Лучшее место на Земле
Иар Эльтеррус
Никто не застрахован от ошибок, и мобильные агенты Официальной службы не исключение. Но цена некоторых ошибок зачастую выше, чем можно себе представить. В результате ссоры, произошедшей между Итом и Скрипачом после распада семьи, оба официала оказываются в мире Терры-ноль. В мире, который не может существовать даже теоретически. В мире, вобравшем в себя несколько кластеров Глобальной Сети. В мире, где умирает Контроль… Ситуация на планете катастрофическая – сам факт существования Терры-ноль грозит большими проблемами всей обитаемой вселенной. Вот только уходить из этого мира не хочется. Потому что для одних он – место для смерти, а для других – лучшее место на земле…Иар Эльтеррус, Екатерина Белецкая
Лучшее место на Земле
Посвящается всем,
кто дружит с головой.
ОТ АВТОРОВ
Этот роман – пожалуй, один из самых необычных, созданных нами. Его действие происходит в ставшей привычной всем реальности Контролей, его главные герои уже знакомы вам по циклу «Время черных звезд» (роман, собственно, является одним из продолжений цикла), но при этом существенно отличается от всего, что мы делали раньше. Чем? Увидите.
Мы очень надеемся, что эта книга сумеет помочь кому-то понять себя, понять окружающий мир, людей, которые рядом. Возможно, кого-то из вас она сделает чище и добрее или объяснит что-то важное. А кому-то поможет найти свое Лучшее Место на земле. Потому что очень часто бывает, что оно – совсем рядом.
Стоит только сделать шаг.
Спи.
Поверь, оно не стоит
Этих нервов.
Все пустое.
Спи.
На продавленной кровати.
Только что курили, хватит,
Спи, а я окно открою.
Пусть горячий южный ветер
Перебудит всех на свете,
Пусть заплаканные дети
Обзовутся матерей.
Спи, пожалуйста, скорей.
Спи.
Во сне не будет боли.
Море пахнет сладкой солью,
И погашены огни.
Спи.
И Бог тебя храни.
Часть первая
Интродукция
01
Домодедово – Москва
Кома
…то что потому что, что потому ч…
…тут что-то… то… чт… т…
…тут я что я, я что я потому что…
У темно-фиолетовой воды не бывает ответов, и придется вспоминать как-то еще, потому что темная вода укрывает тебя и не выбраться из подводных трав, не выбраться уже никогда, и ты это знаешь.
Кажется, сначала вода была красной, или пурпурной, или багровой, или коричневой и пахла солью, а потом стала такой, как сейчас, и не меняется.
Уже давно.
Уже очень давно.
Слишком давно.
* * *
А смысл в этом хоть какой-то есть?
– …так кто-нибудь хоть время-то записал?
– Да хрен его знает, какое время. Записали с трех до шести вроде.
– Так Петруха там вроде в семь шел…
– …ну и писала бы семь, чего тогда шесть?
– Да хрен разница, гость же… все равно помрет. Гости всегда умирают…
– Гость или не гость, а отчетность должна быть. Давай, Сонь, переправь на семь в карте… Куда пишешь, дура, это ж второй лист, а надо в первый! Второй – это дежурный заполнял!..
– Так там же шесть…
– Шесть – это когда обратно перевели, в палату, из операционной…
– А…
– Не акай, пиши нормально, где положено!
* * *
Гости всегда умирают, это аксиома, которую нужно знать.
Значит, гости всегда умирают. Я гость, и, следовательно, я умру.
Элементарный вывод…
* * *
Фиолетовая вода всколыхивается редко, и чем дальше, тем более странно проявляют себя ее движения и ритм. Сейчас…
…я тут я…
…я потому что я тут потому что у…
…я тут потому что…
Что.
* * *
– …чтоб его колоть всем подряд! Дорого, кто ж нам даст-то…
– А зонд?
– Какой, к шуту, зонд? Сходи на кухню, там овсянка одна на соевом молоке. И чего я буду хреначить это дело через зонд? От ты дура… Пиши давай – питание не вводили из-за клонического спазма. Написала?
– Теть Варь, тут вся карта за полтора месяца «из-за клонического спазма»…
– А тебе велика печаль?
– Ну так помрет же… жалко…
– Жалко, девочка моя, у пчелки в жопке. А гости, они все все равно того… и вообще, чем жалость разводить, присмотрела бы себе лучше парня. Девятнадцать лет, а все в целках.
– Да ну их. В городе найду.
– Еще скажи, шофера. – Смех, издевательский и глумливый. – Нужна ты там в городе, прям заждались…
– Теть Варь, может, правда овсянку эту… пятый месяц же пошел, я по картам посмотрела, все другие за неделю убирались. А этот нет…
– Вот заладила, паршивка! Чего тут пятый месяц? Кома? Или летаргия какая? Все одно помрет. Отвяжись! И нечего губы дуть, нашлась Святая Мария, распустила нюни…
* * *
Что.
Что-то…
…то что, что, потому что, я потому что…
…потому что я, тут я, тут потому что…
…я потому что ум…
Видимо, полная остановка времени – темно-фиолетовый цвет очень способствует таким вещам.
Гости вязнут в темно-фиолетовом времени, и поэтому они…
* * *
– Москва? Алло, Москва? Девушка!.. Девушка, да, это Москва? Алло! Алло! Соедините с институтом изучения биологии ВФЖ… Нет, не ФБЖ, а ВФЖ… Добавочный сорок три… Сорок три, говорю! Алло! Алло! Федор Васильич, это Конаш, Александр Конаш, да… отдел комиссий… Федор Васильич, я из Домодедова звоню, из районной больнички, которая у точки номер тысяча восемнадцать, да… Спасибо, да, и вас так же… Спасибо… Говорю, с комиссией приехал, а у них гость живой! Алло! Да, гость, говорю, живой! Срок? Почти восемь месяцев… Так я про что!.. Да, живой… а, нет… в коме… но удивительно, что живой, да… Так они не доложили, стервозины, я уже наорал, а толку-то… везти? Нет, Федор Васильич, не получится… не транспортабельный, нет… говорю же, кома, восемь месяцев… Степень? Вторая или третья… ну, глубокая, если по Шахновичу, да… Так они его не кормили, ворье проклятое… почти совсем, не знаю я… да понятно, что рапорт, а толку что с того… Остаться? Федор Васильич, никак не могу, дочка у меня на этой неделе рожает, да… мальчика? Хотелось бы, а то бабья в семье… да, да…. Ага… хорошо… меры я приму, и чтобы приготовили к дороге, да? Ой, боюсь, не получится, хоть и готовь… Нет, энцефалограф сломан у них, нету… а чем я проверю?.. Самостоятельное, да… остальное все совсем ни к черту… ну да, считай, угробили… если бы сразу… хорошо, я тогда… да, я оставлю распоряжения, и через неделю попробуем перевезти… смотрел, смотрел, это не карта, а паноптикум, да… не знаю, кости одни и пролежни… нет… да нет, нет, в том-то и дело… Хорошо, Федор Васильич, понял, сделаю…
Звяканье, и голос мгновенно из услужливого становится командным:
– Ну, суки, все. Если помрет, с вас три шкуры спустят, будете на ферме кроликов до скончания дней дрочить!
– Александр Евгеньич, ну это…
– До «нуэткалась», рыба моя. Значит, так. Четыре раза в сутки кормить, по пятьдесят миллилитров первые три дня, дальше чуть поднять. Молоко с желтком и сахаром, через зонд. Капать три раза в сутки и не врать мне, что в больнице нет раствора Рингера-Локка и что вы не пускали его налево военной части! Карту вести нормально. Через неделю заберут. И если вы за неделю не подготовите так, чтобы перенес дорогу, я тебя утоплю, суку, в ближайшем канале, ясно? Поняла?
– Александр Евгеньич…
– Я тебя спрашиваю, поняла?!
– Поняла.
– Вот и славно. А теперь пошла вон.
* * *
…что-то, что…
…потому что важное потому что…
…я что-то, потому я что… я…
Зачем фиолетовая вода сейчас пахнет тиной, тленом и солнцем? И откуда в моей тишине этот противный постукивающий ритм?.. механический постукивающий ритм, и запах – тлена и солнца?
* * *
– …а глаза почему открыты тогда?
– Бывает. Видишь, зрачки здоровенные? Это называется – мидриаз. Мозг, значит, поврежден. И глаза тоже.
– Интересно как…
Да, действительно, это интересно.
* * *
Прохлада, полумрак, ленивое движение воздуха.
– …положительно, то есть активность мозга присутствует, хоть и весьма снижена. Это хорошо, шансы есть. Все остальное…
– …удивительно, что при таком истощении… там, конечно, врут, что с самого начала так и было, но что-то я не верю, чтобы парень двадцати пяти лет максимум весил в нормальном состоянии двадцать восемь килограммов.
– Это верно. Пока что общая терапия, надо полечить то, что досталось в наследство от Домодедова. Через пару недель, если будет положительная динамика, иссекайте пролежни. Кто-нибудь пишет?
– Да, Федор Васильич. – Голос ломкий, молодой. Подросток?..
– Кормить шесть раз в сутки. Через несколько дней, как станет получше, проверьте рефлексы. Если сможет глотать, будет очень хорошо. Два раза в сутки – кислородную палатку. Если опять же будет динамика, через месяц после устранения проблемы с пролежнями – массаж. Ну и по состоянию, конечно же. С завтрашнего дня начинайте курс антибиотиков и все, что надо сопутствующее, – витамины, глюкоза. Можно попробовать мышечные релаксанты, но только с контролем дыхания. Скорее всего не понадобятся.
– Хорошо, Федор Васильич.
– Через полтора месяца приеду из Франции с конференции – все проверю. Смотрите, мои хорошие, не подведите. Этого надо вытащить. Это шанс – и для науки, и для нас всех. Первый живой гость в мире, ребятки, это прорыв, и прорыв серьезный. Я на вас надеюсь.
– Федор Васильич, а можно вопрос?
– Конечно, спрашивай.
– Исследования проводить можно?
– Умница. Не можно, а нужно. Обязательно. Только с забором венозной крови не усердствуй.
Чей-то смех.
– Я совсем не это имел в виду…
* * *
Темно-фиолетовую воду зачем-то разбавили чем-то серым. Наверное, тоской. Муть. Потрескивание и пощелкивание. Но все-таки в большей степени…
Нет.
Тишина.
Вакуум.
…я кто…
…потому что я кто…
…кто-то потому что потому…
…я…
* * *
– Удивительно, что удалось… нет, мне кажется, что сам справился. Организм молодой, сильный, вот и вытянул… Ездил я туда, с Сашкой Конашем, посмотрел. Коровы тупые. Стоят, глазами хлопают и постоянно врут. Через слово! Записал на диктофон…
– Переломов, кстати, было ничуть не меньше, чем у других гостей. Я поднял статистику за последние полгода. Все восемнадцать случаев по России за это время. Нет, ничуть не меньше. В карте не все, только то, что они пытались делать. Обе ноги, правая рука – предплечье, левая – запястье, правая ключица, три ребра справа, пневмоторакс. Самое плохое, конечно, голова…
– Если бы нейрохирург был, то, возможно…
– Откуда в Домодедове нейрохирург, да еще в этой жопе?
– Не ругайтесь, сударь мой. Не годится так…
– Судя по карте, они все-таки взяли его на стол. Сделали, что сумели, удалили участок кишечника, что-то там еще было… ну переломы выправили и зафиксировали. А рану на голове просто зашили. Подняли крючком костный осколок на место и зашили. Представляете? Можно только догадываться, что там было, под этим осколком. Скорее всего обширная гематома, поврежденные оболочки, отек…
– Домодедову я, понятное дело, напинал, а толку-то с этого? Конаш им тоже напинал. Только эти пинки – дело бесполезное, после того, что уже наворочено. В карте, опять же, например, про тазовые кости ничего нет, а на рентгене – три трещины…
– …с одной стороны да. Но по факту – это все зажило. Криво-косо, но зажило. Может, и хорошо, что они мало сделали. А то от таких «специалистов» чаще всего одни неприятности.
– Местный хирург сказал, что анатомия «частично не человеческая». Что-то он там углядел, что его напугало. А что – объяснить не может, троечник. Заштопал, откуда лило, и на фиг с пляжа…
– Ой, я бы вечерком купнуться съездил. – Сладкий зевок, хруст разминаемых пальцев. – Жарища такая…
– А в столовой сегодня щи давали, ходил уже? Тетя Сима так варит, что тарелку съешь и ложкой закусишь. Мать и то так не варит…
– Схожу сейчас. Назначения только оставлю…
* * *
Осторожно, вы же меня разбудите. Не хочу. В привычный темно-фиолетовый фон вливается откуда-то резкая, острая, раздражающая струя, блестяще-синяя, пахнущая почему-то эфиром или…
Нет, не эфир.
Что-то еще.
Это называется… называется… я вспомню, я должен вспомнить, вспомнить, помнить, нить… нить…
…кому…
…потому что я что кто-то…
…кто-то ска…
…потому что я… не я….
* * *
– …через три недели после удаления пролежней… За полтора месяца прибавил почти семь килограммов, думаем, что теперь будет прибавлять быстрее. Сейчас уже точно вторая степень. Если продолжать терапию, через какое-то время, надеюсь, сумеем вывести. Мидриаза больше нет, теперь все по классике – миоз, восстановились корниальные и глоточные рефлексы, на энцефалограмме тоже изменения. Начал двигаться, раньше вообще ничего не было.
– Какой диагноз поставили по ЧМТ?
– Диагноз ясен – диффузное аксональное повреждение мозга. Но при явной положительной динамике, а также при общем улучшении можно сказать, что в вегетативное состояние он не перейдет.
– Замечательно. Вы молодцы. Ребятки мои, давайте только не будем торопиться. Главная задача – помочь организму справиться самостоятельно. Не подталкивать его к этому, а создать условия, чтобы боролся сам. Прогнозы пока делать рано, но…
– …все-таки сильно ослаблен. Попробуем ванны, пока что два раза в неделю. Я бы еще назначил…
* * *
Какое-то движение… фиолетово-серое – уже привычно, но вот движение, одновременно, сразу, теплое, монолитное, сдавливающее, и еще запах… йод?..
…кто-то…
…нет…
…потому что я…
…что я потому что, что, что, что, что-о-о-о…
…что я не помню/помню…
…что сказал, что… кто…
* * *
– Сопор. Восстановилась болевая чувствительность, зрачки адекватно реагируют на свет. Это уже не кома, по сути дела – глубокий сон.
– Какой общий срок?
– С момента… ммм… появления – год и два месяца.
– Порядочно, да…
– …круглосуточный пост. Обязательно! Если придет в себя, седируйте, возможен шок. Сразу же вызывайте меня. Никаких попыток поговорить ни в коем случае не делать, да он и не сумеет, думаю – откуда ему наш язык знать? Скорее всего будет еще и посттравматическая амнезия, поэтому…
– …нет, для доклада еще явно не время, что вы. Статью я пишу, но закончу только по общему результату. Очень интересный получается материал, на Госпремию вполне тянет…
– …а как вы его называете, кстати?
– Что?.. Да никак. Гость и гость, как еще называть.
– А номер в реестре?
– Ой, там, кажется, тридцатая тысяча, а по России он был на тот момент шесть тысяч чего-то там, уже не помню… и все-таки исходные условия были у него начально другие, видимо, потому он и выжил. До него во всех случаях при появлении у объектов фиксировалась крайняя степень дистрофии, а при вскрытии – поражение продолговатого мозга, гипоталамуса и гипофиза. Они умирали не только от повреждений, еще и из-за того, что в организме за считаные дни наступала полная дисфункция всех процессов. А здесь, несмотря на очень серьезную ЧМТ и сочетанную травму, эти отделы мозга затронуты не были. И организм очень сильный, видимо. Один факт, что он восемь месяцев продержался в Домодедовской больнице и при этом мало что не умер от истощения, но еще и дышал самостоятельно, говорит о многом.
– Домодедово я готов сровнять с землей или всем составом утопить, где получится. На всю больницу оказалась одна толковая девчонка… да, конечно, перевел в Москву, теперь у нас работает. Вроде бы замуж собирается… Остальные – уроды, пробы негде ставить. Я предлагаю сформировать госкомиссию и сделать большой рейд по больницам, расположенным рядом с площадками прибытия. Этого мы, считай, обнаружили случайно и едва не потеряли. А вдруг были другие похожие случаи? И мы о них даже не знаем! Конечно, они обязаны докладывать, но вы же знаете этот подход – все спустя рукава, все через одно место, все кое-как. Инструкции нарушаются практически везде. Был же циркуляр – при появлении очередного гостя обязательно известить институт изучения биологии внеземных форм жизни! Сразу же, в течение суток! А что на практике? То телефон не работает, то главврач в запое, то…
– Больная тема, совершенно согласен. Крайняя безответственность. Появляется, допустим, гость. И что? Если есть хирург, берут на стол. Штопают те повреждения, что покрупнее, и отправляют в палату. А через неделю, самое большое, волокут на кладбище, зачастую даже без вскрытия. И хорошо, если хоть табличку с номером ставят! Был в одном регионе, так там вообще за год то ли пятерых, то ли шестерых гостей закопали в одну яму и даже номеров не присвоили. Я тогда сам эксгумировал, вскрывал… да, то же самое, что и в других случаях, – почти полное отсутствие разложения, но тела сильно повреждены посмертно. Оказывается, через эту яму какой-то умник проехал на гусеничном тракторе. Представляете?
– Ох, не напоминайте, коллега… Вы знаете, тут, кстати, на днях был интересный момент.
– И какой же?
– Сестра, которая дежурила, даже вызвала меня. Это удивительно, но… я готов поклясться, что он плакал. Беззвучно, конечно, но какие-то мелкие моменты – мимика и еще что-то… неуловимое… Сестра сказала, что сама чуть не разревелась, но не смогла понять почему. Вроде бы ей ни с того ни с сего стало очень грустно. Прямо до боли грустно. Девушка она эмоциональная, в кино, когда герои целуются, особенно перед расставанием, по ее словам, так же хлюпает. И тут с ней было то же самое.
– Как в кино?.. Интересно. Не фотографировали?
– Не успели. Пока ходили за аппаратом, уже все кончилось.
– Все время хочу спросить и все время забываю. Почему не постригли?
– А вот это, коллега, еще более удивительно. Хотели. Неоднократно хотели. Меня, признаться, самого несколько смущает эта грива до середины спины, не меньше. Но… нет. Право слово, мистика, иначе не назовешь.
– Так в чем же дело?
– Дело в том, что при попытке постричь он давал нам тахикардию и резкое понижение давления. Каждый раз. Поэтому мыли, расчесывали, но стричь так и не решились.
– Действительно, мистика. Абсолютно необъяснимо… может быть, рефлекторное?
– Знаете, даже самые простые и обычные люди в коме иногда проявляют какие-то странные реакции. Что же говорить про этот случай, который от стандарта явно отличается? Не может не отличаться. Но при этом, согласитесь, за полгода вывести из комы третьей степени и добиться такого результата…
– Да, да, согласен… Но пост ни в коем случае не снимайте. Тут обязательно должен кто-то быть постоянно. Мистика мистикой, а дело…
* * *
…что, что, что, что, что, что…
…что-то, то, что поэтому я поэтому тут я…
…потому что…
…потому что ум…
…кто ум…
…кто-то ум… умер… кто-то умер…
Это не вода. И она не фиолетовая, она черно-багровая, и бьется в каком-то ритме, и этот ритм я знаю, этого не может быть, но я знаю, этот ритм внутри меня, это не ритм вовсе, это… в глубине…
Черно-багрово-серое, нет, все-таки вода, сквозь, насквозь, может быть, даже вверх… если отделить одно от другого и понять, что одно внутри, а другое прикосновение неподвижно беззвучно не-живое… ткань, ветер, это слабый ветер… что это такое… что… где… где это все…
* * *
Свет.
Почему все такое серое?
Подожди, стоп, спокойно. Себя выдавать нельзя ни в коем случае. Если чуть-чуть приоткрыть глаза, совсем немного, и подождать, пока зрение освоится… ага, теперь ясно. Комната. Окно, занавешено какой-то тряпкой. Полумрак. Нет, не полумрак, это глаза врут. Просто приглушенный тканью дневной свет.
Так, теперь дальше.
Лежу.
Я лежу, видимо, это кровать. Если скосить глаза, видно, что я лежу под простыней.
Пока что не выдавать себя, видимо, меня кто-то поймал, но кто, и что вообще, собственно, случилось? Стоп-стоп-стоп, подожди! Сознание, подожди, не так быстро. Не важно, кто и почему, сейчас крайне важно для начала выбраться отсюда, потом решим и все поймем.
Выбраться…
Оглядись сначала. Один? В комнате – один? Отлично. Теперь можно уже нормально открыть глаза и осмотреться.
Стол, стул, тумбочка, кровать, какая-то стойка из металла, еще одна стойка, три синих обшарпанных баллона непонятно с чем в углу, на стуле – белая тряпка. Видимо, какая-то одежда.
Так, а я сам? Быстро – руками вверх-вниз по телу. Голый. Черт, это плохо. Придется, видимо, прихватить ту тряпку.
Почему так отвратительно слушаются руки, особенно правая? Ну-ка, еще раз! Ага, так-то лучше. Несколько глубоких вдохов… почему-то справа покалывает… может, долго лежал? Лежал и отлежал. Если долго лежал, то подниматься надо медленно. Отлично. Сел. Сижу. Адаптировался? Хорошо. Теперь встать.
Черт, как же дрожат коленки! Что за ерунда?! Просто жутко дрожат. Ладно, ничего, минуту постоять, держась за спинку кровати. Отпустить. Ну, ноги, шагайте. Шагайте, говорю! Вот именно. Сразу бы так.
Тряпка. Что-то типа длинной рубашки на пуговицах. Белая. Ладно, сойдет. Надел, теперь застегнуть пуговицы. Пальцы не слушаются… ладно, пока что так, хотя бы три, потом остальные… а тут, оказывается, жарко… теперь – к двери. Немного приоткрыть и осмотреться.
Коридор, залитый ярким летним солнцем, длинная череда высоких окон, сложная смесь запахов, по большей части незнакомых или вызывающих какие-то непонятные ассоциации. Высокий потолок, пыльные люстры, лепнина, грубо покрашенные в грязно-бежевый цвет стены, кое-где в трещинах, в сколах, отвалившиеся кусочки штукатурки на потолке, истертый деревянный пол, кажется, паркетный…
Главное – пусто. Никого. Осторожно, придерживая дверь, выходим… так… теперь хорошо бы бегом, но с ногами какая-то ерунда… ничего, разойдусь, для начала просто быстрым шагом, а теперь можно и ускориться немножко… нет, действительно, очень жарко, и какая же духота… проклятая рубашка липнет к мгновенно взмокшей спине, волосы мотаются… кажется, они были короче, почему сейчас так?.. Нет, не понимаю, это все потом, потом, надо выбраться, сбежать, поэтому быстрее, пока никто не появился… Что это? Лестница? Куда мне, вверх, вниз? Выглянуть в ближайшее окно. Ага, город. Где-то внизу – пыльная зелень, крыши, река… Значит, вниз. В городе можно хорошо затеряться, мне же приходилось теряться в городах, да? Приходилось, приходилось, помню, что приходилось.
Только бы не свалиться, костей не соберешь. Прохлада, гулкий звук шагов, а ведь хорошо, что я босой, в обуви шумел бы сильнее, ни в коем случае нельзя останавливаться, ладно… Вниз – не вверх, иди себе и иди… сердце колотится, но это тоже ерунда… сколько же я лежал? Неделю, две? Нет, про это тоже некогда… быстрее, быстрее! Последний пролет, тамбур, снова тяжелая деревянная дверь, сначала надо выглянуть…
И тут пусто?!
Такого везения не бывает…
Надо пользоваться. Поэтому – снова бегом, через эту маленькую площадь, вон к тем домам, в переулок, потом… направо? Налево?..
Черт, что-то мне нехорошо.
Что-то совсем мне нехорошо, нужно сесть. Плевать куда. Срочно сесть, а иначе я просто упаду. Грязно-серый бордюрный камень в жидкой тени какого-то куста. Акация? Фиг знает, похоже… где я видел акацию? А много где… пыльные зеленые стручки с мелкими семенами, перистые листочки…
Сижу.
Совсем нехорошо. Сердце колотится где-то в горле, дышать тяжело, как тяжело дышать, перед глазами – рой черных точек, и руки немеют, не чувствую… Ничего, пройдет. Посижу, отдохну, пройдет. Пуговицу бы только расстегнуть верхнюю, вот только руки не действуют…
– А это чего тут?
– Да небось с нашего же института. Пьяный, что ли?
– Днем?
– И чего б не днем? Налакаются спиртяги разбавленной, чего им, лаборантам… видишь же, в халате. Совсем, видать, бухой.
– Твою ж мать… в халате! Дак это ж бабы-Надин халат! Видишь, на кармане – «Надежда Колоскова»! Ах ты ж сука! Халат попер! А ну, иди сюда!
– Погоди, Петь, он вроде не пьяный, не пахнет спиртом-то. Слышь, ты, эй! Где халат взял? Вставай, давай! Халат, говорю, где подрезал? А ну-ка, пошли! Отрастил волосья, так, думаешь, сразу можно чужие халаты тырить?
– Пошли его к бабе Наде отведем, пусть полюбуется! Ворюга!.. Слуш, а он без штанов. – Смех.
Надо поднять голову и посмотреть. Молодые, загорелые, одежда одинаковая – белые майки-борцовки, синие штаны. Двое. Другие подробности не дают рассмотреть черные точки.
– Вставай, говорю!
Я бы рад. Но не могу. Все, сдаюсь. Добегался. Кажется, совсем добегался. Сейчас они меня прямо тут и… смотри-ка, нет. Взяли под руки, потащили. Обратно, видимо. Точно, обратно… Ну, один-ноль в вашу пользу. Ноги вообще не идут, совсем. И сердце все никак не успокоится, сволочь.
– Ты тут с ним посиди, чтобы не сбежал, а я пойду бабу Надю приведу.
– Слушай, он чего-то того, по-моему. Может, больной? Или перегрелся?
– У нас если кого за руку на воровстве поймать, тоже сразу и больной, и перегрелся…
– А вон она! Баба Надя! Баба Надя, давай, чаль сюда, нашелся твой халатик! – Это тот, который посветлее и с волосами ежиком.
– Ой, мамочки… всего на пять минут отошла… ну, на десять… Господи… Мальчики, вы где его нашли?!
– Халат?
– Да нет. Этого вот…
– За тем домом, на поребрике сидел.
– Ой, чего будет…
– Чего будет? Ну, постираешь халат, делов-то…
– Ой, мальчики… упустила… уволят…
Быстрые шаги, тень. Разгневанное сопение.
– Что тут происходит?
– Федор Васильич…
– Я спрашиваю, что тут происходит?! Надежда Ивановна, вы что?! Вы отдаете себе отчет?!
– Федор Васильич, так чаю отошла попить… на пять минут всего…
– С вами потом будет отдельный разговор. И на квартальную премию можете не рассчитывать!
Надо поднять голову и посмотреть, кто это – голос знакомый. Определенно, я его слышал раньше. Голову надо поднять, но голова не поднимается. Перед глазами вместо яркого солнечного дня – рой черных траурных мух. В ушах звенит. Все сильнее и сильнее. И дышать трудно. Совсем трудно стало дышать.
– Молодой человек, ну вы даете, право слово. Разве можно в таком состоянии так бегать? Вы что, на тот свет захотели?
Вот это руки! Железные. Одна – за подбородок, вторая – на шею. Задушить решил? А, нет… кажется, нет. В глаза смотрит… зачем-то… что там у меня в глазах?
– Вам плохо? Ну вы и горазды… Плохо?
Нет, блин, хорошо, не видно разве? Смотрит, ждет. Хочет, чтобы ответил? Какой это язык и почему я его знаю? Очень знакомый язык. Вот только сил говорить нет. Что-то, кажется, и дышать сил тоже нет…
– Тахикардия под двести… Так, вы, двое, – быстро сюда носилки. Сейчас поднимем в палату. Лифт работает?
– Вроде утром работал один.
– Хорошо. Сейчас же в палату, и кардиолога срочно. Надежда Ивановна, срочно – это значит прямо сейчас, а не когда он соизволит дообедать. Все, марш-марш!
Только бы не упасть. Как можно упасть, когда сидишь? Да запросто.
– Молодой человек, вы меня понимаете?
Разговор тет-а-тет. Хорошо, надо все равно попробовать вспомнить язык, верно? Говорить удобнее, когда видишь собеседника, но выбирать не приходится. А еще удобнее говорить, когда есть чем дышать.
– Да…
Язык не слушается.
– Хорошо. Не волнуйтесь, сейчас мы вам поможем. Сядьте пока что поудобней, дышите глубже. Лечь не хотите?
Хочу?.. Я сейчас, кажется, и в самом деле лягу, хочу я этого или не хочу. Подхватил, смотри-ка. Да, лежа лучше… только голова, предательница, кружится, и в глазах темно. А вот дышать стало полегче немного…
– Скажите, как вас зовут?
Меня?.. Вот это фокус… как же меня… Господи, конечно же…
– Ит. Биэнн Соградо Ит… но я не помню…
– Ничего, это ничего. Потом все вспомните. Сейчас будет лучше, потерпите немного. Ага, вот они. Ребятки, не трясите лишнего, но быстренько.
Лязг, шум, гулкий коридор, шаги, плавно раскачивающийся мир; солнечные прямоугольники на паркетном полу, под странным углом, и потолок словно наизнанку, снова шаги, почти неразличимые голоса… звяканье, стук стекла о металл, запах – спирт? Похоже… Болезненный укол куда-то в предплечье, шипенье – сжатый воздух?.. Что это?.. Вялость, слабость, силуэты плывут, растекаются, меркнут…
* * *
…что…
Кристально-прозрачное.
Теперь все – кристально-прозрачное, я вспомнил.
Меня зовут…
Меня зовут Биэнн Соградо Ит, мне двести тридцать пять лет, я работаю агентом в мобильном подразделении Официальной Службы, локация подразделения – Орин.
Я являюсь представителем двух рас, рауф и людей, у меня совмещенный геном. Практически всю свою жизнь, за исключением самого ее начала, я считал себя в большей степени гермо, нежели человеком, но работал и с одной расой, и с другой.
У меня была постоянная тройственная семья. Двое гермо, мы – и наш муж. Вторая семья являлась браком по договору. У меня был сын.
А здесь я оказался потому…
Потому что…
…что…
Потому что умер Фэб.
* * *
В голове – сумятица, полная. Растерянность и сумятица. Первые дни Ит вообще ничего не понимал, и слава богу, что его не трогали. Большую часть дня он лежал в полусне-полуоцепенении и пытался как-то собраться с силами, но мысли разбегались в разные стороны, и, едва начав о чем-то думать, он оказывался один на один с растерянностью и страхом. Снова и снова накатывала, словно волны, боль от страшной потери, которая, как ему казалось, была буквально вчера, а оказывается, прошло больше года, и теперь…
Совершенно ничего не понятно.
Ладно, попробуем мыслить логически.
Сначала…
Не получается сначала. Потому что начала нет.
А не все ли равно, если вдуматься?
Действительно, все равно. Потому что на самом деле действительно больше ничего нет. И уже не будет. Была семья. Был Фэб, которого они оба очень любили. Была Орбели-Син. Был Фэб-младший. Был дом Фэба, дом Орбели. Была работа. Была спокойная уверенность в собственном завтра.
И в одночасье ничего не стало.
Нет, не совсем так. Не в одночасье, конечно. Фэб был стар, более чем стар, и умер он…
Он умер просто от старости, стараясь держаться до последнего.
Умер в своем родном доме, у них двоих на руках.
А потом…
Потом рыжий сделал что-то… или сказал что-то… проблема в том, что я помню, что именно он сказал, но это причиняет такую боль, что сознание, кажется, блокирует эти слова автоматически. Полностью.
И в тот момент я понял, что нет больше ничего.
Ни дома.
Ни семьи.
Ни, видимо, даже работы, потому что работать с ним рядом после этих слов просто не получится и…
И я что-то сделал.
Что-то сделал, и в результате оказался… где-то.
Непосредственно – здесь.
Не знаю, что такое это здесь.
Впрочем, все равно.
* * *
Федор Васильевич приходил ежедневно, но обычно совсем ненадолго. Вежливо здоровался, бегло осматривал, делал какие-то пометки в маленьком, переплетенном в линялую кожу блокнотике. Пожилой сухощавый человек, всегда гладко выбрит, подтянут, отстраненно доброжелателен. Всегда спрашивает, не нужно ли чего-нибудь.
Нет, спасибо, ничего не нужно.
Мне действительно ничего не нужно.
Разве что понять, для чего вы меня спасли.
Я не хотел, чтобы меня спасали. Я сделал все, чтобы меня не спасли. А вы взяли и для чего-то спасли – и вот я тут, в неизвестности, живой снаружи и мертвый изнутри.
Зачем?
– Ит, нам не нравится ваше состояние. Оно явно вызвано не травмой и не последствиями комы. Мы хотим помочь вам, понимаете?
– Да, понимаю. Спасибо, мне ничего не надо. Все нормально.
– Вы говорите это третью неделю. И ни разу за это время даже не вышли из палаты. Я полагаю, что происходящее с вами – последствия какой-то психологической проблемы. Вы не хотите поговорить об этом?
– Нет.
– Молодой человек, я бы все-таки попросил вас…
– Я не молодой и не человек. Я как минимум впятеро вас старше. То, что я выгляжу подобным образом, обусловлено только тем, что я – больше чем наполовину рауф пола гермо. Я уже говорил вам об этом, и…
– Вы только не волнуйтесь и простите меня, пожалуйста. Мне почему-то кажется, что, если вы расскажете, в чем проблема, вам станет легче.
Вот тут вы, Федор Васильевич, сильно ошибаетесь. Легче мне не станет. Рассказать, конечно, можно, это не изменит ничего и ни на что не повлияет. А мне станет, наверное, еще тяжелее… так мне и надо, впрочем.
– Я не вижу в этом смысла. Вы все равно не поймете большую часть того, что я буду объяснять. И много слов просто не переводится на русский язык.
– Но все же давайте хотя бы попробуем.
Федор Васильевич исподволь внимательно поглядывал на собеседника. Прогресс, прогресс. Впервые за все время удалось немного разговорить. Ни в коем случае нельзя дать ему сорваться в пике, надо дотащить любой ценой до результата – столько информации, и если упустить, то все пойдет прахом. Он знает. Он невероятно много знает, и терять этого… человека… ни в коем случае нельзя. Психологи сначала посоветовали выжидательную тактику, но она ничего не дала. Сейчас – родилась версия чуть-чуть сменить линию поведения, вывести на разговор. И он вышел. Не отвернулся молча к стене, как делал две с половиной недели, а пошел на контакт.
Хорошо.
– Может быть, вы будете спрашивать? – Сам предложил. Ну надо же!..
– Давайте попробуем вопросы. Для начала – вы сказали, что у вас была семья. И у вас был муж. Как вы себя назвали?
– Гермо. Это пол. Наша раса имеет три пола.
– И у вас был муж?
– Да.
– Подождите. Вы – гомосексуалист? У нас это не возбраняется, но некоторые, знаете ли…
– Нет, я не гомосексуалист. Для нашей расы это невозможно по физиологическим причинам. Я – гермо. Гермо – это мужчина и женщина одновременно.
– Средний род?
– Нет. Два рода в одном. По отношению к мужчине нашей расы я – женщина, по отношению к женщине – мужчина.
– Но вы также сказали, что у вас есть и человеческие гены?
– Да. Это мужские гены. С человеческой точки зрения я – мужчина.
– Давайте тогда придерживаться все-таки человеческой точки зрения, мне так проще, – предложил Федор Васильевич. – Итак, у вас была семья. Если я правильно понимаю, произошло что-то, из-за чего она прекратила свое существование?
– Да. Умер Фэб, наш общий муж.
– Почему это произошло?
– Просто от старости. Он не хотел умирать, но…
* * *
Смерть ходила по дому, а они ходили, как тени, за нею следом. Ходили и видели то силуэт в окне, то отблеск на полу, то ощущали движение воздуха или что-то еще, для чего не существовало слов.
Ходили по очереди, кто-то один сидел рядом с кроватью Фэба, сидел и слушал, а потом его прогонял второй, и теперь уже тот, кто сидел, продолжал свое бесконечное странствие.
– Милые, дорогие мои, не надо… – просил Фэб. – Мне очень горько покидать вас, но я слишком устал, чтобы остаться… Вы столько сделали для меня, вы пришли ко мне, когда я думал, что жизнь моя кончена, и подарили мне новую… я так благодарен вам… но что в мире есть вечного…
Они были единственными, указанными в его завещании. Единственными, кто имел право принять его смерть. Никого больше он не позволил позвать – ни сына, ни их жену… Принимать смерть имеет право только тот, кто любит… и кто способен это выдержать.
Ит сидел рядом, держа Фэба за руку, а по другую сторону кровати точно так же сидел, сжав другую безвольную белую руку, Скрипач. Ит молчал, говорить не было сил. Молчал, удерживая холодеющую ладонь в своей и всем телом слушая волшебный, неземной запах; запах, который был Фэб, который за двести лет стал не просто родным, нет, он стал символом дома, он был любовь, и вера, и утренний чай за общим столом, и прощание перед долгой дорогой. Светлый, прозрачный, чуть горьковатый запах весенних трав, каких-то цветов, дикого меда и моря… «твоя голова сама достраивает эту картинку»… в моей голове живет этот запах, пока жив Фэб, пока еще слышно его дыхание, и надо запомнить, удержать, сохранить…
– Спасибо… – еле слышно выдохнул Фэб.
И…
И мир стал рассыпаться на части.
Запах, который был главным символом всего, вообще всего на этом свете, стал уходить, истончаться, меркнуть. Скрипач по другую сторону кровати сполз на пол и, удерживая в своих ладонях мертвую руку, беззвучно рыдал, давясь слезами, задыхаясь, а он, Ит, сидел неподвижно, не в силах справиться с дикой болью внутри, которая поднималась и поднималась, все выше, выше, захлестывая его существо и безжалостно разрушая все, чем он до этого был.
…они похоронили Фэба вечером, сами. Рядом с могилой его первой жены, Гиры, появилась вторая. Скрипач откуда-то привез такой же длинный камень, и они вдвоем выжгли на нем – «Фэб».
И вернулись в дом.
И дом впервые встретил их холодной звенящей пустотой, в которой не было жизни.
Ит прошел в кухню, вытащил из шкафа бутылку, сделал большой глоток, потом, не глядя, сунул бутылку Скрипачу. Тот тоже отпил, брякнул бутылку на стол. Вытащил из соседнего шкафа вторую, поставил рядом с первой. Света они не зажигали. Ни одному из них просто не пришло это в голову.
Кажется, они пили всю эту бесконечную ночь.
Пили и снова бродили по пустому, мертвому дому.
Рассвет застал Ита рядом с могилой. Он осознал, что лежит на земле, у самого камня, и изо всех сил впивается в эту землю окостеневшими пальцами.
Шаги.
– Что ты здесь делаешь?
В голосе – какая-то странная неприязнь и отчуждение.
– Я не могу…
– Ты не можешь? Ты думаешь, я могу?
– Ты там, а я здесь…
– Чего ты этим хочешь сейчас добиться? Ты его не вернешь. И никто его не вернет.
Никто его не вернет…
– Не могу…
– А о других ты подумал?
– О ком?
– Хотя бы обо мне! Или о Син! Или о младшем! Ты не можешь?! Отлично! Тогда возьми лопату и выкопай его – вдруг полегчает!
Шорох по траве, удаляющиеся шаги.
Возьми и… что?.. Вот, оказывается, как? Ты меня ненавидишь? За то, что я любил его так же, как тебя, как всех вас, – ты меня ненавидишь?
Значит, мне нечего тут больше делать.
Мне тут не место.
Мне нигде не место.
Дальше он, кажется, все-таки поцеловал камень – или нет, этого в памяти не осталось. Осталось другое – ощущение одиночества, полного и абсолютного, когда на боль от смерти накладывается боль предательства, многократно усиливая ее, умножая, увеличивая.
И…
Я что-то сделал.
Кажется, я отошел в сторону, чтобы не повредить случайно оба камня.
Отошел и…
Я ударил. По себе. Через Сеть. Я хотел только одного – чтобы меня больше нигде не было и чтобы не было этой боли. Она оказалась больше, чем я сам, и я не мог этого вынести… кажется, сейчас тоже не могу.
Дальше я ничего не помню.
Простите.
* * *
– Что такое Сеть? Ит, вы уже упоминали о ней, но до сих пор ни разу не уточнили: что вы вкладываете в это понятие?
– Это ментально-энергетическое построение… извините, я не хочу говорить.
– Хорошо, тогда на сегодня все. Один момент, вернее вопрос. Простой, он не относится к… вашей трагедии. Сумеете ответить или лучше завтра?
– Попробую.
– Через неделю я буду выступать с докладом по вашему случаю. Тут, в нашем же институте, ехать никуда не надо. Вы согласитесь присутствовать?
– Это обязательно?
– Желательно. Работа, которую мы проделали, нуждается в…
– Можете не продолжать. Если для вас это принципиально, я постараюсь… там быть. Если людей будет не очень много. Мне тяжело… когда много людей, думаю, вы понимаете почему.
– Нет-нет, что вы! Человек двадцать, ну тридцать – для большой аудитории это капля, там будет почти пустой зал.
– Я приду. А можно встречный вопрос?
– Конечно же!
– Зачем я вам нужен?
Растерянность. Впервые – самая настоящая растерянность. Он не понял вопрос?
– Простите, но я несколько…
– Для чего я вам понадобился? Я умирал, но вы с какой-то целью стали лечить меня. Обычно это делается все-таки не просто так, особенно в мирах, подобных вашему.
– Эээ… Ит, я не знаю, какие у вас порядки, но у нас есть такое понятие, как оказание помощи. Не имеет значения, о ком идет речь – о госте, таком, как вы, или о любом другом человеке. Если есть возможность, то…
– Когда я был… в коме, я слышал обрывки разговоров. Из них я сделал вывод, что мне в какой-то степени повезло, если это можно так назвать. Я сейчас был с вами откровенен и теперь прошу быть откровенным со мной.
– Ну, в таком случае… понимаете ли, само по себе такое явление, как гости, у нас распространено достаточно широко. В одной только России находится около полутора тысяч действующих точек выхода. И за год появляется от сотни до полутора сотен гостей. Но они не выживают. Ни один не выжил за все это время… кроме вас. Мы не знаем природу этого явления, не знаем, откуда они к нам приходят, мы пытаемся изучать, но дело в том, что…
– Погодите. Вы хотите сказать, что…
– Да. Именно так. Вы – первый выживший, и поэтому, если, конечно, вас не затруднит… мы были бы рады любой информации, но если вы против… Вы спросили, зачем вы нам нужны, но меня гораздо больше волнует, зачем мы нужны вам, Ит?
– Мне?
Так, теперь, кажется, моя очередь растеряться.
– Я не знаю.
– Ладно, думаю, что на сегодня все. Отдыхайте. И очень вас прошу, поужинайте. В вашем нынешнем состоянии нельзя есть один раз в день, вам просто не из чего будет восстанавливаться.
– Спасибо за заботу, но я, с вашего позволения, все-таки сам решу, хочется мне есть или нет.
– Не могу вам это позволить. Вот когда вы перестанете находиться под опекой нашего отдела, творите, что хотите. А сейчас – выполняйте назначения.
Наверное, это смешно.
Только смеяться не хочется.
Потому что все равно.
* * *
– …вероятность его потерять. В то же время, свободу волеизъявления никто не отменял. Если он выпрыгнет из окна, мы ему в этом помешать все равно не сумеем.
– Не думаю. В какой-то степени, возможно, религиозен. Это очень тяжело – когда жить не хочется, а самоубийство – смертельный грех. Может быть, как-то сменить обстановку? Дать провожатого, пустить в город? Новые впечатления и все прочее…
– Если он согласится. Хотя, знаете, на докладе он вел себя образцово. Какая-то вроде бы даже военная выучка чувствовалась. Собрался, подтянулся… отлично и подробно отвечал, вежливо, объемно. Даже нашим самым отъявленным идиотам, которые ничего умнее не придумали спросить, не инопланетянин ли он.
– И что ответил? Знаете, коллега, мне жаль, что меня не было, – но конференция, сами понимаете…
– Он совершенно спокойно ответил, что именно так и есть, а потом добавил, что спрашивающий с его точки зрения – тоже в некотором смысле инопланетянин. Еще один момент мне очень понравился. Прежде чем начать давать ответы, он поблагодарил наш отдел – за то, что сделали для него. За помощь. Такое ощущение, что он… знаете, это похоже то ли действительно на военную, то ли на дипломатическую службу, но он служил, точно служил. Светлая голова, ясный, логичный ум. Конечно, ему большого труда стоило собраться с силами для этого доклада, да и потом он почти сутки просидел в палате, взаперти, видимо, приходил в себя. Но сам факт…
– Коллега, я считаю, что нужно в город. Сначала с провожатым, который поможет разобраться, потом можно и самостоятельно. У нас тут не тюрьма, а он не узник, согласитесь. Создается впечатление, что мы его насильно тут удерживаем.
– Да Господь с вами, конечно же, нет!.. – Негодование и легкое возмущение в голосе. – За здоровьем, разумеется, какое-то время следить обязательно придется, но это вовсе не означает, что…
Какого черта они затеяли этот разговор прямо под моей дверью?
Нарочно?
Им надо, чтобы я это все слышал?
Как меня хвалят, как говорят, что я совершенно свободен, как предлагают что-то…
Взрослые, умные, доброжелательные люди, вы никак не поймете, что тюрьма у меня внутри; такая крепкая, что никто ни при каких условиях не способен сокрушить этих стен.
Оставьте мне мою тюрьму.
Если вы хотите, чтобы я пошел в город, я пойду.
Но тюрьмы моей вы не трогайте.
Потому что в самом сердце этой тюрьмы сейчас сижу настоящий я и держу в своей руке руку еще живого Фэба. Фэба, который единственный во всей Вселенной меня любил, принимая с первой секунды встречи таким, какой я есть, и со смертью которого умерла добрая и лучшая часть меня.
* * *
– Федор Васильевич, я хотел попросить об одном одолжении.
– Внимательнейшим образом вас слушаю.
– Я живу тут уже месяц просто так. Мне… мне неприятно, что я задаром ем свой хлеб и ничего не делаю. Я не привык, мне это чуждо, и для меня это против правил. Скажите, я могу получить какую-нибудь работу, не требующую квалификации?
– По-моему, вам еще рано, Ит. Вы недостаточно окрепли. Вы были в городе?
– В городе я был, он замечательный, но я не могу больше бездельничать.
– Ит, повторю, вы еще не в том состоянии, чтобы…
– Я так не думаю. Если я буду продолжать торчать целый день в палате, я сойду с ума. Вы хотите, чтобы я был в пределах досягаемости, верно?
– Верно.
– Вот и подскажите мне, чем я могу заняться, не имея ни одного нужного навыка, но в пределах института.
– Ит, я бы попросил…
– Или вы подскажете, или я сделаю это сам. Да, у меня нет натурализации, но для некоторых видов работ она не требуется.
– Ой, прекратите вы! Сделаю я вам натурализацию, это не проблема, при моих-то связях. Но почему бы вам все-таки не долечиться нормально?
– На риторические вопросы отвечать сложно. Пожалуйста, дайте мне работу.
02
Москва, НИИ БВФЖ
Грузчики
Вместо шестнадцатого этажа – первый. Вместо палаты – комната в общежитии. Только одно он попросил: чтобы разрешили пользоваться душем для лаборантов, внизу было все-таки слишком грязно, и с горячей водой чуть ли не каждый день случались перебои.
Койка поначалу досталась неудачная, у самой двери, на проходе. Потом он понял – это сделали нарочно, проверить, какая будет реакция. Реакции не оказалось никакой – Ит безропотно сложил в тумбочку свои вещи (всех вещей – кружка, ложка, три книжки, запасное белье и майка со штанами на смену), вежливо поздоровался, взял одну из книг… и замолчал.
Вечером того же дня заглянул Федор Васильевич и слегка напинал грузчикам, чтобы не трогали нового. Народ оказался на удивление с понятием.
– Не, ну, Васильич, ну мы ж понимаем…
– Не «мы понимаем», а чтобы не трогали. Работать он сам захотел, но у нас для него работы оказалось – одно другого хуже. Или в архив, пыль нюхать, или в лабораторию, с химикатами, или к вам. Я выбрал, чтобы сюда. Не он, а я, учтите. Тут он хотя бы на воздухе будет.
– Васильич, мы поняли, не боись. Проставляться не заставим, темную не устроим. Да и откуда ему наши порядки-то знать, если гость…
– В общем, рассчитываю на вашу сознательность, товарищи дорогие. Учтите, навещать его буду часто, первое время каждый день. И давайте ему пока полегче что-нибудь. А то мешок с картошкой, уж простите, больше его весит. Пусть оправится немного.
– Да не вопрос. Васильич, ты бы нам тогда, что ли, того… спиртику, что ли, подогнал бы, а?
– Подгоню. Ради такого дела – подгоню.
– А он сам-то… того? Употребляет?
– Кажется, нет. Я этим вопросом не интересовался. Вы, кстати, по возможности его с собой приглашайте, что ли. В кино по вечерам, как сами пойдете, еще куда.
– Ох, Васильич, малохольный он с нами по кинам-то ходить. Пусть лучше тут сидит, целее будет. А то у нас кино бывает, которое с правой руки в левый глаз напрямую показывают. Особенно если в пиво кто забодяжит димедрол.
– Тогда не зовите. Хорошо, будет вам спирт… Не переспрашивай, Володя. Будет.
* * *
Работа делилась по дням. Был «хавкин день», был «стекляшкин день», был «крыскин день».
В «хавкин день» привозили еду, и тут грузчикам, конечно, предстояло попотеть. На всю Котельническую высотку было шесть столовых и три буфета. Две столовые – академические, повыше классом и этажами, три – для персонала, в «крыльях» и в «централе», и одна – для обслуги, в дальней части левого крыла, в ней же кормили и грузчиков. Хавку, или, проще, еду, подвозил всегда один и тот же обшарпанный старый речной трамвай, воняющий соляркой так, что вблизи его глаза начинали слезиться. Час – разгрузка, часа два-три – растащить овощи, фрукты и мясо по столовым. Вечером трамвай приходил снова, уже сверху реки, на этот раз он забрасывал сахар и крупы. «Хавкины» дни случались два, а то и три раза в неделю.
В «стекляшкин день» привозили химическую посуду. Это был день легкий, простой, потому что ящик с пробирками и ящик с помидорами – это все-таки очень разные ящики. Приходила машина, которая везла посуду, реактивы, химикалии. Разгружали ее быстро, а дальше начиналась возня – какая лаборатория что заказала. Но и возня эта была не очень обременительная.
Зато «крыскин день» всегда получался на редкость нервозным. В этот день привозили лабораторных животных, и обязательно что-нибудь, да случалось. То разбегались белые мыши (к слову сказать, в Котельнической высотке водились мыши очень оригинальных расцветок – некоторые из непойманных беглянок устраивали свою судьбу под ее крышей), то особо шустрая крыса успевала кусануть кого-нибудь за палец, а то и вовсе при погрузке чья-то умная голова умудрялась перепутать заказы, и вместо крыс с мышами приезжали, например, никому не нужные кролики или даже перепелки.
В высотке квартировали сразу пять институтов, и место это, по общему мнению, считалось престижным и желанным. Попасть на работу в тот же БВФЖ было мечтой многих. Одиноких сразу ставили в очередь на комнату и давали хорошее общежитие. Семейным предоставляли временные квартирки, пусть маленькие, с общей кухней, но все-таки уже почти отдельные. Можно было выбить путевку куда-нибудь – и для себя, и для ребенка. Ведомственный сад, опять же, своя школа, подмосковный профилакторий. А для всяких мэнээсов – шикарная стартовая площадка, потому что после практики в БВФЖ можно было найти отличную работу – научная школа, там существовавшая, давно была признана чуть не во всем мире. Кажется, даже в Америке.
Грузчиков, впрочем, это все мало касалось.
Их занимали вопросы куда более простые.
Вставали рано, в шесть утра, наскоро умывались, съедали в столовке по тарелке вчерашней овсянки или гречки, запивая жидким кофе, и шли встречать первый транспорт, который обычно приходил около семи утра. Чаще всего это была почта в немалом количестве или пресса. Разгрузив, разбредались по своим делам до обеда – после него как раз прибывал основной транспорт. В интервале с двух до четырех приходил или трамвайчик с продуктами, или машина с посудой, или машина с животными. Если день оказывался «стекляшкин» или «крыскин», после разгрузки грузчики были уже свободны и уходили – шляться по городу, отдыхать, развлекаться. Если «хавкин» – делились на группы, одна оставалась до вечера, ждать обратно трамвайчик, другая опять же шла в город.
Даже Иту, даже после почти полуторалетней комы такая работа показалась совсем уж необременительной. Делать было, если разобраться, нечего. Но он, приученный с детства к пунктуальности и аккуратности, и тут сумел устроить все с максимальным дискомфортом для себя. Есть правила? Отлично. Можно их просто соблюдать. Несмотря на то, что они, по сути дела, идиотские.
Машину или речной трамвай предписывалось ждать на дебаркадере с двух до четырех часов, в самую жарищу, когда, казалось, даже птицы не летали. Конечно, ни один грузчик этого не делал – все прятались под прохладной сенью высотки и лениво выдвигались только тогда, когда трамвайчик начинал отчаянно орать, возвещая о своем прибытии.
Все.
Только не Ит.
В два часа дня, после обеда, во время которого он выпивал пару стаканов компота, но не ел практически ничего, Ит выходил на улицу, садился в уголке дебаркадера и принимался терпеливо ждать.
Первый тепловой удар он получил через неделю после начала работы. Второй – еще через трое суток. После третьего пришел Федор Васильевич и в тактичной форме объяснил, что так делать больше не следует. Ит ответил, что он ничего такого не делает – ему дали работу, он ее выполняет.
Федор Васильевич возразил, что работу ему дали не для того, чтобы он на этой работе покончил с собой.
Ит вежливо ответил, что, если он захочет покончить с собой, он найдет способ – можно прыгнуть с высотки или зайти в лабораторию и хлебнуть, к примеру, соляной кислоты. Но это пока что в его планы не входит. Федор Васильевич поджал губы и ушел.
А вечером к нему подвалили коллеги-грузчики.
– Ты это, того… чего Васильича забижаешь? – хмуро спросил старшой по имени Володя и по кличке Ленин. – Мужик к тебе с добром, а ты себя ведешь, как скотина.
– Я никого не обижал, – безучастно ответил Ит.
Разговор происходил в коридоре, возле подоконника, облюбованного Итом несколько дней назад. Когда другие грузчики устраивали пьянку, он уходил туда и сидел, глядя на улицу, пока окончательно не темнело. Пару раз даже ночевал тут же – по неким причинам.
– За дураков нас не держи. Чего на дебаркадере торчишь?
– Так положено.
– Да ни хрена не положено! Хоть из газеты себе шапку сложи, что ли! Ептыть, бегай за ним потом с ведром… кой хрен ты на нашу голову-то свалился, малохольный?
Они не понимали его, он не понимал их…
– Издалека. А сидеть я все равно буду.
Следующий тепловой удар он получил еще через двое суток.
– Нарочно, что ли?! – орал Ленин, вылив предварительно Иту на голову ведро холодной воды. – Мало башкой стукнулся? Еще добавить хочешь?
Ит молчал. Потом вяло пожал плечами.
– Так ты нарочно или нет?! – теряя терпение, рявкнул Ленин.
– Нет, – ответил Ит. – Я просто… не могу иначе.
– Ну и черт с тобой, – огрызнулся грузчик. – А ты сильный. Другой бы давно…
«Уже не сильный, – думал потом безучастно Ит. – Уже давно не сильный».
03
Москва, НИИ БВФЖ
Скрипач
Город на поверку оказался ужасным местом. То есть на самом деле ничего ужасного тут, конечно, не было, но у Ита при любой попытке походить по улицам через час начиналась нервная тряска – половина улиц, знакомых ему по чужой памяти, оказывались не улицами, а небольшими реками или каналами.
Москва была Москвой и не Москвой одновременно.
Все холмы окружали реки – например, реки были на месте всех улиц, расположенных в нижних частях города. Рекой была Пятницкая, а Яуза, такая знакомая Яуза разветвлялась каналами и отводками, которых в памяти и близко не было.
Это чудовищно угнетало. Какое-то время Ит пробовал ходить по городу, но потом оставил это занятие. В считках, доставшихся в наследство от Пятого, Москва была иной. Северный город, становившийся праздным и вольготным лишь тогда, когда выглядывало солнце. Та Москва, которую он видел сейчас, отличалась от той, что была в считках, разительно.
Южный солнечный город лежал сейчас перед ним. Город, пронизанный реками и одной своей частью выходящий к огромному заливу, который местные называли Московским морем.
И лето. Лето в таком количестве тоже было совершенно неправильным, непонятным, неуместным и поэтому особенно тягостным.
Он никого ни о чем не расспрашивал (не было ни сил, ни желания), но так или иначе узнал, что тут так всегда. Зима была, но короткая, три месяца, и бесснежная – ниже десяти температура не опускалась. Все же остальное время город был погружен в тепло.
От Котельнической высотки он как-то раз добрел дворами до Павелецкого вокзала и долго стоял, оторопев, глядя на аршинные буквы, возвещавшие, что тут находится «Большой Южный речной вокзал». Здание, пристань и с десяток каботажных судов… Малый Южный вокзал, как он выяснил позже, располагался где-то в Печатниках, перед шлюзами.
Город жил в летнем ритме, летней жизнью. Днем все замирало, затаивалось, прячась от солнца – даже магазины и те закрывались на целых два часа, зато вечером Москва оживала. Тянулись к большому городскому пляжу речные трамваи и катера, улицы заполнялись пестро и легко одетыми людьми, откуда-то обязательно звучала музыка… Город гулял и расслаблялся. Несмотря на то что, на взгляд Ита, город был весьма и весьма беден, это нисколько не мешало людям чувствовать себя в нем если не счастливыми, то близко к тому.
Хотя бедность бедности рознь.
В считках Ит, к примеру, неоднократно видел, как Лин и Пятый собирали копейки, чтобы пойти и купить хлеба, а тут вчерашний хлеб можно было брать даром, платить приходилось только за свежий. Того же Ита несколько раз зазывали на ужин люди, которых он видел два или три раза в жизни, и то мельком. Лаборантки из института, кто-то из обслуги. Можно было идти по улице и услышать откуда-то из окна приветственный радостный вопль:
– Эй, здорово! Ит, давай, заваливай, мамка курицу пожарила с картошкой, хоть пожрешь нормально, а не как в нашей столовке!..
Ита такое панибратство смущало и пугало, поэтому вскоре он почти перестал выбираться в город, а если и уходил, то совсем недалеко, в соседние проходные дворы, где (это он выяснил досконально) нельзя было встретить знакомых или полузнакомых людей.
Володя по кличке Ленин, старшой грузчиков, несколько раз пытался взять над Итом что-то типа шефства, но вышел из этого шефства полный швах. Ит покорно шел, куда звали, говорил, что просили, но вот справиться с собой и как-то втянуться в общее веселье не мог совершенно.
– Слушай, у тебя морда, как у кота, которому в нос сигаретой ткнули, – раздраженно говорил ему Ленин. – Чего тебе не нравится-то? Сидишь, как доской пришибленный, слова из тебя не вытянешь. Смотри, девки какие с училища причапали, а ты все как неродной. Или с лаборатории Павлуха…
Ит в ответ лишь слабо дергал плечом и молчал. Ленин злился, ругался, просил – видимо, чувствовал себя в долгу перед Федором Васильевичем, – но дело с мертвой точки не сдвигалось.
Федор Васильевич действительно стал оказывать грузчикам содействие с той поры, как к ним перебрался Ит. То премию лишнюю подкинет, то продовольственные заказы, то просто принесет литр медицинского спирта. Бригада всему этому радовалась, Ита, конечно, никто не то что пальцем не трогал, наоборот, старались как-то расшевелить, но все было впустую.
Ему ничего не хотелось, разве что одного – чтобы оставили в покое. В столовую он, несмотря на ругань Ленина и просьбы Федора Васильевича, заходил только по вечерам, да то из всей порции съедал разве что половину – почему-то от вида и запаха еды становилось плохо, хотелось поскорее уйти. Он бы, наверное, вообще перестал есть, но в этом случае пришлось бы выдерживать борьбу с бригадой, которая тащила его в столовую чуть ли не силком.
Силы постепенно стали таять. Ленин сначала снял его с разгрузки еды, потом – запретил таскать клетки с животными. И все равно в один отнюдь не прекрасный день очередной тепловой удар на дебаркадере (Ит по привычке продолжал там сидеть с двух до четырех) закончился уже не ведром воды на голову, а тем, что перепуганные грузчики на руках отволокли его к Федору Васильевичу. Трое суток после этого Ит провел в палате, а когда вернулся обратно в общежитие, получил такой нагоняй от Ленина, что стекла тряслись.
– Долбаный кретин, твою мать! – орал на него Ленин. – Морда козлиная! Хватит над людьми издеваться!
– Я ни над кем… – начал было Ит, но Ленин сунул пудовый кулачище ему под нос.
– Ты не «ни над кем», тебя по харе доской взгреть надо, чтобы прекратил свои фокусы тупые!!! Если я тебя еще раз там днем увижу, я тебя, суку, в Москва-реке утоплю своими руками! Мне Васильич все рассказал…
– Что он рассказал? – безучастно спросил Ит.
– Про тебя все рассказал!.. Как они тебя, гаденыша, полгода выхаживали! Если ты себя не уважаешь, ты хоть их уважай! Люди тебе жизнь твою сраную спасали – для чего?! Чтобы смотреть, как ты эту жизнь херишь, не глядя?!
Ит слушал эту отповедь молча, а потом, когда Ленину надоело орать, просто встал и ушел сидеть на своем подоконнике.
Слова оставались словами, а жизнь оставалась жизнью.
Ит думал – отрешенно, безучастно анализируя все, что вспоминалось или просто приходило на ум. Все, что было в прошлом, выстраивалось теперь в каком-то ином порядке.
Взять, например, ту же Орбели-Син.
Они ведь ее любили, оба любили. И сильно, особенно в первые годы. До восторга, до дрожи. Эта хрупкая, как тростинка, искательница приключений долго не давала им покоя – что говорить, любой гермо, не задумываясь, пошел бы за ней, как хвостик, и беспрекословно выполнил бы любой каприз или желание… они исключением не стали. Ит до сих пор удивлялся, что, кроме, конечно, полной свободы, она в них со Скрипачом тогда нашла? Ну да, деньги, общественное положение, дом, который они ей построили. Может, и так.
Странная, странная… Особенно странно получилось с Фэбом-младшим – вот уже чего-чего, а такого финта ни Ит, ни Скрипач от Орбели-Син не ожидали. Какое чудесное это было время!.. Как им было хорошо тогда, всем вместе – Орбели всегда плевала на любые семейные стандарты и правила, и они, нисколько не смущаясь, собирались несколько лет впятером, всей семьей. Орбели, Фэб-старший, Фэб-младший и они двое… как это было смешно, как здорово – нестись сломя голову на вопль «папа!» и, добежав, обнаружить, что финишировал ты вторым – Скрипач опередил. Как прекрасно было после трехмесячной отработки вернуться домой и обнаружить, что приехали Орбели и сын – значит, можно будет рассказывать на ночь сказки, гладить по голове, выслушивать всякие очень важные детские истории, учить, помогать, да просто любить всех – мужа, жену, сына…
Все исчезло.
Все ушло.
Ит вспомнил, что при последней встрече Орбели вела себя как-то совсем уж странно. Сначала потребовала от каждого из них «внимания», причем не по одному разу, а потом ни с того ни с сего закатила вечеринку, на которую пригласила тьму народу: от своих родственников в большом количестве до группы, в которой работали Ит и Скрипач.
А потом пропала.
Сейчас Ит понял – это было, по всей видимости, такое вот прощание, в стиле Орбели. Они много лет пробыли вместе, они вырастили замечательного сына, и теперь ей снова захотелось чего-то совсем уж странного, вот она и решила, что эти двое гермо ей больше не нужны.
«Я никому не нужен, – думал Ит. – Наверное, я был нужен только Фэбу. Ну почему все – вот так? В чем я провинился?..»
Наверное, в этом теплом южном городе настолько холодно было ему одному, никому больше. Холод разъедал душу, и пересилить этот холод не могло уже ничто – ни теплое солнце, ни люди, ни даже время.
* * *
После ссоры с Лениным Ит стал по вечерам уходить из общежития и возвращался далеко за полночь. Общество грузчиков стало тяготить его все сильнее, хотелось одиночества. Первые дни он бесцельно бродил по окрестным дворам, нигде подолгу не задерживаясь. Контраст, который он видел, был разителен – по сравнению с окружающей застройкой высотка выглядела, как слон в стае воробьев. Двух– и трехэтажные дома, сто лет не ремонтированные, убогие, обшарпанные… заросшие травой и лопухом дворы… разбитый выщербленный асфальт, узкие грязные каналы, через которые перекинуты шаткие мостики, и крапива в человеческий рост по берегам. Лодки и катерки «богатеньких», пришвартованные к утлым мосткам, запах тины и мокрого дерева.
Нехитрое хозяйство живущих тут людей – веревки с бельем, грядочки с огурцами и помидорами прямо под окнами, в палисадниках, кое-где – крошечные клумбы, обложенные битым кирпичом, а на клумбах опять нехитрое – настурции, бархатцы, календула…
Вскоре он освоился. Вычислил пару булочных, где всегда можно было взять хлеба, чтобы перекусить, нашел три колонки, из которых можно было напиться холодной, пусть и с привкусом ржавчины, воды.
Постепенно его блуждания даже несколько упорядочились – например, он старательно избегал выходить на берег Яузы, где было слишком людно. Потом начал прихватывать с собой книжку – легко прикинуться, что сидишь и читаешь, если устал. На самом деле Ит, конечно, не читал. Книжка (какой-то старый, истрепанный учебник) была заложена потертой целлулоидной закладкой на странице двести двадцать один. Закладка своего места никогда не покидала.
Спал Ит все хуже и хуже, почти каждую ночь он просыпался от духоты и выбирался на улицу, там становилось полегче. Один раз его поймал во дворе почему-то сильно задержавшийся на работе Федор Васильевич и на следующий день учинил форменный допрос, в результате которого Ит снова очутился в палате, где провел в этот раз целую неделю.
– Что вы делаете? – страдальчески вопрошал Федор Васильевич. – Господи, до чего вы себя довели?! Ит, я вас очень прошу, возьмите себя в руки, пожалуйста. Нельзя же так!..
– Почему? – безучастно спросил Ит.
– Да потому, что вы себя в могилу загоните! – в отчаянии ответил шеф лаборатории контактов. – Если вам себя не жалко, то вы хоть нас пожалейте!
– Каким образом?
– У вас депрессия. Вы сами что, этого не видите?
– Ну и что? – вяло удивился Ит. – Ну да. Депрессия.
– О, боже… Ит, вам надо лечиться. И срочно. Вы сейчас выглядите хуже, чем в тот момент, когда вышли из комы, черт побери! Если у вас не получается справиться самостоятельно, то вы должны начать принимать антидепрессанты, снотворное, седативные… Вы опять едите один раз в день, да? Не врите, я же вижу, насколько сильно вы похудели.
– Почему я должен это делать, если я не хочу?..
– Да потому, что я не могу спокойно смотреть, как на моих глазах погибает человек! – взорвался Федор Васильевич. – И в данный момент мне наплевать на то, что вы – гость. Это не имеет значения.
– Даже так?
– Да, даже так.
Ит ничего не ответил. Он сидел на стуле и неподвижно смотрел куда-то на пол у себя под ногами. Граница солнечного квадрата и глубокой тени под массивным дубовым столом…
– Если бы вы хоть как-то смогли начать реагировать. – Голос Федора Васильевича стал просящим. – Ну хоть на что-то. Я вас очень прошу, начните принимать препараты. Сейчас хотя бы недельку пролечим, отдохнете и выспитесь, а потом…
– Я не хочу, – ответил наконец Ит. – Можно, я пойду?
– Куда?..
– Куда-нибудь. Не знаю.
Отсюда. Ответ был – отсюда, но Иту он в тот момент просто не пришел в голову.
– Никуда вы не пойдете.
Снова палата. Снова одиночество и закрытая дверь. Таблетки он просто оставлял на тумбочке, а еду, чтобы не приставали, стал выбрасывать. Спать в палате было действительно полегче, поэтому спал он много, но все равно через неделю, когда Федор Васильевич разрешил вернуться вниз, в общежитие, Ит испытал даже какое-то облегчение из-за осознания простого факта, что от него наконец отстанут.
Вечером того же дня он снова отправился бродить, прихватив неизменную книжку. После недели почти что полной изоляции город показался ему излишне шумным, и Ит вскоре свернул с привычного маршрута и побрел куда глаза глядят, лишь бы было поменьше людей. Случайно забрел в какой-то новый двор, и вдруг…
Запах.
Ит остановился, словно наткнувшись на невидимую преграду.
Этот запах…
Голова закружилась. Ит дернулся, пробежал несколько шагов и снова остановился, растерянный, чувствуя, как в душе поднимается волна обиды.
Всего лишь цветы. Маленькая клумба, которую кто-то соорудил в центре двора. Желтый лилейник, несколько вялых колокольчиков, бархатцы, кустик душистого табака. И по центру – совершенно неуместная тут крошечная елочка, на удивление живая и зеленая.
Но запах… нет, конечно, запах был просто немного похож, но для Ита он стал весточкой с того света. Словно тут, в этом дворе, побывал Фэб – побывал и ушел, навсегда, навечно, но его след остался в воздухе в виде едва слышного цветочного аромата.
В углу двора отыскалась старая, обшарпанная лавочка. Ит без сил опустился на нее, чувствуя, что душу словно бы расковыривают ржавым гвоздем. Одиночество, к которому он уже привык, вдруг обострилось, словно бы вышло на первый план – а раньше его уже почти что скрыла под собой апатия и полное равнодушие.
Он сидел долго, положив на колени никчемную книжку, не в силах находиться тут дальше и не в силах уйти. Уже практически ночью, когда на город спустилась темнота, Ит сумел наконец встать и кое-как добрел обратно до высотки.
Следующий вечер застал его в том же дворе.
И следующий – тоже.
Пару раз его пытались прогнать какие-то бабки, но вскоре отстали – одной он поднес тяжелый таз с бельем до веревок, другой сходил за хлебом, третьей помог найти внука, спрятавшегося от справедливого возмездия за разбитую банку с вареньем в дровяном сарае… Вскоре к нему привыкли, как привыкают к новому предмету, и перестали гнать. Даже наоборот, начали подкармливать и интересоваться новостями. Ит честно объяснил, что он не местный, что работает в высотке грузчиком, что ребята сильно пьют, а он непьющий… дальше пришлось врать, и он соврал, что хочет поступить в институт, а заниматься негде – вот, нашел этот двор, и если вы позволите… Ему позволили.
С тех пор Ит стал ходить в этот двор каждый вечер, как на свидания. Нет, ему не стало легче от этих походов, наоборот, тоска сто крат усилилась, и теперь Ит начал думать, что, наверное, в один прекрасный день он тут и умрет.
«Хоть что-то, – думал он. – Пусть хоть что-то у меня будет напоследок. Рыжий тогда сказал, что невозможно жить с половиной души. А с четвертью – можно? Да нет, конечно. Хорошо, что меня никто не сумеет заставить остаться».
День за днем он сидел с книжкой на лавке – и день за днем все глубже погружался в состояние невозврата, в бездну, из которой не было никакого выхода.
Утро. Пресса, газеты, этажи, почтовые ящики…
День. Жара. Пробирки, мыши, мат-перемат, позвякивание стекла, лабораторные запахи, «сюда поставь», «ой, это не нам, это в физиологию», «да куда ты прешься, не видишь, что ли, занят стол!»…
Вечер. Косые лучи солнца в столовой, бряцанье ложек и вилок, гул голосов, полтарелки каши, стакан компота, «ты куда?», «пойду, пройдусь», дворы, каналы, лодки, крапива, асфальт, разбитый поребрик рядом с привычным уже поворотом, «здравствуйте, баба Лера, а я опять к вам»…
Все. Теперь можно сидеть и чувствовать, как светло и незаметно уходит в небо опустевшая и осиротевшая навечно душа…
* * *
Скрипач появился в один из «стекляшкиных дней», когда грузчики, дождавшись машины, растаскивали деревянные занозистые ящики по лабораториям. Вместе с химической посудой прибыло еще и оборудование, поэтому Ленин, с минуту покумекав, распорядился, чтобы Сенька и Гриша тащили очередной неподъемный «гребаный синхрофазотрон», а Иту поручил растаскивать легкие ящички с колбами и чашками Петри, «потому что эти козлы опять все перебьют». Ит покорно кивнул, Сенька с Гришей тоже, и разгрузка началась. Потом грузчики взяли вдвоем тяжелый ящик, Ит – два ящика с пробирками, и они все вместе отправились в здание.
– Пошли через главный вход, – предложил Сенька. – Там лифт ближе. Я эту хрень на шестой этаж по лестнице не попру.
– Пошли, – согласился Гриша. – Ит, тебе на какой?
Ит заглянул в сопроводительный лист.
– Девятый, – ответил он. – Ребят, может, помочь?
– Ой, заткнись, поможешь ты… – проворчал Гриша. – Сень, давай. Раз, два, три, взяли!..
Ящики были объемными, но легкими. Ит, прижимая подбородком к верхнему ящику сопроводиловку, шел следом за Гришей и Сенькой, с пыхтеньем тащившими здоровенный деревянный короб. Зашли в холл, остановились передохнуть и поменяться. Ит по привычке глянул вверх. Там, в обрамлении лепнины, виднелась то ли мозаика, то ли просто картина, плафон – трое детей запускают в небо игрушечный планер. Иту картина почему-то нравилась, и он всегда, если оказывался в этом холле, на нее смотрел. И сейчас посмотрел. А когда опустил глаза…
Сначала он не понял, почему ему знакома фигура человека, стоящего у высокой арочной двери из дерева и стекла. Человеку в спину било летнее солнце, и фигура его казалась силуэтом, но даже от этого силуэта все мысли вдруг разом исчезли. Несколько секунд человек стоял неподвижно, а затем быстрым решительным шагом направился в сторону грузчиков. Звук шагов эхом отдавался в пустом по дневному времени холле…
Молча.
Сначала с правой, без размаха, в скулу.
С левой, по корпусу.
Ящики, жалобно звякнув, летят куда-то в сторону.
В лицо, в левую бровь, с правой, и почти одновременно – в челюсть с левой. Брызги крови, резкая боль – мыслей нет.
Новая серия ударов, коротких, тяжелых, – уже куда придется. Головой об стену, подножка, пол, и все новые и новые удары, теперь уже ногами.
Пустота.
– Эй, мужик, ты чего, охренел?!
– Ты чего делаешь?!
– Сень, зови милицию, там патруль стоял!..
– А ну, оставь его, сука! Ты че?!
Секундная передышка, чей-то короткий сдавленный вскрик в стороне, и снова – удар ногой по ребрам, а затем – по голове, и мир куда-то уплывает, но слишком быстро, не разобрать куда…
Следующий кадр – сквозь заливающую глаза кровь: мутный силуэт, чьи-то трясущиеся руки, ощупывающие голову, срывающийся голос:
– Боже мой… Господи… Что случилось?! Ит, очнись!.. Боже мой, весь переломан… это еще откуда?! Ит, ну очнись ты!.. Ну прости, я сорвался, и… Господи, да что ж такое… как же это…
Сначала – сесть. Оттолкнуть рукой это все – просто чтобы не было. Сесть, потом встать, опираясь о стену. Вытереть кровь, заливающую правый глаз.
И сказать единственное слово, которое возникло в голове. Единственное, потому все другие слова и мысли ушли куда-то и никогда уже не вернутся обратно. Одно слово. Первое и последнее.
– Уходи, – хрипло сказал Ит, не глядя на Скрипача. Потом повернулся и побрел к лифтам.
– Ит…
За спиной – шум, шаги, гневный крик: смотри, чего сделал, сука!.. Товарищ сержант, он человека избил, просто напал вообще, падла, тварь… Он мне нос сломал, мразь такая!.. Ит, подожди! Да скажи ты им!.. Возня, мат, гневные голоса Федора Васильевича и Данилы (откуда они тут?), зато впереди – спасенье, красный огонек лифта, с лязгом открывшиеся двери… Ит, постой!!! Ишь, какое отчаяние в голосе, совсем заврался… все, хватит, хватит, хватит… черная кнопка, на которой написано белой эмалью короткое неприличное слово, закрывшиеся за спиной двери, натужное гудение мотора, скрип троса, слабый электрический свет, и голоса остаются там, внизу. Всё – внизу. Всё.
Всё.
* * *
– Голова не кружится?
– Нет.
Три шва на бровь, один зуб в минусе, хорошо, хоть не спереди, и даже ребра целы – ни трещин, ничего. Ссадин много, это да. Синяков еще больше.
– Что он от вас хотел, Ит?
– Не знаю, – безучастно, безразлично, с неохотой.
– Может быть, вам все-таки стоит попробовать поговорить с ним? – Федор Васильевич озабочен и печален. – Ведь не просто так он пришел, согласитесь…
– Я не хочу.
– Почему?
– Не хочу.
– Это не причина.
– Это причина. Я не хочу с ним говорить. Я ни с кем не хочу говорить.
– Почему?
– Просто не хочу.
За окном – закат над городом. Солнце тонет в заливе, крыши словно объял золотой огонь.
– Может, стоит все-таки попробовать?
Молчание – ответом, и ничего больше.
– Ладно, как хотите.
* * *
– Ит, пожалуйста. Я тебя очень прошу.
Главное – не поворачиваться. Удобная кровать у него в результате, у стены. Можно отвернуться, зажать уши руками и – не поворачиваться. Если не поворачиваться, то он уйдет. Рано или поздно – уйдет. Это главное.
– Ит, я тебя прошу…
Рука на плече. От прикосновения передергивает.
– Ит…
Главное – терпеть. Если еще какое-то время потерпеть, он уйдет. В прошлый раз ушел. И в позапрошлый – тоже.
Рука исчезает.
– Выслушай меня, пожалуйста.
Где-то в глубине, под ребрами – тяжелая ледяная глыба. Огромная. Любые слова – как муравьи на этой глыбе. Ничего не могут сделать, но раздражают. Хочется, чтобы их не было.
– Пожалуйста, поговори со мной. – В голосе настоящая мольба, отчаяние, но что голос? Ничто в сравнении с ледяной глыбой.
Пусть голос молчит. Пусть он уйдет.
Господи, пожалуйста, пусть он уйдет.
– Ит, за что?.. За что ты со мной – вот так?..
Ни «за что». Ни «за что», а «потому что».
Потому что я хочу, чтобы никого не было.
Тяжелый вздох, шорох, шаги. Хлопает дверь.
Подождать несколько минут, и можно повернуться на спину. Повернуться и просто полежать, чувствуя, как взбаламученный на дне души ил оседает и все становится привычным и простым, как того и хочется.
В первый раз Скрипача удачно прогнали грузчики. Сенька долго орал на него в коридоре и за сломанный нос, и за избитого Ита. Потом Скрипач с грузчиками вроде бы договорился, его стали пускать – и началось самое черное время, которое только можно было себе представить.
Скрипач приходил. Не каждый день, но приходил.
Сначала он поймал Ита вечером у входа в столовую. После этого Ит в столовую ходить перестал, хорошо хоть Ленин это заметил и стал притаскивать ему то пирожок, то бутерброд. Кажется, Ленин один из всей бригады хоть как-то, но понимал Ита и на походах поесть не настаивал.
Потом Скрипач стал приходить в общежитие, и тут житья Иту не стало уже совсем – до того, как он догадался удирать в город сразу после разгрузки. Скрипач через несколько дней достал его и там – хорошо еще, что не в любимом дворе, а неподалеку.
От его появлений делалось все хуже и хуже. Ит и так чувствовал себя неважно, а от постоянной погони и желания остаться в одиночестве делалось совсем уже плохо. Он почти перестал спать, вздрагивал от каждого шороха, а если и засыпал, то вскоре просыпался в ужасе, что сейчас снова придется слышать этот ненавистный голос.
Он окончательно замкнулся в себе, максимум, что окружающие могли от него добиться, – это односложные ответы на какие-то бытовые вопросы. Ленин снял его с разгрузок – толку от Ита не было никакого, от усталости, бессонницы и недоедания у него все валилось из рук.
А потом Скрипач вдруг пропал.
Совсем.
Неделю Ит никак не мог в это поверить и продолжал по привычке затравленно озираться, но Скрипача не было. Затем его вызвал Федор Васильевич и объяснил, что Скрипач уехал и скорее всего больше не появится.
– Правда? – спросил тогда Ит.
– Правда, – заверил его Федор Васильевич. Выражение на лице у него было странное – смесь горечи и чего-то еще, чего именно – Ит так и не сумел разобрать. – Если хотите, можете отдохнуть в палате. Хоть отоспитесь. Тем более что в двери есть замок, если вы помните.
– Нет, спасибо, – ответил он. – Я лучше… там.
– Если вы не возражаете, я бы хотел побеседовать с вами. – Федор Васильевич сел напротив Ита за стол, взял карандаш и принялся вертеть его в пальцах. – Ит, мы за вас боимся. Если вы будете продолжать в том же духе…
– Со мной все в порядке. – Пришлось сделать над собой усилие, но сейчас он защищал тот фрагмент жизни, который не хотел отдавать, и слова послушно откуда-то появились. – Я просто не хочу с ним общаться, вот и все.
– Дело не в этом. У вас стало меняться поведение. Поймите, это уже серьезно. Если раньше вы были все-таки адекватны, то сейчас…
– Со мной все в порядке, – спешно заверил Ит, не замечая, что повторяется. – Мне просто… мне так проще. Понимаете, я…
– Ну? – Федор Васильевич внимательно посмотрел на него. Ит смутился, опустил глаза.
– Я хочу быть один, – глухо произнес он. – Разве я о многом прошу? Я просто хочу быть один. Что в этом такого?
– Ничего, если не принимать во внимание то, в каком состоянии вы в результате находитесь. Останьтесь в палате хотя бы до завтра, ладно?
– Ладно, – сдался Ит. Он понял, что сейчас проще уступить, чем потом выдерживать новую битву за свое право на одиночество.
– Вот и хорошо. А там посмотрим…
На поверку смотреть оказалось не на что.
На следующий день Ит вернулся обратно в общежитие, и жизнь потянулась дальше, точно такая же, как и прежде. С той лишь разницей, что теперь она с каждым днем становилась чуть короче. Ит понял, что медлить больше нельзя, и ледяная глыба у него внутри стала тихонько расти. Почти незаметно – со стороны. Но он уже знал, что случится, когда глыба заполнит его целиком. Знал и ждал этого.
Снова двор, снова столовая по вечерам, снова те же лица.
Снова дебаркадер и орущий речной трамвай.
Снова, снова, снова…
Круг превращается в воронку, по воронке бегает шарик, который в результате обязательно окажется где? Правильно. В устье.
Так должно быть.
* * *
Прошло три месяца.
И через три месяца Скрипач пришел снова.
Ита, после очередного обморока на дебаркадере, грузчики в тот день чуть не пинками загнали в общежитие, и Ленин приказал ему «сидеть тут, а не то такое устрою, что небо с овчинку покажется». Вот Ит и сидел. Именно сидел, на своей кровати у стены. Сидел и ждал вечера, чтобы сходить в столовую, дождаться, пока Ленин и другие грузчики напьются, и уйти в свой двор. Неизменный учебник лежал на тумбочке рядом с кроватью, Ит безучастно смотрел на край целлулоидной закладки и не сразу понял, кто именно вошел в комнату. А когда понял, растерялся. И просто не успел отвернуться.
Скрипач стоял на пороге. Выглядел он совершенно иначе, нежели чем три месяца назад. Он загорел, был одет в белую майку, синие линялые джинсы и в высокие, чуть не до колен, берцы со шнуровкой. Майку крест-накрест пересекали две широкие стропы, на которые было нашито несчетное количество карманов, побольше и поменьше. На одном из карманов Ит с удивлением разглядел эмалевый значок, на котором было написано, что его владелец, ни много ни мало, шофер-дальнобойщик третьего класса. На поясе виднелась небольшая ладная кобура. Не пустая.
В руках Скрипач держал объемистый мешок с брезентовыми лямками.
– Так, – начал он, не здороваясь. – Переодевайся – и пошли. Порезвее, люди ждут.
Ит отвернулся.
– Я три раза говорить не намерен, – твердым голосом сказал Скрипач. – Мне велели тебя забрать, потому что твое начальство тебя больше видеть тут не желает. Поэтому оделся быстро и пошел со мной, ясно? Или хочешь повторения того, что было у лифта?
Он бросил мешок на кровать рядом с Итом и отступил в сторону.
– Я сейчас отвернусь, – предупредил он. – Не вздумай сигануть в окно. Там стоит Ленин с монтировкой, предупреждаю сразу. Он, в отличие от меня, церемониться не станет.
Ит молчал.
– Считаю до трех. Или ты переодеваешься, или я тебе надаю по морде. Все, шутки и разговоры кончились.
Ит неуверенно потянулся за мешком, развязал его и заглянул внутрь. Такая же майка, штаны, ботинки… стропы с карманами. Снаряжение? Наверно. Он вынул вещи из мешка и неприязненно посмотрел на Скрипача. Тот демонстративно отвернулся и принялся что-то тихо насвистывать себе под нос. Ит переоделся, снова сел, положив рядом с собой опустевший мешок. Скрипач снова повернулся к нему.
– С собой что-то берешь? – Ит отрицательно покачал головой. – Книжку, чашку, трусы, носки, фотографию Ленина в анфас? Ну?
Ит сунул в мешок учебник с целлулоидной закладкой, белье из тумбочки и чашку с отбитой ручкой. Скрипач осуждающе покачал головой, но смолчал. Ит завязал мешок и положил его себе на колени.
– Чего расселся? Отрывай жопу от койки – и пошли, – велел Скрипач. – И ты что, так и будешь молчать?
Ит снова ничего не ответил.
– Ну, молчи, молчи, – покивал Скрипач. – Посмотрим, надолго ли тебя хватит. По дороге смыться тоже не пытайся, потому что я тебя поймаю и измочалю так, что места живого не останется. Все понял? Молодец. Вперед.
Вместе они вышли из общежития и направились через площадь к маленькой пристани, расположенной на пересечении Яузы и Москвы-реки. Возле пристани обнаружился рейсовый катерок, готовый с минуты на минуту отправиться, – Скрипач сначала чуть ли не силком впихнул на трап Ита, а потом запрыгнул в катер сам, и катер тут же отчалил. Ит только и сумел, что беспомощным взглядом проводить шпиль удаляющейся высотки.
Если он о чем и жалел в тот момент, то только о покинутом дворе, в котором цвел душистый табак да стояла маленькая елочка…
* * *
На место прибыли затемно, катер долго, почти полтора часа петлял по каналам, люди сходили и заходили, а им, как оказалось, предстояло плыть до последней пристани, после которой катер начинал обратный маршрут. Сошли, Скрипач взял у Ита мешок с вещами, закинул себе за спину.
– Дальше пешком, с полчаса где-то, – предупредил он. – Ничего, потом насидишься. Давай, шевелись, черт тебя подери!
Ит, до сих пор толком не пришедший в себя после дневного обморока и столь стремительно развивающихся событий, смотрел куда-то в сторону, уже окончательно переставая понимать, что же происходит и чего от него хотят. Они запетляли по дворам, потом вокруг потянулась промзона, склады, покосившиеся заборы, запахло мазутом и соляркой.
Свернули за очередной угол, и…
Такого Ит не ожидал. Он невольно остановился и с удивлением уставился на открывшуюся перед ним панораму.
Пространство по вечернему времени было освещено мощными прожекторами, стоящими на вышках, и в свете этих прожекторов Ит увидел величественную картину – десятки огромных машин с колесами в два человеческих роста. Машины были тускло-желтого цвета, с непомерного размера кузовами, нависавшими над казавшимися крошечными кабинами. Грузовики пугали и завораживали. Когда Ит разглядел людей, проходящих с ними рядом или поднимающихся по лесенкам в кабины, он понял, что из-за освещения сначала даже приуменьшил их размер. Между гигантами сновали обычные машины, типа тех, что привозили в институт пробирки и мышей. В сравнении с желтыми монстрами они казались просто карликами.
– Это Московский международный грузовой терминал. А машинки называются «БЛЗ», – пояснил невозмутимо Скрипач. – Я на них работаю. Если ты не понял, ты теперь тоже на них работаешь. Наша машина в колонне третья, и я еще, для справки, в этой колонне радист. Всего идет восемь машин. Да, если посмотришь налево, то там стоят «Сциллы», вон, видишь? Зеленые такие… Это в данном случае – турецкий караван на разгрузке. Идем мы, между прочим, в Турцию, чтобы ты знал. Так, дальше. Сейчас познакомимся с главным караванным, зовут его дядя Коля, и мужик он строгий, учти это сразу. Стой молча, кивай, если спросит – ответь что-то подходящее. Если ответишь не подходящее… будет продолжение сцены у лифта. Управлять машиной научу в процессе, там ничего сложного, это тебе не секторальная станция. Все, пошли. Через полтора часа караван выходит, надо торопиться.
Дядя Коля к Иту особенного интереса не проявил. Он оказался крепким коренастым мужиком лет сорока-пятидесяти, таким же загорелым, как Скрипач, и с точно такой же амуницией, разве что значков было два – один шофера первого класса, второй – старшего караванного. Спросил про спиртное. Ит честно ответил, что не пьет. Дядя Коля удовлетворенно хмыкнул. Потом спросил про двигатели – Ит начал было рассказывать, но караванный лишь махнул рукой, мол, все ясно, знаешь.
И они пошли к своей машине.
* * *
– Так. Рассказываю. Вот это – подсобная. Там сортир. Инструмент вот в этом шкафчике. Если что-то взял, то после того, как воспользовался, верни на место. Не вернешь – Коля голову оторвет, он за этим лично следит. Теперь водительская…
Скрипач открыл узкую дверь, и они вошли внутрь тесной кабины.
– Сегодня ночью будешь сидеть рядом, смотреть, как веду. – Скрипач говорил короткими рублеными фразами. – Колонна идет почти без остановок, поэтому спать приходится по очереди.
Он отодвинул занавеску, расположенную позади сидений водителя и пассажира. За ней обнаружилась узкая полка, застеленная полосатым матрасом. Второй матрас лежал свернутым в головах.
– Раньше со мной Егор ходил, так этот ублюдок спер белье, когда его уволили, – пояснил Скрипач. – Мне оно как-то без надобности, поэтому всяких простыней с наволочками нет. Дальше. Первая остановка будет перед Крымским хребтом, там тоннель, который положено идти без перерыва. Вторая – в кемпинге на дамбе, это уже в Черном море. И третья – Стамбул. Обратно – тем же порядком. Иногда встаем на поломки, но это уж как получится.
Он пролез на водительское место, защелкал переключателями. Сначала засветилась приборная панель, потом – под потолком кабины зажглась тусклая лампочка.
– Смотри сюда, – приказал Скрипач. – Запоминай. Датчики: тахометр, масло, горючка, скорость. Вот эта панель – кузов. Там гидравлика и шлюзовые замки, это я потом объясню, в процессе. Понятно?
Ит слабо кивнул.
– Хорошо, – одобрил Скрипач. – Скоростей у «БЛЗ» всего четыре – три вперед, одна назад, но лучше бы тебе никогда не узнать, как эту дуру назад двигать, при таком размере, инерции и ответе на руль. Учти, на руль они запаздывают сильно – крутанешь, а поворачивать оно начинает секунд через десять, а то и больше. Сцепление с двойным выжимом, это я покажу… Что еще?
Скрипач задумался, почесал подбородок.
– А, ну да, – сообразил он наконец. Полез в бардачок, вытащил из него завернутый в бумагу пакет и протянул Иту. – Это твое.
Ит, помедлив, развернул бумагу. В ней оказался пистолет, кобура, портупея и значок шофера шестого класса.
– «Терьер». – Скрипач взял пистолет, покачал на ладони. – Весьма удачная машинка, замечу. Пристреляешь на первой большой остановке. Положено носить с собой заряженным. Патроны в бардачке, три коробки. У меня такой же. Еще тут есть автоматы, они в карманах на дверях, магазины там же. По одному на оружии, и по два запасных. Патроны, пока мы на нашей территории, в подсобной кабине. Перейдем границу – перенесем ящик сюда. Так положено.
– Зачем? – впервые за все время спросил Ит.
– Затем, что на караваны нападают, и чаще, чем хотелось бы. – Скрипач повернулся и продемонстрировал длинную царапину на левом плече, правда, уже давно зажившую. – Это с позапрошлого рейса. А здорово было бы, если бы в голову попали, правда? – ехидно спросил он. – И мне хорошо, и тебе не мучиться…
Ит не ответил, отвернулся.
– Собственно, экскурс пока что закончен, – подвел итог Скрипач. – Рейс простой, короткий, освоиться – как делать нечего. Все, ждем команду, и по коням.
* * *
Следующие дни превратились для Ита в настоящий кошмар. Спать толком он не мог, есть не получалось вообще – мутило, болела голова. Когда вел Скрипач, Ит садился не рядом с ним, а на пол. Он забивался в самый дальний угол, в узкий простенок между креслом и дверью кабины. Сидел и неподвижно смотрел в темноту под приборной панелью. В темноте было спасенье, но спасенье теперь не приходило – только смертельная глухая тоска и ожидание окончания этого безумия, ничего больше. Когда вел он сам, мысли целиком и полностью отнимала дорога – плавно покачивающийся впереди кузов «БЛЗ-2», идущего впереди, тонкий потертый руль под руками, педаль газа под правой ногой, пустое небо в вышине, наполовину перекрытое козырьком кузова, и пейзаж по сторонам, на который Ит не обращал ровно никакого внимания.
Дошли до хребта, встали на стоянку – целых двенадцать часов отдыха. Мужики-водители, с которыми Ит еще не был знаком, отстегнули один из трехместных скутеров, имевшихся при каждом «БЛЗ», сгоняли в соседствующий с кемпингом поселок и вечером затеяли шашлыки из баранины. Дядя Коля зорко следил за тем, чтобы не пили, но никто и не пил – после того, как старший караванный вышвырнул из колонны пьянчужку Егора, все осторожничали.
Потом были почти сутки в тоннеле, где Скрипач Ита к управлению не допустил и правильно сделал. Колонна шла медленно, максимальная скорость в тоннеле позволялась не более двадцати километров в час, но на практике никто и никогда не разгонялся выше десяти. Тоннель, прорытый под старыми горами, извивался и петлял так, что Ит в своем нынешнем состоянии неминуемо угробил бы машину. Только после того, как колонна вышла наконец на ялтинский тракт, Скрипач передал управление Иту, а сам полез на койку за занавеску – отсыпаться. И проспал до самой дамбы.
Вышли в море. Возможно, в других обстоятельствах Ит бы удивился тому, что увидел, но сейчас ему было совершенно все равно, что вокруг. Его не удивила ни пятиметровой высоты широченная дамба, покрытая выщербленным бетоном, ни светлые отмели по ее сторонам. Весело перешучивались по рациям про что-то свое другие водители во время переклички, вокруг колонны носилась стая чаек, кто-то сокрушался, что оставил дома удочки (вот бы рыбки половить в кемпинге!), кто-то сетовал, что не обменял рубли на турецкие лиры по хорошему московскому курсу, а еще кто-то рассказывал на всю колонну пошлейший анекдот про тетку и асфальтовый каток.
Через несколько часов проснувшийся Скрипач выгнал Ита из-за руля и присоединился к болтовне. После долгих уговоров с большой неохотой согласился расстаться с частью обменянных лир, выклянчил у четвертой машины тормозной жидкости для скутера, поржал над анекдотом и сказал, чтобы ему напомнили в Стамбуле про аккумуляторы для раций шестерки, которые оба дохнут, а заменить не на что.
– Иди спать, – неприязненно приказал он Иту. Тот в ответ промолчал, снова забился в угол и уже привычно закрыл голову руками.
Они не разговаривали. Скрипач больше не пробовал обращаться к Иту, а тот ни о чем не спрашивал. Между ними так и остался вопрос, заданный Итом в первый день – зачем? Действительно, зачем?
Зачем вообще все это?
Последнее издевательство перед тем, как все кончится?
А ведь есть еще «терьер» в новенькой скрипящей кожаной кобуре. Единственное, что Ит сделал за все это время по собственной воле – это привел в порядок оружие. Сказывалась привычка, привитая Фэбом еще во время учебы: оружие обязано быть в идеальном состоянии. Не важно, собираешься ты его использовать или нет.
Мысли бродили хаотично, но мысль про «терьер» пусть изредка, да возникала. Может быть, позже. Как получится. Если станет совсем уж невмоготу.
* * *
Через восемнадцать часов вышли наконец к кемпингу. Собственно, кемпингом это сооружение, сложенное из бетонных блоков, порядочно изъеденных штормами, можно было назвать с большим трудом. Шоферы чаще называли его связкой – десять камор, соединенных общим коридором, с узкими дверями и окнами-бойницами, на случай шторма. В маленьких девятиметровых комнатах стояло по две железные, вделанные в пол кровати с продавленными панцирными сетками, да железные же столы с забетонированными ножками – чтобы не сперли. Вот и весь комфорт. Однако после тесной кабины и такой комфорт был в радость, ведь на кровать можно бросить матрас и со вкусом хорошенько выспаться. Все лучше, чем узкая койка в кабине.
Сначала, конечно, сварганили хороший ужин – гречка с тушенкой, консервированный вишневый компот. Потом разбрелись кто куда. Трое заядлых рыбаков пошли посидеть на дамбе с удочками, дядя Коля с Ванечкой (кто такой этот Ванечка, Ит так и не понял) захватили какие-то бумаги и заперлись в своей комнате, а остальные затеяли игру в городки – у кого-то нашлись рюхи и бита. Играли на интерес, ставя по десять копеек на кон, матерились, хохотали… Скрипач тоже куда-то подевался.
Ит все это время просидел под стеной, с другой стороны связки, на песчаном наносе. Скрипач появился, лишь когда солнце стало закатываться.
– Бери матрас, пошли, – приказал он. – Поживее, а то закроют, и останешься тут до утра, а это запрещено.
04
Караван, дамба Ялта/Стамбул
Лучшее место на Земле
– Света тут нет, – безучастным голосом сказал рыжий. – Разувайся, пока шнурки видно.
Ит покорно расстегнул пояс со снаряжением, положил его на пол рядом с ножкой железной обшарпанной кровати. Развернул матрас, сел, нагнулся и принялся расшнуровывать берцы. Шнурок на правом затянулся в очередной раз каким-то нелепым узлом, и пришлось с ним основательно повозиться. Кое-как стащив ботинки, он наконец разогнулся и…
…и увидел, что в лицо ему смотрит черное пистолетное дуло.
– А теперь снимай штаны, – приказал Скрипач.
– Что?.. – Ит опешил.
– Что слышал. Снимай штаны, сволочь.
Дальнейшее заняло от силы полторы секунды, выглядело примерно следующим образом.
Раскадровка.
Ит:
«Выбить пистолет, можно успе…»
Скрипач:
«А еще медленнее – сумеешь?»
Счет по очкам.
Ит:
Выпад, бросок, минус доля секунды – здравствуй, кома. Снимаются три очка.
Скрипач:
Сдвинуться в сторону на тридцать сантиметров, подождать, перехватить пистолет за дуло и несильно, но точно – в висок. Плюс пять очков и звездочка в табеле.
Ит:
…черт, а это больно…
Спустя минуту он очнулся от того, что с него в одно движение содрали джинсы вместе с трусами, молния царапнула по ноге. Мысли: «Так вот почему он велел разуться… что происходит?!» Заметив, что Ит шевельнулся, Скрипач тут же проворно перехватил его левую руку и заломил ее за спину, одновременно наматывая на кулак другой руки волосы и заставляя повернуться к себе спиной. Затем – сильный удар коленом, и вот Ит уже лежит грудью на железном столе, с левой рукой, взятой в болевой прием (стоит только двинуться, и от боли начинает темнеть в глазах и перехватывать дыхание), а сзади…
– Раздвинь ноги, сука. – Голос неприязненный и брезгливый. Удар берцем сначала по одной голени, потом по второй. – Давай, давай. А то еще хуже будет.
Хуже?!
Дальнейшую чудовищную мерзость Ит не сумел даже толком осознать. Это было дико больно, до тошноты отвратительно и унизительно настолько, что сознание автоматически начало блокироваться от происходящего – вместо нормальных мыслей получались только какие-то бессвязные обрывки, зачастую не несущие никакой смысловой нагрузки. Он же когда-то говорил, что про это читал… и что вот такое может романтизировать только совершенно извращенный и до края порочный мозг… Боль не имела локации – плечо словно жгло адским огнем, и этот огонь от малейшего движения разливался по всему телу. Внезапно мелькнула мысль, связная и здравая, – после этого можно только застрелиться. Пистолет в кобуре валяется на полу, рядом с кроватью. Когда все это кончится – а ведь оно не может продолжаться вечно, да? ведь не может? правда? – нужно будет как-то взять пояс со снаряжением, выйти на улицу и пустить себе пулю в лоб. Нет, лучше в рот. Или в висок. Как получится…
Скрипач дернулся, Ит тоже. Боль в плече стала на секунду настолько невыносимой, что Иту почудился треск разрываемых сухожилий. Он зашипел сквозь зубы, не в силах больше молчать, – и тут же получил ладонью по затылку. Попробовал наугад ткнуть куда-то в пространство правой рукой – и по руке, по локтю, пришелся второй удар.
– Заткнись… не ори, сука… и не рыпайся… попробуй только заорать, убью!
И буквально через несколько секунд все кончилось. Руку Скрипач так и не отпустил, но стало чуть легче. Скрипач снова намотал на кулак его волосы и заставил разогнуться – на это ушло секунд тридцать, потому что Ит все никак не мог справиться с болью в сведенных мышцах.
– Если ты обещаешь не орать, я отпущу руку, – предложил Скрипач.
«Если тебя насилует кто-то, кто сильнее, не оказывай сопротивления – это шанс, что тебя, возможно, оставят в живых».
Ит через силу кивнул.
Скрипач хмыкнул, но руку отпустил. Она повисла плетью, Ит непроизвольно вскрикнул и схватился за искалеченное левое плечо. Скрипач развернул его к себе лицом и с интересом посмотрел в глаза. Ит опешил еще больше – взгляд был участливый и серьезный.
– Нам надо поговорить, – как ни в чем не бывало, сообщил Скрипач. – Пойдем, присядем.
Все еще держа Ита за волосы, он доволок его силком до кровати и повалился на матрас, увлекая того следом за собой.
– Ложись поудобнее, – миролюбиво предложил он. – Ложись, ложись. В ногах, как говорится, правды нет.
«Что он еще… Господи, пожалуйста, пусть это кончится, – одной рукой удерживает зачем-то больную руку, а другой… может быть, хочет блокировать правую… наверно… – Господи, лучше бы мне никогда не выходить из комы, а остаться в ней навсегда…»
– Ты, конечно, говорить не захочешь. – Скрипач, по всей видимости, счел наконец, что его все устраивает. – Поэтому придется говорить мне. Придется – ведь нужно кое-что тебе рассказать, ты в некотором смысле не в курсе. А событий-то на самом деле было порядочно. Знаешь… когда ты это сделал, я же до дома дойти не успел. И повернуться тоже. Но даже так… это было в своем роде зрелищно. Чудовищная вспышка за спиной, и раскаленный ветер, у меня даже волосы обгорели на макушке. – Скрипач усмехнулся. – Я бросился обратно и увидел… там земля кипела, как лава в вулкане. Сейчас на этом месте, рядом с могилами, такое… как бы правильно сказать… черное стекло, проплешина где-то в метр толщиной и метров десять в диаметре. В общем, я туда кинулся, орал что-то… не помню, что именно. Народ появился не больше чем через три минуты, все тоже орут, спрашивают, что случилось, а я… у меня в голове была только одна мысль в тот момент – я его убил. В прошлой жизни чуть не убил, а в этой убил. Морис с Леоном, конечно, оказались в первых рядах – и с ходу определили, что был выход в Сеть и что все по классике – и пробой в поле, и подъем температуры практически до звездной… в общем, все, кто там был, в один голос сказали с уверенностью, что ты погиб.
Его правая рука скользнула по боку Ита, медленно проехала вверх и остановилась где-то на груди. Ит было напрягся, но рука больше не двигалась.
– Что я тогда чувствовал… нет, словами этого не передать, пожалуй. С неделю я там сидел, рядом с могилами и с этой проплешиной, в дом ходил только пить, да и то лишь когда про это вспоминал. Помнишь, Фэб когда-то рассказывал, что чувствовал и делал после смерти Гиры и экипажа? Ну так это было примерно то же самое, с той лишь разницей, что вместо него оказался я, и он, бедняга, конечно, в жизни своей ничего подобного тому, что я сделал, не делал. Через неделю я все-таки начал перебираться на ночь в дом, но только потому, что хотел умереть там, а не на могилах – такой вот странный бзик. Кто-то приходил, уходил… Атон, Эдри, Морис с Леоном… еще через пару недель Таенн из рейса вышел, к тому моменту с планеты уже, кажется, сняли карантин, и… а, ладно, это не важно. Таким порядком прошел месяц или даже больше, кажется. А потом…
Рука Скрипача снова ожила – тихонько двинулась к горлу Ита, а затем плавно поползла вниз и снова замерла, но уже чуть пониже солнечного сплетения.
– Потом пришел один мужик из Мастеров и сказал, что со мной хочет поговорить новый парень из их команды. Мне в тот момент было все равно, и я согласился – почему бы и нет? Ну, на следующий день прилетает ко мне парнишка оттуда… Мастер Путей, как я понял. Позывной у него «Алькор», вот он мне этим самым Алькором и представился. Смешной такой на первый взгляд мальчишка. На вид лет двадцать, волосы белые, совсем как у нашего Леона, но глаза не красные, а такого орехового оттенка, то ли зеленые, то ли карие, и не поймешь. Прилетел, значит, походил вокруг этого стеклянного пятна, а потом и говорит – знаете, теоретически я мог бы поискать, куда он попал, но мне для этого нужно на какое-то время оставить где-нибудь физическое тело. Можно его в доме положить?
Я стою, как идиот, и киваю. Он уходит. Я продолжаю стоять. Потом мне надоело, захожу в дом – и обнаруживаю, что этот поганец положил это свое тело на диван в гостиной, и… он пропал на месяц. Но в одну прекрасную ночь вернулся. Сплю я, значит, на травке рядом с могилами, а тут этот приходит. «Ситуация следующая, – говорит, – я нашел место, где он мог оказаться. Вероятность того, что он остался жив, очень мала, и…» Как?! Значит, она есть, эта вероятность?! Он на меня странными глазами посмотрел и говорит, что есть, но что ему еще месяц нужен, чтобы разобраться, как туда в физическом теле вообще можно попасть, не говоря уже об обратной переброске. Деликатный такой мальчишка. «Вы бы поели, – предлагает, – а то вы, простите, очень плохо выглядите». Ну, выглядел я на тот момент действительно не лучшим образом – а как можно выглядеть, если два месяца подряд жрать раз в неделю и почти не спать?.. В результате он снова бросил тело все в той же гостиной, а я опять стал ждать. Через неделю Влада с Соней пожаловали, потому что Леон и Морис в рейс ушли… они меня немножко привели в божеский вид, хотя спать я толком все равно не мог и от каждого шороха дергался. Думаешь, я не понимал, что виноват? Ошибаешься… как же ты ошибаешься…
Рука снова ожила – тихонько двинулась куда-то к ребрам, а потом скользнула ниже и внезапно оказалась под майкой.
– Собственно, прошел еще месяц, прежде чем Алькор вернулся, – продолжил Скрипач. – Но он вернулся. И сказал, что… что он нашел способ перебросить меня туда, где оказался ты, но вот с возвращением проблемы – видимо, придется работать группой. Ну и предложил – либо я жду, когда они доработают это проход, либо – можно отправиться прямо сейчас и ждать возврата там. Можно догадаться, что я выбрал, правда? Шанс, что ты жив, он рассчитал как один к ста тысячам, но мне в тот момент и этого было довольно. Про мир он сказал, что это техногеника, белая, слабо развитая и очень странная. Предупредил, что с собой надо брать золото, лучше всего в виде цепочек и браслетов, которые всем гарантированно подойдут. Я смотался к транспортникам, купил полтора кило цепочек, горсть камней и… и на следующий день Алькор меня, собственно, сюда и перебросил.
Скрипач примолк, слабо пошевелился, устраиваясь поудобнее. На секунду его руки напряглись, но боль в покалеченном левом плече почему-то не возникла – видимо, рыжий удерживал ему плечо специально. Зачем?..
– Вывалился я точно там же, где и ты, под Домодедовом, – продолжил Скрипач. – Тоже, кстати, слегка приложился, но что такое три трещины на ребрах в сравнении с тем, что досталось тебе, верно? Полежал несколько минут и встаю. Гляжу – ко мне бегут два мужика и тетка. С носилками. Когда увидели, что я встал, – растерялись до отупения, – он хихикнул. – Они стоят, я стою… грязный весь, в пыли, упал же, ну и эти, охреневшие… Подошел я к ним, снял язык, удивился, что это русский, и начал расспрашивать. Ясное дело, что про тебя. Картинку показал. Да, отвечают, был такой. Но это уже давно, его, мол, больше чем полгода назад в Москву забрали, и ни слуху, ни духу. В коме, говорят, забрали. Скорее всего он уже умер.
Так, думаю. Приехали. Но надо сначала выяснить, что случилось, и хотя бы могилу найти… прежде чем руки на себя накладывать. Ну, объяснили они мне, как добраться, позвонили этому самому Федору Васильевичу, и через три часа я уже был в Москве. И…
Скрипач осекся, с минуту молчал.
– Когда я тебя увидел в этом коридоре, с этими сраными пробирками, я думал – убью. Убью своими руками, как двести лет назад еще обещал. Помнишь? Помнишь, еще бы ты не помнил… Думал и… не смог. Сижу, как последний придурок, рядом с тобой на полу, все эти раны, криво зашитые, рассматриваю, а внутри… меня как ножом кто-то режет… не знаю, как это объяснить, да и не нужно, наверное… Когда ты меня послал, когда милиция уехала, зашел за мной Федор Васильевич. Попробовали с ним поговорить, да что-то не особо тогда разговор вышел. Натянуто, не к месту и не в тему. Снял я комнату неподалеку и месяц пробовал к тебе как-то подобраться, а ты – ни в какую. Ну, это ты и сам знаешь. Про то, что я в кустах сидел и смотрел каждый день, как ты на этом дебаркадере в обмороки валишься, ты, конечно не знал… Через месяц меня отловил Васильич и вызвал на беседу. Так, говорит, и так. Вы бы лучше к нему больше не ходили. Почему, спрашиваю? А потому, что у нас, отвечает, его состояние вызывает большие опасения, а после ваших визитов все еще хуже стало. Так что вы лучше больше не появляйтесь. А как я, черт возьми, могу не появляться, когда у меня внутри от одной мысли, что все вот так сложилось, душа наизнанку? Хорошо, отвечаю. Если вы настаиваете, чтобы я не появлялся, сделайте что-нибудь, чтобы у меня такой возможности больше не было. Потому что не появляться я не могу… и не смогу, если поблизости буду. Ну, отвечает, это дело, надеюсь, поправимое. Зайдите завтра после шести ко мне, попробуем один вариант. Захожу к нему на следующий день, а у него в кабинете сидит пузатый пожилой мужик, судя по виду – большая шишка, классом не ниже самого Васильича. И лежит перед ним на столе «РП-17» с привинченным сбоку номером. Разговоров он разводить не стал, а напрямую, значит, спрашивает – молодой человек, вы можете определить, почему это устройство не работает? Посмотрел я на эту хреновину, и впервые за все время мне по-настоящему смешно стало. Они что, за идиота меня считают, что ли?.. Устройство это, отвечаю, не работает потому, что вы в нем аккумулятор не тем концом повернули, и лучше бы вам его повернуть обратно да заодно поджать клемму – передатчик казенный, а ну как сломаете и придется потом платить. Пузатый засмеялся, Васильич улыбается… ну что, Паша, возьмете радистом в колонну какую-нибудь или еще поговорить хотите? Поговорить со мной хотели и поговорили, про все подряд – от дизельных двигателей до выносливости и всего прочего. Как выяснилось, этот мужик работает в Ространсе, на какой-то высокой должности, и они меня через него, в порядке исключения, конечно, пихнули водителем-радистом на эти самые «БЛЗ». Такую работу, мало что престижную, да еще и очень хорошо оплачиваемую, тут просто так не получишь, ну и… ну, это тоже не важно, думаю. Прошел за неделю курс подготовки и оказался впервые вот в этом самом караване, на этой самой дороге. Из России в Турцию, в Стамбул. Состояние у меня на тот момент было – не приведи, Господи, потому что до этого я успел поговорить с Васильичем, и он мне в тактичной форме объяснил, что ты, по сути дела, умираешь, просто медленно. У тебя, мол, тяжелая депрессия, от медикаментозного лечения ты отказался, но вроде бы как вы перестали его тревожить, ему полегче стало. Правда, непонятно, надолго ли.
Рука под майкой снова ожила и осторожно двинулась вверх, к груди.
– Я в тот момент был примерно как ты – не спал, не жрал… Как сквозь Крымские горы прошли, с трудом до сих пор понимаю, потому что в таком состоянии мог три раза тоннель протаранить… как-то обошлось. Вышли в море. Идем по дамбе. Доходим до этого вот самого кемпинга. Причем, что интересно, ко мне несколько раз подходил Ванька и говорил какие-то странные вещи, но я на эти вещи в тот момент просто забивал, не слушая, – не до них было. Дошли. Встали на стоянку. Народ, как водится, сготовил пожрать, а я взял чашку чая и ушел на дамбу, подальше. Сидел, ждал, когда они разойдутся, чтобы не говорить ни с кем. Потом, смотрю, разошлись вроде бы. Допил чай и пошел в эту самую связку. Понимаешь, если бы я в другом состоянии был, все, вероятно, сложилось бы иначе. Но я был почти в точности как ты – и поэтому даже удивиться не успел, когда меня на входе огрели по затылку «колбаской». Слово «ой» не додумал до конца в тот момент. «Колбаска», Ит, страшная штука. Это длинный такой мешочек, наполненный мокрым песком… им человека оглушить – как нечего делать. Когда я очнулся… – Он осекся. – Они мне выдрали руки из плеч, привязали к столу и пустили по кругу. Кажется, несколько раз. Два или три. Всей колонной. Шестнадцать человек.
Ит замер. Скрипач вздохнул. Рука его снова пришла в движение и переместилась к левому боку.
– Я помню только то, что было вначале, – продолжил он. – Это… это было больно. Очень больно. Дело в том, что они накурились травы, и то, что они делали, показалось им чертовски смешным и веселым. Мне в тот момент, конечно, так не казалось, но потом… а, ладно, не суть. Что было той ночью, я помню кусками – и думаю, это к лучшему. Помню, что сперва орал, потом уже не мог и стал слышать, как орут под дверью – это дядя Коля был и Ванечка, они требовали, чтобы немедленно открывали, но поди, попробуй что-то потребовать у толпы обкурившихся мужиков, которым очень хочется хоть кому-то вставить… А потом помню, что было снова и снова больно, и дальше – все равно. Думаю, я вырубился. Да нет, не думаю. Знаю. Вырубился, и всех дел.
Рука замерла на ребрах и двинулась к солнечному сплетению. Медленно-медленно…
– Очнулся я на следующий день, уже ближе к вечеру. В кабине, на койке, в машине дяди Коли. Боль адская, ни есть, ни пить, ни ссать, ничего не могу. Больно везде и тошнит все время. Первые сутки лежал, как труп. На второй пить смог, на третий до сортира доковылял с Ванькиной помощью… На четвертый вроде бы и вовсе полегче стало, тонус восстановился, руки перестали болеть… Мы же ребята крепкие, да и агентская практика сказывается. Но это тоже ерунда. Главное – другое. Знаешь, я, когда там лежал, в этой кабине, вдруг понял – а ведь мне легче! Все болит, все раскурочено, но, черт возьми, мне легче, потому что я понял одну простую вещь, которую до того все никак не мог вычислить. Мы слишком хорошо жили, Ит. Особенно последние четверть века. Слишком хорошо. Слишком правильно. Даже несмотря на задания, на кажущуюся грязь и пакость. Наш мир, он ведь был почти идеальным. – Скрипач печально вздохнул. – Муж, жена, сын, дом, птицы, друзья, общее благополучие… да много всего… А ведь мир, он на самом деле – не такой. Он совсем не такой, Ит. И мы про это забыли.
Рука скользнула к покалеченному плечу, Ит дернулся, но Скрипач удержал его.
– Не надо, – сказал он. – Даже не пробуй. Я тебя знаю так же, как себя, и сейчас ты никуда не денешься. Знаешь почему? Во-первых, тебе некуда деваться, а, во-вторых, надо ли? И в-третьих, я тебя не отпущу. Я все равно сейчас сильнее, ничего не выйдет.
Ты все-таки дослушай.
Дальше было в некотором смысле даже забавно. Когда я, едва оклемавшись, стал выползать из кабины… ха, знаешь, что эта кодла задумала? Меня прикончить, чтобы самим потом не сесть. Дядя Коля их тогда крепко прижал – оказывается, пока я там валялся, он застращал всю колонну так, что они света белого уже не видели. Ну, это все я быстро разрулил. Поговорил с ними, объяснил, что и как… в общем, помирились, и дело с концом. Они мне еще в Стамбуле хорошо проставились, а потом мы этим же составом во Францию сходили, затем в Испанию, в Италию… утряслось все само собой, и слава богу. Но я эти три месяца все время думал… Я думал, что тебя надо как-то спасать. Любой ценой. Из каждой страны звонил Васильичу, узнавал, как ты там… он говорит, что у тебя все в порядке, и я… если не в порядке, то хоть в море топись, а если все хорошо, то жить как-то можно. Ну а дальше… пришли из последнего рейса в Москву, я к Васильичу, а он неожиданно говорит – ради бога, возьмите вы его с собой, потому что у меня народ уже бунтует. Не слепые все, видят, к чему дело идет, а сделать ничего не получается. Может, говорит, хоть вы как-то… И вот тут я понял то главное, о чем хочу тебе сказать. Мне кажется, ты меня сейчас не очень понимаешь, но, может быть, потом, когда придешь в себя, разберешься. Я люблю тебя. И я очень хочу, чтобы ты жил. Даже если меня не будет, чтобы ты жил. И где бы мы ни были, то место, где есть ты, – для меня всегда останется лучшим местом на Земле. Понимаешь? А чем можно заменить любовь, которой больше нет? Что сильнее, что способно как-то разбудить тебя, заставить начать бороться? И я понял что. Ненависть. И только ненависть. Ненависть, Ит, она порой даже сильнее любви, а что говорить про моменты, в которых и любви-то никакой нет? Я понял, что нужно сделать так, чтобы ты стал по-настоящему меня ненавидеть… и придумал вот это все. Что я, собственно, еще мог? У меня было не так много вариантов. Что было, то и было. То и есть.
Ит внезапно почувствовал, что дыхание его помимо воли учащается, возбуждение накатывало волной, и справиться с ним не было никакой возможности.
– Ничего другого, – продолжил Скрипач. Рука его, лежавшая на ребрах Ита, слева, вдруг напряглась. – А потом…
Ит слабо вскрикнул.
– Наверное, это правильно, – с легким сомнением подытожил Скрипач. Еще несколько секунд он удерживал Ита, затем отпустил и встал с протяжно скрипнувшей кровати. Поднял с пола джинсы Ита и свой «терьер».
Ит с трудом сел.
Скрипач сунул ему в левую руку штаны, в правую – пистолет. И то и другое Ит покорно взял и в смятении замер. Что с этим делать?..
Скрипач отступил на шаг. Ит встал.
– А теперь стреляй, – приказал Скрипач. – Давай, не стесняйся и не тяни. Штаны только надень сначала, а то набегут, и неудобно получится. Знаешь, я даже рад, что все вот так заканчивается. Тем более что жить после того, что с тобой сделал, я все равно не сумею. И материал мы никому не отдали… может быть, это и есть способ разорвать навсегда этот проклятый круг. Стреляй. Я не могу больше.
Они стояли друг напротив друга. В комнате царил полумрак, но свет был не нужен, зрение вполне позволяло различать почти все. Скрипач замер, глаза его сузились, он закусил губу и неподвижно смотрел на Ита, ожидая. Выражения на его лице было не разобрать.
А у Ита в голове в тот момент царила полная сумятица. Ни одной целой мысли не осталось, только какая-то дикая и стремительная мешанина из обрывков и кусков. Что-то билось изнутри, что-то рвалось наружу, разбивая голову на сто миллионов осколков, что-то распадалось, рассыпалось, чудовищный набат колотил в виски… господи… шел за мной… вот так… шестнадцать человек… не может быть… три месяца… что же это… зачем… боже мой… и… как я мог… что… что я… что… всего лишь фраза, и вот так… его же из-за меня… что же это такое… чуть не убили… боже мой…
И вспышкой возникла одна-единственная целая мысль.
ЧТО Я НАДЕЛАЛ?!
Огненные, со звезду размером, буквы, беспощадно и неотвратимо…
ЧТО Я НАДЕЛАЛ?!
ЧТО ТЕПЕРЬ БУДЕТ?!
Ит неуверенно сделал шаг по направлению к Скрипачу. Левая рука разжалась, и джинсы упали бесформенной кучкой, следом – из безвольной правой руки, тихо звякнув, вывалился «терьер». Скрипач отступил на полшага, и тут Ит осел на пол и вцепился что было сил Скрипачу в колени обеими руками, вжимаясь всем телом, уже переставая понимать, что происходит вокруг, а что – с ним самим. Из горла отчаянно рвался то ли стон, то ли крик, но вместо него получался какой-то полупридушенный вой, никак не желавший сложиться в слово, которое Ит сейчас пытался сказать.
– Эй, ты что? – недоуменно спросил Скрипач. Нагнулся, попробовал было расцепить сведенные руки, но ничего не вышло. – Ит?..
Ит с огромным трудом как-то поднял голову и наконец сказал, вернее, простонал слово, которое сейчас судорогой сводило ему горло и легкие:
– Прости…
Глаза Ита остекленели, лицо исказилось. Скрипач смотрел на него в полной растерянности, затем снова попытался освободиться, уже чувствуя, что происходит что-то неладное, но все еще не понимая до конца, что именно.
Горло сводило спазмом от рыданий, и если вытолкнуть воздух из легких еще как-то удавалось, то вдохнуть он толком не мог, вместо вдоха получался длинный сиплый и болезненный полустон-полувскрик, который снова переходил в мучительный выдох, когда воздуха уже нет, а мышцы сводит все сильнее.
В дверь колошматили, кто-то кричал, кто-то требовал немедленно открыть. С огромным трудом Скрипач кое-как расцепил Иту руки и немного приподнял его; тот, продолжая хрипеть, тут же вцепился в Скрипача снова, но Скрипач, удерживая его одной рукой, сумел доковылять до двери и отодвинуть «собачку» задвижки.
– Что тут происходит, вашу мать?!
Мечущиеся лучи фонариков, гомон встревоженных голосов в коридоре, обрывки чужих фраз, чье-то перепуганное лицо, мелькнувшее и пропавшее.
– Я тебя спрашиваю, что тут происходит? Почему оружие на полу валяется?!
Дядя Коля с нескрываемой злостью смотрел на Скрипача:
– Ты отвечать будешь, гнида?!
– А ты не видишь? – обозлился в ответ Скрипач. – Что? Человеку плохо!
– Почему он без штанов? – заорал старший караванный. – Ты оглох?! Он без штанов, и у него ноги в крови! Отвечай, что тут творится?!
– Давай считать, что я его изнасиловал, – ледяным голосом сообщил Скрипач. – Еще что-то рассказать?
– Вот что, падла, ты у меня под суд пойдешь, и срал я три кучи, гость ты там какой-то или хрен собачий! Что с ним в результате?!
– Я не знаю, – ожесточенно ответил Скрипач. – Чем стоять, лучше помог бы!
– Как?! – заорал в ответ дядя Коля. – Как я помогу, когда ты не знаешь, что с ним?!
– Может, на улицу? – робко предложил из угла Ванечка. – Там воздуха побольше.
– Давайте, – распорядился дядя Коля. – Ну-ка, живо, помогите кто-нибудь… да помогите же руки ему разжать, сильный, сволочь… черт, да что ж такое!..
В шесть рук Ита выволокли из связки и положили на песок. Он продолжал хрипеть, по телу пробегала дрожь.
– Задохнется сейчас, – констатировал кто-то невидимый в темноте. – Кажись, кранты.
Скрипач сел на колени рядом с Итом, запрокинул ему голову, зажал нос и попробовал вдохнуть – ничего не получилось, сжатые в спазме мышцы просто не пропускали чужой вдох. Он подождал несколько секунд, поймал момент, когда Ит попытался вдохнуть сам, и уже на этом вдохе сумел загнать тому в легкие немного воздуха.
– У вас лекарства есть? – спросил он в пространство.
– Димедрол, анальгин и но-шпа, – ответил старший караванный. – Ну, нашатырь еще был.
– О боже… тащите, что есть, может, хоть что-то сработает, – взмолился Скрипач. Снова нагнулся к Иту: – Держись, слышишь? Не смей! Ит, не смей! Дыши, давай!..
Свет фонариков по песку, кто-то тащит аптечку, от одного вида которой разом накатывает безнадега и мысли о тщете всего сущего.
– Сейчас… – бормотал дядя Коля. – Внутривенно не получится, темно слишком… Ладно, черт с ним, попробуем в мышцу… Вань, посвети мне.
– Через сколько это действует? – спросил Скрипач.
– Что? – не понял караванный.
– Что ты ему сейчас вколол? Через сколько это действует?!
– Димедрол? Да должен вроде быстро, – отозвался дядя Коля. – Если вообще получится. Понимаешь, если это что-то типа истерики, то может и сработать. А если нет…
По телу Ита прошла судорога, он затрясся, конвульсивно задергался – и вдруг с хриплым стоном вздохнул. Закашлялся, захлебываясь новым стоном, и вздохнул снова. Скрипач подсунул ему руку под спину, прижал к себе, одновременно запрокидывая голову.
– Давай, родной, давай… давай, дыши… – бормотал он. – Все, все, все, тихо… ты только дыши, не останавливайся… Вот так… вот и хорошо… вот и молодец…
– Может, обратно его? – спросил кто-то.
– Пока не надо, пусть в себя придет, – попросил Скрипач. – Ну все, все… Все, Ит. Все всех простили… дыши, родной… Коль, обезболивающее какое-нибудь есть?
– Я ж сказал, анальгин. Думаешь, надо сделать?
– Сделай. Я же ему плечо… того… связки порвал.
– Еще и плечо? Совсем охренел, урод?!
– Так получилось.
– Что еще у тебя, блин, получилось?
– Коль, давай завтра про это поговорим? – предложил Скрипач. – Сейчас помочь как-то надо, а не трепаться.
Ит вдруг поднял искалеченную руку и что было сил вцепился Скрипачу в майку. Тот перехватил его поудобнее и прижал к себе еще сильнее.
– Я здесь, все хорошо… спокойно, я никуда не денусь, слышишь?
– Да он под димедролом не соображает ничего, – пояснил дядя Коля. – От него мозги сносит только в путь.
– Все он соображает. Народ, принесите воды кто-нибудь, – попросил Скрипач. – И одеяло тоже.
– А одеяло тебе для чего? – недоуменно произнес Ванечка.
– Хочу с ним еще часок посидеть на воздухе, – пояснил Скрипач. – Я его потом сам до комнаты дотащу, без проблем.
– Так, ладно. Все, мужики, концерт окончен, расходитесь, – решительно приказал дядя Коля. – Давайте, давайте, двигайте! – прикрикнул он. – В шесть утра выходить, спать надо. Кому сказал, разошлись, живо! Тут вам не цирк с конями, блин! Человек чуть дуба не дал, а вам лишь бы пялиться! А ну, свалили все быстро!
– Спасибо, Коль, – серьезно сказал Скрипач, когда за последним водителем закрылась дверь в связку. – А то действительно…
– Если бы тебе завтра не надо было за руль, я бы тебе сейчас все ребра за такое пересчитал, – с ожесточением ответил караванный. – Думал, нормального водилу беру, а не ублюдка-садиста, черт возьми… ну ты меня и подвел…
– Я все объясню, клянусь. Завтра объясню.
– Хорошо, тогда завтра и послушаю, – процедил караванный. – А чтобы ты еще чего не натворил, пойду на твоей машине, сволочь. Тем более что ты своей же милостью остался без напарника.
* * *
Утробное низкое гудение двигателя – где-то внизу. Гудение и вибрация. Мир вокруг слегка покачивается, и это хорошо… да и вообще хорошо лежать вот так, в полусне-полуяви, и слушать гудение движка и чей-то неспешный разговор… А, нет. Не чей-то. Скрипач и дядя Коля… что он забыл в нашей машине?..
– А все-таки, почему ты именно это сделал? Можно же было поговорить как-то, объяснить?
– …потому, что я мудак, Коль. Да и с разговорами не вышло. Думаешь, я не пробовал говорить? Еще как пробовал! Так он разворачивался и уходил… это, знаешь, уже просто от отчаяния получилось, наверное…
– По мне, так ты все-таки перегнул, – осуждающе, но в то же время с сочувствием. – А если бы он кони двинул? Соображаешь?
– Соображаю, – тяжелый вздох. – Да, дела… Как теперь со всем этим разобраться? У нас же еще и дома получилось… – Скрипач снова горестно вздохнул. – Понимаешь, как он вот так ушел, планету, на которой мы живем, тут же на карантин закрыли. Сразу. Долго объяснять почему, но, в общем, так положено после такого вот воздействия. Так какая-то добрая душа все-таки успела нашей жене и сыну сообщение сбросить, что он погиб. Представляешь?
– А у тебя сын есть?
– А как же, – усмехнулся Скрипач. – Только не у меня. У нас. Фэб-младший, от Орбели-Син и нашего мужа… ну, который умер, я тебе говорил. Мы же не люди, и семья у нас немножко иначе устроена.
– И сколько лет ему?
– Двадцать три, он уже почти взрослый парень. Рвется в нашу же официалку, а мать и мы оба против… в общем, пока что уговорили на дипломатический отдел, но он хочет как мы, в агенты…
– Ну а чего нет? – удивился дядя Коля. – Пусть идет. Чего вы ему не разрешаете, раз большой уже?
– Чего не разрешаем? Коль, вот ты своего родного ребенка добровольно на каторгу бы отдал? – возмутился Скрипач. – У нас работа, мягко говоря, непростая и тяжелая. Да и опасно. Нет, уволь, но к нам его ни в коем случае нельзя. А он хочет… теперь боюсь, как бы не пошел – династию поддержать, блин. Нас-то нет, за руку ухватить, если что, некому… Он же с детства это все видел, как они с мамой приезжали к нам. Контролирующие, официальная, транспортники… романтика, понимаешь? Брак наш с Орбели-Син, разумеется, был по договору с ее стороны, несмотря на всю любовь с нашей, но мотались они к нам за милую душу, по три-четыре раза в год, и жили по месяцу, а то и больше. У нас хорошо, дом огромный, сад… для мальчишки вообще раздолье. Он смешной такой был, маленький. – Голос Скрипача потеплел. – Приходим мы, допустим, с задания… а там, на задании, полгода отработки. То есть эти полгода мы спали урывками, жрали что попало и когда получается, работали в личинах, если вообще не черт-те кем… да и подставиться удалось каждому, и не по разу. И вот после этой очередной мясорубки можно наконец дома расслабиться. А расслабиться – это в первую голову, конечно, выспаться. Едва не неделю потом спишь, добрать как-то надо, ведь выдрать на следующую отработку могут в любой момент…
– А что за отработки? – спросил караванный.
– Да много чего попадается. Агент – это, считай, как шпион, если по-вашему. Ну, вот. Спим мы, значит. Кто где, как получится. А по утрам… у нас обычай есть, мы каждое утро птиц кормим… кормили… ставишь на окошко блюдечко с семенами, они прилетают, и можно посмотреть, они же красивые. Птиц нашими стараниями вокруг дома живет очень много… – Скрипач печально усмехнулся и снова вздохнул. – Одним блюдечком дело не обходится. И вот утром спишь ты, значит, и сквозь сон слышишь – крадется. На цыпочках, как мышка. Сопит от усердия, но старается прошмыгнуть так, чтобы не разбудить – ну, правильно, мама же сказала, что папы спят, потому что устали. Лежишь, смотришь… вида не подаешь, чтобы не разочаровывать… ставит блюдце, и обратно, так же, тихонько – а потом в коридоре во весь голос и на весь дом: «Мама, я их не разбудил!» – Скрипач засмеялся. – Из него, Коль, получился замечательный парень, очень похожий на Фэба, такой же добрый и большая умница… повезет кому-то. Жаловался пару лет назад, что гермо проходу не дают. Ну, правильно.
– Красивый?
– Очень. Высоченный, черноволосый, глаза зеленые.
– Покажешь потом?
– Покажу, конечно. Понимаешь, Коль… Ит, он, видимо, подсознательно понял то, что я, придурок, только сейчас начал понимать. Та жизнь, она для нас кончилась. Фэб умер, сын вырос, Орбели нас бросила… мы снова остались одни. Он тогда понял – мы похоронили не только Фэба. Мы похоронили вместе с ним почти все, чем были на тот момент. Да, конечно, работа… но что – работа? Работа работой, а с душой как быть? Знаешь, я когда его увидел в институте… помнишь, я тебе про нашу прошлую инкарнацию рассказывал?
– Помню. Страшновато, – признался караванный.
– Ну вот. Я его увидел и оторопел. Потому что это не Ит был. Это был Пятый, только волосы черные. Я понял, что он сдался, понимаешь?
– Понимаю. – Легкое осуждение в голосе. – Это я понимаю, но не понимаю: кой черт тебе понадобилось его насиловать?
– Да такой черт, что я решил – раз он умирает, да еще и вот так, то пусть сначала меня прикончит! Повод хотел дать. А может… думал, что если он хоть что-то чувствовать начнет, то сумеет… как-то…
Скрипач не договорил, осекся.
– Хреновые у вас дела, ребята, – резюмировал караванный. – Ты хоть понял, что с ним было? Он вообще оправится?
– Не знаю, – горько ответил Скрипач. – Ничего я теперь не знаю. А что было… я же не врач. Но если учесть, что он больше года в коме пролежал до этого…
– Чего?!
– Того. Головой приложился так, что…
– Твою мать! И ты молчал?! Рыжий, ты, ей-богу, совсем оху…
– Да не ори ты так! Да, молчал! – приглушенный до шепота крик. – Потому что, если бы я сказал правду, ты бы не позволил его с собой взять.
– Охренеть… ну, ты даешь…
Сон постепенно отступал, сознание потихонечку прояснялось. Ит вздохнул поглубже, слабо шевельнулся, попробовал подвигать правой рукой. С удивлением понял, что во рту что-то мешает. Поднял руку и обнаружил, что между зубов вставлен деревянный шпатель, обмотанный марлей. На марле обнаружились пятна засохшей крови. Ит с недоумением посмотрел на шпатель, потом перевел взгляд влево. Ага, все правильно. Койка в кабине, точно. Линялая ситцевая занавеска, отделявшая койку от остального пространства кабины, слабо колыхалась от движения. Он попробовал приподняться, но тут же зашипел от боли в левом плече.
– Эй, ты тут? – позвал Скрипач. – Проснулся? Ты в порядке?
За занавеску просунулась рука, и Ит тут же схватился за нее здоровой правой, стремясь, как вчера, прижать к себе и не выпускать, не отпускать, ни за что на свете… Рука дернулась, но Ит держал крепко.
– Так… Ит, послушай. – Скрипач говорил медленно и неторопливо, давая Иту возможность осознать каждое слово. – Отпусти, пожалуйста. Я веду машину, и если ты будешь меня держать, мы уедем в море и потом за груз никогда в жизни не расплатимся. Отпусти руку. Мы сейчас сменимся, и я к тебе приду.
Ит неохотно разжал ладонь.
– Коль, поведи, а? – попросил Скрипач.
– Подожди минуту. – Из-за занавески показалась голова караванного. – Ну, чего? Очухался?
– Да, – хрипло ответил Ит.
– Дай-ка я тебя послушаю… сейчас дышать трудно? Не молчи, отвечай, давай.
– Нет вроде. – Ит, опираясь на здоровую руку, попробовал сесть, но тут же лег обратно.
– Хорошо. Переворачивайся, надо посмотреть, чего там…
– Не надо, – испуганно ответил Ит. – Пожалуйста…
– Коль, на самом деле не надо, – попросил Скрипач. – Ничего там нету, кроме синяка на копчике, честное слово. Клянусь чем хочешь. Не надо, серьезно.
– Ладно, – сдался караванный. – Черт с вами. Меняемся.
Через минуту Скрипач кое-как пролез за занавеску. Ит с трудом поднялся и тут же буквально повис у Скрипача на шее, а тот обнял его. Несколько минут они так и просидели, молча, скорчившись на узкой койке.
– Ты как? – спросил Скрипач с тревогой.
– Нормально, – ответил Ит. – Слушай, я бы того… сходил кое-куда, что ли. Сколько времени?
– Час дня. Пошли, провожу.
– Не надо, сам дойду.
– Угу, сейчас, дошел один такой. – Скрипач с упреком посмотрел на Ита. – Только честно – голова кружится?
Ит прислушался к ощущениям, нахмурился.
– Кружится, – признался он. – Сильно.
– Это димедрол. Ладно, пошли. – Скрипач слез с койки, помог Иту встать и тут же подхватил под здоровую руку – того шатало. – Коль, мы того, прогуляемся…
– Идите уж, инвалидная команда, – проворчал караванный. – Поосторожнее только. Смотри, чтобы он за леер не свалился.
– Будет сделано, – ухмыльнулся Скрипач.
* * *
– Ит, ты сумеешь меня простить?
– За что?
– За то, что я вчера сделал.
– Рыжий, ты все правильно вчера сделал. Нет, серьезно. По большому счету, надо было сделать гораздо хуже… в ответ на то, что сделал я. Так что я, считай, еще легко отделался.
– Прекрати бредить. Совсем с ума сошел. Сказал тоже, правильно…
– Может, я и правда с ума сошел, а? – жалобно спросил Ит.
– Я так не думаю, – серьезно возразил Скрипач. – А вот то, что ты до сих пор болен, факт. Ладно, попробуем как-то выкрутиться.
Между кабиной водителей и второй, подсобной, было небольшое пространство, метра два в длину и чуть больше метра в ширину, огороженное леером. Вдоль общей стены рыжий еще пару месяцев назад соорудил что-то типа длинной лавки – наварил три уголка, а потом стырил где-то три крепкие доски, прикрутил к уголкам, и лавка была готова. Сейчас оба они расположились на этой самой лавке, под козырьком кузова. Рыжий сидел, а Ит лежал, положив голову к нему на колени. Разговаривали они уже второй час и все никак не могли остановиться. Коля несколько раз звал их из кабины, но рыжий в ответ только махал рукой – подожди, мол, не до тебя. Колонна шла по высокой дамбе, и вокруг, сколько хватало глаз, простиралось море – огромное и спокойное. Солнце палило нещадно, но под козырьком было вполне сносно, да и ветерок дул, ленивый, неспешный…
– Это я виноват, – ожесточенно повторял раз за разом Ит. – И только я! Каким придурком надо быть, чтобы из-за одного слова такое сделать!..
– Какого слова?
– Да про лопату… Ну почему мне это вообще в голову взбрело? Можно же было как-то огрызнуться, даже по морде дать, а я… – Он в отчаянии замотал головой. – Мы же оба нажрались тогда, помнишь?
– Еще бы не помню. Я тебе больше скажу. – Скрипач замялся. – Я же неделю не мог вообще вспомнить, что именно ляпнул. До того, как считку не поднял, – не помнил. А когда посмотрел… Ит, Леон с Морисом меня на самом деле из петли вынули, в буквальном смысле этого слова. Там на двери до сих пор веревка висит.
– О, Господи…
– Да Господь-то тут при чем?! Блин, такого наворотили… и как-то со всем этим теперь разбираться надо.
– Ты же сказал, что группа работает, чтобы вытащить нас отсюда.
– Группа-то работает, – печально усмехнулся Скрипач. – Но ты сам прикинь: у нас прошло три месяца, а тут полтора года или даже больше. То есть тут время идет как минимум в шесть раз быстрее, чем дома. Понимаешь?
Ит кивнул, поморщился.
– Так что сам думай, что со сроком получается. Нам тут еще как минимум год придется как-то прожить. А у тебя с мозгами до сих пор нелады, и нет возможности нормально лечиться. Нет, восстанавливаешься-то ты неплохо, а сейчас мы этим вдвоем займемся, будет еще лучше, но… все равно, нужно, самое малое, дотянуть в приличном виде до нормальных врачей.
– Кстати, по поводу мозгов. – Ит замялся. – Вторая часть твоего сольного выступления мне, кажется, понравилась, и если ты потом захочешь, то…
– Если ты еще раз такое скажешь, я тебе дам по роже, – строго сказал Скрипач. – Кроме того, ты сам отлично знаешь, что это гарантированный вариант для вылета с работы. И вообще, – продолжил он, переходя на хриплое меццо Огненной Бестии, – я приличная девушка. Мужчина, как вы можете мне подобное предлагать?!
Ит не выдержал и рассмеялся.
– Ага, ржет. И меня подкалывает так, что я начинаю верить. Значит, ожил, – улыбнулся Скрипач. – Так, ладно. Ты полежи, а я за аптечкой схожу. Надо тебе руку сделать. Сейчас обезболю, вправлю, а потом за час подзатяну. Ага?
– Не «ага», – возразил Ит. – Все равно до завтра не восстановится.
– Не до завтра, а через трое суток, не раньше. И эти трое суток, родной, ты будешь делать три вещи – есть, спать и радовать меня своим присутствием на этом свете. Понял?
– Рыжий, я не шутил, – вдруг сказал Ит. Скрипач нахмурился. – Я знаю, что это звучит, как бред, но я на самом деле не шутил. Я сам не понимаю, как это получилось… Может, реакция на стресс?..
– Или последствие травмы, – уже серьезно закончил Скрипач. – В таком случае, думаю, ничего плохого в этом нет. Перебесишься и успокоишься. Не переживай только, ладно?
– Ладно, – покладисто пообещал Ит и добавил, уже голосом Найф: – Я не могу отказаться от столь лестного предложения, сударь. Но я все-таки должна его хорошо обдумать.
– Фу на тебя, придурок, – засмеялся Скрипач. – Кончай издеваться!.. С головой у него плохо, как же. Еще раз про эту гадость заикнешься, урою. И хватит об этом. Одеяло притащить?
– Тащи. Доски жесткие, – согласился Ит. – Можешь и подушку тоже прихватить.
* * *
Дальше все было хорошо. Настолько хорошо, насколько это вообще возможно. Очень странное «хорошо», которое по сути своей стало симфонией прощения, когда каждый просит прощения у каждого и каждый виноват настолько, что просить прощения может, а простить себя – нет.
Прости меня…
Прости меня за то, что я сделал.
Прости меня за то, что я ушел и бросил тебя.
Прости меня за то, что я тебя предал.
Прости меня за то, что я так чудовищно тебя унизил.
Прости меня за причиненный тебе страх.
Прости меня за то, что тебе было больно.
Прости меня… прости меня… прости меня…
Этот диалог, конечно, не произносился вслух, но проявлялся во всем, что они делали, сознательно или нет.
…смотри, что я нашел – из загашника достается пачка соленых испанских крекеров и банка клубничного варенья, неизвестно как туда попавшая. Да, это тебе, ешь давай. Соленое печенье с вареньем?.. Ну да, тебе же поправляться надо…
…пока ты спал, я починил. Что? А ты не чувствуешь? Кондиционер? Как ты его спаял одной рукой?.. Ну вот так, сумел, припой только было не очень удобно брать, но ведь пальцы-то нормально работают…
…давай я с тобой посижу, пока Коля ведет. Нет, он не будет ругаться. Не будет, не сомневайся. Он вообще у меня в долгу, если честно говорить – вообще-то он старший караванный и должен был тогда пресечь это дело на корню, но не пресек, и знаешь почему? Потому что он в это время миловался с Ванькой. А ты как думал? Да тут это вообще в порядке вещей! Ты аптечку хоть раз открывал? Ну открой. Открой, открой, очень познавательно. Тюбик видишь? Называется «Лазурь», угу. Ит, хватит ржать, это же все всерьез!.. Да, вот представь себе, рекомендовано Минздравом. Ты не поверишь, для чего. Угадай. Нет, ты угадай. Профилактика геморроя. Так-то. Мораль? Мораль замечательная, поверь. У дяди Коли, кроме Ваньки, есть две семьи – Любаша в Москве и Глорис в Нью-Йорке. В Москве двое детей, и в США еще один. Да, вот так. Нет, обе прекрасно знают друг про друга и ревнуют только к Ваньке. А Ванька ревнует к ним, хотя сам та еще шлюха, если разобраться. Ит, ну кончай ржать! Да, это вот такой вот абсурд, но этот абсурд отлично существует, как видишь.
…Орбели-Син не появлялась уже черт-те сколько, Скрипач, и я почему-то думаю, что мы ей больше не нужны. То, что она хотела, она от нас получила. Зачем мы ей? Нет, я знаю, что ты ее очень любишь, и я ее тоже люблю, но подозреваю, что она нас не любит и не любила никогда. Может, притворялась – для тех же родителей. Да, она всегда была странной и непоследовательной… но, знаешь, можно же помнить, что все тогда было хорошо, так? Ну и вот… Тем более что Фэб-младший от нас все равно никуда не денется…
…где мы? Да нет, не думал. Ты не поверишь, но я вообще ни о чем, кроме тебя, до сих пор не думал. Подумаем, конечно. Не знаю, что будет с группой, но выбираться отсюда в любом случае как-то надо…
…ах, да, волосы… нет, Скрипач, пока что отрезать не буду. Ты считаешь, красиво? Хм… причина не в этом. Я… из-за Фэба. Кончики волос, которые он трогал… Скрипач, давай не будем, мне что-то снова дышать трудно стало… нет, просто не будем, хорошо? Но это из-за него, именно так. Да, конечно… Что-то вроде памяти, ты прав. Отрежу, просто позже. Ладно? Не сердись… Расчесать надо бы, это точно…
…ты что, до сих пор ни разу не смотрел на небо?! С ума сойти. Серьезно? Ит, ты тут уже долго и… Хорошо, пойдем, выйдем на улицу. Только ты держи меня за руку, ладно? А то я, когда первый раз увидел, сам чуть не свалился. Что? А вон лавка, давай сядем. Да, это именно то, что ты увидел. Ит, это не звезды, ты прав, и нечего тереть глаза.
Это действительно галактики.
И они действительно расположены так же, как зодиакальные созвездия на той Земле, которую мы знаем по считкам. Ит, спокойно… Я же говорю, сам чуть не рухнул! Отсюда еще плохо видно, город светится, вот когда пойдем обратно, посмотришь – с моря все видно гораздо лучше… Родной, как же тебе плохо-то было, если ты такого не заметил… Ну, прости… все, больше не буду, честно. Прости, хорошо?..
Прости меня.
Я не знаю, где мы, не знаю, что с нами дальше будет.
Знаю только одно.
Какое бы ни было над нами небо, что бы с нами ни происходило, для чего бы мы сюда ни попали… это все не важно. Важно только, что мы снова вместе. Когда-то, давным-давно, один умный искин сказал, что мы с тобой одно существо.
Это так и есть.
Мы действительно одно существо, потому что друг без друга мы существовать не можем… уже не раз проверяли, и больше проверять не хочется.
И не будем.
…вот и правильно…
Но знаешь, Скрипач, мне все-таки очень не хватает Фэба. Страшно не хватает. Я не знаю, как именно я любил его – как гермо, как человек… я даже не понимаю, кем именно он был для меня… но любил я его очень и очень сильно. И теперь столь же сильно по нему тоскую. Жаль, что я так и не научился плакать, правда? Вот ты умеешь, рыжий. Ты – умеешь… а я не могу. Но у меня до сих пор ощущение, что кусок души вырвали с мясом. Может, это пройдет со временем, не знаю. Может, пройдет, а может, так и останется. Прости, я действительно запутался, наверное…
Все будет хорошо, родной. Пошли спать. Пошли, пошли, хватит сидеть здесь. Да, Стамбул славный город, но Москва, согласись, все-таки лучше. Вот как приедем, как снимем комнату, выспимся и пойдем шляться. Да не ходил я никуда, на кой черт мне это одному нужно было?.. Ты считки открывал? Ого. Ладно, потом расскажешь… Все потом. Пошли, ты с ног валишься.
Часть вторая
Вавилон
05
Москва, НИИ БВФЖ
Катализатор
Комната выходила окном на канал, и спать в ней оказалось одно удовольствие. Во-первых, прохладно, во-вторых, относительно тихо, и, в-третьих, и в главных, бабка не поскупилась на антикомариные свечи и противомоскитную сетку на окно.
Кровать имелась всего одна. На робкий вопрос Ита бабка ответила, что «все я про вас знаю, обойдетесь вы одной койкой за милую душу, только чтобы сильно не скрипели ночью, а то выселю». Скрипач, конечно, тут же предложил ночью поскрипеть (для этого всего-то надо было попрыгать на кровати), но Ит, в который раз уже обозвав его пошляком, от затеи повеселиться отказался, тем более что спать ему хотелось почти все время. Организм стремился добрать свое, и Ит знал – в таких ситуациях мешать телу не нужно, лучше пойти у него на поводу, тем более что есть такая возможность.
Трое суток они провели в этой комнате, отсыпаясь после рейса. Выходили только за хлебом да в столовую, удачно оказавшуюся поблизости. Наскоро ели и снова шли обратно – Ита срубало буквально на ходу.
На четвертый день Скрипач, несмотря на робкие Итовы протесты, развел бурную деятельность: сначала они направились на другой конец города к спекулянтам за одеждой, потом – к другим спекулянтам, повыше уровнем, договариваться про что-то, ведомое одному Скрипачу, а после – решили заглянуть в БВФЖ. Вернее, на этом настоял рыжий. Ну и пошли, хотя Ит к тому моменту уже собирался намекнуть, что неплохо бы вернуться. Таскаться по городу ему порядком надоело.
На подходах к высотке Скрипач вдруг остановился, хлопнул себя по лбу и жалобно воззрился на Ита.
– Чего такое? – спросил тот.
– Я идиот. Ит, я забыл цепочки, причем на столе, нет бы спрятал! Нам ведь еще в ломбард, а если цепочки найдет бабка… Слушай, не в службу, а в дружбу, сгоняй за ними.
– Ладно, сейчас схожу, – тяжело вздохнул тот. – Где тебя искать?
– Я у Васильича буду, подходи сразу туда, ага? – попросил Скрипач.
– Ну хорошо, – с легким сомнением в голосе ответил Ит. – Может, вместе?..
– Понимаешь, я ему задумал подарок сделать и хочу прощупать почву, – туманно объяснил Скрипач. – Так что будет даже неплохо, если ты немножко задержишься.
Ит покладисто кивнул. Подарок так подарок, почву так почву.
Скрипач проводил его взглядом и быстрым, даже излишне почему-то быстрым шагом направился к зданию.
* * *
– Федор Васильевич, у нас десять минут, – с порога, не здороваясь, начал Скрипач. – Он сейчас придет, а я не хочу, чтобы он это все слышал.
– Господи… Скрипач, зачем вы меня так пугаете? – Начальник лаборатории контактов встал из-за стола. – Вы вернулись?! Ну и как он? Жив?
– Жив, жив, сейчас подойдет, я его специально отослал. – Скрипач плотно закрыл за собой дверь и, не церемонясь, уселся. – Давайте быстро. Жив-то он жив, но у нас есть проблемы, которые без вас решить, подозреваю, не удастся.
– Подождите, не все сразу, – взмолился Федор Васильевич. – Вы помирились?
– Помирились. Собственно, с этого перемирия все и началось. – Скрипач оглянулся на дверь. – Для того чтобы как-то стронуть ситуацию с места, пришлось загнать его в стресс и…
– Каким образом?
– Примерно таким, для которого в каждую аптечку кладут «Лазурь», – скривился Скрипач. – Для Ита подобный способ – то же самое, что сунуть пальцы в розетку. Шок и очень сильная нервная встряска.
– И что произошло?
– Больше всего это было похоже на ларингоспазм, если судить по справочникам и по тому, что я знаю, – ответил Скрипач и снова обернулся к двери. – Я сам сперва не разобрался, подумал сначала, что у него эпилептический припадок – тонические судороги, недержание, цианоз, пульс упал. Пробовал помочь дышать, почти ничего не получалось, до такой степени были зажаты мышцы. Николай сделал укол димедрола, и через несколько минут Ит начал дышать сам. Сначала мы подумали, что димедрол помог, но это оказалось не так.
– Да, у нас в колоннах эпилепсию запросто димедролом лечат, – осуждающе покачал головой Федор Васильевич. – Чего им вообще только не лечат… Что еще?
– После приступа он заснул, я остался с ним. Через три часа приступ повторился. Интенсивность была ниже, но этот приступ произошел уже без стресса и на фоне, во-первых, сна, а во-вторых, лошадиной дозы димедрола, который в некотором смысле седативный, если я правильно понимаю. Во время приступа он так и не проснулся.
Федор Васильевич кивнул.
– Под утро он нам с Колей выдал третий приступ, слабее двух предыдущих, уже без угрозы для жизни. Язык он, правда, себе прокусил – но тут мы, двое идиотов, виноваты. Надо было подстраховаться, а мы расслабились. Это когда уже в кабину поднимали…
– Симптомы были одинаковыми?
– Да, – кивнул Скрипач. – Во второй и третий разы чуть слабее, чем в первый. Я справился сам…
– Как именно?
– Растирал грудину камфорным спиртом, массировал шею. После третьего приступа он проспал почти восемь часов и, проснувшись, ничего не помнил. Мы решили ему не говорить про это.
– Почему?
– Чтобы не добавлять лишнего, ему и без того досталось. Так вот, дальше. Я наблюдаю за ним постоянно…
– И что?
– Было еще пять приступов за это время, причем все – ночью, во сне. – Скрипач нахмурился. – Какие-то слабее, какие-то сильнее. Снимал сам, чуть не по часу каждый раз сидел, массировал. Но я не о том. Приступы – это следствие. Должна быть причина. То, что это происходит каждый раз в лежачем положении, натолкнуло меня на некоторые мысли, и я хотел попросить вас кое-что проверить.
– Думаете, травма? – прищурился Федор Васильевич. – Вообще возможно. Если это происходит вследствие притока крови к какому-то поврежденному участку, в котором возникает отек… да, может быть.
– Мне кажется, что это так. Не исключено, что можно помочь, поэтому я хотел спросить – есть возможность хотя бы обследовать?
– Конечно, есть. Томография, анализы, энцефалограмма… А в общем и целом он как?
– В общем и целом, слава богу, гораздо лучше, – улыбнулся Скрипач. – Отъелся, отоспался, на человека стал похож. Подтормаживает, правда, временами и соображает похуже, чем обычно, но это проходит – сейчас он уже почти прежний.
– Планы на будущее какие-то появились? – поинтересовался Федор Васильевич.
– Хотелось бы в Америку сходить с нашей командой, – погрустнел Скрипач. – Но это зависит от того, что врачи скажут.
– Хорошо, – кивнул, соглашаясь, Федор Васильевич. – Через сколько выходит караван?
– Через две недели. Время в запасе есть, поэтому… – Скрипач прислушался. – А, вот и он.
– Здравствуйте. – Ит приоткрыл дверь в кабинет и кивнул Федору Васильевичу. – Не помешаю?
– Ит, давай сюда, мы тут как раз тебя обсуждали, – позвал Скрипач.
– Глазам своим не верю. – Федор Васильевич откинулся на спинку стула и уставился на Ита. – Вы действительно… Скрипач предупредил, но я не ожидал, честное слово.
– Простите? – Ит, кажется, слегка удивился такой реакции на свое появление. – Что-то не так?
– Да все, наоборот, так. – Федор Васильевич встал, подошел к Иту и уставился на него. – Совершенно другой человек!..
Скрипач, довольно улыбаясь, наблюдал за этой сценой. Видно было, что он явно горд собой. Всего лишь месяц – и вот так. Да, вот так. Потому что это уже действительно был Ит, почти что тот самый Ит, настоящий Ит, а не та бледная тень, которую Федор Васильевич видел до этого момента. Во-первых, Ит теперь весил уже около своего законного полтинника, а не сорок, как в тот момент, когда Скрипач загнал его в караван. Во-вторых, исчезло затравленное, унылое выражение, лицо разгладилось, сгорбленная спина распрямилась. Да, уже почти сам – чуть прищуренные глаза, вежливая полуулыбка, аккуратно расчесанные волосы (долго они матерились, пытаясь привести их в порядок), забранные в хвост (Фэб, разумеется, конечно, Фэб, но если Иту от этого лучше, то почему бы и нет?), нормальная одежда – добротная рубашка, джинсы, французские берцы из мягкой кожи. Стройная, тонкая фигура – но уже без той болезненной худобы, которая была раньше.
– Ну что? – самодовольно спросил Скрипач. – Хорош?
Ит с укоризной посмотрел на него, Скрипач ответил безмятежным взглядом.
– Действительно, хорош, – согласился Федор Васильевич. – Вообще вы оба стали похожи на…
Он осекся.
– На помесь людей и рауф, – подсказал Скрипач. – Я лично ничего не имею против того, чтобы называть вещи своими именами.
– По-моему, вас этим фактом порядком достали, – заметил Федор Васильевич.
– Ваша правда, – легко подтвердил Ит. Сел на стул рядом со Скрипачом. – Это действительно так.
– Но почему? – недоуменно спросил Федор Васильевич.
– Потому что это аномально и неправильно, – пожал плечами Ит. – Зато здорово помогает в работе.
Скрипач хмыкнул.
– Особенно если речь идет о работе шофером, – заметил он. – Так, Ит. Сиди теперь и слушай, что тебе скажет Федор Васильевич. Это важно, так что…
Тот кивнул.
– Собственно, все просто, – осторожно начал Федор Васильевич. – Мы бы хотели вас обследовать. Это не займет очень много времени и…
– Но зачем? – удивился Ит. – Я вполне нормально себя чувствую.
– Это не так, – вдруг сказал Скрипач. – Прости, но это действительно не так. У тебя есть проблемы, о которых я пока что не говорил.
– О чем ты? – Ит разом посерьезнел.
– Помнишь тот приступ, из-за которого ты едва не задохнулся… ну, когда я… в общем, в том кемпинге? – Скрипач решил не уточнять подробностей. Ит осторожно кивнул. – Нечто подобное у тебя повторялось еще пять раз за это время. Во сне. Слабее, чем в тот раз, но было. Поэтому…
– Почему ты не сказал мне сразу?
– Потому что хотел дать тебе отдохнуть, – объяснил Скрипач. – И, мне кажется, это удалось.
– Ответ принят, – пристально посмотрел на него Ит. – И что в итоге?
– Мы бы хотели попросить вас пройти обследование. Сделать томографию, сдать анализы, – принялся перечислять Федор Васильевич. – Часть анализов можно сделать в лаборатории физиологии, они вполне справятся, часть, в том числе рентген, я попрошу…
– Хорошо, хорошо, – остановил его Ит. – Я согласен. Но… Рыжий, впредь говори мне все, не откладывая, ладно?
– Ладно, – согласился Скрипач.
– Я так понял, что вам лучше не тянуть с этим всем, поэтому давайте с завтрашнего дня и приступим, – предложил Федор Васильевич. – Где вы остановились?
– Помните, я комнату снимал? – спросил Скрипач. – В том же доме, только на этот раз у другой бабки. Условия не фонтан, но две недели вполне перекантоваться можно, и, опять же, от вас близко.
– Хорошо, – покивал Федор Васильевич. – Значит, завтра в девять утра я вас жду.
– Девять утра… – мечтательно протянул Ит. – Вы не поверите, но я до сих пор не выспался, а в караване вставать приходится в полшестого. Спать до восьми… а говорят, чудес на свете не бывает.
– Это дрыхло проспало весь Стамбул, – пожаловался Скрипач. – Мы там сняли комнату и из этой комнаты выходили за пять дней в город всего три раза, на два часа каждый, не больше. Все остальное время…
– Слушай, перестань, – попросил Ит. – Хватит меня позорить и делать из меня какого-то инвалида. Ну спал. Ну да. Ну и что?
Федор Васильевич засмеялся.
– Ит, вы после всего, что с вами было, так еще год спать будете, наверное, – предположил он. – И это вполне естественно. Любой на вашем месте…
– Ерунда, – махнул рукой Ит. – На отработках мы порой по полгода нормально не спали, и ничего.
– Ит, отработка и это вот все – две большие разницы, – возразил Скрипач, вставая. Ит поднялся следом за ним. – Пойдем мы, Федор Васильевич. Хоть по городу прогуляемся, что ли. В ломбард, опять же, надо заглянуть, хотел кое-что заложить. Деньги есть, времени навалом, а выспаться этот вот, – беззлобный тычок Иту под ребра, – и ночью запросто успеет.
– Ну, тогда до завтра, – улыбнулся Федор Васильевич. – Надеюсь, у вас все будет хорошо.
Когда за ними закрылась дверь, Федор Васильевич тут же утратил веселость. Подошел к книжным полкам, закрывавшим большую часть глухой стены кабинета. Пробежался пальцем по корешкам, вытащил какой-то том, несколько минут сосредоточенно его листал, потом закрыл, сунул обратно на полку. Вытащил следующий, открыл на оглавлении, закрыл. Сел обратно за стол, нажал кнопку селектора и произнес:
– Данила, сходи в библиотеку, дружок. Выпиши названия, мне много нужно… ага, ага. Да, душа моя, спасибо. Запиши тогда на себя, хорошо? Вот и славно. Как принесешь, зайди ко мне вместе с книжечками. Надо нам с тобой будет кое-что проверить.
Он отжал кнопку, подпер подбородок рукой и задумался.
* * *
– …рамолиционная киста. Вы были совершенно правы, Скрипач. Это действительно последствие аксонального повреждения.
– Как такое могло произойти? – Скрипач сидел напротив Федора Васильевича, на его лице появились озабоченность и тревога.
– К сожалению, запросто. Он получил очень серьезную травму головы, и помощь ему вовремя не оказали. Да даже если бы и оказали, киста все равно вполне могла возникнуть. Хуже другое – удалить ее мы не можем. Это слишком опасно.
Скрипач потер висок.
– Насколько опасно? – спросил он.
– Киста расположена в нижнем отделе мозга, отвечающем за дыхание…
– И?
– И если мы что-то сделаем не так, он просто перестанет дышать, и никто его не спасет. Скрипач, простите, но мы за такое не возьмемся. – Федор Васильевич опустил глаза. – Да никто в мире не возьмется, ни за какие деньги.
– И что будет дальше? – Голос Скрипача вдруг неуловимо изменился, в нем появилась требовательная жесткая нотка.
– Дальше… если киста не станет увеличиваться, то все так и останется – приступы, когда она будет сдавливать сосуды и нервные окончания, вызывая мышечный спазм и спазм дыхательного центра, и которые будут проходить сами рано или поздно…
– А если она увеличится?
– Скрипач, вы сами знаете ответ, и я бы попросил вас не заставлять меня произносить его вслух, – нахмурился Федор Васильевич.
– Хорошо. Что-то, кроме операции, можно сделать?
– Только поддерживающая терапия, – развел руками Федор Васильевич. – Я бы даже не рискнул давать препараты, влияющие на мозговое кровообращение, чтобы не спровоцировать процесс. А у вас дома что-то возможно сделать, как вы считаете?
– Думаю, что возможно. – Скрипач на секунду прикрыл глаза ладонью. – Уверен. Ну что ж… значит, нам надо искать дорогу домой, – подытожил он, вставая.
– Скажите, а вы намерены… ну… как-то поставить его в известность?
– Да, конечно. У нас врать друг другу не принято. – Скрипач покачал головой. – Ладно, постараемся справиться. Кстати, а может, ему спать повыше? Я обратил внимание, что с двумя подушками он спит вполне нормально.
– Разумеется. Спать повыше, не нервничать по возможности – видимо, на поведение кисты влияет кровообращение. Вообще он вполне может компенсироваться, такие случаи известны. Думаю, нам лучше будет все-таки вместе ему про это сказать. Вдвоем проще, согласитесь.
– Давайте вместе, вопросов нет. В общем, если киста не будет расти, мы говорим сейчас только о небольшом ухудшении качества жизни и ограничениях в пределах разумного, – заключил Скрипач. – Что ж, это ничего. Я думаю, мы справимся. Как вы считаете, идти в Америку ему можно или нельзя?
– Судя по тому, в каком состоянии он вернулся из Турции, идти ему не только можно, но и нужно, – улыбнулся Федор Васильевич. – Но только при условии, что вы будете следить за ним, конечно. Скрипач, я на всякий случай распоряжусь, чтобы вам дали кое-какие лекарства. Пусть будут. Очень надеюсь, что они вам не пригодятся… ну, кроме витаминов. Витамины принимать обязательно, полностью исключить алкоголь в любом виде, и следите, чтобы нормально ел и спал. Поосторожнее с нагрузками.
– В караване с нагрузками поосторожнее не получится. Нагрузки там для всех одинаковые. Хотя он же справлялся и, замечу, нагрузки ни разу приступы не провоцировали. – Скрипач задумался. – Но я все-таки не понимаю, почему вы раньше не заметили, что проблема существует? По-моему, она настолько очевидна, что…
– Почему не заметили? – Федор Васильевич включил селектор и приказал: – Данил, принеси карту и дело Ита, пожалуйста. И сгоняй в столовую, притащи нам компота, что ли. Жарища такая…
Через несколько минут в кабинет Федора Васильевича вошел секретарь Данил, высокий белобрысый парнишка лет двадцати. Положил на стол перед шефом две пухлые папки, стянутые шпагатом, поставил на маленький столик около двери эмалированный чайник и два мутных стакана.
– Благодарю, дорогой, – улыбнулся Федор Васильевич. – Знаешь, давай-ка я тебя сегодня отпущу пораньше. Боюсь, мы тут надолго задержимся, чего тебе нас ждать?
Данил просиял.
– Спасибо, Федор Васильич! – обрадованно ответил он. – Три дня за керосином успеть не получается, приходится хлебом с огурцами ужинать.
– Иди, иди, – подбодрил его шеф. – Все, до завтра… Вот, кстати, судьба. Мальчишка из детдома, мать пила, когда ему было шесть, утонула в канале. А парень – умница, кончил восьмилетку, подался в техникум, сейчас на вечернем учится, уже в институте, ну и работает. Потенциал хороший, голова просто отличная. Доучится, возьму к себе…
– К чему вы это говорите? – не понял Скрипач.
– А к тому, что «Лазурь», она не всегда во вред, – пояснил Федор Васильевич. – Не будь у Данилы некоторых склонностей, не добрался бы он до нашего института. Скорее всего спился бы, как его матушка.
– Давайте не будем заостряться на этой теме, – попросил Скрипач.
– Да ни боже мой! – замахал руками Федор Васильевич. – Я только к тому, что стесняться не нужно, и если вы живете вместе…
– Так. Стоп. Вы что, всерьез думаете, что мы… – Скрипач кашлянул. – Можно, я внесу ясность? Мы с Итом воспитывались в совершенно другой среде, понимаете? У Ита в молодости был сан, то есть он, по сути дела, священник. В нашем нынешнем окружении моральные нормы отличаются от ваших, но это не делает их менее жесткими. И если мы в силу обстоятельств делим одну кровать, то нам и в голову не приходит нечто подобное тому, о чем вы рассказали. Да, мы действительно спим вместе, но как еще я могу отследить, все ли у него нормально, если у меня нет ни приборов, ни датчиков, а есть только собственные уши и руки?
– А… извините, пожалуйста. – Федор Васильевич, кажется, даже слегка покраснел. – Мне, видимо, просто показалось…
– Именно что показалось, – подтвердил Скрипач. – Сейчас, кстати, лучше. А первую неделю он, бедняга, все никак не мог поверить, что весь этот ужас закончился. У меня в результате вся спина была в синяках – он во сне все время пытался в меня покрепче вцепиться. Николай оценил тогда… – Скрипач засмеялся. – Втроем ему руки разжать не могли.
– Да, он говорил, – покивал Федор Васильевич. – А с виду и не скажешь.
– Нам так положено, – пояснил Скрипач. – Сами подумайте. Мускулистому качку замаскироваться значительно сложнее. Но при всем том… дайте, пожалуйста, монетку.
Шеф лаборатории контактов порылся в коробочке на письменном столе, выудил пятачок и протянул Скрипачу. Тот для начала скатал монетку в аккуратную трубочку (Федор Васильевич присвистнул), потом раскатал обратно (у Федора Васильевича округлились глаза), а потом сложил монетку вчетверо.
– Ничего себе, – потрясенно протянул Федор Васильевич. – И вы хотите сказать?..
– Да, Ит даже сейчас запросто проделает то же самое, – подтвердил Скрипач. – Это так, ерунда. Баловство.
Он снова разогнул монетку, а затем смял ее пальцами, как конфетный фантик, и галантно протянул Федору Васильевичу.
– Можете себе представить, какая у меня была спина? – спросил он. – Но мы отвлеклись. О чем вы хотели рассказать? – Скрипач кивнул на принесенные папки. Федор Васильевич отвлекся от созерцания смятой монетки, положил ее перед собой на стол, взял одну из папок и развязал шпагат.
– Да, действительно… Почему мы пропустили проблему. Смотрите, Скрипач. Вот это мы привезли из Домодедова. Вы только не пугайтесь, хорошо?
В папке оказалась огромная пачка эпикризов и куча снимков. Увидев первый, Скрипач поневоле вздрогнул, но тут же опомнился.
– Еле довезли тогда, – пояснил Федор Васильевич. – Это мы снимали в первые сутки. Признаться, думали, что умрет. Ездили за ним ребята вчетвером. Данил, Паша, Валерка, ну и Саша Конаш, это наш зам. начальника отдела комиссий. Вы потом ему обязательно проставьтесь, без него ничего бы не получилось. Он, собственно, Ита и обнаружил… да потом еще и на своем катере помог довезти, у нас с транспортом вечные проблемы. Они за три часа полкоробки камфары извели – сердце останавливалось, он уже не справлялся, несмотря ни на выносливость, ни на то, что к дороге его худо-бедно как-то пытались подготовить.
Скрипач неподвижно смотрел на снимок, глаза его нехорошо сузились. Фотография лежала перед ним на столе, но он в тот момент видел нечто гораздо большее – что, было ведомо лишь ему одному.
– На тот момент он весил двадцать семь килограммов, очень плохо дышал, да еще началась интоксикация из-за пролежней. Всю первую неделю мы боролись только за то, чтобы возобновить работу сердца, почек и восстановить дыхание. А весь первый месяц ушел на то, чтобы как-то стабилизировать общую картину. Как вы считаете, нам в это время было до мелочей?
Скрипач кивнул, соглашаясь. Отодвинул фотографию в сторону, взял следующую.
– Ну, тут уже получше – это через полтора месяца после того, как он здесь оказался. Снимок сделан накануне операции, пролежни мы в результате иссекли, и, знаете, это дало очень быстрый положительный эффект. Если до этого он в весе прибавлял мало, несмотря на то, что кормили по шесть раз в день, то после операции пошло резкое улучшение. Вот эта фотография сделана еще через месяц. Тут он, пожалуй, уже даже на себя похож, правда?
Скрипач снова кивнул.
– На этом этапе мы, собственно, и начали потихоньку разбираться с травмой мозга. Больше всего боялись, что все усилия пропадут даром, потому что после таких повреждений в большей части случаев восстановиться в принципе невозможно. Человек по сути дела превращается в овощ. Мы делали, что могли. Все, что могли, что было в наших силах. Ту же активность мозга отслеживали каждую неделю, это есть в карте, можете прочесть. Если надо, могу поднять все рентгены, которые сделаны, проекции, динамику и…
– Не надо, – попросил Скрипач. – Я вам верю, Федор Васильевич. Действительно, не надо. В этом нет необходимости. Я все понял.
– Раз уж я начал, то все-таки доскажу. Полгода большая часть сотрудников моей лаборатории занималась только им. Мы угрохали на лечение треть субсидий, которые выделяются лаборатории ежегодно, больше нам не позволили. Ребята даже покупали лекарства на свои деньги, потому что достать, к примеру, ту же кокарбоксилазу можно только за наличные и по блату. Народ дошел до того, что, когда какой-то рефлекс восстанавливался, чуть ли не праздник устраивали…
Скрипач выудил еще один снимок. Несколько секунд смотрел, затем зажмурился, потряс головой.
– Вы не поверите, но вот это все – целиком и полностью моя вина. Это произошло только потому, что я имел глупость сказать ему одну фразу. Одну. И этого хватило… для вот этого. Мне до сих пор иногда хочется пойти и утопиться, – признался он. – Или удавиться. Какая же я гадина…
– Ну полно вам на себя наговаривать, – успокаивающе ответил Федор Васильевич. – Многие ошибаются. Вы не исключение. Главное, что обошлось.
– А киста? – с горечью возразил Скрипач. Отложил фотографию, опустил голову на руки. – Черт… мне язык надо вырвать за это!..
– Не загоняйтесь, – попросил Федор Васильевич. – Ну, киста. Но он с ней уже довольно долго живет, судя по всему, и до сих пор не умер – а состояние стало улучшаться лишь совсем недавно, только после вашего перемирия. Мне кажется, все обойдется.
– Дай бог, – пробормотал Скрипач. – Федор Васильевич, вы говорили про деньги. У меня будет просьба к вам… не откажите в любезности, позвольте мне помочь лаборатории.
– Простите? – не понял тот.
– Я не стеснен в средствах, а вам требуются деньги на исследования.
– В смысле? – окончательно опешил Федор Васильевич. – Но зарплата шофера не сможет вам позволить…
– При чем тут зарплата? Я знал, куда иду, и позаботился о том, чтобы иметь, в случае необходимости, возможность… – Скрипач замялся, полез в карман, а затем вытащил оттуда спичечную коробочку, в которой что-то перекатывалось. – Тут – пять изумрудов, от шести до пятнадцати карат. Я могу отдать их вам сейчас, а могу продать и отдать деньги. Подождите, не оскорбляйтесь и не возражайте. Федор Васильевич, я знаю, что вы сейчас можете сказать, но дела у лаборатории явно не блестящи, судя по тому, что сотрудники ужинают бесплатным хлебом с огурцами.
Федор Васильевич молча смотрел на коробочку в ладони Скрипача. Он явно растерялся.
– Ну, вообще-то я сам помогаю ребятам, если на то пошло, – произнес он неохотно. – Но… знаете, я, с вашего позволения, подумаю несколько дней, тем более что вы все равно меня еще неоднократно навестите. Деньги лаборатории и в самом деле нужны, но может сложиться неправильное впечатление, что я…
– Тогда можно сделать иначе, – предложил Скрипач. – Я продам камни и закуплю для вас оборудование. Не волнуйтесь, мне продадут. Оборудование и по хорошему подарку каждому сотруднику. Подарок и премия. Такой вариант вас устроит?
– Пожалуй, да. Но все-таки мы с вами это еще раз обсудим.
– Вот и ладно, – улыбнулся Скрипач. – На самом деле я просто очень благодарен вам за Ита.
– Это я уже понял.
– И еще один момент. Я завтра собираюсь прокатиться в Домодедово. Не хотите составить мне компанию?
– Думаю, разумнее всего будет прокатиться втроем. Заодно поставим Ита в известность… о проблеме, – предложил Федор Васильевич.
– Тогда уж вчетвером, возьмите Данила, – подсказал Скрипач. – Думаю, ему понравится… ладно, это завтра. Так, я побежал, мне еще в три места надо успеть, а этот идиот сейчас сидит в столовой и небось уже гадает, куда это я запропастился.
* * *
– Федор Васильевич, вы что-то хотели мне сказать?
Катер стоял возле малых шлюзов, ожидая своей очереди на проход. Рядом покачивались на воде с десяток других катеров, поплоше и попроще. Франтоватый новехонький немец, «Ватерфорд» предпоследней модели, сверкающий лаковыми наборными бортами, поневоле приковывал взгляды – Данил, которому рыжий разрешил «порулить», поначалу смущался и опускал глаза, но сейчас уже освоился. Он невозмутимо смотрел вперед, ждал, когда наконец откроются железные ворота шлюза и можно будет дать по газам, оставив далеко позади ржавые корыта, которые шлюзовались вместе с ними.
Ит вспомнил – да, это уже было. Именно этот запах он ощутил тогда, и запах запомнился. Пахло тиной, стоялой водой, тленом, ржавчиной и разогретым камнем. Было, было… Странная штука – память. Иногда в ней оседает то, что в принципе не должно туда попасть. Вот как в этот раз, к примеру.
– Да, – кивнул тот в ответ. Скрипач пересел к ним поближе (до этого он о чем-то разговаривал на носу с Данилой) и произнес:
– Давайте я, что ли. Ит, в общем, такие дела… У тебя опухоль мозга. Неоперабельная. Это получилось из-за того, что ты и в самом деле сильно треснулся башкой. К сожалению, такое бывает.
Ит нахмурился.
– Можно подробнее? – спросил он Федора Васильевича.
– Можно, – согласился тот. – На мой взгляд, Скрипач несколько сгустил краски. Да, у вас действительно киста, но в данный момент она практически ни на что…
– Подождите, – попросил Ит. – Давайте по порядку, ладно? Я что-то подобное предполагал, но я хочу знать поточнее, что это такое и что меня ожидает.
Федор Васильевич пустился в объяснения. Ит слушал внимательно, чуть прищурившись, иногда согласно кивая. Он выглядел совершенно спокойным, и Федор Васильевич этому факту удивился – он ожидал какой угодно реакции, но только не этого делового и сдержанного любопытства.
– То есть существует вероятность, что из очередного приступа я просто не сумею выйти? – уточнил Ит.
– Не думаю, что до такого дойдет, – возразил Федор Васильевич. – Предпосылок к этому в данный момент я не вижу.
– Хорошо. – Ит одобрительно кивнул. – Спасибо за объяснения.
– А вы что, совсем не боитесь? – с недоверием поинтересовался Федор Васильевич.
– Боюсь, конечно, – удивленно посмотрел на него Ит. – Как и любой другой человек на моем месте. Но это не повод для того, чтобы биться в истерике или впасть в панику. Да, информация неприятная. Да, я принял ее к сведению. Но, во-первых, сделать все равно ничего не возможно… я прав?
– Здесь – невозможно, – подтвердил Скрипач.
– Во-вторых, больших неудобств мне это не причиняет…
– Будешь спать повыше, и мне не будешь причинять, – подсказал Скрипач.
– Договорились. И, в-третьих, могло быть много хуже. – Ит улыбнулся. – Федор Васильевич, может, вы дадите какие-то рекомендации? Как себя вести, чем лучше снимать приступы, если они будут возникать, что можно, что нельзя?
Такой деловой подход удивил Федора Васильевича еще больше, но он постарался не подавать вида:
– Снимать лучше всего нашатырем и холодной водой. Потом неплохо просто полежать и успокоиться. Как себя вести?.. Да как обычно. Алкоголь я бы не рекомендовал, можно спровоцировать приступ…
– Для этого есть Николай, – засмеялся рыжий. – В колонне с этим строго. Выпей сто грамм, и прощай работа.
– …ну и все остальное – высыпаться, нормально есть, по возможности не нервничать, – закончил Федор Васильевич. – А так все как обычно.
– Спасибо. В общем, ясно, – подытожил Ит. – Ничего, думаю, мы как-то справимся. Бывало и хуже.
– А вот это ты врешь, – вклинился Скрипач. – Бывало многое, но чтобы хуже, я как-то не припомню.
– Не в этой жизни, – развел руками Ит.
– Ну только если так…
– Вы о чем сейчас? – не понял Федор Васильевич.
– Ерунда, – отмахнулся Ит. – Рыжий, ты уже сказал?
– Нет еще. – Скрипач заговорщицки подмигнул. – Ща скажу. Федор Васильевич, Данил, этот катер… в общем, это вам, двоим. Ну, типа подарок. Меня предупредили, что с запчастями может быть напряженка, но вы не волнуйтесь, запчастей мы, если что, привезем или через шоферов достанем.
– Эээ… – У Федора Васильевича очень натурально отвисла челюсть, а Данил повернулся к ним и во все глаза уставился на рыжего.
– Никаких «э», – строго сказал тот. – Вы упомянули, что у лаборатории есть проблема с транспортом. Я эту проблему частично решил.
– Частично? – тупо повторил Данил.
– Частично, конечно же, – подтвердил Скрипач. – Для того чтобы проблемы не было, нужно достать еще пару-тройку таких же, но это не так просто сделать.
– Сколько же он стоит?! – Федор Васильевич наконец обрел дар речи.
– Фигня. Всего-то зарплата шофера где-то за полгода, – объяснил Скрипач. – Говорю же, проблема не в деньгах, а в том, что привозят их очень мало и распределяют только через «кормушки». Этот я, собственно, случайно достал – просто повезло.
– Но мы не можем… как же это… это же слишком… – Федор Васильевич путался в словах и все никак не мог сформулировать мысль.
– Можете-можете, – заверил его Ит. Вытащил из кармана рубашки несколько сложенных вчетверо листов. – Так, держите. Это документы на владение, приписка, право на управление и доверенность на Данила… так, что забыл?
– Техпаспорт где? – спросил Скрипач.
– Я что, совсем дурак? – Ит с укором посмотрел на него. – Там же. Держите, Федор Васильевич. Владейте на здоровье. И спасибо вам еще раз.
– И не забудьте это дело обмыть, – подсказал Скрипач. – Мы, правда, только газировкой это сможем сделать, но если Данил сейчас откроет бардачок, то там…
На свет появилась бутылка невиданной в этих широтах итальянской граппы. Данил замер, с восхищением разглядывая хитро оплетенную лозой бутылку.
– Это на вечер, – предупредил Скрипач. – Ну что? Как вам это все? Нравится?
Федор Васильевич ошалело потряс головой.
– У меня нет слов, – честно ответил он. – Вы загнали меня в ловушку, признаться. Потому что принять я это не могу, а не принять – это обидеть вас… я правильно понимаю?
– Правильно, – кивнул Ит. – Давайте тогда договоримся так. Мы все равно пока что уходим с караваном, но когда вернемся, и если потребуется… словом, если мы попросим вас прокатить нас куда-нибудь, не откажете?
Улыбка у Ита в тот момент была лукавая, он явно веселился.
– Не откажу, – подтвердил Федор Васильевич.
– Вот и славно. – Ит порылся в карманах. – Данил, возьми. Это вторые ключи от лодки, пусть у тебя будут, хорошо? И еще момент. Вы только не подумайте, что мы как-то хотим унизить ваше достоинство. Это просто подарок, нужная хорошим людям приличная вещь, и не более того. У нас вообще странные отношения с деньгами. – Он замялся. – Мы совершенно не умеем их нормально тратить. Раньше отдавали в семью или покупали то, о чем нас просили. Сейчас… рыжий, что ты сделал с нашей зарплатой за Турцию?
– Комната, пожрать, одеться, – стал перечислять Скрипач. – Ну и… ну и все. Что с остальными делать, ума не приложу. Федор Васильевич, кстати, может быть, вы спрячете у себя половину? Часть мы переведем в валюту, чтобы из Штатов чего-нибудь всем привезти, а часть я бы хотел оставить тут, незачем с собой таскать всю сумму.
– Вопросов нет, – пожал плечами Федор Васильевич. – Как скажете. А вам не приходило в голову, что можно, например, снять жилье получше, купить что-то себе – хороший приемник, посуду, ковер…
– Да, да, да, – продолжил Ит. – Обрасти хозяйством, и все такое, – закончил он со смехом. – Нет, спасибо. Правда, спасибо, но нам на самом деле ничего этого не нужно.
– Угу, он по молодым годам долго не мог понять, с какой радости покупать третью пару обуви, ведь на холодную и на теплую погоду у него две пары уже есть, – пояснил Скрипач. – Так воспитали. Мы с Син обставляли для нее дом, так этот придурок каждый раз впадал в ступор при виде очередного шкафа. Видите ли, женщина, которую он тридцать лет называл своей матерью, собственного шкафа не имела. Три полки – и все. Картины и украшения для дома она, правда, собирала. И посуду. Поэтому у нас дома Ит – до сих пор главный по посуде. Он ни в чем больше не понимает.
Федор Васильевич захохотал.
– Да уж, с вами не соскучишься, – заметил он, отсмеявшись. – Теперь давайте по делу. Домодедово мы после того, что случилось, трясем так, что от них перья во все стороны летят. Поэтому я хотел вас попросить заранее: сделайте строгие лица, и никакого панибратства ни с кем.
– Панибратства? – переспросил Ит. – А я о другом хотел попросить. Рыжий, не вздумай там устроить дебош. По-моему, ты только ради этого и захотел туда поехать.
Скрипач презрительно скривился.
– Я бы все-таки набил там кое-кому морду, – медленно проговорил он.
– Зачем? – поинтересовался Ит.
– А затем, что какой скотиной надо быть, чтобы спокойно смотреть восемь месяцев, как человек от голода загибается, и писать в карте всякую ересь, лишь бы ничего не делать?! – рявкнул он. – Мне больше интересно: зачем ты поехал? Хватать меня за руку?..
– Нет, – отрицательно покачал головой Ит. – Я хочу посмотреть на площадку. Ту, где появляются гости.
– Там не на что смотреть, – предупредил Федор Васильевич. – Каменная круглая площадка метров пятьдесят в диаметре. На ней даже трава не растет…
– Я еще хотел узнать, не было ли попыток как-то… – Ит замялся, подыскивая слова. – Как-то сделать так, чтобы гости не калечились на выходе?
– В смысле? – не понял Федор Васильевич.
– В смысле, заметить место, и попробовать подстраховать каким-то образом того, кто там может появиться, – ответил Ит.
– Так они каждый раз в новой точке появляются, – развел руками Федор Васильевич. – Не угадаешь.
– А время? – поинтересовался Скрипач.
– И время не угадаешь.
– То есть закономерности нет? – Ит прищурился.
– Нет. На наш взгляд – нет. Хотя… – Федор Васильевич задумался. – Работает в смежном институте такая дамочка, Роберта Михайловна Ольшанская. Так вот она утверждает, что закономерность якобы есть, но ей, по ее собственным словам, не хватает данных для того, чтобы их вывести. А чтобы собрать данные, нужно финансирование. Которого ей никто не даст.
– Почему? – удивился Ит.
– Потому что на голую теорию деньги давать никто не хочет, – объяснил Федор Васильевич. – Нерационально это.
– А в гостях какой резон? – справедливо спросил Скрипач.
– Ох, не скажите. В гостях еще какой резон. Только за последнее десятилетие – несколько крупных открытий и с десяток изобретений, которые мы запатентовали, и это только в России. Три новых антибиотика, универсальная вакцина, батарейки типа «палец», застежки «репейник», «липкий ключ»… ну, остальное для узких специалистов, но тоже весьма полезно. В хирургии кое-какие подвижки намечаются, в микробиологии, в радиоэлектронике. И это все – гости. Причем, замечу, гости именно что погибшие. Ведь изучаем все, что с ними связано. От вскрытия, во время которого исследуется масса параметров, до одежды, украшений, каких-то личных вещей.
– И часто встречаются личные вещи? – В голосе Скрипача мелькнула нехорошая нотка, Ит тут же перехватил его взгляд и беззвучно приказал: не надо. Тот потупился. – Я имею в виду, что мертвым, ясное дело, все равно. Но при этом…
– Личные вещи попадаются очень редко, и по большей части их назначение для нас – загадка. – Федор Васильевич тяжело вздохнул. – Как освободитесь, заходите, покажу вам нашу коллекцию. Мы же эти вещи не присваиваем. Я понимаю ваше негодование, Скрипач, но и вы поймите нас правильно…
– Он все понял, – твердо заявил Ит. – Закроем тему.
Мимо катера тянулись поля, засаженные кукурузой, капустой, морковью… тут и там виднелись рейки оросителей, над которыми висели крошечные искристые радуги. Москва давно уже кончилась, и сейчас катер вышел на последний участок маршрута – он продвигался по реке Пахре, чтобы вскоре свернуть в отводной канал, ведущий к точке тысяча восемнадцать.
– Причем обратите внимание, что мы не делали попыток о чем-то расспрашивать вас, – глухо сказал вдруг Федор Васильевич. – Могли бы. И хотели. Но видели, что делать этого ни в коем случае нельзя… мы ведь не звери, мы тоже люди и понимаем, что в жизни бывают ситуации, в которых расспросы могут…
– Давайте не будем продолжать, – мягко попросил Ит. – Федор Васильевич, поверьте, мы очень постараемся быть вам впоследствии полезными, насколько это возможно. Но вы правы, нам сначала действительно надо разобраться с проблемами… хотя бы с частью проблем. Уже не внутренних, а внешних.
– Каких именно?
– Пока еще не выстроили последовательность, – ответил Скрипач. – Думаем. Поступим следующим образом: сходим в Америку, подумаем, а потом придем к вам. Пойдет?
– Пойдет, – улыбнулся Федор Васильевич. – Только поосторожнее там, в Америке.
– Договорились, – кивнул Ит.
* * *
Сначала зашли в больничку. Скрипач с нехорошо сузившимися глазами, Федор Васильевич с каменным лицом, и Ит – вообще без каких бы то ни было внешне проявляющихся эмоций.
Маленькое одноэтажное здание снаружи выглядело еще ничего, но внутри поражало своей убогостью и запущенностью. А уж запахи… Видно было, что Федора Васильевича от «ароматов» передергивает, и это с учетом, что он сам по первому образованию медик, причем, ни много ни мало, патологоанатом.
– Какая гадость, – пробормотал Скрипач. – Они что, тут вообще не моют, что ли? Не завидую гостям – им приходится умирать в ужасных условиях.
– Это капуста, – хмыкнул Ит. – Вернее, щи. Недельной где-то давности.
– И канализация, – подвел итог Федор Васильевич. – Пошли к заведующей. Мы этой поганке месяц назад выделили триста рублей – на случай появления гостя. Теперь предстоит выяснить, был ли гость и где деньги.
Скрипач заржал в кулак. Ит поневоле усмехнулся тоже, но тут же напустил на себя серьезный вид.
– Рыжий, держи себя в руках, – предупредил он. – Я не шучу.
– Да заткнись ты, – отмахнулся Скрипач. – Нашел, кого защищать.
– Ты сам понимаешь, что это бессмысленно. Ну треснешь ты ее, ну походит она неделю с синяком, ну посочувствуют ей коллежанки – и что? Думаешь, она из-за этого синяка со следующим гостем поступит иначе? Да ни в жизни! – Ит остановился, взял Скрипача за локоть. – Вон, спроси Федора Васильевича, он тебе скажет.
– К сожалению, он прав, – с неприязнью подтвердил тот. – Единственное, что они стали делать после скандала с Итом в главной роли, – это не оставлять гостей на площадке, а сразу относить в корпус. Но все остальное как было, так и осталось.
– Что, даже не звонят?
– Нет, конечно. Ни отсюда, ни из других мест. По тысяча сто одной причине. Начиная с неуплаты за телефон, заканчивая столбом, который якобы упал в речку… Так, пришли. Стойте рядом, сделайте строгие лица и молчите, ради всего святого, оба, – попросил Федор Васильевич. – Сейчас поговорим, а потом я вас свожу на точку.
Он без стука распахнул дверь и вошел. Ит и Скрипач, переглянувшись, последовали за ним.
В кабинете, тесном, маленьком, заваленном бумагами, размещался утлый письменный стол, пыльная лиана в деревянной кадке и толстая одышливая тетка в белом халате с мокрыми пятнами под мышками. На шкафу, запертом на замок, стоял пожелтевший приемник, из которого доносилась веселенькая мелодия.
Тетка при их появлении проворно поставила куда-то вниз тарелку, полную макарон, политых томатным соусом, и воззрилась на вошедших густо подведенными глазами.
– Ой, Федор Васильевич, вот радость-то… – сладко завела она, улыбаясь. – Вы проходите, садитесь! Сейчас чем бог послал…
Тут она увидела Скрипача с Итом и разом осеклась, а улыбка мигом превратилась в подобие гипсовой маски.
– Овсянка на соевом молоке, говоришь? – едва слышно произнес Скрипач. – Тебе ее в какое отверстие насовать, сука? Жопа не слипнется?
– Не надо, – предостерегающе сказал Ит еще тише.
– Нет, надо! Еще раз так с кем-нибудь поступишь – сама до конца дней своих в клоническом спазме проваляешься. Узнаю – приеду и убью, поняла? Я тебя спрашиваю, мразь. Поняла?
Тетка только и смогла, что оторопело кивнуть.
– Мы подождем на улице, Федор Васильевич, – как ни в чем не бывало, добавил Скрипач. – Удачи с тремястами рублями.
Выйдя из корпуса, они первые несколько минут просто пытались отдышаться. После вони, которая осталась внутри, воздух на улице показался просто восхитительным.
– Рыжий, не надо было этого делать, – с упреком сказал Ит.
– Надо! Надо, я тебе говорю!.. Ит, ты же… Черт… Я фотографии твои видел, у Васильича. После этой вот «больницы». – Скрипач зажмурился. – Я… я не могу так, понимаешь?! Эта тварь восемь месяцев прекрасным образом жрала макароны и крутила свои дела, а ты в это время подыхал от голода, и…
Ит взял Скрипача за плечи, развернул к себе, заглянул в глаза.
– Все равно не надо, – попросил он. – В мире и так много зла, зачем умножать? Она не поймет ничего. Только обозлится еще больше. Рыжий, такие люди – они не способны понять. Вообще не способны. Априори. Пытаться с ними разговаривать – это… это как объяснять лисе, что кур есть нехорошо.
– Ит, мне не три года, чтобы втолковывать прописные истины, – возразил Скрипач. – Но мразь надо бить, я так считаю. Вот такую мразь – надо БИТЬ. Помнишь дело, во время которого мы познакомились с Орбели-Син?
– «Дело мисс Гоуби и ее невероятных кукол»? – полуутвердительно спросил Ит. Скрипач кивнул. – Конечно, помню. И?..
– И это явления одного порядка. Одна внушает целой нации, что можно, по сути дела, измываться над чужой расой, а также над больными и увечными, выдавая это все за искусство и красоту и превращая при этом часть социума в моральных уродов, а вторая, вот непосредственно эта – просто берет и убивает. Под макароны с кетчупом. Втихую. Кто лучше?
– Может, ты в чем-то прав. Но деструктивное влияние мисс Гоуби было доказано тогда группой социологов, да и силы за ней оказались весьма существенные, – возразил Ит. – А это – просто тупая идиотка, которая не понимает, с какой радости надо лечить тех, кто все равно умрет.
– Не умрешь, и не надейся, – проворчал Скрипач. Приобнял Ита одной рукой, другой щелкнул по лбу. – Но овсянки я бы ей все-таки в жопу напихал, пусть знает, как над людьми измываться.
– Ты неисправим, – покачал головой Ит. – Давай присядем, что ли?
– Устал? – встревожился Скрипач.
– Нет, просто посидеть захотелось… Как же все-таки хорошо, что мы… что ты здесь. – Ит опустил голову. – Даже умирать не страшно, если что.
– Я же сказал, и не надейся, – нарочито строго заявил Скрипач. – Что-то Васильич долго там препирается про триста рублей, тебе не кажется?
– Может, он осуществляет твою угрозу про овсянку, – предположил Ит.
– Угу. Только использует вместо нее макароны…
* * *
На вопрос про триста рублей Федор Васильевич пробурчал что-то невнятное. Было ясно как день, что деньги в очередной раз просто-напросто украдены и что воевать с этой заведующей, которая, разумеется, была чьей-то ставленницей, он устал до ужаса, тем более что войны ни к чему существенному привести не могли.
– А гости были? – спросил Скрипач с интересом.
– Говорит, что после вас никого не появлялось, – развел руками Федор Васильевич.
– Это правда или очередная ложь?
– Сейчас проверим. Данил! Принеси мне «шельмаха», пожалуйста! – крикнул он. – Способ проверить у нас есть, и она про это знает… мне кажется, что не врет.
– Что такое «шельмах»? – поинтересовался Ит.
– Низкочастотный генератор и одновременно записывающее устройство, – пояснил Федор Васильевич. – Если что-то было, то площадка «ответит».
– Вот даже как? – удивился Скрипач.
– Ну да. Поскольку она неподалеку от Москвы, мы ее давным-давно «подключили». Дадим сигнал, потом расшифруем ответ, который будет на выходе, и станет понятно, был тут кто-то или нет.
– Ладно, не станем вам мешать, – кивнул Ит. – Рыжий, пока люди работают, давай сами посмотрим, что ли?
– Давай, – согласился Скрипач.
…Ничего особенного, Федор Васильевич оказался совершенно прав. Действительно, ничего особенного. Небольшое каменное поле, усыпанное булыжниками, самый крупный из которых достигал размера человеческой головы. Камни и камни. И высокое белесое небо над ними. По периметру площадку окружал шаткий покосившийся заборчик из ржавой рабицы – Федор Васильевич объяснил, что это от местных, которым ничего не стоит подойти и раздеть гостя до нитки, бывали такие случаи.
Данил и Федор Васильевич принялись подключать «шельмаха», о чем-то тихо беседуя между собой, а Ит и Скрипач принялись бродить по площадке туда-сюда, разглядывая камни под ногами.
Внезапно Ит остановился, нахмурился.
Ощущение…
Очень знакомое ощущение, вот только понять, где и когда он чувствовал подобное, не получалось.
– Скрипач, подойди сюда, – позвал он. – Чувствуешь?
С минуту тот стоял неподвижно, нахмурившись, словно прислушиваясь к чему-то, потом покачал головой.
– Чувствую, но не понимаю что, – признался он. – Определенно, я раньше точно… да что же это такое?
– Мне тяжело тут находиться, – сказал Ит. – Словно… нет, не знаю. Не могу объяснить, но я точно не имею права тут стоять. Словно мы сейчас совершаем какой-то очень плохой поступок, тебе не кажется?
– Кажется, – кивнул Скрипач. – Ладно, пойдем. Это надо будет обдумать.
– Ит, Скрипач, выйдите с площадки, я сейчас пятнадцать герц дам! – крикнул Данил. – Федор Васильевич, подождите, они нам собьют сигнал!..
– Идем, идем! – крикнул Ит в ответ.
Быстрым шагом они покинули площадку и присоединились к Федору Васильевичу и Даниле. Тот уже вовсю крутил эбонитовые ручки «шельмаха», затем нажал на большую синюю кнопку у него на боку, а затем сбоку из прибора выползла бумажная лента с черной графитовой кривой.
– Грифель менять пора… – проворчал Федор Васильевич. – Так, что у нас тут? Да, не соврала, старая сова. Действительно, с последнего раза без изменений. Ладно, давайте собираться, и поехали. До вечера надо успеть обратно в город.
– …скажите, сколько таких точек известно на данный момент? – спросил Ит обратной дорогой.
– Около шестидесяти тысяч, – сообщил Федор Васильевич рассеянно. – А может, их и больше, не знаю. Скорее всего больше. Шестьдесят тысяч – это только те, которые исследованы и занесены в реестр.
– Шестьдесят тысяч гостей по всему миру? – удивился Ит.
– А вот это неизвестно. Точки принимают гостей очень по-разному. На какой-то может и двенадцать гостей за год появиться, а на какой-то – один раз в пять лет если появится, то хорошо. Большинство точек вообще без гостей. Просто площадки. Работает тысяч шесть или около того.
– Понятно, – задумчиво покивал Ит, которому ничего на самом деле не было понятно, но уже стало не по себе. – Думаю, мы еще не раз вернемся к этой теме.
– Хочется верить, – невесело усмехнулся Федор Васильевич. – Ладно, это потом. Кто-то намекал, что катер надо обмыть. Ребята, как насчет сходить сегодня в «Арагви»? Хрустальные люстры, барская роскошь, ковры и настоящее седло барашка, а? Ради такого дела…
– Принимается, – кивнул Скрипач. – Конечно, при условии, что нас туда пустят.
– Пустят, – заверил Федор Васильевич. – У меня там метрдотелем старый приятель трудится…
Ит сидел на корме и рассеянно смотрел на проплывающие мимо берега. Он явно о чем-то задумался, на лице его появилась тревога.
– Ты чего? – спросил Скрипач.
– Я понял, что это было за ощущение. Один раз я в детстве наступил на чужую могилу, – едва слышно ответил Ит. – Так вот это точно то же самое.
– Думаешь?.. А ведь и правда. Слушай, я вот что еще… того… – Скрипач посерьезнел. – Ит, нам надо домой, ты это понимаешь?
Ит кивнул, впрочем, без особой уверенности.
– Тот кусочек дряни у тебя в голове… я понял, что это такое.
– И что же?
– Катализатор. У меня странное чувство, что, если бы не он, мы бы с тобой запросто остались тут навсегда, – хмыкнул Скрипач. – Вынужден признать, что нам тут хорошо…
– Я бы и в самом деле остался, тем более что там нас ничего не держит, – согласился Ит.
– Держит. Твоя эта киста и держит. Поэтому будем думать, как это можно сделать.
– А группа?
– Ит. Мне кажется, не будет никакой группы, – серьезно ответил Скрипач. – Вот поверь моей интуиции.
– Верю, – после почти минутного молчания отозвался Ит. – Моя интуиция только что сказала мне то же самое.
06
Караван, Нью-Йорк
Первый закон Линца
Межконтинентальная дамба поражала – и своим размером, и шириной, и конструкцией. Дядя Коля с гордостью рассказал, что строили ее в незапамятные времена то ли двадцать, то ли тридцать стран, и началась постройка тогда, когда экономисты ООН доказали, что воздушное сообщение между континентами нерентабельно, что гораздо выгоднее грузы перевозить по дамбе, чем самолетами. Действительно, один «БЛЗ» или «Сцилла» тащил груза столько же, сколько самолет, а горючего, причем гораздо более дешевого, тратил в разы меньше, да и не пропадало оно – самолеты перед посадкой горючее сливают, а «БЛЗ» зачем его сливать?
Скрипач недоверчиво хмыкнул и вечером сел за расчеты. Утром, разбудив Ита, сообщил, что Коля-то прав – в этих условиях и впрямь выгоднее дамбы, тем более что их строительство стоило относительно недорого – по сути дела, просто намывали донный грунт и укрепляли конструкцию железобетонными надолбами, где это было необходимо. Дамбы шли по отмелям, лишь в трех местах были сооружены понтонные переезды – настолько мощные, что никакой шторм им не страшен, а цунами тут вообще не бывало. Да, семь с половиной тысяч километров (расстояние от Москвы до Нью-Йорка) превращались в девять тысяч, да, идти каждый раз приходится по три недели, а то и больше – но почему бы и нет, если, к примеру, две головные машины, при условии хорошей дороги, могут тянуть остальные пять, а то и шесть? Что еще способно дать такую экономию топлива и человеческих ресурсов?
Судоходство в этом мире существовало, но лишь речное да каботажное, причем каботажные перевозки существовали только в тех местах, где это было возможно. Авиация тоже присутствовала, но в малых объемах и по большей части дипломатическая или военная. Все остальное сообщение, в том числе пассажирское, осуществлялось либо через сложные системы дамб, либо, если речь шла о континентах типа Северной Америки, – с помощью железных дорог.
Ит и Скрипач, изучая всю эту информацию, не спешили с выводами – то есть оба уже догадывались, что все выглядит более чем абсурдно, но при этом… Ит первым понял, что в этом кажущемся хаосе присутствует своеобразная логика, вот только законы этой логики не соответствуют привычным.
– Бред на бреде, – повторял Скрипач. – Полный бред, но он явно чем-то обусловлен. Не понимаю…
– Мы слишком мало знаем, чтобы понимать, – отмахивался Ит. – Пока что смотрим.
– И долго прикажешь понимать?
– Сколько потребуется.
– А если для этого потребуется вечность?
– Ты забыл? Скрипач, але. Первый закон Линца гласит что? Что случайностей не бывает, – наставительно сказал Ит. – То, что мы тут оказались, – не случайность.
– Ты оказался, – возразил Скрипач.
– Хорошо, я оказался, – вымученно согласился Ит. – Ты, смею заметить, тоже оказался. А теперь смотри. Задача есть. Мотивация есть. И даже ускоритель есть.
– А что есть ускоритель? – прищурился Скрипач.
– Киста у меня голове. Вполне сойдет. Я прав?
– В некотором смысле прав. А что ты имел в виду под задачей?
– Локальная, то есть наша, – найти дорогу домой, так? – Скрипач согласно кивнул. – Глобальная… слушай, пока что не знаю. – Ит задумался. – Чувствую что-то смутное, но все еще не понял.
– Надо как-то поскорее это понять, – проворчал Скрипач. – Мне совсем не хочется, чтобы ты тут погиб из-за того, что мы не разобрались и…
– Все будет нормально, – отмахивался Ит. – Тем более что мне лучше.
Про лучше Ит не врал. Действительно, по сравнению с тем, что было раньше, он чувствовал себя уже почти хорошо. За время, проведенное в Москве, он пережил всего один приступ, причем не сильный, и купировать его удалось на удивление быстро – очень помог совет про нашатырь и воду.
Еще до того, как караван вышел, Ит обратил внимание, что в день перед приступом ему становится нехорошо, еще за несколько часов до его начала – появлялось головокружение, тошнота, слабость. Предположение вскорости подтвердилось – и это сыграло им на руку, потому что пропал фактор спонтанности и внезапности, можно было подготовиться и привести все в норму за полчаса.
* * *
Коля поначалу, когда они честно рассказали ему все, Ита в караван брать категорически не хотел.
– Вы чего, ребята? – возмущенно вопрошал он. – Нет, так не пойдет. Ты опять задыхаться начнешь, уедешь с дамбы в море, а мне потом полтора миллиона рублей за груз выплачивай, потому что я знал, что ты больной, и тебя взял, что ли?
– Я никуда не уеду, – в десятый раз объяснял Ит. – Если со мной что и бывает, то только ночью, и…
– Нет, я сказал! Ночью!.. Ну и что? Это ты говоришь, что ночью, а вдруг тебя за рулем прихватит?
– Дядь Коль, послушай. – Скрипач постепенно терял терпение. – Давай, я тебе все на пальцах объясню, а?
– Ну, попробуй, – набычился караванный. – Авось получится.
Скрипач вытащил из кармана джинсов два маленьких бархатных мешочка и сунул их в руку Коле.
– Открывайте, – приказал он. Караванный неловкими пальцами развязал тонкие шелковые шнурочки и восхищенно присвистнул. – Один для Глорис, и один для Любки, сам реши, какой кому. Это было раз. Теперь два – в моей машине лежит большая коробень, а в ней – новые рации для всей колонны…
– Где взял? – с подозрением спросил Коля.
– Задаром достал, они экспериментальные, будут дублирующими в дополнение к основным. А взял… Мы вон с этим, который с дурной головой, контачим с БВФЖ, а в том же корпусе сидит их смежный институт. Там мужик один дисер пишет, и он нам под этот дисер рации и подогнал, ему отчет нужен для практической части. Кумекаешь?
Коля с сомнением посмотрел на Скрипача.
– Все очень просто, – объяснил Ит, которому надоела тупость караванного. – Мы типа испытываем эти рации, потом пишем отчет, мужик защищает дисер, и все в шоколаде. Это понятно?
– А кто писать будет?
– Мы, конечно, – заверил Ит. – Ваше дело – пользоваться этими рациями и ругаться, если что-то не так работает. Больше ничего от вас не требуется.
– Ну… ну, ладно, – сдался Коля.
– Погоди, это еще не все. – Скрипач снова принялся рыться по карманам. – Талон на ковер нужен?
– Нужен, – оживился Коля. – Люба как раз хотела.
– Значит, тебе и достанется…
– А почем? – Практичный караванный нахмурился. – На хрусталь пятерку стоит, это я знаю.
– Значит, так, Коль. Вот это все вместе – браслетки, рации, талон – меняю на его место в караване, – жестко сказал Скрипач. – Хорошая сделка?
– Хорошая-то она хорошая, но если…
– Коль, со мной действительно все нормально, – примирительно сказал Ит. – Я не уеду в море. Гарантирую. Тем более что приступ наступает не сразу, и если я почувствую себя плохо, всегда успею отдать руль.
– Ой, да ладно! А то я забыл, как ты тогда упаковку давал! – рассердился караванный. – У меня склероза пока что нет, не нажил еще! Не сразу, говоришь? А по мне так очень даже сразу. В общем, так, ребята. Если что-то случится, то под вашу ответственность. Я из-за вас под суд не пойду, так и знайте. Напишешь мне расписку, что отвечаешь за груз.
– Э, нет, так дело не пойдет, – нахмурился Скрипач. – Не будем мы ничего писать! Хитрый какой. А если на колонну нападут, груз потырят – ты нас подставишь, как нечего делать, с этой распиской?
– И в мыслях не было! – замахал руками караванный.
– Дядь Коль, врать – грех.
– Да не вру я!
– Врешь, – вдруг сказал Ит. – Но я тебя в чем-то понимаю. Значит, так. Ничего писать я, конечно, не буду, но если что-то действительно пойдет не так по моей вине, ответственность я беру на себя. Хотя нет, расписку я тоже напишу, но другую, и храниться она будет у Скрипача.
– Почему это? – недовольно спросил караванный.
– У него с головой все в порядке, с ним ничего не случится, – безмятежно сказал Ит. – И потом, давайте, я не буду вам напоминать, что произошло, когда он первый раз с вами шел. Это подсудное дело, а он промолчал, поэтому колонна ходит дальше тем же составом… мне продолжать? – В голосе Ита зазвучали металлические нотки.
– А он тебя сам… – начал было караванный, но Ит его тут же прервал:
– А вот то, что он меня сам, так это было по обоюдному согласию, – парировал он. – И никто ничего не докажет, мы вдвоем были.
– Хитрые вы… – процедил Коля. И прибавил слово, которое в приличных компаниях произносить не принято.
– От такого же слышу, – парировал Скрипач. – Коль, ладно тебе. Не ерепенься. Поверь, все действительно будет нормально.
– Что с вами поделаешь, – явно сдаваясь, пробормотал караванный. – Ладно. Давай твои эти цацки и пойди, раздай рации народу.
– Так мы идем? – уточнил Ит.
– Идете, идете. Загнали меня в угол, как мыша, и еще издеваетесь. – Коля ухмыльнулся. – И вот еще чего. Я к вам буду все-таки подсаживаться иногда. На всякий случай.
– Вопросов нет, – заверил Скрипач. – Так, я побежал. Ит, ты до вечера вернешься? Или за тобой заехать?
– Вернусь, куда я денусь. Мне с бабкой расплатиться надо и к Васильичу зайти. – Ит встал, следом поднялись Скрипач и Коля.
– Чтобы в девять были на месте, – приказал караванный. – Колонна выходит в пять утра, и вареные куры мне не нужны. Да еще и больные вареные куры. – Он погрозил кулаком Иту. – Все, ша. Побазарили.
* * *
Турецкая таможня в сравнении с английской вспоминалась, как рай земной, – караван на ней, считай, толком никто не досматривал. А вот англичане продержали колонну на своем терминале больше суток и не успокоились, пока не обыскали каждый «БЛЗ» вдоль и поперек. Они совали свои любопытные носы куда только было возможно, включая туалеты и водительские кабины. Коммуникабельный Скрипач за эти сутки со всеми перезнакомился, помог объяснить таможенникам, для чего нужна столь странная вещь, как городочная бита, и даже поучил играть в городки, расставив несколько фигур и показав, как правильно их надо выбивать. После этого таможенники от городков отстали.
Скрипача потом долго благодарили – внутри биты, как выяснилось, хозяйственный Коля припрятал три золотые монеты, чтобы выгодно продать их в Нью-Йорке и прикупить кое-что для колонны. Скрипач ответил, что предупреждать надо, и долго веселился, представляя, как вытянулись бы морды у таможенников, если бы бита развинтилась во время броска.
Дамба, по которой сейчас шла колонна, была вдвое шире той, что вела в Турцию. Хорошо укрепленная, с гораздо лучшим покрытием, она, по словам Коли, имела длинные, совершенно прямые участки, на которых караван переходил в режим буксировки – его тащили две головные машины, а водители шести следом идущих машин вели этот автопоезд по очереди, сменяя друг друга.
Также на дамбе имелись кемпинги, сильно отличающиеся от жалкой связки дамбы «Ялта – Стамбул». Три кемпинга, отстоящие друг от друга на недельный переход, были обитаемыми, там работал персонал, живущий вахтами. Остальные оказались снабжены дизельными генераторами – а это и освещение, и кухня.
– Цивилизация, – довольно говорил Скрипач, когда они встали на первую ночевку. – Даже супа можно горячего пожрать. Красота!..
– Супа, конечно, можно, но матрасы все равно приходится брать с собой, – проворчал Ит, вылезая из кабины. – Рыжий, у меня теперь в голове лишняя ассоциативная цепочка, ты в курсе?
– Какая?
– Матрас в полоску вызывает у меня неприятные реминисценции, – признался Ит. – Причем любой матрас, замечу. От цвета полосок это не зависит.
– Да уж, ситуация, – покачал головой Скрипач. – Слушай, а может, тебе того? Клин клином?..
– Не понял, – признался Ит.
– Ну, найдем тетеньку посимпатичнее, положим на матрас…
– Блин! До чего же ты все-таки пошлое существо! – рассердился Ит. – Как тебе не стыдно? Я все понимаю, в том числе и то, что Син нас послала куда подальше, но мы с тобой, если ты не забыл, официально женаты, нас никто не разводил. Что ты мелешь? Слушать стыдно.
– Ой, прекрати, – отмахнулся Скрипач. – Кому здесь какое дело до того, женаты мы или нет? Тут вообще можно делать все, что хочешь.
– Кому какое дело? – переспросил Ит. – Мне – дело. И еще какое.
– Посмотрите на него, моралист нашелся. – Скрипач забрал у Ита один из матрасов и полез по узкой лесенке. – Ползи вниз, гермо. А то я тебя… на полосатом матрасе… черт! Гадюка!
Ит убрал бутылку с водой обратно в держатель и с вызовом посмотрел на Скрипача.
– Ну и на кой ты меня облил? – с негодованием спросил тот.
– Я пошутил, – невинным голосом ответил Ит. – Слушай, а помнишь… нет, ты не помнишь, наверное, но я до сих пор забыть не могу. Таенн песню пел, когда из Сети выпал… Как пример феерической пошлости…
– Про Раису, что ли? – Скрипач плюхнул матрас на бетонку, выпрямился, потянулся. – Да уж. И после этого «творчества» ты имеешь наглость называть пошляком меня? Помню, конечно, он ее потом спьяну при мне разок исполнил.
– Да? – удивился Ит. – Хм… я вообще хотел ее привести как отрицательный пример, но сейчас понимаю, что если ее тут спеть, то к завтрашнему утру ее выучит вся колонна.
– Да ладно тебе! Замечательная песня, музыка народная, пошлость природная, слова Таенна, – захихикал Скрипач. – Мировой шедевр. Как там было?
Солнце село в сине море,
Как янтарное кольцо.
Ай, выходи, моя Раиса,
На широкое крыльцо.
Выходи, моя красава,
Круглой попой покрути,
Повертись ты влево-вправо
И грудями потряси…
– Дальше не надо, – попросил Ит. – А то сюда кто-нибудь придет еще и это все услышит…
– Не-не-не, погодь, ща вспомню. – Скрипач возвел глаза к вечереющему небу и нахмурился. – А! Во!
Все соседи приходили,
Стоит солнцу в море сесть,
На прекрасную Раису
Каждый вечер посмотреть.
А Раиса-то балует
Котю северной красы,
Кота-Васеньку целует
Ай, да в самые усы.
– Рыжий, я кому сказал, прекрати! – прошипел Ит с лесенки, заметив, что к их «БЛЗ» идут, о чем-то переговариваясь, три шофера.
– Да там же самое интересное сейчас будет! – возразил Скрипач. – Как раз про это самое…
Как кота она целует
В уши, в лапы, в пузо, в рот,
Собирался и дивился
Каждый вечер весь народ.
Котя тоже не терялся,
Весь вертелся и орал,
Как змеюка извивался,
Юбку Рае разодрал.
– Заткнись! – рявкнул Ит, теряя терпение. – Прекрати читать эту зоофилию! Ты хочешь, чтобы нас Коля из колонны пешком в Англию отправил, что ли?!
– Ой, да ну тебя. Никто нас никуда не отправит, – хохотнул Скрипач.
– Я сейчас слезу и скину тебя в воду, – пообещал Ит.
– Здоровьем не вышел, – парировал Скрипач.
– А чего вы ругаетесь? – недоуменно спросил Ванечка, подходя.
– Ничего. – Ит сбросил матрас вниз, едва не попав в Скрипача, и тоже спустился на землю. – Рыжий идиотничает. Не обращай внимания.
– Я слышал, что…
– Ну, блин. – Ит плюхнулся на матрас. – Ваня, если ты хочешь это все узнать, то идите оба куда-нибудь подальше и там развлекайтесь.
– Так что это было-то?
– У нас есть друг, он песни пишет. – Ит решил не вдаваться в подробности, объясняя, кто такие Безумные Барды вообще, и Таенн – в частности. – Это его песня. Очень пошлая. И неприличная.
– Про кота? – удивился наивный Ванечка.
– Про кота, – вымученно согласился Ит. – Рыжий, я тебе это потом припомню когда-нибудь. Причем тогда, когда ты ждать не будешь.
– Фу, напугал, – хихикнул Скрипач. – Пойдем, Вань, я тебе допою, а то этот ханжа все веселье портит…
Когда они ушли за машину и оттуда раздался вскоре взрыв смеха, Ит взвалил на плечи оба матраса и пошел в кемпинг. Он шел и улыбался – сработало. Просто идеально сработало. Пусть развлекается, а то, понимаешь ли, напустил серьезности. «Мы не на задании и не на отработке, в конце концов, – думал Ит. – Можно и похулиганить немного. Не могу больше смотреть, как он постоянно за мной ходит хвостиком и боится, только бы чего не вышло. Хватит трепать ему и себе нервы, это действительно не работа. Можно же просто пожить, правда?»
Время показало, что на этот раз Ит ошибся.
* * *
Шли долго и до Нью-Йорка добрались не без приключений.
Сначала ввязались в свару с колонной оранжево-черных американских «Хаммеров», с которой повстречались на узком участке дамбы и долго делили дорогу – в конце концов уступить пришлось «Хаммерам», потому что им задним ходом нужно было пройти километр, а «БЛЗ» пришлось бы тащиться целых три.
Потом попали в шторм и простояли в закрытых наглухо машинах почти сутки – выйти не было никакой возможности. Через дамбу перелетали огромные волны, машины порой покачивались от их ударов, но ничего страшного не произошло, хотя, по рассказу Коли, случались такие шторма, что и «Сциллы» смывало, а они, как известно, побольше «БЛЗ».
Ит этой остановке был даже рад. Они со Скрипачом в результате отлично выспались, устроившись вдвоем на узкой койке, вдоволь потрепались по рации с другими водителями и подъели почти весь запас сухофруктов, предназначенный для компота.
Потом колонна попала в опасную зону – шли мимо островного государства с красивым названием Санди Маунтан (песчаная гора), и другие водители объяснили, что «чертовы уроды» зачастую нападают на колонны, по сути – пиратствуют. Подходят на плоскодонных лодках, обстреливают машины, режут автогенами кузова, воруют грузы. Случается, что и убить могут. Иногда колонне удается отбиться, иногда нет. Чуть позже в тот же день Коля, вызвав поочередно по рации каждую машину, велел посмотреть направо – и все увидели, что колонна идет мимо наполовину затонувшей «Сциллы», в кузове которой зияет огромная рваная прореха.
– Взорвали, – пояснил Коля. – Вот твари…
Ему никто не ответил. «Сцилла» явно находилась в воде не первый день, на ее корпусе в некоторых местах виднелись пятна ржавчины. Зрелище оказалось неожиданно тягостным, и Скрипач, повинуясь наитию, полез проверять оба автомата. Иту зрелище не понравилось еще больше, но он промолчал, решив не нагнетать атмосферу.
В следующем кемпинге, предпоследнем перед Нью-Йорком, персонал вывалил на них гору сплетен и информации – оказывается, им сказочно повезло, «санди» теперь нападают почти на все русские колонны – кто-то пустил слух, что русские везут в Америку оружие, и пиратам охота его заполучить.
Разговор происходил в кафе кемпинга, куда все шоферы, не сговариваясь, пошли, как только село солнце. Персонал подтянулся туда же.
– Бредятина! – негодовал Коля. – Какое, на хрен, оружие?! Совсем сбрендили, что ли? А то у штатников оружия своего мало!..
– Нет, ну почему? – возразил Скрипач с самым невинным видом. – Мы можем, например, кидаться банками с икрой или мешками с почтой. Чем тебе не оружие? Коль, ну конечно, мы везем оружие, как я сразу не понял! Ты забыл про стальные болванки, которые для завода в Рединге. Почти оружие, только до ума довести надо. Выточить, отлить, собрать…
– Ой, замолчи ты, рыжий, не вводи в грех! – попросил караванный. – Не смешно совсем.
– А на колонны, которые идут из Штатов, нападают? – спросил Ит.
– Еще как! – с горечью ответил Коля. – Вон, ребята говорят, что та «Сцилла» как раз из обратной колонны была…
– А чья она? – поинтересовался Ит.
– Испанская, кажись. Флага не видно, он же под водой…
На борту каждой машины были нарисованы флаги страны принадлежности. «БЛЗ», к примеру, были или российские или украинские – на их боках помещались или красные, или жовто-блакитние прямоугольники. Турецкие колонны, в которых ходили небольшие, с половину «БЛЗ», «Дамаски», тоже украшались красным прямоугольником, но уже с полумесяцем и звездой…
Ит задумался.
– Точно, испанская, – подтвердил он. – Красно-желтый флаг. Я разглядел.
– Ладно, ясно все. – Мрачный Коля хлопнул ладонью по столу. – На обратной дороге чтобы все с оружием сидели. Вообще без остановок там пойдем. И быстро.
– Жаль, броников нет, – сокрушенно сказал кто-то из водителей.
– В глаз тебе пулю всадят, никакой броник не поможет, – проворчал Коля.
– Типун тебе на язык, Коль! А броники на самом деле пригодились бы, – пробормотал еще один водитель.
– Лестницы у всех нормально складываются? – осведомился караванный. Шоферы в ответ загалдели.
– Да на фиг их складывать?.. Кому надо, тот и так залезет!.. Тут хоть знаешь, откуда он вылезет, а то гадай, куда он пробрался… Не, Коля, не будем мы складывать ничего… Смешно это – лестницу сложи, а щитов-то не дали никому!..
– О чем они? – вполголоса поинтересовался Ит у Скрипача. Тот объяснил, что узкую лесенку, по которой они поднимались в кабину, в принципе можно сложить так, что она превращается в подобие металлической рейки, по которой подняться наверх нельзя. И что, теоретически, в опасных местах положено еще и обвешивать кабину антивандальными щитами, практически исключающими возможность подъема. Но… лесенки никто не складывает, а щиты начальство давным-давно пустило налево – по слухам, из них делают столики для летних кафе или сдают в цветмет.
– Не ту страну назвали Гондурасом, – проворчал Скрипач напоследок. – Знаешь, сколько народу гибнет из-за этого дебилизма? Тьма-тьмущая! И всем все по фигу…
– Да уж, – кивнул Ит. – Ладно, это мы потом попробуем как-то…
Он не договорил. Скрипач поднял на него глаза, они переглянулись. Первое ключевое слово было сказано – попробуем. Обычно любое их дело, большое или маленькое, начиналось с этого осторожного «попробуем» – оба не любили давать пустых обещаний, оба всегда терпеть не могли безапелляционность, оба остерегались опрометчивых заявлений. И в то же время «попробуем» было звонком, сигналом, маркером. «Попробуем» – означало «действуем».
Ит едва заметно усмехнулся уголками губ, Скрипач чуть прищурился. Это был разговор без слов, годами отработанный, совершенно не заметный окружающим и состоящий, по сути, из отрицаний и утверждений.
– Ммм?
– Угу.
– И?
– Нет.
– Тогда…
– Конечно.
– Отлично.
– Договорились.
Ит улыбнулся. А ведь этого тоже не хватало, ужасно не хватало…
– Что, по адреналину стосковался? – проницательно спросил Скрипач.
– Видимо, да, – подтвердил Ит.
– Вот пойдем обратно, будет тебе адреналин. – Если бы Скрипач знал, насколько он окажется прав, он, возможно, уже возомнил бы себя пророком.
– Лучше не надо, – покачал головой Ит.
– Ну, это уж как получится. Все зависит от «санди», – заметил Скрипач.
* * *
Таможня промурыжила их двенадцать часов, и колонна встала наконец под разгрузку. Американские склады выгодно отличались от российских чистотой и порядком, но Коля предупредил, чтобы вещи забрали с собой, а кабины закрыли получше – а то порядок порядком, а воруют тут еще похлеще, чем дома.
Иту и Скрипачу брать было особенно нечего, все их невеликое имущество уместилось в один рюкзак. Добрый Скрипач повесил на дверцу кабины бумажку, на которой по-английски написал, что брать тут нечего, но если очень хочется пописать – туалет открыт. Ит погрозил ему пальцем, в ответ на это Скрипач скорчил презрительную гримасу, но бумажку убирать не стал.
Разместились в гостинице рядом со складами. Крошечные, чистенькие номера, но при каждом обязательно – маленькая личная душевая кабина. Столовая, в которую, впрочем, почти никто не ходил, с вполне пристойной и недорогой едой. По вечерам в гостинице крутили кино, направляя проектор на белую стену – но смотрели это кино единицы, все остальные в это время шлялись по городу.
Времени хватало. Как выяснилось, за гостиницу платить было не нужно, Ространс проплачивал колонне две недели, а если колонна задерживалась, всегда доплачивал еще за недельку.
Первые сутки все дружно отсыпались. Утром следующего дня первым делом проверили машины, а после – отправились в город. Коля, конечно, тут же умотал к своей ненаглядной Глорис, оставив Ванечку грустить в одиночестве, остальные шоферы разбрелись кто куда.
Ит и Скрипач тоже отправились в город. Федор Васильевич дал им большой список того, что можно было купить в Йорке для лаборатории, и они полдня убили на то, чтобы отыскать хотя бы часть заказанного.
– Ну, Васильич, ну подлец, – ворчал Скрипач, пока они бродили в поисках магазина, торгующего химическими реактивами. – Самый прикол будет, если англичане это барахло откажутся пропускать и все отберут.
– Спрячем, – отозвался Ит. – Тоже мне, проблема.
– Вот нам с тобой больше заняться нечем.
– А чем нам заниматься? – спросил Ит в ответ. – Особенно и нечем, в самом деле.
– Ты так думаешь? – Скрипач остановился, огляделся. – У меня на этот счет другое мнение.
– Рыжий, ты говоришь ерунду, перестань, – отмахнулся Ит. – Найдем укромное место и запихнем эти реактивы куда-нибудь, тоже мне большое дело.
– Ладно, – сдался Скрипач. – Но учти, это только потому, что Васильич тебя, идиота, спас.
– Ты очень практичный, – серьезно произнес Ит. – Только слишком много прикалываешься.
– Пошли, что ли. Практичный… Ит, мне просто лень искать реактивы, ты не понял? Я вообще-то на небоскреб хотел, в Москве их нет. А тут сплошная романтика – видишь, какая дура стоит, и ни защиты наверху, ничего! – Скрипач явно воодушевился. – Вот бы туда попасть.
Как выяснилось, попасть туда, куда Скрипач хотел, невозможно – здание оказалось частным. Его занимала компания «Глобал транзит», а на самых верхних этажах, по слухам, жил сам владелец, поэтому посетить здание, конечно, не светило. Побродили вокруг, посмотрели, прошлись по окрестным барам, играя в «я говорю, ты смотришь» (Ит с удовольствием ощутил, как постепенно возвращается рабочее ощущение – игра была одной из практик, которые они использовали довольно часто), напились кофе, перекусили, а затем как-то неожиданно вышли к Центральному парку.
– Я понял, чего мне в этом городе очень не хватало, – вдруг сказал Скрипач.
– И чего же?
– Деревьев, травы… Тут один сплошной камень, глаз остановить не на чем, – признался Скрипач. – Неприятное ощущение. В море – и то было лучше.
– Согласен, – кивнул Ит. – Погоди… что это там такое?
Впереди, неподалеку от пруда, они заметили большой тент, натянутый на шесты, и маленькую цветастую будочку рядом с ним. Тент имел потрепанный, изношенный вид, судя по всему, он висел тут уже не первый год. Будочка, напротив, радовала глаз свежей краской – она оказалась разрисована, причем совсем недавно.
Скрипач и Ит подошли поближе, присмотрелись.
Странно…
Рисунки изображали какое-то подобие космической битвы – уродливые, похожие на перевернутые кастрюли, летающие тарелки, поливающие планету внизу желтыми лучами и превращавшие схематичный, плохо прорисованный город в руины.
– Фигня какая-то, – пробормотал Ит. – Рыжий, я что-то такое видел в городе. Кажется, это была афиша.
– Точно, – подтвердил Скрипач. – Но та была на кинотеатре. А это почему… здесь? Странно.
Ит оглянулся.
– Пойду, обойду это дело, – предложил он, кивнув на тент. – А ты…
– Я говорю, ты смотришь. – Скрипач кинул взгляд за будочку, и Ит понял – рыжий приметил, что рядом с будочкой сидит на лавочке пожилой местный и читает газету.
Ит кивнул и не спеша направился в сторону пруда.
Скрипач подсел к местному, тоже вытащил сложенную вчетверо газету (разжился по дороге, но просмотреть еще не успел), и несколько минут спокойно читал. Потом откинулся на лавку и принялся обмахиваться. Местный последовал его примеру – день и в самом деле выдался теплый.
– I’m grilled… – проговорил Скрипач.
– For me, better hot than cold, – отозвался местный.
Скрипач сунул газету обратно в карман и, указав на площадку, продолжил разговор:
– What is this place?
– Landing for visitors from Mars. You can bet – if the guest crawl to the edge of the spot or not.
– And who usually wins?
– Most attentive. See you blood traces there? Noone of them reaches the edge.
– Thank you, I’ve got this. And what happens with the guests then?
– Nobody knows what’s really going on. Rumors’re running that guests can be bought, have you money enough. One guest was bought by the Institute of Oakland, but what they brought to the place was just a corpse. The guest was dead on arrival. Another one was aquired by a Coca-Cola wanting to recover him and make an ad, but he died too. As to the rest, nothing is known.
– And how often they arrive?
– This year schedule hangs on the ticket booth.
– Thank you… Oh, tha’s tomorrow!
– Come to have a look?
– If I’d be free. Have not seen it ever, just read in newspapers.
– Come, it’s worth the money. By the way, people’re saying that Russia contrived to save a guest. Baloney, I’d say. A fake to praise Russian lifestyle. They allegedly have water – cleaner, cars – faster, good people, and guests are alive… Rubbish!
– Yes, really, this is ridiculous. But haven’t you ever think that the guests are real – real people – and this is a bit cruel?
– Dunno… Activists tried to protest, but the place is a private property. The owner is who decides what is cruel and what is not{ —Что это за место?
– Место посадки гостей с Марса. Можно делать ставки – сумеет гость доползти до края площадки или нет.
– И кто обычно выигрывает?
– Более наблюдательный. Видите следы крови? Ни один не доходит до края.
– Спасибо, я это запомню. А что происходит с гостями потом?
– Никто не знает, что происходит на самом деле. Ходят слухи, что гостя можно купить, если хватит денег. Одного гостя купил институт из Окленда, но привезли в институт только труп. Гость умер в дороге. Еще одного купила «Кока-кола», хотели вылечить и сделать рекламу, но он тоже умер. Про остальных никто ничего не знает.
– Спасибо… о, так это же завтра!
– Придете посмотреть?
– Если буду свободен. Я не видел этого никогда, только читал в газетах.
– Приходите, это стоит своих денег. Кстати, говорят, что в России сумели спасти одного гостя. Мне кажется, ложь. Это реклама русского образа жизни. Вода у них чище, машины быстрее, люди добрее, а гости остаются жить.
– Да, действительно, это смешно. Но вы не думали, что гости – живые люди… и вам не кажется, что это жестоко?
– Не знаю. Активисты пытались протестовать, но у места есть хозяин. Он решает, что жестоко, а что нет.}.
Пока они говорили, Ит успел вернуться, но, заметив, что разговор до сих пор продолжается, снова ушел. Возвратился он только тогда, когда местный наконец встал и неторопливо направился к выходу из парка.
– О чем вы говорили столько времени? – недоуменно спросил Ит.
– Ммм… Если бы ты вышел здесь, то в лучшем случае рекламировал бы газированную воду, – неприязненно ответил Скрипач. Снова вытащил газету, открыл на третьей странице и впился глазами в текст.
– А в худшем? – с подозрением спросил Ит.
– Попробуем выяснить это завтра. Что-то мне совсем это все не нравится. – Скрипач мрачнел с каждой минутой. – У меня странное ощущение…
– И с каких это пор тривиальный щелчок для тебя стал странным? – прищурился Ит. – Рыжий, ау. Мы в новой отработке. По самые уши. Ты только сейчас это заметил?
– Равно как и ты, – отозвался Скрипач. – Можно подумать, что ты до этого момента…
– Погоди, не торопись, – попросил Ит. – Что ты там читаешь, кстати?
– Сейчас покажу… Это про караван, с которым мы ругались тогда, помнишь?
Ит кивнул.
– «Хаммеры»? – спросил он.
– Они самые. Ит, тут написано, что колонну атаковали и она была полностью разграблена, но…
«В третьей машине находился груз для Германии – полтора десятка заспиртованных тел так называемых «гостей», – прочел Ит. – Их отправили в институт Хайдельберга в порядке обмена, но повреждения, полученные во время нападения на колонну, сделали материал непригодным для дальнейших исследований…»
– О, боже, – прошептал он. – Где были мои глаза в Домодедове?
– Я бы тебе объяснил, но ты же обидчивый, – проворчал Скрипач. – Могу повторить только одно: тебе сказочно повезло, что ты вышел в России. Да, безалаберность, да, все через одно место, да, тетка с макаронами… но тебя спасли. А тут…
Ит успокаивающе положил ему руку на плечо.
– Будем считать, что нам везет, – негромко сказал он. – Давай, рассказывай, что успел узнать.
* * *
Водить проституток в гостиницу было, разумеется, запрещено, но этот запрет никого не останавливал. Стосковавшиеся без женской ласки шоферы оттягивались по полной программе, а скудное знание английского языка они щедро компенсировали выпивкой и привезенной из России красной икрой (случались девушки, которых можно было сговорить за баночку).
К одиннадцати вечера гостиница гуляла вовсю. Ит предложил Скрипачу пойти поспать в машину, потому что там как-то потише, но выяснилось досадное обстоятельство – стоянка на ночь закрывалась, и попасть на ее территорию не представлялось возможным.
– Кошмар, – ворчал Ит, поневоле прислушиваясь к звукам, доносившимся из соседних номеров. – Рыжий, куда мы попали, а?
– В бордель, – с отвращением произнес Скрипач. Он сидел за столом и чистил «терьер». – Русско-американский. Причем в бордель с отвратительной звукоизоляцией.
– Да, в высотке было потише, – мрачно заметил Ит. – Ребята там бухали не хуже и девок тоже водили почти каждый день, но можно было хотя бы удрать куда-то, чтобы этого не слышать.
– Завтра снимем что-нибудь, – резюмировал Скрипач. – Как в Стамбуле. Комнатку найдем, может, Коля посоветует. Они же до утра так орать станут, проверено.
– Грузчики тоже до утра резвились, если перед выходными, – вздохнул Ит. – Но в другие дни расползались где-то к двенадцати, не позже.
– Понятно. – Скрипач щелкнул затвором пистолета, удовлетворенно хмыкнул. – До чего же все-таки приятная машинка. Ты свой почистил?
– Забыл, что ли? Перед ужином еще, – отозвался Ит.
– Давай тогда сюда, пойду в сейф отнесу, – предложил Скрипач.
В город с оружием ходить запрещалось, поэтому хранилось оно в общем сейфе, закрепленном за колонной. Чистить оружие не возбранялось, чем оба и воспользовались. Привычки, привычки… Благое дело, если вдуматься. И чем себя занять есть, и воспоминания приятные – самое начало учебы, основы обращения с огнестрельным оружием, почему-то волнующие запахи пороха, смазки, горячего металла, понимающая улыбка тогда еще не старого Фэба… жив в каждом мужчине мальчишка, всегда жив, а к оружию, да еще такому ладному, как «терьер», рука поневоле сама тянется. Почему? Сложно сказать. Почему-то. Но тянется, факт.
Скрипач взял обе кобуры и вышел в коридор. Вернулся он спустя несколько минут, на лице появилось выражение озабоченности, и, кажется, Скрипач почему-то сердился.
– Чего такое? – спросил Ит. Он уже переоделся и лег.
– Ванька бродит, ребята сказали, – ответил Скрипач, поспешно стаскивая футболку и столь же поспешно влезая в точно такую же, как у Ита, белую майку-борцовку – несколько таких маек они купили еще в Москве, в них было очень удобно спать.
– Ты хочешь сказать…
– Я хочу сказать, чтобы ты на всякий случай штаны на поясе шнурком завязал, и покрепче, – проворчал Скрипач. – Черт-те что!.. Он же хороший человек, но ведь больной на всю голову, а как выпьет, у него тормоза вообще на хрен срывает. Колька у Глорис, ясное дело, ему не до Ваньки. А снять он никого не успел…
В дверь робко постучали.
– Кто там? – обреченно спросил Ит.
– Ребят, пустите, а, – жалобно сказали из-за двери.
– Ваня, птица ты наша синяя, мы уже спим, – строго произнес Скрипач. – Отвали.
– Если спите, чего тогда отвечаете? – резонно спросил Ваня.
– Потому что ты разбудил! – рявкнул Скрипач.
– Ну пустите… Я просто посижу. – Ванька снова поскребся в дверь. – Честно. Я не буду приставать.
– Точно не будешь? – с угрозой спросил Ит.
– Точно! Ребят, клянусь, не буду!.. Я ж обещал… Ну рыжий, ну пожалуйста… Я ж правда…
– «Чистый» уже небось? – с подозрением спросил Скрипач.
– Ну, «чистый», – недовольно ответил Ванька. – Но я ж не знал, что он откажется.
– Вот что. Иди сначала пообщай Дуню Кулакову, а потом приходи, – приказал Скрипач. – И только таким порядком.
– А может…
– Если не сделаешь, как сказал, не пущу, – пригрозил Скрипач. Ит тяжело вздохнул. – А так – посидишь, потреплемся, ладно уж.
Скрипач вопросительно посмотрел на Ита. Ит молча кивнул. Жалко. Очень жалко, и поделать ничего нельзя – ну, разве что действительно послушать Ванькины откровения. В этот раз все было тривиально: Ванька в отсутствие Коли пошел в город поискать приключений, нашел где-то подходящего кандидата, спешно прокололся универсальной вакциной (в просторечии это и называлось «чистый»), а партнер дал ему от ворот поворот.
– Самое поганое, что дома его любой врач за полчаса бы вылечил, – проворчал Скрипач, вслушиваясь в удаляющиеся по коридору шаги, перекрываемые смехом и музыкой. – А тут ничего не поделаешь. Хороший же парень, а вон как мучается.
– Ну, про полчаса ты, положим, преуменьшаешь, – ответил Ит, – но что быстро – это да. По сути дела, ничего особенного. Гормоны в порядок привести, еще кое-что по мелочи поправить… Может быть, ориентацию он бы и не сменил, но, по крайней мере, не бросался бы на всех подряд.
Минут через десять Ванька вернулся. Скрипач открыл ему дверь и сел на кровать рядом с Итом.
– Ну, чего случилось? – обреченно спросил он. – Давай, рассказывай.
– Не буду я ничего рассказывать. – Ванька плюхнулся на стул возле стола и опустил голову на руки. – Чего рассказывать-то… Издеваются, суки. Это ты, говорят, в море за Маньку сойдешь, а на суше нам Ваньки не нужны, когда Манек батальоны шастают. – Он горестно вздохнул. – Ребят, у вас выпить чего есть?
– Только оранжад, мы же не пьем. – Скрипач кивнул на стол, показывая на большую стеклянную бутылку.
– А… к черту… – простонал Ванька. – Давайте ваш оранжад… – Голос его звучал так, словно предлагали ему не воду, а неразбавленный медицинский спирт.
– Тут не бар, сам наливай, – беззлобно сказал Ит. – Что-то ты совсем расклеился.
– Ты не поймешь. – Ванька поднял голову и уставился на них несчастными серыми глазищами. – Вообще никто не понимает. Лишь бы ржать, уроды. Или гадости говорить.
– Вань, мы все понимаем, вот только помочь ничем не можем, – развел руками Скрипач. – Сам знаешь, мы не по этому делу.
– Когда тебе было надо, так как раз по этому и спрашивал…
– Я для нужного спрашивал. И потом, Вань, я тебе благодарен, конечно, за консультацию, но консультация – это не значит, что я по этому делу. – Скрипач нахмурился.
– Да понимаю я. – Ванька налил себе оранжада, залпом опростал полстакана и снова опустил голову на руки. – Чертова жизнь. Хоть бы я вообще не рождался…
– Слушай, давай, мы тебя в Москве к Васильичу сведем, – предложил Скрипач. – Может, врача какого подскажет дельного. Ну чего ты мучаешься-то? Такой, понимаешь, хороший человек, водишь отлично, движки знаешь, а из-за фигни страдаешь почем зря.
– Да ходил я уже, – отмахнулся Ванька. Допил оранжад, снова жалобно посмотрел на Скрипача, потом – на Ита. Ит едва заметно отрицательно покачал головой. – Ладно, ребята, пойду я, что ли. Может, уговорю кого…
Он вышел, аккуратно притворив за собой дверь. Скрипач тут же встал и закрыл дверь на защелку.
– Ужас, – констатировал Ит, глядя на дверь. – И знаешь, почему ужас? Потому что это – нормальный человек. Не дерьмо, которое на отработках встречается и кайф от подобного ловит, а простой нормальный человек, который себя контролировать не способен.
– Контролировать-то он может, но до определенного предела, – возразил Скрипач. – Вот только грош цена этому, потому что он… Ит, он рассказывал. Если он хотя бы пару раз в сутки с кем-то не переспит, у него все подряд начинается – от депрессии до болей, от которых повеситься хочется.
– Вот даже как?.. – Ит помрачнел. – Слушай, давай про него как-нибудь в другой раз? – попросил он. – Спать охота. Да, парня жалко, но меня, честное слово, сейчас совершенно не тянет говорить на эту тему.
* * *
На Манхэттен отправились днем. Утром, когда веселье наконец стихло, решили поспать еще пару часов, потом перекусили в столовой и только после этого поехали в город. День обещал стать дождливым, поэтому предусмотрительный Ит кинул в общий рюкзак пару штормовок.
– Слушай, я не понимаю… Мы что с тобой, оба чокнулись? Мы были в Домодедове, мы долго общались с Васильичем, и до этого момента ни одному из нас не пришло в голову даже поинтересоваться, что такое вообще эти самые гости? – недоуменно сказал Скрипач. Они стояли на остановке и ждали, когда подойдет нужный автобус. – Складывается впечатление, что у нас коллективное помешательство.
– Рыжий, я думал. По-моему, это просто люди, которые сюда попадают по какой-то причине, – рассеянно ответил Ит.
– Просто люди? – ехидно прищурился Скрипач. – Хрена с два! Ты забыл, как ты сам сюда попал?
– Да тише ты, – шикнул на него Ит. – Нет, не забыл. Такое, пожалуй, забудешь…
– А теперь подумай, какой вывод напрашивается.
– Никакой, – серьезно ответил Ит. – Для выводов слишком мало данных.
– Ой, ну я тебя умоляю, – поморщился Скрипач. – Сам подумай, кто может таким образом, через Сеть, попадать сюда.
– Контроль? – нахмурился Ит, ему очень не понравились следующие из этих слов выводы. – Возможно, ты прав. Но при этом – я не Контролирующий, но я оказался здесь. Ты – тоже не Контролирующий и стоишь сейчас рядом со мной. Алькор, который перебросил тебя сюда, не имеет отношения к Контролю, но тем не менее он сумел открыть сюда дорогу. Выводы?
Скрипач отмахнулся.
– Алькор – Мастер Путей. Они используют Сеть не так, как Контроль, но все-таки, – с сомнением заметил он.
– Рыжий, я просто ввожу дополнительную информацию в структуру, которую ты создаешь, – пояснил Ит. – Мне кажется, что ты прав, но в таком случае наше с тобой здесь присутствие опровергает твою же теорию.
– Ммм… – Скрипач задумался. – Вообще да… А ты не узнавал у Васильича, почему гости погибают все до единого?
– Он сам рассказывал. Глобальный сбой в организме, в частности – в работе мозга. – Ит повернулся к нему. – Мы с ним говорили об этом, пока ты бегал по городу и добывал катер. Собственно, с ними происходит то же, что произошло со мной. Большое количество травм, чаще всего не совместимых с жизнью… и чертовщина в голове, которая добивает тело за считаные дни.
– У тебя чертовщины в голове не было, – подсказал Скрипач. – Не считая, конечно, общего идиотизма. Мне он сказал, что ты выжил только потому, что…
– О, это наш, кажется. – Ит, вытянув шею, пытался разглядеть номер автобуса. – Рыжий, пойми, мы с тобой все равно сейчас ничего не определим. Давай для начала посмотрим.
– Посмотрим, посмотрим, – покивал Скрипач. – Ты то, что положено, взял?
Ит кивнул и похлопал рукой по нагрудному карману. На всякий случай он теперь носил с собой три ампулы с нашатырем, каждая ампула была обернута в кусок бинта – если потребуется, можно раздавить ее прямо через бинт, и пальцы не порежешь, и не испарится быстрее, чем нужно. Предосторожность была в некоторой степени излишняя, приступов днем не случалось, но, как известно, в некоторых случаях лучше перебдеть, чем недобдеть.
– Рыжий, вот что. – Ит посерьезнел. – Мне кажется… словом, я тебя прошу, давай сейчас договоримся.
– О чем? – с подозрением спросил Скрипач.
– Мы – смотрим, – просто сказал Ит. – У меня нехорошее предчувствие, поэтому я прошу заранее. Мы – смотрим, и все.
– Ладно, – согласился Скрипач. Он все еще не понимал, но в интуицию напарника верил на сто процентов – Ита она почти никогда не подводила.
Тот кивнул и отвернулся. Автобус подошел к остановке, они сели и больше не разговаривали – просто молча глядели на чужой город.
* * *
Уже на входе в Центральный парк оба поняли – событие, которое сегодня должно тут произойти, ожидаемое, интересно многим и сулит хороший барыш тем, кто к нему тем или иным образом причастен.
У входа в парк сновали туда и сюда мальчишки, выкрикивающие речевки: «Сегодня! Только сегодня! Марс атакует Землю!», «Нашествие начинается, не пропустите!», «Марсианская атака! Марсианская атака! Настоящий инопланетянин хочет поработить Нью-Йорк! Покупайте билеты!»
Возле ярко раскрашенной будочки клубилась небольшая толпа. Скрипач тут же смешался с ней и скоро вернулся с двумя билетами – яркими картонными прямоугольниками.
– Ничего себе, цены, – проворчал он. – По десять долларов за штуку. Зато в третьем ряду.
– В первом не было? – спросил Ит.
– В первом еще утром раскупили. – Скрипач сунул билеты в карман. – Пошли пока что, пошляемся вокруг. До времени еще почти час.
– Подожди. Тебе объяснили, как это происходит?
– Угу. В четыре пятнадцать все занимают места, контрольное время – десять минут, с половины пятого до без двадцати.
– То есть гость точно появится в это время? – уточнил Ит с сомнением в голосе.
– Точно. Говорят, осечек не было уже лет… сказали, что пятьдесят, но на самом деле, видимо, больше. Много больше.
Ит ничего не ответил. Они не спеша обошли площадку, проталкиваясь сквозь толпу, отметив про себя, что «хозяин этого места» явно знает, что делает, – за прошедшую ночь площадку успели огородить от любопытных фанерными щитами двухметровой высоты.
– За шоу надо платить, – пробормотал Скрипач. – Не фиг пялиться задаром.
Ит хмыкнул.
– Я уже заметил, спасибо, – невесело ухмыльнулся он. – Ладно, пошли…
Деревянные складные стулья, снабженные номерами, оказались заняты – Скрипач согнал безбилетников. Народ активно подтягивался, и вскоре вокруг не осталось ни одного свободного места. Прошел билетер, пробил билеты дыроколом. Затем появились три букмекера.
– Делайте ставки, дамы и господа! – зазывали они. – Делайте ставки! Доползет ли марсианин до края площадки! Три к одному!.. Небывалый выигрыш!.. Только сегодня!
Ит и Скрипач переглянулись.
– Знаешь, чем дальше это заходит, тем больше я жалею, что мы сюда пришли, – одними губами произнес Скрипач.
– Я тоже, – столь же тихо ответил Ит. Вытащил из кармана одну из ампул, повертел в руках, снова спрятал обратно. – Ладно…
Букмекеры разошлись в стороны, и на небольшую полоску земли между первым рядом стульев и началом каменного поля вышел толстый человечек, одетый в ярко-малиновый костюм с блестками. Он поднял руки, призывая к тишине, и гул голосов постепенно стал стихать.
– Уважаемые дамы и господа! – Голос у человечка оказался на удивление громким и хорошо поставленным. – Сегодня вам предстоит насладиться незабываемым зрелищем! Буквально через несколько минут вы увидите настоящего марсианина!.. Планета Марс присылает к нам своих космических разведчиков, но наше земное супероружие расправляется с ними до того, как они успевают приземлиться…
– Что за белиберда? – возмущенно прошептал Скрипач. – Какое оружие?!
– Мы установили рядом с площадкой пушку, стреляющую невидимыми лучами, которые опасны только для марсиан и совершенно безопасны для землян, – продолжал вещать человечек. – Вот она!
Он указал рукой куда-то в сторону, и Скрипач с Итом увидели, как двое рабочих в зеленых комбинезонах выкатили на небольшой помост какой-то агрегат, выкрашенный серебрянкой. Ит поневоле зажал себе рот рукой, чтобы не расхохотаться, – агрегат явно собрали из деталей, найденных на ближайшей помойке, и для солидности и зрелищности покрасили в серебряный «космический» цвет.
– Вы находитесь в полной безопасности, господа! – улыбнулся человечек. – Теперь я напомню вам, как надо себя вести. Ни в коем случае не покидайте своих мест! Не приближайтесь к марсианину! Через десять минут после приземления тело марсианина заберут сотрудники специальной службы, вот они. – На помост к «пушке» вышли два человека, одетые столь нелепо, что Ит сразу подумал: на кого это вообще рассчитано? Противогазы, покрашенные все той же серебрянкой, серебряные же строительные каски, мотоциклетные перчатки до локтя и портупеи, из которых торчали рукоятки явно бутафорских пистолетов. – Итак, господа, внимание!
Человечек поклонился и поспешно отошел в сторону, поближе к помосту с «пушкой».
– Так… – Ит напрягся, подался вперед. – Ты слышишь?
– Сколько герц давали на площадке в Домодедове? – шепотом спросил Скрипач.
– Пятнадцать, поэтому слышно не было. Тут… – Ит не договорил.
Низкое гудение, которое он услышал первым, стало нарастать. Воздух над камнями словно сгустился и завибрировал. Частота звука постепенно повышалась. Двадцать, тридцать, пятьдесят герц… Ит почувствовал, что голова начинает болеть, а окружающий мир – расплываться. Воздух над площадкой потемнел, гудение резко усилилось, а потом словно бы лопнула где-то в неизвестности огромная басовая струна. Гул пропал, а на площадку из ниоткуда мягко опустилось человеческое тело. Именно опустилось, а не упало, как ожидали они оба.
Женщины завизжали. Кто-то в толпе зааплодировал.
– О, боже… – помертвевшими губами прошептал Скрипач. Ит схватил его за локоть, чувствуя под пальцами напряженные, как камень, мышцы и понимая, что с ним происходит то же самое – пальцы сводило судорогой.
Не узнать было невозможно. Эту форму – невозможно, тем более если ты сам почти семьсот лет носил ее. Человек, лежащий сейчас в центре площадки, был Сэфес, это они поняли сразу, мгновенно, в ту же секунду, как его увидели. Из-под разбитой головы на светлые камни медленно вытекала густая, почти черная кровь, темно-синяя форма, в которую он был одет, местами оказалась разорвана, из прорехи в рукаве торчала кость сломанной руки…
– Вставай! – заорал кто-то. – Подъем, марсианин! Вставай! Я на тебя пять баксов поставил!
К первому голосу присоединились новые. Толпа орала и визжала, люди повскакивали с мест, и хор голосов разделился – одни кричали «ползи», другие – «стой», кто-то улюлюкал, кто-то надсадно вопил…
Ит и Скрипач вскочили вместе со всеми.
– Эй, парень, ползи на голос! – орал изо всех сил мужчина рядом с ними. – Ползи, скотина!.. Ну?!
Сэфес на площадке дернулся, с трудом поднял голову. Кровь заливала его лицо, и было не разобрать, видит он что-то или нет. С трудом опираясь на одну руку, он попробовал сесть, но рука подломилась, и он упал на камни. Опять попробовал подняться и снова рухнул.
– Дохлый какой-то, – неприязненно сказал кто-то сзади. – Бывают и порезвее…
Ит стоял неподвижно, вцепившись в Скрипача и с ужасом чувствуя, что дыхание перехватывает. Сунул руку в карман, не глядя вытащил ампулу, раздавил, вдохнул – чуть отпустило. Скрипач дернулся вперед, но Ит держал крепко.
– Нельзя, – сказал он на русском. – Рыжий…
– Знаю…
Сэфес, опираясь на здоровую руку, снова поднялся. С трудом подтянул к телу правую ногу, затем левую. И пополз, все-таки пополз к краю площадки, в сторону голосов. За ним тянулся по камням кровавый след. Толпа орала, приветствуя каждое его движение новыми, одобрительными или гневными, криками.
Ит опомнился первым. Продолжая держать Скрипача за локоть, он начал проталкиваться сквозь толпу к выходу.
– Куда? – отрывисто спросил Скрипач.
– Надо посмотреть, – ответил Ит.
– На что?!
– Очнись! – рявкнул Ит. – Надо посмотреть, куда его дальше…
– Прости. – Скрипач высвободил руку. – Обойдем справа.
Они ввинтились в толпу и, расталкивая людей, стали пробираться к краю площадки. Это заняло минуты три, не меньше, и все эти три минуты каждый взрыв криков вокруг свидетельствовал о том, что происходило там… куда они, не сговариваясь, больше не смотрели. Смотреть было нельзя – либо ты работаешь, либо смотришь. Думать и сопереживать тоже стало нельзя. Это все – потом. Сейчас главное – другое.
За щитами тоже стояли люди, по всей видимости, те, кому или не хватило билетов, или не на что было их купить. Они тоже вопили вместе со всеми. Ит и Скрипач стали лихорадочно озираться, через секунду Скрипач мотнул головой куда-то в сторону – и Ит увидел. Около деревьев, метрах в ста от площадки, стоял небольшой закрытый грузовик с работающим двигателем.
– Приготовься, – беззвучно произнес Ит.
– Ты не сможешь, – жестко ответил Скрипач. – Жди здесь.
Ит кивнул – да, на тот рывок, о котором они говорили, его сейчас явно бы не хватило. Только бы рыжий не подставился, этого еще недоставало…
– Смотреть, – приказал он. – Рыжий, смотреть!!!
– Рюкзак. – Ит подхватил и забросил рюкзак за спину. Скрипач поднял голову, напряженно вслушиваясь.
– Я пошел. – Он кинул на Ита быстрый взгляд и направился в сторону деревьев. Не к самому грузовику, нет, просто примерно в том же направлении. Ит знал, что будет дальше, – подобные вещи он умел делать и сам. И сейчас бы сделал, если бы был здоров.
От площадки к грузовику спешно шли три человека – распорядитель с своем нелепом малиновом пиджаке и сотрудники «специальной службы», без труда несущие носилки, на которых лежало тело, наспех завернутое в брезент, который, впрочем, уже успел пропитаться кровью. «Сотрудники» втащили носилки в машину, сели в кузов сами, малиновый толстяк влез в кабину, и грузовик тут же тронулся – никто не заметил, как к машине метнулась на огромной скорости человеческая тень. Никто, кроме Ита, который знал, что сейчас грузовик повезет под днищем еще одного пассажира. Классика жанра, подсадка – между прочим, срабатывает и в гораздо более продвинутых мирах, с гораздо более сложной техникой… только технике желательно сказать, что никого нет. Ну, за этим дело не станет. Впрочем, тут и говорить ничего не надо, все слишком просто.
Ит проводил грузовик взглядом, потом медленно пошел обратно. Люди расходились, подсобные рабочие складывали в тележки стулья. Начал накрапывать дождь, сначала совсем слабый, но вскоре набравший силу.
Ит подошел к площадке, посмотрел на свежий кровавый след. Оглянулся. Рабочие стояли поодаль и на него никакого внимания не обращали. Ит невозмутимо пошел вперед, переступил через границу каменного поля и направился прямо к следу. Он шел уверенно, без поспешности, поэтому заметили, что он ходит там, где не положено, уже после того, как измазанный кровью небольшой камень лег в его карман.
– Эй, вали оттуда! – Ит, впрочем, уже и сам шел обратно. – Тут нельзя ходить! Частная собственность!..
– Простите, я не знал, – спокойно ответил Ит. – Можно посидеть с краю, под тентом? Дождь сильный.
– Ааа… Ну посиди, – смилостивился говоривший – пожилой мужчина, накрывающий чехлом бутафорскую «пушку». – Представление-то смотрел?
– Смотрел, – кивнул Ит.
– Ну и как тебе?..
– Не знаю. – Ит пожал плечами.
– А по мне, так та еще пакость, – поморщился старик.
– Почему? – живо спросил Ит.
– Эх, парень… Гости, они ж всегда помирают. Разве ж это хорошо – гонки устраивать? – наставительно сказал тот. – Придумали, черти, марсиан каких-то… нет бы просто подойти да придушить, чтоб не мучился лишнего.
Ит внимательно посмотрел на него, чуть склонив к плечу голову.
– А откуда вы знаете? – поинтересовался он.
– Так я тут, почитай, двадцать пять лет работаю, – вздохнул старик. – Раньше тут не так было. Ну, пока место это «Глобал» не купил.
– Кто купил? – не понял Ит.
– Да нынешний хозяин. Хитрые они, черти… но хоть платят ничего так, нормально. «Глобал транзит» его купил, точнее, его хозяин, Пол Эрменхильдо Теодуло. – Старик закашлялся и прибавил вполголоса, чтобы не слышали грузчики: – Теодуло этот, испанец проклятый, все и затеял.
– Ничего себе, – протянул Ит. – И пушку тоже он придумал?
– Да ну тебя, тупой ты, что ли? Пушка эта – видимость одна, – хихикнул старик. Поправил чехол и принялся застегивать на нем латунные пряжки.
– А она что, не работает? – решил прикинуться дураком Ит.
– И правда тупой. Говорю ж тебе, видимость это. Нечему тут работать, просто железяки всякие вместе свинчены. Ты сам откуда приехал?
– Из Рио-Ранчо, – ответил Ит.
– То-то я и смотрю, загорелый какой… и дурак. Потому что деревня этот ваш Рио-Ранчо, – проворчал старик. – У вас чего, гостей не бывает, что ли?
– Не-а, – покачал головой Ит. – У нас не бывает. Тихо у нас.
– Ну, тогда понятно. – Старик уже терял к собеседнику всякий интерес.
– А вы не знаете… – Ит замялся. – Если эти гости не с Марса, то откуда же они тогда?
– Откуда? – Старик пожевал губами. – Кто ж их знает. Откуда-нибудь со звезд, наверное. Или вообще из другой вселенной.
– Это как? – удивился Ит.
– Ну, читал я где-то, что Вселенная наша не одна, а много их. Вот гости, видать, откуда-то из другой и вываливаются. – Старик с сожалением посмотрел на собеседника. – Ладно, парень, пойду я. Извини, дела.
– А можно посидеть, пока дождь? – Ит прижал к груди потасканный рюкзак. – Боюсь, вещи промокнут, а брат придет и ругаться будет.
– Ладно, сиди, – смилостивился старик. – Только с краю, не ходи на центр. Это я такой добрый, а другие запросто за это взгреют.
– Спасибо. Конечно, – забормотал, униженно кивая, Ит. Заискивающе улыбнулся…
…и на долю секунды перешел в ускоренный режим, снимая со старика личину – просто так, на всякий случай. Фред Джонсон, семьдесят пять лет, живет тут же, на Манхэттене, неподалеку, имеет дочь, двух внуков, работает сторожем в парке, по совместительству подвизался к работе на этой площадке. Нуждается. Ветеран войны, произошедшей тридцать четыре года назад с Санди Маунтан, лишен пенсии и пособия по причине несогласия с политикой правительства, отказался от наград. Из еды предпочитает мясное рагу, индейку и молочное суфле. Жена умерла двадцать лет назад, попала под машину. Очень любит внуков и сильно сердит на дочь, которую считает законченной бездельницей…
Время пошло с нормальной скоростью.
– Да не за что, – улыбнулся старик. – Расскажешь потом друзьям в своем Рио-Ранчо, что живого марсианина видел.
– Расскажу, – подтвердил Ит. Проводил удаляющегося старика взглядом, быстро перебросил новую личину в архив к уже имеющимся, сел поудобнее и попробовал привести в порядок разбегающиеся мысли.
Итак, что получается…
О чем, для начала, говорят законы Линца? Ит наморщил лоб. Сейчас. В памяти услужливо всплыло то, что требовалось. Курс, который читал сначала Фэб, а затем (их пятерке тогда несказанно повезло) непосредственно сам Линц, философ, социолог, теоретик – один из создателей алгоритмов поведения работников Официальной Службы в нештатных ситуациях.
Законы Линца
1. Случайностей не бывает
2. Каждое явление – часть системы
3. Каждое явление может принадлежать неограниченному числу систем
4. Явления не статичны. Каждое явление может выполнять в системе предикативную функцию, являясь при этом одновременно главным элементом другой системы
5. Задача исследователя заключается в определении систем принадлежности явления
6. Следовательно, любое явление обязано быть рассмотрено со следующих позиций
– статичность (прогресс, регресс, стазис)
– динамика (нисходящее или восходящее движение – конструкция, деструкция, и т. д.)
– математическая составляющая (общие характеристики, закономерности)
– логическая составляющая (для групп социума, мотивация, приведение идеи к абсурду)
– этическая составляющая (для групп социума, конструкция, деструкция)
– социальная составляющая (для метагрупп социума, предварительный прогноз, основанный на данных анализа)
Замечание Линца:
«Некоторые явления не стоит пробовать на вкус, особенно если говорить о всех видах революций, войнах… или о червях, способных разрушить изнутри любое благое дело» (с)
Хорошо. Ит прикрыл глаза, сосредоточился.
Первое – мы тут оказались все-таки не случайно. И происходящее тут – тоже не случайно. Допускаем? Видимо, да.
Второе – уже сложнее. Частью какой именно системы может являться происходящее? Контроль?.. То, что я видел Сэфес, ничего не доказывает. То есть доказывает только одно – я видел Сэфес. То есть то, что мы наблюдаем, может иметь отношение к Контролирующим.
Поехали дальше.
С третьим еще предстоит разобраться, потому что функция этого явления пока выглядит только как переброска объекта (Ит поморщился) из одной точки в другую. Ладно, это оставим на потом. К каким еще системам оно принадлежит, понять навскидку не получится.
Четвертое. Гости – элемент системы. Только элемент. И явно не ключевой. Побочный. Почему? Потому что главный элемент – такие вот площадки, а не гости. То есть гости – предикат. И я сам тоже точно такой же предикат, а вовсе не субъект, что бы я сам о себе ни думал. Вернее, предикат они, вероятно, только для этой системы. Для какой-то другой они, конечно, главные элементы.
Определять системы принадлежности рано, но можно для начала сопоставить факты – например, то, что эта площадка, на которой я сейчас сижу, работает во вполне определенном ритме и население устраивает из появления гостя настоящее шоу. А площадка в Домодедове работает неритмично. Но в то же время и одна, и вторая площадка идентичны по своим функциям. Хорошо, это мы обдумаем позднее, и лучше вместе.
Остается шестое.
Статичность? Определенно, это статика. Ни от Васильича, ни от кого-то другого они ни разу не слышали, что где-то появилась новая площадка. Площадки просто есть. В количестве. То есть явление существует уже давно (насколько давно?) и не развивается. Но и не деградирует, потому что об исчезновении площадок тоже никто не говорил.
Динамика? Судя по сегодняшнему шоу, она минимально деструктивная. То есть ее практически нет.
Математика. Полный провал, нет данных. По возвращении в Москву этим вопросом нужно будет заняться вплотную – Васильич упомянул о смежном институте, значит, нам туда.
Логика для мини-групп?.. Влияние болтается где-то вокруг нуля. Тот же Фред Джонсон, например, имеет с гостей приработок в виде дополнительной платы за растаскивание стульев и приведения в порядок площадки. Шофер, который увез тело, тоже имеет за это какую-то плату. А потной толстухе Васильич подарил триста рублей… Нет, это просто смешно. Если группы и есть, то я сейчас ищу их явно не там, и стоит пока что оставить это занятие. Тоже вместе и тоже потом.
Этика? Опять то же самое. Тут из появления гостя устроили шоу, а в Домодедове с него снимут шмотки и сбегут. Еще где-то гостя попробуют лечить, а в другом месте – сунут в банку со спиртом и отправят в Германию для изучения, в обмен на что-то более полезное, чем мертвое тело.
Социальная составляющая… Сложно сказать. Пока нет данных, но, чувствуется, никаких особенных открытий не предвидится – к гостям относятся как небольшому неизбежному злу, типа дождя или града. Есть – хорошо, нет – еще лучше. Гости не влияют практически ни на что, судя по всему. Они не доминанта. Они – явление среднего порядка, обыденность, рутина.
Ит открыл глаза и с печалью посмотрел на кровавый след, уже ставший бурым. Тент в некоторых местах подтекал, размывая засыхающую кровь.
«Интересно, я полз или нет? – отрешенно подумал он. – Наверное, нет. Хотя как знать. Может быть, тоже… так же… но я ничего не помню. Нет, наверное. Впрочем, это-то как раз просто выяснить. Хотя зачем?.. А вообще странное ощущение. Словно у Линца что-то пропущено в рассуждениях. Чего-то не хватает… Может быть, фактора личности? – Ит оглянулся. – Почему я попал сюда? Потому что решил, что остался один, что меня предали. Потому что в тот момент я страстно желал только одного – чтобы меня не стало. Ведь так? Вот это мое желание может играть какую-то роль в том, что случилось? Вполне может. И вообще, если это отработка, то впервые в жизни мы попали в отработку, на которую завязаны сами, и это… черт, это страшно. Но еще страшнее то, что, как выясняется, на нее завязаны гибнущие тут люди».
Скрипач вернулся под вечер, усталый и злой, как собака. Все это время Ит просидел неподалеку от площадки – сначала под тентом, потом, когда кончился дождь, на лавочке под ближайшими деревьями.
– Что-то узнал? – спросил Ит.
– Узнал, – скривился Скрипач. – Ничего хорошего. Но все потом.
– Тот Сэфес… – начал Ит.
– Умер. – Скрипач опустил глаза. – Как я понял, поперхнулся собственной кровью. То есть он был жив, когда приехали, но потом… Ит, я позже расскажу. Хорошо?
Ит неподвижно смотрел на Скрипача.
– Он хотя бы не мучился, как другие, – спустя полминуты произнес он. – Судя по тому, что мы видели, и по тому, что говорил Федор Васильевич…
– Ит, замолчи, а? – попросил рыжий. – Как ты сам?
– Ночью спать не получится, – честно предупредил Ит.
– Это я уже понял…
Обратно в гостиницу они добирались в гробовом молчании. И так же молчали весь вечер и почти всю ночь – разве что Скрипач, помогая Иту продышаться, сказал что-то успокаивающее, но коротко и почти беззвучно.
…А на следующий день пришла информация, что колонна спешно становится под погрузку и через трое суток отбывает – ситуация с «санди» стремительно выходила из-под контроля…
07
Москва, НИИ БВФЖ
Теория Роберты Ольшанской
Большое межведомственное совещание назначили на шесть вечера, потому что оно обещало стать событием необычным и не рядовым, а днем многие сотрудники были слишком заняты, чтобы терять несколько рабочих часов на болтовню, да и крысы лабораторные тоже не могли ждать, пока люди нагово-рятся.
Объявления висели, почитай, на каждом углу уже с неделю. Но самым интересным было, несомненно, то, что инициаторами сего события, всколыхнувшего стоялое болото Котельнической высотки, оказались те самые гости, о которых уже полгода ходили по всем местным институтам самые разнообразные слухи. И что они работали шоферами. И что у одного из них опухоль мозга. И что они ограбили сберкассу где-то под Тулой и на эти деньги подарили Васильичу «Ватерфорд». И что они уже успели крупно поцапаться с Минздравом и Ространсом. И что один из них, по слухам, хотел купить «БЛЗ», но ему не продали. И что они записались в три самые крупные библиотеки в городе и в день прочитывают по тому, а то и по два. И что они снимают комнату у бабы Леры и у них до утра горит свет, и к чему бы это?.. Поговаривали даже, что, судя по активности, это не гости вовсе, а какие-то засланные черти.
Чего только не говорили.
Ну, на то и люди, чтобы говорить.
Без разговоров, ясное дело, нигде не обходится.
…К пяти часам начал подтягиваться народ из «больших». Прибыл на закрытом катере замминистра Минздрава, чуть позже причалила выкрашенная в желтый цвет лодка главы управления Ространса, следом почти одновременно прибыли представители еще нескольких ведомств – Топливной энергетики, Министерства иностранных дел, военной промышленности.
Допуск, к вящей радости рядовых сотрудников, оказался свободным, и народу в самую большую аудиторию высотки набилось под завязку. Первые ряды, как водится, занимало руководство и приглашенные гости, а дальше начиналась каша из всех подряд – от мелкого начальства, типа завлабов, до мэнээсов и лаборантов.
Взгляды всех были устремлены на кафедру, рядом с которой кто-то установил длинный стол, которому тут быть не полагалось. Стол интриговал. На нем явно что-то стояло, причем в довольно большом количестве, но разглядеть это что-то не представлялось возможным – стол пока что укрывал значительных размеров кусок брезента защитного цвета. Зал потихонечку гудел, народ переговаривался, перешептывался. Первые ряды, однако, хранили достойное молчание. Как выяснилось впоследствии, не зря.
Наконец появились и сами виновники предстоящего действа. Сначала на сцену рядом с кафедрой поднялся Федор Васильевич Томанов, всем хорошо известный, потом – его помощник Данил, о котором, как водится, тоже поговаривали разное и не всегда необоснованное, затем вышел никому не знакомый молодой парень, стыдливо и робко улыбающийся, а затем – и главные виновники, тоже всем известные Ит и Скрипач. Выглядели они непривычно и более чем достойно – белые рубашки, черные отутюженные брюки, и у одного, и у другого – аккуратно причесанные волосы (в высотке все уже привыкли, что если видишь в коридоре растрепанное пугало – это точно будет один из них).
С галерки раздался громкий голос, принадлежащий кому-то из грузчиков:
– Здорово, мужики! А ну, задайте им перцу всем!..
– Тихо! – строго приказал Федор Васильевич, поднимая руку. Зал стал постепенно замолкать, ровный гул голосов перешел в шорох, шепот, а потом и вовсе прекратился. – Так, товарищи. Позвольте мне открыть первое межведомственное заседание, посвященное на этот раз проблемам безопасности организации международного транспортного сообщения.
Вот это был сюрприз. По крайней мере, для той части аудитории, которая о теме была не осведомлена. Ожидали, пожалуй, чего угодно, но только не этого.
– Как вам всем известно, с транспортным сообщением у нас существует ряд проблем, – продолжил Федор Васильевич. В зале захихикали, кто-то громким шепотом произнес: «Так оно у нас вообще само по себе – одна большая проблема». – И наши уважаемые гости, в силу обстоятельств досконально изучившие этот вопрос, подготовили за прошедшие два месяца ряд докладов, для каждого ведомства. Конечно, сегодня они их все зачитывать не будут, это заняло бы слишком много времени, но в общих чертах вы с тематикой этих докладов ознакомитесь. Ит, Скрипач, прошу вас…
Он сошел с кафедры, коротко улыбнулся Даниле и сел за стол президиума. Ит и Скрипач одновременно встали.
– Пожалуй, начну я. – Ит выпрямился и обвел аудиторию внимательным цепким взглядом. – С вашего позволения, я опущу предисловие, а также причины, по которым мы, оказавшись здесь, попали водителями в караван к уважаемому Николаю Григорьевичу, вон он сидит, во втором ряду. Начать я хочу с эпизода, который произошел, когда наш караван четыре месяца назад подвергся нападению при переходе по трассе Нью-Йорк – Москва. Всем вам из газет отлично известно, что граждане государства Санди Маунтан систематически нападают на проходящие мимо их территории колонны…
Гул голосов в зале – да, мол, известно, а как же.
– Так вот. Наша колонна исключением не стала. «Санди» напали на нас ночью, завязалась драка, в результате которой нападение мы все-таки отбили, но один из наших водителей был убит, а второй – получил серьезные ранения. Настолько серьезные, что транспортировать его было нельзя больше суток. Ваня, подойди сюда, пожалуйста.
Застенчивый молодой человек неловко встал и вышел к кафедре.
– Сними рубашку, – приказал Ит.
Ваня расстегнул пуговицы, стащил кое-как рубашку, постоял неподвижно, потом повернулся спиной – зал сдавленно ахнул.
– Ну да, для тех, кто не осведомлен, могу объяснить – выходное отверстие от пули всегда выглядит страшнее, чем входное. Одевайся, Вань, спасибо… Так вот. Если без лишних подробностей – мы со Скрипачом остались с Иваном, оказали ему помощь, как сумели, а потом на скутере восемнадцать часов догоняли колонну.
Слова, слова, слова… Посадить бы вас, дорогие товарищи, за руль на восемнадцать часов, и по дамбе, где ни намека на тень, по солнышку – часиков десять… по сорокаградусной жаре, и с человеком в полубессознательном состоянии – за спиной… а ночью было еще веселее – фару, единственную фару с этого скутера – на лоб тому, кто ее туда прикрутил!.. Были бы мы оба не гермо, а люди, уехали бы в море. С гарантией. Потому что луна в ущербе и не видно ни хрена. То есть совсем ни хрена. Абсолютно.
– Собственно, сейчас речь не об этом, а о том, с помощью чего мы эту помощь Ивану оказывали, – продолжил Ит. – Скрипач, прошу.
Скрипач приветственно улыбнулся залу и выудил из-под брезента небольшую клеенчатую коробочку с красным крестом на крышке. Поднял вверх, продемонстрировал собравшимся и поставил на стол президиума.
– Начнем, – сказал он. – Итак. «Аптечка автомобильная». Комплектация одобрена Минздравом еще десять лет назад. Ну что, заглянем внутрь?
– Заглянем! – выкрикнул молодой женский голос с галерки.
– Отлично. Приступаем. Вата стерильная, одна упаковка. Бинт стерильный, две упаковки. К слову, на Ваньку мы извели десяток, и все равно не хватило, пришлось обе майки туда же… Бинт не стерильный – две упаковки. Ладно, сойдет… Так, это еще бинты, просто разных размеров, и это в принципе нормально. Жгут, пластырь, йод, зеленка, перекись водорода и прочая ерунда, годная лишь на то, чтобы вылечить пару-тройку царапин или помочь расчувствовавшейся дамочке средних лет. А вот дальше начинается самое интересное. Это, дорогие товарищи, лекарства, которые положено возить с собой. Причем вот эта аптечка – не рядовая, это та, что у караванного. У водителей аптечки попроще, там таблетки, и чаще всего просроченные. То есть она, аптечка эта, одна такая на всю колонну, а в колонне – от шести до десяти машин, как вам известно. Оглашаю…
– Ну?!
– Но-шпа, десять ампул. – Скрипач вытащил картонную упаковку. – Хорошая вещь, согласен. Анальгин, десять ампул. Тоже сойдет, но при введении, кто не знает, штука болезненная, и очень. Димедрол, десять ампул. Универсальная вакцина, десять шприц-тюбиков. Нашатырь, десять ампул. Шприцы, три штуки. Спирт медицинский, спирт камфарный, мазь глазная, мазь «Лазурь».
Скрипач замолчал.
– А дальше? – спросил кто-то.
– А это все, – невозмутимо ответил Скрипач. – И вот теперь я хочу от людей компетентных услышать ответ на вопрос, который сейчас задам. Как при пулевом ранении надо использовать смазку для пид…асов?
Несколько секунд зал молчал, а потом захохотал так, что затряслись стекла, а хрусталики на большой люстре, висящей в зале, зазвенели. Со дня постройки этот зал не слышал такого смеха. Скрипач невозмутимо ждал, когда смех стихнет, а затем продолжил:
– Даже человеку неискушенному видно, что в этой, с позволения сказать, аптечке, отсутствуют антибиотики, начисто. Что там нет препаратов для помощи при кровопотере. Что там нет ничего, что могло бы облегчить страдания человека при болевом шоке – анальгин в данном случае просто смешон. Что там нет намека на нормальные сердечные лекарства – нет ни камфары, ни производных…
– А теперь уже серьезно и по делу. – Ит вышел из-за кафедры и встал рядом со Скрипачом. – Ивана спасло лишь то, что, когда мы уходили, Федор Васильевич дал нам с собой кое-какие препараты. Вернее, он дал их мне – у меня есть определенные проблемы со здоровьем. Мне эти лекарства не пригодились, а Ване – спасли жизнь. Потому что, если бы в моем рюкзаке не лежали сульфокамфакаин атропин и адреналин, и не имей мы со Скрипачом представления, как правильно со всем этим обращаться, Ваня так и остался бы там, на дамбе. Мертвым.
В зале повисла тишина.
– Вопрос очень серьезный. – Ит окинул взглядом первые ряды, глаза его нехорошо сузились. – Вы понимаете, что из-за этой чудовищной и преступной безалаберности гибнут люди? Ваши люди, граждане вашего государства. Поднимите статистику по случаям смертей среди водителей… хотя можете этого не делать, в отчете для Минздрава все есть. Караванные к подобным ситуациям не подготовлены – умеющий делать внутривенные уколы Николай редкое исключение, остальные не умеют и этого. О реанимации у большинства караванных и их помощников – представления весьма туманные, некоторые утопленников до сих пор на простынях откачивают. Лекарств нет, подготовка нулевая, а результат?.. Когда мы первые сутки сидели с Ваней на дамбе, мимо нас прошла колонна из Франции, и они очень помогли нам. Остановили караван и дали вот это…
Скрипач выудил из-под брезента три пустых пластиковых мешка с трубками.
– Одноразовые капельницы, – пояснил он. – Внутри, судя по надписям, были раствор хлорида натрия и раствор глюкозы. Дорогие товарищи из Минздрава, – нежно сказал он, но нежность эта была в тот момент нежностью гремучей змеи. – Вам не стыдно? Вот вы сидите тут, мы стоим перед вами, Ваня, который выжил волей случая, сидит перед вами, и я спрашиваю – вам не стыдно?! И за Россию не стыдно? – Голос его зазвенел, как сталь. – Какого рожна вы делаете то, что делаете?! Почему, вашу мать, универсальную вакцину можно запихивать в одноразовые шприцы-тюбики, а адреналин – нельзя?! Почему нельзя напечатать брошюрки с алгоритмами действий в экстренных случаях и поместить в каждую аптечку? Подробных алгоритмов, с дозировками, ответами, подсказками? Почему нельзя оторвать жопу от стула и провести хороший инструктаж с теми же старшими караванными?
– Колонна идет в Штаты почти месяц. – Ит побарабанил по столу пальцами. – Вы понимаете, что происходит в результате? Вы теряете не только людей, вы теряете еще и деньги. Причем немалые. Каждый погибший водитель, каждая потерянная машина – это убытки. Данные по потере средств – в докладе для Минфина. И предварительный расчет по всем изменениям – тоже. Так вот, дорогие товарищи из Минздрава. Минфин проект одобрил. Средства у вас будут – и на обновление аптечек, и на брошюры, и на ликбез для шоферов и старших караванных. Вопросы есть?
– Зачем вы это делаете? – спросил грузный пожилой человек с первого ряда. – Какая вам самим от этого польза?
Ит улыбнулся.
– Нам людей жалко, – ответил он невозмутимо. – А вам нет?
Ответом ему было молчание.
Ит и Скрипач переглянулись.
– Продолжим? – спросил Скрипач. – Или перерыв?
– Продолжим, – ответил Ит. – Если сделать перерыв, может сбежать Ространс, а мне бы этого не хотелось.
Зал снова засмеялся.
– Хорошо, продолжаем. – Скрипач снова подошел к столу, покрытому брезентом, и вытащил из-под него следующий предмет, при виде которого стихший было зал захохотал снова. Скрипач держал в руках столешницу – обычную столешницу, на которой чья-то нетвердая рука вывела масляной краской «Кафе Колокольчик».
– «Кафе Колокольчик», – прочел Скрипач специально для галерки, откуда доносились крики, что им не видно, чего там написано. – А теперь внимание! Фокус! Та-дам!!!
Он перевернул крышку другой стороной, и зал смог прочесть обрывок надписи, сделанной желтой краской: «….енность…транс…..гор… сквы».
– Даю перевод. Изначально эта надпись звучала как «Собственность Ространса терминала города Москвы». Знаете, чем была эта хреновина в молодости?
Скрипач обвел взглядом притихший зал.
– Люди, ау! Это антивандальный щит с «БЛЗ», – пояснил Скрипач. – Таких, с позволения сказать, столов мы с Итом в городе обнаружили больше тысячи. С помощью, конечно, сами мы бы до второго пришествия ходили по городу и роняли под столы сигареты. Так вот. Параллельно с работой по комплектации аптечек мы провели маленькое расследование, в результате которого обнаружили героя, давшего городу эти замечательные столы. Хорошие столы, крепкие. Устойчивые. Надежные. К сожалению, героя мы вам показать не сможем, но все вы, если захотите, прочтете о нем в завтрашнем выпуске «Российской Правды» – суд состоялся вчера, приговор вынесен. Кому интересно, этот герой – заместитель руководителя организации. Прошлого, замечу. А теперь вопрос к Ространсу – новые щиты будут или как? Вот эта вот замечательная дырка у меня на руке, – Скрипач закатал рукав левой и продемонстрировал залу длинный неаккуратный рубец, – получена потому, что в кабину полез какой-то восточный красавец с длинным ножиком. Что греха таить, подставился я специально, дырка эта мне была нужна исключительно для демонстрации… но если бы на моем месте сидел простой человек, ему бы запросто перерезали горло.
– А с красавцем что стало? – выкрикнули из средних рядов.
– Красавца я снял из пистолета, – сообщил Ит. – Еще вопросы есть?
Зал загалдел, зашумел. Пользуясь возникшей передышкой, Федор Васильевич украдкой налил в стакан воды и протянул Иту. Тот кивнул, отпил глоток, поставил стакан на край стола и продолжил:
– Я повторю – уважаемые представители Ространса, вы обеспечите колонны щитами или нет? Деньги у вас на это найдутся, не прибедняйтесь.
– Обеспечим, – послышался голос из первого ряда. Зал тут же стих, как по мановению волшебной палочки. – Ваш доклад уже прочитан и одобрен, и я не понимаю, для чего нужно было устраивать это унизительное представление?
– Для того чтобы вам впредь неповадно было, – зло сказал Скрипач. – Вы хороший человек, Павел Геннадьевич, но вы сумели нас разозлить и практически заставили своим бездействием выполнять работу за вас. То, что сделали мы, должны были сделать вы. Да, да, вы! И если нам придется совместно работать дальше, знайте – мы вас уважаем, но это не значит, что мы дадим в подобной ситуации слабину. Речь идет о жизни людей. Об их безопасности.
– Зря я тогда вас в колонну направил, – проворчал Павел Геннадьевич в ответ. – Если бы я знал, во что это выльется в результате…
– А во что это вылилось? – с интересом спросил Ит. – В то, что Иван остался в живых? В то, что мы, сходив в четыре рейса, решили ряд проблем, до которых у вас руки годами не доходили? Или в то, что сейчас вам в лицо сказана не совсем приятная правда?
– Ладно, сдаюсь. – Павел Геннадьевич усмехнулся. – Уели, признаю. Но я все равно не понимаю, для чего вы это делаете? Вам-то какой резон?
– Могу объяснить. – Ит обошел стол, встал перед ним. – Как вам известно, мы – гости. Мы попали сюда случайно, и так оказалось, что ваш мир нам небезразличен. В частности – небезразлична Россия. По роду своей деятельности мы оба являемся мобильными агентами так называемой Официальной Службы, и работа для нас является неотъемлемой частью жизни. Как только обстоятельства изменились, мы начали работать. Сначала смотрели, наблюдали и только сейчас стали осторожно и очень избирательно действовать.
– Но почему? – крикнул кто-то.
– Это дело принципа, и это дело чести, – просто ответил Ит. – Принцип очень простой – «не проходи мимо». Если в твоих силах изменить хоть что-то к лучшему – не проходи мимо. С честью тоже все понятно, думаю. Жить надо так, чтобы не было за это стыдно. Сейчас мы начинаем работу, чтобы найти дорогу домой. После того как уйдем мы, сюда обязательно придут…
– Кто придет? – требовательно спросил из зала женский голос.
– Много кто, – усмехнулся Ит. – Но до этого пока что далеко. Придут, не сомневайтесь. И, я думаю, помогут – ситуация, которую мы наблюдаем в вашем мире, является так называемой нестандартной. Причем по такому количеству параметров, что ни мой напарник, ни я даже не предполагали, что подобное может существовать.
– А что нам это даст? – Ит обратил внимание, что спрашивает одна и та же женщина, сидящая в середине зала, почти по центру. Он присмотрелся. Невысокая, полная, некрасивая, но в то же время что-то в ней было – и в глазах, и в какой-то скрытой яростности, с которой она задавала вопросы. – Для чего сюда нужно кому-то приходить?
– Что даст? – переспросил он. – Даст многое. От лекарств, способных вылечить рак и полиомиелит, до… до проблемы с гостями. Или вы хотите сказать, что этой проблемы не существует?
Женщина не ответила, села на свое место и впилась в Ита внимательным взглядом.
– Сильна, – шепнул Скрипач. – Этакая Эдри в человеческом варианте…
– Потом, – столь же тихо ответил Ит. И добавил, уже в голос: – Товарищ… простите, как вас зовут?
– Меня зовут Роберта Михайловна, – ответила женщина.
– Очень приятно, – кивнул Ит. – Так вот, Роберта Михайловна, я так понимаю, что вас настораживает возможность того, что в дела вашего мира кто-то вмешается. Я прав?
– Да, вы правы. – Женщина снова встала. – Мне совсем не улыбается перспектива осознавать, что сначала наша страна, а потом и весь мир будет плясать под дудку вашей Официальной Службы.
– Товарищ Ольшанская, прекратите! – рявкнул со своего места Федор Васильевич. – Что вы себе позволяете?!
– Все нормально, – остановил его Ит. – Роберта Михайловна, вам не о чем волноваться. Деятельность Официальной Службы строго регламентирована, и вы можете не сомневаться в том, что никто не собирается посягать ни на свободу мира, ни на свободу России в частности. Скорее всего вам будет недостаточно моего честного слова, но я готов предоставить вам любые гарантии, в том числе – дать полный свод законов, в соответствии с которыми мы действуем.
– Дайте, – произнесла женщина.
– Хорошо. Как вас найти?
– У Томанова спросите, – неприязненно ответила она. – Он в курсе.
– Спасибо. Что ж, продолжим? Или перерыв? – Скрипач посмотрел в зал.
– Рыжий, перерыв давай, курить охота, сил нет! – закричали с галерки.
– Ну, перерыв так перерыв, – пожал плечами Скрипач. – Только давайте-ка я сразу поясню, о чем будет вторая часть. Она, увы, более скучная. Речь пойдет об экономии топлива на длинных маршрутах и о присадках к этому самому топливу. Также есть ряд вопросов по оружию, которое используется в колоннах. И – у нас есть новые сведения по гостям. Так что вторая часть будет интересна представителям Военной промышленности, Ространса, Минздрава и БВФЖ. По крайней мере, на этом этапе. Кому не охота слушать мутотень, которую мы тут собираемся развести, может нас покинуть – возражать не будем. Ага?
– Ага! – заорали с галерки. – Ребята, молодцы!.. Спасибо! И за Ваньку тоже спасибо!..
Рыжий помахал галерке рукой, Ит усмехнулся.
– Всегда пожалуйста! – крикнул он в ответ. – Ленин, мы к вам потом заскочим, попозже! Ты рефлектор вроде обещал…
– Принес, под кроватью моей стоит! – проорал сверху тот. – Если меня не застанешь, сам забери!..
Ит кивнул, повернулся к столу, взял стакан и залпом допил воду. Народ потихоньку выходил из зала, оживленно переговариваясь.
– А я думал, вы после доклада ко мне зайдете, – удивился Федор Васильевич.
– Зайдем, – кивнул Скрипач. – Только сначала заберем рефлектор. Ит задрал уже своей простудой, у нас дубак в комнате просто адский, она ж летняя…
* * *
После доклада, который затянулся в результате чуть ли не до десяти вечера, их отловил Федор Васильевич и буквально силой затащил в свой кабинет. Время было позднее, время было зимнее, на улице шел проливной дождь, и оба в конце концов все-таки соблазнились горячим чаем с бутербродами.
Пока шли, выяснилось, что Ит, оказывается, уже несколько дней носится по городу с температурой под тридцать восемь и бронхитом. Федор Васильевич обругал его последними словами, но Ит в ответ только махнул рукой – дел оказалось невпроворот, сейчас, после выступления, предстояло еще где-то с месяц заниматься инструктажем и проверкой производства, а потом…
– Так. В ближайшую неделю вы будете заниматься своим здоровьем, – отрезал Федор Васильевич. Говорил он строго, в голосе его звучало явственное раздражение. – Что у вас за комната такая?
– Нормальная комната, – ответил Ит. – Маленькая, рядом с каналом номер шесть. На первом этаже. Просто в ней сейчас холодно, вот и все.
– Гм. – Федор Васильевич задумался. – Давайте поступим следующим образом. Сегодня переночуете у меня, ну, в кабинете, на диване, а завтра подыщу вам какое-нибудь жилье. После того, что вы рассказали о гостях… Думается, дальше нам предстоит работать вместе, поэтому я хотел бы иметь возможность видеть вас постоянно, да и…
– И за Итом надо приглядывать, согласен, – продолжил Скрипач его мысль. – Знаете, что он сделал? Почему заболел? Молчи, урод!.. Он свитер подарил. И несколько дней подряд таскался под дождем в рубашке и тонкой куртке. А мне ничего не сказал.
– Да, подарил, – огрызнулся Ит. – Потому что там этот свитер нужнее…
Он закашлялся и виновато посмотрел на Скрипача.
– Дохай, дохай, – покивал тот. – Альтруист фигов. Взял бы ремень и выдрал бы тебя! Пряжкой по спине!.. Чтобы потом думал, прежде чем свои вещи черт-те кому отдавать.
Федор Васильевич осуждающе покачал головой.
– Давайте по чаю, и ложитесь, – приказал он. – Но доклад ваш… Да, вы всех порвали. И как только успели за два месяца все это провернуть? Уму непостижимо.
– Да ничего особенного, – ответил Ит. – Побегать, конечно, пришлось. И почитать. Но знаете, когда мозги чем-то заняты, жить легче. Некогда заостряться на том… на чем иногда лучше не заостряться.
– Может быть, вы отчасти и правы, но с бронхитом шутить не стоит, особенно после того, что с вами было. – Федор Васильевич включил электрический чайник, вытащил из ящика хлеб и сыр и взялся за изготовление бутербродов.
– Как ваша жена поживает? – поинтересовался Скрипач.
– Замечательно, благодарю… – рассеянно ответил Федор Васильевич. – Ругает меня порой за то, что задерживаюсь, но это, думаю, в порядке вещей. Я и сам волнуюсь, когда она куда-то пропадает.
Жена Федора Васильевича, Галина, работала в другом районе города, на Пресне. Она руководила большой научной библиотекой и тоже иногда непозволительно задерживалась – непозволительно с точки зрения мужа, конечно. Эти задержки, собственно, являлись единственным источником конфликтов в семье. В другое время супруги практически не ссорились.
– Я совсем забыл. Привез для нее три книги, надо бы передать. – Скрипач, не дожидаясь приглашения, подцепил один из бутербродов и откусил изрядный кусок. – Моамжет бы… за…тра?
– Не говори с набитым ртом, – упрекнул его Ит. – Завтра, конечно, не сегодня же. Если сегодня, то час пробегаем.
– А ты вообще сиди! – проворчал Скрипач. – Федор Васильевич, так что за жилье-то? О чем вы говорили?
– Освободилась одна из аспирантских квартир, – пояснил тот. – Маленькая, конечно, но зато в ней, во-первых, не холодно, во-вторых, есть свой санузел, совмещенный, правда, и, в-третьих, она отлично расположена – в западном крыле. Для вас было бы идеально… но я не уверен, что вам ее удастся получить.
– Здесь? – обрадованно переспросил Ит. Тоже взял бутерброд, положил на краешек стола. – Да, это и впрямь было бы хорошо.
– Так и я про что говорю, – покачал головой Федор Васильевич. – В этом же крыле, шестой этаж…
Он не договорил, осекся, с опаской посмотрел на Ита. Тот ответил недоуменным взглядом.
– Что с вами? – спросил Федор Васильевич.
– А что со мной? – недоуменно спросил Ит.
– У вас губы синие. Дайте руку, – приказал Федор Васильевич. – Так… ногти тоже. Слушайте, а вы уверены, что это бронхит?
– Понятия не имею, – ответил Ит честно. Взял бутерброд, откусил.
– Вот что. С бегами пока что заканчиваем. Сейчас попьем чаю и съездим в Боткинскую, у меня там друг работает, нас примут. Только я позвоню сначала, а то не в его смену ночью лучше туда не соваться.
– Сегодня? – с тоской спросил Ит. Скрипач посмотрел на него с упреком, Федор Васильевич – с недоумением. – Зачем?..
– Затем, что ты – идиот, – емко ответил Скрипач. – Я тебе что говорил? А ты мне что ответил?!
– Что само пройдет. Оно и пройдет. – Ит откусил еще кусок от бутерброда. – И нечего разводить панику. Вообще-то я обещал Ольшанской, что подойду к ней завтра. Не ставьте меня в неловкое положение, пожалуйста.
– Ну и вот как с ним вообще можно нормально разговаривать? – Скрипач с тоской посмотрел на Федора Васильевича.
– Не знаю, – честно сказал тот. – Но вам явно не позавидуешь.
– Это точно. Весь день носится как угорелый, вечером сидит, читает, а ночью спать не дает – то у него приступ, то полночи кашляет так, что заснуть невозможно, – пожаловался Скрипач. – Ит, ну перестань! Не смешно уже это все, понимаешь?!
– Хорошо! – раздраженно ответил Ит. – Чай допить дадите?
– Дадим.
– Ну хоть это, слава тебе, Господи… – пробормотал он. – Из-за ерунды…
– Ит, это не ерунда. – Федор Васильевич укоризненно покачал головой. – Эта «ерунда», как вы выразились, запросто может оказаться воспалением легких. Судя по тому, что описывает Скрипач, это оно и есть.
– В больнице я не останусь, – голосом, не допускающим возражений, предупредил Ит. – Если нужно лечиться, буду лечиться. Но не там.
– Ладно, ладно, хорошо! Не там, так не там, но давайте хотя бы съездим, – попросил Федор Васильевич. – Вы что мне говорили про «Ватерфорд»? Вот и прокатимся, как я обещал.
* * *
Пневмония (а это оказалась все-таки она) неожиданно сыграла на руку – квартиру отдали без разговоров и возражений. Федор Васильевич сумел уговорить комиссию дать это жилье именно «гостям». Упомянул и доклад, и новую информацию, и то, что они собираются работать для БВФЖ, а потом присовокупил к своим словам большую стопку Итовых эпикризов и маленький белый конверт, что и решило дело окончательно.
Ит, которого в больнице продержали трое суток, невзирая на все его возражения и заверения, приехав обратно в высотку, был встречен сияющим Скрипачом, который тут же потащил его на новое место жительства. Того, похоже, восхищало буквально все: от исправного лифта до личного мусоропровода и высоких потолков.
– Это что-то с чем-то! – с восторгом говорил он, когда они поднимались наверх. – Просто как по заказу. И даже с мебелью, ты не поверишь.
– Почему не поверю? Поверю. – Ит с веселым удивлением смотрел на Скрипача. – Рыжий, что-то ты разошелся не на шутку, как я погляжу.
– Помнишь, мы с тобой в караване мечтали, что снимем комнату?
– Но мы же снимали…
– Ну да, но это еще лучше! Вот сейчас загоню тебя туда, ты будешь дома сидеть, лечиться, варить кашу, а я…
– Я не умею, – отмахнулся Ит.
– Умеешь, не ври. Ты ее варил, и не раз.
– Так это было дома, для ребенка. Мне почему-то кажется, что ты не будешь есть то, чем я кормил Фэба, когда ему было три года, – засмеялся Ит. – Понимаешь, как только он стал постарше и понял, что взрослые не всегда правы, он эту дрянь есть тут же перестал. Поэтому лучше я просто зайду в кулинарию на первом этаже и…
– Приехали. – Двери лифта открылись, и они оказались в коридоре, застланном потертой ковровой дорожкой. – Сумеешь угадать, какая наша?
– Нет, – признался Ит. – Мне накололи антибиотиков и какой-то пакости, поэтому можно я сегодня не буду играть в угадайку?
– Ладно, – смилостивился Скрипач. – Пошли. Сейчас все увидишь.
* * *
Квартира действительно оказалась что надо. Маленькая комната, всего-то девять метров, в которой стояли две кровати (настоящие матрасы, пружинные, на конском волосе и без единой полоски), узкий шкаф в углу и письменный стол, соседствовала с крошечной кухней, площади в которой было едва ли четыре метра. Стол там не помещался, зато имелась двухконфорочная газовая плита с неработающей духовкой, две табуретки и настенный шкаф, в котором обнаружились три сиротливые тарелки, явно украденные из столовой, три стакана и одна-единственная кастрюля с подгоревшим донышком. Скрипач объяснил, что стол совершенно не нужен – его с лихвой заменяет широченный подоконник.
Главным, конечно, являлось не это. Во-первых, в комнате было тепло – действительно тепло. Тепло настолько, что Иту тут же захотелось спать. Во-вторых, вид из окна открывался изумительный – Яуза, крыши, церковные купола. И, в-третьих, в квартире оказалось тихо. Так тихо, что было слышно, как лениво капает вода из плохо прикрытого крана на кухне.
Ит сел на кровать, медленно стащил с себя куртку и свитер, одолженный Скрипачом. Со вкусом потянулся, зевнул.
– Действительно здорово, – одобрил он. – И опять мы перед Васильичем в долгу, рыжий.
– Думаю, он это из-за катера, – отозвался тот. – Чаю хочешь?
– Сделай.
Скрипач ушел на кухню, а когда вернулся, обнаружил, что Ит уже спит крепким сном на неразобранной кровати. Он поставил чашки на стол и подсел к Иту. Привычно погладил по волосам, сунул под голову вторую подушку и тихонько прилег рядом. Обнял одной рукой, прижался лбом к плечу.
– Ты чего? – сонно произнес Ит.
– Соскучился, – шепотом ответил Скрипач. – Три дня всего, а я уже соскучился. Все никак не поверю, что обошлось…
Ит вздохнул, слабо шевельнулся.
– Я тоже скучал, – сказал он. – Спать нормально не мог…
– Вот и спи, я тут побуду, никуда не денусь. Жалко, что штор нет, светло очень.
– У спекулянтов достанем, потом… Рыжий, извини, вырубаюсь. Вечером медсестра явится, уколы делать… Дай я хоть пару часов посплю перед ее приходом?..
– Спи, конечно. – Скрипач снова погладил его по голове. – А все-таки мы молодцы. Много успели…
Заснувший Ит его уже не слышал. Скрипач еще немного полежал, привычно ощущая под своей ладонью биение сердца, без которого жизнь была не жизнью, а прозябанием, потом встал, укрыл Ита одеялом с другой кровати и пошел на кухню. Сел на подоконник и стал бездумно смотреть на город внизу. Мелькнула мысль – надо бы сходить в столовую или в кулинарию, чтобы разжиться чем-нибудь к ужину, но идея оставить Ита одного, пусть и ненадолго, ему не понравилась. Попросить кого-то? Это опять придется выходить… Скрипач задумался. Вот маразматик старый!.. Столько проблем решить за это время умудрился, а с простейшей дилеммой справиться не получается.
В дверь деликатно постучали. Скрипач легко спрыгнул с подоконника и пошел открывать – ему совершенно не хотелось, чтобы стук разбудил Ита.
За дверью, в полутемном коридоре, стояла женщина, которую Скрипач признал с ходу, – это оказалась их давешняя знакомая, которая задавала на докладе каверзные вопросы: Роберта Михайловна Ольшанская.
– Можно? – довольно громко спросила она, явно намереваясь войти. – Насколько я понимаю, мы теперь с вами соседствуем, и я хотела бы…
– Тшшш! – Скрипач нахмурился и прижал палец к губам. – Простите, но нельзя. И не шумите вы так, разбудите.
– Что это за странная мода – спать в три часа дня? – удивилась Роберта Михайловна.
– Это не мода, а пневмония, – рассердился Скрипач. – Человек полчаса назад из больницы приехал! У вас совесть есть?
Роберта Михайловна отступила назад, в коридор.
– Простите, не знала, – тихо ответила она. – Совесть у меня есть, не сомневайтесь. Некоторые считают, что ее даже излишне много…
– Вы тоже простите, что я… несколько резко, но поймите меня правильно. – Скрипач вышел в коридор и притворил дверь. – Вы что-то хотели?
– Да. Понимаете ли, до вас тут жила семья с ребенком, и они завели обычай шуметь чуть не до трех ночи. Радио орет, ребенок визжит, эти двое недоумков ругаются. – Она поморщилась. – Я хотела заранее попросить вас не шуметь, потому что работать в такой обстановке совершенно невозможно.
– За это можете не волноваться, – успокаивающе ответил Скрипач. – Мы тихие. Или работаем, или спим. Ит, правда, может иногда ночью выдать приступ, но они купируются достаточно легко, минут за десять, и пока что никому не мешали.
– Господи, товарищи дорогие, да вы что? – удивилась Ольшанская. – Может быть, ему с таким здоровьем лучше в больнице полежать?..
– Да все у него нормально со здоровьем, – отмахнулся Скрипач. – За исключением неоперабельной рамолиционной кисты в голове, которая вызывает ларингоспазмы, и пневмонии, которую он подхватил с неделю назад. Вы просто попали в неудачный момент…
Ольшанская несколько секунд смотрела на него неподвижно, а потом начала беззвучно хохотать, зажимая себе рот ладонью.
– Ой… – простонала Роберта Михайловна сквозь смех. – Ой, не могу… Неудачный момент… по-моему, мне повезло с соседями… Будут себе тихонечко лежать в гробу и уж точно не побеспокоят… Слушайте, – сказала она, отсмеявшись. – Что вы не будете шуметь, я уже поняла. Может быть, я чем-то могу помочь, пока он болеет? Те же уколы я делаю ничуть не хуже приходящих медсестер и, если потребуется…
– Роберта Михайловна, вы окажете неоценимую услугу, если сейчас спуститесь в кулинарию и купите что-нибудь поесть, – попросил Скрипач. – Я не хочу оставлять его одного, хотя бы в первый день, а у нас из еды, кроме чая… ну, можно, конечно, погрызть пустую тарелку, хотя я совершенно не уверен, что это называется едой. Деньги я дам.
– А что купить?
– Да что угодно. Хлеба, печенья какого-нибудь. Что будет. – Скрипач скрылся за дверью и через полминуты вышел с кошельком. Достал несколько измятых пятирублевок, протянул Ольшанской.
– Зачем так много? – с подозрением спросила та.
– Простите, опять перепутал с лирами, – признался Скрипач. – Уже не в первый раз.
– Сдачу принесу. – Роберта Михайловна выудила из кучи мятых бумажек пятерку. – Значит, у вас еды совсем нет? Никакой?
– Совсем, – признался Скрипач. – Ит был в больнице, а я мотался по делам.
– Ладно. Не закрывайте дверь, чтобы снова не стучать, – приказала Ольшанская. – Скоро вернусь.
Пришла она действительно быстро, прижимая к бокам объемистые бумажные пакеты. Вместе со Скрипачом прошла на кухню, сунула ему в руку горсть серебряных и медных монеток и принялась выкладывать на подоконник продукты.
– Где холодильник? – поинтересовалась она.
– А он должен быть? – удивился Скрипач.
– Должен. Сходите к коменданту и принесите. – Ольшанская перешла на командный тон. – У него их три штуки стоят. Маленькие, настольные, со встроенной морозилкой. У меня такой на подоконнике живет. Если Валера заартачится – дайте рубль. Снова будет артачиться – пригрозите Федором Васильевичем. Идите, идите.
– Куда?..
– Последняя дверь по нашему коридору, которая в торце.
* * *
Ит проснулся от запаха – пахло чем-то очень вкусным, явно домашним – и поэтому совершенно непривычным. Он сел на кровати, огляделся. В комнате стоял полумрак, но из коридорчика, ведущего в кухню, пробивался слабый свет и слышались приглушенные голоса – Скрипача и… Ит удивился – второй голос был женским. На столе, рядом с нетронутой чашкой чая, обнаружилась тарелка с использованными ампулами и клочок ваты, от которого совсем слабо пахло спиртом.
«Ну, я даю, – растерянно подумал Ит. – Кажется, проспал уколы. Может, Васильич прав? Действительно стоит немного сбавить темп и отдохнуть?»
Он встал, набросил на кровать сползшее одеяло и пошел на кухню.
Скрипач и Роберта Михайловна сидели на табуретках, а подоконник, являющийся одновременно столом, был уставлен всякими вкусными вещами, о существовании которых Ит уже почти позабыл. Может, кому-то стоящие на подоконнике яства показались бы прозаическими и недостойными внимания, но Иту, после нескольких месяцев в караване и перекусов в столовых во время забегов по городу еда показалась просто потрясающей. Блинчики, банка с вареньем, суп и целая сковородка жареной картошки.
– Добрый вечер, – произнес он. – Не помешал?
– О, проснулся, – обрадовался Скрипач. – Бери стул и давай к нам. Роберта Михайловна тут, по ее словам, немного похозяйничала.
– Простите, что я не зашел к вам после доклада. Эти разбойники обманом запихнули меня в больницу и…
– Ит, я уже в курсе, – перебила его Ольшанская. – Не нужно извиняться. Во время доклада мы с вами, по всей видимости, друг друга просто недопоняли…
– Скорее всего это получилось потому, что я плохо объяснил. – Ит все еще стоял возле двери и с интересом смотрел на гостью. – Знаете, вы очень похожи на одну нашу знакомую…
– На Эдри, я уже рассказал, – подтвердил Скрипач. – Только Эдри, сильно подозреваю, в жизни бы не додумалась до того, до чего додумалась Роберта Михайловна…
– Ит, берите стул и садитесь есть, – велела Ольшанская. Он кивнул, сходил в комнату за стулом и вскоре получил большую тарелку картошки, щедро сдобренной сливочным маслом, и три теплых блинчика.
– Судя по всему, нам предстоит в ближайшем обозримом будущем работать в одной области, – вещал Скрипач, сидя верхом на табуретке. – По крайней мере, в данный момент корреляция прослеживается, и мне кажется, что в этом всем действительно есть смысл.
– Скрипач, поймите, я – теоретик. И нас таких всего лишь трое. – Ольшанская налила себе чаю, зачерпнула ложечкой варенья. – По словам… некоторых компетентных людей, нас держат в институте исключительно из милости. Я, конечно, человек сильный, – снова тот острый и беспощадный взгляд, который запомнился Иту еще по докладу, – но при этом не железный. Не знаю, сколько я еще выдержу, прежде чем сдамся, уйду отсюда и наймусь мыть полы в ближайшем гастрономе.
– Объясните, пожалуйста, о чем вы говорите, – попросил Ит.
– Спать надо меньше, – усмехнулся Скрипач. – Роберта Михайловна, вы можете в общих чертах рассказать ему то, что рассказали мне? Только очень вас прошу, сделайте это сами – мне бы хотелось, чтобы он услышал это именно от вас.
– Хорошо, – пожала плечами Ольшанская. – Уже почти двенадцать лет я занимаюсь поиском закономерности в расположении площадок, на которые прибывают так называемые гости, – начала она. – Закономерностей физических, математических и логических. По моему убеждению, эти площадки образуют некую систему, своеобразную сеть, в которой каждая площадка является одним из углов гекса…
Ит перестал жевать. Поднял на Ольшанскую удивленный взгляд, с трудом проглотил кусок картошки и потребовал:
– Продолжайте!
– Продолжаю. Гексы имеют разный размер и находятся под разными углами относительно наклона земной оси и магнитных полюсов Земли. Они расположены не по поверхности планеты, а пронизывают ее всю, насквозь. Точки выхода – лишь видимая область. Подозреваю, что и там, под нами… иногда могут появляться гости. Хотя это недоказуемо. Равно как и то, что, зная координаты трех точек гекса, можно вычислить остальные.
– А как вычислить то, что точки взаимосвязаны? – спросил Ит.
– Во-первых, по частотному ответу. Большинство известных точек реагирует на определенную частоту, это факт давно установленный и проверенный. Согласно моей теории, точки, принадлежащие одному гексу, будут отвечать идентично. Например, площадка в Домодедове реагирует на 15 герц. Если она – часть гекса, то должны существовать еще пять точек, отвечающих на 15 герц, причем точно так же, как она. Дальше. По моим опять же выкладкам, точки не статичны, они имеют так называемую пульсацию.
– То есть?
– Точки, принадлежащие одному гексу, будут пульсировать по-разному, но в их пульсации должна присутствовать закономерность, – объяснила Ольшанская. – А гости, если я правильно ухватила суть этого процесса, появляются именно в момент пульса…
– Что вы имеете в виду под пульсом? – Ит уже знал ответ, но ему сейчас было необходимо услышать ответ от этой некрасивой женщины, сидящей перед ними с чашкой чая в руке.
– Инфразвуковые колебания, конечно же, – ответила та.
– Сдаюсь. – Ит поставил тарелку на подоконник. – Вот это да.
– Что вы этим хотите сказать? – растерялась Ольшанская.
– Что вы абсолютно правы. – Ит покачал головой. – И что ваши начальники – идиоты и придурки. Роберта Михайловна, то, что вы описываете, – это по сути дела Сеть, с которой работает Контроль. Это ментально-энергетическое построение, действительно очень сложно устроенная система, в которой, если разобраться, живет большая часть разумных существ во Вселенной. Только в вашем случае эта сеть не глобальная, а локальная, она словно бы спрессована до размеров одной планеты. В настоящей Сети расстояния между вершинами гексов исчисляются сотнями и тысячами световых лет, а сами гексы в большей степени логические построения, нежели чем физические. У нас они называются сиурами. Но все остальное – верно. Оно не просто имеет право на существование, оно… оно так и должно быть.
– Мне никто не даст это проверить. – Ольшанская опустила голову, Ит заметил, что она тут же утратила к разговору интерес. – Это чистой воды теория, ничего больше.
– Почему? – Скрипач удивленно уставился на нее.
– Да потому, что для проверки нужно посетить сотни, если не тысячи, площадок прибытия, а кто даст на это деньги, и кому вообще нужны эти исследования? Вы представляете себе… например, у меня на данный момент рассчитаны три теоретических гекса. Знаете, где находятся точки самого изученного из них? Первая – под Стокгольмом, вторая – рядом с Казанью, третья – неподалеку от Ашхабада, четвертая – в Саудовской Аравии, рядом с Мединой, пятая – в Ливии, а шестая, последняя, – во Франции. Вы представляете себе, сколько средств потребуется для проверки хотя бы одного этого гекса? А их десятки тысяч. Кто оплатит нашей группе переезды с места на место, откуда возьмется оборудование, как…
Она осеклась, сбилась. Подняла глаза и с вызовом, но в то же время немного виновато, посмотрела на Ита.
– Например, точка во Франции, – сказала она совсем тихо. – Два раза в год научное мировое сообщество закатывает там конференции. Все красиво, все замечательно, профессура с женами в бархате, академические мелкие дрязги и три недели докладов, в которых ничего нового. Переливают из пустого в порожнее. Федор Васильевич, да простит он мне эти слова, два раза в год туда, считай, отдыхать ездит. Но меня туда кто пустит? Кому я нужна?..
Ит вдруг с удивлением понял, что, во-первых, она гораздо моложе, чем ему на первый взгляд показалось, а во-вторых, что она действительно держится из последних сил. Он вгляделся внимательно и ощутил, как в душе волной поднимается сочувствие к этой странной упрямой женщине. Темно-русые коротко стриженные волосы, пронизанные ранней сединой, высокий лоб, вздернутый нос, маленькие серые глаза, тонкие, сейчас сжатые в нитку, губы…
– Роберта Михайловна, простите за нескромный вопрос, – осторожно начал он. – Сколько вам лет?
– Тридцать шесть. – Она подняла голову и с вызовом посмотрела на Ита. – И мне до сих пор не дали защитить кандидатскую. И не дадут. И докторскую не дадут, если до этого дойдет, конечно. Накидают черных шаров, и вся недолга.
Ит коротко взглянул на Скрипача. Тот кивнул.
– Первый закон Линца, – в пространство произнес Ит.
– Что? – недоуменно спросила Ольшанская.
– Случайностей не бывает, – объяснил Ит. – Роберта Михайловна, мы… мы поможем вам, насколько это будет возможно.
– Каким образом?
– Подумаем. – Скрипач поднял глаза к потолку. – Для начала нам нужно будет ознакомиться с тем, что вы делали и делаете. И еще… Скажите, есть, к примеру, реестр площадок, с которых кто-нибудь снимал частотные колебания? Карта, схемы, список, что угодно?
– Поскольку теория спорная, официального реестра нет. Тот же «шельмах»… вы знаете, что такое «шельмах»?
– Видели, – кивнул Скрипач. – Если я правильно понимаю, это низкочастотный генератор.
– Верно. Так вот, о том же «шельмахе» до сих пор спорят – правомерно ли его использование и можно ли считать его показания справедливыми. Моя группа, между прочим, дорабатывала этот прибор. – Ольшанская хмыкнула. – Георгий Шельмах, его создатель, допустил несколько промашек, и мы…
– Подождите, а гости?.. – Ит уже совершенно забыл и про тарелку с картошкой и про то, что ему вообще-то раньше хотелось спать.
– Вот по гостям карта есть. И реестр есть. Но это дебри. Дикие глухие дебри, в которых сам черт ногу сломит, – предупредила Ольшанская.
– Разберемся, – уверенно произнес Скрипач. – Обязательно разберемся. И нас, Роберта Михайловна, они послушают. Еще как послушают. А заодно послушают вас, обещаю.
Ольшанская печально усмехнулась.
– Не торопитесь с такими заявлениями, – попросила она. – Вы не знаете, с кем имеете дело…
– Это вы пока не знаете, с кем имеете дело, – парировал Скрипач. – Ит, ешь давай! Небось уже остыло все.
– Дайте разогрею. – Ольшанская встала. – Мужчины – совершенно беспомощные существа. Папа, когда был жив, мог, по-моему, питаться одним хлебом, если прямо ему под нос кто-нибудь не ставил суп.
Она забрала у Ита тарелку, переложила картошку обратно на сковородку и зажгла газ.
* * *
Выздоравливал Ит, против собственных ожиданий, медленно, почти всю зиму – видимо, все-таки сказывалась и прошлая травма, и кома, и приступы, вызванные опухолью. Лечиться пришлось в общей сложности почти полтора месяца, но времени он не терял. Раз нельзя заниматься тем, что требует физической активности, можно делать что-то другое – например, читать. И он читал – все, что могло иметь отношение к делу. Работы Ольшанской и ее группы вызвали у него восхищение и одновременно – горест-ное недоумение. Почему, ради всего святого, в этом идиотском мире не прислушиваются к тому, что говорит Роберта и подобные ей люди? Перерыв гору научных изданий, всяческих академических вестников и прочего, он обнаружил, что есть еще несколько ученых, тоже молодых, как и Ольшанская, и тоже работавших в похожих направлениях, – но все равно теория Роберты была ближе всех к истине. Ит видел – женщина действительно сумела вычислить закономерность, по которой выстраивались местные аналоги сиуров. Да, она не увидела множества других вещей, которые для Ита и Скрипача были явлениями само собой разумеющимися (например, связки между гексами или углы поворотов гексов относительно друг друга, а также корреляцию их размеров), но она сумела уловить и понять главное – суть явления.
По сути дела, эти полтора месяца они только и делали, что читали и собирали информацию – всю, до которой получалось дотянуться. Скрипач мотался по городским библиотекам, притаскивая домой горы книг, а Ит читал, сидя дома или, когда погода позволяла, выбираясь во внутренний двор высотки. По вечерам иногда выходили немного прогуляться или вдвоем, или вместе с Робертой, которая вскоре превратилась для них в Берту, но все равно – только на «вы», и никаких вольностей – и обсуждали, обсуждали, обсуждали…
Ит вскоре перестал удивляться этой странной московской «зиме», с облетевшими на пару месяцев деревьями и с не менее удивительным, чем сама зима, Новым годом, на который всем аспирантским этажом сначала наряжали худосочную пыльную пальму, а потом праздновали, выставив в коридоре столы с нехитрой снедью. Это было забавно, весело и вызывало какие-то непонятные чувства – недоумение и умиление одновременно.
Изредка они заходили к Ольшанской, но Ита она из своей квартиры гнала нещадно.
«У меня очень пыльно, – предупредила она, когда они зашли в первый раз. – Очень пыльно. С пневмонией лучше ко мне не ходить».
То, что будет пыльно, они уже поняли, но когда увидели, что творится у Ольшанской дома, оторопели – такого они не ожидали. Вся квартира, точно такая же крошечная, как и у них, была от пола до потолка завалена книгами, картами, какими-то схемами, журналами… Повсюду лежали кипы бумаг, кроки, расчеты. Свободного пространства в квартире не оказалось вообще, если не считать подоконника на кухне, сиротливой табуретки да дивана, отгороженного старой шаткой китайской ширмой.
– Да, Берта, это серьезно, – со смехом сказал тогда Скрипач. – Жаль, что у нас нет столько времени. Мы бы свою квартиру точно так же уделали.
В принципе они уже двигались в нужном направлении – книг с каждым днем становилось все больше, они уже погребли под собой вторую кровать, подоконник и письменный стол. От окончательного захламления удерживало лишь то, что Ит болел и, увы, ему в подобном помещении находиться было просто нельзя.
Пневмония трепала его долго, антибиотики пришлось менять три раза, пока не подобрали те, что начали действовать. Приступы тоже стали приходить чаще – видимо, сказывалось то, что Ит из-за постоянной температуры и слабости был вынужден большую часть суток лежать. Роберта, впервые увидев, что с ним, испугалась и предложила вызвать «Скорую», Скрипач, конечно, отказался, быстро снял приступ сам, а потом, поймав Ольшанскую после заседания кафедры, объяснил ей, что, по сути дела, единственный способ по-настоящему помочь им двоим – это продолжать работу, которую она делает. Тут его не вылечат. Он хорошо держится и продержится еще какое-то время, но помочь ему возможно только дома, а без ее разработок вернуться шансов нет. Ольшанская вроде бы все поняла, но попросила на всякий случай не запирать на ночь дверь в квартиру – чтобы она, если понадобится, могла войти или позвать на помощь. Скрипач объяснил, что они и так не закрывают…
С наступлением весны, однако, все пошло на лад. Ит практически выздоровел. Кашель прошел, слабость тоже канула в небытие, приступы почти прекратились, и с каждым днем он чувствовал себя все лучше. Скрипач, посмотрев на это дело, предложил начать тренироваться, и Ит этому предложению очень обрадовался – тело стосковалось по движению, по нагрузке.
Сначала стали потихоньку бегать, постепенно наращивая темп и расстояние. Потом – нашли несколько тихих мест, в которых можно было заниматься более серьезными вещами, типа простейших спаррингов. Дальше – больше. Пару-тройку ночей в неделю они стали отводить под тренировки иного толка, уже профессиональные – и хорошо, что никто не увидел, что они творили, пренебрегая какой бы то ни было страховкой, на стене высотки, погруженной в тень. Маловероятно, что кого-то обрадовало бы зрелище падающей вдоль отвесной стены человеческой фигуры, которая в какой-то момент непостижимым образом останавливалась там, где, казалось, не было ни единого выступа, за который можно как-то зацепиться, или другой фигуры, стоящей не просто на руках, нет, на пальцах на самом краю крыши…
До формы было, конечно, еще очень далеко, но некое подобие уже присутствовало. Тот же ускоренный режим теперь не вызывал никаких проблем, те же личины снимались запросто, без напряжения, а трое суток «на щелчке» воспринимались как нечто само собой разумеющееся, а не как сверхнагрузка, после которой нужно потом сутки отлеживаться.
Сложнее всего пришлось с Федором Васильевичем. В первый месяц, самый тяжелый, когда работа только началась, а Ит разболелся не на шутку, Федор Васильевич часто высказывал недовольство всем подряд. И тем, что они сошлись с Ольшанской, и тем, что Ит, вместо того чтобы лечь в больницу, целыми днями читает, и тем, что Скрипач, вместо того чтобы поработать с его группой, до сих пор занимается проектами для Ространса и Минздрава. Однако позже все тоже утряслось и стало налаживаться. Несколько вечеров ушло на то, чтобы убедить Томанова, что проект Ольшанской – не ересь и не околонаучный бред, потом почти месяц разбирали выкладки, и в результате, к вящему удивлению Роберты, ее группа вдруг получила первую порцию финансирования, да еще и три продовольственных заказа в придачу. Скрипач подсуетился, сходил тихонечко к нужным людям – и Роберта впервые в жизни поехала в командировку вместе с группой, снимать с трех расположенных вокруг Москвы точек частотные характеристики. Откуда-то выплыло новое оборудование, которое получила группа, потом снова пришли деньги – и уже в большем количестве, чем в первый раз. Ит и Скрипач понимающе пересмеивались, глядя на ее удивление. Что греха таить, они, конечно, приложили к этому руку, а дальше все пошло само собой, уже практически без их помощи. Роберта расцвела – приосанилась, стала чаще и свободнее улыбаться и даже попробовала как-то привести в порядок свою квартирку, вот только времени для этого у нее теперь совершенно не оставалось.
Практически сразу после того, как появилось финансирование и ресурсы, у группы Ольшанской, по словам Федора Васильевича, «пошел результат». На конференцию во Францию ее, конечно, не пригласили, но Федор Васильевич привез ей с этой конференции дополнительные материалы, которые, после проверки, подтвердили еще одну часть ее выкладок.
Наступило лето. И вместе с ним предстоял новый виток работы, который, собственно, подразумевался изначально.
От теории следовало потихоньку переходить к практике.
08
Москва – Домодедово
Гость
Выходить пришлось в пять утра, иначе к десяти можно было не успеть – поговаривали, что на малом шлюзе снова какие-то проблемы. Получилась этакая маленькая экспедиция – три катера, одиннадцать человек, куча приборов и оборудования. Ольшанская и двое ее сотрудников – бессловесный Миша и робкая хорошенькая Олеся – отправились в путь на маленьком старом катерке, взятом напрокат; Федор Васильевич, Скрипач, Ит и Данил с Ванечкой шли, разумеется, на «Ватерфорде», а последний катер, принадлежавший Александру Конашу, вез своего хозяина, врача-кардиолога, его закадычного приятеля, и приглашенного со стороны нейрохирурга, которому за этот «эксперимент» был обещан солидный куш в виде путевки в ведомственный санаторий института.
Оборудование загрузили с причала на Яузе, сонно, до дрожи, зевая и ежась по утренней прохладной сырости, поднимающейся от воды. Затем сели в лодки сами и отправились. На шлюзе, как и предполагали, проторчали почти полтора часа, там заедала внутренняя створка, пришлось ждать, пока ее отклинят. В восемь были уже на Пахре, и стало понятно, что все в порядке, успеть получилось и можно слегка расслабиться.
Федор Васильевич сначала долго от этого мероприятия уклонялся. Почти две недели за ним хвостами ходили то Ит, то Скрипач, то Ольшанская. График, который они пытались подсунуть ему под нос, был, по сути дела, опровержением главной его идеи – о спонтанности появления гостей на этой точке. Согласно графику выходило, что на деле никакой спонтанности не было, а была четкая закономерность, парабола, спорить с существованием которой было чем дальше, тем труднее. Выведенная Ольшанской кривая доказывала то, что Федор Васильевич упорно не хотел видеть, – все зафиксированные на точке появления гостей ложились в эту кривую, как серебряные ложки в бархатную коробочку. В конце концов он сдался, но при этом заявил, что, если ничего не получится и гость не появится, пусть пеняют на себя. Все согласились пенять, на том и порешили.
Ит со Скрипачом примостились на корме «Ватерфорда». Настроение у них испортилось с самого утра – оба понимали, что придется сегодня увидеть и в чем участвовать, но выхода не было. Предполагалось сделать следующее: «встретить» гостя в момент выхода, попробовать оказать ему помощь и… поговорить, если получится. В том, что гость обречен заранее, они уже не сомневались – после увиденного в Центральном парке и после разведки, которую провел Скрипач, оба поняли, что любой Контролирующий, попавший сюда, выжить шансов не имеет, помочь ему не представляется возможным.
Но при этом…
– Мы облегчим ему мучения, в крайнем случае. – Ит мрачно смотрел на воду, низкой волной вырывающуюся из-под борта катера. – То, через что я прошел… Рыжий, я врагу этого не пожелаю. Хотя бы потому, что это страшно. Это действительно страшно, поверь.
– Да верю я, о чем ты говоришь, – отозвался Скрипач.
– Он… не знаю, кого мы встретим, но он будет не один. – В голосе Ита звучало если не отчаяние, то что-то похожее. – И он не умрет так, как умер тот, в Штатах. До сих пор забыть не могу…
Скрипач потряс головой.
– Знал бы ты, скольких усилий мне стоило заставить себя не передушить эту мразь голыми руками, – на пределе слышимости сказал он. – Тела в Германию, а головы – в стеклянные ящики с формалином. Мы за двести лет работы всякое повидали, но чтобы такое…
О том, что увидел Скрипач в небоскребе, принадлежащем «Глобал транзит», они никому не рассказали. Решили пока что смолчать, и это оказалось правильно. Скандал, да еще и международный, им был совсем не нужен, самореклама – тем более, а информация… информацию можно было просто придержать до поры. Существовала вероятность, что она могла впоследствии пригодиться.
– Рыжий, больничная дама с макаронами – на тебе, – напомнил Ит. – Мы пойдем на точку, а ты шугани ее хорошенько, чтобы операционную подготовили. Возьми Данилу с Ванькой, пусть поиграют в армию. Заодно и повеселятся.
С Ванечкой после ранения на дамбе приключилась поистине сказочная история со счастливым концом. В больнице он пролежал долго, и к нему, конечно, наведывались Скрипач с Итом. Как-то раз с ними отправился Федор Васильевич, которого в тот день сопровождал Данил. Бледный, исхудавший Ванечка, одетый в застиранную больничную пижаму, перед их приходом имел разговор с врачом, который его вел, и чуть не плакал – однозначно инвалидность и, разумеется, никакой работы шофером в будущем. А это значит – прощай зарплата, прощай общежитие, прощай привычная жизнь. После больницы идти Ване было просто некуда. Дома нет, родителей нет, помочь, кроме Скрипача и Ита, некому… Данил, выслушав Ванину историю, прошептал «бедный», а на следующий день поехал к Ване сам – с полной сумкой гостинцев и словами утешения. И на следующий день тоже поехал. И дальше, до самого выхода Вани из больницы, исправно ездил туда каждый вечер, как на работу. А потом, после выписки, забрал к себе – не так давно ему дали отдельную комнату в общежитии при институте как перспективному сотруднику.
Федор Васильевич, Ит и Скрипач наблюдали за этим стремительно развивающимся романом, не зная, что и думать. Подобное тут редкостью не было, такие пары даже в загсах расписывали за милую душу, правда, сроком на три года, после чего требовалась перерегистрация. К слову сказать, Данил и Ванька расписались почти сразу, как начали жить вместе, но… уж больно быстро он возник, этот роман, и слишком быстро, по общему мнению, перешел от стадии гуляния за руку к ведению совместного хозяйства. Впрочем, пока что у Данилы и Ванечки все шло хорошо. Ваню, по просьбе Данила, взяли в штат – сначала лифтером, потом – лаборантом. По совместительству рукастый Ванечка начал чинить оборудование в лабораториях… Словом, настоящая счастливая история, в которой главные герои потом живут долго и счастливо.
Что самое интересное, после встречи с Данилой Ванечка совершенно успокоился. На подвиги его теперь не тянуло, и ни на кого, кроме Данила, он больше не смотрел.
– Да не нужен мне никто больше, что вы! – отбивался он от Ита и Скрипача, как-то раз приставших к нему с расспросами неделикатного свойства и все еще настаивавших на его походе к специалисту. – Мне вообще теперь плевать, хоть все это хозяйство мне напрочь отрежут, я и не замечу. Он просто… самый лучший человек на свете. И не спрашивайте ничего, все равно объяснить не смогу.
– Ну, как знаешь, – развел тогда руками Ит.
– …мне больше всего нравится формулировка, которую в загсе произносят для таких, как они, – рассказывал потом Скрипач. – «Объявляю вас супругами на срок три года и надеюсь, что вы одумаетесь и в следующий раз примете правильное решение». Сдохнуть можно!.. Одумаетесь!.. Эти одумаются, как же. Скорее небо на землю упадет.
* * *
Катера причалили. Их быстренько разгрузили, и группа разделилась – Скрипач с Данилой и Ванечкой решительно направились к больничке, а все остальные потащили оборудование к точке. Расставили и подключили быстро, за полчаса – сказывалась практика. Потом в больничку пошли оба врача, им стало интересно, в каких условиях придется работать. Вернулись злые, долго ругались на грязь и плохой свет, но от задуманного никто отказываться не стал.
Потянулось ничем не заполненное ожидание, пустые минуты, нудные и скучные. Скрипач слонялся взад-вперед вдоль площадки, Ит сидел на коробке из-под здоровенного регистрационного устройства, которым заменили слишком простой для поставленной ныне задачи «шельмах», Роберта с Мишей и Олесей о чем-то тихо переговаривались, окончательно подстраивая приборы, а Федор Васильевич вполголоса обсуждал с Конашем преимущества «Ватерфорда», который до сих пор был в институте притчей во языцех. К затее с гостем оба относились скептически.
Ванечка и Данила, которым была отведена в экспедиции роль такелажников и подсобных рабочих, стояли неподалеку, держа наготове позаимствованные в больнице носилки, а оба врача неторопливо открывали прихваченные все в той же больнице тревожные чемоданчики – на всякий случай решили подстраховаться.
В десять ноль три зарегистрировали первую «ноту» в секторе «на четыре часа» (для удобства площадку поделили на 12 секторов, по аналогии с циферблатом), еще через три минуты площадка стала вибрировать вся, впрочем, в отличие от площадки в Центральном парке, звук был не слышным. Федор Васильевич прекратил разговор с Конашем, подошел к Ольшанской и произнес:
– Похоже, вы все-таки были правы, коллега…
Роберта даже головы не подняла от прибора.
– Гармонические колебания, – произнесла она. – Олеся, что у тебя?
– Идет увеличение удаления от положения равновесия.
– Миша?
– Уменьшение периода… сейчас, подождите… Берта, тут явно прогрессия, потом надо будет посчитать…
– Частота?
Миша пересел к спектроанализатору, стоящему рядом:
– Шестнадцать герц, больше не поднимается. Три дБ.
…За этот анализатор шла тихая война между тремя лабораториями. Стоил он, по словам его отчаянно вожделевших, как чугунный мост. Его год никому не давали. А достался он Ольшанской. После этого ей под дверь кто-то положил дохлую белую мышь…
Ит и Скрипач во время этого разговора не отрываясь смотрели на пустое каменное поле. К исходу десятой минуты, когда Ит почувствовал, что его начинает трясти от напряжения, пришел тот самый звук, который они уже слышали в Центральном парке. Не менявшаяся частота стала стремительно подниматься, точно так же, как тогда, снова пришла головная боль – Ольшанская произнесла цифру, шестьдесят герц, потом физиологи подтвердили, что эта частота именно так на организм и действует, – и снова в пространстве лопнула туго натянутся басовая струна.
– Ну что? Теперь вы мне верите?
В метре над поверхностью площадки возникло тело и мягко опустилось на камни. Ит и Скрипач, забыв обо всех предосторожностях, первыми бросились к нему. Секунд через тридцать подбежали остальные.
«Сколько же крови, – обреченно думал Ит, глядя на истерзанного переломанного человека, лежащего перед ними. – И насколько это хрупкая штука – тело…»
– Ребят, отойдите, – приказал кардиолог.
Оба врача споро принялись что-то делать с лежащим перед ним человеком, в воздухе резко и остро запахло спиртом…
– Данил, давайте носилки сюда! – приказал Федор Васильевич. – Поживее!.. Ну, что скажете? – спросил он у врачей.
– Если сейчас удастся остановить кровотечение, несколько часов, может, и проживет. Хирург замылся, операционная готова, – отозвался кардиолог. – Сердце пока что тянет.
– Вы его обезболите? – поинтересовался до этого момента молчавший Скрипач.
– Конечно, – заверил врач. – Мы же договорились. Мучиться он в любом случае не будет. Но вот по поводу сознания… Владимир, что скажете?
– Сейчас – ничего. – Нейрохирург поднялся с колен, отряхнул брюки. – Сначала стабилизируйте, потом – рентген, а потом уже попробую что-нибудь сделать… если получится.
Ит с уважением посмотрел на него и кивнул.
– Правильный подход, – одобрил он вполголоса.
– А иначе нельзя, – с достоинством ответил нейрохирург. – С чего бы мне раздавать авансы? Не вижу смысла обнадеживать заранее.
– Ит, скажите, а… кто это? – Федор Васильевич кивком указал на тело.
Для того чтобы ответить, Иту пришлось собрать волю не просто в кулак, нет. Внутри, в самой глубине души, что-то сжалось до дрожи, до судороги, и пришлось приложить немало усилий, чтобы голос звучал спокойно. Как обычно.
– Это – Сэфес, – негромко сказал он. – Как мы и предполагали.
* * *
Следующие три часа делать оказалось совершенно нечего. Сначала собрали оборудование, потом проводили до катера Олесю и Мишу (сама Ольшанская решила остаться), помогли погрузить приборы, а потом снова наступило пустое время. У Роберты оказался с собой термос с чаем и пакет с бутербродами, но ели эти бутерброды только она да Федор Васильевич – Данил и Ванечка, с разрешения шефа, отправились в Домодедово, а Ит и Скрипач есть, конечно, не могли, им было не до того.
– Скажите вы мне все-таки, что такое эти Сэфес? – спросил Федор Михайлович, когда с бутербродами было покончено.
Ит, до этого молча сидевший рядом на лавочке и старавшийся ни о чем не думать, помедлив, решил все-таки ответить.
– Сэфес, равно как и Безумные Барды, – это Контроль, – начал он. – Сложнее всего объяснить, что именно они контролируют. Но можно, пожалуй, провести аналогию, в связи с работами Роберты Михайловны. Вселенная, вся вселенная, любая вселенная, организуется по вполне определенному принципу. Этот принцип, причем действителен он для существ, сходных с нами, с нашим уровнем сознания и восприятия, заключается в том, что планетные системы организуются в так называемые сиуры, двенадцатеричные построения, каждое из которых состоит…
– Из двух гексов. – Ольшанская кивнула. – Находящихся в противофазе.
– Совершенно верно, – согласился Ит. – Если взять за аксиому то, что сделала Роберта Михайловна…
– Имеется в виду, что каждая точка гекса будет иметь сходные характеристики, – вставила она.
– Верно. Так вот, если взять это за аксиому, то можно сказать, что сеть площадок – это аналог какого-то фрагмента той Сети, которую организуют системы Контроля.
– С этим понятно. – Федор Васильевич потер висок. – Но вы пока что не сказали, кто они непосредственно…
– Я как раз к этому подхожу. Сэфес и Барды – это существа, обладающие высокой толерантностью к Сети и способные реорганизовывать угловые точки гексов. – Ит задумался. Он пытался упростить тему по максимуму, но выходило все равно сложно, и он начал сомневаться, поймет его Федор Васильевич или нет. Ольшанская – поняла. Но то Ольшанская… – Обобщенно говоря, тот человек, который сейчас на операционном столе, при желании мог бы включить, к примеру, эту площадку в гекс, к которому принадлежит площадка в Нью-Йорке, а ту площадку присвоить этому гексу.
Федор Васильевич нахмурился. Задумался. Почесал переносицу.
– Интересно… – пробормотал он. – Так вот почему они… Не может этого быть.
– О чем вы? – напрягся Ит.
– Потом расскажу. Дело в том, что сказанное вами как-то неожиданно соотнеслось с тем, что…
– Может быть, вы все-таки скажете? – Подошедший незаметно Скрипач говорил с явным раздражением.
– Кажется, о том, что вы сказали, догадался кое-кто еще, – со вздохом сообщил Федор Васильевич. – Разработки, которые обсуждаются в сообществе, они открытые. Но есть и закрытые. О них мы имеем весьма опосредованное представление.
«Тела, – подумал Ит. – Тела, которые «Глобал транзит» вез в Хайдельберг. И головы в формалине».
– Скажите, а в Хайдельберге нет случайно площадки прибытия? – вдруг спросил он.
– Есть. – Федор Васильевич пораженно уставился на него. – Но в реестры она не включена, потому что…
– Не работает? – проницательно спросил Скрипач. – Площадка есть, а гостей нет?
– Именно так. Но откуда вы…
– Догадались, – дернул плечом Ит.
– Но как?!
– По косвенным признакам. – Скрипач присел на край лавочки рядом с ним.
– Думаю, кто такие Сэфес, вы немного разобрались, – подытожил тот. – Есть еще какие-то вопросы?
– Море. В частности, почему они появляются тут… в таком плачевном состоянии.
– Не знаю. – Скрипач покачал головой. – Скорее всего это Сеть. Или… нет, не знаю. Может, если удастся поговорить с ним, – кивок в сторону больничного крыльца, – мы что-то поймем.
– А у меня есть предположение, – вмешалась Роберта. – Возможно, оно покажется вам абсурдным, но я все-таки, с вашего позволения, его озвучу. Ит, вот вы попали к нам сюда… что с вами произошло до этого? Ведь вам было очень плохо, верно?
Тот кивнул.
– Мы говорили про это, и вы сами описали, что чувствовали. Вам не хотелось жить. Так? Жить не хотелось, и при этом – вы имели представление о том, что такое Сеть и… ведь, по сути дела, это было самоубийство.
«Хорошая ночь нам сегодня предстоит, – безучастно подумал Ит, чувствуя, что виски начинает сдавливать боль, а к горлу подкатывает тошнота. – Бедный Скрипач, опять до утра сидеть… и бедный я, задыхаться-то мне…»
– Вам не приходило в голову, что и другие могут… оказываться тут по той же причине, что и вы? – в упор спросила Роберта.
– Слишком много получается гостей, – задумчиво сказал Скрипач. – Контроль, он довольно малочисленный. И…
– Нет, – вдруг сказал Ит. – Не слишком. С учетом того, какое тут небо, – не слишком. Роберта, а ведь вы правы.
Горло сдавило спазмом. Он встал, отошел на несколько шагов от лавочки, вытащил из кармана ампулу, завернутую в кусок бинта, сжал в пальцах. Слабый хруст стекла, резкий неприятный запах… «Возьми лопату и выкопай его…» «Я никому не нужен…» «Выслушай меня…» «Я просто хочу быть один…» «За что ты со мной… вот так?» Рука, слепо блуждающая под майкой, и его собственное тело, против воли рванувшееся тогда навстречу этой руке… а он ведь даже не понял и до сих пор не понимает… «Прости меня… прости меня за то, что я…» Холодный сухой песок, мечущиеся лучи фонариков, и, через судороги, через тьму, через огненную боль в агонизирующих легких – сознание чудовищной, непоправимой ошибки, искупить которую можно только смертью, и ничем иным. И рука под майкой тут ни при чем… при чем – гораздо более страшные вещи, не имеющие отношения ни к нервам, ни к мышцам, ни к телу вообще. В принципе. Гораздо выше и гораздо дальше…
Руки под майкой могло бы и не быть. Глупое тело просто само выбрало способ сказать то, что никак не могла сказать не менее глупая голова. Хорошо, что он не услышал или вовремя сделал вид, что не услышал… Впрочем, на мосту из конского волоса все средства хороши. Даже рука под майкой. Даже ложь. Даже разорванные сухожилия, ларингоспазм и рамолиционная киста…
«Ненависть, Ит, она порой даже сильнее любви».
Ненависть.
«Я люблю тебя. И я очень хочу, чтобы ты жил. Даже если меня не будет, чтобы ты жил. И где бы мы ни были…»
Даже если меня не будет…
«Что я наделал…»
Спекшаяся в черное стекло земля рядом с могильными камнями.
Ненависть, ненависть, ненависть…
– Я понял, почему остался в живых. – Спазм проходил, дышать снова стало легко. – И понял, почему Алькор сумел отправить тебя сюда, рыжий. Если бы это были не мы и не в этой инкарнации, ничего бы не получилось. Я выжил только потому, что не смог приказать Сети себя убить. То есть приказать смог, но, поскольку я не Сэфес, а просто к ней толерантен, она не отреагировала так, как должна была. И ты сумел пройти сюда без повреждений тоже потому, что ты не Сэфес – Сэфес она бы не пропустила. И никакая группа без нашей помощи сюда действительно не придет, потому что физический полноценный канал, работающий в обе стороны, можно открыть только отсюда, и…
– С тобой все нормально? – с тревогой подался вперед Скрипач.
– Да. – Ит не глядя щелком отшвырнул ампулу куда-то в кусты. – Если я прав в том, о чем сейчас подумал… то лучшее, что мы сможем сделать для того Сэфес, – это дать ему уйти.
– Почему? – растерянно спросила Ольшанская.
– Если я прав… я уже знаю, что он скажет. – Ит пристально посмотрел на Скрипача, тот ответил непонимающим взглядом. – Все очень просто… Лин. Тот, кто сейчас лежит на операционном столе, или предал, или потерял своего второго.
– Я не понимаю. – Ольшанская нахмурилась.
– Если говорить о Сэфес, то… – Ит задумался. – Они – одно существо, рожденное в двух проекциях. Я-мы-я. Всегда. Это правило. Разделить пару Сэфес – это то же самое, что отсечь человеку половину тела. После гибели одного второй может прожить максимум несколько дней.
– Тогда Бардов тут не должно быть, – тут же сказал Скрипач.
– Нет, почему же. Если по вине Барда погиб его Связующий – запросто. Федор Васильевич, скажите, рядом с гостями не находили случайно предметы… похожие на музыкальные инструменты? – поинтересовался Ит.
– Находили, – медленно ответил тот. – И не раз. У нас в коллекции есть три очень странные штуки, мы даже затруднились дать им название. Они похожи на что-то, что должно иметь струны, но самих струн у них нет, да и форма… честно говоря, мы опасаемся проводить исследования, потому что…
– И правильно делаете, – заметил Ит. – Гитара со световыми струнами в неумелых руках может запросто оставить без стекол полгорода. Как минимум – без стекол. Хорошо, что вы не пробовали их активировать.
– А вы можете это сделать? – оживился Федор Васильевич.
– Чужую гитару, да еще и побывавшую не раз в Сети? Нет уж, благодарю покорно, – через силу усмехнулся Ит. – Я лучше сразу с крыши прыгну, это для окружающих точно будет безопаснее…
На крыльцо вышел потный и всклокоченный кардиолог. Все тут же поднялись к нему навстречу.
– Ну, что я могу сказать, – начал тот. – Из клинической я его вывел, кровотечение немного приостановили, сознание есть, но Володя говорит, что это ненадолго – нарастающее сдавливание мозга, множество внутренних гематом, и сделать ничего нельзя.
– Сколько он продержится? – требовательно уставился на него Федор Васильевич.
– Вы имеете в виду – живым? – уточнил дотошный кардиолог. – Ну, если поддерживать, то сутки, может, и протянет. Хотя я в этом сомневаюсь.
– В сознании, – пояснил Федор Васильевич.
– В сознании, по словам Володи, с полчаса, не больше. Еще хорошо, что светлый период вообще есть, изначально думали, что его не будет. То есть его бы и не было, если бы Володя не удалил три осколка из…
– Тогда идемте, нечего время терять, – приказал Федор Васильевич. Он решительно поднялся по ступенькам и скрылся вслед за кардиологом в дверном проеме. Ольшанская последовала за ним.
– Подожди, – попросил Ит Скрипача. Тот остановился, повернулся к нему. – Знаешь, я хочу тебе сказать одну вещь. Вообще ее следовало сказать давным-давно…
– Какую? – спросил Скрипач.
– Я тебя тоже очень люблю, – на пределе слышимости произнес Ит. Он стоял неподвижно, глядя Скрипачу в глаза. – И если бы на моем месте оказался ты, я бы тоже пришел за тобой. И, наверное, сделал бы то же самое.
– Я знаю, – так же тихо ответил тот.
* * *
Сэфес так и оставили в операционной – нейрохирург предупредил, что если сдвинуть его с места, то он и часа не продержится. Зрелище, которое увидели вошедшие, оказалось, против ожиданий, не столь уж тягостным. Просто человек на операционном столе, до шеи укрытый простыней. Лоб тоже прикрыт сложенной в несколько слоев марлей.
И вокруг ничего особенного. Штатив с капельницей рядом, местный хирург, готовящий какие-то уколы за приставным столиком… Федор Васильевич и Ольшанская стали у входа, в отдалении, нейрохирург и кардиолог подошли к ним.
– Крышку черепа на место поставил, а кожу шить не стали, так, прихватили, и все, – шепотом пояснил нейрохирург. – Чего зря мучить.
– Он говорил что-то? – тоже шепотом поинтересовался Федор Васильевич.
– Спросил, где он. Мы ответили, что в больнице рядом с городом Домодедово, но, по-моему, он нас не понял.
Ит и Скрипач подошли ближе к столу.
Сэфес смотрел на них, а они смотрели на него – худое лицо с тонкими, нездешними чертами, серые, стального оттенка глаза, один с залитым кровью белком, пепельного оттенка губы, заострившийся нос. Не молод, совсем не молод. Далеко за триста, если не больше.
– Рауф? – вдруг полуутвердительно спросил Сэфес.
Ит кивнул.
– Вы… модифицированы?
– Да. – Ит решил, что сейчас подробности излишни. Для Сэфес они, собственно, так и выглядели – гермо с некоторыми человеческими чертами. Рауф, модифицированные для работы с людьми.
– Кто… вы? – Сэфес говорил медленно, делая паузу перед каждым словом.
– Официальная Служба, мобильные агенты третьего класса. Приписка – Орин, локация – галактика Трех спиралей, кластер в межгалактическом реестре… – начал Ит, но Сэфес перебил его:
– Где мы… находимся?
– Неизвестно, – пожал плечами Ит. – Нештатная ситуация.
– Подтвердите… статус… – приказал Сэфес.
Ит и Скрипач одновременно подняли левые руки, на ладонях у них синхронно полыхнул светло-зеленый огонь, тут же сложившийся в символ «Дело и честь» – отражение самой сути Официальной Службы. Сэфес удовлетворенно опустил веки.
– Кто вы? – нарушил молчание Ит.
– Сэфес… стадия Энриас… Экипаж номер… четыре тысячи сто тридцать три, локация… Анкаон, кластер во внутреннем реестре – девятьсот десять, во внешнем – девять в степени…
– Сбросить информацию для передачи в мир приписки сможете? – спросил Ит.
– Да… примите, если… вас не затруднит…
Ит кивнул Скрипачу. Тот подошел, и с полминуты они с Сэфес неподвижно смотрели друг на друга. Затем Контролирующий снова закрыл глаза.
– Что с вами случилось? – заговорил Ит. Сэфес с трудом открыл глаза и посмотрел на него:
– Мы… погибли… он не сумел… выйти… я не справился… слишком тяжелый выход… он вывел меня… а сам… не смог…
– Как вас зовут? – спросил Скрипач.
– Сиино Ла Квента Горма…
– Сколько вам лет?
– Пятьсот восемьдесят три года… мы были ровесниками… Альдате… всегда был сильнее… меня… мне нет… прощения… – Он попытался сглотнуть.
– Ваши Встречающие сумели бы вывести вас? – Ит видел, что минуты, такие короткие минуты, уходят, их осталось уже совсем мало.
– Нет… они пытались… я не смог… это я… затянул нас… на дно… будь я проклят…
– Вы что-то хотите?
– Если можно… уйти… побыстрее… – попросил Сэфес. Ит кивнул. – Жаль… что нет… священника…
– Я священник. – Ит снова поднял левую руку, и Сэфес уставился на переплетение тонких золотистых нитей, окутавших вдруг ладонь. – Епархия – Д-35-ст, конфессия – евангелический реставрационизм, церковь Седьмого дня. Вам это подойдет?
– Спасибо… – Сэфес улыбнулся. – Вы очень меня… обяжете… если… просто прочтете… молитву…
– Подержать вас за руку? – вдруг спросил Скрипач.
Сэфес перевел на него взгляд:
– Как вы… догадались… там ведь темно… наверно… я боялся… в детстве… боялся… темноты…
Ит повернулся к хирургу.
– Готовьте, – распорядился он.
– И чего переводить зазря? – пробормотал тот себе под нос, вытаскивая из коробки ампулу и укладывая ее в лоток со шприцами. – Пустить воздуха в вену, и вся недолга…
Скрипач, не утруждая себя эффектами, махнул рукой – и хирурга впечатало в кафельный угол с такой силой, что он на пару секунд перестал дышать, только разевал рот, как вытащенная из воды рыба.
– А теперь работай, – лишенным выражения голосом произнес Скрипач. – Пока я не рассердился по-настоящему.
– Роберта, выйдите отсюда, – попросил Ит. – Вам не нужно это видеть.
– Но я… – заупрямилась та.
– Выйдите, – повторил Ит. – Федор Васильевич, проводите, пожалуйста, даму.
– Но я хотела… – Ит поймал ее взгляд, и она поспешно, чуть ли не бегом, выскочила прочь из операционной. Федор Васильевич секунду смотрел на выбирающегося из угла хирурга, на притихшего кардиолога (нейрохирург ушел почти сразу), а затем, повернувшись на каблуках, решительно вышел в коридор.
– Сиино Ла Квента Горма, во имя небесного Отца нашего, хранителя земли, вод, народов и бессловесных тварей, – произнес Ит. Осторожно, чтобы не потревожить марлевую повязку, положил два пальца правой руки Сэфес на лоб. – Веруете ли вы во единого Бога, дарующего рождение, жизнь и смерть, которая лишь веха на пути в жизнь вечную?
– Да…
– Властью, дарованной мне Преемником земным святой Церкви Седьмого дня искупления, отпускаю вам грехи, совершенные вольно и невольно, и да примет душу вашу под крыло свое Отец небесный. Идите с миром, и да будет ваш путь легок…
Он отнял руку ото лба Сэфес и взял из трясущихся рук перепуганного хирурга поданный шприц. Скрипач подошел к столу с другой стороны и, как обещал, взял Сэфес за руку.
– Вы просто заснете, – пообещал он. – Больно не будет.
– Спасибо… – едва заметно улыбнулся тот. – Надеюсь… это быстро…
В первом шприце было снотворное для внутривенного наркоза, действующее практически мгновенно. Во втором – летальная доза морфия. Ничего другого у них не получилось достать.
Ит ввел содержимое первого шприца в подключичный катетер, поставленный хирургами, затем засек время. Почти полминуты Сэфес не спал, но потом пальцы, до того намертво впившиеся в ладонь Скрипача, медленно разжались. Лицо вдруг разгладилось, стало отрешенно-спокойным, глаза закрылись.
– Работай, – приказал Ит хирургу. – Бери стетоскоп и работай.
Тот на негнущихся ногах подошел к столу, откинул простыню.
– Б-б-брадикардия, – отрапортовал он спустя полминуты.
– Проверь рефлексы, – подсказал Скрипач. Он все еще продолжал держать Сэфес за руку. – Давай, давай. Проверь и набирай второй.
Выждав положенные пять минут, Ит взял у хирурга следующий шприц.
– Лучше я, – сказал Скрипач.
– Нет. – Ит отсоединил от катетера первый шприц и поставил следующий. – Ты обещал держать его за руку – вот и делай.
Хирург со стетоскопом неподвижно стоял рядом со столом. Ит, помедлив несколько секунд, довел плунжер. Следующие три минуты прошли в молчании.
– Проверь, – едва слышно сказал Ит.
– Дыхания нет, аритмия.
– Ждем.
Еще три минуты.
– Клиническая.
– Что положено сказать? – спросил Скрипач. – Ну, гадина? Что положено сказать? – Он осторожно освободил свои пальцы из чужой мертвой руки и подошел к хирургу.
– Время смерти… четырнадцать часов, двадцать шесть м-м-м-минут, – с трудом выдавил из себя тот.
– Молодец, – одобрил Скрипач. – Иди и запиши. И учти – как только мне представится возможность, я это место сровняю с землей. Вместе со всеми, кто тут будет находиться. И в твоих интересах, сволочь, быть максимально далеко, когда я приду сюда за этим.
Ит поднес руку ко лбу, несколько секунд постоял, закрыв глаза, затем закрыл тело простыней. Обошел стол и тихо, едва слышно добавил:
– Учти, он придет не один. И он слишком добрый, я бы, будь у меня на это право, прикончил тебя прямо сейчас.
– За что? – изумился хирург.
– Ты не понял? За воздух в вену, садист, – пояснил Скрипач. – А теперь вали отсюда, и чем быстрее, тем лучше.
* * *
Возвращались вечером, в восьмом часу. Кардиолог и нейрохирург вместе с Конашем уехали, конечно, раньше, а им пришлось задержаться – сначала Федор Васильевич делал вскрытие, брал нужные ему пробы, а потом почти час ругался с заведующей. После пришлось ждать Данилу и Ванечку, которые ничего умнее не придумали, как пойти в городе в кино…
…«Ватерфорд» шел по Пахре к смычке с Москвой-рекой. Вел Данила, Федор Васильевич сидел рядом и вполголоса отчитывал их с Ванечкой за задержку. Роберта присела на обитой кожей лавке, рассеянно прислушиваясь к перебранке. Ит и Скрипач сидели на корме – Скрипач, согнувшись в три погибели, обхватив голову руками, Ит – неподвижно, как статуя, с напряженной прямой спиной и невидящим взглядом. Ольшанская, подумав, подошла к ним и дотронулась кончиками пальцев до плеча Ита – пальцы наткнулись на окаменевшие мышцы. Он с трудом оторвал взгляд от плывущего мимо берега реки и посмотрел на нее.
– Вы что-то хотели, Берта? – спросил он.
Она открыла было рот, но почему-то ничего не сказала – словно разом забыла все слова.
– Простите. Давайте поговорим завтра, – попросил Ит. – Мне… немного не по себе. Понимаете ли, я сегодня убил человека.
– А раньше вам приходилось убивать? – тихо спросила она.
– Неоднократно. – Скрипач поднял голову. – Но не Сэфес… и не вот так.
* * *
Той ночью приступ впервые настиг Ита не во сне, как обычно, а в полном сознании, и был он едва ли не сильнее, чем случившийся в караване. Скрипач начал помогать – ничего не выходило, становилось все хуже и хуже. Через полчаса пришла Ольшанская, увидевшая, что у них горит свет, – перепугалась, побежала вызывать «Скорую» и звонить Федору Васильевичу, не слушая Скрипача, начавшего было убеждать ее, что делать этого не нужно.
А дальше до самого утра были часы какого-то дерганого нервного кошмара, с врачами, уколами, руганью, разбуженными шумом соседями по коридору. Приехавшая «Скорая» стала настаивать на немедленной госпитализации, Ит, которому в тот момент стало немного легче, отказался – «Скорая» наколола всего подряд и уехала, но через полтора часа, вызванная уже Скрипачом, снова вернулась, одновременно с примчавшимся через полгорода Федором Васильевичем.
Всю эту ночь Ит провел словно бы на грани сознания, то и дело срывавшегося в темный, вязкий кошмар, то выплывая на берег, где была комната, горел свет, резко и неприятно пахло нашатырем и камфарой, то уходя снова в глубь вязкой черноты, заливавшей легкие, не дававшей дышать, отнимающей все силы. Что-то происходило вокруг, временами он даже, кажется, понимал, что именно, но происходящее вдруг снова прорастало тьмой, с которой уже не было сил бороться…
Отпустило только под утро. В шестом часу, очнувшись, он обнаружил, что полулежит на кровати, поставленной вплотную к настежь распахнутому окну. Комната имела вид разоренный и жалкий. Книги и вещи поспешно сброшены на вторую кровать, стол завален использованными ампулами, на полу грязь, обрывки картонных упаковок от коробок с лекарствами… Скрипач сидел рядом, на стуле. Выглядел он плохо: покрасневшие, воспаленные глаза, искусанные до крови губы, бледный, а на лице – совершенно незнакомое выражение растерянности и страха.
– Рыжий, ты чего? – Ит удивился, насколько слабо прозвучал его голос. Скрипач сел рядом с ним и принялся гладить по голове, не произнося в ответ ни слова. Ит заметил, что его ладонь трясется, как под током.
Скрипач всхлипнул.
– Боже мой… – прошептал он. – Что же это такое… что нам делать… Господи, что же нам делать…
Ит протянул руку, положил Скрипачу на плечо.
– Обойдется, – произнес он, стараясь, чтобы голос звучал по возможности уверенно. – Увидишь. Обойдется.
– Ты ночью чуть не умер… Боже, какой я придурок, что вообще позволил тебе… где мои глаза были… – Скрипач, казалось, был готов разрыдаться. – Тебе только этого не хватало… и вообще, нельзя было тебе туда ехать… сами бы съездили… Господи… да что же это такое…
В комнату вошла Ольшанская. Посмотрела на Ита, на Скрипача, села на краешек второй кровати. Осуждающе покачала головой.
– Ит, вы никогда не пробовали думать о последствиях своих поступков? – поинтересовалась она.
– Пробовал, – честно ответил Ит. – Иногда даже получается.
– Плохо пробовали. Ваше счастье, что «Скорая» во второй раз быстро приехала. Опоздай они на пятнадцать минут, им бы осталось только время смерти зафиксировать.
Скрипач, зажав уши руками, бросился прочь из комнаты. Ольшанская проводила его недоуменным взглядом.
– Я что-то не так сделала? – удивилась она.
– Нет, все так. Просто совпало. – Ит попробовал вздохнуть поглубже, это удалось, и он слегка приободрился. – Берта, у вас нет валерьянки?
– Для вас?
– Для рыжего. Мне кажется, он что-то… слишком перенервничал.
– На его месте любой бы перенервничал, – отрезала Ольшанская. – Полюбуйтесь на свои руки! Живого места нет.
Ит опустил глаза и присвистнул.
– Ого, – произнес он. – Да, действительно…
– Вот и «ого», – поддела его Роберта. – После того, что вы нам тут устроили… В общем, можно было меня вчера и не прогонять из операционной. Мне кажется, там все было гораздо спокойнее.
– Вы правы, – вздохнул Ит. – Это действительно так.
– Вы хотите что-нибудь? Чаю, воды? Вставать вам сегодня нельзя, – предупредила Ольшанская. – Так что придется нам со Скрипачом за вами поухаживать.
Ит подумал, что при всем своем желании встать он, наверное, не смог бы – сил не было совершенно. Может, ближе к вечеру, но не раньше…
– Роберта, если можно, дайте воды и таблетку анальгина, голова болит, – попросил он.
– Воду можно, конечно, а на счет анальгина не уверена, вдруг нельзя. – Она встала. – Ладно. Сейчас попьете, а потом я схожу, позвоню, узнаю про таблетки и заодно поищу Скрипача.
Искать Скрипача не пришлось – оказывается, все время, пока они говорили, он просидел в коридоре, под дверью, беззвучно плача. Успокоился он не сразу – видимо, нервы стали сдавать и возвращаться в состояние душевного равновесия ему с каждым разом становилось все труднее.
Днем, когда стало окончательно ясно, что проблем больше не предвидится, все наконец решили попробовать хотя бы немного поспать. Ит был уверен, что заснуть ему не удастся, но заснул неожиданно легко – и во сне видел что-то странное, но удивительно, это что-то было пусть и печальным, но совершенно спокойным, отрешенно-прекрасным. Проснувшись, он подумал, что впервые в жизни, наверное, сумел увидеть во сне не нечто вещественное, не событие, а ощущение, словно мысль, возможно даже и не его собственная, обрела невиданную доныне форму…
К вечеру все более или менее устаканилось. Отдохнувший Скрипач прибрал в комнате, Роберта принесла из столовой ужин (готовить, конечно, сил не было ни у кого), потом зашел Федор Васильевич, отругал Ита, но как-то конфузливо, словно стесняясь, а затем решили, что можно в принципе устроить небольшое совещание – происшедшие события требовали детального разбора.
* * *
– Мы пока что видели два случая. Всего лишь два. – Скрипач сидел на подоконнике, упираясь в него руками, наклонившись вперед. – Оба этих случая – иллюстрация чудовищной жестокости. Шоу в Америке, доморощенный садист в Домодедове… У меня нет слов! Вы понимаете, что происходит в результате? Что люди…
– Контроль, – поправил Ит.
– В данном случае это не важно, – отмахнулся Скрипач. – Что люди, тысячи людей, которые попадают сюда, лишены элементарной помощи и даже не могут оставить информацию для близких, попрощаться, уйти достойно и без боли, в конце концов!
– Если я правильно понял, система площадок и непосредственно гости появились здесь больше тысячи лет назад. – Ит говорил тихо, но голос его уже обрел твердость. – Предполагаю, что нам известно событие, с которым это связано.
– Тысяча триста лет назад произошла глобальная катастрофа. – Федор Васильевич нахмурился. – Катастрофа, отбросившая нашу цивилизацию на сотни лет в прошлое, изменившая облик планеты. По сути дела, мир был вынужден начинать все заново. Изменилось все, от донного ландшафта до магнитных полюсов. Даже небо стало другим.
– У нас эта катастрофа называлась «реакцией блэки», – объяснил Ит. – Собственно, мы оба принимали в разрешении этой ситуации непосредственное участие. Обобщенно говоря, во Вселенной возникла сила, послужившая катализатором ее глобальной перестройки. Когда разобрались с антуражем… антураж там был отвратительный, псевдорелигиозная секта… и вникли в суть проблемы, схватились за головы, но… было уже поздно{ События описаны в книгах И.Эльтерруса и Е.Белецкой цикла «Время черных звезд».}.
– И чем это кончилось? – В глазах Ольшанской появилась заинтересованность.
– Сложно объяснить. – Ит сел повыше. – Можно сказать, что ничем. Реорганизация Сети, перестройка миллиардов связей, разрешение массы конфликтов, возникающих до сих пор. Контроль тогда понес очень большие потери, до сих пор количество Контролирующих еще не достигло прежнего уровня. Да и у нас… практически во всех разработках, во всех делах, которые мы ведем, рано или поздно появляется маркер «черные звезды». Как сказал когда-то Фэб – этой работы вам на всю жизнь хватит и еще останется.
Скрипач кивнул.
– Мне кажется, что ваш мир каким-то образом оказался встроен сразу в несколько кластеров глобальной Сети, – осторожно заметил он. – Как жаль, что здесь нет Ри и его научной группы. Мы – всего лишь агенты, нас, как говорится, Господь мозгами обделил, а вот Ри действительно голова, они бы разобрались. Вам, Роберта, было бы очень интересно с ним познакомиться, вы похоже мыслите. Структурно, я имею в виду.
Ольшанская пожала плечами.
– Возможно, – отозвалась она. – Но как бы то ни было, что вы предлагаете? Лирика и альтруизм – это хорошо, но сейчас нам нужно определиться, как действовать дальше.
– Верно, – кивнул Ит. – Но у нас опять возникает старая проблема.
– Какая же? – спросил Федор Васильевич.
– Не хватает информации, – вздохнул Скрипач. – А если нет информации, нет и зацепок и непонятно, как действовать.
– Информацию какого рода вы имеете в виду? – Федор Васильевич встал, подошел к окну.
– От теории – к практике, – ответил Ит.
– Может быть, стоит для начала проверить хотя бы пару гексов, чтобы убедиться, что мы движемся в правильном направлении? – задумчиво произнесла Ольшанская.
– Деточка, опомнитесь! «Пару гексов»!.. Один из рассчитанных вами находится на территории США, второй – в пяти странах одновременно, а третий имеет одну вершину в Мировом океане, а другую – на Южном полюсе! Роберта Михайловна, вы в своем уме?
Ольшанская молчала. Федор Васильевич, гневно раздувая ноздри, пристально смотрел на нее.
– Роберта, а вы сумеете рассчитать гекс, к которому относится площадка в Домодедове? – вдруг спросил Ит.
– Думаю, да. – Ольшанская потерла переносицу. – Где-то за месяц. А для чего?
– Интуиция. – Ит задумался. – Скрипач?
– Я – за. Что же касается проверок… Федор Васильевич, расскажите нам, пожалуйста, то, о чем вы отказались говорить вчера. Вы сказали о каких-то совпадениях. Что за совпадения? О чем вы говорили?
– Есть гипотеза, согласно которой площадки можно активировать, используя для этого… фрагменты тел гостей. Они даже после смерти создают слабые волновые колебания, это давно установленный факт. Ну а дальше идет недоказуемое. Якобы гости способны открыть проход в какую-то иную реальность. С теорией о гексах это вроде бы не связано, но теперь я понимаю, что связь есть.
– Какая? – жестко спросил Ит.
– Немцы ищут точки-противофазы и точки с синтонными характеристиками, это всем давно известно. Они ориентируются на гармонические частоты, считая все другие показатели побочными. И подбирают пары – точка/тело. Самой перспективной они считают площадку в Хайдельберг