---

В поисках Города Богов. Том 3. В объятиях Шамбалы Нева 2004 5-7654-3334-0

Посвящается памяти Николая Константиновича Рериха

Предисловие автора

Шел 1999-й год. Российская экспедиция на Тибет продолжалась. Мы разбили лагерь на подступах к легендарному Городу Богов.

Ночью я неожиданно проснулся. Я лежал в палатке, закинув руки за голову, удивляясь тому, что голова легко и четко работает.

— Эх, если бы голова работала так днем, а не ночью! — с досадой подумал я.

Быстро, как будто в сжатом времени, мысли проносились в голове. Они, эти мысли, начали как бы перелистывать страницы организации и проведения этой тибетской экспедиции.

— А все-таки странно, что у меня вообще зародилась мысль о Городе Богов! — удивился я.

Я и в самом деле осознавал, что эта мысль пришла откуда-то ниоткуда, но она так крепко засела в голове, что я, скрипя зубами и негодуя по поводу того, что так и не нашел первоисточников по легенде о Городе Богов, организовал экспедицию по поискам этого призрачного поднебесного Города.

Меня немного успокаивало то, что предпринятые исследования по систематизации пирамид и монументов древности на Земле привели к тому, что мировая система пирамид и монументов древности начинается со священной горы Кайлас, недалеко от которой сейчас стояла наша палатка, где лежал я, закинув руки за голову. Я все-таки привел экспедицию сюда, надеясь, что рядом со священной горой мы найдем Город Богов. Но найдем ли?

— Эх, найдем ли? — пролепетал я, зная, что послезавтра мы отправляемся к тому месту, где по всем расчетам должен быть Город Богов.

Как сон пронеслись недавние приключения в Непале и на Тибете. Все, что происходило здесь, далеко от Родины, сейчас, когда я лежал в палатке с закинутыми за голову руками, казались мне фантастикой, сущей фантастикой. Мой российский разум отказывался верить в то, о чем поведали непальские и тибетские ламы. Он, этот приземленный разум, не хотел воспринимать того, что чудеса и в самом деле существуют на свете, и что ламам, несущим на себе бремя древности, нет никакого смысла фантазировать, им просто хочется, чтобы все люди, в том числе и мы — чванливые европейцы — поверили в то, что на Земле до нас существовали великие цивилизации, и что лучшие сыны и дочери этих древних цивилизаций не исчезли с лица Земли и живут до сих пор в прекрасной Шамбале за призрачной перегородкой параллельного мира. Да и Царство Мертвых… живет… вместе с ними — Царство Живых Мертвых.

— Золотые пластины Харати, — патетически прозвучала мысль, напоминая о том, что все здесь началось с легендарной загадки Харати.

Я вспомнил про непальские ступы, про машину древних, про камень Шантамани, про загадочное свечение в небе, про глаза, которые видел в небе Селиверстов, про загадочные круги, про озеро Демонов и вдруг осознал, что весь этот конгломерат загадок не мог быть случайностью. За этим стоит Нечто. И все сводилось к тому, что это Нечто есть Шамбала, в объятия которой мы так хотели попасть.

Я вполне представлял, что если это Нечто и в самом деле существует, то мы сейчас находимся в двух шагах от его Обители. Я жаждал встречи с Ним, жаждал страстно, чтобы хоть на мгновение соприкоснуться с Великим Соединенным Разумом всех Земных Человеческих Рас — разумом Шамбалы. Я мечтал об этом, хотя и знал, что мой ничтожно слабый разум, конечно же, малоинтересен для них — невидимых людей Шамбалы, которые когда-то давным-давно, после Всемирного Потопа, заново воссоздали нас — современных людей — именно здесь, в их главной Обители — Городе Богов. Я понимал, что меня никогда не пустят в подземный мир и никогда не допустят до Царства Мертвых, потому что мое любопытство многого не стоит. Но я хотел хотя бы увидеть легендарные врата в Шамбалу, хотя бы… Я хотел найти мифическую Долину Смерти, чтобы ощутить дыхание Царя Смерти Ямы. Я хотел… Но я еще не знал, существует ли в peaлиях Город Богов — наземная часть Шамбалы!

Я лежал в палатке с закинутыми за голову руками. За палаткой бесновался и выл высокогорный тибетский ветер. Я ждал утра и волновался перед ожидаемой встречей с Городом Богов.

Я еще не знал того, что Город Богов мы и в самом деле найдем и будем не просто удивляться, а восхищаться невероятными по мощи технологиями Шамбалы, которые позволили создать этот странный Город, состоящий из колоссальных пирамид и монументов. Но, будучи в Городе Богов, мы так и не поймем предназначения этого Города. Мы будем думать, думать и думать на эту тему, но только после окончания экспедиции, в Уфе, после завершения кропотливой работы по созданию карты-схемы Города Богов, мы сможем выдвинуть гипотезу о его предназначении, и слово «матрица» засветится особо яркими красками.

Я еще не знал, что Долина Смерти так протрясет сжатым временем каждую мою клеточку и каждую молекулу, что я долгое время после этого буду периодически останавливаться, падать на землю и долго стонать от жуткой боли в области солнечного сплетения. Я также не знал, что именно на этом месте после выхода из Города Богов мы вновь поставим палатку, и я всю ночь буду корчиться от боли, ощущая, что с этой дикой болью из меня выходит накопленная за всю жизнь негативная энергия. Но в эту ночь я, как самое дорогое, буду обнимать свои полевые тетради с рисунками монументов Города Богов.

Я не знал, что все-таки останусь жив и начну писать книгу «В поисках Города Богов», состоящую из нескольких томов. А память, прошедшая испытание сжатым временем Долины Смерти, будет добросовестно снабжать меня информацией не только о каждом шаге в этой экспедиции, но и о каждой мысли, возникшей там.

А тогда, перед походом в Город Богов, я продолжал лежать в палатке с закинутыми за голову руками. Выл тибетский ветер. На душе было спокойно и хорошо. А рядом со мной спали ребята — члены тибетской экспедиции. Сергей Анатольевич Селиверстов мерно посапывал. Он иногда по-детски шевелил губами и видел, наверное, розовые сны — сны на тему оптимизма и романтики, характерные для него.

Равиль Шамилевич Мирхайдаров свернулся калачиком. Одна его рука держала видеокамеру, которую он бережно пристроил у изголовья. Рафаэль Гаязович Юсупов спал, уткнувшись носом в грудь Селиверстова и положив на него свою худую руку. Он и во сне как бы опускал Селиверстова на землю, не давая ему «взлететь» в его романтических порывах.

Руки, закинутые за голову, у меня совсем затекли. Я вытащил их и повернулся на бок. А за палаткой выл тибетский ветер. Я уже не надеялся уснуть, я просто ждал завтрашнего дня — дня, когда мы соберемся, чтобы ступить на землю легендарного Города Богов.

Глава 1. Первые пирамиды Города Богов

Мой друг Сергей Анатольевич Селиверстов вьючил яка. — Лишь бы была погода, лишь бы была погода, — приговаривал я про себя, помогая приспособить наши рюкзаки на яков, которых мы наняли у местных пастухов, чтобы совершить пешеходное путешествие вглубь тибетских гор в районе священной горы Кайлас.

Нам настоятельно рекомендовали идти с легкими рюкзаками, поскольку путешествие будет проходить на высотах 5000— 6000 метров , а на таких высотах переноска больших тяжестей может сильно замедлить скорость хода. Яки же, как утверждали тибетцы, могут не только легко нести большой груз, но и хорошо проходить каменистые россыпи и даже карабкаться по некрутым скалам.

— Все! Разгружайте яков! Не забудьте, какой рюкзак с каким связывали на спине яка, чтобы поклажа не перетягивала в одну сторону, — сказал проводник Тату. — Завтра мы должны выйти очень рано, с рассветом. Яков будем вьючить еще в темноте. Погонщики подведут сюда яков уже в шесть часов утра.

Я поднял голову и еще раз посмотрел на черные облака, которые окутали район священного Кайласа.

— Эх! — с досадой выговорил я. — Вчера вечером ведь Кайлас открылся, а сегодня его опять затянуло облаками. Неужели не будет погоды, а? Если не будет погоды, то мы ничего не увидим! Ничего! Мы не увидим Города Богов, который должен быть здесь, в районе Кайласа. Тогда вся экспедиция окажется напрасной! Эх!

Неужели я вижу пирамиду?

Обуреваемый такими мыслями, я сел на кочку и стал смотреть в сторону Кайласа. В руках у меня была карта, по которой я мог точно определить месторасположение Кайласа, закрытого облаками. Потом мой взгляд скользнул по сторонам и вдруг, на западе от Кайласа, остановился на необычной горе правильной формы. Я внимательно пригляделся. У меня заколотилось сердце.

— Так это же не гора! Это же пирамида! — вслух сказал я сам себе, привстав от возбуждения.

Я судорожным движением достал фотоаппарат и, максимально выдвинув объектив, несколько раз сфотографировал пирамидальную гору. Потом я полез в экспедиционную сумку, вынул тетрадь и принялся зарисовывать эту треугольную гору, резко выделяющуюся на фоне невысокого пологого хребта.

— Ух ты! Ух ты! — приговаривал я, глупо шевеля губами и вспоминая, что еще в Непале мне раза два или три приходила в голову мысль о том, что легендарный Город Богов должен состоять из очень древних пирамид, расположенных вокруг главной пирамиды — священной горы Кайлас.

Я вспомнил также, что там, в Катманду, когда я бродил среди ступ комплекса Сваямбанат, расположенных вокруг главной ступы, у меня настойчиво клокотала мысль, что комплекс Сваямбанат символизирует комплекс Кайласа. Тогда я тщательно пересчитал все ступы комплекса Сваямбанат — их было 108.

Закончив зарисовывать, я сполз с кочки и откинулся на редкую травку. Было очень холодно. Дул ледяной ветер.

— Неужели вокруг Кайласа расположено 108 пирамидальных конструкций?! — неожиданно подумал я. — Неужели эта гора, которая передо мной, является одной из многочисленных пирамид?

Я прикинул расстояние до увиденной пирамидальной горы, взял все необходимые азимуты и нанес ее месторасположение на карту. Потом я быстро пошел к лагерю и, дойдя, закричал:

— Рафаэль Гаязович! Равиль! Выходите из палаток! Давайте цифровую камеру и готовьте ноутбук.

Вновь подойдя к кочке, на которой я недавно сидел, мы несколько раз сфотографировали пирамидальную гору на цифровую камеру. Я попросил ребят вывести изображение на экран компьютера, увеличить его и сделать обводку граней горы, чтобы убедиться в ее пирамидальной форме.

Обводка у Рафаэля Юсупова получилась довольно быстро.

— Похоже на пирамиду, похоже ведь, а! — воскликнул я. — Но если это пирамида, то она очень древняя — смотрите, на увеличенном изображении видны разрушения. Эх, шапка снега, лежащая на ней, мешает хорошо просмотреть боковые поверхности!

Пирамида ли это? Может, нам просто кажется, что это треугольная гора является искусственной пирамидой?! Может, мы выдаем желаемое за действительное?

Сомнения как вихрь закружились в моей голове. Тяжелый невротический ком подступил к горлу. Я с сожалением признал свою детскую и… наверное беспочвенную мечтательность и стал ненавидеть ее.

— Я, я, я… тупой мечтатель, привел сюда целую экспедицию, — думал я в тот момент, сжимая в руках компас. — Купаться в розовых мечтах легко, сидя в уютном кабинете! А реальность, она ведь суровее, она ведь требует доказательств! А где они, доказательства-то? Только этот расплывчатый компьютерный рисунок? А облака? Эти проклятые черные облака! Они не просто закрыли священный Кайлас, они вскоре и эту, сравнительно низко расположенную пирамиду закроют. Да и пирамида ли это?

Ежась от холода, я нервно закурил. Рафаэль и Равиль молчали.

— Ну хоть бы сказали что-нибудь! Сказали бы, что я дурак и фантазер, — подумал я. — Не говорят, я ведь их шеф по работе.

Усилием воли я постарался отогнать сомнения и начать анализировать гипотезу о том, что в районе священного Кайласа существует целый комплекс очень древних пирамидальных конструкций, в целом составляющих Город Богов.

— А ведь это может и подтвердиться, — почему-то грустно и безучастно прошептал я сам себе. — Может быть, эта пирамидальная гора есть только начало? Может, это первая ласточка? Может быть, вслед за ней начнут встречаться новые и новые пирамидальные конструкции?!

Я стал перебирать в голове все те предпосылки, которые привели нас сюда — на далекий и суровый Тибет, чтобы именно здесь искать легендарный Город Богов. Мысли закрутились в аналитическом ключе. Но откуда-то из глубин сознания медленно выполз давно мучивший меня вопрос — каково же предназначение Города Богов? Этот вопрос прервал ход аналитических мыслей и стал требовать хоть какого-либо, пусть умозрительного, пусть гипотетического и даже пусть фантастического ответа. Я напрягся, стараясь подключить весь свой мозговой потенциал, но ответа не было. Ком разочарования и раздражения самим собой опять подступил к горлу. Меня даже бросило в жар.

В этот момент я еще не знал, что еще долго, очень долго я не смогу найти ответа на этот вопрос. А ответ окажется столь неожиданно необычным, что я долго буду сидеть с глупо раскрытым ртом и думать о причинах бытующей на Земле человеческой злости, из-за существования которой и был построен этот поднебесный «город» — Город Богов.

Я тупо помотал головой, чтобы отвлечься, и спросил ребят:

— Мужики, какова, по-вашему, высота этой пирамидальной горы?

Чего? Говори громче! Ветер… — встрепенулся Рафаэль Юсупов.

— Высота какая этой пирамидальной горы, говорю?

— А… а, — Рафаэль начал приглядываться. — Довольно высокая она. До нее… м… м… километров двадцать этак будет, а она высоковато выступает над хребтом. Да и видим мы ее не до основания.

— Ну, выше она, чем пирамида Хеопса, высота которой аж 146 метров ?

— По-моему, выше.

Я подумал о том, что эта пирамидальная гора является просто карликовой в сравнении со священным Кайласом, который… который… наверное, все же является тоже пирамидальной конструкцией, созданной древними.

— Очень древняя, видимо, эта пирамидальная гора? — я показал пальцем на нее.

— Чего? — опять не расслышал Рафаэль Юсупов. — Говори громче, я тебе говорю, ветер ведь воет.

— Древняя ли она, гора эта? — прокричал я.

— Кто его знает… Для этого надо подойти к пирамидальной горе, нужны специалисты по геологии, чтобы они…

— Геологов среди нас нет, — перебил Рафаэля Юсупова Равиль. — Шеф, мы к этой пирамидальной горе пойдем?

— Да нет, наверное, — ответил я, стараясь избавиться от чувства невесть откуда нахлынувшей грусти. — Пойдем по намеченному маршруту.

— Хорошо.

— Любопытно, как же была построена эта пирамида? Если, конечно, это пирамида, а не естественная гора? — пробурчал я себе под нос.

— Ну, ты будешь говорить громче или нет? — взъерошился Рафаэль Юсупов.

— Гаязыч, шляпу надо стянуть с ушей, — посоветовал Равиль.

— Чего?! — переспросил Рафаэль Юсупов.

Сомнения не покидали меня. Я еще не знал, что вскоре мы увидим огромное многообразие пирамидальных конструкций и постепенно, очень постепенно сомнения будут развеиваться и мы, наконец, поймем, что в реалиях видим Город Богов.

— Ребята, идите в лагерь! Я еще побуду здесь. Облака, вроде бы, поднимаются. Оставьте цифровую камеру, — сказал я.

Я снова сел на любимую кочку. Было такое ощущение, что кочка подогревает снизу. Я внимательно переводил взгляд с одного горного изгиба на другой, стараясь найти еще одну пирамидальную гору. Я начал было уже отчаиваться, как вдруг мой взгляд остановился невдалеке от первой пирамидальной горы на странных полосах, показавшихся из-под поднимающегося облака. Я присмотрелся — полосы были и в самом деле странными. Но вершина горы была закрыта облаком.

Дикие собаки

Я стал ждать, надеясь, что облако поднимется и откроет эту полосатую гору. В этот момент сзади раздался хруст травы. Я невольно вздрогнул и обернулся. Омерзительного вида собака, невесть откуда взявшаяся, стояла и, скаля зубы, смотрела на меня.

Я встал, повернулся к собаке лицом и стал молча смотреть на нее. Собака не выдержала взгляда человека и, залившись лаем, бросилась на меня. Я успел пнуть ее ногой, но собака, оправившись, стала носиться вокруг меня, оглашая окрестности лаем и рычанием.

Откуда ни возьмись, появились еще две большие собаки, которые вместе с первой стали кругами бегать вокруг меня, норовя подскочить сзади и вцепиться мне в ногу. Я еле успевал отбиваться.

Никакого оружия, кроме ножа, у меня не было. Нож я крепко держал в руке. Нагнуться, чтобы поднять камень, я не решался, боясь не успеть среагировать при нападении собак. Два фотоаппарата болтались на шее, сбивая координацию движений. Экспедиционная сумка валялась на земле. Сырой ветер с шелестом перелистывал листы полевого дневника, лежащего рядом.

Чувствовалось, что собаки хотят вымотать меня. Вскоре, отбиваясь, я и в самом деле начал уставать. Тогда я снял шапочку и бросил ее перед собой. Одна из собак инстинктивно метнулась к ней. Я, рискуя быть укушенным сзади, бросился к этой собаке и, выиграв долю секунды, изо всех сил пнул ее в челюсть. Как в замедленном кино, я заметил, что мой жесткий туристический ботинок прямо-таки входит в морду этой озлобленной твари, ломая кости. Оглушительный вопль заполнил тибетскую равнину.

Я резко обернулся. Две другие собаки, прекратив лай, остановились и, скаля зубы, стали смотреть на меня. Раненая собака продолжала истошно вопить, крутясь на месте.

Я резко нагнулся, поднял большой камень и бросил в сторону двух замолкших собак. Собаки отбежали метров на десять и снова, как призраки, стали смотреть на меня. Я сделал рывок в их сторону, пугая. Собаки еще отбежали и все так же, как призраки, продолжали смотреть на меня. Раненая собака, покачиваясь, пыталась убежать.

Я с достоинством, похожим на достоинство более сильного животного, небрежно поднял брошенную шапочку, полевой дневник, экспедиционную сумку и стал горделиво отходить в сторону, делая вид, что отношусь к этим одичавшим собакам как к каким-то никчемным хомякам или зайцам.

Я отходил все дальше и дальше, к сожалению удаляясь от лагеря, а две оставшиеся собаки продолжали молча смотреть на меня, напоминая призраков. Когда я удалился на почтительное расстояние, сзади раздался вой. Я обернулся и увидел, как две «призракоподобные» собаки бросились в сторону и, добежав до раненого собрата, остановились перед ним.

— У-а-а! — завопила раненая собака, понимая, видимо, жестокость «волчьих законов».

Вскоре все смешалось в рычащем клубке.

Я отвернулся и пошел дальше. Зайдя за бугор, я снова нашел сухую кочку, сел на нее, сориентировался по компасу и стал взглядом искать те необычные полосы, на которых недавно акцентировал внимание. Но внутренне собраться мне никак не удавалось, за грудиной тяжело стучало сердце. Я постоянно оглядывался, боясь нового нападения собак. Только выкурив три сигареты подряд, мне удалось мысленно отдалиться от недавней «собачьей пляски».

Еще одна пирамида?!

Я снова начал внимательно осматривать склоны.

Через некоторое время я возбужденно сказал сам себе:

— Это не странные полосы. Это ступенчатая пирамида вынырнула из облаков.

Было достаточно хорошо видно, что эта «гора» имеет правильную пирамидальную форму с обрубленной вершиной. Несмотря на то, что южную сторону «горы» частично закрывал пласт снега, вполне четко прослеживались полосы, похожие на ступени.

Я быстро зарисовал эту пирамидальную гору, боясь, что ее снова закроет облаком, после чего сфотографировал на обычную и цифровую камеры. Мне показалось, что рядом с этой пирамидальной горой, чуть поодаль, находится еще одна пирамидальная конструкция, но другой формы и меньшая по размеру. В бинокль было видно, что она довольно сильно занесена снегом, но грани и цилиндрический выступ на вершине прослеживались довольно хорошо. Я зарисовал и эту конструкцию, не будучи уверенным, что она имеет отношение к пирамидам.

Забегая вперед, скажу, что после тщательной компьютерной обработки в городских условиях выяснилось, что последняя конструкция тоже, скорее всего, может быть интерпретирована как «пирамидальная гора», хотя некоторые сомнения остались.

Закончив зарисовки и фотографирование, я продолжил рассматривать вторую пирамидальную гору, которая просматривалась достаточно хорошо. Она была очень похожа на ступенчатые пирамиды, которые я не раз видел в Латинской Америке. Но в сравнении с ними эта гора была несравненно больше и по размерам, видимо, превосходила даже великую пирамиду Хеопса в Египте.

Я начал всерьез подумывать о том, что завтра, возможно, будет более целесообразно пойти не по намеченному маршруту, а отправиться исследовать увиденные пирамидальные горы, чтобы произвести необходимые замеры, взобраться на вершину и тому подобное. В этом случае мы могли бы с большей достоверностью утверждать, что нашли новые, доселе неизвестные пирамиды. Точные азимуты, которые я взял, позволяли найти эти пирамидальные горы в любую погоду.

— Что делать, а? Что делать, а? — начал причитать я, обуреваемый душевной сумятицей.

Но в глубине души я надеялся, что погода будет благоволить нам и в окрестностях священного Кайласа мы увидим еще много необычных пирамид. А легендарная Долина Смерти? А Зеркало Царя Смерти Ямы? А врата в Шамбалу? А загадочная пещера Миларепы?!

— Нет! Идем по намеченному маршруту! — твердо сказал я сам себе, заново осознав то, что главной целью экспедиции все же являются поиски Города Богов, а не обнаружение и подробное описание новых пирамид.

Неожиданно луч заходящего солнца пробился из-за туч и осветил участок ландшафта чуть восточнее первых увиденных пирамидальных гор. И в этом луче из холодного сумрака выплыла еще одна пирамидальная конструкция.

— Мерещится, что ли, мне? — подумал я ненароком. — Желаемое, что ли, выдаю за действительность?

Боясь, что эта конструкция вновь закроется тучами, я быстро, как мог, зарисовал ее. Но когда я приступил к фотографированию, туча все же поглотила этот злополучный луч солнца, тем самым, повлияв на качество фотографии.

— Черт побери, сперва надо было сфотографировать! — выругался я про себя.

Однако я точно видел, что эта необычная гора имела четкую пирамидальную вершину, расположенную на основании, похожем на четырехгранный купол.

— Смотри-ка, какое разнообразие пирамидальных конструкций! Ни одного повторения! — воскликнул я полушепотом. — К чему бы это?

Быстро смеркалось. По компасу я взял азимут к нашему лагерю и тут вспомнил, что путь будет пролегать через то место, где на меня нападали одичавшие собаки. Я поморщился и решил идти окружным путем, отклоняясь от намеченного азимута вначале на 30° на запад, а через полпути — на 30° на восток. Я понимал, что в этом случае найти наш лагерь будет труднее, но уж больно мерзкое впечатление оставили собаки.

Я шагал, ориентируясь по стрелке компаса. Мысли вертелись вокруг увиденных пирамидальных гор, пытаясь найти их предназначение.

— Для чего древние строили пирамиды? — раз за разом спрашивал я сам себя и не находил ответа на этот вопрос.

Душевный сумбур, возникший из-за отсутствия мало-мальски приемлемого ответа, усилился, когда я подумал о предназначении Города Богов, который, вполне возможно… вполне возможно, состоит из пирамид.

— Пора, кстати, заворачивать на 30° на восток, — прошептал я и изменил направление хода.

Совсем стемнело. До лагеря, по моим подсчетам, оставалось около полутора километров.

« у-У-У] У-У-У, — послышался вой.

— Черт побери! — выругался я и достал нож, продолжая идти по азимуту.

— У-у-у, у-у-у, — раздался вой где-то вблизи.

Я для смелости стал напевать песенку, по-моему, песню Бориса Моисеева «Черный бархат от дождя промок, но бродяге помогает Бог…». Было противно от мысли, что если я промахнусь по азимуту и пройду мимо лагеря, то мне придется ночевать в ледяном тибетском поле при температуре около минус 10° в окружении одичавших собак. О, как грезился мне тогда простой российский костер!

Спускаясь с бугра, я споткнулся о кочку и упал, распластавшись на земле.

— Р-р-р, — раздалось рычание где-то рядом.

Холодок пробежал по спине. Собаки видели меня, а я их нет. Я снова запел песенку Бориса Моисеева, изображая беспутного и уверенного в себе смельчака.

Чуть левее от направления моего хода взлетела ракета — ребята сигналили.

Я быстро взял поправку к азимуту и вскоре дошел до лагеря. У-у-у, — раздавалось уже где-то вдали.

Ребята встретили меня. Со вздохом облегчения я забрался в палатку.

— Завтра мы снова должны увидеть пирамиды, — сказал я сам себе, закусывая после глотка разбавленного спирта.

Идем по Стране Богов

Утром, высунув голову из палатки, я увидел, как Сергей Анатольевич Селиверстов уже привычно вьючил яка. Як слегка мычал, но не сопротивлялся. Довьючив яка, Сергей Анатольевич крякнул:

— Ух! Получилось!

Рассветало. Дул сильный западный ветер. Мы пошли на север, пересекая плоскую долину перед священной горой.

— Этот ветер должен сорвать облака с Кайласа и прилежащих к нему гор, — подумал я.

Мы, выстроившись гуськом, шли с легкими рюкзаками. Яки вместе с погонщиками шли рядом.

— Холодно как, а! Сколько уже идем, а я все согреться немогу, — послышался голос шагавшего за мной Рафаэля Юсупова.

Размеренно шагая, я вспомнил слова из книги Ангарики Говинды, которую читал в храме ламы Кетсун Зангпо, периодически свешиваясь из окна, чтобы унять свою далеко не высокопарную похоть к курению. Ангарика Говинда, рассказывая о долине, по которой мы шли, писал, что паломник, приходящий сюда, предстает перед Предвечным и видит Страну Богов. Я обернулся и сказал:

— Мужики! Мы, кстати, по Стране Богов идем! Так написано у Ангарики Говинды.

— А-а-а…

Я внимательно всматривался в просветы облаков, которые, зацепившись за горный массив в районе священного Кайласа, никак не хотели срываться. Но чувствовалось, что сильный западный ветер вскоре унесет эти облака.

— Наверняка, — думал я, шагая с позорным для спортсмена — туриста маленьким рюкзачком синего цвета, — пирамиды вокруг священного Кайласа (если они, конечно, есть!) расположены на нескольких уровнях по высоте. При облачности можно увидеть только нижний уровень пирамид, при ясной погоде будут видны и пирамиды, расположенные выше.

Я стал водить глазами в районе подножия гор, а не всматриваться в просветы облаков. Вскоре мой взгляд упал на необычную гору, ясно выделяющуюся на фоне тибетских холмов. Я резко остановился. Як, шедший с нами параллельным курсом, тоже остановился, загородив собой эту гору. Я сделал несколько шагов вперед, чтобы снова увидеть гору. Як, тоже сдвинувшись вперед, остановился, опять загородив вид. Я еще раз сделал несколько шагов вперед, чтобы выглянуть из-за яка, но он снова сдвинулся вперед, загородив собой необычную гору.

— Ну что за скотина, а! — в сердцах выговорил я.

— Шеф, он не хочет, чтобы ты туда смотрел, — высказал предположение Селиверстов.

Я окликнул погонщика и проводника Тату. После оживленной беседы между ними Тату объяснил, что этот як воспринял меня за погонщика, поэтому он останавливается тогда, когда останавливаюсь я, то есть «погонщик». Так его приучили с детства.

— Так что же мне делать?! — недоуменно спросил я.

Тату, посоветовавшись с погонщиком, ответил, что надо останавливаться в тех местах, где растет трава. В этом случае як начнет щипать траву и перестанет копировать движения… м… м… «погонщика».

— Но мы же останавливаемся тогда, когда видим пирамидоподобные горы, а не тогда, когда видим, что растет трава для яка! — рассердился Селиверстов.

Тату опять посоветовался с погонщиком.

— Как только вы хотите остановиться, вы сразу должны идти назад, — сказал он.

— Не понял?! — Селиверстов поднял подбородок.

— Ну… — смутился Тату, — если вы остановитесь и сразу сделаете несколько шагов назад, то як будет стоять на месте, а назад не пойдет. Як, понимаете ли, умное животное, он будет идти только вперед и никогда не пойдет назад, чтобы сэкономить силы.

— М… да, — только и проговорил я, отходя назад.

Достав полевую тетрадь, я принялся зарисовывать необычную гору, похожую на пирамиду. Селиверстов и Равиль фотографировали. Як как вкопанный стоял на месте.

— Любопытно, — заговорил Равиль, — что эта необычная гора как бы обточена спереди, то есть с нашей стороны, в то время как боковые стороны вроде бы не подверглись обработке. Односторонняя пирамида, что ли?

— Нельзя исключить того, — возразил Рафаэль Юсупов, — что боковые стороны этой пирамидальной конструкции подверглись большому разрушению. Обратите внимание, что западная сторона больше разрушена, чем южная; здесь, на Тибете, западная роза ветров.

У меня эта необычная гора вызывала сомнения в принадлежности к пирамидам, уж больно вычурной и экстравагантной она была. Извечный вопрос о роли пирамид не давал покоя, не позволяя применить логический метод научного анализа. Нам оставалось только скрупулезно зарисовывать детали и фотографировать, надеясь, что фотографии получатся.

В голове крутились выхваченные из литературы сведения о том, что некоторые части ДНК и белка коллагена имеют пирамидальную структуру, а вещество представляет собой особое состояние пространства и времени.

— Наверное, пирамиды влияют на пространство и время, — неуверенно подумал я. — Но как? Какова роль формы пирамиды? Какова роль ступеней пирамиды?

Як повернул голову в нашу сторону и, взглядом найдя меня, «погонщика», пристально уставился в глаза, как бы намекая, что пора идти. Мы двинулись вперед.

Во время хода наш «родной як» шел сбоку на пару шагов позади меня, позволяя мне озираться по сторонам. Не прошли мы и двухсот метров, как чуть ли не все сразу увидели четкую пирамидальную конструкцию, принадлежность которой к пирамидам почти не вызывала сомнений. Мы все остановились. Як подошел и тоже остановился, традиционно загородив пирамидальную гору.

— Отступим, черт побери, назад! — выругался я.

Отойдя назад, я зарисовал эту пирамидальную конструкцию: получилось, что она имеет форму усеченной пирамиды с одной ярко выраженной ступенью. И, конечно же, надо сказать, что эта пирамидоподобная гора была громадна, намного больше, чем пирамида Хеопса.

— Ну и пирамидка, какая громадная! — воскликнул Селиверстов. — Может быть, к ней подойдем и обследуем как надо?

— Дальше еще не то увидим! — отозвался Равиль.

— Ясно видно, что на верхней площадке этой пирамидальной горы лежит снег в виде округлой шапки. Это свидетельствует о том, что вершина пирамиды находится на высоте более 6000 метров , — заметил Рафаэль Юсупов. — На Тибете в это время года снег появляется на высотах не менее 6000 метров .

Я предложил отойти несколько на запад, чтобы заглянуть за хребет, загораживающий восточную сторону пирамидальной горы. Как только мы двинулись в сторону, «наш» як поплелся за нами, в то время как остальные три яка шли вместе с настоящим погонщиком.

— Шеф, ты пользуешься успехом у яков, — ревниво съязвил Сергей Анатольевич.

Когда нам удалось заглянуть за хребет, то мы увидели, что от пирамидальной горы отходит какая-то дугообразная конструкция, заканчивающаяся симметричным выступом со ступеньками. Внутри этой дугообразной конструкции все еще висел полупрозрачный клок утреннего тумана, сквозь который просматривалась эта дуга. Я понимал, что туман значительно снизит качество снимков.

— Странное сочетание! Как будто изогнутая пирамида совмещена с зеркалом времени, — проговорил я сам для себя.

— Чего? — отозвался Рафаэль Юсупов.

— Такое ощущение, что необычная пирамида совмещена с зеркалом времени, — членораздельно сказал я, обратив внимание, что шляпа Рафаэля Юсупова опять надвинута на уши.

В этот момент я еще не знал, что вскоре мы встретим такие громадные изогнутые каменные конструкции, что понятие «сжатие времени» станет для нас воочию осознаваемым, а имя гениального русского ученого Николая Козырева не будет сходить с уст. Мы будем в смятении ощущать, что все же, наверное, существует какой-то Всемогущий Разум, который через шепот интуиции вводит в сознание некоторых избранных им же людей совершенно невероятные идеи, не укладывающиеся в бытующие в науке представления и не имеющие реальных доказательств. Хотя кто из ученых, критиковавших Козырева за его идеи по сжатию времени с помощью изогнутых зеркал, знал, что подобные зеркала были уже созданы древними в заоблачном Городе Богов.

— Як, по-моему, начал понимать, что он загораживает вид, — заметил Селиверстов, наблюдая за животным.

Мы отправились вперед по намеченному маршруту. Я ждал появления новых пирамидоподобных конструкций.

— А что это за ступени выглянули слева из-под облаков? — воскликнул Селиверстов. — Як не мешает, он справа.

— Где?

— Вон она… ступенчатая пирамида.

— Раз, два, три, четыре, пять, шесть, — посчитал я ступени.

— Вроде как настоящая ступенчатая пирамида выглядит. Фотографируйте, я зарисую ее.

— Шеф, ее закрывает облаком, — вскричал Селиверстов. — Эх, уже закрыло, я сфотографировал облако.

— М… да, — только и сказал я, держа в руках полевой дневник. — Ну что ж, я ее, пирамиду эту, зарисую по памяти. Но я вам скажу, громадна она, больше всех тех, которые мы видели.

Снегом не закрыта, значит не так высоко расположена. А ступени какие четкие! Эх! Я, к счастью, успел по компасу взять на нее азимут, поэтому мы сможем привязать ее к местности.

— Ну, ничего, — начал успокаивать всех Равиль, — не успели так не успели сфотографировать эту пирамиду. Чувствуется, что их здесь много.

— Не пирамиду, а пирамидальную гору или пира-мидоподобную конструкцию. Надо быть более деликатным в употреблении научных терминов, — поучительно заметил Рафаэль Юсупов. — То, что эта конструкция есть настоящая пирамида, надо еще доказать. Пирамиды, если судить по общеизвестным египетским пирамидам, есть древние конструкции пирамидальной формы, сложенные из каменных блоков.

— А почему Вы, Рафаэль Гаязович, считаете, что пирамида должна быть обязательно сложена из каменных блоков? — вмешался в разговор Селиверстов. — Почему пирамида не может быть создана путем обтачивания естественной горы? В Египте нет гор, поэтому приходилось возводить пирамиды путем укладки каменных блоков, а здесь, на Тибете, гор полным-полно — какой же смысл обтачивать каменные блоки и их складывать, проще обточить гору. Главное в пирамиде — это ее форма, а не ее содержимое. Именно форма ломает пространство.

— Не ломает, а изгибает! — опять внес коррективу Рафаэль Юсупов.

— Кстати говоря, древнюю машину для обтачивания гор мы видели в Катманду, — бросил Равиль. — Кто знает, может быть, она летала здесь и обтачивала горы, превращая их в пирамиды.

— Хочу добавить, — Рафаэль Юсупов насупился, — меня смущает многообразие форм пирамидоподобных конструкций. Повторяемость тех или иных фактов в науке есть признак достоверности.

— Не согласен, не согласен, — отрезал Селиверстов. — В Катманду, когда мы изучали комплекс ступы Сваямбанат, который можно считать символом… м… м… пирамидального комплекса священного Кайласа, мы все обращали внимание на многообразие малых ступ — ни одного повторения среди 108 ступ. А малые ступы Сваямбаната можно интерпретировать как символы пирамид, входящих в состав… Города Богов, то есть пирамидального комплекса Кайласа.

— Разные пирамиды изгибают пространство по-разному, — проговорил Равиль. — Только для чего это надо?

— Смотрите! — вскричал я, показывая на высокий заснеженный горный хребет, — вон еще одна пирамида! В просвете облаков появилась.

— Не пирамида, а пирамидальная гора, — передразнил Селиверстов.

— Фотографируйте, а! — закричал я, схватившись за фотоаппарат. — А то закроется облаками. Эх… исчезла, не успели! Не успели, черт побери, сфотографировать, не то что зарисовать! Да и форму не успел толком рассмотреть, чтобы рисовать по памяти.

— Мне кажется, это была малая пирамида, фотографию которой тебе показывал монах Арун, — высказал предположение Селиверстов. — Эта фотография долго лежала у тебя на столе, я ее хорошо запомнил.

— Может быть, может быть… — сказал я, вспоминая рассказ монаха Аруна, который паломником посещал район священного Кайласа и видел здесь, на хребте, как бы вырубленное пирамидо-подобное образование. — Да и похоже ведь было… на фотографию, сделанную монахом. Правда, ракурс несколько иной, да и дальше мы располагаемся.

Шагая дальше параллельно с яком, я снова подумал, что мы идем по так называемой Стране Богов, которую описывал Ангарика Говинда. Мне вспомнились его слова о том, что паломник здесь находится в окружении невидимых попутчиков — духовных собратьев, тоже идущих поклоняться горе, в которой телесному взору открывается сверхструктура чего-то более великого и недоступного. Вновь замелькали мысли о параллельных мирах и, в частности, о том, что священный Кайлас и весь его комплекс были построены одновременно в нескольких параллельных мирах.

Когда мы остановились, чтобы перекусить, я посмотрел на фотографировавшихся Равиля и проводника Тату. Мне представилось, что рядом с ними стоят два невидимых попутчика из параллельного мира.

Приблизившись к горам, мы начали плавно подниматься на невысокий холм. Сильный западный ветер сорвал-таки тяжелые облака с комплекса Кайласа, и даже кое-где появилось голубое небо. Сам Кайлас был закрыт холмом. Когда мы, поднявшись на склон холма, заглянули за него, то прямо-таки обомлели. — О! — только и смог сказать Селиверстов.

Сбоку от нас, выстроившись в ряд, высились три громадные пирамиды. Отличие их от прилежащих тибетских гор было столь разительным, что назвать их пирамидоподобными конструкциями не поворачивался язык.

— Древние, чувствуется, пирамиды, — проговорил Рафаэль Юсупов. — Ветровая эрозия кое-где уже разрушила ступени, но тем не менее, они прослеживаются хорошо. Все три пирамиды отличаются друг от друга, хотя и имеют общий стиль конструирования и построения.

Мы сфотографировали эти пирамиды.

— Мужики, может быть, я поднимусь на бугор и загляну вниз, чтобы рассмотреть основания пирамид, — в запале предложил я и тут же осекся. — Хотя… хотя какой это имеет смысл? Для нас важно зафиксировать факт наличия пирамид на Тибете. А если я пойду, то потеряю около двух часов; а вдруг погода испортится и мы не увидим… дай-то Бог, новые пирамиды.

— Мы будем первооткрывателями тибетских пирамид! — Равиль восторженно поднял палец.

— Наша цель другая — найти Город Богов, — высокопарно произнес Сергей Анатольевич Селиверстов, — хотя… он только начинается… этот Город, состоящий из пирамид. Какова, интересно, его роль, а? Ведь с какой-то целью…

— Мужики, — перебил я Селиверстова, чувствуя, что ком негодования от неразрешимости этого вопроса подступил к горлу, — я побегаю по склону холма, чтобы с нескольких ракурсов зарисовать эти пирамиды. Да и третья пирамида только чуть-чуть выглядывает из-за склона холма, надо уйти налево и вверх, чтобы ее рассмотреть.

— Давай.

Побегать по склону холма, честно говоря, не удалось. Мы с Равилем еле переводили дыхание при быстрой ходьбе; около 5000 метров высоты все же! Чтобы рисовать, я часто ложился на землю — так было удобнее.

Рисунок получился довольно хорошим. Я подумал о том, что и в дальнейшем надо применять способ зарисовки пирамидальных конструкций при обзоре с разных ракурсов, ведь рисунок тем и отличается от фотографии, что на нем можно отобразить объемность конструкции.

Пока я рисовал, Равиль пристально смотрел на северо-восток.

— Шеф, что это вон там? — спросил он.

— Подожди, дорисую.

Дорисовав, я всмотрелся туда, куда показывал Равиль. Из-за холма еле выглядывала какая-то кривая пипка, расположенная на плоской, как стол, вершине.

— Посмотри при максимальном увеличении видеокамеры. Увеличение у видеокамеры больше, чем у бинокля.

Попытавшись сделать это, Равиль с досадой произнес:

— Не получается, елки-палки! Руки дрожат. Штатив нужен.

— А все-таки, что там?

— Вроде как на человека похоже.

— Чего?! — изумился я.

Человек как будто сидит, — глаза Равиля расширились.

— Быстрее вниз, к ребятам! Возьмем штатив и возвратимся сюда. Мы поднимемся еще выше на холм, чтобы лучше разглядеть. Это может быть статуей…

— Кого?

— Читающего Человека.

Глаза Равиля расширились еще сильнее.

Глава 2. Читающий Человек

Когда мы возвратились к ожидавшим нас Рафаэлю Юсупову и Сергею Анатольевичу Селиверстову, я возбужденно сказал:

— Вроде бы мы видели статую Читающего Человека. Надо сделать видеосъемку при максимальном увеличении, а для этого нужен штатив.

— А под статуей Читающего Человека находятся главные золотые пластины лемурийцев, на которых записаны «истинные знания», способные в корне перевернуть жизнь человечества, — риторически проговорил Селиверстов.

— А где остальные яки? Только наш «родной» як здесь, — я стал озираться по сторонам.

— Они с погонщиком пошли вперед по тропе, будут ждать нас в долине реки, — ответил Рафаэль Юсупов.

— Вообще-то, — рассердился я, — в походе нельзя рассыпаться.

Ну да ладно. Пойдемте все туда, где мы только что были с Равилем.

Когда мы лезли вверх по склону, в голове всплыли слова, сказанные «старшим человеком» пещеры Харати и Астаманом о том, что статуя Читающего Человека притягивает к себе облака и редко кому ее удается увидеть. Я вспомнил, что «старшему человеку», посещавшему район священного Кайласа в качестве паломника, не выпала удача увидеть статую Читающего Человека.

— Шеф, ты слишком высокий темп взял. Даже як не поспевает, — послышался голос Селиверстова.

— Боюсь, что облаком закроет статую Читающего Человека, — ответил я.

Неужели это тот самый Читающий Человек?

Дойдя до нужного места, мы установили штатив и сделали съемку при максимальном увеличении, после чего я начал рисовать, всматриваясь в окуляр видеокамеры. Было вполне четко видно, что это и в самом деле громадная статуя человека, сидящего в позе Будды. К сожалению, условия видимости в высокогорье, когда все тени черные и плохо видны полутени, не позволяли рассмотреть детали статуи. Но я надеялся на последующую компьютерную обработку снимков. Тем не менее, было видно, что голова статуи склонена вперед, будто бы этот громадный человек читает книгу, лежащую на коленях. Статуя располагалась на многоступенчатом постаменте, а вернее была установлена на вершине ступенчатой пирамиды, высота которой была не менее 6000 метров . Статуя была повернута лицом на восток. Примерное расстояние до статуи Читающего Человека равнялось 25— 30 км . Размер статуи мы оценили как минимум с 10-12-этажный дом.

Селиверстов, заглянув в окуляр видеокамеры, тихо проговорил:

— Лицом на восток сидит этот человек. Так же, как и египетский сфинкс смотрит на восток. Я бы его, этого человека, назвал тибетским сфинксом.

— Ну, Сергей Анатольевич, Вы ошибаетесь! Сфинкс, он другой: голова у него человеческая, тело льва, а здесь мы видим статую натурального сидящего человека, который читает… книгу, — возразил Равиль.

— А кто такой сфинкс? — неожиданно взъерошился Селиверстов. — Я хочу спросить тебя, Равиль, — кто такой сфинкс?

Не знаешь, наверное?

— М… м… не знаю.

— Отвечаю, — Селиверстов гордо поднял голову, — сфинкс это Загадка Веков. Понятно?

— Не совсем, — Равиль сконфузился.

— Все Загадки Веков смотрят на восток. Египетский сфинкс смотрит куда? На восток. Читающий человек сидит лицом куда?

Тоже на восток. Отсюда, какой вывод можно сделать? — Селивер стов лукаво взглянул на Равиля.

— Какой?

— Все загадочные древние монументы, которые смотрят на восток, называются сфинксами.

— С чего это? — недоверчиво пробурчал Рафаэль Юсупов.

— А с того, — Селиверстов возбужденно снял шапочку-каскетку, — что на востоке что-то есть. Египетский сфинкс смотрит не просто на восток, он смотрит на Город Богов, где находится статуя Читающего Человека, символизирующая кладезь древних знаний, записанных на золотых пластинах лемурийцев. А Читающий Человек тоже обращен лицом на восток, то есть в ту сторону, где находится Тихий Океан, где когда-то располагалась древняя Лемурия-земля самой развитой цивилизации в истории нашей планеты, знания которой не исчезли, а, будучи записанными на золотые пластины, хранятся для более умных и добрых, чем мы, потомков. Читающий Человек, обращенный лицом на восток, как бы указывает, откуда пришли эти знания. Таким образом, египетский сфинкс смотрит на Читающего Человека, а Читающий Человек «смотрит» на затонувшую Лемурию.

— А при чем тут то, что ты назвал Читающего Человека тибетским сфинксом? — насупился Рафаэль Юсупов.

— Сфинкс… — Селиверстов замешкался, — сфинкс есть символ Мудрости, а разве Читающий Человек не олицетворяет Мудрость?

Олицетворяет. Поэтому я его и назвал… «тибетским сфинксом».

— А-а-а… — хором ответили Рафаэль и Равиль.

— У меня, — вклинился я в беседу, — из головы не выходит разговор с хранителями загадочной пещеры Харати в Непале. Астаман и «старший человек» утверждали, что в пещере Харати хранятся золотые пластины лемурийцев. Но они говорили также, что главные золотые пластины, на которых записаны Главные Знания Древности, находятся на Тибете в районе Кайласа и это место обозначено статуей Читающего Человека.

— Так что, господа, — Селиверстов торжественно поднял руку и показал в сторону Читающего Человека, — извольте лицезреть место главной кладези древних знаний на Земле.

— «Старший человек» также говорил мне, — продолжал я, — что там, около статуи Читающего Человека находится второй Вход в подземелья Кайласа и что в последние 2000 лет никто не входил туда. Интересно, где он может…

— Облако к статуе приближается, — перебил меня Равиль, смотревший в окуляр видеокамеры.

— Интересно, притянет ли его к себе статуя, как утверждал «старший человек», — проговорил Рафаэль Юсупов.

— Равиль! Дай я буду смотреть в окуляр. Включи, пожалуйста, видеокамеру, — попросил я.

В окуляр было видно, что облако приблизилось к статуе Читающего Человека и начало постепенно закрывать ее.

— И в самом деле притягивает, что ли? — промолвил я.

Он читает

Облако прикрыло солнце, и в этот момент я увидел, что характерные для высокогорья черные тени на статуе начали блекнуть, появились полутени и вместе с ними проявились некоторые детали статуи Читающего Человека. Этот момент длился всего несколько секунд, но мне удалось воочию убедиться, что Читающий Человек, сидящий в позе Будды, держит на коленях не книгу. Нет! На коленях его лежала не книга! На коленях его лежала большая пластина! А Читающий Человек сидел, положив на эту пластину руки!

— Руками читает пластину!!! — вскричал я, с отчаянием наблюдая, как облако закрывает статую.

Забегая вперед, скажу, что последующая компьютерная обработка полученных видеозахватов подтвердила тот факт, что Читающий Человек держит на коленях пластину, положив на нее ладони рук.

Облако зацепилось за статую Читающего Человека и никак не хотело сходить с нее.

— Как повезло, что мы смогли увидеть эту легендарную статую, — выдохнул я. — Бог, наверное, помог! Равиль, храни, ради Бога, эту видеокассету как зеницу ока.

— Конечно, конечно, шеф.

— Любопытно то, — продолжал я, — что… как я увидел… как мне показалось, что Читающий Человек «читает» золотую пластину, положив на нее ладони рук. Механизм такого «чтения» врядли может быть понятен для нас, но он, видимо, существовал, и… возможно, будет существовать. Кстати, «старший человек», рассказывая о золотых пластинах пещеры Харати, говорил, что их тоже читают руками: через руки информация как бы сама входит в мозг.

— Нельзя исключить того, что древние люди имели очень высокие экстрасенсорные способности, в связи с чем и характер письма мог быть совершенно иным, — добавил Рафаэль Юсупов. — Например, вполне возможно, что запись на золотые пластины производилась с помощью биополей, исходящих от рук человека и фиксировалась внутри металла на атомарном уровне. Считывание этой информации осуществлялось, видимо, тоже через биополя человека. Поэтому надеяться на то, что на золотых пластинах лемурийцев можно увидеть привычные буквы или иероглифы, вряд ли приходится.

— Спутник Николая Рериха по экспедициям Осендовский в своих книгах описал рассказ тибетского ламы о том, что в одной из потаенных пещер посвященные люди читали золотые пластины, прикладывая их к голове, — заметил я.

— Да, можно представить и такой способ «чтения» золотых пластин, поскольку биополя исходят как от рук, так и от головы, — пояснил Рафаэль Юсупов. — Но мне думается, «чтение» руками является основным способом получения информации с золотых пластин. Не зря же Читающий Человек держит руки на пластине, а не удерживает пластину на голове. А здесь… а здесь находятся главные золотые пластины мира.

— Эх! Посмотреть бы на них! — послышался вздох Селиверстова.

Никто не подойдет к читающему Человеку

— Ха! — отозвался Юсупов. Они что, рядом со статуей Читающего Человека стопкой сложены?

Главные золотые пластины находятся, наверняка, в глубоком подземелье внутри или под пирамидой, на вершине которой установлена статуя.

— В этой связи мне опять пришли на ум слова «старшего человека» о том, что существует 3 входа в подземелья Кайласа. Второй из них расположен рядом со статуей Читающего Человека. Я помню, он говорил, что вот уже 2000 лет никто не входил в подземелья Кайласа через второй вход. Любого человека, кто попытается подойти ко второму входу, ожидает смерть. Зеркало Царя Смерти Ямы убивает непослушных. Странно это…

— Почему?

— Да дело в том, — продолжал я, — что Зеркало Царя Смерти Ямы, способное, видимо, убить человека за счет сжатого времени, находится, по моим прикидкам, довольно далеко от статуи Читающего Человека. По крайней мере, путь к статуе Читающего Человека (например, отсюда) не пролегает через Долину Смерти, связанную с Зеркалом Царя Смерти Ямы. Почему же «старший человек» говорил о том, что непослушных убивает Зеркало Ямы?

— Шеф, покажи, где по твоим расчетам должны располагаться Долина Смерти и Зеркало Ямы, — попросил Равиль.

— Вот здесь оно должно быть, зеркало это, — я ткнул пальцем в карту, — а статуя Читающего Человека вон где. Между ними где-то 15 километров .

— М… да, — протянул Равиль.

— Мне вот что кажется, — стал рассуждать я. — Люди, стремящиеся войти в подземелья Кайласа через второй вход, должны пройти Суд Совести перед Зеркалом Царя Смерти Ямы, то есть войти в Долину Смерти. Суд Совести, наверное, по неписаным законам Тибета является обязательным условием, смертью отсеивающим недостойных. Но если даже человек выдержит Суд Совести Ямы и после этого подойдет к статуе Читающего Человека, то там его ждет второе испытание.

— Какое? Уж не такое ли, как в пещере Харати?! — живо отозвался Равиль.

— Если ту пещеру, Равиль, охраняет Харати — предположительно лемуриец в состоянии Сомати, дух которого способен считывать мысли приближающихся к пещере людей и воздвигать для них непреодолимый психоэнергетический барьер, то можно представить, какое испытание ждет человека там, где находятся главные золотые пластины лемурийцев! Оно, это испытание психоэнергетическим барьером, несравненно мощнее, и пропускает через второй вход под статуей Читающего Человека только кристально чистых, почти богоподобных людей. А таких среди нас, современных людей, к сожалению, нет. Поэтому в последние 2000 лет никто и не входил через второй вход, — красноречиво произнес я.

Кто знает, все возможно, — невольно поежился Рафаэль Юсупов.

Кто знает, — оживленно продолжал я, — вполне возможно, что под статуей Читающего Человека в прекрасном подземелье вместе с главными золотыми пластинами покоятся в состоянии Сомати 10-12-метровые тела многих и многих лемурийцев, невообразимо мощный дух которых не бездействует, а активно живет, анализирует мысли посещающих район священной горы людей и строго, очень строго оценивает их духовность. Ведь им, кажущимся мертвыми, лемурийцам, доверено охранять главные знания, когда-либо рожденные на нашей планете. Царство Мертвых охраняет Главные Знания Планеты.

Кладезь знаний

— А вот атланты, вернее кто-то один из атлантов, когда-то получил доступ к главным золотым пластинам лемурийцев, после чего… после чего начался расцвет атлантической цивилизации, — заметил Селиверстов.

— И среди нас, арийцев, наверное, когда-нибудь, в далеком будущем, когда заглохнут ужасающей силы зависть и жадность, конечно же, появится человек, который получит доступ к главным золотым пластинам лемурийцев — кладези земных знаний, — тихо проговорил я. — Но когда это будет? Эх!

Наступило молчание. Мы все смотрели в сторону статуи Читающего Человека, за которую безнадежно зацепилось облако. Но постамент-пирамида был виден довольно хорошо.

— Смотрите-ка, «наш» як тоже в сторону Читающего Человека смотрит, — прервал молчание Равиль.

Уходя вниз, я обернулся, чтобы еще раз посмотреть в сторону легендарной статуи Читающего Человека. Из-за яка послышался голос Селиверстова:

— Главный кладезь знаний там, господа!

— А в основе этих главных знаний лежат заклинания, — бросил я, не оборачиваясь.

Я понимал, что пытаться достичь второго входа и войти в него мы не будем, — не наступило еще время.

А приключения? Их будет еще много впереди.

Глава 3. Колокол

Вместе с нашим яком мы спускались к тропе, ведущей в низину. — Давай, давай, милый! — приговаривал шедший рядом с яком Сергей Анатольевич.

Когда мы вышли в низину, мне вдруг показалось, что справа мелькнуло что-то очень знакомое.

— Почудилось, что ли? — подумал я, будучи не в состоянии осознать то, что я видел и остановился, чтобы вглядеться туда.

Як тоже остановился, как вкопанный. Я, как повелось, отступил на несколько шагов назад, и стал смотреть в промежуток между яком и Селиверстовым.

— Подвинься, Сергей Анатольевич! Не стеклянный! — прорычал я.

Я смотрел и смотрел туда. Но там, в этом месте, были просто облака.

Усилием воли я мобилизовал свое подсознание, понимая, что оно среагировало быстрее, чем сознание. Я, по-моему, даже надулся, как индюк. Постепенно где-то внутри появились какие-то образы, потом они стали конкретизироваться и, наконец, в моем воображении возник средневековый замок, причем натуральный замок, — с крепостными стенами и колоколами. Чем-то православным веяло от этого замка.

— Мужики! Вы не видели вон там средневекового замка? — спросил я, показав рукой.

— Шеф, ты что?!

Я стоял и продолжал вглядываться в промежуток между тибетскими холмами. Через несколько минут я услышал голос Селиверстова:

— Шеф! Пойдем, может, а…? Як, вон, дергается, травы здесь нет. Песок и камни.

— Сейчас, сейчас…

Я тянул время, словно ожидая непонятно чего.

— Смотри-ка, моя вера в силу подсознания не угасла. Оно, подсознание, здесь, мне кажется, наоборот, обострилось, — отметил я про себя.

Каменный колокол

В этот момент облака в промежутке между холмами слегка раздвинулись и, как из сказки, выплыл невообразимых размеров натуральный колокол. Было такое ощущение, что этот «колокол» был выточен с помощью токарного станка: цилиндрический, с округлой вершиной. Макушка его имела две ступени, после чего шло конусовидное расширение с плавным переходом в цилиндр.

— Каменный колокол! — закричал я. — Вон он!!!

Все кинулись фотографировать. Равиль взялся за видеокамеру и, взглянув в окуляр, тоже закричал:

— Их два, колокола-то!

Мы все пригляделись и уже невооруженным глазом увидели чуть поодаль от первого «колокола» вершину такого же второго «колокола».

Рисуя, я вглядывался в каждую деталь. Постепенно глаз стал различать слева от «колоколов» какую-то конструкцию, примыкающую к ним.

— Не могу понять, две странные пирамиды, переходящие в дугообразную конструкцию, что ли…? — прошептал я, шевеля замерзшими губами. — Эх, зрение бы иметь как у орла, черт побери! Дымка мешает.

Несмотря на то, что хорошо разглядеть эту конструкцию, примыкающую к четко видным «колоколам», мне не удалось, я все же зарисовал ее. У меня получилось, что огромная каменная дуга по концам примыкает к двум ступенчатым пирамидам.

— Какая сложная конструкция! — воскликнул я, рассматривая свой рисунок. — Каково же, интересно, ее предназначение?

— Вне всякого сомнения — искривлять пространство, — отозвался Рафаэль Юсупов.

— Кстати, — заметил я, — эта конструкция, наверное, влияет на время — дугообразная часть ее очень напоминает зеркало времени Козырева.

— А я хочу знать вот что, — Селиверстов вскинул голову, — с какой целью нужно было здесь искривлять пространство и изменять ход времени? Зачем это было нужно древним?

Все оставили вопрос Селиверстова без ответа.

Звучание колоколов

В этот момент я думал о том, что древние ученые, по-видимому, имели знания о пространстве как о физической реальности. Они к тому же, видимо, умели объективно изучать пространство, фиксируя все его изгибы и зная, к чему приводит тот или иной характер его искривления. Они, древние ученые, имели, наверное, и аппаратуру для изучения времени и могли влиять на его ход, строя гигантские каменные сооружения, искривляющие пространство.

В этот момент я уже вполне сносно осознавал, что вещество есть изогнутое пространство, в котором остановлено время, а энергия есть тоже изогнутое пространство, но в котором время течет. Я понимал, что здесь, в Городе Богов, древние ученые при помощи удивительных каменных конструкций создавали какие-то вещества и какие-то виды энергии. Но какие? С какой целью?

Не давала покоя мысль, что здесь было сотворено что-то грандиозное и величественное. Но что? Или… кто?

Я сел на тибетский песок и почувствовал себя маленьким-маленьким.

— Ну что означают, например, эти «колокола»? — задался я вопросом. — Не для красоты же их строили?!

Можно предположить, что «колокол» изгибает пространство в форме… колокола, но… для чего это нужно — для создания «колоколоподобного вещества» или «колоколоподобной энергии», что ли? А почему «колокол» такой громадный? Ведь размер атомов…

В конце концов я окончательно запутался в своих размышлениях. Загадкой, невообразимой по значимости загадкой древности было окутано это священное место, где мы волей судьбы имели счастье находиться. Я нутром чувствовал, что мне — простому «трехмерному» россиянину с неказистой татарской фамилией Мулдашев — не понять замысла древних, не осознать глубины их знаний и не охватить умом применявшиеся ими технологические принципы. Мне было позволено лишь взглянуть на легендарный Город Богов и… строить гипотезы по поводу его предназначения.

Тогда, сидя на тибетском песке, я не знал, что вскоре, через какой-то промежуток времени, мы — российские ученые — вдруг чуть-чуть поймем замысел древних, и даже от этого понимания нам станет страшно.

— Шеф, послушай-ка, — послышался голос Равиля Мирхайдарова.

Я обернулся и взглянул на Равиля, смотревшего на «колокола.». — Мне кажется, что бытующие во всех религиях колокола изошли отсюда, из Города Богов, а именно были созданы как копии вот этих тибетских «колоколов», — Равиль показал рукой. — Колокол, на мой взгляд, есть не просто звуковоспроизводящий инструмент, каковых в мире множество, а есть, прежде всего, фигура, соответствующим образом изгибающая пространство и за счет этого концентрирующая вокруг себя те тонкие энергии, которые вызывают у людей богопристойные и богоутверждающие эмоции. Со звуком, который издает колокол, эти тонкие энергии распространяются и как бы зовут людей к главному — к Богу.

— Ты, наверное, прав, — сказал я, вставая с песка.

— А если войти в пределы вон той дугообразной конструкции, которая, скорее всего, является зеркалом времени, то человек, на верное, мгновенно проживет свою жизнь и испепелится, — заметил Селиверстов.

— Город Богов создан только для посвященных, — вздохнул Равиль.

— Пошли, — скомандовал я.

Глава 4. Каков он — Кайлас?

Через некоторое время, когда мы спустились с холма, перед нами открылся священный Кайлас.

— Вот он! — сказал Рафаэль Юсупов.

— С погодой везет! Голубое небо появилось, — отметил Селиверстов. — Переменная облачность, в общем.

— Сережа! Сережа! — окликнул Селиверстова Рафаэль Юсупов. — Сфотографируй меня на фоне священной горы!

— Давай. Только отойди немного назад, а то як загораживает.

— Ладно.

Я смотрел на вершину священного Кайласа, возвышающегося над склоном. Покрытый снегом, он сверкал на фоне голубого неба. Чем-то магическим веяло от священной горы.

— Центр тантрических сил на Земле, — отметил я про себя.

А потом, сменив характер своего мышления на деловой стиль, я собрал ребят и начал командовать.

— До наступления темноты осталось около трех с половиной часов. Отсюда виден не весь Кайлас, а лишь его вершина.

Я предлагаю разделиться. Сергей Анатольевич с Рафаэлем пойдут к якам, погонщикам и проводнику, чтобы разбить лагерь.

Вон они! — я показал рукой. — А мы с Равилем отойдем в долину, чтобы открылся широкий обзор на Кайлас и далее пойдем на восток, дабы взглянуть на юго-восточную сторону священной горы. Давайте сделаем так — пока погода хорошая! Возвратимся мы, скорее всего, в темноте. Азимут на место нашего лагеря я уже взял. Не забудьте в темноте светить фонариком или из ракетницы. Хорошо? — Ладно.

— Равиль, пошли!

Времени мало. Шоколадку, кстати, дайте, а!

Селиверстов стал рыться в карманах.

— На, возьми!

— Спасибо.

Не сделали мы с Равилем и нескольких шагов, как увидели, что «наш» як развернулся и побрел за нами.

— Елки-палки! — только и смог сказать я. Послушайте! Ты, Сергей Анатольевич, иди впереди так же важно, как и он, — Рафаэль Юсупов показал на меня. — А вы с Равилем пристройтесь к нам сзади, а метров через двести тихонько слиняйте. Як, если даже заметит, что вы слиняли, пойдет рядом с тем, кто идет впереди, то есть примет Селиверстова за Мулдашева-погонщика.

Самая величественная пирамида мира

Эксперимент и в самом деле удался, и мы с Равилем, так сказать, «слинявши», бойко шагали на восток. Пройдя километров шесть, мы остановились в том месте, откуда священный Кайлас смотрелся наиболее величественно. В сравнении с ним тибетские холмы выглядели неказисто и куцо. Кайлас напоминал грандиозную необычную ступенчатую пирамиду. Даже малейших сомнений не оставалось в том, что эта колоссальная по размерам пирамидальная конструкция высотой 6666 метров есть творение рук человеческих или… Прилегающие к нему горные хребты с банальными вершинками и ущельями как бы подчеркивали искусственное происхождение священного Кайласа.

— Шеф, это не натуральная гора, это пирамида, — тихо сказал Равиль, продолжая смотреть на Кайлас. — Да и люди вряд ли стали бы поклоняться обычной, пусть даже самой красивой горе, овеянной былинами и мифам. Нет! Люди поклоняются самой великой пирамиде мира.

— Хорошо сказал. Молодец! Только…

— Что?

— Только почему-то люди не поклоняются пирамидам Египта и Мексики… А паломникам со всего мира даже увидеть, всего-навсего увидеть священную пирамиду Кайласа здесь, на Тибете, считается не только верхом счастья, но и началом новой духовной жизни. Почему так, а?

— Мне, мне, — стал заикаться я, — мне кажется, что с этой пирамидой связано понятие жизни, жизни… человека.

Мысли вновь закружились в моей голове. Я старался найти какое-либо объяснение связи священного Кайласа и жизни человека на Земле, но… постепенно мои мысли превратились в банальный и нервирующий меня сумбур. Я помотал головой, чтобы избавиться от этого сумбура и вновь стал смотреть на Кайлас.

— Смотри-ка, Равиль, по-моему, ступени на пирамиде Кайласа видны лучше отсюда, с юго-восточной стороны, чем с юго-западной.

— Да вообще-то.

— С чем бы это могло быть связано?

Снежная шапка, покрывающая Кайлас, везде должна быть одинаковой. Отсветы, что ли, влияют?

Сплошная загадка

— Эта гора, — Равиль пожал плечами, — сплошная загадка! Тантрические силы, центром которых является эта загадочная гора, может быть, каким-то непонятным для нас образом искажают зрительное восприятие. Может быть… Кто знает… Кто знает?

Я понимал, что здесь, в этом священном месте, мы не просто встречаем загадку за загадкой, а находимся среди сплошной загадки. Будучи ученым, я привык «разгадывать» научные загадки, и они стали как бы составной частью моего бытия. Но здесь все было иначе. Вернее, здешняя тибетская загадка имела другой характер — она была невероятно величественна и грандиозна и, как бы исподволь, подсказывала, что исходит от самого Бога.

Рассматривая священный Кайлас, я вспомнил слова из книги Ангарики Говинды о том, что ось, соединяющая многочисленные миры, проходит через эту гору (или… пирамиду?). Я вспомнил также слова Бонпо-ламы, что комплекс Кайласа был построен с помощью силы пяти элементов. Я тут же представил, что эта ось, соединяющая параллельные миры, и есть легендарная энергия пяти элементов или единая энергия параллельных миров, называемая в религиях жизненной силой. А эта энергия управляется всего лишь чувствами, такими же чувствами, которые нас обуревают ежеминутно и ежесекундно, но которые, в отличие от наших чувств, кристально чисты и озарены истиной Любовью к Богу.

Я вполне реально осознавал, что пятый элемент нашего трехмерного мира — Человек (то есть мы с Вами) — недееспособен из-за низкого потенциала чистых чувств, чтобы соучаствовать в созидании энергии пяти элементов. Но я все же понимал, что, наверное, параллельные миры помогают друг другу, и какой-нибудь четырехмерный человек, пришедший когда-то давным-давно в наш трехмерный мир из Шамбалы или из параллельного мира, восполнил, наверное, собой недостающий пятый элемент — Человека, после чего чудодейственная сила пяти элементов заработала здесь, в районе «Вечного Материка», обтачивая горы и превращая их в удивительные по сложности пирамиды и зеркала времени. Что-то очень и очень важное созидалось здесь! Но что? Этого я не знал.

— Шеф, пора идти, — услышал я голос Равиля.

— Идем, идем, — я помотал головой, как бы освобождаясь от нахлынувших мыслей.

Точеный Кайласа

Пройдя обратно на запад, мы остановились почти напротив священной горы. Кайлас с этой позиции смотрелся величественно, как что-то неестественное, возвышаясь над тибетскими горами. Так же хорошо была видна его ступенчатая конструкция и для чего-то сделанная центральная борозда.

— Для чего нужна эта борозда? — безнадежно думал я, конечно же не находя ответа.

Далее мы стали отходить на юг, поднимаясь по склону и удаляясь от священной горы, понимая, что при этом откроется ее основание, вблизи прикрытое горами. Удалившись на километр от места нашей предыдущей позиции, мы заметили, что после ступеней внизу появился обрыв, тоже имеющий характерную для юго-восточной части Кайласа полукруглую форму.

Удалившись еще на километр на юг, мы увидели, что обрыв стал еще глубже и стало видно его дно. Равиль поставил видеокамеру на штатив, и мы при большом увеличении объектива начали рассматривать этот обрыв и дно ущелья.

— Ровный какой обрыв, а! Как будто бы эта часть горы срезана ножом, — прокомментировал Равиль.

— Да уж, — согласился я, взглянув в окуляр. — Только центральная борозда разрезает обрыв. Кстати…

— Что?

— Проводник англичанина Тима по имени Гелу…

— Это тот, у кого было много вшей, переползавших на красную ленту с волос? — перебил меня Равиль.

— Да, он. Так вот, этот самый Гелу говорил, что ступени Кайласа сбрасывают человека в пропасть, а пропасть такая глубокая, что лететь очень далеко. Эту, наверное, пропасть он имел в виду, — сказал я, впившись глазом в окуляр.

— Лететь там… — Равиль примерился взглядом, — метров семьсот, а то и километр.

— А я вот смотрю на вершину Кайласа, — продолжал я, не отрываясь от окуляра, — и не могу понять, есть на ней площадка или нет. Проводник Гелу говорил, что на вершине священной горы есть ровная площадка, но на ней люди сидеть не могут, там могут сидеть только Боги. Даже богоподобные йоги Миларепа и Бонпо были сброшены оттуда горой.

— Верить вшивому малограмотному человеку… — засомневался Равиль.

— Не в насекомых дело, — парировал я. — Этот человек говорит то, что с малолетства слышал в тибетских легендах. А легенды несут в себе знания древности, они редко врут, Равиль!

— A…

— Давай будем обращать внимание на вершину Кайласа при осмотре с разных позиций — с юга, запада, севера и востока. Я не исключаю того, что нам удастся произвести математическую реконструкцию вершины горы и выяснить — есть там площадка или нет.

— А для чего это нужно? — озадачился Равиль.

— Не знаю, — угрюмо ответил я.

В этот момент я не знал, что нам и в самом деле удастся произвести эту математическую реконструкцию и выявить на вершине Кайласа ровную квадратную площадку, размышления над которой приблизят нас к пониманию тайны корабля древних.

А тогда я продолжал смотреть в окуляр видеокамеры.

— Странные песок и щебень видны под обрывом юго-восточной части Кайласа.

— Шеф, дай посмотрю в окуляр.

— На.

И в самом деле, песок и щебень видны под обрывом, как будто опилки после резки дерева, — удивился Равиль.

Во! — воскликнул я. — В этом-то и дело! Это каменная пыль, оставшаяся после обтачивания горы, чтобы придать ей пирамидальную форму.

— Интересно, Кайлас вытачивали с помощью того странного аппарата, который мы видели в храме Сваямбанат? — встрепенулся Равиль.

— Возможно, возможно, — лишь проговорил я.

Я еще не знал, что здесь, в Городе Богов, мы вскоре увидим еще один аппарат древних, несравненно более мощный, с помощью которого, видимо, и обтачивались горы.

Разделительная борозда

А сейчас, согнувшись в три погибели над окуляром, я смотрел на эту каменную пыль. Потом мое внимание переключилось опять на центральную вертикальную борозду Кайласа.

— Для чего, интересно, она была сделана? — думал я раз за разом, не сводя глаз с этой борозды.

Потом я развернулся, взял карту и сориентировал проекцию вертикальной борозды Кайласа на юг. У меня получилось, что проекция этой борозды проходит точно по узкому перешейку между озерами Манасаровар и Ракшас, то есть, как бы разделяет эти два озера. Сразу вспомнился рассказ монаха Тленнур-пу из монастыря Чу-Гомпа о том, что когда-то Кайласом управлял Бог Демонов, создавший озеро демонов Ракшас. А 2300 лет тому назад Добрый Бог по имени Тиу-ку Точе создал святое озеро Манасаровар.

Разделительной полосой между Добром и Злом, что ли, является эта борозда? — подумал я, слегка поморщившись от нахлынувшей эзотеричности своего мышления.

Далее мой взгляд, направленный по азимуту от проекции вертикальной борозды Кайласа на юг, проскользнул между озерами Манасаровар и Ракшас и устремился вдаль, дойдя до массива горы Гурла-Манда-та, которая по тибетским преданиям тоже считается священной. Но этот азимут вывел отнюдь не на вершину горы Гурла-Мандата высотой 7728 метров , а на перевальную точку между этой горой и расположенным восточнее другим горным массивом.

Я изо всех сил вгляделся в эту заснеженную перевальную точку и… уже без особого удивления обнаружил на ней конструкцию, очень похожую на небольшую, абсолютно правильной формы, двухступенчатую пирамидку. Эта пирамидка имела возвышение на вершине, с запада была занесена снегом и стояла на каком-то чисто белом квадрате, ограниченном черной зигзагообразной полосой. Я долго присматривался к этому белому квадрату, но так и не понял его происхождения; вроде как снег, а внутри квадрата он белее. Почему? Непонятно.

— Очень далеко пирамида. Несколько десятков километров отсюда. Деталей не видно. Белый квадрат очень интересен, — пробубнил я себе под нос.

— Не такая уж маленькая пирамида эта. Почти как пирамида Хеопса; очень ведь издалека смотрим на нее, — уставившись в окуляр, сказал Равиль. — Но среди тибетских пирамидальных гигантов… она и в самом деле небольшой смотрится.

— Да уж.

— Послушай, шеф! Интересно, а почему здесь надо было возводить столь гигантские пирамиды? Какой смысл? Обернись, посмотри на Кайлас — это же просто пирамидальный колосс, это… это же сверхпирамида, или… суперпирамида! Зачем нужен такой размер?

— Не знаю, Равиль. Но… но я чувствую, что создание древними Города Богов имело общеземной смысл.

Этот странный Город возводили с какой-то очень важной и величественной целью.

Некоторое время мы простояли молча, а после я сказал: — Давай еще отойдем на юг вверх по склону километра на два — мне хочется получше рассмотреть самое дно обрыва Кайласа… может быть, там… пирамиды есть. Правда, скоро вечереть будет, да и дымка какая-то появилась. Пошли быстрее, торопиться надо.

Что находится на дне обрыва Кайласа?

Отойдя на эти два километра, мы опять поставили на штатив видеокамеру и стали смотреть в окуляр. Кайлас был уже далеко, но дно обрыва священной горы, хотя и в дымке, было видно достаточно хорошо. На дне обрыва, как я и предполагал, мы увидели три пирамиды. Кроме того, обращали на себя внимание два отрога от горы Кайлас: западный отрог заканчивался чем-то наподобие огромного каменного столба, на вершине которого была видна маленькая пирамидка, восточный же отрог был очень длинным — не менее 2— 3 километров по протяженности.

Найдя плоский камень и расположившись на нем, я принялся зарисовывать весь этот вид. Конечно же, я рисовал довольно схематично, как бы мысленно дорисовывая те участки, которые были покрыты снегом, разрушены или плохо просматривались через дымку. Естественно, схематизируя процесс рисования, я мог где — то ошибиться и даже принять какой-нибудь горный выступ правильной формы за пирамиду, но я могу точно сказать, что я нигде и никогда не фантазировал. Да и не было никакого смысла фантазировать — этот странный Город Богов был и так полон чудес.

В процессе рисования трех расположенных под обрывом Кайласа пирамид я обратил внимание на то, что там находится что-то наподобие террасы, на которой стояли две ступенчатые пирамиды. Одна из них, меньшая, которую я обозначил номером «100„*, имела срезанную вершину и две вертикально срезанные грани. Другая, большая (номер «99“), была остроконечной и четырехгранной.

Чуть юго-восточнее, вроде как на другой, более низко расположенной террасе стояла еще одна пирамида (номер «101»), имевшая на вершине толстый цилиндрический выступ.

Потом я стал внимательно осматривать западный и восточный отроги Кайласа.

— Равиль! По-моему, проводник Тату говорил нам, что есть два Кайласа — Большой и Малый. Верно? — спросил я.

— Я прощу извинить меня, дорогой читатель, за непоследовательность нумерации увиденных в Городе Богов пирамидальных конструкций. Это вызвано тем, что я часто сомневался и многие рисунки доводил при просмотрах фотографий и видеозахватов. Зато эта «непоследовательность» отображает реальную последовательность всей моей работы.

— Точно помню, он говорил это. Я уже давно ищу глазами Малый Кайлас, — Равиль сосредоточенно нахмурил брови.

— Я помню также, — продолжал я, — что Малый Кайлас, как рассказывал Тату, находится на высоком каменном выступе с западной стороны Большого Кайласа и представляет собой маленькую четко заметную пирамиду. Тату также говорил, что роль Малого Кайласа не меньше, чем Большого.

— Да, да. Меня даже удивило это утверждение, что роль Малого Кайласа столь велика, — откликнулся Равиль.

— Так вот, смотри — вон тот западный отрог горы Кайлас с цилиндрическим выступом, заканчивающимся маленькой пирамидой, и есть, по-моему, Малый Кайлас. Далеко, правда, но давай-ка подойдем поближе и убедимся — так ли это.

Я схематично зарисовал предполагаемый Малый Кайлас (номер «4„) и, конечно же, Большой Кайлас (номер «98“).

Восточный отрог Большого Кайласа (номер «103„) имел изогнутую форму и находился на том же уровне, что и предполагаемый Малый Кайлас. Любопытным было то, что на этом отроге также была вертикальная борозда (“102»), идентичная центральной борозде Большого Кайласа.

— Опять борозда! К чему бы это? Что она разделяет здесь? — воскликнул я про себя.

На этом восточном отроге я обратил внимание также на самый периферический выступ («104») и долго разглядывал его в окуляр видеокамеры и в бинокль. Что-то зловещее таилось в этом выступе.

— Может быть, это и есть тот самый «топор Кармы», о котором писал Ангарика Говинда? — подумал я, не находя ответа.

Еще несколько минут я смотрел на восточный отрог Большого Кайласа. У меня почему-то возникло чувство внутренней тревоги, постепенно перерастающей в страх. Превозмогая эти невесть откуда нагрянувшие чувства, я стал зарисовывать восточный отрог Большого Кайласа. Я еще не знал, что рисую обратную сторону Зеркала Царя Смерти Ямы.

Когда я закончил рисовать, мы быстрым ходом отправились на северо — запад, не сводя взгляда с Кайласа. Священный Кайлас то скрывался за буграми, то появлялся вновь, раз за разом поражая своим величием.

Сколько же здесь пирамид

Вскоре перед нами открылся вид на целую группу пирамидоподобных конструкций, расположенных южнее Кайласа.

— Сколько же здесь пирамид! — воскликнул Равиль.

— Такое ощущение, что пирамиды аж накладываются друг на друга. Пирамидальный конгломерат какой-то! — добавил я.

— Кстати, эта группа пирамидоподобных конструкций расположена дальше от самого Кайласа, чем та группа, которую мы только что рисовали.

— Очень древние пирамиды, во многих местах разрушились, — вздохнул Равиль. — Но какое многообразие форм! Ни одного…

— Давай рисовать и фотографировать! Скоро вечереть будет, — перебил я. — Ты давай фотографируй и снимай на видео камеру. А я буду бегать по буграм, чтобы отразить на рисунках объемное изображение. На фотографии это получить невозможно. Только рисунки позволят.

— Да… Бегать на высоте почти 5000 метров …

«Пробежав» несколько бугров, я сделал первый рисунок.

— Ух! — выдохнул я.

Было видно, что появившиеся кучевые облака стали бросать черные тени на те пирамидоподобные конструкции, которые я зарисовывал. Поэтому трудно было ожидать, что фотографии и видеозахваты будут иметь высокое качество. Фотои видеотехника вряд ли сможет «пробиться» через черную высокогорную тень, а человеческий глаз способен делать это, улавливая упорядоченные детали необычных гор, скрытые черной тенью.

Из всего того, что я нарисовал, наиболее любопытной мне показалась необычная конструкция, которую я обозначил в дневнике номером «92». Она представляла собой конструкцию, широкими ступенями восходящую вверх и заканчивающуюся треугольной «крышей».

— Интересно, что же могло означать изогнутое таким образом пространство? Какое же вещество создавали древние, изогнув пространство в такую форму и остановив в нем время? Если древние создавали таким путем какую-то молекулу, то почему в первоначальном варианте она имела столь гигантский размер?

Неужели молекулы в своей первооснове имеют пирамидоподобные формы и отличаются друг от друга характером изогнутого пространства? — думал я, почесывая затылок.

Слева, на западе от конструкции «92», были видны две пирамидальные конструкции («89» и «90»), между которыми располагался обычный тибетский холм с неестественно остроконечной вершиной. Пирамидальная конструкция «89» была довольно сильно разрушена, но в ней достаточно четко прослеживались черты ступенчатой пирамиды, имеющей на верхней площадке какие-то строения, которые с той или иной степенью домысла можно было интерпретировать как передатчики каких-то энергий. Конструкция «90» имела, по-видимому, форму ступенчатой двусторонней пирамиды с четким центральным проемом в верхней ступени.

Штырь

Но меня больше всего заинтересовал обычный тибетский холм с неестественно остроконечной вершиной. Чтобы лучше разглядеть этот холм, я поднялся на взгорок и оттуда четко увидел, что на вершине холмы стоит цилиндрический «штырь».

— Равиль! Иди сюда! Неси видеокамеру и бинокль! — закричал я.

Когда подошел Равиль, я его спросил, показав на «штырь»:

— Что это, по-твоему?

— На гурий похоже, — промолвил он. — Иногда местные жители или туристы отмечают тропы, складывая из камней гурии.

— Если это гурий, — усмехнулся я, — то какого же он размера?! По моим прикидкам, размер «штыря» не менее, чем высота трех-четырехэтажного дома. Сложить из камней такого размера гурий… да он рассыплется.

— Да, вообще-то, — согласился Равиль. — Такое ощущение, что этот «штырь» в виде ровного цилиндра вырезан из цельного камня, занесен на вершину холма и установлен там, так же… как были принесены и установлены каменные истуканы на острове Пасхи или как… принесены издалека каменные блоки для строительства египетских пирамид.

— На цилиндр похоже. Как будто маяк…

— Но без окон и дверей.

— Да уж. Каково, интересно, его предназначение? — озадачился я. — Я, например, не знаю. А ты?

— Я тоже, — Равиль опустил голову.

Мы оба замолчали. Я все больше и больше верил, что все эти так называемые конструкции, которые мы видим, фотографируем и рисуем, не являются результатом причудливой работы ветра и воды. Они были давным-давно кем-то созданы здесь — слишком контрастно они выделяются на фоне естественных тибетских холмов. Да и… последовательность какая-то есть! Да и… план какой-то прослеживается, но непонятный для нас, совершенно непонятный… Ясно лишь одно, что эти конструкции древние, очень древние, и только развалины их напоминают о божественной красоте Города Богов.

Я стал думать о методах возведения этих странных гигантских сооружений. Было похоже, что применялся метод обтачивания естественных гор, а также методы укладки огромных каменных блоков или формирования какой-либо каменной конструкции в отдалении с последующим переносом на нужное место. Но как это делалось? И с какой целью? Я этого не знал.

Я опять стал смотреть на «штырь» в бинокль.

— Равиль! Посмотри, на «штыре» какой-то клювик есть. Куда, интересно, он направлен? Давай определим по компасу и карте!

Минут пять провозившись с компасом, я воскликнул:

— Клюв «штыря» направлен на Малый Кайлас! Скажу тебе, что в этом Малом Кайласе что-то есть, не зря проводник Тату говорил, что он по значимости не уступает Большому Кайласу.

Это древние пирамиды, а не результат работы воды и ветра!

Я знал, что вскоре мы пойдем к Малому Кайласу и сможем хорошо его рассмотреть. А пока мы должны были зарисовать и сфотографировать пирамидоподобные конструкции, вид на которые открылся с восточной стороны от упомянутой конструкции номер «92».

— Вот я рисую очередную пирамидоподобную конструкцию и обозначаю ее номером «93», — бурчал я себе под нос, — и не уверен я в том, что она есть искусственное сооружение, а не результат работы ветра и воды. Я наношу на рисунок одну часть конструкции за другой, и у меня получается что-то очень похожее на пирамиду, но с какими-то разнообразными пирамидоподобными сооружениями на «крыше». Что означают эти сооружения на «крыше„? Для чего они? Почему пирамиды Египта просты, лаконичны и во многом похожи друг на друга, а здесь, на Тибете, все пирамидальные конструкции до невероятности разнообразны и это разнообразие выражается не только в вариациях самой пирамидальной формы, но и в многочисленных деталях, дополняющих саму «древнюю пирамиду“? Я не вижу повторений форм! Почему в Египте в комплексе Гизы пирамиды Хеопса, Хефрена и Миккерина похожи друг на друга и отличаются лишь размерами? А здесь нет повторений, никаких повторений! Уж не зарисовываю ли я вычурную работу ветра, а, Равиль?!

— В комплексе ступы Сваямбанат, в Катманду, среди малых ступ тоже нет повторений форм, они все разнообразны, — Равиль упрямо взглянул мне в глаза. — А ты, шеф, сам говорил, вернее предполагал, что комплекс ступы Сваямбанат символизирует пирамидальный комплекс Кайласа. Здесь мы, считай, рисуем то, что символизируют малые ступы Свямбаната. Если верить этому предположению, то здесь, в Городе Богов, тоже не должно быть повторений форм пирамид. Это, наоборот, подтверждает…

— Да уж, — буркнул я.

— Давай посмотрим еще раз на пирамиду номер «93», — с жаром продолжал Равиль, — какие сомнения могут быть? Четко все видно — самая натуральная пирамида! Даже, вон, ступени хорошо сохранились и видны в виде полос. Что, ветер, что ли, сделал эти ступени?!

— Да уж, — еще раз пробормотал я.

— А рядом видна еще одна пирамида — тоже ступенчатая. И на «крыше» тоже сооружения есть, но немного другие. Ну сравни ее с обычными…

— Я эту пирамидальную конструкцию под номером «94» обозначил, — перебил я.

— Так если сравнить пирамидальную конструкцию номер «94» с обычными тибетскими холмами, то ясно видно, что она совсем другая, совсем другая, она… искусственная. Я думаю, оттуда будет хорошо видно, — Равиль показал рукой в направлении холма.

Отойдя метров на двести, он позвал меня. Я, взяв под мышку полевую тетрадь, подошел к нему.

— Вон, вершина пирамиды «94» выглядывает между двумя тибетскими холмами. Тибетские холмы есть результат работы ветра, а пирамидальная конструкция — кого-то! Еще раз повторяю — результат работы кого-то! Но кого? Не знаю… — сказал Равиль.

— Да уж, — в очередной раз проговорил я.

Я завершил рисунок. В голове промелькнула мысль:

— Вещество пирамидально. А разнообразие веществ определяется разнообразием форм пирамидальных конструкций… создававших вещества.

Справа от пирамидальной конструкции номер «94» была видна еще одна конструкция. Я, уже не особенно удивляясь ее странной форме, представляющей собой комбинацию трапециевидных и треугольных сооружений, быстренько зарисовал ее (номер «95»).

Надо было торопиться. Вечерело. А до нашего лагеря было еще далеко. Быстрым шагом мы пошли на запад. Километра через два Равиль воскликнул:

— Шеф! Вон еще целый комплекс открылся! На древние сооружения похоже. Очень разрушенные, но… различимые.

Пока Равиль фотографировал и снимал на видео, я «помотался» по ближайшим буграм с целью получить более полное представление и сделал рисунок. Было видно, что высоченный холм перед Кайласом имеет следы как бы сделанной давным-давно механической обработки. Следы этой, так сказать, обработки при внимательном осмотре очерчивали структуры, очень похожие на две огромные ступенчатые пирамиды. На вершине одной из них (номер «14„) довольно хорошо просматривалось что-то наподобие наложенных друг на Друга трех круглых плит, а на вершине второй (номер «17“) были видны то ли многочисленные, стоящие плотно друг к другу останцы, то ли кем-то сделанные древние фигурки.

— Древнее, все очень древнее, — проговорил я для самого себя, — трудно ответить — искусственного происхождения все это или просто естественные вариации гор.

Башенка

Но среди всего этого явно выделялась «башенка» (номер «16»), имеющая цилиндрическую форму. Сам цилиндр был белого цвета, четко контрастируя на фоне серо-коричневых скальных пород. На вершину цилиндра были уложены четыре круглые темно-коричневые плиты, уменьшающиеся по размерам к вершине. По ориентировочным прикидкам, высота «башенки» была не менее трехэтажного дома.

При рассмотрении «башенки» у меня все более и более складывалось впечатление, что она сделана не из камня, а из какого-то другого материала, возможно металла. Сомнений в том, что «башенка» имеет искусственное происхождение, не оставалось.

Стояла «башенка» на высоком каменном сооружении, похожем на ступенчатую пирамиду, располагаясь чуть ниже по уровню от хорошо заметного отсюда предполагаемого Малого Кайласа, имеющего форму типичной пирамиды.

— До места, где стоит «башенка», человеку, даже опытному альпинисту, очень трудно добраться. Поэтому вряд ли эту «башенку» построили люди, — пробурчал я себе под нос.

Чего? — не расслышал Равиль.

— Посмотри на «башенку» через окуляр видеокамеры! У меня такое ощущение, что она сделана не из камня, а из какого-то другого материала. Как инородное тело торчит среди каменных сооружений. Вряд ли ее построили местные тибетцы — неприступное место даже для альпиниста.

Равиль оторвался от окуляра видеокамеры и, выпучив глаза, сказал:

— Такого я еще не видел. На прибор какой-то похоже.

— А помнишь «штырь», который мы недавно видели? — отозвался я. — Он ведь тоже цилиндрический и имеет подобные размеры, хотя вершина его другая — в виде клюва. Может быть «штырь» тоже сделан не из камня? Тогда на него падала тень от облака и трудно было разглядеть цвет. Скажи, Равиль, для чего, по-твоему, нужны «башенка» и «штырь»?

— Как будто перископы подводной лодки торчат… — смешался Равиль.

— Во, во, — усмехнулся я. — Если принять во внимание легенды Востока о существовании подземного мира, именно здесь, в этом районе Тибета, то можно думать, что подземные люди наблюдают за поверхностью Земли с помощью каких-то приборов.

— Подойти и посмотреть бы, — мечтательно произнес Равиль.

— Этого нельзя делать. Наше любопытство многого не стоит, — обрезал я. — Пошли! Уже темнеть начинает.

Подкова

Мы шли, не сводя глаз с Кайласа. Вдруг на фоне белого снега Кайласа я увидел странное образование, похожее на подкову и имеющее размеры с четырехэтажный дом.

— Что это? — сказал я и остановился. — Странная «подкова» какая-то стоит, как будто она кем-то установлена на вершине горы. Сомнительно, что это горный останец. Более того, по центру «подковы» в бинокль хорошо видно отверстие, по бокам которого имеются выпячивания, похожие на глаза, а сверху от отверстия прослеживается еще одно каплевидное выпячивание по типу… м… м… третьего глаза. Снимай, Равиль, на видео — темнеет уже!

Равиль принялся снимать, а потом, оторвавшись от видеокамеры, прокряхтел:

— Черт побери! Вечером блики какие-то появились, боюсь, что не получится.

Я судорожно принялся рисовать. В ходе рисования я сделал наброски не только «подковы» (номер «25„), но и предполагаемого Малого Кайласа (“7„), а также странной монументальной конструкции (“15„), какого-то необычного конгломерата горных структур (“19», «20», «24», «27» и «28„) и двух ярусов то ли стоящих в РЯД останцев, то ли сделанных кем-то в древности фигур (“29» и «26»). На какое-то мгновение в нижнем ярусе я увидел полуразрушенное лицо человека, но на него, как назло, упала черная высокогорная тень.

Закончив рисование, я еще раз пригляделся к «подкове». Она и в самом деле притягивала взгляд.

— Какова роль «подковы», по-твоему, Равиль? — спросил я.

— Скорее всего, это какая-то антенна, — ответил он.

— Каменная антенна древних, — декларативно произнес я.

До лагеря оставалось километра три. Смеркалось. Но сам Кайлас был хорошо освещен вечерним солнцем. Мы с Равилем петляли по холмам, чтобы найти позицию, с которой четко будет виден предполагаемый Малый Кайлас.

Глава 5. Малый Кайлас — хранилище камня Шантамани

Интуитивно я уже почти верил, что эта красивая заснеженная пирамидка на западном отроге Большого Кайласа и есть тот самый загадочный Малый Кайлас. В глубине подсознания я ощущал, что в этом Малом Кайласе сокрыта какая-то очень важная тайна древности. Не зря проводник Тату говорил, что по значимости Малый Кайлас не уступает Большому Кайласу. Небольшая классическая пирамидка Малого Кайласа, покрытая шапкой снега, манила к себе, как бы утверждая — «Я есть чудо!».

Пирамида на трех столбах

Наконец мы нашли позицию, откуда Малый Кайлас был виден очень хорошо. Размером пирамидка Малого Кайласа была с 15-17-этажный дом. Располагалась она на основании, состоящем как бы из трех слитых воедино каменных столбов. С этого места была видна лишь часть основания, но я помнил, что при осмотре дна обрыва Кайласа высота этих столбов показалась нам с Равилем не менее 600— 800 метров .

К белой, сверкающей снегом пирамидке Малого Кайласа можно было добраться только по воздуху или… спустившись по очень крутому склону с вершины Большого Кайласа. Но я знал, что восхождение на Большой Кайлас считается высшим святотатством и что человек, попытавшийся совершить такое восхождение, не только обречен на гибель, но и будет иметь жесточайшее наказание на Том Свете. В голове промелькнули слова тибетца Гелу: «На вершине Кайласа могут сидеть только Боги».

У меня не было никаких сомнений в строгой пирамидальности Малого Кайласа, несмотря на то, что он был прикрыт снегом. Было ясно, что Малый Кайлас не может быть естественным каменным останцем, а представляет собой искусственное пирамидальное сооружение.

Однако в том случае, если мы принимали во внимание факт, что Малый Кайлас является искусственной пирамидой, возникал вопрос — а как эта пирамида могла быть построена на столь недоступном месте? Все досужие объяснения возможности строительства пирамид рабами, не знавшими колеса, бытующие среди египтологов, в данном случае тут же рассыпались хотя бы на том основании, что ни один раб не смог бы взобраться на площадку, где стоит пирамидка Малого Кайласа, не говоря уж о поднятии туда каменных блоков: ведь высота каменных столбов (600— 800 метров ) сопоставима с высотой трех поставленных друг на друга самых высоких небоскребов.

— Что-то очень важное затаено в этом Малом Кайласе. Не зря он построен на таком недоступном месте, — подумал я.

— И, скорее всего, это место было специально построено, чтобы сделать пирамидку Малого Кайласа совершенно недоступной.

Обуреваемый такими мыслями, я перешел на другой бугор, чтобы оттуда еще раз посмотреть на Малый Кайлас, и, совершенно неожиданно для самого себя, снова увидел «башенку».

— Равиль! Иди сюда! — закричал я. — Возьми видеокамеру со штативом.

С этой позиции мы отсняли «башенку» на фоне Малого Кайласа, хотя уже смеркалось и трудно было ожидать хорошего качества снимков. Но мне почему-то очень хотелось заполучить пусть даже очень плохой снимок «башенки» вместе с Малым Кайласом.

— Такое ощущение, что из «башенки» наблюдают за Малым Кайласом из… подземного мира… Скорее всего потому, что роль Малого Кайласа очень и очень велика, — пронзила меня мысль.

Я присел на тибетский песок и с головой окунулся в мысли эзотерического порядка, вспоминая рассказы непальских лам и прочитанную литературу. Я уже знал, что эзотерические науки и восточные религии в один голос говорят о существовании подземного мира, где живут сверхсовершенные люди, которые наблюдают за нами — обычными людьми, но оказывают на нас влияние только в особых ситуациях, воздействуя, прежде всего, на характер и ход наших мыслей. Они как бы курируют нас, но не управляют нами, свято придерживаясь божественного постулата, что человек есть самопрогрессирующее начало. Но как они наблюдают за нами из глубин подземелий? И как они влияют на ход и характер наших мыслей в переломные периоды истории? С помощью каких механизмов они это делают?

Вначале мое мышление стало анализировать современные достижения науки и техники, такие как спутники и компьютеры… но потом, убедившись в бесплодности такого подхода, переметнулось к анализу эзотерических знаний, стараясь найти хоть какое-либо, даже самое фантастическое и невероятное объяснение.

— Лучше фантазировать, чем уподобляться тем египтологам, которые все чудеса Египта объясняют с помощью «бронзовых долот в руках неграмотных рабов», — шепотом сказал я сам себе.

Я вполне четко осознавал, что в этом поднебесном Городе, состоящем из пирамид и других странных конструкций, надо думать не так, как обычно. Здесь перед нами воочию предстала сказка, сказка, которую мы не слышали от бабушек в детстве, но сказка, которую из уст в уста, как самую Великую Тайну передавали ламы и гуру, сами не зная ее глубинной сути и только иногда, хотя бы раз в жизни, приходя сюда, чтобы увидеть, просто увидеть сказочный Город Богов.

— Какие мифы, какие былины, какие легенды я слышал? — торопливо стал вспоминать я, надеясь найти какую-нибудь аналогию существованию красивой пирамиды Малого Кайласа на совершенно недоступном месте.

— Шеф, пойдем. Уже почти стемнело, — послышался голос Равиля.

— Сейчас, сейчас… Собирай вещи.

Хранилище камня Шантамани?

Мысли мои завертелись в бешеном хороводе. И, наконец, где-то в глубине ёкнуло.

— Малый Кайлас и есть легендарный камень Шантамани, — утвердительно, без слов «возможно» или «вероятно» сказал я. — Или… хранилище для священного камня Шантамани?!

Шагая в лагерь, я думал, что древние вряд ли установили бы на столь недоступном месте (специально сделанном недоступном месте!) что-то менее ценное и важное. Я помнил, что ламы рассказывали Николаю Рериху, что камень Шантамани был доставлен на Землю крылатым конем Лунг-Та и установлен на Башне Шамбалы и что он иногда, в какие-то периоды времени, светится, да светится так, что это свечение видно за сотни километров отсюда. У меня не было никаких оснований отрицать то, что величественный Кайлас и есть Башня Шамбалы, — все изученные легенды говорили за это.

А ведь совсем недавно немецкие паломники видели свечение. Неужели Малый Кайлас светился? — подумал я. — К чему бы это? Неужели наша экспедиция совпала с каким-то особым периодом времени, обозначенным свечением камня Шантамани?

Далее возникла мысль о том, что в случае свечения камня Шантамани на Малом Кайласе мог растопиться снег, но я тут же отогнал ее, понимая, что свечение могло и не иметь теплового эффекта, а испускание совершенно неведомых для нас видов энергии могло тоже сопровождаться эффектом свечения. Только зачем было нужно это свечение? Я этого не знал, и… вряд ли буду знать.

— Какой он — камень Шантамани? — про себя восклицал я, бодро шагая в темноте. — Неужели камень Шантамани имеет пирамидальную форму и размеры его соответствуют размерам Малого Кайласа? А что было бы, если бы удалось раскопать снег, покрывающий пирамиду Малого Кайласа, — неужели под снегом мы бы увидели сам легендарный камень? Какого, интересно, он цвета? Из какого материала он сделан? Какая сила заключена в нем? Как реализуется эта сила и на что она влияет? Неужели и в самом деле из «башенки» постоянно наблюдают за состоянием камня Шантамани? Зачем этот камень был принесен на Землю?

Я даже приостановился, помотав головой, чтобы избавиться от этой череды вопросов, носящих не просто эзотерический, но и сказочный характер. Но при всем этом я понимал, что в реальном мире существует то, что неподвластно нашему пониманию и осознанию, например… Город Богов, в пределах которого мы находились. Каким-то шестым чувством я ощущал, а вернее с высокой степенью вероятности предполагал, что камень Шантамани мог быть тем механизмом (или… какой-либо силикатной формой жизни?!), через который многоликие люди подземной Шамбалы могли читать мысли людей, живущих на поверхности Земли, то есть нас с вами, а также могли воздействовать на характер и ход этих мыслей в какой-то важный исторический период времени.

— Равиль! А ведь сейчас конец 1999 года! Скоро наступит второе тысячелетие. Переломный период, короче! И свечение Кайласа было только что… — сказал я, обернувшись и задыхаясь от быстрой ходьбы на высоте около 5000 метров .

— Неспроста все это…

— Да уж…

Совсем стемнело. Я периодически зажигал фонарик, чтобы смотреть на компас. Азимут нас должен был уже вывести к лагерю, но его все еще не было.

— Селиверстов ведь обещал светить фонариком! Что ж он, а?! — нервно произнес я.

— Слышь, шеф, впереди и слева что-то хрюкнуло. Не як ли это?

Ну почему Сергей Анатольевич не светит, а?! Неужели уже с вечера вьючить принялся? — послышался недовольный голос Равиля сзади.

— Где слева?

— Вон там, — Равиль показал рукой.

Я сделал поправку к азимуту, и мы снова пошли. Вдруг впереди явственно раздались топот и хрюканье.

— Як это, — с облегчением выдохнул я. — Но как далеко он ушел от лагеря? Давай кричать.

— А-а-а-а… — разнеслось по тибетским ущельям, нарушая покой Города Богов.

— Оу! Оу! Оу! — послышался ответный крик, в нотках которого я узнал грудной голос Селиверстова.

Когда мы подошли к лагерю, я раздраженно спросил:

— Чё не светили-то, ё-к-л-м-н?!

— Да мы все время светили! Что мы, не соображаем, что ли! — ответил Селиверстов.

— Не видно было!

— Ну, как не видно, как не видно… — смущенно пробормотал Селиверстов, выглядывая из-за яка.

— А вы наш фонарик видели?

— Нет.

— Ну, как так?! Мы ведь все время светили? — изумился я.

— Да не было никакого света, я все это время мерз на улице, — тоже изумился Селиверстов.

— Странно, очень странно… Хорошо, что хоть диких собак не было! — сказал я.

В палатке горела газовая горелка. Сергей Анатольевич с Рафаэлем Юсуповым налили нам с Равилем немного спирта и приготовили горячий суп из китайских пакетиков.

— Вкусно? — спросил Рафаэль Гаязович.

— Не очень… — пробурчал Равиль.

— Много интересного видели? — подал голос Селиверстов.

— Очень! — коротко бросил я.

На спальнике рядом с газовой горелкой лежал наш проводник и дремал. Подсев поближе, я осторожно, чтобы не облить китайским супом, толкнул Тату в плечо и сказал:

— Тату! Извини, пожалуйста! Та маленькая пирамидка на трех столбах западного отрога Кайласа и есть Малый Кайлас?

— Какая-какая?! — встрепенулся Тату.

— Равиль! Покажи-ка ее на видеокамере!

Несколько минут Равиль и Тату просматривали отснятые видеоматериалы на откидном дисплее камеры.

— Да! Это Малый Кайлас! — твердо произнес Тату.

— Скажи, а он всегда покрыт снегом? — спросил я. — Удивительно, что по уровню Малый Кайлас находится там, где снег лежит пятнами, а он покрыт плотным слоем, как на значительно больших высотах.

— Малый Кайлас всегда покрыт снегом, — с достоинством подтвердил Тату. — Даже в те годы, когда бывает очень жаркое лето и даже на Большом Кайласе остается мало снега, снег на Малом Кайласе сохраняется таким же, как и всегда. Вокруг черные камни, а на Малом Кайласе белая шапка снега.

— А почему так? Самоохлаждается, что ли, Малый Кайлас?

— Не знаю.

— Тату, а ты про камень Шантамани слышал? — я взглянул ему в глаза.

— Да, а что? — Тату насупился.

— Не является ли Малый Кайлас легендарным камнем Шантамани? Или… может, этот камень внутри пирамиды Малого Кайласа спрятан?

— Я маленький человек. Мне не дано этого знать, — опустив глаза, ответил Тату. — Но я знаю точно, что по значимости Малый Кайлас не уступает Большому Кайласу.

— С Шамбалой это, наверное, связано, — проговорил я себе под нос.

В тот момент я еще не знал, что вскоре наши рассуждения приведут к пониманию того, что внутри Малого Кайласа и вправду сокрыта главная каменная программа Жизни на Земле, реализованная… в Городе Богов.

Утром нас встретила ясная морозная погода. Мы сфотографировались на фоне Кайласа с российским флагом.

После окончания сборов я собрал группу и сказал:

— Вчера я вроде бы видел на одной из скал изображение лица человека. Присматривайтесь внимательнее, ладно?

Глава 6. Кто строил Город Богов?

Караван яков и погонщики ушли вперед. Мы шли по дну красивого каньона. Отсутствие «родного» яка, вечно закрывавшего обзор, казалось, радовало всех. И только Сергей Анатольевич выглядел слегка озабоченным.

Медленно шагая, я вглядывался в окружающие скалы. Но изображения лица все не было. Я вчера приметил место, где его видел, но точно не помнил.

— Вон там, вроде как, должно быть… Нет, вон там… — приговаривал я. — А может, мне померещилось? Темновато ведь было.

Наконец я издал победный крик:

— Вон оно, лицо!

— Где? — спросил Селиверстов.

— Да вон же! Видишь гряду, то ли останцев, то ли давным — давно сделанных фигур, которые сейчас разрушились. На верхней части невысокого каменного столба видно полуразрушенное лицо человека. Видишь, Сергей Анатольевич?

— Нет. Где оно, лицо-то?

— Да вон оно! Вон! — я показал указательным пальцем.

Каменный портрет

— Одна половина лица разрушена, но другая половина вполне сносно сохранилась. Видны рот, нос, подбородок и один глаз. Даже одно ухо видно.

— А-а-а-а! — вскричал Селиверстов. — Вон оно, оказывается, где! А я-то в другое место смотрел. Впечатление производит это лицо! Это лицо мужественного человека, атланта настоящего! Это не какой-нибудь современный мальчик, живущий в «голубых тонах»!

Естественные вариации расщелин в камнях могут иногда образовывать причудливые сочетания, имитирующие очертания различных известных нам предметов, — скептически заметил Рафаэль Юсупов.

Лицо — это не предмет, — возразил Селиверстов.

Какая разница — предмет или лицо, — Рафаэль Юсупов насупился, — важен тот факт, что расщелины в камнях могут случайно принять очертания того или иного…

— Предмета — может быть. Но лица — нет, — парировал Селиверстов.

— Почему ты, Сергей Анатольевич, так уверен?

— Потому, что лицо это… посмотри, посмотри, — Селиверстов указал пальцем, — выражение имеет, выражение мужественности и силы. А ты видел предмет с выражением мужественности и силы? Нет, не видел. А лицо такое выражение может иметь, потому что оно одухотворено работой скульптора. Поэтому скульптурное изображение человека или… лица несет элемент духовности, который человек, смотрящий на него…

— На что смотрящий, на лицо?

— Да, на него! — сказал Селиверстов, разглядывая лицо Рафаэля Юсупова. — Ну… если человек смотрит на лицо… то есть на его каменное изображение, то он в обязательном порядке ощущает элемент духовности, который постарался ввести в него скульптор. Мы не только видим, мы еще и ощущаем скульптуру. Я, когда бываю в Питере, я не просто смотрю на скульптуры, я стараюсь еще их и прочувствовать.

— А при чем тут сравнение изображения этого лица с современными мальчиками в «голубых тонах»? — Рафаэль Юсупов искоса посмотрел на Селиверстова.

— Да ни при чем. Просто этим сравнением я постарался подчеркнуть мужественность выражения этого каменного лица.

— Пол-лица, — уточнил Рафаэль Юсупов.

— Ну, какая разница?! — взъерошился Сергей Анатольевич. — Если одна половина лица разрушилась, то вторая-то сохраняет его общее… лицевое выражение.

— Да, конечно. Даже половина лица может передать его «голубые тона», — съязвил Рафаэль.

— Да при чем тут «голубые тона»? — не сдавался Селиверстов. — Я хочу сказать, что сделанное на камне изображение лица…

— Половины лица, — еще раз подчеркнул Рафаэль Юсупов.

— Да, да… изображенная на камне половина лица одухотворена… Да не перебивай меня! — рассердился Селиверстов.

— Ладно, ладно.

— Я хочу вот что сказать, — снова собрался с мыслями Селиверстов, — мужественность выражения этого лица не присуща выражению лица современного человека.

— Живущего в «голубых тонах», — не удержался и еще раз съязвил Рафаэль Юсупов.

— Я хочу сказать, — Селиверстов строго посмотрел на Юсупова, — что выражение лица, высеченного здесь, в Городе Богов, совершенно другое, чем выражение лица современного человека. А отсюда какой можно сделать вывод? А?

— Какой?

А такой, что на камне высечено лицо человека предыдущей цивилизации, — наконец высказал главную свою мысль Селиверстов.

Зарисовывая изображение лица и слушая этот разговор, я думал о том, что вариабельность горных расщелин может и в самом деле имитировать лицо человека. Но может быть и так, что когда-то, в очень далекой древности, на этих скалах были вырезаны изображения лиц, фигур и многого-многого другого, а от всего этого сейчас, по прошествии тысячелетий, осталось только изображение одного лица, вернее… половины лица. Ветер и вода сделали свое дело.

Я понимал, что полностью отвергнуть факт наличия «искусственного изображения» человеческого лица здесь, в легендарном Городе Богов, состоящем из сочетания удивительных пирамид, монументов и каменных зеркал, невозможно. Мне представилось, что давным-давно все эти пирамидальные конструкции были испещрены разноцветными орнаментами и фресками, в сравнении с которыми ничто по красоте не могло соперничать в мире… Имело полный смысл проанализировать изображенное на скалах лицо.

— Какой из пяти существовавших на Земле Коренных Человеческих Рас принадлежало это лицо? — задал я сам себе вопрос.

По результатам гималайской экспедиции 1996 года, когда мы целенаправленно занимались реконструкцией внешности людей предыдущих цивилизаций, я мог сказать, что изображенное на скалах лицо принадлежит или человеку нашей арийской Расы, или человеку предыдущей нам атлантической Расы. Я знал отличительные черты внешности атлантов, но разрушения не позволяли конкретизировать ответ на поставленный вопрос, а постулат Селиверстова об обязательной мужественности выражения лица атлантов, на мой взгляд, не выдерживал критики.

— Жаль, очень жаль, — внутренне негодовал я, понимая, что изображенное лицо человека, скорее всего, принадлежит строителю Города Богов, а ответив на вопрос — атлант или ариец изображен здесь, — можно было бы построить немало гипотез о давности строительства, о применявшихся строительных технологиях и, самое главное, о предназначении Города Богов.

Я еще раз пробежал глазами по тибетским скалам, засунул полевую тетрадь в экспедиционную сумку и скомандовал:

— Пошли!

Монумент Гомпо-Панг

Настроение было хорошее, я как бы чувствовал, что вскоре мы с той или иной степенью вероятности сможем ответить на данный вопрос. Размеренным шагом мы шли по Городу Богов. Из-за поворота плавно, как в кино, выплыла какая-то огромная, высотой около 800 метров , экзотическая конструкция, разительно отличающаяся не только от обычных тибетских гор, но и от всего того, что мы уже видели здесь — в сердце Тибета.

— Что это?! — уже привычно воскликнул я.

— На какую-то латиноамериканскую пирамиду похоже, — сказал Селиверстов.

Мне это сравнение почему-то понравилось, хотя никаких аналогий с мексиканскими пирамидами, которые я видел, не прослеживалось, но экзотичность формы этого монумента требовала обозначения его каким-нибудь не менее экзотичным условным названием, ведь для россиянина, живущего в укрытых снегами городах, даже словосочетание «Латинская Америка» кажется верхом экзотики. Я еще не знал, что мы видим легендарный монумент Гомпо-Панг, которому поклоняются паломники, во время молитв приговаривая — «О Великий Бог Времени, отпусти мои грехи!». Я также еще не знал, что последующий подробный анализ формы этого монумента приведет нас к выводу о существовании «тела времени» у человека.

Неужели здесь изображены люди?

А тогда я остановил группу и начал привычно носиться по буграм, чтобы сделать максимально «объемный вариант рисунка». Но, когда я рисовал, я заметил на «латино — американском» монументе вроде как изображения фигур людей.

— Бинокль тащите сюда! — закричал я.

Я лег, положил бинокль на камень и стал внимательно разглядывать то, что было изображено на этом монументе.

— Да вроде как четыре человека изображено. У одного из них, самого большого, на плече виден маленький человечек — почкованием, что ли, размножается? А вон те двое похожи на людей, сидящих в позе Будды, что характерно для феномена Сомати. А это что — летающая тарелка, что ли? Что за четыре кружка нарисованы рядом с «летающей тарелкой»? А что за «петля» изображена в верхней части монумента? Что-то вроде лестницы спускается с западной стороны монумента, что ли? Ступенчатая пирамидка, вроде бы, пристроена снизу, — приговаривал я, делая зарисовку.

Я представил, что, возможно, когда-то этот монумент был необыкновенно красив и сверкал разноцветьем красок, как на панно показывая узловые элементы формирования жизни на Земле.

Мне было вполне ясно, что и «свободная работа ветра» могла сделать ту «художественную работу», которую я только что зарисовал. Но я все же не имел права сладко уйти в скепсис. Я, как ученый, должен был проанализировать, пусть даже с налетом фантазии проанализировать то, что видел; тем более что такой грандиозный монумент, по логике, не мог не иметь на себе фресок и подобных художественных произведений древних.

— Начнем с того, что проанализируем смысл изображения четырех человеческих фигур, — сказал я сам себе. — Что бы это могло означать? Что бы? Что бы?

Я даже присел, заставляя работать свои извилины.

Город Богов строили люди Четырех Рас

Богов — Так это же… так это же… означает то, что люди четырех Коренных Человеческих Рас принимали участие в строительстве Города Богов! — воскликнул я про себя. — То есть, Город Богов строили совместно ангелоподобные люди, призракоподобные люди, лемурийцы и атланты. Лучшие из Лучших каждой Коренной Человеческой Расы, видимо, сохранились в Шамбале и создали там высокоиндустриальное многоликое общество, способное построить самое грандиозное и самое загадочное творение на Земле — Город Богов. Вот только… с какой целью они его строили?

Было также вполне очевидно, что в когорте предполагаемых строителей Города Богов нет пятой Коренной Человеческой Расы — арийцев, то есть нас с Вами. Я окинул взглядом гигантский «латиноамериканский» монумент и понял, что никакими нашими, даже самыми современными «арийскими» методами такой монумент не построить, в связи с чем отсутствие арийцев в когорте предполагаемых строителей могло быть оправданным. Как говорится — куда уж нам! Да и давно вынашиваемая нами гипотеза о том, что арийская Раса была заново клонирована здесь из «семян ранних арийцев», погибших во время Всемирного Потопа, говорила в пользу того, что Город Богов построило содружество предыдущих Человеческих Рас, сохранившихся в таинственной Шамбале.

— А ведь мы находимся в объятиях Шамбалы. Она, наверное, здесь… под нами, — ненароком подумал я.

Что касается срока строительства Города Богов, из всего сказанного логически вытекало, что он был построен, скорее всего, в период атлантической цивилизации, то есть в период жизни четвертой Коренной Человеческой Расы. А атланты, как пишет Елена Блаватская, в своей основной массе погибли 850 000 лет тому назад, когда случился Большой Всемирный Потоп, вызванный, как мы предполагаем, смещением земной оси на 6666 километров .

Отсюда следовало, что Город Богов был построен очень и очень давно: или до Всемирного Потопа, когда процветала цивилизация атлантов, или вскоре после него, когда лучшие из атлантов спаслись, поменяв место жительства на прекрасную Шамбалу. Я, конечно же, осознавал, что привязка к дате «850 000 лет тому назад» малодоказательна, но я не мог оторвать срок строительства Города Богов от этой даты; меня точила мысль, что Город Богов должен был быть построен в связи с каким-то чрезвычайно важным событием — а какое событие может иметь большее значение для земной жизни, чем смещение оси планеты с последующим апокалипсисом?

— Если верить, что срок строительства Города Богов уходит в столь далекую древность, сопоставимую с датой 850 000 лет тому назад, то можно просто ахнуть от качества строительства древних — ведь монументы и пирамиды сохранились до сих пор, — про себя заметил я.

По книгам Елены Блаватской я знал, что был еще и Малый Потоп, происшедший примерно 13 000 лет тому назад и вызванный ударом об землю кометы Тифона. Но я интуитивно чувствовал, что более вероятной датой является срок «850 000 лет тому назад», хотя никаких доказательств тому у меня не было.

Эх, если бы я знал предназначение Города Богов, то я бы смог ответить на вопрос о его возрасте, — в сердцах подумал я.

Но предназначения Города Богов я тогда не знал. Пройдет еще немало времени, пока мы, группа уфимских ученых, сможем ответить на этот вопрос, но об этом, дорогой читатель, мы поговорим в следующем томе этой книги.

Единый Ребенок Шамбалы

Далее, я обратил внимание на фигуру первого справа из четырех изображенных на «латиноамериканском» монументе людей — от его плеча как бы отпочковывался маленький ребенок. Это «как бы отпочковывался», конечно же, не устраивало меня и снова вовлекало в систему сладкого скепсиса, но можно было, отстранясь от требований к качеству изображения, предположить, что здесь показан процесс размножения ангелоподобных людей почкованием, о чем в своей «Тайной Доктрине» писала Елена Блаватская. Однако и призракоподобные люди по Блаватской размножались почкованием и делением, но вторая справа в ряду фигура (предположительно призракоподобный человек) не имела на наскальной фреске никаких признаков почкования или деления. К третьему и четвертому справа фигурам в ряду (предположительно лемурийцу и атланту) никаких «претензий» в отношении почкования не было, так как по Блаватской у них уже развился половой способ размножения.

— Ну почему же, почему же вторая справа фигура (то есть призракоподобный человек) не «помечена почкованием», в то время как первая фигура (то есть ангелоподобный человек) «помечена»? — придирался я к ситуации. — Почему? Почему?

Я даже на какое-то мгновение почувствовал усталость от бесконечной долбежки этого «почему?», тем более что никаких оснований к столь пристальному рассмотрению этого вопроса не было, да и качество изображения фигур людей на монументе вызывало внутреннюю смуту с уклоном в сторону облегчающего ситуацию скепсиса. Но из глубины души что-то нудно подталкивало к этому «почему?», как будто бы в нем заложена разгадка предназначения Города Богов.

Я еще раз взглянул на ряд из четырех фигур, и мне представилось, что все они причастны к проявлению одного, единого… для всех… ребенка — маленького ангелочка, отпочковывающегося от ангелоподобного человека Шамбалы.

— Единый ребенок Шамбалы?! Вновь зарожденный здесь, в Городе Богов, ангелочек?! Что это — новая голографическая (или ангелоподобная) форма жизни, сотворенная здесь?! — шепотом проговорил я.

Мне вспомнилось упоминание то ли Астаманом Биндачарайя, то ли «старшим человеком» неких «новых ангелов», которые каким-то образом связаны со священным Кайласом. Я максимально напряг свой разум, но никаких вразумительных аналогий найти не смог.

— «Нового ангела», что ли, создала здесь Шамбала? — всего лишь подумал я ненароком.

В тот момент я не понимал, что эта мысль окажется очень важной и через долгое время появится вновь, но уже на другом качественном уровне.

Люди Царства Мертвых тоже строили Город Богов

Проанализировав изображения фигур людей в ряд, я стал размышлять о двух силуэтах, похожих на людей, сидящих в позе Будды, тоже изображенных на «латиноамериканском» монументе. Было вполне очевидно, что здесь было изображено Сомати — самоконсервация человеческого тела, поскольку именно в этой позе люди входят в состояние Сомати и сохраняют свои тела тысячи и миллионы лет, создавая тем самым Генофонд Человечества. Я вспомнил рассказы лам о Царстве Мертвых и представил, что где-то под нами существует Город Мертвых — столица подземного Царства Мертвых, где тела лучших сынов и дочерей людей различных земных цивилизаций находятся в покое и внешне напоминают мертвые тела, но жизнь в этом удивительном Царстве кипит и кипит очень бурно — духовная жизнь, жизнь, не обремененная телом.

Я вполне хорошо осознавал роль Генофонда Человечества (или Царства Мертвых) и понимал, что в случае глобальной катастрофы и гибели человечества «мертвые тела» оживут, то есть выйдут из состояния Сомати и смогут возродить телесную жизнь на нашей планете. Тем не менее, где-то в глубине души клокотала мысль о том, что Царство Мертвых выполняет не только роль «запасной кладовой человеческих тел», а является особой формой жизни земного человека, столь же необходимой для создания баланса жизни на планете Земля, как и сакральное содружество Земного Человека с подземной Шамбалой.

Наверное, люди Царства Мертвых тоже принимали участие в строительстве Города Богов, — просквозила мысль, — не зря люди в Сомати тоже изображены на этом монументе, где, как на «Доске Почета», запечатлены… строители Города Богов.

Подул холодный ветер. Я поежился, накинул капюшон и присел на камень, через спортивные брюки ощущая его холод.

— Холодное — не есть еще мертвое, — отметил я, продолжая думать о Царстве Мертвых. — Странно звучит ведь, а? — Мертвые строили Город Богов! А как это они это делали? — оживив свои тела или пользуясь только энергией Духа?

Тогда я и представления не имел о том, что древние вавилоняне представляли мир в виде сочетания трех составляющих его частей: жизни на поверхности Земли, жизни в подземной Шамбале и жизни в Царстве Мертвых.

А сейчас этот невесть откуда всплывший вопрос «Как Мертвые строили Город Богов?» стал мучить меня. Из книг Блаватской я знал, что при феномене Сомати освобожденный Дух человека живет на Том Свете, но связан с кажущимся мертвым телом так называемой «серебряной нитью», в связи с чем Дух никогда не теряет свое тело. Во фрактальном мире Того Света Дух этот может путешествовать по разным пространственным измерениям, тем не менее оставаясь «подвязанным» к своему законсервированному трехмерному телу.

— Путешествовать по параллельным мирам… путешествовать по параллельным мирам, — повторял я раз за разом, пока меня не осенило. — Да елки-палки, да ведь все так просто! Наверное, все просто — освобожденный от тела Дух способен войти в другое пространственное измерение и там, в неведомом и прозрачном для нас параллельном мире, мобилизовать пятый элемент — чужого для нас «параллельного» человека, осознавшего «энергетическую» мудрость Любви к Богу во имя помощи нашему трехмерному миру, где находится его законсервированное трехмерное тело, чтобы привести в действие чудодейственную энергию пяти элементов. Не зря Бонпо — лама говорил, что Город Богов был построен с помощью энергии пяти элементов. Люди из Царства Мертвых помогли мобилизовать эту энергию, поскольку только Мертвые знают, где и в каком из параллельных миров существуют кристально чистые люди, способные через искреннюю Любовь к Богу мобилизовать энергию пяти элементов, чтобы помочь нам — обремененным злостью, завистью и жадностью — через… создание Города Богов.

Мое заднее место совсем застыло на холодном камне, на котором я, обычный трехмерный человек, продолжал сидеть. Я встал и вновь уставился на монумент, который сам же нелепо назвал «латино — американским». Мой пристальный взгляд показался мне глуповатым. Я помотал головой, как бы желая поумнеть, но мне этого не удалось — я имел лишь кое-какую возможность констатировать величие мироздания, но не имел никакой возможности влиять на него. — А ведь Мертвые могли и могут влиять на мироздание, — подумалось мне.

Пятый Элемент параллельного мира

Резким порывом ветра у меня из рук вырвало полевую тетрадь. Я погнался за ней и, снова взяв ее в руки, ощутил радость — простую элементарную трехмерную радость, схожую с радостью котенка, поймавшего мышь.

— Давай-ка еще поанализирую, — почти вслух важно сказал я сам себе. — Что там в виде летающей тарелки видится? Да еще и четыре кружка рядом.

Я думал и думал на эту тему, при этом прекрасно понимая, что мои размышления носят характер «фантазий на свободную тему» и в любом случае останутся бездоказательными, тем более что я не мог быть убежден, что изображения на этом монументе не являются «работой ветра». Но кто может запретить человеку, пусть даже сравнительно примитивному трехмерному человеку, думать! Ведь Бог открывает какие-то истины только тем людям, которые думают, всей своей душой взывая к овладению знаниями.

Факт изображения «летающей тарелки» мне явно не нравился. Вызывало сомнение, что мудрые древние люди наряду с изображениями такого толка, как четыре Коренные Человеческие Расы и Царство Мертвых, изобразили еще и свой летательный аппарат, — ведь даже мы, символизируя какие-то исторические вехи, почти никогда не включаем туда изображения самолетов.

— Этими четырьмя кружками и овалом, внутрь которого тоже включено два кружка, наверняка изображено что-то очень значимое и величественное, — думалось мне. — Но что?

И тут легко, безо всякого напряга выплыло предположение, что таким образом, символически, была показана энергия пяти элементов, с помощью которой, как написано в тибетских текстах, был построен Город Богов. Можно было представить, что четыре кружка являются четырьмя элементами (огонь, вода, земля и ветер), а пятый элемент (человек) был принесен в наш трехмерный мир из другого пространственного измерения с помощью изогнутого (в виде овала) пространства, чтобы мобилизовать единую энергию пяти элементов с созидательной целью здесь — в нашем трехмерном мире. То есть сюда, в наш мир, был внесен человек из параллельного мира, способный выполнить, в отличие от нас, роль пятого элемента. Но почему внутри овала нарисован не один кружок (символ пятого элемента), а два? Я стал размышлять об этом и не нашел никакого другого объяснения, как то, что вторым кружком внутри овала мог быть символично изображен человек из Царства Мертвых, без вмешательства которого не удалось бы мобилизовать пятый элемент из параллельного мира для нужд нашего трехмерного мира.

Я стоял, обдуваемый холодным ветром, и внутри себя ощущал глухой ропот негодования из-за того, что так мало знаю и вынужден рассуждать предельно умозрительно.

— Почему я все время и по каждому поводу рассуждаю и стараюсь без всякой практической надобности провести аналогии и сделать выводы? — самокритично задал я себе вопрос и не нашел на него ответа. В то время я еще плохо понимал, что рожденные интуитивно или сделанные логически выводы и умозаключения имеют способность накапливаться, так же как и реальные факты. Они, как и факты, могут постепенно выстраиваться в стройные линии, просеиваясь через сито научного анализа, и неожиданно приводить к какому-то практически важному заключению, которое ты, как ученый, не боясь оскорбляющего презрения маститых академиков, кидаешься проверять в эксперименте и, получив положительный результат, вдруг осознаешь, что существует Мир Мыслей и что ты, как исследователь, не имеешь права бездумно отбросить ни одну мысль, пусть даже самую фантастическую, потому что клокотание мыслей в твоей голове связано не просто с желанием в чем-то выделиться и за счет этого занять более респектабельное положение в человеческом обществе, а связано с тем, что через близкий и в то же время таинственный Мир Мыслей мы соединены с другими вариациями разумной жизни, будь то с Шамбалой, будь то с Царством Мертвых, будь то с параллельными мирами, о мыслительных способностях которых знает только Тот, мысль которого невообразимо мощна, а именно Тот, кто создал нас и их… вместе.

Я снова присел на холодный камень, поежился и представил, что чудесная энергия пяти элементов, с помощью которой было создано все, что окружало нас в Городе Богов, наверное, когда-то прозрачным лучом била из глаз пятого элемента — человека из параллельного мира, пришедшего к нам на помощь, чтобы создать то, что очень грандиозно, но роль чего неведома нам.

На монументе выше кружков и овала была хорошо видна какая-то огромная петля. Я попытался проанализировать это то ли изображение, то ли естественное слияние расщелин на камне, но у меня ничего не получилось. Я махнул рукой, понимая, что у меня не хватит ни знаний, ни мыслительных способностей.

Лестница в небо

Далее я обратил внимание ребят на какое-то подобие лестницы, спускающейся с западной стороны «латиноамериканского» монумента.

— Интересно, что бы это могло означать? — спросил я.

— Это лестница в небо! — без тени сомнения ответил Селиверстов.

— Куда, куда лестница? — решил уточнить Рафаэль Юсупов.

— В небо, — Селиверстов вскинул подбородок.

— А что там…?

— Небо, а что же еще.

Наступила минутная пауза.

Во многих легендах и мифах упоминается лестница в небо, — стал пояснять Селиверстов. — Описывается, что человек по этой лестнице может взойти на небо и увидеть небесную жизнь.

Никто из современных людей не ходил в небо, никто даже не видел ее…

Ты хочешь сказать, — Рафаэль Юсупов насупился, — что мы видим настоящую лестницу в небо? А как, по-твоему, можно по ней восходить — она же почти вертикальная, да и почти полукилометровый отвес отделяет лестницу от земли?

— Вот в этом-то и дело, — Селиверстов поднял указательный палец, — только те люди, которые способны к левитации, то есть к подъему своего тела над поверхностью земли, могут добраться до лестницы в небо. Вы вот, Рафаэль Гаязович, не сможете добраться до лестницы в небо, потому что левитация для Вас недоступна. Вы, Рафаэль Гаязович, человек приземленный.

— Ты хочешь сказать…

— Я хочу сказать, — не дал договорить Юсупову Селиверстов, — что Вы никогда не сможете оторваться от поверхности земли, Вы — поверхностный человек.

— Чего, чего? — Рафаэль Юсупов кинул недовольный взгляд на Селиверстова. — Это я-то приземленный и поверхностный?

— Вне всякого сомнения, — дерзко ответил Селиверстов. — Вы ведь, Рафаэль Гаязович, не можете воспарить?! Куда воспарить?

— Не куда воспарить, а над землей воспарить. Приземленные люди, извините, парить не могут и, тем более, «до парить» до лестницы в небо.

— А ты сам-то, Сергей Анатольевич, парить можешь и, тем более, «допарить» до…?

— Я могу, — Селиверстов горделиво посмотрел на Юсупова.

— Как это?

— Мой Дух может воспарить над землей и… м… м… м… долететь до лестницы в небо, в то время как мое бренное тело останется на земле и будет ждать, пока мой Дух не возвратится в него обратно. Я мысленно могу воспарить, а приземленные люди не могут, потому что парением считают только телесное парение.

— И как часто ты паришь?! — ухмыльнувшись, спросил Рафаэль Юсупов.

— Как? Телесно или духовно? — Селиверстов взглянул на него.

— И так и так.

— Духовно я парю тогда, когда меня посещают возвышенные мысли, а вот телесно не могу.

— Понятно, — рассмеялся Рафаэль Юсупов, — чтобы такое большое тело могло парить… Тело, которое сто пельменей может съесть!

— Не в пельменях дело, а в силе духа. Дух, если он сильный, любое тело может поднять, чтобы парить.

— Но не твое.

— Мое тоже может.

— Сергей Анатольевич! Рафаэль Гаязович!

Вот если бы вы оба воспарили и допарили до лестницы в небо и поднялись по ней, то куда бы вы тогда попали? — ехидно спросил Равиль.

Вне всякого сомнения, мы бы попали в параллельный мир, — ответил Селиверстов.

Местом входа в параллельные миры, я думаю, является лестница в небо. Только люди, умеющие парить, могут входить в параллельные миры, как духовно, так и телесно.

Я собрал карандаши, компас и бинокль в сумку и сказал, что пора идти. Выстроившись гуськом, мы пошли по маршруту. Сзади послышалось:

— Не парим ведь, а ногами идем.

Шагая и думая об увиденном, я вдруг понял, что замеченное нами наскальное изображение лица человека, скорее всего, принадлежит атланту, поскольку на «латиноамериканском» монументе мы скорее всего видели изображения фигур четырех Коренных Человеческих Рас, а атланты, как известно, являлись четвертой Расой.

Тропа вела нас к маленькому монастырю, расположенному на крутом каменистом склоне. Я крутил головой во все стороны, стараясь не пропустить чего-либо интересного. Неожиданно я споткнулся и с грохотом упал, ударившись носом о камень. Ребята помогли мне подняться, стали щупать быстро распухающий нос и приговаривать, что с таким солидным носом я смотрюсь сурово и экзотично.

— Каково, интересно, лицо Читающего Человека? — подумалось мне.

Глава 7. Библиотека среди скал

Мы шли к маленькому монастырю, расположенному на западном склоне каньона высоко среди скал. Дойдя до монастыря, который был похож на келью отшельника, мы крикнули: — Эй, кто там есть?

Навстречу вышел человек в цветастом свитере и представился, сказав, что он монах.

Через проводника Тату мы попросили разрешения поговорить с ним и побывать внутри монастыря.

— Хорошо. Только внутри монастыря можно быть всего несколько минут. А поговорим мы в другом месте, — ответил монах-отшельник.

— Почему так?

— А потому, что здесь находится хранилище древних книг.

Мы недоуменно переглянулись.

— Древние книги не любят чужих людей, — пояснил монах.

— Как это?

— А так, что древние книги чувствуют человеческие мысли.

Здесь нельзя думать!

— Книги чувствуют? — мы еще раз недоуменно переглянулись.

— Да, — кивнул монах, — древние книги чувствуют мысли. Мысли чужих людей опасны для древних книг, потому что они могут изменить записи в книгах.

— А вдруг здесь тоже находятся золотые пластины лемурийцев, в которых записано истинное знание? Из рассказа «старшего человека» я понял, что на золотых пластинах самопроизвольно за писывалась мысль, и она же считывалась с помощью рук, — прошептал мне в ухо Равиль.

— А эти книги толстые или в виде пластин? — спросил я.

— Толстые, очень толстые, — ответил монах. — Толще книг не бывает.

Эти книги буквами написаны или без букв? — Решил уточнить Равиль.

— Буквами на санскрите.

— Вы считаете, — обратился я к монаху, — что мысли чужих людей могут изменить буквы и слова в книге, что ли? Этого не может быть.

— Нет, — спокойно возразил монах, — слова и буквы останутся теми же, но человек, который будет читать книгу, будет неправильно понимать текст.

Я вспомнил исследования профессора Степанова о том, что любая фотография несет на себе тонкоэнергетический отпечаток самого человека, и представил, что, видимо, и любая запись может нести в себе отпечаток мыслей человека, который ее делал.

— Так что же, нам внутри хранилища древних книг совсем не думать, что ли? — иронично спросил Рафаэль Юсупов, прищурив глаза.

— Да, там думать нельзя, — невозмутимо ответил монах.

— Совсем?

— Совсем.

Мы вошли внутрь хранилища древних книг, стараясь… м… м… не думать. Хранилище представляло собой довольно большую комнату, вдоль двух стен которой были сделаны высокие полки для книг, а у третьей стены было расположено что-то вроде алтаря со статуями богов. В каждой ячейке полки помещалось по четыре толстенные книги. Каждая книга имела толщину около 20 сантиметров и была аккуратно обернута ажурной желтой, красной или сиреневой материей. Чувствовалось, что до книг давно никто не дотрагивался.

Равиль, обнаглев, достал фотоаппарат и быстро щелкнул, хотя знал, что в храмах и монастырях фотографирование обычно запрещено.

— Нельзя, нельзя этого делать! — вскричал монах.

Равиль виновато склонил голову, пряча довольную улыбку.

Когда мы вышли из хранилища древних книг, Рафаэль Юсупов спросил Селиверстова:

— Вы, Сергей Анатольевич, по-моему, о чем-то думали!

— Но только не о Вас, Рафаэль Гаязович!

Монах предложил пройти к роднику у склона каньона, чтобы поговорить с нами. Около полукилометра мы пропетляли по склону среди огромных валунов, пока не дошли до родника и не уселись на плоский камень рядом с ним.

— А зачем так далеко надо было уходить, чтобы поговорить? — удивился Селиверстов.

— Чтобы наши мысли не нарушали покой древних книг, — пояснил монах.

Эти книги читают раз в год

Ледяной ветер и холодный камень явно не располагали к долгой задушевной беседе. Тем не менее, я достал полевой дневник и спросил монаха:

— Вы сами-то читали эти древние книги?

— Да, я их читаю каждый год.

— Как понять?

— А так, что я каждый год читаю их один день.

— А почему так редко? Я бы зачитался этими книгами…

— Я бы тоже так хотел… — монах замешкался, — но мне разрешено читать их только один день в году.

— А кто так повелел? — удивился я.

— Прежний хранитель книг сказал, что только один день в году я имею право открывать эти книги и читать. Я знаю, в какой день мне разрешено читать, и свято это соблюдаю. Под глубоким секретом держу я эту дату. Хранитель говорил, что в этот день мои мысли не повлияют на книги и… не испортят их.

— А Вы санскрит знаете?

— Да, конечно. Но забывается этот язык, ведь приходится читать всего один день в год.

— И много книг Вы так прочитали?

— Нет. Книги ведь толстые, а я еще молодой. Надо длинную жизнь прожить, чтобы все их прочитать.

— О чем написано в книгах, которые Вы успели прочитать? — продолжал домогаться я.

— О священном Кайласе все книги пишут.

— А что именно? Постарайтесь систематизировать.

Монах задумался минут на десять. Я с завистью смотрел на ребят, которые встали с камня и переминались с ноги на ногу, а я был вынужден из деликатности сидеть на камне и морозить заднее место. Наконец монах поднял голову и сказал:

— В древних книгах описывается принцип строительства комплекса Кайласа, описывается Шамбала и Царство Мертвых.

— И что там написано? — насторожился я. — Расскажите подробнее, пожалуйста.

— Ну, я же… ну я же, — растерялся монах, — читаю всего лишь один раз в год, поэтому плохо знаю.

— А все-таки, что там написано?

— Написано там, — монах насупил брови, — что весь комплекс Кайласа был построен древними по принципу мандалы, которая называется Калачакра. Говорится, что Калачакра является главной мандалой чудодейственных сил, называемых Тантра, а также указывается, что главной составной частью сил Тантры является Время.

— Чего? Время?! Расскажите об этом подробнее, — попросил я.

— Ну… — смущенно улыбнулся монах, — я знаю только то, что Калачакра управляет Временем. А больше… я не успел прочитать.

О, как важны для меня были эти слова! О, как многого я тогда не знал! Я тогда и представления не имел, что главным телом человека является «тело времени», которое создавалось здесь… для новых людей…

Фигуры Просвещения

камня, на котором я сидел, вывел меня из оцепенения. Хриплым голосом я попросил монаха продолжить свой рассказ.

— Написано в книгах, — врастяжку сказал монах, — что в древности весь этот Город…

— Город Богов? — не удержался и встрял я с вопросом.

— Мы его немного по-другому называем… в книгах написано, что в этом прекрасном когда-то Городе, кроме больших архитектурных монументов, было построено около 1000 Фигур Просвещения, части которых можно и сейчас увидеть в виде каменных столбов и других фигур. Чаще всего они стоят группами или в ряд, образуют квадрат или круг. На некоторых из них даже сохранились изображения…

Да уж, — удовлетворенно крякнул я, вспомнив, что одним из наших объяснений существования групп необычных останцев было предположение о том, что когда-то они были искусственно сделанными фигурами.

— Написано, что Фигуры Просвещения были такими красивыми, что их красоте удивлялись даже Боги.

— А что написано про Шамбалу… то есть про страну Олмолонгрен?

— Много написано, но я не успел прочитать, — я ведь молодой еще.

— А что написано про Царство Мертвых?

— Тоже много написано, но я тоже не успел прочитать. Но… я знаю здесь недалеко пещеру, которую предыдущий хранитель считал одним из входов в Царство Мертвых.

— И мы можем пойти туда? — я недоверчиво вскинул брови.

— Да. Это рядом…

Еще одна Сомати — пещера

Через несколько сотен метров карабканий по крупнокаменистой осыпи монах привел нас к небольшой пещере.

— Здесь надо посидеть, отдышаться и начать думать только о хорошем; лучше всего — о вечном. С плохими мыслями в пещеру входить нельзя, пещере это не понравится, — сказал монах и присел на камень.

Мы тоже уселись на камни и стали молчать.

— Ты, Сергей Анатольевич, о хорошем думаешь? — через пару минут прервал молчание Рафаэль Юсупов.

— Да, о хорошем. А Вы, Рафаэль Гаязович?

— Тоже вроде бы о хорошем…

Через несколько минут монах поднялся и завел нас в пещеру. К нашему удивлению, пещера оказалась всего лишь небольшим гротом.

— Сомневаюсь, чтобы этот грот являлся местом входа в Царство Мертвых, — недовольно высказался я.

Но это так! — улыбнулся монах. — Вход вон там, где при свете фонарика видна узкая щель.

Обуреваемый исследовательским инстинктом, я полез в эту щель, с трудом протискивая свое тело. Щель оказалась зигзагообразно изогнутой и очень неудобной для продвижения, а камни, окружающие меня, были мокрыми и скользкими. Вскоре щель совсем сузилась. Впереди, почти на уровне пола, я увидел отверстие. Я согнулся и приблизился к нему.

— Шеф, может, не стоит совсем близко приближаться к отверстию? Мне так почему-то кажется, — послышался голос Равиля, который пробирался за мной с видеокамерой.

— Да ладно! — нервозно ответил я, раздосадованный тем, что одним из предполагаемых входов в Царство Мертвых является не огромная красивая пещера с типичным психоэнергетическим барьером, а какой-то сырой темный грот.

Отверстие было размером с голову человека. Я смело сунул туда руку с фонариком и, совсем склонившись, постарался увидеть то, что было за отверстием. Голова уперлась в какой-то уступ, в спину впился острый камень, не давая приблизить лицо к отверстию.

Вдруг я почувствовал, что по моей руке, засунутой в отверстие, пробежали мурашки, и она начала неметь. Я чуть не выронил фонарик. Я выдернул руку, после чего чувство онемения постепенно прошло. Тогда я с экспериментальной целью засунул в отверстие другую руку, но уже без фонарика, — онемение наступило почти сразу.

— Равиль, рука в отверстии немеет… — пробурчал я. — Хорошо еще, что не смог засунуть туда голову, а то бы мозги еще онемели!

Нервозность постепенно проходила, но на смену ей пришел какой-то непонятный страх. Я с трудом развернулся в щели и выбрался обратно. Дневной свет показался мне сущим благом.

— А почему рука, засунутая в отверстие, немеет? — спросил я монаха.

— А потому, что Вы, дорогой ученый, не думали только о хорошем и вечном. Пещере это не понравилось, — ответил он.

— Чувство онемения вызывают тантрические силы Кайласа?

— Да. Они защищают пещеру. Но управляют тантрическими силами Мертвые.

— Их там много, Мертвых-то? — я ткнул рукой в землю.

— Много, очень много. Там целое Царство Мертвых, — как само собой разумеющееся, сказал монах.

— Скажите, дорогой монах, а вход в пещеру был заделан искусственно? — задал я вопрос.

— Много лет назад в пещере произошел обвал, который перекрыл часть входа. Тогда монахи решили заделать весь вход, чтобы люди, входящие в пещеру, не гибли. Только маленькое отверстие оставили, — пояснил монах.

— А от чего люди гибли? Тело их полностью немело, что ли?!

— Да, люди переставали чувствовать свое тело, а потом тело переставало слушаться человека.

Мне сразу на ум пришли Сомати-пещеры, которые нам встречались в экспедициях. Во всех них действовали какие-то странные силы, то есть работал так называемый психоэнергетический барьер, препятствующий доступу человека в эти засекреченные пещеры. Любопытным было то, что во всех Сомати-пе-щерах эти силы, которые на Востоке называют тантрическими, оказывали разное влияние на входящего человека: в первой пещере ощущалась череда чувств, состоящая из страха, негодования, головной боли и слабости, во второй — пещера выступала как энергетический вампир, как бы «обесточивая» человека, в третьей (пещера Харати) — тантрические силы делали человека слепым и, наконец, в четвертой пещере, то есть здесь, на Тибете, тантрические силы вызывали чувство онемения.

Я также вспомнил, что одна из Сомати-пещер в Гималаях — та самая, которая энергетически «обесточивала» человека, — была также заделана камнями недалеко от входа и там также было оставлено небольшое отверстие. Тогда, в Гималаях, я уже понимал, что люди в состоянии самоконсервации (Сомати) могут ожить и будут искать выход на поверхность. Помню, я недоумевал по поводу возведения каменной преграды, но вразумительного ответа от монахов не получил, кроме слов «камень для них не преграда». Поэтому и тибетского монаха я спросил о том же.

Настоящие Мертвые

Тибетский монах надолго задумался и тихо сказал:

— Мне рассказывали, что много-много лет назад в этом монастыре жил монах, который умел разговаривать с Мертвыми…

— С Мертвыми из Царства Мертвых?

— Да.

— И о чем они говорили?

— Они говорили о том, — монах насупил брови, вспоминая кем-то, видимо, рассказанную историю, — что люди, погибающие при входе в эту пещеру, то есть умирающие здесь… то есть становящиеся мертвыми… не являются настоящими Мертвыми. Настоящие Мертвые там — в глубине. Настоящие Мертвые не хотят, чтобы люди, из-за страстного желания приобщаться к Царству Мертвых, превращались не в настоящих мертвых.

— Поэтому настоящие Мертвые дали команду построить эту преграду?

— Да, тот самый монах, который жил много-много лет назад и умел разговаривать с Мертвыми, созвал монахов и попросил построить преграду в этой пещере. Да и мы периодически обновляем эту преграду.

— Не говорил ли тот самый древний монах в отношении Мертвых фразу «камень для них не преграда»? — задал я вопрос, припоминая, что в предыдущих экспедициях эта фраза не раз мелькала касательно Сомати-пещер.

— Не знаю, может, говорил, а может быть, и нет, — ответил монах. — Но я знаю, что Мертвые могут приказать разобрать нам эту преграду, да и сами Мертвые могут ее снести.

— Вы что-нибудь знаете о Сомати, то есть о самоконсервации тела?

— Я слышал об этом, но знаю плохо.

— Царство Мертвых — это Царство людей в состоянии Сомати?

— Я не могу сказать, но я уверен, что Царство Мертвых живое, — твердо произнес монах. — Я еще знаю, что Царство Мертвых сильнее нас.

— Мне кажется, что Царство Мертвых возглавляет человек, «мертвое» тело которого огромно, — я хитро посмотрел на монаха, предполагая возможность существования и здесь древнего человека по типу легендарного Харати.

— Почему Вы так думаете? — переспросил монах.

— Мне так кажется.

— Там, в Царстве Мертвых, есть царь, но его имени я не имею права назвать.

— Его тело большое?

— Не знаю.

Мы замолчали. Я привстал с камня, приговаривая — «очень интересно, очень интересно…».

— Здесь есть еще один родник. Говорят, вода, вытекающая из него, течет из Царства Мертвых, — неожиданно произнес монах.

— Где?!

— Да вот здесь, за скалой!

Вода Долгой Жизни

Мы подошли к роднику. На вид это был обычный горный родник, которые можно во множестве встретить на Тибете.

— Вода этого родника называется Водой Долгой Жизни, — монах поднял указательный палец.

— И что, если будешь пить воду из этого родника, то будешь долго жить? — задал я естественный вопрос.

— Ну… — смутился монах.

— Скажите, — вставился в разговор Рафаэль Юсупов, — монахи, которые служили в этом монастыре, жили дольше других людей?

— Нет, не дольше, даже иногда меньше.

— Тогда чем обосновано название «Вода Долгой Жизни»? — не унимался Юсупов.

— Я же говорил, что этот родник вытекает из того места подземелья, где находится Царство Мертвых, — совсем смутился монах.

— Ну и что?

— А то, что человек, который пьет эту воду, может приобщиться к Царству Мертвых. А Мертвые «живут» очень и очень долго.

— И миллионы лет?! — воскликнул я, по рассказам лам зная, что люди, вошедшие в состояние Сомати, способны «прожить» тысячи и миллионы лет, сохраняя свое тело в законсервированном состоянии.

— Я не знаю, сколько лет могут «прожить» Мертвые, но я знаю, что очень долго, — ответил монах. — Я и сам пью Воду Долгой Жизни и тоже хочу приобщиться к Царству Мертвых.

— А как Вы представляете процедуру того, как стать настоящим Мертвым? — Рафаэль Юсупов испытующе посмотрел на монаха. — Ну, как Вы станете Мертвым?

— Об этом написано в древних книгах. Придет время, когда я это прочитаю, — проговорил монах.

В этот момент мне припомнились наши поиски «мертвой» и «живой» воды в третьей гималайской экспедиции, когда из весьма серьезных религиозных источников удалось выяснить, что йоги, стремящиеся войти в состояние Сомати, обязательно пьют воду особых источников («мертвую» воду?), а для того, чтобы йог вышел из Сомати, его окропляют и поят другой особой водой (»живой» водой?). Нам даже удалось найти эти источники и доставить воду из них для лабораторных исследований, после проведения которых мы удивлялись тому, что действие этих двух видов воды на культуры клеток оказалось диаметрально противоположным.

— Наверное, «мертвая» вода течет здесь, то есть вода, способствующая вхождению человеческого тела в состояние Сомати, когда тело выглядит как мертвое, — подумал я и представил, что в Царстве Мертвых, наверное, тоже течет такая же вода — та вода, которая является «родной» для странного подземного Царства, где в неподвижном состоянии сидят тысячи и тысячи человеческих тел разных рас и цивилизаций, а Духи их ведут длинную-длинную и прекрасную летучую жизнь, полную впечатлений и событий, жизнь, значимость которой определяется хотя бы тем, что к когорте Мертвых имели возможность приобщиться только лучшие сыновья и дочери земных Человеческих Рас, умевших и на поверхности земли жить с Чистой Душой.

Мертвые оберегают древние Знания

Мы взяли пробу Воды Долгой Жизни и вместе с монахом пошли обратно к монастырю. Вспомнив, что разговор около монастыря может «нарушить покой» древних книг, я остановил монаха метров за 250-300 до монастыря, чтобы еще порасспросить.

— Сколько лет древним книгам? — спросил я его.

— Две тысячи лет.

Написаны они на папирусе, а не на бумаге.

Прежний хранитель книг говорил, что 2000 лет тому назад их переписали с еще более древних книг.

— Скажите, дорогой монах, — я сделал многозначительную паузу, — не переписаны ли эти книги с древних золотых пластин, где хранятся главные знания древних?

— С золотых пластин? — монах поднял на меня глаза и тоже сделал паузу. — Я не знаю этого.

— Вы когда-нибудь видели статую Читающего Человека? — я неморгающим взглядом уставился на него.

— Я… я много раз пытался увидеть ее, ходил на то место, откуда она видна, но ни разу не видел эту легендарную статую — она всегда была закрыта облаками.

— А Вы знаете, что под статуей Читающего Человека хранятся главные золотые пластины? — с видом всезнайки задал я провокационный вопрос, сам, конечно же, не будучи в этом уверенным.

Монах пристально посмотрел на меня и ухмыльнулся.

— Никто не может добраться до этих золотых пластин, — сказал он.

— Почему?

— Царство Мертвых оберегает их.

— Как оно это делает?

Монах оставил мой вопрос без ответа.

Я вполне осознавал, что главные знания древних цивилизаций, включая чудотворные заклинания, вряд ли могли быть когда-то и кем-то переписаны в книги, чтобы до поры до времени не раскрывать их еще коварным и страждущим власти людям, но мне почему-то казалось, что источником знаний, описанных в этих древних книгах, являются золотые пластины Шамбалы.

Монументы дарят книгам долгую жизнь

— А почему монастырь построен на таком неудобном месте — на склоне горы, среди камней? — послышался вопрос Селиверстова.

— Это место выбрано не зря, — монах с любовью посмотрел на свой монастырь. — Древние книги должны храниться рядом со входом в Царство Мертвых… рядом с Водой Долгой Жизни… и…

— Что? Что и…?

Ну… древние книги должны храниться в том месте, откуда одновременно видны два самых священных монумента мандалы Калачакры — Гомпо-Панг и Дом счастливого камня, — эти монументы даруют книгам долгую жизнь.

При этих словах монаха у меня мелькнула мысль о том, что (кто знает?) эти монументы могут влиять на изменение характеристик времени и что мандала Калачакры есть мандала Времени. И совершенно нельзя исключить того, что Время есть невообразимо сложная, а возможно и самая сложная энергетическая субстанция, способная избирательно устанавливать индивидуальные характеристики течения жизни для отдельного человека, отдельной клеточки и даже отдельного предмета, имеются достоверные доказательства. Это не укладывается в обычную человеческую логику. Но есть и многое другое, что тоже не укладывается в голове человека. Да и кто скажет, что выражение «монументы дарят книгам долгую жизнь» является полной чушью?

— Покажите нам, где эти два монумента! — попросил Селиверстов.

— Да вот они, высятся перед нами. Вот этот, — монах показал на не очень хорошо узнаваемый отсюда «латиноамериканский» монумент, — называется Гомпо-Панг, а вон тот, выглядывающий из-за этого монумента и похожий на отполированную прямоугольную скалу, называется Дом Счастливого Камня.

Я еще раз всмотрелся на хорошо уже знакомый монумент Гомпо-Панг, который мы называли «латиноамериканским», и удивился тому, что с этого ракурса он выглядит по иному; изображения скрыты за уступом, а форма приобрела другие очертания.

— Ох и сложную же конструкцию имеет этот монумент! — воскликнул я про себя.

Равиль начал снимать на видеокамеру эти два монумента и, когда направил окуляр в сторону Дома Счастливого Камня, неожиданно отдернулся и схватился за глаза.

— Что с тобой? — испугался я.

— Какая-то резкая боль возникла в глазах, когда я посмотрел через окуляр на этот «дом», — сказал он. — Сейчас боль вроде бы утихает. Странная боль какая-то, как будто ножом резануло.

На Дом Счастливого Камня смотрите с любовью

Я посмотрел глаза Равиля и ничего не нашел, кроме легкого покраснения конъюнктивы.

— Странный он, этот Дом Счастливого Камня, — тихо заговорил монах, — иногда он даже не позволяет на себя смотреть. Но запомните — подходить к Дому Счастливого Камня нельзя — там действуют особые силы.

— Которые превращают людей в стариков? — вставил я вопрос, вспомнив рассказы лам об этом «доме» и предполагая, что такой эффект может вызвать сжатое время.

— Кого-то «Дом» превращает в старика, а кого-то и нет, — ухмыльнулся монах, — все зависит от самого человека. Кто-то в этом Каменном Доме находит Великое Счастье, а кто-то находит просто смерть… Через мучения умирающего старика.

Я вдруг ясно и четко, как наяву, почувствовал значимость мыслей человека и стал даже бояться того, что какая-то поганенькая мысль посетит мое сознание; в этом странном Городе Богов, где я находился, было все обострено — и чувства, и мысли, и многое другое. Мне даже стало казаться, что мысль человека здесь находится как бы на острие ножа и способна легко склониться в ту или иную сторону, где находятся или Великое Счастье, или Фатальный Конец.

— Счастье состоит, наверное, в том, что через «Дом» можно попасть в прекрасный подземный мир Шамбалы, — высказал я предположение, посмотрев на монаха.

Я не знаю этого, не читал еще… — простодушно сказал монах.

— Но я знаю, что на одной из стен Дома Счастливого Камня есть большое квадратное отверстие, с внутренней стороны прикрытое каменной плитой. Есть еще несколько маленьких отверстий, которые тоже можно увидеть. Но подходить ни к одному из этих отверстий нельзя — человек, сделавший это, обязательно понесет тяжелую Божью кару.

— Врата в Шамбалу… — мечтательно произнес я. — Если бы знать заклинание, то врата могли бы и открыться.

— Мне говорили про это заклинание. Но никто не сможет прочитать его, никто, пока на то не будет Божьей воли. Только очень и очень редким людям Бог дает возможность узнать это заклинание, чтобы войти внутрь Дома Счастливого Камня и обрести Великое и Вечное Счастье.

Через минуту молчания я спросил:

— А в Долине Смерти Вы не были?

— Нет, не был.

— Про два камня там, в Долине Смерти, слышали? Ну, про те камни, рядом с которыми идет суд Совести Бога Смерти Ямы?

— Что-то слышал, но знаю плохо.

Монах на некоторое время замолчал, потом, подняв руку, показал на монументы Гомпо-Панг и Дом Счастливого Камня и мягко, на полутонах сказал:

— Каждый паломник поклоняется этим монументам.

Монах опять замолчал. Через минуту он, не поднимая головы, тихо проговорил:

— Есть еще третий монумент, которому обязательно поклоняются паломники. Он в 15 километрах отсюда, на севере. Его мы зовем пики Тшела Намсум.

— Пики?

— Да, пики, то есть горные вершины. Там два плоских и абсолютно одинаковых пика торчат, соединенные между собой. Это священный монумент — монумент, олицетворяющий силу.

— Силу?

— Да, силу.

Монах достал из кармана мякиш хлеба и стал его разминать между пальцев. Мякиш хлеба постепенно в его руках превратился в пирамидку, а потом в конус.

— Скажите, что это? — обратился к нему Равиль.

— Священная форма, — ответил монах.

Мы попрощались. Монах бросил нам вслед:

— На Дом Счастливого Камня смотрите с любовью.

Глава 8. Дом Счастливого Камня Главное Зеркало Времени

Мы размеренно шагали по тропе, приближаясь к Дому Счастливого Камня. Из головы не выходила мысль, высказанная еще в Непале монахом Ангом о том, что загадочный Харати может нас направить туда, где люди превращаются в стариков. Вспомнилась также фраза «старшего человека», что в районе «Дома», имеющего красный цвет, действуют тантрические силы, превращающие людей в стариков. А превращаться в старика, извините, не хотелось.

Внутри что-то затрепетало, из-за чего я даже замедлил ход. В голове возник сумбур.

— Как бы загадочный и невидимый Харати, пользуясь нашим научным любопытством, не завел нас туда, где предопределено немедленно состариться и испепелиться, — ненароком подумал я.

А ноги медленно несли нас к красному «Дому», где м-м-м… действуют тантрические силы, превращающие…

— На «Дом» надо смотреть с Любовью, — пронеслось в голове.

Я понимал, что Восток, тем более Тибет, и тем более Город Богов, полны загадок и тайн, неведомых нам — европейцам, и что наша европейская привычка чувствовать себя всезнайками и высокомерно относиться к таким понятиям, как «смотреть с Любовью», не может быть оправдана здесь, тем более здесь — в Городе Богов. Слово «грех», только начинающее входить в мое сознание после долгих лет атеистического воспитания в коммунистической стране, конкурировало с любознательностью и желанием познать неведомое через сугубо материалистический эксперимент, пусть даже этот эксперимент имел бы горделиво-фатальный конец, когда ученый своей смертью доказывает правомерность той или иной гипотезы. Но в мыслях совершенно ясно вырисовывалось, что смерть ради любознательности и ради удовлетворения любопытства ведущих светские беседы чопорных людей со стаканами виски в руках является сама по себе грехом, поскольку идет вразрез с жизнеутверждающей и жизнеоберегающей человеческой интуицией, которую мы, европейские люди, не привыкли слушать, да и… Бог создал человека не для того, чтобы его, человека, упомянули в разговоре, где рассказом о его «научной смерти» украсили бы наскучившую беседу о вкусе французских вин. Все же человек есть подсознательно прогрессирующее начало, то есть начало, ведомое, прежде всего, интуитивной подсказкой Бога, создавшего его и заставляющего его глубинно верить в Чудо Творения, где далеко не все подвластно человеческому осознанию и выглядит порой просто как невозможное и фантастическое, потому что человек есть дитя Творения, а не Творец. Поэтому детская вера в чудеса, потешающая нас, взрослых, есть не только отражение того, что нас, людей, создали, но и есть затаенное противодействие всевластию всезнающих седовласых академиков, ради «высокого» мнения которых ученые-исследователи порой идут даже на смерть, никому не нужную смерть, которая все равно не всколыхнет существующий пласт Вечного Чуда.

Вот это монумент!

Медленно шагая, мы завернули за угол и увидели красно-желтый Дом Счастливого Камня. Заколотилось сердце. Взяв себя в руки, я прикинул высоту «Дома» — она была не менее 800 метров , что примерно составляло высоту трех Эйфелевых башен ( 320 м ), поставленных друг на друга. Видная отсюда, с юга, сторона «Дома» была совершенно гладкой; абсолютно вертикальная стена где-то на уровне половины высоты «Дома» приобретала более пологий характер, а ближе к вершине вновь становилась вертикальной с ровным закруглением кверху. На самой вершине по центру торчала какая-то округлая «шишка» с пупкообразным вдавлением сверху. Складывалось впечатление, что «Дом» когда-то был покрыт слоем раствора, остатки которого сохранились до сих пор. Кроме того, казалось, что верхняя часть «Дома» была изготовлена отдельно и посажена сверху с воздуха — четкая ровная линия, разделяющая верхнюю вертикальную и пологую части, говорила за это.

— Вот это монумент! — выдохнул Селиверстов.

— В этом случае я могу констатировать, что «Дом» никак не является естественным образованием, вне всякого сомнения — это колоссальный монумент древности, — проговорил Рафаэль Юсупов.

— И этот монумент называется Домом Счастливого Камня, — добавил Равиль.

Я принялся делать зарисовки, бегая то вверх, то вниз по склону. Но мне очень хотелось взглянуть на боковую северо-западную сторону «Дома» — там, мне казалось, должна находиться легендарная дверь, ведущая в Шамбалу. Я приостановил процесс рисования и, позвав ребят, пошел вперед, все более и более приближаясь к Дому Счастливого Камня. Я смотрел только вперед и не вертел, как обычно, головой, — а зря — справа во всем величии, оказывается, красовалось Главное Зеркало Времени.

Те самые Врата?

Мой взгляд, прикованный к постепенно открывающейся по ходу движения северо-западной стороне «Дома», стал вскоре различать, что она имеет вогнутую поверхность. Я шел, внимательно вглядываясь, и наконец увидел то, чего ждал… У меня заколотилось сердце — в нижней части этой стороны «Дома» вырисовывалось как бы вырубленное квадратное отверстие, прикрытое изнутри каменной плитой.

— Неужели это и есть легендарные врата в Шамбалу? — хриплым голосом проговорил я, остановившись.

— Фасетка какая-то, которую кто-то вырубил в стене «Дома», — послышался голос Рафаэля Юсупова.

— А все-таки это не фасетка. Какой смысл высекать фасетку?

Если подойти и сказать: «сим-сим, откройся», то дно фасетки отойдет назад, и мы увидим лестницу, ведущую в Шамбалу, — утвердительно произнес Селиверстов.

Равиль стал снимать панораму, а я принялся рисовать. Было холодно. Замерзшие руки еле слушались. Время, как часы, тикало в ушах.

— Шеф, а не пора ли нам идти? Мне кажется, что я стареть начал, — услышал я сиплый голос Селиверстова.

Закончив рисование и съемку, мы опять пошли на север, чтобы еще лучше разглядеть северо-западную сторону «Дома». Эта сторона Дома Счастливого Камня выглядела величественно: огромное вогнутое «зеркало» с хорошо видной каймой казалось взмывшим в облака, а у основания четко вырисовывалась квадратная фасетка — та самая легендарная фасетка, которая считалась вратами в Шамбалу.

Я остановился и стал думать.

— Надо в ходе научных размышлений хотя бы предположить роль и предназначение Дома Счастливого Камня, надо хотя бы предположить, хотя бы предположить, хотя бы построить гипотезу… причитал я, шевеля губами.

Но никакие мысли не шли в голову. Я даже начал злиться, ощущая звенящую пустоту в своих мозгах.

— Ну, для чего, ну для чего сделана вот эта громадная 800 — метровая вогнутая поверхность? — натужно ставил я сам себе вопрос, пытаясь мобилизовать весь свой мозговой потенциал и… конечно же, ожидая интуитивной подсказки.

Но мой разум угрюмо молчал, как бы скованный мыслительным параличом, а интуитивной подсказки все не было.

— Вогнутое зеркало, вогнутое зеркало времени… ведь именно вогнутые поверхности использовал Николай Козырев, чтобы добиться сжатия энергии времени и зафиксировать эффект ускоренного течения времени, — стал наконец более или менее путево рассуждать я. — Отсюда следует, что вогнутая поверхность северо-западной стороны Дома Счастливого Камня предназначена для сжатия времени, чтобы время текло быстрее. А как умно сконструировано! Ведь легендарные «врата в Шамбалу» находятся на том участке северо-западной стены «Дома», где вогнутая, то есть сжимающая время поверхность переходит в плоскость, которая, по логике, не должна изменять течение времени.

Я вдруг всем своим телом ощутил тибетский холод и представил, что там, внутри Дома Счастливого Камня, наверное, тепло и уютно, что стоит только подойти к квадратной двери, сказать заветное «сим-сим», и ты окажешься на лестнице, которая ведет вниз, в прекрасный мир Шамбалы, где тебя встретят добрые и отзывчивые многоликие люди, обогреют, накормят и будут спрашивать о нашей жизни на поверхности Земли, особо упирая на вопрос: «А Добро еще не полностью победило Зло?».

— Странно, а почему монахи и ламы говорят, что к «вратам в Шамбалу» нельзя подойти, что люди там превращаются в стариков? Ведь вогнутое зеркало, сжимающее время, расположено значительно выше «врат», а фокус вогнутой поверхности, где эффект сжатия времени должен быть наиболее велик, находится где-то в небе, — промелькнула мысль. — Странно… Очень странно…

Но если бы тогда я просто повернул голову направо, то я бы увидел Главное Зеркало Времени, в зоне действия которого находились «врата в Шамбалу». Но я (удивительно!) в тот момент, не поворачивая голову направо, пристально смотрел на северо-западную сторону «Дома», поражаясь величию конструкции.

Я достал полевую тетрадь и сделал рисунок Дома Счастливого Камня и с этой позиции, но… при этом опять-таки не повернул голову направо.

Изогнутый каменный лист

Закончив рисовать, я повернул голову налево и постарался заглянуть за Дом Счастливого Камня с северной стороны. Какой-то странный каменный выступ показался мне интересным. Я пошел на север, не сводя взгляда с этого каменного выступа. Вскоре передо мной открылась любопытная картина: прямо за «Домом» стояла каменная конструкция метров этак 350-400 высотой, напоминавшая круто изогнутый и поставленный на попа лист бумаги. Но этот «лист» был сделан из камня, из тонкой изогнутой каменной плиты. Края его были изъедены временем, но характер конструкции прослеживался достаточно четко.

— Еще одно, дополнительное зеркало времени, — констатировал я факт, — но в этом случае степень вогнутости поверхности значительно больше. Кто знает, может быть, чем больше изогнута поверхность, тем больше сжимается время и тем ближе находится фокус сжатого времени. Интересно, что будет с человеком, если он войдет внутрь этого «изогнутого каменного листа»? Как подействует на него сжатое время? Не зря, наверное, ламы и монахи утверждают, что именно здесь существуют места, где люди превращаются в стариков!

Пока я рисовал, ко мне подошли остальные ребята. Равиль достал видеокамеру и стал просматривать отснятый материал.

— Шеф, отвлекись, посмотри-ка сюда! — сказал он.

— Сейчас, сейчас, дорисую.

Гигантское Зеркало

Через пару минут я заглянул в дисплей видеокамеры и обомлел — передо мной красовалось огромное вогнутое зеркало. Было видно, что оно начинается от монумента Гомпо-Панг и соединяется с Домом Счастливого Камня.

— Как же я его не видел?! — прохрипел я. — Ведь оно, пока мы шли, все время находилось по правую сторону от меня, а я… не повернул голову! Я же всегда, когда хожу, верчу головой! Получается, что и тогда, когда я рисовал Дом Счастливого Камня с двух позиций, я тоже не повернул голову направо, чтобы увидеть это громадное зеркало. Повернуть-то голову надо было чуть-чуть, а я… не повернул почему-то. Странно! Очень странно!

— Шеф, — обратился ко мне Селиверстов. — Помнишь, монах говорил, что на «Дом» надо смотреть с любовью? Ты, я сам видел, смотрел на «Дом» с любовью и восхищением.

— Ну и что?!

— А то, что это громадное зеркало тоже хотело, чтобы на него смотрели с любовью, а вся твоя любовь была направлена только на «Дом». Вот и то громадное зеркало… — Селиверстов засмущался…

— Что?!

— Громадное зеркало… отворачивало твою голову от себя… влюбленную в «Дом» голову… ревновало, может… В общем, ничего ты, шеф, в любви не понимаешь!

— М… да… А вы сами-то это громадное зеркало видели?

— Я не видел, — ответил Селиверстов.

— Я тоже нет, — сознался Рафаэль Юсупов.

— А я, как ни странно, увидел это громадное зеркало только на отснятой видеопленке! — вытаращил глаза Равиль. — Я ведь снимал не вслепую, не призрак же я снял!

— Любопытно… — почесал я затылок. — Так вот… отсюда это громадное зеркало не видно, оно за поворотом, должно быть, осталось! Пойдемте обратно, посмотрим на него глазами… наяву.

Мы бойко зашагали по тропинке.

— Настройтесь, чтобы смотреть на зеркало с любовью, — послышался голос Селиверстова. — А то зеркало рассердится и превратит нас в стариков. Время — оно, мне кажется, может сердиться, особенно — сжатое время!

Когда мы повернули за поворот, перед нами во всей красе предстало невообразимое по размерам вогнутое каменное «зеркало».

— Главное Зеркало Времени… — тихо проговорил я.

Мы все остановились. Душу бередила какая-то непонятная смесь восторга и страха. Я тут же принялся рисовать.

— Интересно, а это Зеркало… м-м-м… не повлияет на нас? — поежился Селиверстов. — Ведь Николай Козырев доказал, что вогнутые поверхности способны сжимать время, а эта поверхность такая большая, такая громадная, что степень сжатия времени, на верное, такая…

— Повлияет, — с сарказмом кивнул Рафаэль Юсупов.

А потом, прищурившись, он добавил:

— Посмотри, Сергей Анатольевич, фокус вогнутого Зеркала находится в небе, мы же находимся в безопасной зоне.

— А вдруг сжатое время отразится от облаков и повлияет на нас… — насупился Селиверстов.

— Не исключено, — хладнокровно заметил Рафаэль Юсупов.

— М… да…

Было хорошо видно, что Главное Зеркало Времени (так мы его и стали называть) начинается от монумента Гомпо-Панг, образуя с ним прямой угол, и простирается до Дома Счастливого Камня, составляя с ним опять же прямой угол. Высота Главного Зеркала Времени была около 500— 600 метров , ширина — около 1500 метров , общая площадь — почти 1 квадратный километр. Поверхность Зеркала была вогнутой, совершенно гладкой и выглядела абсолютно вертикальной.

Я с фотоаппаратом и полевой тетрадью в руках стал носиться по буграм и холмам, задыхаясь на высоте 5000 метров . Мне хотелось снять и зарисовать детали Главного Зеркала Времени.

Выяснилось, что «Зеркало» со стороны монумента Гомпо-Панг начинается с клювовидного отростка этого монумента, а с Домом Счастливого Камня соединяется на уровне перехода его нижней вертикальной стены в пологую стену. Около места соединения «Зеркала» с «Домом», прямо за ним, была видна еще и прямоугольная конструкция, состоящая из двух вертикальных каменных плит, установленных под прямым углом друг к другу.

— Для чего все это было создано? С какой целью произведен этот колоссальный объем монументальных работ? Как все это делали древние? — раз за разом задавался я вопросами и не находил на них ответов.

Полный мыслительный сумбур в голове, сопровождавший мои бесплодные попытки хоть что-то понять, начал нервировать меня. К тому же я заметил, что в процессе бесплодного мышления у меня, оказывается, нелепо шевелятся губы.

— Хорошо еще, что слюна не течет! — самобичующе подумал я.

Я со скрежетом почесал затылок, хотя насекомые вроде бы еще не завелись, и важно сказал:

— Пойдемте, подойдем ближе к «Зеркалу».

— А в зону сжатого времени не попадем?

— Постараемся.

Мы полезли по склону, приближаясь к Главному Зеркалу Времени.

— Мулдашев, перестань нервничать! Здесь нужен холодный ум, — успокаивал я сам себя.

Дойдя до какой-то мало-мальски ровной площадки, мы остановились. Громадное «Зеркало» как бы висело над нами. Я заметил, как Равиль с видеокамерой в руках, задрав голову, смотрел на Главное Зеркало Времени. Весь его облик говорил о преклонении перед мыслительной мощью древних.

Я еще раз окинул взглядом всю эту древнюю конструкцию. В глаза еще раз бросилось, что монументы Гомпо-Панг и Дом Счастливого Камня были когда-то покрыты чем-то наподобие штукатурки, следы которой в виде сохранившихся пластов резко бросались в глаза. Вызывало восхищение качество этой «штукатурки», способной сохраняться тысячелетия… а если учесть, что весь Город Богов, по одному из предположений, был построен примерно 850000 лет тому назад, то…

Было видно, что на северо-западной вогнутой стороне Дома Счастливого Камня «штукатурка» полностью сохранилась, придавая ей красно-рыжий цвет, на юго-западной стороне «Дома» остались лишь отдельные слои «штукатурки». Главное Зеркало Времени было абсолютно «голым» (вполне возможно, что оно и не покрывалось «штукатуркой»), а поверхность монумента Гомпо-Панг выглядела как бы облупившейся из-за сохранившихся участков «штукатурки».

Весьма примечательно выглядел центральный конусовидный выступ на монументе Гомпо-Панг — в бинокль можно было четко разглядеть, что конусовидный выступ сделан из цельного камня, но был когда-то «залит раствором», остатки которого сохранились до сих пор у основания конуса.

— Интересно, как же древние «штукатурили» монументы? Ведь на такую высоту леса не построишь, а сделать это, свешиваясь на веревке из окна, невозможно, потому что здесь… нет окон! Что они, древние-то, летали, что ли? — подумал я.

Клювовидный отросток монумента Гомпо-Панг, с которого начиналось Главное Зеркало Времени, на первый взгляд, не был покрыт никакой «штукатуркой», но при детальном рассмотрении в бинокль следы «штукатурки» были все же видны.

— Да что я все о «штукатурке» думаю, — вдруг рассердился я на самого себя. — Ничего особенного в том нет, что древние колоссальные монументы покрывались слоем «штукатурки». Вот если бы ответить на такие вопросы, как, например, — »Зачем нужен этот клювовидный отросток?», «Какова роль центрального конусовидного выступа?», «Какова роль монумента Гомпо-Панг?», «Какова роль Главного Зеркала Времени?»… «Какова роль Города Богов?», то можно было бы… можно было бы…

Я опустил голову, понимая, что мой слабый трехмерный разум не сможет ответить на эти вопросы. И мне почему-то от этой, далеко не самоутверждающей, мысли стало легко и просто, напоминая давно уже забытую простую детскую любознательность, когда ты, вытирая сопливый нос, заглядываешь в мотор папиной автомашины и ничего не понимаешь в нем, но с легкостью в душе чувствуешь, что когда-нибудь ты станешь взрослым и красивые слова «карбюратор» или «крышка трамблера» обретут смысл и для тебя.

Я еще раз взглянул на Главное Зеркало Времени и, неожиданно для самого себя, запел про себя припев известной песенки ансамбля «Любэ»:

Мне страстно захотелось еще раз спеть этот припев, да еще и вслух, да еще и в Городе Богов. Да еще и здесь — перед Главным Зеркалом Времени! Я повернул замерзшее лицо к ребятам, некрасиво открыл рот и, еле шевеля побелевшими от холода губами, запел:

— Ты, шеф, прямо как Николай Расторгуев смотришься на фоне Главного Зеркала Времени, — подметил хорошо понимающий в современной российской эстраде Селиверстов.

С легкой душой я сел на холодный камень, достал полевую тетрадь и, надев полотняные перчатки, сосредоточился, чтобы записать хоть какие-то, пусть даже самые шальные мысли, записать здесь — перед Главным Зеркалом Времени. Я ждал появления мыслей.

Под прессом сжатого Времени

Постепенно мои мысли сосредоточились на том, что эффект сжатия времени, показанный в экспериментах Николая Козырева, есть не просто эффект ускоренного течения времени; сжатый характер времени, видимо, проявляется каким-то особым его состоянием, когда появляются совершенно иные эффекты. Но какие? По работам Николая Александровича Козырева я знал, что время он представлял как особый вид энергии, пронизывающей все и вся во Вселенной. Из работ его последователей, Влаила Петровича Казначеева и Александра Васильевича Трофимова, мне было известно, что сжатие энергии времени за счет вогнутых поверхностей вызывало у испытуемых людей весьма однотипные галлюцинации: люди видели летательные аппараты типа НЛО и элементы жизни какого-то чужого мира. Что же за миры видели испытуемые в условиях сжатого времени? Ответ на этот вопрос напрашивался сам собой — испытуемые люди в условиях сжатого времени видели, скорее всего, элементы жизни параллельных миров.

Я тут же вспомнил, что Бонпо-лама говорил мне, что в районе священного Кайласа есть особые места, где человек, как в зеркале, видит параллельные миры и даже может увидеть жизнь страны Омолонгрен (Шамбалы). Но он также отмечал, что обычный человек не может достигнуть этого места, потому что тело его испепелится, и только «большие люди» могли это делать, а сейчас только очень редкие особые люди могут без вреда для своего здоровья войти в эту зону и любоваться жизнью прекрасной страны Омолонгрен или параллельных миров.

Я поднял голову, еще раз посмотрел на гигантскую конструкцию, образованную Домом Счастливого Камня, Главным Зеркалом Времени и монументом Гомпо-Панг, и вдруг четко осознал, что древние сделали здесь место не просто для созерцания, но и для перехода в параллельные миры. Колоссальное Главное Зеркало, видимо, настолько сильно сжимает энергию времени, что это суперсжатое время приобретает новое качество — оно каким-то образом влияет на пространство и переводит человека в другое пространственное измерение, не просто выталкивая его из родного трехмерного пространства, но и изменяя все вещество его тела и придавая ему свойства вещества, адекватного для параллельного мира. Суперсжатое время ведет себя не как обычное время, отсчитывающее секунды, минуты, часы и годы, суперсжатое время ведет себя как творец в состоянии творческого порыва, мобилизуя все свойства и все возможности думающей и созидательной субстанции, называемой Время. Не зря в восточных религиях написано, что Бог манипулирует прежде всего, двумя созидательными субстанциями — Пространством и Временем. И не зря современные физики считают, что вещество есть искривленное пространство, в котором остановлено время, а энергия есть тоже искривленное пространство, но в котором течет время. Пространство и Время, по-видимому, и в самом деле являются основой мироздания, и поэтому они, и Пространство и Время, невероятно сложны как каждое по отдельности, так и в Богом определенном единстве, и эта сложность, составленная из гениально простых кирпичиков, восходит к самому Творцу.

— Суперсжатое время — особое время, особый стержень Времени, пронизывающий и соединяющий воедино все Времена всех параллельных миров, — прошептал я, шевеля замерзшими губами. — Неспроста написано у Ангарики Говинды, что через священный Кайлас проходит ось, соединяющая параллельные миры, — возможно, ось сжатого Времени. Древние, гениальные древние знали все это и построили Главное Зеркало Времени, спроектировав его так, чтобы сжатие времени достигло соответствия Единому Осевому Времени, пользуясь которым человек может путешествовать по мирам — сжатое Время, как на крыльях, будет носить его.

Окончательно замерзнув, я спрятал полевую тетрадь, в которой делал заметки, встал и стал пристально смотреть на Главное Зеркало Времени. Я четко представил, что, создав эту конструкцию, древние добились возможности вхождения человека в Единое Осевое Время и через это — возможности путешествия по параллельным мирам.

Однако меня беспокоило одно противоречие. Почему в месте перехода в параллельные миры, созданном древними в виде Главного Зеркала Времени, по утверждению лам, тело может стремительно состариться?

— Как же так? Как же так? — думал я.

И вдруг я легко понял простую вещь — сжатое время, тем более имеющее «плотность» Единого Осевого Времени, выталкивает из человека негативную энергию или Зло; если человек кристально чист и не обременен Злом, сжатое время не подействует на него губительно и понесет его по мирам, но если человек переполнен Злом, то оно, Зло, под прессом сжатого времени начнет выходить из человека, своей страшной энергией сморщивая живые ткани и даже испепеляя их. Кто знает, а может быть искусные шаманы и целители умеют сжимать своей психической энергией время и с помощью него изгонять из человека болезнетворное злое начало, выход которого, как известно, сопровождается страданиями. Да илам всем хорошо знакомо, что люди, впустившие в душу дьяволоподобного «Зеленого Змия», при освобождении от него стареют — изгоняемое «бутылочное зло» успевает подействовать на человека, добавляя количество морщин и делая лицо бледным и блеклым. Человек, он ведь — божье создание, а злое начало, входящее в него, является чужим и служит своему хозяину — Демону, а не Богу, находящемуся с Демоном в вечной борьбе.

— Только для людей с Чистой Душой создана эта конструкция, сжимающая время, — подумал я — Только они могут пользоваться ею, а… не мы.

В голове всплыл разговор с Бонпо-ламой, когда я рассуждал о загадочном механизме перехода трехмерного человеческого тела в четырехмерное и никак не мог найти хоть мало-мальски удобоваримого объяснения этому. Я вспомнил, что Бонпо-лама ответил мне, сказав, что человек никогда не сможет полностью понять замыслов Творца. Но один замысел я, вроде бы, понял — сжатое время может пощадить только человека с Чистой Душой и в параллельный мир может войти тоже только человек с Чистой Душой.

Я опять достал из рюкзака полевую тетрадь, чтобы сделать пометки. Перелистав ее, я увидел множество пирамидальных конструкций, зарисованных в ней.

— А ведь пирамиды считаются коллекторами, то есть «собирателями» тонких энергий. Вся зона Города Богов есть зона сконцентрированных неведомых нам энергий, в том числе энергии Времени, — отметил я для себя.

Я потер замерзшие в перчатках руки и представил Время, как живое существо, — оно показалось мне родным, милым и пушистым. В голове опять стали проноситься слова из известной песенки:

А потом я, не обращая внимания на холод, стал размышлять о том, что в человеческом теле время течет, видимо, по-разному: каждая клетка, каждый орган имеет свое время, рассчитанное и установленное Создателем. Я даже пришел к выводу, что человек имеет фантом времени — невидимое тело, состоящее из энергии времени.

В тот момент, когда горный холод окончательно доконал меня, я не знал, что дальнейший анализ данных, полученных здесь — в Городе Богов, приведет нас к убеждению в том, что фантом времени существует в реалиях и его даже можно косвенно изучать, а ядром фантома времени является человеческий глаз. Но об этом мы, дорогой читатель, подробно поговорим в следующем томе этой книги.

— Мужики! — обратился я к ребятам, показав рукой на Главное Зеркало Времени. — Если мы пойдем туда, то мы мгновенно состаримся, а человек с Чистой Душой просто станет невидимым, перейдя в параллельный мир.

Подумав еще минуту, я добавил:

— Наверное, отсюда вылетают и сюда влетают «летающие тарелки», используя сжатое время Главного Зеркала для выхода и входа в параллельные миры.

В тот момент я еще не представлял, что гений Бога состоит в том, что он всегда все и вся создает с двойной целью и что пилоты параллельного мира используют для перехода в другой мир не что иное, как громадный Глаз Ангела. Но об этом, как я уже обещал Вам, дорогой читатель, мы поговорим в следующем томе книги.

— Посмотрите на меня! — послышался голос Селиверстова.

Мы уставились на него.

— Я не постарел? — обеспокоено спросил он.

— Да нет вроде… — неуверенно ответили мы.

Я попросил Селиверстова и Рафаэля Юсупова спуститься к тропинке, догнать наших яков и помочь разбить лагерь. Сергей Анатольевич зашагал вниз к тропе, не оглядываясь на отстающего Рафаэля Гаязовича. А мы с Равилем решили пройти на север, поднимаясь выше по склону, чтобы поближе разглядеть «врата в Шамбалу».

Я посмотрел на Дом Счастливого Камня, взглядом нашел на его поверхности «врата» и постарался сопоставить их положение с Главным Зеркалом Времени — было четко видно, что «врата» попадают под действие Зеркала.

— Тот, кто подойдет к «вратам в Шамбалу», тот попадет под действие сжатого времени. Только через испытание Временем можно войти в Шамбалу! — подумал я.

Снизу раздавался какой-то голос. Я обернулся. Селиверстов, спускаясь по каменистой осыпи, напевал:

Глава 9. Врата в Шамбалу

Карабкаясь по склону, мы с Равилем шли к «вратам в Шамбалу». Я постоянно смотрел на нижний уровень Главного Зеркала Времени, стараясь не попасть под его действие — я прекрасно понимал, что в нашем бренном мире мы с Равилем не могли остаться кристально чистыми, и от этого было грустно. Но как хотелось пройти хотя бы по кромке сжатого времени, хотя бы вытянутой рукой ощутить его! Но инстинкт самосохранения не давал сделать этого и как бы подсказывал, нашептывая, что ты — урожденный быть всего-навсего трехмерным человеком — эволюционно еще не дозрел до вхождения в чудодейственное Единое Осевое Время и что ты лично, собственно говоря, и не виноват — просто огромное количество злых мыслей, витающих в нашем земном трехмерном пространстве, все равно пропитывают твою Душу негативной или злой энергией, превращая тебя в заложника общечеловеческой злости, хотя ты и сопротивляешься, не желая стать таким же как все — жадным, завистливым и практичным, чтобы на смертном одре не думать о сейфе с не нужными уже деньгами как о главном достижении своей жизни.

От тяжелого хода по камням, да и от постоянного напряжения — чтобы не вступить мне, грешному, в зону сжатого времени — я начал уставать. Я вспомнил слова Селиверстова о том, что можно парить, но… парить я не умел.

— Вот отсюда «врата в Шамбалу» хорошо видны. Ближе подходить нельзя нам — грешным… — прохрипел я, переводя дыхание.

— Снимать? — тоже хрипло спросил Равиль.

«Дверь» в Шамбалу?!!!

— Да, но главное… думать. Мне в голову пришла мысль, зародившаяся еще до экспедиции — там, в далекой России, — о том, что мы, романтичные уфимские ученые, может быть и вправду найдем дверь, ведущую в подземелья Вары, где после Всемирного Потопа многоликие люди Шамбалы клонировали нового человека, способного выжить в изменившихся условиях жизни на Земле, — то есть клонировали нас с Вами.

И вот эта «дверь» была перед нами! Она, эта «дверь», была огромна — минимум 250x200 метров и отсюда, несколько сбоку, казалась ромбовидной. Было хорошо видно, что в стене Дома Счастливого Камня вырублена фасетка глубиной около… тридцати метров, дно которой представляло собой достаточно ровную каменную плиту. Характер поверхности этой плиты отличался от стены «Дома»: если стена «Дома» была покрыта «штукатуркой» (это было видно очень хорошо), то поверхность плиты, казалось, несла на себе следы обработки цельного камня. А над «дверью», уходя в небо, горделиво возвышался Дом Счастливого Камня.

Я обратил внимание на «песок», как бы насыпанный вдоль всего основания «Дома»; он был похож на осадочные породы и был не характерен для здешних гор (горы «Вечного Материка» никогда не были под водой!). Я попытался разгадать причину появления этого «песка», похожего на осадочные породы, но не смог. Я еще не знал, что завтра нам Бог пошлет разгадку появления здесь этих «псевдоосадочных пород».

Мокрая спина начала мерзнуть. Я изогнулся назад, чтобы «отклеить» мокрое холодное белье от тела. В мыслях возник образ ступы, называемой «вратами в Шамбалу», которую мы совсем недавно видели при подъезде к священному Кайласу. Я вспомнил слова проводника Тату о том, что эта ступа символизирует огромные каменные врата, которые открываются тем, кто знает заклинание и кого подпустит «счастливый камень».

— А нас ведь не подпустит «счастливый» камень; в лучшем случае интуитивно подскажет — «Не ходи!», а в худшем случае испепелит сжатым временем, или хотя бы, выгоняя «родимое» злое начало, так протрясет и промнет каждую нашу клеточку, что обречет на безвременную старость с муками приближающейся кончины в сетке морщин. Мы ведь урожденные грешники… пока, — подумал я.

Чистая Душа

А из этой четко прозвучавшей мысли вытекла еще одна мысль, странная мысль о том, что среди нас, трехмерных современных людей, нет или почти нет людей с Чистой Душой — Душой той степени Чистоты, которая позволяет человеку подняться на иной качественный уровень, когда твоя психическая энергия становится действенным орудием в руках не обремененного злыми мыслями разума и дает возможность превратить в реалии те чудеса, о которых мы с детства слышали в сказках и легендах. Люди с истинно Чистой Душой приходят в наш бренный мир, скорее всего, из прекрасной и чистой Шамбалы, где исторически и эволюционно собирались Лучшие из Лучших людей всех земных Коренных Человеческих Рас. А Лучшие из Лучших, или Добрейшие из Добрых, выбираемые для жизни в Шамбале, проходят в этом удивительном и неведомом мире еще и дополнительное очищение, становясь членами общества, где совсем нет Зла. Начав жить в Шамбале, они чувствуют, что каждая их клеточка, каждая молекула освобождается от налета негативной энергии и становится чистой, после чего бывший (Лучший!) земной человек ощущает, что он стал совсем другим — он стал божественным человеком или человеком от Бога, поскольку из его души и тела полностью вышла конкурирующая дьявольская энергия, присутствие которой доселе было определено эволюционным созиданием человека как самопрогрессирующего начала, когда борьба Добра и Зла была заложена как стимул к бесконечному и Богом заложенному прогрессу. Этот человек (Лучший!) начинает понимать, что в Шамбале этот закон, определяемый как единство и борьба Добра и Зла, отменяется и на смену ему приходит другой закон, закон Чистой Души, когда стимулирующая борьба Добра со Злом уже не нужна, потому что в душе человека навсегда утверждается другой критерий — критерий божественного понимания жизни. Когда человек осознает себя как частицу постоянно прогрессирующего и усложняющегося мира, в котором предопределен светлый путь восхождения к самому Творцу, он не может и не имеет права не прогрессировать. Ведь и сам Создатель постоянно идет по пути прогресса, создавая различные миры и осваивая через нашу с Вами жизнь еще плохо освоенное и пока еще дремучее трехмерное пространство, чтобы и сравнительно примитивных трехмерных людей вывести на новый уровень — уровень Чистой Души с вытекающим отсюда приобщением к уровню светлых и чистых миров.

Я опустил свою трехмерную голову и слегка затосковал, но не очень сильно, не болезненно, — я понимал, что мне — трехмерному человеку — оставлена мечта, та самая прекрасная розовая мечта, которая сквозит в наших сердцах в период безоблачного детства, но для достижения которой потребуются многие и многие жизни с бесчисленной чередой периодов становления в молодости, горделивой зрелости и грустного увядания. Я понимал, что только через этап борьбы со Злом, растягивающимся на многие жизни, человек способен укрепить свою душу, чтобы больше никогда не впустить в нее праздность, жадность и гордыню и… чтобы достигнуть своей глубинной мечты — стать человеком с Чистой Душой.

А ведь эти «врата» и это «зеркало» созданы только для людей с Чистой Душой, — заметил я про себя.

Мертвые

Я еще раз посмотрел на «врата в Шамбалу» и вдруг ощутил, что через эту дверь можно попасть не только в Шамбалу, но и в Царство Мертвых — царство самозаконсервировавшихся людей в состоянии Сомати.

Я вспомнил нашу гималайскую экспедицию 1998 года, когда мы изучали йогов и когда, к величайшему нашему удивлению, выяснилось, что йоги не есть какая-то отдельная каста людей, а они, йоги, появляются на Земле спонтанно; какой-нибудь самый обычный человек вдруг начинает слышать в душе зов, заставляющий его уйти от насиженных мест в далекую пещеру, и, подчиняясь этому зову, он действительно уходит туда, чтобы посвятить себя тому, что диктует ему его невидимый Повелитель. А Повелитель этот, которого йоги называют Сверхчеловеком, телепатически диктует ему — избранному в йоги — упражнения для достижения того уровня медитативного просветления, которое способно очистить его душу. И так, очищая свою душу, йог проводит в пещере много-много лет. И лишь очень редким йогам невидимый Повелитель приказывает собрать котомку, взять посох и идти к священному Кайласу, рядом с которым он должен найти священное место, где находится священная дверь в Царство Мертвых. Йог, превозмогая тяготы высокогорного путешествия, если останется жив, доходит до священной двери. В этот момент Повелитель сообщает йогу два секретных заклинания: первое — чтобы силы Кайласа допустили его до священной двери, второе — чтобы дверь открылась. Произнеся эти заклинания и понимая, что Повелитель раздвинул смертоносные силы защиты подземелий, йог видит неведомым образом открывающуюся дверь и с трепетом в душе входит в подземный мир. По лестнице он все глубже и глубже опускается внутрь Земли, удивляясь тому, что здесь, оказывается, светло, тепло и уютно. Невероятно возвышенные чувства охватывают его, среди которых четко выделяется чувство, идущее от его Повелителя, — это чувство, кажущееся ему родным и отеческим, ведет йога все дальше и дальше. Позади остаются прекрасные сады и города Шамбалы, а йог все идет и идет вперед, пока не достигает того священного места, где он видит множество Мертвых, сидящих в позе Будды.

Йог петляет среди мертвых сидящих тел и ощущает, что он не боится их. Наконец, он находит своего Повелителя и начинает трепетать при виде его огромного мертвого тела, в сравнении с которым он кажется новорожденным ребенком. Повелитель, не сделав ни одного движения своим мертвым телом, мысленно указывает йогу на то место, куда он должен пойти. Йог покорно выполняет команду, а потом садится в позу Будды и начинает медитировать со столь большой страстью, которой у него не было за все годы приобщения к избранным в йоги. Вдруг он ощущает, что его члены начинают деревенеть, а дыхание становится все реже и реже. Наконец дыхание прекращается, и тело становится похожим на холодный камень; отчаянная душевная боль пронизывает его нутро, черный мрак затмевает все вокруг… и вдруг из какой-то трубы ударяет поток голубого света. Йог, сам того не понимая, каким-то образом взлетает навстречу этому свету и начинает сладостно парить в нем, наблюдая, по желанию, за будущим или за прошлым и видя вокруг себя огромное количество многоликих людей, лица которых светятся радостью. А потом, вдоволь полетав и познакомившись с необычными людьми, он замечает, что за ним неотступно тянется серебряная, переливающаяся цветами радуги нить. У него возникает интерес, и он летит вдоль этой серебряной нити и вдруг, на конце ее, он видит свое мертвое тело, неподвижно сидящее в том месте, на которое указал Повелитель. И только сейчас бывший йог понимает, что его приобщили к Царству Мертвых и что он, йог, стал Мертвым.

И от этого он, йог, испытывает огромную радость, потому что именно ему Мертвые подарили долгую жизнь. Йог мотает своей уже призрачной головой и видит дверь, через которую он вошел сюда, в подземный мир, и видит тот мир, откуда он пришел. Глубинная скорбь врывается в его душу, но… тут его Повелитель говорит, что мир, откуда он пришел, называется миром испытаний, и что он, этот мир, тоже нужен, чтобы испытывать старых и… новых… (!) людей, и что этот бывший его мир когда-нибудь станет лучше, а чтобы он стал лучше, его, бывшего йога, Главный Повелитель Царства Мертвых может снова послать туда, но уже в качестве пророка, заставив снова войти в свое мертвое тело и повелев снова открыться священной двери…

Наверное, отсюда выходят Пророки

Я оторвал взгляд от «двери» на стене Дома Счастливого Камня, повернулся к Равилю и сказал:

— Сюда входят и отсюда выходят, наверное, пророки. Кто знает, может быть, это и так?! Не нам судить об этом.

Равиль промолчал.

Я повернул голову, посмотрел на Главное Зеркало Времени и еще раз представил, что Шамбала создала здесь конструкцию перехода в параллельные миры для людей с Чистой Душой. Я подумал, что вполне возможно, что таинственные люди параллельных миров тоже появляются в нашем трехмерном мире и ведут диалог с людьми лучшего общества на Земле — Шамбалы. Вот только о чем они говорят, нам… одиноким людям мира испытаний, это неведомо.

Одинокий

Слово «одинокий» больно кольнуло мое самолюбие. В моих мыслях, взбудораженных созерцанием легендарного Города Богов, возникли фантастические образы людей из параллельного мира, которые, уже давным-давно переборов Зло в своем мире, вырвались из клещей «испытания одиночеством» и через торжество Чистой Души приобрели способность входить в Единое Осевое Время и через это получили возможность путешествовать по параллельным мирам и ощутить свою принадлежность ко всему Сущему, созданному Творцом. Тогда они ощутили совсем другое счастье — Счастье сопричастности к бесконечному прогрессу Вселенной, которое пришло на смену Счастью побеждать Зло, и только где-то в генетических закоулках сознания слабо копошилось уже забытое счастье — разбогатеть, отомстить и возвеличиться.

Обернувшись, я посмотрел на Равиля. Этот чистый и романтичный человек стоял и одиноко смотрел куда-то вдаль. Он не был виноват в том, что чувствовал себя одиноким.

Мои мысли опять возвратились к анализу возможностей перехода в параллельные миры. Я всеми силами постарался мысленно хоть чуть-чуть понять это, но не смог. Я еще не знал, что через несколько лет состоится наша экспедиция в Египет, которая даст очень много для понимания параллельных миров и что через долгие муки научного анализа полученных фактов выгравируется гипотеза о том, что существуют два пути входа в параллельный четырехмерный мир — через сжатое время и через искривленное пространство четырехугольных пирамид. А об этом, дорогой читатель, мы поговорим тогда, когда я начну писать новую книгу.

Шеф, я совсем задубел, — послышался голос Равиля. — Здешний холод до костей пробирает.

Я тоже… — лязгая зубами, проговорил я. — Еще немножко подумаю.

Когда «дверь» откроется

Я стал всматриваться в детали «двери в Шамбалу». Было видно, что внутренняя плита (если в это верить) плотно изнутри закрывает вход, сделанный в виде ромбовидной фасетки в стене Дома Счастливого Камня, а какой-то внутренний механизм, наверное, плавно уводит эту плиту вовнутрь, открывая вход. А механизм этот, как бы странно это ни звучало для современного человека, реагирует на произнесение заклинания — того заклинания, которое знают люди Шамбалы и Царства Мертвых и которое телепатически передается человеку, который будет допущен в подземный мир через эту «дверь». Я представил восторг человека, измученного долгим путешествием по высокогорному Тибету и нашедшего заветную «дверь», когда он, несколько раз растянуто сказав «сим-сим, откройся», вдруг увидит, что внутренняя плита «двери» дрогнет, а потом со скрежетом, осыпая накопившуюся за сотни лет пыль, начнет отходить назад, открывая путь в загадочный и в тоже время тянущий к себе подземный мир.

— А зачем нужно, чтобы «дверь» была столь громадной? Неужели через нее влетают еще и летательные аппараты людей Шамбалы? Кто знает, а может быть это и так, ведь многие предполагают, что хорошо известные «летающие тарелки» есть летательные аппараты Шамбалы. Да и комбинация Дома Счастливого Камня, имеющего «врата в Шамбалу» с Главным Зеркалом Времени, как бы намекает на то, что летательные аппараты неведомых нам людей здесь могут как переходить в параллельные миры (под влиянием Главного Зеркала), так и влетать в подземный мир (через «врата»), — думал я, слегка фантазируя и стуча зубами от холода.

Голос Равиля, отошедшего на некоторое расстояние, прервал мои раздумья:

— Шеф, иди сюда! Я вроде как еще две «двери в Шамбалу» вижу.

Со скрипом разогнув задеревеневшие ноги, я пошел к Равилю. Дойдя до него, я выдавил из себя:

— Ох и холодно, а! Зуб на зуб не попадает. Где эти двери-то?

— Вон они, на юго-западной стене «Дома» видны. Только они маленькие, но как копия похожи на «главную дверь», — тоже есть ромбовидная фасетка, тоже плита изнутри закрывает. Одна «малая дверь» видна отсюда почти полностью, другая только выглядывает из-за камня.

Я всмотрелся в «малые двери». Они и в самом деле выглядели так, как описал их Равиль. Они тоже находились под влияние Главного Зеркала Времени и доступ к ним могли иметь, видимо, только люди… с Чистой Душой. Размером они были примерно 60x50 метров. Вызывало большое сомнение, что эти «малые двери» могли иметь естественное происхождение, более того, что они находились на стене явно искусственного монумента — Дома Счастливого Камня.

Я вспомнил наш разговор со «старшим человеком» — хранителем пещеры Харати. Он говорил, что знает про три входа в подземелья Кайласа, но видел только один вход — тот самый, который находится на стене «Дома» и выглядит как ромбовидное отверстие, закрытое изнутри каменной плитой.

— Раз, два, три, — посчитал я количество «дверей» на Доме Счастливого Камня и подумал о том, что, возможно, три входа в подземелья, на которые указывал «старший человек», и есть вот эти три «двери».

Но потом я вспомнил, что в ходе дискуссии со «старшим человеком» выяснилось, что второй вход в подземелья Кайласа находится под статуей Читающего Человека и что вот уже 2000 лет никто не ходил через этот вход, а третий вход, предположительно, расположен на вершине священного Кайласа.

Я еще раз посмотрел на три «двери», ведущие в Дом Счастливого Камня, и понял, что входов в подземный мир, возможно, и много. Мне в голову пришли слова Астамана Биндачарайя, представителя особого рода Хранителей пещеры Харати, о том, что сам Харати пришел сюда, в священную непальскую пещеру, из подземелий Кайласа и что пещера Харати тянется от предгорий Гималаев далеко-далеко в сторону Тибета к священному Кайласу. Да и про те гималайские Сомати-пещеры, которые нам довелось встретить в экспедициях, говорили, что они являются входами в подземный мир. Да и тибетская пещера рядом с хранилищем древних книг, по утверждению местного монаха, служит входом в Царство Мертвых…

Моему воображению представилось, что громадный подземный мир, хотя и связан с поверхностью Земли, но от людей, живущих на поверхности, он надежно защищен, чтобы мы, неразумные дикари, не нарушали покоя Живых и Мертвых обитателей подземелий.

— Почему же люди подземелий так тщательно защищаются от нас? Почему эта защита настолько многообразна и мощна? Неужели мы так страшны? — задавался я вопросами, дико мерзнув невдалеке от одного из входов в подземелье.

Пять уровней защиты подземного мира

Думая на эту тему, я стал перебирать в голове сведения, полученные от лам и монахов, пытаясь систематизировать их. У меня получилось, что может существовать 5 уровней защиты подземного мира.

Первый уровень можно назвать защитой временем. Не зря входы в подземелье в Городе Богов расположены рядом с зеркалами времени и попадают под действие сжатого времени со всеми вытекающими отсюда последствиями для подошедшего ко входу человека.

Второй уровень защиты можно определить как защиту с помощью заклинаний; только знание заклинаний позволяет получить доступ в подземелье. Но секрет этих заклинаний не просто глубоко сокрыт, мысли человека, узнавшего заклинание, подпадают под невидимый контроль Хозяина Подземелий, когда расплатой за малейшее неверное манипулирование священным заклинанием является смерть. Не зря Астаман Биндачарайя рассказывал, что раскрывший секрет священного заклинания немедленно умирает, а тот, кому раскрыли этот секрет, или всю жизнь пребывает в паническом страхе перед Хозяином Подземелий (в данном случае перед Харати), или тоже умирает.

Третий уровень можно назвать барьером, образуемым бестелесными или ангелоподобными существами, самых известных из которых на Востоке называют асури. Влияние их на человека разнообразно: в одном случае они вызывают эффект энергетического вампиризма, в другом — эффект онемения, в третьем — чувство негодования с переходом в телесную слабость, в четвертом — слепоту и так далее. Астаман Биндачарайя рассказывал, что бестелесные существа даже участвуют в церемонии входа в подземелье, а в районе Кайласа, где мало людей, церемония осуществляется только ангелами с участием еще и загадочных… новых ангелов.

Четвертый уровень — защита, осуществляемая людьми из Царства Мертвых, среди которых, по-видимому, и находится гипотетический Хозяин Подземелий. Из рассказов лам и монасов складывается впечатление, что Хозяин Подземелий, скорее всего, имеет сверхмощный Дух, способный прочитать мысли пришельца в подземелье, проанализировать их и, при необходимости, принять защитные меры, останавливающие пришельца, вплоть до мгновенной смерти. Не зря Астаман и «старший человек» постоянно повторяли — «Если Харати позволит!».

Пятый уровень защиты — это тантрические силы, витающие внутри подземелий, которые, как утверждает Астаман Биндача-райя, наведены священным Кайласом — центром тантрических сил на Земле. Эти силы, как рассказывал «старший человек», приятны для допущенного человека, но для незваного пришельца превращаются в дикий кошмар.

У меня возникло желание отнестись ко всем этим гипотетическим мыслям со скепсисом, но я быстро откинул скепсис, вспомнив, что уже три раза ощущал на себе действие этих защитных сил подземелий. Я понимал, что подземный мир должен быть защищен, но не понимал, почему он защищен столь сильно.

— Почему? Почему нужна столь сильная защита? — думал я. — Неужели мы, простые люди, так страшны?

И тут, когда я перед «вратами в Шамбалу» до такой степени замерз, что захотел спать, меня осенило.

— Эх! — воскликнул я, даже слегка согревшись. — Ведь мы, обычные люди, можем «заразить» чистый подземный мир негативной или злой энергией, которая пропитала все наше бренное нутро. Они, люди подземелий, относятся к нам как к «инфекционному началу»! Впустить в подземелье обычного человека означает, образно, то же самое, что и впустить в дом больного чумой.

Наш «мир испытаний»

Я задрожал всем своим телом, и в этой холодовой дрожи я почувствовал нервно-душевный компонент. Генетическая обида больно кольнула сердце. Я ощущал, что негативная или злая составляющая наших душ определена тем, что мы вынуждены жить в «мире испытаний», в котором Богом заложенный принцип — быть самопрогрессирующим началом — осуществляется за счет борьбы Добра со Злом, а наши души проходят тяжелое и унизительное испытание Злом, чтобы когда-нибудь… когда-нибудь начать жить так же, как и чистые люди подземелий… чтобы эта генетическая обида навсегда запомнилась нам и при малейшем проявлении Зла в будущих жизнях неприятно всплывала в душе, защищая ее изначальную чистоту.

— Насколько же гениален Создатель — сотворить «мир испытаний Злом», чтобы другим мирам жилось спокойно, чтобы другие миры наяву видели, чего стоит испытание Злом! — подумал я.

Генетическая обида, тем не менее, не проходила, особо акцентируясь на том, что тебя — Человека — Другие Люди воспринимают как какое-то «инфекционное начало», способное «заразить» своей грязной душой их чистое подземное общество. Но я уже понимал положительную роль этой генетической обиды и осознавал, что чем больше эта обида будет свербить мою душу, тем лучше будет для меня, чтобы когда-нибудь — через много-много жизней — она неприятно и тяжело всплыла в душе, защищая ее от того, с чем ты давным-давно, много жизней назад, исступленно боролся, стараясь хоть чуть-чуть, хоть в чем-то установить торжество Добра.

— Глубинная память о Зле защищает Чистый Мир! — прошептал я, шевеля одеревеневшими губами. — Чистые и величественные люди подземелий, будь то Живые или Мертвые, когда-то, на заре становления своих душ, тоже проходили испытание Злом, что бы навсегда это запомнить и не допустить повторного вхождения в душу злого начала.

Я вполне хорошо понимал, что это «злое начало» проявляется в нас через злые мысли — те самые мысли, к которым мы, в нашем грешном мире, привыкли и к которым мы относимся как к естественным и само собой разумеющимся мыслям. Нам, представителям грешного «мира испытаний Злом», даже трудно представить, чтобы все люди вокруг нас думали только добро; неприятные для нас (но ужасные для людей подземелий!) завистливые, или жадные, или властолюбивые мысли являются, тем не менее, банальной составляющей нашего бытия, и без них, скажу Вам, положа руку к сердцу, скучновато жить, потому что мы посланы в наш «мир испытаний» с целью бороться и бороться со Злом.

Наш мир, вполне возможно, является адом для душ людей высоких и чистых миров и, кто знает, может, и мы пришли в этот мир оттуда, чтобы вспомнить, что же такое Зло и не допустить его более в следующей жизни.

Бог, наверное, специально допустил в наших душах существование злого начала, чтобы мы ради прогресса боролись, боролись и боролись… исступленно боролись со Злом. И поэтому, наверное, в нашем мире, несмотря на материальный прогресс, злое начало в виде глухой зависти или грязных денег все существует, существует и существует, потому что нашему миру предопределено быть «миром испытаний Злом».

Но, дорогой читатель, мы ведь с Вами прекрасно понимаем, что жизнь после смерти не прекращается и что впереди нас ждут многие и многие жизни. А вот то, как мы будем жить в следующей жизни и в каком мире будет проходить эта следующая жизнь, будет зависеть от того, как мы боролись со Злом в «мире испытаний», в котором мы имеем «честь» жить. Если мы со всей Богом данной силой старались перебороть Зло и установить принципы Добра, то, я уверен, следующая жизнь будет прекрасна, но если мы впустили в душу зависть, жадность или стервозность, то мы, скорее всего, окажемся опять в нашем «мире испытаний», но уже в качестве, например, индийского бедняка, которому все общество будет внушать, что быть нищим — это хорошо, поскольку в следующей жизни ты будешь богачом.

— Шеф, я уже совсем продрог! У меня от холода, по-моему, уже кости трясутся… — послышался голос Равиля.

— Я тоже одеревенел совсем, но… это хорошо в нашем «мире испытаний», — проговорил я.

Мы стали спускаться со склона, еле передвигая задеревеневшие конечности. Я оглянулся и еще раз посмотрел на Дом Счастливого Камня.

— Равиль! А он, наверное, пустой изнутри, «Дом»-то! — вы давил я из себя.

Я остановился. «Дом» на фоне священного Кайласа в вечерних лучах солнца смотрелся грандиозно. Я представил, что этот монумент и самом деле сделан так, что внутри него находится громадная полость, куда ведут отмеченные выше «двери», а в этой полости, разбитой на этажи и освещенной внутренним светом, находятся летательные аппараты Шамбалы, с помощью которых ученые Шамбалы вылетают через «двери» и летают в нашем мире, изучая нас — грешных, чтобы не быть… такими.

Захотелось удостовериться в этом, но я понимал, что сделать это мне — обычному и… даже очень обычному человеку — невозможно. А холод, ужасный холод нашего грешного мира совсем сковал мое грешное тело, напоминая, что я живу в жестоком «мире испытаний».

Я молча двинулся вперед. Равиль последовал за мной. Усталость и холод давали о себе знать. Согреться никак не удавалось.

— Вот еще один монумент появился перед нами, — почти равнодушно заметил я. — А ведь его зарисовать и сфотографировать надо.

— Да уж, — сказал Равиль.

Я, что есть силы, помахал руками, чтобы мышечное тепло хоть чуть-чуть разошлось по моему телу, достал полевую тетрадь и сел на омерзительно холодный камень, чтобы рисовать. Руки в перчатках плохо слушались меня. Я сделал рисунок — плохонький рисунок, а потом сказал:

— Плохо рисовал, невнимательно. Завтра вернусь сюда, чтобы зарисовать заново.

Монумент напротив «Дома»

отметить, что на следующий день я и в самом деле вернулся на это место и сделал новый рисунок; в ходе рисования я заметил, что вчера из-за усталости я упустил множество деталей этого необычного монумента, отчего мне стало не по себе, поскольку я понял, что качество рисунков зависит от моего состояния в этом высокогорном мире, где так не хватает кислорода. Я хорошо разглядел, что эта монументальная конструкция состоит из пяти пирамид, как бы соединенных вместе с помощью стены, которая показалась мне тонкой и плоской. А также я хорошо осознал, что я ничего не понимаю в этих монументах, а самое главное не могу ответить на вопрос — какой целью они были созданы?».

А тогда (вчера!), когда я упрямо рисовал, отмораживая заднее место на омерзительно холодном камне, я обратил внимание на то, что на пирамидальной конструкции, обозначенной цифрой «42», есть то ли П-образный рисунок, то ли… еще одна «дверь» в подземелье — уж очень было похоже на каменную крышку, которую можно отогнуть.

— Равиль! А камень может гнуться? — спросил я, заранее зная, что получу отрицательный ответ.

— Я знаю, что он может колоться, — ответил он.

— А вон тот рисунок в виде буквы «П» на покатой стене монумента видишь?

— Да, вижу.

— Что это?

— Не знаю.

— Не еще одна «дверь» в подземелье?

— Кто его знает? — Равиль устало опустил голову. — На крышку очень похоже, но… крышку ведь не откинуть, камень ведь не гнется. Но кто знает, может быть, люди подземелий научились гнуть камень?! Ты ведь, шеф, сам рассказывал по результатам первой экспедиции, что камень для них — не преграда.

Я поднялся с камня и засунул полевую тетрадь в сумку. Мы Угрюмо побрели в лагерь. Смеркалось.

А по пути я думал о Шамбале. Мне казалось, что там, в этом подземном мире, нет ужасно холодного ветра, и что там люди могут парить, а не тяжело передвигать непослушные ноги. Мне почему-то подумалось, что особенностью Шамбалы является то, что она способна жить одновременно в нескольких параллельных мирах, а дети людей Шамбалы могут сказать: «Папа! Я перемещусь часика на два в четырехмерный мир, поиграю там, а потом вернусь обратно в свой трехмерный дом. Я не перемещусь в другие миры, обещаю. Я буду играть только в четырехмерном мире, здесь, рядом, за преградой. Ты, папа, всегда можешь войти в четырехмерный мир и увидеть меня!».

А мы с Равилем шагали по каменной осыпи нашего трехмерного мира.

Из палатки выглянул Селиверстов и удивился:

— Вы что как призраки выглядите? Не сжатое ли время на вас подействовало?

— Серега! Замерзли как собаки! Горячего чайку налейте!

— Сейчас, сейчас…

Чаек с сухариками

В палатке горели две свечи. Мы стянули с себя походную одежду. Переодевшись в сухие теплые спортивные костюмы, мы с удовольствием натянули шерстяные носки и погрузили ноги в высокие остроносые татарские калоши — самую удобную сменную обувь в походах. А потом мы подсели к разложенной на земле клеенке и принялись пить из кружек горячий чай.

— Ну как чай-то? Не остыл? — спросил Селиверстов.

— Да вроде горячий.

— Сахарок-то чо не берете?

— Да без сахара вроде…

— Может, спирта в чай добавить?

— Да не надо…

— Чай со спиртом согревает, говорят.

— А-а…

— Ну, хоть сухарик в чае размочите.

— Да не хочется.

— Моченый сухарик, говорят, полезен.

— А-а…

— Еще чайку подлить?

— Можно.

— До краев лить?

— Не совсем.

— Мы вон с Гаязычем и с Тату до того задубели, что целый чайник выдули. Гаязыч, тот все окрестности лагеря обмочил.

— А-а…

— Сахарок-то возьмите. Полезен, говорят, в высокогорье.

— Не хочется.

— А сухарик?

Я почувствовал, что в тело начало вливаться долгожданное тепло. У меня возникло такое ощущение, что мои мозги тоже замерзли и сейчас постепенно оттаивают. Обычное земное счастье — быть обогретым и накормленным — стало проступать в оживающих глазах. А чуть позже это ощущение счастья стало звучать все громче и громче, оно — это обычное земное счастье, — как бы заполнив собой всю палатку, стало рваться наружу, чтобы заполнить собой все окрестности и… даже сравниться со счастьем тех, кто…

— Я обычно вприкуску пью, — перебил мои мысли голос Селиверстова.

— А я размешиваю, — поделился с ним Рафаэль Юсупов.

Мысленно отстранившись от разговоров, сопровождавших чаепитие, я снова стал думать о банальном человеческом счастье и пришел к выводу, что счастье, оно относительно. Я вспомнил художественные фильмы с недовольными лицами великосветских дам, которым все в этой жизни так надоело, так надоело… и тут же представил счастливую физиономию заключенного, который со смаком потягивает чифирок после целого дня работы на лесоповале в сорокаградусный мороз в зоне. Я подумал о том, что степень счастья определяется силой воздействия испытаний: чем сильнее было испытание, тем более сильным ощущается счастье после победы. И не важно, каким было испытание: будь то борьба за кусок хлеба, будь то борьба за справедливость, будь то борьба за любимую или будь то борьба за идею, — счастье, оно всегда одинаково и отличается лишь силой своей выраженности.

— Без борьбы, наверное, и нет счастья, — сделал я глобальный вывод своими еще не согревшимися мозгами.

Но при этом я понимал, что в наш «мир испытаний» Бог заложил только один вариант счастья — счастье, обретенное в результате борьбы; все другие варианты благоденствия, такие как покой, смакование вкуса или удовольствие сидеть на унитазе с газетой, не являются по-настоящему счастьем, они всего лишь являются подобием счастья. На то и наш мир является «миром испытаний», чтобы испытания — большие и маленькие — преследовали тебя на каждом шагу, и чтобы ты после очередного испытания получил маленький подарок — счастье, дабы войти в следующее испытание ради получения очередного счастья победы. Но как часто вместо счастья победы мы ощущаем горечь поражения, осознавая, что счастье и горе являются двумя равноценными противоположностями. Элемент борьбы вселен кем-то в самое нутро нас самих, где равноценно (в нас самих) живет и Добро и Зло, ненавидя (в нас самих) друг друга и периодически, то одно, то другое, проявляют себя, тем самым внося привычно-зловещее разнообразие в нашу жизнь — жизнь «мира испытаний». И поэтому мы, божьи творения, волей судьбы или кармы оказавшиеся в «мире испытаний», где в наши души в порядке испытаний вселяется злое начало, так чтим и боготворим тех редких людей, от которых исходит душевная чистота; мы тянемся к этим людям и не забываем их никогда, потому что эти люди осмелились на более трудную борьбу — борьбу внутри своей души. А люди иных миров, которые называются чистыми…

— Шеф, о чем думаешь? — послышался голос Селиверстова. — Чаю налить?

— Да не надо…

— Ну, о чем думаешь-то?

— О счастье.

— О счастье?

— Да.

— А что такое счастье, по-твоему, шеф?

— Ну… — замешкался я, — счастье это то, например, что мы после испытания высокогорным холодом сидим в теплой палатке и пьем горячий чай с сухариками… В нашем мире мы тоже в чем-то счастливы.

— А ты, Рафаэль Гаязович, как понимаешь счастье? — не выпускал из рук инициативу Селиверстов. — Может быть, для тебя, неженатого, счастье в том, чтобы жениться?

— Жениться? — Рафаэль Юсупов насупился. — А ты сам-то как понимаешь счастье — научиться парить, что ли?

— Я понимаю счастье, — Селиверстов задумался, — понимаю так, что это то состояние, когда на душе хорошо и легко, несмотря на то, что у тебя, положим, нет денег, нет… еще чего-нибудь. Люди, обремененные деньгами, имеют власть, но не имеют счастья. Но самые несчастные люди — это завистники; у них на душе всегда кошки скребут из-за осознания своей никчемности перед другим человеком. А я, понимаешь, Рафаэль Гаязыч, я… не жаден и не завистлив, я… понимаешь, рубаха-парень. Меня ширь душевная прельщает. Я могу, понимаешь, Гаязыч, свою рубаху разорвать готов и другому отдать…

— А кому нужна рваная рубаха!? Ты бы целую…

— А я и целую отдам, рубаху-то. С себя сниму и отдам, потом моим пропитанную…

— Постирал бы…

— Я и постиранную отдам или даже новье нетронутое легко отдам.

— Только рубаху сможешь отдать, а больше ничего? — сел на своего конька Рафаэль Юсупов. — Рубаха-то недорого стоит.

— Зато рубаха — вещь сугубо личная, потом твоим… м… м… пропитанная.

— Да кому нужен твой пот?!!

— Ну… — осекся Селиверстов. — Рубаха рубахой, которую ты, Рафаэль Гаязович, в потное белье превратил… Я ведь, понимаешь, о принципе говорю. А если уж говорить о поте…

— О чем?

— О поте, — Селиверстов крякнул. — Ну… если говорить о поте, то пот-то, он трудовой. Я о нем говорю, о трудовом, а не о каком-нибудь там…

— От этого пот лучше не станет…

Я подумал о том, что сколько «пота надо было пролить», чтобы нам, простым уфимским мужикам, добраться до Города Богов, где мы ощутили истинное счастье не только от того, что видели умопомрачительные монументы древности, но и от того, что смогли преодолеть неверие, ухмылки и рациональные советы очень и очень разумных и приземленных людей. Я понимал, что это и есть то самое истинное счастье, которое Бог определил как «лучик света» в темном «мире испытаний», жизнь в котором мы должны, борясь (прежде всего с самим собой), гордо прожить, чтобы в следующей жизни попасть в другой мир — мир Чистых Душ, где уровень счастья будет такой… такой… что для описания просто не хватит слов, поскольку здесь в права вступает другая категория, называемая мечтой.

Все мы залезли в спальники. Я долго не мог уснуть. Хор из храпа в исполнении Селиверстова и Рафаэля Юсупова начал даже смешить меня: грандиозно-рычащие звуки, издаваемые Юсуповым, сопровождались завывающими аккордами Селиверстова с периодическими остановками дыхания, когда казалось, что он, Селиверстов, умер, чтобы через несколько секунд воскреснуть и взять такой аккорд, от которого бы задрожала не только вся палатка, но и весь Тибет.

Я посмотрел на счастливые храпящие лица ребят, повернулся на живот и уснул, тоже, возможно, добавив в ночной хор свой голос.

Глава 10. Каменный лазер

Утром я проснулся от крика Селиверстова:

— Шеф, вставай! Монумент… как его… ну, тот, о котором монах говорил… открылся. На лазер похож, монумент-то!

Монумент Тшела Намсум Пике

— Это монумент Тшела Намсум Пике, — послышался голос Рафаэля Юсупова.

— А… а… — ответил Селиверстов. Я вылез из палатки, протер заспанные глаза и спросил:

— Где?

— Да вот же, перед нами, — указал пальцем Селиверстов. — Видишь, две громадные остроконечные пластины торчат, а между ними сделано что-то наподобие перемычки, соединяющей их. Видишь?

— Вижу, — ответил я, просыпаясь.

— Красивый монумент ведь, а?!

— Вот это да! — воскликнул я, окончательно проснувшись.

— А я вчера еще этот монумент приметил издалека, — раздался голос тоже проснувшегося Равиля. — Пока ты, шеф, сидел и Думал около Дома Счастливого Камня, я сфотографировался на фоне этого монумента. Селиверстов фотографировал на цифровую камеру. Хочешь, покажу на экране?

— Давай… — нехотя ответил я, не сводя глаз с самого монумента.

На экране цифровой камеры я увидел занимающую полснимка спину Равиля, в то время как сам монумент всего лишь выглядывал из-за горы. Тем не менее, было заметно, что видимая часть монумента явно выделялась на фоне пологих тибетских холмов.

Эх, Селиверстов ! — пробурчал я, не будучи удовлетворен снимком. — Хорошая спина на снимке получилась! Оторвавшись от экрана цифровой камеры, я поднял глаза на сам монумент, хорошо видный из нашего лагеря, и стал внимательно его разглядывать. Ближняя к нам «пластина» выглядела как несколько изогнутый полуовальный лист с конусовидным выпячиванием на вершине. Этот конус продолжался книзу и по серединной линии «пластины» перетекал в конусовидную выпуклость, плавно переходящую в вогнутость. Форма ближней «пластины» была элегантна и необычна. Хорошо просматривалась четкая граница между «пластиной» и основанием монумента; казалось, что «пластина» не является продолжением каменного основания, а выступает откуда-то изнутри его. Складывалось впечатление, что «пластина» внутри каменного основания переходит в шаровидную конструкцию, которая дает возможность «пластине» двигаться, как в суставе.

Задняя «пластина» имела листовидную форму с зубчатыми краями. Она тоже была как бы погружена в основание монумента. Но, в отличие от передней «пластины», было похоже, что задняя «пластина» закреплена намертво и не имеет подвижности.

Расстояние между обеими «пластинами» составляло около 500 метров . Обе «пластины» были соединены между собой острогранной перемычкой, которая в двух местах подразрушилась. Но если участок разрушения рядом с задней «пластиной» носил явно естественный характер, то клиновидная впадина, проходящая через перемычку рядом с передней «пластиной», могла быть не участком разрушения, а конструктивной особенностью этого монумента.

— Странный монумент какой — а!? — проговорил я. — Каково, интересно, его предназначение?

— Не знаю, — тихо ответил Равиль.

— Это огромный лазер, — уверенно сказал Селиверстов. — Ты понимаешь, шеф, я все-таки бывший военный летчик и в технике кое-что соображаю.

— Добавка «бывший» не усиливает авторитетности Вашего заявления! — заметил Рафаэль Юсупов.

— Скажу Вам, скажу Вам… Рафаэль Гаязович, — взъерошился Селиверстов, сердито глядя на Юсупова, — я не виноват в том, что Советская Армия начала разваливаться и к профессии «военный летчик» пришлось сделать добавку «бывший». Но от этого-то знаний у меня не убыло; лазеры мы в летной школе тщательно изучали.

— А может, ты, Сергей Анатольевич, на тройки учился! — опять вставил шпильку Рафаэль Юсупов.

— Я? Да я сплошной четверочник был.

— На пятерки не тянул, значит.

— Да, не тянул. Но на четверку всегда знал, на твердую четверку.

— Ну ладно тогда, — усмехнулся Юсупов. — Мы послушаем Ваш «четверочный вариант знаний» о лазерах и сопоставим его с этим монументом. «Пятерочный вариант» был бы, конечно, предпочтительнее.

Шеф! — взмолился Селиверстов, — да что это такое, а!? Только хочешь развернуть мысль во всю ширь, так сразу перебивают и переводят разговор на тему всякой чепухи по типу «пятерки» или «тройки». Запрети Рафаэлю Гаязовичу перебивать меня!

— Запрещаю! — засмеявшись, сказал я. — Рассуждай, Сережа!

— Так, так… так, так… — стал собираться с мыслями Селиверстов. — Так, так…

— Что, так и будем «так — такать»? — опять не удержался Рафаэль Юсупов.

Селиверстов негодующе взглянул на него и начал говорить:

— Лазер это вещь серьезная. Очень серьезная…

— У нас в глазной хирургии лазер тоже применяется, и мы тоже кое-что соображаем в лазерах и знаем, что лазер — это вещь серьезная, — снова вставился в разговор Юсупов.

— Рафаэль! Дай Сергею Анатольевичу сказать! — одернул я Юсупова. — Продолжай, Сережа.

Древний лазер?

— Если говорить о лазере… м… м… серьезно, — Селиверстов искоса посмотрел на Юсупова, — то можно сказать, что он, то есть лазер, состоит из Двух зеркал, пространство между которыми называется резонатором. Внутрь резонатора накачивается энергия, которая принимает характер когерентного излучения, то есть излучения со строгим сохранением фазы колебания. Одно зеркало в резонаторе всегда закреплено намертво и обладает свойствами стопроцентного отражения, второе зеркало является подвижным (для настройки на частоту волны) и делается из «полупрозрачного» материала, то есть материала, способного не только отражать излучения, но и, при достижении определенной мощности, пропускать его через себя в виде луча. Все лазеры, будь то медицинские, будь то военные, будь то технические, построены по этому принципу. Наука о лазерах, кстати, очень серьезная наука…

— К чему ты все это рассказываешь? — не удержался и перебил его Рафаэль Юсупов.

— А к тому, — Селиверстов невозмутимо и многозначительно поднял указательный палец, — что вот этот монумент построен по всем принципам конструкции лазера. Огромный лазер древности это — вот что я хочу сказать Вам, Рафаэль Гаязович!

— Да ну?!

— Не «да ну», а «да».

Я практически ничего не понимал в лазерах. Несмотря на это, рассуждения Селиверстова не показались мне малодоказательными и умозрительными. И в самом деле, на монументе Тшела Намсум Пике хорошо были видны два зеркала (или «пластины»), пространство между которыми можно было считать резонатором.

Причем чувствовалось, что заднее зеркало было закреплено намертво (как и должно быть в лазере), а переднее зеркало, вполне возможно, было сконструировано так, чтобы иметь подвижность для настройки лазера под когерентное излучение. Я еще раз внимательно пригляделся к переднему зеркалу, обращая внимание на его форму, и еще раз мне показалось, что оно продолжается внутрь каменного основания монумента в виде шаровидного сустава, обеспечивающего подвижность переднего зеркала. Кроме того, было хорошо видно, что заднее и переднее зеркала сделаны из разных видов камня: на заднем зеркале камень смотрелся как черный гранит, а на переднем зеркале имел характер менее плотного темно-коричневого камня.

— Сергей Анатольевич, тебе не кажется, что переднее и заднее зеркала сделаны из разных видов камня? — спросил я.

— Вне всякого сомнения, — ответил он. — Заднее зеркало должно быть сделано из таких пород камня, которые бы обеспечивали стопроцентное отражение когерентного излучения, а переднее зеркало должно иметь такой характер материала, который бы становился проницаемым или хотя бы полупроницаемым для когерентного излучения при достижении определенной степени энергетической накачки резонатора.

То есть лазерный луч должен выходить прямо из камня, из которого сделано переднее зеркало, так что ли? — удивился я.

— Да, это так.

— А перемычка между зеркалами?… Как ее можно объяснить?

— Это среда для когерентного излучения.

— Как это понять?

— Понимаешь, разные виды излучения по — разному распространяются в разных средах.

Коэффициент преломления воздуха или вакуума примерно один, в то время как коэффициент преломления камня совсем другой. Поэтому длина волны внутри среды, состоящей из камня, будет значительно меньше, чем длина волны в воздухе, — пояснил Селиверстов.

— А не следует ли отсюда, что, подбирая виды среды (например, разные виды камня) для построения перемычки между зеркалами, можно добиться «укладки» длины волны точно в промежуток между зеркалами, за счет чего добиться совершенно когерентного излучения? — высказал я пришедшую в голову мысль.

— Так и делается при конструировании лазеров: одновременно вводятся в расчет расстояние между зеркалами и коэффициент преломления среды.

— А что бы могло означать вон то клиновидное вдавление в перемычке? — я показал пальцем в сторону монумента.

— М… м… — задумался Селиверстов, — это, возможно, место для накачки резонатора энергией. Но… ты не можешь представить, шеф…

— Что?

— То, что… — глаза Селиверстова расширились, — чтобы накачать энергией лазер такого размера, то…

— Что — то?

— Никакого вида современной энергии не хватит для того, чтобы накачать резонатор такого размера для получения когерентного излучения. Неужели древние могли производить накачку резонатора такого размера?

Я еще раз на глаз прикинул расстояние между зеркалами монумента — оно было не менее 500 метров . Я вспомнил, что где-то видел работу резонатора обычного лазера, когда голубоватая струя когерентного излучения, стрекоча и переливаясь, как бы замирала в промежутке между зеркалами, разведенными друг от друга примерно… на 1 см . А здесь — 500 метров .

Селиверстов, как бы перехватив ход моих мыслей, проговорил:

— Длина резонаторов тех лазеров, которые работают в спектре светового излучения, составляют, по-моему, один сантиметр. Максимальная длина резонатора, если я не ошибаюсь, может быть около 2 метров . А здесь — 500 метров !

— Сергей Анатольевич! А может, этот древний монумент не есть древний лазер? Может быть, это что-то другое? — засомневался я. Селиверстов надолго задумался, а потом уверенным голосом сказал:

— А ведь все монументы здесь, в Городе Богов, кем-то и каким-то образом сделаны — в этом, я думаю, ни у кого из нас уже нет сомнений, даже… — Селиверстов искоса бросил взгляд на Юсупова, — даже… у Рафаэля Гаязовича. Кроме того, у нас нет сомнений в том, что с помощью даже самой совершенной современной техники такие монументы, как Дом Счастливого Камня или… сам священный Кайлас, не воздвигнуть. Отсюда следует, что древние люди использовали для строительства монументов аппараты, принцип действия которых, может быть, для нас и понятен, но… только в далеком будущем мы сможем построить и использовать подобные аппараты, тогда, когда человечество овладеет новыми видами энергий, способных произвести, например, накачку резонатора такого громадного лазера. — Энергия пяти элементов, — тихо произнес я. — Известно также, — продолжал Селиверстов, — что чем длиннее резонатор лазера, тем более тонким и мощным является луч, выходящий из полупрозрачного переднего зеркала. При длине резонатора в 500 метров луч этот должен быть тончайшим и обладать такой силой, перед которой не устоит ни одна гора. Короче говоря, с помощью луча, исходящего из такого громадного лазера, можно, например, легко срезать гору.

— Наверное, с помощью этого каменного лазера древние моделировали горы, чтобы… — вмешался в разговор Равиль.

— Не перебивай! — цыкнул на него Селиверстов. — Я не могу ничего доказать, я не могу утверждать… но мне кажется, что этот лазер работал в инфразвуковом диапазоне…

— Чего? — переспросил я.

Лазерная защита

— Этот каменный лазер, вполне возможно, работал в инфразвуковом диапазоне, том самом диапазоне колебаний, который моряки называют «голосом моря» и очень его боятся, поскольку эти колебания могут вызвать депрессию, припадки и даже остановку сердца.

Я залез в палатку, достал компас и принялся определять направление предполагаемого луча, который мог исходить из переднего зеркала этого каменного лазера.

— Вот это да! — воскликнул я. — Луч от лазера направлен точно на «врата в Шамбалу». Ну-ка, ну-ка, еще…

— Куда он еще направлен?

— Он еще направлен на Малый Кайлас, то есть… на предполагаемый камень Шантамани.

— Ничего себе! Инфразвуковое лазерное облучение защищает вход в Шамбалу и легендарный камень Шантамани! — вытаращил глаза Равиль. — Шестой уровень защиты! Никто не сможет подойти туда. Самые важные элементы Города Богов защищены еще и смертельным инфразвуком.

— Я не могу утверждать, что этот каменный лазер работал и… работает именно в инфразвуковом диапазоне. Я всего лишь предполагаю, — смутился Селиверстов.

— Но логика, Сергей Анатольевич, логика говорит о том, что Ваше предположение скорее всего верно — не зря на пути предполагаемого луча лазера находятся самые оберегаемые части Города Богов, — с горящими глазами заявил Равиль.

— Да уж, — только и проговорил Селиверстов.

Лазерное обтачивание гор

Я и сам находился в весьма возбужденном состоянии. Мысли ходуном ходили в моей голове, а чувство радости, вызванное удачной догадкой по поводу одного из феноменов Города Богов, приятно щекотало нервы. Тем не менее, я сделал усилие над собой и перевел работу моего мыслительного аппарата на спокойный рассудительный лад. Я стал думать о том, что этот гигантский каменный лазер древних, очевидно, выполнял две функции — функцию защиты наиболее важных частей Города Богов и функцию механического обтачивания гор с целью создания монументов.

Лазерное обтачивание гор применялось, очевидно, в период строительства Города Богов, чтобы из естественных гор выточить монументы. Скорее всего, сверхмощный лазер выполнял наиболее грубую работу, такую как срезание вершины горы, отделение монумента от горного хребта и тому подобное. Если задуматься, например, над строительством Дома Счастливого Камня, имеющего форму поставленной вертикально 800-метровой книги, то можно представить, сколько горного грунта надо было удалить, чтобы отделить «Дом» от естественного хребта; для этого, вполне возможно, использовался испаряющий эффект лазера — в противном случае груды отработанного грунта заполняли бы все пространство между монументами.

Вполне резонно было задаться вопросом — сколько же каменных лазеров работало в период строительства Города Богов? Забегая вперед, скажу, что мы в Городе Богов не встретили больше ни одной конструкции, похожей на каменный лазер. Из этого можно было сделать вывод, что каменный лазер здесь был только один.

Но как же луч лазера мог достигнуть тех монументов, которые закрыты горами? Вполне вероятно, что на вершине самого высокого монумента — священной горы Кайлас — было установлено зеркало, на которое направлялся луч этого сверхмощного лазера, а вращение зеркала и его наклоны позволяли путем отражения сверхмощного лазерного луча добиться обтачивания окружающих Кайлас гор и испарения ненужного грунта. От места расположения гигантского каменного лазера вершина Кайласа просматривалась очень хорошо, и если там было когда-то установлено отражающее зеркало, то луч лазера безо всяких препятствий мог напрямую дойти до него. Но для этого надо было наклонить переднее зеркало каменного лазера несколько назад, чтобы луч, выходящий из него, отклонился вверх, в сторону вершины Кайласа.

Я всмотрелся в конструкцию переднего зеркала каменного лазера и еще раз представил, что нижняя часть его, погруженная в основание, скорее всего, имеет форму шаровидного сустава, в связи с чем переднее зеркало может изменить свое положение и направить луч лазера точно на зеркало, установленное на вершине Кайласа.

Итак, можно было думать, что за счет одного сверхмощного лазера, работающего через отражающее зеркало на вершине значительно превосходящего по высоте все остальные горы Кайласа, можно было обточить горы в округе с целью создания комплекса монументов Города Богов. Также вполне возможно, что для обтачивания обратной от Кайласа стороны монументов применялись дополнительные отражающие зеркала, устанавливаемые за создаваемыми монументами.

Раздумывая над технологией строительства монументов Города Богов, я вспомнил «машину древних», которую видел стоящую на постаменте в храме Сваямбанат в Катманду и про которую говорили, что она была вынесена из загадочной пещеры Харати. Эта «машина», по словам служителя храма — Кирама, была предназначена для того, чтобы «делать горы». Более того, консультация у академика А.В. Акимова по телефону подтвердила тогда, в Катманду, гипотетическую возможность приведения в действие такой «машины» с помощью ментальной (психической) энергии человека, что совпадало с описаниями в тибетских текстах о том, что эта «машина» подчинялась мысли человека и летала, вращаясь с бешеной скоростью и обтачивая горы.

В связи с этим, вполне логично было предположить, что для создания монументов Города Богов использовался не только сверхмощный лазер, но и применялись «машины древних» такого рода. По-видимому, с помощью лазера производилась грубая работа (вычленение каменных блоков из горных хребтов, испарение грунта и т.п.), а с помощью «машин древних» выполнялась доводка строящихся монументов.

Нельзя было исключить и того, что «машины древних» применялись и для формирования пустых пространств внутри монументов, наличие которых можно предполагать, особенно внутри Дома Счастливого Камня.

Забегая вперед, скажу Вам, дорогой читатель, что Валентина Яковлева нашла в одной из интерпретаций Тибетской Книги Мертвых (F. Fremantle. Luminous Emptiness, Boston&London 2001, p.79), что священная Ваджра (уменьшенная копия увиденной нами «машины древних») является оружием, обладающим непреодолимой силой и мощью, а название ее дословно переводится с санскрита, как «молния и алмаз».

Я посмотрел в сторону «врат в Шамбалу» и вновь обратил внимание на неестественный для тибетских гор щебень и песок, лежащие под «Домом».

— Наверное, эти щебень и песок образовались после работы по доводке монументов «машиной древности», — подумал я.

Я также понимал, что работы по «оштукатуриванию» монументов, конечно же, не производились вручную, а для этой цели существовали специальные машины и приспособления. Я вспомнил слова Астамана Биндачарайя о том, что в пещере Харати сокрыто много видов машин древности, и представил, какое же наследие технических достижений древних хранится в подземельях Кайласа. Если бы это было доступно нам!

Сверхмощная защита

Однако гигантский каменный лазер использовался, по-видимому, не только в период строительства Города Богов. Вполне возможно, что этот сверхлазер работает и посейчас, но работает в инфразвуковом режиме, защищая этим смертельным излучением два главных достояния Города Богов — врата в Шамбалу и Малый Кайлас (камень Шантамани?).

Я еще раз перебрал в голове средства защиты «врат в Шамбалу» и камня Шантамани (Малого Кайласа); они и без инфразвукового излучения были достаточно мощными. «Врата в Шамбалу» защищались энергией сжатого времени, открыть их можно было только при знании специального заклинания, нужно было войти в телепатический контакт с Царством Мертвых и так далее. Пирамида Малого Кайласа (внутри которой, как мы думаем, сокрыт легендарный камень Шантамани) расположена на трех соединенных вместе каменных столбах высотой 600— 800 метров и совершенно недоступна, а рядом с ней имеются два торчащих из скал образования («башенка» и «штырь»), похожие на приборы для наблюдения из подземелья за Малым Кайласом…

Тем не менее, гипотеза о дополнительной инфразвуковой защите могла иметь право на существование, так как каменный лазер был направлен точно на «врата в Шамбалу» и Малый Кайлас.

Я еще раз посмотрел на сверкающую снегом пирамидку Малого Кайласа и еще раз вспомнил свое же умозаключение о том, что камень Шантамани, возможно, является чудесным прибором, с помощью которого люди Шамбалы контролируют наши мысли и способны воздействовать на них. Поэтому эшелонированная сверхмощная защита имела полный смысл — в руках полудикого, в сравнении с Шамбалой, современного человека камень Шантамани превратился бы в невообразимое по мощи оружие, когда становится возможным управлять мыслями людей и обратить их, например, во славу себя, любимого.

При всем этом, меня не покидала мысль, что сверхмощная защита этих объектов Города Богов создана не только против нас, неразумных, а еще и против других, более разумных форм жизни, о существовании которых мы только начинаем догадываться или вообще пока еще не догадываемся. Только Шамбала знает, какой он — мир ангелов, или какие силы бушуют там, за невидимой стеной параллельного мира.

— Шеф, погонщики уже всех яков согнали вместе, вьючить пора, а мы еще палатки не сняли! — прервал тишину грудной голос Селиверстова.

— Все, все… — проговорил я и напоследок взглянул на каменный лазер.

Созидательная энергия древних

У меня практически не было сомнения в том, что для энергетической накачки гигантского резонатора лазера использовалась ментальная (или психическая) энергия древних людей. Я уже знал, что психическая энергия, силу которой мы еще плохо осознаем, мобилизуется с помощью заклинаний — тех самых заунывно произносимых звуков или слов, секрет которых никому не выдают йоги и самые главные из которых хранятся как величайшее сокровище в самой Шамбале. Технологией заклинаний можно было назвать технологию древних людей, плоды которой мы воочию видели здесь — в Городе Богов.

— Наверное, очень странной была жизнь древних людей! — думал я. — Стоило произнести заветное слово, как откуда ни возьмись появлялась колоссальная по мощности сила, которой ты, обычный (древний!) человек, мог управлять, как хочешь… Только бы не возникало желания направить эту силу в угоду зависти или мести… без святого контроля Совести.

Я представил, что на том же месте, где сейчас стою я, когда-то стоял древний человек, возвышаясь более чем на 10 метров от земли, и тоже смотрел на каменный лазер. Мне почему-то казалось, что взгляд его был обращен именно на конусовидное возвышение на переднем зеркале каменного лазера, чтобы через него ввести свою психическую энергию в резонатор лазера. Обратив свой взор туда, древний человек стал концентрировать свое внимание на своих же чувствах, добиваясь того, чтобы они стали легкими, светлыми и летучими, а самое главное — преисполненными Любовью к Богу. Постепенно древний человек стал ощущать, что весь мир переполнен чувствами, и что его личные чувства входят в этот мир чувств. С помощью своих чувств древний человек начал анализировать мир чувств и, наконец, заметил в нем то, чего ждал, — в нем жили и процветали чувства Воды, чувства Земли, чувства Огня и чувства Ветра. Эти чувства совсем не походили на его человеческие чувства, но они явно существовали — эти странные чувства четырех, кроме него, элементов. Древний человек попытался понять чувства Воды, потом — Земли, потом — Огня, потом — Ветра, но они были слишком непохожими на человеческие чувства, хотя они были такими же сильными и животрепещущими и… чем-то очень родными. Древний человек тут же приступил к концентрации своего внимания на том чувстве, что чужие для него чувства Воды, Земли, Огня и Ветра являются одновременно и родными, понимая, что все эти чувства роднит Любовь к Богу, создавшему мир, в основе которого лежат эти пять элементов.

Ему, древнему человеку, было совсем не трудно сконцентрироваться на Любви к Богу, потому что она не просто пропитала все его существо, она являлась основой общества, в котором он жил, где Любовь к Богу воспринимается и как духовный и как энергетический закон мироздания одновременно. Он, древний человек, совсем не мог представить того, что когда-то в далеком будущем люди будут добывать энергию из нефти и газа, в то время как главная энергия находится в душе человека и ее надо всего лишь мобилизовать через Любовь к Богу; для него было так просто по-настоящему любить Бога.

Сконцентрировавшись на своей любви к Богу, древний человек стал ждать того, что может ждать только очень сильно любящий Бога человек, — он стал ждать ответных чувств других четырех элементов, которые могут так же сильно любить Бога, как и он. Он ждал, ждал, усиливая свою концентрацию на любви к Богу, и, наконец, почувствовал, что странное любовное чувство Воды вдруг соединилось с его любовным чувством; он осознал, что сила Воды поддержала его, вернее… его любовь к Богу. Древний человек еле выдержал ту силу, когда к его и без того сильным чувствам присоединились не менее сильные чувства Воды, но он упорно стоял на месте, желая достигнуть уровня силы пяти элементов. Но другие элементы как бы проверяли его, наблюдая, как он перенесет соединение с Водой. А древний человек стоял и все более и более концентрировался на Любви к Богу, ожидая, что на его чувственный порыв ответят еще и Земля, Огонь и Ветер.

Энергия чувств Земли, соединяясь с его совместными с Водой чувствами, вызвала даже облегчение, как бы напоминая о единстве человека с Землей, и его тело начало слегка дрожать от избытка чувственной энергии. Воссоединение с энергией чувств Огня было похоже на вспышку света, такую яркую, что древний человек на мгновение выпустил из виду каменный лазер. Последними присоединились чувства Ветра, отчего возникло страстное желание лететь, да лететь так, чтобы параллельные миры, созданные тем, кого мы любим, проносились мимо как красивые пейзажи.

Но древний человек, ощущая содрогающее его единство со всем мирозданием, поймал глазами конусовидное выпячивание каменного лазера и произнес то заклинание, которое нельзя произносить без единения с чувствами Воды, Земли, Огня и Ветра.

— …………… — сосредоточенно произнес он, слегка открыв рот и не сводя взгляда с конусовидного выпячивания.

Мощный, сверкающий цветами радуги поток энергии изошел из его глаз и мгновенно достиг конусовидного выпячивания на переднем зеркале каменного лазера, после чего перекинулся в резонатор лазера. Вскоре древний человек увидел, что энергия, идущая из него, полностью насытила резонатор и как сверкающий луч повисла в промежутке между зеркалами лазера.

После этого он, древний человек, успокоился — он знал, что смог обеспечить энергетическое снабжение каменного лазера, после чего его друзья — тоже строители Города Богов — повернут переднее зеркало лазера так, чтобы луч «его энергии» попал точно на отражающее зеркало, расположенное на вершине Кайласа, которым будут управлять конструкторы монументов, обтачивая «его энергией» горы. Он, древний человек, был горд тем, что смог сделать это — создать энергию пяти элементов.

А энергия пяти элементов все текла и текла через него, не вызывая уже внутреннего напряжения; только разноцветные видения сопровождали эту энергию, видения, приходящие из разных параллельных миров. Древний человек понимал, что так и должно быть, поскольку энергия пяти элементов есть единая энергия параллельных миров, в которых Бог выделил пять элементов единения — Огонь, Воду, Землю, Ветер и Человека. Он, древний человек, всей своей душой ощущал, что он есть сын Бога, так как через него текла истинно божественная энергия, та энергия, которая существовала еще до создания миров и которая имела первозданную чистоту.

Я опустил голову и увидел на своих ногах грязные остроконечные татарские калоши.

— Эх! Как важно стремиться к душевной чистоте! — про себя воскликнул я.

Переодевшись в ходовую одежду, почистив зубы и слегка ополоснув лицо холодной водой, я стал собирать рюкзак.

— Интересно, а за счет какой энергии работает каменный лазер в постоянном инфразвуковом режиме? — задал я сам себе естественный вопрос.

Я оторвался от укладки рюкзака, поднял голову и увидел громадную пирамиду Кайласа. Я повертел головой и увидел сразу несколько пирамидоподобных монументов.

— Наверное, пирамиды концентрируют энергии космоса, а здесь, в Городе Богов, все, видимо, рассчитано так, чтобы с помощью какой-то из пирамидоподобных конструкций собирался тот диапазон энергий, который был бы адекватным для постоянной накачки резонатора каменного лазера для его перманентной работы в инфразвуковом режиме с защитной целью. Наверное, также существуют передаточные устройства, фокусирующие эту энергию на резонаторе каменного лазера, — подумал я.

Я еще не знал, что вскоре здесь увижу множество конструкций, похожих на каменные антенны или зеркала, которые могут, очевидно, передавать энергию пирамид на каменный лазер.

Когда я уложил рюкзак, в душе вдруг всколыхнулись сомнения, связанные с тем, что наши знания о лазерах далеки от профессионализма. Но, забегая вперед, дорогой читатель, скажу, что после окончания экспедиции я провел тщательные консультации по «каменному лазеру» у знаменитых физиков — А. В. Акимова, Г. Г. Тертышного и С. Н. Кружкова. Было много споров и плодотворных дискуссий. Высказывалось много идей. Но в общей канве все были согласны с тем, что эта конструкция похожа на громадный лазер, который (гипотетически!) мог работать от ментальной энергии. А Сергея Николаевича Кружкова — талантливого инженера — особенно поразила конструкция переднего зеркала каменного лазера, по поводу чего он выразил немало восторгов.

Опять в голову пришла мысль о том, что этот каменный лазер работал на божественной энергии пяти элементов, которая была достижима для древних, всего-то навсего, за счет Чистоты Души.

Не понимая зачем, я подошел к ручью, разделся до пояса и хорошенько помылся ледяной водой. А потом, одевшись и сказав от холода «б-р-р», я посмотрел на священный Кайлас.

Глава 11. Космическое зеркало Кайласа

Кайлас и с этой стороны смотрелся величественно. Я знал, что Кайлас считается центром тантрических сил планеты, и поэтому представлял, что рядом с Кайласом мы находимся во власти этих сил. Вспомнились слова «старшего человека» о том, что тантрические силы, действующие в пещере Харати, для него приятны и что ему не хочется оттуда уходить. Я вспомнил также предэкспедиционные размышления на тему «Гора думает!», свидетельствующие о том, что к Горе надо подходить с чистой душой, и, окликнув ребят, спросил у них:

— Скажите честно, вам приятно находиться здесь, рядом со священным Кайласом?

Все замолчали, видимо анализируя свое душевное состояние. Первым отозвался наиболее открытый Селиверстов:

— Я вот себя, шеф, привольно и весело чувствую здесь. Рубаху последнюю хочется снять и… — Селиверстов искоса посмотрел на Рафаэля Юсупова. — На душе хорошо здесь. Вот только… одно гложет: ну, тогда, когда вы с Равилем ночью к лагерю подходили и не видели света фонарика, я ведь точно светил, а не сидел в палатке…

— Да ладно вспоминать-то.

— Не зря паломники рвутся сюда, хорошо здесь на душе, — добавил Равиль.

Волей-неволей у меня начало складываться впечатление, что «Гора пустила нас к себе» и что мы, подобно «старшему человеку», имеющему доступ, ощущаем тантрические силы как нечто приятное для нас. Опять в голове всплыли слова «старшего человека», когда он утверждал, что Кайлас живой и что тантрические силы, витающие здесь, есть мыслительная энергия Кайласа, которая видит и анализирует душу каждого живого существа, появившегося перед ним.

— Как хорошо, что я отправил из Непала в Москву кинооператора Квитковского, а не взял его сюда. А то… было бы стыдно…перед Горой… за его прагматичную душу, — подумал я.

Опережая яков, мы двинулись вперед. Я не сводил глаз с западной стороны Кайласа, выискивая место, откуда обзор будет наилучшим. Селиверстов, периодически оглядываясь на тяжело навьюченных яков, напевал старую коммунистическую песенку: Мы рождены Чтоб сказку сделать былью Преодолеть пространство и простор… Вздымая ввысь свой аппарат послушный… Западная сторона Кайласа сверкала в лучах солнца. Все фотографировали и снимали на видеокамеру. А я носился по близлежащим буграм, делая наброски, чтобы потом все свести в один объемный рисунок. Было достаточно тепло, сильного ветра не было.

— Смотри-ка, на первый взгляд кажется, что западная сторона Кайласа представляет собой всего лишь вогнутое зеркало, а на самом деле здесь присутствует очень сложная геометрия, — прошептал я для самого себя, делая окончательный рисунок.

Верхняя часть западной стороны Кайласа была выполнена в виде гигантской ступенчатой вогнутой поверхности, имеющей угол наклона около 45° по отношению к горизонтали. Глыбы снега были видны сверху и с южной стороны, но четкий характер ступеней прослеживался очень хорошо. Эта громадная ступенчатая чаша имела размеры как минимум 700x700 метров.

Ко мне подошел Равиль и, показав пальцем в рисуемую «чашу», произнес:

— Как космическое зеркало выглядит…

Я хотел задать вопрос о предназначении этой «чаши», но осекся, осознавая, что ни Равиль, ни я не сможем даже в малейшем гипотетическом приближении ответить на этот вопрос.

В нижней части эта «чаша» (или «космическое зеркало») четко ограничивалось узорчатым и тоже вогнутым выступом, который книзу переходил в вогнутый обрыв высотой ориентировочно до 600 метров . А с южной стороны этого обрыва, чуть ниже по уровню, был виден Малый Кайлас в виде ровной остроконечной пирамидки, установленной на трех каменных столбах, высотой как минимум 600— 800 метров .

— Смотри-ка, камень Шантамани (Малый Кайлас) располагается рядом с «космическим зеркалом», — отметил я про себя.

Ниже указанного обрыва была видна тоже вогнутая ступенчатая поверхность, но не такая правильная, как на «космическом зеркале». Эта вогнутость имела по центру плавное возвышение, а в трех местах небольшие зеркальные конструкции, как бы вмонтированные туда. Вначале мне все это показалось хаосом горного обрыва, но при осмотре с нескольких позиций я понял, что, скорее всего, здесь была сделана какая-то конструкция, замысел которой был совершенно для меня непонятен.

— Наверное, для управления тонкими энергиями создано все это, — подумал я.

Мне вспомнилось, что в 1998 году в городе Ришикеш (Индия) в одном из храмов я держал в руках книгу, озаглавленную «Энергия сознания». Я стал листать ее, с каждой страницей удивляясь все больше: оказывается кто-то и когда-то разделил энергию сознания человека на более чем 200 видов энергий, каждая из которых имела свое название и была описана так подробно и с таким количеством схем и поясняющих рисунков, что трудно было представить, чтобы весь этот колоссальный труд был плодом буйной фантазии. Настоятель храма пояснил мне, что эта книга, переведенная на английский язык с санскрита, была написана в глубокой древности учеными великой цивилизации, жившей до нас на Земле.

— Древние создали науку о тонких энергиях и поняли, что за счет конструкций различных форм можно управлять этими энергиями, вплоть до того, чтобы влиять на сознание человека, — тихо проговорил я.

Еще ниже по склону западной стороны Кайласа с разных позиций можно было разглядеть еще один дугообразный вогнутый обрыв, имеющий столь совершенные формы, что не приходилось сомневаться в его искусственном происхождении. Верхняя часть этого обрыва была узорчатой и при рассмотрении в бинокль выглядела как один или два ряда то ли ровных каменных останцев, то ли древних статуй, измененных временем.

— Какую роль выполняет эта дугообразная конструкция? — задал я сам себе вопрос и горько усмехнулся, конечно же, не найдя ответа.

Равиль, стоявший рядом со мной, хмыкнул.

— Что, Равиль? — спросил я.

— Вот что я думаю, — начал говорить он, — это зеркало ловит энергию Космоса и… распределяет ее по пирамидам Города Богов, чтобы те что-то сделали с этой энергией. Но что?

— Кто знает, кто знает… — только и проговорил я.

— А почему не считать это «космическое зеркало Кайласа» локатором, через который Шамбала, расположенная под Кайласом, общается с другими мирами? — вдохновенно продолжал Равиль.

— Технический уровень Шамбалы позволяет сделать это!

А может быть, может быть… с помощью этого зеркала можно вместе с потоком космической энергии унестись в космос, чтобы воочию соприкоснуться с инопланетным разумом?!

— Кто знает… — почти угрюмо произнес я.

Мы оба замолчали, понимая, что кроме фантазии у нас нет никакого оружия, чтобы хоть чуть-чуть понять то, что сотворили древние. Должно было пройти почти три года, чтобы мы с Равилем, анализируя карту-схему Города Богов, пришли к заключению, что его западная часть, включая упомянутое «космическое зеркало», была создана с целью управления Временем, чтобы… создать нового человека. Но об этом, дорогой читатель, мы поговорим в следующем томе этой книги, и поверьте, что путешествие в «тело времени» будет увлекательным.

М… м… — промычал я, прерывая молчание. — Я вот что хочу сказать.

— Что? — Помнишь, Равиль, «старший человек», тот, который ходит в пещеру Харати, говорил, что Харати может читать мысли людей и через это видеть все сразу?

— Помню.

— Харати скорее всего является человеком из Царства Мертвых. Значит, Царство Мертвых читает наши мысли. Так ведь?

— Так.

— Кроме того, — продолжал я развивать мысль, — «старший человек» говорил что-то наподобие того, что сам Кайлас способен читать мысли людей, приходящих сюда. Так?

— Так.

— И, наконец, мы пришли к выводу, что камень Шантамани, заключенный в пирамиде Малого Кайласа, тоже предназначен для чтения и анализа мыслей людей.

— Да.

— Отсюда следует, что мы с тобой, Равильчик, прозрачны как стекло. Все, о чем мы думаем, становится тут же известным там…

Только… неужели мы с тобой так страшны, чтобы тратить время на анализ наших мыслей?

— ?

— Да нет, — стал я отвечать на свой же вопрос, — мы с тобой не столь страшны. Но кроме нас незримо существуют еще и ангелы, призраки, люди параллельных миров, инопланетные люди…

— Они ведь тоже мыслят. — Я закурил.

— Мысли наши, — вновь заговорил я, — здесь читают люди Шамбалы (через камень Шантамани), люди Царства Мертвых и сам… космический… Кайлас. Самое главное, на что все они, наверное, обращают внимание — на наличие в наших душах злых или негативных мыслей, которые не должны быть допущены в эту святыню, где, может быть, созидался… новый человек. Ведь злые мысли — фактор разрушения или «инфекционная бомба» для «обители созидания».

Мы вновь пошли вперед. Светило солнце. Мысли был радужными и светлыми. Все в этом мире казалось прекрасным.

— Шеф, дворец какой-то я вижу. Но без окон и дверей! — послышался сзади голос Равиля.

Глава 12. Дворцы без окон и дверей

— Где?

— Да вот же, перед нами! Самый натуральный дворец стоит… без окон и дверей. Основание только немного разрушилось.

— Ого! — воскликнул я.

В голове пронеслись слова Ангарики Говинды, прочитанные в храме ламы Кетсуна Зангпо о том, что комплекс Кайласа похож на гигантскую мандалу, составленную из комбинации мистических фигур. Вспомнилось также, что он говорил следующее: «… стены каньона напоминают архитектурные сооружения. Паломник будто бы окружен гигантскими храмами…».

Сооружение, которое мы видели, имело высоту около 250 метров и состояло из комбинаций башен и отвесных стен. Все это очень напоминало католический храм. Окон и дверей и в самом деле не было.

— Странно, — проговорил я и начал рисовать. — Что бы это могло означать? Ну… по крайней мере, это не естественная гора, а искусственный монумент.

Но только мы отошли на сотню метров от этого места, как увидели еще одну конструкцию, расположенную несколько выше по склону. Эта конструкция имела форму вогнутой мелкоступенчатой поверхности с выступающими на ней многочисленными бугорками, похожими на пирамидки. Южная, хорошо видная сторона сооружения сверху и снизу была коронована двумя красивыми выступами по 70— 80 метров . Нижний выступ имел прямоугольную форму, а верхний был похож на цилиндрический каменный набалдашник, установленный на узком основании. Складывалось впечатление, что этот «набалдашник», весящий, видимо, сотни или тысячи тонн, был высечен, поднят и установлен отдельно.

— Антигравитационными силами, наверное, владели древние строители, — подумал я.

А чуть дальше, по ходу, мы увидели грандиозный и величественный «дворец» совершенно фантастической формы, от которого веяло чем-то наподобие «царства Кащея Бессмертного». Эта аналогия усиливалась еще и тем, что на него падала тень, в связи с чем он казался зловеще-черным на фоне сверкающего Кайласа.

Этот «дворец» состоял из двух передних и двух задних наложенных друг на друга каменных пластин (или «зеркал»), между которыми располагалась массивная трапециевидная конструкция, заканчивающаяся сзади и сверху конусовидным выступом. Высота «дворца» была как минимум 500 метров .

Фотографируя, я понимал, что тень ухудшит качество снимка. Зато простым глазом через тень можно было разглядеть детали и нанести их на рисунок.

Позади «дворца», ближе к Кайласу, просматривалось какое-то овальное образование, которое я вначале принял за простую гору. Но потом, оглядевшись и сравнив это овальное образование с естественными тибетскими холмами, я понял, что это тоже древняя конструкция в виде трехступенчатого овального возвышения высотой около 350 метров .

— Ну для чего, для чего строили древние такие невероятно монументальные конструкции? безнадежно спросил я самого себя, заранее зная, что не смогу найти никакого ответа. А потом, в течение трех дней, мы встретили еще несколько «дворцов без окон и дверей», которые я, дорогой читатель, позволю себе показать Вам и кратко описать. Сознаюсь также, что в процессе фотографирования и зарисовки этих конструкций в виде «дворцов» я все время испытывал чувство внутреннего негодования, связанного с тем, что я ничего не понимаю в том, что фотографирую и рисую; я просто слепо выполнял экспедиционную работу, поражаясь величием древнего разума. И только слабая надежда, что когда-нибудь в будущем мы хоть что-нибудь поймем в этом, грела меня. Один из этих «дворцов», воздвигнутый на вершине тибетского хребта, представлял собой сложную комбинацию плавно изогнутых поверхностей, на верхней части которых были установлены пирамидка и полушар. Высота этого монумента составляла около 150— 200 метров .

— Что это? — глупо спросил я самого себя.

Конечно же, я не мог ответить на этот вопрос, точно так же, как и большинство людей не могут пока ответить на вопрос о предназначении монументов древности.

Другой «дворец» был похож на комплекс куполов с двумя огромными (ориентировочно 100x100 метров) вертикальными плитами, установленными точно под 90° друг к другу.

— Какова роль этих каменных куполов? Собирать определенные виды тонкой энергии, что ли? Какую роль выполняют эти плиты, похожие на зеркальные отражатели? Какую энергию они отражают и куда? — сыпались на меня вопросы, на которые у меня, УВЫ, не было ответа.

Следующий монумент, расположенный на вершине высокого тибетского хребта, напоминал старинный испанский замок. Чем-то он был похож на пирамиду, но уж больно странные очертания имела эта пирамида: отвесные боковые поверхности, рельефные вдавления и т. д. С боковой стороны к «замку» примыкали две каменные плиты; на вершине одной из них можно было различить четыре полуразрушенных купола.

Еще один монумент, увиденный в Городе Богов, был похож на спираль, сужающуюся кверху. И, конечно же, этот монумент, как и большинство других, имел сочетание с плоскими конструкциями, которые мы стали образно называть зеркальными отражателями.

Зарисовывая этот монумент, я понимал, что многие его участки, закрытые снегом или разрушенные временем, я логически домысливаю. Тем не менее, было вполне ясно, что древние люди с какой-то непонятной целью, когда-то давным-давно, построили здесь гигантскую каменную спираль.

— Может быть, это прототип ДНК? — тихо проговорил тогда Равиль, зная, что ДНК имеет спиралевидную структуру.

И, наконец, к монументам этого типа можно было отнести ряд конструкций, расположенных рядом с монументом Гомпо-Панг. Позади него хорошо просматривалось что-то наподобие узкого желоба с приподнятыми стенками, который спускался вниз с полукруглого отрога монумента Гомпо-Панг. Сразу за ним на востоке была видна остроконечная структура, на южной поверхности которой виднелись два полукруглых вдавления в виде «сот». За этой структурой можно было видеть подобие двух арочных «лестниц» с фигурными перилами, которые грандиозно спускались с вершины округлого каменного образования. А за ними, чуть поодаль на востоке, просматривался двойной ряд то ли фигур, то ли останцев, за которыми начиналось уже упомянутое западное зеркало самого Кайласа.

При виде этих «желобов», «сот», «лестниц» и всего остального в моей голове начали копошиться слабые мысли об их предназначении. Откуда ни возьмись, всплыла попытка провести аналогию со строением человеческого организма, но она тут же угасла, потому что я плохо знал пространственную структуру молекул человека. Тем не менее, эта попытка показалась мне в глубине души любопытной и стала вертеться в голове, хотя никаких оснований утверждать, что путем строительства разнообразных и необычных монументов древние создавали здесь человека, у меня не было. Я просто ощущал вопиющее несовершенство своего разума перед могуществом древних. Припомнилась фраза Сергея Анатольевича Селиверстова:

— Все слышали в сказках о дворцах без окон и дверей, а мы их видим воочию…

Я тогда подумал: — Сказка не есть фантазия. Сказка есть история, повествующая о забытом величии человека.

Глава 13. Каменные зеркала Города Богов

Чем дольше мы пребывали в Городе Богов, тем больше у меня складывалось впечатление, что Город Богов есть какой-то непонятный и невероятно грандиозный механизм, внутри которого в строгом порядке мечутся неведомые нам энергии. Об этом, в частности, говорили каменные конструкции, похожие на отражатели, которыми были снабжены многие монументальные сооружения Города Богов. Некоторые из них Вы, дорогой читатель, уже видели на предыдущих фотографиях и рисунках, но позвольте мне показать еще несколько каменных зеркал, чтобы хоть чуть-чуть представить, что Город Богов был создан для регуляции и соединения воедино каких-то энергий с целью… созидания чего-то очень важного.

О, как мучили меня тогда мысли об энергетической сущности человека! О, как многого не понимал я тогда! Я тогда и представления не имел о том, что тело человека имеет два фантома — фантом времени и фантом эфира. Но об этом, дорогой читатель, мы поговорим в следующем томе этой книги.

Один из таких каменных отражателей представлял собой комплекс из пяти вогнутых зеркал (№46), соединенных вместе и установленных на мощном, похожем на сундук, постаменте. Высота каждого из зеркал составляла ориентировочно высоту четырехэтажного дома. Этот комплекс зеркал находился на вершине то ли тибетского холма, то ли полуразрушенной пирамиды. Зеркала были направлены точно на северо-запад.

Этот зеркальный монумент мы увидели тогда, когда уже смеркалось. Равиль начал судорожно фотографировать, а я — судорожно рисовать. Мне показалось, что последнее из пяти зеркал имеет у основания какую-то выемку. Она заинтересовала меня. Мы почти бегом (на высоте пяти километров!) пустились вокруг холма, на котором стоял этот монумент, чтобы взглянуть на последнее каменное зеркало спереди, а не сбоку. Наконец, мне удалось разглядеть последнее зеркало: у его основания, несмотря на полутьму, довольно четко просматривалось подобие уже виденной нами на Доме Счастливого Камня «двери в Шамбалу», «закрытой изнутри каменной плитой». Высота этой «двери» была около трех метров. И опять же, она располагалась там, где время, предположительно, должно быть сжато.

Наши попытки сфотографировать зеркальный монумент с этой позиции не увенчались успехом, — было слишком темно. Я нанес увиденную «дверь» на рисунок; глаз был сильнее фотоаппарата.

Другой монумент этой серии представлял собой огромную, с трехэтажный дом, прямоугольную каменную плиту, установленную на вершине каменистого холма. Широкая ее поверхность была строго ориентирована по линии «север-юг».

Следующий монумент из серии «зеркальные отражатели» был также похож на огромную каменную плиту размером с пятиэтажный дом, установленную на вершине пологого холма. Эта плита имела форму не совсем правильного параллелепипеда с отверстием в центре. Плоской поверхностью плита была ориентирована по линии «запад-восток».

А однажды мы встретили каменное зеркало, похожее на лист дерева. При размерах ориентировочно 100x100 метров этот «лист» был столь тонким, что приходилось только удивляться тому, как он не разрушился за многие и многие тысячелетия.

Иногда эти «отражатели» были выстроены в линию, как, например, в группе монументов на западной стороне Города Богов. Три каменных зеркала, высотой по 70— 80 метров , один за другим спускаясь с высокого склона, были скомбинированы в пределах одной линии с пирамидальными конструкциями и конусом. Все каменные зеркала были направлены строго на запад.

Встречались также, особенно на западной стороне Города Богов, ровные, как будто отполированные склоны долины реки, вдоль которой мы шли. Вначале мне казалось, что ветер отполировал эти каменные склоны, но потом я понял, что отполированные участки склонов являются, скорее всего, своеобразными зеркальными отражателями. Но когда я это понял, было уже в той или иной степени поздно — многие зеркальные отражатели такого рода я не зарисовал и не сфотографировал. Упустил, как говорится.

Но иногда каменные зеркала западной стороны Города Богов были приподняты высоко над уровнем реки и представляли собой что-то наподобие плоских ограничителей, то ли отрогов хребта, то ли разрушенных сложных пирамидальных конструкций.

Если Вы, дорогой читатель, физик или мыслитель физического плана, и если Вас заинтересовали каменные зеркала Города Богов, то полистайте, пожалуйста, еще раз эту книгу и обратите внимание на то, что многие монументы в этом поднебесном «городе» снабжены плоскими или вогнутыми конструкциями, которые, наверное, отражают и регулируют здесь какие-то виды энергий. Может быть, тогда у Вас, дорогой читатель, появится какая-то изящная и оригинальная идея, которая полностью захватит Вас, призовет бороться с бесчисленной толпой консерваторов и завистников и когда-нибудь, через… много-много поколений… станет основой энергетики будущих людей, утверждая принцип, что человек есть «микрокосм макрокосма». Подумайте, пожалуйста, дорогой читатель! Что-то в этом есть…

А тогда, в поднебесном Городе Богов, я стоял на одном из склонов и думал о неведомых нам энергиях, которые в строгом порядке и по какому-то гениальному плану, наверное, стремительно перемещаются в пределах этого Города, что-то создавая или… что-то Уже создав. Я понимал, что человечество, удерживаемое тормозами консерватизма и пропахшее бензином, еще очень мало знает об этих энергиях, но вполне четко представлял, что будущее — за освоением этих новых видов энергий. Ведь древние знали эти энергии! А человечество развивается по спирали.

Но одна мысль не давала мне покоя — мысль об энергии времени. Я уже вполне отошел от банального представления о времени как о тиканье часов, и уже представлял, что Время есть самая мощная энергия и… самая думающая энергия. И не зря, забегая вперед, скажу Вам, дорогой читатель, что нашими с Вами телами управляет и даже главенствует в процессе управления фантом времени — зависшая в пространстве энергия времени.

— Сжатое время, наверное, носится в пределах Города Богов, регулируемое каменными зеркалами. И поэтому, наверное, ни один из священных монументов Города Богов не доступен для обычного человека — энергия времени сожжет его из-за… присутствия в душе злых мыслей, — подумал я.

Я был еще полон сил и здоровья. А впереди ждала «черная» сторона Кайласа.

Глава 14. Черная сторона Кайласа

— Вы какой цвет больше всего любите? — спросил Рафаэля Юсупова Сергей Анатольевич Селиверстов, когда мы вечерком уютно расположились на редкой травке рядом с палаткой, поставленной под северной стороной Кайласа, которую ламы называют «черной» (духовно!) стороной.

— Ты что, на черный цвет намекаешь? — недоуменно вскинул брови Юсупов.

— Да нет. Просто я заметил, что Вы в Уфе очень часто носите черную рубашку с черными брюками. Человек в черном, как говорится, — хихикнул Селиверстов.

— Понимаешь, черную рубашку стирать не надо каждый день.

Я ведь холост.

— А я стираю! — Селиверстов горделиво вскинул подбородок.

— Черные рубашки тоже стираешь?

— Я не ношу черных рубашек. Тем более таких как у Вас — с какими-то дурацкими дамскими вышивками на воротнике и лацканах.

— Зато я не ношу голубых рубашек, — парировал Рафаэль Юсупов. — А ты, Сергей Анатольевич, как я заметил, носишь.

— Цвет рубашки не является критерием сексуальной ориентации человека, — многозначительно произнес Селиверстов. — Вон, Боря Моисеев, ведь не в голубом костюме поет, а в розовом или…

— Под розового канает, что ли?

— Не надо оскорблять талантливого актера. Он одевает одежду того цвета, который его возбуждает, чтобы…

— Значит, ты надеваешь голубую рубашку, чтобы… — ехидно вставил Рафаэль Юсупов.

— Не надо дешевых намеков! Человек в творческом порыве обязательно входит в состояние возбуждения. А оно, возбуждение — то, взламывает все препятствия и условности, чтобы вскрыть те пласты духовной энергии, которые называются талантом. Талант, Рафаэль Гаязович, надо вскрывать…

— Как чирей, что ли?

— Не как чирей, а как пласт духовной энергии, — невозмутимо ответил Селиверстов. — А для вскрытия пласта…

— Чего?

— Пласта.

— А-а-а…

— Так вот, — продолжал Селиверстов, — для вскрытия пласта талантливой энергии…

— Какой энергии? — сел на своего конька Рафаэль Юсупов.

— Талантливой.

— А-а-а…

— Я хочу сказать, — Селиверстов насупился, — что для вскрытия пласта таланта… м… м… пласта талантливой энергии… м… пласта духовной энергии, таящей в себе талант…

— Не понял, какого все же пласта?

— Короче, без возбуждения нет таланта, — обрезал Селиверстов.

— А какое возбуждение лучше вскрывает, по-твоему, талант? — спросил Рафаэль Юсупов.

— Любое! — ответил Селиверстов. — Любое возбуждение способно вскрыть талант. Талант есть у всех, но не все люди умеют возбуждаться.

— Значит, бестолковые и блеклые — это люди, которые не умеют возбуждаться. Так, что ли?

— Так.

— Значит, и в сексе…?

— Да.

— А как возбудиться можно?

— Да хотя бы за счет цвета, — ухмыльнулся Селиверстов.

— Цвета, например, постели, что ли? — тоже ухмыльнулся Рафаэль Юсупов.

— Да хотя бы цвета постели. Или цвета стен, или…

— Рубашки?

— Рубашки тоже или… белья.

— И какой цвет предпочтительнее для возбуждения?

— Объясняю, — лицо Селиверстова стало серьезным. — Черный цвет — это никакой цвет, то есть цвет, которого нет. Поэтому если ты одет во все черное, то ты никого не возбуждаешь.

— Неужели?

— Да. Ты как черная дыра смотришься.

— А…а… А если во все белое одет?

— Вот на Вас, Рафаэль Гаязович, я вижу, белая маска надета.

Кстати, зачем Вы ее надели? Пылевых бурь ведь здесь, в горах, нет.

— Да так уж, по привычке надел.

— Вы в ней, в белой маске-то, как смерть смотритесь.

— Как что?

— Как смерть. Да еще и в черных очках.

— Ну ты уж слишком.

— Белый цвет, — Селиверстов поднял указательный палец, — есть объединенный цвет всех цветов радуги. То есть, это как бы деиндивидуализированный цвет. Странно, что коммунисты выбрали в качестве символа красный, а не белый цвет — у них ведь все общаковое. Хорошо, что Троцкого ледорубом зарубили, а то, если бы он пришел к власти, и жены бы стали общаковыми. Поэтому Вы, Рафаэль Гаязович, в белой маске смотритесь не как индивидуальность, а как общественное… создание. Возбудиться при виде такого общественного… человека, извините, довольно трудно. Это то же самое, что возбудиться на толпу людей; среди нас, к сожалению, в отличие от йогов, нет людей, способных любить человечество вообще, люди любят индивидуальности…

— А при чем тут цвета?

— Да при том, что каждый человек любит какой-то свой цвет и возбуждается при виде этого цвета. Вот шеф, например, — Селиверстов показал пальцем на меня, — возбуждается от оранжевого цвета, а я возбуждаюсь…

— При виде голубого, что ли?

— Да нет, я люблю… розовый.

— Ха…

— Попрошу без намеков, пожалуйста! Розовый цвет — это цвет нежности, цвет ласки, цвет утреннего рассвета…. Каждый человек настроен на свою индивидуальную волну, и эта волна определяется любимым им цветом, который придает человеку индивидуальные качества, именно те качества, которые у него просыпаются при виде любимого цвета.

— Тогда получается, что ты, Сергей Анатольевич, нежный и ласковый человек, — Рафаэль Юсупов усмехнулся.

— Да. А что?

— Да ничего. Просто иногда…

— Иногда — это не всегда, — гордо произнес Селиверстов.

— Ну ладно тогда.

— Физики утверждают, — Селиверстов, вспоминая, прищурил глаза, — что существует фантом организма, состоящий из подвешенной в пространстве тонкой энергии…

— Не подвешенной, а структуризированной в пространстве, — перебил его Рафаэль Юсупов.

— Пусть будет так. Какая разница? Так вот, эта… структуризированная или… подвешенная в пространстве энергия фантома имеет склонность разлагаться на цвета…

— Разлагаются только трупы, — опять перебил его Рафаэль Юсупов, — в данном случае происходит процесс дифракции.

— Не перебивайте меня! Итак, фантом может разложиться…

— Селиверстов опасливо взглянул на Юсупова, — на цвета радуги: красный, оранжевый, желтый, зеленый, голубой, синий и фиолетовый, которые отличаются по длине волны. Красный цвет имеет самую длинную волну, фиолетовый — самую короткую. Но самое главное состоит в том…

— В чем?

— В том, что этот фантом, разложенный на цвета, может в определенных условиях начать созидать материю по принципу перехода живой энергии в живую материю.

— А кто это доказал? — скептически спросил Юсупов.

— Не помню кто. Но об этом я читал где-то. Какой-то знаменитый физик писал. Выяснилось, что та часть фантома, которая характеризуется красным спектром, способна созидать наиболее грубые живые ткани, а фиолетовая часть — наиболее нежные.

— Как ты? — нелепо пошутил Рафаэль Юсупов.

— Поэтому, — невозмутимо продолжал Селиверстов, — цвета носят созидательный характер. И там, где есть цвета — там есть жизнь, а там, где нет цветов — там нет жизни или… есть Ничто. А Ничто не есть просто смерть, Ничто — это духовная смерть. Отсюда какой можно сделать вывод?

— Какой?

— А то, что северная сторона Кайласа не зря названа Черной Стороной. Это сторона, которая олицетворяет Ничто или страшною духовную смерть. Йоги, которые обладают тонко-энергетическим зрением, знают это.

— Ну… — скепсис просквозил в голосе Юсупова.

— Что ну? Что ну?

Вы бы, Рафаэль Гаязович, пореже черную рубашку с дамскими вышивками носили, — резко бросил Селиверстов.

— А ты бы голубую, — в ответ бросил Юсупов.

Друзья, отвернувшись друг от друга и пошевеливая туристическими ботинками, стали смотреть по сторонам.

Я понимал, что ламы и йоги не зря назвали эту сторону Кайласа Черной Стороной. Что-то загадочное и черное таилось здесь.

Я вспомнил, что лама Кетсун Зангпо рассказывал легенду о греховной борьбе двух божественных людей — Миларепы-йога и Бонпо-йога — на вершине священного Кайласа, когда Минарепа-йог смог сбросить с вершины Бонпо-йога на северную сторону священной горы, чем навлек туда божью кару — демонические силы, после чего северная сторона Кайласа «почернела».

Я поднял голову и посмотрел на северную сторону Кайласа. Она сверкала белизной снега и была отнюдь не черной. Я попросил Сергея Анатольевича Селиверстова попозировать и сфотографировал вместе с ним «черную» сторону Кайласа, после чего принялся зарисовывать ее.

Было видно, что северная сторона представляла собой практически полный обрыв или, может быть, очень крутой склон градусов этак в 80-85°. Этот обрыв, испещренный какими-то слегка выступающими треугольниками, имел форму пологой чаши. Мне Даже удалось замерить по компасу кривизну данной «чаши»: она составляла ориентировочно 30°.

Я, что было сил, присмотрелся к вершине Кайласа и заметил, то на ней лежит шапка снега, под которой угадывалась ровная плоская площадка. Сильные и в то же время смутные мысли забродили в моей голове, как бы подчеркивая значимость этой плоской площадки на вершине Кайласа.

— Значит, на этой площадке боролись Миларепа-йог и Бонпо-йог, — подумал я и тут же ощутил нелепую несерьезность такой мысли.

В то время я еще не знал, что наши тщательные и многотрудные послеэкспедиционные расчеты приведут нас к выводу о существовании на вершине Кайласа плоской квадратной площадки, анализ которой с точки зрения различных и разрозненных древних мифологий, позволит восстановить сказочную, но… вполне возможную (кто знает?!) историю выживания человечества во время всемирных катаклизмов.

А еще в то время я и представления не имел о том, что сверкающий передо мной Кайлас был построен в системе легендарных пяти элементов как пятый элемент, как… Человек. Но об этом… Я прошу прощения у Вас, дорогой читатель, что мне придется опять и уже в который раз написать фразу «но об этом Вы прочитаете в следующем томе этой книги». Но мне, как говорится, деваться некуда, кроме как попросить Вас, дорогой читатель, подождать выхода следующего тома, который, как я надеюсь, все же напишу, чтобы подытожить данные по Городу Богов.

Вечерняя прохлада начала сменяться леденящим тибетским ночным холодом. Я поежился. О, как мало я знал тогда! Тогда я всего-навсего рассуждал о том, что демонические или черные силы северной стороны Кайласа присутствуют здесь не зря, поскольку в нашем трехмерном мире понятие «Прогресс» заложено как борьба добрых созидательных сил с темными негативными силами, где негативные силы выступают в качестве своеобразного стимулятора. Я перебрал в голове вехи моей научной карьеры и вдруг понял, что без научных оппонентов, завистников и злопыхателей я бы, возможно, успокоился или, что еще хуже, стал бы считать себя гениальным или великим.

— Спасибо вам, завистники и злопыхатели! — прошептал я. — Как хорошо, что вы есть! Вы ведь несете на себе тяжесть внутренних негодований из-за своей научной неполноценности, вы тяжело страдаете при виде успехов ненавистного вам прогрессивного ученого, не спите ночами, придумывая смертные кары ему… и все это ради общечеловеческого прогресса, чтобы выполнить свою предопределенную кармой функцию — быть «стимулятором» кого-то, того, кому Бог дал способность творить. Вы, дорогой завистник, являетесь эталоном того, каким не надо быть… для него. Но такая уж у Вас карма: где-то в той жизни Вы так нагадили, что Бог уготовил при следующей жизни Вам суровое наказание — мучиться всю жизнь от накатывающих волн и глухого ропота своей никчемности при виде человека, наделенного Богом светлыми и яркими способностями. Подсознание шепчет Вам, что Вы живете не под «божественной звездой», а Вас, дорогой завистник, умным и хитрым путем тоже используют ради прогресса, но… как «обреченный стимулятор» или как «черный эталон». Спасибо Вам, дорогой завистник! У Вас нелегкая доля в нашем бренном трехмерном мире.

Я еще раз посмотрел на Кайлас. Смеркалось. В последних лучах солнца Кайлас казался живым. Я явственно почувствовал, что мой разум ничтожно слаб перед Его Разумом. Но я не завидовал Ему. Я восторгался Им, и… восторгался искренне.

— Эх! — воскликнул я про себя, почувствовав, что мои брови по-детски собрались на переносице. — Эх, увидеть бы четырехмерный или пятимерный Кайлас! Как, интересно, он будет выглядеть тогда?! А какой, интересно, он — четырехмерный мир, или… пятимерный мир?

Я романтично захлопал глазами, ощущая сладость детского восторга. Я даже приподнял козырек своей фуражки, чтобы, как подросток, почувствовать дееспособность взрослого человека с сохранением детской восторженности миром, когда и ты, прыщавый юнец, что-то уже можешь… в этом новом для тебя мире.

— А может быть, может быть… — в глубине души стал бормотать я, — в том четырехмерном мире нет зависти, нет злопыхательства?! Может быть, необходимость постоянного и натужного прогресса внедрена в сознание загадочных четырехмерных людей как естественное состояние, подобное тому, как в нас внедрена необходимость дышать, кушать или ходить?! Может быть, там нет несчастных и обделенных завистников, существующих только ради стимуляции… тебя?! Жалко ведь их, завистников-то!

А утром я проснулся с тревогой в душе. Я потер свои опухшие веки и пошел умываться. Холодная вода взбодрила меня. В голове всплыли слова ламы Кетгуна Зангпо о том, что черный и голубой цвета — это цвета, направленные на воду. Вытерев лицо похожим уже на половую тряпку полотенцем, я посмотрел на воду ручья, в котором я умывался, протекавшего рядом с «черной» стороной Кайласа. Вода этого ручья не показалась мне плохой; ручеек весело бежал, расплескивая волны на крупных камнях. Журчание было ласковым и уютным. А на душе было грустно.

Я провел рукой по осунувшемуся лицу. Лицо было теплым. В области виска я ощутил пульсацию артерии: она, эта артерия, ритмично стучала, напоминая о том, что кровь еще течет в моих жилах.

Я отложил в сторону задрипанный полиэтиленовый мешок с умывальным набором и раскисшим мылом, засунул руки в карманы анорака и уставился куда-то в точку, отвернувшись от Кайласа. — Шеф, стой так! Я тебя сфотографирую на фоне Кайласа! — закричал Равиль.

Я постарался сделать веселое и залихватское лицо, но у меня это не получилось. Что-то изнутри давило и вводило в состояние грусти. Усилием воли я постарался понять причину грусти, но не смог. А грусть все свербила и свербила мою душу.

Я еще раз провел рукой по щеке, ощутил тепло своего тела и вдруг просто и ясно понял, что сегодня я пойду в Долину Смерти.

Глава 15. В Долине Смерти

Подойдя к палатке, я стал угрюмо собирать свой рюкзак. Мой взгляд упал на спальник.

— Хороший спальник, пуховый, теплый… был, — подумал я.

Далее мой взгляд переметнулся на мои обшарпанные туристические ботинки.

— Износились совсем. Последний путь уж, наверное, идут, — промелькнула мысль.

Непонятно почему, я поднял перед собой ладони и стал рассматривать их. Мои руки, отнюдь не отличающиеся элегантностью форм рук пианиста или голубого, показались мне толстыми лопатоподобными орудиями, предназначенными для выполнения грубой, топорной работы. Я пошевелил короткими пальцами с грязными ногтями и поразился тому, что мне по жизни удавалось ловко владеть ими при выполнении тончайших глазных операций и даже удивлять американцев «фокусами русской хирургии».

— А ведь хорошо послужили, руки-то, — опять в прошедшем времени подумал я.

В ожидании Суда Совести

Я поднял глаза, замутненным взглядом провел по окружающим тибетским горам и сильно потряс головой, как бы стараясь избавиться от нахлынувших «мыслей в прошедшем времени». Я понимал, что сегодня вся моя жизнь будет оцениваться неведомым разумом что я, обычный земной человек, волей судьбы… а может быть и по собственной воле буду страстно… а может быть и болезненно желать, чтобы меня оценили, поставив на грань между жизнью и смертью. Я хотел этого, чтобы через свое прошлое войти… или не войти в будущее.

Я засунул в экспедиционный рюкзачок полевые тетради, карандаши, резинку, бинокль, компас и многое другое, что было необходимо здесь, в поднебесном Городе Богов. Равиль подошел и протянул мне высокогорный паек, завернутый в целлофан.

— Что здесь, в пайке-то? — спросил я.

— Шоколад, изюм, курага, печенье, колбаса и сало — то самое хохляцкое сало, которое сам Петрович солил, — ответил он.

Я взял целлофановый мешок с едой, помял его в своей огрубевшей руке и нехотя засунул в рюкзак.

— М-м-м… да, — промычал я.

Мысли снова начали витать вокруг легенды о Долине Смерти. Мне, по причине все-таки сидящей во мне приземленности, было непонятно, почему йоги приходят сюда, чтобы взглянуть в глаза Царя Смерти, которого они называют звучным именем — Яма. Мне, периферийному городскому жителю с банальным деревенским происхождением, было трудно поверить в то, что у некоторых людей нашей планеты в душе иногда возникает позыв оценить себя смертью, без страха и содрогания представ перед неведомым разумом, в существование которого они свято верят. Они, эти странные люди, не боятся земной смерти, они боятся лишь того, что когда-то по жизни они чем-то запятнали свою совесть. Они, эти люди, которые в высокогорье способны обходиться без жирных пайков с шоколадом, курагой и салом, без грусти и тревоги в душе могут смотреть в лицо Смерти, даже радуясь тому, что их тело начинает испепеляться только из-за того, что мерило Добра и Зла в душе — Совесть — оценила какой-то поступок в жизни отрицательно и решила, что во всеобщем и вечном мире, где главенствует Время, этот поступок нарушил жизнеутверждающую гармонию Сущего.

— Шеф, туалетную бумагу-то возьми. Здесь, в высокогорье, «пук» не отличить от «ср…»! — послышался грудной голос Селиверстова.

— М-м-м… да… — я протянул руку.

Потуже затянув рюкзачок, я вскинул его на плечи и искусственно-бодрым голосом сказал:

— Ну что? Пошли, что ли?!

— Шеф, давай шоколадку сожрем перед выходом, — предложил Селиверстов. — Сегодня ведь на высоте 6000 метров будем. А он, шоколад-то, энергию дает…

Мы медленным, размеренным шагом шли вверх по склону.

— Смотри-ка, как чувствуется разница между 5000 и 5500 метров , а?! — сделав натужный вдох, проговорил Рафаэль Юсупов во время одной из пятиминутных остановок.

Мы шли и шли вперед. А я взглядом искал зеркало Царя Смерти Ямы. Я знал, что оно должно работать как зеркало, сжимающее время, и ждал, что оно будет выглядеть как огромная каменная вогнутая поверхность. Но меня удивляло то, что великий русский ученый Николай Козырев, изучавший эффект сжатия энергии времени с помощью вогнутых конструкций, называл их зеркалами, так же как и в тибетской мифологии словом «зеркало» была названа конструкция, помогающая Царю Смерти Яме вести фатальный Суд Совести.

— Неужели Николай Козырев знал про Владыку Царства Мертвых Яму, неужели ему было известно, что в далеком Тибете, в загадочном Городе Богов существует конструкция, называемая зеркалом, с помощью которого Царь Яма вершит Суд Совести, используя сжатое время?! — думал я.

В последнее время я все больше и больше верил в силу подсознания и, несмотря на то, что не был философом или каким-либо отрешенным мыслителем, уже вполне хорошо представлял, что подсознание есть вторая «затаенная сущность» человека, что подсознательный мир живет своей жизнью, вовлекая в водоворот интуитивных страстей тебя самого и лишь иногда позволяя себе шепнуть тебе — неразумному — кое-что, передав, например, шальную мысль, которая будет наполнена непонятной внутренней энергией и которая перевернет всю твою сознательную жизнь с надоевшими заботами о приготовлении пищи и зарабатывании денег.

Я уже понимал, что Создатель с какой-то целью сотворил для человека два мира: один — сознательный, со знакомым до боли ходом мыслей страждущих власти и денег людей, второй — подсознательный, с начинающим раздражать клеймом таинственности. Бог, наверное, определил путь прогресса в постепенном процессе слияния этих двух миров одного человека, чтобы он, человек, когда-нибудь, через много-много эволюционных этапов, почувствовал, что он един в самом себе, что означает… единство с Богом. А пока подсознание только шепчет, не более того, только шепчет, поскольку оно является божественно-чистой единицей Разума и свидетельствует о божественном происхождении человека, и пока не имеет права слиться с сознанием, «заблудшим в душевной грязи». Хотя… когда-нибудь наступят такие времена, обязательно наступят, когда… люди станут чище.

— Из подсознания, наверное, пришла Николаю Козыреву мысль назвать свои вогнутые конструкции зеркалами, — подумал я. — Оно, таинственное подсознание, вероятно, знало и знает про Царя Смерти Яму, и знало и знает про его инструмент — Зеркало Смерти. Ведь подсознание охватывает одновременно и Жизнь и Смерть, считая последнюю переходом на новый этап Вечности.

Я помнил, что после долгого периода внутренних сомнений и мучительных рассуждений я все же согласился с невесть откуда появившейся шальной мыслью о том, что Время есть думающая энергетическая субстанция, способная оценивать мысли, душу и карму человека. Меня, возможно, как и другого человека, все время подмывало желание упростить все в этой жизни и уйти в блаженные дали примитивизма и, конечно же, отнестись ко Времени как к убаюкивающему тиканью часов. Но больные, тысячи безнадежных больных, постоянно подстегивали меня, взывая к действенному состраданию. А от этого мысли начинали плясать в голове, потом сами по себе находили какой-то уровень систематизации и начинали глухо клокотать на этом уровне, как бы взывая к чьей-то помощи, чтобы разрядить это мучительное клокотание. Помощь чаще всего не приходила, но иногда, особенно тогда, когда клокотание достигало своего апогея, появлялась заветная шальная мысль, которая, как правило, отличалась своей беспредельной необычностью, но вызывала чувство облегчения.

— Спасибо тебе, подсознание! — говорил я в эти моменты про себя.

И скажу Вам, дорогой читатель, что при научном анализе болезней человека эти шальные мысли, выходящие из подсознания, были связаны чаще всего со Временем. Подсознание как бы нашептывавало, что Время является главной причиной появления болезней.

Постепенно, подгоняемый шальными мыслями о Времени, я стал осознавать, что в организме человека существует загадочный фантом времени, который не только регулирует временные параметры всех процессов, происходящих в организме, но и способен думать и творить, через ход времени иногда приводя в действие такие чудесные явления, как, например, самоизлечение от рака, когда в опухолевых клетках сжимается время и они как бы быстро отживают свое, старея и погибая.

Тогда я еще не знал, что вскоре после экспедиции, взбудораженный подобными шальными мыслями, я сделаю попытку целиком собрать из Аллопланта и донорских тканей «новый» глаз в глазнице киевлянки Тамары Горбачевой, и на пятый день после операции, когда появится красное свечение «нового» глаза, я буду сидеть с трясущимися руками и глупо причитать: «Время сжалось, Время сжалось, что ли? Сосуды проросли в „новый“ глаз в 150 раз быстрее ведь, а?! Время решило так помочь…!»

Зеркало Царя Смерти Ямы

А сейчас я шел вверх по крутому склону, тяжело переводя дыхание. Я уже почти верил, что Время способно думать и что легенда о Зеркале Царя Смерти Ямы не сказка, а пусть невероятная, пусть непонятная, но явь. Я с трепетом ждал того мига, когда воочию увижу Зеркало Царя Смерти Ямы. Я очень сильно волновался, отчего перехватывало и без того затрудненное дыхание.

Зеркало Царя Смерти Ямы выглянуло из-за очередного бугра даже как-то обыденно. Непонятно почему, но я представлял его именно таким. Мне показалось логичным, что оно начиналось от самого священного Кайласа и в виде огромной трехкилометровой чаши продолжалось на восток. Я остановился. Все ребята, шедшие за мной, тоже остановились. Я внимательно окинул взглядом эту громадную, покрытую снегом чашу. Шальные и не шальные мысли бродили в моей голове. Но одна шальная мысль, самая яркая и самая сочная, подсказывала мне, что я смотрю на Зеркало Царя Смерти Ямы.

— Сэр, здесь останавливаться нельзя, — послышался сзади голос проводника Тату.

— Почему? — спросил я.

— Так велят наши предания, — ответил он.

— Почему? — с оттенком нервозности переспросил я, думая о сжатом времени.

— Так велят… — смутился Тату, не понимая моего нервозного напора.

— Почему? — тихо проговорил я и сделал шаг вперед.

— Пошли, пошли, — стал торопить Тату.

— Давайте фотографировать, кстати… в сжатом времени, — прорычал я и достал фотоаппарат.

— Сэр, надо идти! — с надрывом в голосе сказал Тату.

— Почему?

— Наши предания говорят, что этот участок, — Тату показал рукой на Зеркало Царя Смерти Ямы, — надо проходить очень быстро, очень…

Я взглянул в темно-коричневые глаза Тату и увидел в них добрую тревогу человека, живущего в «стране чудес» и понимающего, что чудеса и в самом деле бывают на свете.

— Тату, я останусь здесь. Я должен зарисовать это, — я махнул рукой в сторону Зеркала Царя Смерти Ямы.

— Фотографии мы и так найдем!

— Я хочу, Тату.

— Почему? — опять с надрывом спросил он.

— Я ученый… — нелепо попытался оправдаться я, чувствуя излишний пафос в этой фразе. — Вы все идите и подождите там, наверху. Ладно?! Равиль, останься со мной, ты… молодой.

Все развернулись и быстрым шагом пошли вверх по склону. Равиль стал распаковывать видеокамеру.

А я надеялся. Я надеялся, что Время есть и в самом деле думающая субстанция и что оно, Время… поймет меня… и Равиля.

Рисунок я сделал и в самом деле быстро. Получился он плохим, но зато я тщательно измерил все углы и градусы. Было хорошо видно, что северная (черная) сторона Кайласа резкой гранью под прямым углом переходит в восточную сторону, от которой начинается Зеркало Царя Смерти Ямы, продолжающееся в виде дуги на восток. Дно этой трехкилометровой чащи занимал ледник, из которого вытекал ручеек. Сама вогнутая поверхность Зеркала была местами покрыта снегом, но чувствовалось, что она очень ровная и даже как бы отполирована. По центру вогнутой поверхности проходила горизонтальная полоса в виде ступеньки, разделяющая Зеркало на две равные части. По верхней линии Зеркала были видны дополнительные сооружения в виде пологой пирамидки и трапециевидных конструкций. Замеры показали, что Зеркало изогнуто под 90° и направлено прямо на север.

Рисуя Зеркало Царя Смерти Ямы, я ощутил, что здесь каким-то особым образом обострены чувства, что они конкретны и ясны как никогда и, что эти чувства обладают способностью вытаскивать из глубин памяти такие нюансы и детали когда-либо прочитанного или услышанного, которые бы никогда и не вспомнились.

Стражи Долины Смерти

В голове ясно всплыли строки из книги Ангарики Говинды: «Паломник подходит к месту (на севере Кайласа), откуда видно Зеркало Царя Смерти Ямы. Он ложится между валунами и оказывается перед судом Ямы — судом собственной Совести. Он вспоминает свое прошлое».

— Неужели сжатое за счет Зеркала время извлекает из человека главное — Совесть — и оценивает ее, решая, убить или не убить этого человека? — начал было я философствовать, но вовремя осекся — это было не место для отвлеченной философии.

Я решил, прежде всего, сделать расчеты, чтобы постараться найти те два валуна, о которых писал Ангарика Говинда. Я предполагал, что именно там находится Долина Смерти, о которой я так много слышал от йогов и лам.

Кроме того, в моей памяти всплыли некоторые подробности, на которых я не заострил внимание при чтении книги Ангарики Говинды. Я вдруг вспомнил, что этот автор писал о двух четырехглазых псах с широкими ноздрями, мимо которых надо пройти путнику, чтобы «достигнуть отцов, веселящихся на общем пиру с Ямой». Вспомнилось также, что эти псы пятнистые, рыжеватого цвета, и именно они являются похитителями… жизней.

— Так, так, — вспыхнуло в голове, — значит… значит, те два валуна, ложась между которыми, паломник подвергается суду Совести, должны быть похожи на псов — четырехглазых пятнистых.

Дематериализация или перенос в другое измерение?

Еще раз посмотрев на громадную каменную плиту и вполне осознанно понимая, что для ее создания и перемещения Миларепа использовал Силу Мысли (или Силу Свободного Времени), я задумался над вопросом — какой же метод «работы» с использованием Силы Мысли применял Миларепа — дематериализацию с последующей материализацией или перенос каменной плиты в другое пространственное измерение?

Я опять грубо почесал свою злополучную лысину. Мне даже показалось, что там что-то завелось. Я продолжал думать, думать и вдруг понял, что на поставленный вопрос я не смогу ответить. Я способен только строить догадки. А догадки эти сводились к тому, что все же, наверное, Миларепа использовал Силу Мысли, переводя трехмерное вещество камня в четырехмерный мир, а не вызывал дематериализацию камня в пределах трехмерного мира (то есть, не трансформировал камень в энергию). Если бы Миларепа использовал эффект дематериализации, то этот процесс привел бы к выделению большого количества энергии, по типу взрыва, что, наверняка, нашло бы свое отражение в легендах.

Стараясь представить то, как «работал» Миларепа, я, в конце концов, пришел к следующему выводу, что он, йог Миларепа, «нарисовав» в гранитной скале объемный мыслеобраз «вырезаемой» плиты, всего-навсего переводил прилежащие к мыслеобразу слои камня в четвертое измерение; в результате чего трехмерное вещество скалы вокруг мыслеобраза плиты исчезало в безбрежных далях четвертого измерения, а каменная плита, так сказать, «вываливалась» из скалы в «готовеньком виде». При этом, Миларепа, видимо, водил руками, произнося заклинания, что нашло отражение в сказаниях о том, что он «вытачивал плиту руками».

Антигравитация

А как же Миларепа переносил эту плиту в нужное место «глазами»? Если это было так, то, видимо, имел место антигравитационный эффект Силы Мысли, исходящий в этом случае из глаз Миларепы. Что же такое гравитация и антигравитация? Как можно достигнуть антигравитации с помощью Силы Мысли?

Отвлекаясь, скажу Вам, дорогой читатель, что несколько выше, когда в этой главе я начал рассуждать о Силе Мысли как об Энергии Свободного Времени, я отмечал, что, по моему мнению, вещество есть искривленное пространство, внутри которого «заперта» энергия Времени. Под словом «заперта», если Вы помните, дорогой читатель, я понимаю остановку хода Времени в веществе. Однако, в скобочках я вписывал фразу «или почти остановлено Время». И вот это «почти», которое довольно долго фигурировало в моих рассуждениях, при анализе эффекта антигравитации стало играть главенствующую роль. Дело в том, что это «почти» и есть, на мой взгляд, гравитация.

Я опять-таки не могу ничего утверждать, но мне кажется, что вещество, то есть искривленное пространство, в котором полностью (еще раз повторяю — полностью!) остановлено Время, не имеет… веса. А это означает, что любая тысячетонная скала может стать легче, чем пух… если в ее веществе полностью остановить Время… без этого «почти».

Но в реалиях все же существует это «почти». Что такое «почти»? «Почти» — это есть небольшой, очень медленный ход Времени в веществе. А ход Времени, как мы уже говорили, есть энергия, такая, как, например, электричество или… гравитация.

Гравитация, мне кажется, есть энергия, определяемая медленным ходом Времени в веществе. Она — энергия гравитации — конечно же слабее, чем, например, энеррыжих псов! Именно там, между двумя валунами, похожими на псов, паломник кладет на алтарь свою жизнь, отдавая ее на суд Владыке Смерти Яме. Отсюда следует…

Я на мгновение смутился из-за излишне мистического хода мыслей, но потом опять настроился на эту волну и стал рассуждать дальше. На удивление свежие и сильные чувства помогали мне, то исходящим из глубины валом негодования подсказывая, что твоя мысль неверна, то залихватским восторгом подтверждая правильность твоих умозаключений.

— Отсюда следует, — повторил я, — что… что… что вход в Долину Смерти обозначен двумя пятнисто-рыжими валунами, похожими на четырехглазых собак. А их ведь можно найти! Но как?

Мысли опять заклокотали в моей голове. Я с удивлением отметил, что мысли «пляшут» в голове с какой-то особой легкостью, напоминая натренированных улыбающихся танцоров и резко отличаясь от обычного натужного мыслительного процесса, похожего на приплясывание с подпрыгиванием зажиревшего певца.

— Фокус! Надо найти фокус Зеркала Царя Смерти Ямы! — неожиданно про себя воскликнул я. — Это Зеркало имеет вогнутую поверхность, и, наверное, по компасу нетрудно определить его фокус. Именно там, в фокусе, должны находиться те два валуна, похожие на четырехглазых собак.

Вал разноплановых сомнений поднялся в моей душе, как бы тыкая меня лицом в факт полной умозрительности моих рассуждений. Тем не менее, я еще раз поднял уже видавший виды компас и, призвав на помощь весь мой многолетний туристический опыт ориентирования на местности, стал определять фокус Зеркала Царя Смерти Ямы.

— Вот, вот… 45 градусов…

Вот еще 45 градусов… пересечение их вон там… Точнее!

Точно там… А еще точнее! Там оно… Давай-ка возьму азимут на место, где «там оно»… Взял! Сколько градусов? Ага… Еще раз возьму-ка, пришептывал я, некрасиво шевеля губами.

Я взглянул на Равиля Мирхайдарова. Он молча смотрел на меня. Равиль понимал, что я собираюсь идти в Долину Смерти.

— Пошли обратно, вниз. Хватит под Зеркалом Смерти стоять-то! — скомандовал я.

В Долину Смерти ходят по одному

Мы бодро зашагали вниз по склону. Я ощущал необычную легкость в теле, хотелось прыгать или, как в детстве, издавая звук «т-р-р-р», весело носиться, изображая из себя мотоцикл.

— Что я так развеселился-то?! — ненароком подумал я, — место, вообще-то, отнюдь не для веселья!

По пути вниз, я периодически взбегал то на один, то на другой бугор, чтобы делать поправки к азимуту, который вскоре должен привести нас в точку фокуса Зеркала Царя Смерти Ямы. Вскоре мы достигли того участка, когда Зеркало полностью скрылось за склоном, и по характеру местности я понял, что большую часть пути к точке фокуса я буду идти, не видя Зеркала Царя Смерти, и только на конечном участке вынырну из-за бугра и предстану перед ним там, где должна начинаться Долина Смерти. Я и вправду собирался туда, и почему-то от этого мне было весело.

Мы остановились. Я набрал полные легкие разряженного горного воздуха, шумно выдохнул его и вкусно закурил.

— Перед смертью не надышишься, — заметил я про себя. Легкая грусть просквозила в душе, не омрачив необычайно приподнятого настроения. Но эта легкая грусть вытянула из памяти и принесла слова, сказанные некогда «старшим человеком» в наш адрес:

— Если эти русские будут проявлять слишком большой интерес, они умрут.

Я сел на камень и еще раз с наслаждением затянулся. А потом я поднял глаза на стоящего рядом Равиля и сказал:

— Я пойду один, Равиль. Так надо.

— Шеф, я пойду с тобой.

— Равиль, не спорь. Я должен идти один не только из-за того, что не хочу рисковать еще и твоей жизнью, но и потому, что туда, в Долину Смерти, ходят по — одному.

— А все-таки… в горах… дружба…

Я встал, положил руку на плечо Равиля, посмотрел в его добрые мужественные карие глаза и тихо, с напором в голосе, произнес:

— Я должен идти один, Равиль. — А потом я задумался на секунду, улыбнулся и обратился к Равилю:

— Давай-ка я тебя сфотографирую здесь!

— Зачем?

— Памятное это место… тайной покрытое. Вон там, — я махнул рукой, — начинается легендарная Долина Смерти.

Я вынул фотоаппарат. Равиль отошел на несколько шагов, снял фуражку и, пригладив рукой волосы, с деланной улыбкой уставился в объектив камеры. Наблюдая за тем, как Равиль готовится к фотографированию, я вспомнил свою деревню и деревенских мужиков, которые при виде объектива фотоаппарата автоматически снимали головной убор, проводили рукой по волосам и принимали патетическую позу, а при окрике «Улыбочку!» растягивали губы при полном сохранении испуганного выражения лица. Я ухмыльнулся.

— Что, шеф, не так стою, что ли? — недоуменно спросил Равиль.

— Да нет, — расхохотатался я, — просто у тебя есть деревенская привычка — при виде фотоаппарата снимать фуражку, поправлять прическу и патетически улыбаться. У меня, кстати, тоже такая привычка была, но меня раскритиковали. Да и лысина помогла… Я все-таки комплексую из-за лысины-то, поэтому легко воспринял тот факт, что не надо снимать головной убор. Ведь не обязательно полностью выявляться на фото, можно и загадочку оставить, и так узнают.

Я спрятал фотокамеру. Достал компас.

Ну я пошел… А ты, Равиль, не сиди здесь, а поднимись вон на тот бугорок — там ты не попадешь под действие Зеркала, а на обратном пути мне тебя будет легче найти. Ладно?! Контрольное время — два часа. А если…

.Что если?

— А если я не вернусь…

— Что тогда? — Равиль поднял на меня тяжелый взгляд.

— Тогда, — я горько усмехнулся, — тогда уходи отсюда и догоняй ребят. Ко мне туда не ходи.

— Но…

— Ты все прекрасно понимаешь, Равиль.

— Да уж…

Туда, откуда не возвращаются…

Залихватское и накрученно-веселое настроение исчезло. Гулко колотилось сердце. Как волна, в голове пронеслась облегчающая мысль о том, что, возможно, Зеркало Царя Смерти Ямы не есть устройство для сжатия времени, а есть всего-навсего правильной формы горный цирк, красивый и безопасный. Но я тут же перебрал в голове увиденные здесь, в Городе Богов, величественные пирамидоподобные монументы и на каком-то почти подсознательном уровне понял, что они, эти разнообразные пирамиды, созданы здесь для концентрации неведомых нам тонких энергий, среди которых есть и энергия времени. Я поморщился от осознания того, что если в обычном месте какая-либо вогнутая поверхность, пусть даже и громадная, не принесет серьезного вреда человеку, то здесь, в Городе Богов, где все энергии сконцентрированы в ограниченном пространстве, вогнутое Зеркало Царя Смерти может нести в себе колоссальный заряд энергии времени — сжатого думающего времени, способного с бешеной скоростью просчитать и проанализировать всю твою прожитую жизнь, беспутно (или целенаправленно) растянутую на весь отпущенный тебе Богом срок. Более того, Зеркало Царя Смерти Ямы начиналось от самой грандиозной пирамиды Города Богов — священного Кайласа, который, бесспорно, способен накачать колоссальной энергией это Зеркало.

Как бы я ни старался найти веские доказательства того, что Зеркало Царя Смерти Ямы есть всего лишь банальный горный цирк, а Долина Смерти — лишь красивая легенда, у меня ничего не получалось. Все складывалось так, что в легендах написана правда и… что мою жизнь вскоре будет оценивать думающая сжатая субстанция времени.

— А стоит ли доказывать своей смертью, что все это правда? — просквозила тревожная мысль.

Но что-то тянуло меня туда. Тянуло сильно.

Я поднял руку с компасом, взял азимут на точку фокуса Зеркала Царя Смерти Ямы и, помахав Равилю, пошел вперед. Шаги мои гулко отдавались в тишине, дыхание казалось грохочущим. Каждые 50— 60 метров пути я корректировал направление хода по компасу, приговаривая «Вот так, вот так». Я уходил в Долину Смерти, туда, откуда не возвращаются.

Вдруг под ногами я увидел кость — настоящую большеберцовую кость человека.

— М-да… — проговорил я.

Вскоре встретилась еще одна кость человека — на этот раз лопатка.

— М-да… — еще раз проговорил я.

Я вспомнил выразительное лицо Рафаэля Юсупова во время одного из наших разговоров о Долине Смерти — оно выражало все, что может чувствовать человек во время душещипательной беседы о таинстве смерти и смысле жизни.

А я шел и шел по азимуту. Глаза мои рыскали по сторонам, стараясь найти те два валуна, которые должны были быть похожи на четырехглазых пятнистых псов рыжего цвета. Я с удовольствием отметил, что окружающие камни имеют белесый, серый и изредка черный цвета, поэтому надежда найти те два пятнисто-рыжих валуна была вполне реальной.

С каждым шагом вперед я все больше чувствовал, что сам с собой затеял отчаянную интригу. Разумом я хорошо понимал, что сюда, в Долину Смерти, приходят йоги и паломники, чтобы умереть или, может быть, если так решит Царь Смерти Яма, приобрести здесь, перед лицом Смерти, новые качества, позволяющие, например, присоединиться к Великому Царству Мертвых. По рассказам йогов я знал, что загадочный Сверхчеловек дарит им, йогам, особые способности и ведет их по жизненной линии, называемой «чистая душа», отводя им особую роль в очищении Мира Мыслей земных людей. Но даже йоги приходят сюда, чтобы предстать перед Судом Совести Великого Царя Смерти. Куда уж мне, банальному человеку с нашлепками неурядиц в душе!

Вопрос о роли интриг смачно закрутился в моей голове. Я поймал себя на мысли, что по жизни я вечно кручу интриги и даже, вроде бы, считаю, что без интриг жить скучно. Почти все мои интриги вертятся вокруг любовных отношений между людьми и выражаются в том, что я вечно свожу кого ни попадя с кем-либо.

Страсть моя к сводничеству хорошо известна в нашем центре глазной хирургии, где я работаю генеральным директором, что, кстати говоря, не прибавляет мне авторитета как руководителю. Зато это создает особую атмосферу, когда люди, будь-то седовласые профессора с отпечатком монографической серьезности в глазах или молодые медсестры с привычкой романтически опускать веки, начинают улыбаться и исподволь поглядывать друг на друга, оценивая своего сослуживца уже не по иерархической градации подчиненности по работе, а по принципу — «Смотри-ка, а ведь он, оказывается, классный мужик, а?!» или — «Никогда не замечал, что она такая красивая!».

А если сводничество проводить интенсивно, да еще и в широком масштабе, то во всем коллективе пробуждается инстинкт не смотреть на другого человека с точки зрения штатного расписания, а исподволь поедать друг друга глазами, кидая при встрече, где-то в больничном коридоре, смачную фразу — «Ах, это Вы?!» — с оттенком таинства любви. Знаменитая журналистка Елена Масюк после двух дней пребывания в нашем Центре, понаблюдав за нами, сказала как-то, что мы счастливые люди, поскольку живем в атмосфере любви. И в этом, я уверен, сыграли большую роль уже традиционные для нас любовные интриги и моя тяга к сводничеству.

Чаще всего я стараюсь сводить людей разных возрастов, к примеру, когда мужчина на 15 лет старше… м-м-м… матери девушки. И в этом есть большой смысл. Молодые люди, особенно девушки, как правило имеют комплекс неполноценности, вызванный, например, долго не проходящим прыщом на щеке, из-за пристального разглядывания которого в зеркале по утрам жизнь кажется тусклой и никчемной, в связи с чем роль прыща начинает приобретать вселенские масштабы, хотя дело не в прыще, а в том, что из-за зацикленное™ на нем, прыще, девушка теряет призывный блеск в глазах. Я целую девушек прямо в прыщ и тут же начинаю говорить, что тот-то, седовласый и знаменитый, смотрел однажды на нее с таким вожделением, с таким вожделением… Надоевшие мысли о прыще тут же проходят, появляется романтичный призывный блеск в глазах, которым она награждает того седовласого и знаменитого при встрече, уже забыв или почти не вспоминая о прыще. А седовласый и знаменитый, конечно же, ловит этот взгляд и под этим долгожданным взглядом, который говорит о том, что его время еще не прошло, естественно не замечает злополучный прыщ. Он, седовласый и знаменитый, тут же бросает ответный призывный взгляд на девушку, восклицая «о-о-о…»; настроение его становится хорошим, творческая активность повышается, и он начинает творить и изобретать такое, что не могло бы оставить равнодушным никого, даже ту девушку с призывным взглядом, весьма далекую от науки. А девушка, слушая исповедь о научном открытии, попивая чаек и отмечая искусственность созданной ситуации для встречи, деланно восхищается, ахая и покрываясь румянцем гордости от того, что такой человек… такой человек сам делится с ней… с ней своим великим изобретением. Она, эта девушка, в эти моменты совсем забывает про свой прыщ и даже слегка поковыривает его. А потом они начинают смущаться, боясь того, что у них возникнет любовь… неестественная любовь. Но глаза их продолжают блестеть, да и жизнь течет в розовых тонах. В конце концов прыщ полностью заживает.

Сводничество помогает также улаживать различные конфликты на работе. Например, однажды два врача и одна медсестра решили хорошо выпить. Выпили они и в самом деле хорошо, что медсестру потянуло на откровенность, да такую, чтобы в порыве чувств рассказать всё-всё о себе. …После этого рассказа она вообще забилась в истерике. Эти два дипломированных врача, конечно же, тоже хорошо выпившие, перепутали душевную истерику с припадком какой-то болезни и не придумали ничего умнее, как вызвать скорую помощь. На скорой помощи, конечно же, приехал фельдшер и забрал медсестру в больницу, из которой она, когда кончилась истерика, к утру сбежала. Заведующий отделением, кстати, неженатый доцент, которому подчинялись выпивавшие два докто-1а медсестра, узнав об этом, решил уволить медсестру. Когда вся а история дошла до меня, директора, я решил спасти медсестру, сказав заведующему отделением, что она билась в истерике и нелепо была увезена фельдшером только из-за того, что она, медсестра, безответно любит его, заведующего. Заведующий очень удивился и перестал настаивать на увольнении. Тогда я сказал медсестре, что он, заведующий, безответно любит ее и поэтому, не видя ответных чувств, увольняет ее. Вроде бы все нормализовалось. Но для закрепления успеха я предложил медсестре поехать к нему, заведующему, домой, и выразить тем свою любовную привязанность. Медсестра, конечно же, согласилась. Я, конечно же, позвонил заведующему домой и сказал, что медсестра, испепеляемая чувствами, хочет приехать и поговорить с ним наедине. Он, заведующий, конечно же, с радостью согласился. Она, медсестра, и в самом деле поехала к нему и ночевала у него вроде как две ночи. Любви особой там не получилось, но инцидент был исчерпан. Да и сейчас они поглядывают друг на друга вожделенными глазами, а может быть, втихаря от меня, и встречаются.

Самым апогеем моего своднического порыва является то, что я иногда, конечно же, в порядке полушутки, запираю сводимых в одной комнате, приговаривая: «пока не сведетесь, не открою».. Обычно они, сводимые, оказавшись в таком неестественном положении, и в самом деле говорят о любви между собой и даже делают попытки… выполнить указание директора, что я порой вижу через замочную скважину. Но главное состоит в том, что после этой, на первый взгляд идиотской, процедуры запирания люди хоть краешком души начинают понимать, что их ведь заставляют любить и что лучше делать так, чтобы не заставлять, а самому, бросая томные взгляды на сослуживцев, среди которых и проходит их основная жизнь, искать свою любовь или хотя бы, хоть чуть-чуть, быть причастным к тому загадочному и влекущему Чувству, которое называется любовь. А это очень важно, поскольку ученный с томными и зовущими глазами есть бурно творящий ученый, а атмосфера любви, которую он сам же создает за счет своего томного взгляда, не позволяет ему, ученому, скатиться в скепсис и брюзжать всю оставшуюся жизнь.

Процедура запирания, как ни странно, нравится им — запираемым. Хотя иногда и бывают проколы. Однажды я запер двух сводимых представителей противоположных полов в лаборатории электронной микроскопии и ушел часа на три поработать. Но вскоре ко мне прибежала лаборантка, оставленная мною у замочной скважины, и сказала, что запертый представитель мужского пола громко стучит в железную дверь и даже кричит. Я немедленно прибежал и, открыв дверь, увидел, что он, «запертый», пулей выскочил из лаборатории электронной микроскопии и скрылся в коридоре, а она, «запертая», довольно хихикала. В конце концов выяснилось, что «запертый» все это время сильно хотел в туалет, но воспользоваться раковиной на виду у сводимой (и тоже запертой) не посмел, да и нельзя было исключить того, что требовался натуральный унитаз.

Тем не менее, несмотря на отдельные проколы, интриги по сводничеству вызывают всеобщее веселье, что, в принципе, является положительным моментом. Если весело, то не скучно. А само слово «весело» вбирает в себя целую гамму положительных эмоций и чувств, являясь основой столь важного для нас хорошего настроения.

Однако если у людей попросить объяснить значение слова «весело», то подавляющее большинство из них затруднится сделать это и будет уподобляться неграмотному крестьянину из книги И. С. Тургенева «Записки охотника», который страстно любит рыбалку. .. Тургенев описывает, как крестьянин на плоскодонной лодке плывет ночью по реке, горит смолье, и при его мерцающем свете крестьянин видит все таинство подводного мира с колышущимися растениями и замершими на месте рыбами. Рыбалка эта, когда рыбу колют острогой, не является особо добычливой. Тем не менее, крестьянин очень любит эту рыбалку, поскольку таинство подводного мира влечет его, неграмотного крестьянина, и вызывает у него кучу необъяснимых эмоций. Но если спросить его, крестьянина, почему он так любит рыбалку острогою, он, ввиду неразвитости своей речи и будучи неспособным словами выразить свои чувства при виде подводного мира, отвечает просто — «весело это!».

Интриги, сопряженные с понятием «весело», являются, на мой взгляд, необходимой атрибутикой человеческого поведения, поскольку если не будет веселых интриг, то на их место придут склоки. О, сколько склочных коллективов я видел на своем веку! Люди в таких коллективах ходят с мертвенно-серьезными лицами и день за днем жуют негатив. Куда уж им иметь призывный блеск в глазах! Лучше бы весело поинтриговали, чем от всей души склочничать! Позапирать бы их, парами, что ли…

Люди — странные существа. Им надо обязательно посудачить и посплетничать. Без этого им, людям, скучно.

А скука — вещь опасная, — это недостаток веселья. Тем более, что скука, особенно зеленая скука с видимостью деловитости, озлобляет человека и подталкивает его к любым развлечениям, пусть даже склочным и поганым, но развлечениям, чтобы было хоть какое-то веселье, пусть даже поганое… Не зря ведь существует поговорка — «Хлеба и зрелищ!». Мы ведь наблюдаем жизнь как в кино, а оно, кино, должно захватывать. Поэтому мне бы хотелось сказать: «Интригуйте, пожалуйста! Но по-доброму!» Но самая душещипательная интрига, с которой сталкивается почти каждый человек, это начало любви. И эта интрига связана с вопросом — кто будет звонить первым?! Почему-то, когда возникает любовь, этот вопрос в обязательном порядке зависает над каждым «начинающим любить». Каждый, наверное, может вспомнить, что до боли знакомый телефонный аппарат все молчит и молчит, а поднять трубку и набрать самому вожделенный номер нету сил. Зато, когда этот пресловутый телефонный аппарат, подпрыгивая, начинает звонить, «начинающий» (в любви!) буквально подпрыгивает к нему и, схватив трубку, слышит голос… старого знакомого, который хочет поговорить. Хмыкая и телепатируя старому знакомому, что весь этот разговор с припадками воспоминаний явно не к месту, «начинающий» (в любви!), ожидающий звонка от «начинающей» (в любви!), начинает испускать столь тоскливые нотки в голосе, что старый знакомый, наконец, говорит, что у тебя сегодня что-то нет настроения, и поэтому он перезвонит завтра. С удовлетворением положив трубку, «начинающий» (в любви!) начинает опять со страждущими чувствами в душе ждать звонка от «начинающей» (в любви!) и, в процессе ожидания, начинает рисовать в воображении страшные сцены ее полового экстаза вон с тем, пузатым, даже утвердительно кивая по поводу ее воображаемой похотливой сущности и убеждая себя в том, что вот сейчас, когда наконец-то зазвонит телефон, он не возьмет трубку, предвкушая, что и она будет рисовать страшные ответные картины его половой связи с ее ближайшей подругой.

Но когда этот проклятый телефон опять зазвонит, он, «начинающий в любви», мухой подлетает к нему и, стараясь скрыть нотки радости в голосе, важно говорит «да», в трубке опять раздается голос… уже ненавистного старого знакомого, который забыл спросить, что…

Он, «начинающий в любви», конечно же, не понимает того, что она, «начинающая в любви», точно так же смотрит на свой телефонный аппарат, тоже говорит со своей ненавистной старой знакомой и тоже рисует унижающие ее сцены его животного полового экстаза.

Какая-то странная, сидящая в сущности людей, интрига видна в этих «телефонных играх». Но самое странное состоит в том, что самое святое — Любовь — окутано гениальной интригой, чтобы даже в ней — Святой Любви — не было покоя, и чтобы терзающие душу мучения под сенью «телефона ожидания» будоражили, будоражили и еще раз будоражили кровь. Любопытно, но Создатель сделал так, чтобы наша жизнь при взгляде со стороны казалась веселой и напоминала кино, чтобы хотя бы через него, кино, будоражить кровь. О, как важна буря в душе! О, как важно, чтобы в душе все бродило и клокотало! Ведь это брожение и клокотание и называется жизнью, а покой — лишь существование. Да и выражение неграмотного крестьянина — «весело это!» — имеет смысл.

Однако следует заметить, что «телефонная интрига для начинающих в любви» имеет еще и другой аспект. А аспект этот связан с тем, что именно в этот период, когда идут «телефонные игры», закладывается «карманная сущность» кого-то из двух «начинающих в любви»; говоря иными словами, определяется тот, кто будет «сидеть в кармане» (у любимой или у любимого). А «сидеть в кармане», как известно, никому не хочется. Вот и брыкаются «начинающие в любви», поглядывая на ненавистный телефонный аппарат. Но каждый хочет «посадить другого в свой карман». Чувство властолюбия, к сожалению, пропитало сущность современного человека и даже здесь, в самом святом — Любви — оно берет верх и выражается в косом ожидающем взгляде на этот «проклятый» телефон. Гордыня проявляется при виде этого злополучного изобретения человечества. Но не во всем виноват этот самый телефонный аппарат; ожидающий звонка «начинающий» (любить!) ведь не уверен, что его первый шаг в виде набора номера дрожащей рукой будет интерпретирован не как искренность и смелость, а будет определен как его первый шаг в злополучный «карман». Он, этот проклятый «карман», постоянно тормозит его любовный порыв, поскольку «сидеть в кармане», извините, неуютно и не престижно. Вот и идет интрига с тесной связью «телефонных» и «карманных» игр. И в этой интриге, дорогой читатель, есть большой смысл, потому что пока идет интрига, существует любовь, а как только кто-то «сядет в карман», любовь проходит, а сам процесс затухания любви, из-за снижения интереса к «карманному мужчине» (или женщине), сопровождается дикими ссорами и оскорблениями, поскольку любить, «сидя в кармане», невозможно, да и любить «покорно севшего в карман» трудновато.

И только иногда, только иногда мысли о «кармане» уходят на второй план, и мужчина и женщина находят ту грань отношений, когда каждый из них «сажает в карман» другого только периодически, например, когда женщина считает мужчину «карманным» на кухне, а мужчина женщину «карманной» в таких «крупных» делах, как вбить гвоздь или заработать деньги.

Наш мир еще пока слишком бренный, чтобы обойтись полностью «без карманов». Современное счастье состоит не в том, чтобы вообще не «сидеть в кармане», а в том, чтобы «сидеть там недолго» или, еще лучше, сидеть периодически. А вообще-то, там, «в кармане», возможно, и уютно, тепло, по крайней мере. Но, возможно, там, в других мирах, куда мы, может быть, и попадем, заслужив это своей смелой искренностью в этом мире, люди носят одежду вообще без карманов.

«Боязнь карманов» чаще всего, по моему мнению, приводит к одиночеству человека, хотя надо сказать, что «карман» — не тюрьма и сидеть там не так уж и страшно. Но так уж получается, что некоторые люди совсем не переносят «карманов» и ни за какие коврижки не хотят там сидеть, даже недолго. Они, эти люди, слишком свободны. Чувство свободы окрыляет их, а ограничение свободы, тем более в «кармане», ужасно гнетет. Они, эти свободные люди, конечно же, пробуют хоть раз или полраза «залезть в карман», но тут же обнаруживают в нем что-либо нелицеприятное, например, стиранный… три года назад… носовой платок. Высунув голову наружу и жадно глотнув свежего воздуха, они начинают сравнивать благоухающую свободу с будущей «карманной жизнью» рядом с… этим омерзительным носовым платком. Они, эти сверхсвободные люди, иногда и связывают свою жизнь с кем-либо, но только тогда, когда представитель противоположного пола с удовольствием «залазит в карман» и даже считает «пребывание в кармане» верхом своего счастья. Такие сверхсвободные люди, конечно же, не любят своего «карманного милого», но тешат свое самолюбие тем, что лучше все-таки жить с «полным карманом». Однако, чаще всего, добровольцев «лезть в карман» не находится, а свои попытки «засунуть голову в карман», как правило, сопровождаются встречей с этим самым никогда не стиранным носовым платком, который прямо-таки выталкивает тебя из «кармана». После всех этих попыток остается лишь глухое неприятие «жизни рядом с носовым платком», а благоухание свободы кажется еще более сладким и вожделенным, и наконец-то возникает осознание очень простой и только индивидуально понятной вещи, что ты создан Богом… м-м-м… не для «кармана», и что тебе дано особо ощущать и даже смаковать странное и загадочное понятие, называемое Свободой. А в этом понятии — Свобода — есть что-то мистическое, связанное с тем, что в ней, Свободе, заключен элемент очень высокого ранга Любви — любви к людям вообще. Ведь не зря гималайские йоги говорят, что любовь матери к ребенку есть одна степень любви, любовь мужчины к женщине (или наоборот) — другая, более высокая степень любви, но самой высокой градацией любви является Любовь к людям вообще, а… новый Чистый Мир может быть построен только тогда, когда люди научатся любить этой пока странной для нас Любовью — Любовью к людям вообще. Но она, эта Великая Любовь к людям вообще, уже живет среди нас и никак не укладывается в банальную «карманную психологию» людей. Эта Великая Любовь кажется нелепой и наигранной, но она есть, уже есть, и крест этой Любви Будущего несут на себе неказистые и грустно склоняющие голову одинокие люди. Они гордо несут свой крест — крест будущего.

И поэтому вряд ли стоит низкопробно хихикать, обсуждая внутри «семейного кармана» за тарелкой борща, вприкуску с зеленым луком, одинокую подругу жены. Она, эта одинокая подруга, может быть и посчастливее других, потому что ей подвластно то, что неподвластно многим и многим, а именно то, что можно назвать Сладостью Будущего.

Люди почему-то стараются осудить одиночество, а уж безнадежную любовь одинокого человека к недоступному, пусть даже рисованному идеалу обсуждают особенно рьяно, аж причмокивая губами. Они, причмокивающие люди, не понимают, что любовь одинокого человека к рисованному идеалу есть мечта, которую тоже можно любить, но любить в будущем времени; а оно, это будущее время, обязательно наступит, потому что человек не живет одной жизнью, а чередой жизней.

Любить мечту — это странно. Но кто знает, а может быть, в следующей жизни этот неказистый одинокий человек, с грустно опущенными глазами, найдет свою мечту — мечту прошлой жизни, и у них возникнет прекрасная любовь, которой будут завидовать все «сидевшие в кармане», и будут восторгаться те люди, для вторых слово «мечта» никогда не было пустым звуком. А прежде всего, будут восторгаться дети, дети будущей жизни.

Дети всегда любят одиноких людей. Дети чувствуют, что этот одинокий человек, у которого загораются глаза при виде детей, живет в мире грез и хочет, очень хочет видеть только хорошее, а самое хорошее, что можно придумать, — это мечта. И, наверное, поэтому все больше и больше становится вокруг нас матерей-одиночек, которые рожают ребенка даже не обязательно по любви и даже не обязательно от воображаемого принца, а просто так, для себя, чтобы дружить с ним — мечтательным маленьким существом и чтобы вложить в него всю свою любовь, которая имеет великую градацию — Любовь к людям вообще. И не надо это осуждать, ведь абсолютное счастье имеют только тупые люди, но не все люди имеют «счастье» родится тупыми, да и не хотят приспосабливаться под туповатые и заскорузлые установки далеко еще не совершенного современного общества, находя свое счастье в… Мечте. Ведь одиночество — это искренность перед своими чувствами, и кто виноват, что эти чувства уводят в будущее.

Бог создал великую интригу — интригу жизни, в которой все и вся неоднозначно, и трудно понять, что такое счастье, а что такое — нет. Почему-то Создатель решил сделать именно так, а не по-другому. Но главной особенностью Богом закрученной интриги, мне кажется, является то, что он апеллирует не к одной жизни человека, а как минимум к череде жизней. Бог как бы намекает, что твои неудачи или одиночество в этой жизни не есть еще фатальное горе, что мечтать очень даже благородно и что мечты имеют склонность претворятся в будущей жизни. Поэтому вряд ли стоит особенно расстраиваться, если в чем-то не повезло, — в следующей жизни будет лучше, но будет немного одиноко без тех людей, которые были благородны и чисты в прошлой жизни. Но эти люди обязательно встретятся, и Вы их обязательно почувствуете и обязательно узнаете по какой-то родной энергии, исходящей от них, хотя перед Вами будет стоять человек уже совсем другого облика.

Эти мысли проносились в моей голове с какой-то бешеной скоростью, а невероятная четкость мыслей поражала меня. А я все шел и шел вперед — в Долину Смерти. На одном из участков я споткнулся о камень и даже выронил компас, но поднял его и опять пошел вперед. До искомой точки фокуса Зеркала Царя Смерти Ямы, по моим расчетам, оставалось метров 100-150…

Я почему-то не думал о смерти, я не шел умирать. Я просто знал, что в моей жизни закрутилась новая интрига — интрига со смертью.

Интрига со Смертью

Под ногами я увидел очередную кость человека. Я чуть замедлил шаг, но… вновь пошел вперед. Я надеялся, что думающая субстанция времени… может быть…

В этот момент из-за бугра появилось Зеркало Царя Смерти Ямы. Я даже остановился от неожиданности. В этом ракурсе оно, освещенное лучами солнца, было особенно красивым.

Я дошел до вершины бугорка и стал озираться, стараясь увидеть те самые два валуна пятнисто-рыжего цвета, похожие на четырехглазых собак. Я снял очки и, с усилием вытащив из-за пазухи поддетую под анорак футболку, протер их. Я заметил, что мои руки мелко дрожат.

Унылый пейзаж из серых и черных камней расстилался передо мной. Смертью веяло от этих камней. А Зеркало Царя Смерти Ямы сверкало и переливалось цветами радуги, привлекая к себе все сто процентов внимания. Я поймал себя на мысли, что не могу оторвать взгляда от него: оно влекло и манило к себе.

— Неужели смерть столь красива?! — вдруг подумал я, сам испугавшись такой постановки вопроса.

Усилием воли опустив глаза и опять увидев унылые черные камни, я тихо прошептал:

— Нет, столь красива Совесть!

Мысли вновь закружились в голове, и я понял, что Суд Совести не зря проходит где-то здесь, среди унылых камней, а не там — вблизи сверкающего Зеркала Царя… Смерти. Слово «смерть» не вязалось с этим великолепным Зеркалом, оно даже оскорбляло его величие. Это было не Зеркало Царя Смерти Ямы, это было Зеркало Царя Совести Ямы. Ведь Совесть обязательно должна быть красивой, только красивой, очень красивой…

— Смерть вынесена за пределы «Зеркала… Совести» и находится далеко от него, в фокусе Зеркала. Совесть не должна чувствовать близости конвульсий Смерти, Совесть должна оставаться красивой, — подумал я.

Мне вспомнился рассказ тибетца Туктена о том, что на севере Кайласа за Долиной Смерти расположена скрытая «райская» пещера, внутри которой материализуются все мысли человека: хочешь, чтобы появилась пища, — пожалуйста, она возникает мгновенно, стоит только подумать; хочешь еще чего-то — надо только подумать… Я понимал, что верить в это, конечно же, трудно, но мне очень хотелось верить. Мне так хотелось снова окунуться в детство и жить в этом мечтательном детстве долго-долго и сильно-сильно верить в то, что ты когда-нибудь окажешься в «стране чудес». А она, эта страна чудес, была здесь, в Городе Богов.

Я еще раз взглянул на Зеркало Царя Смерти Ямы и натянул козырек фуражки на лоб так, чтобы Зеркала не было видно. Я снова стал озираться, прощупывая глазами каждый бугорок. И тут, прямо по курсу, впереди себя, я увидел рыжее пятно. Деланно ленивым и важным движением я снял рюкзачок, достал из него бинокль и посмотрел в него на это пятно — из рыжего пятна на меня смотрели четыре глаза. Я оторвал глаза от бинокля. Бешено колотилось сердце. Во рту пересохло.

Отмечая про себя, что мои движения стали от волнения неестественно-вальяжными, я поднял компас и взял азимут на рыжее пятно; этот азимут совпал с тем азимутом, по которому я шел сюда.

— Смотри-ка, расчеты в ориентировании не подвели, — прохрипел я вслух и… немного пожалел об этом.

Приглядевшись, чуть в стороне я увидел второе рыжее пятно. Я опять поднял бинокль и… опять увидел четыре глаза, смотрящих на меня.

— Это они — те два валуна в виде пятнисто-рыжих четырехглазых собак, — опять вслух прохрипел я.

Я опустил голову. Казалось, что стук моего сердца слышу не только я, но слышат и горы вокруг. А потом я задрал голову, взглянул наверх из-под низко опущенного козырька и с благоговением посмотрел на Зеркало Царя Смерти Ямы. Долгую минуту я смотрел на него и думал о нем как о Зеркале… Совести…

Я снова нашел глазами два рыжих пятна и, не сводя с них глаз, пошел к ним. Сердце продолжало бешено колотиться, дыхание было учащенным. Как молния, пронеслись слова Анчарики Говинды:

— Многие здесь погибают.

Мои шаги гулко раздавались в тишине гор. В этот момент я не чувствовал ничего плохого — ни угрызений совести, ни внутреннего самобичевания, ни страха. Передо мной была лишь одна цель — достигнуть этих двух пятнисто-рыжих валунов и встать между ними, чтобы энергия сжатого времени оценила меня.

С каждым шагом смертельная интрига приближалась к своей развязке. Четко, вплоть до интонаций, из памяти всплыли некогда мною же произнесенные слова:

— Самое страшное — энергия Совести, загнанная в угол. Выход ее подобен взрыву и способен испепелить тело.

До заветных валунов осталось всего несколько метров. Я замедлил шаг. Стало четко видно, что оба этих валуна и в самом деле похожи на четырехглазых собак. «Морды» этих каменных псов были направлены в мою сторону, и мне казалось, что эти «морды» не огрызаются, а ухмыляются. Каждый валун был высотой около одного метра и явно выделялся на фоне черно-серой каменистой осыпи своей пятнисто-рыжей окраской. Расстояние между валунами составляло около полутора метров.

Я совсем замедлил шаг и вгляделся в одну из «собачьих морд». Нет, я бы не сказал, чтобы эта «морда» была омерзительной. Но она усмехалась, безжалостно усмехалась. Эта морда как бы говорила, что здесь, в этом святом месте, не может быть жалости, совсем не может быть жалости, вообще не может быть жалости и никогда не может быть жалости, потому что жалость — это удел слабых людей, а слабые люди не должны приходить в Долину Смерти.

Я еще пристальнее вгляделся в одну из «собачьих морд». Хорошо видные четыре каменных глаза сверлили меня. Я понимал, что трехмерные каменные тела этих собак не есть главное, что они дополняются более значимыми фантомами, живыми фантомами их тел. И кто знает, может быть, йоги, которые приходят сюда и которые обладают тонко-энергетическим зрением, и в самом деле воочию видят этих пятнисто-рыжих четырехглазых «энергетических» псов и «вживую» ощущают ухмылку во взгляде каждого из четырех глаз.

Оба пятнисто-рыжих валуна и вправду напоминали сидячих псов. Любопытным было то, что нигде поблизости валунов такого Цвета не было видно.

Приблизившись на расстояние одного метра к этим валунам, я остановился. Мне вспомнились одичавшие собаки, которые нападали на меня еще в то время, когда я увидел первые пирамиды Города Богов.

— Это не собаки, это смерть хотела меня растерзать, — пронеслась мистическая мысль.

Я стал тянуть руку к одному из валунов, но отдернул ее. Как будто ток прошел по руке.

Я стоял прямо перед валунами. Я еще раз посмотрел на валуны, еще раз представил, что эти валуны в тонко-энергетическом мире есть пятнисто-рыжие собаки, и, как бы обращаясь к ним, тихо и ласково сказал:

— Да будет Вам, похитители жизней!

Я еще раз поднял голову, еще раз взглянул на сверкающее Зеркало Царя Смерти Ямы и… шагнул в пространство между пятнисто-рыжими валунами.

— Ух! — тихо проговорил я.

Мне показалось, что этот выдох «ух» разнесся по всем ущельям Древнего Тибета, все отражаясь, отражаясь и отражаясь этим коротким звуком — «ух, ух, ух, ух, ух, ух, ух»…

— Жил ли я чистой жизнью? — захотелось крикнуть мне.

Внезапно я ощутил, что моя жизнь начала мелькать передо мной как быстро пробегающие разноцветные картинки, напоминая старое алюминиевое листовое табло с расписанием поездов на железнодорожном вокзале. В то же время я почувствовал, что мои чувства не пропускают ни одну картинку и реагируют на каждую из них, то сладостным ощущением сопровождая одну картинку, то глухим ропотом недовольства потряхивая видение другой картинки. Но я боялся появления чувства негодования и возмущения самим собой… смертельно-сильного чувства негодования.

Я понял, что Царь Смерти Ямы начал свой знаменитый Суд Совести… надо мной.

А картинки моей жизни все бежали и бежали передо мной. Картинки детства мелькали, почему-то, особенно подробно, вплоть до каких-то, на первый взгляд, малозначащих эпизодов, например то, как я плакал, спрятавшись в крапиве позади нашего сарая… Ярко всплыла картинка, когда моя голубоглазая мама во время гуляний на берегу реки Белой во время национального праздника «Сабантуй» на глазах у толпы спасла меня, тонущего, когда я, маленький, хотел показать всем свою прыть в плавании.

Чувства, которые сопровождали картинки моего детского периода жизни, были практически всегда сладостными и чистыми.

Картинки моей молодости мелькали уже менее подробно, показывая только некоторые события этого периода жизни. Удивительным было то, что здесь не было таких узловых моментов, как окончание института или защита кандидатской диссертации. Зато часто выскакивали картинки, показывающие, как я мучился, прислушиваясь к своей интуиции. Некоторые из таких картинок сопровождались легким сладостным чувством, но некоторые — глухим ропотом недовольства с переходом иногда, к счастью очень редко, в свербящее чувство негодования с явным ощущением угрызений совести.

— Смотри-ка, оказывается, можно потерять совесть и перед своей интуицией, — подумал я. — О, как важно, оказывается, прислушиваться к интуиции, чтобы не запятнать свою совесть!

Картинки зрелого периода жизни также чаще всего были связаны с моментами, когда я интуитивно, мучаясь, создавал новые методы лечения больных. Чувство глухого ропота в душе при этом я ощущал редко, все казалось достаточно радужным. Я даже сделал вывод, что в зрелом периоде я больше прислушивался к своей интуиции, чем в молодости. Но наиболее сладостные чувства вызывали, как ни странно, картинки моментов «научного избиения» и картинки тяжелого возрождения после того, как маститые московские ученые разрушили всю нашу «интуитивную работу» до основания. Четко запечатлелся момент подписания Минздравом России приказа о создании нашего Всероссийского центра глазной и пластической хирургии, и это в чувствах было воспринято… как торжество интуиции, вернее, торжество науки, созданной на интуитивной основе.

Иногда картинки зрелого периода жизни касались личных отношений с разными людьми. Я как бы ждал, что глухой ропот в душе будет возникать тогда, когда появится картинка о том, как я, сорвавшись, орал на кого-либо. Нет, эти картинки сопровождались вполне благопристойными чувствами. Глухой ропот в душе возникал тогда, когда появлялась картинка о том, как я, корча из себя профессора, равнодушно относился к кому-нибудь из безнадежных пациентов, забыв сказать хотя бы несколько теплых слов и не дав надежду на будущее. Но при виде картинки с безнадежными больными чаще всего возникало, все же, сладостное чувство, и я видел вслед за этим себя, мучающегося в процессе научного поиска и прислушивающегося к интуиции.

Любопытным показалось то, что сладостное чувство сопровождало картинки тех моментов жизни, когда тебя предавали, или, воспользовавшись твоей наивностью, пользовались тобой, за спиной приговаривая — «Ну и лох!». Я очень сильно удивился этому, а потом понял, что я никогда не опускался до того, чтобы мстить. — Смотри-ка, как важно не мстить, — прозвучала мысль.

Но наиболее сладостные чувства появились тогда, когда замелькали картинки о моих трех гималайских экспедициях. Все эти сценки с йогами, сомати-пещерами, «живой и мертвой» водой и многие другие, показались мне беспредельно светлыми и чистыми, что меня начинало аж трясти от радости. Промелькнула мысль, что в этот период жизни я, наконец-то, осознал простое на первый взгляд понятие — Чистая Душа.

А потом я снова начал видеть себя в «научных муках». Но эта наука была уже другой, она была какой-то… ну, может быть… чистой и светлой, потому что я, включая в анализ сугубо научные данные, перестал бояться использовать эзотерические сведения и весьма экзотические результаты гималайских экспедиций. Но самое главное состояло в том, что я каким-то неведомым образом понял, что мои чувства начали инспектировать мои мысли без стыдливой боязни применять в этом процессе расплывчатое понятие — Чистая Душа.

Именно тогда у меня появилось какое-то глубинное осознание того, что детство есть период попытки жить на Земле по принципам Того Света, молодость есть период ошибок и адаптации к земным условиям жизни, а зрелый возраст — реализация самого себя при жизни на Земле.

Чувства, прыгающие от сладостных ощущений до глухого ропота в душе, тем не менее, как бы подсказывали мне, что угрызения Совести, оставшиеся в прошлом, могут возвращаться, или усиливаясь глухим ропотом негодования, или напрочь стираясь сладостным чувством.

— Это и есть покаяние, — подумал я, — когда добрым деянием или доброй мыслью можно смыть старое клеймо на совести.

Картинки, связанные с гималайскими экспедициями, мелькали особенно часто, порой подробно показывая, на первый взгляд, малозначащие моменты. Например, то, как я, растянувшись, упал на землю, ударившись о камень. Но что-то подсказывало мне, что именно в этот момент мой мозг «разродился» новым для меня осознанием действительности, после чего я видел картинки, посвященные этому повороту мыслей, когда я то стоял, взирая вокруг, то сидел, уставившись в пол, то что-то быстро записывал в полевую тетрадь. Но при этом я совершенно четко помнил (а вернее, осознавал) ход мыслей, который был в моей голове в то время. С точки зрения уже новых достигнутых позиций осознания действительности, эти ; прошлые мысли казались мне порой смешными и глупыми, но какое-то внутреннее сильное чувство говорило мне, что этот «глупый вариант» мыслей не являлся ошибкой, а был всего-навсего переходным этапом, чтобы на фоне своей глупости, стимулируясь признанием ее, понять то, что сквозь гордыню осознать трудно. Тобой признанная твоя же глупость помогала преодолеть твою же гордыню.

Вскоре до меня дошло, что Царь Смерти Яма не «смотрит видеофильм» прожитой мной жизни, а он пролистывает какую-то удивительную книгу твоих мыслей, которые, к тому же, имеют еще и параллельное «видеоизображение» в виде взгляда на тебя со стороны в этот момент.

— Это хроники Акаши, это удивительный небесный компьютер, в котором записываются все твои мысли по ходу твоей жизни! — про себя воскликнул я. — Яма, сжав время, ускоренно «пролистывает файл» твоей жизни в хрониках Акаши!

Мне стало даже не по себе, когда я нутром понял, что ни одну свою мысль нельзя спрятать и что ты вместе со своими мыслями представляешь собой «открытую книгу». Но мой восторг перед мощью «небесного компьютера» Акаши усилился еще и тем, что кто-то (может ангелы, а может кто-то еще) не только наблюдает за каждым твоим шагом и «снимает каждый твой шаг на видео», но и сопоставляет твои личные «видеоизображения» с ходом твоих мыслей в тот момент.

— Какая же мощь заложена в этом небесном компьютере! Чтобы записать все твои мысли и «снять на видео» всю твою жизнь, да еще и сопоставить все это… Да еще и всех людей на Земле… Да еще и всех животных и растений… Да еще и воды… Да еще и… Вот это компьютер!!! А насколько грандиозен разум Царя Ямы, чтобы он мог «работать» с этим «компьютером»! А насколько сверхграндиозен разум Бога, который видит и анализирует все живое во всей Вселенной!!! — восхищался я про себя, поражаясь малозначимости своей персоны.

Теперь я стал хорошо понимать, что главное в человеке — не его дела, а его мысли.

А картинки моей жизни все мелькали, мелькали и мелькали, вскоре появилась наша тибетская экспедиция. Появились до боли знакомые лица Равиля, Селиверстова и Рафаэля Юсупова и даже появилось мое лицо, наблюдавшее спор Селиверстова и Юсупова, — связанный с тем, что Селиверстов хотел бы научиться парить и допарить» до «лестницы в небо». Сладостные чувства ощущал я в то мгновение, а слово «дружба» приобретало какую-то особо высокую значимость.

Я увидел Главное Зеркало Времени и себя, дрожащего от холода. Мне даже показалось, что я дрожал не от холода, а от счастья. И эти наполненные счастьем чувства вдруг как бы плавно сконцентрировались и элегантно вылились в мысль о том, что Время — живая и думающая субстанция и что Время решает очень многое в мироздании, обладая колоссальной интеллектуальной мощью и имея возможность через механизм старения уничтожить то, что захочет уничтожить оно, Время… или через пожизненную молодость дарить возможность кому-то творить, творить и творить во имя Вечного и Сущего. А еще у меня исподволь, и тоже как-то счастливо, выкатилась мысль, что сжатое время не есть просто фатальное ускорение, а есть, прежде всего, возможность ускоренно думать и ускоренно вершить судьбы людей Ему — Великому Разуму под названием Время. Поэтому находиться в зоне сжатого времени не так уж страшно, поскольку Время еще и очень доброе, но в то же время и очень справедливое; вечный интеллект Времени не берет в расчет, как большую ценность, одну из жизней одного из людей. Время думает вселенскими масштабами и в то же время замечает каждую деталь и каждый нюанс, включая механизм ускоренного или мгновенного старения только в крайнем случае, основываясь на показаниях прежде всего энергии Совести. А Царь Смерти Яма есть тоже Время, вернее… Человек Времени.

Наша тибетская экспедиция пролистывалась очень подробно. Мелькали пирамиды и монументы, мелькали наши лица, а мысли, которые появлялись тогда, как бы возвращались заново. Особенно долго держалась картинка с «читающим человеком». И опять же светлые чувства, сопровождавшие эти тибетские видения, начали закручиваться и приобретать характер неких чувственных мыслей, которые вскоре стали очень ясными и совершенно четко дали мне понять, что прошлое, настоящее и будущее взаимосвязаны и что Время, по своему усмотрению, может даже повернуться вспять, и тогда после нас — арийцев — на Земле опять появятся атланты, за ними лемурийцы и так далее.

Но Время редко делает так; оно чаще всего возвращает прошлое по спирали в будущее, когда в недрах существующей на Земле человеческой расы появляются странные люди, количество которых все увеличивается и увеличивается, а их необычный облик, непонятно почему, кажется нам до боли знакомым. Подсознательная память шепчет нам, что когда-то давным-давно, много-много жизней назад, мы были сами почти такими же, и сейчас узнаем в этих странных людях самих себя в прошлом, но в несколько новом обличий. Этих странных людей все время тянет на их Главную Родину — Тибет, — туда, где находится легендарный «Вечный Материк», где в древнем Городе Богов сокрыто хранилище Прошлого, отмеченное статуей «читающего человека» и охраняемое Великой Шамбалой. Рано или поздно кто-то из этих странных людей получает доступ в хранилище Прошлого и при виде древних аппаратов и записей на «золотых пластинах» чувствует, что они кажутся ему знакомыми и родными, как будто бы когда-то, очень много жизней назад, он сам пользовался такими аппаратами и наносил записи на «золотые пластины». Странный человек начинает понимать, что никогда не бывает абсолютного Прошлого, что Прошлое относительно, и что оно возвращается в Будущем, а хранилище Прошлого есть одновременно и хранилище Будущего. И там, внутри хранилища Прошлого, странный человек осознает, что именно он жил в том, беспробудно далеком Прошлом и что серенада его жизней была, есть и будет бесконечной, хотя уровень его сознания будет в разных жизнях разным, будучи подвластным какому-то грандиозному по силе регуляторному механизму. Странный человек поймет, что только его подсознание хранит реальную память обо всех его прошлых жизнях, уводящих во времена ангелов, и начнет с большим доверием относиться к интуитивному шепоту подсознания, слегка негодуя по поводу того, что подсознанию разрешено почему-то только шептать, а не говорить прямым и твердым голосом. А также странный человек подумает о том, что в далеком Будущем, когда еще раз повернется спираль Времени, наступят времена, такие же времена, какие были у лемурийцев, когда подсознание сменит свой привычный шепот на прямой диалог с сознанием. И только тогда человек начнет видеть Прошлое и будет иметь прямой контакт с самим Создателем.

Я почувствовал, что среди этих неведомым образом навеянных мыслей мелькнула мысль о «новом человеке», и он, этот «новый человек», показался мне летающим. Чувство сладостного счастья сменилось на легкую разовую грусть. О, как много я тогда не знал! Я не знал, что новый человек существует уже в реалиях.

А потом среди мелькающих картинок тибетской экспедиции появились мои глаза, глаза Равиля, Селиверстова и Рафаэля Юсупова… Странно было смотреть в собственные глаза… уже в прошлом… на фоне далеко не блещущего красотой моего лица. И в этих глазах я вдруг прочитал странную мысль, странную и явно не мою мысль о том, что этим глазам разрешено увидеть… разрешено увидеть… разрешено… Это «разрешено увидеть» повторялось много раз и гулко звучало в голове.

— Что? Что разрешено увидеть?! — даже воскликнул я про себя.

А потом, как-то просто и легко, я понял, что нам было разрешено увидеть… Город Богов.

— Кем разрешено? — про себя спросил я.

— Время подошло… поэтому и разрешено, — прозвучал мысленный ответ.

А потом мои мысли закружились в хороводе, как бы освободившись от мистического налета, и, войдя в иерархию логики, подсказали мне, что вообще-то много, очень много паломников и йогов видели Город Богов, но, почему-то, им не дано было осознать, что они видят Его — легендарный и великий Город Богов.

Вслед за этим я снова увидел свои глаза и глаза Равиля — в них можно было прочитать счастье, и они, эти глаза на обветренных и замерших лицах, выражали нечто, когда… непонятно кому… от всей души говорится «спасибо».

И, наконец, я увидел себя, идущего в Долину Смерти. И мне, стоящему здесь, в Долине Смерти, передался страх, который я, как и любой человек, испытывал перед встречей с Неведомым, тем более с тем таинственным Неведомым, имя которому — Смерть.

А картины мелькали и мелькали, показывая, как я шел к двум заветным валунам, похожим на четырехглазых пятнисто-рыжих собак. И среди этого страха перед встречей с Неведомым, тем более с таким неведомым, как …. я был почему-то счастлив, неведомо почему — счастлив! Я ощутил, что я не зря по компасу искал эти два валуна и шел сюда. Что-то неудержимо влекло меня сюда. Мысли, прекрасно работающие в сжатом времени, подсказали мне, что я шел сюда, чтобы понять — что же такое жизнь человека? И… вроде бы я кое-что понял… только кое-что. А это «кое-что», как подсказывали мне мысли, состоит в осознании тобой самим твоего предназначения в жизни, которое Кто-то — Бог, наверное, — тебе предначертал. Но как трудно понять это предначертание! Как трудно осознать его! Неужели для этого обязательно нужно ходить в Долину Смерти!?

О, нет! Не обязательно надо добираться до далекого Тибета и не обязательно идти в сокрытую в душевном тумане Долину Смерти! Надо просто прислушиваться к своей интуиции и к её сокровенному шепоту. А этот шёпот, как говорится, много стоит. И, эх, как редко мы прислушиваемся к нему! Мы как бы не хотим слушать шёпот, а слышим только громкие слова. Но шёпот… многого стоит.

И тут до меня дошло, что… Бог меня породил прежде всего для того, чтобы я слушал свою интуицию, а не просто махал руками или двигал ногами. Мне даже как-то обидно стало, что я должен слушать и слушать этот неясный шёпот и… мучиться от того, что я, дав волю своим ногам или рукам или каким-нибудь природным инстинктам, поступаю неправильно, потому что при «звуке» этих естественных устремлений не слышно шёпота. Я осознал, что мне кем-то вроде как предписано использовать движения рук, ног и прежде всего головы в том направлении, которое мне подсказывает этот самый шёпот. Я понял, что я чаще всего слушался этого шёпота, увлекаемый валом чувств, сопровождавших его, но иногда брыкался, да еще и сильно брыкался, очень сильно брыкался, поддаваясь желанию жить «простонародно» или, так сказать, «по-человечески», как обычно рекомендуют на банальных свадьбах с идиотским массовиком-затейником. И… из-за этого желания жить «по-человечески», под сенью крикливых напутствий массовика-затейника, я упустил столько времени, столько времени… О, как много я упустил времени, особенно в молодости!

Мне, стоящему между двух валунов пятнисто-рыжего цвета в Долине Смерти, вдруг стало страшно от того, что я в своей жизни упустил много времени, очень много времени только из-за того, что не послушался шёпота интуиции, а выражение «жить по-человечески» стало казаться мне ненавистным. Угрызения Совести подступили к горлу и… я понял, что здесь, в Долине Смерти, я получу наказание только за то, что я когда-то… упустил время… не послушав интуицию, которая диктовала мне, что тебя, как и других, создал Бог, и он же определил индивидуальное твое предназначение, о чем ты, дорогой, можешь узнать из своих чувств и… этого шёпота, который так не хочется слушать, особенно после увещеваний массовика-затейника.

Я только не знал одного — какое наказание я получу… пока… не знал.

А мысли про моё предназначение сами по себе развивались и развивались в моей голове. Стало до боли жалко, что я упускал отпущенное мне время … особенно в молодости. Какой-то облегчающей волной в меня вошло понимание, что в зрелом возрасте я во многом компенсировал упущенное в молодости время, став по интуиции работать до двух-трех часов ночи. Но я ощутил, что всё равно не успею наверстать это злополучно упущенное время. И от этого мне было горько. Я ждал наказания Царя Смерти Ямы.

В голове промелькнула мысль о паломниках, которые приходят сюда, в Долину Смерти, чтобы именно здесь, перед лицом Смерти, осознать, наконец-то, смысл жизни. Почему же паломники, благочестивее которых вроде бы и не бывает, приходят сюда и почему же многие из них, паломников, умирают здесь, испепеляемые выходящей из них энергией Совести? На повисший вопрос тут же возник ответ — благочестивость не есть ещё искренность перед Богом, а под личиной благочестивости часто скрывается то, что надо замаскировать в себе самом, выучив какие-либо заунывные ритуалы с оттенком пренебрежения ко всему человечеству, живущему, извините, полноценной, вкусной и страстной жизнью.

Такие паломники сами не понимают того, бурча непонятные для них самих молитвы, что они под сенью благочестивости скрывают свою банальную трусость перед людьми и жизнью. И чем больше они, паломники, боятся людей, тем больше они уделяют внимание молитвам и ритуалам. Они уходят от людей подальше, погружаясь в рисованный мир непонятных ритуалов, которые… вряд ли когда-нибудь будут поняты. Рисованный мир есть мир трусливых людей, тех людей, которые боятся жизни. Символ Зайца стоило бы применить к этому миру.

Они, эти «убегающие от жизни зайцы», живут в мире глухого ропота чувств, бунтующих против падения Человека до уровня Зайца, и даже как-то привыкают к этому ропоту, как люди, живущие на железнодорожной станции, привыкают к грохоту поездов. Но что-то точит, точит и точит их изнутри. И, в конце концов, не выдержав вечного и омерзительного скрежета в душе, паломник, взяв, согласно ритуалам, котомку и посох в руки, отправляется в путь и идет туда, куда велят идти ритуалы. Он идет, идет и идет, почти не кушая и стесняясь оправиться даже перед камнем или деревом, и, наконец, находит, согласно ритуалам, Долину Смерти и… смело… со звуком «м-м-х» входит туда, где вдруг понимает, что вообще-то он зря пришел сюда, поскольку в картинках его жизни, мелькающих перед глазами, отсутствует его благочестивость и ритуальность, а возникают толпы людей, на фоне которых вырастает символичный образ Зайца. И тут паломник замечает, что руки его подёргиваются, что морщины на них углубляются, и он с ужасом видит, что тело его, истлев, с грохотом падает на землю, а он взлетает над останками, наконец-то поняв, что если в душе появляется страшный сигнал — глухой ропот, то надо искать причины его в себе самом, а не задалбливать этот глухой ропот завыванием выученных молитв и, что освобождением от этого глухого ропота чувств является действие, пусть ошибочное, но действие во имя не самого себя с признаками заячьей породы, а во имя людей с их непредсказуемыми поворотами и активностью, потому что Бог определил главную ценность человека как любовь (действенную любовь!) к человечеству вообще… а не к Зайцам вообще, хотя… и не все паломники такие.

— Ох и трудную жизнь определил Бог человеку! — подумал я! — и… почему-то он, Бог, во главу угла поставил этот самый тихий шёпот в тебе самом, ослушаться которого нельзя. А также он, Бог, определил напряженнейший ритм жизни, когда, извините, нельзя упускать время… Ведь и он сам, Бог, не упускает время, а все творит, творит и творит. А мы… дети его, Бога.

Я помотал головой и воочию увидел себя стоящим между двумя валунами пятнисто-рыжего цвета. Я приподнял козырёк фуражки и увидел зеркало Царя Смерти Ямы. Я посмотрел на свои руки — они были замерзшими и холодными. Я опустил голову и с ужасом заметил, что я стою на человеческих костях. Мелькание прекратилось.

Я развернулся, сделал шаг и пошёл назад. Что-то заунывное засвербило в душе. Мои поношенные ботинки глухо стучали по камням, а стрелка компаса привычно вела меня туда, где остался ждать Равиль.

А то самое, заунывное, все свербило и свербило душу. Я шагал, тяжело шагал. В каком-то месте я остановился и потрогал самого себя.

— Жив… ещё, — сказал я вслух.

Но что-то выло в моей душе. А потом этот вой усилился и неожиданно перерос в резкую боль в области желудка.

— А-а-а, — согнулся я от боли.

Я сел на камни и, стараясь не обращать внимание на боль, стал Разглядывать свои руки. Лицо свое я не мог разглядеть, поскольку, не будучи женщиной, не носил с собой зеркальца. Зато здесь, сзади меня, было другое зеркало — Зеркало Царя Смерти Ямы.

Я вглядывался в каждую морщинку моих рук, боясь увидеть в них признаки увядания. Я ждал появления их и даже, почему-то, ждал вожделенно. Я не хотел… но ждал. А боль, эта жуткая боль в области желудка, как бы сигналила мне.

— А может быть, это просто обострение язвы желудка? Да и легенда о Городе Богов и расположенной в нем Долине Смерти есть всего лишь выдумка? Может быть, я все это нарисовал в своём воображении? — думал я.

Но я тут же вспомнил монументы Города Богов, представил их увиденную реальность, осознал, что их на самом деле кто-то построил с помощью даже близко недоступных нам высочайших технологий, и… я понял, что легенда о Долине Смерти — это правда.

— Ведь это же правда! — хотел было в отчаянии вскричать я, но боль в области желудка не дала мне сделать этого.

Перед глазами опять промелькнули образы пирамид и монументов Города Богов, снова поражая своим величием и опять подсказывая мне, что этот легендарный Город был в реалиях когда-то построен людьми, которые не сомневались в том, что энергия пяти элементов, приводимая в действие Любовью к Богу, может быть обуздана человеком с… Чистой Душой и что Время есть думающая и… очень добрая субстанция.

Те картинки моей жизни, которые мелькали перед глазами в пространстве между двумя пятнисто-рыжими валунами, через чувства, сопровождавшие их, как бы привели меня к выводу, что я, по большому счету, вроде бы мало грешил в своей жизни, кроме того, что в период молодости плохо слушал свою интуицию и упустил много времени, отпущенного мне для творчества. Но мне казалось, что я сполна компенсировал упущенное в молодости время необузданно интенсивной работой в зрелом возрасте. Оказалось, что нет.

Груз упущенного времени тяжело завис в душе и совершенно ясно перешел в жуткую желудочную боль. Я понял, что эта боль и есть то наказание, которое вынес мне Царь Смерти Яма, — наказание за упущенное время.

— Ох и строг же ты, Яма! — проговорил я, задыхаясь от боли.

— Неужели жизнь человека оценивается столь строго?!

Неужели нельзя простить?! Ведь я же упускал время лишь в период неразумной молодости! Почему же нельзя простить… и зачем наказывать столь жуткой болью?! Почему я не был рожден тупым человеком, с которого и спрос-то невелик?! Почему моим предназначением явилось не то, чтобы всласть махать киркой или двигать лопатой, а слушать этот неясный шёпот интуиции?! Почему Бог не дал мне счастья быть тупым?!

А боль все усиливалась, усиливалась и усиливалась. Я не выдержал и, схватившись за живот, упал на камни, корчась от боли.

— О-о-о-ох! — стонал я, лежа на камнях рядом со выходом из Долины Смерти.

Я поднял голову и помутившимся взглядом посмотрел вокруг. Рядом со мной лежала кость, человеческая кость.

Я ещё раз взглянул на свои руки, ожидая, что в них увижу признаки увядания и испепеления. Но их не было… А я хотел смерти, я уже желал её. Я устал от боли.

— О-о-о-ох! — продолжал стонать я. — Молодость подвела!

Я приподнялся на локте и ещё раз посмотрел на свои руки. Все пальцы были в грязи; видимо, я в отчаянии скреб землю-матушку. Но руки были розовыми, даже красными, — в них текла кровь.

И тут я понял, что я не умираю, не испепеляюсь, а наказываюсь болью, всего-навсего болью, хотя и жуткой болью. Царь Смерти Яма вынес мне такой приговор. Он не забирал меня.

Я встал на колени и так, согнувшись и положив голову на землю, простоял довольно долгое время. Слезы бежали их моих глаз, окропляя землю. Я плакал и стонал, плакал и стонал, иногда вытирая слезы прямо о тибетские камни и размазывая грязь по лицу. Подняться у меня не было сил.

Со слезами пришло облегчение. Я стал по-детски всхлипывать, лишь иногда, при приступах боли, тихо завывая и плача, плача и плача.

— А-а-а… — безвольно всхлипывал я. — А-а-а… А-а-а…

Наконец я с трудом поднялся на ноги и, с непонятным недовольством ощущая, что все же стою на них, поднял компас, чтобы взять азимут к тому месту, где должен был ждать меня Равиль. Я еле увидел стрелку — компас весь был в грязи.

— Вот он, вот он… — прошептал я перекошенными от боли губами, определяя азимут.

Я плюнул на палец и слюной стал вытирать грязь на крышке компаса. Слюна была тёплой.

— Жив, что ли? — пролепетал я. — Спасибо тебе, Царь…

Я шагнул вперед. Ноги, хотя и плохо, слушались меня. Я пошел по азимуту, туда, где ждал меня Равиль. Страшно болел желудок. Но я надеялся, что Царь Смерти Яма оставил меня здесь — на этом Свете. Я, наверное, был ещё нужен здесь.

Метров за двести до бугра, где должен был сидеть Равиль, у меня кончились силы. Я пошел на четвереньках. Так и дошёл до Равиля — почти на четвереньках. Равиль подскочил ко мне. Взял меня под локти и попытался поднять. А я схватил его за ноги, уткнулся лицом в его колени и громко, не стесняясь, застонал.

— Что, шеф?

— услышал я голос Равиля.

— Я живой?

— спросил я.

— Да, — ответил он недоуменно.

— Не постарел?

— Да нет. Розовенький такой.

А потом Равиль дал мне таблетки от желудка и, откуда-то, из-под камней набрав горсть воды, дал мне запить.

Вроде бы стало легче. Я широко раскрыл глаза и посмотрел на окружающий меня мир. Силы стали вливаться в меня. Желудок, конечно, болел, но уже не столь сильно.

Я встал и медленно пошёл вперед. Что-то хрустнуло в колене; этого я испугался, — мне показалось, что мои кости начали рассыпаться, а истлевающие ноги — оседать. Я даже потрогал колени, — они были жесткими и натружено гудели.

Это меня успокоило, я ещё шагнул вперед, ещё, ещё, ещё … и тихонько побрел вверх по склону.

— Иду ведь, а! Живой, значит… — сказал я сам себе.

Боль

А желудок болел, сильно болел. Но эта боль стала уже привычной; я свыкся с ней и уже воспринимал её как нечто естественное. Мне даже было трудно представить такое состояние, когда нет этой сжимающей боли.

Вместе с этой болью я шёл и шёл вверх, с радостью ощущая, что не умираю. И мне казалось странным, что я не умираю. Меня даже удручало то, что я живу. Я был… готов к смерти, но… я еще жил.

Через некоторое время я стал прислушиваться к своей боли. Она была такая же, как и при обычном обострении язвы моего желудка, но намного сильнее. Однако эта боль имела одну необычную особенность — она как бы исходила не от желудка, а вытекала откуда-то из души, постепенно переливаясь в область желудка. А в душе что-то стонало и плакало, сильно плакало. От этого странного плача души и исходила боль.

Я постарался осознать причину плача своей души. Это у меня долго не получалось. А потом я как-то неожиданно понял, что плач есть выход из души негативной энергии и что после плача должно наступить облегчение. Я понял, что негативная энергия выходила из меня, выходила через эту жуткую желудочную боль.

Осознание этого дало какое-то облегчение. Я стал относиться к боли как к заслуженному наказанию за некогда запятнанную совесть перед… своей интуицией. Это наказание показалось мне слишком жестоким. Но через эту боль до меня ясно дошло, какие страдания испытал бы в Долине Смерти, например, жадный человек — испепеление его тела сопровождалось бы дикой болью, но несравненно большие страдания испытал бы его дух, выходящий из истлевающего тела. Царь Смерти оказался жестоким, но жестоким оправданно — в противном случае, без жестокого наказания, у людей рождались бы дети с жадным, завистливым или стервозным нравом.

Мне стало жалко таких людей, но я уже знал, что жалость не есть благородное чувство, а есть лишь ложное копирование благородного сострадания, поскольку не может быть сострадания к тому, что должно быть наказано, наказано или здесь, или там, на Том Свете.

Вскоре я снова увидел Зеркало Царя Смерти Ямы. У меня ёкнуло сердце. А на душе стало грустно-грустно, так грустно, как бывает, когда теряешь кого-то очень близкого… Я даже остановился на какое-то время, с непонятным вожделением посмотрев на «Зеркало» и по-доброму представив Человека с Большой Буквы по имени… Время.

— Шеф, здесь нельзя останавливаться. Тату говорил… — послышался голос Равиля.

— Да, да, я пошёл, — тихим голосом ответил я.

На полусогнутых от слабости ногах я повторно пересек зону действия Зеркала Царя Смерти Ямы.

Я почувствовал, что мне не хочется уходить отсюда, Царь Смерти был не просто жесток, а как бы… манил к себе и… не хотел отпускать.

— Смерть не хочет отпускать меня, промелькнула мысль, вызвав резкое усиление боли в желудке.

Я остановился, согнулся и застонал. А потом я поднял голову, обернулся и снова посмотрел на Зеркало Царя Смерти Ямы. Мне показалось, что оно смотрит на меня… добрыми глазами Смерти. Оно, это Зеркало, как бы провожало меня. А я уходил, чтобы вновь возвратиться в наш бренный мир, тот мир, где так много душевной грязи. Мне не хотелось возвращаться туда.

Я еще раз прислушался к жуткой и уже привычной боли в области желудка. Теперь я четко осознавал, что через эту боль моя душа очищается, выводя через этот «болевой канал» негативную энергию, накопившуюся во мне.

— А ведь я хочу, очень хочу ещё и ещё очиститься! — чуть ли не выкрикнул я. — Я хочу, очень хочу обрести то, о чем говорят все религии мира, я хочу обрести… Чистую Душу.

Это понятие, называемое Чистой Душой, представилось мне столь манящим и сладким, что я чуть было не повернул назад, чтобы опять вернуться к тем двум валунам, похожим на четырехглазых пятнисто-рыжих собак, встать между ними и опять предстать перед очищающим Судом Совести Царя Смерти Ямы.

Но слабые ноги несли и несли меня вперед: наверное, надо было, чтобы эти ноги донесли меня до нашего бренного мира.

Чувство грусти совсем захватило меня. Я понимал, что в том бренном мире, куда несли меня мои слабые ноги, понятие Совесть, как говорится, не в почете. Мне даже захотелось, чтобы Всевышний построил всех людей в ряд и по очереди подверг их Суду Совести Ямы, ставя их между двумя валунами, похожими на пятнисто-рыжих четырехглазых собак, чтобы они, эти люди «родного мне» бренного мира, прочувствовали наконец-то, что такое Совесть, и через жуткую боль или через жуткое созерцание испепеления своего тела наконец поняли, что Бог конечной целью прогресса человека определил достижение состояния, которое называется Чистой Душой.

Цена Совести

Шагая, я вспомнил одного жутко богатого человека, который привез ко мне своих детей — дочь и сына, безнадежно слепнущих от куриной слепоты. Этот человек, упрашивая меня придумать что либо сверхъестественное, вдруг обратил внимание на мой вполне приличный хирургический костюм и поинтересовался его ценой. Я недоуменно посмотрел на него и ответил, что этот костюм стоит 2000 рублей.

Он в ответ помахал лацканом своего пиджака и сказал, что он стоит 2000 долларов (в 30 раз больше), намекнув, что я, если придумаю что-либо сверхъестественное, тоже буду ходить в таком пиджаке, в ответ на что я пожал плечами и внимательно присмотрелся к этому пиджаку. Он не вызвал у меня никаких эмоций — так себе, серая мятая тряпочка в клеточку.

«Этюд с пиджаком», конечно же, не смог простимулировать мой мыслительный процесс, тем более что я по натуре не способен не только отличить дорогую материю от дешёвой, но и даже увидеть дыру на собственной одежде. Я просто поморщился и предложил этому жутко богатому человеку положить своих детей в нашу клинику, чтобы попытаться хирургическим путем вернуть им маломальское зрение.

Маломальское зрение не удовлетворило жутко богатого человека. Он стал намекать, что если зрение будет выше, то он раскошелится мне и на брюки по такой же цене. Я представил, что если на моей и так не очень складной фигуре будут висеть еще и такие же в клеточку брюки, в которых из-за безобразной цены нельзя позволить себе сесть на грязную скамейку с прилепленной к ней жвачкой, то я стану рабом этого сверхдорогого костюма и буду всегда помнить о той цене, за которую он куплен. Да и клеточка вызвала у меня тюремные ассоциации.

В общем, от костюма в клеточку я отказался. Тогда жутко богатый человек предложил мне костюм в полоску. Это ещё более УСИЛИЛО мои тюремные ассоциации, и я с негодованием взглянул на него, пояснив, что операция будет проходить в порядке попытки и что я не могу полностью гарантировать положительный результат операции, даже если к костюму приплюсуются ещё носки и трусы.

А жутко богатый человек все еще не понимал меня. Он, мне кажется, уже думал о новом нательном белье, которое я никогда не ношу из-за несимпатичности слова «кальсоны». Мне показалось, что этот человек вскоре предложит купить мне ещё и дорогие портянки.

В конце концов жутко богатый человек, отойдя от бесплодных попыток вырядить меня на свой бутиковый вкус, не на шутку расфилософствовался на тему об умении зарабатывать деньги и о роли денег для достижения свободы личности, что с дурости проронил неосторожную фразу о том, что они, богатые люди, хорошего врача всегда купят.

— Подобные фразы мне часто приходится слышать от богатых людей, — завелся я тогда. — Один нефтяной босс, сын которого имел подобное заболевание, говорил мне это же!

Помню, у меня побагровело лицо, а на шее выступила пульсирующая вена. Я бычьим взглядом посмотрел на жутко богатого человека и сказал, что настоящего врача купить нельзя и что настоящий врач отличается от просто хорошего врача тем, что он подходит к каждому больному с душой и состраданием. К сожалению, я так и не смог донести до него, что деньги препятствуют тому, чтобы сам Бог подсказал тебе, как разгадать болезнь и вылечить её.

Жутко богатый человек в ответ вытащил из кармана пачку долларов и сказал что-то наподобие того, что перед такой суммой я не удержусь и придумаю все, что нужно для его детей, которых он очень любит.

Я, еле сдерживая себя, чтобы грубо не выставить его за дверь, порекомендовал ему приехать через полгодика — авось что-нибудь удастся придумать. А пачку долларов я демонстративно засунул обратно во внутренний карман его шикарного клетчатого пиджака, слегка коснувшись его потной груди.

Жутко богатый человек приехал через три года, когда его дети уже совсем ослепли. На этот раз он был одет в пиджак в полоску. Я, конечно же, повозмущался тем, что они приехали столь поздно, но… что же было делать! Жутко богатый человек стал оправдываться, говоря, что его дети привыкли проводить зиму в Южной Африке, а лето — в Южной Англии и что затащить их в холодную Россию было трудно. Он даже сказал, что приезд их в Россию, тем более в провинциальную Уфу, можно интерпретировать почти как героизм и честь для нашего города. Поэтому мне, доктору Мулдашеву, надо особо постараться, чтобы его дети совершили «опасное путешествие» в «родную» Россию не зря и… уехали в Южную Африку совершенно зрячими. А за деньгами дело не станет — пачка долларов будет моя.

Надо признаться, что к тому времени мне и в самом деле удалось разработать новый метод лечения пигментного ретинита (куриной слепоты), и дети этого жутко богатого человека имели шанс прозреть, но только шанс, а не стопроцентную гарантию. Я посмотрел на беспомощно раскрытые слепые глаза детей, и мне стало их жалко — они были не виноваты, что им так и не привили сладость понятия — Родина. Они не понимали того, что Родину человека определяет Бог, посылая с Того Света дух в тело младенца, рождающегося в той или иной части земного шара, и что преступить решение Бога и назвать себя далеко не престижным словом «эмигрант» является грехом, очень большим грехом. И кто знает, может быть этот самый пигментный ретинит, порочный ген которого развивается в болезнь максимум в 50% случаев, и явился тем самым наказанием за грех, когда к святому слову Родина стали относится как к пустому звуку, уповая на лучшие климатические условия южного берега Англии или Южной Африки.

Один из детей жутко богатого человека, вроде бы мальчик, некрасиво растянув губы, заплакал, начав причитать, что ему здесь надоело сидеть и что ему хочется, чтобы служанка Лурдис напоила его свежим кокосовым молоком. Но кокосового ореха у меня не было, а посылать кого-то в магазин мне не хотелось. Полный коридор пациентов ждал меня. Да и… не кокосовая страна — Россия-то! Картошки жареной лучше бы попросил этот мальчик.

И тут я вспомнил, что три года назад этот самый жутко богатый человек с дурости произнес фразу, что хорошего врача они — богатые люди — всегда купят. Я с неприязнью посмотрел на раздутый нагрудный карман его шикарного полосатого пиджака и с удовольствием сказал, что я берусь оперировать его детей, но буду оперировать… бесплатно. Я вспомнил, что то же самое я уже говорил одному нефтяному боссу.

Как и в случае с нефтяным боссом, это предложение произвело эффект разорвавшейся бомбы. Жутко богатый человек стал причитать, что любой труд, пусть даже попытка, должен быть оплачен и он готов это сделать. А я уперся рогом и настаивал на том, что буду оперировать его детей бесплатно. Я вспомнил девочку из Вологды с косичками и красным бантом и с таким же заболеванием, вспомнил её слепые глаза, вспомнил её деревенских родителей с мозолистыми руками и их взгляд на меня, полный надежды, вспомнил свои ночные бдения по разработке нового метода лечения пигментного ретинита в окружении далеко не высокооплачиваемых коллег — ученых и понял, что мы придумали этот метод для неё и ради неё — этой простой деревенской девчонки с красным бантом, которая, скорее всего, никогда не пробовала кокосовый орех, а основной её едой была жареная картошка из своего огорода с запахом земли, русской земли.

Я пристукнул кулаком по столу, тяжело посмотрел на жутко богатого человека и тихим голосом повторил, что буду оперировать его детей бесплатно. Жутко богатый человек растерялся и вспотел. Он понял, что не всегда деньги властвуют над миром. Его шикарный пиджак как-то завис на одном плече, носки его подобранных под цвет пиджака туфель задергались и сблизились, выказывая позу человека-слабака, а правая рука достала из кармана вишневый носовой платок долларов этак за двести и промокнула им лоб.

Мне стало жалко жутко богатого человека — человека без Родины. Я даже стал бояться того, что он увезет своих детей и лишит их надежды попытать счастья увидеть белый свет. Он, жутко богатый человек, уже лишил их одного счастья — Родины, а теперь уже почти лишил и другого — Божьего света.

Я опять вспомнил девочку с красным бантом из Вологды. Мне страшно захотелось жареной картошки. Я позвал секретаря и при них, при семье людей без Родины, попросил пожарить мне картошки, предложив им, кстати, тоже поесть её.

Глаза жутко богатого человека сузились. В них я увидел ненависть. У него не было выхода — он объездил весь мир со своими слепыми детьми, щедро соря долларами, некогда вывезенными из бывшей Родины — России, и вот… судьба занесла его обратно туда, куда некогда направлял его Бог, обозначив эту страну его Родиной и из которой он, воспользовавшись моментом, вывозил, вывозил и вывозил деньги, отбирая их у простых людей и обрекая их есть только жареную картошку. Но он знал, что в этой стране не только жрут картошку, но и изобретают, изобретают и изобретают, да ещё и изобретают, не думая о деньгах, а руководствуясь тем, что это будет нужно людям вообще, даже тем, которые сейчас млеют под сенью кокосовых пальм, сладостно осознавая, что денег у них хватит аж на сто жизней вперед. А на столе у этих изобретателей, которые всю свою душу вкладывают в науку для людей вообще, вкусно шкворчит жареная картошка.

Жутко богатый человек горделиво подобрал под себя подбородок, выдул из носа воздух и, резко подняв голову, посмотрел мне в глаза. В его глазах я не увидел ничего божественного, в них высвечивался другой Бог — Чужой Бог, непонятный и неприятный мне. Холодок пробежал по моей спине. Но я через очки продолжал спокойно смотреть в эти чужие глаза.

Жутко богатый человек всё же увез своих детей и не позволил мне их оперировать… бесплатно. Он их увез из страны надежд, из его бывшей Родины, для которой розовый крест надежды стал своеобразным символом — символом будущего.

А через несколько лет я узнал, что этот жутко богатый человек умер и его похоронили там, на чужой земле, и, возможно, за его гробом несли единственное, что заработал он в своей жизни, — сейф с деньгами. Про судьбу его детей я не знаю; возможно, их, слепых, надули и они где-то едят всего лишь жареные бананы, а возможно, у них все хорошо, а служанка Лурдис отучила их пить кокосовое молоко и стала подавать на обед жареную картошку.

Размышления о Чужом

— Чужой Бог! Чужой Бог! — стал повторять я в такт своим шагам, поднимаясь вверх по склону на высоте около 5700 метров .

Воспоминания о жутко богатом человеке отнюдь не придавали мне сил. Мне было жалко его детей. Дыхание со свистом вырывалось из моей груди, во рту всё пересохло, ноги подгибались. Но я шёл, тяжело шёл вперед. А желудок все болел, болел и болел. Но мысль о том, что с этой болью из меня выходит негативная энергия, успокаивала меня, я даже как бы радовался этой боли… жуткой боли.

Я остановился, обернулся, посмотрел на Равиля и неожиданно для самого себя сказал:

— Равиль! А ведь есть ещё и другой Бог — Чужой Бог! Но здесь, в Городе Богов, он не обладает силой. Он бессилен здесь. Долина Смерти убивает только тех, у кого в душе есть этот вездесущий Чужой Бог. Великий Яма стоит на страже Города Богов, города Настоящих Богов, не пуская сюда Чужого Бога. Зеркала сжигают Чужого Бога. Сжатое думающее Время не пускает Чужого Бога в подземную Шамбалу, не позволяет ему запоганить великий символ «читающего человека».

Равиль недоуменно посмотрел на меня. Мы оба улыбнулись и снова пошли вперед. В моей улыбке таилась гримаса боли.

Мысли о Чужом Боге не покидали меня. Я вдруг понял, что Чужой Бог горд и не труслив. Он силен, этот Чужой Бог, и, самое главное, вездесущ — он тут же проникает в душу человека, если человек даже чуть-чуть отойдет от своего Настоящего Бога. А потом он, Чужой Бог, войдя в душу, начинает планомерно и упорно обращать человека в свою веру — веру Чужого Бога. Он борется с Настоящим Богом, упрямо борется, борется не на жизнь, а на смерть. Он очень силен, этот Чужой Бог.

Тут я вдруг осознал, что безбожия не бывает, никогда не бывает. Поэтому атеизм, возвеличивающий человека как вершину развития самозародившихся органических веществ через животный иобезьяний этапы эволюции, является не просто грехом, ставящим человека на место Бога, а является хитрой выдумкой Чужого Бога, той выдумкой, которая освобождает место в душах людей от влияния Истинного Создателя и дает возможность внедриться туда Чужому Богу.

Эта мысль пронзила столь остро, что у меня даже нарушался ритмичный ход; я засеменил, дыхание сбилось и я остановился, со свистом выдувая воздух.

— Как же я этого не понимал?! Как же не понимал?! — стал полушёпотом причитать я, стараясь ладонью вытереть тягучую слюну с губ. — Какой я дурак, а?! Сколько лет живу, сколько лет изучал атеизм, сдавая его на тройки, и не понимал! Эх! Какой дурак, а?! После Долины Смерти только понял, дурак! Только посмотрев смерти в глаза…

Я перевел дыхание и вновь пошёл вперед. С удивлением я заметил, что боль в области желудка уменьшилась и почти перестала мучить меня.

А мысли о Чужом Боге все продолжали и продолжали плясать в голове. Я искренне удивлялся тому, что раньше никак не мог понять того, что безбожия никогда не бывает, не бывает хотя бы на том основании, что Бог, создав дух, душу и тело человека, не только связал их единой веревочкой между собой; но и связал их невидимыми нитями с Богом, определив Единство Творения. Не зря люди говорят, что человек есть частичка Бога. Меня разозлил ту-пизм атеизма, этот жуткий тупизм философов и ученых, которые утверждали и утверждают, что Бога нет. Если бы эти «атеисты-ученые» хоть на минутку задумались над тем, что, например, известный научный факт клеточной нелокальности, когда каждая из миллиарда клеток человеческого организма мгновенно узнает о судьбе каждой клетки, нельзя объяснить ничем иным, как существованием некой думающей субстанции, которая не просто объединяет все клетки воедино, но и заботится о каждой клетке, как о своем дитяти, то они бы, эти «атеисты-ученые», могли бы по простой логике предположить, что над этой думающей субстанцией заботится другая, более высокоорганизованная думающая субстанция, а над ней ещё одна, ещё одна и ещё одна, вплоть до самого… Бога. Тогда бы товарищи атеисты перестали бы делать стеклянные глаза при малейшем возражении по поводу «доказываемого» ими отсутствия Бога. Тогда бы они престали третировать настоящих ученых-исследователей, которые волей-неволей, в результате своих научных поисков, приходили к выводу о существовании Бога-Создателя и превращались в глубоко верующих людей.

Я вспомнил глаза преподавателя атеизма в нашем медицинском институте, когда он на экзамене с удовольствием поставил мне тройку, хотя я, обладая хорошей памятью, выучил всю эту атеистическую дрянь. Он, видимо, увидел в моих глазах плохо скрываемую ненависть к нему — рабу Чужого Бога.

Шагая вперед и издавая в такт примитивные звуки «ух, ух, ух», я даже стал оправдывать этих «ученых-атеистов», понимая, что их язык не принадлежит им самим и что их языком говорит лукавый Чужой Бог. Он, этот Чужой Бог, даже, наверное, похохатывает над дураком-атеистом, когда тот, поправив рекомендуемо-серого цвета пиджачок, идет доказывать всем и вся то, чего и в помине не может быть в природе. Этот дурак-атеист, являясь все же хоть и неудачным, но Божьим творением, когда-нибудь влюбляется и, получив «от ворот поворот», мается по ночам, причитая, что душа болит, но тут же, выпятив слюнявую нижнюю губу, начинает переводить ход своих мыслей о своей душе на привычный (но в глубине души омерзительный) мыслительный штамп о роли органических молекул, и даже доходит до такой чуши, что её (отвергшей) органические молекулы несовместимы с его (отвергнутого) органическими молекулами, хотя, на самом деле, несовместимы их Души, отданные разным Богам — Настоящему и Чужому.

— Шеф, давай присядем. Тяжело ты идешь. Ты ведь только что вышел оттуда, из Долины… — послышался голос Равиля.

— Давай, — тяжело вздохнул я. — Боль ослабла, но слабость…

Я присел на камень.

— Чужой Бог очень силен. Он использует любой шанс, чтобы внедриться в душу человека. Он понимает, что создал человека не он, но он стремится захватить его, полностью захватить, — подумал я, сидя на камне.

В моей голове всплыли лица знакомых мне завистливых, жадных и стервозных людей, а также лица знакомых алкоголиков и наркоманов. Я, с натугой перебирая каждого из них в памяти, постарался представить выражение их глаз. Это мне удалось; глаза их были однотипными — стеклянными и чужими.

Какой-то чужой и неприятный штамп высвечивался в этих глазах. Этот штамп имел легкий плаксивый оттенок, выражающий неестественное раболепие перед… захватчиком его души. Эти чужие штампованные глаза как бы извинялись за то, что он отдал свою душу Ему — новому Чужому Властелину — и натужно, со скрежетом просили и просили о жалости к нему, рабу, как бы намекая, что любой может стать, как и он — рабом. Эти штампованные глаза умоляли дать ему через жалость хоть немного чистой энергии, той энергии, которая была для него родной и без которой ему плохо, очень плохо, потому что эта чистая энергия когда-то породила его — пусть непутёвого, но человека. Этот подобострастный штамп в глазах как бы говорил, что у него — бывшего настоящего человека — нет другого выбора, как взывать и взывать к жалости, потому что он — превратившийся в оболочку человека — не может жить без общечеловеческой божественной энергии, без общечеловеческой Любви и вынужден просить и просить дать ему хоть немного этой чистой энергии, просить через жалость к нему, рабу Чужого Бога. Он, этот раб Чужого Бога, не может обходиться без чистой энергии Настоящего Бога, породившего его.

Но иногда в этом штампованном жалостливом взгляде вспыхивают искры. Они, эти искры, мечутся в разные стороны. Они требуют схватки. Они требуют крови. Ненависть выплескивается через эти искры — ненависть Чужого Бога к Настоящему Богу. И тогда раб Чужого Бога начинает мстить, всей силой своего порока мстить, черно мстить тому, кто его… жалеет.

Раб Чужого Бога каким-то шестым чувством осознает, что у него, несчастного раба, не хватит сил отомстить человеку, живущему под Настоящим Богом, поэтому он вынужден выбрать более слабого человека — того, кто через жалость отдал часть своей Ботом данной чистой энергии во власть Чужому Богу. Несчастный раб даже не виноват в том, что он мстит и гадит близкому человеку, жалеющему его; Чужой Бог, сидящий в нем, ведёт непримиримую борьбу с Настоящим Богом, чтобы захватить «душевное пространство» людей. Он, Чужой Бог, есть тоже Бог, его мало интересует судьба отдельно взятого человека, его деяния распространяются на всех людей сразу и он хочет разрушить то, что создано Настоящим Богом, безжалостно кладя на алтарь людей со стеклянными глазами и штампованным взглядом. Чужой Бог не любит своих рабов, он даже презирает их, потому что они, все же, порождение Настоящего Бога, а не его — Чужого.

Главная цель Чужого Бога — захватить «душевное пространство» людей и встать на место Настоящего Бога, заменив Его. Ему, Чужому Богу, не хочется заниматься многотрудной созидательной работой, не хочется создавать, да ещё и воспитывать «своего человека», ему хочется лишь владеть душами уже созданных людей. И это ему иногда удается, хотя… не очень удачно. Например, все мы помним, к чему привели лукавые идеи коммунизма — они привели к репрессиям и самоистязанию людей целой страны с гордым названием Советский Союз, но самое омерзительное состояло в том, что в течении почти 80 лет люди этой страны ходили со стеклянными глазами и глядели на мир штампованным взглядом.

Однако и сейчас, когда коммунизм почти канул в Лету и в его «идеи» мало кто верит, Чужой Бог продолжает действовать, изменив свою личину и став покровителем «долларового типа мышления». Он радуется тому, что «долларовая психология» все больше и больше распространяется по миру, что через голливудские фильмы удается буквально насаждать «долларовый тип мышления» людям, воспитанным на вере в Бога, что у людей многих стран начинают стекленеть глаза при виде главного символа Чужого Бога — зеленого доллара.

Его, Чужого Бога, просто трясет от того, что в мире появилось реальное противодействие его «долларовой политике» в виде «валюты дружбы», называемой «Евро», поскольку в эту валюту вложена невероятная вещь — победа дружбы, доверия и любви в противовес историческим амбициям великих европейских стран. Поэтому и приятно держать в руках хрустящую банкноту «Евро», что от неё веет исторической победой Любви над Гордыней. Да и — , наступят, наверное, времена, когда и Великая Россия заменит свой горделивый рубль на теплую банкноту «Евро», перекинув красивый и величественный мост на Восток, где в традициях людей превалирует духовное начало, а слово Любовь не кажется пустым звуком. Вот тогда, наверное, и наступят счастливые времена, когда Чужой Бог съежится и почувствует себя мелким гаденышем, с ужасом замечая, что он уступает место новой когорте людей с Чистой Душой.

Я встал с камня, на котором сидел.

— Ну что, Равиль, пойдем?! Вскоре мы должны наших ребят догнать…

Шагая, я ощутил, что мысли о Чужом Боге и в самом деле поспособствовали тому, что желудочная боль уменьшилась.

— Неужели мыслительное противодействие Чужому Богу помогает выводить его энергию из меня? — подумал я.

И я, как бы уже с лечебной целью, начал опять думать о Чужом Боге.

Я опять вспомнил жутко богатого человека, его стеклянные глаза и, поморщившись, представил, что он ведь лишал своих детей надежды увидеть Божий свет ради него — Чужого Бога, рабом которого являлся и, будучи рабом, не мог пойти против принципа Чужого Бога, что деньги решают все, и, конечно же, возненавидел этого Мулдашева, который осмелился отодвинуть сияющую великолепием пачку долларов и сказать жуткие слова, идущие вразрез с постулатами «родного» «Чужого Бога», — я буду оперировать вас бесплатно. А разве будешь доверять глаза своих детей человеку, которого ненавидишь?!

Мне почему-то показалось, что многие, очень многие люди, которых в народе называют «дёргаными», тоже имеют отношение к Чужому Богу; кто знает, а может быть, в их душах идет бесконечная борьба Чужого Бога с Настоящим Богом, вот они и дергаются. Но уж лучше, наверное, быть «дерганым», чем рабом Чужого Бога. Раб обречен на страдания, которые «устраивает» ему Настоящий Бог, и страдания эти преследуют раба Чужого Бога везде и всюду в этом мире, но особенно непереносимыми они становятся тогда, когда «раб» встречает человека, живущего под истинно божественной звездой. Несчастный «раб» начинает ощущать глухой страдальческий ропот в душе, непонятно почему направленный против светлого и положительного человека и вдруг ощущает, что он ненавидит этого человека, ненавидит всей своей душой, отданной Чужому Богу. А ненависть приносит страдания ему самому — ненавидящему, приносит по принципу божьей кары за ненависть.

И поскольку в нашем бренном мире правят все же законы Настоящего Бога, он, подергивая ноздрей и дико страдая от своей беспомощности, начинает вспоминать 1937 год, когда эту глубинную ненависть можно было через бумажку, называемую доносом, реализовать в смерть человека, которого он стал вдруг ненавидеть. У него, раба Чужого Бога, даже перекашивается рот, когда он начинает понимать, что на дворе уже не 1937 год и что власть Чужого Бога стала слабее.

Поэтому можно сказать, что если на Вашу душу посягает Чужой Бог, то не отдавайтесь, пожалуйста, ему, памятуя, что он лукав и умеет манить к себе, а лучше дергайтесь, дергайтесь и дергайтесь на здоровье. Лучше все же дергаться, чем страдать.

До меня дошло, что дергаться, противодействуя Чужому Богу, можно бесконечно долго, но если в душу войдет грех, о котором говорят все религии мира как о самом главном грехе, а именно грех почувствовать себя Богом, то это означает, что Чужой Бог уже завладел Вашей душой. А завладел он потому, что человек, как Божье создание, не может в реалиях стать Богом (хоть и очень хочется), а может стать им только в иллюзии, которую в полной мере предоставляет ему Чужой Бог.

Все мы умеем фантазировать, но не умеем жить в фантазии. Чужой Бог толкает нас не просто к фантазии, а к самой её псевдореальной части — иллюзии, чтобы через сладостную иллюзию, причитая «Ты Бог!», ослабить влияние настоящего Бога и войти в наши души. О, как опасно хоть раз сказать — я есть Бог! О, сколько тяжких страданий принесет это!

Чужой Бог — не творец. Он никогда ничего не создавал, он только разрушал и пользовался тем, что создал Настоящий Бог. «Нарисованный мир» характерен для Чужого Бога. Богом иллюзий можно назвать Чужого Бога. И поэтому мы, обычные люди, худо ли, бедно ли, живущие под настоящим Богом, не любим шизофреников и людей со слащавой личиной отрешённости от существующего мира, потому что это люди, живущие в иллюзорном мире — мире Чужого Бога.

Так кто же он — Чужой Бог? Я не знаю, потому что я не Бог. Но, наверное, правы религии, которые говорят, что кроме Настоящего Бога на свете существует ещё и Демон, Дьявол или даже Сатана. Я даже не знаю, кто из них главнее и кто есть кто, но я чувствую, что они есть главные действующие лица параллельного нам мира — мира лукавых иллюзий.

В Городе Богов нет места Чужому Богу

И тут я понял, что я, в принципе, счастливый человек, поскольку все же побывал здесь — в реальном (а не иллюзорном!!!) Городе Богов. А счастлив я оттого, что в этом Городе нет места Чужому Богу и я, наконец, увидел мир, величественный мир Настоящего Бога, состоящий из пирамид и монументов, созданных силой Чистой Мысли и Чистых Чувств. Этот Город очень значим для Земли, потому что он является кристально чистым островком на нашей планете, над которой витает красно-черный призрак Чужого Бога. Этот Город значим ещё и потому, что он, с помощью Великого Ямы, охраняет от коварного и сильного Чужого Бога прекрасные подземные Шамбалу и Царство Мертвых, где собраны и живут Лучшие из Лучших всех Человеческих Рас, когда-либо существовавших на Земле.

Мысленно я все еще был Там…

Я остановился и оглянулся, чтобы ещё раз взглянуть на Зеркало Царя Смерти Ямы, взглянуть… с любовью. Но оно уже скрылось за склоном, а возвращаться не было сил. У меня опять заболел желудок, заболел резко и сильно. Я скучал… по Зеркалу Смерти… я хотел ещё большей чистоты, ещё большей… ещё и ещё большей…

— Шеф, посмотри, как скала стоит! — как в тумане услышал я голос Равиля.

— Кто стоит? — прохрипел я.

— Селиверстов стоит. Нас поджидает. Беспокоится. На скалу похож. Большой.

— А-а-а…

— Отсюда видно, что живота у него не стало.

— А-а-а…

— Понимает, что в Долине Смерти были.

— Кто… понимает?

— Селиверстов.

— А-а-а…

— Смотри, дергается. Сильно, значит, беспокоится.

— А-а-а…

— Рукой машет.

— Да.

— Нам навстречу пошёл.

— Да.

— Опять дергается.

— Да.

— Ходит что-то, то вправо, то влево.

— Да.

— И что он ходит-то?

— Не знаю.

— Чует что-то?

— Может быть.

— А что чует-то?

— Не знаю.

— Смотри-ка, присел.

— Вижу.

— А чо он, присел-то?

— Не знаю.

— Может быть?

— Может.

— Сидит, ведь, а?!

— Сидит.

— Нашёл время.

— Бывает.

— Вроде бы нет.

— Вроде бы.

— Смотри-ка, прилег.

— Да.

— А что он, прилег-то?