/ Language: Русский / Genre:prose_contemporary,

Китайский Проезд

Эдуард Тополь


prose_contemporary Эдуард Тополь Китайский проезд ru Book Designer 4.0 27.05.2005 835389A8-FA41-4F8E-8156-13D7DC8B3243 1.0

Эдуард Тополь

Китайский проезд

Любовно-авантюрный роман с претензией на историческую недостоверность

Предисловие автора

Все события, описанные в романе, выдуманы автором и никогда не происходили в действительности. А если что-то и происходило, то не в России, а в Китае. Преступление автора состоит в том, что он, не зная реалии китайской жизни, перенес действие романа в Москву и дал некоторым китайским персонажам русские фамилии. Но главные исторические лица сумели – вопреки воле автора – сохранить свои китайские имена, хотя все совпадения китайских событий и характеров с русскими совершенно случайны и, безусловно, не имеют ввиду задеть чью-то честь или, Боже упаси, достоинство. А если кто-то в России все же оскорбится своим сходством с китайцами, автор заранее приносит китайцам свои извинения.

Автор выражает глубокую признательность всем, кто консультировал его во время работы над этой книгой. Он хотел бы назвать их поименно, но не уверен, насколько китайцы будут благодарны им за эти консультации.

«Никогда такого не было». Произнесение такой фразы ответчиком означает полное отрицание требований, предъявленных ему.

Вавилонский Талмуд.

Трактат База Меция.

Первая глава, 5-А.

Пролог

«… стать мудрым царем ему не удавалось. Он часто нарушал волю Бога и поступал несправедливо. Поэтому Господь решил отобрать у него царство и передать другому».

(Из «Библейских рассказов»)

И нашла на него болезнь сердца, и огненная стрела боли пронзила его грудь, и возопил он к Богу:

– Неужто убиваешь меня совсем?

И был ему Глас, и сказал:

– Народ, который выбрал тебя царем, ты бросил в нищету и отчаяние, а порок стал царить на твоей земле. Через боль в сердце лишаю тебя жизни и царства.

И остановилось его сердце, и помутился разум, и дыхание пресеклось, и душа полетела к Богу, вопя:

– Господи, прости меня! Не убивай! Дай мне вторую жизнь, прошу Тебя! Я спасу Россию от нищеты, от воровства, от бандитского разграбления – клянусь Тебе! Я завяжу с алкоголем и с раздачей привилегий слугам своим! Помилуй же и верни мне жизнь, Всевышний! Я очищу Россию от скверны коррупции, я накормлю свой народ, я дам ему возможность дышать, жить и размножаться не в нищете и страхе перед государственным рэкетом и уличными бандитами, а в нормальной и спокойной жизни! Я обещаю Тебе!

И услышал Всевышний клятву его и сказал:

– Последний раз верю тебе и дарую тебе вторую жизнь. Но велики и сильны стали враги твои, которых ты же и расплодил. Отнимут они у тебя твое царство, если не пошлю тебе ангела в помощь…

Часть первая

1

ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ!

NEW RUSSIA, WELCOME TO CALIFORNIA!

THE FIRST AMERICAN-RUSSIAN BUSINESS FORUM

FEBRUARY 2-8, 1996

ВСЕ ДЛЯ ВАС, ДОРОГИЕ ДРУЗЬЯ!

Большой русско-английский транспарант, украшенный трехцветным российским и звездно-полосатым американским флагами, висел над входом в «Royal Marina Hotel» в Лос-Анджелесе, где компания «New Russia Invest, Ltd.» принимала сливки новой России – сто пятьдесят ведущих русских бизнесменов, банкиров и представителей московского правительства. Так, во всяком случае, гласили приглашения, разосланные Эзрой Зускиным, хозяином «Нью раша инвест, лтд.», президентам всех крупных калифорнийских банков и финансовых корпораций в надежде на то, что американские лохи с толстыми чековыми книжками в карманах толпами ринутся в «Ройял марина-отель» на деловую смычку с новыми русскими. Но на всем калифорнийском побережье ни одна живая душа никогда не слышала о компании «Нью раша инвест» и о «профессоре» Зускине. А поскольку времена диких гешефтов, описанных О. Генри в «Королях и капусте», давно ушли в учебники менеджмента, все приглашения Зускина улетели в мусорные корзины секретарш еще до того, как лечь на столы адресатов. В мире большого бизнеса никто не тратит время на незнакомцев.

Но Зускин не унывал. Он был матерым бизнесменом одесского розлива, тертым в сибирских и американских тюрьмах, и знал: то, что американцы давно забыли вместе с романом «Короли и капуста», Россия еще и не пробовала. Так и вышло: сто пятьдесят новых русских легко выложили по пять тысяч долларов за право называться «cream of cream» новой России и провести три дня со сливками американского бизнеса. На эти деньги Зускин купил в «Трансаэро» сто пятьдесят билетов в Калифорнию и обратно по оптовой цене триста тридцать долларов за билет, сто пятьдесят комнат в «Ройял отель» по двести долларов за комнату на три ночи, а также восемь докладчиков из менеджмента знаменитых «Фиделити», «Дженерал электрик», «Мэрил Линч», «Юнайтед вэй», «IBM» и т.п. – по пять тысяч долларов за спич. Пятьдесят тысяч Зускин заложил на аренду конференц-зала, работу переводчиков, транспорт, телефонные разговоры и прощальный банкет в ресторане «Русский медведь» в Западном Голливуде, сорок тысяч – на выступление Доналда Трампа на открытии форума и тридцать тысяч – на развлечения в Лас-Вегасе знаменитого мэра Москвы Йю Лу Жжа, который должен был прилететь во главе русской делегации и стать главной приманкой для американских деловых кругов и представителей прессы.

Таким образом, после всех расходов Эзра Зускин, больше известный в России по своим юношеским кличкам «Скрипач» и «еврей Зус», должен был одним ударом положить в карман как минимум полмиллиона хрустящей зелени. Но когда вам везет, то везет во всем. Доналд Трамп и за сорок тысяч долларов не смог, видите ли, выкроить время для двадцатиминутной речи на форуме, а Ию Лу Жж в самый последний момент демонстративно отказался от поездки в США – обиделся на американского посла в Москве, который не выдал визы сорока трем членам русской делегации. Узнав о таком афронте американцев, Йю Лу Жж позвонил послу и спросил, в чем, собственно говоря, дело, он везет в Америку сливки российского бизнеса, какого черта американское посольство урезает его делегацию на треть? «Я не отчитываюсь перед вами за свои решения, сэр, – ответил ему посол. – У нас свои правила выдачи въездных виз в нашу страну». «В таком случае, сэр, – язвительно сказал Йю Лу Жж, – можете и мою визу засунуть туда, куда вы засунули эти сорок три!» И бросил трубку.

Как ни странно, на американца это произвело сильное впечатление. То ли он тут же вспомнил, на чьей, собственно говоря, территории расположено его посольство и как запросто может мэр перекрыть американским дипломатам воду, свет, газ и прочие удобства в этой и без того недоцивилизованной стране, то ли просто испугался осложнений отношений с будущим, по всем прогнозам, преемником Ель Тзына на президентском посту. Как бы то ни было, но факт остается фактом: уже через два часа специальный курьер доставил в Московскую мэрию американские въездные визы на все сто пятьдесят членов делегации. Но было поздно: Йю Лу Жж, обидчивый, как все китайцы невысокого роста, никогда не менял своих решений. И тем самым – на пару с Доналдом Трампом – сэкономил Зускину еще семьдесят тысяч долларов.

Впрочем, Первый американо-российский бизнес-форум от этого не пострадал. Сто пятьдесят «новых русских» были людьми с понятием в бизнесе, они замешивали в России и не такие «пирамиды», а потому, отсидев в конференц-зале первые три часа, они легко простили еврею Зусу его маленький, всего на полмиллиона, гешефт и после обеда дружно смотались из Лос-Анджелеса в Диснейленд, Лас-Вегас и на Гранд-Каньон. В конце концов не так уж болезненна потеря пяти тысяч долларов, если за эти деньги вас из морозной Москвы выманили не в Чечню и не в Воркуту, а в солнечный Лос-Анджелес, откуда всего за сотню долларов можно сгонять в Лас-Вегас, а за двести – полетать на вертолете над Гранд-Каньоном.

Но там, где ленятся развернуться именитые киты капитализма, вроде Трампа и Линча, всегда находят свой маневр рыбки поскромней. И потому пока основная масса русских делегатов Первого американо-российского бизнес-форума заседала за зелеными столами лас-вегасских казино или без устали здоровалась там с «однорукими бандитами», кое-какие деловые американо-российские встречи все-таки состоялись.

Mr. Vincent FERRANO

President

Safe Way International Inc.

Визитная карточка была на дорогом, с водяными знаками пластике, с указанием трех телефонов и двух факсов в Лос-Анджелесе и в Эль-Сантро и престижного, с именем владельца, номера в E-Mail. Но, конечно, не водяные знаки и не код в Интернете заставили «профессора» Зускина при виде этой карточки тихо охнуть и побледнеть, как от сердечного укола, а потом вскочить из-за стола в гостиничном штабе форума и с распростертыми объятиями поспешить навстречу «дорогому» гостю:

– Vinny! Oh, my God! Как ты меня нашел? Мы не виделись вечность!

– Двенадцать лет, – уточнил посетитель. Он был скорее маленького, чем среднего роста, скорее пятидесяти лет, чем шестидесяти, скорее плотный, чем толстый, и, похоже, весьма богат – на нем был светлый костюм от «Армани», темная рубашка от «Версачи», туфли от «Балли», «Роллекс» на руке, а на загорелой шее и на безымянных пальцах – золотая цепочка и перстни от «Тиффани». С таким подчеркнутым шиком одеваются либо те, кто относится к себе с большим уважением, либо те, кто хочет внушить это уважение окружающим.

– Двенадцать лет?! Неужели?! – воскликнул Зускин. – Да, ты прав! Двенадцать лет! Но ты великолепно выглядишь! Даже лучше, чем тогда! Садись! – Зускин сам подвинул гостю кресло. – Что ты пьешь? Джин? Виски? Коньяк?

– Кровь, – сказал гость, садясь.

– Что??? – поперхнулся Зускин, но тут же рассмеялся: – Винни, ты все тот же! «Кровь»! Боже, я уже забыл твои шутки! Но если бы не они…

– Cut the shit! (Заткнись!) – сухо перебил его Винсент. – Ты мой должник, ты помнишь?

– Винни! – Зускин укоризненно заглянул гостю в глаза. – Я тебе жизнью обязан! Даже мои внуки знают об этом! Твое имя как икона в нашем доме! Я просто не знал, как тебя найти! Все-таки что ты пьешь? Кофе? Апельсиновый сок? – Он суетливо подошел к небольшому холодильнику у огромного, во всю стену окна. За этим окном открывался роскошный вид на залив Марина-дел-рэй и на сонмище яхт, дремлющих там под теплым калифорнийским солнцем. – У меня есть прекрасный русский квас! Ты такого не пробовал! Прямо из Москвы! На алтайском меду!…

– Come on, – негромко остановил его Винсент и кивком указал на кресло за письменным столом, где высились чугунный бюстик Моцарта, два скрещенных русских и американских флажка, стопки роскошных буклетов компании «Нью раша инвест, лтд.» и семейные фото хозяина. – Сядь! – приказал Винсент Зускину.

Зускин, враз потускнев, послушно сел в кресло. Произнес обреченно:

– О'кей, Винни? Что я могу сделать для тебя?

– Двести тысяч сегодня и еще пятьсот завтра. В долг. На год. Под десять процентов.

Зускин изумленно захлопал глазами.

– Винни, ты шутишь? Я в жизни не видел таких денег!

– Что? – Винсент повернулся к нему левым ухом, он был глуховат на правое.

– Я в жизни не видел таких денег, клянусь! – повторил Зускин.

– А этот форум?

– Он меня разорил, Винни! – воскликнул Зускин. – Пойди посмотри: ни один американский лох не явился!

– Fuck you! – обложил его Винсент.

– Клянусь внуками! Винни! Чтоб я так жил!…

Винсент сунул руку в карман пиджака, вытащил из него стандартный конверт фотолаборатории «Кодак» и швырнул на стол пачку цветных фотографий, веером разлетевшихся перед Зускиным.

– Этими внуками? – сказал он и вдруг вскочил, с неожиданной прытью и бешенством обежал вокруг стола и своими короткими, но мощными пальцами в золотых перстнях схватил Зускина за горло, с силой ткнул мордой в фотографии: – Этими внуками ты клянешься, сука?

На фотографиях действительно были чудные малыши в возрасте от полутора до пяти лет – играющие во дворе прелестного двухэтажного особняка… плавающие в бассейне перед еще одним домом в горах… катающиеся на пони и на санках… Клясться такими ангелами, да еще лживо, было грех.

– Fuckin' scum! – остервенело закричал Винсент. – Потрох ебаный! Внуками клянешься? Разорил тебя этот форум? Я помню твои клятвы! Я тебе за них счас яйца на уши намотаю!

И словно вдохновленный этой литературной метафорой, он левой рукой вздернул Зускина за шиворот над креслом, а правую просунул ему сзади меж ног, ухватил за пах и стал воплощать метафору в жизнь с такой силой, что Зускин, распахнув хрипящий рот, задохнулся от боли.

– Ну? Помнишь, как ты клялся быть мне братом? – в бешенстве тряс его Винсент. – Помнишь, как умолял спасти твою белую жопу? И я тебя спас! От самого большого члена Риверсайдской тюрьмы, верно? Ты помнишь ту черную колумбийскую залупу? Она была больше полицейской дубинки! Ты помнишь, кто тебя спас от нее? Помнишь?

– Да… да… – хрипел Зускин. – Ты, Винни… Ты…

– Громче! Я не слышу правым ухом!

– Ты, Винни!

– И кто двенадцать лет прятался от меня? Кто? Говори!

– Я, Вини. Я…

Неожиданно Винсент выпустил Зускина, как дети роняют на пол надоевшего кролика или щенка. И подошел к холодильнику, открыл его.

– О'кей, что у тебя тут?

Вытащил темную бутылку с этикеткой «Russian Kwass», посмотрел на нее с сомнением, поставил обратно и взял банку с тоником. Откупорил и стал жадно пить, кося глазом на Зускина. Тот валялся на полу, поджав в коленях ноги и обеими руками нянча в пригоршнях свою едва не оторванную мошонку.

– Сам виноват… – произнес Винсент меж глотками, отирая губы и стараясь не закапать тоником свою рубашку от «Версачи» и пиджак от «Армани». – Я пришел к тебе, как к брату. А ты меня сразу вывел из себя.

– Он небрежным жестом вздернул Зускина с пола в кресло. – Ладно, не прикидывайся, будто у тебя там есть что оторвать. Слушай. Я проиграл колумбийцам свой бизнес. Если до конца недели я не отдам им хотя бы половину долга, мне придется откупаться от них этими фотографиями. С адресом твоего дома в Санта-Монике и виллы в Пасадене. Ты понял? А у колумбийцев нет чувства юмора, ты же знаешь. Когда они возьмут твоих внуков за яйца, то уже не отпустят…

Что– то в голосе Винсента сказало опытному Зускину, что Винсент не шутит и не берет его на понт. Он живо представил, что будет с его любимыми внуками, попади они в руки колумбийской мафии. И разом покрылся холодным потом.

– Сколько? – спросил он негромко.

– Я же сказал: двести сегодня и еще пятьсот до конца недели.

– Но это невозможно, Винни…

– В долг! Под десять процентов! – Винсент уже не требовал и не просил, а умолял его действительно как брата. – Ровно на год, Эзра! Я отдам, поверь! Иначе мне конец! Ты же обещал быть мне братом!

– У меня нет таких денег, клян…

– Опять? – перебил Винсент, тут же вскипая. – Лучше не клянись, сука! Сколько ты можешь дать?

– Не знаю… – протянул осторожный Зускин, его карие глаза забегали, как цифры в счетной машине. – Десять тысяч… – и тут же поправился: – Двадцать, Винни! Двадцать пять…

Но Винсент даже не счел нужным удостоить его взглядом. Он подошел к письменному столу, украшенному бюстом Моцарта, буклетами фирмы «Нью раша инвест, лтд.» и русско-американскими флажками. Всю эту муру он небрежным жестом отшвырнул в сторону, а собрал со стола только фотографии внуков Зускина и его двух домов в Санта-Монике и в Пасадене – фотографии, которые он сам принес, плюс те, которыми был украшен стол Зускина.

– Гуд бай, мой друг. Мои внуки тоже будут помнить твое имя, как икону…

С этими словами Винсент сунул фотки в карман и направился к двери. Но Зускин, конечно, окликнул его.

– О'кей, Винни, ты меня достал, – сказал он деловым тоном. – Я дам тебе сто тысяч.

– И шестьсот в конце недели, – быстро повернулся Винсент.

Но теперь перед ним сидел совершенно иной Зускин – с жестким, словно у старого грифа, лицом.

– Только сто, больше у меня нет, – спокойно сказал он. – Можешь оторвать мне яйца, если не веришь.

Винсент молчал, прикидывая, какую отсрочку он может получить у колумбийской мафии под эти сто тысяч.

– Но мы оформим этот заем у адвоката, – продолжил Зускин, открывая ящик стола и вынимая из него чековую книжку.

– Сука! – усмехнулся Винсент. – Когда я спасал твою жопу, я не звал адвокатов…

– Зря, – заметил Зускин. – Теперь я вижу, что если бы тот негр меня трахнул, мне бы это обошлось дешевле. – Он выписал чек на сто тысяч долларов и поднял глаза на Винсента: – И все-таки, как ты меня нашел?

Винсент взял чек, сверил подпись Зускина с его же подписью на цветном буклете «Нью раша инвест, лтд.» и только после этого вытащил из кармана пригласительный билет на Первый американо-российский бизнес-форум, швырнул его Зускину:

– Ты разослал свои ебаные приглашения всем банкирам, в том числе президенту «Санта-Фе траст сэвинг», верно?

Зускин кивнул.

– А я вчера пришел к нему, чтобы отсрочить уплату своего долга. Кстати, его зовут Амадео Джонсон, и ему принадлежат шесть подпольных игорных домов в Гардене и Западном Голливуде. И он говорит мне: «Слушай, ты получил приглашение на этот ебаный американо-российский форум?» Я говорю: «Нет, а что?» Он говорит: «Странно! Мне кажется, это тот самый Зускин, которого ты своими шутками снял с моего члена в Риверсайдской тюрьме. Только почему он прислал приглашение мне, а не тебе? Может, мне все-таки пойти на этот форум и трахнуть его наконец?»

Ужас на лице Зускина вызвал улыбку у Винсента.

– Как видишь, – сказал он, – я второй раз спас твою жопу от разрыва дырки. И всего лишь за сто ебаных гранс. А ты хочешь оформить эту ерунду у адвоката! Ты действительно scum вонючий! Мне даже стыдно, что я три года сидел с тобой в одной камере! Три года моей юности на такое дерьмо! – И Винсент снова чуть не вспылил: он был очень впечатлительным человеком.

Даже несколько минут спустя, при выходе из отеля, он все еще был в расстроенных чувствах. И когда увидел возле своего белого «ламборджини» двух русских – высокого и худого тридцатилетнего блондина-очкарика в светлом костюме и такого же молодого, но в шортах и в дешевой майке, толстяка весом под двести сорок фунтов, – вскипел мгновенно. Тем паче что блондин-очкарик бесцеремонно заглядывал в машину, лапая руками дорогие затененные стекла, приспущенные в дверцах по случаю теплой погоды, а неряшливо одетый толстяк, присев на корточки, щупал диковинные кевларовые закрылки необычно широких шин его машины.

– Эй, вы! – грубо крикнул им Винсент, направляясь к «ламборджини». – Отвалите от машины!

Но русские бестрепетно повернулись к нему.

– Это бронированный «ламборджини»? – спросил блондин на отличном, с британским акцентом английском.

– You bet! (Ты угадал) – сказал Винсент.

– Где вы его купили?

Винсент, открывая машину, высокомерно усмехнулся:

– Why? Ты хочешь купить?

– Может быть… – сказал блондин.

И тут Винсента пронзила догадка:

– А вы с этой конференции? Или – как его? – форума?

– Yup! – подтвердил блондин.

– О! Так вы и есть «нью рашенс», да?

– Вроде того… – усмехнулся очкарик.

– И у вас действительно могут быть деньги на такую игрушку?

– Well… Это зависит…

– Это зависит of shit! – тут же раздраженно сказал Винсент, садясь в машину. – Я делаю эти игрушки. Если у вас есть деньги, могу показать. А нет – гуд бай, я занятой человек.

Он повернул ключ зажигания, перевел рычаг на «драйв» и уже поставил ногу на педаль газа, когда на руль машины легла белая, с рыжим пушком рука блондина.

– Минуту! – сказал этот очкарик. – Как вы хотите убедиться, что у нас есть деньги?

– Я уже вижу это, – ответил Винсент.

Действительно, прямо перед ним на рыжей руке блондина были часы «Картье» в тонком платиновом корпусе с темными рубинами вместо цифр. Такие часы стоимостью в семьдесят тысяч долларов даже он, Винсент, не мог себе позволить.

2

Рев форсированных моторов оглушал аризонские прерии вокруг ранчо «Морнинг дрим» (Утренняя мечта), превращенные в первоклассный автодром для испытаний бронированных лимузинов и яхт, которые компания «Safe Way, Inc.» поставляла лидерам и вождям новых арабских, африканских, малоазиатских и прочих «демократий». Такому автодрому могли позавидовать не только конструкторы «Дженерал моторе», «лэндроверов» и «тойот», но даже создатели танков «шерман» и «Т-72». Потому что Винсент Феррано знал главный секрет своего бизнеса – понт. Понт и шок, равный шоку сексуального маньяка при встрече с Мэрилин Монро. Многолетняя практика уже давно убедила Винсента в том, что цена на его штучный товар не имела для его покупателей никакого значения – захватив власть в какой-нибудь Ливии или Гуэтаме, очередной национальный патриот а-ля Каддафи тут же превращал свою «демократию» в личную диктатуру и стремился немедленно обзавестись бронированным «роллс-ройсом» или, на худой случай, бронированным «мерседесом». Причем, непременно такими, какие они видели в кинофильмах о Джеймсе Бонде – со скорострельными пулеметами, которые нажатием кнопки выскакивали из багажников, или с крыльями, которые, выдвигаясь из-под машины, позволяют ей перелетать через препятствия.

И Винсент делал неплохие деньги на этих бронированных монстрах, которые азартно конструировал, собирал, испытывал и демонстрировал покупателям его гениальный механик Робин Палски в прериях Эль-Сантро на границе Калифорнии и Аризоны. Конечно, другой, более мудрый и осторожный, хозяин уже давно сделал бы миллионы на этом бизнесе, спрятал бы их в банке на Кайманских островах или вложил бы в бетоностойкие акции какой-нибудь продовольственной компании типа «Набиско». Но у Винсента все его богатства были при нем – золотая цепочка на шее, перстни на пальцах, «Роллекс» на правой руке и, конечно, «ламборджини». Потому что Винсент был игрок. Причем игрок крутой, неудержимый, знающий о своем гибельном пороке и потому старательно, как монах, избегающий даже приближаться не только к Лас-Вегасу, но и к хорошо известным ему (и полиции) подпольным казино в Лос-Анджелесе.

Однако можно ли при его бизнесе избежать злачных мест Калифорнии? Особенно если именно там пасутся самые жирные клиенты? Порой, когда подходило время платить за колледжи трех своих сыновей-погодков – девяносто семь тысяч долларов за семестр плюс стоимость их проживания в общежитиях, деньги на питание, одежду, компьютеры, спортклубы и прочее и прочее, – Винсент был вынужден отправляться на поиски клиентов именно в эти заведения. Конечно, он железно, каменно знал, что не сядет за игорный стол и не возьмет в руки карты. И хозяева этих мест, знавшие Винсента и изредка поставлявшие ему (за процент) покупателей на бронированные авто, тоже старались отвлечь его от игры. Но, конечно, не слишком настойчиво. А соблазн одним ударом снять с себя непосильный груз оплаты обучения своих любимцев в самых престижных колледжах Калифорнии становился неукротимым. И, сев за стол, Винсент, как наркоман, уже не вставал, не проиграв абсолютно все вплоть до своего ранчо, бизнеса, дома на Паллисайд-драйв, «ламборджини» и даже Кларка и Гейбла, двух отвратительных, с характером Майка Тайсона, питбулей своей жены. Трижды кто-то из старых друзей Винсента, с которыми он рос на Сицилии и за кого в юности он дважды уходил в тюремные камеры Калифорнии, – трижды эти друзья выручали его, одалживая ему деньги под щадящие проценты. Но теперь, похоже, Винсент влип безвылазно – он сам, на арендованной «сесне», привез в Эль-Сантро этих сомнительных русских покупателей: высокого, голубоглазого очкарика в теннисной рубашке «Оксфорд юниверсити теннис клаб» и потного, с короткой шеей крепыша фунтов на двести сорок, упрятанных в дешевую черную майку «Баффало булле», пятидолларовые холщовые шорты и стоптанные босоножки.

Уже по этой арендованной «сесне» (и еще по какому-то странно-заносчивому выражению лица Винсента) Робин понял, что его босс буквально, как говорится, «desperate», в отчаянии и что ему нужно срочно, немедленно продать хотя бы одну машину! И вот уже два часа сорок минут Робин демонстрировал этим русским чудеса своей техники. Его одетые в титан, сталь и кевлар «джипы», «мерседесы», «кадиллаки» и «порше» проходили целехонькими сквозь шквальный пулеметный огонь и взрывы на вспаханной полосе, проносились по отвесному серпантину горной дороги, залитой горящей нефтью или устланной острыми стальными шипами, и продирались по бездорожью в джунглях. Они таранили и сшибали пальмы, проламывались сквозь заросли лиан и кактусов и переваливали через мусорные завалы. Они погружались в резервуары с водой, болотной тиной и мазутом и выходили из этого дерьма на скорости сорок миль в час. Они выбрасывали из своих багажников скорострельные пулеметы на стальных штативах с полным круговым радиусом обстрела, а также дымовые шашки, самовзрывающиеся баллоны с газом, нефтью и маслом, гарпуны и сети с шипами, а из-под переднего бампера они выстреливали маленькими термоплазменными ракетами для пробивания стен и прочих препятствий и самонаводящимися ракетами тепловой наводки для поражения машин и вертолетов в радиусе мили вокруг и сверху. Короче говоря, все, что в Голливуде десятилетиями выдумывали и делали из папье-маше и фольги для агента 007 и Бэтмена, гениальный Робин Палски здесь, на ранчо «Морнинг дрим», воплотил в настоящую броневую сталь, кевларовые панели из углепластика, пулевязкий каучук и пулеметы с лазерной наводкой.

Через два часа сорок минут он на последней своей новинке – амфибии – экраноплане «Порше-XXI», способном погружаться в воду на тридцать метров и взлетать на двадцать, – устало остановился перед высокой камышовой верандой ранчо, с которой, попивая ледяное пиво «Ханникер», Винсент и два русских следили за демонстрацией. Робин знал, что она удалась и гордился этим – ни одна из его «черепашек» не подвела его, не заглохла под водой и не перевернулась от взрыва под колесами. Правда, неизвестно как поведут себя эти игрушки при сибирских морозах, если русские увезут их туда, но в конце концов сегодня это не важно, а важно спасти Винсента…

– Ну, что скажете? – нервно сказал Винсент своим гостям и вытер вспотевшую шею мятым платком.

Робин давно знал эту манеру шефа внутренне закипать от всего, что ему не по душе, и поражался сегодняшней выдержке Винсента – за два часа сорок минут эти чертовы русские не произнесли ни слова, в то время как любой африканский, южноамериканский и даже арабский клиент уже при демонстрации второй, ну максимум, третьей модели легко вынимал чековую книжку и нетерпеливо спрашивал: «How much?»

Но русские продолжали молчать.

Круглолицый блондин с пухлыми губками школьного вундеркинда прятал за очками свои голубые глазки тихого пакостника, а крепыш с короткой шеей сказал наконец, медленно подбирая английские слова:

– Can I… to drive… that car… myself? (Могу я порулить эту штуку?)

– Что? – Винсент повернулся к нему левым ухом.

– Он хочет порулить эту штуку, – пояснил голубоглазый очкарик с чистым британским произношением, демонстрируя свое оксфордское образование.

Робин тревожно посмотрел на Винсента, но тот и сам понимал что к чему.

– That car – no way! – сказал он. – It cost too much! You couldn't afford it! – И кивнул на остальные машины, стоявшие в ряд перед верандой:

– But any of these toys – be my guest! If you have a driver license, of course…

– Что он говорит? – по-русски спросил потный крепыш у своего приятеля.

– Он говорит, что тебе эта игрушка не по карману, а остальные ты можешь поводить. Если у тебя есть автомобильные права, конечно, – негромко ответил очкарик.

Крепыш сунул руку в карман своих грязно-серых шортов, извлек из него карточку платинового «Америкэн экспресс», молча бросил ее на стол в лужицу пива «Ханникер» и одним прыжком перевалил через ограду веранды прямо на кевларовый капот «Порше-XXI».

– Key! (Ключ!) – требовательно сказал он Робину.

Кларк и Гейбл сделали стойку рыча, а Робин вопросительно глянул на босса.

– It cost two hundred grands, – предупредил Винсент очкарика.

– Эта хуйня стоит двести тысяч зеленых, – перевел очкарик приятелю.

Но тот и бровью не повел.

– Key! – повторил он, протягивая руку к Робину.

– О'кей, – вынужденно и не столько звуком, сколько жестом разрешил Винсент.

Робин нехотя отдал русскому ключ от «порше», и тот стремительно, с прытью, неожиданной для его веса, нырнул в кабину машины, разом завел ее и бросил вперед таким рывком, что Робин едва успел отскочить в сторону, а ринувшиеся к машине Кларк и Гейбл только клацнули зубами.

– Hey! Fuckin' idiot! – вскочил Винсент. – Ты еще ее не купил!

Но «порше», ревя двигателем, уже мчался в сторону джунглей – напрямую, в лобовую атаку на стену голых, без коры эвкалиптов, словно раненый носорог на стадо бизонов. Кларк и Гейбл с хищным лаем умчались за ним.

Робин непроизвольно схватился за голову – «Порше-XXI» был его последним детищем, в него было вложено шесть лет работы и выдумки, и весь его корпус был сделан из сверхлегкого и сверхпрочного кевлара.

Винсент застыл на месте с открытым ртом.

Русский на веранде снял свои очки и с интересом следил за «порше», в котором его друг должен был в следующий миг врезаться в десятиметровый в обхвате эвкалипт.

Но в тот момент, когда столкновение стало уже фатально-неизбежным, когда Робин закрыл глаза, а Винсент в ужасе поднял руки к последний жидким волосикам на своей голове, – в этот момент «порше» выпустил из-под днища короткие прямоугольники экранокрыльев, круто, как лягушка, оторвался от земли, в косом наклоне спланировал влево и, сделав на высоте пятнадцати метров крутой, но полный разворот, вернулся к стене эвкалиптов, а затем – явно в последнем напряжении своих трехсот сорока лошадиных сил – взмыл над верхушками деревьев.

Кларк и Гейбл сели на землю, подняв морды и озадаченно уставившись на взлетевшую, как тяжелая утка, машину.

Между тем «порше», перелетев через эвкалипты, тяжело шмякнулся где-то за ними прямо в болото, но не замолк, а, ворча как жук, выгреб из тины и вязи гнилых лиан и покатил, фыркая и пыля, вверх по обрывистому склону испытательного каньона – прямо на полосу перекрестного пулеметного огня и минных взрывов.

– Son-of-a-bitch! (Сукин сын!) – в сердцах выдохнул Винсент и сел наконец в кресло, вздрагивающей рукой стал лить себе пиво из бутылки, проливая половину на стол.

Кларк и Гейбл, потеряв интерес к сбежавшей машине, с индифферентным видом вернулись на веранду.

А Робин подумал, что у этого русского есть, конечно, не только автомобильные, но и пилотские права.

Через двадцать минут – пройдя сквозь всю чехарду обстрелов, взрывов, огневых и водных препятствий – грязный «порше» подкатил к веранде и затих в метре от нее, как изможденный бронтозавр.

– Вы заплатите за это, – сурово сказал Винсент русскому очкарику.

– Конечно, – спокойно отозвался тот и хорошо отполированным ногтем указательного пальца небрежно подвинул Винсенту платиновую карточку «Америкэн экспресс».

– Это класс! – появился из кабины «порше» второй русский, сияя всем своим крупным круглым лицом. – Потрясно! Really! Это класс! – он протянул обе руки Робину и с силой пожал его руку. – Поздравляю! Ты гений! Замечательно! – И, похлопав Робина по плечу, повернулся к Винсенту: – 0 кей, мы покупаем!

– Как я сказал, – ворчливо произнес еще не остывший Винсент, – двести тысяч баксов. И мы не можем доставить эту машину в Россию. Закон запрещает нам экспортировать вооруженные машины. Но мы можем перебросить ее в Мексику. Нелегально, конечно. И я дам тебе ключ от гаража в Мексике, где ты ее заберешь. А как ты переправишь ее оттуда в свою любимую Россию, меня не колышет.

– You not understuud! (Ты не понял!) – ответил русский увалень на своем жутком английском. Не обращая внимания на подошедших к нему Кларка и Гейбла, он тяжело поднялся на веранду, выудил из ведерка со льдом бутылку «Ханникера», откупорил ее, стукнув пробкой о поручень веранды, и продолжил, опрокидывая себе в рот ледяное пиво прямо из горлышка: – We want bye everything! All business! (Мы хотим купить все, весь бизнес!) – в паузе меж глотками он широким жестом обвел все машины и остановил свою руку на Робине. – Вместе с ним! – И повернулся к своему приятелю: – Юра, объясни ему.

– О'кей, – сказал очкарик и объяснил на своем оксфордском английском: – Мы не мафия и не гангстеры. Мы не занимаемся ни легальной, ни нелегальной перевозкой машин. Мы бизнесмены и представляем русское правительство и ассоциацию московских банкиров. И вот наше предложение. Сейчас у нас, если вы слышали, каждый месяц убивают банкиров, бизнесменов, политических деятелей и даже губернаторов. То есть сейчас в России так, как в Чикаго в двадцатые годы. Поэтому одна или даже десять машин, которые вы можете переправить к нам через Мексику, погоды не делают. В одной Москве пятьсот банков, и каждый банкир хочет жить и может ради этого купить себе бронированный «мерседес». Я уже не говорю о министрах – московских, татарских, калмыцких и в других провинциях. И значит, есть прямой смысл открыть в Москве такую компанию, как ваша, то есть покупать «мерседесы» в Германии по оптовой цене и переделывать, бронировать их прямо у нас. Мы, как представители правительства, крайне заинтересованы в том, чтобы наши банкиры жили, а не погибали под пулями. Поэтому мы предлагаем вам создать совместное предприятие. Скажем, «Russian-American Safe Way, Inc.». Наше правительство даст льготные условия, помещение, броневую сталь, кевлар и гарантию эксклюзивных прав торговли на территории всей страны. То есть никто, кроме нас, не получит лицензию на производство бронированных авто, вот и все. И доходы будут делиться пропорционально, об этом договорятся наши адвокаты. Но, конечно, все это возможно только в том случае, если ваш гениальный механик поедет в Москву и поставит там это дело на ноги.

Винсент, похоже, не верил и своему здоровому уху. Еще бы! Ему предлагали совершенно легальный бизнес на территории почти в два раза большей, чем все Соединенные Штаты Америки! И это сейчас, когда он на крючке у колумбийской мафии, которой он проиграл весь этот бизнес всего за полтора миллиона долларов!

– Вы… вы серьезно? – спросил он, переводя глаза с очкарика на толстяка и обратно.

– Well, – сказал тот, – если пятьсот московских банкиров, способных хоть сегодня заплатить за машину по сто пятьдесят гран, для вас несерьезный рынок, то…

Робин встревоженно следил за этим разговором. Не может быть, чтобы Винсент и эти наглые русские одним капризным движением пальца решали его судьбу! Он, он должен ехать в Россию? Да они с ума сошли!

– Уу! – сипло промычал он, обращаясь к Винсенту.

Но Винсент уже схватил жар-птицу за хвост – обсуждал с русскими сумму их депозита в лондонскую адвокатскую фирму «Ллойд» и подсчитывал на салфетке сроки возврата вложений.

– У-у-у! – снова просипел Робин.

Винсент с досадой поднял глаза.

Робин энергичными жестами и вращением головы показал, что он не поедет ни в какую Россию.

Русские с удивлением воззрились на него, потом – на Винсента.

– Понимаете… Он не говорит… – вынужденно объяснил русским Винсент, одновременно Пытаясь за их спинами жестами сказать Робину, чтобы он убрался ко всем чертям.

– Он псих? – нахмурился блондин.

– No! No! – поспешно сказал Винсент. – Он просто немой, вот и все. Но он все понимает. Иди к себе, Робин!

Однако, к его изумлению, Робин, знающий все оттенки голоса хозяина, на этот раз проигнорировал скрытый в голосе Винсента приказ. А, наоборот, еще упрямей заявил жестами, что не желает ехать в Россию.

– Я с ним потом поговорю, не беспокойтесь, – сказал русским Винсент, пытаясь увести их от Робина, но тут вмешался русский толстяк.

– Not worry, my friend! (He беспокойся, друг!) – сказал он Робину. – Ты будешь нашим партнером. На десяти процентах. Понимаешь? – и он нарисовал пальцем в воздухе: – 10 pro cent. Тебе. То you. О'кей?

Робин с недоверием посмотрел на Винсента.

– Иди! Иди к себе! Потом поговорим! – нетерпеливо сказал ему Винсент. И увел русских в дом обедать.

3

Десять процентов – это не мелочь и не шутки телевизионных комиков по поводу беременности Мадонны. Десять процентов от продажи пятисот бронированных «мерседесов» по сто пятьдесят гран за штуку – это…

Впрочем – нет, этого не будет, он не может ехать в Россию. Он не может ехать в эту fucking Россию ни за семьсот пятьдесят тысяч, ни за миллион, ни даже за десять миллионов!

Робин плюхнулся на свой топчан, застеленный паласом из деревянных шариков, которые шофера надевают на спинки сидений. Спать! Выключиться из этой ситуации, отрезать от себя этих чертовых русских…

Но тут скрипнула винтовая лестница и из люка в полу возник Винсент Феррано.

– О'кей, – сказал он тоном отца, пришедшего укротить капризного ребенка. – What's up? Почему ты не хочешь ехать в Россию?

Действительно, это выглядело капризом, ведь они с Винсентом обслуживали клиентов и не в таких дырах – Экваториальная и Южная Африка, филиппинские острова, Чили, Боливия, все арабские страны и эмираты. И всегда Робин легко и даже охотно отправлялся в дорогу, и там, в пекле арабских пустынь или африканских джунглей, ремонтировал свои «черепашки», устанавливал в них дополнительные пулеметы, лазерные прицелы для мини-ракет и сверхмощные кондиционеры для охлаждения салонов. А для особо экстравагантных вождей пробуждающихся народов, склонных к эротике в своих автопутешествиях, – зеркальные потолки и даже походные ванны и биде…

Но теперь Робин категорическим жестом снова показал: Раша – но!

– But why? – настаивал Винсент. – Ты боишься морозов? Я куплю тебе меховое пальто…

Робин пренебрежительно отмахнулся, он не хотел ничего обсуждать, он не поедет ни в какую Россию – и точка.

– Слушай, – посерьезнел Винсент, начиная раздражаться. – Ты живешь здесь пятнадцать лет и не знаешь никаких проблем, верно? А все ебаные проблемы – мои! Кто покупает эти компьютеры, станки, кевларовые панели, броневую сталь, трехслойное стекло и остальную херню? – Заводя сам себя и заглушая в себе чувство вины, Винсент забегал по просторному чердаку, превращенному Робином в первоклассное конструкторское бюро. – Кто построил тут все это? Actually, я сделал тут для тебя то, о чем эти русские только мечтали – коммунизм! Да! Ты делаешь здесь свои любимые игрушки и живешь как в раю -все даром! Конечно – ты творец, бля! Бертолуччи! А за все платит Винсент! Но за эти ебаные деньги я каждый день надрываю себе жопу… заткнись! – яростно отмахнулся он от Робина, пытавшегося жестами что-то ответить. – Я прав! Даже когда я был в тюрьме, ты жил тут на всем готовом! Но сейчас этому пришел конец – я проиграл этот бизнес! Да! В конце концов это мой бизнес, я имею право продать его, раздать блядям или проиграть в карты! И знаешь, кому я его проиграл? Амадео Джонсону, колумбийцу! Да, тому самому, который купил твой лучший золотой «роллс-ройс» и в первый же день обоссал его из своего брандспойтного члена! Помнишь? Это его чувство юмора! Но у меня нет выхода – или я плачу ему полтора миллиона, которых у меня нет, или отдаю компанию. Вместе с тобой, понимаешь? Ты будешь работать на этого черномазого! Нет, будешь! И я тоже буду – сейлсмэном, продавцом! От него не сбежишь! Ты знаешь, за что он сидел? Он изнасиловал семью фермеров в Неваде – сразу трех, одного за другим! Но не смог кончить, и после них трахнул их козу! Так что эти русские – наш последний шанс, просто подарок с неба! Если у них, конечно, есть деньги…

Выговорившись почти на крике, Винсент последнюю фразу произнес совсем иным тоном – устало и тихо, как суеверный игрок, который боится даже словом спугнуть удачу. Но тут же прикрыл свое отчаяние очередным раздражением:

– Shit! Почему у тебя нет тут ни бара, ни холодильника?!

Робин не ответил. Он сидел на своем топчане, глядя в одну точку. По тихим экранам компьютеров плыли глубины «Интернета», в которых сомнамбулически ворочались модели новых, будущего года машин компаний «Крайслер», «Роллс-Ройс», «Мерсе-дес-Бенц» и «Мицубиси». Да, похоже, этой игре в бронированные «черепашки» действительно приходит конец. Откуда у этих русских сосунков полтора миллиона?

А Винсент стоял у окна, глядя в черноту теплой аризонской ночи и слушая дальний вой койотов.

– Fuck you! – сказал им Винсент, сунул руку за верхний наличник окна и нашел там свою собственную старую заначку – огрызок сигары. Выудил из кармана джинсов золотую зажигалку «Кристиан Бернард», раскурил сигару и сказал Робину:

– О'кей, мой друг. Они хотят, чтобы я перевез в Москву все наше оборудование и с ходу начал работу. А я сказал, что двинусь с места только под их полумиллионный залог на эскро-счете в лондонском «Ллойде». Но есть ли у них такие деньги или они такие же дутые, как я… Короче, если «Ллойд» получит от них полмиллиона, мы едем в Россию. А нет – значит, смазывай свою задницу вазелином. И мою тоже…

Винсент докурил сигару, выбросил окурок за окно и ушел вниз по лестнице – сгорбленный и враз постаревший.

Робин откинулся на жесткую подушку, закрыл глаза. О чем он думал? Об этом идиоте Винсенте, который продул в карты свою голубую мечту сделать сыновей адвокатами? О гориллоподобном Амадео Джонсоне? Или о России, куда ему нельзя ехать?

Сна не было, и в три часа ночи Робин встал со своего топчана и спустился по винтовой лестнице на первый этаж, на веранду ранчо.

В густом небе аризоно-мексиканских прерий сияли звезды и хрустальная пыль Млечного пути. Новорожденный и узенький как нить, месяц обещал большие деньги – если позвенеть ему горстью мелочи, как в детстве. По-летнему, в полный голос сверчали цикады. И теплый мексиканский ветер шуршал пальмовыми ветками. Даже если покупать у немцев «Мерседесы-600» по оптовой цене в тридцать гран за штуку и еще двадцать тратить на их переделку и обшивку броней или даже кевларовыми панелями, сто штук чистой прибыли на каждой машине – да, эти русские умеют, оказывается, не только бомбить вьетнамские и афганские деревни. Пусть не полторы тысячи, пусть только тысячу долларов достанется Робину с каждой проданной машины – елки-палки! неужели уже через два года он станет миллионером? Он, Робин Палски, «чокнутый на всю голову», «крени механик», безродный сирота, подброшенный недельным младенцем в кливлендскую церковь, он – миллионером? Прилетит в Кливленд на своем самолете, доверху заполненном детскими игрушками для кливлендского приюта, и будет катать на этом самолете всех тамошних детей, а потом подарит им – что? что еще, кроме игрушек, он подарит детям, которые живут в том детдоме, где он жил? Компьютеры? Видеоигры? Танковую дивизию заводных «гудерианов»? Тонну шоколада?

Он должен подумать. О, он придумает! Он придумает для них что-то такое, специальное, "как в Диснейленде! И, конечно, он поставит памятник мистеру Адамсу, директору приюта, который выпорол его, трехлетнего, когда он разобрал игрушечный «гудериан», подаренный приюту самим Айком Эйзенхауэром. Но выпорол не за то, что Робин разобрал эту игрушку, а за то, что он собрал ее без трех «лишних» частей! Хороший, красивый памятник он поставит мистеру Адамсу!…

Впрочем, стоп! Какого черта он размечтался, если ему нельзя, невозможно ехать в эту проклятую Россию?

Интересно, куда подевались Кларк и Гейбл, которым Винсент, приезжая на ранчо, всегда разрешает «побаловаться» по ночам? Неужели эти засранцы опять погнались за койотами в Мексику?

Миллион долларов! Нет, это нереально. И вообще деньги никогда его не прельщали. Он был бедняк по рождению и по воспитанию. Люди, имеющие большие деньги, были для него людьми из другого мира: сначала – в детстве – неизвестного ему, потом – в юности – недоступного, а в зрелости – как бы отстраненного и отчасти даже презираемого. Так любой вегетарианец презирает мясоедов, так воспитанный в религиозном пуританстве стоик отвергает и презирает соблазны клубов «гоу-гоу» и стриптиз-баров.

А этот миллион (МИЛЛИОН!) долларов – просто красивая мечта, пролетевшая, как комета в ночном небе.

Робин впервые пожалел, что не курит. Наверное, нужно выпить. Он прошел в глубину веранды, открыл бар, взял початую бутылку виски и отхлебнул прямо из горлышка. И собрался сделать еще глоток, когда услышал хруст песка под чьими-то тяжелыми шагами. Он вгляделся в темноту и не поверил своим глазам – там, с юга, из прерий широким и уверенным шагом двигался в темноте этот чертов русский «Баффало булле». На его левом плече дулом книзу болтался семизарядный карабин с оптическим прицелом ночного видения, а на правом – два крупных зайца, связанных ремешком по задним ногам. И рядом с этим русским весело, как заискивающие щенки, бежали свирепые винсентовские питбули Кларк и Гейбл.

– Hi! – сказал русский, шумно взойдя на веранду, бросил на стол зайцев и карабин и рухнул в кресло. – I tied! (Я устал!)

Еще бы! – подумал Робин. Если он не слышал выстрелов, то можно представить, как далеко уходил в прерии этот русский!

Русский протянул руку за бутылкой виски и, получив ее, тут же сделал три больших глотка прямо из горлышка.

– Good! – сказал он, утерев губы. – You have great country! Wonderful! (Отличная страна! Замечательная!) – он протянул Робину руку и продолжил по русски: – Джордж. Георгий. Меня зовут Георгий Брух. А тебя? Как тебя звать, партнер?

Изумляясь, как легко он понял этот русский вопрос, Робин своим рабочим фломастером написал на столе:

«MY NANE IS ROBIN PALSKY».

– Good! – сказал Джордж и посмотрел на часы. – Four o'clock! So it nine in London, yes? (Четыре часа. Значит, в Лондоне сейчас девять, так?)

Робин кивнул.

Брух вытащил из кармана телефон «Моторолу» и с привычной легкостью набрал какой-то длинный, пятнадцатизначный номер. Послушал и сказал в трубку:

– Алло! My name George Bruch! You recive five hundred sausand from my bank in Moskau? Yes? Senk you! – Он выключил телефон и сказал Робину: – О'кей, иди буди своего шефа – пятьсот штук уже у «Ллойда» в Лондоне! И не забудь теплые вещи – у нас еще зима в России. Зима, понимаешь? Вэри колд!

Как ни странно, Робин абсолютно не удивился тому, что этот русский так легко перебросил полмиллиона долларов из «своего» московского банка в Лондонскую адвокатскую фирму. Его больше изумило то, что он второй раз совершенно запросто понял все, что сказал ему этот Брух по-русски.

4

Амадео Джонсон долго читал ллойдовский факс насчет эскро-счета и даже разглядывал его на просвет – он любил прикинуться дебилом, что при его внешности выглядело куда натуральней, чем странное наличие острого ума в этом гориллообразном гиганте. Потом, отъехав на кресле от своего стола к свету – к стеклянной стене своего кабинета на тридцать третьем этаже небоскреба «Санта-Фе траст сэ-винг бэнк», он медленно, по слогам, стал читать «Протокол о намерениях», подписанный Винсентом Феррано, президентом «Сэйф уэй, инк.», Георгием Брухом, генеральным директором российского акционерного общества «Земстрой», и Юрием Болотниковым, председателем Московского Федерального Банка, о создании совместного предприятия «RUSAM Safe Way International, Inc.» с лицензией российского правительства на монопольную торговлю бронированными автомобилями на всей российской территории. Конечно, он уже давно сообразил, какие доходы (и перспективы для его картеля) сулит эта затея, а теперь, ведя огромным, как у Кинг-Конга, пальцем по строкам «Протокола» и беззвучно шевеля своими толстыми, как лангусты, губами, он просто прикидывал, что ему выгодней: отнять у Винсента его компанию сейчас или дать ему отсрочку уплаты долга и возможность поставить на ноги этот бизнес в России – с тем чтобы доить его все последующие годы.

– Ну да?… Странно… Неужели?… – произносил Амадео в паузах меж словами «Протокола», нагнетая страху на Винсента и забавляясь своей игрой в безграмотного негритоса. Конечно, если оставить Винсенту его компанию «Сэйф уэй», есть опасность, что Винсент за пару лет выплатит долг и выскочит из рук – на что, собственно, и рассчитывает сейчас этот олух, потея от страха в кресле у письменного стола – стола, поднятого на полметра выше обычного из-за баскетбольного роста хозяина. Эффект, производимый этим столом на посетителей, всегда забавлял Амадео – стоило им сесть за этот монолит, как они оказывались в роли детей или лилипутов, поскольку крышка стола была им по плечи.

Часы на декоративном камине тихо звякнули, показывая полдень. Амадео, как по сигналу, отвел руку в сторону, к высокой, на колесиках корзине, достал из нее баскетбольный мяч и, не глядя, швырнул его через весь кабинет в кольцо, укрепленное на противоположной стене. Пролетев сквозь кольцо, мяч попал в пластиковую трубу, скатился по ней назад в высокую корзину на колесиках и, по дороге нажав на скрытую пружину, выбросил перед Амадео откидную руку-протез с кубинской сигарой.

– Thank you, – удовлетворенно сказал протезу Амадео, вынул сигару из капсулы, плотоядно размял ее, откусил один конец щипчиками и жестом попросил у Винсента огня. – Бросаю курить, – объяснил он Винсенту связь между часами, баскетбольным мячом и сигарой, которую он получал только в случае точного попадания в кольцо.

Винсент услужливо чиркнул своей золотой зажигалкой.

Амадео скосил на нее глаза, потом легко отнял ее у бессловесного Винсента, внимательно рассмотрел красивую гравировку фирмы «Кристиан Бернард» и сунул в карман своего прекрасного, цвета сливочного мороженого, костюма. В сочетании с темно-синей рубашкой, двухсотдолларовым галстуком и бриллиантовыми запонками от «Бугалофф» этот костюм вполне годился для выступлений на шоу высокой мужской моды.

– О'кей, – сказал Джонсон, раскуривая сигару. – Скажу прямо. Я могу отнять у тебя весь твой бизнес, как эту зажигалку – легко, ты даже не пикнешь. Но кого я вместо тебя отправлю в Россию? И захотят ли русские работать с моим человеком? А, с другой стороны, где у меня гарантии, что ты и в России не проиграешь этот бизнес еще раз? Я слышал, у них там теперь тоже есть казино и рулетки. Заткнись! – предупредил он попытку Винсента вставить хоть слово. И продолжил задумчиво: – Да, риск большой… О'кей, мы сделаем так. Я дам тебе отсрочку по долгу на двенадцати процентах годовых под залог твоего дома и ранчо. Да, и дом, и ранчо со всеми авто – а как ты думал? Зато ты останешься хозяином своего бизнеса. Правда, каждый месяц будешь давать мне отчет о работе. Но если я узнаю, что ты зашел в казино – просто зашел, ничего больше! – все, покупай себе место на кладбище.

– Девять процентов, Амадео! – попросил Винсент.

– Fuck you, – усмехнулся Амадео.

– Пожалуйста?

– Даже не пытайся. И не рассказывай мне о своих сыночках, бля! Я не учился ни в каких ебаных колледжах и ни хуя, как видишь, на жизнь не жалуюсь. Кстати, где ты запарковал свой «ламборджи-ни»? Внизу?

Винсент кивнул. Амадео требовательно протянул руку:

– Ключи и регистрационную карточку! – И пока Винсент с убитым видом вынимал из кармана ключи от машины, а из кошелька регистрационную карточку, Амадео продолжал назидательно: – Да, жизнь жестока, мой друг. Это в тюрьме у нас было время шутить. А сейчас – все, что я могу, – это отдать тебе зажигалку. Все равно она из фальшивого золота. Гуд бай, Винни. Мой адвокат сидит этажом ниже, иди подпиши у него все бумаги. – Амадео баскетбольным броском вернул Винсенту его зажигалку и вдруг сказал, словно только что вспомнил: – О, между прочим! Ты видел этого Зускина? Сколько он тебе заплатил за то, что я его не трахнул? – и расхохотался при виде растерянного лица Винсента. – О, нет, нет! Я не отнимаю у друзей их мелкие доходы. Просто интересно, во сколько этот fucking scum ценит свою еврейскую задницу? – И, не ожидая от Винсента ответа, паснул ему по столу два четвертака: – Будь другом, брось в счетчик у «ламборджини».

Выйдя из «Санта-Фе траст сэвинг бэнк» и опустив монеты в счетчик возле роскошного «ламборджини», который до сей минуты был его главной визитной карточкой, эполетами успеха и самой верной наживкой для клиентуры, Винсент отошел шагов на сто по улице и вдруг в сердцах боднул головой рекламную тумбу.

– Идиот!… – простонал он. – Идиот!…

Мимо, сияя лакированными крыльями, безучастно тек поток чистеньких калифорнийских «лексусов», «мерседесов», «ферарри» и «БМВ». Их вели молодые, удачливые и талантливые победители жизни. И никто из них не смотрел по сторонам, никто, как и сам Винсент всего пару дней назад, не видел, не знал и знать не хотел тех, кто слетел с дороги в кювет, на тротуар, на обочину. Только какой-то пацан-посыльный притормозил свой велосипед и с интересом уставился на Винсента, бодающего тумбу.

– Что?! – сказал ему Винсент. – Думаешь, ты умный? Ты тоже идиот! Умные вон там сидят, наверху! – Он показал на самый верх небоскребов. – Но ты не попадешь туда на своем велико, никогда!

– Fuck you, – сказал ему пацан.

– Fuck youself! – заорал Винсент и рванулся к этому юному мерзавцу, но тот легко врезался на своем велико в поток машин и укатил, смеясь и показывая ему палец через плечо.

– Fucking idiot! – Винсент сунул руку в карман, но там уже лет десять как не водилось никакого оружия. В ярости он выхватил из кармана зажигалку «Кристиан Бернард» и изо всей силы запустил ею в обидчика.

Стукнувшись о крышу туристического автобуса, зажигалка попала под колеса какой-то машины и исчезла вместе с улизнувшим на велике посыльным.

5

Да, что бы там ни говорили литературные снобы, но есть нечто завораживающее в слове «миллион»! Послушайте: ми-лли-он! Нет, не так, а так: М-И-Л-Л-Л-И-О-Н!!!

Великое слово! Спросите любого Сороса, Мердока, Линча или Якокку, и они вам скажут: самое трудное, но и самое challenging, самое захватывающее и – упоительное – сделать первый миллион! Это стремление к миллиону заложено в гены и кровь каждого американца, как у птиц инстинкт миграции. Человека, который не мечтает сделать миллион, в Америке просто не существует. Американец может быть истовым монахом, раввином или баптистским священником, смирять свою плоть йогой, вегетарианством или сыроедством, быть рьяным борцом за расовое равноправие, профессором астрономии или марксизма, демократом, лидером мэйнских пуритан, глухонемым, хиппи, обитателем богемных арт-студий Сохо или заброшенных тоннелей нью-йоркской подземки, он может бояться высоты, закрытых помещений, крыс, летучих мышей, коммунистов, извращенцев и ночных грабителей; он может пребывать в отчаянии, сплине, любовном томлении или даже на полпути к оргазму, но в тот миг, когда вы покажете ему, как заработать миллион, он бросит все: науку, политику, Бога, искусство и даже любовь – и засучив рукава полетит тушить нефтяные пожары в Кувейт, мыть руду на Аляске или орошать своим потом пустыни Аризоны. Не зря, согласно последней переписи, миллионеров в США – ровно миллион! То есть каждый двухсотый американец уже прошел огни, воды и медные трубы и сделал эту сумму! Воистину великая, миллионерная нация! Нация азартных предпринимателей, дерзких игроков и неунывающих потенциальных миллионеров!

14 февраля Винсент Феррано подписал у Амадео Джонсона кабальную закладную на весь свой бизнес, дом и ранчо, а уже 23 февраля он и Робин Палски вылетели из Нью-Йорка в Москву каждый за своим миллионом. При этом Винсент Феррано летел, конечно, первым классом – на деньги, полученные у Эзры Зускина, и ради престижа своей первой международной фирмы. А Робин – с короткой двухнедельной бородкой и усами, которые постоянно чесались, – сидел в салоне «эконом» -класса. В грузовом отсеке «Боинга-767» авиакомпании «Дельта» их сопровождал двухсоттысячный «Порше-XXI» с английскими и русскими вензелями «Safe Way/Надежный путь» на капоте и багажнике – Винсент собирался раскатывать в нем по Москве, рекламируя свою продукцию.

Погрузка бронированного «Порше-XXI» – одиннадцать тысяч долларов за авиаперевозку (без страховки), и закупка зимней одежды у «Братьев Брукс» на Мэдисон-авеню – парадные смокинги для встреч на высшем уровне, деловые блейзеры и костюмы для работы в офисе, три дюжины белых сорочек, галстуки, теплое нижнее белье, ботинки WarmButs, меховые шапки, рукавицы и теплейшие канадские дубленки – все это плюс оформление визы в Российском консульстве на Девяносто первой улице задержали Винсента и Робина в Нью-Йорке на трое суток, но зато теперь они летели в Москву, одетые как нансеновская экспедиция и готовые к встрече с русскими покупателями и знаменитыми русскими морозами. «Если твой клиент стоит миллион, то ты должен выглядеть на два, иначе он не купит у тебя даже туалетную бумагу!» – учил Винсент Робина азам торговли машинами. Правда, скорострельный пулемет и самонаводящиеся ракеты пришлось из «порше» изъять по требованию американской таможни и заодно дать таможенникам гарантийное письмо о том, что эта машина не экспортируется, а летит в Россию лишь в качестве экспоната, как наглядное пособие будущей продукции «Рос-Ам сэйф уэй». Но гарпуны, газовые и жидкостные баллоны, сети с шипами и прочая начинка мелкими средствами самозащиты у «Порше-XXI» остались, вызвав острую зависть охранников службы безопасности Американского федерального казначейства, которые на глазах у Робина и Винсента переносили из своего инкассаторского броневичка и укладывали в металлические контейнеры брезентовые и опечатанные свинцовыми пломбами мешки с валютой для русских банков. Эти контейнеры грузчики аэропорта поднимали в грузовой сейф-отсек «Боинга». Следя за найтовкой своего «Порше-XXI» в соседнем отсеке и одновременно косясь на мешки с деньгами, Винсент Феррано, усмехнувшись, сказал Робину:

– Оказывается, можно не ездить в Россию за миллионом. Бери тут эти деньги и все!

– Конечно! – сказал «дельтовский» механик, наблюдавший за погрузкой валюты вместе с сотрудниками таможенной и охранной служб. – Три миллиона в мешке. Хватай и деру!

Уложив в отсек три контейнера, банковские грузчики заперли его не Бог весть какими хитрыми запорами и пломбами, получили у механика самолета и службы безопасности «Дельты» подписи на погрузочных документах и укатили на своем броневичке, оставив отсек с шестнадцатью мешками валюты под присмотром «дельтовской» охраны.

– И то хорошо! – сказал на это Винсент. – Заодно и нашу игрушку охраняют бесплатно.

Но охранники торчали под самолетом только до вылета, а еще точнее – до рулежки самолета ко взлетной полосе. А потом никакой охраны не было – ни у мешков с деньгами, ни у «Порше-XXI», ни, тем паче, у чемоданов пассажиров, занимающих еще два грузовых отсека «Боинга». И это не давало Винсенту покоя на всем протяжении полета. Даже и через пять часов после вылета, то есть глубокой ночью, когда все пассажиры спали в темном салоне, как куры в темном курятнике, а Робин, шевеля губами, читал самоучитель «The Real Russian Tolstoy Never Used» («Настоящий русский язык, которым не пользовался Толстой»), Винсент приходил к нему из салона первого класса и ворчал:

– А я не могу спать! Я не могу спать, когда у меня под жопой почти пятьдесят миллионов баксов! Они жгут мне задницу! Как они могут перевозить такие деньги без всякой охраны?! Это преступление против человечности!

Робин тоже удивлялся. Отвлекаясь от страхов приземления в России, его мозг механика уже давно нашел как минимум три слабых места в охране сейф-отсека «Боинга», и он тут же стал изобретать меры защиты, которые он принял бы, будь он на месте конструкторов «Боинга» или охранников «Дельты».

– How to tell 'idiots' in Russian? – спрашивал Винсент. (Как сказать «идиоты» по-русски?)

Робин заглянул в словарь русского самоучителя и показал:

«Идиоты».

– Неужели? – изумился Винсент. – Тогда что ж ты учишь всю ночь? – и ушел в свой салон, сокрушаясь на ходу. – Пятьдесят миллионов! Прямо под моими ногами! Unbelievable!…

6

– Через пару минут мы сядем в московском аэропорту «Шереметьево», – весело сказал по радио командир корабля. – Погода в Москве, как всегда – дождь, снег и еще какая-то дрянь. Но «Дельта» не несет за это ответственности. Лично я не видел тут солнца с прошлого августа. Однако вам, я надеюсь, повезет больше, чем мне. Добро пожаловать в матушку-Россию, друзья. Русское гостеприимство – лучшее в мире!

Опытные пассажиры засмеялись, самолет чиркнул колесами и покатил по полосе, весь самолет зааплодировал, а Робин и Винсент прильнули к иллюминаторам. Там действительно шел дождь со снегом.

– Oh, shit! – сказал Винсент.

Самолет подкатил к аэровокзалу, заштрихованному мокрой пургой. Регулировщик с флажками и два пограничника с «Калашниковыми» на груди, вздернув плечи, безуспешно прятали уши в короткие воротники своих бушлатов. При виде их у Робина загремело сердце и подвело живот. Но тут старшая стюардесса сказала по радио:

– От имени нашей команды благодарю вас за полет и надеюсь, что вы всегда будете летать только «Дельтой». Мы, во всяком случае, вами очень довольны. Следите за своим багажом или, как говорят китайцы, не спускайте с него глаз ни в аэропорту, ни в отеле. Два дня назад у меня тут свистнули шапку еще до того, как я прошла таможню! Желаю удачи! Dobro pozhalovat v Moskvu-uuu!

Пассажиры вскочили с кресел и, достав с багажных полок свои портфели, сумки и теплые пальто, сгрудились в проходе, спеша к выходу. И только Робин оставался в кресле, откладывая до последнего роковой миг своей встречи с российской землей. Закрыв глаза, он приказывал себе встать и пойти на выход вместе с потоком пассажиров. Но – не мог… Теперь, когда русские пограничники и солдаты были всего в нескольких шагах от него, он чувствовал, как разом стали ватными его ноги и липкий пот покатил под коленками. Зачем, зачем он согласился на эту поездку?! Какой идиотизм, какая детская глупость эта его бородка и нелепые усы! Ведь они вызовут у русских еще большую подозрительность…

– Ты слышал, что она сказала про багаж? – прозвучал над ним голос Винсента. – Что ты сидишь?! Мы не можем доверять русским грузчикам! Мы должны сами следить за разгрузкой «порше»! Иначе они раскурочат машину, а у нас даже нет страховки! Пошли! Быстрей!

Оторвав себя от сиденья, Робин обреченно поплелся за Винсентом. И тут же, в дверях самолета, напоролся на пристальный взгляд молодого русского пограничника в ватном бушлате и с «Калашниковым» на груди, стоявшего в рукаве прохода к аэровокзалу.

Робин замер.

– В чем дело? Пошли! – потянул его Винсент.

Пройдя в здание аэровокзала, пассажиры оказались на лестнице, ведущей в полутемный накопитель паспортного контроля. Низкие потолки этого зала были сделаны не то из обрезков газовых труб, не то из гильз пушечных снарядов. Перед стеклянными будками пограничников стояли длинные очереди американцев и прилетевших одновременно с ними шведов и корейцев. Молодые каменнолицые пограничники тратили на проверку каждого паспорта по пять минут. Робин при виде этого совершенно упал духом, ведь во всех аэропортах мира пограничники при виде американского паспорта мгновенно говорят: «Проходите!» и «Добро пожаловать!».

А Винсент нервничал совсем по иной причине:

– Если они раскурочат наш «порше», я буду судить их на миллион долларов! – и поворачивался к Робину левым ухом: – Что ты сказал?

«Ничего», – показал Робин.

– Нет! Это невероятно! Мы стоим тут уже сорок минут! За это время можно раскурочить даже «Шаттл»! Посмотри на их потолки! Они наклепали столько снарядов, что уже пользуют их вместо кирпичей!

Наконец подошла их очередь. Винсент стремительно ринулся к будке, шлепнул перед пограничником свой паспорт, листок с российской визой и билет. Слева, за будкой паспортного контроля, в зале получения багажа без всякого движения замерли четыре багажных транспортера, забитых чемоданами с трех международных рейсов. В поисках своего багажа пассажиры бродили от одного транспортера к другому и рылись в грудах чемоданов, как бездомные в мусорных урнах. Найдя свой багаж, они отправлялись на поиски багажных тележек, но тележки были только у русских грузчиков – хмурых, небритых и требовавших по десять долларов за свои услуги. Пассажиры, не веря свои ушам, отшатывались от них и по грязно-бетонному полу сами волокли свои чемоданы к стойкам таможенной проверки.

Винсент в ужасе уставился на эту процедуру. Между тем юный пограничник взял его паспорт и визу, набрал на какой-то клавиатуре его имя и фамилию и стал молча сличать фотографии на паспорте и визе с оригиналом. Но Винсент на этих фото был снят в фас, а теперь стоял перед пограничником в профиль.

– Посмотрите на меня, – сказал ему пограничник по-русски.

– What? (Что?) – повернулся к нему Винсент левым ухом. И снова оказался в профиль.

– Pleez… luuk… tu heer! (Пожалуйста… смотрите… сюда…) – пограничник покраснел от умственного напряжения.

– Oh, I hear you! Absolutely! – ответил Винсент, старательно вытягивая шею через стойку, чтобы левым ухом быть поближе к пограничнику.

Короткий гудок и вспышка зеленого глазка под стойкой сообщили тому, что американский гражданин Винсент Феррано не числится в списках Интерпола, ФСБ и Уголовного розыска Российской Федерации и может быть пропущен на территорию страны. Пограничник шлепнул красный чернильный штамп в паспорт и в листок российской визы.

– Проходите.

– What? (Что?) – Винсент наконец повернулся к нему лицом.

– You go! (Иди!) – рявкнул пограничник.

– Почему он кричит на меня? – спросил Винсент у Робина, подошедшего к будке со своим паспортом.

Но Робин даже не слышал Винсента. Он положил свой паспорт на стойку паспортного контроля, мысленно прикидывая, как ему ринуться по лестнице назад в самолет, когда два или три солдата КГБ явятся его арестовывать.

И в этот миг к будке подскочила запыхавшаяся и худая, как метла, большеглазая женщина лет тридцати, в полураспахнутой куртке из кожзаменителя, темной шерстяной юбке ниже колен, сморщенных колготках и грязных меховых полусапожках.

– Mister Ferrano! Mister Palsky! Why you're here? I'm waiting for you at the VIP exit! Your luggage is already there! My name is Sasha, I mean Alexandra! I'm Mr. Bruch' press-secretary! But from now on I am your guide and trouble-shutter! Mister Bruch and Mister Bolotnikov send me here to meet you! (Мистер Феррано! Мистер Палски! Почему вы здесь? Я жду вас у зала «ВИП»! Ваш багаж уже там! Меня зовут Саша, то есть Александра! Я пресс-секретарь Бруха! Но с сегодняшнего дня я ваш гид и администратор! Мистер Брух и Болотников послали меня вас встретить!) – и, подтянув сморщенные на коленях колготки, повернулась к пограничнику, проверявшему документы Робина, сунула ему какую-то бумажку. – Пожалуйста, быстрей! Это «ВИП», гости правительства! Вот пропуск, подписанный начальником таможни!

Пограничник с непроницаемым лицом дождался короткого гудка и вспышки зеленой лампочки, шлепнул штамп в паспорт и на визу Робина и молча положил их на стойку. Но Робин еще не мог поверить своей удаче – неужели его вот так, без всяких пускают в Россию? Или это просто ловушка КГБ: они впускают его к себе в страну, чтобы потом…

– Мы не едем ни в какой отель! – услышал он голос Винсента и невольно поразился разом происшедшей с его боссом перемене: еще час назад, в самолете, это был респектабельный и заносчивый итальянец, пассажир салона первого класса. Затем, стоило ему оказаться в России наедине с русскими пограничниками, как он превратился в маленького и трусливого итальяшку. А теперь, когда за ними примчалась эта Саша-Александра, он, смерив ее уничижительным взглядом, опять раздулся пуще прежнего. – Мы должны немедленно осмотреть нашу машину в грузовом отсеке! – заявил он ей. – Мы не можем доверять вашим грузчикам! Мы хотим сами проследить за разгрузкой! Почему Юри и Джордж не приехали нас встречать?

– Don't worry! Все в порядке! – терпеливо сказала Александра. – Сейчас мы поедем к самолету и вы проследите за разгрузкой! Here to go, please! – Она повела их через таможню и темную толпу встречающих, говоря по-русски:

– Пропустите! Дорогу! Это «ВИП»!

При выходе из аэровокзала даже у Робина дыхание перехватило от резкого запаха бензина, смешанного со снегом и ледяным ветром, режущим лицо. А Винсент просто закашлялся, покраснев от натуги.

Александра замахала руками куда-то вдаль, поверх машин, толпящихся у входа в аэровокзал. Там, вдали массивный на фоне московских малолитражек черный «линкольн» включил фары, а на крыше – какую-то синюю, как у полиции, лампу-мигалку и, расшвыривая ревуном русские «Волги» и «Жигули-фиаты», стал пробиваться к Александре.

«А как насчет наших чемоданов?» – вспомнил и жестами показал Робин.

– Чемоданы? – догадалась Александра. – Don't worry! Не беспокойтесь, они уже в машине, – и распахнула перед ними дверцу «линкольна».

Продолжая кашлять, Винсент повалился на сиденье.

– О Боже! Ну и воздух! Как вы тут живете? Нет, я хочу домой! Как только мы подпишем контракт, я рву отсюда к ебаной матери! Извините, мадам…

Даже по его ироническому «извините, madam» было видно, насколько она ему противна и как он тут все презирает.

– Куда мы едем? – сказал он брезгливо.

Но тут он и сам увидел, куда они едут. Машина миновала какие-то ворота с шлагбаумом и прямиком покатила к «Боингу» компании «Дельта». Из его грузовых отсеков уже шла разгрузка: русские таможенники тащили трехмиллионные брезентовые мешки с валютой прямо по мокрому асфальту и зашвыривали их в полосатый желто-зеленый броневичок – точно такой, как у охранников Американского федерального банка в Нью-Йорке. А диковинный «Порше-XXI» грузчики, матерясь, безуспешно пытались вручную развернуть в грузовом отсеке и столкнуть на металлические сходни. Но стоило им подналечь и оторвать колеса машины от дюралевых панелей пола «Боинга», как"порше" взревел сиреной.

– Эй, идиоты! Подождите! – закричал им из машины Винсент. И повернулся к Робину: – Смотри, что эти бляди делают!

Робин достал из кармана ключи от «порше», нажатием кнопки на брелке выключил сирену и, выйдя из машины, взбежал по сходне в грузовой отсек самолета, жестом отстранил русских от своей «черепашки». Затем сел в кабину, включил двигатель и тягу центрового домкрата, развернул на этом домкрате «порше» на 90 градусов, опустил на колеса и на глазах изумленных русских грузчиков съехал по сходням на землю.

– Ни хера себе! – сказали русские грузчики. – Ебаный американец!

– What did they say? (Что они сказали?) – подозрительно спросил Винсент у Александры.

– Oh, nothing! (О, ничего!) – ответила она. – Они говорят: какая прекрасная американская машина.

Робин посмотрел на нее и усмехнулся: он понял, что сказали русские грузчики, ведь это и был «The Real Russian Tolstoy Never Used».

7

А на следующий день в Москве, как по заказу, установилась замечательная солнечная погода с легким и даже приятным морозцем. Юрий Болотников и Георгий Брух наперебой демонстрировали гостям российскую столицу. Они возили их на Воробьевы горы… по Новому и Старому Арбату… по Тверской… Водили по царским хоромам в Кремлевском дворце… Кормили в «Царской охоте», в ресторане Дома писателей и в китайской «Пенте»… Хвастались «Макдоналдс» на Тверской и своими офисами на Манежной площади и на Ильинке… Предложили под «Рос-Ам сэйф уэй» двухэтажный особняк на Пречистенке, бывший Дом политпросвещения работников мукомольной промышленности – с большим залом, деревянной пристройкой и удобным двором для сооружения мастерских и гаража… И поселили напротив Кремля, в лучшем московском отеле «Националь», в «люксе» на пятом этаже рядом с плавательным бассейном и гимнастическим залом…

Винсент цвел и каждый вечер звонил жене в Лос-Анджелес, рассказывал об этом королевском приеме. Жена у него была из обнищавшего флорентийского графского рода и презирала себя за брак с этим сицилийским «парвеню», а Винсент всю жизнь старался успехами в бизнесе компенсировать в ее глазах свое плебейское происхождение и то физическое охлаждение, которое установилось меж ними давным-давно, сразу после рождения их третьего сына, и оба они знали почему: три беременности прибавили Корделии сто сорок фунтов, которые она поленилась сбросить. «Ради чего? – говорила она. – Чтобы родить еще одного бандита? Боже мой, на кого я потратила свою молодость! Разве ты способен обеспечить детям приличную жизнь? Отнять жизнь – вот на что ты способен! Да, ты отнял у меня жизнь! Чтоб они взорвались, все твои mafioso merdoso (мафиозные ублюдки), и ты вместе с ними!» Но Винсент прощал ее, ведь она подарила ему трех сыновей, трех! А уж сделать из них адвокатов с дипломами Корнельского университета – это дело его, Винсента, чести!…

Тем временем Робин отходил от своих страхов перед Россией, вживался в непривычную для него роль важной персоны и привыкал к обращению «мистер Палски» вместо обычного «Робин». С любопытством инопланетянина, чудом совершившего мягкую посадку на враждебной планете, он впитывал теперь все, что видел из окон машины и отеля: темную одежду этих русских… их руки, постоянно оттянутые какими-то сумками… бесчисленные уличные киоски с водкой «Ройял» и коньяком «Метакса»… огромное количество молодых парней в камуфляже… ряды нищих женщин, торгующих у станций метро самым немыслимым барахлом – от пачки «Мальборо» и палки колбасы до котят и щенков… снова солдат с оружием… девчонок, на морозе слизывающих мороженое… «Мерседесы», «БМВ», «вольво» и «форды», с сиренами и мигалками летящие по центральным улицам… и реклама «Мальборо» и кока-колы на перекрестках…

Как и всех новоприбывших иностранцев, Москва пугала Робина и Винсента обилием курящих и вооруженными патрулями на улицах, угнетала нищетой детей, клянчивших деньги в подземных переходах, и дразнила обилием «мерседесов» и ночных казино…

Торжественная церемония подписания контракта состоялась в конференц-зале Московской мэрии. Господа Винсент Феррано и Робин Палски были в смокингах, их переводчица Александра – в глухом, как гроб, черном платье, которое топорщилось ее худыми плечами, а остальные русские – в чем попало: кто в костюмах, а кто в шерстяных свитерах и джинсах. Впрочем, российский министр экономики и легендарный московский мэр были в строгих двубортных тройках. Мэр Москвы сказал, что новое российско-американское совместное предприятие является серьезным шагом на пути укрепления деловых и партнерских отношений между США и Россией. Министр экономики подчеркнул, что появление «Рос-Ам сэйф уэй интернешнл» именно в Москве демонстрирует заботу Московской мэрии о развитии и безопасности молодой банковской системы всей страны накануне решающего часа в истории России – президентских выборов. Вице-президент ассоциации московских банков Юрий Болотников сообщил (со свойственным ему даже в русском языке оксфордским произношением), что в московских банках сосредоточено девяносто процентов денег всей России, и банкиры никогда не забудут заботу правительства по созданию московского «Сэйф уэй, инк.» в период ожесточенной схватки демократии с коммунистическими реваншистами. Американский посол в Москве, вынужденный приехать на эту церемонию вопреки шифровке ФБР о связях Винсента Феррано с калифорнийской мафией и только для того, чтобы не усугублять свой конфликт с московским мэром, построил свою речь без упоминания фирмы «Сэйф уэй» и имени ее хозяина. Он сказал, что хотя американские бизнесмены с тревогой следят за результатами общественных опросов в России и рейтингом ее нынешних политических лидеров, они не сомневаются в победе демократии на президентских выборах и сохранении экономической стабильности в России. «Подписание этого контракта – наглядный тому пример!» – сказал посол.

После посла слово получил президент компании «Сэйф уэй интернешнл, инк.» господин Винсент Феррано. По мере того как Александра переводила ему выступления предыдущих ораторов, он все больше проникался сознанием своей исторической значимости. Воистину наступил его звездный час! Дюжина кинокамер российских и западных телекомпаний, включая Эй-би-си, Би-би-си, Си-эн-эн, были нацелены на него. Три десятка микрофонов корреспондентов российской прессы, «Нью-Йорк таймс», радио «Свобода», «Лос-Анджелес таймс» и т.д. и т.п. ждали его слов. Единственное, что его раздражало, это вынужденное соседство с этой «метлой» Александрой – он даже непроизвольно отстранялся от нее, но она, исполняя свой долг переводчицы, не отлипала от него, скороговоркой тарабаня ему в ухо перевод всех выступлений. Впрочем, кинокамеры будут снимать его, а не ее. Раздувшись так, что купленный в Нью-Йорке смокинг мог лопнуть по швам, Винсент встал к микрофону. Он уже разобрался в русской иерархии: после российского президента московский мэр Ию Лу Жж является, безусловно, вторым человеком в этой стране – не только американский посол, но даже министр экономики Я Син заискивал перед ним в своей речи. Впрочем, оно и понятно: тот, кто контролирует банки, контролирует все, даже министра экономики. И он, Винсент Феррано, не упустит своего шанса…

– Ladies and gentlemen! My dear friends! – сказал он и подождал, пока Александра перевела на русский. – Я действительно горжусь тем, что я здесь. Ни для кого не секрет, что наши страны очень долго вели между собой холодную войну. Но кто от этого выигрывал? Кто делал на этом деньги? Только те, кто производили пушки, снаряды и пули. Кто производил смерть. Однако, слава Богу, холодная война кончилась. Остались, правда, русские морозы – вон там, за окном, бррр! – Он переждал добродушный смех в зале и за столом на сцене. – Но лето вот-вот настанет. А кто делает деньги летом, на теплой погоде? Тот, кто производит пшеницу, мясо, молоко и детей. Кто производит жизнь. Наша компания «Сэйф уэй интернешнл» делает машины, которые эту жизнь защищают. И я горжусь тем, что жизнь новых русских бизнесменов и политиков будет защищать наше с вами общее предприятие «Рашн-америкэн сэйф уэй», а по-русски – nadiozhny put. Извините, если я еще плохо выговариваю эти слова. Но я гарантирую вам, что совместный бизнес – это и есть самый надежный российско-американский путь! – Аудитория одобрительно захлопала, Винсент вдохновенно продолжил: – И я хочу сделать что-то, что будет символом этой гарантии, символом моей уверенности в правильности этого пути. И я скажу вам, что я хочу сделать. Я приехал сюда на самой последней новинке нашей компании – бронированном «Порше Твенти Ван». Это не только лучшая, но и самая надежная в мире машина. Я собирался поставить ее в витрину нашего московского офиса для рекламы нашей продукции. Но сейчас я изменил это решение. Такая машина не может стоять в витрине. Она должна работать. Так пусть в честь подписания этого контракта она работает у самого ценного человека в этом городе – у мэра Москвы! Вот ее ключи! – И под громовые аплодисменты ошеломленной и восторженной публики Винсент шагнул к столу на сцене и вручил ключи от «порше» московскому мэру.

Растроганный Йю Лу Жж, держа в руках брелок с вензелями «Сэйф уэй интернешнл», обнял Винсента под вспышками фотоаппаратов всех журналистов и стрекот кино – и телекамер. И Робин от души восхитился своим шефом – если московский мэр будет ездить на этой машине, то лучшей рекламы продукции «Сэйф уэй» и быть не может!

А вечером был банкет на последнем этаже ресторана «Прага» в самом центре Москвы. Из окон ресторана открывался роскошный вид на Новый и Старый Арбат, на Кремль и на малое Бульварное кольцо. В зале были все московские банкиры, представители Московской мэрии, российского правительства и американского посольства в Москве. Столы, украшенные скрещенными российскими и американскими флажками, ломились от еды, коньяка, водки и шампанского.

– Я хочу представить вам моего вице-президента и менеджера нового московского отделения нашей фирмы гениального механика мистера Робина Палски! – великодушно отломил Винсент Робину кусок своего куража.

Заставив смущенного Робина встать, Георгий Брух подхватил тост:

– Я тоже хочу сказать пару слов об этом человеке. Я ездил на его машинах в Калифорнии, я видел там его мастерскую и могу вас заверить как эксперт: это действительно лучший в мире механик! После меня, конечно. Поэтому я и весь наш совет директоров «Рос-Ам сэйф уэй» можем гарантировать, что ровно через два месяца Москва получит из его рук первую сотню бронированных «мерседесов». А те, кто запишется и внесет деньги сегодня, получат двадцатипроцентную скидку!

Шум аплодисментов оглушил зал, шелест чековых обязательств покатился над столами. Болотников и его оглушительно красивая «ассистентка» собирали эти бумажки. Но через пару минут в огромном зеркальном туалете с розовыми финскими писсуарами побледневший Винсент схватил Бруха за плечо:

– Are you crazy? (Ты сошел с ума?) Какие сто «мерседесов»? Кто может сделать сто «мерседесов» за два месяца? И как ты мог дать двадцать процентов скидки?

Стряхнув в писсуар последние капли и застегивая ширинку, Георгий сказал:

– Мы только что собрали двенадцать миллионов долларов. Даже если каждый «мерседес» обойдется нам в пятьдесят тысяч, твоя доля – два миллиона баксов. Но если ты не согласен, я могу вернуть им эти деньги. Только скажи!

– Это безумие! – повернулся Винсент к Робину. – Как ты сможешь бронировать сто «мерседесов» за два месяца?

– Конечно, он сможет, – сказал Брух, моя руки. – Он уже почти миллионер! Разве он выпустит из рук такие деньги? Он будет работать как черт! Верно, Робин?

– Секунду! – сказал Винсент. – Где вы собираетесь держать эти деньги? Я имею в виду – двенадцать миллионов?

– В банке у Юрия. Не беспокойся – это правительственный банк! Абсолютно надежно. Как только Робин сделает сто «мерседесов», вы получаете свои доли! Без проблем! – И, положив доллар в тарелку черного гаитянина – смотрителя туалета, Георгий вышел.

– Fuckin' Russian! – в сердцах сказал ему вслед Винсент.

– You'll better learn it Russian way, (Вы лучше выучите это по-русски), – на чистом английском посоветовал ему одетый в ливрею гаитянин. – Repeat after me: yobaniy Russkiy! (Повторяйте за мной: ебаный русский!)

– That's right! Yobani Russki! – охотно повторил Винсент.

8

За окнами отеля «Националь», в котором жили Винсент и Робин, двадцать четыре часа в сутки кипела гигантская стройка. В огромной яме Манежной площади, насквозь продуваемой морозной московской метелью и даже по ночам освещенной мощными прожекторами, круглые сутки сверкали искры электро – и газосварки, вращались пузатые бетономешалки, колотили землю сваезабивающие станки – гидромолоты с надписями «Земстрой» на боках, топорщилась и росла жесткая витая арматура, чертили небо журавли подъемных кранов, и рабочие в брезентовых куртках и меховых шапках-ушанках работали «нон-стоп»: возводили стены грядущего чуда Москвы – первого в России четырехэтажного подземного торгового центра.

Но в этот вечер привычный ритм стройки был нарушен какой-то суетой – вдруг почти всюду погасли звездные сполохи сварки, по дну котлована забегали темные мужские фигуры, и три легковые машины, подпрыгивая на ухабах и опасно кренясь, стремительно спустились в котлован, окружив вышку гигантского сваедолбильного станка «Sekai Nippo». Из машин тут же выскочили мужские фигуры и ожесточенно закричали и замахали руками оператору станка, сидевшему в кабине на семидесятиметровой высоте. Но оператор то ли не слышал, то ли не видел их – он продолжал, как ни в чем не бывало, долбить скважину тяжеленной и гулкой японской «дурой». Кто-то из мужчин попробовал влезть к нему по скобам вертикальной железной лестницы, но при каждом ударе многотонной «дуры» вглубь шахты, весь станок так сотрясался, что храбрец слетел с лестницы, как груша с дерева.

Впрочем, не только оператор «Земстроя» не замечал странных изменений в работе стройки, но и вся окружающая стройку столица – поскольку весь котлован Манежной площади был обнесен высоким забором, заглянуть за который могли лишь обитатели верхних этажей окружающих ее гостиниц и соседней Думы. А остальные москвичи видели только этот забор, оклеенный плакатами президентской избирательной кампании: действующий президент с ладошкой, поднятой, как у великого Мао, на уровень уха… лунолицый лидер коммунистов Зю Ган с лозунгом «Наше дело правое, победа будет за нами!»… знаменитый своими шовинистическими эскападами сын китайского юриста и простой русской матери Жир Ин Сэн по кличке «Жирик» и с призывом «За великую и неделимую Россию!»… молодой пропрозападник Йяв Лин Сан… хмурый генерал Ле Ведь из приднестровской провинции с девизом «За державу обидно!»… фармацевтический магнат Брын Цал с обещанием сделать всем хорошо… и снова президент Ель Тзын с поднятой к уху ладошкой. Дальше, за котлованом, угадывались заснеженные зубчатые стены Кремля, а за ними над освещенным прожекторами куполом бывшего царского Сената, а ныне здания Администрации российского президента, трепетал трехцветный российский флаг.

Сам же президент – седой, с болезненно-одутловатым лицом и странно-немигающими глазами – в это время уже почти час бубнил по телевизору какую-то речь.

Александра подошла к Винсенту, стоявшему у окна, и подала ему компьютерную распечатку гостиничного счета.

– Вы собираетесь оставаться в этом номере, сэр?

– Что вы имеете в виду? Чем он плох? – с неприязнью сказал Винсент, обратив внимание на дешевое обручальное колечко на ее руке, держащей гостиничные счета.

Робин, который сидел перед телевизором со словарем в руках и напряженно вслушивался в речь русского президента, повернул к ним голову. Действительно, этот «люкс» был вполне приличный: две спальни, два туалета с душем, гостиная, кабинет, окна на Кремль и на стройку, которой так гордились московский мэр и новый друг Робина Георгий «Баф-фало булле», хозяин «Земстроя»…

– Well, – сказала Александра, – до сегодняшнего дня все расходы по вашему пребыванию в Москве были «комплиментари» – за счет Московской мэрии и «Земстроя». Но теперь, когда вы подписали контракт и начали у нас свой бизнес, вы сами будете платить за гостиницу, питание, транспорт и так далее.

– О'кей, – нахмурился Винсент. – Хау мач?

Он взял счет, и его глаза изумленно округлились, а палец ткнул в первую же строку:

– Что?! Что это?

– Двадцать четыре сотни, сэр. За гостиничный номер.

– В неделю?!

– В день, – Александра опять поправила колготки, которые постоянно морщились на ее худых, без коленок, ногах.

– В ДЕНЬ???? – обалдел Винсент. – За это дерьмо? Две кровати и три дивана?

– Вы имеете прекрасный вид на Кремль…

– К чертям этот вид! Нет, мы не остаемся в этом номере! А это что? – палец Винсента ткнулся в следующую строку.

– О, это ваше питание в ресторане отеля. Завтраки и ужины.

– Две тысячи баксов за пять дней??

– Это всего двести долларов с человека в день…

– Всего! – язвительно воскликнул Винсент и показал на третью и четвертую строки: – А это что? Это?

– Транспорт и телефонные звонки.

– Семь долларов за минуту?!

– Сэр, Москва – самый дорогой город в мире! – с гордостью сказала Александра.

– О, конечно! – снова язвительно воскликнул Винсент. – А сколько ты зарабатываешь в день?

– Я не живу в отеле, сэр. И у меня нет телефона.

– Это умно, – Винсент сел к столу и принялся за расчеты: – 0 кей, мы можем жить скромней. Сколько стоит самый дешевый номер в этом отеле?

– Самый дешевый? Четыреста двадцать долларов в день, сэр.

– А в других отелях?

– Для вас?

– Что значит «для вас»? Для меня, для него, – Винсент показал на Робина. – Я уезжаю, а он остается.

– Видите ли, сэр, в нашей стране для иностранцев одни цены, а для наших граждан – другие. Для вас самый дешевый номер будет стоить двести восемьдесят долларов в день.

– А для вас?

– А для наших граждан можно найти за тридцать.

– Странное гостеприимство. И после этого он хочет, чтобы мы вкладывали наши деньги в вашу экономику? – Винсент показал на телеэкран, где русский президент продолжал свою бесконечную речь. – Что он говорит, кстати?

– Что главные трудности уже позади и что он нашел деньги заплатить долги по зарплатам шахтерам, учителям и армии.

– И вы верите ему?

Александра выразительно посмотрела на потолок и вентиляционные решетки под ним, потом сказала:

– Конечно, верим! Разве не вы дали ему вчера двенадцать миллионов?

– Что? – Винсент даже подпрыгнул со стула. – Он будет платить свои долги моими деньгами???

– Ну, не только вашими, сэр, – успокоила его Александра. – У нас пятьсот частных банков, и почти все они поддерживают президента. Он, безусловно, выиграет выборы!

Робин подал Винсенту газету «Moscow News» с крупным заголовком на первой полосе:

«РЕЙТИНГ ПРЕЗИДЕНТА УПАЛ ДО 6 ПРОЦЕНТОВ! РЕЙТИНГ КАНДИДАТА КОММУНИСТОВ – 76 ПРОЦЕНТОВ!»

– О Боже мой! – прошептал в ужасе Винсент. И ринулся к телефону, стал, срывая пальцы, накручивать диск старого и тяжелого, как утюг, аппарата.

– Куда вы звоните, сэр? – спросила Александра.

– Этому сукину сыну Юри Болотников! Он говорил нам, что возврат к коммунизму невозможен!

– Звонить бесполезно, сэр. Во-первых, Болотников сейчас в опере. А, во-вторых, час назад в центре города перестали работать все телефоны, какая-то авария с кабелем.

– А Джордж «Баффало буллс»? У него есть «Моторола»! – Винсент вытащил из подзарядного устройства свой сотовый телефон.

– Я думаю, что Георгий уже арестован, сэр, – нехотя сказала Александра. И пояснила в ответ на ужас в глазах Винсента и Робина: – Вы видите эту стройку за окном? Ее ведет «Земстрой», то есть компания Бруха. Но два часа назад один из его бурильных станков перебил коллектор телефонной связи Кремля. Поэтому Бруха по всей Москве ищут начальники КГБ и кремлевской охраны.

9

Саша– Александра была права, за исключением одной мелочи -Георгий Брух еще не был арестован. В компании Виктора Машкова, начальника службы безопасности треста «Земстрой», и двух своих малолетних сыновей он наслаждался парилкой на дачном участке своего треста. Машков был кривоногим, как все самбисты, тридцатилетним красавцем с узким лицом голливудского актера и с накачанной грудной клеткой, а дети Бруха были худющими пацанами в возрасте шести и девяти лет. Вчетвером они голыми парились в новенькой финской сауне, переделанной под русскую парилку: светлый деревянный пол был выстелен тут ветками свеженаломанной хвои, издававшей йодисто-лесной запах, в деревянном же ведерке отмачивались березовые веники, а угли электрической жаровни Машков поливал разбавленным в туеске пивом. Дети выдерживали в парилке не больше двух минут и удирали плескаться в, душевую, а Брух и Машков, распарившись, голяком выскакивали на мороз и по заснеженному дощатому настилу пробегали двадцать метров до круглой прибрежной полыньи в замерзшем Волчьем озере.

Вокруг озера стояли заповедные хвойные леса, а прилегающий к озеру кусок такого леса величиной с футбольное поле был расчищен от зарослей кустарника и огорожен глухим металлическим забором с витой колючей проволокой поверху и глазками крохотных телекамер на угловых башенках. На этом участке, в окружении подстриженных елей и ледяных горок с разноцветными детскими санками, стояли шесть новеньких трехэтажных кирпичных коттеджей и маленькая бревенчатая «дежурка» у наглухо запертых стальных ворот. Коттеджи сияли большими желтыми окнами с цветными отблесками каминов и телеэкранов, из труб над их черепичными крышами вился березовый дым, а подле крылец дремали «чероки», «БМВ» и «мерседесы». Тихо было в этом дачном заповеднике, уютно и мирно, словно в какой-нибудь Баварии. Только хлопанье дверей прибрежной парилки, топот босых ног Бруха и Машкова да их восторженный мат нарушали эту уютную тишину.

С шумом рухнув в ледяную воду, Брух и Машков тут же выскочили из нее на берег, отфыркиваясь, как медведи, и побежали назад, в сауну. Пар валил от их белых тел. В сауне они выгнали детей домой, забрались на верхнюю полку и, снова матерясь от удовольствия, стали по очереди хлестать друг друга мокрыми и трепетно-обжигающими вениками.

А тем временем серый «мерседес» директора Федеральной службы безопасности генерала Бай Су Койя, черный «кадиллак» маршала Сое Кор Цннья и могучий крытый «Урал» с бойцами спецотряда «Витязь» уже второй час таранили фарами темноту и вечернюю поземку Калужского шоссе. По обе стороны их пути по окна в снегу стояли старые и темные избы типичных подмосковных окраин – с косыми заборами, приснеженными скворечниками наружных нужников, сараями и поленницами заготовленных на зиму дров, с собаками на цепях и с узкими, протоптанными в снегу тропками от калиток до деревянных крылец.

Пугая ревуном встречные и попутные машины, вызывая переполох во всех окрестных курятниках и озверелый лай дворовых собак, кортеж охранных спецслужб носился вдоль этих заборов и домов то на восток, от Москвы, то снова к Москве, на запад. Хозяин переднего «мерседеса» генерал Бай Су Кой материл своего водителя и сидевшего подле него командира «Витязя»:

– Что ж вы, суки, не можете поворота найти?! Уволю к еманой матери!

– Ну нет указателя, товарищ генерал! – оправдывался одетый в зимний камуфляж двухметроворостый и бритоголовый командир «Витязя».

– Да какие к херам указатели? Это тебе Париж, что ли? Или Ханой?

– А как же найти-то?

– А так! Сказано: тридцать седьмой километр!

– Но разметки-то нету! – сказал водитель и на очередном перекрестке дорог опять развернул машину обратно. – Откуда тридцать седьмой, товарищ генерал? От Кремля? От Калужской заставы?

– От манды! – в сердцах выругался генерал по-китайски. – Стой! – и показал на избу со светлыми окнами. – Идите берите там Сусанина какого-нибудь, и – вперед! Страна третий час без управления!

Тут у него под рукой зазвонил радиотелефон, он поднес его к губам и нажал клавишу приема:

– Второй слушает!

– Я тебя, бля, расстреляю на хер! Сколько мы будем тут крутиться? – раздался голос из радиотелефона.

Генерал повернулся к заднему окну машины, освещенному фарами «кадиллака», и ответил заискивающе:

– Сейчас, сейчас! За проводником пошли!

– Е твою мать! – внятно сказал голос из радиотелефона. И отключился.

Бай Су Кой открыл дверь и нетерпеливо высунулся из машины навстречу возвращающемуся от избы шоферу.

– Ну?!

– Да пьяные тут все! – хмуро сказал шофер, садясь к рулю.

– Как это пьяные? – не понял генерал.

– Обыкновенно – в дупель! Нажрались самогона и футбол смотрят.

– Какой футбол?! Ты чо несешь? Президент по телику выступает!

– А им до фени – президент, резидент! – раздраженно ответил шофер. – Врубили футбол из Испании и огурцами закусывают.

– Ну, страна, бля! – сокрушился генерал. – Демократию им развели – футбол из Испании!

Тут из избушки послышался грохот выстрелов, потом из нее выскочил командир «Витязя» и, засовывая в кобуру свою табельную «беретту», в три прыжка подскочил к машине, плюхнулся на место.

– Порядок, вперед! – сказал он шоферу. – Тут два километра!

– Ты их убил, что ли? – спросил генерал.

– Да нет, товарищ генерал! Вы чо? – ответил командир. – Я им телевизор выключил, так они враз протрезвели. Тут через два километра высоковольтная линия, от нее направо…

Снова звякнул радиотелефон. Генерал поспешно включился:

– Второй слушает! Нашли дорогу, товарищ маршал! Сейчас высоковольтка, и от нее направо! Тут рядом. Прием.

– Сколько трупов? Прием, – сказал радиотелефон.

– Пока нет трупов, товарищ маршал, – доложил Бай Су Кой.

– Стой! – приказал шоферу командир «Витязя». – Ты опять проскочил! Высоковольтку видел?

– Так ведь нет поворота! – ответил тот.

– Плевать! – вмешался голос по радиотелефону. – Это Брух, жидовская морда, к своим дачам электричество протянул!

– Сворачиваем направо! – приказал генерал шоферу.

– Без дороги? Прямо в лес, что ли? – засомневался шофер. И тут же увидел в зеркальце заднего обзора, как следовавшие за ним «кадиллак» и «Урал» остановились и «Урал», свернув направо, круша бампером и исполинскими колесами кустарник и мелкие ели, действительно ринулся в лес – напролом, по заросшей просеке линии высоковольтной передачи. «Кадиллак», урча двигателем, покатил за ним по свеже-умятой колее. Озадаченно крутнув головой, шофер «мерседеса» осторожно двинулся следом.

Проехав метров триста, «Урал» уперся фарами в высокий и глухой, из сварных металлических секций, забор. Водитель «Урала» вопросительно посмотрел на замначальника «Витязя» – тоже двухметроворостого и бритоголового гиганта в камуфляже. Тот включил рацию, доложил:

– Первый, первый, это восьмой! Прием!

– Ну? Хули там? – по-китайски выразился в рации маршальский голос из «кадиллака».

– Забор, товарищ маршал! А ворота не знаю где – слева, справа? Куда брать прикажете? Прием!

– Вперед! – приказал голос маршала. – Не хуй время терять! Пошел!

– Пошел! – приказал гигант водителю.

Водитель молча включил первую скорость, дал газ. «Урал» всей своей многотонной массой тараном вломился в металлический забор, обрушил не то три, не то четыре секции и, подмяв их под себя, выскочил прямо к ярко освещенным коттеджам дачного поселка «Земстроя». Где-то поодаль, в бревенчатой сторожке у ворот, завыла сирена тревоги, из сторожки и коттеджей выскочили несколько вооруженных охранников и невооруженных мужчин и женщин, но высыпавшие из кузова «Урала» тридцать витязей с короткоствольными автоматами, в черных шерстяных масках и в зимнем камуфляже мгновенно уложили всех лицами в снег. И отключили сирену.

Следом за «Уралом» в напряженную тишину захваченного дачного поселка осторожно въехали «кадиллак» и «мерседес». Из «мерседеса» проворно выскочил командир «Витязя», а следом, с заднего сиденья машины, вышел генерал Бай Су Кой. Пройдя вдоль фигур, лежащих в снегу под дулами «АКС», и не найдя среди них того, кто был ему нужен, генерал носком ботинка поддел чью-то голову:

– Где Брух?

– В парилке, там… – слабо отозвалась голова, замерзая на снегу.

Генерал посмотрел на домик сауны на берегу озера и кивнул на него командиру «Витязя». Тот жестом приказал своим гигантам штурмовать парилку. Бойцы моментально оцепили ее, кто-то, тихо приотворив дверь, катнул внутрь слезоточивую гранату «Дурман».

Люди, лежавшие лицами в снег, приподнялись, жена Бруха вскрикнула, но стоявший над ней гигант в маске повел короткоствольным автоматом:

– Лежать!

А генерал подошел к «кадиллаку». Стекло задней двери «кадиллака» опустилось, голос изнутри спросил:

– Ну?

– Парится, падла! Сейчас приведут, – доложил генерал.

Действительно, ударная группа бойцов во главе с командиром, надев противогазы, уже лихо ворвалась в парилку. Играючись, они вышибли внутреннюю дверь, скрутили голых, обалдевших и кашляющих от газа Бруха и Машкова и выволокли их наружу.

– Кто Брух? – спросил, подходя к ним, генерал, но двое пленников только надрывно кашляли, жадно хватая морозный воздух распахнутыми, как у рыб, ртами. Из их носов текли сопли, из глаз – слезы.

За неимением у арестованных документов генерал обратил свой взгляд на их мужские отличия. С минуту его глаза внимательно изучали и сравнивали их, потом он уверенно ткнул рукой в Бруха:

– Этот! Сюда его! – и пошел, не оглядываясь, к «кадиллаку».

Следом бойцы-витязи потащили кашляющего Бруха.

Дверь «кадиллака» отворилась, из него вышел на снег маршал Сое Кор Цннь, начальник Службы безопасности президента. Это был плечистый и высокий по китайским стандартам мужчина с русской бородой. Несмотря на мороз, он был лишь в маршальском мундире и фуражке с высоченной тульей, обложенной золотыми листьями маршальских отличий. С тех пор как президента Ель Тзына предали его малорослые соратники генерал Ру Цкой и маршал Хас из южной провинции Чечня, президент перестал доверять мелким мужчинам и окружил себя рослыми, как он сам, чиновниками, которых ему доставляли из самых дальних провинций, – генералом Шу Мей Коном, полковником Чу Бай Сомом и т.п. Но стремительная карьера маршала Сое Кор Цннья объяснялась не столько его ростом, сколько его беспримерной преданностью президенту и умением вовремя уберечь своего хозяина от любой опасности – от грузовика-снаряда при коммунистах до лишних доз спиртного при демократии. Некоторые вхожие в Кремль особы утверждают, что именно он грудью закрыл дверь президентского самолета в аэропорту Шеннон, когда президент «во сне» рвался из самолета для встречи с ирландским премьер-министром. За что сначала, в Шенноне, Сое Кор Цннь получил от «сонного» президента по морде, а потом, в Москве, – звание маршала и должность ГДЛ (Главного Доверенного Лица). Теперь ГДЛ с высоты своего роста и' звания брезгливо рассматривал голого и кашляющего Бруха.

– Заткнись! – приказал он наконец, и Брух, сквозь слезы узнав Сое Кор Цннья, не то от страха, не то от изумления действительно замолчал. Руки его были скованы сзади стальными наручниками. – В парилке, значит, паришься? – продолжал Сос Кор Цннь. – А если я тебя счас кастрирую, сука?

– За… за что? – хрипло спросил Брух.

– А ты не знаешь? Твой станок перебил кремлевский коллектор связи! Ты, сволочь, всю страну без управления оставил! За это знаешь что…

– Так это ж замечательно, Сос Корович! – снова закашлялся Брух. – Поздравляю!

– С чем ты меня поздравляешь, сука? – подозрительно спросил маршал.

– С торжеством демократии. Страна даже не заметила, что вы перестали ею управлять.

Сос Кор Цннь на миг задумался, потом вскипел:

– Ты у меня поостри, падла! В машину! Если через час не восстановишь связь, я тебе второе обрезание сделаю. Своими руками!

– За час невозможно, – сказал Брух. – Там только станок передвинуть – сутки нужны. А еще сваю вытаскивать! Может, я все-таки штаны натяну?

– Ни хуя! Если член отморозишь, меньше будешь хуйней заниматься!

– Клевое дацзыбао! – заметил Брух, садясь в «кадиллак». – Это вы у Мао прочли? – И успокоил подскочившего к машине младшего сына: – Все в порядке, Марик, иди домой и будь с мамой. Я помогу дяде Со и вернусь. – И повернулся к севшему в машину маршалу: – Между прочим, вы сами утвердили маршрут бурения. У меня карта есть с вашей подписью. Никакого коллектора связи на ней нет.

– Не пизди! – сказал маршал и кивнул своему шоферу: – Поехали!

– Через ворота или как раньше? – спросил шофер.

– Через жопу! – раздраженно огрызнулся Сос Кор Цннь.

– Слушаюсь! – водитель тронул машину в сторону пролома в заборе.

– Эй, куда?! – крикнул ему Брух и изумленно повернулся к маршалу: – А зачем вы забор сломали? Вот же дорога, в двух метрах!

– Не твое дело! – ответил тот и сунул ему «Моторолу». – На, звони своему долбоебу!

– Какому из них?

– Который в коллектор сваю загнал, сука! Он без твоего приказа не слезает со станка и продолжает долбить, пидарас хуев!

– Интересно, как я ему позвоню, когда у меня наручники? – спросил Брух.

Сос Кор Цннь кивком головы приказал своему адьютанту освободить Бруха от наручников. Размяв затекшие руки, Брух набрал номер на «Мотороле» и сказал:

– Vincent? Hi! It's George. No, I'm okay, may I talk to Robin? (Винсент, привет! Это Георгий. Нет, я в порядке. Могу я поговорить с Робином?)

– Кому ты звонишь? – подозрительно спросил Сос Кор Цннь.

– Одному гениальному механику, – ответил Брух. – Может, он придумает, как вам за час станок передвинуть.

– Но он же американец! Ты охуел, что ли? Там секретная линия связи!

– Он немой, он никому не скажет, – отмахнулся Брух и закричал в телефон: – Hello! Robin! Listen! I need your help! You hear me? Алло! (Алло, Робин! Слушай! Мне нужна твоя помощь! Ты слышишь?) – и отшвырнул трубку: – Я идиот! Как он может ответить, если он немой?! Хули вы смеетесь? Включите хоть подогрев сиденья, у меня яйца стынут!

– Ни хуя, – мстительно сказал маршал. – Я тебе покажу торжество демократии! Пока связь не восстановишь, будешь голый ходить!

10

В эту ночь Винсент и Робин выучили больше русских слов, чем за все предыдущие дни, вместе взятые. Оказалось, что, несмотря на четырехтомный словарь живого великорусского языка, который пользуется в Москве такой популярностью, что мальчишки на всех перекрестках суют его вам в машину наравне с журналами «Пентхаус», «Плейбой» и «Спид-Инфо», русские в работе легко обходятся пятью-шесть выражениями, происходящими от слова «мать» и названий женских и мужских половых органов.

– Хуйни эту хуевину еще раз!

– Да не сюда, мать твою перемать! Опиздинел, что ли? Куда ты хуячишь? С этого боку запиздячь, с этого!

– Хорош, бля! Теперь пиздуй ее вниз до упора! А мы перекурим на хуй…

Если бы Робин умел говорить, то к утру свободно сдал бы экзамен по русской словесности, а также прикладной механике, инженерии и вообще любым предметам вплоть до лазерной нейрохирургии. Но Робин был немой и блеснул в эту ночь только своей технической смекалкой. Вдвоем с Джорджем «Баффало буллс», которого почему-то привезли в котлован на Манежной площади абсолютно голым и одели, как поняли Робин и Винсент, только из-за них, иностранцев ("Да вы что, охуели? – говорил Брух своим охранникам из «Витязя». – Это ж американцы, бля! Они на весь мир распиздят, что вы людей голыми въябывать заставляете!), так вот, вдвоем с одетым в запасной камуфляж Джорджем они быстро смекнули, что ни вытаскивать злополучную сваю, ни передвигать станок не нужно, а нужно «захуячить эту ебаную сваю в пизду!», то есть утопить ее в землю совсем, еще ниже коллектора связи, а затем расширить скважину, то есть, извините, «расхуячить эту дырку так, чтобы телефонистов ФАПСИ туда запиздярить». И пока Георгий Брух, Робин и остальные инженеры и рабочие «Земстроя» совместно с технарями Федерального агентства правительственной связи и информации ударными темпами осуществляли в котловане это лихое техническое решение, в нависающем над котлованом стеклянно-бетонном павильоне, именуемом штабом стройки, Винсент энергично крепил американо-российские связи в другой, более доступной пониманию кремлевских генералов области.

– О'кей, «Манхэттен»! – говорил он, смешивая в бокалах канадский виски, сухой вермут и горькую рябиновую настойку. – Very popular drink! Now try it! (Очень популярный коктейль! Попробуйте!)

Генерал Бай Су Кой и маршал Сос Кор Цннь пробовали, презрительно морщились и, невзирая на присутствие Александры, выражались по-офицерски:

– Хуйня! Слабо, короче!

– Huynia? No good? – повторял Винсент, лихо выгребая из холодильника управления стройки все запасы спиртного. – O'kay, let's try screwdriver! Screwdriver is very simple! Now you try that. We call it a «screwdriver». (Ладно, попробуем скрудрайвер. Это просто – водка и лимонный сок. Попробуйте. Мы называем это «скрудрайвер».)

– Скру-драй-вер… – повторяли, пробуя, генералы, – Тоже хуйня, но хуй с ним…

– Better? (Лучше?) – понимал их Винсент. – Aha! Now I'm getting your taste! So now we're going to Tequila-gold with pepper. By the way, how you, guys, are going to win the election if your man have rating only six pro cent? (Ага! Теперь я понимаю ваш вкус. Тогда перейдем к золотой текиле с перцем. Между прочим, как вы, ребята, собираетесь выиграть выборы, если рейтинг вашего лидера только шесть процентов?)

– Что он пиздит? – спросил генерал Бай Су Кой у Александры.

Та добросовестно перевела.

– Во, бля, хитрожопый американец! – засмеялись генералы. – Думаешь, за твой сраный «скрудрайвер» мы тебе все секреты откроем? Ты наливай, а с выборами мы сами разберемся!

– What have they said? (Что они говорят?) – спросил Винсент у Александры, поворачиваясь к ней правым ухом.

– Они хотят еще выпить, – сказала Александра по-английски.

– А что насчет их предвыборной стратегии?

– Это государственный секрет.

– Tell them: if their president will make one more speech like yesterday night there is no secret to save him, he is finished. Got it? Don't shit, tell them! (Скажи им: если их президент будет толкать такие речи, как вчера по телику, никакие секреты его не спасут. Ясно? Не трусь, скажи им!)

– Давай переводи, не бзди! – поддержали Винсента генералы.

– Он говорит: если наш президент будет выступать так, как вчера по телику, его ничто не спасет, он проиграет, – нехотя перевела Александра.

– Ни хуя, мы его спасем! – помрачнел Сос Кор Цннь. И хмуро приказал Винсенту: – Ты наливай! Умник, бля!

– Translation, please! – испуганно попросил Винсент у Александры.

– Я вам сказала: дайте им еще выпить!

– Here we are! – Винсент поспешно подал бокалы с дринками. – Скажи им, что у нас в Лос-Анджелесе есть замечательные специалисты по избирательным кампаниям. Мужик, который провел все избирательные кампании Рейгана, и еще один, который помог выиграть нашему губернатору.

Александра добросовестно перевела.

– На хуй! – отмахнулся Сос Кор Цннь. – Нам тут еще американских советников не хватало! Скажи ему, пусть не лезет не в свое дело, бля! И пусть еще нальет, эту, как ее, скруячину, короче. И посмотри там, в котловане, – долго они еще будут мудохаться с этим коллектором?…

Так, в совместных американо-российских усилиях как внизу, в котловане, так и наверху, в штабе стройки, прошла эта ночь. А к шести утра перепачканные в грязи и машинном масле Георгий Брух и Робин Палски поднялись в павильон, и Георгий доложил:

– Товарищи генералы! Связь восстановлена. Можете приступать к управлению страной.

Маршал Сос Кор Цннь уперся в него хмельным взглядом и погрозил пальцем:

– Ты, бля, дошутишься!

Георгий развел руками:

– А что я сказал?

Маршал повернулся к Винсенту:

– Ты, хитрожопый! Налей им! Только по-нашему, без скруячины! Понял?

– No screwdriver! Vodka па lyod! Ni huya! I got it! – легко понял его Винсент.

Сос Кор Цннь уставился на него враз протрезвевшими глазами, потом сказал:

– Уже выучился по-русски? Касабланка хуев!

И перевел свой тяжелый взгляд на Робина.

Чувствуя, что под этим взглядом у него сейчас выпадет из рук стакан с водкой, Робин поспешно поднес этот стакан ко рту и залпом выпил.

– Гуд! – сказал генерал Бай Су Кой.

Но маршал продолжал испытующе смотреть на Робина, не то пытаясь припомнить, видел ли он когда-то этого американца, не то определить, мог ли Робин вызнать кремлевские секреты, помогая Бруху отремонтировать кремлевский коллектор связи. Однако алкоголь затуманивает мозги даже генералам, и маршалу пришла в голову другая идея. Он показал Александре пальцами на Робина и Винсента и спросил:

– Голубые?

Она пожала плечами:

– Да нет вроде…

– Голубые! – уверенно сказал маршал. – Раз из Калифорнии и вместе живут – точно голубые. – И снова посмотрел на Робина. – Но этого хмыря я где-то видел…

11

Едва войдя в гостиничный номер, Робин ринулся собирать чемодан.

– Эй! – изумился Винсент. – Какого черта?

Но Робин не отвечал – он носился от шкафа и тумбочки в туалет и обратно и в чемодан летели джинсы, палас-простыня из деревянных шариков, смокинг, эспандер, носки, галстуки, технические справочники и набор гаечных ключей, с которым Робин никогда не расставался.

Но когда он в очередной раз подбежал к чемодану с ботинками в руках, на чемодане сидел Винсент.

– Fuck you! – сказал он. – В чем дело?

«Я уезжаю! Срочно!» – показал Робин.

– Почему?

Робин, не отвечая, попробовал столкнуть Винсента с чемодана.

– Ni haya! – сказал Винсент. – Я видел, как смотрел на тебя этот fucking русский генерал. Ну и что? Ты обосрался? Он и меня назвал «Касабланка», но я положил на него! Я приехал сюда делать деньги, и сделаю – ebiona mat! Но ты не можешь оставить меня одного, ясно? Мы оба отвечаем перед Амадео за этот бизнес, и я не собираюсь подставлять за тебя свою задницу! Попробуй сесть тут в любой самолет, и я позвоню Амадео, он встретит тебя всюду, куда ты прилетишь.

Робин растерянно остановился со своими ботинками в руках. Только теперь до него дошло, в какую ловушку он попал: он не может оставаться в России, где все КГБ, или как оно теперь называется, принадлежит маршалу Сое Кор Цинью, и он не может уехать отсюда, потому что на нем действительно держится весь этот совместный американо-российский бизнес, который Винсент заложил Амадео Джонсону. Но как же быть?

– Come on! – сказал Винсент. – Ты что? Видел в этом сраном телефонном коллекторе какие-то кремлевские секреты? Хули ты бздишь этого генерала? Relax! Он напился, как обезьяна, а когда проснется, то и не вспомнит твое имя! Оставь свои ебаные ботинки, мы опаздываем к Болотникову – он улетает сегодня в Европу. И мы должны срочно снять себе квартиру – я не могу платить двадцать четыре сотни в день за этот сраный номер!

Но Болотников поубавил у Винсента энтузиазма. Сначала он заставил Винсента и Робина больше часа прождать в приемной, поскольку был занят со своей новой красоткой-ассистенткой какой-то совершенно изнурившей его работой. А затем вполовину срезал представленную Винсентом смету расходов на первый месяц и еще категорически отказался выдать деньги на эти расходы.

– Во-первых, – сухо сказал он Винсенту, – мы практически бесплатно, за доллар, отдаем вам помещение, которое стоит миллион! Во-вторых, мы гарантируем вам монопольные права торговли. То есть никаких конкурентов! И в-третьих, мы даем вам протэкшен!

– Мне не нужен твой протэкшен! – высокомерно сказал Винсент. – Я могу защитить себя сам, не беспокойся!

– Ты ошибаешься! – попытался возразить Болотников.

– Я ошибаюсь? – возмутился Винсент. – Сынок, я защищал себя еще до того, как твой дедушка научился делать то, что ты делал только что со своей секретаршей! Послушай меня! Нам нужно как минимум сорок тысяч долларов на первый месяц, и вы должны заплатить половину этих денег – или мы вообще не играем в этот бизнес! – И добавил по-итальянски: – Капиччи? Понимаешь?

Болотников долго смотрел ему в глаза, потом нагнулся к левой тумбе своего роскошного, из красного дерева письменного стола и открыл ложную деревянную дверцу, за которой оказалась стальная дверца сейфа. Покрутив ручку с цифровым кодом, он открыл этот сейф, вытащил и бросил на стол две пачки стодолларовых купюр, перетянутые фирменной бумажной лентой Американского федерального банка.

– О'кей, – сказал он, – вот двадцать тысяч. Это мои собственные деньги. Я думаю, ты мне их скоро вернешь.

– О, конечно! – насмешливо ответил Винсент и самодовольно усмехнулся, выходя из банка: – Yobany Russki! Я научу их, как вести бизнес!

Но и эта маленькая полупобеда утешила Винсента ненадолго. Потому что квартиры, которые они смотрели в то утро, вызвали у Винсента новый прилив бешенства.

– It is huynia! Look at that shit! (Это хуйня! Посмотри на это дерьмо!) – он в сердцах откинул пыльную портьеру, закрывающую окно, и тут же вся штора рухнула вместе с карнизом, едва не проломив ему голову. То была четвертая квартира, в которую привезли Винсента и Робина Александра и косоглазая Наташа, хозяйка московского агентства «Комфорт интернешнл», красивая прохиндейка с порочной походкой. – Fuckin' Russia! – Винсент выбрался из-под пыльной шторы и, отряхиваясь от бетонной крошки, просыпавшейся из креплений рухнувшего карниза, возмущенно забегал по квартире: – Смотри! Что это? – Он показал на обои, свисающие со стен и завернувшиеся на манер пожухлых осенних листьев. – А это? – Он ногой пнул дверь из гостиной в спальню, и дверь эта – без петель, лишь прислоненная к дверному косяку – рухнула на матрац, который покоился на трех кирпичах. Но Винсент даже не обратил на это внимания, а по горбатому, со вздутым паркетом полу шагнул в туалет. – Посмотри сюда! – позвал он косую Наташу.

– Смотри!

В туалете, совмещенном с ванной, крышка сиденья была сломана, из водяного бачка все внутренности торчали наружу, а на дне ванны валялись металлические части душа – витой шланг и ручки от кранов.

– You call it a «comfortable villa»? Look at me! Look me at my eyes! (И ты называешь это «комфортабельной виллой»? Смотри на меня! Смотри мне в глаза!)

– I luuk! I luuk! – отвернулась Наташа, только так ее косые глаза могли смотреть прямо на Винсента.

– How much you want for that shit? (Сколько ты хочешь за это дерьмо?)

– Tu sausan, – с враждебной твердостью сказала Наташа, поворачиваясь к нему лицом и таким образом отводя в сторону свои косые глаза.

– Я не слышу, – Винсент повернулся к ней левым ухом. – Look at me! (Смотри на меня!)

– I luuk. Tu sausan, – повторила Наташа. – In month.

– Two thousand dollars for that huynia! Две тысячи в месяц за это дерьмо?!! Невероятно! За такие деньги я могу иметь виллу в Акапулько!

– But it's the center of Moscow! (Но это в центре Москвы), – сказала ему Александра.

– Тут за один вид можно отдаться, – заметила ей по-русски Наташа.

– What she is saing? (Что она говорит?) – спросил Винсент.

– Тут замечательный вид, – Александра показала за окно. Там зябли и ежились в густой снежной метели Пушкинская площадь и Тверской бульвар.

Оскальзываясь на коросте замерзшей грязи, по тротуарам мелкими шагами брели сутулые прохожие в заснеженных пальто и шапках. А на Тверской улице троллейбус потерял провода, создав гигантскую пробку авто, которые вопили гудками.

– Huynia is your view! Что такого замечательного в ваших ебаных видах?

– Винсент раздраженно поднял телефонную трубку с валявшегося на полу телефона, приложил его сначала к правому, а потом клевому уху. – Of course! It's not working! (Конечно! He работает!)

– Workin, workin! – сказала Наташа, соединяя вырванные из стены и обнаженные телефонные провода.

Винсент повернулся к Робину.

– Что ты скажешь?

Робин пожал плечами: если ему суждено остаться в России, он не будет жить ни в отеле, ни в квартире, а, как только придут его станки и инструменты, переселится в мастерскую.

– Okay! – сказал Винсент Наташе. – One thousand dollars. That's my last word. And you have to fix everything here! (Тысячу долларов. Это мое последнее слово. И ты должна привести тут все в порядок.)

– Tu sausan, – не отводя от него косого взгляда, твердо сказала Наташа.

– Ван саузан – депозит.

12

Вы когда– нибудь задумывались, каково иностранцу начать бизнес в России? Я не спрашиваю моих западных читателей, я обращаюсь к русским: поставьте себя на место любого иностранца, прилетевшего в Москву, чтобы начать тут какое-то дело. Что с вами случится в первую же минуту? Совершенно верно: вас надуют! Вас ограбят чиновники, наемные рабочие, сантехники, таможенные инспекторы, водители такси, официанты, милиционеры и даже ваши собственные партнеры. Вас будут «обувать» внаглую, не опуская презрительно чистых глаз, вас будут кормить дерьмом, поить бурдой и подсовывать безумные счета, вас будут соблазнять сверхприбылями и проститутками, спаивать, шантажировать и вымогать последнее из последнего. И при этом вас же, ограбленного, будут презирать и ненавидеть -за ваши деньги, за вашу чистую сорочку, за правильно повязанный галстук, за аккуратную прическу и даже за запах вашего дезодоранта. И когда вы, униженный и разбитый, в отчаянии решите все бросить и сбежать домой, окажется, что вы обязаны заплатить штраф за то и за это, за просроченную визу, регистрацию банкротства и несостоявшиеся кредиты, а иначе вас и из России не выпустят.

Не так ли, дорогие мои российские читатели? Или я что-то преувеличиваю? Клевещу на свою географическую родину? И, пожалуйста, не нужно напоминать мне о пресловутой славянской доброте и прочей мистике – нынешняя российская действительность уже давно переместилась из бывших стыдливых «уголков криминальной хроники» на первые полосы самых респектабельных «Известий», «Московских новостей», «КоммерсантЪ-Daily» и «Аргументов и фактов»: нет и дня, чтобы в Москве безжалостно, за каких-нибудь пару тысяч долларов, не убивали бизнесменов (в том числе иностранцев), или не брали заложников (в том числе иностранцев), или не взрывали офисы (в том числе иностранные).

Винсент Феррано и Робин Палски находились в самом начале этого рискованного пути.

Правда, у них были партнеры и покровители, связанные с верхами верхов правительственной власти: Юрий Болотников и Георгий Брух. Но как раз в эти дни Болотников и министр российской экономики улетели в Лондон добиваться в Евроклубе отсрочки платежей по российским займам под предлогом опасности возвращения коммунистов к власти, а Брух сразу после столкновения с маршалом Сое Кор Цнньем укатил с сыновьями в Африку, в сафари, чтобы охотой на диких зверей восстановить свой престиж в глазах детей.

И простые российские заботы мгновенно обступили наших героев.

Во– первых, регистрация бизнеса и оформление бумаг на пятидесятилетнюю аренду особняка на Пречистенке. Эти два простых акта оказались связаны между собой взаимоуничтожающими обстоятельствами, несмотря на торжественно подписанный контракт между «Safe Way International» и Московской мэрией. В Палате регистрации новых учреждений, предприятий и акционерных обществ (улица Ситная, бывшая Энгельса, табличек нет, дом номер 6, корпус 2, строение 5, в связи с ремонтом вход с Нижне-Камского переулка, второй этаж, комната 19, прием документов в окне N 3 по средам и пятницам с 8.30 до 10.30, оплата госпошлины в кассе N 4 Сбербанка по улице Мясницкой, бывшая Кирова, выдача документов по четвергам с 14.00 до 16.00, справки по телефону не выдаются), так вот, после часовой очереди к окошку N 3 Палаты регистрации новых учреждений господам Феррано и Палски через их переводчицу было сказано русским языком, что без документов на аренду или владение каким-нибудь помещением в Москве регистрация бизнеса не производится.

– А я вам еще раз русским языком объясняю! – с непонятной враждебностью повторила Александре молоденькая приемщица документов с лицом красавиц итальянского художника Боттичелли. – Без адреса не регистрируем! Как я буду их регистрировать? Где? На Луне? Освободите окно! Следующий!

А в региональном Управлении коммунальным имуществом (улица бывшая Станиславского, дом 79, подъезд 9, третий этаж, комната 16, прием посетителей только по предварительной записи по телефону, дополнительная информация: по случаю ремонта проход через подъезд 7, вход со двора) томная заведующая с глазами и фигурой Шехерезады, кутаясь от холода в норковую шубу и угощая гостей растворимым кофе из двухлитрового китайского термоса с неземными павлинами, бессильно развела тонкими руками в старинных серебряных перстнях:

– Как же я выдам им документы на дом, если у них еще бизнес не зарегистрирован? Что я? Просто отдам двум американцам целый особняк в Москве? Да меня за это в тюрьму посадят!

– Надо дать! – стеснительно сказала Винсенту Александра после первой недели их мытарств.

– What do you mean «nado dat»? – спросил Винсент.

Александра смутилась и покраснела до шеи:

– Ну, я не знаю, как сказать… У нас есть хорошие обычаи и есть плохие обычаи…

Тут вмешался Робин. Двумя жестами он объяснил Винсенту, что Александра имеет в виду.

– Ах, взятка! – воскликнул Винсент. – Так у вас тоже! Что ж ты мне с самого начала не сказала? Выяснилось, что Александра ничего о размерах взяток не знает и давать их не умеет. Винсент тоже не мог рисковать своим положением президента международной компании ("Ты можешь представить – я, президент международной компании, буду совать взятки каким-то русским девчонкам! 'Конечно, они все красотки, но все же…). Короче, дать первую взятку выпало Робину – если он влипнет на этом, то легко объяснить, что он немой, что-то не понял, думал, что это государственная пошлина и т.п.

Как ни странно, операция с первой же взяткой прошла у Робина блестяще: он молча подал в окошко N 3 те же документы и незапечатанный конверт с деньгами, красавица Боттичелли тут же вскрыла конверт, пересчитала деньги и, не глядя на взмокшего от страха Робина, сказала негромко:

– Еще пятьдесят…

Но Робин не знал этих слов и лишь улыбнулся бессильно.

Она подняла на него глаза, враз определила в нем иностранца и сказала с чистеньким английским произношением:

– Another fifty.

Робин выгреб из кармана все, что у него было – две десятки и пятерку. И жестами показал, что больше у него нет ни цента.

– Okay, – сказала «Боттичелли», легким жестом сбросила деньги в ящик и стала не глядя штамповать документы жирным чернильным штампом, говоря куда-то вглубь комнаты: – Во блин! Уже кто только сюда не едет! Черные, немые! Медом тут у нас намазано! – и подала Робину какую-то квитанцию. – Okay, sir! Go to the «SberBank» on Miasnitskaya street and pay ten thousand dollars. Take a receipt and come back at Thursday… (Ладно, сэр. Идите в Сбербанк на Мясницую улицу и уплатите десять тысяч долларов. Возьмите квитанцию и возвращайтесь в четверг.)

Робин в изумлении открыл рот.

– What? – спросила «Боттичелли».

Он в ужасе показал на пальцах: «ДЕСЯТЬ ТЫСЯЧ?????»

– Sure. Ну да, это стандартная пошлина, – сказала «Боттичелли», но все-таки улыбнулась, увидев искреннее отчаяние на его лице: – АН right, я дам вам скидку на переводе ваших документов, – И снова повернулась в глубину комнаты: – Катя, ты переведешь ему за сотню, налом? Иди глянь: он хоть и немой, но без кольца. И выглядит как холостой…

Из глубины комнаты выплыла еще одна красавица в духе пышных дев с полотен Рембрандта. Она лениво глянула на Робина и кивнула «Боттичелли»:

– О'кей. Сотню налом. И возьми его себе.

Под строительными лесами маляров, которые закапали Робину дубленку желтой краской, он горохом скатился по деревянной лестнице на улицу, где его ждали Винсент и Александра.

– Что? – закричал Винсент. – Десять тысяч только за то, чтобы инкорпорировать бизнес? Na huy! Мы уезжаем!

«Плюс еще сто за перевод», жестами показал Робин.

– No! То yobani mat! Я сказал тебе: мы уезжаем! К черту такой бизнес! – Винсент шел по улице, так громко матерясь по-русски, что прохожие оборачивались на него с радушной улыбкой. И в китайском ресторане, что на бывшей улице Маркса-Энгельса по соседству с храмом Христа Спасителя и напротив Ленинской библиотеки, заплатив кассирше – Белоснежке по семнадцать долларов за ничтожные порции какой-то еды, Винсент продолжал: – Посмотри на эту еду! На эту порцию! Это называется китайский ресторан? В китайском ресторане должно быть много еды и дешево! Смотри на эти ебаные креветки! Это же блохи! Семнадцать долларов за семь блох! Они и на вкус – блохи! – Он брезгливо доел свою порцию и удивленно развел руками: – Я не наелся! Нет, правда! Я заплатил семнадцать ебаных долларов и ни хрена не наелся! Как мы можем заработать тут деньги, Робин, когда тут все так дорого? Ты, Алекс, сколько ты зарабатываешь?

«Алексом» он с некоторых пор стал звать Александру, как бы подчеркивая свой настрой не признавать в ней женщину, несмотря на обручальное колечко на ее руке.

– Я не ем в ресторанах, – уклончиво ответила Александра.

– О'кей, еще одна вещь, Алекс, – сказал Винсент. – Посмотри вокруг. Рабочее время, а на улице тысячи людей. Но – ни одной красивой бабы! Я не говорю о тебе, конечно. Но все остальные какие-то уродки и одеты ужасно. А стоит войти в любой офис – сплошные Барби! Любая секретарша – просто Мелани Гриффит! И даже эта продавщица – настоящая Белоснежка. Это странно – все красивые курочки у вас работают, а уродки гуляют! Мне кажется, у нас наоборот. А, Робин? Или я уже забыл?

Александра несколько мгновений смотрела на него в упор, потом сказала негромко:

– Я хочу посмотреть, какую вы возьмете себе секретаршу.

Винсенту понадобилась пауза, чтобы понять, что она имела в виду.

– Нет, я не хотел тебя обидеть, – сказал он, смутившись. Но тут же постарался восстановить свое превосходство: – Я вижу у тебя кольцо на руке. Ты действительно замужем?

– Что значит «действительно»? – обиделась Александра. – Я да, замужем!

Винсенту, похоже, в это трудно было поверить.

– I see… – произнес он с сомнением. – И что делает твой муж?

– Well… – уклончиво произнесла Александра. – Он работает в Думе. Ну, в нашем парламенте.

Но Винсент не отставал:

– И что он там делает?

– Разное… – явно желая прервать этот допрос, Александра встала. – Пошли?

– Он работает в парламенте, но у вас нет дома телефона, – Винсент выразительно посмотрел на Робина, показывая, что он не поверил ни одному ее слову.

А в гостинице администраторша, статная, как Дебби Мур, в строгом пиджаке с эмблемой отеля «Националь» на груди, позвала его от стойки:

– Мистер Феррано! Вам пришел факс!

– How much? – настороженно спросил Винсент.

– Oh, it's nothing! Пустяки! – Она очаровательно улыбнулась, подавая ему листок с факсом. – Всего десять баксов!

– Десять долларов за факс! – сказал Винсент Александре и Робину, начиная вновь заводиться. – И это пустяк для нее! – он повернулся к администраторше: – Мой отец работал неделю за десять долларов! И то была тяжелая работа! Так мы построили капитализм! А вы хотите получить его даром, за наш счет! – он хлопнул на стойку зеленую десятку.

Русская Дебби Мур бесстрастно смахнула деньги в ящик стола и отошла, а Винсент протянул Александре факс с русским текстом:

– Что там?

– Это факс из Петербурга, из морского порта, – сказала она. – Пришли контейнеры с вашим оборудованием.

– How much? – хмуро спросил Винсент.

– Таможенный сбор – шесть тысяч двести четыре доллара сорок два цента, – прочла Александра. – Хранение контейнеров – триста двадцать долларов в сутки.

– Угу… – мрачно, но уже закипая от ярости, произнес Винсент. – А как насчет «надо дать»?

Александра бессильно пожала плечами, Винсент повернулся к Робину.

– Это ловушка! – воскликнул он и пошел по гостиничному вестибюлю, возмущаясь: – Эта страна – одна большая ебаная ловушка! Западня! Вы не можете получить ничего без «надо дать»! Не так ли? – обратился он к группе британских старушек-туристок, которые испуганно поджали накрашенные губки.

Тут же от зеркальных дверей отеля к Винсенту решительно направились два двухметроворостых швейцара, а от стойки администратора подлетела «Дебби Мур» в строгом фирменном блейзере:

– Sir! Mister! Вы должны вести себя тихо! Это наше правило!

– Oh, sure! Конечно! Я должен быть ограблен, и я должен вести себя тихо! Я знаю это правило! Я сам вводил его в Калифорнии тридцать лет назад!… То есть я воевал с ним тогда…

Швейцары, больше похожие на бойцов отряда «Витязь», уже хотели взять Винсента под локти, но тут вмешалась Александра, сказала им что-то по-русски, и они отступили. Александра и Робин увели Винсента в лифт, Александра сказала:

– Ваша квартира завтра должна быть готова. Или вы всерьез собрались уезжать?

– Sure! – сказал Винсент, остывая. – Мы уедем и оставим тут пять контейнеров с оборудованием на полмиллиона! Где эти факинг Юри и Джордж? Они должны помогать нам решать эти ебаные русские проблемы!

13

В их двухэтажном особняке на Пречистенке все двери были распахнуты настежь, там тоже шел ремонт. Но ни одного рабочего не было ни при входе, ни на лестнице, ни в комнатах. Хотя всюду были малярные и плотницкие инструменты, заляпанные краской стремянки, небрежно застеленные газетами полы, мешки с цементом, банки с краской, сорванные со стен обои, отвинченные батареи парового отопления, водопроводные трубы и снятые с окон старые рамы и подоконники. Морозный ветер со снегом задувал в пустые оконные проемы и гулял по выстуженному зданию.

Поднявшись по широкой парадной лестнице на второй этаж и пройдя через анфиладу пустых комнатушек со сломанными стенными перегородками (раньше тут были кабинеты и классы политпросвещения), Винсент, Робин и Александра спустились по боковой лестнице в зал будущего цеха разборки и сборки автомашин (бывший актовый зал клуба), и только теперь уловили какие-то голоса, а потом и нашли трех рабочих в крохотном чулане-бытовке. Здесь, возле хлипкой пожарной двери на улицу, жарко пылала спираль самодельного электрообогревателя. Сидя на каких-то ящиках, русские – два пожилых сморчка с лицами спекшихся алкашей и молодой мордатый здоровяк – закусывали: несмотря на раннее утро, перед ними на табурете стояла початая бутылка водки «Ройял», два граненых стакана и алюминиевая армейская кружка, открытая консервная банка с итальянскими сардинами и буханка черного хлеба, нарезанная крупными ломтями.

– What is it? Что это? Русский обеденный перерыв? – спросил Винсент, посмотрев на часы. – И где остальные? Здесь двадцать человек должны работать постоянно.

Александра перевела рабочим, те ответили ей небрежно, через плечо. Она объяснила Винсенту:

– Они говорят, что у них деньги кончились. Вы должны заплатить им за месяц вперед.

– Как это – за месяц вперед? Неделю назад я подписал контракт с их начальником и выдал депозит. Шесть тысяч!

Александра перевела, снова получила небрежный ответ, и снова перевела Винсенту:

– Этого начальника вчера убили.

– Убили?! – ужаснулся Винсент. – Кто? Как это случилось?

– Это Москва, у нас каждый день убивают, – объяснила Александра и снова спросила что-то у рабочих.

Те молча чокнулись стаканами и кружкой, выпили, потом один из них сказал что-то Александре.

– Это поминки, – перевела Александра. – Они выпили за душу своего начальника.

– А что случилось с моими деньгами?

Александра перевела вопрос рабочим, потом – их ответ:

– Они не знают. Начальник убит и деньги пропали. Наверное, его ограбили. Но они не собираются работать бесплатно. Если вы не заплатите им за месяц вперед, они уйдут на другую стройку.

– Но кому тут платить? Они же пьяные! И где гарантия, что завтра и они не исчезнут с деньгами?

Александра перевела рабочим насчет гарантии.

– Какая на хуй гарантия? – усмехнулся один из работяг.

– Да пошел он в жопу! – сказал второй. – Будет платить – будем работать, а нет – спалим тут все на хуй и пошел он в пизду! – заключил третий.

Александра не успела перевести эти заявления, потому что Робин, понявший почти все и без перевода, вдруг взбесился сильней Винсента – ударом ботинка опрокинул табурет с «поминками», схватил двух сморчков за воротники и с жуткой силой, свойственной всем немым, стукнул их лбами. А мордатого здоровяка, который вскочил с ножом в руке, Робин, мыча от бешенства, стал жестами приглашать напасть на него. Но тот оказался не из робких – он уверенно и трезво пошел на Робина, играя ножом, как профессиональный убийца со специальной армейской подготовкой. И если от первого выпада Робин успел увернуться, то от мгновенной подсечки ногой – нет, и русский тут же нагнулся над упавшим противником, занес руку с ножом. Правда, Робин успел перехватить эту руку, однако мордатый второй рукой уверенно душил Робина, неотвратимо приближая нож к его лицу.

Александра остолбенела от ужаса, но в этот миг Винсент изо всех сил прижал парню к заднице раскаленный электрообогреватель. Мордатый распрямился в немом крике, выронил нож, закрутился на месте, вращая глазами, и с криком выскочил на улицу. Дымя брезентовой курткой, он пробежал мимо изумленных прохожих метров сто до ближайшего снежного сугроба и прыгнул обожженной задницей в снег, стал кататься в сугробе, сбивая пламя.

Из соседнего кафетерия «Русское бистро» выскочили несколько мужчин в грязных телогрейках и побежали к нему через мостовую.

Винсент в изумлении показал Александре на одного из них:

– Look! Смотри! Это их начальник! Но его же убили!

Тем временем Робин, поднявшись, выбросил на улицу двух сморчков и жестами запальчиво показал Винсенту:

«НИКАКИХ БОЛЬШЕ РУССКИХ РАБОЧИХ! Я ВСЕ СДЕЛАЮ САМ!»

– They are coming! (Они идут!) – в ужасе сказала Александра и показала на улицу.

Действительно, шестеро работяг во главе со своим бригадиром угрожающе двигались к их офису. Винсент протянул Александре «Моторолу»:

– Звони в полицию!

– Это бесполезно, – сказала та и захлопнула хлипкую уличную дверь.

Робин заложил ее ножкой табуретки.

Но после первых же ударов снаружи стало ясно, что дверь не выдержит и минуты.

– Сюда! – Винсент побежал прочь из каморки – через пустой зал будущего цеха сборки машин и через анфиладу комнат – в сторону парадного входа.

Александра и Робин следовали за ним. Робин на ходу запирал за ними двери. Александра набрала на «Мотороле» «02», закричала в трубку по-русски:

– Милиция! Нас убивают! На Пречистенке!… Мой номер телефона? При чем тут?… Я не знаю мой номер телефона…

Винсент первым несся к парадной двери и вдруг остановился на всем бегу – навстречу ему уже поднимались по лестнице те же рабочие с палками и металлическими штырями в руках. Он толкнул в их сторону стремянку, она с грохотом покатилась вниз по ступеням, но рабочие обошли ее и двинулись вверх. Робин втащил Винсента назад, захлопнул высокую дубовую дверь, подпер ее стулом под ручку и вылил под дверь ведро масляной краски. В тот же миг топор стал рубить эту дверь снаружи.

– Сюда! На помощь! – зажатым голосом выкрикнула Александра на улицу через пустой оконный проем.

Винсент подбежал к ней и увидел зрителей в окнах противоположного многоэтажного дома: люди стояли там за занавесками и шторами и с острым любопытством наблюдали за событием. Но никто из них не звонил в милицию и вообще никак не собирался вмешаться.

– Fuck you! – крикнул им Винсент и двумя руками в сердцах швырнул в них банку с краской.

Банка не долетела, конечно, а упала вниз и угодила по багажнику проезжавшей по улице серебристой «вольво». Машина остановилась, из нее вышли четыре качка, удивленно посмотрели на помятый и облитый желтой краской зад машины, потом – на окно, из которого выпала эта банка. В окне торчали головы Александры и Винсента, Александра кричала:

– Помогите! Спасите!

Качки вытащили из под пиджаков семнадцатизарядные пистолеты «глок» и стали палить по окну. Но Винсент, увидев «глок», тут же сдернул Александру на пол и сам упал рядом. Сверху с потолка на них сыпалась отбитая пулями штукатурка.

– They are crazy! (Они психи!) – изумленно сказал Винсент. – Это хуже, чем в Италии!

В окнах противоположного дома зрители исчезли, тоже, видимо, попадав на пол.

Между тем в особняке «Рос-Ам сэйф уэй интернешнл, инк.» под ударами топоров рабочих из парадной дубовой двери летели щепки, хотя стоять в скользкой краске рабочим было неудобно…

Робин стоял за этой дверью рядом с дверным косяком. Прислонившись спиной к стене, он держал в руках отрезок водопроводной трубы. Пули качков, влетавшие в окна, срикошетив от потолка, сыпались вокруг него и разрывали бумажные мешки с цементом, которые он подтащил к двери.

Расстреляв по первой обойме, качки перезарядили свои «глоки» и с решительным видом направились к парадному входу особняка, не обращая внимания на возникшую на улице автомобильную пробку, гудки нетерпеливых автомобилистов и дальний вой милицейской сирены.

В окнах противоположного дома снова стали возникать осторожные зрители.

Войдя в парадное и увидев вверху на лестнице рабочих, уже почти пробивших топорами огромную дыру в двери, качки крикнули им «Лежать!» и выстрелили над их головами. Рабочие упали на залитый краской пол.

«Качки» несколькими выстрелами выбили дверь из дверных петель и пнули ее внутрь. Дверь с пушечным грохотом рухнула на мешки с цементом, подняв в воздух облако цементной пыли. Качки, закрыв глаза и зажав дыхание, вслепую палили в это облако из своих «глоков». Но когда пыль осела, они увидели, что в комнате никого нет. И в соседней – тоже. И в третьей…

И только подойдя к окну, они обнаружили своих обидчиков.

Выскочив на улицу из пожарной двери чулана-подсобки, Винсент, Александра и Робин угодили прямо в руки милиционеров, пробившихся сюда через автомобильную пробку на новеньком «шевроле» с мигалкой и русской надписью «МИЛИЦИЯ».

– Эй! Это же наша машина, «шевроле»! – сказал Винсент, сидя в наручниках на заднем сиденье машины.

– Same shit! (Один хрен!), – хмуро заметила Александра.

14

Стоя за металлической решеткой камеры предварительного заключения в 208-м районном отделении милиции, Винсент и Робин изумленно смотрели, как арестованные качки отсчитали дежурному майору милиции четыре тысячи долларов, получили у него свои «глоки» и спокойно, с шутками покинули милицию, не забыв, конечно, жестами и матюками пригрозить американцам. Никаких квитанций, вызовов в суд или в прокуратуру этот майор качкам не выдал, а, наоборот, порвал акт о задержании, составленный час назад сразу после доставки в отделение участников происшествия и углубился в чтение английского издания романа Марио Пьюзо «Крестный отец».

Через зарешеченное окно за его спиной Робину и Винсенту было видно, как, сев в свою «вольво», которую бригада уличных пацанов-мойщиков уже отмыла от краски, качки швырнули этим пацанам зеленую десятку и уехали.

Тут, не отрываясь от книги, майор раздал семи вахтенным милиционерам по сотне долларов, остальные деньги разделил на две пачки и одну из них положил в сейф, а вторую – себе в карман.

Теперь наступила очередь рабочих. Их, шестерых, тоже вывели из соседней клетки КПЗ, и с них, как раньше с качков, тоже сняли наручники. Бригадир рабочих, поторговавшись с майором милиции, расстегнул ширинку и извлек из потайного кармана в трусах узкий конверт «California Trust Bank» с деньгами.

– Это же мои деньги! – опознал свой конверт Винсент.

Но бригадир, не обращая на Винсента никакого внимания, отсчитал майору милиции шесть сотен. Майор, отложив «Крестного отца», порвал еще один акт о задержании, а рабочие – тоже с шутками – направились к выходу.

– Listen! Это же наши деньги! А что насчет нас? – снова крикнул Винсент майору милиции и повернулся к Александре: – How much 'nado dat?

Александра сказала что-то майору, тот и другие дежурные милиционеры, деля деньги рабочих, засмеялись, Александра перевела Винсенту их ответ:

– Вы иностранцы. Они не берут взяток у иностранцев. Они отправят нас в тюрьму.

– Как это в тюрьму? – возмутился Винсент. – Эти засранцы хотели нас убить и их отпустили, а мы пойдем в тюрьму?

– Не забудьте: вы сожгли задницу русскому рабочему, – напомнила Александра.

– Ебать его задницу! – воскликнул Винсент. – Это была самозащита! Я не пойду ни в какую тюрьму! А хочу говорить с моим послом! – И ухватив руками стальную решетку, крикнул майору: – Hey, listen! Я иностранец, но я знаю мои права! Я хочу позвонить послу Соединенных Штатов!

– Fuck off, (Отъебись!), – спокойно ответил ему майор по-английски. И стал двумя пальцами печатать на старой пишмашинке «Москва» какой-то документ. Потом поднял голову, спросил Робина: – Your name? (Фамилия?)

– Его зовут Робин Палски, он немой, – вместо Робина ответила Александра.

Майор что-то отпечатал, спросил у Александры:

– Твоя фамилия?

– Александра Каневская. А что вы печатаете?

– Направление в тюрьму и представление в прокуратуру. Его фамилия? – майор кивнул на Винсента.

– Мистер Винсент Феррано.

– What he is doing? (Что он делает?) – с беспокойством спросил Винсент.

– Он печатает направление в тюрьму.

– Неу! – снова крикнул Винсент майору. – I wonna talk to my Ambassador, do you hear me? (Я хочу говорить с моим послом, ты слышишь?)

Майор снял трубку зазвонившего телефона, что-то сказал в нее, потом посмотрел на Винсента:

– Do you have fifty thousand? (У вас есть пятьдесят тысяч?)

– Пятьдесят тысяч чего? – не понял Винсент.

– Пятьдесят тысяч долларов. Не рублей, конечно, – усмехнулся майор.

– Are you crazy?! Ты спятил? Ты взял с бандитов четыре тысячи, а у них были пистолеты! И ты взял с рабочих шесть сотен! А с нас ты хочешь пятьдесят тысяч?! За что? Мы ничего не сделали, ты же знаешь!

Майор спокойно выслушал этот монолог, потом спросил:

– Так у вас есть пятьдесят тысяч или нет?

– Послушай! Клянусь Богом: мы ничего не сделали! – с прежней горячностью сказал Винсент. – Они хотели убить нас! И у них были пистолеты, не у нас!

– Он не хочет платить, – по-русски сказал в трубку майор, положил ее на рычаг и продолжил печатать на машинке.

Робин знаками показал Винсенту: «ЭТО ИГРА!»

– Я знаю, что это игра! – ответил ему Винсент. – Он шантажирует нас. Я играл в эти игры сотни раз. Но знаешь, что меня изумляет? Они только вылезли из коммунизма, они должны быть в первом классе в таких играх. А ты посмотри на этого майора – он же гроссмейстер!

Майор перестал печатать и с улыбкой повернулся к Винсенту:

– Okay, twenty thousand. (Ладно, двадцать тысяч.)

– What's your name? (Как тебя зовут?) – спросил Винсент.

– Зачем тебе? – усмехнулся майор.

– Потому что я не имею дел с незнакомыми! – заносчиво ответил Винсент.

– Ну, Сорокин.

– О'кей, Нусорокин. Знаешь что? Если ты хочешь быть справедливым, ты должен отдать нам половину того, что ты сейчас заработал.

– Почему? – удивился майор.

– Потому что мы партнеры – ты сделал эти деньги благодаря нам! А деньги, которые ты взял с рабочих, вообще мои деньги!

– Forget it! Забудь! – усмехнулся Сорокин, у него был неплохой английский. – Эти деньги пойдут наверх! – Он показал пальцем вверх. – Но говоря о партнерстве… Вы собираетесь открыть бизнес в этом районе?

Винсент кивнул.

– Какой бизнес? – спросил майор.

– Мы делаем бронированные лимузины.

– О-о! – заинтересовался майор. – А ну-ка подробней! Какие лимузины?

– Любые. В основном «мерседесы».

– «Мерседесы»? Правда? О, это хороший бизнес! – еще больше возбудился и повеселел майор. – Очень хороший! Много бандитов купят ваши машины! Но вам нужна «крыша», протекция! И это мой район, знаете? Как насчет того, что я вас сейчас отпущу даром, и вы будете помесячно платить мне десять косых за защиту вашего бизнеса? А?

– Your English is great, – сказал Винсент, – but your manners are fucking shit!

– What? – не поверил своим ушам майор и переспросил у Александры: – Что он сказал?

– Он говорит, что у вас хороший английский, но дерьмовые манеры, – смягчила Александра.

– Why? Почему? – спросил майор у Винсента.

– Потому что джентльмены не обсуждают бизнес в камере! – заносчиво сказал Винсент. – Ты что, не зарабатываешь на то, чтобы обсудить бизнес в хорошем ресторане?

15

«ARE YOU CRAZY? ТЫ СОШЕЛ С УМА? – жестами возмущался Робин на улице. – ТЫ БУДЕШЬ ПЛАТИТЬ ЕМУ ДЕСЯТЬ ТЫСЯЧ ЕЖЕМЕСЯЧНО?»

– Oh, sure! (О, как же!) – быстро вышагивал Винсент. – Десять тысяч хуев я буду ему платить, вот что! Мы уезжаем! – Он остановился посреди тротуара и повернулся к Робину: – Читай по губам: мы – у-е-зжа-ем! Бабэнэ?

Робин кивнул.

– Не понимаю, почему я начал тут говорить по-итальянски? – озадаченно произнес Винсент. – Я не говорил по-итальянски лет двадцать! Может, потому, что эта ебаная страна напоминает мне мою юность в Сицилии…

Но тут его исторические сантименты перебил пролетавший по улице кортеж: впереди, с большим отрывом от основной группы машин, мчался милицейский «Мерседес-300», распугивая транспорт сиреной и мигалкой. За ним по уже свободной и чистой мостовой специальным строем – «расческой» – летели серый «Мерседес-600», перекрашенный «Порше-XXI» мэра Москвы и еще один «Мерседес-300». Словно хищные торпеды – и с тем же завывающим звуком – пронеслись они по мостовой, за их бамперами вздымались снежные завитки поземки.

– Oh, fuck! – воскликнул Винсент. – Это моя машина! Я идиот! Я идиот хуев! Я отдал им свою лучшую машину! – в бешенстве и в отчаянии он готов был рвать на себе волосы. И вдруг замер, сказал холодно: – О нет! Я никуда не уеду! Я – Винсент Феррано, Сицилийский Буйвол! Я не оставлю этим ебаным русским все, что я нажил! – И закричал вслед улетевшему по проспекту кортежу: – Вы слышите меня? Я Винсент Феррано! Сицилиец! Мне плевать на деньги! Но вы мне заплатите за все! – и добавил по-итальянски: – Nessuno me lo ficca in culo! Я не позволю иметь меня в зад!

Часть вторая

16

В марте 1996 года Москва была больше похожа на мировую столицу коммунизма, чем при Брежневе и Андропове. Потому что в брежневские времена о коммунизме вещали лишь скучные заголовки в «Правде» да вылинявшие уличные транспаранты типа

«КОММУНИЗМ – ЭТО МОЛОДОСТЬ МИРА!», «ВЕРНОЙ ДОРОГОЙ ИДЕТЕ, ТОВАРИЩИ!» и «КПСС – УМ, ЧЕСТЬ И СОВЕСТЬ НАШЕЙ ЭПОХИ!»

Народ не обращал на эту галиматью никакого внимания, проклинал режим и был занят поисками еды, одежды, лекарств, блата, ходов с черного хода, путевок в Гагры и трояка до получки. А всякая общественная жизнь и политическая деятельность были ему до лампочки.

Но теперь, с победой демократии, все изменилось самым кардинальным образом. Теперь на фронтонах московских зданий сияет реклама казино, «шанели», «версачи», Карибских островов и прочих соблазнов бывшего дефицита, однако народ и на эту рекламу не реагирует, в казино не спешит, «шанелей» не носит, а под ностальгический бой барабанов ходит по улицам с красными знаменами, митингует на площадях под портретами Сталина, Жир Ин Сэна, Ле Ведя и Зю Гана и сочиняет стихи политического содержания.

«ЕЛЬ ТЗЫН МРАЗЬ, С РОССИИ СЛАЗЬ!»

«ВМЕСТО ЕЛЯ ПЬЯНА ВЫБЕРЕМ ЗЮ ГАНА!»

«БУДЕТ ПРЕЗИДЕНТОМ БЕДЬ – БУДЕМ РОДИНОЙ ВЛАДЕТЬ!»

Да, воистину загадочна русская душа! Роскошные цветные «Плейбои» и «Пентхаусы», за которые раньше, при коммунистах, платили любые деньги и которыми с риском угодить за решетку торговали из-под полы лишь самые отчаянные смельчаки, теперь свободно (и даже по-русски!) лежат на прилавках в любом уличном киоске, а народ воротит от них и глаза, и носы и охотится за «Московским комсомольцем», «Советской Россией» и «Комсомольской правдой», каждый день оглушающими публику хроникой всероссийского бандитизма и коррумпированности правительственных чиновников. И в Думе красные депутаты, облеченные реальной и почти всенародной поддержкой, бьют, пользуясь своим большинством, демократов самым привычным коммунистическим способом – кулаками. А любой указ Ель Тзына, даже самый невинный, принципиально спускают в клозет. При ничтожном рейтинге президента, упавшем до шести процентов, кто, в самом деле, будет считаться с его указами?

В кабинете Юрия Болотникова Винсент положил на стол пачку с двадцатью тысячами долларов и сказал:

– You was right. Ты был прав. Я не могу защитить себя в этой стране. Но вопрос в том, можешь ли ты защитить тут наш бизнес?

– Sure! – улыбнулся Болотников, смахивая деньги в ящик письменного стола. Этот стол, как и вся мебель в кабинете, был музейной красоты времен Екатерины Второй. – No problem. Вы получите военизированную охрану.

Винсент отошел к окну и позвал Болотникова:

– Иди сюда.

– Зачем?

– Come on! Иди сюда.

Болотников нехотя поднялся из своего роскошного кресла с золочеными подлокотниками и подошел к окну.

– Смотри! – сказал ему Винсент. За окном шел очередной коммунистический митинг.

Над морем голов, украшенных морозным паром, вздымались карикатуры на Ель Тзына, Сое Кор Цннья, Чу Бай Сона, Я Сина, Бай Су Койя и других министров. Рукописные плакаты требовали: «Долой банду воров и бандитов!», «Предателей России – под суд!», «Прекратить геноцид русского народа!» и «Зю Гана – в президенты!». На трибуне у микрофона ораторствовали Зю Ган, АН Пил, Се Ма Го, Гу Бен Кой и прочие неокоммунисты.

– Ты можешь защитить наш бизнес от них? – спросил Винсент.

Болотников снял очки и потер усталые глаза.

– Look, – сказал Винсент. – Когда я ехал сюда, я думал, вы действительно представляете власть. Но теперь я разобрался в вашей действительности. Вы не профессионалы. Вы не умеете кушать пирог маленькой ложкой. Вы, как варвары, влезли ногами на стол и огромными ломтями хватаете все подряд…

Георгий Брух стал подниматься с дивана, но Винсент жестом остановил его:

– Не перебивай, я знаю, что говорю! Даже у нас никто не может торговать водкой и не платить налоги! А у вас президент дарит своим массажистам монопольную торговлю водкой – it's incredible! Конечно, вашим людям это не нравится. Они думали, что демократия это когда каждый имеет по куску пирога, верно? А теперь они видят, как вы сжираете все, а им не даете ничего, даже зарплату. Но я не приехал сюда учить вас демократии, не беспокойтесь! Я приехал делать бизнес. И, к несчастью, я уже слишком много вложил в него. Очень много! Даже свою задницу! Я не могу вернуться и сказать жене и детям, что я самый ебаный идиот в мире и потерял здесь все состояние. Поэтому от вас мне нужна не защита от ваших сраных бандитов и полицейских рэкетиров. Как вы тут говорите, я их в рот ебал! Но как насчет этих людей? – Винсент показал за окно. – Если эти комми придут к власти, мы все потеряем.

– Успокойся, они не придут к власти, – сказал Брух.

– Откуда ты знаешь?

– Я знаю, – уклончиво сказал Брух.

– Ты имеешь в виду – ввести военное положение? Да? – спросил Винсент. – Я слышал об этом! Кое-кто организует пару взрывов в Московском метро и пару политических убийств якобы от имени чеченских партизан. А в ответ вы объявите Martial Low, чрезвычайное положение в стране и отмените выборы. Так?

– Откуда ты знаешь? – изумился Болотников.

– Мой партнер читает ваши коммунистические газеты. Просто, верно? Но я вам скажу: военное положение вам ни хера не поможет! Во-первых, ваша полиция не станет держать порядок. Это будет не порядок, а полицейский терроризм и вымогательство по всей стране. И во вторых, любое военное положение – это начало военного переворота. Поверь мне, я знаю всех военных диктаторов в мире, они все купили у меня по бронированному лимузину! И они все вышли из «временного» военного положения. Так что через пару месяцев вы получите диктатора Сое Кор Цннья, Бай Су Койя, Ле Ведя или еще какого-нибудь полковника. И вы сбежите из вашей ебаной любимой России-мамы, а меня и Робина оставите посреди крови на московских улицах, как мы это сделали с нашими вьетнамскими друзьями в Сайгоне.

– Так что ты предлагаешь? – кисло спросил у него Болотников.

– Во-первых, забыть ваши ебаные мечты о военном положении! Это херня! И во-вторых, выиграть выборы.

– But how? Как выиграть? Вот вопрос! – воскликнул Георгий Брух, вскакивая с дивана и подбегая к окну. – Как мы можем выиграть выборы, если у Ель Тзына рейтинг популярности шесть процентов, а у коммунистов семьдесят?! Ну!

– Этого я не знаю, я не специалист, – сказал Винсент. – Но я знаю, что выборы такой же ебаный бизнес, как и все остальное. Ты не можешь с лицом, как бледная жопа, читать людям из Кремля лекции по ТВ, чтобы они за тебя голосовали. Ты должен поднять свой зад и протащить его по всей стране, и ты должен разговаривать с людьми, и ты должен делать это профессионально, или ты все продул! В Штатах у нас есть специалисты по избирательным кампаниям, и никто не лезет на выборы без их помощи! Пожалуйста, передайте это туда! – и он показал пальцем наверх точно так, как показывал наверх майор милиции Сорокин в 208-м райотделе милиции на Пречистенке. – А до тех пор, пока я не увижу хоть какой-нибудь сраный прогресс в этом направлении, я замораживаю все свои дела тут. Пока, джентльмены. Пошли, Робин!

17

«Ax, ax, ax! Как ты их напугал!» – жестами измывался над Винсентом Робин, едва они вышли на улицу, оглушенную коммунистическими речами. «Ты запугал их до смерти!»

Но Винсент не успел ответить, и даже его раздраженный жест «fuck off» был прерван нетерпеливым гудком и визгом тормозов черного «линкольна», остановившегося рядом. Задняя дверь лимузина была распахнута, из нее выскочил Виктор Машков, начальник службы безопасности «Земстроя». С силой Шварценеггера, неожиданной при его среднем росте, он моментальным движением рук забросил в машину и Винсента, и Робина, а сам запрыгнул на переднее сиденье уже на ходу. Машина рванула в переулок, стремительно набирая скорость.

– Hey, what's the fuck? В чем дело? – взбешен-но сказал Винсент сидевшему на заднем сиденье Георгию Бруху.

– Кому ты поручил доставить из Питера свои ебаные контейнеры? – по-русски спросил у него Брух неожиданно жестким тоном.

– What d'you mean 'komu'? Что значит – кому? – легко понял его Винсент.

– Вашей обычной транспортной фирме, «Трансавто». А что?

– Shit! – по-английски выругался Брух и повернулся к Машкову. – Твою мать, Витек, ты не мог проследить за этим?

– Меня никто не спрашивал, к ним приставлена Александра, – бросил через плечо Машков.

– А где она, етти ее мать?

Машков пожал плечами, а Винсент и Робин тоже оставили вопрос без ответа, поскольку сегодня Александра у них не появлялась.

– А что случилось? Куда мы едем? – Винсент с тревогой глядел, как «линкольн», нарушая все мыслимые правила движения, вырвался из переулков на Тверскую улицу и на бешеной скорости полетел по резервной полосе от центра города в сторону Ленинградского шоссе.

Но Винсенту никто не ответил. Брух, Машков и даже пожилой шофер занялись разговорами по своим радиотелефонам:

– Четвертый! Я второй! Проходим Тверскую у Белорусского, через три минуты будем у развилки…

– Восьмой и двенадцатый! Где вы, екс вашу мать?

– Всем сбор у Химок! Контрольное время – 12.10…

По ходу движения «линкольна» стала обозначаться какая-то организация: то слева, то справа из боковых улиц выскакивали «джипы», «рафики», тяжелые грузовики и бетономешалки с надписью «ЗЕМСТРОЙ» и пристраивались в хвост «линкольну», словно боевая эскадра за флагманом. И по мере роста этой стаи мощным гулом наполнялось Ленинградское шоссе с его рекламными тумбами, оклеенными портретами кандидатов в президенты, и сбегали со своих постов уличные регулировщики, и, само собой, останавливалось поперечное движение, давая дорогу этой все растущей и растущей армаде.

«Что происходит?» – жестами спросил Робин у Бруха.

– Я не смогу объяснить по-английски, у меня не хватит слов, – сказал Брух.

– All right, гавари русски, ми уже понимай, – нетерпеливо ответил за Робина Винсент.

Георгий удивленно посмотрел на него, сказал:

– Все дороги и все грузовые перевозки у нас контролируют бандиты. Ленинградское шоссе держит солнцевская группировка. Мои грузы они не трогают, я знаю их лидера. Но вы отправили свои контейнеры через «Трансавто», и бандиты их прихватили.

– What's mean «prihvatili»? – спросил Винсент.

– А все остальное ты понял? – снова удивился Брух. – «Прихватили» – значит отняли, арестовали, забрали себе.

– Они захватили мои контейнеры?!

Брух кивнул.

У Винсента от ужаса отпала челюсть.

– Там на полмиллиона оборудования!

– Поэтому они его и прихватили, – усмехнулся Брух.

– Jesus! И вы собираетесь воевать с ними этими машинами? У вас что – вообще нет полиции в этой стране?

– Ты же сам сказал, что наша полиция коррумпирована. – Брух вытащил из-под сиденья несколько короткоствольных автоматов «АКС», бросил один из них на переднее сиденье Машкову, а второй протянул Винсенту, но тут же передумал: – Хотя нет, вам нельзя, вы иностранцы.

– Значит, вы тоже бандиты… – не то спросил, не то заключил Винсент, глядя, как Машков умело заряжает «АКС». – Shit! А я собирался сделать чистый бизнес хоть раз в жизни…

– Нет, я не бандит! – решительно опроверг Брух. – Я бизнесмен! – И в гневе стал мешать английские и русские слова: – As the matter of fact, я один из самых успешных бизнесменов в России! Потому что моя фирма делает реальную работу. И самую тяжелую: фундаменты, тоннели метро, подземные гаражи! У меня работают пять тысяч рабочих, каждый получает тысячу долларов в месяц и выше! И это в то время, когда по всей стране средний заработок сорок долларов. Но ты не можешь иметь у нас никакой бизнес без того, чтобы на тебя не наезжали бандиты. Нужна «крыша», protection. И у меня была дилемма: платить «крыше», то есть бандитам, или создать свою систему безопасности. Но такую, чтобы никакие бандиты не совались, ты понял? Well, я выбрал второе. Это стоит мне кучу денег, я держу четыре сотни охранников, все с легальным оружием, но зато…

– Четыре сотни?!! – не поверил своим ушам Винсент и наклонился к Бруху своим левым ухом.

– Внимание! – прервал их беседу голос Машкова, поскольку армада их машин свернула в этот миг с шоссе в какие-то переулки, заполненные складскими помещениями, ангарами грузовых машин и разгрузочно – погрузочными площадками. Машков приказал по радиопередатчику: – Всем бригадам! Я второй! Слушай мою команду! Расходимся веером, берем «стрелку» в кольцо. Первая, вторая и четвертая колонны – налево…

– What is 'strelka'? – негромко спросил Винсент у Бруха.

Но вместо Бруха ему жестами ответил Робин: «стрелка» – это место встречи двух банд для выяснения отношений.

– Откуда ты знаешь такие нюансы? Тоже из газет? – удивился Винсент.

Робин кивнул.

Армада из восьмидесяти грузовиков, самосвалов, передвижных подъемных кранов, бетономешалок, автобусов, «джипов» и прочих машин плотно забила все улицы, переулки и проходные дворы вокруг грузового пакгауза, на котором в окружении четырех легковых «Жигулей» с короткострижеными вооруженными бандитами-качками стоял длиннющий фургон «Трансавто» с контейнерами компании «Сэйф уэй интернешнл».

– Ч-черт! – негромко выругался Машков.

– В чем дело? – спросил Брух.

– Отморозки, – пояснил Машков и приказал шоферу: – Стоп! Все остаются здесь!

– Еще чего! – подался к двери Брух.

– Сидеть, бля! – властно крикнул на него Машков. И добавил спокойней: – Здесь я командую, Ефимыч. – И объявил по радио: – Внимание! Грузовики – вперед! Всем высунуть носы, но на «стрелку» не выезжать! – Он повел взглядом по кругу: из каждой улочки и переулка действительно стали высовываться передние бамперы тяжелых траков и самосвалов. – Шестой, я тебя не вижу! Прием!

– Я – шестой. А так? Прием, – ответил голос по радио, и тут же из переулка слева высунулась бетономешалка с медленно вращающейся «кастрюлей».

– Хорош! Стоп! – приказал Машков. – Всем стоять на месте! У них четыре машины, шестнадцать стволов. Стрелки – на исходные, разобрать по башкам справа налево и доложить. Прием!

Радиопередатчик тут же закипел ответами:

– Первый – на цели…

– Второй – на цели…

– Третий – на цели…

Когда доложился десятый, Машков прервал их:

– Хорошо, все на целях. Не стрелять! Я пошел один. – Машков положил на сиденье свой «АКС» и вышел из машины, сказав шоферу: – Запри двери, никого не выпускай.

Шофер кивнул, щелкнули электрические дверные замки, но двигатель продолжал работать. Шофер взял автомат, оставленный Машковым, снял с предохранителя, дослал патрон в патронник и, опустив рулевую колонку «линкольна», тоже изготовился к стрельбе.

Через переднее стекло было видно, как Машков, широко разведя руки в стороны, медленно пошел к машинам бандитов. Все окна в этих машинах были опущены, из них торчали стволы автоматов и ручных пулеметов.

– Oh, God, it's serious! (Боже, это всерьез!) – сказал Винсент и спросил у Робина: – What is 'otmorozki'?

Робин пожал плечами.

– Отморозки – это дебилы, молодые козлы! – с ожесточением в голосе вдруг сказал шофер, не поворачивая головы. – Они не в бандах и не признают никаких правил. Даже машины у них без номерных знаков…

– Ш-ш-ш! Заткнись! – приказал ему Брух и негромко сказал в свою золотую зажигалку «Филипс»: – Витя, я тебя не слышу, прибавь звук.

И тут же из зажигалки донеслось дыхание Маш-кова и его скрипучие шаги по снегу.

– Вот так. Так нормально, – сказал в зажигалку Брух.

Винсент и Робин переглянулись. Робин пальцем показал на свой зуб «мудрости», и Винсент понял его: микрофон был у Машкова в одном из тыльных зубов.

Тем временем Машков приблизился к машинам бандитов. Это действительно были молодые, лет по восемнадцать – двадцать, ребята с одинаково выстриженными под дикобразов затылками и все как один одетые в камуфляжные куртки. Но вооружение у них было разномастное – от старых ручных пулеметов и автоматов Калашникова с деревянными прикладами до наганов «желтой», китайской, сборки, то есть пригодных лишь для трех – пяти выстрелов. Только у одного парня – лобастого, узкоглазого и узкогубого, со срезанным левым ухом – был вполне приличный «люгер», а из верхнего кармана куртки торчала «Моторола». Машков обратился к нему:

– Привет! Ты старший?

– А ты кто? – спросил тот, не сводя свой «люгер» с Машкова, но с беспокойством зыркая глазами по сторонам на окружившие их грузовики и бетономешалки.

– Я начальник службы безопасности «Земстроя». У меня четыреста стволов, и все они тут…

– Только не пугай, бля! – нервно перебил одноухий. – Я на твои стволы ложил с прибором! Я из одного «люгера» в тебе семь дырок сделаю…

– Только одну, больше не успеешь, милой. У тебя есть бинокль?

– На хуй мне бинокль?

– Ну у тебя глаза молодые, посмотри внимательно: в каждой моей тачке сидят по три снайпера с визуалкой. Знаешь такие? Лазерная наводка. То есть в каждый из ваших затылков смотрят сейчас по два ствола, а на тебя, милок, четыре. И в зубах у меня микрофон, так что они слышат каждое наше слово. Ты спускаешь курок и они спускают курок – пиздец, «стрелка» кончилась, все мозги на асфальте.

– И твои тоже.

– И мои, согласен. Но рядом с твоими. Тебе от этого легче?

– А хули ты хочешь?

– Эта фура моя.

– Ни хуя! Эта фура «Трансавто» и в ней контейнеры каких-то америкашек. Мы с них получим по тридцать кусков за штуку или взорвем на хуй. Без балды.

– Эти американцы сидят у меня в машине, вон в той, могу познакомить. А груз заряжен на Пречистенку, в мой новый офис, можешь проверить накладную – получатель «Земстрой».

– А мне по хуй – «Земстрой», «Хуйстрой»! – психанул бандит. – Тридцать кусков за контейнер или я их взрываю на хуй! – И поднял левую руку с коробкой радиовзрывателя.

– Oh, God! – сказал в «линкольне» Винсент.

Машков с усмешкой посмотрел на парня:

– Ну чо ты понтяришь, мил человек? «Взорву»! Я же тебя на понт не беру. А знаешь, скольких я уже взорвал? Но к тебе я пришел без оружия, с уважением. Ну, вышла ошибка: не те фуры вы взяли. С кем не бывает? Отдали, я сказал «спасибо» – и разошлись как друзья.

– Десять кусков, – примирительно сказал одноухий.

Машков отрицательно покачал головой.

– Не проходит, милок. И не потому, что я жмот. Просто если я тебе хоть один хруст отстегну, завтра на меня вся Москва наедет. Понимаешь?

– А чо ты все «милок» да «милок»! Какой я те на хуй «милок»? Я тебя щас шмальну, как зайца…

Машков улыбнулся:

– Молодец! Обратил внимание! Из тебя толк будет, могу на работу взять. Дело в том, браток, что «милый» – это мой пароль для снайперов: пока я тебе «милым» зову, ты живешь. Понял?

Парень озадаченно заморгал глазами, соображая.

– Ну все, уберите стволы, а то у меня руки устали, – сказал Машков, опуская руки. – Значит, решаем так: я приказываю своим отъехать и дать вам почетную дорогу. Седьмой, ты меня слышишь? Ответь гудком.

Один из грузовиков ответил ревом клаксона.

– Хорош! – сказал Машков. – Сдай назад, пусть ребята проедут.

Главарь бандитов в сомнении смотрел на грузовик, который медленно пятился, освобождая проезд по узкому переулку. Отсюда, с его позиции, было совершенно неясно: есть позади этого грузовика другие машины, из которых можно будет расстрелять отъезжающих, или нет там никаких засад.

– Имей в виду, если что – взрываю фуру! – парень показал Машкову радиовзрыватель. – Эта штука берет с километра!

Машков кивнул:

– Понял. Езжай, милый.

– Лады, поехали, – приказал одноухий своему шоферу.

Четыре авто с бандитами, взревев двигателями и гудками, двинулись в освободившийся переулок. Из их окон отмороженные дикобразы победными, как в кино, жестами вздымали кверху свои «стволы».

Водитель «линкольна» рывком бросил машину вперед, к Машкову, открыл ему переднюю дверь. Тот устало, как выжатая тряпка, повалился на сиденье, откинул голову и закрыл глаза. Брух потянулся вперед своим тяжелым телом и поцеловал Машкова в затылок:

– Красиво, Витек! Макаренко, сука буду!

Робин переглянулся с Винсентом и вдруг выскочил из машины, бегом пробежал к фургону и нырнул под него.

Машков, открыв глаза, проследил за ним и сказал вяло:

– Да нет! Какая взрывчатка? Это понты были…

И в тот же миг Робин вынырнул из-под фургона с большим, как кирпич, куском пластиковой взрывчатки в руках. Из взрывчатки торчал короткий, как ниппель, кусок радиовзрывателя.

– Епать! – в ужасе выдохнули Машков и Брух.

– Jesus! – сказал Винсент. Робин, зыркнув глазами по сторонам, бегом ринулся к бетономешалке, вскочил на нее сзади. Держа взрывчатку в зубах, сбил с «кастрюли» бетономешалки зажимы замков ее крышки и, надрываясь, попытался свернуть эту крышку. Но она не поддавалась.

Водитель бетономешалки и два снайпера, сидевшие с ним, выскочили из кабины и бросились наутек. Брух, побелев, закрыл глаза. Робин, надрываясь, все не мог свернуть крышку бетономешалки.

И вдруг Винсент высунулся из машины и заорал во все горло:

– Opposite! It's Russia! (Наоборот! Это Россия!)

Робин крутанул крышку в другую сторону, она поддалась. Он открыл ее, швырнул взрывчатку в жидкий бетон и тут же закрыл «кастрюлю», набросил на крышку зажимы замков и, уже не закручивая ее, спрыгнул с машины, побежал к «линкольну».

За его спиной бетономешалка подпрыгнула от грохнувшего в ее чреве взрыва, но жидкий бетон удержал взрыв внутри «кастрюли».

– Ебаные отморозки! – крутанул головой Машков.

– Fuckin' Russia! – сказал Винсент.

18

Вечером расслаблялись сначала в ночном клубе «Мастроянни», потом в казино «Золотое руно» (где Винсент, зная свою слабость и помня наказ Амадео Джонсона, наотрез отказался зайти в игорный зал), потом в дискотеке «Станиславский» и в стриптиз-баре «Живаго». По случаю бескровного завершения разборки с бандитами Георгий Брух был в ударе и собрал большую компанию именитых киноактеров и режиссеров, министров и банкиров. В полумраке бара звучала томная музыка, уголок небольшой сцены с вертикальным металлическим шестом был залит мягкими лучами двух прожекторов, и в их скрещении роскошные русские стриптизерки выделывали черт знает что. Затем, раздевшись догола, они оставили в покое отполированный их плотью металлический шест и стали садиться клиентам на колени. Упругими юными сиськами щекотали им лысины, шеи, уши, носы и прочие чувствительные места.

Брух щедро совал этим девочкам двадцатидолларовые купюры в раструбы их коротких сапожек.

Возбужденный семидесятилетний кинорежиссер, гордость советского и постсоветского кинематографа, по-офицерски вставал со стула и церемонно протягивал стриптизеркам руку:

– Даниил!

Известный кавказский актер, сутулый от груза славы и возраста, выпрямился от этих ласк, как витязь в седле, его шея и лицо налились кровью, а лысая макушка увлажнилась и воссияла так, что, казалось, сейчас из нее вырвется фонтан спермы.

Винсент старался держать налицо выражение бывалого человека, но когда голая стриптизерка легла ему на колени и ногами обняла за шею, щекоча подбородок выстриженным лобком, а руками медленно-медленно повела вниз по брюкам, дыхание у Винсента остановилось и подбородок отпал.

И в этот миг в бар вошел Юрий Болотников. Как обычно – с новой «ассистенткой» немыслимой красоты. Склонившись к Бруху, он прошептал ему что-то на ухо.

– Кто-о??! – изумленно воскликнул Брух.

– Тихо! Не ори! – сказал Болотников и опять зашептал ему что-то, косясь на Винсента.

– Прямо сейчас? – снова громко изумился Брух.

Болотников кивнул.

Брух встал, подошел к Винсенту и, убрав голые ноги стриптизерки с его ушей, сказал на своем дубовом английском:

– I am sorry interrupt you, sir. I know it is not good moment. But our president want to see you. (Извините, что отвлекаю, сэр. Я понимаю, что не вовремя. Но наш президент хочет вас видеть.)

– Президент чего? – хрипло спросил Винсент.

– Президент России, сэр.

Стриптизерка рухнула на пол с винсентовских колен.

19

Винсент думал, что его везут в Кремль, но правительственный «Мерседес-600» миновал Боровицкие ворота Кремля, перелетел по Большому Каменному мосту через Москву-реку, свернул направо под знак «проезд запрещен» и по пустой Якиманской набережной выскочил на улицу Якиманку к высоким металлическим воротам, за которыми темнело огромное неосвещенное многоэтажное здание. Только при очень хорошем зрении можно было прочесть на его фронтоне крупные темно-золотые буквы: HOTEL «PRESIDENT». Перед отелем был обширный двор с десятком темных «мерседесов» и «ауди» и суетой каких-то рослых мужчин, одетых в куртки спецназа и «Витязя».

Офицер охраны, сидевший в «мерседесе» рядом с водителем, что-то сказал в микрофон «воки-токи», тут же из каменной сторожки справа от ворот вышли два охранника. Они пристально осмотрели с обеих сторон кабину «мерседеса» и сидящего в ней Винсента и тоже сказали что-то в свои радиопередатчики. Ворота медленно открылись. «Мерседес» въехал во двор и остановился у широких и темных стеклянных дверей парадного подъезда. Офицер охраны выскочил из машины, открыл Винсенту дверь и тут же, словно из темноты, соткались еще три офицера двухметрового роста, двое из них стали слева и справа от Винсента, а третий быстро ощупал его с головы до щиколоток жесткими, как дубовые оглобли, руками.

– Чисто, – сказал он в свой «воки-токи» и чуть подтолкнул Винсента. – Пошли.

Так – взятый четырьмя охранниками в каре – Винсент прошел сквозь распахнувшиеся стеклянные двери и оказался в гигантском и совершенно безлюдном беломраморном фойе, буквально залитом электрическим светом. Феноменально огромная хрустальная люстра парила под высоченным лепным потолком. Несколько беломраморных ступеней, укрытых ковровой дорожкой, вели – мимо фонтана и дорогих кожаных кресел – вглубь вестибюля, к лифтам.

Эскорт стремительно, почти бегом, провел Винсента в кабину одного из них, старший офицер, который ощупывал Винсента на улице, вставил свой ключ в панель с кнопками этажей, повернул его и нажал безномерную и почти неприметную кнопку. Двери лифта сомкнулись, кабина бесшумно взлетела в высоту и замерла, как понял Винсент, на самом верху здания.

При выходе из лифта была стандартная, как дверной проем, рама металлоискателя, за ней – еще три офицера охраны с короткоствольными автоматами и новая проверка на ощупь с головы до ног. При этом из карманов Винсента быстро и почти неслышно было извлечено все – от документов и кошелька до завалившейся в подкладку зубочистки. Все это было аккуратно сложено в деревянный лоток-коробочку.

– При выходе получите, – было сказано Винсенту. – Пошли.

Теперь уже не четверо, а всего лишь двое охранников повели Винсента по длинному коридору к двери, перед которой стояли два автоматчика в камуфляже и в ботинках с высокой шнуровкой. Старший охранник кивнул им, и они расступились.

Винсент шагнул в открывшуюся дверь.

Но за ней еще не было президента, там, в комнате, похожей не то на приемную, не то на прокуренный армейский штаб, стоял маршал Сос Кор Цннь. На этот раз он был без кителя, только в армейской рубашке, а его короткая, лопатой борода укрывала приспущенный узел галстука. За спиной маршала сидели за столами несколько офицеров – секретарей и адъютантов, кто-то из них говорил по радиотелефону, а солдат в белом фартуке кипятил самовар. Подле высоких дубовых дверей сидел на стуле подтянутый рослый майор с ядерным атташе-кейсом на коленях.

– Ага! – сказал маршал Винсенту. – Касабланка! Как поживаешь?

– Thank you, – осторожно ответил Винсент и только теперь заметил слева от себя на стене два десятка телемониторов, на их экранах были видны все подъездные пути к «Президент-отелю», его парадные и служебные подъезды и двери, коридоры, фойе, ресторанные залы и кабины лифтов.

– Что ж ты, понимаешь, мэру Москвы подарил машину, а нам не подарил? – сказал маршал.

– You mean: to you personaly or to your president? (Вы имеете в виду: вам персонально или президенту?), – уточнил Винсент.

– Ю Мин – Ху Ин! – передразнил маршал, открыл высокую дубовую дверь, заглянул в нее, потом кивнул Винсенту: – Заходи.

Неужели придется и президенту дарить «порше»? Винсент почувствовал, как он непроизвольно сделал полный вдох, словно перед прыжком в воду. И, машинально поправив галстук, шагнул в дверь президентских покоев.

Но за дверями не оказалось никакой особой помпезности.

Неяркий свет торшеров, дорогая старинная мебель, плотные шторы на окнах и большой телевизор чуть в стороне от камина. По телевизору опять выступал президент – точно такое же обвисло-алебастровое лицо и странно-стеклянные глаза, как и в том выступлении, которое видел Винсент чуть ли не в первый день своего приезда в Россию.

– Наши общие задачи – укрепление демократии и подъем экономики… – говорил президент по телевизору.

Винсент в недоумении остановился: зачем его привезли сюда, если президент в это время на телестудии?

Неожиданно звук на экране пропал, только губы президента продолжали шевелиться, как у куклы из папье-маше. Зато из глубокого, с высокой спинкой кресла напротив телевизора мужской и удивительно знакомый голос спросил:

– Значит, тебе, понимаешь, не нравится мое выступление?

Винсент наконец сообразил, что это и есть президент – просто он смотрит видеокассету со своим собственным выступлением.

– Папа, пусть человек зайдет, освоится, – сказал женский голос, и тут же из второго кресла несколько тяжело и неловко поднялась молодая, лет тридцати пяти женщина с крупным, как у президента, лицом и с животом последних дней беременности: – Здравствуйте. Come in, please. Mister…

– Vincent Ferrano, – представился Винсент и шагнул вперед, поскольку президент, сидевший к нему спиной, протягивал ему руку, не вставая из кресла. Он был одет по-домашнему – в темную шерстяную рубашку и светлый вязаный свитер, джинсы и шерстяные носки. Пожав руку президенту («Good evening, Mister President! Good evening, Madam!»), Винсент успел отметить, что пожатие президента было крепким, как у хорошего теннисиста, и что вообще президент выглядит куда лучше, чем по телевизору.

– Take a seat, – показала на кресло дочь президента, у нее был неплохой, но явно от британских учителей английский. – What do you want for a drink? (Что вы будете пить?)

– Oh, nothing, don't bother… (О, ничего, не беспокойтесь.)

– Что он говорит? – нетерпеливо, как ребенок, спросил президент.

– Ничего, папа, мы еще не начали разговор.

– Почему? Спроси: чем ему не нравится мое выступление?

– Well… – сказал Винсент, не ожидая перевода. -I think it's obvious. First of all you look mach better in real then on a screen. But it should be at least equal…

– Ему не нравится, как ты выглядишь на экране, – перевела дочь президенту. – Он считает, что в жизни ты куда лучше.

– Еще бы! – сказал президент. – При Сталине этих засранцев за такую съемку живо бы к стенке поставили! Сделали из меня Мао Цзедуна, понимаешь!

– Папа! – укоризненно сказала дочь.

– Ладно. Это было во-первых. А что еще? – требовательно сказал президент Винсенту.

– Sir, have you ever heard about election campaign' experts? (Сэр, вы когда-нибудь слышали о специалистах по избирательным кампаниям?) – спросил Винсент.

– No, we don't. Tell us (Нет. Расскажите)., – ответила вместо отца дочь, и Винсент вдруг ощутил, что это и есть то, из-за чего его сюда позвали, и что дочь президента присутствует здесь не только в качестве переводчицы – в ее тоне вдруг приоткрылись твердость и властность наследственного лидера.

– О'кей, – сказал Винсент. – Как я уже говорил моим русским партнерам, военное положение вводить нельзя – это дверь к перевороту. Потому что военные хуже рэкетиров: рэкетиры берут двадцать процентов, во всяком случае – в моей стране, а военные берут все. Это закон истории, с этим не нужно спорить. И вся ваша экономика рухнет, как при любом путче, и мой бизнес сгорит, и мне придется бежать отсюда, да и вам тоже. Поэтому у меня есть только один шанс спасти тут свой бизнес – помочь вам выиграть выборы. Но извините меня, мистер Президент, вы не можете выиграть их такими речами! – он кивнул на телеэкран и вытер платком вспотевшую шею: он впервые в жизни читал нравоучения президентам, и к тому же видел как по мере его лекции темнело и тяжелело лицо русского президента. Но отступать было некуда, и он продолжил: – Говорят, ваши помощники звонят менеджерам заводов и приказывают им заставить рабочих голосовать за вас. Это правда, мадам?

– Более или менее… – вынужденно подтвердила дочь президента.

– Но это нонсенс! Из этого ничего не выйдет! По приказу нельзя ввести демократию даже в Китае! Демократия – это как ваша беременность, мадам, она не может быть частичной! Если вы начали играть в демократию, вы должны и выиграть по правилам демократии! Вы должны вести избирательную кампанию, как Рональд Рейган или хотя бы как Клинтон – ездить по всей стране и иметь за спиной команду экспертов этого дела! Вы когда-нибудь слышали про «фокус-группы»? Вы знаете, что думают про вас избиратели в сибирской деревне? Well, я не специалист, но я выбирал уже восемь наших президентов и могу сказать: ни один из них не выиграл бы без команды профессионалов. Эти эксперты стоят тех денег, которые им платят: они знают, как строить рекламную кампанию, где и когда выступать, что говорить людям и что не говорить им никогда. Это их профессия. Попросите Клинтона, пусть он пришлет вам свою команду. Или, если хотите, я их вам сам привезу. Они научат ваших людей, как вести этот бизнес. Я не откажусь от чашки чая, мадам…

– О, конечно. Секунду. Папа, ты будешь чай?

Президент мрачно кивнул, его дочь нажала кнопку телефонного селектора:

– Три чая.

В наступившей паузе Винсент изможденно утирал лицо и шею, а президент смотрел на него в упор немигающими глазами. Его пухлые губы были обиженно надуты, как у ребенка, но взгляд был тяжелым и жестким.

– Уже пятый иностранец, папа, твердит нам про этих экспертов, – негромко сказала дочь президента. – Коль, Миттеран, Мейджор…

Открылась дверь, солдат в белом переднике внес поднос с печеньем и чаем.

– Ты храбрый мужик, – вдруг усмехнулся президент, глядя на Винсента.

– You are a brave man, – перевела дочь.

– Спасибо. Я только пытаюсь спасти свой бизнес.

Солдат поставил поднос на журнальный столик и вышел.

Президент снял трубку с красного телефона, стоявшего на тумбочке возле его кресла.

– Билла Клинтона, – сказал он.

Винсент непроизвольно посмотрел на часы. В Москве было 11 вечера, а в Вашингтоне, следовательно, три часа дня.

– Алло! – сказал президент в трубку. – Гуд афтер нун, Билл! Хау ар ю? – Он подождал, пока дежурный на «горячей линии» переводчик перевел ему ответ Клинтона, потом сказал: – О, у меня столько иностранцев вокруг, что я скоро вообще, понимаешь, заговорю по-вашему. Я тебя не отвлекаю от работы? С Доулом беседуешь? Молодец, культурно у вас. Один есть вопрос, понимаешь. Тут говорят, что на президентских выборах у тебя работала команда, которая крутила всю кампанию… Нет, Билл, я не прошу их у тебя. Ни в коем случае, понимаешь. Можешь представить, что тут будут орать, если ко мне прилетит твоя команда из Вашингтона! Коммунисты и так вопят, что я продал тебе всю Россию. Но скажи честно: эти ребята действительно знают какие-то трюки? Что? – Президент рассмеялся и сказал дочке: – Он говорит, что самый большой трюкач в этом деле – он сам. Но он слегка занят в своем Белом доме и осенью у него тоже выборы… – и опять в телефон: – Нет, это я не тебе, Билл, это я своей дочке. Да, передам. Я вообще, понимаешь, думаю сделать ее начальником моего избирательного штаба, – и упредительным жестом остановил изумленную дочь, продолжая свой разговор с Клинтоном. – А то, понимаешь, эти засранцы, мои помощники, ни хрена не умеют, кроме как приказы отдавать. Ну ладно, Билл, работай. Я тут подумаю. Хиллари привет… – Он положил трубку и взял с подноса стакан с чаем.

– Папа, ты это всерьез? – спросила дочь президента.

Он развел руками:

– А кому еще я могу доверить свою избирательную кампанию?

– Но я же должна рожать!

– Да… Это, понимаешь, тоже факт… – Президент усмехнулся И показал на Винсента: – Но вот он тоже считает, что даже из-за твоих родов мы не можем, понимаешь, отложить президентские выборы. Так что ты и решай: приглашать иностранцев тебе в помощь или сама справишься.

Винсент с напряжением вслушивался в их русский разговор, понимая лишь общий смысл его.

Дочь президента посмотрела на него и сказала:

– Thank you for your time. Мы обдумаем все это. Спасибо, что пришли.

– Это вы оказали мне честь, мадам, – сказал Винсент, вставая.

20

Света в подъезде не было, почтовые ящики были разбиты, а у провалившейся в штольню кабины лифта шестнадцатилетние подростки курили не то гашиш, не то марихуану и слушали «хэви-металл» из переносного мага. Но при виде двух качков, сопровождавших Машкова, нехотя расступились и пропустили его к лестнице. Лестница оказалась загаженной и темной, с прожженными от сигарет поручнями и с похабелью грязных рисунков на стенах, некрашенных со времен социализма.

– Ну народ! Где живут, там и срут! – сказал Машков. – Как скоты!

Сам подъем был для них не в тягость, но в лесах вокруг дачного поселка «Земстроя», где Машков каждый день гонял своих бойцов по полной программе тренировок спецназа, не было, конечно, такой вони от кошачьей мочи, наркоты и старых окурков.

На шестом этаже, посветив зажигалками, они нашли дверь с цифрой «63». В отличие от пяти соседних деревянных дверей, она была стальной, некрашеной, без глазка и даже без кнопки звонка.

Машков нагнулся, приложил ухо к замочной скважине, послушал тишину, потом зажигалкой постучал в дверь и послушал снова. Никто не ответил, но мимолетный шорох за дверью заставил Машкова постучать сильней, кулаком. Потом снова послушать и застучать еще громче.

– Кто там? – прямо за дверью вдруг прозвучал осторожный женский голос.

– Александра, это Машков, открывай!

Ответом было молчание.

– Сашка, ты слышишь, бля? – нетерпеливо сказал Машков, он был вспыльчивым человеком. – Открой дверь!

– Я не могу… – донеслось из-за двери.

– Почему?

– Я это… я болею…

– Чумой, что ли? Открывай!

– А что вам нужно?

– Проведать тебя пришел. Ты же болеешь, – Машков подмигнул своим бойцам и тут же снова вспылил: – Ну, долго я буду кошачье дерьмо тут нюхать?

– А ты иди, Витя. Спасибо, что пришел. Я уже поправляюсь. Я завтра буду на работе. Честное слово.

– Сашка, ты меня знаешь. Или ты открываешь, или я выбью дверь к ебаной матери! Считаю до трех! Раз!…

– Витя, подожди! Я не могу открыть… Я это… Ну, у меня нет ключа.

– Та-ак… А где твой… как его зовут?

– Костя. Его нет.

– И давно? Давно его нет?

– Ну какая разница? Он придет и откроет. Просто я свой ключ потеряла. Иди, пожалуйста, и не беспокойся. А я пойду лягу. Пока…

– Стой, бляха-муха! – Машков стукнул ногой по двери. – Я спрашиваю: давно его дома нет?

Удаляющиеся шаги были ему ответом.

Машков кивнул своим бойцам на дверь. Жесткими ладонями они тут же бегло прощупали пазы между дверью и дверной рамой, тихо доложили:

– Нет, не выбить. Но можно с крыши в окно спрыгнуть.

– Сейчас! – саркастически сказал Машков. – Козел я, что ли?

Он достал из кармана моток бикфордова шнура и пакетик, похожий на жевательную резинку. Извлек из этого пакетика тонкий брусочек мягкой пластиковой взрывчатки, размял его в руках в шнурок, вставил этот «шнурок» в замочную скважину, а оставшуюся часть навернул на конец бикфордова шнура и прилепил к двери. Показал своим бойцам, чтобы они отошли в сторону и на всякий случай крикнул за дверь:

– Сашка, ты там? Уйди в комнату!

Никто не ответил.

– Ладно, ушла, наверное, – сказал он сам себе и, разматывая бикфордов шнур, тоже отошел от двери. Поочередно окинул взглядом все пять соседних дверей, но там не было никаких признаков жизни. Хотя в двери шестьдесят первой квартиры глазок был ниже и светлее, чем в остальных, и из-под двери через узкую щель сочился свет, Машков усмехнулся, прижался спиной к этому глазку и зажигалкой поджег бикфордов шнур.

«Бух!» – громкий, как лопнувшая покрышка, взрыв огласил весь подъезд и выжег дыру на месте дверного замка в стальной двери. Машков и его парни тут же ринулись вперед, распахнули эту дверь и оказались в крохотной и абсолютно пустой прихожей стандартной однокомнатной хрущевки. Навстречу им из дверной щели в комнату выглянули испуганные глаза Александры, но тут же исчезли за прикрытой дверью.

– Не входите! – крикнула она изнутри и клацнула там навесным крючком.

Машков, не отвечая, пнул и эту дверь с такой силой, что она распахнулась настежь, выбросив крючок вместе с петлей, болтами и прочими потрохами.

То, что он увидел, заставило его в оторопи замереть на месте.

Александра пряталась за распахнутой дверцей одежного шкафа, под этой дверцей видны были только ее голые босые ноги, а над дверью – испуганные глаза. Но самым непонятным и странным была полная оголенность квартиры – пустота в одежном шкафу, отсутствие занавесок и штор на окнах, скатерти или хотя бы клеенки на столе и даже одеяла и простыней на софе. Иными словами, здесь не было никаких тряпок, даже наволочки на подушке. Оглянувшись на прихожую, Машков увидел, что и там, на вешалке, тоже нет никакой одежды, а под ней – никакой обуви.

– Так! – сказал он, начиная ориентироваться в ситуации. – Ну, выходи, Сашка! Все ясно.

– Я не могу, я голая.

– Выходи, я кому сказал!

– Пусть они уйдут…

Машков снял с себя куртку, бросил ее через дверцу шкафа Александре и кивком головы приказал своим парням выйти в прихожую.

Набросив его куртку на плечи и запахнувшись, Александра осторожно появилась из-за двери. На ее ногах и на шее были темные синяки. Машков шагнул к ней вплотную и рывком сдернул свою куртку.

Александра, ахнув, инстинктивным движением рук закрыла грудь и пах.

Но Машков уже увидел то, что ему было нужно: все тело Александры было в синяках и кровоподтеках.

Он вернул ей свою куртку:

– Все. Закрывайся! – и крикнул своим бойцам. – Стас! Коля!

Те с любопытством заглянули в комнату.

– Ладно, не зырьтесь! – Машков достал из кармана пачку десятидолларовых купюр, отстегнул сотни три и вручил своим бойцам: – Живо в ближайший магазин, купите ей какую-нибудь одежду и обувь. Какой у тебя размер, Саш?

– Размер чего? – спросила она.

Он окинул ее цепким взглядом:

– Запоминайте: обувь – тридцать четвертый размер. Одежда – сорок четыре. Лифчик – второй. Дуйте! Хотя нет, стоп! – Машков прошел на кухню и открыл холодильник. Там было абсолютно пусто. – С-с-сука!! – процедил он и повернулся к парням: – Жратву тоже купите. Но немного – только фрукты и все.

Вернулся в комнату и приказал Александре:

– Так, садись! Когда это случилось? Только не врать!

– Ты его убьешь? Витя, не убивай его, я тебя умоляю! – Александра вдруг рухнула перед ним на колени. – Я прошу тебя, Витя!

– Это случилось позавчера, – сухо сказал ей Машков. – Он выпытал у тебя про американцев и навел на них тех отморозков, а тебя в день наезда не пустил на работу. А когда мы отняли у них фуру, он вернулся и тебя же спьяну отфиздил. И унес всю одежду, чтобы ты выйти не могла. Так?

– Витя, не убивай его, Витенька! – ползая перед ним на коленях, Александра хватала его за ноги. – Я тебя умоляю!

– Да буду я руки марать об эту тварь! Отстань! Они его, поди, уже сами пришили за такую «наводку».

– Ой! – в ужасе обмерла Александра.

Он остро взглянул на нее и снял с пояса мобильный телефон «Моторолу».

– А мы счас узнаем. Говори номер его мобильного.

Александра смотрела на него в замешательстве.

– Ну, чего? Ты хочешь знать, он жив или нет? – спросил Машков. – Если они его пришили, то сразу – такие дела не откладывают. А если он жив, я его пальцем не трону, клянусь. Ну! А то ты тут на коленях ползаешь, а он, может, покойник давно. Какой у него был номер?

– Девятьсот… шестьдесят… семь… – заторможенно, с распахнутыми от ужаса глазами произнесла Александра, все еще стоя на коленях перед Машковым. – Двадцать семь… сорок два…

Машков быстро набрал шесть цифр и стал слушать пустоту.

Александра, не подозревая обмана, тревожно всматривалась в его лицо.

Выдержав паузу, Машков захлопнул откидной микрофон телефонной трубки и пожал плечами:

– Не отвечает.

– И? Что это значит? – лихорадочно спросила Александра и выкрикнула: – Что это значит, Витя?!

– Откуда я знаю! – ответил он с досадой. – Может, они его и вправду сделали уже. А может, он где-то пьяный с бабой трахается и трубку не берет. На хрена он тебе вообще нужен, козел вшивый! – незаметным от Александры движением Машков снял со стены свадебную фотографию Александры с крупным, хотя и несколько рыхлым парнем, сунул себе за пазуху и нагнулся к Александре, поднял ее: – Знаешь что? Пойдем отсюда. В машине ребят подождем.

И крепко держа ее под локоть, властно повел из комнаты.

– Почему? Куда? – спрашивала она на ходу.

– Потому что эти отморозки могут и сюда прийти. В любую минуту. Понимаешь? Поживешь с нами на даче…

– Стой! – она вдруг уперлась руками в проем наружной двери. – Тут же дверь теперь сломана… Соседи все порастащат… Телевизор…

– Насрать на телевизор! Что тебе дороже – жизнь или «Поле чудес»?

– Но я ж босиком!

Машков задумался лишь на миг, а потом шагнул к шестьдесят первой квартире и нажал кнопку звонка. Никто не ответил, но он поднес к дверному глазку десятидолларовую купюру и громко сказал:

– Червонец за тапочки! Долларами!

И сунул конец этой десятки под дверь.

В тот же миг кто-то быстро утянул эту десятку с другой стороны двери, потом защелкали засовы, и дверь приоткрылась на ширину цепочки. За ней стоял маленький, под высоту дверного глазка, старичок с большой допотопной двустволкой на изготовку. Из-за его спины высокая старуха протягивала Машкову старые тапочки.

– Спасибо! – Машков взял тапочки и бросил их Александре: – Надевай!

Дверь шестьдесят первой тотчас закрылась, но Машков, обведя взглядом все соседние двери, громко сказал:

– Между прочим, шестьдесят третья заминирована! Кто хоть ложку там сфиздит, взорвется к еманой матери!

Но ровно через минуту, когда черный джип «Чероки» с Машковым и Александрой отчалил от подъезда и, приседая в рытвинах, выкатил по снего-грязи со двора на улицу имени Дмитрия Ульянова, на лестничных площадках шестого и пятого этажей этой хрущевки тихо открылись двери всех квартир, и осторожные старушки и старики бесстрашно, как мыши, юркнули в незакрытую дверь шестьдесят третьей квартиры. Буквально в минуту они вынесли из нее все – телевизор, кухонную посуду, три банки с вареньем, остатки муки в пакете, швейную машину, бутылку с подсолнечным маслом, подушки, навесной оконный карниз, три стула, китайский термос, флакон с шампунем, торшер и даже половичок под мусорное ведро.

21

– Когда я думаю, за кого пойти голосовать, я задаю себе такой вопрос: а за кого пойдут голосовать все жулики и бандиты России? – обращался к толпе ростовчан Го Ву Хин, знаменитый поэт, художник и депутат Думы. – За Зю Гана или за Ель Тзына? За новых коммунистов или за так называемых демократов? Попробуйте и вы ответить на этот вопрос, а я свой выбор сделал – я буду голосовать за Зю Гана!…

В Кремле сотрудники Ситуационного центра уныло смотрели на экраны телемониторов, транслирующих многотысячные коммунистические митинги по всей стране.

– Братья и сестры! Перед нами два пути, – объявлял в Архангельске известный писатель Про Ха Ной. – Один – по которому мы шли десять последних лет. На нем мы потеряли страну, все свои национальные богатства и несколько миллионов людей, убитых на родной земле или не родившихся вообще. И при этом Ель Тзын пытается нам внушить, что есть только этот путь, который он называет «реформами». Путь разорения страны, нищеты и несчастья народа. Но нет! Есть второй путь, братья и сестры! И когда мы пойдем голосовать, мы будем голосовать за второй путь, за лидера всенародного фронта Зю…

– Зю Гана!!! – подхватывала многотысячная толпа в Костроме, Краснодаре, Хабаровске и Владивостоке.

– Фактически мы уже победили! – сообщал в Санкт-Петербурге полковник-журналист Ан Пил. – Это ясно показывает рейтинг нынешней власти, моральный и физический паралич президента и его окружения. Потому что народ России сделал свой выбор. С нашим приходом к власти каждый человек будет твердо уверен, что за свою работу он получит не символическую зарплату, а хорошие деньги. Его мать, жена, дочь будут окружены заботой и вниманием, защищены от уродств продажного образа жизни. Его семью не будут отравлять порнухой с телеэкранов, его душу не будут развращать западной поп-культурой. Мы выбросим с телевидения гешефтмахеров и инородцев, растлевающих наших детей отбросами голливудской продукции…

И в «Президент-отеле», где размещался Штаб избирательной кампании президента, царили апатия и растерянность. Работники штаба вяло перебирали стопки унылых уличных плакатов с портретами президента в фас и профиль, лениво и без толку звонили по телефонам в свои региональные штабы и невольно прислушивались к торжествующим на телеэкранах голосам коммунистических ораторов:

– Мы готовы быстро и эффективно решить все проблемы, чтобы не стало голодных, бездомных, брошенных людей. Мы знаем, как это сделать! – заявлял вождь новых коммунистов Зю Ган. – Мы покончим с позорным состоянием наших людей, ограбленных своим правительством и его фаворитами. Граждане великой России снова обретут уверенность в том, что жулье всех мастей, преступники и бандиты не будут свободно жировать на глазах всех людей, а будут сидеть в тюрьме. Мы…

– Знаем, как это сделать! – тысячеголосно подхватывала толпа в Охотном ряду перед зданием Государственной думы.

И в Барвихе, на даче президента восемь самых знаменитых артистов и режиссеров России в панике показывали президенту на телеэкран и кричали в истерике:

– Смотрите! Смотрите, что творится по всей стране!

– Вы не можете проводить выборы в такой обстановке! Это – самоубийство!

– На этой демагогии коммунисты вернулись к власти в Польше, Болгарии, Словакии!

– Они возродят КГБ, ГУЛАГ, ждановщину!

– Отмените выборы! Мы обратимся к вам публично, с коллективным письмом от имени всей российской интеллигенции!…

И в МИДе, в высотном доме на Смоленской площади, два козырных туза российской иностранной политики -советник президента по международным вопросам Рю Ри Кой и министр иностранных дел При Май Кой – огорченно читали шифровку, только что поступившую из Российского посольства в Вашингтоне:

«…последний телефонный звонок Ель Тзына Биллу Клинтону был расценен им, как сигнал „SOS!“ и просьбу прислать команду американских мастеров проведения избирательных кампаний. В связи с этим в Белом доме состоялась серия совещаний с мозговым „танком“ ЦРУ, Госдепартаментом, советником по национальной безопасности, а также усиленные консультации с Американским посольством в Москве. Все участники этих совещаний оценили шансы Ель Тзына на победу в выборах как нулевые, а вероятность возвращения коммунистов к власти в России – как очевидную неизбежность. Рекомендации советников американскому президенту были однозначны: нив коем случае не вмешиваться в ход избирательной кампании в России, а через частные фонды или лекционные агентства немедленно пригласить лидера коммунистов Зю Гана в США для знакомства и поисков предварительных контактов…»

И только в Никольском переулке, в подземном Оперативном штабе чрезвычайных ситуаций, было по-деловому спокойно. На телеэкранах красные ораторы лишь беззвучно размахивали руками, словно в немом кино. Не обращая на них внимания, несколько генералов стояли над картой страны, испещренной красными кружками и синими стрелами, и внимательно слушали проект правительственного указа, который зачитывал им молодой пресс-секретарь в форме капитана ФСБ:

– «В связи с эскалацией диверсионных действий чеченских бандитов, взрывов в московском и санкт-петербургском метро, на вокзалах и в других местах крупного скопления населения и в целях спасения от гибели невинных людей на избирательных участках, во время митингов и демонстраций, правительство Российской Федерации считает целесообразным, идя навстречу призывам общественности, отложить президентские выборы и временно ввести в стране режим безопасности населения. С такого-то – тут пропуск – числа отменить все митинги, демонстрации и другие массовые мероприятия. Для обеспечения безопасности населения ввести во все крупные города – Москву, Санкт-Петербург, Екатеринбург и другие – воинские части и обязать их…»

Генералы одобрительно кивали головами.

А в Охотном ряду, куда с перерытого Манежа переместился теперь эпицентр главных публичных акций страны, с балкона Думы Зю Ган, налегая мощной грудью на частокол микрофонов, продолжал над морем голов, красных знамен и транспарантов:

– Да, мы фактически уже победили! Начать действовать – вот чего мы хотим! И мы сделаем так, что само имя – РОССИЯНИН – станет символом состоятельности, престижа и силы в окружающем нас мире! Мы знаем, как это сделать! Мы – Россия, мы – великий народ, и нет на свете силы, которая бы нас одолела! Дайте же мне свои руки, дайте мне свои голоса, и мы все вместе возродим Россию! Мы…

– Знаем, как это сделать!…

Под эхо этих слов, летящих из уличных репродукторов, мощных мегатонных динамиков и с экранов домашних телевизоров, медлительный лифт в угловом доме на Пушкинской площади поднимал молодую женщину в теплой куртке с капюшоном, одетым поверх пухового платка, и ее телохранителя – крупного мужчину с внешностью витязя. Еще два витязя, опережая кабину лифта, быстроного взбегали по лестнице. На третьем этаже один из них задержался, а второй взлетел на шестой этаж, зорко огляделся и тут же спустился на три пролета, чтобы видеть подходящую к площадке четвертого этажа кабину лифта. Кабина, дернувшись, остановилась, витязь-телохранитель вышел из нее первым, за ним – женщина в пуховом платке. На площадке было чисто и светло, из четырех квартирных дверей доносился все тот же зычный голос Зю Гана. Женщина нашла квартиру с цифрой «34» на двери и нажала кнопку звонка, сказала своему телохранителю: «Вы останетесь тут». Он кивнул, она чуть подождала и нажала опять.

– Who is it? – по-английски спросил из-за двери мужской голос.

– Please, open, – по-английски ответила женщина.

Дверь отворилась, на пороге стоял Винсент в перепачканной краской спортивной майке, в трусах до колен и с малярной кистью в руках. За его спиной, на лестнице-стремянке, возвышалась под потолком фигура Робина с отверткой в зубах – он менял лампочку в плафоне на потолке. По сдвинутой от стен мебели, по устланному газетами полу, ведрам с краской и рулонам обоев было ясно, что они приводят в Божий вид только что снятую квартиру.

– Здравствуйте, – сказала Винсенту женщина. – Я пришла попросить вас выполнить ваше обещание.

– Какое обещание? – в недоумении спросил Винсент, не узнавая женщину.

С экрана стоявшего на полу телевизора Зю Ган продолжал внушать стране неизбежность своей сокрушительной победы на президентских выборах.

– Вы меня не помните? – спросила женщина. – Вы обещали нам привезти из Америки специалистов по избирательным кампаниям.

– Oh! – охнул Винсент. – Вы?… Но вы были беременны…

– Да, – женщина улыбнулась. – Но это не навсегда. Я родила. Так как насчет американских специалистов? Если хотите, можете вылететь за ними сегодня. Мы вам дадим самолет.

– Самолет? – Винсент, проверяя, не ослышался ли он, в изумлении повернулся к Робину.

Тот, все еще стоя на стремянке, жестом спросил, кто эта женщина.

– Idiot! – негромко сказал ему Винсент, забыв, что посетительница только что говорила с ним по-английски. – Это дочь русского президента!

Робин от удивления открыл рот, отвертка и плафон рухнули на пол.

– Oh, excuse us! Заходите, please! – засуетился Винсент.

– Нет, спасибо. Я должна идти кормить сына. Так что вы нам скажете?

22

Возбужденный и раскрасневшийся после триумфального выступления, лидер неокоммунистов в сопровождении своей свиты победоносно шел по коридору Думы. Перед ним, отступая спиной, катилась толпа русских и иностранных фото – и телерепортеров, вспыхивали блицы, и юные журналистки, держа на вытянутых руках диктофоны, наперебой сыпали вопросами:

– Как вы решите чеченскую проблему?

– Будете ли национализировать банки?

– Что будет с Курильскими островами?

– Почему в разгар избирательной кампании вы отправляетесь в США?

– Как вы относитесь к экспансии НАТО на восток в связи с вероятностью возвращения коммунистов к власти в России?

– Верно ли, что в Америке вы постараетесь убедить американского президента в неизбежности вашей победы и возможности существования коммунизма с человеческим лицом?

– Сумеете ли вы вернуть России Черноморский флот?

– Кто войдет в состав вашего правительства?

– Будет ли введена цензура?

Держа правую руку в брючном кармане штанин, с трудом вмещающих его толстые, как у Наполеона, ноги, а в левой руке – букет белых тюльпанов, Зю Ган на ходу отвечал:

– В неизбежности нашей победы никого убеждать не нужно, она очевидна. Мы создадим широкое коалиционное правительство народного доверия. Не по принципу партийной принадлежности, а по деловым качествам. Уже сейчас мы готовы предложить посты в нем некоторым членам нынешнего руководства…

Вся его плотная фигура, стильный костюм, французский галстук на белоснежной сорочке, крупное лицо, высокий лоб с залысиной, преждевременной для пятидесятилетнего мужика, его светлые глаза, мерцающие под тонкой ниткой бровей из татарского разреза век, его по-утиному широкий нос и даже бородавки на переносице – все излучало несокрушимость и уверенность в победе. Именно таким напором и медвежьей поступью таких же косолапо-толстых ног завоевывали власть и женщин Нерон, Наполеон, Мао Цзедун и Фидель Кастро.

– Нравственная цензура есть во всех странах. А вот такого распущенного телевидения, как у нас, нет ни в одной стране! Зато свирепствует политическая цензура. Даже Го Ву Хину не дают выступить по телевидению, и мне придется отдать ему свое время…

Тут журналисты наткнулись спинами на широкую дубовую дверь, отделяющую от общего коридора анфиладу кабинетов думского комитета по безопасности культуры и единства. В двери стояли квадратно-плечие думские охранники с мобильными «воки-токи» в руках. Они пропустили Зю Гана и его свиту, но отсекли журналистов. Пройдя за дверь, Зю Ган расслабился и уже усталой походкой прошел мимо секретарей в просторный, словно министерский, кабинет Го Ву Хина, руководителя комитета и создателя широко известных песен «Реквием по России» и «Родина стонет, родина плачет».

Сам Го Ву Хин – лысый мужчина с манерами и усами гусара, выдающими самолюбивый характер, но с тяжелыми, как у всех стареющих китайцев, мешками под глазами и с малыми остатками коротких седых волос за ушами – ждал Зю Гана с демонстративным спокойствием старшего товарища, углубленного в чисто мужское занятие: попыхивая коротким турецким чубуком и поглядывая на телеэкран, он специальным набором щеток чистил свою коллекцию курительных трубок. В кабинете стоял густой аромат голландского табака, смешанный с запахом индийского чая, который – на подносе, в стаканах с подстаканниками и с тарелкой тонко нарезанного лимона – как раз к приходу Зю Гана ставила на письменный стол стройная и вызывающе красивая секретарша Го Ву Хина.

– Ну? Как я выступил? – спросил Зю Ган, тяжело садясь в кресло, но не у письменного стола, чтобы не выглядеть просителем на приеме у дядюшки Го, а возле журнального столика.

– По-моему… неплохо… – с нарочитой весомостью разделяя каждое слово, произнес Го Ву Хин и только после этого оторвался от своего занятия и поднял на гостя глаза. – Но нужно было четче определить: ваша партия не берет на себя ни ленинские, ни сталинские преступления. Вот что ваши коммунисты должны объяснять людям. Когда рабочих расстреливали в Новочеркасске… когда из страны выгоняли Солженицына, Ростроповича, Зиновьева… хозяином России были уже Ель Тзыны, Шева Рна Дзе, Яко Вле Вы… а не новая партия Зю Гана… Чаю хотите? Или коньяк? – И поскольку гость не определил свой выбор, сказал секретарше: – Подай коньяк.

Этими простыми словами он как бы сразу отделил Зю Гана от его свиты, которая заняла периферию кабинета, и обозначил, что тут происходит разговор только их двоих – будущих лидеров России.

– У Ель Тзына есть только один шанс остаться у власти, – сказал Зю Ган, как бы невзначай отдавая секретарше цветы, – ввести чрезвычайное положение?

– Струсят, – ответил Го Ву Хин, ревниво проследив за этим жестом гостя.

Но секретарша никак не выразила своего отношения к букету, поставила его в вазу на полке книжного шкафа, перенесла поднос с чаем на журнальный столик перед Зю Ганом и вытащила из бара бутылку «Хенесси».

Между тем Зю Ган повернулся к своему партийному заместителю – кудряво-рыжему плотному мужчине лет сорока пяти – и жестом попросил его открыть свой атташе-кейс. Тот тут же вытащил из атташе-кейса какой-то документ, а Зю Ган кивком головы велел передать его Го Ву Хину.

– Что это? – спросил тот.

– Беловежское соглашение девяносто первого года о роспуске Советского Союза. Оно было принято в тайне от страны, когда Ель Тзыну нужно было свалить Горбачева. Но Дума вправе его денонсировать, и мы сделаем это. Завтра же! Если вы нас поддержите.

– И тогда? – Го Ву Хин, не читая документа, посмотрел Зю Гану в глаза.

– А тогда какой у них выход? – нетерпеливо вмешался рыжий заместитель Зю Гана. – Это решение поставит Ель Тзына вообще вне закона!

– И тогда он расстреляет Думу из танков, – продолжил свою фразу Го Ву Хин, как бы игнорируя вставку рыжего.

– Прикажет расстрелять! – поправил его Зю Ган. – Но выполнит ли армия его приказ? – он отхлебнул чай. – Если, конечно, не только мы, коммунисты, окажемся в Думе под обстрелом…

Го Ву Хин отложил текст Беловежского соглашения и снова поднял глаза на собеседника. В словах Зю Гана ему послышался укор за то, что 4 октября 1993 года, когда по приказу Ель Тзына танки расстреливали Белый дом с маршалом Хасом, генералом Ру Цкоем и Зю Ганом, Го Ву Хина не было с ними. Но Зю Ган ответил ему невинным взглядом.

– Значит, вы… решились? – спросил Го Ву Хин.

– Мы не можем упускать момент! – напористо сказал Зю Ган. – Сегодня мой рейтинг – семьдесят три процента, а Ель Тзына только шесть. Даже американцы уже похоронили его и зовут меня в Штаты знакомиться. Так зачем нам ждать до июня?! Мало ли что может случиться. Нет, нужно подтолкнуть, ускорить процесс! Вызвать огонь на себя, а потом объявить импичмент президенту!

Го Ву Хин встал, и, прикусив мундштук трубки, в мудрой задумчивости прошелся по кабинету. Он знал" силу паузы и вес своего народного авторитета. Если он, с его репутацией всенародного кормчего правды, примкнет к коммунистам, чаша весов истории непреложно качнется в их сторону. Подойдя к окну, он медленным взглядом окинул расходящийся внизу в метельном ветре митинг, шелуху плакатов и газет, летящую над Охотным рядом, и недалекий, всего за ямой на Манежной площади. Кремль. Так близко, так совсем рядом были от него купола Кремлевского дворца и здание царского Сената, а ныне Администрации президента!

– Что ж… – раздумчиво произнес он тоном человека, роняющего исторические слова. – Граф Толстой говорил, что человек должен менять убеждения, стремиться к лучшему… Но мои убеждения не изменились. Я как был против партийной номенклатуры, а не против честных коммунистов, так и остался. А именно она, эта бывшая номенклатура, и засела сейчас в Кремле. И с ее антинародной, преступной властью действительно пора кончать. Я… я поддержу вас.

23

Круговые сверла землепроходческого щита с надсадным ревом вгрызались в веками слежавшуюся породу. В темном и грязном подземном туннеле, освещенном лишь редкими лампочками подвесной времянки, вагонетки, подрагивая на узких рельсах, волокли к подъемнику выгрызаемую щитом породу. Это на глубине тридцати трех метров под Охотным рядом рабочие «Земстроя» прокладывали канализационный коллектор будущего торгового комплекса «Манежная площадь».

Выше, в туннелях Московского метрополитена, перегруженные утренними пассажирами поезда радиальных линий останавливались у платформ станций «Охотный ряд», «Площадь Революции» и «Театральная», чтобы разгрузиться и загрузиться новыми потоками москвичей, спешащими на работу в разные концы российской столицы.

Еще выше, в подземных переходах, шла бойкая торговля утренними газетами, сигаретами, детективной литературой, семечками, лотерейными билетами, мороженым и новорожденными котятами.

А на поверхности, по Тверской улице и Охотному ряду, сквозь мелкую утреннюю поземку катил поток машин… снегоуборочные комбайны железными челюстями жевали сугробы… москвичи с портфелями и «дипломатами» выскакивали из переполненных троллейбусов и автобусов и спешили в министерства, комитеты и департаменты… милиция свистками гоняла пешеходов, спешащих перебежать Охотный ряд поверху, вместо того чтобы пользоваться подземным переходом… и рядовые депутаты Думы, поглядывая на часы, наспех доедали бутерброды в думском буфете и спешили в зал заседаний, предъявляя охранникам свои депутатские «корочки»…

Из этих ручейков думских депутатов, рассаживавшихся в красные бархатные кресла, теле – и кинооператоры, стоя за камерами, привычно выбирали лишь знаменитые лица – Жир Ин Сэна, фанфарона и лидера либерально-демократической партии… Йяв Лин Сана, экономиста и западного любимца… бывших знаменитых демократов… мудро-непотопляемого коммуниста Лу Кяна… и, конечно, вождя новых коммунистов Зю Гана.

– Ты это… поторапливайся, милок, – сказал Го Ву Хин думскому парикмахеру, следя на телеэкране за заполнением зала заседаний.

– А спикер еще не пришел, так что три минутки у вас есть! – парикмахер, молодой, крупный и рыхлый парень, последними щелчками ножниц срезал волосы в ушах своего знаменитого клиента, щеткой почистил ему шею и поднес зеркало к затылку. – Вы думаете, Дума к концу дня денонсирует Беловежское соглашение?

Го Ву Хин в зеркале напротив придирчиво осмотрел седую опушку своего лысого затылка. Потом произнес с авторитетностью усталого оракула:

– Не к концу дня, молодой человек, а через сорок минут.

– Но ведь это ставит президента вне закона, он не сможет промолчать, – сказал парикмахер как бы между делом.

Го Ву Хин зорко посмотрел на него:

– Не сможет, говорите? И что он сделает?

– То же, что с предыдущей Думой. Нас расстреляют.

– Гм-м… Вы, молодой человек, аналитик…

Тут на телеэкране возникло лицо председателя Госдумы, усевшегося на свое место и наблюдающего за последними пробежками в зал опаздывающих депутатов.

– Пора! – Го Ву Хин встал и сунул парикмахеру в карман халата пятитысячную купюру.

– Спасибо. – Парикмахер стряхнул с его плеч белую накидку.

– А насчет ваших прогнозов – поживем, увидим… – Го Ву Хин вышел в пустую комнатку ожидания, облачился там в свой светлый, в мелкую клеточку пиджак, который всегда выделял его среди остальных депутатов, одетых в черно-серое, и неспешно направился по думским коридорам в зал заседаний. Парикмахерская находилась в самом дальнем конце левого крыла думского здания, и идти Го Ву Хину до зала заседаний было минут пять.

А за его спиной, в парикмахерской, парикмахер уже стоял у телефона и докладывал в трубку:

– Постриглись все коммунисты и даже Го Ву Хин. Как перед боем, да. Я говорил с каждым, и вот картина. Они идут на конфликт сознательно. Вариант разгона Думы учтен и, как я понял, желателен. В ответ немедленно вступает план «Декабрь». У них есть силы, пара дивизий ВДВ, которые тут же захватят Останкино, Белый дом и Кремль. То есть сегодня ночью или максимум завтра начинается гражданская война и полный обвал на бирже. Я не знаю, сколько можно на этом заработать, но мои десять процентов до утра сбросьте на Кипр…

Между тем Го Ву Хин уже подходил к думскому залу заседаний. Он появился там как раз тогда, когда председатель Думы начал чтение заявления коммунистической фракции Думы о преступном характере Беловежского соглашения президентов России, Украины и Белоруссии. Но, увидев Го Ву Хина, прервался, и все телекамеры показали стране ту уважительную паузу, в которой Го Ву Хин шел к своему месту.

Именно в это время к служебным воротам Думы подъехал продовольственный фургон. Шофер фургона и сидевший с ним рядом грузчик в фирменном комбинезоне кремлевской спецбазы «Продснаба» привычно поздоровались с охранником, который тут же выцыганил у них полпачки «Мальборо».

– Чо вы сегодня привезли слугам народа? – спросил он.

– Да все те же, бля, «ножки Буша», – ответил шофер и, проехав через открытые ворота во двор Думы, задом подал свой фургон к двери грузового подъезда. Навстречу ему вышла пожилая и в перманенте дама – заведующая думской столовой, но шофер и грузчик, открывая задние двери фургона, сказали ей: – Идите, Клавдия Викторовна, на склад, мы все занесем. А то застудитесь!

– Спасибо. Потом сочтемся, – сказала заведующая, которая в любом случае должна была отстегнуть шоферу и грузчику что-нибудь из привезенных продуктов. Взяв у шофера накладную, она ушла к лифту, спустилась на склад.

А шофер с грузчиком начали разгружать фургон, извлекая из него коробки с консервированными фруктами и ящики «Chicken Legs, USA». Впрочем, от более пристального, чем у думских охранников, взгляда не ускользнуло бы и некоторое отличие этой разгрузки от всех предыдущих, а именно, что на сей раз – едва заведующая ушла – из недр фургона быстро выскочили два дополнительных и в таких же фирменных комбинезонах грузчика, удивительно похожих на отмороженных, у которых не так давно Машков отвоевал фуру с оборудованием «RUSAM Safe Way International, Inc.». Но поскольку никого с «более пристальным взглядом» поблизости не было, и заметить, что один из этих «грузчиков» вообще без левого уха, было некому, эти «грузчики», держа в руках заморские ящики «Chicken Legs, USA», тут же исчезли в двери грузового подъезда. Здесь вместо того, чтобы лифтом спустить «ножки Буша» в подвальный склад, они поднялись на второй этаж и, не отпуская кабину, быстро сняли с себя фирменные комбинезоны, под которыми оказались стандартно серые пиджаки и брюки, похожие на одежду внутренних думских охранников. Оставив ящики на полу кабины, они отправили ее вниз, а сами спокойной походкой хранителей порядка двинулись в дальний конец коридора.

Тем временем под землей, на тридцатитрехметровой глубине, ударно-вращательные сверла землепроходческого щита вдруг уперлись в некое жесткое препятствие и с визгом стали брызгать искрами в разные стороны.

– Стоп! Стой, еенать! – заорал оператор щита своему напарнику. – Выключай! Штеки поломаешь на фуй!

В разом наступившей тишине они оба соскочили с операторского пульта, угодили сапогами в мокрую породу и грязь, но, не обращая на это внимания, взобрались на насыпь отвала к своим штекам и стали руками ощупывать неожиданную преграду.

– Бетон, что ли? – сказал помощник, снимая с лица респиратор.

– Да какой в жопу бетон? Откуда тут?

– Ну, бетон, сам видишь!

– Еп-тать! Неужели мы не туда забурили? Брух яйца оторвет!

– Да мы правильно идем, чо ты? Зови инженера!

А в зале заседаний Думы председатель уже заканчивал свое выступление, читая:

– «Тайный сговор в Беловежской пуще президентов России, Украины и Белоруссии привел не только к развалу СССР. Он привел к выселению миллионов русских из бывших советских республик, к развалу экономики, к войне в Чечне и к потере Россией Черноморского флота, Севастополя и других исконно российских территорий. Он привел к утрате Россией звания сверхдержавы, к нашему международному унижению. Коммунистическая фракция Думы предлагает денонсировать Беловежское соглашение, как тайное, антинародное и преступное». Все, господа депутаты. Предлагаю приступить к голосованию.

– Позвольте! – донеслось из кресел партии Ияв Лин Сана. – А как же обсуждение?

Но этот и несколько ему подобных возгласов тут же утонули в решительно-веселом гуле зала:

– А чо обсуждать? Нечего обсуждать! Голосуем!

И руки депутатов потянулись к кнопкам голосования на их столах.

Председатель удовлетворенно обвел глазами зал, останавливая свой взгляд лишь на ключевых фигурах – Жир Ин Сэне, Го Ву Хине, Лу Кяне, Зю Гане. Каждый из них кивком головы утвердил его в принятом решении.

Как раз в эту минуту два «думских охранника» вошли в парикмахерскую, заперли за собой дверь и, достав пистолеты из плечевых кобур, через комнатку ожидания прошли в небольшой, на два кресла, парикмахерский зал. При их появлении у молодого парикмахера побледнело лицо и выпала из рук телефонная трубка.

– Садись! – пистолетом показал ему на парикмахерское кресло одноухий гость и положил трубку на рычаг: – Отстучался, падла.

Парикмахер, завороженно глядя на пистолет, сел.

– Ребята, я все объясню!…

– Ага, сейчас послушаем, – сказал второй отмороженный. Зайдя за кресло, он вдруг снял с себя поясной ремень, накинул его на торс парикмахера и тут же затянул так, что практически приковал того к креслу. – Кого ты тут на кого наводишь, сейчас все расскажешь.

Тем временем второй бандит своим поясным ремнем пристегнул к подножке кресла ноги парикмахера.

– Да я не сбегу, братки! Вы чего? – попробовал дернуться парикмахер. – Я ж объясняю…

Но теперь, когда он был уже намертво привязан к креслу, они не тратились на разговоры. Да и он онемел, потому что в огромном зеркале напротив себя увидел, как, стоя за его спиной, одноухий извлек из своего кармана плотный полиэтиленовый мешок и…

Рванувшись всем своим крупным телом, парикмахер лишь чуть-чуть поколебал привинченное к полу кресло. Правда, он успел вскрикнуть, но в тот же миг одноухий натянул ему на голову полиэтиленовый мешок, а его помощник обернул шею парикмахера шпагатом и затянул с такой силой, что у того глаза полезли из орбит и все тело задергалось в конвульсиях.

24

– Это чистая провокация! Они провоцируют нас, понимаете?!

– Ну и хрен с ними! Сколько можно терпеть?

– Сидят, понимаешь, на шее народа, получают бешеные зарплаты, дачи, машины, секретуток и ни за что не отвечают!

– Миллиарды стоит нам этот парламент, а помощи никакой, сплошной саботаж!

Чрезвычайное заседание Совета безопасности, собранное распоряжением президента, взбешенного издевательской денонсацией Беловежского соглашения, было настолько шумным, что стенографистки, путаясь в голосах министров, едва успевали выхватывать из общего гула отдельные фразы:

– Как можно проводить реформы, если парламент уже два года не утверждает ни закон о земле, ни закон о собственности?!

– Только палки в колеса ставят на каждом шагу!

– Да разогнать их к чертям собачьим!

– Так они как раз и ждут этого! Со вчерашнего дня ни один депутат не вышел из Думы. Специально ночуют там – боятся, что мы их обратно не впустим!

– Но мы не можем второй раз расстрелять парламент!

– Можем, почему не можем? Это первый раз было страшно. А второй…

– А кто сказал, что придется стрелять? Да подвести танки к окнам – они сами разбегутся, как тараканы. Зю Ган это не генерал Ру Цкой, он знает, что для армии он никто.

Стоявший у окна за спинами членов Совета маршал Сос Кор Цннь с тревогой следил за мучнисто-бледным лицом президента и с одобрением – за этой шумной дискуссией. Лучше, чем кто либо в этом кабинете, маршал знал, что у президента нет ни одного, ни единого шанса выиграть выборы. Да, пять лет назад тайный сговор президентов России, Украины и Белоруссии сделал Горбачева президентом исчезнувшей страны по имени СССР, и вообще Ель Тзын умеет замечательно выигрывать все закулисные схватки за власть. Но он понятия не имеет, что делать с этой властью, и от этого неумения – болеет! А тем временем именно к нему, к маршалу, стекаются из службы безопасности, прокуратуры. Министерства внутренних дел, контрразведки, экономической и даже космической разведки ежедневные сводки о реальном положении дел в стране. Шесть процентов политического рейтинга Ель Тзына – это тоже натяжка и липа, которую он. Сос Кор Цннь, заставил сделать руководителей институтов изучения общественного мнения, чтобы не доводить президента до нового инфаркта. И точно так же, щадя больное сердце Ель Тзына, маршал организовал вокруг него блокаду негативной информации – никакие критические публикации в прессе и панические докладные министра финансов и министра экономики вот уже полгода не достигают его стола. Все хорошо в вашем королевстве, товарищ президент, а с отдельными недостатками мы справляемся сами. Конечно, в Думе свили гнездо наши враги-коммунисты, но народ и не мнит себе иного, кроме вас, правителя. Ель Тзын доверчиво зачитывал перед телекамерой заготовленные для него тексты и щедро раздавал людям Сос Кор Цннья генеральские звания и лицензии на льготный экспорт сырья и прочие подковерные блага.

Но в результате маршал сам попал в роковую ловушку: чем ближе день выборов, тем неотвратимей момент истины! Казна пуста, половина бюджета страны – лишь векселя правительства, и уже пять месяцев нет денег на зарплату не только миллионам шахтеров, учителей и строителей, но даже милиции! Если Ель Тзын выйдет на выборы, он узнает правду и либо умрет от разрыва сердца, либо разорвет на части его, Сос Кор Цннья. А потому – никаких выборов! Красно-розовые депутаты Думы вконец обнаглели – 250 голосами против 98 поставили вне закона всю деятельность Президента! Но если Совет безопасности проголосует сейчас за роспуск Думы, а Дума в ответ на это объявит импичмент президенту…

– Все! Пошумели, понимаешь, – сказал вдруг президент. И медленно, с затрудненным дыханием продолжил в разом наступившей тишине: – Это моя вина, понимаешь… что мы в 91-м не уничтожили коммунистов. Нужно было объявить их вне закона и все… А я, конечно, вас пожалел. Да и себя, понимаешь, как-то не с руки вне закона объявлять… А теперь оно и аукается… – Ему было трудно говорить, он явно уставал от этого. И только усилием воли преодолел эту слабость: – Но я их тогда сохранил – я их теперь и раздавлю, понимаешь! – Он сжал в кулак беспалую левую руку. – Будем голосовать. Кто за то, чтобы очистить, понимаешь, это гнездо саботажа от нечисти. Прошу, понимаешь, поднять руки.

Тут президент обвел взглядом большой квадратный стол, за которым сидели члены Совета, и остановил глаза на премьер-министре.

Премьер молчал, насупившись как всегда и глядя в зеленое сукно стола.

– Ну! – требовательно сказал президент. – Ответственность я, понимаешь, беру на себя и сам подпишу указ о роспуске Думы и аресте коммуняк. Кто «за»?

Первым поднял руку генерал Бай Су Кой, министр безопасности.

Вторым – бравый министр пожарной охраны, который год назад обещал президенту за два дня усмирить взбунтовавшуюся южную провинцию Чечня и увяз там со своими пожарниками по сей день.

Через минуту – замедленно или быстро – поднялись почти все руки. Кроме – премьер-министра и министра внутренних дел.

– Вы против? – спросил президент премьера.

– Я воздержался, – ответил тот.

– А вы? – глянул президент на министра милиции.

– Я не могу приказать милиции стрелять по парламенту, – ответил тот, нахохлившись эполетами генеральского мундира. – Это неконституционно…

– Не тебе, а мне судить, что в этой стране конституционно! – прервал его президент.

– Чистеньким хочешь быть? – тут же поддержали президента с противоположного конца стола.

– Нашими руками жар загребать?…

Маршал Сос Кор Цннь тоже подался всем телом вперед и впился взглядом в дерзкого министра. Уже не первый раз этот генерал Ку Ли вставляет ему палки в колеса. Что он там плетет президенту о контратаке коммунистов на Останкино, Белый дом и Кремль? Плевать на их сраные атаки! Он ведь тоже не пальцем делан – час назад он приказал министру обороны слить горючее из всех баков бронетехники в войсках ВДВ. Пешком они пойдут на Москву, что ли? Но и это учетно: уже подняты по боевой тревоге Таманская и Кантемировская дивизии ФСБ, танковая бригада в Теплом Стане и все части Спецназа. И всего шесть минут лету от Чкаловска до Манежа и Охотного ряда – как только президент подпишет указ о введении чрезвычайного положения, Чкаловская эскадрилья десантных «МИ-26» высадит на крышу Думы две сотни штурмовиков «Витязя» и «Каскада»…

– Ладно, помолчите, – оборвал прения президент и обратился к министрам безопасности и пожарной охраны. – Как вы? Справитесь без милиции?

– Ну а чо там? Не Чечня! – сказал министр-пожарник. – Закладываем мину в Думе, говорим, что она чеченская, и под этим предлогом оккупируем здание.

– Да можно еще проще! – предложил Бай Су Кой. – Окружить здание танками и пустить «Дурман» по системе кондиционеров. Они и выскочат из Думы!

У маршала Сос Кор Цннья отлегло от души, но тут в комнату неслышно вошел Ил Ю Шин, щупленький и похожий на грача первый помощник президента, и зашептал что-то на ухо Ель Тзыну.

– Что, что? – удивленно переспросил тот. Послушал быстрый шепот помощника и сказал ему: – Да ты громче скажи. Чтобы все, понимаешь, услышали.

Ил Ю Шин нехотя поднял глаза на присутствующих – он всю жизнь предпочитал оставаться в тени и не любил публичных выступлений. Но теперь деваться было некуда, все взгляды были устремлены на него, и он сказал, буквально выдавливая из себя каждое слово:

– Получена информация из Думы. Там что-то с канализацией. И грязь – ну, то есть вы понимаете, что – течет из всех унитазов. Из-за вони и – ну, как это? – ну, по естественной нужде депутаты вынуждены покинуть здание. Уже сто сорок три разъехались по домам, а остальные – ну, сколько они могут выдержать?…

Последние его слова утонули в облегченном хохоте присутствующих. Члены Совета безопасности хохотали до слез и чуть не падали со стульев – но, конечно, вовсе не потому, что эдакая смешная неприятность случилась в Думе со строптивыми депутатами парламента. А просто радуясь своему освобождению от необходимости соучастия в новом расстреле парламента и начале новой гражданской войны в стране. – Обосрались господа депутаты!

– Обкакались!

– Всю Думу засрали! Ха-ха!

– В такой момент!…

– Н-да… – сказал президент. И вдруг повернулся к Сос Кор Цннью: – Видишь, какая ситуация? Расстрелять обосравшийся, понимаешь, парламент мы не можем! Народ нас не поймет!

И развел руками.

Маршал в бешенстве рванулся к выходу из комнаты.

25

– Костя!!! Пустите меня!! Костя!… -Александра билась в истерике и рвалась из рук Винсента, Робина и Машкова, но они не выпускали ее.

Обезображенный труп крупного молодого мужчины лежал за полосатыми милицейскими барьерами на мостовой Охотного ряда, рядом с ямой, наспех раскопанной как раз там, где еще несколько дней назад шумел под балконом Думы многотысячный коммунистический митинг. Движение по Охотному ряду было перекрыто милицией, и мощные струи воды из пожарных брандспойтов шевелили труп, отмывая его от канализационной жижи, которая, гнилостно булькая, угрожающе вздымалась из свежевырытой ямы и соседних канализационных люков. Насосы «Земстроя», чавкая и урча брезентовыми шлангами, с трудом успевали откачивать эти нечистоты в цистерны земстроевских бетономешалок.

– Это ты!! Ты!! – рыдающая Александра била Машкова кулаками в грудь.

– Да ты что? С ума сошла?! Его в думском сортире утопили, у меня туда и пропуска нет! – Машков, оглядываясь на толпу вокруг, нервно сказал Винсенту и Робину: – Да уведите вы ее на фуй отсюда, истеричку ебаную!

Над трупом стояли трое мужчин в грязных, резиновых и глухих, как у подводников, комбинезонах-скафандрах и еще несколько мужчин в таких же грязных комбинезонах вылезали из канализационных люков по соседству. Это они только что извлекли труп из-под земли, и теперь рабочие водой из брандспойтов смывали с них вонючую жижу. Затем, зажав от вони носы, помогли одному из этих мужчин снять резиновый шлем. Оказалось, что это – Георгий Брух.

– Какое вы имели право перекрыть канализацию в Думе? – тут же подступил к нему крупный кудряво-рыжий помощник Зю Гана.

– Пошел на хер! – отмахнулся Брух, провожая глазами Робина и Винсента, которые почти на руках несли рыдающую и взбрыкивающую Александру в машину.

– Что? Вы… – кудряво-рыжий даже задохнулся от наглости Бруха. – Вы ответите за хамство! Я депутат Думы!

– Тем более пошел на хер, убийца!

– Кто убийца? Я?! Вы слышали? – обратился рыжий к окружающим. – Вы свидетели! Он нанес оскорбление депутату Думы! Я сейчас вызову прокурора!

– Это я сейчас вызову прокурора, – стягивая с себя резиновый скафандр, Брух приказал своему секретарю-телохранителю: – Набери генерального, 292-88-69. – Потом, взяв трубку «Моторолы», сказал в нее: – Юрий Ильич, это Брух. Только что из канализационного коллектора Государственной Думы извлечен труп мужчины, мужа моей сотрудницы. Я не криминалист, но, по-моему, депутаты Думы уже стали спускать своих политических противников просто в канализацию! Что? Я не знаю, кто убийца, но Думу я вынужден на недельку закрыть. Да, может, я и не имею на это права, но выхода нет, Юрий Ильич, нужно ее от дерьма очистить. Нет, я не в политическом смысле, я в прямом. Да, труп там пока один, но канализация буквально забита гондонами! Какими гондонами? Использованными, конечно. Так что теперь хотя бы ясно, чем они там занимаются…

В это время черный «кадиллак» Маршала Сос Кор Цннья вихрем промчался мимо заградительных барьеров и с визгом тормозов остановился рядом с Брухом. Маршал вышел из кабины и, плохо сдерживая бешенство, сказал:

– Та-ак! Опять ты? То коллектор кремлевской связи перебил, то канализацию в Думе! Сядешь на червонец, бля! Сам посажу!

– Спасибо, – сказал Брух. – Хоть там отдохну от вашего дерьма.

Маршал, озадаченный его дерзостью, показал на труп:

– Это кто?

– Костя Каневский, муж моей сотрудницы и парикмахер в Думе. Кто-то в Думе сбросил его в канализацию, а он, видите, здоровый парень – коллектор закупорил…

– А ты тут при чем? – снова взъярился маршал. – Ты кто? Говночист или строитель? Зачем ты полез в это дерьмо?

– А у ваших ассенизаторов никакой техники нет. Если б не я, тут бы сейчас по колено говна было. Но у меня к вам действительно дело есть, Сос Корыч. Это хорошо, что вы приехали. – Брух фамильярно взял маршала под руку, отвел в сторону метров на пятнадцать и сказал только ему одному, показывая вниз, под мостовую Охотного ряда: – Что у вас тут?

– Где? – не понял маршал.

– Тут, внизу, на глубине тридцати метров?

– Ничего. А в чем дело?

– Вы уверены? Никаких секретных объектов?

– Да нет! А в чем дело?

Брух сунул руку в карман и извлек из него маленький черный пистолет. – Ты что?! С ума сошел? – отшатнулся Сос Кор Цннь.

– Да не бойтесь… – усмехнулся Брух. – Это не мой.

– А чей?

– Смотрите.

Маршал взял пистолет, посмотрел на рукоятку, инкрустированную перламутром. На перламутре было четко выгравировано:

Иосиф Сталин

Маршал изумленно посмотрел на Бруха:

– Ты где взял? В Кремле?

– Тсс! – сказал Брух и пальцем показал вниз.

Тем временем «линкольн» Бруха, вырвавшись из автомобильной пробки, мчался по осевой полосе вверх по Тверской. В машине, на заднем сиденье билась в истерике Александра, кричала Винсенту и Робину по-русски и по-английски:

– Они все убийцы! Все! Зачем вы сюда приехали?! Они и вас убьют! Тут все убийцы! Думаете денег тут заработать? They'll fuck you up, они вас употребят, выебут, вытрут об вас ноги и дальше пойдут!

Шофер с каменным лицом вел машину, а Винсент и Робин, сидя по обе стороны Александры, пытались успокоить ее.

– Come on, Sacha! – беспомощно твердил Винсент. – Baby, cool down, please! He будь плакать…

В его голосе были странные для него самого ноты бессилия и сочувствия.

А Робин пытался взять Александру за руки, но она вырывалась, рвала с себя куртку, ботинки, свитер и кричала:

– Я не могу! Я не хочу их одежду! Это все кровь! Они все убийцы! Все! Бегите отсюда! Бегите из этой страны! Она проклята!

– Да ебните вы ее чем-нибудь! – не выдержал все-таки шофер, въехав во двор и останавливаясь у подъезда, в котором жили Винсент и Робин. – Или водки ей дайте!

А когда Робин и Винсент все-таки исхитрились завести Александру в лифт и поднялись в свою квартиру, они с изумлением обнаружили в ней Юрия Болотникова.

– You? – растерянно захлопал глазами Винсент. – How you got here? (Ты? Как ты сюда попал?)

– Это не имеет значения, – спокойно сказал ему Болотников, сидя перед телевизором с бокалом бренди в руках. – Мы с вами через час вылетаем в Лос-Анджелес. Собирайтесь.

– Зачем? – спросил Винсент. – За вашими ебаными избирательными гуру. Как вы обещали нашему президенту.

Винсент растерянно оглянулся на Робина, который в это время усадил Александру на кухне и налил ей стакан водки.

Она сидела над этой водкой такая беззащитная, такая открытая… Впервые за все время пребывания Винсента в России ему вдруг совершенно расхотелось уезжать отсюда.

26

Стальная клеть опустила Бруха и маршала Сос Кор Цннья в шахту под Манежной площадью. На них были каски, резиновые сапоги и брезентовые куртки. Освещая себе путь шахтерскими лампочками – «коно-гонками», они пошли вдоль тусклых рельсов по наклонному, мокрому и грязному туннелю. Навстречу им попался рабочий с автоматом «ППШ» в руках.

– А ну назад, твою мать! – жестко приказал ему Брух. – Положить все на место! Бегом, бля!

Рабочий смущенно бросился бегом обратно.

– Это новый туннель, – на ходу рассказывал Брух. – Мы его бьем для канализационного коллектора Манежного комплекса. На такой глубине под Москвой еще никто не работал. То есть это мы раньше так думали. А теперь… Смотрите!

Он остановился у жесткого выступа породы – огромного камня со словно вмурованной в него человеческой челюстью. Брух посветил на него фонариком и сказал:

– Наверное, это первый житель Москвы. Я хотел выдрать этот камень и подарить мэру города, но меня отговорили, сказали, что он обидится. А вот здесь… – Брух двинулся дальше, к отвалу свежей породы, на которой лежали брошенные рабочими респираторы. – Здесь мои рабочие наткнулись на бетонную стену. Проверили по картам городских коммуникаций – ничего тут нет. Спросили у ФСБ, ФАПСИ – может, это их стена? Тоже нет. Стали бурить – метр, второй – сплошной бетон. Шесть метров! Но когда пробились… Смотрите!

С этими словами он откинул брезентовый полог, перекрывающий туннель, и они оказались перед лестницей-времянкой, спускающейся в огромный подземный бункер. Маршал в изумлении остановился: это, без сомнения, был запасной бункер ставки Сталина – здесь все было так, как в кремлевском кабинете Сталина и в фильмах о нем. Такая же, как в сороковых годах, мебель. Стены отделаны карельской березой. Жесткий ковер на полу. Портрет вождя над его же письменным столом. Стул с плоской подушкой, которую Сталин подкладывал под себя, чтобы выглядеть выше ростом. Зеленая малахитовая пепельница. Папиросы «Герцеговина Флор». Пустой графин для воды. Жесткий диван-топчан. Маленький маршальский китель Сталина на деревянной вешалке. Небольшой столик секретаря с пишущей машинкой «Ундервуд» и стопками бумаги и копирки. Рядом на тумбочке – три противогаза и три фонарика – «жучка». Два книжных шкафа со стеклянными дверцами, запертыми навесными замками, а за стеклом – полное собрание сочинений Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина и Большая Советская Энциклопедия. В углу бункера – пирамида автоматов «ППШ» с ящиком запасных круглых дисков. А под бетонным потолком – лампочки в металлической оплетке.

– Тут даже пыли не было, – сказал Брух, первым спускаясь в бункер. – Мы подвели электричество, включили и – пожалуйста! А там еще вторая комната, кухня, туалет, душ. И замурованный вход.

– Думаешь, он тут жил во время войны? – спросил Сос Кор Цннь, следуя за Брухом.

– Нет. Тут вентиляционные люки с фильтрами из гусиного пуха. То есть это бомбоубежище на случай атомного удара. Я думаю, когда американцы сбросили бомбу на Хиросиму, а у Сталина еще не было атомного оружия, он тут же построил себе этот бункер. А потом Маленков или Хрущев его замуровали.

Сос Кор Цннь молча прошелся по бункеру, заглянул в ящики письменного стола и вопросительно посмотрел на Бруха.

– Нет, там ничего и не было, клянусь! – усмехнулся Брух. – Мои рабочие только пуговицы с его мундира стащили. Ну и пару «ППШ», наверное.

– Придется это снова замуровать, – сказал маршал.

– Да вы что! У меня тут туннель…

– Обойдешь! – перебил Сос Кор Цннь. – Нам только не хватает в центре Москвы сталинскую Мекку устроить! Интересно, а выпить тут у него ничего не было?

Брух молча подошел к книжному шкафу, своим ключом открыл навесной замок и распахнул дверную створку. На нижних полках шкафа, под собраниями сочинений классиков марксизма-ленинизма, редутом стояли бутылки старых грузинских вин и армянских коньяков: «Хванчкара», «Киндзмараули», «Арарат». Готовясь к длительному пребыванию в бункере, Сталин не мог, конечно, не позаботиться о спиртном. Брух взялся за бутылку любимого сталинского вина «Киндзмараули» и вопросительно посмотрел на Сос Кор Цннья. Маршал кивнул, он знал толк в этом деле. Брух открыл небольшой выдвижной ящик под нижней книжной полкой, достал пробочник и два граненых стакана. Подул в стаканы, умело открыл бутылку и разлил по стаканам густое темное вино.

– За Родину, за Сталина? – сказал он, поднимая свой стакан.

– Ну ты и сука! – возмутился маршал. – Что у вас за манера такая – все обосрать, даже такой момент!

– У кого у нас? – спросил Брух.

– У евреев! Если б ты знал, какую ты мне операцию сорвал этим думским дерьмом!

– Я??! – изумился Брух. – Коммунисты Думу засрали, а я виноват?

Но маршал смотрел на него молча и словно не слышал этих слов.

– Слушай, – сказал он вдруг, – я все думал: откуда Тан Ель узнала про твоих американцев?

– Какая танель? – не понял Брух.

– Не танель, а Тан Ель, дочка Ель Тцына, – поправил маршал, пристально глядя Бруху в глаза. – Ладно! Я все равно докопаюсь. – Маршал поднял свой стакан: – Попробуем настоящее сталинское… – но вдруг осекся и посмотрел себе под ноги. – Е-мое! Это что?

Под ногами маршала и Бруха пол увлажнился подозрительно вонючей жижей. Оба рискнули глазами по сторонам и только теперь заметили приоткрывшиеся в бетонном полу щели.

Брух еще не успел сообразить, что это такое, как, откинув полог туннеля, в бункер заглянул Машков.

– Ефимыч, атас! – крикнул он Бруху. – Тут автоматика, бля! Аварийное затопление!

Бросив стаканы и брезгливо прыгая по хлынувшей в бункер вонючей жиже, Брух и Сос Кор Цннь побежали к лестнице. Наверху Брух надел респиратор и оглянулся. Видимо, где-то в недрах старых канализационных систем открылись аварийные шлюзы затопления, и теперь этот сталинский бункер быстро заполнялся канализационным дерьмом Российской Думы с плавающими в нем резиновыми презервативами, пачками из-под «Мальборо», женскими гигиеническими тампонами, пластиковыми пакетами голландского табака и рваными полиэтиленовыми сумками с рекламой «Шанели». Вся эта масса, торжествующе булькая, медленно поглотила пирамиду автоматов «ППШ», письменный стол с «Герцеговиной Флор» и бутылкой «Киндзмараули», столик с «Ундервудом», а потом – сталинский китель на вешалке, книжный шкаф с грузинскими винами и сочинениями классиков марксизма-ленинизма и, наконец, сталинский портрет на стене.

– Поздравляю! Демократия победила, – сказал маршалу Сос Кор Цннью брутально-ядовитый Брух.

Часть третья

27

Перелет из сумрачно-холодной зимней Москвы в солнечную Калифорнию размягчает душу и вызывает прилив романтизма даже у таких закоренелых бизнесменов, как Винсент Феррано и Юрий Болотников.

– Oh, God! – говорил Винсент Болотникову, стоя на балконе пентхауса юридической фирмы «Ллойд USA, Ltd.» и с блаженством греясь под солнцем, как кот у печи. – Я не помню, когда я последний раз видел солнце. Как вы живете в вашей стране? Откуда вы можете брать жизненную энергию, если у вас месяцами нет солнца? Посмотри на это! – он показал на небоскребы лос-анджелесского даунтауна и панораму города от пляжей Санта-Моники до киностудий Голливуда и особняков Беверли-Хиллс. – Вот что могут сделать люди, когда они получают солнечную энергию каждый день! Ты можешь сравнить это с московским пейзажем? Каждый раз, когда я возвращаюсь из-за границы, я говорю себе: Винсент, ты самый счастливый сицилийский сукин сын! Ты живешь в лучшем штате лучшей в мире страны, но что ты сделал для нее?

– Грабанул дюжину банков, – усмехнулся Болотников. Он сидел в кресле, с дринком в руках и тоже грелся в живительно-теплых солнечных лучах.

– О нет! – Винсент протестующе поднял руку. – Я никогда не грабил банки. Я делал разные глупости в молодости и отсидел за них, но банки я не брал, нет. И у меня уже давно легальный бизнес, я плачу свои налоги. Но приходит время, когда ты говоришь себе: «Hell, я скоро уйду, а что я оставлю стране, которая дала мне все?» Ведь все эти парки, музеи, университеты – разве они построены на наши налоги? No way! Их подарили городу такие же сукины дети, как я, но только разбогатевшие в сотни раз больше меня. И вообще, кто построил эту страну? Отбросы Европы! Авантюристы, нищие, беженцы от закона и погромов! Разве приличный инженер или врач с клиентурой бежал сюда из Европы два века назад? И ты видишь, что мы построили всего за двести лет? Нет, если я сделаю деньги в России – я имею в виду настоящие деньги, – я тоже подарю городу какой-нибудь музей или парк. Парк имени Винсента Феррано! – мне нравится эта идея…

– Ты очень романтичен, – насмешливо сказал Болотников.

– Господа! – позвал их изнутри Амадео Джонсон.

Винсент и Болотников направились в кабинет Мэтью Ллойда, главы фирмы «Ллойд USA, Ltd.». Ллойд сидел за старинным, диккенсовским бюро с компьютером и кипами документов и папок. Несмотря на британских предков, он был типичный преуспевающим калифорнийцем – моложавый мужчина неясного возраста в промежутке между тридцатью семью и пятьюдесятью, с загаром яхтсмена на крупном лице и фигурой теннисиста. Помимо йельских и гарвардских дипломов, его кабинет был украшен фотографиями хозяина в обнимку со всеми последними президентами США от Картера до Клинтона, а также – с Кристофером, Рубином, Доулом, Гинриджем, Кеннеди, Рокфеллером и прочая и прочая, включая десяток ведущих звезд Голливуда. Судя по тому как скромно держался в этом офисе Амадео Джонсон, Ллойд был не только знаком со всеми этими магнатами американской политики, бизнеса и киноиндустрии, но и сам принадлежал к их клану.

– О'кей, джентльмены, – сказал Ллойд Винсенту и Болотникову. – Поскольку вы прилетели сюда из Москвы, я понимаю, как это смертельно важно для России. И я отложил все дела и сам занялся вашим вопросом. Должен сказать, что, к моему удивлению, я встретил очень сильное сопротивление этой затее. Несмотря на все мои связи с Белым домом, они там категорически против участия нашей команды в русской избирательной кампании. Наше правительство не вмешивается во внутренние дела иностранных государств – вот их позиция. Так во всяком случае это звучало.

– Ясно! – сказал Джонсон. – Опять забздели коммунистов…

Но Ллойд глянул на него таким взглядом, что Джонсон осекся.

– Во всяком случае, – продолжил Ллойд, глядя на Винсента и Болотникова, – я обязан вас предупредить: команда, которая поедет с вами, ни в коем случае не представляет американское правительство. Это ясно?

Болотников утвердительно кивнул.

– О'кей, – Ллойд усмехнулся: – Но мы еще живем в свободной стране, здесь, слава Богу, любой может уехать работать за границу. За исключением президента, конечно. Однако формальности есть формальности, мы не можем их избежать. Слушайте, – он нажал клавишу на клавиатуре компьютера и зачитал с экрана: – «Соглашение между „Ллойд USA, Ltd.“ и российским правительством о создании группы советников по проведению президентской избирательной кампании и условиях их работы…»

– No way! Исключено! – перебил Болотников.

Ллойд изумленно посмотрел на него.

– Я не могу подписать такой документ, – объяснил Болотников. – Если он попадет в прессу – коммунисты нас с дерьмом смешают. Правительство нанимает американцев для проведения избирательной кампании президента России?! На какие деньги? Нет, вот мистер Феррано, у него в Москве фирма, и это он приглашает туда американцев – экспертов, скажем, по изучению автомобильного рынка.

– Но платите вы, – быстро сказал Винсент.

– О, конечно! – подтвердил Болотников. – Платит мой банк, но и деньги будут идти с вашего бизнес-счета, а мы их будем вам возмещать где угодно – здесь, там…

Ллойд вопросительно глянул на Амадео Джонсона, тот кивнул.

– О'кей, – согласился Ллойд, – я скажу, чтобы тут переделали. Но суть остается той же: за наши услуги по сбору команды из семи человек мы не берем с вас ни цента, это подарок нашей фирмы вашему президенту. Хотя в этом году у нас тоже президентские выборы, вы все равно получаете лучших из лучших, это я гарантирую. Но, безусловно, все расходы по пребыванию этой команды в Москве – это за ваш счет плюс каждый из них получает в месяц по десять тысяч. Поверьте, они стоят куда больше! Я надеюсь, когда они выиграют кампанию, ваш президент пригласит нас на банкет и мы будем иметь длительные деловые контакты с вашей страной. Договорились? – Ллойд прямо посмотрел Болотникову в глаза и протянул ему руку…

Тот немедленно пожал эту руку в знак заключения устного соглашения.

– Great! – сказал Ллойд и быстро вызвал на экран компьютера другой файл. – Еще один контракт. Только я не знаю, с кем его подписать… – Он в затруднении перевел взгляд с Болотникова и Винсента на Джонсона и обратно.

– Хотя нет! Знаю! Со всеми вами.

– О чем? – спросил Джонсон.

Ллойд быстро прочел с экрана:

– «Предоставляя в распоряжение российского президента команду самых опытных экспертов по проведению избирательных кампаний, фирма „Ллойд USA, Ltd.“ оставляет за собой эксклюзивные права на создание любого художественного произведения – книги, кино, телесерии и т.п. – на материале событий, которые случатся с этой командой во время их работы в России. Ни один участник команды или организаторы их поездки в Россию не имеют права без ведома и письменного согласия фирмы „Ллойд USA, Ltd.“ использовать этот материал в масс-медиа или продать его». Ну, и так далее, тут всякие легальные пункты насчет копирайта, – Ллойд оторвал глаза от экрана: – Господа, как только вы подпишете это соглашение, все семь экспертов в вашем распоряжении.

– Goddam, you are smart! (Черт возьми, ты не промах!), – хлопнул себя по ляжке Амадео Джонсон. – Сколько ты слупил за эту историю?

– Не твое дело! – улыбнулся Ллойд.

– Но ты уже толкнул ее, точно?

– Sure, – снова улыбнулся Ллойд. Мы в Голливуде.

– Shit! – завистливо сказал Амадео и пояснил недоумевающим Винсенту и Болотникову. – Это же охуительный политический триллер! Новая «великолепная семерка» летит в Россию, чтобы спасти от коммунистов русскую демократию и президента, который вот-вот проиграет выборы! Международный блокбастер! Тонны денег! – Он повернулся к Ллойду: – Кому ты продал эту историю? Оливеру Стоуну? Или Спилбергу?

28

Между тем в Москве, на Пречистенке полным ходом шел монтаж прибывшего из США оборудования. Шесть грамотных инженеров и монтажников, откомандированных Брухом в распоряжение «Рос-Ам сэйф уэй интернешнл», уже и без помощи Александры понимали жестикуляцию Робина и буквально на глазах превращали бывший зал Клуба политпросвещения работников мукомольной промышленности в современный цех разборки и сборки кузовов автомобилей – с поточным конвейером, оборудованным мощными гидравлическими домкратами и подъемниками, с металлорежущими и кевларотянущими станками, с навесными блоками воздушной транспортировки тяжелых деталей, с камерами закачки в дверные панели пулевязкого угле-пластика, с испытательными стендами, принудительной вентиляцией и стеллажами для запчастей – титановой стали, кевларовых панелей, пуленепробиваемого поликарбонатного стекла и всякого иного технического оснащения.

Вторая группа – строители – занималась превращением ветхой дворовой пристройки с классами рукоделия и игры на баяне в кирпично-бетонный гараж с мойкой, сушкой, а также сигнализацией и прочими системами защиты – в гараже должно было одновременно находиться до двадцати «мерседесов», что для нынешней Москвы весьма рискованно.

И еще несколько слесарей и плотников трудились на втором этаже здания, превращая бывший «Ленинский уголок» и кабинеты самоучебы в офисы, душевую для рабочих, комнату отдыха и т.д.

Робин, который действительно переселился сюда из квартиры на Пушкинской площади, работал по двадцать часов в сутки – и за менеджера, и за монтажника, и за строителя, изъясняясь с русскими языком чертежей, международно известными жестами «вира» и «майна» и лишь изредка прибегая к помощи Александры – тогда он по-английски писал в блокноте какие-нибудь подробности своих инструкций и просил Александру перевести. А русские вообще не нуждались в переводчике, поскольку Робин практически понимал почти все, что они говорили ему по-русски. И Александра, одетая в глухой, под горло, черный свитер, закрывающий синяки на шее, и в такую же темную шерстяную юбку, сидела у телефона и факса во временном офисе на втором этаже, вела факсовую переписку со штаб-квартирой «Мерседес-Бенца» по поводу первого заказа на сто машин «Мерседес-600» и забивала в память компьютера адреса первых клиентов «Рос-Ам сэйф уэй», поставщиков оборудования и другую конторско – бухгалтерскую информацию. А в обеденный перерыв готовила для рабочих бутерброды и кофе.

Ежедневно сюда звонил из Америки Винсент. Александра подробно докладывала ему, как идут работы, какие факсы прибыли от поставщиков броневой стали с уральского танкового завода и производителей кевлара на рязанском «почтовом ящике», но чувствовала, что Винсента это мало интересует – он перебивал ее, спрашивал «а чем ты занята?», а потом резко и почти не прощаясь обрывал разговор. Но на следующее утро звонил снова: «How are you? Как там Робин? А что ты сейчас делаешь?» И почти каждый день в «Сэйф уэй, инк.» наведывался Брух – тоже с утра, когда он, по своему обыкновению, объезжал все свои строительные объекты. В сопровождении Маш-кова и секретаря-телохранителя Брух, шумно дыша, обходил все помещение, вникал в подробности монтажа оборудования, тут же звонил по «Мотороле» в свое управление и требовал от снабженцев новые строительные материалы, сантехнику или чертежи бетонного забора, которым он решил обнести здание «Сэйф уэй» и часть прилегающего к нему двора. И исчезал так же стремительно, как появлялся, – черный «линкольн» уносил его на следующий объект.

Но сегодня Брух приехал позже обычного и, не заходя ни в будущий цех, ни в гараж, поднялся прямо в офис к Александре.

– Одевайся, поехали! – сказал он.

– Куда?

– На кладбище, «куда»! Сегодня ж девятый день со дня его смерти…

Александра посмотрела Бруху в глаза, потом перевела взгляд на Машкова, на секретаря-телохранителя Бруха и снова – на Бруха. У всех у них были лица людей, выполняющих свой скорбный долг – точно такие, какими они были неделю назад на похоронах ее мужа, тоже организованных Брухом.

Александра стала натягивать меховые сапоги, потом вспомнила:

– Я должна сказать Робину.

– Он знает, он тоже едет, – сказал Брух.

Оказалось, что ради поездки на могилу ее мужа Брух приехал на двух машинах, захватив с собой православного священника для свершения поминальной молитвы и ящик с водкой и закуской для поминок покойного. Приехав на дальнее, Филевское кладбище, шоферы Бруха поставили этот ящик у заснеженной могилы с временной табличкой «Константин Каневский, 1952 – 1996», и тотчас сюда – сквозь метель – отовсюду стянулись кладбищенские инвалиды, оборванцы, нищие старухи, рабочие, рывшие могилу неподалеку, и даже директор кладбища. Они богомольно слушали священника, старательно крестились и повторяли за ним слова молитвы:

– Сам Господи успокой душу убиенного раба Твоего Константина в месте светлом, в месте злачном, в месте покойном…

Но едва молитва кончилась, они толпой налетели на водку и закуску. Отталкивая друг друга, они в минуту все выпили и съели, попрятав часть еды и бутылок в свои лохмотья, и тут же пристали к Александре с требованием дать им денег «на помин души убиенного». Брух раздал им целую пачку «деревянных» десятитысячных купюр, но они все не отставали, пока Машков матом и пистолетом не отогнал их прочь.

После этого Машков достал из кармана бутылку «Столичной», разлил ее на всех по бумажным стаканам, стал к могиле и сказал:

– Ну что, Костя? Теперь ты понял, что был не прав? – и подождал, словно убитый мог ответить ему из могилы. А после паузы продолжил: – Ладно. Мы тебя прощаем. Только скажи Сашке, что это не я тебя грохнул. – Машков повернулся к Александре: – Слышь, Сашка? Чтоб я с ним рядом лежал – это не моя работа. Ты мне веришь?

– Be… верю… – неслышно, сквозь метель, вымолвила Александра, ее голова и плечи уже были покрыты снегом, и даже на ресницах наросла снежная опушка.

Машков сделал выдох, ногтем отметил полстакана водки и залпом выпил свою половину, а вторую половину вылил на могилу – поделился с покойником.

Брух, Робин, Александра и священник тоже выпили, не чокаясь.

Священник осенил Александру крестом и сказал ей:

– Господь простил рабу Константину грехи его, и ты, вдова, прости убиенного за побои. Сама установи предел своему трауру, а кольцо свадебное носи на другой руке, по-вдовьи…

Робин, стоя рядом, прислушивался к этим словам, не столько понимая их, сколько догадываясь об их смысле. Но думал о другом. Он вспоминал день, когда Болотников увез Винсента в аэропорт, а он остался вдвоем с Александрой на кухне их квартиры на Пушкинской площади. Тогда тоже была метель…

29

Если Мэтью Ллойд рассчитывал сделать «тонны денег» на фабуле тайной миссии новой американской «великолепной семерки», отправляющейся на выручку русскому президенту, то нужно признать, что первую «тонну» он потерял на завязке этой истории. Потому что эта завязка не подарила американской семерке никаких занимательных эпизодов – за исключением, конечно, типично российского административного бардака, свойственного любому русскому начинанию – от запуска ракет на Марс до подавления чеченских повстанцев. Как говорят в Китае, «хотели как лучше, а получилось как всегда», то есть: никакого персонального самолета Винсенту, конечно, не дали. Болотников сказал – из опасения, что передвижение президентского авиалайнера (а уж тем более его полет в США!) отслеживается оппозицией с помощью скрытых коммунистов в правительственном авиаотряде и в кремлевском окружении президента. Потому перед самым отлетом Винсента и Болотникова из России на деловом совещании в «Президент-отеле» было решено дождаться, когда они соберут в США команду американских экспертов и вместе с ними прилетят в какой-нибудь европейский город поближе к российской границе. А уж тогда… Мол, члены правительства летают в Европу почти каждый день, заодно заберут там американцев.

Но когда обычным рейсом компании «Финэйр» группа Винсента и Болотникова прибыла в Хельсинки, чтобы пересесть в еще вчера обещанный Москвой самолет, оказалось, что и в хельсинкском аэропорту, забитом русскими челноками, никакой кремлевский лайнер их не ждет. Болотников стал вызванивать Кремль, «Президент-отель» и диспетчера правительственного аэродрома «Внуково-2» и после десятого звонка выяснил, что самолета и не будет, поскольку исчез автобус, который привозит во «Внуково-2» летчиков и стюардесс президентского авиаотряда. Куда мог исчезнуть целый автобус, никто не знал – может, шофер запил, а может, в аварию попал, но послать за экипажем другую машину никто не удосужился, так что покупайте билеты на обычный рейс, сказали Болотникову, а в Москве мы вас встретим. Конечно, Болотников не сказал американцам, что из-за какого-то алкаша-шофера даже президентские самолеты не взлетают в России, а наврал про тайный конфликт на китайской границе, куда-де срочно вылетело все российское правительство на всех правительственных самолетах.

После этого выяснилось, что все места на ближайшие рейсы в Москву раскуплены русскими челноками, везущими в Россию тюки и ящики скупленного на европейских барахолках ширпотреба. Пришлось Винсенту купить на свою кредитную карточку все билеты первого и бизнес-класса на последний вечерний рейс, а Болотников снова стал терзать свою «Моторолу», чтобы сообщить в Москву время их прилета. Затем, чтобы убить время, Болотников пригласил американцев в «Александр Невский» – лучший, по его словам, русский ресторан за пределами России. И это действительно был отличный ресторан в самом центре Хельсинки, у набережной Финского залива и памятника Екатерине Второй – с изысканными блюдами старинной русской кухни, приготовленными по рецептам прошлого века, когда здесь, в Хельсинки, постоянно располагались гренадерские и драгунские полки царской армии.

Размягченные финской водкой, русской икрой, рыбной кулебякой, гусиными паштетами, свиными холодцами, блинами с семгой, слоеными расстегаями, супом из раков, жаренными в тесте куропатками, тушенной в вине лососиной, запеченной в горшочках олениной и прочими деликатесами, американцы поднимали громкие тосты за американо-русскую дружбу и пели «Катюшу» и «Очи черные». Они оказались действительно хорошо подобранной командой, сработавшейся на десятке, если не больше, губернаторских, сенатских и президентских выборов: тучный и бабьеподобный Хью Риверс и поджарый, с офицерской выправкой и седыми усами сорокалетний Джим Рэйнхилл были «мозговым танком» этой команды, черный увалень Патрик Браун – ее административным гением, рыжебородый и совершенно лысый астматик Марк Бреслау – аналитиком и стратегом, двухсоткилограммовая Лэсли Голдман – имиджмейкером, а тридцатилетние Сэм Грант и Ал Паркер – специалистами по социологическим опросам и зондированию общественного мнения. Но называть их «великолепной семеркой» было бы кощунством по отношению к Юлу Бриннеру и остальным членам той знаменитой кинокоманды. Если они и были на кого-то похожи, то скорее на бригаду вооруженных «лаптопами» бухгалтеров, отправляющихся на ревизорскую проверку.

Но Винсенту они нравились. И вообще, несмотря на неорганизованность русской стороны и странное – с утра – молчание телефона в московском офисе «Сэйф уэй, инк.», Винсент чувствовал себя на подъеме, ведь он был инициатором действительно исторического события – американской помощи первым демократическим выборам в России! Так моряки, доставившие американскую армию в Нормандию, гордились своей причастностью к разгрому нацистов, так мелкий испанский бандит Васко Нуньенс де Бальбоа, открыв Панамский перешеек и Тихий океан, ясно ощущал свое историческое величие. И только одно темное облако омрачало сиятельные горизонты Винсента – воспоминание об Александре, оставленной им наедине с Робином в их московской квартире. Винсент и сам толком не понимал, почему это его беспокоит. Ему было пятьдесят четыре, а Александре – от силы тридцать, то есть она вполне годится ему в дочери. Конечно, это ничего не значит, но, черт возьми, – что в ней притягательного? Невзрачная русская замухрышка и «метла» с вечно падающими чулками! Любая девка из Западного Голливуда даст ей сто очков вперед! А уж про московских стриптизерок с их торчащими сиськами и говорить нечего! И все-таки… все-таки было, было в ней нечто, что поразило Винсента как раз накануне его отлета из России. В ее истерике над трупом мужа было какое-то неведомое Винсенту исступление женственности и даже не столько женственности, а – материнства! Да, и в Италии и в США жены тоже плачут по своим умершим или погибшим мужьям. Но на такую запредельную истерику способны там только матери, а не жены. Да и то не все. И в те минуты, когда Александра билась в его руках, брыкалась, материлась и рыдала по своему мужу, Винсент вдруг подумал, что никто, даже дети, никогда не любили его вот так, до крика. И никто не будет так убиваться по поводу его смерти. И он, живой, вдруг позавидовал этому мертвому, в канализационном дерьме парню. И совсем иной, а никакой не замухрышкой и «метлой» он вдруг увидел тогда Александру и открыл что-то знобяще – томительное в ее близоруких серых глазах, в изгибе ее спины, повороте шеи…

Какого же черта не отвечает телефон в его офисе? Куда этот fucking Робин и Александра могли деться в будний день? И что, что случилось между ними в ту ночь, когда Винсент улетел? Правда, за те пятнадцать лет, что Робин проработал у Винсента, он никогда не проявлял интереса ни к женщинам, ни к мужчинам. Он был как бы вне всего – секса, политики, денег и даже уплаты налогов. Только машины! Они были его жизнью, страстью, религией, работой и отдыхом. Винсент и познакомился с ним из-за машин. Правда – не автомобилей, а игральных автоматов. Тогда, в 1980-м, в каком-то баре в Монтебелло Робин, бездомный и пьяный в стельку ветеран вьетнамской войны, вступился за игральный автомат, который люди Винсента собирались расстрелять за неуплату хозяином бара помесячного «налога» калифорнийскому мафиозному клану Джузеппе Лучано. «Речь», которую пьяный Робин жестами и мычанием изобразил тогда в защиту всех машин вообще и игрального автомата в частности, произвела на бригадира команды Винсента Феррано такое глубокое впечатление, что он отвез Робина на свое ранчо «Морнинг дрим», поселил там и поручил отремонтировать для его детей хотя бы пару из той сотни игральных автоматов, которые в разное время его люди изъяли у строптивых хозяев бензоколонок и баров. Штук двадцать этих автоматов были разбиты еще во время пребывания у своих хозяев, еще несколько – по дороге на ранчо «Морнинг дрим», но большая часть получила смертельные пулевые ранения уже здесь, на ранчо, во время «отдыха» людей Винсента вдали от посторонних глаз.

Сразу после этого Винсент «присел» в Риверсайдскую федеральную тюрьму и, вернувшись на свое ранчо через три года, не поверил своим глазам: во-первых, Робин был еще здесь, и во-вторых, из сотни старых игральных автоматов, которые до отсидки Винсента служили тут мишенями для прицельной пистолетной и автоматной стрельбы, этот Робин собрал двадцать семь новеньких машин, раскрасил их автомобильной краской и поставил под навесом на веранде так, что хоть открывай филиал Лас-Вегаса! А заодно из завалов брошенных в прериях старых автомашин собрал два грузовика, две «амфибии» и двенадцатиметровый лимузин. И тогда, глядя на этих монстров, Винсент изобрел свой нынешний бизнес: бронированные автомобили для вождей просыпающихся народов Африки, Азии и Южной Америки, сбросивших с себя вековое ярмо британского и американского империализма!

Наверное, Робин догадывался, что, помимо африканских и арабских лидеров, Винсент сбывал бронированные авто и мексиканским наркобаронам, японским бандитам, перуанским марксистам, чилийским партизанам и сандинистским вождям Никарагуа. Но его это не интересовало. В 1985 году, то есть незадолго до появления видеомагнитофонов, Винсент оборудовал на «Морнинг дрим» небольшой кинозал с монтажным столом и «мавиолой», чтобы Робин мог сколько угодно и как угодно – и на экране, и на столе – смотреть фильмы про Джеймса Бонда и его эпигонов, а точнее, вырезать из кинолент и изучать кадры с диковинными бондовскими автомобилями. И, конечно, тут же копировать их в металле на радость щедрым клиентам из числа растущих, как грибы после дождя, вождей мелко-национальной независимости в Гвиане, Мозамбике, Чили, Чечне и т.д. – по всем континентам! Эта воистину творческая работа поглощала все время и все мысли Робина, а Винсент, тщеславный, как все итальянцы, не жалел денег на развитие бизнеса – тем паче что сам Робин не стоил ему ни цента. Зато – самые новейшие металлообрабатывающие станки, любые автомобили и запчасти к ним, любые металлы от броневой и танковой стали до легчайшего кевлара, алюминия и титана, и, конечно, все военные и технические журналы по автомобилестроению, танкостроению, подводному флоту, стрелковому и ракетному оружию! Библиотеки, которую собрал за эти годы Робин на «Морнинг дрим», не было даже у Тома Клэнси. И при этом личные потребности Робина сводились к минимуму – еда, одежда и два толковых помощника-мексиканца. А женщины… Нет, Винсент никогда не замечал его интереса к ним, он не видел в его фильмотеке даже порнофильмов. Но хрен знает, что может сделать с человеком Россия! Ведь даже он, Винсент Феррано, почему-то думает по ночам об этой чертовой Александре и звонит в Москву каждый день! Но не может же он напрямую спросить у Александры, что там у нее с Робином?! И теперь чем ближе Москва, тем больше он нервничает и тем чаще набирает московский номер своего офиса на болотниковской «Мотороле».

Но ответом ему – лишь длинные гудки.

– Shit! – отбросил он трубку.

В этот момент официант «Александра Невского» положил на стол счет, а Болотников сдвинул его к Винсенту. Винсент взял счет, и настроение у него окончательно упало: «исторический» американо-российский обед обошелся ему в две тысячи семьсот тридцать два доллара.

30

В тот день, когда Болотников увез Винсента в аэропорт, за окном их квартиры тоже была метель, и в этом метельном снегу, над памятником русскому поэту Александру Пушкину, ирреально парила гигантская неоновая реклама кока-колы. В щели плохо подогнанных окон задувало морозным ветром. Александра уже выпила второй стакан водки, занюхала его своим маленьким кулачком и вдруг подняла на Робина свои серые глаза.

– Ну? – сказала она с непривычной требовательностью. – А ты что ж не пьешь? Выпей с вдовой!

Она налила ему полный стакан, но он отрицательно покачал головой и показал жестами:

«Нет! Нет! Только немножко. Четверть стакана!»

Александра усмехнулась надменно, перелила половину его водки в свой стакан и спросила:

– Гребаешь русскими бабами?

Он показал, что не понял, но она не стала переводить, а, выпив и проследив, как он выпил, продолжала по-русски:

– Что ж – так и живешь бобылем? Брезгают американки немыми?

Он опять не понял и, увидев, как она хмельным жестом снова потянулась к бутылке, первым взялся за эту бутыль, чтобы убрать ее. Но рука Александры легла на его руку и потянула бутылку к себе.

«Нет! – категорически показал Робин второй рукой. – С тебя хватит!»

– Дурак ты американский! – ответила она, глядя ему прямо в глаза.

Их лица были совсем рядом, ее рука сжимала его руку, ее серые глаза вспыхнули странными протуберанцами, а зрачки вдруг расширились и целиком, с потрохами, вобрали Робина внутрь своего омута и опустили вниз, в глубину ее жаркой и обволакивающей плоти.

Так опаляет вас приоткрытый на миг зев мартеновской печи, так не яблоком (забудьте эти библейские сказки!), но взглядом разбудила Ева мужчину в Адаме!

От этого первобытно-физического ощущения эротической близости у Робина ватно ослабли колени и рука выпустила горлышко бутылки.

А Александра, усмехнувшись победной полуулыбкой рафаэлевской Мадонны, придвинула к себе бутылку и вылила в свой стакан остатки водки.

Но выпить она не успела – вся ее фигура вдруг обмякла, плечи и руки расслабились, глаза закрылись, – и она упала щекой на стол, опрокинув стакан с водкой.

Робин испуганно наклонился к ней, но тут же успокоился – приоткрыв губы и ровно дыша, Александра спала глубоким пьяным сном. Словно в этой эротической вспышке выплеснулись ее последние силы.

Он еще постоял над ней, думая, как быть, а потом легко поднял на руки ее тонкое безвольное тело и отнес в спальню, уложил на кровать. Расстегнул молнии на ее меховых сапогах, снял их, но дальше раздевать не стал, а сел рядом на стул и долго смотрел, как она спит.

Во сне ее щеки зарозовелись, губы приоткрылись и лицо стало по-детски расслабленным и беззащитным.

Он встал и двумя галстуками заткнул щели в окне. Затем вытащил из-под Александры свой палас из деревянных шариков, положил его в чемодан, а сверху какое-то нижнее белье, полотенце, зубную щетку, бритву и прочие мелочи и, оставив на тумбочке ключи от квартиры, вышел на улицу с чемоданом в руке, миновал табун зябнущих юных проституток под аркой у магазина «Наташа», голоснул такси и уехал на Пречистенку, в офис. И с тех пор в их отношениях с Александрой как бы повисла пауза – ни он, ни она не возвращались к тому дню, и Робин даже не знал, где она живет – в его квартире на Пушкинской площади или вернулась к себе. Только сегодня утром, подавая ему и рабочим кофе с бутербродами, Александра словно бы вскользь сказала ему по-английски:

– Между прочим, можешь вернуться в свою квартиру. Ключи на твоем столе. Я съехала.

Он ничего не ответил, но почувствовал, как у него перехватило дыхание: неужели она ждала его все эти восемь дней?

Но теперь, вернувшись с кладбища в свою квартиру на Пушкинской площади и с ходу, по-мужски, шагнув в гостиную, Робин не узнал ее. Тут царило необычное тепло и тот уютный порядок, навести который способны только женщины: все оконные рамы, из которых прежде так дуло, были заклеены нарезанными из газет бумажными полосками; на подоконнике появилась какая-то ваза с камышами, и голые прежде стены в гостиной оживились двумя эстампами с весенним пейзажем; газеты «Moscow News», «New York Times», «Московский комсомолец», «Правда», «Советская Россия», «Известия», «Аргументы и факты» и журналы «Newsweek», «Итоги» и «Лица», валявшиеся прежде по всей квартире, были стопкой сложены на журнальном столике…

Осторожно отступив от этой чистоты в прихожую, Робин снял мокрые ботинки и – в одних носках – медленно обошел остальные комнаты. На кухне вся посуда вымыта и расставлена на полках кухонного шкафа, а уродливый кухонный стол украсился новой скатертью. В спальнях Робина и Винсента кровати застелены, а все грязное белье постирано и аккуратно сложено в шкафу. И даже в ванной комнате возник женский порядок и ощущение уюта…

Остановившись у кухонного окна, Робин смотрел на вечернюю метель, хмельно гуляющую под столбами старинных уличных фонарей, и боялся сам для себя определить причину своего внутреннего смятения. Метель за окном усиливалась, она уже раскачивала уличные фонари, вырвала у какой-то женщины зонтик и заставляла даже мужчин отворачивать лицо от злого встречного ветра. Но здесь, в квартире, горячие батареи парового отопления дышали жаром из-под подоконников, здесь было тепло, чисто, уютно. И – чудовищно сиротно. Робин с изумлением вслушивался и всматривался в себя, он, как все инвалиды, всегда остро и точно ощущал каждую перемену внутри себя, но на этот раз он не понимал, что с ним происходит. Неужели это климат? Неужели только там, в Калифорнии, в тепле и солнце аризонских прерий, он мог, как Адам в раю, годами не замечать своего одиночества, а тут, среди русских морозов и метелей, отсутствие солнечного тепла не возмещают ни исступленная работа, ни спиртные напитки?

Но он не может позволить себе поддаться искушению!

Робин открыл холодильник (в котором тоже все было аккуратно разложено), достал из него бутылку джина и банку с тоником, хотел сделать себе дринк в стакане, но передумал и отхлебнул прямо из горлышка. Чистый джин шаровой молнией упал в желудок, Робин зажмурился, тряхнул головой, но никакого дополнительного, а тем паче отвлекающего эффекта не последовало. Наоборот, неизвестно откуда вдруг захлестнула душу волна тревоги. И, с изумлением вслушиваясь в себя, Робин встал из-за стола, решительно прошел в прихожую, натянул ботинки, куртку, шапку-ушанку и вышел из квартиры.

Даже метель, налетевшая на него при выходе из подъезда, не остановила его. Наклоняясь всем телом вперед, он направился через подворотню на улицу. Ежедневно с наступлением темноты здесь пряталась от ветра группа юных проституток в дешевых и укороченных до попок пальто. Впрочем, некоторые из них – посменно, что ли? – согревались в стоявшей во дворе милицейской машине, а остальные, притопывая на морозе ножками в тонких колготках и покуривая, как солдаты, в кулак, выглядывали из подворотни на улицу в ожидании подъезжающих машин. На пешеходов эти проститутки, дежурившие стайками вдоль всей Тверской, никогда не обращали внимания, их клиентами были только причаливающие к тротуару в иномарках «новые русские» бизнесмены, «отмороженные» бандиты, качки из частных охранных фирм и охочие до русских дев иностранцы из ближнего и дальнего зарубежья – грузины, турки, чечены, арабы, китайцы и индусы. Робина поначалу шокировала открытость, с которой русские полицейские занимаются сутенерством в самом центре российской столицы и берут взятки с бандитов и нарушителей правил уличного движения, но потом рабочие в его офисе на Пречистенке объяснили ему, что средний заработок их полицейского – сорок долларов в месяц и равен стоимости десяти гамбургеров в московских «Макдоналдс», да и эту зарплату они не получают месяцами. «Но как же они кормят своих детей?» – жестами удивился Робин. "А вот так! – отвечали ему.

– У нас каждый кормится с того места, на которое влез. Что милиционер, что президент…"

Робин прошел мимо проституток на улицу и голоснул такси, дежурившему поодаль, возле тумбы с портретом Ель Тзына, на лбу которого кто-то нарисовал шестиконечную звезду и большой пенис. Но никто не обращал на эти рисунки внимания, зато на поднятую с тротуара руку в Москве мгновенно реагирует почти каждый автовладелец (и это тоже говорит об их нищенских заработках). Вот и сейчас к Робину устремились сразу три «жигуля», однако он предпочел такси – те же рабочие (и Александра) не советовали ему брать, как говорят в России, «частников», а рекомендовали пользоваться только такси или черными служебными «волгами», водители которых тоже кормятся таким образом со своих мест.

В такси было жарко и накурено. Робин сел на переднее сиденье рядом с водителем, достал из кармана перекидной блокнот, открыл его, быстро нашел нужную страницу и показал ее водителю. На странице было написано крупными русскими буквами: ПРЕЧИСТЕНКА, 127.

Шофер – круглолицый, с татарским разрезом глаз и с дешевой папиросой в золотых зубах – посмотрел на Робина и осторожно спросил, отчаливая от тротуара:

– Иностранец? German?

Конечно, Робин мог написать ему «USA» или даже по-русски «Америка», но он уже знал нравы московских таксистов – скажи им, что ты иностранец, и они повезут тебя самым дальним маршрутом. Поэтому Робин просто показал пальцем на свой закрытый рот.

– Немой, что ли? – уже грубей сказал шофер.

Робин кивнул и, когда через пару минут машина остановилась возле его офиса на Пречистенке, снова нашел в своем блокноте нужную страницу.

– «Ждите!» – прочел на ней шофер и спросил недовольно: – А сколько ждать-то? Деньги или залог оставь!

Робин сунул ему русскую десятитысячную купюру, показал на пальцах «две минуты» и, спешно выйдя к парадной двери, нажал кнопку звонка, хотя охрана, он знал, должна была видеть его и без этого – телекамеры наружного наблюдения были поставлены тут Машковым по приказу Бруха сразу после того, как Машков отбил у отмороженных автофургон с оборудованием. И, едва охрана открыла Робину дверь, он взбежал по лестнице в офис на второй этаж, включил компьютер Александры и нетерпеливо дождался картинки «Windows 3.1». Еще несколько движений «мышки», и вот он уже в файле «Staff», и бежит курсором по строкам до буквы "К" и строки – «КАНЕВСКАЯ Александра Андреевна – ул. Дмитрия Ульянова, 44-б, кв. 63». Перерисовав этот адрес в блокнот, Робин, не обращая внимания на зазвонивший телефон, выключил компьютер и бегом вернулся в такси.

– Сколько? – спросил шофер, прочитав адрес.

Это тоже было московской экзотикой – садясь в такси, здесь нужно заранее договориться с водителем об оплате. Но как мог Робин знать, где находится улица какого-то Ульянова и сколько стоит туда доехать? Он пожал плечами.

– Пятьдесят тысяч, – сказал водитель. Робин кивнул и показал жестом: «Вперед! Поехали!»

Машина, тараня снежную метель, понеслась к Садовому кольцу.

А в хельсинкском аэропорту Винсент в пятый раз в сердцах бросил трубку на рычаг телефона-автомата и пошел на посадку в самолет за толпой русских челноков, волочивших в самолет под видом ручной клади коробки с видеомагнитофонами «Филипс», приставками «Дэнди», кухонными комбайнами «Крупс» и телевизорами «Хитачи».

31

Когда среди продуваемых пургой черемушкинских хрушоб, больше похожих на стадо замерзших в ночи наполеоновских солдат, водитель такси все-таки отыскал, матерясь, «этот гребаный», по его словам, дом номер 44-б, Робин уже утратил половину своей решительности. Но в руках у него были цветы, которые он купил по дороге, да и отступать было некуда – высадив его, такси тут же укатило, желтые огоньки машины разом исчезли в снежной замети.

Прикрывая ухо от ветра и утопая ботинками в снегу, Робин пробежал к неосвещенному подъезду, дернул дверную ручку. Но дверь была закрыта, а рядом с ней, на стене висел железный ящик с десятком кнопок, и Робин только теперь сообразил, что, не зная кода, он никогда не попадет в этот дом. Однако он потыкал рукой в эти кнопки – безрезультатно, конечно. И стучать бессмысленно – никто не услышит. Все же он постучал, ругая себя последними словами за свой же идиотизм. Без толку. Наверное, летом или вообще в теплую погоду можно дождаться, когда кто-то выйдет из подъезда или войдет в него – в конце концов сейчас всего восемь вечера. Но при таком морозе и ветре…

Чувствуя, что у него немеют от мороза уши, нос и колени, а на этих fucking усах, которые он завел для маскировки, уже наледенели сосульки, Робин оглянулся в поисках такси или любого иного транспорта. Но пусто было вокруг, лишь пурга летала по темным улицам, как шайка бандитов по захваченному городу. Стоявшие вразброс бетонные коробки шестиэтажных домов, одинаковые, как костяшки домино, заперлись от нее замками своих парадных дверей и блекло светили в темень маленькими желтыми окнами. Ни такси, ни частника, ни даже автобусной остановки! Только жестокий мороз и ветер, режущий дыхание, как наждачная бумага. Fucking idiot! Ромео сраный! Он даже не знает, в какую сторону бежать к метро! Это Россия, идиот, это не Аризона и даже не Вьетнам! Там, во Вьетнаме, были москиты и джунгли, но все-таки ты мог идти, мог ориентироваться по солнцу… А тут? Он даже не знает и не видит, в какой стороне центр города…

Робин в ожесточении снова загрохотал по двери обмерзающим кулаком и ботинком.

И вдруг что-то шарахнуло по кустам у него за спиной и остервенелый собачий лай заставил его отшатнуться. Прямо передним, натягивая поводок, бесновался от злобы черный ретривер.

– Фу! – кричал собаке мужчина с другого конца поводка. – Фу, греб твою мать! Да замолчи ты, сука! – и уже Робину: – Ты чо – пьяный? Или дурной? Тут забито еще при Хрущеве! А дверь с другой стороны! Закурить не найдется?

Робин жестами показал, что не курит, и, чувствуя, что жизни в нем осталось лишь на две минуты, на негнущихся ногах пошел по снегу вокруг дома.

Действительно, вход в дом был с другой, тыльной стороны и – о Господи! спасибо тебе! – настежь распахнутая дверь сама стучалась и билась в дом от ветра. Но ее никто не закрывал, и Робин снова подивился этой загадочной стране – зачем забивать парадные двери, если тыльные распахнуты настежь?

Он вошел в совершенно черное парадное и перевел дыхание, чувствуя, как здесь, в безветрии, расслабляются его душа и легкие. Но куда идти? Нащупав рукой стену, он пошарил по ней в поисках выключателя и не обнаружил его. Сделал шаг, второй, каким-то шестым чувством предугадал ступени и пошел по ним вверх. Откуда-то сверху просочился неясный свет и шум. Робин уже уверенней взошел по лестнице к шахте лифта и нащупал кнопку. Но лифт на кнопку не отозвался, и Робин, вздохнув и только теперь различив в промороженном воздухе запахи кошачьей мочи и окурков, стал подниматься по лестнице пешком, сообразив, что квартира номер 63 должна быть на шестом этаже.

Чем выше он восходил, тем громче становился шум сверху, или, точнее, музыка, запах марихуаны и громкие голоса.

На площадке пятого этажа было уже светло от света, падавшего сверху, а на шестом…

На шестом этаже стальная и обезображенная недавним взрывом дверь с номером 63 была полуоткрыта, из нее-то и исходили яркий свет, оглушительная музыка, запахи наркоты и шум голосов, а рядом с этой дверью, у стены сидела на полу Александра – в странной, как в прострации, позе и с остановившимся взглядом.

Робин в изумлении остановился.

Александра увидела его и тихо произнесла сухими губами:

– Thank you for coming. They throw me out. (Спасибо, что пришли. Они выбросили меня.)

«Кто? Почему?» – спросил он жестами.

– Teenagers. They've made a pill-pad here. (Подростки. Они устроили тут притон), – и, увидев, что он повернулся к двери, добавила: – Нет! Не ходите туда!…

Но он вошел в эту дверь, по-прежнему держа в руке букет.

То, что он увидел, даже трудно назвать русским словом «притон» или английским pill-pad. А легче – хлевом или зверинцем для пьяных и только входящих в матерый возраст свиней. Огромная трехсотсвечовая лампа горела в маленькой прихожей, заваленной куртками и другой одеждой, зато в комнате и на кухне все верхние лампы были вывернуты и нечто вроде красного ночника мигало в углу в такт оглушительной «хэви-металл». Под эту музыку человек двадцать полуголых подростков от тринадцати до семнадцати лет, валяясь на полу, курили марихуану, пили водку, тискали таких же пьяных и накуренных полуголых девчонок и с хохотом надували гондоны, протыкая их затем сигаретами. В темном туалете трое занимались групповым сексом, а в ванной какой-то парень, хмельно шатаясь, слепо мочился мимо умывальной раковины.

Робин понял, что в одиночку ему с этим стадом не справиться, и повернулся, чтобы уйти. Но в этот момент какая-то девка, пробегая, выхватила у него цветы, а сзади возле уха он ощутил нож, острием впившийся в шею.

– Стой, бля, зарежу! – сказал ломкий мужской голос.

Робин замер, и тут же сильный удар в спину бросил его лицом к стене, какие-то руки ухватили за локти и за ноги, а на голову набросили полиэтиленовый мешок и на шею – разом затянувшуюся петлю. Поняв, что это конец, Робин дико замычал и дернулся с той неимоверной силой, которая бывает только у немых, но петля от этого затянулась еще туже – под радостно-торжествующий хохот подростков и быстрые руки, снимающие с Робина часы и вытаскивающие деньги из его карманов.

Он задохнулся и почувствовал, что от боли глаза полезли из орбит, а его тело уже само, без его воли, продолжает дергаться, теряя силу…

Но он слышал смех – его убивали весело, шутя, под музыку «хэви-металл».

Внезапно раздался выстрел, и с оглушительным звоном взорвалась трехсотсвечовая лампа; стало абсолютно темно, и в этой темноте неузнаваемо жесткий голос Александры хрипло сказал:

– Лежать, бляди! Все на пол! Кто стоит – перестреляю в жопу!!

И в темноте действительно прозвучал еще один выстрел, но только Робин своим профессиональным слухом различил, что стреляли мелкой дробью из какого-то очень старого дробовика. А подросткам было не до этих тонкостей, они упали на пол, и в тот же миг сухая рука Александры схватила Робина за руку и потащила прочь из квартиры. Он уже на ходу, на лестнице сорвал с головы полиэтиленовый мешок, краем глаза успел заметить маленького старичка, удовлетворенно закрывшего дверь своей соседней квартиры, и снова – вниз, бегом, за Александрой, волочившей за собой уже пустую двустволку.

Они выбежали во двор, в пургу и, даже не чувствуя ее ледяного ожога, прямо по сугробам побежали на улицу, Александра на ходу замахала винтовкой катившему по мостовой автобусу. Но водитель автобуса лишь сделал вид, что тормозит, а когда Александра и Робин подбежали к двери, дал газ и укатил из страха перед их двустволкой. Александра матерно выругалась, забросила винтовку в снег и потащила Робина куда-то вперед, в темень – к метро.

Однако без денег их и в метро не пустили, а когда через три часа они «зайцами» – на троллейбусах и трамваях – все же добрались до Пушкинской площади и, обмороженные, поднялись в квартиру, там сидел Винсент, только что прилетевший из Хельсинки.

– Oh, – сказал он ревниво. – Where have you been? Bolshoy theater? (Где вы были? В Большом театре?)

– Водки! – попросила Александра, сбрасывая пальто.

Но Винсент, заметив свежий круговой рубец на шее Робина, округлил глаза:

– Что это? Она пыталась тебя линчевать?

– Give us vodka! – приказала ему Александра. – Быстрей!

Винсент переводил глаза с Робина на Александру и обратно, пытаясь определить, что случилось между ними, но никаких конкретных выводов сделать не смог и принес с кухни бутылку водки и стаканы.

Александра взяла только бутылку, поставила ее на пол, а сама, сев на табурет, спустила на колени чулки и стала стаскивать с себя промороженные сапоги. Но они не снимались.

– Помогите мне, – она протянула ноги Винсенту и повернулась к Робину: – Ты тоже снимай ботинки! Now! Быстрей!

– Слушай, – сказал ей Винсент, потянув за сапоги. – Я думаю, я нашел для тебя новую работу. Американской команде, которую я привез, нужен хороший переводчик. Я сказал им, что ты – самая лучшая…

Тут ее сапоги слетели вместе с примерзшими чулками, и Винсент увидел, что ее ноги бело-ледяные, как алебастровые.

– Oh, my God! – испугался он. – Ты их отморозила!

– It's alright, – Александра плеснула водку себе на ноги и стала изо всех сил растирать левую, самую замерзшую. – Помогите Робину.

– Он сам справится, – Винсент стал перед ней на колени и, растирая ей водкой ноги, спросил: – Ну? Что ты думаешь насчет этой работы? А?

– Well… Я не знаю… – Александра глотнула водку прямо из бутылки и передала ее Робину, пытаясь заглянуть ему в глаза. Но он взял бутылку, избежав ее взгляда, и, отводя глаза, стал тоже растирать водкой свои замерзшие ноги.

32

МЕМОРАНДУМ N1

Руководителям Штаба избирательной кампании Президента Российской Федерации

Уважаемые господа! Благодарим Вас за приглашение принять участие в проведении Вашей избирательной кампании. До выборов осталось меньше трех месяцев, а согласно опубликованным данным рейтинг популярности Вашего кандидата драматически уступает рейтингу его соперников. Считая себя теперь членами Вашей команды и учитывая свой многолетний опыт проведения избирательных кампаний, предлагаем следующую программу предварительных действий:

Срочное и любой ценой прекращение войны в провинции Чечня – история не знает случаев переизбрания Президента, который проигрывает войну.

Полное удаление Президента от рутинно-административной работы, его концентрация на выработке стратегии и мероприятий по созданию экономической стабильности в стране. История не знает примеров переизбрания президента в условиях падения экономики.

Немедленное создание небольших, из трех-пяти человек, оперативных бригад социологов, которые под руководством членов нашей группы должны в двухнедельный срок облететь двадцать пять – тридцать регионов страны, чтобы с помощью разработанной на Западе методики определить на «фокус-группах» городских и сельских избирателей приоритетные политические, экономические и эмоциональные ориентиры вашего населения и отношение избирателей к платформам Президента и его соперников.

Маршал Сос Кор Цннь отложил меморандум и поднял глаза на Юрия Болотникова.

– Какие еще «фокус-группы»? – сказал он по-русски. – Что за херня?

– Они могут объяснить подробно, – Болотников кивнул на сидевших в маршальском кабинете Хью Риверса и Марка Бреслау. – Насколько я понимаю, это и есть их главная карта. Они опрашивают избирателей и по своей методике точно определяют, есть у кандидата шансы на победу или нет. Но самое главное – они выпытывают, что эти избиратели хотят. После этого их кандидат обещает народу именно это и – выигрывает.

– Да? – маршал саркастически усмехнулся. – И за этой херней ты летал в Калифорнию? Переведи им: наш народ хочет "а", – он стал загибать пальцы: – реки с молочными берегами, "б" – скатерть-самобранку и "в" – иметь в президентах золотую рыбку. Или щуку, ага – чтоб жить по щучьему велению, но по своему хотению. Сможешь перевести?

– Боюсь, что у них другой фольклор, – сказал Болотников и перевел американцам: – Маршал считает, что наши избиратели хотят жить как в сказке: ничего не делать, но все иметь.

– Он имеет в виду: как в раю? – спросил Бреслау. – Или как при коммунизме?

– Как раз это мы и должны выяснить, – сказал Риверс.

Оба американца утопали в старинных, семнадцатого века царских креслах с витыми позолоченными ножками и подлокотниками и, судя по их лицам, были потрясены имперскими размерами маршальского кабинета и богатством его отделки. Но если б знали они, в каком состоянии этот дворец достался маршалу от прежней власти! Все ковры были протерты, паркет скрипел и вываливался даже в кабинетах Брежнева и Суслова, а кондиционеров не было вообще! Президенту страны негде было принять иностранных гостей! Он, Сос Кор Цннь, всего за три года буквально возродил царственное величие – и золотую лепоту кремлевских зданий! Да так, что у любого иностранца – от Клинтона и Коля до этих америкашек – челюсть отваливается от изумления…

Часы на соседней Спасской башне пробили без четверти полдень. Сос Кор Цннь подошел к окну, в которое билась снежная метель. Окно выходило на Ивановскую площадь в Кремле и на стоявший на этой площади гранитный памятник Ленину – покрытый снегом и окруженный заснеженными соснами. Солдат в расстегнутом полушубке широкой лопатой расчищал дорожку к памятнику, но позади него поземка тут же наметала новый сугроб.

Маршал засмотрелся на этот сизифов труд, и ощущение безнадежности стиснуло его душу. Неужели и все его труды – насмарку?! После нелепого провала с разгоном обосравшейся Думы Ель Тзын категорически отказывается от «силового варианта». То ли Тан Ель напела ему про волшебную мощь этих американских мастеров избирательных кампаний, то ли старик и вправду уверовал в свою непобедимость. Но чудес не бывает, и никакие американцы не спасут Ель Тзына и, следовательно, его самого, Сос Кор Цннья, от суда, который устроят над ними коммунисты, когда придут к власти. Да, конечно – первое, что сделает Зю Ган, захватив Кремль, это показательные судебные процессы над правительством Ель Тзына. За развал Советского Союза, за проигранную Чечню, за потерю Севастополя и Черноморского флота, за катастрофу в экономике и за тайные игры с нефтью, алмазами, газом, алюминием, цветными металлами и урановой рудой – игры, от которых голова кружится похлеще, чем в любом казино! Чтобы прикрыть свою неспособность разом накормить страну, Зю Ган, как Сталин в тридцатые годы, устроит показательные процессы над «ворами-министрами, которые разграбили страну». Пытками, которые не снились даже Берии и Наджибулле, коммунисты будут вытряхивать из ельтзынских сотрудников их подлинные и фиктивные номера счетов в швейцарских и оффшорных банках и годами кормить публику этими судами над «расхитителями России». А сами в это время будут сбывать на Запад сибирскую нефть, газ, алюминий, алмазы и золото еще дешевле, чем…

Скромный кашель Болотникова вернул маршала в его кабинет.

– Что мне им сказать, Сос Корович? – осторожно спросил Болотников. – И вообще, куда их девать?

– А я их не вызывал, – маршал безразлично пожал плечами. – Посели их в «Президент-отеле». Или это… Знаешь, что? Пусть едут по стране! – Он вдруг оживился от неожиданно осенившей его идеи: – Ага! Действительно! Пусть едут! А через две недели пусть доложат Ель Тзыну, какие у него шансы выиграть выборы. Но только без подтасовки! Яйца оторву! Так и скажи им, не стесняйся! Мы им, бля, деньги за это платим! – И маршал сам обратился к американцам по-русски: – Очень хорошо, что вы прилетели, господа! Нашему президенту как раз и нужна независимая экспертиза! – и добавил уже для одного Болотникова: – Может, тогда он поймет, что нужно отменить эти выборы, пока не поздно.

– А из каких фондов оплачивать их поездку? – спросил Болотников. – Я посчитал: это обойдется тысяч в сто. Долларов, я имею в виду.

– Это меня не касается! – небрежно отмахнулся маршал. – Найдешь деньги.

– И церемонно протянул руку Риверсу и Бреслау: – Сэнкю, джентльмены! Вери сэнкю!

Когда за американцами и Болотниковым закрылась дверь, маршал прошел в соседнюю комнату отдыха, достал из бара бутылку коньяка, налил себе полстакана и нажал какую-то кнопку на настенной панели. Тотчас на стене разошлись деревянные створки фальшивого книжного шкафа, открыв двенадцать телевизионных блоков по восемь экранов в каждом блоке. На этих экранах были видны практически все служебные и личные помещения президента, премьер-министра, руководителей президентской администрации и избирательного штаба в «Президент-отеле». ЕльТзын спал, премьер-министр принимал японскую делегацию, а в «Президент-отеле» Штаб избирательной кампании проводил очередное бесполезное совещание.

Но не эти экраны привлекали внимание Сос Кор Цннья. А самый нижний левый экран, на котором светились столбики длинных цифр и замысловатых буквенных сокращений. Но маршал умел читать эти сокращения и понимал смысл этих цифр. Это умельцы ФАПСИ подключились к компьютерным системам восемнадцати ведущих российских банков и рапортовали о перемещении денежных потоков из России и обратно. И согласно их данным позавчера из России ушло 863 672 920 американских долларов, вчера 1 321 642 531 доллар, а сегодня уже 1 894 741 652 доллара, и цифра эта продолжает накручиваться, как счетчик спидометра. А вот обратно в Россию пришли лишь какие-то жалкие триста миллионов…

Но если вкладчики крупнейших банков стали с такой скоростью отгонять за рубеж свои деньги, не нужно быть ни социологом, ни политиком, чтобы понять, к чему готовится страна.

Маршал в сердцах отпил глоток коньяка, и в этот миг телефон издал низкий по тону гудок. Маршал поднял трубку:

– Да?

– Сос Корович, – доложил секретарь. – Включите ТВ. Шахтеры объявили всероссийскую забастовку.

«Началось, бля!» – подумал маршал.

33

Да, это началось. Шахтеры Заполярья и Сибири оккупировали шахты и объявили голодную забастовку до тех пор, пока им не выплатят зарплату за последние пять месяцев. Телевидение всего мира показывало этих небритых людей в грязных робах и касках, сидящих в темных подземных угольных туннелях. И их нищие семьи, замерзающие в нетопленых сибирских квартирах или дежурящие у шахт с плакатами: «ДОЛОЙ ПРАВИТЕЛЬСТВО ВОРОВ!»

Через два дня к забастовке шахтеров присоединились школьные учителя. Они прошли демонстрациями по всем городам страны, над их рядами морозный ветер трепал красные коммунистические знамена и транспаранты:

МЫ НЕ ПОЛУЧИЛИ ЗАРПЛАТУ С ОКТЯБРЯ ПРОШЛОГО ГОДА! ЧЕМУ МЫ МОЖЕМ УЧИТЬ ДЕТЕЙ, ЕСЛИ У НАС ГОЛОДНЫЕ ОБМОРОКИ? и ЕЛЬ ТЗЫН – ПЬЯНАЯ СВИНЬЯ, УБИРАЙСЯ ИЗ КРЕМЛЯ!

Коммунисты, используя момент, призвали ко всеобщей национальной забастовке с единым лозунгом: «ПРЕЗИДЕНТА – В ОТСТАВКУ! ПРАВИТЕЛЬСТВО – ПОД СУД!» В сотнях городов на этот призыв охотно откликнулись миллионы рабочих предприятий военно-промышленного комплекса. Поддержку лозунгу выразили молодежный союз «Наша Держава», «Союз воинов России», ассоциация «Духовное наследие» и профсоюз работников текстильной промышленности.

Международный Красный Крест предложил России продовольственную помощь с условием распределения продуктов среди голодающих только силами зарубежных сотрудников Красного Креста.

Объединенные Американские профсоюзы предложили безвозмездный заем профсоюзу российских шахтеров.

Международный валютный фонд остановил выплату российскому правительству очередного трехмиллиардного транша с требованием отчитаться, куда потрачены предыдущие два миллиарда долларов, выделенные еще три месяца назад только на зарплату шахтерам.

В этом мартовско-апрельском буране политических страстей, среди моря многотысячных демонстраций, митингов, шествий, забастовок, прокламации, яростных речей, политических пророчеств, гневных телевизионных интервью и даже телевизионных драк между лидерами различных партий и движении никто не обращал внимания на семь крохотных групп социологов, которые под видом сотрудников Института изучения общественного мнения кочевали по всей стране, часами интервьюируя тех же бастующих шахтеров, учителей, студентов, челноков, военнослужащих, колхозников, строителей, бизнесменов, пенсионеров и даже бандитов. В Сибири, в Заполярье, на Урале, в Поволжье, на Кубани, в Санкт-Петербурге они показывали группам по восемь – десять человек одно и то же последнее телевизионное выступление президента и скрытой камерой фиксировали их реакцию на каждое его слово, жест и обещание. Они задавали людям одни и те же вопросы, точнее – сотни вопросов на одну и ту же тему, а среди этих вопросов были утоплены главные и как бы лакмусовые тесты их социологического и психологического исследования российского электората. Да, никто не видел этой ежедневной кропотливой работы, этих километров видеопленок, этих сотен страниц русско-английского перевода, над которыми корпела Александра, этих компьютерных файлов и дискеток со скрупулезным анализом каждой рабочей сессии и каждого интервью. Эту работу не освещала пресса, не показывало телевидение. Широкая публика видела на телеэкранах совсем иное: суетливое метание премьер-министра по всколыхнувшейся в забастовках стране, его косноязычные выступления перед шахтерами и учителями и его «твердые» обещания выплатить зарплату «в течение месяца», «в течение двух недель» и «максимум десяти дней». Но, словно издеваясь над своим и без того униженным и голодающим Старшим Братом, небольшой отряд чеченских партизан именно в это время спускается с Кавказских гор, проникает вглубь российской территории и берет в заложники целый город. И впервые в мировой истории правительство огромной страны, всего несколько лет назад владевшей половиной земного шара, вынуждено принять условия крошечного отряда малочисленного народа и униженно подчиниться всем его требованиям!

Дума гудела распаленными речами…

Москва вскипала массовыми демонстрациями и митингами…

Деловые круги знали, что у правительства есть только одна возможность срочно погасить всенародную забастовку – выплатить долги по зарплатам. Пусть за счет печатного станка, пусть ценой нового витка инфляции, но – удержать страну от тотального бунта. И потому – спрос на доллары стремительно возрос…

По стране покатилась волна налетов на банки и обменные пункты. Вооруженные автоматами бандиты безжалостно расстреливали любую охрану, взрывали сейфы, угоняли бронированные машины с инкассаторами, брали в заложники и убивали банкиров и богатых банковских вкладчиков…

В аэропортах невозможно было достать билеты на самолеты, улетающие на Запад, – «новые русские» спешно отправляли из России свои семьи…

Из страха перед гражданской войной тринадцать крупнейших банкиров страны публично потребовали у президента найти компромисс с коммунистами, передав Зю Гану и его соратникам все министерские портфели, включая портфель премьер-министра…

А проснувшийся от летаргического безделья президент вдруг странно помолодел от этой заварухи. Так старый конь выпрямляется и бьет копытом при звуках боевой трубы, так злой кровью бешенства восстанавливается эрекция у импотента, так выстрелы над ухом поднимают из логова сибирского медведя!

– Где деньги? – со страшной тишиной в голосе вопрошал он в Кремле у премьер-министра и членов его кабинета.

Чер Мыр Дин, знаменитый неизменной насупленностью своего премьерского лица, движением упрямого подбородка приказал министру финансов и председателю Центрального банка отчитаться. Те тут же положили перед президентом папки с документами.

– Что это? – брезгливо спросил президент.

Но он уже и сам видел, что это – министры молча раскладывали перед ним его собственные указы и поручения освободить от уплаты налогов крупнейших поставщиков спиртных напитков и сигарет, экспортеров газа, алюминия, алмазов, нефти, редких металлов и даже мочевины.

– Это я подписал? – президент перебирал бумаги с видом человека, впервые державшего их в руках. Везде, на всех фирменных президентских бланках с двуглавым российским орлом, с печатями и многочисленными штампами президентской канцелярии и нижеподчиненных ведомств, красовалась его размашистая подпись. Для сложения цифр, которые фигурировали в этих документах, не хватило бы памяти никаких калькуляторов. Одиннадцать триллионов рублей – комиссии маршала Сос Кор Цннья на восстановление Чечни… Миллион тонн руды, сто тысяч тонн алюминия и пятьсот тонн титана – капитану кремлевской теннисной команды с правом их безналоговой продажи за границу… Восемьдесят пять тысяч тонн меди – скульптору Це Рю Ли на отливку суперпамятников Колумбу в подарок США и Испании… Сто миллионов долларов – на открытие частной инвестиционной компании… Триллионы рублей – на праздничный парад в День Победы над Германией… Золото из ГОХРАНа – на купола Храма Христа Спасителя… Алмазы из ГОХРАНа – российско-американской фирме «Фантом-AS» для продажи в США…

– И это я подписал? – лицо президента темнело и наливалось кровью, но он листал документы дальше.

Спортивный фонд освободить от уплаты налогов на импорт и продажу в России спиртных напитков… Девяносто семь процентов всей добычи якутских алмазов – южноафриканской фирме «Бирс»… Российскую православную церковь освободить от уплаты налогов на импорт и продажу в России сигарет… Корпорацию «Североникель» освободить от уплаты налогов на экспорт цветных металлов… Фирму «Юган» – от уплаты налогов на экспорт газа… Банк «Престольный» назначить правительственным агентом по сбору налогов в Сибири… Банк «Коммерческий» назначить правительственным агентом по сбору налогов в южных регионах… «Бере-банк» назначить агентом по…

– И это я подпи…

Сорок миллиардов долларов, четверть национального бюджета страны, составляют только его, личные налоговые освобождения. Шестьдесят процентов налоговых средств в руках частных банков…

Президент посмотрел на стоявшего в стороне маршала Сос Кор Цннья.

– Иди сюда, – позвал президент.

Маршал не двигался.

– Лучше иди сюда, сука, – не повышая голоса, повторил президент.

Маршал, побледнев, сделал несколько шагов к его столу.

– Ближе, – приказал Ель Тзын.

Маршал сделал еще шаг.

– Ближе, я сказал.

Маршал подошел к нему совсем вплотную.

Президент своей крупной беспалой рукой взял его за галстук и с силой навернул этот галстук себе на кулак – так, что разом покрасневшее лицо Сос Кор Цннья оказалось на уровне его коленей.

– Сколько ты берешь за мою подпись, сука?… Молчи, бля, пока я тебя не убил!… Значит, так… – Президент чуть ослабил удавку и повернулся к министрам: – Сколько мы должны шахтерам?

– Три с половиной триллиона рублей, – поспешно сказал Я Син, министр экономики.

– В долларах! – потребовал президент. – В триллионах не понимаю.

– Семьсот миллионов долларов, – объяснил Ли Ф Шин, финансовый гуру президента.

– Так вот, – президент снова затянул галстук-удавку на шее уже хрипящего Сос Кор Цннья. – Через три дня принесешь эти деньги. Или я тебя удавлю вот этой рукой. Все! Пшел вон!

И – ногой отбросил от себя почти бездыханного маршала, тот мешком рухнул на ковер президентского кабинета.

– Все свободны! – объявил президент министрам.

И в тот же вечер в телевизионном обращении к стране сказал:

– Дорогие россияне! Сограждане! Я изучил бюджет и нашел, где взять деньги на погашение государственных задолженностей по зарплатам. Я даю вам свое крепкое президентское слово, что через пять дней шахтеры получат зарплаты, учителя начнут получать зарплаты и даже пенсионеры получат пенсии…

Но шахтеры Сибири не верили ни одному его слову и плевали в экраны.

И учителя Поволжья не верили ему и крыли его пятиэтажным матом.

И пенсионеры не верили ему и на полуслове выключали телевизоры.

И даже дети рисовали на его портретах непотребные рисунки и писали матерные частушки.

Но он собирался удивить их и впервые за пять лет своего президентства выполнить свое крепкое слово.

34

– У вас багаж – больше тридцати кило! За каждое кило перевеса – процент от стоимости билета! – сказала дежурная хабаровского аэропорта.

Александра захлопала глазами, соображая: билет от Хабаровска до Москвы – миллион шестьсот тысяч рублей и, следовательно, за каждое «кило перевеса» – сколько? Шестнадцать тысяч? Или сто шестьдесят?

– Но мы уже платили за багаж на Камчатке! – напомнила ей по-английски двухсоткилограммовая Лэсли Голдман. За две недели поездок по стране и ежедневных восьмичасовых интервью русских «фокус-групп» американцы поразительно быстро научились улавливать смысл почти любой русской фразы.

– Здесь другая авиакомпания, – объяснила дежурная, когда Александра сказала, что они уже платили за багаж в Петропавловске, а здесь, в Хабаровске, у них просто пересадка. – У вас двадцать кило перевеса, триста двадцать тысяч рублей. Будете платить или я вас снимаю с рейса?

– We'll pay! Платить! – сказал Патрик Браун, спиной и локтями сдерживая напор толпы пассажиров, скопившихся в хабаровском аэропорту за пять дней нелетной погоды. В своих светлых надутых куртках и таких же сапогах он и Лэсли Голдман выглядели заморскими пингвинами среди этой толпы сибирских лесорубов, нефтяников, толкачей, челноков и старателей, одетых в кожухи, меховые полушубки и китайские ватные куртки.

Александра нехотя отсчитала триста двадцать тысяч рублей, это были последние командировочные деньги, и ей жаль было тратить их на перевозку дурацких сувениров, которые американцы тащили с собой с Курильских островов и Камчатки – огромные, как слоновьи уши, ракушки, сушеная морская капуста и в бутылках из-под кока-колы – «живая вода» из Долины гейзеров.

– Может, хоть ракушки оставим? – спросила она у Лэсли.

– Ни за что! – сказал Браун.

И только после проверки паспортов, когда обнаружилось, что весь этот багаж им придется самим тащить в самолет, американцы приуныли:

– Oh, God! Неужели тут нет грузчиков?

– В нашей стране еще нет слуг, мы только что из коммунизма! – усмехнулась Александра и следом за остальными пассажирами волоком потащила свою сумку по заледенелому летному полю к стоявшему вдали «Ту-154».

– Shit! – сказал Браун и последовал ее примеру.

– Fucking Siberia! – И Лэсли Голдман вытащила из своей сумки килограммов десять ракушек и оставила их в снежном сугробе.

Пряча носы и уши от морозной сибирской метели, пассажиры наперегонки спешили к самолету, тащили, отталкивая друг друга, по высокому трапу свои чемоданы и сумки и спешно занимали места в самолете. Американцы, которые за две недели усвоили уже и эту систему посадки в русские автобусы, поезда и самолеты, запыхавшись и с выпученными глазами, плюхнулись на последние свободные кресла – Лэсли Голдман и Браун в двенадцатом ряду, а Александра напротив них и через ряд – в четырнадцатом. Только теперь, в самолете, они почувствовали, как устали от этой поездки! Но слава Богу – все, они провели сорок шесть интервью «фокус-групп» по всему Дальнему Востоку России и побывали даже у пограничников на военных кораблях, которые до сих пор носят имена коммунистических идолов – «Феликс Дзержинский» и «Сергей Киров». Как объяснили им офицеры, всего два года назад пограничные войска были элитой КГБ, и ни у кого из них нет охоты расставаться ни с этим статусом, ни с этими «славными» названиями, ни с портретами Дзержинского, которые висят во всех казармах, где они побывали.

После двухнедельного постоя в суровых сибирских гостиницах и бессонных сражений с их клопами, злее которых только старые коммунистки без пенсии, Александра, Лэсли и Патрик мечтали об одном – долететь до Москвы и влезть под горячий душ в «Президент-отеле»…

Взревели двигатели за иллюминатором. Стюардесса понесла по проходу блюдо с карамельками – этот милый обычай ясельного возраста авиации еще тоже сохранился в России.

– Просьба пристегнуть привязные ремни и воздержаться от курения!

Только теперь пассажиры самолета решились оторваться от кресел, вскочили и принялись снимать свои куртки, пальто, дубленки и меховые полушубки, заталкивая их в верхние ящики и под сиденья. А раздевшись, немедленно зашуршали сумками, вынимая из них пакеты и свертки с едой и выпивкой. Словно только взлетев над землей, они могли без опаски поесть и выпить. Молодой татарин на соседнем с Александрой сиденье постелил себе на колени газету «Рыбак Камчатки» и стальными зубами впился в палку твердокопченой колбасы. Соседи позади – дебелая златозубая блондинка в укороченном платье и супружеская пара пожилых толстяков – разложили на откидных столиках огурцы, свиное сало, сваренные вкрутую яйца, чесночную колбасу и бутылку «Игристого». Компания геологов за ними тут же достала пиво и карты. Лишь супружеская пара снобов в тринадцатом ряду, перед Александрой, интеллигентно уткнулась в журнал «Иностранная литература». Еще дальше, в двенадцатом, сосед Патрика – высокий лысый мужик, похожий на русского комика Евстигнеева и американского артиста Кинсли, но с венчиком редких волос за ушами – повернулся к Патрику и, хмельно улыбаясь, протянул ему початую бутылку «Российской»:

– За дружбу народов!

– Sorry, I'm not drinking, – отказался Патрик.

– Дринкин, дринкин! – настаивал лысый. – Пол Робсон! Дружба! Негр – русский! Дружба! Дринкин!

При слове «негр» Патрик побледнел даже черной кожей своих пальцев, вцепившихся в подлокотники кресла, а белки его глаз налились кровавыми прожилками. Александра вскочила с места, шагнула к лысому, сказала негромко, но с чувством: – Дядя, отдзынь от него! Враз! Понял? Лысый с пару секунд смотрел ей в глаза, но потом сломался и в обход Александры пошел со своей бутылкой к златозубой бабенке в пятнадцатом ряду, сразу за рядом Александры. Но златозубая замахала на него руками с публичной непосредственностью русской актрисы Гундаревой или американской телезвезды Розанн:

– Садись! Садись! После!

Лысый «Евстигнеев» послушно вернулся на свое место.

Самолет, дрожа корпусом, порулил на взлетную полосу.

– Relax (Расслабься), – Лэсли Голдман дала Патрику две таблетки швейцарского невросана и приказала: – Под язык.

Патрик послушно сунул таблетки под язык, достал из своей сумки компьютер – «лаптоп» и, включив его, застучал по клавишам. Его самым сильным впечатлением в этой поездке были сибирские туалеты, и теперь он с увлечением писал трактат о соотношении уровня развития канализации с уровнем цивилизации нации.

Самолет взлетел.

Лэсли Голдман тоже сунула себе под язык таблетку невросана, вставила в уши поролоновые пробки и надела на глаза изящную темную повязку, которую выдают на западных авиалиниях пассажирам бизнес-класса. Конечно, здесь, среди хабаровских челноков, запахов пота, чесночной колбасы, вяленой рыбы и свиного сала, Патрик со своим «лаптопом» и Лэсли с ее ушными пробками и импортной повязкой на глазах выглядели персонажами из комедий Гайдая. Но Александре было не до внешнего вида своих подопечных. Устало проваливаясь в сон без всякого невросана, она слышала позади себя голос златозубой блондинки:

– Приезжаю в аэропорт – Боже мой! – у меня ни паспорта, ни билета! А это я с вокзала сюда звонила, ага! Шофер такси видит – на мне лица нет, говорит: «Что случилось?» Я прошу: гони, милый, назад, на железнодорожный вокзал – паспорт и билет в телефонной будке остались! А голоса нет, ага. Ну, он погнал, но это ж через весь город! Короче, приезжаем, я в телефонную будку – какой там! Пусто! Ну – все! У меня слезы. Думаю, ладно, хрен с ним, с билетом, но без паспорта в самолет не пустят, а новый выправить – это ж с ума сойти! Шофер говорит: иди в милицию, а то с твоим паспортом или убьют кого, или за ЕльТзына проголосуют! Пусть они в аэропорт звонят, чтобы никто по твоему билету в Москву не улетел. Я думаю: да какая милиция? Чо они сделают? Знаю я нашу милицию! Только облают да деньги сдерут. Но иду. Иду и плачу. А они говорят: «Это не ваши паспорт и билет, гражданка? Тут только что какой-то мужик принес, сказал, что в телефонной будке нашел». «Какой мужик? Где он?» «Не знаем, – говорят. – Мы у таких фамилию не спрашиваем». Нет, вы представляете?! Раз в тыщу лет порядочный человек в милицию зашел, а они у него даже фамилию не спросили! Если б я его нашла, я б его в шампанском искупала, ей-богу! А так… Нет, я в Москве в церкву пойду, свечку поставлю! Да иди ты с этой водкой куда подальше, у нас тут свой разговор…

Александра открыла глаза. «Евстигнеев» с водкой в руках обиженной походкой уходил вглубь самолета и там присел на свободное кресло возле двух молодок. Александра закрыла глаза и попробовала донырнуть в свою дрему, где всплывали воспоминания о Москве, убитом муже, этом странном немом Робине и вспыльчивом Винсенте. Господи, как недавно это было и как давно! И как она благодарна этому нестерпимо заносчивому Винсенту, который так деликатно, словно совершенно случайно, вырвал ее из Москвы и отправил в поездку с американцами! Все, все заслонила и отодвинула эта поездка, эти десятки малых и больших приключений и сложностей, интервью с рыбаками Камчатки, с лесорубами и геологами Сахалина, с моряками, учителями и даже детьми на Курилах, где люди уже семь месяцев не получают зарплату, а школа разрушена землетрясением, а в магазинах ни лука, ни овощей, ни витаминов. Итак-по всей стране, Москва – просто рай по сравнению с…

– Да не блядь я, не блядь! Я честная давалка! – вдруг прорвалось к ней сквозь дрему. – Я всю жизнь мужика ищу настоящего! А они счас чего? Они ж такую бабу хотят, за которой они как мыши в солдатской кухне – и тепло, и сытно, и ничо не страшно! Понимаете? Ну нету настоящих мужиков в России, нету! Я ж в магазине работаю, я их всех, паразитов, насквозь вижу! Им что Ель Тзын, что Зю Ган – один хрен, лишь бы выпить дали…

Александра встретила умоляющий взгляд Лэсли Голдман, которая тоже не могла уснуть из-за этой громкоголосой «Гундаревой», и повернулась к своей златозубой соседке:

– Женщина, нельзя ли потише?

– Золотая моя! Извини! – прижала та руки к своей пудовой груди. – Я тебе спать мешаю? Ты спи! Я ни звука больше, ни звука!

Александра повернулась к Лэсли и успокоила ее глазами. Та положила под язык новую таблетку невросана, вставила в уши поролоновые пробки и опять надвинула на глаза темную повязку.

– Наш самолет летит на высоте семь тысяч метров, – объявили по радио. – Температура за бортом – минус сорок семь градусов. Через несколько минут вам будет предложен завтрак…

Александра закрыла глаза.

– Не слышны в саду даже шорохи! Все здесь замерло до утра-а-а-а! – на три голоса запели у нее за спиной. – Если б знали вы, как мне дороги-и-и…

Лэсли вновь сняла повязку, Патрик отвлекся от своего «лаптопа», а Александра опять повернулась назад. «Гундарева» с хмельной вежливостью поспешно наклонилась к ней:

– У меня блядский голос, да?

Александра промолчала, но ее серые глаза были красноречивей слов.

– Все! Поняла! Молчу, как Зоя Космодемьянская! – заявила златозубая «Гундарева». – Слышь, подруга, а ты выпей с нами! А? – и взялась за стакан. – Водки или винца? Чего будешь?

– Спасибо, я не пью, – Александра отвернулась, прислонилась головой к холодному иллюминатору и – разом заснула. Как выключилась. Но минут через сорок новый всплеск скандальных голосов буквально вытолкнул ее из сонного омута.

– Я взяла твои деньги? Ах ты паразит, тля! Я взяла твои деньги?

Александра разлепила глаза.

Через два ряда от нее Лэсли тоже срывала с глаз повязку и очумело вертела головой.

А посреди прохода, над головами проснувшихся пассажиров высилась, подбоченясь, дебелая «Гундарева» в своем укороченном до ягодиц платье и кричала лысому «Евстигнееву», стоявшему напротив нее в гордой позе Наполеона.

– Я взяла твои деньги, сука?

– Взяла! – выпятив грудь, говорил он.

– Ах ты курва ничтожная! Люди, я украла его деньги? Да я ж тебя к себе и близко не подпустила! Я взяла твои деньги, коммуняга хренов?

– Взяла! – упрямо настаивал лысый.

– Да я тебя счас размажу! По самолету! – грудью пошла на него златозубая «Гундарева». И левой рукой вдруг схватила его за рубаху так, что пуговицы прыснули в разные стороны, обнажив его синюю застиранную майку. – Я взяла у тебя деньги? Говори, шестерка партийная! Людям скажи! Я взяла у тебя деньги?!

– Взяла! – гордо сказал «Евстигнеев».

Лэсли в ужасе моргала близорукими глазами, а Патрик, открыв рот, смотрел на эту сцену, как на бродвейский спектакль.

– Скотина! Вот те!

Правой рукой наотмашь златозубая вдруг так вмазала лысому по лицу, что хлесткое эхо пошло по самолету, пассажиры ахнули, а татарин, сосед Александры, вскочил и с силой вдавил кнопку вызова бортпроводницы.

– Я взяла твои деньги? – хрипела блондинка, держа лысого одной рукой за рубаху, а второй, кулаком, била его, как боксерскую грушу, требуя ответа:

– Я взяла твои деньги, сволочь?

Дело происходило на высоте семь тысяч метров, ровно гудели турбины «ТУ», за иллюминатором было минус сорок семь градусов, а внизу, в разрывах бело-пенной облачности необъятная Россия готовилась к первым демократическим выборам президента.

– Взяла, – не сдавался лысый, пытаясь локтями прикрыться от хлестких ударов сибирской продавщицы.

– Нет, я не могу! Я не могу так! – закричала та. – Люди, я его счас выкину из самолета! Ах ты, тварь партийная, иди сюда! – и рывком потащила лысого за рубаху вперед, к выходу из самолета, и проволокла так метров восемь, но потом лысый затормозил – он был крупней «Гундаревой» и еще упирался, хватаясь руками за спинки кресел. И тогда она, подскочив, достала правой рукой до редких волос вокруг его лысины и дернула их с такой силой, что клок остался у нее в кулаке. – Я брала твои деньги, тварь?

Тут, наконец, прибежали юный стюард и стюардессы. Стюард храбрым петушком ринулся разнимать драку.

– Да пошел ты! Пацан! – бабенка отбросила его, как щенка, и снова засадила лысому кулаком в лицо: – Я брала твои деньги? Да я счас убью тебя, сука ты тлетворная!

Стюард психанул от обиды и бросился на бабенку всем телом, как вратарь на мяч. Силой этого броска и весом своего тела он сбил ее с ног в кресло и стал пристегивать ремнем.

Лэсли достала из своей сумки горсть невросана и передала стюардессам.

– It will cool her down…

– Это успокоительное, – перевела Александра.

Но златозубая в истерике оттолкнула и невросан, и стюардесс, и стюарда и стала вдруг стаскивать с себя платье, открыв синие шелковые рейтузы, а на животе – гармошку самодельного, из бязи, пояса-патронташа. Раньше, во время второй мировой войны, в таких корсетах с брикетами вшитого динамита герои бросались под вражеские танки. Но у златозубой вместо динамита в каждом брикете было, наверное, по лимону, то есть по миллиону рублей, а всего на ее животе было лимонов двенадцать, и Александра подумала, как тяжело теперь иметь деньги – ну как их перевозить? в чемодане? Ведь ни чеков, ни кредитных карточек, как у американцев, у людей нет, и вообще, кто при такой инфляции держит деньги в банке?

Стюард и стюардессы натянули на «Гундареву» ее платье, и стюардессы увели ее по проходу к себе, в свой служебный отсек между первым и вторым салоном. Лысый «Евстигнеев» ушел в хвост самолета под руку с юным стюардом. Пассажиры самолета обменялись красноречивыми взглядами и вернулись к своим делам: кто читать «Иностранную литературу», кто дожевывать свои деликатесы. Патрик снова застучал на своем «лаптопе», Лэсли с американским упрямством снова сунула в уши поролоновые пробки и натянула на глаза повязку – «невидимку», и Александра тоже нырнула в свой сон.

Тихо было в небесах над Россией, и Александра уснула мгновенно.

Но где– то через час -опять грохот, крики, землетрясение.

Открыв глаза, Александра увидела отступающего по проходу умытого «Евстигнеева» с гладко зачесанным нимбом оставшихся волос вокруг блестящей лысины и наступающую на него дебелую златозубую блондинку.

– Люди! Слушайте его, люди! – кричала она, сияя. – А ты, мерзавец, громче скажи! Громче! Я брала твои деньги, коммунист ты поганый?

– Нет, не брала, – лыбился «Евстигнеев».

– Громче, падла! Чтоб все слышали! Я украла твои деньги?

– Нет, не украла.

– Люди, вы слышали? Ты, паскуда, извиняться будешь?

– Я извиняюсь.

– Нет! Не так! Громче! Ты меня, курвец, на весь самолет позорил! Теперь на весь самолет извиняться будешь! Понял?!

– Понял. Я извиняюсь.

– Нет, ты туда иди, дальше! – она толкнула его по проходу вглубь самолета и с такой силой, что он чуть не упал. – Стой, тля! Вот здесь! Здесь тоже скажи: я брала твои деньги, сука ты мерзкая?

Патрик, ликуя, встал на сиденье – такого накала страстей он не видел даже в Гарлеме!

– Да, ладно вам, женщина! – стали вступаться пассажиры за лысого.

– Не надо! – сурово отмахнулась от них «Гундарева». – Он, подонок, меня еще в аэропорту ловил! В туалет зазывал! А я его отшила -я ж не блядь, я честная женщина! Ну, сучонок, я брала твои деньги, а? В голос говори, людям!

– Не брала, – твердил лысый. – Я извиняюсь.

– Он извиняется! Люди, вы слышите? Они теперь все извиняются! Он свой кошелек спьяну под кресло выронил, а на меня попер!

– Я извиняюсь.

– Да я тя убью, мерзавец! Ты мне ноги целовать будешь!

– Буду.

– На! Целуй! – Она вдруг подняла свою пудовую ногу, а «Евстигнеев» согнулся, как кронштейн настольной лампы, и чмокнул ее в толстую коленку.

Самолет стонал от хохота.

Только татарин, сосед Александры, говорил возмущенно:

– Нет, мужчину так унижать нельзя. Хватит над ним издеваться!…

Но его никто не слушал.

Блондинка-продавщица снова толкнула «Евстигнеева» – еще дальше по проходу.

– Я тебя все равно убью, ублюдок! Скажи и тут людям: я брала твои деньги?

И только протащив его до самого конца салона, вернулась в свое кресло. Но остыть не могла:

– Подонок! Нет, я его все равно убью за позор! Он в Москве дальше аэропорта живым не уйдет! Где мой паспорт? Катя, – обратилась она к своей соседке, – ты мой паспорт не видела? Он же в кошельке был. Елки-палки, опять паспорт пропал! Из-за этого подонка! – Она вывалила из сумки все свои вещи, вытянула из-под короткого платья тяжелый бязевый патронташ с брикетами денег, но паспорта и там не было, и она завыла в голос: – Да что ж я такая несчастная, люди! Опять паспорт пропал! Второй раз за день!

Стюардессы и пассажиры полезли под кресла, кошелек с паспортом нашелся где-то в Двадцатом ряду, и «Гундарева» счастливо затихла с ним в своем кресле.

Лэсли вставила пробки в уши, но тут зажглись табло «Пристегнуть ремни» и по радио объявили:

– Наш самолет приближается к столице нашей Родины, городу-герою Москве! Просьба всем пристегнуть привязные ремни и привести спинки кресел в вертикальное положение!

Лэсли вынула пробки из ушей.

– Не дали иностранцам поспать! – сказала златозубая «Гундарева» за спиной Александры и тронула ее за плечо. – Скажи своему Робсону, что я извиняюсь.

– Ладно, бывает… – отмахнулась Александра и увидела, что улыбающийся «Евстигнеев» снова подошел к их рядам.

– Ну, что ты пришел? – спросила у него златозубая. – Уйди с глаз моих! Уйди к своему Зю Гану!

– Мириться пришел, – сказал лысый заискивающе.

– Уйди от греха! Я убью тебя, понимаешь? Я тебя размажу! По аэропорту!

– Мужчина, сядьте! – стюардессы под руки увели лысого в конец самолета.

«Ту– 134» грохнулся колесами о посадочную полосу, подпрыгнул, снова прильнул к земле и покатил, гася скорость, к аэровокзалу вдоль череды осколков развалившегося «Аэрофлота» -самолетов с разномастными надписями на бортах: «САМАРА», «КУЙБЫШЕВСКИЕ АВИАЛИНИИ», «TUMEN-AIR», «BASHKIRIA»…

Шофер Штаба избирательной кампании президента встретил их при выходе с летного поля, вскинул на плечо тяжеленные сумки Лэсли и Александры. Они прошли через аэровокзал к «ауди», сели в нее и медленно покатили к выезду из аэропорта. И тут в двери аэровокзала они опять увидели свою златозубую соседку. Она была под руку с… да, с «Евстигнеевым»! Наклонив к ней свою лысую голову, он держал ее под локоток и наговаривал что-то торопливо-интимное, а она слушала и улыбалась золотыми зубками. Ему улыбалась, ага…

У Патрика вытянулось лицо, а Лэсли вдруг завистливо сказала:

– Well! Все-таки есть мужчины в России. Пусть лысые, но есть!

– Значит, лысый Зю Ган может выиграть выборы? – спросил у нее Патрик.

– Запросто, – ответила Лэсли.

35

– … При коммунистах в этой стране была лишь одна форма собственности -корпоративная, – говорил яйцеголовый астматик Марк Бреслау, расхаживая по просторному номеру на одиннадцатом этаже «Президент-отеля», который стал теперь офисом американской команды. – Вся страна принадлежала компании по имени «КПСС Unlimited», и это была монополия, но публичная: каждый мог получить акцию, если вступал в коммунистическую партию. А чем лучше он делал карьеру внутри партии, тем больше он получал акций в виде привилегий, дач, закрытых курортов и больниц. Но все эти блага финансировались только из прибылей…

Это был внутренний, только для членов команды, «брифинг» – подведение итогов двухнедельного опроса всей страны с попыткой осмыслить увиденное, услышанное и отмеченное столбцами цифр на огромной карте России, висевшей на стене. Цифры, записанные синим фломастером, показывали не шесть процентов популярности действующего президента, а – повсеместно! – ноль и даже отрицательные величины. И потому Марк Бреслау был против присутствия на этом брифинге всех посторонних, даже Александры, но Патрик сказал ему: «Come on, Mark! Никто уже не боится КГБ в этой стране! Пусть она посидит!» – и Александра осталась.

– А основной капитал коммунисты не трогали, – продолжал Марк. – Земля, полезные ископаемые, вся рабочая сила и интеллект страны – это было святой и неприкосновенной корпоративной собственностью. За ее счет коммунисты создали армию, бесплатную медицину, ядерную мощь и знаменитый русский балет…

Тут дверь отворилась, и в номер вошла Тан Ель, скромно, как опоздавшая студентка, села у двери с тетрадкой на коленях. Марк переглянулся с Хью Риверсом, Лэсли Голдман и Джимом Рэйнхиллом, но те только бессильно пожали плечами – не выгонять же дочь президента!

– Что ж, продолжим, – сказал Марк. – Итак, при коммунистах вся государственная система выполняла одну задачу: охраняла их собственность мечом и законом. Даже за колоски, которые русские колхозники иногда воровали с поля себе на еду, Сталин сажал в тюрьму на десять лет! Поэтому система держалась семьдесят лет – ее собственность была священна! Конечно, и тогда были жулики, но никто не мог украсть больше, чем он мог спрятать у себя в холодильнике. А уж про то, чтобы отправить украденное за границу, и речи быть не могло! Фурцева, министр культуры при Хрущеве, построила себе дачу за счет средств из культурных фондов, но она не могла даже пенни перевести в какой-нибудь западный банк. И даже Сталин не мог! Когда его дочка уехала на Запад, она оказалась там нищей и закончила свои дни в лондонском церковном приюте. Таким образом, все, что принадлежало коммунистам – даже ворованное, – оставалось внутри страны…

Действительно, подумала Александра, что могли украсть секретари райкомов, обкомов или даже республиканских компартий? Они строили дачи, которыми могли пользоваться только пока были в должности, они ездили в персональных машинах, только пока были в должности, и они получали продукты из закрытых распределителей тоже только до тех пор, пока были в должности и работали на систему. Вся страна – от сахалинских рыбаков до кремлевских вождей – работала на систему, умножая ее мощь и богатства, а получая за это лишь крохи…

– Что сделали Горбачев и Ель Тзын? – продолжал Марк Бреслау, словно забыв о присутствии Тан Ель и обращаясь лишь к своим, американцам. – Они отменили корпоративную собственность партии. И огромная армия чиновников, которая раньше охраняла эту собственность, заставляла ее работать и приносить доход, все они ринулись воровать то, что опекали по своей должности – нефть, оружие, металл, икру, научные открытия – все! И немедленно отправлять это на Запад! Немедленно! Потому что здесь, в России, никакая собственность теперь не защищена – ни украденная, ни наследственная, ни частная, ни государственная. В тюрьму здесь сажают теперь не тех, кто ворует, а тех, кто знает, где, сколько и кем украдено…

Александра невольно посмотрела на Тан Ель. Но та сидела, опустив глаза в свою тетрадку, хотя не писала в ней ничего.

– И эта машина так раскрутилась, – Марк вдохнул порцию кислорода из своего ингалятора, подошел к окну и посмотрел на простирающуюся за ним Москву, – что ее никто не остановит – ни президент, ни Дума, ни прокурор. No way! Она работает как пылесос, который засасывает в себя все, что может, и тут же выбрасывает это за границу, а себе оставляет брокерские. Каждый год на счета русских чиновников в западных банках уходит из России пятьдесят миллиардов долларов! И это не стоимость проданной нефти, газа и алюминия, это только комиссионные, а еще точнее – взятки за снижение цен. Ясно, что государству от такой торговли остаются крохи, которыми оно не может платить зарплату не только шахтерам и учителям, но даже полицейским!…

Александра обвела взглядом комнату. Американцы внимательно слушали их стратега и, вне зависимости от своего возраста и положения в команде, прилежно, как дети в школе, делали записи в своих блокнотах. Эту их черту – полную открытость и стремление проникнуть в логику и резоны бастующих учителей, коммунистических агитаторов, сахалинских рыбаков, которые прямо в море втридешева продают свой улов японцам вместо того, чтобы сдавать его на российские базы, и челноков, заваливших Сибирь бросовыми китайскими товарами, – это их терпеливое и уважительное внимание к любому собеседнику Александра заметила еще в первые дни поездки. И поразилась, насколько ее собственная категоричность, нетерпимость к оппонентам, уверенность в своей правоте отличает ее от них. Как быстро ей хотелось на интервью с «фокус-группами» отмахнуться от нищих красноярских старух и петропавловских бомжей, и как даже сейчас ее мысли отвлекаются от речи Марка… Что он говорит?

– Если вы разделите пятьдесят миллиардов долларов на четыре-пять тысяч властных чиновников, вы поймете, кто сделал горбачевскую революцию и зачем. Отнять у них такие доходы уже не сможет никто! Наоборот, они укрепились и даже сочинили своей системе имидж «народного капитализма» и «открытого рынка», купили и ангажировали средства массовой информации и создали легенды о своих «героях бизнеса». Поэтому сегодня у этого режима нет диссидентов, сегодня в России не вор только тот, кто не может украсть, сегодня русские дети мечтают о профессии бандита, проститутки и банкира, и только самоубийцы могут пытаться совать в эту машину руку или голову, чтобы остановить ее.

Александра во все глаза смотрела на этого умника. Господи, как сумел этот залетный иностранец всего за две недели вытащить из-под уймы российских событий, митингов, бандитских убийств, войны в Чечне, коммунистических речей и рабочих забастовок этот простой и все объясняющий принцип – собственность? Конечно! За всеми российскими разборками – за любыми! – стоит одно слово: собственность.

– Единственный инструмент, который способен реально изменить ситуацию в этой стране, – продолжал Марк, – это закон о неприкосновенности собственности – личной, частной и государственной. И, конечно, самые жестокие меры по соблюдению его. Только это остановило когда-то разгул бандитизма среди первых поселенцев в США и является основой американской экономики по сей день. И только это может обеспечить рост частного предпринимательства в России и западных инвестиций в эту страну. Но поскольку закон об охране собственности может лишить российскую элиту ее доходов от распродажи страны, он не будет принят ни президентом, ни оппозиционной Думой. Депутаты Думы не хотят закрепить за нынешним чиновничеством то, что те уже наворовали, и не могут лишить себя перспективы, придя когда-нибудь к власти, самим украсть еще больше…

«Господи, что он говорит?! – подумала Александра. – При дочери президента! И – где же выход? И что будет с Россией? Со мной?…»

Марк снова вдохнул глоток кислорода из ингалятора и сказал:

– Хотя единственный слой, который, как в Германии или США, мог бы действительно стать опорой процветания этой страны, – мелкие частные предприниматели. А больше – никто. Но их сегодня в России меньше пяти процентов, и их душат налогами все ветви власти, а если говорить точнее, их буквально закатывают в землю двойным катком – налогов и рэкета. Только воистину великий президент, равный Рузвельту или Де Голлю, мог бы сломать этот союз чиновников и бандитов и дать частным предпринимателям возможность спасти эту страну. – Марк, как профессор на университетской кафедре, сел на край стола. – Есть вопросы?

Патрик Браун, как прилежный студент, поднял руку:

– Выходит, нет «хороших» и «плохих» среди кандидатов в президенты. Они все плохие, так?

Марк усмехнулся:

– Я бы сказал иначе. Я бы сказал, что Мэтью Ллойд, который думает заработать миллионы на нашем сюжете, может расслабиться – даже лучшие голливудские сценаристы не смогут сделать Зю Гана плохим, а Ель -Тзына хорошим. Скорее, наоборот – Зю Ган и его люди еще ничего не украли, потому что у них не было такой возможности. Они молоды и энергичны, как команда Клинтона, и у них есть огромные возможности критиковать и бить режим Ель Тзына на всех фронтах. Другими словами, Зю Ган ни в чем не может проиграть Ель Тзыну, за исключением одной мелочи – он коммунист. Но с этим он уже ничего не может сделать. А в этой стране коммунисты за семьдесят лет истребили шестьдесят миллионов своих собственных людей! Тут, как вы сами слышали за эти две недели, нет семьи, в которой нет хотя бы одного репрессированного! То есть на самом деле русские боятся коммунизма! – Марк вдруг развернулся к Тан Ель и сказал: – И это та карта, которую нужно играть, играть и играть – несмотря ни на что! Да, правительство коррумпировано, полиция занимается сутенерством, бандиты стреляют на улицах – но это можно поправить, а вот если придут коммунисты, то будет еще страшней! Да, шахтеры не получают зарплату, учителя не получают зарплату, армия не получает зарплату – но это можно поправить, а вот если придут коммунисты, то будет еще страшней! Понимаете? Мы не говорим вам, что выиграем для вашего отца избирательную кампанию, но мы даем вам инструмент, которым можно выиграть кампанию: антикоммунизм. Мне горько это сказать, но за последние пять лет ваш отец, как игрок в казино, проиграл и растратил весь тот гигантский запас народного доверия, который был у него в августе 1991 года. Но если он покажет, что он еще не старый, трухлявый пень, что он знает, чего хочет народ, и начнет выполнять свои обещания – он может выиграть выборы! – И вдруг совершенно иным, мягким тоном Марк закончил: – Хотя дома, в Америке, человеку с таким рейтингом мы советуем выйти из гонки. Вы поняли меня?

Тан Ель впервые подняла глаза от своей тетради. В них стояли слезы.

– Thank you, – произнесла она негромко.

36

Винсент гнал по Москве в новеньком «мерседесе». Эта машина пришла три дня назад в числе первых восьми «мерседесов», которые привез из Германии Машков для покрытия броневой сталью, а остальные девяносто две остались на заводе в ожидании предоплаты. Да, после давешней истории с отмороженными Винсент не мог доверить перевозку таких дорогих машин без охраны, и Машков, очистив квартиру Александры от шпаны и наркоманов, сам слетал на «Мерседес-Бенц», сам получил там машины с конвейера и погрузил их в международные автофургоны, а на польско-германской границе у Франкфурта его встречали коллеги из польской охранной службы – двадцать вооруженных бойцов, которые «по дружбе», то есть в обмен на аналогичные услуги на российской территории, сопровождали «мерседесы» до Бреста. Здесь, на белорусской границе, эстафету приняла бригада охранников «Земстроя», и так, без дорожных эксцессов, машины прибыли в Москву, на Пречистенку, в новый гараж «Рус-Ам сэйф, инк.».

«Ну, теперь держитесь!» – сказал Машков Винсенту и Робину и удвоил охрану их офиса и гаража. Но три дня прошли спокойно – если не считать, конечно, всеобщей нервозности по поводу ежедневных коммунистических демонстраций, бандитских налетов на банки и обменные пункты валюты, убийств банкиров, бизнесменов и даже главы Ассоциации московских банкиров Ивана Кивелиди. Что, впрочем, только подняло спрос на бронированные автомобили – телефон в офисе Винсента теперь звонил беспрерывно, нетерпеливые заказчики, которые два месяца назад, на банкете в «Праге», внесли деньги, спрашивали, когда же они получат свои машины, а новые покупатели предлагали по десять тысяч долларов сверх цены, если им дадут машины вне очереди. Но особый и уже совершенно бешеный шторм звонков начался сегодня после мистического спасения Бориса Вере, банковского, автомобильного и нефтяного магната, – его бронированный «мерседес» подорвался на мине и буквально взлетел в воздух, но Бере вышел из машины живой и невредимый, пересел в такси и уехал по своим делам. Имя Вере, миллиардера и друга маршала Сос Кор Цннья, настолько знаменито в России, что все телеканалы прервали свои передачи, чтобы сообщить о его невероятном спасении, и спустя пять минут телефон Винсента буквально закипел от звонков покупателей, а потом среди них прозвучал удивительно знакомый голос:

– Mister Ferrano? It's «New York Times». We just got the information you blow up Mr. Bere, the richest Russian man, in order to promote your fucking business. What is your comment? (Мистер Феррано? Это «Нью-Йорк таймс». Мы только что получили информацию, что это вы взорвали мистера Бере, самого богатого в России человека, чтобы разрекламировать свои ебаные бронированные машины. Это верно, да?)

– Fuck you! – взорвался Винсент и только по хохоту на другом конце провода сообразил, что с таким жутким акцентом не мог, конечно, говорить никто из «Нью-Йорк тайме». – Брух? – сообразил он запоздало. – Is it you? Yobani shit! Я не иметь время на твои мудацки шутки! Мне нада сталь! Сталь! You нанимаешь? И кевлар! И три миллиона баксов платит to «мерседес»!

– Сталь – это не я, – ответил Брух. – Сталь это Болотников.

– Где этот сукин сын? Я неделя не могу его найти!

– Я не знаю.

– Please! Он мне нужен! Если я не плачу за «мерседесы», мы банкроты!

– Попробуй «Президент-отель»…

И теперь Винсент знакомой дорогой мчался в «Президент-отель» – мимо Кремля… через Большой Каменный мост… и направо под знак «проезд запрещен». Но Винсенту было плевать на знаки – месяц назад в ответ на «порше», который он подарил мэру Москвы, курьер доставил ему в офис пакет с подписанной мэром грамотой «Почетный москвич», которую Винсент в сердцах чуть не выбросил в мусорную корзину. «Смотри, что я получил за свой „порше“! – сказал он тогда Болотникову. – Кусок бумаги задницу подтереть!» Но Болотников объяснил ему великую ценность этой бумажки – выставленная под лобовым стеклом машины, она гарантирует защиту от московских милиционеров, ОМОНа, СОБРа и муниципальной полиции, которые буквально охотятся за владельцами дорогих машин и штрафуют их по любому поводу и без таковых. И за три последних дня Винсент уже несколько раз убедился в силе этой бумажки – стоило любому милиционеру увидеть подпись мэра Москвы, как он вытягивался перед Винсентом по стойке «смирно», отдавал честь и говорил: «Пожалуйста, проезжайте!»

Но в воротах «Президент-отеля» даже эта грамота оказалась бессильной. Теперь, без сопровождающего офицера президентской охраны, никто не открыл перед Винсентом высокие решетчатые ворота, а, наоборот, два охранника грубо предупредили:

– Отъезжай или фары поломаем!

– Я ест почетны московит! – гордо сказал Винсент. – Йа нужно видет мистер Болотникофф!

Один из охранников угрожающе занес свою короткую черную дубинку над лобовым стеклом «мерседеса».

– Раз… – сказал он.

Винсент не стал ждать «два», дал задний ход, припарковал машину в стороне от ворот и под пристальными взглядами охранников зашел в кирпичную проходную, больше похожую на КПП секретной воинской базы, чем на форпост пятизвездочного отеля. Прямо за дверью была стальная вертушка-турникет, которую охраняли два гиганта в камуфляже и с короткоствольными автоматами на груди, слева окно с видом на ворота и двор «Президент-отеля», а справа – большая дыра в стене. Из этой дыры на Винсента убийственно пахнуло ацетоном – там за очень низким столом сидел одетый в пальто и перчатки мужчина, он вел пальцем по списку фамилий в своей огромной конторской книге и диктовал эти фамилии в телефонную трубку, а за его спиной два солдата лениво красили стены его каморки какой-то совершенно одуряющей казарменной краской.

Стараясь не дышать, Винсент ждал когда мужчина в пальто закончит телефонный разговор, но прошло минут пять и сквозь ворота к отелю проехало с десяток роскошных лимузинов и «мерседесов», пока мужчина положил трубку и молча поднял на Винсента свои покрасневшие и разъеденные ацетоном глаза.

– You need eye-drops! – пожалел его Винсент и жестами попытался объяснить, что дежурному нужны глазные капли.

Но его забота не произвела на того никакого впечатления.

– Фамилия? – сказал он сухо. – Винсент Феррано. Я хотет видет мистер Болотникоф.

Мужчина повел пальцем по списку в своей конторской книге.

– Но, – сказал ему Винсент. – Я нет ин йо лист. Бат я очен нужно видет мистер Болотников. – И улыбнулся, довольный своим русским.

– Феранову пропуск не заказан, – сказал мужчина, досмотрев свой список.

– Бат ай ниид мистер Болотникоф! – в отчаянии сказал Винсент и закашлялся от запаха ацетона. – Or any Americans! They are living here. Мистер Рэйнхилл, мистер Бреслау. Are they back from the trip?

– Звоните, – мужчина показал на телефон, висевший на стене за спиной у Винсента.

Винсент, почти задыхаясь от запаха ацетона, снял трубку. Но она ответила не голосом телефонистки, а длинным гудком.

– What the number? – беспомощно оглянулся Винсент на дежурного в окне и на гигантов с автоматами. – Numero?!

Никто из них даже не удостоил его взглядом. Винсент в отчаянии набрал «09», потом просто "9" – бесполезно.

– Listen… – снова подошел он к окну, но в это время что-то загудело, как сирена, воздух наполнился радиоголосами, и словно боевая тревога сорвала с места мужчину за окном, гигантов с автоматами и еще два десятка охранников с «воки-токи», которые набежали неизвестно откуда. Мужчина за окном и гиганты-автоматчики вытянулись по стойке «смирно», два пробегавших мимо охранника прижали Винсента к стене и бегло обшарили по карманам, а остальные выскочили через проходную на улицу и двумя шеренгами вытянулись вдоль поспешно открываемых ворот.

Уверенный, что это встречают президента, Винсент выглянул из дверей и увидел внушительную кавалькаду: впереди, клином – три «Мерседеса-600», за ними черный «кадиллак» и грузовик с вооруженными «витязями». Завывая сиренами и вращая разноцветными мигалками, колонна пронеслась мимо Винсента в открытые ворота и подкатила к парадному входу в отель. Охранники стали бегом закрывать ворота, как вдруг «Кадиллак» дал задний ход, чуть не долбанулся бампером в уже закрытые створки ворот, но остановился как раз напротив Винсента, и затененное стекло задней дверцы машины поползло вниз, открыв хмурое лицо маршала Сос Кор Цннья.

– Скрудрайвер! – сказал он Винсенту. – Опять шпионишь?

Винсент, конечно, не понял последней фразы, но использовал момент:

– Ай нид видет мистер Болотникоф.

– Ай Нид – Ху Ит! – сказал маршал, скривился от запаха ацетона и кивнул Винсенту на откидное кресло напротив себя. – Садись!

Винсент нырнул в машину, «кадиллак» проехал тридцать шагов и опять остановился перед входом в отель.

Адъютант выскочил из передней дверцы, открыл заднюю дверь и Сос Кор Цннь направился в отель. Несмотря на жестокий мороз, он по-прежнему был только в маршальском кителе. Адъютант и Винсент поспешали за ним. Знакомым путем они пересекли пустой бело-мраморный вестибюль и лифтом поднялись на последний этаж. При появлении маршала все охранники и здесь вытянулись по стойке «смирно», а офицеры взяли под козырек, но он не отвечал никому, а через загудевшую раму металлоискателя прямиком прошел в конец коридора к двери, которую охраняли два автоматчика. Те услужливо расступились. Маршал, а вслед за ним его адъютант и Винсент вошли в уже знакомую Винсенту приемную с офицерами-секретарями, но маршал не задержался и здесь. На ходу спросив у вскочивших подчиненных «Все в сборе?» и получив в ответ «Так точно!», он направился в высокую дубовую дверь президентских покоев.

Винсент заколебался: стоит ли ему идти к президенту? Но адъютант подтолкнул его в спину, и Винсент последовал за маршалом.

Однако в покоях не было ни президента, ни его дочери. Зато вокруг стола для заседаний сидели человек двадцать мужчин от тридцати до сорока лет – все в деловых костюмах от «Версачи», в рубашках и галстуках от «Армани», в обуви от «Балли» и с «Роллексами» на руках. Винсент тут же опознал в них своих клиентов, которые были на банкете в «Праге» в день открытия «Рус-Ам сэйф, инк.» и авансом купили его «мерседесы». А кроме них, тут еще были Болотников и бровастый брюнет с высокой залысиной, которого, как показалось Винсенту, он только что где-то видел. Но Винсент не успел вспомнить где, как маршал Сос Кор Цннь, сев во главе стола, снял маршальскую фуражку, огладил волосы и сказал собравшимся:

– То-то же! А то вторую неделю, понимаешь, никого не могу в Москве найти! А как бандиты Бере взорвали, так все сами прибежали! Правильно, тут нас никто не взорвет. Ну что ж, с Бере и начнем.

Только тут Винсент опознал в поднявшемся в кресле мужчине того самого Бориса Бере, которого с утра показывают по телевизору по случаю его счастливого спасения во время взрыва «мерседеса».

– Поздравляю, Боря! – сказал ему маршал. – Везунчик ты! Или как говорят в Китае? Мазул тоф?

Собравшиеся рассмеялись, даже переживший взрыв Борис Бере криво улыбнулся.

– Конечно, бандитов, которые хотели тебя убить, мы найдем, – продолжал Сос Кор Цннь. – Однозначно. Я уже дал команду. Но и вы все должны меня понять. Если я через час не принесу президенту деньги на зарплату шахтерам, он мне яйца оторвет. А я – вам. Понятно, да? Поэтому я сейчас выйду на двадцать минут, а вы быстро скинетесь – сколько вас тут?

– Двадцать три человека, – доложил адъютант.

– Ну, по сорок миллионов с носа и – больше никаких взрывов, я гарантирую.

– Сос Корович! – остолбенели банкиры.

– Да не мне. Не мне, – усмехнулся маршал. – Государству в долг. Выиграем выборы и все отдадим. С процентами.

Банкиры, ошалев, заголосили разными голосами:

– Да вы что? Это невозможно! А если не выиграете? Товарищ маршал, откуда у нас такие деньги?! Да у нас же банки не одинаковые! Разве мой банк можно сравнить со «Столичным»? Да это все равно что отнять!

– Все! – отрезал маршал. – Разговор окончен! Двадцать минут! – И, посмотрев на свой «Роллекс», вышел из президентских покоев, кивком головы приказав Винсенту следовать за ним.

В приемной он подошел к холодильнику, открыл его и показал Винсенту на батарею бутылок:

– Скрудрайвь!

– You like my scrudriver? – догадался Винсент.

– Ю Лайк – Ху Яйк! Давай скрудрайвь! – подтвердил маршал и приказал адъютанту: – А ты учись, бля! Хоть толк от тебя будет!

– Слушаюсь! – козырнул адъютант.

Винсент быстро сделал scrudriver из водки, льда и сока грейпфрута и подал маршалу, который отошел к стене с панелями телеэкранов. На четырех из них были с разных углов видны покои президента и яростный спор оставшихся там банкиров. Из динамика доносились их голоса: «Да пусть меня хоть стреляют – больше трех миллионов я не найду!», «За три, пожалуй, и расстреляет, а вот если дать десять…». Болотников вел список пожертвований, а Борис Вере, как морально пострадавший за всех, соглашался дать только двадцать миллионов и ни цента больше…

Но Винсента привлек не этот экран, а совсем другой.

На нем он вдруг увидел Александру – она плыла на спине по дорожке плавательного бассейна. На соседних дорожках плыли толстая Лэсли Голдман, черный Питер Браун и высокий седоусый Джим Рэйнхилл.

– Oh, they are back! Where is this pool? – спросил Винсент адъютанта маршала и перевел себя, ткнув пальцем в экран. – Где это? Плават – где это?

– А ху-ху не хо-хо? Плавать! – передразнил маршал и внимательно посмотрел на Александру. – Губа у тебя не дура, бля! – сказал он и кивнул адъютанту. – Приведи ее!

– Слушаюсь! – козырнул адъютант и бегом выбежал из комнаты.

Маршал повернулся к Винсенту:

– Так. Ну, колись, бля! Откуда Тан Ель надыбала эту идею насчет американских экспертов?

Винсент беспомощно оглянулся на сотрудников маршала, но никто не перевел ему его вопрос.

– Кто ей донес? – продолжал маршал. – Болотников?

– Why I need Bolotnikof? – догадался Винсент. – Не owe me a steel and he must pay to «Mercedes» for cars shipment. Panimaesh? Это in наша контракт. He suppouse to provide me with all bullet-proof kiviar and metal to делат bullet-proof car. Understand?

От волнения Винсент забыл даже те русские слова, которые знал, но тут в комнату влетел адъютант маршала с Александрой.

– Oh, good! – облегченно сказал ей Винсент. – Скажи ему: мы получили несколько машин из Германии, чтобы начать наш бизнес. На бронированные машины сейчас самый спрос, особенно после этого инцидента! По контракту русская сторона должна поставить нам все пуленепробиваемые материалы – сталь, кевлар и прочее. Мы уже заплатили за это вашим военным заводам. Но мистер Болотников не поставил мне ничего! Ноль! И еще он должен три миллиона «мерседесу» из тех двенадцати, что мы собрали. Но он прячется от меня вторую неделю…

Александра синхронно переводила и одновременно вытирала полотенцем свои еще мокрые волосы. Адъютант маршала вытащил ее из гостиничного плавательного бассейна и приволок сюда прямо в купальнике – Александра лишь успела набросить на себя махровый халатик и захватить полотенце. Но именно эта влажность ее тела, обнаженность высокой шеи и ног выглядели тут, в окружении мундиров и деловой обстановки, совершенно искусительно. Ноздри у маршала расширились и глаз заблестел – он, казалось, даже не слышал, что говорила Александра, а лишь пожирал ее глазами. И автоматически отвел в сторону Винсента руку с пустым стаканом – за новым скрудрайвером.

Но Винсент, чтоб хоть как-то остудить маршала, заполнил его стакан только льдом и соком.

Тут высокая дубовая дверь открылась, из нее вышли Болотников и Борис Вере, за их спинами стояли остальные банкиры.

– Сос Корович, можно вас?

– Сколько? – жестко спросил их маршал.

– Двести два миллиона, – сказал Бере и развел руками. – Хоть стреляйте!

Маршал посмотрел ему в глаза, потом медленно расстегнул нижнюю пуговицу кителя и достал из кобуры сталинский, инкрустированный перламутром пистолет.

Бере побелел, у Болотникова задрожала нижняя губа, а остальные банкиры отпрянули от двери.

Маршал посмотрел на расширившиеся от ужаса глаза Александры и сказал адъютанту:

– Убери ее, – и кивнул на Винсента: – и его тоже.

Адъютант тут же вытолкнул Александру и Винсента из комнаты.

– Идите отсюда! – сказал он в коридоре.

– Куда? – спросила Александра.

– Куда хотите!

Но не успели они сделать и шагу, как за дверью прозвучал выстрел. Адъютант ринулся обратно, и в открытую дверь Винсент и Александра увидели маршала и совершенно белых Болотникова и Вере. Маршал был хорошим стрелком, и сталинский пистолет не подвел его – пуля порвала пиджак на левом плече миллиардера.

– Ну?! – сказал маршал, сдвигая дуло пистолета чуть вправо.

– Я отдам!… Я отдам сорок… – тут же сказал Бере.

Маршал перевел пистолет на Болотникова.

– Я все отдам! Все, что есть… – затрясся Болотников. – Весь актив моего банка, двадцать семь миллионов! Я отдам…

– No! – крикнул Винсент и рванулся туда, в комнату: – No way! No!…

Гиганты с автоматами на груди успели схватить его только сзади, когда он уже был почти в комнате.

– But he has my money! – отбивался Винсент и кричал: – Yuri! Это мои деньги! Twelve millions belong to my company! You a' sonofabich! Двенадцать миллионов – деньги моей компании! Ты сукин сын! Don't touch my money! He тронь мои деньги!

Банкиры столпились в дверях президентских покоев, глазея на эту истерику, но тут гиганты-автоматчики, уже не церемонясь, вышвырнули Винсента в коридор, а за их спинами, в приемной, маршал жестом вернул банкиров назад, на их места и ушел за ними в президентские покои выжимать из них деньги. Его адъютант закрыл изнутри дверь приемной.

– Oh, my God! – Винсент схватился за голову и вдруг опять закричал в истерике на весь коридор, мешая русские, английские и итальянские проклятия и стуча кулаками в стену президентских покоев: – No! Yobani Russki! You can't do it to me! Vai in culo! Na hay all of you! Mondo boia!

Александра пыталась его успокоить, набежавшие из разных концов коридора охранники тут же схватили его и потащили прочь, но Винсент рвался из их рук, взбрыкивал ногами и орал:

– 1 hate you! Я ненавижу вас! Fuck your president! Fuck your KGB! Fuck your democracy! Vaffanculo!

Охранники протащили его через раму металлоискателя и вышвырнули на лестницу. Винсент кувырком пролетел пролет и упал на мрамор лестничной площадки, но тут же вскочил и в запале ринулся вверх:

– Okay, kill me! Убивай меня! Ya vas ebal! Testa di merda!

Александра буквально повисла на нем.

– Стоп! Come on! Перестаньте! Cool down, please!

Распахнувшийся халат обнажил ее тело в узком купальнике, но что может остановить взбесившегося сицилийца? Он тащил ее на себе вверх по лестнице и орал стоявшим там охранникам, которые уже взвели на него свои автоматы и пистолеты:

– Yes! Shut me! Убивай! Fuck you! Fuck you all! (Да! Стреляйте! Ебать вас! Ебать вас всех!)

Негромкий звук спускаемых предохранителей заставил Александру в панике оглянуться на охранников.

– Не-ет! – задушенным голосом крикнула она и вдруг залепила орущий рот Винсента своим поцелуем. Винсент, замычал, пытаясь вырваться, но Александра обхватила его руками и ногами и, закрывая своим телом от охранников, целовала его взасос.

Охранники наверху рассмеялись и опустили оружие, а до Винсента и через его куртку дошло, наконец, сухое пламя ее обнаженного тела. И – он вдруг возбужденно напрягся, его глаза закрылись, а губы, язык и все его тело с бешеным сицилийским темпераментом ответили на ее поцелуй. И руки сами ринулись вниз, к ее ягодицам, и чресла прижались к ней с явным намерением немедленно пронзить ее всей его неизвестно откуда воспрявшей юношески-буйволиной мощью.

– Эй! Вы! – оторопели охранники. – Кончай тут трахаться!

Но Александра уже и сама оторвала от Винсента свои губы, открыла глаза и очумело встряхнула головой.

– More… Еще… – хрипло попросил Винсент, не открывая глаз и не выпуская ее из рук. Ее горячее тело было совсем рядом и влажные губы – тоже.

– Smetalla! – негромко сказала она. Изумленный этим итальянским «перестань», Винсент открыл глаза.

– Now you can really kill me. (Теперь вы можете меня убить), – сказал он зырящим сверху охранникам.

– Fuck you! – ответили те и ушли.

– Put me down, please. Отпустите меня… – Александра оттолкнулась от Винсента и выскользнула из его рук.

37

Ремонт после засорения канализации пошел Думе на пользу. На нижних этажах обновили паркет и заменили ковры, во всех туалетах поставили новые финские унитазы, положили туалетную бумагу и повесили электрические рукосушители и надписи: «Посторонние предметы в унитазы не бросать!» Однако какой-то специфический запах остался. «Здесь думский дух, здесь думой пахнет!» – искажая классиков, острили журналисты, постоянно болтающиеся на втором этаже возле конференц-зала в ожидании пресс-конференции Зю Гана, Жир Ин Сэна, Йяв Лин Сана и других политических звезд. Эта небольшая площадка слева от центральной лестницы стала своеобразным клубом по обмену информацией, слухами и догадками, которые через несколько минут реализуются в полукруглом конференц-зале и затем разлетятся по десяткам радио – и телестанций, газетам и иностранным телеграфным агентствам.

– А верно ли, что правительство провело секретный опрос населения и выяснило, что у действующего президента нет шансов выиграть выборы?

– Это секрет полишинеля. Какие бы опросы они ни проводили, результат очевиден: правительство Ель Тзына привело страну к банкротству. История не знает примеров переизбрания президента, который развалил свою страну, позорно проиграл войну и сделал нищими тридцать шесть миллионов человек.

– В случае вашего прихода к власти кто начнет гражданскую войну: буржуазия, чтобы не допустить национализации ее бизнесов, или правительство, которое захочет эти бизнесы национализировать?

– Никакой гражданской войны не будет. Это сказки, которыми действующее правительство пугает народ. Почитайте обращение банкиров к президенту. Они не боятся никакой национализации и предлагают президенту найти компромисс с нами. А не наоборот. Обратите на это внимание.

– Вы так уверены в своей победе, что, по слухам, уже провели, распределение портфелей в своем будущем правительстве. Скажите, кто наш следующий премьер-министр? И правда ли, что вы предложили эту должность московскому мэру Йю Лу Жжу? Или ваше правительство будет состоять из одних коммунистов?

– Правительство не будет формироваться по партийной принадлежности. Мы за правительство деловых людей. Кто может больше принести пользы стране, тот и войдет в правительство. А что касается должности премьер-министра, то мы действительно ведем переговоры с людьми, которые зарекомендовали себя с лучшей стороны. В этом списке не только московский мэр, но и другие известные люди.

– В том числе нынешний премьер-министр?

– Я не хотел бы называть фамилии.

– Но вы не отрицаете проведения переговоров с московским мэром и нынешним премьер-министром?

– Я не отрицаю и не подтверждаю…

– Как вы прокомментируете слухи о том, что у вас есть секретная программа-максимум, в которую входят законы о деприватизации и национализации промышленности и возрождение Госплана?

– Это чушь! Никакой секретной программы у нас нет!

– Но цензуру вы введете, не так ли? И телевидение будет национализировано -вы сами это сказали на прошлой пресс-конференции. Надеюсь, вы не отказываетесь от своих слов?

– Я никогда не отказываюсь от своих слов. Но не нужно приписывать мне того, что я не говорил. Я сказал, что цензура существует сейчас, что, в то время как хозяева телеканалов дают партии власти любое время, наши выступления жестко лимитированы. И это притом, что с телеэкранов круглые сутки льется порнография и идет продуманная вестернизация русского народа и развращение детей и юношества.

– Значит, вы с этим покончите?

– Да, мы покончим со всеми формами пропаганды порнографии, насилия, бандитизма и с намеренным уничтожением русской культуры и искусства.

– То есть, введете цензуру и создадите министерство информации?

– Мы введем ограничения, которые будут защищать наш народ от пропаганды разврата. Такие ограничения есть во всем мире…

– Это называется цензура!

– Не нужно пугать меня этим словом.

– А министром информации будет ваш друг полковник Ан Пил?

– Министром информации будет человек, достойный этой должности.

– А полковник Ан Пил достоин этой должности? Да или нет?

– Конечно, достоин! Но есть и другие канди…

Насчет «других кандидатов» никто слушать не стал, а мгновенно, по «Моторолам», «Эриксонам» и прочим телефонам, прямо из зала пресс-конференций выбросили в эфир сенсацию номер один: министром информации в правительстве коммунистов будет полковник Ан Пил! Тот самый, который на всех митингах клянется очистить прессу и телевидение от евреев, армян, либералов и демократов.

38

– Твоими деньгами только задницу можно прикрыть, – сказал президент маршалу Сос Кор Цннью.

В парилке было нежарко, поскольку врачи вообще запретили Ель Тзыну всякие парилки, не говоря уже о теннисе, алкоголе и прочих удовольствиях. Но он не мог отказать себе в блаженстве полежать на теплых деревянных полках, расслабиться каждой мышцей и костью и подышать запахами распаренных березовых веников и свежих еловых лап, которыми так умело, по-сибирски наловчился выстилать пол этот сукин сын Сос Кор Цннь. В этих его слабостях – известном всему миру пристрастии к спиртному, а также к лежанию на печи до самого последнего момента, когда нужно хватать дубину или автомат и выскакивать на мороз для роковой схватки с татарами, с Наполеоном или с Гитлером, он, несмотря на свою китайскую фамилию, идеально соответствовал должности президента русского народа. И он же был лучшей иллюстрацией влияния личности на ход исторических событий. Именно медвежьей мощью своего характера он сумел подмять и сокрушить самого ловкого и, пожалуй, самого знаменитого политика последней половины двадцатого века – Михаила Горбачева. На протяжении пяти лет весь мир сначала со смехом, а потом с удивлением и оторопью следил за этой феноменальной схваткой. Только американцы в фильме «Рокки» смогли показать, как характер побеждает любую силу – даже чемпиона мира по боксу. Но в его детстве не было, конечно, никаких американских фильмов. Зато был маленький передвижной цирк «шапито» под полосатым брезентовым куполом. Гремела музыка, вылетали из пушки гимнасты, медведь ездил на одноколесном велосипеде и фокусник разрезал пополам красивую тетю в блестящем трико. Но самым захватывающим было выступление двух клоунов – большого и маленького, которые вместе, в обнимку, выходили на арену, как два неразлучных друга и брата. Они веселились, прыгали друг через друга и всячески смешили публику, но потом почему-то рассорились и большой выбросил маленького с арены и стал выступать один. Но маленький тоже хотел выступать и лез на арену. А большой хватал его за воротник и выбрасывал с арены, как щенка. И снова выступал один. Но маленький, отдышавшись, опять лез на арену – под хохот публики. А большой его снова выбрасывал. А маленький лез опять. И тогда большой так его побил, что публика перестала смеяться и стала сочувствовать маленькому. И когда маленький, отдышавшись, снова полез на арену, уже никто над ним не смеялся, а, наоборот, все ему сочувствовали. Но большой все-таки опять побил маленького и снова выбросил его с арены в пыль и грязь. И тут весь цирк стал просить маленького подняться из грязи, а он стал спрашивать публику, нужно ли ему снова лезть в драку и все дети с радостью закричали: «Да-вай! Да-вай!» И от этих криков большой клоун стал с испугу уменьшаться и съеживаться, а маленький, наоборот, раздуваться и расти так, что вырос выше большого, побежал на арену и легко победил.

Маленький Ель Тзын заставил маму три раза сводить его в этот цирк, а потом еще шестнадцать раз проникал туда без билета с уличными пацанами – каждый день, пока цирк не уехал в другой город.

В его схватке с Горбачевым все повторилось, только ареной был уже не цирк, а вся Россия. И схватка была похлеще, чем в «шапито» или на боксерском ринге. Каждый из них швырял противника о помост с такой силой, что трещали и лопались опоры страны. Ель Тзыну пришлось развалить Советский Союз, КГБ и даже КПСС, чтобы выбить из-под Горбачева кресло президента страны. Он победил не только Горбачева, он победил саму Историю – под бурную, стоя, овацию всей страны!

Но, победив, тут же продолжил тысячелетнюю традицию пристрастия русских к алкоголю. Именно этой болезнью многие западные историки объясняют исторические катастрофы России. «Злоупотребляя набизом, русы пьют его днем и ночью так, что иной из них и умирает с кубком в руке», – писал еще в 922 году первый арабский посол в России Ибн Фадлан своему падишаху. «Если бы судьба уберегла последнего царя Николая Второго от большевистских пуль в подвале Ипатьевского дома в Екатеринбурге, – говорится в недавно опубликованном реестре недугов кремлевских руководителей, – пагубное пристрастие к алкоголю, вероятно, все равно сделало бы свое дело. Крепко пьющий император, который первым ввел в обиход распространенную ныне методику закусывания коньяка долькой лимона с сахарной пудрой, страдал этим заболеванием по наследству. Батюшка его, император Александр Третий, почил в возрасте 49 лет от нефропатии, вызванной алкоголизмом». История сохранила и документы о том, как пыталась императрица противостоять этому пьянству. Она не давала Александру пить, обыскивала во дворце все комнаты и изымала все спиртное. Но, дождавшись, когда жена удалится, Александр доставал плоскую флягу с коньяком из-за голенища своего сапога и распивал ее с начальником своей охраны. Если же царица изымала и эту флягу, они открывали «НЗ» – полую металлическую трость с костяным набалдашником, в которую помещалось пол-литра коньяка. А в Пензенской области, в музее знаменитого когда-то Никольского хрустального завода, среди редких хрустальных сервизов, которые по заказу русских царей делали здесь для подарков арабским шахам и европейским королям, до недавних пор хранился прозрачный и простой с виду граненый стакан. Фокус этого стакана состоял в том, что когда в него наливали водку и подносили ко рту, то ясно видели плавающих в этой водке мух. Этот удивительный стакан был сделан по заказу русской императрицы, которая думала таким образом отвадить от алкоголя своего мужа и сына. Но – не отвадила…

Возможно, поэтому не смогли противостоять алкоголю и последующие кремлевские вожди. Сталин любил накачивать коньяком своих соратников, а потом заставлял их петь и плясать. Так он проверял их лояльность. Никита Хрущев мог выпить две бутылки водки и после этого сплясать Сталину чечетку или выступить с речью на партийной конференции. А про пьянство Брежнева в России вообще рассказывали сотни анекдотов. Потом был Горбачев – его антиалкогольная кампания была настолько чужда традиции, что народ сначала прозвал его «минеральным секретарем», потом «масоном», «агентом ЦРУ и Моссада», и наконец сменил на «своего в доску» Ель Тзына…

Однако все эти ссылки на алкоголизм русских правителей – пустая забава историков, поскольку русская история развивалась не по пьяной прихоти своих властителей, а как раз вопреки ей! Пили-то все. Но только те, кто восходил к власти, не для того, чтобы побалдеть на троне, а с жаждой переустройства страны, и создали русскую историю: крестивший ее легендарный беспутник и пьяница князь Владимир, неврастеник Иван Грозный, кутила Петр Первый, распутница Екатерина Великая…

Ель Тзын же рвался к власти токмо ради свержения его личного врага Горбачева, а когда это свержение состоялось и он сам воцарился в Кремле, оказалось, что ни власть, ни тем более какие-то скучные хозяйственные реформы не могут принести того кайфа, который кипятил кровь во время борьбы за престол. Никто больше не выходил на ринг, не дразнил и не заставлял публику сопереживать за него. Только лезли к нему, как мухи на мед, какие-то людишки со своими проектами, предложениями и анекдотами. Чтобы отмахнуться, избавиться от них, он раздавал им лицензии и прочие подковерные блага, и лишь теперь, когда на носу выборы, понял, что пора, пора надевать перчатки и выходить на бой.

Лежа на теплой полке сауны, Ель Тзын мысленно рассматривал своих конкурентов. Кто из них представляет реальную угрозу? Йяв Лин Сан? Молод, интеллигентен и наполовину еврей. «Если находится среди русое человек со знанием вещей и подвижным умом, то они говорят: „Этот более всего достоин служить нашему господу“, и подвешивают его на высоком дереве и оставляют там до тех пор, пока он не распадется на куски!» – заметил ибн Фадлан еще тысячу лет назад. Нет, в России Йяв Лин Сана не выберут президентом, «умен больно!», и пяти процентов голосов не наберет он на выборах. Жир Ин Сэн? Клоун, болтун, полу-адвокат и за должность министра готов лечь под любого. Нет, мелок «Жирик» для России, и его не выберут в президенты. Зю Ган? Да, этот опасен – умеет выпить и знает, куда бить противника. Правильно сказали американские эксперты: Зю Ган был бы непобедим, если бы не был коммунистом. Но не в этом его недостаток, не в этом! А в том, что – потеет! Пить умеет, говорить умеет, хитрить умеет, но – потеет! И, значит, не способен пойти ва-банк и возглавить гражданскую войну. И это надо учесть. Остается кто? Ле Ведь. Да, этот из медвежьей породы. Еще не матерый зверь, еще не обучен политическим играм, и денег на избирательную кампанию у него нет, и команды нет, но уже генерал, герой, прет напролом, как сам Ель Тзын в юности. То есть из всех четверых только этот характером и подходит русским в президенты, только за этого он, Ель Тзын, и голосовал бы, не будь он президентом сам. И, значит, Йяв Лин Сана и Жир Ин Сэна можно игнорировать, бороться нужно с Зю Ганом, а Ле Бедя – приручить, пока молод. Вот стратегия. А Сос Кор Цннь, Бай Су Кой и прочие прихлебатели ни хрена не понимают в людях, видят лишь цифры политических рейтингов и от одного слова «выборы» дрожат и делают в штаны. Еще бы! Наворовали, понимаешь, выше головы, даже в газетах пишут, что за одну его президентскую подпись на какой-нибудь лицензии брали по пять миллионов баксов! Конечно, им проще отменить выборы и приказать солдатам стрелять в каждого, кто против. Десять человек расстрелять, остальные заткнутся – дело нехитрое. Но он уже взял себя в руки и готов к драке. И он знает свой народ – выйди к нему, поднимись на броневик, стань на танке, рвани на себе рубаху да крикни: «Сарынь, на кичку!», «Братья и сестры!» да «Враг у порога!» – и…

– Не остыла банька-то? – спросил Сос Кор Цннь. – Может, прибавить пару градусов?

– Прибавишь, когда я выйду, – Ель Тзын сел на скамье и потянулся всем телом. Потом сказал решительно: – Значит, так, Сосян. Я лечу на Урал поднимать народ. Уральцы меня поддержат. Но ты и Бай Сук из избирательного штаба выходите. Молчи, бля, и слушай. Ты выходишь, а выборами займется Тан Ель…

– Она ж только родила! Ребенка кормит! – удивился Сос Кор Цннь.

– Я те сказал: заткнись и слушай. Твоя задача: выяснить, какие банки содержат Зю Гана и перекрыть им кислород. Понял?

– Понял, отец, чего тут не понять, – обиженно сказал Сос Кор Цннь. – Только учти: Урал – не Урал, но даже американцы считают – на выборах шансы у нас нулевые. И тогда даже ФАПСИ не поможет.

Ель Тзын понял, на что намекал его верный маршал. Два года назад, когда дела в стране еще не были так плохи, как сейчас, Сос Кор Цннь купил в США для Центральной избирательной комиссии, что на Цветном бульваре, колоссальную компьютерную систему моментального подсчета голосов на территории всей страны – такую же, какой пользуются американцы при выборах своего президента. Система обошлась в полтора миллиарда долларов, но дело не в этом. А в том, что компьютерные гении Федерального агентства правительственной связи и информации смогли, тайно подключаясь к этой системе, манипулировать ее подсчетами и «впрыскивать» ей скрытые погрешности до пяти и даже семи процентов от общего количества голосов. То есть незначительный проигрыш можно легко перевести в выигрыш, а незначительный выигрыш – в уверенную победу. Но если у одного кандидата ноль голосов, а у другого все, то проигравшему уже никакие компьютеры не помогут. Однако Ель Тзын презрительно отмахнулся от этого намека Сос Кор Цннья.

– Положил я на американцев! Это Россия, у нас тут свои подсчеты, – сказал он и вдруг спросил у маршала: – Сколько тебе нужно, чтобы ввести ЧП и отменить выборы?

– Да хоть завтра! – воспрял Сос Кор Цннь.

– Ну? – сказал ему президент. – А сколько таких «завтра» у нас до выборов?

И плеснув из ковшика холодной водой на термостат, вышел из сауны, голяком нырнул в плавательный бассейн. И тут же, отфыркиваясь, выбрался из него под всполошенным взглядом дежурного врача, набросил поданный банщиком махровый халат и направился в сторону теннисного корта, который тоже был частью спортивного комплекса правительственного Дома приемов на Воробьевых горах. Врачи, мать их в три креста, запретили ему и теннис, и теперь на корте его пятнадцатилетний внук – в дедовых кроссовках, шортах и в рубашке «Адидас» – играет с его бывшим личным тренером, а ныне министром спорта. А дальше, за ними, за стеклянной стеной спорткомплекса – вся Москва с высоты Воробьевых гор. Залитая зимним солнцем, припорошенная снегом, с дальними куполами кремлевских церквей и Храма Христа Спасителя, который строит Йю Лу Жж. И с москвичами, которые на лыжах сигают с трамплина за оградой правительственного парка. Лепота! Лепота и прелесть! И нормально люди живут, даже на лыжах катаются! Так чего им неймется – выборы! Может, и вправду отменить их на хер?

– Дед! – крикнул внук с корта. – Подай мяч!

Ель Тзын посмотрел на него, усмехнулся и, подняв с пола мяч, с силой запустил его внуку – так, что рука почувствовала свою прежнюю силу, которую даже профессиональные теннисисты называли «убойной».

Но внук в прыжке достал мяч ракеткой и сказал:

– Дед, слыхал новый анекдот?

– Какой? – Ель Тзын подошел поближе.

– После выборов Сос Кор Цннь приходит к тебе и говорит: «Президент, у меня есть хорошая новость и есть плохая, с какой начать?» А ты говоришь: «Ну, начни с плохой». Он говорит: «Плохая новость заключается в том, что лидер коммунистов набрал 75 процентов голосов». А ты вот так чешешь в затылке… – тут внук удивительно похоже изобразил своего деда, – и говоришь: «Н-да, это, понимаешь, действительно плохая новость. Но в таком случае какая же может быть хорошей?» «А хорошая новость, – говорит Сос Кор Цннь, – в том, что ты набрал 76 процентов голосов!» – и внук сам от души рассмеялся своему анекдоту.

Но Ель Тзын без улыбки посмотрел на своего бывшего тренера по теннису, и тот ответил ему точно таким же серьезным взглядом.

39

Робин бездельничал в офисе на Пречистенке, охраняя машины, а Винсент впал в депрессию и пятые сутки валялся в квартире на Пушкинской площади – небритый и готовый к самоубийству. Жизнь была кончена и – когда! Именно в тот момент, когда он держал в руках Александру, когда ее губы отдались его губам! Нет, она не просто защищала его от охранников «Президент-отеля»! Он помнил, с какой страстью вжимались в него ее грудь, живот, пах, как пылко обхватила она его своими руками и ногами… Но все рухнуло и погибло из-за этих ебаных русских! Он банкрот, полный банкрот! Болотников отдал Сое Кор Цннью двенадцать миллионов долларов, собранных на банкете в «Праге», и снова исчез; немцы, хозяева «мерседеса», сняли все деньги с его эскро-счета у Ллойда за машины и требовали еще два с половиной миллиона; жена в истерике звонила из Лос-Анджелеса – к ней пришел «этот факинг горилла Амадео Джонсон» и велел выселяться из дома; а в Москве американцы, которых он привез спасать русского президента, требовали зарплату. "Мы не русские шахтеры, – сказал ему Патрик Браун. – Если по пятницам не будет чека или наличных, мы пакуем вещи и улетаем! Babene?

Винсент выключил телефон, запер дверь, не поднимал шторы, не включал свет. Он валялся на кровати, на скомканной простыне и обдумывал то способы мести, то способы самоубийства. Если бы он знал, где живет этот мерзавец Болотников! Он взорвал бы этого подонка, глотку бы ему перегрыз! Но этот стервец даже в своем банке не появляется… Черт возьми, какой идиот дернул его делать бизнес в России, где на каждом шагу он буквально беспомощный младенец! Его – Винсента Феррано, Сицилийского Буйвола! – ограбили какие-то пацаны в теннисных майках «Оксфорд юниверсити», а он даже не знает, как их искать, чтобы пустить им пулю в лоб! Остается застрелиться самому, но у него и пистолета нет, это не Калифорния. Единственное место, где можно зацепить веревку, чтобы повеситься, – душевой кран в ванной, но даже этот кран мерзавцы-русские укрепили так, что стоило Винсенту подергать его для пробы, как кран выскочил из стены вместе с трубой, ржавым штырем и цементом. Отравиться газом тоже нельзя – печка на кухне электрическая. Выброситься из окна? Упав с четвертого этажа, можно сломать ноги и спину, а вот убиться…

Винсенту было жалко калечить себя, но он готов был заплатить последние деньги, чтобы его убили. Да, это выход! В России за тысячу баксов могут убить кого угодно, он найдет тех отмороженных, которые угоняли его фургон с оборудованием, закажет им собственное убийство, и тогда после его гибели его семья даже получит страховку. Конечно! Это лучше всего! В «Union Life Insurance» у него страховка на триста тысяч – Господи, какой он идиот, что перед поездкой в Россию не застраховал себя миллионов на десять! Зато хоть эти несчастные триста тысяч никакой Амадео не отнимет у его детей, ребята смогут доучиться в колледже, 0 кей, сейчас он пойдет и найдет каких-нибудь отмороженных – их тут полно сшивается у «Макдоналдса» на Пушкинской площади. Заодно и поест. Который час?

Странный шорох за дверью прервал его планы. Винсент насторожился. Нет, ему не почудилось – кто-то тихо возится с дверным замком. Винсент сел на кровати. Это не Робин, у Робина есть ключ, и он открыл бы дверь сразу, а не ковырялся в замке. Воры! О'кей, great – сначала Болотников, а теперь квартирные грабители! Но сейчас он покажет этим ебаным русским, как грабить американцев! Жаль, что у него нет оружия, а то бы он всадил в них всю обойму прямо через дверь!

Винсент неслышно, на цыпочках, прошел на кухню, вооружился кухонным ножом и притаился за кухонной дверью. Даже если у бандитов «Калашниковы», он не отдаст им свою жизнь задешево, а успеет вспороть брюхо одному или двум.

Хотя всего минуту назад он сам собирался заказать бандитам свое убийство, теперь, когда они были рядом, Винсент как-то сразу забыл об этих планах, зато сицилийское бешенство, которое в юности сделало его знаменитым на улицах Западного Голливуда, буквально вскипятило его кровь и натянуло жилы.

Входная дверь открылась, но Винсенту через щель в кухонной двери было не разглядеть вошедших, он только слышал, как щелкнул выключатель, и увидел вспыхнувший в прихожей свет. Потом знакомый мужской голос сказал:

– Будем ждать?

– А фули делать? – ответил второй. – А если он не придет до утра?

И тут Винсент в бешенстве выскочил из своего укрытия – это были Болотников и Брух.

– Fucking scum! – Винсент сбил Болотникова с ног с такой силой, что тот рухнул на пол, выронил свой атташе-кейс и стукнулся головой о стенку. Винсент прыгнул на него и упер нож в горло: – 111 kill you! Where is my money? (Я убью тебя! Где мои деньги?!)

– Подожди! Wait a minute! – схватил его за плечо Брух.

Но Винсент с такой яростью отмахнулся от него ножом, что поранил Бруху руку.

– Fuck off! Я вас обоих прикончу! Вы оба русские свиньи! – и он еще сильнее вжал острие ножа Болотникову под его ебаный кадык. – Отдай мои деньги!

– Идиот! Ты мне руку порезал! – закричал Брух, отсасывая кровь из пореза. – Подожди! Мы принесли тебе деньги!

– Where is it? Где они? – подозрительно спросил Винсент.

– Вот, в этом кейсе! – Брух ногой пнул Винсенту атташе-кейс Болотникова. – Отпусти его, дубина! – и ушел в ванную, чертыхаясь: – У вас есть йод? Бинт? Твою мать! У меня все пальто в крови! Чтоб я еще раз связался с иностранцами…

Винсент, все еще держа нож у горла Болотникова, второй рукой открыл замки атташе-кейса и распахнул его. Двадцать пачек стодолларовых купюр в фирменной бумажной оплетке «Federal Bank of USA» просыпались на пол. Винсент изумленно захлопал глазами: почему наличные? Почему двести тысяч?

Он сел на полу рядом с Болотниковым и спросил растерянно:

– What is it? Что это?

Тут из ванной вышел Брух. Пытаясь залепить порез американским лейкопластырем, изумленно спросил:

– А зачем ты выломал душ? You broke your shower – why?

– Fuck the shower! – огрызнулся Винсент. – Что это за деньги?

Болотников приподнялся, потирая горло и разглядывая свою руку – с перепугу ему показалось, что Винсент проколол его насквозь, но, к его изумлению, на руке не было крови и горло не было даже порезано.

– It's your profit. Это твой доход, – сказал он Винсенту.

– What kind of profit? Откуда? – подозрительно спросил Винсент.

– Ты помог нам собрать пятьсот семьдесят миллионов, помнишь?

Но Винсент не помнил и не понимал.

Болотников вздохнул, как в общении с идиотом:

– Ну, в «Президент-отеле». Когда ты орал, чтобы я не отдавал деньги!

– Но ты же отдал! Все деньги!

– Это было шоу. Для других банкиров. Я и Боря Бере помогли маршалу собрать пятьсот семьдесят миллионов на зарплату шахтерам. А ты своей истерикой нам замечательно подыграл. Но деньги еще не ушли, а лежат в моем банке. И я их пять дней крутил на бирже. Двести тысяч долларов – твоя доля от прибыли, – он встал с пола, отряхивая свое светлое пальто от «Армани».

– Но если ты, сука, еще раз прыгнешь на меня с ножом…

Винсент все еще хлопал глазами, вспоминая ту сцену в «Президент-отеле», когда Сое Кор Цннь выстрелом из пистолета разорвал пиджак на плече Бориса Бере. Неужели и это было только спектаклем для банкиров, собравшихся в президентских покоях? Но тогда эти Бере и Болотников просто гении!

– Но… но как насчет наших двенадцати миллионов?

– It's safe. Они в сохранности, – сказал Болотников. – Я их еще два месяца назад перегнал на Кипр.

Винсент не верил своим ушам:

– Ты не шутишь?

– С тобой пошутишь…

– Значит… Значит, мы можем заплатить «Мерседесу» и получить все машины?

– Можем.

– И отдать полмиллиона «Ллойду»?

– Без проблем.

– И выдать зарплату американцам, которых я привез?

– Легко. Кстати, я пригласил их сегодня в Большой театр. Ты пойдешь с нами?

– Но почему же ты прятался от меня две недели?

Брух взорвался, не выдержав его тупости:

– Чтобы вся Москва видела, что даже ты без денег! Ты же наш партнер! А кто твои клиенты? Банкиры! – и Брух махнул рукой. – Ладно, ты все равно не поймешь наши игры. Иди побрейся и скажи мне наконец, на хрена ты выломал душ из стенки?

Винсент тупо пошел бриться, но вдруг повернулся:

– А как насчет броневых материалов? Мне нужны кевларовые панели, сталь, углепластик…

Болотников вздохнул:

– Все военные заводы стоят – рабочие бастуют.

– Но ты же заплатил за них, не так ли?

– Конечно, я заплатил! – нервно ответил Болотников. – Ладно, что-то придумаем…

– Что ты можешь придумать? Nado dat! – сказал Винсент.

– Может быть, – подтвердил Болотников. – Только кому?

А минуту спустя, когда Винсент, напевая из мюзикла «Эвита» «Don't cry for me, Argentina!» (He плачь по мне, Аргентина!), мылся в душе под струей из кривого и вырванного из стены душа, Болотников вошел в ванную и спросил:

– Так ты идешь с нами в Большой?

– Sure! Конечно! – ответил Винсент и пропел ему из той же песни: – «But truth is I'll never leave you!» (Клянусь, я тебя не брошу!)

– Как раз об этом я хотел спросить, – сказал Болотников. – Ты не устал от России?

– Скажу тебе честно, – ответил Винсент, закручивая кран, который никогда не закручивался до конца. – Я смертельно устал от твоей ебаной страны! Посмотри на этот душ! А ваша вода? Понюхай ее! Это чистая хлорка, моя кожа горит после каждого душа! А ваша еда! А прачечные! А отравленный воздух!

– Тогда… Может, ты продашь свою часть бизнеса?

Винсент замер с полотенцем в руках и в упор посмотрел на Болотникова. Но светлых глазах этого блудливого вундеркинда была одна детская честность. Однако Винсент уже знал ей цену. Теперь, когда он, Винсент, построил весь бизнес и осталось только клепать броню на «мерседесы», которые русские готовы раскупать как хот-дог, Брух и Болотников хотят откупить у него этот бизнес! Винсент усмехнулся.

– А ху-ху не хо-хо? – сказал он по-русски. – Между прочим, я так люблю вашу страну, что помог вашему президенту собрать деньги на зарплату шахтерам! Ot'ebis, молодой человек!

– Well, – сказал Болотников. – Я только спросил.

40

В Большом давали «Лебединое озеро», и американцы таяли от удовольствия. А Винсент… Хотя Винсент не любил балет и терпеть не мог «этих танцующих педерастов», но на этот раз – то ли потому, что он только что заработал двести тысяч, то ли потому, что прямо перед ним сидела его возлюбленная Александра с ее дразняще-пленительными прядями волос на оголенных плечах и высокой шее, – Винсент расслабился и вместе с музыкой летал над сценой, над залом и над всей этой beloved fucking Russia. И в антракте он щедро угощал в буфете «свою команду» шампанским, и острил, и заглядывал Александре в глаза, и видел в них зовуще-волшебные глубины новых лебединых озер, и после спектакля приглашал всех в соседний ночной ресторан «Метрополь» и в дискотеку «Арлекино». Но Лэсли Голдман сказала, что им нужно к утру приготовить новое «мэмо» для Тан Ель, которая теперь возглавила всю избирательную камланию отца.

– C'mon! – настаивал Винсент, стоя с американцами под колоннами парадного входа в Большой театр в ожидании машин Болотникова и Бруха. – Как вы можете работать после такого спектакля?! Жизнь коротка! Смотрите на этот снег! Вы в России, в снегу! Подождите минуту!

Он сбегал к соседнему цветочному ларьку, купил три роскошных букета алых голландских тюльпанов и преподнес два из них Александре и Лэсли, а третий…

– Алекс! – сказал он Александре. – Ты поможешь мне вручить его балерине? Пожалуйста!

– Я не знала, что ты такой романтик, – сказала Лэсли, тронутая его букетом. И села в подошедшую служебную «ауди». – Но нам действительно нужно работать, и нам нужна Александра.

– Я привезу ее, не беспокойтесь! – Винсент удержал Александру за локоть.

– Не забудь про нашу зарплату! – напомнил ему Патрик Браун, втискиваясь на заднее сиденье за Марком Бреслау, толстой Голдман и длинноногим Рэйнхиллом.

– Завтра получите, – успокоил его Винсент. – Пока!

– Саша, ты нам нужна! Really! – сказал, отъезжая, и Бреслау.

– Вдруг я всем понадобилась… – счастливо улыбнулась Александра, глядя вслед укатившим в ночь машинам.

– Это потому что ты очень красива! – просто сказал Винсент.

Она посмотрела ему в глаза и усмехнулась:

– Это Чайковский на вас так подействовал. Пошли, вы хотели вручить букет балерине, – и взяла его за руку, чтобы повести вокруг театра к служебному входу, откуда выходят артисты.

Но он удержал ее:

– Wait! Этот букет тоже твой, – и объяснил в ответ на ее недоумение: – Просто я хотел задержать тебя. Поедем куда-нибудь… – Они подошли к его «мерседесу» и Винсент открыл ей дверь. – В ресторан, в бар – куда угодно! Это твой город – покажи мне его.

– Винсент, вы же слышали, – сказала она, садясь в машину, – мне нужно на работу, они ждут меня.

– К черту работу! Ваш президент подождет, пока мы выпьем по дринку! И вообще, что вы там делаете?

– Я не могу вам сказать. Это секрет.

Винсент возмутился:

– От меня? Я привез их сюда!

Александра промолчала.

– Куда мы едем? – спросил он.

– В «Президент-отель».

– Боже! Никакой романтики! – он тронул машину. – Между прочим, откуда ты знаешь итальянский?

– В Инязе нам полагалось учить два языка. Но я не работала с итальянским и почти все забыла. Куда вы едете?

– Я не знаю. Скажи мне – это же твоя страна.

– «Макдоналдс». На Тверской…

– Что?!! – изумился он.

– Когда я начинала учить английский, я прочла, что все американские подростки назначают свое первое свидание в «Макдоналдсе». Это правда?

– Я не знаю. Я никогда не думал об этом… Хотя – да, это правда. Мое первое свидание тоже было в «Макдоналдсе».

– Расскажите мне о нем.

– Тут нечего рассказывать. Мне было четырнадцать, а ей тринадцать. У нее было странное имя – Мира. Я думаю, она была венгерка. Мы съели по гамбургеру и пошли в кино.

– Какое?

– Я не помню. Я всю картину думал, позволит ли она мне поцеловать себя.

– И?

– Она не позволила. А на следующий день я видел, как она на этом же фильме целуется с парнем из моего класса, – он остановил машину у «Макдоналдса» на Тверской, напротив Главтелеграфа, и они, держась за руки, вошли в пустой – перед самым закрытием – зал.

– Значит, вы помните, какой это был фильм, – сказала Александра.

– Нет.

– Но вы же смотрели его второй раз.

– Да. Но они целовались, а я всю картину думал, как я их убью за это.

Она засмеялась:

– Надеюсь, вы не сделали этого.

– Сделал, – сказал он.

– Что?! – громко, на весь зал, изумилась она – так, что и парень, который мыл полы, и мужчина, одиноко сидевший в глубине зала, разом подняли на них глаза.

Винсент уже пожалел о своей откровенности.

– Well… – сказал он с досадой. – Это было сорок лет назад. Я был подросток из Сицилии. И я был влюблен в нее. Мне дали шесть лет условно. – Он подошел к прилавку. – Что мы будем есть?

– Я не знаю, – Александра как-то сразу потухла, опустила плечи. – Мне расхотелось есть.

– C'mon, Sasha, – усмехнулся Винсент. – Это была шутка. Я разыграл тебя. Как насчет гамбургеров?

– Сукин сын! – и она в сердцах стукнула его по плечу. – Я чуть не заплакала. Чизбургер для меня.

– Два чизбургера, две жареные картошки и две кока-колы, – заказал Винсент юной русской продавщице в форме «Макдоналдс».

– Нет, вы врете! Вы их убили! – сказала Александра, когда они сели за столик. – Признайтесь!

Он посмотрел ей в глаза:

– Женщина! Что ты действительно хочешь? Чтобы мы убивали вас из-за любви или только говорили об этом?

Она молчала, не отводя глаз и словно ища ответа в своей