---

— Не колотите так, — сказала мисс Хэддон. — Каждый пассаж должен быть как нить жемчужин. А у вас так не получается. Почему?

— Элен, поросенок, ты забрала мою ноту!

— Вовсе нет, это ты забрала мою!

— Так чья же это нота?

Мисс Хэддон взглянула между их косичками.

— Это нота Милдред, — определила она. — Давайте снова с двойного такта. И не колотите.

Девочки начали снова, и опять мизинец правой руки Милдред сцепился с левым мизинцем Элен из-за среднего си.

— Нет, это не сыграть! — заявили они. — Это он сам виноват — тот, кто написал.

— Все очень легко можно было бы сыграть, если бы ты не застревала на одной ноте, Элен, — сказала мисс Хэддон.

Пробило четыре. Милдред и Элен ушли, пришли Роз и Инид. Они играли дуэт хуже, чем Милдред, но не так плохо, как Элен. В четыре пятнадцать появились Маргарет и Джейн. Они играли хуже, чем Роз и Инид, но не так плохо, как Элен. В четыре тридцать пришли Долорес и Вайолет. Они играли хуже, чем Элен. В четыре сорок пять мисс Хэддон отправилась пить чай к директрисе, которая объяснила, почему она хочет, чтобы все ученицы играли один и тот же дуэт. Это входит в ее новую координационную систему обучения. Вся школа в этом году занимается одной темой, только одной — Наполеоном, — и все занятия должны сосредоточиться на этой теме. Так, уж не говоря о французском или истории, класс декламации разучивает политические стихи Вордсворта, на уроках литературы читают отрывка из «Войны и мира», на уроках рисования копируют что-нибудь Давида, на рукоделии — кроят платья в стиле «империи», ну, а по музыке — все ученицы, конечно, должны играть Героическую симфонию Бетховена, которая была начата (правда, только начата) в честь императора. На чаепитии присутствовали несколько других преподавательниц, и все они стали восклицать, что обожают координировать, что это прелестная система, что благодаря ей работа стала гораздо интереснее и для иих, и для девочек. Но мисс Хэддон промолчала. В ее времена никакой координации не существовало, и она не могла понять ее смысла. Она знала только, что стареет, что преподает все хуже и хуже, и ее интересовало лишь, как скоро директриса узнает об этом и уволит ее.

А в это время высоко на небесах сидел Бетховен, а вокруг него, на маленьких облачках, располагались его конторщики. Каждый из них делал пометки в гроссбухе, и тот, на книге которого было написано: «Героическая симфония, аранжировка для четырех рук Карла Мюллера», вносил следующие записи: «3.45 — Милдред и Элен, дирижер мисс Хэддон. 4.00 — Роз и Инид, дирижер мисс Хэддон. 4.15 — Маргарет и Джейн, дирижер мисс Хэддон. 4.30…»

Здесь его прервал Бетховен:

— Кто такая эта мисс Хэддон, чье имя звучит как удар барабана?

— Она интерпретирует вас уже многие годы.

— А что у нее за оркестр?

— Девицы из состоятельных семей, которые ежедневно в течение целого дня исполняют в ее присутствии Героическую. Звуки симфонии никогда не умолкают. Они плывут из окна, как непрерывно курящийся ладан, и их слышно по всей улице.

— Есть ли проникновенность в их исполнении?

Так как Бетховен все равно был глухой, то конторщик ответил:

— Да, весьма индивидуальное проникновение. Было время, когда Элен уходила дальше, чем другие, от вашего толкования, но с тех пор, как появились Долорес и Вайолет, положение изменилось.

— Я понимаю, новые товарищи вдохновили ее.

Конторщик промолчал.

— Я одобряю, — продолжал Бетховен, — и в знак моего одобрения повелеваю, чтобы мисс Хэддон и ее оркестр и все в их доме услышали сегодня же вечером мой квартет до-минор в превосходном исполнении.

Пока декрет этот заносился в скрижали и пока персонал думал, как он будет выполнен, сцена, полная еще большего величия, происходила в другой части эмпирей. Там восседал Наполеон, окруженный своими конторщиками, и было их так много, что облака под сидевшими на самой дальней орбите казались маленькими барашками. Они были заняты тем, что записывали все, что говорилось об их хозяине на земле, — работа, для которой он сам их и призвал. Каждые несколько минут он спрашивал:

— Ну, как идут дела?

Конторщик, книга которого была озаглавлена: «Hommage de Wordswort»[1] отвечал:

— В пять ноль-ноль — Милдред, Элен, Роз, Инид, Маргарет и Джейн — все читали наизусть сонет «Когда-то была она владычицей Востока». Долорес и Вайолет пытались прочесть его наизусть, но у них это не вышло.

— Этот сонет сложен по поводу моей победы над Венецианской республикой, — сказал император, — и величие темы потрясло Вайолет и Долорес. Естественно, что они не смогли прочитать его. А что еще?

Второй конторщик сказал:

— Пять пятнадцать — Милдред, Роз, Инид, Маргарет и Джейн делают эскизы левой передней ножки кушетки Полины Буонапарт. Долорес и Вайолет все еще учат свой сонет.

— Мне кажется, — сказал Наполеон, — что я уже слышал эти очаровательные имена.

— Они значатся и в моей книге тоже, — сказал третий конторщик. — Вы, может быть, помните, сир, что примерно час назад они играли Героическую Бетховена…

— …написанную в мою честь, — закончил император. — Я одобряю.

— В пять тридцать, — сказал четвертый конторщик, — вся компания, за исключением Долорес и Вайолет, которых послали точить карандаши, пела «Марсельезу».

— Вот это то, что нужно! — воскликнул Наполеон, вскакивая на ноги. — «Ces demoiselles ont un vrai élan vers la gloire».[2] Я повелеваю, чтобы в награду весь их дом отпраздновал завтра утром победу под Аустерлицем.

Декрет был внесен в скрижали.

Вечерние уроки начинались в 7.30. Девочки усаживались мрачные, потому что новая скучная система доводила их до слез. Но случилась удивительная вещь. Мимо школы проходила кавалерийская часть, предводительствуемая первоклассным оркестром. Девочки голову потеряли от радости. Они вскочили со своих мест, они пели, они бросились к окнам, они танцевали, они прыгали, они сделали трубы из бумаги, а из классной доски — барабан. И все это они смогли проделать, потому что мисс Хэддон, которая должна была присматривать за ними, вышла из комнаты, чтобы найти генеалогическое древо Марии-Луизы: учительница истории специально просила ее принести его девочкам на вечерние занятия, чтобы те смогли полазать по его ветвям, но мисс Хэддон забыла вовремя это сделать. «Я совсем ни на что не гожусь», — подумала она, протягивая руку за древом, — оно вместе с другими бумагами лежало под раковиной, которую директриса привезла с острова Святой Елены. «Я глупая, усталая, старая… Лучше бы мне умереть». И, размышляя таким образом, она машинально поднесла раковину к уху — когда она была маленькая, ее отец-моряк часто так делал.

Она услышала море, сначала звуки прилива, шепчущегося с глинистыми низкими берегами, потом о чем-то болтающего с камнями; услышала короткий звук волны, с хрустом разбивающейся о песок, а потом долгий, отдающий эхом рев волн, бьющих о скалы, и, наконец, звуки океана вдали от берегов, где воды его то вздымаются горами, то разверзаются пропастями, а когда опускается туман, то лоно морское так нежно поднимается и опадает, или, когда дует свежий ветер и большие валы и маленькие волны, которые живут в больших валах, все поют от радости и шлют друг другу воздушные поцелуи белой пены. Она услышала все эти звуки, а в конце она услышала само море и поняла, что оно теперь принадлежит ей навеки.

— Мисс Хэддон! — сказала директриса. — Мисс Хэддон! Почему это вы не смотрите за девочками?

Мисс Хэддон отняла раковину от уха и с возрастающей решимостью повернулась к своей начальнице.

— Даже сюда, через весь дом, доносится голос Элен, — продолжала та. — Я даже подумала, уж не идет ли это урок декламации. Положите немедленно на место это пресс-папье, мисс Хэддон, и возвращайтесь к своим обязанностям, пожалуйста!

Она взяла раковину из рук учительницы музыки, собираясь положить ее на нужную полку. Но сила примера заставила ее поднести раковину к уху. Она тоже прислушалась…

И услышала шум деревьев в лесу. Это не был какой-то определенный, известный ей лес, но все люди, которых она когда-либо знала, ехали по нему на лошадях, подавая друг другу сигналы негромкими звуками охотничьих рожков. Была ночь, и все они участвовали в охоте. Время от времени какие-то звери с шорохом пробегали в темноте, а один раз по общему сигналу началась погоня, но чаще ее друзья ехали тихо, и она вместе с ними, по всему лесу и навсегда.

И пока она слушала все это одним ухом, мисс Хэддон говорила ей в другое ухо следующее:

— Я не вернусь к своим обязанностям. Я пренебрегала ими с тех пор, как пришла сюда, так что исправлять что-либо поздно. Я не музыкальна. Я обманывала и учениц, и родителей, и вас. Я совсем не музыкальна, но я притворялась, чтобы заработать деньги. Не знаю, что теперь со мной будет, но я не могу больше притворяться. Я ухожу.

Директриса очень удивилась, узнав, что ее учительница музыки не музыкальна — столько лет непрерывно звучали рояли, что она думала, что все в порядке. В обычных обстоятельствах она нашла бы, чем сразить учительницу, так как была женщиной образованной, но шепот леса заставил ее сказать:

— О мисс Хэддон, только не сегодня, давайте поговорим об этом завтра утром. А сейчас, если вы хотите, прилягте у меня в гостиной, а я сама займусь с девочками, я с ними всегда отдыхаю душой.

Итак, мисс Хэддон легла, и, пока она дремала, душа моря вернулась к ней. А директриса, голова которой все еще была полна шепотов леса, пошла в класс для вечерних занятий, но прежде чем открыть дверь, она трижды кашлянула. Все девочки были на своих местах, кроме Долорес и Вайолет, а этого она постаралась не заметить. А потом она ушла за древом Марии-Луизы, о котором она забыла, и, пока она отсутствовала, кавалерийская часть прошла еще раз мимо окон…

Утром мисс Хэддон сказала:

— Я все-таки хочу уйти, но мне надо было подождать и не говорить вам об этом вчера. Я получила совершенно невероятные новости. Много лет назад мой отец спас тонущего человека. Человек этот только что умер, он завещал мне коттедж на берегу моря и деньги, чтобы жить в нем. Мне не надо больше работать, так что, если бы я подождала до сегодня, то я могла бы обойтись более вежливо и с вами, и, — она немного покраснела, — с собой.

Но директриса пожала ей обе руки и поцеловала ее.

— Я рада, что вы не подождали, — сказала она. — То, что вы сказали вчера, было слово правды — чистый звук рога в чаще. Хотелось бы и мне тоже… — она остановилась. — Ну, а теперь надо устроить праздник для всей школы.

Девочек собрали, и директриса выступила перед ними, а потом выступила мисс Хэддон, она всем дала адрес своего коттеджа и всех пригласила в гости. А потом Роз послали в кондитерскую за мороженым, а Инид — в овощную лавку за фруктами, а Милдред — за лимонадом, а Джейн — на извозчичий двор за экипажами, и все они поехали далеко-далеко за город и играли в неорганизованные игры. Все прятались, и никто не водил; все подавали мячи, и никто их не отбивал; ни одна из девочек не знала, за кого она играет, а ни одна учительница не пыталась наводить порядок; и можно было играть в две игры сразу и быть великаном в одной и Питером Пэном в другой. А что касается координационной системы, то о ней даже и не упоминали, а если и упоминали, то в насмешку. Вот, например, Элен сочинила про нее такую песенку:

И младшие девочки пели эту песенку три часа без остановки.

В конце дня директриса собрала всех вокруг себя и мисс Хэддон. Ее окружали счастливые, усталые лица. Садилось солнце, пыль, поднятая этим днем, тоже садилась.

— Ну, что же, девочки, — сказала директриса, и смеясь, и немножко смущаясь, — видно, вам не очень-то нравится моя координационная система?

— Нет, совсем нет!

— Нет, не очень! — слышалось в ответ.

— Ну, что же, я должна признаться, — продолжала директриса, — что мне она тоже не нравится. Честно говоря, я ее ненавижу. Но я была вынуждена принять эту систему, потому что такого рода вещи производят впечатление на Совет по образованию.

При этом все учительницы и все девочки засмеялись и захлопали в ладоши, а Долорес и Вайолет, которые подумали, что Совет по образованию — это новая игра, тоже засмеялись.

Легко можно представить, что эта позорная история не ускользнула от внимания Мефистофеля. При первой же возможности он бросился в Верховное судилище с громадным свитком, на котором было написано: «J'accuse!».[4] На полпути наверх он встретил архангела Рафаила, который, как всегда, очень вежливо спросил, не может ли он быть чем-нибудь полезен.

— На этот раз нет, спасибо, — ответил Мефистофель. — На этот раз у меня дело верное.

— Может быть, лучше показать его мне, — предложил архангел. — Жаль будет, если вы зря слетаете так далеко, у вас ведь и так было столько разочарований из-за Иова.

— О, здесь совсем другой случай!

— И потом, ведь был Фауст? Если мне память не изменяет, решение присяжных было в конечном счете против вас.

— Нет, нет, то было совсем другое дело. На этот раз я совершенно уверен. Я могу доказать тщетность гениальности. Великие думают, что их понимают, а их не понимают; простые люди считают, что они понимают гениев, а на самом деле это не так.

— Ну, если вы можете это доказать, то тогда у вас действительно бесспорное дело, — сказал Рафаил. — Потому что считается, что вся эта вселенная держится на координации и все существа друг с другом скоординированы в соответствии с их силами и способностями.

— Вот послушай. Пункт первый: Бетховен повелел, чтобы некоторые лица женского пола услышали его до-минорный квартет. А они слушали — кто духовой оркестр, а кто раковину. Пункт второй: Наполеон повелел, чтобы те же лица отпраздновали его победу под Аустерлицем. А в результате — получение наследства, сопровождаемое школьным праздником. Обвинение третье: девицы играют Бетховена. Из-за того, что он глухой и ему служат бесчестные конторщики, он предполагает, что девицы исполняют его музыку проникновенно. Обвинение четвертое: чтобы произвести впечатление на Совет по образованию, девицы изучают Наполеона. Он думает, что его изучают всерьез. У меня есть и другие пункты, но этого уже вполне достаточно. Гений и простой человек не могли скоординироваться друг с другом с тех пор, как Каин убил Авеля.

— Так. Ну а что же ваше дело? — с сочувствием спросил Рафаил.

— Мое дело? — поперхнулся Мефистофель. — Так вот же мое дело!

— Ах невинный дьявол! — воскликнул ангел. — О бесхитростная, хотя и адская душа! Ступай на землю и вновь исходи ее вдоль и поперек. Эти люди, Мефистофель, скоординированы. В основе их координации лежат Мелодия и Победа!