---

Э. Сафарли

Легенды Босфора

Сладкая соль Босфора

Часть I

Дух города души

…Лаванда, амбра, запах пудры…
Чадра, и феска, и чалма…
Страна, где подданные мудры,
Где сводят женщины с ума…[1]

1

…Мечтать интереснее о чем-либо недосягаемом…

За два года до описываемых событий…

…Желание отыскать счастье в магически-молчаливых переулках Стамбула многие называют «легкой мечтой». «Уж больно реальна. Мечтать интереснее о чем-либо недосягаемом». Отмалчиваюсь. Не объясняю, что свое стамбульское счастье я не называю мечтой. Мой Стамбул — реальность. Дотянуться до нее осталось совсем чуть-чуть… Когда в городе души моросит дождь, чайки, вальсирующие над синеющим Босфором, громче кричат. В их глазах появляется смятение. Нет, они не боятся, что их привычную умиротворенность омрачат капли небесной воды. Все дело в преданности. Не хотят отлетать от Босфора, на время затаиться в соломенных убежищах. Чайки Стамбула сопровождают тебя на протяжении всей дороги жизни. Сопровождают, независимо от того, гладкая дорога или ухабистая… В стамбульское будущее мало заберу из настоящего. Большинство назовут эгоистом. Уверен. Наплевать. Я построю замок собственного счастья. С каких пор это запрещено?..

* * *

…Он и Она отказываются помочь в поиске педагога по турецкому. «Боимся потерять тебя». Твержу им, что без того владею языком — надо лишь подкрепить. Твержу им, что все равно уеду, увезу нашу медово-яблочную дружбу с собою… Ем батлыджан эзмеси — холодный турецкий салат из баклажанов, приготовленных на углях. В каждом нарубленном нежно-зеленом кусочке просматриваются чарующие стамбульские картинки. Аромат углей смешался с бризом Босфора. Его волшебная песня доносится до моих уст, хотя сейчас я не ТАМ. Изменяю Босфору. Изменяю с Каспием… Купил декоративное лимонное деревце. Посажено в симпатичном глиняном горшочке. На его шершавой поверхности два рисунка — мечеть Святой Софии в Стамбуле и Девичья башня в Баку. Баку и Стамбул — две частички судьбы, объединенные одним словом — Восток…

2

…Босфор любит осень.

Хоть она и приходит раз в году…

…Седовласая пожилая толстушка Нилюфер с нетерпением ждет моего приезда. Ежегодно. С наступлением первых дней сентября прислушивается к звукам из окна. Надеется услышать шум мотора подъехавшего к зданию желтого такси. В нем должен быть я — одухотворенный, с мокрыми от счастья глазами, немного уставший… Люблю эту двухкомнатную квартирку в районе Ортакёй. Маленькая, с бело-желтыми стенами, по-матерински уютная, с многочисленными ночниками в комнатах. На Нилюфер-ханым[2], которая сдает мне свое жилье, некогда родные стены теперь навеивают грусть. После смерти мужа Махсуна. Его забрал к себе Аллах ночью с четверга на пятницу. «Значит, Махсун в раю. Я спокойна…» — причитает толстушка со слезами на небесно-голубых глазах. У нее родинка над верхней губой. Как у мамы… Меня стены этой квартиры успокаивают, вдохновляют. Как не может быть вдохновения, когда из окна спальни виден Босфор? Могучий, сентиментальный, сказочный. Именно его приветствую первым долгом, направляясь из аэропорта в Ортакёй. Усатый таксист с толстыми черными бровями удивленно оглядывается, когда здороваюсь с Другом. «Ты снова рядом…» — произношу я, смотря на бегущую живописную полосу за окном такси. Босфор в ответ кивает. В качестве приветствия сонное утреннее море посылает в ответ волну — пенистую, шипучую. Улыбаюсь, плачу, закрывая глаза под легкими порывами ветра. Таксист смущается. Сопереживает. «Течмиттт олсун»[3]. Затем включает радио. Поет Сезен Аксу[4]…

Каждый год возвращаюсь в ортакёйскую квартиру переполненный надеждами, с осколками обиды в душе. С белоснежной кожей. Через пару месяцев станет бронзовой… Я возвращаюсь, а Нилюфер-ханым уезжает. К сестре, за пределы Стамбула. Там, на природе, ей спокойнее. Уезжает не одна. С двумя своими кошками — Гюльшен, Эбру Подобрала их у подъезда дома. Из жалких худышек превратила в толстопузых богинь… Нилюфер-ханым покидает Стамбул на следующий день после дневного намаза, оставляя массу вкусностей в холодильнике. Долма из виноградных листьев, салджалы кёфте… Научился готовить турецкие блюда. Кулинарные «курсы» тетушки Нилюфер лучшие. Она 12 лет проработала поваром у президента Сулеймана Демиреля[5]. Поэтому в рестораны Стамбула хожу редко — чаще стряпаю сам. Готовлю салджалы кёфте. Любимое блюдо. Маленькие пирожки с рубленой телятиной поджариваются на масле, после чего тушатся в томатном соусе. Гарнир — рис со специями. Для желудка столь тяжелая еда — стресс. Спасает айран со щепоткой соли и сушеной мятой…

За время пребывания в Стамбуле больше сплю. Отсыпаюсь. Гуляю по древним улицам. В руках томик Памука с автографом. Подкрепляю прочитанное увиденным. С переездом в город души до книг руки реже доходят. Ведь красота Босфора прекраснее любой книги, любого слога… Чистой воды волшебство.

* * *

…Стамбульская осень особенная. В ней меньше оранжево-желтых оттенков. Бежево-серых — больше. Она не багряная, как в Праге. Она не дождливо-плачущая, как в Москве. Стамбульская осенняя меланхолия другая. Мятно-свежая, нежно-прохладная, без шальных ветров, с засохшими бледно-коричневыми листьями на отсыревшей земле. Она похожа на пышногрудую брюнетку, влюбленную в свободолюбивого моряка, которого преданно ждет. Ждет, вопреки окружающим соблазнам. Ее сердце греется в его грубых, теплых руках с потрескавшейся кожей. Кожей, обветренной зимним Босфором. Любила целовать эти руки…

Осень Стамбула не жестокая — привыкла считаться с мнением улыбчивых жителей. При этом она за справедливость. Когда обижают — молчит. Терпит. Выжидает. Как только обидчики забывают о сказанных словах, она, снимая маску безразличия, нападает. Как правило, нападает шквальным ветром. Может и снегом, в редких случаях.

Осень Стамбула заодно с Босфором. Он — верный, чувственный, постоянный — всегда готов прийти на помощь. Только позови. Если осень обижают, Босфор рвет и мечет. Разъяренные волны топят корабли, подводные течения разгоняют рыбешку. Он знает — осень виноватой быть не может. У нее характер мягкий, покладистый. Поэтому нанесенные ей обиды Босфор не прощает. Он любит осень. Хоть она и приходит раз в году…

Осень Стамбула пропитана ароматом фисташек. Еще в воздушных потоках можно уловить запах свежезаваренного турецкого кофе, крепких сигарет, вкуснейшего гёзлеме с душистой мясной начинкой.

Запах этого кулинарного чуда приносит ветром из небольшого переулка в районе мечети Ортакёй…

Однако при всех отличиях стамбульская осень остается осенью. Лишь внешне может быть отлична от других видов осени. Внутри — все схоже. Грустная радость, комок в горле от переполняющей тебя любви, мурашки по белой коже. Так не только в Стамбуле. Такая осень во всех странах мира…

3

…В снежную метель боишься потерять веру в вечное спасение…

…Ноябрьский Стамбул меня пугает. Как маленького мальчика с наивными глазами, который, испугавшись ночных бликов, прячется под одеяло.

В месяц Скорпиона город души становится таким же устрашающе-непредсказуемым, как этот знак зодиака. Привычно теплая оболочка Стамбула покрывается кристальным инеем. Переменчивый ветер бросается им в замерзшее лицо. Приезжих такой Стамбул пугает. Наводит панику, безмолвно угрожает, гонит подальше от себя. Видя ошарашенные лица гостей города, коренные стамбульцы не могут сдержать улыбок. «Их пугает всего лишь маска…» — говорят они, грея руки кружкой яблочного чая. Для них зимний Стамбул — человек настроения с хронической депрессией. Сегодня — настроение отличное, через час — беспричинно отвратительное. Вместо легкой улыбки горько-соленые слезы, дрожащие руки…

Зимний Стамбул совсем не похож на летний. Это как два брата-близнеца — внешность одинаковая, характеры разные… Зимой Стамбул становится недовольным, ворчливым, осерчавшим. Когда он зол, но при этом молчит — погода спокойно-холодная. Когда он зол, но при этом выражает злость — погода агрессивно-штормовая. Выпадает снег, меркнут яркие краски, продрогшие чайки над Босфором растерянно кричат. Поэтому жители Стамбула, зная о «зимнем кризисе», принимают город таким, какой он есть. Не стараются поменять что-либо. Лишь улицы подметают, дороги от снега расчищают и чорбу[6] чечевичную варят…

Тетушка Нилюфер не раз рассказывала о характере Стамбула. Летом на денек приезжала в Ортакёй. За готовкой пахлавы делилась историями о восточном городе. Голос с хрипотцой поглощал целиком. Я выпадал из реальности, попадая в Стамбул 40-50-х годов. Она рассказывала о тяжелом детстве в интернате, о первом свидании с Махсуном, о дружбе с Решадом Нури Гюнтекином, подарившим миру «Королька — птичку певчую»…

Я узнавал Стамбул в настоящих, порой жестоких оттенках. Так что сейчас для меня его зимний настрой был знаком. Да и не раз приходилось бывать зимой в Стамбуле. Нельзя сказать, что он наводил на меня такой же страх, как на многочисленных приезжих. Просто-напросто было непривычно находиться в измерении холодного Константинополя. Я люблю этот город, когда он облачен в лимонно-солнечные ткани лета, в бледно-коричневые шелка осени. В эти сезоны волшебство Стамбула обостряется — он пахнет фруктовыми цукатами, ванильным бисквитом, рыбным шашлыком… Нет, моя любовь не корыстно-эгоистична. Воспринимаю Стамбул в любом одеянии. Просто так же, как в детстве, в снежную метель боишься потерять веру в вечное спасение…

* * *

…Беседовать с ветром карамельно-приятно.

Вопреки природной непостоянности он умеет слушать — нащупывает невидимыми руками эмоции, вникает в слова, внимательно отслеживает интонацию. И еще. Ветер умеет молчать. Когда необходимо, становится неслышным — кружит рядом, давая понять, мол, я здесь, рядышком. Если нужно — позови. В отличие от московских ветров, стамбульские порывы воздуха более учтиво-нежные. С долей игривости в прозрачной начинке. Со стамбульским ветром говорить не только приятно, но и сладко. Вне зависимости от сезона он наполнен ароматом рахат-лукума. А внешняя оболочка посыпана сахарной пудрой, особенно заметной в зимнюю пору. Пору, когда с Босфора на Стамбул несется пойраз — сильный северо-восточный ветер. Пойраз боевой — во времена существования Османской империи полководцы на него молились. Он наполнял силой, замораживал эмоции. Ведь эмоции в бою — большая вероятность поражения… Несмотря на внешнюю агрессивность, внутри пойраз нежнозаботливый. С ним интересно говорить — он щедро делится харизмой. Пойраз — как умный, успешный мужчина с нерасполагающей внешностью, но с тонкой душой. Найдешь подход — значит, отыщешь путь к сердцу.

Когда в Стамбул прилетает пойраз, облачаюсь в коричневую дутую куртку, наматываю на больное горло черешневый шарф. Надеваю черную шерстяную шапку со значком Nike и покидаю Ортакёй. Направляюсь к берегу Босфора. Располагаюсь в укромном местечке, где еще летом шумело кафе с пестрой вывеской. Закрываю глаза. Придаюсь беседе с долгожданным пойразом. Сначала он шипит, угрожает нависающими волнами, присматривается. Что поделаешь, недоверчив по природе… Но как только пойраз узнает в тепло одетом человеке-«капусте» родного гостя, он успокаивается. Протягивает руку, крепко обнимает, вдыхает твой запах, как любопытный щенок-лабрадорчик. Из моих глаз текут слезы счастья. «Я соскучился… В Баку и в Москве сейчас дожди. А здесь, в Стамбуле, только ты, шумный пойраз…» — шепчу ему в уху воспаленным голосом. После собственноручно приготовленного прохладного айрана, выпитого по глупости накануне перед сном, мое горло воспалилось. Пойраз улыбается, говорит, что теплых слов не слышал давно. «Люди думают, я злой… Поэтому отвечают мне злобно… Все, кроме тебя». Пытаюсь разубедить его. Он делает вид, что верит…

Пойраз слушает меня. Я слушаю его. С ним я другой. Совсем не такой, как с лодозом — теплым южным ветром. У лодоза свои преимущества — сравнивать его бессмысленно с пойразом. Да и последний не обижается, когда сравнивают. «Я холодный — он теплый… Как нас можно сравнивать?» — ухмыляется пойраз. Люблю их одинаково. Каждого по-своему. Люблю их ощущать, прогуливаясь по набережной, где ветры разгульны, свободны, отважны. Когда дует теплый лодоз, в Босфор заплывают дельфины. Жизнерадостные, игривые, немного настороженные. Настороженные из-за того, что зона пролива для них опасна. Нет, они не в обиде на Босфор. Они в обиде на людей, загрязняющих Босфор. Поэтому редко посещают пролив…

…Когда в Стамбул приходит мельтем — сухой летний ветер, я покидаю город души. Признаюсь, из-за боязни перед мельтемом. Он жесток, беспощаден. Во всяком случае, для меня. Мельтем любит прошлое. Не зря в переводе с турецкого он «регулярно возвращающийся»… Я боюсь прошлого… Соответственно и мельтема тоже.

4

…Искренность чаще встречаешь у животных, чем в среде людей…

…Есть города, поглощающие тебя целиком. На их территории чувствуешь себя собранным — тоска по родине рассеивается, тупая боль в мышцах исчезает, грусть кремового цвета сменяется оранжевой верой в будущее. Верой, которой переполняешься, когда снимаешь с головы теплую шапку, развязываешь шарф, подставляя лицо под порывы морского ветра… Стамбул именно такой город. Привык доминировать — нейтральная позиция не для него.

Если решил переехать в Стамбул, то надолго. Если Стамбул принял тебя в свои объятия, то навсегда.

К нему быстро привязываешься. У него глубокие синие очи с живописным дном, где живут манерные медузы, рыбки с блуждающими серо-зелеными глазами. У него бархатистый голос — приторно-свежий, как морозный бриз зимнего Босфора, мужественно-крепкий, как турецкий кофе, манящий, как свежеиспеченная пахлава в медовом сиропе.

Одним словом, Стамбул не отпускает тебя, ты не отпускаешь Стамбул. Может, просто люди быстро привыкают к хорошему?..

Часто ранним утром прогуливаюсь по набережной. Встаю в пять утра, направляюсь к очагу умиротворенности. Там каждый день меня встречают призыв к сабах-намазу[7], доносящийся со стороны царственной Айя-Софии[8], шум прибоя и игривая дворняга с длинными ушами. Назвал ее Айдынлыг[9]. Назвал за чистый взгляд — глаза ясно-прозрачные, как вода ручейка у подножия гор на юге Турции… Она подбегает ко мне, виляет хвостом. Трется мордочкой об мои шершавые вельветовые брюки. Грустно. Грустно оттого, что такую искренность сегодня чаще встречаешь у животных, чем в среде людей…

Вытаскиваю из кармана куртки коричневый бумажный пакет с собачьим печеньем. С начинкой из телячьей печенки. Нет, это не остатки еды моего пса. Его у меня нет. Собираюсь завести. А пока специально для Айдынлыг покупаю сие лакомство… Длинноухая богиня уплетает печенье, а я все больше осознаю масштабы собственного одиночества. Бросаю бледно-голубые камни в Босфор, тем самым избавляясь от осколков душевной боли. Боли, которую привез с собою в Турцию. Боли, от которой исцелит Босфор. Он обещал. «Эй, Босфор, ты сдерживаешь обещания?..» В компании Босфора одиночество не гнетуще-разъедающее. Оно теряет темные очертания, становится сизым, как весеннее облако. Со временем природная магия великого пролива творит чудеса — волны смывают слой одиночества. В этом меня убеждала тетушка Нилюфер. «Аллах привел меня к Босфору, чтобы он излечил меня от тоски по Махсуну… Со временем боль утраты исчезла. Теперь моя тоска легкая, наполненная желанием жить. Поверь мне, оглум[10]», — говорит седовласая турчанка, поднимая руки к небу…

…Сегодня тридцать четвертый день моих утренних встреч с Босфором. Сегодня тридцать четвертый день моих встреч с Айдынлыг. И после того как Босфор излечит меня, снова буду приходить к нему в гости. Буду приходить вместе с Айдынлыг. «А зачем покупать собаку, если она у меня уже есть?» А что? Великолепная идея!

…Беру на руки растолстевшую за последний месяц Айдынлыг, прижимаю к себе теплое, мохнатое тело, возвращаюсь домой. Она рада. Облизывает мое ухо, счастливо скулит. Еще никто не носил Айдынлыг на руках… Лишь спустя четыре дня осознал, что полностью излечился от одиночества. Босфор послал ко мне Айдынлыг. Она оказалась моим лекарем…

…С тех пор по-прежнему прихожу к заветному берегу. Заодно госпожу Ясность выгулить, да и с Босфором повстречаться. И еще. Я решил. Окончательно переезжаю в Стамбул. На днях еду в Баку.

Соберу вещи и обратно сюда. К Босфору, к Айдынлыг. К своему счастью…

…Говорят, в Стамбуле все слаженно, гармонично, как в природе. Хаотичный ритм в душе меланхоличного мегаполиса, убаюкивающий гул Босфора, забавная болтовня любопытных чаек над Золотым Рогом… Одним словом, атмосфера сказочная — без доли мистики. Однако это только на первый взгляд. Мистика Стамбула существует, открываясь лишь избранным. Мистика Стамбула напоминает колоритную кубинку с длинными рубиновыми сережками на растянутых мочках ушей. С крепкой сигарой в темно-фиолетовых губах. Одаренная ясновидением кубинка грешит гаданием на потрепанных картах. Однако в своей пропахшей табаком комнатушке гадает только «людям с чертиками в глазах». «Гадаю тем, кто верит. Баловством не занимаюсь», — категорично заявляет она хриплым басом… Так и Стамбул. Его магический флер огненно-оранжевого оттенка обволакивает только тех, кто верит, чувствует, осязает. Таковых не много. Один из них я…

Моя прабабушка Пярзад, дивная азербайджанка турецких корней с насурьмленными бровями, гадала часто. Тогда мне, девятилетнему мальчишке, такие «процедуры» казались очередной игрой. Впрочем, волшебство этой игры пленило, захватывало.

Пярзад-нене[11] морщинистыми руками выжимала в потрескавшуюся, древнюю пиалу сок позднего ноябрьского граната, а потом, поджигая кусочки ваты, бросала их в темно-красную жидкость. «Сейчас увижу картинку… Ты не смотри, балам[12]… Все равно не увидишь…» — щебетала она, вглядываясь в пиалу. Я, облаченный в оранжевые шортики, завороженно сидел на бамбуковом стуле, наблюдая за бабулей. А она тем временем начинала предсказывать. Предсказывать мою болезнь, впоследствии оказавшуюся свинкой, мой отъезд с мамой «в соседние края», то бишь в Турцию, мое поступление там в Анкаринский университет… С тех пор искренне верю в магию. Особенно в магию Стамбула. Она пахнет душистой рутой[13]. Многие мусульмане, высушив эту траву под лимонными лучами солнца, именуют ее «узярликом». Поджигают в металлическом горшочке. Исходящим вонючим дымом обдают младенцев, молодых, взрослых. Как объясняют, «от сглаза — лучшее средство»…

…Магия Стамбула обволокла меня в один из дождливых дней осени. Город души буквально утопал в небесной воде — дождевые ручьи потоком неслись по каменистым дорогам, стекая в царство Босфора. Несмотря на то что моя симпатия к дождю огромна, в такую погоду предпочитаю затаиться в квартире, наблюдая из окна за промокшим Стамбулом. Однако в тот день все же пришлось покинуть теплый уют, хоть и совсем ненадолго. Дело в том, что к свежезаваренному кофе до боли в желудке захотелось турецкой пахлавы. К тому времени сладкие «запасы» тетушки Нилюфер иссякли. Поэтому пришлось одеваться, доставать из шкафа синий зонт и двигаться в направлении кондитерской «Gamsoz Hayat»[14], находящейся в соседнем переулке. Такси отыскать не удалось, поэтому потопал пешком. Пустая улица серого цвета, горбатый старичок по имени Давуд, закрывающий фруктовую лавку, мокрые здания потемневших оттенков… До «Gamsoz Hayat» недолго, осталось завернуть за угол… Она появилась передо мной неожиданно, как стена. Покрытая черной косынкой голова, коричневый плащ из непонятного резинового материала, в белых руках серый зонт. На ногах… красные туфли на каблуках. Их почему-то сразу заметил — на фоне общей серости туфли походили на красный свет светофора. Я замер. Оцепенел. Рука машинально уронила зонт. В ушах возник непонятный гул. На ресницах замерли толстые капли дождя. В мокасины проникла холодная вода. Она молчит. И я молчу. Слышен лишь дождь. Издалека доносится недовольное пыхтение Босфора. Он ненавидит осадки, так как в такую погоду люди его не посещают. Ведь, по сути, Босфор одинок с тех пор, как дельфины покинули пролив, появляясь лишь с приходом южного ветра. Чайки же — создания ветреные. На них не понадеешься…

«Ты долго искал свой путь. Наконец нашел его. Приведет тебя к счастью… Скоро встретишь это счастье в одном большом магазине, после акшам-намазы[15]… Запомни». Тихо, почти шепотом, будто заклинание, женщина в красных туфлях произносит странные слова. Запомнил движение ее тонких, розовых губ. Как только они замерли, услышал громкий шум. В миг женщина рассеялась в воздухе, гул в ушах исчез, оцепенение прошло. Взглянул в сторону проезжей дороги. Старичок Давуд собирал с земли оранжевые апельсины. Рядом валялся перевернутый ящик из светлой древесины. Значит, тот грохот — от упавшего ящика с фруктами? Куда же делась женщина в красных туфлях? Опустил голову, посмотрел на то место, где пару секунд назад стояла странная дама. На этом месте валялись ее красные лодочки с широкими каблуками. И все. Больше ничего. Тем временем предсказание женщины крутилось в мыслях, наполняя нутро тревогой… Подобрал зонт, побежал домой… Спустя несколько месяцев предсказание сбылось. Об этом чуть позже…

* * *

По словам тетушки Нилюфер женщина в красных туфлях появляется в Ортакёе приблизительно с 1952 года. В дождливую погоду. Она предсказывает судьбу избранным, оставляя напоследок пару красных туфель… «Поговаривают, женщину звали Арзу. Была супругой знаменитого сапожника Ибрагима Гюллюоглу. Когда он в возрасте сорока двух лет погиб в автокатастрофе, Арзу от тоски по мужу убила себя. Аллах покарал ее за грешный поступок. С того времени душа Арзу блуждает на земле, не познав рая. Быть покойному не на небе — значит быть в аду». Такую историю поведала Нилюфер. Историю об Арзу, предсказывающей счастье избранным…

5

…Это ее традиция — провожать близких инжировым вареньем…

…Кожаные чемоданы в туманно-утренней прихожей. Тесно прижаты друг к другу. За окном четвертый день хмурого ноября — свинцовое небо, сырой асфальт, сосновый запах после дождя. В Баку одиннадцатый месяц года называют раем пессимистов. «Göyæ baxirsan, üræin sixilir»[16], — заявляла моя прабабушка Пярзад, закрывая тяжелые гардины. Она не любила ноябрь, прячась от сырой прохлады завывающе-пыльного хазри[17]. В ноябре Пярзад-нене практически не выходила на улицу. Днем готовила для нас аришту[18], по вечерам читала Омара Хайяма. «Его строки наполняют душу теплом», — отмечала она, вспоминая, как двенадцать лет назад посетила могилу великого поэта в Иране. «Я стояла, плакала, а в уме бесконечно повторяла его строки: „Меня похоронят в таком месте, где всегда в дни весеннего равноденствия свежий ветер будет осыпать цветы плодовых ветвей“. Он угадал…» Ее хриплый, тихий голос дрожал. Озерки слез в моих глазах также дрожали. Вот-вот сорвутся с век, потекут по щекам…

…Дожидаясь в прихожей желтого такси, которое отвезет меня в аэропорт, я вновь окунулся в сочносиний океан прошлого. Вспоминал беззаботность школьных лет, одухотворенность во время учебы в университете, первый день на первой работе, родной фиалковый запах Пярзад-нене, бархатный голос матери. Сейчас она — угрюмая, грустная, встревоженная — затаилась на кухне. Упаковывала для меня посуду с тремя килограммами золотистого, слегка засахарившегося инжирового варенья. Это ее традиция — провожать близких инжировым вареньем. Без него не отпустит из дому. Без него не подставит пухлую щеку для прощального поцелуя… Она говорит, что «я бегу от самого себя». Она объясняет, что «счастливым можно быть везде, не только в Стамбуле». Она вторит, что «многое зависит от человека». Она целует со словами о том, что «с моим отъездом лишится спокойного сна». «Я буду скучать», — шепчет мама в ухо. Сдерживает слезы. Она женщина-Скорпион. А женщины-Скорпионы редко плачут. На моих глазах мама заплакала всего один раз. Когда хоронили бабушку… Я уезжаю.

…В миг посадки лайнера «Азала»[19] в аэропорту Ататюрка решил, что в Стамбуле непременно должен стать счастливым. Счастливым пуще прежнего. Несчастливым себя никогда не ощущал — судьба часто улыбалась мне. Я знаю, что такое жить в царстве торта, где крыша кремово-фруктовая, стены ванильно-бисквитные, а под ногами хрустит отменное безе… Я убегал в Стамбул, словно раненый медвежонок в берлогу. Там рана, истекающая гранатовым соком, обязательно заживет… В Стамбуле меня ждали любвеобильный Босфор, тетушка Нилюфер и тот человек, слова которого ранили мою душу. У нас должна была состояться последняя встреча. Прощальная встреча в Турции. Так получилось — стечение обстоятельств. Прощальные встречи особенные. Нет, они совершенно не болезненные. Они похожи на грустное мгновение, когда ты отпускаешь голубя из рук. Он улетает, твое сердце продолжает биться вопреки всем переживаниям. Ты смотришь на голубя в небе, в глубине разума понимая, что надо жить дальше. Хотя душа плачет, что без голубя ты как без рук…

…Встретились у Босфора. В миг, когда мы встречались для прощания, тетушка Нилюфер пила турецкий кофе с азербайджанским инжировым вареньем. В миг, когда мы встречались для прощания, в Стамбуле улучшилась погода, засветило слабое солнышко. Когда мы встречались для прощания, в Баку шли дожди, в Москве же выпал первый снег… Мы находились на скалистом островке в середине Босфора. В ресторанчике на втором этаже Кыз Кюлеси[20]. Вокруг спокойное море, летают чайки, а рядом она. Она сегодня собрала волосы. Не надела очки. Отважно. Значит, открыта передо мной. Ей нечего скрывать… Мы расстаемся из-за нее. Все банально просто — полюбила другого. Я не стал уговаривать. Выслушал. Сердце бунтовало. Однако разум не подпускал к себе этого бунта. Я сказал: «Решать тебе. Но знай, что я тебя люблю». Может быть, нужно было красноречивее?..

После окончательного объяснения мы молчали. Она, опустив голову, ковыряла вилкой живописное блюдо из аскер-балыкы[21]. Я смотрел на нее. Мраморная кожа, нежные руки пианистки, кристально-чистые глаза. Не могу на нее злиться. Могу только сказать, что люблю ее… Неожиданно подул пойраз… Сели на катер, вернулись в город. Она завела машину, поехала в аэропорт. Я пошел пешком домой. Плевать на расстояния, хочу, чтобы порывы пойраза высушили невидимые слезы на моих карих глазах…

С тех пор, как говорится, утекло много воды. Я выдержал, пережил. Обновился. Опять-таки заслуга Босфора. Он излечил… Знаю, она вернулась в Баку. Мама там ее однажды встретила в районе Бешмертебе, тем самым узнав о нашем расставании. Расстроилась. Потом звонила, высказывала недовольство. «Опять я узнала обо всем последней…»

…Я часто заглядываю в ортакёевские магазинчики. Шумные, наполненные звуками музыки из радиоприемников, ароматом фруктов. От сего колорита душа расцветает, словно орхидеи в середине весны. А нашел ли я здесь счастье? Отвечаю: «Да». Женщина в красных туфлях оказалась права. Об этом как-нибудь в другой раз…

6

…Нас от Бога разделяет лишь бело-голубая небесная прослойка…

…Есть места, где ты близок к Богу. Слышишь его могучее дыхание, чувствуешь на себе требовательно-гуманный взгляд, на мгновение слепнешь от сверкания изумрудных крылышек золотоволосых ангелочков. От них пахнет ванилью, как от любимой бабушки, гордо вытаскивающей из духовки маковые булочки с изюмом… Каждый понедельник стараюсь посещать вершину холма Чамлыджа. Далековато от дома. Оно того стоит. Только там — на самой высокой точке Стамбула — удается почувствовать присутствие Бога. Нас разделяет лишь бело-голубая небесная прослойка. Но она — мягкая, пушистая, легкая — не преграда. Бог протягивает мягкую ладонь, кладет мне на плечо и… молчит. Молчит, безмолвно выкатывая наружу десятки клубков мыслей. Мыслей, среди которых нахожу ответы на многие вопросы…

Бог любит Стамбул. Хотя часто пожилое поколение турков думает обратное. «Аллах карает нас за деяния этой развязной молодежи, посылая на нашу страну страшные землетрясения. Посмотрите, в чем ходят девушки?! Оголили животы, головы не покрывают. Они же мусульманки! Allaha bu xoş gitmez!»[22] — сердится голубоглазая старушка, торгующая семечками на площади перед Египетским базаром. К ней с трудом подберешься. Стая голубей окружила торговку, словно телохранители всеми любимого Сердара Ортаджа[23]. Подкармливая птиц зерном, старушка жалуется на подрастающее поколение, она объясняет, что голуби прилетают на грешную землю из райских садов Аллаха. «Чтобы люди не забывали о могуществе Всевышнего»…

С высоты Чамлыджа Стамбул в корне иной. Великие минареты великих мечетей, сверкающий на солнце Золотой Рог, верхушки небоскребов, синее полотно Босфора. Чайки синхронно двигаются в воздушном пространстве, будто ими управляет кукольник…

…Почему-то на Чамлыдже в поток моего сознания вливается карамельно-малиновый соус прошлого. Непроизвольно от меня. Если раньше соус горчил, то сейчас он приятен на вкус. С прошлым стараюсь находиться в ладах. Научился жить с ним — не перечеркивая, не забывая, не отпуская. В умных книжках написано, что прошлое надо уметь перелистывать, как страницы увлекательной книги. Пробовал. Не получается. Во всяком случае, у меня. Встречаю прошлое в каждой вспышке настоящего. В пробегающей по стволу могучего дерева резвой белке, в кружевном дыме «Мальборо», в каплях дождя на окнах машины… Самые яркие главы из книги моего прошлого всегда рядом, даже на вершине Чамлыджа.

…Смотрю на Босфор, вспоминая, как впервые, вместе с родителями, съездил на почти необитаемый остров в азербайджанской части Каспия, где, кроме прозрачного моря, змей-скромняг и одинокого маяка с не менее одиноким седобородым стариком-смотрителем, никого не было… Смотрю на кладезь историй старого Стамбула — Дворец Бейлербеи, вспоминая, как с одноклассниками и нашей классной руководительницей Розой Харитоновной впервые попал в Эрмитаж. Важно передвигался по музею, представляя себя почетным гостем во владениях сказочного царя….

…Вновь встречаю на Чамлыдже свою юную рыжеволосую соратницу Гюльбен. Смотрю на нее, жалея, что у меня не было сестры. Маме, мечтающей о дочери, Аллах даровал двух сыновей…

Заморосил дождик. На фоне заката у него бледно-коричневый окрас. Дождик почти незаметный, с холодными каплями-искрами, принесший с собою запах мокрой осенней листвы. Гюльбен молча прилегла на сырой траве — в лиловом пальто, с красным шарфом на худенькой шее, в шапке бананового цвета. У Гюльбен фиалковые глаза, наполненные жизнерадостностью. Я ее называю «Istanbulun gβnegi»[24]. Она смеется, хлопает глазами, как толстощекая девочка-кокетка, красующаяся перед зеркалом с маминой помадой в руках. Гюльбен лишена дара речи с рождения. Уже восемнадцатый год жизни она живет в молчании, в тишине, совершенно самостоятельно передвигаясь по городу. За Гюльбен говорят глаза. В них все эмоции. В них вся любовь к окружающему миру…

…Она пишет на страницах желтого блокнота. Он висит у нее на шее вместе с чернильной ручкой. «Мир напоминает мне тыквенный пирог, который часто пекла мама. Он такой же оранжево-белый. Оранжевая тыквенная начинка — это грусть, за которой обязательно следует счастливый слой белоснежного теста…» Гюльбен записывает эти слова в блокнотике. Скромно улыбаясь, показывает мне, мол, согласен? Киваю в ответ. С улыбкой на лице. Хотя с трудом сдерживаю слезы от восхищения. Откуда в таком юном создании столько жизнелюбия? Ее грусть оранжевого цвета, а я, говорящий и слышащий, привык видеть грусть темных оттенков…

Гюльбен любит яркие краски. Мечтает стать художницей. Даже в самую серую погоду на ней одежда горящих оттенков. Своеобразный протест против жизненной несправедливости?! Она об этом не писала. Так думаю я… Мы познакомились с Гюльбен здесь, на Чамлыдже. «Ты видишь жар-птицу? Она только что расположилась на твоем правом плече». Такая была ее первая запись для меня. «Ее часто вижу… С жар-птицей дружим с детства».

Я написал ответ ее же красной ручкой под ее же размашистым почерком…

Гюльбен живет в Кадыкёе. Пятый год каждый понедельник посещает холм Чамлыджа, чтобы поговорить с мамой. «Она на небесах. А здесь я совсем близка к ним. Мама меня слышит…» Теперь она признается, что приезжает сюда, чтобы повидаться с мамой и… со мной. Гюльбен не требует ничего взамен. Даже дружбы. Она просто каждый понедельник оказывается рядом со мной — переписываемся, смеемся, чаще молчим, наблюдая за Босфором… Теперь она частичка моего стамбульского счастья, как и Айдынлыг. Кстати, она всегда с нами. Верная псина любит засыпать в теплых объятиях юной художницы…

…Я спрашиваю у Бога. Почему он послал «стамбульскому солнышку» вечное молчание? Бог отвечает: «Людям кажется, что она молчит. В действительности она говорит. Говорит посредством души. Этот голос даровано услышать не каждому». Таков ответ Божий. Ему можно верить…

7

…Все равно объяснения — это правдивая ложь. Она рождается не в душе, а в разуме…

«…Знаешь, жар-птица теперь часто грустит. Позолота на красно-желтых перышках поблекла, в синих глазах море тоски. Она перестала петь песни. Те самые песни, слушая которые цвет Босфора становится насыщенно-фиалковым, а чайки послушно замирают на канатах Великого моста. Ведь поет их королева… В последние дни жар-птица подлетает ближе ко мне, садится на ветку засохшего каштана, заговаривает со мной. Хотя, помнишь, она долгое время ревновала меня к тебе. Я смеялась, она злилась, ты успокаивал. Помнишь, как ты ей признавался в любви? Какой глупышкой она была. Неужели она не понимала, что ты к ней всегда будешь ближе?! Ведь она прилетела из твоего детства… Она твоя спасительница… Сейчас жар-птица, опустив голову с бордовым хохолком, говорит: „Не верю, что он забыл меня. И тебя тоже. Для меня нет преград — могу найти его где угодно, когда угодно. Не хочу навязываться. Он уже не маленький мальчик. Может, я ему больше не нужна?“ С ее глаз капают фиолетовые слезы. Звонко, словно льдинки, спадают на зеленую траву, через мгновение превращаясь в прозрачную росу…

Ты не появляешься четвертую неделю. Почему? Что случилось? Заболел или вернулся на родину? Я не умею гадать. Лишь однажды вычитала в книжке о гадании по ромашке. Но отыскать ромашку в холодный сезон в Стамбуле сложно… Да и в принципе не ищу я. Не верю в гадания. Зато верю в солнечные мосты между душами людей. По ним всегда можно отыскать друг друга. На это нужно мало времени.

Иногда много. Очень много… Вижу мост между нашими сердцами. Пока не иду по направлению к тебе, так как верю в твое скорейшее возвращение. Я говорю это жар-птице. Она верит. Но боюсь, чаша ее веры скоро высохнет. Поэтому возвращайся. Возвращайся и скажи, вернешься ли ты вновь. Объясни. Обычно никогда не требую от людей объяснений. Все равно объяснения — это правдивая ложь. Она рождается не в душе, а в разуме. Значит, в ее искренности можно сомневаться. Но сейчас мне, то есть нам, нужны эти объяснения. Это лучше, чем молчание…

…С минувшей среды рисую твой портрет. Пока карандашом. Пока на обычной белой бумаге. У тебя красивое лицо, чок нурлудур[25]. Его приятно рисовать — карандаш буквально скользит по листу, ластик легко стирает лишние штрихи. Одним словом, происходит какое-то волшебство. Я рисую тебя на фоне Босфора и Святой Софии. Я знаю, ты любишь эти изюминки Стамбула. Они — отражение твоей души… Возвращайся скорее. Скучаю по твоей улыбке. Скучаю по глазам Айдынлыг. И жар-птица скучает. Не обижай ее. Возвращайся быстрей, иначе скоро не застанешь меня здесь. Не застанешь в Стамбуле. Я уезжаю в Анкару, поступать в художественную академию. По твоему совету… Мама утверждает, что ты непременно вернешься. Ей верю. Она на небе, оттуда все видно…

Обнимаю тебя, мой добрый друг! Пусть Аллах осветит твой путь. Путь к нам с жар-птицей. И не только… Прощай! Обожающая тебя Гюльбен с не менее обожающей тебя жар-птицей на плече.

P.S. Отыскала по твоей рекомендации „Игру в классики“ Кортасара. Нравится. Слишком много безысходности между строк. Восхищена Магой…»

* * *

«…За окном снег, а в душе осень. Желтая, пропитанная запахом жареных каштанов, наполненная звуками громко бьющихся влюбленных сердец и скрежетом трамваев. Не люблю зиму, когда внутренне живу в осени. В таком состоянии зима для меня — ошибка природы. По меньшей мере… А осень я не люблю, когда нахожусь в ожидании. В ожидании человека, без которого моя осень блекнет. Я нахожусь в ожидании тебя. Все еще жду, надеюсь, оглядываюсь. Седьмая неделя без тебя. Седьмой понедельник без тебя. Я даже не знаю, где ты живешь. Где тебя искать. Стамбул огромен — в нем затеряться проще простого. Поэтому Стамбул не любят одинокие люди — они бегут из этого города или излечиваются от одиночества. Ты излечился… Грущу в своей осени. Вчера отыскала на окраине Кадыкёя небольшое деревце, не тронутое холодами. Пара листьев на нем все еще зеленые. Сорвала их, отнесла домой, подсушила. Купила желтую краску и весь день занималась тем, что аккуратно перекрашивала эти листья в цвет осени. Из сочно-зеленых они стали темно-желтые. Как в пору ранней осени. Потом вся измазанная, долго сидела за столом, рассматривая листья на столе. Удалось сделать осенним свой окружающий мир. Теперь он гармоничен с моим внутренним… Жар-птица с прошлого понедельника не появляется. Два дня ее искала. Тщетно. Лишь бледно-красное перышко лежало на мокрой скамейке. На скамейке, где мы сидели втроем. Ты, я, жар-птица… Надеюсь, она отыскала тебя в гуще Стамбула. Я хочу верить в то, что она не разочаровалась. Я хочу верить в то, что она сейчас преданно сидит на твоем плече, шепча в ухо колыбельную из утраченного детства… Завтра очередной понедельник. Вновь приду на нашу вершину. Если даже снег усилится… Я не могу не прийти. Ведь это мой последний понедельник в Стамбуле. Моя последняя возможность пообщаться с другом — получить твое благословение, уехать в Анкару… Обнимаю тебя, мой добрый друг. До встречи!

P.S. Сегодня ночью, иншаллах[26], дочитаю „Игру в классики“. Осталось 74 страницы. Мага чем-то похожа на меня. Но я боюсь той любви, которая захватила ее… Она беспощадна.

P.S.S. Твой портрет рисовать закончила…»

* * *

«…Думал, научился уживаться с собственным прошлым. Оно бурным потоком влилось в пространство моей тени, не нарушая ее четкие границы. В составе тени прошлое следовало за мной рядышком. К нему привык. С трудом, но привык. Даже пару раз обращался к прошлому за советом, когда настоящее пересекалось с эпизодами из „архивов“ минувшего времени. Но ровно семь недель назад настоящее в ухмыляющихся масках прошлого снова нанесло удар. Неожиданно. Болезненно. Не хочу загружать твою светлую голову грустными эмоциями. Пересказывать произошедшее не имеет смысла… Главное другое. Я покидаю Стамбул. На время. Мое родное стамбульское солнышко, прочел твои письма, оставленные в пустом стволе засохшего дерева. Читал, не сдерживая слез. Читал, понимая, насколько большой частью моего настоящего ты являешься! Мой добрый друг, за время моего отсутствия на нашей вершине много размышлял, болел. Болел душевно. Болел, думая о тебе с жар-птицей. Она, к сожалению, так и не отыскала меня. Подумала, наверное, я отказался от нее. Как можно отказаться от детства?!. Сейчас, покидая Стамбул, даю тебе слово отыскать жар-птицу. Вместе с ней вернусь сюда. Если тебя не будет, приеду в Анкару. Молодец, последовала моему совету. Ты станешь великой художницей Турции… Сейчас, покидая Стамбул, боюсь признавать, что опять убегаю. Убегаю от самого себя. В принципе признавать что-либо пока бессмысленно. Время покажет… Когда ты будешь читать это письмо, солнышко, меня уже не будет в городе моей души. Улетаю в Баку через час. Там ждут… Целую твои глаза. Обнимаю крепко-крепко. Счастья тебе. Не забывай. До встречи!

P.S. Ты лучше „кортасаровской“ Маги…

P.S.S. Портрет непременно оценю. Иншаллах, уже в Анкаре… Айдынлыг на время оставляю тетушке Нилюфер. Присмотрит за ней…»

8

…Собачья душа горела от тоски.

Моя душа горела еще сильнее…

Прощаться со Стамбулом тяжело. Даже на время. Город души открыт для прибывающих людей. Быстро привыкает к новым героям. Полюбит, поможет. Поэтому расставаться Стамбул ненавидит. По-детски хмурится, в зрачках кипит обида, на лице бледная маска недовольства. Стамбул — город любвеобильный, преданный. Привык видеть в собственном царстве всех своих жителей. Наблюдает за ними. Каждого любит за определенные черты характера. Когда какой-либо из гостей прощается, Стамбул плохо переносит утрату…

…Еще немножко — и снежная метель подняла бы с замерзшей земли такси. Седовласый шофер со шрамом на правой щеке внимательно вглядывался в дорогу, подбирая степень освещения автомобильных фар. Жутко волновался перед дорогой — от напряжения отключил радио. В городе души давно не было такой буйной погоды. Хлесткий ветер. Колючий снег, сменяющийся моросящим дождем. Босфор бесится от злости — за утро громадные волны потопили два судна в бухте. Когда Стамбул разгневан, Босфор пребывает в аналогичном состоянии. Стамбул — брат старший, Босфор — младший. Почти близнецы — одно самочувствие на двоих.

Не хотел предавать отъезду напыщенность. Надеялся, атмосфера Стамбула разбушевалась не из-за моего отъезда. Но факт остается фактом: как сел в такси, погода со спокойной сменилась на агрессивную. «Огулум, Стамбул гневается, не уезжай. Останься…» — тетушка Нилюфер вытирала слезы клетчатым платком. Она стояла у подъезда, провожала меня. Рядом жалобно поскуливала Айдынлыг. Пора ехать… Когда послышался шум мотора такси, частичка моего стамбульского счастья сорвалась с места. Лая, побежала за машиной. Мое сердце готово было разорваться на мелкие кусочки… «Арабаи дурдур!»[27] — крикнул таксисту. Резкий тормоз.

Открываю дверь. Обнимаю Айдынлыг, прижимаю к себе мохнатую шею. Шерсть пахнет лавандой — вчера искупал новым шампунем. Плачу. Айдынлыг тоже. Собаки могут плакать… Тетушка Нилюфер, увидев собачью тоску, заплакала еще громче. Не хотел увозить Айдынлыг в другой город. Стамбул — ее ангел-хранитель. Без него никак нельзя… Обхватил ладонями мордочку Айдынлыг, слегка потискал, посмотрел в полные боли глаза. «Родная, вернусь. Обещаю. Очень скоро. Слышишь, обещаю!» Как только выговорил последнее слово, Айдынлыг, облизнув мой нос, развернулась и медленными шагами направилась к тетушке Нилюфер. Снежинки таяли на коричневой шерсти. Собачья душа горела от тоски. Моя душа горела еще сильнее… Сел обратно в теплый салон такси. Шофер, увидев меня, смутился. В черных глазах стояли слезы…

…Авиалайнер взмыл в воздух. Аэропорт Ататюрка с каждой секундой уменьшался в размерах. Грузовые машины на полосе видоизменялись в движущиеся черные точки. Снежная метель не прекращалась. Худощавая стюардесса предложила кофе. «Нет, спасибо». Комок в горле разбухал. Вот-вот перекроет дыхание… Одолевали сотни мыслей. Никаких эмоций. Исключительно мысли. Мысли о Стамбуле, Босфоре, тетушке Нилюфер, рыжеволосой Гюльбен, преданной Айдынлыг… Я вернусь. Обещаю.

9

…Возвращение всегда дарит счастье.

Независимо от того, с каким грузом в душе возвращаешься…

…Весну в Стамбул приносят журавли. Они — чуток усталые, с поблекшими перьями, глазами кофейного цвета — громким криком влетают в город души. Молодые журавлики шумят от радости. Пожилые журавли — сохраняют молчание. Когда сквозь бежевый туман они замечают Великий мост, то просто плачут. С глаз, наполненных темно-золотой водицей мудрости, стекают слезы. Слезы счастья. Весь долгий путь из Африки они мечтали добраться до Стамбула, чтобы принести в его волшебное пространство первый весенний ветерок. Нежно-голубой ветерок, наполненный ароматом расцветающих тюльпанов, теплотой африканских долин, заливистым смехом толстощекой девочки, раскачивающейся на качелях… Возвращение в Стамбул всегда дарит счастье. Независимо от того, с каким грузом в душе возвращаешься…

В Стамбуле тюльпаны сажают ближе к концу осени. Пока почва не промерзла. Когда я покидал Стамбул, сажать тюльпаны только начинали. Смуглые мужчины разрыхляли маслянистую почву окрестных парков, где совсем скоро поселятся луковицы будущих красавиц… В последний раз в Стамбуле тюльпаны сажали, когда желтое такси увозило меня в аэропорт Ататюрка. В последний раз в Стамбуле сажали тюльпаны, когда я прощался с плачущей тетушкой Нилюфер…

Я уезжал, не веря в возможность скорейшего возвращения. Не верил, что вернусь к приходу теплой поры. Весенней поры, когда расцветают тюльпаны, с ними вместе и мое сердце… Люблю весну Стамбула, потому что следом за ней приходит лето. А следом за летом — любимая осень. «…Осталось ждать недолго. Скоро, родная осень, совсем скоро, всего лишь через один сезон мы встретимся снова…» Эти слова каждый раз произносил, когда замечал первых журавлей — предвестников весны — на крышах городских домов. Они отдыхали, беседовали с Босфором, рассматривали многочисленных голубей с легкой завистью во взгляде. Ведь им не надо куда-то улетать. «А у нас впереди еще перелет в Восточную Европу…» — сетовали журавли в беседе с друзьями-цаплями. Они жаловались, но в душе все равно оставались самыми счастливыми созданиями на свете. Ведь их свобода безгранична…

…Каждый год с приходом весны отправляюсь на рыбалку к низким восточным берегам Мраморного моря. Раньше — один, с недавних пор — вместе с Айдынлыг. Там находится любимое озеро. На его берегах встречаю пеликанов. Они узнают меня. Правда, до сих пор опасаются взбалмошной Айдынлыг. Как только собака подбегает к ним с приглашением поиграть, грациозные пеликаны моментально ретируются, недовольно фыркая. Мол, нас, аристократов, такие игры не забавляют… С мечтой поймать побольше серой кефали располагаюсь на раскладном диванчике. Читаю «Бог мелочей» Арундати Рой, уплетаю булочки с кунжутом, пью айран, прислушиваюсь к еле слышному светскому трепу пеликанов с чайками. Последние жалуются на темперамент Мраморного моря. Он им непонятен. «…Наше море отличается от Босфора. Оно может год быть совершенно спокойным. И вдруг без причины начинает бушевать. Нейтрального состояния у Мраморного нет. Поэтому нам, чайкам, с ним сложно. Не знаем, чего ждать. Вот, к примеру, босфорским чайкам здорово повезло… Босфор добрый, щедрый, красивый и ну очень романтичный… Одним словом, мечта!..»

Айдынлыг тоже ждет, любит весну. Как только в Стамбуле расцветают тюльпаны, мы ежедневно в обеденное время, когда я свободен от работы, выходим на прогулку. Айдынлыг останавливается перед разноцветными полями тюльпанов, восхищенно лает. Затем поднимает голову, смотрит на меня полными счастья глазами. Мол, посмотри, какая красота! В этот момент я понимаю, какое чудо подарила мне судьба. Подарил мне Босфор. Айдынлыг — половинка моего сердца. Половинка искренняя, добрая, верящая в чудеса… Покупаю тюльпаны, возвращаюсь домой, ставлю их в вазу.

В квартире моментально поселяется оптимистичный дух пришедшей весны, разгоняющий морозный воздух ушедшей зимы…

…Словоохотливый «бомбист» едет по направлению к аэропорту. До отлета остается два с половиной часа. Через несколько часов наконец-то встречусь со Стамбулом… С весенним Стамбулом… Я возвращаюсь!

* * *

«…Если бы ты была сейчас в Стамбуле, я подарил бы тебе тюльпаны. Они расцвели на прошлой неделе. Город моей души пропитался их дурманящим ароматом. Вдыхаешь, и кажется, что мечты обязательно сбудутся. Мечты принимают реальные очертания. Прежняя размытость исчезает… Я избегаю желтых тюльпанов. Они потрясающие, но в их аромате живет грусть. Грусть, похожая на тоску по любимому человеку… Я подарю тебе красные тюльпаны. Наверное, ты знаешь, что во времена Османской империи ими оживляли усопших. Еще бабушка Пярзад рассказывала, что стоит во время восхода солнца понюхать красный тюльпан и самая заветная мечта станет реальностью. Если бы ты была сейчас в Стамбуле, мы бы вместе встречали рассвет, наслаждаясь тюльпанами. Тогда наши мечты сбылись бы…

…Гюльбен, джаным[28], отчасти мне удалось вернуться благодаря тебе. Как приехал, первым долгом пошел поздороваться с Босфором. Он сначала дулся, сказал: „Боялся больше не увидеть тебя“. Рассказал ему обо всем произошедшем. Он понял. Помолчал минуту, потом прижал к себе крепкокрепко. „Скучал, аби[29]!“ Так он сказал. Я с трудом сдержал слезы… Посетил нашу вершину. Да-да, Чамлыджу. Надеюсь, не забыла? Будучи там, протянул руку к небу, пощупал мягкие облака. Встретил твою маму. Она излучала спокойствие. Улыбнулась, пошутила: „Из-за тебя немало переживала моя дочурка. Куда ты исчезал, сынок?“ „Вам не надо всего рассказывать. Вы ведь на небе. А оттуда все видно…“ Мой ответ был таков. Она поцеловала меня, как мама, прошептала: „Обернись, тебя уже ждет кое-кто“. Я обернулся. На цветущем каштановом дереве сидела моя дорогая жар-птица. Такая же красивая, с пушистым хохолком, золотым клювом. От радости она светилась, словно бриллиант при вечернем свете. Попросил у нее прощения. Попытался объяснить, зачем покинул город души. „Не надо слов… Я все знаю… Малыш, я всегда рядом с тобой… Ты можешь меня не видеть… Иногда становлюсь невидимой, чтобы не мешать тебе… У меня одна просьба… Не исчезай больше… Научись быть счастливым!“ Честно сказать, мне стало стыдно. Я опустил голову. Жар-птица, взмахнув крыльями, слетела с ветки каштана, села на мое плечо. Прижал ее ладонью к себе. Как хорошо снова быть в Стамбуле…

…За прошедшие месяцы не писал писем. Совру, если скажу, что времени не было. Боялся. Вот в чем причина. Боялся сделать больно. Потому что на тот момент мне больше всего хотелось написать тебе всего четыре слова. „Не жди меня, прошу, забудь“. Тогда думал, больше никогда не вернусь сюда. За прошедшие месяцы часто покупал билет до Турции, возвращался домой и… сжигал его в камине. Смелости вернуться в Стамбул не хватало. Да и слишком многое держало меня вне Стамбула. Люди, обстоятельства, события… И наконец, вне Стамбула меня держала ОНА. В реальности она прогоняла, вторила — живи своей жизнью, ты не обязан быть со мной. Я молчал. Хотел уехать. Ноги не шли. Любил ее. До сих пор люблю. Хотя она покинула этот мир… Когда ее не стало, я днями напролет лежал в когда-то нашей с ней спальне. Задавался вопросом. Неужели прошлое никогда не отпустит меня обратно в Стамбул? Оно вцепилось мертвой хваткой… В итоге смог оторваться, так как жить без вас невыносимо. Без тебя, Гюльбен, Нилюфер, Босфора. Наконец, без самого Стамбула… Меня подтолкнула мама. В один дождливый день собрала мои вещи, посадила в такси, всучила в руки билет: „Езжай. Обрети себя заново, балам!“ Произнесла важные слова, поцеловала, заплакала. Дверь такси захлопнулась… И вот я снова с вами… Мама-Скорпион всегда одолевала мою нерешительность. И в этот раз она опять помогла… Я в Стамбуле. В этом ее заслуга. В этом твоя заслуга. В этом заслуга многих. Ваша любовь перетянула меня обратно сюда… Теперь жизнь совсем другая. Стал сильнее. Еще сильнее…

…Соскучился. Хочу увидеть твои глаза, мое стамбульское солнышко. Напиши ответ, приезжай в Стамбул. Красные тюльпаны ждут тебя… Говорят, в Анкаре они пахнут иначе… Целую. Обнимаю. Твой возвратившийся друг».

10

…Когда двое смотрят на луну с разных концов земли, они непременно встречаются взглядами…

…Ночной Стамбул расшит кружевами. Кружевами страсти, волшебства, шумного молчания. С наступлением ночи для своих жителей Стамбул делится на две, совершенно отличные друг от друга дольки. Для кого-то превращается в эпицентр барабанного ритма, мерцающего неонового света, загорелых тел, движущихся в желто-бордовом тумане дискотек. Для кого-то становится теплым убежищем. Убежищем, похожим на укромное местечко в одной из больших скал Мраморного моря. На ночном небе бриллиантовые звезды, оранжевый свет полыхающего костра, треск поленьев смешался с шумом прибоя. Рядышком, совсем близко — частичка тебя. Смотришь в любимое лицо, понимаешь, что сейчас тебе наплевать на все происходящее за пределами вашего мирка. Мирка для двоих…

В ночном Стамбуле витают тысячи терпких запахов, разных степеней насыщенности. Замираю на центральной площади города души. Вдыхаю витающие в воздухе многоцветные ленточки запахов. Согревающий душу аромат, прилетевший с апельсиновых плантаций на окраине Антальи. Отмеченный специями запах горячего чечевичного супа в темно-красной кастрюльке на кухне одной из уютных квартир Кадыкёя. Дым сигарет — тайком от строгих домочадцев ее раскуривает старенькая зеленоглазая бабушка Сезен в инвалидной коляске. Дурманящий флер золотого «Жадора». Им обрызгивается поп-дива Хулия Авшар перед очередным эфиром на канале «D». Цитрусовый запах упругой кожи двадцатидвухлетней турчанки, засыпающей в горячих объятиях любимого… Запахов тысяча. По ночам они наслаждаются свободой. Вылетают из окон сотни домов, устремляются в центр города, смешиваются в единый пушистый клубок…

…Царица ночного Стамбула — луна. Она везде разная. В Москве немного зловещая, в Тбилиси маленькая, беленькая, как будто улыбающаяся, в Баку отдаленно-очаровательная, в Таиланде — чересчур беспокойная. Стамбульская луна умиротворенная. На ее поверхности не кипят вулканы страха. Если над ней пролетают длиннохвостые кометы, то они мгновенно разлетаются на оранжево-бордовые крупицы, окутывая стамбульскую луну изумрудной пыльцой…

Грубые космические булыжники облетают царицу ночи стороной. Она защищена. Защищена сотнями любящих сердец. Их тепло заставляет луну забыть о собственном небесном одиночестве. Тетушка Нилюфер искренне любит царицу ночи. Ждет, любуется, восхищается. Она называет ее «отражением глаз». «Когда двое смотрят на нее с разных концов земли, они непременно встречаются взглядами», — объясняет моя турецкая богиня, наслаждаясь турецким кофе с яичным желтком. Она готовит его исключительно в полнолуние. «В это время такой кофе превращается в эликсир силы. Выпьешь кружку, душевные раны моментально заживают, сотни капель невыплаканных слез прорвутся наружу соленым потом», — рассказывает Нилюфер, растирая яичный желток старинной серебряной ложкой. Тем временем Айдынлыг завороженно следит за процессом, потихоньку засыпая в бежевом тоннеле лунного света. Он проник в квартиру из большого окна гостиной, создавая магическую ауру…

Как только тетушка Нилюфер засыпает в кресле-качалке, я, укрыв ее синим пледом из козьей шерсти, отправляюсь по темным улицам на встречу с Босфором. В полнолуние мой романтичный друг с нетерпением ждет гостей. Он боится оставаться наедине с луной. Потому что она могущественна. Она царица — недосягаемая, властная, сильная. Стамбульская луна легким движением руки правит босфорской водой. Вызывает приливы, отливы. «Я слишком самодостаточен, чтобы повиноваться ей. Чертовка пользуется властью… Ненавижу отливы. Ведь таким образом я отдаляюсь от берега. Берега, где ты, Айдынлыг, и еще много моих друзей», — дуется Босфор, хмурясь, как обиженный ребенок. Меня смешит ругань Босфора. Напеваю ему слова из известной песни: «…боль тем и полезна, что заставляет двигаться дальше». Босфор возмущается пуще прежнего: «Ты издеваешься?! Лучше бы подсказал, как загнать злюку за толстые облака. Мне не больно. Просто не терплю, когда мною помыкают!» Опускаю голову, чтобы друг не заметил улыбки. Когда Босфор злится, он становится еще более очаровательным. «Родной, луна вовсе не властная, как ты думаешь. Просто она выполняет возложенную на нее миссию. У нее она своя, у тебя — своя. К примеру, ты излечиваешь одинокие сердца. Она же вдыхает в слабых силу, в ущемленных — надежду. Лучше смирись. Луна пробудет в гостях недолго. Не забыл, что говорят турки? Гостей надо принимать как божьих посланников».

…Сижу на безлюдном берегу, успокаиваю Босфор. Сказанное оказывает действие. Волны постепенно исчезают, пена от них превращается в пузырьки. Недовольная гримаса сменяется прежним спокойствием. Подхожу к нему ближе, крепко обнимаю. Шепчу на ухо: «Ты не такой, как все. Ты удивителен. Ты всегда с нами. И мы всегда с тобой!..» Босфор засыпает. Возвращаюсь домой. Царица ночи медленно исчезает. Темные краски сменяются светлыми… Приходит рассвет…

11

…Родина прекрасна в картинках болтливого телевизора — всегда можно переключить канал…

…Добраться до мечты — значит пройти тест на выносливость. Почему-то заполучить мечту с легкостью нереально. Непременно преодолеешь непреодолимое. Только тогда шоколадные тучи рассеются, выглянет мандариновое солнце. Звучит сказочно. Так на самом деле… Дорога до Стамбула пролегает сквозь преграды, постижения. На эту дорогу вступают лишь те, кто решил привязать сердце к сердцу Стамбула. Привязать красно-бордовыми капиллярами, невидимыми венами. Они переполнены нектаром желания. Желания познать себя… Мой город, который правильнее именовать «родиной», отпускал меня тяжело. Баку — город верный. Такой же искренне-верный, как мусульманская женщина. Баку стерпит многое во имя верности. Даже простит предательство одного из своих. Лишь бы это был Свой…

Когда тонкий билет в другую страну ждет регистрации, а чемоданы лежат наготове, у Баку замирает сердце. Он и так пережил массовый отплыв лучшего с последующим наплывом худшего. С тех пор каждый отъезд остатков лучшего наносит кровавые удары. Баку плачет тайно. В себе. Баку чаще плачет от горя, чем от счастья. Просто слезы почти незаметны — высыхают под налетами каспийского ветра. Мое прощание — не предательство. Мой отъезд — побег к самому себе. Как жить без собственной тени?..

…Когда до отъезда в город души остаются два месяца зимы и один месяц весны, невидимые хранители Баку направляют на меня армию переубеждений. «Обалдел, в Стамбуле дорогая жизнь! Турки — хорошие актеры плохого театра. У них великолепная внешняя культура. Внутренняя — ноль». «У тебя здесь друзья, родня. Зачем там жить одному?! Хорошо, пусть не одному, но без нас, любимых родственничков, во всяком случае». «Там нет того постоянства, что есть в Баку. Там все слишком быстро». Снегопад наставлений заносит, дышать сложно, губы обморожены, в голове сумбур из разноцветных снежинок. Бегу от непогоды. Ноги в серых унтах утопают в снегу. Падаю, поднимаюсь. Все равно продолжаю путь. Достигаю цели. Снег сменяется солнцем. Теперь тепло…

…Родина прекрасна на расстоянии вытянутой руки. Родина прекрасна в картинках болтливого телевизора — всегда можно переключить канал. Родина прекрасна, когда в руках авиабилет в будущее, с обязательным возвращением в настоящее. За яркой надписью «родина» непременно фон из субъективных красок. У каждого родина своя. У кого-то она начинается с «картинок в букваре». У кого-то начинается с чего-то своего, индивидуального. Так на самом деле…

…В мониторе белоснежного «Apple» всплывают голубые окошки с фиолетовыми словами. Пересекая виртуальную галактику, они дотрагиваются до сокровенных участков души. Пишут любимые, плюшевые ребята. Они — Свои. Для дружбы расстояние — пустяк. Вчитываешься в каждое слово десяток раз, словно не можешь напиться эликсиром счастья. Тебя накрывает соленой волной, к глазам подступают прозрачные слезы. Щеки краснеют, словно под кожей лица разлился бурачный сок. До м-' приезда друзей остался один месяц осени и два месяца зимы. Совсем скоро будешь обнимать, целовать их в суетливом вестибюле аэропорта Ататюрка. Совсем скоро Новый год. Мой очередной Новый год в Стамбуле. Совсем скоро счастье преодолеет расстояние. Это не сказка. Так на самом деле…

12

…Убегать от самого себя — значит убегать в неизвестном направлении…

…Вне Стамбула закрывался на замки. Тысяча замков, замочков. Тысяча замочных скважин. Думал, убегаю от людей. В действительности убегал от самого себя. Без видимых причин. Просто так комфортнее. Безболезненно… Город, где я родился, похож на Стамбул. Город, из которого убежал, душевно совсем не похож на Стамбул. Он не хуже, не лучше. Он другой, не такой, как я. Стамбул ведь мой брат-близнец. С таким же количеством лабиринтов в душе, с таким же восточным гулом, с таким же запахом моря в порах имбирной кожи…

В Стамбуле осознал, что убегать от самого себя — значит убегать в неизвестном направлении. В Стамбуле понимаешь — жизнь подогнуть под себя невозможно. В Стамбуле воспринимаешь жизнь такой, какая она есть. Ее — жизнь — лишь можно немного подкорректировать. Направить в нужное направление. В Стамбуле открылись замки моей души. Но я не изменился. Изменилось восприятие. Появилась невыносимая легкость бытия. В общем же многое по-прежнему…

…Когда моросит дождь, привычная меланхоличность Айдынлыг исчезает. Она просится на прогулку, вставая передними лапами на деревянный подоконник. Высунув красный язык, рассматривает мелкие дождевые капли на стекле, с надеждой поскуливая. Знак учтен. Надеваю темно-коричневое пальто, беру поводок, идем на встречу с Босфором. Айдынлыг, как и я, Рыба по гороскопу. По примерным подсчетам. Она так же, как и все Рыбы, любит мокрую погоду…

Перебираясь сквозь узкие переулки города души, пахнущие чем угодно, только не болью, слышу туманную беседу чаек с духами османского прошлого Стамбула. Если верить историям тетушки Нилюфер, прозрачно-облачные тени с синевато-серыми глазами до сих пор витают над городом души, облачившись в яркие, разноцветные одеяния. «Когда Стамбулу больно, духи спасают его. Когда Стамбул оплакивает землетрясения Турции, они поддерживают, вселяют надежду. Слышу их. Ты тоже услышишь. Как только встретишь первое затмение в Стамбуле…» Теперь хранители города души — мои частые спутники. Различаю контуры тучных фигур, улавливаю запутанно-древний турецкий, заряжаюсь задорно-хриплым смехом после островосточных шуток. Хранители города души — пожилые, пузатые дядечки с завивающимися на концах усами. Добродушные, забавные развратники. Ценители женской красоты, не любящие курдов, уважающие отвагу. У них есть запах — слабый, не едкий. Пряный, с оттенками шафрана, кардамона, мяты…

Хранители уважительно называют меня «ходжам», хотя я младше по возрасту на целые века. Не похож на них. Ни духом, ни внешностью. У меня нет бороды, нет пропахшей нафталином мудрости, нет власти, нет… турецкого гражданства, наконец. Нас объединяют только две ветви происхождения — религия, менталитет. Может, они ценят меня за что-то другое? За преданность городу души?.. Айдынлыг тоже чует духов. Нередко злится на них. Облаивает с нескрываемой обидой. Они, невидимые создания видимого пространства, шутливо дергают Айдынлыг за хвост, называя ее «прекрасным четвероногим созданием с одним хвостом»…

…Пока мы добрались до Босфора, дождь прекратился. Теперь о нем напоминали сырая шерсть моей собаки, потемневшие каменистые дороги, оставшиеся позади. Мы обнялись с Босфором, завели милую беседу о своём. Тем временем Айдынлыг что-то раскапывала на берегу. Шайка духов внимательно наблюдала за ее раскопками, будто там, под большим слоем мокрого песка, затаилось их далекое, историческое прошлое…

Часть II Люди города души

…Где от зари и до полночи

Перед душистым наргиле,

На ткань ковра уставя очи,

Сидят «народы» — на земле…

1

…Женщины — одна, особая нация.

Сильная, выносливая в любых обстоятельствах…

…Слушая их, понимаешь, что турецкая женщина — такая же женщина, как и русская, американская, европейская. Вне зависимости от социального положения, вероисповедания. Женщины — одна, особая нация. Сильная, выносливая в любых обстоятельствах…

* * *

…Ей двадцать восемь. Не стесняется возраста. Гордится. У Айше светло-каштановые волосы, голубые глаза, белоснежная кожа. С веснушками. Неспроста, наверное, Айше, как и я, родилась весной — 9 марта… На левой щеке светло-коричневое родимое пятно. По форме напоминает тающую снежинку. Говорю ей об этом. Она задорно смеется, обнажая белые, ровные зубы. Предлагает называть ее «Кар кызы». Снегурочкой. Я против. Ведь, она совсем не холодна. Наоборот. Теплая, цветущая, с легким прикосновением духов к мягкой коже…

Мы знакомы два года, три с половиной месяца. Для дружбы — смешной срок. Для нас сроки — такая же чушь, как другие подобного рода условности. Если мы не видимся, то пишем друг другу бесшабашные эсэмэски. С необременительным текстом. В каждой букве — флюиды тепла. В каждой букве — сумбурные чувства из насыщенно-желтого шербета. Своеобразный обмен счастьем. Когда недостаток счастья ощущается в ком-то из нас, он моментально его получает. Не важно, каким путем, способом… Мы вместе смотрим «Love Actually», таем от переполняющих нас гармонии, любви, надежды. Мы вместе гуляем по улицам Таксима, фальшиво напевая песни Кянана Догулу. Нас вдохновляют наполненные теплом взгляды прохожих. Некоторые из них подпевают. Некоторые пританцовывают… Мы бесимся под неоновые дэнс-ритмы в туманном клубе до шести утра. Затем спешим полакомиться свежей рыбой в прибрежном ресторанчике. Вдыхаем свежее приветствие утреннего Босфора… Наша дружба разрисована гармоничным восприятием мира. У нас схожие вкусы. Наших мам зовут одинаково…

…Айше отказывается от золотистой пахлавы. Сетует на возрастающие килограммы. Выбирает мандариновый сок. Оранжевого цвета, с капельками ледяной прохлады на стакане. Я уплетаю пахлаву с густым турецким кофе. Разглядываю ее. Современный, солнечный комок счастья, большие глаза, нос с аккуратной горбинкой. Рассказываю Айше о том, что в мире многие считают турчанок не такими яркими, современными, как женщин в той же Европе. Существует стереотип, что турчанки до сих пор облачаются в чаршабы, не притрагиваются к бровям до замужества, молятся с утра до вечера, не признавая цивилизацию. Она кивает головой, улыбается, положив руку с короткими розовыми ногтями на шею. Айше внимательно слушает. Совсем не удивляется моим словам. Наконец отвечает: «…В курсе таких разговоров. Часто натыкаюсь в Интернете на подобные выводы о турчанках. Знаешь, не могу сказать, что эти домыслы беспочвенны. Турция, как и твоя родина, мусульманское государство. У нас менталитет совсем не такой, как в Европе. Не смотри на Стамбул, здесь многое европеизировано. В отдаленных регионах Турции ситуация иная. Там большинство женщин покрытые, их права нарушаются. Некоторые семьи строго исповедуют исламские традиции… Не стесняемся говорить об этом. Это наш народ, наши взгляды, наше вероисповедание, в конце концов. Но в целом, конечно, те домыслы о турчанках, распространенные сегодня в не мусульманских странах, преувеличены. Все не так запущено. С годами многое меняется к лучшему!»…

* * *

…Ей тридцать семь. Мы с ней на «вы». Хотя давно могли перейти на «ты». Она верит в Аллаха. Совершает пять раз в день намаз, соблюдает орудж[30], посещает мечеть. Мы не только друзья, но и коллеги. Шинай-ханым — мой редактор. Кареглазая толстушка с длинными темными волосами. Обожает серебряные изделия, божественный кулинар, имеет дальние азербайджанские корни. Одна воспитывает одну дочь — Синем. Ее личная жизнь не покрыта бархатной завесой тайны. Ее личная жизнь на ладони. Вышла замуж по любви, с годами муж стал не воспринимать ее приверженности к религии. Спустя десять лет развелись. Тихо, без скандалов. «По всему миру женщин с судьбой, подобной моей, — миллионы. Не комплексую. Можно сказать, горжусь. Выстояла, вернулась к работе, обеспечиваю себя, дочь… Вряд ли когда-нибудь выйду еще раз замуж».

В Шинай замечаю много схожестей с моей мамой. Она тоже Скорпион. У нее такой же встревоженный взгляд, такие же красивые руки с крепкими ногтями… Мы не смешиваем работу с дружбой. Вне работы иные — сплоченные, спокойные, сдержанные. Часто собираемся друг у друга. Болтаем, смеемся, готовим, курим кальян, умиляемся искренней дружбе Синем с Айдынлыг. Не затрагиваем тему религии. Я верю в Бога, не верю в религию. Она верит в Бога, верит в религию. Ее религия осовременена, если так вообще можно сказать о религии. Мы разные люди разных взглядов. Это нормально. Такое бывает…

…В доме поет наша любимая певица Нилюфер. Последний диск. Вместе с Синем очищаю от шкурок каштаны. Растолстевшая Айдынлыг расположилась у ног. Тем временем Шинай колдует у плиты. Поджаривает на курдючном жире лук, снимает пену с мясного бульона. В кипящих недрах бултыхаются бледно-зеленые шарики алычи. Сегодня готовим кузу чорпасы. Роскошное блюдо с уймой холестерина. Вредно, но вкусно…

При готовке моя турецкая подруга сдабривает пищу историями из собственной жизни. Вкусно, патриотично, капельку грустно. «…Становится смешно, когда слышу, что турчанки — для многих забитые женщины с тяжелой ношей ислама. Мы такие же женщины, как и все женщины. Со своими счастьем, любовью, страданиями, радостями. Да, я верующая. Горжусь этим. Верю в Аллаха всем сердцем. Он, кстати, многое мне прощает. Я не покрываю голову, курю кальян, не прочь выругаться. Ну, скажи, как, работая редактором, можно быть безгрешным? Главное — душою, совестью чиста перед Всевышним. Если я хожу в мечеть, это не говорит о моей отсталости. Это моя вера… Я — женщина Турции Ататюрка. Он был первым нашим президентом, в значительной степени изменил положение женщин. С 1923 года женщины стали избираться в парламент. Затем при нем вышел закон о единобрачии… Сегодня турчанки такие же полноправные граждане страны, как и мужчины. Хотя в других городах Турции проблема нарушения прав женщин, конечно, есть. Увидишь, со временем она сойдет на нет…»

…В бульон добавляются каштаны, мелко нарезанный укроп, душистый чабрец, ватные куски отварного мяса ягненка. Шинай готовит чобан-салаты, взбивает миксером айран. «Ребята, к столу!»

2

…Какая разница, о чем или о ком?

Неужели, чтобы выговориться, требуется повод?..

…Город души не окутан исключительно дымкой идиллии. Стамбул, как и все бурлящие мегаполисы, предоставляет шанс стать счастливым немногим. Десятерым из сотни. Стамбул — как лотерея. Или совсем не везет, а если везет, то крупно. Узнаешь о выигрыше не сразу. Чтобы заветный штрих-код стерся, нужно время. Первый день, неделя, месяц в Стамбуле обманчиво безоблачны. Колорит Востока, шум прибоя под аккомпанемент чаек, звучание азана, свобода порывов, могущественная Голубая мечеть… За умелой декорацией сказочного Стамбула затаилось жестокое закулисье большого города. Та самая оборотная сторона медали. Она есть у всех. И у людей, и у городов…

…Бездомные кошки его лучшие друзья. Он кормит их остывшим мясом донера — на утренней прохладе коричневые кусочки покрываются мутно-белым налетом. На откусанном хлебе контуры его помады — жирно-фиолетовой, с блеском… Кошки на улицах Стамбула — толстозадые богини с сытыми глазищами. Настоящие аристократки. Один раз прогонишь — второй раз не подойдут. Развалятся на капоте припаркованной машины, будут сверлить взглядом, мол, жадина-говядина, мог бы угостить… Лохматые создания верны ему. Их не волнует, какой он сексуальной ориентации, какая боль затаилась в душе, какая болезнь обостряется в засыхающих венах. Для них он — друг-кормилец… Одна полысевшая рыжая кошка расположилась на плече, облокотившись толстым телом об его голову в зеленом парике. Менее полная серая бестия нагло уселась на колени, поигрывая со свисающими, бордовыми бусами. Он курит сигарету. Жадно затягивается. Шмыгает носом. Левой рукой кормит верных подруг. Они вяло разжевывают куски баранины — мяукают, чавкают, высунув кончики языков…

…Он — трансвестит. Их в Стамбуле тысячи. Его зовут Хасан. Называют — Эсмеральдой. Двадцать четыре года. Полноватый парнишка, совсем не женские черты лица. Сморщившийся шрам на подбородке. Накладные ресницы, тени дождевого оттенка. Много помады. Гладко выбритое лицо под слоем пудры. Белки глаз покрыты тоненькими красными паутинками… Мы познакомились девять дней назад. Во время утренней прогулки с Айдынлыг. Она, любопытная Варвара, подбежала к Хасану, виляя хвостом. Он замер. Спустя минуту протянул бритую руку. Погладил Айдынлыг, грустно посмотрел на меня. «Однажды тоже завел собаку. Дворняжку. Погибла от опухоли, когда мне было двенадцать. На следующий день после моего дня рождения. Ненавижу слово „была“…» — промолвил Хасан хриплым голосом на хорошем турецком.

Заглянул в его глаза. Смятение, усталость, пустота. Больше ничего. Обычно обхожу подобных персон стороной. Не из-за негативного отношения. Между мной и ними — огромная пропасть. Что может нас связывать?.. Совсем недалеко просыпается Босфор, медленно рассветает, солнце готовится к очередному дню. Чувствую, что человек хочет рассказать. Какая разница, о чем или о ком? Неужели, чтобы выговориться, требуется повод? Присел рядом на камень. Айдынлыг ревностно принюхивается к кошкам. Он предложил сигарету…

…Хасан родом из Тебриза. Два года назад сбежал в Турцию. В летний период работал официантом в Анталии. Пришлось бросить работу. В приличные заведения радикальных трансов не берут. Хасан кинулся на поиски счастья в Стамбул. Добрался. Уже год здесь. Снимает комнату на окраине. Скрывается от закона — виза давно просрочена. Хасан счастье в городе души не нашел. Зато нашел немало клиентов в дешевом баре «Generation». «Клиент на клиента не приходится. Кто-то заплатит хорошо, потом отлупит. Кто-то неплохо отблагодарит, но из-под него живым не вылезешь…» Эсмеральда делится без стеснения. «Это жизнь. У каждого она своя. Прав, аби?» Он снова затягивается сигаретой. Умиляется Айдынлыг. Добавляет «спасибо». За что, спрашиваю? «Еще бесплатно меня никто не слушал». Заливисто хохочет. Два крайних зуба золотые… Жестокая правда жизни. Такое бывает…

…Хасан говорит о тоске. По Ирану, «по этой чертовой, дикой стране». Его ностальгия кофейного цвета. На полотне ностальгии — фотографии пожилой мамы. Зовут — Хабиба. Она не смогла принять такого «проклятого» сына. Выгнала из дому, ругалась, кричала «вон», предварительно закрыв дверь, ставни. В Иране нетрадиционная ориентация — смертельный грех. Женщина один сплошной грех, если родила такого сына… Хабиба ругалась, а потом плакала, обнимая Хасана. Целовала, снова ругала… Мать есть мать.

…Стамбул не подарил Хасану счастья. Он так же, как и я, верил в этот город. Увы, лотерея оказалась пустышкой. Выигрыша нет. «Иногда плачу. Плачу наедине с Босфором. Он последняя надежда… Если решу покончить с собою, то утоплюсь в Босфоре. Только он не осуждает. Он, теперь и вы… Спасибо вам. У вас восхитительная псина»…

…Хасан исчез. Испарился в воздухе. Лишь на холодном камне лежал донер с отпечатком его помады. Рыжая кошка готовилась слопать угощение, хотя была сыта. Как-никак ее лотерейный билет сегодня оказался выигрышным…

3

…Пыльца с цветка ее улыбки проникает в меня через дыхательные пути, делая счастливее счастливого…

— Ты скучал?

— Конечно. Ты?

— Нет.

— Ничего для тебя не значу?

— Дело не в этом. Как можно скучать по своей частичке?! Ты часть меня. А частичкам все равно суждено воссоединиться. Что бы ни случилось.

— Спасибо, родная. Почему нам не повезло встретиться раньше?

— Я жила в Анкаре, ты в Баку. Словом, жили вне Стамбула. Именно он связывает сердца, которые должны быть связаны, но по ряду причин порхающие порознь.

— Сейчас мы тоже разлучены. Ты в Анкаре, я в Стамбуле…

— Ты прав. Но теперь, после первого воссоединения, расстояния не помеха. Сорок минут авиаперелета для нитей душ пустяк. Поверь, они могут тянуться бесконечно…

— Скажи, почему не пишешь?

— Так надо.

— Почему? Так дорожу нашей дружбой…

— Мы не должны зависеть друг от друга. Зависимость убивает дружбу.

Надо научиться жить друг без друга. Чтобы разлука не становилась болезненной…

— …хочу получать твои письма. Они другие, сказочные…

— Ты без того их получаешь. В иной форме. Мысленно. Ты проникаешь в мое сознание. Я — в твое. Невольно от нас самих…

— Точно-точно. Знакомые ощущения…

— Кстати, храню твой портрет на столе своей комнаты. Мною же нарисованный. Каждое утро его, то есть тебя, приветствуют лучи солнца. В Анкаре солнце необычное. Не приторное, душистое…

— Поэтому мне так солнечно…

— Так будет всегда. Люблю тебя.

— Люблю еще сильнее, сестричка.

* * *

…Говорит глазами. Живет в себе. На поверхности только вселенская любовь к миру. Она слышит, казалось бы, невозможное. Гул всех морей мира, пение всех птиц земли, движение сонных облаков, писк прожорливых пингвинят. Гюльбен — бескрайний океан звуков. В него сливаются реки жизненных нот. Если бы она стала писателем, то ее слог превзошел бы все слоги мира. Она рисует большие полотна. Каждый мазок — тончайшая деталь мира. Станет ли великим художником? Покажет время.

…Воскресный день с Гюльбен провожу в Эски-хисаре. В удивительном городке на юго-востоке Стамбула. Он отмечен сотней достоинств. Вкуснейшая рыба, завораживающая пристань для яхт, музей Османа Хамди Бея. Работы последнего Гюльбен готова рассматривать сутками. Хожу следом за ней по музею великого турецкого художника XIX века, напоминаю о себе, времени, местонахождении. Она не отрывает взгляда от произведений Хамди Бея. Изредка вытирает слезы с бледных щек.

Эти слезы — слезы восхищения. «Когда смотрю на творения Хамди Бея, осознаю всю ничтожность моих каракуль. До творческого масштаба Хамди Бея не добраться. Но, знаешь, хочется сделать попытку…» Рыжеволосая Гюльбен отныне обещает посылать мне лучшие работы. «Когда стану знаменитой, продашь мои полотна, станешь миллионером…» — расцветает она неповторимой улыбкой. Пыльца с цветка ее улыбки проникает в меня через дыхательные пути, делая счастливее счастливого. Неповторимое чувство…

…Последний день перед возвращением в Анкару. Проводим у меня. К нам присоединяется Шинай. Грозится очередным кулинарным шедевром. «Все беру на себя. Продукты купила, батлыджан-эзмеси сделаю заранее, осталось сготовить мусакку. Ты займись гостьей. Приготовление пищи беру на себя». В итоге готовим мусакку всей командой. Гюльбен нарезает продольными ломтиками баклажаны, посыпает их солью на полчаса, чтобы горечь вытекла. Я нарезаю лук, обжариваю его вместе с говяжьим фаршем. Остальными процессами — обжаркой помидоров, баклажанов — руководит сама Шинай…

Это была наша последняя встреча с Гюльбен в том году. Спустя семь часов провожаем ее в аэропорту. Долго прощались. Она обнимала нас с Шинай, целовала Айдынлыг в холодный нос. Она уезжала, оставляя в Стамбуле частичку собственной души. Она уезжала, чтобы обязательно вернуться… Звучит сказочно. Но и сказки ведь придумывает жизнь…

4

…Мысли сплетались в единый венок гармонии…

…Дни рождения вне Стамбула утопали в горьком соусе пересоленных обид, подгоревших желаний, засахарившихся порывов жить иначе. Более двух десятков именин, отмеченных до созерцания Босфора, — кино другого формата. Кадры из той жизни — незнакомые изображения чужого человека. Человека с моей внешностью. Не с моей душой. Воспринимаю как пройденный этап. Другая обстановка, цели, побуждения. Теперь жизнь в настоящем с прицелом в будущее…

…Эпизод из той жизни. Шумный джаз-клуб наполнен родными людьми. Задуваешь свечи на трехъярусном шоколадно-персиковом чуде. Задуваешь под фальшивое исполнение «Happy birthday». Каждый год неизменно загадываешь одно желание — Стамбул. Когда загадываешь желание, с недоверием веришь в его реализацию. Сбывается, действует, получается. Таков результат многолетних испытаний. Верьте в желания — таков мой итог на сегодняшний день. Итог, подведенный в обретенном Стамбуле. Каждая секунда с мыслей о вере — еще один шажок в сторону ее постижения…

…Мои дни рождения в городе души — фонтан искрящегося счастья. День, когда хочется растянуть минуты. День, когда по дому кружит аромат восточных вкусностей. День, когда вокруг люди, прошедшие с тобою сложный путь. День, когда вокруг люди, которых обрел на пути к счастью… Подготовка к знаменательному дню стартует за два дня заранее. Первым делом поездка за покупками. Без Шинай — дивы турецкой кухни — не обойтись. Сбегаем вместе из офиса, предварительно отослав секретаршу Мелек на разведку. «Глянь, заперта ли дверь комнаты шефа». Получаем зеленый свет в виде подмигивания. Через мгновение несемся по мраморным лестницам вниз. К выходу. Сдерживаем хохот. Наши руки скользят по холодным перилам, полы пальто разлетаются на легком ветру, в пальцах звенят ключи от машины. Через еще одно мгновение — едем в «Пежо» по направлению к большому базару Стамбула. За окном свежесть утреннего дня. Подростки в разноцветных касках катаются на роликах, пухленькая старушка с лиловыми волосами выгуливает таксу, усатый торговец газетами выкрикивает сенсационные заголовки «Хуриета»…

Второй этап начинается вечером, после работы. Собираемся в маленькой квартирке Шинай, где создаются будущие изыски. Айше отваривает рис для пудинга. Афет моет пузатые помидоры для пастушьего салата. Гюльбен, тайком подкармливая Айдынлыг, нарезает инжир для десерта ашурэ. Чернобровый корректор Мустафа обливается слезами за чисткой лука. Золотистые шкурки разлетаются под вздохами вентилятора. Все работают, за исключением самой Шинай. Она, словно рабовладелец, прогуливается между столами. Пристально наблюдает за процессом. «Гюльбен, доченька, нарезай инжир маленькими кусками. Ашурэ должен обладать девственной нежностью…» «Не держи рис долго в воде, Айше. Он набухнет, потеряет природную изысканность. Не зря бабушка твердила, „кто передержит рис в воде, у того набухнет совесть“.» «Эй, будущий именинник, а ну-ка бросай халтурить. Разделывай баранину быстро, с любовью. Когда нож долго контачит с мясом, оно дряхлеет…» Молча повинуемся. Повинуемся, жалея Шинай. Ведь завтра ей потом обливаться у плиты…

До начала праздника три часа. Блюда приготовлены. Шинай поехала в школу за дочерью, Мустафа с Альпером расставляют мебель. Афет отправилась встречать тетушку Нилюфер. Мы с Айше направляемся в аэропорт Ататюрка. Через час приземляется самолет из бакинского аэропорта Бина. Спустя полтора часа — из Шереметьево. Из холодной столицы приезжают друзья — Ольга с Сашей, Владик, Евгения с сынишкой. А дух Каспия ко мне везет мама с компанией из шести человек… Счастливый день. Поистине счастливый.

…Шинай превзошла себя. Стол ломился от яств. Мысли сплетались в единый венок гармонии. Вино дурманило головы. Мама улыбалась со слезами на глазах. «Мой сын нашел счастье…» — тихо сказала она, подняв бокал с напитком гранатового оттенка. За окном дремал вечерний Босфор, дельфинята затеяли чехарду недалеко от берега, чайки пели колыбельную большому городу…

…Под конец вечера всей компанией вываливаемся на балкон, взглянуть на подмигивающие нам звезды. Одна из них, сделав кувырок в ночном небе, устремляется вниз. За считаные секунды во многих точках необъятного Стамбула загадываются желания. Разные желания разных людей с одной целью — стать еще счастливее…

5

…Аллах выслушивает, разделяет, успокаивает.

Он Друг, а не Всевышний…

…Коренная турчанка с израненной душой. На лице постоянная сосредоточенность. Тонкие губы. Контуры обведены розовым карандашом. Лучистые глаза. Длинная челка, укрывающая лоб. Зовут Сена. Ей двадцать шесть. На вид не более двадцать. Лишь услышав хрипло-меланхоличный тембр голоса, понимаешь — человек старше. Голосовые связки Сены обвила лоза тоски, прорастающая из души хрупкой девушки большого города. Много курит. Зажигает сигарету. Максимум три затяжки, бросает. Спустя десять минут снова закуривает. По аналогичному сценарию. Через пару часов под ногами поле окурков. Рассматривает «бычки», улыбается. «…они похожи на десятки человеческих жизней, потухающие внезапно. На самом расцвете. А я, как Бог, над ними…»

Сена одевается исключительно в зеленую одежду. Зеленая куртка с молочно-фиолетовой подкладкой, зеленые брюки с бархатистыми мокасинами. Тени глаз — темно-зеленые. «…цвет ислама. Пророк Мухаммед любил этот оттенок…» Она пришла в религию пять лет назад. До этого не молилась, называла «старомодными замашками». Теперь объясняет иначе: «Тогда просто не понимала». «Моя вера отлична от веры масс. Мой Аллах выслушивает, разделяет, успокаивает. Он Друг, не Всевышний… Курю, не покрываюсь. Грехом не считаю. Думаю, на небесах со мной солидарны». Ее ислам немного детский. Возможно, с долькой несерьезности. Для нее Аллах мудрый старец с седой бородой, восседающий на троне из сгустков облаков… Между словами Сена выдерживает длинные паузы. Массирует правый висок. Ковыряет длинным ногтем мизинца подбородок. Попеременно заглядывает на дно моих глаз. «…там вижу необычайное спокойствие. Будто ты долго шел по пустыне в поисках воды. Наконец после мучений отыскал родник… В первый раз взглянув в твои глаза, заинтересовалась тобою, подошла в том парке, помнишь? Мне интересно, как ты думаешь, размышляешь…»

…Несколько раз в неделю встречаемся в бежевой кафешке в районе Таксим. Подолгу болтаем. Бывает, не здороваемся при встрече. Сразу присаживаемся за круглый столик, приступаем к обсуждению чего-либо, словно спешим познать друг друга… В прошлом году Сене удалили одну из почек, в позапрошлом прооперировали нос. Сейчас воспалился лицевой нерв. «К врачу хожу чаще, чем в мечеть. Причиной моих заболеваний называет нервы. Настаивает усиленно лечиться, рано ложиться спать, бросить курить, питаться заячьей едой, то есть зеленью, овощами… Ненавижу врачей. Но бабушка заставляет. Каждый раз умоляет одеться, берет за руку, и мы не спеша направляемся в клинику… Бабушка говорит, я ее последняя надежда. Она — моя тоже». Сена признает сложность собственного характера. Оправдывает сие знаком зодиака. «Близнецы немного ненормальные. Два лица, четыре глаза, две пары ушей. Ну скажи, как создания с подобными параметрами могут обладать нормальным характером?..»

…Она первый человек за мою стамбульскую жизнь, ненавидящий современную Турцию. Она злится, когда называю Стамбул «городом души». Она называет Босфор «засорившимся болотом». Она недовольна современными турками. «Теперешние турки потеряли лицо, пропитавшись веяниями Европы. Появилась навязчивая продвинутость, причем беспочвенная». Удивлен, где-то возмущен, совсем не разочарован. У каждого своя позиция. Субъективная… Интересуюсь, почему она не уезжает из Турции? «Поверь, уеду. Скоро. Здесь как-никак Родина. Как пять пальцев знаю каждую улочку. Поэтому уезжать в никуда глупо. В ноябре по работе отправляют в Лондон. Глубже изучаю английский, тамошнюю культуру. Не собираюсь терять своего лица. Я турчанка! Горжусь этим. Люблю Турцию, ненавидя современную атмосферу Турции…» Смотрю на Сену. Смотрю, убеждаясь, что Турцию можно дико любить либо дико ненавидеть. Нейтрально относиться невозможно… На сегодня мы прощаемся. В пятницу Сена приглашает в гости. Соглашаюсь. Ведь нам есть о чем поговорить…

6

…Никогда не отпускай надежду.

Держи рядышком, верь в ее силу…

…Каждый год во второй половине декабря она исчезает. Как только календарь приступает к отсчету последних пятнадцати дней уходящего года. Четырнадцатого числа ее еще встретишь в подъезде или в ближайшем супермаркете. Пятнадцатого Нюргюн внезапно испаряется. Становится невидимкой с плачущими глазами… С того дня с лестничной площадки доносится женский плач. Как правило, глубокими ночами. Это Нюргюн, хотя все знают о ее отсутствии в Стамбуле. Сама исчезает, душа остается. В этом доме. Здесь она вырастила покойных сыновей. Их забрал к себе Аллах. Остались лишь фотографии на стенах гостиной, затаившаяся внутри тоска, погрустневшая болонка Бейби. Верная псина до сих пор ждет у порога. Ждет шестой год возвращения молодых хозяев… Среди мусульман есть поверье: «Хороших людей Всевышний забирает рано». Проверенные веками слова успокаивают расколотую душу Нюргюн. «Они в раю. Там хорошо, правда?..»

…Ей пятьдесят два. Коротконогая толстушка с пушистыми ресницами. Сладкие ямочки на щеках. Вечно над губой капельки пота. Носит косынки ярких цветов. Чаще небесного оттенка. Она моя соседка по лестничной площадке. Она, муж Огуз, две дочери. Семья Кутлуэр удочерила сирот два года назад. Тогда брошенные в приют девочки-близняшки были годовалые. Нюргюн с Огузом отыскали в себе силы, начали с начала. Перевернули сырую от соленых слез страницу… О трагедии упоминают редко. Все и так знают. Двое молодых сыновей семьи Кутлуэр — Гокхан и Гурхан — погибли в середине декабря 2000-го. Во время землетрясения в турецкой провинции Конья. Шесть ударных баллов. Много слез, запах смерти, моросящий дождь. Гокхана и Гурхана завалило обломками рухнувшего минарета. Они были близнецами. Родились с разницей в две минуты…

…Сыновья отправились в Конья десятого декабря. По работе. Ехать не хотели. Мать тоже противилась. Из-за странного сна. Видела саму себя. Плачущую. С глаз стекали слезы. Кровавого оттенка. Она плакала, восседая на обломках разрушенного колодца… Шеф текстильной фирмы, где работали Гокхан с Гурханом, настаивал на командировке. Пришлось ехать…

Тяжелая история, рассказанная мне всего один раз. Она делилась болью без слез, без истерик. «Смирилась. Ради Огуза, себя. После смерти мальчишек чуть с ума не сошла. Дважды пыталась покончить с собою. Спасли соседи. После похорон поседела. Потом полысела. Поэтому ношу косынку…» Нюргюн вернул к жизни снова сон. Под утро к ней явились сыновья. Красивые, здоровые. «…Они обнимают меня. Рыдаю, целую, нюхаю их. Тем временем они тихо шепчут, мол, мама каждая слезинка для нас невыносимая боль. Не переживай, отпусти нас… Проснулась с криком. С тех пор не пролила ни одной слезинки. В тот день дала слово начать жить заново. Мне пятьдесят два. В душе тридцать…»

…В день смерти сыновей Нюргюн уезжает в Конья. Одна. Минарет восстановили. На месте трагедии она не плачет. «…там я с ними общаюсь. Слышу их. Они слышат меня…»

…Называю ее великой женщиной. Нюргюн победила боль. Не каждый так смог бы. Не каждая женщина смогла бы заново стать женщиной. Стать матерью… Каждое утро провожает дочерей в школу. Пересекаемся недалеко от нашего дома, где выгуливаю Айдынлыг. Нюргюн, приветливо кивая, кричит мне: «Пусть Бог благословит твой день!» Улыбаюсь ей — сильной, счастливой женщине. Рядом шагают близняшки в розовых куртках. Они так похожи на маму. Они настоящая семья. Семья Кутлуэр, возродившаяся заново…

«…Сынок, никогда не отпускай надежду. Держи рядышком, верь в ее силу, лелей ее. Она в нужный момент обязательно ответит взаимностью». Правдивая философия великой женщины. Настоящая философия, написанная жизнью…

7

…Затаившиеся противоречия — отголоски тяжелого прошлого. Прошлого, когда нельзя было давать слабину…

…Обижалась, когда ей дарили цветы. Не имеет значения, какие. Даже если тюльпаны. Не имеет значения, по какому поводу. Даже если на день рождения. «Цветы — дорогое удовольствие зимой. Не стоило тратиться. Лучше бы мне сладостей купили…» Она говорила не так, как думала. Она была не такой, как думали многие. К примеру, сладости любила готовить, но не есть. К примеру, цветы обожала больше всего на свете. Особенно тюльпаны. «Больно получать столь прекрасные создания мертвыми. Когда дарят сорванные тюльпаны, будто удар в спину наносят. Значит, ради моего дня рождения их лишили жизни?..»

…Сентиментальность прятала на самом дне колодца души. Старалась не показывать. Плакала наедине с собою. В одиночестве могла обливаться слезами за просмотром мелодрам, хотя на людях отдавала предпочтение комедиям. Эти затаившиеся противоречия — отголоски тяжелого прошлого. Прошлого, когда нельзя было давать слабину. Прошлого, когда забываешь, что ты женщина. Мужчиной на войне быть легче. «Если покажешь себя слабой — проиграть битву ничего не стоит. Жизнь не любит слабых. Тяжело такое говорить. Но это так». Хотя тяжелые камни судьбы давно утонули в океане бытия, она продолжала бороться. Неизвестно с кем. Скорее с собственным прошлым…

…Ее звали Лале. В переводе с турецкого «тюльпан». Моя бабушка, мамина мама. Теплые руки, карие глаза. Длинные волосы, закрашенные хной, заплетала в косу. Смуглая кожа, приятно пахнущая имбирем. Сильная женщина-Скорпион с турецкими корнями, прожившая больше половины жизни на окраине Баку. В трехкомнатном доме с зелеными дверями. В Шуваланах — небольшом живописном поселке под самим солнцем, на берегу Каспия…

…До последнего вздоха скучала по Стамбулу. Ей снились Дворец Долмабахче, босфорские дельфины, мост Ататюрка. Ей слышался голос муэдзина с минарета, балаган Египетского базара Стамбула, где пахнет специями. Там под ногами трещат зернышки кунжута, струйкой высыпавшиеся из мешка торговца. Бабушка Лале называла Стамбул «городом снов», Баку — «городом реальности». Два города одной религии смешались в разуме, как две национальности в ее бурлящей крови. Мать Пярзад, моя прабабушка, родилась в Анкаре, в восемнадцать лет выскочив замуж за коренного бакинца. «Если бы Баку не был бы так схож со Стамбулом, наверное, с ума сошла бы от тоски…» Вырастив в нищете двух дочерей, она пожертвовала многим. Переступала через собственные чувства. Убегала из любимого города, в котором лишилась единственной опоры — мужа Ахмета. Лале ненавидела жаловаться, сетовать на потери прошлого, незажившие раны настоящего. «Зачем ныть перед людьми? Все что случилось, случилось со мной. Других касаться не должно». Настоящая категоричность Скорпионов…

…Последние годы жизни бабушка жила одна. «В своей скорлупе». Лишь по воскресеньям — день открытых дверей. Для родственников — поклонников ее непревзойденной стряпни. Много готовила турецких блюд. Долма из фарша скумбрии, имамбайылды, сырный пирог «Тепси». Плюс домашнее абрикосовое вино, бродившее в прохладном подвале…

…В бабушке Лале мусульманские устои прекрасно уживались с современностью. Уживались вопреки возрасту, менталитету, сплетням. Она выкуривала в день пачку «Мальборо», по поселку передвигалась на красном «Тофаше». Наряду с мугамом слушала попсу, восхищенно называя Мадонну «еще той развратницей». Она понимала меня, делилась мудростью, поддерживала наперекор родителям. Двери бабушкиного дома оставались открыты для меня в любой день. С наступлением весны частенько заезжал к ней на шор-гогалы. Готовили эту праздничную, круглую выпечку под открытым небом. В саду, где росли грушевые, ореховые деревья. Бабушка тонко раскатывала тесто на слои, щедро смазывала их темно-желтым растопленным маслом, укладывая друг на друга. Тем временем за сладкой беседой я смешивал в медной чаше нежнозеленую начинку из аниса, тмина, корицы, черного перца, куркумы. В пепельнице дымились две сигареты, забытые нами за громким спором о жизни…

…Ее уже нет больше десяти лет. Бабушка умерла во сне в семьдесят два года. Без мучений. Редко хожу к ней на могилу. Больно. А если иду, то обязательно с тюльпанами.

8

…Она просто большая. Аккуратно полный человек с сердцем из вишневого желе…

…Чем меньше остается дней до Шекер-Байрам, тем сильнее обостряется ее депрессия. Когда город души отмечает ежегодный праздник сладостей, не выходит из дому. Обнимает белыми ручками таксу Барта, проливая слезы над очередным номером кулинарного журнала «Софра». Ненависть к Шекер-Байраму обостряется по мере увеличения массы ее тела. В эти дни над Стамбулом витают облака с ванильно-миндальной отдушкой. В скромных кондитерских образуются очереди: занятая часть жителей, не успев испечь угощенья, покупает лукум, миндаль в сахаре, воздушные печенья, пахлаву. Взбудораженные детишки караулят двери домов: вот-вот придут родители со сладкими подарками. Как говорят турецкие педиатры, в дни Шекер-Байрама в организмах шестидесяти процентов детей Турции просыпается диатез. Пока у малышни краснеют щеки, у некоторых взрослых, заплывших в ожирении, обостряется булимия…

…Ей двадцать восемь. Турчанка со сказочно-кукольным личиком. Маленькая голова на большом теле. Крашеные золотистые кудри, спадающие на округлившиеся плечи. Ее зовут Ширин, в переводе с турецкого значит «сладкая». Пышную фигуру подруги не назову уродливой. Без выпирающих прослоек жира. Она просто большая. Аккуратно полный человек с сердцем из вишневого желе. Элегантно одевается. Широкие накидки, полудрагоценные бусы. Ногти сливового оттенка. Непременно ободок на голове.

…Шекер родилась в Измире. В семье известного кондитера Чичек Шеньюз, прославившейся изысканной пахлавой из восемнадцати почти прозрачных слоев теста. Вместо фисташек посыпала слои грецкими орехами, небольшим количеством миндаля, щепоткой размельченного мускатного ореха. Поговаривают, сам Ататюрк был пленен кондитерским даром Чичек…

…Тридцатидвухлетняя Шеньюз произвела на свет первую дочь раньше срока. Во время кондитерского колдовства. Прямо в небольшом цеху, на застеленном ковром полу. Принимала роды одноглазая помощница Долунай, впоследствии получив статус «второй мамы» малютки. Пока Ширин покидала материнскую утробу, на плите булькал жидкий шоколад, а жирная Айя, запрыгнув на рабочий стол, пудрилась в ванильных сугробах. Черная шерсть кошки мигом побелела… С детства Ширин предрасположена к полноте. К четырем годам девочка напоминала восхитительного поросенка. Укачивая ее на руках, бездетная Долунай заработала остеохондроз…

…Познакомился с Ширин в клубе «Мах» курортного Бодрума. На зажигательном шоу Сердара Ортача, когда от накала публика танцевала на стульях, столах. Причем сам мелкий Ортач не прятался за кордоном охраны. Наоборот, тянулся к публике, лихо отплясывая под свои же миксы… С тех пор прошло два года. Два года дружбы с Ширин-Водолеем. При всей непостоянности она верный друг. Встречаемся не часто. Созваниваемся чаще. Как минимум раз в день. В качестве приветствия Ширин напевает в трубку какой-нибудь хит, которым на тот момент пропитана с головы до ног. «Эй, слышал новую вещь Джандан? Офигенные слова. Написал поэт Умит Аксу. Вот послушай. Agkomoz leke-siz olmaloydo, gβphesiz olmaloydo… affedemem ben büyleyim…»[31]

…Полноту Ширин обсуждаем часто. Наедине. Во время совместных посиделок. Готовим хавуч кёфтеси. На русском блюдо называю «морковными котлетами». Взбивая сметану с чесноком, лимонным соком для соуса, Ширин делится «диетическими» планами. «Обещаю с завтрашнего дня сесть на диету. Никаких жареных котлет. Все парное. Откажусь от кофе, перехожу на жасминовый чай. Вот, запомни, с завтрашнего дня — новая жизнь. Клянусь собою!» Как правило, «завтрашний день» растягивается на неопределенный срок. Срок, пропитанный запахами высококалорийных блюд. Совесть Ширин просыпается лишь в начале года, ближе к Шекер-Байраму. Осознавая, что от праздничных угощений разнесет еще больше, подруга запирается дома, опустошает холодильник. Целыми днями уплетает листья салата с лимоном…

Вот и сегодня, заметив отсутствие подруги, еду к ней. Еду с поводом. Он нас обоих воодушевит на «подвиг». За последний месяц мой вес поднялся до отметки 92 при росте 184. Пора ограничивать себя в еде. Вместе с Ширин. Конечно, с турецкой кухней осуществить план сложно — почти в каждом блюде присутствуют «запрещенные» продукты. Например, в тот же хавуч кёфтеси добавляют муку с хлебными крошками, в бегенди-тавук помимо курятины с баклажанами входит сливочное масло. Однако Стамбул — город овощей, фруктов. Самое главное — баклажаны есть круглый год. С ними легко можно импровизировать. Справимся…

9

…Время от времени ходит «налево».

У него буйный темперамент Овна…

…На загорело-волосатой руке крупные часы знаменитой марки. Синие стрелки на фоне оранжевого циферблата. У него грустный вырез глаз, губы вишневого оттенка, трехдневная щетина. Одной рукой держит бокал с пивом. Пенка янтарного напитка успела рассеяться, пока он рассматривал свежий номер мужского «Эскуаира». Турецкое издание с фотографиями нетурецких девушек. На голубой обложке обнаженная блондинка, зажавшая длинными пальчиками сосок пышной груди. «Uzun zamandōr iyi bir Úpβcβk yakalayamadōm… Aranōzda gÚnllβ olacak biri varsa ben hazōrōm»[32]. Манящий заголовок жирно-желтым шрифтом. Аппетитную богиню зовут Уитни. Именно Уитни, не Акгюль или Гёксель. Турецкие издания не публикуют ню-фотографии местных девушек — один из мусульманских устоев. Перечитывает заголовок. Улыбается сквозь дым моей сигареты. Заблестели глаза. «Не отказался бы стать одним из добровольцев…» — протягивает он. Ухмыляюсь в ответ. «Я бы тоже…»

Ему двадцать шесть. Зовут — Махсун. По-дружески называю Максом. Не обижается — турки всегда уважали Европу. Махсун работает спортивным обозревателем в газете. Плюс небольшой частный бизнес. Зарабатывает около трех с половиной тысяч долларов в месяц. По стамбульским меркам неплохо. Без шика. Женат на милой девушке из турецкой провинции. За него сделала выбор мама. За ним оставалось дать согласие. Девушка отличная хозяйка — готовит отменно, каждый вечер преданно встречает мужа с работы. Махсун садится за стол. Она присаживается рядом с ребенком на коленях. Пока муж ужинает, Бирсен рассказывает о прошедшем дне. О том, что водила сынишку к педиатру, которая посоветовала подкармливать его смесью помимо грудного молока. О том, что с грядущего месяца поднимут цены на бензин одновременно с общим повышением зарплат. Одним словом, бытовые прелести из жизни домохозяйки. Бирсен считает себя счастливой женщиной. Покинула провинцию, переехав с красивым мужем в Стамбул. У нее растет смысл жизни — ребенок. Если Аллах позволит, родит дочь — помощницу, надежду. Собирается получать высшее образование — через пару лет подаст документы на филфак…

Махсуна с Бирсен их совместная жизнь устраивает. «Грех жаловаться, брат. Она хоть и деревенская, но очень чуткая девушка. Знает, когда молчать, когда говорить. Золотые руки, доброе сердце. Уважает меня. Уважаю ее. Она прежде всего мать моего ребенка, потом — жена. Уверен — проживу с ней до конца дней. Свое семейное счастье я нашел. Не зря доверился матери…» Слушаю его, пытаюсь понять психологию рядового турецкого мужчины. В какой-то мере она мне близка — оба мусульмане. Одно не могу понять. Неужели Махсун, видный парень с отличным образованием, юмором, не мог жениться по любви? «Как-то не получилось. Честно говоря, особо не стремился. В студенчестве встречался с одной узбечкой, работающей здесь по контракту в переводческом центре. Она была божественна. Чего только стоили ее миндальные глаза. С ума сходил. Летал от любви… Наши отношения длились два с половиной года. Она должна была возвращаться на родину. Я хотел на ней жениться, но она противилась переезжать в Турцию. К тому же тогда связывать себя узами брака было рановато. Я учился, впереди жизнь, нужно карьеру делать плюс разные нации… Расстались тяжело. До сих пор, целуя жену, представляю перед собою ее. Грех так думать. С правдой надо уметь мириться…»

…Познакомился с Максом в первых числах сентября прошлого года. На церемонии обрезания — сюннете — семилетнего сына нашего общего друга. Посещать такие мероприятия неприятно. Воспоминания из собственного детства захлестывают, когда так же пришлось терпеть боль этого обязательного для каждого мусульманина таинства. Но если пригласили, идти нужно обязательно, захватив с собою подарки, полагающиеся «виновнику торжества». Хотя ребенку в эти мгновения точно не до подарков. Его одевают в шикарный костюм с лентой через плечо. На ленте — арабское изречение «машалла»[33]. В подобном одеянии мальчугана везут к сюннетчи — специалисту, совершающему болезненно-мимолетную процедуру обрезания… Всегда возмущался тем, что у мусульман обрезание обычно делается не при рождении, а в сознательном возрасте. Мой дед объяснял сие следующим образом: «Сынок, такое испытание призвано вооружить будущего мужчину необходимой стойкостью. Уже тогда мальчик должен быть мужественным, не бояться боли…»

…По натуре Махсун личность скрытая. О себе говорит мало, обходит острые углы стороной. Улыбаясь, переводит тему разговора. «Тебе почему-то доверяю. Всегда мечтал о брате, в результате получив сестру. С ней никогда не ладили. Поэтому рано зажил вне дома. Пошел учиться, свободное время работал официантом, занимался атлетикой… Сейчас у меня много товарищей. Настоящих друзей могу пересчитать по пальцам. Первый из них ты…»

…Не отрицает, что время от времени ходит «налево». У него буйный темперамент Овна. Влюбчивый, помешан на сексе. Не такой однолюб, как я. В позапрошлом году Махсун во время недельного отдыха в Анталии закрутил роман с русской девушкой. Двадцатитрехлетняя Галина. Студентка МГУ, старшая дочь состоятельной семьи. Приехала позагорать в Турцию вместе с беременной подругой. «Русские девушки восхитительны. У них такая нежная белая кожа, с ними забываешь обо всем. Признаюсь, к Гале испытывал чувства. Она отлично владела турецким, умела слушать, прекрасно целовалась. Когда расставались впервые, она сказала мне: „Требовать от тебя ничего не буду. Ты женат. Соответственно на мне не женишься. Да и не особенно хочу этого. Лучше сохраню нашу сказку в памяти…“ После сказанного, брат, еще больше полюбил Галю. Она не убивалась, не закатывала истерик, не писала из Москвы слезливых писем… Поступили как взрослые люди. В жизни все так просто. Зачем лишний раз все усложнять?! Кстати, Галя по сей день часто приезжает в Стамбул. В следующем году поеду к ней в Россию…» В последних двух фразах — ядро психологии турецкого мужчины. Психология, ключ к познанию которой теперь открыт…

…Допиваем пиво. Просим счет. Через час начинается футбольный матч. Сегодня вдоволь поболеем за «Галатсарай»…

10

…Предпочитает бросать перчатку вызова в лицо, если задевают…

…Носит исключительно джинсы. Набедренные, с выглядывающей резинкой трусов. На широком белом поясе надпись «Tommy Hilfiger». Поверх однотонных маек надевает пиджаки современного кроя. На ногах — кеды с бежевыми шнурками. Густым каштановым волосам придает небрежный вид. Смуглый. Крепкие пальцы рук. Грубое скуластое лицо с изюминкой. Таких людей называют притягательными…

Гордится собственной индивидуальностью. Говорит завораживающе, немного резко. Четко разбирается в людях — не любит закулисные игры.

Предпочитает бросать перчатку вызова в лицо, если задевают. Когда необходимо — корректный смельчак. Когда требуют обстоятельства — уличный драчун. Типичный мужчина-Скорпион. Сложный характер, восхитительная уверенность в себе. В меру амбициозный с долькой скромности…

Ему тридцать один. Зовут — Хакан. Если обратиться к турецкой социальной лестнице, то успешный мужчина. Комфортная квартира в Левенте, владелец трех кафе в этом же районе Стамбула, черный джип с блестящими боками. Хакан принадлежит к категории европейских турков с западных берегов Босфора. Раз в год ездит отдыхать в Кёльн. Для него национальные традиции — примеси прошлого. Не религиозен, верит больше в себя, чем в Аллаха. Уважает точку зрения окружающих. С интересом выслушает. Посчитает необходимым — прокомментирует…

Хакан больше четырех лет женат на русской. Двадцатипятилетняя Светлана родом из Хабаровска. Русоволосая красавица похожа на Ренату Литвинову. У нее внешность не современной девушки. Света словно сошла с черно-белых фильмов прошлых веков. Короткие ногти без лака, костлявое декольте с миниатюрной грудью. Светская надменность во взгляде. Полюбила Турцию в шестнадцать лет, когда впервые приехала сюда с матерью. Путешествуя на судне по Босфору, поклялась вернуться в Стамбул. Вернуться навсегда, забыв о холодном Хабаровске. За два года выучила турецкий, сбежала в город души. Устроилась официанткой в один из кафетериев Хакана. Так произошло знакомство…

Сейчас Светлана общается с родителями. Они смирились с желанием дочери жить иначе. Отец, твердивший, что «такой дочери-шлюшки у меня нет», теперь частый гость Светы. «Безмерно счастлива. Переехав сюда, поняла, что родилась под счастливой звездой. Стамбул принял меня. Другие русские девушки, сбегающие в Турцию за счастьем, зачастую оказываются на панели. Я же сразу устроилась на работу, встретила настоящую любовь». Светлана любит откровенничать. Она не из тех, кто думает, потом говорит. Ее речь строится на цементе из эмоций. «Честно скажу, Хакану был важен тот факт, девственница я или нет. Он мужчина-собственник. Хакан не считает жену вещью. Просто ни с кем не хочет меня делить… Хакан стал моим первым мужчиной. Горжусь этим. Я подарила себя человеку, которого люблю всем сердцем». Света в 2001 году приняла мусульманство. Для себя. Мужа религия не интересует…

…В семье все решает Хакан. Мой друг не привык к тому, что дома что-либо глобальное решается без его окончательного слова. «Друг, думаю, ты поймешь меня как мужчина мужчину. Света — моя половинка. В полном понимании слова. Не изменяю ей, стараюсь быть внимательным. Уважаю ее нацию, семью, родственников. Требую к себе ответного уважения. Когда Света куда-то уходит, то непременно звонит. Не отчитывается. Предупреждает. Это не значит, что слежу за ней. Всегда обеспокоен. Должен знать, где она, с кем. По-моему, это нормально. Женщина должна чувствовать заботу».

…Дружу с ними больше года. Впервые разговорился с Хаканом на дне рождения Шинай. В ресторане Девичьей башни. Быстро нашли общий язык. Как-никак, принадлежим одной водной стихии. Как выяснилось позже, Света тоже водный знак — Рак. Что удивительно, Хакан не ревнует меня к супруге. Доверяет. Для турка важно, как произошло знакомство с его родными. Если глава семьи сам ввел человека в личный круг, значит, вопрос о доверии исчерпан. Не удивлен. Обычный мусульманский подход…

…Вчера Хакан пригласил нас с Шинай в гости. Знаменательный повод — Аллах наконец послал им ребенка. Светлана долго не могла забеременеть. Лечилась, мечтала, молилась. Чудо свершилось. Через шесть месяцев друзья станут родителями…

11

…Они верят в собственную победу. Они верят, что скоро в Турции зарегистрируют первый однополый брак…

…Отварную морковь измельчаю в блендере. Осторожно добавляю в оранжевую массу сок одного апельсина. Цвет становится насыщеннее. Ослепляет глаза. Будоражащий аромат знойного лета обволакивает, вгоняет в сон. Однако шум блендера возвращает в реальность. Необычайно теплую реальность, когда друзья в светлой кухне готовят морковный пирог… Пока добавляю к моркови с соком яйца, сахар, жирные сливки, Гюлер, включив духовку на разогрев, занялась тестом. Порубив ножом полпачки масла с мукой, добавляет три столовые ложки холодной воды. Тщательно «массажирует» тесто маленькими руками…

Лентяйка Дамла, спрятавшись за огромными листами «Хуриета», жадно читает заметку. Урывчато цитирует фразы, отчаянно матерясь. Злюсь: «Эй, Дам, может, перестанешь? Если халявничаешь, то хотя бы халявничай молча. Тесто пирога чувствительное. Любой негатив, как сквозняк, отражается на выпечке». Сложив газету, подруга замолкает. Внимательно смотрит, переводит взгляд с Гюлер на меня: «В отличие от вас не могу спокойно реагировать на беспредел. Вот, пишут, что семьдесят девять процентов турков против однополых браков. Какими идиотами надо быть?! Еще в ЕС вступать решили. Нет чтобы пример с Нидерландов брать, где уже шесть лет легализовали однополые союзы». Смеемся, подходим к разбушевавшейся подруге, целуем ее в широкий лоб. «Не нервничай, революционерка! Тебе плохо живется?! Лучше нам помоги, мелко натри цедру апельсина». Дамла, тяжело вздохнув, присоединяется к кулинарному процессу, напевая под нос «Kargonda superstar— sev beni, kargonda superstar — hisset beni»[34].

…Живут в Кадыкёе. Двухкомнатная квартира с желтыми стенами, оранжевыми дверями. Мягкая мебель солнечного оттенка. Пол уложен светлым паркетом. На стенах в коричневых рамках эротические работы Танера Чейлана[35]. Интерьер выбран с подтекстом. «Желтый цвет дарит уют. Когда моему гуру Гёте в пасмурную зиму не хватало вдохновения, он смотрел на природу через желтое стекло. Сама так делаю. Эффект обалденный! Начинает петь душа, будто на меня повеяло настоящим теплом», — делится Гюлер, показывая нарядную бордовую коробку с желтыми стеклышками. Она трясет ее, прислушиваясь к незатейливой песне стеклянных «медуз»…

Дамлу с Гюлер объединяет пять лет любви, верности, веры. Полюбили друг друга на последнем курсе университета в Анкаре. Хоть и город достаточно продвинутый, им пришлось сложно. Первое время приходилось стыдливо скрывать, чуть позже гордо защищаться, со временем — бросать вызов общественности. Дамла с Гюлер не принадлежат к категории сексуальных меньшинств, которые, заточившись в тайном замке счастья, увлечены собою. Эти две двадцатипятилетние девушки — активистки свободных отношений. Они строчат антигомофобные письма в госучереждения, бунтуют за равенство вместе с членами «Lambda Istanbul»[36], с чувством победы посещают церемонии «Hormone Tomato Homophobe Awards»[37]. «Не занимаемся пропагандой, как думают многие. Всего лишь защищаем наши права, пытаемся искоренить дискриминацию по признаку сексуальности. Докажем: ислам и демократия могут гармонично сосуществовать!» Они верят в собственную победу. Они верят, что скоро в Турции зарегистрируют первый однополый брак. В глубине души не разделяю оптимизма подруг. Ведь Турция, какой бы демократичной страной ни была, исповедует религию, считающую однополые отношения смертным грехом… Единожды высказав мнение, больше о нем не вспоминаю. Зачем омрачать веру близких?.. В окружении Дамлы с Гюлер немало гетеросексуалов. Что удивительно, никаких стычек на этой почве не случалось. По-моему, сие исходит от образованности обеих сторон. Каждый уважает мнение друг друга, не стремясь в чем-то переубедить.

Несмотря на войну с определенной частью общественности, они ведут комфортный образ жизни. Несколько лет назад Дамла с Гюлер перебрались в Стамбул, купили квартиру в кредит. Работают. Дамла — корреспондент рубрики «Magazin»[38] в ведущей газете страны. Часто пишет сценарии для сериалов, как правило, на основе знаменитых произведений турецких писателей. Гюлер же сотрудничает с ведущим стамбульским издательством. Переводит с английского на турецкий книги зарубежных писателей. Сейчас Гюлер доканчивает перевод «Между актами» — сложного, предсмертного романа Вирджинии Вулф…

…Как только выдается свободное время, балуем себя всякими вкусностями. Сегодня моя очередь печь. Выбор остановил на морковном пироге. В детстве мне его пекла бабушка Анна — мать папы. Помню, перед сном запивал румяно-оранжевый кусок горячим молоком. С недавних пор чаще готовлю морковный пирог, неофициально названный мною «Солнцем ностальгии»…

12

…Надо уметь взглянуть на свое отражение в зеркале, принять себя таким, какой ты есть…

…Ностальгия — частый посетитель моего настоящего. У нее волнистые волосы баклажанового цвета, большие черешневые глаза с ежевичными ресницами. На пухлых мочках ушей серебряные сережки из бирюзы. Она облачена в голубое шифоновое платье, расшитое миниатюрными топазными звездами. Босые ноги. На ногтях перламутровый лак. Ностальгия — гостья из прошлого. После переезда в Стамбул эта дама с кружащим голову мускусным шлейфом раз в полгода стучится в двери сердца. Облокачивается спиной на один из клапанов, хлопает глазами, собирает челку за ухо. Спустя мгновение госпожа Ностальгия берет за руку. Взлетаем высоко-высоко, потом ныряем в белоснежный океан из облаков прошлого…

Воспоминания в Стамбуле не отзываются болью. Здесь смело оглядываешься назад. Бесстрашно возвращаешься в грустные эпизоды минувших лет. Ностальгия шепчет, что смотреть в зеркальный мир прошлого необходимо. «Надо уметь отпустить то, что теперь позади. Надо уметь взглянуть на свое отражение в зеркале, принять себя таким, какой ты есть…»

Когда Ностальгия располагается в моей стамбульской квартире с деревянными полами, исчезаю на время из поля зрения. Домашний телефон беззвучно звонит на стеклянном столике в прихожей. Мобильный безмолвно вибрирует. Регистрирует звонящих, сохраняя в своей 128-мегабайтовой памяти номера родных людей. Зеленая ромашка аськи превращается в невидимку. Лживо оповещает о нахождении в «офф-лайне». Не прячусь. Не закрываю шторы. Наоборот, по утрам пускаю в спальню больше света, окончательно просыпаясь под шипение кофеварки. Вокруг говорящее молчание, охватившее нас троих — меня, Айдынлыг, госпожу Ностальгию…

Перед взором всплывают картинки из прошлого. Перелистываю фотоальбом с обложкой из треугольных кусочков разноцветного шелка. Вот я с Ланой на черно-белой фотографии с мутным эффектом. В кофейне в Питере. Перед нами длинноногие пиалы с тирамису. Лана обнимает меня, зажмурив глаза. У родного создания забавные ямочки на щеках и длиннющая челка, постоянно лезущая в глаза… Вот следующий снимок. Цветной. С Гюльбен. Валяемся в сугробах прошлогоднего январского снега в Стамбуле. Одной рукой она придерживает красную шапку на голове, другой — стряхивает снег с моего сморщенного лица… Вот, наконец, самая любимая фотография. Март двухлетней давности. День моего рождения. Я и мои турецкие друзья на диване из коричневого бархата. Нас шестеро. На фоне настенный плакат с «шестеркой» актеров любимого сериала — «Friends». Рейчел, Моника, Фиби, Джоуи, Чендлер и Росс. Правда, великолепное сравнение? Своего рода магическая реальность… Шесть частичек меня самого. Частички, существующие только вместе…

…Дни в компании Ностальгии проходят в режиме «slow». Смотрю на часы, наслаждаюсь отстающим ходом стрелок. Значит, драгоценные минуты счастья можно растянуть, часы — удвоить. Доказано… Побыть одному порою полезно. Чтобы сильнее начать ценить окружающую красоту. Чтобы не забывать о прошлом с верой в настоящее…

Последний вечер с госпожой Ностальгией. Утопаем в темноте ортакёйского кинозала «Galleria Prestige». На экране восхитительная история о свободе порывов. Седовласый Гир, завораживающая Лопез, чарующая Сарандон, затеявшие головокружительный танец счастья. Когда-то смотрел эту картину как «Давайте потанцуем». Теперь название звучит иначе. Слаще на турецком. «Dans edecek miyiz». И это так чертовски греет душу…

Часть III Счастье в городе души

…И славят мудрого Аллаха
Иль, совершив святой намаз,
O бранной славе падишаха
Ведут медлительный рассказ.
Где любят нежно и жестоко
И непременно в нишах бань…

1

…Рецепт один: надо верить. Верить, проживая дни без слез над утраченным прошлым…

…Ожидание личного счастья — как ожидание электрички на перроне провинциального вокзала.

Вопреки точному расписанию электричка обязательно приедет. Неизвестно когда точно. Может, с опозданием на полчаса. Может, с аварийной задержкой в связи с чрезвычайными обстоятельствами. Так и любовь. Врывается в судьбу человека вопреки жизненному расписанию. Одного посещает рано. Другого — чуть позже. Кого-то — поздно. Любовь обязательно доберется до каждого из нас. Неоспоримый факт, оспариваемый людьми без веры в себя…

«Купидоны застряли в небесной пробке». Мой ответ на вопросы о моей любви. Где-то цинично. Главное, с юмором. Ожидание любви не должно сопровождаться самоедством. Мол, вот не везет, жду ее, а она обходит стороной. Рецепт один: надо верить. Верить, проживая дни без слез над утраченным прошлым… Любовь обволокла меня в Стамбуле. Не в живописном месте, например где-нибудь на берегу Босфора. Все гораздо проще. Купидоны, вырвавшись из пробок, выстрелили в меня у овощной лавки в вечно прохладном помещении «Мигроса»[39]. Последний пучок салата, на светло-зеленых веерах которого одновременно соприкоснулись две руки. Моя, ее. Всегда получаешь то, чего меньше ждешь. Неоспоримый факт, оспариваемый людьми без веры в чудеса…

…Чуть смуглая кожа, глаза цвета зеленого кофе. Губы с прозрачным блеском. Длинные каштановые волосы, собранные в пучок на затылке. Небольшой рост, маленькие пальцы со слабыми ногтями. Чарующая улыбка с ямочками на щеках. Запах кожи сводит с ума. Он словно ветерок, наполненный ароматом тюльпанов с почти не осязаемой мандариновой горчинкой. Она прикасается к руке, и мне кажется, что в мире нет более гладкой, упругой кожи. Она надевает светлые водолазки под пиджаки с деревянными пуговицами. Она предпочитает джинсы, удобную обувь без шнурков. «Когда завязываю шнурки, такое ощущение, будто связываю свою свободу. Лучше обойтись без них». Телец по гороскопу, хотя всегда искал спутницу-Скорпиона…

Ей двадцать три. На год ее старше. Коренная турчанка по имени Зейнеп. Неплохо владеет русским. Говорит со смешным акцентом. В произношении «а» заменяет мягким «я». Называет меня «мишкой». В первый раз рассердился, сморщив лицо. «Ну, куда я и медведи, родная?!» Она улыбнулась, потерлась носом об мою небритую щеку. «Мне так хочется». Простил, поцеловал, забыл. Теперь привык… Зейнеп любит готовить. Более сложные, мясные блюда не ее конёк. Она собирает новые рецепты холодных закусок. Дегустируем вместе. Зейнеп, как и я, обожает зеленые яблоки, листья салата, оранжевые лимоны с двумя косточками. Вкус в еде объединил нас. Тяга к марулу[40] стала для нас знаменательной. «Никогда нельзя нарезать марул ножом. За исключением ресторанов, турки крошат листья руками, поливая их лимонным соком. Сталь убивает салат, уничтожая природную энергию…» В отличие от меня не предрасположена к полноте. Когда вечерами в кофейне она наслаждается карамельным пудингом, меня охватывает чувство обреченности. Грусть любимого Зейнеп погашает ложечкой сладкого. Отказываюсь, верчу головой. «Прошу, ради меня…» Соглашаюсь. «Не волнуйся, не дам тебе располнеть. Все ешь в меру. Когда поженимся, буду готовить низкокалорийные блюда. Клятвенно обещаю!» — подытоживает она. Целую. На губах сохранился карамельный привкус счастья…

Зейнеп не ворошит прошлое. Она знает о человеке из прошлого. Она знает, что не люблю посещать Кыз Кюлеси. Для меня это прежде всего башня воспоминаний. Именно здесь расставались с Аидой. Она умерла спустя полгода. Трагично. Никто не виноват. Сейчас на ее могильном камне фотография, сделанная мною когда-то в Баку, в Старом городе… История, лишь раз рассказанная Зейнеп. Я рассказывал, она молчала. Слушала, наблюдая за играющей Айдынлыг. Дул пронизывающий ветер. Только на руку. Под порывами ветра быстро засыхали капельки слез на ресницах. Когда истории подошел конец, завибрировал мобильный в кармане куртки. Пока отвечал на звонок, Зейнеп прижалась ко мне, шепча в ухо: «Все равно люблю тебя…» Телефон упал с рук на скамейку. «Я люблю еще сильнее…»

…На протяжении рабочих будней переписываемся чаще, чем созваниваемся. В дневное время спутник нашей любви — рядовая компьютерная программа. IOQ. Зейнеп пишет лаконичные послания. Рядом с каждым словом желтоголовый смайлик с сердечками вместо глаз. «Знаешь, сначала влюбилась в твой нос, потом в тебя… Он у тебя такой сладкий, аж хочется откусить». — «Разрешаю. Сегодня вечером откусишь. Кстати, куда сходим? Посмотрим „Ледниковой период“?» — «Не-е-е-ет… Лучше возьмем Айдынлыг, прогуляемся по Стамбулу. Хочу дышать с тобою воздухом одного пространства… Да и на ужин ты обещал свой носик»… Переписываюсь, смотрю на часы в правом углу монитора. Потерпи, еще два с половиной часа. Ну что такое два часа по сравнению с двадцатью четырьмя годами, прожитыми без нее?..

2

…Нас разделяет максимум десять шагов, а мне уже нестерпимо хочется бежать к ней…

…Наши сердца переплетены ванильно-имбирными нитями, покрытыми румяной корочкой. Наши поцелуи отдают освежающим вкусом тмина, делая чувства жаркими. Наши прикосновения нежны, словно бордовые волокна шафрана. Не допускаем резких движений — все с восточным изяществом…

Встречаемся в укромном парке. Недалеко от центра. В небольшом зеленом мирке распускаются бутоны ароматов. Южные оттенки жасмина, нарцисса смешались с запахом портовой воды. Если внимательно прислушаться, можно различить шипение набегающих волн, едва слышный «вокал» юного чистильщика обуви, напевающего песенку об обманутом султане. Еще до слуха доносится дребезжание пустых бардаков[41], подпрыгивающих на железных подносах суетливых официантов чайханы. Каждый день, дожидаясь Зейнеп в парке, кажется, будто все происходит в первый раз. Такие же глухие удары сердца. Такое же предательское волнение в области живота. Сжимаю в руках букет желтых тюльпанов. Цветы вянут под жаром ладоней…

Вот она идет своей летящей походкой. Шея обмотана сиреневым шелковым шарфиком. Романтично колышется на ласковом ветру. Зейнеп посылает воздушный поцелуй, прикасаясь пухлыми губами к ватным подушечкам пальцев. Нас разделяет максимум десять шагов, а мне уже нестерпимо хочется бежать к ней. Сейчас десять шагов — целая вечность. Вечность, которую с легкостью преодолеваю… Обнимаю, немного приподнимая от земли, будто не желаю разделять свою половинку даже с маленьким кусочком огромной планеты… Она заливисто смеется, как Айдан Шенер в экранизации «Птички певчей»… Прижимается, вдыхает запах моих коротких волос, пропитанных цветением жасмина. Он накануне распустился на набережной Босфора… Кружимся в вальсе любви, наплевав на домыслы окружающих… Упиваемся собственными чувствами. Они так же горячи, как жареные каштаны, продающиеся на каждом углу Стамбула…

Сидим на старой скамейке. Болтаем о чем-то глупом. Зейнеп, замерзший щеночек, зарылась в теплоте моей коричневой куртки. Временами щекочет меня, посмеиваясь над нулевой реакцией любимого. «Неужели не боишься щекотки?! Не зря прозвала мишкой. Толстокожий! Тебя ничем не возьмешь…» — шутливо возмущается Зейнеп. Пошлепывает меня ладошками по груди. «Зато ты — такая худышка. По тебе анатомию изучать!» — отвечаю я, начиная щипать за талию. Зейнеп заливается смехом, визжит. Выбирается из объятий. Обратно прижимаю к себе. Ненасытно целую в губы…

Она утверждает, что наша любовь присыпана имбирем. «Вчера вычислила, что приправа наших чувств — имбирь. У каждой любви есть своя пряность. Ты не знал?! Еще в Индии старые женщины так вычисляли судьбу супружеских союзов. Брали ту или иную пряность, разводили в маленьком количестве настоя фиалки. Натирали пятки спутницы. Если кожа покраснеет, значит, любовь на века.

Если никакого действия, значит, крах союзу. Кстати, проверяла, мои пятки покраснели».

Смеюсь над девичьей наивностью Зейнеп. Ласкаю пальцами мочку ее уха. Не носит сережки, потому что от этого мочки ушей забавно оттопыриваются. «Ты красива. Красивее луны, ночной спутницы Босфора». Зейнеп опускает глаза. Смущается. Переводит тему. Достает из сумки маленький, плотно закрытый контейнер. Открывает. Имбирное печенье в форме сердечек. Непередаваемый аромат выстреливает, как из хлопушки. «Обычно девушки угощают любимых выпечкой, которую не сами готовят. Завлекают таким образом. Родной, я пекла собственноручно. Поэтому печенья получились такие косые, местами обгорели». Пробую. Зейнеп настороженно следит за процессом. За время пребывания в Стамбуле не часто приходилось есть домашние сладости. Временами заходил в кондитерские, или тетушка Нилюфер посылала пахлаву из деревни. Таких вкусных печений не пробовал давно. Может, просто соскучился по домашней еде?..

Выражаю восхищение скромно, чтобы не приняла за лесть. Зейнеп берет из рук остаток печенья. Подводит кусочек к моим губам. Затем медленно съедает его. «Не знаю, как печенье, но твои губы вкуснее». Тянется ко мне. Светло-коричневые сердечки высыпаются из контейнера на скамейку. Не замечаем. Усилившийся аромат имбиря захватывает нас. Щеки краснеют. Правы индусы. Пряность нашей любви действительно имбирь…

3

…Ревность в маленьких дозах укрепляет любовь.

В больших — разрушает…

…Не ревнива, верит сказанному, лишена наивности. Может ложно создать наивный вид. Спрятать за ним трезвость взгляда. Турецкая девушка утирает сопли за просмотром мелодрамы по «TRT», а уже через пару минут рассуждает на тему вступления Турции в Евросоюз. В турчанке, словно в кисло-сладком грейпфруте, гармонично уживаются два схожих цитруса. Когда есть причина, с надрывом плачет. Когда есть повод, ликует от радости. Это не две стороны одной медали. Это реалии современного мира — белая полоса рядом с черной…

Зейнеп другая. Отличается от сверстниц. Меньше секретничает. Раскрепощенная. Не переваривает «мыльные оперы» турецкого производства. «Они перестали соответствовать реалиям страны. Шик заслонил правду. К тому же в главных ролях чаще звезды эстрады. Настоящие актеры отошли на второй план. В кино востребованы певцы, гарантирующие рейтинг. Возьми хотя бы Кырмызгюля. Он, кажется, забыл о пении…»

Почему в Зейнеп так много отличий? Казалось бы, училась в обычном лицее. Скоро завершает Босфорский государственный университет, где получают образование тысяча девушек со всей Турции. Недоумевал, пока Зейнеп не поведала о бабушке-немке. По папиной линии. «С младенчества приучала к книгам. Мама рассказывала, как бабуля мне, годовалой, читала вслух Достоевского. Казалось бы, ничего не должна запомнить. Не поверишь, но сейчас, перечитывая „Преступление и наказание“, все слова так знакомы…» В литературе — вкусы разные. Сторонится Памука, зачитывается Борхесом. В летний период возвращается к обожаемой Линдгрен. Я в своем амплуа. Кортасар, Золя, Цвейг, Толстая. Джоан Харрис, конечно же. Зейнеп наслаждается ею в оригинале. Благо английский изучает с семи лет. По моему настоянию выбрано «Five quarters of the orange». Лучшая из лучших. «Читая роман, безумно тянет на кухню. Хочется готовить. Для тебя…»

…Распутываем клубок наших чувств. Прогуливаемся по Нишанташи. «Жадно глотаем улыбки людей», как пишет Земфира. Стараемся передвигаться по малолюдным дорогам. Хотя Нишанташи и малолюдность — понятия несовместимые. Зейнеп объясняет, что чувство ревности для нее чуждо. «Если не ревную — не значит, что не люблю. Если не ревную — значит, доверяю. Понимаю, доверие сейчас не в моде. Надо обязательно проверять карманы, тайком читать месседжи в телефоне парня. Не понимаю таких. Тогда для чего быть вместе?!» Удивленно смотрю на нее. Явно не шутит. Закуриваю. «Ты серьезно?» — «Вполне». — «Нет, ты серьезно?» — «Издеваешься?!» — «Тебе не кажется, ты слишком правильная?» — «Я такая, какая есть. Вот и все». Отрубает. Поворачивает голову в сторону проезжей части…

Живущая во мне ревность кажется бессмысленной. Безответной. Неужели ревность должна быть взаимной?! Не понимаю. Ненавистный сумбур в чувствах. Одно знаю точно. Ревную Зейнеп. Ревную к прохожим, звонкам, песням, мужчинам. Иногда к женщинам. Самому смешно. Собственник? Скорее всего. Просто сильно люблю. Скорее всего. Нет, точно!..

Зейнеп не знает о бурях ревности во мне. Люблю откровенно, ревную безмолвно. «Ревность в маленьких дозах укрепляет любовь. В больших — разрушает. Запомни, сынок! Не поступай, как твой отец». Философия мудрой матери-Скорпиона. Понимаю, сдерживаюсь… Когда ревность наступает, крепче прижимаю к себе. Вдыхаю ее запах — лучшее успокоительное из существующих. Иногда Зейнеп все же замечает тревогу. «Не веришь мне, мишка?» Молчу. «Думаешь, ничего не понимаю? Ревнуешь. Знаю». Молчу. «Ты бы взглянул на себя со стороны, когда я болтаю с коллегой по мобильному…» Хохочет. Напрягаюсь. «Малыш, ты лучший. Ты для меня один… Все равно не доверяешь, да?» — «Доверяю». — «Неуверенно сказано». Улыбаюсь. «Доверяю и… до ужаса боюсь потерять. Это мой страшный сон». Ничего не отвечает. Целует. Объятие отражается в стеклянной витрине кафешки. Спустя минуту нам аплодируют обедающие посетители. Смущенно улыбаемся в ответ, скрываясь в гуще разноцветной толпы…

4

…От прошлого отказаться невозможно, каким бы тяжелым оно ни было. Его следует забрать с собою в будущее…

…Прячется от сквозняков, ненавидит ветра. Любит плотно закрытые окна. Свободно дышит только под кондиционером и в компании Босфора. Комфортно живет в замкнутом пространстве, где свой мир. Без потоков извне. Представлена самой себе. Любит мучное — донер, лахмаджун, пиде. Приучила к такому питанию Ли. Кастрированный кот разбрасывает по маленькой квартирке мясные сухари, недовольно мурлычет. Требует турецкий фаст-фуд. Возраст Ли небольшой. Излишняя полнота превратила кота в поношенную плюшевую игрушку с голодными глазищами…

Ей тридцать восемь. Софико из Грузии. В 2004 году поселилась в стамбульском Зейтинбуруну. Недорогой район с галдящими стайками русских челноков на улицах. Съезжаются за кожей — не всегда качественной, всегда дешевой… Круглый овал лица, темные волосы. Яркие черты лица, меланхолично-грустные глаза. Софико — мой педагог по английскому языку. Преподавала в Тбилиси. В средней школе № 29. Гордится профессией. На сырых стенах стамбульской «однушки» фотографии с учениками. В темно-зеленых рамках снимки Софико в окружении белокожих детишек с лучезарными глазами. Они — часть ее жизни. Жизни до Стамбула. «…называли мамой. Часто приглашала учеников к себе. Пока мальчики смотрели телевизор, с девочками раскатывали тесто для хачапури… Три подноса рассыпчатой выпечки мигом съедались. Не представляешь, какое счастье дарили мгновения, когда они обнимали меня в прихожей со словами благодарности: „Спасибо, мамочка Софико“. Рыдала от радости. Целовала горящие детские щеки. „На здоровье!“ До восьмого класса была их классным руководителем, пока судьба не нанесла удар в спину…»

Несколько лет назад покинула Тбилиси. Незаметно, никому не сказав. Улетела ранним утром. Рейс Тбилиси — Стамбул. «Турецкие авиалинии». В кармане кредитная карточка с суммой за проданную квартиру. Багаж — две сумки с вещами, чемодан с фотографиями. Цветными, черно-белыми. Картины кисти художника по имени Прошлое. Поднимаясь по трапу, Софико осознала, что от прошлого отказаться невозможно, каким бы тяжелым оно ни было. Его следует принять, забрать с собою в будущее. «Забыть прошлое означает убить себя. Сейчас оно живет только в памяти, туда не возвращаюсь». Выдыхает сигаретный дым, запивает порцию никотина зеленым чаем. Я пью кофе. Растворимый, с привкусом химикатов. Вынужденная экономия грузинки. Денег с трудом хватает на оплату съемной квартиры. В Стамбуле находится нелегально — виза просрочена. Старается быть незаметной — боится депортации. Зарабатывает на хлеб преподаванием английского. Желающих мало. В основном эмигранты. «Живу как в странном, туманном сне. Окружающую обстановку вижу четко, людей — расплывчато. Такое состояние называю „сон во сне“.»

Софико редко прикасается к семейным фотоальбомам. Они валяются на дне синего чемодана с коричневыми кожаными ручками. «Вижу фото малышки — рана снова кровоточит. Устала от боли… Сбежала в Стамбул от самой себя. Хочу спокойно прожить остаток дней в этом сказочном городе. Рассказывать Босфору о прошлом, кормить голубей крошками сладкой булки, есть жареные каштаны, сидеть часами с Ли на балконе, разглядывая ритмичный поток людей». Даю волю эмоциям. «Софа, ты молодая женщина, превращаешь себя в старуху. У тебя все впереди. Целая жизнь. Не сдавайся! Попробуй вернуться в Грузию, приведи документы в порядок, поживи там немного. Потом возвращайся… Так не может продолжаться. Сколько можно жить незаконно?! Не призываю отказаться от Стамбула. Призываю жить в Стамбуле полноценно». Грызет ноготь. Закуривает еще одну сигарету. Предлагает мне. Соглашаюсь. «…ты мой лучший ученик, малыш. Когда работаю с тобой, забываю обо всем. Получаю удовольствие от профессии. Благодаря тебе. При всем уважении ты все равно для меня младший братик. Я — старшая сестра. Соответственно жизненного опыта больше. Не говорю, что ты не прав. Скорее, до конца не понимаешь. Сложно передать, какую нестерпимую боль испытываю на родине…» Плачет. Спрятала лицо за морщинистыми руками…

…Там, в Грузии, находится источник ее боли — маленькая могилка, по краям заросшая мхом. Дочь Софико скончалась от лейкемии. Три с половиной года назад. Без мучений. Растаяла, как свеча. Умер единственный ребенок, вместе с ним рухнули семья, надежда, вера. Муж Нодар, убитый горем, ушел. Оставил жену наедине с горем. Развелись. Пожилой отец никогда не был близок с Софико. После кончины матери отношения окончательно разладились. Единственная сестра, столкнувшись с трагедией сестры, начала прятать от нее дочерей, мол, не дай бог, сглазит моих от горя…

«Осталась одна в опустевшем доме. Плакала под шум шныряющих по дому сквозняков. Сквозняков печали. Мне являлась дочка… Вдруг слышу родной голос. Заглядываю в темную детскую. Вижу Нико, сидящую за уроками. Оборачивается ко мне. „Мам, поможешь с задачей?“ Подбегаю, бросаюсь на стол, дочь исчезает… Нико, как я в школе, была гуманитарием. Испытывала трудности с математикой…» Резко прекращает говорить, вытирает слезы. Снова закуривает. «Не жалей! Жалость разрушает светлую память о Нико. Чуток поплачу — успокоюсь… Хочешь кофе, малыш?» Киваю. Уходит на кухню. Пытаюсь проглотить комок в горле. Тщетно. Хочется обнять Софико. Сдерживаю порыв. Просто буду рядом. Это ведь не жалость…

…Вчера получил электронное письмо от Софико. Самое лаконичное в моем «ящике». Обрадовала. Тяжело терять эту частичку моего города души. Придется. Она смогла перебороть себя…

«Малыш, возвращаюсь в Тбилиси. Жаль, не дождалась тебя. Помнишь тот вечер, когда ты посоветовал вернуться? Те слова вспоминала каждый день. Решилась. Попробую все сначала. Получится, надеюсь. Верю в себя. Уверена, тоже веришь в меня. Целую. Может, увидимся в Тбилиси? Софико.

P.S. Надеюсь, не забросил английский? Повторяй грамматику…»

5

…Кто нюхает розу, тот терпит боль от ее шипов…

…Верит в силу заговора, смышленых фавнов, розовый эликсир бессмертия. Ждет встречи с Белым Кроликом в цилиндре. Дружит с взбалмошной Венди. В ближайшее время планирует отправиться с ней на поиски убежавшей тени Питера Пэна. Мечтает оказаться в подземном царстве, встретить крошечных эльфов с глазами без ресниц, упитанных гномов с камнем терпения в пухленьких руках. Разыскивает корень мандрагоры. Цель — излечить болеющих мам, пап, детишек, бабушек, дедушек. Зачитывается историями Кэрролла, Льюиса, Линдгрен, Янсон. Игнорирует книги о Поттере, Шреке, миннипутах. «В них нет души. Они пишут о том, во что сами не верят…»

Гюльбен сохранила веру в чудеса. Делится верой в маленьких рассказиках. Каждая буква покрыта весенней росой. Между буквами пролегает сверкающий лабиринт, ведущий к вечной любви. Если бы не природная немота Гюльбен, от каждого сказанного ею слова исходила бы оранжевая пыльца оптимизма. Впрочем, эту пыльцу и сейчас возможно увидеть. Стоит внимательно заглянуть в подтекст рассказов… «Пишу для себя. Пишу для лучшего читателя. Ты особо чувствуешь, вникаешь в суть… Когда-нибудь выпущу альбом со своими акварелями. Своего рода комментариями к рисункам станут рассказы. Хорошая идея?»

Она великолепный друг. Вдыхает в меня положительный жизненный тонус. Вдыхает, вопреки расстоянию между нами. Чаще общаемся в IOQ, ЖЖ. Компьютерное измерение не преграда для потока энергии подруги. Когда радуюсь, радуется со мной. Когда грущу, грустит со мной. Каждое написанное Гюльбен слово сопровождается поучительной пословицей из турецкого фольклора. Сетую на мимолетность счастливых мгновений, получаю ответ: «Кто нюхает розу, тот терпит боль от ее шипов». Жалуюсь на собственное транжирство, получаю ответ: «Кто не держит кошку, тот кормит мышей». Возмущаюсь наглостью конкурентов на работе, получаю ответ: «Лучше идти посредине, чем впереди». Вспоминаю детскую беззаботность, следует подтверждение: «Счастливее всех тот, кто еще в колыбели». Шутливо называю Гюльбен «шпаргалкой пословиц», опять получаю ответ: «Кто держит мед, тот облизывает пальцы»…

…Обожает восточные сказки. Я люблю сказки, хотя давно не верю в них. Она интересуется моей настольной книгой. «Любая из „поисков“ Пруста». Спрашиваю: «У тебя?» «Книжка сказок под названием „Billur kosk ile elmas gemi“[42].» Такой ответ следовало ожидать… Гюльбен верит в действенность волшебной палочки. Она сделана из ветви оливкового дерева. В полнолуние «заряжает» палочку в магической субстанции. Грейпфрутовый сок смешивает с пятнадцатью каплями росы, затем добавляет измельченную скорлупу перепелиного яйца. «Дедушка Февзи поделился со мной рецептом этого живительного эликсира. Кстати, им ежедневно омывал лицо османский султан Баязид I. Благодаря эликсиру Баязиду с войском удалось захватить Сербию, Болгарию, Македонию, Фессалию. Лишь однажды, перед сражением с Тимуром при Анкаре, он забыл умыться, за что дорого поплатился…»

…Всего один раз Гюльбен разочаровалась в волшебной палочке. В день, когда потеряла маму. «…не хочу вспоминать. Не хочу верить в бессилие Помощницы. Тяжело. Помню, размахивала над мамой палочкой, а она говорила: „Доченька, чудес не существует. В жизни все иначе…“ Не отчаивалась, плакала, продолжая вертеть веткой над мамой. Безрезультатно…» Боль осталась позади, вера вернулась. По-прежнему живет в ней. Гюльбен снова верит в чудеса, разглядывая небо. «Там вижу маму. Улыбается мне сквозь облака. Знаю, она там счастлива…»

6

…Если человека тянет к дому, значит, он умеет быть счастливым…

…Собственный угол разыскиваешь с детства. Как неуклюжий щенок, тычешься мокрым носом в преграды, пока не отыщешь махровых объятий. Вопреки поискам многие с годами угол не находят. Причина — невыносимая теснота бытия. Однако абсолютно все мечтают его найти. Когда-нибудь, где-нибудь. Там можно защититься, забыться, окрепнуть. Там можно постичь невыносимую легкость бытия…

К счастью, мои поиски увенчались успехом. С опозданием. Тусклая мечта о двухкомнатной квартирке с деревянными полами приобрела реальные очертания. В стамбульском Ортакёе, где сначала пришлось так нелегко. Почему именно «двушка» с дубовыми полами — не знаю. Наверное, корни мечты зарыты глубоко в детстве. Первые шаги по деревянным полам дачного домика в Кратово…

…Никаких глянцевых каталогов, специализированных журналов по интерьеру. Создание уюта стамбульской квартиры — частички из мозаики моей фантазии. Повезло, прораб встретился земляк. Улавливал желания с полуслова. Как клиент требовал ничего удивительного — проще, свободнее, светлее. Как только между тетушкой Нилюфер и мной было подписано кредитное соглашение на покупку ее квартиры, приступил к ремонту. Первым долгом избавился от банального паркета. Заказал отлично просохшие доски из дуба. Лесной запах, бело-коричневые природные орнаменты, душевная аура. На доски нанесли лак. Все, мечта готова! Теперь состою в прямом контакте с природой — хожу исключительно босиком…

В интерьере аналогичная простота. Мебель в стиле минимализма. Не дань моде. Так практичнее. Баклажановые диваны с бархатным покрытием, кресло-качалка из липового дерева. Парочка напольных широких подушек. Под тобой меняют форму, как пластилин в руках ребенка. Белые книжные полки в виде ромба. Много книг, художественных альбомов. Гоген, Кало, Дали. На камине упитанные хотэи, фарфоровые ханы, хрустальные рыбки «Сваровски». Десятки ваз. Разные стекла, экстравагантные формы. На подоконнике из орехового дерева желтеют журналы. Турецкие «Geo», «Esquire», «Vogue». На стеклянном столике миниатюрный аквариум. Наполнен засохшими апельсиновыми спиралями. От них исходит терпкий аромат, усиливающийся в дневное время. Под лучами солнечного света из окна. Греет зимой душу… У рабочего стола расположилась Айдынлыг. На пледе из козьей шерсти. Когда открываю окно для проветривания, под порывами морского ветра на великую лентяйку со стола слетают листы бумаги. Исписанные, пахнущие чернилами. Айдынлыг недовольно отряхивается. Смотрю на эту картину. С ностальгией вспоминаю осеннюю пору, когда оранжевые листья клена спадают с могучих деревьев…

…Из гостиной в маленькую кухню ведет узкая прихожая. На стенах репродукции работ Энди Уорхолла. Богиня Монро с розовыми волосами провожает ухмыляющимся взглядом в очаг вкусностей. «Если человека тянет к дому, значит, он умеет быть счастливым». Такое заявляют на Востоке. Сегодня моя стамбульская квартира поистине крепость, притягивающая меня. Прислушиваюсь к ее звукам. К чавканью прожорливого домового в камине гостиной, приглушенному дыханию спальни, бульканью закипающей воды для спагетти на кухне. Когда приходится покидать стамбульскую крепость, скучаю по родным стенам. Пока отсутствую, они дарят уют прежней жительнице, тетушке Нилюфер. Звонит мне в Баку, рассказывает о тоске кирпичного камина, мягкотелых диванов, рабочего стола. Неживые предметы скучают по живому человеку. Кто вообще сказал, что они неживые?!

Прошу приложить трубку к одной из стен стамбульской квартиры. Нилюфер перестала удивляться чудачествам. «Ты необычный мужчина. Чувствуешь все не как все». Вслушиваюсь в дыхание стен на время покинутой крепости. Про себя прошу: «Дождитесь». Обещаю скоро вернуться, как только закончится командировка в Баку. Стены дрожат от переполняющих эмоций. Пугают тетушку Нилюфер ложным эффектом землетрясения. Ощущаю вибрации преданности, в очередной раз убеждаясь: собственный угол я нашел… Вы тоже его всенепременно найдете, если еще не нашли…

7

…Складно песню напевает, да негромкая она, только Босфору и слышна…

…Разлука с людьми не так разъедает, как разлука с животными. Ответственность за преданное создание пробуждается даже во сне. Лишь под сопение мохнатого существа в ногах удается заснуть спокойно. С улыбкой. Засыпание с радостью дает окрыляющий эффект. Тогда утро с перспективой давки в метро не кажется угнетающим…

Айдынлыг — лучший подарок города души. Необычайная искренность, цветущая в ритмично бьющемся собачьем сердце, творит чудеса. Окрашивает небо над головой в радужные треугольники, зимние деревья — в сочно-зеленый оттенок. Айдынлыг — вера в лучшее. Прижимаюсь к ней, вдыхаю кофейный запах шампуня. Во мне рождается чудодейственная гамма чувств. Гамма из весеннего цветения, летнего оптимизма, осенней меланхолии, зимнего уюта. В ответ трется мордочкой о шею, зарывается в объятиях, словно хочет сказать: «Не отпускай…» Разлеглись с ней на оливковом ковре гостиной. Признаюсь Зейнеп в любви по телефону, откусывая зеленое яблоко. Айдынлыг лежит рядом. Навострила уши, виляет хвостом. Ликует. Понимает: на линии — половинка сердца хозяина. Та самая симпатичная брюнеточка, щедрая на голландский сыр, кусочки куриной котлеты со стола…

… В унисон называем Айдынлыг ребеночком. Пока чищу уши, Зейнеп расчесывает светло-коричневую шерсть фиолетовой щеткой. Поет колыбельную. «…складно песню напевает, да негромкая она, только Босфору и слышна…» Глаза Айдынлыг медленно закрываются, урчание утихает. Через минуту переходит в храп. Зейнеп умиляется, наклоняется к сонной мордочке. Нежно целует в мокрочерный пятачок. «Интересно, твоего вдохновения хватит на колыбельные для наших детей?» Улыбается уголками губ. «Понадобится — к тому времени напишу целую книгу…»

Будучи в Баку, вижу Айдынлыг во сне. В отражении зеркал царства Морфея Айдынлыг убегает от меня. Трусит в сторону набережной, запрыгивает на пыхтящий кораблик, отплывающий от берега. Замираю на пристани, кричу «Ко мне!», молю Босфор вернуть надежду… Просыпаюсь в замешательстве. Часы тикают на тумбочке. 6:34. Ага, через полчаса по турецкому времени Нилюфер пойдет выгуливать красавицу. Значит, успею позвонить. Набираю номер. Хрипение, позывные гудки. Тетушка поднимает трубку бодрым голосом. На фоне шумит овощерезка «Мулинекс». Видимо, для Айдынлыг крошит сельдерей с огурцом, яблоком, капустой. «Сынок, как раз готовила для Айды овощной салат. Добавлю его в говяжий фарш… Не волнуйся, все хорошо. Она послушная девочка. Передать трубку? Айда ко мне, папа звонит». Слышу лай, трубку жадно обнюхивают. «Малышка, привет, это я… Не скучай… скоро… вер… р-р-нусь…» С трудом произношу слова — комок в горле. Глаза намокли. На том конце провода скулеж. «Не плачь, сладкая». Айдынлыг успокаивается. Спустя десяток секунд оптимистично лает. «Сынок, не переживай за Айду. Зейнеп каждый вечер приходит, вместе гуляем… Погода хорошая, весна… В Баку, слышала, пока холодно?..»

…Айдынлыг — фанатка зимы. Стамбул в снегу — настоящий праздник для нее. Носится по набережной, рассматривает темные отпечатки лап на белоснежном «ковре». Заигрывает с малышней, играющей в снежки. Если Зейнеп рядом, то Айдынлыг тянет любимую за пальто в сторону девственных сугробов, мол, давай поваляемся на снегу. Уверена — отказа не будет. Зейнеп с детским азартом бегает наперегонки с Айдынлыг, умывает «снежную королеву» пушистым снегом. Предпочитаю держаться в стороне. Не люблю снег. Осень — моя пора. Отдыхаю на скамейке, наблюдая за продрогшими чайками. Они в панике. В южный город пришла зима…

8

…Почему все люди не рождаются и не умирают счастливыми? Абсолютно все…

…Утренний Стамбул вдохновляет на подвиги. Переполняешься энергией прибоя. Кругом умиротворенность, непоколебимость. Утром в городе души воздух с привкусом морской соли. Поры страстно впитывают флюиды рассвета… Окунаюсь в теплоту редакции раньше всех. За час до прибытия коллег. Привожу себя в порядок в уборной. Умываюсь прохладной водой. Пропитываю одноразовыми салфетками капли на лице. Куски бумаги смягчаются, разрываются под тяжестью мокрых пальцев…

…Встречаю их каждое утро. Две хранительницы утреннего покоя редакции. Они подстраиваются под настроение этого архитектурного здания в центре Стамбула. Сметают пыль голубой пушистой щеткой, пылесосят напольные ковры. Протирают мебель, собирают со столов конфетные фантики. Самые оригинальные девочка складывает в отвисший карман зеленого передника. Предварительно тщательно разглаживает. Тонкие пальчики становятся бордовыми от краски. Быстро вытирает об себя. Упаси аллах мама заметит. Мало того — побьет, так еще фантики сожжет. Она прячет обертки в коробке под кроватью. Перед сном, пока горит свет, изучает их. Фантики для нее — сказочные страницы. С феями, русалками, принцессами. До сих пор верит в сказки, хотя ей давно двенадцать. Как слышит приближающиеся шаги матери, напоследок внюхивается в кофейно-карамельный аромат оберток. После чего быстро запихивает бумажки обратно в коробку…

…Сана и ее дочь Ане. Темнокожая женщина с густыми бровями. Крупные черты лица. Восхитительные руки — тонкая кисть, шелковистая кожа. Физический труд не испортил природной красоты. Такое ощущение, будто Сана все дни проводит у маникюрщицы. Выдают отросшие, местами потрескавшиеся кутикулы — косметического увлажнения в помине не видели. У Ане мамины черты. Правда, грубости в контурах лица нет. Губы обветренные. На подбородке черная родинка. Не посещает школу. Читать, писать научила мать. Ане любознательна. Замечает на столе нашего редактора рубрики «Книжные истории» издания с блестящими обложками. Пытается прочесть. По слогам. Запинаясь. Если замечает мое внимание, отбегает, прячется за матерью. Прижимает к груди лысую куклу без одежды…

Они курдянки. Категория людей, живущая в Турции, но мечтающая о Курдистане. О Курдистане на территории Турции. Курды — маги прошлого. «Великого прошлого и грядущего великого будущего». Верят в возрождение Курдистана, где им не придется быть на «вторых ролях»… Как бы в Турции ни отрицали присутствие проблемы национальных меньшинств, она есть. Проблема затаилась за умелыми декорациями турецкого народа — вежливостью, улыбчивостью, человеколюбием. За красиво оформленной сценой пылится реквизит негативного отношения к некоторым нациям.

К грекам, курдам, например. Однако ни один турок не продемонстрирует неприятия. В худшем случае выберет нейтральную позицию. Такое спокойствие будет длиться, пока не заденут гордость турка. Стоит сему произойти, он шагнет на тропу войны… Сегодня коренные турки относятся к курдам, как русские к чеченцам. Безусловно, есть исключения. Молодое поколение спокойнее реагирует на национальные различия. Турки дружат с курдами, иногда вступают в браки.

…Сана молчаливая. Пока готовлюсь к новому дню, опустив глаза, выполняет работу. В первое время решил — женщина немая. Убедился в обратном в холодный зимний день прошлого года. Помню, как, забежав в редакцию, включил диспенсер, дожидаясь, пока согреется вода. Собирался заварить апельсиновый чай. Спустя пятнадцать минут, почитывая свежий интернет-номер «Sun», наслаждался напитком с овсяными печеньями. Тем временем Сана с Ане прибирались в комнате шефа. Слышал, как Ане стучит пальчиком по стеклу аквариума, разгоняя сонных рыб с оранжевой чешуей. Вдруг девочка вбежала в зал, направилась в сторону моего стола. Около него лежал пылесос. Ане явно спешила выполнить задание матери, чтобы поскорее вернуться к плавающим подружкам. В спешке схватив пылесос, неожиданно задевает металлической трубой край моего стола. Встряска. Через мгновение кружка оказывается на ковре. Ане охнула, застыла, прижав кулачки к щекам. На звук выбежала Сана. Увидев картину, не на шутку перепугалась. Громко извиняясь, шлепнула дочь по плечу. Из глаз Ане брызнули слезы. Плача, убежала в сторону выхода…

Успокаиваю женщину, призывая не трогать дочь. «Моя вина, неосторожно взмахнул рукой…» Сана падает на колени, оттирает тряпкой пятно. Извиняется, просит не говорить о случившемся руководству. Разозлился. Хватаю Сану за плечи, поднимаю на ноги. Прошу вернуться в комнату редактора, продолжить уборку: «Не волнуйтесь, приберу…» От нее пахнет чистящими средствами. Опускает глаза, убегает в кабинет шефа. Стало жутко неудобно. Чай так и не выпил. Хватаю куртку, иду к Босфору. По дороге задаю себе вопрос: «Почему люди живут по-разному?..» С того дня стена безмолвия между мной и Саной стала рушиться…

…После каждого произнесенного слова сжимает зубами нижнюю губу. Не смотрит в глаза. Куда-то вниз, в темень неизвестного колодца. Не связано с желанием спрятать лживость в глазах. Податливость перед мужчиной — мусульманская ментальность. Признается, что дочь — последняя надежда в жизни. Не желает Ане своей судьбы. Обыденной, замкнутой. «Мечтаю, чтобы получила образование. Стала врачом, ветеринаром. Жаль, нет возможности завести собаку. Муж совершает намаз, брезгает животными. Однажды Ане приютила щенка. Он, подонок, отравил его… Больно». Ругательное «подонок» выговаривает с неистовой ненавистью. Белки глаз краснеют. «Ане стремится к учебе. Покупаю ей книги. День не обедаю, чтобы позволить себе сборник сказок. Читаем в транспорте. Дома нет возможности. Муж бьет, если дома зажигаю свет после девяти вечера…»

Муж против того, чтобы Сана работала. Долго умоляла. В конце концов согласился. С одним условием — покрывать голову при выходе на улицу. «Когда въезжаем в Стамбул, переодеваюсь в туалете автовокзала. Нуждаюсь в этой работе. Единственный шанс убежать. На время стать свободной. Ничего поделать не могу. Он — муж. Должна терпеть». У курдов женщины редко выходят за пределы дома. Курдские мужчины относятся к женам как к должному «предмету». Любовь, чувства, преданность — эпизоды из другой оперы. У молодого поколения курдов взгляды изменились. В лучшую сторону, стоит признать…

Сана рассматривает мое лицо. Плачет. Слезы невысказанной материнской боли. «До Ане родила сына. На третьем месяце малыш умер от пневмонии. Была юной, глупенькой, не разбиралась в симптомах. Поздно обратились к врачу. После случившегося муж проклял меня…» Стараюсь не перебивать. Пусть выскажется. С внутренней болью впервые делится с посторонним человеком. Предлагаю присесть, выпить чаю. Испуганно озирается. «Вы что? Нельзя. Я никто. А вы здесь уважаемый человек…» Не настаиваю. Продолжу настаивать — уйдет. Сана не мечтает о Курдистане. Сана не мечтает о целостности восставшей нации. Сана мечтает о счастливом будущем дочери. И все. Больше ни о чем. Все банально — без политики, войн, переговоров. «Мое счастье потеряно. Не верю в него. Ну скажите, как могу стать счастливой, живя в такой среде?! Хотя нет. Буду счастлива, если будет счастлива дочь…» История маленькой женщины большой нации подходит к концу. Шум в подъезде. До редакции добралась болтливая Нуркан из соцотдела…

На следующий день прихожу в офис поздно. Задержался в книжном. Выбрал десяток красочных книг для Ане. Среди них «Убить пересмешника» Харпер Ли. Великая книга, со смыслом. С надеждой. Пусть Ане верит в надежду… Подарки не посчастливилось вручить. Сана на работу больше не вышла. Позвонила нашему пожилому охраннику, сообщила об уходе. «Когда прощалась, попросила передать тебе: „Я стану свободной и, если повезет, счастливой!“ Сказала это, бросив трубку. Сынок, такое ощущение, будто ее застали врасплох». Выговорил «спасибо», бросил книги в урну, пошел в сторону лифта. Почему все люди не рождаются и не умирают счастливыми? Абсолютно все…

9

…Живем разными жизнями, которые умудрились пересечься в городе души…

…Крошечные эпизоды длинной ленты жизни. Запоминаются навсегда. Все до мелочей. Цвета, улыбки, движения. Тополиный пух в воздухе, капли росы на листьях подорожника, лай лабрадора у пруда в парке. Крошечные эпизоды — как рассыпчатое печенье. Откусываешь — крошки липнут к губам, тают в ванильной истоме… Шесть дней из первой осени в Стамбуле стали яркими эпизодами моей жизненной ленты. Шесть дней, запомнившиеся порхающей мимолетностью, свободой порывов, искрометностью чувств. Шесть дней, разрисованные красно-желтыми акварелями признаний, объятий, прикосновений. Шесть дней, исчезнувшие навечно без права на возвращение…

Госпожа Коппола[43] будто чувствовала с нами в унисон. Создала сценарий фильма «Bir konuga-bilse…»[44], непроизвольно списав его из пыльной книги нашей истории. Плагиат исключается. Проделки Судьбы. Она может сотни раз повторять одни и те же истории в разных точках земного шара. История любви, произошедшая в Таиланде, может перенестись в Страсбург. У нас аналогичный случай. История любви, написанная Копполой в Манхэттене, повторилась в Стамбуле. Повторилась с незначительными изменениями…

…Слушала музыку в больших наушниках. Серого цвета, с логотипом «Sony». «Не терплю ныне модные затычки в ушах. Звучание фальшивое. В больших — шикарный звук плюс ушам тепло». Нервничал. Как можно прятать такие красивые ушки? Немного оттопыривающие, с пухлыми мочками. «Они придают тебе шарм. Обрати внимание, такие у Натали Портман». Подарил миниатюрные наушники. Сначала не принимала. В конце концов уговорил. «О’кей, сменю наушники. Так и быть, пойду ради тебя на такую жертву… „Марунчики“[45] не простят мне этого». Сказочная улыбка. Смеется аккуратно, обнажая ровные зубы. Полные розовые губы — одна из изюминок. Когда в Стамбуле дул ветерок, она смазывала их жасминовым маслом…

Комплексовала из-за чуток полных бедер. «Ты не полная, мась. У тебя комплекция такая… видная!» Щипала меня за щеку. Небритую. Любила видеть меня с щетиной. «Так сексуальнее, поверь». Моя загорелая кожа на фоне ее молочной напоминала кусок пирога «Зебра» с кофейно-сахарной от-,душкой. Она — сластена, как я. Сходила с ума от сливок с манго, куда добавляла щепотку корицы…

Восхищалась пальцами моих ног. Особенно ногтем большого пальца. «Скажу честно! Мужчины с крепкими ногами моя слабость. Так что влюбилась в твои ноги. Потом в глаза»…

Регина, двадцатитрехлетняя красавица из Санкт-Петербурга. У нее не было внешности Белуччи, Джоли, Андерсон. Совсем другая. Естественная, такая… своя. Никакой вычурности, помпезности, эгоизма. Нет, не простушка. Просто великолепный человек с силой в глазах, светлой душой, фиалковыми глазами. Мы понимали — нам не суждено быть вместе. Мы понимали, у нас времени в обрез — всего шесть дней ее пребывания в Стамбуле. Мы понимали — живем разными жизнями, которые умудрились пересечься в городе души… Между нами зияла пропасть обстоятельств. Встретившись, плевали на все. Не говорили о будущем. Темы о настоящем. Изредка о прошлом. Целуясь, вдыхали в себя возбуждающие запахи слившихся тел. Закрепляли запахами в себе счастливые мгновения. Мгновения без возможности повтора…

Регина приехала в Стамбул с мужем. Формально считался мужем. В жизни — чужой человек, которого на людях представляешь как «мой супруг». Не жаловалась. Один раз заговорила о нем. Два-три предложения. «Сын близкого друга моего папы. Женили насильно. Он был не против — неплохой способ объединить капиталы. Почти не общаемся, хотя живем вместе, спим на одной кровати. Леня на одной стороне, я — на другой. Между нами пропасть или… наш мопсик Феня». Есть сын. Регина называла его исключительно «моим сыном». «Ради ребенка и родителей продолжаем этот семейный фарс. В принципе так комфортнее. Живу для себя, он для себя. По вечерам живем для сынишки…» Часто приезжала в Стамбул. Сопровождала мужа в командировке. «До встречи с тобой не любила этот город. Он какой-то бурлящий. Привыкла к спокойствию Питера. Там чувствую себя комфортно. Рядом с тобой Стамбул вижу другим — мягким, чертовски родным. Около тебя счастлива…»

Услышав ее мнение о Стамбуле, чаще стал приглашать выйти в город. Обошли достопримечательности, вершины, мосты. Завтракали в кафешках на Истикляль Джаддеси[46], после чего в обнимку шатались по древним улочкам. Завидев старомодные красные трамвайчики, махали бровастому шоферу. Останавливал, мы запрыгивали в вагончик, прижимаясь друг к другу. Целовались под звон трамвая, движущегося в атмосфере легкой ностальгии. Вместе кормили голубей крошками булки с кунжутом. Часами просиживали на скамейке, вслушиваясь в песню Босфора. Часто взбирались на Галатскую башню, с легкостью преодолевая сто сорок три древние ступеньки. Встречали закат, наблюдая за засыпающим Золотым Рогом. Бухта утопала в бледно-оранжевой дымке вечера. Потом возвращались в отель, где кормили друг друга оливками, кувыркались в сугробах собственной любви…

…Время пролетело быстро. В субботу Регине предстояло возвращаться в Санкт-Петербург. Не хотели думать об этом. Хотелось забыть. Реальность жестока… Конец такой, как в кино о трудностях перевода человеческих чувств. Прощались в фойе отеля. Крепко-крепко прижал к себе. Регина закрыла глаза, словно пыталась запомнить мгновение. Поцеловала в губы, забежала в кабину лифта. Надела серые наушники, нажала кнопку. Двери с зеркальным покрытием закрылись. Не обменялись номерами, адресами. Так правильнее…

Спустя час сидел в баре недалеко от дома. Запивал боль утраты мартини с оливками. Нашими любимыми черными оливками. Запищал мобильный. Пришло эсэмэс. «Почему сказки быстро заканчиваются? А может, это был сон? Люблю. Р.» Перезваниваю. «Набранный номер вне зоны доступа сети. Позвоните позже». Сказки быстро заканчиваются. Сказки никогда не забываются…

10

…Щекочущий ноздри аромат долетает до нас, манит к себе…

…Жить на Востоке без веры в суеверия — значит жить в Париже без флакончика французских духов.

Пробегающая черная кошка, женщина с пустым ведром в руках, зеркало на одном из подоконников дома, трижды сказанное «бисмиллах»[47] перед сном. Хоть энциклопедию составляй… Жертвой суеверий стал с первых мгновений жизни. На утро после выписки из роддома. Прабабушка Пярзад, склонившись над моей кроваткой, пробормотала молитву. Затем с гордостью прицепила булавкой на матрас амулет от сглаза. Назар-бонджук. Он не покупается. Передается по наследству. Причем в большом количестве. Если синий амулет треснул — сглазу дан отпор. Поэтому следует сразу заменить на новый. Мой назар-бонджук, к счастью, цел. Храню вместе с миниатюрным Кораном в шелковом чехле. Для сына или дочери…

В Стамбуле пропитался не только суевериями, но и традициями. Последние влились в быт. Придали повседневности схематичность. Дискотечный драйв по субботам, хамам[48] по воскресеньям, солярий по четвергам после работы. Жизнь не расписана. Расписаны необходимые «процедуры». При свойственной сумбурности здорово помогает. До переезда в город души тонул в хаосе. Сбившийся ритм приводил к депрессиям…

В отношении к традициям с Зейнеп сходимся. В ее красной большущей сумке, где возможно отыскать все, кроме конкретно нужной вещи, ежечасно попискивает органайзер. Напоминает о предстоящей лекции, приеме витаминов, встрече с учителем русского языка. В темы органайзера не вносится время встреч со мной. Об этом любимая помнит с точностью до минуты. Как я. Порой, кажется, мы даже дышим «в дуэте»…

…Претворение в реальность одной из традиций намечено на каждую пятницу. Ближе к десяти утра пятого дня недели встречаемся в районе Эминё-ню. Оттуда отправляемся на Мисир Чаршысы[49]. Лучший базар мира, с 1660 года расположившийся под сводами Новой мечети. В его лабиринтах разгуливает иной воздух. Не чувствуется веяний Босфора. Отдельное королевство. Отдельные законы, порядки, вкусы. Воздух Египетского базара — клубок из тысячи знакомых, незнакомых запахов. Испарения от специй, сыров, овощей, сухофруктов, эссенций, масел смешались под древними куполами, откуда острыми стрелами вонзаются в посетителей. Если верить слухам, здесь сам Зюскинд вдохновился на написание «Парфюмера», когда нечаянно раздавил ногой завалявшийся помидор. Кисловатый сок прогнившего овоща фонтаном брызнул на стекла очков знаменитого прозаика. Сюжет будущего бестселлера окончательно сформировался…

Отказываемся от безжизненного полиэтилена. Только торбы из коричневой бумаги, плетеные корзины. Перед походом на базар Зейнеп заплетает волосы в тугую косу. Среди турчанок — желательная процедура. Ведь волос сыпется. Некрасиво, если попадет в продаваемую пищу… Она надевает светлую блузку, длинную свободную юбку, мокасины. Вытаскивает из шкафа корзины. Составляет список необходимых продуктов. В полной готовности как минимум на два часа ныряем в океан вкусностей…

Продавца каждого из дукканов[50] знаем в лицо. «Эфендим[51], у вас очень красивая супруга. Берегите ее, как Аллах бережет своих ангелов», — говорит горбатый старичок-продавец молочных продуктов. У него в руке трость из кизилового дерева. На голове шапочка из тонкой овчины. Зейнеп краснеет. Меня переполняет гордость. Не объясняю старичку, что пока не связаны узами брака. Так приятнее…

Сегодня Египетский базар вмещает в себя около сотни дукканов. Наиболее востребованы лотки со специями, парфюмерией. Зейнеп отказывается от гелей для душа, смягчающих лосьонов для тела. Покупает натуральное мыло. Изготавливается в турецких деревнях из жирного оливкового масла, цветочных эссенций. Плохо пенится, эффект потрясающий. «Моя бабушка варила такое мыло. Купалась им. Прожила сто пять лет. Кожа была как у младенца». Покупаю два килограмма «секрета красоты» — пошлю матери, подругам в Москву…

…Пока выбираем баклажаны с апельсинами, наши мысли приютились около одного из дальних дукканов рынка. Уголок восточных специй. Щекочущий ноздри аромат долетает до нас, манит к себе… Беззубый старичок Оздемир. Коричневая кожа, седая борода, сине-бордовый тюрбан на лысой голове. Говорит так, будто поет. Трудно разобрать слова. Зато цену выговаривает четко. Шутливый хитрец с лупоглазой мартышкой на правом плече. Она вечно грызет миндаль в сахаре. Удивительно, как еще не растолстела. Называем Оздемира «королем специй». Несмотря на широкий выбор пряностей, ему нет конкурентов. Товар на вид такой же, как у других. На вкус иной — магический…

Оздемир — легенда Египетского базара. Местожительство старичка неизвестно. Все приходят — он уже раскладывает товар. Как проникает в закрытый по утрам склад, никто не знает… Большинство называют Оздемира шайтаном. Некоторые — божьим посланником. Ведь помимо специй он торгует лекарствами от любых недугов. Зеленоватую траву с розовыми лепестками местный люд называет лучшим средством от подагры. Добавляешь в мокрую глину, перед сном обмазываешь ноги. На пятнадцать минут. Смываешь виноградным уксусом, разведенным в воде. Спустя неделю подагра растворяется… Золистый порошок с кристаллами соли — панацея от ревматизма. Растворяешь в кипятке, принимаешь двадцатиминутные ножные ванны. Эффект гарантирован…

У Оздемира мы постоянные клиенты. Не расхваливает товар. Приветствует безмолвно, раскрывая руки, мол, выбирайте. Над его головой соблазнительно свешиваются «букеты» сушеной окры, красного перца, инжира. Они шумят на ветерке, аккомпанируют заливистому говору хозяина. Половину денег оставляем у Оздемира. Шафран, кунжут, кардамон, зеленый тмин, молотый перец, карри, куркума. Специи яркими горками заполнили деревянную витрину колдуна. Берем всего понемногу. Побольше куркумы. Добавляем этот желтый порошок чаще в спагетти. Столовая ложка в кипящую воду, еще средняя — кора корицы, четыре чайные ложки оливкового масла, часто помешиваем. Вашему спагетти позавидует любая итальянка…

Перед уходом навещаем дуккан Ханифе. Вокруг толстушки галдят семеро детишек. Разного роста. Все с родинками на носах. Ханифе продает лучшие в Стамбуле плетенные вручную мочалки — кесе. Они в основном используются в хамамах для отшелушивания омертвевших клеток кожи. Никакой скраб не сравнится. После кесе станвишься красным, как рак. Прилив крови колоссальный…

…Покидаем Египетский базар в полумертвом состоянии. С трудом разъезжаемся по домам. Усталость приятная. Как-никак, увиделись с друзьями. Колдун Оздемир, пампушка Ханифе, болтливый Орхан и другие. Герои нашего стамбульского счастья. Герои наших стамбульских традиций…

11

…То, что другим достается с легкостью, мне достается через трудности. Мама связывает это с моим рождением в понедельник…

…Ненависть с первого взгляда. Игла с ядом пронзила обе души одновременно. Между двумя женщинами набухает серая туча непонимания.

Молния пронзила третьего персонажа первой встречи. Вспотел, запаниковал. Достаточно колкий разговор для долгожданного знакомства. Будущей жены с будущей свекровью. Столкнулись два совершенно разных менталитета. Ни один из них не намерен сдавать позиции. Вспыхнула «холодная война»…

Она из Волгограда. Восточная культура притягивала давно. Цитировала Низами Гянджеви[52], готовила долму из виноградных листьев, изучала законы ислама. Никакого корыстного интереса. Обычный интерес. Зародился в тринадцать лет. В день, когда дочитала роман о «птичке певчей». Поступив в университет на факультет журналистики, занялась изучением турецкого языка. Хотелось прочесть Гюнтекина[53] в оригинале. Знание третьего языка не помешает. Турецкий дался на удивление легко. Будто, зная его, немного позабыла. Знак свыше…

Учитель порекомендовал русскую ученицу директору сети магазинов одежды. Требовалась местная работница со знанием турецкого. На тот момент в Волгограде пользовалась популярностью турецкая одежда. Доступно в цене, качество терпимое. Оформили сразу — менеджером по закупкам. После лекций приходилось бежать в офис. Созваниваться с поставщиками, формировать на компьютере заказы. Работа нравилась. Чувствуешь связь с Востоком. Связь со Стамбулом, где никогда не бывала… Сама не заметила, как влюбилась в директора. Обаятельный парень с ямочками на щеках. Понимающий, деловой, собранный. Ну чем не опора в жизни? Намерение серьезное. Первым долгом познакомился с родителями девушки, потом полез целоваться. На скамейке. В рыжем осеннем парке. Знакомый дебют турецко-русских романов с малоприятным продолжением…

Кристина, двадцать шесть лет. Худенькая блондинка с миндалевидными глазами. Небольшая грудь, веснушчатая кожа. Родинка на контуре верхней губы. С акцентом говорит на турецком. Грамотно, с объемным запасом слов. Сотрудница нашей редакции. Переводит новости российских информгентств для отдела политики. Средняя зарплата, условия приемлемые, удобное рабочее место. На экран компьютера прилепила российский флажок. На рабочем столе монитора — фото ночного Стамбула. С коллегами ладит. Турки уважают грамотных специалистов из России. Важно, как себя поставишь. Кристина замужем за турком. Факт, возвышающий ее в глазах работодателей…

…Обеденный перерыв. Забежали в ближайшую кафешку. Заказали блюдо из баклажанов с рисовым гарниром. Пьем айран. Кристина рассказывает об отношениях со свекровью… Муж-турок — единственный сын семьи. Будучи в Волгограде, Кристина читала, что в Турции на таких мальчиков возлагают надежды рода. Так и оказалось. Пришлось нелегко…

«Все постигаю через сложности. То, что другим достается с легкостью, мне достается через трудности. Мама связывает это с моим рождением в понедельник…» Когда отношения только разгорались, Кристину не страшил брак с человеком другой национальности. В другой стране. Безмерная любовь к Тахиру вселяла уверенность в завтрашнем дне. К тому же сам Тахир предупреждал:

«Первое время будет непривычно. Я рядом. Вместе преодолеем сложности».

Передав управление бизнесом младшему брату, покинули Волгоград. Переехали в Стамбул. Там отцовский бизнес, всегда тепло, созданы условия для семейной жизни. Свадьбу планировали сыграть в марте, спустя три месяца после переезда. Родители Кристины не противились. Радовались за дочь: как-никак попала в надежные руки. Уж больно им понравилась серьезность заморского красавца. Торжество планировалось организовать в европейском стиле. Без мусульманских обычаев…

До отъезда в Стамбул Кристине снились восточные базары, дворцы шейхов, как в «Тысяче и одной ночи». Реальность оказалась приятной, город — изумительным. Но все-таки это была реальность, а не сказка с яркими иллюстрациями…

Не на шутку волновалась перед знакомством с будущей свекровью. На фотографиях белокожая женщина с покрытой головой казалась милой. Чем-то походила на маму Кристины. Разрезом глаз, формой бровей. Приземляясь в аэропорту Ататюрка, надеялась, что «вторая мама» встретит с распростертыми объятиями. Ожидания не оправдались. В жизни свекровь по имени Фиген обладала холодной внешностью. Восточной теплоты — ноль. Морозный взгляд, бледные щеки. В карих глазах презрительность…

В вестибюле аэропорта Фиген ревностно оглядела спутницу сына. Задержала взгляд на короткой малиновой юбке, розовом лаке на ногтях, приоткрытом декольте. Вместо поцелуев в обе щеки сухо поздоровалась. Процедила «добро пожаловать», после чего переключилась на сына. Обнимала его со словами «Анненин кузусу»[54], осыпала поцелуями, сетовала на худобу. Для турецких женщин дети — единственный смысл жизни. Живут, дышат ими, с трудом отпускают от себя. Особенно если единственный ребенок в семье. В свою очередь, для турков мать — основа. Создание, сошедшее с ладони к Аллаху. Редко когда сыновья пренебрегают словом матери…

…Кристина настаивала на отеле. Тахир упросил некоторое время пожить с матерью. «Познакомитесь поближе». Согласилась… Фиген — вдова. В 2000 году муж скончался от инсульта. Жила с родной сестрой, так и не вышедшей замуж… В просторной, безвкусно обставленной квартире Тахиру с Кристиной выделили большую комнату. Пока располагались, Фиген шепталась с сыном. Кристину не замечала. Лишь голубоглазая сестра ухаживала за гостьей, интересуясь развитием ислама в России…

Кристина знала: при свекрови одеваться следует скоромнее, сына целовать нежелательно. Лучше помогать на кухне, интересоваться процессом приготовления пищи. Когда Кристина попыталась помыть посуду после обеда, Фиген возмутилась, мол, не притрагивайся, сама сделаю. «Свекровь не берегла мои руки. Скорее брезговала „порочной женщиной“, коей меня считала… Она хотела женить сына на девятнадцатилетней дочери двоюродной сестры. Одним словом, на турчанке. И представь, из России возвращается сын с русской девушкой. Заявляет о желании жениться. Планы рушатся, в матери вскипает злоба. Она осознает — сын настроен серьезно… К тому же, дура я, поехала на знакомство с осветленными волосами. В среде взрослого поколения турков обесцвеченные блондинки имеют плохую репутацию». Тахир замечал напряженность ситуации. «Обнимал меня со словами: „Я тебя люблю. Это самое главное, правда? Мать смирится… Надеюсь“. Пока находились в родительском гнезде Тахира, свекровь воинственно вмешивалась в жизнь молодых. Устраивала разборки сыну, когда тот заговаривал о предстоящей свадьбе. Свадьбе вне мусульманских обычаев…

Через три месяца поженились. Переехали в трехкомнатную квартирку в новом жилищном комплексе. Живописный район Стамбула, с балкона — вид на бухту. На торжестве Фиген не присутствовала. Закатила истерику за день до свадьбы, обозвала сына „грешником“…»

…Кристина закуривает. Выжимает на рис лимонный сок. «В глубине души не верила, что Тахирчик выстоит. Как-никак, мать осталась одна — без мужа, сына… Сейчас часто навещает ее. Пытается помириться, снабжает деньгами. Она молчит, смотрит на сына с тоской. Иногда расспрашивает о внучке. Тахир приглашает в гости. Отказывается. Мною не интересуется. Наплевать… Мы любим друг друга. Мы отстояли свою любовь. Врут те, кто говорит, что поругаться с турецкой свекровью значит положить цветы на собственную могилу семейной жизни».

…В прошлом году у Тахира с Кристиной родилась чудесная дочь. Назвали Фиген. В честь матери мужа. В Турции — это негласная традиция… Каждый день, забирая дочку из детского садика, Кристина замечает припаркованную у ворот фиолетовую иномарку с приспущенным стеклом. Чувствует прим-' стальный взгляд на себе и дочери. Знакомый холодный взгляд. Присматривается к машине, подходит ближе. Окно моментально закрывается, автомобиль на скорости отъезжает. Кристина знает, кто за ней следит. Одинокая «снежная королева» с растаявшим сердцем, но с непоколебимой гордостью…

12

…Быть свободным — значит никогда не жалеть. Быть свободным — значит желать, добиваясь желаемого…

…Жизнь без свободы порывов — словно прозябание со связанными руками. Вокруг решетка быта.

Под ногами лужи предрассудков. На ресницах слезинки замороженных желаний. Отсутствие свободы порывов оседает на дне души горечью сожалений. Возникает желание сделать рискованный шаг, но эссенция из гордости, страха, ответственности растворяет порыв. Обрезаешь сам себе крылья…

Не всегда хватало смелости поступить так, как хотелось. Наплевать на советы, прислушаться к сердцу. Задвинуть шторы перед окном разума. Впрочем, стремление обрести свободу порывов с годами продолжало нарастать. Укреплялось. Расцвет произошел в городе души, где, наконец, ощутил моральную свободу. Босфор наградил. Наблюдая за синими волнами, боролся с комплексом внутренней сжатости — хроническая «болезнь» жителей мегаполиса. Стамбул такой же большой, ритмичный, гудящий. Однако в тамошнем воздухе витает некое тепло, не оставляющее без внимания ни одного жителя…

Босфор по-юношески отважен. Уверенно называет себя свободным. «Быть свободным — значит верить в собственные желания. Многие из них кажутся неосуществимыми. Так кажется. Просто надо сделать первый шаг. Дальше — легче… Быть свободным — значит никогда не жалеть. Быть свободным — значить желать, добиваясь желаемого». Теория мудрого Босфора. Дни, месяцы, года, века научили морского друга вере. Он верит, даже когда вьюга нагоняет пенистые волны…

В Стамбуле сделаны первые шаги к свободе порывов. Без «задних» мыслей о деньгах, условиях, возможностях. В Стамбуле отважился сделать то, что при обдумывании могло показаться неоправданным. Если требовала душа, требования немедленно выполнялись. «Лучше сделай, чтобы не жалеть. Обернется ошибкой — ничего страшного. Опыт не помешает. Обернется удачей — не забудь поделиться с ближним». На этот раз мамина философия. По-восточному щедрая.

…В первые годы проживания в городе души ностальгия обуревала. Проявлялась во всем. В мебельно-коричневых дверцах кухонного шкафа, будто перенесенного в Стамбул из нашего дачного домика. В слое пыли на экране телевизора — в детстве на нем «рисовал» пальчиком смешные каракули. В розовых прищепках — ими мама закалывала мокрые рубашки. На бельевой веревке они свисали рукавами вниз. Плакали. Капли, будто слезы, стекали на холодный пол. Темнели, расширяясь. Некоторые прищепки, не выдержав нагрузки, раскалывались на две части. Отлетали в разные стороны балкона. Здорово веселило. «Бусы» из прищепок мама надевала на шею. Они забавно трещали, бледнели на солнце…

Особенно тоскливо становилось, когда из окна офиса замечал жизнерадостных школьников, переходящих дорогу. Беззаботных, энергичных, по-настоящему свободных. Наблюдая за ними, скучал по утраченному времени. Возникало желание оказаться во дворе своей школы. Под кронами поседевших сосен, в окружении поющих воробьев. Помню, они слетались на подоконник нашей классной комнаты. На переменах открывал окно, кормил птиц крошками булки со сливовым джемом. Две булки, положенные бабушкой в портфель, доставались голодным птицам. Оставаясь без обеда, я худел на глазах. Бабуля волновалась, причитая, «как при таком кормлении ребенок остается прозрачным?!» На следующее утро взволнованная родительница заставляла садиться на унитаз. Кал для анализа на выявление глистов должен быть свежим…

…К концу недели тоска по школе вогнала в депрессию. Желание, промелькнувшее в душе, рвалось наружу. На карточке последняя тысяча долларов. Нужно дотянуть до следующей зарплаты. «Не будь глупцом! Ну, полетишь на родину, ну увидишь школьный двор. Потом весь месяц палец сосать?! Успокойся. Вот на Новый год поедешь, тогда и заглянешь в школу». Разум противоречил наставлениям сердца. В свою очередь, сердце настаивало на обратном. «Все равно деньги уйдут. Лучше потрать для своего удовольствия. Отпросись на работе, собирай вещи. Вперед! Вернись в школу, вдохни воздух беззаботного прошлого. Вас разделяет два с половиной часа лету…» Не долго думаю. Пишу имейл шефу, прошу дать разрешение на внеурочный отпуск. Не дожидаюсь «ок». Бегу домой, собираю вещи. Пристраиваю Айдынлыг к Шинай. Такси везет в аэропорт. Куплен билет «туда-обратно». К полудню прилетаю, поздно ночью улетаю…

…Вечером школьный двор какой-то изможденный. Опустевший, утопающий в тумане безмолвия. Не многое изменилось за восемь лет. Облицовку здания обновили, стволы сосен побелили. В остальном все так же. Время не коснулось школьного здания. По-прежнему стойкое, чуть темное, с холодными стенами. Трава на стадионе местами полысела, любовные признания некого Леши из 9 «б» по-прежнему «украшают» железную дверь подвала. Трещина на оконном стекле переодевалки все еще заклеена синей изолентой… Душат слезы обретенного счастья. Присаживаюсь на каменные ступеньки перед входом в школу. Вокруг тишина. Такое ощущение, будто дворик оторван от реальности. Не слышно проезжающих машин, гудения трансформатора, весеннего ветра. Облокачиваюсь спиной о стену. Рассматриваю школу, вытираю слезы с красных щек. Перед взором возникают видения…

Вижу себя. Худого мальчугана в синей форме. Оттопыренные уши. Темные вьющиеся кудри выглядят небрежно. Брюки, как всегда, измазаны чем-то белым. Шнурки туфель развязаны. Из портфеля высыпаются ручки, карандаши — в очередной раз сломалась крышка пенала. Углядываю обиду в глазах школьника. Видимо, свиноподобный спортсмен из старшего класса опять подставил подножку. Обозвал «лупоглазым кузнечиком». Обида мгновенно исчезает с появлением Даши из параллельного класса. Русоволосая девочка с веснушками на лице. Глаза небесного оттенка. Худенькая. Первая любовь. Затаившаяся, скромная, окрыляющая… В седьмом классе Дашу забрали из школы. Родители уезжали в Иерусалим. Любовь закончилась, угли невысказанной любви долго тлели. Тлели болезненно…

…Одна сигарета сменяется другой. Никотин не способен сдвинуть с места противный комок в горле. Он душит, вызывает слезы. Прошлое отпустил… До возвращения в Стамбул считаные часы. В 22.30 вылет. На часах 20.03. Еще надо успеть заглянуть к родителям. Покидаю школьный двор. Душа ликует, разум бранится. Как прекрасно обладать свободой порывов! Она добавляет в жизнь больше смысла. Теперь в сердце нет неисполненного желания. 1:0. В мою пользу… Верить в свободу важнее, чем быть свободным… Веру ничем не восполнишь…

13

…Между нами часы, которые уходят без права на возвращение. Зато их можно компенсировать…

…Когда между нами расстелены расстояния, тянемся друг к другу душами. Вырываются из нас в ритмичном биении, обливаются алым соком. Спешат стать единым целым. Болезненные порывы. Расстояние закаляет организм любви, здорово подрывая иммунитет к изменам. Проверка на прочность…

Зейнеп сажает подсолнухи в глиняные горшочки. Семена оседают в черной земле в день моего отъезда. Раскладывает горшочки в зимнем саду. Поливает водой из лиловой лейки. Удобряет специальным составом. Сушеные лепестки лотоса, перемешанные с пятью нитями шафрана. В Турции подсолнухи — символ светлой надежды. Выращивая их, выращиваешь надежду. Если семена не дали ростков, значит, надежда сгниет в почве реальности. Никакой магии. Скорее, традиции…

«Есть большой минус. Не умею ждать. Терпение отсутствует. Я даже родилась шестимесячной. Положенного срока не дождалась. К кому спешила? Угадай… Ждать тебя сложнее. Больнее… Лелея подрастающие подсолнухи, наполняюсь надеждой. Единственная отдушина… Между нами часы, которые уходят без права на возвращение. Зато их можно компенсировать». Не плачет при проводах. Сжимает в кулачке голубой платок. Вытирает красный нос, сдувает челку с глаза. Не отпускает руку. Держится так, будто боится потерять навсегда. Глаза сухие. В них вулканы, извергающиеся тоской. Сдерживается. «Слезы засоливают надежду. Уверена, скоро снова поцелую тебя… Ты правильно как-то подметил. Мы, люди, не свободны. Обречены обстоятельствами, ответственностью. Так хотела поехать с тобой…» Никаких наставлений. Не обязываем друг друга лишними словами. Минимальное количество клятв, обещаний. Бессловесное доверие душ… Скучаю по запаху Зейнеп. Воздушно-подслащенному. Оттенки сирени, лилии, цветов абрикоса. Редко душится. Чаще чистый, естественный запах…

С другими Зейнеп категорична, открыта, требовательна. Со мной — как котенок. Белый, пушистый, словно сахарная вата. Тесно прижимается. Белоснежные простыни под ней завораживающе шуршат. Из-под одеяла выглядывают маленькие ножки с персиковым лаком. Зейнеп любит прятаться под одеялом. Дышать с жарким эхом, теребить меня за нос, перебирать пальцами волосы. «Почему так люблю тебя?» В наше темное пространство заплывает аромат свежезаваренного кофе. «…потому что мы оба обожаем подсолнухи!» Прикасаюсь ладонью к ее затылку, притягиваю к себе. Утро возможностей…

Разлука разъедает, если не принять ее временным фактором. Будучи на расстоянии, созваниваемся не чаще трех раз за день. Не регламент. Если будем беседовать чаще, то наслаждение перерастет в зависимость. Она посылает красноречивые эсэмэски. Отвечаю короткими, односложными. Главное, чтобы в меседже присутствовали пять волшебных букв. «Л», «Ю», «Б», «Л», «Ю»…

Зейнеп пишет, что подсолнухи покрывают скучающее сердце пыльцой спокойствия. «Часто прихожу в твою квартиру. Прибираюсь, заполняю холодильник „Эфесом“, яблочным соком. Вдруг неожиданно приедешь… Хожу босиком по квартире. Ловлю твой запах. Нюхаю подушку. На ней аромат родного одеколона. Не меняю твою постель. Пропитана тобою. Иногда раздеваюсь, залезаю под твое одеяло. Тогда ты рядом». Тяжело отвечать на такие письма. Глаза наполняются слезами, на дно желудка с грохотом падает камень тоски. Нельзя скисать. Нельзя поддаваться сентиментальности. Отвечаю твердо. Поддержка между слов. «Малыш, через считаные месяцы будем вместе… Seni seviyo-rum[55]». Уверенность передается сквозь тысячи километров…

…Ночью тоска по частичке обостряется, как язва после острой пищи. Темная комната, в которой тщетно пытаешься заснуть, заполняется зимним воздухом одиночества. Мерзнешь, прячешься под одеялом. Сжимаешь голову подушкой, чтобы не слышать треска льда на стенах. Включаешь ночник на тумбочке. Лампочка лопается. Закрываешь глаза. Страшно. Спасают эпизоды совместных мгновений в Стамбуле. Полные света, страсти…

Спокойно засыпаешь после беседы с ней. Чуть больше разговариваем около полуночи. Перед сном. Мобильный звонит инструментальной версией песни Ханде Йенер[56]. Эксклюзивный звонок для Зейнеп. Поднимаю трубку. Меня засасывает в искрящийся электричеством тоннель. Кружится голова. Вокруг фиолетовые вспышки, розовые лучи. Здесь час как полсекунды. Через мгновение оказываюсь в городе души. Сам не понимаю как. Рядом Зейнеп. Сидим на побережье, считаем звезды. Неожиданно с неба падает одна из них. Самая крошечная. Успеваем загадать желание. Одинаковое желание в один голос. «Быть всегда с тобой». Произносим слова-близнецы так, будто заучили заранее. Дышим, любим, чувствуем одинаково. Редкий случай… Прижимаюсь губами к ее губам. Необычайно теплые, чуть сухие. Снова вспышка. Снова тоннель. Покидаю Стамбул. Снова в кровати. Сон, чудо или реальность?.. Засыпаю.

…Мама смотрит на фото Зейнеп. Скорпионы недоверчивы. Не делают преждевременных выводов. Задает всего два вопроса «Хорошо готовит?» «С высшим образованием?» Смеюсь. «Не для того тебя растила, чтобы питался ресторанной пищей. С твоим-то гастритом…» Продолжаю смеяться. Мама с годами больше становится похожа на Катрин Денев. Носит такое же синее платье с шелковым поясом. Мажет помаду кирпичного колера. Ну, чем не одна из «Восьми женщин»[57]?! «Сынок, мне важно твое счастье. Приближается момент, когда я передам тебя из своих рук в другие руки… Не забывай о благословении матушки». Отмечает симпатичность Зейнеп. «Немного полноватая. Хотя ты у меня тоже не тростиночка. Правда, после родов она располнеет. Ничего, доверься маме. Настойка из алычи, эликсир куркумы после обеда… Станет куколкой!» Не делает категоричных выводов. Ждет встречи с будущей невесткой…

…Зейнеп позвонила вчера рано утром. С опозданием взял трубку. Принимал душ. «Милый, не представляешь себе, какая красота. Сегодня утром расцвел первый подсолнух. У него сочно-желтые лепестки. Классно, да?.. И еще. Хочу кое-что добавить. Знаешь, безумно люблю тебя. Очень жду. Возвращайся скорее»…

14

…Строим жизнь по собственному сценарию. Такова действительность. Действительность с годами признавать сложнее сложного…

…Оглянуться назад, признать допущенные ошибки, оценить яркость счастливых моментов. Оглянуться со словами: «Жизнь прожил так, как хотел. Жизнь прожил не по стечению обстоятельств». Смелости хватает двум из десяти. Оставшаяся «восьмерка» промолчит. Предварительно посетует на то, что «многое в жизни не зависело от нас». Строим жизнь по собственному сценарию. Такова действительность. Действительность с годами признавать сложнее сложного…

…Никогда не жаловался. На людей, судьбу, окружение. Если больно — улыбался. Если терял надежду — возносил руки к небу. Если не понимал решений Аллаха, опускал голову. Не жил для себя. Карма. В девятнадцать лет потерял родителей — с промежутком в год оба высохли от рака. На поминках не плакал. Молча слушал муллу. В голове вертелись мысли из очевидной реальности. Теперь на нем остались восьмилетние сестры-близняшки. Плакать нельзя, думать надо об их будущем. Выживает сильнейший…

С одной работы бежал на другую. До шести вечера служил кассиром в продуктовом. Остальное время разгружал, солил, замораживал рыбью икру. Домой возвращался к полуночи. Без сил на ужин. Сверял счета, проверял уроки сестер. Засыпал прямо за столом. Подушкой служили мозолистые ладони. «Переживать, плакать времени не было. Сынок, в мою пору мужчины не плакали. Это сейчас кругом сентиментальность. Отращивают волосы, сережки надевают, в женщин превращаются. Не осуждаю. У каждого времени свои законы. Аллах всемогущ»…

Раджаб-эфенди[58], семьдесят два года. Седые усы, на щеках паутина морщин. Хромает на одну ногу. Правой рукой придерживает поясницу. Одевается блекло. Серый костюм, ботинки из черной потрескавшейся кожи, рубашка с потертым воротником. Носить костюмы — привычка с молодости. Вопреки сложностям быть всегда в форме. Правило трудоголика… Раджаб-эфенди отец моего товарища. Десять лет назад, предав тело жены земле, покинул Стамбул. Оставил собственный магазин на сестру. Собрал чемодан вещей, положив в сложенный свитер рамку с фотографией супруги. Вместе с имеющимся капиталом взял курс в Эрзурум. Восточная часть Турции. Горная деревня городского типа. Население около полтысячи человек. Убаюкивающая тишина, сладкий воздух, много зелени…

…Довелось встретить Раджаба-эфенди, когда он приезжал на праздник Рамазан к сыну. Дружим с Мустафой около полугода. Познакомились на конференции журналистов в Анкаре. Давно приглашал в гости. Вот выдался повод… С папой Мустафы сразу разговорились. Старик с доброжелательностью в глазах. Курит трубку. Время от времени откашливается. Жалуется на боль в горле. «Пап, вот бросишь травиться никотином, все пройдет», — переживает Мустафа. Предлагает чай с пахлавой. На столе скатерть из золотистых нитей, на диване сопит рыжий кот с длинными усами… Интересуюсь жизнью в Эрзуруме. По социальному уровню провинция уступает стамбульским реалиям. Тамошнее население часто бастует в связи с бытовыми проблемами. Телевидение редко освещает провинциальную жестокость. Выгоднее показать очередной дизи[59]…

«Сынок, зачем гневить Всевышнего?! Доволен. Живу для себя, развожу овец, пью великолепную деревенскую воду. Воздух горный, легкие отдыхают. Сколько можно потреблять столичный смог?!» Раджаб-эфенди полюбил одиночество. Он всегда жил для окружающих — сестер, жены, сыновей. Жил, забыв о себе. «Не отпускало чувство ответственности. Вырастил сестер, выдал замуж. Потом вспомнил о себе. Поздно женился… Не жалуюсь. Все делал с душой. Всем халял олсун[60]. Впрочем, так много хотелось сделать. Многое не успел. Не все ведь потеряно?»…

Корни у Раджаб-эфенди эрзурумские. Мать родилась в этом городе. После замужества переехала в Измир. Оттуда в Стамбул. «Мечтала вернуться в Эрзурум. Отец противился. Человек, выросший в центре, в провинции не уживется. Мама часто вспоминала родную деревушку. Дом с зеленой дверью, овец, которым давала имена.

Помню, по вечерам плакала слезами ностальгии. Успокаивал. Обещал, что, когда вырасту, обязательно выкуплю дом маминого детства. Верну в утраченную пору».

После смерти матери Раджаб жил этой мечтой — выкупить дом в Эрзуруме, поселиться там, разводить овец. Претворить в реальность мечту долго не удавалось. Приходилось содержать семью, посвящать детям всего себя. «По утрам просыпался с мыслью о мечте. По ночам засыпал с мыслью о мечте. Часто видел во сне маму, сидящую на пороге разрушенного дома в Эрзуруме. Подбегал к ней. Она с укором говорила: „Верни меня домой. Умоляю…“ Если не осуществил бы ее мечту, никогда не простил бы себе… Много лет прошло. Разменял седьмой десяток. Сейчас уверенно могу сказать, что мечта исполнена!»

…Уже как три года живет в Эрзуруме. Выкупил материнский дом, отреставрировал. Ухаживает за садом. Выращивает персики, разводит овец. «Теперь ложусь спать со спокойным сердцем. Мечту мамы выполнил, сыновей вырастил, деревья посадил. Вечерами завариваю кофе, сижу в дворике, наслаждаюсь величием Паландокена[61]». Он необычайно счастлив зимой, когда вокруг него собираются горнолыжники. Раджаб-эфенди допивает чай.

Отодвигает в сторону бардак, предлагает сыграть в нарды. С удовольствием соглашаюсь.

15

…Один милосердный поступок смывает два греха…

…Протянуть руку помощи ближнему, вытянуть из трясины замешательств, вернуть на бугристый путь жизни. Добро вознаграждается добром. Эффект бумеранга. «Один милосердный поступок смывает два греха». Восточное высказывание. Аллах раскрывает райские ворота перед теми, кто верит, терпит, помогает… Впрочем, во всем есть исключения. В Святых Писаниях тоже. Есть люди, которым помочь хочешь, но не можешь. Завуалированное личное пространство. Они сделали свой выбор. Не имеешь права осуждать, критиковать. Всевышний рассудит. Тебе остается выслушать, подержать в теплой ладони холодную руку, красноречиво помолчать. Поддержка или милосердие? Кто знает. Делаешь от души, не думая, как назвать…

«Когда будем прощаться, сделай услугу. Захвати солнце с собою. Оно больше не нужно. Оно ненавидит. Оно осуждает. Жизнь в темноте. Становишься невидимым. В темноте слезы не видны». Сдавливает остаток сигареты в фиолетовой пепельнице. На ногтях потрескавшийся лак. Черный цвет сильно выделяется на белоснежной коже рук. На запястье татуировка. Полумесяц, проколотый иглой. Вокруг — плачущие звезды. Со смыслом. «Когда-то была счастливой, как полумесяц. Сейчас он медленно разрушается. Игла делает свое дело. А звезды? Надеюсь, меня кто-то жалеет. Надеюсь, меня кто-то оплакивает». Безумно очаровательна. Мутно-голубые глаза с зеленым осадком, припухлые контуры розовых губ. Родинка на скуле правой щеки. Лицо абрикосового оттенка. Русые волосы, собранные в пучок на затылке. Прилизаны гелем. Гладкие, блестящие, потемневшие. В ушах серьги из расшитой сетки. В форме бабочек. Глаза прячет за тонированными стеклами очков — «авиаторов». Постоянно кашляет в бордовый шелковый шарф, намотанный на шею. Жмет кулаки. Разговаривает, опустив голову. Будто стесняется. Не передо мной. Может, перед собственным настоящим?..

…Женя, двадцать четыре года. Более трех лет в Стамбуле. Незаконно. Виза просрочена. Успела пожелтеть на дне красной лакированной сумки. В 2002 году приехала из Киева. После смерти матери. После кончины последней надежды. Убежала от отца. Убила бы, если не уехала. С детства приставал. Пытался изнасиловать. Похотливо гладил груди дочери, угрожал убить. Ради матери молчала. Стоило терпеть? Поздно искать ответ…

…Турецкую главу жизни начала с работы официантки в Анталии. Оттуда переехала в Стамбул. Здесь русские девушки более востребованы. «Когда обслуживала клиентов в отеле, боялась встретить среди отдыхающих знакомых из Киева. Стыдилась. Поэтому смылась в Стамбул. Тут легче затеряться… Сейчас наплевать. Пусть хоть самого крестника встречу. Не обязана отчитываться». Агрессия в хриплом голосе. Не подходит под ее внешность. Потрескавшийся голос — черта приобретенная. Много курила, часто кричала, злоупотребляла кофе. Турецким. Густым, темно-коричневым. Не запивала водой…

Женя — проститутка. Не самого низкого класса. Среднего. Достичь столь элитного уровня при нынешней конкуренции Стамбула сложно. Ей удалось. Хотя таких целей не ставила. «Наверное, трахаюсь с душой. Турчанки по сути зажатые в постели. Их самцы ищут настоящего удовольствия… Придерживаюсь двух принципов. Не разрешаю целовать в губы. Не разрешаю называть себя Наташей. Мерзко звучит. В остальном нет проблем». У Жени снежная кожа. Синяки на плече. Замечает интерес по глазам. «Излишки профессии… Однажды один курд, скотина, мочку уха перекусил. В порыве экстаза. Пришлось самой останавливать кровь. В больницу не пойдешь, нелегалка же… Привыкла. Ничего не пугает, кроме СПИДа. Представляешь, некоторые турки считают обрезание защитой от этой заразы. Редко приносят с собой „резинки“. Приходится самой покупать»…

Перестала переживать, стыдиться, комплексовать. «Туркам от женщины кроме классного секса ничего не нужно. Никаких прелюдий, петтинга. Наваливаются на тебя, жадно расцеловывают, одновременно снимая трусы. Спешат кончить. Быстрее получить удовольствие. О партнере не думают. Так что оргазм мне снится только во сне… В целом турки великолепны в постели. С ними секс легок, незаметен. Платят щедро. Жмоты не попадались. Благо сутенер заранее берет деньги. Делим 50 на 50»…

Презирает Коэльо. Называет писателя «слюнявым врунишкой». «Прочитала „Одиннадцать минут“. Редкостная чушь. Так „мыльно“ описывает чувства проститутки. Вранье! После десятого клиента мы вообще перестаем чувствовать. Эффект конвейера. Слышал о таком? Сунул, вынул, поцеловал в щечку Разбежались. Не шокирую. Реальность». Женя живет в трехзвездочном отеле недалеко от Лалели. На последнем этаже. Небольшая комната. Когда-то служила складом. По договоренности с администратором гостиницы переделали под жилье. Большая кровать, душевая, холодильник, трюмо с треснутым зеркалом. Условия неплохие. «Знакома с русскими девочками-проститутками. Большинство из них живут в клоповниках. Страшная вонь, кровать в лобковых волосах, воняет спермой. Видя подобное, пишу Богу эсэмэску с респектом. Все-таки меня не обижает. Сама себе хозяйка. Сутенер заранее расписывает график. Дает два выходных в неделю. Решает вопросы с полицией, усмиряет шумных клиентов, водит к гинекологу, если нужно. Единственное требование: не разрешает общаться с русскими девочками. Многие из них занимаются наркотиками. Боится облавы… В турецких тюрьмах и так полно русских девчонок».

…Женя заказывает апельсиновый сок. Свежевыжатый. Размешивает в нем порошок аскорбиновой кислоты. Стучит чайной ложкой по стеклу бокала. Ударная доза витамина С. «Боюсь подцепить заразу. Безысходность. Я ведь одна. Нет друзей, родственников. Если заболею надолго, сутенер быстренько найдет замену. Возиться с больной „бабочкой“ невыгодно. Время — деньги. Поэтому подкрепляю иммунитет». Смотрит мне в лицо. Пристально, с невысказанной тоской. «У тебя глаза как у Романа. Карие, сильные, мокрые. Был единственной любовью. Подонок, разбил мое сердце. До сих пор осколки внутри. Роман твердил, что любит. Спустя два месяца исчез. Через друзей узнала, он женился на другой, богачке. Уехал в Москву… Никакой философии. Банальная история наивной девушки. Не верю в любовь. Не верю в солнце. Кстати, ты обещал забрать его… Я хотела бы переспать с тобой. Честно. Я хотела бы любить тебя с мыслями о Романе. С мыслями о прошлом. Не могу. Во второй раз боли не переживу…»

Не затрагивает тему будущего. Без того ожогов на сердце хватает. «Не знаю, чего ждать. Жизнь в одном дне. Впереди настоящий лондонский туман. Знаешь, я мечтаю съездить в Лондон. Купить дом в районе Челси, переспать с Романом Абрамовичем, жить припеваючи. Я сумасшедшая. Знаю». Смеется, откидывая назад голову. Непроизвольно тоже смеюсь. На нас удивленно смотрит коротконогая официантка. Что-то записывает в маленький блокнотик. Может, она будущая писательница? Может, она записывает очередной заказ? Не надо искать философии там, где ее нет.

…Женя исчезла так же неожиданно, как появилась. Вернулся из туалета, а след девушки простыл. На столике никаких признаков присутствия второго человека. Лишь на моем ежедневнике лежит незнакомый брелок. В форме солнца. Позолоченный металл, пахнущий цветочными духами. Застываю в изумлении. «Захвати солнце с собою. Оно мне больше не нужно». Слова всплывают в памяти. Подходит официантка. Приносит счет. В расписке указана сумма за две чашки кофе и клубничное пирожное. «Девушка, вы забыли внести апельсиновый сок». «Извиняюсь, но в вашем заказе кроме кофе с десертом ничего не было. Вы ошиблись…» Разжимаю ладонь. Брелок-солнце по-прежнему на месте. Заберу его с собою…

16

…Чем прочнее дерево любви, тем чаще оно подвергается порывам ураганов…

…Любовь нуждается в испытаниях. Арматура отношений заливается бетоном сложностей. Проверка на прочность. Испытания сшивают потрескавшиеся сердца. Судьба накладывает швы, рана заживает, нити отсыхают. Со временем выпадают… Кому-то достается больше испытаний, кому-то меньше. Конкретной «дозы» нет. Турецкая мудрость гласит: «Чем прочнее дерево любви, тем чаще оно подвергается порывам ураганов»…

…Удушающая тошнота. В желудке закипает лава горечи. Вены дрожат, словно в них пустили ток. Мысли путаются, своей тяжестью давят на веки. Осознаю, понимаю. В себе. Боль в затылке. Пугающее тепло разливается по спине. Поднимаю руку. Прикасаюсь к затылку. Пальцы в крови. Холодно. Сырой после утреннего дождя асфальт. Откуда-то доносится песня с цыганскими мотивами. Нужно спасать себя. Медленно засовываю руку в карман пиджака. Достаю мобильный. Последние набранные номера. Нахожу имя Sevgilim[62]. Набор. Гудки. Голос-надежда. «На меня напали. Приезжай. Я недалеко от Сулукуле». Силы иссякают. Телефон выпадает из руки. Туман. С детства не любил туманы…

…Восхищаюсь талантом Зейнеп быстро взять себя в руки. В ситуации, когда не до слез, воплей, поисков виновного. Главное — близкий человек. В движениях спокойствие, в глазах плескается волнение. Тельцы умеют сдерживаться. С трудом. Как-никак один из эмоциональных знаков гороскопа…

О прошлогоднем случае напоминает шрам на затылке. Сам инцидент заставил во многое поверить. Уверенность в поддержке половинки ничем не купишь. Неделю Зейнеп, забросив институт, ухаживала за мной. Выжимала бурачный сок, готовила блюда из баклажанов, пекла имбирные печенья. Ближе к вечеру ложились на диване. Она гладила мою голову, перебирала волосы. Я слушал забавные урчания в ее животе, вдыхал фиалковый запах упругой кожи. В такие мгновения боль в голове отступала, сон обволакивал. Животик Зейнеп казался лучшей подушкой на свете…

…Настаивала на вмешательстве полиции. «Родной, твой случай не первый, не последний. Надо остановить это. Беспредел в Сулукуле осточертел всем». Противлюсь. Знаю, бесполезно. Самый криминальный квартал города души, называемый многими местным «Бронксом», много лет сотрясает умиротворенный ритм портового города. Цыгане слишком свободолюбивый народ, чтобы соблюдать порядки. Горожане привыкли обходить стороной Сулукуле. Поговаривают, полицейские поступают аналогично. Поэтому в бесполезности обращения в какой-то мере уверен… Жалею только об украденном портмоне. Подарок Зейнеп на день рождения. Крокодиловая кожа, серебряные уголки. Ее снимок в прозрачном кармашке фотораздела. Благо, наличных денег не имелось. Кредитную карточку восстановили…

Пол, внешность грабителя не запомнил. Удар по затылку чем-то твердым нанесли неожиданно. Пока лежал без сознания, обшарили карманы, вытащили ключи, портмоне, визитницу. Мобильный, видимо, не заметили. «Честно говоря, удивлена. Во-первых, в светлое время суток воришки Сулуку-ле не стали бы рисковать. Во-вторых, как я поняла, ты не проходил по центру квартала… Милый, вообще прекращай пешие прогулки. Дальними кварталами города можно любоваться через окно такси». Для Зейнеп колорит Стамбула привычен. Знает все закоулки, лучшие кафешки, бутики, расположение культурных памятников. Все-таки для нас, приезжих, Стамбул другой. Более ясный, приближенный. Возникает желание покорить великий город…

…После осмотра врача за раной ухаживала собственноручно. Противница химикатов. Исключительно народная медицина. Зейнеп позвонила бабушке в Мардин[63], откуда в оперативном порядке прислали нужные травы. «Удивительная женщина. Настоящий ангел-хранитель нашей семьи. Помню, будучи подростком, часто отдыхала у нее летом. Бабуля, вручив мне толстенный блокнот, диктовала свои рецепты. Рассказывала о свойствах трав, специй, цветов. В качестве примера наполняла какой-либо травой маленький тряпочный мешочек, приклеивала его на страницы блокнота. Чтобы в будущем не напутала…» Сейчас блокнот долголетия заметно потрепался. Зейнеп периодически подшивает «книгу», проветривает страницы на весеннем воздухе. Недавно сшила дополнительную бархатную обложку…

Пока страдал от затылочной боли, Зейнеп колдовала на кухне. До слуха доносилось шипение, бульканье, звон кастрюль. Любимая готовит чудодейственные отвары. В квартире крутятся запахи разноцветных трав, специй. Дурманят обжору Айдынлыг. Собака встревоженно заглядывает на кухню. Мол, хозяйка, может, вкусненьким угостишь?!. Периодически появляется в спальне. С пиалами в руках. Нарезает бинт, замачивает в остывшем отваре, накладывает на рану. Чихаю без остановки. «Милый, потерпи. Зато болячка быстро заживет». — «Можно узнать, из чего отвар? Я аллергичный». — «Не ворчи. Вот послушай…» Зейнеп информирует о свойствах определенных специй, применяемых в медицине. «Например, по утрам даю тебе попить отвар фенхеля. Лучшее болеутоляющее средство. Добавляешь в отвар щепотку измельченной гвоздики. Пьешь после еды медленными глотками. Полстакана… Еще бабушка посоветовала кумин. Заправляю им куриный бульон. Очищает кровь. Отличное противовоспалительное средство… На рану лучше накладывать примочки из куркумы. На десять минут два раза в день. Натуральный антибиотик».

…По дороге в ванную заглядываю в пищеблок. Настоящая сценка из «Практической магии». Пиалы с разноцветными жидкостями, кастрюльки с кипящими отварами. На столе скрючившиеся корни незнакомых растений. В центре магического хаоса Зейнеп с растрепанными волосами. В синем комбинезоне с потертыми штанинами. Слышит шаги за спиной. Оборачивается. Медленно подхожу сзади. Целую в шею. «Не знал, что влюбился в ведьмочку…» — «Мишуня, все женщины по-своему ведьмы. Просто иногда многие об этом не догадываются»…

17

…Она была другой. Жар-птицей на зимнем небе…

…Истинная любовь отыскивает человека чаще в миг отчаяния. Когда солнце кажется обычным светящимся диском, душистый тополиный пух — банальной весенней пылью, голубое небо — протекающей крышей над головой. Отчаяние — это грязная обувь по утрам. Нет желания чистить. Машинально надеваешь поблекшие туфли, с кислой миной плетешься на работу. В голове один вопрос: «Для кого прихорашиваться?..»

…Научила верить в любовь. Научила противостоять отчаянию. Не стеснялись учить друг друга. Она писала эсэмэски с секретами выживания. Я вдыхал в нее силу стремления. Вдыхал через поцелуи… Любили мечтать, расположившись на зеленой траве.

Рассматривали небо. Планировали покрасить стены будущего дома в небесный цвет… Много фотографировала. Меня. Уплетающим ежевичный пирог, выдыхающим сигаретный дым, целующим сонного лабрадорчика Джонни. Прикрепляла фотографии магнитками на бордовую дверцу холодильника. «Смотрю на фотографии, когда тебя нет рядом. Прокладываю между нами мост из черно-белых снимков». Не любила цветы. Обожала получать в подарок фарфоровые кружки. Объемные. С забавными рисунками. Совмещал приятное с полезным. Дарил кружки, наполненные бутончиками полевых цветов. По-другому нельзя. Женщине надо дарить цветы…

…С Аидой познакомились в институте. Один поток, разные группы. Разболтались на перемене. Дальше пошло-поехало. Дружба переросла в любовь… Аида редко улыбалась. Носилась по коридорам института угрюмая. С фотоаппаратом «Никон» на шее. Декан ругался, запрещал приходить с техникой. Грозило исключение. В результате декан смирился. Аида так и носила фотоаппарат. Она отлично училась — никаких претензий по успеваемости не было. «Не могу без него. Должна замораживать мгновения. Без вспышки. Боюсь пропустить важное». Одевала исключительно яркую одежду. В основном короткие брючки со светлыми кедами. Цветовая гамма шокирующая. Салатовый, розовый, оранжевый. Плевала на дресс-код. «Не буду серой массой. Пусть окружающие считают, что бросаю вызов». Восхищала ее природная принципиальность. Нет, Аида не разрушала стереотипы. Она сохраняла собственную индивидуальность. Жизненная позиция…

Несмотря на лидерство в характере, не подавляла людей. Со мной иная. Болтливая, взрывная, огненная. Любила танцевать на подоконниках, курить на унитазе, зажигать лавандовые свечи. Слушала Шаде, вела дневник с иллюстрациями, обклеивала комнату фотографиями великой Дитрих. Целовалась, кусая губы. Обнимала, крепко обхватывая ногами. Называл «мартышкой», накручивал на палец ее рыжие кудри. Подсчитывал крупинки веснушек на лице. В ней не было приземленности Зейнеп. Она была другой. Жар-птицей на зимнем небе…

…Вдвоем выбрали Стамбул. На глобусе. В дождливый осенний день. Прокрутили глобус, наугад ткнули пальцем в размытую точку. Шар остановился. Оба пальца на одной точке. Istanbul. Выбор сделан… Незабываемая первая поездка. Знакомство с Босфором, поцелуи на катере, кормление чаек, необременительные беседы с прохожими. Сотня фотографий. Моих больше. Совместных — меньше. Аида почти не фотографировалась. «Жар-птицы появляются редко в поле зрения. Я такая же. Упархиваю, потом прилетаю. Однажды упорхну и не вернусь…» — «Не пори чушь, мартышка. Как зоопарк без тебя обойдется? Как-никак, любимица публики». Хохочем. Одна сигарета на двоих. Первой затягивается она. Потом я.

…Аида мечтала написать книгу. Сказку для детей. Название придумала. «Медузы в малиновых очках». Черновики прятала. «Для писателя плохая примета показывать сырую рукопись. Вот выйдет книжка, тогда почитаешь». Писала книгу фломастером на… салфетках. Качественных, из плотной бежевой бумаги. Как появлялась мысль, вытаскивала салфетку из рюкзака, расправляла ее на томике Бенаквисты. Записывала десяток предложений, складывала исписанную салфетку в полиэтилен. Дома перепечатывала текст на пишущей машинке. Работала по ночам. Привык засыпать под шум клавиш…

…Зареклась рожать детей. «Зачем, если детские дома переполнены? Мы усыновим двух мальчиков. Они наверняка мечтают о папе с мамой. Потом двух девочек. Создадим большую семью». Не признавала религию, устоев ислама. Хотя являлась мусульманкой. Рано распрощалась с густотой бровей, с десятого класса легкий макияж, пирсинг на пупке. Родня, поголовно совершающая намаз, билась в истерике. В конце концов успокоились. Решили — дочерью-подростком на время овладел бес. Пять раз в день молились об очищении души ребенка…

…Неожиданный обрыв. Кинжал пронзает сердце насквозь. Тысяча вопросов. Ответов — ноль. Аида бросает меня. Никаких объяснений. «Полюбила другого». Два слова перечеркивают два года отношений. Неужели ошибался? Неужели врала? Умоляю приехать в Стамбул. Соглашается. Сложная встреча с другой Аидой. Без огонька в глазах, с аккуратно причесанными волосами, в строгом деловом костюме. В юбке. За время разговора мучительных пауз больше, чем слов. «Все кончено. Полюбила другого человека. Приехала сюда, чтобы тебя не мучить. Давай разойдемся как взрослые люди». Оглох. Ничего не слышу. Чайки вокруг Кыз Кюлеси замерли… Все кончено.

…Созвонился с общими друзьями. Они отметили, что после моего отъезда в Стамбул Аида стала странной. Замкнутой. Приезжала-уезжала в институт на иномарке. Перестала общаться с кем-либо…

…Страшный период. Морозные сквозняки в квартире. Головная боль. Бессилие. Практически не ел. Литры вина, боли, осуждений. Не хотелось с кем-либо делиться. Чем делиться, когда не понимаешь сути произошедшего? Человек, которым живешь, исчезает. Как же фотографии с магнитками? Как же большая семья? Как?.. Бессмысленно. Конец. Точка.

…Ее больше нет. Аида погибла в автокатастрофе. В Баку. В машине по дороге на дачу. Погибла спустя полгода после нашего расставания. Второй удар следом за первым. Сам хоронил ее. Хоронил прошлое… Трудно писать. Не хочу… Сегодня третья годовщина смерти.

…Зейнеп в курсе. Поначалу сложно приняла прошлое любимого. Два дня молчала. Смирилась. Страница перевернута. Я воскрес. Воскрес благодаря Босфору и Зейнеп…

…Аида часто приходит в мои сны. Вижу: сидит на скамейке. Что-то пишет на салфетке. Подхожу ближе. Поднимает голову. Смотрит на меня. Замечаю слово на сморщенной салфетке. На турецком. «Beni affet»[64]. Плачу.

18

…Когда завтра станет поздно, впустую разочаровываться…

…Волны счастья не знают границ. Путешествуют по миру. Влетают в открытые окна незнакомых домов, взъерошивают золотистые кудри пухленькой девчушки, играют с ресницами тоскующей по арене циркачки. Волшебные прикосновения волн уносят грусть. Напускают в душу туман счастья. Внутри расцветают орхидеи радости, в глазах зажигаются огоньки приятного волнения, на плечи слетаются бабочки с оранжевыми крылышками. Поднимаешь голову к небу. Облака посыпают мир ванильным сахаром…

…Исполняет жизнеутверждающие песни. Грудной голос. В диапазоне грусть соседствует с радостью. Может петь о расставании, измене, трагедии. В конце любой гаммы обязательная нотка надежды. Не слепой оптимизм. В ее песнях все как в жизни. За черной полосой следует белая. От композиций исходят волны счастья. Она — эпицентр светлых чувств…

…Плевала на рейтинги. Относится к деньгам как к бумажкам. На них купишь многое, но не все. Фиксированный гонорар отсутствует. Оплата расходов за переезд, хороший звук, достойная сцена. Остальное — маловажно. Злословящая критика относит к турецкой попсе. Хотя кто слушает Таркана, не слушает ее музыку. Иной уровень. Интеллектуальный, слишком реалистичный, не ритмичный. Ее слушатели — поклонники Джонни Митчелл, Питера Гейбриэла, Шаде, Тори Амос. Привыкла к пристальному вниманию. Вспышки папарацци воспринимает без ярости. «У них своя работа. У меня — своя. Пусть фотографируют. Жалко, что ли?» «Певицей народа». Так турки называют. Не прячется в роскошных замках. Женщину с красными волосами реально встретить в центре Стамбула…

…Джандан Эрчетин, сорок четыре года. Имя переводится как «Из души». Для всех звезда Турции. Для себя самой — певица. Белокожая турчанка с лисьими глазами. Родилась в сонном городе Кыркларели. В одиннадцать лет, попрощавшись с провинцией, отправилась покорять Стамбул. Получилось. О жертвах во имя сцены не вспоминает. «Такова цена успеха». Грубоватые черты лица. Бесконечное обаяние. Курит ментоловые сигареты. Не заядлый курильщик. «Балуюсь. Под настроение… Голосу ведь вредит». Смущается, когда отзываются о ней как об «уникальном явлении в турецкой музыке». «Нельзя обойтись без высокопарностей? Пусть слушают мою музыку, приходят на концерты, любят в сердцах. Этого достаточно. Честно». Искренняя скромность. В ней нет шаблонов. Она то шумная, то тихая. Частая смена настроения. Свойственно Водолеям…

Разругалась с продюсерами-акулами. Слишком самодостаточна, чтобы работать по схеме назойливых ассистентов. «Хотели вылепить из меня зазнавшуюся звезду. Недосягаемую, высокомерную, гламурную курочку. Коммерческую певицу. Отказала. Зачем отталкивать людей? Если просят автограф, непременно даю. Даже под дождем». Отыграв концерты, на неделю выпадает в осадок. Набирается сил. «После выступлений опустошаюсь. Отдаю публике себя, сохраняя оболочку. Поэтому выделяю время на отдых. Предупредив семью, уезжаю в Кыркларели. За покоем. Общаюсь с природой, пью травяные чаи, пеку лепешки с сыром. Читаю Кун-деру. Собираю разбитый паззл из самой себя».

…Познакомился с Джандан в маленьком ресторанчике на Истикляль Джаддеси. Сбылась мечта. Богиня, которой заслушивался до переезда в Стамбул, сидела в двух шагах от меня. Без макияжа. В больших коричневых очках. Белая блузка, голубые льняные брюки, светлые мокасины. Кольцо с аметистом на пальце правой руки. Курит тонкую сигарету, погрузившись в толстую книгу в мягкой обложке. Посетители не узнают. Кто ожидает увидеть в утреннее время знаменитость? Певицы, как известно, высыпаются до обеда… Узнал по красным волосам. Небрежно собраны на макушке головы. Подхожу в волнении. Извиняюсь за беспокойство. Снимает очки. Точно, моя Джандан! Тихо высказываю восхищение. Улыбается. «Присаживайтесь. Никого не жду». Соглашаюсь. Заказываем легкий салатик, грейпфрутовый сок. Погружаемся в сладкую беседу. Будто знаем друг друга десять лет. Не говорим о музыке. Затрагиваем жизненные темы. Для меня она прекрасный человек Джандан, а не звезда по имени Джандан Эрчетин…

…Обходит стороной тему личной жизни. «Любима, люблю». Коротко, ясно. Переживания вкладывает в песни. Разгадать легко. К примеру, в «Neden»[65] призывает спешить любить. «Почему не понимает человек, как дорог тот, кто рядом? Почему не говорит человек любимому о том, что любит?

Когда завтра станет поздно, впустую разочаровываться…» В «Bensiz»[66] клянется дождаться уплывающего корабля любви. «Вытри слезы с глаз и поверь… Буду обязательно ждать… Поверь, буду ждать только тебя». Постоянно меняет имидж. Подстраивается под погоду души. Второй год окрашивает волосы в красный цвет. «Журналисты гадают, с чем связана перемена. В „Хуриете“ умудрились написать, что я сменила сексуальную ориентацию. На деле все просто. Красный цвет — протест. Внутренний протест. Против чего? Не скажу».

…Конец 2004 года выдался нервным. Эрчетин захлебнулась в депрессии. На некоторое время отошла от творчества. «Когда музыку смешивают с политикой, сложно реагировать адекватно. Музыка — самое возвышенное из творческих жанров. Зачем такая красота должна утопать в крови невинных людей?» Рассказывает, не сдерживая слезы. Надевает очки. Слишком горда, чтобы плакать на людях. На концерте Джандан в южном Мерсине сработало взрывное устройство. Заложено неизвестным под полицейскую машину. Около двадцати тысяч человек, наслаждающихся исполнением любимой певицы, впали в панику. На глазах Эрчетин пострадали десятки людей. Пресса выступила с обвинениями в адрес курдских сепаратистов, исламистов из «Аль-Каиды». Джандан смешали с политикой, которой интересуется меньше всего… «Сильно переживала. В тот период записала „Korkarom“[67]. Нашла силы перевернуть страницу. Когда пою, у меня одна цель — подарить слушателю счастье. Счастье. Не страх…»

…Проболтали больше часа. Смотрю на часы. Опаздываю в редакцию. Не смею говорить об этом. «Тебе, наверное, пора бежать. Мне ехать на студию. Приятно поболтали. Кстати, у меня с собой сигнальный вариант нового диска. Подарю тебе». Достает диск «Aman Doktor»[68]. Расписывается на вкладыше желтым фломастером. «Оцени. Там песни на греческом языке… Новый стиль. Жду отзыва». Целует в щеку. Быстрым шагом покидает ресторан, оставляя после себя цитрусовый запах духов. Все-таки мечты сбываются. Доказано в который раз…

19

…Свежий овощ улыбается тебе, а не умоляет купить его…

…Быт разъедает. Миллионы хозяек подтверждают. Быт не оставляет времени на себя. Часы жизни забирают грязная посуда, разгромленная детьми квартира, отсутствующий обед и прочие «прелести» повседневности. У большинства восточных женщин доля тяжелее. Смирились. «Быт переходит в удовольствие, если воспринимать его проще. Лучше разделить обязанности с мужем. Такое у вас, в России, реально. На Востоке за это предложение поколотят». Позиция тетушки Нилюфер. Мой стамбульский быт, отчасти поделенный с Зейнеп, с первого дня приносит удовольствие. Особенно походы на рынок…

…Прикасаешься к овощам. Пропитаны лучами южного солнца. Кожура — как натянутая кожа. Аромат естественный. Без парниковой бездыханности. От одного контакта погружаешься в позитивную отдушку лета. Горячий песок, кричащие чайки в небе, воркование берега с морем… Зейнеп лучше разбирается в продуктах. Чисто женский взгляд. Практично-дальновидный. Не купит кабачков бледно-салатового цвета. «Значит, дозревали в темном помещении. Многие сельхозники специально срывают овощи раньше срока, чтобы вид дольше сохранял свежесть». Проходит мимо капусты с вялыми листьями. «Однозначно залежавшаяся. Капуста должна быть упругой, пальцем не продавливаемая». Возмущается при виде цветной капусты желтого оттенка. «Милый, запомни! Перед покупкой понюхай карныбахар[69] как дыню. Чистый аромат, белый цвет — лучшее доказательство свежести». «Тренинги» по выбору овощей, фруктов Зейнеп проводила бабушка. «Вместе гуляли по базару. Бабуля тщательно отбирала, спорила с продавцами, следила за весами. Каждая лавка — отдельный урок. Делюсь опытом, учись… Не надо многого знать. Запомни одно. Свежий овощ улыбается тебе, а не умоляет купить его»…

…До Стамбула рацион питания состоял из вкусно-бесполезных продуктов. Негативно отражалось на желудке. Прогрессировал гастрит. Теперь в холодильнике меньше продуктов из животных жиров. Мясо в городе души считается роскошью. Дешевле купить овощи, фрукты, крупы, бобовые. Для обладателей гастрита — настоящий рай. Проснулась детская любовь к фруктам. Цвет лица посветлел, вес снизился, настроение взлетело…

Ближе к августу открываем арбузный сезон. Вокруг холодильника перекатываются черно-зеленые «мячи». Ежедневно съедается один из них. Желательно до девяти вечера. Иначе ночь прокукуешь в туалете. Айдынлыг с приходом лета превращается в фанатку арбузов. С аппетитом уплетает очищенные от косточек кусочки. Не утруждается разжевыванием. Предварительно обнюхивает красный ломтик, словно проверяет на наличие нитратов. Может отказаться, сморщить мордочку. Тогда весь арбуз выбрасывается. Доверяем нюху любимицы, именуемой нами «таможенником нитратов»…

Отравиться в Стамбуле от арбузов так же реально, как в Ашхабаде. Шарлатанов везде хватает. Важно знать, у кого покупаешь. В темном углу Египетского базара есть знаменитая лавка дядюшки Абдулы. Наполовину курд. Маленький старичок с трясущимися, сильными руками. На мизинце ханский перстень из агата. Помогает деду в алыш-верише[70] хмурый внук с широкими плечами. По желанию клиента взвешивает арбуз. Абдул оглашает цену. Чем крупнее фрукт, тем крупнее скидка…

Товар Абдулы один из лучших в Стамбуле. Торгует в центре три месяца из двенадцати. Остальное время живет на юго-востоке Турции. В Диярбакыре. Гордость городка — сочно-сахарные арбузы. Растут под опекой палящего солнца, орошаются водой реки Тигр. Называют «медовыми». Из-за чрезмерной приторности. От естественной глюкозы жжет в горле. Из уголков рта стекает розовый сок. К белкам глаз приливает июльская светлость. Кусочки тают на языке, согревают сердце после морозной зимы. Абдул приглашает посетить Диярбакыр. Ежегодный фестиваль арбузов, проводящийся в двадцатых числах сентября. «Для вас двери дома всегда открыты. Приезжайте, выделю комнату. Попробуете домашние сливки. Густые, желтые. Истинное масло. Жена приготовит отменный плов с фасолью. Пальчики оближете». Соглашаемся. Обещаем приехать к следующему урожаю. Попробуем арбузы на «месте события»…

…Не успеваю поднести нож к арбузу, как он раскалывается на две части. Сок стекает на поднос, потопляя черные косточки. Нарезаю кусочки. Мимолетный хруст, бархатная мякоть, толстая бело-зеленая корка. Едим арбуз на голодный желудок. Вместо обеда. Полезно, легко, вкусно. Не выбрасываем корки. Будем варить варенье. Нарезаем, после чего замачиваем в содовом растворе. Тогда останутся тверденькими, похожими на цукаты. В конце готовки добавляем три щепотки лимонной кислоты. Тем самым варенье приобретает изумрудный цвет…

…Обожаем августовский салат из арбуза. Авторство рецепта принадлежит Айше. Нарезаем мякоть кубиками, немного помидоров, брынзы, базилика. Сбрызгиваем ромом. Непередаваемо вкусно. Обязательно охладить перед подачей на стол… С прошлого года узнала о новом преимуществе арбузов. Зейнеп вычитала в «Космо», что для равномерного коричневого загара и против солнечных ожогов отлично помогает арбуз. Турецкие медики советуют кушать фрукт за час до солнечных ванн. Так что отправляемся понежиться на солнышке с полными желудками…

…С наступлением зимы нехватка арбузного счастья ощущается сильнее, чем в осенний период. Замерзающая душа требует теплоты прошедшего лета. За окном метель. Айдынлыг закуталась в плед — выглядывает лишь черный «пятачок». Жители города души разбежалась по норкам, боясь выйти на улицу. Босфор погрузился в себя. Спрятался под ледяной пленкой, которой покрылось море. Завариваю зеленый чай с цветками лотоса. Зейнеп возится в кладовке, напевая под нос новый хит Каяхана. «Ура! Нашла! Последняя банка…» Удивлен. «Чего там выкопала?» Зейнеп вбегает в гостиную. В розовой байковой пижаме. На два размера больше. Босые ноги на деревянном полу. Волосы собраны в два забавных пучка. Светится от счастья. «Мишуня, лето вернулось… Нашла маленькую баночку арбузного варенья…» Айдынлыг вскакивает. Подбегает к хозяйке. В глазах вопрос: «Неужели арбузы растут в такой холод?..»

20

…Вся жизнь один сплошной танец. Сложный, латиноамериканский…

…Журналистское любопытство носит меня по городу души. Тянет в закоулки приключений, заставляет присматриваться к окружающим. Подступиться к будущему герою материала не легко. Выручают восточные корни. По сути, в глубине души турки к иностранцам относятся с предостережением. Особенно если чужак принадлежит к чужой религии. Внешняя общительность турков — наглядный пример того, как быть искренним и одновременно закрытым. Своего рода талант. Повезло. Допущен во внутренний мир многих. Нет секретов обольщения. Искреннее сопереживание. Душевное…

…Должна стать героиней очередной статьи. После второй минуты общения понимаю — материал провален. Выключаю диктофон. Вовлекать в бездушное газетное расследование не стану. Говорят, если журналист прислушивается к эмоциям, он перестает быть журналистом. Во всем есть исключения. Не жалость. Внутренний порыв… Обладает сильной энергетикой. В зеленых глазах плескается вера в лучшее. Часто смеется. Гладит ладонями упругий живот. На ней трикотажный топик, джинсовые куртка, брюки. Волосы баклажанового цвета распущены. Секутся на кончиках. Заказывает морковный сок — помогает в рассасывании синяков. По национальности русская с казачьими корнями. Крепкое тело. С шести лет увлекается танцами. «Вся жизнь один сплошной танец. Сложный, латиноамериканский. Судьба — мой партнер. Вертит, бросает из одной стороны в другую. Удачных па больше». Слишком душевная. Таких людей не так много. Отсутствует отчужденность, сухость, высокомерие. Доверчивая. Беседует искренне, вкладывая душу. Не избегает вопросов. «Спрашивайте. Не играю в игры. Правда, ни разу не болтала с журналистом. Слышала, газетчики многое преувеличивают». Сообщаю, что передумал писать о ней. «В статье о вас не будет. Вы слишком хорошая, чтобы вмешивать вас в это расследование. Так что звездой вам не суждено стать». Смеемся. «Популярности хватает. Софиты, музыка, публика осточертели. Куда еще звезднее?!.»

…Оксана, двадцать пять лет. Полюбила Стамбул с первого взгляда. Наткнулась на фотографию Золотого Рога в «Elle». Щелчок в голове. Выбрала Стамбул. Выбрал ли Стамбул ее? Покажет время. Вопреки трудностям называет себя счастливой. «Часть подружек повыскакивали замуж. Завели детей. Рядовые домохозяйки. Каждый день похож на предыдущий. У меня веселее. Живу для себя, раз в месяц посылаю деньги родителям в Самару. Конечно, сложностей уйма. Зато мое измерение намного ярче. Без банальностей. Умру, если почувствую привкус тривиальности». С юности стремилась привнести в повседневность остроту. Пугало однообразие. «Не говорю, что все дни проходят насыщенно, разнообразно. Я стараюсь придать им яркость. Моя жизнь. Горжусь ею!..»

…Больше двух лет в Стамбуле. Сбежала сюда от провинциальной размеренности. Получила рабочую визу. Если верить документу, оформлена в ресепшине отеля. Фиктивно. На самом деле танцует стриптиз в одном из стамбульских клубов… Попала в стамбульский стриптиз-клуб через Москву. Прочитала объявление в Сети. Созвонилась, договорилась. Начальная зарплата — шестьсот долларов. Плюс «опека» на первое время. «Наши девочки востребованы в стриптизе. Раскрепощенные, привлекательные. При всей массовости считаемся экзотикой. Белые медведи, приезжающие в цирк южного города». В аэропорту Ататюрка Оксану встретил симпатичный русский мужчина с отменным турецким. Посадил в такси. Поехали в клуб. Подвальное помещение с «липовой» вывеской. «Lilly. Disco-club». Темное пространство, красные обои. Розовые диванчики со столиками вокруг «барабанов» с шестами. Прохладно. Воняет сигаретами. Познакомили с некой Лали. Рыжеволосая женщина с силиконовыми губами. Хозяйка клуба. Отняла паспорт. На первый месяц, чтобы не сбежала. Потом проводили в съемную комнатку на окраине западной части Стамбула. Дали аванс — триста долларов. На следующий вечер вышла на работу…

…Сценическое имя Аня. Перекрасила русые волосы в более светлый тон. Лали настояла. Блондинки в почете у клиентов. Первые сложности. Хотелось уехать. Синяки на внутренних частях голеней, покраснения на руках, кожа пропахла никотином. Страх перед мужской публикой с горящими глазами. Понимала — выход завален булыжниками обстоятельств. Танцевала. «Молодец, неплохо». Лали оценила. Навыки профессиональной танцовщицы пригодились. «Пребывала в прострации. Выполняла указания Лали, не общалась с девочками. Наблюдая за мной, посмеивались. Все прошли через такое! Наливали водочки, провожали на сцену. Оттанцовывала свое, медленно сбрасывая одежду. Завершалась музыка. Конец. В голове одна мысль. „Хочу к маме“. Как ребенок, честное слово. Дурочка неопытная…»

В «Lilly» работают пять русских девушек. Турчанок нет. Есть из Украины, Казахстана, Дербента. Из Самары — первая Оксана. Тогда как в мире стриптиз перерос в искусство, в Стамбуле пока кустарщина. Никакой особенной техники, подачи себя, разработанных образов, специальных костюмов. Гости имеют возможность откупить девочку у клуба. На несколько часов. Консумация процветает… Определенное время новеньким оплачиваемые «поездки» не предлагают. Боятся отпугнуть. Как только происходит надлом в сознании, большинство танцовщиц «Lilly» соглашаются на консумацию. Кому помешают дополнительные деньги? Клиенты готовы заплатить не хилые суммы за пару часиков с понравившейся дивой. Особенно после предварительного разогрева в клубе. «Турки ужасно темпераментны. Без тормозов. Сколько раз набрасывались на девочек во время номера. Благо охрана рядом. С этим строго. Хочешь дополнительных бонусов — плати».

Оксана против консумации. Не принцип. Самоуважение. «Может, успокаиваю себя… Я танцовщица, а не шлюха. Да, танцую обнаженной. Здесь важен момент того, как воспринимаешь совершаемое. Для меня это искусство. Выкладываюсь по полной, учитывая желания публики… Люблю свою работу. У каждого она своя. У меня такая». Скрывает от родни. Домашние думают, что дочь — танцовщица в труппе известного турецкого певца. Посылает фотки в обнимку со звездами, часто посещающими «Lilly». Родители гордятся. Сестренка Катя умоляет сфотографироваться с Тарканом…

В неделю полагается один выходной. Проводит свободный день в кровати, читает книги. Редко выходит в город. Ноги после каблуков гудят. «В Стамбуле хорошо. Не знаю, сколько пробуду здесь. Стриптизерши кончают двумя способами. Если повезет, вовремя отстраняются от шеста. Зачастую спиваются. У меня так не будет. Скоро уйду из „Lilly“. На днях предупредила Лали. Верите, расплакалась. Огромные бабки ей приношу. На меня клиенты толпами ходят. Не из-за красоты. Я же недосягаема для них. Запретный плод сладок. Согласилась бы лечь с одним — сейчас пошла бы по рукам. Аллах уберег». Накопила денег. Изучает грамматику турецкого языка. Собирается поступать в один из стамбульских университетов. Мечтает стать дизайнером по интерьеру. Устроиться на работу, завести семью. «Сейчас встречаюсь с одним турком. Познакомились в клубе. Воспринимает такой, какая есть. Обещает жениться. Не зацикливаюсь на нем. Строю будущее из расчета на себя и, может быть, ребенка. Повезет — выйду замуж. В мужчинах успела разочароваться до Турции…»

…Расстаемся с Оксаной. Спешит на выступление. Медленно шагаю по набережной. Вокруг необъятный, могучий город. Ежеминутно в Стамбуле пересекаются миллионы разных людей с разными судьбами. Каждый человек несет свою ношу. Каждый человек живет ради своего счастья. Уверен, Оксана станет счастливой. Даже если ее фото не появится в завтрашнем номере газеты. Пусть люди будут такими же искренними, как девушка с танцующей душой…

21

…Босфор — свидетель нашего окончательного прощания…

«…Я посылаю к тебе осколки разбитого сердца.

Они тлеют на дне моей души. Собери в одно целое.

Разожги в теплоте ладоней. Сохрани. Последнее, что нас связывало… Аида, ты не любила Босфор.

Пряталась от него в воротнике вельветового пальто, надвигая вязаную шапку на лоб. Ты говорила, что Босфор охлаждает горящие сердца. Может быть. Не знаю. Тебя сейчас нет. Он — рядом. Босфор — свидетель нашего окончательного прощания. У меня в руках твой шифоновый шарф. На нем до сих пор расцветают бутоны твоих цветочных духов. Держу шарф в нагрудном кармане куртки.

Близко к сердцу. Верну тебе. Он больше не нужен.

Мне. Он делает больно. Мне. Он не разрешает снова построить счастье. Мне. Я сам не могу выбросить этот шарф. Тогда выброшу свою память. Просто надо вернуть. Тебе, милая… Наступил этот день. Когда готов выпотрошить из сердца осколки померкшего прошлого. Сегодня в Стамбуле ветер. Жестокий. Мучает миролюбивого Босфора. Заставляет накрывать волнами бухту… Подхожу к набережной. Холодно. Мурашки по коже лица. Вокруг ни единой души. Только Босфор и я. Только Босфор и я, задыхающийся от боли прошлого. Сжимаю сиреневый шарф в ладони. Крепко. Кожа пропитывается родными духами. Я разожму ладонь над Босфором. Шарф унесет ветром к тебе. Поймай его, вдохни запах моей кожи. Любил тебя. Люблю тебя. Любовью разрушающей. Надо отпустить. Тебя. Отпусти тоже… Не хватает смелости. Не подумай, что предаю тебя. Ты часть моей жизни. Навсегда. Навечно. Но в моей жизни родилась новая частичка. Зейнеп. Мы не должны затеряться в лабиринте моего прошлого. Пойми… Отпустил. Шарф улетает. Кружит в воздухе, прикасается к волнам. Уносится прочь. Кричу в след. Не эмоции. Боль испаряется из меня. Не слышу собственного голоса. Шум волн заглушает. Волны не хотят, чтобы ты услышала меня. Ведь обоим будет больнее… Шарф исчез где-то на горизонте. Всё. Мои слезы вытирает Босфор. „Нужно было сделать. Нельзя было держать в себе“. Прав. Прости и… отпусти».

22

…Бардак чувств рождает ностальгия по прошлому…

…Обрести гармонию с самим собою быстро невозможно. Сотни минут, часов, дней, месяцев уйдет на построение внутренней конструкции жизни. С мощным фундаментом, качественным бетоном из камушков смелости. После воздвижения собственного мира былая сумбурность исчезает. Воцаряется покой. Детали разложены по полочкам, эмоции обретают должные гаммы…

Стамбул избавил от сумбурности мыслей. От сумбурности в чувствах по-прежнему лечусь. Хроническое заболевание с периодическими обострениями. Нужно время. Бардак чувств рождает ностальгия по прошлому. Жить ими отучился. К счастью. Однако метель воспоминаний иногда врывается в бухту души. Ворошит былое, рождает сомнения в верности поступков… Когда чувствую, что собрать рассыпавшиеся бусинки чувств не удается, ныряю в мутный океан одиночества. Полезного одиночества. Отпрашиваюсь на работе по причине ложной болезни. Погружаюсь в тихую атмосферу своей квартирки. В такие дни не подхожу к телефонам, окнам. К входной двери. Объявляю три дня затишья. Зейнеп не беспокоит. Приняла таким, какой я есть. Пишет чуткие эсэмэски без надежды на ответ. Поддержка. Ультрафиолет любимой согревает…

Практически не вылезаю из постели. Хожу в пижаме, не готовлю еду. Верчусь в коконе махрового постельного белья, согревая пятки в теплой шерсти Айдынлыг. Зажигаю аромалампу с оптимистичным лимонным маслом. Закрываю шторы. Тишина приводит в спокойствие бурлящие чувства. Вокруг плитки черного шоколада в мятой фольге, непрочитанные номера «Esquire» с матовыми страницами, диски Сезен Аксу. В руках томик Мураками. Как правило, раннее творчество. Из нового лишь «Kafka Sahilde»[71]. Книга с грандиозной энергетикой при внешней простоте. Буковки, слетая со страниц, впитываются в душу. Пристраиваются к длинной цепи умиротворенности. Харуки поистине колдун. Обманывая простотой слога, завлекает в потайной мир иного измерения…

Камни сумбурности чувств измельчает зеленый чай. Крепкого настоя. Завариваю в китайском глиняном горшочке, переливая в привычную большущую кружку. Если ем, то что-нибудь легкое. Блюдо из цветной капусты. Свежие соцветия укладываю в стеклянный противень, заливаю низкокалорийной сметаной. Посыпаю тертым голландским сыром. Сверху — две щепотки корицы для аромата. В холодную духовку на полчаса. Без возни, вкусно. На тумбочке желтая ваза с персиками, пиала с козьим сыром, пепельница, пачка сигарет…

Выхожу из дома два раза в день. На прогулку с Айдынлыг. Надеваю темные очки, шапку, куртку на размер больше. Не хочу встречать кого-либо… Несколько дней в таком режиме. Помогает. Молчание очищает. Воспринимаешь внутренние всплески спокойнее. Осознаешь самого себя, принимаешь воздействия извне с поднятой головой. Вновь появляется иммунитет преодоления. Не убегаю от себя. Смотрю в отражение в зеркале с чувством юмора. Взъерошиваю волосы на голове, шмыгаю носом. «Все прошло. Все хорошо». Пора на службу…

…Зейнеп получает нежданный ответ на очередное эсэмэс. Значит, я пришел в себя. «Наконец-то! Соскучилась… Никак не привыкну к твоим погружениям… Может, будем уединяться вместе? Отпуск для двоих устроим». Смеюсь, перевожу тему. Одиночество надо проводить одному. Как бы ни любил, как бы ни любили… Важно соблюдать меру.

23

…Замазывать потрескавшуюся стену отношений цементом доброжелательности…

…В восточных семьях последнее слово за главой семьи. Десяток размышлений, сотня сомнений, тысяча предположений. Всё развеивается после итога, подведенного отцом. Не подлежит апелляции. Жирная точка без права на обжалование. Для турков слово отца весомое. Входит в комнату — следует сесть правильно. Садится ужинать — лучшие кусочки достаются ему. Придирчиво взглянул на облегающие джинсы — о них забудь. В худшем случае сожги… Обращаться к отцу с просьбами нежелательно. Есть персона, приближенная к императору. Мама. Что-то вроде продюсера высокобюджетной звезды. Знает, как и когда сказать отцу, чтобы получить желаемое… Многолетняя сноровка.

…Отец выбирает сыну профессию, мать — жену. У мусульман так принято. Воспротивишься — сгоришь в каре Аллаха. Отец отвернется навсегда. Матери, разъедая себя, придется потакать мужниному решению. Лучше согласиться или предложить альтернативный вариант. Шансы, что примут, минимальны… Вопреки мировому прогрессу столь замкнутый уклад в мусульманских семьях сохраняется. Внешняя демократичность обманчива. Внутри семьи разговоры, действия иные. Мир, закрытый от постороннего влияния. Сказывается религиозный оттенок. Коран гласит, что решение, принятое родителями в отношении ребенка, может быть только во благо…

…Родственники отзываются обо мне как о «бунтаре на корабле». Любят, целуют, хлопают по щечке, недовольно отмечая «излишнюю современность нашего мальчика». Моментально вспоминают тетю или дядю из нашего рода. «Помнишь, Петек-абла[72], они были такими же ветреными…» Осуждают их. Ведь пошли наперекор устоям «клана». Тетя осмелилась выйти замуж по любви за пожилого вдовца. Дядя, бросив жену-турчанку, женился на «христианке с короткой юбкой». В истории жизни данных персонажей непременно отыщут какую-либо трагедию. Спишут на наказание Божье. Хотя случившееся — рядовое стечение обстоятельств…

…Между мной и отцом зияет пропасть непонимания. Разные взгляды на жизнь. Получив отрицательный ответ, не опускаю голову. Поднимаю «революцию». Храбрость? Нет. Борьба за целостность «я». Прислушиваясь к совету, поступаю по-своему. Отец пытается вылепить второго себя. Пусть доброго, умного, успешного, но себя. Отталкиваю влияние. Сам создаю внутренний мир, обустраиваю быт. Свободное плавание. Не вступаю с отцом в полемику. Высказав мнение, отхожу в сторону. Ограждаюсь от родных? Наверное. Жалко маму. Замазывает трещины. Шикарный политик. Решает то, что решить трудно. Построение верной стратегии, поиск консенсуса. Результат незамедлителен. «А что остается делать? Наверное, в следующем году выдвинусь в президенты. Хвала Ататюрку. Мы, женщины, сейчас на одной ноге с мужчинами…»

…Не верю в проблему отцов и детей. Слово «проблема» звучит напыщенно. Обычное недопонимание двух сторон. Легко решаемо. Отец должен вовремя суметь отпустить, ребенок — вовремя уйти. Уйти, не сжигая мосты. Конечно, девушкам сложнее. Здесь важна поддержка, храбрость матери. Моя мама из таких. Отстаивает себя, детей и, если необходимо, мужа…

…Противился переезду в город души. Как человек, объездивший мир, уважает Европу. «Стамбул слишком переполнен, запутан. Тебе там нечего делать. Учи английский. Живи, работай здесь». Назревал скандал. Мама переживала: «Пойми папу. Потерял двух братьев. Боится за тебя, поэтому удерживает. Может, передумаешь? Останешься с нами. Слава Аллаху, работаешь, зарабатываешь, квартира есть…» С папой тему переезда обсуждать невозможно. «Нет. Точка». Он вообще немного говорит. Молчалив, серьезен. Чем больше узнает людей, тем больше любит собак. Обаятелен, коллекционирует бумажники, живет профессией. Он летчик. Уважает «Боинги», ненавидит пасмурную погоду. В окружении облаков ему комфортнее, чем на земле. Перечитывает Хемингуэя, избегает стоматологов, дорожит мамой. Они познакомились в детском лагере в курортном местечке южного города. О чем-то поспорили, разругались, потом… влюбились друг в друга. Закончили одну школу, пережили расставание в институте, обручились в Санкт-Петербурге. Поженились в Измире. Преодолели все возможные испытания. Медные трубы — самое легкое из них. До Стамбула отец не верил в сына. Раздражался моей сентиментальностью, верой в чудеса, подростковой болтливостью. «Мужчина не должен быть таким». Я отвечал резко: «А кто задает стандарты? Думаю, точно не ты…» Он злился. Ударил лишь раз. Звонкая пощечина, краснеющий отпечаток на белой щеке. Долго не мог простить… Часть характера унаследовал от мамы. Правда, с годами замечаю в себе отцовские черты. Некую категоричность, тягу к кулинарии. Папа отменно готовит. Помимо кебабов великолепно получаются мясные блюда. Может придумать, приготовить еду из того, что есть. Самый главный талант кулинара…

…Не интересовался моей жизнью в Стамбуле. Во всяком случае, напрямую. Честно говоря, ждал звонка. Отец сохранял принципиальность. Мать продолжала замазывать потрескавшуюся стену отношений цементом доброжелательности. В многочисленных беседах отмечала, что «папа волнуется за тебя, сынок. Спрашивает, интересуется. Почему сам не позвонит? Дома не бывает. Рейсы один за другим… Вот вчера ночью улетел в Урумчи». Умалчивал о первых трудностях самостоятельной жизни. Зачем отцу знать о неудачах? Его безверие в мое счастье вдохновляло на преодоление сложностей… Когда покидал родину, вместо пожеланий удачи получил порцию нареканий. «Уверен, через пару месяцев вернешься к порогу…» «Благословение» отца, которое удалось изменить…

…12 марта. Первый звонок после двух лет затишья. Сразу не узнал. Звучала музыка, шумели гости, да и… не ожидал. «Селам[73], сынок. Как дела? Это папа». Молчание. Шок. «Спасибо, отец. Все хорошо. Рад тебя слышать…» Звонок папы — лучший подарок на прошлогодний день рождения…

24

…С домашней едой не сравнятся блюда любого фешенебельного ресторана. Ведь в мамины обеды вложена душа…

…Нарезает ломтиками айву с бархатистой желтой мякотью. Зеленое яблоко очищает от кожуры.

Делит на половинки. Вырезает сердцевину. Крошит. От ощущения кислого вкуса сводит скулы. Перемешивает фрукты деревянной лопаточкой, поливает чайной ложкой гранатового соуса. Обязательно сушеного барбариса. Отдельно обжаривает репчатый лук на оливковом масле. Слегка, чтобы не подгорел. Добавляет приготовленный лук к фруктовому миксу. Затем тушит все вместе на маленьком огне в течение двадцати минут. Периодически подливает воду. Гарнир готов. Остается запечь в духовке мясо. Обмазывает куски баранины солью, перцем, куркумой, растительным маслом. Можно втереть вытяжку из алычи, если есть. Кусочки укладывает в «лодочки» из фольги, подливает воды на дно. В духовку на два часа. Мейвели кузу готово. Пальчики оближешь…

…Приезжая в Стамбул, мама устраивает настоящий пир. Пропадает на кухне. Нарезает, тушит, месит, варит. За делом напевает песни Барыша Манчо[74], Зейнеб Ханларовой[75]. Проникновенный, грудной голос. В юности мечтала о сцене. Не получилось — менталитет помеха… Айдынлыг носится за мамой, подпевает, периодически получая лакомства в виде вознаграждения. Быстро привязалась к новой гостье. Спит вместе с мамой, во время прогулок радостно лает, приглашая посмотреть на чаек побережья. Айдынлыг ко всем относится положительно. Однако столь фанатичное отношение замечаю впервые…

Первую половину дня мать посвящает приготовлению вкусностей. Настоящая Неделя высококалорийной пищи. Плотный завтрак, легкий полдник, насыщенный обед, роскошный ужин с десертом. Обижается, если отказываешься поесть. В принципе сказать «нет» сложно. Приготовлено потрясающе. С домашней едой не сравнятся блюда любого фешенебельного ресторана. Ведь в мамины обеды вложена душа…

«Сынок, пока я здесь, откормлю тебя. Ну посмотри на себя. Похудел, щеки впали, ребра видны. Ведь неплохо готовишь. Следи за питанием… Переехать в Стамбул не могу. Тебе нужно жениться или нанять кухарку. Мне нужен здоровый сын, а не мешок с костями». Переубеждаю маму. Объясняю, что перестал налегать на еду. «Мам, ты с детства откармливаешь меня. Удивляюсь, как я сохранил нормальный вес… Полнота плохо влияет на здоровье. Или ты не знаешь?» Продолжает настаивать: «Завтра на обед приготовлю дюшбару. От мучного поправишься…» Восточный вариант русских пельменей. Раскатывается тесто на тонкие листы, нарезается квадратиками. В них кладется фарш из баранины с луком. Слепил углы, два конца полученного треугольника также скрепляешь друг с другом. Получаются симпатичные ракушки. Отвариваешь в мясном бульоне. Подается как суп… На вечер грозится фаршированными баклажанами, перцем, помидорами. Овощи очищаются от внутренностей. Заполняются специальным фаршем. Обжаренная баранина с мелко нарезанным луком, базиликом. Для сочности можно подмешать мякоть помидоров…

…До приезда мама разузнала, продаются ли на стамбульских рынках приправа, соусы, маринады, нужные ей для готовки. Так что к исхудавшему сыну приехала в полной боевой готовности. Темно-зеленые мешочки с ахта зогалом[76], альбухарой[77], бутылочки с наршарабом[78], абгорой[79], гюлабом[80]… Поезжай мама в Европу, на таможне ее однозначно арестовали бы по подозрению в перевозке наркотиков. Обошлось. Сотрудники аэропорта Ататюрка лишь восхитились материнской любовью моей красавицы…

…Удерживал норму веса за счет наших вечерних прогулок. Мама поражалась изменениям. Стамбул стал современным, модным. Где-то больше европейским. «Это не Стамбул моего детства. Потеряна та грациозность, колорит. Мои сверстники меня поймут. Стамбул не стал хуже. Он стал другим. А душа его сохранилась. Чувствую, приветствует меня…» Мама вспоминает, как любила гулять босиком по летнему городу. «Теплота древних камней закаляла. Долго болела, иммунитет слабел. Сыпались волосы, слоились ногти от нехватки йода. Стамбул вылечил… В летний период с отцом ездили на море. Закапывалась в горячем пляжном песке. Укреплялась, смелела». Замечаю чрезмерную сентиментальность в маме. Возрастное? Куда делась стойкость ноябрьского Скорпиона? Мамины глаза наполняются слезами. Слезами тоски по утраченному времени. В нашем роду — наследственное. «Kuzum benim[81], это не слезы грусти. Слезы счастья. Мой сын нашел место в жизни. Если ты счастлив, счастлива и я… Осталось набрать в весе и жениться. Внуков понянчить хочу…»

…Знакомство с Зейнеп. Одна из целей стамбульского вояжа мамы. Настало время встречи двух хранительниц моего очага счастья. Любимая волновалась, переживала. Мы никогда не обманываем друг друга. Мы никогда не строим иллюзии между собой. Много рассказывал о своей семье. О матери. Непростой характер. Резка в беседе, педантична в быту, ревнива к возлюбленным сына. К тому же Скорпион несовместим с Тельцом. Одним словом, причин для паники Зейнеп находилось достаточно. Тем более мама никогда не восхищалась моей половинкой. Ждала реальной встречи…

…За месяц заранее принялась подбирать одежду для встреч с будущей свекровью. Что-нибудь скромное, не вычурное, светлых тонов. Обходилась без моих советов. Как-никак Зейнеп мусульманка. Прекрасно знает обычаи, нрав, менталитет. Честно говоря, сам не меньше волновался. Мама прямолинейна. Если что-то не нравится, сразу дает об этом знать. «Родная, отнесись спокойнее. Мама знает — люблю тебя. Тех, кого я люблю, она автоматически любит. В конце концов, у нее самой турецкие корни…» Успокаивается. Обнимает меня. «Я тебя люблю. Не забывай об этом».

…Реакция мамы на Зейнеп была неожиданной. На мгновение не поверили глазам. Шок… Когда Зейнеп, элегантно одетая, появилась в прихожей, мама на секунду замерла. В тот момент она раскатывала тесто для дюшбары. Руки, желтый фартук в белоснежных снежинках муки. Внимательно посмотрев на Зейнеп, лицо мамы стало серьезным. Спустя секунду расцвело в улыбке. Ближе подошла к невестке, поцеловала в обе щеки. Обняла, наградив комплиментом. «Сок gβzelsin, kozom… Hog geldin»[82]. Напряженная атмосфера спала. Зейнеп расслабилась, подмигнула мне. Быстренько разулась со словами: «Вам помощница на кухне не нужна?» Спустя полчаса мама с любимой мило щебетали у плиты. Громко шутили, смеялись…

…Перед возвращением в Баку мама дарит Зейнеп золотое кольцо с россыпью сапфиров. Обещала вернуться в Стамбул. На этот раз с папой. «Будем сватать тебя, дочка»…

25

…Дружба между дамами может существовать, если они сестры…

…Белоснежная сметана окрашивается в оранжево-красный цвет. Утрачивает молочный вкус. Приобретает остроту с базиликовым оттенком. Помимо красного жгучего перца в соус добавляет имбирь, сушеные паприку, кориандр. Тщательно взбивает.

Далее надо охладить. Пока сметанная подлива густеет в холодильнике, Зейнеп нарезает баранью вырезку на кусочки. Замачивает их в охлажденном соусе. Оставляет мариноваться на два часа в комнатной температуре. Тем временем Гюльбен занята — рисом. «Волшебные зернышки, не любящие спешки». За шесть часов до готовки замачивает «басмати» в холодной подслащенной воде. Если рис подержать в сладкой воде, то при варке сохранит упругость. Старинный турецкий рецепт. Готовит в медной кастрюльке. Непременно кардамон для аромата. Пока рис настаивается на маленьком огне, Зейнеп принимается обжаривать маринованное мясо. В глубокой сковороде. После легкой обжарки заливает кусочки оставшимся сметанным соусом.

Плюс двумя стаканами мясного бульона. Тушит около часа. Перед снятием с огня добавляет кокосовую стружку, две столовые ложки оливкового масла… Шикарный ужин под названием «кремалы кузу» готов. Рис — отличный гарнир к нему.

Зейнеп обожает острые блюда. В отличие от меня, страдающего гастритом. Она буквально дышит специями. Сушит мяту, мелет корицу, коллекционирует десятки видов перца. Забавно чихает, шмыгает носом, преданно продолжая возиться с приправами. Как оказалось, мое стамбульское солнышко Гюльбен — также фанат острой пищи. Часто готовили вместе. В основном нейтральные блюда, так как подруга в курсе моих проблем с желудком. Поэтому в моей компании тягу к пряностям подавляла. Не хотела дразнить. Блюда с восточными специями притягательны…

…Не верил в прочность женской дружбы. Дружба между дамами может существовать, если они сестры. Как героини Баллок и Кидман в «Практической магии». Заблуждался. С первого дня знакомства Зейнеп с Гюльбен притерлись друг к другу. Во многом похожи. Любовь к животным, интерес к гаданиям, страсть к разноцветным пуговицам, восхищение живописью. Если приглядеться, почти сестры. Разные лишь цвета волос. Зейнеп — шоколадно-темная. Гюльбен — апельсиново-рыжая…

Опасался ревностного отношения со стороны невесты. Не всегда женщина может принять друзей-женщин своего мужчины. Зейнеп вновь продемонстрировала превосходство над подобными мелочами. «Зачем нужны лишние разговоры? Доверяю тебе. Тема закрыта». Гюльбен тоже опасалась девушки лучшего друга. С волнением строчила в желтом блокнотике фразы, наполненные страхом потерять что-то драгоценное. «Если твоя половинка воспротивится нашей дружбе, отойду в сторону. Не переживай. Мы взрослые люди. Должны понимать, что при мусульманском менталитете мужчина с женщиной редко дружат…» Возмущаюсь. «Ерунда! Зейнеп не такой человек! Она сама захотела с тобой познакомиться. Тем более вы обе помешаны на кулинарии». Спустя неделю Гюльбен с Зейнеп встретились. Скрепили дружбу не кровью, а обычным гранатовым соком, которым собирались полить луковый салат… Кремалы кузу до этого не пробовал. Девочки, посовещавшись, решили приготовить незнакомое мне блюдо в ближайшее воскресенье. Заодно на ужин пригласили Шинай с дочкой, Мустафу с младшей сестрой…

…В первые часы знакомства в глазах Зейнеп читалась жалость. «Обидно. Такая светлая девушка, как Гюльбен, лишена возможности говорить…» Глаза наполнялись слезами, когда смотрела на желтый блокнотик, висящий на груди подруги. Выбегала на балкон. Нервно курила, жадно затягиваясь. Умолял взять себя в руки. «Мишуня, не волнуйся. Гюльбен ничего не заметит. Но, веришь, у меня сердце разрывается от злости. Как Аллах может быть так несправедлив? Сотни гнилых, обозленных девушек могут говорить, а такая добрая девушка лишена голоса. Дай немного времени. Свыкнусь». Весь вечер Зейнеп шутила, смеялась, пародируя наших знакомых. Прятала жалость под маской беззаботности. Гюльбен светилась от счастья. Заметил, как на протяжении тусовки она что-то чертила в блокноте. Как выяснилось позже, рисовала портрет Зейнеп… «Я счастлива за тебя. Рядом с тобою такая сказочная девушка. Счастлива, что нашла такую подругу, как Зейнеп. Не поверишь, влюбилась в нее сразу. Такая положительная аура… Не волнуйся, на Зейнеп не претендую». Смеемся, смакуя вино с бутербродами из голландского сыра. Гюльбен разглядывает звезды над Золотым Рогом, вдыхает согревающий душу ночной воздух. Пишет несколько строк. С грустью в глазах. «Не хочу возвращаться в Анкару. Мое сердце здесь. Рядом с вами». На балконе необычайно тихо. Такое впечатление, будто он оторван от квартиры, где Шинай фальшиво поет караоке-версию песни Нилюфер…

…Сейчас Зейнеп чаще меня созванивается с Гюльбен. Даже съездила на уик-энд в Анкару. Навестила подругу. В весеннюю погоду они с Гюльбен наслаждались свежеприготовленной рыбой в ресторанчике у Эймир-гёлю[83]. Также Зейнеп посетила мавзолей Ататюрка. Из ближайшего интернет-кафе сбрасывали на мой электронный адрес десятки совместных фотографий. Мне оставалось завидовать, сидя в душной редакции с мечтами о грядущем отпуске. «Ничего, скоро вашим свободным гуляньям придет конец. Летний отпуск будете под моим наблюдением». Пишу ответ, присоединяю к письму свою фотографию с кислой рожицей на фоне суетливого офиса. Через пару минут получаю эсэмэс: «Не злись, мишуня. Привезу тебе шекер-паре[84]. Она намного вкуснее стамбульской… Целую в глаза».

…На летний период планируем вновь посетить Анкару. Задержимся там — на август запланировано открытие дебютной выставки картин Гюльбен. Похоже, наша подруга скоро станет Гогеном в юбке. Во всяком случае, педагоги художественного училища отзываются о ней как об ученице с «космическим даром»…

26

…Жизнь — это вечный поиск веры с непременным ее постижением где-то на середине…

…Книгу собственной судьбы можно захлопнуть. Бросить на полку пылиться. От отчаяния. В таком случае стеклышки жизненного калейдоскопа выцветают, солнце потухает, земля покрывается трещинами… Впрочем, всегда за густыми тучами прячутся облака надежды. Стоит захотеть — и они осветят померкшее царство. Грозы иссякнут, засохшая почва зарастет травой, по морщинистому стволу чинара[85] вновь забегают резвые букашки. Мы многого лишаем себя, если не верим. Мы лишаем себя продолжения, если перестаем верить. Мы многого не получим, если будем просыпаться без веры… Жизнь — это вечный поиск веры с непременным ее постижением где-то на середине.

…Не пытался переделать. Воспринимал меня таким, каким я и был. Шаловливым, мягкосердечным, язвительным. Обходился без замечаний. Одного взгляда достаточно. Моментально усмирялся. Превращался в послушного зайчонка. Он был слишком мудрым, чтобы тратить время на шлепки, замечания. Когда я поступал опрометчиво, он усаживал меня на колени, заводил очередную историю-сказку. С поучительным подтекстом. Я внимательно слушал, краснея. «Деда, больше не буду так». Незамедлительный результат. И действительно, отныне «так» поступать не хотелось. Он гладил по макушке, показывал пальцем на порхающего в небе голубя со словами: «Постарайся быть таким же свободным…»

…Джалал-деде[86], мой дедушка по папиной линии. Седая бородка, печальные глаза, ямочка на подбородке. Татуировка на плече — русалка с длинной косой. Шалости армейской поры. Восхищался Деми-релем[87]. Уважал политические принципы. «Один из лучших президентов. Больше думал о народе, чем о себе. Вижу в нем силу великого Ататюрка». Ежегодно 29 октября собирал нас на праздничный ужин. День провозглашения Турции Республикой. «Этот день 1923 года в турецкой истории самый знаменательный…» Жил вдали от Турции, не забывая о корнях. «Судьба — как ветер. Заносит то в одну степь, то в другую. Скучаю по родине… Сынок, тоску реально побороть, если помнить о ней. Человек ко всему привыкает». Джалал-деде не читал Достоевского, Бальзака, Твена. Не был интеллектуальным, начитанным. В нем бурлила житейская мудрость, которую не вычитаешь откуда-либо. Бесценные знания. Многое передал мне. Многое передать не успел. Многое я не успел впитать в силу возраста…

…Сторонился религии. Чтил Аллаха, уважал мнение окружающих. Оберегал личное пространство. Обустроив сыновей, погрузились с женой в отдельный ото всех мир. «Теперь настало время нам пожить для себя». На девятом году обретенной свободы бабушка скончалась. Не проснулась утром. Инфаркт. «Успокаивает мысль, что умерла без мучений. Спокойно… Без нее тяжело. Не могу смириться. Она ушла, забрав с собою мою жизнь». В глазах дедушки потухло пламя надежды. Не отвечал на телефонные звонки. Почти не спал. Основную часть времени посвящал деревьям в саду. Лучшие собеседники. Выслушивали, кивали листьями, ничего не требуя взамен. Целыми днями ухаживал за садом. Очищал от сорняков, удобрял, прививал деревья, укутывал с приходом зимы. Покой дедушки сторожила приблудная рыжая кошка. Точила когти на стволах деревьев, бегала за бабочками, лежала на запылившемся гамаке. Увлеченно разгоняла мух пушистым хвостом. Оставалось неизвестным, откуда появилась во дворе рыжая красавица. Однажды дедушка обмолвился, что кошка поцарапалась в калитку на сороковой день после бабушкиной кончины…

…Не влезал в личное пространство Джалала-де-де. Находились на одной территории, одновременно существуя в разных измерениях. Я не спрашивал, пока он сам не скажет. Два раза в день чаевничали на веранде. Семейная традиция. Дымящийся самовар, ореховое варенье, кунжутовая халва, поношенная красно-белая скатерть. Перед тем как сделать первый глоток, вдыхал пар свежезаварен-ного чая. С заваркой смешивал сушеный чабрец. Аромат необыкновенный. «Сынок, человеческая жизнь — как кардиограмма. То спад, то подъем. Важно с достоинством принять падения… С твоей бабушкой прожили вместе десятки лет. Работали не покладая рук, чтобы поставить мальчиков на ноги. Мы оба были без высшего образования. Хотели, чтобы сыновья стали дипломированными специалистами… Без нее нет желания жить дальше. Для кого? Для чего? Мечтали умереть вместе… Стараюсь взять себя в руки. Пережить падение. Не знаю, ради чего. Какой-то отголосок надежды…»

…Готовил варенье из собранного урожая. Я складывал банки в прохладном погребе. Чаще варенье варилось из плодов черной шелковицы. Часть заготовок дедуля отдавал в детский дом. Часть раздавал родственникам. На Востоке варенье из шелковицы «драгоценный дар». Лучшее средство при малокровии. «Раньше чертовой химией не лечились. Отец с детства страдал от малокровия. Лечился тутом[88]. Прожил до восьмидесяти шести лет».

…Никого не подпускал к себе близко. Из внуков — исключительно меня. Не объяснял причину. Сам догадывался. Доверял. Он мог часами просиживать под кронами хурмового дерева, чистить табачную трубку, слушая шелест листьев. Гордился своими деревьями. Некогда жалкие саженцы на глазах взрослели, приобретали могучие стволы. «Когда умру, попрошу сыновей срубить деревья в саду. Не могу на кого-либо положиться. Никто за ними не будет ухаживать, как я. Замучают засухой, оборвут ветви. Вы, дети столицы, не будете возиться с обычными для вас деревьями… Лучше пусть умрут со мной». Когда Джалал-деде произносил эти слова, слышал плачь деревьев. Боялись потерять покровителя. Боялись потерять жизнь.

…Три года назад звонил к нему из города души. Приглашал в Стамбул. Город, который ждал его. Пояснял в трубку, что приеду за ним. Оплачу расходы, обеспечу жильем. Отказался. Одно слово «yok»[89]. Больше ничего. В конце беседы добавил: «Как оставить их без присмотра?..»

…Умер два года назад. Нашли мертвым под тем самым хурмовым деревом. Такое впечатление, будто крепко заснул. По словам врачей, у старца замерло сердце. Кошка исчезла. Ничего о ней не напоминало. Синяя миска для корма у кухонной плиты пропала…

…Деревья срубили. Дом с землей продали. Желание дедушки. Новые хозяева снесли жилье… Иногда по ночам просыпаюсь в слезах. Плачь дедушкиных деревьев не оставляет в покое. Почему так? Смотрю на календарь. Сегодня день смерти Джалала…

27

…Лучезарный день счастья. Такие дни в календаре обведены оранжевыми кругами…

…По центральным стамбульским улицам разливается цитрусовый сироп восторга. Пузырится. Стены окрестных домов зарастают марципановой коркой. На стеклах окон замирают крошечные леденцы в форме снежинок. С ясного неба сыпется подслащенная кокосовая стружка. Оседает на волнистых темных кудрях прохожих. Бродячие кошки превращаются в благоухающих див. Дворняги излечиваются от болячек, получая по мясной вырезке. Одинокие обретают любовь, плачущие смеются, болеющие выздоравливают… Лучезарный день счастья. Такие дни в календаре города души обведены оранжевыми кругами…

Двадцать третий день апреля для турков сказочный. Он значим для тех, кто верит в сказки. Верит в силу добра, преодолевающего зло. По религиозному разряду 23 апреля — безгрешный день. Ведь это День детей в Турции. «Что может быть чище сердца ребенка? На нем нет пятен греха, налета злости, трещин зависти. Дети — как родниковая вода. Живительная, кристальная, благословенная Аллахом…» В Турции День детей отмечают больше восьмидесяти лет. Наследие «отца империи» Ататюрка. «Будущее нации закладывается в детстве». Великие слова, вписанные в историю великой страны. По завещанию Ататюрка, на чочук байрамы[90] взрослые должны на время поступиться своим авторитетом. Угождать детям, делая их счастливее. Ататюрк говорил, что нет плохих детей, есть плохие родители. «Her bir Iocugumuz Tβrkiyemizin gelecegidir!»[91]… В Турции в День детей никто не работает. Родители посвящены детям. Дети посвящены беззаботному миру собственного счастья. 23 апреля в Стамбуле плачущий ребенок — нонсенс. Детские улыбки наполняют дыхание людей молекулами счастья. Настроение праздничного города пропитывает с ног до головы. Непроизвольно вливает в многомиллионный поток счастья…

…Для нас с Зейнеп День детей прежде всего наш праздник. Многие из нас в глубине души еще маленькие детки с ванильным привкусом на липких губах. На календаре в моей прихожей дата «23 апреля» взята в красное сердце. Так же, как «14 февраля»… Приготовления ко Дню детей стартуют за неделю загодя. Нам следует приготовить вкусности для «именинников». Закупаем в «Мигросе» продукты. Муку, масло, желатин, сухое молоко, дрожжи, ванильный сахар, цукаты, сливовый джем. Одним словом, все для выпечки. Затем располагаемся в кафешке, заказываем кебаб с соком. Погружаемся в десятки кулинарных книг. Нас практически не видно за аппетитными глянцевыми изданиями. Рядом блокнотики, куда переписываем приглянувшиеся рецепты. Желательно что-нибудь легкое. Без крема. Рисковать не беремся, так как на улице жарко. Помимо традиционных рецептов ищем новинки… На поиски уходят сутки. Долгие часы не отрываем взгляда от кулинарных книг. Советуемся, обсуждаем, спорим. Выбираем то, что обоим по душе… День детей для нас традиция, которую передадим своим детям. Зейнеп мечтает о двух девочках. Я — о мальчике с двумя девочками, чтобы был защитник и продолжатель рода. Если серьезно, пол ребенка мало волнует. Кого Аллах пошлет…

…Наряду с обожаемыми имбирными печеньями в праздничный план вносим четыре вида сладостей. Шоколадные звездочки с имбирем, марокканский пирог с кедровыми орешками, сливочно-сливовый кекс и творожные треугольники. Максимально быстро готовится — провалы исключены. Отказываемся от турецких сладостей. Их без того будут горы. Надо порадовать чем-то необычным… Два дня без сна. Зейнеп пропускает лекции. Отпрашиваюсь на работе. К нам подключается Мустафа. У него отец владелец кондитерского магазинчика. Опыт пригодится. К тому же с ним веселей. Мустафа шутит больше, чем помогает. Не соскучишься… Кондиционер работает на износ. Подключены одновременно три электрические духовки. Жар растекается по дому, запах выпечки проникает в подъезд. У нас красные щеки, мука на ресницах. Айдынлыг, осознавая собственную бесполезность, разваливается под кухонным столом. Смачно храпит, аплодируя во сне поющим шоколадным звездочкам с карамельными микрофонами в руках…

…Для «акции» за два месяца заранее формируем бюджет. Готовим минимум на пять десятков детей. Соответственно тратимся щедро. О деньгах думаем в последнюю очередь. Складываемся автоматически. Я отдаю часть зарплаты, Зейнеп докладывает половину стипендии. Будто собираем сумму на рождественские подарки для родных… Важно подарить детям счастье. Кусочки души, испеченные из теста теплоты наших душ. Конечно, хотелось бы сделать больше. Выше головы не прыгнешь… Складываем выпечку в широкие корзины, устеленные красными салфетками. Посыпаем сверху сахарной пудрой. Обвязываем ручки корзин серебряными лентами. Готово. Два ночи. Засыпаем прямо за кухонным столом в предвкушении завтрашнего дня…

…Просыпаемся от детских голосов за окном. Вздрагиваем. Выглядываем с балкона. По улицам стройными колоннами проходят учащиеся в школьной униформе. Звучит музыка, аплодируют родители, собравшиеся на тротуарах. Детишек с трудом замечаешь за сотней разноцветных шариков. На них написаны имена ребят… Суетимся. По очереди забегаем в душ. Надо спешить! Айдынлыг, схватив поводок, ждет у порога. Пока будем раздавать вкусности, с ней прогуляется Мустафа… Через десять минут одеваемся, хватаем корзины. Спешим покинуть дом. Праздник в разгаре…

…Старается побеседовать с каждым из малышей. Переспрашивает имя, узнает номер школы или детского дома. Заворачивает в салфетку сладости, с удовольствием угощает. Целует в щечку. «Будь счастлив». Наблюдаю со стороны. Восхищаюсь. Как Зейнеп умудряется в суматохе найти общий язык с такими разнохарактерными детьми? Материнский инстинкт? Мужчинам сложно понять. В одном уверен. Люблю ее больше всех на свете. Люблю наших будущих детей…

…Приползаем домой ближе к девяти вечера. Изможденные. Айдынлыг устала не меньше нас. Пока разогреваем пиццу, включаем телевизор. Телеканал TRT. По новостям показывают репортаж о гала-концерте детских коллективов в Анталии. В честь Дня детей. Специально для участия в Турцию прибыли дети из России, Украины, Азербайджана, Боснии… Дети действительно наше будущее. И спасибо Ататюрку за наш любимый турецкий праздник…

28

…Изменения должны носить глобальный характер.

Начиная с социальной области и заканчивая политической…

…Несмотря на яркую европеизированность, турки остаются турками. Восточным народом с религиозным менталитетом, умеренной долей национализма. Таков корень турецкого народа. Внешняя демократичность — наносный эффект. Эффект с фоном стремлений. Одно из них — членство в ЕС… Пожилое поколение турков возмущено раскрепощенностью подрастающего поколения. «Из-за вступления в эту чертову организацию нация теряет лицо. Жаль, молодежь поддается влиянию. Вот моя внучка. Вместо совершения намаза слушает какого-то Эминема. Хочет сделать татуировку… Трагедия». В молодых семьях Стамбула придерживаются другого мнения. Родители, воспитывая детей по мусульманским канонам, стремятся приблизить их к Европе. В основном по части образования…

…В семье Четин царят западные распорядки. Уютная квартира в модерн-стиле в центральном районе. В доме из религиозных символов лишь Коран в дорогом переплете. Верующие. Женская половина семьи голову не покрывает. Держат двух собак — лабрадора и йоркширского терьера. Мамины любимчики. Родители не ограничивают свободу детей. Контролируют со стороны. Без присмотра не оставляют. Оба работают в банковской системе, задерживаются допоздна. За детьми приглядывает симпатичная пожилая толстушка Мерьем. Служит у Четинов около десяти лет. Стала родной. Следит за хозяйством, кушает за одним столом с хозяевами, вправе отругать детей…

Отец не вмешивается в домашние дела. Эмрах-бей — добытчик. Обеспечивает семье достойную жизнь. Насущные вопросы семьи решает жена. Гёзде-ханым — голубоглазая турчанка, родом из Германии. Мусульманка. В возрасте семи лет с родителями переехала в Стамбул. Отучилась на политолога, устроилась на работу, вышла замуж. Она любит страну Турцию, считая местный менталитет устаревшим. «Мы, турки, слишком уверены в своей исключительности. Следует стать более открытыми для западной культуры. Если переводим Кундеру с Мураками или участвуем в Каннском фестивале с фильмом о любви геев, это не доказывает, грубо говоря, нашу продвинутость. Изменения должны носить глобальный характер. Начиная с социальной области и заканчивая политической…»

Особое внимание уделяла воспитанию дочери. Воспитанию моей Зейнеп. Если та хотела сделать пирсинг, мать не возражала. Если та задерживалась на студенческом соберуне, никаких возражений. «Главное — предупреди, где ты, с кем. Я волнуюсь, солнце». Когда Зейнеп поступала в Босфорский университет, ей предоставили свободу в выборе профессии. «Ребенок — это отдельное „я“. Ему положена такая же свобода, как и взрослым. Однако течение свободы нужно контролировать…»

…Удивляюсь, когда Зейнеп рассказывает об отсутствии споров между ней и матерью. «Научила решать проблемы, отодвинув эмоции в сторонку. Просила не врать ей, принимала правду. Не осуждала. Выслушивала, высказывала мнение, советовала. Окончательный выбор был за мной. Важно дать понять ребенку, что его свободу не ограничивают…» Гёзде-ханым, Весы по гороскопу, привила дочери соблюдение политкорректности в общении с людьми. «Чем меньше эмоций, тем лучше. Золотое правило матери. Правда, пока сдерживаться трудно. Думаю, с возрастом справлюсь». Правилам жизни любимую обучила мать, условиям жизни — Мерьем. Она привила любовь к кулинарии, научила разбираться в продуктах, вязать, шить. «Если в семье одна девочка, то на нее накладывается ответственность. Нужно соответствовать семейному статусу. Невольно становишься отражением всей женской линии рода».

…Как правило, в мусульманских семьях девушка не может встречаться с парнем до замужества. Любить друг друга вне брака — грех. Сегодня во многих домах Стамбула, в частности у Четинов, услышать такое предубеждение редкость. Прогресс налицо. Увы, в отдаленных городах Турции ситуация прежняя…

«В школе я дружила с мальчиками. Они не завидуют, с ними интереснее. Сбегали с занятий, ездили на море, часами висели на телефоне. Чистой воды дружба. Конечно, из-за моего свободолюбия нажила врагов среди учителей. Наплевать было…» Гёзде-ханым спокойно относилась к тому, что к дочери чаще звонили парни, нежели девушки. «Нормально… Парни должны интересоваться девушками, девушки — парнями. Все должно быть в меру… Я сама крутилась чаще с мальчишками. Дралась на разборках, спорила, защищала слабых. Зейнеп пошла в меня».

Об отношениях со мной сообщила родителям на третий месяц романа. Волновалась. Доселе у Зейнеп серьезных отношений не было. Как отреагирует мама? Гёзде-ханым, взглянув на мою фотографию в мобильном телефоне, пару минут молчала. «Симпатичный. Белокожий. Значит, не курд… Он из какой части Турции?» «Приезжий, мам». Подозрительно ухмыльнулась. «Не югослав?» Узнав о моих турецких корнях, с облегчением вздыхает. Следующий вопрос: «Любишь или сиюминутное увлечение?» «Люблю. Сильно». Интересуется, с высшим ли образованием я. Получает небольшую автобиографическую информацию. Зеленый свет. «Хорошо. Встречайтесь… Будь осторожна».

…Зейнеп периодически остается у меня. В любое время, кроме ночи. Старается приходить ранним утром, до университета. Вместе завтракаем. «Kozom[92], не ставлю запретов. Единственное условие — ночуй у себя». Каждый вечер провожаю до дома. Уважаю тещино решение. Своеобразный консенсус…

…Пока официального знакомства с Гёзде-ханым не было. Пару раз встречал будущую тещу у подъезда, дожидаясь Зейнеп. Поздоровался. Она кивнула, после чего улыбнулась. «Не стойте под солнцем. Поднимайтесь, айраном угощу… Зейнеп медлительная. Долго собирается…» Отказываюсь. Правильно поступаю. Если бы согласился, Гёзде-ханым сочла за наглость. В турецких семьях ненавидят назойливость с претензией на культуру. Тем более по восточным традициям парень не должен появляться в доме девушки, пока их родители не познакомятся… Ничего, ждать совсем недолго.

29

…Если все же уезжают, то в западные страны.

Восток на Восток не меняют…

Восточные люди мечтают о Западе. Западные люди стремятся на Восток. Вечная взаимосвязь. Была и будет. Каждый сам делает выбор. Выбор с целью обретения внутреннего счастья. Игра стоит свеч… Из Стамбула редко уезжают. Турки пресекают утечку умов. Если все же уезжают, то в западные страны. Восток на Восток не меняют. Основной поток эмигрирует в Германию. Страна в корне другая по менталитету. Чем отличнее, тем интереснее…

После обоснования в Стамбуле поступали предложения переехать в европейские страны. По работе. Представлять какую-либо турецкую компанию за рубежом. Впечатляющая зарплата. Отказываюсь. Оставлять Стамбул не собираюсь. Слишком дорого достался. Слишком долго к нему шел. Не патриотизм. Желание уберечь нечто драгоценное…

Айше покидает город души. Берет курс на Прагу. Грусть смешана с радостью. Айше уезжает навсегда. Уезжает счастливой. Вместе с любимым человеком. Питер, 31 год. Более трех лет проработал в Стамбуле. Познакомились в одном из диско-клубов. Влюбился сразу, отважно добивался. У Айше на тот момент была половинка. Светлокожий турок, один из продюсеров Таркана… Питер отвоевал восточную красавицу. Пел серенады под балконом, шокируя религиозных соседей, преследовал целыми днями, писал чувственные эсэмэски, принялся изучать турецкий язык. Заказал надпись на рекламном стенде, напротив дома Айше. На белом фоне банальные, но такие нужные слова. «Seni seviyorum, Ayge!»[93] Сердце подруги оттаяло. В нем расцвела любовь к этому целеустремленному рыжеволосому чеху с маленькими руками…

…Я, Зейнеп, Айше. Сидим в кафе аэропорта Ататюрка. Пьем холодный зеленый чай со вкусом манго. От кондиционированного воздуха поры кожи сжимаются, сохнут, требуя влаги. Айше молчит. На лице грусть, в глазах сверкают искорки счастья. Периодически посматривает на часы. Вот-вот должен подъехать Питер. Познакомились с ним на прошлой неделе. Человек доброй души с еврейскими корнями… «Ребят, тяжело уезжать от вас. Со Стамбулом расстаюсь с легкостью. Мило терпели друг друга. Я тянулась к Европе. Привлекал их свободный образ жизни. Нет нашего менталитета, устоев, заскоков. Не знала, куда убежать от чертовой религиозности вокруг… Буду скучать по некоторым людям Стамбула, а не по самому городу». Позиция Айше. Уважаю, выслушиваю. Обхожусь без комментариев. Неважно, где человек находит счастье. Важно найти его. Зейнеп молча злится. В курсе позиции невесты. «Как язык поворачивается ругать страну, где выросла, встала на ноги?! Лучше сохранять нейтралитет, разыскивая возможность уехать».

Айше — исключение из правил. Редкий случай, когда восточный человек комфортно живет вне Востока. Европа вопреки раскрепощенности нравов бледна по сравнению с восточными странами. Нет той привлекающей магии, будоражащих ароматов, волнующих кровь страстей. На Западе жизнь кажется расписанной на много лет вперед. На Востоке нет конкретного сценария. Не знаешь, что ждет за углом. Зейнеп аналогичного мнения. «Некоторые наши родственники переехали жить во Флориду. По своему желанию. Веришь, до сих пор плачут, жалеют. Скучают по восточной теплоте. К примеру, в человеческих отношениях. Вот, у американцев не принято ходить друг к другу в гости каждый день или через день. Надо позвонить заранее, договориться о встрече. Безусловно, сохранять личное пространство нужно. В меру. Мы же люди! Не роботы, в конце концов!» Она права. Вспоминаю турецкие поминки. На них съезжается почти весь родовой клан. Плачут вместе, не отходят от близких покойного, собирают деньги на церемонию похорон. Бескорыстная поддержка…

…Проводили Айше с Питером. Возвращаемся из аэропорта на такси. Зейнеп облокотилась на меня, заснула. Подъезжаем к центру Стамбула. За окном картинки города души. Мечети, старинные здания. Древние камни стен, отсыревшие от морского воздуха. Меня наполняет счастье, путь к которому был так сложен. Порою невыносимо сложен. Зато сегодня с уверенностью заявляю: «Оно того стоило!..» Такси тормозит у подъезда. Накрапывает дождь. Достаю деньги из бумажника. «Сладкая, просыпайся…»

30

…Пингвин не сможет стать счастливым в пустыне.

Твой случай аналогичный…

…Магический ветерок города души преследует по пятам. Будто спешит о чем-то поведать. Крутится вокруг меня, шепчет непонятные заклинания, обдает ароматом розмарина. Он, как хвастливый ребенок, желающий продемонстрировать, чему научился. Чувствую его присутствие по мерцанию молекул в воздухе, устрашающему дыханию за спиной… Магия Стамбула не враждебна по отношению ко мне. В какой-то мере помогает. Помогает постичь самого себя. Помогает найти ответы на безответные вопросы.

…Больше года живет в маленьком парке. Недалеко от нашего дома. В дневное время прячется в кустах. По утрам и ночью разгуливает по окрестностям. Дружит с мышами, остерегается крыс. Узнает жителей по лицам, трется гибким телом об их ноги. Мяукает — мол, накормите чем-нибудь. Умеет расположить к себе. Почти весь дом подкармливает Мястан. О вкусовых предпочтениях осведомлены. Курятину любит меньше, чем рыбу. Йогурт лакает с недовольством. Неравнодушна к каймаку[94]. Мястан не остается в долгу. По утрам садится у подъезда, встречает выходящих. Приветливо виляет хвостом, напутственно мяукает. Желает удачи. «Утром ищу глазами Мястан. Настоящий талисман. Пройдешь мимо — день пройдет отлично», — утверждает лысый бизнесмен Генчай с четвертого этажа. Проверил чудодейственность энергетики Мястан на себе. Действует.

…Обычная дворовая кошка. Серо-черного окраса, с облысевшим хвостом. Спит в коричневой коробке с надписью «^lker»[95]. Хромает на одну лапу — травма от рождения. Несмотря на уличный образ жизни, отлично выглядит. Шерсть переливается под лучами солнца, зеленые глазки чистые. Клыки белые, язык нежно-розового цвета. В прошлом месяце жители сложились деньгами, купили любимице антиблошиный ошейник. За внешним видом Мястан следит блондинка Асена. Переехала в наш дом в 2003 году, работает ветеринаром. Своевременно прививает, вскармливает глистогонные препараты. Два раза кошку пытались отравить. Асена успела спасти…

Мястан — дама востребованная. С приходом весны коты окрестных дворов оккупируют нашу звезду. Выстраиваются в ряд, возбужденно голосят. Ревностно наблюдают друг за другом. Кого подпустит красотка? Мястан делает выбор до мартовского «конкурса». Преданная глупышка. Сердце сентиментальной кошечки отдано рыжему коту с глазами разных цветов. Тандем голубого с зеленым. Мужчина мечты…

…Сумбурный сон. Просыпаюсь посреди ночи. На часах 3:07. Айдынлыг храпит рядом. Часы мерно тикают на тумбочке. Мозги кипят, в глазах недоношенные остатки сна. Во рту засуха. Весь помятый, иду в ванну. Холодный душ. Безрезультатно. Пью лимонную воду. Ужасно хочется сигареты и свежего воздуха. Беру пачку «Мальборо», надеваю джинсы. Поверх майки накидываю куртку. Запираю дверь, спускаюсь на улицу…

Отпускает. Медленно. В голове затихает ураган. Располагаюсь на ступеньках перед подъездом. Зажигаю сигарету. Во дворе темно. На небе звезды. Издалека доносится собачий лай. Слышу Босфор… Шевеление рядом. В темноте два горящих глаза. Мястан? Почему не спит? Освещаю темень светом монитора мобильного. Изящной походкой кошка подходит ко мне. Запрыгивает на колени и… заговаривает. Магический ветерок преподносит очередной сюрприз.

— Доброй ночи. Не спится?

— Доброй… Да…

— Мне тоже не спалось в день вашего переезда сюда. Обычно днем дрыхну. Тогда сон как рукой сняло. Помню, катаюсь себе в кустах, вдруг вижу желтое такси у подъезда. Вы выгружали из него чемоданы…

— …Ого, разве кошки умеют говорить? Или я свихнулся?

— Дорогой, в Стамбуле все возможно. Здесь стены не только умеют слушать, но и говорить.

— Нельзя конкретнее?

— Куда еще конкретнее! В этом городе магии больше, чем реальности.

— Заметил. Надеюсь, завтра Айдынлыг не заговорит. Иначе сойду с ума…

— Давайте договоримся. Никаких вопросов обо мне. Можем просто поболтать, как старые добрые друзья? Понимаю, вам сложно… Перейдем на «ты»?

— Д-д-д-давайте. Всегда подозревал, Мастян, то есть ты, особенная. Но не настолько. Почему так долго молчала?

— Когда нечего сказать, лучше молчать. Кстати, тоже отметила твою особенность…

— Во мне ничего такого. Слушай, у тебя память отличная. Еще один дар…

— Правда. Память на контрасты у меня хорошая. Ты таким потухшим приехал. Сейчас сияешь… О многом хочу узнать… Хоть и знакомы больше года, все равно мало знаю о тебе. Скажи, ты счастлив?

— …случаем, не куришь? Не удивлюсь, если кошки сигаретами балуются…

— Не все так плохо. Тебе пора бросать. Травишь себя… Не ответил на вопрос.

— …Раньше боялся называть себя счастливым. Считал счастье мимолетным чувством. Насладиться им не успеешь, как оно испарится…

— Такое бывает. В одном случае. Наверное, на тот момент ты не постиг себя. Заглядывал внутрь, копался, разъедал себя. Устранял симптомы вместо первопричины.

— Логично рассуждаешь. Совсем не по-кошачьи.

— Просила же не заострять на этом внимание. Ты журналистом работаешь?

— Да…

— Понятно. Излишки профессии… Сейчас так отличаешься от того понурого парня, переехавшего в квартиру Нилюфер…

— Чем же?

— Огонек в глазах зажегся. Самое заметное. Наконец устранил первопричину хандры.

— Какой она была, по-твоему?

— Отпустил прошлое. Все банально просто. Ничего заумного.

— Что ты знаешь о моем прошлом? С чего взяла, что оно отпущено?

— Заболевание прошлым нынче так же распространено, как СПИД. От СПИДа не излечиваются. От прошлого лечение есть.

— Верно. Я спасся.

— Излечила тебя вера в настоящее. Вера в себя сегодняшнего. Пока не примешь настоящее, выпустить из рук птицу прошлого сложно.

— Почему же я не смог обрести себя на родине? Почему для этого нужен был Стамбул? Интересно твое мнение.

— Потому, что сюда звала душа. Звали корни. Например, пингвин не сможет стать счастливым в пустыне. Твой случай аналогичный. Здесь ты построил то, что хотел построить. Каждый из нас мечтает построить что-либо свое. Неважно где. В Москве, в Брюсселе, в Зимбабве или в… Стамбуле. Главное — построить. Эта постройка становится той самой целью, к которой стремишься всю жизнь.

— Читаешь мои мысли. Действительно, здесь строю свою жизнь…

— Я в тебя верю. Важно, что здесь ты счастлив всегда. Здесь твое счастье — не мгновения. Здесь возродил в себе любовь…

— Слушай, откуда так хорошо меня знаешь? Могла наблюдать за мной со стороны, но не могла видеть происходящее в душе.

— Ошибаешься. Могла. Обещал не спрашивать обо мне…

— К чему такая скрытность?

— Необходимость. Такой, какой видишь меня сейчас, по сути, не существует. Завтра расскажешь об этом или напишешь — не поверят. Решат, фантазия разбушевалась или тронулся умом.

— Вот-вот.

— Поэтому держи рот на замке. В каждом камушке этого города живет колдовство. Поверь. Я коренная турчанка. Мои предки жили при дворе султана. Так что перед тобой не просто Мястан. Аристократка Мястан-ханым…

— Браво! Мястан-ханым, не являетесь ли вы служительницей главного мага Стамбула?

— Молчи. Больше ни слова… Хочешь совет?

— Хочу.

— Наблюдай магию этого города, но не ройся в ней. Если роешься, значит, смеешь сомневаться в ее силе. В таком случае магия отвернется от тебя… Ты наделен даром видеть оборотную сторону Стамбула.

— Поэтому называла меня особенным?

— Да. Город выбрал тебя. Выбирает не многих… Все, все, все, закрываем тему. Помни об одном: Стамбул любит тех, кто верит в себя.

— Минутку… Ты слышала о женщине в красных туфлях?

— Она была моей хозяйкой. Когда-то. Пока не перестала верить.

— Расскажи о ней…

— Нет. Не могу. Прошлое. Я его отпустила.

— Мы во многом похожи…

— По-твоему, с чего доверилась именно тебе?

— Спасибо… Спать не собираешься?

— Нет. Люблю жить ночью. Ночью иная степень свободы… Кстати, почему у тебя собачка такая злая?

— Скорее ты недоверчивая. Она к тебе подходит — шипишь.

— У нее нос мокрый. Фи, противно…

— Ладно, не брезгуй, аристократка. Айдынлыг чистюля.

— Кто сомневался бы?! Не люблю собак. Вот причина.

— Тебе надо поближе познакомиться с Айдынлыг…

— Нет уж. Лучше с Зейнеп. Мечтаю о такой хозяйке. Постоянно угощает печенкой, когда приходит сюда.

— Секунду, тебе нравится моя девушка или печенка, которую она приносит?

— И то и другое. Может, приютит? Всегда мечтала спать на коленях именно такой девушки. Сказочно милой.

— Поговорю с ней. Обещаю.

— О’кей, тогда мне пора. Пойду все же посплю. Завтра свидание с моим Рыжиком. Совсем забыла. Боюсь, из-за недосыпа будет плохой цвет лица.

— Я тоже побежал. Задубел. Сладких снов! И спасибо за общение.

— Тебе спасибо. Верь в себя. Только так можно стать счастливым. Помни.

— Верю, аристократка. Прощай…

— Чау!

…Смотрю вокруг. Тишина, никого. Беседа — иллюзия?.. Слова Мястан до сих пор в ушах. «Верь в себя. Только так можно стать счастливым»…

31

…Наша любовь — длинные караваны, груженные самоцветами…

…Руки скользят по крепкой спине. Молочная кожа, светло-коричневая родинка под лопаткой, выпирающие бугорки позвоночника. Придерживает копну длинных волос рукой на затылке. Опустив голову, закрыв глаза. Тепло моих ладоней притягивает ручьи крови к согретой спине. Кожа розовеет, мышцы становятся пластилиновыми. Она шепчет: «Сводишь с ума…» Прикасаюсь губами к уху. Нежно отвечаю: «Твоя спина ужасно возбуждает». Участившийся ритм любимого сердца. Горячее дыхание, вырывающееся из хрупкого тела. Мякнет в объятиях, непроизвольно отпускает руку. Волосы покрывают спину русой занавесью. Поворачивается ко мне лицом. Вспыхнувший огонь, отсутствие слов, жадный поцелуй. Перемещаемся на другую планету. Планету без запретов, обид, недосказанности. Там звезды, цветы, голуби…

…Наша любовь пропитана сказками Шехерезады. Наша любовь — как пещера Сим-Сим. Затаившись в таинственных стенах, обязательно отыщешь сокровища собственных чувств. Наша любовь — длинные караваны, груженные самоцветами, шелками и снадобьями алхимиков. Наша любовь — завораживающее восточное сказание с пламенной страстью… Зейнеп мечтает написать нашу историю. Поведать миру о том, что настоящая любовь может существовать в мире, где в нее многие перестали верить. «До твоего появления отчаялась. Заводила отношения, они оказывались непрочными. Разрушались на второй неделе знакомства. Мужчины, встречавшиеся мне, не были плохими. Скорее, другими. У каждого из нас есть половинка, которую надо суметь дождаться… Ты подарил мне сказку». Вношу поправку: «Сами создали эту сказку. Подарили ее друг другу. Без тебя сказка не была бы сказкой». Просит перенести на бумагу нашу любовь: «Чтобы одинокие или разочаровавшиеся, прочитав ее, снова поверили. Чтобы люди, отыскавшие любовь, берегли ее как зеницу ока. Относились трепетнее друг к другу». Отнекиваюсь: «Родная, я журналист. Не писатель. Книга — это ответственность перед собой. Перед будущим читателем, наконец. Почему бы тебе не взяться за написание?» — «Не чувствую окружающий мир так, как ты его чувствуешь… Напишешь о нас. Дай слово. Тебе помогут чувства. Вот увидишь, они сами лягут в строки». Выхода нет. Обещаю написать все с самого начала — от приезда в город души вплоть до грядущей свадьбы с Зейнеп…

…Лето сильнее согревает сердца жителей Стамбула. Безжалостные в дневное время лучи июньского солнца смягчаются к вечеру. Пляжный сезон на носу. Покупаем панамки бирюзового цвета. Отдельно для нее — тряпочные балетки, хлопковый козырек, сумку из соломки, лайкровый купальник. В полной боевой готовности. Собираемся в Бодрум. Путевки достались с весомой скидкой. Директор турагентства — подруга Зейнеп. Предлагаем Гюльбен съездить с нами. Отказывается. «Нахлынуло вдохновение. Сдала экзамены, заперлась в общежитии, пишу серию летних картин. В августе приеду в Стамбул. Одну из новых картин привезу в подарок…» До нашего отправления на курорт три недели. За сие время должно произойти важное событие. Через шесть дней приезжают папа с мамой и двумя моими тетями. Для сватания Зейнеп. Как получат добро, сразу обручимся. Без столь приоритетных восточных «процедур» любимую поехать со мной на отдых не отпустят. По мусульманским законам, пока молодые не обручатся, парень не имеет права отлучать девушку от дома. Какими бы современными ни были наши родители, традиции есть традиции…

Рассказывает о свадебных обычаях Турции. С годами изменились. К примеру, свадебные пиры, длящиеся сорок дней и ночей, в далеком прошлом. Теперешняя молодежь проще смотрит на подобные детали. Сегодня в Стамбуле свадьба укладывается в один уик-энд. Экономичнее, быстрее… Предсвадебные традиции также упростились. Сохранилась основа. Первым долгом мать жениха вместе с близкими семье женщинами идут на смотрины в дом девушки. С целью обычного знакомства. После этого мать с отцом вновь отправляются к будущим родственникам. На «дюнюрлюк»[96]. В этот день стороны, закрепив взаимное согласие шербетом, договариваются о датах обручения, свадьбы. На церемонии обручения в основном участвуют женщины. Сторона жениха одаривает невесту драгоценностями. В свою очередь представители невесты тоже преподносят презенты. Менее помпезные… Кстати, очень интересны обряды перед свадебным торжеством. Самый колоритный из них «кына геджеси»[97], в ходе которого в один из вечеров собираются женщины обеих сторон, и руки, пятки и волосы невесты, а также присутствующих незамужних девиц смазываются хной. По поверью, хна окрашивает судьбу девушки в цвет счастья…

Против такой суматохи вокруг нас. Попытаемся упростить обряды. Придать восточным традициям немного западный оттенок. Впрочем, главные детали сохранят первозданный вид. «Представь меня с ног до головы в хне. Похожей на хиппи. Увидишь раскрашенной — сразу разлюбишь». Она хохочет, строя смешные рожицы. «Хочется плюнуть на традиции, уехать с тобой далеко-далеко. Зачем нам обряды, штампы в паспортах, драгоценности, приданое и прочая ерунда?! Разве не самое главное — наша любовь? Эххх…» — «Милая, нам так сложно доставить удовольствие родителям? Понимаешь, в их время традиции были на первом месте. Пару дней поиграем спектакль. Потом одни уедем в путешествие, насладимся свободой. А в хне, по-моему, будешь еще сексуальнее. Осталось научиться танцевать ориенталь и превратишься в подобие Шехерезады…» Шлепает меня по груди, обзывает «развратником». Грозится измазать хной и отправить на работу… Целуемся. За окном жара. На столе тает ежевичное мороженое в пиалах.

…Второй день задерживаюсь на работе. Попивая кофе, стучу пальцами по клавиатуре. Букв на мониторе становится больше и больше. Пишу книгу нашей любви. Пишу с легкостью. Любовь — мой вдохновитель…

32

…Сложно что-то сказать. За нас говорит музыка…

…Не слышала русских песен. Однозначно полюбила бы «День рождения — грустный праздник». Знаменитая песня с текстом о ней. После смерти матери дни рождения встречает в одиночестве. В паутине тоски. Убегает ото всех на Чамлыджу[98]. Взбирается на вершину Стамбула. Место, где когда-то познакомились. Приближается к небесному царству мамы. Садится на некрашеную скамейку. В мыслях напевает колыбельную про белого ягненка, затерявшегося в темному лесу. В детстве засыпала под нее. Звучала чарующе-сказочно в мамином исполнении. Закрывала веки счастливой. Ягненка отыщет пастух. Мама всегда рядом…

Гюльбен отнекивалась. Без того должна была приехать в Стамбул. День варенья приходился на воскресенье. В университете разрешили задержаться еще на пару деньков. Обещала наведаться к нам с Зейнеп в понедельник. Свой день хотела провести в полном одиночестве. Вновь на Чамлыдже. В окружении мамы, облаков, встревоженных весною птиц. «Маленькая традиция. Если нарушу, то предам маму. Ведь это ее день тоже. В минуты моего рождения воссоединяемся как прежде. Единственный день в году с такой возможностью». Переписываемся по ^Q. Продолжаю уговоры. «Джаным, мама с тобою не только в этот день. Оберегает тебя вне зависимости от времени суток, сезона года. Уверен, она была бы против того, чтобы день рождения ты отмечала одна… Давай отпразднуем вместе. Пусть будет подарком на наше предстоящее обручение». Молчание. В окошке появляется смайлик с плачущими глазами. «Сложно отказать… Хорошо». Договорились. 19 марта устраиваем подруге настоящий праздник. «Есть одно условие, братик… Можно, празднество будет домашним, негромким? Только я и вы. Зачем лишний шум?» Отвечаю: «Ok». Тут же кликаю мышкой на ник Зейнеп в аське. «Милая, уломал. Гюльбен согласилась». Моментально в верхнем окошке появляется смайлик, вопящий от радости. «Пора готовиться, любимая. У нас три дня».

Честно говоря, хотелось бы организовать яркий вечер с десятком гостей, искрящимися фейверками, зажигающей музыкой. Желание именинницы — закон. Ограничимся спокойным мероприятием. В принципе я, Зейнеп, Айдынлыг — не самая скучная компания… Праздник без вкусной еды на Востоке не праздник. Как всегда, заранее обдумываем праздничное меню. От высококалорийных блюд бесполезно бежать. Жаль, предлетняя диета сорвется. Хотя ничего страшного. Отработаем калории одного дня в бассейне. Вспоминаем обожаемые продукты Гюльбен. Если не изменяет память, подруга без ума от дыни, курятины, баклажанов, грецких орехов, капусты, сливок, семги, всяких фруктовых десертов. Набор продуктов не самый легкий. Что приготовить вкусненького из перечисленного? Листаем наши кулинарные альбомы, рыскаем в Интернете, просматриваем прошлогодние выпуски «Софры»… Вроде с горячим, холодными закусками определились. Осталось выбрать салатик. Оригинального в периодике не находим. Последняя надежда на Шинай. Настоящая палочка-выручалочка. Богиня вкусностей советует пикантный дынный салат. Торт заказываем в кондитерской. Приступаем к святому действу. Нам с Зейнеп только дай повод повозиться на кухне…

Обращаемся к азербайджанской кухне. Капустно-ореховая долма. В качестве горячего. Блюдо готовится без мяса. Получается насыщенным. Зейнеп занялась начинкой. Очищенные грецкие орехи, стакан вареных очищенных каштанов и пару головок репчатого лука пропускает через мясорубку. В смесь добавляет четыре столовые ложки риса, нашинкованный базилик, подсолнечное масло, куркуму. Соль с перцем по вкусу. Тщательно перемешивает. Затем я по одной столовой ложке приготовленного фарша заворачиваю в капустные листья. Выкладываю в кастрюле слоями. «Закупориваю» многослойку дольками айвы, черносливом без косточек. Заливаю двумя стаканами воды. Тушится на среднем огне до выкипания жидкости…

Пока готовится долма, приступаем к готовке холодных закусок. Одна из них — хявтя-бяджяр из баклажанов. С приходом лета его часто готовила моя прабабушка Пярзад. Помню, как чернели ее руки, пока отчищала от кожуры толстые фиолетовые овощи. В виду приобретенного опыта занимаюсь хявтя-бяджяром собственноручно. Мою овощи — баклажаны, помидоры, лук репчатый, сладкий перец. Нарубаю маленькими кубиками. Залив водой, тушу в глубокой сковороде. Пока вода не выпарится. Затем вливаю масло и немного поджариваю овощи, посыпая массу четырьмя измельченными зубчиками чеснока. Хяфтя-бяджяр можно хранить в холодильнике до трех дней…

Салат приятно удивил. Не удержались, чтобы попробовать. Солнечный вкус лета. Благодаря дыне, винограду, ананасу. По словам Шинай, рецепт из Италии… Мякоть дыни нарезаем кубиками, зеленые виноградины разрезаем пополам. К ним подмешиваем накрошенный ананас, нарезанную куриную грудку, предварительно поджаренную. Все ингредиенты заливаем соусом, приготовленным из взбитых сливок. К ним добавляем майонез, щепотку порошка карри, пол столовой ложки сахарного песка. Салат получается особенно вкусным после двухчасовой пропитки в холодильнике.

…Увидев накрытый стол с горящими свечами, Гюльбен заплакала. Переполняющие эмоции. Обняла нас. Утерев слезы, быстро начиркала в своем желтом блокнотике несколько фраз. Навсегда запечатлелись в памяти. «Сегодня самый счастливый день… Спасибо вам… Как думаете, сейчас мама с нами?» Беру ручку из дрожащих пальцев, пишу на следующей страничке: «Она с тобой, именинница!» Сентиментальная Зейнеп не сдерживает слез. Включаю любимую песню Гюльбен. «Bag harfi ben» Кенана Догулу. Сложно что-то сказать. За нас говорит музыка.

…Праздновали до поздней ночи. Сытые, развалились на ковре в гостиной. Вино дурманило, Зейнеп рассказывала о первом поцелуе. Мы с Гюльбен безмолвно вспоминали Чамлыджу. Великий холм, некогда соединивший два затерявшихся дружеских сердца.

33

…Жизнь — как пух из распоротой подушки. Тысяча возможностей поймать. 999 из них — пустые…

…Преодоление определенного этапа жизни приближает к постижению смысла бытия. Возникает уверенность в завтрашнем дне. Приобретаешь то, что, казалось бы, приобрести невозможно. Спокойствие. Бесценно. Исходит из нутра сердца. Вознаграждение за выстоянные трудности…

После Стамбула перестал бояться самолетов. Теперь для меня они — средство передвижения, а не путеводители в угнетающую реальность. Когда-то боялся покидать Стамбул. Опасался вероятности не вернуться. Сейчас страх исчез. В море города души брошены якоря горячо любимых людей. Крепко держат за руку, сжимают ладонь. Не отпустят. Теперь Стамбул — неотъемлемые главы восточной реальности. Главы, составляющие целый сюжет толстенной книги…

За прожитые годы в городе души многое простил, отпустил. Во многое поверил заново. Фотографии с эпизодами нынешней жизни яркие. Серых тонов нет. Поверхности холодильника не видно под мультяшными магнитками. Ими закреплены десятки снимков — живые комиксы моей повседневности… В Стамбуле перевернул страницу, поменяв образ жизни. Завел собаку, отыскал половинку. Почти оплатил кредит за квартиру, полную солнечного света. На моей тумбочке лежат симпатичные томики Памука в мягкой обложке. В кухонном шкафу со стеклянными дверями сложены в ряд кофейные кружки. Каждая из них — частичка домашнего уюта. Накупил десятки комплектов постельного белья. Мягкий, хрустящий хлопок радужных цветов. Ложишься спать в понуром настроении, просыпаешься — в бодром… Зейнеп подарила раритетный дубовый стол. Когда-то принадлежал одному турецкому поэту. Три месяца находился на реставрации. Получил «второе дыхание». Теперь пробуждает во мне желание творить. Вечно завален исписанными листами бумаги, фантиками шоколадных конфет, засохшими шкурками апельсинов. Запах цитрусов впитался в мертвую пластмассовую оболочку лэптопа, на котором пишу статьи для турецких газет…

В Стамбуле научился жить так, как хотел. Вне преград, осуждений, опасений допустить ошибку. Совершаю шаги, не взвешивая сутками напролет «за», «против». Экспромт приносит удачу, если он осознанный. Перед прыжком долго не думаю. Доверяюсь внутреннему порыву. Пока не подводил… Недавно захотелось перекрасить стены прихожей в бирюзовый цвет. Отказался от консультаций с дизайнерами. Поступаю по велению души. Срочно вызываю знакомого маляра, плачу за оперативность. Наутро прихожая становится весенней.

…До переезда в город души сомневался в силе возможностей. Услышал бы историю о себе сегодняшнем — принял бы за небылицу. Направить русло жизни в желаемом направлении?! Сказки, подобное не реально. Москва с Баку казались засасывающим болотом, выбраться из которого сложнее сложного. Верил в мимолетность Стамбула в жизни. Не верил, что город души может приютить в себе очередного приезжего. Слишком недоступно-огромным казался Константинополь… После кратковременных поездок впечатление в корне изменилось. Почувствовал теплоту объятий великого города. Вдохнул силу притягивающего Босфора. Стамбул звал к себе. Убежал к нему от самого себя…

Забылось незабываемое. Корочки на ранах отсохли, боль медленно вытекла из вен, слезы грусти сменились слезами счастья. Прошлое есть. Теперь оно задвинуто тяжелой велюровой занавесью.

О прошедшем спектакле напоминает пыльная афиша среди заросших паутиной реквизитов…

…Зейнеп говорит, что я счастлив. «Человек, сумевший сделать счастливым ближнего, сам является счастливым». Познакомила с творчеством Туве Янссон. Читает великую писательницу вслух. Для меня. Новеллу «White lady» на русском языке. Бархатный голос, смешной акцент, растянутое произношение «я». «Не смейся… Вот выучу русский на идеальном уровне, начну тебя исправлять». «Это улыбка восхищения. Когда ты читаешь Янссон, ее проза выглядят более выпуклой… Ты тот самый муми-тролльчик, долго разыскиваемый мною». Смущенно опускает голову, переводит тему. «Познакомилась с творчеством Туве в 1998 году. На английском. После первой же книги влюбилась в эту женщину. Решила съездить в Хельсинки, хотя бы одним глазком увидеть Туве. Родители удержали… Когда узнала о ее кончине, моя мечта разбилась вдребезги. Неужели, добрые волшебницы умирают?» — «К сожалению, малыш. Суровая реальность… Давай в следующем году съездим на могилу Туве. Поднакопим денег, купим билеты… Что нам мешает? Хочу подарить тебе кусочек мечты». Решено. Зейнеп продолжает читать «White lady». Любимый голос убаюкивает. Спустя пять минут засыпаю. Вижу во сне Финляндию, заснеженные улицы, замерзшую восточную пару…

…Жизнь поддается корректировке. Внести изменения проще простого. Стоит захотеть. Безусловно, без жертв не обойтись. Придется. Жертвы — это осадок на дне кружки с шикарным кофе… Конечно, проще отказаться от мечты. Жить в бессмысленном потоке. Ждать зеленого цвета светофора, стоя на тротуаре. Сколько пройдет времени в ожидании? Неизвестно… Жизнь — как пух из распоротой подушки. Тысяча возможностей поймать. 999 из них — пустые.

Москва — Баку — Стамбул, 2006 г.

Туда без обратно

Роман

ТЕБЕ посвящаю

До тех пор, пока человек зависит от мнения других и от событий внешнего мира, он крайне уязвим и непременно несчастлив.

Андре Моруа

…Лишь пожив внизу, узнаешь, как опасно карабкаться наверх. Лишь побыв в темноте, узнаешь, как ярок солнечный свет…

Хун Цзычен

1

…Все мужчины слились в один образ. Туманный, густой. Смугловатый. Не различаю их по лицам, улыбкам, движениям. По размеру члена или таймингу эякуляции. Мужчины для меня — одна-единственная маска. Ее по очереди надевают десятки разных персон. Меняются запахи тела. А в остальном — недолгий процесс в режиме repeat. Я перестала чувствовать. Мой оргазм стал жутко эгоистичным. Одиночкой. Не посещает в присутствии постороннего, только наедине с собой… Не чувствую влагалища, когда работаю с очередным клиентом. Будто эту часть тела парализует, стоит расставить ноги. Это удивляет, но не беспокоит. Я научилась жить без чувств. В пустом доме без теплоты, уюта. Одна паутина прошлого… и бесконечный поток гостей. Приходят, уходят. Никто не задерживается, многие даже не здороваются. Нападают с жадностью — раздеться не успеваю. Поэтому редко одеваюсь дома. Да и кого беспокоит, что на мне? Их интересует то, что под одеждой. Лучше раздеться заранее. Аккуратно сложить вещи в стопочку. Пригладить руками, смахнуть соринки. Сохранить в целости. Никто не оторвет пуговицы. Никто не помнет. Жаль, что совесть, как одежду, невозможно разгладить…

…Я проститутка. Шлюха. Блядь. Называйте как хотите. Все равно не услышу. Люди в действительности чаще осуждают про себя, а про себя, значит, не считается. Своего рода самоуспокоение… Сама называю себя проституткой. К чему тешиться «бабочками», «мотыльками» и прочими образными названиями? Я — проститутка. Мужчины — клиенты. Секс — работа. Банально и заурядно. Зачем искать философию там, где ее нет?.. В этом году сменила «ранг»: теперь я элитная проститутка. Если проститутка переезжает с улицы в дом, автоматически удостаивается другого статуса. Теперь клиенты сами находят. Теперь не заглядываешь в подъехавшую машину с натянутой улыбкой и единственным вопросом в голове: «Пронесет или не пронесет?» Если после выезда возвращаешься живой, значит, пронесло. Если после выезда задерживаешься навсегда, значит, день не удался. Если после выезда возвращаешься живой, да еще с достойным количеством лир под стелькой туфли, значит, сегодня Аллах в хорошем настроении. Кстати, выручку прячем исключительно «под ногами». Так надежнее. В кино красавицы запихивают «денежный тампакс» меж грудей. Жизнь заставила применять иные меры конспирации…

…Я живу и работаю в Турции. В городе контрастов Стамбуле. Русская проститутка на Востоке — это как белый медведь в Африке: все приходят на тебя поглазеть. Как это холодолюбивый медведь оказался в жаркой стране? Воспринимают с интересом. Пытаются пощупать загорелыми руками. Очередная игрушка… Русская проститутка в Стамбуле давно не экзотика. Даже в Африке к белым медведям привыкли бы рано или поздно. Женщины славянской внешности на ночных улицах Константинополя уже не диковинка: к красоте привыкают быстро. А с привыканием снижается цена на красоту. Настоящая биржа женских тел…

…Я давно не «особенная». Я — одна из. К сожалению. Соотечественниц в Стамбуле — пруд пруди. Многие приехали сюда из провинциальной России. С наивными расчетами. С надеждами. С мечтами о шикарном гареме, где роскошные женщины танцуют ориенталь для красавца-султана. Многие, как и я, впоследствии разучились мечтать. Тем, кому удалось выжить, крупно повезло. Мне удалось. Потеряла многое, но сохранила душу…

…Есть такое понятие — «восточная мечта». Она действительно существует для многих русских девушек. Есть те, кто ее постиг. Восточная мечта — многогранный драгоценный камень. Если повезет, одна из граней заветного алмаза ослепит чарующим блеском. Если не повезет, заветный алмаз так и останется заветным. На расстоянии вытянутой руки. За витриной с подключенной сигнализацией…

…Я не умею мечтать. Живу настоящим. Прошлое с будущим окутано дымкой неизвестности. Для меня не существует «было» и «будет». Для меня существует «здесь» и «сейчас». Живу одним днем. Что будет дальше, покажет время. Не верю гадалкам, потому что не верю в будущее…

2

…Я брезгую спермой: ее едкий запах преследует повсюду. Пропитал матрас, постельное белье, обивку мебели. Принюхиваюсь к себе. Боюсь, что запах проник в поры кожи. Перестала покупать фруктовые гели для душа — моюсь антибактериальным жидким мылом. Без отдушки. Мне нужно чувствовать, чем пахнет моя кожа. Иначе лишусь рассудка. Купила раскладную кровать. Установила на кухне. Теперь сплю там. Кажется, что с наступлением ночи в моей спальне обостряется запах спермы. Лишает сна. Сбежала оттуда… Еще я отказалась от молочных продуктов. Все напоминает об одном. Не доверяю прачечным. Стираю белье в своем автомате. Обязательно добавляю средство с содержанием хлора. Схожу с ума?..

…Если проститутка уверяет, что не подпускает к себе клиентов без презервативов, она лжет. Для мужчин презервативы — как для женщин лишние волосы на теле. Избавляешься от них и понимаешь, что это только отсрочка. Постоянная надоедливая проблема. Проституткам сложнее. Большинство клиентов при виде «резинки» недовольно морщатся. «Дышать на свежем воздухе в скафандре? Нет, милочка, я не за это плачу». Спешат быстрее войти в тебя. Без прелюдий, заводящих фраз, привычных похлопываний по попе. В это мгновение не думают, что проститутка может быть заражена. Мысли о риске испаряются по мере набухания члена. С восточными мужчинами вдвойне сложнее. Многие из них считают обрезание лучшим предохранением от венерической гадости. К тому же восточным мужчинам трудно контролировать себя. Обрезание дает особую степень чувствительности. На пути к наслаждению турки игнорируют препятствия и здравый смысл, забывают обо всем. В частности, о презервативе… От гормональных препаратов у меня испортилась кожа. Рискую внешностью. Жизнью рискую. Не думаю о СПИДе. Спать с клиентом с мыслями о СПИДе — все равно что есть с аппетитом просроченный йогурт…

…Турки безупречны в сексе. У них это в генах. Отличаются от русских мужчин. Не хуже ни те, ни другие. Совершенно разные. Коллега Алинка как-то заметила: «Если трахнулась с турком и осталась без оргазма, ищи проблему в себе». В сексе с турком не надо думать, как себя вести, какую позу принять. За тебя все решат. В сексе с турком чувствуешь себя настоящей богиней. Так искренне, как турки, не стонет ни один мужчина другой нации… Есть и неприятное: турки изнуряют. Готовы кончать бесконечно. Ненасытны. Отовариваются на заплаченную сумму сполна, игнорируя время договора. Тут важно вовремя сомкнуть ноги. Решительно сказать: «Git ba m-dan»[99]. Одна скотина пыталась удушить меня, когда я остановила его. Он пихал мне в рот своей неугомонный член, сдавливая руками шею. Полоснула лезвием по бедру. Отстал. Всегда прячу лезвие в кармашке на краю матраса. Иначе невозможно…

…«Крышует» меня сутенер. Работает с двумя русскими девушками в нашем квартале. Одна я, другая менее востребованная. Аня, двадцать пять лет, приехала в Стамбул из Пятигорска. У нее расширение вагины, дряблая кожа. Она рожала, я — нет. Она не отказывается от анального секса, я — против. Аню конкуренткой не считаю. Если проститутка рожала, ее товарный вид блекнет. Ничего не поможет… Джемаль ни разу не притронулся ко мне. У него есть семья в Измире: красивая жена-турчанка, двое дочерей. Покрытые. Совершают намаз. У него на шее двое безгрешных дочерей и двое грешных проституток. Забавно. Дочерей надо поставить на ноги. Проституток — удержать на ногах. Плюс выручить с этого деньги. Джемаль — седовласый мужик с черной родинкой на переносице. Носит вычурные перстни, отращивает ноготь на правом мизинце. Не пьет спиртное. Целыми днями отслеживает по телевизору криминальные новости. Всегда в костюме — элегантный сутенер вызывает доверие. Он администратор двух дешевых отелей в Стамбуле, где останавливаются челноки, бедные студенты. Но отели — это только прикрытие для настоящего бизнеса. Мне Джемаль выделил комнату на последнем этаже. Из окна виден Босфор — единственное существо мужского рода, которое не хочет завалить меня. Дружим… Когда в отель наведывается полиция, прячусь на чердаке. Я нелегалка: есть чего бояться. Смотрю в небо. Пытаюсь разглядеть Аллаха. Как увижу, выклянчу себе классного мужа-импотента. Или хотя бы колье «Шопар»…

…Я неплохо зарабатываю: на рынке стамбульских проституток лидирую по месячному доходу. С Джемалем договор: пятьдесят на пятьдесят. Раньше он отдавал мне тридцать процентов, но сменился мой ранг, сменилась и система дележки. Сейчас я плачу покровителю часть от общей суммы. Он решает проблемы с полицией, обеспечивает клиентами, жильем — остальным занимаюсь сама. Раньше было сложно. Теперь все схвачено. Есть врач, к которому по мере необходимости хожу на осмотр. Есть знакомые в нужных магазинах, которые дадут продукты, вещи в рассрочку. За шесть лет в Стамбуле научилась выживать. Все это время у меня нет друзей. Только Босфор и этот дневник. Я не жалуюсь… Привыкла. Все приносят жертвы во имя чего-либо. Без жертв нет жизни…

3

…Мужчина-клиент и мужчина-развлечение. Для меня существует два вида эркеков[100]. На мужчину, купившего меня, смотрю по-особому. Как на человека, которому сейчас подчиняюсь. Меня не волнуют его внешность, культура, манеры. Пахнет ли от него потом? Засаленные ли у него лобковые волосы? Не важно. Лежу под ним, как мумия. Ничего не говорю, не вижу, не испытываю. Отключаюсь. Вслушиваюсь в стоны, рассматриваю потолок. На нем оживают картинки из детства. Вижу себя маленькой у бабушки в Марфино. Моя Ася готовит клюквенный пирог, а я прикладываю красные ягодки к мочкам ушей. Кокетливо заглядываю в зеркало, примеряя новые сережки. Когда рассматриваю живой фотоальбом прошлого, время пролетает незаметно. С тебя уже сползло вспотевшее тело, толчки прекратились, совсем скоро послышится привычный шелест купюр. Раньше жадно считала лиры, взволнованно переводила в рубли, потом — в доллары. Сейчас не так. Бросаю деньги в ящик тумбочки, быстро бегу в душ. Предварительно, провожаю клиента с ублаженной миной. Целую в щечку со словами: «Muhte em oldu»[101]. В Турции отличный сервис во всех областях. Проституция не исключение…

Мужчины мне не разонравились: время от времени позволяю их себе как развлечение. В этой категории я выбираю сама. На улице, в кафешках, клубах. Благо в Стамбуле исключительный выбор самцов. Стоит переглянуться, улыбнуться, разговориться — и прекрасный вечер с отменным сексом обеспечен. Мужчины для меня — это мужчины, выбранные мною. Со смуглой кожей, волосатой грудью, крепкими ягодицами, чувственными губами. С ними я — женщина. Умеющая чувствовать, любить. Без фальшивых стонов и грязных денег…

…Полицейские каждого района Стамбула в курсе, сколько проституток работает на их территории.

С нами polisler[102] входят в контакт раз в месяц. Все настоящие вопросы решают сутенеры: каждого из них полисмены знают в лицо. Каждого знают как и где найти. Ежемесячно сутенер отстегивает процент от общего дохода. Rvet[103]. Что касается периодических облав, то эти рейды мы с девочками прозвали «tan tma turu»[104] — просто пускают пыль в глаза правительству… Многие начальники полицейских отделений нас хорошо знают. Эти патроны раз в месяц навещают избранных девочек. Эту ночь мы зовем «zalim ak am»[105]. «Если проститутка выдерживает пять zalim ak am, значит, ее имя пора заносить в Красную книгу проституции». Так шутим между собой. Действительно, редко приходится спать с человечным полисменом. Чаще это обнаглевшие твари. Пользуясь своим статусом, они заставляют девочек терпеть то, что не вытерпит ни одна женщина. Вводят дуло пистолета во влагалище, бьют во время секса, засовывают члены глубоко в горло. Если не сдержишься, вырвет, это карцер. В лучшем случае. Если от тебя полицейский не требует ничего, кроме траха в миссионерской позе и легкого минета, считай, родилась под счастливой звездой. Честно? Мне везет. Но я не говорю об этом девочкам. Все должны страдать в одинаковой мере… В один из первых zalim ak am одна скотина с погонами принудила меня к анальному сексу. Повредил кишку. Помню, как истекала кровью, молила Аллаха о помощи в ожидании «проверенного» врача. А Алька, обнимая меня, шептала в ухо: «Девочка моя, все прошло. Ты выстояла». Мы обе плакали. Две русские рабыни восточного царства, которым чуточку не повезло…

…Скучаю по Москве. Часто снится наш двор, продуктовый магазин через дорогу, где продавщицей работала грузинка тетя Манана. Резкая на язык, добрая в душе. Всегда клала мне в ладонь ириску — угощала от души. До сих пор помню душистый запах любимой конфеты… Нет обратной дороги. В Москве никто не ждет. Отец, с которым вечно не ладила, после смерти мамы женился на какой-то твари и выжил из дома. Бабушки давно нет. Брат Женя, продав ее подмосковный дом, вычеркнул меня из своей жизни. Четыре года назад от отчаяния хотела вернуться. Позвонила Женьке. Он, услышав мой голос, обматерил. Повесил трубку. «У меня нет сестры, которая сосет хуй у черно-жопых». Разбила зеркало собственного прошлого. Его нет. Больше не буду об этом говорить… Мы сплелись со Стамбулом в одно целое. Здесь перестала чувствовать себя чужой. Мне нравится климат Стамбула, восхищает дружелюбие Босфора. В Стамбуле легко затеряться. Чтобы никто тебя не видел. Чтобы ты никого не видела.

…Потихоньку учусь готовить. Сколько можно питаться полуфабрикатами? Сейчас, кроме яичницы, смогу сварганить имамбайылды[106]… Задаюсь вопросом что такое счастье? Ну, счастье для нас, проституток, это молчаливый клиент, оставивший хорошие чаевые. Это член нормальной длины, после которого не будет болеть между ног. Это удачно прошедший zalim ak am. Но уверена, что для кого-то счастье — это другое. Я хочу почувствовать другое счастье. Возможно ли?

4

…Проституция научила меня не осуждать. Уже не смотрю на окружающих оценивающе. Молча наблюдаю. Чаще восхищаюсь. Иногда — злюсь. Но все мысли держу в себе; без надобности высказывать. Если и злюсь, то воздерживаюсь от обвинения. Раньше думала: «Кретин! И как земля таких на себе носит…» Теперь думаю: «Кретин! Однако без таких скучно…» Потихоньку учусь сдерживать ураган внутренних эмоций. Сложно дается. При моей-то работе. Вот пример: вчера принимала клиента. Темнокожий курд с губами, надутыми силиконом. Назвался Селимом. Худощавое тело, пирсинг в пупке, идеально выбритый лобок. Заплатил 300 долларов. Отлично. Признался, что до вчерашнего дня был геем-пассивом. «Решил переключиться на женщин. Хочу стать гетеросексуалом. Сейчас дефицит гетеросексуалов…» Стало смешно, я с трудом сдержалась. Переспросила, уверен ли он? «На все сто». Окей. Я-то ничего не теряю. С геями-пассивами интересно. Спишь с женщиной в мужском обличии. Договорились. Пошли ко мне. Селим от природы жутко манерный. Сдерживаться с каждой минутой становилось сложнее. Сделав голос грубее, Селим принялся рвать на мне одежду, по-бычьи расширив ноздри. Легла. Спустил трусы-стринги. Бросился сверху, тыкая в рот своим спящим членом. Наша прелюдия напоминала игру студенческого театра. Я впала в азарт. Решила подыгрывать… Обхватив руками миниатюрное тело Селима, принялась рычать, визжать, пряча смех в громких стонах. Мой нежный партнер безуспешно пытался войти в меня. Снова и снова. Эрекция отказывалась посещать Селима. Его это явно не смущало. Парень бешено дергался на мне. Пыхтел, называл seksi bombam[107], грозясь «взорвать» меня. Со временем накал страстей начал утихать. Пора брать инициативу в руки. Уложила на живот под предлогом эротического массажа. Легкими движениями пальцев принялась массировать анальное отверстие «мужественного» клиента, которое через минуту «расцвело» на глазах. Селим возбудился. Сам не понимая, как и для чего. Процесс закончился тем, что переквалифицировавшийся гей кончил на простынь, не успев даже перелечь на спину… Все происходящее было репетицией по сравнению с последующим развитием событий. Покидая меня, Селим смачно поцеловал в губы, прошептав: «Наконец-то ты познала всю мощь настоящего мачо. Обязательно вернусь…» Смутилась, кивнув головой. Собрав челку за ухо, Селим исчез в дверях, распространяя цветочный аромат «Ноа»… Проститутки мужчинам дарят веру. Проститутки могут помочь отыскать волшебство в реальности. Гею Селиму это удалось. Его хотелось осудить, но сдержалась. Интересно, это я меняюсь или три сотни меня изменили?..

Канат

Высокий, широкоплечий, носит костюмы серых оттенков. Легкая щетина. Отлично выглаженные брюки. Угрюмый вид, но светящиеся доверчивостью глаза. Темные волосы с ранней сединой. Тело, потерявшее упругость, но безумно сексуальное. Он большой, под ним хочется затеряться. Канату двадцать шесть лет. Турок из религиозной семьи. Мама с детства приучила к намазу, отец в тридцать лет совершил хадж, сестра покрыта с подросткового возраста. Год назад Канат впервые пришел ко мне. С целью стать мужчиной. Стать мужчиной, пройдя сквозь паутину греха. По исламу спать с падшей женщиной, да еще без брака, — высшая степень греха. Ну, скажите, как удовлетворяться мужчине, если он не женился, предположим, в двадцать лет? По мусульманским законам, надо терпеть. Терпеть, занимаясь онанизмом под одеялом, чтобы Аллах не заметил?! Канат окончил медицинский, работает в фармацевтической компании. Последние три года принимал специальные таблетки с содержанием брома. Для ослабления функции простаты. «Чтобы не хотелось». В первые годы зрелости Канат даже боялся подрочить, как это делали большинство одноклассников. Когда видел мужские журналы на прилавках магазинов, быстро опускал голову. Начинал молиться, чтобы отогнать от себя шайтана…

Лишился девственности со мной. Как только переступил порог моей комнаты, обо всем рассказал с детской наивностью. Не стала лезть в душу. Сняла лифчик, приложила трясущуюся руку Каната к груди. Он из-за своей неуклюжести в постели ужасно смущался. Я научила его сексу. Я научила его доставлять удовольствие женщине… После первой эякуляции заплакал. Мы, вспотевшие, лежали на смятых простынях. Обняла Каната. Он долго не мог успокоиться. Говорил, что стал грешником, пошел против слова Аллаха. Объяснял, что от бромных таблеток у него начались сильные головные боли, бросил их принимать. Уверял, что больше терпеть не мог — одолевала природная тяга к женщине. Однако сам избегал женитьбы: «Не хочу жениться на родственнице. Мама сватает девятнадцатилетнюю дочку двоюродной сестры…» «Милый, Аллах умеет прощать. Слышала, в Коране такое написано. Так вот, думаю, ему не будет сложно прощать тебя хотя бы раз в неделю…» Канат улыбнулся: «Esta furullah!»[108] Поинтересовался, где ванная комната, встал с кровати. И пошел готовиться к намазу. Я смотрела на этого красавца с ужасно возбуждающим животиком, и мною владели противоречивые чувства. Если помогла Канату лишиться девственности, значит, я в заговоре с дьяволом? Если научила Каната куннилингусу, значит, утопаю в грехе? Пока он мылся, я успела впасть в апатию. Обняла подушку, пропитанную древесным ароматом одеколона фармацевта, и погрузилась в мутное озеро размышлений. Я слышала, как Канат уже читает молитву. Я чувствовала, как растворяется его теплая сперма во мне. Мысли, как иголки, втыкались в меня, иногда заставляя смеяться. Поняла, что степень грешности определяют люди. Никак не Аллах. В очередной раз убедилась, что религия — это не святые книжицы наставлений, присланные Богом. Религия — это предубеждения людей, горящих желанием постичь некую вершину идеала… Если в меня вселился дьявол, не беда. Правда, хотелось бы, чтобы этот господин Тьма сначала предстал передо мной во всей красе. Если он имеет «Хаммер» и похож на Джорджа Клуни, то с удовольствием сходила бы с ним под венец. Эй, дьявол, ты слышишь?.. Я шучу, а в душе — плачу. Проститутки иначе жить не могут…

5

…Ненавижу понедельники. Понедельник для проститутки — как воскресенье для банковского клерка. Только для нас этот день далеко не долгожданный. В понедельник проститутка осознает масштабность собственного одиночества. В понедельник парики, косметика, лубриканты, гипюровое белье отдыхают. В понедельник проститутки убегают от самих себя… В первый день недели я посвящаю себя Босфору. Не остаюсь наедине с собой. Нельзя — начинаю думать о жизни. «Мы не должны думать. Если начнем думать, придется повеситься». Золотые слова Эсмы, в прошлом году умершей от СПИДа… Утром в понедельник выключаю мобильный. Вынимаю из него батарейку, закидываю на дно вазы. Конечно, легче просто отключить телефон, убрать куда-нибудь. Я так не могу. Боюсь, что выключенный сотовый, воспользовавшись зарядом батарейки, все равно зазвонит. А на том конце голос очередного клиента…

Облачаюсь во что-нибудь неприметное, надеваю большие темные очки, собираю волосы в хвостик и покидаю отель. Джемаля предупреждать не надо. Сам отменяет свидания. Он знает, какая я в понедельник. Исчезаю… Убегаю к Босфору от самой себя. Ныряю в море, погружаюсь глубоко-глубоко, скрываюсь там, на дне, вместе с затонувшими кораблями. В понедельник самой себя боюсь. Когда из-за отсутствия клиентов остаешься одна, воспоминания и мечты моментально оживают. Рвутся наружу. И я превращаюсь в депрессивную актрису-трудоголика, которую неожиданно отлучили от театра. Сегодня не нужно играть. Сегодня тобою не будут восхищаться. Сегодня тебя не будут любить. Один день как целая жизнь…

Прихожу к Босфору молчаливая. Сажусь на скамейку у побережья. Укутываюсь в черный жакет из тонкой шерсти. Рассматриваю прохожих. Кормлю чаек. Взглядом добираюсь до горизонта, периодически взлетаю в голубое небо, чтобы успокоиться на пушистых облаках. Не каюсь перед Босфором. Делюсь с ним болью, проснувшейся вместе со мной в понедельник. Он — великолепный друг: выслушивает, не требует ничего взамен. Ему не нужны минет с проглотом, жесткий секс non-stop. Он не бросит на тумбочку скомканные деньги — резко, безразлично… Он другой. С ним и я другая. Без грима, без нарочитой страсти, вульгарного хриплого смеха за бокалом недорого виски. С Босфором я та самая Александра, которая зачитывалась сказками Линдгрен, коллекционировала разноцветные пуговицы, сдувала пенку с горячего молока…

Я перестала доверять людям. Со дня переезда в Стамбул мой наилучший собеседник — Босфор. Он не осудит. Для него я не «тварь, порочащая всех русских девушек». Ему-то не важно, почему я не прожила жизнь так, как ее должна прожить приличная девушка. С успешным окончанием института, первым поцелуем в парадной, шумной свадебной прогулкой на Воробьевых горах, двумя толстощекими малышами, ежедневной стряпней и монотонным сексом по средам с любимым мужем… Почему?!

Наедине с Босфором мечтаю о настоящей любви, об овчарке с умными глазами, о маленьком загородном домике с деревянной верандой. Мне даже роскошная вилла в Кадыкёе[109] не подошла бы… Мечтаю о двух детях, пахнущих присыпкой… В компании Босфора пишу этот Дневник. Размашистым взлетающим почерком. На обложке толстого блокнота рисунок Галатской башни[110]. Босфор рядом — молчит, иногда вздыхает, посылая к берегу ощетиненные волны. Будто шепчет: «Снова поверь в себя». Без пошлых советов, вроде того чтобы стать «нормальной», зарабатывать деньги «честным трудом». Босфор просит верить. «Родной, я верю, пока иду отсюда домой. А когда вернусь в отель и получу от Джемаля список встреч на завтра, вера сразу испарится. Знаешь, жить моей жизнью и верить — сложно. Можно жить ради веры. Но жить с верой удается не каждому». Босфор не согласен. «Просто поверь в веру!»

Появляюсь в отеле за полночь. В комнате Джемаля шумит телевизор. Смотрит футбольный матч. Сутенер болеет за «Фенербахче», я — за «Галатасарай»[111]. У нас разные вкусы. Да и статусы разные. Захожу в комнату, зажигаю свет. Все чужое. Никто не встречает. Машинально раздеваюсь, залезаю под душ, потом протираю тело смягчающим лосьоном. Причесать парик. Погладить мини-юбку, зашить порвавшуюся бретельку золотистого корсета. Принять очередную противозачаточную пилюлю. На голодный желудок — есть не хочется. Удалить волосы на лобке. Побрить ноги. Смазать кожу после эпиляции оливковым маслом холодного отжима: нет раздражения, долой «рабочие» синяки. Сделать маникюр с педикюром. Покрасить вишневым лаком с блеском. Уфф. Готова. Вынимаю из коробки новые босоножки на платформе, украшенные бисером. Завтра новый день. Завтра очередной спектакль. А ну-ка мечты и желания — вон отсюда… Я не Александра. Теперь я снова Алекса.

6

…В Стамбуле нас не так много, как кажется. «Активно действующих» осталось около двухсот. Около четырехсот пристроились, найдя богатых мужей. Более ста за решеткой. Свыше пятисот мертвы. Это неточная статистика: на прошлой неделе собирались с девочками в одном из клубов недалеко от Истикляль Джаддеси — запить русской водочкой трагичность бытия. Там и произвели грубые подсчеты. Кто-то проливал слезы над цифрами, кто-то безысходно молчал, кто-то ликовал, что не оказался в числе отошедших в мир иной. «Девки, забыли о стойком иммунитете русских баб?! Хорош лить слезы, прорвемся! Еще устроим сексуальную революцию в этом чертовом Эмирате!» Оглядываю этих женщин разной степени потрепанности. Красива каждая по-своему. Загублена каждая по-своему. Несчастна каждая по-своему. И я — одна из них…

Самая молодая из нас — восемнадцатилетняя Оля из Краснодарского края. Рыжеволосая девчушка с врожденным пороком сердца. Нежные черты лица, большая грудь. Круги под глазами. Сбежала в Турцию из интерната. В Стамбуле — третий месяц.

Живет с другом-трансвеститом в клоповнике на западной окраине. Арендную плату платят пополам. Воду в доме дают с пяти до семи вечера, когда ни Оли, ни ее друга не бывает: приходится мыться в отелях, куда ходят с клиентами… Оля радуется, что завтра утром искупается дома — воду с вечера наберет в ведра друг. Он второй день не выходит на «объекты». У него странные выделения из анального отверстия. На врача пока денег нет. Прошлой ночью температура держалась 39,7. Оля просит: «Алекса, можешь дать номерок твоего врача? Я сегодня ночью обслужу сразу четверых курдов, обещали круто заплатить, так что деньги будут!» Приходится врать: «Веришь, милая, контакты доктора потеряла». Если моего эскулапа поймают на лечении нелегальных эмигрантов, его уволят из клиники. Кому нужны проблемы? Выживает хитрейший…

Каждую неделю собираемся в клубе поболтать. Вычислить, кто из наших в этом месяце находится в какой категории. «Действующая», «пристроившаяся», «попавшаяся» или «умершая»? Как правило, плохие новости настигают быстро. Вот в конце прошлой недели в котловане заброшенной стройки нашли изуродованное тело Настасьи, двадцатисемилетнего воробушка из Волгограда. Она больше двух лет оставалась в Стамбуле, верила в светлое будущее, хотела заработать кучу денег, чтобы вернуться к сынишке. Тот ждал маму в детском доме. Не дождался… Нас давно не трогают подобные истории: слезы выплаканы, запасы сострадания иссякли. В Стамбуле мы верим в сегодняшний день. В себя. В Аллаха. Христос здесь авторитета Бога не имеет — он остался там, в другом мире. Куда многие из нас мечтают вернуться. Но не я.

Грустных историй с лихвой, но можно отыскать и парочку радостных. Наша знаменитая Макси из Донецка, вылитая Кейт Мосс, на следующей неделе выходит замуж. Умудрилась заклеить Агопа, турка из Германии. Тот приехал в Стамбул по делам на три дня и познакомился с Макси в баре «Black Room». «Макси очаровала 40-летнего простака виртуозным минетом с кубиками льда», — девочки так шутят. Агоп предложил ей руку и сердце. Совсем недавно Макси переехала в шикарный отель. А в субботу улетает с мужем в Новую Жизнь. Недавно девочки видели экс-коллегу в торговом центре: прошла мимо, будто не заметила. «Сучка белобрысая! Забыла, как я ей уколы делала, когда она застудила яичники. Ночами не спала… Хотя бы десяток сотен подкинула на прощанье». «Хорош, Свет! Если бы ты была чуточку умней, давно бы себе такого хахаля зацепила. Не завидуй, лучше выпей со мной. Выпьем зааа любоооооввь…» Любка в своем амплуа: язва с претензией на жизненную мудрость…

На еженедельных междусобойчиках меня охватывает ностальгия. Лупоглазый ди-джей Вадо, сбежавший в Стамбул из Тбилиси, включает для нас русскую попсу. Достал же откуда-то сборник. Ставит «Сердце — магнит». Танцуем до упада, со слезами на глазах. Родина есть Родина… В этом восточном городе нас объединяет наша работа, наши горести, наши ставки за ночь. Нас объединяет место действия. Но все-таки мы ненавидим друг друга. Конкурентки ведь. Наша ненависть питается желанием больше заработать. Проституция — конкурентный мир с элементами шоу-бизнеса. Несмотря на взаимную ненависть, при встрече обязательно нужно поцеловаться в щечки. И лицемерно спросить: «Куда же ты пропала?!»

…Иногда избегаю этих встреч, впадаю в депрессию. Лицемерие угнетает. Хочется послать соотечественниц куда следует и ни с кем не общаться. Не появлюсь разок в клубе, а на следующий день Джемаль сообщает: «Девочки тебя в список „пристроившихся“ внесли!» Это радует. Радует, что на этот раз не оказалась среди «умерших». А что будет на следующей неделе, один Аллах знает…

7

…Мужские спины — моя слабость. Люблю рассматривать их. Считать родинки, нащупывать бугорки позвоночника. Как и скользить ладонью по затылку, нежно проникать пальцами в густые темные волосы. Целовать впадинку на пояснице. Массировать копчик, жадно захватывая рукой мякоть ягодицы… Укладываю на живот клиентов под предлогом массажа. Как правило, после основной «процедуры». Ложусь обнаженной рядом. На бок. Выключаю общий свет, только ночник. Завороженно осматриваю спину. Крепкую или мягкую. Сутулую или ровную. Родинки на коже — как звезды на небе. Со значением. Если родинка под правой лопаткой, значит, мужчина верен идеалу семьи, при всей природной влюбчивости. Если родинка на левом плече, ближе к шее, значит, легко возбуждается. Постигает любовь через секс. Если родинка на левом боку, над почкой, этот быстро вскипает. Живет эмоциями, не любит, когда ему перечат… Мой многолетний опыт доказывает правоту этих «знаков». Например, клиенты с родинкой на левом плече великолепны в сексе. Не надо «разжигать» — берут инициативу в свои руки…

Запах кожи на спине возбуждает. Он отличается от общего запаха тела. На спине поры шире, потовые железы ближе. В этом запахе — все чувства. Когда улавливаю аромат гвоздики, понимаю, что внизу живота партнера нарастает новая волна страсти. Отчетливый оттенок яблока — клиент опустошен, желание вытекло из него, продолжения не будет. Сдержанные нотки кардамона в запахе — хочет ласки. Прикасаюсь отвердевшими сосками грудей к поверхности кожи спины. Поры мгновенно разбухают, выпуская наружу кристальный эликсир. Капля пота течет от затылка вниз…

За годы работы я научилась понимать мужчин без слов. Читаю страсть по глазам. Распознаю приближающийся момент эякуляции по капелькам пота над губой. Угадываю желание войти глубже по судороге ягодиц. Коллега Мила предложила написать пособие по «восточному сексу»: «Ты ведь у нас проститутка образованная, много читала… Хотя лучше не нужно! А то турчанки за наш счет станут секс-богинями, в итоге на нас спрос спадет. Лучше храни свои тайны. Вообще до меня не доходит, как ты улавливаешь эти гребаные запахи? Я кроме прыщиков и чрезмерной волосатости на мужских спинах ничего не замечаю». Улыбаюсь в ответ. «Мил, столько лет на Востоке, а еще ничему не научилась?! Научись замечать то, что кажется незаметным». Коллега недоумевает, затягивается сигаретой. Поправляет наклеенные ресницы. «Ой, пошла ты, Алекса… Лучше чаще трахайся, деньги зарабатывай, а не Восток познавай. Востоком сыта не будешь».

Проституткам не важно место пребывания. Проститутки меняют качество на количество…

…Если бы у меня был муж, бегающий к проституткам, не знаю, как поступила бы. Моя бабушка, смирившаяся с частыми походами дедули «налево», всегда повторяла: «Муж не мыло, не сотрется». Помню, тогда, будучи ребенком, я недоумевала, как можно выйти замуж за кусок пенящегося вещества. Пусть и приятно пахнущий… Ася даже не переживала, что дедушка два раза в неделю являлся домой далеко за полночь. Спокойно отпирала дверь. Целовала в щечку, заботливо спрашивая: «Небось, дорогой, работы много было? Бедненький мой… Вот пельменей накрутила. Накрывать?» Без скандалов, криков, выяснений отношений. Дедушка ни разу не повысил голоса на бабушку…

На Востоке проститутки востребованы не из-за полигамности мужчин: скорее, из-за отсутствия раскрепощенности у местных женщин. Убеждалась в этом неоднократно. Иногда мне попадаются интеллигентные клиенты — приятные турки, неплохо зарабатывающие. Чистоплотные. После секса курим, и я завожу беседу. Спрашиваю: «Ты любишь жену?» — «Да. Очень». Искренность в глазах. В первые пятнадцать минут после секса мужчин тянет на откровенность. «За что?» — «Ну, она красивая, добрая. Вместе учились в школе, начали встречаться. Потом поженились. В конце концов, она мать моих детей». — «Скажи честно, жена тебя устраивает в физическом плане?» — «Да. Хорошо выглядит. Правда, немного располнела после родов. Так даже сексуальнее…» — «Тогда почему ты ходишь к проституткам?» Молчание. Закуривает очередную сигарету. «Тебя могу попросить сделать то, о чем не стану просить жену…» Вспоминаю наш оральный секс, сношение в необычных позах, совместное мастурбирование. Нельзя сказать, что восточные женщины не знают о подобных видах секса. Просто-напросто на Востоке между мужем и женой существует дистанция воздержания. Если восточному мужчине захотелось классного минета, а не обычного секса, он зачастую не осмелится попросить об этом жену. Лучше дождется, пока она заснет, после чего «разрядится» с помощью рук. А на следующий день обязательно снимет проститутку. Конечно, есть и исключения, но их не так много… Восточные мужчины не привыкли сдерживать сексуальные порывы. Если им захотелось, они не станут целыми днями носиться с неосуществленными мечтами в голове. Восточный мужчина на последние деньги купит тело. Да и сделает с ним то, что хочет сделать…

Среди русских проституток Турции популярен анекдот. Проститутка, работающая на Востоке, приходит к врачу на обследование: «На что жалуетесь?» — «На хронические мозоли на языке». Девяносто процентов клиентов обращаются за отменным минетом. Так было и будет. Так, за эти годы я поняла, что с мужьями в семейной жизни надо уметь разговаривать, интересоваться желаниями друг друга. Это касается не только секса. Молчание медленно ведет к краху…

8

…Заполнившая рот кровь на вкус напоминала прокисший томатный сок с мятой. Зудело под кожей. Ужасно хотелось почесаться. Шевельнуться не могла. По телу растекалась лава уничтожающей боли. Ощущение, будто почки сморщились, как комок туалетной бумаги. Из меня вытекала моча. С паникой осознавала, что остановить процесс не могу. Зажмурив глаза, вспоминала о маме. Без слез. Тосковала по ее мягкой ладони на лбу. Тосковала по ее запаху, похожему на аромат цветов абрикоса. Тосковала по голосу, которым она, развешивая белье на балконе, напевала песни Герман… С каждой минутой переставала чувствовать тело, боль, зуд. Физические симптомы растворялись в тумане. Теряла сознание. Откуда-то издалека доносился хриплый голос Джемаля…

Никогда не забуду тот день. 26 октября 2005 года. Моросил дождь. Легкий, романтичный. Настоящий день возможностей. Я вышла днем из отеля купить продуктов в ближайшем «Мигросе»[112]. Оделась, как всегда в светлое время суток, неприметно. Только покинула отель, как дождь усилился. За зонтом возвращаться бессмысленно; решила сократить путь. Завернула на безлюдный переулок. Преодолев его, через две минуты оказываешься прямо у магазина. Здесь в основном ночные клубы, поэтому днем в переулке безлюдно. Я шла быстрым шагом, в голове составляя список необходимых продуктов. Овощи с зеленью, «пынаровский»[113] сыр, «улькеровских»[114] сладостей к кофе, пару бутылок «Эфеса»[115], две пачки смешанного «Димеса» [116]…Вдруг два резких удара по пояснице… От боли перехватило дыхание. Из последних сил оборачиваюсь: двое парнишек четырнадцати-пятнадцати лет с бейсбольными битами, завернутыми в газету. Рядом покрытая женщина с полными гнева глазами. Знакомое лицо… Ожесточенно бьет по лицу, хватает за волосы, шипит в ухо: «Seni rus kahpesi, seni… E er benim Oktay m bir daha yan na ca rmaya kalk rsan, seni mahv ederim. Seni takib edecem. Sak n dediklerimi unutma»[117]. Удар по спине. В желудке вспыхнул огонь. Падаю. Снова слышу голос женщины. «ocuklar, uaalk kahpeye gnng sterin. abuk olun. Zaten cehennemde yanacak. Allah onu kahretsin!»[118]. Тихо-тихо зову Джемаля. Теряю сознание. «Дождь пришелся кстати. Как же хочется пить…» — последняя мысль.

Три недели пролежала не вставая. Спина в гематомах. За мной ухаживала дочка Джемаля, четырнадцатилетняя толстушка Чичек. Пять раз в день во время намаза молила Аллаха «послать здоровье Алексе-абле[119]». Джемаль вызвал ее из Измира… Он обнаружил меня в переулке все еще в сознании. Через черный ход втащил в отель. Без свидетелей. Джемаль побоялся, что о моем избиении узнают «не свои» полицейские — это был бы конец его «конторе». Вызвал «своего» врача. Тот заверил, что я выкарабкаюсь. Выписал уколы. Установил капельницу. Проверял мочу три дня подряд. Крови нет. Значит, почки не сильно повреждены…

Я пришла в себя на второй день. Открыла глаза. Дышать было сложно. Все вспомнила и рассказала Джемалю. На меня напала жена Октая, одного из постоянных клиентов. Дружелюбный дядечка с пушистыми седыми усами. Щедрый, темпераментный, любитель блондинок. Держит овощные лавки на Египетском базаре, живет с семьей в азиатской части… До этого я видела его жену только на фотографии в портмоне, когда Октай расплачивался со мной. Парни наверняка были сыновьями. Видимо, она узнала, что муж часто бегает ко мне, тратит немало денег. Проследила за ним, вычислила меня. Отомстила…

Большинство турецких женщин недолюбливают русских представительниц слабого пола. Для них русская девушка — угроза семейному очагу. А уж нас, проституток, турчанки яростно ненавидят. Когда вечерами передвигаемся по городу, многие из них посылают нам вслед проклятия. Они считают, что нас можно выжить из Турции только кулаками. Кроме меня еще пара девчонок были зверски избиты. Что удивительно, турчанки непременно сами участвуют в избиении, чтобы мы убедились в их отношении к нам. Пару месяцев назад Светке разодрали лицо две женщины, поймавшие ее при выходе из клуба. А недавно турчанки устроили пикет перед одним из муниципалитетов Стамбула. Требовали «m sl man ehrimizi bu rus kahpelerinden temizler-mek»[120]. Муниципалитет, правда, ничего не предпринял: Турция метит в ЕС, столь радикальную агрессию им демонстрировать не выгодно.

Суматоха эта не отражается на потоке клиентов. Мужчины как бегали к нам, так и бегают. Турецкие жены исходят ненавистью, призывая прекратить «воцарившийся разврат»… На днях откровенно поболтала с одной турчанкой, работающей на ресепшене в отеле Джемаля. Она мне заявила: «Наши мужья погуляют с вами, но вернутся все равно к нам. Ведь мы — турчанки, а вы иностранки, пригодные только для развлечения. Наши мужья могут обещать вам золотые горы, но своих жен и детей они не бросят». Молчала. Прокручивала десятки раз в голове слова собеседницы. Она, безусловно, права. Но и я в долгу не осталась, ответила правдиво: «Русские женщины были и будут оставаться лучшими любовницами. Мы дарим вашим мужьям сказку. Ту сказку, которую вы элементарно рассказать не сможете…»

9

…Трачу меньше, чем зарабатываю. Сменила «ранг» — доход увеличился. Проститутке, не подлавливающей клиентуру на улице, платят больше. Сутенер удваивает цену. За готовое место для встречи. За анонимность… Снять проститутку на улице хоть и дешевле, но имеет ряд неудобств. Во-первых, сто процентов засветишься. Проститутки кантуются в людных местах Стамбула, поэтому, с кем пошла девочка, легко проследить. Мужчинам со статусом это не нужно. Во-вторых, надо еще найти место для секса или как минимум до него доехать, это отнимает оплаченное время… В моем случае все упрощается: в готовом месте клиента дожидается готовая проститутка. Спокойно приходишь, делаешь свое дело. Платишь, так же спокойно уходишь. Правда, и денег выкладываешь больше, чем за уличную девочку…

Работать на дому — мечта любой проститутки Стамбула. Своего рода повышение по службе. Уйти с улиц удается трем из двадцати. Сутенеры «повышают» девочек, приносящих колоссальную прибыль, самых востребованных. Степень востребованности покажут реальные цифры: анализируется ежедневная выручка в течение двух месяцев. У меня бывали такие дни, когда за ночь приносила Джемалю около двух «кусков». Не гнушалась ничем. Соглашалась на все виды работы. Спала одновременно с четырьмя парнями, не отказывалась от трэш-секса, обслуживала лесбиянок. У меня была цель быстрее стать «домашней». Надоело мерзнуть на морском ветру в короткой юбке, зарабатывая цистит и прочие болячки. Надоело торговаться с капризным клиентом, обещая в качестве праздничного бонуса «аналку». Надоело ждать, искать, верить. Плоха та проститутка, которая не мечтает стать «домашней»… Если одна из нас становится «домашней», то девочки называют ее kra-li e[121]. Относятся с большим уважением, просят поделиться опытом, выведывают секреты обольщения клиентов.

Одновременно с восхищением возникает зависть. Некоторые пытались завести отношения с Джемалем, чтобы без сложностей «одомашниться». Сутенеры редко спят с «подчиненными». Посмеиваются над «новенькими», пытающимися лечь под них. «Это мы давно проходили… Неужели они не понимают, что доход нам важнее, чем вагины?» — смеется Джемаль, подсчитывая выручку за месяц. Чисто для разового секса сутенеры привыкли обмениваться между собой девочками… Не раз «новенькие», не дождавшись статуса «kral-li e» у Джемаля, убегали к другим «агентам». В Стамбуле русские девочки из «джемалевского сада» считаются лучшими. По красоте, сноровке, уму. Конкуренты Джемаля, получив в руки одну из его обиженных девочек, моментально «одомашнивают» ее. В наших кругах говорят, что «проститутки, прошедшие хотя бы недельную „школу“ Джемаля, на вес золота». Сегодня мой сутенер специализируется на русских девушках, редко берет украинок…

Меня не однажды пробовали переманить конкуренты Джемаля. Например, одноглазый Зия, курирующий пять кварталов азиатской части Стамбула. Однажды подловил меня у побережья, сделал деловое предложение. Достаточно заманчивое. Пригласил работать у него по системе восемьдесят на двадцать процентов. То есть от выручки отдаю Зия пятую часть, тогда как с Джемалем делаюсь половиной. Кроме этого, «азиат» предложил жилье получше, выходные по праздникам, ежеквартальную премию в размере полутора тысяч долларов.

Отказалась по многим причинам. Привыкла к Джемалю. Все-таки шесть лет вместе — не шутка. Потом, работать в азиатской части рискованно — там публика другого уровня. На европеизированном «западе» чувствуешь себя увереннее. Здесь и русских девочек больше, есть с кем пообщаться.

Кроме этого, у этого Зия гадкая репутация. Десять лет просидел за решеткой, торгует коксом, связан с мафией. А проституция — это настоящий рынок труда. Здесь своя кадровая политика, свои работодатели и не менее масштабный круговорот денег… От Джемаля уходить не собираюсь. Конечно, сообщаю ему о том, что его «коллеги» звали к себе. Сразу отстегивает премию за лояльность. Мы с Джемалем отлично пользуемся друг другом, никакой дружбы: он зарабатывает на мне, я зарабатываю с его помощью. Бизнес.

…Деньги коплю. Не на кого их тратить, хотя и на себе не экономлю. Складываю заработанное в коробку из-под обуви. Прячу на чердаке. Там надежно, я уверена. А для кого или чего я собираю деньги? Не знаю. Купить что-либо масштабное не смогу, нелегалка. Пока в голове идей — ноль. Время покажет. Я доверяю времени, оно обязательно подведет к главной, решающей черте в жизни. Что будет за этой чертой? Тоже не знаю.

10

Всю ночь перечитывала Дневник. Освободилась от назойливого клиента, лежала в ванне с блокнотом в правой руке. Курила. Страницы отяжелели от сырости, раньше горячая вода теперь уже как теплый компот. Табачный пепел осыпался серыми крупицами на белоснежную пену… Я перечитывала Дневник от начала до конца. Местами удивлялась. Местами отчаянно материлась. Чаще — жалела себя. Волна возбуждения накатила, когда добралась до записи о Канате. Сжимала ногами влагалище, ласкала соски пальцами, закрывала глаза от будоражащего электричества, бегущего по телу… Каждый раз на пятой странице ловила себя на странной мысли: я пишу так, будто меня читают. Досконально разъясняя детали, описывая внешность людей, придавая тексту форму. На мгновение стало жутко. Может, Дневник действительно кто-то читает? И кто-то наверняка осуждает! Но большей части, наверное, все равно…

Я рассматриваю свою руку. Длинные пальцы. Ногти с потрескавшимся сливовым лаком. Пытаюсь понять, как эта рука пишет такое? Такое ощущение, будто руке захотелось всеобщего внимания. Вот она и пишет так бурно. Чтобы тайные читатели сопереживали… А может, это я захотела внимания? Может, это я построила на страницах Дневника мир, на который смотрят из зрительного зала десятки невидимых зрителей?..

Смыла с себя пену. Вытерлась. Шагнула из ванны. Долго смотрела на свое отражение в зеркале. Одинокая проститутка, затерявшаяся в Восточном царстве, ведет никчемный Дневник с глупыми описаниями, как сопливая девчонка… Резко вскочила, схватила блокнот, чтобы утопить его в мыльной воде, которую пока не спустила. Ну и пусть чернильные записи в нем размоются навсегда! Я так и стояла над ванной с вытянутой рукой, собиралась с духом…

Не смогла. Не хватило смелости. Не захотелось лишать себя мира, управлять которым могу я одна. И читателей, пусть воображаемых. Это мой мир. В его стенах прячусь от собственного одиночества. Именно одиночество заставляет так пространно излагать мысли. Я все еще мечтаю о друзьях, как прыщавая девчонка с кучей комплексов, с тоскою наблюдающая из окна за ребятами во дворе…

В детстве я брала альбом для рисования с красочной обложкой, пачку разноцветных карандашей. Пока мама строчила платье для очередной клиентки, я, расположившись рядом за столом, перекладывала на бумагу свои мечты. Рисовала старинный замок на берегу моря, золотоволосую принцессу в свадебном платье, украшенном белыми жемчугами. Мир без зла, обид, противных математичек… В детстве всегда и обо всем рассказывала маме. О мечтах, радости, грусти. О проблемах в школе. О голубоглазом однокласснике Саше. О любви с первого взгляда. Мама внимательно слушала, иногда ругала, временами наставляла, но всегда слушала. Была моим лучшим другом… А теперь никого нет. В Стамбул я приехала с пятьюстами долларами в кармане, рюкзаком вещей, пустотой внутри. В скромный багаж не поместились мечты прошлого — мечты привыкли прокладывать мост в будущее. А что делать, если будущего нет?..

Дневник заменяет мне чуткую маму. Так же терпеливо выслушивает. Я в свою очередь, как маленькая девочка, откровенно рассказываю всё… Каждый день заканчиваю описывать прожитую страницу жизни и чувствую умиротворение, будто от души выговорилась близкому другу. Уже и грусть не кажется угнетающей, и безысходность — пугающе вечной. Я каждый день переворачиваю одну страницу одной жизни. Вместе с Дневником…

В основном пишу у Босфора, на той самой скамейке у побережья. Время течет незаметно. Пишу и грызу зеленые яблоки. Так увлекаюсь, что уже и Босфор ревностно шумит, посылает на меня крикливых чаек. Привлекает внимание. «Потерпи еще чуток. Вот допишу пару строчек и поболтаем». Послушно кивает, переключается на компашку бездомных кошек. Они развалились на прибрежных камнях, греются на солнышке. Мечтают, должно быть, стать морскими кошками, чтобы вдоволь наесться свежей рыбешки. Босфор шутливо припугивает кошек, подбирается волной. Те разбегаются, недовольно фыркая. Смешно. «Эй, чудак, давай ко мне! Потрепемся!» Дневник уже в сумке, в нем на одну запись больше…

11

Мама мечтала видеть меня модельером, а я стала проституткой. Боюсь встречаться с ней в сновидениях — как смотреть в глаза… Во мне нет маминых природных талантов. Во мне — сперма десятков мужчин и жалкая душа. Под слоем тонального крема бледная кожа с близко подступающими венами… Всю жизнь мама зарабатывала на хлеб своими золотыми руками. Ее дочь зарабатывает деньги продажей тела. Мама учила меня шить, но сейчас не могу даже вдеть нитку в иголку. Руки трясутся. Наплевать…

С моим вступлением в осознанный возраст мама ежедневно обучала меня шитью: «Сашуль, запоминай… Лучшей профессии для женщины не придумаешь. Главное — уметь шить скоро, не завышая цены. Деньги надо зарабатывать с совестью».

Я с шитьем сдружилась сразу: хорошо получалось. Она смотрела, как я аккуратно строчу подол сарафана, не скрывая восхищения. «Все женщины нашего рода рукодельничали. Талант от одной к другой передавался. Я была уверена, что в тебе он тоже проявится». Я отлично чувствовала ткань. Часами листала «Работницу», редкие привозные номера «Бурды». Изучала типы материалов, выкроек, пока мои сверстницы после школы играли в классики. Как заканчивала с уроками, подсаживалась к маме: наблюдала, как стремительно пронизывает ткань игла, как мама наносит отметины обмылком, разрезает материал грубыми ножницами. Процесс протекал с такой легкостью, мы и не замечали, как день за окном сменялся ночью…

К маме обращались жены партработников, артисты. Помню молодую Пугачеву. Она приходила на примерки по ночам, чтобы не привлекать внимания. Пока мама закалывала на ней вытачки, я просила тетю Аллу спеть «Арлекино». И знаменитая певица не отказывала… Жили мы в среднем достатке: денег хватало на еду, одежду, коммунальные услуги. Плюс отец подрабатывал… Но деньги доставались маме с трудом. Так становилось жаль ее, измотанную к вечеру кропотливой работой. Перед сном она просила, чтобы я потоптала ее затекшую спину. Аккуратно переставляя ноги на мягкой спине, я слушала хруст позвонков, продавливала пяткой болевые точки на уставших мышцах. Часто мама засыпала прямо на ковре, не успев предупредить…

В Стамбуле редко вспоминаю детство. Обычно не оглядываюсь назад, не достаю из пыльного шкафа скелеты прошлого. Мой Дневник первый, кому об этом поведала на Востоке. Поведала об утраченных мгновениях истинного счастья. Тогда они казались обычным ходом дней… Скучаю по маме где-то там, глубоко внутри. Не позволяю себе много вспоминать: слишком больно. Слишком стыдно. Я не себя нынешней стыжусь, а того, что не смогла оправдать надежд родного человека. Пути назад нет…

Мама умерла через два дня после моего выпускного бала. От инфаркта. Исполнила последний долг и ушла. Оставила мне воспоминания и роскошное голубое платье, сшитое накануне.

Фасон этого платья придумывался около полугода: мама бегала к подругам портнихам, советовалась по поводу ткани. Искала подходящие аксессуары. «Доченька, выпускной бал случается раз в жизни — все должно быть идеально. Тем более в школе знают, чья ты дочь, будут обращать внимание на наряд». Трое суток перед балом мама не смыкала глаз. Я засыпала под шум швейной машинки в гостиной, а папа с братом бранились, мол, хорош шуметь, дай поспать. Чтобы никого не беспокоить, мама отключала свет в комнате, сидела с маленькой настольной лампой. Через каждый час выходила на балкон, где подолгу курила. Результат превзошел ожидания. Такого платья, как у меня, наверное, не было ни у кого в Москве. Я была настоящей сказочной принцессой. Тетя Римма с пятого этажа вспомнила элегантную Хепберн в «Римских каникулах»… Мама на выпускной не поехала. Осталась дома — выспаться: «Доченька, ты будешь звездой бала. Я договорилась с дядей Колей, он тебя отвезет и привезет. Чтобы платье не измялось…»

Отчего-то я не помню похорон. Ни себя, ни папу с братом, ни родственников, ни соседей. Только холод, сырую землю под ногами, запах лекарств. Всё… Не буду дальше писать. Да и писать больше нечего. Только одно добавлю: «Мама! Ты не приходи в мои сны, умоляю! Мне стыдно…»

12

Боюсь слова «ненавижу». Оно слишком весомое, разрушительное. «Ненавижу» с легкостью разбивает вдребезги тысячи человеческих сердец. Навечно. Я почти отказалась от этого слова…

И все-таки в моей жизни есть один человек, даже имя которого ненавижу: мой отец. Отец, не папа. В последний раз назвала его «папой» за день до смерти мамы. После — исключительно по имени-отчеству. Я ненавижу отца! Всем моим сердцем, всем телом. Когда вспоминаю его улыбку-ухмылку, начинают дрожать конечности. Чувствую едкий аромат его одеколона, и возникают рвотные позывы. А его фальшивые поцелуи в макушку! Передергивает от злости. Обычно с годами ненависть утихает, а во мне наоборот — с каждым годом она увеличивается в масштабах. От невысказанности?..

Он выжил меня из дому, женился снова на второй месяц после маминой кончины. Но причина даже не в этом: моя ненависть к отцу — результат увиденного, услышанного задолго до отъезда… Как я переживала из-за его поступков, кричала в подушку! Десятки раз писала письмо маме… По дороге в гостиную рвала бумагу, смывала клочки в унитаз. Не хватало смелости, жалела маму, берегла покой уставшей женщины. Любой ценой избежать скандалов, переживаний… И не жалею. Мама так ничего и не узнала — умерла спокойно. Для нее на протяжении многих лет мы с отцом разыгрывали пьесу «Папочка с доченькой». Если бы учредили «Оскар» за кино без кинокамер, приз за «лучшую женскую роль» был бы мой. Отец получил бы за «лучшую мужскую»…

Он изменял маме с собственной сестрой. Трахал Олесю буквально у мамы под боком. Заводил на кухню под предлогом заварить кофе и отдирал прямо на столе, не снимая одежду. Она зажимала отцовский рот ладонью: вдруг похотливые вздохи самца услышит невестка… Этот кошмар повторялся несколько раз в неделю. Олеся приходила к нам, «чтобы помочь замотавшейся золовке». Убрать квартиру, приготовить кулебяку с мясом, прокипятить постельное белье. Мама гордилась мужниной сестрой: «Олесь, без тебя бы окончательно загнулась. Дай бог здоровья! А как твои детки, Сашка в школу пошел?» Пока мама работала над заказом в гостиной, я следила за Олесей. Пряталась в кладовке, подслушивала телефонные разговоры, подсматривала через щель в кухонной двери. Я видела, как отец рвал на Олесе трусики, входил в нее резко и грубо, как у нее закатывались глаза во время оргазма. Мне происходящее казалось какой-то игрой с неизвестными правилами. Но в этой игре чувствовалась угроза материнскому покою…

Часто спасала отца с тетей. Однажды, пока они курили на балконе, мама решила налить себе чаю и пошла на кухню. Я знала, что минут десять назад там сношались чертовы любовники, и забежала туда первой. Заметила на краю стола лужицы мутной белой жидкости. Если бы мама вошла на полминуты раньше, что она бы подумала? Я вытерла рукавом свитера вязкие капли со стола. Кого я спасала — маму или отца-подонка?.. Может, и нужно было бросить обвинения в ненавистное лицо отца. Или проткнуть ножом сердце Олеси. Но я, маленькая запуганная девочка, молчала, чтобы не навредить матери. Никому не рассказывала, что знала, — даже брату, который вырос копией отца. Да ведь и во мне течет его кровь, к несчастью…

Зачем он спал с сестрой на протяжении стольких лет? Что за чертова привязанность или это болезнь? Неужели не мог завести другую женщину? Внешне Олеся не была привлекательной. Толстая, белокожая, пухлогубая. Маленькие глазки, короткие ножки, нос с горбинкой. Гуляя по Москве, я часто примечала дамочек такой же внешности — машинально «примеряла» их к паршивому родителю, хотелось подойти, попросить телефонный номер. Для отца. Только бы перестал спать с тетей, которую я когда-то очень любила. Олеся готовила восхитительные вареники с курагой, делилась смешными историями, интересовалась отцом. Ладят ли они с мамой? Спят ли в одной комнате? Работает ли мама по ночам? Я, глупышка, уплетая очередной вареник, выкладывала все. Думала, тетя волнуется за семью брата, за мамино здоровье…

…Иногда хочется вернуться в Москву — на пару часов. Пробраться в родной двор, подняться в нашу «двушку», найти отца и поговорить. Вот в присутствии его новой жены! Наверняка же продолжает изменять ей с сестрой. Проорать, что все знала. Проорать, что он скотина. Плюнуть в лицо… да нет, если бы и представилась такая возможность, я все равно на родину не поехала бы. В прошлое возвращаться не хочу. Пусть лучше обиды жгут в настоящем…

13

Прошел мимо. С какой-то девушкой, невысокой большеглазой брюнеткой. Взглянул на меня мимоходом и не узнал. И я сделала вид, что не узнала. Внешне он почти тот же, хотя и потерял былую форму, отрастил живот. Он, конечно, и подумать не мог, что я в Стамбуле. На расстоянии двух шагов от него. Он-то думал, сестричка в Дубае… Прошел мимо, вытирая бело-синим платком пот со лба. Глупец, какого ж ты прикатил в Стамбул в конце июля, в самое пекло? Лучше бы в Бодрум съездил… Я и сама задыхалась от жары: таких душных вечеров давно не было. Рабочий макияж медленно растекался, голова в парике взмокла… Он уже почти исчез из поля зрения, а мне вдруг захотелось побежать следом. Встать перед ним. Спросить, гордится ли он сестрой-проституткой, обслуживающей «черножопых»? Опозорить перед спутницей… Тушь потекла — от жары или от слез? Черт, плачу.

Вообще-то мы с детства грызлись. Разлад начинался с игрушек, продолжался дракой за телефон, скандалами из-за того, как он обращался с матерью. С подросткового возраста брат относился к маме пренебрежительно. Для него существовал авторитет одного отца — его идеализировал, ему поклонялся, им восхищался… Женя старше меня на два года. По словам бабушки, брат жутко взревновал, когда я родилась. Как младшую меня всячески баловали, позволяли то, что запрещалось Жене. Он сердился, срывал обиду на мне. Однажды столкнул меня, пятилетнюю, с дивана во время игры, и я сломала правую руку. Женю наказали и скоро на год отправили к бабушке на юго-запад. В школе мы тоже не общались. Даже друзья брата не знали, что Александра из «б» на две параллели младше — его сестра. Стыдился…

Выросли в одной семье врагами. Я заходила на кухню, когда Жени там не было. Женя смотрел телевизор, пока я гуляла с подружками во дворе. Жили на одной территории, но по разные стороны от стены непонимания. Если в подростковом возрасте мы чуть ли не ежечасно ругались, то, повзрослев, стали друг для друга ничем… Папа стоял на стороне сына в любой ситуации: «Он мужчина, ты — девушка. Ему лучше знать, как себя вести. У Жени более трезвый взгляд на жизнь. А ты летаешь в облаках, читаешь глупые романы, забиваешь голову чепухой. Лучше иди посуду вымой! Олеся устала за тобой прибирать!» Я с отцом не спорила и все больше отдалялась от них. Мама замечала натянутость в наших отношениях, волновалась, пыталась вызвать на откровенный разговор. Брат отмалчивался, опустив голову. Если отец был дома, моментально становился на защиту Жени: «Ладочка, ты мужика воспитываешь, а не девку. Что ты хочешь? Чтобы они вместе играли в куклы?! Или вязали перед телевизором?! Пойми, он — муж-чи-на»…

После смерти мамы отношения с отцом ухудшились. Доходило до рукопашной. Он вечно меня упрекал: слишком вызывающе одеваюсь, слишком поздно возвращаюсь… Когда отец сообщил о своем намерении снова жениться, я решила уйти из дому.

Собиралась временно пожить в доме покойной бабули. Но отец ключей не дал: «Проваливай, куда хочешь…» Брат стоял рядом, ничего не говоря. Они были заодно. Одним целым. Через неделю я уехала из России…

На вопросы о родных отвечаю: «Погибли в автокатастрофе». Вычеркнула из памяти нашу московскую квартиру, ненавистных отца с братом, лицемерных родственников. Теперь я одна, сама за себя в ответе. Стамбул принимает такой, какая я есть.

Задаюсь вопросом: повезло ли мне в жизни? Следом за этим вопросом рождаются еще и еще десятки вопросов. Закуриваю четвертую сигарету, вновь возвращаясь к мыслям о настоящем. В настоящем не вижу никого кроме себя, Босфора, Дневника. Клиенты не в счет, как и толпы на улицах. Я опасаюсь приближаться к людям.

…Появление брата в Стамбуле похоже на сон. Было или не было? Спешу в отель. Звонил Джемаль: ждут двое клиентов. Состоятельные арабы, отлично заплатили, за целую ночь. Мужчины и деньги — вот приметы моей реальности. В ней проще жить и легче дышать. О везении мы побеседуем с Аллахом на том свете. Если верить Священному Писанию, Аллах отвечает на самые безответные вопросы. Надеюсь, безвозмездно..

14

Для нас, проституток в чужой стране, самый страшный сон — оказаться за решеткой. В холодной турецкой hapishane[122], где кормят баландой, не отапливают камеры, и от сырости разбухают вены. Вчера вычитала в «Хуррийете»[123], что в «Кадын ве чоджук»[124] отбывают наказание около пятидесяти русских женщин. Часть из них сидит за распространение наркоты, проституцию. И все они — за подделку виз. Закончится срок, будут депортированы из страны. Турция не встретила их с распростертыми объятиями, напрасно тешили себя «восточной сказкой». Восток не всегда гостеприимен…

Проблемы сутенера зачастую становятся нашими проблемами. К примеру, замечаю, что у упрямца Джемаля возникли «денежные» препирательства с полисменами, и моментально подключаюсь к разговору. Отзываю сутенера в сторонку, предлагаю десять сотен: «Возьми, заткни им рты. Нам головная боль не нужна». Вынуждена отдавать из «копилки». Если Джемаль откажется платить полиции, ему, а значит, и мне несдобровать. А я не хочу коротать свои деньки в турецкой тюрьме. Хочу быть свободной: видеть Босфор, слушать чаек, покупать любимые жареные каштаны у уличного торговца… Полицейские в Стамбуле специально от сезона к сезону повышают сумму взятки. Своего рода «чистка»: отказывающихся платить арестуют и покажут по телевидению с анонсом: «Бдительные правоохранительные органы Стамбула обнаружили очередной очаг разврата». А тех, кто быковать не станет, оставят в покое на время.

…В июле 2003 года четырех русских проституток Зия арестовали за распространение наркотиков. Они периодически ширялись — подсели на кокаин «от сложной жизни». Однако продажей кокса девочки, уверена, не занимались: я знала двоих из них. Нату с Катей. Когда-то работали вместе в «русском Стамбуле» — Лалели[125]. Девочки стали козлами отпущения: Зия, спасая свою шкуру, просто-напросто сдал их. Когда Светка сообщила об этом, я долго не могла прийти в себя. Два дня пила, впала в депрессию. Натка до сих пор находится в «Кадын ве чоджук», Катя умерла от туберкулеза на третьем месяце заключения. В Брянске осталась ее одинокая мать, диабетик в «инсулиновой» стадии. Она жила на деньги, посылаемые единственной дочерью.

Натка иногда звонит с «тюремного» мобильного, за соответствующую плату выдаваемого надзирателями. Минута разговора — двадцать долларов. Эсэмэс — пять долларов. Натка тараторит хриплым голосом: какая в Стамбуле погода? Правда ли, что в Босфор вернулись дельфины? Она, как и я, любит Стамбул. За две минуты разговора не спрашивает ни обо мне, ни о девочках, ни о чем еще. Натка мечтает снова увидеть Босфор. Просит меня выйти на балкон, чтобы она услышала крик чаек. Раз в три месяца позволяет себе послушать свободу. Две минуты свободы за сорок долларов. На прошлой неделе от Натки пришла эсэмэс: «Денег нет, позвонить не могу. У меня нашли туберкулез. Как у Кати. Я не умру. Я хочу жить. Сходи в церковь, помолись!»

После этих страшных историй с девочками у меня нет никакой уверенности в завтрашнем дне. Если когда-нибудь надо мной нависнет угроза «решетки», покончу с собой. Прячу под шелковой подкладкой в сумочке пузырек с уксусной эссенцией — в критической ситуации выпью и сгорю изнутри… Боюсь даже думать об этом. Не хочу умирать. За свободу я отдам все деньги — я не смогу жить без дыхания Босфора. Не смогу заснуть без колыбельной прибоя. Абсолютно за все надо платить, даже за засохший сыр в мышеловке.

…Джемаль учит Дашу читать Коран. Она четвертый год в Стамбуле. Семь месяцев проработала стриптизершей, в этом году приняла ислам: «Моя надежда теперь на Аллаха». Я подтруниваю над Дашей: «Неужели ты, проститутка, собираешься совершать намаз?» Обижается: «Чистота души важнее, чем чистота тела. Тело — временная физическая оболочка. В Судный день Аллах будет судить нас по намерениям». Джемаль уже привык к тому, что многие русские проститутки в Стамбуле приходят в ислам. Он сам когда-то совершал намаз. Второй год, как перестал: «Стыдно перед Всевышним…» Я тоже верю в Аллаха, но не верю, что ему нужен мой фальшивый намаз. Если Даше намаз чем-то помогает, то пусть молится: религия все-таки лучше, чем наркотики. Слава Аллаху, Дашка не пристрастилась к наркоте. Устояла, выбрав другое. Кстати, проституция — тоже своего рода религия. Только верить надо в себя и в сегодняшний день. Что будет завтра, все равно неизвестно…

15

… Я разливаю по кружкам кофе, добавляю для запаха коньяка, ложку ванильного сахара. Светка протягивает мне потрепанную пачку «Мальборо». Глаза блестят, кончик носа покраснел, ухмылка на сонном лице. «Не хочу». Она настаивает. «Свет, я на пустой желудок не курю». — «Кончай выпендриваться, я тебе курево не предлагаю, а кое-что покрепче». Открывает крышку сигаретной пачки. Высыпает на стол мелкие оранжеватые таблеточки с мультяшной рожицей Микки-Мауса в центре. Экстази. Света снова подсела на наркотик. Я злюсь: «Слушай, кончай глотать дрянь! Хочешь сдохнуть или в облаву попасть?» — «Эээээ… Хуже-то не будет». Берет одну таблетку, глотает. Пытается запить кофе. «Сдурела?! Кофеин с экстази мешать нельзя, сердце посадишь!»

Спустя полчаса Светка подрывается с дивана, несется в туалет. Ее тошнит. Явная передозировка: видимо, вчера ночью приняла много таблеток, еще сегодня повторила. Бегу на кухню, смешиваю с двумя литрами воды чайную ложку перца, полпачки йогурта, молотую гвоздику. Отличное средство от интоксикации. Света пить «настойку» отказывается — матерится, требует оставить в покое. Заставляю все-таки. Спустя час она засыпает…

Я плохо переношу наркотики, даже самые легкие. Полностью теряю самообладание. Могу кричать, плакать или громко хохотать. Однажды пыталась покончить жизнь самоубийством — девчонки удержали. Джемаль, узнав о произошедшем, чуть не выбросил меня на улицу. Законченная наркоманка никому не нужна. Потом все-таки пожалел… Почти всю зиму 2002-го «просидела» на коксе. Хотелось забыться, заглушить депрессию. Я отказывалась от еды, мало спала, вечерами обслуживала клиентов. Ложилась подо всех подряд. Без разбору. Приняв кокаин, становилась батарейкой «Энерджайзер». За ночь «обрабатывала» не меньше десяти мужиков…

Конечно, Джемалю такая активность была выгодна. Но он понимал, что в таком режиме долго не протяну. Я была и остаюсь востребованной девушкой в его «батальоне» — терять золотую жилу не хотел. На две недели отправил меня, измученную, к своей бабушке на азиатскую окраину Стамбула. Представил, как очередную жену брата-ловеласа. Запретил выпускать на волю. Наказал насильно кормить два раза в день, заталкивать в душ по утрам, поить через каждые шесть часов какой-то гадостью со вкусом грецких орехов. Я не брыкалась. Когда действие кокаина ослабевало, сама понимала, так дальше продолжаться не может. Хотела жить и смогла найти в себе силы… За четырнадцать дней в изоляции смирилась с отчаянием, внутренней болью. Решила жить дальше… Вернулась к Джемалю посвежевшей и с тех пор ни-ни. Иногда чувствую на языке холодно-металлический налет кокаина. Джемаль успокаивает: «Скоро пройдет. Ты покупала самый сильный кокс — нужно время, чтобы вся дрянь вышла…» Когда девочки предлагают покайфовать, еле сдерживаюсь. Однако стоит произнести «нет», и искушение моментально исчезает…

…В Стамбуле многие русские проститутки подсаживаются на наркотики. В основном глотают экстази, из-за доступности. Меньшая часть нюхает кокаин. Он дороже. Удержаться удается, может быть, десятерым из ста, остальные девочки буквально живут на наркотиках. Кто-то умирает от передоза, кто-то попадает в тюрьму за хранение и распространение… Здесь сегодня достать наркоту проще простого, как полиция ни старается. По вечерам подозрительных лиц могут остановить прямо на улице: проверить сумку, одежду, обувь… Торговля расцветает после девяти вечера. В любом клубе на Бейоглу[126] без проблем можно купить экстази — все остальное нужно заказать заранее. Кокс, как правило, попадается отвратительного качества. Слабого действия, с примесями. Нужно иметь надежного продавца. Я «отоваривалась» у толстого армянина Симона, тот продавал кристально чистый кокс, давал в рассрочку, по желанию с доставкой на дом. В прошлом месяце Симона арестовали во время крупной сделки в одном из неофициальных гей-клубов Таксима[127].

…Никто из моих клиентов не использует «Виагру». Турки с проблемой слабого разогрева, как правило, за полчаса до секса принимают экстази. Запивают таблетки подсоленной водой для усиления эффекта. Мне плевать, как «разогревается» клиент. От себя могу предложить для возбуждения минет, станцевать стриптиз, исполнить массаж. Дальше дело за партнером… Экстази реально спасает при слабой эрекции. Но Джемаль говорит, разрушает печень, почки, сосуды: достаточно пару месяцев ежедневно принимать пилюли, чтобы слечь с отказом органов. Однако экстази остается «черным символом» клубной жизни Стамбула. Особо проворные пытаются вывезти наркотик в другие страны, из-за этого на границе ужесточились проверки. Недавно поймали турка, везшего мешочек экстази в Питер…

16

Садык

Полные губы темно-вишневого отлива, карие глаза с короткими ресницами, мужественный подбородок. Очки в квадратной оправе. Шрам на левой щеке. В юности он подрался с дворовым мальчишкой-«авторитетом»: он дрался кулаками, а «авторитет» вытащил нож. Полоснул по щеке безоружного противника, но тут же и поплатился, через считаные минуты перестав быть «авторитетом» двора… Рельефная грудь с легкой волосатостью. Крупные коричневые соски, накачанный пресс. Он не метросексуал, как сейчас модно. Не делает маникюр, не удаляет волоски в носу, не бреет подмышки. У него сильные руки, грубоватая кожа, обволакивающий голос, крепкие ягодицы, страстный взгляд. Он чист, опрятен. Его мужественность — природная. Родился настоящим мужчиной. Рядом с ним и чувствую себя защищенной. Как за каменной стеной. Я уверена, что он никогда не унизит женщину. Мужчина, уважающий даже проститутку, уважает женское в женщинах. Для него жена — это навсегда. Жена — «мать моих детей». А проститутка — просто отличный, ни к чему не обязывающий секс. Во всяком случае, так рассуждают на Востоке…

…Клиент может понравиться, но ему нельзя говорить об этом. Клиент остается клиентом, что бы там ни было. При любой внешности. При любых обстоятельствах. С ним ты должна быть такой же, как со всеми. Ты — проститутка, он — клиент. Он — платит, ты — выполняешь… С Садыком мне не сложно перешагнуть черту дозволенного. Когда на мне бьется в конвульсиях его тяжелое тело, когда жесткая шерсть на его ногах колет гладкую кожу моих бедер и чувствую внутри горячие волны неостановимой страсти, я становлюсь другой. Маленькой женщиной в объятиях большого мужчины. Он ведет за собой, я беспрекословно подчиняюсь. Когда Садык во мне, я ощущаю себя любимой. Женщиной. Оказывается, еще могу чувствовать… Садык не оригинален в постели. Он не знает разных поз, не разбирается в ласках, предпочитает миссионерскую позицию. Нежно раздвигает мои ноги, целует грудь, ложится сверху, мгновенно проникая в самую глубину. Ничего сверхъестественного. Но этого достаточно, чтобы уже через мгновение меня накрыло волной удовольствия. Рождает страсть больше энергетика Садыка, чем тело. С ним хочется растянуть минуты в часы, продлить ночь, не впускать в окна утро…

Ему тридцать один год. Араб по происхождению. Родился в Измире, вырос в Марокко, учился в Азербайджане, затем в Кельне. Теперь уже больше полугода в Стамбуле. Пригласили работать по контракту в Центральную клиническую больницу. Садык — выдающийся хирург-онколог. Работу свою любит. Выбрал по настоянию матери: «Аллах благословляет тех, кто помогает людям», и не пожалел. Садык проводит в клинике по двадцать часов в сутки, проводит минимум три операции в день. К нему приезжают больные со всего Востока. Он пьет много кофе, отказался от сигарет, меня навещает два раза в месяц. Говорит: разрядиться, забыть обо всем. Платит щедро, в долларах.

Супруга Садыка Фатима живет со свекровью в Марокко, воспитывает двоих пацанов. «Жаль, редко удается ездить к ним. Скучаю. Жена воспротивилась переезжать сюда: не любит Стамбул. Только на Рамадан[128] привозит сыновей. Вместе проводим праздничные дни»…

На самом деле я практически не общаюсь с клиентами. Садык — исключение. После секса мы лежим на кровати и часами болтаем. Смотрим в потолок. Прижимаюсь к его влажному телу, он гладит мои волосы. Нам хорошо. В закоулках подсознания понимаю: так нельзя. Проститутке вредна любая связь с клиентом, кроме физической. Проститутке нельзя влюбляться. Восточные мужчины шлюх в жены не берут… Садык признается, что я — единственный его друг в городе контрастов. Со мной он такой, какой есть: «Спокойно мне около тебя. С тобой я могу расслабиться, смягчиться, дать волю эмоциям. С Фатимой такого себе не позволяю. Мы с ней почти не занимаемся сексом: раз в год, чтобы зачать ребенка. Когда пытаюсь любить ее, она плачет, что ей больно, и я спешу быстрее кончить. Заложить в нее семя. В нашей семье принято иметь пятерых детей, у нас пока двое. Мама ждет еще троих…» Он рассказывает сонным голосом, пьет мартини. Я смотрю на этого уставшего мужчину с грустными глазами. Сильного внешне, мягкого внутри. Настоящего мужчину. Таких ведь совсем мало. Думаю о Фатиме, не осмеливаясь высказаться в слух. «Чужая семья — темный лес». Может, Садык дома другой? Нет, ерунда! Человек с такой душой плохим быть не может.

Он уходит, и я забираюсь в душ. Включаю горячую воду. Кипяток. Обжигаюсь и плачу. Не по Садыку, я не влюбилась. Мне просто мучительно покидать сказку, возвращаться в жестокую реальность. Там, точнее здесь, ждут Джемаль с парой прилипчивых клиентов и очередной zalim ak am… Иногда мне хочется попросить Садыка больше не приходить. Порекомендовать ему Дашу, что ли? После арабского хирурга тяжело осознавать реальность, в которой я — обычная проститутка без будущего… Очень прошу тебя, не надо больше!

17

Тамара

Во время разговора часто повторяет «ладно уж». Задумчивая, эмоциональная. Одевается в серое, обожает серебряные изделия, игнорирует косметику. От природы имеет густые брови — и давно перестала их выщипывать. Безумно красивая грудь. Небольшая, четко очерченная, с оттопыренными абрикосовыми сосками. Много читает. Предпочитает Саган, с ее книгами не расстается ни на минуту: считает что «волшебная Франсуаза» приносит ей удачу. Тамара — белокожая, по-кавказски волосатая, привлекательная худощавая брюнетка. Морщинок у нее почти нет, а вот вены ног опухли от постоянной ходьбы, кожа на пятках трескается от плоской обуви. Подагра активно прогрессирует. Жалуется на хроническую усталость: «В принципе нагрузка не такая, как раньше. Наверное, я сейчас переживаю взрыв усталости, накопившейся за десятки лет. Ладно уж… Судьбу не перепишешь…»

Всю молодость она пропахала на трех работах. Одна содержала семью: двух дочерей, пожилую мать. С девяти до пяти трудилась на ткацкой фабрике, с шести до девяти вечера подрабатывала в кондитерском цеху. До полуночи мыла полы в районной трехэтажной школе. Муж к тому времени уже спился и покончил с жизнью. Он был прозаик, член Союза писателей Грузии. Восхищался Нодаром Думбадзе. Сам выпустил одну повесть на грузинском, на русский переведена не была. «Такого мужа мне выбрала мама, она дружила с матерью Резо. Насильно выдала замуж в восемнадцать. Через полгода я забеременела, родила двойняшек… Честно говоря, Резо не любила, он был занудлив, страдал депрессиями, клянчил деньги у родителей. Отказывался работать, мол, „быт уничтожает вдохновение“. Когда свекровь умерла, мы стали голодать. Пришлось идти работать мне…» Резо умер через четыре года после рождения двойни, перерезал вены в кульминационный период черт знает какого по счету творческого застоя. Тамара о нем не сокрушалась: «Понимаешь, гогона[129], меня раздражают люди, не осознающие, что жизнь — это вечная борьба. Борьба без конца. Конец — это смерть. Как можно жить, летая в облаках?! Элементарно ведь надо себя, близких кормить, стремиться чего-то достичь. Каждый день потеть во имя этих целей. Ладно уж… Каждый сам выбирает свой путь»…

Сейчас Тамаре пятьдесят семь лет. Она лихо матерится, курит крепкие сигареты. Искренняя женщина, простодушная, верит в справедливость. Турки таких называют kemiksiz bal k[130]. «Я грубой никогда не родилась, это жизнь такой сделала. Да и с кем мне любезничать? С торгашами?! С ними надо быть жесткой: сдала товар, подсчитала общую сумму, скидку сделала и получила свои деньги — всё! А уж они наваривают: впаривают народу дешевую турецкую одежду по тройной цене. Ладно уж, бог судья…»

Тамара — профессиональная челночница, с пятнадцатилетним стажем. Два раза в год добирается автобусом до Стамбула, закупает здесь шмотки среднего качества. Поставляет в Тбилиси и Москву, сдает товар владельцам тамошних «точек»: «Это выгодный бизнес, если знаешь, где закупать барахло. Я договорилась с двумя стамбульскими мелкими фабриками, за приемлемую сумму скупаю у них летнюю, осеннюю одежду. Если джинсы стоят четыре-пять долларов, отдаю перекупщикам за десять. Так и дорожные затраты покрываются, и еще прилично остается…» Тамара занимается челночным бизнесом уже для себя. Раньше на вырученные деньги кормила семью. «А вот теперь на себя трачу. Маму похоронила, дочерей выдала замуж. Спокойно живу в двухкомнатной квартирке. Отремонтировала ее, купила новую мебель, на каникулах внуки у меня гостят… Мне два раза в год приезжать сюда достаточно. Я здесь душой отдыхаю, плюс дела делаю, к тому же с тобой повидаться могу…»

Мы знакомы с Тамарой около трех лет. Познакомились в кафешке недалеко от Лалели, разговорились… Я познакомила Тамару с Джемалем, и теперь, приезжая в Стамбул, она останавливается в нашем отеле. По утрам вместе завтракаем, потом ходим по рынкам. Тамара откровенничает, делится историями из жизни, призывает меня «держать хвост пистолетом». И не осуждает, даже поддерживает: «Ты красивая девка, на тебя и спрос большой. Хотя турки-то не очень привередливы, им лишь бы „дырка“ была. Кстати, твой Джемаль стал ко мне липнуть! Я, конечно, сразу остудила, крепко приложила… А ладно уж, я не злюсь. Он неплохой мужик, правда, хитрый кобель».

Молодость она вспоминает как-то удивленно: «Я же тоже была молодой, тоже испытывала трудности. Но веришь ли, ни разу не приходило в голову пойти на панель. Может, мы, грузинки, воспитаны иначе? А может, время другое теперь? Ладно уж, я тебе не мать, чтобы ругать или советовать. Одно точно знаю: тебе в этом гадюшнике не место. Будь сильной. Не опускай руки, даже если эти руки отрубят… Тогда все и изменится».

Тамара выпивает вторую чашечку турецкого кофе и пристально смотрит мне в глаза. Я молча киваю, тереблю прядь… Насчет гадюшника она очень права, но есть ли выход? Все равно после общения с ней появляется какая-то надежда на другое будущее.

…Надежда появляется в моей жизни на неделю. Пока Тамара рядом. Как только она возвращается домой, опять погружаюсь в уныние. Иногда так хочется уехать с ней, жить себе тихо в Тбилиси, познакомиться с дочерьми Тамары, может, сидеть с их детишками. Пустые надежды для проститутки — это как сказки для детей перед сном.

«Не опускай руки, даже если эти руки отрубят…» Не опущу.

18

Я купила черепашку. Карликовую, рыже-коричневую, с выпученными глазками, змееподобной головой. Медлительную и грациозную. Она обошлась дешево, около пятнадцати долларов… Всегда мечтала завести живность, но у мамы была аллергия на собачью шерсть, грызуна запретил отец: «Еще крыс дома не хватало», а кошки у нас не приживались — заболевали и дохли. Аквариум, по словам бабушки Аси, заводить было рискованно: «Кому-то рыбки приносят счастье, а кого-то обрекают на несчастья. Лучше не играть с огнем, внученька». В детстве, несмотря на присутствие брата, я страдала от одиночества. Хотелось привести домой щенка с улицы, кормить его вкусностями, выгуливать до школы и после, засыпать с ним в обнимку. Но маму огорчать не хотелось… Возвращаясь с занятий, я кормила бродячих собак. Завтрак, который мама по утрам клала в портфель, доставался длинноухой дворняге, хромающей на одну лапу. Я называла ее Белоснежкой. За белую шерсть, всю, правда, в уличной пыли.

Белоснежка была жутко пугливой. Я-то наивно связывала это с тем, что собачке страшно спать по ночам во дворе. Как выяснилось позже, Белоснежка страдала от побоев нашего районного электрика Данилы. Ранним утром он избивал несчастную дворнягу, вымещал на ней накопившуюся злость.

От Данилы сбежала жена, взяв с собой единственного сына. И мужик сходил с ума… Когда я пошла в восьмой класс, Данилу нашли мертвым в подъезде № 7. Бессердечного электрика убило током. Я безмолвно радовалась за Белоснежку: с тех пор собака перестала бояться прохожих. Спустя год родила пятерых щенят. Теперь моя любимица стала Белоснежкой с пятью гномами…

О карликовых сухопутных черепахах я прочла в «Pakonun sayfas»'. На следующее утро побежала в зоомагазин за миниатюрной подружкой. Продавец назвал этот вид черепах «русским», отметив, что их привозят из Южного Казахстана или Ирана. Какая, интересно, связь с Россией?.. Также выбрала для черепашки небольшой аквариум и мешочек специального грунта с песком, чтобы засыпать дно, поилку и лампочку. Заплатив за все около сорока долларов, я, осчастливленная, поспешила в отель. По дороге размышляла над именем. Выбрала Хаяль[131], с ударением на «я». Красиво звучит и со смыслом. Хаяль действительно стала осуществившейся мечтой: наконец-то рядом со мной доброе, молчаливое существо. Не осуждает и не предает. Мы будем вместе и в добрые, и в горькие дни…

Если верить консультанту зоомагазина, Хаяль всего два месяца. Он объяснил мне, чем кормить черепашку, в каких условиях содержать. «Аквариум — оптимальный вариант для сухопутной kaplumba a[132]». По дороге из магазина зашла в «For you»[133]: свежие листья салата, по полкило помидоров, огурцов, маложирный творог, несколько видов зелени, все тоненько нарезать — и еда для Хаяль готова. Никаких сухих кормов — пусть ест натуральное.

Сейчас Хаяль помещается в мою ладошку. Сразу начинает принюхиваться к пальцам, расширяя ноздри. В основном ест, спит в светлое время суток. Такая же «сова», как ее хозяйка… Дрыхнет со мной — я перекладываю ее из аквариума в маленькую коробку из-под шоколадных конфет, наполненную сорванной на улице травой. Хаял зарывается под свое зеленое «одеяло», затихает. Иногда во сне тихонько сопит, ерзает в «кроватке». А я иногда среди ночи вынимаю «мечту» из коробки, укладываю подле себя в луночку в пышном одеяле. Она моментально засыпает, даже не пряча голову в панцирь…

Если светит солнышко, выходим на прогулку. В парке выпускаю Хаяль на волю, и под моим присмотром она ползает в траве. Замирает у одуванчиков. Видимо, отыскала деликатес себе по вкусу… Джемаль пока не в курсе о пополнении в своем отеле, благо карликовую черепашку трудно заметить. Ни сутенер, ни клиенты присматриваться к пустому, на первый взгляд, аквариуму не станут. Подумают, один из элементов декора комнаты. Сам Джемаль не любитель животных, однажды не позволил мне завести котенка из-за возможности «мерзкого запаха в отеле». Надеюсь, о Хаяль он и не узнает. Честно говоря, мне наплевать на его мнение, Черепашка уже стала частичкой моего стамбульского настоящего. Буду бороться. Я и без того отказалась от будущего, не позволю отнимать у меня настоящее.

19

Месуде

Гадалка — полная бледнокожая женщина с коричневой родинкой над губой. Голубые глаза, лучезарная улыбка. Шеи почти не видно, волосы собраны под бежевой косынкой, одета в мышиного цвета балахон с длинными рукавами. Принимает посетителей в маленькой комнате старинного дома. Дворик перед входом переполнен худыми кошками. Комната у нее простая: стены побелены, у двери продавленный диван, у окна журнальный столик с подкосившимися ножками. В центре на полу истоптанный ковер с широкой золотистой подушкой, похожей на лепешку. Гадалка сидит на ней, по-турецки скрестив ноги….

Она и встречает, и провожает с улыбкой. Я и не знала, что ясновидящие могут быть такими дружелюбными. И кажется, на деньгах не помешана: кто даст, тому спасибо; кто не даст — скатертью дорога. Мы сидим с Дашкой на диване, как испуганные котята. Прижались друг к другу. Даша нервно моргает. Я пристально наблюдаю за прорицательницей: «Ho geldiniz!»[134] — и она с головы до ног укрывается огромным куском зеленой ткани. Открывает Коран, бубнит под нос какую-то молитву. Спрашивает мое имя. «Александра». Потом имя матери. «Лидия». Ясновидящая повторяет за мной имена со смешным акцентом. «Bismillahir-rahmanir-rahim… Lidyan n kz Alesandra…»[135] Затем продолжительная пауза. Я жду предсказаний. Даша по-прежнему дергается: увидит, мол, что мы проститутки, нашлет проклятие… «Даш, уймись, а? — шиплю ей: — К ней все шлюхи Стамбула бегают. Мы не первые и не последние. Внимательно слушай, запоминай. Вдруг я что-то пропущу…»

Из окна на сидящую гадалку падает луч солнца, будто привносит благословение с небес. Она заговаривает неожиданно. На турецком, с непонятными мне арабскими словами. Видно, из Корана. «Вижу слезы. Плачет дерево твоей жизни. Слезы капают в черное озеро. В нем плаваешь ты. Голая. Рядом двое мужчин. Один из них дьявол. Сероглазый. У него в руках твой стыд. Он покажет его всему миру. Посмеётся над тобой…» Становится жутко. Я начинаю поспешно задавать вопросы. «Бесполезно пересаживать дерево. Оно уже пустило корни. После вечернего намаза завтра познаешь неизвестное. Смирись». Что за абракадабра? «Хорошо, предположим, судьба опять даст мне пинок под зад. Ну а что-нибудь положительное в моей жизни ты видишь?» — «Ты любишь телом. Скоро полюбишь душой. Как полюбишь, на твое плечо сядет ворон смерти. Захочет украсть душу. Сражайся, не отдавай… Выиграешь сражение — получишь награду». Я в недоумении. Почему она говорит так загадочно? Только собиралась озвучить последний вопрос, как гадалка скинула покрывало, захлопнула Коран, встала на ноги: «Доченька, ты расплачиваешься несчастьями за будущее счастье. Больше тут нечего добавить. Аллах в помощь». Она покидает комнату, и трусиха Даша тут же выбегает за ней. Я оставляю десять долларов на подушке и выхожу следом…

Я узнала о Месуде от Джемаля, тот частенько ходит к гадалкам. «При такой рискованной работе без их помощи нельзя. Они указывают на врага, пока он не нанес первый удар. Месуде раз десять меня спасала. Вот Али из соседнего квартала однажды попросил нехилую сумму в долг. Я отказал, и он взбесился. Решил обчистить мой кабинет, потом поджечь отель. Месуде предупредила меня. Я пошел к Али, открыто заявил, что в курсе его паршивых намерений. Пригрозил убить его двух дочерей, если посмеет поджечь отель. Али обалдел и угомонился». Джемаль и мне не однажды предлагал сходить к ясновидящей, но я отказывалась. Сразу в памяти всплывали слова бабушки — она была верующей, ходила в церковь, в сложных ситуациях советовалась с батюшкой. И вот бабушка говорила, что гадалки быстро умирают, не доживают и до пятидесяти, потому что каждое гадание сокращает жизнь. «Нельзя заглядывать в будущее, иначе лишишься настоящего…» Страх перед гаданиями засел во мне навсегда. Даже в старших классах, когда девчонки по воскресеньям собирались на даче у Леры погадать, я избегала поездок под самими хитроумными причинами…

А недавно сидела в компании с Босфором и задумалась о своей жизни. В голове ожили вопросы… И в этот момент позвонил Джемаль: «Я отъеду на часок поболтать с Месуде, а ты возвращайся быстрее, к семи у тебя будут гости…» Я слушала Джемаля, произносила после каждого его слова «о^,кей», про себя выбирая день для похода к гадалке. Я решилась. Интересно, что она скажет? Уж мое-то будущее — сплошной туман…

…Месуде проникает в судьбу обратившегося к ней человека через Коран. Между строк Писания она видит загадочные фразы на арабском, с тайным подтекстом. Нужно уловить суть предсказания, связать его с событиями настоящего. Джемаль говорит, что только шарлатаны выкладывают все прямым текстом, а настоящие ясновидящие редко называют имена — максимум первые буквы. Зато четко описывают внешность. И часто ошибаются в датах — событие предсказывают, но не время его исполнения. Джемалю виднее — он обошел почти всех прорицательниц Стамбула. Интерес к гадалкам в Турции повышенный, хотя в глазах верующих турков гадалки — дьявольские посланники… Рекламу в газетах, как в России, здесь прорицатели не размещают: о даре или шарлатанстве какой-либо ясновидящей можно узнать из уст в уста. Одни знакомые спрашивают у своих знакомых, эти знакомые спрашивают у родственников своих знакомых. Целая цепочка. Мне повезло, у Джемаля без проблем узнала адрес и, прихватив Дашу за компанию, поехала на западную окраину…

Все-таки после слов Месуде я разволновалась. Сначала не поверила, но, вспомнив истории Джемаля о даре этой женщины, задумалась. «…Плачет дерево твоей жизни. Слезы капают в черное озеро. В нем плаваешь ты. Голая. Рядом двое мужчин. Один из них дьявол…» Что за несчастье впереди? Как отличить мне дьявола в потоке клиентов? Сероглазых в Турции пруд пруди. «…Выиграешь сражение — получишь награду…» Какое сражение? С кем? Вот сейчас записываю эти фразы в Дневник, стараюсь осмыслить их. Тщетно. Ничего не понимаю. Остается ждать сражения, черного озера, мужчину-дьявола. Вот ведь мне везет! Лучше бы Месуде предсказала мужа-олигарха и «Феррари», или дом в Ницце, или хотя бы смерть. Я устала сражаться. И награды не хочу…

20

…Алька перебрасывает через блютуз видеофайл на мой «Нокиа». Называется Trax_v_Stambule.3gp.

Наверное, какая-нибудь парочка сняла пикантное видео в Турции. Продолжительность две минуты двенадцать секунд. Объем 2.3 МБ… «Алекса, третий день прячем от тебя это. Боялись показывать. Все же будь в курсе… Ты не переживай, подруга! От скотов-мужиков лучшего ждать не приходится». Закачалось… Я смотрю первые пятнадцать секунд и останавливаю в шоке. Мурашки по телу. Желудок сжимается. В горле пересохло: «Это откуда?!» — «Девочки из Интернета скачали». Мое тело вдруг стало тяжелым и неуправляемым…

…Эпизод № 1. Первые пятьдесят две секунды. Я. Крупным планом. Кувыркаюсь в постели с загорелым брюнетом. Он раздет. Его лица не видно, только широкая спина и ягодицы в черных волосах. Звук слабый. Слышен мой смех. Я пьяная. Мужчина пытается раздвинуть мои ноги, чтобы войти в меня. Отказываюсь, требую натянуть презерватив. У него отвердевший член. Обрезанный. Темно-бордовая головка, густая растительность на лобке. Он настаивает. Я хохочу, вульгарно растягивая «yooookkk!»[136]. Нас снимают со стороны. Качество картинки размывается при приближении. Видимо, у мобильника слабая видеокамера. Снимающий подходит ближе. Я закатываю глаза, смеюсь, закрывая объектив ладонью: «ekmmmeeeee»[137]. «Оператор» заговаривает на русском: «Не парься, снимаю для нас… А ну-ка покажи, что еще умеешь…» Брюнет — кажется, курд по национальности — наваливается на меня всей тяжестью. Напрягшись, засовывает член в мое влагалище. Я продолжаю заливисто хохотать. Снимающий в восторге: «Уффф, молодчина! Давай-давай, не подведи»…

…Эпизод № 2. Следующие пятьдесят девять секунд. Я лежу сверху на том самом курде. Целую его тело. Он стонет, закрыв глаза. «Оператор» снимает лицо товарища: толстые брови, нос с горбинкой, губы красивой формы. Выбритый. На его лице написано блаженство. Он слизывает языком капли пота над губой. Положив руки на мой затылок, просит: «Yala, can m, yala…»[138]. — «Seve-seve…!»[139]. Я облизываю член, обхватив его правой рукой. «Оператор» приближает камеру, затем становится позади меня. Вытаскивает из брюк свой белый член, обтирает о мои ягодицы. Через десяток секунд курд кончает. Я вытираю простыней сперму с подбородка. Брезгую…

…Эпизод № 3. Заключительные двадцать одна секунда. Мобильный в руках курда. Он снимает, как я делаю минет его русскому другу. Тот в порыве экстаза произносит: «Соскучился по нашим девкам…» Конец ролика.

Мне не стыдно. Чего стыдиться? Я — проститутка. В ролике выполняю свою работу… Но как обидно! Воспользовавшись моим опьянением, клиенты сняли все на камеру, выложили ролик в Сети. С какой целью? У меня нет права обижаться. Нас, оплаченных «дырок», не уважают. Чего мне ждать от людей? Точно не восхищения и аплодисментов… Но ведь снимал не турок, немец или араб. Русский. Такой же русский, как я. Соотечественник. Если бы это сделали местные мужики, смирилась бы. А этот зачем?! Откуда он знает, какая жизнь заставляет меня спать со всеми подряд?.. Алекса, перестань качать права. Ты проститутка. Ты не имеешь права голоса…

…Когда Алька ушла, я заперлась в ванной и рыдала, как малый ребенок. Захотелось обнять маму, выплакать слезы в ее платье с родным запахом… Снова посмотрела запись. Разозлилась и разбила телефон о стену. Экран треснул, батарейка отлетела. Даже Хаяль вздрогнула в аквариуме. Кажется, я разочаровалась в людях окончательно. И в себе. Увидела Алексу со стороны, возненавидела навсегда…

Прошло несколько дней. Я продолжаю работать. Девочки политкорректно отмалчиваются — все, кроме завистливой Вали. Встретив меня в клубе, она с подковыркой заметила: «Лапочка, ты очень телегеничная. Может, из Стамбула в Голливуд переберешься, а?» Я смолчала, отхлебнув водки… Обижаться, переживать — роскошь непозволительная. Каждый день в Стамбуле — это деньги. Если я перестану приносить деньги, восточная книга моей жизни закроется…

У памяти тоже есть иммунитет — стирает то, что приносит боль. Случай с роликом скоро окончательно исчезнет из моей памяти. Вот только закончу описывать этот случай в Дневнике, и все…. Иначе невозможно. Если память будет архивировать такие эпизоды, придется повеситься. Правда, каким бы сильным ни был иммунитет памяти, я уверена, что все остается в душе. Боль отпечатывается на ее поверхности темными несмываемыми пятнами… Как сказала ясновидящая? «Один из них дьявол… У него в руках твой стыд… Он покажет его всему миру…» Права оказалась Месуде! В таком случае впереди еще ждет «ворон смерти», который «захочет украсть мою душу». Судьба в очередной раз затеяла со мной игру на выживание.

21

Озан

Я стала у него первой. Он у меня — черт знает какой по счету. Я отнеслась к нашему сексу как к незатейливому рабочему процессу, а он — с душой. Думал прежде всего обо мне. Из него вырастет отличный любовник. Отличный любовник — это мужчина, во время соития смотрящий на партнершу сверху вниз, а не снизу вверх. Он смотрел мне в глаза. Прямо делалось неудобно от такой искренности. Он дрожал на мне, двигаясь медленно и осторожно. Перед тем как кончить, ласково предупредил. Если мужчина предупреждает о семяизвержении, он — стопроцентный романтик.

Озану семнадцать лет. Смуглый парнишка с крупными стопами. Брюнет. Набриолиненная голова с «мокрым эффектом». Тонкие губы, красивый нос, добрые глазки шаловливого лисенка. Брови эстетично срослись. Сильные руки, широкие плечи, худощавое тело. Кривоватые ноги, небольшая попа в две ладони. Занимается футболом. Лицо, уже приняв черты мужественности, еще хранит детскую миловидность. Молчаливый, серьезный. Он забавно курит, откашливаясь после каждой затяжки. Никотиновый «чайник». Подхожу к нему, подсаживаюсь рядом на подоконнике, вынимаю сигарету из пальцев. Подмигиваю, мол, учись, пока жива. Смачно затягиваюсь, сексуально выпуская дым — не весь сразу, миниатюрными облачками. Озан восхищенно хлопает в ладоши. Прижимается ко мне, утыкает нос в шею. Я запускаю руку под его белые трусы, глажу ягодицы, подбираюсь указательным пальцем к анальному отверстию. Оно волосатое, влажное, сжатое. Пытаюсь ввести палец. Он напрягается, отстраняется назад: «Niye bu?»[140]. Мне нравится, когда он злится. Нравится его восточное упрямство. Восточное или, скорее, юношеское? «Affet, yavrum… aka yapt m»[141]. Он хмурится, подтягивая выше пояс кристально чистых «боксерок» с красно-синим лейблом LCW[142]. Наверное, домработница еще тщательно отутюжила, чтобы убить микробы. Чудесный домашний мальчик…

Он сбегает ко мне два раза в неделю с последних двух уроков. Два часа свободы. Два часа блаженства. Точнее, один час сорок пять минут. Пятнадцать минут требуется, чтобы одеться и добежать обратно до школьных ворот, где его дожидается шофер Левент. Он не только водитель семьи, но и верный информатор Бенал — матери Озана. Она контролирует все шаги единственного сына. Решение матери не подлежит повторному рассмотрению. По словам Озана, мать выбирает, с кем ему общаться: «Среди моих друзей нет ребят из простых семей. Как минимум это дети профессоров. Мама считает, что состоятельные должны общаться с состоятельными. Средние со средними… Чтобы не было зависти». Бенал не против того, чтобы сын контактировал с девушками. «Мои подруги — дочери маминых подруг, иначе быть не может. Это девушки, которые напоказ совершают намаз и одновременно не отказывают себе ни в чем. И травку курят, и в Интернете небезгрешно развлекаются». Отец Озана — главный продюсер одного из ведущих телеканалов. Ему не важен сын, ему важны рейтинги. После работы до ночи засиживается в кабинете, изучая итоги очередного социального опроса. Если рейтинг канала падает, рядом с бумагами непременно стоит бутылка водки для успокоения. Если рейтинг растет, появляется бутылка виски — отметить успех…

У Озана есть сестра Гюльшен. Бенал с ней не разговаривает. Сестра пошла против воли семьи, влившись в шоу-бизнес: запела, выпустила два диска, снялась полуголой для FHM[143], около полугода жила с Мустафой Сандалом[144]… Отец, тайком от Бенал, помогает дочери. Раскручивает на других каналах, снабжает деньгами, всячески покровительствует. Мать запретила Озану даже вспоминать о сестре. «В школе часто спрашивают о Гюльшен, а мать не разрешает признаваться, что мы родственники, на людях. Приходится глупо врать. Одноклассники смеются…» Спрашиваю Озана: «Ты боишься матери?» — «Не боюсь, а уважаю. У нее больное сердце, ей нервничать нельзя».

Озан вышел на меня через товарища из старшего класса: «Он самый продвинутый в нашей школе! И дружит со мной. Нет, скорее, с моими деньгами. Я попросил его найти мне женщину для секса. Он договорился с Джемалем». Мой домашний мальчик говорит, что последнее время буквально с ума сходил от возбуждения: «Осточертело самоудовлетворяться, хотелось попробовать по-настоящему». — «Неужели к такому завидному жениху, как ты, не липнут девки?» — «Алекса, почти все турчанки выходят замуж девственницами. Поэтому бессмысленно заводить отношения без серьезных намерений. Невинные ласки, поцелуи мне не нужны. Я искал опытную женщину…»

Большинство ребят из окружения Озана лишаются девственности с проститутками. Некоторые набираются опыта друг с другом. В любой мальчишеской компании найдется «слабое звено» с гомосексуальной предрасположенностью, кто с удовольствием станет раком в раздевалке. Парни же, поимевшие изнеженного одноклассника, геями не считаются. Они просто удовлетворились, так сказать, неординарным способом… «Противно. Пару раз друзья предлагали так поразвлечься. Но я лучше заплачу деньги и лишусь девственности с женщиной. С такой красивой, как ты». Озан целует меня в шею, скользит губами до грудей. Я впадаю в экстаз. Мальчишку долго учить не надо: сразу усек, где мои эрогенные зоны…

22

Целовал страстно и стеснялся страсти. Обнимал смущенно и стыдился смущения. Торопился и усмирял поспешность… В первый раз всегда так. Я помогла Озану добиться желаемого. Женскими руками направила его мужскую силу. В первый раз важно не надломить. Немного подкорректировать, направить в правильное русло. В первый раз получается естественно, с долей животного инстинкта.

Во второй раз иначе, более гладко. А потом уже процесс отдает наигранностью…

Меня восхищает открытость Озана: в нем нет притворства, заносчивости, высокомерия. Перед нашим первым сексом он признался, что новичок и не умеет «все сделать правильно». Увиденное в порнушке часто невоплотимо в реальности. Движения, позы, прикосновения — одни, а чувства и эмоции — совсем другие… Я попросила раздеть меня. Затем раздела его, прикасаясь губами к встревоженному телу. Легла на кровать, пригласив его лечь сверху. Немного приподнялась, раздвинув ноги. Сама задала ритм действия. Проституткам иногда хочется быть эгоистками: ведь по сути проституция — это изживание эгоизма из себя. Но даже трезвеннику иногда хочется вкусить отличного вина. С Озаном мой эгоизм возродился…

Кончил он быстро, но не преждевременно. Сам испугался. Я прижала к себе. Совсем скоро отправились на «второй круг»: теперь Озан кричал от удовольствия. Я и сама испытала оргазм, а оргазм с девственником — это как бутылка прохладного «Перье» в жаркой пустыне…

Со дня знакомства с Озаном я возненавидела Анну Курникову. Мой мальчик твердит, что знаменитая теннисистка — эталон красоты русских девушек: «Бесподобное тело, блондинка… В России все такие красавицы?» Злюсь, с сарказмом отвечаю: «В России есть покрасивее. Одна из них я». Озан краснеет. Целует в пупок. «Не сомневаюсь в твоей красоте. Ты особенная. Между прочим, у тебя потрясающие пятки…» — «Обычные пятки. Деформировались от каблуков» — «Нет… Они как подушечки, мягкие, белые». Я смущенно вскакиваю с кровати, наливаю себе минералки.

Озан берет мобильный, посмотреть на часы. «Кстати, скачал в сотовый фотки голой Анны. Хочешь взглянуть?» — «Нееет, Озан!!! Насладишься ею дома в одиночестве… Отстань». Я ревную? Нет, конечно… Обнимаю Озана, глажу его нежную спину, горячо облизываю его мальчишеские красные уши. «Родная, я спешу! Левент подъедет через считаные минуты». — «А может, задержишься? Курникову обсудим…» Он смеется. Встает, натягивает рубашку на голое тело…

Я изучила тело Озана, как свои пять пальцев. После секса он засыпает на пятнадцать — двадцать минут. Обнаженный закутывается в простынь, подложив под затылок правую руку. У него волосатые подмышки. Мне это нравится. Признак мужественности. Сильные руки с заметными бицепсами. Маленькие шоколадные соски, на груди волос мало. Выпуклый пупок, от которого вниз прорастает ниточка темных волос. Смотрится сексуально. Я обожаю целовать его шрам от аппендицита. Кожа у Озана пахнет мускатом и цитрусом. Три родинки на его животе составляют треугольник — это говорит о том, что мужчина целеустремленный, с легкостью преодолевает препятствия.

А вот на лице Озана мужественность пока не обозначена. Когда я смотрю на него спящего, во мне просыпается материнский инстинкт. Хочется взять мальчишку на руки, прижать к груди… Одно огорчает: в этой дружбе с моим мальчиком я переступила черту дозволенного.

Я с удовольствием с ним болтаю. В Озане нет юношеского максимализма. Умеет слушать, дать совет. Впрочем, есть в нем и детское озорство… Значительная разница в возрасте между нами не чувствуется. Он, как я, любит чай с лимоном. Как я, ненавидит есть из мокрой тарелки. Как я, трясется от черного шоколада, презирая молочный. И с таким же нетерпением ждет осень, хотя родился летом… По гороскопу мы несовместимы. Он — Рак. Я — Стрелец. Он — Вода. Я — Огонь. Но нам плевать на астрологическую несовместимость — уж если сгорать, то сгорим вместе…

Озан мечтал стать поваром, но после всемирного успеха Бэкхема передумал. Карьера футболиста стала его многолетней мечтой: «Во сне я вижу себя, играющего на одном поле с Дэвидом. Он пасует мне. Удар! Мяч несется… И в этот момент я всегда просыпаюсь! Интересно, забил бы я гол?» Я улыбаюсь, тереблю Озана за уши: «Конечно, забил бы! Верь в себя…»

23

Когда он вынимает деньги из портмоне, я прячу смущение за маской безразличия. Принимаюсь подтачивать ногти пилкой, копошиться в тумбочке в поисках противозачаточных таблеток, искать затерявшуюся под кроватью вьетнамку. Он кладет лиры на красный пуфик и запихивает бумажник в задний карман школьного рюкзака. Платит всегда больше положенного. Отказаться от денег — непозволительная роскошь, вне зависимости от статуса посетителя. Для Алексы он может быть больше, чем клиент, — для Джемаля он остается клиентом при любом раскладе. Успокаиваю себя мыслью, что Озан платит за услугу, а не за человеческое отношение. Но вчера все-таки не выдержала, вернула деньги: «Знаешь, почему я не допускаю сердечности в отношениях с клиентами? Чтобы потом не было так тяжело, как сейчас. Мне приятно быть с тобой и ужасно неприятна мысль, что мое отношение к тебе оплачивается!»

Озан подошел близко, поцеловал в лоб: «Beynini b yle sa mal klarla doldurma. Bunlar ka t par as ndan ba ka bir ey de ildir. Ailemiz i in birka kuru yapar, o kadar. Annem Akmerkez’de bunun on kat n rahat har-c yor»[145].

Деньги Озана я отдаю Джемалю целиком. Отказываюсь от доли. Сутенер подозрительно щурится, интересуется причиной. «Мальчишка, бедняга, даже кончить не может… Еще молоко на губах не обсохло. Спиши на мою благотворительность». Сутенер складывает купюры в карман мятых льняных брюк. Теперь моя совесть чиста, я у Озана денег не беру. У Озана деньги берут обстоятельства.

Он раскрашивает мое одиночество многоцветием искренних чувств. Запылившийся с годами холст оживил семнадцатилетний мальчик! Озан полон надежд. Я тоже хочу иметь надежду, пусть лживую… Он появляется, обнимает, берет в свои руки мою голову. Так не страшно. Я бережно раздеваю его: сначала тенниску, потом майку-безрукавку. Прижимаюсь к горячему телу, вдыхаю привычный аромат, трусь щекой о крепкую грудь. Слушаю биение молодого сердца. Почему я не сумела стать обычной женщиной? Почему у меня не так, как у всех? Я хочу плюнуть на все, убежать с моим мальчиком на край света и зажить простой жизнью там, где нас никто не знает.

Реальность набрасывается на меня как голодный лев на безвольную жертву. Я отмахиваюсь наяву, потом спохватываюсь и делаю вид, что хотела только погладить Озана по волосам. Насторожился. Он не понимает, что со мной происходит. Думает, наверное, что пьяна. Я расстегиваю его ширинку, приспускаю трусы, укладываю. Обхватываю рукой отвердевший член. Аккуратно сажусь на него. Озан ласкает мою шею, облизывает подбородок. Приподнимает за ягодицы — настраивает нужный ритм. Он жаждет действия. «Нет. Стоп». Заглядываю в возбужденные глаза мальчишки: «Умоляю, Озан, замри. Я хочу, чтобы ты просто был во мне». Послушно кивает. Обхватываю ногами спину, сильнее прижимаюсь. Дыхание замирает. Закрываю глаза. Считаю секунды: раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь… Распахиваю глаза и смотрю в потолок. На белом бетонном полотне оживает картинка из прошлого: я маленькая в бабушкином саду. Пытаюсь сорвать алую розу. Стебель упругий, шипы ранят пальцы, вот уже струйки крови побежали по рукам. Сорвать бутон так и не получается. Безнадежно…

…С приходом лета я глубже познаю одиночество. Чаще выхожу в центр, наблюдаю за людьми. Смотрю на парочки, гуляющие по набережной, подслушиваю их. Каждому хочется стать героем любовной пьесы или только мне? Вспоминаю про Озана. Может, я цепляюсь за моего мальчика как за последнюю надежду? Леплю из нашей дружбы более высокие отношения? Зачем? Кого мне обманывать? Себя? Что мне нужно больше, любить или быть любимой? Какая чепуха… Я сама во всем виновата. Нельзя было этого допускать…

… Я стала есть больше острого, хоть и страдаю язвой. Турецкий кофе питает мою гипертонию. Сама же рою себе могилу. Но другого выхода не ищу. Я от многого отказалась, чтобы еще отказаться и от Озана. Пусть будет рядом, и все. На большее я не надеюсь. Я как животное в зоопарке, мечтающее о свободе, — никогда, никогда ее не будет…

24

На желтом настенном календаре обвожу голубым фломастером дни, проведенные в объятиях Озана. Голубой стал для меня цветом счастья, готова купить целый завод по выпуску голубых фломастеров и раздарить на улицах. Пусть каждый получит немного счастья…

Я медленно заболеваю. Им. Погружаюсь на дно океана слез. Мучаюсь от ноющей боли в желудке. Если сводит желудок, значит, влюбилась. До недавнего время я не помнила этого симптома, переживания последних дней напомнили. Страшно… Мои мысли следуют за ним. Где он, что он делает, когда придет… Я спрятала постельное белье, пропитанное запахом его тела, в ящик комода. Не понесу в прачечную. Часто достаю заветные простыню и наволочку. Хлопок кремового цвета с белыми аппликациями. Нюхаю и погружаюсь в соблазнительную истому минувших дней. Мой милый мальчик… Я хочу существовать с ним в унисон, стать его тенью — или воздухом, который он вдыхает. С легкостью проникать внутрь, наслаждаться теплотой юношеского тела. Я хочу держать руку Озана в своей руке. Я хочу курить вместе с ним по ночам, разглядывая звездное небо над уснувшим Босфором. И еще я хочу посылать к нему голубей с романтичными весточками. «Жду тебя, мой мальчик..»

Легче работается. Теперь в клиентах ищу черты Озана. Нащупываю ту же душевную мягкость. Улавливаю в стонах тембр голоса Озана… Он забрасывает эсэмэсками — я обожаю их, одновременно презирая. Чертовы послания будят во мне то, что нельзя будить. Я теперь постоянно жду двойного sms-сигнала «Нокии», которая отобразит новые кружева его страсти. «Neden hep seni d n yorum? Neden sana doyam yorum? Aleksa, cismim hep evde oturuyor, ama g nl m hep senin yan nda. Seni d nmekten kendimi alikoyam yorum. Ya sen?»[146]. Читаю и плачу, как последняя дура. Читаю, держа палец на клавише «удалить сообщение», и не удаляю. «G zlerim seni ar yor. Teninin kokusunu havadan almak istiyorum. G zlerim g zlerini aryor… Neden g nlerim sensiz s n k ge iyor? Acaba a k m oluyorum?»[147]. Не отвечаю на эсэмэски, боюсь утонуть в чувствах. «u anda kiminlesin? Kendini kime arma an ediyorsun? Kimi p yorsun? Kiskan yorum. Ger ekten. K skand m saklamak zorunday m. Benim seni istemeye hakk m yok. Sen benim de ilsin. Sen — herkese aitsin. Kusura bakma»[148]. Схожу с ума…

О нем тяжело писать в Дневнике. Перекладывая чувства на бумагу, я будто усиливаю их значимость. Эмоции… Все страницы, посвященные ему, изодраны и измяты — несколько раз пыталась уничтожить записи, и что-то останавливало. Подклеивала, даже разглаживала утюгом! Что я творю?

Если проститутка влюбляется, она обрекает себя на крах. Тем более проститутка в чужой стране. Надо мыслить трезво. Озан — ребенок. Озан не прислушивается к разуму. Алекса, а ты уже не ребенок. Ты уже забыла вообще, что такое проявлять эмоции. И ты сама должна остановить развитие этих отношений. Слышишь, сама!

…Прибегаю к Босфору. Сажусь на скамейку. Плачу без слез, молча кричу. Рассказываю беззвучно. Босфор, спаси, разучи любить, вырви из меня сердце, чтобы навсегда перестала чувствовать! Я не могу не думать об Озане. Я не должна думать… Босфор отворачивается. Скажи что-нибудь, не молчи! Если я свяжусь с Озаном, то могу лишиться всего. Стамбула, Хаяль, тебя, твоих птиц. Босфор хмурится: «Алекса, невозможно разучиться любить. Ты пойми». Но из каждой ситуации есть выход! — «Любовь — это не ситуация. Любовь — это награда. От нее не откажешься. Прими, гордись и верь». Босфор, а я же проститутка, ты не забыл? Я — никому не нужная русская девушка в мусульманской стране. Нелегалка, беглянка, продажная. Что мне даст эта любовь, кроме страданий? Если семья Озана узнает, то с легкостью уничтожит меня… Босфор утихает. Помощи нет.

«Любовь — это не ситуация. Любовь — это награда». Что это все означает?..

25

По утрам просыпаюсь одухотворенной. На веках больше не висят свинцовые гири, мешки под глазами исчезли, ушли вялость и сонливость. Радуюсь наступившему дню, каким бы сложным ни был вчерашний. Сердце омывается светом любви. Чтобы сохранить первозданную красоту этого чувства, я запрятала его в себе. Пусть живет внутри, под защитой… Если выпущу, все разрушу.

Принимаю клиентов в обычном режиме — они ведь покупают только тело. Я смирилась с судьбой и разрешила себе полюбить Озана. Он мучается в ожидании ответного чувства, но я держусь. Озан не услышит из моих уст «я тебя люблю». Так будет лучше нам обоим… А сумеет ли он разглядеть «люблю» в моих глазах?

Пью натощак чудо-чай, купленный у арабки на Египетском базаре, — волшебная смесь из цветков карликовой хризантемы, листьев лайма, лаванды, чабреца и стручков ванили. Торговка советует пить два раза в день: «Лечит хандру, наполняет смелостью, дарит веру, исцеляет от черной силы. В арабских странах его пьют невесты наутро после брачной ночи: прогоняют девичий страх перед началом семейной жизни». Напиток на вкус потрясающий, и действительно ощущаю прилив новых сил…

Вчера до вечера ходила по магазинам. Вынула десять сотен из тайника, твердо решив побаловать себя. Сначала зашла в магазинчик косметики: два новых цвета помады, лак для ногтей — перламутровый, серебряный, карамельный, ежевичный, айвовый, малиновый… Оттуда забежала в недорогой бутик. Симпатичная одежда турецких швейных фабрик. В Стамбуле глупо покупать шмотки зарубежных марок, сами турки шьют качественную, недорогую, стильную одежду. Выбрала самые симпатичные вещички: бордовый топ, две пары замшевых туфель, сиреневую юбку из эластичного хлопка, крепдешиновое темно-фиолетовое платье. На осень смугло-оранжевый берет из ангоры. Приметила ботинки — денег не хватило…

По дороге в отель заскочила в кофейню. Разложила бумажные пакеты вокруг маленького столика. Заказала кружку имбирно-жасминового чая, пудинг, абрикосовое варенье с грецкими орехами. Красота! Пока ждала заказ, через стекло наблюдала за суетливым потоком: разные выражения лиц, разные судьбы, разный достаток, разные взгляды. Почему все люди сразу не могут стать счастливыми? Почему все люди сразу не могут найти любовь? Официант приносит заказ, Размещает на столике: «Afiyet olsun!»[149]. Я улыбаюсь, достаю мобильный и набираю свою первую эсэмэс Озану: «G zlerime daha s k bak. Benden almak istedi ini onlardan alabilirsin… Kendine iyi bak. Grrz. Senin A.. Okuduktan sonra, mesaj silmeyi unutma»[150]. «Сообщение отправлено». Чай горячий, ароматный. Попробовала варенье в глиняной пиале — обалдеть! Ура, проститутки тоже испытывают невыносимую легкость бытия! Шикарный денек выдался.

* * *

Я вступлю с ним рука об руку в совершеннолетие. Разделю с ним свободу первого дня первого года взрослой жизни. 12 июля Озану исполняется восемнадцать. День рождения моего мальчика, заставившего вновь поверить в любовь. Я подарю этот день целиком ему — куплю на сутки саму себя у Джемаля. Это солидная сумма. То-то сутенер обрадуется. В такие дни он начинает верить в гороскопы, предвещающие только удачу: не нужно следить за клиентами Алексы, торговаться с ними, выклянчивать чаевые «за свежие простыни»… Я пока не знаю, где мы проведем столь знаменательный день. Впереди еще пять дней на раздумье. Одно знаю точно: мы будем вместе. 12 июля отец с матерью Озана уезжают на свадьбу племянницы в Анкару, поэтому семейное торжество перенесено на 11-е, воскресенье. Так что 12 июля, в понедельник, мы устроим с Озаном свой маленький праздник. Правда, на 11-е число у меня очередной zalim ak am, буду удовлетворять замначальника полицейского отделения. Но об этом думать не хочется — ведь на следующий день я буду с моим мальчиком…

…Подарок уже выбрала: в одном спортивном магазине обнаружила футбольный мяч с настоящим автографом Бэкхема. По словам продавца, мяч выставил на продажу повзрослевший фанат Дэвида. Ему удалось получить автограф экс-кумира в Лондоне. Просит за мяч две тысячи долларов. Удалось сбить до полутора. Продавец оказался моим клиентом… Установила на мобильном напоминание: в ночь на 12 июля телефон запиликает. Как будто я могу забыть! Дата рождения Озана вписана в моем сердце…

26

Вчера Озан пришел с цветочным горшком в руках. Небольшим, керамическим, с восточными орнаментами. Пристроил на подоконнике. Солнечные лучи из окна тут же обласкали незнакомца — слабенький зелено-фиолетовый росток. Комната моментально наполнилась магическим ароматом — где-то резковатым, чертовски знакомым. «Озан, — говорю я, — только растений в моей крошечной комнате не хватало. Легче купить цветы, чем вырастить». Мой мальчик смахнул с рук песок, уселся в кресло и тяжело вздохнул. Протянул руку. Я протянула в ответ. Рывком притянул к себе, усадил на колени, провел пальцами по губам: «Милая, ты ошибаешься. Это не растение. Это настоящий любовный талисман». — «Озан, не пугай меня, объясни по-человечески…» Смеется: «А с каких пор боишься обычного базилика?»

Так вот почему запах показался мне таким знакомым! Обожаю базилик. Правда, в Стамбуле найти его затруднительно, продается все больше в сушеном виде… А для чего выращивать в комнате эту вкусную траву? Для салатов? Озан будто прочел мои мысли: «Во-первых, отличный аромат тебе обеспечен. Фиолетовый базилик пахнет нежнее, чем зеленый. Во-вторых, благодаря этому растению ты полюбишь меня, я надеюсь», и повесил нос. «Каким образом?» — «На Востоке существует поверье, что женщина полюбит мужчину, если он подарит ей горшочек с базиликом». Я даже смутилась. Стало жаль моего мальчика. Но я не могу сказать ему «я люблю тебя», так нужно. «Малыш, неужели ты веришь в такую ерунду?.. Я тобою дорожу, я с тобой счастлива, разве этого мало?» — «Алекса, я хочу, чтобы ты любила, а не просто хорошо относилась… К тому же ты напрасно недооцениваешь базилик. Про его волшебные свойства мне рассказывала бабушка Айнур — она жила в Каппадокии[151], отменно готовила и потрясающе колдовала. Я почти каждое лето проводил у нее. Помню, как мы с бабушкой выращивали базилик для гаданий: срезали побеги в начале цветения, когда они особенно душисты, собирали семена в шелковые мешочки…»

Озан вспоминал о колдовском таланте бабушки Айнур, а я запоминала методы ее «базиликовых» гаданий — на всякий случай. «Местные молодые парочки забегали к бабуле на проверку, мягко говоря, перспективности их отношений. Айнур клала два свежих листика базилика на горящий уголь в камине. Если они оставались на том месте, куда она их клала, быстро превращаясь в пепел, отношения двух влюбленных считались благословенными. Если листья с сильным треском разлетались, значит, отношения ожидал крах». Благодаря магической силе базилика бабушка Озана также помогала юным невестам избавиться от лишнего веса: «Давала матерям толстушек листья базилика, опрысканные настойкой фенхеля. Придя домой, те прятали один листик под посуду с едой дочерей. По старинному поверью, человек не сможет съесть ни кусочка с тарелки, если под нее тайно подложить базилик. Кстати, бабушка повторяла, что базилик приносит богатство тем, кто носит его листья в карманах…» Я завороженно слушала Озана, уточняла детали, интересовалась, как часто нужно поливать растение. Как оказалось, раз в день, по вечерам. По моим подсчетам, к концу сентября подарок любимого значительно вырастет. Так что обязательно погадаю на нас с Озаном. Может, заодно и пару килограммов сброшу…

* * *

Когда он уходит, всегда смотрю ему вслед. Как преданная собака, провожающая любимого хозяина. Смеюсь сама над собой: мне ли влюбиться по уши в семнадцатилетнего мальчика! Перевидала столько мужчин и выбрала наивного школьника. Испытала столько разных оргазмов, а ласки этого юнца стали для меня воистину открытием. Озан рядом со мной даже тогда, когда находится на расстоянии десятков километров. Я чувствую тепло его дыхания на затылке. Он, в свою очередь, говорит, что в дни разлуки слышит биение моего сердца. Мы связаны — надолго ли? «Алекса, я с каждым днем сильнее ощущаю тебя. Вчера на уроке математики от возбуждения чуть не умер: явственно чувствовал на коже твои мягкие губы, хотя и сидел за партой один. Это какое-то волшебство…» Я смеюсь: «А может, вместо очередного уравнения ты подумал кое о чем другом?» Целует в кончик носа: «Я тебя люблю больше жизни. А ты?» — «Ты сам все знаешь, милый». Озан настаивает: «Нет!!! „Я тебя тоже люблю“ — скажи так». Но я говорю о любви не словами, а действиями: снимаю майку, расстегиваю лифчик, ложусь на него. Жадно раздеваю. Шепчу в ухо: «Ты сводишь меня с ума». Он перебрасывает меня на спину, стаскивает футболку, забывая об ответе на важный вопрос…

27

Я прогуливаюсь по паромной пристани Эминё-ню[152], рассматриваю облака, словно баллончиком сливок распыленные по небесно-голубой глазури. На часах 13:07. В обеденное время центр Стамбула напоминает пчелиный рой — шумный, суетливый. Люди спешат, забегают в переполненные кафешки, песня Босфора сливается со звоном посуды. Обожаю ритм Стамбула: при всей своей строгости он наделен мягкостью и сентиментальностью. В нем нет жестокой динамики Москвы…

Проголодалась. Но обедать в забитых посетителями заведениях малоприятно, лучше перекушу на улице. Взгляд останавливается на красно-желтом павильончике, где готовят потрясающую рыбу: ее прямо на глазах прохожих ловят в Босфоре, очищают, бросают на решетку, под которой дымятся угли. После пяти минут копчения рыбу вкладывают в мягкую булочку, украшают по бокам листьями салата, кусочками помидора, сладким луком, посыпают сумаком[153] или сдабривают лимонным соком — уммммм!

Сажусь на скамейку, наслаждаюсь турецким фаст-фудом, подкармливая одноглазую рыжую кошку. Она громко мяукает, отказывается от булочки, требуя кусочек рыбки с дымком. Делюсь. Уличные кошки такие же ласковые, брошенные, по нужде корыстные, как и русские проститутки здесь… В заднем кармане джинсов завибрировал мобильный — пришла эсэмэс. Я облизываю кончики пальцев, вытираю салфеткой сок помидора с ладони. Аккуратно достаю телефон. От Озана. «Bana kasten mi azap veriyorsun? Benim ac lar m seni mutlu mu ediyor? Senin de bulundu un o rezalet videoyu seyrettim. Bununla gurur mu duyuyorsun? Aleksa, sen kendini rezil duruma d r yorsun. Senden nefret ediyorum»[154]. Иной реакции я и не ожидала. А как должен реагировать мужчина, обнаруживший грязное порно с участием любимой?..

Вчера, пока Озан мылся в душе, я перебросила на его мобильный видеофайл Trax_v_Stambule.3gp. Сама раскрыла карты, какими бы тяжелыми ни являлись последствия. Пусть лучше я покажу это Озану, чем ему это покажет кто-то чужой. Скрывать бесполезно. Темное всплывает наружу быстрее светлого. Я хочу быть открытой перед моим мальчиком. Пусть он не думает, что телом принадлежу только ему, что только он меня целует. Однажды он сам писал: «Ты — не моя, ты — всех», теперь Озан на все сто процентов убедился в этом. Я сохраняю спокойствие, но в глубине души испытываю боль. Босфор — единственный свидетель моей боли.

Я не отвечаю на сообщение. А что можно ответить? Извиниться? Начиркать «я тебя люблю»? Смешно. Иногда отвечать на некоторые вопросы излишне. Ответы на некоторые вопросы известны до их появления… Закидываю мобильный в сумку. Кошка по-прежнему рядом. А у меня пропал аппетит, и я скармливаю оставшуюся рыбу обжоре: «Правильно, красотка. Запихивай в себя пищу, если даже желудок переполнен, ты же тоже не живешь одним днем. Понимаешь, что надо наесться вдоволь, завтра еды может и не быть. Знаешь, я тебе завидую: ты свободная, без документов, трахаешься по собственному желанию, любить тебе не воспрещено, добыванием денег не обременена. Здешний народ относится к вам, кошкам, с уважением, потому что много веков назад одна из вас спасла пророка. Эх, везет вам. Как там пелось в песне? Наверное, в следующей жизни я точно стану кошкой…» Собеседница моя запрыгивает ко мне на колени, облизывает подбородок, мол, не грусти, старушка, и на твоей улице будет праздник. А почему праздники нужно ждать?..

Снова вибрация. Еще одна эсэмэс от Озана: «Neden cevap vermiyorsun? Neden b yle yapt n, s yle-sene? Neden bunu g rmeme sebep oldun? Ben senden hi bir zaman utanmad m. Ben seni nce kalben, sonra ise cismen seviyordum… Kusuruma bakma, senden bir ey talep etmem de do ru de il. Mesajlar ma cevap vermeni bile. Sen — benim de ilsin. Bu g n bunu anlad m»[155]. Снова не отвечаю. Нужно дать мальчику время: пусть переосмыслит реальность, сделает выбор. Этим поступком я не отказываюсь от Озана, а утверждаюсь в желании быть с ним. Не прятаться в пещере лжи, а быть вместе под открытым небом правды…

Я закуриваю сигарету, прощаюсь с кошкой. Расставшись со мной, она моментально находит утешение в объятиях маленькой девчушки, отщипывающей сладкую вату. Рыжая тоже не прочь полакомиться десертом… Автобусом доезжаю до отеля. На часах 15:12. Нужно принять душ и отдохнуть до 6 вечера, жду в половине седьмого клиента. А вот и третья эсэмэс от Озана: «Neden senden vazge emiyorum? Neden seni unutam yorum?»[156]. Решила ответить: «Biz hep unut-mak istediklerimizi zor unuturuz… Anla beni… sevgilim»[157].

28

В дни депрессии я погружаюсь в мир разноцветной посуды. Прячусь от вязких переживаний за плоскими тарелками, пузатыми кружками, низенькими кофейными чашками, тяжелыми салатницами. Если просыпаюсь с депрессивными симптомами, моментально собираюсь в поход. Протираю лицо ромашковым кубиком льда, небрежно закалываю спутанные волосы, надеваю топ с потертыми джинсами, вьетнамки и буквально выбегаю из отеля. В подобные моменты наплевать мне на внешность. Важнее важного сбежать от депрессии. Не дать ей развиться. Уберечь себя, сохранив рабочий ритм… Я постоянно хожу в один центральный магазинчик, где продают неординарную посуду по скромным ценам. Продавщицей там служит коротко остриженная татарка Роза. Летом она работает в Турции, а с наступлением холодов возвращается в Баку, где ее ждут две дочери-школьницы и пожилая мать. Я восхищаюсь Розой — она с таким достоинством проживает свою нелегкую жизнь… А я? Впрочем, у каждого свой крест.

Я провожу среди фарфора и керамики более трех часов. Рассматриваю кружки с желтыми физиономиями семейки Симпсонов, пепельницы из неонового стекла, глажу шершавые бока симпатичных мисок из грубой глины. Роза демонстрирует новинки: кофейный сервиз в японском стиле, весь в цветах сакуры, и керамическую солонку в виде мальчика с футбольным мячом в руках. При виде последней мои глаза наполняются слезами. Озан!

Чистый взгляд, сильные руки, выпуклый пупок, мягкий голос, сладкое дыхание, юношеская искренность — о, как я скучаю… Опустив голову, отступаю в отдел фаянса. Роза в недоумении возвращается к кассе. Я проверяю календарь в мобильном — трое суток до дня рождения моего мальчика. Неужели мы встретим его совершеннолетие в разлуке?..

Со вчерашнего дня Озан не прислал ни одного сообщения. Не могу поверить. Позвонила в службу поддержки Turkcell[158], чтобы проверить настройки мобильного. А может, технические проблемы? Болтливая операторша убедила меня в отсутствии сбоев в настройках телефона и в сети. Значит, мой мальчик сделал выбор. Отказался от Алексы. Ая-то, дурочка, поверила в другой финал… Роза упаковывает мне кружку и ту самую солонку. Плачу около девяти долларов и покидаю магазин в прежнем состоянии. Глупые проститутки верят в любовь. Мудрые проститутки верят в любовь лишь во время просмотра мелодрам… На обратном пути п