Ф.В.Фаррар - доктор богословия, член Королевского Общества, Декан Кентерберийский, духовник Его Величества Королевы Виктории. Женщины у домашнего очага, (Woman's work in the home). переводчик: Мария Ивановна Ловцова С.-Петербург. Издание В.И.Губинского. 1896. Дозволено цензурою С.-Петербург, Ноября 17-го дня 1895 г. Типография Дома Призрения Малолетних Бедных, Лиговская ул. 26.

Фредерик В. Фаррар

Женщины у домашнего очага

Глава 1. Дочери.

В Св. Писании приводится следующая трогательная притча, с которой пророк Нафан обратился к царю Давиду с целью пробудить его, заглохнувшую под тяжестью непокаянного греха, совесть:

«В одном городе было два человека, один богатый и другой бедный; у богатого было очень много мелкого и крупного скота, а у бедного ничего, кроме одной овечки, которую он купил маленькую и выкормил, и она выросла у него вместе с детьми его; от хлеба его она ела и из чаши пила и на груди у него спала, и была для него как дочь; и пришёл к богатому человеку странник, и тот пожалел взять из своих овец или волов, чтобы приготовить (обед) для странника, который пришёл к нему, и взял овечку бедняка и приготовил её для человека, который пришёл к нему». Сильно разгневался Давид на этого человека и сказал Нафану: «жив Господь! достоин смерти человек сделавший это; и за овечку он должен заплатить вчетверо, и за то, что не имел сострадания (II кн. Царств, гл. 12)».

В своих словах: «Овечка была для него как дочь», пророк очевидно указывает на то, что привязанность отца к дочери есть одна из самых нежных и сладостных родственных привязанностей. Действительно, дочери в доме олицетворяют собою как бы самое сокровенное звено семейного очага. Правда, что, по выходе замуж, дочери покидают родительский кров, но до замужества они, более нежели сыновья, находятся под руководством отца и на попечении матери. Большинство молодых девушек даже и в наше время, когда воспитание женщин столь значительно расширилось, всё-таки получает первоначальное нравственное и умственное развитие в семейном кругу. Юноши, со времени поступления их в школу, часто в возрасте восьми-девяти лет, только праздники проводят дома; большую же половину школьной жизни (обыкновенно три четверти каждого года) они проводят вдали от семейного очага. Таким образом, обаяние семейных связей может поддерживаться лишь только посредством еженедельной переписки с родителями, причём школьные письма юношей обыкновенно состоят из набора наскоро набросанных коротких фраз. Другое дело молодые девушки: они поступают в учебные заведения в более зрелом возрасте и остаются в них сравнительно меньшее число лет, нежели юноши. Семейный очаг, следовательно, будучи иногда, может быть, единственным пристанищем молодых девушек в течении всей их жизни, становится для них как бы центром нравственного, духовного и умственного миросозерцания в несравненно большей степени, нежели для юношей. Что же касается школьной переписки дочерей с их домочадцами, то родительский опыт прямо указывается на факт, что письма дочерей отличаются всегда большей обстоятельностью и проникнуты большей нежностью, нежели письма сыновей; причём дочери ощущают потребность чаще посылать письма домой. Вообще дочери более льнут к своим домочадцам, беззаветно подчиняя себя родительской власти.

При вступлении молодых девушек в брак, узы, с родительским домом, по видимому расторгаются в более резкой степени, нежели когда женятся сыновья. Припомним слова Псалмопевца: «Слыши, дщерь, и смотри, и приклони ухо твое и забудь народ твой и дом отца твоего. И возжелает Царь красоты твоей; ибо Он Господь твой; и ты поклонись ему».

Мне кажется, однако, что в действительности можно почти утвердительно сказать, что дочери, выходя замуж, отнюдь не больше, а, наоборот, гораздо меньше, чем сыновья, вступающие в брак, обрывают связи с прежним дорогим их сердцу домашним очагом. Если же между двумя семействами, по несчастью, возникнут ссоры, неприязненные отношения, возбуждаемые иногда корыстными мотивами, то естественно, что женщины становятся на сторону своих мужей, а не родителей, хотя бы даже нежно любимых ими.

Из истории нам известно множество фактов, когда дочерям приходилось делать этот тяжёлый выбор. В одиннадцатой главе книги пророка Даниила (шестой стих) сказано: «Дочь южного царя (египетского) придёт к царю северному (сирийскому), чтобы установить правильные сношения между ними». Здесь подразумевается брак дочери египетского царя Птолемея II (Филадельфа) Береники с Антиохом II (Феосом) из династии Селевкидов; но в этом случае, как и в браке Клеопатры, дочери Антиоха Великого, с Птоломеем Эпифаном (Пр. Даниил, XI, 17) рознь интересов двух семейств противодействовала восстановлению мира между соперниками-царями.

Фактом, подтверждающим вышесказанное, может служить пример из более современной истории, о котором нам напоминает могила Елизаветы Клейполь в Вестминстерском Аббатстве, наглядно указывая на то, что в политических вопросах жены становятся скорее сторонницами своих мужей, а не родителей. В силу жестокого парламентского акта, по которому партийная месть простиралась даже на умерших, были разрыты могилы двадцати шести великих приверженцев Кромвеля и прах погребенных был брошен в общую яму при церкви Св. Маргариты. Но было сделано исключение из этого постановления в пользу праха дочери Кромвеля — Елизаветы Клейполь. Таким образом правительство не пощадило могилы ни самого Кромвеля, ни Брадшау, Иртона, ни величайшего из английских мореплавателей — адмирала Блэка, историка Томаса Мэя, ни даже прах престарелой матери Кромвеля, умершей на девяносто втором году жизни, но сделало распоряжение, чтобы не тревожили прах Елизаветы Клейполь лишь потому, что она, разделяя убеждения своего мужа, проявила сочувствие роялистам и даже, как говорят, горько упрекала отца за совершенную им казнь Карла I-го.

К счастью, однако, подобная рознь интересов и убеждений встречается редко в жизни и замужние дочери, в большинстве случаев, вместе с их мужьями и детьми бывают самыми желанными гостями в родительском доме. Поэт Теннисон в своём стихотворении: «In Memoriam» прекрасно развивает мысль, что с выходом дочери замуж она не порывает связи с родительским домом: «Как часто известия о молодой женщине, покинувшей семейный очаг, вселяют радость в сердцах всех оставшихся в родительском доме. Как радостны свидания с ней, когда она навещает их в старом доме; с гордостью показывает она своего младенца и заставляет всех восхищаться им; она так любовно всех ласкает, что даже и те, которые всего больше оплакивали свою любимицу, принуждены сознаться, что всё случилось к лучшему и радуются вместе с ней выпавшему ей на долю счастью».

Итак, если даже с замужеством дочерей не обрывается их тесная связь с родительским кровом, то как благодетельна, как обширна деятельность тех дочерей, которые не покидают этого крова ради любимого ими человека, а, по каким либо обстоятельствам оставшись в девушках, посвящают всю свою жизнь родителям и семейству. По мере того как стареет отец, они могут окружить его своими попечениями, услаждать его жизнь и содействовать его благосостоянию; точно также они могут избавить его от непосильных трудов, взявши долю их на себя, и вообще стараться развлечь его во время безотрадной старости. Дочери тем более могут служить опорой матерям по мере приближения старости, приняв на себя управление домом; могут успокоить свою мать, разделяя её заботы и ухаживая за той, которой они обязаны столь многим. В особенности же благотворна роль дочери в доме овдовевшего отца или овдовевшей матери; если дочь ещё живёт под родительским кровом, то в таком случае она положительно незаменима и становится главным центром, вокруг которого вращаются все остальные члены семейства. Беранже прекрасно охарактеризовал роль оставшихся в девушках, избрав следующую эпитафию для надгробного памятника одной такой особы: «Ей не пришлось изведать счастья быть матерью, но многие юноши свято чтят память о её чисто материнских попечениях о них». Этой эпитафией резко опровергается мнение, что незамужняя женщина обречена на бесполезную и бесцельную жизнь; наоборот, такая женщина может служить величайшим утешением для своих родителей и оказать неоценимые услуги своим братьям, сёстрам, племянникам и племянницам; она находит в семейном кругу готовое поле обширной деятельности, которое, разрастаясь всё более и более, может простираться до самых крайних пределов.

Когда же благость Господня с самых ранних лет проникает в души молодых девушек, то сколь благотворна деятельность их даже и в так называемой узкой сфере домашнего круга. Для этой деятельности ей нет надобности быть учёной; достаточно того, если она обладает природным даром обходительности и снисходительности — качествами, которые, в сущности, ничто иное как сочувствие к ближнему и желание придти ему на помощь; если девушка обладает такими качествами, то этого вполне достаточно, чтобы она стала настоящей благодетельницей для всего семейства. Часто мы замечаем, что в некоторых семействах у прислуг, например, бывают свои любимцы, к которым они питают особенную привязанность; они говорят: «нам приятно угодить тому-то или той-то, потому что они такие обходительные и ласковые». Любовь дочери к родителям можно сравнить с благодетельною росой, падающей на засохшую почву; младшие её сёстры делаются разумнее, добрее и счастливее под влиянием подаваемого ею примера; своим влиянием она точно также содействует образованию характера у своих братьев и общему благосостоянию их.

В истории, как и в области поэзии и беллетристики, мы постоянно встречаем указания на сестринскую привязанность и на благотворное влияние сестёр по отношению к своим братьям. В жизни часто случается, что братья поверяют сёстрам такие тайны, которые они не дерзнули бы открыть отцу или матери; часто сёстры своим влиянием спасали своих братьев от последствий роковых ошибок и предостерегали их от опасностей. Знаменитая романистка Джордж Элиот описывает нам свою безграничную привязанность к брату; эта любовь была поэзией её юношеских лет. Она описывает подобную же страстную сестринскую привязанности в своём романе: «Мельница на Флоссе», а также прославляет эту любовь в стихах: «Как часто мысль моя витает около того времени, когда мы росли как два, едва распустившихся, цветка на одной ветке. Брат был немного старше меня; он был юноша ростом не более четырёх футов, но уже мужчина! Я же, более слабое существо и подчинённая его воле, старалась не отставать от него в наших играх, применяясь к его широким шагам и подчиняясь его требованиям… Ах! если бы мне было дано пережить свою молодость, то я бы лучшего не желала, как опять стать под его власть и быть для него опять той маленькой сестрой, которую он иногда так жестоко тиранил!»

Эта же романистка рисует нам прелестную картину дочерней любви в романе «Ролла», где героиня самоотверженно ухаживает за своим слепым отцом и помогает ему в его трудах. Мы знаем, что поэтесса Елизавета Браунинг была подобной же преданной дочерью своего престарелого отца; таковой же была и поэтесса Аделаида Проктер. Эта последняя в своих стихах начертала трогательный и прелестный образ девушки, пожертвовавшей личным счастьем ради брата, который даже не хотел признать скольким он ей обязан и обрёк её на одинокую и безотрадную жизнь ради внезапно вспыхнувшей любви к случайно встреченной им девушке.

В истории научных исследований навечно сохранится память о Каролине Гершель, которая с неутомимой преданностью трудилась, в течение многих лет, вместе со своим знаменитым братом, сэром Вилльямом Гершелем. Она ухаживала за ним в то время как он полировал зеркальные стёкла для своих исследований, и, по её собственным словам, принуждена была «класть ему куски пищи прямо в рот, чтобы сколько-нибудь поддержать его силы». В декабре 1783 г. она всецело отдалась тяжёлой обязанности помогать ему при его научных исследованиях; её участие в его трудах стало необходимым условием их успешности. Она работала с ним по ночам непрерывно, вплоть до рассвета; она не только следила за его часовыми приборами и делала отметки о его исследованиях, но производила все необходимые весьма сложные вычисления, сопряжённые с его исследованиями. В период времени с 1785 и по 1797 г., она самостоятельно открыла восемь комет, из числа которых пять неоспоримо были впервые открыты именно ею. Она отличалась вообще самой бескорыстной преданностью брату; современница её — г-жа Д'Арбле описывает её следующим образом: «она была очень мала ростом, очень кроткого нрава, очень скромна и необычайно умна.»

Ничто так не поражает нас в летописях истории как свидетельства о неблагодарности и бессердечии дочерей к их родителям. К счастью, таких примеров немного; между этими немногими примерами, однако, мы, к сожалению, принуждены отметить отношения двух старших дочерей Мильтона — Марии и Анны к их знаменитому отцу; третья дочь его — Дебора, очевидно, была сердечнее своих сестёр и горько оплакивала смерть отца.

Весьма вероятно, впрочем, что наследственность играла не последнюю роль во всех плачевных обстоятельствах, выпавших на долю этого злополучного семейства. Известно, что Мильтон сочетался первым браком с мисс Пауэль, дочерью разорившегося служаки времён Карла I, отличавшегося жестоким, неукротимым характером. Было бы трудно выбрать более неподходящую хозяйку, которая должна была главенствовать над скромным строго пуританским семейством. Существуют данные, свидетельствующие о том, что она обходилась с Мильтоном самым жестокосердным образом и хотя он, при своём безграничном великодушии, простил ей её выходки и дурное поведение, разрешив ей вернуться в свой дом и даже приютив её разорившихся и опозоренных родственников, но едва ли союз с ней принёс ему хотя бы некоторую долю счастья. Дочери, по видимому, унаследовали крутой нрав матери. Правда, что сам Мильтон, со своей стороны, слишком мало заботился об умственном развитии этих легкомысленных девушек, несмотря на то, что именно только один он из двух родителей и мог заняться их образованием. Его понятие, однако, о том, чем должна быть идеальная женщина и об идеальном супружеском счастье известно нам по его описанию Евы: (Потерянный Рай).

Во взорах их сиял и отражался
Всеславного Создателя их образ.
И истина, и разум, и святая,
Покорная любовь детей к отцу —
Покорная, но вольная — что людям
Могущество одно лишь придаёт.
Однако, та чета была неравной,
Как был неравен самый пол её.
Он создан был на мощь и созерцанье,
Она — на чары нежные и прелесть;
Он создан был единственно для Бога,
Она — для Бога, в образе его.
Его чело высокое и взоры
Являли власть верховную, а кудри,
Темнее гиацинта, ниспадали
С пробора вровень в мощными плечами.
У ней, до самых легко-стройных чресл,
Покровом пали золотые пряди
Волос волнистых, сладострастно мягких,
Как завиток весенний винограда.
Зависимость они обозначали,
Но обоюдно-признанную, впрочем,
Зависимость, к которой власть и сила
Тем легче и нежнее относилась,
Чем более встречали и отпора,
И гордости в уклончивости скрытной.

Мильтон обожал свою вторую жену и в сонете, посвящённом «жене, слишком рано похищенной смертью», слышатся слёзы отчаяния. Когда он уже состарился и ослеп, он женился в третий раз, по выбору его друга д-ра Пэджета, на Елизавете Миншуль. Эта особа была гораздо моложе Мильтона; она отличалась тихим нравом и держала себя в достоинством; упоминая о ней при последнем свидании со своим братом, Мильтом хвалил её, выражал свою любовь к ней, но она была не в силах переносить сообщество его дочерей и сестры его первой жены. Она весьма разумно советовала Мильтону «отдать их всех в учение, чтобы они могли научиться какому-либо искусству или рукоделию, например, искусству вышивать золотом или серебром.»

Трудно понять и объяснить неестественную вражду дочерей Мильтона к их отцу, который глубоко страдал от постоянных семейных неприятностей. Дочери обирали и обманывали его и даже похищали и продавали его книги, причиняя ему более сильные нравственные страдания, чем самая его слепота. В своём духовном завещании он оставил своим дочерям только то имущество, которое принесла в приданное их мать, «так как, по его словам, дочери были весьма непочтительны и непокорны». Подобное мнение о них он высказал также своему брату, прибавив при этом, что третья его жена была добра к нему и нежно заботилась о нём. Можно найти некоторое извинение, но, разумеется, не оправдание, непокорности дочерей Мильтона, если принять по внимание факт, что им приходилось, например, читать ему вслух различные сочинения на языках, которым их не учили, так как Мильтон придерживался мнения, что женщинам, при их природной наклонности к болтовне, совершенно достаточно знать в совершенстве один какой-либо язык. Очень вероятно, что молодые девушки тяготились одинокой, суровой жизнью, какую они принуждены были вести, будучи окружены ненавистными для них книгами. Невольно зарождается мысль, что разочарования, испытанные Мильтоном в домашнем быту, отразились в его стихах: «Все эти чудные создания казались богинями, до того они были преисполнены красотой и чарующим весельем, но в них отсутствовало именно то достоинство, которое составляет лучшее украшение женщины и лучшую её заслугу; они умели только завлекать своими плотскими чарами, петь, танцевать, наряжаться, болтать и бросать вызывающие взгляды».

Перехожу в заключение к образцовому типу любящей дочери, имя которой навсегда сохранится в английской истории в связи с именем её знаменитого отца. Я говорю о любимой дочери сэра Томара Моруса — Маргарите Ропер.

Существует мнение, что учёность и высшее развитие умственных способностей у детей будто умаляет их чувства любви и преданности к семейному очагу и к родителям. Исторические факты, однако, не подтверждают этого мнения. Так, например, те сведения, которые мы имеем о Маргарите Ропер, служат опровержением вышесказанного: она была одной из образованнейших женщин своего времени и вместе в тем любящею и преданнейшею дочерью. Её знания древних языков, в особенности латинского языка, которым она владела в совершенстве, возбуждало восторг и удивление даже таких знатоков как кардинал Поль. Известен написанный ею по латыни трактат «о четырёх важнейших предметах». Трактат на ту же тему, написанный её отцом — английским канцлером, столь прославившимся своей учёностью, ставился им самим по достоинству ниже трактата его дочери. Она была столь образована, что могла поддерживать с отцом диспуты о важнейших вопросах богословия и политики.

В английской истории существует ещё одни яркий пример того, что учёность вовсе не служит помехой к проявлению любви к домашнему очагу; этот пример являет собой лэди Джен Грей. Она была до такой степени предана изучению науки, что, по свидетельству её учителя Роберта Ашама, будучи шестнадцатилетней девушкой, предпочитала играм и развлечениям окружавшей её молодёжи изучение Платонова «Федры». В то же время она могла служить примером дочерней покорности и безграничной преданности жены к мужу, не смотря на то, что её родители, придерживаясь системы воспитания того времени, обращались с ней с поразительной суровостью. Историк Фуллер справедливо замечает, что герцог и герцогиня Суффолкские «обращались с ней строже, нежели того требовал кроткий нрав их очаровательной и талантливой дочери, которая, будучи тринадцатилетней девушкой, писала сочинения на греческом языке»; когда же ей минуло пятнадцать лет, то она изучила древне-еврейский язык, знала также итальянский и французский языки; вела переписку с учёным Бюллингером и в то же время в совершенстве исполняла всевозможные рукодельные работы и обладала талантом к изящным искусствам. Роберт Ашам в своей книге: «Школьный учитель» приводит её собственный рассказ об обращении с ней её родителей: «Когда я нахожусь в обществе отца или матери, говорю ли я, молчу ли, сижу, стою, ем ли или пью, бываю весела или грустна, занимаюсь ли рукоделием, музыкой или танцами, одним словом, чем бы я ни занималась, то от меня требуется, чтобы я всё делала в совершенстве и с точностью, соблюдая как бы меру, вес и число каждой вещи, с которой я обращаюсь; если же мне это не удаётся, то на меня сыпятся упрёки за невежество или же угрожают наказаниями; даже подвергают телесным наказаниям, о которых я здесь умолчу из уважения к моим родителям. Всё это столь тягостно для меня, что я иногда чувствую себя как бы в аду».

Возвращаясь к упомянутой выше Маргарите Ропер, приведём некоторые трогательные исторические данные, которыми обрисовываются её отношения к отцу: «После того, как сэр Томас Морус пробыл около месяца в тюрьме Лондонского Тауэра, где он жил спокойно и не теряя обычной бодрости духа, дочь его Маргарита, сильно стосковавшись по нем, добилась, после усердных и долгих ходатайств, разрешения видеться с ним; при этом свидании они сперва помолились, а потом отец сказал ей: «Мне сдаётся, Магги, что люди, которые засадили меня сюда, воображали, что они жестоко наказывают меня, но уверяю тебя, милая моя дочь, что если бы не стоя мать и не забота о вас, моих дорогих детях, забота, которую я считаю за первейшую мою обязанность в этой жизни, то я давно самовольно удалился бы в подобную темницу или в ещё более тесную, нежели эта».»

Далее приводим описание последнего прощания отца с дочерью словами правнука канцлера: «Когда сэр Томас Морус был приведён к пристани близ Лондонского Тауэра, то горячо любимая им дочь его, тётка моя Маргарита Ропер, увлечённая страстным желанием увидеть его и получить его последнее благословение, бросилась к нему навстречу; опустившись на колени, она сначала испросила благословение у отца, а потом бросилась в его объятия, не помышляя о себе, расталкивая громадную толпу и военную стражу, которая оберегала его пиками и алебардами; обняв отца на глазах всей громадной толпы, она целовала его, сжимая его голову в своих объятиях; обессилив от горя и волнения, она могла только проговорить: «Отец мой! Дорогой отец!» Он был невыразимо тронут таким дорогим его сердцу проявлением любви дочери к нему, и, благословляя её, успокаивал тем, что какие бы страдания ни предстояло ему претерпеть, без всякой с его стороны вины, то на то воля Господня, и что поэтому он советует ей покориться велению Святого Провидения и терпеливо переносить предстоящую разлуку с ним. Затем она была вынуждена расстаться с отцом; но едва она, убитая горем, удалилась шагов на десять, как неудовлетворённая своим прощанием с ним, как бы в полном отчаянии от потери страстно любимого отца, она, не взирая на напор толпы, с полным самозабвением, вернулась к нему и упала в его объятия; обвив его шею руками она осыпала его своими поцелуями. Отец не произнёс ни одного слова; лицо его сохранило прежнее спокойное выражение, но слёзы струились по его щекам; все присутствовавшие были так потрясены этим трогательным зрелищем, что немногие из толпы могли воздержаться от слёз. Наконец, её силой исторгли из объятий отца и ей пришлось удалиться от места казни».

За день перед казнью сэр Томас Морус написал дочери несколько слов углём, так как ему запрещено было давать чернила и бумагу; в этом прощальном послании он выражал свою безграничную любовь к детям и благодарил дочь за её преданность и любовь к нему; он завещал ей свою власяницу.

Всем тем, кто испытал то безграничное счастье и высокое наслаждение, какие доставляет счастливая семейная жизнь, основанная на началах религии, и тому кто знает, что эта жизнь уподобляется земному раю, должен казаться в высшей степени печальным неоднократно цитируемый факт, что современная эмансипация женщин, прошедших через множество самых разнообразных фазисов, обнаруживается в последнее время новым фазисом, названным в прессе «возмущением дочерей против родительской власти». Я могу допустить всевозможные роковые ошибки со стороны родителей в деле воспитания своих детей; могу понять, что дочери матерей, предающихся светским развлечениям в ущерб своим родительским обязанностям, пришли к убеждению, что стремления их к умственному развитию и требования их от жизни несравненно возвышеннее и честнее, нежели цели тех матерей, которые зачастую ведут недостойный торг счастьем дочерей, устраивая их браки со стариками или титулованными развратниками, лишь бы это были богатые или влиятельные женихи; я допускаю также, что можно обвинить многих матерей в том, что они ошибочно требуют от своих дочерей, чтобы они во всём разделяли их вкусы, склонности, их взгляды на вещи и имели одинаковые с ними требования от жизни — ошибку, в которую точно также впадают и отцы относительно своих сыновей. Родители, действительно, забывают, что каждую человеческую душу можно сравнить с островом, окружённым неприступным океаном, и что нет ни малейшего основания предполагать, что в ребёнке должны непременно отразиться характер или идеал родителей. По закону атавизма в ребёнке может обнаружиться какой-либо отдалённый тип его предков, совершенно чуждый его родителям или ближайшим родственникам; во всяком же случае наши дети, как и все остальные люди, представляют собою, по меткому выражению одного учёного, как бы крайние пункты бесчисленных мужских и женских линий, исходящих от их предков со времён наших общих прародителей Адама и Евы; иначе нельзя было бы объяснить почему, например, у Марка Аврелия, этого «совершеннейшего из смертных, блестящего представителя языческой нравственности», родится такой чудовищный по своей безнравственности и зверству сын, каким был Коммод; или почему у высоконравственной жены Германики, показавшей на себе в развращённом и жестоком веке, в котором она жила, пример чистоты и целомудрия, родится дочь Агриппина — младшая, запятнавшая своё имя злодеяниями.

Если, однако, допустив всё вышесказанное, признать, что на самом деле в нашем современном обществе замечается общераспространённое «возмущение дочерей» — в чём я позволяю себе сомневаться, то это явление возможно объяснить единственно разве только тем, что в корне нашей современной цивилизации гнездится какой-либо болезненный, растлевающий зародыш. Разумным и основанном на любви к детям руководительством, родители, однако, могут противоборствовать развитию этого зародыша, и, разумеется, им удастся искоренить его, в особенности если, взамен тягостных стеснительных мер, они прибегнут к твёрдому, непоколебимому контролю над своими детьми, контролю, основанному по преимуществу на снисходительности и на самоотверженной любви к подрастающему поколению.

Глава 2. Жёны.

В наше время много говорят о правах женщин и о влиянии, которое они могут оказать в сфере общественной деятельности. Христианство уделило женщинам обширную сферу плодотворной деятельности в домашнем кругу, если только они обладают даром проявить своё влияние в этом кругу толково и с полным самоотвержением. Конфуций весьма верно определил эту деятельность женщин словами: «Если кто разумно выполняет свой долг относительно семьи, то нет надобности ходить далеко для жертвоприношений.» Возможно, что некоторые эмансипированные женщины прочтут эти строки с усмешкой; тем не менее, однако, я так далёк от мнения, что заботы в домашнем быту составляют слишком ограниченное поле деятельности, что считаю эти заботы по их обширности равными с полем деятельности всей человеческой расы. Женщина может стремиться к расширению горизонта своего миросозерцания и в то же время не пренебрегать своими домашними обязанностями. Без сомнения, обязанности каждой женщины начинаются у домашнего очага, и если она нерадиво относится к этим обязанностям, то все её попытки к расширению поля своей деятельности потерпят рано или поздно крушение.

Женщина может обладать обширными познаниями, может быть в высшей степени религиозной, примерной филантропкой, и в то же время и примерной женой.

В подтверждение этой истины достаточно привести пример из современной жизни, доказывающий, что женщина, обладавшая такими научными познаниями, которым могли бы позавидовать многие мужчины, в то же время была безупречна в исполнении своих домашних обязанностей; мы говорим об известной учёной — Мери Соммервиль. Её научные исследования были так блестящи, что современная пресса признала её первый научный трактат «одним из наиболее замечательных трудов, совершённом женщиной в каком-либо веке и в какой-либо стране света.» Даже на восемьдесят девятом году жизни она трудилась над разрешением сложных математических проблем; при этом, однако, как её муж, так и дети в самых задушевных выражениях засвидетельствовали факт, что она никогда не пренебрегала своими, подчас мелочными и скромными, домашними обязанностями, какие выпадают на долю каждой хозяйки дома.

Некоторые полагают, что женщины, всецело поглощённые исполнением религиозных обязанностей, до того бывают отвлечены от всего мирского, что уже не в состоянии исполнять требования обыденной жизни. Чтобы опровергнуть это мнение достаточно указать на пример Св. Франциски. Она была знатной римлянкой, родившейся в 1384 году; в 1396 г. она вышла замуж за своего соотечественника дворянина Лаврения Понцани. По свидетельству Бутлера, «она отличалась необычайной кротостью и снисходительностью в своей семейной жизни; между ней и её мужем существовало такое согласие и такая искренняя привязанность, что за все сорок лет их супружества между ними никогда не происходило никаких недоразумений или несогласий; вся цель жизни супругов состояла в том, чтобы превзойти друг друга во взаимном угождении и уважении.» Она обыкновенно говорила, что замужняя женщина «обязана, когда это необходимо, прервать свои молитвы у алтаря, чтобы заняться домашними делами.»

Прелестная легенда из её жизни служит подтверждением истины, что отправление религиозных обязанностей не должно отвлекать женщин от их забот о благосостоянии семьи. Эта благочестивая римлянка посвящала ежедневно ранний утренний час молитвам и чтению Св. Писания. Случилось, однажды, что как только она села за своё обычное чтение, её отвлекли какими-то хозяйственными делами, касавшимися её слуг или детей и требовавшими её вмешательства. Помня золотое правило: «делай сперва то, что ближе всего тебя касается» и готовая всегда пожертвовать своими личными желаниями ради долга, она встала с своего места, исполнила то, что требовалось и вернулась к своему чтению. Не успела она, однако, присесть, как снова её оторвали от чтения, она опять поднялась с места, и, не теряя самообладания, распорядилась по хозяйству и вновь принялась за чтение; опять её оторвали от чтения и опять она исполнила требуемое, так продолжалось последовательно до семи раз и она, ни минуты не мешкая и не ропща на перерывы, исполняла свои домашние обязанности. Когда же она в седьмой раз вернулась к чтению, то на странице раскрытой Библии она увидела что стих Псалма, на котором прервали её чтение, был отпечатан блестящими золотыми буквами; это сделали ангелы в знак высокого одобрения её безропотного исполнения обязанности матери и хозяйки дома.

Филанропия, по какой-то неведомой причине, часто считается несовместимой с обязанностями жены и матери. Диккенс, например, питал особенно сильную антипатию к женщинам-филантропкам и осмеял их в своих едких карикатурных образах; так, он описывает неурядицу домашнего быта м-с Джеллибе, которая направляла весь запас своей энергии на заботы об обучении дикарей острова Борриобулага искусству делать ножки к фортепьянам.

Многие женщины, однако, обессмертившие своё имя благотворительностью и добрыми делами, были не девственницы, как, например, Св. Екатерина Севильская или Св. Терезия Авильская, а замужние женщины, которым занятия делом благотворительности не служили препятствием при отправлении законных обязанностей хозяйки и матери.

Возьмём ещё пример из жизни Св. Елизаветы Венгерской, жены Людовика, ландграфа тюрингенского. Она жила во время управления страною Конрада Марбургского, известного своими фанатическими религиозными воззрениями и стремлениями к введению инквизиции в Германии. В течение ранней поры своего замужества, прежде нежели своими превратными понятиями о жизни, посвящённой религии, Конрад Марбургский принудил её принести себя в жертву этим понятиям, Св. Елизавета была любящей и преданной женой своего благородного супруга. Существует множество легенд, относящихся к её жизни, которые подтверждают факт, что она ни в чём не уклонялась от семейных обязанностей. Так, например, одна легенда гласит, что, однажды, когда Св. Елизавета огорчила мужа своим отказом от всяких излишеств и решением питаться только хлебом и водой, то совершилось чудо: хлеб и вода, когда её муж хотел их отведать, превратились в изысканные яства и драгоценные вина. Другая легенда повествует, что когда Св. Елизавета, увлёкшись состраданием к одному несчастному прокажённому, уложила его в постель своего мужа, чем она, весьма естественно, навлекла на себя гнев мужа, то оказалось, что прокажённый мгновенно исчез. Это чудо было объяснено тем, что Сам Спаситель являлся к Св. Елизавете под видом прокажённого. Она умерла в 1231 году.

Упомянем здесь о практической мудрости Св. Франциска Ассизского; хотя он, очевидно, придерживался мнения, что для тех, которые чувствуют призвание к отшельнической жизни, лучше всего, последовав примеру Св. Клары, удалиться от мира под сень монастырской кельи, он тем не менее основал монашеский орден, так называемый «Средний орден францисканцев», в который вступали светские лица обоего пола, согласившись следовать некоторым правилам францисканцев, не оставляя света; при этих условиях мужчинам и женщинам представлялась возможность проводить в жизни правила религии, не нарушая своей обычной семейной и светской жизни.

Так как могут справедливо заметить, что пример Св. Елизаветы Венгерской неприменим к условиям современной жизни, то укажем на примеры некоторых современных нам женщин и на живших в нашем же столетии. Так, в 1830 году жена одного английского офицера — м-с Чизгольм вышедши замуж молодой девушкой двадцати лет, сопровождала своего мужа в Индию, где посвятила себя его нравственной поддержке среди всевозможных лишений, сопряженных с его тяжёлыми обязанностями. Она основала в Индии школу для круглых сирот и для дочерей английских солдат; когда же расстроенное здоровье капитана Чизгольма вынудило их покинуть Индию и уехать в Сидней, то она занялась в новом месте жительства судьбой эмигрантов и спасла многих молодых девушек от позора и отчаяния своими попечениями об их горькой участи. Она сумела соединить попечения о собственной семье с самоотверженным служением страждущему человечеству и вполне заслужила благородные строки, посвящённые ей поэтом Вальтером Ландором: «Ты удивила свет своими святыми стремлениями, своей небесной добротой! Порок бежит при одном твоём появлении и вся Австралия, просвещённая тобою, уже не служит сборищем отбросов рода человеческого, направляемых со всех концов Европы на её отдалённый берег, как бы с целью загрязнить единственный ещё не тронутый пороком край!»

Приведём ещё в пример Елиавету Фрай. Она тоже вышла замуж двадцати лет от роду и сделалась матерью многочисленного семейства. Будучи свидетелем её филантропической деятельности в Лондонской Ньюгэнской тюрьме, писатель Сидней Смит не мог удержаться от слёз умиления; её окружали несчастные заключённые, прикасаясь к краю её одежды и вознося свои мольбы к Богу; она как ангел среди этих отверженных людей, утешала их, поучала слову Божиему и увещевала их своим кротким голосом; это было такое зрелище, перед которым побледнели бы многие суетные мирские торжества! Труды м-с Фрай на пользу человечества, труды, которыми Англия справедливо гордится, причисляя эту замечательную женщину к «благодетелям рода человеческого», нисколько не умаляли её любви к её детям и чувства преданности мужу.

Существует мнение, что женщины, предающиеся литературным занятиям, не отличаются семейными добродетелями. Но я полагаю, что такое мнение совершенно ошибочно. Известно, впрочем, что и мужчин упрекали в том же; так, жена Карлейля утверждала, что мужчины-писатели весьма несносны в семейной жизни; она предостерегала своих знакомых молодых девушек от вступления в брак с писателем и, в особенности, с литературной знаменитостью. С другой стороны, муж английской поэтессы — м-с Гиманс жаловался на то, что ему в качестве мужа литературной знаменитости постоянно приходится носить рубашки без пуговиц. В этом, однако, он сам был более виноват, нежели его жена. Во всяком же случае мы можем указать на счастливейший брак двух современных нам первоклассных поэта и поэтессы — Роберта Браунинга и его жены. По смерти м-с Браунинг, её муж посвятил ей следующие стихи, которые он сам никогда не мог читать без слёз о своей утрате:

«О! ты, моя любовь! Как ангел, как пташка Божья ты была прелестна! В тебе всё было восхитительно, всё возбуждало самое выспреннее чувство! Ты бодро переносила свои страдания, закалив своё сердце мужеством; душа же твоя парила до небес и там, в безоблачной синеве, скрывалась от всего мирского. На своих лёгких крыльях ты увлекла за собой и мою родственную тебе душу… Но как ни высоко ты парила над землёй, ничто человеческое не было чуждо твоему чуткому, любвеобильному сердцу… И вот, теперь, когда тебя не стало, я в своей поэзии — даром Божиим вызванным тобою, коленопреклоненный перед Творцом молю Его воодушевить меня, сквозь отделяющий нас с тобою мрак, хотя бы одним лучом света, как некогда ты меня воодушевляла лучом светлой мысли — своей благодатью, которая некогда отражалась в твоей улыбке!»

Этими стихами Браунинг выразил свою безграничную любовь и благоговение к умершей жене. Может быть, нет поэта в мире, который лучше его мог бы нам разъяснить идеал женщины как жены. Он изучил супружеские отношения так же тщательно и с таким же знанием человеческих побуждений, какими отличаются все его наблюдения над явлениями жизни и людскими отношениями. В его поэмах мы можем проследить страстные зачатки любви (Blot on the Scutcheon), охлаждение любви, происшедшее вследствие преобладания низменных страстей (Fifine at the Fair), мелочные пререкания между любящими супругами, окончившиеся примирением, в полной глубокого лиризма поэме: «A Woman's last word»: «Прекратим наши распри, милый друг! Не будем больше плакать! Пусть между нами всё будет по-старому! Будем только любить друг друга!.. Будь моим богом! Чаруй меня, как в былые годы! Будь мужчиной — поддержи меня в твоих сильных объятиях! Научи меня только чем я могу заслужить твою любовь! Я буду говорить твоим языком; буду думать твоими мыслями; я хочу, чтобы нас соединяли не только плотские, но и духовные узы!»

Едва ли какой-либо другой поэт сумел так верно указать на те житейские мелочи, которые неприметными градациями превращают пламенную любовь в глубокую ненависть. В поэме «Один лишь год спустя», он описывает тот трагизм, которым проникается семейная жизнь, как только-что угасает прежняя страстная любовь супругов: «Никогда, о! никогда больше, пока только я жива, не видать мне больше его таким, каким я его прежде знала! Он меня разлюбил и, как бы я теперь ни старалась, мне не разжечь уже больше его прежние чувства ко мне! Он обнимает меня молча, но мы уже отделены целой пропастью и каждый из нас уже живёт своей отдельной жизнью! Но отчего же это так случилось? Разве я в чём-либо провинилась? Может быть, я что-нибудь сказала оскорбительное для него? Может быть, что-нибудь в моём взгляде не понравилось ему? Но в прежние годы ему всё во мне казалось столь привлекательным и эти же самые мелочи, которые теперь его так раздражают, казались ему прежде столь очаровательными во мне, что именно они и покорили мне его сердце!»

Поэмы Браунинга, может быть, более нежели какие-либо научные трактаты, могут служить материалом для изучения женского вопроса. Но мы не должны умолчать о заслугах Теннисона, который столь много содействовал распространению высшего образования среди женщин. Так, например, мысли, выраженные им в его поэме «Принцесса», хотя и облечены в лёгкую поэтическую форму, весьма многим способствовали стремлению женщин к университетскому образованию, столь успешно укоренившемуся в наше время, когда мы постоянно слышим о получении женщинами учёных степеней. В заключительных же строфах своей поэмы Теннисон изобразил такой идеал супружеской жизни, равный которому едва ли найдётся в литературе:

«Нельзя считать женщину за недоразвитого мужчину — она представляет собой совершенно отличный от мужчины законченный тип, обладающий своими своеобразными свойствами. Если бы могли её преобразовать в мужчину, то пришлось бы уничтожить и всю святость любовных отношений, так как любовь именно только тем и держится, что женщина во многом представляет совершенную противоположность мужчине. С годами супруги, правда, меняются ролями: мужчина заимствует у женщины долю её кротости и нравственного совершенства, не теряя при этом той духовной силы, которая делает его властелином вселенной; жена же заимствует у мужа его умственное совершенство, не утрачивая всей прелести женственности. При этих условиях жену можно сравнить только с музыкой, положенной на благородную тему кантаты, музыкой, дополняющей смысл текста и увеличивающей его достоинства.»

Мы не должны, однако, забывать, что если, с одной стороны, влияние женщин на мужчин столь благотворно, то, с другой стороны, оно может быть и самого пагубного свойства. Джордж Элиот в своём романе «Мидльмарш» рисует возбуждающую ужас картину тлетворного влияния жены на мужа. В этом романе мы видим, что усилия эгоиста и педанта м-ра Казобона сдвинуть свою жену Доротею с её нравственной высоты потерпели полнейшее крушение, тогда как Розамунда Винси со своим узким взглядом на жизнь, со своей фальшью и слабохарактерностью является отравляющим элементом в жизни своего мужа, которому она омрачила всю жизнь и которого принудила отказаться от его выспренних предначертаний. Невольно содрагаешься при чтении следующих строк этого романа: «Лидгэт (муж Розамунды) так и не дожил до седых волос: он умер, когда ему едва минуло пятьдесят лет… Он сам к себе относился как к неудачнику в жизни; он сознавал как далёк он был от выполнения своей сокровенной жизненной задачи. Все знакомые, однако, завидовали ему, хвалили его красавицу-жену и ничто не поколебало их уверенности в его семейном счастье. Розамунда ничем не компрометировала ни его, ни себя; она отличалась необычайно невозмутимым характером и имела обо всём определённые и непоколебимые суждения. Она часто читала нотации своему мужу и всегда силою своих тонких стратегических мер ухитрялась поставить на своём и во всём поступать по своему усмотрению. К концу своей жизни Лидгэту случалось с горьким сожалением говорить о своей бесполезно проведённой, загубленной жизни; однажды он загадочно назвал свою жену «Базиликой»; когда же она потребовала объяснения этого слова, то он отвечал, что «Базилика — растение, которое, по преданию, роскошно выросло и расцвело на мозгу человека, умершего насильственной смертью.» У Розамунды, однако, на все его горькие речи был всегда готов ответ; она спокойно возражала, что «никто не принуждал его жениться на ней, и что он сам во всём кругом виноват».»

Растлевающее влияние некоторых жён на мужей следует приписать дурно направленным их лучшим качества и инстинктам. Они зачастую до того погружены в свои семейные дела, их любовь к мужу и детям доходит иногда до таких крайних пределов, что в их сердцах уже нет места для других интересов. Подобная фанатическая любовь у женщин переходит уже в ненормальное чувство эгоизма — эгоизма сосредоточенного не на своей особе, но распространяющегося на семью. Ради мужа и детей женщины становятся несправедливыми и скаредными. В конце-концов, в этом явлении можно усмотреть тот же эгоизм, хотя и не себялюбивый в строгом смысле этого слова. Подобный эгоизм весьма часто проявляется именно у женщин и потому весьма нелишне, в виде предостережения от него, припомнить слова тонкого наблюдателя человеческих слабостей и политического мыслителя — Александра де Токвилля: «В политике, говорит он, как и во всех случаях жизни, мы должны стремиться к тому, чтобы прививать строго определённые принципы, внушать строго определённые чувства. Я не хочу сказать, чтобы духовенство, например, стремилось к развитию среди своих прихожан республиканских ли или роялистических чувств, но я посоветовал бы чаще проповедовать о тех узах, которые должны существовать между членами великой человеческой общины, сплочённой Самим Создателем вселенной; духовные пастыри должны стремиться проникать в самую глубь человеческой души и чаще внушать людям, что каждый из них принадлежит прежде всего — Человечеству, а не самому себе; служит единичным звеном, сплачивающим воедино всё Человечество. Подобные проповеди составляют важнейшую задачу проповедников по отношению ко всем их слушателям, но по преимуществу по отношению к женщинам. В течение долгой опытности, приобретённой мною при отправлении моих общественных обязанностей, я убедился в том, что влияние женщин в вопросах о распространении понятий о человеколюбии поистине поразительное, тем более, что в сущности оно обнаруживается не прямым, но косвенным путём. Без преувеличения можно утверждать, что от женщин зависит нравственный строй каждой нации, строй, который, в свою очередь, влияет и на политический дух каждой нации. Сотни раз в течении своей жизни я наблюдал как слабохарактерные мужчины становились выдающимися политическими деятелями, исключительно благодаря тому, что ими руководили женщины и не столько своими советами, сколько тем, что они укрепляли их в их убеждениях и направляли их честолюбие на истинный путь. К сожалению, однако, я должен признаться, что мне чаще случалось наблюдать, что условия семейной жизни пагубно влияли на людей по природе благородных, великодушных, готовых на самопожертвование ради правого дела, и что эти условия превращали этих людей постепенно в трусов, в людей, готовых пожертвовать своими убеждениями ради мирских почестей, ради положения в свете; в людей, относившихся к своим общественным обязанностям только как к средству обеспечения своей жизни; и всё благодаря только тому, что такие люди приходили в ежедневное столкновение с женщинами, может быть и безукоризненными в качестве жён и матерей, но вовсе лишёнными высокого понятия об их общественных обязанностях по отношению к человечеству».

О подобном же влиянии женщины упоминает и Браунинг в своей поэме «Андеа Дель Сарто», основанной в главных своих чертах на исторических данных. Андреа Дель Сарто, прозванный «безукоризненным художником», так искусно владел кистью, что был в состоянии даже исправлять ошибки Рафаэля; его можно по таланту поставить почти на ряду с гениальными живописцами: Миккель Анджело и Рафаэлем; но оба эти знаменитые художника были неженаты, тогда как Дель Сарто имел несчастье жениться на горделивой и корыстолюбивой красавице, Лукреции Феде, которая не сочувствовала мужу и не ценила его таланта; она единственно заботилась лишь о том, чтобы получать от мужа как можно больше денег на драгоценности и наряды. Дель Сарто был приглашён ко двору короля Франциска I-го и, будучи поощряем этим великим и гуманным монархом, мог мечтать о достижении высшей славы в искусстве. Но когда король вручил ему крупную сумму денег на покупку картин в Италии, то, по настоянию своей жены, Дель Сарто присвоил себе этот капитал для постройки дома. Этой растратой он опозорил своё честное имя и от него отшатнулись лучшие его друзья. Он сознавал, что вся его карьера испорчена и что впереди ему предстоит только горе и нищета и что этому несчастью он обязан своей жене, которую он всё же обожал за её красоту, хотя и понимал до какой степени она была легкомысленна и себялюбива. Он как бы увековечил свои горькие разочарования и нравственные страдания, изобразив на полотне себя самого с поражающим безотрадным выражением грусти рядом со своей цветущей красотою и молодостью женой. Браунинг истолковывает значение этой картины следующими словами:

«О! если бы только ты, обладая этим чудным челом, этими лучезарными глазами и этими божественными чертами лица, о! если бы ты владела бы ещё и душою! Существуют же на свете женщины, которые одарены и душевными качествами наряду с телесным совершенством! Тогда ты сказала бы мне: «Вперёд! Господь ведёт тебя к славе! Вырви из своего сердца все корыстолюбивые мечтания; неужели ожидающее тебя бессмертие не стоит всех скоропреходящих земных благ? Живи ради славы как Миккель Анджело; Рафаэль ожидает тебя, чтобы вместе с тобой вознестись к Творцу». Да, если бы ты сказала мне это, то ради одной любви к тебе, я стал бы великим художником, подобно этим обессмертившим своё имя людям».

Соломон обрисовал нижеследующий прекрасный тип добродетельной женщины, исполняющей свои многочисленные обязанности у семейного очага, в последней главе своих Притч, озаглавленной: «Похвала добродетельной женщине и качества её».

«Кто найдёт добродетельную жену? цена её выше жемчугов; уверено в ней сердце мужа её, и он не останется без прибытка; она воздаёт ему добром, а не злом, во все дни жизни своей. Добывает шерсть и лён, и с охотою работает своими руками. Она, как купеческие корабли, издалека добывает хлеб свой. Она встаёт ещё ночью и раздаёт пищу в доме своём и урочное служанкам своим. Задумает она о поле, и приобретает его; от плодов рук своих насаждает виноградник. Препоясывает силою чресла свои и укрепляет мышцы свои. Она чувствует, что занятие её хорошо, и — светильник её не гаснет и ночью. Протягивает руки свои к прялке, и персты её берутся за веретено. Длань свою она открывает бедному и руку свою подаёт нуждающемуся. Не боится стужи для семьи своей, потому что вся семья её одета в двойные одежды. Она делает ковры: виссон и пурпур — одежда её. Муж её известен у ворот, когда сидит со старейшинами земли.»

«Она делает покрывала и продаёт, и поясы доставляет купцам Финикийским. Крепость и красота — одежда её, и весело смотрит она на будущее. Уста свои открывает с мудростью, и кроткое наставление на языке её. Она наблюдает за хозяйством в доме своём и не ест хлеба в праздности. Встают дети и ублажают её, — муж, и хвалит её: «много было жён добродетельных, но ты превзошла всех их».»

В «Песне Песней» Соломона мы читаем проникнутую глубоким чувством идиллию самоотверженной любви сельской девушки к молодому простолюдину. Девушка эта отвергает соблазны великолепного и сластолюбивого двора, находя более привлекательным зрелище распускающихся цветов гранатовых деревьев и нежных виноградных кистей, пение птиц и журчание быстро-несущихся горных потоков её родных полей: «Приди, возлюбленный мой, выйдем в поле, побудет в сёлах; поутру пойдём в виноградники, посмотрим раскрылись ли почки, расцвели ли гранатовые яблони. Мандрагоры уже пустили благовоние и у дверей наших всякие превосходные плоды, новые и старые; это сберегла я для тебя, мой возлюбленный».

Поэты в своих творениях изобразили множество очаровательных картин семейного счастья. Шекспир даёт нам идеальную картину супружеской любви в типах Порции, Кальпурнии, Миранды, Геры, Дездемоны, Лэди Перси, Имогены и в других симпатичных типах его героинь.

Мильтон, который был столь несчастлив в браке с первой женой, но наслаждался хотя и кратковременным счастьем со своей второй женой и спокойствием, которым он так дорожил, в браке с третьей, описывает блаженство супружеской любви в следующих стихах: «Приветствую тебя, супружеская любовь — таинственный источник всего человеческого бытия! Начало твоё ведётся со времён процветания Рая на земле и зиждется на основе разума, благородства, справедливости и высокой нравственности».

Романист Чарльз Рид, со своей стороны, рисует полную прелести картину супружеского счастья в своём романе «Кристи Джонстон»: «Он был джентльменом в полном смысле этого слова; она — идеал жены, матери и хозяйки дома; их можно было действительно считать примерными супругами. Жизнь их была наполнена трудом и оба они шли к строго намеченной цели; в их доме не было места скуке, так бодро и весело все исполняли свои различные обязанности. Они представляли собой идеал святого брачного таинства — наглядный пример того, чем может и должен быть брак, установленный мудрыми предначертаниями Небесного Учителя нашего. Наблюдая подобный брак, невольно приходит на ум мысль, сколь часто люди искажали смысл этого таинства, пока низвели его на степень фарса и обратили в мишень для своих плоских насмешек! В доме этой счастливой пары мы видим какое громадное влияние супруги, соединённые святыми брачными узами, имеют друг на друга. В этом союзе стремления одного становятся стремлениями уже двух существ; одиночество не испытывается вовсе, так как супруги находят успокоение и мир в обоюдном согласии их сердец. Они друзья, потому что ни соединены браком; они всю свою жизнь — влюблённые, потому что они соединены браком; они составляют одно нераздельное целое, потому что они соединены браком. Жена наполняет весь дом от чердака до кухни солнечным светом, ради то, чтобы сделать этот дом приятным её мужу; муж же усердно трудится ради обеспечения жены и семейства, а также ради достижения славы, которой будет гордиться его жена. Когда один из супругов выразит какое-либо желание или даже только намекнёт на него, то другой всеми силами старается найти средство для исполнения этого желания. Они делятся друг с другом своими горестями, благодаря чему и горести эти уменьшаются на половину; они делят пополам свои радости и в этом дележе доля каждого удваивается. Вдвоём они восходят по крутой горе жизни и когда, по неизбежному закону природы, им предстоит спускаться в тёмную долину смерти, то они сходят вниз рука об руку, осторожно поддерживая друг друга по крутизнам и с такой нежностью улыбаясь друг другу, какую они не проявляли даже и в ту пору жизни, когда рука каждого из них была полна юношеской мощи и нога каждого твёрдо ступала при восходе на гору».

Глава 3. Матери.

У всех народов, за исключением разве дикарей, любовь сыновей к матерям проявляется в виде одной из сильнейших и нежнейших привязанностей, поэтому то влияние матерей на детей будет всегда служить сильнейшим фактором в мировой истории развития человечества.

О материнской любви постоянно упоминается в Св. Писании. Когда Псалмопевец Давид хочет выразить крайнюю степень горя, он говорит: «Я ходил скорбный, с поникшей головой, как бы оплакивающий мать». Пророк Исаия, указывая на высшую степень земной любви, вопрошает: «Забудет ли женщина грудное дитя своё, чтобы не пожалеть сына чрева своего? Но если бы она забыла, то Я не забуду тебя».

Материнская любовь сильна как смерть и даже сильнее самой смерти. Воображение...

[пропущена страница 51]

...их сыновьям и сыновнюю любовь к матерям. В Кориолане, например, весь сюжет драмы сводится к тому, что суровый римский герой не в силах устоять перед просьбой своей матери, между тем как он остался глух к мольбам своей горячо любимой жены. В «Короле Джоне» плач Констанции над трупом её сына-малютки Артура может служить красноречивым образцом страстной материнской любви. В «Гамлете» влияние матери, даже порочной, всё же оказывает своё действие на её несчастного сына. В «Троиле и Крессиде» Шекспир указывает на то неизмеримое влияние, какое имеют женщины вообще и матери в особенности, словами молодого героя, воскликнувшего: «Не говори этого, прошу тебя не говори! Не говори, из уважения ко всему женскому роду! Вспомни, ведь, у всех нас были матери!»

При обзоре английской литературы мы находим, что самые патетические страницы её суть те, в которых описывается любовь сыновей к их матерям. В поэме «Принцесса» Теннисон пишет: «Моя мать не обладала научными познаниями, но она владела в совершенстве наукой сделать счастливым наш домашний очаг; она была далека от совершенства, но полна той кротостью, которая ищет и находит в близких людях нежную опору; она была не ангел, но вокруг неё витали незримые духи и всё окружавшее её дышало блаженством Рая.»

Стихи Эдвина Арнольда, посвящённые его матери, проникнуты глубоким и трогательным чувством.

Я привожу примеры из поэзии потому именно, что считаю поэтов величайшими моралистами и людьми, обладающими необычайной проницательностью по отношению ко всем фазисам человеческого бытия, совершенно недоступных для понимания людей, менее богато наделённых природой. История, однако, указывает нам на знаменательный пример того, что матери своим влиянием могут управлять всей карьерой своих сыновей и заставить их стремиться к достижению предначерченного ими идеала. Я говорю о Спартанских матерях. Они стремились, как и весь Спартанских народ, к тому, чтобы их сыновья обладали геройскими доблестями и относились бы пренебрежительно к физическим страданиям. В этом заключался залог процветания народа, политическое значение которого поддерживалось исключительно только крепкими мышцами его граждан, народа у которого крепостные стены заменяли груди телохранителей граждан. Недаром так высоко ценились в древности следующие характеристические анекдоты из Спартанских преданий. Юноша-спартанец, жаловавшийся своей матери, что его меч слишком короток, получил от неё ответ: «В таком случае ты станешь на один шаг ближе к врагу». Другая спартанка вручила щит сыну с лаконическим замечанием: «Или с ним или на нём!» Т. е. «принеси щит обратно сам, или пусть мне вернут твой труп на щите.»

Все великие законодатели сознавали важную роль, которую играли матери в деле достижения великих национальных целей. Когда у Наполеона спросили какое воспитание он считает наилучшим для рекрутов он отвечал: «Воспитание, полученное ими в детстве под надзором их матерей.» И, действительно, он весьма основательно рассчитывал на воспитание французских матерей, которые внушали своим сыновьям традиционную патриотическую доблесть, побуждавшую плохо подготовленных и полуголодных французских солдат к геройским подвигам, перед которыми бледнели подвиги лучших европейских войск, вынужденных отступать перед победоносной Наполеоновской армией.

Горько поплатились за свои ошибки те нации, которые держали женщин на низкой степени нравственного развития и в рабстве. Горе тем народам, у которых, как некогда в Индостане, матери молятся: «О! Висну, сделай то, чтобы у меня родился сын, а не дочь, ибо горька участь женщины!» Горе тем народам, у которых женщины, из жалости к будущей участи своих малюток-дочерей, бросали их в реки, волны которых быстро уносили трупы младенцев от взоров несчастных матерей!

На это могут возразить, что древние греки отличались своими как физическими, так и нравственными качествами, несмотря на то, что в Афинах женщины играли второстепенную и подчинённую роль в общественной жизни того времени; могут указать на знаменитую надгробную речь Перикла, произнесённую им в память убитых на третьем году Пелопонезской войны; в этой речи Перикл указывает, как на высший идеал, на пассивную общественную роль женщины, не стремящейся ни к добру, ни ко злу. В ответ на подобное возражение, однако, достаточно припомнить, что афинянки на самом деле вообще не были порабощены мужчинами и пользовались уважением в обществе; между ними было много выдающихся женщин, имена которых известны в истории, и хотя от них требовалось, чтобы они вели исключительно только замкнутую жизнь у домашнего очага, но в сфере домашней жизни они были полновластны и проявляли своё законное влияние на детей и членов семейного круга. Далее, мы должны помнить, что Греция пользовалась высшей степенью достигнутой ею славы только весьма короткое время, и мы имеем полное право приписать падение Греции именно порабощённому положению женщин того времени. Можно безошибочно указать на безнравственность и узость взглядов и отсталость Восточных народов, как на последствия их извращённых и унизительных понятий о женщине, у которой даже предполагается отсутствие души. Подобный взгляд на женщин несомненно послужил тормозом к высшему развитию многих наций в течение нескольких столетий. Достаточно для подтверждения этого факта указать на Китай, на односторонние заблуждения Семитических народов; на ошибки Персии, Греции и Рима; даже на фанатическое, но, в принципе, ложное поклонение женщинам во времена рыцарства.

Влияние женщин на будущность всего человеческого рода выражается трояким образом:

1) От женщин зависит сделать счастливыми юношеские годы детей обоего пола, насколько тому способствуют внешние обстоятельства жизни. Золотое правило гласит: «окружайте утро жизни ореолом счастья». Те мужчины и женщины, которые провели, по крайней мере, счастливое детство, могут хранить в своём сердце вечно-светлое воспоминание, отражающееся на их старости, когда для них иссякают все жизненные радости. Каждая мать должна была бы вменить себе в обязанность изучить великое искусство способствовать счастью своих детей. Этому искусству не научат никакие учебники — оно вдохновляется святым отречением от всяких эгоистических побуждений и любовью к детям. Бедность не может служить преградой к достижению этой цели. Счастье всегда достижимо, так как оно есть «жемчужина, для приобретения которой не нужно плыть к Индийскому океану: оно даётся нам свыше». Мать, стремящаяся любить своих детей так, как повелел Небесный наш Учитель, наверное достигнет своей цели.

2) Другим средством благотворного влияния женщин на судьбу всего человечества является разумное развитие воли и характера у подрастающего поколения. Ничто, однако, не может столь пагубно влиять на юношество как стремление некоторых родителей укрощать волю ребёнка. Это стремление в большинстве случаев претерпевает полнейшую неудачу, так как даже у маленьких детей проявляется изумительная непреклонность воли, которую если и удаётся сломить, то последствия такого перелома бывают весьма неблагоприятные. Мисс Мартино в своём прекрасном сочинении о «домашнем воспитании» указала на факт, что попытки обуздать волю ребёнка достигают противоположной цели. Она описывает факт, что один отец едва не заморил голодом своего ребёнка и вызвал у него припадки падучей болезни тем, что заставлял его насильно съесть кусок хлеба, который, наконец, обратился для ребёнка в ненавистный и наводящий ужас предмет. Эта же писательница указывает на разумный способ укрощения своенравия у детей, состоящий не в том, чтобы порабощать их волю угрозами или строгостью постороннего лица, но в том, чтобы пользоваться для достижения цели нравственными качествами самого ребёнка. При воспитании детей должно, с одной стороны, избегать потворства и, с другой, прекословия; при такой системе воспитания дети приобретают навык к послушанию ещё раньше нежели у них разовьётся способность к разумному контролю над своими действиями.

Здесь будет уместно указать, в виде совета матерям, на факт из практической жизни, который может послужить к тому чтобы убедить их в несостоятельности принудительной системы воспитания: «у рабочих существует термин «полировка»; случается что чугунные доски не выходят совершенно гладкими, ровными; поверхность их немного возвышается с одного бока; если рабочий захочет сделать доску совершенно ровной, то он ни в каком случае не начинает ударять молотом по отлогому месту; он знает, что таким приёмом он не только не поправит дело, но даже ухудшит его, так как доска начнёт коробиться у края; сделать доску совершенно ровной можно только одним приёмом — полированием её; т. е. правильными и умелыми ударами не в том месте, где коробится доска, а вокруг того места и у другого края. Таким образом рабочий действует не прямым, а косвенным образом. Выполнить эту задачу, однако, не так легко, как это кажется с первого взгляда»1. Оказывается, что к успешному исправлению даже металлической доски нельзя применять тот метод, который многим кажется сполне согласным со здравым смыслом. В этом примере кроется то же нравоучение, которое вытекает из старинной басни о Солнце, спокойно выполнившем то, чего не мог достигнуть ветер, несмотря на все его суетливые старания.

3-м) и последним способом проявления влияния женщин на будущие поколения я считаю внушение детям с самого нежного возраста религиозных чувств в самом широком значении этого слова; стремление к запечатлению в их пластических умах вечных и коренных истин нравственности и, главнее всего, ко внушению им, что цель религии состоит именно в образовании характера людей и всего их нравственного строя, в применении религиозных правил нравственности к действительной жизни. Если ребёнок видит, что во всём образе жизни его родителей проглядывает, как и в их словах, так и в действиях, та вера, которую они исповедуют, если он видит в их жизни прямые результаты их набожности, человеколюбия и самоотречения, то благой пример его родителей послужит и ему самому надёжным подспорьем в его собственной жизненной карьере — богатым наследием, уготовленным для него родителями.

Профессор Гёксли указывает на неоценимое значение для нас Св. Писания, которое заключает в себе летопись человеческих поколений в течение многих веков, летопись людей, оставивших след своей кроткой жизни в качестве членов нескончаемой вереницы человечества, заслуживших благодарность или проклятие потомства, смотря по своим хорошим или дурным деяниям. Но дети тех родителей, которые по своей справедливости и правдивости в сношениях с людьми и праведной своей жизнью могут быть названы избранниками Божиими, получают от этих родителей более богатое наследие, оберегающее их от всего дурного — умение понимать и ценить святые истины, изложеные в Св. Писании.

Припомним слова лорда Вилльяма Росселя, произнесённые им перед смертью на эшафоте: «Религиозное воспитание, полученное мной от родителей с самого раннего моего детства, оказало благотворное влияние на всю мою жизнь; даже и тогда, когда я забывал о тех правилах нравственности, которые были мне внушены родителями, эти правила как бы преследовали меня и предостерегали от многого дурного в жизни».

В заключение укажем на два примера, подтверждающие вышесказанное. Многие из лучших, величайших и умнейших людей когда-либо существовавших, признавались, что они обязаны всему в жизни своим матерям. Из числа таких людей назовём английского короля Альфреда, Св. Людовика (французского короля); из художников укажем на Француа Миллье; из государственных деятелей — на Вашингтона и Гарфильда; из писателей — на сэра Джонса и на Гёте. История же указывает на два назидательных факта: матерью знаменитых Гракхов, — Тиберия и Кая Семпрония, была Корнелия, прекрасно воспитавшая их и гордившаяся ими как наиболее ценными своими сокровищами; матерью же Нерона была известная своими злодеяниями Агриппина-младшая.

Не заглядывая, однако, так далеко в историю мы имеем в недалёком прошлом, как и в наши дни, разительные примеры влияния матерей в хорошую ли или в дурную сторону на своих юных сыновей. Мы не хотим касаться тех ужасных примеров, которые можно было бы привести из истории, и говорить о тех матерях, которые недостойны называться этим святым именем; мы укажем лишь на тот вред, какой матери могут нанести своим детям единственно только вследствие неумения обуздывать свой характер и от отсутствия у них серьёзного сознания своих обязанностей по отношению к своим детям.

Трудно определить насколько было пагубно для всей жизни поэта то влияние, какое имел на Байрона вспыльчивый и своенравный характер его матери. Об ней Лесли Стифен говорит следующее: «Мать Байрона обращалась с сыном, ещё юношей, крайне непоследовательно; она то потворствовала его недостаткам, то обращалась с ним незаслуженно жестоко. Она страдала ожирением всего тела и была очень мала ростом, что, при её напрасных попытках нападать на Байрона который ловко вырывался из её рук и заставлял её напрасно бегать в погоню за ним по комнатам, вызывало только насмешки сына. На замечание школьного товарища: «Твоя мать — истинная дура!» Байрон откровенно ответил: «Совершенно верно — я и сам знаю, что она дура!» Одно из её замечаний послужило, как говорят, основной мыслью для его трагедии «The Deformed — Transformed». Когда мать однажды назвала его «хромым чортом», то он ответил: «да, таким ты меня произвела на свет, матушка!» В 1806 году во время ссоры с сыном мать Байрона бросила в него каминными щипцами и кочергой. Она врывалась в его квартиру в Лондоне, куда он уехал, желая скрыться от неё; там у них происходили крупные ссоры, которые заканчивались победой сына над его освирепевшим врагом, т. е. над его матерью».

Противоположный пример являет мать Рёсскина, который всегда с благоговением отзывался о ней, говоря, что, благодаря её попечениям, он получил воспитание, основанное на высоких правилах разума и благочестия, правилах, может быть, доведённых даже до сурового пуританизма. «Моя мать, говорит он, заставляла меня каждодневно заучивать на память целиком длинные главы из Библии; она заставляла меня, по крайней мере раз в течение года, громко прочитывать сплошь всю Библию от книги Бытия до Апокалипсиса, не пропуская ни одного слова и произнося все трудные названия имён и местностей. Я могу смело утверждать, что, благодаря её настояниям, преисполненным терпения и непоколебимости, я не только получил всестороннее знакомство со Св. Писанием, что мне в жизни было весьма полезно, но, кроме того, приобрёл способность к усидчивому труду и ту любовь к изящной литературе и то понимание её красот, которыми я теперь обладаю».

Рёсскин же упоминает о том, что его мать требовала от него беспрекословного послушания во всём, но при этом окружала его любящей и безграничной заботливостью и оберегала его от всего дурного. Он говорит о трогательных заботах матери об его умственном и нравственном воспитании; стараясь отвлечь его от различных развлечений, пагубных для юношества, она окружала его дома всевозможными невинными и общеобразовательными удовольствиями. Карлейль, со своей стороны, не менее красноречиво восхваляет свою мать — шотландскую крестьянку. Одним словом, можно смело утверждать, что огромное большинство людей, прославившихся в жизни, обязаны этому своим матерям, и следовательно, могут с полным правом повторить слова Карлейля: «Если мне удалось совершить что-либо в жизни, то лишь благодаря влиянию моей матери!»

title