает возмущаться и настаивать на браке с Ингвильдой, ну, что же… Ссора между Стюрмиром и Вильмундом была пределом мечтаний кюны Даллы.

Наутро вся долина тинга была заполнена народом. Многоголовое людское море бурлило вокруг Престола Закона. Рассказывали, что сам Тюр снес своим мечом верхушку скалы, сделав гладкую ровную площадку с несколькими уступами. На нижнем уступе обсуждались тяжбы, здесь выступали с речами жалобщики и свидетели. Со средних говорили знатные люди. Наконец, на верхнюю площадку имели право подниматься только конунг, его родичи и жрецы.

Сегодня Стюрмир конунг привел с собой на Престол Закона двоих – своего старшего сына Вильмунда и Фрейвида хёвдинга. Объявив о сговоре Вильмунда с дочерью Фрейвида, он велел сыну показать людям обручье – таким образом, весь тинг, даже те, кто не был вчера приглашен на пир в усадьбу Лейрингов, стали свидетелями обручения. Яркий блеск сокровища был виден даже самым последним рядам толпы, и вся долина восхищенно загудела. Да, это достойный подарок для будущего конунга!

О сроке свадьбы Стюрмир конунг ничего не сказал, но каждый и сам догадался, что такое важное дело не годится делать второпях. Уже на днях Стюрмир собрался отплыть к Эльвенэсу, где жил конунг слэттов Хильмир, и ему приходилось спешить, пока не начались зимние бури.

Вильмунда ярла Стюрмир конунг оставлял править Квиттингом вместо себя, обязав его слушаться советов Фрейвида хёвдинга и Гримкеля ярла. Принеся друг другу клятвы дружбы и верности, знатные люди разошлись по своим делам, а тинг занялся тяжбами. Но повседневные дела казались мелкими, незначительными и вызывали мало споров. Каждый из бондов и хёльдов понимал – на этом тинге квитты выбрали войну и тем начали тяжбу то ли с племенем фьяллей, то ли с самой судьбой.

Глава 2

Во всех землях Морского Пути отшумели осенние пиры, листья с деревьев почти облетели, снег уже несколько раз принимался идти, но быстро таял. В последние дни наконец ударили морозы, земля промерзла, и конские копыта звонко цокали по ней. Шел легкий влажный снег, и Торбранд конунг с удовольствием подставлял лицо под холодные пушистые хлопья: теперь, когда снег ляжет, кони не будут тонуть в грязи и можно будет выступать в поход.

Они возвращались в усадьбу Чельборг после объезда нескольких глухих долин у истоков реки Аспэльвен, куда в прежних поездках по стране не заворачивали. Тамошние люди никогда не видели конунга у себя дома и, потрясенные этой честью, легче соглашались идти в поход. А Торбранд конунг знал, что в предстоящих ему сражениях ни один человек не будет лишним.

Вернувшись домой в конце лета, конунг фьяллей пробыл в Аскефьорде чуть больше десяти дней. Не дав дружине как следует передохнуть, он отправился объезжать Фьялленланд. Хёльды, ждавшие его только зимой, были изумлены, встревожены и отчасти обрадованы: конунг объявил, что в этом году ему не нужно другой дани, кроме войска, которое должно быть собрано к середине зимы. Многие считали, что неразумно идти на Квиттинг снова после того, как его духи-покровители показали свою силу, но Торбранд был непреклонен. Модольв ярл и Кари ярл, хорошо его знавшие, говорили меж собой, что для квиттов было бы лучше сдаться сейчас и не злить Торбранда конунга бесполезным сопротивлением. Сейчас его жажда мести приобрела сходство с одержимостью берсерка. Он не хотел слушать никаких советов и призывов к осторожности.

– Потому я и собираю войско зимой! – отвечал он тем, кто со страхом вспоминал Большого Тюленя. – Мы пойдем по суше, через землю раудов. Мы войдем на Квиттинг с севера, а их север мало заселен и там почти некому биться. А пока их конунг соберет войско, мы захватим половину Квиттинга.

Выехав из реденького смешанного леса, Торбранд увидел впереди усадьбу Чельборг – несколько построек из толстенных бревен, серые облака дыма над дерновыми крышами. Они жили здесь уже несколько дней и почти привыкли считать эту усадьбу домом. Конунги фьяллей с отрочества привыкают к долгим разъездам, но сейчас Торбранду вдруг вспомнился Аскегорд, крона священного ясеня над крышей, и в сердце кольнула тоска. Но он прогнал незваный образ – слишком свежим было в памяти зрелище погребального костра кюны Бломменатт и сыновей. Торбранд не так уж сильно любил жену, но сыновья были дороги ему, а потеря всех троих сразу стала жестоким ударом. Впору усомниться, угоден ли он богам как конунг. А когда Торбранда посещали сомнения, он предпочитал не ждать, что подскажут сны, а разрешать их делом.

– Посмотри, Хродмар ярл, вон уже и дым! – с нарочитой бодростью сказал Торбранд, обернувшись к ближайшему из своих спутников.

Хродмар ехал чуть позади него, и по лицу его Торбранд догадался, что мысли молодого ярла, как и его собственные, витают очень далеко от этой унылой равнины. За прошедшие месяцы Торбранд привык к новому лицу Хродмара и с прежней проницательностью угадывал по нему настроение.

Вместо ответа Хродмар сплюнул на землю. Усадьба Чельборг ему решительно не нравилась. Она стояла на пригорке посреди скучной равнины, поросшей редкими осинниками, которые где-то на севере упирались в болото. Единственное, что в ней было хорошего, так это родник под пригорком, который и дал усадьбе название – Родниковая Гора. Хродмару этот родник в песчаной ямке нравился тем, что давал исток Осиновой реке – Аспэльвен, а река эта впадала в Трехрогий фьорд. Тот самый фьорд на южной границе Фьялленланда, где на Середине Зимы назначен был сбор войска для похода на Квиттинг.

– Я уже видеть не могу этот медвежий угол! – с досадой отозвался Хродмар. – Мы объехали всех, кто способен владеть оружием. Мы взяли клятвы со всех, кто только способен их сдержать, не клялись только веточки омелы моложе семнадцати лет [5]. Конунг, теперь я пока что тебе не нужен, ведь верно?

– Как я должен тебя понять? – Торбранд придержал коня и подождал, пока Хродмар поравняется с ним. – Ты хочешь от меня уйти? Такого я от тебя не ждал, Хродмар сын Кари! У нас с тобой одна дорога – где лошадка, там и уздечка, не так ли?

Хродмар хмуро взглянул ему в лицо. Напрасно роды-соперники надеялись, что смерть кюны Бломменатт, лишившая Хродмара родства с конунгом, ослабит привязанность к нему Торбранда. Получилось наоборот: за прошедшие месяцы они стали почти друзьями, не так, как конунг и ярл; общая ненависть к квиттинской ведьме и понесенные потери сблизили их.

– На Середине Зимы меня ждут на Квиттинге! – сказал Хродмар.

Торбранд недоуменно двинул бровями:

– Ты что же, собираешься на Квиттинг в одиночестве? Или ты забыл, что мы все туда собираемся? И уже очень скоро?

– Я помню, но ты, конунг, забыл кое о чем, что я тебе рассказывал. Помнишь – у Стюрмира конунга есть очень отважный сынок, Вильмунд ярл. Когда я поневоле гостил у Фрейвида хёвдинга в Прибрежном Доме, мы с Вильмундом поссорились. Я тогда был слишком слаб после болезни, и мы договорились встретиться снова через полгода, на Середине Зимы, на том же самом месте. Я поклялся Тором и Мйольниром. И если я хочу сдержать клятву, то мне пора отправляться.

Торбранд не сразу ответил, и Хродмар поспешно добавил, стараясь предупредить возражения:

– И я не думаю, что кто-нибудь из моих друзей станет меня отговаривать. Надо полагать, и тебе, конунг, не слишком нужен человек, который не умеет держать слово.

Они неспешно ехали к усадьбе впереди растянувшейся дружины. Асвальд Сутулый поглядывал на них издалека, словно надеялся по их лицам понять, о чем идет речь. Слегка прикусив нижнюю губу, Торбранд обдумывал слова Хродмара.

– Напомни-ка мне, из-за чего вышла ваша ссора? – спросил он наконец.

– Не все ли равно? – неохотно отозвался Хродмар. Но конунг молчал, и ему пришлось ответить: – Ему тоже нравилась дочь Фрейвида.

– Та, которая обещана тебе в жены?

Хродмар кивнул. Торбранд внимательно посмотрел ему в лицо:

– И ты все еще думаешь взять ее?

Хродмар снова кивнул.

– Я мог бы найти для тебя невесту и получше, – сказал Торбранд чуть погодя. – Не хуже родом, богатую и не уступающую ей по красоте. Я, правда, не видел дочери Фрейвида, но и без нее есть много красивых девушек. Помнишь дочерей Хедрика Веселого? Отличные девушки и отличное родство. Я сам сосватаю тебе любую из них. Ты ведь не допустишь, чтобы Асвальд или Эрнольв тебя опередили?

Но напрасно конунг старался задеть честолюбие Хродмара. Хродмар молчал, глядя куда-то вдаль, и Торбранд добавил:

– А еще нам было бы очень неплохо породниться с каким-нибудь могущественным человеком из раудов. У них ведь тоже много хороших воинов, а наша война, по правде сказать, представляется мне длинной. Я не хотел бы ронять боевой дух дружины такими пророчествами, но с тобой-то я могу поделиться… Что ты мне скажешь на это?

– Я не хотел бы показаться неблагодарным или неблагоразумным… – начал Хродмар, медленно подбирая слова и избегая взгляда конунга. – Но я обещал взять в жены Ингвильду дочь Фрейвида. И я возьму ее в жены, даже если Фенрир Волк и Мировая Змея* вздумают мне мешать.

– Тебя тревожит обещание, данное Фрейвиду? По-моему, он сам обошелся с вами вероломно, оставив ведьму в живых.

Хродмар опять промолчал. Он не умел и не хотел объяснять, что давно забыл лицо Фрейвида, но хорошо помнит глаза и руки его дочери. Слишком хорошо.

– Значит, тебя тревожат обещания, данные самой девушке. – Торбранд конунг правильно понял его молчание. – Как говорил Властитель, «твоей лишь душе ведомо то, что в сердце твоем». Но я бы сказал, что настаивать на этом браке сейчас – весьма безрассудно.

– Пусть я буду безрассудным, – помолчав, ответил Хродмар. – Но это моя невеста и моя судьба. Прости, конунг, но пусть на дочерях Хедрика хёвдинга женится кто-нибудь другой. Надо полагать, Асвальд будет просто счастлив, если ты сам сосватаешь ему невесту.

– Надо полагать, да! – с досадой передразнил конунг. – Но я хотел бы, чтобы это был не Асвальд, а ты!

Хродмар мягко пожал плечами, давая понять, что ничего поделать не может.

– В конце концов, если найдется очень хорошая невеста… – начал он.

– Что тогда? – оживленно спросил Торбранд, надеясь, что Хродмар одумался.

– Тогда к ней можешь посвататься ты сам. Уж ты, конунг, гораздо лучший жених, чем я!

Торбранд с досадой взмахнул плетью, не зная, рассердиться или рассмеяться. Прошло больше четырех месяцев, но ему все еще казалось, что неостывший погребальный костер где-то рядом, и мысль о новой женитьбе не приходила ему в голову.

– По правде сказать, у меня больше нет желания связываться с женщиной, – негромко, чтобы услышал один Хродмар, сказал Торбранд чуть погодя.

Он понимал, что именно неумеренное честолюбие кюны Бломменатты привлекло к ней ненависть квиттов и вызвало проклятье. Хотя, конечно, это не могло служить оправданием квиттинским ведьмам.

– А кому же ты думаешь оставить власть над Фьялленландом? – тут же безжалостно спросил Хродмар. – Братьев у тебя никогда не было. По крайней мере, Тородд конунг никогда о них не рассказывал, как говорит тетка Ванбьёрга. Так, значит, ты хочешь видеть будущими конунгами ее мужа или сыновей? То есть сына… Все забываю, что Халльмунд… Короче, Хравн хёльд, конечно, не имеет равных в мудрости и справедливости, да и Эрнольв по-своему неплохой парень, только что-то он долго не возвращается от раудов. Может, ему у Бьяртмара конунга понравилось больше и он вообще не вернется? Да и зачем нам вообще эти ребята из Пологого Холма? Вот уж я не думал, что какой-нибудь конунг добровольно передаст власть чужим сыновьям, когда он еще полон сил и имеет возможность завести своих собственных!

Торбранд промолчал. Ответить на эту горячую речь ему было нечего. Да, Хродмар прав, рано или поздно ему придется снова жениться, чтобы дать фьяллям нового конунга. «Но не сейчас! – думал он, молча покачивая головой. – Потом».

– Так ты отпустишь меня? – спросил Хродмар, видя, что конунг совсем забыл о том, с чего они начали разговор.

– Нет! – отрезал Торбранд. – Ты нужен мне. Не забывай, что у нашей мести одна дорога. Мы пойдем на Квиттинг вместе. Ты встретишься с сыном Стюрмира чуть позже. И я сам позабочусь, чтобы он достался тебе, а не кому-нибудь другому. Твоя честь не пострадает, если ты немного подождешь. Хорошей мести не вредит ожидание. Я прав?

На этот раз его голос звучал твердо: больше он не примет возражений. Хродмар чуть заметно вздохнул, потом обронил:

– Надо полагать, да.

На дворе усадьбы Чельберг к ним бегом бросились хозяйские дети – десятилетний Сигмунд и его старшая сестра Сигне. Четырнадцатилетняя Сигне уже одевалась как взрослая женщина, в платье с узорными застежками на груди, но нравом была еще почти ребенок и нисколько не важничала, как многие девочки-подростки. Оба отпрыска Альверика хёльда кричали, перебивая друг друга:

– А к вам приехали люди! Приехали от конунга раудов!

– Вот как! – Торбранд изумленно поднял брови.

Дети смотрели на конунга с опаской – его острые глаза и длинный нос им не нравились, и они подозревали в душе, что он все-таки тролль. Зато к Хродмару, как это ни странно при его внешности, оба относились с большим дружеским расположением.

– От Бьяртмара конунга, с юга. – Сигне махнула рукой на ворота усадьбы, обращенные к югу. – Приехали искать Торбранда конунга.

Сойдя с коня, Торбранд прошел в дом, за ним поспешил Кольбейн ярл. Модольв Золотая Пряжка, остававшийся на время их поездки в Чельборге, вышел навстречу и начал что-то рассказывать. Хродмар направился к дяде, но кто-то тронул его за локоть. Обернувшись, он увидел Сигне.

– А вы теперь уедете, да? – грустно спросила она.

– Надо полагать, да, – невозмутимо ответил Хродмар и пошел к дому, делая вид, что не замечает желания девочки поговорить с ним подольше.

Непонятно почему, но дети Альверика хёльда из всей конунговой дружины выбрали Хродмара и ходили за ним хвостом, томясь робким любопытством. Из разговоров дружины хозяева знали и о «гнилой смерти», и о пожаре, зажженном ворожбой ведьмы, и о квиттингском чудовище – Большом Тюлене. Хродмар, побывавший во всех этих приключениях, казался волшебным героем вроде Сигурда Убийцы Дракона. Особенно была восхищена Сигне – Хродмар подозревал, что удостоился чести стать предметом ее первой детской любви. А Асвальд сын Кольбейна не ограничился молчаливыми подозрениями и оживленно всем рассказывал, что Хродмар нашел-де новую невесту и думает посвататься. Хродмара это нестерпимо раздражало, и однажды они чуть не подрались, так что самому Торбранду пришлось вмешаться. С тех пор Асвальд попритих, но обида Хродмара не прошла. Разговоры о невесте были для него слишком болезненны. Дошло до того, что он старался не вспоминать Ингвильду, как сидящий в яме пленник старается не вспоминать воздух свободы. Но образ ее приходил к нему против воли: она, новое солнце, которое он увидел, выплывая из мрака смертельной болезни, стала для него всем – светом, жизнью, здоровьем. Без нее он был болен, и другого лекарства не существовало.

В гриднице Хродмар сразу заметил рядом с Торбрандом и Модольвом новое лицо: высокого молодого мужчину с русыми длинными волосами, зачесанными ото лба назад, с заплетенной на затылке косичкой, что указывало на племя раудов.

– Надо же! – услышал Хродмар голос Кольбейна ярла. – Это ты приехал от раудов? И опять не рыжий! Тогда почему же вас так прозвали [6]?

– Всех рыжих мы еще в Века Великанов прогнали на Квиттинг, – невозмутимо отвечал рауд. – Уж очень они все задиристые. От них нам осталось одно имя.

– А я думал, квитты стали рыжими оттого, что едят в голодные годы свою болотную руду! – вставил Асвальд. После того как Торбранд конунг запретил ему задирать Хродмара, он не упускал случая поточить свой острый язык об кого-нибудь другого.

– Иди сюда, Хродмар ярл, садись! – позвал тем временем Торбранд конунг. – Как нам тебя называть, ясень меча?

– Меня зовут Гродгард сын Кара, – ответил рауд, когда конунг и его приближенные расселись по скамьям. – Меня прислал к тебе Бьяртмар конунг, а еще его сын Ульвхедин ярл и его дочь Ульврун. Даже по большей части йомфру Ульврун, поскольку я из дружины ее мужа, Ингимунда ярла.

– Она здорова? – спросил Торбранд, и его лицо смягчилось, уголки губ опустились книзу, знаменуя улыбку. Он когда-то воспитывался в семье своего дяди Бьяртмара и был привязан к двоюродной сестре, бывшей моложе его на целых десять лет.

– Да, она здорова, только ей теперь приходится много сидеть дома. Вот что она прислала тебе.

Гродгард сунул руку за пазуху и извлек оттуда ивовый прутик, который еще свежим был свернут в тройное кольцо и так высох. Торбранд бережно взял его, подержал в ладонях. Ярлы смотрели на такой подарок с удивлением, а Торбранд улыбался уголками губ, как видно вспоминая что-то далекое и приятное.

– Я непременно побываю у нее, – сказал наконец Торбранд и убрал прутик за пазуху. – Она у себя дома или у Бьяртмара?

– Она у себя. Ингимунд ярл наотрез отказался брать ее.

– Чем же она провинилась? – удивился Торбранд, знавший, что его сестра с самого детства куда больше любила ходить в походы с отцом, чем сидеть дома с матерью. Что неудивительно, поскольку власть в племени раудов передавалась сыну конунга только в том случае, если не было дочери.

– Ровно ни в чем. – Гродгард невозмутимо качнул головой. – Напротив. Фригг наградила ее – она ждет ребенка.

Торбранд охнул:

– И это ты держал напоследок?!

Ярлы заулыбались, даже Хродмар усмехнулся. Таким обрадованным они не видели Торбранда конунга уже много месяцев. Гродгард спокойно переждал поток упреков себе и поздравлений конунгу с будущим племянником, а потом снова заговорил:

– Нет, напоследок я приберег собственно то, с чем меня прислали.

Лицо Торбранда стало серьезным, и все затихли, слушая.

– Во-первых, фру Ульврун приказала передать тебе, что конунг квиттов Стюрмир уплыл с осеннего тинга к слэттам и хочет просить о помощи Хильмира конунга. Он старался не слишком привлекать к себе внимание, но люди Бьяртмара конунга узнали его, когда он ночевал на берегу перед Островным проливом.

– И кто остался править вместо него? – перебил Гродгарда Кольбейн ярл.

– Этого наш конунг точно не знает. Одни говорят – Гримкель ярл, другие – молодой Вильмунд ярл, его сын. А еще говорят, что Фрейвид хёвдинг, тот, что с Западного побережья. Ульвхедин ярл думает, что Стюрмир конунг не выбрал одного и оставил править всех троих, чтобы никто из них не забрал себе слишком много власти, пока его самого не будет. А так они уравновесят друг друга: Вильмунд – его сын, Гримкель приходится родичем конунгу по второй жене, а Фрейвид обручил с Вильмундом конунгом свою дочь.

– Что?!

Хродмар вскочил, как подброшенный, и кинулся к Гродгарду, словно тот его оскорбил.

– Это неправда! – яростно крикнул он. – Ваш конунг не может этого знать! Кто вам такое сказал?

– Может быть, ты знаешь больше. – Гродгард удивился, не понимая, почему самые, казалось бы, невинные слова вызвали такую вспышку. – Но как раз это известие самое достоверное из всех. На сговор Фрейвид хёвдинг подарил Вильмунду ярлу золотое обручье чудесной работы, оно по руке всякому, кто его наденет. Говорят, у него есть и другие волшебные свойства. Об этом точно никто не знает, но само обручье видели многие. Все торговые люди только о нем и говорят. По их словам, такого сокровища нет ни у одного конунга, да и вообще на Морском Пути давненько ничего подобного не видали.

– Что обручье? – продолжал бушевать Хродмар, едва слушая его. – Чтоб его тролли взяли! Она не могла, не могла обручиться с Вильмундом!

Асвальд бросил на Хродмара ехидный взгляд, Модольв ярл с горестным состраданием покачал головой. Они-то все отлично понимали. Но и Гродгард был толковым и наблюдательным человеком: он быстро сообразил, что молодого ярла со следами страшной болезни на лице волнует не обручье и даже не обручение, а сама невеста. Отныне чужая.

– Не принимай это так близко к сердцу, Хродмар, – сказал Модольв. – Скорее всего, отец ее заставил. Он наверняка знал, что Стюрмир поедет к слэттам. Я думаю, он сам это и посоветовал. А перед отъездом уговорил Стюрмира обручить их. Фрейвид всегда мечтал иметь побольше власти.

Хродмар взял себя в руки и сел, опустив голову и отчаянно сжимая кулаки. Его хрупкое спокойствие разлетелось в пыль, все его существо со страшной силой рвалось на Квиттинг. Он не мог даже представить, что Ингвильда добровольно согласилась на обручение с Вильмундом, и душа его болела от бессилия помочь ей, вырвать наконец из рук людей, которые считались ей близкими, но ломали ей судьбу. Может быть, пока он сидит в Чельборге, как Хресвельг* в облике орла на краю небес, Ингвильду уже выдали замуж! Ах, как остро и горько Хродмар жалел, что тогда, возле «смотрельного камня», сдержал порыв и не увез ее с собой.

– Так вот, Бьяртмар конунг советует тебе идти на Квиттинг быстрее, пока Стюрмир не вернулся и не привел слэттов, – продолжал Гродгард, обращаясь к Торбранду.

– Нет, спешить я не буду. – Торбранд качнул головой. – Однажды я уже поспешил, и это дорого мне обошлось. Теперь я не перейду за Бликэльвен, пока у меня не будет достаточно людей.

– Недостаток войска тебе возместит Бьяртмар конунг. Он сказал, что сам уже стар для похода, но Ульвхедин ярл и Ингимунд ярл оба пойдут с тобой. Бьяртмар конунг также предлагает скрепить этот союз браком твоего родича Эрнольва сына Хравна и дочери Бьяртмара конунга, йомфру Ингирид, если у тебя нет возражений. Вы с Ульвхедином ярлом начнете поход сейчас, а потом подойдут остальные твои люди. Ты можешь уже сейчас, не теряя времени, занять север Квиттинга по всему течению Бликэльвена, а кого-то из своих людей пошли к Середине Зимы в Трехрогий фьорд. Оттуда мы пойдем по двум дорогам сразу – через наши земли с севера и с моря через западное побережье. Да, у нас тоже слышали про квиттинского тюленя, но не думаю, чтобы Ньёрд* позволил ему бушевать возле побережья Рауденланда. За эту часть пути ты можешь быть спокоен.

– А что Бьяртмар конунг хочет в обмен на помощь?

– Земли до устья Бликэльвена.

– То есть до Золотого озера?

– Ну да. Бьяртмар конунг думает, что это не так уж много.

– Откусывать стоит столько, сколько сможешь проглотить, – проворчал Кольбейн ярл.

– Ты совершенно прав, – доброжелательно согласился Гродгард. – Квиттинг слишком велик, чтобы заглатывать его целиком и сразу, ты не находишь? Покорение даже его заселенных земель потребует больших усилий. А что творится в глубинах Медного Леса, по слухам, и сами квитты толком не знают. Если ты согласен, конунг, я буду провожать вас. Ульвхедин ярл и Ингимунд ярл уже послали ратную стрелу*.

Торбранд покусывал соломинку, размышляя. Хродмар поднял голову.

– Конунг! – негромко произнес он, но в голосе его была такая мольба, что и камень дрогнул бы. – Конунг, по-моему, рауды предлагают нам очень стоящее дело. Нужно спешить, пока Стюрмир не привел слэттов.

– Если мы начнем сейчас, слэтты могут и вовсе не прийти! – поддержал его Модольв. – Хильмир конунг – очень осторожный человек. Если у него будет хоть тень сомнения в победе, он вообще не ввяжется в эту войну.

– Не стоит давать им много времени на сборы, если мы сами не нуждаемся в нем! – продолжал Хродмар. – Нам нужно спешить!

Торбранд незаметно вздохнул и нагнул голову в знак согласия. При всей своей осторожной расчетливости он не мог возразить Хродмару. Все мысли молодого ярла были заняты только невестой, которую у него хотят отнять, и едва ли он мог сейчас рассуждать здраво. Он готов свернуть горы, а на Квиттинге такой настрой будет кстати.

– Хорошо, – сказал наконец Торбранд. – Мы поедем с тобой, Гродгард сын Кара. А ты, Хродмар ярл, не трать силы понапрасну. Ты снова пойдешь к… к той же цели. Только с другой стороны. И уж на этот раз мы не отступим!

До праздника Середины Зимы оставались считанные дни, и в Конунгагорде усердно готовились к жертвенным пирам. Прослышав о скорой свадьбе Вильмунда ярла, гости съезжались на озеро Фрейра из самых отдаленных мест. Как говорил Хьёрт управитель, он каждый день ждет, что к воротам явятся тролли из Медного Леса, тоже жаждущие выпить.

Кюна Далла целый день суетилась, ухитряясь при этом сохранять надменный вид и не упуская случая показать свою власть над всеми домочадцами, но едва ли от ее суеты было много пользы для дела. Сама Ингвильда почти ни в чем не принимала участия. Дома она не смогла бы усидеть сложа руки перед одним из самых больших праздников в году, но сейчас ей все было безразлично. Раз и навсегда она решила не считать Конунгагорд своим домом ни сейчас, ни когда-либо в будущем. А значит, и хлопотать незачем.

Открыв дверь в сени, Ингвильда подобрала платье, чтобы шагнуть за порог, но тут на нее бросился кто-то, летевший навстречу сломя голову. Охнув, Ингвильда подалась назад и прижала к груди кувшин с пивом – она несла его, чтобы отдать отцу, а вовсе не для того, чтобы облить им дочку одного из здешних хирдманов. Девушку звали Арнгуд, но домочадцы давным-давно прозвали ее Глатта, что значит – Гладкая. Во всей ее внешности была какая-то мягкая, шелковистая нежность – в розовой коже, в густых каштановых волосах, даже в рыже-карих глазах, больших и игриво блестящих. По мнению Ингвильды, глаза у Глатты были просто распутные, и она не удивлялась, что в пятнадцать лет та уже пользуется назойливым вниманием всех мужчин Конунгагорда и окрестных усадеб на озере Фрейра.

Охнув в притворном испуге при виде Ингвильды, Глатта ловко обогнула ее и исчезла. Ингвильда шагнула вперед, но тут же наткнулась на Вильмунда. Он бежал со всех ног и ничего, похоже, не видел; Ингвильда вскрикнула, пиво из кувшина плеснуло на него длинным рыжим языком.

– Ах, чтоб тебя! – крикнул Вильмунд, отскочил назад, попытался стряхнуть мокрые пятна с рубахи и только потом глянул вперед, собираясь, как видно, душевно поблагодарить добрую женщину. – Какой козел…

И замер, узнав Ингвильду.

Лицо его являло взору такую смесь смущения и досады, что Ингвильда, первой опомнившись, расхохоталась. Нет, отец совсем неплохо придумал – послать ее за пивом.

– Ах, могучий Вильмунд ярл! – сквозь смех выговорила Ингвильда. – Славно же ты начинаешь свой путь! Пиво валит с ног и берсерков – а ты устоял и сам опрокинул кувшин! Я дам тебе прозвище – Пивная Рубаха! И этот кувшин в придачу! Там еще осталось немного на дне!

Челядь захихикала, пряча улыбки в рукава и бороды. Вот уже много дней домочадцы Конунгагорда никак не могли решить, чью сторону им держать – Ингвильды или Даллы. Но в поединке Ингвильды и Вильмунда каждый выбрал без труда, и сдавленные смешки знаменовали победу Ингвильды.

Вильмунд тоже услышал их, и досада помогла ему прийти в себя. Но ответ он нашел не сразу и только смотрел на Ингвильду злыми и обиженными глазами.

Ингвильда посторонилась.

– Беги, доблестный ярл! – снисходительно сказала она. – Только сначала переоденься и оботрись. А не то самая гладкая девица племени квиттов выскользнет из твоих мокрых рук.

– Раньше ты такой не была, – сказал наконец Вильмунд.

Ему было стыдно, что Ингвильда застала его в погоне за Глаттой, и быть облитым пивом на глазах веселящейся челяди казалось ему настоящим позором. А она, его обрученная невеста, еще смеется над ним! Не так давно он мечтал жить в одном доме с ней – теперь же ему нередко казалось, что лучше бы ей быть где-то подальше.

– Раньше и ты был другим, – ответила Ингвильда.

Его слова ее не удивили: она и сама замечала перемену в себе. Она жила с отцом в Конунгагорде со времени осеннего тинга, то есть уже почти два с половиной месяца, но так и не могла понять, кто она здесь. Челядь и домочадцы считали ее будущей хозяйкой, кюна Далла подчеркнуто обращалась с ней как с гостьей, а сама Ингвильда чувствовала себя пленницей. Если женщина не вправе уехать из дома когда и куда ей хочется – как это еще назвать? Сначала она тосковала и томилась, даже плакала украдкой, а потом вдруг успокоилась и обнаружила прилив каких-то новых сил. Оказалось, что она может быть насмешливой и ехидной не хуже Хёрдис, и насмешки над тем же Вильмундом стали доставлять ей неизведанное ранее удовольствие. Вильмунд бесился, но ничего не мог с ней поделать. Золотое обручье обязывало его быть почтительным с невестой, а возможность мести оставалась где-то в далеком будущем. Она не любила его, а значит, ему нечем было ее уязвить. Фрейвид хёвдинг же хорошо понимал, что является его главным сокровищем, и следил за тем, чтобы будущий конунг никогда не оставался с Ингвильдой наедине.

– Это ты виновата! – вдруг выкрикнул Вильмунд, не сдержавшись. – Ты сама!

Лицо его исказилось гневом, кулаки сжались. А Ингвильда насмешливо, издевательски сузила глаза. Если бы ее увидел сейчас кто-нибудь из домочадцев Фрейвида, то от испуга призвал бы добрых дис*: сейчас в лице ее проявилось такое ясное сходство с Хёрдис, что сомневаться в их родстве не приходилось.

– А кто же еще? – с мстительным удовольствием ответила Ингвильда. – Конечно, я! Это я во всем виновата! Даже в том, что Тюр лишился руки – это я ее откусила! Вот этими самыми зубами. И не подходи ко мне так близко, доблестный ярл, если не хочешь уподобиться богу.

– Не на этой женщине я собирался жениться, – проворчал Вильмунд.

Он был растерян, и растерянность при встречах с Ингвильдой уже стала привычной. Она была все так же красива, но теперь порой пугала его. Это была не та робость первой любви, которую она же вызывала у него всего лишь полгода назад. Это был страх, настоящий темный страх перед ведьмой. Разум не хотел признавать его, но душа слышала его смутный и вкрадчивый голос.

– Хорошо, что ты это уже понял! – одобрила Ингвильда. – А я добавлю, что я вовсе не за тебя собиралась идти замуж. Может быть, скажем людям, что недоразумение разъяснилось и свадьбы не будет?

Но Вильмунд резко тряхнул головой, лицо его из растерянного стало суровым.

– Вот еще! – грубо сказал он и посмотрел в глаза Ингвильде. Взгляд его был острым и напряженным, в нем была та самая злоба, которая до сих пор заставляла Ингвильду содрогаться в душе. – Этот рябой фьялль тебя не получит! Даже не надейся, чтобы я отдал назад твое обручье. Я не отступаю от своего слова. Я обещал взять тебя в жены и возьму, даже если все ведьмы, тролли и великаны будут мешать мне. Начиная с тебя самой!

Ингвильда ощутила приступ бессильной досады, близкой к прозрачной грани отчаяния: да, это правда! Но тут же голос Хёрдис из глубины души подсказал ей ответ.

– Если ты так дорожишь своим словом, доблестный ярл, то тебе неплохо бы вспомнить о том, что ты говорил тому самому фьяллю! Ты обещал встретиться с ним на поединке в день Середины Зимы! А он будет послезавтра! Что-то я не заметила, чтобы ты собирался в дорогу! Или Один обещал дать тебе Слейпнира*, чтобы ты доехал до Тюленьего Камня за один день?

Вильмунд сердито дернул ртом и отвел глаза. Возразить было нечего, но он все же попытался.

– Что-то мне не думается, чтобы рябой тролль сам пришел туда! Как же, поплывет он на Квиттинг ради поединка со мной! Фьялли такие храбрецы, что не ездят в одиночку! Они даже в отхожее место ходят целой дружиной в шестнадцать кораблей! Я не хочу тратить время понапрасну, чтобы съездить к Тюленьему Камню и убедиться, что его там нет!

– Ах! Убедиться в этом было бы совсем неплохо! А вдруг он там? А вдруг он будет ждать тебя и тоже рассуждать о храбрости квиттов? Наша Хёрдис одна не побоялась выйти против целого войска фьяллей!

– Стану я думать о какой-то ведьме! – выкрикнул Вильмунд, выведенный из себя насмешками и невозможностью достойно ответить. – Все вы ведьмы! Вот вернется конунг – тогда мы и покажем твоим фьяллям, как…

Но Ингвильда махнула рукой, словно ей надоело его слушать, повернулась и ушла в девичью. Она дразнила Вильмунда, но почему-то была уверена, что Хродмара и правда нет возле Тюленьего Камня. Что он где-то далеко, где-то совсем в другой стороне, но это не бегство от поединка, а дорога к нему. И к ней. Ингвильда верила, что Хродмар так же хорошо помнит ее, как она – его.

Вильмунд все еще смотрел в дверной проем, в котором скрылась Ингвильда, и вдруг увидел на том же пороге кюну Даллу. Мачеха вела себя не в пример учтивее невесты: не обливала пивом и не колола насмешками. Напротив, на ее миловидном лице было ласковое участие. Обычно Вильмунд не слишком доверял Далле: он был неглуп и понимал, что по рождению является первым врагом маленького Бергвида, а значит, и мачехи. Но сейчас он был слишком раздосадован, чтобы вспомнить об этом.

– Вижу, невеста обошлась с тобой не слишком достойно, – грустно сказала кюна Далла. Вильмунд хмуро двинул бровями, словно такую мелочь не стоило обсуждать, а кюна продолжала: – Боюсь, и мне самой придется плохо в этом доме, когда она станет хозяйкой!

Сказав это, кюна Далла печально вздохнула, поднесла к щеке край головного покрывала с узорчатой пестрой тесьмой, словно готовясь утирать будущие слезы.

– Ну, ты рановато печалишься, кюна! – грубовато-покровительственно ответил Вильмунд. Невысокая ростом мачеха головой не доставала ему до его плеча, и, когда она прикидывалась грустной, молодой ярл чувствовал себя рядом с ней защитником и покровителем. Конечно, если поблизости не было отца. – Ингвильда еще не скоро станет здесь хозяйкой. Не раньше, чем я сам стану конунгом. А отец, я надеюсь, проживет еще немало лет.

– Но когда-нибудь это все-таки произойдет, – с грустной задумчивостью продолжала кюна Далла. – И тогда… У нее суровый нрав Фрейвида хёвдинга. Конечно, для кюны совсем неплохо быть такой… Но что я буду делать, бедная вдова с маленьким ребенком… Ведь у нас опять война. А на войне даже самый крепкий здоровьем конунг…

– Не надо так говорить! – прервал ее Вильмунд. – Даже если с отцом что-то случится, я никому не позволю тебя обидеть!

– Правда? – Кюна Далла расцвела, как будто сама богиня Идунн протянула ей золотое яблоко вечной молодости, и улыбнулась пасынку с нежной благодарностью.

У Вильмунда дрогнуло сердце: молодая миловидная женщина всегда останется такой в глазах мужчины, даже если он зовется ее пасынком. А ведь если бы Стюрмир решил не сам жениться на Далле, а приберечь ее как невесту для сына, это никого не удивило бы.

– Конечно! – приободрившись, подтвердил Вильмунд. У него полегчало на сердце: ласковые слова и взгляды Даллы укрепили его пошатнувшееся самолюбие, внушили уверенность, что в этом доме у него все же есть друг. А то нахальная челядь, чего доброго, еще подумает, что хозяева в Конунгагорде – Фрейвид хёвдинг и его дочка! – Как же я могу позволить кому-то обидеть мою… родственницу! – Почему-то сейчас он не сразу нашел подходящее слово.

Далла улыбнулась ему с нежным лукавством.

– Как знать? – снова вздохнула она. – Мачеха никогда не сравнится с женой. После свадьбы она быстро заставит тебя забыть, как мы с тобой… Как мы были дружны.

– Никогда! – решительно отрезал Вильмунд, на самом деле веря, что они с мачехой давно связаны крепкой дружбой.

Раньше они не ссорились: для этого они слишком мало виделись, даже жить под одним кровом им пришлось в эту зиму в первый раз. Общая зависимость от Стюрмира сближала их, но прежде Далла не вмешивалась в его дела, и Вильмунд почти не думал о ней. Теперь же у него словно открылись глаза, и он осознал, что живет в одном доме с молодой женщиной, имеющей с ним, быть может, общих недругов.

Кюна Далла загадочно улыбнулась, щекоча себя по щеке краем головного покрывала, словно хотела сказать что-то очень значительное. Их беседу прервал один из хирдманов, заглянувший в сени со двора.

– Где Вильмунд ярл? – крикнул он с порога. – А, кюна Далла, хорошо, что ты тоже здесь! Нужно еще позвать Фрейвида хёвдинга. Там прискакал человек с северных границ. Говорит, у него важные новости! Где Фрейвид хёвдинг?

– И Гримкеля ярла тоже! – закричала кюна Далла вслед хирдману, убежавшему к гриднице.

Вильмунд торопливо пошел во двор. Все эти долгие дни и месяцы, прошедшие со времени отплытия Стюрмира конунга к Эльвенэсу, он ждал чего-то такого, что заставит его стать конунгом не на словах, а на деле. И вот, похоже, дождался!

К тому времени, когда Фрейвид хёвдинг и Гримкель ярл пришли в гридницу, посланец уже успел рассказать свои новости, и ему пришлось потрудиться еще раз. Гонцу немало мешали причитания кюны Даллы, но он достойно справился с задачей.

– Меня прислал Ингстейн Яблоня, хёвдинг Квиттингского Севера, – рассказывал хирдман. Он не выглядел слишком взволнованным – за долгие дни пути волнение перегорело, и он сам успел притерпеться к своим плохим вестям, чего не скажешь обо всех его многочисленных слушателях от истоков Бликэльвена до озера Фрейра. – На Квиттинг идет огромное войско фьяллей и раудов. Когда я уезжал, даже усадьба Логмунда Лягушки уже была у них за спиной. Ну, то, что от нее сохранилось. Они не оставляют ни одного дома, они сжигают все…

– Ты сказал – и раудов? – перебил Фрейвид.

Гримкель ярл мог бы гордиться проницательностью своей матери Йорунны, если бы помнил об этом.

– Да, Бьяртмар конунг не пошел сам, но послал сына, Ульвхедина ярла. Он привел три или четыре тысячи войска, я точно не знаю. Никто не знает. Те, кто мог сосчитать, теперь рассказывают об этом Одину.

– Да что там считать! – горячо воскликнул Вильмунд и запнулся.

Фрейвид бросил на него только один взгляд, но он снова почувствовал себя глупым и неумелым подростком, который только что приехал к воспитателю и не знает даже, где в его усадьбе отхожее место.

– Посчитать очень даже стоит! – отозвался Гримкель ярл, возбужденно пощипывая свою черную бороду. Вильмунд был благодарен ему за это – ярл хотя бы не думал, что на такую глупую речь и отвечать нечего. – Нам неплохо было бы знать, стоит ли биться с ними или лучше дождаться конунга.

– А ты, Гримкель ярл, стал ясновидящим и знаешь, когда стоит ждать конунга назад? – язвительно отозвался Фрейвид.

– Об этом, раз уж речь зашла о ясновидцах, лучше спросить у твоей дочери! – не менее ядовитым голосом вставила кюна Далла.

На самом деле она была очень напугана: никогда еще ей не приходилось переживать такое событие, как вражеский набег, без надежной защиты Стюрмира конунга.

– Дар моей дочери просыпается только в новолуние, – бросил Фрейвид, даже сейчас не скрывая торжества, что у Ингвильды вообще есть такой дар. Ведь кюну Даллу ни одна из лунных четвертей не одаривала ничем подобным. – А до него осталось всего два дня. Если меня спросят, то я отвечу: стоит подождать новолуния, и тогда моя дочь обратится к богам, чтобы узнать, скоро ли вернется Стюрмир конунг. И если есть хоть малейшая надежда дождаться конунга с помощью от слэттов, то это нам и следует сделать.

– Дождаться! – закричал Гримкель ярл. – Хоть ты и не успел породниться с этими козлиноголовыми, а глупости от них поднабрался, Фрейвид хёвдинг! Раньше ты не был таким…

Фрейвид не произнес ни слова, но холодный и острый взгляд его голубых глаз заставил Гримкеля опомниться и замолчать. Правда, ненадолго.

– Мы не можем ждать! – продолжил Гримкель, уже чуть потише. – Пока мы будем тут сидеть, Торбранд и Ульвхедин займут половину Квиттинга! Может быть, дойдут и сюда!

– А если мы не будем ждать, то они всех разобьют поодиночке! – негромко и твердо ответил Фрейвид. – И нас, и Стюрмира конунга, и слэттов, если они согласятся нам помочь! Ничего! У них на пути – Медный Лес, а через него не так-то легко пройти! Кроме того, поход без вождя обречен на неудачу, как плавание корабля без штевня. У нас нет конунга. Стюрмир далеко. А вести войну без конунга нельзя.

– А если Стюрмир конунг вообще не вернется? – запальчиво крикнул Гримкель ярл.

Кюна Далла испуганно взвизгнула, по гриднице пробежал ропот.

– Боги велели идти в бой под стягом конунга! – непреклонно возразил Фрейвид и перевел взгляд на Вильмунда. – И если уж нам придется выступить, то лучше провозгласить нового конунга, чем неизвестно сколько дожидаться старого!

– Ты с ума сошел! – ахнула Далла. – Ты что, хочешь провозгласить нового конунга, как будто мой муж уже погиб?

– Я не желаю Стюрмиру конунгу смерти и надеюсь, что она настигнет его нескоро, – весомо произнес Фрейвид. – Но без конунга я не пойду в битву. И ты понимаешь, кюна, что войско Западного побережья не только никуда не пойдет без меня, но даже и собираться не станет.

Несколько мгновений все молчали. Никто не знал, что теперь сказать.

– Я бы на твоем месте, Гримкель ярл, ехал собирать войско Южной Четверти, – холодно посоветовал Фрейвид. Спокойная властность в его голосе разозлила Гримкеля ярла, и он закусил нижнюю губу. Сестра вдруг вцепилась в его локоть. – А на твоем месте, Вильмунд ярл, я послал бы гонцов на Восточное побережье. Пусть Хельги хёвдинг тоже посылает ратную стрелу. Кстати, на Восточном побережье можно раньше дождаться вестей от Стюрмира конунга. Может, там уже что-то знают… Да нет, – сам себя поправил Фрейвид, с сожалением мотнув головой. – Хельги хёвдинг – дельный человек. Если бы новости были, он прислал бы их нам, не дожидаясь вопросов.

– Ты, конечно, очень мудрый человек, Фрейвид хёвдинг! – воскликнул Гримкель. Он старался сдержать гнев и досаду, но они прорывались в нервном дрожании бровей, в суетливых движениях плеч и пальцев. – Но ты все же еще не конунг, чтобы давать мне такие советы! И я сомневаюсь, что конунгом провозгласят именно тебя! А я сам решу, что мне нужно делать!

С этими словами Гримкель ярл почти выбежал из гридницы и велел созывать своих людей. Фрейвид проводил его холодным взглядом и обернулся к остальным собеседникам с таким удовлетворенно-спокойным лицом, как будто они избавились от досадной и шумной помехи в беседе.

– Ни один умный человек не подумает, что я сам стремлюсь к престолу, – доброжелательно сказал он Вильмунду. – Там уши на месте, где они выросли. У квиттов есть другой конунг. Я говорю о тебе, Вильмунд ярл. Может, в чем-то Гримкель и прав: промедление может дорого нам обойтись. И если нам придется выступать в поход, то перед этим мы должны будем провозгласить нового конунга. Не я один думаю, что войско без конунга обречено на поражение. Так думают все. Пошли мы сейчас ратную стрелу, половина хёльдов откажется присоединиться к нашему войску.

Вильмунд опустил глаза, не в силах взять себя в руки и усмирить волнение. Он не страдал отсутствием честолюбия, но ему не приходило в голову стать конунгом раньше смерти отца. Внезапная возможность получить Кубок Конунгов прямо сейчас, на днях, может быть уже завтра, ослепила и потрясла его: голова кружилась, сердце билось часто-часто. И тут же возникло чувство уверенности и ожидания удачи: он верил, что как только почувствует в руках Кубок Конунгов, вместе с которым передается власть, все прежние неудачи и сомнения станут лишь смешными воспоминаниями. Счастье и удача конунга будут охранять его и сделают таким же сильным, как отец.

– Ты хорошо придумал, Фрейвид хёвдинг! – прошептала Далла. Ее глаза разгорелись, на лице отражалась буря чувств, побежденных сомнений и ожидания подарков от судьбы. – Хорошо придумал! – повторила она под изумленным взглядом Фрейвида.

Даже его, как оказалось, можно удивить. Именно в жене Стюрмира он и ждал найти самого упрямого противника своим замыслам.

– Я рад, что ты со мной согласна, кюна! – со сдержанной осторожностью сказал Фрейвид, быстро прикидывая, какой тут может быть подвох. – Если ты не против, то мы с тобой сегодня же соберем людей со всех усадеб. Не сомневаюсь, что они и без зова явятся, когда узнают новости. И уже завтра мы сможем собрать тинг у мыса Коней и провозгласить Вильмунда конунгом. Собирать общий тинг сейчас некогда, но… Север можно не принимать в расчет – там распоряжаются фьялли и рауды. В согласии Западного побережья вы можете не сомневаться. Южную Четверть поможет убедить твоя родня… если ты сможешь убедить ее, а в этом я уверен. Даже твой горячий брат поймет мою правоту, когда немного остынет. Остается Квиттингский Восток. Там немало упрямых людей, и самый упрямый из них – Хельги хёвдинг. Но куда им будет деться, когда весь Квиттинг признает нового конунга?

– Ты мудрый человек, Фрейвид хёвдинг! – с волнением и тайным ликованием прошептала кюна Далла. В глазах ее отражались какие-то головокружительные замыслы, которым она сама еще не до конца поверила. При всем его уме Фрейвид не подумал о той возможности, которая вдруг блеснула перед ней, как молния. – Я пойду… попробую уговорить Гримкеля!

Звеня золотыми украшениями, она вихрем пролетела через длинный дом и поймала брата уже во дворе, когда он готовился сесть на коня.

– Что ты собираешься делать? – задыхаясь от бега и волнения, выкрикнула она, с силой вцепившись в локоть Гримкеля.

– Уж конечно, не то, что мне велит этот западный тюлень! – огрызнулся тот и вырвал рукав из пальцев сестры. – Кто он такой, чтобы я его слушал! И ты хороша! Я всегда знал, что ты дура, вот оно и видно! Ты хочешь, чтобы на престоле квиттов сидел не твой муж, а муж дочери Фрейвида?

– Вильмунд – еще не значит муж дочери Фрейвида! – ответила Далла. Ее лицо приняло вдруг очень жесткое выражение, и она внезапно сделалась очень похожа на свою старую мать. – Еще неизвестно, кто здесь дурак! Слушай меня, бородатый тролль! Сейчас ты помчишься домой, на Острый мыс, и займешься как раз тем, что он сказал, – будешь собирать южное войско! Это еще не значит, что оно пойдет туда, куда хочет Фрейвид. Ведь поведет-то его Тюрвинд! Туда, куда нужно нам! Расскажи обо всем матери и делай только так, как она велит! Не слушай ни Халькеля, ни Тюрвинда, а только мать! Ты понял?

– Понял, понял… – проворчал обиженный Гримкель.

Привычка беспрекословно повиноваться матери была у Гримкеля в крови, так же как и у самой Даллы. А молодая кюна верила, что мать рассудит это дело точно так же.

Вечер был холодным, дул влажный западный ветер, но Ингвильда убежала вон из дома, едва дождавшись, пока за отцом закроется дверь девичьей. Даже меховую накидку она кое-как натянула уже на ходу, словно лишний миг под крышей грозил непоправимыми бедами. Ей хотелось холодного свежего воздуха так страстно, как будто она целый год просидела в подземелье. Хотелось увидеть небо и постараться обрести душевное равновесие.

Ингвильда знала решительность и властолюбие своего отца, но такого она от него не ждала. Ее смутный и тревожный дар ясновидения, к которому она сама относилась с сомнением и трепетом, хёвдинг решил заставить служить себе.

– Постарайся увидеть Стюрмира конунга! – сказал Фрейвид дочери, выгнав из покоя всех женщин и даже верную Бломму. – Постарайся увидеть его в Слэттенланде. Наверное, он не собирается возвращаться до весны. А может, он умер там, чего не бывает! Так или иначе, Вильмунд будет в ближайшие дни провозглашен конунгом. Соберем домашний тинг, а сразу после этого справим свадьбу. Далла может убираться к себе в свое Воронье Гнездо, она нам не нужна, но ее Бергвида мы оставим здесь и даже объявим будущим наследником. Тогда Лейринги не будут слишком каркать. Все в наших руках, и тебе не о чем беспокоиться. Но ты должна увидеть Стюрмира конунга! Это важно!

Торопясь, как будто за ней гнались, Ингвильда бежала по снегу вдоль берега озера, стремясь уйти подальше и от отца, и вообще от людей. Снегу выпало немало, но по берегу змеилась утоптанная тропа, соединявшая прибрежные жилища. Дул ветер, небо хмурилось, и на всем обозримом пространстве не было ни одного человека, только вдалеке несколько дымовых столбов указывали на присутствие жилья: там стояла усадьба под названием Малый Пригорок, да впереди чернели у самого берега валуны, ограждавшие святилище Хэстарнэс.

А вокруг был только снег, только черные штрихи заснеженных кустов, лишь в отдалении темнел лес на длинном пологом пригорке. Жесткий снег хрустел под ногами, от полузамерзшего озера летел стылый влажный ветер, охлаждая щеки и лоб Ингвильды. «Ты должна!» Похоже, Фрейвид хёвдинг настолько уверовал в свое могущество, что готов давать указания самому Отцу Колдовства [7]!

– Постой, йомфру, куда ты так бежишь? Обежать вокруг всего озера ты не успеешь даже к утру. Говорят, оно очень велико.

Спокойный голос Оддбранда, раздавшийся позади, заставил Ингвильду опомниться, и она замедлила шаг. Здесь, в Усадьбе Конунгов, невозмутимый Оддбранд сын Хлёдвера снова оправдал свое прозвище – Наследство. Только раньше он был наследством Фрейвида от воспитателя и приносил не терпящему возражений хёвдингу одни неприятности, а теперь стал наследством Ингвильды и приносил ей несказанно большую пользу. Он повсюду провожал ее, не давая Вильмунду и на мгновение остаться с ней наедине, а при случае мог и без лишней почтительности напомнить молодому ярлу, что тот еще отнюдь не муж йомфру Ингвильды. Молчаливая поддержка Оддбранда служила ей опорой, и в последние месяцы Ингвильда привыкла считать его самым близким человеком, ближе отца, который хотел поломать ее судьбу, и ближе брата, который, даже не отошли его Фрейвид в Кремнистый Склон, все равно не решился бы поддержать ее делом. А на Оддбранда она могла положиться во всем: прикажи она ему готовить лошадей для бегства во Фьялленланд, и все будет исполнено быстро, надежно и без лишних разговоров. Так далеко решимость Ингвильды пока не заходила, но молчаливый и независимый духом хирдман вызывал у нее такое глубокое доверие, что она говорила с ним почти так же свободно, как с самой собой. В своей прошлой, спокойной жизни она никому так не доверяла.

– Как же я могу увидеть конунга, если до новолуния еще целых две ночи? – воскликнула Ингвильда.

– Ты же смогла тогда на тинге увидеть какие-то несчастья. А тогда тоже было не новолуние, – невозмутимо ответил Оддбранд то самое, что сказал бы и Фрейвид, если бы услышал это возражение.

– Но тогда… тогда я слишком испугалась. Нет, была… – Ингвильда запнулась, подыскивая подходящее слово и пытаясь вспомнить свои тогдашние чувства. – Не знаю, как у меня получилось. Я себя не помнила.

– Я думаю, нынешний день ничуть не хуже того, – обыкновенным голосом сказал Оддбранд, как будто речь шла о прогулке на пастбище.

– Не лучше, ты хотел сказать! – поправила Ингвильда. – Тот день был ужасным.

– Может, и это неплохо. Мне помнится, твой дар проснулся в тебе, когда ты потеряла огниво? Значит, этот дар просыпается от страха, от горя, от тоски. Еще моя бабка говорила… Не удивляйся, у меня тоже была бабка. Она говорила, что сила святилища на Раудберге дремлет в благополучные годы и просыпается, когда приходит беда. Мы еще сами не знаем, какие силы таятся в Медном Лесу и во всех его порождениях. Не исключая и нас самих. Ведь все мы, домочадцы Фрейвида Огниво, родились в Кремнистом Склоне. А ты сейчас в беде, по крайней мере, сама ты так думаешь. Вот и в тебе проснулась сила Стоячих Камней. И чем хуже твоя беда, тем крепче сила. Скоро тебе не нужно будет ждать новолуния.

Ингвильда замедлила шаг и с упреком глянула на своего спутника. Длинное бесцветное лицо Оддбранда с крупными чертами хранило обычное сонно-ленивое выражение. Только умный взгляд прозрачных глаз под полуопущенными веками сразу наводил проницательного собеседника на мысль, что этот человек может быть опасен.

– Не думай, что я такой бессердечный, – отозвался Оддбранд, даже не заглянув ей в лицо, но каким-то непостижимым образом перехватив ее взгляд. – Просто я никогда не считал, что перемены к худшему несут одно зло. Они помогают найти что-то новое в себе самом, какое-то новое оружие, если хочешь, а это далеко не всегда плохо. Вспомни твою сестру.

– Хёрдис?

– Еще бы! Слава светлым асам, у Фрейвида только две дочери. Что стало бы с Медным Лесом, если бы вас было больше! Хёрдис будит силу Стоячих Камней и тянет ее к себе. Ей с детства жилось плоховато – она всегда имела меньше, чем хотела, и от этого считала себя несчастной. Она всю жизнь копила силу Стоячих Камней, и под конец эта сила стала в ней выплескиваться через край. Она искала своей силе применение и нашла. Но я не думаю, что это было правильно.

– Но почему, почему эта сила просыпается только в беде! – с отчаянием воскликнула Ингвильда. В ее сознании колдовская сила была неотделима от зла и раздоров. – Может быть, если бы не было никакой силы, не было бы и беды!

– Нет, боги не создавали в мире ничего лишнего и тем более не занимали лишним такой тесный дом, как человеческая душа. Просто у всего должно быть разумное применение.

Ингвильда вспомнила Хродмара: почти то же самое он ей говорил в утро их последнего свидания, показывая свой нож. Ах, если бы правда суметь разбудить свой дар до новолуния! – внезапно в горячем порыве тоски подумалось Ингвильде. Только увидеть не Стюрмира, тролли с ним, а Хродмара…

– Разбудить голодного дракона и выманить его из пещеры гораздо легче, чем потом загнать обратно и усыпить, – продолжал Оддбранд. – С первым справится и глупый ребенок, а вот для второго нужен великий колдун или могучий воин. Не хуже самого Сигурда* Убийцы Фафнира. А война – это такой дракон, который всегда голоден. Она питается всем самым злым и жестоким, что только есть в человеческих душах. А этого там всегда полно. Этот дракон в конце концов сожрет и сам себя, но только когда никого больше уже не останется.

Ингвильда поежилась и плотнее прижала к груди накидку. Резкий порыв ветра пронизал ее с ног до головы, точно вздохнул вдали голодный дракон – огромный, цвета грязного снега, с колючей инеистой чешуей. А на спине у него сидит Хёрдис в своей волчьей накидке и поет ликующую песню зимней пустоты. Пустоты, сожравшей все живое и теплое в мире, но все такой же голодной.

Неспешно бредя по берегу, Ингвильда и Оддбранд наконец уперлись в ограду святилища. Оно было расположено на мысу, выдававшемся с берега далеко в воду, и называлось Мыс Коней. Даже сейчас под ним темнела широкая полоса открытой воды – здесь озеро не замерзало никогда, и в него с мыса сбрасывали жертвы Фрейру. Готовясь к близкому празднику Середины Зимы, тропу к святилищу уже расчистили от снега, но возле крайнего валуна ограды она кончалась. Валун назывался Свадебным, потому что примерно на высоте груди в нем имелось круглое отверстие, в которое можно было просунуть руку. Когда в округе справляли свадьбу, то новобрачные приходили сюда и становились по разные стороны от камня; невеста просовывала в дыру руку с цветком – или веткой, если свадьба справлялась зимой, – а жених брал цветок у нее из руки и надевал взамен обручальное кольцо. Сейчас черные бока камня были покрыты густым белым налетом инея, как будто оделись в чешую.

Оддбранд положил ладонь на камень, и Ингвильда вздрогнула, представив колючий холод его заиндевелых боков.

– Хёрдис всю жизнь была голодным драконом, – пробормотала Ингвильда. – Как бы и ей не сожрать саму себя.

И сейчас Оддбранд впервые вздохнул.

– Еще никто не знает, на что способна Хёрдис! – пояснил он в ответ на удивленный взгляд Ингвильды. – Даже она сама. Это и есть самое страшное. Ее сила – совсем не то, что сила Стоячих Камней.

– А что же?

– Хотел бы я это знать. Этого не знает даже она, и Фрейвид не знает. Знает только ее мать.

– Кто? – Ингвильда вообще забыла за эти годы, что у Хёрдис тоже была какая-то мать.

– Мать Хёрдис. Она ведь тоже не из камня родилась. Та рабыня была не простой женщиной. Но она ничего о себе не рассказывала. Не могла, а может, не хотела. И никто в доме не знал, какие силы и откуда она принесла и передала по наследству Хёрдис.

Ингвильда вынула руку из меховой рукавицы и осторожно прикоснулась кончиком пальца к белым иголкам. Палец обожгло, и она отняла руку, почему-то чувствуя, что этим самым провалила какое-то важное испытание. Стоячие Камни ничего не делают просто так. Ей снова вспомнилось требование отца увидеть Стюрмира конунга и свое собственное желание увидеть Хродмара.

– А это совсем не трудно, – подал голос Оддбранд, и Ингвильда вздрогнула.

Она чувствовала, как мерзнут ее плотно сжатые губы, и была уверена, что не произносила вслух ни звука. Значит, Оддбранд услышал ее мысли. Вскинув глаза, она посмотрела на него по-новому и даже испугалась. Высокий сильный хирдман с невыразительным лицом и умными глазами, в накидке из косматого волчьего меха, стоящий возле священного камня с крепко прижатой к нему ладонью, вдруг показался ей и не человеком вовсе, а каким-то духом, не слишком ласковым, но не враждебным и, главное, очень сильным. Мелькнула мысль, что таким должен быть бог, и Ингвильде стало жутко. Оддбранд неслышно разговаривал со священным камнем, не требуя жертв и не завывая заклинаний, как тот, живущий в Тюрсхейме. Он был похож на одного из духов Медного Леса, что просыпаются в годы бедствий.

– О чем ты говоришь? – осторожно, с тревогой спросила она.

– О том, что тебе велел Фрейвид хёвдинг и чего тебе самой хочется. Не нужно ждать новолуния. Ведь новый месяц уже где-то есть в мире, только его еще не видно. А ты позови его. Постарайся увидеть его раньше, чем все остальные.

Ингвильда не сводила глаз с Оддбранда, стараясь понять, что же он сказал. Это было как сноп искр в темном доме – так просто и так ослепительно! А Оддбранд снял ладонь с заиндевелого камня и отошел чуть в сторону. Ингвильда, как зачарованная, потянулась за ним и встала на то место, где он он только что стоял. Прямо перед ней, на уровне лица, оказался след, оставленный его ладонью, черное пятно среди растаявшего инея, протопленное теплом живой человеческой руки, словно окошко… куда? Ингвильда смотрела в это пятно, все еще думая о словах Оддбранда, но мысли ее против воли сворачивали на другое. Ведь Хродмар тоже есть где-то в мире! Просто он так далеко, что его еще не видно. Но он есть, он идет сюда, и он будет с ней. Надо только постараться увидеть его раньше, чем другие. И не так уж это трудно. Невозможно увидеть только то, чего нет, нет нигде, ни в одном из миров. А то, что есть в твоем собственном мире, увидеть можно…

И черное окно в камне под взглядом Ингвильды посветлело, но не до белого, а до смутно-серого цвета – таким бывает море зимой. Возникло движение, рябь побежала по поверхности камня, как по воде… Да это и есть вода. Широкое пространство фьорда, заполненного кораблями, разворачивалось перед взором Ингвильды, и у всех кораблей были на штевнях резные головы коней и рогатых драконов. А дальше, впереди, виднелась полоса земли с темнеющими крышами усадьбы, а за ними можно было различить снова серый блеск воды и корабельные штевни – много, сколько хватает глаз.

Там, перед усадьбой, стояли и ходили люди; среди множества воинов Ингвильда видела несколько человек в богатых плащах и среди них – Хродмара. Она сразу выбрала его взглядом в толпе, как будто он был окружен особым светом, и узнала, как узнают свое собственное отражение. Он что-то говорил, его горячо перебивал рослый мужчина с рысьей шкурой на плечах, сохранившей лапы, хвост и даже голову, с большой золотой застежкой на правом плече. Хродмар молча давал победителю рыси выговориться и продолжал. Ингвильда не слышала слов, но видела спокойную уверенность на его лице. Да, это место вовсе не было похоже на Западное побережье Квиттинга, где ему следовало сейчас находиться. Серое небо нависло над цепью горных хребтов, и нельзя было с одного взгляда отличить заснеженные вершины от облаков. Это фьялленландские горы, по которым можно подняться прямо к облакам. Не потому, что горы высоки, а потому, что облака над Фьялленландом всегда низкие.

Черное пятно на боку камня стало вновь покрываться изморозью, и через тонкую белесую пленку Ингвильда больше ничего не видела. Внезапно у нее закружилась голова, словно земля качнулась под ногами. Она закрыла глаза и глубоко вдохнула холодный воздух. Это головокружение показалось ей приятным, как усталость после хорошо выполненной трудной работы. Ингвильда отчетливо помнила свое видение, и ее дар больше не пугал, как будто она наконец-то научилась справляться с ним. Раньше он казался ей чем-то вроде болезни, а теперь стал оружием.

– Ты хорошо поняла то, что увидела? – спросил Оддбранд. И Ингвильда вдруг подумала, что он и показал ей это.

– А ты не видел? – спросила она, еще не решаясь открыть глаза.

– Как же я могу – я же не ясновидящий! – По голосу Оддбранда было слышно, что он улыбается. На такое редкое зрелище все домочадцы Фрейвида сбежались бы со всей усадьбы, бросив дела и отдых, и Ингвильда открыла глаза. – Но если ты не все поняла, расскажи мне, я помогу. Что-то же нужно будет отвечать Фрейвиду.

Ингвильда стала подробно рассказывать обо всем увиденном, стараясь описать даже изгибы берега. Оддбранд удовлетворенно кивал время от времени, вставляя пояснения.

– Я знаю это место, я там бывал. Это называется Трехрогий фьорд. У него три рога, и в каждом отлично может встать сотня кораблей. На Среднем роге стоит усадьба ярла, а два других изрыты землянками для войска, как поле кротовыми норами. Ты не видела? Все равно они там есть, и наверняка все до одной заняты. С самых Великаньих Веков конунги фьяллей собирают там войско, когда идут в большой поход. Сесть ярлом в тамошнюю усадьбу у них считается чуть ли не самым почетным… Да, конские головы на штевнях – это корабли раудов… А длиннорукий в рысьей шкуре – это сам Ингимунд ярл, муж конунговой дочери Ульврун. Он когда-то убил эту рысь голыми руками и с тех пор верит, что ее сила перешла в него и приносит ему удачу. Все верно. Если Торбранд конунг начал собирать войско после проделок Большого Тюленя, то сроком общего сбора он должен был назначить Середину Зимы. Сейчас они принесут жертвы и поплывут. Вот и ответ твоему отцу! Он очень обрадуется, узнав, что конунг фьяллей находится гораздо ближе, чем Стюрмир конунг. Но ведь и ты сама не зря глядела в камень, верно?

Ингвильда посмотрела в лицо Оддбранду, пытаясь понять, не смеется ли он, но не сумела уловить даже тени улыбки.

– Все же это так странно! – сказала она, поведя плечами. – Я никогда не слышала, чтобы гадали по камням. Мудрые люди гадают по облакам, по бараньим лопаткам, по рунам…

– Чему ты удивляешься – это же Свадебный Камень! – Оддбранд выпустил в уголки губ тень улыбки и тут же снова спрятал ее. – И я очень сильно удивлюсь, если среди тех доблестных воинов ты не увидела своего жениха. На самом деле, йомфру, главное – это уметь видеть. Кто умеет – тот увидит хоть в… Ты знаешь, что есть умельцы предсказывать судьбу по сношенным башмакам?

– А ты… – Ингвильда подошла ближе и заглянула ему в лицо. – Ты откуда… все это знаешь?

– Я… – Оддбранд со скучающим видом поднял глаза к быстро темнеющему небу, как будто его просили рассказать о невыразимо нудных делах. – Это долго рассказывать. А если проще – я один раз умирал и чуть было совсем не умер. Но Один выпихнул меня обратно и неплотно закрыл дверь. Теперь я знаю, где она, эта дверь.

Это было не самое ясное и полное объяснение, но Ингвильда больше ни о чем не спрашивала. Ей было слишком трудно разобраться со своими собственными тайнами, чтобы искать чужие.

О своем видении Ингвильда рассказала отцу и другим не больше половины, но и этого было достаточно. Фрейвид хёвдинг не очень-то поверил, что сразу после их беседы боги послали дочери ту самую весть, которая была ему нужна: войско фьяллей в Трехрогом фьорде, то есть в полной готовности, а Стюрмира конунга и близко нет. Фрейвид даже подумал, что его дочь разумнее, чем ему казалось. Кюна Далла тоже не слишком поверила в такое своевременное видение, но сомнения были ей невыгодны, и она без колебаний прогнала их. Перед ней открылась замечательная возможность заменить мужа, который относился к ней со снисходительным презрением, на пасынка, который слушает ее и, между прочим, тоже вполне годится в мужья.

Наутро Фрейвид хёвдинг и кюна Далла созвали на малый, так называемый домашний, тинг народ со всего озера Фрейра и окрестностей. По обычаю, местный тинг собирался на берегу, на площадке перед каменными воротами святилища Хэстарнэс. Рассказав о вестях с северной границы и видениях Ингвильды, они предложили людям провозгласить Вильмунда конунгом квиттов, чтобы войско шло в бой с предводителем, без чего на удачу нечего и рассчитывать. Вильмунд ярл слушал громогласные хвалы себе, и на скулах его горел яркий румянец. В этот миг он чувствовал себя всемогущим.

Кубок Конунгов хранился в Тюрсхейме, и взамен Вильмунду подали другой, но тоже золотой. Стоя в толпе, Ингвильда с затаенным дыханием следила за тем, как Фрейвид подает Вильмунду кубок с медом, чтобы тот вылил его к подножию священного камня, как Вильмунд протягивает к нему руки… На его правом запястье блестит золотой дракон – волшебное обручье, которое по руке каждому новому владельцу. Какая-то ледяная иголочка кольнула в сердце Ингвильде, и она едва не крикнула: «Не бери!»

Оддбранд, стоявший у нее за спиной, вдруг незаметно положил руку ей на плечо и слегка сжал, как будто хотел удержать от необдуманных поступков. Без слов она поняла, что он хотел сказать. Боги дали каждому человеку свою судьбу и свою голову, а с ними право идти своей дорогой и обязанность отвечать за свои поступки. И если кто-то схватился за меч не по руке, то ему же достанутся и все последствия.

Глава 3

За ночь поверх наста выпал снежок, так что теперь бежать на лыжах было одно удовольствие: Хёрдис бодро скользила вперед, а Серый трусил за ней, не увязая в снегу. «Может, я научилась еще и заклинать погоду? – с веселым удивлением думала Хёрдис на бегу. – Узнать бы еще, как у меня это получилось!»

Но незнание этого важного обстоятельства не могло испортить ей настроения. Одна долина сменялась другой, со свистом, как казалось Хёрдис, улетали назад еловые перелески, и хотя края Медного Леса еще не было видно, Хёрдис была уверена, что доберется точно в срок. То есть гораздо быстрее, чем люди считают возможным!

– Они думают, дурачье, что можно отнять у Хёрдис Колдуньи ее законное имущество и спокойненько им владеть! Они сильно ошибаются! – на каждом привале твердила она Серому. Серый уже давно все понял, но других собеседников Победительнице Фьяллей судьба пока не посылала. – Сильно ошибаются! Раз мой Дракон Судьбы не может сам ко мне вернуться, так я пойду за ним! Он мой и должен быть у меня! Я прокляла его новых владельцев таким страшным проклятьем, что ради их же блага мой Дракон должен вернуться ко мне! И он вернется! Не будь я Хёрдис Колдунья!

Вот уже пять дней, как Хёрдис сбежала из Кремнистого Склона, не особенно заботясь, когда и как она туда вернется. В дорогу она запаслась лыжами и маленьким, но вполне надежным охотничьим луком. Стрелять ее никогда не учили, но сбить рябчика, которого потом поймает Серый, ей было вполне по силам.

Разумеется, свое чудесное огниво она тоже не забыла. Оно висело у нее на цепочке под застежкой платья, на всякий случай еще привязанное ремешком, и на ходу Хёрдис ощущала, как оно бьется под меховой накидкой. Не каждый выдержал бы этот сумасшедший бег через безлюдные просторы Медного Леса шестой день подряд, с ночевками прямо на снегу, на еловых лапах, возле костра. Даже Серый похудел и падал без сил, как только хозяйка позволяла ему передохнуть.

– Я, между прочим, тебя вовсе не звала с собой! – напоминала она, если пес начинал подвывать и смотреть на нее жалобными глазами, умоляя о передышке. – Сидел бы дома!

Сама Хёрдис не знала усталости, словно была выкована из знаменитого квиттингского железа. Жажда отомстить обидчику и вернуть свое сокровище гнала и гнала ее вперед. Иногда Хёрдис сама удивлялась своей неутомимости. Сидя ночами у костра, дожидаясь, пока прожарится подстреленная по пути куропатка, она совершенно забывала и о Драконе Судьбы, и о Фрейвиде, а просто радовалась оставшемуся позади пространству, как будто это беспрерывное движение через заснеженные долины и было настоящим смыслом ее жизни. «Кажется, я никогда не ела сырого оленьего сердца, а бегаю лучше любого оленя!» – удивлялась она сама себе. Хёрдис смутно ощущала, как в сумрачных глубинах ее неугомонной души бродят какие-то огромные, до конца еще не проявившиеся силы. Эти силы не давали ей сидеть дома, это они погнали ее куда-то вдаль. Ей не место там, где она родилась, ей пришло время вылупиться из прежней жизни, как птенец вылупляется из скорлупы, чтобы учиться летать. Главное – это бежать, а зачем – будет ясно на месте. Хёрдис верила себе, даже когда себя не понимала, а жалеть ей было не о чем. Кремнистый Склон никогда не казался ей настоящим домом. А где ее дом, есть ли он вообще – вот это ей и хотелось бы знать.

Кончался шестой день ее путешествия, когда Серый вдруг начал подвывать.

– Да ну тебя! – коротко огрызнулась Хёрдис на бегу. – Еще светло. Отдыхать рано.

Но пес не унимался. Хёрдис замедлила шаг и обернулась.

– Ну, чего тебе? – недовольно спросила она, но тут же перевела взгляд с собаки на снег позади, не упуская случая еще раз полюбоваться делом своих рук.

Если бы кто-то попытался проследить ее путь, у него ничего бы не вышло. Следы лыж Хёрдис и лап Серого сами собой затягивались снегом и исчезали, едва она успевала отойти на два-три шага. Это тоже было заслугой волшебного огнива. Перед тем как выйти из дома, Хёрдис нацарапала острым краем огнива на нижней стороне каждой лыжи руну «эар» – руну Праха. Этой руне ее научил один иноземный пленник, который целую зиму жил в усадьбе Фрейвида, дожидаясь, пока за него пришлют выкуп. Как он говорил, эта руна означает завершение и возвращение к тому, как было. Хёрдис требовалось, чтобы позади нее снег остался как был , и она использовала чужеземную руну для заметания следов. Конечно, умная бабушка Сигнехильда сказала бы, что очень опасно использовать иноземное колдовство, в котором совсем не разбираешься, но осторожность Хёрдис даром отдавала кому угодно. Следы заметались, у нее опять получалось задуманное, а до остального ей не было дела.

Видя, что хозяйка обернулась, Серый тут же сел на снег, тихо поскуливая и жалобно глядя на нее своими желтыми глазами.

– И не стыдно тебе? – укоризненно спросила Хёрдис. – Тоже мне, хёвдинг Болотных Кочек! Законоговоритель* жабьего тинга! А еще гривну носишь! Даже тот козлиноголовый берсерк, с которого мы ее сняли, наверняка прошел бы эту дорогу без нытья! А уж тебе сам Видар* велел! Пошли же, ну! Великие волки Гери и Фреки* смотрят на тебя и гордятся тобой!

Но Серый не тронулся с места, а продолжал скулить, то оглядываясь назад, то поворачивая морду к Хёрдис. Что-то было не так. Насторожившись, она потянула носом воздух, оглядела сумрачный небосклон, потемневший перед близкой ночью, скользнула взглядом по верхушкам елей на взгорке позади. Что-то было не так…

– Пахнет чем-то паршивым, – задумчиво сказала Хёрдис и посмотрела в глаза Серому. – Ну-ка, храбрый хёвдинг, кончай ныть и подумай – что это такое?

Серый еще раз боязливо оглянулся, но постарался взять себя в руки, то есть в лапы, и честно подумал. С тех пор как Хёрдис пожаловала ему гривну фьялльского берсерка, он стал умен не по-собачьи и даже, как надеялась Хёрдис, мог со временем сравняться умом с прежним хозяином гривны. «Впрочем, это сомнительная похвала! – с издевкой добавляла Победительница Фьяллей. – Говорят, в одном племени когда-то сидел конунгом пес. Наверняка это было во Фьялленланде!» Так или иначе, но с некоторых пор Серый стал еще лучше понимать человеческую речь и даже кое-как передавать свои мысли Хёрдис. Вернее, не мысли, а чувства и побуждения.

Вот и сейчас Хёрдис прислушалась, стараясь уловить, что происходит в лобастой башке ее верного ярла. Ей вдруг стало тоскливо и страшно. Так страшно, что она вцепилась в рукоять ножа на поясе и стремительно огляделась. Где-то рядом была опасность, что-то большое и жуткое шло к ним через пустынные долины и хребты Медного Леса.

У Хёрдис закружилась голова: ей вдруг ясно представилось, как огромен Медный Лес и как малы, жалки и беспомощны в этих просторах они с Серым. Сам Медный Лес, все тайны которого неизвестны даже самым мудрым колдунам, вдруг представился ей живым чудовищем, способным сожрать их. Вот так, просто сейчас распахнется в земле огромная черная пасть и проглотит две искорки живого тепла… Нечто подобное Хёрдис уже испытала один раз, еще летом, когда только вернулась к Кремнистому Склону с побережья, пошла искать пропавших коров и оказалась перед пещерой, из которой потом вышел Берг…

Вспомнив Берга, Хёрдис поморщилась. Он всю осень надоедал ей, являясь на пастбище чуть не каждый день, а потом подстерегая всякий раз, как только она выйдет из дома. В усадьбу он не совался, но не могла же Хёрдис все время сидеть взаперти! Берг упрямо топал за ней, то забегая вперед, то заходя сбоку, все заглядывая ей в глаза, даже пытался взять за руку, но при этом ничего не говорил, а только пыхтел. Должно быть, это следовало понимать как вздохи любовной тоски. Надоел хуже селедки. Уходя из дома, Хёрдис, конечно же, ничего не стала ему говорить. А то еще потащился бы провожать, с него станется!

При мыслях о Берге страх отступил, сменился презрительной досадой, дышать снова стало легко.

– Идем, Серый! – решительно сказала Хёрдис. – Нечего сидеть. А если страшно, то вспомни – нам осталось не больше одного перехода до конца Медного Леса! Может быть, уже завтра мы будем спать в человеческом доме!

Вздохнув, Серый поднялся и побежал следом, изредка оглядываясь назад.

Долина кончалась, впереди виднелся невысокий хребет. Острые кремневые выступы не замело снегом, и они выделялись на белом как темные пятна. Хёрдис торопилась добраться туда, чтобы с высокого места окинуть торжествующим взглядом пройденную местность и вызывающим – ту, что лежала впереди и еще ждала завоевания. Недолго же ей ждать! Хёрдис упрямо передвигала ноги, но мерзкое ощущение опасности не проходило и убежать от него не удавалось. Темное вязкое облако наползало с севера, из сердца Медного Леса, откуда лежал ее путь, упрямо догоняло, делалось все ближе и ближе. Страх протягивал когтистые лапы, цеплял за края одежды и за волосы, давил и не давал дышать. Но не так-то легко было помешать ей! Хёрдис упрямо сжимала губы и все шла и шла вперед, хоть это и стало вдвое труднее. Раньше ей не случалось так уставать на подъемах, хотя встречались склоны и покруче. Уж не живет ли тут какой-нибудь упрямый тролль, который не хочет подпускать ее к своей пещерке? «Я тебе покажу! – сердито грозила Хёрдис, уверенная, что невидимый враг услышит ее мысли. – Вот только доберусь до тебя! Ты узнаешь, как кусается мое огниво, мерзкий тролль!»

На вершине хребта снега почти не было, лыжи стали царапать по камню. Окинув взглядом широкую каменистую полосу впереди, Хёрдис со вздохом наклонилась и отвязала их.

– Иди, Серый, здесь легче… – начала она, в наклоне повернув голову назад, к Серому, и вдруг вскрикнула.

Позади, у начала оставленной за спиной долины, над вершинами ельника возвышалось что-то огромное, темное, достающее до самого неба. Какая-то неведомая гора, грозовая туча выросла между лесом и небом, покачнулась, потом рывком продвинулась вперед…

Любой обыкновенный человек застыл бы на месте от ужаса, подавившись воздухом, но Хёрдис не тратила времени на испуг. Мгновенно, словно ее подстегнули, она сгребла в охапку лыжи с палками и кинулась в близкие заросли на гребне скалы. Высокие кусты можжевельника торчали среди каменной россыпи густыми рыже-бурыми метелками, и Хёрдис, как косматый волчонок, устремилась туда. Между кустами ей почудилось темное отверстие – сейчас беглянке подошла бы и кротовая нора.

На коленях, волоча за собой лыжи, она вползла под кусты и сунулась к узкому лазу. Серый, вполголоса повизгивая от ужаса, полз за ней, все норовя пролезть вперед или хотя бы быть рядом, но ширины лаза между камнями с трудом хватало на одного, и Хёрдис сердито шипела, бранила бестолковую собаку, которая своей суетой сейчас погубит их обоих.

Серый пролез-таки вперед и первым нырнул в нору. Бросив лыжи, Хёрдис вползла следом. Обмяв снег, она обнаружила, что пещерка не так мала, как казалось, – они с Серым поместились там целиком. Серую шкуру пса и волчью накидку Хёрдис будет не так легко заметить снаружи за камнями и ветками можжевельника, если только… Если только это ищет глазами, а не как-то иначе. Несколькими быстрыми движениями Хёрдис начертила на снегу возле норки руну Волчий Крюк, способную сковать противника – из наследства того же Эадальреда-пленника. Он предупреждал, что руна опасна, но сейчас Хёрдис было не до того – там, наверху, маячило что-то гораздо более страшное. О Видольв, родоначальник всех ведьм, сделай так, чтобы помогло!

Сжавшись в ежовый комочек, затаив дыхание, Хёрдис напряженно вслушивалась. Тяжеленные шаги быстро пересекали долину, делались все ближе и ближе. Бум… бум… бум-бум… Как будто поблизости колотили о землю целой скалой. Со стен и потолка пещерки ползли и сыпались комья мерзлого песка. Еще насыплется за шиворот, вытряхивай потом!

Над скалами висел гул, Хёрдис всем телом ощущала глубинное подрагивание земли. Высунуться и посмотреть она боялась. Такому огромному страшилищу девушка и собака покажутся не больше мышей, может, он и не разглядит их свысока, ну а вдруг учует живой взгляд? Кто он такой? «Для тролля великоват, – прикидывала Хёрдис, обеими руками сжимая пасть Серого, чтобы не скулил. Конечно, это чудо так топочет, что и камнепада не услышит, но все же не помешает сидеть потише. – Может, великан? Свальнир… Асольв его видел, значит, он еще жив. Нет, Свальнир живет не здесь, а в Великаньей долине. Семь дней пути отсюда! Впрочем, это для человека семь, а великан и за полдня пройдет. Чего он так разгулялся? А вдруг он голодный? Конечно, мы ему на один зуб, но от этого не легче». Нет, Хёрдис не хотела кончить свои подвиги в пасти великана. Конечно, это славная смерть, но чересчур преждевременная.

Громоподобные шаги приближались, но делались все медленнее. Перед хребтом они совсем остановились. Вот тут у Хёрдис стало нехорошо на душе. Она натянула на лицо косматый капюшон, сжалась и склонила голову и всем существом ощутила, как громада каменного жителя нависла над самой их пещеркой. Сам воздух вокруг уплотнился и стал еще холоднее, так что дышать было не легче, чем грызть лед. Хёрдис почти не дышала, чувствуя только, как Серый у нее в руках дрожит крупной дрожью. «Что же ты завис тут, горе богини Йорд*!– с негодованием восклицала она в мыслях. – Топай дальше, позор Имировых* костей! Нечего тебе здесь делать!»

Вот горный хребет содрогнулся сильнее – великан поставил ногу совсем рядом с их укрытием. На миг потемнело – словно каменная туча медленно прошла над самым обрывом, куда открывался зев пещерки. Хёрдис бросила вперед быстрый взгляд. Исполинская фигура стояла по ту сторону хребта на склоне, но еще очень близко, так что Хёрдис видела только ноги. Она не поняла даже, обуты ли они в сапоги или просто сделаны из камня и не нуждаются в обуви.

Великан стоял, обратившись лицом к следующей долине, и, похоже, высматривал что-то впереди. Что ему там нужно? В Медном Лесу так мало людей, что в иных долинах годами никто не бывает и черные камни, отмечающие дорогу к побережью, уныло тоскуют от собственной бесполезности.

«Уж не нас ли он ищет? – снова подумала Хёрдис. – Не нравится мне это! Я, конечно, люблю внимание больших и сильных мужчин, но этот для меня уж слишком велик!»

Осторожно она сняла одну руку с загривка Серого, показала псу кулак и послала свирепый мысленный приказ сидеть тише мыши и даже не дышать для верности. Потом Хёрдис сунула руку под накидку и нашарила огниво. Вытащив амулет, она осторожно, стараясь не звякнуть, опустила его и коснулась железом кремневого пола пещерки. Встреча железа и кремня рождает силу, которой надо лишь уметь воспользоваться. А Хёрдис уже верила, что умеет.

– Отведи глаза этому каменному дурню! – беззвучно шепнула она, глядя на огниво как на живое существо многократно умнее ее самой. – Если он ищет меня, то пусть увидит не там, где есть!

Она неслышно нажала огнивом на камень, и из-под железа выскочила маленькая красная искра, за ней еще и еще. Словно крошечные живые существа, искры запрыгали прочь. Позабыв страх, Хёрдис с любопытством наблюдала за ними. Блестящей красно-золотистой струйкой искры вытекли из пещерки и устремились вслед за великаном. Вот они обошли его каменные ноги… Хёрдис затаила дыхание, высунула лицо из пещерки, стараясь не потерять из виду искры среди можжевеловых кустов.

Искры вдруг собрались все вместе и вспорхнули в воздух, словно полупрозрачная огненная птица.

Птица взмыла вверх и пропала.

Но не успела Хёрдис разочарованно вздохнуть, как впереди, на следующем перевале, мелькнуло что-то живое. Здесь, в этих пустых просторах, любой огонек живого тепла заметен издалека. На миг у Хёрдис возникла мысль, что великан искал вовсе не ее и там появилась наконец его истинная цель. Она вгляделась еще раз… и вцепилась зубами в собственную руку, чтобы не вскрикнуть от изумления.

Там, по дальнему склону, шла она. Девушка в волчьей накидке торопливо карабкалась по заснеженному склону, а за ней бежала серая собака. Не хватало только лыж и мешка за плечами. Хёрдис оторопело наблюдала за суетливыми, испуганными движениями девушки, не зная даже, что подумать. Это была она сама с Серым, несомненно она! Но как она туда попала, не вылезая из пещерки? И кто же, возьми его тролли, сидит сейчас здесь?

Земля быстро дрогнула несколько раз подряд – великан тоже увидел девушку с собакой и стал спускаться в долину. Скалы под его ногами дрожали так, словно грозили вот-вот расколоться. Почти бегом, с удивительным для такой громадины проворством, великан устремился в погоню.

Прижав руку ко рту, Хёрдис наблюдала, от всего сердца сочувствуя своему отражению и переживая за его плачевную судьбу. Ведь сейчас догонит, Имирова кость! Догонит и сожрет!

Ха, не так-то просто догнать Хёрдис Колдунью, даже если это всего лишь ее отражение! Не успел великан пересечь долину, как девушка с собакой как по волшебству скрылись из глаз и почти сразу показались уже на следующей горе, у самой вершины, в стороне от настоящего пути Хёрдис. Великан, грузно топая, повернулся и устремился за ними. Беглецы уже были так далеко, что Хёрдис, наполовину высунувшись из своей пещерки, едва различала среди редкого мелкого ельника две серые движущиеся точки возле самой вершины. Вот-вот они опять скроются из глаз…

«Надо бежать! – вдруг осенило Хёрдис. – Бежать, пока он за нами… за ними гоняется!»

Она решительно выползла на четвереньках из пещерки, подхватила свои лыжи и побежала вниз по каменистому склону. Только бы нырнуть в долину… а там сосновый лес, какое счастье! В лесу их не очень-то разглядишь!

– Скорее, Серый! – на ходу шипела Хёрдис, оборачиваясь к псу. Серому совсем не хотелось покидать их убежище, вполне надежное, как оказалось, для спасения от великанов. Но Хёрдис не собиралась ждать. – Ты что, хочешь просидеть в этой норе до весны? Ну и сиди, а я пошла!

Она уже спустилась с кремневой осыпи и привязывала лыжи, когда пес серым комком вылетел из зарослей можжевельника и побежал впереди, изо всех сил торопясь забраться поглубже в лес. Крепко стиснув в ладонях палки, Хёрдис торопилась за ним. Не все же ей прокладывать путь! Пусть мороки поводят великана, пока он своей каменной головой не сообразит, в чем дело. А до конца Медного Леса, где он будет бессилен, осталось не так уж далеко.

Первые полмесяца после Середины Зимы выдались для молодого Вильмунда конунга не слишком веселыми. Почти сразу после знаменательного тинга он остался один: Гримкель ярл уехал к Острому мысу, а вскоре и Фрейвид хёвдинг тоже покинул Конунгагорд, отправившись собирать войско Западного побережья. На озере Фрейра остались только кое-кто из ярлов, до сих пор не решивших, присоединиться ли им к молодому конунгу или ждать прежнего, от которого все еще не было никаких вестей. И конечно, кюна Далла. Если бы не она, Вильмунд мог бы совсем загрустить. До того как соберутся войска, у него не было иного занятия, кроме как ждать гонцов с новыми дурными вестями о продвижении фьяллей и раудов да размышлять о своем неудачном обручении. Ингвильда по-прежнему не хотела даже смотреть в его сторону.

От немедленной свадьбы конунг отказался по наущению кюны Даллы – мачеха успела ему внушить, что со временем он найдет невесту и получше. Фрейвид хотел забрать дочь с собой, но в этом, опять же по совету Даллы, Вильмунд отказал – ему нужен был залог. Скрепя сердце Фрейвид согласился: время торопило. Он уехал, а Ингвильда, все еще считавшаяся невестой Вильмунда конунга, осталась в Конунгагорде под охраной одного только Оддбранда.

Впрочем, это было не так уж и мало.

– Какой заботливый и преданный у нее воспитатель! – ехидно приговаривала от случая к случаю кюна Далла. – Не отходит от нее ни на шаг! Наверное, когда ей нужно в отхожее место, он переминается с ноги на ногу под дверью!

– Оддбранд ей не воспитатель! – с досадой отвечал Вильмунд. Презрительное безразличие Ингвильды так сильно ранило конунга, что он уже жалел о знакомстве с ней. – Он – сын бывшего воспитателя самого Фрейвида, а она воспитывалась дома у отца!

– Странно! – не унималась кюна Далла. – А я-то думала, что он еще в детстве носил ее на руках. Ты не замечал: когда она ложится спать, где он помещается – на полу возле порога? Возле лежанки? Или прямо под одеялом? Так ведь всего надежнее! И самой ей, я замечаю, это вовсе было бы не противно!

Вильмунд болезненно морщился, кусал губы и сжимал кулаки. Кюна Далла отлично понимала, каким образом сделать для пасынка ненавистным само имя Ингвильды. Посчитав выгодным оставить ее здесь, она в то же время старалась держать Вильмунда подальше от невесты, боясь, что угасшие было чувства вспыхнут вновь – ведь рана первой любви полностью не заживает никогда.

– Очень хорошо, что ты оставил здесь дочь Фрейвида! – говорила кюна Далла. – Мало ли что придет в голову этому… этому человеку? Все знают, что нрав у него тяжелый, а свою выгоду он ставит выше всего, даже выше слова чести. – На лице мачехи отразилось благородное негодование. Вильмунду не хватало проницательности догадаться, что кюна так хорошо понимала Фрейвида именно потому, что подобные побуждения и ей самой были близки. – Сегодня он друг тебе, а завтра, если фьялли слишком быстро займут Западное побережье, он внезапно вспомнит о том, что обещал свою дочь тому уроду… Вот, забыла, как его звали…

Но Вильмунд молча хмурился, не желая произносить вслух имени своего врага. Кюна Далла вздохнула, повертела в пальцах узорчатый край головного покрывала, смущенно поглядывая на Вильмунда.

– Меня тревожит одна мысль, – со вздохом произнесла она в ответ на его вопросительный взгляд. – Йомфру Ингвильда слишком… слишком сопротивляется своему счастью, тебе так не кажется? Боюсь, этот рябой фьялль слишком много успел… Ты так не думаешь? Знаешь ведь, эти удальцы, которые избегают честных схваток с мужчинами, с женщинами не теряются!

Вильмунд резко переменился в лице и рухнул на ближайшую лавку, словно ноги отказали ему в поддержке. Он помнил строгость Ингвильды, и ему не приходило в голову, что с его соперником она могла быть более ласковой. Но слова кюны открыли ему глаза: разом он вспомнил и их давнюю встречу на берегу в день Середины Лета, и много мелочей в разговорах с Ингвильдой, на которые раньше не обращал внимания. Сами по себе они ничего не значили, но если знать, как все истолковать… Недружелюбие Ингвильды исподволь приготовило его к самым страшным открытиям, и сейчас Вильмунд с готовностью поверил в худшее.

– Слава Фригг, прошло уже полгода! – поспешно сказала кюна Далла. – Ты можешь быть полностью уверен, что не станешь зваться отцом чужих детей, поверь моему женскому опыту. Ты не должен слишком сурово осуждать ее – ведь Фрейвид назвал ее невестой фьялля, она думала, что станет его женой… Знаешь, у них, у фьяллей, так принято, что после обручения жених получает все права мужа…

– Тролли и турсы*!

Это было первым, что сказал Вильмунд с самого начала разговора. Все рассуждения мачехи казались ему неоспоримыми, и теперь он был полон ужаса, досады и стыда. Подумать только – он назвал своей невестой девушку, которая обнимала фьялля, его врага! Чуть не сделал ее своей женой, кюной квиттов! Однорукий Ас!

– В этом нет ничего позорного! – продолжала кюна Далла, зная, что он сейчас ей не поверит. – Это все равно что отбить жену у врага. Помнишь, люди рассказывали, что в Барланде Гудбранд конунг разбил какого-то своего хёвдинга, который поднял против него мятеж, взял себе все его имущество и женился на его вдове. И живут уже пятнадцать лет, и имеют троих детей… И никто не считает, что для Гудбранда конунга это позор, наоборот…

Но Вильмунд ее почти не слушал. В восемнадцать лет слишком трудно примириться с такой сомнительной победой и пользоваться тем, чем раньше тебя воспользовался другой. Сейчас Ингвильда вызывала у него одно отвращение, словно кость, кем-то обглоданная и брошенная.

– Однорукий Ас! – только и мог повторять он, сжимая голову руками. Сейчас ему хотелось убить Ингвильду, которую он когда-то так любил. – Домой ее! К Фрейвиду! Завтра же! Сейчас же! Чтоб я ее больше не видел! Да возьмут ее тролли!

Вильмунд горестно вздохнул, и этот вздох был больше похож на глухой стон. Кюна Далла подошла, обняла его голову и прижала к себе. Вильмунд не сопротивлялся – ему слишком нужна была сейчас хоть чья-то поддержка.

– Ты совсем меня не слушал, милый мой! – ласково ворковала кюна Далла, перебирая мягкие длинные пряди его волос. – Мы не можем отослать ее к отцу, потому что тогда Фрейвид посчитает себя обиженным. Главное, что ему нужно, – это дорваться до власти, стать родичем конунга! Хорошо, что наконец-то ты это понял! Но мы не можем выпустить ее из рук. Фрейвид сразу поймет, что его замыслы расстроились, возомнит себя обиженным. И только Один и Фригг знают, к кому на помощь он тогда поведет свое войско – к нам или к конунгу фьяллей! Мне думается, что рябой фьялль будет рад получить свою невесту назад, и Фрейвид станет лучшим другом Торбранда Тролля! А Квиттингский Запад – немалая сила!

– Что же делать? – глухо промычал Вильмунд, уткнувшись лицом в бок своей благодетельницы.

– Мы должны оставить ее у себя, чтобы Фрейвид был прикован к нам прочной цепью. Конечно, быть твоей женой она недостойна… Зачем тебе вообще жена? Ты еще слишком молод, ты видел еще слишком мало женщин, чтобы сделать по-настоящему достойный выбор. Ты можешь спокойно подождать с женитьбой еще хоть десять, хоть пятнадцать лет, и никто тебя не осудит за то, что ты хочешь найти по-настоящему достойную мать своим будущим детям и будущим конунгам квиттов… А Ингвильду мы можем…

Кюна Далла помедлила, задумавшись для вида, а потом радостно продолжала, словно эта удачная мысль пришла ей в голову только сейчас:

– А Ингвильду мы можем выдать хотя бы за моего родича Аслака. Для него она достаточно хороша, он предан тебе, и на преданность Фрейвида мы сможем положиться, если его дочь поселится в Лейрингагорде. Уж тогда войско Западного побережья точно будет нашим! Но стоит поторопиться, пока Фрейвид его собирает. Ты же понимаешь – он должен узнать о свадьбе своей дочери только после того, как она состоится. На сбор войска ему потребуется какое-то время, но и нам оно тоже нужно. Что теперь стоит сделать, как тебе думается?

– Нужно немедленно послать за Аслаком, сегодня же! – воскликнул Вильмунд, поспешно выдергивая голову из-под рук мачехи и распрямляясь. – Пусть он приезжает быстрее. Мы сыграем свадьбу, и пусть везет ее на Острый мыс.

– Пока наш человек отправится туда, пока мои родичи накричатся и охрипнут, пока мать наконец вытолкает Аслака в шею из дома, пока он доедет… – с неудовольствием начала перечислять кюна Далла. – Нет, мой милый! Мы сделаем лучше. Мы сами поедем на Острый мыс – ты, я и она. Мы будем там уже через несколько дней, а уж при мне приготовления не затянутся надолго. Все сложится отлично: Фрейвид соберет войско Запада, Гримкель – войско Юга, а свадьба сделает их двоих едиными, как руки одного человека. Север можно уже не считать, а Хельги хёвдингу и его восточным упрямцам придется промолчать и смириться, если мы все будем заодно. Ведь верно? Ты со мной согласен?

Кюна Далла, повеселев от своего рассуждения, игриво улыбалась пасынку. Вильмунд тоже посветлел лицом; черные тучи, наведенные речами этой женщины, ею же самой были благополучно рассеяны. Ему казалось, что мачеха только что провела его за руку в тумане над пропастью, указала верный путь и не дала сорваться.

– Конечно, я с тобой согласен… кюна, – ответил Вильмунд, пытаясь улыбнуться. – Как же я могу не согласиться? Ведь ты – самая умная и предусмотрительная женщина на всем Морском Пути. И самая красивая… – сам не зная почему, добавил он, не в силах отвести взора от ее глаз, полных ласковой заботы, каких-то смутных обещаний и тайного соблазна.

Никто другой еще не смотрел на него так, и Вильмунду казалось, что кюна Далла – самая очаровательная и загадочная женщина в его жизни.

– О, с тобой вдвоем, Вильмунд конунг, мы будем непобедимы… – понизив голос, многозначительно шепнула кюна Далла, отлично замечая, как ее пасынка начинает пробирать дрожь от сладких и неясных предчувствий. – Ты же будешь мне верен, как я верна тебе?

Вильмунд хотел что-то сказать, но растерялся и только кивнул. Кюна Далла снова улыбнулась и потянулась к его лицу; Вильмунд поспешно наклонился, хотел поцеловать ее нежную румяную щеку. Вот уж чего никогда не водилось между старшим сыном и второй женой Стюрмира конунга, так это ласковых поцелуев! Но кюна Далла вдруг томно прикрыла глаза и подставила ему губы. Вильмунд сам не очень понял, что произошло и кто он ей теперь. Зваться ее пасынком и дальше казалось как-то нелепо.

– Оддбранд! – позвала Ингвильда. Оторвавшись от созерцания однообразной дороги через долину, хирдман повернул к ней голову. – А расскажи мне, в каких землях ты побывал? – попросила она.

Оддбранд повел плечом и ухмыльнулся:

– Йомфру, неужели тебе уже наскучило глядеть по сторонам? Ведь в этих местах ты еще никогда не бывала. Правда, они того и не стоят!

Ингвильда вздохнула и уныло огляделась. Вот уже третий день, как Вильмунд конунг со всеми приближенными покинул озеро Фрейра и отправился к Острому мысу. Цели внезапного путешествия он не объяснял никому, но кюна Далла, несомненно, ее знала. Сейчас она ехала рядом с Вильмундом, храня вид загадочный и важный одновременно. Вильмунд выглядел то хмурым, то гордым. Он гордился, что сумел отбить у грозного отца и власть конунга, и даже жену, но не очень-то представлял, что со всем этим делать. О его упрочившейся не по-родственному дружбе с кюной Даллой вслух не говорили, но Ингвильда не сомневалась в этом. Ведь Вильмунд целых восемь лет провел в одном доме с ней – никто здесь не знал его лучше. Кроме разве Оддбранда, а Оддбранд был с ней согласен. Только еще неизвестно, кто кого отбил у Стюрмира конунга, добавлял он, сын жену или наоборот.

К счастью, Вильмунд конунг не требовал, чтобы Ингвильда держалась в дороге рядом с ним, а предоставил им с Оддбрандом свободу затеряться в многорядном неровном строю дружины. Из тех, кто жил поблизости от озера Фрейра, с молодым конунгом поехали довольно многие, да и из других земель, прослышав о начале войны, собралось немало народу, жаждущего ратных подвигов и славы. В основном это были молодые хёльды, достаточно богатые, чтобы снарядить небольшую дружину, и достаточно честолюбивые, чтобы рваться в бой. Один из таких, Брендольв сын Гудмода, единственный, кто прибыл с Квиттингского Востока, ехал чуть позади и часто бросал на Ингвильду обожающие взгляды. Но ее это нисколько не радовало.

– Здесь не слишком-то весело, – сказала наконец Ингвильда Оддбранду. – Все это похоже на бегство.

– Так ты думаешь, что молодой конунг испугался и предпочитает пересидеть опасную зиму подальше от фьяллей? – невозмутимо спросил Оддбранд.

Несколько ехавших поблизости оглянулись на него с недоумением и тревогой.

– Нет, так плохо я о нем не думаю, – сказала Ингвильда, не трудясь понижать голос. – Скорее он был бы способен выйти навстречу фьяллям с малым войском и погибнуть со славой. Наверное, он все-таки хочет поторопить Гримкеля ярла.

– Более уместно ему было бы поторопить твоего отца. Что-то от него долго нет вестей. Конечно, Западное побережье довольно велико, но Фрейвид хёвдинг привык быстро делать важные дела.

– Может, кто-нибудь ему помешал?

– А ты знаешь человека, способного помешать твоему отцу?

Ингвильда пожала плечами, помолчала, потом опять спросила:

– Скажи, а ты был у слэттов?

– Был.

– А как ты туда плавал – вдоль западного берега или восточного?

– Вдоль обоих. И туда, и обратно. Зачем тебе это, йомфру? Может, лучше я расскажу тебе еще одну сказочку про глупого великана? – предложил Оддбранд. – Это гораздо забавнее, чем мои путешествия. Мне ведь так ни разу и не удалось забраться в такое место, где до меня никто не был.

– Довольно с меня великанов! – хмурясь, ответила Ингвильда.

Прошлой ночью ей снился великан: огромная тяжеленная туша, подобная горе на двух ногах, топталась над самой ее головой, а она сидела, скорчившись, в какой-то пещерке, не понимая, как туда попала, и дрожала от ужаса, что сейчас чудовище заметит ее и вытащит наружу. Хорошо, что сон продолжался недолго, – при воспоминании о нем Ингвильде и сейчас еще делалось не по себе. Поэтому Оддбранд второй день развлекал ее россказнями о непроходимой глупости великанов, стараясь убедить, что все не так страшно.

– Может, ты и права, – согласился Оддбранд и задумчиво поискал глазами Вильмунда конунга впереди. – Мне думается, что мы с тобой, йомфру, своими глазами видели такую огромную глупость, какая не снилась ни одному великану!

Ингвильда тоже посмотрела на Вильмунда. В последние несколько дней он перестал к ней подходить, что вполне ее устраивало. Но такое равнодушие было неспроста, и она ждала, к чему все это приведет. За последние месяцы она приучилась быть настороже, как воин в походе. Оддбранд говорил, что из нее вышел бы достойный воин, родись она мальчиком, – смелый, внимательный и осторожный. Впрочем, этого Ингвильда предпочла бы о себе не знать. Доблести и отваге она безусловно предпочитала покой и согласие.

– Так, значит, ты видел… Как тебе думается – конунг поплыл к слэттам вдоль ближнего берега? – снова спросила Ингвильда.

Она не могла молчать, боясь сойти с ума от видений и предчувствий. А Оддбранд еще раз показал себя незаменимым спутником – он без раздражения и досады готов бы выслушивать по десять раз одно и то же и десять раз отвечать на вопрос, на который вообще не может быть ответа.

Теперь он лишь пожал плечами:

– Вдоль западного берега, конечно, путь короче. Но зато он лежит мимо раудов, а конунг раудов в родстве с Торбрандом Троллем. Едва ли в то время, как Стюрмир конунг отправился в дорогу, рауды уже решили, на чьей они стороне. Но из осторожности наш Метельный Великан мог поплыть и вдоль другого берега. Этот путь длиннее, но хорды и грюннинги уж точно не станут ввязываться в наши распри.

– А ты знаешь, как выглядит та земля?

– Послушай, йомфру! – Оддбранд направил своего коня ближе к лошади Ингвильды и заговорил, понизив голос и склонившись к самой ее голове: – Я думал, что ты мне больше доверяешь. Как видно, я ошибся. Что ты ходишь вокруг, как Хёрдис около горшка сливок? Зачем тебе мои путешествия? Ты опять видишь что-то, но не знаешь, что это такое?

Ингвильда бегло глянула на него, снова опустила глаза и быстро кивнула.

– Мне приснилось сегодня утром, – шепнула она. – Совсем поздно, прямо перед тем как проснуться. Я так и не поняла, это был сон или…

– Или! – уверенно закончил Оддбранд и тоже кивнул. Иногда Ингвильде казалось, что он лучше нее самой знает, что с ней происходит. После видения в инеистом камне ее это не удивляло. – Раз ты спрашиваешь о дороге к слэттам, а не к фьяллям, значит, ты наконец выполнила просьбу твоего отца? Ты увидела Стюрмира конунга?

– Я не знаю. Я не видела ни одного знакомого человека. Я успела только увидеть море, берег и большой корабль. На нем был красно-зеленый парус. У нас ни у кого такого нет, ты понимаешь? А корабль – мне показалось, что это был «Рогатый Волк», тот, на котором конунг уплыл, но я не успела разглядеть, я отвлеклась на парус, понимаешь?

Оддбранд снова ухмыльнулся. Вон они, женщины, – ни наяву, ни в ясновидении они не способны сосредоточиться на важном, а разглядывают только все яркое и блестящее.

– Что это был за берег? – спросил он.

Ингвильда принялась описывать узкий мыс, скалистую гряду, дубовый лес и широкие поляны, которые успела разглядеть. Оддбранд хмурился, слушая, а потом вдруг его лоб разгладился.

– Ох, йомфру! Ты чуть на заставила меня усомниться, действительно ли я объехал весь Морской Путь! Я уже хотел сказать, что не знаю такого места. Конечно, я знаю его! Это никакой не мыс. Это остров. А гора за проливом – это другой остров. Это же Грюннингвэг – Дорога Рассвета. Такие острова есть перед берегом грюннингов. Во-первых, они священные, а во-вторых, местные жрецы берут плату за право там переночевать. Наверное, поэтому я про них и забыл! Знаешь, очень обидно отдавать деньги за то, чтобы постоять на земле, которую боги создали бесплатно. Да, и это означает, что наш конунг направляется домой, – неожиданно закончил Оддбранд. – От Грюннингвэга до Острого мыса примерно десять переходов. Но конунг может менять гребцов и плыть ночью тоже, а значит, управится за пять суток.

Ингвильда задумалась. Рассуждения Оддбранда превращали ее туманные догадки в уверенность. Если Стюрмир конунг, о котором со времени провозглашения Вильмунда старались не вспоминать, как о нечистом духе, все-таки вернется – что тогда будет? Что будет с Вильмундом, с Даллой, да и с самой Ингвильдой? Едва ли Стюрмиру понравится, что его похоронили при жизни, и едва ли он будет благодарен виновникам всего этого. А главный виновник – Фрейвид Огниво. И ей, как дочери Фрейвида, едва ли стоит рассчитывать на дружбу и благосклонность конунга. Одно хорошо – их обручение с Вильмундом он наверняка расторгнет… И что потом?

Ингвильду вдруг пронзила острая тревога, точно она сидит в лодке без весел, а ветер несет ее в открытое море. Она окинула взглядом долину, по которой пролегал их путь, серое небо, по цвету почти не отличимое от снега. Мягкие облака затягивали, уводили куда-то все глубже и глубже, и Ингвильда вдруг потянулась вперед, вслед за собственным взглядом, не в силах освободиться от наваждения. Тревога ушла, запуталась и растворилась в этом сером мареве, стало спокойно и тихо. Как во сне. Окружающий мир исчез, все вокруг заволоклось туманом, а облака, наоборот, расступились, в просвете показалось море. Темное зимнее море с грязно-белыми бурунчиками пены, низкий пустынный берег, поросший каким-то мелким кустарником, и корабль под красно-зеленым парусом. Словно вняв упреку Оддбранда, взгляд Ингвильды торопливо обшарил украшавшую штевень голову волка с оскаленной мордой и парой рогов вроде бычьих, воинственно поднятых к небесам. Да, это корабль Стюрмира конунга, «Рогатый Волк», – второго такого нет на всем Морском Пути. Одаривать рогами зверей, которым в них отказали боги, было любимым развлечением знаменитого корабельщика Эгиля Угрюмого, прозванного так за неукротимо веселый нрав.

«Наверное, этот роскошный парус Стюрмиру подарил конунг слэттов, – сообразила Ингвильда, хотя и понимала, что сейчас нужно смотреть, а с истолкованием увиденного можно и подождать. – А это значит, что он съездил не напрасно и Хильмир конунг пообещал ему помощь. А вот и сам Стюрмир!»

Видение становилось все отчетливее, приближалось, притом Ингвильда, к собственному удивлению и удовольствию, могла выбирать, на нос или на корму ей смотреть. На сиденье кормчего она увидела знакомую фигуру – широкие плечи и полуседую голову Метельного Великана. Медленно, боясь спугнуть видение, Ингвильда повела взгляд вдоль борта назад, стараясь разглядеть, нет ли на корабле кого-нибудь из слэттов. Знатные слэтты, кажется, заплетают волосы в одну косу… если она их не путает с соседями-барландцами. Никого похожего она не увидела, а может, не узнала. Морской ветер шевелил волосы гребцов, от волн летели ледяные брызги, и Ингвильда вздрогнула – на нее дохнуло этой влажной стужей. Резкий порыв соленого ветра ударил в лицо, окутал пронзительно-холодным облаком и потянул за собой, туда, к этому морю, небу, кораблю…

Сильная рука сжала плечо Ингвильды и потрясла.

– Эй, йомфру! – встревоженно позвал Оддбранд. – Очнись!

Рывком, как провалившись, Ингвильда опомнилась, обнаружила себя снова в седле, в долине, укрытой от морских ветров горами. Глаза жгло, как от яркого света; она зажмурилась и опустила голову. У нее не хватало сил даже держать поводья, и Оддбранд перехватил их.

– Ты, должно быть, видела что-то любопытное! – услышала она приглушенный, уже почти спокойный голос Оддбранда. – Но я подумал, как бы духи не забрали тебя к себе навсегда. По-моему, до этого оставалось немного. Дар ясновидения, конечно, драгоценен, но лучше оставайся здесь и будь обыкновенной женщиной.

Ингвильда успокоилась и открыла глаза. Ей было неуютно – мир видения и правда стал, пусть ненадолго, так же ярок и осязаем, как и настоящий. Представив, что могла бы очнуться не в седле, а на корабле среди хирдманов Стюрмира конунга, Ингвильда содрогнулась и крепче вцепилась в лошадиную гриву. Слава богине Хлин*, это прошло!

– Я видела корабль, – начала она рассказывать. – Это несомненно он, «Рогатый Волк». Стюрмир конунг жив и здоров, он сам правил рулем.

– Это на него похоже. – Оддбранд кивнул. – Там не было слэттов?

– Я их не нашла. Там плоский берег со множеством мелких заливчиков и мысочков, и на мысках растут тонкие кривые елки чуть ли не до самой воды…

– Ха! Уж не сам ли Ньёрд перенес Стюрмира за один день от Дороги Рассвета до Хорденланда?

– Земля хордов? – удивленно переспросила Ингвильда. – Но как они успели? Это же далеко?

– Далеко! – подтвердил Оддбранд. – Не знаю, что и сказать тебе, йомфру! Похоже, что сегодня утром ты увидела то, что было несколько дней назад!

Оддбранд почему-то повеселел, как будто ожидание близких неприятностей прибавило ему бодрости. Но Ингвильде было вовсе не весело.

– Так, значит, он может быть на Остром мысу уже через несколько дней?

– Да. Возможно, даже раньше нас. Как раз там и встретимся!

– Но… Наверное, стоит предупредить Вильмунда? – Ингвильда посмотрела в начало длинного строя, где краснел плащ молодого конунга.

– Не стоит! – Оддбранд ухмыльнулся. – Лучше пусть встреча с отцом станет для него приятной неожиданностью!

Ингвильда поколебалась немного, но все же завладела поводьями и тронула бок лошади свернутой плетью. Происходящее было важнее обид, и ей хотелось дать ему побольше времени на раздумье о том, как поправить дело. Но не успела лошадь сделать шаг, как Ингвильда засомневалась и снова натянула поводья.

– Не бойся, йомфру! – подбодрил ее Оддбранд. – Принимать решение нужно один раз – только тогда оно чего-то стоит!

– А он не подумает, что я лгу?

– А разве раньше ты когда-нибудь лгала? Если он так подумает, то пусть ему и будет стыдно! – утешил ее Оддбранд.

– А вдруг он подумает, что я сумасшедшая?

– А ты уверена, что это не так? – спросил Оддбранд, понизив голос и наклонившись к ней.

В его тоне крылась усмешка, но Ингвильда не обиделась. Напротив, ей стало весело. В самом деле, может быть, и так! А значит, какой с нее спрос? Отныне она свободна думать и действовать как ей угодно, а если кому-то это не понравится, то это их беда! Не так уж много в ней осталось от той славной благоразумием прежней Ингвильды дочери Фрейвида, какой она была всего лишь полгода назад.

– Но все же! – Ингвильда с мольбой заглянула в лицо Оддбранду, словно он обладал и полным знанием судьбы, и даже властью ее переменить. – Что с нами будет, Оддбранд? Я… я боюсь!

– Бояться нечего! – Оддбранд уверенно покрутил головой. – С тобой не случится ничего плохого, если только ты будешь держаться поближе ко мне. Я вытащу тебя хоть из пасти Фенрира. Клянусь моим Ключом!

Оддбранд хлопнул ладонью по боку, где висел его меч с круглым железным кольцом на конце рукояти, там, где у всех квиттов было изображение волчьей головы. Снова направив лошадь к началу строя, Ингвильда еще успела задуматься о том, почему меч Оддбранда носит такое странное название. Из-за кольца в рукояти? Но его легко можно было бы перековать на что-нибудь покрасивее. Из-за того, что хирдман неразлучен с мечом, как хозяин или управитель с ключами? Или потому, что меч в сильных руках воина является верным ключом к Палатам Павших*? Какие еще тайны хранит этот странный человек?

– Ты сошла с ума! – только и ответил Вильмунд конунг, выслушав Ингвильду. – Этого не может быть!

– Если тебе чего-то не хочется, это еще не значит, что этого не может быть! – весело ответила она.

Мысль была перехвачена у того же Оддбранда, который за прошедшие месяцы научил Ингвильду несколько иначе смотреть на мир и еще ни разу не ошибся.

– Этого не может быть!

Вильмунд решительно покачал головой. Наверное, Ингвильда сама была виновата: подобные вести надо сообщать с важным и значительным видом, желательно с подвыванием, как это делал Сиггейр из Тюрсхейма. Его боялись и ему верили. А Ингвильда казалась плохой прорицательницей: в свое время ей не хотел верить даже родной отец, так чего же было ждать от Вильмунда? Прямо проклятье какое-то!

Кюна Далла смотрела на нее с гневом и недоверием. Она была убеждена, что Ингвильда им назло выдумывает плохие новости. И наверняка по сговору со своим подлецом папашей!

– Ты все придумала! – опомнившись, воскликнула Далла. – Помолчи, не смеши людей!

Ингвильда повела плечом и поехала назад к Оддбранду. Дальше пусть разбираются сами. Кто предостерег, тот не виноват!

До самого вечера дружина ехала спокойно, только молодой конунг постепенно все больше мрачнел. Он не хотел верить Ингвильде, но сомнение возникло и теперь неудержимо крепло. Может быть, Стюрмир конунг и не вернулся. Но ведь мог и вернуться! Со времени осеннего тинга прошло достаточно времени для путешествия не только к Эльвенэсу, но и обратно. И Вильмунд чувствовал какую-то холодную скользкую растерянность, как будто он стоял в темноте на гладком льду. Вся его гордость и уверенность, призрачно обретенная со званием конунга, мгновенно растаяли. Он был таким же, как раньше, и вожделенный золотой кубок ничуть не прибавил ему настоящей силы. И чем ближе был вечер, тем настойчивее стучала в голове необходимость что-то решать.

Ингвильда не знала, как называлась та маленькая усадьба, в которой дружина конунга остановилась на ночлег. Она даже не поняла, которая из женщин, сновавших в факельных отблесках с мисками, кувшинами и охапками одеял, была здешней хозяйкой. Ее занимало только одно – девичья и лежанка. Оддбранд вполголоса доказывал кому-то возле дверей, что он будет спать у лежанки, поскольку охраняет невесту конунга от всего, в том числе и от дурных снов, чему служит его заклятый особыми рунами меч. Это он говорил в каждой усадьбе, и сама Ингвильда потихоньку начинала верить, что это правда. «Может быть, меч зовется Ключом потому, что открывает дорогу к хорошим сновидениям? Или даже вещим снам? Тогда ему цены нет!» – лениво думала она, полулежа на постели и свесив на пол ноги. Да тролли с ним, с мечом, – с самим Оддбрандом так спокойно и надежно, что ничего больше не надо…

Внезапно очнувшись, Ингвильда удивилась тишине. Только что по всему дому звучали шаги и голоса, хлопотали женщины, расхаживали туда-сюда хирдманы, сталкиваясь в незнакомых тесных переходах. И вдруг стало совсем тихо. Ингвильда лежала не на краю, а возле стены, кто-то снял с нее сапожки и платье со звенящими украшениями, укрыл теплым меховым одеялом и заботливо подоткнул его по бокам и у горла. Рядом посапывала Бломма, возле самого края спала еще какая-то девушка из хозяйских домочадцев. Должно быть, Ингвильда сама не заметила, как заснула, пока все устраивались, и теперь была уже глубокая ночь. На большом сундуке стоял глиняный светильник с плавающим в тюленьем жиру фитильком. Света от него было немного, и Ингвильда закрыла глаза, надеясь поскорее заснуть опять и не тратить зря драгоценное время отдыха.

Скрипнула дверь. Не открывая глаз, Ингвильда не столько услышала, сколько ощутила каким-то новым, неведомым чувством шаги и дыхание двух человек, отлично ей знакомых. Может быть, ясновидение – это умение не только видеть далеко, но и видеть близко с закрытыми глазами? Эта мысль почему-то показалась Ингвильде забавной, и она едва не рассмеялась, но сдержала смех и прислушалась. За время, проведенное сначала на Остром мысу, потом на озере Фрейра и, наконец, в дороге, Ингвильда стала менее робкой и более любопытной, чем была дома.

– Нет, не здесь! – услышала она растерянный шепот, показавшийся в тишине девичьей очень громким.

Это был, несомненно, Вильмунд. И его спутницу Ингвильда тоже узнала – просто по дыханию.

– Не на заднем же дворе! – потише, но с большей досадой ответила кюна Далла. – Хирдманы спят слишком чутко, а мерзнуть в сенях я не собираюсь. Здесь дует изо всех щелей!

– Так что ты… – начал Вильмунд, но вдруг тихо охнул и замолчал.

Ингвильда почувствовала его взгляд, суматошно ткнувшийся в нее, как тонкий прутик. Было не больно, но щекотно.

– Она же здесь! – потише зашептал Вильмунд.

– Неважно! – ответила Далла. – Она спит, как Сигрдрива*, уколотая шипом сна! Я уже замечала – она во сне не шевелится, не разговаривает и даже не дышит! Она не проснется, даже если тут собрать домашний тинг!

«Это я-то не дышу? – с полушутливой обидой подумала Ингвильда. – Даже Хёрдис дышала во сне, а мне до нее далеко! А жаль!»

– Я не знаю, правда она что-то умеет видеть или нет, но я подумала – нам неразумно ехать всем вместе! – шептала тем временем кюна Далла. Как видно, она за время дневного пути успела продумать, как ей теперь вести себя, и кое-что решила. – Если Стюрмир вернулся, ты сам знаешь, как мало его порадуют наши вести.

– Но я не хотел… – начал Вильмунд, но кюна Далла перебила его:

– Чего ты хотел, а чего нет, знаешь только ты сам. Я говорю о том, что подумает Стюрмир, а это совсем другое. Он подумает, что ты хотел нарочно отобрать у него престол. И спрашивать ни о чем не будет! Конечно, виноват во всем Фрейвид. В этом-то я сумею его убедить.

– Ты?

– Да. Ты останешься здесь, скажешь дружине, что заболел. Я поеду вперед. Если Стюрмир вернулся, я сама расскажу ему, как все было. Отвечать будет Фрейвид, и это будет справедливо.

– А я…

– А ты, мой милый, будешь ни в чем не виноват. Ты ведь сам понял, что за человек этот Фрейвид, и даже передумал жениться на его дочери, ведь верно? Ты уже сам отказался от обручения и решил выдать ее за моего брата Аслака, ведь так? Я думаю, Стюрмиру понравится этот замысел. Тогда если… если она останется наследницей Фрейвида, то все его земли и богатства перейдут к нам… к Лейрингам. Стюрмир будет доволен, уж я сумею это устроить.

– А я?

Ингвильда почти не слышала, что кюна говорила дальше. Неподвижно лежа с закрытыми глазами, она не могла решить, стоит ли верить ушам. «Так вот почему с недавних пор Вильмунд перестал со мной разговаривать! – быстро мелькало у нее в голове. – Он отказался от меня! И решил передать меня Аслаку… то есть, конечно, Далла так решила. Если Вильмунд сам додумался до такого утонченного коварства, то я – восьминогий Слейпнир!»

Так говорил когда-то Хродмар. При воспоминании о нем Ингвильду вдруг наполнила такая щемящая острая нежность, что под ресницами закрытых глаз горячей волной всплыли слезы. Томительная боль в груди на миг поглотила все прочее. Нет, время ничего не переменило – Хродмар по-прежнему казался живой частью ее самой, и чувство это казалось бесконечным, как дыхание. Ни полгода, ни год, ни десять лет не порвут этой связи. Не убьют надежду, что когда-нибудь они снова будут вместе, потому что так и должно быть. Все происходящее казалось дурным сном – сперва ее обручили с Вильмундом, теперь везут, собираясь отдать какому-то Аслаку Облако, в то время как для нее все мужчины – бесплотные облака, потому что Хродмар среди них только один и он далеко! Казалось, со времени их последнего свидания прошли долгие годы, но оно было так близко, ярко и живо в ее памяти, словно оно-то одно и происходило в действительности, а после него был только сон, сон…

А Вильмунд и кюна Далла возбужденным шепотом обсуждали свои дальнейшие шаги, голоса их царапали слух Ингвильды и стучались в сознание, как бродяги в богатый двор. «Вот они, чудесные дары богов!» – с наcмешкой подумала Ингвильда. Так всегда и бывает! Она сумела увидеть корабль конунга за много переходов отсюда, но не знала того, что совершалось под самым ее носом и имело к ней самое прямое отношение! Не заметила, как у нее поменялся жених! Правду говорят, что наиболее сильным даром ясновидения обладают те, кто слеп от рождения! А кто не от рождения, тот слепнет постепенно! Она, кажется, уже совсем потеряла зрение! Ну что ж, это справедливо: нельзя одному человеку смотреть сразу в две стороны!

– Отдай мне это обручье! – говорила между тем кюна Далла. – Я отвезу его Аслаку.

Вильмунд сделал движение, как будто хотел прикрыть ладонью золотого дракона на другом запястье.

– Не много ли будет для Аслака! – возмущенно воскликнул он, позабыв тревогу и растерянность.

Золотой дракон так глубоко запустил когти в его сердце, что вырвать их можно было только вместе с куском сердца.

– Глупец! – зашипела Далла. – Я привезу его на Острый мыс. Если там Стюрмир, то я покажу ему обручье, и он поверит, что ты сам решил отказаться от родства с Фрейвидом, с этим предателем. А если Стюрмира там нет, то Аслак его и не увидит! Для него многовато, в этом ты прав! Понял теперь?

Вильмунд нахмурился, погладил обручье по тонким чешуйкам, вздохнул, потом вдруг решительно помотал головой.

– Не отдам! – тихо отрезал он, и по его голосу даже упрямая Далла, не привыкшая сдаваться без борьбы, поняла, что снять обручье можно будет только с мертвого.

– Тогда я заберу ее с собой, – решила кюна.

– Кого? – не понял Вильмунд.

– Ее! – Далла не решалась назвать Ингвильду по имени, боясь разбудить, но показала глазами. – И привезу на Острый мыс. Если Стюрмир там, то ему… Ему она пригодится для будущих бесед с Фрейвидом. Так и быть, я скажу, что это ты так решил. За это он многое сможет простить.

Вильмунд помолчал. И он, и Ингвильда думали об одном: из невесты она превратилась в пленницу, и ее мнения никто не спрашивает, хотя речь идет о ее судьбе! Странно, но Ингвильда не испытывала никакого страха за себя. Она подумала, что Далла просто не хочет оставлять ее наедине с Вильмундом, раз сама уезжает от него. Иначе Вильмунд снова мог бы стать союзником Фрейвида и заплясать уже под другую дудочку. Ах, знать бы только, где сейчас Хродмар…

И вдруг Ингвильда ощутила едва заметное, легчайшее дуновение того же прохладного ветерка, которым потянуло на нее от видения «Рогатого Волка». Тогда она испугалась очнуться на корабле Стюрмира. А если бы это был корабль Хродмара? Тогда она сама побежала бы вперед по дороге из серых облаков, боясь только, как бы не обрушился этот зыбкий мостик!

– А Фрейвид… – снова подал голос Вильмунд.

– А Фрейвид, выходит, опоздал! – отрезала Далла. – Знаешь, как говорится: кто бодр, тот богат! А Фрейвид что-то слишком долго собирает свое войско!

– Куда же он запропастился, пожри его Нидхёгг*! – угрюмо буркнул Вильмунд.

Ни Далла вслух, ни Ингвильда в мыслях не могли ему ответить на этот вопрос.

Глава 4

В самом деле, Оддбранд Наследство был прав – Фрейвид хёвдинг привык быстро делать важные дела. Едва ли сейчас могло найтись у него дело важнее, чем сбор войска Квиттингского Запада. Так куда же он подевался? Кто мог ему помешать?

Кто, кроме его собственного порождения? Даже Ингвильда, подумав как следует, нашла бы человека, способного помешать самому Фрейвиду хёвдингу.

К вечеру седьмого дня Хёрдис Колдунья вышла из Медного Леса. Теперь можно было приостановиться и перевести дух. Даже если это гороподобное чудовище, великан, все еще гонится за ней, теперь он ей не страшен. Здесь, на широких полосах густо заселенного побережья, у людей свои порядки.

Завидев впереди над редким сосняком несколько дымовых столбов, поднимавшихся над невидимой за пригорком усадьбой, Хёрдис остановилась, отвязала лыжи и по привычке оглянулась назад. Никаких великанов позади не наблюдалось. Хёрдис кивнула сама себе, села на поваленное дерево и стала убирать растрепанные волосы под капюшон. За время путешествия ее лицо обветрилось, но о красоте она сейчас не заботилась. Так даже лучше. Взвалив лыжи на спину, Хёрдис позвала Серого и решительно направилась по тропе в обход длинного пологого пригорка.

Здешние места лежали далеко в стороне от того пути, каким домочадцы Фрейвида Огниво ездили из Кремнистого Склона к Прибрежному Дому, и Хёрдис никого здесь не знала. Зато не знали и ее, что было как нельзя более кстати.

Понимая, что чужую женщину с собакой скорее всего примут за ведьму с волком, Хёрдис благоразумно оставила Серого в лесу, приказав ему поохотиться, а сама бодро направилась на хутор. Это был довольно богатый хутор, не убогий какой-нибудь, но и на знатного человека его хозяин явно не тянул. Жилой дом был совсем невелик, амбары и хлев тоже не поражали размерами. Едва ли здешний бонд сможет дать в войско больше четырех-пяти человек, но Фрейвид хёвдинг и от их помощи не откажется. «Как же, получит он их, пусть дожидается! – мстительно думала Хёрдис. – Ты узнаешь, могучий вождь, каково ходить на войну, оставив за спиной такого противника, как Хёрдис Колдунья!»

Челядь рассматривала ее с любопытством и опасением, какое вызывает в глуши всякий незнакомец. На обычную бродяжку Хёрдис не походила: для этого у нее был слишком уверенный вид, и ее сразу отвели к хозяйке, фру Исриде, рослой женщине с бледным лицом и бесцветными бровями.

– Кто ты такая и куда идешь? – спросила она, рассматривая Хёрдис с вполне доброжелательным любопытством.

– Мое имя – Йорейда, люди зовут меня Малой Вёльвой! – с уверенной важностью представилась Хёрдис, присвоив имя своей матери, а прозвище какой-то провидицы из рассказов бабушки Сигнехильды. – Я живу в Медном Лесу, а сейчас иду на побережье, в усадьбу Можжевельник к Вальгауту Кукушке. – Здесь она могла быть вполне спокойна, так как усадьбы Западного побережья и их хозяев знала отлично. – Вальгаут хёльд получил ратную стрелу от Фрейвида хёвдинга…

– Да, мой муж тоже видел ратную стрелу! – оживленно перебила ее хозяйка. – Он тоже собирается в поход. Он выезжает уже послезавтра. И что же – Вальгаут Кукушка намерен ехать?

– Вальгаут хёльд послал за мной, чтобы я предсказала ему судьбу в этом походе! – важно ответила Хёрдис. – Мудрый человек не бросится в такое неверное дело, не узнав воли богов! И от моих пророчеств зависит, пойдет он в поход или нет. Он ведь не так глуп, чтобы гибнуть понапрасну в безнадежном деле!

– Это верно! – с благоговейным уважением протянула хозяйка. – Не желаешь ли помыться с дороги? Я сейчас прикажу истопить баню.

Хёрдис кивнула, как будто согласилась своим присутствием оказать честь жалкой усадьбе Конец Леса. Здесь и правда заметны были сборы. Несколько раз на глаза ей попался и сам Аудун бонд, высокий и хмурый на вид человек лет сорока. Ни в нем, ни в его работниках не было большого воодушевления перед скорыми битвами. А это странно – если фьялли идут вперед так же быстро, как в начале похода, то они должны быть уже не очень далеко отсюда. Правда, до моря тут неблизко, и можно надеяться, что враги сюда не заглянут.

Как и ждала Хёрдис, вечером к ней подошла хозяйка.

– Послушай, госпожа Йорейда, – сказала она, нерешительно теребя связку амулетов у себя на груди. – Может быть, ты согласишься посмотреть предвестья и для моего мужа? Нет у меня большой надежды на этот поход!

Челядь, среди которой Хёрдис сидела возле очага, затихла и с любопытством ждала ее ответа. Новоявленная вёльва немного помедлила, потом потянула носом воздух. Работник рядом с ней вздрогнул, кто-то из женщин ойкнул.

– Хорошо, – сказала Хёрдис, как будто ничего не заметила. – Я чую в твоем доме Ветер Вестей!

Она нарочно произнесла эти два слова подчеркнуто значительно, склонила набок голову, чуть-чуть расширила глаза, а взгляд сделала застывшим. Эта новая игра нравилась ей и захватывала с каждым мгновением все больше. Хёрдис и сама уже верила, что чует этот самый Ветер Вестей, тонкий, пронзительный, плотный, веющий холодом иных миров. В кучке людей возле очага кто-то поежился, кто-то переглянулся, кто-то схватился за свой амулет.

– А что это? – со смесью страха и любопытства спросила фру Исрид.

На пороге показался Аудун бонд и застыл, будто не зная, подойти ли и послушать, что скажет эта странная гостья, или завалиться спать. Любопытство пересилило, хозяин медленно приблизился к очагу. Хёрдис сделала вид, что ничего не заметила.

– Ветер Вестей – это знак самого Одина, Отца Всех Прорицателей! – пояснила она хозяйке. – Он приносит духов, а заклинание заставит их быть послушными и открыть нам будущее. Но для благосклонности духов нужна жертва. У вас есть хороший кабан?

– Кабана нет, – виновато ответила хозяйка. – Мы не самые богатые люди на побережье.

– Есть поросенок! – подала голос старуха со множеством ключей на поясе, видно, мать хозяина. – Он тоже хорош. Тебе хватит!

– Хорошо, давайте поросенка! – согласилась Хёрдис. Она решила быть сговорчивой провидицей и не стала требовать сердца по одному от всех животных, что есть в доме. – И принесите мне красной охры – жертву надо как следует украсить!

Старуха и работник отправились за поросенком, челядь засуетилась – всем хотелось поучаствовать. Хёрдис тем временем распустила волосы, вынула из очага уголек и принялась рисовать у себя на ладонях таинственные знаки. Некоторые из них были рунами Эадальреда-пленника, остальные – плодами ее собственного воображения.

Притащили поросенка. Он был не слишком велик и упитан, но Хёрдис в кои-то веки решила не привередничать. Обмакнув пальцы в разведенную охру, она разукрасила бока поросенка загадочными рунами и потребовала нож. Ей дали большой, кое-как выкованный – великанья работа, да и только! – и Хёрдис долго водила его лезвием над огнем, призывая Локи.

Наконец все было готово. С кабаном, конечно, она бы не управилась, но поросенок был ей вполне по силам. Перерезав ему горло, Хёрдис дала крови вытечь на камни очага, потом вспорола поросенку брюхо, выпустив внутренности. Хозяева и челядь толпились по сторонам и почти не дышали. Хёрдис встала на колени перед очагом, протянула к огню руки, исчерченные угольными рунами и залитые кровью, и пронзительно запела:

Силу земли
и студеного моря,
силу горячей
жертвенной крови —
все я беру
и норн* вопрошаю!
Вижу в огне я
священные руны;
в небе слежу я
валькирий* полет;
в крови горячей,
в утробе кабаньей
вижу я грозный
богов приговор!
Вижу огонь я
над долом до неба,
мчатся по небу
кровавые тучи;
воинов кровь
вспенила море!
Горе для квиттов
вихри несут!

Хёрдис замолчала и застыла, огромными глазами глядя в огонь. Жар пламени наполнял каждую ее жилку, ей казалось, что в ней стало внезапно слишком много крови, в глазах было темно, и в этой темноте ниоткуда рождались страшные видения. Ей было жутко, как будто на нее катилась лавина камнепада. Перед ней теснились видения: багровые облака, словно наполненные кровью вместо дождевой воды, вихревые силуэты валькирий в гривах волос и с мечами в руках, вой и плач, стаи освобожденных духов, треск и грохот Питателя Жизни – огня, лижущего небо…

Слезы горячим потоком текли по щекам Хёрдис, смывая кровавые брызги. Люди у очага застыли от ужаса, видя в лице этой женщины страшный приговор богов. Запах дыма и горячей крови казался гибельным образом будущего.

Наконец Хёрдис опомнилась, опустила веки, постаралась собраться с мыслями. Главным ее чувством было удивление, а глубоко внутри не унималась дрожь. Она собиралась поиграть в прорицание, позабавиться самой и по возможности напугать хозяев. Но игра вдруг обернулась правдой. Хёрдис никак не ждала, что духи отзовутся на ее неумелую и не слишком добросовестную ворожбу. Но ведь кровь жертвы была настоящей… Хёрдис сидела тихая, подавленная чужой мощью, внезапно заговорившей через нее.

– Я тебе говорила! – зашептала фру Исрид мужу. – Говорила, что этот поход не кончится добром! Все равно фьялли разобьют Фрейвида хёвдинга. Так пусть они разобьют его без тебя! А до нас не дойдут – очень им надо топать четыре дня от побережья ради наших трех свиней! У меня один муж, и моим детям никто не даст другого отца!

Аудун бонд молчал в ответ, и все его домочадцы молчали.

Усадьба Два Кургана действительно находилась рядом с двумя старыми, оплывшими курганами, насыпанными, как видно, еще в Века Великанов. Даже сейчас их верхушки возвышались над крышами построек, а какими они были в древности! Что за герои лежат в них – не иначе сыновья богов! И сколько же скота, сколько пленников и рабов было положено с хозяевами на погребальные ладьи! Сколько духов пляшет над этими курганами в ночи полнолуния!

«Потомок таких славных героев имеет все права быть надменным!» – с оттенком зависти размышляла Хёрдис, вспоминая рассказ фру Исрид об усадьбе Два Кургана. По ее словам, Сигвид Остроносый не пользовался любовью соседей, потому что был неприветлив и высокомерен. Он один мог выставить дружину в тридцать человек – всего на десять меньше, чем Фрейвид хёвдинг, не считая тех бондов, которые вставали под его стяг в случае чего. «Должно быть, он и сам не прочь был бы зваться хёвдингом! – подумала Хёрдис, шагая вниз по склону к воротам усадьбы. – В таком случае ему будет мало радости биться под стягом своего соперника Фрейвида. Может быть, он и сам не хочет идти в этот поход…»

«Нет, хочет!» – решила она, подумав и принюхавшись к ветерку со стороны усадьбы. От крыши хозяйского дома так и несло запахом болезненно голодного честолюбия. Скорее всего, Сигвид хёльд надеется в походе превзойти доблестью самого Фрейвида и таким образом побороться за его место. Если, конечно, у Квиттингского Запада еще будут когда-нибудь хёвдинги.

Но осторожность не могла помешать, и перед тем, как выйти из леса, Хёрдис начертила на дубовой палочке тот самый «волчий крюк», который однажды уже оказался так полезен.

Едва войдя во двор, она увидела Сигвида Остроносого: фру Исрид описала ей внешность соседа достаточно подробно, и Хёрдис сразу признала его по узкому острому носу, по длинным и неряшливо обрезанным светлым волосам, под которыми спрятались глаза, по тонкогубому, презрительно искривленному рту.

– Ты кто такая? – спросил Сигвид, загородив ей дорогу. – Я кормлю бродяг четыре раза в год – на жертвенных пирах. Середина Зимы уже прошла, а до Праздника Дис* еще далеко. Так что проваливай!

– Не спеши гнать меня, Сигвид хёльд! – ответила Хёрдис и дерзко глянула туда, где должны были находиться его глаза. – Тебе не помешает устроить еще один жертвенный пир. Ведь ты собрался в поход, а Один не дает победы тем, кто не почтил его жертвой!

– Надо же, какая умная! – издевательски восхитился Сигвид. – Сроду не видал таких разговорчивых побирушек! Правда… – Он склонил голову, так как был очень высок ростом, и заглянул в лицо Хёрдис: – У нас мало молодых женщин, а моим людям надо как следует повеселиться перед отъездом. Можешь остаться.

Хёрдис усмехнулась. Сила земли и студеного моря, сила жертвенной крови, запах которой еще помнился ей, наполняла ее удивительной мощью и уверенностью. Ей даже не нужно было ворожить для того, чтобы одолеть этого человека.

Краем глаза она видела, что вокруг собираются хирдманы, разглядывают ее; услышав слова хозяина, они наперебой принялись сыпать восклицаниями и загодя делить ее любовь.

– Не я, а ты сам, могучий вождь, останешься здесь! – насмешливо отрезала Хёрдис.

На лице Сигвида отразилось изумление, он даже откинул ладонью волосы с глаз, тараща их на Хёрдис, как на вепря с золотой щетиной. Наверное, за всю жизнь он не слышал ни от кого таких дерзких речей.

– Ты считаешь себя очень сильным, но это не слишком-то верно! – с вызовом продолжала Хёрдис.

– Ты взбесилась, девка! – едва выговорил Сигвид.

Его бледное лицо налилось краской, он глубоко вдохнул, собираясь заорать. Но Хёрдис вдруг быстро ударила его в грудь кулаком, в котором было зажато огниво.

Нелепо взмахнув руками, Сигвид рухнул на спину, прямо в грязь.

– Ты не сможешь пошевелиться, пока луна не сменится дважды! – властно заявила Хёрдис среди общего потрясенного молчания. – И ни в какой поход ты не пойдешь!

– Ведьма! – заорал вдруг стоявший рядом рослый бородач, чем-то неуловимо похожий на самого Сигвида. – Троллиное отродье из Медного Леса!

Он порывисто шагнул к Хёрдис, протягивая к ней руки, а она мгновенно вскинула ладони и вскрикнула:

– Стой!

И бородач застыл в нелепой позе неоконченного шага; одна его нога не могла коснуться земли, а другая – оторваться от нее, словно приросла. Размахивая руками, он пытался сохранить равновесие, на его лице была смесь ужаса и удивления.

– Ведьма! Ведьма! – зазвучали вокруг возмущенные и испуганные голоса. И испуганных было больше.

Хёрдис быстро окинула взглядом двор, полный хирдманов и челяди, заметила на крыльце хозяйского дома двух богато одетых женщин – молодую, похожую на Сигвида, и пожилую, но статную и красивую. Женщины застыли с испугом на лицах, кое-кто из мужчин схватился за оружие.

– Пусть руки ваши прирастут к мечам, а мечи – к ножнам! – приказала Хёрдис. – Руки не освободятся, пока след мой не растает на ветру, а мечи будут в плену, пока луна не сменится два раза!

Полтора десятка мужчин на дворе держались за мечи, пыхтя от натуги, пытались вынуть их из ножен или хотя бы отпустить рукояти. Но напрасно – слово ведьмы из Медного Леса сковало их так же крепко, как Фенрир Волк скован цепью Глейпнир*.

Сигвид хёльд, лежа на спине возле ног Хёрдис, смотрел на нее с ужасом и пытался отползти подальше, но не мог пошевелиться.

– Теперь ты здорово похож на червяка, могучий вождь! – с гордым удовлетворением сказала ему Хёрдис. – Благодари богов, что я тебя в него не превратила. Никогда тебе не стать хёвдингом Квиттингского Запада, но это к лучшему. У него плохая судьба!

Спокойно повернувшись, она пошла к воротам. Десятки взглядов молча провожали ее, десятки рук судорожно сжимали рукояти бесполезных мечей.

В усадьбе Моховая Кочка Хёрдис очень понравилось. Здешний хозяин, Хрольв Суматоха, был шумным, добродушным и гостеприимным до одури. Его дом получил название за то, что замшелая крыша придавала ему сходство с моховым пригорком, на котором он стоял, но вернее было бы назвать его Муравейником. Когда Хёрдис сказала об этом самому Хрольву, он хохотал так долго, что чуть не охрип в очередной раз, и заявил, что непременно последует ее совету. Его гости смеялись вместе с ним. Здесь постоянно жило столько гостей, что не было ни одного свободного угла. С утра до ночи они ели, пили и рассказывали смешные истории. Фру Гейру это все вполне устраивало, и никто даже не спросил Хёрдис, куда и зачем она идет. Пришла – оставайся, живи сколько хочешь, хлеба и пива у Хрольва Суматохи хватит на всех!

Хёрдис прожила в Моховой Кочке целых четыре дня. За это время она получила в подарок новые башмаки и отказала двум хирдманам и одному бонду, которые желали взять ее в жены. «Отчего я родилась не здесь?» – с изумлением думала Хёрдис. Это место подходило ей как нельзя лучше, и она даже подумывала, не остаться ли здесь навсегда, попросту выбросив из головы все девять миров*, которых с Моховой Кочки было не видно.

Но на пятый день оказалось, что неприметного вида железная палочка, выкованная в виде стрелы и служащая знаком сбора войска, уже побывала и здесь. С шутками и смехом Хрольв Суматоха готовился присоединиться к войску Фрейвида хёвдинга, и все его гости собирались вместе с ним. «Общим счетом это будет человек сто!» – вычислила Хёрдис со смешанным чувством восхищения и досады. Ну зачем им этот поход! Половину этих прекрасных людей просто поубивают фьялли. Лучше им сидеть дома. Конечно, можно и их приковать заклинанием к чему-нибудь неподвижному, но они были добры к Хёрдис, и ей не хотелось обижать их. Надо сделать по-другому.

На другое утро после ее решения Хрольв Суматоха стоял возле своей лежанки и любовался отлично вычищенным шлемом с полумаской.

– Чего ты подхватился? – сонно зевая, спросила фру Гейра. – Давно не видел отражения своей рожи? Отложи – со вчерашнего перепоя ты уродливее тролля!

– Ты не знаешь, кто так хорошо мне почистил шлем? – радостно спрашивал Хрольв. – Я как раз подумал – надо подарить что-нибудь Стейну, ему скоро будет четырнадцать лет! Подарю-ка я ему этот шлем, у него голова такая же, как у меня! Мне самому ведь не нужно! Я ни с кем воевать не собираюсь!

– Эй, хозяин! – закричал чей-то голос из гридницы, куда выходила дверь спального покоя. – Ты не помнишь, куда мы собирались ехать?

– Как это – не помню? – заорал Хрольв. На самом деле он не помнил, но уже изобретательно восполнил пробел. – На охоту, конечно! У Бурого Взлобка видели такого кабана, что хоть самой Фрейе* под седло! Ты, Арне, даже дал обет его добыть, разве забыл?

– Я столько выпил вчера, что мог дать какой угодно обет! – с готовностью согласился Арне. – Но я не отступаю от своих клятв, даже если давал их, сидя в бочке с пивом! Так что натягивай штаны и поехали!

Через недолгое время хозяин и все его гости деятельно собирались на охоту. Память о ратной стреле и походе у всех как будто слизнула корова Аудумла, та самая, что вылизала первого великана из камня. Тот же удалец Арне, седлая коня, озабоченно почесывал в лохматом затылке. Ему чего-то не хватало. Вчера здесь вроде бы была девушка, которая ему очень нравилась, а сейчас она исчезла. Или он увидел ее на дне той же бочки с пивом? А жаль, если так!

Хёрдис тоже отчасти было жаль. К тому времени она была уже довольно далеко от Моховой Кочки. Ей пока не пришло время отдыхать: месть не была завершена, и Дракон Судьбы к ней еще не вернулся. Шагая на юг, к побережью, она вспоминала Хрольва и его гостей, улыбаясь, как ни странно, без малейшего ехидства, и надеялась когда-нибудь еще вернуться под гостеприимную замшелую крышу.

Правда, этой ее мечте не суждено было осуществиться.

Подъезжая к Лейрингагорду, Ингвильда заметила на водах фьорда знакомый корабль. Волчья голова с бычьими рогами сверкала позолотой, издалека выделяясь среди деревянных и крашеных штевней.

Хирдманы тоже заметили «Рогатого Волка», загудели, стали подталкивать друг друга. Кюна Далла ничего не сказала, только крепче сжала губы. «Теперь-то она будет мне верить!» – подумала Ингвильда, но торжества не ощутила. На сердце у нее было тяжело, и для тревоги имелись все основания.

По пути к Двору Лейрингов кюна Далла то придерживала поводья, набираясь смелости перед встречей с мужем, то принималась погонять коня, желая быстрее покончить с мучительным ожиданием этой встречи. В разговорах с Вильмундом она сильно преувеличивала свое влияние на Стюрмира конунга, но Вильмунд этого не знал, потому что со времени их свадьбы почти не жил дома. Если бы он понимал, как мало его отец считается с мачехой, ему стало бы гораздо понятнее ее желание сменить одного конунга на другого.

В усадьбе об их приезде знали. Челядь и хирдманы сторонились, пропуская кюну Даллу, и с удивлением провожали глазами Ингвильду. Ее никак не ждали здесь увидеть, и это удивление в глазах встречных усиливало ее тревогу. Не зря столько народу уверено в том, что ей совсем не следует здесь находиться! Но кюна Далла не спрашивала ее согласия на эту поездку, и Ингвильде оставалось только надеяться на доброту богинь.

В гриднице было людно: здесь сидели все Лейринги от старухи Йорунн до двенадцатилетнего Атли, только с Середины Зимы носившего меч. Но полуседая голова Метельного Великана сразу бросалась в глаза, а его громкий возмущенный голос было слышно еще в сенях. Как видно, он опередил жену совсем ненамного и только постигал удивительные новости.

– А! Ты откуда взялась? – рявкнул он, увидев в дверях кюну Даллу.

Он не больше жены обрадовался встрече, и его гнев был не слабее ее страха.

Далла была бледна и сжимала губы, стараясь сдержать дрожь. Лицо кюны казалось замкнутым и надменным, но и конунг, и все родичи понимали, что сердце ее трепещет, как осиновый лист на ветру.

– Кто ты такая теперь, хотел бы я знать! – гневно гремел Стюрмир. – Мой сын, я слышу, объявил меня мертвецом и провозгласил конунгом самого себя! Кто же ты теперь – вдова? И с чем ты приехала? Где этот новый Сигурд? Спрятался под лавку, услышав, что его мертвый отец ожил?

– Послушай, конунг! – заговорила кюна Далла, но глаза ее оставались огромными озерами страха, а голос дрожал. Если бы она знала, что ей придется так плохо, то не стала бы и затевать всего этого.

– Ты не слушаешь, что тебе говорят! – выкрикнула Йорунн, отлично понимая, что ее дочери нечего сказать. – Твоя жена ни в чем перед тобой не виновата! Еще в тот день, когда Фрейвид Огниво все это задумал, она прислала сюда Гримкеля ярла, чтобы он собирал для тебя войско! Оно собрано и готово к походу! Ты можешь вести его на Фрейвида хоть завтра! И радуйся, что твоя жена вырвалась от него невредимой!

– Где мой… где Вильмунд? – переведя дух, спросил Стюрмир конунг.

– Он остался в усадьбе Овсяные Клочья, – сказала кюна Далла. – Он заболел.

Стюрмир презрительно хмыкнул, но его глаза смотрели на жену так сурово, что она не переставала дрожать.

Вдруг конунг заметил Ингвильду и слегка переменился в лице, будто не веря глазам, а потом снова перевел взгляд на жену.

– Зачем она здесь? – спросил конунг, кивнув на Ингвильду.

– Твой сын… я отговорила его родниться с Фрейвидом, – поспешно сказала кюна Далла. – Он отказался от обручения с ней. Он хотел передать ее руку моему брату Аслаку…

Аслак Облако разинул рот от удивления – ничего подобного никому из Лейрингов и в голову не приходило.

– А где, наконец, сам Фрейвид? – снова спросил Стюрмир.

– Собирает войско Западного побережья, – уже смелее ответила кюна Далла. Она все еще чувствовала себя стоящей на тонкой кромке льда и торопилась перевести гнев мужа на другого виновника. – Он уехал сразу после Середины Зимы. Что-то его долго нет! Наверное, узнал о твоем возвращении, потому и не спешит сюда! Но я привезла тебе его дочь, и теперь ты…

– Да, теперь я могу разговаривать с ним не опасаясь, что он попытается довести свое грязное дело до конца! – резко ответил Стюрмир конунг. – И ты хорошо сделала, что привезла ее! Ты могла бы додуматься сделать и кое-что еще! Я узнал ваши новости от сына Хельги хёвдинга, который нашел меня в Эльвенэсе! Почему Хельги хёвдинг один догадался предупредить меня о том, что я уже не конунг в своих владениях? Почему не ты, моя жена, почему не твои родичи, которым я доверял? Вы хотели нажраться до отвала на моих поминках, а потом править в моей стране! А как не вышло, так вы разинули ваши вороньи клювы на наследство Фрейвида! Да, все добро Фрейвида скоро станет его наследством, а его наследница – она одна! И ты, Аслак, уже вообразил себя богачом! Не думайте, что вашего конунга так легко одолеть и обмануть! Я не глупее вас! Хильмир конунг предлагал мне жениться на его дочери. Пожалуй, я зря не согласился! Но еще не поздно передумать! Так что вы поразмыслите, род Жадной Вороны. Насколько хорошо вы поможете мне разобраться с Фрейвидом, настолько прочно эта женщина останется на месте моей жены!

– Ты хочешь отказаться от жены? – возмущенно воскликнула Йорунн. – Ты сам не знаешь, что говоришь! Да разве у тебя есть более надежные люди, чем Лейринги! С кем ты останешься, если поссоришься с нами?

– Хильмир конунг дает мне пять тысяч войска на лучших кораблях! Слэттенланд велик, и слэттам требуется время на сбор войска, но я верю слову Хильмира! Хельги хёвдинг тоже доказал мне свою преданность. Он действовал в то время, как вы каркали над моим мнимым трупом! И у Хельги, между прочим, тоже есть взрослая дочь!

– Ты хочешь поссориться с нами! – угрожающе сузив глаза, сказала Йорунн.

– Я хочу, чтобы вы одумались! – сурово ответил ей Стюрмир. – Я верен моим друзьям и страшен для моих врагов! Я все сказал. Вашу преданность мне вы должны теперь доказать делом. Тогда твоя дочь останется моей женой, а дочь Фрейвида со всем ее наследством, быть может, еще получит Аслак. А пока я иду к Адильсу Справедливому в Железный Пирог и ее забираю с собой. Эту награду вам еще предстоит завоевать. Кто слышал, тот понял!

На другое же утро Стюрмир конунг собрал тинг. Народу сошлось почти столько же, сколько и осенью, только женщин почти не было, а мужчины были суровы и немногословны. Почти все хёльды с дружинами покинули дома, собираясь в поход, и теперь радовались, что на фьяллей их поведет сам Метельный Великан, заручившийся поддержкой сильного конунга слэттов. Немало на Остром мысу оказалось и беженцев с Севера, чьи дома и земли уже захватили фьялли. Широкой волной северяне растекались по всему Квиттингу, умоляя о пристанище и усиливая своими рассказами общее смятение.

– Конунг слэттов Хильмир пообещал дать мне пять тысяч войска и достаточное число боевых кораблей! – громко говорил Стюрмир конунг с Престола Закона. – Я остаюсь вашим конунгом, и если богам это неугодно, пусть Тор ударит меня огненным молотом прямо на этом месте!

Тысячи голов дружно поднялись к серому зимнему небу, но огненный смерч Мйольнира не прорезал тучи и не пал на голову Стюрмира. Значит, боги по-прежнему считали его конунгом квиттов.

– Фрейвида хёвдинга, который предательски пытался отнять у меня престол и править от имени моего сына, я объявляю своим врагом! – гневно продолжал Стюрмир конунг. – Всем, кто поддержал его, следует как можно скорее явиться ко мне и принести новые клятвы верности. Тогда я прощу всех, кто был обманут Фрейвидом. Я разрываю обручение его дочери Ингвильды с моим сыном Вильмундом, провозглашенное с этой скалы на осеннем тинге. Фрейвид не может зваться моим родичем до тех пор, пока сам не явится ко мне и не положит голову мне на колени. Его дочь останется у меня в залог его повиновения.

Ингвильда стояла здесь же, на второй ступени Престола Конунга. Видя под собой это море голов, она дрожала от пронзительного морского ветра, но страх и тревога перегорели в ней за последние дни, и сейчас душу заполняло тупое равнодушие. Рухнул весь прежний мир – почет и уважение, окружавшее ее отца и ее саму, согласие и добрые надежды. Теперь она была былинкой на ветру, беззащитной и одинокой.

Стюрмир конунг спустился с верхней площадки и подошел к Ингвильде. Оддбранд у нее за спиной напрягся, не зная, чего ждать от конунга, но готовый с оружием защищать свою госпожу даже от него. Стюрмир вынул нож, и Оддбранд незаметно положил руку на рукоять меча. Как он его достанет, не успеет уследить даже самый быстрый человеческий взор.

Конунг протянул руку к голове Ингвильды и приподнял тонкую косичку, заплетенную над ее правым виском в тот вечер, когда состоялось обручение. Не глянув даже в лицо девушке, словно держал всего лишь ветку березы, Стюрмир отрезал косичку и поднял в вытянутой руке.

– Ты, Хёгни Черника, отвезешь это Фрейвиду Огниво! – приказал Стюрмир, найдя в толпе одного из своих людей. – Передай ему мой приказ немедленно явиться сюда со всем войском, которое он успел собрать. Передай, что если он вздумает упорствовать, то следующим моим подарком будет не прядь волос, а голова его единственной дочери.

На огромном поле тинга стояла тишина. Тысячная толпа молчала, не потрясая оружием в знак согласия, но и не противореча конунгу. Ингвильда услышала, как Оддбранд у нее за спиной перевел дух. А лицо Стюрмира выглядело ожесточенным и решительным, и Ингвильда не сомневалась, что в случае надобности он выполнит свою угрозу. И избавление от сговора было единственным, что она сейчас могла счесть своей удачей.

В одной маленькой усадьбе возле самого побережья Хёрдис разжилась лошадью. Хозяин, Эйк Сорока, много лет мучился болью в спине, а Хёрдис вылечила его, постучав по хребту страдальца своим огнивом и провыв парочку заклинаний, совершенно непонятных даже ей самой. Боли в спине у Эйка исчезли, и Хёрдис меньше всех знала, как это получилось. Но Эйк был настолько счастлив, что в благодарность подарил ей смирную мохнатенькую лошадку бурой масти с густой гривой и крепкими копытцами, которыми она сама себе выкапывала траву из-под снега. Хёрдис дала ей имя Цветочная Ночь – Бломменатт, – никому, конечно, не сказав, что таким образом хочет расплатиться с миром, который по ее вине лишился другой Бломменатт – кюны фьяллей, жены Торбранда Тролля. В придачу Хёрдис достались седло, уздечка и седельные сумки, полные съестных припасов. Она сама начала чувствовать себя Йорейдой Малой Вёльвой, прорицательницей, целительницей и норны знают кем еще.

Теперь она смело въезжала в каждое новое жилье вместе с Серым. Женщина с лошадью – достаточно богатая и уважаемая особа, чтобы никто не заподозрил в ней ведьму. Но сейчас Хёрдис приходилось быть особенно осторожной – появилась опасность встречи с Фрейвидом хёвдингом. В своих прежних разъездах по побережью он иногда брал с собой Ингвильду, а о существовании Хёрдис никто даже не подозревал, так что она могла не опасаться внезапного разоблачения. Но сам Фрейвид несомненно узнает свою беспутную дочь. И что тогда будет…

При мысли об этом у Хёрдис перехватывало дух от тревожных и сладких предчувствий. Тихий тоненький голосок благоразумия в глубине души пищал, что игры с огнем кончаются плохо, а от удара секирой по шее ее замечательная голова слетит с плеч не хуже всякой другой. Но благоразумие заблудилось в темных закоулках души, и Хёрдис делала вид, что и знать его не знает.

На снегу, покрывавшем кое-где каменистую тропу, мелькнули свежие следы ног. Потянуло запахом жилья. Мохнатая Бломменатт неспешно трусила вверх по склону, потряхивая спутанной черной гривой. Хёрдис оглянулась на Серого и кивком послала его на вершину холма. Пес обогнал лошадку и помчался наверх. Провожая его глазами, Хёрдис тихо фыркнула. На одном из дворов она рассказала хозяевам, что своей ворожбой поселила в тело пса душу славного воина, погибшего в битве, чему доказательством служат гривна и разум пса, понимающего человеческую речь. После этого хозяева чуть не посадили Серого за стол вместе с людьми. Но этого Хёрдис не допустила, боясь, что не сумеет удержаться от смеха.

Серый быстро вернулся, неся в голове образ большой усадьбы, такой большой, что она с трудом помещалась в его памяти и отдельные постройки на ходу осыпались на землю. Тогда Хёрдис сошла с седла, оставила лошадку прямо посреди тропы – та уже доказала, что не тронется с места, – и поднялась на вершину, прячась за соснами.

Да, усадьба была велика – не меньше Прибрежного Дома, да пирует он вечно в Обители Павших [8]! Ворота были раскрыты, и из них выезжала дружина. Впереди ехал сам хозяин с богатым синим плащом на плечах, а за ним уже вытянулось три… четыре… пять рядов хирдманов, по три человека в ряд. А двор-то большой – там поместится целое войско! И все это – для Фрейвида? Обойдется!

Хёрдис вовсе не думала, что опоздала помешать отъезду. Быстро подняв ладони ко рту, она шепнула несколько слов. Да, волшебное огниво, Медный Лес, сила земли и студеного моря сделали ее могучим существом. Несколько слов – и статный холеный конь споткнулся, как заморенная кляча бедного бонда, нырнул головой вперед; знатный хёльд в синем плаще через голову коня вылетел из седла и покатился по мерзлой земле. Строй разбился, передние ряды придерживали коней, задние со двора напирали на них, не видя, что случилось. До Хёрдис долетали изумленные и тревожные крики.

Несколько мгновений хёльд лежал неподвижно, потом поднялся, и Хёрдис увидела, как его лицо кривится от боли. Падать с коня во всем вооружении на промерзшую каменистую землю не очень-то приятно! Но есть нечто похуже, чем боль от ушибов.

Выпрямившись, хёльд подобрал поводья, повернулся и пошел к воротам. Хирдманы постояли несколько мгновений, а потом дружно и в том же порядке двинулись назад. Это было похоже на улитку, которая высунула было рожки, но осталась недовольна погодой и быстро втянула их обратно. Пир по поводу возвращения дружины из похода начнется раньше, чем собаки догрызут кости от проводов.

Никто не сказал ни слова – такая примета, как падение самого вождя еще в воротах, даже не требует обсуждения.

Посчитав, что здешний хозяин в новых пророчествах не нуждается, Хёрдис поехала дальше и заночевала на дворе поскромнее. Назывался он Угольные Ямы, а сам хозяин в молодости занимался тем, что самолично копал руду и выплавлял железо. Сейчас он так разбогател, что купил себе земли и набрал работников. Правда, соседи упорно продолжали называть Асгрима бонда Асгрим Черный Нос – в память о прежнем промысле. Однако он тоже собирался пойти в поход и навек прославить свое имя. Еще бы не прославить, когда ведешь с собой целых пять воинов и каждый из них мог бы стать Сигурдом Убийцей Дракона… если бы родился в другое время, в другом месте, в другой семье и совсем другим человеком.

Обо всем этом Хёрдис размышляла, сидя у огня в доме Асгрима, в котором был только один теплый покой, общий для хозяев и челяди. Хорошо хоть скотина была отделена деревянной перегородкой, но родной коровий запах досаждал Хёрдис даже возле очага. Здесь она не стала притворяться провидицей – эта игра пугала ее слишком большим правдоподобием, и после собственных страшных пророчеств ей было трудно заснуть. Вместо этого она сказала, что чудом спаслась с лошадью и собакой от фьяллей, разоривших ее усадьбу. Кончив живописать ужасы, Хёрдис притворилась спящей и в самом деле чуть не заснула, но внимание ее привлекла тихая беседа Асгрима с одним из его приятелей-бондов, который собирался с ним в поход, думая за свободное от полевых работ зимнее время стяжать славу воина, чтобы потом было о чем вспомнить.

– Если фьяллей так много, то Фрейвиду хёвдингу будет нелегко их одолеть! – озабоченно бормотал Асгрим, как будто Фрейвид хёвдинг вот-вот должен был прислать к нему за советом. – Надо бы сказать ему…

– Думаешь, мы его догоним? – сомневался Хавард бонд.

– Догоним! Он ночевал вчера в Еловом Логу, а за день ему не уехать далеко. Мы можем его догнать. Он и поехал-то, я думаю, прямо к Стормунду Ершистому в Березняк! Нам все равно туда.

– А может… – начал сосед, и Хёрдис восхитилась его благоразумием.

– Нет, надо ехать! – Асгрим понял товарища подозрительно быстро, чем выдал, что подобные мысли бродили и в его собственной рассудительной голове. – Мы же поклялись! Я сам возложил руку на ратную стрелу! А когда благородный человек возлагает руку на ратную стрелу и дает клятву, он должен исполнить ее или умереть!

Ах, Асгрим Черный Нос! Если бы все знатные хёльды и хёвдинги понимали свою честь так возвышенно и благородно! Бедняк бережет нарядное платье, а иные из тех, кто носит крашеные одежды с рождения, порой не боятся пачкать их пятнами нарушенных обетов!

Неподвижно лежа на охапке соломы рядом с маленьким сыном Асгрима, привалившимся ей под бок, Хёрдис притворялась спящей, но мысль ее работала, как жернов конунга Фроди под руками великанши [9]. Конечно, так впечатлила Колдунью не доблесть Асгрима, а весть о приближении Фрейвида. Теперь она знала, что сбор войска Квиттингского Запада назначен в усадьбе Березняк, и, по всем приметам, до нее уже совсем недалеко.

Не открывая глаз, Хёрдис даже чаще задышала от волнения, не зная, на что решиться. То ли уходить назад от побережья, посчитав свою месть совершенной – скольких же воинов не досчитается войско Фрейвида по ее вине! – то ли идти дальше и постараться заполучить назад Дракона Судьбы. Если бы речь шла о любом другом человеке, хоть о самом Торбранде Тролле, Хёрдис без малейших колебаний пошла бы в новые битвы. Но Фрейвид… Все же он оставался ее отцом. Нет, не дочерняя любовь и почтение удерживали Хёрдис, а робость, досадный и постыдный страх перед этим человеком. Из темных глубин сознания ползло слепое убеждение: тот, кто дал ей жизнь, легче других сможет ее отнять. Если и был на свете человек, способный напугать Хёрдис Колдунью, то это был он – Фрейвид хёвдинг. Ведь говорят, что сами колдовские способности, так ей помогавшие, она унаследовала от него. Досадно, но ничего не поделаешь.

Вероятно, Хёрдис было бы легче, знай она, что своими способностями обязана вовсе не Фрейвиду. То, что она так легко и в такой полноте воспринимала силы Стоячих Камней, было следствием совсем иных причин. Но об этом ей стало известно только долгих тридцать лет спустя, когда на этом свете у нее уже не осталось ни врагов, ни соперников. А пока она вздыхала в бессильной досаде, считая Фрейвида хёвдинга единственным противником, который был ей не по зубам.

Утром Хёрдис покинула хутор благородного Асгрима бонда, так ничего и не решив. Оглядевшись и выбрав взглядом самый высокий из ближних холмов, она направила лошадку к его вершине. В руках Хёрдис вертела два сыромятных ремешка из хозяйства Асгрима, беззастенчиво позаимствованных без спроса. Неужели этот благородный человек стал бы попрекать бедную девушку двумя ремешками? Конечно, не стал бы! Тем более что они взяты для его же пользы.

На вершине холма Хёрдис сошла на землю, огляделась, проследила взглядом несколько тропок, бегущих через еловые лощины и каменистые пригорки. Тропа на юг была самой широкой, видной даже под снегом. Именно она вела к усадьбе Березняк, где проживал знатный и отважный Стормунд хёльд по прозвищу Ершистый.

Хёрдис слушала ветер, и ей чудилось, что она различает вдали звон оружия, скрип корабельных весел, голоса боевых рогов. Подняв оба ремешка на вытянутых руках, Хёрдис принялась завязывать их в узлы и негромко запела, подстраиваясь под гудение ветра:

Дороги и тропы
ногам и копытам
узлами завяжет
мать Аса-Тора [10]!
Крепкою пряжкой
пути застегну я;
кто вышел из дома —
домой же придет…

Бледное зимнее солнце уже заглядывало за полуденную черту, когда на дальнем холме наконец показался отряд всадников.

– Вот они! – крикнул Бедмод, первым заметивший дружину, и обернулся к Фрейвиду: – Только что-то их маловато! Десятков пять!

Фрейвид хёвдинг поднялся с бревна, на котором сидел возле лениво тлеющего костра, и подошел к хирдману.

С полузаснеженного бело-бурого холма сползала змея конного строя. Последние ряды уже оторвались от тени ельника, и можно было прикинуть на глаз, что всадников и правда не больше полусотни.

– Я вижу стяг Эйвинда, – прищурившись, добавил Бедмод. – Вон он сам впереди, на сером жеребце.

Фрейвид молчал, вглядываясь в приближающийся отряд, как будто надеялся, что под его взглядом тот вдруг вырастет втрое и станет таким, каким должен быть. Здесь, возле серого гранитного валуна, Фрейвид назначил встречу братьям Эйвинду и Эйрику, сыновьям Халльфреда Жесткой Морды из усадьбы Резные Столбы. У младшего, Эйвинда, он три дня назад был сам, и тот обещал привести брата. Именно на Эйрика Фрейвид надеялся особенно: у того было семь десятков отличного войска. И где оно?

– Где твой брат Эйрик? – крикнул Фрейвид, едва лишь конь Эйвинда приблизился на расстояние голоса. – Почему я его не вижу? Ты был у него?

– Я был у него, – ответил Эйвинд, но не сразу, а сначала подъехав вплотную. Это был светловолосый крепкий мужчина лет тридцати; лицо его было не слишком отягощено умом, зато открытое и честное. Сейчас у него был несколько виноватый вид, и последние надежды Фрейвида на ошибку или опоздание Эйрика рухнули. – Я был у него, как и обещал тебе. Мне стыдно, хёвдинг, но мой брат не пойдет в этот поход. Я не хотел бы, чтобы ты посчитал внуков Альва Костоправа и сыновей Халльфреда Жесткой Морды трусами, но…

– Но – что? – тихо и грозно спросил Фрейвид. Он старался держаться спокойно, но лицо его покраснело от сильной досады.

– Он не поедет, – повторил Эйвинд. – Он уже собрался, но, когда он выезжал из ворот усадьбы, конь под ним споткнулся, и Эйрик слетел прямо на землю. Все хирдманы видели. И Эйрик решил, что ему не стоит ехать. Ты сам знаешь, хёвдинг, что означает такая примета…

– Я знаю… – начал Фрейвид, в ярости сам не понимая, что говорит.

– Но ваши бонды-то могли поехать с тобой! – с негодованием воскликнул Бедмод. – Не знал я, что на нашем побережье толкователей снов и примет гораздо больше, чем воинов!

Эйвинд повел плечом:

– Эйрик – старший брат и наследник деда. Все наши бонды считают, что именно его удача будет общей для всех. А для этого похода боги ему удачи не отвесили…

– А не побывала ли в усадьбе Эйрика некая Йорейда? – вдруг спросил высокий темнобородый человек, стоявший позади Фрейвида.

– Кто это такая? – спросил Эйвинд.

– Какая-то женщина ходит по усадьбам побережья. Она лечит и предсказывает будущее. Она никому не делает зла, многие даже ей благодарны, но еще ни одна усадьба, где она побывала, не дала ни единого человека в наше войско. Я ведь уже говорил тебе, Фрейвид хёвдинг.

Фрейвид молча смотрел на говорившего. Это был Альрик Сновидец, известный по всему побережью своей мудростью и даром видеть вещие сны. Он также славился умением приносить жертвы, за что молва наделила его старинным титулом годи*. Не меньше он был славен и доблестью, и его дружина насчитывала сорок человек. Заполучив его в свое войско, Фрейвид счел это большой удачей.

– Так ты думаешь, что эта женщина мешает мне собирать войско? – недоверчиво спросил Фрейвид чуть погодя. Никогда бы ему не пришло в голову, что помехой в ратных делах может стать какая-то женщина!

– Я почти уверен в этом! – Альрик кивнул. – Я расспрашивал людей во всех усадьбах. Эта Йорейда называет себя знатной прорицательницей и всем пророчит поражение и гибель в походе. Понятно, что люди предпочитают оставаться дома. Но я живу на этом берегу уже сорок шесть лет и ни разу не слышал ни о какой прорицательнице по имени Йорейда. А я знаю всех мало-мальски сведущих людей и на нашем побережье, и даже в Медном Лесу.

– Хотел бы я повстречаться с ней! – воскликнул Бедмод.

– Так она была у Эйрика? – снова спросил Альрик у Эйвинда.

Тот пожал плечами:

– Я не знал, что надо спрашивать о ней, а Эйрик и Астрид ничего не сказали. Уж Астрид не промолчала бы. Наверное, никакой прорицательницы у них не было.

Фрейвид хёвдинг молча развернулся и пошел к своему коню. Не так давно он еще удивлялся каждой неудаче, бранился, грозил, приносил богам жертвы – ничего не помогало: войско собиралось медленно, и людей приходило мало. Фрейвиду не раз за последние десять лет приходилось собирать войско Западного побережья, но еще ни разу у него не было чувства, что и тролли, и великаны, и ведьмы, и сами камни под ногами стараются ему помешать. Если бы враг имел голову, которую можно отрубить, то Фрейвид готов был бы драться три дня и три ночи, но враг не показывался на глаза.

А теперь еще какая-то Йорейда! Фрейвид помнил одну из своих давних рабынь, от которой было больше досады, чем радости, но та, должно быть, теперь уже почти старуха, а здешняя, по словам местных, еще совсем молодая женщина. Сам Локи привел на его путь эту, другую Йорейду, чтоб ее тролли взяли! Сначала Ингвильда, родная дочь, предрекала ему всяческие несчастья, а теперь ей взялась подпевать какая-то бродяжка! И уж эту ведьму он заставит замолчать!

Соединившись, три дружины поехали на юг, к Березняку. Эйвинд и Альрик негромко переговаривались, Фрейвид молчал. На душе у него было пасмурно: он понимал, что слишком затянул со сбором войска, и его тревожило отсутствие вестей с озера Фрейра и Острого мыса. Нужно было спешить, но Фрейвид сомневался, что тех двух с небольшим тысяч, которые ему с таким трудом удалось собрать, хватит и на фьяллей, которые с каждым днем становились все ближе, и на Гримкеля ярла, если тот передумает быть другом, и на Стюрмира конунга, если он вдруг оживет и вернется. Слишком много забот даже для неутомимого Фрейвида Огниво!

– Ха! Славная нам идет подмога! – сказал вдруг Бедмод, ехавший впереди.

– По-моему, эти люди едут немного не в ту сторону! – заметил Альрик.

– А по-моему, Асгриму его собственный нос загородил небо и землю! – с насмешкой добавил Эйвинд и закричал: – Эй, Асгрим! Ты передумал идти в поход? Почему ты едешь в эту сторону?

Асгрим Черный Нос, возглавлявший маленький отряд из шести человек, приблизился, изумленно глядя на хёвдинга и его людей.

– Фрейвид хёвдинг! – воскликнул он, и рука его дернулась, как будто он хотел протереть глаза. – Ты вернулся?

– Куда я вернулся? – с досадой возразил Фрейвид. Появление этого человечка с большим носом и ничтожно маленькой дружиной вместо Эйрика хёльда, которого он ждал, показалось очередной насмешкой судьбы. – Я еду туда, куда и собирался! А вот ты почему едешь на север, вместо того чтобы ехать на юг? Ты передумал идти со мной? Но на севере – фьялли, и ни один тролль сейчас по своей воле не поедет на север!

– Почему – на север? – изумленно повторил Асгрим, не понимая, в чем его упрекает мрачный хёвдинг. – Почему – передумал? Я ведь дал тебе клятву на ратной стреле, а клятва благородного человека перед людьми и богами священна…

– Все это хорошо, ясень копья, но все же – почему ты едешь на север? – с вежливой дотошностью спросил Альрик Сновидец, опередив Фрейвида и не дав хёвдингу прервать Асгрима резкостью. Сейчас не следовало пренебрегать даже самой малой помощью – много маленьких ручьев слагают большую реку.

– Почему на север, Альрик годи? – не понимал Асгрим, потирая пальцами свой знаменитый нос. – Мы едем на юг! Ведь сбор назначен в Березняке? А ведь он на юге?

– Ха! – воскликнул Эйвинд. – Я живу на этом берегу уже тридцать лет, с тех пор как родился, и все это время усадьба Бьёрклунд была на юге. А юг был там! – Он размашисто показал рукой в боевой рукавице. – А ты, о славнейший из владельцев угольных ям, едешь на север! Посмотри на небо, на деревья! Тебя надо учить, как отличить север от юга?

Озадаченный Асгрим оглядывался и скреб то в бороде, то в затылке. Он тоже едва ли мог заблудиться в местности, где прожил последние двадцать лет. Но когда столько знатных людей уверяют, что он едет на север, у него не хватало смелости утверждать, что он едет на юг.

– Выходит, тролли меня запутали! – признался Асгрим после некоторого раздумья. – Все равно у меня одна дорога с тобой, хёвдинг, так что хорошо, что я тебя встретил. А где тут юг, тебе, стало быть, виднее.

Фрейвид не удостоил его ответом, и дружина тронулась дальше. Асгрим со своим маленьким войском присоединился к остальным, так и не поняв, как с ним вышла такая незадача.

С ветерком долетел запах дыма. В стороне от дороги показалась низкая крыша хутора Угольные Ямы. Асгрим с тайной тоской оглянулся на свой дом, а тот уже снова скрылся за хребтом прибрежных скал. Море, сверкавшее серым железным блеском за полосой утесов, глухо шумело, широко накатываясь на бурые скалы. Зима – не лучшее время для похода, но выбирать не приходилось.

Фрейвид хёвдинг молчал, в дружине тоже не было заметно никакого оживления. Еще не стемнело, но вечер приблизился вплотную. Небо потемнело, в воздухе повисла неуловимая серо-голубая дымка, даль моря растаяла во мгле, и казалось, что прямо там, за прибрежной полосой, начинаются Туманные Поля, ведущие в мир смерти. То один хирдман, то другой принимались вертеть головами, нюхать воздух, выискивая приметы близкого конца пути.

– А я думал, что знаю дорогу к Бьёрклунду, – сказал наконец Эйвинд. – Когда ездил к Стормунду пить, ни разу еще не заблудился. Ты умнее меня, Альрик годи, так поделись со мной твоей мудростью. Далеко еще?

– Какое длинное предисловие к такому простому вопросу! – вздохнул Альрик. – Мой ответ будет короче: не знаю. А чтобы тебе не было грустно, могу добавить: я тоже раньше думал, что хорошо знаю дорогу к Бьёрклунду. Выходит, мы оба ошиблись. Ошибаться вообще свойственно людям, ты не замечал?

– Спасибо тебе, но не скажу, чтобы меня это утешило! – с преувеличенным унынием отозвался Эйвинд.

Он хотел добавить еще что-то, но Альрик быстро показал ему глазами на едущего впереди Фрейвида. Хёвдинг по-прежнему молчал, и даже спина его казалась угрюмой. Эйвинд промолчал, хотя был не последним из любителей скрашивать скучный путь занимательной беседой.

– Что-то я тоже не вижу знакомых мест! – сказал Фрейвиду Бедмод. – Должно быть, мы далековато заплыли! Не пора ли нам остановиться, хёвдинг? Хотя бы перекусим. И лошади устали.

– В Бьёрклунде отдохнем, – коротко ответил Фрейвид. – А если мы будем так часто останавливаться, то не доедем никогда.

Впереди показался серый горб гранитной скалы.

– Ак! – квакнул Эйвинд, как будто подавился чем-то.

Все обернулись к нему. Глупо хлопая ресницами, он рассматривал серую гранитную скалу и не верил своим глазам. Когда они с братом были совсем маленькими, старшая сестра запрещала им влезать на эту скалу, уверяя, что это заснувший дракон, который непременно проснется, если двое мальчишек примутся скакать у него на спине. Все это к тому, что Эйвинд сын Халльфреда никак не мог спутать Серого Дракона с какой-нибудь другой скалой на юге, где они сейчас должны были быть. Ведь у этой самой скалы он сегодня в полдень встретился с дружиной Фрейвида и Альрика!

Альрик ничего не сказал, а только подался вперед и нахмурился.

– Пасть Фенрира! – воскликнул впереди Бедмод. Он был не здешним и поэтому узнал Серого Дракона позже других. – Провалиться мне с этого места прямо на колени Хель! Да мы же здесь уже были! Ты посмотри, хёвдинг, – здесь мы проходили в полдень? Или нет?

Фрейвид с трудом сдержал желание протереть глаза. Эту серую скалу он успел достаточно хорошо рассмотреть, пока ждал здесь сыновей Халльфреда. Не далее как сегодня утром. Целый день они ехали прочь, и вот она снова перед ними.

Изумленно гудя, хирдманы переглядывались, щипали себя и товарищей, надеясь прогнать наваждение. Но оно не проходило, и вся дружина стояла на том же самом месте, от которого начала сегодняшний путь. «Выходит, мы прогулялись до Угольных Ям и вернулись назад», – подумал Альрик. За сорок шесть лет своей жизни он впервые был так растерян.

– Тролли меня по… – начал Фрейвид и замолчал. – Я сплю или нет?

– Если ты спишь, то я… – Альрик по привычке попытался ответить, но запутался в собственных впечатлениях. – Или это я сплю? И кто кому снится?

– Ты же умеешь толковать сны, – криво усмехнулся Эйвинд. – Вот ты нам и растолкуй.

Бедмод ответил нечто неприличное. Альрик молчал. А хирдманы уже все решили.

– Это заколдованная дорога! – слышались боязливые голоса. – Она замкнулась кольцом! Здесь напакостили тролли! Ведьмы запутали дорогу!

– Вот, вот почему я оказался на севере, когда ехал на юг! – брызгая слюной от возбуждения, закричал Асгрим Черный Нос. Найдя ответ на мучивший его вопрос и защитив таким образом свою честь благородного человека, он был совершенно счастлив. – Я ехал правильно! Это ведьмы запутали нас!

– Ах, вот против кого все это затеяно! – усмехнулся Эйвинд, потихоньку приходя в себя.

– И давно в твоей округе живут такие сильные ведьмы? – недоверчиво поинтересовался Альрик. И вдруг воскликнул, прежде чем Асгрим раскрыл рот для ответа: – Постой! Ответь мне: у тебя в доме не бывала ли некая Йорейда? Прорицательница?

– У меня не… Была! – сообразил Асгрим. – Только она никакая не прорицательница. Она ночевала у меня по пути с севера. Ее дом разрушен фьяллями, а все родичи погибли. Моя жена еще жалела ее: такая молодая и красивая девушка…

– Так она молодая и красивая? – вознегодовал Эйвинд. – Почему же она ко мне не зашла!

– Еще бы нет! Я не так уж плохо разбираюсь в женщинах! – гордо заявил Черный Нос, поскольку осведомленность в этом вопросе вполне прилична благородному человеку.

Фрейвид покраснел от гнева и хотел прервать этот нелепый разговор, но Альрик положил руку ему на плечо. О таинственной противнице не мешало узнать побольше. И Асгрим продолжал:

– Она высока, почти с меня ростом, у нее густые черные брови, длинные волосы, почти до колен, и глаза… Вот только улыбка странная – как будто половина рта улыбается, а половина нет.

– Редкая красавица! – восхитился Эйвинд. – Послушай, хёвдинг…

Эйвинд глянул на Фрейвида и замер с открытым ртом, позабыв даже то слово, которое уже было на языке. Фрейвид хёвдинг сидел в седле неподвижно, будто пораженный Мйольниром в самую макушку. На нем не было лица, в глазах отражалось изумление, смешанное с ужасом, словно он вдруг увидел бездны Нифльхель прямо у себя под ногами. Его руки сжали и переломили пополам плеть, но он и не заметил этого.

Эта диковинная половинчатая улыбка, упомянутая Асгримом, разом перевернула все его мысли, догадки прыгали с каменным грохотом и больно били голову изнутри. Это описание точь-в-точь подходило одной женщине, которую Фрейвид отлично знал. Его собственной дочери, Хёрдис Колдунье. Дочери рабыни Йорейды… Не зря он вспомнил чудаковатую невольницу из далекого племени круитне – между двумя Йорейдами была прямая связь!

Сознание Фрейвида двоилось: одна половина кричала, что этого не может быть, а вторая возражала, что кроме Хёрдис и быть некому. Фрейвид не мог примириться с мыслью, что его непутевая дочь и захотела и посмела так дерзко вредить ему, но он вовсе не удивился тому, что она нашла для этого силы и возможности. Разве мало он знал о ее способностях и дурном нраве? Разве он не знал, что она в одиночку одолела войско фьяллей? И что огниво осталось в ее руках? Разве он надеялся, что она простит ему отобранное обручье? Нет, он не заблуждался ни в чем. И при всем своем уме оказался глупее трески. Все эти дела с переменой конунга, фьяллями, сбором войска совсем вытеснили из его памяти Хёрдис и ссору с ней из-за обручья. Он не считался с такой мелочью, как собственная побочная дочь, а зря! Она ни о чем не забыла и теперь пришла отомстить!

Фрейвид сам не знал, как долго он сидел в седле, застыв, не сходя на землю и не трогаясь с места. Он словно бы вынырнул с самого дна моря и не мог отдышаться. Когда он опомнился, ему вдруг показалось, что стало намного темнее.

– Послушай-ка… Альрик годи! – Фрейвид обернулся к своему спутнику и не сразу вспомнил, как того зовут, хотя они были знакомы не меньше тридцати лет. – Ты – мудрый человек! Скажи мне: нет ли у тебя средства против этих чар? Здесь прошла могущественная ведьма. Она хочет помешать мне. Нужно немедленно найти ее. Ты сможешь это сделать?

Альрик ответил не сразу. Его сильно встревожил отрешенный вид хёвдинга. Примерно такими становятся любители браги, допившиеся до синих мышей и больших зеленых пауков, бегающих по столу. А если допустить, что Фрейвид Огниво может бояться, то это должно выглядеть примерно так.

– От разных чар есть разные средства, – осторожно ответил Альрик. Ему, бывало, приходилось лечить и от синих мышей. – Ты что-нибудь знаешь об этой ведьме?

– Я знаю о ней все! – с неожиданной горячностью воскликнул Фрейвид. – Я знаю все, будь она проклята! Но… Что тебе нужно знать?

Он вдруг сообразил, что едва ли стоит рассказывать людям о том, что злобная ведьма приходится ему родной дочерью.

– Давай поищем другую дорогу, – сказал Альрик. – Может, она заколдовала только одну. А если нет – я постараюсь найти ее следы.

Оставив за спиной громаду Серого Дракона, дружины поехали через ложбину, дальше от берега. Эйвинд ехал осторожно, объезжая каждую ямку или кочку на дороге, и все надеялся заметить ту грань или тот поворот, на котором правильная дорога станет неправильной. Он понимал всю наивность этих попыток – не ему тягаться с ворожбой! – но какое-то детское любопытство заставляло его настойчиво выискивать невидимую грань правды и лжи. Может, хоть конь споткнется, хоть качнется дорога под ногами или дунет ветерок? Но увы…

Они держали путь на юг. Но когда впереди смутно зачернели в сумерках крыши хутора Угольные Ямы, никто не удивился. Завязанные в кольцо дороги вернули их назад, и руна «хагаль», разрывающая колдовской круг, которую мудрый Альрик начертил на лезвии своего копья, не помогла. Здесь было колдовство посильнее: «волчий крюк», начертанный самой Хёрдис Колдуньей.

– Делать нечего, хёвдинг! – сказал Эйвинд. – Я не хотел бы вызвать твое недовольство, но мне сдается, что даже в таком убогом доме ночевать лучше, чем под открытым небом. До усадьбы Бьёрклунд мы сегодня едва ли доберемся.

Услышав со двора стук в ворота, громкий говор и цоканье множества копыт по промерзшей земле, Хёрдис не особенно встревожилась. Она давно ждала, что доблестный воин Асгрим Черный Нос со своим непробудимым… то есть непобедимым войском немного погуляет по округе, пару раз объедет вокруг хутора и вернется домой ночевать. Ее даже удивляло его долгое отсутствие – нельзя же целый день упрямиться и бросать вызов судьбе, которая так явно не хочет пускать его в поход!

Правда, сама Хёрдис немного позлилась сначала, убедившись, что тоже попалась на «волчий крюк» и что завязанные узлом дороги точно так же не отпускают от Угольных Ям и ее саму. Что ж, рано или поздно нечто подобное должно было случиться – это естественное следствие неумелого обращения с незнакомыми чарами. Впрочем, довольно быстро Хёрдис смирилась: дня через три-четыре она развяжет узлы и сожжет палочку с «волчьим крюком», а до тех пор поскучает и отдохнет в Угольных Ямах. Потом можно будет возвращаться домой. Вырвать свого Дракона из рук Вильмунда конунга – она узнала про обручение Ингвильды в одной из усадеб – ей пока не под силу, а месть зловредному родителю и без того получилась достойная.

Челядь бросилась открывать, хозяйка и две ее дочери встревоженно кудахтали, опасаясь то ли фьяллей, то ли разбойников, хотя что тем или другим делать на таком жалком хуторе?

Но через несколько мгновений и Хёрдис насторожилась: нежданных гостей было слишком много. Двор быстро наполнялся людьми, она слышала несколько десятков голосов одновременно. Это уже слишком! Должно быть, какой-то из хёльдов с дружиной попал в эту же ловушку! С одной стороны, хорошо, что войско Фрейвида недосчитается еще нескольких десятков человек, но с другой – как они все тут разместятся на целых три дня? И не узнает ли ее кто-нибудь? Хёрдис понимала, что стала достаточно знаменитой особой в этой части Западного побережья, и ее тщеславие уже уступило место осторожности.

Не привлекая внимания среди всеобщей суеты, она поднялась с места и скользнула в самый дальний темный угол, к дощатой перегородке, за которой помещался скот. Скорчившись на клочке сена в углу, Хёрдис закуталась в накидку и стала совсем незаметной, слилась с темной стеной. Пусть все угомонятся, а потом нужно будет как-то выбираться отсюда! – быстро проносилось у нее в голове. Даже снять заклятье, если другого выхода не будет. Связанные ремешки были спрятаны у нее за пазухой, и развязать их можно когда угодно. Если только…

И вдруг внутри у Хёрдис что-то оборвалось, и сердце превратилось в холодный родник неуправляемого страха. Еще в сенях она услышала шаги, знакомые и грозные, как шаги того великана, что повстречался ей в Медном Лесу. О, она предпочла бы великана, да хоть самого Фенрира Волка! Только не…

Через порог шагнул высокий широкоплечий человек с длинными руками и спутанными поредевшими прядями рыжеватых волос, падающих из-под капюшона на плечи. Ни с каким другим она не спутала бы этот буро-зеленый плащ и эту большую бронзовую застежку. Хёрдис сжалась, желая стать меньше мыши, у нее перехватило дыхание от ужаса и ощущения безвыходности. Судьба предала ее, погубила, когда она уже считала себя победительницей.

Фрейвид хёвдинг вошел, ошалевшая от такой чести хозяйка стала суетливо приглашать его к огню, ее дочери тащили гостям полотенца и воду. Они не отличались учтивостью и знанием обычаев гостеприимства, робели перед таким знатным вождем и своей суетой только мешали ему и друг другу. А Хёрдис не видела никого, кроме Фрейвида. Он был всего в нескольких шагах от нее. Тесный дом наполнился людьми, под крышей висел гул голосов, свободного места уже не было, но Хёрдис казалось, что все это морок, наваждение, а настоящих людей здесь только двое – она и Фрейвид. И что вот-вот он увидит ее так же ясно, как она видит его. Весь этот дом, весь мир с тягучей тоской неизбежной гибели медленно и беззвучно пополз куда-то вверх, отрываясь от земли, дрожа, как густой дым от сырых дров…

Каждое мгновение казалось нестерпимо долгим, Хёрдис задыхалась. Вдруг она сообразила, что от страха просто забыла дышать, и это внезапно рассмешило ее. С легким треском мир снова осел на землю, обрел прежние очертания. Отдышавшись, Хёрдис немного пришла в себя, решилась оторвать взгляд от Фрейвида, севшего к столу на дальнем, хозяйском, конце стола, и стала разглядывать его спутников.

– Да, Асгрим! – сказал один из них, сидевший рядом с Фрейвидом, высокий бородач с длинными темными волосами и простоватым лицом умного человека, которому мысли даются безо всякого труда. – Расспроси твоих домочадцев – давно ли ушла та женщина, о которой мы говорили?

– Йорейда? – переспросил Асгрим, и Хёрдис сильно вздрогнула. Пронзительный порыв ужаса снова взметнулся в груди, перед глазами блеснула сталь острого клинка, мир задрожал, как будто она стоит на ледяной грани пропасти, полной холодной пустоты, и вот-вот упадет.

– Йорейда? – повторила жена Асгрима. – Да она не ушла. Сказала, что поживет дня три-четыре. Да вон она сидит.

Хозяйка обернулась к тому месту, где Хёрдис сидела перед приездом Асгрима и гостей. Все повернули головы вслед за ней, потом стали оглядывать дом.

– Вон она! – услышала Хёрдис непонятно чей голос и тут же ощутила на себе десятки пристальных любопытных взглядов, похожих на острия копий. И все эти копья были сейчас направлены прямо на нее.

– Где? – переспросили разом Фрейвид и тот темноволосый. – Эта?

За те мгновения, что шел этот разговор, Хёрдис сумела собраться. Внутри нее заработала какая-то новая сила: она не знала, просто не знала, что делать, но таинственные духи, избравшие ее своим обиталищем, сами делали свою работу. Застыв и не ощущая своего тела, Хёрдис словно глядела на себя со стороны, глядела глазами всех этих людей и видела высокую худощавую старуху с морщинистым коричневым лицом и прядями седых волос, выбившихся из-под темной головной повязки с короткими концами в знак вдовства. Она видела у себя на коленях сложенные руки с грубой морщинистой кожей, с набухшими венами и распухшими суставами. Ей было страшно, потому что впервые она с такой ясностью ощутила в себе эти чужие силы. И в то же время она осознавала, что это единственный путь к спасению, и старалась не дышать, чтобы не помешать их работе и не разрушить этот хрупкий морок.

– Да нет, это не она! – Прищурившись, сам Асгрим вгляделся в угол и покачал головой. – Та ведь была молодая, вы что, уже все забыли? Что бы вы без меня делали с такой-то памятью? Это какая-то старуха, я ее вижу в первый раз. Откуда она явилась?

– Здесь не было никакой старухи! – с изумлением ответила ему жена.

Это была крупная женщина ростом выше самого Асгрима, но сейчас она смотрела на неведомо откуда взявшуюся старуху с испугом и нервно оглядывалась на мужа, явно желая спрятаться за его спину. Она любила разговоры о колдовстве, но столкнуться с ним на самом деле оказалось слишком страшно. В мирный дом вошла чужая, темная и угрожающая сила, и сам дом стал принадлежать ей.

Челядь шепталась, тараща глаза на Хёрдис, и держалась за амулеты. А Хёрдис едва могла вздохнуть от напряжения – те глубинные силы вдруг взяли и переложили всю тяжесть этой новой ворожбы на ее собственные плечи. Откуда-то Хёрдис знала, как поддержать свой новый облик в глазах тех, кто на нее смотрел, но с непривычки это было чудовищно тяжело! Горячие капли пота выступили у нее на лбу, смочили волосы, и она с ужасом ждала, что они вот-вот потекут вниз по лицу, смывая морщины и красноватые прожилки на щеках, заменившие молодой румянец… Эта борьба отняла у нее все силы, не оставила места даже для страха перед Фрейвидом, и сейчас ей казалось главным – сделать еще один вдох и не дать соскользнуть с лица этой старческой личине, в которой было ее единственное спасение.

А Альрик Сновидец поднялся с места и подошел ближе к Хёрдис.

– Откуда ты пришла, женщина? – учтиво спросил он. – Как твое имя, куда и откуда ты идешь?

– Хотела бы я знать, как она попала в мой дом? – сварливо заявила хозяйка. Голос ее слегка дрожал, но под защитой мужа и стольких знатных гостей она поднабралась смелости. – Как она попала к моему очагу, если я впервые ее вижу?

У Хёрдис мелькнуло ощущение, что есть способ заставить хозяйку все это «вспомнить» и даже вообразить незнакомую гостью своей долгожданной родственницей. Она представляла, как это сделать, но сил у нее не было даже на то, чтобы быстро придумать какое-нибудь имя и произнести его. «Не молчи! – истошно вопил внутри нее какой-то пронзительный голос. – Говори же что-нибудь, ну!» Хёрдис задыхалась от напрасного усилия разжать губы, но не могла издать ни звука.

Фрейвиду все это казалось слишком подозрительным: весь день держа в мыслях Хёрдис, он был настороже и не удивился бы любому колдовству. Вырвав факел из скобы на стене, он шагнул к темной фигуре, скорчившейся в углу, и осветил ее. Хёрдис невольно дернулась, пытаясь спрятаться от света. Фрейвид вонзил в нее грозный и пристальный взгляд, и Хёрдис пронзил смертельный страх. Под взглядом Фрейвида ее новый обманный облик сползал и растворялся, как снег в горячей воде…

– Ты-ы-ы! – не то воскликнул, не то провыл Фрейвид, и в глазах его Хёрдис видела изумление, гнев, ужас – страшную смесь, которая для нее означала одно: гибель.

Мигом оцепенение спало с нее, она резво вскочила на ноги и метнулась в сторону; Фрейвид вздрогнул от неожиданности и отшатнулся, но тут же взял себя в руки и выхватил из ножен меч. Разведя в стороны руки с мечом и факелом, он огнем и острой сталью отрезал Хёрдис все пути к бегству, зажал ее в угол, но сам не подходил ближе трех шагов. Хёрдис стояла у стены, вжавшись спиной в угол и с ненавистью глядя на Фрейвида. Из-под верхней губы ее поблескивали острые белые зубы – сейчас она готова была кусаться, как зверь.

А Фрейвид стоял неподвижно, вызывая страх и недоумение в сердцах смотревших на него людей. Один взгляд ведьмы околдовал его: ему вдруг показалось, что он видит самого себя, что его собственное, ненасытно-жадное честолюбие, его настойчивость и упрямая жажда любыми путями добиться своего смотрят из глаз этого существа, которое он сам произвел на свет. Он как будто смотрел в глаза самому себе, и это ощущение не давало ему занести руку для удара – как страшно бывает бросить камень в воду, в которой ясно видишь собственное отражение.

Хёрдис Колдунья и Фрейвид хёвдинг стояли друг против друга, каждый со своей ненавистью и своим оружием, а люди в тесном доме жались к стенам, не отводя глаз и не смея вмешаться. Эта схватка была недоступна пониманию посторонних, как и все, что творится внутри человеческой души, то согласной, то спорящей сама с собой.

– Чего же ты ждешь, хёвдинг? – тревожно воскликнул Эйвинд. – Убей ее!

– Мешок, мешок ей на голову, скорее! – тревожно и торопливо зашептал еще чей-то голос. – Скорее! А то она своими глазами всех нас погубит, видите, даже хёвдинга сковала! Дайте мешок! Вон, в углу, где корзина! Высыпь эту дрянь, скорее, Болли, что ты возишься!

Кто-то суетился в поисках мешка, но подступиться к ведьме никто не смел.

Фрейвид вздрогнул, словно его разбудили, но и Хёрдис опомнилась. Мысль ее металась, не находя ни единого способа спастись, но таинственные силы, проснувшиеся в глубинах души, снова подали голос. Кто-то изнутри подсказал Хёрдис, что делать. Огниво на груди казалось тяжелым, горячим и живым. Неосознанно, без слов, Хёрдис отдала ему приказ. И вдруг стены дома покачнулись, затряслась крыша, на пол и на головы людей посыпалась труха.

Раздались крики ужаса – казалось, дом сейчас рухнет и погребет под собой всех. Каждое бревно в стенах выло особым низким голосом, крыша трещала и скрипела, седые пряди мха летели из щелей на пол, как будто стены плевались. Люди бестолково дергались, закрывали головы руками, возникло общее движение, еще миг – и обезумевшая толпа кинется в двери, тесня и давя друг друга.

– Стойте, стойте! Не бойтесь! – Альрик годи вдруг раскинул руки, как будто хотел в одиночку подхватить и удержать падающую крышу. – Не бойтесь, ничего нет! Это морок, просто морок! Она отводит глаза!

И тут же треск и шатание дома прекратились, словно тень пробежала и ускользнула прочь. Дом стоял прочно, как и полагалось. Под крышу взлетел общий крик – облегченный, изумленный, негодующий.

– Надо завязать ей глаза – она заставит нас увидеть еще и не то! – сказал Альрик и поднял со скамьи полотенце, которое ему поднесли вытирать руки. – Давайте, Эйвинд, Гейр, – не бойтесь ее, она ничего вам не сделает! С завязанными глазами она будет бессильна.

А ведь это правда! – стремительно пронеслось в мыслях у Хёрдис, пока она смотрела, как двое, трое мужчин во главе с Альриком приближаются к ней. На лицах у них отражалась боязнь, смешанная с решимостью. Сильные мужчины до дрожи боялись ведьмы, но воины были с детства приучены преодолевать свой страх. Она не могла собраться с мыслями и силами: мешали близость Фрейвида и злость на этого провидца, который почему-то не поддался мороку.

Она еще ничего не придумала, а Альрик сделал какое-то движение, подал знак, и трое мужчин разом набросились на нее. Хёрдис хрипло и отчаянно вскрикнула, с силой вжалась в стену, словно хотела в нее войти, пыталась извернуться, но множество сильных рук вцепилось ей в запястья и плечи, кто-то набросил на лицо полотенце и крепко завязал. Ярость вспыхнула в ней с такой свирепой силой, что весь мир исчез в огненной вспышке; Хёрдис не ощущала ни своего тела, ни держащих его рук.

И вдруг мужчины с криками отшатнулись от нее. Полотенце на голове Хёрдис разом вспыхнуло и мгновенно сгорело. Сама Хёрдис даже не успела заметить огненное облако, обнявшее ее голову и в тот же миг пропавшее; легкий серый пепел осыпал ее всю и исчез. И она снова стояла в углу, прижавшись к стене, тяжело дыша и показывая зубы в уголке рта.

– Осторожнее! – тревожно, но не теряя головы, призвал всех Альрик. Бегло оглянувшись, он убедился, что Фрейвид стоит совсем рядом, держа наготове меч и факел, и продолжал: – Это очень сильная ведьма. С ней нужно быть осторожнее. Это…

Низкий свирепый рев потряс вдруг стены дома. Он шел откуда-то снаружи, и воображение каждого тут же нарисовало страшное чудовище, дракона, оголодавшего за века. Раздались вскрики, люди с ужасом оглядывались на дверь, и каждого давил и пригибал к земле необоримый страх.

– Не бойтесь! – уверенно кричал Альрик, перекрывая вопли и даже сам драконий рев. – Это снова морок! Вам только кажется!

– Отойди, Альрик! – крикнул Фрейвид. – Довольно! Я отрублю ей голову!

Фрейвид наконец сбросил с себя наваждение и шагнул к Хёрдис, торопясь разделаться с ней, пока снова не начал видеть в ней самого себя. Но Альрик не подпустил его к ведьме.

– Ты не убьешь ее сейчас! – строго сказал Альрик. – Ее не возьмет оружие. А с открытыми глазами она не умрет вовсе, ее дух будет преследовать нас бесконечно и всех передушит во сне или лишит рассудка. Сначала ее нужно обезвредить.

Ненавидящий взгляд Фрейвида скользнул по фигуре ведьмы и зацепился за огниво на ее груди. Многое сразу стало ему понятно. Огниво! Священный талисман рода, наполненный силой таинственного племени ундербергов, с которым его род когда-то породнился и о котором до сих пор неизвестно, люди то были или тролли. Источник тех волшебных сил, которые ведьма сумела вызвать, подчинить себе и употребить во зло.

– Огниво! – прохрипел он, и это слово обожгло Хёрдис больнее огня. Теперь для нее запахло настоящей смертью. – Огниво! – громче повторил Фрейвид. – Это наше… Ее сила – в нем.

Альрик сообразил мгновенно и не потребовал новых объяснений. Хёрдис даже не успела заметить, какой знак он подал своим людям, но они вдруг набросились на Хёрдис целой толпой. Чьи-то руки вцепились в ее плечи и запястья, она мотнула головой, затылком ударила кого-то под подбородок; жесткая короткая борода мазнула ее по лбу, в голове загудело, но враг вскрикнул и отшатнулся. Хёрдис ударила кого-то ногой, но за ногу сильно дернули, и Хёрдис упала, а кто-то тяжелый уже сидел на ней, больно скручивая запястья. С хриплым рыком Хёрдис пыталась перевернуться и сбросить его с себя, но ее держали крепко. Чья-то рука протянулась к огниву. Вскинув голову, Хёрдис попыталась укусить эту руку, но ее с силой дернули за волосы, и она вскрикнула от боли.

И вдруг что-то звякнуло, оборвалась цепь, и Хёрдис ощутила себя бессильной, как сухой прутик. А Эйвинд отскочил и с торжествующим криком поднял над головой огниво.

– Вяжите ее! – кричал Альрик. – Скорее, вяжите ей руки и завяжите глаза! Так она ничего уже не сделает!

Воодушевленные близкой победой, хирдманы быстро замотали голову ведьмы другим полотенцем. Больше оно не вспыхнуло. Хёрдис почти не осознавала, что с ней происходит. Лишившись огнива, она ослабела, как дерево, вырванное из земли и оставшееся без корней. У нее не было ни сил, ни мыслей, ни даже чувств, а только мягкая и глухая пустота, как огромное облако темной шерсти.

Фрейвид полубезумными глазами смотрел на ведьму, лежащую на полу возле его ног. Беспорядочно обкрученная многими локтями веревок и ремней, с замотанной в полотенце головой, она сейчас была мало похожа на человека. Фрейвида раздражало то, что под полотенцем он не мог разглядеть, где у нее шея. Только это его сейчас и занимало. Он шагнул к ней, качнул в руке меч, примериваясь для удара. Когда Фрейвид хёвдинг хотел убить, ему не требовалось приниматься за дело дважды. А сейчас ему нестерпимо хотелось поскорее лишить ее жизни, избавить от нее мир и самому избавиться от всех драконов, живущих в душе и скалящих зубы из темной глубины.

– Опомнись! – Альрик с неожиданной силой сжал разом оба его запястья. – Ее нельзя убивать сейчас.

Фрейвид поднял на него злобный взгляд. Чего еще надо – ведь она больше не может колдовать!

– Я так понял, что ей давал силы Медный Лес! – ответил Альрик на его молчаливый вопрос. – Если мы убьем ведьму сейчас, Лес будет мстить нам за это. А этого нельзя допустить. Вспомни о фьяллях. Может быть, нам еще придется укрываться в глубине нашей земли – в Медном Лесу. Мы не должны становиться его врагами.

– Но что же… – с трудом дыша от давящего гнева, выговорил Фрейвид. – Она должна умереть! Я больше не могу терпеть ее на земле!

– Ее силу нужно вернуть Медному Лесу! – твердо сказал Альрик, глядя в глаза Фрейвиду. – Послушай меня. Я не самый сведущий в колдовстве человек, но и не из последних невежд. Я знаю, как нам нужно сейчас поступить. У тебя ведь есть святилище в Медном Лесу? Возле твоей усадьбы? Ее нужно отвезти в Стоячие Камни и там отдать богам. Медный Лес возьмет свою силу назад и будет благосклонен к тебе.

Фрейвид с тупой ненавистью молча смотрел на Хёрдис. Альрик видел, что из его речи немногое дошло до сознания хёвдинга, и не выпускал его рук. И правильно делал: Фрейвид вдруг дернулся, пытаясь освободиться, но силы хёвдинга были подорваны гневом, и Альрик удержал его. Потом Фрейвид расслабился, как будто в этой последней вспышке сгорели остатки безумия. Альрик выпустил его, Фрейвид отошел и сел на лавку, с трудом вытирая мокрый лоб. Руки его дрожали.

Люди в доме перевели дух, опомнились. Связанная ведьма не шевелилась. С замотанной в полотенце головой она уже не казалась страшной. Исчезли все ее мороки, голодный дракон больше не ревел из зимней тьмы за стенами. Люди одержали победу.

– Ты… Ты, Альрик… – медленно заговорил Фрейвид хёвдинг, с трудом подбирая каждое слово. – Я принял твой совет… Сделай все сам. Я не могу сейчас ехать в Стоячие Камни… Фьялли слишком близко, а без меня войско… Но я не могу никому это доверить. Эта ведьма слишком сильна и хитра. Она одна одолела Торбранда Тролля и шестнадцать его кораблей. Она опаснее Фенрира Волка. Стереги ее, как собственную смерть. Никто другой этого не сможет. Если она освободится…

Фрейвид покрутил опущенной головой, не находя слов. Понять его чувства смог бы только Сигурд, если бы не убил дракона Фафнира, а связал и возил с собой.

– Не тревожься, хёвдинг, я справлюсь с ней, – сказал Альрик, глядя на неподвижно лежащую ведьму. – И я уверен: отныне силы Медного Леса будут на твоей стороне.

– Ну вот, хёвдинг. – Альрик Сновидец покрутил в руках два мятых ремешка, еще сохранивших следы крепких узлов, и бросил их в огонь. – Теперь, мне думается, ты можешь ехать куда захочешь. И все дороги приведут тебя туда, куда надо. С этим колдовством покончено.

Фрейвид посмотрел на Хёрдис. Она сидела на полу в дальнем углу покоя, сложив на коленях связанные руки, и безучастно смотрела куда-то в пространство. Ее лицо было бледным и застывшим, как у мертвой. Хотелось думать, что и ее странная половинчатая улыбка, и злобный оскал умерли навсегда.

– Ты уверен, Фрейвид, что она не причинит зла своими глазами? – обеспокоенно спрашивал Эйвинд. Молодой хёльд впервые столкнулся с такой могущественной ведьмой и до сих пор не мог до конца оправиться от всего увиденного позавчера. – Может, зря ты велел снять повязку?

– Нет, можешь быть спокоен! – утешил Фрейвид и Эйвинда, и всех домочадцев Асгрима, бросивших дела, чтобы послушать его ответ. – Ее сила была в огниве, а без огнива она вполне безобидна. За все двадцать лет своей жизни, пока огниво не оказалось у нее в руках, она не причинила и сотой доли того вреда, что сумела сделать с ним.

– Ты так хорошо ее знаешь?

– Едва ли кто-нибудь знает ее лучше, чем я! – со скрытой горечью ответил Фрейвид. – Это наука и тебе: выбирай матерей своим детям, даже если это всего лишь дети рабыни!

Фрейвид ничего не добавил, и Эйвинд не решился расспрашивать. То, что ведьма оказалась дочерью Фрейвида, для всех было потрясением.

– Хорошо, что она больше никому не причинит вреда! – сказал Асгрим. Он считал, что в победе над ведьмой есть и его заслуга, и собирался гордиться этим еще много-много лет.

Фрейвид угрюмо кивнул. Да, однажды он уже так думал – когда оставил ведьму запертой в лодочном сарае, понадеявшись, что фьялли сами разделаются с ней. Лучше бы он тогда выполнил обещание, данное Хродмару и Модольву, и сам утопил ее в омуте под Тюленьим Камнем. Тогда она не мешала бы ему собирать войско и не поставила бы под угрозу успех всей этой войны. Войны, которую сама же развязала!

А вести о фьяллях никому не прибавляли бодрости. Дозорные отряды, гонцы, многочисленные беженцы каждый день приносили новости об их быстром продвижении на юг.

– Лучше всего то, что теперь мы наконец-то поедем к Березняку и больше не будем кружить возле Угольных Ям! – сказал Альрик. – Мне думается, люди уже заждались нас.

– Опять с утра проходили беженцы, я велела гнать их! – с неприязнью вставила хозяйка. За прошедшие дни она попривыкла к обществу таких знатных людей и часто встревала в беседу. Фрейвид презрительно покосился на нее, но хозяйке не запретишь говорить в собственном доме. – Мы не можем кормить всякую мимохожую сволочь! У нас нет жерновов Гротти*, чтобы мололи нам счастье и богатство…

– Я бы на твоем месте, добрая женщина, подумал о том, что и вы, быть может, окажетесь беженцами! – с мягкой грустью сказал Альрик. – Фьялли идут на юг слишком быстро, а наше войско еще не собрано. Едва ли мы успеем остановить фьяллей до того, как они подойдут к вашему хутору.

Хозяйка застыла с открытым ртом: это не приходило ей в голову. Ей казалось, что раз в ее доме сидит сам хёвдинг, то никаких врагов здесь не может быть никогда.

– Битву нельзя откладывать, – горячо воскликнул Эйвинд. Он был не так самоуверен, чтобы поучать хёвдинга, но терпения сдерживать тревогу уже не хватало. – А не то Квиттинг придется не защищать, а отвоевывать обратно.

– Недолго и до этого! – ответил Фрейвид. Из-за Хёрдис на душе у него было так мрачно, что любые беды казались возможными. – Разве можно ждать чего-то хорошего, если северяне разбегаются, как зайцы? Если бы Ингстейн Яблоня был достоин звания хёвдинга, то фьялли застряли бы на севере до самой Середины Лета! А где восточное войско? Что думает делать Хельги Птичий Нос? Нашему конунгу не из кого набирать войско!

– У нас и конунга-то нет… – проворчал себе под нос Эйвинд.

В глубине души он был уверен, что всему виной не эта ведьма, а плохая судьба Вильмунда конунга. Удачливому вожаку не помеха и весь род Видольва*!

На дворе послышался шум, стук в ворота, голоса.

– Еще какой-то сброд! – ворчливо воскликнула хозяйка. – Сейчас я им покажу, как топтаться под чужими воротами!

Как видно, предостережение мудрого Альрика Сновидца пропало даром. Заранее придав лицу злобное выражение, хозяйка выбежала из дома.

Вернулась она удивительно быстро и была очень смирной. Злость на ее широком красном лице сменилась тревожной растерянностью.

– Там какие-то люди ищут хёвдинга! – опасливо доложила она. – Говорят, что они с Острого мыса, от…

– От Стюрмира конунга! – вместо нее закончил мужской голос от дверей.

Все поднялись с мест. Фрейвид вгляделся в лицо вошедшего и узнал одного из людей Стюрмира конунга.

– Приветствую тебя, Фрейвид сын Арнора! – сказал ему тот.

– Привет и тебе, Хёгни Черника! – ответил ему Фрейвид. – Давно мы с тобой не виделись.

– Да, с самого осеннего тинга! – подтвердил Хёгни. – С того самого, откуда Стюрмир конунг уехал к слэттам. Может быть, тебе будет любопытно узнать, что он вернулся.

Никто не переспросил, никто не усомнился в его словах. В глубине души каждый ждал этого, и Фрейвид мог только пожалеть о том, что плохо рассчитал свои силы и оказался не так готов к возвращению Стюрмира, как надеялся.

– И я должен сказать тебе, что Стюрмир конунг не очень-то доволен тем, как ты распорядился его отсутствием! – продолжал Хёгни. У него не было личной вражды к Фрейвиду, и он говорил спокойно, только передавая волю конунга. – Он был не рад узнать, что ты за глаза похоронил его и возвел на престол его сына, бывшего жениха твоей дочери. Он узнал обо всем этом от людей Хельги хёвдинга и сейчас именно его почитает своим лучшим другом.

– Так вот чем был занят Хельги Птичий Нос! – сказал Альрик. – Вот почему он не спешил собирать войско!

– Да, Хельги хёвдинг и весь Квиттингский Восток предпочитают видеть Стюрмира конунга на вершине Престола Закона, – согласился Хёгни. – А Стюрмир конунг оттуда объявил тебя своим врагом.

– Вот как? – сказал наконец Фрейвид и почему-то посмотрел на Хёрдис.

Она по-прежнему безучастно сидела в своем углу и даже не повернула головы, кажется, вовсе не слыша всего этого разговора. А Фрейвид сразу подумал о ней. Глупо было считать, что и в его раздоре с конунгом виновата она, но хёвдинг смутно подозревал, что так оно и есть.

– Да, – подтвердил Хёгни. – Конунг требует, чтобы ты приехал к нему на Острый мыс со всем тем войском, которое тебе удалось собрать, положил голову ему на колени и признал себя виновным. Он обещал помиловать всех, кто вместе с тобой признал конунгом его сына, и тебя, быть может, тоже.

– Меня! – Лицо Фрейвида медленно наливалось краской. Никогда он не мог и вообразить подобного унижения – отдать свою жизнь в чужие руки и беспомощно ждать пощады! – Меня помиловать! Я не знаю за собой никакой вины! – отрезал он. – Я хотел одного – чтобы у квиттов был конунг в той войне, которую нам приходится вести! И если конунг загостился за морем и не знает, что враги уже у порога, то я в этом не виноват!

Хёгни пожал плечами:

– Я передаю тебе слова и волю конунга, а свои оправдания ты перечислишь ему сам. А чтобы ты не упрямился, он велел передать тебе это.

С этими словами Хёгни вынул из-за пазухи маленький полотняный сверток, развернул его и поднял в руке что-то похожее на тонкую золотистую змейку. Косичка из мягких светлых волос расплелась и запуталась за время поездки, блеск их угас, как гаснет все, что было живым и стало мертвым.

– Это прядь волос твоей дочери, – пояснил Хёгни, видя, что Фрейвид застывшим взглядом смотрит на косичку и молчит. – Стюрмир конунг разорвал ее обручение с Вильмундом ярлом. Он требует, чтобы ты приехал к нему не мешкая, иначе следом за прядью волос ты получишь ее голову.

– Она у конунга? – медленно выговорил Фрейвид.

Он никогда не задумывался о том, любит ли он свою дочь и насколько сильно любит, но привык считать Ингвильду своим главным сокровищем, гордостью, будущим рода. Еще мгновение назад он готов был сражаться, как дракон, но сейчас вдруг ощутил слабость, словно эта косичка опутала его «боевыми оковами»* и лишила воли к сопротивлению.

– Да, кюна Далла привезла ее, – подтвердил Хёгни.

– Кюна Далла! – опомнившись, с негодованием воскликнул Фрейвид. – Она тоже положила голову на колени Стюрмиру? Она не меньше меня хотела увидеть конунгом Вильмунда! Ей очень хотелось сменить одного на другого!

– Это очень похоже на правду! – усмехнувшись, ответил Хёгни. – И сам конунг об этом догадывается. Именно поэтому я посоветовал бы тебе не медлить с отъездом, если, конечно, ты примешь совет такого незначительного человека, как я.

– Он разорвал обручение! – возмущенно восклицал Фрейвид, почти не слушая Хёгни. – Почему же он тогда не прислал мне назад то обручье, которым был скреплен сговор! До моего золота много охотников! Я дал золотое обручье весом не меньше марки*! Почему же Вильмунд не вернул его?

– Об этом нужно спросить у самого Вильмунда ярла, но он что-то не спешит ехать к отцу. Полагаю, что обручье осталось у него, потому что у конунга я его не видел и ничего о нем не было слышно. А Вильмунд ярл остался где-то на полпути от озера Фрейра и сам боится класть голову на колени Стюрмиру конунгу. Как видно, с невестой он сумел расстаться, но обручья ему было жаль! Тебе виднее, насколько велико это сокровище!

И Хёгни опять слегка усмехнулся, отметив про себя, что невозвращение обручья встревожило Фрейвида хёвдинга даже больше, чем угроза жизни единственной дочери.

А Хёрдис вдруг встрепенулась, насторожилась, словно несколько последних слов были волшебным заклинанием, пробудившим ее от векового сна. Теперь уже никто не смотрел на нее, о ней забыл даже Фрейвид, но она внезапно вспомнила все – а главное, то, зачем вышла в этот поход. Дракон Судьбы! Ее золотое обручье, ее сокровище, единственной законной хозяйкой которого была она. Огнива она лишилась, но обручье могло бы вернуть ей все потерянное! Если бы только получить свободу и вновь отправиться на поиски… Что ей какой-то жалкий Вильмунд ярл?

Что-то толкнуло ее изнутри, словно крохотный росток весной впервые попытался пробиться из земли к свету. Кровь быстрее побежала по жилам, Хёрдис стало тепло. Она пошевелилась, но ощутила путы на руках и опять села, злобно закусив губу. Уснувшие было чувства – ярость и жажда борьбы – загорелись в ней снова и с каждым мгновением набирали силу. Но поверх них, как холодная волна, накатывалось бессильное отчаяние. Она была слаба и беспомощна, не могла избавиться даже от ремней на руках. Хёрдис кусала губы, и чуть ли не впервые в жизни ей хотелось заплакать.

– Передай Стюрмиру конунгу, что я скоро приду к нему на Острый мыс! – говорил тем временем Фрейвид. – Но лучше было бы, если бы он сам пришел ко мне сюда с войском Юга и Востока. Фьялли здесь, а не там, и уводить от них войско не так уж умно!

– Может быть, ты и прав, я передам твои слова конунгу. – Хёгни кивнул. – Но мне сдается, конунг зовет тебя к Острому мысу, чтобы убедиться, что ты друг ему, а не Торбранду Троллю. Все знают, что твоя дочь была обручена сначала с кем-то из его людей, с каким-то его родичем. Так что лучше тебе приехать за ней самому.

– Я приеду! – сдерживая негодование, ответил Фрейвид. – А ты, Альрик годи, – он повернулся к Сновидцу, – сегодня же поедешь к Стоячим Камням! Я должен покончить с моей злой судьбой как можно быстрее!

Фрейвид посмотрел на Хёрдис и невольно вздрогнул: она встретила его тем острым блестящим взглядом, живым и вызывающим, каким он был раньше. Ведьма проснулась, и Фрейвида пробрала дрожь от страшного ощущения, что дракон снова где-то близко и готов к битвам. Если не одолеть его в этот раз – это будет конец.

И он был во многом прав. Ведьма снова проснулась, ее неукротимый дух был готов к новой борьбе. И что значили эти жалкие ремни на ее руках?

Наутро хутор Угольные Ямы опустел. Сам ее хозяин со своим маленьким, но доблестным войском поехал на юг вместе с Фрейвидом хёвдингом и его дружиной, а Альрик Сновидец с десятком хирдманов повез в глубь Медного Леса Хёрдис Колдунью. Оба отряда отправились в путь одновременно. И, оказавшись за воротами, Фрейвид и Хёрдис одновременно обернулись друг к другу. Взгляды их встретились, и больше в них не было вражды, а только желание увидеть и запомнить навсегда. Оба они знали, что расстаются навеки и больше никогда им не придется встретиться в мире живых. Вот только кому жить, а кому умереть, решают боги, а человеческие предположения нередко оказываются ошибочными.

Фрейвид неподвижно сидел в седле, провожая глазами Хёрдис, и испытывал облегчение оттого, что наконец-то избавился от этого несчастья. Но к облегчению примешивались смутная грусть и тревога. Теперь он ясно осознавал то, что все двадцать лет ее жизни ускользало от его внимания: она была истинным его порождением, и именно ей, единственной из четверых детей, в полной мере достались все качества отца. Если бы он понял это вовремя, если бы обратил на нее внимание еще в детстве и воспитал как свою дочь, а не как «дочь рабыни», то все могло бы сложиться совсем иначе. В ней он мог бы найти опору гораздо более сильную, чем в Вильмунде или даже в самом Стюрмире… Чего стоил только Большой Тюлень и фьялленландские корабли… Но поздно!

Наконец Фрейвид стряхнул неуместную задумчивость, хлестнул плетью по конскому боку и поскакал прочь от ворот усадьбы. Но с расстоянием невидимая нить не рвалась, Фрейвид по-прежнему чувствовал, что Хёрдис где-то близко, что она невидимо стоит у него за плечом. Ему казалось, что вместе со своей злополучной дочерью он и сам какой-то частью вскоре переселится в иной мир. Или – останется в этом.

Глава 5

– Посмотри, Хродмар, там опять камень! – воскликнул Снеколль и тронул товарища за локоть.

Обернувшись, Хродмар увидел, что его веселый приятель многозначительно двигает светлыми бровями и кивает куда-то в сторону. Они вдвоем шли впереди небольшой дружины из двух десятков хирдманов, посланной Торбрандом конунгом разведать дорогу. Снеколль Китовое Ребро, которого ничто не могло заставить долго молчать, уже успел сравнить их отряд с языком дракона, которым тот сначала ощупывает добычу, прежде чем съесть, и теперь искал, чем бы еще позабавиться. Вот только Хродмар был не слишком склонен поддерживать разговор.

– Ну и что? – спросил Хродмар и на всякий случай окинул быстрым внимательным взглядом серую гранитную скалу, выдающуюся во фьорд. Скала была похожа на дракона, который лежит на брюхе мордой к самой воде, как будто пытается выпить море. – Камень как камень. Чем он тебе не нравится?

– Там, возле усадьбы Фрейвида Огниво, тоже был камень, помнишь? Такой большой, бурый, а под ним жил тот тюлень. Помнишь, от которого мы едва ушли живыми?

– Ну и что? – повторил Хродмар, стараясь не показать недовольства, но брови его сами собой хмурились.

– Вот я и подумал: может, у квиттов под каждым большим камнем живет по своему чудовищу? – с притворным ужасом продолжал Снеколль.

– Тебе надо было оставить дома твой язык! – сурово сказал Хродмар, вовсе не желая улыбнуться в ответ.

Ему было очень неприятно вспоминать события лета, принесшие фьяллям так мало славы. Но Снеколля это, кажется, забавляло. Свои подвиги он начал с того, что еще в семнадцать лет, живя в усадьбе отца, при дележке китовой туши пришиб одного из соседских работников китовым ребром, за что и получил соответствующее прозвище. Злоязыкий Асвальд сын Кольбейна говорил иногда, что Снеколлю, как видно, и самому досталось по лбу другим концом того ребра, и с тех пор он смеется, как дурачок, от всякой малости. Это было преувеличением, но иной раз и Хродмару хотелось, чтобы его товарищ получше понимал, над чем не стоит шутить.

– А этот камень похож на дракона! – увлеченно продолжал Снеколль. – Смотри, смотри, он шевелится! Вот сейчас он встанет…

– Тебя он съест первым! – отрезал Хродмар. – Умоляю тебя – помолчи!

Снеколль посмотрел на товарища, вздохнул.

– Раньше ты не был таким, Хродмар! – печально сказал он. – Я знаю тебя почти восемь лет – ты всегда был веселым, разговорчивым и не запрещал другим смеяться. Ты был почти скальдом, а теперь я уже и не помню, когда ты в последний раз сложил хотя бы самый простенький кеннинг. Хотя бы слов из пяти-шести… Что с тобой случилось? Та квиттинская ведьма заколдовала тебя? Или ты беспокоишься о своей невесте?

Хродмар не ответил, но дернул уголком рта, и Снеколль торопливо продолжал, стараясь высказать все, что думал, пока Хродмар снова не велел ему молчать:

– Ты забыл слова богов: от судьбы не уйдешь! А это хорошие слова! Если дочь Фрейвида предназначена тебе богами, ты получишь ее! Получишь, даже если все ведьмы и великаны Квиттинга и Йотунхейма* захотят тебе помешать!

– Я в этом не сомневаюсь! – упрямо сказал Хродмар, не глядя на Снеколля и обращаясь как будто к самой судьбе.

Тоска по Ингвильде уже стала ему привычной, как боль незаживающей раны.

– Вот и хорошо! – Снеколль опять повеселел. – Значит, ты идешь на свою свадьбу! Помни об этом, и пусть тролли грустят и вздыхают, пока не лопнут!

Хродмар покосился на его румяное воодушевленное лицо и наконец улыбнулся. Ему было трудно поверить, что Снеколль старше его на целый год и что дома, в Аскефьорде, его ждут жена и трехлетний сын. В своей неукротимо-радостной вере в лучшее Снеколль казался подростком, еще не узнавшим горестей и разочарований. Но сейчас он был, пожалуй, не так уж и неправ. Да, путь на собственную свадьбу у Хродмара получился длинноват. Он тянется уже полгода – через свои и чужие земли, через Островной пролив и реку Бликэльвен, на которой остановилась большая часть того войска, которое дал фьяллям Бьяртмар конунг, через север Квиттинга, через множество усадеб и недолгих битв с их хозяевами, через окраины Медного Леса, куда никто из чужих не пойдет по доброй воле.

Теперь север полуострова кончился, уже несколько дней фьялли шли по земле, которая звала своим хёвдингом Фрейвида Огниво. Никто во всем войске, не исключая и самого Торбранда конунга, не думал об этом человеке больше Хродмара. Для него это имя было связано со множеством противоречивых чувств – с острой ненавистью и щемящей тоской по утраченному счастью. Ингвильда уже казалась ему прекрасной мечтой, сладким сном, а не живой девушкой; он почти не верил, что когда-нибудь снова увидит ее наяву, но стремился вперед, ближе к тем местам, где она жила, противореча сам себе в своих надеждах и опасениях. Где Фрейвид и где Ингвильда? Только об этом Хродмар и думал, вступая на землю Западного побережья Квиттинга. Поэтому он и попросился у Торбранда в передовой отряд, сам вызвался захватить какой-нибудь хутор или усадьбу и разузнать у квиттов что-нибудь об их хёвдинге.

– Пахнет дымом! – сказал Снеколль, смешно дергая носом, и Хродмар очнулся от задумчивости. – Должно быть, близко жилье.

Он оказался прав. Пройдя еще немного, дружина Хродмара заметила впереди крыши хутора. Затаившись на опушке, фьялли выждали некоторое время и не заметили ничего подозрительного. Ворота были закрыты, со двора не доносилось почти никаких звуков. Вот две женщины прошли по двору, негромко переговариваясь. Скрип двери в тишине густеющего вечера показался особенно громким, слышным далеко.

– Там пусто! – сказал Снеколль. – То есть там нет мужчин. Должно быть, все ушли в войско Фрейвида.

– А где само это войско, хотел бы я знать? – пробормотал Хродмар.

– А вот это мы сейчас и узнаем. Ты ведь не запретишь нам зайти в гости, Хродмар ярл?

Конечно, Хродмар не стал этого запрещать. Перелезть через низкую ограду хутора не составило труда. Увидев на пороге дома вооруженных мужчин и с первого взгляда узнав в них фьяллей, домочадцы и не подумали сопротивляться. Женщины с визгом кинулись прятаться по углам, работники не двинулись с места, чтобы их не приняли за воинов и не убили второпях. Впрочем, из мужчин в доме были только старики и подростки, да еще калека, волочащий правую ногу. Фьялли рассыпались по хутору, раскрывая все двери, осматривая все помещения и закоулки. В отгороженном дощатой стеной закуте стояли три коровы, в крошечном хлеву на дворе лежали на соломе четыре свиньи – все здешнее богатство.

– Кто хозяин этого жилья? – спросил Хродмар. – И как называется эта троллиная нора?

– Называется Угольные Ямы, а хозяин здесь Асгрим бонд, – безразлично ответил один из престарелых рабов. Судя по выговору, он был родом из уладов, а в плену прожил так долго, что стал ко всему равнодушен и не беспокоился, какую прическу будет носить его новый хозяин. – Только его нет дома. Он ушел в войско Фрейвида хёвдинга. Сам хёвдинг тоже был здесь не так давно. Ты хорошо сделал бы, клен копья, если бы не стал жечь этот дом. Его хозяин не так уж вам навредил – с ним всего-то шесть человек.

– Так Фрейвид хёвдинг был здесь? – быстро спросил Хродмар, отмахнувшись от рассуждений о хозяине хутора. – Когда он был, куда ушел?

– Он ушел к Острому мысу! – торопливо заговорила хозяйка, видя, что фьялли не убивают всех подряд, и спеша их задобрить. Это все-таки случилось – враги пришли в ее дом, а защитить его оказалось некому. – Хёвдинг ушел отсюда два дня назад, а перед этим жил тут целых три дня. Он задержался у нас из-за своей дочери…

– Что? – Хродмар переменился в лице и порывисто шагнул к женщине. Хозяйка вскрикнула и отшатнулась: она никак не ждала, что эти ее слова так взволнуют фьялленландского ярла. – Его дочь была здесь?

– Да, она была… – бормотала хозяйка. Изуродованное болезнью лицо фьялля нагоняло на нее еще больше страху, и она говорила, едва ворочая языком, став еще менее толковой, чем была обычно. – А потом ее отправили в Медный Лес, в ту, другую их усадьбу…

– В Кремнистый Склон? – переспросил Хродмар.

У него закружилась голова: подумать только, Ингвильда, которую он почитал чуть ли не жительницей иного мира, была здесь, в этом самом доме, всего каких-то два дня назад! Мысль о какой-то другой девушке не могла прийти ему в голову, а о Хёрдис он никогда не думал как о дочери Фрейвида. В его глазах она была ведьмой, отродьем троллей. А дочь Фрейвида – это Ингвильда!

А хозяйка, напротив, знать не знала ни о какой другой дочери Фрейвида хёвдинга, кроме той, что наделала здесь такого переполоха и дала пищу для разговоров в течение многих зим.

– Да, в Кремнистый Склон! – поспешно подтвердила она. – В святилище Стоячие Камни. Хёвдинг сказал, что принесет ее в жертву богам, и тогда у него будет удача…

– Что?!

Можно ли обвинять бедную невежественную женщину, напуганную до полусмерти, в том, что не сумела толком рассказать то, что знала? И стоит ли удивляться тому, что Хродмар, истомленный тоской по невесте и тревогой за нее, не нашел в себе терпения расспросить домочадцев Угольных Ям как следует?

Хродмар вцепился в волосы на затылке, зажмурился и несколько мгновений постоял, стараясь собраться с мыслями. Он был сейчас как смесь огня и льда: одна часть его существа онемела от изумления и ужаса, а вторая рвалась немедленно мчаться вслед за Ингвильдой. В Стоячие Камни! В жертву! О Фенрир Волк!

Даже Снеколль, слышавший их беседу, не стал смеяться над такими вестями.

– Я слышал про одного древнего конунга, который под старость стал каждые десять лет приносить в жертву Одину одного из своих сыновей и тем продлевать собственную жизнь! – протянул он. – Но в конце концов сыновья кончились, а новых он не мог родить по дряхлости, и пришлось ему все-таки умереть. Еще я слышал про одного конунга, который принес своего сына в жертву Одину, чтобы выиграть битву с врагом. Битву-то он выиграл, но остался без наследника, и, когда он умер, тот самый враг и захватил его землю. Так что…

Все время этой поучительной речи Хродмар стоял, пытаясь сообразить, где он и что он. И это ему удалось даже несколько раньше, чем Снеколль исчерпал свои воспоминания о древних конунгах, жадных до жизни или до побед. Внезапно сорвавшись с места, Хродмар бросился вон из дома.

– Уходим! – закричал он так, что его услышали одновременно во всех уголках хутора и даже за воротами. – Сёльви и Слагви, вы вернетесь к конунгу и все ему расскажете. А мы идем в Кремнистый Склон!

– Прямо сейчас? На ночь глядя? В Медный Лес? – недоуменно переспрашивали те, кто не слышал его беседы с хозяйкой. – Что ты узнал? Туда ушел сам Фрейвид?

– Туда увезли его невесту, ту самую, и хотят принести в жертву богам! – уже на бегу разъяснял всем Снеколль. – А Хродмару она нужна самому!

Фьялли исчезли так же внезапно, как и появились, а домочадцы Угольных Ям не могли опомниться до самого утра. Они едва верили, что так легко отделались, лишившись всего одной свиньи и кое-каких съестных припасов. Но, несмотря на испуг, женщины расслышали последние слова Снеколля. И долго еще по округе бродили рассказы, будто бы фьялленландский ярл, уродливый лицом, как настоящий тролль, оказался женихом злобной ведьмы. Вот уж пара, так пара!

Обитатели усадьбы Кремнистый Склон давно и с нетерпением ждали вестей. Последние новости об отце привез еще Асольв, которого Фрейвид отослал домой после обручения Ингвильды с Вильмундом, когда сам собирался ехать с дочерью в Конунгагорд на озеро Фрейра. Новых гонцов он не слал, а сами собой вести в глушь Медного Леса не доходили, и в Кремнистом Склоне не знали ни о провозглашении Вильмунда конунгом, ни о начале войны, ни о возвращении Стюрмира от слэттов. Фру Альмвейг не находила себе места от беспокойства, лишившись разом и мужа, и дочери. Асольв ходил хмурый и неразговорчивый; как и раньше, он старался помогать фру Альмвейг по хозяйству, но его прежнее добросовестное рвение пропало. Никогда ему не бывать законным сыном и наследником Фрейвида, не назвать усадьбу Кремнистый Склон своей! После того как Ингвильда обручилась с Вильмундом ярлом, это стало невозможно – нельзя же навязать в родню самому конунгу сына рабыни! Асольв понимал это, но от этого его разочарование не делалось легче. Он с унынием вспоминал давнее, еще летом сделанное, предсказание Хёрдис: никогда ему не стать благородным человеком! Проклятая ведьма, невесть куда пропавшая, опять оказалась права!

Появление Хёрдис со связанными руками и в сопровождении Альрика Сновидца с хирдманами переполошило всю усадьбу. Правда, фру Альмвейг твердила, что чего-то подобного ожидала всегда, но с лица у нее при этом не сходило выражение потрясения и ужаса. Даже рабы побросали дела и сбежались под двери хозяйского дома послушать новости. А от новостей этих волосы вставали дыбом. Хёрдис колдовством мешала Фрейвиду хёвдингу собирать войско! Вильмунд ярл был провозглашен конунгом, но его отец вернулся, и теперь обручение разорвано, Ингвильда в плену у Стюрмира, а Фрейвид и Вильмунд объявлены врагами конунга! И Фрейвид поехал на Острый мыс, прямо волку в зубы! А фьялли уже на побережье, в нескольких днях пути отсюда! Этого было слишком много для мирной усадьбы, надежно защищенной древними горами и их невидимыми обитателями от всего остального мира.

– Пошлите скорее за Гормом! – причитала фру Альмвейг. – Пусть он решает! Я не знаю, что делать!

– Фрейвид хёвдинг сказал, что нужно делать! – убеждал ее Альрик. – Он требует, чтобы ведьма была принесена в жертву богам. Горм – сведущий человек, он сумеет справиться с этим делом.

Фру Альмвейг замолчала. На ее памяти никогда не приносили человеческих жертв, и сам этот обычай считался принадлежностью давно прошедших Великаньих Веков. Давно не случалось несчастий, для борьбы с которыми требовались бы такие сильные средства!

Горм явился еще до того, как за ним сообразили послать. Рассказ Альрика он слушал невнимательно, глядя сквозь полутьму дома в огонь очага: колдун знал обо всем заранее. Теперь все поняли, отчего он был так мрачен и задумчив с самого начала зимы.

– Скажи, ведь это поможет? Это спасет моего мужа и всех нас? – ломая руки, настойчиво расспрашивала его фру Альмвейг. – Фрейвид хёвдинг вернется невредимым? Я еще увижу мою дочь?

Ее бросало в дрожь от мысли о человеческом жертвоприношении, даже если речь шла о Хёрдис Колдунье, от которой всегда были одни неприятности. Тревога о муже и дочери совсем ее сломила, и она то принималась плакать, то затихала, но не могла вымолвить ни одного разумного слова.

– Да, я думаю, да! – отвечал Горм, но тревожное выражение не сходило с его морщинистого лица, белые брови хмурились. – Я давно знаю, что сердце Медного Леса желает взять ее себе. Она ушла из дома, и Медный Лес был разгневан. Мне сказали об этом священные камни. Теперь она вернулась, и Медный Лес возьмет ее жизнь как выкуп за свою помощь. Если она будет отдана Стоячим Камням, то боги и духи Медного Леса защитят от бед ваш дом. Но сначала я должен узнать срок…

С собой Горм принес связку прутьев орешника и рябины. Сев на пол перед огнем и разложив прутья на земле, он стал бормотать заклятья, передвигать прутики, переворачивать их и бросать, закрыв глаза. Домочадцы забились по углам и наблюдали за ним оттуда, едва дыша. Оставаться в одном доме с колдуном было страшновато, но рядом с ним было спокойнее. Ведь совсем близко, в чулане, где хранилась чесаная шерсть, сидела ведьма!

– Богам угодна наша жертва! – сказал наконец Горм и подозвал к себе Альрика и фру Альмвейг. – Посмотрите.

Осторожно подойдя, они увидели в его руке ореховый прут с вырезанным рунным знаком. Склонившись, Альрик рассматривал прут в руке жреца.

– Руна «гебо»! – воскликнул он. – Руна Дара! Значит, боги велят нам принести жертву и обещают помощь?

– Да, и наша жертва пойдет на пользу! – подтвердил Горм. – До полнолуния осталось всего две ночи – боги ждут жертву и с готовностью примут ее!

– А когда Ингвильда вернется домой? – тихо спросил Асольв.

Ему было очень не по себе: однажды Хёрдис уже приносили в жертву, надеясь разом избавиться от нее и ублаготворить врагов, но вышло только хуже – если до того врагом Торбранда, конунга фьяллей, была только она, то теперь он ополчился на весь Квиттинг. Что же будет теперь?

Асольв оглянулся на свою мать, но Гудрун так яростно чистила котел, будто собиралась протереть в нем дыру. Теперь она уже не говорила, что Хёрдис вернется. И если Хёрдис должна умереть на древнем жертвеннике великанов, то когда боги пошлют ответный дар?

Фру Альмвейг тайком всхлипнула и поднесла к глазам край головного покрывала. Лицо Горма оставалось таким же замкнутым.

– Я не видел Ингвильду дочь Фрейвида под кровлей родного дома, – сказал он наконец. – Норны говорят, что она не вернется домой. Но ей обещана долгая жизнь. Я не знаю, как сложится ее судьба, но тебя, хозяйка, пусть утешает то, что она не умрет.

Большой серый пес с серебряной гривной фьялленландского берсерка на шее мчался через долины Медного Леса. Он бежал давно и порядком выдохся; изредка замедляя бег, он жадно лизал подтаявший снег и устремлялся дальше. Все его тесное сознание было заполнено смертельным страхом. Долго он следовал за отрядом, увозившим знакомой дорогой его единственную хозяйку, долго пытался пробраться к ней в чулан, но замерзшая земля не поддавалась его когтям. Без огнива Хёрдис не могла передавать ему свои мысли и приказания, но Серый не зря столько дней носил гривну ярла и учился думать. Страх за хозяйку и давящее чувство безвыходности подсказали-таки ему выход. Сам Серый ничем не мог помочь ей, своей богине и покровительнице, сильной, доброй, щедрой и прекрасной. Но было на свете одно существо, которое могло это сделать! Шерсть вставала дыбом, и зубы сами скалились при одной мысли о нем, дрожь пробегала по спине и таяла в лапах, но иного выхода не было. Только он , брат камней и земли, мог спасти ее. И Серый бежал, забыв о еде и отдыхе, мечтая только об одном – встретить того, кого все собаки и люди стараются избегать.

Приближалась полночь, когда Хёрдис вывели из чулана.

– Эй, ведьма, выходи! – позвал кто-то из рабов, открыв дверь и держа перед собой горящий факел, как оружие и защиту одновременно.

Хёрдис слышала в узком переходе дыхание множества людей и ощущала волны холодного липкого страха, источаемого ими. Они все боялись ее, боялись до дрожи в коленях, и, как всегда, чужой страх наполнял ее силой. Это была уже не та сила, которая помогла ей вызвать Большого Тюленя или одним ударом опрокинуть на землю сильного мужчину. Та прежняя сила ушла с огнивом и только с ним могла вернуться, но все же сейчас Хёрдис могла идти не шатаясь. От долгой неподвижности, от скудной еды, от недостатка воздуха и света она чувствовала себя немногим лучше, чем летом в лодочном сарае. И вот снова ее приносят в жертву, думая этим защитить свои жалкие жизни от гнева богов, и снова некому помочь ей. Кроме нее самой. А это, как оказалось, не так уж мало!

При выходе ей связали руки, но Хёрдис не противилась. Гораздо хуже будет, если они решат завязать глаза. Она предпочитала видеть свою последнюю дорогу по земному миру. Но этого делать не стали, и Хёрдис увидела серое небо, облака, освещенные полной луной, темные спины гор вокруг Кремнистого Склона. Все было как всегда – эти горы стояли, когда она родилась, а сегодня она умрет, и горы сожрут ее, но останутся точно такими же. И не изменятся, даже когда и прах ее истлеет, и образ растает в непрочной памяти людей. От обиды Хёрдис закусила губу: в ней вдруг с дикой силой вспыхнуло безумное желание переупрямить и пережить даже эти горы. И пусть оно кажется несбыточным, ведь это единственное, что она по-настоящему умеет – хотеть, желать и стремиться к цели всем своим существом. И еще посмотрим, кто кого.

В окружении хирдманов Альрика Сновидца Хёрдис медленно шла по каменистой тропе, ведущей к Раудберге, на вершине которой помещалось святилище, где ждал ее с огромным жертвенным ножом колдун Горм. Хёрдис старалась не думать об этом ноже, но прогнать его образ не могла – она не раз видела его в прежние годы во время жертвоприношений, когда боги удовлетворялись бараном или быком. И сейчас этого вполне бы хватило! Не могут боги в здравом уме желать сожрать ее, Хёрдис Колдунью, такую костлявую и наверняка ядовитую! До такой глупости ни один великан не додумается!

Альрик шел позади, не торопя ее, а путь от усадьбы до святилища был неблизким, и от размеренного шага по свежему прохладному воздуху она постепенно успокоилась. Мысли потекли ровнее, потом вовсе исчезли. На душе у Хёрдис стало совсем тихо.

Откуда-то вдруг потянуло тонким запахом влажной свежести. Хёрдис вздрогнула от неожиданности: да ведь это тает снег! За время ее походов и битв весна подошла вплотную. А весна на Квиттинге наступает рано; еще немного – и снег растает, бурные ручьи побегут с гор, склоны зазеленеют, скотину погонят на пастбища и рабы переселятся в хижины, покрытые дерном, так похожие на домики горных троллей, и молодые служанки будут бегать к пастухам якобы за молоком, но являться только утром, принося в волосах дурманящий запах свежей травы… Неужели она, Хёрдис Победительница Фьяллей, уже не увидит этой весны?

Хёрдис смотрела вокруг и не верила в это. Полная луна ярко освещала местность, но Хёрдис и без света знала, что вокруг нее. Все эти горы, пестрые россыпи кремневой гальки, ели и сосны, хранящие зелень, такие же упрямые в борьбе со смертью, как и она сама, и рыжий тонкий можжевельник, и бурые валуны, и моховые проплешины, покрытые белесой изморозью, – все это является ее собственным живым продолжением, все они смотрят на нее сотнями невидимых глаз, тянутся к ней сотнями дрожащих рук, так разве может она умереть? Горы Медного Леса бессмертны, они родились одновременно с миром и погибнут только вместе с ним. А до этого еще далеко!

Поднимаясь по склону Раудберги, Хёрдис шагала так спокойно и даже величественно, что Альрик смотрел на нее с удивлением. Ему и его хирдманам было слишком не по себе в этом месте, полном таинственных и древних сил самой земли, под ярким светом полной луны – солнца умерших. Чем ближе к вершине, тем плотнее и гуще казался воздух. Каждый сомневался в душе: а дозволяют ли мне боги войти сюда? Только ведьма держалась так бесстрашно и уверенно, как будто это были ее собственные владения.

Лучи лунного света заливали огромные, в три-четыре человеческих роста, черные валуны, окружавшие площадку святилища на вершине. В этом призрачном свете камни казались живыми: в них снова проснулись древние великаны, которыми они были когда-то. Мудрецы помнили даже их имена: Фростивинд – Морозный Ветер, Блэндаснёр – Слепящий Снег, Авунд – Зависть, Ванветт – Безумие, Фиентли – Вражда… Но даже самый сильный колдун не сразу решился бы назвать эти имена здесь, в полночь полной луны.

Хирдманы остались на склоне горы перед входом в святилище, на саму площадку поднялись только Альрик и Хёрдис. Перед двумя валунами, которые ограждали проход и служили воротами на площадку, Альрик разрезал ремень на руках Хёрдис: боги не должны видеть, что жертву им отдают силой. А убежать отсюда ведьме уже некуда.

Горм Провидец ждал их внутри круга стоячих камней. Окаменевшие великаны смотрели через площадку друг на друга, дышали холодным дыханием Имира, и все пространство было покрыто сетью каменных взглядов и вздохов. Человек, маленькая хрупкая искра живого тепла, был неуместен здесь, стоячие камни давили и пригибали его к земле. Нет, напрасно люди вообразили себя хозяевами чужого святилища. Никто, даже мудрый Горм, не знал древних рун, высеченных на боках валунов, и не умел управлять их силой.

Вступив в круг, Хёрдис сразу увидела Горма. Одетый в красный плащ, колдун сидел перед огнем, а на плоском камне-жертвеннике лежал тот самый нож. Завидев Хёрдис и Альрика, Горм поднялся и хотел сказать что-то важное, но Хёрдис опередила его.

– Ты так наряден, что тебя можно принять за жениха на свадьбе! – насмешливо воскликнула она, и Альрик, вошедший следом за ней, онемел от такой дерзости. – Только не надейся, что я стану твоей невестой! Ты так стар, что тебе в невесты годится только уродливая троллиха, такая же дряхлая развалина, как ты сам! А я найду себе кого-нибудь помоложе!

Горм несколько раз открыл и закрыл рот, пытаясь собраться с мыслями. Ему тоже было не по себе в круге стоячих камней, и он не сразу нашелся с ответом. Но спорить с ведьмой не было смысла: она уже не принадлежит земному миру.

– Да, ты всегда будешь молодой! – беззлобно и торжественно сказал он. – Этой ночью ты перестанешь стариться! Боги возьмут тебя к себе, и там, в палатах Одина…

– У меня будет на выбор три сотни женихов, из самых доблестных и сильных героев! – хвастливо воскликнула Хёрдис, ехидно сузив глаза. – Я очень хочу поскорее попасть к ним, вот только не знаю, сумеешь ли ты отправить меня туда! Что-то мне не верится! Чтобы принести такую важную жертву, надо быть большим мудрецом! Сам Один за эту мудрость отдал свой глаз и однажды был принесен в жертву сам себе! Он девять дней провисел на дереве с копьем в сердце, прежде чем обрел мудрость! А с тобой когда-нибудь было такое? Что ты отдал в обмен на мудрость? Отвечай-ка! Молчишь? – с торжеством заключила Хёрдис. – Тогда отвечай: что означают эти руны? – Она широким взмахом обвела площадку. – Ты, должно быть, догадываешься, как опасно колдовать, не зная рун! Может быть, ты даже слышал, что говорил об этом Властитель, к которому ты хочешь меня отправить!

И ведьма принялась выкрикивать священные строки, которые слышала в благословенной усадьбе Моховая Кочка от вечно пьяного и неизменно веселого Бранда Бурого:

Руны найдешь
и постигнешь знаки,
сильнейшие знаки,
крепчайшие знаки,
Хрофт их окрасил,
а создали боги
и Один их вырезал [11]!

Хёрдис кричала во весь голос, высоко подняв голову и желая, чтобы ее услышали горы, и небо, и ручьи на склонах, и корни в земле, и даже далекая Великанья долина с черным отверстием пещеры. Все это был ее мир, источник ее силы, и Хёрдис пела ему песню, ожидая ответа и зная, что он придет.

– Я вижу усадьбу! – закричал Снеколль, и Хродмар подался вперед.

Дни и ночи он не знал покоя, томясь тревогой, нетерпением и ужасом при мысли, что может не успеть. Снег уже подтаял, каменистые тропы обнажились, и даже без лыж можно было подвигаться вперед довольно быстро. Дорогу фьяллям указывали следы дружины Альрика, и Хродмар мог бы быть вполне спокоен: квитты опережали их совсем не намного. За время пути фьялленландская дружина даже приблизилась к Альрику. Но догнать его надежды не было, и от неутихающего беспокойства Хродмар не мог уснуть даже во время коротких ночных остановок. Последний ночлег он отменил вовсе: у него не было сил лежать неподвижно, зная, что до Ингвильды каких-то полперехода! Жуткое слово «жертва» жгло его огнем, каждое мгновение было дорого. От тревоги он не осознавал толком даже того, что идет по Медному Лесу. Должно быть, местные тролли и великаны, по слухам живущие здесь под каждой кочкой, были удивлены дерзостью чужаков и на всякий случай попрятались.

Хродмар торопливо подошел к Снеколлю. С гребня открывался вид на долину, и в свете полной луны была видна усадьба, стоявшая под откосом рыжей кремневой скалы, – большая, из полутора десятков построек, огороженная высокой земляной стеной. Над крышами домов поднимались дымовые столбы, ворота были закрыты, большого оживления не наблюдалось.

Обшаривая усадьбу жадным взглядом, Хродмар ощутил тесноту в груди. Наконец-то он был возле главной своей цели, не дававшей ему покоя уже больше полугода. Это был дом Ингвильды, ее родной дом, где она впервые увидела свет и получила имя, где дисы, приходящие к новорожденным, дали ей судьбу. Она выросла в этой усадьбе, ее взор каждый день скользил по этим горам. Жаркое чувство тоски и нежности стиснуло сердце Хродмара; ему казалось, что сейчас, встретившись с той, кто была неотъемлемой частью его жизни, он сам стал ближе к ней. Неужели она здесь? И он наконец-то увидит ее? Увидит, чтобы навсегда увезти отсюда.

– Что будем делать, ярл? – спросил у Хродмара Сигват, кормчий с «Кленового Дракона». – Не похоже, что в этой усадьбе много людей, но я вижу там целых три дружинных дома…

– Всех хирдманов Фрейвид забрал с собой! – сказал Снеколль. – Посмотри, в двух домах даже очаги не дымят. Они пусты.

– А третий? В нем поместится больше людей, чем есть у нас.

– А это дом для семейных. Конечно, жены и дети здешних хирдманов остались дома.

– Но ведь кто-то должен их защищать? Не думается мне, что такой человек, как Фрейвид, ушел на войну, бросив свой дом беззащитным.

– А мне думается именно так! – сказал Хродмар. – Считается, что эту усадьбу защищает сам Медный Лес. Никто из соседей не посмеет напасть на дом Фрейвида, поэтому здесь не нужно много хирдманов. Свою дружину он забрал с собой. Но даже будь здесь целое войско, я все равно пойду туда. Кто-нибудь хочет со мной?

Спустившись по склону горы, фьялли вышли к самой стене усадьбы. Она, казалось, спала, за воротами было тихо.

В лесу заранее вырубили несколько длинных крепких жердей, и преодолеть стену было нетрудно. Хродмар первым спрыгнул во двор, вслед за ним несколько человек побежали к воротам, чтобы открыть их и в случае надобности обеспечить отступление. Снеколль с товарищами кинулись к обитаемому дружинному дому и, не заглядывая внутрь, подперли дверь бревном. Даже если там целое войско, то оно там и останется на все время, которое понадобится фьяллям. Остальные во главе с Хродмаром устремились к хозяйскому дому, но дверь сама раскрылась им навстречу: должно быть, внутри услышали шум.

Женщина в дверях истошно завизжала, на лице ее были ужас и изумление. Не этих гостей она ждала. Ее отшвырнули в сторону, десяток фьяллей мгновенно рассыпался по дому. Всюду им попадались перепуганные женщины, кое-кто из мужчин хватался за оружие, в разных концах дома мгновенно вспыхивали быстрые схватки и тут же затухали. Мужчин было мало.

Ворвавшись в гридницу, Хродмар сразу увидел несколько знакомых лиц, памятных ему по Прибрежному Дому. Возле очага застыла хозяйка, жена Фрейвида. Открыв рот и вытаращив глаза, она смотрела на Хродмара и не верила, что перед ней не морок и не страшный сон. Фьялли в ее доме! В Кремнистом Склоне, который со дня основания не знал врагов и захватчиков!

– Где твоя дочь? – сразу спросил Хродмар, опустив меч. Он даже не задумался о том, почему глухой ночью тут никто не ложился спать.

Фру Альмвейг смотрела на оружие безумным взглядом и молчала, не в силах даже взять в толк, о чем ее спрашивают.

– Хродмар! – раздался вдруг в углу чей-то знакомый голос. Резко обернувшись, Хродмар узнал брата Ингвильды, Асольва. – Хродмар! – продолжал тот, глядя на нежданного гостя с изумлением, но без особого страха. – Это правда ты?

Такой вопрос удивил Хродмара.

– Конечно, я! – с недоумением воскликнул он. – Ты – Асольв, я не перепутал? Может, хоть ты скажешь мне, где твоя сестра?

– Ты пришел за ней? А мы думали, что вы – морок, который навела Хёрдис. Она это умеет! Недавно она заставила людей подумать, что дом вот-вот обрушится им на головы. Только мы думали, что сейчас она должна быть уже у богов…

– К троллям и турсам вашу ведьму! – теряя последние остатки терпения, крикнул Хродмар. Гнев исказил его лицо, и сейчас он был так страшен, что женщины едва смели вдохнуть. – Где Ингвильда?

– Так тебе нужна Ингвильда? – почему-то удивился Асольв.

– А кто же еще? Она – моя невеста, и я получу ее, если только она жива! Ее привезли сюда, я знаю! Где она, ну!

– Сюда привезли Хёрдис! – перебивая его, воскликнул Асольв. У него тоже была в голове полная путаница из страхов и надежд, но он чуть ли не единственный на свете сейчас помнил, что у Фрейвида две дочери, а у него самого две сестры. – Сюда привезли Хёрдис и увели в Стоячие Камни, чтобы отдать в жертву богам! Так велел отец! А Ингвильды здесь не было с самого осеннего тинга! Она должна быть на Остром мысу, у Стюрмира конунга.

– Хёрдис? – повторил Хродмар, не в силах сразу уразуметь, о чем речь. – А Ингвильды здесь нет? Так это я, выходит, гнался, как безумный великан, за Хёрдис?

Хродмар опустил меч, чувствуя, что у него задрожали колени. Такого с ним не случалось еще никогда, и он принял было это за признак какой-то внезапной болезни. Он знал, что «гнилая смерть» никогда не возвращается к тому, у кого побывала в гостях, но сейчас ему вспомнилось начало этой хвори.

Огонь, горевший в его груди, погас, перед глазами стало темно и пусто. Однажды он уже пережил такое же страшное разочарование – в Страндхейме, полгода назад. Тогда Ингвильда ушла от него в Кремнистый Склон. И вот он здесь, в Кремнистом Склоне, в самом сердце Медного Леса, что само по себе – подвиг, достойный саги. Но все это дым и прах по сравнению с тем, что ее снова здесь нет!

Больше у Хродмара не было сил на гнев и даже на отчаяние. «Чтоб тебе пусто было!» – так говорят, когда не могут подобрать подходящего проклятия. Теперь Хродмар испытал это на себе. Ему стало пусто. Он сел на край ближайшей скамьи и закрыл лицо ладонями. Ему хотелось исчезнуть, совсем исчезнуть, чтобы не существовать и не ощущать этой ужасающей, давящей пустоты.

В гриднице было тихо. Обитатели Кремнистого Склона и фьялли смотрели на Хродмара с одинаковым недоумением. А Хар, заметно выросший за последние полгода, тихо выскользнул из гридницы и метнулся к свиному хлеву. У ворот стояли фьялли, но в хлеву был подрыт лаз за стену усадьбы. Хар обнаружил его уже после бегства Хёрдис и не раз успел воспользоваться им.

Огонь перед жертвенником постепенно набирал силу; увлекшись беседой с ведьмой, Горм забывал подкладывать топливо, но пламя разгоралось само собой. Языки его росли и ширились, как будто огненный дракон, проснувшись, поднимается, тянется, расправляет крылья и готовится закрыть ими полмира. Вот пламенный столб взметнулся так высоко, что скрыл за собой валуны на задней стороне площадки.

– Смотрите, смотрите! – закричал Альрик, внезапно заметив это.

– Огонь разрастается! Боги ждут жертву! – воскликнул Горм. – Ведите ее сюда.

– Подождите! – вдруг произнес незнакомый низкий голос.

Звук шел откуда-то сверху, и поначалу каждый подумал, что ему послышалось. Горм и Альрик вздрогнули от неожиданности, а Хёрдис быстро повернула голову. Ей был знаком этот голос.

И тут же она вскрикнула, и вместе с ней вскрикнули все, бывшие на площадке.

Перед одним из стоячих камней возникла человекоподобная фигура с него ростом, то есть в три или четыре раза выше обычного человека. Его лицо и тело медленно выступали из плотной громады камня, будто вытаивая из нее. Волосы и борода, кожа и одежда были того же цвета, что и черноватый валун, но глаза смотрели прямо на людей, и взгляд их был пустым и глубоким, как подземелья Нифльхегг. От всего облика великана веяло холодной нездешней силой, и сама эта сила сковала, обездвижила людей. Как темные альвы, застигнутые солнцем, они окаменели перед лицом ожившего камня, не в силах подать голос или пошевелиться. Они забыли даже, зачем пришли сюда. В свете полной луны сами люди казались валунами, а великан сделал шаг к огню, и грохот его каменных ног разлетелся далеко по темным горам.

Взгляд великана остановился на Хёрдис.

– Хэкса! – сказал он, и его низкий голос дрогнул, в темных глазах мелькнуло какое-то живое чувство. Оно казалось неуместным, пугающим, как живые глаза, внезапно открывшиеся на каменном лице горы. А житель валунов продолжал с какой-то грустной мольбой в голосе: – Хэкса, зачем ты ушла от меня? Я искал тебя, я нашел твой след. Я шел за тобой. Я хотел тебя вернуть, но ты обманула меня и убежала. Зачем ты убежала? Нигде тебе не будет лучше, чем у меня. Я показал тебе еще не все мои сокровища. Пойдем со мной, и все они будут твои.

Хёрдис слушала, глядя ему в лицо широко раскрытыми глазами. Она узнала Берга: он был почти таким же, как раньше, только теперь стал побольше ростом… Его слова почти не доходили до ее сознания, главным чувством было изумление перед собственной глупостью: как она раньше не догадалась?

Великан сделал еще шаг к ней и уменьшился в росте, как будто для того, чтобы получше ее разглядеть. Она смотрела в это лицо с неподвижными грубыми чертами, как будто вырубленными из камня, и ей казалось, что ее взор проникает все глубже и глубже, что она начинает видеть самую его суть. То ли за время своих путешествий она стала мудрее, то ли сила Стоячих Камней прибавила ей зоркости, но Хёрдис ясно видела то, что раньше было от нее скрыто. Обманный человеческий облик Берга таял и медленно сползал с него, как серый снег весной сползает со склонов гор под горячим взглядом солнца…

– Куда ты зовешь ее? – стараясь сдержать недостойную дрожь в голосе, спросил Альрик. Теперь, когда великан уменьшился почти до обычного человеческого роста, он нашел в себе силы заговорить. – Кто ты? Разве ты не знаешь, что эту женщину боги избрали в жертву?

– Эта женщина – моя, – сказал Берг, переведя взгляд на Альрика, и тому стало вдруг тяжело, как будто один из этих черных валунов лег ему на грудь. – Моя по закону. Я заплатил за нее выкуп. Я дал ей золотое обручье Дракон Судьбы. И ее отец сказал, что я могу забрать ее. Я пришел за ней.

– Но она обещана Медному Лесу! Медный Лес давал ей колдовские силы, и…

– Медный Лес – это я. Она принадлежит мне.

На это возразить было нечего. Ведьму обещали Медному Лесу, и он сам пришел за ней.

В тишине отчетливо прозвучали негромкие легкие шаги, и в проем между двумя валунами, служившими воротами святилища, вбежал Хар. Мальчик глянул вперед с опаской, боясь увидеть окровавленное тело на жертвеннике, но Хёрдис стояла живая, и Хар успокоенно перевел дух. Незнакомца в темной одежде он просто не заметил. Его переполняла новость, и он даже не задумался, отчего все тут неподвижны, как камни, и только огонь своим живым биением освещает застывшие фигуры.

– Послушайте! – задыхаясь от долгого бега в гору, отрывисто заговорил он. Никто к нему не обернулся, и Хар отчаянно повторил: – Послушайте! Там пришли фьялли!

Альрик услышал знакомое тревожное слово и наконец повернул голову к мальчику. Несколько мгновений он смотрел на Хара пустыми глазами, то ли не узнавая его, то ли не соображая, кто он сам и где он.

– Пришли фьялли, их много, целых пять десятков! – возбужденно рассказывал Хар, стараясь докричаться наконец до сознания этих странных людей, которые почему-то заснули с открытыми глазами. От испуга он больше чем вдвое увеличил дружину Хродмара. – Их привел тот самый рябой ярл, который летом болел у нас в Прибрежном Доме. Ну, Ингвильда еще лечила его огнивом, а потом отец обещал отдать ее ему в жены! И теперь он пришел искать ее! Пришел прямо сюда, вы понимаете! Они в Кремнистом Склоне!

Хёрдис вдруг усмехнулась. Это была ее привычная усмешка правой половиной рта, и при виде этого Альрик и даже Горм немного опомнились от изумления. А Хёрдис внезапно стало весело. Вот уж от кого она не ждала помощи, так это от Хродмара Рябого! Однако он очень вовремя пришел! Да и Берг тоже хорош! Хёрдис еще не знала, как все сложится, но уже смотрела на жертвенный нож без малейшей боязни. Теперь она была уверена, что останется в живых.

– Послушай меня, дух Медного Леса! – сказал Горм, обращаясь к великану. Он уже пришел в себя и даже сообразил, что перед ними сам Свальнир, но не был уверен, что того можно называть по имени. – Ты знаешь, какая беда пришла в наш дом. Мы хотели принести эту женщину в жертву богам, чтобы они избавили нас от бед. Если ты сделаешь это, она будет твоей.

– Я сделаю это, – невыразительно сказал Свальнир, не сводя глаз с Хёрдис. – И она будет моя. Ждите меня здесь. И не смейте ее трогать. Иначе я разнесу по камешкам всю вашу усадьбу и ни один из людей не уйдет от меня живым. Ни один.

Повернувшись, он на миг показал людям широкую спину и вдруг исчез. Никто не успел увидеть, пал ли он с кручи или вошел в камень, в свою таинственную дверь между мирами.

– Он сделает это! – повторил Горм, дрожа, как в лихорадке. – В нем – сила! Это сам Свальнир. Последний из великанов Медного Леса. Он может все. А если…

– А если он не справится с фьяллями, то они сами принесут в жертву эту женщину, – дрожащими пальцами вытирая лоб, подхватил Альрик. – Они не меньше Фрейвида хотят избавиться от нее. И уж теперь мы не оставим ее в сарае, а передадим им из рук в руки. Она сгодится как выкуп за Кремнистый Склон.

Хёрдис молчала. Ее веселье пропало, его место медленно занимала холодная тьма страха. Ее не убьют, но… но какая участь ждет ее вместо смерти? Если бы ей предлагали выбирать, она без колебаний выбрала бы фьяллей.

Наконец Хродмар поднялся со скамьи и окинул гридницу осмысленным взглядом.

– Похоже, ярл, нам нечего здесь делать, – сказал Сигват кормчий. – Если тебе нужна твоя невеста, то искать ее следует на Остром мысу.

– Ты прав, – отстраненно согласился Хродмар. – Я сам виноват, что не расспросил толком тех квиттов в усадьбе возле серого камня. Нам не пришлось бы напрасно ходить в такую даль. И сейчас я был бы гораздо ближе к Острому мысу!

– Ничего! – утешил его Сигват. – Зато теперь мы знаем, что та ведьма мертва. Если Фрейвид захотел ее смерти по-настоящему, то он этого добился.

– Лучше бы он сделал это пораньше! – вставил Снеколль. – Что будем брать? Я тут видел в конюшне десяток лошадей. Оружие эти квитты взяли с собой в святилище, но седла и упряжь на месте. А по кладовкам шарят Ульвар с братьями.

– Берите лошадей и съестные припасы, – распорядился Хродмар, окончательно опомнившись и собравшись с мыслями. – Нам нужно идти быстрее, и лишняя тяжесть ни к чему.

– А можно я возьму вон ту, рыженькую? – Весело оскалившись, Снеколль кивнул на Вану.

Девушка охнула и прижалась к фру Альмвейг, даже закрыла глаза, надеясь, что так ее не найдут.

– Я же сказал – лишняя тяжесть ни к чему! – сурово повторил Хродмар. – А это – самая бесполезная добыча, какая только может быть!

– Ну вот, ему можно, а мне, значит… – обиженно заворчал Снеколль, но Хродмар уже вышел.

Сбор в обратную дорогу не занял много времени. Хродмар велел забрать всех лошадей, чтобы затруднить врагам погоню. Вскоре фьялли покинули усадьбу и по своему же следу тронулись обратно в горы, к далекому побережью.

– Что-то мне здесь не нравится! – сказал вдруг Сигват кормчий на первом перевале, озабоченно нюхая воздух. – Если бы мы были в море, то я сказал бы, что надвигается буря.

– Просто ты соскучился по морю, – ответил ему Хродмар.

Мыслями он был уже на побережье, возле самого Острого мыса.

– Здесь, в Медном Лесу, свои бури! – с видом знатока заметил Снеколль. – Наверняка за нами погнался какой-нибудь великан.

Хродмар усмехнулся. Снеколль оглянулся назад, как бы в поисках подтверждения, и вдруг воскликнул:

– А что я говорил! Смотрите, великан!

– Ну да. Два великана, – невозмутимо согласился Сигват, и не подумав оглянуться.

– А следом ползет тот серый дракон, что был на побережье! – подхватил Хродмар.

– Да я вам говорю – великан! Великан , вы понимаете! – закричал в ответ Снеколль, и в голосе его был такой восторженный ужас, который трудно принять за притворный.

Хродмар оглянулся.

Из глубины Медного Леса на них надвигалась живая гора, очертаниями смутно напоминающая человека. Полная луна заливала светом одно плечо, выше самых высоких елей, половину лица с неразличимыми чертами, руку с поднятым мечом… Ниже ничего нельзя было рассмотреть за лесом, достававшим великану примерно до пояса, но и увиденного было достаточно, чтобы кровь застыла в жилах. Исполинская фигура, полная грозной силы, казалась несокрушимой и приближалась с каждым мгновением. Меч в руке великана сверкал черно-желтым в свете луны и, казалось, извивался, как железный змей, рвущийся догнать и проглотить добычу.

Замерев от ужаса, фьялли не могли даже вздохнуть, а великан делал один шаг за другим, подходя все ближе и ближе, земля дрожала под ногами, словно ей тоже было страшно. Люди не верили своим глазам: им приходилось слышать, что в глубине полуострова уцелели живые великаны, но никто не думал, что с одним из них придется столкнуться наяву!

– Тор и Мйольнир! – вскрикнул Хродмар, первым опомнившись. Пережив «гнилую смерть», погоню за ведьмой через огонь и буйство Большого Тюленя, он, казалось, привык к дыханию смерти на своем лице. – Не ждите, пока он нас раздавит! В лес! Великаны глупы и плохо видят! У нас же лошади! Скорее, Фенрир вас пожри!

Хродмар первым ударил коня плетью и устремился вниз с перевала, потянул за собой повод еще чьей-то лошади. Грохоча копытами по кремневой гальке, дружина помчалась по склону к темнеющему внизу сосновому лесу.

– Не оглядывайтесь! – на скаку орал Хродмар. – Тор поможет нам! Не теряйтесь!

Лавиной ссыпавшись с крутого откоса и чудом не вылетев из седел, фьялли оказались возле леса. Мельком оглянувшись через плечо, Хродмар увидел великана уже совсем близко. Его черная тень накрыла опушку сосняка: сразу стало темно, как в мешке, и пронзительно холодно. Дыхание каменной крови выстуживало человеческую кровь, руки и ноги коченели, а в душе страх сменялся тупым равнодушием.

– Скорее, скорее, дальше в лес! – сам себя не слыша за грохотом каменных шагов, кричал Хродмар. – Рассыпься! По одному он нас не переловит! Бросайте лошадей!

Верхом и бегом фьялли вкатились в лес, и в это мгновение великан настиг их. С воем и свистом стальная черная молния пронеслась над самыми их головами, и воздух наполнился грохотом падающих деревьев. Огромные сосны, каждая из которых годилась для мачты боевого корабля, были обрублены на середине ствола, словно былинки, и падали, цепляясь ветвями за уцелевшие деревья, с шумом и гулом обрушиваясь вниз. В треск деревьев вмешалось несколько слабых криков. Тяжеленный удар потряс землю, так что Хродмара подбросило, и он упал, успев увидеть, как в нескольких шагах от него топнула тяжеленная каменная нога. «Ну, вот и все!» – со странным спокойствием подумал он, не чувствуя ни страха, ни горя, а только равнодушное спокойствие, как будто речь шла о совсем чужом и ненужном ему человеке.

От нового удара он покатился по земле и налетел грудью на ствол сосны. Дальше было некуда, но и повернуться он не успевал. Воздух позади стал плотным, как будто ледяная гора придавила его к этой сосне. Всем телом Хродмар ощущал огромную тяжесть, которая приблизилась к нему вплотную и готова была раздавить, не оставив даже мокрого пятна на каменистой земле.

Вдруг его грудь обожгло что-то маленькое и очень горячее. «Кровь», – мельком подумал Хродмар. И тут его осенило: это же торсхаммер – серебряный амулет-молоточек. Тор и Мйольнир! Победитель великанов! Если есть управа на потомков Имира, то только он!

Надежда на помощь придала сил: Хродмар мгновенно перевернулся и отпрянул в сторону. Сосна, к которой он только что прижимался, с грохотом рухнула, раздавленная каменной ногой. Темная громада нависала над Хродмаром, чудовищно тяжелые ноги-скалы раз за разом топали, сотрясая землю, но рядом был утес, который выдержит напор великана хотя бы несколько мгновений. Хродмар отскочил за каменный выступ, схватил горсть снега, сунул в пересохший рот, судорожно сглотнул и заорал, подняв голову к серому облачному небу, дрожащему среди мятущихся сосновых вершин:

– Тор! Аса-Тор, Эку-Тор, Хозяин Козлов, Житель Трудвангара! Владелец Мйольнира и Пояса Силы! Отец Моди и Магни! Помоги же нам, Гроза Великанов!

Хродмар не успел окончить, как громовой удар потряс небо и заглушил его голос. Заглушил он и треск ломаемых деревьев, и грохот великаньей поступи. Меж серых зимних облаков ударила молния, столб огня прожег ворота в небе, и в проеме показалась исполинская фигура, окруженная пламенем. Огненная вспышка осветила темноту, заставив померкнуть даже луну; горячим ветром дохнуло сверху, шевельнуло волосы Хродмара и сосновую хвою. Ловко прыгая с облака на облако, будто с камня на камень, размахивая на бегу молотом, бог-громовик из небесных далей мчался вниз, туда, где заметил одного из своих вечных противников.

Завидев Тора, великан застыл на месте. Бог был все ближе. Его рыжие огненные волосы стояли дыбом, буйное пламя играло в бороде и билось по ветру, и каждая искра этого пламени грозила великану смертью. Взор Владыки Молний был столь страшен, что ни одно земное существо не могло его выдержать, и даже Хродмар, сам не веря в силу своей удачи, лег на землю лицом вниз и закрыл голову руками.

Оказавшись над самой долиной, Тор мгновенно метнул Мйольнир, целясь в великана. Не знающий промаха огненный шар помчался вниз, с громовым грохотом разрезая плотный воздух.

Но за мгновение до встречи с ним Свальнир исчез. Разом уменьшившись во много раз, он проворнее мыши юркнул в какую-то каменную щель. Мйольнир ударил в скалу. Огненная вспышка сожгла темноту, земля содрогнулась до самого основания, подпрыгнула и подбросила все, что было на ней. С грохотом брызнули во все стороны обломки скалы и тучи промерзшей земли; сосны, вывернутые с корнем, летели, вращаясь, как легкие палочки. Скала обрушилась на землю грудой каменных обломков. А Мйольнир, погасший в миг удара, снова оказался в руке Тора, и железная рукавица громовика крепко держала железную рукоять.

Тор стоял среди облаков, наблюдая последствия удара. От него исходили волны плотного жара, сам воздух полнился ощущением грозной силы. Но на земле все было тихо. Потомок Имира не показывался и не желал вступить в схватку. Видно, глупых великанов, надеявшихся его одолеть, Тор перебил еще в древности. Остались только умные.

И облака сомкнулись. Закрылись огненные ворота, Тор вернулся в свое жилище, недаром названное Полями Силы, а может, отправился искать новых побед.

Не зная, сколько прошло времени, день он пролежал здесь или целый год, Хродмар медленно-медленно поднял голову. С его рук и спины сыпались земля, каменная крошка, еще какая-то труха. Уже светало, в рассеянном сером свете можно было различить жуткую мешанину земли, камней, обломанных стволов, измочаленных веток… и оторванную лошадиную ногу, висящую на толстом, тоже обломанном суку в нескольких шагах впереди. По мерзлым камням было размазано несколько пятен крови.

Хродмар несколько раз моргнул и потом огляделся. Он лежал на крохотном уцелевшем куске скалы, и взору его представилась такая ужасная картина разрушения, что ему уже не любопытно было бы глядеть на Затмение Богов*. Весь лес превратился в чудовищную смесь каменных обломков, разбитых в щепки сосновых стволов и перевернутых пластов земли. Рыжие прожилки болотной руды казались полосами засохшей крови какого-то чудовища. Ни горсти снега не уцелело там, где пролетел Мйольнир, и теперь земля дымилась струйками горячего пара.

С ломотой в затекшем теле Хродмар смотрел на все это, и ему казалось, что в живых остался он один. Не только здесь, но и вообще во всем Медном Лесу. Отряхнув руку, Хродмар протер лицо, оперся о скалу и встал. Дрожащими руками смахивая землю, каменную крошку и труху с одежды и волос, он со странным спокойствием думал, что у него впереди еще лет семьдесят жизни. Казалось, Хель уже всеми мыслимыми способами пыталась заполучить его и наконец убедилась, что он ей не по зубам. А значит, ему нужно идти дальше.

Впрочем, все-таки не он один оказался таким удачливым. Сигват, Снеколль и еще двенадцать человек, грязные, избитые и дрожащие, в конце концов выползли из щелей и из-под обломков. Были сломанные и вывихнутые конечности, выбитые зубы и перебитые носы, а ушибы и ссадины имелись у всех без исключения. Но погибли только шестеро, и их даже не пришлось хоронить – это сделала битва Тора и великана.

Даже нескольких лошадей удалось найти, и после полудня, немного придя в себя, перевязав раны и приладив к седлам носилки для двоих, которые не могли сидеть верхом сами, фьялли тронулись в путь. Им следовало бы передохнуть подольше и набраться сил, но никто не предложил задержаться или вернуться в Кремнистый Склон. Лишнего мгновения не хотелось оставаться рядом с этой изувеченной долиной, а все мыслимые опасности Медного Леса казались детской забавой по сравнению с тем, что они пережили. Вся нечисть, напуганная появлением Тора, затаилась надолго.

Снеколль шел серьезный, баюкая на перевязи вывихнутую руку, которую Сигват сумел ему вправить и даже обещал, что скоро она будет в порядке.

– Болит? – спросил Хродмар. – Что-то я больше не слышу, чтобы ты смеялся.

– Я сочиняю сагу! – с важностью ответил Снеколль. – Такое не с каждым бывает. Об этом любой конунг захочет послушать. А мне надо успеть сочинить побольше, потому что завтра я посчитаю это все страшным сном и мне будет неловко об этом рассказывать. Ведь правда, это достойно саги?

– Надо полагать, да, – спокойно ответил Хродмар.

Сам он вовсе не считал, что повредился рассудком или видел сон. Похоже, наконец-то начал привыкать.

– А я бы с удовольствием послушал, какую сагу об этом сложат квитты! – сказал Сигват. – Наверняка из Кремнистого Склона и с Рыжей горы все было видно.

– Встретим – спросим, – невозмутимо обронил Хродмар. – Мы здесь не в последний раз.

Он ошибся. Хродмар сын Кари никогда больше не бывал возле Кремнистого Склона. Но, должно быть, Лив и Ливтрасир* тоже не станут возвращаться туда, где переживут Затмение Богов.

Вот и все. Огонь перед жертвенником погас, последние струйки дыма растаяли на ветру. Хёрдис сидела на жестком холодном камне прямо там, куда упала, когда Раудберга содрогнулась в первый раз и фигура Берга вдруг выросла от человеческой до великаньей. Перед глазами Хёрдис стоял то образ великана с мечом, достигающим самого неба – подумать только, когда-то она сама держала этот меч и рубила им, и он был ей по руке! – то огненный призрак Тора, скачущего с облака на облако, для равновесия размахивая молотом. И вот все это кончилось. Ни Тора, ни фьяллей, ни великана. Никого.

Альрик, Горм и Хар тоже сидели на земле – никто не удержался на ногах в тот миг, когда Мйольнир ударил в скалу и вся земля содрогнулась. И все молчали. Такое зрелище – не для человеческих глаз, и человеческие слова бессильны его передать. Весь мир опустел. Верхний и нижний миры на миг показались, сшиблись в яростной схватке и снова скрыли от человеческих глаз свои силы и свои тайны.

Один из темных валунов на краю площадки вдруг покачнулся. Хёрдис, сидевшая к нему ближе всех, слабо вскрикнула и хотела отползти. Но ноги не слушались ее. Однако валун не падал. На его темных боках, изрезанных таинственными рунами великанов, проступили очертания человеческой фигуры. Теперь уже было ясно, что это означает. Голова, плечи, грудь, опущенные руки медленно вытаивали из глубины камня. Хёрдис зачарованно смотрела, не чувствуя страха, и как-то отстраненно подумала, что вот так же, наверное, под трудолюбивым языком коровы Аудумлы понемногу выступал из камня великан Бури. Он был хорош собой, высок и могуч…

Только это оказался не Бури, а Берг. То есть Свальнир. Он тоже был высок и могуч, но не сказать, чтобы уж очень хорош собой. Если вообразить себе пьяного или больного великана, то он выглядел бы примерно так.

Наконец Свальнир отделился от камня и шагнул к середине площадки. Люди зачарованно смотрели на него и ждали, что он скажет: человеческая способность бояться и удивляться имеет пределы, и сейчас эта способность у видевших битву Тора с великаном истощилась на много лет вперед.

– Так ты не умер? – безразлично спросила Хёрдис, и собственный голос показался ей чужим. – А я думала, что от тебя осталось немножко каменной пыли.

– Нет, я не умер, – глухо выговорил великан, и слова его едва можно было разобрать. Его лицо оставалось темным, как камень, черты почти стерлись, глаза были закрыты – у него сейчас не хватало сил поддерживать свой человеческий облик. Только темная ладонь была сомкнута на рукояти волшебного меча. – Я сделал… – пробормотал Свальнир, ни к кому не обращаясь и никого не видя.

Его слепое лицо было обращено в сторону Хёрдис, и она ощущала, что он видит ее не глазами, а всем телом, всей сутью своего странного каменного духа. Это дух тянул к ней множество нитей и пут, невидимых, но крепких, как Цепь Фенрира, сотканная из корней гор, шума кошачьих шагов, женской бороды, птичьей слюны, медвежьих жил и рыбьего дыхания. И если ты прежде о таком и не слыхал, ты можешь и сам, рассудив, убедиться, что нет тут обману: верно, примечал ты, что у жен бороды не бывает, что неслышно бегают кошки и нету корней у гор[12] А прочнее той цепи нет на свете ничего…

– Она – моя! – наконец выдохнул Свальнир, и вздох самой горы не был бы так глух и глубок.

По площадке повеяло затхлым холодом каменного подземелья.

Альрик наконец встал, за руку поднял Хара и на неверных ногах двинулся к валунам, служащим воротами наружу. Горм тронулся за ним, первые два шага сделав на четвереньках, не в силах так сразу подняться, но дикий гнетущий страх гнал его, живого, прочь от каменной нежити. И Хёрдис поняла, что они уходят. Люди уходят, оставляя ее в добычу каменному жителю.

– Нет, постойте! – хотела крикнуть она, но не смогла, из горла ее вырвался только сдавленный свистящий шепот.

Ей стало так жутко, что слезы мгновенно переполнили глаза и хлынули по щекам. Она забыла, что совсем недавно они хотели ее смерти; ведь это были люди , такие же живые и теплые существа, как она сама. Но люди уходили прочь – человеческий мир отказался от нее, отдавая горам Медного Леса. Ледяной холод наполнил тело Хёрдис и потек по жилам, словно горячая кровь, столь желанная для великана, покидала ее, заменяясь инеистой кровью племени Имира. Она отвернулась от людей, и вот теперь они отвернулись от нее, и некому было защитить ее от злой судьбы.

Не оглядываясь, люди ушли из круга стоячих камней. Свальнир шагнул к Хёрдис и протянул к ней руки. Она сжалась, дрожа и плача от острого страха и чувства беззащитности, попыталась отползти, но великан даже не заметил ее попытки. Для него это была драгоценная искра живого тепла, способная вернуть ему утраченную силу. Словно лоскуток меха, он поднял Хёрдис на руки и шагнул назад, к валуну.

– Вы еще пожалеете об этом! – с безумным отчаянием, из последних сил крикнула Хёрдис вслед ушедшему человеческому миру, хотя сама не знала, какое наказание может ждать его, помимо запоздалого и бесплодного раскаяния. – Вы еще вспомните обо мне! Вспомните!

Голос ее прервался от рыдания. Да никто и не слышал ее. Она вдруг увидела землю где-то далеко-далеко внизу, а серое зимнее небо стремительно рванулось навстречу. Она лежала на каменной площадке какой-то горы, и эта гора быстрыми широкими шагами двигалась куда-то в незнакомую даль. С каждым шагом позади оставалась новая долина, а Хёрдис лежала на холодной каменной ладони великана и плакала, не зная, что каждая ее слеза жжет сына Имира как небесный огонь самого Тора. Ее горячее сердце, способное желать, мечтать, ненавидеть и стремиться к цели, было драгоценной добычей для инеистого великана, но и заплатил он за нее дорого. Сумеет ли удержать?

Но сейчас Хёрдис не могла и подумать о том, что когда-нибудь вырвется из этих могучих каменных рук. Обитаемые людьми земли оставались позади, а перед ней открылась Турсдален – Великанья долина, где никогда не бывал никто из живых. Ни один человек. С севера Великанью долину заграждала Пещерная гора, и во всю высоту склона там распахнулся черный зев пещеры. Там и будет ее новый дом, в самом сердце Медного Леса.

Глава 6

– Йомфру! Проснись!

Сильные руки резко встряхнули Ингвильду за плечи, потом еще и еще раз. Не успев опомниться, она подалась вперед, рывком приподнялась, уцепилась за что-то, ничего не видя широко раскрытыми глазами. В девичьей было почти темно, по стенам плясали огромные жуткие тени от слабого света плошки с жиром, стоявшей на сундуке. Над Ингвильдой склонился Оддбранд, возле его плеча виднелось испуганное лицо Бломмы. Фру Ботхильд и другие женщины, ночевавшие в этом покое, столпились вокруг лежанки. Заспанные лица с испугом и недоумением смотрели на Ингвильду. Оддбранд был серьезен, но тоже встревожен.

Со вздохом облегчения Ингвильда села, не выпуская руки Оддбранда. Все это только сон, слава добрым дисам!

– Что это было, девушка? – спросил Оддбранд. – Ты орала так, будто тебя мары* душат!

– Йомфру так кричала! Мы все проснулись! Наверное, хозяин тоже услышал! Он так чутко спит! – бормотали женщины.

– Уж не заболела ли ты? – спросила фру Ботхильда, хозяйская невестка. Два младших сына старого Адильса уже были отосланы конунгом в море, и их жены ночевали в девичьей.

– Я… Мне приснилось… – переводя дыхание, с трудом выговорила Ингвильда. Сердце колотилось так сильно, что ей было страшно, как бы оно не оторвалось. – Мне приснился плохой сон… Ничего-ничего, не бойтесь.

Женщины переглядывались. В усадьбе Железный Пирог все знали, что дочь Фрейвида – ясновидящая. Фру Торхалла, вторая невестка Адильса хёльда, с особенным вниманием прислушивалась к каждому слову Ингвильды, выискивая скрытые пророчества. И уж конечно, дурной сон ясновидящей всему дому грозит бедами!

– Ты все-таки расскажи, что тебе приснилось, – попросила она, косясь на Оддбранда и стыдливо приглаживая непокрытые светлые волосы. – Все-таки на всякий случай… Все-таки когда люди в море…

Доброй женщине казалось, что судьбы мира решаются именно там, где сейчас находится ее муж.

– Йомфру Ингвильда владеет даром только наяву, не во сне! – успокаивал женщин Оддбранд. – Ее сон ничего не значит и не несет никому зла. Ложитесь спать, женщины. Она больше не будет кричать.

– Я больше не буду! – мужественно подтвердила Ингвильда.

Она была уверена, что просто больше не заснет.

– Я сам буду охранять ее сон! – пообещал Оддбранд. Взяв свой меч, лежавший в изголовье его постели на полу, он вынул Ключ из ножен и сел, прислонясь спиной к лежанке Ингвильды. – Мне известны заклятья, отгоняющие дурные сны! – прибавил он. – Больше злобные духи не подойдут ни к йомфру Ингвильде, ни к кому другому. Спите, женщины.

Обитательницы девичьей разошлись по своим скамьям и лежанкам. Ингвильда тоже легла, но пустила Бломму к стенке, а сама устроилась на самом краю, чтобы быть поближе к Оддбранду. Натянув меховое одеяло до самого носа, она даже не пыталась закрыть глаза. Лучше не спать целых пять ночей подряд, чем снова увидеть то, что она увидела! В ее сон опять вторгся тот ужасный великан. Только теперь у нее не было даже спасительной пещерки за можжевеловыми кустами. Во сне она лежала у корней огромной сосны, а над ее головой, за спиной, со всех сторон бушевал великан. С грохотом били по земле огромные ноги, стволы сосен ломались и с оглушительным треском падали, а наверху летала с воем какая-то черная молния, несущая смерть. Весь сон был полон давящим ощущением неизбежной гибели, ею был наполнен сам стылый воздух; тьма и огонь, холод, гром, треск и ужас сжимали сердце и не давали вздохнуть. Даже вспоминая об этом, Ингвильда удивлялась, что ее сердце выдержало такое испытание.

– Далеко еще до утра? – шепнула она Оддбранду.

– Нет, уже близко, – не поворачивая головы, шепотом ответил он. – Ты можешь попробовать опять заснуть. Эта мара не вернется. Я действительно знаю заклятье, отгоняющее дурные сны.

– Это не мара. Это опять был великан.

– Тот самый? – Оддбранд тихо повернулся, чтобы не тревожить засыпающих женщин.

– Я не знаю, но он был такой же страшный. Даже еще страшнее, – шептала ему Ингвильда в самое ухо, и от возможности поделиться с кем-то большим и сильным страх делался меньше и легче. – Он хотел меня растоптать. Я была в каком-то лесу, там были сосны и много кремневых утесов. Похоже на наш Сосновый Лог возле Кремнистого Склона.

Оддбранд помолчал.

– Ведь это не означает ничего плохого? – с надеждой спросила Ингвильда.

– Трудно сказать, – не сразу ответил Оддбранд. – Я думал еще о том, первом твоем сне. Наверное, ты умеешь видеть вещие сны, только не можешь их истолковать.

– Ты думаешь, что этот великан на самом деле, наяву охотится за кем-то? – шепотом ужаснулась Ингвильда.

– Я этого не знаю. Но вспомни – ты уже довольно давно не видела никого из твоих близких. Попробуй позвать свою «новую луну». Может быть, с кем-то из тех, кто тебе дорог, происходит что-то… занимательное.

«Что-то ужасное!» – мысленно поправила его Ингвильда, снова улегшись и глядя в темную кровлю. Она уже не опасалась своего сна, но начала еще больше бояться его причины. Что там сны! Можно покричать во сне, можно даже свалиться от страха с лежанки – не так уж высоко, не смертельно. Но стоит только подумать, что с кем-то это происходило на самом деле… Ингвильда крепко зажмурила глаза и нарочно постаралась получше вспомнить свой сон – и грохот каменных шагов великана, и треск ломаемых сосен, и свой страх. Она хотела досмотреть до конца, узнать, с кем это было и чем кончилось.

Но, как видно, заклятья Оддбранда были сплетены на славу: до утра Ингвильде так и не удалось заснуть. Дурные сны боялись и близко к ней подойти, а других сегодня боги не посылали.

Утром Ингвильда чувствовала себя такой истомленной и разбитой, как будто в самом деле спасалась от великана среди поломанных сосен и разбитых нечеловеческой силой утесов. Она была бледна, под глазами залегли сероватые тени. Есть ей не хотелось, и она долго-долго расчесывала волосы, сидя в девичьей. Давно следовало взяться за шитье или прялку, или встать к ткацкому стану, но у Ингвильды ни к чему не лежала душа. Женщины посматривали на нее с опасливым любопытством, но расспрашивать не смели.

Занятая своими мыслями, Ингвильда не заметила, что в гриднице и в мужских покоях перед полуднем поднялся шум. Туда-сюда забегали хирдманы, протопал, как тот великан, старший сын Адильса Гутхорм Длинный, однажды донесся голос самого Стюрмира конунга. Но Ингвильда не обратила на это внимания: со времени их поселения в усадьбе Железный Пирог Стюрмир конунг целиком предоставил ее заботам хозяек, а сам даже не справлялся о ней, обязав своих людей следить за тем, чтобы она не сбежала.

Через порог девичьей шагнул Оддбранд. Никто не удивился его вторжению: все ее домочадцы давно привыкли, что воспитатель Ингвильды, за которого здесь все принимали Оддбранда, проводит около нее большую часть всякого дня и ночью спит не в мужском покое, а на полу возле ее лежанки. Ингвильда повернула голову на звук его шагов и сразу поняла: что-то случилось. Полусонные обычно глаза Оддбранда сейчас были раскрыты и возбужденно блестели, как у змеи, завидевшей добычу.

– Скорее, йомфру, одевайся! – воскликнул он, схватив ее за руку и подняв со скамьи. – Ты не зря видела свой сон! Корабли твоего отца идут по фьорду!

Женщины в покое дружно охнули, а Ингвильда от внезапного испуга и растерянности не нашла слов для ответа. Ей казалось, что она ждет отца целую вечность – даже отрезанная Стюрмиром прядь волос у нее на виске снова стала отрастать. Она привыкла к своему ожиданию и уже не думала, что оно когда-нибудь кончится. Первоначальный ее страх притупился, она жила здесь в каком-то полусне, чувствуя себя всеми забытой и никому не нужной.

И вот Фрейвид хёвдинг приехал! Это известие было как удар грома, и хотя для нее оно могло оказаться спасительным, Ингвильда скорее испугалась, чем обрадовалась возвращению отца. Теперь все изменится, что-то неминуемо произойдет. Сумеет Фрейвид хёвдинг оправдаться перед конунгом или нет, новый взлет ее ждет или окончательное падение – все это решится в ближайшее время, еще до вечера!

– Оденься получше – сам конунг требует тебя! Он желает, чтобы ты вместе с ним шла встречать Фрейвида хёвдинга! Конунг хочет, чтобы твой отец сразу увидел тебя живой! – тараторила возле нее фру Ботхильд.

Тут же в дверь постучали: присланные за дочерью Фрейвида хирдманы торопили. Опомнившись, она бросилась надевать нарядное платье, запуталась в дорогих цепочках, застежках и обручьях, которых отец надарил ей после сговора, непослушными пальцами разбирала их, роняла одно и хватала другое, в то время как фру Торхалла пыталась заколоть ей застежку на груди, но, конечно, у нее ничего не выходило. Фру Ботхильд в это время, стоя у Ингвильды за спиной, старалась надеть на нее пояс, но полы платья ложились неправильно, и вид у Ингвильды, в перепутанных золотых цепочках и скособоченном платье, был самый что ни есть торжественный! Даже Оддбранд ухмыльнулся, глядя на эту красоту, но сама Ингвильда ничего не замечала. Ей не верилось, что через какие-то мгновения она увидит своего отца, которого привыкла считать чуть ли не обитателем Валхаллы*.

– Ну что, хорошо? – волнуясь, словно девочка, которую впервые выпускают к гостям на большом пиру, спросила она наконец, встав перед Оддбрандом.

Тот окинул ее невозмутимым взглядом и так же невозмутимо одобрил:

– Все отлично! Ты прекрасна, как невеста. Не считая того, что у тебя застежки от разных пар.

Ингвильда схватилась за грудь и ахнула. В последний момент приколов застежку от нужной пары, завернувшись в теплый плащ, вместе с Оддбрандом и обеими хозяйками она вышла во двор. Стюрмир конунг уже был там с Адильсом хёльдом, его родичами и прочими своими людьми. Увидев Ингвильду, Стюрмир некоторое время разглядывал ее, а потом сказал:

– Ты хорошо одета, йомфру.

Это были чуть ли не первые слова, с которыми конунг обратился к Ингвильде с тех пор, как они поселились у Адильса хёльда. Нарядная Ингвильда, по мысли Стюрмира, должна была воплощать прежнее почетное положение Фрейвида хёвдинга, которого он лишился по вине своего предательства.

Ингвильда перевела дух, а потом подумала, что от ее одежды сейчас вряд ли что-то зависит.

Когда Стюрмир конунг со всеми приближенными вышел на берег фьорда, корабли Квиттингского Запада уже выбирали свободное место для стоянки. И в первом из них Ингвильда сразу узнала «Огненного Волка», лучший корабль отца. Фрейвид хёвдинг очень гордился им; на штевне возвышалась позолоченная волчья морда, а шерсть на загривке волка была вырезана в виде бурных языков пламени. Это был очень красивый, прочный и быстроходный лангскип, несущий целых тридцать скамей для гребцов и способный поднять до полутораста человек. Даже сейчас Ингвильда, видя этот корабль, с гордостью думала о могуществе и богатстве своего отца.

Стюрмир конунг с неудовольствием сжал губы: эти знаки мощи Фрейвида были ему неприятны. Тинг Западного побережья избрал Фрейвида Огниво своим хёвдингом, и только сам Квиттингский Запад может отнять у него это звание. А пока Фрейвид им владеет, все Западное побережье повернет свое оружие туда, куда укажет его вождь.

А оружия этого было немало. Двадцать шесть больших и малых кораблей пришли вместе с Фрейвидом к Острому мысу. Даже вздумай Фрейвид с оружием в руках сражаться против собственного конунга, его надежды на победу были бы сейчас не так уж малы. «Огненный Волк» уже выполз носом на песок, в горловине фьорда еще виднелись входящие корабли, а за ними пестрели в море паруса все новых и новых. Сейчас, пока Стюрмир не получил войска Восточного побережья от Хельги хёвдинга и обещанной помощи слэттов, Фрейвид был равен ему по силе. Дойди дело до схватки – кто победит?

Выпрыгнув на песок, Фрейвид хёвдинг отряхнул плащ и направился к пестрой кучке людей, в середине которой видел знакомую фигуру конунга. Ингвильда старалась поймать взгляд отца, но тот смотрел только на Стюрмира и не замечал ее. Следом за ним торопились двое телохранителей и оруженосец с его шлемом и щитом, будто хёвдинг шел на поединок.

– Я ждал, что ты приедешь ко мне быстрее, Фрейвид сын Арнора, – сказал Стюрмир, когда тот подошел и остановился в трех шагах перед ним. – Ведь говорят, кто смел, тот не медлит.

За спиной хёвдинга выстраивались, подходя, его люди: здесь были и знакомые Ингвильде лица из отцовской дружины, и хёльды с побережья. Фрейвид и Стюрмир смотрели друг на друга не слишком дружелюбно: скорее они были похожи на двух враждующих конунгов, которые в разгар войны зачем-то пытаются договориться о мире. Заранее зная, что из этого ничего не выйдет.

– В моей смелости еще не приходилось сомневаться никому, – ответил Фрейвид. – Мне было нелегко собрать для тебя это войско под самым носом у фьяллей. Я передавал тебе через Хёгни Чернику: фьялли слишком близко, чтобы можно было уводить войско в другую сторону. Наверняка Торбранд Тролль уже говорит, что квитты струсили и убежали от него. Ты сомневался в моей дружбе – и я пришел подтвердить тебе ее.

При упоминании фьяллей Стюрмир нахмурился сильнее. И ни о какой покорности, признании вины и голове на коленях Фрейвид, как видно, и не помышлял. Но еще не пришло время давать волю гневу.

– Не стоит говорить о таких важных делах, стоя на берегу, – сказал Стюрмир конунг. – Мы с тобой пойдем в святилище Тюра и там перед священным Волчьим Камнем подтвердим нашу дружбу.

Путь до Тюрсхейма напоминал смотр войска – фьорд был полон кораблей, вдоль берега и в долине пестрели покрытые разноцветными парусами или еловым лапником крыши землянок, в которых разместилось войско Южной Четверти и часть беглецов с Севера, желавшая сражаться вместе с конунгом и отбить у врагов свои земли. Дымили костры, везде расхаживали вооруженные люди. И все провожали глазами конунга и Фрейвида Огниво, старались угадать, чем кончится их встреча. От того, будут они друзьями или врагами, зависит исход этой войны и судьба всей державы квиттов.

С площадки Тюрсхейма поднимался в ясное небо тонкий дымок костра. Стюрмир конунг велел обеим дружинам остаться на берегу, а в святилище позвал только Фрейвида, Гримкеля ярла и Ингвильду.

– Нам не нужны хирдманы, не нужны и иные свидетели, кроме Однорукого Аса! – сказал конунг. – Но я хочу, чтобы твоя дочь была при нашей беседе. Ведь это касается и ее.

Ингвильда прошла в ворота следом за отцом и конунгом, Оддбранд шагнул за ней. Гутхорм Длинный загородил было дорогу, но Оддбранд глянул ему в лицо своими острыми змеиными глазами, и Гутхорм вздрогнул, внезапно ощутив опасность, исходившую от этого человека, который так примелькался в усадьбе за последнее время.

– Ведь конунг взял с собой Гримкеля ярла, – спокойно сказал Оддбранд. – А это два меча против одного. Если конунг и правда не таит зла, то он сам исправил бы эту несправедливость.

Они вошли, и ворота святилища закрылись за ними. На площадке горел небольшой огонек, а возле жертвенника стоял Сиггейр Голос Камня. Конунг и Фрейвид встали по сторонам жертвенника, причем за спиной у конунга оказался тот воротный столб, на котором были искусно вырезаны картины начала мира, а у Фрейвида – столб с изображением Затмения Богов. Заметив это, Ингвильда содрогнулась: такое расположение показалось ей дурной приметой. И почему-то вспомнился сон о буйной ярости великана. Ведь Стюрмир конунг носит прозвище Метельный Великан… И лишь присутствие Оддбранда за спиной придавало ей немного уверенности.

– Здесь, без ушей невежд и при свидетельстве Однорукого Аса, я хочу услышать, друг ли ты мне, Фрейвид сын Арнора! – сурово начал Стюрмир конунг. – Раньше я считал тебя своим верным человеком. Я доверил тебе воспитание моего сына, хотя этой чести добивались и другие знатные люди. У Хельги хёвдинга есть сын, ровесник Вильмунда, который мог бы стать его побратимом и верной опорой на всю жизнь. Но я выбрал тебя и готов был скрепить нашу дружбу родством. А ведь у Хельги хёвдинга тоже есть подросшая дочь!

– Я столько слышу о Хельги хёвдинге, что мне кажется, что и сам он где-то здесь! – стараясь сдержать досаду, сказал Фрейвид. – Однако я не видел во фьорде его кораблей и не вижу поблизости его самого. Как не видел ни единого человека из войска Квиттингского Востока. Ты называешь его своим верным другом – а где были его корабли и воины в то время, когда Север был разгромлен, а я в одиночку сдерживал натиск фьяллей на Западном побережье? Люди говорят, что скоро нам придется не защищать нашу землю, а завоевывать ее заново. Почему же твои друзья стараются помочь тебе меньше, чем те, кого ты назвал врагами?

– Я говорю сейчас не об этом, – медленно наливаясь краской гнева, ответил Стюрмир конунг. В окружении длинных полуседых прядей его лицо казалось особенно красным, и Ингвильде было страшно смотреть на него. – В битву можно идти только с теми, кому доверяешь. Я доверял тебе, но ты воспользовался первым же удобным случаем, чтобы предать меня. Молчи! – воскликнул конунг, видя, что Фрейвид в порыве негодования шагнул вперед с готовым восклицанием на устах. – Я сказал еще не все. Пока я был в земле слэттов, меня пытались убить. Ты скажешь, что тебе об этом ничего неизвестно?

– Да, мне об этом ничего неизвестно! – твердо и уверенно ответил Фрейвид, глядя в потемневшие глаза Стюрмира. – Спроси об этом у других, кому больше моего была выгодна твоя смерть.

– И ты знаешь таких людей? – с презрительным недоверием ответил Стюрмир. – Умри я на самом деле, кто стал бы править Квиттингом? Да, Кубком Конунгов владел бы Вильмунд, мой сын и твой зять! Но он мало способен к управлению державой. Ты научил его владеть оружием и управлять кораблем, он готов биться в первых рядах самой страшной схватки. Но он не готов думать за все племя, и никто не знает этого лучше тебя! Ты стал бы правителем Квиттинга!

– Может быть, и я! – сурово ответил Фрейвид. – А может быть, на Квиттинге еще много лет шла бы война между мною и твоей южной родней! – Фрейвид кивнул на Гримкеля ярла, стоявшего за спиной Стюрмира. Тот возмущенно двинул бровями и на всякий случай схватился за меч. – Ведь у тебя есть и второй сын. По матери он – Лейринг, а Лейринги не из тех, кто упускает свою выгоду! Только норны знают, долго ли удержал бы Вильмунд и власть, и саму жизнь, доведись ему соперничать с ними!

– Ты обвиняешь нас в том, что мы хотели убить конунга? – возмущенно закричал Гримкель ярл, едва дав ему закончить.

– Я не обвиняю вас! Я говорю о том, что обвинить можно не только меня одного! А как снимают несправедливые обвинения, ты знаешь не хуже меня!

– Я не допущу вашего поединка сейчас, когда так близок наш общий враг! – жестко сказал Стюрмир конунг. – Сейчас вам следует не ссориться, а забыть обиды и стать союзниками. Квиттингу нужно войско Западного побережья, то самое, которое ты привел, Фрейвид хёвдинг. Я должен услышать клятву верности от всех твоих людей и от тебя самого.

– Ты получишь ее, – ответил Фрейвид, внешне взявший себя в руки. – Но не прежде, чем я получу назад мою дочь!

Он кивнул на Ингвильду, впервые дав понять, что вообще ее заметил. До сих пор он не удостоил ее даже беглого взгляда, как будто она была ему совсем чужой и безразличной.

– Ты хочешь получить свою дочь? – Стюрмир даже не глянул на Ингвильду, но прищурился, глядя на Фрейвида. – А я как раз думал оставить ее у себя для того, чтобы быть уверенным в прочности твоей клятвы.

– Если ты сомневаешься в прочности моей клятвы, то зачем тебе было нужно разрывать обручение? – с прямым вызовом ответил Фрейвид. – Если бы моя дочь стала женой твоего сына, то ты мог бы верить мне, как самому Престолу Закона.

– К счастью, иногда родню можно выбрать. А мне не слишком нравится тот выбор, который ты сделал раньше.

– О чем ты ведешь речь, конунг?

– Я веду речь о первом обручении твоей дочери. Когда ты обещал ее фьяллю, родичу самого Торбранда Тролля!

При упоминании Хродмара Ингвильда вздрогнула. Ей стало нестерпимо тревожно за всех – и за отца, и за себя, и за Хродмара. Оддбранд незаметно положил руку ей на плечо.

– Тогда обручение не было совершено! – сказал тем временем Фрейвид. – Я обещал скрепить уговор клятвами, но не раньше, чем ко мне приедут его родичи. Вместо этого пришло войско, разорившее мою прибрежную усадьбу.

– Однако с тех пор ты мог помириться с ними! Люди говорят, что ты встречался со своим несостоявшимся зятем и он говорил с тобой от имени Торбранда Тролля.

Фрейвид переменился в лице. Ингвильда чуть не задохнулась: неужели это могло быть правдой? Неужели ее отец встречался с Хродмаром в то время, когда она томилась на озере Фрейра, всеми способами стараясь избегать Вильмунда?

– Кто это говорит? – с негодованием воскликнул Фрейвид и бросил мгновенный ненавидящий взгляд на Гримкеля. – Пусть мне в лицо повторят этот навет! Я могу поклясться на Волчьем Камне, что не виделся с тем человеком, что ни он, ни кто-либо другой не вел со мной бесед от имени Торбранда Тролля! Фьялли – враги мне, как и тебе, конунг. И все, что я хочу, – это биться с ними и прогнать их с моей земли прямо в Нифльхель!

– Тогда я жду твоей клятвы! – Стюрмир показал ему на Волчий Камень.

– Не раньше, чем моя дочь перейдет на мой корабль! – непреклонно ответил Фрейвид.

– Тогда ответь, где мой сын Вильмунд! – воскликнул Стюрмир, заново разъяренный отказом.

– Это тебе лучше знать! Ведь он твой сын! Спроси у твоей жены! Она была с ним очень дружна перед тем, как я уехал с озера Фрейра!

– Ты сам не пускаешь ко мне моего сына! Ты хочешь отдать его фьяллям!

– Если бы твой сын был у меня, я не просил бы вернуть мне дочь! Я требовал бы этого, потому что располагал бы равноценным залогом!

– Равноценным! – закричал Стюрмир в полный голос, уже не заботясь ни о вежливости, ни о приличии. – Как бы не так! Зачем мне нужен этот предатель, который только и ждет, пока я умру, но даже не имеет терпения дождаться! Этот трус, который теперь не смеет показаться мне на глаза! У меня есть другой сын! А у тебя есть ли наследник? Тот, кто отомстит за тебя?

– Я сам сумею отомстить за себя! – рявкнул Фрейвид и снова шагнул вперед, хватаясь за рукоять меча. – У меня здесь три десятка кораблей, и если ты…

Не дослушав, Стюрмир выхватил меч и бросился на Фрейвида. Фрейвид отбил его удар; Ингвильда закричала, сама себя не слыша, спиной прижалась к Оддбранду и на какое-то мгновение помешала ему выхватить меч. Железный звон сшибаемых клинков осыпал ее, как громадные осколки льда.

А Гримкель ярл, в первые мгновения схватки растерявшийся, вдруг тоже выхватил свой меч, бросился к Фрейвиду сзади и одним ударом почти отделил его голову от шеи.

Фрейвид рухнул на землю перед самым подножием Волчьего Камня, и Оддбранд, бросившийся было вперед, когда Гримкель сорвался с места, застыл возле Ингвильды. Вмешиваться стало незачем.

Стюрмир отпрянул, опустив меч, так и оставшийся чистым. Фрейвид лежал лицом вниз, и рыжеватые пряди его волос мокли в огромной луже крови, которая быстро вытекала из разрубленных шейных вен. В прохладном воздухе горячая кровь дымилась, растапливала изморозь и впитывалась в землю. Ветерок шевельнул волосы на затылке Фрейвида. И на другие движения это тело больше не будет способно.

Ингвильда стояла, прижав ладони к лицу, зажимая пальцами рот, но оставив открытыми глаза. У нее было странное, двойственное ощущение: она видела эту страшную картину в первый раз и в то же время вспоминала, как уже виденное. Это было уже с ней. Да, было. Она видела это осенью, в день обручения с Вильмундом.

Страшное горе вдруг пронзило сердце Ингвильды: отец был для нее опорным столбом всего мироздания, и вот он рухнул на ее глазах! Между нею и Фрейвидом не было особой любви, но Ингвильда почитала его и верила, что при нем все в мире будет идти своим чередом. И вот его нет. Половина ее собственного существа с болью и треском отрывалась от нее, потому что без отца мир станет другим и она сама отныне будет другой. Ингвильде не верилось, что это непоправимо, что отец никогда не поднимется и она больше не встретит взгляда его голубых глаз, холодных и уверенных.

Ах, она сама во всем виновата! Если бы она тогда больше верила своим предсказаниям, как бы страшны они ни были, если бы она не побоялась рассказать отцу обо всем, что открыли ей боги, то все могло сложиться иначе! Фрейвид не стал бы заставлять ее обручаться с Вильмундом, и тогда у него не было бы причин провозглашать того конунгом, и Стюрмир не объявил бы его своим врагом и не поднял бы на него оружия здесь, в священном Доме Тюра… Однорукого бога войны, которого никто не зовет миротворцем…

Ингвильда подняла взгляд на Стюрмира конунга. Он выглядел недовольным, но вовсе не был потрясен ни предательским ударом своего родича, ни смертью того, кому только что предлагал мир и дружбу. Так мира ли он хотел, Метельный Великан, топтавший ее во сне и растоптавший наяву?..

Оддбранд встал перед ней и заслонил всех – и убитого, и убийц. Поначалу он не вмешивался, уверенный, что таким людям, как Фрейвид и Стюрмир, пристало самим решать свой спор. А когда оказалось, что Гримкель думает иначе, уже было поздно. Помочь Фрейвиду он не успел, но умереть раньше госпожи, у которой больше нет иной защиты, ему не помешают и все великаны Йотунхейма. Его по-змеиному острый и страшный взгляд не отрывался от Стюрмира и Гримкеля, стоявших над телом Фрейвида. И Оддбранд был уверен, что в случае надобности сумеет отправить в Нифльхель их обоих прежде, чем они доберутся до Ингвильды.

Стюрмир конунг опомнился первым. Ему было неприятно, что разговор в святилище кончился пролитием крови, но он был готов к этому, если другой возможности усмирить мятежного хёвдинга не найдется, и заранее велел Гримкелю ярлу не растеряться и поддержать его.

– Фрейвид Огниво был очень смел и умен, – сказал Стюрмир, как будто говорил на поминальном пиру. – Он только забыл пословицу, что ложь сама дает лжецу по шее.

– А нам не стоит забывать о мести! – поспешно сказал Гримкель ярл и посмотрел на Ингвильду. – У него осталась дочь. Что-то мне не думается, что она нас простит. Она заставит мстить своих детей.

– Я же обещал ее в жены Аслаку Облако, если вы докажете мне вашу верность, – сказал Стюрмир, тоже поглядев на Ингвильду. Ее бледное от ужаса лицо не наводило на мысли о мести. – Она выйдет за него, и ее дети не будут мстить своей же родне.

– Я не хотел бы брать ее в род! – Гримкель беспокойно потряс головой. – Я готов доказывать тебе мою верность, конунг, как ты захочешь. Но эта женщина нам не нужна! Я знаю этих, из Кремнистого Склона. Все они – ведьмы! Это сейчас она такая тихая! А потом опомнится и как-нибудь ночью зарежет Аслака и подожжет всю нашу усадьбу! Хорошо еще, если перед этим не накормит его сердцами их собственных детей [13]!

Стюрмир конунг с презрением покосился на Гримкеля. Напасть сзади на Фрейвида он не побоялся, но струсил перед угрозой женской мести. Впрочем, Гримкель никогда не был храбр. Все эти Лейринги таковы – горазды только кричать, как вороны перед битвой. А как дойдет до честного звона мечей – ищите их на дереве. Потому-то Вильмунд и не был отдан на воспитание в их род – Стюрмир надеялся, что Фрейвид Огниво сумеет передать воспитаннику часть своей твердости. Но увы – властолюбивый хёвдинг предпочел воспитать послушного исполнителя своих замыслов.

– Я вижу, тебе не знать покоя, пока она жива, – обронил Стюрмир.

Гримкель опять потряс головой. Фрейвид так подчеркнуто выставлял законную дочь своим единственным ребенком, что о существовании еще троих его детей не вспомнил даже Гримкель, неоднократно видевший и Хёрдис, и Асольва, и Хара. В его глазах Ингвильда была последней, но очень опасной проблемой, оставшейся от Фрейвида Огниво.

– Не пачкайте ваше оружие еще раз, – сказал вдруг Сиггейр. С самого начала он впервые напомнил о себе, и конунг с ярлом повернулись к нему. – Не берите на себя еще одного убийства. Перед людьми ты можешь объяснять это как хочешь, конунг, но Однорукого Аса ты не обманешь – это было убийство. И убийство в доме бога. Конечно, Тюрсхейм – не роща Бальдра, где вражда запрещена, но Однорукому это не понравится. Ты послал Фрейвида в палаты Одина, но можешь искупить свою вину перед Тюром, если отдашь девушку ему.

– Ты хочешь, чтобы я принес его дочь в жертву Тюру? – переспросил Стюрмир.

Сиггейр кивнул, и конунг задумался. На его памяти не случалось человеческих жертвоприношений, к тому же дочь Фрейвида была молода, хороша собой и унаследовала огромное состояние. Он мог бы отдать ее кому-то из верных людей или даже взять побочной женой, вместе со всем имуществом убитого хёвдинга. Но Стюрмир встретил ее взгляд и переменил решение. Из древности дошло немало страшных саг о том, как женщина мстила убийцам родичей, даже если сама была связана с убийцами замужеством и детьми. А эта молчаливая красотка как раз из тех, кто способен повторить все подвиги Сигне и Гудрун! Нет уж, ночной покой тоже чего-то стоит. А ее богатства и так не уйдут.

Оддбранд тоже не терял времени.

– Сейчас не время плакать и взывать к богам! – жестко сказал он, склонившись к уху Ингвильды и крепко сжимая свободной рукой ее плечо. Он видел, что девушка еще не опомнилась от потрясения, и хотел направить ее волю в нужное русло. – Твой отец убит, и у тебя нет иных защитников, кроме меня, а меня не хватит надолго. У тебя остался один только Хродмар сын Кари. Ты должна увидеть его. Прямо сейчас! Ты сможешь это сделать!

С трудом понимая, чего он от нее хочет, Ингвильда повернулась и слабо покачала головой. Сейчас она не могла ничего!

– Ты сможешь! – требовательно и злобно прошипел Оддбранд, и змеиный взгляд его обычно спокойных глаз пронзил Ингвильду насквозь. – Сможешь! Куда ты денешься – ведь у тебя больше нет никого в целом мире! Тебе никто больше не поможет! Или он – или смерть! Зови его, ну! Вспомни о нем, думай о нем! Быстрее, ярче! Вспомни все самое-самое! Так нужно!

Взгляд его жег Ингвильду, как близко поднесенный к глазам стальной клинок, угрожающий гибелью. Чтобы не видеть этого, она закрыла глаза, и мысли ее сами собой свернули туда, куда толкал ее Оддбранд, – к Хродмару.

Ей вспомнилось предыдущее видение, когда Хродмар явился ей среди дружины фьяллей и раудов в Трехрогом фьорде. Она вспомнила серые холодные волны и инеистый камень с черным отпечатком ладони. Но это все было очень далеко и не могло помочь ей спрятаться от той страшной беды, которая сейчас нависала над ее головой, как тяжелая и пронзительно-холодная тень великана. Тогда Ингвильда попыталась вспомнить живого Хродмара – такого, каким она его знала. Ах, как давно это было – больше полугода назад! Тогда только миновала Середина Лета, а теперь уже давно осталась позади Середина Зимы, и влажный ветерок с запахом оттаявшей земли несет весть о скором начале весны и Празднике Дис…

Хродмар, такой, с каким она прощалась на берегу возле стоячего камня; его глаза, глядящие на нее с любовью и тоской, с предчувствием долгой разлуки. Ведь она знала, знала еще тогда, что они встретятся нескоро. «Я не ясновидящий и не знаю, когда мы теперь увидимся, – сказал он тогда. – Но я знаю: даже если это будет через год, через два года, я буду любить тебя так же сильно, как сейчас».

В сердце Ингвильды вспыхнуло чувство, пережитое тогда, в мгновения их прощания, – чувство, что Хродмар ей ближе всех на свете, дороже отца и брата, что расстаться с ним так же невозможно, как потерять часть себя самой. И сильный поток невидимого ветра заструился где-то рядом, словно хотел пробиться к ней и еще не мог. Такой ветер она ощущала, когда видела корабль Стюрмира, только тогда он был холодным.

А какая-то часть ее души оставалась на площадке Тюрсхейма перед Волчьим Камнем, где на холодной земле стыла кровь ее отца. И эта часть истошно кричала, что нужно торопиться, что у нее слишком мало времени. Но для того, что Ингвильда пыталась сделать, требовались покой и сосредоточенность.

Она снова вспоминала, как сидела рядом с Хродмаром возле землянки фьяллей на той отмели, где он впервые увидел свет после долгой болезни. Как радовалась тогда, что он выжил… Как удивилась поначалу, увидев жизнь и чувство в его глазах, заново открывшихся на той страшной личине, в которую превратилось его лицо… Могла ли она подумать, пока он болел, что это жуткое существо, покрытое гнойными язвами, не помнящее себя и родных от горячечных страданий, станет ее судьбой, ее любовью, ее жизнью.

Словно ныряя к самому дну моря, Ингвильда вспомнила, как она увидела Хродмара в первый раз. Тогда «Тюлень» только подошел к отмели, Модольв и Геллир, в ту пору еще зрячий и почти здоровый, подняли ее на корабль, а на кормовом настиле лежал молодой фьялль с длинными светлыми волосами и покрасневшим, мокрым от пота лицом, с закрытыми глазами…

Погрузившись в прошлое, Ингвильда перестала осознавать настоящее, забыла, зачем ей нужны эти усилия, но вдруг изумилась тому, что оказалось на самом дне воспоминаний. Это был не Хродмар! Тот, кто лежал тогда на корме «Тюленя», на чьей ладони она впервые разглядела красную сыпь – страшную печать «гнилой смерти», – казался совсем иным человеком. У него было другое лицо. Даже тогда оно было красиво. «Он был самым красивым парнем во Фьялленланде!» – звучали в ушах горестные жалобы Модольва.

У Ингвильды перехватило дыхание: она как будто только сейчас узнала настоящего Хродмара. Того Хродмара, которого знала его мать, знали родичи, соседи, товарищи по дружине и которого только она, будущая жена, не видела никогда! Но теперь она вспомнила! Теперь она знала его таким, каким сам он знал себя. Ингвильде казалось, что она прикоснулась к его духу, к его внутренней памяти о себе, и расстояние между ними исчезло. Она смотрела на него его же глазами, и они были рядом.

– Не подходи, конунг! – издалека, как сквозь сон, донесся до нее глухой и резкий голос, которого она сейчас не узнавала. – Я вижу дорогу!

Сильные руки обняли ее, наверху прянул резкий железный свист, как во сне, когда великан рубил мечом лес над ее головой. В сером тумане, застлавшем взор, мелькнул яркий огненный росчерк, нарисовавший руну «эваз» – руну движения и колдовского путешествия между мирами.

Вздрогнув, Ингвильда хотела открыть глаза, но вдруг почувствовала, что стремительно проваливается неведомо куда. От ужаса она зажмурилась крепче и прижалась к кому-то, кто был рядом с ней, не зная, кто это и куда их несет. Под ногами не было земли, не было ничего. Это не было похоже на падение с высоты – вокруг них не ощущалось даже ветра и воздуха. Просто Ничто, то самое, которое страшнее самого страха.

А потом мир вокруг резко содрогнулся – мир снова был. Ингвильду охватил холод, навалилась тяжесть воздуха и собственного тела, и по сравнению с прежним Ничем это показалось тяжело. Она катилась по земле, твердые камни впивались ей в бока, снег обжигал холодом лицо и руки. Голова кружилась так, что невозможно было понять, наверху эта голова или внизу. Наконец все успокоилось, движение погасло. Ингвильда стала медленно приходить в себя.

Когда она очнулась, все было точно так же – кажется, она провела без сознания всего несколько мгновений. Что-то твердое и холодное упиралось ей в спину. Ингвильда с трудом подняла веки, но белизна снега так остро резанула по глазам, что она поспешно вскинула руку к лицу, стараясь защититься. Но раз есть снег, значит, она жива и находится не нигде, а где-то.

– Йомфру, ты жива? – услышала она хриплый голос.

Это Оддбранд.

Значит, они вместе провалились неведомо куда.

– Ингвильда!

Ингвильда попыталась приподнять голову. Руки Оддбранда подняли ее и посадили. Медленно, как прозревший слепец, она подняла веки.

Перед ней был извилистый морской берег, похожий на хорошо ей знакомое Западное побережье. Море с мелкой ледяной крошкой в серых волнах накатывалось на смерзшийся песок, чуть выше виднелись еловые корни и рыжие метелки можжевельника. На самом дальнем уступе берега темнело пятно стоячего валуна. Ингвильда почему-то подумала, что это младший «смотрельный камень». А где же старший?

А к чему она прислоняется спиной, как не к нему! Где один, там и второй… Вот только где они?

– Очнулась? – спросил Оддбранд. Придерживая ее одной рукой за плечо, он сидел прямо на земле перед Ингвильдой и с тревогой смотрел ей в лицо. Сам он выглядел очень усталым, как будто не спал пять ночей, острый блеск его глаз погас. – Я уже думал, что тебе это стоило жизни… Я знал, что у тебя мало сил, но в этом было наше единственное спасение, поверь мне. Ты ничего не слышала, я думаю, но колдун потребовал тебя в жертву Тюру, и конунг согласился.

– Что? – потерянно выговорила Ингвильда.

С трудом подняв тяжелую непослушную руку, она прикоснулась ко лбу, словно хотела убедиться, что у нее есть и рука, и лоб. Собственное тело казалось Ингвильде очень легким и каким-то чужим, ее била дрожь, с которой не было сил справиться. Слова Оддбранда достигали слуха и там запутывались, не добравшись до сознания.

– Где мы?

– Не знаю, – честно ответил Оддбранд. – Не хочу тебя пугать, йомфру, но нужно быть готовой ко всему. Это зависит от тебя, потому что я только вел коня, а дорогу выбирала ты. Мы можем оказаться где угодно. В любом из миров.

«Вел коня…» «Коня», то есть руну «эваз», имя которой означает «лошадь». Ингвильде вспомнилась руна Движения, начертанная на сером тумане видения чьим-то быстрым огненным росчерком. Руна вырвала их из святилища Тюрсхейм и перенесла на этот зимний берег, так похожий на тот, к которому она привыкла. И все же… Никто не поручится, что это действительно Квиттингский Запад, а не другое место, очень похожее на него. У Оддбранда не было возможности как следует подготовить свою спасительную ворожбу, и успех их опасного шага зависел от того, насколько она, Ингвильда, сумела сосредоточить свои мысли на цели. А целью ее был Хродмар…

– Но это не похоже ни на Асгард*, ни на Нифльхель. – Ингвильда попыталась улыбнуться, но голос ее звучал жалобно. – И… что-то я не вижу здесь… Хродмара…

– Миров не девять! – с мягкой грустью, странной для этой жесткого и независимого человека, сказал Оддбранд. – Их гораздо больше, и иные из них так похожи на наш, что не сразу отличишь. А мой Ключ подходит ко всем мирам, сотворенным нашими богами.

– Разве их много? – Ингвильда соображала с большим трудом и не могла разобраться в этих темных словах.

– Конечно. Ко времени смерти Имира в мире было уже полным-полно других великанов. И из тела каждого боги могли сделать такой же мир, как наш, ничуть не хуже. И не одна великанша дарила Локи свою любовь и рожала ему детей, чтобы они потом принимали у себя умерших, как Хель.

– Нам не нужно других миров. – Ингвильда хмурилась, недоумевая, почему Оддбранд говорит ей совсем не о том. – Объясни мне толком. Мы были в Тюрсхейме, да? Мне это не приснилось?

Оддбранд кивнул.

– А теперь мы не в Тюрсхейме. Мы где-то на берегу моря, возле какой-то пары «смотрельных камней». Это совсем не то место. Я его не знаю, это, должно быть, очень далеко от Тюрсхейма и от Острого мыса. Как мы сюда попали?

– Послушай, я объясню тебе, если ты поймешь. А может, и не поймешь. – Оддбранд пристально заглянул в глаза Ингвильде. – Тебе дорого дался проход в мои ворота. Но слушай. Мой Ключ не зря носит такое имя. – Оддбранд показал Ингвильде свой меч, на клинке которого изморозь начертила ту самую руну «эваз». – Он может открыть ворота в то место, которое ты видишь, даже если оно очень далеко. Мой меч тоже ясновидящий, можно так сказать. Но ему нужен ясновидящий хозяин. Тот, кто сможет разглядеть верную дорогу, попадет туда мгновенно, как бы это ни было далеко. Главное – видеть дорогу. Я владею этим мечом, но ему скучно со мной – я не умею видеть. Зато умеешь ты. Ты смогла найти Хродмара, и Ключ открыл нам дорогу к нему. То есть должен был открыть. Но я не знаю, насколько хватило твоих сил. Если твой дар далекого зрения что-то напутал, Ключ мог забросить нас куда угодно. Ведь обладать волшебным даром мало – надо еще уметь его применять. А тебя никто не учил. Но не надо бояться. Будем надеяться, что ты любишь своего Хродмара достаточно сильно и твое сердце указало Ключу верную дорогу.

Ингвильда слушала и не верила, что все это говорится о ней самой. Ей вспомнилось ощущение полета не в пустоте, а там, где нет даже пустоты, и снова стало так страшно, что она вцепилась пальцами в промерзшую землю с остатками прошлогодней травы.

– Но это же не другой мир, – неуверенно, скорее потому, что ей так хотелось, сказала она. – Я сижу возле «смотрельного камня». Здесь все как на нашем побережье!

– Эх, йомфру! – усмехнулся Оддбранд так ласково и грустно, как, казалось, он вовсе не должен уметь. – Именно такие «смотрельные камни» и стоят по берегам морей во всех мирах, сотворенных нашими богами. Они и есть ворота. Недаром мы оказались возле одного из них. Возле старшего камня, указывающего цель. Это значит, что наш переход удался. Ну, хватит сидеть, замерзнешь.

Оддбранд встал, быстро стряхнул с одежды снег и сухие травинки, убрал Ключ в ножны и поднял Ингвильду. Она с трудом устояла на ногах, чувствуя себя такой слабой, как будто месяц лежала в жару без памяти и только теперь возвращается к жизни. Оддбранд поддержал ее.

– «Смотрельные камни» во всех мирах стоят возле жилья, – сказал он. – Пойдем, йомфру. В первом же доме мы узнаем, в свой ли мир попали. А может быть… Может быть, этот мир так похож на наш, что в нем есть и свой Хродмар сын Кари. Точь-в-точь похожий на твоего.

Ингвильда посмотрела на него, не зная, обидеться ли ей. Другой Хродмар? А может, рядом с ним будет другая Ингвильда, тоже точь-в-точь похожая на нее?

– А если нет? – спросила Ингвильда. – А если это все же не наш мир?

Оддбранд повел плечами, как часто делал прежде.

– Тогда подождем, пока ты окрепнешь, и попробуем еще раз. Ведь мы сами остались теми же самыми, верно? А это самое главное. Кто знает себя, тот всегда найдет свою дорогу.

– Как видно, здешняя округа дает Стюрмиру конунгу не меньше пяти кораблей! – приговаривал Кольбейн ярл, слушая рассказы о многочисленности и богатстве окрестных усадеб.

– Шесть, я спрашивал у людей, – уточнил Модольв Золотая Пряжка.

– Вот, а я что говорю! – оживленно продолжал Кольбейн ярл. – Конунг, почему мы только прошлым летом догадались пойти на квиттов? Я сам себе завидую, когда думаю о добыче! Сколько мы уже взяли, а сколько еще нас ждет! И квитты совсем не сопротивляются! Должно быть, Стюрмир убежал прятаться в горы. Мы так дойдем до самого Острого мыса, не попробовав хорошей битвы!

– Ну, отважный человек всегда найдет себе хорошую битву! – пробормотал Альвор Светлобровый, недолюбливавший Кольбейна ярла за неумеренную и часто неумную отвагу.

– До Острого мыса еще не меньше четырех переходов, – отозвался Торбранд конунг. – И мне думается, что они будут самыми трудными. Стюрмир сопротивляется меньше, чем я ожидал, но когда-нибудь и он перестанет пятиться. Мне думается, что он отступает, собирая войско для решающей битвы. Он ведь любит наносить только один удар.

– Он наверняка ждет войско с Востока или даже от слэттов! – добавил Хродмар.

Кольбейн ярл с неудовольствием покосился на него. Хродмар, по его мнению, был слишком молод, чтобы перебивать прославленных воинов.

А Торбранд конунг согласно кивнул.

– Так скорее бы Стюрмир решился, – проворчал Кольбейн ярл, надеясь все-таки оставить последнее слово за собой. – Мне не терпится поглядеть, что хорошего есть в усадьбах на Остром мысу. А здесь нашему войску слишком тесно.

Вопреки ожиданиям Кольбейна ярла, Хродмар не стал возражать. Не было в войске фьяллей человека, который больше него стремился бы к Острому мысу. А усадьба Можжевельник, хоть и считалась одной из самых крупных на Западном побережье, для большого войска была тесна, так что дружины хёвдингов и ярлов разместились по соседству.

Возле Можжевельника Торбранда конунга ожидала первая большая битва. Поверив словам квиттов, в один голос твердивших, что Фрейвид хёвдинг собрал здесь войско и по приказу Стюрмира увел его к Острому мысу, Торбранд надеялся взять полупустую усадьбу без боя. Но Вальгаут Кукушка, смелый и расторопный человек, оказался дома со всей своей дружиной и выдержал жестокий бой. Торбранд конунг вошел в ворота Можжевельника только на третий день. Сам Вальгаут хёльд к тому времени уже умирал от тяжелой раны в груди и был без памяти. Его люди остались без предводителя и скоро сдались, зная, что ждать помощи неоткуда. От них Торбранд узнал важные новости – далеко не все жители Западного побережья поверили в обещанную милость Стюрмира конунга и пошли с Фрейвидом на Острый мыс.

– Это очень хорошо! – обрадованно говорил Торбранд, в честь победы немало выпивший за ужином. – Пусть квитты сами разбивают свою силу на куски! Вот и еще один отвалился! Мы перебьем их по частям! Потерял уздечку – не сыщешь и лошадки!

Войско фьяллей уже готовилось не сегодня-завтра двигаться дальше и ждало только вестей от дозорного отряда. Ревнуя к успехам Хродмара, в дозор на сей раз пошел Асвальд сын Кольбейна. Хирдманы скучали в переполненной усадьбе и стремились дальше.

Когда в воротах показался высокий мужчина с девушкой на руках, его заметили все. По одежде, по тонким косичкам за ушами, по оружию в нем сразу признали квитта. Но он шел спокойно, как к себе домой, будто и не видя на дворе толпы вооруженных захватчиков. Вытаращив глаза от такой наглости, фьялли переводили изумленные взгляды с его лица на тело у него на руках. Это была красивая девушка, в нарядной богатой одежде, а глаза ее были закрыты, как будто она спала. Все это было похоже на видение, на какое-то волшебное предание о заколдованной спящей красавице. А если это все-таки не видение, если эта девушка – дочь какого-то знатного квиттингского рода, то что могло заставить ее искать пристанища у конунга фьяллей?

– Эй! – первым опомнился любопытный Снеколль Китовое Ребро. – Вы кто такие? Вас что, морем принесло?

– Не кричи, – со спокойной властностью посоветовал ему квитт. – Не беспокой йомфру. Она совершила такой подвиг, какой тебе не по плечу. Лучше скажи мне: чья это дружина?

– Это дружина Торбранда сына Тородда, конунга фьяллей! – гордо ответил Снеколль. – И всякий квитт, если он не сумасшедший, должен бежать отсюда со всех ног!

– Я сумасшедший! – успокоил его пришелец. – Где здесь женские покои?

– Вон там! – ответил ошарашенный Снеколль.

Такое поведение даже его сбило с толку. Фьялли толпились вокруг них, но близко не подходили, подозревая колдовство.

– Там остался хоть кто-то из женщин? – спросил квитт по дороге к девичьей.

– Да сколько угодно… – оживленно начал Снеколль, напав на знакомый предмет, но тут же сам себя перебил: – И все-таки – кто ты такой?

Незнакомец вошел в девичью, уверенно прошел между изумленными обитательницами и положил девушку на самую лучшую лежанку. Здесь было довольно много женщин: всех своих домочадцев Вальгаут Кукушка заранее отослал в горы, но на опустевшее место пришло немало беженцев, оставшихся без крыши над головой, и теперь они делили кров с фьяллями, потому что деваться им было некуда. Как птичья стая, женщины вспорхнули по сторонам и снова сели. В дверях одно из-за другого лезли лица хирдманов – каждому было любопытно, что это все значит и чем кончится.

– Скажи-ка мне, дуб секиры! – Квитт повернулся к Снеколлю, как будто только теперь мог уделить ему немного внимания. – Среди приближенных Торбранда Тр… Торбранда конунга должен быть один человек – Хродмар ярл, сын Кари из усадьбы Бьёрндален. Где он?

– Он здесь, – недоуменно ответил Снеколль. – Откуда ты его знаешь? Зачем он тебе?

– Найди его и передай, что здесь та девушка, которую он очень хочет видеть, – спокойно ответил сумасшедший квитт. – Дочь Фрейвида Огниво.

– Дочь Фрейвида! – воскликнул Снеколль и впился глазами в лицо лежащей девушки.

Она так и не пошевелилась. Длинные ресницы закрытых глаз резко чернели на бледном лице, и девушка казалась истомленной, как после долгой тяжелой болезни.

– Так ее все-таки не принесли в жертву? – с горячим любопытством продолжал Снеколль. – Как же она спаслась? Или вы передумали? Как же вы так быстро добрались сюда от Стоячих Камней, когда мы забрали всех ваших лошадей? Да и тех затоптал великан!

Снеколль было засмеялся, но тут же бросился вон из девичьей. Удивительная и восхитительная новость бурлила в нем, как горячие бешеные ключи Эльденланда – Огненной Страны. Вот Хродмар удивится! А как он обрадуется! Ведь он столько месяцев гонялся за ней!

– Хродмар ярл! Хродмар! – ликующе закричал Снеколль, ворвавшись в гридницу, где Хродмар сидел возле Торбранда.

– Чего тебе?

– Прости, что я мешаю твоей беседе со знатными и мудрыми людьми! – с нарочитой учтивостью заговорил Снеколль, а смех бурлил в нем, как каша в закрытом котле, и даже пар тонкими струйками вырывался из ушей. Глядя на него, и Хродмар, и даже Торбранд конунг заранее начали улыбаться. – Но там пришла одна женщина, всадница волка… Она и приехала на волке, забодай меня Небесные Козлы, если это неправда! Женщина, которую ты давно хотел видеть! Та самая ведьма, дочь Фрейвида!

– Дочь Фрейвида! – Хродмар вскочил на ноги. – Хёрдис?

– На свете так много женщин – не моей бедной голове запомнить все их имена! Она лежит в девичьей. Ее притащил какой-то квитт и велел найти тебя! Он такой наглец! Можно подумать, что он в одиночку захватил эту усадьбу и теперь распоряжается!

Не слушая его, Хродмар бросился к двери. Он не знал, что тут можно подумать, и бежал, как не бегал даже от великана. Теперь-то он помнил, что у Фрейвида две дочери! И обеих он очень, очень хотел видеть! Одна из них осветила его жизнь, другая не раз пыталась ее сломать, а Хродмар был не из тех, кто забывает добро или зло. Лежит в девичьей! Второпях он даже не спросил о самом главном – живая ли она… Отбросив все сомнения и вопросы, Хродмар мчался по просторному дому, раскидывая встречных и чудом не прошибая стены, как берсерк. Еще мгновение – и все будет ясно.

В девичьей гудела толпа народа, хирдманы и женщины толпились вокруг лежанки и разглядывали кого-то. А Хродмар остановился на пороге, как будто выдохся и не имел сил сделать последние шаги. Она или не она? Еще одного разочарования ему не пережить – у всяких человеческих сил есть предел.

Возле изголовья лежанки он увидел высокого квитта, и это лицо показалось Хродмару смутно знакомым, напомнило Прибрежный Дом. Квитт тоже заметил Хродмара и подтолкнул ближайшую женщину. Толпа рассыпалась, как будто только ждала знака.

Не чувствуя под ногами пола, Хродмар шагнул к лежанке. Это была она, Ингвильда. И именно поэтому он не верил своим глазам. Она казалась видением, ожившей мечтой. Вот так, должно быть, Сигурд Убийца Дракона, преодолев огненную стену, взошел на вершину горы и увидел на ложе спящую валькирию, одетую в боевой доспех. Хродмар столько раз видел Ингвильду в своих мечтах, столько раз представлял себе их новую встречу, что ее внезапное, ни на что не похожее появление наяву изумило его. Ингвильда уже казалась ему плодом собственного тоскующего воображения, и он скорее удивился, что она существует на самом деле.

Хродмар оперся коленями на приступку лежанки, не сводя глаз с лица Ингвильды. Она не видела его, глаза были закрыты, лицо бледно, а дыхание едва слышно. И Хродмару вдруг стало страшно. Она жива? Откроет ли она глаза, увидит ли его? Узнает ли? Он взял ее руку, и рука была холодна. На кончиках пальцев оказались следы земли, и только сейчас Хродмар поверил, что это не видение.

– Она живая? – спросил он неведомо у кого, и голос его дрогнул.

– Да, – ответил квитт, и его голос показался Хродмару чудовищно равнодушным. – Но с ней дело плохо, Хродмар ярл. Она потеряла слишком много сил. Ее продуло самым холодным ветром, какой только есть в мирах и между мирами.

Не выпуская руки Ингвильды, Хродмар наконец поднял глаза на квитта.

– Как вы сюда попали? – растерянно спрашивал Хродмар, пытаясь припомнить имя этого человека. – Что случилось? Фенрир меня пожри…

– Я думаю, было бы хорошо, если бы ты, Хродмар ярл, вышел отсюда и выгнал всех твоих доблестных воинов, – ответил квитт. – Пусть женщины займутся госпожой, и еще хорошо бы найти какую-нибудь умелую знахарку. А я расскажу тебе обо всем, что ты хочешь знать. У меня много занятных новостей. Но в другом месте. Этой девушке нужно помочь как можно скорее. Иначе она достанется не Вильмунду, не Аслаку Облако и не тебе, а только одной Гевьюн*.

– Ну что, это та самая ведьма? – с любопытством спросил Снеколль из-за плеча Хродмара.

Услышав рассказ Оддбранда, Торбранд конунг послал за всеми предводителями дружин. Новости стоили того, чтобы собрать людей на ночь глядя. Фрейвид хёвдинг убит, и убит самим Стюрмиром!

– Теперь все войско Западного побережья разбежится! – уверенно доказывал Модольв ярл. – Все западные квитты смотрели на Фрейвида, как овцы на козла, что идет впереди стада! Теперь они остались без хёвдинга и без головы! Они не станут воевать, потому что больше не верят Стюрмиру! Ведь он звал Фрейвида, чтобы помириться, а сам убил его! Все западные квитты назовут это недостойным делом, обманом и предательством! Тут Стюрмир рассудил очень плохо!

– Да, вернее всего, западное войско разбежится! – соглашался с ним и умный Альвор ярл. – Квитты не захотят воевать под стягом конунга, который может когда угодно обратить оружие против своих.

– Но куда они побегут, эти западные квитты? – восклицал Кольбейн ярл. – Они побегут домой! По своим усадьбам! Нам придется возле каждого двора стоять по три дня и терять людей, как здесь! Нужно скорее идти вперед! Нужно занять как можно больше земли, пока квитты не вернулись!

– Подумай, что тогда выйдет! – втолковывал ему Модольв ярл. – Если мы будем наступать, то квитты снова начнут отходить на юг.

– И пусть отступают!

– Мы будем прямо-таки прижимать их к Острому мысу, то есть сами толкнем их назад, в объятия Стюрмира конунга! Западным квиттам не останется ничего другого, кроме как принести Стюрмиру эти самые обеты верности! А он не так глуп, как нам хотелось бы, хотя и носит прозвище Метельный Великан! Он примет их всех! И его войско возрастет на… на сколько, тысячи на две, пожалуй, – сколько тут можно набрать?

– И все это войско будет собрано в один мощный кулак! – подхватил Альвор ярл. – Разве нам это надо? Да пусть они все бегут по домам, а мы будем разбивать их поодиночке! Конечно, так выйдет чуть медленнее, но зато гораздо вернее! Не зря говорят: тот, кто едет тихо, тоже добирается до цели!

– Наш конунг не из тех, кто хочет ездить тихо!

Торбранд конунг слушал горячий спор своих людей, покусывая соломинку и переводя довольный взгляд с одного на другого. Вести этого сумасшедшего квитта можно было истолковать по-разному, но фьяллям они в любом случае пойдут на пользу. Насколько прав был Стюрмир в своем недоверии к Фрейвиду Огниво – неизвестно, но с его смертью другие знатные квитты будут настороже и не один раз подумают, прежде чем доверить конунгу свою судьбу.

– Я рад, что дружина так высоко ценит мою доблесть! – весело сказал Торбранд, когда ярлы воззвали к нему за решением. – Но и мой разум не ставит слишком низко. Не стоит лезть на дерево за птицей, которая сама вот-вот упадет. Мы не станем торопиться и не побежим к Острому мысу, как будто нам больше негде ночевать. Пусть западные квитты вернутся по домам, мы не будем насильно толкать их в объятия Стюрмира, раз уж его любовь им не нравится. Пусть возвращаются по домам. Кто-то наверняка уйдет в глубь страны, к Медному Лесу. Но большого войска, способного остановить нас, квитты не соберут никогда! А ты что скажешь, Хродмар ярл? Ты у нас лучший знаток Медного Леса!

Торбранд конунг с улыбкой огляделся, но Хродмара не нашел. Его просто здесь не было.

В то время как конунг на совете с дружиной решал дальнейшую судьбу всей войны, его доблестный любимец сидел на полу под дверью девичьей, бок о бок с тем самым гостем, которого Снеколль прозвал Сумасшедшим Квиттом и которому подарил чистую рубашку, поскольку у него ничего с собой не было [14]. Они сидели здесь уже полдня. Среди беженцев отыскалась одна рабыня, понимающая в лечении, рослая и сильная женщина средних лет, по имени Хрефна. Уже считая себя пленницей, она спокойно ожидала, пока ее снова продадут, и вдруг молодой фьялленландский ярл, судя по его лицу близко знакомый с самой Хель, вытащил ее из дома, обещал осыпать серебром и отпустить на свободу, если она спасет девушку, которая больна неизвестно чем, но может умереть.

Может умереть! Услышав об этом, Хродмар даже перестал волноваться. Он не чувствовал биения собственного сердца, как будто оно остановилось. До этого он то и дело задавал Оддбранду какие-то вопросы, выспрашивая подробности об Ингвильде и ее жизни за это время, но тут же забывал ответы и спрашивал снова.

– Уймись, Хродмар ярл! – наконец сказал ему Оддбранд. – Все это неважно. Если она выживет, то все расскажет сама. А если не выживет, то все это не имеет значения. Ингвильда сумела попасть сюда, потому что любит тебя. Если же ее любовь превысит ее силы, то она умрет. Вот и все, что я могу тебе сказать.

И Хродмар замолчал. Тупо глядя в стену узкого перехода перед собой, он ничего не видел и не слышал. Ему приходили на ум смутные воспоминания о болезни, когда он лежал в плену «гнилой смерти» и не отличал ночь от дня. Она спасла его, богиня Эйр*, которая теперь грозит уйти от него навсегда.

Скрипнула дверь покоя, в сени выглянула Хрефна. Хродмар и Оддбранд повернулись к ней.

– Иди сюда, ярл! – сказала знахарка. – Я пропела над ней все заклинания, которые только могут помочь. Я вижу возле нее добрых дис, но они слишком слабы – весна еще впереди. Дисы сказали, что если она не очнется сейчас, то не доживет до рассвета.

Поднявшись, Хродмар вошел вслед за женщиной в покой и подошел к лежанке.

– Одна диса стояла вот здесь, в изголовье, а другая вон там! – Хрефна показала на другой конец лежанки. – Это означает, что у нее две дороги – и к смерти, и к жизни. Лучше было бы, если бы обе дисы стояли в головах, но если бы обе были в ногах, это было бы гораздо хуже! Они сказали, что она потеряла слишком много сил, когда шла через Ничто. Огонь ее сердца почти весь выгорел. Если он не сумеет разгореться вновь, она погибнет.

Хродмар пытался слушать, но не мог сосредоточиться: бледное, неподвижное лицо Ингвильды не оставляло места в сознании ни для чего больше. Огонь ее сердца почти выгорел! Он погаснет – и она умрет! Здесь не помогут травы, а заклятий знахарки оказалось мало, чтобы раздуть его вновь.

– Огню ее сердца нужно помочь, – тихо сказал Оддбранд. – И ты можешь это сделать, Хродмар ярл, если она в тебе не ошиблась.

– Я? – Хродмар мельком оглянулся на него. – Я не знаю никаких заклятий…

– Она шла к тебе. Дай ей понять, что она дошла. Что ты рядом.

Шла к тебе… Хродмар встал на колени возле головы Ингвильды, чтобы быть поближе к ней. Он не слышал ее дыхания, не видел ее глаз, которые вспоминал так часто все эти долгие месяцы, и в воспоминаниях они были живыми. Он привык считать ее недостижимо далекой, и сейчас она тоже казалась далекой, а то, что лежало здесь, было лишь оболочкой, жилищем духа, покинутым и почти остывшим.

Именно сейчас, рядом с бесчувственным телом Ингвильды, Хродмар понял, что может так никогда и не увидеться с ней. Он, который столько стремился к ней, столько ждал встречи, не желал теперь даже думать о том, что эта встреча может никогда не состояться. Вот Ингвильда перед ним, но именно сейчас, когда он видит лицо любимой, опасность потерять ее навсегда наиболее близка и грозна. Он может никогда больше не увидеть наяву ее ласковых глаз, взгляд которых вернул его к жизни в те дни, когда он едва оправлялся от болезни и не мог привыкнуть к своему новому лицу. Безжалостная великанша Хель столько раз протягивала к нему руки, и вот теперь она хочет взять у него нечто более ценное, чем сама жизнь. Его грызла болезнь, его жег огонь, топило морское чудовище, топтал великан – он из всего вышел почти невредимым, надежда на встречу с Ингвильдой придавала ему сил, упорства, воли к жизни. Но если она, его солнечная богиня, покинет его, то зачем ему самому жить? Для кого? Зачем тогда он спасался от Хель? Неужели для того, чтобы похоронить ее?

Хродмар вспомнил Ингвильду такой, какой увидел в день Середины Лета, когда впервые вышел на свет после болезни и ощутил себя заново рожденным. Она стояла на большом валуне, протянув руки к солнцу, словно валькирия, прилетевшая на лебединых крыльях. И как сердце в нем забилось при виде нее сильнее и радостнее, как ему захотелось жить, и в уме сами сложились те строчки, которые он потом рассказывал ей, замирая от счастья, видя ответ на свою радость в ее глазах… «Я все жду, когда же из этих кеннингов сложится хоть один стих, а он все никак не приходит, – сказал он ей тогда, желая высказать этим, что никогда еще не складывал песен о женщине, потому что никому не отдавал своей любви. – Как ты думаешь – придет когда-нибудь?» «Можно ли мне будет сложить стих о тебе и не оскорбит ли тебя это? Примешь ли ты мою любовь?» – хотел он спросить этим самым, и она ответила тогда: «Когда-нибудь».

Придет когда-нибудь! Если он не придет сейчас, то ему будет не к кому больше прийти! И Хродмар услышал, как будто чужой голос зашептал внутри него, перебирая все те бесчисленные кеннинги, которые он сложил за свою жизнь. Только несколько из них пригодились, остальные пропали напрасно. Ну и пусть пропадают.

И Хродмар тихо зашептал, склонясь к самому лицу Ингвильды, чтобы услышала только она:

Ньёрда битв вернула к жизни
Нанна платья доброй дланью,
к Хель заботы Фригг обручий
Фрейру стрел пути закрыли.
Жар любви к той Ринд нарядов —
радость сердца клена ратей.
Но пропала Кольга колец —
скальда жжет тоска жестоко.
Скальд в огне горел, не дрогнув,
Ран грозила Бальдру брани.
Но застыла кровь от страха —
Фрейя гребней бездыханна!
Все отдам за вздох девицы,
дивных глаз за взгляд единый.
Крови жар отдать не жаль мне —
жизнь одна у нас отныне [15].

Он замолчал, прижимая ладонь Ингвильды к своему сердцу, словно предлагая взять его. Сердце билось, рвалось к ней, и рука ее медленно стала теплеть. Хродмар смотрел в любимое лицо почти не дыша, и вся жизнь его сжалась в эти короткие, тонкие, как игла, мгновения. Ее ресницы дрогнули, грудь поднялась чуть выше в глубоком вздохе. И чувство счастья горячей волной хлынуло из сердца Хродмара, растеклось по жилам, закипело в крови: она оживает! Оживает, как земля под горячим солнечным лучом!

Ингвильда открыла глаза. Сначала она смотрела неосмысленно, не понимая, где она и что с ней. Хродмар молчал, боясь неосторожным вздохом спугнуть это чудо. Потом ее взгляд встретился с его взглядом. И в нем появилась жизнь – она его узнала.

– Ингвильда! – шепнул Хродмар, и в одно ее имя он вложил больше чувства, чем могли вместить длинные песни. – Ингвильда, ты помнишь, я обещал сложить для тебя стих? Я это сделал. Ты слышала его?

Ингвильда смотрела на него и молчала. Она сразу поверила, что это не сон и не видение, что это он, Хродмар сын Кари, любовь к которому провела ее через холодные ворота небытия, склоняется над ней и держит ее узкую ладошку в своей горячей руке. И он был не таким, каким привиделся ей в последние мгновения перед провалом в холодные ворота Ничто, а таким, каким она знала его всегда. Значит, они не попали в чужой мир. Ее любовь, самый надежный проводник, привела туда, где был ее истинный дом.

Глава 7

Костер, сложенный из небрежно наломанных еловых стволов, был так велик, что напоминал погребальный. «Мало кому удавалось посидеть возле своего собственного погребального костра!» – уныло думала Хёрдис, но даже такое сознание своей исключительности не могло ее ни порадовать, ни подбодрить.

– И огонь-то у него не как у людей! – с раздражением ворчала Колдунья наедине с собой, неприязненно косясь на багровые языки пламени. Наверное, она никогда к нему не привыкнет.

Вот именно что – не как у людей! Как у троллей и свартальвов, что выращивают на своих очагах ростки багрового подземного пламени, враждебного светлому небесному огню.

Языки троллиного пламени буйно рвались вверх, жадно лизали могильный сумрак пещеры, но напрасно силились дотянуться до потолка. Потолок и стены потерялись во мраке так безнадежно, что их не найти и с собаками. Тем более что собака всего одна, и та боится отойти от хозяйки дальше чем на три шага. Свальнир легко помещался в этой пещере даже в своем настоящем, великаньем обличье. А Хёрдис впервые в жизни готова была признать, что и жадность имеет границы. Всего этого было слишком много для нее: и муж-великан, и дом-гора.

Задней стены у пещеры не было вовсе: она все тянулась и тянулась, постепенно понижаясь и уходя куда-то в подгорную глубину, должно быть прямо в Нифльхейм. В один из первых дней Хёрдис от тоски попробовала пройти подальше и шла, пока не начал меркнуть свет от входа. Но там вдруг потянуло противным стылым ветром, и этот ветер дул в глубину горы, с ощутимой силой затягивая Хёрдис, как течение реки. Не помня себя от ужаса, она встала на четвереньки и проворно поползла назад. Добравшись до костра, она рухнула на каменный пол, как собака, и тихо завыла от бессильной тоски. Никогда, даже в лодочном сарае, ей не было так плохо. Там к ней хотя бы приходили люди. А теперь она осталась одна во власти великана с каменным телом и инеистой кровью. И люди к ней больше не придут. Никогда-никогда.

И вот теперь она, Хёрдис Колдунья, Победительница Фьяллей и Квиттов, жена великана Свальнира, сидела возле костра и смотрела в отверстие пещеры. Пещера была расположена на склоне горы над высоким крутым обрывом, с которого Хёрдис никогда не сумела бы спуститься сама, и Свальнир спокойно отправлялся каждый день на охоту или еще по каким-то своим великаньим делам, будучи уверен, что его обожаемая пленница не сбежит. Где уж тут сбежишь? Она же не птица!

Хёрдис окинула взглядом лесистые хребты, протянувшиеся во все стороны насколько хватало глаз. Раудберга отсюда была не видна, но Хёрдис старалась даже не смотреть в ту сторону. При воспоминаниях о месте, где она в последний раз была человеком среди людей, сердце пронзали боль, обида на весь человеческий мир, так жестоко бросивший ее великану, ненависть ко всему свету и жажда мести. Только эти четыре голодных чувства не дали ей еще в первый день броситься в пропасть вниз головой.

Внизу среди темной зелени ельников показалось движущееся темное пятно, и Хёрдис с досадой отвернулась. Идет, сокровище! Тащится, чтоб его Небесные Козлы забодали!

– Плохо ты мечешь свой молот, Рыжебородый! – Хёрдис в досаде погрозила кулаком небесам, надеясь, что Тор увидит и устыдится. – Из-за тебя я попала сюда!

На миг в пещере стало совсем темно – это Свальнир шагнул внутрь. Тут же опять посветлело. Рядом с Хёрдис Свальнир всегда принимал человеческий образ прежнего Берга, боясь ненароком затоптать свою ненаглядную.

– Хэкса! – гулко позвал он в полумраке пещеры. – Я пришел!

«Вижу! – злобно подумала Хёрдис, не шевелясь, чтобы великан обнаружил ее хоть на мгновение позже. – Как же тебя не увидеть!» Если бы великана можно было пронять бранью, то она за три дня довела бы его до самоубийства – или заставила бы его выгнать ее на все четыре стороны. Но каменное сердце Свальнира не отличало ругани от ласки – для него был важен сам звук человеческого голоса, само ощущение человеческого тепла, а ласкают его или бьют, он не умел различать. Правда, ласкать его никто и не собирался.

– Ты не голодна? – заботливо осведомился Свальнир, подходя к Хёрдис, и она невольно сжалась, слыша каменный топот его шагов по каменному полу пещеры. – Ты не замерзла? Я принес еще дров и мяса. Ты хочешь оленя? Или медведя?

Осведомленность великана о человеческих потребностях не заходила далеко. Он знал, что люди едят мясо и греются у огня, а без этого не могут жить. Поэтому он каждый день приносил для Хёрдис столько мяса, что хватило бы на целую усадьбу, и научился разжигать костер в своей пещере, от самого создания мира не видавшей огня. Хёрдис отказывалась поглощать целого медведя зараз, так что Свальнир сам подъедал остатки, печалясь, что его женушка плохо ест.

Бросив принесенные туши возле огня, Свальнир тяжело бухнулся рядом с Хёрдис. Она сидела на обрубке бревна, а он прямо на полу, и все равно его голова была выше ее.

– Я хотел поймать тебе рысь, но она убежала! – поведал великан, осторожно обнимая Хёрдис за плечи, и она сжалась от страха и отвращения к его каменным холодным рукам. А осторожность великана была совсем не лишней: не рассчитав силу, он мог невольно убить свое сокровище. – Рыси – они такие забавные, так шустро прыгают по веткам! – продолжал Свальнир. – Тебе было бы повеселее с ней.

– Мне будет весело только с Драконом Судьбы! – сурово сказала Хёрдис. – Я уже говорила тебе, но ты все забыл, каменная твоя голова! Я хочу, чтобы ко мне вернулось мое обручье! Я узнала, что оно теперь у Вильмунда, у сына Стюрмира конунга! А где сам Вильмунд, я не знаю! Я должна пойти и разыскать его! И отомстить им всем за то, что они отняли мое обручье! Я прокляла их всех, и мое проклятие должно сбыться. Ты это понимаешь?

– Я не могу тебя отпустить! – ответил великан. – А то ты опять убежишь и не вернешься, а за пределами Медного Леса я тебя не поймаю!

Хёрдис горько усмехнулась. Это чудовище отлично знает, что она ни о чем другом не мечтает, кроме как убежать. И его это не обижает и не печалит. Просто он об этом помнит и потому не отпустит ее далеко от себя.

– А убегать очень плохо! – умиротворенно убеждал ее великан. – Тебе нигде не будет так хорошо. Никто другой не сможет заботиться о тебе так хорошо, как я. – И он с гордостью оглядел кучу дров и две туши возле огня. – Чего тебе еще надо?

Хёрдис не ответила, и Свальнир добавил:

– Завтра я наверняка поймаю тебе рысь.

Хёрдис скривилась, не зная, то ли плакать, то ли все же попробовать засмеяться. Как объяснить этому чучелу, чего ей еще надо? Общества себе подобных – но он никогда не имел его, потому что второго Свальнира на свете нет. Свободы – а кто может его заточить? Человеческое счастье – вещь слишком трудноуловимая, ее даже сами люди не могут уяснить себе, так где же это понять великану? И как убедить этот мир, что даже она, Хёрдис Колдунья, тоже хочет быть счастливой?

– А тебе самой никуда ходить не надо, – продолжал Свальнир. – Ты считаешь меня очень глупым, но я… Ну, по-человечески я, наверное, очень глуп, потому что совсем не понимаю, как думают люди. Но мы, племя Имира, думаем по-своему. И мы много умеем такого, чего не знают и не умеют люди. Ты сделаешь все, что хочешь, не сходя с этого места. Ты отомстишь тому человеку, у которого сейчас наш Дракон Судьбы. С ним произойдет именно то, чего он больше всего боится. Это будет хорошая месть! Я научу тебя.

– Научишь? – Пересилив неприязнь, Хёрдис повернулась к великану и заглянула в его темные, невыразительные и бездонные глаза. – Ты меня всему научишь?

– Да, да! – оживился Свальнир и потянул из ножен свой меч. – Дракон Битвы может очень многое. Вот, посмотри сюда!

Хёрдис склонилась и вслед за великаном стала вглядываться в огненные отблески, рисовавшие на черной стали волшебного клинка загадочные и сильные руны…

О молодом Вильмунде ярле ходило много разговоров. Одни утверждали, что он прячется во внутренней усадьбе Фрейвида Огниво, то есть в Кремнистом Склоне, другие слышали, что он отправился на Восточное побережье к Хельги хёвдингу, а торговые люди якобы видели его у конунга кваргов. Никто не знал, где здесь правда.

А на самом деле даже сам Вильмунд не понимал, где он и что с ним. Он уехал из усадьбы Овсяные Клочья через несколько дней после кюны Даллы, как только были получены верные вести о возвращении Стюрмира конунга. Вильмунд понимал, что отец немедленно пришлет за ним, а смелости для этой встречи у него не было. Всем своим людям он разрешил делать, что они считают нужным, и почти все уехали приносить Стюрмиру новые клятвы верности. Люди с озера Фрейра больше верили в удачу Стюрмира конунга, чем Фрейвида. С Вильмундом осталось человек семь хирдманов, в основном те, кого он привез с собой из последнего похода. Эти люди были обязаны ему всем, а на приветливость Великана им рассчитывать не приходилось.

Какое-то время Вильмунд с остатками дружины провел в маленькой усадьбе на рубеже Медного Леса. Там его не знали в лицо, и Вильмунд назвался чужим именем, которое сам сразу же забыл и на которое не отзывался, когда к нему обращались. Их появление никого не удивило: Вильмунда приняли за еще одного беглеца с Севера, по вине фьяллей потерявшего и дом, и здравый рассудок.

В той глуши его никто и никогда не нашел бы, однако непонятная тоска и тревога не давали Вильмунду покоя. Впервые в жизни он остался совсем один, без наставников, советчиков и друзей, брошенный в дремучей чаще своей судьбы, как ребенок, в голодный год унесенный в лес. Из леса надо как-то выбираться, но как? Вильмунд не мог оставаться на месте, словно его спасение было в постоянном движении – все равно куда. Он как будто искал чего-то: то ли надежного пристанища, то ли самого себя.

Со своей крохотной дружиной он бесцельно переезжал с места на место, нигде подолгу не задерживаясь. И честь, и остатки здравого смысла говорили ему, что лучше и проще всего поехать к Стюрмиру и попробовать заслужить его прощение. Уж в праве погибнуть в битве с врагами грозный отец не откажет сыну, как бы сильно тот перед ним ни провинился. Вильмунд знал, что так ему и следует поступить, но решиться не мог. В нем словно что-то сломалось, и он, как корабль с поврежденным рулем и без весел, носился в жизненном море по воле волн.

Хирдманы спорили между собой, предлагали разыскать Фрейвида хёвдинга или просить покровительства у чужеземных конунгов, но Вильмунд не мог принять решения – у него просто не хватало духа снова показаться на глаза людям. Только безлюдные леса и долины казались ему подходящим местом – скалы и ельники не заставляли его принимать решения и отвечать за последствия. Часто ему снилось, что он переплыл море и уже видит перед собой берег, прибой бьет его о песок, остается только собраться с силами, встать на ноги и выйти из воды, но тело кажется набитым шерстью и не слушается, волны бездумно и безжалостно то швыряют вперед, то опять отталкивают назад, чтобы размахнуться и снова тащить по гальке и камням к вожделенной суше…

Однажды – Вильмунд давно сбился со счета и не знал, сколько дней прошло с тех пор, как он узнал о возвращении отца, – их маленькая дружина засветло не нашла никакого жилья и заночевала прямо в лесу. Хирдманы спали в шалашах из еловых лап, а Вильмунд сидел на страже. Он не возражал против того, чтобы делить со своими людьми трудности походной жизни, поскольку все равно плохо спал и половину ночи проводил в бесцельных и бесполезных раздумьях. Все было тихо, ночной холод заново прихватил землю, которая днем уже заметно оттаивала в ожидании близкой весны.

Вдруг на краю поляны качнулись ветки, и на грань тьмы и света от костра выскользнула темная низкорослая фигура. Вздрогнув, Вильмунд схватил копье, лежавшее на земле рядом с ним, вскочил на ноги и хотел было криком разбудить товарищей, но онемел, словно чья-то невидимая рука мягко закрыла ему рот. Голос из глубины души подсказал: кричать не нужно. Незачем кого-то будить – то, что происходит, предназначено для него одного.

Тревога Вильмунда сменилась недоумением – человек это или зверь? Темная согнутая фигура казалась лохматой, но двигалась, кажется, на двух ногах.

Держа копье наготове, Вильмунд стоял напротив темного существа и молча ждал. Ночной гость подошел еще ближе – теперь их разделяло лишь низкое пламя костра – и разогнулся. Это оказался человек – старуха, одетая в длинную темную накидку из косматого меха вроде медвежьего. Но Вильмунд не чувствовал облегчения – неслышное появление старухи в лесу среди ночи наводило на мысль скорее о нечисти, чем о человеке.

– Кто ты? – торопливо воскликнул он вполголоса. – Если ты нечисть, то поди под землю, где твой дом! Тор и Тюр мигом расправятся с тобой, если ты из рода троллей!

– Нет, я не троллиного рода, и крови камней во мне нет, – без боязни ответила старуха и села на корточки у костра, как будто устраиваясь надолго. – Тор и Тюр мне не помеха. Я хожу по человеческим тропам.

«Знахарка или просто безумная?» – подумалось Вильмунду. Он и сам сообразил, что нечисть не подошла бы так близко к огню, и стыдил себя за беспричинный страх. Правда, она появилась так тихо и так внезапно… И так далеко от жилья – откуда здесь взяться человеку, да еще старой женщине, которая еле ходит? Не решаясь на действительно важный шаг, он хотел хотя бы в мелочах оставаться храбрецом.

Положив копье на землю, Вильмунд сел на прежнее место.

– Как твое имя? – спросил он у старухи.

– У меня их много, – протяжно ответила она. – Звалась я Хопп – Надежда, звалась я Эрелюст – Честолюбие. А теперь голова моя седа, век подошел к концу, и осталось только одно имя – Рюнки, Сморщенная.

Усевшись на землю, старуха обхватила руками колени и стала медленно раскачиваться, глядя через костер куда-то вдаль. Неторопливый низкий голос, отрешенный взгляд и равномерное покачивание завораживали Вильмунда. Он разглядывал ее лицо, покрытое глубокими морщинами; в свете костра они казались черными, как будто в складки кожи набилась зола долгих прожитых лет, и в них виднелся какой-то таинственный, неуловимый для простого глаза, но многозначительный узор, словно руны самой судьбы. Никогда еще Вильмунду не приходилось видеть таких странных лиц, но старуха вдруг показалась ему давно знакомой, почти родной, как рабыня-нянька, когда-то менявшая ему пеленки. От всего ее облика веяло чем-то глубинным и забытым.

– Куда ты идешь? – снова спросил Вильмунд.

– Не дальше этих мест. Я пришла за тобой, Вильмунд сын Стюрмира. Я пришла, чтобы указать тебе дорогу.

– Ты меня знаешь? – прошептал Вильмунд.

Это не испугало его: почему-то он сразу понял, что кем бы ни был пославший эту старуху, но никак не Стюрмир конунг.

– Я знаю тебя, и я знаю твою дорогу! – сказала она. – А это особенно важно, когда сам ты не знаешь ее. Идем со мной, Вильмунд сын Стюрмира, я отведу тебя туда, куда нужно.

И Вильмунд поднялся с места. Ему сразу стало спокойно, так спокойно, как не бывало уже много-много дней, целую вечность. Он больше не был кораблем без весел, у него появился надежный кормчий, который приведет его к берегу.

Он сделал шаг, потом оглянулся на спящих хирдманов и вопросительно посмотрел на старуху. Но она покачала головой:

– Пусть эти люди спят. Я не знаю их имен, и пути их мне неведомы. Твоя дорога – только для одного.

И Вильмунд послушно шагнул вслед за ней от света костра к темноте зимнего леса, спящего в ожидании весны. Он и сам в глубине души так думал – дорога каждого предназначена только для него одного.

Старуха по имени Рюнки проворно шла впереди, скользила под еловыми лапами, ловкая и неслышная, как тень. Вильмунду снова подумалось, что такие повадки больше пристали бы троллю, но суетливо-спорый шаг старухи завораживал, какая-то сила тянула вслед за ней, и ему тоже шагалось легко, как будто твердая промерзшая земля сама подбрасывала его ноги.

Не успев сделать и десятка шагов, Вильмунд оказался на вершине перевала. Оглянувшись, он хотел найти огонек оставленного костра, который был разложен в самой низкой части лесистой долины, но внизу властвовала тьма.

– Эй, а где же наш костер? – окликнул Вильмунд старуху.

– Вспомнил! – насмешливо отозвалась она, оглянувшись на ходу. – Мы прошли уже три долины! Твой костер давно за горами!

Скоро стало светать. Вильмунд удивлялся, отчего так быстро прошла ночь, – неужели день так прибавился? Может, уже и Праздник Дис миновал, пока он бродил по лесам?

А с вершины нового перевала ему вдруг открылось море. Внизу лежал длинный узкий фьорд, похожий на вытянувшегося дракона, а в нем поблескивала под первыми лучами света серая вода.

Море! Вильмунд ничего не понимал. По его расчетам, вчера вечером он был очень далеко от побережья, не ближе трех-четырех переходов. Но тут же удивление куда-то пропало, стало казаться, что так и должно быть. Вильмунд забыл о море раньше, чем успел спуститься со склона вслед за своей странной вожатой.

Внизу лежал густой туман, гасивший все звуки и запахи, так что Вильмунд не мог даже определить, в лесу он или на вересковой пустоши, в глубокой долине или на гребне горы. Весь мир стал туманом. Но старуха проворно семенила впереди, и Вильмунд бездумно шел, доверившись своей удивительной спутнице.

– Вот мы и пришли! – вдруг сказала она и остановилась.

Очнувшись, Вильмунд с удивлением посмотрел на нее. И вдруг увидел, что старуха стоит перед высокими воротами с большим медным кольцом. Кольцо было выковано в виде дракона, зажавшего в зубах собственный хвост.

– Постучи! – приказала старуха, указывая на ворота.

– Чей это двор? – спросил Вильмунд.

Но старуха только покачала головой и вдруг исчезла. Вильмунду показалось, что она скрылась за воротами, и он дернул за кольцо.

– Эй, клен копья! Ты кто такой? – вдруг раздался чей-то голос, и сильная рука легла ему на плечо. – Чего ты здесь делаешь?

Вильмунд резко обернулся и… никого не увидел. Голос шел прямо из тумана.

– Еще один сумасшедший квитт! – продолжал другой голос. – Скоро их здесь заведется целая дюжина! Снеколль на всех не напасется рубашек!

– Ну-у, этот пришел в одиночку! – с шутливым разочарованием подхватил еще один голос. – Никакой девушки не принес!

– А жаль! Если бы каждый приходил с дочерью хёвдинга, я пускал бы всех!

– Ну еще бы!

Вильмунд беспомощно оборачивался на каждый новый голос, но не видел ничего, кроме тумана. Тролли обступили его и дразнили, несли бессмыслицу, не показываясь, их голоса гулко отдавались в тумане, как эхо горного ущелья.

– Раз он пришел и хочет войти, пусть войдет! – сказал один из голосов. – Хринг, пойди скажи конунгу, что пришел еще один сумасшедший квитт.

– Но без девушки! – со смехом добавил другой.

А третий, серьезный, сказал:

– Не смейтесь, он и правда безумный. Или слепой. Посмотрите, какие у него глаза. Похоже, он нас не видит.

– Не слышит и не понимает! – подхватил смешливый голос. – Теперь понятно, почему эта война дается нам так легко. Нас обманули – вместо достойных противников подсунули каких-то… Должно быть, квитты зимой впадают в спячку, как лягушки!

Ворота тем временем раскрылись, чьи-то руки взяли Вильмунда за плечи и провели за створки. Его копье выскользнуло из руки и пропало, утянутое туманом, но Вильмунд не противился, будучи полностью сбит с толку. Густой, вязкий туман заполнил его голову, глушил и путал мысли. Вильмунд не понимал, что с ним происходит. Если он ослеп, то почему видит ворота? И где старуха? Эти туманные тролли говорят, что он один…

– Вот он! Погляди на него, Хродмар ярл! – сказал тот, веселый голос. – Ты у нас лучше всех знаешь квиттов. Может, тебе и этот безумец тоже знаком?

Хродмар ярл! Это имя отозвалось в уме Вильмунда каким-то странным звоном, пробилось сквозь туман, напомнило о чем-то очень важном… Он напрягся изо всех сил, стараясь сбросить эти оковы…

И вдруг в тумане проступило светлое окно, и в этом окне появился человек, которого Вильмунд не спутал бы ни с каким другим и очень давно мечтал увидеть: Хродмар сын Кари из Аскефьорда.

– Вильмунд! – изумленно воскликнул Хродмар. – Вильмунд сын Стюрмира!

Хродмар не верил своим глазам. Но Вильмунд, которого он так хорошо запомнил с того знаменательного дня Середины Лета, стоял перед ним потрясенный и растерянный. Неужели он не знал, куда шел и кого встретит здесь? Вильмунд был похож на человека, который заснул у себя дома, а очнулся в каком-то совсем чужом и незнакомом месте и никак не может взять в толк, явь вокруг или продолжение сна.

– Откуда ты взялся? – выговорил Хродмар.

– Это ты откуда взялся? – еле шевеля губами, ответил Вильмунд.

От его прежней дерзкой заносчивости не осталось и следа, он выглядел скорее жалко и не вызывал в душе Хродмара прежней враждебности.

– Я? – Хродмар растерялся. Они походили на двух мальчишек, случайно столкнувшихся в кладовке над запретным горшком сметаны. – Я пришел на твою землю с красным щитом, и тебе давно пора было узнать об этом! – взяв себя в руки, жестко сказал он. – И я рад, что ты, Вильмунд сын Стюрмира, наконец вспомнил о нашем уговоре.

– Уговоре?

– Ну да. Я говорю о нашем поединке. Ты еще не забыл, что мы пообещали богам в день Середины Лета? Спроси у амулета, который носишь на груди!

– Поединке?

Вильмунд помнил об этом, но не мог побороть проклятой растерянности. Он смутно ощущал, что вокруг – широкий двор, полный людей, до него долетали отзвуки их речей, движения, дыхания, но ясно он видел и слышал одного Хродмара. Происходящее можно было принять за сон, но никогда раньше он не осознавал во сне, что спит.

– Конечно! – воскликнул Хродмар. Он понимал, что здесь что-то не так, и старался объяснить все не только противнику, но и себе самому. – Где твои люди, хотел бы я знать?

– Какие люди? – Вильмунд сморщил лоб, не в силах вспомнить вообще никаких людей. – Здесь была старуха… Рюнки. Она привела меня.

– Какая старуха? – Хродмар посмотрел на кого-то за его спиной.

Близнецы Сёльви и Слагви переглянулись и пожали плечами:

– Он был один! С ним не было ни единого человека. Разве что в лесу, но до леса далеко.

– Меня привела старуха, – повторил Вильмунд, с усилием потирая лоб.

Как он повстречал старуху и что с ним было до этой встречи – он не помнил, как будто чья-то злая рука оторвала и выбросила прочь ткань его прежней жизни, оставив узкий, ни на что не годный лоскуток.

– Она тебе привиделась! – уверенно ответил Сёльви, но Вильмунд его не услышал и не узнал обладателя серьезного голоса, встретившего его у ворот.

– Странные все-таки люди эти квитты! – весело подхватил Слагви. – Один приходит с девушкой, другой – со старухой. Но настоящая девушка гораздо лучше, чем воображаемая старуха, не правда ли, Хродмар ярл?

– Приветствую тебя, Вильмунд конунг, хотя мне не думается, что этот день так уж для тебя удачен!

Из-за спины Хродмара вышел Оддбранд Наследство. Хирдману Фрейвида Огниво нечего делать среди фьяллей, но Вильмунд не сообразил этого и потому не удивился. Весь мир утратил прежние черты.

– Что за старуха тебя привела? – спросил Оддбранд, глядя в туманно-растерянные глаза Вильмунда. – Соберись с мыслями и расскажи мне толком.

– Ее звали Рюнки, – беспомощно ответил Вильмунд, совершенно не способный собраться с мыслями, которых у него вовсе не было. – У нее были другие имена, но я их не запомнил. Она была вся морщинистая. Я… – Он снова потер лоб, словно надеялся протереть светлое окошко, и растерянно признался: – Я ничего не знаю.

– Он совсем плох! – Оддбранд перевел взгляд на Хродмара. Сумасшедший Квитт вовсе не выглядел удивленным. – Сдается мне, что он видел фюльгью*. Ты знаешь, Хродмар ярл, что дух-двойник часто принимает облик женщины.

– Но он является перед самой смертью!

– Да. – Оддбранд спокойно кивнул. – А также на человека нападает слепота. Помнишь, что рассказывают про конунга Эрвальда Серебряную Шишку? Впрочем, ты можешь этого не знать, это же квиттинский конунг. Так вот, он ехал на битву, в которой его убили, и спросил у своих людей, где они находятся. А они как раз проезжали мимо Тюрсхейма. Ты бывал на Остром мысу и знаешь – Тюрсхейм трудно не заметить. Так что его люди поняли, что обратно он поедет не в седле, а на щите. Все пали духом и проиграли битву. Но это тебе уже не любопытно. Посмотри на него – он едва соображает, где находится. Скорее даже совсем не соображает.

Хродмар посмотрел на Вильмунда. Много месяцев он ждал этой встречи, боялся упрека в трусости и нарушении слова, надеялся достойно ответить на вызов. Но теперь он чувствовал растерянность – Вильмунд едва ли был пригоден для битвы, о которой не стыдно будет потом рассказать.

– Но ведь дух-двойник является человеку перед смертью! – повторил Хродмар. – Значит, ему пора умереть? Почему же фюльгья сама привела его сюда?

– Значит, она хотела, чтобы он умер от твоей руки, Хродмар ярл, раз все равно пришел его срок! – сказал позади них голос Торбранда конунга.

Обернувшись, Хродмар увидел конунга в дверях хозяйского дома; тот стоял там уже давно и почти все слышал. Вильмунд почему-то тоже его увидел, и теперь на дворе усадьбы Можжевельник, полном людей, перед его глазами были три человека: Торбранд конунг, Хродмар и Оддбранд.

– Ведь ты еще осенью просился поехать на поединок с ним? – продолжал Торбранд, обращаясь к Хродмару. – А я пообещал, что он достанется тебе и никому другому. Как видно, Один услышал нас и сделал так, чтобы я мог исполнить мое обещание. Срок вашего поединка настал.

– Но он… – Хродмар в нерешительности посмотрел снова на Вильмунда. – Он же ничего не соображает. Как я буду с ним биться? В прошлый раз мы отложили поединок, потому что я после болезни едва держался на ногах. А теперь он хуже всякого больного. Такой поединок не принесет мне чести.

– Ничего другого не остается! – Торбранд слегка пожал плечами, невозмутимый, как сами норны. – Раз его привела фюльгья, значит, срок его вышел, такова судьба! А с судьбой не поспоришь! Пусть ему дадут выбрать оружие.

Несколько хирдманов протянули Вильмунду рукояти мечей и секир, кто-то подал щит. Для Вильмунда это выглядело так, как будто из окружавшего его тумана высунулись рукояти оружия и края двух-трех щитов. Не глядя, он взял первый попавшийся щит и рукоять боевого топора. Фьялленландские мечи, украшенные знаком молота, ему не нравились.

– Возьми! – Сёльви сунул ему под локоть его собственное копье, и Вильмунд, убрав топор за пояс, с облегчением сжал знакомое древко.

– Ореховых жердей не надо – здесь достаточно много копий! – говорил где-то в тумане Торбранд конунг, но Вильмунд снова его не видел. Окно в тумане опять сузилось, оставив перед ним одного только Хродмара.

– Послушай! – Хродмар подошел к Вильмунду вплотную и положил свободную руку ему на плечо. Теперь ему приходилось смотреть на Вильмунда снизу вверх, поскольку противник был выше его ростом. – Я вижу, что ты не в себе, но, может быть, ты все-таки помнишь Ингвильду? Ингвильду дочь Фрейвида?

– Инг… Ингвильда? – неуверенно повторил Вильмунд.

И в мыслях его посветлело: он вспомнил какой-то чистый, радостный образ, затуманенный далью и временем. Так вспоминается лето среди зимы.

– Да, – продолжал Хродмар. – Она была с нами, когда мы договорились о поединке. Нам обоим была обещана ее рука. Она и сейчас с нами, здесь. Мы будем биться за нее, и она останется с победителем.

Вильмунд посмотрел в жесткие светлые глаза Хродмара и вдруг вспомнил берег моря, это же лицо, эти же глаза противника напротив и лицо девушки за его плечом. Он плохо отдавал себе отчет, кто ему эта девушка и зачем, но знал – она нужна ему. За нее стоит биться.

– Я понял, – глухо, но твердо сказал Вильмунд.

Хродмар быстро подался назад, предлагая Вильмунду ударить первым. Его движение словно подтолкнуло в душе Вильмунда какой-то камень, и тот покатился, со стуком подпрыгивая на уступах. Вильмунд бросился вперед и с силой ударил копьем; Хродмар выбил его сильным ударом по древку, сам рубанул топором, и Вильмунд ощутил сильный толчок и услышал треск – щит раскололся до середины. Отбросив его в сторону – в туман, – он выхватил свой топор. Не зря сам Фрейвид хёвдинг учил его драться! Руки и ноги Вильмунда действовали сильно и четко, невзирая на марево в голове и перед глазами. Противника он видел ясно, только ему казалось, что Хродмар двигается очень быстро, куда быстрее, чем успевал сам Вильмунд.

А Хродмар не мог заставить себя биться в полную силу. Он видел, что Вильмунд обречен, что норны уже занесли нож над нитью его жизни, и сам чувствовал себя этим ножом. Ему осталось только нанести предначертанный удар, исполнить волю богов и судьбы, но на него давило сознание, что они с Вильмундом в неравном положении. Да видит ли Вильмунд хотя бы его? Вот он ударил в бок, промахнулся, и Хродмар мог бы трижды убить, пока тот замахивался снова.

Хродмар принял новый удар на щит, и топор Вильмунда застрял в нем. Мгновенно рванув на себя, Хродмар заставил противника выпустить оружие и замахнулся для последнего удара. Ему хотелось поскорее кончить этот безумный поединок. Но лицо Вильмунда вдруг показалось ему таким по-детски беспомощным, как будто удивленным потерей оружия, что топор уже в полете чуть-чуть повернулся и ударил Вильмунда по голове не лезвием, а краем обуха.

Вильмунд без звука упал на землю. Из-под его светло-русых волос повыше виска медленно потекла кровь. Хродмар стоял над ним, не зная, что делать дальше.

– Раз уж ты не добил его, то пусть его перевяжут, – спокойно сказал Торбранд конунг. – Боги вели твою руку в этом поединке, боги и удержали ее.

Хирдманы подняли Вильмунда и понесли в дружинный дом. Хродмар обернулся, провожая поверженного соперника глазами, потом с беспокойством глянул на двери хозяйского дома. Он не хотел бы, чтобы Ингвильда увидела его стоящим над свежим пятном крови.

– Йомфру! Может, тебе любопытно узнать, что тот ярл уже обтер плечами все бревна в сенях? – услышала Ингвильда сквозь дрему голос Хрефны.

Открыв глаза, она увидела знахарку стоящей возле лежанки, с упертыми в бока руками и полотенцем на плече.

Ингвильда села, потерла кулаками глаза, улыбнулась. Сейчас она вдруг почувствовала себя совсем счастливой. Она здорова, и Хродмар рядом с ней. Больше ни о чем она сейчас не помнила: добрые дисы не пускали к ее изголовью тень убитого отца.

– Хродмар ярл? – спросила Ингвильда, все еще улыбаясь: начинать утро с этого имени было очень приятно.

– Ну да! – Хрефна нарисовала на своих широких щеках какие-то знаки, которые изображали рубцы от болезни на лице Хродмара. Она уверяла, что у нее слишком короткая память, чтобы запомнить все славные имена знатных людей, которыми усадьба Можжевельник вдруг стала полна, как дупло дикими пчелами. – Я вот принесла тебе умыться!

С этими словами она грохнула на пол возле лежанки широкую деревянную бадейку с водой, которая до этого стояла возле двери. Хрефна была хорошая женщина, только все делала очень громко.

Ингвильда обулась, собрала волосы, чтобы не намокли, склонилась над бадейкой. В покое было полутемно, и она наклонилась пониже, стараясь разглядеть свое лицо.

Отражение собственных глаз в темной воде вдруг показалось Ингвильде огромным. Она заглянула в них и вдруг увидела, как в окне, плывущий строй кораблей. Корабли быстро приближались, Ингвильда приметила голову рогатого волка на штевне переднего и высокую, крепкую человеческую фигуру на носу. Метельный Великан. Не различая лица, Ингвильда узнала его по тому тревожному ощущению прохладного ветра, уже знакомому по прежним видениям. Только сейчас она была слаба, и ветер пробрал ее до костей, продул насквозь, как будто она в одной рубахе вышла навстречу зимней буре. А корабли все шли и шли, целые стаи «Волков», «Медведей», «Оленей», «Змеев»…

Отшатнувшись от бадейки, Ингвильда вскочила на ноги, путаясь в подоле рубашки, и бросилась прочь, как от пожара. Каждый раз видения томили ее непосильным грузом, которым хотелось скорее с кем-то поделиться. Особенно теперь, когда каждое из них вновь заставляло заглядывать в лицо войны.

За дверью в сенях она сразу наткнулась на Хродмара. Он прижал ее к себе, засмеялся, хотел что-то сказать, но заметил, что она дрожит и льнет к нему, как будто в поисках защиты.

– Что с тобой? – тревожно воскликнул он. – Ты так бежишь, как будто… Даже не оделась как следует! Что случилось?

Торопливо сняв плащ, он завернул Ингвильду в толстую шерстяную ткань, пахнущую морем и дымом.

– Ах, Хродмар! – Ингвильда обняла его за шею изо всех сил, как будто тот стылый ветер грозил оторвать ее от него и унести. – Я видела…

– Что? – Крепко прижав ее голову к своему плечу, Хродмар склонился к ней.

А Ингвильда молчала. Видение кораблей Стюрмира конунга с красными щитами на мачтах стояло у нее перед глазами. Они шли сюда, на фьяллей. Ингвильде было страшно, какие-то две силы разрывали ее пополам. Она не знала самого простого и важного: кто ее враг? Фьялли или квитты? Она выросла среди квиттов и по крови принадлежала к ним, но разве был ей врагом Хродмар? Или даже Торбранд конунг?

– Что ты видела? – расспрашивал Хродмар. – Что-то плохое?

– Я видела корабли, – сказала наконец Ингвильда. Каким-то неведомым чувством она уловила движение этих кораблей во всей их тяжелой громадности, они становились ближе с каждым мгновением, и ни слова, ни молчание не могли ничего переменить. – Стюрмир конунг идет сюда. И я боюсь.

– Чего? – Хродмар удивился.

И тут же запнулся – понял. Замолчал, не зная, что сказать. Убеждать ее в победе фьяллей? В победе над ее родным племенем?

– Я боюсь за тебя, – тихо сказала Ингвильда, крепче прижимаясь к нему.

Даже сейчас, в объятиях Хродмара, она помнила тот стылый ветер, грозящий разрушить ее неверное и тревожное счастье. Она не хотела думать, кто ей теперь свои, а кто чужие. Она знала одно: у нее остался единственный дорогой и близкий человек, и это Хродмар.

– За меня не надо бояться, – решительно ответил Хродмар. – Хель обломала об меня зубы уже… один, два, три… четыре раза.

– Не говори так! Не дразни ее. – Ингвильда подняла голову и посмотрела ему в глаза. – Я видела… Еще раньше, на том осеннем тинге, мне было много страшных видений. Я видела моего отца убитым возле Волчьего Камня, и это свершилось – он погиб наяву.

Ингвильда смотрела в лицо Хродмара без слез, но глаза ее были темны и суровы. Тот давний ужас отчетливо помнился ей. Висящая на дереве фигура человека, неуловимо знакомого и неузнаваемо измененного предсмертными страданиями. Даже сейчас она не знала – кто это. И теперь, когда она убедилась в правдивости своих прозрений, то, несбывшееся, превратилось в ее мучение.

И Хродмар молчал, не смея успокаивать ее. После того как он столько раз избежал смерти, Торбранд конунг поверил в его удачу. Хродмар тоже верил в нее, но тревога Ингвильды передалась и ему. Хель коварна. Может быть, она подстережет его именно сейчас, когда он уже убежден, что его удача сильнее удачи его врагов?

– Я хотел спросить, как твое здоровье, – снова заговорил Хродмар. – Я думал, что если ты окрепла для переезда, то пора отвезти тебя домой, в Бьёрндален. Я думал, что конунг обойдется без меня какое-то время. А теперь я даже не знаю, что скажу ему…

Однако о видении Ингвильды все же следовало сообщить, и Хродмар пошел к Торбранду. Тот уже сидел в гриднице, ожидая, пока женщины соберут завтрак.

– Ты встаешь раньше самого солнца, Хродмар ярл! – воскликнул конунг, и было видно, что он в самом приятном расположении духа. – А сейчас тебе надо спать как следует! Думается мне, что после свадьбы у тебя будет на это меньше времени.

Хирдманы засмеялись, но Хродмар даже не улыбнулся.

– Сюда идут корабли Стюрмира, – сказал он. – Йомфру Ингвильда видела не меньше четырех десятков.

Все стали серьезными. Торбранд конунг переменился в лице.

– Я хотел просить у тебя, конунг, позволения отвезти мою невесту домой, в Медвежью Долину, – продолжал Хродмар. – Но теперь…

– Теперь об этом нечего и думать! – подтвердил Торбранд прежде, чем тот закончил. – Не тебе объяснять, где место воина во время битвы.

Хродмар кивнул.

– У Стюрмира сейчас должно быть тысячи три-четыре войска, – подал голос Оддбранд. Он так естественно прижился среди фьяллей, что даже спал в одном покое с конунгом, и никто не видел в этом ничего необычного. У этого человека с глазами духа как будто вовсе не было родины, а достойного вождя он выбирал себе сам. – На твоем месте, Торбранд конунг, я позаботился бы о жертвах перед битвой.

– Я позабочусь о них! – Торбранд кивнул и внимательно посмотрел в лицо Оддбранду. – Но мне хотелось бы знать вот что. На чьей стороне собираешься сражаться ты сам?

– Я сам собираюсь провожать йомфру в безопасное место, потому что в войске во время битвы ей нечего делать. Ты, несомненно, согласишься с этим. А если ты спросишь, кому я желаю победы…

Все в гриднице напряженно ждали: никто и не думал, что о таком вообще можно заговорить с конунгом враждующего племени накануне битвы. Даже Торбранд вынул изо рта соломинку, которую по привычке покусывал, и стал вертеть ее в пальцах.

– То я напомню тебе, что Стюрмир конунг убил Фрейвида Огниво, который приходился воспитанником моему отцу, то есть почти братом мне, – спокойно продолжал Оддбранд. – Между нами не было любви, но родичей не выбирают. Я не смог отомстить за него вовремя, потому что должен был спасти его дочь. Но ведь месть не становится хуже оттого, что проходит время, не так ли?

– Значит, если бы не нужно было провожать девушку, ты бился бы на моей стороне? – спросил Торбранд.

Он уже прикидывал, так ли насущна эта необходимость. Такой воин, как Оддбранд, не будет лишним даже в самом большом войске. В нем жила необычная сила, и Торбранд конунг был достаточно проницателен, чтобы заметить это.

– Я не доверю йомфру никому другому, если ты об этом, – ответил ему Оддбранд. – Я должен сам увидеть ее новый дом и тех людей, с которыми она будет жить. А чтобы ты не думал, что я уклоняюсь от долга, позволь дать тебе хороший совет.

– Хороший совет иной раз дороже, чем меч в битве, – согласился Торбранд. – И что же ты скажешь?

– Как ты думаешь, большую ли плату потребует Властелин Битв за то, чтобы отдать победу фьяллям?

– Я думаю, что немалую. Но скупиться было бы глупо, а ты ведь не считаешь меня глупцом?

– Нет. – Оддбранд спокойно качнул головой, а в противоположном случае мог бы и ответить утвердительно. – Ты умный человек, конунг. И ты наверняка знаешь сагу о том конунге, который во время битвы принес в жертву Одину своего сына.

– У меня нет сына! – Торбранд дернул опущенным уголком рта, и усмешка вышла кривая и нервная. В невозмутимости Сумасшедшего Квитта было что-то жуткое. – У меня их было двое, и обоих боги уже забрали.

– Зато они отдали в твои руки сына самого Стюрмира. Жертвы лучше этой и не придумаешь.

В гриднице стало совсем тихо.

– Это сложное дело! – сказал наконец Торбранд конунг и бросил соломинку на пол. – Чтобы приносить человеческие жертвы, надо быть очень сведущим человеком, иначе получится напрасное убийство. Что бы там ни говорили про нас на торгах в Эльвенэсе, фьялли давным-давно не делают этого! У меня в войске такого умельца нет.

– Есть, – возразил Оддбранд. – Это я.

– Ты? – Торбранд даже привстал на скамье, снова сел и подался вперед: – Разве ты жрец?

– Нет, я не жрец, – ответил Оддбранд. – Но однажды я уже ступал на Радужный Мост* и знаю дорогу к Одину. Я сумею это сделать.

Торбранд посмотрел ему в глаза и вдруг вспомнил, как Оддбранд и Ингвильда попали сюда от Острого мыса. Взгляд его скользнул по мечу на поясе квитта с простым железным кольцом в рукояти.

И по молчанию конунга все поняли, что он согласен.

На следующий день Ингвильду снова разбудил голос Хрефны.

– Йомфру! Там пришел твой воспитатель… – сквозь дрему услышала она, и тут же чья-то жесткая ладонь легла ей на лоб. Сон мигом растаял, и Ингвильда села на лежанке, жмурясь и моргая.

– Оддбранд? – Она посмотрела на своего «воспитателя». – Уже… вечер или утро?

Ингвильда помнила только то, что Оддбранд положил руку ей на голову, сказал два-три слова, а потом она спала. Но когда это было? Сегодня, вчера или пять дней назад?

– Уже миновал полдень, йомфру, – ответил он. – Ты проспала день, ночь и часть другого дня, а значит, набралась сил как следует. Лошади готовы – нам пора ехать.

– А где Хродмар?

– Хродмара ярла здесь нет. Конунг послал его с дружиной вперед, потому что корабли Стюрмира уже близко.

– Они ушли сразу как… – горячо начала Хрефна, но вдруг поймала стальной взгляд Оддбранда и осеклась. Это было странно – знахарка не отличалась чувствительностью и не боялась даже конунга. – А вообще ты хорошо сделала, йомфру, что столько проспала! – неожиданно закончила Хрефна.

Ингвильде стало грустно и тревожно. Хродмар уехал, не простившись с ней, и вот опять только норны знают, когда они увидятся. Оддбранд мог бы разбудить ее и пораньше. И незачем было так крепко усыплять ее!

А может, он и правильно поступил. Ингвильда не могла представить себе прощание с Хродмаром. Оддбранд хорошо сделал, что избавил ее от этого. Если разлука неизбежна, то прощальные слезы не облегчат ее.

Хрефна, ехавшая вместе с ней, уже приготовила все в дорогу, и Ингвильде осталось только одеться и поесть. На дворе усадьбы было заметно меньше народу – с передовым отрядом Хродмара ушло немало людей.

– Не бойся за него, йомфру! – сказал ей Оддбранд, помогая сесть в седло. – Он останется жив и невредим. Мы выкупили у Одина его жизнь и удачу.

– Как? – спросила Ингвильда, но Оддбранд уже отошел к своему коню.

Торбранд дал им в провожатые самого Модольва Золотую Пряжку с сорока хирдманами, и Ингвильде было приятно снова увидеть его.

– Все будет хорошо, Фрейя нарядов! – подбодрил он ее, разбирая поводья своего коня. – Я рад, что мне доверено отвезти тебя домой и познакомить с моей сестрой Стейнвёр. Вы хорошо поладите!

Ингвильда улыбнулась в благодарность за такое доброе предсказанье, но тут же испугалась: неужели она действительно уезжает с Квиттинга и никогда больше не увидит своей родной матери, Асольва, всех домочадцев?

Но Оддбранд уже выезжал со двора, и лошадь Ингвильды пошла за его конем. Боги не оставили ей ни выбора, ни даже времени на то, чтобы все осмыслить.

За воротами усадьбы она увидела широкую равнину. Поскольку сюда она попала без памяти на руках у Оддбранда, то открывшийся вид берега был Ингвильде незнаком. Чуть в отдалении, на каменистом утесе над морем, четко вырисовывался очерк могучего старого дуба. А на одной из толстых нижних ветвей висело что-то большое, вытянутое.

Похожее на человека.

Ингвильда вздрогнула, ахнула, невольно натянула поводья.

– Не смотри туда, йомфру! – сказал кто-то из хирдманов и потянул повод ее лошади вперед. – Жертвы Одину – не для твоих глаз.

Лошадь шла вперед, а Ингвильда все смотрела, не в силах отвести взгляд. Там, на дубе, раскачивалось под порывами морского ветра тело человека, пронзенное копьем. Лица отсюда не было видно, но ветер трепал длинные пряди светло-русых волос, и только их Ингвильда смогла узнать. И отвернулась, не в силах больше выдержать этого зрелища. В ней бушевали ужас, тоска, смятение. Она узнала свое видение и теперь знала, кого ждала участь жертвы.

– Не хмурься, йомфру! – крикнул ей Оддбранд. – Он будет висеть так целых девять ночей, но зато Один принял нашу жертву! Один даст победу Торбранду конунгу и сохранит жизнь Хродмару ярлу! И твой отец теперь отомщен!

Ингвильда ничего не ответила. Совершенной мести за отца она порадуется когда-нибудь потом, когда успокоится. А сейчас… Она ехала прочь от усадьбы Можжевельник, прочь от дерева, ставшего Конем Ужаса для невольного всадника, и перед глазами ее стоял тот Вильмунд, которого она знала в детстве, – ловкий, красивый, веселый и дружелюбный. Тот, которого больше нет и никогда уже не будет. Но тот Вильмунд погиб не теперь, а гораздо раньше – когда в него вцепился дракон честолюбия, который дает силу сильным, но отнимает ее у слабых. И Вильмунд оказался недостаточно силен для этой борьбы. А она сама? Ведь она знала, знала заранее почти все! Почему же она не помешала Вильмунду и тем самым не спасла его?

Опустив голову, Ингвильда смахивала слезы со щек, но они застилали глаза горьким туманом, не давали смотреть. Что такое знание? Это меч, зарытый в землю и ждущий сильной руки, которая оживит его. Для поступков, способных в этом мире хоть что-то изменить, знания недостаточно – нужны воля и сила. Себя саму Ингвильда ощущала сейчас безвольной и бессильной, тонкой былинкой в волнах, которую бурное море судьбы бросает то к надежде, то к отчаянию, то к радости, то к горю. Лишившись отца, потеряв дом и семью, а теперь и родину, она ощущала себя деревцем, выломанным из земли без корней.

Впереди виднелась крепкая фигура Оддбранда – Сумасшедший Квитт, никогда не слушавший никого, кроме собственного сердца и совести, спокойно покачивался в седле, готовый ехать, если понадобится, хоть в Нифльхель, и уверенный, что и там не пропадет. Он провел Ингвильду через жуткое Ничто, а теперь вез в другой, новый дом, который отныне станет для нее родным и единственным. И при взгляде на него Ингвильда вдруг ощутила горячую благодарность судьбе за опору, в которой она так нуждалась.

На дар ждут ответа, говорил Властелин Битв. Ночью после принесения жертвы Торбранд конунг долго не мог заснуть. Ему вспоминался обряд, в голову лезли вопросы: останется ли Властелин доволен жертвой, чем и как отплатит за нее. И тут же всплывали откуда-то ненужные, неуместные сейчас воспоминания о собственных сыновьях, Тормунде и Торгейре. Тормунду уже сравнялось бы двенадцать – он непременно взял бы сына в поход, будь тот жив. А повернись судьба по-иному – его отроческое тело сейчас раскачивалось бы на дубе где-нибудь над морем, с копьем в сердце, а Стюрмир конунг ожидал бы ответа на свой дар от бога войны и победы.

В усадьбе было тихо, только во дворе и в сенях слышались шаги и негромкие разговоры дозорных. Покой полнился дыханием и посапыванием спящих хирдманов. От медленно дрожащих языков огня в очаге по стенам ходили тени, похожие на великанов.

Торбранд перевернулся: жесткий, набитый свалявшейся шерстью валик, служивший подушкой, горбился посередине, лежать от этого было неудобно. Под головой ощущалось что-то твердое. Запустив руку в изголовье, Торбранд вытащил нечто гладкое, холодное. Ах, да!

Сев на лежанке, он повертел в руках золотое обручье, искусно сделанное в виде свернувшегося дракона. Белые звездочки в глазах сверкали ледяными бликами, словно покалывали крохотными стальными иголочками. Обручье конунгу отдал Оддбранд, коротко сказав при этом: «Ему больше не надо». По этим словам Торбранд догадался, что украшение было снято с Вильмунда. Другой обрадовался бы такому сокровищу, но Торбранд отчего-то усомнился. Золотой дракон был прекрасен, но в нем таилась угроза. Только глупец радовался бы наследству от такого неудачливого человека, как Вильмунд сын Стюрмира.

«Повешу на ясень! – подумал Торбранд, вспомнив дерево в гриднице Аскегорда. – Где лошадка, там и уздечка». Эта мысль вдруг принесла ему облегчение: значит, боги одобрили ее. Снова засунув обручье под изголовье, конунг улегся поудобнее и закрыл глаза, стараясь заснуть.

Вдруг в душном покое повеяло свежим прохладным ветерком – открылась дверь. Торбранд поднял веки. От порога к его лежанке неспешно шел высокий человек в сером плаще, в шапке, надвинутой низко на лоб и закрывающей один глаз…

Торбранд снова приподнялся и сел. Он мгновенно узнал старика, хотя никогда прежде его не видел, и застыл, охаченный трепетом, волнением, радостью, благоговением, тревогой… Можно ли перечесть чувства, наполняющие смертного человека, пусть и конунга, при встрече с божеством? С самим Отцом Богов, Властителем Асгарда! Это и есть ответ, которого он так напряженно ждал.

Сбылось… Сумасшедший Квитт действительно умеет приносить жертвы! Торбранд чувствовал себя заключенным в какие-то невидимые оковы, но это было всего лишь ощущение человеческой слабости рядом с силой бога. Покой был полон этой силой, она стояла в нем, как неподвижный упругий ветер, так что дышать было трудно, но каждый вдох казался необычайно живительным. Спящие хирдманы невольно вдыхали силу будущих побед, и она растекалась по жилам, чтобы потом в битве вдруг вскипеть и выплеснуться бурным потоком.

Больше никто в покое не проснулся, не пошевелился, а Торбранд уже не знал, сон это или явь. Вернее всего, грань сна и яви, ясности и безумия, где и происходит встреча человека и бога.

Повелитель Битв сел на край лежанки и дружелюбно кивнул Торбранду. Взгляд единственного глаза Одина был подобен раскаленному острию копья, и Торбранд отвел глаза, не в силах смотреть ему в лицо. Воздух между ними дрожал, как прозрачная грань пламенного язычка. Края серого плаща Властелина, сотканные из тумана, расплывались во тьме. Отец Ратей принес с собой сюда часть своего, высшего мира, и сам оставался в нем. Он был как грозовая туча, таящая молнии; не белая, не черная, не золотая, а туманная, таинственная, почти неуловимая для человеческого глаза. Даже сидя рядом с ним, Торбранд был бесконечно далек от Повелителя.

– Приветствую тебя, Торбранд сын Тородда! – тихим глухим голосом сказал Властелин, и каждое слово отдавалось в душе конунга и звенело, как горное эхо.

«И я приветствую тебя, Властелин!» – хотел ответить Торбранд, но язык его не слушался. Однако Отец Ратей снова кивнул, как будто услышал.

– Я доволен твоей жертвой! – продолжал Один. – Давно я не получал сына конунга, кровь его была сладка мне и Девам Битв. Я пошлю их в помощь тебе. Они укроют щитами тебя и твоих людей, а мечи их будут без пощады сносить головы квиттам. Я дам тебе достойное оружие для начала битвы.

В руке Отца Павших вдруг оказалось копье. Его длинный наконечник сиял голубоватым светом, а на древке сплетались руны девяти миров.

– Оно твое отныне и будет принадлежать твоему роду! – сказал Властелин. – Оно принесет тебе победу в любой битве, но на него наложено заклятье. Его не должно направлять на то, из чего была сделана цепь Глейпнир. Это заклятье добавил мой сын Тюр, чтобы его племя имело хоть какую-то надежду на спасение. Покажи, Торбранд сын Тородда, достаточно ли ты мудр и сведущ, чтобы владеть моим копьем!

Отец Богов усмехнулся в густую белую бороду, и по спине Торбранда пробежал озноб. Всякого, кто состязается с Одином в мудрости, ждет смерть, поскольку поражение неизбежно. Велик же будет его позор, если он не сумеет ответить на вопрос! И не видать ему тогда милости Отца Побед и чудесного копья, и любые жертвы будут напрасны.

– Перечисли, из чего была выкована цепь, из-за которой мой сын Тюр лишился руки? – предложил Один, пряча в бороду насмешку.

Теряясь от волнения, Торбранд с лихорадочным усилием принялся вспоминать.

– Цепь Глейпнир была выкована из… из женских бород, – сначала ему вспомнилось самое диковинное и нелепое. – Из птичьей слюны, из рыбьего дыхания… Из медвежьих жил…

Властелин Битв благосклонно кивал в ответ на каждое названное диво, и Торбранд постепенно набирался уверенности. Он помнил, что волшебная цепь была составлена из шести сутей. Четыре он назвал. Еще что-то было связано с Фрейей, он еще думал в детстве, что это она дала… Шум кошачьих шагов! И потому кошки бегают неслышно…

– И что же было последним? – спросил Один.

– Последним… – Торбранд лихорадочно пытался собрать в кучу и удержать в голове все уже названное, отыскать хоть на дне морском шестую составляющую, но она ускользала, не давалась. Это что-то огромное, несокрушимое, то самое, что придало цепи прочность, когда остальные части сделали ее обманчиво легкой и мягкой…

Повелитель Битв насмешливо улыбался, как будто дразнил Торбранда скрытой частью мудрости, которая ему не давалась. О, сам-то Властелин знает все, он, отдавший в залог свой глаз! Глаз… источник Мимира… великаны… горы…

– Корни гор! – с облегчением выдохнул Торбранд, и у него было такое чувство, как будто он чудом удержался на краю пропасти.

Властелин Битв снова улыбнулся.

– Ты почти так же мудр, как и храбр, Торбранд сын Тородда! И в награду я дам тебе еще один совет. Он касается того, что лежит у тебя в изголовье.

Торбранд вспомнил золотого дракона, и Властелин кивнул.

– Это обручье – немалое сокровище. Но в нем таится Сила, а значит, оно – оружие. А оружием нужно уметь владеть. Я советую тебе хранить это обручье, но не надевать его. Никому не дари его и не давай, пока не настанет крайняя необходимость. Расстанься с ним только тогда, когда тебе будет казаться, что ты купил в обмен на это обручье целый мир. И что-то говорит мне, что ты отдашь его женщине…

В голосе Отца Павших прозвучала усмешка, но он тут же снова стал серьезен и суров.

– Я вижу, ты достоин владеть моим копьем! – сказал он. – Бейся же им так, чтобы сам Браги* счел твои подвиги достойными песен! Пусть твой сын гордится тобой!

– Сын? – Торбранд вскинул голову и в невольном изумлении вперился в единственный глаз Властелина, но человеческий взгляд тут же был отброшен силою божества.

Какой сын? Когда, от какой матери он родится, каким будет? Узнать это сейчас казалось важнее самой победы.

Но Высокий больше не прибавил ни слова. Когда Торбранд поднял глаза, старика в сером плаще уже не было. Только копье стояло возле стены, и его длинный наконечник поблескивал в полутьме таинственным голубоватым светом.

– Они будут здесь не позднее завтрашнего утра! – возбужденно рассказывал Хродмар Удачливый.

На длинной шерсти его медвежьей накидки повисли прозрачные капли первого весеннего дождя, светлые волосы намокли и липли ко лбу, под глазами залегли тени, на бледном лице мелкие рубцы отчетливо розовели и были более заметны, чем обычно. Но несмотря на все эти признаки усталости, Хродмар был воодушевлен ожиданием близкой битвы и сделался непривычно разговорчив. Едва шагнув через порог гридницы, он пересказывал свои новости уже в третий раз, начав чуть ли не в дверях:

– Мы видели их стоянку. Они боятся, что мы перебьем их при высадке, поэтому думают оставить свои корабли за дневной переход отсюда, возле Утиного фьорда. Я думаю, конунг, надо послать туда часть людей и попробовать увести корабли, когда войско Стюрмира двинется сюда и отойдет от них подальше.

– Правильно! Я тоже так сделал бы! – восхитился Кольбейн ярл, и хирдманы ответили дружным гулом одобрения.

– Правильно. Незачем давать им возможность отступить, мы перебьем их прямо здесь, – сказал Торбранд конунг. – Нет лошадки – не нужно и уздечки. А корабли нам понадобятся потом, когда будем вывозить добычу.

Прежде чем продолжить, Хродмар на несколько мгновений задержал взгляд на копье в руках конунга. Уже два дня Торбранд не расставался с ним ни днем, ни ночью и был прав – один вид копья Властелина подбадривал дружину и внушал несокрушимую веру в победу. Об их победе над Стюрмиром будут слагать песни все скальды Морского Пути! Возбуждение Хродмара быстро передавалось дружине: войско фьяллей не первый месяц искало и ждало этой битвы.

– На их стоянке я видел три стяга, – рассказывал Хродмар. – Самого Стюрмира, Лейрингов и Северного Квиттинга, тот, что мы уже видели.

– Ингстейн хёвдинг. – Торбранд кивнул. – И ты уверен, что там не было восточных квиттов и… и слэттов?

– Если бы там был хоть один «ворон» на полотне или на море, я бы его не пропустил! – Хродмар решительно мотнул головой. – Но их там не было! Стюрмир не дождался помощи!

– Стюрмир поставил свой стяг в середине?

– Нет, справа, со стороны берега.

– Я поставлю свой стяг против его, – сказал Торбранд.

– И отец пойдет вслед за сыном! – добавил Асвальд Сутулый.

Конунг уверенно кивнул, потрясая зажатым в руке копьем Властелина.

Глава 8

Уже к рассвету войско фьяллей выстроилось на равнине, где морской ветер еще раскачивал на ветви дуба жертву Отцу Ратей. Речь Торбранда конунга к войску была краткой.

– Один и Тор отдадут нам победу! – уверенно объявил он и показал сверкающим наконечником копья на юг, где ждало своей участи невидимое за лесом войско Стюрмира конунга. – Мы сбросим квиттов в их собственное море, и пусть их там пожрет их собственный Большой Тюлень! Тор и Мйольнир! Копье Властелина поведет нас!

Над лесом взвился столб дыма, сразу за ним еще два. Это дозорные подавали знак о приближении квиттинского войска. Три дыма означали три стяга.

И почти сразу на склоне дальнего холма показались передовые отряды Стюрмира. Человеческие фигуры издалека казались крохотными точками; этих точек высыпалось из леса все больше и больше, скоро они слились в густую темную тучу. Фьялли ждали противника на равнине, поскольку во всей окрестности не было другого открытого пространства, способного дать простор восьми или девяти тысячам человек. Торбранд и Стюрмир оба знали, что эта битва решит их судьбу, принесет победу или поражение их державам, и каждый из конунгов хотел сделать богов и людей свидетелями своей доблести.

Так начиналась битва, позже названная Битвой Конунгов. Война продолжалась уже три четверти года, но только сейчас, в начале весны, конунги фьяллей и квиттов сошлись лицом к лицу. Это была первая большая битва, но далеко не последняя; первая, которая что-то решит, но ничего не окончит. Хродмару и другим, видевшим эту войну от самого начала, казалось, что три четверти года – это много. Но знай они, что события этих месяцев будут отзываться еще полвека, пройденный путь показался бы им ничтожно малым.

Когда оба войска сблизились на полет стрелы, Торбранд отыскал глазами Стюрмира конунга. Метельный Великан заметно выделялся среди своих людей – не ростом и статью, не богатством доспехов и оружия, а какой-то тайной силой, невидимой глазу. Длинные пряди волос, почти совсем седые, спускались из-под золоченого шлема ему на плечи. Выражение красного обветренного лица показалось Торбранду мрачным, но он не удивился – так выглядит печать близкой смерти. «Того гляди, спросит, где это мы сейчас?» – подумал Торбранд и усмехнулся.

– Тор и Мйольнир! – выкрикивали с одной стороны фьялли, ударяя рукоятями мечей и боевых топоров о железные умбоны* щитов.

– Тюр и Глейпнир! – отвечали им квитты.

Над полем битвы повис железный звон, призывающий богов войны и валькирий к кровавому пиру.

Вдруг внимание Торбранда отвлек громкий наглый голос, долетавший из рядов противника. Словно тупой нож, он рассек звенящий железом и боевыми кличами воздух.

– Эй, Торбранд Тролль! – орал кто-то из квиттов. – Что ты делаешь здесь? Умный человек на твоем месте постарался бы оставить наследника, прежде чем погибнуть.

Торбранд побледнел от ярости, а взор с орлиной цепкостью выхватил из квиттинских рядов под стягом Стюрмира какого-то краснолицего бородача лет сорока, в кожаном доспехе, обильно обшитом стальными бляшками. Это был Халькель Бычий Глаз. Он воинственно размахивал копьем, надеясь, что незнакомые фьялли примут его за конунга. Даже сейчас его глупое тщеславие перевесило здравый смысл, но благодаря этому качеству он и запомнился лучше, чем того заслуживал.

– Ты уже потерял двух сыновей! – с торжествующим нахальством кричал он Торбранду. – И мы позаботимся, чтобы род твой не был продолжен!

Слова его попали в самое больное место. Вспыхнув, Торбранд конунг мгновенно поднял копье Властелина и с силой метнул его во вражеское войско.

– Тор и Мйольнир! – тысячей голосов грянула дружина фьяллей, приняв бросок за начало битвы. – Один возьмет свое!

Сверкающей молнией копье Отца Ратей пересекло пространство, разделявшее оба войска, и пронзило Халькеля Бычьего Глаза вместе с другим человеком, стоявшим за его спиной. Квитты вокруг них охнули: оба войска разделяло расстояние в два раза большее, чем обычный бросок копья, но удар Торбранда достиг цели! А Торбранд ощутил острый приступ досады и сожаления – он должен был метнуть копье в самого Стюрмира! Но конунг тут же отбросил глупую досаду – битва начата, время действовать!

Выстроив друг против друга две стены разноцветных щитов, войска фьяллей и квиттов сошлись. Передние ряды рубились мечами, из-за их спин кололи копьями, дальние ряды стреляли из луков. Обе стороны старались держать строй, люди из вторых рядов занимали места павших и раненых, но постепенно в обеих стенах образовались прорехи, превращающие единый бой в множество разрозненных стычек. Грохот железа и крики висели над равниной плотным облаком.

В окружении четырех телохранителей, прикрывавших его по бокам, Торбранд пробивался туда, где видел стяг Стюрмира. Торбранд слышал, что боевые кличи фьяллей окружают квиттинское войско, ряды щитов со знаком молота проламывают, разрывают, рассеивают шеренги щитов со знаком руки, и его наполняли новые силы, как будто сам конунг, подобно богам войны, питался духом убитых врагов. Если бы он не потерял так быстро копье…

Вдруг перед ним возникла высокая женская фигура – прекрасная дева с волной черных волос, с бешеным огнем в ярко-синих глазах. Из-под сверкающей черной кольчуги виднелась снежно-белая рубаха, словно сотканная из лебединых перьев. Белая нежность лебедя и стальная сила оружия – вот из чего созданы Девы Битв.

Регинлейв! Та, которой он не видел уже более десяти лет, снова была с ним. Еще ребенком он услышал предания о валькирии из рода Дев Грозы, по имени Регинлейв, которая издавна была покровительницей их рода. Позднее, когда он был подростком, в день посвящения отец, Тородд конунг, рассказал ему больше – Регинлейв становится возлюбленной каждого нового конунга фьяллей, если он проявляет достаточную доблесть. Иногда, очень редко, она становится матерью наследника престола. Но это – особая честь, заслужить которую удается немногим.

И еще одно свойство есть у валькирии Регинлейв – она ревнива и помогает только неженатому конунгу. Женившись, он теряет Деву Битв, как потерял ее когда-то сам Торбранд.

Но теперь она снова была с ним, ведь жены он лишился.

– Возьми! – звонким и глубоким голосом сказала валькирия и протянула ему копье. – Это дар Властелина, и оно само будет возвращаться после каждого броска, только позови его!

Торбранд взял копье, на миг забыв даже о битве, не в силах оторвать глаз от прекрасной Девы Битв. Регинлейв исчезла, но Торбранд знал, что теперь она снова с ним и снова прикроет своим щитом в случае опасности.

И он с новой силой бросился в битву. Копье Одина само, как живое, кололо и било квиттов, каждый удар отзывался громом в далеких тучах. Насыщенное железным звоном, хриплыми стонами, запахом свежей крови облако медленно поднималось от земли к небесам. Квитты падали вокруг Торбранда, как трава под косой, и сотни духов-двойников с воем уносилось вверх, к серому глухому небу.

– Смотри, они отступают! Стюрмир пятится! Смотри, смотри!

Хёрдис дико визжала, подпрыгивала, ушибая колени о каменный пол пещеры, и дергала за рукав сидящего рядом Свальнира, позабыв даже о том, что обыкновенно старалась к нему не прикасаться.

– Ну, отступают, – без лишнего воодушевления гудел великан, поглядывая через ее плечо. – Ты же видишь – там валькирии.

Но Хёрдис не слышала его, вся поглощенная чудесным зрелищем. Перед ней, прислоненный к каменной стене, стоял огромный, в рост человека, щит с черной блестящей поверхностью. Свальнир рассказывал, что этот щит сделан из чешуйки самого Нидхёгга и его не пробивает даже молния. «Умение быстро бегать и ловко прятаться – самый надежный щит!» – с ехидством думала Хёрдис, слушая похвальбу великана. В отличие от Дракона Битвы, щит не был способен менять размеры, зато показывал все, что творится в земном мире.

Как в огромном окне, Хёрдис видела Битву Конунгов, кипящую в долине между горами и берегом моря, как пестрая похлебка в котле. Но вот кровавое варево Хель отхлынуло и потекло частью на юг, частью на восток. Ясно виднелась фигура Торбранда Тролля, в руках которого сверкало какое-то волшебное оружие, но драконья чешуя не могла или не хотела его показывать, отражая только неясный стальной блеск. Зато хорошо были видны фигуры валькирий, носящихся над котлом битвы, и каждый взмах их мечей сносил головы квиттам, блестящие щиты ловили квиттинские стрелы, прикрывая фьяллей.

– Он отходит к горам! – кричала Хёрдис, сжав кулаки и постукивая ими друг об друга.

Зрелище битвы целиком захватило Колдунью, ей хотелось самой быть там, в самой гуще бурного кипения, смотреть, слышать, втягивать в грудь этот грохот, эти крики, свист оружия, стоны, пьянящий запах свежей крови. Ах, как хотела она быть такой же валькирией – сильной и свободной, свободной! Хёрдис вцепилась зубами в собственный кулак и глухо застонала от боли и обиды.

А драконья чешуя с какой-то злобной ясностью отражала, как рушатся и тают смешанные и разорванные ряды квиттов, как гнется и падает стяг Лейрингов, как былинкой на ветру дрожит среди схватки стяг Севера, златорогий олень. А у подножия его лежит лицом вниз молодой парень, успевший перед смертью воткнуть конец древка в землю. Хёрдис в себе ощущала чужие страх и боль, багряный хмель убийства, когда не видишь лиц, не успеваешь даже разглядеть гибнущих от твоей руки, не знаешь, что это были за люди, и убиваешь просто потому, что вечно голодные духи войны воют и стонут вокруг. На миг ей примерещилась громадная фигура черного дракона, распростершего кожистые крылья над полем битвы, тень от которых не разгонит никакой огонь… Хёрдис было жутко, она дрожала от возбуждения, от тоски, от радости, от торжества и отчаяния.

Стяг Стюрмира конунга был еще цел и быстро отступал к горам. Поняв, что его противнику помогает нечеловеческая сила, Метельный Великан с горстью своих людей вырвался из котла битвы и устремился к ельнику на склонах восточной горы. Вот драконья чешуя поймала смутно знакомое лицо. Напряженно хмурясь, Хёрдис склонилась ниже, заглядывая в свое «окно». Хродмар Рябой! «Хродмар Метатель Ножа! Ты еще жив! Из тебя еще не выросло дерево?» – с веселым изумлением подумала Хёрдис и тут же мысленно прикусила себе язык. Она вдруг испугалась, что может накликать на него смерть, и тут же удивилась, почему эта мысль так ужаснула ее. Она не хотела увидеть, как давний неприятель с честью погибнет в битве. Победительница фьяллей хотела сохранить для себя удовольствие вырастить над ним дерево.

А Хродмар, крича что-то неслышное, взмахом руки с зажатым мечом звал за собой своих людей. Слава Нидхёггу, щит не передавал звуков, а не то в гулкой пещере можно было бы оглохнуть от криков и звона железа, гремящего за много переходов отсюда. Какой-то квитт с волчьим хвостом на шлеме бросился на Хродмара с занесенным копьем, и Хёрдис азартно вскрикнула; словно предупрежденный, Хродмар взмахом меча отбил древко и следующим ударом перерубил квитту шею. И тут же устремился дальше, вслед за стягом Стюрмира. Шумящим, кипящим языком раскаленной железной лавы отступающие квитты и преследующие их фьялли втянулись в широкую долину, в конце которой в узком проходе между двумя горами темнел лес.

– Эй, чудовище! – На миг оторвавшись от увлекательного зрелища, Хёрдис обернулась к Свальниру, по старой человеческой привычке пихнула его в плечо и тихо взвыла, ушибив руку о камень. Но это не охладило ее решимости. – Послушай, чудовище, ты что, хочешь вот так сидеть и смотреть, как мерзкие фьялли колотят доблестных квиттов?

Свальнир вовсе ничего на этот счет не хотел и удивленно посмотрел на Хёрдис:

– А ты чего хочешь?

– Мы должны пойти туда! – заявила Хёрдис, и упрямство в ее голосе было крепче любого камня. – Ты и я. Прямо сейчас. Ты понял, чудовище? Ты сейчас возьмешь меня на руки и отнесешь туда, где они сражаются. Мы должны помочь нашему бедному конунгу. Я вовсе не хочу, чтобы Торбранд Тролль украсил его головой столб над почетным сиденьем у себя дома. Идем сейчас же!

Свальнир не стал возражать. Прошедшее время научило его, что «сокровище» способны порадовать не огромные груды мяса, а только неукоснительное исполнение всех ее желаний. Во всей полноте и прямо сейчас! Но это даже рождало в каменном сердце сладкое чувство умиления: люди так горазды на выдумки!

Шагнув из пещеры прямо в пустоту, Свальнир неуловимо быстро вырос во много раз, и на каменный склон ступила уже нога великана. Хёрдис нетерпеливо приплясывала у выхода. Свальнир протянул руку, и Хёрдис запрыгнула ему в ладонь, как ученая белка. Великан поднял ее на плечо, и она уселась верхом, крепко вцепившись обеими руками в его густые жесткие волосы.

– Ты хорошо сидишь? – бухнул у нее над головой громоподобный голос Свальнира.

– Хорошо! – изо всех сил заорала Хёрдис. Ухо великана было совсем близко, но из упрямства ей хотелось уравнять свой голос с его голосом. – Пошел быстрее! Если опоздаешь, я тебе голову оторву!

Великан шагнул и за один шаг перенесся далеко вперед. Мелькнуло и пропало рыжее пятно Раудберги, одна долина сменяла другую так быстро, что шевелящие ельниками отроги казались ползущими чудовищами. Но больше они не могли напугать Хёрдис – теперь она была здесь хозяйкой. Оглядывая просторы Медного Леса с огромной высоты, которой ничуть не боялась, она чувствовала горделивое удовлетворение сытого дракона, как будто проглатывала каждую долину, что оставалась позади. Нет, что ни говори, а иметь в хозяйстве великана совсем не плохо!

Устрашенные мощью копья Властелина, квитты позорно бежали, побросав оружие и прикрывая спины щитами. Дружина Хродмара гналась за стягом Стюрмира, который все еще мелькал впереди тремя волчьими хвостами, обозначая присутствие конунга. Разглядеть самого Метельного Великана было нелегко: он лишился золоченого шлема, доспех был порублен и залит кровью. Но вокруг него оставалось еще довольно крепкое кольцо, и немало фьяллей, подобравшихся слишком близко, сложили там головы.

– Не дай ему сбежать, Хродмар! – кричал где-то вдалеке голос Торбранда конунга, а может, это только чудилось. И это кричала тысячей железных языков сама битва, которой сотен и сотен жертв было мало. – Он должен пойти вслед за сыном! Один ждет его!

До узкой лощины между двумя горами оставалось не больше двух перестрелов, когда над вершинами вдруг вырос великан.

Однажды Хродмар уже видел чудовище, поэтому не испугался. Он знал, что лицо его смерти – не это. Ступая по земле Квиттинга, он постоянно ждал чего-то подобного и воспринял появление великана как естественное продолжение битвы. Великан держал в руке тот же громадный меч, похожий на черную молнию, распоровшую брюхо небесам. Размахивая над головой клинком, он приближался быстрыми шагами. Земля тяжелым подрагиванием предупреждала о приближении чуждой и страшной силы.

Но для Хродмара это был знакомый противник. Остановившись, он сосредоточился и нашарил под одеждой свой амулет-торсхаммер. Пальцы его дрожали от напряжения и усталости, но в душе он был почти спокоен, по опыту зная, что и на великана есть управа.

А вокруг раздавались вопли: и фьялли, и квитты оказались не готовы к появлению хозяина гор. Квитты, уже почти достигшие лощины, в беспамятстве от ужаса повернулись и побежали обратно, наткнулись на преследователей, смешались с ними, но и тем и другим уже было не до битвы. Давя друг друга и спотыкаясь о брошенное оружие, люди бежали назад, к морю. Смерть от руки противника-человека казалась не так страшна, как гибель под его каменной ногой.

– Жалкие козявки! – гремел над долиной голос великана – так гулко и страшно могла бы говорить каменной грудью сама гора. – Убирайтесь отсюда и не смейте приближаться к владениям хозяйки Медного Леса!

И никто из людей не видел маленькой женской фигурки, примостившейся на плече у великана и кричавшей ему в ухо эти слова.

Увидев великана, Торбранд конунг на миг замер, опустив руку с занесенным копьем, которое уже готов был метнуть в Стюрмира. Его вновь охватило чувство бессильной ярости, уже испытанное им однажды на проклятой земле Квиттинга – летом, на берегу, когда он сидел над обломками своих кораблей, выброшенных морем, и мысленно подсчитывал погубленных чудовищным тюленем. Опасаясь морского духа, конунг повел войско в зимний поход по суше. И вот им навстречу вышел дух квиттинских гор! Великан, чудовище, способное растоптать своими каменными ногами и перерубить черным мечом все его войско, почти одолевшее квиттинского конунга! Трудно стерпеть поражение от людей, но склонять голову перед местной нечистью Торбранд сын Тородда не собирался!

Ладонь его почти онемела, до бесчувствия крепко сомкнутая на плотном горячем древке. Копье Властелина! Если не оно победит квиттинского великана, то поможет только Мйольнир!

Рука сама взметнулась, выводя молнию на воздушную дорогу; Торбранд с силой метнул копье в темную тучу, нависшую уже над самой ложбиной. С низким гудением копье прочертило пространство, как будто распарывая воздух, и ударилось о широкую грудь великана. Раздался звон, треск… Великан пошатнулся, но устоял на ногах, а копье упало на землю, переломленное посреди наконечника.

Торбранд замер, не веря своим глазам. Для него Властелин Битв и его оружие были несокрушимы. Как же так? Забыв, как опасно предаваться растерянному раздумью на поле битвы, Торбранд зачарованно смотрел туда, где скрылись среди каменной россыпи обломки копья.

И вдруг перед его взором возникло серое туманное облако; оно было больше гор, больше великана, оно заполнило весь мир. Мгновенно в нем проступила высокая фигура старика, мелькнула белая борода, сверкнул из тумана горящий огнем единственный глаз. Горячий плотный ветер Силы обдул лицо Торбранда, и на краю зрения мелькнули удивленные лица валькирий.

«Заклятье! – зазвенел и раскатился над миром голос Властелина. – Цепь Глейпнир! Корни гор!»

«Корни гор… Корни гор…» – на разные голоса повторяли ближние и дальние скалы, валуны, морской берег и даже далекий дуб с висящим на нем телом жертвы. Еще не осознав всего целиком, Торбранд уже знал, что его чудесное оружие погублено запретом, который он нарушил.

Но исхода Битвы Конунгов уже ничто не могло изменить. Хродмар, до удивительного бесчувствия не боявшийся великана, снова устремился вдогонку за Стюрмиром. Позади бежали близнецы Сёльви и Слагви, привыкшие везде следовать за своим ярлом, вдогонку бросились другие.

Великан замер, оглушенный ударом, и сам стал похож на гору. Стюрмир конунг с двумя десятками хирдманов входил в лощину. Он сумел взять себя в руки и преодолеть страх перед великаном, зная, что у моря остался непримиримый враг.

– За ним! – сипел и хрипел Хродмар, сорвавший голос и не заметивший этого в грохоте битвы. – Не дайте ему уйти!

– Что ты застыл, чудовище! – дико визжала Хёрдис, прыгая на плече великана и колотя его по уху и по шее, в кровь обдирая ладони. – Ты заснул! Я сейчас спрыгну и убегу от тебя! Пусть меня растерзают фьялли! Ты не камень, ты жеваный клочок мха, ты крысиная чума, ты болотная лихорадка! Твой меч тебя стыдится!

– Нет, я не заснул! – как пьяный, пробормотал Свальнир, постепенно приходя в себя. – Я сейчас…

– Не дай Троллю догнать квиттов! – исступленно кричала Хёрдис, до острой боли жалея, что не может отобрать у великана его силу и вступить в схватку самой. – Не пускай их сюда! Стюрмир мой, ты слышишь! Мой!

– Сейчас… – неразборчиво гудел великан, и до людей его голос долетал как грохот камнепада. – Сейчас я все сделаю…

Шатаясь, он шагнул к лощине. Кучка людей, похожая на стайку черных муравьев, уже заползла в долину, миновав узкий проход между горами. Они были почти под ногами у Свальнира, но шустрыми живыми зернышками катились к сосновому лесу, стараясь держаться подальше от живой горы. Обожаемое сокровище не велело никого топтать, поэтому Свальнир осторожно шагнул и вгляделся, моргая. Новая волна черных муравьев бежала от равнины к проходу между горами. «Не пускай их сюда!» – велело сокровище.

Тогда великан взялся руками за вершины обеих гор, поднатужился и сдвинул их вплотную одну к другой.

Грохот был слышен за несколько дневных переходов, а тем, кто оказался по обе стороны от сдвинутых гор, показалось, что настало Затмение Богов – «солнце черно и земли канули в море». Только огня, лижущего небо, не хватало для полноты предсказания.

Земля дрогнула под ногами, словно в глубине ее проснулось чудовище и рвется на свободу; разом померк свет, камни и глыбы летели во все стороны, поднимая тучи пронзительно-холодной пыли. Пыль забивалась в глаза, в нос, не давала вздохнуть, а уши закладывало от дикого шума.

Когда грохот поутих и сменился быстрым шорохом осыпающейся гальки, Торбранд конунг очнулся. Он лежал лицом вниз, наполовину присыпанный комьями мерзлой земли и камнями, и все это давило на него ледяной могильной тяжестью. Во власти животного страха конунг стал отчаянно выдираться из-под обвала. Кто-то помог ему встать на ноги.

Протерев краем ладони лицо, Торбранд глянул вперед, моргая и не в силах сразу поверить, что видит это наяву. Перед ним, там, где какие-то мгновения назад был узкий проход в долину с темнеющим лесом на склонах гор, стояла плотная каменная стена. Горы по сторонам бывшей лощины сделались ниже, но их склоны и вершины теперь состояли из свежих острых обломов и стали непроходимыми. Еще был виден шов между ними, вдоль которого свисали вывороченные стволы сосен, похожие на сухие травинки.

Перед возникшей стеной лежали в нелепых позах человеческие тела, присыпанные комьями земли и каменными обломками, живых нельзя было отличить от мертвых. Но здесь были не все. Сомкнувшиеся ворота гор отрезали от берега Стюрмира конунга и Хродмара с горстью людей, успевших проскочить вперед вместе с бегущими квиттами.

Неожиданно оказалось, что уже наступили сумерки. Меж стволами сосен бродили серые тени, но люди не боялись их, а просто старались держаться подальше. После всего увиденного никто не принимал всерьез каких-то жалких лесных троллей.

– Да разве… это… тролли! – презрительно морщил нос неугомонный Слагви. Дыхание его прерывалось через каждое слово, но, несмотря на это, он пытался шутить. – Вот у нас в Аскефьорде тролли – это тролли! Загляденье! Один бергбур из Дымной горы чего стоит! Правда? Э!

Он толкнул локтем брата, и Сёльви отмахнулся:

– Не надо поминать здесь чужую нечисть! Я думаю, здешние тролли так же не в ладах с нашими, как мы сами – с квиттами!

– Нечего подобного! Нечисть всегда стоит друг за друга против доброго человека!

Слушая привычный спор между близнецами, Хродмар наконец поверил, что они все действительно остались живы. Он сидел прямо на холодной земле, прислонясь спиной к стволу сосны, а на тесной поляне перед ним расположились восемь человек из дружин Торбранда и самого Хродмара – те, кто успел проскочить вместе с ним следом за Стюрмиром. Потом, когда великан опять зашевелился и стал сдвигать горы, фьяллям стало, конечно, не до квиттинского конунга. Пусть бежит себе хоть к самой Хель! Если только Хель еще не пришла за ним прямо сюда, на что было очень похоже.

– Хорошо бы костер разжечь! – пробормотал кто-то из хирдманов, но в сумерках Хродмар даже не разобрал, кто это был. После битвы голоса у всех стали хриплые, дрожащие и едва узнаваемые.

– А ты помнишь, что кроме нечисти тут еще бродят квитты? – ответил ему Сигват кормчий, изумительно спокойный. – Десятка два квиттов с самим конунгом во главе. Как бы они не сбежались погреться на огонек!

– А разве их не засыпало? – разочарованно протянул Слагви.

– Они же бежали впереди нас! – укорил его брат. – Поэтому они все уцелели. Все, кто был перед нами.

– Они, как видно, уже ушли в глубь своих колдовских гор, грызи их всех Нидхёгг! – выбранился кто-то еще и хрипло закашлялся. – Нажрался я тут камней, как тролль какой!

– Слышу, в брюхе у тебя стучит! – отозвался товарищ и гулко похлопал его по спине.

– Надо полагать, квитты тоже сидят где-то под кустами и прикидывают, на земле они или уже под землей! – сказал наконец Хродмар. – Если мы разведем костер в ложбинке и со всех сторон загородим его… Щиты хоть у кого-нибудь остались?

– У меня, – отозвался Халльфинд.

– И у нас! – с гордостью заявил Слагви и предъявил половинку разбитого щита, где несколько уцелевших досок держались на одном упрямстве.

– Полтора щита на всех! – быстро подсчитал Хродмар. – Негусто. Ладно, разложим огонь между камней, издалека не увидят. А вы, близнецы, пойдете искать костер квиттов. Не ворчи, Слагви, я по голосу слышу, что ты устал меньше всех.

– Надеюсь, ты не думаешь, что это оттого, что я плохо сражался? – обиделся Слагви.

– Вовсе нет. Просто когда у человека в душе большие запасы смеха, он может ими греться и питаться. Поднимитесь вон на ту скалу и хорошенько оглядитесь по сторонам. Раз уж великан закрыл нам дорогу к морю, значит, мы сможем выйти из этого проклятого леса только с другой стороны. И я намерен вернуться к нашему конунгу не с пустыми руками. Где-то по этому лесу гуляет голова, которую он хочет видеть отдельно от тела. И он ее увидит!

Когда сыновья кузнеца Стуре-Одда поднялись на вершину скалы, уже совсем стемнело и черный лес едва-едва можно было отличить от темно-серого неба.

– Вон огонь! – вполголоса воскликнул Слагви, первым добравшийся до вершины.

Ветер задувал ему в глаза длинные пряди волос из расплетшихся в битве кос и мешал смотреть. В распадке сквозь густую тьму ельника еле-еле пробивался оранжевый огонек, дрожащий, как будто ему тоже было страшно.

– И вон там тоже! – подхватил Сёльви, показывая в другую сторону. Там, прямо на отвесном склоне скалы, виднелся маленький красный огонек, и он горел ровно и спокойно. – Хотел бы я знать – у квиттов здесь два отряда? Или это кто-нибудь еще?

– А это тролли! – уверенно ответил Слагви. – Кому еще здесь быть?

Он был на удивление прав, Слагви сын Стуре-Одда. Хёрдис наотрез отказалась возвращаться в Великанью долину, не узнав, чем все кончится. А Свальнир, обессиленный почти так же, как после поединка с Тором, не мог ей достойно сопротивляться. У него едва хватило сил на то, чтобы вырубить своим мечом пещерку в скале и развести огонь, дабы его сокровище не замерзло. Теперь он сидел, привалившись к стене пещерки и закрыв глаза, заново набирался сил от гор, с которыми составлял единое целое.

Хёрдис устроилась на жесткой охапке собственноручно наломанных сосновых веток. Закутавшись в накидку и обняв колени, она смотрела в багровый троллиный огонь и думала. Человеческий мир снова был рядом. Видения битвы и лиц, знакомых ей по прежней жизни, так живо напомнили обо всем прошедшем, что у нее сладко и больно защемило сердце. Снова вспоминались лодочный сарай и лицо Торбранда Тролля, целящегося в нее из лука. Даже давно зажившая рана на плече тихонько пискнула отголоском боли, напоминая о себе. Но Торбранд остался там, на берегу моря, отгороженный каменными воротами гор.

А здесь, неподалеку, был Стюрмир конунг, Метельный Великан. Благодаря щиту из драконьей чешуи Хёрдис знала о гибели Фрейвида Огниво. Сбылись предчувствия, полнившие ее в миг молчаливого прощания с отцом возле усадьбы Угольные Ямы, – они виделись в последний раз. Только он думал, что провожает на смерть свое злосчастное порождение, а вышло наоборот. Грозный хёвдинг Западного побережья не прожил после этого и месяца, а она, Хёрдис Колдунья, жива и собирается жить еще долго! Люди хотели погубить ее, а вместо этого невольно подарили ей огромное могущество. Хёрдис неприязненно покосилась на дремлющего великана и сжала зубы в приступе горестной досады. Она ненавидела Берга, жадно пьющего из нее тепло человеческой крови и остающегося при этом все таким же холодным камнем. Но сейчас великан был нужен ей. Хёрдис не могла и не хотела остаться равнодушной к вражде и борьбе человеческого мира. Хотя бы так она должна была поддержать свою связь с людьми, чтобы не стать такой же холодной и ко всему безучастной, от всего далекой и всему чужой, как сам Свальнир.

И сейчас она недолго колебалась, прежде чем решить, чью сторону принять. Теперь, когда Фрейвид Огниво сполна расплатился с судьбой за все те огорчения, которые причинил своей нелюбимой дочери, Хёрдис больше не чувствовала к нему враждебности. Один долг был взыскан, а вместе с этим появился другой.

– Спишь, чудовище? – Не желая снова ушибить руку, Хёрдис ткнула Свальнира толстым сосновым суком. Не вздрогнув, он поднял веки и устремил на нее тусклый взгляд темных глаз, пустых и ничегошеньки не выражающих. – Просыпайся! – с ненавистью, которой великан все равно не мог распознать, потребовала Хёрдис. – И думай, каменная твоя голова! Завтра тебе предстоит работа. Здесь ходит человек, которого я должна уничтожить! Что ты молчишь? – яростно крикнула она, потому что великан не отвечал, спокойно ожидая четких указаний. – Ты что, забыл, что я родная дочь Фрейвида Огниво?

Утром, едва дождавшись бледно-серого рассвета, Хродмар поднял своих людей. Ночью снова приморозило, и лесная земля звонко отзывалась на человеческие шаги. Смерзшаяся хвоя похрустывала под сапогами, но снега уже нигде не было, и Слагви шепотом радовался скорой весне.

– Как по-твоему, доберемся мы до человеческого жилья к Празднику Дис? – приставал он к брату.

Сёльви отмахивался, и за него ответил Хродмар:

– Это зависит от того, насколько быстро мы пойдем. Так что не трать время на разговоры, а веди нас туда, где вчера видел огонь.

– А я видел два!

– Я тебе еще вчера говорил: квитты не полезут на такую скалу! – напомнил Сёльви и махнул рукой в ту сторону, где ночью горел багровый огонек на отвесном склоне. – Это был троллиный огонь, Хродмар ярл. Можешь мне поверить.

Хродмар молча кивнул: хутор кузнеца Стуре-Одда, отца Сёльви и Слагви, стоял на самой вершине Аскефьорда, а поблизости, в Дымной горе, обитал бергбур – крупный и уродливый горный тролль, один из того многочисленного племени, что заполонило Черные горы в глубине Фьялленланда. Вообще-то бергбуры, которых считают помесью троллей и великанов, с людьми не дружили и даже, по слухам, были людоедами, так что их старательно избегали. Но бергбур из Дымной горы жил там издавна и остался, когда люди заселили Аскефьорд. Кузнецы с ближайшего хутора привыкли к жутковатому соседу, который, впрочем, при свете дня никогда не показывался, и даже обменивались с ним некоторыми услугами. Поэтому сыновья Стуре-Одда считались лучшими знатоками нечисти во всем войске.

Крохотный отряд тронулся в путь. Скорым ровным шагом фьялли шли по склону горы через сосновый лес, к низине, где братья видели огонь квиттов. Было тихо, только мерзлая хвоя поскрипывала под сапогами да шуршали ветки, задевая головы и плечи людей.

– Я их вижу! – Хёрдис обернулась к Свальниру. – Ты не спишь там, чудовище?

– Не сплю! – бухнул великан.

Сейчас он был ростом с обыкновенного человека, но голос его, как показалось Хёрдис, остался прежним, великаньим.

– Потише! – яростно зашипела она. – А не то они услышат тебя раньше времени, и тогда все пропало!

– Почему пропало? – удивился великан. Сидя на земле между валунов, он был среди них почти незаметен, только темные глаза его не отрывались от Хёрдис. Ей казалось, что сами камни смотрят на нее и чутко сторожат каждое ее движение. – Ничего не пропало. Даже если и увидят – куда они от меня денутся? Никуда. Я сделаю все, как ты захочешь, и никто никуда не денется.

– А! – Хёрдис в досаде махнула рукой и отвернулась.

Что он понимает, валун неотесанный! Хорошая месть должна хорошо выглядеть. Прежде чем умереть, обидчик должен понять, от чьей руки он умирает и за что. И по возможности горько раскаяться в содеянном.

Они приближались. Стоя у края скалы на самой вершине перевала, Хёрдис смотрела вниз и видела, как по каменистому склону горы прямо к ней упрямо поднимается отряд человек в двадцать. Впереди шел сам Метельный Великан, с красным лицом и разметавшимися по плечам белыми волосами, следом за ним какой-то щуплый, но очень упрямый на вид человечек нес на плече стяг с тремя волчьими хвостами. Конец древка был обломан. Стюрмир конунг, как видно, решил не ходить через Совиный перевал, который мог бы вывести его обратно на Западное побережье, захваченное фьяллями, а вел остатки дружины на юг, к озеру Фрейра.

Никто из угрюмо топавшей дружины не смотрел вперед и не видел Хёрдис. Ее не так-то легко было заметить: в косматой волчьей накидке, окутанная волнами длинных темно-русых волос, она почти сливалась со скалой. Она дождалась, когда Стюрмир подойдет шагов на двадцать, а потом вдруг резко шагнула вперед и встала на край валуна, выступив из тени скалы. Теперь ее было хорошо видно.

– Стой, Стюрмир конунг! – пронзительно крикнула Хёрдис и со злорадством отметила, что люди сильно вздрогнули.

Вздрогнул и сам Стюрмир и только после этого поднял голову. Отряд остановился.

А Хёрдис подняла руки ладонями вперед, как будто держала невидимую стену и преграждала идущим путь.

– Дальше ты не пойдешь, Стюрмир конунг! – объявила она.

Кто-то из людей схватился за оружие, кто-то – за амулеты. Хёрдис не знала, что от жизни возле Свальнира почти утратила жизненные краски и ее кожа стала серовато-бледной, как у настоящей подземной нечисти. Но люди видели это, и каждого обдала волна холодной дрожи: перед ними стояла женщина-тролль.

– Здесь кончается твой путь по земле! – с торжеством продолжала она. – Вспомни, сколько зла ты натворил! Ты обманом завлек в Тюрсхейм Фрейвида Огниво, заставил его войти туда одного и предательски убил! Ты думал, что у Фрейвида нет сына и за него некому отомстить! Ты ошибся! У него осталась дочь! И я отомщу тебе! Дальше ты не пойдешь, и могила твоя будет здесь, и эти горы станут поминальным камнем твоему вероломству и предательству! Давай, чудовище!

Последние слова предназначались Свальниру. Он не понимал, зачем говорить так много, но Хёрдис уже приучила его к повиновению. Дождавшись условленного знака, Свальнир встал из-за камней и мгновенно вырос до своего настоящего роста. Никто из людей на склоне даже не вскрикнул.

Позади них, у подножия склона, мелькнуло что-то живое.

– Вон они, я их вижу! – Проворный Слагви первым выскочил из сосняка и глянул вперед, на склон новой горы. – Шагают, как миленькие. И сам Метельный Великан с ними. Топает впереди, и стяг при нем. Волчьими хвостами хорошо заметать следы.

Хродмар вышел из-за рыжих сосновых стволов и встал рядом. Он тоже увидел квиттов, уходящих на юг.

– Послушай, Хродмар ярл, что я подумал, – сказал у него за спиной Сигват кормчий. – Квитты знают дорогу через эти горы. А мы, при всей нашей доблести, не знаем. Не умнее ли нам было бы дать им спокойно идти вперед, пока они не выведут нас на другой край Медного Леса? Я слышал, там где-то есть еще какой-то перевал, то ли Троллиные Ступени, то ли как-то вроде того называется, и я не знаю, как мы сами его найдем.

– Замысел хорош, если бы знать заранее, что по пути никто к ним не присоединится, – подумав, ответил Хродмар. – А если их станет больше, то наше дело пропадет. Нас и так восемь против двадцати.

– Восемь фьяллей – это всегда больше, чем двадцать квиттов! – убежденно заметил Слагви.

– Конечно! – согласился с ним брат. – Но если квиттов станет пятьдесят, то к концу схватки фьяллей останется… гораздо меньше. И неизвестно, будет ли кому донести голову Стюрмира до Аскефьорда.

– Умнее нам было бы не ходить по долине открыто! – снова сказал Сигват. – Если кто-то из них обернется, они сразу нас увидят. А место для боя должны выбрать мы сами. И пока я не вижу подходящего.

Хродмар молча кивнул и свернул к опушке сосняка. Путь по открытому месту был бы короче, но показываться врагам на глаза и правда не стоило.

Стюрмир со своими людьми добрался уже почти до гребня перевала, как вдруг Хродмар охнул, впился глазами в вершину и шагнул вперед.

– Что с тобой? – спросил Сигват.

Он тоже глянул в ту сторону, но ничего особенного не увидел.

– Это она… – прошептал Хродмар, как будто потрясение лишило его даже голоса. – Она… ведьма…

Из семи его нынешних спутников ни один не знал Хёрдис в лицо и не понимал в полной мере, что она значит для молодого ярла. А Хродмар разом побледнел так, что мелкие рубцы на коже проступили белой сеткой. Квиттинская ведьма, в серой накидке, с распущенными волосами до колен, стояла на валуне над перевалом. Пока она еще пряталась в тени скалы, усмехаясь каким-то своим темным мыслям, но Хродмар видел ее, и эта странная, половинчатая усмешка напомнила ему их самую первую встречу – над Тюленьим Камнем, неполный год назад, когда он метнул в нее нож.

Ах, если бы он тогда попал ей в горло, как метил! Ничего бы не было! Не было бы «гнилой смерти» на «Тюлене» и в Аскефьорде, не было бы погребального костра кюны Бломменатты и ее сыновей, не было бы этой войны и Битвы Конунгов, после которой Хродмар сам еще не знал, кого из товарищей и родичей придется поминать… Она, злая судьба, женщина-тролль в своем настоящем, мерзостном обличии, бледная до серости, стояла над перевалом – так близко!

Ни слова не сказав, Хродмар вырвал из-за пояса рукоять боевого топора и бросился вниз. Ему даже не пришло в голову позвать кого-то с собой – квиттинская ведьма была его собственным проклятьем, и расправиться с ней должен был он сам. Огромными прыжками Хродмар пронесся вниз по склону, миновал низину и стал подниматься на гору вслед за людьми Стюрмира. Но о квиттах он сейчас уже не думал – для него существовала только Хёрдис. Отчего-то сейчас ему верилось, что после смерти проклятой колдуньи все кончится, сделается так, как раньше, до их роковой встречи.

Увлеченный своим порывом, Хродмар не сразу расслышал каменный грохот. Когда из-за перевала вдруг выросла громадная фигура великана – на сей раз без меча, – Хродмар воспринял его как досадную помеху. Не сейчас было возиться с великанами, когда так близко хохотала его злая судьба!

А великан уперся обеими руками в громадный валун, целую скалу, и с небольшим усилием столкнул его. Медленно-медленно, как в жутком сне, валун покачнулся и ринулся вниз по склону, увлекая за собой большие и маленькие камни…

Грохот камня наполнил воздух до самого неба, поглотив все и заглушив дикий крик Хёрдис. Она заметила движущееся пятно внизу, но едва обратила на него внимание, приняв его за отставшего квитта, который торопится разделить судьбу своего конунга. Слишком поздно Колдунья разглядела блеск топора, взмахами которого он помогал себе бежать. Мелькнули длинные пряди светлых волос, и тут же что-то горячо толкнуло Хёрдис в грудь изнутри. Эта фигура, не слишком высокая, но ладно сложенная и ловкая, с косматым медвежьим мехом на плечах, с блеском серебра на поясе, туго затянутом вокруг стана, напомнила ей о чем-то столь важном… Со смешанным чувством изумления и ужаса Хёрдис узнала Хродмара.

Каменная глыба с грохотом катилась вниз, к кучке замерших от неожиданности людей, а за ней летела по склону целая лавина. Это глупое чудовище, Свальнир, упоенно крушил и крушил камни, ревел и грохотал, забавляясь, как ребенок. Было поздно. Теперь никакая сила, никакие тролли и великаны не остановят обвал, покуда тот не погребет под собой всех. Всех.

Нет! Дикий протест вспыхнул в сердце Хёрдис и толкнул ее вперед. Она не хотела, чтобы ее недруг умер так! Эту смерть она предназначила для Стюрмира, только для Стюрмира, убийцы ее отца. Хродмар Метатель Ножа, ее давний и самый драгоценный враг, был достоин иной участи, нежели быть случайно сметенным заодно с другими. Он был для Хёрдис не заодно со всем глупым, жестоким и неблагодарным человеческим родом. Он был отдельно.

С ловкостью настоящей горной троллихи Хёрдис спрыгнула с уступа и устремилась следом за грохочущей лавиной. Позади гулко вскрикнул Свальнир, и Хёрдис спиной ощутила, что он перестал шевелиться и бросать новые валуны. Но грохот не стихал, потревоженная гора сбрасывала покровы, обломки летели вниз, воздух, насыщенный ледяной и каменной пылью, стал холодным и плотным.

Хродмар был дальше от лавины, чем квитты, и раньше их заметил Хёрдис, успев приготовиться к неожиданностям. Увидев великана, толкающего утес, он быстро сообразил, к чему это приведет. Уже видя каменную глыбу, летящую ему навстречу, Хродмар отпрыгнул с прямого пути лавины и прижался к скале. Чтобы искать спасения в оставленном позади сосняке, надо было бы повернуться к лавине спиной, а это чистое безумие!

В неровной стене скалы обнаружилась щель глубиной локтя в два, образованная острым выступом. Хродмар забился в нее, быстро огляделся, прикидывая, выдержит ли его укрытие натиск лавины, не сдвинет ли камни, раздавив его в мокрую кашу, не накроет ли сверху. Больше ему все равно было некуда деваться. Первая сброшенная скала уже промчалась мимо, пронесшись по тому месту, где стояли люди Стюрмира. Хродмар не успел заметить, что с ними стало; ему было не до того, а по склону уже текла грохочущая река.

Один из обломков скалы задел острым краем выступ, за которым он прятался, и Хродмар на своем теле ощутил его громадную тяжесть, безжизненный холод, слепую, бездумную силу, готовую смять и раздавить все живое – не со зла, а просто потому, что такова ее суть.

Каменный поток стремился мимо Хродмара, с каждым мгновением нарастая. На лицо и волосы сыпались ледяная каменная пыль и крошка, мелкая галька больно стучала по лбу и щекам, дышать было трудно и страшно. Казалось, что каждый вздох может стать последним, что вот сейчас вдохнешь эту самую смерть, своим теплом выдашь ей присутствие живого существа, и тогда она расправится с тобой, поглотит своим холодом, но останется такой же холодной…

Хродмар жмурился, прикрывая лицо ладонью и стараясь уберечь глаза. Звериный страх толкал его сжаться, закрыть голову руками, и в то же время казалось, что если он перестанет смотреть в лицо своей смерти, то первый же валун мгновенно раздавит его. Всей кожей он ощущал, как холодная твердая смерть смыкает вокруг неразрывное кольцо, как зажимает слабую искру хрупкого и теплого человеческого тела стылый и твердый камень.

А дикий грохот висел над головой, заглушая все прочие звуки, если они еще остались в этом мире, полном неистовства оживших скал…

Прыгая с уступа на уступ, не замечая огромных глыб, летящих мимо нее, и сердито выдергивая подол, если какая-нибудь непочтительная каменюга смела за него ухватиться, Хёрдис мчалась вниз по склону, глядя только туда, где меж серо-бурых обломков скалы светлела голова Хродмара. Почему-то сейчас ее поразили мягкий цвет и нежность его волос рядом с безжалостно-холодными валунами. Там, в камнях, тлела искорка жизни, и Хёрдис в неосознанном порыве летела спасти ее.

Вот он! Хёрдис прыгнула на горбатую спину выступа, покачнулась, даже через толстую кожаную подошву башмаков ощутив холодный и острый скол кремня. Все вокруг гремело, дрожало и ползло вниз, неудержимое, гонимое собственной каменной тяжестью. И среди этого водоворота виднелось знакомое лицо, искаженное страданием, с зажмуренными глазами и приоткрытым ртом, жадно ловящим тяжелый каменный воздух. Любой из этих валунов грозил зацепить и утащить с собой человека. Хёрдис бросилась на колени, потом легла животом на выступ.

– Давай руку! – заорала она, сама себя не слыша. Ужас пронзил ее при мысли, что и он не расслышит ее голоса за грохотом лавины. – Давай руку, тролль рябой! – вопила она, как будто это ее должны были спасать, но он не поднимал головы.

Выступ дрогнул, покачнулся. Хродмар дернулся, неосознанно стремясь уйти из ловушки, но уходить было некуда. Откуда-то издалека к Хёрдис пришло воспоминание о пожаре Прибрежного Дома и об этом самом лице, искаженном ненавистью, с пламенным отблеском в глазах и на белых зубах, – лице ее смерти.

Как она ненавидела его тогда! Но разве что-то изменилось? Да, он по-прежнему – ее смерть, но исчезни Рябой Фьялль сейчас из мира, разве испытает она облегчение? Нет, мир опустеет, если из него уйдет эта борьба, эта опасность, эта игра с острым стальным клинком. У нее, Хёрдис Колдуньи, нет в душе ни любви, ни благодарности, ни радости. Есть только обида и ненависть. Только они привязывают ее к жизни, к человеческому миру. Пропади они – что ей останется? Фрейвида больше нет, нет и его врага, и последняя ниточка живого чувства связывает ее с Хродмаром сыном Кари, с ним одним.

Хёрдис протянула руку вниз и изо всех сил застучала по плечу Хродмара.

– Эй, очнись! – кричала она, холодея от мысли, что его уже не вытащить. – Ты куда собрался, урод косматый! Не уходи от меня!

Хродмар дернул головой, судорожно потянул в себя воздух, и Хёрдис восторженно затеребила его, чувствуя, как от каждого ее движения выступ дрожит сильнее.

– Не уходи от меня! – отчаянно кричала она, обращаясь не столько даже к Хродмару, сколько к самой судьбе, моля оставить ей последнюю, может быть, связь с людьми. – Не уходи, я не хочу без тебя жить! Я ненавижу тебя, ты мне нужен! Кроме тебя у меня ничего нет!

Хродмар снова дернул головой, повернул лицо к ней и судорожно заморгал.

Далеко не сразу Хродмар понял, что его тормошит за плечо не каменный обломок, а чья-то живая рука. Чей-то пронзительный, истошный голос пробивался сквозь грохот и свист мерзлой земли, но никак не мог пробиться. Хродмару казалось, что ему это мерещится. Но голос не отставал и не растворялся в шуме, голос кричал что-то о ненависти и жизни. Пальцы настойчиво дергали накидку Хродмара.

Разлепив тяжелые веки, с трудом одолевая резь от пыли в глазах, Хродмар посмотрел вверх и увидел смутное пятно бледного лица с безумно горящими глазами. Во сне и наяву, при жизни и после смерти он узнал бы ведьму, образ своей злой судьбы. Она сопровождала его во всех самых страшных мгновениях жизни: она принесла ему «гнилую смерть», пожар, Большого Тюленя, великана в Медном Лесу. Она породила эту лавину! Но ей мало этого, она не хочет оставить его в покое, а пришла полюбоваться, как ее долгие усилия наконец увенчаются успехом!

Хродмар мотнул головой, пытаясь отогнать дурное видение, но ведьма не отставала, исступленно кричала что-то, дергала его, протягивала узкую серую ладонь, замаранную каменной пылью. Таким жестом предлагают помощь. Но Хродмар охотнее принял бы лапу Нидхёгга, чем руку квиттинской ведьмы.

«Пошла прочь!» – хотел крикнуть он, но из горла рвалось только хриплое рычанье, больше похожее на рев разъяренного зверя.

Хродмар, несомненно, узнал ту, что пыталась его спасти; в глазах фьялля сверкнула такая восхитительная ненависть, что Хёрдис стало жарко, и волна новых сил выплеснулась откуда-то из неисчерпаемой глубины ее темной души. Она снова протянула руку, но Хродмар с трудом повернулся – каменные обломки уже засыпали его ноги выше колен, – стараясь отстраниться от ведьмы, качнул в руке топор, но поднять оружие не хватало сил.

Он не примет помощи от нее! Вот дурак – сейчас не время разбираться! Хёрдис задохнулась от негодования, хотела крикнуть что-нибудь обидное, но не придумала ничего подходящего и тем сберегла силы. Это урод предпочитает умереть, чем принять ее руку! Но если Хродмар откажется, то все кончится: и ненависть, и месть, и жизнь. Он должен принять помощь! Не от нее, так хоть…

Зажмурившись до боли, Хёрдис восстановила в памяти лицо Модольва Золотой Пряжки. Сейчас только этот человек из окружения Хродмара пришел ей на память, но в нем она была уверена – Модольву Хродмар доверяет как себе самому. Не помня никаких заклинаний, Хёрдис сосредоточилась. И, как всегда в мгновения сильных душевных потрясений, в глубине души проснулись темные и могучие силы.

– Хродмар! Мальчик мой! Давай руку, скорее!

Бледное пятно, склонившееся над качавшимся валуном, было лицом Модольва. Хродмар отчетливо видел растрепанные косы, свисавшие вниз, широкие щеки и толстый нос своего родича, рот в окружении желтоватых прядей бороды, искаженный волнением и страхом. Ему редко приходилось видеть Модольва ярла в волнении или тревоге, но нынешний случай, что ни говори, того заслуживал. Прямо перед глазами Хродмара была знакомая широкая ладонь, загрубевшая от многолетнего трения о весло и рукоять меча.

– Хродмар, давай же! – слышал он хриплый, прерывающийся от волнения и усталости голос. – Давай руку, я вытащу тебя, а не то будет поздно! Тебя засыплет! Лезь, мальчик мой! Подумай о матери!

«Подумай о матери!» Эти же самые слова Модольв говорил над ним, лежавшим в горячке «гнилой смерти». Едва ли Хродмар слышал и осознавал их тогда, но сейчас они нашли живой отклик в его душе. Он хотел жить!

С трудом подняв руку, Хродмар вцепился в ладонь дяди, дернулся, попытался высвободить ноги из каменных обломков. Отталкиваясь обухом топора, он полез вверх. Чья-то рука тянула его, наверху слышалось пыхтение и повизгивание, непонятно кем издаваемое, но Хродмар не задумывался об этом. Словно проснувшись, он захотел жить. Жить, выбраться отсюда, а остальное неважно.

Хёрдис хрипло дышала, постанывая от натуги, боли и жути. Молодой сильный мужчина и так был тяжел, а каменные обломки крепко держали его в плену и не хотели расставаться со своей добычей. Но упрямству Хёрдис Колдуньи могли позавидовать горы! Упираясь коленями в выступы скалы, она обеими руками схватила жесткое запястье Хродмара и тащила, тащила, слившись с ним в единое целое, готовая скорее сама кануть в жадную каменную реку, чем выпустить его. Лавина уже сорвала второй валун, осыпь, сожравшая ноги Хродмара, тянула его за собой, но Хёрдис держала. Пока еще он оставался на месте, но медленно, палец за пальцем, начинал сползать следом за лавиной, и Хёрдис тянуло следом. Ее голова и плечи уже свесились с валуна, в лицо дышал холодный зев смерти с острыми обломками каменных зубов… За грохотом Хёрдис не слышала собственного крика, не замечала, как от ужаса и напряжения по щекам льются слезы.

И вдруг какая-то иная сила обхватила ее поперек пояса и рванула в воздух. Внизу хрипло вскрикнул Хродмар – его дернуло так, что едва не оторвало ноги. А Свальнир застыл, попирая огромными ступнями скалы и держа в руках два тела. Каменная лавина жадной змеей ползла внизу, а он смотрел на человека, крепко сцепившегося руками с Хёрдис, и недоумевал, откуда тот взялся. Великан видел на камнях одну только Хёрдис и собирался спасать только ее. Но оторвать этот нежданный привесок, не повредив само сокровище, было трудно, и Свальнир подложил вторую ладонь под легкое тело чужака, чтобы тот не слишком сильно тянул руки обожаемой Хэксы, и понес их прочь от лавины.

Выбрав пустой склон, покрытый мхом, Свальнир осторожно сел, опустил свою ношу на землю и легонько подул в лицо Хёрдис. Она открыла глаза, заморгала. Свальнир старательно раздвинул широкий рот в улыбке – он уже знал, что у людей именно так принято выражать радость. А радость, скорее всего, сейчас будет кстати, и обожаемое сокровище останется довольно.

Хёрдис мотнула головой, потом вдруг подскочила, как ужаленная, и попыталась сесть.

– Где? – взвизгнула она.

И тут же заметила, что ее пальцы все еще безотчетно сжимают руку Хродмара. Он лежал на мху почти рядом с ней, запрокинув голову, и грудь его резко вздымалась, дыхание с хрипом вырывалось из приоткрытого рта. Из уголков зажмуренных глаз ползли слезы, промывая в серой пыли мокрые дорожки на висках. Не поднимая век, он вдруг закашлялся, хрипя и давясь, пытаясь выбросить из горла и легких давящую тяжесть. Хёрдис перевела дух и стала старательно отцеплять свои пальцы от его. Руки у обоих дрожали и были холодны как лед. Все тело болело, каждая мышца стонала, но боль и напряжение смывала мощная волна свежей, как холодная весенняя вода, радости – они живы!

– Тебе не больно? Тебе хорошо? – заботливо гудел Свальнир, нависая над ней, как гора.

Хёрдис замутило от воспоминания о только что пережитом, и она скривилась.

– Чудовище! – слабо крикнула она. – Хоть иногда от тебя бывает польза! Ты что, раньше не мог догадаться!

– Я не понял, чего ты хочешь, – виновато прогудел великан. – У тебя ничего не сломалось?

«Сейчас еще медвежатины притащит!» – сердито подумала Хёрдис, но на злость у нее сейчас не оставалось сил.

– У меня все хорошо. Я хочу только одного: уйди с глаз моих! Уйди вон за ту горку и там полежи. А потом я тебя позову.

Свальнир ничего не понял, но он чувствовал, что обожаемое сокровище и правда этого хочет. Стараясь ступать потише, он отошел точно за указанную горку, лег и пристроился так, чтобы не сводить глаз со своей Хэксы. Единственное желание сокровища, которое он никогда не выполнит, – это расстаться с ней.

Хродмар потерял сознание только на миг – когда неведомая сила рванула его вверх и дыхание перехватило так, словно тело вдруг оказалось разорвано пополам и воздуху больше некуда идти. Но сразу же он ощутил полет, движение вверх и холод стремительных воздушных потоков. Грохот и каменная пыль быстро ушли вниз, воздух вокруг стал гораздо чище и тише. Оказывается, эта жуткая каменная смерть заполнила не весь мир. Открыть глаз Хродмар не мог, как будто веки окаменели, и истерзанный грохотом слух онемел от тишины. В полусне от бессилия Хродмар смутно ощущал, что полет прекратился, что он лежит на твердой земле, ничто вокруг него не движется, не катится, не ползет и не тянет за собой. Болело решительно все, что только могло болеть. А значит, все было на месте.

Когда Хродмар наконец смог пошевелиться и поднял руку, чтобы протереть глаза, рядом с ним обнаружилось нечто живое. Поначалу он принял неподвижно сидящую фигуру за валун, но валун дышал. Квиттинская ведьма, вся запорошенная каменной пылью, с растрепанными волосами, сидела рядом с ним на земле и смотрела карими глазищами. Глаза, обведенные темными кругами, на бледном лице казались особенно большими и блестящими.

Поначалу Хродмар принял ее за дурное видение, но потом почему-то поверил, что она живая. Но никаких чувств близость Хёрдис у него не вызвала – на чувства просто не осталось сил. Ее присутствие даже показалось естественным: раз уж ведьма – его злая судьба, значит, они будут неразлучны, пока сам он жив.

Он жив! Хродмару казалось, что от всего мира уцелели только они вдвоем. Но само то, что они выжили, было так важно, что все прежние счеты казались несущественными. По крайней мере, сейчас.

Хродмар с трудом сел, опираясь ладонями о землю, помотал головой, приходя в себя. Ведьма сидела и молча ждала. Хродмар посмотрел на нее, но она и тогда не подала голоса, а продолжала смотреть ему в лицо своими огромными глазами. Им было нечего сказать друг другу.

Медленно одолевая головокружение, Хродмар поднялся на ноги и огляделся. Одна из гор позади, самая дальняя, показалась ему знакомой. Значит, на нее он и раньше смотрел с востока, то есть его товарищи должны остаться где-то поблизости. «Под ней», – сначала по привычке подумал Хродмар и содрогнулся. Он знал кое-кого, кто действительно остался под горой. Он огляделся.

– Там! – хрипло каркнула ведьма. Хродмар вздрогнул, словно с ним заговорил камень, и посмотрел на нее. Сидя на земле, она смотрела на него снизу вверх и показывала рукой куда-то в сторону. – Они там.

Хродмар не сразу узнал бывший перевал. Каменная лавина доползла до подножия той горы, что поросла сосняком, и там остановилась. Бывшая лощина была плотно завалена утесами и каменными обломками, и в середине ее даже громоздилось некое возвышение.

– Достойная могила для конунга, – невыразительно прохрипела ведьма.

По бледной коже щеки ползла темно-красная капля крови, похожая на слезу.

Хродмар смотрел на эту каплю, морщась от усилия сообразить, что это. Протянув руку, он кончиком пальца смазал ее, поднес к глазам. Ведьма выжидательно смотрела на спасенного снизу вверх. Она, похоже, знала, почему это важно.

И Хродмар догадался. Догадка насмешила его; он фыркнул, закашлялся, потом все-таки отрывисто и коротко рассмеялся.

– Асвальд все-таки дурак, – прохрипел он, вспоминая рассказ о синей крови.

Ведьма едва ли его поняла, но тоже заулыбалась правой половиной рта. Ее лицо казалось наивным и счастливым почти по-детски, но и сейчас в нем оставалось что-то неистребимо дикое.

У нее красная кровь!

Капля быстро сохла на грязных пальцах Хродмара – не синяя, как у нелюди, а живая человеческая кровь.

Хродмар вяло потер руку о штаны, зацепил какой-то лоскут, оглядел себя. Да, любой тролль выглядит получше! Каким-то чудом он сохранил оба башмака, покрытые густым слоем грязи. Медвежья накидка торчала клочьями и казалась седой от пыли. Седыми выглядели и слипшиеся пряди волос, упавших на грудь; Хродмар потер их пальцами, и проявился прежний светлый цвет. Удивительное дело, он даже не поседел…

– Ты и Хель противен! – с ехидным наслаждением сказала ведьма. – Она в пятый раз отказалась от тебя.

Хродмар не нашел что ответить. Соглашаться с ведьмой не хотелось, но она была права.

Ничего не сказав, он повернулся и медленно пошел прочь, стараясь выбрать взглядом наиболее простой путь к сосновой горе, где остались его товарищи. Искать Стюрмира никому больше не придется. Он остался под горой вместе с дружиной и стягом из трех волчьих хвостов. Теперь эту гору будут называть Курганом Конунга. А впрочем, кому ее называть? Троллям до этого дела нет, а люди… Откуда взяться людям в Медном Лесу?

Хёрдис все так же неподвижно сидела на земле и смотрела, как знакомая фигура Хродмара медленно удаляется вниз по склону, то останавливаясь, то спотыкаясь, придерживаясь за тонкие кривые сосенки. Теперь он будет о ней помнить. Теперь он и сам не скоро решит, ненавидит ее или благодарен за спасение, и потому будет думать о ней, часто, напряженно и подолгу. Будет думать гораздо больше, чем оставшаяся в Кремнистом Склоне родня или те люди, кто знал ее как прорицательницу Йорейду. А пока кто-то думает о ней, ее связь с человеческим миром не прервется.

Мир вокруг был тих, спокоен и удивительно хорош. Душу Хёрдис наполняли умиротворение и понимание. Она не просто знала, как закончили свою жизнь Фрейвид и Стюрмир, она знала, почему все вышло именно так. Почему Вильмунд оседлал своего Коня Ужаса. Почему Хродмар остался жив, хотя должен был погибнуть. Почему она сама оказалась в пещере великана, который явится за ней, как только Хродмар скроется из виду. И ни при чем здесь чудесные мечи, драгоценные обручья, волшебные огнива и копья, подаренные богами. Каждый идет дорогой своей судьбы, ведомый собственными душевными силами. Кто куда.

Хёрдис смотрела вслед Хродмару, который уходил все дальше, измученный, но живой. Она уже не помнила о Стюрмире и его людях, погребенных под каменной лавиной. Хродмар был жив, и впервые сердце Хёрдис согревалось чувством удовлетворенности от сделанного ею важного и хорошего дела.

Хродмар ярл с семью спутниками вышел к Острому мысу через три дня после Праздника Дис. Не зная, как повернулась война за время их блужданий по горам Медного Леса, они не стремились попасть именно сюда, но только в этом месте им удалось выбраться. Хирдманы сочли это лишним доказательством огромной удачи Хродмара ярла, а сам он в глубине души подумывал, не ведьму ли должно благодарить за это. Ведь только потом, рассказывая товарищам о своем спасении, он вспомнил, что видел лицо и руку Модольва. Но ведь Модольв уплыл с Ингвильдой к Аскефьорду и никак не мог оказаться в Медном Лесу! Значит, его все-таки спасла ведьма. Но жалеть об этом Хродмару не приходило в голову. Жить на свете не так уж плохо, особенно если война идет успешно, а дома ждет любимая невеста.

На Остром мысу их встретили люди Торбранда конунга. Он пришел сюда с войском сразу после Битвы Конунгов, потому что сражаться было уже не с кем. Раньше них сюда добрался с остатками дружины Гримкель Черная Борода и уже успел провозгласить себя конунгом квиттов и постоять на верхней площадке Престола Закона. Эти Лейринги – очень расторопный народ, никогда своего не упустят.

– И когда я услышал, что от имени всех квиттов Гримкель конунг предлагает платить мне дань, я поверил, что ты жив, Хродмар Удачливый! – говорил Торбранд, снова и снова хлопая Хродмара по плечу. Принимая Хродмара в усадьбе Лейрингов, он все никак не мог успокоиться и отделаться от чувства, что боги прислали ему подарок из Валхаллы. – Твоя удача еще долго будет помогать нам! Мы с Гримкелем конунгом заключили уговор, и он даже принес мне обет верности. Я думаю, несколько лет он будет даже соблюдать его. Все-таки мы хорошо их потрепали. От Лейрингов после битвы остались только женщины, мальчишки моложе двенадцати лет и пара безногих стариков. Ну, и Гримкель конунг, который в битве сумел вовремя понять, где кончается храбрость и начинается безрассудство.

– А где кюна Далла? – спросил Хродмар. – У нее ведь должен быть ребенок, сын, я так слышал. Она у нас?

– Нет. Она пропала.

– Неосторожно оставлять ее на свободе.

– Гримкель клянется, что не знает, где она. И я почти верю ему. Квитты говорят, что у Лейрингов есть внутренняя усадьба в этом же проклятом Медном Лесу, в двух днях пути от Восточного побережья. Она может быть там. Или где угодно. А в общем, ты прав. Ребенок, мальчик… Придет время, и он может стать конунгом квиттов. И примется мстить нам за отца…

– А что творится на Восточном побережье? – Это волновало Хродмара больше, чем будущие опасности, которые наступят только лет через двадцать.

– Ходят слухи, что к Празднику Дис должен был прислать свою помощь Хильмир конунг. Из-за нашего проворства слэтты опоздали, но все же… Как раз об этом я и думал! Вот что, Хродмар ярл! – Торбранд конунг снова хлопнул Хродмара по плечу. – Я дам тебе время отдохнуть, посмотреть на твою долю добычи, а потом… Кому-то все равно придется искать кюну Даллу или ехать на Восточное побережье проведать Хельги хёвдинга. Он-то еще не приносил мне никаких обетов. Я думаю, твоя удача будет очень кстати в любом из этих дел.

– Да, конечно, конунг! – улыбнулся Хродмар, поглаживая рубцы на щеке. – Но надо полагать, что Асвальду Сутулому тоже не терпится проявить свою удачу.

– Ты не хочешь? – Торбранд удивленно поднял брови. – А я думал, что после всего тебя можно смело посылать хоть в Нифльхель!

– Можно, да. Но сначала я хотел бы съездить домой. Хотя бы ненадолго.

Хродмар потер пальцами нос, и Торбранд вдруг вспомнил.

– Ну конечно! – воскликнул он. – Я совсем забыл! У тебя же там невеста!

– Так ты отпустишь меня? – спросил Хродмар, не зная, надеяться или нет.

Торбранд перестал улыбаться и помрачнел.

– Да, этой войны нам хватит надолго. Я не ясновидящий, но все же возьмусь предсказать, что ее хватит и нашим детям, и внукам. Прежде чем дальше испытывать судьбу, следует позаботиться о том, чтобы эти дети и внуки были. Так что можешь отправляться к своей невесте и справлять свадьбу. Сколько тебе понадобится на дорогу, знает один Ньёрд, а на свадьбу я даю тебе семь дней. Через семь дней ты должен отправиться обратно. И не считай, что у тебя очень скупой конунг. Так получается. Мне нужна твоя удача.

Хродмар кивнул, не споря и даже не обижаясь. Среди бурь и лавин этой войны он все же увидел просвет. Доблесть, слава и добыча – все это хорошо, но человеку хочется чего-то еще. Даже в злобной ведьме обнаружилась красная человеческая кровь. А человек, пока он жив, продолжает стремиться к счастью. Семь дней – это гораздо меньше, чем хотелось бы, но гораздо лучше, чем совсем ничего.

– Да, вот еще! – крикнул Торбранд, когда Хродмар был уже у двери.

Обернувшись на голос, Хродмар вернулся. Торбранд вынул из-за пазухи что-то длинное и плоское, завернутое в льняную плотную ткань.

– Возьми, – сказал он и вложил сверток в руки Хродмара. И тот сразу понял, что это такое.

– Это обломки копья Властелина, – подтвердил его догадку Торбранд конунг. – Потом подобрали. Древко и нижний конец клинка засыпало камнями, их не нашли, а острие нашлось. Если будешь разворачивать, то осторожнее – он еще острее, чем язык Асвальда Сутулого. Отдай Стуре-Одду, пусть сделает из него нож. Оружие Властелина остается оружием Властелина. А я теперь хорошо запомнил заклятье.

– Заклятье? – Хродмар посмотрел на Торбранда, пытаясь сообразить.

– Ну да. Разве я не успел тебе рассказать тогда? Один сказал мне, что я не должен направлять его копье на то, из чего сделана цепь Глейпнир. Не морщись, я сам тебе скажу! – Торбранд усмехнулся и перечислил: – Женские бороды, шум кошачьих шагов, птичья слюна, медвежьи жилы, рыбьи голоса… И корни гор. Я метнул копье в великана, и оно сломалось. К кошкам, рыбам и птицам он явно не имеет отношения. Значит, дело в корнях гор. Каменный дух Медного Леса – это и есть великан. Ох, и хватит нам еще забот с этим Медным Лесом, Хродмар Удачливый! – со вздохом добавил Торбранд.

Хродмар молча кивнул. Ему вспомнилось бледное лицо ведьмы, ее блестящие карие глаза и капля красной крови на щеке. Она засыпала каменной лавиной Стюрмира, но вытащила его самого. Она владеет корнями гор и потому будет сильнее любого конунга. И пусть погиб Стюрмир, разбито войско квиттов. Медный Лес остался нерушим. И он будет стоять, неподвластный даже самым сильным захватчикам, пока держит его часть цепи Глейпнир, на которой стоит мир, пока не пришло Затмение Богов и Фенрир Волк не сожрал солнце. Силы Медного Леса спят в годы благоденствия, но просыпаются и многократно возрастают во время бедствий. А глубина этих сил неизвестна даже его порождениям.

Ведьма ничего не сказала на прощание. И Хродмару почему-то казалось, что там, в дремучих глубинах Медного Леса, дочь Стоячих Камней все так же сидит на холодном мху и смотрит ему вслед.

Предания Северного замка

Госпожа долго одолевала крутой обледенелый спуск и очень устала. Пряди светлых волос выбились из-под покрывала, липли к щекам, лезли в глаза и мешали видеть дорогу. Ребенок у нее на руках ворочался в туго замотанных пеленках и покряхтывал.

На самом дне Госпожа остановилась, перевела дух и огляделась. Здесь царила ровная серая мгла, и даже той малости, что оставалась от умирающего солнца, отсюда не было видно. Госпожа осторожно положила ребенка на большой плоский камень, сбросила покрывало на плечи, вынула булавку из волос и стала заново скручивать густые, длинные, плотные, как струи текучей воды, пряди.

Перед ней простирался долгий подъем.

Альвин вышла из ворот почти на рассвете, хоть ее и уверяли, что в такую темень она все равно ничего не разглядит. Она и сама это знала, потому как родилась на Северном острове и эта зима была для нее уже двадцатой. Но так тоскливо было сидеть у очага и думать, что отец не успеет вернуться и им придется встречать Середину Зимы без него. Увидеть корабли в зимней туманной мгле было невозможно, она это понимала, но все-таки надеялась и потому вышла еще до завтрака, плотно завернувшись в меховой плащ.

И прямо за воротами увидела нечто неожиданное. На большом плоском камне лежал ребенок, совсем крошечный, новорожденный младенец, замотанный в пеленки и завернутый в кусок медвежьей шкуры. Альвин изумленно ахнула, моргнула, подошла поближе. Ей не померещилось – это действительно был ребенок. Он ворочался в своих пеленках и негромко покряхтывал. Альвин быстро огляделась. На берегу под стеной замка, насколько можно разглядеть в предутренней мгле, было совершенно пусто. Перед ней в обе стороны тянулась полоса каменистой земли шириной шагов в двадцать, зажатая между высокой стеной замка и морем, у воды кое-где лежали заиндевелые валуны, и спрятаться тут было негде. Альвин огляделась еще раз, выискивая странную мать, которая зачем-то вынесла младенца из дома в такое холодное зимнее утро, но, конечно, никого не увидела. Тогда она взяла ребенка с камня и вернулась в замок.

– Что это? Откуда ты его взяла? – Изумленные служанки бросили работу и столпились вокруг нее.

– Понятия не имею! – Альвин приподняла ребенка повыше, чтобы им было лучше видно. – Лежал на камне сразу за воротами. И никого вокруг. Откуда он мог тут взяться?

– Подкинул кто-нибудь, – заметила одна из старших служанок, Фрида. – Видно, нечем кормить, думают, что у ярла ребенок не пропадет.

– А может быть… – начала Унн, но прикусила язык, метнула быстрый взгляд на Альвин и засмеялась.

– Не может! – сурово одернула ее Фрида. – Не станет наш ярл бегать за всякими рыбацкими дочками и плодить побочных детей! Не такой он человек! И ты свои глупые мысли держи при себе!

– Я ничего… – Унн сконфуженно замялась, но по лукавым глазам было видно, что она не так уж уверена, что была не права. – Но куда же его теперь девать?

– Отдам Гудрун, пусть с двумя возится, – решила Альвин. – У нее молоко еще не кончилось. Раз уж нам его принесли, не бросать же его под воротами! Может, родители еще найдутся!

– Ну, вот это вряд ли! – Фрида покачала головой и снова взялась за нож. – Никакая растяпа не бросит ребенка на камнях, если он ей нужен. От него хотели избавиться. Или он побочный, или просто нечем кормить.

Альвин прошла через кухню к длинному коридору, куда выходили каморки прислуги. Когда-то давно часть огромного каменного зала отгородили и разделили деревянными перегородками на множество небольших клетушек, в которых жили семьи женатых хирдманов и челяди. Гудрун была у себя и качала собственного младенца – ему было уже почти пять месяцев, а отец, один из хирдманов Тормунда ярла, так его и не видел. Тормунд ярл со всей дружиной был в походе уже полгода, и если они не вернутся до праздника, то… то Альвин не знала, что и подумать.

– Вот не было заботы! – Гудрун не слишком обрадовалась новому младенцу. – Какая-то дура подбросила, а я с ним возись! Как будто мне с этим забот мало! – Она качнула на руках своего сына, и тот заорал. – Ну вот!

– Пусть пока побудет у тебя. – Альвин положила найденыша на лежанку. – Может быть, еще найдутся родители. Или кто-нибудь его усыновит. Есть же в поселке люди, у которых нет детей.

– И им очень повезло! – Гудрун устало вздохнула. – Давай, что же делать. А смотри-ка, шкура совсем новая, и пеленки какие хорошие! – Приглядевшись, она удивленно покачала головой: – У меня таких сроду не было. Смотри, какое полотно! Нет, йомфру, этого подбросили не от голода!

– Ну, тогда за ним когда-нибудь придут! – Альвин улыбнулась. – Обязательно придут!

– Я бы сказала, что это побочный сын знатных людей, да только… Кто же у нас тут знатный?

Гудрун с сомнением посмотрела на Альвин. Тормунд ярл, хозяин Северного замка, был единственным по-настоящему знатным человеком на всех окрестных островах, а все остальные принадлежали к его дружине и двору. Все их семьи были отлично известны, и ни у кого в последнее время не рождалось младенцев.

– Он совсем новорожденный. – Гудрун, мать троих детей, окинула найденыша опытным взглядом. – Еще недели нет. У нас на острове никто не рожал неделю назад… Разве что… вот что… – Женщина склонилась ближе к Альвин и зашептала: – Разве что, йомфру, это чья-нибудь жена родила, пока муж с ярлом в походе. А им вот-вот возвращаться, вот и хотят избавиться от ребенка, чтобы муж ничего не узнал. Ну, ты понимаешь? А кроме замка, его и подкинуть-то некуда. Ты понимаешь?

– Не очень! – честно призналась Альвин. – Дружины нет всего полгода, ребенка легко можно выдать за законного. Вот если бы их не было целый год… Ну, хватит! – Раздумья на такую скользкую тему были недостойны ее. – Правды мы не узнаем, и нечего гадать. Так или иначе, ребенок теперь у нас и надо о нем заботиться. Если тебе нужны будут пеленки или еще что, я скажу Фриде, она все даст.

Альвин уже пошла к двери, когда Гудрун опять окликнула ее:

– Йомфру!

Альвин обернулась.

– А про возвращение дружины… Что же все-таки ты думаешь, они вернутся сегодня? Или хотя бы завтра? Осень, конечно, была теплая, но со дня на день ударит мороз, море замерзнет, и как же они тогда?

Гудрун не хуже ее самой понимала, что Альвин не могла узнать ничего нового, но знатность дочери ярла возвышала ее над населением острова и внушала надежду, что ей открыто нечто тайное. И Альвин старалась не разочаровывать подданных.

– Я думаю, они вернутся сегодня или в крайнем случае завтра, – уверенно ответила она. – Ведь Тормунд ярл еще ни разу не проводил Середину Зимы вне дома!

И не успела Альвин выйти в кухню, как на нее налетел Хрольв, один из дозорных:

– Там корабли, йомфру! Люди, там корабли! – Он начал кричать еще во дворе, поэтому во все двери уже бежал народ, жаждущий услышать новость. – Это ярл! Это Тормунд ярл! Я узнал «Великого Дракона»! Он идет! Он возвращается!

– Я знала, знала, что сегодня он вернется! – в восторге закричала Альвин. Сейчас ей казалось, что она и правда это знала. – Скорее, скорее! Грейте воду, готовьте баню! Ари, режьте овец, разжигайте везде огонь, несите факелы!

А сама бросилась на берег – встречать.

Северный замок стоял на самом краю земли, дальше не было ничего, кроме Ледяного моря. Остров замыкал собой длинную цепь рассеянных по морю больших и малых островов с немногочисленным населением – рыбаков, охотников и небогатых скотоводов. Люди жили в крошечных хижинах, сложенных из валунов и дерна, под дерновыми же крышами, и если бы не дым, выходящий из отверстий над низкими дверями, эти жилища невозможно было бы отличить от холмиков. И любому путешественнику, кто в поисках пути к богатым западным островам плыл вдоль северного архипелага, настоящим чудом казался Северный замок, вдруг вставший на крайнем острове посреди моря и похожий на стража границы между этим и тем светом. Несмотря на суровость окружавшей природы, Северный замок был богат, и его владельцы могли содержать большую дружину, оснащать корабли и искать себе славы как вблизи родных стен, так и в далеких южных морях. В море в изобилии ловилась рыба и ходили стада китов, на окрестных островах водились морские птицы, тюлени, моржи. Мужчины охотились на морского зверя и песцов, женщины ставили ловушки на лис и зайцев. Каждую весну Северный ярл уводил на юг целую вереницу кораблей, груженных соленой и сушеной рыбой, тюленьими и моржовыми шкурами, моржовой костью, дорогими пушистыми мехами, китовым и тресковым жиром, птичьим пером и пухом. Многочисленные летом торговые караваны останавливались здесь по пути к уладским островам и платили пошлину. Поэтому в замке всегда имелось достаточно припасов, чтобы как следует встретить праздник, – не хватало только хозяина.

Корабли шли на веслах, с осторожностью находя путь между скалами и подводными камнями. Пока они приближались, обитатели замка успели подготовиться к встрече: баня была натоплена, в больших дружинных домах разожгли все очаги, угощение жарилось и варилось над огнем, бочки медового вина выкатили из погребов. Островитяне и замковая челядь нарядились в полушубки, отороченные лисьим мехом, иные надели накидки в виде широкого воротника, закрывавшего спину и грудь, вязанные из цветной шерсти и украшенные пестрыми узорами.

Толпа заняла почти всю полосу между стенами и водой. Перед воротами стояли Альвин с матерью, фру Хольмвейг, и Эрлинг ярл, остававшийся старшим в крепости на время отсутствия Тормунда ярла. Эрлингу ярлу было всего двадцать пять лет, но он вырос в дружине и благодаря собственной доблести успел завоевать такое почетное место. Он тоже успел одеться по-праздничному: на соболий полушубок, покрытый красным бархатом, был накинут голубой плащ, что очень шло к белокурым волнистым волосам молодого ярла. На груди его блестела широкая золотая цепь, и среди обледенелого серого камня он напоминал одного из богов Асгарда среди серых туч. Часто поглядывая на Альвин, он улыбался, но ей было некогда улыбаться ему в ответ – она смотрела на приближающиеся корабли.

Прибрежная полоса была забита народом до самых башен, откуда уже ничего не было видно, – сюда не только сбежалось все население острова, но и приплыли на лодочках жители ближайших островков. Все хотели увидеть своего ярла, наконец-то вернувшегося, и приветствовали его целой бурей радостных криков. Альвин не кричала, но и у нее отлегло от сердца при виде знакомой фигуры отца возле переднего штевня. Похоже, что для его долгого отсутствия не находилось никаких печальных причин: он был здоров и весел, судя по оживлению, с которым он что-то говорил своему спутнику и показывал рукой на берег и стены замка.

Своему спутнику… Кто это? Альвин хорошо знала отцовскую дружину, но этот человек был ей незнаком. Видимо, кто-то едет гостить к ним на зиму. Разглядеть гостя как следует было трудно, но Альвин видела, что он хорошо одет и Тормунд ярл обращается с ним как с равным.

– Кто это с ним? – тихонько спросила она у матери, которая стояла рядом, держа в руках священный золотой кубок ярлов.

– Не могу разглядеть, – шепнула в ответ фру Хольмвейг, прищуривая ослабевшие с годами глаза. – Наверное, он кого-то пригласил на зиму. Сейчас узнаем.

«Великий Дракон» первым подошел к причалу, и под приветственные крики Тормунд ярл сошел на каменистый берег. Фру Хольмвейг сделала несколько шагов ему навстречу, волоча подол длинной шубы, покрытой драгоценным фиолетовым бархатом, и на торжественно поднятых руках подала ему кубок с красным вином – редкой ценностью, приберегаемой только для самых знаменательных случаев. Тормунд ярл принял кубок; было видно, как их губы шевелятся, но за криками толпы невозможно было разобрать ни слова. Впрочем, Альвин и так знала, что они говорят. «Приветствую тебя, Тормунд ярл, муж мой! Удачен ли был твой поход?» – «Приветствую тебя, фру Хольмвейг, госпожа моего дома! Боги хранили меня и дружину в походе, за что хвала им и слава! Благополучен ли наш дом и все домочадцы?» Именно такие слова произносятся на этом месте уже не первый век, с тех пор как возник Северный замок и его первый хозяин вернулся из летнего похода. В церемонии встречи ничего не меняется, как не меняются остров и замок, словно выросший из этих серых гранитных скал.

Но вот отец обернулся, сделал знак, и тот незнакомый гость подошел к нему. Тормунд ярл что-то сказал, обращаясь к жене, потом оба они повернулись и нашли глазами Альвин. Она не слышала, что они говорят, но по их жестам догадалась, что ее зовут. Опираясь на плечо ближайшего хирдмана, она соскочила с высокого камня и по мерзлому песку подбежала к отцу. Дочери ярла не к лицу проявлять нетерпение, но она была так счастлива видеть отца живым и снова дома, что не думала об условностях. Ведь она предсказала, что он вернется сегодня, так что еще надо?

– Это мой давний товарищ, Бергер ярл, сын короля Сёльмунда, что правит на Квартинге! – говорил отец, когда она подошла. – Мы встретились с ним еще в начале похода и вместе добрались даже до земли кетильберов и турдатанов, вот почему я так долго не возвращался. Зато какую добычу мы привезли, вы удивитесь! Я пригласил Бергера ярла провести с нами зиму. Я хочу, чтобы ты, Альвин, подала ему кубок.

Пока из гридницы несли с готовых столов еще один кубок, достойный знатного гостя, Альвин успела немного его разглядеть. Сын короля! До сих пор к ним на остров не залетали такие важные птицы, но она не робела, привыкнув к мысли, что род Северных ярлов не уступит никакому королю. Впрочем, и Бергер ярл был не похож на королевского сына из сказки. Во-первых, ему было уже лет сорок или около того, и в его светлых волосах на висках отчетливо виднелась седина. Лицо обветренное, с резкими морщинами на лбу, серые глаза чуть прищурены, выдавая небольшую близорукость. Но на губах играла легкая дружелюбная улыбка, и Альвин сразу подумала, что это добрый человек.

– А где это – Квартинг? – шепотом спросила она у матери.

– Моя страна лежит на полуострове, который находится к востоку от моря, а море то называется Небесный Блеск. Оттуда сюда добрый месяц пути! – весело ответил сам Бергер ярл. – А усадьба моего отца стоит на Ветровом мысу.

– В вашем замке три высоких башни с золотыми шпилями? – вырвалось у Альвин, которая привыкла думать, что именно в таком замке обитают сказочные короли.

– Когда вернусь, попробую выстроить что-нибудь в этаком роде! – смеясь, ответил Бергер ярл, окидывая взглядом стены и башни замка. – По правде сказать, ни на Квартинге, ни где-либо на Морском Пути нет ничего похожего. Все наши усадьбы – это просто большие дома, в лучшем случае за земляными стенами в два человеческих роста. Я, признаться, не верил, что Северный замок – это целая скала, только выложенная руками… людей или великанов? Людям едва ли такое под силу.

– Да, говорят, что Северный замок выстроили великаны. – Альвин кивнула. – А еще у нас говорят, что его первой хозяйкой была великанша Скади, жена Ньёрда.

– Отчего же она переехала? – Бергер ярл поднял брови.

– Отсюда ушли великаны, перебрались дальше на север, и она ушла за ними. Где-то там, в Йотунхейме, ей выстроили новый замок, еще лучше. – Альвин махнула рукой в северном направлении. – А этот замок заняли Северные ярлы.

– Да-а, – уважительно протянул Бергер ярл, колеблясь, поверить ей или посчитать все детскими сказками. – Боюсь, мне нелегко будет уговорить парочку великанов поехать со мной, чтобы соорудить нечто подобное на Ветровом мысу.

Впрочем, вид замка, сложенного из громадных гранитных глыб и проткнувшего вершинами башен низкие небеса, отгонял недоверие – ведь люди действительно не умеют строить ничего подобного!

Запыхавшийся управитель принес позолоченный кубок с тем же красным вином, и Альвин взяла его.

– Приветствую тебя в нашем доме, Бергер сын Сёльмунда! – приняв серьезный вид, сказала она. – Да сохранят тебя боги под нашим кровом, и да царят здесь мир и благополучие!

– Мир и благополучие всегда царят в доме, где правят женщины, мудрые, как Фригг, и прекрасные, как Фрейя! – Бергер ярл улыбнулся и принял кубок. – Пью за вашу красоту и гостеприимство, хозяйки Северного замка, и чувствую себя путешественником, который забрался на самый край земли и внезапно попал прямо в Асгард!

Альвин улыбнулась и подумала, что он – настоящий сын короля, хотя не блещет золотыми кудрями и руки у него не по локоть в серебре. Именно королевский сын должен уметь держаться так дружелюбно и непринужденно, храня свое достоинство и не задевая чужое, и уметь сделать так, чтобы рядом с ним любому стало хорошо! Он и говорит, как шутит, и вовсе не кажется надменным, но в нем чувствуется такая уверенная сила, что Альвин вдруг ощутила тепло рядом с ним.

И он будет у них зимовать! При мысли об этом ей стало так радостно, как будто к ним приехал сам Светлый Бальдр и зима по такому случаю отменяется!

Весь день прошел в суете и хлопотах. Корабли разгружали, вытаскивали из воды, снимали паруса и мачты, затаскивали в корабельные сараи, чтобы в течение долгой зимы потихоньку чинить все, что нуждалось в починке, и готовиться к походам нового лета. Груз развозили по складам и устраивали на хранение: съестные припасы, железные и бронзовые изделия, ткани, посуду. Весь день домочадцы питались кое-как, хватая в кухне то одно, то другое: к вечеру готовился пир, и заниматься обедом прислуге было некогда.

Наступала самая длинная ночь в году. В полночь Тормунд ярл принес жертвы в святилище на самом берегу, где стояли два высоких резных идола. Они изображали Тора, грозу великанов, и Ньёрда, бога морей, повелителя ветров и течений, покровителя морской охоты и рыбной ловли, торговли и путешествий. Идолы были поставлены только отцом Тормунда ярла, а до этого мольбы и жертвы обращали к двум большим валунам, лежащим на самой кромке прибоя. Возле них и сейчас виднелись черепа моржей и китов, принесенные островитянами в дар своим покровителям и защитникам.

После жертвоприношений все вернулись в замок. В огромном зале, где в обычные дни было так пусто и гулко, сейчас не находилось свободного места. Дружина и гости со всех окрестных островов сидели за столами плечом к плечу, и даже на полу устроился кто-то из рыбаков. Горел огонь в очагах, горели факелы на стенах, бросая отблески в сотни веселых глаз, на металлические бляшки щитов и лезвия секир на стенах. Снаружи ревело ледяное зимнее море, как вечно голодное чудовище, которое уже не первый век злится на каменные стены, но ничего не может с ними поделать!

По древнему обычаю, трон хозяина замка располагался посередине длинной стены зала, между двух резных столбов, а почетное место напротив досталось Бергеру ярлу. Молодой Эрлинг ярл остался недоволен. Он как-никак второе лицо в крепости и достойно хранил ее покой и безопасность целых полгода, пока хозяин был в походе, а теперь вместо ожидаемой благодарности он получает место чуть ли не в конце стола! И то, как достойно он исполнял свои обязанности, сейчас никого не интересовало. Все слушали гостя, и даже Альвин не замечала, как мрачен и обижен товарищ ее детства. Всем хотелось знать, как выглядит родная страна Бергера ярла, что за люди ее населяют.

– Нам принадлежит вся земля от пролива Двух Огней до конца Хлаупского залива, а он так называется потому, что в него впадает река Хлаупа! – охотно рассказывал он. – Нам принадлежит ее устье, и все народы, живущие выше по течению, приезжают к нам торговать. Кроме Хлаупы, есть еще реки Альда и Бера, они тоже очень большие, а по берегам их лежат густые леса и плодородные поля. Земли вдоль рек почти везде населены, люди там обрабатывают пашни и сеют рожь, ячмень, овес, просо. Дома там строят не из камня и дерна, как здесь, а из бревен, вкопанных в землю…

– Целый дом из бревен! – Альвин с трудом могла поверить. На Северном архипелаге леса не было совсем, бревна вылавливали из моря или покупали, поэтому они были дороги и шли только на опоры кровли. – Ну и богатый же народ!

– Это не так уж дорого, йомфру, ведь там сколько угодно леса! Ты знаешь, как выглядит лес?

Альвин качала головой. Остров, замок и ближайшая часть архипелага составляли весь ее мир, и ей было трудно представить другую землю, кроме скал над морем.

– Зато я видела лес! – отвечала фру Хольмвейг и вздыхала. Она была родом из большого торгового города Эльвенэс, земли куда более приветливой и веселой. Она знала, что такое зеленый лес и цветущие луга, знала, как поют птицы, как краснеет в траве земляника, как пахнут цветы и как гудят пчелы над цветами. – И я видела города, где людей больше, чем на всем нашем архипелаге!

– У нас на Квартинге только Ветровой мыс еще кое-как заслуживает названия города, но в стране харудов, которая к западу от нас, есть целых три настоящих города: Страум, Варьян и Топп. А по Хлаупе можно попасть к племенам ранов, толенсов, ругов, богемов, роталариев и реодариев. Со всеми этими странами мы торгуем. Торговых городов там больше десятка, и в каждом правит знатный ярл с золотой цепью на шее. Иногда он называется графом, а иногда – воеводой, потому что у этих народов разные языки.

Все это было похоже на сказку, но Тормунд ярл кивал, подтверждая, что все это правда. Особенно позабавил слушателей рассказ о том, как лет тридцать назад король Сёльмунд захватил в земле герулов торговый город Хестафель, всех купцов с их товарами перевез на Ветровой мыс и приказал вести торг здесь! Альвин очень смеялась: оказывается, и самих купцов можно перевозить, как живую рыбу в садке!

Затем Тормунд ярл стал расспрашивать о домашних новостях. Новостей немного, и это хорошо – значит, все идет своим чередом. Под конец Альвин вспомнила о найденном утром ребенке.

– Надо же придумать ему имя, – сообразила она. – А я даже не выяснила, мальчик это или девочка. Гудрун здесь? – Она оглядела гридницу, выискивая ту среди служанок.

– Сейчас я ее принесу! – Гудрун кивнула и поставила кувшин на стол. – Как раз хотела пройти проведать – я-то их уложила, да ведь один проснется, заорет, второго разбудит…

– Так это девочка?

– Девчонка. Сейчас принесу!

Гудрун вышла и вскоре вернулась с ребенком на руках.

– Милая, ты перепутала на радостях! – Фру Хольмвейг усмехнулась. – Ты принесла своего.

– Зачем своего? – Среди улыбок гостей и домочадцев Гудрун удивленно взглянула на хозяйку. – Что я, дурная совсем, своего от чужого не отличу? Это она, девчонка ваша.

– Наш парень – просто великан! – кричал Гуннар, ее сильно пьяный и очень довольный муж, уже плохо понимавший, о чем тут идет речь. – Просто герой! Такого парня нигде больше нет!

– Но в самом деле! – Альвин вскочила и подбежала к служанке. – Та девочка была новорожденная, ты сама сказала, что ей не больше недели от роду! А этот большой, как твой!

– И правда, она что-то сильно подросла! – Гудрун с сомнением посмотрела на девочку и кивнула: – Тяжелая какая… Уже тянет скорее на пятимесячную. Но только это не мой, это она, твоя находка. Хотите посмотреть? Кстати, вы знаете, а у нее уже прорезалось три зуба!

– Может быть, нам подбросили дитя великана? – Тормунд ярл улыбнулся. – Я слышал, иногда и троллихи подбрасывают своих детей людям, если у них нет молока.

– У троллячьих детей, ярл, должен быть хвостик, или мохнатые ушки, или три глаза, или еще что-нибудь такое. – Гудрун покачала головой. – А у этой все как у людей. Я ее мыла, и кормила, и пеленала… Обычная девочка. Человеческая. Только подросла она что-то быстро, это правда…

– А меча при ней не было? – улыбаясь, спросил Бергер ярл.

– Меча? – Альвин удивленно оглянулась на него. – При чем здесь меч?

– Но ведь это явно необычная девочка! А про меч я вспомнил вот почему: когда я зимовал у короля Эйрика Могучего, мне там рассказали одну историю про новорожденную девочку. Хотите послушать?

– Хотим! – Альвин тут же с готовностью села.

– У Торфинна ярла из Одинэса была дочь, звали ее Асгерд. Однажды к ним приехал на зиму один человек, его звали Эгмунд Гордый. За зиму он посватался к Асгерд и женился на ней. Они прожили год, у них родилась дочь, а потом Эгмунд решил уехать. Его жене это совсем не нравилось, но он ее не слушал. Он отплыл на корабле со своими людьми, но остановился ночевать на одном островке. А ночью Асгерд приплыла на лодке на тот остров, выкрала его родовой меч по имени Истребитель, а взамен подложила новорожденную девочку. Утром Эгмунд обнаружил подмену, но найти Асгерд не смог. А через день его корабль попал в бурю, наскочил на камень, разбился, и все погибли.

Прошло семнадцать лет, и родичи Эгмунда думали, что его меч погиб вместе с ним. Только через семнадцать лет его племянник, сын его младшего брата, его звали Ульв с Белой реки, узнал о том, какую подмену сделала Асгерд. Она к тому времени опять вышла замуж, и у нее было пятеро сыновей, но ни одной дочери. Когда-то она видела свой долг в том, чтобы волей-неволей вынудить мужа заботиться о дочери, которую он хотел бросить. А спустя годы поняла, что могла бы любить эту девочку больше всего на свете и это сделало бы ее гораздо счастливее, чем исполненный долг.

Ульв приехал к ней и стал просить отдать ему меч Эгмунда, а она ответила: «Мне приснился сон, что дочь моя не утонула вместе с отцом, а жива. Найди ее, и тогда я в обмен отдам тебе его меч». Ульв поехал туда, где Эгмунд ночевал в последний раз перед гибелью, и узнал, что в самом деле Эгмунд оставил девочку хозяйке и велел отдать кому-нибудь на воспитание, а значит, она не погибла вместе с кораблем.

– И что же? – спросила Альвин, когда Бергер ярл замолчал. – Он нашел ее?

– Не знаю! – Бергер ярл улыбнулся и развел руками. – Девочку отдали на воспитание, и, когда я уезжал от короля Эйрика, Ульв как раз отправился к тем людям, которые ее взяли. Может быть, она не дожила до этого, может быть, вышла замуж. А может быть… Ты сама догадаешься, что еще там могло выйти. – Он лукаво посмотрел на Альвин и улыбнулся. – Ведь ей как раз исполнилось семнадцать лет, а Ульв с Белой реки тогда еще не был женат. Интересно здесь то, что эту девочку дважды обменивали на родовой меч Эгмунда: сначала от нее хотели избавиться, потом получить назад.

– История без конца! – с огорчением отметила Альвин.

– И ты считаешь, что любовь делает человека счастливее, чем исполненный долг? – спросил у гостя Эрлинг ярл. Он-то всегда исполнял свой долг, даже если его забывали за это поблагодарить!

– Мне, к счастью, не приходилось между ними выбирать. Но те, кто выбрал любовь, говорят, что так.

– Для них, конечно, лучше так думать, – заметила фру Хольмвейг. – Когда выбор сделан, честь потеряна и ничего не осталось, кроме любви.

– А ты как думаешь, йомфру? – Бергер ярл посмотрел на Альвин. – Что лучше, честь или счастье?

– Я думаю… что эти два слова очень похожи. Наверное, это неспроста… Да, но как же нам назвать нашу находку! Как звали ту девочку с мечом, о которой ты рассказывал, Бергер ярл?

– Я слышал, что воспитатель назвал ее Тора.

– А давайте мы и нашу девочку назовем Тора! – предложила Альвин. – Пусть Тор охраняет ее – она ведь пришла к нам без меча!

– И похоже, что ее мать, кто бы она ни была, выбрала любовь! – добавила фру Хольмвейг.

Праздники кончились, погасли пиршественные огни, потянулась долгая темная зима. Каждый раз около полудня черная мгла немного рассеивалась и превращалась в какое-то подобие пасмурного серого дня, но уже через несколько часов снова темнело. Однажды ночью в самом начале февраля Альвин проснулась от далекого глухого гула. Она давно ждала чего-то подобного и теперь сразу вскочила.

– Что с тобой, йомфру? – Унн, спавшая на ее лежанке, тоже подняла голову. – Куда ты одеваешься?

– Я слышу… Я должна посмотреть… – Альвин при свете горящего очага торопливо натягивала верхнюю рубашку и затягивала пояс. – Подай мои чулки! Хильда, подложи дров! Одевайтесь и будьте готовы, – похоже, придется вставать!

– Ты думаешь, это они? Они идут? Уже идут? – Бледные, растрепанные служанки окружили ее и в испуге заламывали руки.

– Я думаю, что да. Не бойтесь, но на всякий случай будьте готовы.

Альвин выбежала из девичьей в гридницу и там увидела отца – он тоже был одет и на ходу застегивал кафтан, подбитый теплым волчьим мехом.

– Ты тоже услышала? – Увидев дочь, он бодро кивнул ей, будто и не было глухой зимней ночи. – Я сам сейчас посмотрю: если действительно началось, тогда будем будить замок.

– Но я прикажу развести везде огонь, – сказала Альвин. – Слышишь?

Она подняла руку: и в гриднице, где не было окон, сквозь толстые каменные стены был слышен далекий и все нарастающий гул.

– Что это? – К ним подошел Бергер ярл. Сейчас он не улыбался и выглядел серьезным. – Это буря?

– Нет. Это ледяные великаны. Почти каждую зиму они идут на замок и пытаются его разрушить.

– Великаны! – Бергер ярл изумленно раскрыл глаза.

– А разве ты о них не слышал?

– Слышал, но… но я думал, что это только сказки. Мало ли чего рассказывают люди, особенно о вас, о Северном замке. Еще говорят, что король белых медведей заключил с вами договор и один раз в три поколения забирает девушку из вашего рода себе в жены… Не будешь же ты говорить, что и это тоже правда!

– И это тоже правда, должна тебе сказать, ничего не поделаешь! – Альвин улыбнулась и развела руками. – Но к королю белых медведей ушла тетка Ирмингерд, сестра моего отца, так что ни мне, ни моей будущей дочери это не грозит. Но мне пора на стену, ты пойдешь с нами? – уже на ходу бросила она.

Бергер ярл, все с таким же недоумевающим видом, поспешил за ней.

Пробегая по нижнему этажу, Альвин везде натыкалась на полуодетую прислугу: одни еще вертели головами и спрашивали у всех, что случилось, другие уже тащили дрова к очагам. Где-то в кладовках гремели котлы.

Возле кухни Альвин заметила Гудрун: та выходила из каморки, на ходу затягивая концы головного покрывала. В приоткрытую дверь вслед за ней пыталась выбраться девочка, но Гудрун решительно засунула ее обратно. Альвин мимоходом удивилась: она не видела найденыша две недели, а за это время Тора так выросла, что выглядела как шестилетняя. В самом деле, странно, что при ней не было меча! Он бы сейчас пригодился, особенно если волшебный…

Едва они поднялись на башню, как в лицо ударил морозный ветер, и Альвин поспешно прикрыла лицо краем капюшона. Это был верный признак – с ветром неслось ледяное дыхание великанов. На крепостной стене замка уже было оживленно – горело множество факелов и сновали люди. Вемунд Терновник, глава дозорного десятка, успел послать гонца в дружинный дом и поднять людей. Тормунд ярл стоял на северной башне.

– Ну что? – Альвин подошла к нему.

– Это они! Смотри! – Рукой в меховой рукавице Тормунд ярл показал на север.

Альвин пригляделась. В черном небе светила полная луна – нашествие всегда начиналось в полнолуние, – и при ее свете было видно, как вдали, почти на горизонте, шевелится какая-то неровная белая стена. Альвин видела это уже не в первый раз и хорошо знала, что означает подобное зрелище. В самый разгар зимних холодов ледяные великаны шли на Северный замок, чтобы разрушить свое давнее творение и изгнать захвативших его людей. Они были еще далеко, но следующей ночью окажутся под стенами.

– Альвин! – Кто-то схватил ее за рукав, и она увидела Эрлинга ярла. – Зачем ты сюда пришла?

– Я услышала гул. Ты же знаешь, ярл и его семья слышат первыми и будят всех остальных.

– Но ведь ярл уже здесь, зачем тебе было приходить? Здесь слишком холодно, ты простудишься. Иди вниз.

– Что ты меня отсылаешь, как будто я ребенок! – возмутилась Альвин.

– Я не хочу, чтобы ты заболела!

– Нечего обо мне заботиться, ты мне не нянька!

– Но я…

– Оставь ее в покое, Эрлинг ярл! – миролюбиво посоветовал Бергер ярл. Он в это время стоял так, чтобы прикрыть Альвин от ледяного ветра, и уже не выглядел таким потрясенным, лишь изредка оглядывался в сторону приближающейся опасности. – Если я успел хоть что-то понять в здешних делах, любой человек из семьи Северного ярла для зимней нежити страшнее, чем самый могучий воин. Пусть йомфру побудет здесь, если считает нужным.

Эрлинг сердито посмотрел на него. Бергер ярл кое-что понял в здешних делах, причем даже больше, чем показывал. Поскольку у Тормунда не было сына, все ждали, что новым Северным ярлом станет муж его дочери. Эрлинг знал Альвин с детства и, благодаря своему положению в дружине, считал, что наиболее достоин этой чести. Когда же в Северном замке появился Бергер ярл, Эрлинг сразу увидел в нем соперника. Пусть тому было уже сорок, пусть его виски поседели, а на лице морские ветры вырезали множество морщин, но он был сыном короля, а его рассказы о далеких землях кружили Альвин голову, и никто не мог сказать, чем все кончится, если ей придется выбирать между ними.

– Сегодня они не успеют до нас добраться. – К ним подошел Тормунд ярл. – Будем ждать их завтра. Ты и правда можешь идти досыпать, Альвин, а завтра нам придется принять бой. Иди спать, моя дорогая, а завтра поднимемся пораньше и будем готовиться к ночи.

Назавтра Альвин опять была на стене с самого рассвета. Негромко переговариваясь, обитатели замка смотрели на север. На поверхности замерзшего моря виднелось нечто вроде стены, составленной из ледяных скал, в беспорядке нагроможденных друг на друга. Все знали, что это такое. С наступлением утра великаны превращаются в ледяные глыбы. Но как только стемнеет, они снова оживут и пойдут на замок, и в эту ночь они преодолеют оставшееся расстояние до его стен.

На стену поднимали вязанки дров, и Тормунд ярл, тоже вставший спозаранку, сам складывал их на широком очаге, устроенном прямо возле северной башни. Он выкладывал из поленьев шестиугольник руны «хагаль», руны Разящего Небесного Огня. Другие очаги, поменьше, были устроены на протяжении всей стены, и везде к ним несли дрова.

А внизу под воротами уже волновались жители окрестных островков. Каждую зиму они искали в замке спасения от ледяных великанов и теперь тоже собрались здесь со своими домашними пожитками, припасами и скотиной. Бывало, что великаны рушили их сложенные из валунов жилища под дерновыми крышами, и тогда бездомные оставались в замке до весны, пока не появлялась возможность построить новые. Альвин махнула рукой десятнику, чтобы открывал ворота.

– А почему никто не пытается подойти к ним сейчас, пока они неживые? – спросил Бергер ярл.

– Еще слишком далеко. До них придется идти целый день, а ночью они оживут.

– Не думай, что до тебя никто до этого не додумался, – надменно сказал ему Эрлинг ярл. – Когда великаны окажутся уже под самыми стенами, мы будем выходить днем.

– И что с ними делают? – По дружелюбному виду Бергера никто бы не догадался, что он замечает эту надменность молодого ярла.

– Мы разбиваем их молотами и топорами, и из осколков они не поднимаются. Жаль, что их слишком много и мы не успеваем разбить всех. Но все же их становится меньше.

– И неужели нет никакого способа покончить со всеми разом?

– Пока его не нашли.

– Но они, наверное, очень тяжелые? – Бергер в задумчивости окинул взглядом полосу льда под северной стеной.

– Конечно.

– Какой толщины лед их выдерживает?

– В две ладони. – Альвин составила свои ладони пальцами одна к другой. – Если вдруг зима теплая и лед слабый, они не приходят.

– А если они наткнутся на полосу слабого льда? Провалятся?

– Пожалуй, да.

– А выбраться смогут?

– Уже нет. У них, как у ледяных плавучих гор, над водой может держаться только одна седьмая всего тела. Голову они из воды высунут, но вылезти не смогут.

– Тогда отчего бы не подпилить лед вон там, перед стеной? Ведь они должны будут там пройти? Сейчас они ничего не видят. А потом пропил можно будет засыпать снегом и мелкой ледяной крошкой. Главное, чтобы не успело снова замерзнуть.

Альвин некоторое время смотрела на него, соображая, потом ахнула и побежала искать Тормунда ярла.

Лед перед самым островом был особенно толстым, около полутора локтей, а где-то и двух. Весь день мужчины пилили перед северной стеной, сколько нашлось в замке пил, а в кузнице спешно изготавливали новые. Женщины поддерживали огонь в очагах, постоянно подогревали похлебку, кашу, жареное мясо, отвары и мед. Маленькая Тора вертелась возле них и все время задавала вопросы.

– На нас идут великаны, страшные, у! – урывками объясняли ей женщины, хлопоча возле котлов. – Они холоднее льда. Великаны хотят разломать наш замок, а нас всех затоптать и заморозить. Когда они придут, детям надо прятаться под одеяло, тогда их не найдут.

– Надо позвать Тола! – сказала девочка, глядя на Гудрун серьезными и совсем не испуганными глазами.

– Что? – Приемная мать наклонилась к ней.

– Позвать Тола!

– Тора?

– Да! Он всегда убивает великанов!

– Мы его позовем, позовем! Наш ярл умеет призывать Тора и его силу против великанов. Но маленьким девочкам все равно следует прятаться под одеялом, не путаться под ногами и не мешать взрослым!

Темнело. Стена замка засияла огнями: на всем ее протяжении разожгли костры, и жаркое пламя с треском разрывало густеющую тьму. Но тьма опускалась неумолимо, небо становилось черно-синим, крепчал северный ветер. Потом издалека донесся знакомый гул. Только теперь мужчины оставили работу и ушли в ворота замка, поспешно забросав пропилы снегом и ледяной крошкой. Гул быстро нарастал. Женщины спустились вниз, мужчины остались на стенах. Каждый казался неуклюжим из-за толстых меховых одежд, а головы выглядели непомерно большими из-за железных шлемов, надетых поверх меховых шапок. Обычные доспехи здесь были не нужны – великаны не имели никакого оружия, кроме кусков льда и подобранных на берегу камней. Но оружие им заменял жуткий холод, от которого у людей перехватывало дыхание.

Возле каждого из костров стояла большая катапульта – изобретение далеких южных земель, завезенное в Северный замок дедом нынешнего ярла. В качестве снарядов возле каждой были приготовлены увесистые бочонки, плотно набитые просмоленной соломой. На очагах уже дымились котлы с нагретой смолой – на тот случай, если великаны прорвутся к стенам вплотную.

Тормунд ярл стоял у северной башни в шлеме и с мечом на поясе. У него одного сейчас был при себе меч, всем остальным оружие только помешало бы. Люди бросали тревожные взгляды то на него, то на приближающуюся со стороны моря белую стену, но Тормунд ярл стоял совершенно спокойно, и его уверенность передавалась другим.

Гул сменился грохотом и треском льда под тяжестью великанских шагов. В шуме можно было различить рев – боевой клич множества нечеловеческих голосов. Вот из мрака вынырнула одна исполинская фигура – белая, в три человеческих роста, с толстыми руками и ногами, с огромной уродливой головой, с глыбой льда в поднятых лапах. На месте лица у великана была только огромная, широко раскрытая ревущая пасть.

Великан метнул глыбу в людей на стенах; та ударилась о каменный борт и раскололась, упала вниз дождем обломков. Вслед за первым из мрака выскочили еще несколько великанов, потом подошли основные силы, и началось. Приведенные видом горящего огня еще в большую ярость, великаны обрушили на стены целый шквал ледяных глыб и камней, которые на ходу выворачивали из мелких островков.

Тормунд ярл взмахнул рукой, и сразу несколько горящих смоляных бочонков полетело в великанское войско. Бочонки лопнули, горящая смесь растеклась по ледяным плечам и головам. От дикого рева ярости и боли можно было оглохнуть, и опытные воины Северного замка не зря затыкали уши шерстью, готовясь к этой битве.

Те великаны, на кого попала горящая смесь, падали и катались по льду, пытаясь сбить огонь. Другие налетали на них, топтали сородичей тяжелыми неуклюжими ногами, обжигались, спотыкались, падали и тоже начинали кататься, некоторые прорывались дальше, раздробив чью-нибудь голову.

Вот волна докатилась до того места, где люди весь день пилили.

И едва первые исполинские ноги ступили на место пропила, как лед подломился, огромная плита поднялась и перевернулась, погребая под собой десяток нападавших.

Вопль и рев поднялся такой, что достиг даже тех ушей, которые были заткнуты шерстью. В грохоте и треске ломаемого льда великаны один за другим проваливались, падали, толкали и увлекали друг друга в черную воду, а сверху на них лилась горящая смесь. Частично она гасла, частично растекалась, увеличивая ужас и смятение великанов. Дикие твари копошились в черной воде, били руками, пытались выбраться, но кромка льда обламывалась, и никакие силы не могли бы выволочь их тяжелые тела из воды.

Первые ряды попали в ловушку целиком, но бежавшие позади сообразили остановиться и стали искать обходной путь. Бергер ярл, вместе со всеми бывший на стене, и радовался успеху своего замысла, и не верил собственным глазам. Казалось, из кошмарного сна пришли эти дикие, огромные, изломанные фигуры, составленные из кусков выщербленного льда, без лиц и глаз, только с ревущими пастями, – живые воплощения зимней стихии, холода, враждебного всему живому. От них веяло таким сильным морозом, что глаза щипало, а кожа немела. Да, глуп тот, кто завидует славе и богатству Северных ярлов – достаются они недешево.

Кое-кто из великанов еще плескался у края проруби, но, потолкавшись, ледовики нашли то место, где пропил кончался. Бергер ярл жалел, что не хватило времени окружить пропилом всю крепость, и теперь великаны опять пошли на приступ с трех оставшихся сторон. В них по-прежнему летели горящие бочонки, и почти каждый попадал в цель – то и дело кто-то из ледяного воинства хватался за горящую голову и начинал кататься под ногами у сородичей, но их было много, и они все шли и шли к стенам.

– Да поможет нам Тор, гроза великанов! – закричал Тормунд ярл, так что его услышали даже сквозь грохот и рев. – Да падет его негасимое пламя на головы исчадий льда!

Он выхватил из ножен меч, и живое пламя вспыхнуло на острие клинка. Это был родовой меч Северных ярлов, под названием Пламя Льда, и, по преданию, сам Тор подарил его первому хозяину крепости. Его можно было использовать только против ледяных великанов, но зато их его удар обращал в груду мелкой ледяной крошки. Пользоваться этим мечом мог только человек из рода Северных ярлов, в других руках он был бы бесполезен, поэтому каждый хозяин крепости обязательно возвращался домой на зиму.

А великаны уже ступили на узкую прибрежную полосу и лезли на стены. Порождения зимней тьмы карабкались один другому на плечи, цеплялись за край стены ледяными лапищами, а сверху им на головы лили кипящую смолу, и каждый из доставших до верха с ревом падал вниз, увлекая за собой того, кто его поднимал. Новые котлы не успевали нагреваться, люди железными лопатами выгребали из очагов горящие головни и тоже сбрасывали. Великаны засыпали защитников замка градом ледяных глыб и камней; половина людей работала, а другая держала перед ними щиты, но все равно оглушенных и ушибленных считали уже десятками. Их спускали вниз, на их места поднимались новые защитники, в том числе рыбаки и охотники с мелких островков. Для борьбы с великанами не нужно было умения, требовались только стойкость, смелость и выносливость – в дыму костров, между жаром огня и холодом великаньего дыхания, среди жгучих искр и летящих ледяных обломков.

Тормунд ярл стоял у самой стены, и едва лишь кто-то из великанов поднимал огромную голову над кромкой стены, как перед ним возникал пламенеющий клинок. Пламя Льда уверенно бил в ледяные головы и руки, и от одного его прикосновения исчадия зимы откидывались назад и летели вниз, сразу разбиваясь на груду мелких осколков. Котлы со смолой уже кончились, и, хотя снизу все время подносили новые запасы топлива, горящие головни выбрасывались быстрее, чем новые успевали как следует разгореться. Великаны все лезли и лезли сплошной стеной, они одолевали ее сразу в нескольких местах, и Тормунд ярл с Пламенем Льда не успевал отражать их везде.

– Тор! Гроза Великанов, приди к нам на помощь! – кричал он, нанося новые и новые удары в ледяные головы, ревущие совсем близко. От усталости и холода у него перехватывало дыхание, один из очагов рядом с ним погас, и нависшая ледяная голова заслоняла свет луны.

– Тол! Тол, сколее! – вопил рядом детский голосок, почти никому не слышный в жутком реве и грохоте. – Сколее плиходи!

Из-за стены вылетела огромная, размером с бочку, глыба льда и ударила Тормунда ярла в грудь. Сила удара отбросила его к стене башни, люди вокруг закричали от ужаса. Не думая об опасности, Альвин выскочила из двери и бросилась к нему. Ледяная глыба впечаталась в кладку башни, но, к счастью, Тормунд ярл не оказался под ней, а отлетел в сторону и теперь лежал под стеной. Похоже, он был оглушен. Думая только о том, что нужно выбросить прочь вон ту жуткую громаду, которая уверенно лезет через стену, Альвин вынула меч из разжавшейся руки, и приугасший было клинок Пламени Льда вспыхнул в ее руках с новой силой. Люди вокруг закричали, думая, что ярл поднялся, а Альвин бросилась вперед и неумело ткнула концом клинка в ледяную голову с разинутой пастью. Из пасти на нее дохнуло таким холодом, что кровь буквально замерзла в жилах и на миг весь мир остановился. Но тут же великанья голова будто взорвалась кучей мелких осколков, и Альвин пригнулась, свободной рукой прикрывая лицо.

– Тор! Тор! – задыхаясь, кричала она и сама себя не слышала.

– Тол! Тол, плиходи, тебе пола! – призывал где-то рядом тоненький взволнованный голосок.

И с темного неба вдруг донесся громовой удар – такой мощный, что заглушил и грохот, и треск, и великаний рев, и человеческие крики. В темных серых облаках, похожих на клочья нечесаной шерсти, сверкнули сразу две ослепительные молнии, обрисовывая нечто похожее на ворота. Из ворот вырвался огненный шар и покатился к земле. Крича от ужаса, люди бросились в башни, а те, кто не успевал, просто упали и закрыли головы руками. В последний момент Альвин увидела, как прямо на погасшем очаге прыгает и машет руками маленькая детская фигурка, крича что-то уже совсем неразборчивое. Выпустив из рук Пламя Льда, она бросилась вперед, схватила девочку и, прижимая ее к себе, метнулась назад под защиту башни. Она успела только шагнуть под свод и тут споткнулась. Чуть не упав, она оперлась плечом о кладку; хотела повернуться и прикрыть ребенка, но не успела и просто привалилась к стене, прижимая к себе девочку.

Огненный шар ударил в полосу под стеной и там взорвался, на миг залив весь мир расплавленным огнем. Нестерпимый жар ударил в лица, но разницы между ним и морозом никто не успел ощутить.

И снова упала темнота, огонь разом погас, словно проглоченный ледяной тьмой.

Наступила тишина. Заложенные, оглохшие уши не сразу ее заметили, и казалось, что мир застыл, даже дышать было тяжело. Только луна, спокойная и неподвижная, казалась единственной настоящей и надежной вещью среди этого кошмара. Под стеной было тихо. Через кромку больше никто не лез, исчезли, как не бывало, рев и грохот ледяных ног. Воздух был неподвижен и странно пуст – в нем уже не мелькали ледяные и каменные снаряды, не чертили рыжую прерывистую дорожку горящие головни. Над стеной еще плавал запах дыма и смолы, но холодный ветер быстро его развеивал.

Девочка в руках Альвин пошевелилась и попросила:

– Пусти!

Альвин опомнилась, поставила ее на ноги и выпрямилась. Пламя Льда лежал у ее ног, клинок остывал. Вспомнив об отце, она поспешно обернулась. Тормунд ярл уже сидел, привалившись к той самой ледяной глыбе, и пытался снять шлем, но руки плохо его слушались. Альвин подбежала к нему и хотела помочь.

– Где Пламя Льда? – Тормунд ярл говорил с трудом, язык едва шевелился. – Где он?

– Он здесь! – Альвин торопливо метнулась к башне, схватила меч, и клинок с готовностью мигнул пламенем, почувствовав ее руку. – Вот он!

– Слава богам! – Тормунд ярл сомкнул пальцы на рукояти и расслабленно откинулся на глыбу, которая чуть было не стала для него и убийцей, и надгробным камнем. – Ведь предсказано, что если мы потеряем его, то Северный замок погибнет… Я выпустил его… Но мне показалось, что он напал на великана сам по себе! Его никто не держал, он сам бросился вперед. Я видел!

– Да… может быть… – пробормотала Альвин.

Она не знала, стоит ли говорить, что сама взяла Пламя Льда. Может быть, ей, как женщине, и не следовало этого делать? Но клинок признал ее и не отказался сражаться в ее руках – ведь и в ней течет кровь Северных ярлов.

Тем временем защитники замка опомнились. Великанское воинство, сраженное пламенем Тора, лежало под стеной огромной грудой битого льда. Она занимала всю прибрежную полосу и вываливалась далеко за береговую черту. В огромной полынье плавали бесформенные обломки, ни один из них не шевелился сам по себе. Снизу прибежали женщины, помогая подняться тем, кто не мог сам, уводили вниз к огню, к горячей еде и питью. Близилось утро.

– У древнего короля Хагмунда по прозвищу Стальной Клык было двое детей: сын Альвгейр и дочь Альвхильд. Они были близнецами и очень любили друг друга. Однажды в битве Альвгейр погиб. Но его дух часто приходил к сестре и беседовал с ней, а никто другой не мог его слышать. Тогда отец стал брать свою дочь с собой во все походы и через нее советовался с сыном. Король Хагмунд посвятил Альвхильд Одину, и она стала с тех пор валькирией. В каждой битве она помогала ему, и он одерживал победы над всеми врагами.

Но однажды Альвхильд увидела Хельги, когда он один сидел на вершине зеленого кургана, и полюбила его. Он был сыном короля Ингви. Она соткала для него боевой стяг, который приносил победу или смерть всякому, кто им владел. И так вышло, что Хельги поссорился с Хагмундом. Альвхильд молила Одина не посылать ее в битву, потому что она должна была принести в этой битве смерть или отцу, или возлюбленному. Она молила Хельги отказаться от этой битвы, но он не мог отступить…

Бергер ярл замолчал, глядя в море на юге, как будто окончание старинной саги таилось где-то там.

– И что же? – Альвин не выдержала молчания. – Что же вышло?

– Она… разорвала надвое стяг, который должен был принести победу или смерть… – снова заговорил Бергер ярл, глядя куда-то вдаль. На его лице еще отливал легкой желтизной след огромного синяка, от лба до скулы, полученный им в ту ночь, когда на замок шли ледяные великаны. – И отдала одну половину Хельги, а другую – Хагмунду. Но и ей самой нужно было встать на чью-то сторону, а она не могла выбрать.

– Но что же она выбрала?

– А этого никто не знает. И Хагмунд, и Хельги, и Альвхильд после этой битвы были найдены мертвыми, и только сам Один знает, на чьей же стороне она сражалась.

– Ну вот! – разочарованно сказала Альвин. – Опять неизвестно, чем кончилось.

– А ничего на этом не кончилось, – возразила Тора. – Альвхильд и Хельги родились снова. Одину не понравился тот выбор, который она сделала, и он заставил ее прожить жизнь сначала.

– И ты знаешь, что она выбрала во второй раз? – Альвин обернулась.

Тора держала на руках своего названого братика, сына Гудрун. Он рос, как все обычные младенцы, и сейчас ему было всего семь месяцев. Зато девочка-найденыш за один месяц вырастала так, как обычные дети за шесть лет. В феврале она уже стала подростком – нескладным, с длинными и тонкими руками и ногами, но в ее точеном личике с большими голубыми глазами уже тогда проглядывала такая мягкая прелесть, что все женщины говорили о ней: «красавица будет». С февраля она служила нянькой своему названому братцу, охотно помогала во всех домашних работах и была такой ловкой и прилежной, что Фрида не могла нахвалиться. В конце марта она выглядела уже восемнадцатилетней девушкой, и все мужчины смотрели на нее со вполне понятным интересом.

Но Тора славилась не только быстрым ростом и красотой. Откуда-то она знала много разных вещей, которым служанки на кухне никак не могли ее научить.

– Она еще не выбрала, – продолжала Тора. – Она даже не знает, что ей придется выбирать. Она не знает даже того, что она – Альвхильд и живет второй раз, что Один дал ей новую жизнь, чтобы исправить ошибки прежней. Но и она, и Хельги, ее возлюбленный, опять где-то здесь, на земле.

– Не хотела бы я оказаться на ее месте! – Альвин повела плечами.

– Может, это окажешься ты, а может, и нет! – сказала Тора. – Смотрите, как лед потрескался.

– Скоро ледоход, – заметила Альвин.

Настал апрель, дни становились все длиннее и теплее. Овцы на пастбищах ягнились, и пастухи удивлялись: чуть ли не каждая приносила тройню, причем молока бывало так много, что удавалось выкормить всех.

– Это удачный год! – говорили на острове. – Ведь еще на Середине Зимы, когда Тормунд ярл приносил жертвы, предзнаменования были самые хорошие!

Мимо замка медленно плыли огромные ледяные поля, по виду еще цельные и нерушимые, но уже потрескавшиеся и отданные на волю течений. Прилетели с юга птицы и устраивали гнездовья на скалистых островках. Над замком стоял оглушительный шум птичьих криков, но никто не жаловался. Целыми днями дети, подростки, женщины половчее собирали птичьи яйца, весь замок и все островки питались только ими. В глубокие, вырубленные в скале подвалы, набитые льдом, бережно укладывались тысячи и тысячи яиц: мелких и побольше, белых, желтых, серых, голубых, в крапинку, с пятнышками, даже с ниточками трещин, нарисованными самой природой, чтобы издалека яички скальной трещотки можно было принять за камешки. Но мальчишек Северного замка было не так легко обмануть, тем более какой-то глупой трещотке! С корзинами снуя туда-сюда, жители островов запасались яйцами на весь год. В гнездах собирали пух, из которого потом получаются такие теплые одеяла.

Альвин тоже принимала в этом участие, каждый день выводя на скалы целую дружину из замковых служанок и детей. Осторожно пробираясь по ползущим льдинам, они взбирались на скалы, а через некоторое время сдавали полные корзины работникам, ждавшим внизу с легкими санками. Мальчишки палками отгоняли птиц от гнезд, и приходилось надевать грубые плащи из тюленьих шкур, чтобы защититься от ударов жестких крыльев, острых клювов и когтей. А также от других признаков птичьего негодования, более мягких, но зато вонючих!

– Не ходи, Альвин! – Эрлингу не нравилось, что она отправляется с утра за яйцами, куда он не мог за ней последовать: сломанная в битве с великанами рука у него срасталась медленно, и он еще был неловок. – Лед совсем плохой, ты сорвешься!

– Посмотри! – Легко опершись ногой, Альвин перепрыгнула опасное место и засмеялась. – Я же легче гагары, меня любой лед выдержит! Не волнуйся обо мне! Тора, идем!

– Прыгай, птичка! Обопрись на мою руку! – Шедший за ними Бергер ярл помог перебраться Торе, а потом прыгнул и сам. Он весил гораздо больше целой стаи гагар, но зато прыжки его были широкими, как у оленя. – Ну, где тут ваши скальные трещотки? Ты покажешь мне, йомфру, как выглядят их яйца? Научишь меня отличать их от камешков?

– Неужели ты никогда этим не занимался? – Альвин, уже карабкаясь на скалу, обернулась и недоверчиво подняла брови. Для нее это занятие было привычным и необходимым способом добывать пропитание.

– Ну, может быть, когда мне было лет шесть или семь… Потом как-то уже все было недосуг забавляться, а яйца у нас несут куры. Мой отец ведь начал брать меня в походы с восьми лет, даже не с двенадцати.

– Должно быть, знатный ярл повидал много такого, что полюбопытнее птичьих яиц! – с почтительной завистью заметил Бьёрн, один из молодых работников в замке. Сам он собирал птичьи яйца сколько себя помнил и не видел в этом ничего занятного.

– Да уж, бывало… О, я вижу гнездо! Ведь это гнездо, правда, йомфру? Только не говори мне, что это всего лишь куст прошлогодней травы!

Альвин хохотала, придерживаясь за скалу, чтобы не сорваться. Для Бергера ярла этот нехитрый промысел был в новинку, он извлекал из него столько же удовольствия, сколько получал и любой мальчишка, и в эти минуты ему не было никакого дела до чудес далеких земель.

Они отправили вниз уже десяток наполненных корзин, когда пришло время немного отдохнуть. Отойдя подальше от шумных гнездовий, они нашли за выступом скалы, где не доставал ветер, полянку, уже покрытую первой травой. Семь белых зайчат, щипавших травку, при появлении людей бросились бежать вверх по склону, прыгая на задних лапках. Бергер ярл ловко разжег костер, и они стали поджаривать гуся, которого Бьёрн подбил камнем.

– Ну, а еще дальше от земли харудов какие лежат страны? – расспрашивала тем временем Альвин.

Рядом с Бергером ярлом для нее каждый день был полон чудес, и она словно бы жила в двух мирах одновременно: по одному, старому и привычному, она ходила ногами, зато другой, новый и увлекательный, постоянно разворачивался перед ее мысленным взором.

– Дальше на запад живут ререги, а еще их называют реодариями. В их земле, как говорят, насчитывается шестьдесят городов, но я побывал только в трех. Первый город назывался Свентовидич. В нем трое ворот, и каждые ограждены вместо воротных столбов огромными железными мечами, и мимо этих мечей не может пройти никакая нечисть. Второй город назывался Хорсеслав, он совершенно круглый, и две длинные улицы делят его на четыре равные части, то есть сам город представляет собой знак солнца, которому там поклоняются. А третий город назывался Ладич, и в нем стоит знаменитый храм в честь богов любви.

– Вот как? – Альвин улыбнулась. – Богов? Значит, их много?

– Не более, чем у нас. Мы просим любви у Фрейра и Фрейи, а ререги поклоняются Брату и Сестре, которых называют Кресень и Кресена. Их имена означают «огонь». А еще их называют так: Брата – богом любви, а Сестру – богиней измены.

– Ну вот! – Альвин с показной обидой надулась, но ей и в самом деле было отчасти неловко это услышать. Даже мать намекала ей, что она не слишком красиво ведет себя по отношению к Эрлингу ярлу, а уж о выражении лица его самого нечего и говорить. – Как измена, так сразу женщина! Можно подумать, что мужчины всегда верны и преданны!

– Не буду говорить, что ты неправа! – Бергер ярл улыбнулся. – Брат и Сестра – две стороны любви, которая, с одной стороны, хочет верности и постоянства, а с другой – вечно стремится к новизне и разнообразию. И они так тесно связаны, что никак нельзя отделить одно от другого.

– Но почему же измена – обязательно в женском облике?

– Для всего найдется причина, если как следует подумать! Кто просит у богов верности в любви? Конечно, женщины! Они боятся, что мужья их разлюбят, вот и приходят в храм с просьбой о постоянстве. И к кому же они будут обращаться с этой просьбой? Конечно, к богу-мужчине, он им ближе. Ведь надо любить того бога, которого просишь, иначе мольбы не дойдут. А мужчины больше любят Сестру, богиню, которая для них воплощает вечно новую возлюбленную, о которой они мечтают. И нельзя сказать, что один из этой пары хуже другого. Они не могут существовать друг без друга, как две стороны лезвия вот этого ножа! – Бергер ярл показал нож, которым готовился резать птичье мясо. – Так и сам человек – в нем одном всегда уживаются две разные стороны, два совсем разных существа. Он и зверь, он и бог. По отдельности он был бы или зверем, или бесплотным духом, но не человеком. Человек – существо на грани миров. Он способен перемещаться между мирами, он способен меняться сам, и в этом его сила.

Альвин посмотрела на Тору. Та сосредоточенно переворачивала птицу над огнем, но тоже, кажется, слушала. Теперь она выглядела уже лет на двадцать с лишним. С большими голубыми глазами, с пышными светлыми волосами, она вся сияла здоровьем, свежестью, бодростью и силой. При этом она была трудолюбива, неутомима, добросердечна, никогда ни с кем не ссорилась, каждому старалась помочь и всегда находила себе полезное занятие. Всегда она была неизменно приветлива, улыбчива, и ее румяное лицо казалось светлым солнечным бликом на сером камне. Никто еще на памяти Северного замка не менялся так быстро, и никто не был больше похож на гостя из каких-то совсем других миров. Бьёрн ходил за ней буквально по пятам и все норовил оказать ей какую-нибудь мелкую услугу.

Тощий облезлый песец смотрел на них с верхнего выступа скалы и потявкивал, видимо возмущаясь, что они вторглись в его охотничьи угодья.

– Знаешь, негодник, что сейчас ты никому не нужен! – Бьёрн погрозил ему. – Вот встретимся зимой, тогда ты у меня потявкаешь!

– Ты так много повидал… – Альвин наконец подняла глаза на Бергера ярла. – Наверное, тебе не терпится вернуться в твой большой мир. Уже скоро… Скоро лед сойдет, отец опять спустит на воду корабли… И вы уплывете, а мы опять останемся здесь… С этими птицами, яйцами, сушеной треской…

Она подобрала мелкий камешек и бросила в песца.

– Я не отказался бы и подольше задержаться в маленьком мире, где есть ты, – сказал Бергер ярл и осторожно взял ее руку в свою. У Альвин упало сердце. – И маленький мир становится большим, когда кого-то в нем любишь.

– Смотрите, пришли медведи! – сказал вдруг Бьёрн, первым заметивший своих мохнатых тезок [16]. – Вон они, йомфру!

Альвин, едва его услышав и даже не поняв, о чем он, безотчетно обернулась. И ахнула: на льду под скалой сидели два белых медведя и поматывали головами, глядя на людей. Птицы кричали громче обычного и метались над скалистым островком.

– Медведи… – Альвин поднялась на ноги. – Значит, завтра будет Встреча…

– Что будет? – не понял Бергер ярл, с тревогой глядя то на зверей, то на девушку, и на всякий случай сжал рукоять ножа на поясе, хотя против огромных медведей нож ничем не поможет. – Это не опасно? Они нас не тронут?

– Будет Встреча. Помнишь, ты не верил, что у нас заключен договор с королем ледовых медведей [17] ? Завтра ты все увидишь сам.

Назавтра к полудню все обитатели замка оделись в праздничные наряды, не исключая и хозяев. Фру Хольмвейг надела свою лучшую шубу на соболях, покрытую фиолетовым бархатом и обшитую черно-золотым шнуром, Альвин нарядилась в песцовую шубку, крытую голубым бархатом, и ее глаза от этого казались голубыми звездами. Румяная от холода, веселая, она была так красива, что все собравшиеся поглядывали на нее, а потом многозначительно кивали то на Эрлинга, то на Бергера ярла.

– Наша йомфру как та королевская дочь из сказки, за которую борются старый жених Зима и молодой жених Лето! – говорили среди челяди. – Посмотрим, кого же она все-таки выберет!

– Жених Зима заманивает ее всякими заморскими чудесами, то-то ей у нас уже и не весело! Скоро нам придется с ней прощаться!

– Тормунд ярл не отпустит ее. Ему нужен преемник, а Эрлинг ярл ему как сын, он сам его воспитал. Он выдаст ее за Эрлинга ярла, и это правильно! Она – наша, она родилась и выросла у нас, зачем же нам отпускать ее за моря? Вот увидите, как дойдет до свадьбы, жених будет молодой и румяный, как летнее солнце!

Но сама Альвин сейчас не думала ни о какой свадьбе, а жаждала скорее показать Бергеру ярлу еще одно чудо Северного острова, какого не встретишь больше нигде.

Встреча всегда происходила на ледяном поле между двумя маленькими скалистыми островками, и здесь уже сидел ледовый медведь. Увидев его, Бергер ярл по привычке положил руку на то место на поясе, где привык находить рукоять меча, но ее там не оказалось: перед выходом из замка все оставили свое оружие, и его тоже попросили разоружиться.

– Не волнуйся, они никого не тронут, – уверяла его Альвин. – Держись спокойно и приветливо, как всегда, когда в гости приезжают родственники.

– Родственники! – Бергер ярл изумленно поднял брови.

Тем временем из-за скалы показались еще два ледовых медведя. Они сели по сторонам от первого и так же спокойно ждали приближения людей. По мере того как процессия из замка подходила ближе, медведей становилось все больше. Когда Тормунд ярл с домочадцами и свитой подошел шагов на десять, зверей было уже около пятнадцати.

Люди остановились. Медведи встали и выстроились полукругом.

– Я, Тормунд ярл, хозяин Северного замка, пришел сюда, чтобы встретиться с королем ледовых медведей и его супругой-королевой! – громко произнес Северный ярл. – Желают ли они повидаться со мной?

Медведи попятились. Из-за скалы показалось еще несколько хищников, а среди них человек – женщина. От изумления Бергер ярл даже подался вперед, а все вокруг стояли спокойно и улыбались гостям, немного натянуто, но дружелюбно.

Гостей было четверо. Один из них, огромный и матерый, шел впереди, выступая с истинно королевским величием. За ним шла женщина средних лет, одетая в дорогое, хотя и потертое, платье и медвежью шубу. Приглядевшись, Бергер ярл понял, что это не шуба, а просто шкура, которую женщина накинула на плечи, как плащ, с трудом удерживая свой тяжелый и странный наряд. Позади нее ровным строем выступали три молодых, двухгодовалых, медведя-подростка.

– Это она, королева, моя тетка Ирмингерд! – возбужденно шепнула ему Альвин. – А те трое позади – ее дети. Раз в три года у нее родятся дети от короля, медведи, и всегда трое, и они три года остаются с ней, а потом уходят.

– Она что, действительно живет с медведями? – ужаснулся Бергер ярл.

– Она и сама полгода бывает медведем. С октября по май она медведь, а в летнюю половину года – человек. Встреча всегда происходит после того, как она станет человеком, чтобы могла говорить с людьми. Ведь ее муж-король не может этого.

Тем временем медведи и их королева остановились напротив Тормунда ярла и его свиты.

– Приветствую тебя, королева, сестра моя! – с волнением сказал Северный ярл. – Я очень рад видеть тебя здоровой и окруженной прекрасным потомством! Также рад я видеть и твоего супруга, повелителя льдов, в добром здравии!

– И я рада видеть тебя, Северный ярл, брат мой, – ответила женщина. Голос у нее был низкий, хриплый и невыразительный, но от него пробирала дрожь. – Я рада видеть и тебя, и твою семью, и твой двор здоровыми и благополучными.

– От имени всех людей Северных островов я подтверждаю вечную дружбу между народом людей и племенем ледовых медведей! В знак дружбы предлагаю вам в дар этого быка, а тебе, моя сестра, вот эти одежды, изготовленные руками моей жены и дочери!

Тормунд ярл сделал знак, и слуги вывезли вперед сани с разрубленной на части тушей быка. Фрида расстелила на льду ковер, а на нем разложила несколько цветных рубашек, верхнюю одежду из толстой крашеной шерсти, пояс из цветной тесьмы, плащ и башмаки.

– Мы благодарим вас за подарки. И в знак нашей дружбы дарим вам эту добычу! – Королева Ирмингерд показала на несколько тюленьих туш под скалой. – Да пошлют боги множество рыбы в ваши сети и множество дичи под ваши стрелы!

– Да будет и ваша добыча изобильна, и да умножат боги ваш род!

– Мы подтверждаем договор!

– Мы подтверждаем договор, и да будут боги нашими свидетелями!

Король ледовых медведей поднялся на задние лапы, а одну из передних протянул вперед. Тормунд ярл подошел к нему и прикоснулся правой рукой к его лапе. Огромный зверь нависал даже над рослым ярлом, так что у всех видевших это невольно замерло сердце. Но вот они разошлись, медведь повернулся и первым двинулся прочь. Королева Ирмингерд поклонилась родным и направилась вслед за ним.

Бергер ярл пытался рассмотреть ее лицо, но солнце, отражаясь от льда, слепило глаза, и он ничего не видел. Да и что он хотел разглядеть на лице этой женщины? Она, рожденная простым человеком, стала оборотнем, и ее дети рождались зверями, чтобы зверями прожить всю свою жизнь! Сожаление она должна была испытывать, тоску по людям, от которых была навек оторвана, чтобы вести странную жизнь на грани человеческого и звериного мира, – или гордость за свою необычную судьбу?

– О Богиня! – Направившись наконец вместе со всеми обратно к замку, Бергер ярл снял меховую шапку и вытирал обильно вспотевший лоб, хотя было отнюдь не жарко. – Кажется, за много лет я впервые так потрясен. Значит, если бы третье поколение выпало сейчас, то ты, йомфру Альвин, стала бы королевой ледовых медведей?

– Да. – Альвин старалась говорить об этом спокойно, но сама невольно ежилась. – Понимаешь, у нас ведь с ними общие охотничьи угодья, и если бы люди и медведи часто сталкивались, это была бы постоянная война. А сейчас никто ни на кого не нападает. Люди не охотятся на медведей, и даже самый голодный медведь никогда не тронет человека. А если они встретятся где-нибудь у полыньи, на охоте, то человек должен сказать: «Я чту договор!» – и они расходятся.

– Это очень хорошо, но не хотел бы я, чтобы тебя забрал медведь!

– Я бы тоже не хотела! – шепотом призналась Альвин.

– Постой, а если она вдруг умрет? Наверное, женщине не очень полезно все время жить на льду…

– Она ведь теперь оборотень и потому вынослива, как настоящий медведь. Но даже если она умрет, то все равно король не имеет права требовать новую жену раньше, чем минет два поколения. Так что они снова придут за моей внучкой.

– Неужели с этим ничего нельзя сделать?

– Послушай, Бергер ярл! И твой отец, и ты, и твои сыновья, и твои внуки всю свою жизнь проведут в походах и битвах. Любого из вас могут убить, и многих действительно убивают. Неужели ничего нельзя с этим сделать?

– Я понял, понял. Прости меня, йомфру. Да, а если в третьем поколении не будет дочери? Тогда что?

– Тогда придется выбрать самую красивую девушку в замке, а ярл удочерит ее, чтобы отдать медведям.

– А нельзя ли сразу удочерить какую-нибудь бедную девушку, чтобы…

– Ты опять, Бергер ярл? – Альвин даже остановилась и повернулась к нему: – Как бы тебе понравилось, если бы твой отец усыновил какого-нибудь бедного парня и послал его в битву вместо тебя? А ты сидел бы дома с женщинами, в тепле и безопасности?

– Но в битвах добывают честь и славу, сыну короля они тоже пригодятся! А у медведей…

– А у медведей женщина добывает великую честь, потому что закрывает собой весь род человеческий! Ну, хотя бы ту его часть, что живет на Северных островах, в наших владениях. А еще она приобретает огромную силу, чтобы повелевать ветрами, бурями, косяками рыбы, птичьими стаями, стадами китов… Вот если у нас нет лова или случилась еще какая-нибудь беда, то мы, во-первых, приносим жертвы Ньёрду, а во-вторых, зовем ее на помощь. И она помогает.

– Хорошо, что в этом поколении мы им ничего не должны! – сказал Бьёрн. – А не то они наверняка взяли бы Тору!

– Уж это наверняка! – Все вокруг закивали. – Другой такой красивой девушки у нас давно не было.

– Не считая тебя, конечно, йомфру! – добавил десятник Вемунд.

– Послушай, йомфру, насчет Торы! – продолжал Бьёрн. Альвин обернулась. – Ты знаешь, я и Тора…

– Что?

– Мы хотим пожениться! – выпалил Бьёрн и покраснел. – Если ярл и хозяйка не будут против… Как ты думаешь, они не будут против?

– Почему бы им быть против? – Альвин немного растерялась. – И Тора согласна выйти за тебя?

По правде сказать, Альвин была не готова к мысли, что девочка-найденыш, которую она сама держала на руках новорожденным младенцем, собирается выйти замуж. Но почему бы и нет, если сейчас ей на вид уже лет двадцать, даже чуть больше? Собственно говоря, Тора была готова к замужеству еще в марте, это они не разглядели вовремя. Но если даже обычные дети вырастают гораздо быстрее, чем их родственники успевают это понять, то что же говорить о Торе, которая из новорожденной стала невестой за каких-то три месяца!

О Богиня! Неужели и старухи вот так же с изумлением оглядываются на прошедшее время, обнаружив, что их дочери и внучки, которых они вот только что, буквально вчера, качали на руках, уже приглядели женихов? Альвин вдруг почувствовала себя очень старой.

И выбор Торы ее тоже несколько удивил. Конечно, у найденыша не было приданого, но Тора была так красива и так добросердечна, что ею восхищались все и она наверняка могла бы найти жениха получше, чем работник из замка.

– Она согласна. – Бьёрн кивнул. – Конечно, она могла бы выбрать кого познатнее и побогаче, но она понимает, что никто ее не будет любить так, как я. А Хедин уже мне говорил, что если я и дальше буду так прилежно работать, то он скоро сделает меня помощником старшего кладовщика. Тогда и содержание у меня будет получше, а каморку он нам и сейчас уже дает. Там же крайняя свободна, которая сразу за Асмундовой. Так что ей будет со мной хорошо, ты не сомневайся.

– А он смелый парень! – сказала Фрида, когда Бьёрн убежал искать Тору, чтобы она подтвердила перед хозяевами свое согласие. – Тому, кто женится на этой милой девушке, смелости надо не меньше, чем дочери ярла, которая становится королевой ледовых медведей.

– Почему? Ведь Тора – совсем не медведь!

– Да, не медведь. Но ее мужа, как и королеву медведей, впереди ждет одна неизвестность.

В начале июня море окончательно очистилось от льда, талая вода собиралась в складках скал и с шумом низвергалась в море. Только на верхушках самых высоких гор в середине острова сохранились снежные шлемы. Склоны и долины покрылись невысокой, но очень густой и сочной травой, а по этому изумрудному ковру тут и там были рассеяны сотни белых пушистых комочков – пасущихся овец и коз.

Тормунд ярл собрался в поход. Все заготовленное за зиму грузилось на корабли, на «Великом Драконе» подняли новый парус, над которым фру Хольмвейг и Альвин работали всю зиму. Это тоже была традиция Северного замка – парус для летнего похода женщины из семьи ярла ткали своими руками. Он всегда был темно-синим, и красными нитями на нем было вышито изображение клинка – Пламени Льда.

Бергер ярл тоже снарядил свои корабли.

– Я обязательно вернусь и снова буду зимовать у вас, – говорил он на прощание. – Там, на юге, пожалуй, мне будет казаться, что Северный замок мне просто приснился. Он похож скорее на сказку, которую долгими зимними вечерами бабушка рассказывает внукам. Но когда опять настанет зима, меня вновь потянет к этой сказке.

– Для него наша жизнь – только сказка, только детская забава! – с негодованием говорил потом Эрлинг ярл. – Мы для него – лишь отдых и развлечение! Настоящая жизнь – где-то далеко! Он забудет тебя, как только потеряет из виду замок, и для тебя самое лучшее – забыть его еще быстрее!

– А я не хочу забывать! – упрямо отвечала Альвин. – Он принес мне большой мир! Я так и прожила бы всю жизнь, думая, что в мире нет ничего, кроме Северного замка, как ничего больше нет в нашем море! А теперь я знаю, что на свете есть другие земли, города, люди, совсем непохожие на нас. Я хочу их увидеть. Я хочу побывать там.

– Откуда ты знаешь, что это все – не сказки? Может быть, все эти другие земли и города он просто придумал!

– Не говори глупостей! Моя мать родилась на юге, и ты не хуже меня слышал все, что она рассказывала. Каждый год к нам приезжают купцы, – скажешь, они тоже из выдуманных стран?

– Но если ты все это знала раньше, почему же до сих пор тебе никуда не хотелось?

Альвин могла только пожать плечами. Раньше все рассказы о далеких землях она сама воспринимала только как красивые сказки. Она жила в своем маленьком мире, знала каждый камень Северного замка и каждую скалу ближних островков, и ей было этого достаточно. Но теперь, когда с далекими южными землями и их оживленными городами ее связывал живой человек, все эти образы ожили, налились светом и звуком, стали близки сердцу, и она уже не могла больше довольствоваться островом из серого гранита и замком, выросшим на нем, как плоть от плоти его. Теперь ей было здесь тесно, как будто и сама она разом выросла. Человек способен меняться, и в этом его сила. Но в этом же и его беда, потому что изменения в нем самом постоянно ставят перед человеком новые и новые цели, не позволяя удовлетвориться уже достигнутым.

Настала середина лета, когда вместо ночи приходят ненадолго невесомые прозрачные сумерки, и казалось, что Северный замок вместе со своим островом попал в небесное царство света, где обитает солнце. Потом день начал понемногу убывать, но этого никто не замечал за обычными летними хлопотами. Фру Хольмвейг вышивала на покрывале красные ягоды, такие же румяные, как щечки Торы.

Тора, кстати, расцвела после замужества еще больше и стала такой красивой и приятной на вид женщиной, что никто не мог пройти мимо нее, не оглянувшись. Бьёрн к тому времени стал помощником старшего кладовщика, и Тора усердно трудилась целыми днями, помогая мужу. Теперь у нее почти не было времени поболтать, и Альвин только мельком видела ее в кухне или во дворе перед дверями кладовок. Она немного располнела, но это ей шло, весь ее облик дышал довольством и благополучием. В ее присутствии у всякого светлело на душе, а больные чувствовали облегчение только от того, что она присаживалась рядом и брала их за руку. Перевязанные Торой раны заживали легко и быстро, никто не умел так ловко вправлять вывихи. У Ингрид, уже потерявшей трех новорожденных детей, Тора приняла двойню, и все обошлось благополучно, оба мальчика оказались здоровенькими и быстро росли.

Эта двойня в семье десятника Хринга никого уже не удивила. В этом году наблюдался небывало обильный приплод скота, коровы одна за другой приносили по паре телят, причем все больше телочек. Один за другим к острову подходили рыбные косяки, так что вскоре берега были заняты деревянными сушилками, на которых покачивались на ветру тысячи выпотрошенных тушек. Охотники на тюленей никогда не возвращались без добычи, а стада китов появлялись у острова уже трижды. И три ночи все население острова не спало до зари, исполняя древнюю ритуальную пляску возле разделанных туш. Взявшись за руки, мужчины, женщины, дети и старики плавно двигались по кругу, то поднимая, то опуская руки, и пели древнюю охотничью песнь – чтобы не уменьшалось поголовье Ньёрдовых стад, а множилось, как морские волны. Возглавляла пляску Тора, и даже фру Хольмвейг и Альвин посчитали правильным пропустить ее вперед.

В июле к острову подошел большой купеческий караван. В нем объединилось несколько богатых торговцев, но вожаком все признавали Ингварда Расторопного, родом из земли вандров. У него было пять кораблей с товарами и большая дружина. В основном все нужное для Северного замка закупал сам ярл, и торговцы только останавливались на острове по пути на запад, чтобы отдохнуть, набрать пресной воды и исправить повреждения кораблей и оснастки, но обычно они предлагали хозяевам кое-какие дорогие вещи и гостили несколько дней, рассказывая новости большого мира. В этом году Альвин радовалась гостям больше обычного, но особенно ей хотелось узнать, не встречал ли Ингвард на юге Бергера ярла.

– В мире и правда происходит кое-что любопытное! – рассказывал ей Ингвард, человек лет тридцати пяти, рыжеватый, с серо-зелеными пронырливыми глазами и острым носом, который, казалось, везде вынюхивал поживу. – Вот, например, какое поручение я получил от одной королевы с уладских островов. Ей подарили рог дракона, и она хочет, чтобы на нем вырезали подвиги ее рода. Но на острове Фотла, где она правит, нет достаточно умелых резчиков, и она поручила мне найти подходящего человека. Искал я долго, наконец нашел одного хорошего мастера в землях реодариев – это такой народ на…

– Да, я знаю, где живут реодарии! – Альвин улыбнулась, и на душе у нее потеплело от воспоминаний о Бергере. – Я даже знаю, что в их земле шестьдесят городов, и знаю названия их, и храмы богов, которые в них стоят.

– Какая мудрость в таком юном возрасте! – Ингвард почтительно улыбнулся. – Так вот, я нашел там одного мастера, но он нипочем не желал ехать на Зеленые острова. Но я ведь дал слово королеве, и, чтобы его не нарушить, мне пришлось оставить семье мастера в залог моего родного брата Ивара. И если королева не захочет отпустить мастера, мне придется одного из них выкрасть – или мастера, или брата.

– Ты отважный человек! – Фру Хольмвейг покачала головой. – Оставить родного брата в залог! Не многие на это решились бы!

– Я рад, что ты это понимаешь, госпожа! – Ингвард поклонился и даже прижал руку к сердцу, но глаза его вдруг стали очень жесткими. – Но я – человек слова и должен был привезти королеве мастера, раз уж обещал. А поскольку ни один благородный человек не оставит в беде своего родича, мне придется так или иначе выручать Ивара. И я ни перед чем не остановлюсь, ведь правда, это благородно?

– Несомненно! – согласился Эрлинг ярл. – Свое слово надо держать во что бы то ни стало.

При этом он посмотрел на Альвин, и та отвела глаза. Хотя она не давала Эрлингу никакого слова, ей все же было неудобно перед ним. Они росли вместе, и до появления Бергера ярла она спокойно принимала то, что Эрлинг, вероятно, станет ее мужем. Но больше она об этом думать не хотела, а он был ни в чем не виноват, и именно поэтому ей было неловко.

Ночью Альвин проснулась от того, что чьи-то сильные руки подняли ее прямо с одеялом и понесли. Сначала ей показалось, что это сон, но дрема быстро рассеялась, и она обнаружила, что ее действительно несут вниз по лестнице. Было темно, только впереди блестел одинокий факел. Альвин дернулась, попыталась крикнуть, но тут ее ударили по голове, и она опять провалилась в забытье.

Очнулась она от холода – даже летом по ночам бывало весьма прохладно. Ее по-прежнему несли, но рядом был знакомый шум моря, и сквозь серую мглу летней ночи она разглядела корабль, стоящий у причала. Поодаль виднелись силуэты еще нескольких. Ее подняли по сходням и положили на палубу, и она тут же села, натягивая на себя одеяло. Голова кружилась, ей было холодно в одной рубашке, она была изумлена и возмущена так, что не находила слов.

– Что это значит? – крикнула она, пытаясь рассмотреть темные фигуры в плащах рядом с собой. – Кто вы? Чего вы хотите?

– Это я, йомфру! – Один из людей рядом сбросил капюшон, и она увидела лицо Ингварда. – Тебе придется прогуляться с нами на Зеленые острова, вернее, на Фотлу.

– На Фотлу?

– Да, к королеве Эмер, если помнишь.

– Но зачем?

– Затем, что она не отпускает того мастера, пока я не привезу ее сыну достойную невесту. А пока она не отпустит мастера, я не могу освободить моего брата, потому что его держит в заложниках не кто-нибудь, а сам князь реодариев Бранибор. Сейчас тебе дадут твою одежду, и мы отплывем.

– Но…

– Не надо кричать, все ваши люди заперты в дружинных домах, а дозорных мы, извини, перебили. Я понимаю, что это некрасиво и нехорошо, но у меня нет другого выхода. Я ведь должен освободить брата и исполнить обещание, данное этой злобной дуре. Она сама обманула меня: сначала требовала только резчика по кости, а потом, когда узнала, как мне пришлось его добывать, захотела еще и невесту! И непременно чтобы королевскую дочь! А ни один приличный король не отдаст свою дочь на эту несчастную Фотлу.

– Но я не королевская дочь!

– Дочь Северного ярла тоже сойдет. Он ведь как король на своем архипелаге.

– Но мой отец вернется и немедленно освободит меня! Уж с какой-то островной королевой он справится!

– Это уже будет не мое дело.

– Он отомстит тебе!

– Ему придется сначала меня найти. А перед этим ему придется найти тебя, а это тоже будет непросто, потому что дальше на запад до самого Тиу нет никаких земель, и ему не у кого будет спросить, куда мы направились. Пока он вернется, пока разберется, опять настанет зима и море замерзнет. А до следующей весны я так спрячусь, что меня ни один ясновидящий не найдет. Ну, вот и твоя одежда. Ты возьмешь этих женщин с собой? Все-таки королевской невесте не к лицу приезжать к жениху совсем без свиты.

По сходням поднимались несколько вооруженных мужчин из дружины Ингварда, а между ними шли две женщины с охапками кое-как собранной и смятой одежды. Одной из них была Унн, сама в криво заколотом платье и растрепанная, а второй – Тора.

– Отойди, я должна одеться! – надменно сказала Альвин, и Ингвард отвернулся.

– Что там в замке? – шепнула она, пока женщины одевали ее. – Неужели некому нам помочь?

– Там везде его люди, наших мужчин всех заперли. Но ты должна попросить Пламя Льда, – шепнула ей Тора.

– Пламя Льда? Зачем?

– Если уж ты осталась здесь единственным воином и некому за тебя постоять, ты должна сделать это сама.

– Но Пламя Льда убивает только великанов!

– Он может больше, чем думает человек, – впрочем, как и сам человек. Попробуй. В нем сила твоего рода, он поможет тебе.

Альвин не стала больше спорить. С тех пор как Тора вообще научилась говорить, она говорила сплошь очень дельные вещи. А сейчас на Альвин смотрела уже не молодая девушка, свадьбу которой они справляли всего лишь три месяца назад, а понимающая жизнь женщина лет сорока. Только сейчас, при резком свете факела, Альвин заметила у Торы морщины на переносице, вокруг рта и в уголках глаз, заметила умудренный взгляд, которого не бывает у молодых. Ее стоило послушать, тем более что другого выхода Альвин не видела.

– Эй, Ингвард! – позвала Альвин. – Я не могу ехать к королю, который хочет взять меня в жены, без своего приданого. Это уронит мою честь!

– О, только не надо мне рассказывать, что твое приданое спрятано в пещере на третьем острове на запад от месяца и его охраняют ледовые медведи! – Ингвард поднял ладони. – Мне некогда возиться, ваш Эрлинг ярл так сильно бьется головой о дверь, что того гляди высадит.

– Тебе нужно только вернуться в гридницу и снять меч, который там висит на столбе возле трона. Ты же видел его вечером?

– Это твое приданое? Не может быть. Кстати, а почему ярл не взял свой меч в поход? Я его осмотрел, он не хуже других, правда, туповат.

– Потому что его наследует тот, кто продолжит род, то есть я. Он мой, где бы я ни находилась, и я намерена взять его с собой. Иди и принеси его.

Альвин привыкла приказывать, а Ингвард привык выполнять королевские приказы. Поэтому он сделал знак одному из своих людей, и тот, перепрыгнув на берег – сходни уже убрали, – бегом бросился в замок. Вскоре он вернулся, неся с собой Пламя Льда в ножнах.

– Дай! – Альвин протянула руки, и Ингвард передал ей меч. Он не боялся дать ей оружие: что могла сделать девушка, пусть и с мечом, против целой дружины?

Альвин с трепетом взялась за рукоять и потянула клинок из ножен. Ее, как женщину, никогда не учили обращаться с оружием, но Пламя Льда внушал ей больше почтения, чем какой-нибудь другой меч. Он был очень тяжел для ее рук, но в этой тяжести металла, в его стремительной форме, в шероховатой рукояти, обложенной моржовой костью с вырезанными рунами, таилась такая огромная сила, что часть ее вливалась в жилы от одного прикосновения.

Показавшись из ножен, меч охотно вспыхнул, словно приветствуя людей, своих соратников в битвах. Вокруг раздались изумленные крики. С трудом удерживая меч и стараясь, чтобы рука не дрожала, Альвин позвала:

– Тор, Гроза Великанов! Дай мне силу небесного огня, что течет в твоих жилах! Дай мне сил, чтобы Северный замок не остался без защиты!

С острия клинка протянулся длинный огненный луч и упал на штевень корабля. Штевень вспыхнул и мгновенно загорелся, предрассветный ветер раздувал огонь, и пламенные языки бились вокруг змеиной головы, как грива.

Альвин повела мечом, и мужчины отпрыгнули в стороны. Один из них вдруг бросился на нее с секирой, надеясь быстро выбить оружие из слабой женской руки, но Пламя Льда сам знал, что ему делать: конец длинного огненного луча только задел нападавшего, и тот разом вспыхнул весь, как просмоленный факел. С диким воплем он перевалился через ближний борт и с плеском упал в воду.

– Опустите сходни, – приказала Альвин, найдя взглядом Ингварда. Он тоже по привычке выхватил меч при виде опасности, но стоял у борта, не приближаясь к ней. Только лицо у него стало очень сосредоточенное. – Иначе я сожгу все ваши корабли.

Альвин повела концом луча, и тот, без труда достав до соседнего корабля, поджег на нем мачту.

– Со всеми вами, – добавила Альвин. – Поищи в другом месте себе добычи, Ингвард. Пламя Льда слушается только людей моего рода, но зато для нас он сотворит любые чудеса.

На ближайшем корабле люди с криками вытаскивали мачту из гнезда и пытались сбросить ее в воду, пока она не подожгла весь корабль. Ингвард свободной рукой сделал знак, и его люди, косясь на Альвин, снова перебросили сходни. Пропустив вперед Унн и Тору, она сошла, пятясь и не спуская глаз с Ингварда и его спутников. Ей было тяжело держать меч, но сам он вливал в ее руку силу и уверенность.

– Теперь пусть ваши люди все до одного поднимутся на корабли, – велела Альвин, оказавшись на причале. – Я отпускаю вас. Но теперь тебе, Ингвард, придется поискать другой путь к западным землям. Через Северный остров вам больше не ходить.

Пламя Льда в ее руке, как дерево небесного огня, освещал темный причал, пока люди Ингварда торопливо уводили корабль. Альвин подмывало все же направить пламенеющий луч хотя бы на один из кораблей, чтобы вандры навсегда запомнили, как кончаются попытки причинить вред Северным ярлам. Но она пообещала отпустить их, а свое слово надо держать.

Когда корабли отошли достаточно далеко, она послала женщин отпереть двери и выпустить мужчин. Одним из первых вылетел Бьёрн и бросился обнимать свою обожаемую Тору, которую увели разбойники и с которой он уже не надеялся увидеться. А Альвин, посмотрев на них, подумала: пожалуй, люди Ингварда и не догадались, что эта женщина – его жена. Теперь Тора выглядела почти вдвое старше Бьёрна и была скорее похожа на его мать.

Близилась осень, трава пожухла, море стало свинцово-серым, иногда в воздухе кружились мелкие снежинки. С севера наползали первые льдины, напоминая о том близком времени, когда все море вокруг Северного замка станет сплошным ледяным полем. Ночами крупная медведица приходила на дальний высокий островок и смотрела оттуда на замок, любовалась огнями костров, зажженными на крепостной стене. О чем она думала – никто не смог бы угадать.

Потом потянулись на юг стаи диких гусей, и все мужчины вышли на охоту. Целыми днями женщины и дети щипали и потрошили птицу, коптили и солили мясо.

Тормунд ярл вернулся в конце октября, когда по старинной традиции забивали лишний скот, который нельзя будет прокормить зимой, заготавливали мясо и устраивали пиры. К тому времени Альвин и сама привыкла к мысли, что и Бергер ярл, и Ветровой мыс, и Хлаупский залив, и весь Квартинг ей приснились или вспомнились из сказки, которую она слушала в детстве. И когда корабли приблизились к причалу и на носу одного из них она увидела Бергера ярла, Альвин почувствовала себя той самой принцессой, что томилась на заколдованном острове, по самую шею в земле, и ждала королевского сына, который ее освободит. Она держалась с невозмутимым достоинством, когда шла по камням, когда подавала Бергеру кубок и говорила неизменные слова приветствия, но сердце ее смеялось и плакало, ей хотелось броситься ему на шею и просить забрать ее наконец с заколдованного острова. Ей хотелось новой жизни, совсем новой жизни в широком большом мире, потому что она сама стала другой и теперь ей тесно здесь, в краю скал, морских птиц и плавучих льдов.

Но в тот же день она узнала нечто такое, что надолго погасило ее мечты о большом мире. Войдя в зал, Тормунд ярл первым делом глянул на столб возле трона и побледнел, не увидев там Пламя Льда.

– Прости меня, я сейчас верну его на место! – Альвин смутилась, поскольку среди волнений встречи позабыла принести меч из своей спальни, где держала его после памятных июльских событий. – Он цел и невредим, просто мне было спокойнее иметь Пламя Льда всегда под рукой.

Так Тормунд ярл узнал, что едва не лишился своей единственной наследницы.

– Значит, Великанша посоветовала тебе взять Пламя Льда? – спросил он. За необычайно быстрый рост Тору еще в детстве прозвали Великаншей, но она не обижалась.

– Да. И я подумала, что нам стоит ее послушать.

– Ты была права, – согласился Тормунд ярл. – Я ведь помню, что той ночью, прошлой зимой, когда напали великаны, я звал на помощь Тора, тогда его звал и кто-то еще. И еще неизвестно, на чей зов он на самом деле откликнулся.

Ярл хотел поблагодарить Тору, но без помощи домочадцев не смог ее узнать. Ведь он оставил ее молодой и цветущей женщиной, недавно вышедшей замуж, а к октябрю она так постарела, что выглядела старухой лет шестидесяти. Ее когда-то стройный стан оплыл, спина согнулась, румяное и свежее прежде лицо потемнело и сморщилось, как высохшее яблоко. Из-под головного покрывала ее вместо прежних русых волн выбивались жидкие седые прядки, и самое большее, на что она теперь была годна, – это прясть на ощупь шерсть и рассказывать детям сказки. Сказок она знала так много, как будто и правда прожила на свете долгую, долгую жизнь.

Бедный Бьёрн, который остался двадцатилетним парнем, по-прежнему был предан ей и с грустью смотрел на ту, с которой теперь был вынужден обращаться как с любимой бабушкой. Но сама Тора ничуть не огорчалась из-за своей быстрой старости и вела себя как добросердечная и разумная пожилая женщина, которая не обижается на заведенный богами порядок вещей. Осенью года и осенью жизни приобретенное убирают в закрома, и Тора не могла пожаловаться на пустоту своих.

– Я ни разу не слышал, чтобы Пламя Льда повиновался женщине. Когда погибал прежний владелец, меч брал его сын или внук, – сказал Тормунд ярл. Родовая легенда у него на глазах повернулась неожиданной гранью, и он не мог не верить такому количеству свидетелей. – Но он признал тебя, хотя ты не мужчина.

– А может быть, женщины ни разу не пробовали его взять?

– Может быть. Но и в тебе кровь нашего рода, а значит… А может быть… Может быть, Пламя Льда признал тебя, потому что ни сына, ни брата у меня нет. – Тормунд ярл подавил горький вздох. – В нашем роду нет мужчин, кроме меня, и Пламя Льда понимает это. Но если он согласен помогать тебе, значит, после меня Северным ярлом можешь стать ты.

– Что ты говоришь, ярл! – в изумлении воскликнул Эрлинг.

Люди вокруг удивленно переглядывались, но только молодой Эрлинг ярл выглядел так, словно у него отнимали самое дорогое. Так оно и было: ведь уже не первый год он надеялся получить руку Альвин и унаследовать звание Северного ярла! И вдруг оказывается, что она сможет обойтись без него!

– Но ведь женщина не может возглавлять войско! – в смятении продолжал Эрлинг. – Дружина в битве не будет повиноваться женщине! Женщине не место в сражениях!

– А как же валькирии? – возразила Альвин. – Валькирии тоже женщины, а они не только участвовали в битвах, но даже решали их исход. И когда мне пришлось сражаться за свою свободу и честь, я справилась не хуже любого мужчины. Попробуй сказать, что это не так!

Это был слишком жестокий упрек, и Эрлинг покраснел. Его мучил стыд за то, что в ту ночь, когда Ингвард Расторопный пытался похитить Альвин, он сам ничего не смог сделать и был вынужден ждать, когда она выпустит его из-под замка.

– Допустим, я тоже не хотел бы, чтобы эта девушка стала валькирией! – заметил Бергер ярл. – Валькирии ведь не выходят замуж, разве что по выбору Одина, и этот выбор им самим обычно приносит одни неприятности!

Сейчас он не улыбался, и Альвин гордилась, что показала себя не хуже той валькирии, о которой он ей когда-то рассказывал. Она еще не знала, что вот-вот и перед ней встанет древний выбор между долгом и любовью…

– Но ей вовсе не обязательно самой возглавлять войско в походе, – сказала фру Хольмвейг. – У войска может быть вождь-мужчина. Главная обязанность Северного ярла – мечом Пламя Льда защищать людей от ледяных великанов. В этом мече – сила и удача Северного замка. И если он повинуется Альвин, значит, она может быть отличным Северным ярлом. А возглавить войско сможет, например, ее муж. Тот, кого она для себя изберет.

– Раньше я, думая о муже для своей дочери, думал о преемнике для себя, – добавил Тормунд ярл, невольно глянув на Эрлинга. – Но теперь, когда мы знаем, что Северным ярлом может стать сама Альвин, я ничего не стану ей советовать. Пусть сама выберет того, кто разделит ее судьбу.

Альвин посмотрела на Бергера ярла. Этими словами отец подарил ей свободу выбора. Но Бергер ярл молчал. Вид у него был задумчивый и даже отчасти удрученный.

– Ну, хорошо! – снова заговорил Эрлинг. Он старался держаться спокойно и не давать волю обиде, но лицо его стало холодным и жестким. За ним была вся сила Северного острова, привыкшего противостоять любым бурям, и он не собирался отступать. – Я согласен, если Пламя Льда признал йомфру Альвин своей хозяйкой, значит, она может быть Северным ярлом. Но это означает, что она должна навсегда остаться в Северном замке, ведь только здесь – настоящее место Северного ярла! Она не может, не имеет право покинуть остров! А значит, и мужа себе она должна выбрать такого, который останется здесь вместе с ней! Разве я не прав?

– Ты прав, – Тормунд ярл кивнул. – Кто бы ни был мужем моей дочери, сама она, как наследница моего звания, должна будет остаться в Северном замке.

Альвин молчала, чувствуя, что попала в западню. Возразить было нечего. Она навсегда прикована к своему зачарованному острову, и этих цепей не разобьет никакая доблесть. Наоборот. Ее доблесть теперь в том, чтобы нести эти цепи и даже не намекать, что она желала бы другого устройства своей судьбы. Как никогда не жалуется на свой ужасный и почетный жребий королева ледовых медведей…

– И никакой человек, у которого есть владения в других землях, не годится для нее в женихи, – добавил Эрлинг и выразительно глянул на Бергера. – Скажи, Бергер ярл, вот ты, например, разве смог бы остаться со своей женой на острове в море, когда тебя ждет престол твоего отца на Ветровом мысу?

– Не смог бы. – Бергер ярл качнул головой. – Мой отец уже дряхл, и через год-другой мне придется покончить с дальними походами и осесть в усадьбе, чтобы всегда быть готовым подхватить меч, выпавший из его руки.

– Вот видишь! – Эрлинг повернулся к Альвин.

Она была бледна: тот, кого она любила, объявил, что не может стать ее мужем. Но Эрлинг, который только того и хотел, не стал от этого более приятным.

– Не надо так горячиться, – умиротворяюще заметила Тора. – Впереди еще долгая зима, чтобы разобраться со всем этим. Кто-то думает, что рожден для большого мира, но оказывается, что маленький мир не может без него обойтись. Так для чего же на самом деле человек рожден – для того, в чем нуждается он, или для того, что нуждается в нем?

Никто ей не ответил.

Ночь каждый раз становилась все длиннее и темнее, колесо года катилось вниз, к самому дну, где солнце умрет и незамедлительно возродится заново. Люди жались к очагам, занимались домашней работой, слушали сказки быстро дряхлеющей Торы. К началу декабря она не могла уже и прясть, ее не слушались пальцы и она почти совсем ничего не видела, но голос ее оставался ясен, и она так хорошо помнила даже самые длинные и запутанные сказки, словно их действие разворачивалось прямо перед ее угасшим взором, видимое ей одной.

– Мое сердце тебе никогда не найти, так сказал великан королевской дочери, – рассказывала она, и гул непогоды за стенами сопровождал ее повествование, точно сам Ньёрд играл на струнах ветров. – Но если пройдешь ты два «роздыха» на восток от солнца, два «роздыха» на запад от месяца, то попадешь ты на остров посреди моря. Пройдешь ты по острову и увидишь замок о трех золотых шпилях. Войдешь в ворота и увидишь широкий двор, а во дворе пруд, в пруду плавает селезень, а в клюве держит яйцо. А в том яйце мое сердце.

И Альвин чувствовала себя заключенной в эту самую сказку, откуда ей не найти выхода.

– Я прошел через десять морей и нашел тебя здесь, как в Ином мире, на острове посреди моря, – сказал ей как-то Бергер ярл. – С тобой, в твоем сказочном мире, я стал ребенком, готовым верить в чудеса, и древним героем, способным сражаться с чудовищами. И даже если мне придется уйти отсюда одному, мое сердце навеки останется здесь, как у того великана. И ты будешь той золотой уточкой, которая будет вечно его хранить.

– Так бывает! – приговаривала фру Хольмвейг, вышивая на покрывале цветущий шиповник, и в ее вышивке он делался гораздо ярче и пышнее, чем в лесах ее родины. – Люди приходят в сказку, встречаются там, но уходят в одиночку, как пришли.

– Но все-таки я не стал бы отчаиваться! – Бергер ярл улыбнулся и сжал руку Альвин. – Северный замок стоит на самом краю земли. Он так близок к небу, что здесь возможны любые чудеса.

– Например, Тора! – со вздохом отвечала Альвин и бросала взгляд на старуху, дремлющую возле очага. – Только это чудо что-то стало наводить на меня тоску!

Был уже конец декабря, опять приближался праздник Середины Зимы. В замке готовили пир, но в хлопотах перед этим самым важным праздником в году Тора уже не принимала участия. Бабушка Тора, как ее звали теперь дети, лишь иногда поднималась, чтобы посидеть у огня, и то больше дремала, поклевывая носом. Не выходя из дома, она все же ухитрилась простудиться и все кашляла, так тяжело и надрывно, что женщины качали головами и говорили, что «прямо сердце разрывается ее слушать». Огорченный Бьёрн поил ее отварами из трав и кутал в овчины, но сам понимал, что это мало поможет – от старости нет лекарств.

– Я тебя предупреждала, парень! – шепотом говорила ему Фрида, убедившись, что Тора опять спит. Впрочем, она могла бы и не шептать, потому что старуха уже совсем оглохла. – Я тебе говорила: неспроста это, что она так быстро росла и взрослела. А уж не знаю, из троллей она родом, из великанов или альвов, но она – не человек, и человеческой жизни ей не положено. Вот теперь ты и оставайся вдовцом в двадцать два года!

– А я все равно не жалею, – отвечал упрямый Бьёрн. – Я всегда буду помнить, какая она была! Я любил ее, и она меня любила, и я всегда буду об этом помнить! И мне все равно, кто она родом!

– А хорошо бы все-таки это узнать! – заметила Унн. – Жаль, она теперь уже не скажет. Если раньше и знала, то теперь совсем выжила из ума и все забыла!

Гудрун только поджимала губы. Ее сыну исполнилось полтора года, и он резво ползал по полу вокруг очагов, играя с щенками. Он-то рос как обычные дети и проживет весь положенный человеку срок!

Вечером перед пиром, когда в зале уже готовили столы, Бьёрн подошел к Торе, чтобы разбудить ее и увести в каморку. Но она не отозвалась, не пошевелилась, когда он взял ее за плечо. Бьёрн прикоснулся к ее руке и охнул – рука уже коченела.

– Она умерла! – в ужасе закричал он, и вся прислуга в зале тут же столпилась вокруг него. – Она умерла, смотрите!

– В самом деле, умерла. – Фрида притронулась к векам старухи, и без того закрытым. – Улле, сдвинь вон тот котел, надо ее уложить как следует. А то закоченеет совсем, потом не выпрямишь. Ах, как не вовремя, в самый вечер праздника!

– Смерть не спрашивает, удобно нам или неудобно! – заговорили вокруг.

– Так что же, отнести ее в каморку? Или лучше в сарай на холод?

– Лучше в сарай. Завтра-то некстати будет заниматься похоронами.

– Йомфру огорчится. Она ее так любила.

– Ну, Бьёрн, не плачь! – Женщины утешали молодого вдовца, который рукавом вытирал слезы со щек. – Ты еще молодой совсем, новую жену себе найдешь, обычную девушку, и будете жить сорок лет в любви и согласии!

Альвин, конечно, тоже опечалилась, когда услышала новость. Да и праздновать Середину Зимы с покойником в доме было неуютно, но все же она не решилась приказать вынести мертвое тело в сарай.

– Нынешней ночью мало ли какая нечисть рыщет в округе! – сказала фру Хольмвейг. – Положите-ка ее в сени возле кухни, пусть полежит до завтра. Мы все равно не будем спать, зато ее там никто не тронет.

Так и сделали. А наутро те, кто задремал после долгого пира, были разбужены громким криком женщин в кухне.

– Она, она… там! Смотрите! Смотрите! Скорее, все, все! – кричали, не помня себя, Унн, Хильда и Астрид.

Альвин, невольно ожидавшая еще какого-то чуда, с замиранием сердца, не зная, чего ждать, хорошего или плохого, выбежала в сени.

На моховой подстилке лежала груда темной старушечьей одежды, а в ней шевелилось что-то маленькое и живое. В первый миг мелькнула мысль, что туда забрался щенок или кошка, но куда в таком случае делось тело Торы? Неужели его унесла какая-то зимняя нечисть, такая сильная в самую длинную ночь года? А одежду, значит, оставила?

Преодолевая трепет и страх, Альвин наклонилась и ахнула. Внутри старухиной рубахи бил ножками новорожденный младенец, совсем крошечный, с красным сморщенным личиком, с кулачками меньше ореха. Вот он раскрыл ротик и требовательно заорал – должно быть, проголодался или напустил лужу в старухины рубашки.

– Гудрун… Нет, Ингрид! – с трудом соображая, крикнула Альвин. – Фрида, скорее, дай каких-нибудь пеленок, найдите там, а в котле должна быть теплая вода! Гудрун, помой и заверни ее, Хильда, сбегай за Ингрид, пусть она ее покормит! У нее ведь еще есть молоко?

Госпожа покрепче затянула концы покрывала пониже тяжелого пучка волос, потом посмотрела на тот камень, где оставила ребенка.

Ребенка на камне не было.

Госпожа огляделась, потом легким усилием воли изменила взгляд и опустилась на иной уровень.

Здесь прямо перед ней оказалась дверь – дверь в человеческое жилище.

Госпожа постучала – здесь было так принято, – а потом вошла, то есть просто оказалась по ту сторону.

И сразу увидела ребенка.

Девочка лежала на скамье возле горящего очага, а вокруг нее столпились люди: они ахали, охали, всплескивали руками. Девочка спала в туго замотанных пеленках и сыто причмокивала. Люди смотрели на нее с таким изумлением, как будто никогда не видели новорожденных младенцев. Однако, как ни были они увлечены этим зрелищем, появление Госпожи заметили сразу все, даже те, кто стоял к двери спиной.

Ее нельзя было не заметить – молодую женщину в светлых одеждах, которая сияла в полутьме зала, как луна в облачном зимнем небе. Мягкий свет струился от ее лица, рук, головного покрывала, она источала ласковое тепло, как само весеннее солнце, такое далекое и немыслимое в это хмурое зимнее утро. Ее присутствие наполняло воздух ощущением благополучия, доброты, любви и счастья. Больные забыли о своих болезнях, а старики – о своей старости. Она несла с собой силу и молодость вечно обновляющейся жизни, и рядом с ней каждый становился таким же, как она.

Альвин в изумлении поднялась на ноги. Она уже утвердилась в мысли, что Тора, из дряхлой старухи опять став новорожденным младенцем, снова проживет целую жизнь за один год, взрослея каждый месяц на шесть лет, и даже, может быть, снова выйдет замуж за Бьёрна…

Но нет. Только увидев лицо женщины – женщины, которая никогда не жила в их округе, но казалась знакомой, – Альвин сразу поняла, что сбылось ее самое первое предсказание. За девочкой пришли. За ней пришла ее настоящая мать, и услуги Ингрид или Гудрун ей больше не понадобятся.

Пожалуй, только такой и могла быть ее мать. Та, что всегда выбирает любовь и именно в ней видит свой первый долг.

– Я вижу, вы хорошо позаботились о моей дочери, – сказала Госпожа, ласково кивнув Альвин и обводя сияющим взором всех вокруг – служанок и работников, хирдманов и рыбаков, собравшихся на пир к Северному ярлу. – Как я могу отблагодарить вас?

– Она уже наградила нас… – начал Тормунд ярл, сразу понявший, откуда взялись небывалый приплод скота и удача во всех морских промыслах. Но Альвин перебила его.

– Сделай так, Госпожа, чтобы Северный замок не остался без ярла, но чтобы я могла назвать своим мужем того, кого я люблю, – попросила она.

Она не знала, кто эта женщина, которую хотелось назвать не иначе как Госпожой, но была уверена, что той по силам исполнить любое желание. Даже по-иному заплести нити человеческих судеб.

– Это очень легко исполнить. – Госпожа подошла ближе и протянула руки: – Дай мне мою девочку.

Альвин взяла младенца со скамьи и подала Госпоже. Та прижала девочку к груди и улыбнулась Альвин.

– Для этого нужно совсем немного. Иди туда, куда влечет тебя твое сердце, выбирай большой мир, если чувствуешь, что ты рождена для него. А я обещаю, что Северный ярл доживет до того времени, когда внук его подрастет и возьмет в руки Пламя Льда.

Альвин еще не нашла что сказать, а Госпожа уже повернулась к двери и исчезла. Она не вышла из замка, а просто перенеслась на иной, на свой уровень бытия, где за этот человеческий год прошло не больше времени, чем нужно женщине, чтобы поправить волосы.

Здесь за ее спиной уже не было ни двери, ни замка, ни острова. Она стояла на самой нижней точке года, там, где солнце умирает вместе с земным временем, чтобы незамедлительно родиться вновь.

Госпожа поудобнее взяла ребенка и сделала первый шаг. Перед ней лежал долгий подъем.

Декабрь 1996 – май 1997 г.

Москва

Пояснительный словарь

Альвхейм – один из девяти миров, мир светлых альвов.

Альвы – духи плодородия, по положению ниже богов. Делятся на две группы: темные (свартальвы, см.) и светлые (льесальвы, они же просто альвы). Светлые альвы обитают в Альвхейме (см.). Как говорит о них «Младшая Эдда», «светлые альвы обликом своим прекраснее солнца».

Асгард – небесная крепость, место обитания богов-асов. Буквально означает «ограда асов». В нем находится множество прекрасных чертогов, в которых обитают боги. Асгард окружен высокой каменной стеной, построенной великаном, и ведет в него радужный мост Биврёст, непреодолимый для врагов.

Асы – род богов, предмет основного культа Древней Скандинавии. В союзе с ними выступает другой божественный род – ваны (см.). Главой асов является Один, а прочие – в основном его дети и внуки.

Бальдр – второй сын Одина. «О нем можно сказать только доброе. Он лучше всех, и все его прославляют. Так он прекрасен лицом и так светел, что исходит от него сияние. Он самый мудрый из асов, самый красноречивый и благостный. Он живет в месте, что зовется Брейдаблик, на небесах. В этом месте не может быть никакого порока…» [18] Был убит слепым Хедом стрелой из побега омелы и остался у Хель, несмотря на попытки вызволить его. Видимо, в его образе отразились культовые жертвоприношения: Бальдр – «умирающий и воскресающий бог», символ ежегодно обновляющейся растительности. Бальдру было посвящено воскресенье.

Бергбуры – сверхъестественные существа, близкие троллям (см.).

Берсерк – буквально «медвежья шкура» или «медвежья рубашка». Так называли могучего воина, способного во время битвы приходить в исступление, когда сила его увеличивалась многократно и он не замечал боли. Про одного берсерка рассказывают, что он сражался со стрелой в спине. В исступленном состоянии берсерк отождествлял себя со зверем: волком или медведем. Толком не известно, было ли это явление результатом тренировок или видом психического расстройства. Есть также сведения, что берсерки достигали этого состояния с помощью специальных наркотических средств. Стать берсерком мог не каждый. Конунги считали нужным иметь в числе своей дружины берсерков, но обыкновенные люди предпочитали избегать общения с ними, поскольку «беспризорный» берсерк представлял большую опасность для окружающих, а справиться с ним было очень трудно.

«Боевые оковы» – чары, насылаемые на противника в битве, из-за чего он делается беспомощен и не может сражаться в полную силу.

Бонд – мелкий землевладелец, лично свободный.

Браги – один из асов. «Он славится своей мудростью, а пуще того, даром слова и красноречием. Особенно искусен он в поэзии». Есть мнение, что образ имел прототипом реальное историческое лицо, скальда по имени Браги.

Валхалла – небесный чертог Одина, где собираются павшие воины. «Великое множество там народу, а будет и того больше, хоть и этого покажется мало, когда придет Волк. Но сколько бы ни было людей в Валгалле, всегда хватает им мяса вепря по имени Сэхримнир. Каждый день его варят, а к вечеру он снова цел» (МЭ). В Валхалле пятьсот сорок дверей, и из каждой в день битвы с Волком выйдут восемьсот воинов.

Валькирии – воинственные небесные девы, подчиненные Одину. «МЭ» называет их имена: Христ, Мист, Хильд, Труд, Регинлейв и т. д. «Один шлет их во все сражения, они избирают тех, кто должен пасть, и решают исход сражения. Гунн, Рота и младшая норна по имени Скульд всякий раз скачут на поле брани и выбирают, кому пасть в битве, и решают ее исход». По сведениям сказаний, валькирии могли быть дочерями земных конунгов или великанов и вступать в брак со смертными.

Ванахейм – один из девяти миров, мир ванов.

Ваны – второй божественный род после асов, боги-покровители плодородия. Сначала асы и ваны воевали, но потом помирились и обменялись заложниками. Представители ванов – Ньёрд и его дети Фрейр и Фрейя. Сторонники исторического происхождения мифов считают, что в образе ванов отражены древние славяне (венеды). Мое же скромное мнение в том, что боги плодородия не могут быть выведены ни из каких человеческих племен или выдающихся личностей, потому что идея их должна была сформироваться в сознании гораздо раньше.

Вар – одна из богинь Асгарда. Она «подслушивает людские клятвы и обеты, которыми обмениваются наедине мужчины и женщины».

Вено – выкуп за невесту, который оставался в ее роду и служил, вместе с приданым, формальным признаком законности брака. Без выплаты вена и приданого брак считался незаконным и дети от него не являлись полноправными наследниками отца. Кроме того, муж подносил жене свадебные дары, которые, вместе с приданым, оставались в ее личной собственности и в случае развода могли быть потребованы обратно через суд тинга.

Вёльва – прорицательница из рода великанов. В первой песни «Старшей Эдды», названной «Прорицанием вёльвы», рассказано о создании и будущем конце мира, о котором вёльва поведала Одину.

Видар – один из асов, так называемый «молчаливый ас». «Видар силен почти как Тор, и на него уповают боги во всех несчастьях». Именно Видар во время будущего Затмения Богов разорвет пасть Волку, наступив ему ногой на нижнюю челюсть. «На той ноге у него башмак, веки вечные собирался он по куску. Он сделан из тех обрезков, что остаются от носка или от пятки, когда кроят себе башмаки. И потому тот, кто хочет помочь асам, должен бросать эти обрезки». Видар, один из немногих асов, переживет всеобщую гибель и будет жить в обновленном прекрасном мире.

Видольв – Отец Ведьм. Вероятно, еще одно имя Одина.

Виса – строфа из восьми строк в поэзии скальдов.

Волокуша – бесколесная повозка на полозьях.

Гевьюн – богиня-дева, собирающая у себя умерших девушек. В то же время, по датским преданиям, Гевьюн – великанша, которая обратила своих сыновей в быков, запрягла в плуг и этим плугом оторвала от материка полуостров Ютландию. Поэтому Данию называют «землей Гевьюн».

Гери и Фреки – волки, спутники Одина.

Глейпнир – волшебная цепь, которой скован Фенрир Волк. Раньше нее были изготовлены две другие цепи, Лединг и Дроми, но Волк был так силен, что разорвал их. Тогда темные альвы изготовили Глейпнир. «Шесть сутей соединены были в них: шум кошачьих шагов, женская борода, корни гор, медвежьи жилы, рыбье дыхание и птичья слюна. И если ты прежде о таком и не слыхивал, ты можешь и сам, рассудив, убедиться, что нет тут обману: верно, примечал ты, что у жен бороды не бывает, что неслышно бегают кошки и нету корней у гор… Путы были гладки и мягки, как шелковая лента…» Этих пут Фенрир Волк не сумел разорвать и попал в неволю.

Годи – старинный титул, первоначально обозначал жреца, поскольку происходит от слова «боги», но позднее стал обозначать законоговорителя, то есть что-то вроде народного судьи.

Гривна – шейное украшение, обычно из драгоценных металлов. Могло служить признаком знатного происхождения или высокого положения человека.

Гридница – центральное помещение в доме знатного человека, своеобразный приемный зал, место пиров и собраний. Древнерусское слово «гридница» происходит от скандинавского слова «грид», означавшего «дом для дружины».

Гротти – «мельница» – чудесные жернова, способные намолоть каждому все, что он пожелает. Конунг Фроди заставил двух рабынь-великанш молоть ему золото, мир и счастье, но так замучил их работой, что они намололи войско, погубившее его.

Девять миров – вселенная: Асгард, Ванахейм, Альвхейм, Мидгард, Йотунхейм, Муспельсхейм, Свартальхейм, Нифльхейм, Нифльхель (иначе Хель).

День Свиньи – перед началом зимы проводился забой скота, который не было возможности прокормить, и засолка мяса. Этот день – 11 ноября – сопровождался пирами и назывался Днем Свиньи.

Дирхем – арабская серебряная монета весом около 3 г. Несколько веков имела широкое хождение на Руси и в Скандинавии, которые своей монеты еще не чеканили.

Дисы – низшие женские божества, духи-покровители плодородия.

Дочери Эгира – морские великанши, дочери морского великана Эгира. Всего их девять. Их имена означают: Волна, Бурун, Всплеск, Прибой, Вал, Рябь, Небесный Блеск, Голубка, Кровавые Волосы.

Дреки – букв. «дракон» – большой боевой корабль с изображением змеи или дракона на переднем штевне. Часто этот тип называют драккаром, но здесь, возможно, форма множественного числа «дрекар» была ошибочно принята за название самого типа.

Дух-двойник – иначе фюльгья. Существовало поверье, что перед смертью человеку является его дух-двойник. Обычно он представал в виде какого-либо животного или женщины.

Законоговоритель – выборная должность хранителя и толкователя законов.

Затмение Богов – конец мира, при котором великаны и чудовища уничтожат большинство богов и людей. Уцелеют немногие, от которых пойдут новые роды, но обновленный мир будет прекрасным и счастливым. Хлеба в нем будут вырастать без посевов, и на землю вернется погибший когда-то Бальдр.

Имир – древний прародитель племени великанов, из тела которого создана земля, а из крови – море и все воды. Горы созданы из его костей, валуны и камни – из его зубов и осколков костей. Из черепа Имира сделан небосвод, из мозга – тучи и облака, из волос – лес.

Йомфру – девушка знатного происхождения.

Йорд – богиня земли, мать Тора.

Йотунхейм – один из девяти миров, мир ледяных великанов.

Кеннинг – понятие скальдической поэзии, род метафоры. Кеннинг мужчины строится из имени какого-либо бога или названия дерева мужского рода в сочетании с названием какого-либо предмета из области действия мужчины. Например: ясень копья, Бальдр битвы, клен корабля. Кеннинг женщины строится по тому же принципу: имя богини или дерева женского рода в сочетании с предметом из женской области деятельности: Фрейя пряжи, береза нарядов, ветвь покрывала. Кеннингами также могут обозначаться другие понятия: битва – «пляска валькирий», корабль – «волк моря», лес – «море оленей», море – «поле сельди» и т. д. Простые кеннинги – двусложные, но они могли состоять из трех, четырех и более слов, которые шли цепочкой, поясняя одно другое: Тор волка поля китов – мужчина, т. к. поле китов – море, волк моря – корабль, Тор корабля – воин. Составление и разгадывание кеннингов служило своеобразным интеллектуальным развлечением.

Кольга – одна из морских великанш, дочерей Эгира (см.), чье имя значит «волна».

Конунг – князь, племенной и военный вождь, власть которого могла быть наследственной.

Кюна – жена конунга. Слово «кюна» введено самим автором и образовано из древнескандинавского слова со значением просто «женщина», так как подлинное слово «дроттинг» до крайности неудобно использовать в русском языке, а слово «королева» требует для пары слово «король», что не подходит к контексту.

Лангскип – «длинный корабль» – обозначение боевого корабля.

Лив и Ливтрасир – мужчина и женщина, которые уцелеют после Затмения Богов и дадут начало новому человечеству.

Локи – так называемый Коварный Ас, бог огня, воплощение лжи и коварства. Сказания изобилуют эпизодами, в которых Локи сначала навлекает на богов множество неприятностей, а потом своим хитроумием избавляет от них. Стал отцом трех чудовищ, будущих губителей мира: Фенрира Волка, Мировой Змеи и Хель, повелительницы мертвых. В наказание за совершенные им пакости был прикован богами к скале, а богиня Скади в порядке мести за своего отца, погубленного Локи, повесила над ним ядовитую змею. Жена Локи, Сигюн, стоит рядом и держит над ним чашу, в которую капает змеиный яд. Когда Сигюн отходит выплеснуть чашу, капли яда капают на Локи и он корчится: от этого происходят землетрясения.

Лофт – одно из имен Локи.

Мани – брат Суль, юноша, что возит в колеснице луну.

Мара – ведьма, дущащая спящих. Видимо, персонаж общий в скандинавском и в славянском фольклоре.

Марка – мера веса, обычно для драгоценных металлов, около 215 г.

Мидгард – один из девяти миров, мир людей.

Мировая Змея – одно из трех порождений Локи и великанши Ангрбоды – огромная змея, лежащая на дне океана и обвивающая всю землю. В будущей битве от ее яда погибнет Тор.

Мйольнир – волшебный молот, оружие Тора, «лучшее из всех сокровищ». Изготовлен карлом по имени Брокк. Имеет свойство при метании всегда попадать в цель и тут же возвращаться в руки к хозяину. По желанию Тора молот делается таким маленьким, что его можно носить за пазухой. Недостатком его названа слишком короткая рукоять, но несмотря на это Мйольнир принес смерть множеству великанов. По происхождению слово «Мйольнир» родственном русскому слову «молния».

Морские великанши – см. «дочери Эгира».

Морской Путь – общее название двенадцати племен, близкородственных по языку и культуре. Называется так потому, что все земли расположены на побережьях и от каждого племени можно по морю дойти до любого другого.

Мост Асов – иначе Биврёст. На нем горит пламя, заграждающее великанам путь на небо, и красный цвет, видимый в радуге, – пламя Биврёста.

Муспельсхейм – один из девяти миров, мир огненных великанов.

Нанна – богиня, жена Бальдра, ушедшая вместе с ним к Хель.

Нидхёгг – подземный дракон, подгрызающий корни Мирового Ясеня.

Нифльхейм – один из девяти миров, подземный мир мрака, преисподняя.

Нифльхель – нижний из девяти миров, принимающий мертвых «дурных людей».

Норны – низшие женские божества, определяющие судьбы. Три «главные» норны живут у священного источника, их имена Урд, Верданди и Скульд. «Слово „урд“ означает „то, что произошло“ и подразумевает результат поступков, совершенных в прошлом. Имя второй норны, Верданди, означает „то, что есть“ и подразумевает управление процессами, происходящими в настоящем. Младшую норну звали Скульд, что означает „то, чему суждено быть“. Считалось, что она сплетает будущее из нитей прошлого и настоящего» (Кеннет Медоуз, «Магия рун»). «Есть еще и другие норны, те, что приходят ко всякому младенцу, родившемуся на свет, и наделяют его судьбою. Некоторые из них ведут свой род от богов, другие – от альвов и третьи – от карлов… Добрые норны и славного рода наделяют доброю судьбою. Если же человеку выпали на долю несчастья, так судили злые норны» (МЭ). Норнам была посвящена суббота.

Ньёрд – бог из рода ванов, но живет в Асгарде, будучи отдан богам как заложник мира. «Он управляет движением ветра и усмиряет огонь и воды. Его нужно призывать в морских странствиях и промышляя зверя и рыбу. Столько у него богатств, что он может наделить землями и всяким добром любого, кто будет просить его об этом» (МЭ). Женат на великанше Скади, но детей Фрейра и Фрейю имеет не от нее, а по-видимому, от своей сестры богини Ньёрунн, которая в «СЭ» и«МЭ» не упоминается.

Один – «Один знатнее и старше всех асов, он вершит всем в мире, и как ни могущественны другие боги, все они ему служат, как дети отцу… Одина называют Всеотцом, ибо он отец всем богам. И еще зовут его Отцом Павших, ибо все, кто пал в бою, – его приемные сыновья» (МЭ). Одину человечество обязано знанием рун и умением слагать стихи. У него один глаз: вторым он пожертвовал ради права испить из источникамудрости, но единственным глазом он озирает весь мир, и ничто от него не укроется. Волки и вороны служат ему и являются его священными животными. Описывается Один как высокий одноглазый старик с седой бородой, в серой шапке. В таком виде он любит бродить среди людей. Считался покровителем воинов и правителей. Днем Одина была среда.

Одноглазый Ас – одно из имен Одина.

Осенние пиры – праздник начала зимы, отмечался в конце октября.

Палаты Павших – Валхалла.

Праздник Дис – праздник начала лета, отмечался в конце апреля.

Радужный Мост – см. Мост Асов.

Ран – морская великанша, что раскидывает сеть и ловит в нее всех утонувших.

Ратная стрела – специально изготовленная стрела, которую посылали по стране в знак начала войны и призыва к сбору ополчения.

Ринд – имя богини, матери одного из сыновей Одина.

Свартальвсхейм – один из девяти миров, мир темных альвов.

Свартальвы – см. «темные альвы».

Середина Зимы – один из важнейших годовых праздников, отмечался пирами и жертвоприношениями. Приходился примерно на начало января.

Середина Лета – один из важнейших годовых праздников, отмечался около дня летнего солнцестояния. Сохранился в скандинавских странах до сих пор и называется «Мидсоммарен», то есть «середина лета».

Сигрдрива – валькирия, упоминаемая в сказаниях о Сигурде Убийце Дракона. Сигурд разбудил ее, когда она спала священным сном, и она дала ему много ценных советов относительно рунического искусства. В ее словах раскрывается деление рун на восемь групп, каждая из которых обладает свойством помогать в том или ином виде магии: руны победы, руны пива, руны волшбы, повивальные руны, руны прибоя, целебные руны, руны речи, руны мысли.

Сигурд – величайший герой древнегерманского эпоса. «Сигурд был наиславнейшим из всех конунгов-воителей по своему роду, силе и мужеству» (МЭ). Сын Сигмунда из рода Вёльсунгов и Гьёрдис, дочери конунга Эйлими. Воспитывался вдали от родины у конунга Хьяльпрека, который впоследствии дал ему дружину, чтобы отомстить за убийство отца. Также воспитателем Сигурда был кузнец-колдун Регин, злобный и коварный. Сигурд убил дракона Фафнира и завладел его несметными богатствами. Проскакав сквозь огонь, он разбудил валькирию Брюнхильд и обручился с ней, но колдунья Гримхильд чарами заставила его забыть об этом и сосватать Брюнхильд для Гуннара. Сигурд женился на Гудрун, но был убит побратимами из-за подстрекательств оскорбленной его изменой Брюнхильд. Сюжеты о Сигурде имеют множество вариантов и противоречий. Считается, что прообразами героев послужили фракские или бургундские короли IV и V веков, но весьма вероятно, что страшная жестокость сюжетов, переполненных убийствами, отражает представления о ритуальных жертвоприношениях.

Скади – одна из богинь, по происхождению дочь великана, в Асгард попала благодаря браку с Ньёрдом. «И часто встает она на лыжи, берет лук и стреляет дичь. Ее называют богиней лыжницей».

Слейпнир – восьминогий жеребец, на котором ездит Один. Был рожден Локи, который в то время принял облик кобылы.

Снека – корабль среднего размера, мог быть использован и в военных, и в торговых походах.

Темные альвы – иначе карлы или свартальвы. Они «завелись в почве и глубоко в земле, подобно червям в мертвом теле. Карлики зародились сначала в теле Имира, были они и вправду червями. Но по воле богов они обрели человеческий разум и приняли облик людей. Живут они, однако же, в земле и в камнях» (МЭ). В «Старшей Эдде» перечислены имена великого множества карлов. Они славятся как искуснейшие мастера, и большинство сокровищ богов: украшения, оружие, обладающее волшебными свойствами, даже верховые животные и золотые волосы богини Сив – изготовлено руками карлов.

Тинг – собрание свободных людей, которое созывалось для решения общественных дел. На нем проводились судебные разбирательства. В особенно важных случаях мог собираться «домашний тинг» в усадьбе или даже на корабле.

Тор – один из сыновей Одина, бог грозы и грома, главный защитник Асгарда от великанов.

Тролли – злобные сверхъестественные существа скандинавского фольклора. В источниках часто смешиваются с великанами, но позднее тролли заняли место «мелкой нечисти», обитателей гор и лесов.

Турсы – племя великанов.

Тюр – иначе Однорукий Ас. «Он самый отважный и смелый, от него зависит победа в бою. Его хорошо призывать храбрым мужам. Смелый, как Тюр, называют того, кто всех одолевает и не ведает страха. Он к тому же умен, так что мудрый, как Тюр, называют того, кто всех умней» (МЭ). Когда на Волка хотели надеть цепь Глейпнир, тот потребовал залога, что его освободят, если он не сумеет разорвать цепь. Тюр вложил в пасть Волка свою правую руку, цепь была надета, и Волк, не сумев освободиться, откусил руку Тюра. «И потому Тюр однорукий, и не зовут его миротворцем». Днем Тюра считался вторник, он был покровителем войн и побед.

Умбон – металлическая бляха в середине щита, служившая для того, чтобы прямой удар, пробивающий щит, не повредил держащую его руку.

Фафнир – дракон, охранявший золото. Сигурд выкопал яму на тропе дракона и убил его, когда тот проползал, вспоров ему снизу брюхо.

Фенрир Волк – чудовищный волк, одно из порождений Локи и великанши Ангрбоды. Также см. «Тюр».

Фрейр – бог, сын Ньёрда, а значит, ведет свой род из ванов, но живет в Асгарде. «Нет аса славнее Фрейра, ему подвластны дожди и солнечный свет, а значит, и плоды земные, и его хорошо молить об урожае и мире. От него зависит и достаток людей» (МЭ). Женат на прекрасной девушке из рода великанов, Герд. Но, по некоторым данным, состоял в близких отношениях и со своей сестрой Фрейей, в чем видно отражение древнейшего внутриродового брака.

Фрейя – богиня, дочь Ньёрда. Ее имя означает «госпожа». «Она всех благосклоннее к людским мольбам, и по ее имени знатных жен величают госпожами. Ей очень по душе любовные песни. И хорошо призывать ее помощь в любви». «А ездит она на двух кошках, впряженных в колесницу» (МЭ). Ей достается половина убитых на поле брани. Мужем Фрейи назван «человек по имени Од», но исследователи считают, что в этом образе отразился тот же Один. Как и положено богине плодородия, зимой она разлучена со своим супругом, страдает, ищет его и оплакивает слезами из красного золота. Днем Фрейи считался понедельник.

Фригг – старшая из богинь, жена Одина. «Ей ведомы людские судьбы, хоть она и не делает предсказаний» (МЭ). Днем Фригг считалась пятница, она покровительствовала домашнему очагу, любви и плодовитости.

Фюльгья – см. «дух-двойник».

Хёвдинг – правитель области, дословно «главарь», избираемый из местной знати.

Хейти – поэтический заменитель названия того или иного существа или предмета.

Хель – дочь Локи и великанши Ангрбоды. «А великаншу Хель Один низверг в Нифльхейм и поставил ее владеть девятью мирами, дабы она давала приют у себя всем, кто к ней послан, а это люди, умершие от болезней или от старости. Там у нее большие селения, и на диво высоки ее ограды и крепки решетки… Она наполовину синяя, а наполовину – цвета мяса, и ее легко признать потому, что она сутулится и вид у нее свирепый» (МЭ).

Хельги – древний герой, возлюбленный валькирии.

Хёльд – богатый землевладелец из местной знати, способный выставить собственную дружину.

Хирдман – воин из высшего слоя дружины, телохранитель знатного вождя.

Хлин – богиня Асгарда. Она «приставлена охранять тех, кого Фригг хочет уберечь от опасности» (МЭ).

Хресвельг – орел-великан, сидит на краю небес и взмахами крыльев рождает бури.

Хюльдра – мелкая нечисть вроде лесовицы. Может прикидываться красивой девушкой, но с хвостом.

Штевень – приподнятая оконечность кормы или носа корабля. Передний штевень украшался резным изображением какого-либо животного, которое и давало кораблю название.

Эйр – богиня-врачевательница.

Эйрир – мера веса драгоценных металлов, одна восьмая часть марки, то есть около 27 г. Судя по тому, что профессиональный наемный воин получал в год эйрир серебра, в то время это были большие деньги.

Ярл – правитель или военачальник, назначаемый конунгом, исполнитель важных поручений вроде сбора дани, то есть тот, кто распоряжается от лица более высокого властителя. В текстах автор называет ярлом знатного человека, который руководит отрядом конунговых войск, а не только собственной дружиной. Звание это сохраняется за человеком и после исполнения поручения. Также ярлом называется наследник конунга. В исторической традиции конунгами называли конунговых сыновей, если им было больше 12 лет и они номинально руководили войском, но автор посчитал, что слишком много конунгов в одном месте ни к чему.