---

ruru"The Keep" 1981, перевод С. Алукард, В. ТерещенкоBlackJackMS Word (ExportXML.dot) + FictionBook Tools 2002-01-11 70BDFD1C-7F44-4913-BF8D-AC65E2130CCE 1.0

Фрэнсис Пол ВИЛСОН

ЗАСТАВА

ПРОЛОГ

Варшава, Польша.

Понедельник, 28 апреля 1941 года.

Время: 08.15

Полтора года назад на двери было другое имя, польское. Рядом с ним – должность сотрудника и название одного из польских министерств. Но Польша больше не принадлежала полякам, и табличка была грубо замазана густой черной краской. Эрик Кэмпфер на секунду остановился перед дверью, пытаясь припомнить, что здесь было написано раньше. Не потому, что это как-то касалось его, а просто для тренировки памяти. Но вспомнить ему так и не удалось. Теперь же здесь висела другая, тщательно вырезанная из красного дерева табличка, из-за которой по углам проглядывала та самая черная краска. Надпись на табличке гласила:

ГРУППЕНФЮРЕР СС В. ХОССБАХ, РСХА.

Отделение рас и перемещения населения Варшавский округ

Кэмпфер собрался с мыслями. Что было нужно от него Хоссбаху? Зачем он вызвал его так рано? Кэмпфер нахмурился, начиная сердиться на себя за то, что его занимают такие мысли, однако и любой другой офицер СС, даже с такой удивительной карьерой, как у него, испытал бы дурное предчувствие, если бы его вдруг так вот “незамедлительно” вызвали с утра пораньше к начальству.

Кэмпфер глубоко вздохнул, принял спокойный вид и решительно открыл дверь. Капрал, выполняющий роль секретаря генерала Хоссбаха, встал и вежливо поприветствовал его. Это был новый здесь человек, и по его реакции Кэмпфер понял, что солдат еще не знает его, что, впрочем, легко было объяснить: весь прошлый год

Кэмпфер проработал помощником коменданта в Аусшвице.

– Штурмбанфюрер Кэмпфер, – представился он, считая, что этого будет вполне достаточно.

Секретарь повернулся, вошел в кабинет Хоссбаха и тут же вышел обратно.

– Группенфюрер готов принять вас, герр майор.

Кэмпфер прошел мимо капрала в открытую дверь и застал генерала сидящим на письменном столе.

– А, Эрик! Доброе утро! – с непривычным радушием улыбнулся Хоссбах. – Хотите кофе?

– Нет, спасибо. – Вплоть до этой минуты Кэмпфер очень хотел выпить кофе, но слащавая улыбка шефа тут же заставила его насторожиться. Сейчас стоило держать ухо востро.

– Ну, хорошо. Тогда раздевайтесь и устраивайтесь поудобней.

Уже кончался апрель, но погода в Варшаве стояла на редкость холодная, поэтому на Кэмпфере была зимняя форма СС. Он аккуратно снял свою сшитую на заказ шинель, щегольскую парадную фуражку с лихо загнутым полем и настолько бережно повесил их на вешалку, что Хоссбах невольно вынужден был сделать паузу и, наблюдая за Кэмпфером, еще раз обратить внимание на различия в их фигурах. Генерал был полным лысеющим мужчиной, уже за пятьдесят. Кэмпфер же выглядел лет на десять моложе его, был идеально сложен и, несмотря на свой возраст, сумел сохранить прекрасную густую светлую шевелюру. Карьера Эрика Кэмпфера в последние годы была сплошным взлетом.

– Кстати, поздравляю вас с повышением и очередным назначением. Служба в Плоешти – просто лакомый кусочек, – не без доли ехидства улыбнулся Хоссбах.

– Да, спасибо. – Кэмпферу удалось сохранить безразличный тон. – Хотя, конечно, мне будет непросто оправдать такое доверие Берлина.

– Уверен, вы справитесь.

Кэмпфер знал, что все комплименты Хоссбаха настолько же лживы, как и его обещания по поводу переселения польских евреев. А кроме того, генерал и сам хотел бы попасть в Плоешти: редкий офицер СС не мечтал об этом. Ведь шансы для быстрого продвижения по службе у коменданта крупнейшего в Румынии лагеря были весьма значительными. Но в бесконечной погоне за чинами и званиями, хитроумные правила которой вызрели в недрах бюрократической империи Генриха Гиммлера, один глаз всегда должен следить за уязвимой спиной переднего соперника, а другой – за тем, кто пока позади тебя, поэтому ни о каких искренних поздравлениях в данном случае не могло быть и речи.

В напряженной тишине, последовавшей за репликой генерала, Кэмпфер начал бесцельно оглядывать стены и едва сдержал ядовитую ухмылку, заметив на выцветших обоях контрастные квадраты и прямоугольники там, где раньше висели грамоты и дипломы предыдущего хозяина кабинета. Хоссбах не стал украшать стены. Это было характерно для него – создавать впечатление, что он настолько углублен в дела службы, что ему недосуг обращать внимание на такие пустяки, как отделка стен. Кэмпферу же не надо было специально показывать свое рвение и преданность СС. Каждая минута его жизни была посвящена продвижению в этой организации.

Он сделал вид, что изучает висящую на стене большую карту Польши, сплошь утыканную цветными треугольными флажками, отмечающими сосредоточения нежелательных элементов. Год для отделения Хоссбаха выдался действительно беспокойный, да еще через поднадзорную ему территорию начали перемещать польских евреев в “центр переселения” возле станции Аусшвиц. На секунду Кэмпфер представил себе свой будущий кабинет в Плоешти, с картой Румынии на стене, усеянной такими же яркими метками. Плоешти... Вполне естественно, что Хоссбах пытается вести себя нарочито весело, ведь на душе у него совсем другое... Где-то что-то произошло, и теперь Хоссбах не упустит случая напоследок утереть Кэмпферу нос и показать всю свою власть над ним.

– Могу я чем-нибудь быть полезен? – наконец нарушил молчание Кэмпфер.

– По сути дела – уже не мне, а вышестоящему командованию, – задумчиво ответил Хоссбах. – В Румынии возникла небольшая проблема: так сказать, маленькое неудобство

– Да?

– Да. В отдельном подразделении регулярной армии, несущем службу на заставе в Трансильванских Альпах севернее Плоешти, появились потери. Вероятно, в результате действий местных партизан. И тамошний командир хочет передислоцироваться.

– Но ведь это чисто армейские дела. – Кэмпферу начинал не нравиться такой поворот событий. – И они не имеют к СС ни малейшего отношения.

– Боюсь, что имеют. – Хоссбах подошел к столу и взял небольшой лист бумаги. – По приказу Ставки дело передано под контроль обергруппенфюрера СС Гейдриха. Поэтому вполне логично будет передать этот документ вам.

– А почему именно мне?

– Офицер, о котором пойдет речь, – капитан Клаус Ворманн. Тот самый, на которого вы обратили мое внимание еще год или полтора назад из-за его нежелания вступать в партию...

Кэмпфер позволил себе на секунду расслабиться.

– И так как я буду в Румынии, то это дело неминуемо попадет в мои руки? Вы это имели в виду?

– Совершенно верно. К тому же “обучение” в Аусшвице должно было сделать из вас не только отличного коменданта. Вы, наверное, научились там и обращению с местными партизанами... Так что я уверен – вы быстро справитесь с этим заданием.

– Можно мне взглянуть на бумаги?

– Конечно.

Кэмпфер взял протянутый ему лист и обнаружил на нем всего две строки. Он внимательно прочитал их. Потом еще один раз.

– Расшифровка правильная?

– Да. Мне тоже эта формулировка показалась странной, поэтому я перепроверил. Все точно. Кэмпфер снова перечитал донесение:

“Прошу немедленной передислокации. Что-то убивает моих людей”.

Тревожный сигнал. Кэмпфер знал Ворманна еще по Первой Мировой как человека удивительной стойкости. Теперь же, в новой войне, уже будучи офицером вермахта, Ворманн несколько раз отказывался вступать в партию, несмотря на многочисленные беседы с ним и постоянное давление начальства. Но все же он был не из тех людей, кто способен бросить позиции, если они уже заняты. Видимо, произошло что-то действительно серьезное, раз он требует передислокации.

Однако больше всего Кэмпфера обеспокоил сам текст сообщения. Ворманн был человеком интеллигентным и точным. Он знал, что бумага пройдет множество инстанций, и поэтому своими словами наверняка хотел сообщить командованию нечто очень важное, не вдаваясь при этом в подробности.

Но что? Ведь слово “убивает” подразумевает человека, совершающего убийство. Тогда почему перед этим словом стоит “что-то”? Может быть, он имел в виду какую-то вещь или животное, или яд, или природное явление? Но какое?..

– Думаю, нет смысла напоминать вам, – прервал его размышления Хоссбах, – что Румыния – наш союзник, а не оккупированная территория. Поэтому там необходимо соблюдать некоторую тактичность.

– Да, я в курсе.

Некоторую тактичность следовало соблюдать и имея дело с Ворманном. Кэмпфер давно уже хотел свести с ним счеты.

Хоссбах попытался улыбнуться, но улыбка вышла весьма плотоядной.

– Мы все здесь, включая и генерала Гейдриха, будем с большим вниманием и интересом следить, как вы справитесь с этой работой... перед тем, как отправиться в Плоешти.

Кэмпфер уловил некоторое ударение на слове “перед” и небольшую паузу, отделившую его от начала фразы. Не оставалось сомнений, что Хоссбах хочет превратить эту короткую поездку в Альпы в своего рода испытание огнем. Кэмпфер должен был ехать в Плоешти уже через неделю. И если за этот срок он не успеет разобраться с проблемой Ворманна, то начнутся сомнения: тот ли это человек, который способен безукоризненно управлять крупным лагерем, сможет ли он должным образом обеспечивать безопасность важного промышленного объекта, и так далее... И тогда уж недостатка в конкурентах не будет.

Чувствуя необходимость немедленно начинать действия, Кэмпфер резко поднялся и направился к вешалке. – Не думаю, что там могут возникнуть особые сложности. Я планирую убыть через час с двумя взводами солдат. Если не будет задержки с самолетом и движение по железной дороге не нарушено, то мы будем па месте сегодня же вечером.

– Вот и отлично! – бодро подытожил Хоссбах и, не переставая ехидно улыбаться, с легкой иронией отсалютовал в ответ Кэмпферу.

– Я полагаю, двух взводов вполне хватит, чтобы позаботиться о нескольких партизанах. – Кэмпфер повернулся и шагнул к двери.

– Да, пожалуй, это даже более чем достаточно... Но штурмбанфюрер СС Кэмпфер уже не слышал этого язвительного прощального замечания своего шефа. Другие слова занимали его голову: “Что-то убивает моих людей”.

Перевал Дину, Румыния.

28 апреля 1941 года

Время: 13.22

Капитан Клаус Ворманн шагнул к распахнутому настежь окну своей спальни и выплюнул в воздух густую белую струю.

Козье молоко – ну и гадость! Для сыра, может, и сгодится, но только не для питья.

Наблюдая за струйкой, которая, рассыпаясь на мелкие капли, падала вниз на добрую сотню футов, Ворманн мечтательно представил себе полную до краев кружку холодного немецкого пива. Единственное, чего ему хотелось сейчас сильнее пива, – так это убраться ко всем чертям из ненавистного замка.

Но делать это было нельзя. По крайней мере, пока. Ворманн расправил плечи – типично прусский жест. Он был выше среднего роста, но его некогда стройное и мускулистое тело в последнее время стало заметно обрастать жирком. Коротко подстриженные темные волосы, широко поставленные карие глаза, нос с горбинкой от перелома в юности и полный набор зубов, так что можно было широко улыбнуться, когда представлялась такая возможность. Серая форменная рубашка расстегнута до пояса, обнажая мягкий круглый животик. Ворманн любовно похлопал его. Слишком много колбасы!.. Когда он волновался или был чем-то расстроен, то начинал жевать между обычными приемами пищи, и, как правило, это была колбаса. И чем сильнее он нервничал, тем больше жевал. От этого и начал толстеть.

Взгляд Ворманна остановился на маленькой румынской деревушке, тающей в туманной дымке за высокими стенами замка. Крохотные домишки купались в солнечном свете и стояли, казалось, за целый мир от него. Отойдя от окна, он еще раз прошелся по комнате. На мрачных стенах, выложенных из грубых каменных блоков, повсюду виднелись кресты из меди и никеля. Всего их в комнате было сорок девять. Он знал это точно. За последние несколько дней Ворманн не раз пересчитывал их. Он в задумчивости прошел мимо мольберта с почти готовой картиной, потом на секунду задержался возле раскладного походного стола и направился к противоположному окну, выходящему во внутренний дворик замка.

Под окном стояли его солдаты. Те, кто не заступил в караул, собрались в небольшие группы. Некоторые тихо переговаривались, но большинство угрюмо молчало. Все старались держаться подальше от темных мест. Надвигалась ночь. Еще одна ночь. И еще одному из них суждено умереть.

В дальнем углу двора сидел на корточках бледный молодой солдат и что-то яростно строгал. Ворманн прищурился и различил в руках строгальщика небольшой деревянный крест. Как будто вокруг не хватало крестов!

Люди боялись. И он сам тоже. Такая разительная перемена произошла в них меньше чем за неделю. Неожиданно Ворманн вспомнил, как они входили в ворота замка – гордые солдаты вермахта, воины великой армии, покорившей Польшу, Данию, Норвегию, Бельгию и Голландию. Потом, сметя в море возле Дюнкерка остатки британских сил, несокрушимая гвардия фюрера за тридцать девять дней покончила с Францией. А в этом месяце всего за двенадцать дней была захвачена Югославия, Греция пала за какие-то двадцать два дня. Никто не мог устоять против них, прирожденных победителей.

Но все это было неделю назад. Просто удивительно, что могут сделать с гордыми покорителями мира шесть страшных и необъяснимых смертей... В течение недели мир словно сжался, и теперь для Ворманна и его солдат не существовало более ничего, кроме этого крошечного замка, этой холодной гранитной могилы. Они наткнулись на нечто такое, что не могло быть остановлено никакими известными им способами; оно убивало и растворялось, чтобы позже вернуться и снова убить. И постепенно они теряли присутствие духа.

Они... Ворманн вдруг понял, что почему-то забыл включить в их число самого себя, словно он не имел больше никакого отношения ни к злосчастному замку, ни к солдатам во дворе, ни к самой этой войне. Страсть борьбы ушла из его сердца еще в Польше, возле города Познань, когда появились эсэсовцы, и он своими глазами увидел, что случилось с “нежелательными элементами”, попавшими в руки солдат регулярной армии. Тогда он даже высказал свой протест. И с тех пор больше не видел сражений. Но это вполне устраивало Ворманна, ведь в тот памятный день его окончательно покинуло чувство гордости за свою принадлежность к “великой армии победителей”.

Ворманн отошел от окна и вернулся к столу. С тоской посмотрев на фотографию жены и двух сыновей, он медленно перевел взгляд на расшифрованное донесение, лежащее на краю стола:

“Штурмбанфюрер СС Кэмпфер с приданным спецподразделением откомандирован к вам 28.04.41 г. До его прибытия оставаться на прежних позициях”.

Почему, черт возьми, они послали майора СС?! Ведь это позиции обыкновенной армейской части, к тому же в глубоком тылу на территории союзников. И СС, по мнению Ворманна, не имела к ним никакого отношения, как, впрочем, и вообще к Румынии. Но он так многого не понимал в этой войне!.. И потом, неужели там не нашлось никого, кроме этого Кэмпфера? Из всех офицеров почему-то выбрали именно его! Никуда не годный в бою, он, конечно, был первоклассным эсэсовцем. Но только что ему делать здесь? Да еще со своими подчиненными... Ведь это, в сущности, даже не солдаты, а настоящие палачи и могильщики – опорная сила концлагерей. Профессиональные каратели, приученные убивать безоружных и штатских. Это их он наблюдал за работой в предместье Познани. Но зачем их направили сюда?..

Безоружные и штатские... Эти слова почему-то задержались в его голове, и постепенно в уголки губ капитана вползла улыбка, хотя глаза оставались серьезными.

Пусть эсэсовцы приедут... Теперь Ворманн понял, что командование убеждено, будто за убийствами на заставе скрывается невооруженный штатский. Но даже если и так, то этот невидимый мститель наверняка не из тех, кого охватывает раболепный страх перед СС. Пусть приезжают... и почувствуют на своей шкуре страх, который сами так любят сеять. Пусть они поверят в невероятное.

Ворманн верил. Еще неделю назад он рассмеялся бы при одной мысли об этом. Но теперь, чем ближе солнце склонялось к мрачным вершинам гор, тем сильнее он верил... и боялся.

Все произошло за одну неделю. Когда они только прибыли сюда, появлялись вопросы, но страха не было.

Всего неделя... Неужели так мало? Ему казалось, что с той минуты, как он впервые увидел этот замок, прошла уже целая вечность...

Глава первая

Начальнику Генерального штаба сухопутных войск генералу Гальдеру, Берлин.

СПРАВКА

Нефтеперерабатывающий комплекс в Плоешти с севера надежно защищен юго-восточными отрогами Карпат. Единственную, хоть и сравнительно небольшую, угрозу на суше представляет перевал Дину в Трансильванских Альпах. Как утверждается в прилагаемом подробном докладе, из-за неплотного населения и специфических погодных условий района значительные силы противника могут, оставаясь незамеченными, пройти к перевалу Дину по южным склонам Карпатских гор из юго-западных русских степей и выйти на плацдарм в двадцати милях к северо-западу от Плоешти, где перед ними окажутся только равнинные территории

Из-за стратегического значения бензина, производимого комплексом в Плоешти, рекомендуется для охраны северных подступов к объекту во время проведения плана “Барбаросса” разместить небольшое подразделение в пределах названного перевала. Как указано в основном докладе, на перевале имеется старинное фортификационное сооружение, которое может служить передовым наблюдательным пунктом северного рубежа обороны на линии Плоешти – Бухарест.

Приложение: доклад Отдела тактического планирования на 19 листах.

Представлено в порядке информации на рассмотрение командования ОКХ в соответствии с директивой №21.

Штаб обороны Плоешти, Румыния. 1 апреля 1941 года.

Перевал Дину, Румыния.

Вторник, 22 апреля.

Время: 12.08

Длинных дней здесь не бывает ни в какое время года, размышлял Ворманн, глядя на горные цепи по тысяче футов высотой, возвышающиеся с обеих сторон перевала. Солнцу надо карабкаться над горизонтом градусов тридцать, прежде чем оно осветит восточную сторону хребта и, проделав короткое путешествие в девяносто градусов, снова скроется из виду.

Склоны гор близ перевала исключительно крутые, почти вертикальные. Еще немного – и камни обрушились бы вниз. Из-за острых утесов видны длинные цепи окутанных туманом холмов, большинство из которых неожиданно обрывается неприступными кручами, кое-где сглаженными обвалившейся сланцевой глиной. Коричневое и серое – глина и гранит – составляют почти весь здешний пейзаж, лишь местами скрашенный зелеными заплатами сочных весенних лугов. Чахлые кривые деревья, еще голые в это время года, со скрученными от ветра стволами и ветками, цепляются узловатыми корнями за трещины в скалах. Они буквально висят на камнях, как измученные альпинисты, у которых не хватило сил лезть дальше в горы.

Из окна командирского “опеля” Ворманн слышал монотонный рокот двух тяжелых грузовиков с солдатами, а немного подальше – лязг и грохот бронемашины, везущей оружие и провиант. Все четыре автомобиля ползли гуськом вдоль подножия западного склона хребта, где с течением лет основание скалы превратилось в некое подобие дороги. Перевал Дину был на удивление узким по сравнению со всеми предыдущими перевалами, которых Ворманн преодолел уже с десяток, медленно продвигаясь по разбитому серпантину этой единственной в Трансильванских Альпах дороги, ведущей в самое сердце таинственной подковы Южных Карпат – самого дикого и неизведанного места Европы. Ворманн рассеянно посмотрел на дно ущелья, лежащее футах в пятидесяти справа от дороги. Оно было гладким и зеленым от свежей молодой травы, по центру бежала едва различимая тропинка. Там путь был бы короче, но его предупредили, что добраться до конечного пункта на колесах он сможет только по верхней дороге. Так что приходилось ехать по пыльному трескучему камню.

Дорога... Ворманн усмехнулся. Никакой дороги здесь нет. Это просто широкий уступ скалы, а никакая не дорога. Местные жители, очевидно, не верят в современные машины, и поэтому не удосужились даже проложить себе приличную трассу.

Солнце скрылось совсем неожиданно, послышался гром, сверкнула молния, и опять полил дождь. Ворманн выругался. Снова гроза. Погода здесь просто сумасшедшая. Ветер с дождем постоянно обрушивались на склоны хребта, бесконечно сверкала молния, и гром свирепствовал так, будто хотел сокрушить эти горы, а дождь лил сплошными потоками, словно пытаясь утопить их. И они погибнут так же внезапно, как появились здесь.

Неужели кто-то может жить в этой местности? – удивлялся он. Ведь урожаи тут настолько скудные, что едва хватает на пропитание. Правда, козы и овцы должны чувствовать себя неплохо: травы вокруг предостаточно, и чистой воды в горных ручьях – тоже. Но как тут могут жить люди?..

Впервые Ворманн увидел замок, когда, пробившись через блеящее стадо коз, они резко свернули налево. При виде неприступных гранитных стен с широкими тупыми зубцами он сразу ощутил какую-то смутную тревогу, но чувство это было очень неясным. Замок оказался совсем небольшим; его даже трудно было назвать замком из-за более чем скромных размеров. Если верить картам, названия он не имел, и это тоже казалось довольно странным. Перед отъездом Ворманну говорили, что этот форт построен пять с лишним столетий тому назад, однако, глядя на него, можно было подумать, что последний камень здесь положили только вчера. Очевидно, где-то они неправильно свернули. Не может быть, чтобы это сооружение и было тем самым средневековым бастионом, который им предстояло занять.

Остановив колонну, Ворманн сверился с картой и понял, что они действительно прибыли на место своей новой дислокации. Он еще раз взглянул на строение, уже более внимательно изучая его.

Многие годы назад огромный кусок откололся от острой гранитной скалы на западной стороне перевала. Вокруг него образовался глубокий естественный ров с ледяной водой из горного источника. Замок расположился на этом одиноком утесе. Его стены высотой в сорок футов в задней части плавно переходили в гранит скалы. Человек, строивший эту крепость, умело использовал все преимущества ландшафта, предоставленные здешней суровой природой. Замок словно вырастал из неприступного горного монолита. Но самой замечательной частью этого укрепления была его единственная выступающая на середину перевала башня, плоская крыша которой возвышалась не менее чем на сто пятьдесят футов над серыми зубчатыми стенами. Таков был их горный форпост. Крепость из другого времени. Приятное зрелище, если учесть, что в стенах этой древней заставы они найдут надежное убежище от всех непогод во время предстоящих бдений на перевале.

Но почему этот пятисотлетний форт выглядит как новый?

Ворманн кивнул водителю и свернул карту. За рулем был сержант Остер – единственный сержант в их подразделении, заодно выполняющий и обязанности командирского шофера. Остер взмахнул высунутой из окна левой рукой, и все четыре автомобиля снова двинулись в путь. Но едва поворот кончился, дорога стала расширяться и вскоре вывела их на центральную площадь маленькой деревеньки, расположенной к югу от замка.

Остановив машины на середине площади, Ворманн подумал, что это поселение следовало бы именовать как-нибудь по-другому, настолько сильно оно отличалось от привычной глазу немецкой деревни. На крохотном пятачке ровной земли ютилось не больше десятка хижин с обмазанными глиной стенами и ненадежными соломенными крышами, причем все постройки были одноэтажными, за исключением единственного добротного дома у самой околицы. Он стоял слегка на отшибе и имел какую-то вывеску. Ворманн не читал по-румынски, но догадался, что это какая-нибудь гостиница или трактир.

Но он никак не мог понять, зачем здесь нужна гостиница. Неужели кто-нибудь приезжает сюда?

Почти сразу за заборами крайних домов дорога обрывалась у невысокого земляного вала. Отсюда начинался деревянный настил двухсотфутового моста через ров, представляющего собой единственную связь замка с внешним миром. Иначе добраться до крепости было невозможно, разве что вскарабкавшись по отвесным стенам или поднявшись по веревке, перекинутой со стены через ров с почти вертикальными гладкими стенами.

Натренированный глаз капитана сразу же оценил стратегическую важность заставы. Во-первых, это прекрасный наблюдательный пункт. Из башни откроется великолепный вид на весь перевал, а со стен замка каких-нибудь пятьдесят солдат смогут легко удерживать на расстоянии целый батальон русских. Конечно, русским и в голову не придет сунуться в эти дикие горы, но кто он такой, чтобы оспаривать мнение берлинского руководства?

Однако в то же самое время Ворманн оценивал замок и с другой стороны. Это был взгляд художника, ценителя пейзажей. Что лучше – использовать акварель или попытаться маслом передать эту задумчивость и величие? Пожалуй, стоит испробовать и то и другое, и тогда уж сделать окончательный выбор. Для этого у него будет много свободного времени...

– Ну, сержант, – спросил он, едва машины остановились у начала моста, – что вы думаете о своем новом доме?

– Почти ничего.

– Привыкайте к нему. Возможно, остаток военных дней вам придется провести именно здесь.

– Так точно, господин капитан.

Заметив, что Остер отвечает на редкость сухо, Ворманн внимательно посмотрел на него. Сержант был худощавым темноволосым мужчиной, почти вдвое моложе Ворманна.

– До конца войны осталось недолго, сержант. Когда мы выезжали сюда, как раз передали, что уже сдалась Югославия.

– Господин капитан, вы должны были сразу же сказать нам об этом, это подняло бы наш дух!

– А неужели вы до такой степени приуныли?

– Никак нет, но мы все хотели бы оказаться сейчас в Греции...

– Но там ведь нет ничего, кроме крепких напитков, жареного мяса и весьма странных танцев. Вам наверняка не понравилось бы.

– Я имею в виду – чтобы сражаться там, господин капитан.

– Ах, вот почему!..

Ворманн заметил, что его чувство юмора в последнее время все сильнее окрашивается мрачным едким сарказмом. Черта, надо сказать, незавидная для немецкого офицера, а тем более – для немца, который так и не стал нацистом. Но это было его единственной защитой от полного разочарования в жизни и своей собственной военной карьере. Сержант же Остер еще слишком мало прослужил вместе с ним и пока многого не понимал. Но со временем, конечно, и он догадается обо всем...

– Боюсь, что пока вы туда доберетесь, все сражения уже закончатся. Я, например, ожидаю победы прямо на этой неделе.

– И все равно мы считаем, что там послужили бы фюреру гораздо лучше, чем в этих горах.

– Не забывайте, что именно по воле вашего фюрера мы сюда и попали. – Он с удовольствием отметил, что Остер пропустил слово “вашего”.

– Но зачем, господин капитан? Какова наша цель? Ворманн повторил заученный текст:

– Командование сухопутных войск рассматривает перевал Дину как важный рубеж обороны на возможном направлении удара из русских степей в сторону нефтяного комплекса в Плоешти. Если отношения между рейхом и Россией ухудшатся, то русские могут внезапно атаковать эти заводы. А без производимого там горючего мобильность вермахта будет значительно снижена.

Остер слушал очень внимательно, хотя слышал все это уже много раз и сам пересказывал примерно то же самое солдатам. Но Ворманн знал, что сержант так и не поверил ему до конца. Однако он не обвинял его. Любой мало-мальски толковый солдат начал бы на его месте задавать вопросы. А Остер служил в армии уже достаточно долго, чтобы понять, насколько все это странно – отправить закаленного в боях офицера во главе двух взводов без второго офицера в глухое горное место, да еще к союзникам. С этой работой справился бы и самый завалящий лейтенант.

– Но ведь у русских хватает и своей нефти. К тому же у нас с ними подписан договор...

– Ну конечно! Как я про это забыл! Договор... Сейчас ведь никто не нарушает договоров...

– Не хотите же вы сказать, что Сталин способен предать фюрера?

Ворманн еле сдержался, чтобы не ответить ему: “Если, конечно, ваш фюрер не предаст его первым”. Но Остер все равно ничего не понял бы. Как и многие его сверстники, он уже с детства привык отождествлять интересы немецкого народа с волей Адольфа Гитлера. И со временем стал просто одержим нацистской идеей. Гитлер буквально околдовал его. Ворманн же был слишком стар для такой безрассудной страсти. В прошлом месяце ему исполнился сорок один год. Он хорошо помнил, как Гитлер пробился из пивных баров в канцлерство, а потом почти в боги. Но он никогда не любил его.

Конечно, следовало признать, что Гитлер объединил нацию и открыл ей путь к потерянному самоуважению. И за это ни один верный немец не станет винить его. Но Ворманн никогда не доверял этому австрийцу, окружившему себя южанами – баварцами. Ни один уроженец Пруссии не стал бы всерьез иметь дело с этими горластыми выскочками. В них всегда было что-то мерзкое. И то, что Ворманн видел у Познани, наглядно доказывало всю эту мерзость.

– Пусть люди выходят и вытягиваются в цепь, – сказал он, игнорируя последний вопрос Остера. В любом случае, он звучал риторически. – Проверьте настил, выдержит ли он машины, а я осмотрю пока внутренность замка.

Пройдя по мосту, он с удивлением обнаружил, что дерево под ногами вполне еще крепкое. Потом обвел взглядом скалы, образующие стены глубокого рва. До воды на его дне было далеко – футов шестьдесят, не меньше. Лучше сперва разгрузить машины, оставить в них только водителей и пустить по одной.

Огромные деревянные ворота крепости были настежь открыты, как и большинство ставней в окнах башни и стен. Будто перед их приездом замок проветривали. Ворманн прошел через ворота на вымощенный булыжником двор. Здесь было прохладно и тихо. Только сейчас он заметил, что в замке есть задняя секция, врезанная прямо в скалу. С дороги ее не было видно.

Он не спеша осмотрелся. Над головой нависала угрюмая громада уходящей в небо башни, со всех сторон окружали высокие стены. Ворманну показалось, что он находится в объятиях огромного спящего зверя, пробудить которого никто до сих пор не решался.

И тут он увидел кресты. Изнутри стены крепости были сплошь усеяны ими – сотнями, нет, тысячами крестов! Все они были одинакового размера и одной и той же необычной формы: вертикальная планка около десяти дюймов длиной, горизонтальная – восемь дюймов. Но самым странным было то, что горизонтальная перекладина находилась почти на самом верху вертикальной и с каждой стороны имела на концах по отростку, устремленному вверх. Если продвинуть ее чуть-чуть выше, то из креста получилась бы буква “Т” с перевернутой крышей.

Эти странные символы озадачили Ворманна и породили в его душе какое-то смутное беспокойство. Было что-то гнетущее и тревожное в их уродливых тупых очертаниях. Он приблизился к одному из крестов и погладил его блестящую полированную поверхность. Вертикальная планка оказалась из меди, горизонтальная – никелевая, а сам крест был полностью утоплен в шершавую поверхность гранитной плиты.

Ворманн вновь огляделся. Что-то еще волновало его. Чего-то здесь не хватало. И вдруг он понял чего – птиц. Нигде не было голубей. Во всех замках Германии их полным-полно круглый год – они гнездятся в самых немыслимых закоулках и трещинах, на всех чердаках. Здесь же не было ни единой птицы – ни на стенах, ни у окон, ни в башне.

Внезапно сзади раздался шум, и Ворманн резко обернулся, одновременно расстегивая кобуру и привычным жестом выхватывая пистолет. Румынское государство могло быть и союзником рейха, но Ворманн прекрасно сознавал, что в такой глухомани вполне могут найтись и совсем иные группировки. Например, национальная крестьянская партия, которая яростно выступала против союза с Германией, сейчас была уже фактически уничтожена, но остатки подпольных групп кое-где еще действовали. Так что какие-нибудь партизаны могли прятаться и здесь, в горах, горя желанием убить несколько немцев.

Звук приближался. Это были шаги, но шаги твердые и уверенные – кто-то смело шел прямо к нему. Этот звук доносился с задней части двора, и вскоре Ворманн увидел мужчину лет тридцати в безрукавке из овечьей шкуры. Он, казалось, не замечал Ворманна. В руках у мужчины был мастерок с цементом, которым он принялся замазывать небольшую трещину в стене, встав на корточки и повернувшись к капитану спиной.

– Эй, ты что там делаешь? – рявкнул Ворманн. Он рассчитывал, что замок будет пустым.

Каменщик от неожиданности выронил инструмент, вскочил и с гневным видом обернулся на зов, но когда он увидел военную форму и до него дошло, что к нему обратились на немецком языке, негодование на его широком лице уступило место растерянности и испугу. Он пробормотал что-то невнятное, вероятно, по-румынски. Ворманн с раздражением подумал, что ему придется либо искать переводчика, либо самому учить этот язык, если они задержатся здесь хоть на сколько-нибудь приличный срок.

– Говори по-немецки! Что ты тут делаешь?

Мужчина боязливо и нерешительно покачал головой. Потом поднял вверх указательный палец, будто просил немного обождать, и прокричал какое-то слово, похожее на “папа”.

Сверху послышался шум, и вскоре в одном из окон башни показалась голова пожилого мужчины в овечьей шапке. Ворманн не опускал оружие, выжидая, пока незнакомцы быстро переговорят о чем-то между собой. Потом старший из них крикнул сверху:

– Я сейчас спущусь, господин.

Ворманн кивнул и успокоился. Потом снова подошел к кресту и внимательно осмотрел его. Никель и медь... Но выглядели они, почти как золото и серебро.

– На стенах замка шестнадцать тысяч восемьсот семь таких крестов, – раздался сзади скрипучий голос. Человек говорил с сильным акцентом, медленно подбирая слова.

Ворманн обернулся.

– Вы их считали? – Мужчине было на вид лет пятьдесят. Лицом он сильно походил на молодого каменщика, к тому же оба были одеты в одинаковые домотканые рубахи и грубые шерстяные штаны, только у старшего была шапка. – Или просто придумали это число для туристов?

– Меня зовут Александру, – степенно ответил он и слегка приосанился. – Я работаю здесь с сыновьями. И мы никого сюда не пускаем.

– Теперь все будет по-другому. Мне сказали, что в замке никого нет.

– Так и есть, ночевать мы уходим домой. Мы живем здесь, в деревне.

– А где владелец?

Александру пожал плечами:

– Понятия не имею.

– Кто он?

– Не знаю. – Он снова пожал плечами.

– Тогда кто же вам платит? – все это начинало действовать Ворманну на нервы. Может быть, этот человек ничего больше и не умеет, как только пожимать плечами и говорить “не знаю”.

– Хозяин гостиницы. Кто-то приносит ему деньги два раза в год, проверяет замок, делает для себя заметки, а потом уезжает. А хозяин гостиницы платит нам каждый месяц.

– А кто вам говорит, что надо делать? – Ворманн уже приготовился услышать очередное “не знаю”, но его не последовало.

– Никто. – Александру стоял, гордо выпрямив спину, и говорил спокойно и с достоинством. – Мы все делаем сами. Наша задача – следить за тем, чтобы замок всегда выглядел, как новый. А больше нам ничего и не надо знать. Где мы видим работу, там ее и делаем. Мой отец всю жизнь проработал здесь, его отец тоже, и так далее... А после меня будут работать мои сыновья.

– И вы тратите все свое время на поддержание порядка в замке? Я не верю в это.

– Он больше, чем кажется на первый взгляд. В стенах, которые вас окружают, тоже есть комнаты. И в подвале их очень много, и в задней части, которая уходит в гору. Так что работа всегда найдется.

Ворманн обвел взглядом мрачные стены, наполовину погруженные в тень, потом двор, тоже темный, несмотря на светлое время суток. Кто выстроил этот замок? И кто платит за то, чтобы его поддерживали в идеальном порядке? Он не мог понять, кто и зачем. Еще раз оглядев строение, он вдруг подумал, что если бы ему довелось строить эту крепость, то он разместил бы ее на другой стороне перевала, где гораздо больше тепла и солнца. А при таком расположении замка, как сейчас, сумерки в нем наступали неоправданно рано.

– Очень хорошо, – ответил он Александру. – Можете продолжать свою работу после того, как мы обоснуемся здесь. Только не забывайте каждый раз показываться часовым, когда будете приходить и уходить, и ваши сыновья тоже.

Но старик лишь отрицательно покачал головой.

– В чем дело? – нахмурился Ворманн.

– Вы не можете здесь оставаться.

– Почему?

– Это запрещено.

– А кто запретил?

Александру снова пожал плечами.

– Так было всегда. Мы следим за порядком в замке и за тем, чтобы здесь не было посторонних.

– И конечно же, вы с этим всегда отлично справлялись... – Хладнокровие старого румына начинало забавлять его.

– Нет. Не всегда. Бывало, что путники оставались здесь несмотря на наши предупреждения. Мы ничего не могли поделать – нам ведь не платят за то, чтобы мы силой выдворяли их. Но больше одной ночи тут никто не задерживался. А некоторые – и того меньше.

Ворманн улыбнулся. Он ожидал услышать это. Пустой замок, да еще в такой местности, обязательно должен иметь свое привидение. Должна же у людей быть пища для пересудов!..

– А что их пугает? Стоны и вздохи? Или, может быть, звон цепей?

– Нет... Здесь нет призраков, господин.

– Тогда, наверное, здесь происходят убийства. Жуткие убийства!.. А может, самоубийства?.. – Ворманн развлекался. – У нас в Германии тоже полно таких замков, и каждый имеет свою ужасную историю.

Александру покачал головой.

– Нет, здесь никто не умирал. По крайней мере, я об этом не слышал.

– Тогда в чем же дело? Почему никто не выдерживает здесь больше одной ночи?

– Им снятся сны. Страшные сны. И всегда одно и то же... Из того, что я слышал сам, – людям кажется, будто их заперли в крошечной комнате без окон, дверей и без света... В полной темноте... И холодно. Очень холодно... И есть рядом с вами в этой темноте что-то такое... что еще холоднее, чем сама эта темнота... И “оно” очень голодное.

Ворманн почувствовал, что от таких рассказов по спине у него пробежал холодок. Он хотел спросить Александру, а не провел ли он сам хоть одну ночь в этом замке, но, взглянув в глаза старика, сразу же понял все сам. Да, Александру проводил в замке ночь. Но только однажды.

– Подождем, пока мои солдаты перейдут мост, – сказал Ворманн, ежась от холода. – А потом вы покажете мне весь замок.

Александру стоял, растерянно переминаясь с ноги на ногу.

– Мой долг, господин капитан, – с тревогой в голосе продолжал он, – сообщить вам, что в замке не должно быть никаких жильцов.

Ворманн улыбнулся, но в его улыбке не было снисхождения. Он хорошо знал, что такое долг, и уважал чувства старика.

– Я понял ваше предупреждение. Но теперь вы имеете дело с немецкой армией, а это сила, которой вы не можете сопротивляться. Поэтому считайте, что вы выполнили свой долг до конца.

Сказав это, Ворманн повернулся и зашагал к воротам.

До сих пор он так и не увидел ни одной птицы. Снятся ли птицам сны? Может быть, они тоже находят здесь пристанище всего на одну ночь, чтобы потом никогда не вернуться обратно?..

Командирская машина и три грузовика прошли по мосту без происшествий и были поставлены во дворе. Солдаты двигались вслед за ними пешком, неся на себе разную утварь. Сперва они перетащили личные вещи, а потом, в несколько заходов, всю провизию, генераторы и противотанковое оружие.

Пока сержант Остер отдавал приказы, Ворманн вместе с Александру отправился осматривать замок. Его продолжали удивлять кресты, расположенные на одинаковом расстоянии по всем стенам коридоров и комнат. Они, казалось, были повсюду: во дворе, в башне, в подвале, в задней секции, уходящей в скалу. Все комнаты были без мебели, многие из них оказались на удивление маленькими.

– Здесь всего сорок девять помещений, включая башню, – сообщил Александру.

– Странное число, вы не находите? Почему бы не округлить его до пятидесяти?

Александру снова пожал плечами.

– Кто его знает...

Ворманн заскрежетал зубами: “Если он пожмет плечами еще хоть один раз!..”

Они прошли по верхней галерее широкой крепостной стены, окаймляющей вытянутый пятиугольник двора, вершину которого венчала башня, а основанием служил гранитный монолит отвесной скалы. Ворманн заметил, что и на внутренней части высокого парапета с бойницами тоже поблескивают металлические кресты. “Почему же на внешней стороне стен нет крестов?” – подумал он и, не найдя ответа, спросил об этом Александру.

– Там их и правда нет. Только внутри. И посмотрите на эти плиты. Как точно они подогнаны друг к другу! Ведь между ними нет ни капли раствора. И все стены в замке построены именно так. Но этот секрет уже утерян...

Ворманну было наплевать на конструкцию стен. Он указал себе под ноги.

– Вы говорите, что там, под нами, тоже есть комнаты?

– Да, они расположены в два яруса в каждой стене и имеют маленькие окошки на внешнюю сторону и двери в коридор, ведущий ко двору.

– Прекрасно. Там у нас и будут казармы. Ну, а теперь – в башню.

Круглая сторожевая башня заставы тоже оказалась весьма необычной архитектуры. Здесь было пять этажей, на каждом – по две комнаты, которые занимали почти все пространство, оставляя лишь небольшой проход на следующий этаж. Узкая каменная лестница без перил круто взвивалась по северной стороне, упираясь в люк, ведущий на крышу.

Тяжело дыша после подъема, Ворманн облокотился о широкий зубец парапета на крыше башни и опытным глазом окинул открывшуюся панораму перевала. Отсюда он сразу же приметил места, где лучше всего будет поставить противотанковые ружья и пулеметы. Ворманн не очень-то верил в потрепанное оружие тридцать восьмого года выпуска, которым его снабдили, но еще меньше он верил в то, что ему придется всерьез применять его здесь. Как, впрочем, и минометы. Однако разместить их все-таки не мешало.

– Отсюда все как на ладони, – пробормотал он себе под нос.

Неожиданно заговорил Александру:

– Но только не весной, во время тумана. Весной весь перевал покрывает густой туман.

Ворманн запомнил это. Значит, часовым на постах придется не только ломать глаза день и ночь, но и внимательно прислушиваться ко всему.

– А куда подевались птицы? – наконец спросил он. Ему очень не нравилось, что он до сих пор так и не увидел на перевале никого из пернатых.

– Я никогда не видел здесь птиц, – ответил Александру. – Ни одной.

– И вам это не кажется странным?

– Замок вообще очень странный, господин капитан, со всеми его крестами и тому подобным... Но я уже лет с десяти перестал любопытствовать о таких вещах.

– А кто его построил? – спросил Ворманн и отвернулся, чтобы не видеть, как старик пожимает плечами.

– Спросите пятерых, и вы получите пять разных ответов. Одни говорят, будто какой-то опальный боярин из Валахии, другие – что предводитель взбунтовавшихся турок, а некоторые считают, что и сам папа римский. Но кто скажет наверняка? За пять столетий правда спряталась, а сказки разрослись.

– Вы и в самом деле считаете, что он такой старый? – спросил Ворманн, последний раз окидывая взглядом перевал. “Правда может спрятаться и за несколько лет...” – едко заметил он про себя, поворачиваясь к скользкой стоптанной лестнице.

Едва они спустились во двор, как Александру сразу же устремился на звук топора, доносившийся из задней секции замка. Ворманн поспешил вслед за ним. Увидев, что солдаты расковыривают чем-то стены, старик, схватившись за сердце, бросился назад к капитану.

– Господин! Господин! Они вставляют гвозди между камнями! – кричал он на бегу, в ужасе заламывая руки. – Остановите их! Они испортят кладку!

– Чепуха! Это всего лишь несколько гвоздей. Мы привезли с собой генераторы и должны провести здесь свет. Немецкая армия не собирается жить при свечах.

Но, пройдя немного вперед, они увидели сидящего на корточках молодого солдата, который, ловко орудуя штыком, пытался выломать из стены крест. Александру не на шутку разволновался.

– А этот? – громким шепотом спросил он. – Он тоже лампочки прибивает?

Ворманн быстро и незаметно подошел сзади к увлекшемуся солдату. Заметив, что тот почти уже выломал крест, капитан неожиданно задрожал и весь покрылся холодным потом. Во рту сразу же пересохло, а на дно живота опустился тяжелый холодный ком.

– Кто дал вам это задание? – ледяным тоном спросил он, с трудом выговаривая слова.

Солдат испуганно вздрогнул, вскочил и выронил из рук винтовку. Увидев над собой свирепое лицо командира, он болезненно сморщился и втянул голову в плечи.

– Отвечать! – жутким голосом взревел Ворманн.

– Никто, господин капитан. – Солдат, бледный как полотно, вытянулся по стойке “смирно”.

– Какой вы получили приказ?

– Развесить лампы.

– И что вы можете сказать в свое оправдание?

– Ничего, господин капитан.

– Я хочу знать, о чем вы думали, когда действовали как настоящий вандал, а не как солдат немецкой армии. Отвечать!

– О золоте, господин капитан, – покорно признался солдат. Это звучало глупо, он и сам понимал. – Я слышал, будто замок выстроен папой римским, чтобы хранить здесь сокровища. А эти кресты, господин капитан... Они как будто сделаны из золота и серебра. И я просто...

– Вы не выполнили отданный вам приказ, рядовой.

Как ваша фамилия?

– Лютц, господин капитан.

– Значит, так, рядовой Лютц: я вижу, для вас этот день слишком насыщен событиями. Вы не только узнали, что кресты сделаны из меди и никеля, а не из золота и серебра, но также заработали себе право бессменного ночного дежурства на всю неделю. Доложите о полученном взыскании сержанту Остеру, когда закончите с лампами.

Лютц поднял винтовку и, повесив голову, поплелся во двор. Когда Ворманн повернулся к Александру, тот был бледен как смерть и заметно дрожал.

– Эти кресты нельзя трогать! – прошептал перепуганный румын. – Никогда!

– Почему?..

– Потому что так было всегда. В замке ничего нельзя изменять. Потому мы и работаем здесь. И поэтому вам не нужно тут оставаться!

– Хорошая сегодня погода, – ответил Ворманн таким тоном, что стало ясно: разговор окончен. Он сочувствовал старику, но тем не менее должен был выполнять свой собственный долг.

Когда он повернулся и зашагал прочь, вслед ему все еще неслись слова Александру:

– Пожалуйста, господин капитан! Скажите им, чтобы не трогали кресты! Пусть только не трогают кресты!

Как раз это Ворманн решил непременно сделать. И даже не ради Александру. Он и сам не мог понять, почему его охватил такой страх, когда он увидел, как Лютц пытается выломать из стены крест. И это было не просто неприятное ощущение, а настоящий удушливый, леденящий кровь ужас, сжавший все его внутренности. Но он не мог найти ему объяснения.

Среда, 23 апреля.

Время: 03.20

Было уже за полночь, когда Ворманн лег на жесткий походный матрас, расстеленный прямо на полу его комнаты. Он выбрал себе третий этаж башни, чтобы иметь круговой обзор поверх окаймляющих двор стен и в то же время тратить не слишком много сил на подъем. Первая комната служила кабинетом, а маленькая каморка позади нее отводилась под частное помещение. Два передних окна с толстыми деревянными ставнями, представляющие собой узкие прямоугольные отверстия без стекол, выходили на перевал и позволяли видеть все, что творится в деревне. А из задних окон он мог осматривать внутренний двор.

Сейчас все ставни были открыты. Ворманн выключил свет и задержался у передних окон. Вал окутывал легкий туман. Но как только солнце зашло, холодный воздух стал опускаться с горных вершин, смешиваясь с влажным теплом ущелья, и в результате в седловине перевала заструилась извилистая белая река из густого тумана. Луны не было, зато звезды высыпали в таком количестве, как это бывает только в горах. Он мог долго смотреть на них, пытаясь понять сумасшедшую картину Ван Гога “Звездная ночь”. Тишину нарушал только рокот дизельных генераторов, временно установленных в дальнем углу двора. В остальном царил полный покой. Ворманн долго стоял у окна и отошел, лишь когда понял, что начинает дремать.

Но едва он лег на матрас, как сон куда-то сразу же улетучился. Мысли побежали во всех направлениях: сегодня холодно, но все-таки не настолько, чтобы зажигать камин... Да и дров пока нет... И летом, наверное, здесь будет не слишком жарко... Хотя с водой проблем нет – в подвале нашли цистерны, наполняемые прямо из подземного источника... Вот только вечные хлопоты с санитарией... И сколько еще придется здесь проторчать?.. Может быть, дать завтра солдатам отоспаться после трудного дня?.. А может, попросить Александру и его сыновей изготовить для них что-нибудь вроде коек, чтобы не спать на голых камнях?.. Особенно, если придется пробыть здесь до осени или зимы... Если война затянется...

Война... Сейчас она где-то немыслимо далеко, словно и нет ее вовсе. А если и есть. то где-нибудь на другой планете или во сне... Мысль о том, чтобы уйти в отставку, вновь вернулась к нему. Днем он не думал об атом, но теперь, в этой тихой густой темноте, когда он остался наедине с собой, эта мысль незаметно выползла из каких-то бездонных глубин, осторожно коснулась его сознания и заставила задуматься.

Сейчас об этом нечего и мечтать – пока страна ведет войну, а он сидит в этой горной пустыне по прихоти берлинских командиров-политиканов. Он знал, что у них на уме: вступай в партию, или мы не пустим тебя на фронт; вступай в партию, или изведем тебя поручениями вроде этого – будешь сторожевым псом в каких-нибудь богом забытых Трансильванских Альпах. Вступай в партию или подавай в отставку...

Может, после войны он и правда уйдет в отставку? Все-таки весной этого года исполнилось двадцать пять лет, как он в армии. А при нынешнем положении дел четверть века – порядочный срок. Как было бы хорошо каждый день проводить дома с Хельгой, заниматься с мальчиками, оттачивать свои способности в рисовании...

И все же... армия так долго была его домом, что он не мог уже так вот запросто заставить себя порвать с этим прошлым. К тому же в глубине души Ворманн верил, что немецкая армия переживет нацистов. А если быть честным до конца, то и желал этого всем своим сердцем. Только бы он сам смог продержаться...

Ворманн открыл глаза и уставился в темноту. Хотя противоположная стена сейчас пряталась в густой тени, он почти что видел кресты, вставленные в толщу плит. Он давно уже не был религиозен, но их присутствие все равно действовало успокаивающе.

И сразу же вспомнился инцидент в коридоре. Как он ни пытался, ему так и не удалось до конца стряхнуть с себя весь тот ужас, что охватил его при виде солдата – как же его фамилия? Кажется, Лютц... – который штыком пытался выдолбить крест из стены.

Лютц... Рядовой Лютц... С ним придется помучиться... Надо будет сказать завтра Остеру, чтобы приглядывал за ним...

И тут он начал проваливаться в сон, напоследок подумав о том, посетят ли его те кошмары, о которых рассказывал Александру.

Глава вторая

Застава.

Среда, 23 апреля.

Время: 03.40

Рядовой Ганс Лютц сел на корточки под тусклой дежурной лампочкой – одинокая сутулая фигура на маленьком островке света в море сплошной темноты – и глубоко затянулся сигаретой, подперев спиной влажный камень подвальной стены замка. Он снял каску, и стали видны его жесткие светлые волосы над холодными водянистыми глазами и тонкой линией рта. Все тело противно ныло. Он страшно устал и хотел сейчас лишь одного – упасть на матрас и забыться глубоким сном. Если бы в подвале было хоть немного теплее, он задремал бы прямо здесь.

Но он не мог себе этого позволить. В семи ночных дежурствах подряд и так было мало радости, а что произойдет, если его вдобавок найдут еще спящим на посту, – одному Богу известно. А ведь Ворманн вполне может пройтись именно по этому коридору, специально чтобы проверить его. Поэтому засыпать нельзя.

Конечно, капитан засек его сегодня по чистой случайности, но все равно теперь следовало быть вдвойне осторожным.

Лютц не сводил глаз с этих странных крестов с той минуты, как они вошли во двор замка. И через час соблазн стал просто невыносимым, до того они были похожи на золото и серебро, как бы это ни казалось невероятным. Предстояло немедленно разобраться во всем. Кто же знал, что этим он наживет себе столько неприятностей?..

Зато он, по крайней мере, удовлетворил свое любопытство: это не золото и не серебро. Хотя такое открытие и не стоило семи нарядов вне очереди.

Лютц зябко потер руки возле тусклого огонька сигареты. Боже, как холодно! Гораздо холоднее, чем во дворе, где дежурят Отто и Эрнст. Но он сознательно выбрал это место, надеясь, что холод освежит его и стряхнет сон. По крайней мере, так он сказал сержанту, хотя на самом деле ему не терпелось продолжить свои изыскания.

После дневной неудачи Лютц совсем не отчаялся найти сокровища папы римского. Слишком уж много было указаний на то, что клад находится где-то здесь. И самый верный знак – это кресты. Конечно, они не были строгой канонической формы, но тем не менее это были именно кресты. И уж слишком сильно они походили на золото и серебро. А кроме того, ни одна из комнат не была обставлена мебелью. Это значит, что никто не собирался здесь жить. И все же замок поддерживался в идеальном порядке. Следовательно, какая-то организация непрерывно платит за это в течение вот уже нескольких веков. ВЕКОВ!.. А Лютц знал только одну организацию, которая могла себе такое позволить, – это католическая церковь.

Что же касается самого Лютца, то он считал, что порядок в замке служит единственной цели – сохранности и безопасности ватиканских сокровищ.

Они наверняка находятся где-то здесь – в стене или под полом. А где именно – уж это он выяснит.

Лютц задумчиво уставился на противоположную стену коридора. Здесь, в подвале, было особенно много крестов. Но, как и везде, все они были удивительно похожи друг на Друга, кроме...

Кроме, пожалуй, вон того – слева в нижнем ряду. Он как-то по-другому отсвечивает в тусклых лучах оголенной лампочки. Что это – игра света и тени? А может быть, другое покрытие?

Или другой металл?

Лютц снял с колен свой “шмайсер” и прислонил его к стене. Потом вынул из ножен штык и на четвереньках пополз вперед. И как только штык коснулся поверхности желтого металла, он понял, что напал на след. Металл был мягкий и желтый, каким бывает только чистое золото.

Руки у него задрожали, когда он вонзил штык между камнем и крестом и со скрипом продвинул лезвие, насколько смог. Но потом, несмотря на все усилия, штык перестал продвигаться. Видимо, он наткнулся на более широкую заднюю часть креста, хитроумно врезанную в монолит плиты. И все же, немного потрудившись, вполне можно было выломать этот крест. Лютц с новой силой налег на нож и неожиданно ощутил под рукой какое-то слабое движение. Он остановился.

Проклятье! Закаленная сталь клинка врезалась прямо в золото. Он попробовал изменить угол наклона, но все равно металл гнулся, расползался...

...И вдруг камень дрогнул.

Лютц убрал штык и внимательно осмотрел плиту. Ничего особенного: два фута шириной, фута полтора в высоту и, наверное, фут в глубину. Как и все остальные плиты в замке, она не крепилась к соседним камням никаким раствором, но только теперь она выступала на добрых полдюйма вперед по сравнению с другими. Лютц встал и измерил шагами расстояние до двери ближайшей комнаты слева от камня, потом вошел в комнату и промерил длину стены изнутри. Затем повторил ту же операцию по правую сторону от шатающейся плиты и методом сложения и вычитания обнаружил существенную разницу в результатах. Число шагов не совпадало.

Значит, за плитой находится потайное помещение.

Едва сдерживая в груди победный крик, Лютц всем телом навалился на камень, пытаясь выдвинуть его. Но, несмотря на все усилия, ему не удалось продвинуться ни на дюйм. Как ни ужасно, но в одиночку с этим было не справиться. Придется звать кого-то на помощь.

Выбор пал на Отто Грюнштадта, который в это время патрулировал двор. Он никогда не был против легкой наживы. А здесь наверняка спрятан самый что ни на есть лакомый кусочек. За стеной их ждали миллионы, облаченные в золото папы римского. Лютц был абсолютно уверен в этом. Он почти видел это золото.

Оставив оружие у стены, солдат стремглав бросился к лестнице.

– Отто, скорее!

– Что-то я сомневаюсь, – ворчал Грюнштадт, стараясь не отставать. Он был темноволос, намного плотнее Лютца и, несмотря на холод и сырость, успел уже порядком вспотеть. – И потом, мне надо все время быть наверху. Если меня хватятся...

– Но это займет всего пару минут. Не ной.

Прихватив в кладовой керосиновую лампу, Лютц чуть ли не силой уволок Грюнштадта с поста, взахлеб рассказывая ему о несметных сокровищах и о том, что сейчас они обеспечат себя на всю жизнь и никогда больше не будут работать. И как бабочка на фонарь, Грюнштадт стремительно летел вслед за Лютцем.

– Видишь? – торжествующе прошептал Лютц, указывая на камень. – Видишь, как он выпирает?

Грюнштадт встал на колени и внимательно осмотрел истерзанный край креста. Потом поднял штык и попробовал металл острием. Крест поддался.

– Точно – золото, – тихо произнес он. От радости Лютцу хотелось лягнуть Грюнштадта, заставить его поторопиться, но он сдержался – пусть Отто решает сам. Он терпеливо ждал, пока Грюнштадт испробует штыком все остальные кресты, до которых только мог дотянуться. Остальные были из меди. Этот – единственный, который стоило вынимать.

– А камень, к которому он приделан, между прочим, шатается, – быстро добавил Лютц. – И за ним – замурованное пространство в шесть футов шириной и бог знает какой глубины.

Грюнштадт посмотрел на него и криво ухмыльнулся. Выводы напрашивались сами собой.

– Давай выдвигать, – согласился он.

Вдвоем работа пошла быстрее, но не настолько, чтобы Лютц был в восторге. Огромная глыба едва заметно подавалась то влево, то вправо, и через пятнадцать минут напряженного труда камень удалось выдвинуть вперед лишь на дюйм.

– Подожди, – сказал Лютц, с трудом переводя дух. – Эта штука в целый фут толщиной. Так мы всю ночь тут провозимся и не успеем до смены караула. Может, попробовать выгнуть середину креста? У меня, кажется, есть неплохая идея.

Общими усилиями им удалось отогнуть центр креста настолько, что в образовавшуюся щель протиснулся толстый форменный ремень.

– Теперь мы его вытащим! – с азартом потер руки Лютц.

Грюнштадт напряженно улыбнулся. Его очень волновало, что он надолго покинул свой пост.

– Тогда давай пробовать.

Упершись ногами в стену, они покрепче ухватились за концы ремня и, дружно напрягая уставшие мышцы, стали вытаскивать упрямый камень. Через минуту он завибрировал и с громким скрежетом начал медленно выезжать вперед. Постепенно он вышел весь. Натужно кряхтя, они отволокли глыбу в сторону, и Лютц пошарил в карманах в поисках спичек.

– Приготовься увидеть золотишко! – Он зажег керосиновую лампу и поднес ее к отверстию. Но кроме густой темноты они не увидели ничего.

– Уже готов, – с досадой ответил Грюнштадт. – Когда начинать подсчитывать?

– Как только я вернусь.

Лютц был по-прежнему полон решимости. Он деловито подкрутил фитиль и начал вползать на животе в отверстие, держа лампу перед собой. Привыкнув к полумраку, он увидел, что перед ним находится узкий каменный лаз длиной фута в четыре, ведущий вперед и немного вниз. Лаз заканчивался другой гранитной плитой, похожей на ту, которую они только что вынули из стены. Лютц поднес лампу ближе. На плите блестел еще один крест.

– Подай штык, – сказал он, протягивая руку назад. Грюнштадт вложил в его ладонь рукоятку ножа.

– В чем дело?

– Там другая плита.

Какое-то время Лютц ощущал лишь горькое разочарование. Здесь едва хватало места для него одного. Значит, вытащить вторую плиту невозможно. Чтобы добраться до нее, надо ломать целую стену, а это двоим уже не под силу, сколько бы ночей им ни пришлось проработать. Лютц не знал, что делать дальше, но любопытство все еще разбирало его, побуждая узнать, из чего сделан крест, находящийся перед ним. Если тоже из золота, значит, они на верном пути.

С кряхтением поворачиваясь в узком проходе, он умудрился подцепить крест штыком. Металл оказался мягким. Но на этом открытия не закончились: казавшийся неприступным камень стал беззвучно уходить вовнутрь, будто держался на невидимых петлях. Лютц с силой толкнул его и обнаружил, что это всего-навсего тонкая гранитная перегородка, не более дюйма толщиной. Под давлением руки она легко ушла в темноту, и на него пахнуло спертым холодным воздухом. Что-то невыразимо гнетущее было в этом внезапном воздушном потоке, отчего волосы на голове Лютца встали дыбом, а все тело покрылось мурашками.

“Холодно, – подумал он, начиная дрожать. – Но не может же здесь быть НАСТОЛЬКО холодно!..”

Он попытался успокоиться и вскоре медленно двинулся дальше, толкая лампу перед собой. Но едва он дополз до открывшегося отверстия, как огонь в лампе начал гаснуть. Однако пламя не прыгало и не шипело в топкой стеклянной колбе, так что нельзя было свалить это на странный холодный поток, продолжавший нестись из темноты. Язычок огня просто медленно уменьшался, постепенно исчезая на кончике фитиля. Лютц подумал, что, возможно, здесь присутствует какой-нибудь ядовитый газ, однако дыхание его было свободным, и никакого жжения в глазах и носу он не чувствовал.

Наверное, кончается керосин. Но, придвинув к себе лампу, чтобы проверить это, Лютц заметил, что огонь снова ожил. На всякий случай он потряс лампой и услышал, что жидкость внутри еще плещется. Керосина было достаточно. Слегка удивившись, он поднес лампу к отверстию, и огонек снова стал угасать. И чем дальше он продвигался, тем меньше становилось пламя и слабее освещало пространство вокруг. Что-то здесь было не так.

– Отто! – крикнул он через плечо. – Привяжи мне к ноге ремень и держи покрепче. Я опускаюсь дальше.

– Может, подождем до утра? Пока станет светлее...

– Ты с ума сошел! Тогда все узнают и потребуют свою долю, а капитан, конечно, возьмет себе больше всех! Мы почти все уже сделали сами, а в результате останемся с носом!

Но Грюнштадт продолжал колебаться:

– Что-то мне все это начинает не нравиться.

– В чем дело, Отто?

– Не знаю. Я просто не хочу здесь больше торчать.

– Перестань скулить, как старая баба! – огрызнулся Лютц. Он очень не хотел, чтобы именно сейчас Грюнштадт спутал все его карты. Ему и самому уже было не по себе, но в нескольких футах лежало сказочное богатство, и поэтому ни одна сила в мире не смогла бы теперь остановить его. – Привяжи ремень и держи! Если шахта там резко уходит вниз, я не хочу грохнуться.

– Ладно, – нехотя согласился Грюнштадт. – Только быстрее.

Лютц подождал, пока петля потуже затянется на его левой лодыжке, а потом полез дальше, держа лампу перед собой. Ему не терпелось скорее разбогатеть. Он старался ползти как можно быстрее, но узкий проход сильно стеснял движения. Когда он просунул голову и плечи в отверстие внутреннего люка, от пламени осталась лишь крохотная бело-голубая точка на кончике фитиля. Как будто огню не хватало здесь места и темнота загоняла его назад в фитиль.

Лютц продвинул лампу на несколько дюймов вперед, и огонек исчез совсем. И в этот момент он почувствовал, что находится здесь не один.

Нечто такое же темное и холодное, как само это помещение, в котором он оказался, проснулось и теперь пристально следило за ним, как голодный хищник за жертвой. Лютца начало трясти. Ужас сковал все его существо. Он инстинктивно отпрянул назад, пытаясь убрать голову и плечи из люка, но было уже слишком поздно. Будто челюсти гигантского каменного зверя сомкнулись на нем, и в этой темноте не было ему больше пути ни туда, ни обратно. Его медленно поглощал жуткий холод и мрак, и от этого Ганс почувствовал, что сходит с ума. Он открыл рот, чтобы крикнуть Отто скорее вытаскивать его. И в тот же миг ледяная волна накрыла Лютца, вошла в его легкие и превратила голос в дикий нечеловеческий вой.

Ремень в руках у Грюнштадта странно задергался, когда Лютц начал отчаянно лягаться, пытаясь выбраться из каменного мешка. Потом откуда-то издалека раздался крик, похожий на человеческий, но он был полон такого страха и отчаяния, что Грюнштадт не смог и заподозрить, будто слышит голос своего товарища. Внезапно звук оборвался. И одновременно Лютц перестал дергаться.

– Ганс!

Тишина.

Почуяв неладное, Грюнштадт начал тащить ремень, и вскоре из темноты показались ноги Лютца. Тогда он схватил его за сапоги и выволок в коридор. А секунду спустя жуткий вопль вырвался из его груди, разнесся по коридору и вскоре достиг такой силы, что стены подвала зловеще загудели в ответ.

Грюнштадт замер, перепуганный собственным криком. В это время стена задрожала, и на ней появилось множество мелких трещин. Широкий извилистый разлом пролег рядом с тем местом, откуда они вытащили злополучный каменный блок. Лампочки в коридоре замигали и стали гаснуть одна за другой. И наконец стена рухнула, осыпав Грюнштадта градом осколков и одновременно выпуская наружу что-то чудовищно черное и холодное. Этот сгусток ледяного мрака в один миг пронесся мимо остолбеневшего Грюнштадта...

И начался ужас.

Глава третья

Тавира, Португалия.

Среда, 23 апреля.

Время: 02.35 по Гринвичу

Рыжеволосый мужчина проснулся от внезапного внутреннего толчка. Сон моментально слетел с него, как спадает сброшенная с плеч одежда, и поначалу он даже не мог понять, что случилось. У него был тяжелый день в бурном море, еще один изнурительный поединок с нагруженными сетями, и он надеялся спокойно проспать до рассвета. Однако уже вскоре после полуночи проснулся. Почему?..

И тут он все понял.

Сморщившись от досады, мужчина стукнул в сердцах по прохладному песку возле низкой деревянной кровати. Но в его движении был одновременно и гнев, и какая-то поразительная смиренность. Просто он уже начал надеяться, что этот момент никогда не наступит, каждый день повторяя себе, что больше такого не случится. Но это, увы, произошло, и он с горечью осознал, что такой ход событий был попросту неизбежен.

Мужчина встал с кровати и в одних трусах прошелся по комнате. У него были правильные черты лица, но оливковый цвет смуглой кожи никак не вязался с огненно-рыжими волосами. Мужчина был широкоплечий, с узкой талией, и имел на теле множество шрамов. Двигаясь по комнате с кошачьей грацией, он быстро собирал свои вещи. Его нехитрая рыбацкая одежда была развешана на крюках, вбитых в стены крошечной темной каморки. Кое-что он достал из стола, затем сложил все нужное на кровать, завернул в покрывало и перевязал крест-накрест веревкой, мысленно прокладывая маршрут до Румынии.

После этого надел куртку, широкие брюки, перекинул узелок через плечо, взял стоявшую у двери лопату и вышел на улицу. Ночь была прохладная и безлунная, влажный воздух наполняли запахи моря. За дюнами шипел и рычал Атлантический океан. Рыжеволосый миновал невысокий кустарник и, выбравшись к началу широкого песчаного мыса, начал копать. На глубине четырех футов лопата уперлась во что-то твердое. Мужчина нагнулся и дальше принялся работать уже руками. Несколько быстрых умелых движений – и из земли показался длинный узкий футляр, завернутый в толстую клетчатую клеенку. Он был в пять футов длиной, десять дюймов шириной и не более дюйма в высоту. Рыжеволосый задумался. Плечи его опустились, когда он взял футляр в руки. Он уже так надеялся, что ему никогда больше не придется его открывать... Отложив футляр в сторону, мужчина стал копать дальше и вскоре извлек из песка кожаный пояс с монетами, тоже завернутый в клеенку.

Пояс он обмотал вокруг талии под рубашкой, а футляр взял под мышку. Потом быстрым шагом направился к дюнам, где Санчез держал свою лодку, каждый раз вытаскивая ее высоко на песок и на всякий случай привязывая к столбу, чтобы не унесло в море неожиданно высоким приливом. Он был очень осторожным, этот Санчез. И хорошим хозяином. Рыжеволосому нравилось у него работать.

Забравшись в лодку, он достал со дна сети и бросил их на песок. Затем туда же выложил деревянную коробку с инструментами и снастями, предварительно достав из нее гвозди и молоток. Потом, подойдя к столбу Санчеза, вынул из пояса четыре золотых монеты по сто австрийских шиллингов. В поясе было много и других монет самых разных стран и эпох: русские червонцы, иорданские динары, чешские десятки, американские “двойные орлы” по двадцать долларов и даже древние флорины и драхмы. Сейчас, во время войны, ему приходилось зависеть от золота, чтобы совершить путешествие по Средиземному морю.

Одним точным движением руки рыжеволосый пронзил монеты гвоздем и прибил их к столбу. На них Санчез купит себе новую лодку. Получше этой.

Затем отвязал лодку, стащил ее на воду, прыгнул внутри и взялся за весла. Отплыв немного, он поднял единственный потрепанный парус и повернул нос на восток, в сторону Гибралтара. Потом оглянулся и окинул прощальным взглядом маленькую рыбацкую деревушку, освещенную одними лишь звездами. Этот мирный уголок на самом юге Португалии в последние годы стал его домом. Нелегко было ужиться с рыбаками. Они не сразу начали доверять ему и, наверное, так и не приняли его до конца. Но даже если он и не стал среди них своим, то, по крайней мере, они убедились в том, что он отличный работник. А это они уважали. Работа сделала из него крепкого мускулистого мужчину, что было очень полезно после стольких лет тихой уединенной жизни. У него даже появились здесь новые друзья, но не настолько близкие, чтобы жаль было с ними расставаться.

Работа у него была трудная, но он согласился бы работать и вдвое больше, лишь бы остаться здесь, а не ехать на встречу со своей судьбой. Думая о предстоящей встрече, он то сжимал, то разжимал кулаки. Но никто другой не мог поехать вместо него. Только он.

Он не мог ждать. Ему надо было попасть в Румынию как можно скорее. Он готов был отдать все свое золото, лишь бы быстрее преодолеть все две тысячи триста миль Средиземного моря.

В воспаленном мозгу металась единственная мысль: что если он не успеет? Вдруг уже будет слишком поздно?.. И мысль эта была настолько ужасной, что он пытался хоть на время прогнать ее прочь.

Глава четвертая

Застава.

Среда, 23 апреля.

Время: 04.35

Ворманн проснулся весь в холодном поту в тот же самый момент, когда проснулись и все остальные. Но его разбудил не протяжный крик Грюнштадта – тот находился слишком далеко, и он не мог его слышать. Нечто другое вырвало капитана из сна. Это было чувство, что сейчас свершилось что-то страшное и непоправимое.

Через минуту Ворманн, наспех облачившись в рубашку и брюки, уже бежал вниз по лестнице. Люди начали собираться во дворе, со страхом прислушиваясь к нечеловеческому вою, который, казалось, несся одновременно со всех сторон. Не теряя времени, капитан тут же отправил троих с оружием проверить подвал. Сам он пошел вслед за ними, но, дойдя до середины двора, увидел, что двое уже возвращаются назад. Оба были бледны, со стиснутыми зубами, и сильно дрожали.

– Там мертвец, – тихо сказал один из них.

– Кто? – похолодев, спросил Ворманн, устремляясь к подвальной лестнице.

– По-моему, Лютц, но я не уверен. Головы нет! Труп в военной форме ждал его в центральном коридоре подвала. Он лежал на животе, засыпанный мелкой каменной крошкой. Без головы. Но голова не была отрезана или отрублена – она была именно сорвана с плеч, и над лохмотьями окровавленной кожи торчали уродливые обрывки сосудов и связок. Солдат был рядовым – и это все, что удавалось сказать о нем с первого взгляда. Второй солдат сидел рядом, диким безумным взглядом уставившись в зияющий перед ним пролом стены. Ворманн внимательно оглядел его, и тот вдруг издал такой жуткий надсадный вой, что у капитана мороз побежал по коже.

– Что здесь случилось? – строго спросил Ворманн, но солдат не реагировал. Тогда он схватил его за плечо и грубо потряс, но глаза рядового оставались пустыми и безучастными – он даже не понимал, что перед ним стоит командир. Казалось, бедняга настолько ушел в себя, что весь окружающий мир перестал для него существовать.

Понемногу в подвал начали заглядывать со двора другие солдаты, желая выяснить, что здесь произошло. Собравшись с силами, Ворманн вернулся к обезглавленному трупу и пошарил у него в карманах. В бумажнике он нашел послужную карточку на имя рядового Ганса Лютца.

На своем веку Ворманн повидал много мертвых, но то, что предстало перед ним сейчас, не шло ни в какое сравнение с многочисленными жертвами воины, которых ему столько раз уже доводилось видеть. Сейчас ему стало невыносимо плохо. Ведь гибель на поле боя никогда не была такого личного плана, как здесь. К тому же эта смерть просто сводила с ума своей дикостью и уродством. И в голове вертелся один вопрос: так вот что случается с теми, кто пытается выломать крест из стены?..

Пришел Остер с керосиновой лампой. Когда ее зажгли, Ворманн осторожно заглянул в темноту пролома. В свете лампы стали видны голые стены узкого каменного лаза. Изо рта шел пар. Здесь было холодно – гораздо холодней, чем снаружи. И еще этот затхлый запах, и что-то кроме него... Какая-то разом нахлынувшая тоскливая обреченность, отчего сразу захотелось назад.

Но на него смотрели солдаты...

Ворманн медленно приблизился к источнику сквозняка – это была большая неровная дыра в полу. Вероятно, один из камней раскололся и рухнул вниз, когда обвалилась стена. Под ногами чернела бездна. Капитан поднес к отверстию лампу и она осветила крутые ступени, ведущие в открывшееся под подвалом глубокое подземелье. Эта узкая неровная лестница была сплошь усеяна битым камнем. Один из обломков выглядел по странному круглым. Наклонившись к нему, Ворманн еле сдержал вопль ужаса – бессмысленным остановившимся взглядом на него смотрела голова Ганса Лютца с разодранным окровавленным ртом.

Глава пятая

Бухарест, Румыния.

Среда, 23 апреля.

Время: 04.55

Магда не задавалась вопросом, зачем она все это делает, пока не послышался голос отца:

– Магда!

Она машинально взглянула в зеркало и увидела свое лицо. Волосы были распущены и темно-коричневым каскадом спадали на плечи, а оттуда рассыпались по всей спине. Она не привыкла видеть себя с такой прической. Обычно Магда завязывала на затылке тугой пучок и убирала непослушные пряди под косынку. И никогда не распускала волосы днем.

Сразу же начались вопросы: а какой сегодня день? И сколько сейчас времени? Магда посмотрела на часы. Без пяти пять. Невероятно! Ведь она проснулась уже десять или пятнадцать минут назад. Наверное, ночью остановились часы. Однако, подняв их, она услышала, что механизм продолжает исправно тикать. Странно...

В задумчивости подойдя к окну, она выглянула наружу и сквозь туманную дымку увидела еще спящий город.

Потом опустила глаза и обнаружила, что стоит босиком в своей синей фланелевой ночной рубашке с широкими рукавами и подолом до самого пола. Плавные очертания небольшой упругой груди просматривались под мягкой бархатистой тканью, свободно облегающей еще теплое со сна тело. Магда быстро сложила над грудью руки.

Она была тайной для окружающих. С детства ее отличали приятные правильные черты лица, гладкая белая кожа и большие карие глаза. Но несмотря на все это, в свои тридцать два года она оставалась незамужней. Магда была ученой девушкой, преданной дочерью и сестрой милосердия. И старой девой. Хотя многие молодые замужние женщины позавидовали бы ее нежной груди, свежей и нетронутой. И она не хотела, чтобы это когда-нибудь изменилось.

Громкий голос отца прервал ее размышления.

– Магда! Что ты там делаешь?

Она рассеянно посмотрела на раскрытый поверх одеяла чемодан, до половины заполненный зимней одеждой, и неожиданно для самой себя ответила:

– Собираю теплые вещи.

Спустя несколько секунд отец попросил:

– Пойди сюда, а то я перебужу своим криком весь дом.

Магда быстро подошла к его постели. Для этого ей пришлось сделать всего несколько шагов. Их квартира, расположенная на первом этаже огромного грязного доходного дома, состояла из четырех комнат – две спальни бок о бок, крошечная кухня с угольной печкой и небольшая комната-прихожая, служившая одновременно фойе, гостиной, столовой и кабинетом. Магда очень скучала по старому дому. Вот уже шесть месяцев, как им пришлось переехать оттуда. Часть вещей они забрали с собой, а остальное, что некуда было ставить, – продали.

Семейную мезузу1они повесили на внутренней стороне двери, а не снаружи. Обстоятельства сейчас были таковы, что этот шаг казался весьма дальновидным. На внешней же стороне двери один цыган – старый друг отца – вырезал маленький символ, обозначающий друга.

Ночник на тумбочке старика был включен, слева от кровати стояло неуклюжее деревянное кресло-каталка. Отец лежал на спине и среди белых накрахмаленных простыней был похож на увядший цветок, хранящийся между страницами книги. Он поднял иссохшую руку в неизменной теплой перчатке и сморщился от неожиданной боли – даже такое простое движение причиняло ему столько страданий. Магда осторожно взяла его за запястье, села рядом и начала растирать морщинистые узловатые пальцы. Ей было очень больно смотреть, как жизнь угасает в нем с каждым днем.

– Что это за вещи ты там собираешь? – спросил отец, близоруко прищурившись. Очки лежали на тумбочке, а без них он почти ничего не видел. – Ты мне не говорила, что уезжаешь.

– Но ведь мы уезжаем вместе, – улыбнулась она с оттенком легкого удивления.

– Куда?

И тут Магда почувствовала, что улыбка сходит с ее лица, уступая место недоумению. В самом деле – куда? Она поняла, что не имеет об этом ни малейшего представления, просто в голове почему-то вертелись заснеженные вершины и слышалось тоскливое завывание холодного ветра.

– В Альпы, папа.

Губы у отца растянулись в грустной улыбке, и казалось, что сухая тонкая кожа, похожая на почерневший от времени пергамент, вот-вот не выдержит и лопнет.

– Тебе, наверное, все это приснилось, моя дорогая. Никуда мы не едем. Во всяком случае, мне это уже вряд ли под силу. Это был просто сон, чудный сон, вот и все. Забудь его и иди поспи еще.

Магда нахмурилась, уловив в его голосе печальные нотки. Он давно уже сражался с болезнью, которая высасывала из него не только физические, но и духовные силы, однако сейчас было не время спорить. Она погладила его руку и потянулась к выключателю.

– Наверное, ты прав. Мне приснилось. – Поцеловав отца в лоб, Магда щелкнула выключателем, и старик остался один в темноте.

Вернувшись в свою комнату, она посмотрела на чемодан с вещами, который все еще лежал на кровати. Конечно, ей просто приснилось, что они собираются уезжать. Иначе как еще можно было все это объяснить? Да сейчас им и ехать-то никуда нельзя.

Однако странное чувство осталось. Какая-то необъяснимая уверенность, что они очень скоро поедут куда-то на север, причем именно вдвоем. От снов ведь не бывает такого ясного ощущения. Ей стало немного не по себе, и по коже побежали мурашки, будто кто-то тронул ее холодной рукой.

Магда никак не могла избавиться от этого чувства уверенности. Поэтому просто захлопнула чемодан и запихнула его под кровать, ке запирая замков.

В чемодане остались теплые вещи. Ведь в это время года в Альпах еще довольно холодно...

Глава шестая

Застава.

23 апреля, среда.

Время: 06.22

Прошло несколько напряженных часов, прежде чем Ворманн выкроил минуту, чтобы выпить по чашечке кофе с сержантом Остером. Рядового Грюнштадта поместили в отдельную комнату и на время оставили одного. Два дневальных раздели его и уложили в постель. А незадолго до этого он успел сильно испачкать штаны.

– Насколько я понимаю, – рассуждал сержант Остер, – когда стена рухнула, один из каменных блоков упал ему на плечи и оторвал голову.

Ворманн чувствовал, что Остер делает над собой большое усилие, пытаясь говорить спокойно и рассудительно, тогда как внутри он точно так же напуган и ошарашен, как и все остальные.

– Неплохая версия, раз уж у нас все равно нет медицинского заключения. Правда, она совсем не объясняет, что они делали там вдвоем, и почему в таком состоянии Грюнштадт.

– Да, он в шоке, – озабоченно заметил сержант. Но Ворманн с сомнением покачал головой.

– Этот человек участвовал во многих сражениях. Он видел и не такое. Я не могу поверить, что у него просто шок. Тут что-то другое.

Ворманн начал по порядку восстанавливать в памяти события вчерашнего дня, а потом и ночи. Каменная плита с искореженным крестом из чистого золота и серебра, ремень вокруг ноги Лютца, замурованная шахта в толще стены... Все указывало на то, что Лютц забрался в этот лаз, надеясь найти там сокровища. Но там была лишь маленькая пустая каморка, заканчивающаяся тупиком. Как камера в тюрьме. Или тайник... Ворманн никак не мог понять, зачем там нужна эта комнатка.

– Наверное, они нарушили равновесие, когда вытаскивали нижний камень, – предположил Остер. – И поэтому стена обвалилась.

– Вряд ли, – ответил капитан, понемногу отхлебывая горячий кофе. – Конечно, пол в подвале может быть слабым, но кладка стены... – Он вспомнил вид разбросанных по коридору обломков. Создавалось впечатление, будто там что-то взорвалось. Этого он никак не мог объяснить. Ворманн отставил чашку в сторону. С объяснениями придется подождать.

– Пойдемте. У нас еще много работы.

Капитан направился в свой кабинет, а Остер должен был связаться по радио с Плоешти – два раза в день они выходили на связь со штабом. Сержанту было приказано доложить о происшедшем, как о несчастном случае.

Небо уже было светлым, но двор все еще прятался в густой тени, когда Ворманн подошел к окну и выглянул наружу. Замок изменился. Во всем чувствовалось какое-то зловещее напряжение. Еще вчера эта крепость представляла собой не что иное, как просто старое каменное сооружение. Теперь же все было по-другому. Каждая тень казалась мрачнее, и все время хотелось оглянуться, будто кто-то стоял за спиной.

Ворманн приписал это предрассветной тишине и потрясению от всего увиденного. Но когда солнце окончательно разогнало тени, начав согревать холодные стены замка, он понял, что свет не в состоянии рассеять это гнетущее впечатление. Он мог лишь на время согнать ужас с поверхности, зажав сгустки страха в холодные темные углы.

Это почувствовали все. Капитан сразу заметил перемену в людях. Но он должен был всеми средствами поддерживать их дух. Когда придет Александру, он тут же пошлет его за пиломатериалами. Нужно сегодня же сделать для солдат койки и столы. Скоро замок огласит веселая возня с топором и пилой, здоровые сильные ру.ки начнут вбивать крепкие гвозди в добротный выдержанный лес, и эта ночь понемногу забудется... Ворманн подошел ко второму окну. А вот и сам Александру с двумя сыновьями!.. Наконец-то все встанет на свои места.

Он с облегчением перевел взгляд на деревню, разделенную на свет и тень ярким солнцем, встающим из-за горных вершин. Одна половина селения лучезарно светилась, а другая еще покоилась в предрассветной тени. Ворманн понял, что именно так он и должен изобразить все на своей картине. Он отступил немного назад: утренняя деревня в оправе из серого гранита стены сияла, как драгоценный камень. Вот именно так – вид на деревню из окна замка. Ему понравился сочный контраст и хотелось немедленно окунуться в работу. Ворманн давно уже заметил, что лучше всего ему пишется после стресса – тогда он полностью уходит в перспективу и композицию, свет и тень, тона и оттенки.

Остаток дня прошел незаметно. Он бегло осмотрел помещение, куда положили труп Лютца – нижний подвал, находящийся под основным. Сперва через то самое отверстие в полу туда затащили тело, потом, отдельно, – голову, сложили все на грязный холодный пол, а сверху накрыли простыней. Температура здесь была достаточно низкой. Место оказалось идеальным для хранения трупа. К тому же здесь не было никаких грызунов. Со временем тело отправят на родину, когда будут выполнены все положенные формальности.

При других обстоятельствах Ворманн непременно исследовал бы этот подвал с блестящими влажными стенами и темнеющими нишами. Может быть, даже возникла бы мысль написать картину. Но только не теперь. Он убедил себя, что сейчас здесь еще слишком холодно и надо дождаться лета, чтобы как следует все изучить. Но в глубине души он сознавал, что дело совсем в другом. Что-то очень нехорошее ощущалось здесь, и он поспешил уйти наверх.

К вечеру стало ясно, что с Грюнштадтом дела совсем плохи. Улучшений не было никаких. Он лежал в той же позе, в которой его оставили, и продолжал бессмысленно смотреть в потолок. Время от времени он начинал дрожать и мычать, и все чаще мычание переходило в протяжный жалобный вой. Перед ужином Грюнштадт снова испачкал штаны. В таком состоянии, не принимая пищу и воду, без должного медицинского ухода он не протянет и до конца недели. Значит, придется отправить его назад вместе с останками Лютца, если и дальше ничего не изменится.

В течение всего дня Ворманн внимательно наблюдал за солдатами и был рад, что они охотно принялись за тяжелую работу, которую он им предложил. Все трудились на совесть, невзирая на то, что почти не спали, и, казалось, не вспоминали случай с Лютцем. Товарищи знали его как выдумщика и авантюриста, поэтому такой конец казался им вполне логичным.

Капитан позаботился о том, чтобы у подчиненных не осталось времени на пересуды и оплакивание погибшего – даже у тех, кто знал его близко. Необходимо было устроить отхожее место, сколотить столы и лавки из досок, собранных Александру в деревне. И к вечеру все так устали, что почти никто не остался даже перекурить после ужина. Все, кроме караульных, отправились спать.

Ворманн изменил маршрут патрулирования, чтобы часовые заходили иногда в коридор, где находилась комната Грюнштадта. Из-за криков и стонов никто не согласился ночевать рядом с ним, но Отто был всеобщим любимцем, и солдаты чувствовали, что должны поддержать его и сделать все, чтобы он не смог себе навредить.

Около полуночи Ворманн поймал себя на том, что он до сих пор еще не в постели, хотя ему очень хочется спать. С темнотой вернулось гнетущее предчувствие чего-то плохого, и он вынужден был признать, что именно оно не позволяет ему расслабиться. Наконец он смирился и решил проверить посты, раз уж все равно не удается заснуть.

Во время обхода капитан очутился в коридоре возле комнаты Грюнштадта и решил заодно заглянуть и к нему. Он мучительно старался представить себе, что могло привести человека в такое замкнутое состояние. Но так и не найдя объяснения, осторожно заглянул в щель двери. В дальнем углу тускло горела керосиновая лампа. Солдат неподвижно сидел на матрасе, часто дышал и стонал. Лицо его покрывала испарина. Стоны изредка сменялись протяжным тоскливым воем. Ворманну захотелось побыстрее уйти отсюда, чтобы не слышать этого страшного звука, когда голос рядом, а разум где-то немыслимо далеко.

Дойдя до конца коридора, он собирался уже выйти во двор, когда сзади раздался душераздирающий крик. Но теперь этот голос звучал иначе: будто Грюнштадт очнулся и внезапно увидел, что одежда на нем горит, или что его тело пронзают сотни ножей; в этом вопле слились воедино боль, отчаяние и дикий животный ужас. А секунду спустя крик оборвался, словно выключили приемник прямо на середине песни.

Ворманн застыл, не в силах пошевелиться. С большим трудом ему удалось заставить себя повернуться и на ватных ногах побежать по коридору назад. Достигнув двери, он с ходу ворвался в комнату. Сейчас здесь было очень холодно – гораздо холодней, чем минуту назад. Лампа потухла. Капитан нащупал в кармане спички, зажег одну и повернулся к Грюнштадту.

Труп. Глаза открыты и выпучены, нижняя челюсть отвисла, а губы растянуты так, будто лютый мороз сковал его тело в момент последнего предсмертного крика. Спичка потухла. Ворманн чиркнул еще одной и, приглядевшись получше, еле сдержал тошноту – горло Грюнштадта было просто-напросто вырвано. Кровь забрызгала стены и потолок.

Ворманн действовал машинально. Не успев сообразить, что к чему, он уже выхватил пистолет и глазами обшаривал каждый угол, надеясь пристрелить на месте того, кто все это совершил. Потом подбежал к окну, высунулся наружу и осмотрел стены. Но не увидел там ни веревки, ни каких-либо других следов. Потом еще раз обыскал комнату. Невероятно! Никто не выходил в коридор и не вылезал в окно. И тем не менее Грюнштадт убит.

Его размышления были прерваны топотом бегущих часовых, которые услышали крик и теперь торопились на место происшествия. Спокойно!.. Ворманн должен был признаться, что сильно напуган. Он не мог больше оставаться в этой комнате. По крайней мере, один.

Четверг, 24 апреля.

Проследив, чтобы тело Грюнштадта поместили по соседству с Лютцем, Ворманн вызвал сержанта Остера и приказал ему всех свободных от караула на весь день обеспечить работой по обустройству казарм. Ему очень хотелось верить, что в районе заставы действуют какие-нибудь партизаны. Но убедить себя в этом оказалось невозможно. Ведь во время убийства он сам лично находился в коридоре и прекрасно понимал, что в таких условиях нельзя было выйти, оставаясь незамеченным, если, конечно, убийца не умеет летать или проходить сквозь стены. Тогда где же ответ?

В три часа капитан объявил, что ночной караул будет удвоен, а число постов возле казарм увеличено, чтобы охранять спящих людей.

Под стук молотков, доносящийся со двора, Ворманн все-таки выкроил время, чтобы поставить полотно на мольберт. И сразу же принялся рисовать. Нужно было срочно чем-то заняться, чтобы вычеркнуть из памяти эту жуткую гримасу на мертвом лице Грюнштадта. Он долго и старательно смешивал краски, пока не добился оттенка, точь-в-точь повторяющего цвет стены. Потом продумал композицию и решил изобразить окно чуть справа от центра, а затем битых два часа ровным слоем наносил краску на холст, оставив пустое место для деревни, сверкающей под солнцем в обрамлении мрачного серого камня.

В этот вечер Ворманн уснул. После всех передряг первой ночи и полного бодрствования второй его тело, едва опустившись на матрас, сразу же погрузилось в глубокий тяжелый сон.

Рядовой Руди Шрек нес службу бдительно и спокойно, не сводя глаз со своего напарника Вехнера, шагающего в противоположном конце двора. До захода солнца два часовых казались явным излишеством для такого маленького участка, но как только опустившаяся темнота сковала замок, Шрек мысленно поблагодарил бога за то, что рядом с ним есть еще один живой человек. Они с Вехнером разработали такой план: оба будут ходить по периметру двора на расстоянии вытянутой руки от стены, двигаясь по часовой стрелке друг напротив друга. При этом они всегда находились в противоположных концах поста, что обеспечивало наилучший обзор местности.

Руди Шрек не боялся за свою жизнь. Конечно, после всего случившегося ему тоже стало не по себе, но это был не страх. Наоборот, Руди чувствовал спокойствие и уверенность в своих силах. Ведь он всегда начеку, на плече висит надежное скорострельное оружие, и он прекрасно умеет им пользоваться; так что тот, кто прошлой ночью убил Отто, может не рассчитывать, что ему удастся проделать то же самое с ним. И все же Руди не стал бы возражать, если б во дворе было хоть немного светлее. Редкие лампочки, развешанные вдоль стен, не растворяли общей темноты. Особенно темными были дальние углы двора – они чернели, как бездонные колодцы.

Ночь стояла прохладная. Но что хуже всего – через закрытые ворота в замок прополз туман, окутал подножия стен, и вскоре на касках часовых заблестели капельки влаги. Шрек утомленно потер глаза. Да, он очень устал. Устал от всего, что связывало его с армией. Война оказалась совсем не такой, как он представлял себе в юности. Когда он ушел добровольцем на фронт, ему едва исполнилось восемнадцать; голова была забита мечтами о подвигах, о славных сражениях и великих победах, о гигантских армиях, бьющихся на поле чести. Так всегда писали в исторических книгах. Но реальная война оказалась совсем другой. В основном война – это ожидание. Причем ожидание в грязи, холоде, сырости и тоске. И Руди Шрек был уже сыт по горло такой жизнью. Он хотел домой в Трейзу. Там у него остались родители и девушка по имени Ева, которая последнее время писала все реже и реже. Больше всего на свете он хотел вернуться в ту жизнь, где не было ни казарм, ни военной формы, ни муштры и инспекций, ни сержантов и офицеров. И никаких караулов!..

Руди приближался к темному углу в северной части двора. Но сейчас ему казалось, что тени здесь сгустились гораздо сильнее; чем в прошлый раз, когда он проходил это место. Шрек замедлил шаг, напряженно вглядываясь в темноту. “Глупости, – подумал он. – Просто уже устали глаза. Обыкновенный обман зрения...”

И все же ему не хотелось идти дальше. Так и подмывало обойти этот угол стороной. Он обязательно зайдет во все остальные углы, но только не в этот...

Однако Руди знал, что на него сейчас смотрит Вехнер, и, устыдившись минутной слабости, заставил себя шагнуть вперед. Ведь это всего лишь тень. А он уже взрослый – стыдно бояться темноты.

Шрек упорно продолжал углубляться в сгустившийся мрак... И вдруг понял, что пропал. Холодная вязкая тьма замкнулась на нем. Он повернулся, чтобы выскочить из нее, но и позади была та же кромешная темнота. Весь мир будто исчез неизвестно куда. Шрек сорвал с плеча автомат и передернул затвор. Но стрелять было не в кого. Он невольно затрясся от холода, одновременно покрываясь мелким бисером пота. Ему очень хотелось верить, что это просто какая-то шутка – например, Вехнер сдуру выключил электричество, когда он вошел в этот угол... Но чувства Руди отвергали эту надежду. Темнота была абсолютно полной – она прижималась к его глазам и въедалась в мозг, пожирая всю храбрость.

Кто-то приближался. Он не видел и не слышал его, но мог поклясться, что здесь кто-то есть и медленно подходит все ближе.

– Вехнер? – тихо спросил он, не желая выдать голосом страха. – Это ты, Вехнер?

Но это был не Вехнер. Шрек понял это секунду спустя, когда незнакомец приблизился к нему вплотную. Это был кто-то... вернее, что-то... Какая-то жуткая тварь... А в следующее мгновение словно тяжелая веревка свернулась вокруг его ног, и, падая в бездну, рядовой Руди Шрек начал отчаянно кричать и стрелять во все стороны, пока ледяная темнота не окончила для него эту войну.

Ворманн проснулся от неожиданных выстрелов. Тут же вскочив с матраса, он осторожно выглянул из окна. Один из часовых бежал в дальний угол двора. А где же второй? Черт! Он ведь поставил во двор ДВУХ часовых! Ворманн хотел уже броситься вниз по лестнице, как вдруг заметил какой-то висящий на стене предмет. Длинный светлый предмет, чем-то напоминающий...

Да, это было тело. Подвешенное вверх ногами обнаженное тело, связанное толстой веревкой. Даже с такого расстояния капитан ясно видел, как из разорванного горла на лицо стекает темная кровь. Один из его солдат – бывалый боец при полном вооружении, да еще находящийся на посту – был раздет, убит и подвешен за ноги, как потрошеная курица в витрине у мясника.

Страх, который раньше гнездился лишь в самых темных уголках души Ворманна, теперь ледяными тисками сдавил его горло.

Пятница, 25 апреля.

Уже трое мертвецов в нижнем подвале. Командование в Плоешти было немедленно проинформировано о последнем случае, но никакого ответа на донесение не поступило.

Днем во дворе было очень шумно, однако работы солдаты выполнили немного. Этой ночью Ворманн решил выставить часовых в парах. Казалось невероятным, что какой-то партизан может справиться с бодрствующим вооруженным солдатом, неожиданно напав на него, и все же это произошло. Но если часовые будут ходить парами, больше такого не случится.

После обеда Ворманн вернулся к полотну и почувствовал небольшое облегчение, вырвавшись из охватившей заставу атмосферы нависшего злого рока. Он начал энергичными мазками класть краску на серый фон холста, а потом долго работал над краями окна, выписывая детали. Ворманн решил не рисовать кресты, иначе они отвлекали бы зрителя от вида деревни, а он хотел, чтобы именно она была в центре внимания. Он работал, как автомат: его миром сейчас были яркие пятна краски на полотне. Они хоть на время преграждали путь страху, окружившему его со всех сторон.

Темнота подошла незаметно. Весь вечер Ворманн то и дело вставал с матраса и подходил к окну, выглядывая во двор, будто это занятие могло хоть немного упрочить шаткое равновесие между спокойствием ночи и повисшей над замком тревогой.

В очередной раз подойдя к окну, он заметил, что часовой во дворе ходит один. Но вместо того, чтобы окликать его сверху и поднимать лишний шум, Ворманн решил спуститься и заодно проверить других.

– Где твой напарник? – строго спросил он одинокого часового, выйдя во двор.

Солдат обернулся и, запинаясь, ответил:

– Виноват, господин капитан. Он очень устал, и я разрешил ему немного поспать.

Неприятный холодок пробежал по спине Ворманна, заставив его невольно поежиться.

– Я же приказал часовым ходить в парах! Где он?

– В кабине первого грузовика, господин капитан. Ворманн почти бегом бросился к машине и распахнул правую дверцу. Но солдат, сидевший внутри, даже не шевельнулся. Капитан дернул его за рукав.

– Проснись!

Солдат как-то странно накренился и начал медленно заваливаться прямо на голову своему командиру. Ворманн ловко подхватил его и тут же чуть не уронил. Потому что когда тот падал, голова его резко откинулась назад, открыв взору капитана разорванное до позвоночника горло. Ворманн осторожно опустил тело на землю, потом отступил назад и крепко стиснул зубы, чтобы не закричать от ужаса и отчаяния.

Суббота, 26 апреля.

Утром Ворманн не пустил в замок Александру и его сыновей. Не то чтобы он считал их как-то причастными к убийствам, а просто сержант Остер предупредил его, что солдаты очень недовольны очередной неудачей с обеспечением безопасности на заставе. И поэтому Ворманн счел нужным предотвратить возможные осложнения, которые могли бы последовать за появлением в крепости местных.

Однако вскоре он узнал, что солдат беспокоят не только неприятности в карауле. Утром во дворе произошел шумный скандал. Один капрал, используя свою власть, попытался завладеть освященным распятием, принадлежавшим его подчиненному. Солдат не повиновался, и стычка между ними переросла в групповую драку десяти человек. После гибели Лютца прошел первый слух о вампирах, но тогда он вызвал лишь смех. Однако с каждым днем суеверные страхи росли, и теперь уже верящих было больше, чем неверящих. В конце концов, это ведь именно Румыния, Трансильванские Альпы...

Ворманн знал, что подобные вещи надо пресекать на корню. Он собрал во дворе оба взвода и провел получасовую беседу, напомнив солдатам об их долге перед Германией, о том, что перед лицом опасности нужно оставаться храбрым и стойким, быть верным своим целям и не допускать никаких конфликтов между собой, так как это в первую очередь подрывает их собственную боеготовность.

– И наконец, – сказал он, заметив, что слушатели заволновались, – надо решительно отмести прочь всякие суеверия. В убийствах может быть повинен только человек, и рано или поздно мы найдем его или их. Теперь стало ясно, что в замке есть множество потайных ходов, через которые убийца появляется, а потом незаметно уходит. Остаток дня мы проведем в поисках этих секретных выходов. А ночью в караул пойдет половина из вас. Мы должны прекратить это раз и навсегда!

Было похоже, что после этой речи солдаты немного воспряли духом. Во всяком случае, ему удалось переломить их страх.

Весь остаток дня Ворманн ходил по замку, подбадривая подчиненных, которые дюйм за дюймом измеряли полы и стены в поисках скрытых колодцев и коридоров. Но ничего подобного найти им не удалось. Ворманн лично проверил почти все помещения нижнего подвала. Было похоже, что подземелье уходит прямо в центр горы, но он решил пока не обследовать его до конца. Сейчас для этого не было времени, а на пыльном полу не обнаружилось никаких следов – казалось, никто не ходил здесь уже много веков подряд. Но тем не менее он отдал приказ, чтобы вход во второй подвал круглосуточно охранялся четырьмя часовыми на тот фантастический случай, если кто-нибудь все же захочет проникнуть в крепость через это отверстие.

Во второй половине дня Ворманну удалось-таки выкроить час и сделать черновой набросок деревни. И это было единственной передышкой в том страшном напряжении, которое он непрерывно испытывал уже вторые сутки подряд. Нанося угольком тонкие линии, он с облегчением чувствовал, как усталость и страх постепенно оставляют его, будто холст впитывает их в себя. “Надо будет встать завтра пораньше и поработать над цветом”, – подумал Ворманн. Ему хотелось, чтобы деревня была изображена в момент восхода солнца из-за дальних хребтов.

Но едва небо тронули первые сполохи вечерней зари, как тревожное предчувствие несчастья стало вновь возвращаться к нему, пронизывая все его существо. При свете дня Ворманну легко было верить, что убийства совершает живой человек, и он мог сколько угодно смеяться над разговорами о вампирах. Но как только холодный сумрак окутал заставу, гнетущий страх вновь накрыл капитана удушливой липкой волной вместе с воспоминаниями о растерзанном окровавленном трупе солдата, который он снимал со стены прошлой ночью.

“О Господи! – молил Ворманн. – Хотя бы одну спокойную ночь... Одну ночь без смертей, и тогда, может быть, я сумею справиться с этой напастью. Ведь сегодня половина людей будет стоять на часах, и я просто обязан добиться, чтобы эта ночь стала переломным моментом. И тогда уже я начну выигрывать...

Одну ночь. Всего одну спокойную ночь!..”

Воскресенье, 27 апреля.

Наступило утро. Такое, каким и должно быть утро настоящего воскресного дня – ясное и солнечное. Ворманн заснул прямо на стуле и с рассветом проснулся совершенно разбитый. С трудом разлепив глаза, он понял, что этой ночью его не будили ни крики, ни выстрелы. Он торопливо оделся и выбежал во двор, чтобы удостовериться, что число живых людей сегодня точно такое же, как было вчера вечером. Справившись у ближайшего часового, он понял, что оказался прав: ни о каких смертях доложено не было.

Ворманн почувствовал себя на десять лет моложе. Он победил! Значит, был все-таки способ справиться с этим убийцей, и он нашел его. Но только что “сброшенный” десяток лет очень быстро вернулся к нему, когда он увидел, что через двор ему навстречу спешит солдат с озабоченным и испуганным выражением лица.

– Господин капитан! – закричал рядовой, совсем не по-уставному подбегая к начальнику. – Что-то случилось с Францем. То есть я хочу сказать, с рядовым Гентом. Он не проснулся.

Конечности у Ворманна вдруг стали слабыми и тяжелыми, будто из них в одно мгновение выкачали всю кровь.

– Ты его проверял? – сквозь зубы спросил он.

– Нет, господин капитан, я... – Солдат смущенно замолк.

– Проводи меня.

Ворманн последовал за рядовым в южную половину казарм. Гент лежал на новенькой койке, повернувшись спиной к двери.

– Франц! – крикнул его товарищ, первым вбегая в комнату. – К тебе пришел господин капитан!

Спящий не шевелился.

“Ну пожалуйста, Боже, сделай так, чтобы он заболел или пусть даже умер, но от сердечного приступа, – думал Ворманн, подходя к кровати. – Только бы горло у него было целым! Все, что угодно, только не это”.

– Рядовой Гент! – громко позвал он.

Но никакого движения не последовало, даже после того как со спящего солдата было сдернуто одеяло. Пугаясь того, что предстояло увидеть, Ворманн через силу склонился над койкой и осторожно приподнял край простыни у подбородка Гента. Ему не надо было снимать ее полностью. Стеклянные глаза, бледная кожа и бурые пятна на постельном белье подсказали ему, что можно увидеть дальше.

– Солдаты на грани паники, господин капитан, – мрачно доложил сержант Остер.

Ворманн быстрыми энергичными движениями кидал краску на холст. Свет падал на деревню именно так, как ему хотелось, и надо было успеть воспользоваться моментом. Он был уверен, что Остер считает его сумасшедшим. И может быть, так оно и есть. Ведь несмотря на сплошную кровавую бойню вокруг, Ворманн стал просто одержим рисованием.

– Я их не виню. Вероятно, они захотят пойти в деревню и убить несколько местных жителей. Но это не...

– Извините, господин капитан, – перебил Остер. – Но они думают не об этом. Ворманн опустил кисть.

– Да? А о чем же?

– Они считают, что люди, которых убили, кровоточат не так сильно, как следовало бы. И еще они думают, что смерть Лютца – это не случайность. Ведь его убили точно так же, как и всех остальных...

– Не кровоточат? А, понимаю... Опять эти разговоры о вампирах?

Остер кивнул.

– Да, господин капитан. И они говорят, будто именно Лютц его и выпустил, когда открыл ту шахту, ведущую в нижний подвал из замурованной комнаты.

– А я склонен не согласиться, – внятно и медленно сказал Ворманн, отворачиваясь от холста. Он понимал, что при любых обстоятельствах должен быть твердым, оставаясь как бы якорем для своих людей. А для этого надо прежде всего придерживаться простых и естественных объяснений. – Я склонен думать, что Лютц погиб от упавшего камня. Я также уверен, что четыре последующих смерти не имеют к этому ни малейшего отношения. И я лично видел, что трупы кровоточили достаточно сильно. Никто здесь ночью кровь не пьет, сержант!

– Но их шеи...

Ворманн задумался. Да, их шеи... Они ведь не были перерезаны – не оставалось никаких следов ножа или проволоки. Их просто разорвали. Злобно и яростно. Но как? Зубами?

– Кто бы ни был этот самый убийца, он явно пытается нас запугать. И ему это пока удается. Поэтому мы сделаем вот что: сегодня ночью в караул пойдут все до единого, в том числе и я. Часовые будут нести службу парами. Мы будем патрулировать этот замок так, чтобы ни одна ночная бабочка не смогла незаметно пролететь мимо нас.

– Но мы же не сможем делать так каждую ночь, господин капитан.

– Нет, но сегодня сможем, и завтра тоже. И послезавтра, если понадобится. И тогда мы поймаем его, кем бы он ни был.

Остер заметно повеселел:

– Да, вы правы, господин капитан!

– А скажите мне вот что, сержант, – помолчав, спросил Ворманн, когда Остер уже отдал честь и собрался уходить.

– Да?

– У вас не было никаких странных снов с тех пор, как мы здесь разместились? Молодой человек нахмурился:

– Нет, господин капитан. Не могу сказать, чтобы такое случалось.

– А кто-нибудь из солдат не упоминал о кошмарах? – Нет. У вас плохие сны, господин капитан? – Нет. – Ворманн покачал головой, давая понять, что разговор окончен. “Никаких кошмаров, – подумал он. – Зато действительность хуже любого кошмара”. – Я свяжусь с Плоешти, – сказал Остер и вышел. Ворманн подумал, что, может быть, пятая смерть заставит, наконец, начальство пошевелиться. Остер каждый день сообщал о новых потерях, но никакой реакции пока не было. Ни предложений помощи, ни приказов покинуть замок. Никто не запросил даже подробного доклада. Очевидно, их мало заботило все, что здесь происходит – ведь застава на перевале нужна была просто “для галочки”. Скоро Ворманну предстояло решать, что делать с трупами. Но прежде чем отправлять их на родину, он очень хотел убедиться, что новых больше не будет. А для этого хотя бы одна ночь должна была пройти без убийства. Хотя бы одна.

Капитан в задумчивости повернулся к картине, но заметил, что освещение уже изменилось. Тогда он не спеша вымыл кисти, мысленно прикидывая расстановку постов предстоящего усиленного караула. Ворманн не очень-то надеялся, что сегодня ему посчастливится схватить преступника, но все равно эта ночь должна была стать переломным моментом. Ведь если все будут стоять на постах и ходить только парами, то, возможно, им удастся хотя бы избежать новых жертв. А это будет настоящей панацеей от уныния и отчаяния. Но потом, когда Ворманн убирал уже в ящик тюбики с краской, ему в голову вдруг пришла отвратительная мысль: а что если один из его солдат и есть этот самый убийца?..

Понедельник, 28 апреля.

Полночь наступила и прошла, и пока все было тихо, сержант Остер развернул в центре двора полевой командный пункт и постоянно следил за тем, чтобы все часовые были на своих местах. Во дворе и на башне повесили дополнительные лампы, которые немного укрепили уверенность солдат, хотя тени, образовавшиеся при таком освещении, стали еще длиннее. Конечно, выставлять в караул всех людей было крайней мерой, но пока ока оправдывала себя, и Ворманн верил в успех.

В который раз уже выглядывая во двор, он видел Остера, неизменно сидящего за столом, и часовых, расхаживающих парами по периметру двора и по верху стен. Генераторы монотонно гудели позади припаркованных автомобилей. Несколько прожекторов направили на скалу, чтобы никто не смог попасть в замок, спустившись на крышу задней секции. Часовые верхних постов непрерывно осматривали снаружи стены в поисках лестниц или веревок. Входные ворота были заперты на засов, и целое отделение охраняло вход в подвал. Крепость была в безопасности. Стоя у окна, Ворманн вдруг понял, что он сейчас единственный на заставе человек, не имеющий под рукой напарника и оружия. Осознав это, он с содроганием оглядел темные углы своей комнаты. Но такова уж была плата за его офицерский чин.

Посмотрев еще раз в окно, он заметил, что тени на стыке башни и южной стены заметно сгустились. Лампочка, висевшая там, стала вдруг гаснуть и вскоре потухла совсем. Сперва он подумал, что где-то оборвалась проводка, но тут же отбросил эту мысль, поскольку все остальные лампы исправно горели. Значит, эта просто перегорела. Вот и все. Но как странно она погасла! Обычно они ярко вспыхивают, прежде чем перегореть. А эта померкла как-то медленно и постепенно.

Один из часовых на стене тоже заметил это и поспешил на место происшествия. Ворманн хотел было крикнуть, чтобы он взял туда и своего напарника, но потом передумал. Второй часовой был отчетливо виден на парапете стены в ярком свете прожекторов. В любом случае, верхняя галерея кончалась тупиком. Опасности ждать неоткуда.

Он продолжал наблюдать, пока солдат не скрылся в темноте. И темнота эта показалась ему какой-то особенно плотной и мрачной. Секунд через десять капитан отвернулся и вдруг услышал приглушенный вскрик и звук лязгнувшего о камень металла – это упал автомат.

Он всем телом подался вперед, чувствуя, как ладони становятся мокрыми и холодными, и по пояс высунулся из окна. Но все равно ничего не смог разглядеть в кромешной тьме, прилипшей к краю стены.

Напарник исчезнувшего во мраке часового, видно, тоже услышал этот звук, так как сразу же бросился в ту сторону, чтобы выяснить, что там случилось.

И вдруг Ворманн увидел, как в темноте зажглась тусклая красная точка и стала быстро расти. Секунду спустя он понял, что это вернулась к жизни перегоревшая лампочка. Разогнав густой мрак, она осветила первого часового. Тот лежал на спине с нелепо подогнутыми ногами, широко раскинув руки, а вместо горла зияла жуткая кровавая дыра. Безжизненные глаза смотрели прямо на Ворманна, словно обвиняя его.

Второй солдат, увидев эту картину, начал истошно кричать и стрелять в воздух. Ворманн в ужасе отпрянул от окна, прислонился к стене и глубоко задышал. Ему стало невыносимо плохо. Он не мог сейчас ни двигаться, ни говорить. “Боже мой! Боже мой!..” – беззвучно шептал капитан трясущимися губами.

Но уже через минуту, сделав над собой нечеловеческое усилие, он шатающейся походкой подошел к раскладному столу и схватился за карандаш. Надо срочно спасать людей и уводить их отсюда, из этого замка, и вообще с перевала Дину, если потребуется. Ибо нет спасения от того, что он только что видел. И он больше не будет обращаться в Плоешти. Он напишет прямо в Берлин, в Генеральный штаб сухопутных войск.

Но что он им скажет? Ворманн беспомощно взглянул на кресты, будто они могли подсказать ему выход. Он не знал, как заставить верховное командование поверить ему, и в то же время говорить разумно. Как объяснить им, что он и его люди должны немедленно покинуть заставу, так как им угрожает нечто такое, с чем не в силах бороться немецкая армия?..

Он начал торопливо набрасывать на листке короткие фразы, то и дело зачеркивая их и заменяя новыми, более удачными. Ворманн презирал саму мысль о возможности отступления, но пробыть здесь еще одну ночь значило добровольно согласиться на ужас и смерть. Люди почти уже вышли из-под контроля. А если и дальше смерти будут повторяться с той же периодичностью, то скоро ему просто некем будет командовать.

Командовать... Рот капитана скривился в горькой усмешке. Не он теперь командовал в этом замке. А что-то другое – темное и зловещее.

Глава седьмая

Дарданеллы.

Понедельник, 28 апреля.

Время: 02.44

Они миновали уже половину пролива, когда стало ясно, что лодочник что-то задумал.

Путешествие было не из легких. Под парусом рыжеволосый прошел Гибралтар и холодной ветреной ночью причалил в предместье Марбельи. Там он наутро нанял потрепанную длинную и узкую лодку с двумя старыми дизелями. Владелец судна оказался далеко не безобидным дельцом, катающим туристов по выходным. Рыжеволосый за милю чуял контрабандистов.

Хозяин долго набивал цену, пока не узнал, что его труд будет вознагражден золотыми американскими долларами: половину в задаток, другую половину – после прибытия к северным берегам Мраморного моря. Еще он хотел набрать команду для плавания по Средиземному морю, но рыжеволосый наотрез отказался. Он считал, что вся команда может состоять из него одного.

Они плыли уже шестой день, по очереди стоя у руля по восемь часов, что позволяло им двигаться круглые сутки со скоростью почти двадцать узлов в час. На протяжении всего пути они лишь несколько раз заходили в крошечные бухты, где владельца лодки – старого испанца по имени Карлос – хорошо знали местные жители, которые помогали им заправиться горючим и пополнить запасы пресной воды. Все расходы оплачивал рыжеволосый.

Теперь же, заметив, что судно сбавило ход, он ждал, Когда Карлос попытается убить его. Испанец искал удобного случая с того самого момента, как они отплыли из Марбельи, но он все никак не представлялся. Теперь же, когда путешествие подходило к концу, он не мог больше думать ни о чем, кроме пояса с золотыми монетами. Рыжеволосый отлично понимал, что он замышляет. Несколько раз уже Карлос как бы случайно прижимался к нему, желая удостовериться, что пояс все еще с ним. Испанец знал, что в поясе хранится золото, и, судя по толщине этого “кошелька”, золота там довольно много. А кроме того, ему мучительно хотелось узнать, что находится в длинном узком чемоданчике, с которым пассажир никогда не расстается.

Дело плохо. Конечно, в течение последних шести дней Карлос был неплохим компаньоном. И прекрасным моряком. Правда, он изрядно выпивал, ел больше, чем следовало и, наверное, давно уже не мылся. Но рыжеволосый не особенно удивлялся этому. Бывали времена, когда он и сам не имел возможности помыться довольно долго. И наверное, даже дольше, чем Карлос.

Дверь рубки тихо открылась, и на пороге показалась фигура Карлоса с продолговатым предметом в руке. Подул ветерок. Испанец осторожно закрыл за собой дверь.

Все оборачивается как нельзя хуже, подумал рыжеволосый, услышав звук стали, вытаскиваемой из ножен. Приятное путешествие может закончиться весьма плачевно. Хотя без Карлоса оно и вообще вряд ли было бы возможным. Испанец мастерски провел лодку южнее Сардинии, затем, миновав Тунис и Сицилию, обогнул с севера Крит и через Циклады проложил курс в Эгейское море. Теперь они находились в Дарданеллах – узком проливе, соединяющем Эгейское и Мраморное моря.

Хуже не придумаешь.

Увидев, как сталь клинка сверкнула прямо над его головой, рыжеволосый молниеносным движением перехватил занесенную над ним руку, прежде чем нож успел коснуться его груди.

– Зачем ты это делаешь? – с удивительным спокойствием спросил он.

– Отдавай золото! – прошипел старый контрабандист.

– Я бы дал тебе больше, если бы ты просто попросил у меня. Зачем же убивать?

Оценив силу противника, Карлос решил изменить тактику.

– Я хотел только перерезать пояс. Я не собирался вас убивать.

– Пояс у меня на талии, а твой нож у груди.

– Здесь темно.

– Но не настолько. Ну, хорошо... – Рыжеволосый ослабил хватку. – Так сколько ты хочешь?

Но испанец вырвал руку с ножом и замахнулся опять.

– Все!

Рыжеволосому вновь удалось перехватить удар.

– Жаль, что ты это сделал, Карлос, – разочарованно вздохнул он.

Без видимого усилия обладатель пояса согнул руку лодочника так, что клинок теперь был направлен в его собственную грудь. Мышцы и связки напряглись, и Карлос отчаянно закричал, когда послышался хруст кости и звук рвущихся сухожилий. Теперь кинжал почти касался его груди.

– Нет! Прошу вас... Нет!

– Я ведь дал тебе шанс, Карлос. – Голос стал чужим и далеким, полным холода и решимости. – А ты отверг его.

Испанец вскрикнул и сразу затих, когда нож вонзился ему прямо в сердце. Тело судорожно напряглось, а потом разом обмякло. Рыжеволосый отпустил его, и тот рухнул на палубу.

Некоторое время победитель прислушивался к стуку собственного сердца. Он не испытывал жалости. Но как много уже времени прошло с тех пор, как он убивал последний раз!.. Он просто обязан был что-то почувствовать. Но не чувствовал ничего. Карлос был хладнокровным убийцей, и его постигло лишь то, что он сам хотел совершить. Никакой жалости у рыжеволосого не было, а было лишь страстное желание поскорее попасть в Румынию.

Он взял свой увесистый длинный футляр и прошел к рулю. Моторы безмолвствовали. Рыжеволосый завел их и вывел на полную мощность.

Дарданеллы. Он и раньше бывал в этих местах, но только не в военное время. И никогда еще так не спешил. Перед ним сверкала водная гладь, освещенная одними лишь звездами, а справа и слева в темноте проглядывались берега. Он плыл сейчас по одному из самых узких мест пролива – ширина его была здесь не больше мили. Но даже в самой широкой части Европу от Азии отделяло не более четырех миль воды. Одинокий путешественник шел по компасу и по наитию, не включая огней, в полной темноте.

Нельзя было предвидеть всего, с чем можно столкнуться сейчас в этих водах. Еще возле Крита по радио передали, что пала Греция. И это могло быть правдой, а могло и не быть. Сейчас в Дарданеллах можно встретить и немцев, и англичан, и даже русских. А ему надо избегать всего этого. Поездка не была официально оформлена, и не было никаких документов, объясняющих его присутствие здесь. И время сейчас работало против него. Поэтому он должен выжимать из моторов всю мощность, на какую они только способны.

В Мраморном море, которое немного пошире и откроется через двадцать миль, у него будет возможность маневрировать, и он постарается проплыть, сколько сможет, без дозаправки. А когда горючее кончится, придется бросить лодку на берегу и дальше двигаться к Черному морю уже по суше. Конечно, это займет больше времени, но другого выхода нет. Даже если бы топливо было в достатке, он не рискнул бы идти через Босфор. Там уж наверняка полно русских.

Рыжеволосый подошел к двигателям, чтобы проверить, нельзя ли как-нибудь прибавить им оборотов. Но это оказалось невозможным.

Как ему хотелось бы иметь сейчас крылья!..

Глава восьмая

Бухарест, Румыния.

Понедельник, 28 апреля.

Время: 09.50

Магда держала мандолину легко и привычно, инструмент нежно вибрировал в ее руках, а пальцы легко переходили от струны к струне, от лада к ладу. Она внимательно смотрела в нотный текст: это была одна из самых приятных цыганских мелодий, которые ей когда-либо удавалось записать

Девушка сидела в ярко раскрашенной кибитке в пригороде Бухареста. Внутри было множество полочек с экзотическими специями и травами, по углам валялись цветастые подушки, а с потолка свисали косички чеснока и гирлянды разноцветных лампочек. Ногами она поддерживала мандолину, но даже в такой позе длинная шерстяная юбка лишь слегка обнажала ее лодыжки. Мешковатая, серая кофта, застегнутая на груди, закрывала простенькую белую блузку. Старый шарф пря-тал ее роскошные волосы. Но монотонность одежды не могла скрыть яркий блеск глаз и удивительный цвет лица.

Магда была поглощена музыкой. Она на время уносила ее из этого мира, который день ото дня становился к ней все более жестоким. Пришли те, кто ненавидел евреев. Они лишили папу работы в университете, потом отобрали их дом, сместили ее короля... Не то чтобы она была очень предана королю Карлу, но все же это был законный монарх, а они заменили его генералом Антонеску и Железной Гвардией. Но никто не мог отнять у нее музыку.

– Я правильно играю? – спросила она, когда смолк последний аккорд, и в кибитке вновь наступила тишина.

Старая женщина, сидевшая рядом за низеньким круглым дубовым столом, улыбнулась, и вокруг черных цыганских глаз появилось множество мелких морщинок.

– Почти. Но в середине это звучит не так.

Она положила на стол тщательно перемешанную колоду карт и взяла инструмент, напоминавший волынку. Как старенький сморщенный Пан, цыганка прижала трубки к губам и начала дуть. Магда стала подыгрывать и вскоре почувствовала, что ее мелодия действительно слегка отличается. Она тут же внесла в ноты поправки.

– Теперь, я думаю, все правильно. Большое тебе спасибо, Джозефа.

Старуха протянула руку.

– Дай-ка мне посмотреть.

Магда передала ей листки и стала наблюдать, как цыганка с интересом рассматривает неровные строчки причудливых символов. Джозефа слыла мудрейшей женщиной в своем таборе. Папа любил рассказывать, какой красавицей она была раньше, но теперь ее кожа иссохла, лицо сморщилось, а черные волосы рассекли широкие серебряные пряди. Однако ум оставался по-прежнему ясным.

– Так вот, значит, какая она, моя песня. – Джозефа не понимала нот.

– Да. Сохраненная навеки. Цыганка вернула записи.

– Но я же не буду вечно играть ее так. Просто сейчас я хочу именно так, а через месяц мне захочется что-нибудь изменить. Я уже много раз кое-что в ней меняла.

Магда кивнула и положила листочки в папку вместе с другими записями. Она знала, что в цыганской музыке много импровизации. И это было неудивительно – вся жизнь цыган состоит из импровизаций; у них нет дома, не считая кибиток, нет письменности, нет ничего, что заставило бы их осесть в одном месте. Может быть, поэтому ей так и хотелось забрать у них какую-то часть их кипучей энергии, чтобы навечно сохранить ее в музыкальной форме.

– Мне и сейчас уже нравится эта песня, – ответила Магда. – А через год посмотрим, что ты еще сюда добавишь.

– А разве к тому времени твоя книга еще не выйдет?

Магда почувствовала, что ей больно говорить.

– Боюсь, что нет.

– Но почему? – удивилась Джозефа.

Девушка сделала вид, что занята с мандолиной, хотя и понимала, что ей так просто не уйти от ответа. И тогда она тихо сказала, не поднимая глаз:

– Мне придется искать нового издателя.

– А что случилось со старым?

Магда не подняла глаз и теперь. Она была в смятении. Это оказалось одним из самых тяжелых ударов в ее жизни – недавно она узнала, что издатель трусливо предал ее и разорвал договор. И ей до сих пор было очень больно.

– Он передумал. Он сказал, что сейчас не время выпускать сборник цыганской музыки.

– Особенно, когда составительница – еврейка, – понимающе добавила Джозефа.

Магда взглянула на нее и снова опустила глаза. Как она права!..

– Возможно. – Девушка чувствовала, как в горле растет горький ком. Она не хотела больше говорить об этом. – А как у тебя идут дела?

– Хуже некуда. – Джозефа сокрушенно вздохнула, отложила инструмент в сторону и снова взяла в руки гадальные карты. Она была одета в старую разноцветную цыганскую одежду: цветастую блузку, полосатую юбку, ситцевую косынку. От такой пестроты начинала кружиться голова. А пальцы старухи как бы сами собой стали мешать потрепанную колоду. – Я теперь почти не гадаю и никого не вижу с тех пор, как с меня взяли подписку.

Магда догадалась об этом, когда подходила сегодня к кибитке. Табличку с надписью “Доамна Джозефа, предсказательница” сняли, куда-то исчезла и диаграмма для чтения линии руки с левого окна, и кабалистические символы с правого. Она слышала, что Железная Гвардия приказала всем цыганам оставаться на постоянных местах и не “дурачить” граждан.

– И цыгане тоже попали в немилость?

– Да мы и всегда были в немилости, независимо от места и времени. Мы к этому уже привыкли. Но вот вы, евреи... – Она озабоченно покачала головой. – Мы такое слышим!.. Страшные вещи творятся в Польше.

– Мы тоже слышим, – вздохнула Магда, едва сдерживая гримасу отчаяния. – Но и мы привыкли к гонениям.

Да, действительно многие уже привыкли. Конечно, не она. Она к этому никогда не сможет привыкнуть.

– Боюсь, как бы не стало еще хуже, – добавила Джозефа.

– Это уж точно... – Магда вдруг поняла, что начинает озлобляться, но не в силах сдержать себя. Окружающий мир с каждым днем становился для нее все более чужим, и, пытаясь защититься, она инстинктивно отталкивала его от себя еще дальше. И это был какой-то безвыходный замкнутый круг, с которым она ничего не могла поделать. Но не может же быть, чтобы все, о чем она слышала, оказалось правдой – все эти рассказы насчет евреев или о том, что делают с цыганами в сельской местности солдаты Железной Гвардии... Рабский труд, лагеря смерти, насильственная стерилизация... Нет; это, должно быть, пустые слухи, чьи-то страшные сказки. Такое просто не может происходить на самом деле. Все это выдумки.

Но это, увы, происходило, и то, о чем слышала Магда, было далеко не самой страшной правдой о вещах, творящихся за колючей проволокой многочисленных “закрытых районов”.

– А я не особенно тревожусь, – улыбнулась Джозефа. – Разрежь цыгана на десять частей, и ты не убьешь его, а только сделаешь десять цыган.

Магда же была уверена, что в ее случае получился бы просто мертвый еврей. И снова ей захотелось сменить тему разговора.

– Это гадальные карты? – Она узнала их сразу. Джозефа кивнула.

– Хочешь узнать будущее?

– Нет. Я в это не верю.

– Честно говоря, я тоже не всегда верю в это. В основном карты ничего не говорят, потому что им, большей частью, просто нечего сказать. Поэтому мы начинаем импровизировать – точно так же, как в музыке. Но какой от этого вред? Я просто говорю наивным молоденьким девушкам, что скоро они встретят красивого юношу, а молодым людям – что скоро дела у них пойдут на лад. Никакого вреда.

– И никакого будущего... Джозефа пожала плечами.

– Но иногда карты раскрывают большие секреты. Хочешь попробовать?

– Нет. Спасибо, я действительно не хочу. – Ей и правда не хотелось знать, что ждет ее впереди. У нее было такое чувство, что ничего хорошего там уже нет.

– Ну, пожалуйста! Это будет мой подарок. Магда колебалась. Ей не хотелось обижать Джозефу. Но ведь ей только что сказали, что в большинстве случаев карты просто молчат. Так, может быть, она хоть наболтает ей приятных сказок?..

– Ну хорошо.

Джозефа протянула колоду через стол.

– Сними.

Магда приподняла верхнюю половину карт и отдала их цыганке. Та положила карты под низ и принялась раскладывать, не прерывая разговора.

– Как твой отец?

– К сожалению, не лучше. Он теперь почти не встает.

– Это плохо. А медведь Йошки не помог ему вылечить ревматизм?

Магда покачала головой.

– Нет. У него ведь не просто ревматизм. Все гораздо хуже...

Отец перепробовал уже все средства и способы, чтобы остановить скручивание конечностей, и даже позволил дрессированному цыганскому медведю пройтись по его спине. Но и древняя цыганская терапия оказалась такой же беспомощной, как и последние достижения современной медицины.

– Он очень добрый человек, – приговаривала Джозефа. – Несправедливо, что такой человек, знающий так много об этой стране, должен... Что ему... не дают возможности видеть ее... – Она нахмурилась и замолчала, недоуменно разглядывая карты.

– В чем дело? – спросила Магда. Озабоченное выражение лица гадалки встревожило и ее. – С тобой все в порядке?

– Что?.. А, да, конечно. Со мной все хорошо. Но вот карты...

– Что-то не так? – Магда не верила, что карты могут предсказывать судьбу, как, впрочем, и внутренности мертвой птицы. И тем не менее она вся напряглась.

– Посмотри, как они разлеглись. Я никогда еще такого не видела. Нейтральных карт почти нет, а те, которые обозначают добро, все собраны справа. – Джозефа обвела рукой веер карт. – А все карты зла легли по левую сторону. Странно.

– И что это значит?

– Не знаю. Я лучше спрошу Йошку. – Она позвала внука, оглянувшись через плечо, а потом снова повернулась к Магде. – Йошка очень хорошо знает карты. Он любил наблюдать за мной, когда еще был совсем маленьким.

Красивый смуглый молодой человек, лет двадцати с небольшим, с едва заметной улыбкой на губах забрался в кибитку и кивнул Магде, не сводя с нее черных глаз. Девушка отвернулась. Несмотря на избыток одежды, она сейчас чувствовала себя обнаженной. Он был моложе ее на несколько лет, но это его не смущало. Несколько раз уже Йошка пытался завоевать ее сердце, но она отвергла его.

Юноша посмотрел на стол, проследив за взглядом своей бабушки. Постепенно улыбка сошла с его лица, и он хмурился все сильнее и сильнее. Несколько секунд он молчал, а затем принял решение:

– Перемешайте, снимите и разложите заново.

Джозефа согласно кивнула, и вся процедура повторилась еще раз. Теперь уже все молчали. Позабыв свой недавний скептицизм, Магда невольно подалась вперед и внимательно следила за картами, которые ложились на стол одна за другой. Она ничего не понимала в гадании и должна была полностью полагаться на то, что скажут ей старая гадалка и ее внук. Но едва она посмотрела на их лица, как сразу же поняла, что здесь что-то не так

– И что ты об этом думаешь, Йошка? – растерянно спросила Джозефа.

– Непонятно... Такая концентрация добра и зла... И такое ясное разделение между ними.

Магда сглотнула. Во рту у нее пересохло.

– То есть вы хотите сказать, что опять разложилось точно так же? Два раза подряд?

– Да, – ответила Джозефа. – Только теперь стороны поменялись: все хорошее находится слева, а злое – на правой стороне. – Она посмотрела на Магду. – А это имеет роковое значение.

Магда неожиданно рассердилась. Да они просто смеются над ней! А она никому не позволит над собою смеяться

– Я, пожалуй, пойду. – Она взяла мандолину, папку и собралась уходить. – Я не такая наивная, чтобы меня можно было так глупо разыгрывать.

– Нет! Пожалуйста! Ну, еще раз! – Старая цыганка протянула к ней руки.

– Прости, Джозефа, но мне уже пора.

Девушка заспешила к выходу, понимая, что поступает нехорошо по отношению к своим друзьям. Но она не могла перебороть себя; эти странные карты с загадочными картинками и изумленные лица цыган заставили ее покинуть кибитку раньше времени. Ей страшно захотелось назад в Бухарест, на городские улицы с мостовыми.

Глава девятая

Застава.

Понедельник, 28 апреля.

Время: 19.10

Прибыли “Змеи”. Эсэсовцы, особенно офицеры, напоминали Ворманну змей. И штурмбанфюрер СС Эрик Кэмпфер не был исключением.

Ворманн навсегда запомнил один вечер за несколько лет до войны, когда местный полицайфюрер – эсэсовский офицер с довольно высоким званием для провинциального шефа полиции – устраивал прием на своей вилле в предместье Ратенова. Был приглашен и капитан Ворманн, как почетный гражданин города и заслуженный офицер германской армии. Ему очень не хотелось идти туда, но Хельга так редко бывала в обществе, и ей до того шли наряды, что он не счел возможным ей отказать.

У стены банкетного зала стоял большой стеклянный террариум, в котором шевелился толстый удав длиною в три фута. Это был любимец хозяина. Трижды в течение вечера он просил гостей понаблюдать за ним и швырял ему жабу. Но Ворманну было достаточно и одного беглого взгляда во время первого кормления – он видел, как жаба, еще живая, медленно продвигается по пищеводу змеи, беспомощно брыкаясь в тщетной попытке спастись.

Это зрелище превратило просто скучный прием в омерзительный. А когда они с Хельгой напоследок проходили мимо террариума, капитан заметил, что змея по-прежнему голодна – она беспокойно металась по стеклу в поисках четвертой жабы, несмотря на три вздутия на пузе.

И сейчас Ворманн вспомнил эту змею, наблюдая, как Кэмпфер измеряет шагами его кабинет, механически двигаясь от окна к мольберту, потом вокруг стола и назад, к окну. Кроме коричневой рубашки, все на Кэмпфере было черное – черная куртка, черные брюки, черный галстук, черный кожаный ремень, черная кобура и черные сапоги. Стальной череп на фуражке, молнии СС и офицерская петлица на воротнике были единственными яркими пятнами во всей его форме, придавая ей сходство с блестящей чешуей ядовитой болотной змеи.

И еще Ворманн заметил, что Кэмпфер порядком постарел со времени их последней случайной встречи в Берлине два года назад. “Но уж не так сильно, как я”, – вкралась едкая мысль. Майор СС, хоть и был на два года старше, из-за своей стройной фигуры выглядел намного моложе Ворманна. К тому же у него были густые светлые волосы, еще не тронутые сединой. Настоящий образец арийского совершенства.

– А почему у тебя всего один взвод? – наконец спросил капитан. – В сообщении ведь сказано, что едут два. – А потом добавил: – Вообще-то я думал, что здесь будет целый полк.

– Нет, Клаус, – снисходительно улыбнулся Кэмпфер, продолжая бессмысленно шагать по комнате. – Конечно, и одного взвода вполне хватило бы, чтобы справиться с твоей так называемой проблемой. Поверь, мои солдаты очень опытны в этих делах. И я взял с собой два взвода только лишь потому, что это просто короткая остановка на моем дальнейшем пути.

– Так где же второй взвод? Собирает цветочки?

– В каком-то смысле, да. – Улыбка Кэмпфера была не из приятных.

– Что это значит? – недоуменно спросил Ворманн.

Кэмпфер снял шинель и фуражку и швырнул их прямо на стол. Потом подошел к окну, выходящему на деревню.

– Терпение. Сейчас сам все увидишь.

Ворманн нехотя подошел к окну. Кэмпфер прибыл всего двадцать минут назад, а уже пытался нагло узурпировать власть на заставе. Сперва в сопровождении своих солдат он без малейшего колебания вошел в крепость. Ворманн надеялся, что мост через ров уже достаточно слаб, но его надежды не оправдались. “Опель” майора и грузовик с солдатами проехали без происшествий. После этого он приказал сержанту Остеру – ворманнскому сержанту Остеру! – проследить за тем, чтобы все эсэсовцы были немедленно расквартированы, а затем парадным шагом вошел в кабинет Ворманна и бодро отсалютовал “Хайль Гитлер!”, будто тот был новым мессией.

– Похоже, ты сильно продвинулся со времени прошлой войны, – заметил капитан, наблюдая за темной деревней. – И СС тебя, кажется, вполне устраивает.

– Я действительно предпочитаю СС регулярной армии, если тебя это интересует. Я считаю, что это более эффективная сила.

– Да уж, наслышан...

– И я покажу тебе, Клаус, как эффективность решает любые проблемы. А решение проблем – это выигранная война. – Он указал в окно. – Вот посмотри!

Сначала Ворманн ничего не увидел, но потом заметил какое-то шевеление на краю деревни. Это была группа людей. Приближаясь к замку, они вытягивались в неровную цепь: эсэсовцы гнали прикладами десять деревенских жителей.

Ворманн был потрясен, хоть и ожидал увидеть нечто подобное.

– Ты с ума сошел? Это же румынские граждане! Румыния – наш союзник!

– Значит, немецких солдат будут потихоньку убивать эти румынские граждане, а я должен спокойно смотреть на это? Я думаю, генерал Антонеску не станет поднимать большого шума из-за смерти десятка деревенских мужланов.

– Но ты ничего не добьешься, убив их!

– О господи! Да я пока и не собираюсь никого убивать. Но из них получатся прекрасные заложники. Я пустил в деревне слух, что если хоть один немецкий солдат умрет, то эти десять будут тут же расстреляны. И десять других – за каждого последующего солдата. И так будет продолжаться до тех пор, пока убийца не успокоится, или пока в деревне не кончатся жители.

Ворманн с отвращением отошел от окна. Так вот она. Новая Германия, этика Главной Расы! Вот, оказывается, как надо выигрывать войну!..

– Все равно ничего не получится, – убежденно сказал он.

– Все получится. – Самодовольство Кэмпфера было просто невыносимым. – Всегда получалось и всегда будет получаться. Этих партизан подбадривают дружеские хлопки по спине их же собственных собутыльников. И они чувствуют себя героями до тех пор, пока не начинают умирать их товарищи, или пока не будут наказаны их жены и дети. И тогда они снова превращаются в добрых невинных крестьян.

Ворманн начал лихорадочно искать способ, как спасти мирных жителей. Он был уверен, что они не имеют к убийствам ни малейшего отношения.

– Нет. На этот раз все обстоит по-другому.

– Вряд ли. Мне кажется, Клаус, что в таких делах у меня опыта все же больше. Я прошел хорошую школу.

– В Аусшвице, если не ошибаюсь?

– Да, я многому научился у коменданта Гесса. – Тебе нравится учиться? – Ворманн схватил со стола фуражку майора и швырнул ему прямо в руки. – Тогда я покажу тебе кое-что. Пошли со мной!

Действуя быстро и решительно и не давая Кэмпферу времени на расспросы, он повел его вниз по лестнице, потом через двор и уже по другой лестнице, – в подвал. На секунду Ворманн остановился у разрушенной стены, зажег лампу и первым двинулся в страшное нижнее подземелье.

– А тут прохладно, – заметил Кэмпфер, зябко потирая руки. Изо рта у него шел пар.

– Мы храним здесь тела. Все шесть.

– Как, ты еще не отправил их на родину?

– Я счел неразумным отправлять их поодиночке. Могут поползти разные слухи, а это будет нехорошо для престижа немецкой армии. Я хотел забрать их с собой, когда буду уходить с заставы. Но, как ты знаешь, моя просьба о передислокации была отклонена.

Он остановился перед накрытыми трупами и к своему неудовольствию отметил, что простыни кем-то потревожены. Конечно, все это мелочи, но он понимал, что последнее, что можно сделать для погибших солдат, – это отнестись к ним с подобающим уважением. Уж если им приходится ждать, пока их отправят домой, так пусть они ждут в покое, в чистой форме и под аккуратными саванами.

Капитан подошел к первому солдату, которого убили совсем недавно, и приподнял простыню над его головой и плечами.

– Это рядовой Ремер. Посмотри на его горло.

Кэмпфер повиновался, но выражение его лица нисколько не изменилось.

Ворманн опустил простыню и приподнял следующую, держа лампу так, чтобы майору хорошо было видно развороченное горло трупа. Потом он проделал то же самое и с остальными убитыми, оставив самую страшную жертву напоследок.

– А теперь – рядовой Лютц.

И наконец Кэмпфер тихонько ахнул. Но и Ворманн тоже чуть не выронил свой фонарь. Голова Лютца была перевернута. Макушку кто-то приставил к плечам, а разорванная шея уходила в темноту.

Ворманн осторожно вернул голову в нормальное положение и поклялся найти того, кто так по-свински поступил с погибшим товарищем. Он тщательно укрыл тело простыней и повернулся к Кэмпферу.

– Теперь понятно, почему заложники не помогут?

Майор ответил не сразу. Вместо этого он сплюнул на пол и молча направился к лестнице. Ворманн чувствовал, что Кэмпфер глубоко потрясен, но старается не показывать виду.

– Этих людей не просто убили, – наконец задумчиво протянул эсэсовец. – А убили с особой жестокостью.

– Вот именно! И это говорит о полном безумии того существа, с которым мы здесь столкнулись. Поэтому жизнь десятерых крестьян не будет иметь для него абсолютно никакого значения.

– А почему ты говоришь “того существа”?

Ворманн выдержал насмешливый взгляд майора.

– Потому что мне еще не известно, кто это. Единственное, что я знаю наверняка, – это то, что с наступлением темноты убийца беспрепятственно приходит и уходит, когда пожелает. И никакие меры не позволяют нам поддержать безопасность.

– Меры не позволяют? – переспросил Кэмпфер, снова став смелым и решительным, как только они выбрались из подвала и вошли в теплые и светлые комнаты Ворманна. – Потому что ответ лежит не в каких-то там мерах. СТРАХ – вот где главная мера. Заставь убийцу бояться убивать. Пусть он испугается той цены, которую заплатят его товарищи за то, что он убивает. Страх – вот что является основой безопасности. Так было во все времена.

– А что если этот убийца похож на тебя? Вдруг ему тоже наплевать на жизни этих бедняг?

Кэмпфер не ответил. Тогда Ворманн решил развить свою мысль:

– Твоя теория страха не сработает именно там, где орудует убийца, похожий на тебя самого. Поимей это в виду, когда будешь возвращаться в свой Аусшвиц.

– Кстати, я туда больше не поеду, – с нескрываемой радостью сообщил майор. – Как только я все здесь закончу – а на это мне потребуется день или два – я немедленно отправляюсь на юг, в Плоешти.

– Не вижу в этом большого смысла, – иронично заметил Ворманн. – Все синагоги там и без тебя уже сожгли, остались одни нефтяные заводы...

– Давай-давай, Клаус, продолжай в том же духе, – процедил сквозь зубы эсэсовец, едва заметно покачивая головой. – Говори, пока можешь. Когда я буду в Плоешти. ты уже не позволишь себе такого тона.

Ворманн опустился за свой шаткий письменный стол. Его просто воротило от Кэмпфера, и теперь он смотрел на фотографию своего младшего сына Фрица, которому недавно исполнилось пятнадцать лет.

– И все же я действительно не понимаю, что интересного ты можешь найти для себя в Плоешти.

– Ну уж, конечно, не бензиновые заводы; о них пусть заботятся армейские тыловики. А я буду заниматься железной дорогой.

Ворманн продолжал смотреть на фотографию сына и как эхо повторил последние слова Кэмпфера:

– Железной дорогой...

– Да, ведь Плоешти – крупнейший железнодорожный узел Румынии. А значит, и самое удачное место для нового центра переселения.

Ворманн невольно вздрогнул и поднял голову.

– Ты хочешь сказать, что там все будет, как в Аусшвице?

– Именно! Кстати, Аусшвиц – тоже узловая станция. Потому там и построили лагерь. Для эффективного перемещения рас нужно быть в центре сети дорог. Так что с транспортом нам, можно сказать, крупно повезло, ведь из Плоешти бензин отправляют во все концы государства. – Он развел руки в стороны, потом снова соединил их. – А из каждого уголка Румынии туда будут приходить вагоны с евреями, цыганами и прочим мусором, который еще остался в этой стране.

– Но ведь это же не оккупированная территория! Как же можно...

– Фюрер не хочет, чтобы нежелательные элементы в Румынии остались без должного внимания. Правда, Антонеску и Железная Гвардия уже снимают евреев с ответственных постов, но у фюрера есть более радикальный план. В СС он известен под названием “Румынское решение”. И чтобы его осуществить, рейхсфюрер договорился с генералом Антонеску, что наша “Мертвая голова” покажет им образец того, как следует действовать. И меня выбрали для этой миссии. Я буду комендантом лагеря в Плоешти.

Ворманн с ужасом обнаружил, что не в состоянии отвечать, а Кэмпфер тем временем углубился в свой любимый предмет:

– Ты знаешь, Клаус, сколько в Румынии евреев? По последним подсчетам – семьсот пятьдесят тысяч. А может быть, уже целый миллион! Пока этого никто не знает, но когда подсчитывать начну я, это станет точно известно. Кроме того, в стране полно цыган и масонов. И что еще хуже – мусульман! В общей сложности – два миллиона подлежащих ликвидации.

– Если бы я только знал, – сказал Ворманн, с издевкой закатывая глаза, – я никогда бы не поехал в такую ужасную страну!

На этот раз Кэмпфер все прекрасно расслышал.

– Смейся-смейся, если тебе от этого легче. Но вот увидишь – скоро Плоешти станет очень важным пунктом. Ведь сейчас мы даже из Венгрии вынуждены везти евреев в Аусшвиц, тратя на это уйму времени, сил и горючего. А когда заработает лагерь в Плоешти, то я думаю, что многих из них начнут отправлять именно туда. И как комендант, я стану одной из центральных фигур в СС... и во всем Третьем Рейхе! И тогда придет мой черед посмеяться.

Но Ворманн и не смеялся. Вся эта идея показалась ему просто жуткой. Однако что он мог сделать?.. Он вновь почувствовал свое бессилие и с грустью вынужден был признать, что горький смех остается его единственной защитой от этого мира, которым правят безумцы, и от сознания того, что он офицер армии, позволившей им прийти к власти.

– А я и не знал, что ты художник, – сказал вдруг майор, останавливаясь у мольберта, будто только что заметил его. Некоторое время он молча изучал картину. – Я думаю, что если бы ты потратил на поиски убийцы столько же времени, как на этот отвратительный рисунок, то некоторые из твоих солдат были бы еще живы.

– Отвратительный? Интересно, что ты в нем нашел отвратительного?

– А силуэт трупа на веревке – это что, по-твоему, должно радовать глаз?

Ворманн вскочил и подошел к мольберту.

– О каком еще трупе ты говоришь?

Кэмпфер ткнул пальцем в холст:

– Вот здесь... на стене.

Ворманн уставился на полотно. Сперва он не увидел ничего, кроме серого фона стены, изображенной им несколько дней назад. Даже и намека нет ни на какой... хотя... У него перехватило дыхание. Слева от окна, за которым сияла залитая солнцем деревня, по нарисованной стене шла тонкая вертикальная линия, заканчивающаяся темным пятном, очертания которого можно было принять за силуэт повешенного. Он смутно вспомнил, как рисовал и эту линию, и эту форму, но никоим образом не хотел вложить в них столь зловещее содержание. Однако он не мог позволить Кэмпферу доказать свою правоту, а значит, не мог и признать своей досадной оплошности.

– Уродство, Эрик, как и красота, больше всего зависит от взгляда наблюдателя, – философски развел руками Ворманн.

Но Кэмпфер пропустил это мимо ушей.

– Очень хорошо, Клаус, что твоя картина уже почти готова, – сказал он. – Потому что пока я здесь, я не смогу позволить тебе приходить сюда и заниматься художеством. Хотя когда я уеду в Плоешти, ты сможешь продолжить.

Ворманн ожидал услышать это, и ответ был готов:

– Тебе не придется беспокоиться, это мои комнаты.

– Вынужден поправить тебя: теперь это МОИ комнаты. Вы, вероятно, забыли, что я старше вас по званию, герр капитан?

Но Ворманн лишь презрительно усмехнулся:

– Ты думаешь, для меня много значит твое звание в СС? Да это пустое место! И даже хуже, чем просто пустое место. Любой мой самый зеленый капрал – и то в сто раз больший солдат, чем ты. И к тому же он в сто раз человечнее!

– Осторожнее, капитан! А то самой большой наградой для вас может остаться этот ржавый железный крест, полученный еще в прошлой войне.

И тут Ворманн почувствовал, как внутри него что-то оборвалось. Он сорвал с груди черный с серебряной окантовкой мальтийский крест и сунул его в лицо Кэмпферу.

– Да тебе такой в жизни не заслужить! По крайней мере настоящий, как этот – без мерзкой свастики посередине!

– Довольно!

– Нет, еще не довольно! Ваша хваленая СС убивает одних безоружных – детей, женщин!.. А я заслужил этот крест, когда сражался на равных с мужчинами, которые стреляли в меня. И мы оба знаем, – тут голос Ворманна опустился до яростного шепота, – как тебе не нравится враг, который может за себя постоять!

Кэмпфер весь подался вперед, почти вплотную приблизив свой нос к лицу Ворманна. Его водянистые голубые глаза гневно сверкали.

– Твоя великая Мировая война давно уже в прошлом. Теперь ЭТА война стала великой, и это МОЯ война. Та, старая, была твоей, но она проиграна, кончилась и всеми забыта!

Ворманн не смог сдержать улыбки: наконец-то он на верном пути!

– Нет, не забыта. И никогда не будет забыта. Как и твоя храбрость в Вердене!

– Я предупреждаю тебя! – зашипел штурмбанфюрер. – Я тебя заставлю... – И он злобно щелкнул зубами.

В этот момент Ворманн начал медленно приближаться к нему. Он больше не мог терпеть речей этого белобрысого выскочки, говорящего об убийстве миллионов беззащитных людей с той же легкостью, с какой позволительно обсуждать лишь меню обеда. Ворманн не делал никаких угрожающих жестов, однако Кэмпфер при его приближении с опаской отступил назад. Капитан спокойно прошел мимо него и распахнул настежь дверь.

– Вон отсюда.

– Да как ты смеешь?!

– Вон!

Несколько секунд они молча смотрели друг на друга. В какой-то момент Ворманн даже подумал, что Кэмпфер вот-вот начнет драться с ним. Капитан знал, что эсэсовец находится в лучшей физической форме, чем он, хоть и слабее морально. Наконец Кэмпфер не выдержал и отвел взгляд. Ему было нечего сказать; они оба знали правду о штурмбанфюрере СС Эрике Кэмпфере. И через мгновение тот схватил шинель и пулей вылетел из комнаты капитана. Ворманн тихо закрыл за ним дверь.

Какое-то время он стоял неподвижно. На этот раз он не выдержал. А ведь раньше мог с легкостью контролировать себя. Ворманн подошел к мольберту и тупо уставился на картину. И чем пристальнее он смотрел на странную тень на стене, тем сильнее она напоминала ему висящий труп. В конце концов это начало его раздражать. Он хотел, чтобы в центре внимания была солнечная деревня, а сейчас не мог думать ни о чем, кроме этой проклятой тени.

Наконец он оторвался от картины, подошел к столу и снова взглянул на фотографию сына. Чем больше ему встречалось людей, похожих на Кэмпфера, тем сильнее он беспокоился за Фрица. Ворманн гораздо меньше волновался за Курта, своего старшего, когда в прошлом году тот участвовал в боевых действиях во Франции. Курту уже девятнадцать, он капрал. И взрослый мужчина.

Но Фриц!.. Что они сделали с ним, эти нацисты... Сперва каким-то образом его заставили вступить в гитлер-югенд; дальше – больше... Когда Ворманн последний раз приезжал домой в отпуск, ему было очень больно слышать из уст четырнадцатилетнего мальчика весь этот бред о превосходстве арийской расы и наблюдать, как его сын с восторгом и ликованием восхваляет “великого фюрера”, награждая его качествами, достойными разве что Бога. Нацисты отнимали у него сына прямо на глазах, превращая мальчика в такую же змею, как Эрик Кэмпфер. И Ворманн чувствовал, что ничего не может с этим поделать.

Ничего не мог он поделать и с самим Кэмпфером. Он был не вправе контролировать действия офицера СС. Если тот решил расстрелять румынских крестьян, то воспрепятствовать этому можно только лишь силой. А этого он делать не мог. Все же Кэмпфера прислало сюда командование. И если его арестовать, это будет открытым неподчинением. Прусское воспитание Ворманна не позволяло ему допустить даже мысли об этом. Недаром армия была его домом, работой, всей жизнью... Четверть века он честно отдал ей день за днем. И бросать вызов сейчас...

Он чувствовал себя абсолютно беспомощным. И вот он снова в Польше: Познань, полтора года назад, только что закончился бой. Его солдаты уже разбивали лагерь, когда у леса послышались автоматные очереди. Капитан отправился на разведку. На опушке эсэсовцы выстраивали евреев – мужчин и женщин всех возрастов, стариков, детей – и расстреливали их. Когда тела скатывались в вырытую за ними канаву, их место занимала следующая шеренга. Кровь смешивалась с землей, в воздухе пахло кордитом, а над лесом неслись предсмертные крики раненых, которых заживо заваливали свежими трупами.

Тогда он чувствовал себя таким же беспомощным, как и сейчас. Он был не в состоянии сделать войну такой, чтобы солдат сражался против солдата, как теперь не в силах остановить ни ту тварь, что убивает его людей, ни Кэмпфера, собравшегося расстрелять мирных граждан.

Ворманн тяжело опустился на стул. Да и кто он такой, чтобы переделывать этот мир?.. Не стоит и пробовать!.. Все равно с каждым днем все меняется к худшему... Ему вспомнилось детство: тогда он был счастлив, что родился вместе с веком, веком надежд и обещаний. Но каждый год нес лишь новые разочарования. И вот он дожил до участия в войне, которую так и не мог понять.

И все же ему хотелось этой войны. Он много лет мечтал свести счеты с теми, кто завладел его страной в восемнадцатом, обременил ее непосильными репарациями, а потом втирал в грязь год за годом. И вот его час пробил, и он принял участие в нескольких победоносных сражениях, еще раз доказавших, что вермахт остановить невозможно.

Но тогда почему же так скверно у него на душе? И почему вместо фронта он хочет оказаться в Ратенове с Хельгой? Почему благодарит Бога за то, что его отец, тоже кадровый офицер, погиб в предыдущей войне и теперь не видит всех этих зверств и жестокостей, творящихся как бы во имя Родины?..

И все же, несмотря на смятение, горечь и боль, он не сдавался. Неужели еще жива в нем надежда? На что? Ответ приходил ему в сотый – нет, в тысячный раз: в глубине души Ворманн верил, что немецкая армия переживет нацистов. Политики приходят и уходят, а армия так и остается армией. И если только у него хватит сил, он доживет до того дня, когда немецкое оружие одержит победу, а Гитлер и его банда с позором уйдут в небытие. Он очень хотел верить в это. Ему было необходимо верить.

И еще, вопреки здравому смыслу, он надеялся, что угроза Кэмпфера произведет желаемый эффект и убийства наконец прекратятся. Но если этого не произойдет и еще один немец умрет этой ночью, Ворманн знал, кого в таком случае он хотел бы увидеть мертвым.

Глава десятая

Застава.

Вторник, 29 апреля.

Время: 01.18

Кэмпферу никак не удавалось заснуть. Он лежал и мучился мыслями о возмутительном неподчинении Ворманна. Хорошо хоть, что сержант Остер не стал брать пример со своего командира. Увидев черную форму, он тут же выполнил все приказания, а не начал упрямиться, как его капитан, на которого такие штуки не действовали. Правда, Кэмпфер и Ворманн знали друг друга еще с тех пор, когда никакой СС и в помине не было. Но теперь это не могло служить оправданием.

Остер быстро подыскал помещения для обоих взводов эсэсовцев и предложил использовать тупик коридора в задней секции замка для содержания пленных крестьян Выбор оказался удачным: коридор уходил прямо в толщу горы и имел на конце четыре маленькие комнаты. Попасть туда можно было и из другого коридора, проходящего под углом к первому и ведущего прямо во двор. Кэмпфер пришел к выводу, что раньше это помещение служило складом, так как вентиляция здесь отсутствовала, а комнаты были без окон и каминов. Сержант проследил, чтобы оба коридора как следует освещались до самого конца и нельзя было незаметно подкрасться к солдатам СС, которые парами будут охранять арестованных.

Для самого штурмбанфюрера Остер нашел две просторные комнаты во втором этаже задней секции замка. Сперва он предложил ему поселиться в башне, но майор отказался: разместиться на первом или втором этаже было бы, конечно, удобно, но это значило оказаться НИЖЕ Ворманна. А на четвертом этаже – слишком высоко: каждый раз приходилось бы преодолевать немыслимое количество ступенек. Задняя часть крепости показалась Кэмпферу лучше. Окно у него выходило во Двор, а комната закрывалась огромной дубовой дверью с засовом. Майор реквизировал у одного из солдат Ворманна новенькую койку, положил на нее свой матрас, лег, а рядом поставил на пол фонарь с батарейками.

Тут внимание его привлекли кресты на стене. Похоже, они висят здесь повсюду. Забавно... Кэмпфер еще днем хотел спросить о них Остера, но потом передумал: тогда бы он потерял репутацию всезнающего человека. А она была особым даром людей СС, и ему следовало поддерживать свой престиж. Возможно, он спросит об этом Ворманна – конечно, позднее, когда опять начнет с ним разговаривать.

Ворманн... Он не мог выкинуть из головы этого человека. Парадокс заключался в том, что Кэмпферу меньше всего на свете хотелось находиться сейчас рядом с ним. Если капитан будет поблизости, то он не сможет уже чувствовать себя таким офицером СС, каким ему хотелось бы. Ворманн мог пристально посмотреть на него и сквозь форму и внешний лоск увидеть в холеном штурмбанфюрере насмерть перепуганного восемнадцатилетнего юнца. Тот день в Вердене стал поворотным пунктом в их отношениях.

...Британцы прорвали немецкую оборону и перешли в неожиданное контрнаступление. Огонь прижал их роту к земле, солдаты гибли один за другим. Наконец пулеметчиков накрыло гранатой, и англичане поднялись в штыковую атаку... Противнику удалось выиграть время, отойти и перегруппироваться, и им срочно надо было предпринять такой же маневр, но от командира – никаких указаний. Вероятно, он тоже убит. И вот рядовой Кэмпфер видит, что из их взвода в живых не осталось уже никого, кроме зеленого новобранца – добровольца по фамилии Ворманн, которому всего лишь шестнадцать, и он еще слишком мал для войны... Он жестом позвал юношу отходить вместе с ним, но тот лишь отрицательно покачал головой и пополз вперед – туда, где стоял замолкнувший пулемет. И через минуту по пехоте врага ударила первая очередь... А Кэмпфер тем временем лихорадочно полз назад. Он знал, что наутро сумасшедшего юнца будут хоронить.

Но Ворманна не похоронили. Он сдерживал неприятеля до тех пор, пока не подошло подкрепление. Его тогда наградили, вручили Железный Крест. А под конец войны он был уже унтер-офицером, и вместе с остатками армии уцелел после Версальского разгрома.

Кэмпфер же, сын бедного клерка из Аугсбурга, после войны оказался выброшенным на улицу. Он был без денег и крова – один из тысяч ветеранов разбитой армии, проигравшей войну. Никто не считал их героями; в новой республике они были просто недоразумением. И тогда он вступил в нигилистическую организацию, а оттуда уже недалеко было и до нацистской партии, куда его приняли в 1927 году. Потом, доказав свою преданность и чисто арийское происхождение, в 1931 году он стал членом СС. И с тех пор “Мертвая голова” была для Кэмпфера родным домом. Свой очаг он потерял после первой войны и теперь поклялся, что с помощью партии вернет себе все долги...

В СС его научили вызывать страх и причинять боль, а заодно – следить за ошибками вышестоящих и прятать свои собственные слабости и недостатки от агрессивных соперников по восхождению на “партийный олимп”. Эту науку он усвоил особенно прочно и постепенно дослужился до поста первого заместителя Рудольфа Гесса, одного из самых известных ликвидаторов еврейского населения.

И снова он настолько прилежно учился, что был досрочно удостоен звания штурмбанфюрера и чести возглавить новый “центр переселения” в Плоешти.

Кэмпферу не терпелось поскорее оказаться на месте и развернуть кипучую деятельность. Только невидимый убийца ворманновских солдат стоял сейчас на его пути. Первым делом следовало обнаружить его. Это, конечно, не проблема, но все требует времени... Однако он хотел быстрее навести здесь порядок не только потому, что это задерживало его отбытие в Плоешти; гораздо больше ему хотелось заставить Ворманна наконец почувствовать свою беспомощность и некомпетентность. Быстрое решение проблемы – и он уже будет на пути к триумфу, оставляя упрямого капитана далеко позади.

Эффектная победа здесь имела и другое значение: она навсегда положила бы конец всяким воспоминаниям Ворманна об инциденте в Вердене. И если когда-нибудь тот попытается обвинить его в трусости перед лицом противника, Кэмпферу достаточно будет сказать, что Ворманн просто завидует ему и не может простить того, что он сумел выиграть там, где сам Ворманн потерпел полное поражение.

Шумно вздохнув, майор выключил надоевший фонарь. Да, необходимо как можно быстрее разобраться с этим убийцей. Так много дел впереди, столько важных событий ожидает его на новом месте...

Единственное, что его беспокоило, – так это то, что Ворманн чего-то явно боялся. И боялся по-настоящему. Хотя напугать капитана было делом довольно сложным.

Но решив больше не думать об этом, Кэмпфер закрыл глаза и попытался заснуть. Через несколько минут сон начал нежно обволакивать его, как теплое мягкое одеяло. И он почти уже погрузился в него, как вдруг почувствовал, что вся дремота куда-то разом исчезла. По коже поползли мурашки, и она стала влажной и липкой. Майор ощутил прилив страха. Что-то находилось прямо за его дверью. Он ничего не слышал и не видел, но тем не менее был уверен, что “оно” стоит именно там. Что-то с такой сильной аурой зла, холодной ненависти и неприкрытой угрозы, что он почувствовал его присутствие даже сквозь разделяющие их дерево и камень. “Оно” было там, снаружи. И медленно двигалось по коридору. Наконец жуткий сгусток прошел мимо двери и удалился прочь. Кэмпфер судорожно сглотнул.

Сердцебиение прошло, кожа высохла. Но потребовалось еще несколько минут, чтобы он смог убедить себя в том, что это был обыкновенный кошмар, только очень похожий на реальность – один из тех, что могут нарушить сон в самом его начале.

Наконец Кэмпфер поднялся с матраса и начал медленно снимать нижнее белье. Во время этого злоключения мочевой пузырь майора опорожнился помимо его воли.

Рядовые Фридрих Вольц и Карл Флик из отряда Кэмпфера стояли в своих черных блестящих касках и мелко дрожали. Им было холодно, скучно, и они уже порядком устали. Это дежурство совсем не походило на ту обычную ночную работу, к которой они так привыкли в Аусшвице. Там у них были застекленные вышки и теплые караульные помещения, где можно было присесть, выпить кофе и перекинуться в карты, пока заключенные ежатся от холода в своих бараках. Только изредка им приходилось выходить к воротам лагеря или прохаживаться по двору.

Правда, сейчас они тоже находились в помещении, но здесь условия были такие же, как и у тех, кто сидел под замком, – холод и сырость. А это, на их взгляд, было несправедливо.

Флик повесил свой “шмайсер” за спину и энергично потер руки. Хотя пальцы его были в перчатках, они уже начали деревенеть. Он стоял рядом с Вольцем, прислонившись к стене у разветвления коридоров. С этого места были видны и освещенный выход во двор в конце левого коридора, и дверь комнаты с арестованными, расположенной по правую сторону.

– Я уже с ума схожу, Карл, – сказал Вольц. – Давай что-нибудь придумаем.

– Например?

– Давай развлечемся немного с заложниками.

– Но они ведь не евреи...

– Но и не немцы!

Флик задумался. С вновь прибывшими в Аусшвиц он очень любил проделывать одну вещь, которая называлась “саксонское приветствие”. Несколько часов подряд заключенных заставляли выполнять такое упражнение: низкие приседания, руки вверх, ладони за головой. Уже через полчаса ломались даже самые сильные. Флику приятно было наблюдать за выражением лица человека, когда его тело переставало слушаться, а суставы и мышцы начинали невыносимо болеть. И еще на лице появлялся страх. Потому что тех, кто не мог продолжать упражнения, либо тут же расстреливали, либо избивали ногами до тех пор, пока они не возобновляли свое занятие. Конечно, они с Вольцем не могли сейчас расстреливать этих румын, но, по крайней мере, имели возможность немного согреться. Хотя это и было опасно.

– Нет, лучше не стоит, – скривился Флик. – Нас здесь всего только двое. Вдруг кто-нибудь из них начнет сопротивляться?

– А мы выведем парочку в коридор и с ними займемся. Давай, Карл! Будет весело!

Флик улыбнулся.

– Ну, ладно.

Конечно, сейчас это было не так захватывающе, как в Аусшвице. Там они могли бы устроить состязание, кто сломает заключенному больше костей и после этого еще заставит его работать. Но все же и здесь была возможность получить удовольствие.

Флик начал отыскивать в кармане ключ от последнего чулана, превращенного в импровизированную тюремную камеру. В их распоряжении было целых четыре комнаты, и при желании они могли бы разделить заложников, но вместо этого всех десятерых запихнули в одну крошечную каморку. Флик уже предвкушал, какие лица будут у них в тот момент, когда он откроет дверь – испуганные, с трясущимися губами, они увидят его улыбку и сразу поймут, что пощады от него ждать не придется. И от этого внутри у Флика все пело, а в груди разгоралось особое чувство – неописуемо радостное и волнующее; настолько упоительное, что он не мог уже жить без него и теперь страстно ждал каждого такого момента.

Он почти уже дошел до двери, как вдруг сзади послышался голос Вольца:

– Подожди минуточку, Карл.

Флик обернулся. Вольц напряженно вглядывался в коридор, ведущий к двору. На лице его читалось явное недоумение.

– Что там случилось? – спросил Флик.

– Что-то неладное с лампочкой. С самой первой – она гаснет.

– Ну и что?

– Она уже совсем погасла! – Он с тревогой посмотрел на Флика, потом опять в коридор. – А теперь гаснет следующая! – Вольц поднял “шмайсер”, прицелился и тонким голосом закричал: – А ну, убирайся!

Флик опустил ключ в карман, схватил свое собственное оружие и побежал на помощь товарищу. Но пока он достиг пересечения коридоров, погасла уже третья лампа. Они ничего не видели в неожиданно сгустившейся темноте. Было похоже, что весь коридор заполнила какая-то плотная тень.

– Мне это не нравится, – тихо сказал Вольц. – Мне тоже. Но я никого не вижу. Может быть, что-то случилось с генератором? Или провод испортился... – Флик не верил ни единому своему слову, как, впрочем, и Вольц. Но он должен был что-нибудь говорить, чтобы справиться с нарастающим страхом. Ведь эсэсовцы призваны внушать страх другим, а не испытывать его сами.

Стала гаснуть четвертая лампочка. Темнота подошла к ним почти вплотную.

– Давай отойдем, – сказал Флик, отступая в еще светлую часть коридора. Из-за двери темницы послышались встревоженные голоса заложников. Они не могли видеть потухшие лампочки, но тоже почувствовали неладное.

Съежившись за широкой спиной Вольца, Флик сильно дрожал – внезапно вокруг стало очень холодно. Он продолжал смотреть, как свет постепенно гаснет. Ему хотелось в кого-нибудь выстрелить, но никого не было видно – одна темнота впереди.

И тут эта тьма окружила его, заморозила конечности и отрезала всякую возможность видеть. На одну только секунду, которая показалась ему вечностью, рядовой Карл Флик оказался жертвой дикого животного ужаса, который он сам так любил вызывать у других. Он ощутил страшную, невыносимую боль, которую столько раз причинял другим людям. И больше ему в этой жизни не довелось почувствовать уже ничего.

Постепенно освещение вновь набрало прежнюю силу. Сперва в дальней части коридора, потом все ближе и ближе к комнатам лампочки стали медленно оживать. Единственные звуки, нарушавшие мертвую тишину, исходили от запертых в чулане румын: всхлипывание женщин и облегченные вздохи мужчин. Все они были рады, что охвативший их страх уже позади. Один из заложников попытался рассмотреть что-нибудь через Щель в двери. Его взору открылся небольшой кусок пола и часть противоположной стены коридора.

Но никаких признаков жизни он не увидел. Коридор был пуст, если не считать разлитой по полу крови, от густых луж которой поднимался на холоде пар. На стене тоже виднелись кровавые брызги, но здесь они были сильно размазаны. И эти смазанные следы очень походили на буквы алфавита, который даже показался ему знакомым, хотя слов он так и не смог разобрать. Слова эти напоминали необъяснимый ночной вой собаки – они вроде и здесь, рядом, и в то же время за пределами понимания.

Мужчина отошел от двери и, ни слова не говоря, присоединился к своим товарищам, кучкой сбившимся в дальнем углу помещения.

За дверью снова кто-то стоял.

Кэмпфер тут же открыл глаза. Он боялся, что кошмар может повториться. Но нет. На этот раз он не чувствовал поблизости никакого присутствия зла. Там, должно быть, стоял человек. Причем очень неуклюжий. Но если он пришел с тем, чтобы украсть что-нибудь, беднягу ждало горькое разочарование – незаметно проникнуть в комнату ему уже не удастся. И все же Кэмпфер на всякий случай вынул из кобуры пистолет и решил держать его наготове.

– Кто там? – громко спросил он.

Ответа не последовало.

Кто-то упорно пытался открыть дверь снаружи. Кэмпфер видел, как время от времени что-то загораживает свет, проникающий в комнату через щель под дверью. Однако это никак не помогало ему определить, кто там стоит. Он подумал, не зажечь ли фонарь, но потом решил не делать этого. Темная комната имела свои преимущества – незваного гостя хорошо будет видно в светлом дверном проеме, если ему все же удастся войти сюда.

– Назовите себя! – вновь потребовал он. Неизвестный перестал дергать ручку, и теперь было слышно, как что-то тяжелое наваливается на дверь с явной целью сломать ее. В темноте Кэмпфер мог и ошибиться, но ему показалось, что дверь начала прогибаться под натиском неведомой силы. А ведь толщина ее целых два дюйма! Нужно было что-то очень тяжелое, чтобы настолько выгнуть прочные дубовые доски. Треск дерева усилился, и майор почувствовал, что покрывается холодным потом. Деваться было некуда. И вдруг послышался другой звук – будто кто-то скреб острыми когтями, пытаясь разорвать неподатливый материал. Звук нарастал, становился все громче и полностью парализовывал его волю. Наконец дерево затрещало так, будто готово было разлететься на тысячу щепок, а петли начали со скрежетом отдираться от камня. Кэмпфер знал, что надо снять пистолет с предохранителя, но был не в силах пошевелиться.

И вот толстый засов не выдержал, дверь отчаянно скрипнула и широко распахнулась, громко стукнувшись о стену. На пороге выросли две фигуры. По каскам Кэмпфер сразу же узнал немецких солдат, а по форме сапог безошибочно определил, что это его собственные подчиненные. При их виде ему следовало бы расслабиться, но почему-то этого не происходило. Зачем им понадобилось ломиться к нему?

– В чем дело? – потребовал он объяснений. Но они опять не ответили. Вместо этого оба солдата как по команде двинулись вперед, направляясь прямо к тому месту, где лежал полуживой от страха майор. Что-то странное, даже гротескное, было в их сильно искаженной походке. В какой-то момент Кэмпферу показалось, что они промаршируют прямо по его постели. Но перед самой кроватью солдаты остановились и встали по стойке “смирно”. Однако никто из них ничего не сказал и даже не отдал чести.

– Что вам здесь нужно? – с усилием выдавил из себя майор.

Он должен был разозлиться, но злоба не шла к нему. Только страх. И несмотря на желание взять себя в руки, тело все глубже забивалось в кровать.

– Отвечайте же! – Это была уже почти мольба. Никакого ответа. Наконец левой рукой он нащупал фонарь, а правая все это время сжимала пистолет, нацеленный на застывшую перед ним мрачную пару. Отыскав пальцем кнопку выключателя, Кэмпфер помедлил еще несколько секунд, прислушиваясь к собственному прерывистому дыханию. Конечно, он хотел знать, кто стоит перед ним и что привело их сюда, но какая-то сила внутри отчаянно сопротивлялась и не давала ему включить свет.

Наконец он не выдержал и, со стоном щелкнув крошечным выключателем, дрожащей рукой поднял фонарь.

Над ним стояли рядовые Флик и Вольц с искаженными бледными лицами и выпученными остекленевшими глазами. Вырванное мясо кровавыми кусками свисало на грудь из тех мест, где у каждого из них должно было находиться горло. Они не шевелились... Никто не шевелился... Мертвые солдаты были не в состоянии, Кэмпфер тоже. У него замерло сердце и оборвалось дыхание. Рука до боли сжимала фонарь, а челюсть начала судорожно дергаться. Но крик страха так и не слетел с его губ – голос пропал и легкие не желали слушаться.

И тут произошло неожиданное движение. Медленно, почти грациозно, солдаты накренились вперед и как подкошенные рухнули на своего командира, прижав его к койке всей тяжестью мертвой плоти.

Отчаянно отбиваясь в безумном стремлении выбраться из-под трупов, Кэмпфер услышал, как где-то вдали раздался вопль смертельного ужаса. И через некоторое время еще послушная часть его мозга сумела все же опознать этот звук.

Это был его собственный крик.

– Ну теперь-то ты веришь?

– Во что? – Кэмпфер старался не смотреть на Ворманна. Вместо этого он сосредоточился на чашке с какао, зажатой между холодными как лед ладонями. Майор отхлебнул сразу половину, а теперь мелкими глотками потихоньку допивал содержимое. Очень медленно он возвращался в свое привычное спокойное состояние. И этому сильно способствовало то, что сейчас он был не у себя, а в комнате Ворманна.

– В то, что методы СС нам здесь не помогут.

– Методы СС ВСЕГДА помогают.

– Кажется, на этот раз – нет.

– Но я только начал! Еще не умер ни один крестьянин!..

Однако, говоря это, Кэмпфер прекрасно понимал, что он столкнулся с такой проблемой, которая не стояла еще ни перед кем из сотрудников СС. Все было настолько беспрецедентно, что даже обращаться к кому-либо за советом не имело ни малейшего смысла. В замке было нечто такое, на что не действовали страх и насилие. Напротив, “оно” привыкло использовать страх как свое собственное оружие. И это не партизанская группировка и не фанатики из Национальной Крестьянской Партии. Эта сила стоит в стороне от войны, от вопросов национальности и вообще от политики.

И все же крестьян надо немедленно расстрелять. Он не мог отпустить их – это было бы равносильно признанию собственного поражения, а СС не должна терпеть поражений. Он этого не допустит. И плевать, что их смерть никак не подействует на ту тварь, которая убивает солдат. Если он обещал заложникам смерть, значит, они должны умереть.

– Кстати, смерть им уже не грозит, – сказал Ворманн.

– Что? – Кэмпфер оторвал взгляд от чашки.

– Я отпустил крестьян.

– Да как ты посмел! – Наконец-то он разозлился – жизнь возвращалась к нему. Кэмпфер вскочил со стула.

– Ты еще будешь благодарить меня, что тебе не придется отвечать за смерть жителей целой румынской деревни. А именно к этому все и пришло бы, уж я тебя знаю. Раз начав дело, ты будешь продолжать его до конца, сколько бы человек ни пришлось для этого убить, – лишь бы не признавать собственных ошибок. Поэтому я вынужден был не позволить тебе даже приступить к этому. Зато теперь ты сможешь свалить провал на меня. Я согласен взять на себя эту вину. А сейчас нам надо подыскать для заставы более безопасное место.

Так ничего и не сказав, Кэмпфер сел, мысленно признавая, что выходка Ворманна действительно является для него спасением. Но он не мог доложить руководству о своем поражении. Это был бы конец его карьере.

– Но я не собираюсь сдаваться, – фыркнул майор, пытаясь выглядеть решительным и упорным.

– А что ты еще можешь сделать? С этим невозможно бороться.

– Но я БУДУ бороться!

– Как? – Ворманн усмехнулся и откинулся назад, сложив руки на выпирающем животе. – Ты даже не знаешь, против чего ты сражаешься, так как же ты собираешься это делать?

– Огнем! Оружием!

Тут Кэмпфер инстинктивно отпрянул, когда Ворманн неожиданно резко наклонился к нему. Майор тут же проклял себя за это невольное движение, но рефлексы были сильнее него.

– Послушайте меня, господин штурмбанфюрер. Эти солдаты были уже мертвы, когда час назад явились к вам в комнату. Мертвы, понимаете?! Там весь пол залит их кровью. Они погибли возле вашей временной тюрьмы. И тем не менее прошли по коридору, вышибли дверь, подошли к кровати и упали на вас. А теперь скажите мне: как с этим можно бороться?

Кэмпфер вздрогнул при одном упоминании о случившемся.

– Значит, они умерли, когда уже были в моей комнате! Благодаря своему беспримерному чувству долга они пришли с докладом, несмотря на смертельные раны... – Сам он не поверил ни единому своему слову. Это объяснение вырвалось у него автоматически.

– Нет, они были мертвы, мой друг, – улыбнулся Ворманн без малейшего намека на дружбу в голосе. – Ты ведь даже не рассмотрел их, как следует, потому что был занят тем, что менял штаны. А я рассмотрел. Причем изучил их очень внимательно, как и всех, кто погиб в этом чертовом замке. И поверь мне – эти двое умерли, не успев сделать и шага. У них шеи были разодраны до самого позвоночника, а все сосуды и дыхательное горло болтались снаружи. И даже если бы вместо тебя здесь гостил сам Гитлер, они бы и к нему не смогли прийти ни с каким докладом.

– Значит, кто-то принес их туда... – Продолжая отрицать все увиденное собственными глазами, Кэмпфер пытался найти другое объяснение событий. Мертвые не ходят. Они не должны ходить!..

Ворманн откинулся на спинку стула и посмотрел на майора с таким презрением, что тот почувствовал себя опроставшимся первоклассником.

– Вас что, в СС обучают врать и самим себе тоже?

Кэмпфер промолчал. Ему и безо всяких исследований было ясно, что солдаты уже мертвыми вошли в его комнату. Он понял это еще в тот момент, когда фонарь осветил их жуткие лица.

Ворманн встал и подошел к двери.

– Все. Я сообщаю своим, что с рассветом мы уезжаем.

– Нет! – Слово само сорвалось с языка и прозвучало гораздо громче, чем майору хотелось бы.

– А ты что, собираешься здесь оставаться? – на ходу спросил Ворманн. Лицо его было очень усталым.

– Я должен выполнить свою миссию.

Капитан остановился и с плохо скрываемым раздражением повернулся к Кэмпферу.

– Но ты не можешь этого сделать! Ты проиграешь! Неужели тебе самому еще не ясно?

– Пока мне ясно только, что надо выбрать другую тактику.

– Да какая, к чертям, тактика! Нужно быть полным идиотом, чтобы после всего случившегося остаться здесь хоть на сутки!

“А я и не горю желанием оставаться, – подумал Кэмпфер. – Мне не меньше других охота убраться отсюда...” И при любых иных обстоятельствах он сам первый отдал бы приказ покинуть это место, но сейчас поступить так не мог. Он должен решить эту проблему раз и навсегда, прежде чем уедет отсюда. Ведь если он провалит это задание, чего так ждут десятки его коллег, которые спят и видят себя на комендантском месте в Плоешти, то конкуренты тут же отвоюют у него это заветное назначение. Поэтому надо любой ценой добиться здесь успеха. Если нет, то он так и останется в задних рядах, навсегда прикованный к какой-нибудь эсэсовской конторе. А другие в это время будут править миром.

Но для этого ему нужна была помощь Ворманна. Он должен заручиться его поддержкой хотя бы на несколько дней, пока решение не будет найдено. А потом он отдаст капитана под суд за самовольное освобождение арестованных.

– Так что ты об этом думаешь, Клаус? – вкрадчиво спросил эсэсовец.

– О чем? – не понял Ворманн. Он говорил коротко и резко.

– Об убийствах. Кто... или что все это делает?

Ворманн снова сел, лицо его приняло озабоченный вид.

– Не знаю... И, кажется, не хочу больше знать. У меня в подвале собралось уже восемь трупов, и мы должны позаботиться о том, чтобы их число не увеличивалось.

– Но послушай, Клаус. Ты ведь находишься здесь уже целую неделю!.. Должны же у тебя быть хоть какие-то соображения. – “Продолжай говорить, – сказал сам себе Кэмпфер. – Чем дольше ты будешь говорить, тем дольше сможешь не возвращаться в свою жуткую спальню...”

Ворманн пожал плечами.

– Солдаты, например, считают, что это вампир.

О, Господи! Вампир!.. Только такого бредового разговора ему сейчас и не хватает! Тем не менее майор постарался, чтобы на лице его сохранялось спокойное и дружелюбное выражение.

– И ты с этим согласен?

– На прошлой неделе... Да какое там! – еще три дня назад – я бы ответил “нет”. А теперь я и сам уже не уверен. Я вообще больше ни в чем не уверен... Но даже если это и вампир, то совсем не такой, о которых мы читали в книжках. Или видели в кино. Однако я твердо знаю, что убийца не может быть человеком.

Кэмпфер попытался припомнить, что ему известью о вампирах. Может быть, эта тварь, которая убивает солдат, действительно пьет их кровь? Кто знает... Их шеи были сильно повреждены, и много крови растеклось по одежде, так что потребуется целая медицинская лаборатория, чтобы выяснить, вся ли кровь осталась на месте. Когда-то в детстве ему удалось посмотреть старый, еще немой, фильм “Носферату”, а потом американский вариант “Дракулы” с немецкими субтитрами. Но это было очень давно, и тогда мысль о вампирах показалась ему просто смешной, какой, впрочем, она и должна казаться. Но теперь... Не может быть, чтобы по замку бродил столетний славянин с крючковатым носом и в старинной графской одежде. И тем не менее, в подвале лежат восемь трупов... Однако Кэмпфер, как ни старался, не мог представить себе немецких солдат, вооруженных кувалдами и осиновыми колами.

– Мне кажется, здесь надо плясать “от печки”, – сказал майор, чувствуя, что мысли заходят в тупик. – Пора обратиться к источнику.

– А где это?

– Не “где”, а “кто”. Я хочу выйти на владельца этого замка. Ведь крепость выстроили с какой-то целью и поддерживают в постоянном порядке. А для этого должна быть причина.

– Александру и его сыновья не знают владельца.

– Или говорят, что не знают.

– А зачем им лгать?

– Сейчас все лгут. Кто-то им должен платить.

– Деньги присылают владельцу гостиницы, а он передает их Александру.

– Значит, допросим владельца гостиницы.

– Заодно можно попросить его и перевести слова на стене.

Кэмпфер удивленно поднял брови:

– Какие слова? На какой стене?

– Там, внизу, где убили твоих солдат. Там что-то написано на стене их кровью.

– По-румынски?!

Ворманн пожал плечами.

– Не знаю. Я даже буквы не смог разобрать, не то что целые слова.

Майор как ужаленный вскочил со стула. Наконец что-то есть!..

– Я хочу немедленно заняться трактирщиком!

Владельца гостиницы звали Юлью.

Это был полный мужчина лет шестидесяти с лысиной на макушке и густыми закрученными усами. Его толстые щеки, не видевшие бритвы по меньшей мере неделю, тряслись от холода, пока он в одной ночной рубашке стоял в коридоре замка возле двери, за которой недавно томились арестованные крестьяне.

“Совсем как в старые добрые времена”, – думал Кэмпфер, рассматривая его из глубины затемненной Комнаты. Он снова начинал приходить в боевое расположение духа. Испуганный и растерянный вид румына заставил майора вспомнить былые годы, когда он работал в Мюнхене. По утрам они поднимали с постелей лавочников-евреев, избивали их на глазах всей семьи и с удовольствием наблюдали, как те трепещут от ужаса и холода в густом предрассветном тумане.

Но владелец гостиницы не был евреем.

Впрочем, это не имело большого значения. Еврей, цыган, масон, румынский трактирщик – какая разница! Для Кэмпфера сейчас важно было другое – признание подследственного в убийствах и те эмоции, которые вызывает в нем сама процедура допроса. Ведь если человек чувствует, что ему полагается место в этом мире, его необходимо срочно разуверить в этом. Задержанный должен знать, что, когда майор рядом, ни о какой безопасности не может быть и речи.

Сперва он мучил старика направленным светом, пока ему самому это не надоело. Потом Юлью привели на то место, где погибли эсэсовцы. Из гостиницы принесли все тетради и книги, которые хоть чем-то походили на журналы регистрации, и свалили все это в огромную кучу в углу бывшей камеры. Взгляд румына то спотыкался о надпись на стене, то опускался к полу, то шарил по лицам четырех солдат, поднявших его среди ночи, потом снова упирался в засохшую кровь на полу. Кэмпферу трудно было смотреть на эти кровавые следы. Каждый раз он вспоминал изувеченные шеи двоих солдат, стоявших перед его кроватью.

Когда майор начал чувствовать, что пальцы у него деревенеют несмотря на толстые кожаные перчатки, он вышел наконец из своего темного угла и предстал перед Юлью. При виде эсэсовского офицера старик с ужасом попятился и чуть не споткнулся о гору журналов.

– Кто владеет замком? – безо всяких предисловий непринужденно спросил Кэмпфер тихим вкрадчивым голосом.

– Я не знаю, господин офицер.

Он ужасно говорил по-немецки, но все же это было лучше, чем искать переводчика. Кэмпфер ударил его по щеке перчаткой. Он еще не чувствовал злобы; просто это была обычная методика допроса.

– Кто владеет замком? – так же спокойно повторил он.

– Не знаю!

Майор снова ударил его.

– КТО?!

На этот раз Юлью заплакал, на губах показалась кровь. Это было хорошим знаком – такой долго не выдержит.

– Я, правда, не знаю! – взмолился он.

– Кто дает тебе деньги, чтобы платить людям, работающим здесь?

– Курьер.

– От кого?

– Не знаю. Он не говорит. Наверное, из банка. Он приезжает сюда два раза в год.

– Значит, ты подписываешь ордер или чек для оплаты. От кого эти чеки?

– Я подписываю письмо. Там наверху написано, что оно из швейцарского Средиземноморского Банка. В Цюрихе.

– Какими деньгами он рассчитывается?

– Золотом. Золотыми монетами по двадцать левов. Я плачу Александру, а он уже раздает сыновьям. Так было всегда.

Кэмпфер наблюдал, как Юлью вытирает глаза и постепенно успокаивается. Наконец-то в его цепочке появилось первое звено! Теперь он свяжется с внешней разведкой СС, и они выяснят, кто направляет из Цюриха курьера с деньгами для владельца гостиницы в Трансильванских Альпах. Потом СД выйдет на владельца счета, а там уж – и на хозяина замка.

А что потом?..

Этого Кэмпфер еще не знал, но пока события должны развиваться именно так. Он повернулся и уставился на слова, выведенные на стене. Кровь Флика и Вольца, которой они были написаны, уже засохла и теперь стала буро-коричневой. Некоторые буквы были написаны или неаккуратно, или он просто никогда таких раньше не видел. Другие еще можно было узнать. Но в целом слова оставались непонятными. И все же в них должен был заключаться какой-нибудь смысл:

Кэмпфер кивком указал на стену.

– Что здесь написано?

– Я не знаю, господин офицер! – Юлью весь сжался, чтобы не видеть сверкающей голубизны глаз майора. – Прошу вас... Я правда не знаю!

По выражению лица Юлью и по его голосу Кэмпфер понял, что тот действительно ничего не знает. Но это не имело большого значения. Все равно румына надо как следует потрепать, сломать, довести до предела, чтобы он, хромая, вернулся к своим товарищам и рассказал им о страшном и беспощадном обращении, которое он испытал на себе, имея дело с офицером в черной форме. И тогда они поймут, что пока не поздно им надо дружно и сообща изо всех сил стараться помочь СС.

– Врешь! – заорал он и сильно ударил Юлью кулаком в лицо. – Здесь написано по-румынски! Я хочу знать, что именно!

– Это только похоже, что по-румынски, господин офицер, – застонал старик, приседая от страха и боли. – Но это не так. Я не знаю, что тут написано!

Это вполне соответствовало тому, что Кэмпфер и сам успел уже выяснить с помощью карманного разговорника. Он старательно изучал Румынию и румынский язык с того дня, как узнал, что сможет участвовать в проекте Плоешти. И к настоящему времени довольно неплохо понимал диалект дако, надеясь в ближайшем будущем вполне сносно на нем объясняться. Майор не хотел, чтобы румыны, с которыми ему предстоит работать, могли обмениваться при нем фразами, смысл которых оставался бы для него непонятным.

Но в стране было еще три основных диалекта, сильно отличавшихся друг от друга. Слова же, написанные на стене, казалось, не принадлежали ни к одному из них. Старый Юлью – а он, вероятно, единственный грамотный человек во всей деревне – и то не смог их прочесть. И теперь ему придется горько пожалеть об этом.

Кэмпфер отвернулся от румына и четверки своих солдат. Он ни к кому конкретно не обращался, но слова его были сразу же поняты:

– Научите его искусству перевода.

Через секунду мучительной тишины раздался сдавленный крик и тяжелый звук падающего тела. Ему не надо было оборачиваться, чтобы представить себе всю картину. Один из солдат, очевидно, сильно ткнул старика прикладом в живот, и тот упал на колени. И теперь они будут сапогами искать самые чувствительные места его тела. А их они знали прекрасно.

– Хватит! – внезапно прозвучал чей-то голос, и Кэмпфер тут же узнал его: Ворманн!..

Взбешенный таким наглым вмешательством, майор резко повернулся к нему с гримасой ярости на лице. Это уже прямое неподчинение! Вызов! Но едва открыв рот, чтобы поставить капитана на место, он заметил, что тот держит палец на спусковом крючке пистолета. Конечно, он не осмелится выстрелить. И все же...

Солдаты смотрели на своего командира, не зная, как поступить. Кэмпферу очень хотелось приказать им продолжить, но он был не в силах заставить себя говорить. Тяжелый взгляд Ворманна и непредсказуемость его поведения разом остудили весь пыл майора.

– Этот румын отказался с нами сотрудничать, – попытался объяснить он.

– И поэтому вы считаете, что избить его до беспамятства, если не до смерти, – самый верный способ получить то, что вам нужно? Как умно!.. – Ворманн подошел к Юлью, мягко оттолкнув солдат, будто те были неодушевленными предметами. Он внимательно оглядел владельца гостиницы, потом пристально посмотрел на каждого из солдат.

– Так вот каким образом немецкие воины борются за славу Отечества!.. Я думаю, ваши матери и отцы стали бы очень гордиться вами, если бы увидели, как вы избиваете вчетвером безоружного старика. Какая отвага!.. Почему бы вам не пригласить их посмотреть? А может быть, вы и их уже успели избить, когда последний раз были дома?

– Хочу предупредить вас, капитан, – начал Кэмпфер, но Ворманн уже отвернулся, переключив все внимание на владельца гостиницы.

– Так что вы нам можете сообщить о замке, чего мы еще не знаем?

– Ничего, – всхлипывая, ответил с пола Юлью.

– Какие-нибудь слухи, легенды, страшные истории?..

– Я прожил здесь всю жизнь, но ничего такого не слышал.

– А никаких смертей в замке раньше не было? Никогда?

– Никогда.

Тут Кэмпфер увидел, что в глазах старика засветилась надежда, будто он вдруг придумал, как выбраться отсюда живым.

– Постойте, я, кажется, знаю, кто сможет вам помочь. Мне бы только заглянуть в мои записи... – Он указал на кучу сваленных книг.

Ворманн кивнул. Юлью подполз на коленях к пыльному вороху и выбрал оттуда одну потрепанную грязную тетрадь в матерчатом переплете. Быстро просмотрев десяток страниц, он вскоре отыскал нужную запись.

– Вот! За последние десять лет он трижды приезжал сюда, и каждый раз вместе со своей дочерью. Это большой человек в бухарестском университете. Он специалист как раз по истории наших мест. Но каждый раз ему было все хуже – он сильно болен.

Кэмпфер заинтересовался:

– А когда он был здесь последний раз?

– Пять лет назад. – Юлью вздрогнул и подался в сторону от майора, услышав звук его голоса.

– Что значит “сильно болен”? – спросил Ворманн.

– Последний раз он почти не ходил. Только с помощью двух костылей.

Ворманн взял в руки засаленную тетрадь.

– И кто он такой?

– Профессор Теодор Куза.

– Будем надеяться, что он еще жив, – вздохнул капитан, передавая книгу Кэмпферу. – Я думаю, в Бухаресте есть ваши люди, которые быстро установят, где он находится. Нам лучше не терять сейчас времени.

– Я никогда не теряю времени, – надменно ответил Кэмпфер, пытаясь вновь держаться на высоте после недавней стычки из-за румына. Уж этого он Ворманну ни за что не простит!.. – Если вы выйдете во двор, то увидите, что мои люди уже начали разбирать кладку стен. И я надеюсь, что ваши солдаты без промедления v ним присоединятся. Пока мы будем запрашивать СД насчет банка и искать в Бухаресте профессора Кузу, наши бойцы разберут по камню все это сооружение. Потому что если мы не получим нужной информации от профессора или из Цюриха, то лучше всего будет уничтожить в крепости все места, где только можно спрятаться.

Ворманн равнодушно пожал плечами.

– Все лучше, чем спокойно сидеть и ждать, пока тебя убьют. Я прикажу своему сержанту согласовать с вами план работ и уточнить детали.

Он повернулся, помог Юлью встать и подтолкнул его к выходу со словами:

– Я буду идти за вами и прослежу, чтобы часовые вас выпустили.

Но владелец гостиницы почему-то замешкался и, наклонившись к капитану, что-то тихо сказал ему на ухо. Ворманн расхохотался.

Кэмпфер почувствовал, как краска бросилась к его лицу. Они наверняка говорят о нем, унижают его! Тут он не мог ошибиться.

– Что вас так рассмешило, капитан? – рявкнул эсэсовец.

– Этот профессор Куза, – ответил Ворманн, все еще улыбаясь, – т®т самый человек, который, кажется, знает, как нам с вами остаться в живых... – он еврей!

Новый взрыв смеха потряс помещение, когда капитан выходил в коридор.

Глава одиннадцатая

Бухарест.

Вторник, 29 апреля.

Время: 10.20

Грубый нетерпеливый стук в дверь, казалось, сорвет ее с петель.

– Открывайте!

Несколько секунд Магда не могла произнести ни слова, а потом дрожащим голосом все же спросила:

– Кто там? – Хотя это и так уже было ясно.

– Немедленно открыть!

Девушка в мешковатом свитере, длинной юбке и с распущенными волосами остановилась у двери. Она растерянно посмотрела на отца – тот сидел за столом в своей старой инвалидной коляске.

– Лучше впусти их, – сказал он со спокойствием, которое стоило ему больших усилий – она видела это. Выражение его лица не изменилось, но в глазах стоял страх.

Магда повернулась к двери. Одним движением руки она отодвинула засов и распахнула дверь, тут же отпрянув в сторону, словно дверь могла укусить ее. И хорошо, что она так сделала, потому что как только дверь отворилась, в нее ввалились два дюжих солдата Железной Гвардии при полном параде и с винтовками наготове.

– Здесь живет Куза, – сказал один из них. Это был вопрос, но прозвучал он как утверждение, чтобы никто из присутствующих не посмел возразить.

– Да, – ответила Магда, отступая назад, к отцу. – Что вы хотите?

– Нам нужен Теодор Куза. Где он? – Солдат внимательно осмотрел Магду.

– Это я, – ответил профессор.

Магда стояла рядом и, как бы пытаясь защитить его, положила руку на спинку кресла-каталки. Ее била нервная дрожь. Они с ужасом ждали этого дня и втайне надеялись, что он никогда не наступит. Но сейчас было очень похоже, что их собираются увезти в какой-нибудь лагерь для переселенцев, где отец не выдержит и одной ночи. Они давно уже чувствовали, что антисемитский дух начинает превращаться в реальный кошмар и здесь, как это совсем недавно случилось в Германии.

Солдаты снова посмотрели на профессора. Тот, который стоял позади и, вероятно, был здесь старшим, теперь выступил вперед и достал из кармана какую-то бумагу. Он заглянул в нее, потом снова уставился на профессора.

– Вы не можете быть Кузой. Ему пятьдесят шесть. А вы уже слишком старый.

– И тем не менее, это я.

Солдаты с недоверием посмотрели и на Магду.

– Это так? Это тот самый профессор Теодор Куза, который раньше работал в бухарестском университете?

Магда была напугана до смерти, у нее перехватывало дыхание, и она не могла говорить, поэтому только кивнула.

Солдаты топтались на месте, очевидно, не зная, как им поступить.

– Чего вы от меня хотите? – с видимым спокойствием спросил профессор.

– Мы должны отвезти вас на вокзал и сопровождать до Кымпины, где вас встретят представители Третьего Рейха. Оттуда...

– Немцы? Но зачем?..

– Вопросов не задавать! Оттуда...

– Значит, они сами ничего не знают, – услышала Магда тихий голос отца.

– ...вы будете доставлены на перевал Дину. Профессор был удивлен не меньше, чем его дочь, но постарался не подать виду.

– Я бы рад вам помочь, господа, – сказал он, растирая пальцы в неизменных перчатках, – потому что мало есть в мире таких восхитительных мест, как перевал Дину. Но как вы можете видеть, я сейчас слишком слаб для этого.

Солдаты стояли в нерешительности, с сомнением глядя на старика в кресле. Магда чувствовала их замешательство. Отец был похож на живой скелет с тонкой, натянутой и высохшей, как у мертвеца, кожей; его лысеющий череп окаймляли редкие пряди седых волос, а пальцы были уродливо скрючены, что бросалось в глаза даже через перчатки; руки и шея стали настолько худыми, что, казалось, на костях нет и намека на мышцы. Он выглядел невероятно хрупким, слабым и больным. На вид ему смело можно было дать лет восемьдесят. А в бумагах значилось найти и доставить мужчину пятидесяти шести лет.

– И все-таки вам придется поехать, – отрезал старший.

– Но он не может! – воскликнула Магда. – Он не вынесет такого пути!

Солдаты переглянулись. Их мысли нетрудно было прочесть: им приказали разыскать профессора Кузу и как можно быстрее доставить его на перевал Дину. И, очевидно, живого. А человек, который сидел перед ними, едва ли сможет добраться и до вокзала.

– Если за мной будет все время ухаживать моя дочь, – вдруг послышался твердый голос отца, – то, скорее всего, я смогу поехать.

– Нет, папа! Тебе нельзя! – “О Боже! Зачем он это сказал?..”

– Послушай, Магда... Этим людям все равно надо меня забрать. И чтобы я выжил, ты должна будешь поехать со мной. – Он внимательно посмотрел на нее. В глазах его была решимость и приказ. – Ты должна это сделать.

– Да, папа. – Она не могла еще понять, что он задумал, но чувствовала, что ей надо повиноваться. Все-таки, это ее отец. Ему виднее...

Он еще раз со значением посмотрел на нее.

– Ты понимаешь, дорогая моя, куда мы направляемся?

Он явно пытался ей что-то сказать, как-то направить ход ее мыслей. И тут она вспомнила свой недельной давности сон и то, что чемодан с вещами так и стоит у нее под кроватью.

– На север!..

Оба конвоира расположились в вагоне через проход и тихо беседовали, время от времени раздевая взглядами Магду. Профессор сидел возле окна, сложив руки на коленях. Поверх матерчатых перчаток он надел еще кожаные. За окном проносились грязные пригороды Бухареста. Впереди лежал долгий путь в пятьдесят три мили: тридцать пять миль на поезде до Плоешти, потом еще восемнадцать – до Кымпины. А дальше дорога станет еще труднее. Магда молилась, чтобы отец выдержал этот путь.

– Ты знаешь, почему я заставил их взять и тебя тоже? – как всегда очень спокойно спросил он.

– Нет, папа. Я вообще не понимаю, зачем мы им там понадобились. Ты вполне мог бы избежать этого путешествия. Они позвали бы своих начальников, и те сразу же убедились бы, что никуда ты ехать не можешь.

– Это им все равно. Я, конечно, не вполне здоровый человек, но и не такой уж ходячий труп, каким кажусь с первого взгляда.

– Не говори так!

– Брось, Магда. Я давно уже перестал себя обманывать. Когда врачи говорили, что у меня просто ревматический артрит, я уже знал, что это не так. И оказался прав: моя болезнь значительно хуже. Но я примирился с ней. Надежды нет, и времени осталось очень мало. Поэтому надо использовать его с толком.

– Все равно нельзя было позволять им взять и увезти тебя в горы!

– А почему бы и нет? Я всегда любил перевал Дину. В этом месте даже умирать будет приятнее, чем в любом другом. А меня они все равно забрали бы. Раз им сказано привезти кого-то, то они обязательно привезут, пусть даже в гробу. Но ты все-таки понимаешь, почему я потребовал взять и тебя?

Магда задумалась. Отец был “от бога” преподавателем и любил поиграть в Сократа – он задавал один вопрос за другим, и таким образом подводил собеседника к нужному выводу. Магде это часто казалось скучным, и она старалась побыстрее найти верный ответ. Но сейчас была не та ситуация, когда можно тратить время на такие загадки. Да и нервное напряжение не давало ей как следует сосредоточиться.

– Чтобы у тебя была нянька, – огрызнулась она. – Зачем же еще! – И тут же пожалела о своих словах.

Но отец, казалось, их даже не заметил. Он слишком хотел дать ей что-то понять и был так сильно поглощен этим, что обидеться просто не успел.

– Да, – сказал он, понижая голос. – Я хочу, чтобы именно так они и подумали. Но на самом деле в горах у тебя будет шанс сбежать из этой страны! Ты приедешь со мной на перевал, а потом при первой же возможности убежишь и спрячешься где-нибудь в долине.

– Нет, папа! Даже не думай об этом.

– Послушай меня! – Он зашептал ей прямо в ухо. – Такого случая может больше и не представиться. Мы ведь часто бывали в Альпах. Ты хорошо знаешь эти места. А уже наступает лето, и ты сможешь довольно долго скрываться там, а позже уйдешь на юг.

– Но куда?

– Не знаю; все равно куда! Просто надо убираться из этой страны. И вообще из Европы! Поезжай в Америку, в Турцию, в Азию!.. Куда угодно, только уезжай!

– Да уж, представляю себе: женщина путешествует одна в военное время... – Магда старалась говорить без иронии; ей не хотелось, чтобы голос звучал насмешливо. Просто отец слишком напуган и не отдает отчета в своих словах. – И ты серьезно считаешь, что мне удастся далеко уйти?

– Но ты должна попробовать! – У него затряслись губы.

– Папа, что с тобой?

Он долго не отвечал и смотрел в окно, а когда снова заговорил, его было еле слышно.

– С нами все кончено... Они собираются стереть нас с лица земли.

– Кого?

– Нас – евреев! В Европе для нас нет больше места. Так, может быть, где-то в других краях...

– Да не будь ты таким...

– Но это же правда! Только что капитулировала Греция... Ты понимаешь, что с тех пор, как полтора года назад они напали на Польшу, у них не было ни одного поражения? Никто не смог противостоять им дольше шести недель! И ничто их не остановит... А тот маньяк, который ими руководит, явно задался целью извести нас по всей земле. Ты слышала о том, что творится в Польше? – скоро так будет везде! Конец румынских евреев не за горами; он немного задержался только из-за того, что предатель Антонеску и Железная Гвардия никак не перегрызут друг другу горло. Но, похоже, за последнее время они как-то уладили свои разногласия, так что ждать осталось самую малость.

– Нет, папа, ты не прав, – завертела головой Магда. Ее пугали такие слова. – Румынский народ не допустит этого.

Отец повернулся к ней с болезненной гримасой на лице. Глаза его нервно сверкали.

– Не допустит? Да ты посмотри на нас! Вспомни, что с нами уже случилось! Разве кто-нибудь протестовал, когда правительство начало “румынизацию” всей принадлежавшей евреям собственности? А когда меня выгнали из университета – помог мне хоть кто-нибудь из моих коллег, этих “верных и преданных” друзей юности? Ни один. НИ ОДИН! А хоть один из них заглянул ко мне с тех пор посмотреть, как я живу? – Голос у него дрожал. – Ни один.

Он отвернулся к окну и надолго замолчал. Магда хотела сказать что-нибудь, как-то утешить его, но не могла найти слов. Она знала, что сейчас на щеках отца появились бы слезы, если бы не болезнь, из-за которой даже слезы не могли больше рождаться в его организме. Когда профессор снова заговорил, голос его обрел прежнюю твердость, но глаза продолжали безучастно следить за мелькающим за окном деревенским пейзажем.

– А теперь мы едем на этом поезде под охраной румынских фашистов, которые скоро передадут нас в руки своих немецких “коллег”. Неужели ты до сих пор не видишь, что с нами все кончено?..

Магда молча смотрела ему в затылок. Какой он стал циничный и резкий!.. А почему бы и нет, собственно говоря?.. Болезнь постепенно скручивала все его тело, уродовала пальцы, превращала кожу в пергамент, иссушала глаза и рот, так что ему уже было мучительно больно глотать... Что же касается его карьеры, то, несмотря на репутацию непревзойденного специалиста по румынскому фольклору, его – крупнейшего ученого и заместителя декана исторического факультета – беспардонно выставили за дверь. Конечно, это объяснили тем, что слабость здоровья не позволяет ему больше работать; но отец знал – все случилось только из-за того, что он еврей. Поэтому его просто выкинули, как ненужный мусор.

Итак, здоровье день ото дня ухудшалось; возможности заниматься румынской историей – тем, в чем он видел весь смысл своей жизни – его лишили; а теперь вот увозят из дома... И над всем этим стоит знание, что машина, призванная уничтожить его народ, уже запущена и набирает ход во многих и многих странах. А скоро дойдет очередь и до Румынии.

“Конечно, он будет резким, – думала Магда. – И имеет на это полное право... Но и я тоже! Ведь это мой народ, моя история – и все это они хотят уничтожить. А если так, то им придется уничтожить и меня...”

Нет, только не это! Такого просто не может быть. Никто не посмеет отнять у нее жизнь. В это она не могла поверить.

Но они разрушили уже столько ее надежд!.. Ведь теперь она всего лишь сиделка и личный секретарь у своего никому больше не нужного отца. Видно, их время и правда кончилось. И лучшим доказательством этому был отказ ее издателя.

На сердце у Магды стало невыносимо тяжело. Еще одиннадцать лет назад, когда умерла ее мать, она впервые поняла, как трудно женщине одной в этом мире. Тяжело тем, кто замужем, но еще тяжелей быть одной, когда нет рядом человека, на которого всегда можно опереться. А прожить в одиночку вдали от дома порядочной девушке и вовсе теперь невозможно. Так что, если ты замужем, надо сидеть возле мужа, а если нет – значит, твои дела совсем плохи. Но если ты к тому же еще и еврейка...

Магда окинула быстрым взглядом двоих конвоиров.

“Ну почему они лишают меня возможности оставить свой след в этом мире?.. Не бог весть какой след, совсем крошечный. Мой сборник песен... Он никогда не будет известным и популярным, но, может быть, лет через сто кто-то найдет его и захочет что-нибудь сыграть оттуда... А когда песня кончится, он закроет книгу, увидит на ней мое имя – и я снова оживу. А он узнает, что жила когда-то на свете девушка по имени Магда Куза”.

Она тяжело вздохнула. Нет, все-таки еще не время сдаваться. Конечно, все идет плохо и, наверное, пойдет еще хуже, но борьба пока не закончена. И никогда не закончится, покуда жива надежда.

Хотя она знала, что одной надежды здесь недостаточно. Должно быть что-то еще, нечто большее, но что именно, она не могла сказать. Однако без надежды все теряло свой смысл.

Поезд как раз проезжал мимо поставленных полукругом ярко раскрашенных кибиток, возле которых дымился большой костер. Изучая румынский фольклор, профессор стал большим другом цыган и узнал от них много такого, что раньше передавалось в их народе из поколения в поколение только лишь на словах.

– Посмотри! – воскликнула она, надеясь, что эта картина хоть немного встряхнет его – он ведь так любил этих людей. – Цыгане!

– Вижу, – ответил отец безо всякого оживления в голосе. – Попрощайся с ними, потому что и они обречены точно так же, как мы.

– Ну перестань, папа, прошу тебя!

– К сожалению, и это правда. Цыгане – просто кошмарный сон для правительства, поэтому их тоже будут уничтожать. У них вольный дух, они жизнерадостны, любят толпу и смех, но не имеют определенных занятий. А фашисты не выносят таких людей. Их место рождения – это грязный клочок земли под кибиткой родителей; у них нет ни почтового адреса, ни постоянной работы. Нет даже определенного имени, потому что у каждого цыгана их целых три: одним пользуются внутри табора, другое – для посторонних, а третье мать шепчет ребенку при рождении, чтобы смутить дьявола, если тот придет за ее младенцем. У фашистов они вызывают такое же отвращение, как и мы.

– Возможно, – согласилась Магда. – Но почему это так? Почему мы вызываем у них отвращение?

Наконец отец медленно отвернулся от окна. – Я не знаю. И думаю, никто этого не знает. Мне ведь всегда казалось, что мы хорошие граждане для любой страны: мы трудолюбивы, мы движем торговлю, исправно платим налоги... Но, очевидно, не это главное, и такова уж наша судьба. Я и правда не знаю... – Он грустно покачал головой. – Я пытался найти этому объяснение, но у меня ничего не вышло. Так же, как я не могу объяснить и эту странную принудительную поездку на перевал. Единственное, что заслуживает там внимания, – это замок. Но он представляет интерес только для таких людей, как мы с тобой, а не для немцев.

Профессор устало откинулся назад, закрыл глаза и очень скоро задремал, начав тихонько посапывать. Он проспал всю дорогу мимо дымящихся труб и нефтехранилищ Плоешти, потом ненадолго проснулся, когда они огибали с востока Флорешти, а затем снова заснул. Магда размышляла о том, что их ждет впереди, и чего хотят от них немцы на перевале Дину.

За окном проносились нескончаемые равнины, и Магда погрузилась в свои мечты, в которых у нее был муж – красивый, умный и любящий. Они заживут очень богато, но богатство их будет не в золоте и драгоценностях – все это пустая забава, и Магда не понимала, зачем людям нужны такие вещи. Нет, у них будет много книг. Их дом станет похожим на музей, полный всяких вещей, которые дороги и близки только им. А дом этот будет стоять в далекой стране, где никому и в голову не придет обращать внимание на то, что они евреи. Ее муж будет известным ученым, а она начнет сама сочинять прекрасные песни. И папа будет жить вместе с ними, а денег им хватит, чтобы нанять самых лучших врачей и сиделок, и тогда у нее останется время для работы и музыки.

Горькая усмешка появилась на ее губах. Какая утопия! Уже слишком поздно. Ей тридцать один год, и в таком возрасте ни один серьезный мужчина не сможет сделать ее своей женой и матерью будущих детей. Единственное, на что она еще годилась, – так это стать чьей-нибудь любовницей. Но на это она, конечно, никогда не пойдет.

Однажды, лет двенадцать назад, она уже упустила свой шанс. Тогда у нее был прекрасный юноша – Михаил, папин студент. Их так тянуло друг к другу!.. Но потом умерла мама, и Магда осталась вдвоем с отцом, а он был настолько ей дорог, что для Михаила не нашлось места рядом. Но у нее не оставалось выбора – отец был до того потрясен смертью матери, что только Магда могла помочь ему выдержать.

Она крепко сжала тонкое золотое колечко на безымянном пальце правой руки. Кольцо было мамино. Наверное, все в ее жизни сложилось бы по-другому, если бы мама не умерла.

Иногда Магда вспоминала о Михаиле. Через несколько лет он женился на другой, и сейчас у них уже трое детей. А у Магды – только отец.

Все изменилось после маминой смерти. Магда не могла объяснить, как это получилось, но отец стал основным в ее жизни. И хотя в те времена ее окружало множество достойных мужчин, она не обращала на них внимания. Никакие ухаживания не могли затронуть ее, как капли воды не в силах проникнуть в стеклянную статуэтку – они не способны впитаться вовнутрь, а когда испаряются, не оставляют после себя ничего, кроме едва заметного пятнышка.

В последующие годы ей, с одной стороны, хотелось преуспеть в чем-нибудь важном, а с другой – постоянно тянуло ко всему земному, о чем мечтает каждая женщина. Но теперь уже слишком поздно. Впереди у нее ничего больше нет, и она это прекрасно осознает.

И все же многое в ее жизни могло быть иначе, если бы мама не умерла. И если бы папа не заболел. И если бы она не родилась еврейкой!.. Она никогда не говорила об этом отцу – он рассердился бы или расстроился от таких ее мыслей. Но эта была сущая правда. Если бы они не оказались евреями, то не сидели бы сейчас в этом поезде, а папа работал бы спокойно в университете, и будущее не смотрело бы на них зияющей черной пропастью, холодной и страшной, из которой нет выхода.

Наконец на равнинах стали появляться небольшие холмы, и дорога постепенно пошла на подъем. Когда поезд начал тормозить в предместьях Кьшпины, солнце уже опустилось к вершинам гор. Они медленно проехали мимо циклопических башен нефтяного комплекса Стауа, и Магда помогла отцу надеть свитер. Потом повязала на голову косынку и пошла в конец вагона, где они оставили инвалидное кресло. Молодой конвоир тут же встал и двинулся вслед за ней. Она давно уже чувствовала на себе его взгляд, который словно пытался проникнуть сквозь складки одежды – солдату, вероятно, очень хотелось увидеть ее тело, скрытое под грубой тяжелой тканью. И чем ближе был конец путешествия, тем наглее становился этот назойливый взгляд.

Когда Магда склонилась над креслом, чтобы поправить на сиденье подушку, солдат крепко ухватил ее за ягодицы через плотную ткань юбки. Правой рукой он попытался пробраться ей между ног. Ее чуть не стошнило; она резко выпрямилась, повернулась и еле сдержалась, чтобы не вцепиться ему в лицо ногтями.

– Я думаю, тебе это понравится, – сказал он, бесцеремонно обхватывая ее груди руками. – Ты совсем неплохо выглядишь, хоть и еврейка. И я тебе скажу, что теперь ты наконец нашла себе настоящего мужчину.

Магда с отвращением посмотрела на него. Его можно было назвать как угодно, но только не “настоящим мужчиной”. Самое большее солдату было лет двадцать, если не восемнадцать; на верхней губе едва начал пробиваться пушок, который больше походил на засохшую грязь, чем на усы. Он всем телом прижался к ней, притиснув девушку спиной к двери тамбура.

– Следующий вагон – багажный. Пойдем туда.

Магда старалась говорить спокойно:

– Нет.

Охранник нетерпеливо подтолкнул ее.

– Ну, шевелись!

Несмотря на отчаяние и страх, вызванные его мерзким прикосновением, она лихорадочно пыталась что-то придумать. Ей надо было срочно найти достойный ответ, причем такой, чтобы не спровоцировать никаких неприятностей.

– Неужели ты не можешь найти себе девушку, которая с радостью пошла бы с тобой сама? – спросила она, глядя ему прямо в глаза.

Солдат растерянно заморгал.

– Конечно, могу.

– Тогда зачем тебе пробовать с той, которая этого не хочет?

– Но ты меня сама потом будешь благодарить, – сказал он, с вожделением глядя на нее.

– Тебе это так необходимо? Я думала, настоящие мужчины умеют владеть собой.

Еще секунду он смог выдержать ее взгляд, потом опустил глаза. Магда не знала, что будет дальше. Она уже готова была к тому, чтобы кричать и отбиваться, если он вдруг силой потащит ее в соседний вагон.

Поезд слегка накренился и начал с громким скрежетом тормозить. Они подъезжали к Кьшпине.

– Уже нет времени, – с досадой сказал конвоир, глядя в окно на приближающийся вокзал. – А жаль.

Потом он выпрямился и большим пальцем указал себе через плечо:

– Я думаю, что по сравнению с ними я просто идеально нежный любовник.

Магда машинально посмотрела в окно и, увидев на платформе четверых солдат в черной форме, почувствовала, что у нее подкашиваются ноги. Она много слышала об СС и сразу же поняла, кто дожидается их на перроне.

Глава двенадцатая

Карабурн, Турция.

Вторник, 29 апреля.

Время: 18.02

Рыжеволосый стоял на молу и чувствовал, как лучи заходящего солнца мягко согревают его. Тем временем тени от столбов уже вытянулись до самой воды. Вот и Черное море... Глупое название. Оно было прозрачным и синим, похожим на океан. На берегу, возле самой воды, сгрудились двухэтажные домики из глины и кирпича; их черепичные крыши были сейчас цвета расплавленной меди – почти как предзакатное солнце.

Лодку он нашел без труда. Рыбный промысел был основным занятием местных жителей, но рыбаки оставались поразительно бедными, какой бы крупный улов ни приносили их сети. Всю свою жизнь они боролись за самое элементарное.

И на этот раз ему попался не быстроходный океанский катер контрабандиста, а неуклюжая посудина для ловли сардин, сплошь покрытая коркой соли. Конечно, это не совсем то, что ему хотелось бы, но лучшего судна здесь было не найти.

На катере контрабандиста он дошел до Силиври, что б тридцати пяти милях западнее Константинополя... Или нет – теперь его, кажется, называют Стамбул. Рыжеволосый очень кстати вспомнил, что лет десять назад правительство поменяло название. Последнее время ему все чаще приходилось привыкать к новым картам, хотя старые имена так крепко сидели в памяти... Он причалил к пустынному берегу, спрыгнул со своим длинным футляром на сушу, а потом столкнул катер обратно в Мраморное море. Там он проплавает, пока его не заметят рыбаки или какое-нибудь проходящее судно, и тогда правительство затребует его вместе с телом мертвого Карлоса.

Хотя на двадцать миль вокруг здесь лежали сплошные болота, все же это была уже европейская часть Турции, и найти лошадь на ее южном берегу оказалось не намного сложнее, чем нанять лодку на северном. Правительства сменялись одно за другим, и никто не мог знать, чего завтра будут стоить сегодняшние деньги. Поэтому золото открывало любые двери, как магический ключ.

И вот он стоит уже на берегу Черного моря, постукивая пальцами по плоскому футляру в ожидании, когда его разбитая посудина наконец окончит заправку. Рыжеволосый с радостью поторопил бы владельца лодки, ведь времени оставалось уже до крайности мало, но это вряд ли помогло бы ему. Он знал, что таких людей нельзя торопить: они живут в своем естественном ритме, который гораздо медленнее его собственного.

Отсюда до дельты Дуная было двести пятьдесят гниль на север, а там – еще столько же на запад до перекала Дину. Если бы не эта дурацкая война, он нанял бы самолет и давно был бы уже на месте.

Но что могло там случиться?.. Неужели на перевале идут бои? По радио ничего не говорили о войне в Румынии. Впрочем, это неважно. Что бы ни произошло, ему надо спешить. А он ведь чуть было не поверил, что все устроено уже навеки!..

Губы его скривились в грустной усмешке. Навеки... Уж он-то лучше всех знал, как мало в этом мире вещей, которые удалось бы сберечь от хода времени.

И все же оставалась еще надежда, что дело зашло не слишком далеко и можно успеть вернуть все на свои места.

Глава тринадцатая

Застава.

Вторник, 29 апреля.

Время: 17.52

– Вы разве не видите, как он устал? – закричала Магда.

Страх ее куда-то исчез, и его место заняли гнев и возмущение.

– Мне плевать, даже если это его последний вздох, – бросил эсэсовский офицер, назвавшийся майором Кэмпфером. – Я хочу, чтобы он сейчас же рассказал мне все, что ему известно о замке

Поездка от Кымпины до перевала была страшнее ночного кошмара. Их бесцеремонно затолкали в кузов грузовика и повезли под охраной двух грубых солдат. Двое других сели в кабину, Профессор узнал в них эсэсовцев и быстро объяснил Магде, чем они знамениты. Но даже без его объяснений она сразу почувствовала, насколько ей отвратительны эти люди: они обращались с ними, как с мусором. Солдаты не говорили по-румынски и вместо этого применяли язык пинков и подталкиваний с помощью стволов и прикладов своих автоматов. Но вскоре Магда заметила в них и еще что-то, кроме привычной жестокости тюремщиков, – какую-то озабоченность. Казалось, они очень рады оказаться подальше от перевала и им совсем неохота возвращаться назад.

Переезд оказался особенно тяжелым для отца – ему было почти не по силам усидеть на узкой дощатой лавке посреди кузова грузовика, который нещадно трясся, кренился и подпрыгивал, с трудом одолевая дорогу, не предназначенную для такого транспорта. Каждый толчок вызывал нестерпимую боль во всем теле, и Магда беспомощно наблюдала, как он стискивает зубы и вытирает выступающий пот. Наконец, когда машина остановилась на мосту, ожидая, пока козья повозка уступит ей дорогу, Магда помогла отцу приподняться и пересесть в свое кресло. Она не видела, что происходит на дороге, но была уверена, что пока шофер без перерыва сигналит, машина не тронется и можно попытаться хоть немного облегчить его страдания. Потом ее задачей было удержать кресло-каталку на месте и при этом не упасть самой и не стукнуться о скамейку или низкий борт кузова. Конвоиры лишь усмехались, наблюдая за ее действиями, и не сделали ни малейшей попытки помочь. И когда они подъехали к замку, Магда была измучена не меньше, чем ее побледневший, задыхающийся от боли отец.

Замок... Он изменился. Нет, выглядел он как и прежде, когда они здесь бывали, но едва машина миновала ворота, как в сумерках Магда сразу почувствовала какую-то ауру тревоги и страха. Перемена была даже в воздухе, который неприятным холодком ложился ей на шею и плечи.

И профессор это тоже заметил. Он приподнял голову и осмотрелся, как бы оценивая обстановку.

Солдаты во дворе сновали в какой-то спешке и суете, и их здесь оказалось два сорта – в серых мундирах и в черной форме СС. Двое в сером открыли кузов и жестом приказали спускаться, сразу же начав поторапливать.

Магда обратилась к ним по-немецки. Она понимала этот язык и довольно сносно на нем объяснялась:

– Он не может ходить, – кивнула она в сторону отца.

И сейчас это было правдой – папа находился на грани обморока.

Двое в сером без промедления забрались в грузовик, вынесли отца, кресло и все остальное, но по двору она повезла его уже сама. Следуя за солдатами, Магда чувствовала, как вокруг нее сгущаются тени.

– Здесь что-то случилось! – прошептала она отцу в самое ухо. – Ты это ЧУВСТВУЕШЬ?

Он молча кивнул, и это было его ответом.

Магда вкатила кресло в двери первого этажа башни. Два немецких офицера уже ждали их там – один в сером, другой в черном. Оба стояли возле шаткого стола, стараясь держаться в свете единственной тусклой лампочки под потолком..

Наступающий вечер был на редкость холодным и тихим.

– Во-первых, – начал профессор на безупречном немецком в ответ на требование майора Кэмпфера немедленно дать ему всю информацию, – это строение не является замком. Собственно, замок, или главная сторожевая башня, как ее принято называть, была последним внутренним укреплением в более крупной крепости и часто – тем местом, где жил сам владелец с семьей. А это здание, – он обвел руками вокруг себя, – просто уникально. Я даже не знаю, как было бы правильнее его назвать. Оно построено с большим старанием и искусством, но предназначено лишь для того, чтобы быть обычным сторожевым постом, и при этом довольно незначительно по размерам. Ни один уважающий себя дворянин не стал бы строить для себя такой дом. Но тем не менее его всегда называли “замок” – наверное, просто из-за того, что нет другого, более подходящего слова. И я думаю, что это название ему все же подходит.

– Мне плевать на то, что вы думаете! – рявкнул майор. – Я хочу услышать то, что вы знаете! Историю этого места, легенды, связанные с ним, – все!

– А нельзя ли отложить до утра? – вмешалась вдруг Магда. – Мой отец смертельно устал, и ему трудно сейчас даже сосредоточиться. Может быть, когда он немного передохнет...

– Нет! Мы должны узнать все немедленно!

Магда перевела взгляд с белокурого офицера на более темного – полного капитана по фамилии Ворманн, который до сих пор еще ничего не сказал. Она взглянула в его глаза и увидела в них то же самое, что и в глазах остальных немцев, с которыми ей довелось столкнуться с тех пор, как они вышли из поезда. Теперь то, в чем раньше она еще сомневалась, стало совершенно ясным: эти люди чего-то очень боялись. Офицеры и рядовые – все они одинаково сильно испытывали страх.

– Что вас конкретно интересует? – спросил отец. Наконец заговорил капитан Ворманн:

– Профессор Куза, мы пробыли здесь всего неделю и за это время потеряли уже восемь человек. – Майор неодобрительно посмотрел на него, но тот продолжал говорить, либо не замечая недовольства эсэсовца, либо просто игнорируя его. – Каждую ночь здесь совершалось по одному убийству, а вчера было перерезано сразу два горла.

Профессор собрался что-то ответить, и Магда стала молить Бога, чтобы он не сказал ничего такого, что могло бы рассердить этих немцев. Но, кажется, он тоже понимал это.

– Я не интересуюсь политикой и не знаю, какая группировка может тут действовать. Так что я вряд ли смогу вам помочь.

– Но мы больше не считаем, что здесь замешаны политические мотивы, – сказал капитан. – Тогда что же? Кто?.. Ответ был для Ворманна почти физической мукой:

– Мы теперь даже не уверены, что об этом можно говорить “кто”.

Наступила долгая пауза, и отец слегка приоткрыл рот. Магда знала, что это можно считать усмешкой, хотя лицо его сейчас больше походило на маску смерти.

– Вы считаете, что здесь действуют сверхъестественнее силы?.. Итак, убито несколько ваших солдат, и из-за того что вы не можете обезвредить убийцу и не верите, что вам противостоит румынская партизанская группа, вы решили, что это нечистая сила? Если вам действительно нужен мой...

– Молчать, жид! – в ярости крикнул эсэсовский офицер и резко шагнул вперед. – Единственное, почему ты находишься здесь, и почему я до сих пор не расстрелял еще ни тебя, ни твою дочь, – так это потому, что ты часто бывал здесь и хорошо знаешь эти места и местные обычаи. Но как долго вам обоим осталось жить, будет зависеть от того, насколько ты окажешься для нас полезным. А пока ты еще не убедил меня в том, что я не напрасно потратил время, доставляя тебя сюда!

Магда увидела, что подобие улыбки исчезло с отцовского лица, когда он мельком взглянул на нее, а потом снова перевел глаза на майора. Угроза ее жизни достигла своей цели.

– Я сделаю все возможное, – мрачно сказал он, – но сперва вы должны подробно рассказать мне обо всем, что здесь произошло. Может быть, мне удастся найти более реалистическое решение.

– Надеюсь, что тебе это удастся... ради твоего же блага, – процедил эсэсовец.

Капитан Ворманн рассказал о том, как два солдата разобрали подвальную стену, увидев на ней крест из настоящего золота и серебра, и попали в подземную шахту, которая оказалась тупиком. Потом стена рухнула, Провалилась часть пола, и таким образом обнаружился второй, нижний подвал. Постепенно они в деталях узнали о судьбе рядового Лютца и всех, последовавших за ним. Затем Ворманн поведал о странном холоде и кромешной тьме, которая наступает здесь временами, чему он сам был свидетелем всего две ночи назад, и о том, как два эсэсовца каким-то образом вошли в комнату майора Кэмпфера после того, как им обоим разорвали горло.

Рассказ этот сильно напугал Магду, хотя при других обстоятельствах она, возможно, только бы рассмеялась. Но вся атмосфера в замке и мрачные лица военных говорили о том, что это чистая правда. И пока капитан рассказывал, она вдруг вспомнила, что тот самый сон о путешествии на север приснился ей именно в ту ночь, когда был убит первый солдат.

Но она не могла сейчас думать об этом. Надо было следить за отцом. Пока он слушал, она наблюдала за его лицом и заметила, что с каждым новым событием, с каждым описанием новой смерти его усталость на глазах исчезает, и когда капитан Ворманн закончил, отец преобразился из старого немощного калеки в настоящего профессора Теодора Кузу – блестящего специалиста, перед которым стоит серьезная задача в его области.

Он ответил не сразу, но, помолчав с минуту, наконец произнес:

– По всей вероятности, что-то было выпущено на свободу из той маленькой тупиковой комнаты, когда туда проник первый солдат. Насколько мне известно, раньше в замке не было ни одного убийства. Но раньше здесь никогда не останавливалась и иностранная армия... Конечно, я мог бы приписать все это вылазкам патриотов, – это слово он подчеркнул особо, – румынских партизан... если бы не события двух последних ночей. Пока мне трудно дать разумные объяснения тому, отчего на время гаснут исправные лампы, и почему два солдата смогли ожить после того, как были полностью обескровлены. И боюсь, что ответ на вашу загадку придется искать за пределами обычного.

– Вот потому-то ты и здесь, еврей, – проворчал майор.

– Самое простое решение – это покинуть замок.

– Исключено, – отрезал эсэсовец.

Профессор задумался.

– Должен вам сказать, господа, что я не верю в вампиров.

Магда перехватила его многозначительный взгляд – она знала, что это не совсем так.

– По крайней мере, больше не верю. Ни в оборотней, ни в привидения. Но я всегда чувствовал, что в замке скрыто нечто таинственное. И эта тайна давно уже не дает мне покоя. Ведь совершенно очевидно, что мы имеем дело с сооружением очень редкой и необычной архитектуры, однако нигде не указывается, кто именно его выстроил; замок поддерживается в идеальном порядке и чистоте, но никто не претендует на негр, как владелец; нигде нет никаких записей и о том, кто владел им ранее, – я пытался выяснить это много лет, но безуспешно.

– Мы как раз работаем над этим вопросом, – перебил майор Кэмпфер.

– Наверное, вы захотите связаться со Средиземноморским банком в Цюрихе? Не тратьте понапрасну времени – я там уже был. Деньги берут из процентов со счета, который открыли еще в прошлом веке. И со дня основания банка все расходы на замок покрываются этими процентами. А до этого, как мне думается, деньги шли с другого счета в другом банке и, может быть, даже из другой страны... А регистрационные журналы владельца гостиницы, естественно, велись далеко не лучшим образом. Но в данном случае даже они ничем не смогли бы помочь: дело в том, что нет никакой явной связи между частными лицами, открывающими такие счета, и самими деньгами, которые лежат в банке и исправно нагуливают проценты.

Кэмпфер с досады стукнул кулаком по столу.

– Проклятье! Тогда какой от тебя здесь толк, старик?

– Я – все, что у вас есть, господин майор. Но дайте мне закончить: три года назад я обращался к румынскому правительству – тогда еще был король Карл – с просьбой объявить замок государственной собственностью и национальным памятником. Я обнародовал соответствующую петицию и надеялся, что мои действия привлекут внимание владельца и заставят его заявить о своих правах, если он еще жив. Но ничего подобного не произошло, а в прошении мне было отказано. Ведь Дину считается очень диким, отдаленным и малодоступным районом. К тому же, поскольку никакие исторические события с этим замком не связаны, то, по официальным законам, он не может считаться памятником. И, накопи, последнее и самое главное: национализация привела бы к тому, что на содержание замка пришлось бы выделить средства из государственного бюджета. А зачем же их тратить, если на это прекрасно идут чьи-то частные деньги?.. Против таких аргументов я не смог возражать, и поэтому, господа, мне пришлось закончить мою борьбу. К тому же пошатнувшееся здоровье вынудило меня переехать на постоянное жительство в Бухарест. И я должен был удовольствоваться тем, что изучил все документы, связанные с этим местом, и теперь знаю о нем больше, чем кто-либо другой. То есть почти ничего.

Магда сердилась на отца за то, что он все время повторял слово “я”. Большую часть работы проделала для него именно она и поэтому знала о замке ничуть не меньше. Но она промолчала. Она не смела противоречить отцу. Во всяком случае, в присутствии посторонних.

– А это что такое? – спросил капитан Ворманн, указывая на пеструю кипу свитков и книг в кожаных переплетах, лежащую на полу в углу комнаты.

– Книги? – Профессор удивленно поднял брови.

– Мы начали разбирать стены, – объяснил майор Кэмпфер. – И скоро той твари, за которой мы охотимся, просто негде будет прятаться. Мы разберем этот замок до основания и выставим камни на солнце. И тогда КУДА она денется?

Профессор пожал плечами.

– Неплохая идея... если при этом вы не выпустите на свет ничего похуже.

Магда заметила, как отец будто бы невзначай повернул голову в сторону книг, но на секунду задержал взгляд на испуганном лице Кэмпфера – такая возможность даже не приходила майору в голову.

– Но где вы нашли столько книг? Ведь насколько мне известно, в замке никогда не было библиотеки, а местные крестьяне не могут прочитать даже собственного имени.

– В замурованной нише одной из стен, когда стали разбирать заднюю секцию, – сказал капитан. Наконец профессор вспомнил о дочери:

– Пойди посмотри, что там.

Магда прошла в угол и опустилась на колени, благодаря Бога за представившуюся возможность пошевелиться. Отцовская инвалидная коляска была в комнате единственным местом для сидения, а стула ей никто не предложил. Она взглянула на кипу книг и сразу почувствовала знакомый волнующий запах книжной плесени.

Магда с детства любила книги, и этот запах был ей приятен. Книг оказалось не больше десятка – все очень старые, а одна, рукописная, – в свитке. Она стала медленно перебирать их, расслабляя затекшую поясницу, прежде чем снова подняться на ноги. Потом взяла наугад один том. Название было написано по-английски: “Книга Эйбон”. Магда встрепенулась. Невероятно!.. Это розыгрыш! Она посмотрела на остальные, бегло переводя их названия с разных языков, и благоговейная дрожь поползла по ее позвоночнику. Все книги были настоящими! Она тут же вскочила и в ужасе отступила назад, чуть не споткнувшись на ровном месте.

– Эти книги... – начала она, не скрывая своего потрясения. – Считалось, что они даже не существуют!

Профессор подкатил кресло ближе к столу:

– Принеси их сюда!

Магда нехотя наклонилась и осторожно взяла два тяжелых тома. Один из них оказался трактатом “Де Вермис Мистериис” Людвига Принна, другой – “Культом Гулов” покойного графа д’Эрлетта. Это были легендарные сочинения, и кожа Магды покрылась мурашками, когда она дотронулась до их пыльных кожаных переплетов. Ее волнение передалось офицерам, и они торопливо перенесли на стол остальные тома.

Дрожа от возбуждения, нарастающего по мере того как книги скапливались на столе, профессор начал бормотать себе что-то под нос и громко выкрикивать названия книг:

– “Наркотические рукописи” в свитке! Перевод дю Норда “Книги Эйбон”! “Песнопения Дхола”! “Семь тайных книг Хсана”! А вот еще – “Культ Унашпрехлихен” фон Юнтца. Да эти книги не имеют цены! Их запрещали и подвергали уничтожению в течение многих веков; их сжигали, и только шепотом можно было без риска произносить их названия. Некоторые ученые до сих пор сомневаются даже в самом их существовании! И вот они здесь – может быть, последние из оставшихся экземпляров!..

– Наверное, их не зря запрещали? – осторожно спросила Магда. Ей не нравился огонек, загоревшийся в его глазах. Находка этих книг ужасала ее, ведь их целью было описание страшных тайных обрядов для контакта с силами, лежащими за пределами разума и здравого смысла. И теперь она узнала, что эти книги и их авторы действительно существуют и это не просто выдумки и зловещие слухи. Магде стало не по себе. Теперь все резко менялось.

– Возможно-возможно... – механически кивнул отец, даже не взглянув на нее. Он стянул зубами кожаные перчатки и на правый указательный палец поверх матерчатой перчатки надел резиновый колпачок. Потом, водрузив на нос очки, начал лихорадочно перелистывать страницы. – Но тогда были другие времена. А сейчас на дворе двадцатый век. И я не думаю, что в этих книгах найдется нечто такое, с чем мы теперь не сможем справиться.

– Что же там может быть такого ужасного? – с недоумением спросил Ворманн и потянулся за толстым томом в футляре с бронзовыми застежками. Это был “Культ Унашпрехлихен”. – Посмотрите-ка – здесь на немецком.

Он раскрыл книгу, полистал и на середине начал читать.

Магде хотелось остановить его, но она сразу же передумала. Они ничем не обязаны этим немцам. И тут она увидела, как лицо капитана побледнело, он судорожно сглотнул и захлопнул книгу.

– Какой же больной, изуродованный разум мог сочинить такое?! Это... Это же... – Он не мог найти слов, чтобы выразить свои чувства.

– Что вы взяли? – спросил профессор, поднимая глаза. Он не успел еще разглядеть название книги. – А это работа фон Юнтца. Впервые она была напечатана частным образом в Дюссельдорфе в 1839 году. И очень маленьким тиражом – может быть, экземпляров десять... – Тут он запнулся.

– Что-то случилось? – сразу же спросил Кэмпфер. Он стоял немного поодаль, не проявляя особого интереса к происходящему.

– Да... ведь замок построили в пятнадцатом веке – это я знаю точно. А все найденные вами книги были написаны значительно раньше, кроме той, что брал ваш коллега. А это значит, что в середине прошлого века, если не позже, кто-то побывал здесь и положил эту книгу вместе с остальными.

– Не вижу большого смысла в таком открытии, – хмыкнул Кэмпфер. – Оно не сможет уберечь одного из наших солдат... – Тут он улыбнулся, поскольку в голову ему пришла “удачная” мысль, – а может быть, вас или вашу дочь от смерти.

– Но это бросает новый свет на всю нашу проблему! – с жаром возразил профессор. – Вы недооцениваете тот факт, что все книги, которые здесь лежат, были прокляты и запрещены, как несущие зло. Впрочем, я это отрицаю. Я считаю, что сами по себе они не есть зло, а только описывают его. Ту, которая сейчас у меня в руках, боялись особенно сильно. Это “Аль Азиф” в оригинале – на арабском языке.

Магда ахнула.

– Не может быть! – Эта книга считалась самой ужасной.

– Да! Я, правда, плохо разбираюсь в арабском, но все же могу прочитать название и имя автора. – Он отвел взгляд от Магды и снова посмотрел на Кэмпфера. – И я вполне серьезно считаю, что ответ на ваши вопросы может находиться на страницах этих книг. Я начну работать с ними сегодня же. Но сначала мне нужно увидеть трупы.

– Зачем? – На этот раз заговорил капитан Ворманн. Он успел уже прийти в себя после первого знакомства с работой фон Юнтца.

– Я хотел бы посмотреть на их раны. Возможно, их смерть имеет отношение к каким-нибудь древним ритуалам.

– Мы вас немедленно туда доставим, – согласился майор и вызвал в помощь двух своих подчиненных.

Магде не хотелось идти с ними – ее не прельщала перспектива смотреть на мертвых солдат, но оставаться одной и ждать было еще хуже. Поэтому она взялась за ручки коляски и покатила ее к лестнице, ведущей в подвал. Возле самой лестницы солдаты отстранили ее и, следуя указаниям майора, перенесли профессора вместе с креслом вниз по ступенькам. В подвале было на удивление холодно. Она уже пожалела, что согласилась идти туда.

– А что это за кресты, профессор? – спросил капитан Ворманн, когда они двинулись по коридору. Коляску снова катила Магда. – Что они означают?

– К сожалению, мне это неизвестно. О них нет даже местной легенды, кроме той, что утверждает, будто замок был выстроен одним из Римских Пап. Но пятнадцатый век был кризисом для Ватикана, а замок расположен как раз в таком месте, где всегда была угроза со стороны оттоманских турков. Поэтому такая теория просто смехотворна.

– А сами турки не могли его построить?

Отец покачал головой.

– Невозможно. Это совсем не их архитектурный стиль, а кресты, разумеется, и вообще далеки от турецкой символики, но даже когда встречаются там, то совершенно не такой конфигурации.

– И все-таки, что это за форма крестов?

Казалось, капитана очень интересуют всяческие подробности, связанные с этим замком, поэтому Магда успела ответить раньше, чем это сделал ее отец: проблема крестов была досконально изучена ею за последние несколько лет.

– Этого не знает никто. Мы с папой проштудировали целые тома по истории христианства, Рима, по славянской истории, но нигде не нашли ни одного упоминания о крестах, похожих по форме на эти. Если бы мы сумели обнаружить исторический прецедент, связанный с такой формой креста, то это дало бы возможность выдвинуть гипотезу относительно создателей замка. Но, к сожалению, мы не нашли ничего. Кресты эти настолько же уникальны, как и весь замок сам по себе.

Она могла бы говорить и дальше – это отвлекало ее от мыслей о том, что ей предстоит увидеть в нижнем подвале, но, казалось, капитан не придает большого значения ее словам. Может быть, оттого, что они как раз приблизились к неровной зияющей бреши в стене, но Магда все же подумала, что это происходит лишь потому, что источником информации сейчас является именно она. А кто она, собственно говоря, такая?.. Всего-навсего женщина. Магда вздохнула и замолчала. Ей и раньше приходилось испытывать подобное отношение к себе, и теперь она не могла ошибиться. Немецкие мужчины имели много общего с румынскими. И она еще раз с грустью подумала, что, наверное, все мужчины одинаковы.

– Вот еще какой вопрос... – обратился капитан уже непосредственно к профессору. – Как вы считаете, почему в замке нет птиц?

– Честно говоря, я никогда не замечал их отсутствия.

Магда вспомнила, что за время всех их приездов сюда она тоже не видела на перевале ни одной птицы, но это не казалось ей странным... вплоть до этой минуты.

Осколки камней возле пролома в стене были тщательно собраны в невысокие кучки, и, осторожно провозя отца между ними, она почувствовала сильный сквозняк из отверстия в полу за стеной. Магда достала из кармашка на кресле теплые кожаные перчатки.

– Лучше надень их опять, – сказала она и поднесла профессору раскрытую перчатку, чтобы он легко мог просунуть в нее свою скрюченную руку.

– Но у него уже есть перчатки! – раздраженно заметил Кэмпфер, недовольный тем, что приходится останавливаться.

– Его руки очень чувствительны к холоду, – ответила Магда и протянула отцу вторую перчатку. – Это из-за его болезни.

– А что это за болезнь? – спросил Ворманн.

– Она называется склеродерма. – Магда увидела на их лицах непонимание, чего и следовало ожидать.

Профессор тоже заметил это и заговорил, растирая непослушные пальцы:

– Я и сам впервые услышал о ней, лишь когда мне поставили диагноз. А если уж говорить всю правду, то мои первые два врача так и не смогли окончательно выяснить, что со мной происходит. Я не буду вдаваться в подробности, но замечу, что болезнь действует не только на руки.

– А как все-таки она действует на ваши руки? – не унимался любознательный Ворманн.

– Всякое понижение температуры резко меняет кровообращение в моих пальцах. Короче говоря, на какое-то время кровь в кисти рук не поступает совсем. И мне сказали, что если не принимать своевременных мер, то может развиться гангрена, и тогда я потеряю обе руки. Поэтому круглый год днем и ночью я ношу перчатки, за исключением разве что самых теплых летних дней. Но ночью я их все равно надеваю. – Он оглянулся. – Ну вот, я уже готов.

Магда содрогнулась от холодного сквозняка из подвала.

– Папа, мне кажется, там для тебя будет слишком холодно...

– Да, но мы не собираемся тащить сюда для вас восемь трупов, – оборвал ее Кэмпфер, взмахнул рукой, и два солдата СС снова взялись за кресло с несчастным калекой, подняли его и понесли через пролом в стене. Капитан Ворманн взял с пола керосиновую лампу и зажег ее. Он пошел впереди. Кэмпфер с другой лампой замыкал шествие. Магда вздохнула и нехотя присоединилась к ним. Она шла рядом с отцом и все время боялась, что солдаты поскользнутся на покатых влажных ступеньках и уронят его. Лишь когда кресло опустили на грязный пол нижнего подвала, она слегка успокоилась.

Один из солдат повез профессора в темноту вслед за Ворманном, и вскоре мужчины приблизились к восьми накрытым простынями предметам, лежащим прямо на полу футах в тридцати впереди. Магда не решилась сопровождать их, а осталась у подножия лестницы. Она была уверена, что не сможет вынести этого зрелища.

Тут она заметила, что капитан Ворманн чем-то явно смущен: подойдя к трупам, он поставил лампу на пол, нагнулся и начал расправлять простыни на неподвижных телах, словно те были смяты или лежали, на его взгляд, недостаточно ровно. Еще один подвал!.. Они с отцом много раз обходили весь замок, но никогда даже не подозревали о его существовании. Магда терла ладонями свои локти и плечи, стараясь хоть немного согреться. Здесь было очень холодно.

Спустившись в это мрачное подземелье, она сразу же внимательно огляделась: нет ли здесь признаков крыс. В том районе Бухареста, куда их насильно переселили, в каждом подвале водились сотни этих чудовищ. Что и говорить – их новый дом сильно отличался от того маленького уютного особнячка возле университета, в котором они жили раньше. Магда понимала, что нельзя так панически бояться животных, но ничего поделать с собой не могла. Крысы вызывали в ней чувство смертельного ужаса. Как противно они ходят!.. А их мерзкие голые хвосты!.. Ее просто тошнило при одной мысли о них. Но к счастью, здесь она не заметила ничего подозрительного, а повернувшись, увидела, что капитан уже начал приподнимать одну за другой простыни, показывая отцу голову и плечи каждого мертвеца. Она не слышала разговора, но по тону поняла, что пока все в порядке. Внутренне Магда чувствовала большое облегчение от того, что не видит всех тех кошмаров, которые приходится сейчас изучать профессору. Наконец солдаты развернули коляску и направились к выходу, и вскоре Магда расслышала голос отца:

– ...Таким образом, я не могу сказать, что эти раны напоминают мне результат какого-нибудь ритуала. Кроме того обезглавленного солдата. Совершенно очевидно, что все они умерли от потери крови из-за сильного повреждения основных кровеносных сосудов шеи. Но я не обнаружил на их телах никаких следов зубов – ни звериных, ни человеческих. И все же эти раны не могли появиться от воздействия каким-либо острым предметом. Их шеи просто-напросто разорваны. Или даже вырваны, если угодно. Но как это могло произойти, я пока затрудняюсь себе представить.

“Неужели папа может с таким спокойствием говорить об этом – будто он не историк, а заправский хирург?” – удивилась Магда.

Голос майора Кэмпфера прозвучал угрожающе:

– И снова вам удалось наговорить кучу слов и при этом не сообщить нам ничего ценного!

– Вы дали мне еще слишком мало информации. Разве у вас ничего больше нет?

Эсэсовец двинулся вперед, даже не подумав ответить. Но капитан Ворманн – видимо, вспомнив что-то – щелкнул пальцами.

– Слова на стене! Те самые – написанные кровью на непонятном языке.

Глаза у профессора загорелись.

– Я должен посмотреть!

Кресло снова подняли, и Магда пошла рядом с ним. На сей раз – во двор, где она уже сама повезла отца вслед за немцами к задней секции замка. И вскоре они подошли к тупику, которым заканчивался длинный внутренний коридор. Здесь она увидела на стене корявые красновато-коричневые буквы, от которых вниз отходили засохшие струйки густой почерневшей жидкости.

Мазки были разной толщины, но все они могли быть сделаны человеческим пальцем. При одной мысли об этом Магду передернуло. Она еще раз взглянула на слова и, конечно же, сразу узнала этот язык. Она могла бы даже перевести их, если бы ей удалось сейчас сосредоточиться на самих словах, а не на том, что их автор использовал вместо краски.

– Вы можете сказать, что это означает? – спросил Ворманн.

Профессор кивнул.

– Да, – ответил он и замолчал, будто загипнотизированный открывшимся перед ним зрелищем.

– Ну! – грозно потребовал Кэмпфер.

Магда понимала, насколько трудно ему, должно быть, терпеть свою зависимость от еврея, который к тому же заставляет еще ждать. И поэтому она особенно боялась, что отец может по неосторожности чем-нибудь спровоцировать его.

– Здесь написано: “Чужеземцы, оставьте мой дом!” Это повелительное наклонение. – Голос отца звучал вроде бы ровно, но Магда видела: что-то в этих словах его сильно встревожило.

Кэмпфер машинально схватился за кобуру.

– Ага! Значит, все-таки это политические убийства!

– Возможно. Но предупреждение или, я бы сказал, требование, написано на старославянском языке, а это мертвый язык. Такой же, как, например, латынь. И форма букв именно такова, какую использовали лишь в глубокой древности. Это я знаю точно. Я видел много старинных рукописей.

Теперь, когда профессор назвал язык, Магде удалось сосредоточиться на содержании слов. И она поняла, что так встревожило отца.

– Ваш убийца, господа, – продолжал он, – или ученый, специалист по древним языкам, или он был заморожен по крайней мере лет на пятьсот.

Глава четырнадцатая

– Мне кажется, мы понапрасну теряем время, – с раздражением сказал Кэмпфер, глубоко затягиваясь сигаретой. Он ходил взад-вперед по комнате, засунув левую руку в карман галифе. Все четверо вновь находились на первом этаже сторожевой башни.

В центре комнаты стояло отцовское кресло, и Магда в изнеможении облокотилась на его высокую спинку. Она чувствовала, что Ворманн и Кэмпфер как бы играют друг с другом в перетягивание каната, но не могла понять ни правил этой странной игры, ни ее цели. И тем не менее она была уверена в одном: от результатов этого “поединка” зависит жизнь и отца, и ее собственная.

– Не могу с вами согласиться, – степенно отвечал капитан Ворманн. Он прислонился к стене возле самой двери и скрестил руки на груди. – Как нетрудно заметить, сейчас мы знаем уже гораздо больше, чем утром. Это, конечно, все равно еще мало, но, по крайней мере, прогресс налицо. И должен сказать, что сами мы ничего этого не добились бы.

– Но этого мало! – взорвался Кэмпфер. – Мы так ни к чему и не пришли!

– Согласен. И поэтому, раз у нас нет никаких плодотворных идей, я предлагаю немедленно покинуть замок.

Кэмпфер ничего не ответил. Он продолжал нервно курить, расхаживая взад-вперед вдоль дальней стены комнаты.

Профессор негромко кашлянул, пытаясь привлечь к себе внимание.

– Заткнись, жид! – рявкнул майор.

– Почему же, давайте выслушаем его. В конце концов именно за этим мы его сюда и привезли, разве не так? – вступился Ворманн.

Постепенно Магда начала понимать, что между двумя офицерами существует глубокая вражда. Она подумала, что и отец тоже заметил это и теперь пытается воспользоваться ситуацией.

– Возможно, я все-таки смогу вам помочь. – Он указал на груду книг на столе. – Как я уже говорил, ответ на все ваши вопросы может оказаться среди этих книг. А если так, то я – единственный человек, способный – конечно, с помощью моей дочери – найти его. Так что, если вы пожелаете, я вполне мог бы попробовать.

Кэмпфер остановился и вопросительно посмотрел на Ворманна.

– Пожалуй, стоит дать ему шанс, – сказал капитан. – На данный момент у меня нет других предложений. А у вас?

Кэмпфер бросил окурок на пол и медленно раздавил его.

– Три дня, еврей. Я даю тебе ровно три дня на то, чтобы ты сообщил нам что-нибудь ценное. – Он быстрым шагом направился к выходу и оставил их втроем, даже не закрыв за собой дверь.

Ворманн тут же отошел от стены, посмотрел вслед майору и заложил руки за спину.

– Я прикажу сержанту расстелить для вас две шинели. – Он окинул взглядом хрупкое тело профессора. – Других постелей у нас, к сожалению, нет.

– Спасибо, капитан, мы обойдемся и этим.

– Дрова... – напомнила Магда. – Нам нужны дрова, чтобы поддерживать тепло.

– Сейчас по ночам здесь не слишком холодно, – ответил немец, отрицательно покачав головой.

– Но как же мой отец?.. Ведь если холод подействует на его руки, он не сможет даже переворачивать страницы.

Ворманн вздохнул.

– Хорошо, я попрошу своего сержанта придумать что-нибудь. Возможно, у нас еще остались какие-то деревяшки. – Он собрался уже уходить, но возле самой двери неожиданно обернулся. – И вот что я еще вам обоим скажу: майор может раздавить вас с такой же легкостью, с какой он только что раздавил свой окурок. Вы должны знать, что у него есть свои очень веские причины для скорейшего разрешения этой проблемы. А у меня – свои: я не хочу, чтобы мои солдаты продолжали умирать. Поэтому попробуйте сделать так, чтобы хоть одна ночь не принесла нам новых потерь, и тогда вы докажете, что на что-то способны. Помогите нам избавиться от этой твари, и я сделаю все возможное, чтобы отправить вас назад в Бухарест целыми и невредимыми.

– Сделаете все возможное? – переспросила Магда и внимательно посмотрела ему в глаза. Неужели он на самом деле хочет дать им надежду?.. – Может быть, сделаете. А может, и нет.

Лицо капитана стало угрюмым, и он как эхо повторил ее последние слова:

– Может, сделаю, а может – нет.

Ворманн приказал отнести дрова в первый этаж башни, а сам сел и задумался. Поначалу эти двое из Бухареста показались ему просто жалким недоразумением – дочь, прикованная к отцу, и отец, прикованный к инвалидному креслу. Но после короткого общения он почувствовал в них какую-то скрытую силу. И это ему понравилось. Потому что без крепкого внутреннего стержня им здесь просто не выжить. Даже если вооруженные и обученные мужчины не в силах защитить себя, то на что могут рассчитывать беззащитная женщина и калека?..

Неожиданно он почувствовал, что за ним наблюдают. Ворманн не мог понять, откуда у него взялось это подозрение, но странное чувство не уходило. При любых других обстоятельствах он мог бы назвать свои ощущения просто неприятными, но сейчас, учитывая все события прошедшей недели, они повергли его в настоящий ужас.

Капитан торопливо осмотрел лестницу справа. Никого. Затем поднялся к арке, выходящей во двор. Все огни горели исправно, двое часовых спокойно двигались вдоль стен.

И все же это тяжелое чувство, будто кто-то пристально смотрит из темноты, не проходило.

Он резко повернулся к лестнице, пытаясь стряхнуть с себя дьявольское наваждение. Ему почему-то казалось, что стоит уйти отсюда, как все неприятности тут же сами собой растворятся. Так и произошло. А возле крепко запертых дверей его комнаты гнетущее ощущение испарилось и вовсе.

Но подсознательное чувство страха осталось – страха, с которым он не расставался с той ночи, как они прибыли на перевал. Это была жуткая, необъяснимая уверенность, что перед тем как настанет утро, кто-то еще неизбежно умрет этой дикой, мучительной смертью.

Майор Кэмпфер стоял в. темном проеме двери, ведущей в заднюю секцию замка. Он видел, как Ворманн выглянул из арки во двор, а затем поднялся в свою комнату. И больше всего на свете Кэмпферу хотелось сейчас броситься вслед за ним – добежать до башни, взлететь на третий этаж и постучаться в дверь капитана.

Ему было не под силу провести эту ночь одному. За спиной уходила вверх темная лестница, ведущая к его собственной комнате – то есть туда, где прошлой ночью на него свалились два окровавленных мертвеца. И при одной только мысли о возвращении в это жуткое место штурмбанфюрера прошибал холодный пот ужаса.

Ворманн был сейчас единственным человеком, кто мог бы помочь ему пережить эту ночь. Как старший офицер СС, Кэмпфер не допускал и мысли о возможности скоротать время в обществе солдат или, тем более, евреев.

Единственным спасением оставался Ворманн. Он тоже был офицером, и поэтому вполне естественно, что в такой экстремальной обстановке они должны ночевать вместе. Кэмпфер вышел во двор и уставился на темную башню. Однако, сделав несколько шагов по направлению к ней, снова остановился. Ворманн никогда бы не разрешил ему остаться у себя, чтобы просто посидеть и поболтать за стаканчиком шнапса. Он открыто презирал и СС, и нацистскую партию, и всех, кто с ними был связан. Но почему?.. Это оставалось для майора загадкой. Ведь Ворманн – чистокровный ариец, и ему нечего бояться СС. Почему же тогда он их так ненавидит?..

Кэмпфер повернулся и снова пошел к задней секции замка.

Здесь он никак уж не встретится с Ворманном. Этот капитан слишком туп и упрям, чтобы найти свое место при Новом Порядке. А значит, он обречен. И поэтому чем дальше Кэмпфер будет держаться от него, тем лучше.

И все же майору нужен был кто-то, чтобы вместе провести предстоящую ночь. Но никого решительно не было.

Инстинктивно сжав ручку пистолета, он начал медленно и осторожно подниматься в свою комнату. Единственная мысль сверлила мозг штурмбанфюрера: “Что если и сегодня меня ждет там какой-нибудь ужас?..”.

Огонь принес в башню не только тепло. Стало светлее и этот свет был намного приятней, чем тот, что шел с потолка от единственной электрической лампочки. Магда расстелила для отца шинель возле самого камина, но отдых его сейчас абсолютно не интересовал. За последние годы она ни разу не видела его таким возбужденным. День за днем болезнь выкачивала из него все соки, изнуряя бессилием и нескончаемой болью, и постепенно время бодрствования неумолимо сокращалось, а часы сна стали расти и расти.

Но теперь перед ней был совершенно другой человек, с упоением и азартом зарывшийся в гору книг на столе. Хотя Магда знала, что все это ненадолго. Его слабое тело скоро потребует отдыха. Он работал сейчас на неприкосновенном запасе энергии, из последних сил.

Однако она не решалась заставить его отдохнуть. В последнее время он потерял почти всякий интерес к окружающей жизни, стал подолгу сидеть у окна, уставившись пустыми невидящими глазами на унылую улицу. Все врачи, которых ей удавалось найти для него, уверяли, что это самая настоящая депрессия, которая вполне обычна у людей с таким состоянием здоровья. Советовали давать ему аспирин, чтобы притупить постоянную боль, и, по возможности, кодеин – когда суставы начинали причинять совсем уж невыносимые страдания.

За какой-то год или два он превратился из полноценного человека в устрашающее подобие живого трупа. Сейчас же в нем на глазах просыпалась жизнь. И Магда не могла позволить себе вмешиваться. Она просто наблюдала. Вот он раскрыл книгу “Де Вермис Мистериис”, снял очки и устало потер рукой в перчатке глаза. Теперь, наверное, как раз настало то время, когда можно заставить его прилечь и сделать небольшой перерыв в работе.

– А почему ты ничего не сказал им о своей теории? – как бы невзначай спросила она.

– Что? – Профессор непонимающе посмотрел на нее. – О какой теории?

– Ну, ты ведь сказал им, что не веришь в вампиров, хотя, если я не ошибаюсь, это не совсем так. Конечно, если ты все еще не выкинул из головы свою излюбленную идею...

– Нет, я до сих пор считаю, что, возможно, существовал один настоящий вампир, отчего и пошел столь богатый румынский фольклор на эту тему. Для такой гипотезы есть достаточно много исторических оснований, но это еще не прямые доказательства. А без точных данных я не мог опубликовать никакую статью. И по этой же причине я ничего не стал говорить немцам.

– Но они ведь не ученые.

– Это верно. Зато они пока считают меня ученым, который в силах помочь им. А если бы я рассказал им о вампирах, то они наверняка решили бы, что я просто выживший из ума еврей, абсолютно для них бесполезный. И мне кажется, что у бесполезного полоумного еврея в компании нацистов меньше всего шансов выжить. Ты так не считаешь?

Магда покачала головой. Она не хотела, чтобы разговор снова переходил в это русло.

– Но как все-таки насчет теории? Не думаешь ли ты, что в замке может находиться...

– Вампир? – Отец чуть заметно пожал плечами. – Кто может с уверенностью сказать, что вампиры вообще существуют? Так много было сказок и легенд вокруг них, что теперь и не отличишь, где кончается вымысел и начинается правда. Если, конечно, исходить из того, что эта правда вообще имеет место. К тому же подобных мифов хватает и в Буковине, и в Молдавии, и в западной Трансильвании; так что нечто похожее могло родиться и в этих местах. Но, как известно, в каждой сказке есть доля правды. – Он глубоко задумался, но на неподвижном лице по-прежнему сверкали глаза увлеченного, проснувшегося к жизни человека. – Я думаю, для тебя не будет неожиданностью узнать, что здесь творятся весьма нехорошие и в высшей степени непонятные вещи. Уже одни эти книги подтверждают, что анонимные строители замка были весьма неравнодушны ко всяческой дьявольщине. А эта надпись на стене... То ли здесь работает сумасшедший, то ли мы имеем дело с так называемой нежитью, то есть нечистой силой. Нам еще предстоит это выяснить.

– А что именно ТЫ думаешь обо всем этом? – не отставала Магда. Она хотела своими ушами услышать трезвый и спокойный ответ. По коже ее ползли мурашки от одной только мысли, что дьявол и нечистая сила существуют на самом деле. Она с детства привыкла считать легенды и сказки простым вымыслом и никогда не верила в них, а в разговорах с отцом всегда предполагала, что он просто ведет с ней какую-то интеллектуальную игру. Но теперь...

– Сейчас я ничего еще окончательно не решил. Но мне кажется, что мы находимся уже в двух шагах от ответа. Хотя это и не совсем рационально... Это не то, что можно было бы легко объяснить. Но чувство близости разгадки не оставляет меня. И ты чувствуешь то же самое. Я могу сказать это наверняка.

Магда молча кивнула. Она действительно чувствовала. Еще как чувствовала!

Профессор снова потер глаза.

– Ты знаешь, я больше не в силах читать.

– Ну, тогда давай я помогу тебе лечь, – сказала она, пытаясь стряхнуть с себя неприятные мысли.

– Еще рано. И я слишком волнуюсь, чтобы заснуть. Поиграй для меня немного.

– Может, не надо сейчас?..

– Ты же взяла с собой мандолину, я видел.

– Но ты ведь знаешь, как это на тебя подействует!..

– Ну я прошу тебя.

Магда улыбнулась. Ей никогда не удавалось ему отказать.

– Ну, ладно.

Перед отъездом она действительно положила мандолину в большой чемодан. Хотя на самом деле это было чисто инстинктивное действие. Просто мандолина путешествовала с ней повсюду, куда бы Магда ни направлялась. Музыка всегда была главным в ее жизни, а когда отец потерял работу в университете, она стала для них еще и средством существования. После того как они переехали на новую квартиру, Магда начала давать уроки музыки. К ней приходили маленькие ученики с мандолинами, а иногда она сама ходила по домам и учила детей играть на фортепиано. Свое собственное пианино им пришлось продать.

Магда села на стул, который солдаты Ворманна принесли им вместе с дровами и шинелями, и быстро провела пальцами по тонким струнам. Потом подстроила Две струны, которые стали звучать неверно после долгой тряски в грузовике, и начала играть, искусно перебирая пальцами, как научили ее цыгане, чтобы добиться одновременного звучания и ритма, и самой мелодии.

Песня тоже была цыганской – обычная трагическая баллада о неразделенной любви, о том, как умирает разбитое сердце. Закончив первый куплет и подойдя к припеву, Магда мельком взглянула на отца.

Он сидел с закрытыми глазами, откинувшись на спинку кресла. Пальцы левой руки бродили по струнам невидимой скрипки, а правая сжимала воображаемый смычок, и по едва заметному движению руки и плеча можно было понять, что он мысленно играет сейчас вместе с ней. Когда-то давно отец был неплохим музыкантом, и они часто играли эту песню дуэтом: Магда вела контрапункт, а он – соло.

И хотя щеки его были сейчас сухими, он плакал.

– Папа, боже мой!.. Я так и знала... Наверное, я выбрала не ту песню. – В душе Магда уже проклинала себя. Она знала много песен, но выбрала именно ту, которая больше всего напоминала отцу, что он никогда уже не сможет играть.

Она поднялась и хотела подойти к нему, как вдруг что-то остановило ее. Комната освещалась уже не так ярко, как это было буквально минуту назад.

– Все хорошо, Магда. Я просто вспомнил те времена, когда мы играли с тобой вдвоем... Лучше этой вещи у нас ничего не выходило. Я даже почти услышал звук своей скрипки. – Он все еще не открывал глаз. – Пожалуйста, продолжай играть.

Но Магда не шевелилась. Она почувствовала пробежавший по спине холодок и с тревогой огляделась: откуда мог взяться этот сквозняк? Может быть, ей просто показалось, или действительно свет начинает меркнуть?

Отец открыл глаза и увидел ее напряженное лицо.

– Магда! В чем дело?

– Огонь затухает!

Огонь в камине затухал необычно: никакого шипения угольков или дыма – он просто становился все меньше и как бы заползал назад в головешки. То же происходило и с лампочкой наверху – свет делался все 6i лее тусклым. Наступала темнота, но темнота не обычная – здесь было и нечто большее, чем просто отсутствие света. Эта темнота была почти физически ощутима. Вместе с ней из ниоткуда возник пронизывающий холод и странный запах, тяжелый и затхлый, навевающий мысли о тлении трупов и разрытых могилах.

– Он идет, Магда! Встань возле меня!

Она в ужасе рванулась вперед, инстинктивно отыскивая глазами место, куда можно было бы спрятать отца, но одновременно ей хотелось и у него найти защиту для себя самой. Магда судорожно сжалась перед его креслом и вцепилась в изуродованные руки старика.

– Что же нам делать? – спросила она и удивилась своему голосу – вопрос прозвучал еле слышным испуганным шепотом.

– Не знаю. – Отец тоже дрожал. Тени начали сгущаться, лампочка потухла совсем, а в камине светились лишь тусклые головешки. Стен уже не было видно – они тоже растворились во всеохватывающей темноте. Последний отсвет мерцающих угольков, как маяк надежды, все еще горел за ее спиной.

Теперь в комнате они были не одни. Нечто страшное и холодное двигалось в темноте совсем рядом. Очень грязное и... как будто голодное.

Подул ветерок – сперва слабый, как легкий брив, потом все сильнее; и вот он дошел уже до ураганного воя, хотя и ставни, и дверь – все было плотно и надежно закрыто.

Магда попыталась как-то вырваться из сковавшего ее ужаса. Она освободила руки и взялась за подлокотники кресла. Хотя она и не видела сейчас двери, но твердо помнила, что та находится прямо напротив камина. Не обращая внимания на обжигающий ледяной вихрь. Магда начала осторожно толкать отцовское кресло назад – туда, где, по ее расчетам, должна была находиться дверь. Если ей удастся пробиться во двор, то, может быть, они будут спасены. Она сама не знала почему, но ей казалось, что оставаться в этой комнате равносильно стоянию в очереди, где смерть выкрикивает имена своих жертв.

Кресло покатилось. Магде удалось протолкнуть его футов на пять по направлению к двери, но потом оно внезапно застряло. Ее охватила паника. Что-то не давало им выйти отсюда! Но это не было похоже на невидимую стену, прочную и неприступную. Казалось, будто кто-то или что-то просто держит колеса с противоположной стороны, издеваясь над ее отчаянными попытками. И тут в черноте над отцовской головой на какую-то долю секунды показалось мертвенно-бледное лицо, смотрящее ей прямо в глаза. И сразу исчезло.

Сердце бешено заколотилось. Ладони вспотели так, что соскальзывали с дубовых подлокотников кресла. “Этого не может быть! Это просто галлюцинация: Все это нереально...” – пыталась убедить себя Магда. Но тело ее продолжало верить. Она взглянула на отца и увидела, что ее собственный страх – лишь слабое подобие исступленного ужаса, застывшего в его глазах.

– Не останавливайся здесь! – закричал отец.

– Я не могу сдвинуть кресло!

Он попытался обернуться, чтобы выяснить, что именно преградило им путь, но больные суставы сделали невозможным даже это простое движение. Тогда он снова повернулся к Магде.

– Быстрее назад, к огню!

Магда развернула кресло и только начала откатывать его, как что-то ледяное схватило ее за руку чуть выше локтя.

Она хотела закричать, но уже не могла. Из груди вырвался лишь жалкий визг, похожий на щенячий. Ледяная хватка острой болью отозвалась в плече, и эта боль тут же метнулась в сторону сердца. Она опустила глаза и увидела огромную руку, крепко сжавшую ее тонкое плечо. Пальцы были длинные и толстые, всю кисть покрывали мелкие извилистые волоски – даже пальцы, которые оканчивались темными и необычно длинными ногтями. Запястье же растворялось в непроницаемой темноте.

Несмотря на то, что на ней были блузка и свитер, она прекрасно чувствовала эту тяжелую руку – холодную и зловещую. Ей было невыносимо мерзко и хотелось лишиться чувств, чтобы не ощущать больше ее адского прикосновения. Другой рукой она попыталась нащупать лицо, но безуспешно. Потом Магда выпустила кресло – попробовала освободиться, отчаянно отбиваясь в жутком приступе ужаса. Ее туфли скользили по полу, пока она тщетно пыталась вырваться, извиваясь и выкручиваясь. Бесполезно. Но ни за что на свете она не осмелилась бы дотронуться до этой руки.

И вот появилась какая-то перемена – темнота начала отступать. Бледный овальный предмет приблизился к ней до расстояния в несколько дюймов. Это было лицо. То самое лицо из кошмарной “галлюцинации”.

У него был широкий лоб, длинные и прямые черные волосы густыми прядями окаймляли лицо с обеих сторон, и эти толстые пряди походили больше на змей, вцепившихся ядовитыми зубами в безжизненный скальп. Слишком бледная, почти белая кожа, впалые щеки и крючковатый нос. Тонкие губы были слегка приоткрыты, обнажая крупные желтые зубы – длинные и острые, почти звериные. Но едва Магда заглянула ему в глаза, как ледяная хватка показалась ей сущим пустяком по сравнению с этим взглядом. Пронзительный визг затих, и она застыла, как каменная.

Эти глаза... Большие и круглые, холодные и хрустальные. Зрачки – как две огромные черные дыры, ведущие в хаос, не знающий разума, не признающий реальности; черные, как ночное небо, никогда не видевшее ни солнца, ни даже слабого света луны и звезд. Вокруг зрачков расстилалась непроглядная мгла, и, расширяясь до бесконечности, она будто бы открывала невидимые двери в мир ужаса и безумия.

Безумие... Оно манило и тянуло к себе. Там тихо, там безопасно, там никого нет. Как прекрасно было бы нырнуть в эту тьму и погрузиться в ее ослепительно-черную бездну... Как прекрасно!..

Нет!..

Магда попыталась обуздать нахлынувшие на нее чувства, отринуть их прочь. Но зачем же?.. Ведь жизнь – это болезни и несчастья, бессмысленная борьба, в которой проигрывают все. Какой в этом смысл?.. Ничто не ценится, чем бы человек ни занимался. Для чего тогда вообще пытаться что-либо делать?

Она почувствовала неодолимое желание приблизиться к этим глазам, жгучую страсть, сопротивляться которой не было сил. В этих глазах она видела мучительную жажду, но не просто сексуальное вожделение овладеть ею, а желание получить все ее существо – все до последней капли. Она почувствовала, что невольно поворачивается навстречу этим распахнутым черным дверям. Как легко войти туда!..

Однако Магда не шевелилась. Что-то внутри нее уже отказывалось сопротивляться, но одновременно требовало не делать никаких движений. А глаза звали и звали, и она уже так устала... В конце концов, какое все это имеет значение?

Звуки... Музыка... И в то же время – не музыка, а просто один высокий аккорд в ее пустом онемевшем мозгу... И вся эта музыка казалась... не имеющей мелодии, лишенной гармонии: какая-то дикая какофония, набор бешено гремящих и скрежещущих звуков, пробивающих щели в едва заметном остатке ее слабеющей воли. Весь мир вокруг – все на свете! – начало исчезать, растворяться, и остались только эти глаза. Только глаза... И она задрожала, раскачиваясь на краю вечности.

Потом услышала отцовский голос.

Магда мысленно вцепилась в этот знакомый до боли звук, хватаясь за него, как за спасательный канат, брошенный ей в пучину безумия, и стала медленно карабкаться на поверхность. Но отец не звал ее; он говорил сейчас даже не по-румынски. Однако это был его голос – единственный знакомый и добрый звук среди жуткого хаоса, окутавшего ее сознание.

Глаза исчезли. Магда была свободна. Рука отпустила ее.

Она стояла, задыхаясь, и сильно шаталась. На лбу выступила испарина, а ветер продолжал свирепствовать, рвал ее одежду, косынку. От него останавливалось дыхание. Но страх ее только усилился, потому что глаза эти сейчас поворачивались в сторону отца. А он ведь так слаб!

Однако профессор не отвел взгляда в сторону. Он снова заговорил, как и раньше, тщательно подбирая какие-то незнакомые ей слова. Магда увидела, что страшная улыбка на бледном лице исчезла, и губы теперь сомкнулись, превратившись в тонкую ленточку. Глаза сузились до щелок, будто мозг существа задумался над отцовскими словами, взвешивая их и стараясь понять.

Магда наблюдала за жутким белым лицом, не в силах пошевелиться. Наконец тонкая ленточка губ чуть заметно дрогнула, и ее кончики приподнялись. Последовал едва уловимый кивок. Все – решение принято.

Ветер стих так же внезапно, как начался. Лицо растворилось в темноте.

В комнате повисла звенящая тишина.

Все еще не двигаясь, Магда и отец молча смотрели друг на друга, в то время как холод и темнота на глазах покидали комнату. В камине треснуло догорающее полено, и этот звук, как ружейный выстрел, заставил Магду испуганно вздрогнуть. Ноги у нее подкосились, она покачнулась и только чудом успела схватиться за подлокотник кресла, чтобы не упасть.

– С тобой все в порядке? – тихо спросил профессор. Он уже не смотрел на нее, пробуя пошевелить пальцами в перчатках.

– Да, теперь все проходит. – Перед глазами Магды еще стояли картины немыслимого кошмара. – Но что это было?.. Бог мой, ЧТО ЭТО БЫЛО?!

Отец не слушал ее.

– У меня нет больше пальцев! Я их не чувствую. – Он начал медленно снимать перчатки.

Его отчаяние сразу вернуло Магду к жизни. Она встрепенулась и стала подкатывать кресло к камину, который разгорался все ярче и ярче. Магда чувствовала страшную слабость после только что пережитого потрясения, но сейчас это имело уже второстепенное значение. “О господи, ну за что мне такое?! Почему я всегда оказываюсь на втором месте? Почему я вечно должна быть сильной? Ну хоть один – всего один раз...” – Ей так хотелось ощутить себя слабой, чтобы кто-то другой позаботился о ней, стал бы ухаживать, помогать... Усилием воли Магда подавила в себе эти мысли. Нельзя дочери думать так, когда отцу необходима ее помощь.

– Папа, вытяни руки вперед! У нас нет здесь горячей воды; придется согревать их только теплом огня.

При свете мерцающих углей она видела, что руки у отца стали мертвенно-бледными – такими же белыми, как у этого... как у этой твари! Теперь пальцы у отца выглядели ужасно: короткие, с уродливыми шишками на суставах и кривыми горбатыми ногтями. На подушечках виднелись светлые точки – маленькие шрамы, как от уколов – следы недавно залеченной гангрены. Это были чужие руки. А Магда так хорошо помнила времена, когда у отца были красивые подвижные руки с длинными сильными пальцами. Руки ученого. И музыканта. Они жили как бы отдельной собственной жизнью, всегда находя себе какое-нибудь занятие. Теперь эти руки напоминали ей высохшие конечности мумии – какая-то карикатура на жизнь.

Ей предстояло сейчас же согреть их, но делать это надо было постепенно. Дома, в Бухаресте, для этого всегда под рукой был горшок с горячей водой. Магда держала его на плите днем и ночью, особенно в холодное время года. Врачи называли это феноменом Ренно: любое неожиданное понижение температуры вызывало в руках сильные спазмы сосудов. Такое же действие оказывал и никотин, и папе пришлось отказаться от своих любимых сигар. Отца предупреждали, что если ткань его рук будет долго или часто находиться в таком состоянии – лишенная кислорода – то очень скоро она разрушится из-за гангрены. До сих пор ему везло. Когда один раз гангрена уже началась, участки пораженной ткани были настолько малы, что ему удалось вылечиться. Но так не могло продолжаться вечно.

Профессор вытянул руки к огню, и Магда начала осторожно вращать его кисти. Медленно, не спеша, насколько позволяли окостеневшие высохшие суставы. Девушка знала, что сейчас он еще ничего не чувствует – слишком сильно остыли и онемели все ткани. Но как только кровообращение начнет приходить в норму, в пальцах запульсирует нестерпимая боль, будто руки положили в огонь.

– Посмотри, что они с тобой натворили! – сердито сказала Магда, когда кожа стала менять белый цвет на синий.

Отец вопросительно посмотрел на нее.

– Бывало и хуже.

– Этого вообще не должно было произойти! Что они пытаются с нами сделать?

– Кто “они”?

– Нацисты! Мы для них – просто живые игрушки! Они тут ставят на нас свои опыты! Я не знаю, что здесь сейчас произошло... – все это выглядело вполне реально... – но это не могло быть реальностью! Они нас загипнотизировали, применили какой-то наркотик, потушили свет...

– Нет, Магда, все это было на самом деле, – как-то торжественно сказал отец. Голос его был тихим, и это только подтверждало то, что она прекрасно знала сама, но все же отчаянно хотела, чтобы отец развеял ее страшное убеждение. – Это так же реально, как и найденные запрещенные книги. Я знаю...

И тут он жутко заскрипел зубами – кровь понемногу возвращалась в его пальцы, и они стали пунцово-красными. Ткань, изголодавшаяся по кислороду, теперь наказывала его страшной болью. Магде так часто приходилось наблюдать это, что она почти чувствовала эту жгучую боль.

Когда же пульсация в пальцах стала понемногу стихать, он снова заговорил. Речь его была сбивчивой и взволнованной:

– Я говорил с ним на старославянском... Сказал, что мы не враги, и попросил оставить нас в покое... И он ушел.

На секунду профессор скорчился от новой боли, а потом пристально посмотрел на Магду. Глаза его блестели. Голос звучал очень тихо.

– Это он, Магда. Я знаю! Это ОН!

Магда ничего не ответила. Она тоже знала это.

Глава пятнадцатая

Застава.

Среда, 30 апреля.

Время: 06.22

Капитан Ворманн решил не спать всю ночь, но у него ничего не вышло. Он расположился возле внутреннего окна, чтобы видеть весь двор, и положил на колени свой “люгер”, предварительно вынув его из кобуры. Правда, в глубине души он сильно сомневался, что девятимиллиметровый “парабеллум” поможет ему справиться с тем, кто ходит ночью по замку. Но все бессонные ночи и напряженные дни сказались на нем, и он задремал.

Неожиданно Ворманн вздрогнул и проснулся, не сразу сообразив, где находится. Ему почему-то казалось, что он дома в Ратенове. Хельга на кухне готовит яичницу с колбасой, а мальчики давно уже проснулись и отправились доить коров. Но это ему только приснилось.

Увидев, что небо на востоке светлеет, Ворманн вскочил со стула. Ночь прошла, а он все-таки остался жив! Но ликование его было недолгим: он сразу же вспомнил, что раз ему удалось пережить эту ночь, значит, кто-то другой наверняка не смог дотянуть до рассвета. Он знал, что где-то в замке лежит окровавленный труп, и теперь только надо его найти.

Засунув пистолет в кобуру, капитан вышел из комнаты. Тишина. Он заспешил вниз по лестнице, одновременно потирая глаза и хлопая себя ладонями по небритым щекам, чтобы скорее проснуться окончательно.

Проходя мимо комнаты евреев, он чуть не столкнулся нос к носу с вышедшей ему навстречу девушкой.

Но она не заметила его. Девушка несла куда-то металлический горшок, и вид у нее был озабоченный. Она, задумавшись, прошла мимо капитана и направилась прямо к ступенькам в подвал, будто бы твердо зная, куда и зачем ей надо. Сперва это насторожило Ворманна, но потом он вспомнил, что она уже много раз бывала здесь раньше, и поэтому знала, что в подвале находятся цистерны со свежей пресной водой.

Ворманн вышел во двор и стал за ней наблюдать. Во всем этом было что-то нереальное: девушка, идущая по брусчатке двора в лучах солнца, а вокруг нее – мрачные серые стены, сплошь усеянные металлическими крестами. И легкий туман клубится по ее свежим следам. Похоже на сон. Наверное, у нее неплохая фигура... Если мысленно убрать всю одежду... Походка девушки была изящна и естественна, и это ему, как мужчине, тоже понравилось. И лицо у нее симпатичное, особенно эти огромные карие глаза. Если б она еще сняла свою косынку и распустила волосы, то была бы настоящей красавицей.

В другое время и при других обстоятельствах ей пришлось бы очень туго в подобной компании – четыре взвода солдат, изголодавшихся по женскому телу. Но сейчас у этих солдат на уме совсем другое: они боятся темноты, а еще больше – смерти, которая неразрывно связана с темнотой.

Ворманн хотел уже пойти вслед за ней, чтобы убедиться, что ей действительно нужна только свежая вода, но неожиданно к нему подлетел сержант Остер.

– Господин капитан!

Ворманн вздохнул и приготовился выслушать новости.

– Кого убили на этот раз?

– Никого! – В руках Остер держал список личного состава. – Я проверил каждого – все живы и здоровы!

Ворманн не разделял бурной радости сержанта – тут, скорее всего, ошибка. Но в душе все же затеплилась искра надежды.

– Ты уверен? Абсолютно уверен?

– Так точно! Проверил всех. Кроме штурмбанфюрера и двух евреев.

Ворманн невольно взглянул на окно Кэмпфера. Неужели?..

– Я решил проверить офицеров в конце, – говорил Остер, будто бы извиняясь.

Ворманн молча кивнул. Он не слушал сержанта. Неужели его молитвы услышаны, и Эрик Кэмпфер стал жертвой прошедшей ночи? На это нельзя было даже надеяться. Ворманн и не предполагал, что он способен так сильно возненавидеть человека, как это случилось с Кэмпфером за последние двое суток.

Со смутным чувством тревожного ожидания он направился в противоположный конец замка. Если Кэмпфер действительно умер, то мир не только приобретет свою прежнюю прелесть, но Ворманн сразу же станет здесь старшим офицером и уже к полудню выведет из крепости всех своих солдат. А подчиненные Кэмпфера могут или последовать их примеру, или пусть остаются здесь на свой страх и риск и ждут прибытия нового офицера СС. Но Ворманн нисколько не сомневался, что и эсэсовцы с большим удовольствием уедут отсюда сразу же вслед за ним.

Однако, если Кэмпфер жив, то и это обстоятельство имеет свою положительную сторону. Тогда это будет первая ночь с момента их приезда в замок, не принесшая смерти ни одному немцу. А это его тоже устраивало. Это поднимет настроение солдат и даст новую надежду. И тогда, может быть, им удастся прорваться через пелену проклятий, как саван окутавших это место.

Ворманн быстро шел по двору, и сержант едва поспевал за ним.

– Вы считаете, что это достижение евреев? – на ходу спросил Остер.

– Какое еще достижение? – нахмурился капитан.

– Ну... то, что этой ночью никто не умер. Ворманн остановился и посмотрел куда-то в сторону, обшаривая глазами пустой участок двора как раз посередине между окном Кэмпфера и ногами сержанта. Значит, Остер даже не сомневается, что начальник эсэсовцев тоже жив.

– Что вы такое говорите, сержант? Как они могли это сделать?

Остер растерянно заморгал.

– Я точно не знаю... но солдаты верят. По крайней мере, мои солдаты... То есть, я хотел сказать, наши солдаты... Они все верят. Ведь в конце концов здесь каждую ночь кого-нибудь убивали. Кроме сегодняшней. А евреи приехали как раз вчера вечером. Может быть, они что-то нашли в этих книгах, которые мы откопали?..

– Возможно. – Ворманн открыл дверь задней секции и взбежал по лестнице на второй этаж.

Мысль была интригующей, но слишком уж невероятной. Старый жид с дочкой не могли так быстро разобраться в происходящем. “Старый жид, надо же!.. Я уже начал мыслить словами Кэмпфера! Просто кошмар какой-то...”

Добравшись до комнаты штурмбанфюрера, Ворманн с трудом перевел дыхание. “Слишком много я ем колбасы, – снова подумал он. – И слишком много сижу на месте и размышляю, вместо того чтобы больше двигаться и избавляться от растущего живота”. Он хотел уже постучаться, как дверь внезапно открылась и навстречу ему вышел живой и невредимый майор.

– А, Клаус! – с притворной радостью воскликнул он. – А мне как раз послышалось, будто кто-то сюда идет. – Он поправил на груди черную кожаную портупею и кобуру на бедре. Убедившись, что форма в порядке, эсэсовец шагнул в коридор.

– Рад тебя видеть в добром здравии, – сдержанно улыбнулся Ворманн.

Кэмпфер, потрясенный такой явной ложью, бросил резкий и строгий взгляд в его сторону, а потом посмотрел на Остера.

– Ну что, сержант, кто же на этот раз?

– Простите, не совсем понял вас.

– Я спрашиваю, кто умер! Кого убили сегодня? Один из моих или ваш? Я требую, чтобы еврею и его дочери показали труп, и чтобы они...

– Извините, господин майор, но этой ночью не умер никто.

Кэмпфер в изумлении поднял брови и перевел взгляд на Ворманна:

– Никто? Это правда?

– Если мой сержант доложил так, то этому вполне можно верить.

– Значит, мы победили! – Кэмпфер сжал руку в кулак и гордо выпрямился, став от этого на целый дюйм выше. – Мы победили!

– Что значит “мы”? Объясните мне, ради бога, что, по-вашему, “мы” для этого сделали?

– Ну как же, нам ведь удалось прожить целую дочь без потерь! Я же говорил, что если держаться стойко, то победа будет за нами, и мы одолеем эту чертову тварь!

– Ну, допустим, держаться стойко вам на этот раз удалось, – не без иронии сказал Ворманн, с осторожностью подбирая слова. Сейчас он просто наслаждался собой. – Но скажите на милость, если знаете: что же так подействовало на эту тварь? То есть, что именно охраняло нас всю эту ночь? Я должен знать это наверняка и тогда, отдавая приказы, я смогу позаботиться о том, чтобы и следующей ночью это чудо опять повторилось.

Весь восторг Кэмпфера и чувство его собственной значимости испарились так же внезапно, как и возникли.

– Давайте навестим еврея, – буркнул он и, оттолкнув в сторону сержанта и Ворманна, первым направился к лестнице.

– По-моему, это сразу должно было прийти вам в голову, – заметил капитан, неторопливо следуя за эсэсовцем.

Но едва они вышли во двор, Ворманну показалось, что он слышит слабый женский голос, доносящийся из подвала. Он не мог разобрать слов, но интонация была взволнованной. Потом звуки усилились. Женщина пронзительно кричала, и было похоже, что она сильно испугана.

Ворманн бросился к входу в подвал и там увидел дочь профессора Кузы – теперь он вспомнил, что ее зовут Магда. Она была грубо прижата к стене, свитер и блузка разорваны и спущены с плеча, так что обнажилась небольшая белая грудь. Один из солдат СС прильнул к этой груди, в то время как девушка отчаянно колотила его, пытаясь вырваться.

На секунду Ворманн отшатнулся при виде этого зрелища, но в следующий миг уже спешил вниз по лестнице. Солдат был так сильно увлечен женской грудью, что даже не заметил, как Ворманн подошел к нему сзади почти вплотную. Стиснув зубы, капитан изо всех сил ударил насильника ногой в правый бок. Это ему даже понравилось – наконец-то представился случай избить хоть кого-то из этой пакостной своры. С большим трудом он удержал себя от дальнейших побоев.

Солдат взвыл от боли и развернулся, готовый дать сдачи любому, кто окажется за его спиной. Но, увидев, что перед ним стоит офицер, он растерянно опустил кулаки, хотя в глазах еще блуждало сомнение: стоит с ним связываться или нет.

Сердце Ворманна бешено колотилось. Он даже хотел, чтобы солдат сейчас набросился на него. Капитан ждал, и при первых же признаках нападения готов был выхватить свой “парабеллум”. Никогда раньше он не мог даже предположить, что способен будет убить немецкого солдата, но сейчас внутри него что-то просто кипело и требовало расправы, словно через это возмездие он мог вымести из жизни все то гнусное и постыдное, что происходит сейчас с его Отечеством, с армией, наконец – с его собственной семьей и карьерой.

Солдат медленно пятился. Ворманну стало немного легче.

Что же с ним такое творится? Никогда еще в нем не было столько злобы. Ему много раз приходилось убивать в бою – и с расстояния, и лицом к лицу – но никогда при этом он не испытывал такой ненависти. Было просто неприятное, даже мерзкое чувство, как если бы кто-то чужой вломился силой в твой дом, и другого способа отделаться от него просто не существовало.

Солдат одернул китель и замер. Ворманн посмотрел на Магду. Она уже оправила на себе одежду и прикрыла рукой разорванный свитер. Потом выпрямилась, подошла к своему обидчику и неожиданно с такой силой влепила ему пощечину, что, застигнутый врасплох, он пошатнулся и чуть не упал со ступенек. Однако вовремя успел схватиться за стену и не потерял равновесия.

Девушка выругалась по-румынски, но выражение ее лица достаточно ясно передало содержание непонятных Ворманну слов. Потом, высоко подняв голову, она гордо прошла мимо капитана, неся в руках свой котелок. Вода в нем почти наполовину уже расплескалась.

Ворманн собрал все душевные силы, чтобы сдержаться и не зааплодировать ей. Вместо этого он повернулся к солдату. Тот еле стоял, обуреваемый желанием сейчас же отомстить непокорной девчонке.

Девчонка... Почему он мысленно назвал ее так? Ведь она всего лет на двенадцать моложе самого Ворманна и лет на десять старше его сына Курта, а он давно уже считал Курта настоящим мужчиной. Наверное, это из-за ее свежести и невинной чистоты. Но с какой смелостью она защищала свое достоинство!..

– Ваше имя, солдат?

– Рядовой Лийб, герр капитан. Из группы штурмбанфюрера Кэмпфера.

– И давно у вас завелась привычка к насилию во время несения службы? Молчание.

– То, что я только что видел, входит в ваши обязанности?

– Но она же всего-навсего еврейка, господин капитан.

Тон солдата явно указывал на то, что таким объяснением можно оправдать любые действия в отношении этой девушки.

– Вы не ответили на мой вопрос, рядовой Лийб! – Терпение у Ворманна кончалось. – Входит ли изнасилование в ваши служебные обязанности?

– Никак нет. – Ответ был лаконичен. Ворманн приблизился к солдату и сорвал с его плеча автомат.

– Вы будете отбывать двухнедельное наказание, рядовой Лийб...

– Но, господин капитан!..

Ворманн увидел, что солдат смотрит куда-то мимо него. Однако ему не надо было оборачиваться, чтобы узнать, кто стоит за его спиной. Поэтому он не прервал свою речь:

– ...За то, что оставили свой пост. Сержант Остер определит вам дисциплинарное взыскание. – Он замолчал и повернулся к лестнице, на которой стоял побелевший от ярости Кэмпфер. – Если, конечно, у майора не заготовлено для вас какого-нибудь особого наказания.

В принципе, на этом этапе Кэмпфер мог и вмешаться, поскольку каждая группа солдат подчинялась своему командиру, а майор находился здесь по приказу высшего руководства. К тому же он был старшим по званию. Но именно в этой ситуации он ничего не мог сделать. Отпустить рядового Лийба значило бы простить солдату то, что он посмел самовольно оставить свой пост. А ни один офицер не мог публично позволить себе такое. Кэмпфер оказался в ловушке. Ворманн вовремя оценил весь расклад, и теперь факты были на его стороне.

Голос майора звучал строго.

– Уведите его, сержант. Я разберусь с ним позднее. Ворманн передал “шмайсер” Остеру, и тот повел поникшего эсэсовца вверх по лестнице.

– На будущее... – злобно прорычал Кэмпфер, как только рядовой и сержант скрылись из виду, – я запрещаю вам читать мораль моим подчиненным и отдавать им приказы. Они находятся в моем распоряжении, а не в вашем!

Ворманн медленно поднялся наверх. Подойдя вплотную к майору, он с отвращением бросил ему прямо в лицо:

– Тогда держите своих вонючих псов на цепи! Кэмпфер побледнел от этой яростной вспышки нескрываемой ненависти.

– Послушайте, господин штурмбанфюрер, – продолжал Ворманн, изливая на него весь свой гнев и презрение. – Причем слушайте меня очень внимательно. Я уж и не знаю, как вам сказать, чтобы до вас дошло. Ведь к словам разума у вас прямо-таки железный иммунитет. Поэтому обращаюсь лишь к вашему инстинкту самосохранения, а мы оба знаем, что он у вас прекрасно развит. Так вот подумайте: этой ночью никто не умер. А единственное ее отличие от всех предыдущих заключается в том, что вчера в замке появились два еврея из Бухареста. Здесь ДОЛЖНА быть какая-то связь. Таким образом, даже если вы не видите других причин, то только для того, чтобы дать им возможность найти ответ на все наши вопросы и разобраться, наконец, в этих убийствах, вы должны держать свое зверье подальше от них!

Он не стал ждать ответа, потому что был уверен, что просто задушит Кэмпфера, если немедленно не уйдет отсюда. Ворманн повернулся и пошел по направлению к башне, но через несколько секунд услышал, что Кэмпфер все-таки следует за ним. Капитан подошел к двери первого этажа, постучался, однако ждать ответа не стал, а сразу вошел вовнутрь. Вежливость вежливостью, но над этими гражданскими он хотел в то же время показать и свою власть.

Профессор молча взглянул поверх очков на вошедших немцев. Он маленькими глотками пил воду из оловянной солдатской кружки. Инвалидное кресло стояло перед самым столом, заваленным раскрытыми книгами – точно в такой же позе они оставили его вчера вечером. Ворманн подумал, что, наверное, старик так и не двигался с этого места всю ночь. Взгляд капитана перебегал с книги на книгу. Он пытался вспомнить что-то существенное, что ему удалось обнаружить в этих дьявольских рукописях... Приготовление жертв для какого-то божества, чье имя невозможно было произнести, поскольку состояло оно из одних согласных. Он даже вздрогнул, вспомнив, из кого и как именно должны готовиться эти кровавые приношения. Как можно так вот спокойно сидеть и перечитывать настолько мерзкие книги?..

Ворманн обежал глазами комнату – девушки не было видно. Наверное, она прячется где-то за дверью, в дальней части помещения. Сейчас эта комната почему-то казалась капитану меньше его собственной, двумя этажами выше. Но это, должно быть, просто иллюзия, которую создают горы книг и чемоданы, разложенные прямо на полу.

– Это утро, господа, показало нам, вероятно, типичный пример того, чего можно ожидать, когда хочешь просто достать питьевой воды, – процедил сквозь зубы старик. Лицо его было похоже на неподвижную гипсовую маску. – Ваши солдаты каждый раз будут нападать на мою дочь, когда ей понадобится выйти из комнаты?

– Мы с этим уже разобрались, – сказал Ворманн. – Солдат будет наказан. – Он выразительно посмотрел на Кэмпфера, который неторопливо расхаживал вокруг стола. – И уверяю вас, профессор, больше такого не повторится.

– Надеюсь, что так, – холодно ответил Куза. – С этими текстами довольно трудно работать и в более приятных условиях, но когда ты все время думаешь о возможной физической расправе, разум просто восстает и отказывается подчиняться.

– Лучше бы он тебе не отказывал! – рявкнул Кэмпфер. – Пусть лучше повинуется!

– Но я не смогу сосредоточиться на тексте, если все время буду думать о безопасности моей дочери. По-моему, это нетрудно понять.

Ворманн чувствовал, что профессор явно чего-то хочет, причем именно от него. Но чего конкретно?

– Боюсь, что с этой ситуацией ничего пока поделать нельзя, – с искренним сочувствием сказал он старику. – Она ведь – единственная женщина на заставе. Мне это тоже очень не нравится. Конечно, женщинам здесь не место. Хотя... – Неожиданно ему в голову пришла отличная мысль, и он сразу же повернулся к Кэмпферу. – Мы можем разместить ее в гостинице. Пусть она возьмет с собой пару книг и изучает их самостоятельно, а потом приходит сюда к отцу для консультации.

– Исключено, – отрезал эсэсовец. – Она будет оставаться там, где мы всегда сможем за ней наблюдать. – Он подошел к столу. – А теперь я хочу узнать, что тебе удалось выискать в этих книгах, отчего минувшей ночью все остались в живых.

– Не понимаю вас...

– Этой ночью никто не погиб, – пояснил капитан. Ему хотелось посмотреть на реакцию старика, но по его неподвижному лицу трудно было что-либо понять. Хотя Ворманну все-таки показалось, что глаза профессора, слегка приоткрылись, будто от удивления.

– Магда! – позвал он. – Иди сюда!

Дверь маленькой смежной комнаты в задней половине этажа распахнулась, и девушка вышла к ним. Она успела уже переодеться после инцидента на лестнице, но руки ее до сих пор дрожали.

– Что, папа?

– Этой ночью не случилось ни одного убийства, – сказал Куза. – Наверное, это из-за того самого заклинания, которое я все время читал.

– Так, значит, все живы?.. – Глаза девушки выдавали ее растерянность, но было в них и что-то еще – какое-то мимолетное выражение страха мелькнуло на ее лице при упоминании о прошедшей ночи. Через секунду она встретилась глазами с отцом и тут же все поняла, наверное, по едва заметному кивку головы. Она сразу же подхватила:

– Прекрасно. Но интересно, какое именно заклинание?

“О Боже! Заклинание...” – подумал Ворманн. Услышав такой разговор еще неделю назад, он просто рассмеялся бы. Все это смахивало на какое-то бредовое чародейство или черную магию. Но теперь он готов был поверить во что угодно, лишь бы и на следующее утро все остались в живых. Ради этого он был согласен на все.

– Дайте мне посмотреть это заклинание, – потребовал Кэмпфер, и глаза у него лихорадочно заблестели.

– Пожалуйста. – Куза вытащил из середины стопки книг пухлый том. – Вот сочинение “Де Вермис Мистериис” Людвига Принна. На латинском языке. – Он поднял глаза. – Вы читаете по-латыни, герр майор?

Кэмпфер не ответил, а лишь стиснул зубы.

– Очень жаль, – отреагировал старик. – Тогда я переведу для вас...

– Ты хочешь меня обмануть, еврей? – с тихой яростью спросил эсэсовец.

Но профессора не смутили его слова, и Ворманн еще раз восхитился его мужеством.

– Ответ находится здесь! – выкрикнул старик, указывая на книги, лежащие на столе. – Эта ночь уже доказала правоту моих слов. Я пока точно не знаю, что или кто обитает в этом замке, но через некоторое время – при условии, что мне позволят работать и не будут слишком часто отвлекать – я уверен, что смогу ответить на все интересующие вас вопросы. А теперь всего хорошего, господа!

Он поправил очки и придвинул книгу ближе к себе. Ворманн еле сдержал улыбку, наблюдая, как бесится в бессилии Кэмпфер, и, прежде чем тот успел совершить что-либо необдуманное, быстро заговорил сам:

– Я считаю, что сейчас лучше всего оставить профессора в покое и позволить ему заняться тем, для чего он, собственно, и был сюда привезен. Не так ли, господин майор?

Кэмпфер заложил руки за спину и молча вышел из комнаты. Перед уходом Ворманн бросил еще один взгляд на профессора и его дочь. Эти двое что-то явно скрывали. Либо это связано с самим замком и его создателем, либо – с таинственным убийцей, появляющимся здесь по ночам. Он не мог сказать точно. Хотя сейчас это не имело большого значения. Раз прошлой ночью ни один солдат не погиб, то пусть тешатся на Здоровье своими секретами. Он даже не был до конца уверен, что ему действительно хочется узнать, что именно они скрывают. Но если смерть снова войдет в эту крепость, тогда уж им придется дать полный отчет.

Как только дверь за капитаном закрылась, профессор Куза отложил книгу в сторону и начал медленно растирать свои пальцы один за другим.

По утрам он чувствовал себя хуже всего. В это время у него болело абсолютно все, и особенно руки. Каждый сустав вел себя, как ржавая петля на воротах давно покинутого дома. Пальцы хрустели и ныли при малейшем прикосновении или попытке согнуть их. Но болели не только руки. Все суставы пылали адским огнем. Когда утром он просыпался, поднимался с постели и пересаживался в кресло, навсегда ограничившее его свободу, это вызывало страшную, невыносимую боль, идущую одновременно от шеи, бедер, колен, запястий, плеч и локтей. Только ближе к полудню с помощью двух внушительных доз аспирина, а иногда – кодеина, ему удавалось немного справляться с болью, и она становилась терпимой. Свое тело он считал уже состоящим не из плоти и крови, а как бы из фрагментов старинного часового механизма, который кто-то случайно забыл под дождем, и теперь он был безнадежно испорчен.

И еще его мучила постоянная сухость во рту. Врачи объяснили, что “для больных склеродермой характерно снижение секреции слюнных желез”. Они сообщили это, как само собой разумеющееся, хотя ничего “обычного и характерного” он не чувствовал. Язык казался ему сделанным из гипса и постоянно мешался во рту. Поэтому под рукой он всегда держал стакан подогретой воды. Без воды же его голос начинал походить на пару старых скрипучих ботинок, шаркающих по мокрому щебню.

Да и глотать было целой проблемой. Даже вода вызывала неприятные ощущения. А что говорить о твердой пище!.. Он жевал до тех пор, пока не начинало сводить челюсти, а потом только оставалось надеяться, что пища не застрянет где-нибудь на полпути к желудку.

Так существовать было невозможно, и не раз уже в голову ему приходила безумная мысль покончить со всем этим раз и навсегда. Но он не сделал ни единой попытки. Может быть, потому, что ему не хватало мужества, а может, наоборот – именно мужество заставляло его бороться до конца при любых условиях, предложенных самой жизнью. Он не знал точно, почему.

– Папа, с тобой все в порядке?

Профессор взглянул на Магду. Она стояла у камина, крепко прижав скрещенные руки к груди. Ее знобило. Но не от холода. Он знал, что вчерашний ночной посетитель произвел на нее слишком сильное впечатление, и, скорее всего, она так и не смогла после этого заснуть. Впрочем, как и он сам. А потом еще этот солдат напал на нее буквально в нескольких шагах от их комнаты...

Дикари! Как он хотел бы, чтобы все они скорее погибли – не только эти, в замке, а вообще все вонючие нацисты, которые осмелились переступить границу его страны. Да и те, которые сидят пока в Германии. Как бы хотелось ему уничтожить их, прежде чем они успеют уничтожить его. Но что он мог сделать? Калека-ученый, который выглядел в два раза старше своих лет и не мог даже защитить свою собственную дочь... Ну что он, скажите, мог сделать?..

Ничего. И от этого ему хотелось закричать, разбить что-нибудь, разрушить эти стены, подобно Самсону. А еще ему хотелось плакать. В последнее время он часто плакал, хотя слез не было видно. И это было уже совсем не по-мужски. Но если смотреть правде в глаза, то какой он теперь мужчина?

– Все нормально, Магда, – одними глазами улыбнулся отец. – Не лучше и не хуже. Как всегда. Вот только ты меня беспокоишь. Здесь для тебя не место; любой женщине тут не место.

Она лишь тихо вздохнула.

– Я понимаю. Но отсюда никак не уйти, пока они сами нас не выпустят.

– Ты всегда была преданной дочерью, – сказал Куза, чувствуя прилив нежности. Магда искренне любила его и была бесконечно верна. Она обладала удивительно сильной волей и глубоко осознавала свой долг. Временами он даже удивлялся, за какие заслуги ему досталась такая дочь. – Но сейчас я говорю не про нас. Речь идет только о тебе. Я хочу, чтобы ты бежала из замка, когда стемнеет.

– Я не очень хорошо умею лазить по стенам. – Магда печально улыбнулась. – И мне не слишком хочется соблазнять собой часовых у ворот. Я не умею этого делать.

– Выход находится прямо под нашими ногами. Помнишь?

Магда широко раскрыла глаза.

– Ну конечно! Как я могла об этом забыть! Это произошло пять лет назад во время их последнего приезда на перевал. Тогда отец мог еще передвигаться самостоятельно, помогая слабеющим ногам двумя тросточками или костылями. Ему уже трудно было спускаться вниз самому, и он попросил дочь поискать в ущелье потайной ход или какие-нибудь надписи на камнях. Словом, что-то такое, что смогло бы навести их на след человека, построившего этот замок. Но никаких надписей нигде не было видно. Зато Магда обнаружила большой плоский камень у подножия башни, который начал поворачиваться, когда она к нему прислонилась. С одной стороны он был приделан на петлях и нисколько не выделялся в ряду соседних гранитных плит. Проникший внутрь солнечный свет помог ей разглядеть ступеньки, уходящие вверх.

Хотя отец был решительно против, она сумела настоять на своем – ей очень хотелось исследовать нижнюю часть башни: вдруг там остались какие-нибудь древние записи. Однако там была только лестница – узкая, крутая и длинная, кончающаяся тупиком. Но так казалось лишь на первый взгляд. На самом деле неглубокая ниша в конце тупика находилась как раз в той стене, которая сейчас разделяла две комнатки, отведенные для них немцами. И в этой стене Магда нашла-таки камень, похожий с виду на все остальные, который поворачивался на шарнирах и открывал вход в большую комнату. Таким образом в замок можно было тайно проникнуть и незаметно выбраться из него через нижнюю часть башни.

Тогда Куза почти не обратил внимания на эту лестницу – в любом замке должны быть секретные выходы. Но теперь этот путь мог вывести его дочь на свободу.

– Я хочу, чтобы ты ушла по этой лестнице, как только стемнеет. Ты окажешься в ущелье и направляйся оттуда прямо на восток. Так ты дойдешь до Дуная, и по нему тебе надо будет попасть к Черному морю. А оттуда уже – в Турцию или...

– Без тебя?

– Конечно, без меня!

– Выкинь это из головы. Я все равно останусь с тобой до конца.

– Магда, я, как отец, приказываю тебе, и ты должна меня слушаться!

– Нет! Я тебя одного не брошу. Я никогда потом не смогла бы простить себе этого. Неужели ты не понимаешь?

Он был глубоко растроган ее признанием, но все же непреклонен в своих намерениях. Ему стало ясно, что командирским тоном на сей раз ничего не добьешься, и тогда он решил упрашивать дочь. С годами он научился правильно вести себя с ней. Тем или иным способом, жалуясь или порицая ее, он всегда добивался того, чего хотел – полного послушания. Иногда ему и самому не нравилось, что он так беззастенчиво пользуется ее чувствами, но Магда была дочерью, а он – ее отцом. И она ему была очень нужна. И вот теперь, когда предоставилась уникальная возможность освободить ее и спасти ей жизнь, она отказывалась уходить.

– Пожалуйста, Магда. Сделай последнее одолжение умирающему старику, и я с улыбкой сойду в могилу, зная, что ты в безопасности и нацисты тебя не найдут.

– А я буду знать, что бросила тебя одного среди них? Ни за что!

– Прошу, выслушай меня! Возьми с собой книгу “Аль Азиф”. Я знаю, она очень большая, но, возможно, это единственный в мире экземпляр, сохранившийся до наших дней. В любой стране ты сможешь очень выгодно продать ее, и этих денег тебе хватит до конца жизни.

– Нет, папа. – В ее голосе было столько решимости, что он даже удивился: никогда еще она не была такой строптивой.

Магда повернулась и ушла в дальнюю комнату, плотно закрыв за собой дверь.

“Слишком уж хорошо я ее воспитал, – с горечью подумал он. – И так крепко привязал к себе, что теперь мне не оттолкнуть ее даже ради ее же собственного блага. Может быть, именно поэтому она так и не вышла замуж. Только из-за меня...”

Глаза у профессора зачесались, и он потер их перчатками, с грустью размышляя о прошлом. Когда Магда из девочки превратилась в девушку, она стала сразу же привлекать к себе пристальное внимание мужчин. В ней было что-то такое, что нравилось самым разным представителям сильного пола – каждому по-своему, но редко кто мог пройти мимо, оставшись совсем равнодушным. Она много раз могла бы уже выйти замуж и иметь детей, и тогда он сейчас был бы дедушкой, если бы не внезапное несчастье: одиннадцать лет назад умерла ее мать. И жизнь двадцатилетней Магды круто изменилась. Она стала для отца всем – товарищем, секретарем, помощником, а потом еще и сиделкой. Мужчины видели ее все реже и реже, к тому же с годами Магда сама постепенно укрылась в скорлупе отчуждения. Он-то хорошо изучил эту скорлупку и при желании мог, конечно, пробить ее. Но для всех остальных она оставалась неприступной.

Однако сейчас надо было думать совсем о другом. Если Магда не убежит из замка, ее ждет очень короткое и незавидное будущее. К тому же неизвестно еще, как скажется эта ночная встреча с таинственным призраком. Куза был уверен, что с наступлением темноты он появится снова, и не хотел, чтобы Магда при этом присутствовала. В глазах существа было нечто такое, что сжимало сердце профессора ледяными тисками страха. И чувствовалось, что эту тварь одолевает немыслимый голод. Поэтому, что бы там ни было, но к полуночи Магда должна уже быть далеко.

А самому ему больше всего хотелось остаться и еще раз встретиться с воплощенным порождением тьмы. Этот миг стоил всей его жизни, даже десятка жизней! – встреча лицом к лицу с живой легендой, с древним духом, которым пугали детей не одно столетие. Да и взрослых тоже. Наконец-то можно строго доказать его существование! Он должен очень о многом поговорить с этой тварью и заставить призрак ответить. Он обязан узнать, какие из сказок о нем – истина, а какие – лишь миф.

Сама мысль об этом заставляла его сердце стучать быстрее в волнующем предчувствии невиданного открытия. Как ни странно, профессор не чувствовал угрозы со стороны этого существа. Он понимал его язык и даже мог с ним свободно общаться. Прошлой ночью призрак понял его и ушел, оставив всех невредимыми. Ему даже казалось, что между ними появилась какая-то связь, что-то общее. И конечно, он не собирался ни останавливать эту тварь, ни причинять ей каких-либо неприятностей – Теодор Куза не из тех, кто препятствует уменьшению количества немецких солдат.

Он взглянул на стол, заваленный книгами. В этих жарких томах и в помине нет ничего такого, что смогло бы повредить столь могучему духу. Теперь он наконец-то начал догадываться, почему все эти произведения были так строго запрещены – просто они представляли собой несусветную словесную чушь и сплошной обман. Но их вполне можно использовать в игре против двух вечно ссорящихся немецких офицеров. Ведь он должен оставаться в замке до тех пор, пока не выведает у обитающего здесь существа все возможное. А потом пусть немцы делают с ним, что хотят.

Но Магда... Прежде чем заняться своими делами, он должен окончательно убедиться, что она находится на пути к спасению. Конечно, она не хочет уходить сама... А что если ее просто выгонят? Здесь, кажется, можно использовать капитана Ворманна. Похоже, ему не очень нравится, что в замке есть женщина. Да, но как заставить его сделать это?..

Куза тут же придумал кое-что и немедленно начал презирать себя за это.

– Магда! – позвал он. – Магда!

Она открыла дверь и выглянула.

– Надеюсь, ты не собираешься больше уговаривать меня бежать из замка, потому что...

– Нет, только на время выйти из комнаты. Я голоден, а немцы обещали кормить нас с их кухни.

– Они принесли нам поесть?

– Нет. И, думаю, не принесут. Так что тебе самой придется сходить за едой.

Магда не верила своим ушам.

– Идти через двор?! Ты хочешь, чтобы я вышла отсюда после всего, что случилось утром?

– Я уверен, это больше не повторится. – Он ненавидел себя за то, что приходилось обманывать ее, но другого выхода не было. – Офицеры предупредили своих солдат. И к тому же, это не темная подвальная лестница. Ты будешь на открытом месте.

– Но они так и смотрят на меня...

– Нам все равно потребуется еда.

Наступила долгая пауза. Потом Магда медленно кивнула.

– Наверное, ты прав.

Она застегнула кофту на все пуговицы и, ничего не говоря, вышла из комнаты.

Куза почувствовал в горле комок, когда за дочерью тихо закрылась дверь. Она такая мужественная и так верит ему... А он ее предал. И в то же время, предавая, спасал. Он знал, что ей предстоит сейчас выдержать и сознательно послал ее туда. Якобы за едой.

Есть ему совершенно не хотелось.

Глава шестнадцатая

Дельта Дуная, восточная Румыния.

Среда, 30 апреля.

Время: 10.35

И снова на горизонте земля.

Подходил к концу восьмой день пути, изнурительно тяжелый, как и все предыдущие. Рыжеволосый стоял на носу утлого судна, недавно выдержавшего бурю, и смотрел в сторону берега. Море теперь стало спокойным, и скорость хода была хорошей, но все равно недостаточной для человека, так безумно спешащего к своей цели.

Несколько раз им уже крупно везло: только за последние три часа мимо прошли два патрульных катера – один русский и один румынский. Если бы их задержали, все могло кончиться весьма плачевно.

Прямо по курсу лежала дельта Дуная, который множеством проток соединялся здесь с Черным морем. Берег казался болотистым и был покрыт густой зеленью, скрывающей десятки крошечных бухт. Причалить тут будет совсем нетрудно, другое дело – путешествовать по трясине. На это требовалась масса времени. А его-то как раз и не было!

Предстояло искать другой путь.

Рыжеволосый глянул через плечо на старого турка, владельца лодки, потом снова вперед – в сторону дельты. Рыбацкая плоскодонка не сильно погружалась в воду – ей хватало и четырех футов, чтобы плыть даже с грузом. Значит, на ней можно выйти по одной из мелких проток к Дунаю, а оттуда подняться, скажем, до плеса в восточных пригородах Галаца. Конечно, придется идти против течения, но все равно так будет быстрее, чем тащиться пешком по трясине.

Путешественник сунул руку в пояс с деньгами и достал две мексиканские монеты по пятьдесят песо золотом. Вместе они весили около двух с половиной унций. Показывая их владельцу лодки, он заговорил по-турецки:

– Камаль! Еще две монеты, если ты подбросишь меня вверх по течению!

Рыбак уставился на желтый металл и, закусив нижнюю губу, задумался. В карманах у него было уже столько золота, что он по праву мог считать себя самым богатым человеком в деревне. По крайней мере на какое-то время. Но ничто в этом мире не бывает вечным, и в один прекрасный день ему снова придется выйти в море с сетями. А две лишние монеты могли значительно отодвинуть этот срок. Кто знает, сколько дней еще потребуется провести ему в море, сколько новых шрамов появится на его руках и сколько пота придется пролить, разгружая улов на консервном заводе, чтобы заработать такую кучу денег.

Рыжеволосый молча наблюдал, как Камаль взвешивает в уме все за и против. Сам он тоже думал о предстоящем риске, ведь даже днем им придется плыть в румынских водах на турецкой лодке, причем совсем близко от берега, так как все притоки Дуная здесь очень узкие, а возле Рени, где прямо с севера впадает Прут, наверняка полно уже военных судов.

Нет, это было чистым безумием. Даже если им удастся спокойно добраться до Галаца, то по дороге назад Камаль наверняка наткнется на пограничный наряд. Его схватят и посадят в тюрьму, а лодку и золото конфискуют. Для самого же рыжеволосого риск значительно меньше: даже если их схватят вдвоем и доставят в ближайший порт, то он найдет способ выкрутиться и как-нибудь скроется. А вот Камалю это будет стоить лодки. А может быть, даже жизни.

Словом, игра не стоила свеч. И к тому же была нечестной. Рыжеволосый убрал монеты назад как раз в тот момент, когда турок хотел уже их принять.

– Впрочем, не надо, Камаль, – сказал он. – Наверное, будет лучше, если мы оставим нашу прежнюю договоренность. Высади меня где-нибудь здесь.

Старик кивнул, и на лице его отразилось скорее облегчение, чем разочарование от того, что предложение было взято назад. Вид двух золотых чуть не превратил его в полного идиота.

Лодка повернула к берегу. Рыжеволосый перекинул через плечо узелок из одеяла со своими пожитками и взял под мышку длинный узкий футляр. За фут или два до густых зарослей тростника и мшистых кочек, которые служили здесь берегом, Камаль выключил мотор, и рыжеволосый, перемахнув через борт, зашагал к суше.

Но, отойдя шагов пять, обернулся и последний раз посмотрел на старика. Тот помахал на прощанье рукой и начал отчаливать.

– Камаль! – закричал с берега пассажир. – Лови! – И одну за другой кинул обе монеты хозяину лодки. Тот ловко поймал их на лету смуглой мозолистой рукой.

Слова благодарности именем Магомета и всего прочего, что было свято в исламе, еще долго звенели в ушах рыжеволосого, когда он начал свой нелегкий путь по болотам. Тучи насекомых, ядовитые змеи, коварные плывуны ждали его впереди, а чуть дальше местность патрулировали солдаты Железной Гвардии. Конечно, остановить его они не могли, но из-за них он мог потерять драгоценное время.

Однако все это было просто ничтожным по сравнению с тем, что ждало его западнее, на расстоянии всего нескольких часов езды верхом через горы – на перевале Дину.

Глава семнадцатая

Застава.

Среда, 30 апреля.

Время: 16.47

Ворманн стоял у окна своей комнаты и наблюдал за солдатами во дворе. Если вчера все они ходили еще вперемешку и черные формы эсэсовцев мелькали среди серых гимнастерок пехоты, то уже сегодня между его бойцами и подчиненными Кэмпфера будто бы пролегла невидимая стена.

Вчера у них был один общий враг, который убивал всех подряд, независимо от цвета формы. Но прошлой ночью никого не убили, и наутро все стали чувствовать себя победителями, при этом каждая из сторон пыталась доказать свое превосходство. Это было естественное соперничество. Эсэсовцы считали себя “белой костью”, элитой вермахта и непревзойденными специалистами в ведении особого рода военных действий. Их же соперники полагали, что именно они – истинные солдаты, и хотя они представляли себе, что значит черная форма СС и даже немного побаивались “Мертвую голову”, в душе все считали их просто отборными полицейскими.

Начинался обед. Все шло нормально до тех пор, пока во двор не вышла та самая девушка, Магда. Вокруг столов тут же поднялась шутливая толкотня, каждый пытался уступить ей место, пока она шла мимо наполненных котелков, набирая еду отцу и себе. Но само ее появление еще сильнее раскололо солдат на два лагеря. Эсэсовцы, учитывая тот факт, что она еврейка, считали само собой разумеющимся, что имеют преимущественное право поступать с ней, как им заблагорассудится. Солдаты же регулярной армии в большинстве своем были уверены, что такого права не имеет никто. Она была красавицей, хоть и прятала свои роскошные волосы под старой косынкой, а тело закутывала в бесформенное тряпье. Все равно ее женственность оставалась при ней. И она излучала ее, как бы ни старалась не делать этого. Шарм и грация сквозили и в ее легкой походке, и в белизне гладкой кожи, и в нежном изгибе губ. Кто же мог равнодушно пройти мимо этого гордого стана и скромно опущенных лучезарных глаз?.. Магда была заветным желанием любого мужчины, но всякий настоящий солдат, конечно, считал делом чести заполучить ее первым.

Сейчас Ворманну уже трудно было разделить это стремление, но, вспоминая свои вчерашние впечатления от первой встречи с ней, он готов был понять чувства солдат.

Во время ужина опять началась возня между серыми и черными формами – и снова в тот момент, когда девушка пришла за едой. Из-за возникшей толчеи два солдата даже упали на землю, и Ворманн вынужден был послать сержанта, чтобы тот срочно навел порядок, пока не завязалась настоящая драка. К этому времени Магда уже взяла еды и шла назад в свою комнату.

Через какое-то время он увидел, что она опять ходит по двору, очевидно, разыскивая его. Она сказала, что отцу необходим нательный крест или распятие для расшифровки какой-то книги. И спросила, не одолжит ли ей крест капитан. Да, одолжит – с одного из убитых как раз сняли маленький серебряный крестик.

Сейчас солдаты, свободные от наряда, сидели во дворе, а остальные продолжали разбирать стены задней секции замка. Ворманн напряженно раздумывал, как избежать неприятностей во время дальнейших приемов пищи. Лучше всего поручить кому-нибудь из своих каждый раз относить еду старику и его дочери прямо в башню. Но только кому? Ведь остальные бойцы тут же начнут завидовать, считая это задание незаслуженной привилегией, а эсэсовцы не дадут бедняге прохода, объявив его еврейским прислужником. Посылать всех по очереди тоже не годится – чем меньше они будут видеть девушку, тем лучше.

И вдруг внимание его привлекло какое-то новое движение во дворе. Это опять была Магда, гордо шагающая с ведром в руке по направлению к подвалу. Солдаты молча следили за ней, а потом начали один за другим подниматься – их неодолимо тянуло к девушке, как мотыльков на свет.

Когда она вышла из подвала с полным ведром, они обступили ее тесным кругом и начали толкаться, чтобы пробиться ближе и как следует разглядеть. Одни пробовали подозвать ее, другие вертелись под ногами и не давали пройти. Наконец какой-то дюжий эсэсовец с наглым видом преградил ей путь, но солдат регулярной армии тут же оттолкнул его в сторону, выхватил из рук Магды ведро и с нарочитой галантностью понес его впереди, вызывая всеобщее веселье. Обиженный эсэсовец пнул ведро ногой и облил сапоги солдата.

Черные формы расхохотались. Лицо у пехотинца побагровело. Ворманн уже знал, чем все это кончится, но с третьего этажа воспрепятствовать стычке никак не мог. Он видел, как солдат в сером поднимает ведро, бьет им по голове расхамившегося эсэсовца, и тут же добрых два десятка человек начинают неистово махать кулаками. При виде этого капитан со всех ног бросился вниз по лестнице.

Пробегая первый этаж, он увидел захлопывающуюся дверь в комнату евреев и промелькнувший край юбки, а когда выскочил во двор, перед глазами его предстала самая настоящая свалка. Он два раза выстрелил в воздух чтобы привлечь к себе внимание дерущихся, и поклялся расстрелять на месте каждого, кто нанесет еще хоть один удар. Только после этого драка окончательно стихла.

Девушку надо срочно убирать отсюда.

Когда все угомонились, Ворманн оставил с солдатами Остера и заспешил на первый этаж к евреям. Пока Кэмпфер разбирался со своими подчиненными, надо было успеть, пользуясь случаем, поскорее убрать Магду из замка. Для этого требовалось отвести ее через мост в гостиницу, прежде чем Кэмпфер сообразит, что к чему. Это для всех сейчас было бы наилучшим выходом.

На сей раз капитан не стал даже стучать, а сразу толкнул дверь и громко позвал:

– Фрейлейн Куза!

Старик все так же сидел за столом, а девушки видно не было.

– Что вам от нее нужно?

Ворманн не ответил и снова позвал:

– Фрейлейн Куза!

– Да? – взволнованно откликнулась она, выходя из соседней комнаты.

– Быстро собирайте свои вещи. Вы переходите в гостиницу. У вас есть две минуты, и ни секунды больше.

– Но я не могу бросить отца одного!

– Две минуты – и вас здесь больше не будет. Мне все равно, с вещами или без вещей!

Он должен оставаться непреклонным в своем решении. Только бы не выдало выражение глаз... Ему было очень неприятно разлучать их – ведь профессору так нужна ее помощь, а она, видно, хорошо умела и привыкла ухаживать за ним. Но его солдаты первые затеяли эту драку, а Магда послужила тому причиной, невольно выступив в роли подстрекательницы. Поэтому отцу придется остаться в замке, а дочь будет жить в гостинице. И никаких возражений.

Ворманн видел, как умоляюще смотрит она на отца и ждет от него хоть каких-нибудь слов в свою защиту.

Но старик молчал. И тогда девушка тяжело вздохнула и отправилась в дальнюю комнату.

– У вас осталось уже полторы минуты, – предупредил Ворманн.

– Полторы минуты на что? – послышался за спиной резкий голос. Это был Кэмпфер.

Ворманн чуть не застонал от досады и собрал всю свою волю, чтобы дать достойный отпор эсэсовцу.

– Вы как всегда к месту, майор, – начал он. – Я только что велел фрейлейн Куза собрать свои вещи и отправляться в гостиницу.

Кэмпфер открыл было рот, но не успел произнести ни слова. Его прервал исступленный крик профессора:

– Я запрещаю! Я не позволю вам забирать мою дочь!

Глаза майора сузились от ярости, и он ледяным взглядом смерил профессора. Даже Ворманн не ожидал от старика такой вспышки гнева.

– Это ты МНЕ запрещаешь, старый жид? – прохрипел он, медленно приближаясь к инвалидному креслу. – ТЫ запрещаешь? Так вот что я тебе скажу, и запомни это как следует: ты здесь ничего запретить не можешь. Абсолютно ничего!

Старик медленно склонил голову в молчаливом повиновении.

Удовлетворенный результатом и немного остывший, Кэмпфер бодро обратился к Ворманну:

– Проследите за тем, чтобы ее сейчас же здесь не было! От нее одни неприятности!

Ворманн стоял ошеломленный, в то время как Кэмпфер проскочил мимо него к двери и исчез так же внезапно, как появился.

Капитан растерянно посмотрел на профессора. Тот снова поднял голову и, казалось, ничему уже не возражал.

– Почему же вы ничего не сказали мне, перед тем как пришел майор? – спросил Ворманн. – Я думал, вы сами хотите, чтобы она покинула замок.

– Возможно. Но теперь я передумал.

– Да, я успел это заметить... Причем передумали самым провокационным образом и не в самый подходящий момент. Вы так со всеми себя ведете?

– Дорогой мой капитан, – начал Куза, понизив голос. – Вам не хуже моего известно, что мало кто обращает серьезное внимание на калеку. Когда люди видят тело и понимают, что оно разрушено болезнью или несчастным случаем, они автоматически переносят это впечатление и на разум. Большинство считает примерно так: “Если он не может передвигаться, значит, ничего интересного и сообщить не способен”. Поэтому люди, подобные мне, много думают, и к ним нередко приходят разные мысли, которые можно научиться передавать и другим, так что они начинают считать, будто сами дошли до этого. Это просто своеобразный метод убеждения.

Когда Магда появилась в дверях с чемоданом в руке, Ворманн к своему огромному удивлению осознал, что и его тоже смогли “убедить”, и с тайным восхищением вынужден был отдать должное уму профессора. Теперь ему стало ясно, кто организовывал эти частые походы в подвал и столовую. Хотя это не особенно огорчало его. Он и сам не хуже профессора понимал, что женщине в этом замке не место.

– Я оставлю вас в гостинице без охраны, – объяснил он Магде. – Но вы, конечно, понимаете, что если вы убежите, то вашему отцу от этого лучше не станет. Так что я полагаюсь на вашу честь и преданность своему родителю.

Он не стал добавлять, что среди солдат начнется целый бунт, если придется решать, кто же именно должен ее охранять. Для каждого из них это было бы двойной привилегией – находиться вне замка, да еще рядом с такой красивой женщиной. Это могло бы лишь сильнее разжечь вражду, уже возникшую между двумя воинскими контингентами. Поэтому у него не было другого выхода, как только полностью довериться ей.

Отец и дочь переглянулись.

– Не бойтесь, капитан, – сказала Магда, не сводя глаз с отца. – У меня и в мыслях не было убегать и оставлять его здесь одного.

Ворманн заметил, как профессор гневно сжал кулаки.

– Возьми лучше вот это, – сказал Куза, подавая ей одну из книг, которую он называл “Аль Азиф”. Просмотри ее на досуге, а завтра мы все обсудим.

Но Магда лишь грустно улыбнулась.

– Ты же знаешь, папа, я не читаю по-арабски. – Она подняла другую рукопись, значительно тоньше первой. – Мне кажется, лучше взять это.

И вновь они обменялись многозначительными взглядами. Создавалось впечатление, будто отец и дочь зашли в какой-то тупик, и Ворманну показалось, что он догадывается о причине их спора.

Неожиданно Магда обошла стол и поцеловала отца в щеку. Она погладила его по редким седым волосам, потом выпрямилась и посмотрела Ворманну прямо в глаза.

– Позаботьтесь о моем отце, капитан. Я очень прошу вас. Кроме него, у меня никого нет.

Ворманн не успел обдумать ответ. Слова сами сорвались с языка:

– Не беспокоитесь. Я обо всем позабочусь. Он тут же проклял себя. Не надо было так говорить. Это шло вразрез и с тем, чему его учили как офицера, и противоречило его прусскому воспитанию. Но что-то в ее взгляде заставляло его делать именно так, как она просила. У него не было собственной дочери, но если бы была, то как бы ему хотелось, чтобы и она так же трогательно ухаживала за ним, как эта девушка за своим отцом.

Нет. Нечего и волноваться, что она может сбежать. Но что касается ее отца, то это очень хитрая бестия. За ним стоит приглядывать. И Ворманн пообещал себе впредь внимательнее относиться ко всему, что связано с этой парочкой, а самому профессору не очень-то верить на слово.

Рыжеволосый заставлял своего коня мчаться во весь опор по подножиям крутых холмов, направляясь на юго-восток, к перевалу Дину. Красоты зеленеющих вокруг гор оставляли его безучастным из-за страшной спешки. Когда солнце стало клониться к западу, холмы сделались еще круче и обступили дорогу со всех сторон, оставляя лишь узкую тропу шириной футов в десять. Только бы проскочить это ущелье – и он окажется на широком плато возле самого перевала. А оттуда уже путь будет легким, даже в темноте. Он хорошо знал эту дорогу. Рыжеволосый хотел уже поздравить себя с тем, что удалось избежать встреч с военными и полицией, как вдруг заметил впереди двух солдат. Они держали наготове винтовки с примкнутыми штыками. Остановив коня, он быстро принял решение, как будет лучше себя вести. Ему не хотелось задержки и лишних неприятностей, и он решил прикинуться робким ягненком.

– Куда это ты так спешишь, пастух козлиный? – послышался сиплый голос.

Говорил тот, что старше. У него были густые закрученные усы и рябое лицо. Второй, помоложе, засмеялся при словах “пастух козлиный”. Очевидно, в них было что-то унизительное.

– Наверх, к перевалу, в свою деревню. У меня там отец заболел. Пропустите меня, пожалуйста.

– Всему свое время. И докуда ты хочешь доехать?

– До старой башни.

– До какой еще башни? Никогда о ней раньше не слышал. Где это?

Это уже кое о чем говорило. Если бы замок имел отношение к военным действиям, то эти люди должны были хоть что-нибудь о нем знать.

– Почему вы меня задерживаете? – спросил он, делая испуганный вид. – Что-нибудь не так?

– Деревенские парни обычно не задают вопросов Железной Гвардии, – грозно нахмурился усатый. – Ну-ка, сойди с коня, мы на тебя посмотрим.

Значит, это не просто солдаты, а именно Железная Гвардия, и отделаться от них будет сложнее, чем он предполагал. Путешественник слез с коня и молча встал У седла, пока они по-хозяйски рассматривали его.

– Ты, похоже, нездешний, – подозрительно прищурился усатый. – Покажи-ка нам свои документы.

Это был тот самый вопрос, которого рыжеволосый ждал и боялся на протяжении всего пути.

– У меня их нет с собой, господин, – сказал он извиняющимся и почтительным тоном. – Я так торопился, что позабыл их взять. Но я могу вернуться, если вы пожелаете.

Солдаты переглянулись. Перед ними какой-то незнакомец, тем более без документов, да еще так упрям. Значит, они могут делать с ним все, что захотят.

– Стало быть, нет никаких документов? – ухмыльнулся усатый и приставил винтовку к его груди. Пока он говорил, ствол свободно ходил по ребрам рыжеволосого, царапая кожу и как бы подчеркивая решимость с легкостью убить его. – А откуда же мы узнаем, кто ты такой? Может, ты сюда оружие везешь партизанам.

Рыжеволосый моргнул и отступил, пытаясь изобразить, что ему очень больно. Если бы он мужественно перенес издевательство, то это вызвало бы только лишнюю ярость усатого.

“Все остается по-прежнему, – устало подумал он. – Неважно, в каком времени или месте ты оказываешься, кто и как пришел к власти; все равно основная сила – это бандиты”.

Усатый отступил, передернул затвор и взял задержанного на мушку.

– Обыщи его! – приказал он своему напарнику. Тот послушно перекинул за спину свой карабин и начал торопливо обыскивать путешественника. И вдруг замер, нащупав пояс с деньгами. Проворным движением он расстегнул рубашку и сорвал пояс с талии. Увидев золото, солдаты еще раз переглянулись.

– Где ты это украл? – спросил усатый, снова тыча винтовкой в грудь задержанного.

– Это мое, – ответил тот. – Здесь все, что у меня есть. Но если вы отпустите меня, то можете оставить это себе. – Он и в самом деле мог себе такое позволить. Золото ему больше не пригодится.

– Да, уж это мы оставим себе, – усмехнулся усатый. – Но сначала проверим, что у тебя еще имеется. – Он указал стволом на длинный плоский футляр, привязанный к правой стороне седла. – Открой-ка! – обратился он к молодому.

Только теперь рыжеволосый понял, что позволил им зайти слишком далеко. Футляр нельзя было открывать.

– Не трогайте! – крикнул он.

Солдаты почувствовали в этом окрике угрозу и с удивлением уставились на него. Усатый злобно сжал губы, шагнул вперед и с силой ударил всадника прикладом в живот.

– Какого еще...

Все последующие движения рыжеволосого только внешне могли показаться тщательно продуманными. На самом деле он действовал по наитию. Не успел усатый вскинуть винтовку, как она уже была выбита из его рук. Солдат от неожиданности даже присел, а ловкий всадник, завладев его оружием, тут же прикладом сломал обидчику челюсть. Потом оставалось лишь перебить ему шею, а это было уже несложно. Но, повернувшись, рыжеволосый увидел, что и второй патрульный тоже снимает с плеча карабин. Сделав резкий выпад, он, словно масло, проткнул гвардейца штыком, глубоко вонзив лезвие в волосатую грудь румына. Солдат охнул, осел и на месте скончался.

Рыжеволосый невозмутимо созерцал происходящее. Усатый был еще жив и громко хрипел. Спина его выгнулась, лицо посинело, а руками он отчаянно рвал себя за горло, тщетно пытаясь пропустить воздух в легкие.

Как и раньше, когда ему пришлось убить лодочника Карлоса, рыжеволосый не испытывал ничего – ни радости, ни сожаления. Он считал, что мир нисколько не обеднеет, потеряв двух негодяев, и понимал, что промедление в этой ситуации могло закончиться лишь одним – он сам лежал бы сейчас на земле раненый или мертвый.

К тому времени, как всадник повязал назад пояс с монетами, усатый уже перестал хрипеть и теперь тихо остывал рядом со своим товарищем. Рыжеволосый спрятал трупы и оружие на северном склоне ближайшего холма и вновь помчался по направлению к замку.

Магда ходила взад-вперед по своей крошечной гостиничной комнатке, освещенной тремя свечами, и нервно потирала руки, время от времени останавливаясь у окна и бросая тревожные взгляды в сторону замка. Ночь была темная – с юга надвинулись высокие облака и закрыли луну.

А темнота пугала ее. Темнота, и еще одиночество. Она не могла вспомнить, когда последний раз оставалась ночью одна. Сейчас же одиночество казалось Магде невыносимым вдвойне. Конечно, внизу всегда крутится жена Юлью – Лидия Фионеску, но на нее будет мало надежды, если это чудовище из замка вздумает ночью перейти через ров и появится здесь.

Из окна открывался прекрасный вид на ущелье и крепость – это была единственная в доме комната, выходящая на север. Поэтому Магда и потребовала, чтобы ее поселили именно в этот номер. Никаких трудностей не возникло – кроме нее в гостинице не было постояльцев.

Юлью вел себя необычайно любезно, даже чересчур. И это слегка удивило ее. Конечно, он и раньше обходился с гостями вежливо, но до такой степени услужливым никогда еще не был. Теперь же он прямо-таки подлизывался к ней.

Оттуда, где стояла Магда, хорошо было видно освещенное окно в первом этаже сторожевой башни. Там – она знала – сидит сейчас в своем кресле ее беспомощный отец. Никакого движения заметно не было, и это значило, что он один. Сперва она злилась, когда узнала, каким путем он заставил ее покинуть замок. Но со временем обида прошла и уступила место тревоге. Как же он сам теперь будет заботиться о себе?

Она повернулась и, присев на подоконник, осмотрела обступившие ее оштукатуренные стены. Комната была совсем маленькой: узкий шкафчик, одна тумбочка с треугольным зеркалом, табурет на трех ножках и большая, очень мягкая кровать. Мандолина лежала как раз на кровати; со времени своего переезда сюда Магда к ней еще не притронулась. Книга, тоже пока нераскрытая, скучала в нижнем ящике тумбочки. У Магды не было настроения читать, да и вообще она взяла с собой эту рукопись лишь для отвода глаз.

Пожалуй, стоило пойти прогуляться. Она задула две свечи, оставив гореть одну. Ей не хотелось, чтобы в комнате наступала полная темнота. После вчерашней ночи она, наверное, всю жизнь теперь будет бояться темноты.

По натертой воском деревянной лестнице девушка спустилась на первый этаж. Хозяин гостиницы, сгорбившись, сидел на ступеньках и с удрученным видом строгал какую-то деревяшку.

– Что-нибудь случилось, Юлью?

Услышав ее голос, он вздрогнул, как-то болезненно взглянул на нее и снова вернулся к своему бесцельному занятию.

– Как ваш отец? С ним все в порядке?

– Пока да. А что?

Юлью отложил нож и закрыл руками лицо. Потом быстро заговорил:

– Вы оба здесь только из-за меня. Мне так стыдно... Я не настоящий мужчина. Но они хотели узнать все про замок, а я ничего не мог рассказать. И тогда я вспомнил о вашем отце – уж он-то знает здесь все, что только можно знать. Я ведь и не думал, что он так болен, и даже представить себе не мог, что они вас сюда привезут. Но я ничего не мог сделать – они так меня мучили!..

Магда была возмущена – он не имел права говорить немцам про папу! Но потом подумала, что, наверное, при таких обстоятельствах она и сама рассказала бы все, что бы от нее ни потребовали. По крайней мере теперь ей стало ясно, как немцы вышли на папу. Это же объясняло и особую почтительность Юлью.

Его умоляющий взгляд тронул Магду.

– Вы меня ненавидите?

Она подошла ближе и положила руку ему на плечо.

– Нет. Вы ведь не хотели причинить нам зла. Юлью накрыл ее руку своей ладонью.

– Я надеюсь, все обойдется.

– Я тоже.

Магда медленно пошла по тропинке к ущелью. Тишину нарушал только хруст мелких камушков под ее ногами, эхом отдававшийся во влажном воздухе. Она остановилась в густом кустарнике чуть правее моста и вся сжалась, хотя одета была в теплый свитер. Наступала полночь – сырая и холодная, однако дрожь, которую она ощущала, шла не от низкой температуры. Сзади блеклой тенью виднелась гостиница, а там, за мостом, сверкала огнями крепость. Туман опускался на перевал, заполняя ущелье и медленно подкрадываясь к замку. Свет во внутреннем дворе еще боролся с клубами белой дымки, и от этого казалось, что замок освещается изнутри большим фосфоресцирующим облаком. Крепость выглядела, как роскошный океанский лайнер, величественно плывущий в призрачном море тумана.

Но едва Магда взглянула на замок, ее охватил сильный страх. Ведь вчера как раз в полночь...

Пока она была погружена в дневные заботы, ей казалось несложным забыть о прошедшей ночи. Но теперь, в темноте, все всплыло – и эти глаза, и ледяная хватка. Она провела рукой по тому месту возле локтя, где ее коснулась жуткая тварь. Там до сих пор еще оставалась бледно-серая отметина, напоминающая участок омертвевшей кожи. Магда пыталась отмыть пятно, но ей это не удалось. Она ничего не сказала отцу, хотя это служило прямым доказательством: вчерашняя встреча не была галлюцинацией или кошмарным сном. Это была действительность. И то существо, которое раньше она так беспечно считала вымыслом, оказалось вполне реальным и жило в этом каменном здании. Там, где сейчас сидел отец. Магда понимала, что именно в этот час профессор ждет его появления. Он ей ничего не сказал, но она знала это. Отец хотел, чтобы демон явился ему еще раз, а ее не будет уже рядом, чтобы помочь ему. Вчера этот монстр пощадил их, но неужели отец рассчитывает на повторное помилование?..

А что если призрак не захочет идти к отцу? Вдруг он перейдет через ущелье сюда, к ней? Она не могла вынести даже мысли об этом. Не дай бог, весь этот кошмар повторится!..

Но ведь это же нереально! Нечистой силы не существует!

И все-таки прошлой ночью... Ее размышления были прерваны громким стуком копыт. Магда повернулась и различила в тумане всадника, галопом проскакавшего мимо гостиницы. Он направил лошадь к мосту, намереваясь, очевидно, с ходу влететь прямо в крепость. И вдруг, в последнюю секунду, остановил коня на полном скаку. Приподнявшись на стременах, мужчина замер на фоне темного замка, став похожим на рыцаря со средневековой гравюры. Магда заметила какой-то длинный узкий предмет, привязанный к правой стороне седла. Всадник спешился и сделал несколько осторожных шагов по мосту. Здесь он остановился.

Девушка спряталась поглубже в кусты и стала наблюдать за ним. Она не знала, почему ей вдруг захотелось прятаться, но события последних дней показывали, что лучше быть настороже со всеми незнакомыми ей людьми.

Мужчина был высокого роста, мускулистый, без головного убора, со спутанными от ветра рыжеватыми волосами. Он дышал часто, но, видимо, не от усталости, а от быстрой езды. Магда заметила, что голова его медленно поворачивается из стороны в сторону – он следил за часовыми, прохаживающимися по верхним галереям крепостных стен. Похоже, он пересчитывал их. Поза неизвестного выдавала его напряжение, будто он силой сдерживал себя, чтобы не рвануться на запретные ворота замка. Казалось, он на что-то был зол, расстроен и озадачен одновременно.

Довольно долго он не шевелился. Магда почувствовала, что от неудобной позы у нее затекли уже ноги, но не рискнула все же двинуться с места. Наконец он повернулся и зашагал назад к лошади. Пока он шел, глаза его внимательно изучали ущелье. Внезапно мужчина остановился и посмотрел прямо туда, где пряталась Магда. Она затаила дыхание, а сердце учащенно забилось.

– Эй, там! – крикнул незнакомец. – Выходите! – Окрик был повелительный.

Магда не шевелилась. Как же он умудрился разглядеть ее в кустах в такой темноте?

– Выходите, или я силой вас вытащу!

Магда нащупала рядом с собой увесистый камень. Схватив его, она быстро поднялась и шагнула вперед. Уж лучше встретиться с ним на открытом месте. Но насильно ее из этих кустов никто без драки не вытащит. Хватит! Довольно уже ею помыкали.

– Зачем вы там прятались?

– Потому что я не знаю, кто вы такой. – Магда старалась, чтобы голос ее звучал как можно увереннее и даже был, по возможности, вызывающим.

– Логично. – Мужчина коротко кивнул. Магда почувствовала в его голосе напряжение, которое, однако, относилось явно не к ней. Это немного успокоило девушку.

Незнакомец махнул рукой в сторону замка.

– Что там происходит? Кто это так освещает заставу, что она стала похожа на аттракцион для туристов?

– Немецкие солдаты.

– Да, эти каски похожи на немецкие. А зачем они здесь?

– Понятия не имею. По-моему, они и сами до конца не знают этого.

Она увидела, как он снова бросил взгляд в сторону замка и пробормотал себе под нос что-то невнятное. Как показалось Магде – что-то вроде “Безумцы!”, но точно она сказать не могла. У нее создалось впечатление, что он думает сейчас о чем-то своем и нисколько не интересуется ею. Единственное, что ему было важно, – это сам замок. Она расслабила руку, в которой был зажат камень, но бросить его все-таки не решилась. Еще не время.

– А почему вас это так интересует?

Он посмотрел на нее как-то странно.

– Я просто турист. Я бывал здесь и раньше, и с утра еще собирался остановиться на ночь в гостинице возле замка. Я часто путешествую в этих горах.

Магда тут же поняла, что это самая откровенная ложь. Ни один турист не погонит ночью коня в настолько дикое место. Если, конечно, он в своем уме.

Она повернулась и, стараясь не спешить, молча пошла к гостинице. Ей было страшно оставаться в темноте наедине с мужчиной, который говорит такую явную чушь.

– Куда вы идете?

– Назад к себе в комнату. Здесь стало прохладно.

– Я вас провожу.

Магде совсем не хотелось этого, и она ускорила шаг.

– Спасибо, я сама доберусь.

Но он то ли не расслышал, то ли просто проигнорировал ее слова. Незнакомец взял лошадь под уздцы и пошел рядом с ней, ведя коня левой рукой. Впереди виднелась гостиница, похожая на двухэтажную летнюю дачу. Магда заметила в своем окошке слабый свет от свечи, которую она на всякий случай оставила гореть.

– Вы можете выбросить камень, – произнес неизвестный. – Он вам не пригодится.

Магда попыталась скрыть свое удивление и испуг. Неужели он умеет видеть в темноте?

– Я сама разберусь, – холодно ответила она.

От него очень неприятно пахло – смесью человеческого и лошадиного пота. Она еще ускорила шаг, чтобы мужчина отстал.

Но он и не думал догонять ее.

Магда выбросила камень лишь возле самых дверей гостиницы. На первом этаже справа находилась темная и пустая столовая, слева за невысокой конторкой сидел Юлью. Он как раз собирался тушить свечу.

– Не торопитесь, – сказала Магда, проходя мимо него. – По-моему, у вас сегодня ожидается еще один гость.

– Сегодня? Гость? – Хозяин недоверчиво улыбнулся.

– Да. Прямо сейчас.

Лицо Юлью озарилось. Он раскрыл регистрационную книгу и откупорил чернильницу. Гостиница досталась ему по наследству от отца, а до того точно так же передавалась из поколения в поколение. Кое-кто говорил, что ее построили специально для каменщиков, возводивших в пятнадцатом веке замок. Это был небольшой двухэтажный дом, и, конечно, он не давал большой прибыли своему владельцу – число посетителей здесь было смехотворно малым. Но, кроме редких постояльцев, приносящих доходы, гостиница служила еще и домом для Юлью и его семьи. Часть денег шла также от того, что Юлью был казначеем для рабочих замка. Еще они получали кое-что, продавая овечью шерсть, – сын Юлью имел небольшое стадо, и время от времени овцы жертвовались для обеспечения семьи одеждой и мясом.

В гостинице было три номера, и если два из них занимают приезжие – то это просто золотое дно.

Магда легко взбежала по лестнице на второй этаж, но не торопилась заходить в свою комнату. Она остановилась в коридоре и решила послушать, что скажет незнакомец хозяину. Ей самой было странно, что посторонний мужчина смог ее так заинтересовать. Он показался ей несимпатичным, к тому же был очень грязный и от него дурно пахло. С ней всадник вел себя надменно и снисходительно сразу. И это особенно сильно обижало Магду.

Но почему же тогда она хочет подслушать их разговор? Это совсем на нее не похоже...

Наконец Магда услышала тяжелые шаги сперва на крыльце, потом в холле первого этажа. Голос незнакомца эхом разнесся по дому.

– Эй, хозяин! Ты еще не спишь?.. Это хорошо. Побеспокойся о моем коне. Его надо почистить и поставить в конюшню на несколько дней. За сегодня это уже вторая моя лошадь, и я ее сильно загнал. Надо, чтобы се хорошенько укрыли попоной. Эй! Да ты меня слушаешь?

– Да... Да, господин. – Голос у Юлью был напряженным и испуганным.

– Ты это можешь сделать?

– Да. Да. Сейчас придет мой племянник...

– И комнату для меня!

– У нас есть две свободные. Пожалуйста, распишитесь.

Наступила пауза.

– Дай мне ту, которая выходит на север.

– Но... извините, господин, вы должны написать свою фамилию. Имя “Гленн” – этого недостаточно. – Голос у Юлью почему-то дрожал.

– У вас разве есть в гостинице еще кто-нибудь по имени Гленн?

– Нет.

– А в деревне есть другой Гленн?

– Нет, но...

– Значит, “Гленн” и будет достаточно.

– Хорошо, господин. Но я должен сказать, что северная комната уже занята. Вы можете взять восточную.

– Нет. Кто бы там ни был, пойди и скажи ему, чтобы он со мной поменялся. За это я заплачу дополнительно.

– Это не он, а она; и мне кажется, что она не согласится.

“И ты чертовски прав!” – подумала Магда.

– Так пойди скажи ЕЙ! – Это уже был приказ, которого невозможно ослушаться.

Услышав быстрые шаги Юлью по лестнице, Магда юркнула в свою комнату и приготовилась дать достойный отпор. Поведение незнакомца просто вывело ее из себя. Но почему он так сильно напугал Юлью?

При первом же стуке Магда широко распахнула дверь перед услужливым владельцем гостиницы. Он нервно теребил свою рубашку, бледное лицо покрылось каплями пота, усы обвисли. С первого взгляда было ясно, что он насмерть испуган.

– Пожалуйста, госпожа Куза! – выпалил он. – Там внизу мужчина, которому нужна именно эта комната. Вы ее не уступите? Ну пожалуйста!

Он умолял, чуть не плакал. Магде было его очень жаль, но она не собиралась лишаться вида на замок.

– Разумеется, нет! – Она хотела уже закрыть дверь, но Юлью в ужасе схватился за ручку.

– Умоляю вас!

– Нет, Юлью. И это окончательное решение!

– Ну, тогда, не могли бы вы... не могли бы вы сами ему сказать?.. Пожалуйста!

– А почему вы его так боитесь? Кто он такой?

– Я не знаю, кто он. Я на самом деле даже... – Тут он замолчал. – Ну прошу вас, сделайте это для меня.

Юлью уже просто колотило от страха. Сначала Магда хотела сказать, что хозяин сам должен разбираться со своими постояльцами, но потом ей пришло в голову, что она несомненно получит удовольствие, если лично объявит этому наглому чужаку, что не собирается ничего ему уступать. Вот уже два дня ей не позволяли говорить то, что ей хочется. Поэтому настоять на своем хотя бы в таком пустяке было для нее сейчас делом чести.

– Ну, конечно, я сама ему об этом скажу! Она проскользнула мимо Юлью к лестнице и устремилась вниз по ступенькам. Мужчина с равнодушным видом ожидал в фойе, облокотившись на тот самый длинный и узкий предмет, который, как успела заметить Магда, раньше был привязан к его седлу. Когда она увидела его при свете, ее первое впечатление изменилось. Да, он был грязный, и противный запах чувствовался даже с лестницы. Но черты лица у него были правильные, нос прямой, тонкие губы и резко очерченные высокие скулы. Обратила она внимание и на великолепные, подобные пламени, огненно-рыжие волосы незнакомца. Конечно, они слишком длинные и спутанные, но это, как и запах, всего лишь следствие долгого и трудного путешествия. Их взгляды встретились. Глаза у назвавшегося именем “Гленн” были голубые и ясные. Единственное, что никак не вязалось с его внешностью, – это смуглая кожа. Среди местных жителей такой не было ни у кого, к тому же она абсолютно не сочеталась с цветом глаз и волос.

– Наверное, это вы и есть?

– Да, и я не собираюсь переходить ни в какую другую комнату.

– Но я настаиваю! – почти с возмущением сказал он, выпрямляясь в полный рост.

– Пока что этот номер принадлежит мне. Вот когда я уеду из гостиницы, он будет вашим.

Рыжеволосый сделал порывистый шаг вперед.

– Но мне очень важно иметь окна на север! Я...

– У меня тоже есть свои причины наблюдать за замком, – перебила его Магда, избавив таким образом от необходимости в очередной лжи. – Так же, как – я уверена – у вас есть свои. Но у меня здесь очень важное личное дело. Так что я никуда не перееду.

Неожиданно мужчина гневно сверкнул глазами, и Магда подумала, что зашла, пожалуй, чересчур далеко. Но так же внезапно он успокоился, отступил назад и слегка улыбнувшись, спросил:

– Вы, очевидно, не из этих мест?

– Из Бухареста.

– Я так и думал. – Магда уловила в его взгляде нечто, похожее на истинное уважение. Но этого никак не могло быть. Почему он должен уважать ее, если она не собирается отдавать ему то, что он требует?

– Так вы не передумаете? – уже просительным тоном произнес незнакомец.

– Нет.

– Ну, ладно, – вздохнул он. – Тогда, значит, вид на восток. Эй, хозяин! Покажи мне мою комнату!

Юлью опрометью кинулся вниз по лестнице, чуть не споткнувшись о последнюю ступеньку.

– Вот сюда, господин. Комната наверху по правую сторону – там уже все для вас приготовлено. Я возьму это. – Он протянул руку к футляру, но Гленн отвел ее в сторону.

– Я прекрасно донесу все сам. А вот на седле у меня висит свернутое одеяло с вещами – они могут мне пригодиться. – Он направился к лестнице. – И проследи, чтобы с лошадью все было в порядке – это очень преданное животное! – Он еще раз взглянул на Магду, и она ощутила какие-то новые эмоции, которые, однако, не показались ей неприятными. Гленн зашагал вверх, перескакивая сразу через две-три ступеньки. – И немедленно приготовь мне ванну! – крикнул он уже из коридора.

– Да, господин. – Юлью крепко сжал обе ладони Магды и прошептал: – Спасибо! – Он все еще был напуган, но теперь уже значительно меньше. Затем он бросился к лошади.

Некоторое время Магда стояла в фойе, размышляя над странной цепью событий этого вечера. Здесь, в гостинице, произошло очень много непонятного. Но она не имела сейчас права думать об этом. Только не теперь, когда гораздо более страшные и непонятные вещи происходят прямо под боком, в замке.

Замок!.. Она же совсем забыла про папу! Магда бросилась вверх по лестнице, пробежала мимо закрытой двери нового постояльца, влетела к себе и сразу же прильнула к окну. Там, в башне, в папиной комнате по-прежнему горел свет.

Магда облегченно вздохнула и прилегла на кровать. Подумать только – кровать... Настоящая кровать!.. Может быть, и сегодня все обойдется. Она улыбнулась. Нет, нельзя себя так обнадеживать. Что-то обязательно должно случиться. Она на несколько секунд закрыла глаза. Единственная свеча тускло отражалась в маленьком зеркале и почти не давала света. Магда чувствовала себя ужасно усталой. Если всего минутку дать глазам отдохнуть, то, наверное, будет гораздо легче... Надо только думать о чем-то приятном. Например, о том, что папе разрешат скоро вернуться домой, немцев выгонят, а это ужасное чудовище...

Тут какой-то звук в холле отвлек ее от мыслей о замке. Кажется, этот мужчина, Гленн, наконец-то спускается вниз, чтобы принять ванну. По крайней мере от него не будет уже так скверно пахнуть. Хотя ей-то какое до этого дело?.. Похоже, он очень заботится о своей лошади, а это верный признак доброго сердца... Или просто практичности! Неужели это правда уже вторая его лошадь за один сегодняшний день? Как же можно в течение дня загнать двух лошадей до такого состояния? И почему, интересно, Юлью так испугался, увидев его? Казалось, будто он знаком уже с Гленном, и тем не менее не мог вспомнить его имени, пока тот не расписался. Тут какая-то путаница.

И вообще все вокруг сильно запуталось. Мысли разбегались...

Ее разбудил звук запираемой на ключ двери. Но не в ее комнату. Значит, это у Гленна. Потом заскрипели ступеньки лестницы. Магда села в кровати и случайно бросила взгляд на свечу – та сгорела ровно наполовину с тех пор, как она смотрела на нее последний раз. Девушка тут же вскочила и бросилась к окну. Свет у папы все еще горел.

Внизу все было тихо, но ей удалось разглядеть силуэт мужчины, быстро идущего по направлению к замку. Шел он крадучись и старался держаться в тени. Магда была уверена, что это Гленн. Она продолжала наблюдать. Мужчина свернул в кустарник справа от моста и там остановился – как раз в том месте, где недавно пряталась она сама. Туман уже заполнил ущелье доверху и теперь окутывал его ноги. Он неподвижно наблюдал за заставой, как часовой на посту.

Магда вдруг разозлилась. Что он там делает? Это же ее любимое место! Он не имеет права занимать его. Ей захотелось сейчас же пойти туда и сказать ему об этом, но она не рискнула. Нет, она не боится его, но уж слишком быстро и решительно он передвигается. Этот Гленн, наверное, опасный человек. Но Магда чувствовала, что опасен он не для нее. Может быть, для Других. Например, для немцев в замке. А не становится ли он, таким образом, кем-то вроде союзника?.. И все же страшно было идти одной, без провожатого, в такой темноте только для того, чтобы он ушел с ее поста и оставил там ее саму.

Но она могла ведь и просто понаблюдать за ним издали. Если незаметно устроиться сзади, то можно одновременно следить и за светом в папином окне, и за действиями рыжеволосого. И тогда, может быть, удастся наконец выяснить, что он там делает. Именно этот вопрос и не давал ей покоя. Очень тихо Магда спустилась вниз, прокралась через темное фойе и вышла на улицу. Через минуту она сидела уже за большим круглым камнем неподалеку от Гленна. Уж здесь-то он никогда ее не заметит.

– Вы пришли потребовать назад свой любимый наблюдательный пункт?

При звуке его голоса Магда испуганно встрепенулась – он ведь даже не оглянулся!

– Откуда вы узнали, что я здесь?

– Я прислушивался к вашему приближению с того момента, как вы вышли из гостиницы. Надо оказать, вы не очень-то осторожны.

Вот опять – эта надменная снисходительность!..

Он обернулся и поманил ее рукой.

– Идите лучше сюда и расскажите мне вот что: как вы считаете, зачем немцам понадобилась такая иллюминация в ночное время? Они разве вообще не спят?

Сперва Магда заколебалась, но потом решила все-таки принять приглашение. Она подойдет к нему, только не очень близко. Остановившись шагов за пять от Гленна, она почувствовала, что теперь от него пахнет уже значительно лучше.

– Они боятся темноты, – пояснила она.

– Боятся темноты, – задумчиво повторил он. Казалось, такой ответ его вовсе не озадачил. – А почему?

– Они считают, что там вампир.

В тусклом свете, сочащемся из замка через туман, Магда заметила, что Гленн насторожился.

– В самом деле? Это они вам так сказали? Вы там кого-нибудь знаете?

– Я сама там была. А сейчас там мой отец. – Она указала на замок. – Самое нижнее окно в башне – то, в котором свет. Это его комната.

Как ей хотелось бы, чтобы с ним все было в порядке!..

– Но почему там должен быть вампир?

– Погибло восемь немецких солдат, и у всех было разорвано горло.

Гленн поджал губы и усмехнулся.

– И все же – почему именно вампир?

– Кажется, немцы говорили папе насчет каких-то ходячих мертвецов... И только вампиром они смогли объяснить такие непонятные вещи. А после того, что я сама увидела...

– Так вы видели его?! – Гленн резко повернул голову и буквально впился в нее глазами, жадно схватывая каждое слово.

Магда даже слегка опешила.

– Да...

– И как он выглядит?

– А зачем вам знать это? – Он снова напугал ее. Но Гленн приблизился и с жаром заговорил все громче и громче:

– Скажите мне! Он смуглый или бледный? Красивый? Безобразный? Какой?..

– Я даже не уверена, что хорошо все запомнила... Единственное, что я могу сказать наверняка, – это то, что он похож на безумца. В нем есть что-то дьявольское, если вам это о чем-нибудь говорит.

Гленн выпрямился.

– О, да. И очень о многом. Я не хотел вас расстраивать, но... – Он на секунду задумался. – А его глаза?

Магда почувствовала, что у нее перехватывает дыхание.

– Откуда вам известно про его глаза?

– Нет, я ничего не знаю про его глаза, – быстро сказал он. – Но говорят, что это окна, ведущие в душу...

– Если так, – тут ее голос невольно упал до шепота, – то душа его – это бездонная яма.

Некоторое время они молча смотрели на замок. “Интересно, о чем думает сейчас Гленн?” – спрашивала себя Магда. Наконец он заговорил:

– И еще одно: вы знаете, как все это началось?

– Нас с отцом здесь тогда не было, но говорят, что первый солдат умер, когда они с товарищем проломили какую-то стену.

Гленн застонал и закрыл лицо руками, словно от нестерпимой боли, и опять произнес что-то, похожее на “безумцы”. Вернее, не произнес, а чуть слышно прошептал.

Потом медленно открыл глаза и неожиданно указал в сторону замка:

– А что это происходит в комнате вашего отца?

Сначала Магда ничего не заметила. Но потом ее охватил жуткий страх. Свет начал гаснуть. Не думая ни о чем, она рванулась к воротам. Но Гленн успел схватить ее за руку и оттащил назад.

– Не будьте безрассудной! – жестко прошептал он ей прямо на ухо. – Часовые вас тут же застрелят! А если и не станут стрелять, то все равно не дадут вам пройти! Вы сейчас ничем уже не сможете ему помочь!

Но Магда не слышала его слов. Она отчаянно сопротивлялась и пыталась вырваться. Надо успеть! Скорей идти к отцу на помощь!.. Но Гленн был сильнее и не собирался ее отпускать. Он вцепился в ее правую руку и, чем активнее она вырывалась, тем крепче держал ее.

Наконец до Магды дошел смысл его слов: попасть к отцу нельзя. И она ничем уже не сможет помочь.

В беспомощной растерянности она наблюдала, как свет в его комнате медленно гаснет и неумолимо наступает безжалостная темнота.

Глава восемнадцатая

Застава.

Четверг. 1 мая.

Время: 02.17

Теодор Куза напряженно и терпеливо ждал. Он знал, хотя и сам не мог сказать, откуда у него взялась такая уверенность, что та тварь, которую он видел здесь прошлой ночью, обязательно должна сегодня вернуться. Ведь он говорил с ней на давно умершем языке... И значит, существо придет еще раз. Причем сегодня же.

Но больше ни в чем у него уверенности не было. Сейчас он мот раскрыть тайны, над разгадкой которых ученые бились столетиями, но могло случиться и так, что эта ночь окажется для него последней. Профессора бил нервный озноб – как от предчувствия встречи, так и от страха перед неизвестностью.

Все было уже приготовлено: сам он сидел за столом, старые книги ровной стопкой лежали по левую сторону; маленькая коробочка с предметами, по преданию, отпугивающими вампиров, – справа; кружка с водой, без которой он не мог обходиться, – прямо перед ним. Единственным источником света служила прикрытая консервной банкой лампочка, висевшая прямо над его головой; единственным звуком в комнате был шум его собственного дыхания.

И вдруг профессор понял, что находится здесь не один.

Прежде чем он смог что-либо разглядеть, появилось это уже знакомое ему чувство незримого присутствия зла, как будто рядом возник огромной силы источник какой-то страшной, почти физически ощутимой ненависти. Потом стали сгущаться тени. Но на этот раз все происходило иначе. Если прошлой ночью темнота поглощала весь воздух в комнате и шла сразу отовсюду, то сегодня путь был другим: медленно и коварно тьма вползала сквозь стены, постепенно скрывая их из виду, и плотным кольцом подкрадывалась к его креслу.

Куза прижал ладони к крышке стола, чтобы не было заметно, как сильно трясутся руки. Он услышал стук собственного сердца – настолько громкий и частый, что даже испугался, как бы оно не разорвалось. Наконец-то наступил долгожданный момент!

Стены исчезли. Тьма окружила его черным сводов и проглотила свет единственной лампочки. Стало холодно, но не так сильно, как в прошлый раз, поскольку не было ветра.

– Где ты? – Профессор говорил на старославянском.

Молчание. Но в полной темноте он вдруг почувствовал нечто, таящееся в самом дальнем углу комнаты, куда и раньше-то не доходил свет даже от электрической лампочки. Это “нечто” ожидало и, казалось, оценивало обстановку.

– Покажись, прошу тебя!

Наступила долгая пауза, потом из темноты раздался голос с каким-то странным акцентом:

– Я умею говорить и на более современном языке. – Это был дако-румынский диалект, почти не изменившийся с тех времен, когда построили замок.

Темнота в дальнем углу мало-помалу начала рассеиваться, и на глазах из черноты соткалась плотная фигура мужчины. Куза сразу же узнал лицо вчерашнего посетителя, и, наконец, стало видно все его тело. Взору профессора предстал настоящий великан: мужчина был не меньше шести с половиной футов ростом, широкоплечий, с огромными руками и гордой осанкой. Он с вызывающим видом остановился у стола, широко расставив ноги и положив обе руки на пояс. Одет он был в длинный – до пола – плащ, черный, в тон волосам и глазам у шеи плащ застегивался золотой пряжкой с камнями. Под плащом, насколько Куза смог разглядеть, была широкая красная рубаха, скорее всего из натурального шелка. Свободные черные штаны, похожие на те, что теперь носят для верховой езды, и высокие сапоги из грубой коричневой кожи дополняли его костюм.

Он стоял перед ним во весь свой богатырский рост – могучий, властный и беспощадный.

– Как случилось, что ты знаешь старый язык? – спросил низкий голос.

Куза почувствовал, что начинает запинаться.

– Я... я изучал его много лет. Очень долго. – Он с ужасом заметил, что мысли путаются и мозг окутывает сплошной туман. Все, что он так хотел сказать, все многократно повторенные про себя вопросы, – все это разом исчезло, провалившись в пустую, черную бездну. В отчаянии он произнес фразу, которая первой пришла на ум:

– А я был почти уверен, что вы появитесь в вечеряем костюме.

Густые, почти сросшиеся вместе брови еще сильнее сдвинулись, когда гость грозно нахмурился.

– Я не понимаю, что такое вечерний костюм.

Куза тут же мысленно проклял себя за это: ну надо же, всего полвека назад какой-то англичанин написал один-единственный роман и им перевернул даже в его голове все представления о настоящих румынских мифах!.. Профессор весь подался вперед.

– Кто вы?

– Я виконт Раду Моласар. Эта часть Валахии когда-то принадлежала мне.

Он объяснил, что был в свое время местным феодалом.

– Боярин?

– Да. Один из немногих, кто остался до конца с Владом – с тем самым, которого прозвали Тепеш, или “насаживающий на кол”, – мы были вместе до самой его кончины под Бухарестом.

Даже если Куза и ожидал услышать что-либо подобное, он все равно был глубоко потрясен.

– Это же было в 1476 году! Почти пятьсот лет назад! Неужели вы живете с тех пор?

– Да, я был там...

– А где же вы находились с пятнадцатого века?

– Здесь.

– Но почему? – Постепенно страх профессора растворялся, и вместе с этим росло его возбуждение. От напряжения он чуть не сходил с ума. Ему хотелось знать все, и прямо сейчас!

– Меня преследовали.

– Турки?

Глаза Моласара сузились, остались видны лишь бездонные колодцы зрачков.

– Нет... Преследовали другие... Сумасшедшие, которые готовы были идти за мной на край света, лишь бы убить. Я знал, что вечно уходить от них невозможно. – Тут он улыбнулся, обнажая длинные желтоватые зубы. Сейчас они не казались уже такими заостренными, но все равно выглядели весьма внушительно. – Поэтому я и решил переждать. Я выстроил этот замок, позаботился о том, чтобы за ним следили, а сам спрятался.

– А вы... – Тут Куза вспомнил, о чем хотел спросить с самого начала, но все никак не решался. Теперь же у него просто не было сил себя сдерживать. – Вы принадлежите к нечистой силе?

Опять улыбка – холодная, почти насмешливая.

– Нечистая сила? Нежить? Возможно.

– Но как же вы...

Но Моласар нетерпеливо взмахнул рукой.

– Довольно! Хватит с меня этих глупых вопросов! Мне плевать на твою пустую любознательность! А на тебя самого мне не наплевать только потому, что ты с моей земли, а здесь в стране инородцы. Почему ты вместе с ними? Ты предал Валахию?

– Нет! – Куза почувствовал, как забытый в разговоре страх вновь начал заползать в его сердце, как только выражение лица Моласара опять сделалось гневным. – Они привезли меня сюда насильно!

– Зачем? – Слово как нож проткнуло воздух.

– Они считали, что я могу узнать, кто убивает их солдат. И мне кажется, теперь я знаю... Или нет?

– Да. Теперь ты знаешь. – У Моласара снова резко изменилось настроение, и он улыбнулся. – Они нужны мне для подкрепления после долгого отдыха. Причем нужны ВСЕ, чтобы я снова вошел в полную силу.

– Но вы не должны этого делать! – выпалил, не подумав, профессор.

Моласар рассвирепел.

– Никогда не говори мне в моем собственном доме, что я должен делать, а чего – нет! Тем более, когда его поганят захватчики! Я позаботился о том, чтобы ни один турок не сунулся в эти горы, а теперь меня будят, и я вижу, что мой дом набит паршивыми немцами!

Он бушевал, нервно расхаживая взад-вперед, и дико размахивал огромными кулаками, как бы подчеркивая этим весомость своих слов.

Куза воспользовался случаем и осторожно снял крышку с коробки, стоящей справа от него на столе. Оттуда он вынул осколок зеркала, который накануне раздобыла по его просьбе Магда. Пока боярин метался в гневе по комнате, он решил поймать в зеркале его отражение. Но это сделать не удалось. Наконец, повернувшись, Куза увидел, что Моласар неподвижно стоит у стола рядом с кипой книг. Однако в зеркале отразились одни лишь книги.

Он не отражается в зеркале!

Неожиданно тот выхватил осколок из рук профессора.

– Тебе все еще интересно? – Он поднес зеркало поближе к лицу и заглянул в него. – Да. Эти сказки – правда, я не отражаюсь в зеркале. Хотя когда-то был такой же, как все. – На секунду его глаза затуманились. – Но теперь уже нет... Что там еще у тебя в этой коробке?

– Чеснок. – Профессор сунул руку под крышку и достал половину чесночной головки. – Говорят, чеснок отпугивает нечистую силу.

Моласар протянул руку. На ладони у него росли волосы.

– Дай-ка сюда! – Когда Куза выполнил его просьбу, Моласар смело поднес чеснок ко рту и откусил сразу несколько зубчиков. Остальное он швырнул в угол. – Люблю чеснок!

– А серебро? – Профессор вынул серебряный медальон, который оставила ему Магда.

Моласар тут же взял его и с удовольствием потер между ладонями.

– Какой же я был бы боярин, если б серебра пугался! – Казалось, ему начинает нравиться эта игра.

– А вот это? – спросил Куза и полез за последним, что оставалось в его коробке. – Говорят, это самое сильное средство против вампиров. – И вынул крестик, который одолжил Магде капитан Ворманн.

Издав страшный звук – нечто среднее между хрипом и воем, – Моласар отпрянул и забился в угол.

– Убери это!!!

– Он действует на вас?! – Профессор был потрясен. Сердце его болезненно сжалось, когда он увидел, как Моласар весь съежился и дрожит от страха. – Но почему? Как же так?..

– Убери!.. – стонал закрывший лицо боярин.

Куза немедленно запихнул крестик назад в коробку и поплотнее надвинул крышку.

Оскалив зубы, Моласар чуть не бросился на него с кулаками.

– Я думал, что нашел в тебе союзника в борьбе с иноземцами, – яростно прошипел он. – Но вижу, что и ты такой же!

– Нет, я тоже хочу, чтобы они убрались отсюда! – испуганно затараторил профессор. – Ничуть не меньше чем вы.

– Если это так, ты никогда бы не принес эту мерзость в мои комнаты! И никогда не стал бы мне это показывать!

– Но я же не знал! Это могла быть просто очередная сказка, как чеснок или серебро! – Необходимо было срочно убедить Моласара.

Хозяин замка задумался.

– Да, пожалуй. – Он резко повернулся и зашагал в дальний угол, слегка уже успокоившись. – Но у меня все равно еще остаются сомнения на твой счет, калека.

– Прошу вас, не уходите! Останьтесь!

Моласар оглянулся, и темнота стала медленно обволакивать его тело. Он не отвечал.

– Я на вашей стороне, Моласар! – изо всех сил крикнул профессор. Он не мог сейчас просто так отпустить хозяина замка. Ведь ему столько еще нужно узнать от него. – Пожалуйста, поверьте мне!

Теперь уже в зловещем мраке оставались видны лишь блестящие глаза Моласара – все остальное окутала сплошная темень. И неожиданно из черноты вырос грозящий палец, указывающий прямо в лицо профессору.

– Я буду наблюдать за тобой, калека. И если ты убедишь меня в том, что тебе можно верить, мы еще встретимся и поговорим. Но, ежели ты предал наш народ, я жестоко казню тебя.

Сначала исчезла рука, потом растворились в темноте и глаза. Но слова как будто остались – в голове Кузы все еще громко и ясно звучало это страшное обещание. Но вот и мрак постепенно рассеялся, словно впитавшись в гранит стен, и вскоре комната стала такой же светлой, как прежде. Будто никого здесь и не было всего лишь несколько минут назад. И только надкушенная чесночная головка лежала в углу, напоминая о невероятной встрече с вампиром.

Долгое время Куза боялся пошевелиться. Потом ощутил сильную сухость во рту – язык просто не поворачивался. Привычно взяв со стола чашку с водой, он сделал несколько коротких глотков, а затем медленно повернулся к своей коробке. Минуты две он смотрел на нее, задумчиво водя пальцем по крышке, и наконец открыл. Профессор был в замешательстве: то, что он только что узнал, никак не соответствовало его теориям и догадкам. Он вынул из коробки крест и положил его перед собой.

Такая простая и небольшая вещица... Обычный серебряный крестик с чуть закругленными тупыми концами. Даже не распятие. Просто крест. Как символ бесчеловечной жестокости по отношению к человеку.

Всю свою сознательную жизнь Куза считал, что ношение крестов – просто признак дурного вкуса, и уж, конечно, никогда не причислял их владельцев к рангу людей, хорошо разбирающихся в вопросах религии. Так было всегда. Ведь христианство, если вдуматься, – всего лишь младшая ветвь иудаизма, полагал профессор. Но как же все-таки назвал крест сам Моласар?.. “Мерзость”... Нет, здесь их мнения расходились. Гротеск, символ издевательства – да. Но никак не мерзость. Впрочем, это неважно. Главное, что теперь все оказывается совсем по-другому... Все его былые представления о вере и религии расползались и рушились на глазах.

Куза внимательно всматривался в этот маленький нехитрый предмет, а стены комнаты будто бы сблизились и обступили его, плотно сжав своим гранитным кольцом. Кресты во всех видах использовали еще в древности, чтобы отваживать нечистую силу. Кроме крестов, было и множество других вещей, помогавших в борьбе со злом. Особенно у цыган в Восточной Европе, В том числе – иконы, чеснок и различные травы. И поэтому он положил этот крестик в свою коробочку наряду с Другими предметами, не особенно рассчитывая при этом на успех и, разумеется, не отдавая ему никакого предпочтения перед всеми остальными средствами для борьбы с нечистью.

Но оказалось, что Моласар испугался именно креста. Он не смог даже выдержать одного его вида!.. Традиционно считалось, что крест отпугивает вампиров и демонов, потому что представляет собой как бы символ конечной победы божественного добра над силами ада. Но Куза всегда был абсолютно уверен, что если нечистая сила и существует в реальности, то крест отпугивает ее лишь потому, что сам человек убежден в его магическом действии. И все дело тут именно в вере, а никак не в предмете, который человек в это время держит в руках.

И вот оказалось, что это совсем не так.

Моласар – чистое зло. Это надо принять как аксиому. Любая тварь, оставляющая за собой такое количество жертв, чтобы продлить или улучшить собственное существование, несомненно, является представителем темных сил. Когда Куза показал ему крест, Моласар в тот же миг чуть не сгинул от ужаса. Профессор никогда не верил в силу креста, но теперь доказательства представил ему настоящий вампир.

Значит, вся сила заключена именно в самом кресте, а не в том, кто им пользуется.

Руки профессора задрожали. При одной мысли о том, что это может означать, он искренне пожалел, что вообще родился на свет. Ведь это меняло не только его личные представления о религии и всей жизни...

Глава девятнадцатая

Застава.

Четверг, 1 мая.

Время: 06.40

Уже две ночи подряд смерть обходит перевал стороной! Поправляя начищенную до блеска пряжку своего ремня, Ворманн с удовольствием отметил, что настроение его повышается с каждой минутой. Не преждевременно ли?.. Хотя сегодня он впервые за десять дней как следует выспался и от этого по крайней мере выглядел теперь значительно лучше.

Однако сам замок не показался ему веселее и жизнерадостнее. В воздухе по-прежнему висело все то же тягостное предчувствие беды, ощущение близости чего-то зловещего. Нет, замок оставался прежним; перемены произошли в самом Ворманне. Ему почему-то стало казаться, что он все-таки уедет отсюда живым. Хотя в последнее время капитан начал уже сильно сомневаться в этом. Но после плотного завтрака и долгого здорового сна многие даже очень сомнительные вещи могут показаться вполне реальными. Например, то, что раз уж и сегодня никого не убили, то есть надежда, что скоро Кэмпфер уберется отсюда вместе со всем своим змеиным выводком.

И даже собственная картина перестала раздражать Ворманна. Правда, загадочная тень на холсте продолжала напоминать силуэт повешенного, но теперь это уже не имело большого значения. И он не смог сдержать улыбки, вспомнив, как расстроился в тот момент, когда майор заметил эту деталь.

Неторопливо спустившись на первый этаж, он чуть не столкнулся там с Кэмпфером, который с таким решительным видом спешил в комнату профессора, что капитану стало немного не по себе.

– Доброе утро, штурмбанфюрер! – улыбнулся он, чувствуя, что сегодня может и улыбаться, и терпеть возле себя этого эсэсовца, понимая, что скоро тот навсегда исчезнет из его жизни. Но все же капитан не удержался и с язвительной усмешкой добавил: – Вижу, у нас с вами все желания совпадают; прямо телепатия! Я ведь тоже иду поблагодарить профессора Кузу за спасение жизни немецких солдат.

– У вас нет никаких доказательств, что он хоть чем-то поспособствовал их безопасности! Мало ли, что он сам заявляет об этом!

Все благодушие Ворманна куда-то разом исчезло.

– И тем не менее я считаю, что прекращение убийств и его приезд сюда можно как-то разумно сопоставить и сделать вполне определенные предварительные выводы. Вы так не думаете?

– Совпадение, и ничего больше!

– А тогда почему же вы здесь?

Кэмпфер на секунду задумался, не зная, как лучше ответить.

– Разумеется, затем, чтобы выяснить, что ему стало известно из книг.

– А-а, понимаю.

Первым к профессору вошел Кэмпфер, капитан – следом за ним. Куза стоял на коленях на расстеленной возле камина шинели. Но он не молился, а пытался самостоятельно забраться в высокое инвалидное кресло. Молча взглянув на вошедших, он продолжил свое занятие с прежним рвением и упорством.

Первым же желанием Вормана было подскочить к несчастному калеке и помочь ему в этом нелегком деле – казалось, мышцы старика настолько слабы, что без посторонней помощи ему никогда не взгромоздиться в свою коляску. Но ведь он не просил их о помощи – ни вслух, ни даже глазами. Очевидно, дело тут было в гордости Кузы, который твердо решил, что не станет просить помощи ни у кого, кроме собственной дочери. “Кстати, – с сожалением подумал Ворманн, – кроме нее, у бедолаги не так уж много того, чем можно было бы всерьез гордиться”. Поэтому он и не стал помогать профессору, чтобы чисто по-человечески не обидеть его.

Хотя, приглядевшись получше, капитан понял, что недооценивает возможности старика. Не обращая на вошедших никакого внимания, Куза продолжал отчаянно карабкаться к своей цели, прислонив спинку кресла к камину. Ворманну хорошо было видно, как искажается от боли лицо профессора, пока он всеми силами пытается одолеть подъем, с трудом заставляя сгибаться непослушные суставы. Но вот, наконец, ему это удалось, и, издав мучительный стон, старик опустился на клеенчатую подушку. По лицу его ползли крупные капли пота, он в изнеможении откинулся на высокую спинку кресла и тяжело задышал. И хотя ему удалось пока забраться лишь на самый край сиденья, а чтобы устроиться поудобней, пришлось затратить еще много сил, самая трудная часть пути была уже пройдена.

– Что вам от меня нужно? – спросил он, с трудом переводя дыхание.

От былой степенности профессора теперь уже не осталось и следа – он больше не обращался к ним так вежливо, как поначалу, когда все немцы были для него не иначе, как “господами”. Сейчас старик испытывал нечеловеческие муки, и у него не было ни сил, ни желания изображать из себя сверхвежливого гостя.

– Так что ты, еврей, вычитал прошлой ночью? – с ходу приступил к делу Кэмпфер.

Куза слегка приподнялся на локтях и пододвинулся ближе к спинке. На секунду он стиснул зубы и закрыл глаза, но потом снова открыл их и, прищурившись, посмотрел на майора. Казалось, что без очков он почти ничего вокруг себя не видит.

– Пока не так уж много. Но у меня уже есть доказательства, что замок выстроен известным боярином пятнадцатого века, современником самого Влада Тепеша.

– И это все? Ты уже два дня сидишь над этими книжками!

– Один день, если быть более точным, – возразил Куза, и Ворманн понял, что этот гордый старик не даст так просто над собой издеваться. – Один день и две ночи. А это не слишком великий срок, если учесть, что все представленные вами книги написаны не на моем родном языке.

– Мне не нужны твои жидовские извинения! – взорвался эсэсовец. – Мне нужны результаты!

– А разве их у вас еще нет? – спросил профессор. Казалось, его очень интересует ответ майора.

Кэмпфер весь напрягся и сжал кулаки, прежде чем ответить этому дерзкому еврею:

– Да, две ночи на заставе не было происшествий, но я сильно сомневаюсь, что в этом есть твоя личная заслуга. – Он сделал полуоборот в сторону Ворманна и высокомерно добавил: – Как мне кажется, на этом моя миссия завершена. Но только ради закрепления результатов я, пожалуй, останусь здесь еще на одну ночь.

– Вот это да! Провести еще одну ночь, зная, что где-то рядом – еврей! – вполголоса буркнул капитан, чувствуя, что настроение его продолжает на глазах улучшаться. Теперь он мог запросто снести все спесивые выходки Кэмпфера и перетерпеть его еще одну ночь.

– Я думаю, вам уже нет необходимости задерживаться здесь, господин майор, даже на одну ночь, – возразил Куза, слегка просветлев. – Наверное, вы гораздо нужнее сейчас в других странах.

Но Кэмпфер только криво усмехнулся.

– Нет, еврей, тут ты как раз ошибаешься. Твою замечательную страну я оставлю не так скоро, как тебе хотелось бы. Отсюда я направляюсь непосредственно в Плоешти.

– В Плоешти? Почему именно в Плоешти?

– Об этом ты узнаешь в самом скором времени. – Майор повернулся к Ворманну: – Я убываю завтра в шесть тридцать.

– Ну, ради такого случая я встану пораньше и лично открою вам ворота.

Кэмпфер бросил на него недовольный взгляд, отвернулся и вышел из комнаты. Капитан с улыбкой наблюдал за ним. Он почти не сомневался, что убийства прекратились по никому не известной причине и могут возобновиться в любой момент. Просто кто-то дал им время для передышки, своего рода тайм-аут. Сами же они ничего так и не выяснили и ничего не сделали. Но он не стал делиться с Кэмпфером своими сомнениями. Ведь он не меньше самого майора мечтал о том, чтобы тот поскорее покинул чертову крепость. И ему очень не хотелось всякими лишними разговорами мешать отбытию Кэмпфера с заставы.

– Что он имел в виду, говоря о Плоешти? – спросил Куза, как только дверь за майором захлопнулась.

– Не надо бы вам знать об этом, – с грустью покачал головой Ворманн и перевел взгляд с лица профессора на стол. Там он сразу же заметил небольшой серебряный крест, который вчера одолжила у него Магда. Крест лежал среди книг рядом с профессорскими очками.

– Я прошу вас, капитан, скажите мне всю правду. Зачем этот человек едет в Плоешти?

Но Ворманн притворился, что не слышит его. У профессора и без того хватает сейчас проблем. Зачем ему знать еще и о том, что Гитлер готовит в Румынии для евреев второй Освенцим?

– Если хотите, можете проведать сегодня свою дочь. Но только сама она сюда не сможет прийти. Так что придется путешествовать вам. – Ворманн как бы невзначай подошел к столу и взял в руки маленький крестик. – Эта штучка не оказалась для вас полезной?

Куза быстро взглянул на крест и тут же отвел глаза в сторону.

– Нет. К сожалению, нет.

– Тогда можно я его заберу?

– Что? Нет, ни в коем случае! Может быть, он мне еще понадобится. Оставьте его, пожалуйста, на столе.

Неожиданное волнение профессора удивило Ворманна. Все-таки что-то изменилось в поведении старика. Казалось, он потерял свою прежнюю уверенность. Но так это было на самом деле или нет – капитан не мог сказать точно.

Он положил крестик назад и вышел из комнаты. Кроме профессора с его заботами, Ворманну хватало и своих собственных. Если Кэмпфер действительно уезжает из замка, то надо срочно решать, как быть в дальнейшем: оставаться в замке самому или искать новое место. Одно он знал наверняка: необходимо первым делом позаботиться об отправке трупов солдат в Германию. Они и так уже ждут слишком долго. И теперь, когда Кэмпфер перестанет раздражать его своим присутствием, он наконец-то сможет трезво и спокойно оценить обстановку.

И так, погруженный в эти невеселые размышления, Ворманн молча покинул профессора, не став даже прощаться. В последний момент, закрывая за собой дверь, он заметил, что Куза подкатил кресло ближе к столу, взял в руки крест и начал внимательно разглядывать его.

Слава Богу, что он остался жив! Магда с нетерпением ожидала, когда один из часовых, охранявших ворота крепости, привезет ей отца. Они и так заставили ее проволноваться больше часа, пока открывали ворота. С восходом солнца она бросилась к замку и начала стучаться, но никто не реагировал на ее стук. После бессонной ночи Магда чувствовала себя совершенно разбитой и подавленной. Но теперь она была спокойна: отец жив.

Девушка бегло осмотрела двор. Все, кажется, тихо. В глубине двора лежал небрежно разбросанный щебень, но вокруг никого не было. Видимо, в это время солдаты завтракали в своих казармах. Но почему же так долго задерживается часовой? И почему ей не разрешили самой войти в замок и вывезти сюда отца?..

И тут ее мысли помимо воли унесли Магду совсем в другую сторону. Она вспомнила Гленна. Этой ночью он спас ей жизнь. Если бы он не подоспел вовремя, ее наверняка застрелили бы немцы. К счастью, он оказался достаточно сильным, чтобы удерживать ее до тех пор, пока к ней не вернулся разум. Она прекрасно запомнила его большие сильные руки. Ни один мужчина еще не осмеливался подходить к ней так близко. Но ощущения в памяти всплывали только приятные. Что-то шевельнулось в ее душе и, породив неясную перемену, уже не хотело возвращаться на место, чтобы она снова стала той Магдой, какой была всю свою жизнь.

Она встряхнула головой, пытаясь вернуть мысли назад к замку и отцу и перестать, наконец, думать о Гленне.

...И все же он был ласков с ней, смог убедить ее вернуться домой и продолжать наблюдение из окна. Она все равно ничем не могла тогда помочь отцу, стоя у самой пропасти на краю глубокого рва. Но в тот момент она испытывала самое настоящее отчаяние, а Гленн сумел понять ее и помочь. И когда он проводил ее до двери комнаты, она еще раз взглянула ему в глаза и увидела там безысходную грусть и что-то еще... Вину?.. Но почему он должен чувствовать себя виноватым?

Наконец Магда заметила возле башни какое-то движение и шагнула вперед. Но, оказавшись на территории замка, сразу почувствовала, как свет и тепло утреннего солнца будто бы остались у нее за спиной. Так же чувствует себя человек, выходящий из теплого дома в морозную и ветреную снежную ночь. Магда невольно отшатнулась, но, выждав секунду, опять шагнула во двор и ощутила все тот же необычный холод, будто внутри крепости был свой климат и свои законы природы. Солдаты, очевидно, уже привыкли к этому холоду и просто не замечали его. Но им было не с чем сравнивать. А Магда пришла сюда из гостиницы и сразу почувствовала неладное.

И вот, наконец, появился профессор. Его вез один из часовых, по выражению лица которого было видно, что солдату очень неловко оттого, что он выполняет такое задание. Встретив тревожный взгляд отца, девушка поняла, что в замке снова что-то случилось.

Ей сразу же захотелось броситься ему навстречу, но Магда прекрасно понимала, что такого безрассудства здесь никто не допустит и не простит. Солдат подвез кресло к воротам и с силой оттолкнул от себя. Магда ловко перехватила его на мосту и почти бегом покатила к деревне. Но не проехали они и половину пути, как Магда почувствовала, что больше не может терпеть – ей нужно было узнать сейчас только одно. И поэтому, даже не поздоровавшись, она с волнением спросила:

– Папа, что там случилось?

– И все, и ничего.

– Он опять приходил?

– Подожди немного. Довези меня до гостиницы, и там я расскажу тебе все по порядку. Здесь нас могут подслушать.

Сгорая от любопытства, девушка ускорила шаг и через минуту вкатила кресло на задний дворик гостиницы. Солнышко пригревало землю и сверкало в каплях утренней росы на густой траве.

Магда повернула отца лицом на север, чтобы солнце не слепило ему глаза, а потом встала рядом на колени и аккуратно взяла его руки в свои. Сегодня профессор выглядел на редкость плохо, и от этого сердце Магды болезненно сжалось. Он должен быть сейчас дома, в Бухаресте! Он может не выдержать такого напряжения.

– Так что же случилось? Только расскажи мне все до конца. Он ведь приходил снова, да?

Когда отец заговорил, голос его стал каким-то чужим и далеким, а взгляд был устремлен на замок:

– Как здесь тепло! Тепло не только моему телу, но и душе. А у тех, кто долго остается там, внутри, душа может навсегда замерзнуть.

– Отец...

– Его имя – Моласар. Он утверждает, что был одним из соратников Влада Тепеша.

Магда ахнула.

– Так, значит, сейчас ему никак не меньше пятисот лет!

– Нет, я уверен, что он значительно старше, но он не позволяет мне спрашивать обо всем, о чем мне хочется. Наверное, у него есть какие-то свои интересы, но первое, чего он хочет, – так это избавить свой замок от незваных гостей.

– Но, значит, и от тебя тоже?

– Нет, дочка, это не совсем так. Он имеет в виду только иностранных захватчиков, а меня он считает своим земляком, румыном. Вернее, валахом, как он говорит; и как раз мое-то присутствие его не слишком смущает. Дело именно в немцах – на них он сейчас очень зол. Ты бы видела, как он гневается при одном даже упоминании о них!

– Так это его замок?

– Да. И он выстроил его, чтобы спрятаться здесь после того, как убили Влада.

Магда немного помолчала, а потом спросила, не скрывая сомнения:

– И он вампир?

– Да. Мне так по крайней мере начинает казаться. – Профессор многозначительно кивнул. – Во всяком случае, он – именно то создание, которое мы привыкли называть вампиром. Но при этом я думаю, что многие наши представления о вампирах, сложившиеся на основе старинных легенд и преданий, могут оказаться в корне неверными. И, скорее всего, нам придется называть его как-нибудь по-другому; причем я имею в виду не старые, уже известные нам слова, а именно новые, появление которых будет зависеть от того, что нам расскажет сам Моласар. – Профессор закрыл глаза. – Мне кажется, что теперь и на многие другие вещи мы будем смотреть совсем иначе.

Магда попыталась забыть обо всех отрицательных образах, возникших в ее голове при слове “вампир”, и посмотреть на вещи более объективно.

– Значит