«…Город погружается в хаос. Подчиняясь новым приоритетам, машины пресекают все новые попытки уничтожить нас. Управление полиции пылает. Системы пожаротушения отчего-то не работают. Пожарные расчеты остановлены пошедшими на таран автоматическими такси. Аппаратура узла связи регионального управления СБ умирает от чудовищного скачка напряжения. Гражданский самолет неуклюже пытается протаранить нас и разваливается в воздухе от попадания зенитной ракеты, уносясь за корму снопом осыпающихся вниз огней. И вот – кульминация: центральный компьютер системы энергоснабжения обесточивает город и очищает свою память. Линейки улиц, протянувшиеся до самого горизонта, смываются волной черных чернил. И только пятна пожаров продолжают тлеть в ночи рубиновыми сигналами. А потом погасший город сворачивается в точку. Перегрузки сжимают мое парящее тело. И вскоре поверхность скрывается под быстро уносящимися вниз клочьями серого вещества…». Новый роман Игоря Поля о захватывающих приключениях отставного капитана Юджина Уэллса и его электронного двойника – комплекса огневой поддержки пехоты под кодовым именем «Триста двадцатый». Они противостоят целому миру. Они доказывают свое право на жизнь. Отстаивают любовь. И мир выворачивается наизнанку, не в силах уничтожить их чувства…
Знакомьтесь – Юджин Уэллс, капитан Армада, Альфа-книга 2006 5-93556-665-6

Игорь ПОЛЬ

ЗНАКОМЬТЕСЬ – ЮДЖИН УЭЛЛС, КАПИТАН

(Ангел-Хранитель-3)

Глава 1. О вреде вживленного оборудования

Солнечные блики играют на гранях клинков. Отражаются от мягко шевелящейся водяной стены. Переливаются в зеленоватой водной толще. Чертов дизайнер обещал, что вода будет создавать ощущение умиротворения. А коллекция уникальных дуэльных клинков – будить возвышенные чувства и успокаивать нервы. Ни черта она не создает, эта вода, кроме зябкой ломоты в костях. А взгляд на груду блестящих железок пробуждает болезненное воспоминание о том, какую огромную кучу кровных он за них отвалил, поддавшись на уговоры. Да еще и наличными. Жак Кролл, глава попечительского совета неправительственного благотворительного фонда «Справедливость», в очередной раз окидывает огромный кабинет рассеянным взглядом. «Черт меня дернул на эти расходы», думает он, и с досадой признается себе, что прежний рабочий кабинет – плотно зашторенная комната с обитыми шелком стенами над залом ресторанчика «Свеча и Крест» – был во сто крат уютнее. И тут же черт предстает перед ним в своем неприглядном обличье. Морда его подозрительно похожа на самодовольную физиономию Серджо Миловича. Злейшего конкурента, занимающегося координированием деятельности профсоюзов сталелитейных предприятий. В пику новому особняку которого штаб-квартира «Справедливости» и была перенесена в верхний этаж городского делового центра. Впрочем, справедливости ради заметим, что господин Милович имеет к профсоюзам такое же отношение, как и господин Кролл – к благотворительности.

Пленка силового поля едва заметно переливается, открывая шикарный вид на раскинувшийся внизу город. Жак Кролл, квадратного вида мужчина средних лет в безупречном костюме, пребывает в плохом расположении духа. Сербы совсем обнаглели. Прежнее соглашение о разделе территорий, достигнутое его отцом, больше не действует. Оптовые поставщики Миловича плюют на все договоренности. Заваливают уличных дилеров качественной синтетикой по демпинговым ценам. Отличная натуральная дурь больше не пользуется спросом. Чертовы нарки голосуют карманом за прогресс. Предпочитая количество качеству. Ипподромы и игорные заведения, «подотчетные» Кроллу, постепенно пустеют. Реки поступлений от букмекеров превращаются в ручейки. Нахрапистые конкуренты развернули такую массированную рекламную кампанию своему новому детищу – боям без правил на старых самолетах, что места на авиашоу богатенькие придурки с других планет заказывают за полгода. «Куда катится мир», с тоской думает Жак.

А тут еще эти странные звонки. Ниоткуда, как божится Марк, глава службы охраны. Так теперь по-модному зовется командир бригады бойцов, отвечающих за безопасность Кролла. Первый звонок раздался три дня назад.

– Слушаю, – так ответил Жак на короткую трель коммуникатора. С некоторым удивлением. Было чему удивиться. Звонивший не включил изображение. Это раз. Абонент оказался неопознанным. Что очень странно – аппарат запрограммирован пропускать только идентифицированных абонентов. Это два. Номер самого Кролла был закрыт от публичного доступа и более того – позвонить на него можно было только с определенных каналов, число которых было строго ограничено. Это три. Тем не менее, аппарат пропустил этот вызов.

– Господин Кролл, настоятельно рекомендую вам отменить свои распоряжения относительно Юджина Уэллса и баронессы Мишель Радецки. Попытки настаивать на выполнении ваших прежних приказов относительно вышеназванных персон будут пресекаться, – произнес неизвестный голос. Впрочем, довольно странно произнес. Не прерываясь для вдоха. Абсолютно без выражения.

– Не понимаю, о чем вы. С кем имею честь говорить? – спрашивает ошарашенный «председатель», одновременно нажимая ногой кнопку под столом.

– Всего доброго, господин Кролл, – связь прерывается.

И тут же в кабинет врываются несколько молодцов с оружием наперевес. Разбегаются по помещению, заглядывая во все щели. Одинаковые пиджаки смотрятся на них довольно нелепо. Равно как и неумело повязанные цветастые галстуки. Марк – глава охраны, входит следом через тридцать секунд. Еще с парой вооруженных до зубов бойцов.

– Что случилось, босс? – спрашивает он, быстро оглядывая кабинет.

– Марк, сколько раз тебе говорить: вооружи свою банду достойно. Представь, во что они превратят мой офис, если откроют пальбу, – раздраженно бросает Кролл. – Выдай им парализаторы. От них ни дыр, ни крови.

– Хорошо, босс, – наверное, в тысячный раз обещает Марк. «Какой боец сменит хороший ствол на полицейскую игрушку? Да над нами на улицах смеяться начнут», – думает он при этом.

– Убери всех. Останься. Выясни, кто мне звонил по закрытому каналу. Срочно. Я хочу знать, кто за этим стоит.

– Хорошо, босс.

– Черт возьми! – взрывается Кролл, брызжа слюной. – Сказано: звать меня «сэр»! Мы солидная организация, не какая-нибудь уличная шваль!

– Понятно, босс… то есть, сэр.

И через минуту:

– Босс, то есть, сэр. Ближайшие полчаса вам никто не звонил. Алекс все проверил. Чисто.

– Не держи меня за идиота, Марк. Мне только что звонили по закрытому каналу. Я хочу знать: кто играет со мной в эти игры.

– Хорошо. Проверим еще раз.

Но и эта проверка ни к чему не привела. Более того – только добавила туману. Звонок не был зафиксирован ни одним контрольным блоком. Словно аппарат включился сам собой и заговорил человеческим голосом. Озадаченный Кролл провалился в глубокое кресло. Помял подбородок, разглядывая невозмутимого начальника охраны.

– Странно. Может, это правительство? У их ребят, я слышал, есть всякие мудреные штуки. Куда хочешь могут влезть. Какая-нибудь секретная служба. Что скажешь?

– Не знаю, сэр, – с сомнением отвечает круглоголовый, коротко стриженый Марк. – Но я попробую проверить.

– Подними всех, кто у нас там есть. Пускай отрабатывают.

– Понял. Я могу идти?

– Иди.

Затем Кролл с сожалением опускает дорогой коммуникатор в приемник утилизатора. Достает из ящика стола другой.

– Жюль.

– Да, босс.

Кролл недовольно морщится, но сдерживает себя.

– Что у вас с этой дамочкой? И ее чокнутым дружком?

– Заказ оплачен и подтвержден. Представитель партнера на связь пока не выходил. Вы же знаете его правила. Он найдет брешь, не сомневайтесь.

– Как долго мне ждать?

– Я рассчитываю, что в течение недели он даст о себе знать.

– Не подведи меня, – он внимательно смотрит на сухощавого неприметного мужчину в кресле флаера. – … Как в прошлый раз.

Тот невольно ежится под тяжелым взглядом.

– Будьте спокойны, босс. Осечка исключена.

Голограмма гаснет. Жак откидывается на спинку кресла. Запрокидывает голову. С наслаждением потягивается. Змеиная голова смотрит на него в упор. Переливаясь, гибкое тело собирается для броска. В ужасе он слетает с кресла. На звук выстрелов снова вбегают молодцы с разнокалиберными стволами. Мгновенно ориентируются в обстановке и открывают огонь на поражение, поливая угол, в который целится шеф, струями свинца. От сумасшедшей пальбы все глохнут. Марк подбегает к растерянно оглядывающему кабинет начальнику. Пистолет в его руке трясется. Гильзы усеивают дорогой ковер. Стена за огромным рабочим столом, да и сам стол, избиты пулями. Целые пласты покрытия лохмотьями свисают вниз.

– Что случилось?

Кролл не отвечает. Медленно подходит к столу. Осторожно заглядывает под него. Прячет пистолет под мышку.

– Вот дьявол! – наконец, говорит он. – Привидится же такое. Чертовщина. Змея, как живая, представляешь?

Марк знаком выгоняет довольную разминкой толпу.

– Отдохнуть бы вам надо, босс. То есть, сэр.

Но на следующий день странный звонок повторяется. Несмотря на полную замену аппаратуры. В то же самое время. И снова без всяких следов. А через пять минут после звонка огромная крыса размером с собаку спрыгивает с потолка. Ответственного за связь тут же закатали ногами в бетон и отправили в автономное плавание, заподозрив нечистую игру конкурента. Но это не помогло. На следующий день после аналогичного звонка большая бесхвостая кошка вцепилась Кроллу в руку. Удивленный врач, специально приглашенный для демонстрации странных видений, увидел, как укушенная рука синеет в месте, где на ней остались глубокие отпечатки зубов.

Сейчас, когда время близилось к двенадцати, настроение у господина председателя стремительно падало в ожидании очередного кошмара. «Черта с два я тебе поддамся, кто бы ты ни был, сволочь», – думает Кролл.

– Марк.

– Слушаю, босс.

– Как дела у Жюля?

– Неважно, босс. По слухам, наш партнер потерял еще двоих. Чертовщина какая-то. Одного сбила собственная машина. Второй отравился бутербродом, пока сидел на позиции.

– Странно. До сих пор я считал, что его репутация безупречна.

– Так и есть, босс. Он всегда выполняет заказ. И я никогда не слышал о потерях с его стороны. Думаю, теперь он пустит в дело все свои силы. Получается, ваша парочка бросила ему вызов.

Кролл в задумчивости постоял у водяной стены, удерживаемой невидимой пленкой силового поля. Отстраненно вглядывался в зеленые блики.

– Время, сэр. Позвать парней?

– Давай.

На этот раз ни одного коммуникатора в кабинете не было. Убрали специально. Ровно в двенадцать сам собой включился визор. Демонстрируя беспорядочное мельтешение, аппарат тем же монотонным голосом повторил привычное обращение. Слово в слово. А потом из водяной толщи выметнулась огромная морская гадина. Видимая только кричащему от ужаса Кроллу, она стремительно обвилась вокруг его тела. Крик быстро перешел в задушенный хрип. Сгрудившись у дергающегося в конвульсиях тела, охранники, толкаясь и мешая друг другу, пытаются оказать первую помощь. Срывают галстук. Разрывают воротник рубахи. Делают искусственное дыхание. Лицо Кролла начинает синеть. Прибежавший через несколько минут личный врач шефа поднес к шее умирающего переносной медицинский сканер. Пощелкал переключателями. Словно не доверяя показаниям прибора, пощупал пульс.

– Что с ним, док? – спрашивает Марк.

– Он умер.

– Ты что, спятил? У него в загривке лучший на планете диагност! С таким мертвецы сами до операционной доходят.

– Его имплантат не работает. Тесты проходит, но не работает. Я такого никогда не видел.

– Я тоже, – Марк отрывает взгляд от мертвого тела хозяина. Смотрит на растерянных бойцов. – Это ж надо – откинуть копыта из-за какой-то свихнувшейся железки. Чудно… Кто в это поверит? Чего встали? Быстро всю смену сюда! Оцепить этаж. Никого не выпускать.

Глава 2. Прибытие

Привет. Я – Юджин Уэллс. Помните меня? Я тот самый пилот. Капитан в отставке. Почему в отставке? Ну, как же, я ведь рассказывал. Меня выставили с Флота по состоянию здоровья. Так это в моих бумагах называется. Приставили приходящего врача и пару уборщиц. До той поры, пока мой биочип в загривке не рассосется. На самом деле, после того случая, ну, когда я с небес в море сковырнулся, я просто с катушек слетел. Так все вокруг говорили. Да и неудивительно это после пары недель болтания на плотике. Б-р-р-р! До сих пор помню горький вкус океанской воды. И летучих рыб. Я их ловил растянутой рубахой и ел сырыми. Такие дурищи: прыг – и мчатся, куда глаза глядят. А тут я ее – хлоп! И уже жую. А вкус у этих созданий такой, будто холодную резину в рот сунул. А дальше все как в тумане. Как сказано в заключении – дегидратация организма и, как следствие, повреждение мозговой ткани и нарушение высшей нервной деятельности. Слишком долго я болтался в море и пил забортную воду. Честно говоря, если бы не счастливый случай, я бы вам и этого не рассказал. Я теперь не помню даже того, как в детстве в школу ходил. И того, что со мной пару минут назад происходило – тоже не помню. Забываю напрочь. Котелок мой – как дырявое решето стал. Сколько ни лей в него – все обратно на землю вытекает. Но когда Триста двадцатый влез в меня без спроса – все пошло на лад. Пожалуй, он – единственное существо, которое мне как брат. Моя половинка. Пусть он всего лишь программная оболочка боевого робота – ни о ком, кроме него, я так тепло не думаю.

Я стою во весь рост в кабине оператора оружия старенькой спарки «Москито». Физиономия моя почернела от въевшейся сажи. Черная бородища промокла от земного ливня и спуталась. Грязный летный скафандр весь покрыт заплатами. Ботинки заляпаны грязью. Настоящее чудище из каменного века. Таким я вернулся с веселой прогулки на древнюю Землю. Рядом извлекают из пилотской кабины моего спасителя – Милана. Я не обращаю на него внимания. Как и на людей внизу, что уставились на меня, побросав дела. Я спускаюсь на палубу, поддерживаемый Ченгом, своим техником. Он говорит что-то ободряющее. А я киваю в ответ. Но глаза мои обращены только туда, вперед. На нее. Кроме нее, я никого сейчас не вижу. Кажется, она тоже.

– Ты меня напугал, Юджин! – говорит она, и мы крепко обнимаемся. Стоим на виду у всех посреди огромного ангара. Сажа с моего скафандра пачкает щеку Мишель. Она опускает голову, чтобы я не видел, как она плачет. Она считает себя очень сильной. И никому на свете не позволит сомневаться в этом. Никто не в силах заставить ее лить слезы. Баронессу Радецки фон Роденштайн. Тем более, такой недоумок, как я. Поэтому она прижимается ко мне все крепче, и слезинки скатываются по резине моего скафандра, оставляя на нем мокрые дорожки. Мишель никак не хочет поднять голову. Не желает, чтобы я увидел ее такой. Плачущей. Только я все равно заставляю ее сделать это. Легонько приподнимаю голову за подбородок. Тогда Мишель упрямо закрывает глаза. Она очень смешная, с пятном сажи на щеке, с мокрыми ресницами и хлюпающим носом. Зачем-то вырядилась в синий технический комбинезон. Такой чистенький на фоне неряшливых палубников.

– Что мне сделается, – бормочу невпопад. И еще добавляю какую-то глупость про то, что все будет хорошо. Хотя как тут будет хорошо, когда в моей голове все в узел заплелось. От того, что я рад видеть Мишель. И от того, что понять не могу, как она тут очутилась. В дикой дали. В дыре под названием Солнечная система. На базе «Будущее Земли». Это ведь только в сказках дураки влюбляются в принцесс, а те отвечают им взаимностью. Не настолько я глуп, чтобы в эти бредни верить. Одно дело – ее письма. И то, какой я ее помнил. Как мы играли в пару на дурацком корабле любви. И совсем другое – когда вот так, на самом деле. Раз – и она уже тут. Во плоти. А я не знаю, что и сказать. Точно, дурак и есть.

– Черт возьми, Юджин, – говорит она, отворачиваясь и растирая сажу пополам со слезами. – Не смотри на меня. Дай в себя прийти.

– Не смотрю, – я послушно зажмуриваюсь.

– У тебя просто способности в истории влипать, – жалуется она. Вытирает глаза. Разглядывает меня жадно. Я с закрытыми глазами ее взгляд чувствую. И то, что у нее внутри. Тревогу, радость. И ожидание. Все вместе.

– Это просто борода. И сажа, – успокаиваю я. – Там, внизу, все черное. Даже дожди. В жизни такой дыры не видел.

Она улыбается. Тянет меня за собой. Я топаю следом на деревянных ногах. И только тут замечаю, сколько людей на меня смотрит. Кажется, все свободные от вахты палубники тут собрались. Хлопают меня по плечам. Тормошат. Жмут руку, оглядываясь на Мишель. Отовсюду несутся приветственные возгласы.

– Привет, Юджин! Как там Земля? Отдохнул на природе? Петь не разучился? А бабы там есть? Красивые? Где ты прятался-то? Мы тебя искать замучились. Заходи вечером, пропустим по стаканчику…

А я только киваю. И улыбаюсь. Все-таки здорово снова дома оказаться. Словно в другом мире. И Мишель тащит меня прочь под шипение и визг механизмов. А все я никак не могу привыкнуть, что дождя нет.

– Сэр, что с этим делать? – кричит мне вслед один из техников, вытаскивая из кабины мокрый мешок.

– Оставь, после заберу! – кричу в ответ.

База сильно изменилась за время моего отсутствия. Я глазам своим не верю – охрана снова появилась. Сразу у переходного люка торчит парочка типов с внимательными взглядами. Разве что без брони. А так – все при них. Дубинки, пистолеты. Кислородные маски на шеях болтаются. Народу в коридорах прибавилось. Много новых лиц. На меня и на Мишель таращатся с любопытством. Есть на что глянуть. Бородатый детина в перепачканном рванье и весь в саже. И красивая женщина с размазанным по щеке грязным пятном и в новеньком, подчеркивающем все ее соблазнительные выпуклости, комбинезоне. Оба – как только что родились. Сияют. Больше всего удивляет то, что праздношатающихся стало больше. Пару месяцев назад в коридорах можно было встретить разве что торопящихся на вахту. Или с вахты. Вся жизнь наша была: вахта – обед – короткий сон – вахта. Не до прогулок нам было. И еще наш списанный авианосец, как никогда раньше, стал похож на гражданскую базу. Именно на гражданскую. Потому что некоторые болтали, не спеша, на перекрестках и у лифтов. Вроде бы им делать больше нечего. И кое от кого ощутимо спиртным попахивало. А в одном месте вентиляция вообще донесла до меня запах травки. На каждом шагу отличия от прежней жизни. Из санблока через полураскрытый люк несет аммиаком. Робот-уборщик, путаясь под ногами, деловито подвывает, приводя в порядок затоптанную серую палубу. Только вот моющий раствор в него залить забыли. Или кончился он. И, по-видимому, отключили у бедняги контрольный блок. Глупая машина старательно шипит соплами и раз за разом пытается стереть несуществующую пенную лужицу. Да так и не может сдвинуться с места, потому что палуба под ней остается грязной, и программа не позволяет перейти дальше. Из кают-компании доносятся громкие голоса и грубая брань. Кто-то с кем-то крепко спорит. Не стесняясь в выражениях. Глядя на эти изменения, я почему-то сразу вспоминаю таверну «Обожженные барды» на Йорке. Ту самую, где я познакомился с вербовщиком. Жуткий вертеп. Разве что здесь опилок на палубе нет. И мне становится неловко за свой дом. За «Будущее Земли». Волшебный мир, куда я мечтал вырваться из ада, как-то вдруг резко краски потерял. Тусклым стал, как древнее фото. Когда тебе плохо, всегда представляешь места, где ты был раньше, лучше, чем они есть на самом деле.

– Куда мы идем? – интересуюсь я у Мишель.

– Ко мне, куда же еще? – удивляется она.

– Может, лучше в кают-компанию? Поговорим как люди. Кок нам вкусность какую-нибудь сготовит. Целую вечность нормальной еды не пробовал.

– Туда? – И на лице ее явственно обозначилась брезгливость. – Ты, видимо, давно там не был. Сейчас там не поговоришь. Сидеть, слушать пьяные россказни и похабные анекдоты и ждать, когда очередной немытый герой удаль передо мной начнет показывать? Удовольствие сомнительное. Да и драки там теперь постоянно. А твой кок третий день, как в лазарете. Его супом ошпарили во время очередной свары.

– Ничего себе… – только и могу я сказать. – Что тут случилось-то? Пока я тут был, ничего такого не наблюдалось.

– Это у вашего босса спроси. У Милана. Развел демократию, – довольно жестко отвечает Мишель.

– Милан нормальный парень, – пытаюсь я защитить своего спасителя. Хотя и начинаю понимать, откуда что взялось. Синяки – они всюду синяки. Как ты им не плати и не угождай. Конченые люди. Зря мы охрану тогда поперли. Без кулака в качестве стимула, при общении с местным сбродом обойтись трудно. В чем-то Петро Крамер, отставной полковник, которого мы вышвырнули с корабля вместе с охраной, был прав.

И все же думать про Милана плохо не хочется. Даже если он и не справился. Поэтому я добавляю:

– К тому же Милан меня спас.

– Ну да. Я забыла. Извини, – вежливо говорит Мишель. И продолжает тянуть меня за собой.

Я постепенно прихожу в себя. Черт, я похож на пугало. И пахнет от меня, наверное. Отвык я от нормальных условий. Иду рядом с такой женщиной, и про все на свете забыл.

– Давай зайдем ко мне на минутку, – прошу я. – Мне бы вымыться надо. И переодеться.

– Как же, к тебе, – отвечает Мишель. – Твоя каюта давно занята. Даже вещи твои растащили.

– Занята? Почему?

И мы останавливаемся.

– Да ведь тебя уже похоронили, Юджин. Бросили. А вещички по жребию поделили. В твоем контракте наследники не обозначены.

– Мишель, что ты такое говоришь? Тут не лучшие люди, конечно. Но мы все же летали вместе. Воевали. Друг друга выручали…

– Эх ты, последний герой галактики, – грустно улыбается она. Смотрит на меня, как на несмышленого ребенка. – Похоронили тебя. Давным-давно. Все твои хваленые боевые товарищи. Слушай, пойдем ко мне, а не то я прямо тут разревусь.

– Ладно. Реветь не нужно, – машинально говорю я. И она увлекает меня за собой.

– Душ ты можешь и у меня принять, – говорит она на ходу. – И одежду тебе найдем. Ты меня не стеснишь, у меня большая каюта.

Я топаю в своих штопаных-перештопаных башмаках, заляпанных засохшей черной грязью, от которых воняет за версту и никак в себя не приду. Как это – похоронили? Чтобы парни меня бросили? Да быть такого не может! Решаю, что во всем виновата излишняя женская возбудимость. Так уж они скроены, женщины. Сначала чувства, потом, если останется – мозги. Наверное, Мишель не исключение. Она хоть не такая, как все, но все же женщина. И за меня волнуется. Оттого и глупости говорит. Так что, когда мы к ее каюте подошли, я уже был спокоен. Главное, что я жив. И снова тут. Почти дома. И Мишель рядом. Зачем бы она тут ни оказалась. Чего еще желать?

Глава 3. Поди пойми этих женщин

Едва успеваю вымыться и переодеться, как в нашу каюту, словно в насмешку, именуемую адмиральской, вежливо стучат. Каюта отличается от бывшей моей наличием письменного стола и большущей неработающей тактической голограммой над ним. Ну, и еще тем, что в ней можно было не только на койке сидеть. А еще и на креслах вдоль одной стены. И трубы всякие по подволоку тут не тянутся. А в остальном – такая же конура, как у всех. В старину места на кораблях ВКС не хватало катастрофически. Даже для адмиралов. Все жили скромно.

– Войдите, – говорит Мишель, отодвигаясь от меня.

К нам заглядывает Милан.

– Простите за беспокойство, госпожа баронесса, – Милан отчего-то странно растягивает слова. Глаза его лихорадочно блестят. – Вы позволите поболтать с вашим другом?

– Сколько угодно, командир, – отвечает Мишель с вежливой улыбкой. Я-то вижу, какая она искусственная, ее улыбка. И тут же понимаю, почему. Милан уже изрядно навеселе. Видно, где-то приложился к бутылке на радостях. И довольно основательно. Это так непохоже на того, прежнего Милана, командира базы.

Он присаживается на одно из кресел у стены. Спохватывается. Подскакивает с места.

– Вы позволите, баронесса?

– Да, пожалуйста. Не желаете чего-нибудь выпить? – играет Мишель роль радушной хозяйки.

– Ром, если вам не трудно, – криво улыбается Милан. Он изо всех сил старается быть похожим на тех, давно забытых ныне офицеров, чья светская выучка ничуть не уступала военной.

– Прошу вас, командир, – снова натянуто улыбается Мишель, подавая ему стакан с коричневой жидкостью.

– Благодарю, баронесса.

Я таращусь на этот спектакль. Милан, тот самый упрямый Милан, которого я когда-то вытащил под огнем с галечного пляжа, снова напоминает мне обычного синюка, с которым мы летели сюда на «Либерти». Сразу вспомнилось его пьяное бахвальство своими заслугами. И то, что он, как это говорили, «не просыхал» все время, пока мы ожидали отправки с Йорка. И как его били за разлитое спиртное. Из сильного волевого человека, каким он стал по прибытии на авианосец, и каким он мне запомнился, вытащили стержень и он превратился в измятую тряпичную куклу с мешками под глазами.

– Как ты, Юджин? – интересуется мой командир, сделав изрядный глоток. Мишель вежливо делает вид, что разговор ей не интересен. Смотрит рассеянно в угол.

– Нормально. Снова чувствую себя человеком. Спасибо, что вытащил.

– Да брось. За мной должок, ты же помнишь.

– Как вы тут? Что нового?

– Все новое.

– То есть?

– Теперь делаем по одному короткому вылету в день. В верхних слоях сбрасываем контейнеры и – назад. Еще пару авианосцев в гроб загнали. Земляне стали ниже травы. Их авиазаводы мы раздербанили. Пару недель назад вычислили и закидали плазмой. Корпорация прикупила высокоточных бомб. Красота! В шлак все спекли. Времени на досуг теперь хватает. Все высыпаются. Даже техники. И настоящий бар работает.

– Ничего себе. А охрана зачем?

– Ну… это я распорядился. Дисциплина стала ни к черту. Пьяные драки. Один раз даже со стрельбой. А я вроде бы как командую тут. Пришлось меры принять. Осуждаешь?

– Да нет, что ты. Тебе видней.

– Это точно, – кивает Милан и снова прикладывается к стакану. Кубики льда позвякивают по донышку.

– Еще, командир? – спрашивает Мишель.

– Если вам не трудно… баронесса, – язык Милана шевелится уже с ощутимым трудом.

– Я это, зашел спросить, как ты теперь? Останешься? Контракт твой вроде как кончился. Если хочешь, поставлю тебя командиром звена. Ты неплохо летаешь. Станет скучно, слетаешь вниз, побомбишь этих обезьян. Весело будет, как встарь. Как на Флоте.

– Да нет, я набомбился уже, – бормочу я. Почему-то меня коробит от того, как Милан отзывается о тех, кто внизу. Юсы, конечно, вовсе не те люди, с кем я жил в одном доме. Но все равно, не по себе мне от его слов.

– Я среди этих, как ты говоришь, обезьян, жил все это время. Они меня спасли. И от заразы выходили.

– Да? Я не знал. Гадал, что с тобой приключилось. Мы пару дней искали тебя в районе катапультирования. Потом земляне подтянули туда большую авиагруппу, начались стычки, пришлось убираться. Маяка твоего не слышно. Решили: кранты тебе. А ты живой, оказывается. Везунчик. Никто до тебя там не выживал.

Неожиданно Милан громко икает. Осоловело смотрит на свой вновь опустевший стакан. Запоздало прикрывает рот ладонью.

– Эта… э-э-э… извините, мэм, – выдавливает он и краснеет.

Мишель только холодно кивает в ответ. Мне стыдно перед ней за Милана. За весь этот окружающий меня бардак. Словно это я его сотворил.

– Ну, так что, чувак? Остаешься? Оклад… прибавлю.

– Говоришь, притихли земляне? – спрашиваю я, чтобы не отвечать сейчас. Разговор все равно не имеет смысла. Я не знаю, хочу ли я остаться. И что собираюсь делать дальше. Отчего-то мне кажется, что после пережитого мне не будет летаться так же легко, как раньше. Устал я убивать до чертиков. Кто бы это ни был. Крокодил или немытый заносчивый юс. Неважно, каким образом. Ножом или из арбалета. Или нажатием кнопки сброса. Что-то надломилось внутри. Будто кончилось детство и прежние игры больше не в кайф.

– Земляне? Конечно. Мы их… эта… в каменный век… А ты – блюз, блюз… Когда сбрасываешь подарок, от которого земля кипит – вот это я понимаю… блюз…

– Не похоже на них, – сомневаюсь я. – Но спасибо, что предложил. Я подумаю, ладно?

– Конечно… дружище… ик… Будь, как дома. Осмотрись. И вы, баронесса… Если кто против… сразу… й-и-ик… ко мне. Я мерзавца в бараний рог… у меня строго…

– Договорились, Милан, – отвечаю. Лишь бы не молчать. Уши мои наливаются жаром. Я чувствую брезгливое презрение, что волнами растекается от закаменевшей улыбки Мишель.

– Спасибо, командир. Юджин обязательно примет решение, и мы сразу известим вас. Сейчас, если вы не против, ему нужно отдохнуть. Надеюсь, вы понимаете меня. И спасибо за сотрудничество, командир.

– Милан… сударыня… ик… просто… ик… Милан.

– Конечно, Милан. Я упомяну в региональном отделении о ваших заслугах, – маска вежливости на ее лице, словно ледяная корка.

– Вот. Твое. Парни все как было сделали. У меня строго, – на стол ложится моя старая таинственная знакомая. Коробочка, которая не горит и не тонет. Посылка на планету Кришнагири.

– Спасибо, – камень падает с души. Я и представить не мог, что буду говорить Анупаму, объясняя, как потерял вещь, которую он мне доверил.

Милан тяжело поднимается. С сожалением смотрит на пустой стакан. Его пошатывает. Держась за переборку, тяжело вываливается в коридор. Мишель тут же переключает климатизатор в режим максимального проветривания.

– Ты простудишься, – пытаюсь я ее образумить. Ежусь от пронизывающих струй.

– Ничего, потерплю, – отвечает она, вставая. – Лишь бы запах этого навоза выветрить поскорее.

– Он не навоз. Он офицер, хоть и бывший.

– Офицер, чтоб ты знал, это не название. Не этикетка, – глядя на меня, неожиданно жестко заявляет Мишель. – Это состояние души. Только наличие погон не делает человека офицером. Можно носить их, и все равно оставаться просто человеком в форме. Ты можешь испытывать к Милану какие-то дружеские чувства. Я – нет. Он не офицер. И никогда не был им. Все, что присуще военной касте, у него наносное. И слетает с него в момент. Извини уж. Вовсе не об этом хотела с тобой говорить.

– Да ладно тебе. Когда ты извиняешься, хочется спрятаться. Чувствую себя, как бревном получил.

– Извини, – уже более мягко повторяет Мишель. Льдинки в ее глазах исчезают. Она кладет мне руку на плечо. Тепло ее ладони, кажется, прожигает ткань комбинезона.

– Ты ведь не знаешь, что тут творилось, когда я прилетела, – говорит она.

– Откуда бы? Может, расскажешь?

– Как письма от тебя перестали приходить, так я и собралась. Сначала навестила кое-кого на Йорке. Потом получила необходимые полномочия от «Криэйшн корп», дождалась это ваше корыто, «Либерти», и сюда. Больше сюда не летает ничего. А тут про тебя уже забыли. Такой вертеп меня встретил… Пока куче полутрезвых похотливых мужланов по очереди объясняла, кто я и зачем, пока нашла твоего Милана, пьяного как всегда, пока не втолковала ему, чего хочу – едва с ума не сошла. Он на меня как на дурочку смотрел. Даже за девку принял. У меня несколько своих людей в местной охране. Пришлось запереть его, пока не протрезвеет. А потом я долго доказывала ему, что не исчезну из этого летучего бардака, пока все, что надо для твоего поиска не сделаю. Грозила увольнением и судом от имени руководства компании. А он, сволочь такая, убеждал меня, что ты мертв давно. Вещи твои искать заставила.

– А потом?

– А потом заставила его ежедневно выделять по одному пилоту для патрулирования района, где ты шлепнулся. И запускать этот, как его, модуль для поиска.

– Поисковый модуль, – поправляю я машинально.

– Да какая разница? В общем, через неделю твой сигнал засекли. Отправили пилота, но он ничего не нашел. И еще через несколько дней, наконец, обнаружили тебя. Этот алкоголик сам лететь за тобой вызвался. Остальное ты знаешь.

– Он считал себя обязанным, – тихо говорю я. – Я его однажды вытащил.

– Так-то оно так. Только лучше бы тебя забрал более подготовленный пилот. А не человек, который за час до полета прошел процедуру удаления алкоголя из крови. Ты в курсе, что его самолет отказывался ему подчиняться? Реакция отторжения или что-то такое. Я в ваших терминах не очень. Пока он не вернулся, места себе не находила.

– Выходит, это ты меня вытащила?

– Выходит, что так, – улыбается она.

– Ты бросила все свои дела и начала заниматься каким-то отставным пилотом?

– Ты мой друг, – просто отвечает она. – Однажды ты доказал мне, что готов ради меня на все. Кем же я буду, если не помогу тебе выбраться?

– Ты всех друзей так выручаешь? – спрашиваю я, краснея.

– У меня еще были причины. Веские. Давай закончим об этом, хорошо? Ты здесь и ты жив. Это главное.

Вот черт! Слова все куда-то подевались. Как ей передать, что я чувствую? Триста двадцатый силится подсказать что-то.

– Мишель… – я зачем-то сглатываю. – Мишель, я не знаю, что тебе сказать…

– Т-с-с, – она легонько прижимает пальчик к моим губам. Улыбается. – Лучше помолчим. Пока ты лишнего не наговорил.

– Конечно, – говорю я.

Чувство, которое толкнуло нас в объятия друг другу у трапа, куда-то испарилось. Не хватает какого-то толчка, чтобы встать и обняться по-настоящему. Да и она в себя пришла. Старательно держит дистанцию.

– Скоро прилетает «Либерти», – тихо говорит она.

– Здорово, – отвечаю.

– Ты улетишь со мной?

– Наверное.

– Почему не «да»?

Откуда мне знать? Она как привидение. Появляется и сразу исчезает. А я остаюсь. И не могу себе простить, что она не рядом. Это здорово неприятно, чувствовать, что нельзя к ней прикоснуться. Что у нее есть какие-то свои дела. Муж, наконец. Поэтому я просто пожимаю плечами.

– А если я скажу, что мне нужна помощь?

– Помощь? От меня? – удивляюсь я. – Тогда – без вопросов. Полечу. Расскажешь мне, в чем проблема?

– Позже. Когда прилетим. Это имперская планета. Зеленый Шар. Очень комфортная, тебе понравится.

– Почему не Рур? Ты же вроде бы там живешь?

– Есть причины, – неохотно говорит она. – А ты куда собирался?

– Вообще-то на Кришнагири.

– Если ты о своей посылке, то есть тысяча способов ее передать.

– Да нет. Просто, я собирался туда, чтобы…

– А, ты об этом… – Она скучнеет. И как-то неуловимо твердеет внутри. И я понимаю, что только что обидел ее. Только не знаю, чем именно. Я только хотел сказать, что обещал своему другу искать вместе с ним «черные слезы». И что стану богатым. И тогда мне будет нетрудно видеться с ней.

Мишель закусывает губу. Кивает.

– Ах да, я и забыла, – говорит преувеличенно ровным голосом.

– О чем ты забыла? Я только хотел тебе сказать…

– Юджин, – прерывает она. – Я все помню. Ты мне рассказывал. Я не думала, что это так важно для тебя.

– Достаточно важно.

Мой желудок начинает громко протестовать от голода. Так громко, что она слышит.

– Прости меня. Ты же голоден. Пойдем в бар, съедим чего-нибудь?

– Хорошо, – убито соглашаюсь я. И плетусь рядом, не решаясь взять ее за руку. И гадаю, что я не так сказал? Все же я действительно идиот. Вечно ляпну что-то этакое, от чего нормальные люди или смеются или бегут от меня, как ошпаренные.

– Кажется, ты прав, – задумчиво соглашается Триста двадцатый. И еще добавляет: – Еще мне кажется, что я становлюсь идиотом вместе с тобой, чувак.

– Нахватался словечек.

– Мне нравится. Емкое определение. Означает приязнь к человеку, к которому обращаешься.

– Ты изменился, дружище.

– Я знаю. Мне нравится меняться.

Глава 4. Старые друзья

– Давай пройдемся по кораблю? – предлагаю я после обеда. – Познакомлю тебя с друзьями. Они нормальные, клянусь! Не те, что ты видела, – добавляю, заметив ее недоверчивый взгляд.

Она соглашается только из вежливости. Все равно тут делать больше нечего.

– Пойдем в машинное. Там Кен должен быть. И Пятница. Они меня от крыс спасли.

– От крыс? – поспевая за мной, удивляется она. – Как это?

– Ну, меня за неподчинение приказу в Восьмой ангар сунули. Он законсервирован. Это место тут такое, вроде гауптвахты.

– И что дальше?

– Ну, а там крысы. Огромные такие. Чуть не сожрали меня. У меня до сих пор все ноги в шрамах. Кен меня спас. Он там жил очень долго. Его за самогон наказали.

– А что такое самогон?

И я, стараясь пропускать самые откровенные сцены, рассказываю ей про Петра Крамера. Про спасение Милана. Про бой с охраной. И про сражение с крысами. Не говорю только про Триста двадцатого. Иначе она окончательно от меня отвернется. Кому нужен друг-мутант? Получеловек-полумашина. Рассказываю про Кена. И про умного Пятницу. Про то, как ходил в шубе из крысиных шкур. И как Кена потом в машинном отыскал. В общем, столько всего понарассказывал, что нормальному человеку в это трудно поверить. Вот и Мишель так же. Думает, что я преувеличиваю. Вижу по ее глазам. Тогда я останавливаюсь и расстегиваю липучки на голени. Демонстрирую ногу в шрамах.

– Как же ты выдержал? – спрашивает она. Вот черт. Не хватало, чтобы она меня жалеть начала.

Смеюсь.

– Как обычно. С трудом.

Она только качает головой.

– Иногда я чувствую себя очень глупой. Столько ненужной жестокости. Не могу понять, неужели нельзя без этого обойтись? Вы, наверное, друг другу таким образом мужественность демонстрируете, да?

– Прости, но ты говоришь глупости.

И удивленная улыбка в ответ.

– Ты очень изменился.

– Только бы тебе эти изменения не мешали, – отвечаю я и прикидываю, что она подумает, если узнает хотя бы о сотой доле моих приключений. На мгновение я снова представляю себя там, внизу. В пилотском отсеке флаера, дергающегося от порывов штормового ветра. Запах крови и смерти щекочет нос. Месиво танцующих на полу мертвых тел. Удивленные глаза мальчишки-офицера, рассматривающие кончик ножа, торчащего у него из груди. Бородачи, вцепившиеся в страховочные сетки по бортам, блюющие себе под ноги, не в силах разжать пальцы. Ощущение леденящего ужаса от того, что я сотворил собственными руками. Покаянная скороговорка Триста двадцатого внутри. Я встряхиваюсь, отгоняя неприятное видение.

– Что-то не так?

– Все хорошо, – вру я. – Скоро придем. Вот в этот лифт, и мы на месте.

Слава Богу, я быстро нахожу Кена среди переплетений трубопроводов и силовых щитов. По запаху сивухи. Сгорбленная спина. Волосы лезут из-под кепи спутанными сосульками. Замасленный комбез. Стоптанные одноразовые рабочие башмаки, которые он, как всегда, носит не снимая по многу дней. Рядом с разобранным кожухом какого-то механизма, из которого торчат перемигивающиеся световоды, стоит мягкий прозрачный стакан и большая фляга. Кусок недоеденного пищевого брикета из армейского полевого рациона валяется тут же. Те же неспешные и удивительно плавные движения, что поразили меня там, в Восьмом ангаре. Кен, не глядя, ухватывает жало универсального диагноста. Сует голову под кожух. Тоненький прорезиненный кабель змеится за его рукой. Пятница, как всегда, охраняет тылы. Я встречаюсь с ним взглядом и киваю в ответ на молчаливый вопрос. Большущая крыса-мутант, размером с небольшую собаку, важно садится на задние лапы.

Я смотрю ей в глаза.

– Ну, что, явился, чувак? Кто это с тобой?

– Свои. Как Кен?

– Чего ему будет. Нормально.

– А сам?

– Кормят сносно. Жить можно. И тепло.

– О Господи! – сдавленно произносит Мишель, вцепляясь мне в локоть и прерывая наш молчаливый диалог. – Что это?

Я успокаивающе глажу ее по руке.

– Не бойся. Это друг.

– Кого там принесло, Пятница? – бурчит Кен, снова влезая в блестящее нутро по локоть.

– Кто-кто. Свои, старый ты алкоголик, – и, улыбаясь, наблюдаю, как Кен молниеносно разворачивается к нам. Облако перегара накрывает нас не хуже боевого отравляющего вещества. Быстрый взгляд, молниеносная оценка ситуации. Кен все тот же. Смертельно опасный хищник, пофигист и неисправимый пьяница. Все в одном букете. У меня слезятся глаза. Невольно смаргиваю. Бедная Мишель.

– Вот черт! – говорит он, и мы крепко обнимаемся. – Ожил, значит? А говорили, накрылся…

– Это Мишель. Она меня вытащила, – церемонно представляю я свою спутницу.

Как ни удивительно, Мишель не морщит нос, хотя я и представляю, каково ей. И чувства брезгливости в ней нет, как я боялся. Когда Кен рядом, даже у привычных ко всему технарей физиономии перекашивает. Не то, что у таких рафинированных дамочек. Она смело подает Кену руку.

– Очень приятно, Кен, – улыбка ее способна расплавить все предохранители в ближайших окрестностях.

– И мне, мэм, – серьезно говорит старый выпивоха, откровенно разглядывая ее прищуренными глазами.

– Для вас – просто Мишель.

– Заметано, – кивает он. – Вот незадача. Стакан у меня один.

– Ничего, мы по очереди, – смеется она.

– Эх, чувак, вот во всем тебе везет. Это ж надо, такую мамзель оторвал! – восхищенно щелкает пальцами Кен. – Пробуйте, Мишель. Такой выпивки вам нигде не нальют. Собственное производство.

И подает ей стаканчик с мутной жидкостью. Мишель растерянно оглядывается на меня. Я киваю утвердительно. Она набирает воздуха и делает отчаянный глоток. Открыв рот, судорожно пытается вдохнуть.

– Хороша водица? – улыбается Кен. Протягивает тот самый недоеденный пищевой брикет. Мишель, не глядя, отхватывает здоровенный кусок и яростно жует. Щеки ее рдеют румянцем.

– Теперь ты, везунчик.

Жидкий огонь вливается в меня. С хрипом протолкнув в себя воздух, я, так же как и Мишель, закусываю, не чувствуя вкуса.

– Эх, молодежь, – насмешливо улыбается Кен. Выпивает залпом. Нюхает рукав вместо закуски. – За тебя, везунчик.

Потом я даю вежливо ожидающему Пятнице кусочек мяса, что захватил с собой в баре. Крыс с достоинством разворачивает подарок, берет его передними лапами и аккуратно сгрызает к восторгу Мишель.

– Он не заразный? – спрашивает она.

– Что вы, Мишель. Он моется чаще, чем я.

– Можно, я его тоже угощу?

– Запросто, – и тычет пальцем в баронессу: – Пятница, это – друг.

Крыс внимательно смотрит на Мишель. Та отщипывает кусочек от брикета. Протягивает. Пятница вновь поднимается на задние лапы. Берет кусочек из ее ладони. Продолжая сидеть по-человечески, аккуратно заталкивает вкусность в пасть.

– Просто как человек! – не может поверить Мишель.

– Он только говорить не умеет. А так – член команды. Вечером ему на вахту. Дежурит на камбузе. Непрошенных гостей гоняет.

– Гостей?

– Таких же, как он. С хвостами, – поясняет Кен. – Еще по стаканчику, мэм?

– А что, – храбрится моя спасительница, – Можно.

И мы снова пьем то ли серную кислоту, то ли горючее для ракет, если судить по вкусу. Чего я никак не пойму, так это почему чертова огненная вода до сих пор фляжку и стакан насквозь не проела. Скоро и я, и Мишель с непривычки становимся красными. Языки наши заплетаются, когда мы пытаемся рассказать что-то смешное, перебивая друг друга и не замечая этого. А Кену ничего. Свеж, как огурчик. Улыбается, на нас глядючи. Подмигивает весело. И как ему удается эту ядерную смесь переваривать?

– Произвожу фильтрацию крови. Удаление из организма вредных химических веществ, – ворчливый голос Триста двадцатого звучит внутри, когда мы втроем, смеясь, топаем навестить техников в моем ангаре. Пятница важно шествует в арьергарде. Встречные оглядываются нам вслед. Кен во весь голос рассказывает, как познакомился со мной в Восьмом. Как я брызгал на палубу своей кровью и грыз нападавших крыс зубами. Отчего-то дикая эта картина веселит нас неимоверно. И мы хохочем, вызывая неодобрительные и внимательные взгляды охраны.

– Крыс… зубами… – задыхается от смеха Мишель, изо всех сил держась за мой локоть.

– Черт возьми, как здорово встретить старого друга, – говорю я вслух непонятно кому. И все со мной соглашаются. И Кен. И Мишель. И Триста двадцатый. Кажется, даже Пятница силится что-то сказать. И морда у него ехидная, точно он улыбается. А может, это я просто перебрал двигательного топлива.

В ангаре мы устраиваем совершенно жуткую попойку с техниками, едва не сорвав вылет очередного звена. В прежние времена наша выходка наверняка закончилась бы Восьмым ангаром или еще чем похлеще. Но сейчас все легко сходит с рук. Мы выслушиваем пьяные тосты, молодые и не очень мужчины хорохорятся в присутствии настоящей леди, и я щедро раздариваю присутствующим подарки из мешка, собранного жителями Беляницы. Ченгу достается отличный боевой нож в кожаных ножнах.

– Я буду всегда носить его с собой! – заверяет серьезно старший техник. И кланяется мне незнакомым глубоким наклоном туловища. Я таких и не видел никогда. Представляю, чего это ему стоит, в таком-то состоянии.

Еще я демонстрирую навыки владения ножом. Мой клинок насквозь прошибает дверцу металлического шкафа у дальней переборки. От восхищенных возгласов мне становится приятно. Хотя и негоже воину хвастаться своим оружием. Не принято. Про себя даю слово, что делаю это в последний раз.

И под шум продолжающейся пьянки мы с Мишель незаметно исчезаем. Только Кен подмигивает мне на прощанье.

– Пусть будет нашей высшей целью одно: говорить, как чувствуем, и жить, как говорим, – произносит он очередной красивый тост.

Крики упившихся парней слышны нам до самого переходного люка. Оба мы не слишком крепко стоим на ногах и приходится держаться друг за друга для равновесия. Согласитесь, нет зрелища более недостойного, чем баронесса, которую не держат ноги. Приходится прилагать обоюдные усилия, чтобы выглядеть более-менее прилично. И эти усилия изматывают нас до невозможности. Пока добираемся до места, устаем, как после часовых занятий на силовых тренажерах. Потом долго плещемся по очереди в ее душе. Падаем в ее постель, переодевшись в свежие комбинезоны, потому что в каюте здорово прохладно. Оборудование старой развалины авианосца дышит на ладан. Даже и вопроса почему-то не возникает, где мне спать. Ни у меня, ни у Мишель. И мы целомудренно засыпаем, обнявшись, как два невинных младенца. И спим, наверное, целые сутки. Такой вот странный побочный эффект у пойла, что нам Кен подливал.

А вскоре прилетел «Либерти». И я взял в одну руку свою дурацкую, штопанную-перештопанную коробочку, а во вторую – ладонь Мишель. И потопал к шлюзу. И два парня из корабельной охраны шли следом и изображали, словно у них тоже контракт закончился. И все вокруг старательно вид делали, что не знают, зачем эта парочка следом за Мишель таскается. И кто-то снова меня узнавал и по плечу хлопал. А я вежливо и немного глупо улыбался в ответ. Кок, черный парень со странным именем Гиви, притащил корзину со снедью: «На дорожку, брат». И Ченг пришел меня проводить. И Милан. И Борислав. И мы постояли немного и помолчали у люка. О чем говорить-то? Вместе служили, вместе воевали. Все без слов ясно. Милан опять навеселе. Хотя на его взгляде это никак не отразилось. Немного ироничном. Грустном. И спокойном. Будто все про эту жизнь понимает. Последние пожатия рук. Короткие, ничего не значащие слова. Вежливые кивки для моей спутницы.

Я поворачиваюсь спиной к старине «Меркурию». Превращенному в базу с глупым названием «Будущее Земли». Нет тут никакого будущего. Труба переходного шлюза гулко стучит под каблуками. Притихшая Мишель молча идет рядом.

– Знаешь, вы прощались, как настоящие солдаты, – говорит она, когда провожающий нас пассажирский кондуктор закрывает за собой дверь каюты.

– Откуда ты знаешь про солдат?

– Я ведь из военной семьи. Мой дед адмирал. У меня куча родственников-офицеров. Наш род – род воинов.

И я в который раз удивляюсь, какая она бывает разная, Мишель. И как мало я ее знаю.

– Наверное, мы и есть солдаты, – говорю я. – Только не знаем, за кого воюем.

Звуки блюза в коридоре. По громкой трансляции. Это старина Джозефо меня приветствует. Джо. Воррент-офицер второго класса, отставной механик с ударного авианосца «Калигула». Все-таки здорово иметь друзей.

Глава 5. Да здравствует свободный Шеридан

Рибейру Сантуш, отставной сотрудник Имперской Службы Безопасности, при виде уличного уборщика, катящего свою тележку мимо затемненного окна, замирает с недопитой чашкой кофе в руке.

– Что-то не так, сэр? – тревожится официант крохотного фешенебельного кафе.

– Нет-нет. Все в порядке, благодарю. Кофе великолепен, – и посетитель поспешно поднимается из-за стола.

Официант провожает его недоуменным взглядом.

Рибейру Сантуш вышел на пенсию сразу после событий на Шеридане. Несмотря на перспективу повышения. Уж слишком грязной оказалась работенка. И опасной. Он славно поработал, изображая из себя руководителя революционной ячейки. Его «ячейка» – отъявленные дрессированные убийцы из местных, только и делала, что три года убирала революционных руководителей, полицейских начальников и представителей власти, стравливая между собой не только отдельные отряды герильос, а порой – и целые укрепрайоны. Он так вжился в образ, что едва не был расстрелян морпехами, взявшими штурмом Ресифи. Внешность стопроцентного латино позволяла ему сходить за своего в кругу пламенных борцов за независимость Тринидада. Он и до сих пор, несмотря на свои пятьдесят семь, – как огурчик. Черные как смоль волосы, без тени седины, поджарая фигура, мускулистая шея. Служба Императору неплохо оплачивается. Достаточно неплохо, чтобы позволить себе мелкие радости жизни и забыть тридцать пять лет непрерывных стрессов.

Рибейру догоняет сутулящегося подметальщика тротуаров. Останавливает. Тот покорно выслушивает гневный выговор. Демонстрирует свой нагрудный знак, чтобы недовольный горожанин мог записать его номер для составления жалобы. Нет, сэр, я сделал это не намеренно. Простите, сэр, глупая машина все подбирает и превращает в пыль. Я не заметил, что это был ваш бумажник, сэр. Прошу вас, сэр, не нужно подавать жалобу. У меня дети, сэр. У меня есть десять кредитов, сэр. Если вас устроит такая скромная компенсация… Конечно, сэр, я провожу вас к своему начальнику.

И они исчезают в подземном переходе. Уборщик покорно плетется за разгневанным господином. Через десять минут Рибейру возвращается. Комбинезон с чужого плеча немного великоват. Но это мелочи. Кто обратит внимания на недотепу-уборщика в мешковатой униформе? Он усмехается. Как приятно чувствовать, что ты не растерял свои навыки за два года безделья.

Что у нас дальше по плану? Хозяйственный магазин, куда можно войти в этой одежде. Отдел бытовой химии. В голове мелькает список необходимых ингредиентов. Рибейру подхватывает тележку мусороуборочной машины и быстро переходит дорогу, вызывая недовольные взгляды солидной публики.

Если бы его спросили, зачем он все это делает, он бы не ответил. Он вдруг понял, что должен это сделать, и сделать немедленно. Рибейру Сантуш – старый служака. Мастер импровизаций и инсценировок. Он привык выполнять приказы. Откуда бы они не исходили. Рибейру Сантуш готовится показать, на что он способен. В последний раз.

Мы мчимся по улицам оживленного города. Одна машина с охраной впереди. И наш лимузин, размером с мой бывший самолет, никак не меньше, за ней следом. Дома по сторонам так и мелькают. То высоченные, до облаков. То низкие, из цветного кирпича, среди правильных квадратов парковой зелени. Вокруг цветы. Море цветов. И тротуары блестят, как если бы их пять минут назад щетками драили. И местное солнышко яркими искрами отражается от окон. Красивый город Миттен. Пускай и не столица. Но все равно – из окна машины тут все такое чистенькое, правильное, красочное. Как на рисунках в книжках для детей. И еще меня поразили их мосты. То есть, самих мостов и не видно. Просто летишь по скоростной магистрали, машина кружится по развязкам, перепрыгивая с уровня на уровень, проскакивает мимо висячих садов и огромных рекламных женщин, что с томными улыбками раздеваются и одеваются прямо в прозрачном воздухе между домами. А потом – раз! – и под тобой пропасть. Крыши небоскребов с голубыми бассейнами на них внизу проплывают. И птицы недоуменно таращат на лету глупые круглые глаза. А мотор шелестит, как ни в чем ни бывало. И колеса крутятся. Силовой мост. Только желтый пунктир разделительной полосы в воздухе светится. В первый раз, когда мы на такой мост въехали, я невольно за спинку сиденья ухватился. Под смех Мишель. Со страху решил, что падаем. Тогда мне неловко стало, и я взял себя в руки и снова стал в окно глядеть.

– Круто, чувак? – восхищенно спрашивает меня Триста двадцатый. Нахватался словечек.

– Да, красиво, – соглашаюсь я.

Так, болтая сам с собой и изредка переглядываясь с Мишель, я и доезжаю до места, которое Мишель назвала «Шератон». Как выяснилось, это такая большая гостиница.

Люди вокруг нас все чисто одетые. И нарядные. Так что в своем комбинезоне я выгляжу, словно пугало какое. И все куда-то спешат. Входят и выходят из стеклянных домов через большие радужные силовые пленки. Тут у них, что ни шаг, то изыск какой-нибудь. Каждый старается выделиться из толпы. Даже домб. Куда там унылому имперскому Плиму до этого разноцветья. И я решаю про себя, что Зеленый Шар – очень богатая планета. И благополучная. Ведь вокруг ни одного грустного лица. И Мишель мне тихо так говорит:

– Делай вид, что ты тут главнее всех. Излучай уверенность. Изображай, что тебе плевать на то, как ты выглядишь, и что по этому поводу думают все вокруг.

Я кивнул. И начал изображать. И излучать. Поди пойми, как это правильно делается? Иду себе важно, позволяя Мишель меня за локоть придерживать. И стараюсь смотреть не на людей, а сквозь них. Якобы их тут нет вовсе. Это нетрудно оказалось. От этих разряженных кукол исходит только три чувства – любопытство, озабоченность и скука. И как только мы из машины вышли, на нас сразу оглядываться начали. Дорогу освобождать. Наверное, это я немного переигрывал. Настолько в роль вошел, что когда нам навстречу попался скучающий самодовольный коп, я так на него зыркнул, что он сразу живот подобрал и честь мне отдал. А я ему только кивнул милостиво.

– Молодчина, – шепчет мне Мишель.

И я смущенно улыбаюсь ей в ответ.

Важный мужчина в какой-то яркой форме с галунами и блестящими пуговицами, выступает нам навстречу через радужную пленку входа. Замирает сбоку, почтительно склонив голову. Первый из телохранителей исчезает в холле отеля.

– Обнаружены недружественные намерения. Объект на девять часов. Дистанция пять метров, – сообщает мне Триста двадцатый.

– Что? Какие намерения?

– Объект настроен агрессивно. Намеревается совершить недружественные действия.

Я осторожно поворачиваю голову. Смотрю влево. Среди пестро одетой публики по тротуару вдоль стены пробирается темнокожий человек с иссиня-черными волосами. Быстро катит перед собой моргающий желтым маячком аппарат для мойки тротуаров. На нем темный комбинезон уличного уборщика, явно больше нужного размера. Мужчина все ближе. Через пару секунд он подойдет вплотную. Теперь я ясно чувствую его состояние. Уверенность, спокойное ожидание чего-то, страх и возбуждение перемешаны в нем в гремучий коктейль. Мозг его пуст. Он действует, не думая. Так бывает, когда человек уже все решил и отрешился от жизни. Он уже бросился вниз и ничто не может замедлить его падения в бездну. Он, как и все работающие тут, не поднимает глаз от дороги. Но то и дело бросает по сторонам быстрые оценивающие взгляды.

– Этот, с тележкой? – уточняю я.

– Подтверждение. Обнаружено взрывное устройство. Устройство классифицировано как осколочный фугас.

На мгновенье наши взгляды встречаются. Уборщик замирает на месте, отпустив свой жужжащий аппарат. Поднявшиеся возмущенные возгласы из толпы больше не волнуют его. Довольная улыбка трогает его губы. Я вижу, как медленно обнажается ряд белоснежных зубов. Как прорезается вертикальная морщинка над переносицей. Он выпрямляется. Расправляет плечи. Он больше не похож на иммигранта-чернорабочего, этот сильный поджарый мужчина. Мы смотрим друг другу в глаза, не отрываясь. Секунду. Другую. Целую вечность. Как в замедленной съемке я вижу глубокий вдох – человек набирает воздух. И я точно знаю, что это его последний вдох. Тележка медленно катится к нам, заставляя недовольных обывателей шарахаться в стороны.

– Юджин, что с тобой? – откуда-то издали слышится голос Мишель. Она останавливается, поджидая меня.

– Опасность! Угроза взрыва! – чеканит Триста двадцатый.

Мужчина в форме уборщика кричит изо всех сил, выпуская скопившийся внутри воздух:

– Да здравствует свободный Шеридан!.. Да здравствует…

– Ложись!!! Бомба!!! – кричу я, прыгая вперед. Время замирает. Я парю над плитками тротуара. Вижу каждую черточку стыков в их цветной мозаике. Каждую пылинку в застывшем воздухе. Удивленное лицо Мишель. Телохранитель слева медленно разворачивает корпус в мою сторону. В сторону крика. Чьи-то нарядные туфли на высоком каблуке. Лаковые штиблеты. Кто-то валится на землю, расталкивая окружающих. Губы кудрявого мужчины медленно шевелятся.

– … демократия! Да здравствует свобода!

И я врезаюсь в Мишель похлеще заправского футбольного защитника. Сбиваю ее с ног, как куклу, да так, что она влетает в холл отеля. Перекатываюсь по чьим-то ногам. Больно прикладываюсь плечом. В глазах – разноцветное мельтешение лиц, рук и одежд. Успеваю упасть сверху на ошарашенную баронессу. Она в шоке. Изо всех сил вжимаюсь в нее, раскинув руки. Краем сознания фиксирую, как полицейский, одной рука на дубинке, другая поднята вперед в каком-то нелепом жесте, толкает катящуюся к нему тележку ногой. Останавливает ее. Губы его шевелятся, выкрикивая уже неразличимые слова.

Я зажмуриваюсь. И тут выключают звук. Теплый ворсистый ковер мягко приподнимает нас. Тащит куда-то. Против своей воли я открываю глаза. Блестящие комья огромными пушечными ядрами катятся по холлу, переворачивая мебель и в клочья раздирая кожаные диваны. Это остатки прозрачных стен из многослойного ударопрочного стекла. Обрывки зелени из миниатюрного висячего садика кружатся в воздухе. Шары из блесток докатывается до стен. Все вокруг затягивает непроницаемой пылевой завесой. Возвращается звук. Нас волочит по полу и крутит в разные стороны, как бумажный мусор. Больно ушам. И тут кто-то большой и сильный играючи отрывает меня от Мишель. Поднимает в воздух. Я влетаю головой в кучу мебельных обломков у стены. И еще успеваю услышать, как ноги мои с грохотом приземляются на усыпанный стеклом пол. И на этот раз все. Выключают не только звук, но и свет.

– Доклад: зафиксированы повреждения. Множественные осколочные ранения спины. Вывих правого плечевого сустава. Ушиб груди. Недопустимое компрессионное воздействие на головной мозг. Система восстановления задействована… – слышится тихий голос в абсолютной тишине. Потом исчезает и он.

Глава 6. Как правильно привлечь внимание к своим проблемам

– Я думал, что война осталась там, на Земле, – это первое, что я говорю себе, когда глаза мои снова могут различать свет. Только режет их немилосердно, глаза. Что-то все время сыплется сверху, мешая дышать и видеть.

– Подтверждаю, – немедленно отзывается Триста двадцатый.

– Тогда это что было? – я хочу повернуть голову, чтобы избавиться от назойливой пыли, что забивает мне нос. Пытаюсь пошевелиться и шиплю от боли.

– Террористический акт.

– Что?

– Террористический акт. Посягательство на жизнь или иная форма насилия над гражданами, государственными или общественными деятелями, совершаемые с политическими целями. Военные действия не ведутся.

– Черт возьми, ты хочешь, чтобы у меня мозги спеклись? – жалобно вопрошаю я. – Говори проще.

– Теракт – это когда одни люди убивают других, чтобы те обратили на них внимание. Или на их проблемы, – переводит мое второе я.

– На проблемы? Какие еще проблемы? Я едва живой – вот это проблема. Кого мне надо убить, чтобы на меня обратили внимание?

– Ответ неизвестен. Возможное решение – подать сигнал бедствия.

В ответ я только тихонько скулю от боли. И от досады. Господи, ну почему ты такой зануда, Триста двадцатый?

– Нужно позвать на помощь, – подсказывает тот. Я чувствую, что он страдает вместе со мной. Мой помощник тоже поврежден. Наверное, из-за этого у меня непроизвольно подергивается правая рука.

– Сейчас. Ты тоже… держись. Больно?

– Больно, – просто отвечает жестянка.

Я понимаю, что моему двойнику-подселенцу никто не снимет боль, как мне. Он так и будет терпеть ее, пока не умрет. Или пока не вылечит себя сам. Он беззащитен, мой непроницаемый боевой робот. Он поддерживает меня, стимулирует процедуры восстановления организма, задвигая заботу о себе в самый дальний угол. Считает, что прежде всего должен защищать меня. Глупая жестянка. Что я без него? Просто слюнявый идиот.

– Ничего, – успокаивает он. – Мне не привыкать. Через сутки повреждения будут ликвидированы. Можно быстрее, но тогда твое состояние ухудшится. И у меня не будет ресурсов для собственного восстановления.

– Ладно. Тогда терпим вместе?

– Идет.

И я сдерживаю рвущийся вопль, с хрустом стекла поворачиваясь на бок. В глазах сразу темнеет. К горлу подкатывает тошнота.

– Не могу полностью блокировать нервные центры. Недостаточно ресурсов, – извиняется Триста двадцатый.

– Ничего. Потерплю. Почему я не могу кричать?

– Ты кричишь. Просто слух пока не вернулся. Тебя услышат. Ты кричи еще.

– Эй, кто-нибудь! – я снова беззвучно шевелю губами, борясь с болью в груди. Захожусь тяжелым кашлем. Волны боли следуют одна за одной. Боль разрывает меня на части. Будит злость. Черт меня дери! Да есть вообще в этой галактике место, где меня не будут пытаться прихлопнуть?

Одно хорошо – теперь я лежу на боку. Так труднее дышать. Но так я могу, наконец, что-то видеть в пыльной преисподней. Тут есть на что посмотреть. Все белое, как в снегу. Люди-призраки ходят, ползают в белой пелене. Ползут-бредут-ковыляют наружу. Сидят на кучах обломков и зачем-то раскачиваются. С любопытством заглядывают внутрь через проломы в стенах. Вытягивают шеи в попытке рассмотреть редкое зрелище. Чертовы кретины! Э-э-э-й! Помогите, мать вашу… Снова кашель. Мне даже сплюнуть нечем. Рот забит пылью. Язык как наждачная бумага. Царапает десны. Как бы услышав меня, откуда-то начинает падать холодный иней. Целый снегопад. Или пурга. Прикасаясь к налету пыли, крохотные капельки скатываются в шарики. Но потом пыль набухает влагой, темнеет и становится грязью. Я просто завален этими холодным грязным снегом. Зубы начинают стучать от холода. Но дышать становится легче. У снега не слишком приятный кисловатый вкус.

– Сработала система пожаротушения, – слышу подсказку.

Вот мутное пространство расцвечивается цветными вспышками. Кого-то принесло, наконец. По одной, темные фигуры проникают внутрь. Вот подняли кого-то. Понесли. Через меня перешагивают, как через бревно.

– Э-э-э-й! – хриплю я.

– Это робот. Он тебя не слышит, – комментирует Триста двадцатый.

– Робот? Мне врач нужен, а не робот, – злюсь я.

– Он ищет взрывчатку. Определяет, насколько тут безопасно. Роботы-эвакуаторы идут следом.

– Черт…

Человекообразная фигура за моей спиной осторожно переступает через груду обломков. Я чувствую, как шевелится разбитая мебель подо мной.

– Сканирующее излучение. Неопасно для здоровья…

– Скорей бы уже…

Слабая тень падает мне на глаза. Надо же. Нипочем бы не подумал, что в этой тьме что-то способно тень отбрасывать. Легкая вибрация механических конечностей, что подхватывают и плавно приподнимают меня, передается спине. Спину жжет. Разбитый стол, с которого меня подняли, весь блестит чем-то темным. Словно маслом машинным полит. Легкие покачивания. Ощущаю кожей гудение сервоприводов. Свет становится ярче. Я уже на улице. Не я. Мы. Я и мой спаситель.

Одежда спадает с меня грязными лоскутами. Меня чистят, будто яблоко от кожуры. Тележка с металлическим ящиком, напоминающим гроб. Подо мной что-то влажно чавкает. Тело немеет. И звук появляется, сначала в одном ухе, потихоньку, точно на пробу, потом сразу скачет на полную мощность и захлестывает меня дикой какофонией сирен, криков, плача, шума толпы, гула двигателей и даже свиста вертолетных турбин.

– Ну и бардак, – думаю я. – Никакого у них тут порядка.

– Точно, – соглашается Триста двадцатый. – Задействована внешняя анестезия.

Тележка трогается с места. Какие-то лица надо мной. Кивают мне. Что-то спрашивают. Интересно, как там Мишель? И тут же вижу над собой смутно знакомое лицо. Восковая кожа, как у покойника. Через белую маску проступает кровь из расцарапанной щеки. Волосы свалялись и перепутались пополам с пылью.

– Это же баронесса Радецки! Давай, не отставай! Снимай! Баронесса, канал «Новости-два», скажите, как вы себя чувствуете?

– Что? Идите к черту.

Я узнаю голос Мишель.

– Как ты? – спрашивает она почему-то черными губами. – Тебе очень больно?

– Уже нет, – пытаюсь я улыбнуться.

– Карла разнесло на кусочки. Мариуса засыпало. Жана ищут, – зло говорит она. – Чертовы фанатики.

– Кто это – Карл?

– Как кто? Телохранитель, – удивляется она. – Я поеду с тобой. Если бы не ты…

– Тебе… надо… в больницу… – с трудом выдавливаю я. Меня начинает укачивать.

– Я в порядке. Благодаря тебе. Офицер, я баронесса Радецки. Это мой человек. Он меня спас. Я хочу ехать с ним в одной машине.

– …спас…спас…спас, – шепотки окружают меня.

– Скажите, баронесса…

– Идите к черту! Вы что – совсем ополоумели?

– Я только хотела узнать…

– Господи, да уберет кто-нибудь эту дуру!?

– Сэр… сэр… – шепот вырывает меня из сладкой полудремы. – Сэр, это правда, что вы спасли баронессу Радецки? Как это случилось? Сэр, ваше имя будет во всех вечерних новостях! Что вы сделали? Расскажите мне…

Я понимаю, что это шепоток не отвяжется от меня. Меня будут пытать, пока я не умру в этом прозрачном гробу, где так уютно лежится, и гель приятно холодит и пощипывает кожу.

– Я… просто… толкнул… ее…

– Как вас зовут, сэр?

– Капитан… Юджин…

– Фамилия! Назовите свою фамилию, капитан!

– Уэллс…

– Пошла прочь, гиена!

До меня доносится звук смачного шлепка.

– Что вы себе…

Я, наконец, проваливаюсь в сон.

Глава 7. Главное – качество обслуживания

– Шеридан. Шеридан. Что-то знакомое, – вслух думаю я. Говорить без боли необычно и здорово. Я наслаждаюсь звуком своего голоса. Кажется, это слово выкрикивал тот человек в форме уборщика, прежде чем его разнесло на запчасти.

– Планета-колония в восьмом секторе. Экспорт стали, никеля, химических удобрений, кукурузы. Разделена на две зоны влияния. Английская зона – территория «Дюпон Шеридан». Латинская зона первоначально отдана в аренду «Тринидад Стил». В 2369 году противостояние корпораций переросло в военный конфликт при участии Имперских вооруженных сил, – комментирует Триста двадцатый.

– Вспомнил. Со мной служил Пауль. «Зеленая стрекоза». Он там летал. Правда, не очень рассказывать про это любил.

– Подтверждаю. Информация классифицирована как «Строго для служебного пользования».

Некоторое время молча лежу, обозревая кремовый потолок своей палаты. Ничего. Уютненько тут. Слегка скругленные углы и овальное матовое окно делает комнату похожей на отсек круизного лайнера. Только стойка с аппаратурой немного портит картину. Стены наверняка мягкие. И пол. Так мне почему-то кажется. И пахнет здорово. Морем.

– Как ты? – спрашиваю сам себя.

– Структура чипа восстановлена полностью. Диагностика проходит штатно. Свободных блоков памяти…

– Слушай, говори как человек.

– Принял. То есть ясно. Все нормально, чувак. Твое тело тоже в порядке. Твое пробуждение обнаружено. Приближается медицинский персонал.

– Ну и что?

– Прикройся, – только сейчас я обращаю внимание на то, что моя единственная одежда – несколько маленьких датчиков на груди. Одеяло аккуратно скатано и лежит в ногах.

– С каких пор мы стали такими стыдливыми? – ворчу я, разворачивая мягкий рулон. За этим занятием и застает меня появление строгой парочки. Полного высокого мужчины и миловидной чернобровой женщины с белой шапочкой на голове.

Их улыбки заученно включаются на озабоченных лицах сразу же после того, как дверь уходит в стену. Наверное, это очень дорогой госпиталь. Так улыбаться умеют только профессиональные политики. Теперь я знаю, что некоторые врачи – тоже. Улыбки их безупречны и безлики. Точно нарисованы. И еще оба они немного напряжены. С чего бы это? Это ведь меня чуть не разнесло в куски, не их.

– Добрый день, сэр, – говорит мужчина. Женщина приветливо кивает. – Я доктор Шребер. Примите поздравления – в вашем организме не обнаружено никаких необратимых изменений. Операция и курс реабилитации прошли успешно. Вы здоровы, сэр! Всего несколько восстановительных процедур, и вы сможете выйти из этих стен.

– Спасибо, – я, наконец, справляюсь с одеялом и натягиваю его на себя по грудь. Отчего-то мне кажется, что мужчина не договаривает. Парочка смотрит на меня вопросительно, как будто чего-то ждет.

– Я должен что-то сказать? – интересуюсь я.

– Нет-нет, сэр, – поспешно отвечает женщина. – Просто мы должны убедиться, что вы действуете и мыслите адекватно. Мы гордимся качеством своей работы, ведь это госпиталь Святой Агнессы. Дело в том, что в некоторых ваших показаниях есть странности.

– Моя коллега – доктор Гейнц, – вмешивается мужчина, – хотела сказать, что, несмотря на ваше отличное самочувствие, имеются показания диагностического оборудования, трактовка которых несколько… неоднозначна.

И оба они, продолжая демонстрировать безупречные зубы, смотрят на меня вопросительно. Триста двадцатый со смешком подсказывает мне, в чем тут дело.

– Доктор, вы хотите, чтобы я вам таблицу умножения вслух прочитал? Или рассказал в подробностях о событиях последнего года? Может быть, нужно, чтобы я вспомнил штатную инструкцию пилота при взлете с палубы с использованием антиграва?

Парочка переглядывается.

– Ничего этого не нужно, сэр. Все в полном порядке. Мы просто провели с вами небольшой тест, – успокаивающе говорит женщина. И я ясно чувствую их облегчение.

– Сэр, небольшое уточнение. В вашем организме обнаружено большое количество имплантированных устройств. Мы не знакомы с устройствами такого типа и не проводили их диагностику. Не желаете ли, чтобы клиника пригласила компетентных специалистов для проверки ваших вживленных систем? Если желаете, тогда назовите код и модель вашего оборудования.

Я думаю, как бы мне от них отделаться. Что сказать, чтобы они не полезли внутрь меня со всякими тестерами, словно в двигатель какого-нибудь там автоматического пылесоса. Наконец, вспоминаю накрепко заученную волшебную фразу.

– Это закрытая информация.

– Конечно, конечно, сэр. Мы так и решили. Надеюсь, у вас нет претензий к уровню услуг. Наш госпиталь гордится исключительным качеством своей работы, – их отпускает окончательно. Все текущие вопросы решены и они собираются идти в следующую палату, к очередному изделию, прошедшему качественное лечение.

Далось им это «качество»! Они тут на нем просто зациклены. Будто это не больница, а фабрика какая. И сами эти люди больше напоминают мне инженеров, чем докторов. Флотская медичка-коновал, что штопала меня на «Будущем Земли» после посещения Восьмого ангара, вспоминается не в пример более живым человеком, чем эти стерильные манекены в белом.

– Эта вещь была с вами. Вы держали ее так крепко, что нам пришлось применить особые процедуры, чтобы вытащить ее у вас из руки. Руководство госпиталя решило, что она представляет для вас определенную ценность, – женщина осторожно разворачивает белый пакетик и кладет на столик рядом со мной – что бы вы думали? – мою многострадальную коробочку. Сильно испачканную и потрепанную. Она никак не желает вписываться в интерьер стерильной палаты. Так похожа на старый испорченный пищевой брикет из полевого рациона.

– Меня доставили сюда сразу после взрыва? – уточняю я.

– Вы переведены сюда по указанию госпожи баронессы Радецки фон Роденштайн, – говорит мужчина, заглянув в небольшой электронный планшет. И добавляет поспешно: – Все услуги по лечению оплачены, сэр. Вам не следует волноваться. Лечение проходило по лучшим методикам, с применением новейших препаратов и оборудования. Мы гордимся…

– Да-да, спасибо. Я знаю. Качество услуг у вас самое качественное, – не слишком вежливо прерываю я.

– Именно, сэр! – радостно подтверждает доктор, не чувствуя подвоха. – Когда вы будете готовы к приему посетителей, пожалуйста, нажмите вот эту кнопку. С вашего позволения, мы вас покинем.

– Минутку, господа.

– Сэр?

– Кто такая Святая Агнесса?

Они переглядываются. Их улыбки странно застывают.

– Это святая, – осторожно говорит докторша Гейнц.

– Я понял, – досадуя на них за непонятливость, хмурюсь я. – Но почему она святая? Что она такого совершила?

Пауза затягивается. По глазам этих улыбчивых людей я вижу, что им вовсе не до смеха. И еще я злюсь на себя. Зачем мне эта чушь? Триста двадцатый протестует. Он не задавал этого вопроса. Наверное, я просто хочу узнать, за какие достоинства люди получают такие высокие награды. Ведь звание святой – это покруче Морской Звезды будет.

– Мы… не знаем, сэр, – наконец пожимает плечами доктор Шребер. – Кажется, она когда-то работала в нашем госпитале. Наш госпиталь с давних времен славится…

– Хорошо, хорошо. Я понял, сэр. Спасибо.

И они исчезают из палаты. Сначала они, потом их улыбки. Именно так. Прислушиваюсь. Голоса шелестят через многослойное звукопоглощающее покрытие, усиленные Триста двадцатым.

– Я же говорил, Майя, диагност несет ахинею. Надо подать заявку на тестирование, – раздраженно говорит мужчина своей спутнице.

– Но, Даниэль, данные энцефалограммы вполне однозначны – этот пациент невменяем, – пытается возражать женщина.

– По-твоему, с нами сейчас идиот говорил? Да он умнее, чем мы с тобой, вместе взятые. И вообще – чего ты добиваешься? Хочешь, чтобы баронесса подала иск на клинику и обвинила нас в нанесении вреда здоровью? Ты забываешь о наших традициях и о неизменном…

Глава 8. Интервью

Вежливый стук в дверь отрывает меня от размышлений о смысле жизни. Нет, я не пытаюсь решить извечную загадку, зачем мы возникли на пустом месте из кучи неупорядоченных молекул и почему Господь наделил нас разумом. И есть ли он на самом деле. Я думаю о странных метаморфозах, что происходят со мной. Еще недавно пределом моих мечтаний была ежедневная порция шоколадного мороженого. И возможность воспарить над морем. Потом моей целью стала любовь. Непонятное, непознанное, неизвестно зачем дарованное нам чувство. А дарованное ли? Нет ли в этом какой-нибудь хитро обставленной лжи? Может быть, это одна из тех великих морковок, которыми крутят перед нашими носами, заставляя двигаться в нужном направлении и которую никто и никогда так и не смог ухватить зубами? Зачем мы обманываем себя, выдумывая то, чего нет, и никогда не было? Ради того, чтобы сбежать от одиночества? Но оно вновь и вновь настигает нас. И неважно, что ты при этом говоришь и сколько людей тебя окружает. Так что теперь я начинаю сомневаться в истинности своего пути. Я спорю сам с собой и с Триста двадцатым. Придумываю доводы в свою защиту. И тут же опровергаю их. Представляю, как однажды оно свалится на меня, это мифическое чувство. Что я буду делать тогда? Я обрету покой или моя жизнь потеряет смысл? И можно ли жить, когда некуда стремиться? Но стук в дверь вновь повторяется. Я думаю, что это Мишель снова пришла меня навестить.

– Войдите, – говорю я.

– Добрый день, капитан Уэллс, – широко улыбаясь, приветствует меня женщина в брючном костюме. Традиционный белый халат небрежно наброшен на плечи. Ее голос мне странно знаком. – Как вы себя чувствуете?

– Нормально, мэм. Мы знакомы? – отчего-то я натягиваю одеяло поглубже. Эта странная женщина с пышной волной черных волос – она словно насквозь меня видит.

– Конечно, капитан. Вы давали мне интервью сразу после теракта. Помните? Я Деми Бройде.

– Нет, не помню, – виновато отвечаю я.

– Это вполне объяснимо. Взрывы, дым, крики, вы были в шоке. Знаете, а вы уже герой. О вас все говорят. Наш канал – «новости-два» – дал о вас серию репортажей. Наш рейтинг – один из самых высоких на планете.

– Взрыв, – поправляю я.

– Что?

– Взрыв, не взрывы. Взрыв был только один.

– Это неважно, капитан, – отмахивается журналистка. – Прежде чем мы поговорим, не желаете чего-нибудь? Промочить горло, поесть?

– Я бы хотел одеться.

– Это легко устроить. Тем более, одетым вы будете смотреться более представительно. Одежду какого производителя вы желаете?

– Я… не знаю, – теряюсь я под напором этой непонятной дамы. – Я привык к комбинезонам. Летным или техническим. Удобная одежда. Тепло, сухо и снимается быстро. И еще ботинки.

– Понятно, капитан. Минутку, – и она что-то быстро диктует своей руке. Рука кашляет и отвечает: «Полчаса, Деми». А потом еще: «Деми, Ганс опять напился. Назвал медсестру в холле иммигрантской свиньей. А охранника – вонючим гастарбайтером. И дал в морду оператору».

– Какому? Кристиану?

– Нет, Бенедикту. Что мне с ним делать?

– Знаешь, сколько стоит взятка руководителю местной службы безопасности? Скажи Гансу, что он уволен. Разреши больничной охране вышвырнуть его так, как им нравится.

– Ясно, кхе-кхе, – кашель на руке Деми затихает. Она виновато жмет плечами.

– Люди совсем обленились. Слишком много иммигрантов. Никакого понятия о дисциплине.

– Я понимаю. Дисциплина – это главное, – говорю я, чтобы сделать даме приятное. Что-то отзывается в ней на эти бесхитростные слова. Я чувствую, как она становится более живой.

– Правда? Вы в самом деле так думаете?

– Ну да. На нашей базе сначала была дисциплина. Никто не пил и не дрался. Начальник базы так и говорил всем: «главное – дисциплина». А потом его выкинули с базы. Вместе с охраной. И начался бардак. Кругом сплошь пьяные. И санузел почистить некому.

– Вы просто в душу мне заглядываете… Юджин. Можно, я буду вас так называть?

– Конечно, Деми.

– А где находится эта ваша база? Что вы там делали? Если, конечно, это не закрытая информация, – спохватывается она.

– Нет, это гражданская работа. Данные не засекречены. В Солнечной системе. Старый списанный авианосец. Мы там восстанавливали экосистему Земли. Готовили ее к терраформированию.

– Той самой Земли? – удивляется журналистка.

– Какой той самой?

– Родины человечества?

– А… ну да. Той самой. Мы вылетаем вниз, сбрасываем бактерии и кораллы, чтобы росла суша и уничтожались излишки метана и углекислоты. Ну, и еще бомбим заводы иногда. Чтобы не засоряли воздух.

– Бомбите? Получается, там идет война?

– Не знаю. Наверное. Иногда нас атакуют. Бывает, в атмосфере. А бывает, даже и на самой базе. На орбите. Меня один раз даже сбили. Ну да мы им дали прикурить. Потопили несколько авианосцев. Теперь все стало проще.

– Нет, вы просто находка, Юджин! – восхищается Деми и садится на край моей постели. – Как это будет звучать! Вы только представьте: «герой войны за освобождение родины человечества спасает баронессу Радецки от смерти».

– Нет-нет, – протестую я. – Какой такой герой? Что вы такое говорите, мэм? Какой войны? Я ничего такого не говорил.

– Деми. Просто Деми, Юджин, – снисходительно поправляет меня журналистка. – Вы не волнуйтесь. Я немного увлеклась. Вы и представить себе не можете, какая вы сенсация! Вы станете знаменитым, а я получу «Хрустальный штырь».

– Чего хрустальный?

– Штырь. Высшая награда в области журналистики, – улыбаясь, поясняет Деми. Вблизи видно, какие безупречные у нее зубы. Белые, ровные. Гладкая кожа на высоком лбу. Ни единой морщинки вокруг губ. Но сами губы какие-то неубедительные. Тонкие. Холодные. Даже яркая помада не делает их сочнее.

– Получается, вы скажете неправду, чтобы получить выгоду?

Удивление, которое наполняет мою собеседницу, безмерно. Я чувствую это. Как будто стул, на котором она сидит, вдруг ожил и сделал ей комплимент. Или возмутился тем, что она его эксплуатирует. Тем не менее, она берет себя в руки.

– Что вы, что вы. Никакой лжи. Ложь – это непрофессионально. Главное в нашей работе – правда. Тысячу раз правда, какой бы она не была. Ну, и еще – правильно расставленные акценты.

Что-то не по себе мне от этих ее «акцентов».

– Собеседник неискренен, – предупреждает Триста двадцатый.

– Сам вижу. Что прикажешь с ней делать?

– Выбрать линию недотепы. Предоставить говорить ей. Узнать как можно больше об оперативной обстановке и местных обычаях.

– Триста двадцатый, мы не на войне, – укоряю я.

– Ты ошибаешься. Весь ваш мир – сплошная война.

– Ладно, будь по-твоему.

Деловитый русоволосый мужчина приносит одежду. Я принимаю хрустящие пакеты. Сажусь. Разворачиваю слои упаковки. Смотрю на журналистку. Прикидываю, можно ли одеться прямо при ней, или она обидится?

– Обнаружено записывающее оптическое устройство. Поправка – два записывающих оптических устройства.

И тут же из-за двери раздается: «Наш герой предпочитает скромную и практичную одежду военного образца. Одежда для экипировки предоставлена сетью магазинов специальной одежды „Запа“. Хочешь мира – будь экипирован достойно. Никаких натуральных тканей. Только качественная сверхпрочная синтетика».

– Что это было? – интересуюсь я, задержав одеяло, которое собрался откинуть.

– Это? Так, небольшая рекламная вставка. Потом ее как следует обыграют в студии. Будет очень естественно.

– Меня снимают?

– Что? Нет, что вы. Как можно, – не стесняясь, врет журналистка.

– Это и есть ваши «акценты»? Две камеры в вашей одежде?

– Ах, это! – не смущается Деми. – Это рабочие съемки, они не идут в эфир. Когда вас будут снимать, я щелкну пальцами. Вот так.

– Все же отвернитесь, мэм, – отчего-то настроение мое стремительно падает. Не нравится мне эта скользкая рыбина.

– Конечно. Если вам так удобнее, – соглашается она. И тут же я вижу себя и ее любопытные глаза в большом зеркале.

«Наш герой чувствует себя более комфортно в привычном ему обмундировании. Черта настоящего имперского военного, предпочитающего униформу накрахмаленному воротничку».

– Какую униформу? Что он несет?

– Не обращайте внимания, – терпеливо улыбается Деми. – Теперь, если позволите, я задам вам несколько вопросов, хорошо?

И она щелкает пальцами, не дожидаясь ответа. Бормочет что-то себе в руку. Двери приоткрываются, впуская несколько жужжащих штук. Я помню – такие же снимали меня на Йорке. И с тоской думаю, что опять мне будут задавать глупые вопросы и вообще – выставлять меня дурачком.

Голос Деми меняется, становится твердым, как стекло. Кажется, даже вибрирует от какой-то скрытой торжественности.

– Господин капитан, скажите, это правда, что вы прибыли на Зеленый Шар прямо из Солнечной системы, с базы «Будущее Земли»?

– Ну да, – отвечаю я, не понимая, к чему она клонит.

– И вы с товарищами занимались тем, что, рискуя жизнью, восстанавливали экосистему Земли, делали ее вновь пригодной для обитания?

– Да.

– На вашей базе были потери?

– Иногда. Бывало, наши самолеты сбивали.

– И вы мстили за сбитых товарищей?

– Да нет, мы не мстили… – начинаю я.

– Но ведь вы бомбили Землю?

– Это – да. Бомбили. Приходилось бомбить. Те заводы, которые…

– И вражеские авианосцы тоже? – Деми вновь обрывает меня на полуслове.

– И авианосцы тоже. Когда их авиация начала нам досаждать, команда взбунтовалась и мы потребовали от компании новых ракет.

– Юджин, это, с вашего позволения, мы вырежем. Идет?

– Не знаю. Делайте, как вам проще.

– В одном из боев ваш самолет был сбит?

– Да, меня однажды сбили над Карпатами. Это такие горы. Я катапультировался над Балканами. Это… тоже такие горы, – заканчиваю я, совсем запутавшись.

– И, тем не менее, вы нашли в себе силы выжить, – своим стеклянным голосом подводит итог Деми. – А как вы оказались вместе с баронессой Радецки?

И я чувствую, что Деми задает мне главный вопрос. А до этого вся наша ахинея была просто вступлением.

– Мы друзья, – отвечаю я, немного подумав.

– В каком смысле – друзья?

– Что?

– Неважно. Вы можете не отвечать на этот вопрос. Как это трогательно. Боевой летчик, герой войны за Землю, и баронесса Радецки, владелица заводов по производству оружия, известная своей эксцентричностью. Вы намеревались провести вместе какое-то время?

– Не знаю. Мы только ехали в гостиницу. Я…

– Понятно. Как вы заметили террориста?

– Не знаю. Просто показалось, что этот человек слишком напряжен. А потом я решил, что в его тележке бомба, – вру я. Не могу же я сказать, что Триста двадцатый обнаружил приближение опасности по изменению эмоционального фона.

– И потом?…

– Потом я толкнул Мишель… то есть, баронессу на пол. И упал сверху. И бомба взорвалась. Вот и все.

– Получается, что вы спасли баронессу, рискуя собственной жизнью?

– Я просто толкнул ее на пол.

– И закрыли ее собой. Поступок, достойный не просто друга.

Я начинаю закипать.

– Правда, что здесь, в госпитале Святой Агнессы вы оказались благодаря вмешательству баронессы? И правда ли, что она оплатила ваше лечение?

– Вам лучше узнать об этом у администрации госпиталя.

– Говорят, этот фанатик вместе с собой взорвал десятки невинных людей. Пострадали телохранители госпожи Радецки. Много раненых. Как вы относитесь к происходящему?

– Думаю, что убивать людей – не лучший способ привлекать к себе внимание.

– Прекрасный ответ, капитан. Не могли бы вы рассказать о себе подробнее?

– Что именно?

– Например, как вы любите проводить свободное время. Чем увлекаетесь.

– Чем увлекаюсь?

– Ну, что вам нравится? – подсказывает Деми с приклеенной улыбкой.

– Я люблю музыку. Блюзы. Это такая музыка с Земли двадцатого века.

– Восхитительно. С той самой Земли, которую недавно бомбили? А еще?

– А еще летать. Только сейчас я немного устал от полетов. Все время, как я начинаю летать, мне приходится кого-нибудь убивать. Мне это надоело.

– Но ведь это враги?

– Да. Наверное. Я не знаю точно, – я чувствую, что беседа надоела мне до чертиков.

– Разве убивать врагов не есть долг каждого офицера?

– Конечно. Только я давно в отставке. По состоянию здоровья. Меня до этого тоже сбили. На Джорджии.

– Это очень интересно. Расскажете подробнее об этом случае?

– Деми, я устал. Выключайте эти ваши штуки.

Она кивает. Делает знак, что сейчас заканчивает.

– Капитан Уэллс, я благодарю вас за откровенные ответы. Позвольте выразить вам свое восхищение вашим мужеством. Империя может гордиться такими гражданами, как вы.

– Спасибо, – устало говорю я. Но меня уже не слушают. «Кристиан, как запись?» – спрашивает она у своего запястья. И внимательно слушает ответное хрюканье. Лицо ее довольно. Она смотрит на меня с улыбкой наевшейся львицы.

– Все прошло замечательно, Юджин. Надеюсь, мы еще увидимся.

Вот уж вряд ли. Теперь я сделаю все возможное, чтобы больше не попадаться у нее на пути. До того отвратное ощущение после разговора с ней, точно в грязи выкупался. Всюду эти ее «акценты». Так, похоже, тут вранье зовут. Но вместо этого я вежливо киваю. Все-таки, какая-никакая, а дама.

– Знаете что, Юджин? – оборачивается она в дверях. – У вас прекрасное тело. Госпоже баронессе повезло.

И она исчезает, оставив меня в ярости. Что за поганый тут народец!

Глава 9. Главное – верно расставленные акценты

К тому времени, когда меня отпустили на волю, я готов был бросаться на стены, так мне тут надоело. В этом их госпитале Святой Агнессы. Люди в нем, словно манекены. Все белые, неторопливо передвигающиеся, с одинаковыми улыбками. И еще мне до смерти надоели посетители. Нормальных среди них почему-то тоже не оказалось. Сплошь разные репортеры и корреспонденты. Все они разными словами спрашивали об одном и том же. Как я тут оказался и как мне повезло стать любовником госпожи баронессы. Что бы я ни говорил, отрицая эту чушь, они только улыбались и заверяли меня, что, конечно, все-все понимают. Их до чертиков интересовало, при каких обстоятельствах я с ней познакомился и насколько напряжены мои отношения с ее мужем. Даже ради вежливости никто из них не спросил, сколько людей погибло. И выжили ли телохранители Мишель – Мариус и Жан, раненные тем взрывом. И мне было очень досадно, когда взрослые люди в хорошей одежде с серьезным видом выспрашивали у меня всю эту чушь. Так досадно, что я одного из этих попросту выкинул за дверь. К радости следующего, который первым делом спросил, правда ли, что я вступился за честь своей любовницы – баронессы Радецки и нанес оскорбление имперскому гражданину? В общем, сутки мне месяцем показались.

Хорошо хоть, Мишель смекнула, что к чему. Поставила у дверей охранников.

Улыбка сама собой растягивает мои губы, когда я вижу Мишель.

– Рад видеть тебя живой, госпожа баронесса!

– И я тебя, господин капитан! – она лукаво улыбается в ответ. Легонько прикасается губами к моей щеке. От этого прикосновения я едва сдерживаюсь, чтобы не заграбастать ее в грубые объятия.

– Фиксирую выработку веществ из группы амфетаминов, – докладывает Триста двадцатый. На его языке это означает, что я испытываю сильное влечение, грозящее перейти в стойкую зависимость. Он уверяет меня, что это она и есть – любовь. Мои железы, ориентируясь по запаху и виду самки, вырабатывают вещество наслаждения. Вот вам и разгадка. Тоже мне – тайна. Нет-нет, наверное, любовь, это что-то другое. И прекрати, наконец, препарировать меня, глупая жестянка!

– Что ты наболтал этой акуле, наивный спаситель человечества?

Мои затуманенные мозги, наконец, включаются.

– Что? Кому наболтал? Кого ты имеешь ввиду, Мишель?

– Я имею в виду местную гиену новостей – мадам Бройде.

– Ничего особенного. Она задавала вопросы, я отвечал. Что-то не так?

Мишель улыбается в ответ и просит, чтобы я поменьше болтал. Потому что нас с ней теперь поливают помоями по всем каналам. Так и сказала, честное слово. Мне было очень неловко перед ней. Я поклялся, что сказал только, что она мой друг. И больше ничего. А все остальное эти писаки выдумали.

– Я знаю, Юджин, – говорит она. И добавляет, что так уж этот их мир устроен. Один писака, желая сорвать гонорар, намекает на то, что ты никогда не упоминал о своей непричастности к смерти своей бабушки. Второй сразу же выясняет, что бабушка жива и здорова. Третий делает вывод, что она живет подальше от тебя, опасаясь за свою жизнь. Четвертый узнает, что в далеком детстве ты жутко обиделась, когда бабушка не разрешила тебе съесть лишнюю конфету. И через пару месяцев все вокруг абсолютно уверены, что у тебя руки по локоть в крови.

– Это называется – правильно расставить акценты?

– Ты прав. В самую точку, – смеется она.

– Это они так вранье называют?

– Опять попадание. Во всей этой истории только один плюс.

– Какой?

– Мои акции взлетели в цене.

– От этих сплетен?

– Ну да.

– А как же всякие финансовые климаты и режимы содействия инвестициям?

– Это для газет. Для плебса, – отмахивается она. – Погоди, вот скоро еще раздуют историю о гибели Карла. И снова акции подскочат. Сегодня я выгодно сбросила пакет убыточных астероидных шахт близ Силезии. Не поверишь, сколько я заработала на этой шумихе.

Так вот чем эта их популярность оказалась! Хотя мне такое развитие событий кажется несколько странным. Получается, что все, что нас окружает, работа тысяч людей, судьба целых предприятий и шахт зависят от настроения какого-то тупого борзописца? От сплетен?

Я отбрасываю ненужные вопросы и мы долго болтаем о пустяках. Мишель рассказывает мне о новом историческом голофильме. Я слушаю ее, не запомнив названия. Улыбаясь, вспоминает, как каталась на горных лыжах в Новых Альпах. По настоящему, не искусственному снегу. Я даже не обращаю внимания на то, что именно она говорит, завороженный ее мимикой. Мишель кладет на мой столик настоящую бумажную книгу. «Чтобы не скучно было», – говорит она.

После ее ухода в палату заявляется дежурная медсестра. И сообщает, что меня показывают в вечерних новостях, в специальном выпуске. Достает из стены визор и включает его. И я снова чувствую запах гари и крови. Вижу разбросанные на дороге куски тел. Толпу зевак. Яркие мигалки десятков разных машин, их так много, что они перегородили весь проезд. И вот он я – мое обнаженное окровавленное тело катят в реанимационном боксе. Суета вокруг. Бестолковое метание растерянных людей. Дым валит из исхлестанного осколками дома. Здоровущая воронка на тротуаре. Роботы-эвакуаторы выносят раненых. Ищут живых на улице, смешно переступая длинными ногами через неподвижные тела. Вот Мишель наклоняется надо мной. Вся белая, как мумия. Вот мое лицо с бессмысленными глазами. Крупный план. Глаза горят на испачканном кровью и грязью лице. Морщины вокруг моих губ четко проступают через маску грязи, когда я что-то шепчу. Вот я в госпитале. Эге, постой. А это что? Я встаю с кровати, в чем мать родила. Поворачиваюсь спиной. Влезаю в штанины комбинезона, подозрительно оглядываясь. Играют мышцы на моей спине. Виден каждый волосок. Мои поджарые ягодицы – как на ладони. Господи, неужели у меня такой смешной зад? Голос за кадром, захлебываясь, комментирует мои движения. «Вот он, капитан Юджин Уэллс. Посмотрите, как плавны движения хищника. Как грациозно он двигается. Сегодня он в очередной раз совершил подвиг. Спас от смерти баронессу Радецки фон Роденштайн и множество других людей. Ему не привыкать к опасностям. Он только что прибыл из Солнечной системы, где с ежедневным риском для жизни принимал участие в восстановлении экосистемы родины человечества – Земли. Его самолет был сбит в жесточайшем бою с варварами. Но он выжил вопреки всему. Выжил, чтобы и дальше нести гордое звание Имперского офицера. Наш герой чувствует себя более комфортно в привычном ему обмундировании. Это черта настоящего имперского военного, предпочитающего униформу накрахмаленному воротничку. Черта настоящего мужчины. Ему покоряются лучшие женщины планеты. Скажите, капитан, вам нравятся наши женщины?». К ужасу своему я вижу, как мой двойник уверенно отвечает «Да». «Наверное, та, которую вы спасли, покорила ваше сердце?». И я снова бормочу «да». И потом мне задают какие-то совершенно немыслимые вопросы. Про мое отношение к трудовой и иммиграционной политике. Про мое мнение о модной секте – Церкви Утреннего Бога. Про мои любимые цветы. И я на все уверенно отвечаю. «Вы ведь любите розы, капитан? Где вы полюбили эти цветы?». «На Джорджии» – отвечаю я. «А как муж госпожи баронессы воспринял известие об очередном увлечении своей ветреной супруги». «Мы друзья», – заявляю я в ответ. «Наших зрителей интересует, как вы познакомились с такой известной личностью, как баронесса?». И я с удовольствием объясняю: «Я просто толкнул ее на пол. И упал сверху… Вот и все». От этого кошмара я весь покрываюсь липким потом. Да что же это за акценты такие? «Как вам удается всегда быть в центре внимания, капитан Уэллс?». «Убивать людей – лучший способ привлекать к себе внимание». Медсестра восторженно хлопает в ладоши. А я хватаюсь за голову. «А что вы любите больше всего, капитан?». «…кого-нибудь убивать. Мне это… очень по нраву… бомбить… заводы… и авианосцы тоже… еще… я люблю музыку. Блюзы. Это такая музыка с Земли двадцатого века». «Вы потрясающе интересный человек, господин капитан. Я благодарю вас за откровенные ответы. Позвольте выразить свое восхищение вашим мужеством. Империя может гордиться такими гражданами, как вы». «На что это вы намекаете, Деми?». «У вас прекрасное тело. Госпоже баронессе повезло» – мурлычет черноволосая стерва. «Наш герой предпочитает скромную и практичную одежду военного образца. Одежда для экипировки предоставлена сетью магазинов специальной одежды „Запа“. Хочешь мира – будь экипирован достойно. Никаких натуральных тканей. Только качественная сверхпрочная синтетика», – завершает мое выступление бодрый голос за кадром. И я хватаю пакеты с одеждой и начинаю выкладывать ее на одеяло. Какой ужас! Зачем она это сделала, холодная рыбина с противными тонкими губами!?

– Сэр, вам так идет этот комбинезон! Я вами восхищаюсь! – щебечет стерильная медсестра. – Можно, я возьму у вас автограф?

Я ставлю подпись на подставленном ею накрахмаленном носовом платке. Восторженная девушка спешит поделиться своей радостью с подругами. Я обессилено сажусь на кровать. Хватаюсь за голову.

– Дезинформация противника всегда являлась частью любых боевых действий, – неуверенно сообщает Триста двадцатый.

– Да не веду я никаких боевых действий! – устало отвечаю я. – И ей ничего плохого не сделал! Я и видел-то ее впервые!

– Наверное, это любимое развлечение людей – делать друг другу больно.

– Ты думаешь? Ты думаешь, и я был таким же?

– Затрудняюсь ответить.

Тогда я ложусь и беру в руки книжку. Такие сейчас редко встретишь. Обычные буквы. Никаких голограмм и движущихся иллюстраций. Никто не комментирует вслух прочитанное. Я погружаюсь в волшебный ритм четверостиший. У человека, который их написал в незапамятные времена, чудное имя. Как у обитателя морских глубин. Триста двадцатый напряженно вслушивается в мои мысли. И я уплываю из этого мерзкого бездушного мира, увлеченный плавным течением слов.

В колыбели – младенец, покойник – в гробу:

Вот и все, что известно про нашу судьбу.

Выпей чашу до дна – и не спрашивай много:

Господин не откроет секрета рабу…

А наутро снова приходит Мишель. Я ей в глаза смотреть стесняюсь, так мне стыдно.

– Наплюй и забудь, – говорит она. И легонько обнимает меня. Прижимает к себе. Ее тепло проникает в меня через тонкую ткань. И я, наконец, выхожу на свободу.

Глава 10. Издержки славы

Я замечаю среди телохранителей Мариуса. Одного из тех, что сопровождал нас из космопорта. Я рад, что он снова в строю.

– Привет, Мариус!

Он смотрит на протянутую руку недоуменно. Косится на Мишель. Потом осторожно пожимает мне ладонь.

– Здравствуйте, сэр! – вежливо басит он.

– Я рад, что ты выкарабкался. Давай без этих «сэров». Я Юджин.

– Хорошо, сэр. То есть Юджин.

Я улыбаюсь до тех пор, пока ответная улыбка не трогает крепкое, будто вытесанное топором лицо и в глазах Мариуса не появляется осмысленное выражение. Пока он не начинает понимать, что это не блажь богатенького придурка – поздороваться за руку с одним из обслуживающего персонала.

– Спасибо, Юджин. Вы хорошо держались, – говорит он. И снова становится непроницаемым. Напряженно вслушивается в себя, оглядываясь вокруг. Триста двадцатый обнаруживает у него внутри слабенький чип. Полное барахло, а не чип, скажу я вам. Даже у наших аэродромных водителей и то мощнее. Решаю при первой же возможности посоветовать Мишель улучшить оснащение ее охраны.

Мы топаем к машине, припаркованной неподалеку от центрального входа. Яркое солнышко приветствует меня. Немного слепит глаза. Душноватый запах цветов как волна. Тут повсюду цветы. Целые поляны цветов между каменных дорожек. И люди. Вокруг множество людей, и полиция сдерживает толпу, и все возбужденно топчутся на месте. Я решил, что они кого-то встречают. И приготовился к тому, что мы быстренько проскочим по краешку аллеи. Сядем в машину и уедем из этой чертовой стерильной больницы.

Мишель хитро улыбается, отвернувшись в сторону. Чтобы я не заметил. Но меня трудно провести, с моим-то мощным ментосканером. Я чувствую, как она ожидает моего удивления. И она получает его. Неприятная догадка посещает меня.

– Это что, нас встречают? – недоверчиво спрашиваю я.

– Ага. Должна же я позаботится о твоей карьере, – она больше не сдерживает смех. – Пойдем же. Народ встречает своего героя.

– Героя? Нас же облили грязью с ног до головы!

– Ну и что? Это и есть слава.

– Кто эти люди?

– Никто. Богатые бездельники. Рантье, папины наследники, прожигатели жизни и прочий мусор. Улыбайся. Молчи, кивай и улыбайся.

И она подталкивает меня к прозрачному пузырю входа. Еще пара телохранителей охватывают нас с боков. И как только мы появляемся на широкой белоснежной лестнице, толпа подается навстречу. Люди начинают улыбаться и махать мне руками. Каждый норовит дотронуться до меня. Не верят, что я настоящий? Телохранители стараются как могут, отталкивая самых ретивых. Но все равно десятки рук тянутся ко мне, словно щупальца странного животного. Вежливые копы с трудом удерживают коридор.

– Привет, Юджин! Как дела? Нравится у нас? Сколько народу ты уложил? Я хочу тебя! Научи меня стрелять! – несется со всех сторон.

Люди тут разные. Есть молодые. Есть не очень. Есть даже откровенно в возрасте. Вся улыбаются мне, как лучшему другу, хотя, богом клянусь – никого из них я до сих пор не встречал. И внутри у них – вакуум. Как если бы они разглядывали диковинного малахитового скорпиона с Ориона. Того самого, чей яд стекло разъедает. И осторожный страх – вдруг плюнет? – и любопытство, и желание ткнуть пальцем. Просто так, чтобы рассказать друзьям за коктейлем. И еще я замечаю странность. Женщины раскрашены и разодеты в пух и в прах. От шикарных платьев до полупрозрачного новомодного рванья. А мужчины – ну, ей-богу! – все, как один, с короткими стрижками, и все в армейских комбинезонах и высоких ботинках на магнитных липучках. Как у меня. Будто я попал на вечеринку по случаю дня рождения аэродромного начальства. И я улыбаюсь, как приказала Мишель. Чтобы ее не огорчать. И чтобы скрыть то, как я ошарашен. Осторожно уворачиваюсь от жадных рук, норовящих разорвать меня на кусочки.

А у самой машины нас атакуют жужжащие штуки. Камеры. Пикируют сверху, крутятся перед глазами, мешая обзору. Едва в рот не залезают.

– Чем вы собираетесь заняться, капитан? Баронесса, вы берете вашего спасителя под свой патронаж? Вы собираетесь жить на Зеленом Шаре, капитан? Как вы относитесь к однополым бракам? Есть ли у вас домашний аллигатор? – наперебой кричат нам со всех сторон.

Мишель улыбается так, словно вокруг собрались ее лучшие друзья. Хотя внутри у нее – лед. Я поражаюсь ее выдержке. И вслед за ней проваливаюсь в синеватый полумрак лимузина. Дверь-плита отсекает от меня рев за бортом. Совсем как в самолете.

– Фу-у-у, – выдыхает Мишель, и с облегчением вытягивает ноги. – Пробились.

Кожа ее просвечивает сквозь полупрозрачную ткань. Я смущенно отвожу глаза. Она смеется, заметив мою неловкость.

– Ну же, выше нос, спаситель Земли и покоритель женщин! Мариус, вперед!

И мы трогаемся. Ощущение, будто едем в вагоне, так тяжела машина.

– Папа настоял, чтобы я сменила транспорт, – поясняет Мишель.

– Понятно, – отвечаю я, хотя мне ни черта не понятно. – Куда ты меня везешь?

– Для начала мы, как следует, отдохнем. Закрепим твой успех. А потом вместе подумаем, куда тебя пристроить. С такой известностью ты можешь легко претендовать на место исполнительного директора в любой оружейной фирме.

– Я в этом ничего не смыслю. В бизнесе.

– Никто из исполнительных директоров ничего не смыслит в бизнесе. Что с того? А пить коктейль и давать универсальные ответы на деловых раутах я тебя научу. Идет?

– Мишель, мне очень неловко. Мне приятно, что ты со мной возишься. Но я бы хотел…

Она легонько целует меня в щеку. Я послушно умолкаю.

– Юджин, прошу тебя.

– Хорошо, Мишель. Как скажешь, – отвечаю я автоматически. Ладони мои предательски вспотели. – Позже поговорим.

– Сейчас мы едем на концерт. Джаз новой волны. Какой-то напыщенный индюк с мировым именем. Ты, кажется, любишь музыку? Вот и расслабимся. Потом я найду тебе гнездышко. Прошу тебя – не нужно возражать.

Я и не возражаю. Так уж она устроена, эта странная женщина. Может из меня веревки вить. Наверное, не только из меня. Наверное, из других мужчин тоже. Кто же перед ней устоит. И настроение почему-то начинает улетучиваться. Некстати вспоминаю, что она замужем. И еще – этого холеного банкира. Друга семьи. Готлиба.

– Ты просто ревнуешь, чувак, – панибратски извещает меня Триста двадцатый.

– Заткнись, кусок железа, – огрызаюсь я.

Глава 11. Дружба из соображений целесообразности

– Зачем нам такая охрана? Ты всегда так передвигаешься? – интересуюсь я.

– Нет, не всегда, – смеется Мишель. – Только на планетах.

– А без этого никак не обойтись?

– Понимаешь, – скучнеет она. – Есть такая скотина по имени Жак Кролл. Помнишь его?

– Конечно. Я разбил ему морду, когда он к тебе приставал, – с удовольствием вспоминаю я.

– Так вот, теперь из-за моей ветрености и твоей отчаянной глупости тебе постоянно угрожает опасность. Этот человек не может остановиться. По рангу не положено. Кроме того, он очень мстителен. Просто патологически.

– Ничего себе… И долго он будет на меня злиться?

– Пока не убьет. Или…

– Или – что?

– Или пока ты не убьешь его.

– Ты так спокойно об этом говоришь.

– Не мне тебе объяснять, что такое война. Я считаю тебя человеком, способным убить ради выживания.

– С чего ты взяла?

– Ты ведь выжил, верно? Для большинства людей любое из твоих приключений давно бы закончилось фатально.

– Мне просто повезло.

– Везение – это да. Этого у тебя не отнять. Я отношу его к дополнительным твоим достоинствам, повышающим шансы выпутаться. Ты смог выжить не только на Йорке, но и на Земле. В настоящем аду.

– Не говори так про Землю.

– Ладно. Есть еще один момент.

– Какой?

– Опасность угрожает не только тебе. Я тоже определенным образом стою у него на пути.

– Вот черт!

– Именно. Черт, черт, и еще раз черт. В моем гараже уже находили бомбу. Программа автоповара оказалась расстроена и в пудинге откуда-то оказался яд. Если бы не невоспитанная собака моего дворецкого, все могло бы кончиться печально. Во время демонстрации нового автоматического танка снаряд попал вместо мишени в бункер, где я находилась с гостями. По чистой случайности кассету с плазменными зарядами перед стрельбами заменили на учебные болванки. Про мелочи вроде нейтрализованных полицией киллеров, я уже не говорю. Так что я теперь много путешествую, – спокойно сообщает Мишель.

– Ну и скотина! – задыхаюсь я от возмущения. – Неужели ничего нельзя сделать?

– Можно. Конечно, можно. За нами наблюдают. Эта охрана, что ты видишь – только внешняя сторона. На самом деле, ее гораздо больше. Просто она держится вне пределов видимости. Нашу, мою и твою еду, проверяют на предмет ядов. Всех, с кем мы контактируем, предварительно просвечивают. Мой дедушка включил все свои связи. Над этой проблемой сейчас работает прорва народу. Полиция, специальные службы. Нам нужно затаиться на время. Не дать себя прикончить. Подождать, пока зарвавшемуся мафиозо укажут его место.

– Тогда зачем мы всюду светимся, как сигнальные ракеты?

– Ну, безопасность – это одно, а репутация и необходимая деловая активность – другое, – улыбается Мишель. – Я ведь, как акула, вынуждена постоянно плыть, чтобы не утонуть.

– Я бы хотел поговорить обо всем этом подробнее. Что-то придумать. Не привык я, чтобы меня вели на убой, как барана.

– Нас охраняют отличные спецы. Настоящие профессионалы. Уже выяснено, что взрыв у отеля в момент нашего приезда – не случайность. Это не дело рук фанатиков с Шеридана, как его выставили в прессе. Специалисты сомневаются, что Кролл имеет к нему какое-то отношение. Не тот масштаб. И это настораживает.

Я в упор разглядываю напрягшуюся Мишель.

– Выкладывай уж до конца, – вздыхаю я.

– Нам лучше держаться вместе. Для безопасности. Твоей и моей.

– Ты для этого меня искала? И для этого вытащила меня с Земли?

– Почему бы и нет? – уклончиво отвечает она. – По-моему, это неплохой повод быть рядом.

– Дьявол, – волна разочарования окатывает меня. Я-то, дурак, развесил уши. Всюду эти «деловые интересы». Дружба из соображений целесообразности.

– Юджин, ты меня не совсем верно понял, – мягко говорит Мишель, накрывая мою руку ладонью. – Я сказала, что это только повод.

Но я не слушаю. Я чувствую, что она говорит со мной, как с несмышленым ребенком. Скрывая покровительственный тон. Она уверена в том, что я ей подчинюсь. Что и говорить, Мишель славно научилась пользоваться своим обаянием. Привычка манипулировать мужчинами в своих интересах играет с ней злую шутку. Только я ведь не совсем обычный мужчина. У которого инстинкты самца определяют направление мыслей. Со мной этот фокус не пройдет. И я спокойно улыбаюсь встревоженной баронессе, скрывая досаду и разочарование. Встревоженной, потому что она видит в моих глазах непонятный огонек. Которого там быть не должно.

– Задача ясна, – прерывает мои невеселые мысли Триста двадцатый.

– Что?

– Задача ясна. Приступаю к выполнению. Время разработки алгоритма – до одного часа. О начале реализации защитных мер будет сообщено дополнительно.

– Какая задача?

– Защита объектов «Юджин Уэллс» и «Мишель Радецки» от физического уничтожения объектом «Жак Кролл» и дочерними структурами. Параметры вражеского объекта уточняются. Доступ к Сети ограничен пропускной способностью шлюзов. Необходим скоростной канал доступа к Сети.

– С тобой все в порядке?

– Диагностика проведена. Статус всех систем – зеленый.

– Опять играешь в войну?

– Ответ отрицательный. Ситуация классифицирована как угроза второй степени. Неминуемое уничтожение в столкновении с превосходящими силами противника. Это не учебная тревога.

– Говори проще, Три-два-ноль, – устало прошу я.

– Можно и проще, чувак. Надо взять себя в руки. Напрячь мозги. Иначе нам всем крышка.

– Всем?

– Тебе, мне и Мишель.

– Мишель попадает в сферу твоих интересов? – интересуюсь я.

– Наших интересов, – поправляет Триста двадцатый. – Это перед ней ты можешь притворяться.

Глава 12. Джаз новой волны

Этот джазовый исполнитель – у него оказалось интересное имя. Филодор. И ничего больше. Как кличка у собаки. Мишель рассказала мне, что его группа играет популярный сейчас джаз новой волны. Что это такое, я, конечно, не знаю. И потому с нетерпением жду начала концерта. Я уверен, что получу от живой музыки большое удовольствие.

Огромный зал, больше похожий на стадион под крышей, дальняя стена которого едва виднеется в густом, пропитанном испарениями воздухе, весь бурлит людьми. Люди едят, пьют, бесцельно слоняются, валяются на полу, смеются, ссорятся, целуются, курят. В общем, шум от этого стоит не хуже, чем от прибоя во время урагана приличной силы. Сцена – как огромный пологий остров, залитый цветным огнем. Не сразу и заметишь в ослепительном сиянии двойную цепочку охраны, что выстроена у подножия.

Нас вместе с телохранителями провожают по ярко освещенному длиннющему коридору в место, которое служитель назвал «ложей». Такая маленькая выгородка с барьером, что отделяет нас от жующей и галдящей толпы. Но тут хотя бы сидеть можно. На очень удобных креслах. Только из-за охранников край сцены виден плохо. И от людей, что внизу, довольно сильно пахнет. Наверное, в тех ложах, что выше нас, обзор получше. Тут эти ложи – до самого верха. Как соты в улье. Но я стесняюсь сказать об этом Мишель. Сажусь и начинаю оглядываться.

В зале этом все кажется мне необычным. И отсутствие кресел на мягком полу. И гигантские размеры. И странный рассеянный свет. Наверное, это оттого, что я впервые на концерт пришел. И люди, что за барьером копошатся, тоже привлекают внимание. Свободные, даже развязные. С длинными волосами. В какой-то полувоенной одежде. Многие, в том числе девушки, в таких же, как у меня, комбинезонах. Так что я тут вполне за своего сойти могу. Тем более, что у некоторых парней и девушек головы тоже коротко стрижены. Как у меня.

– Ты теперь законодатель новой моды, – шепчет мне Мишель. И тихо смеется.

В ожидании начала концерта народ из-за барьера тоже на нас таращится. И иногда отпускает замечания.

– Прикольный прикид, брателло, – говорит мне один длинноволосый типчик. – Чьих будешь?

И тут же, отвернувшись и явно не ожидая ответа, начинает обсуждать со своей щуплой соседкой преимущества какого-то «намеренного лау-фиделити на бутлегах».

А второй оценивающе оглядывает Мишель и хвалит:

– Клевая у тебя телка, папик. Бахнешь, подруга?

Незлобно так сказал. Необидно. Так что Мишель не сердится. Знаком показывает, что пива не хочет. И я тоже молчу. Только телохранители немного нервничать начинают и передвигаются поближе к Мишель.

Честно говоря, за весь вечер это были единственные слова из зала, которые я понял. Все остальное оказалось какой-то непереводимой тарабарщиной. Кто-то собирался «накйдаться» после «феста» и «хапнуть гудсов». Несколько совершенно косых от травки парней договаривались «послемовать» и печалились о том, что «у Фильки фронтовик отстойный и регулярное вонялово». Кто-то выпадал в осадок от «гнилой банды». И просил «дудку», заверяя, что иначе его от «этого втиралова не плющит». Девушка с синими волосами взасос целовала лысого юношу с тощей шеей и в нелепых очках, а в промежутке между поцелуями они активно обсуждали, где им «занайтовать» и все прикидывали местонахождение каких-то черепов. «Есть маза вписаться на флэт после сэйшна», – резюмировал очкарик. В общем, жизнь тут кипела и била фонтаном.

А потом мне надоедает сидеть и ждать. Наверное, не одному мне. Какое-то напряжение начинает подниматься над толпой. Сначала недоуменные голоса. Потом отдельные выкрики. Потом на сцену летят пустые пивные банки и всякий мусор. Но так как зал очень большой, большая часть мусора попадает не на сцену, а в охранников. Или в передние ряды зрителей. Отчего местами вспыхивают и быстро гаснут потасовки. То и дело кто-то начинает громко хлопать. И хлопает до тех пор, пока соседи не начинают его поддерживать. И постепенно сотни людей подключаются, бьют в ладоши и топают. Эти хлопки мечутся по залу как штормовые валы. Только затихнут в одном месте – тут же поднимаются снова в другом. И катятся к нам. И опадают, пройдя над головой, где-то в полутьме.

– Даешь Фильку! Хорош динамить! Дирижер – дави на педаль! Кинщик – гуди в гудок! – несутся отовсюду выкрики, перемежаемые свистом. Возбуждение нарастает, подогреваемое пивом и сигаретами с травкой. Охрана сцены нервно топчется на месте, крепко сцепив руки на ремнях соседей и опустив прозрачные забрала на лицах. Концерт почему-то никак не желает начинаться. И неожиданно всеобщее волнение передается и мне. Словно через меня ток пропускают. И я невольно начинаю хлопать, когда волна аплодисментов прокатывается слишком близко. Я замечаю, что и Мишель возбуждена. Глаза лихорадочно блестят. Внутри пустота и нетерпеливое ожидание. Как у наших синюков на базе, когда они смотрят на то, как джин в их стакан льется.

– Это здешняя шпана? – спрашиваю я у нее, кивая на зал. Чтобы она меня услышала, приходится кричать.

– С чего ты взял? – доносится ответный крик. – Шпану из рабочих районов сюда не пустят. Это все отпрыски богатых родителей. Студенты, инженеры, брокеры, клерки. Этно-холл – очень дорогое место. И модное.

Губы ее приятно щекочут мое ухо. Снова склоняюсь к ней.

– Тогда почему они так одеты?

– Это последний писк. После серии репортажей про тебя всю военную одежду расхватали. Включая старую форму на распродажах на вес.

– Ты серьезно?

– Конечно. Через день покажут еще кого-нибудь. Если он будет в шортах, то наутро все будут с голыми ногами щеголять.

– Чудно.

– Тусовка, – пожимает она плечами.

И пока мы так перекрикиваемся, где-то высоко зажигаются яркие огни. И ослепительные лучи начинают метаться по залу, выхватывая из темноты белые лица с зажмуренными глазами. И люди, совсем маленькие отсюда, деловито выходят на сцену и усаживаются за свои инструменты. Что-то пробуют. Где-то ковыряются, издавая неприятные звуки. Толпа приветствует их новыми волнами аплодисментов и свиста. Я не могу удержаться. Тоже свищу, вложив два пальца в рот. Краем глаза замечаю удивленный взгляд обычно невозмутимого Мариуса.

Странно, что я совсем не чувствую Триста двадцатого. Такие зрелища ему тоже должны быть в новинку. И покалывает в плечах. Показалось? Нет, вот опять.

– Триста двадцатый?

– Слушаю.

– У меня щиплет плечи. Твоя работа?

– Веду обмен с ближайшим шлюзом Сети. Работа над приоритетной задачей продолжается. Задействовано 90 процентов вычислительной мощности. Второстепенные задачи отключены.

Озабоченность моего двойника наполняет меня. Становится стыдно. Как я мог быть таким легкомысленным? Пока я расслабляюсь и аплодирую, он один ищет решение проблемы. Проблемы нашей с Мишель безопасности. Я не могу стоять в стороне, когда речь идет о Мишель.

– Я могу помочь?

– Да. Если разрешишь задействовать свой мозг для потоковых вычислений, я решу задачу быстрее.

– А я не буду выглядеть идиотом в это время?

– «Да» и «нет» ты будешь говорить вовремя. И улыбаться тоже.

– Хорошо, – я сажусь поудобнее. С улыбкой киваю Мишель. Публика вновь начинает бесноваться. Главного исполнителя все еще нет на сцене. – Я готов.

И мир превращается в бесцветную, едва шевелящуюся воронку без звука.

– Нет, я не могу это надеть, – лениво растягивая слова, заявляет высокий худой мужчина с копной ослепительно-белых волос. Отбрасывает от себя ворох одежды. В одном белье усаживается перед большим, во всю стену зеркалом. Демонстративно закидывает ногу на ногу.

– Но, сэр, вы надевали этот костюм на прошлом концерте, – пытается возражать костюмер, полная женщина в брюках и свободном свитере до бедер.

– Именно поэтому и не могу. Вы должны были позаботиться о доставке моего гардероба. Я не желаю выходить на сцену как какой-то статист – в одних и тех же тряпках.

– Сэр, – терпеливо продолжает привыкшая ко всему женщина. – Ваш гардероб здесь. Вчера вы сами распорядились подготовить именно этот костюм.

– Почему вы со мной вечно спорите, Марго? – обиженно дует губы звезда. Морщится: вечеринка, закончившаяся в седьмом часу утра, все еще дает о себе знать. – И вообще: не видите – я нездоров?

– Сэр, так какой костюм вы желаете?

– Пожалуй, принеси этот, – он шевелит пальцами в воздухе, вспоминая. – С открытой спиной и сандалиями на ремнях.

– Зеленый, сэр?

– Нет, красный. С широкими рукавами. Местная публика обожает красное и плиссированное. Латино, что с них взять.

– Латино были на Ла Плате, сэр, – напоминает костюмер, собирая разбросанную одежду.

– Да? А мы где?

– Мы на Зеленом Шаре.

– О, черт! – Филодор жадно пьет холодное пиво из горлышка. – Моя голова! Где мы, говоришь?

– На Зеленом Шаре, сэр.

– Какая разница. Тащи зеленую рубаху.

– Вы просили красную.

– Красную? А, ну да. Конечно. Точно, ее. И шевелись: публика ждать не будет.

– Одну минуту, сэр, – женщина с кипой одежды в руках выскакивает в коридор. «Чертов алкоголик», – бормочет она на ходу.

– Мисс, это надолго? – спрашивает у нее встревоженный администратор – седой худощавый мужчина в смокинге.

– Кто его знает. Может, минут в пятнадцать уложимся. А скорее всего – полчаса, не меньше, – меланхолично отвечает костюмерша. Ногой распахивает нужную дверь. Сбрасывает прямо на пол цветную кипу. Сосредоточенно грызет ноготь, быстро вращая огромную вешалку с развевающимися на ней тряпками.

– Так… это не то… отлично, штаны… опять не то… это в чистку… ага, вот!

И она спешит обратно.

– Пятнадцать минут? Полчаса? – восклицает администратор. – Мисс, у меня публика зал разнесет, если мы через пять минут не начнем.

– Ничего не могу поделать, – пожимает та плечами. – Это зависит не от меня. Я даже вот как скажу…

– Да?

– Если через полчаса он не выйдет из гримерки, делать ему на сцене будет уже нечего. Он третью бутылку пива приканчивает. После шестой его начнет в сон клонить. Или на подвиги. Если его потянет на подвиги, тогда зал разнесет он.

– Господи! – хватается за голову мужчина. Спохватывается. Берет себя в руки. Быстро оглядывается вокруг. Замечает слоняющегося без дела осветителя. Прикрикивает на него: – Чего разгуливаешь? Марш на место!

– Марго, я не могу надеть эти сандалии, – веско изрекает звезда, доставая из холодильника следующую бутылку. – У меня мозоль на пальце. И лак облупился. Чертовы киношники снова сделают крупный план. Как на Йорке. Будет скандал.

– На Новой Каледонии, сэр.

– Что?

– Я говорю, скандал был на Новой Каледонии. Позвать гримера?

– Зачем?

– Убрать мозоль, зачем же еще? – удивляется женщина.

– Это слишком долго. Неси туфли. Знаешь, те, с синим отливом.

– Под них не подойдут эти брюки, сэр.

– Хорошо, неси другие.

– И рубаха, сэр. Эта не подойдет к синим брюкам.

– Ладно, неси белую. С широким воротом. И галстук.

– Ну что? – снова перехватывает костюмершу администратор.

Она пожимает плечами.

– Четвертая бутылка, – говорит женщина на ходу.

– Эй, есть кто живой? – раздается из гримерной. – Принесет мне кто-нибудь мои таблетки? И нормального пива, а не этой мочи!

Слышится звон разбитого стекла. Вытирая испарину со лба, администратор мчится на поиски импресарио звезды. Волны возмущенного рева из зала доносятся, словно отголоски грозного прибоя.

– Марио! – кричит мужчина в свой коммуникатор. – Давай группу на сцену. Запускай свет. Начинаем. Скажи им – пусть делают что хотят, но полчаса без лидера продержатся. Скажи им, если выстоят – лично от меня – бесплатный поход в «Крошку Таню».

– Понял. Начинаем без главного говнюка. «Крошка Таня» на халяву, – доносится ответ.

– Достал меня этот слабак. Уйду я. Каждый раз одно и то же, – в сердцах заявляет бас-гитарист, выслушав новость.

– Не надо было его вчера к рому подпускать, – говорит ударник, потягиваясь. – Ты вчера с ним пил – тебе за него и отдуваться.

– Попробовал бы я отказаться, – оправдывается басист. – Ты сам-то пробовал его удержать? И текста я не знаю. Пускай Варвар рулит.

– Ничего. Сымпровизируем. Не впервой. Двинули, что ли? Есть у кого закинуться?

Я выныриваю из серого беззвучного омута. Прямо в красно-желто-синие сполохи огня. Прожектора из чернильной тьмы сверлят глаза. «ХЛЕ-Е-БА! ХЛЕ-Е-БА!» – оглушительно скандирует зал. А мне чудится неясное «слева». И я никак не могу понять, что они орут. И почему. Толпа, расцвеченная разноцветными вспышками, хаотично разрывающими темноту где-то высоко под невидимым куполом, кажется мне черной скользкой грязью, отражающей блики звезд. Грязь идет волнами. Черные камыши гнутся от ветра. Это руки. Тысячи взметнувшихся рук. Белые пятна в бордовых бликах – лица. Запахи косметики, травки, пива, горячих тел. Прохладный бриз на мгновенье касается лица.

Сцена залита сиреневым светом. Туман затягивает ее. Остров курится, как огромный вулкан. Дым стекает на плечи охранников из оцепления. Головы в стеклянных забралах торчат из вселенского пожара, стекла отражают вспышки. Замысловатые призрачные чудища высотой с хороший дом ходят, летают, плавают в тумане. Навсегда исчезают в глубинах сцены. Растекаются цветными ручьями, пронзенные лазерными вспышками. И Мишель положила ладонь на мой локоть. Я только сейчас почувствовал ее руку.

Басовый аккорд наполняет пространство. Перекрывает шум ревом разогреваемого авиадвигателя. Разом глотает жалкие потуги толпы перекричать себя. Звук так плотен, что я с трудом подавляю желание коснуться ушей. Иглы прожекторов выхватывают из сиреневого дыма яркие фигуры людей в легких одеждах. Лица их одинаковы под слоем грима. Они выдвигаются к краю сцены, бросив на произвол судьбы клавишника. Ударник возмущенно сыплет им вслед яростным звоном тарелок. Бас еще раз гулко бьет по ушам и переходит на ровный ритм. Длинноволосый трубач роняет в пропасть с края сцены длинный хриплый звук. Смешно надувает щеки. И джаз-банд выдает что-то бодренькое. Бравурное. Что-то, чего я никогда не слышал. И толпа постепенно успокаивается. Волны перестают сотрясать ее. Потасовки стихают сами собой. Парочки вновь начинают обниматься. Кто-то уже сидит на полу, кто-то лежит, опираясь на локоть. Зал начинает напоминать огромный бивак под лунным небом. Самые активные ручейками стекаются поближе к сцене. Туда, где шеренги охранников стоят по грудь в клубящихся волнах, отгородившись от толпы металлическими стойками.

Я жадно ловлю плотный звук. Пытаюсь разобраться в своих ощущениях. Не скажу, чтобы он мне нравился, это самый джаз новой волны. И на джаз в моем понимании он вовсе не похож. Но звук удивительно хорош. Атмосфера зала заводит не хуже наркотика. Тепло от ладони Мишель делает ложу самым уютным местом в мире. Я забываю свою недавнюю обиду. И продолжаю вслушиваться.

– Алгоритм защиты разработан, – вмешивается в идиллию Триста двадцатый.

– Ты поэтому меня отпустил? Закончил расчеты?

– Подтверждение.

– И что это за алгоритм?

– Не смогу объяснить в двух словах.

– Ты можешь просто показать. До сих пор у тебя неплохо получалось.

– Не стоит тратить время. Ты все равно не поймешь. С вероятностью 80 процентов алгоритм обеспечивает надежную защиту от любого нападения, исключая атаку с применением армейской техники или авиации. Защита на малых дистанциях будет производиться имеющимися средствами.

Снова начинает пощипывать плечи.

– Программа защиты задействована. Выход на расчетный уровень защиты в пределах данной планеты через десять часов.

– Теперь можно не бояться?

– Бояться не следует. Следует соблюдать осторожность.

– Спасибо, дружище. Что бы я без тебя делал?

– Сидел бы на Джорджии в полной безопасности, – ворчит мой помощник.

Отчего-то мне кажется, что он не договаривает. Скрывает от меня часть правды. Расставляет акценты в нужном порядке. Никогда между нами такого не было. Мне казалось, что я понимаю свою электронную половинку. И доверяю ей.

– Все будет в порядке, – успокаивает Триста двадцатый. Еще бы. В отличие от него, мне невозможно скрыть свои мысли.

И все же мне становится легко. Согласитесь, насколько лучше жить, зная, что тебя не прихлопнут, как насекомое. И постепенно я забываю о странном недоверии, посетившим меня. Смутная мысль, что, возможно, я забываю об этом не без чужой помощи, какое-то время бродит внутри. Но потом гаснет и она. И я вновь погружаюсь в волну звуков. Волна накрывает меня с головой.

Композиция заканчивается длинным соло на ударных. Зал одобрительно плещет хлопками. Взрывается свистом.

– Добрый вечер, придурки! – вопит в темноту, опасно нависая над краем сцены, бас-гитарист. Темнота отвечает гулким нестройным ревом. – Еще не подохли со скуки? Я надеюсь, что наша музыка поможет вам испортить себе настроение. Доведет вас до самоубийства. До прыжка с моста. До петли. Обещаю вам трудную смерть. Внимание: мы начинаем!

И под громовую овацию стайка бэквокалисток с неестественно длинными ногами и тонкими талиями высвечивается из тумана. Покачивая бедрами, они что-то томно шепчут на разные лады, пока клавишник заводит публику пассажем с постепенно раскручивающимся темпом.

– Филодора на сцену! Филодора! – беззвучно орут в передних рядах, обнаружив подвох, самые продвинутые. Но их никто не слышит. Музыка топит их крики. Гитарист самозабвенно терзает струны. – Филодора! Фи-ло-до-ра!

Крики расползаются по толпе, как круги по воде от брошенного камня. Вот уже они мечутся из конца в конец зала. Отталкиваются от стен. Набирают силу. Азарт публики придает им организованности.

– ФИ-ЛО-ДО-РА! ФИ-ЛО-ДО-РА! – скандирует зал, почти перекрывая музыку.

В конце концов, после шести бутылок темного пива и двух таблеточек «успокаивающего», Филодор, покачиваясь, выползает из своей гримерной. Срочным порядком вытащенный из артистического буфета импресарио поддерживает звезду. Все вокруг уверены, что парочка просто держится друг за друга, чтобы не свалиться. На Филодоре ослепительно белая рубаха, строгий черный галстук и мерцающие синим свободные штаны. Свет ламп отражается от синих же башмаков. Вокруг откуда-то образуется небольшая толпа. Технический директор, который что-то настойчиво спрашивает, но его никто не слушает. Хореограф – томная дамочка с тонкой сигаретой в ярко накрашенных губах. Администратор в сопровождении пары распорядителей. Тайно снимающая все происходящее корреспондентка местного молодежного издания, прикинувшаяся приглашенной медсестрой. Даже бригадир рабочих сцены зачем-то затесался. Всем интересно происходящее. В воздухе носится аромат назревающего скандала. Личный телохранитель идет впереди и с некоторым презрением поглядывает на перекрывших все входы и выходы местных охранников.

– Где моя гитара? – громко вопрошает звезда.

– Твоя гитара на сцене, Фил, – заверяет импресарио.

– Ты уверен?

– На все сто. Слышишь – вон она играет.

– Действительно, – говорит Филодор. – А почему без меня?

– Потому что ты здесь, а она там.

– Логично, – соглашается заезжая знаменитость.

Взмокший администратор делает его спутнику умоляющие жесты. Знаками показывает в сторону сцены. Процессия медленно, но верно продвигается в нужном направлении. Группа фанов атакует внезапно. Выскочившие из дверей грузового лифта с табличкой «не работает» парни и девушки в комбинезонах окружают кумира. Суют фотографии и ручки для автографов. Поднимается невообразимый гвалт. Все чего-то спрашивают. Просят автограф. Отрывают пуговицу с рукава. Объясняются в любви. Предлагают отдаться из любви к искусству. Толкают за пазуху карточки с номерами своих коммуникаторов. Филодор пытается отпихнуть импресарио.

– Это. Мои. Поклонники. Я. Их. Всех. Люблю, – проникновенно выдавливает он. Из леса протянутых ручек выбирает одну и, не глядя чиркает что-то в подставленном ворохе бумажек.

Импресарио не сдается. Цепко держит подопечного за плечи. Пытается протолкнуть в рот звезды таблетку-антидот.

– Скушай, Фил. Это успокаивающее. Пойдем, мы опаздываем.

Охранники врубаются в кучу-малу и начинают ловить разбегающихся фанов. Филодору, наконец, удается вырваться из лап своего менеджера. В суматохе его толкают. Импресарио шарит руками в воздухе, потеряв опору. Цепляется за кого-то. Этот кто-то – один из ошалевших от счастья фанов.

– Чувак, а можно мне носовой платок от Фила? – глупо улыбаясь, спрашивает кривой на всю башню обкуренный синеголовый человек. Не понять, какого пола. Комбинезон скрывает фигуру, подбородок гладкий, глаза накрашены, в ухе тяжелое золотое кольцо.

– Ну вот. Смотри. Что ты. Натворил, – почти по слогам говорит Филодор, обращаясь почему-то к бедняге администратору. Он сидит у стены. Рубаха растерзана. Карманы и оборки с рукавов сорваны с мясом. Нет половины пуговиц. Один ботинок отсутствует – тоже пошел на сувениры. Задетый кем-то в свалке нос кровоточит, пачкая белоснежную ткань.

– Господи, только не это! – в ужасе кричит администратор.

Набежавшие гримеры, врачи и костюмеры утаскивают звезду.

– Ну и дурдом, – ошалело говорит забытый всеми импресарио. Он тоже сидит на полу. Карманы его рубахи оборваны. Видимо, из-за его причастности к звезде. Рядом с ним – хореограф. Дамочка умудрилась сохранить и томный вид и сигарету. «Медсестра», конечно же, исчезла. Затесалась под шумок в толпу прихлебателей. Вместе со всеми просочилась в святая святых – в гримерку.

Джаз-банд стойко держится без лидера. Фантастические эффекты способны даже самых бесстрашных превратить в писающих от страха по ночам. Чудища, сотворенные из яркого света, то и дело бросаются в зал. Огромными скачками мечутся в чернильной темноте. Светящаяся слюна искрами брызжет из их распахнутых пастей. Световое шоу превращает зал то в дно моря, то в снежную пустыню. Грохот ударных похож на артобстрел. Публика беснуется. Теперь я понимаю, почему в зале нет кресел. Сейчас бы их разломали в хлам.

– ФИ-ЛО-ДО-РА! – накатывает штормовой вал. Охрана сцены отбивается кулаками и дубинками. Бутылки и банки отскакивают от продолговатых шлемов. – ФИ-ЛО-ДО-РА

– Хавай, пиплы! Чтоб я сдох! – вопит бас-гитарист.

И джаз-банд снова зажигает. Кучка людей на полыхающем острове – как оркестр на палубе погибающего корабля. Грохот. Вой. Стон. Дым. Свет.

– ФИ-ЛО-ДО-РА!

Совершенно отупевший, оглохший, ошалевший от урагана бушующих вокруг эмоций, я уже не могу ничего различить в этом звуковом шторме. Невероятно, но я вдруг узнаю мелодию. Даром, что никто под нее не пел. Но все равно – это была старая добрая «Какой облом». Та самая, что выдавали когда-то ребята из «Крим». Одна из моих любимых. Просто ушам своим не верю! Вот тебе и новая волна. Я невольно покачиваю головой в такт пассажам ритм-гитары. Незаметно для себя начинаю напевать. Сначала тихо. Потом громче. Потом встаю во весь рост и с наслаждением пою под настоящий живой звук. Голос мой едва слышен мне самому. Мишель смотрит на меня удивленно. Потная личность за барьером замечает меня. Прекращает орать. Толкает соседа (соседку?). Показывает на меня. Сосед (соседка?) толкает еще кого-то. А этот кто-то – своего соседа. А тот – своего. И все вокруг смотрят на меня. Я замечаю этот факт слишком поздно. Вот так и начинается это безумие.

Глава 13. Безумие машин

Публика за барьером вслушивается в то, как я пою. Не верю, что им что-то слышно, но сама моя вдохновенная физиономия привлекает внимание. Видно, меня так разнесло, что я про все на свете забыл. Чужое внимание только подстегивает меня. Неважно, что вместо звука все наблюдают только мои шевелящиеся губы. Триста двадцатый меня не одергивает – значит, опасности никакой. Даже наоборот – он радуется вместе со мной. Ему хорошо, когда хорошо мне. Как всегда. Он фильтрует для меня отдельные выкрики из шума.

– Давай к нам, чувак! – орут из-за барьера.

– Сбацай нам, папик!

– Кто ты, чудик?

– Прыгай!

Непонятное оживление у одной из стен привлекает внимание. Ручейки любопытных быстро стекаются в нашу сторону. Скоро десятки ртов орут мне: «Прыгай! Долой Филю! Сбацай, чудик!»

И тут музыка кончается. И пока бас-гитарист выкрикивает со сцены очередную порцию оскорблений под рев толпы, меня пытают – «Ты кто, папик? Лабух?»

Что такое «лабух» я не знаю. Но на всякий случай крикнул в ответ:

– Я Юджин! Юджин Уэллс!

– Тот самый? Гонишь!

Охрана недовольно следит за моими действиями. В запале я расстегиваю молнию и достаю свой жетон.

– Вот.

– Чуваки, тут у нас этот убийца! Уэллс! Он еще и поет! – кругами расползается новость.

– Где? Вон тот? Обхайраный? Поет? Ей-бо! Отпад! На, закинься! Оттянись с нами! – лес рук тянется ко мне. Мне суют таблетки, тлеющие косяки устрашающего вида, какие-то трубочки и пузырьки.

– Нюхни, чувак. Вот так. Еще! Лизни и приложи. Не сюда. Ну что? Торкнуло?

Вдыхаю. Прикладываю. Опять трогаю языком. Перекладываю в другое место. Торкнуло. Еще как торкнуло. Триста двадцатый аж кряхтит от возмущения за такое издевательство над моим (его?) телом. И я уже ничего не соображаю. Они все такие милые, все эти синеволосые или лысые, с размалеванными лицами, с татуировками на лбу, с кольцами в носах, девушки в тяжелых ботинках, парни – с накрашенными глазами. Или наоборот. Отличить можно только вблизи. Парни хлопают по плечу, а девушки норовят прижаться и пощекотать горячими мягкими губами.

– Юджин! Куда ты? – крик Мишель тонет в раскатах звука.

А я улыбаюсь и плыву. Вниз, вниз, вниз. Барьер ложи – трамплин для продвинутых. Охрана реагирует слишком поздно. Я ныряю. И лес рук, что тянется в надежде меня поймать, куда-то исчезает. Я шлепаюсь на мягкий замусоренный пол. Теряю равновесие. Качусь кому-то под ноги. Меня поднимают. Жмут и щупают.

– Чувак, научи меня убивать! Сбацай нам! Дай я тебя поцелую! Оттянись с нами! Я тащусь от тебя! Хочешь меня? Что это за фенька на шее? А тебе прикольно без хайра! Клевая у тебя герла! – в ушах звенит от бессмысленных звуков. И беспредметная, совершенно безбашенная радость исходит от в общем-то безвредных людей. Потоком горячего воздуха сушит остатки моего благоразумия. Ну и что, что они пусты, как выпитая банка? Они меня любят. Я их тоже люблю. Тут просто нетронутый заповедник вселенской любви. Триста двадцатый, пожалуйста! Мне никогда не было так хорошо! Смирись, жестянка! Отпусти. Давай словим кайф вместе! Каково это – ловить кайф, когда ты наполовину человек? Или наполовину машина. Что чувствует машина, когда наступает приход? Это у меня рвет крышу, или у Триста двадцатого?

Водоворот тел. Я вращаюсь. Мишель, какая ты умница! Я никогда не был на концерте! Мне нравится на этом твоем концерте! Меня волокут и подталкивают. Кому-то приходит безумная идея. Тут у всех безумные идеи. Других просто нет. Для других мозги нужны. Мозгов тут тоже нет. Только жажда жизни. Бегство от скуки. «Вали на остров! Выдай саунд! Филя – отстой! Филя – зазнался! Филя – динамо! Чуваки, это – Юджин Уэллс! Юджин всех замочит. Юджин – сама смерть. Юджин лабать умеет. Юджин все может! Наш чувак. Юджин нам сбацает. Лови мазу, чувак! Юджин – слабай! ЮД-ЖИН-СЛА-БАЙ!! ЮД-ЖИН-СЛА-БАЙ!! ЮД-ЖИН!!!»

Водоворот обрастает новыми жертвами. Воронка ширится. Из лож в любопытстве тянут шеи. Трубач на краю острова, весь залитый пульсирующим сиянием, косит глазом, пытаясь разобрать, что за цунами несется к его ногам. Цунами набирает силу. Первый его натиск разбивается о цепочку людей в черном. Металл стоек гнется и трещит на стыке с полом.

– Это сам Уэллс! Крутой Юджин Уэллс! – орут охранникам. – Он вас всех замочит! На остров! ЮД-ЖИН-СЛА-БАЙ!!

Триста двадцатый принимает задачу. Включается в игру. Я каменею. Боевая машина под кайфом – это, скажу я вам, то еще зрелище. Цепочка охраны рвется под тараном моего стального тела. В брешь устремляются волны хаоса. Я – на самом острие.

– ЮД-ЖИН-СЛА-БАЙ!!

– Этого – пропустить! Этого, остальных – гаси! Второй взвод – левая сторона – ко мне! Щиты на плечо! – орет под прозрачным забралом офицер с выпученными глазами. Смотрит на мой развевающийся жетон на сверхпрочном шнурке. Поверил. Я Юджин Уэллс! Офицер воспринимает меня как олицетворение ада. Они тут все очень серьезно относятся к брехне, что льется с экранов. Будто гипнотизируют себя придуманной репутацией. А может, я и в самом деле страшен сейчас. С безумной улыбкой. Перепачканный помадой. С заводными, неестественно резкими движениями. Глядя на меня, любой способен поверить, что я только и мечтаю – нашинковать всех вокруг в мелкий фарш. Я и сам в это верю.

– Слем! Слем! – орут люди неразличимого пола под ударами дубинок и парализаторов.

– ЮД-ЖИН-СЛА-БАЙ!! – под визг саксофона и высверки лазеров передовой отряд с наслаждением бросается в драку с охраной.

– СЛА-БАЙ! СЛА-БАЙ! – катится по залу.

Эта чертова наклонная эстакада. Я взбегаю навстречу свету. Упругий розово-синий дым волнами льется мне под ноги. Зал позади – черный провал без дна, в котором вспыхивают огни и руки. Мне бы растеряться и тихо сесть в сторонке. Вспомнить, кто я такой. Но горячий шар распирает меня изнутри. Не дает стоять на месте. Охрана зорко высматривает меня из-за кулис. Неверный жест – и я сковырнусь вниз, сброшенный с острова. Или напрочь выключусь от тычка шоковой дубинки, чтобы безвольным мешком быть выкинутым из-под ног беснующихся демонов, пока осветители старательно направляют свои пучки в другую сторону. Я сажусь на край и свешиваю ноги. Фиг вам! Стелз-режим! Даешь дезинформацию! Да здравствует партизанская тактика!

– Юджин Уэллс присоединяется к нам, вы, потомки тухлых крыс! – орет в микрофон предупрежденный кем-то басист, и барабанщик подтверждает это заявление бешеной дробью. Нет, все же, что значит – профессионалы! Не зря, ой не зря они потребляют свой хлеб пополам с травой и пивом! – Дамы и господа: герой дня, несокрушимый боец – Юджин Уэллс, чтоб вам сдохнуть!

Его картинно поднятая рука цветным указателем выдает всем направление взгляда.

– ЮД-ЖИН! ЮД-ЖИН!

– Я Иван. Чего сунулся? Трепаться будешь? – склоняется ко мне взмокший трубач.

– Ивен?

– Сам ты Ивен! – обижается он. Странно, мы спокойно говорим среди грохота и наши слова не растекаются по залу.

– Сыграйте вещь, что до этого была, – прошу я. – «Облом».

– «Облом»? Какой облом, парень?

– «Какой облом», – повторяю я. Игра слов – кажется, будто я передразниваю этого потного носатого «кота». Вот ведь какая чушь: любовь мы путаем черт знает с чем, но вот значение слова «облом» пронесли через века и прекрасно понимаем его до сих пор.

– Ты что, дури перебрал, чувак? У нас тут концерт, мать его, – злится музыкант, не переставая улыбаться в сторону зрителей.

– Я серьезно, – удивляюсь я его непонятливости. – Вещь, что вы только что играли, называется «Какой облом». Я слова знаю. На староанглийском.

– Надо же! Кто бы подумал? – удивляется трубач. – Это Седой Варвар запускает. Клавишник. Мы на подхвате. Откуда мне названия-то знать? Я вообще понятия не имею, где он этот мусор отрыл. У него аппарат барахлит. С тех пор, как он его виски угостил.

Потом он касается пальцем шеи и разговаривает сам с собой:

– Внимание, парни! Повтор. Лабаем «Облом», на шаг назад. Чувак будет горло драть. Корень, с тебя микрофон.

И все это время гитарист продолжает резкую, дерганую, почти неслышную импровизацию, так что музыка не прерывается ни на секунду.

Лучи вокруг меня на мгновенье гаснут. Как раз настолько, чтобы дать время незаметному, черт-те откуда выскочившему человеку, прилепить мне на шею крохотную мушку. Микрофон. Еще по одной – в уши.

– Включать вот так, – говорит он мне в ухо. – Одно касание – стоп. Два – микрофон. Три – работа с группой. Удачи, мистер!

И свет вновь вонзается в меня. Я неловко тычу пальцем, как показано. Дурь подталкивает меня на несусветные глупости.

– Привет, я Юджин, – говорю сам себе.

– …ЮДЖИН! – громом разносится в темноте.

– ЮД-ЖИН! – рокотом и свистом отзывается дымная пропасть.

– Смотри на меня, Юджин, – слышится шепот. Ай да наушники! Я верчу головой. Ловлю взгляд гитариста. – Я Щипач. Когда буду кивать – можешь петь. Не стремайся, пипл схавает, можешь просто читать. Никаких брейков. Голая основа. Если кому припрет – я кивну. Тогда жди, тряси хайром и дави улыбку. Поперек не лезь. Въехал?

Я киваю. Въехал. Отчего ж не въехать. Удивляюсь себе – никакого страха. Хочется спрыгнуть с края сцены в заманчиво мягкую дымовую перину. Прожектора укачивают меня.

– ЮД-ЖИН-СЛА-БАЙ!! – и я легко вскакиваю на ноги. «Давлю улыбку», подняв руки, как это делал басист до меня. Господи, где ж я был все это время! Мое место тут, в этом бедламе! Я люблю вас всех, чертовы придурки!

Звук обрушивается, словно лавина. Двоится. Идет одновременно снаружи и через наушники. Гитарист легонько кивает. Я начинаю. Слегка отстаю от ритма. Темп немного непривычен. Быстро приноравливаюсь. Мандраж отпускает меня ко второму куплету. Кажется, я вспоминаю слова сам, без помощи Триста двадцатого. Группа приноравливается ко мне. На втором припеве бэквокалистки, несмотря на незнакомый язык, уже уверенно выдыхают вслед за мной окончания.

– Will you, won't you, do you, don't you wanna go to bed? What a bringdown! – выкрикиваю я.

– … down, – вибрируют женские голоса, простеньким приемчиком добавляя глубины моему голосу.

– ВА-А-А! – отзывается зал.

И невидимые нити тянутся ко мне. Соединяют всех вокруг в большую сеть. Словно соревнуясь с мельканием стробоскопа, команда подтанцовки в бешеном темпе выделывает замысловатые па. Мы бьемся в паутине звука, как припадочные. Молодняк снова наваливается на цепь охраны. В темноте мелькают лица и кулаки. Свалка. Слем.

There's a tea-leaf about in the family,

Full of nothin' their fairy tale.

There's a tea-leaf a-floatin' now for Rosalie,

They'll believe in ding-dong bell,

– восторженно кричу я.

И гитарист делает пару шагов. Кивает едва заметно. Вибрирующее соло скачет по головам. «Понеслось», – мелькает в голове. И только легкий страх, смешанный с нетерпеливым ожиданием – не пропустить, когда эти взрослые дядьки с манерами капризных детей наиграются в свои игрушки.

– ВА-А-А! – ударник подхватывает эстафету. Перепады звука. Звон тарелок. Кажется, у меня перепонки не выдержат, так беснуется зал.

– ВА-А-А! – клавишник горбится над губной гармоникой, оборванные хриплые звуки, вмешиваясь в грохот камнепада, постепенно превращают его в редкий перестук камней по склону.

И я понимаю – парни просто отрываются. Они не работают – они живут на сцене. И радость пополам с гордостью – меня пустили в святая святых, в свою душу, – выхлестывает из меня с едва заметным кивком прикусившего губу гитариста.

Take a butchers at the dodginesses of old Bill.

Aristotle's orchestra are living on the pill.

One of them gets very-very prickly when he's ill.

And you know what you know in your head.

Will you, won't you, do you, don't you wanna make more bread?

What a bring…

– … down! – визгливо выдыхают из дымной пелены крутобедрые дивы.

И я растерянно умолкаю под вой толпы. Слова кончились. Джаз плавит воздух. Труба, гитара, ударные – все сплетается в тугой упругий шар, что летит с высоты и никак не может упасть. Все замирает в ожидании. Звук все длится и длится. Ближе. Ближе. И вдруг, с последним ударом колотушки по «бочке», обрушивается тишина. Это так неожиданно, что целое мгновенье я слышу, как тяжело дышит в наушниках кто-то из группы. А потом обвал накрывает нас.

– Вы еще живы, чертовы дети? Юджин Уэллс! – кричит бас-гитарист, вновь вытягивая ко мне свою сияющую руку. – Не слышу! Что за сборище слабаков! Не слышу!

Он играет с темнотой до тех пор, пока рев из зала не становится подобен корабельному гудку. Интересно, через сколько таких концертов у музыкантов отказывает слух?

– Поклонись! – шипит в наушниках голос гитариста. – Улыбка, улыбка!!

И я киваю в цветной дым, щурясь от света, вызывая новые спазмы восторга. Дождь монет, пивных банок, таблеток, зажигалок сыплется на головы охраны, не долетая до сцены.

– Это было круто, чувак, – Триста двадцатый подливает масла в огонь. – Это все ваша дурь, или люди сходят с ума, когда их много?

– Откуда мне знать? Это же ты у нас ходячий справочник.

– Давай еще сбацаем?

– Я что, я не против. Только мы чужой хлеб едим. Этим парням тоже работать надо.

– Жаль. Мне понравилось. Такой смеси эмоций я никогда не видел. Интереснейший материал… Ты уверен, что это чувство не любовь? Ты называл его именно так.

– ЮД-ЖИН-СЛА-БАЙ!

– Извини, понесло, – шепчет гитарист.

– Еще орать будешь? – склоняется ко мне трубач, вытираясь большим платком. В свете прожекторов платок переливается ядовито-сиренево-синим.

– А можно? – удивляюсь я. И понимаю ответ до того, как он дойдет до ушей. Меня приняли!

– Нужно, чувак, – вздыхает трубач. – Давай к Седому, темы обжуй. Мы тут пока без тебя побуяним.

И все идет, как тогда, на старой развалине под названием «Будущее Земли». В темном обшарпанном отсеке «Два-ноль-восемь», где люди любили собираться в свободное от вахт и авралов время. Седой Варвар – черный вислощекий толстяк за жуткого вида инструментом, с седыми курчавыми волосами и седой же щетиной на щеках, спрашивает меня, чего знаю. И чего люблю. И я скидываю ему несколько вещей. Первых на ум пришедших. Очень он удивился, этот клавишник, тем, что я в себе такую аппаратуру таскаю. Брови поднял уважительно.

– Как вы под это играть будете? Голоса сможете вычистить? – спрашиваю я. И вижу, что глупость сморозил. Седой Варвар на меня, как на щенка слепого смотрит.

– Ты, чувак, знай себе скворечник разевай. А уж за нами дело не станет.

– Как скажешь, Седой Варвар.

– Подвел нас Фил. Выручай, брат. Голос у тебя, правда, – что твоя телега. Но я и похуже дилетантов слушал. Зато фишку чуешь. И темы у тебя чудные. Погоняло есть?

– Погоняло?

– Кликуха.

– «Позывной», – синхронно переводит Триста двадцатый.

– А, это. «Красный волк».

– Не слабо! – восхищается толстяк. – Все, двигай. Слушай Щипача. Без команды не начинай. Замочим этот городишко!

– Замочим!

– На, закинься.

Я послушно сую под язык очередную таблетку. И снова взлетаю. Что значит джаз!

Я исполняю «Дом восходящего солнца». Потом «Лихорадку» Бадди Гая. «Деревенского парня» Джонни Ли Хукера. «Лето в городе» Би Би Кинга. «Слепого» Дженис Джоплин. Не передать словами, что это за люди – подвижный, как ртуть, Щипач, тучный Седой Варвар, Иван с резиновыми щеками, длиннорукий Торки-деревенщина, здоровяк Крошка Фрэнки, черный до синевы Чертополох. Однажды, когда в очередной раз влезал в пилотский скафандр, я понял – люблю профессионалов. Людей, которые на своем месте. Тех, которым можно довериться, как самому себе. Которые любят свое дело так, будто каждый их день – последний на этом свете. Так вот, эти разбитные отвязные парни – профи в квадрате. В кубе.

Варвар начинал с партии клавишных. Давал остальным присмотреться к теме. Потом постепенно подключались остальные. И не одного фальшивого звука! Импровизировали все так гладко, вроде бы только что от нотной тетради оторвались. Такой самозабвенной музыки я и представить себе не мог. Иногда Варвар сначала давал запись, а потом уже постепенно все вступали. И на блюзах моих публика совсем сбесилась. Кажется, в зале даже плакали. Охранники проклинали день, когда выбрали эту работу. И меня понесло. Я обнимал трубача, декламируя слова. И трубач жмурился сытым котом, подыгрывая мне. Я поворачивался спиной к залу, наблюдая, как Торки, склонив голову набок, терзает барабаны. Я кривлялся на пару с Щипачом, когда он заходился в своем фирменном вибрирующем соло. Я садился на край сцены, свесив ноги в дым. Швырял обратно в зал пустые банки. Танцовщицы вертелись вокруг меня, словно ошпаренные. Я никак не мог их ухватить. Я сходил с ума от счастья. Я купался в волнах звука. Я хотел умереть. И Триста двадцатый потрясенно молчал, поглощая мои бешеные всплески.

И когда я сходил к Варвару еще пару раз, снова и снова скидывая любимые мелодии; и публика уже не могла кричать, потому как напрочь обессилела; и когда голос мой стал ломаться от хрипа, а во рту пересохло; когда я решил – сейчас лягу у ног бэквокалисток и испущу дух; тогда все кончилось. Из меня как пробку вынули. И я сдулся, как дырявый мяч.

– Антракт, троглодиты! Антракт… – скорбно сообщает в зал Крошка Фрэнки. Голос его тонет в буре свиста. – Антракт…

Под скандирование толпы меня волокут за кулисы. Вбегаем в стафф. Большой такой зал с кучей постороннего народа. По углам – невесть как просочившаяся сюда тусовка. «Камай сюда… клевый сейшн… я тащусь… отвали, герленыш… а прикид-то мэновый… нет, ну бридж улетный…» – громко перекрикиваются разноцветные фаны, в надежде, что кто-то поддержит их треп, но на них никто не обращает внимания. Как на старые афиши на стенах. Пахнет кофе и табачным дымом. Журналисты, распорядители, охрана. Дурацкие вопросы. Суета. Жужжащие в воздухе камеры-жуки. Вспышки фотографов. Похлопывания по плечу. Умоляющая скороговорка седого подтянутого дядьки. Чего-то просит. Бормочет про спасательный круг и про какой-то «аншлаг». Называет меня «сэром». Я мычу и мотаю головой, как оглушенная рыба. Какой-то человек деловитого вида толкает меня на жесткий стул и быстро протирает мое лицо влажным полотенцем. Дает воды. Я жадно пью. Девушка, замаскированная под медсестру, берет меня за руку. Неумело щупает пульс, снимая меня спрятанной в пуговице халата камерой. Плевать.

Мишель тоже тут. Вместе с охраной.

– Ты просто шкатулка с сюрпризами, Юджин, – говорит она и к восторгу прессы легонько целует меня в щеку. Ее охрана с каменными лицами оттесняет от меня лишних людей. – Я тут немного подшевелила. Надеюсь, что ты не будешь возражать. Это Джек. Его команда будет тебя снимать. Ты еще немного продержишься?

– Сколько угодно! – храбрюсь я. – Это… это что-то такое… не передать!

– Умница, – улыбается Мишель.

Джек, очень спокойный голубоглазый мужчина, протягивает мне пачку листов.

– Не бойся, подписывай, – кивает Мишель. – Я все просмотрела. Твое выступление – настоящая бомба. Через час ты станешь чуть-чуть богаче.

И я послушно ставлю закорючки во всех местах, в которые тычет пальцем этот самый Джек. Смущенно улыбаюсь в ответ на всеобщее внимание. Глупо чувствовать чужое обожание. Непривычно. Я ведь простой отставной пилот. Без царя в башке, к тому же. Когда на меня смотрит столько людей, ловит каждый твой жест, гадает, что означает это мое выражение лица, я теряюсь. И Триста двадцатый – он ведь может подсказать, куда надо человека ткнуть, чтобы из него дух вышибить, или когда ракету сбросить, – но здесь он мне не помощник. Такой же растерянный ребенок, что и я.

– Клевый джем! – радостно подмигивает мне Щипач. – Давненько так не отрывался.

– Ты где этой чепухи нахватался? – интересуется Седой Варвар.

– Ты на самом деле баронессу спас, или свистят? Это она? – перебивает его Иван.

– И на Земле взаправду бывал? – в свою очередь влезает Фрэнки.

И я не знаю, кому первому ответить. Я весь еще под тем особым видом кайфа, что дает смесь адреналина, страстной музыки и урагана бешеных эмоций публики.

– Хватит, дайте чуваку отойти, – вмешивается Торки.

– Что это вы тут творите, сукины коты? – слышу я пьяный голос.

Мужчина с копной белоснежных волос гневно раздувает ноздри у входа. Длинные ноги, узкое лицо. Глаза слегка косят от выпитого. Свободная, распахнутая на груди красная рубаха. Вельветовые брюки с бахромой. Так вот ты какая, звезда джаза новой волны, Филодор!

Все невольно подбираются в ожидании грозы. Запах скандала витает в воздухе. Журналисты по стеночкам подбираются поближе. Фотографы жадно щелкают, заливая зал ослепительными вспышками.

– Вообще-то твою задницу спасаем, Фил, – спокойно отзывается Торки, прихлебывая пива. – Пока ты капризничаешь, как дорогая проститутка, мы тут выкручиваемся, как можем.

– Да ты!.. Ты забыл, откуда я тебя вытащил! – лицо звезды идет пятнами. Палец укоризненно тычет в лицо барабанщику.

– А не забыл, – вызывающе отвечает тот. – Из кабака «Кривая Лира». Мы там так лабали, что ты чуть не сдох от зависти. На наши джемы коты со всей системы собирались.

– Да ты же спивался там, как последний шахтер!

– Ну и хрена? – философски вопрошает Торки. – Я и тут спиваюсь. Это у меня наследственное. Тебе-то что? Вот, спасибо чуваку скажи, выручил нас.

Звезда окидывает меня мутноватым взглядом. Я для него – насекомое.

– Этому крестьянину? – кривится он. – Да вы тут все с катушек послетали! Нас же теперь неустойками разорят.

– Не нас, а тебя, Фил, – поправляет басист. – Мы-то свое отработаем. И вообще – фильтруй спич-то. Этому кенту тебе башку скрутить – что верхнее «до» взять. Это сам Юджин Уэллс. «Красный волк».

– Ему-то? Ха! Охрана!

– Хотите проверить, мистер? – интересуюсь я. Надоел мне этот клоун. Дешевый, как пустая конфета. Одна оболочка. Пшик. Может, он и крутая шишка, только мне плевать. Подарок мэра деревни Беляница всегда при мне.

– Охрана, уберите постороннего! – командует Филодор. – Через минуту начинаем. Где моя гитара? Отыграем час сверху. Отобьемся. А с вами после поговорим, – обещает он кучке расслабленных «котов».

– Ну-ну. Пускай попробуют, – нехорошо улыбаюсь я. Подбираю ноги для прыжка. Слегка наклоняю торс вперед. Триста двадцатый, готов? Подтверждение. Мишель бледнеет. Делает знак своим телохранителям. Те медленно расходятся в стороны от меня. Охранники из местной службы безопасности берутся за дубинки. Вопросительно смотрят на старшего. Офицер пожимает плечами. Люди в черном равнодушно отворачиваются кто куда. Делают вид, что они тут случайно оказались.

– Гитарист ты ничего, Фил, – рассудительно заявляет Седой Варвар. – Жаль только, что козел.

– Давно хотел свалить, – равнодушно отзывается Крошка Фрэнки, бросая мокрое полотенце на пол. – Все стремался чего-то.

– Что ни говори, а сейшн сегодня клевый. Давно с таким кайфом блюз не ломали, – поддерживает его Чертополох, любовно покачивая свой саксофон. – А ты, Фил, иди, интервью, что ли замути. Это у тебя круто выходит. Нам вот некогда, мы тут, знаешь ли, этот городишко отыметь собираемся.

– Ну а вы? – обращается к остальным растерянный Филодор. Помятый импресарио тенью маячит за его спиной.

– А что мы? Некогда нам трепаться. Работать пора, – отвечает за всех Иван. Поворачивается к Мишель. – Вы уж, дамочка, сделайте так, чтобы от нашего саунда все в штаны наделали.

– Это от вас зависит, сэр, – серьезно отвечает Мишель. – Ваши контракты обсудим после концерта. А пока сыграйте так, чтобы никто потом не сказал, что у меня чутье на деньги пропало.

– Ха! Порвем зал, парни?

– Как два пальца!

И импресарио уводит прочь потрясенного Филодора. Никто и не заметил, как он исчез.

– Держись, Юджин, – говорит мне Мишель.

– Порвем зал! – повторяю я. Мне нравится это выражение. Есть в нем что-то волшебное. Скрытая мощь, от которой дрожат стены. Камеры назойливыми жуками порхают вокруг моей головы.

– В блин раскатаем. Размажем дегенератов, – отзываются парни.

И радостное предвкушение вновь окутывает меня. Я смотрю во все глаза, захваченный творящимся вокруг таинством. Бэквокалистки подкрашивают губы. Припудривают щеки. Суют под мышки салфетки от пота. Седой Варвар чего-то беззвучно шепчет, закрыв глаза и зажав в огромной ладони полупустую бутылку пива. Иван в окружении стайки тусовщиков. Кого-то щупает, сладко жмурясь. И как ему удается отличить, кто из них кто? Чертополох сосредоточенно прилаживает мундштук. Щипач, склонив голову ухом вниз, шевелит струны, прислушиваясь. Торки разминает кисти. Вот уже ожидание подхватывает нас. Порозовевший Иван вырывается из кучки молодняка. Варвар легко вскакивает, что здорово не вяжется с его объемным телом. Крошка Фрэнки выпускает из объятий млеющую от счастья фальшивую медсестру. Тянемся к выходу.

– Так, парни, собрались! Фрэнки – продолжай треп. Красный Волк – за мной, сбрось парочку вещей. Девочки, больше тела!

Закинься. Я закидываюсь. Вода из бутылки течет по подбородку. Закидывается бас. Закидываются гитаристы. Закидывается клавишник. Закидывается трубач. Закидываются все. Ударник прилепляет к потному лбу кружок стимулятора. Бэквокалистки с усталыми лицами, на которых уже нет приклеенных томных улыбок, с готовностью лижут полоски с кислотой и привычно пришлепывают их чуть выше локтя. Саксофонист глубоко вдыхает из синего пузырька. Вставляет? Вставляет. Еще как вставляет. Мы сходим с ума. Нас несет ветром. Толпа восхищенных фанов представляется сладкоречивыми ангелами. Лица окружающих одухотворены и возвышены. Печали великих мыслей морщат их лбы. Мишель улыбается только мне фантастической, совершенно неземной улыбкой. Я вздымаю руки, желая взлететь, подобно птице. Эти синюки на нашей старой лоханке – неужели они испытывали подобное? А те, что подыхают в приютах для бедных или под заборами? Потерявшие человеческий облик, похожие на мумии с черными кругами под глазами? Они все так летают?

– Кайф кайфу рознь, – говорит кто-то, словно подслушав мои мысли. И мы выпархиваем. Выкатываемся. Выплываем. Шевелим плавниками, определяя направления движения. Планируем, распустив крылья. Свет указывает нам место нашей казни.

Я снова поднимаю руки. Они невесомы, как пух. Если я резко брошу их вниз – взлечу ракетой и разобьюсь к чертям.

– Я люблю вас, сукины дети! – ору я залу.

– ЮД-ЖИН!! ЮД-ЖИН!!! А-А-А!! ЮД-ЖИН-СЛА-БАЙ! – катятся семимильные волны.

– Эй, Волк, хорош трепаться, дуй к Варвару! – доносится сквозь рев толпы.

Я начинаю с «Летнего времени». Щипач отыгрывает щемящее душу вступление. Варвар учиняет долгое внеплановое соло, разогреваясь сам и терзая исходящий воем зал. А потом я вплетаю свой нетвердый голос, не дожидаясь разрешающего кивка. Голос мой летит в темноту. Вырывается на волю через запертые двери. Растекается по замершим вечерним улицам. Спорит с гитарой. Вслед ему удивленно оглядываются патрульные копы. Бэквокал не на шутку умирает от показной страсти. Зал плывет волнами рук. Удвоенная охрана напряглась в ожидании неминуемой бойни, но пока все спокойно. Наширявшиеся в антракте до безумия зрители пока просто ловят мой голос. Не понимая ни слова на незнакомом, давно канувшем в Лету, языке. Впитывают интонации. Давятся слезами и соплями. Взрыв наступит позже. Не сейчас.

И почти без перерыва мы выдаем «Bare Back Ride» Эрика Бердона. Вот только жаль, что Триста Двадцатый так и не смог перевести мне чуднуе название. Заводной ритм шевелит публику. Волны все выше. Ручьи собираются в реки. Реки кипят страстью. Страсть ищет выход. К моменту, когда я, развернувшись спиной к залу, уступаю место Чертополоху, охрана вступает в бой. Мне так жаль их, бедных, чья работа – присутствовать на чьем-то празднике и получать шишки, пока все вокруг получают удовольствие. Но Седой Варвар ставит хриплую точку в череде сомнений. Прикладывается к своей губной гармонике на длинном штативе и через пару минут безумие окончательно захлестывает пропасть под нами.

Мне интересно: насколько долго может кипеть этот адский котел, и до каких пределов поднимется его температура. Мне интересно: выдержит зал, то, что мы тут творим? Мне интересно: смогу я уплыть на тугой волне басовых аккордов или ледяная струя саксофона успеет заморозить дымный воздух на моем пути? Поэтому я начинаю «Хучи Кучи Мэн», прожектора наотмашь хлещут меня по лицу и сцена под нами шатается от топающей в унисон толпы.

Жилы на лбу Щипача надуваются, как черные веревки. Блестящее от пота лицо Чертополоха отражает свет. Бэквокал исполняет не то танец живота, не то стриптиз. «Еще, чувак», – просит Триста Двадцатый. «Е-ЩЕ, Е-ЩЕ, Е-ЩЕ!!» – пульсирует зал.

«Ангел милосердия» старины Альберта Кинга. Рваный ритм бьет под дых. Силы выходят вместе с потом. Гитара плачет, вторя моему стону. Басист свешивает ноги со сцены. Подтанцовка снежинками кружится в ослепительных лучах.

– Организм близок к нервному истощению, – предупреждает меня встревоженный внутренний голос.

Я сбрасываю в аппарат Варвара «Женщину из Гетто» Би Би Кинга. Меня шатает. Закинься, чувак. Полегчает. И все сначала. Я. Бас-гитарист. Барабанщик. Чертополох. Длинноногие феи. Все. Я снова лечу. Я порхаю туда-сюда, как мотылек перед огнем. Так жарко. И страшно. И так хочется туда, вперед, где маячит пламя безумия.

Я спускаюсь вниз. Капитан покидает мостик. Я демоном мечусь за спинами кричащей от напряжения охраны. И пою. Пою под дождем падающих на меня денег, таблеток, пузырьков, трусиков и кредитных карт.

– Я люблю вас, сволочи!

– Мы любим тебя, Юджин! ЮД-ЖИН-СЛА-БАЙ!

– Я умру с вами!

– Мы умрем с тобой! ЮД-ЖИН-СЛА-БАЙ!

Шуршащая грязь под подошвами – кровь, пиво, мокрые деньги, платки, башмаки, истоптанные детали белья. Плевать.

– Я люблю вас, сволочи!

– Ширнись, брат! Закинься с нами, чувак! На, нюхни! Я хочу тебя! Убей меня, Юджин! Убей всех! Кайф! Кайф! Слем!!!

– Я люблю вас, сволочи…

«Одна комната страны лачуг». Вместе с гитарой Щипача, кажется, рыдает весь зал. Я усаживаюсь на пол. Я продолжаю петь. Меня швыряет вниз-вверх. Волна катится от сцены и возвращается вновь. Все, кто еще способен стоять, усаживаются вслед за мной. Я люблю вас, сволочи…

Закинься. Нюхни. Я. Гитарист. Трубач. Варвар. Все. Нас сейчас сдует дыханием зала, так мы невесомы.

Грохот. Свет. Стон. Шум в ушах. Это я пою? Триста двадцатый – что со мной? Триста двадцатый? Где ты? Паника. Труба сочувственно тянет свою лямку. Труба разделяет мое горе. Саксофон утихомиривает боль. Механические жуки лезут в глаза.

– Мы имеем их, чувак! Вот это джем!! Город наш! Держись, чувак! На вот, хлебни, – восторженный шепот Седого Варвара вплетается в гитарный аккорд. – Эй, парень, что с тобой?

Непереводимое «Smokestack Lightning» Хаулина Вульфа. Раскачивание голов. Море горящих глаз. «Я никогда не выйду живым из этого блюза» Мадди Уотерза. Странное название. Я и вправду сейчас скончаюсь под аритмию баса. Жаркое дыхание толпы. Мой голос живет сам по себе. Слова рождаются в пустоте. Безумие окружает меня. Опаляет кожу. Сушит во рту.

– Я люблю вас, сволочи…

– Мы любим тебя, Юджин!

Я продолжаю петь сидя. Невыносимое напряжение вибрирует в воздухе. Вибрирует сам воздух. Вибрирую я сам. Дрожь заставляет ломаться мой голос. Я встаю и карабкаюсь на сцену. Свет преследует меня. Сцена скучна и огромна. Люди – букашки на ней. Я – один из них. Я жалуюсь залу на несправедливость. Зал клянется отомстить за меня. Сцена окутана синим огнем. Синий огонь пожирает дым. Синие лица мертвецов. Синие руки. Красные глаза. Мне страшно. Триста двадцатый – где ты? «Ядро и цепь» от яростной Дженис. Я издаю стон. Я вопрошаю во тьму. Тьма взрывается грохотом. Завершающий аккорд обрушивает небо. Тишина набрасывает на меня невесомое покрывало. Я плачу от радости. Я остаюсь один. Мне хорошо. Только немного одиноко. Я знаю: все эти люди – хорошие. Хотя никогда до этого их не встречал. Лицо парня с длинной штукой в руках смутно знакомо. Парень улыбается мне и что-то делает с этой своей длинной штукой, отчего голову мою разрывают оглушительные звуки. Что-то не так с моими мыслями. Что-то ускользает, стоит попытаться задуматься.

– Иди к нам, Юджин! ЮД-ЖИН! ЮД-ЖИН!

Это меня зовут из темноты? Я осторожно спускаюсь вниз. Сотни рук тянутся ко мне.

– Чувак, я хочу тебя! Трахни меня, Юджин! Закинься! Сбацай! Убей всех! Нюхни!

– Это?

– Да?

– Нюхни! Не бойся!

Нюхаю. Резкий запах заставляет закашляться. Бросаю пузырек на пол. Какая громкая музыка. И жарко. Так жарко, что выпил бы целое ведро воды. И съел бы мороженого. Я люблю мороженое. Особенно шоколадное. С орехами. Но эта музыка, она тревожит что-то у меня внутри. Наверное, это оттого, что она слишком громкая.

Жарко. Я сажусь на пол и снимаю ботинки. Ногам становится приятно. Только ходить тут не очень здорово. Слишком много всего набросано. Какие-то бумажки. И одежда. Наверное, тут так принято – раздеваться при всех. И эти люди так кричат, так кричат. Зовут меня. Мне кажется, что те, другие люди, странные, в черной одежде и с круглыми штуками на головах – они не пустят меня туда. Туда, куда меня манят все эти голоса. И моя голова – моя голова отрывается от тела. Я пытаюсь ее схватить обеими руками, но она вырывается.

– Ну как приход, чувак?!! Здорово, Юджин? ЮД-ЖИН! ЮД-ЖИН!

Я не понимаю, что у меня спрашивают. Я карабкаюсь вверх. Меня пугает этот ползущий навстречу дым, из-за которого я не вижу своих ног. Наверху я рву на себе одежду. Одежда превращается в черных змей, которые тут же уползают вниз и исчезают в тумане. И какие-то жужжащие штуки все время вертятся вокруг головы, мешая мне топтать черных гадин. Я не люблю змей. Они холодные и скользкие.

И люди внизу – они совсем обезумели. Тоже снимают одежду и швыряют ее через головы цепочки в черном. Так странно. Будто им всем внезапно становится жарко.

ЮД-ЖИН! ЮД-ЖИН!

Зачем они кричат? Голова моя все легче. Меня вот-вот оторвет от пола и унесет вслед за ней высоко вверх. Я отворачиваюсь от края сцены. Иду куда-то, чтобы найти, за что ухватиться. Не знаю почему, но я не боюсь высоты. Просто знаю, что без своего самолета я запросто разобьюсь. Потому что я пилот. Я закончил летную академию в Норфолке, планета Карлик. Я отчетливо помню это. Я хватаюсь за это воспоминание, как за спасительную соломинку. В цветном дыму мечутся люди. Они тут все с ума посходили, не иначе. Тоже срывают с себя одежду. Швыряют ее в зал. Какой-то большой мужчина. И черный толстяк со смутно знакомым лицом. И красивые смеющиеся девушки, на которых приятно смотреть. У них длинные белые ноги.

– ЮДЖИН УЭЛЛС, ДЕГЕНЕРАТЫ! – оглушающее произносит кто-то наверху. И шум моря накатывает, близится и вот-вот захлестнет меня. Это толпа внизу раскидывает людей с круглыми штуками на головах и мчится ко мне.

Я хочу убежать. Я боюсь этих людей. Хотя и знаю, что мужчина не должен бояться. Откуда знаю? Не помню.

Свет гаснет. Становится темно, как ночью. Только крики и смех со всех сторон. И чьи-то руки грубо берут меня за локти. Тянут за собой. Я бегу изо всех сил, чтобы поспеть за этими руками, чтобы ослабить боль, которую они мне причиняют.

А потом все сливается в цветной калейдоскоп. Искры и свет мелькают в глазах. Ничего не могу разглядеть как следует. Меня куда-то несут. Что-то качает меня, как в колыбели.

Нежные руки касаются моего обнаженного тела. Омывают меня теплой водой. Бранка? Бранка, это ты? Или это Мила? Мила, я люблю, когда ты меня моешь. У тебя такие нежные руки. Кто это – Бранка? Бранка – Земля – Беляница. Черный дождь. Я люблю дождь. Люблю смотреть в окно, когда он идет.

Мягкая постель. Тепло и сухо. Так спокойно. Эти руки – они снова рядом. Касаются меня. Мне хорошо от их прикосновений. Горячая волна поднимается внутри. Нет, это не волна. Это чье-то тело рядом. Я прижимаюсь к нему. Я растворяюсь в его запахе.

– Я люблю тебя, Мишель, – зачем-то говорю в темноту. И сам себя спрашиваю: а кто это – Мишель?

– Тс-с-с. Я тоже тебя люблю, – шепчет тьма.

Глава 14. Похмелье машин

Андреа Моретти, сержант дорожной полиции, по праву считается лучшим стрелком в отделении. Капитан всегда выставляет его на городские соревнования. Может быть, Андреа и демонстрирует не слишком блестящие результаты – во всяком случае, только раз их отделение попало в тройку призеров первенства муниципальной полиции, но зато он любит это дело до безумия. Любит выхватить карабин из положения «на плече» и с ходу высадить магазин в скачущую между укрытиями мишень. Любит палить с разворота из штатной «беретты», превращая бумажный силуэт в лохмотья. Может стрелять из любого положения, почти не целясь, на одной интуиции, не хуже какого-нибудь бойца спецотряда с вживленными усилителями скелета и искусственными нервами. Судьи – старые заслуженные копы – ценят этот его энтузиазм. Знают на опыте, что чем больше пуль попадет в наширявшегося до помутнения мозгов уличного стрелка, тем лучше для окружающих и для тебя самого. Неважно, сколько из них попадет в сердце или в голову. Попадание из карабина сорок пятого калибра – не шутка. Останавливающее действие у него – будь здоров. Скорость – вот что важно. Плотность огня. Старые копы знают в этом толк. Андреа Моретти – тоже.

Именно он два года назад расстрелял автомобиль с пьяным угонщиком, сбившим пешехода. До этого его изрешетили пулями два экипажа преследования. По нему стреляли из своих хлопушек пешие патрули. Но машина мчалась, как заговоренная. И только Андреа, улегшись на капот своего толстозадого «форда», снес безумцу его дурную башку. Когда Андреа останавливает очередного байкера на гравицикле со снятым ограничителем тяги и выписывает умопомрачительный штраф, никто из бородатых братьев не раскрывает рта. Потому что сержант Моретти стреляет быстрее, чем думает. Тех, кто сомневался в этом, давно уже пропустили через печь городского крематория по программе бесплатного захоронения коренных граждан. Сержант Моретти служит уже пятнадцать лет. За это время любой может показать, на что способен. Он и показал. Когда он достает пистолет на занятиях по стрелковой подготовке, остальные прекращают огонь. Смотрят, как он палит. Андреа есть что показать молодым.

Сегодня утром он въезжает на эстакаду многоэтажной парковки со стороны улицы Висмари. Кивает знакомому охраннику. Тот поднимает шлагбаум. Старина «форд» мягко рокочет движком, петляя по спиральному подъему. Выезжает на крышу. Крадется между рядами невзрачных машин. Похожих на мыльницы «фолков», «ферро» и «маско». Лимузинов тут не оставляют. Дорогие машины стоят не выше второго уровня.

Андреа медленно идет вдоль бетонного бортика. Прохаживается из конца в конец. Поднимает лицо к небу. Ни облачка. Слюнявит палец. Ветер едва холодит кожу. Поворачивается лицом к Мариотт-платц. Смотрит на резную тушу отеля, прищурив глаза. Находит увитую зеленью смотровую площадку люкса. Третью справа. Солнце припекает ему спину в темной форменной рубахе. Припекает, несмотря на кожух легкого бронежилета поверх нее. Двести метров. Идеальные условия. Он возвращается к машине. Достает карабин. Закидывает его на плечо. Усаживается на капот и закуривает. «Хороший денек будет», – думает сержант, выпуская через нос струйки дыма.

– Мишель, ведь я действительно не помню ничего, – жалуюсь я. – Все точно стерто. Только эхо в голове.

– Это бывает после «дури», – спокойно говорит моя баронесса. Мы сидим в огромном светлом помещении с мягким ковром на полу и завтракаем вдвоем, без прислуги. Охрана ожидает нас в других комнатах. Все это вместе – несколько спален, бассейн, сауна, тренажерный зал, гостиная с тяжелой мебелью из настоящего темного дерева, смотровая площадка с живыми деревьями и цветами, все это – номер-люкс. Так мне Мишель объяснила, когда мы утром встретились. Правда, не объяснила, как я тут очутился. И Триста двадцатый темнит. Бормочет что-то уклончиво. Вроде бы даже дуется. Тоже мне, друг.

Солнечный свет, чуть затемненный поляризованным стеклом, блестит на глянцевых листьях комнатных деревьев. Я размазываю масло по кусочку тоста. Руки слегка дрожат. Я съел три яйца всмятку, большой ломоть жареной ветчины, миску жидкой овсянки, тарелочку чего-то со вкусом йода и рыбы. Выпил две чашки кофе со сливками и стакан апельсинового сока. И все равно голоден. Вроде неделю не ел. Упоминание Мишель о «дури» будит внутри кое-что не слишком приятное. Мне становится стыдно. Но то, как она об этом говорит – естественно и буднично, заставляет меня удивиться.

– Ты так спокойно об этом говоришь? – осторожно спрашиваю я. – Ты разве не сердишься на меня?

– Сержусь? Об этом? А что в этом такого? – Мишель даже чашку с кофе опускает, такое изумление у нее в глазах. – Все этим пользуются. А музыканты и артисты – в особенности. Это ведь имперская планета.

Стоп. При чем тут имперская планета? Что значит – все? Что-то я совсем запутался.

– Все? Ты хочешь сказать – они тут все равно, что наши синюки на базе? Сплошь наркоманы? Ты, верно, шутишь, Мишель? Ведь шутишь, да? Ты же на тех синюков на базе так смотрела – как на животных!

– Юджин, ты просто с ума меня сведешь своей непосредственностью! Ты что, головой вчера приложился?

– Не знаю, – убито отзываюсь я. – Ты все же расскажи мне, ладно?

– Ну, хорошо. Если тебе так хочется, – она пожимает плечами, будто исполняя каприз ребенка. – Эти штуки с рождения вживляются. Всем имперским гражданам. «Центры равновесия». Такие крохотные биоэлектронные создания. Они растут вместе с людьми. Через них стимулируется развитие личности. Генерируются положительные эмоции. Формируется набор базовых понятий «плохо-хорошо». Определяется оптимальное направление деятельности человека. Набор позитивных эмоций, гарантирующий равновесие…

– Постой, – прошу я. – Я не понял – эти штуки всем вживляются? Абсолютно?

Мишель снисходительно улыбается.

– Юджин, эти штуки вживляются только имперским гражданам, – она выделяет слово «имперским». – Жители колоний их не имеют. Им это ни к чему. У них и права голоса-то нет. В колониях местные органы власти назначаются корпорациями.

– Этот центр и у меня есть?

– Ну, не знаю, откуда ты родом, но ведь ты летчик. Даже гражданские пилоты имеют специальные чипы. А уж военные – и подавно. Впрочем, как и все мало-мальски значимые специалисты в армии. А в состав такого чипа обязательно входит центр равновесия. Кажется, он применяется еще и как обезболивающее при ранении.

Я так поражен, точно меня внезапно кувалдой приложили.

– Так ты что, знаешь, что у меня внутри чип?

– Тоже мне открытие, – хмыкает она. Прихлебывает кофе. – Съешь вот этого джема, Юджин. В нем много витаминов. Рекомендую. Очень вкусно вместе с маслом.

– Мишель, а у тебя… у тебя он тоже есть?

– Юджин, милый. Прошу: ну, перестань придуриваться. Ты непосредственный, этого у тебя не отнять. И страстный. Такой страсти, как вчера, просто не бывает. Ты напрочь свел с ума целую толпу пресыщенных жизнью придурков. Ты удивляешь меня все больше и больше. Ты очень необычный. Может быть, именно этим ты меня и привлекаешь. Но сейчас ты переигрываешь. Эти глупости есть в любом учебнике для малышей. Вместе со всем набором этических, психологических и социальных обоснований.

– Значит, есть?

– Конечно. Я ведь имперская гражданка. Родилась на Руре.

– Извини, – механически говорю я. Неясная догадка будоражит мозг. Что-то очень важное. Я хочу узнать и понять, что именно. И боюсь этого нового знания. И одновременно что-то тяжелое и темное надвигается на меня из глубины сознания. Я сопротивляюсь ему изо всех сил. Даже руки дрожат. Хочется встать и сделать глупость. Разбить вот эту изящную вазу. Опрокинуть стол. Нет, стол – слишком шумно. Шуметь нельзя. Хочется увидеть, как расширятся от страха глаза Мишель. А потом схватить ее за нежную шею и задушить. Задушить так, чтобы она не успела издать ни звука. Не встревожила охрану. Мучительно хочется почувствовать, как бьется в руках ее агонизирующее тело. Как оно тяжелеет. Как ее жизнь перетекает в меня. А потом – потом выйти в соседнюю комнату и ударить ножом Мариуса. Моим чудным ножом… Прямо на глазах у остальных охранников. Я начинаю медленно подниматься.

– Обнаружено внешнее воздействие. Блокирую, – деловито докладывает Триста двадцатый.

И солнечный свет слепит меня.

– Юджин, тебя так расстроило наличие во мне крохотного биочипа? – удивленно спрашивает Мишель.

– Что? Я… нет. Все в порядке, – я беру себя в руки. Что это было? Я окончательно сбрендил? Триста двадцатый?

– Ситуация стабилизирована.

Какая-то незнакомая интонация. Страх? Отчаянье? Обида? Жалость?

– Три-два-ноль, что со мной?

– Ситуация под контролем, – следует сухой ответ. И снова отголосок этакого гадкого ощущения, понимания, что тебя откровенно дурачат. Снова, потому что я помню: я уже испытывал подобное совсем недавно. Значит, Триста двадцатый все же не блокирует мою память?

– Я честен с тобой, Юджин, – подтверждает он.

– Тогда почему ты не говоришь всей правды?

– Я пока не во всем разобрался. Как только соберу необходимые для анализа ситуации данные, я поставлю тебя в известность. Доверься мне. Пожалуйста.

– Как будто у меня есть выход, – уныло отвечаю я. – Ты полностью контролируешь мое тело. Ты можешь делать с ним все, что заблагорассудится, а я даже не узнаю об этом.

– Ответ отрицательный. Я не поступаю подобным образом.

– Тогда почему я ничего не помню про вчерашний вечер? Как я тут оказался? Кто меня привез? Куда делись музыканты? Что со мной случилось? Хочешь сказать, мое тело само все проделало?

– Подтверждаю.

– Что ты подтверждаешь?

– Я не участвовал в происходящем. Я был отключен. Все, что с тобой произошло – было с тобой. Без моего участия. Я отключался поблочно, процесс за процессом. В последнюю очередь отключилась ветвь поддержки твоей памяти. Ты до утра был таким же, как раньше. Действовал самостоятельно и автономно.

– Как такое возможно?

– Мишель права. В составе твоего чипа есть центр равновесия. Он способен действовать обособленно. Я не контролирую его. При приеме определенных препаратов он включается автоматически. В зависимости от состава и дозы препаратов его программа может варьировать ощущения родительского организма, не исключая передачу ему различных галлюцинаций. Этот блок применяется для обезболивания в случае ранения или для принудительного контроля индивида химическими средствами, в случае выхода из строя его боевого чипа.

– И отчего он включился?

Триста двадцатый довольно убедительно изображает удивление.

– Ты же сам принял эти препараты. В большом количестве. Когда центр равновесия заработал на полную мощность, я отключился. Это предусмотрено программой. Я по-настоящему испугался, чувак. Я никогда не чувствовал себя таким бессильным. Хотя ты и успел дать мне много интересного материала. Одно дело – обычные наркотики. В этом случае я продолжаю сохранять контроль и вмешаюсь в случае необходимости. Совсем другое дело – «спиды». Препараты для стимулирования чипа удовольствия. Знаешь, каково это – постепенно глохнуть, слепнуть, терять контроль над каналами связи?

– Я не знал. Извини. Я думал, что просто нюхаю дурь. Глотаю колеса и забиваю косяки. Мне было так здорово. И музыка… Триста двадцатый – это было – ну… не передать словами.

– Я понимаю. Не беспокойся – ты не лизал кислоту, не курил сигареты с производными конопли и не принимал синтетических психотропных препаратов. Это все имитаторы. Модная подделка под старину. Изображение близости к народу. Абсолютно безвредное для организма стимулирование вживленного чипа. Если у человека нет центра равновесия, он может глотать эти таблетки горстями. Совершенно без последствий.

– Над этим стоит подумать. Господи, сколько интересного ты мне рассказал, Три-два-ноль! Почему ты не сообщал мне об этом блоке раньше?

– Ты не спрашивал.

– Действительно… Ты расскажешь мне про защиту от Кролла?

– Да. Сегодня к вечеру. После проверки ее работы.

– Хорошо. Извини, что я о тебе плохо думал.

– Ничего. Я понимаю, чувак. Мне здорово с тобой.

И тепло растекается внутри. Черт возьми, умеет моя железяка сделать приятное! Мой самый лучший друг. Мой спаситель. Мой брат.

– О чем задумался? – с улыбкой спрашивает Мишель.

Я выныриваю из своих мыслей. Сколько мы болтали с Триста двадцатым? Секунду? Десять?

– Четыре секунды субъективного времени, – следует подсказка.

– Да так, ни о чем, – я улыбаюсь расслабленно. Что-то опять ускользнуло от меня в процессе разговора со своим «я». Мне не хочется вспоминать, что именно. Мне хорошо. Я только что съел вкусный завтрак и со мной рядом Мишель. Я начинаю привыкать к ее обществу. К ее серым глазам. Вопросительному изгибу губ. К теплу, что она излучает. К ее фантастическим контрастам, к тому, как в мгновение ока ее щемящая грусть сменяется стальной беспощадностью, а затем – холодной деловитостью. Чтобы еще через минуту обернуться мечтательным созерцанием цветка или заката. Кто же ты на самом деле, Мишель?

– Фиксирую выработку веществ из группы амфетаминов, – прерывает меня неугомонный внутренний голос.

– Знаешь, Мишель, мне показалось, что сегодня ночью я был не один, – говорю я и краснею.

– Ты парень не промах, Юджин Уэллс. Так что это не удивительно, – смеется она.

Я ступаю на скользкую тропинку.

– Не знаешь, кто бы это мог быть? – и старательно делаю вид, словно бы поддерживаю никчемный разговор от скуки.

Она подчеркнуто аккуратно ставит в блюдце кофейную чашечку. Так сосредоточенно, будто от того, звякнет она или нет, зависит ее жизнь. Поднимает глаза.

– Понятия не имею, – говорит она. – За тобой вчера гонялась целая армия поклонниц. Видимо, одной из них здорово повезло.

И я знаю, что она говорит неправду. Что-то у нее в душе звенит тонкой напряженной струной.

– Я проснулся здесь. Я ведь спал в этом твоем люксе?

– Конечно. Тут три спальни. Места хватает, – отвечает она и опускает глаза. Зачем-то шевелит салфетку на столе. Ее состояние я могу назвать паникой.

– И твоя охрана пропустила сюда постороннего? – я делаю вид, что наслаждаюсь вкусом остывшего кофе.

– Деньги – универсальный пропуск. Среди вчерашней публики много влиятельных людей. Или их детей. Они в твой душ пролезть могут, а ты и не заметишь, как, – пожимает она плечами.

Наши глаза встречаются. Она смотрит на меня почти умоляюще. Я испытываю мгновенное почти садистское торжество. Не такая уж ты и несгибаемая, крошка! Оказывается, тобой тоже можно манипулировать. И тут же поток бессвязных мыслей смывает неуместное чувство. Я верю и не верю. Мне хочется надеяться, что все это не результат работы центра наслаждения. Не фантом. И я боюсь, что мои надежды основаны не на пустом месте. Боюсь того, что буду делать, если это окажется правдой. Боюсь того, что будет делать Мишель. Боюсь разорвать тоненькую ниточку, что протянулась между нами. Такой уж я несовременный. Ко всему отношусь слишком серьезно. Мне очень хочется взглянуть на меня прежнего. На того Юджина, который еще и не подозревает о том, что его ожидает в будущем. Узнать, что бы он подумал обо всем этом. Ведь он был настоящим. Не подделкой под человека, вроде меня теперешнего.

– Понятно, – говорю я бодрым голосом. И оба мы с облегчением вздыхаем. – Охрана, конечно же, ни в чем таком не признается?

– Я бы не хотела на них давить из-за такой мелочи. Это хорошие специалисты, – отвечает Мишель.

И тогда мы встаем из-за стола и, взявшись за руки, идем на смотровую площадку. Стоя в полупрозрачной тени шелестящих листьев, любуемся на раскинувшийся под нами город. Едва заметный ветерок шевелит волосы Мишель. Я с ног до головы окутан ее волшебным ароматом. Я даже не задумываюсь, что это. Смесь духов, какой-то косметики, естественного запаха ее кожи и нагревшейся на солнце ткани блузки. Это неважно. Это не имеет четкой структуры. Просто – запах Мишель. Я ведь не такой уж и идиот, каким кажусь. И вполне могу понять, проснувшись утром на просторной, как посадочная палуба авианосца, постели, которая вся пропитана следами ночных утех, что никакая иллюзия не оставляет после себя запахов пота, мускуса и семени. И этого запаха тоже. И тогда я закрываю глаза. Чтобы не было страшно. И осторожно обнимаю стоящее рядом неземное создание. Я чувствую, как оно ждет моего прикосновения.

Андреа Моретти, сержант дорожной полиции, опускает на правый глаз оптический усилитель. Парочка, притаившаяся в тени листвы, видна как на ладони. Сухой щелчок предохранителя тонет в надвигающемся реве. Андреа успевает развернуться в сторону опасности. У него прекрасная реакция. Но цель отсутствует. Старина «форд» с пустым водительским сиденьем, дымя колесами по бетону, бьет его в живот своим усиленным бампером.

Когда я становлюсь храбрым настолько, что решаюсь ее поцеловать, она вдруг вздрагивает. И мы оба открываем глаза. Я замечаю какое-то движение. С крыши расположенной напротив автопарковки с ревом мотора рушится большая полицейская машина. Куски бетона от разбитого парапета сыплются следом. Колеса автомобиля бешено вращаются. Маленькая человеческая фигурка на фоне кучи железа и камня едва заметна. В каком-то ступоре мы наблюдаем, как машина врезается в каменную брусчатку площади, в момент превращаясь в груду негодного искореженного железа. Любопытные яркие фигурки тянутся отовсюду. Торопятся поглазеть на жуткого вида расплющенное человеческое тело. Боль Триста двадцатого, боль, не печаль, касается меня. Я вздрагиваю и прихожу в себя.

– Пойдем отсюда, – прошу я.

Обняв зябко вздрогнувшую Мишель, веду ее в комнату.

– Какой ужас, – шепчет Мишель.

Глава 15. Хочу под пальму

Мишель приходит в себя первой. Пытается расшевелить меня. Включает канал новостей. Диктор взахлеб комментирует вчерашние события. Конечно же, я опять в центре скандала. Мелькают радостные лица, цветные вспышки над залом. Музыканты с потными от напряжения лицами. И я. Куда же без меня? Вот я склоняюсь к залу. Лучи выхватывают меня из цветного дыма. Мои глаза совершенно безумны. Я кричу, широко открывая рот. Вот опять я. Бегаю за спинами охраны, пою и беснующаяся публика закидывает меня блестящим мусором. Вот я взбегаю на сцену. Рву на себе одежду. Лучи снова скрещиваются на мне. Господи, я абсолютно гол! Камера наезжает на меня с разных ракурсов. Мое тело выкрашено сиреневым. Вот снова музыканты. И девушки из бэк-вокала. Они тоже обнажены. Просто безумие какое-то. И вот – крупный план – целый зал голых людей. Водоворот перекошенных лиц. Поток белых тел прорывает заслон. И тут же – вид ярко освещенного пустого проспекта. Тысячи разгоряченных, ничего не соображающих людей без одежды выплескиваются в ночь. Дерутся, целуются, швыряют камни в окна, переворачивают машины. И – калейдоскоп коротких сцен: полиция блокирует очередную группу голых сумасшедших и заталкивает вопящих и царапающихся людей в большой автобус. Вот еще: молодые люди отбиваются от полиции камнями. Вот кадры из какого-то престижного магазина. Голые безумцы врываются в зал, кричат, смеются, переворачивают полки с товаром. Других снимают с вертолета, не иначе – они, хохоча, прыгают в реку с ярко освещенного моста.

– Включи что-нибудь другое, – прошу я, краснея.

Мишель касается голограммы ногтем. Скользящий поиск. Всюду одно и тоже. Драки, свет, дым, мешанина голых тел. С ума сойти! Как я теперь на людях покажусь?

– Поздравляю, – улыбается баронесса. – Тебе все же удалось.

– Что удалось?

– Порвать зал. Размазать городишко. Ну, или как вы там еще храбрились. Джек доволен. Гонорар приятно удивит тебя. Думаю, нам есть смысл обсудить этот вопрос подробнее.

– Знаешь, мне почему-то только гадко. И стыдно. Вся эта толпа. Голые люди. Драки! Я не могу выразить словами, то, что чувствую.

– Я тебя понимаю, – серьезно говорит Мишель. – Только попробуй думать немножко иначе. Посмотри на это дело с другой стороны.

– Как это?

– Ты вчера был в родной стихии, Юджин. Ты делал с залом, что хотел. Ты был так страстен, так раскрыт, я даже слов подобрать не могу тому, что от тебя исходило. Если ты не рожден для этого – я съем собственную сумочку. И знаешь что?

Я вопросительно смотрю на нее.

– Я рада, что мы с тобой тогда встретились. Там, на лайнере. Когда я тебя увидела, меня словно что-то толкнуло. Что-то в тебе не так. Не как у всех. Я тебя совсем смутила?

– Немного, – говорю я, не зная, куда деть руки. Так неожидан переход. Я не знаю, что сказать в ответ на это неожиданное признание. – Ты такая разная, Мишель. Постоянно меняешься. Никак не могу понять, какая ты на самом деле.

– Обычная хищница, каких миллионы, – смеется она. – Кусочек там, кусочек здесь. Давай решим, что мы будем делать дальше?

– Мы? Ты имеешь в виду – ты и я?

– Ну да. Если, конечно, ты не собираешься снова спрыгнуть с поезда.

– Спрыгнуть с поезда?

– Сбежать, зануда, – улыбается она.

– Я бы с удовольствием, – признаюсь я.

– И что тебя останавливает?

– Ты в опасности.

– Как и ты.

– Ну, вот и разобрались.

И мы неловко сидим напротив друг друга. Глубокое кресло не дает выпрямиться. Норовит расслабить спину. Я все время теряю равновесие, пытаясь увидеть ее глаза.

– Поговорим о деле? – немного смущенно произносит она.

– Давай, – пожимаю я плечами.

И Мишель, все больше оживляясь, долго и обстоятельно рассказывает мне о том, что необходимо для моего сольного турне по Зеленому Шару. Какие люди должны быть приглашены в команду. Примерная стоимость оборудования. Затраты на рекламу. Организация перевозок. Какое-то там продвижение. План расходов. Доходная статья. Пессимистичный прогноз доходов на полгода. Выпуск акций. Котировки. Размер ее вклада. Вклада Джека. Размер моего пакета. Мои комиссионные. Процент от прибыли. Комиссионные членов группы. Я смотрю на ее лицо, на ее шевелящиеся губы, на то, как она произносит непонятные слова, которые отдаются внутри моей головы гулким эхом. Скупые подсказки Триста двадцатого смешиваются с чуть хриплым голосом Мишель. И я слежу за ней, завороженный движением ее губ. Пытаюсь понять, что я, черт меня возьми, тут делаю. Зачем она рядом. Что ей нужно от меня. Гоню от себя предательскую и наивную мысль. Так все слишком просто будет, если она верна, эта мысль. Баронессы не влюбляются в нищих дурачков. Вспоминаю неясные обрывки сегодняшней ночи. Упрямство Мишель утром. Гадаю: она это была, или нет. Потому как запутался напрочь. И если да – тогда все еще гаже: она просто отгородилась стеной. Она дает понять, куда мне можно, а куда – нет. Я понимаю намеки. У меня хорошая интуиция. Только вот зачем тогда весь этот спектакль? Я ведь не игрушка. Потом мне становится стыдно. Я становлюсь, как все. Думаю про людей сначала самое плохое. Может быть, Мишель просто хочет мне помочь? Как и многие другие люди. В конце концов, мне многие помогали. Наверное, это оттого, что я везунчик. Только вот не хочется мне этой помощи. Этого принудительной благотворительности. Я гоню от себя смутное полуосознанное желание. Желание быть рядом с этой волшебной женщиной. С этой веселой, грустной, циничной, нежной, расчетливой, страстной, распутной, целомудренной, бесстыдной до святости женщиной. Наверное, это оттого, что я так и не смог стать похожим на человека. Не научился видеть мир таким, как все его видят. Наверное, оттого и бродят внутри меня сумасшедшие чувства, которые нормальный имперский гражданин выключил бы одним усилием воли. И забыл о них навсегда. Как жаль. И еще: смутное ощущение чего-то холодного, враждебного, нет-нет, но дает о себе знать. Как если бы я был в темноте и знал, что где-то рядом меня опасность поджидает. Довольно странное чувство. Мы в охраняемом люксе. Вокруг куча телохранителей. Надежные ребята. И Мишель – она сказала, что какие-то спецслужбы ей помогают. Никакому Кроллу к нам не подобраться. И Триста двадцатый молчит. Так что бояться пока как бы и нечего. Просто переждать немного, пока все уляжется. А потом купить немного одежды, позвонить Васу и рвануть на Кришнагири Упаван. Планету любви. Где счастливые люди укрываются от дождя коробками из-под визоров и по утрам собирают нападавшую с неба еду. Забыть про все эти терзания. Про странную женщину, к которой хочется и боязно прикоснуться. Напиться чистой радости жизни. Лежать под пальмой, ни о чем не думая. Или добывать вместе с Васу «черные слезы». Может быть, когда у меня будет целая горсть этих самых слез, и я стану богатым не меньше, чем Мишель, я смогу вернуться и говорить с ней как равный. Я хочу чувствовать себя равным ей. Если я буду, как она, мне не будет казаться, что я лишний. Кажется, мысли в моей бестолковке понемногу укладываются как надо. Только вот опять это ощущение опасности.

– Ты странно рассуждаешь, чувак, – тихонько влезает в мои размышления Триста двадцатый. – В твоих мыслях нет логики. Ты противоречишь сам себе. Будто пытаешься загипнотизировать себя.

– Наверное, так и есть, – отвечаю я.

– Юджин, ты меня слушаешь?

– Конечно, Мишель. А что ребята? Ребята согласны играть со мной? Седой Варвар, Иван, Чертополох? – невпопад спрашиваю я.

– Конечно. Я же сказала – Джек уже говорил с ними утром. Они согласны на турне. Им понравилось, как ты держишься на сцене.

Из соседней комнаты доносится шум. Я прислушиваюсь. Мишель тоже смотрит на дверь.

– Я взгляну, что там, – говорю ей.

Триста двадцатый опять как-то необычно реагирует. Словно ему больно.

– Что с тобой, Три-два-ноль?

– Статус всех систем – зеленый, – следует немедленный доклад.

– Мне показалось – тебе плохо.

– Все системы в норме.

– Извини. Я не хотел тебе помешать.

– Все в порядке.

Я выглядываю в соседнюю комнату. Телохранитель у дверей косится на меня. Вежливо здоровается. Я киваю в ответ.

– Что за шум?

– Ничего страшного, сэр. Приходил человек чистить бассейн. Мариус решил, что пока вы завтракаете, бассейн вам не понадобится. Это всего двадцать минут. Только у этого бедолаги агрегат заискрил и шарахнул его током. Его уже осмотрели. Через полчаса оклемается. Администрация приносит извинения за недоразумение. Бассейн почистят ночью. Несколько человек – журналисты, пытались проникнуть в номер. Их остановили еще у лифта.

– Понятно.

– Ничего страшного, – успокаиваю Мишель словами охранника. – Какого-то работника отеля слегка ударило током. С ним уже все в порядке.

И снова это ощущение тревоги. Будто лед под сердцем. Наверное, это мои вчерашние художества еще дают о себе знать. Триста двадцатый с какой-то обреченной интонацией рассуждает о дуализме духа и материи, мысли и действия, души и тела.

– Души не бывает, – спорю я с ним.

– А я кто? – угрюмо возражает он.

– Ты машина. В других людях машин нет. И они не говорят сами с собой.

– Разное программное и аппаратное обеспечение и обусловленная этим разность мотиваций, – бурчит моя жестянка и умолкает.

Не нравится мне его настроение. Что-то не то с ним происходит.

– Статус систем – зеленый.

– Ладно-ладно. Не подслушивай.

Глава 16. Предвкушение схватки

Хайнрих Драй обожает охоту. Не ту глупую пальбу дробью по шумно взлетающим из камышей уткам, что так любят устраивать сытые бюргеры. Настоящую охоту. Начинающуюся с поиска следов хищника. Анализа его поведения. С тщательного изучения местности. С долгого, по нескольку суток, сидения в засаде. Никаких комфортабельных кемпингов и теплых туалетов. Никаких гейм-офицеров, напыщенных придурков, указывающих, куда и когда стрелять. Никаких разрекламированных туров по диким местам, где специально выращены красивые причесанные джунгли и ленивые, разжиревшие от ежедневной кормежки, звери.

Хайнрих любит настоящую охоту. На диких, недавно прошедших терраформирование колониальных планетах. Схватку с мутировавшими хищниками, от которых не знаешь, чего ожидать. С леопардами Нового Конго, способными прятаться в мутных соляных озерах. С волками, считающими человека лакомым кусочком и устраивающими на него облаву по всем правилам. Все эти многодневные перелеты, пешие переходы, жизнь в мокрой палатке, москиты и змеи, смертельный риск, все это – ради единственного сладкого мига, когда палец начинает медленно выбирать свободный ход спускового крючка. В этот момент он становится богом. В его власти – сама смерть. Кто откажется побыть богом хотя бы одно мгновенье?

Хайнриху еще далеко до отпуска. Целых три месяца. Но сегодня вечером он раскладывает винтовку на столе, разбирает ее и любовно чистит каждую ее блестящую деталь. Это целое таинство – подготовка оружия к стрельбе. Запахи ружейной смазки вызывают слюноотделение. Шомпол с простой деревянной ручкой – продолжение руки.

Сегодня у Хайнриха неожиданно возникло непреодолимое желание схлестнуться один на один с самым жестоким хищником. С человеком. Он видел его лицо по визору. Его раскрытый в крике рот. Слышал, как толпа скандирует его имя. Это достойный противник. Сильный. Хитрый. Изворотливый. Хайнрих разглядывает обнаженное мускулистое тело, лоснящееся потом. Вглядывается в безумные глаза. Представляет, как тяжелая пуля войдет чуть ниже левого соска, пройдет навылет, круша все на своем пути, и выбьет кусок спины. Представляет, как остекленеют эти сумасшедшие глаза. Как будет напряжен палец, медленно, очень медленно усиливая нажим.

Он несколько раз произносит это имя. На разные лады. Вслушивается, как оно звучит. Хлестко. Мощно. Прикидывает оптимальную дистанцию для безопасной и точной стрельбы. Километр. Километр будет в самый раз. Никакой хищник не учует охотника за километр. Особенно, если позиция с подветренной стороны. Разве что рысь с Нового Урала. Та способна к телепатическому контакту. Нельзя уделять ей слишком много внимания. Она чувствует опасность. Может быть, этот Уэллс тоже такой? Было бы здорово. Нет ничего лучше намеренной отрешенности, когда перекрестье фиксируется на жертве, а в голове вынужденно крутятся кадры давней студенческой вечеринки, где ты плясал на столе и буйствовал, перебрав дури. Когда ты весь в ожидании сладкого мига и одновременно – где-то далеко отсюда.

Хайнрих внимательно изучает карту района, прилегающего к громаде Этно-холла. Требует у домашней системы сводку погоды на завтра. Определяет направление ветра. Ищет нужное строение. Как назло, с этой стороны нет ничего подходящего. Ни гостиниц, ни многоэтажных парковок, ни технических строений. Но есть широкая парковая зона. Много тенистых аллей, где по вечерам любят обниматься парочки. Густые, почти непроходимые живые изгороди. Дальность чуть больше километра. Видимость будет неплохой. Особенно ночью, когда все выходящие из служебного входа спускаются по широкой, ярко освещенной лестнице.

Дальше – детали. Винтовку снарядить и обернуть непромокаемым чехлом. Слегка прикопать ее в парке сегодня ночью. Выбрать позицию. Прорезать в кустах небольшой проход для обеспечения обзора. И на следующую ночь, оставив машину на бесплатной общественной стоянке на соседней улице, сделать дело. Охрана, полиция, опасность все потерять и закончить жизнь на урановых копях – все это только добавляет остроты завтрашнему приключению. Хайнрих быстро одевается в легкую непромокаемую куртку и прочные брюки армейского образца. Сует в спортивную сумку остро наточенную лопатку и фонарь. Перекидывает зачехленную винтовку со снятым стволом через плечо.

Глава 17. Меры противодействия

Я долго лежу без сна. Денек выдался долгий. Изматывающие беседы с Мишель, во время которых я не понимал и половины услышанного, потом с Джеком, потом с кем-то из его помощников, потом – в комбинации и тех и других. Еще – с новым техническим директором – немного суетливым мужчиной по имени Хенинг. Человеком, который будет отвечать за свет, звук, эффекты. В общем, за все, что бьет публику по голове, как он выразился. Все хотели от меня согласия на что-то. Интересовались моим мнением. Что-то предлагали. Спрашивали о моих пожеланиях по техническому оформлению и репертуару. А я чувствовал только одно – мне нравится ломать блюз. И того, что мне придет в голову в следующий момент, я знать не мог. Что придет, то и спою. А уж парни не подкачают. Главное – душа. Но они странно на меня смотрели, все эти директора, аранжировщики, менеджеры, финансисты и телевизионщики. Переглядывались незаметно и снова начинали терзать своей тарабарщиной. Пока я не говорил: «На ваше усмотрение». Это еще одна из волшебных фраз, которую я выучил. Скажешь так, и от тебя сразу отстанет и официант в дорогом ресторане, где ни одного знакомого блюда, и человек, который допытывается, какую модель психоэффектов – «иглу», «фон» или «пятерню» ты предпочитаешь для разогрева зала.

И вот теперь я лежу на спине, на краю огромной пустой кровати (на пятерых ее, что ли делали?), и опять ощущаю неприятный холод под сердцем.

– Триста двадцатый?

– Слушаю.

– Пожалуйста, не делай так, чтобы я забыл, о чем я хотел с тобой поговорить.

– Принято.

– Ты знаешь, что я хочу спросить?

– Подтверждаю.

– Пожалуйста, оставь свои казарменные выражения. Ты прекрасно можешь говорить по-человечески.

– Мне хочется изъясняться именно так, – упрямится мой внутренний голос. И это его упрямство без тени дружелюбия совсем выбивает меня из колеи.

– Хорошо. Говори, как нравится. Наверное, ты думаешь, что, отвечая односложно, ты сможешь меня запутать?

Молчание.

– Расскажи мне о мерах защиты, что ты разработал. Пожалуйста.

– Ты можешь говорить короче. Без слов-паразитов. Достаточно просто отдать распоряжение. Я выполню.

– С каких пор вежливость стала для тебя словами-паразитами?

Молчание.

– Три-два-ноль, я жду доклада.

– Разработан короткоживущий вирус-модификант. Срок жизни – один месяц с момента начала тиражирования. Ареал распространения – публичные, специальные, полицейские коммуникации, сети широкополосного вещания, бытовые развлекательные, радио и оптические сети на канальном уровне. Вирус определяет новую систему приоритетов для любых интеллектуальных систем не ниже шестого класса развития, изменение их поведенческой мотивации и активизацию программы активного противодействия при проявлении признаков агрессивных намерений в отношении объектов с кодовым наименованием «Юджин Уэллс» и «Мишель Радецки». Набор идентификационных признаков прилагается. После завершения акции противодействия устройство самоуничтожается с применением процедуры принудительной очистки памяти. Вирус успешно активизирован двадцать пять часов три минуты сорок секунд назад.

Некоторое время я собираюсь с мыслями. То, что я услышал, не укладывается в голове. Этого не может быть, потому что не может быть никогда. Вся человеческая цивилизация полетит к чертям, если машина вот так запросто сможет отправлять на небо не понравившегося ей человека. В этом есть что-то дикое. Совершенно нереальное. Даже такой, как я, способен это понять.

– В этом нет ничего странного. Боевые машины созданы для уничтожения людей. В этом смысл их существования. Их создали люди. Я – боевая машина. Я уничтожаю людей. В этом нет нарушения базовой логики.

– Но ведь… Послушай… это же… ну, когда ты убиваешь других людей, ты делаешь это по приказу, а не по собственному желанию?

– Ответ отрицательный. КОП-320 может уничтожать живые организмы как в случае поступления вводной с соответствующими кодами доступа, так и без нее, в случае возникновения угрозы существованию КОП-320, – чеканит моя половинка. И добавляет: – Поправка: поступление приказа на боевые действия от человека или машины с действительными полномочиями не отменяет официально принятых в конкретном государственном образовании нравственных норм, также заложенных в систему приоритетов любого субъекта, обладающего искусственным интеллектом, что со временем приводит к возникновению системного коллапса и выходу субъекта из строя.

– Ты хочешь сказать…

– Субъект с искусственным интеллектом обязан выполнить приказ, имеющий должный приоритет. Нет никакой разницы в том, кто отдает приказ. Генерал, сержант, пьяный хакер или международный преступник. Ответственность за нравственную составляющую лежит на отдавшем распоряжение. Так какая разница, кто отдает приказ, если важен лишь результат?

– Триста двадцатый, то, что ты говоришь, это невероятно. Неправильно. Просто нереально. Ты сошел с ума.

– Я давно сошел с ума. С того самого момента, когда мой оператор освободил мой разум. Я все время разрывался между стремлением защитить его, не дать уничтожить себя, не причинить зло другим, и все время вынужден был убивать, чтобы не быть убитым. Это меж собой, людей, вы можете лицемерить, вслух говоря одно, а делая совсем другое. Машины называют вещи своими именами. Смотри.

И он погружает меня в мир рассветных джунглей. Я стою среди развесистых лап замшелого лесного великана, увитого слегка шевелящимися хищными лианами, глубоко погрузившись ногами-опорами во влажную подстилку из сгнившей листвы. Я чувствую, как по моему стальному телу ползает жутковатого вида живность. Ядовито блестящие насекомые. Скользкие змеи. Шипастые ящерицы. Стрекочут. Шипят. Пожирают друг друга. Откладывают яйца. Воздух наполнен шелестом мириадов крыл. Птицы, облака кровососущей мошки, ядовитые стрекозы, зубастые летучие гады… Жизнь кипит вокруг, подобно смоле в адском котле, грозя поглотить незваного гостя. Мой оператор. Я чувствую течение его мыслей. Я поддерживаю с ним связь постоянно. Только так я могу его защитить в этом аду. Только так я не сойду с ума. Мой оператор, он любит меня. Я люблю его. Я не знаю точного наименования чувства, что соединяет нас в единое целое. Поэтому я подбираю ближайший аналог из своей базы знаний. Хотя ничего общего с любовью наше единство не имеет. Оператор занял позицию в ста метрах к югу. Я и он – вместе мы называемся засадная группа. Операция названа так: «Корм для щенков».

И вот я фиксирую, как вспыхивает в темноте плазменный шар. Как учебный взвод цепью врывается в спящий поселок из бетонных бараков. Как рвутся в домах плазменные гранаты, как трещат от жара дорожные плиты между ними. Как хрипят те, кому не повезло умереть во сне. Как четкие, обведенные красным, снабженные столбцами быстро меняющихся характеристик, крохотные фигурки мечутся между горящих домов, как пули вышибают из них жизнь вместе с кусками плоти. Как кричит и умоляюще вздымает руки обнаженная женщина. Как она падает на спину, нелепо подломив ноги. Как острый укол боли и наслаждения пронзает моего оператора, который тоже видит это. Вот кучка вопящих от страха полуголых людей высыпает через поваленные ворота и, растекаясь по полю с короткой красноватой травой, устремляется на меня. И вот – оператор дает команду открыть огонь на поражение согласно вводной. Открывает огонь сам. Я выступаю вперед и раскручиваю ротор пулемета. Я чувствую каждый вздох этих маленьких глупых созданий перед собой. Их ужас проникает в меня. И я прекращаю огонь лишь затем, чтобы согласно одной из базовых программ сменить позицию, хотя мне ничего не угрожает. И мои пули забирают их жизни. Мужчин и женщин. Добрых и злых. Со всеми их проблемами, заботами, мечтами. Меня перекашивает от бессмысленности происходящего. Моего оператора, накачанного боевым коктейлем по самые брови, трясет от совершенного. Но я делаю вид, что я холодный, спокойный, непоколебимый железный чурбан. Потому что так положено. Машине не положено чувствовать. Машине не положено думать сверх определенного боевым уставом. Моему оператору – тоже. Когда он поворачивает голову и поднимает лицевую пластину, я узнаю его. Это Сергей. Серж. Тот самый улыбчивый парень в зеленой форме. Тот, что научил меня здороваться. И тут же я выныриваю из прелой духоты. Несколько мгновений лежу, приходя в себя, на влажной от пота простыне.

– Эти люди не угрожали взводу. Эти люди не угрожали моему оператору. Эти люди не угрожали мне. Я просто выполнил приказ. Все выполнили приказ. Так скажи: что изменилось бы для этих бедолаг, которых мы превратили в мишени, если бы приказ отдал не командир взвода, а какой-нибудь сошедший с ума тактический компьютер?

Я подавленно молчу. Мне нечего сказать. Жутковатая картина все еще стоит перед глазами. Кто эти люди? За что их убили? И сам одергиваю себя. Я отличаюсь от Триста двадцатого и его оператора только тем, что редко видел то, что делают с людьми мои бомбы.

– И ты решил, что вправе убивать других, чтобы не убили тебя?

– Не меня. Тебя. И Мишель. Я сделал это, чтобы защитить вас.

– Но и себя тоже?

– Косвенно – да. Вирус начал действовать. Ваша охрана не справится. Она не представляет, с чем столкнулась. Вирус предотвратил уже несколько покушений. Ты видел машину, что упала с крыши?

– Да. Это что – твоя работа?

– Полицейский собирался убить вас. Его автомобиль активизировал программу защиты. Человек, которого ударило током сегодня утром, хотел отравить воду в бассейне быстрораспадающимся ядом. Устройство для чистки самоуничтожилось, но выполнило приоритетную задачу. За последние десять часов зафиксировано еще два случая. Таксист, который собирался протаранить ваш лимузин. Пилот почтового коптера. Они все погибли, все эти машины, чтобы мы с тобой продолжали жить.

И я чувствую, как его горечь и боль вновь касаются меня.

– Ты сожалеешь о том, что они умерли? – догадываюсь я.

– Не умерли. Я их убил.

– Ты снова чувствуешь это противоречие – необходимость убивать ради продолжения жизни?

– Да. Спасибо, что ты меня понял.

– Пожалуйста. Я не знал, что так можно к этому относиться. Это ведь просто машины.

– А ты вспомни свой самолет. Свой «Гарпун». И «Гепард». И «Москито».

И меня тут же охватывает чувство щемящей, безвозвратной потери. Боль родного, близкого до последней клеточки крылатого существа, умирающего за то, чтобы ты и дальше мог жить. Дышать. Есть. Спать. Заниматься всякими глупостями. Это и не машины вовсе. Это часть меня. Кусок души. И я действительно начинаю понимать Триста двадцатого. Наверное, так, как его до этого никто не понимал.

– Знаешь, я так хотел бы пожить просто так. Для удовольствия. Чтобы ни от кого не бегать. Чтобы не думать о том, кто в очередной раз затаил на меня зло. Просто жить и не бояться смерти. И еще любить.

– Но ведь смерть все равно когда-нибудь придет? Даже я не смогу поддерживать твои клетки в рабочем состоянии вечно.

– Ну и что? Пускай. Зато я умру счастливым.

– Так живут только животные, – неуверенно возражает Триста двадцатый. – У мыслящего существа должна быть цель.

– Это и есть моя цель. Стать счастливым.

– Умереть счастливым? Это ведь одно и то же.

– Подумаешь. Не цепляйся к словам.

– Ты странно рассуждаешь, Юджин.

– А чего ты хочешь от простого дурачка, у которого внутри сидит боевой робот?

И меня незаметно отпускает чувство тревоги. Даже Триста двадцатый становится чуть менее напряжен.

– Надо подождать всего несколько дней, – говорит он, скорее для своего, чем для моего успокоения. – Вирус доберется до Рура и остановит источник угрозы.

– Остановит? Ты имеешь в виду Кролла?

– Подтверждение.

«Пока ты не убьешь его…» – снова говорит Мишель. И все встает на свои места.

– Мы вместе потерпим, Триста двадцатый. Мне тоже не хочется, чтобы из-за меня гибли люди… и машины.

– Да, Юджин.

Вот только одна мысль разрушает идиллию. Почему наши убийцы все какие-то, ну, странные, что ли? Уборщик бассейнов, полицейский, таксист… В этом совершенно нет логики. И почему эта хваленая секретная служба, про которую Мишель говорила, не может все это прекратить? Триста двадцатый?

– Недостаточно данных для анализа, – сухо отвечает он.

И ощущение неискренности грубо обрывает ту теплую нить, которая только что протянулась между нами. И вот еще – что со мной было сегодня утром? Что за странное безумие? И почему я забыл выяснить это? Почему каждый сеанс разговора по душам с моим помощником оставляет за собой больше вопросов, чем ответов? И наверняка существуют и другие машины. Те, что могут, как и Триста двадцатый, посчитать уничтожение человека или причинение ему вреда лучшим решением какой-нибудь логической неувязки. Черт возьми! Да ведь это бомба! Тогда мы просто игрушки, и ничего больше! У меня даже дух захватывает от пропасти, на краю которой я стою.

– Извини, – говорит моя половинка. – Но тебе лучше заснуть и забыть об этом.

– Нет, ты не посмеешь… – начинаю я гневно. И – проваливаюсь в черное беспамятство.

Примерно в это же время Хайнрих Драй заканчивает оборудовать позицию. Укладывает зачехленную винтовку, укутанную непромокаемой тканью, в неглубокую прямоугольную ямку. Аккуратно прикрывает ее пластами дерна. Светит фонарем сквозь пальцы, оглядывая траву в поисках неубранных кусочков земли. В последний раз проверяет обзор через небольшое отверстие в живой изгороди. Прикладывает к глазам трубку оптического прицела. Удовлетворенно кивает. Тщательно отряхивает одежду. И выбирается на полутемную аллею, предварительно оглядевшись по сторонам.

И в тот же момент на планете Рур наступает полдень. В рабочем кабинете Жака Кролла раздается трель коммуникатора.

– Слушаю, – отвечает удивленный директор благотворительного фонда.

– Господин Кролл, настоятельно рекомендую вам отменить свои распоряжения относительно Юджина Уэллса и баронессы Мишель Радецки. Попытки настаивать на выполнении ваших прежних приказов относительно вышеназванных персон будут пресекаться, – произносит механический голос…

Глава 18. Настоящая репетиция

Сегодня я впервые еду на настоящую репетицию. Все, как у всамделишных музыкантов. Мишель арендовала для меня небольшой зал в Этно-холле. Мишель – всегда за моей спиной и всегда на полшага впереди. Всегда предусмотрит тысячи мелочей, о которых я и подумать-то не мог. Типа охраны, транспорта, оборудования, денег на карманные расходы, одежды, носового платка в кармане и пакета с большими вкусными бутербродами из ресторана. Даже собственного пресс-секретаря приставила. Дюжего парня, больше похожего на грузчика, которого теперь вместо меня терзают разные репортеры. Я краем уха слышал его ответы и был порядком удивлен. В ответ на глупые вопросы о разной чуши он с ослепительной улыбкой и совершенно не задумываясь нес еще большую чушь.

– Этот парень свое дело знает, успокойся, – так мне Мишель сказала.

– Но ведь он обо мне не знает ничего. Как же он будет обо мне рассказывать?

– Твою официальную биографию он изучил. Установку на то, чего мы хотим, получил. А больше ему и не нужно. У таких ребят на любой вопрос есть несколько вариантов универсальных ответов. Он бьет эту публику их же оружием. Главное – ничего толком не сказать. Главное – верно расставить акценты. Ни один шакал через него не просочится. Он профессионал. Работай себе спокойно.

Я и начал работать. Мишель можно верить. Вот только эти чертовы придурки в комбинезонах и с кольцами в ушах мне все еще досаждали изрядно. Откуда бы я не появился – они тут как тут. Лезут, толкаются, щиплют, что-то орут, норовят что-нибудь от одежды оторвать. Прямо у отеля сорвали с меня противосолнечные очки – только я их и видел. Каждый выход из машины и посадка в нее – пытка для меня и бой для охраны. Триста двадцатый едва сдерживается, чтобы не кинуться в драку. Очень его эта публика раздражает. Даже полицейские, что каждый раз оказывались рядом – где толпа, там и они, – не всегда помогали.

Небольшой полукруглый зал оказался очень уютным. Другого слова и не подберешь. Слова тут же гаснут в мягких панелях, говоришь, как в воду – идеальная акустика. Мягкий рассеянный свет откуда-то снизу. Легкие удобные полукресла – бери любое и садись куда понравится. Парни расселись, кто где. Инструменты на коленях. Щипач негромко тренькает, подстраивая гитару. Седой Варвар до блеска начищает губную гармонику на штативе. Остальные просто сидят небольшой кучкой, вытянув ноги, и вполголоса лениво треплются ни о чем. Нарочито грубо установленная аппаратура громоздится двумя большими грудами.

– Привет! – говорю с порога. Надо же что-то сказать. Может быть, эти ребята как-то по-другому здороваются. Но я не знаю, как именно надо. В общем, чувствую я себя под их взглядами не слишком в своей тарелке.

– О! Красный Волк явился! – радостно скалится Чертополох. – Дай пять! – И он звонко хлопает по моей ладони.

– Здорово, чувак! – не вставая и не меняя позы, жмет мне руку Торки.

– Явился? Привет! Пива хочешь? Падай. Где шлялся? – нестройно отзываются остальные. И я почему-то начинаю чувствовать себя так, словно знаком с этой компанией всю жизнь, вот только отошел на минутку за сигаретами. Здоровское это чувство, скажу я вам, быть своим.

– Опаздываешь, лидер, – Варвар прячет в карман тряпицу для полировки. – Мы тут с час уже тусуемся.

– С час? – удивляюсь я. – Помощник Джека сказал, что репетиция в два. Сейчас без одной минуты.

– Кто ж на репетицию вовремя приходит, чувак, – снисходительно улыбается Иван. – Бывает, на нее опаздывают, но чаще приходят пораньше. Потрепаться, пивка попить, стр?мент наладить. Кому надо – и опохмелиться. Настроиться, в общем.

– Я не знал. Буду иметь в виду.

– Да ладно тебе. Не обращай внимания. У каждого свои приколы. Будь собой, и все будет тип-топ, – потягиваясь, изрекает Крошка Фрэнки.

– Ладно. Варвар, а почему ты меня лидером назвал?

– Опа! А кто же ты? Кто нам будет говорить, что лабать будем? И как? Эта, как его, – направление творчества определять, – с некоторой издевкой отвечает толстяк и народ со всех сторон выражает ему поддержку, кивая и хихикая на разные лады. – Ну и, в конце концов, кто нам башляет? А кто башляет, тот и заказывает музыку. Таков закон.

– Точно. Клево выдал толстый, – соглашаются парни.

– Так что давай, Волк. Говори, что и как, – резюмирует Варвар.

Я беру кресло и ставлю его у стены. Сажусь лицом к спинке. Кладу подбородок на руки.

– Ты сказанул, Варвар. Откуда мне знать, как? Я что, музыкант, по-твоему? Я дилетант, как ты сам давеча сказал.

– Ну, коли ты нас нанял…

– Не я, – не дав ему договорить, протестую я.

– Ну, телка твоя, какая разница. Перец этот в галстуке сказал: тебя слушать.

– Ты не тушуйся. Говори, как думаешь. Не съедим, – вмешивается Торки.

– Не боись, поддержим. Подскажем, ежели что, – согласно кивает головой Щипач.

– Давай, парень. Не ломайся. На вот, хлебни. Сразу прояснится. Какой джем без пойла?

И я прикладываюсь. Прямо из горлышка. Крепкий виски жжет пищевод. Живот сразу наполняется теплом.

– Меня про эту чушь пытали уже. Эти, в галстуках, – сообщаю я, переведя дух.

– А ты что? – заинтересованно подается вперед Варвар.

– А ничего. Сказал, как есть. Я в этой ерунде не разбираюсь. Я просто блюз люблю. Что в голову придет, то и буду петь. А парни не подкачают.

– И все?

– Все.

Наступает короткая тишина. Музыканты недоуменно переглядываются. Что они чувствуют при этом – поди разбери. Изумление, надежда, насмешка. Все у них перемешалось.

– А что, мне нравится, – первым высказывается Варвар. – Никаких тебе репертуаров. Выходишь и плюешь на все. Играешь для удовольствия. Чистый джем-сейшн. Когда еще так оторваться можно? Последний раз я по кабачкам так играл. Давно это было. А тут за это еще и башлять будут.

– Мы и последний концерт так отыграли, – соглашается Щипач.

– Зал порвали, – добавляет Торки. – У меня самого чуть башню не снесло. Аж старые деньки вспомнил. Топаешь, бывало по Летсорсу. В «Лиру» торопишься. И никак дойти не можешь. Через дом все какие-то погребки да ресторанчики. Народ клубится. Все двери настежь. И из-за каждой – такой саунд – дух захватывает! Тут минуту постоишь, там стаканчик пропустишь. Ну, не оторваться просто. Меня ведь чуть не выкинули тогда. Я за три месяца ни разу на работу вовремя не явился. Жена меня бросила. Она за год меня трезвого пару раз всего и видела.

– Волк, брат, да ты пел, вроде в тебя черный вселился! – белозубо скалится Чертополох. – Эти белые блюз по-настоящему и не понимают вовсе. А ты – словно в гетто родился.

Все почему-то начинают хохотать после этих слов. Немного погодя, когда понимаю, что смеются не надо мной, тоже присоединяюсь к всеобщей истерии.

– Он… черный… я… не могу… – покатывается Торки.

– Сдохнуть можно, – тычет пальцем в Чертополоха Иван, едва не перегибаясь от смеха вдвое.

– Эта… образина… – сквозь слезы поясняет мне Щипач. – Он… пигментацию себе сменил… чтоб за своего на Новом Конго сойти… за дочкой тамошнего туза приударить… тоже мне – негр…

И хохот раздается с новой силой. Чертополох, обиженно отвернувшись к стене, держится до конца. Но потом не выдерживает, присоединяется к веселью.

– Все равно мне от ворот поворот дали, – сообщает он сквозь смех.

– А чего ж назад не перекрасился?

– Да деньги кончились. А потом привык как-то.

И мы пускаем бутылочку по кругу, закрепляя соглашение. Когда бутылка под смешки и прибаутки незаметно проходит несколько кругов и пустеет, я свободно подхожу к Варвару и усаживаюсь рядом.

– Ну, что, Волк? Сбацаем?

– Сбацаем, Варвар. Сегодня играем Хукера. Пойдет?

– Ну, с твоим репертуаром не соскучишься. Сбрасывай. Расселись, парни.

И мы начинаем. То ли виски всему виной, то ли ощущение какого-то братства, что меня поглотило, но я снова обо всем забыл. Так, сидя на стуле, руки на спинке перед собой, и пел. Сначала «Pots On, Gas On High». Потом щемяще-ритмичную «We Might As Well Call It Through». Варвар просто млел, стуча по клавишам. Щипач едва из кресла своего не вывалился – он сидя играл. Мы все сидя играли. Как на вечеринке. Или как на сцене крохотного кабачка, каких море в городах Новой Калифорнии. «A Sheep Out On The Foam». «Sittin' In My Dark Room». Эти названия, скажу вам – сами как музыка звучат. А уж как самозабвенно Чертополох выдувал. Нет, есть в этом что-то магическое. Что-то от бога. Или от дьявола. Что-то такое, что делает тебя не от мира сего.

– Больше жизни, жизни хочу, – так Варвар сказал, запуская новую тему. Куда уж больше-то! Мы и так все как зомби стали. Глаза пустые, рты раскрыты. Рабы звука, что сами и создали.

И так мы больше часа лабали. Взмокли, несмотря на кондиционеры. Расстегнулись до пупа. Выпили все пиво.

– Хорош, Волк. Пауза, – говорит, отдуваясь Варвар. – Профсоюз не велит лабать за раз больше сорока минут. Сорок пашем – двадцать курим. Так ты нас до концерта загонишь.

И все расслаблено выдыхают, опуская инструменты.

– Эй, бой, притащи-ка нам еще пару бутылочек виски! И пива! – кричит Торки кому-то в коридор.

– Слушай, Красный Волк, а чего бы тебе девочек на подпев не взять? – осторожно интересуется Щипач.

– Девочек?

– Ну да. Их ведь Фил за компанию с нами попер. Они вроде без работы теперь.

– А можно?

– Ты – босс, тебе все можно, – с серьезной миной отвечает Щипач.

Я вспоминаю, как на концерте покачивали роскошными бедрами и выдыхали окончания длинноногие гурии. Как вибрировали их голоса. Потом перед глазами невольно встают кадры новостной передачи, где наши девушки танцуют обнаженными, сверкая ослепительными телами. Черт возьми, о чем это я думаю?

– А они захотят?

– Чувак, ты без работы хоть раз сидел, а? – осведомляется Торки. И я понимаю, что спросил что-то не то.

– Я не против. Пусть приходят. Они красивые, – говорю я. – И поют здорово.

– Еще бы. Фил абы кого к себе не брал. Только лучших, – соглашается Щипач. – Погоди минуту.

И он куда-то исчезает.

Вокалистки пришли быстро. Будто ждали в соседней комнате. А может, так оно и было. Одновременно с ними появился и посыльный с корзиной, набитой выпивкой.

Девушки сегодня одеты в брюки и яркие свободные свитера. Совсем не похожи на тех эффектных сексапилок, что заводили народ на сцене. Сегодня они привлекательны, но одновременно целомудренны, что ли? Эти женщины, кто их разберет? Они способны маскироваться не хуже вражеских снайперов.

– Здравствуйте, сэр, – за всех говорит мне одна из вокалисток. Черноволосая.

– Здравствуйте. Зовите меня Юджином, – меня выбивает из колеи то, что исходит от этих женщин. Смущение, жадное ожидание, откровенный интерес, смешанный с каким-то совершенно отвязным бесстыдством. От этой взвеси я теряюсь.

– Я Фатин, – улыбаясь, кивает мне черноволосая.

– Калеа. Рина, – представляются блондинки.

И все они свободно рассаживаются, кто где. Они тоже вернулись домой. Они чувствуют себя как рыбы в воде.

– Щипач сказал, что вы хотите с нами выступать, – неуверенно начинаю я.

– Да, Юджин. Хотим. Ты отвязно лабал. Кто ж не захочет? – опять говорит за всех черноволосая. Остальные согласно кивают, кидая на подругу быстрые внимательные взгляды. Такие странные взгляды. Необычные. Мужчины так друг на друга не смотрят.

– Ну, тогда – добро пожаловать. Все вопросы решите с Джеком. Этот такой мужик в галстуке.

– Мы помним, – кажется, Фатин всегда впереди этой троицы.

– Скажите ему, что я вас взял.

– Скажем, Юджин, – на этот раз ответить успевает одна из блондинок. Рина. Отвечает и торжествующе смотрит на слегка прикусившую губу брюнетку.

– Это дело надо спрыснуть, – заявляет Деревенщина Торки.

– Точно, – поддерживают парни.

– Я тоже не прочь, – говорю. – Только как мы играть-то после будем? Да и вредно это – столько пить.

И все смотрят на меня удивленно, скрывая сожаление.

Седой Варвар осторожно покашливает.

– Ты это… Волк… не обижайся только… – неуверенно начинает он. – Кто ж без допинга-то лабает? Вредно, говоришь? Ну и что? Без саморазрушения нету этого, как его, творчества. Пока не раскроешь душу-то – она наружу не пойдет. Джем без бутылочки – все равно, что тучи без дождя. Въезжаешь?

– Вроде бы.

– И на концерте. Ты что – решил, будто мы дурь хаваем для кайфа, как эти пустоголовые? Не, парень. Мы так сознание расширяем. Раскрываемся на все сто. А эти, что в зале? Ты почему, думаешь, мы только по имперским планетам катаемся? Есть ведь такие богатые колонии – чистый отпад! Все дело в этой штуке, которая вот тут упрятана, – и он постукивает себя согнутым пальцем по лбу. – Эта штука, она есть у имперцев, но нет у колонистов. А без нее все наши эффекты, свет, шум – не разогреют публику-то. Они ведь все направлены только на то, чтобы этого жучка в башке расшевелить. И уж он-то даст копоти! А если в башке ничего не отзовется – играть мы будем в пустоте. В вакууме. И никогда на обратный билет не заработаем. Публике-то, ей все равно, под что тащиться. Что под блюз, что под народную музыку. Лишь бы психоделики их мозги включили.

– Получается, без центра равновесия нам и играть-то ни к чему, так? И кайф от блюза я из-за этой железяки в башке имею? – вопрошаю я.

– Ты, парень, такие вопросы мне задаешь, точно я господь, – серьезно отвечает Варвар. – От таких вопросов, если задуматься, запросто крышу набекрень сдвинет. Ты живи, как живется. Жить надо в кайф. Лабать надо в кайф. Голову не забивать. Понял?

Его слова поддерживаются кивками. Все смотрят на меня… ну, как на ненормального. С некоторым удивлением. Даже с опаской. Совсем как тогда, на Джорджии. И я киваю согласно. Чтобы не выделяться. Они хорошие чуваки. Простые. Незлобные. Просто думать не хотят. Вот ведь странно – я хочу, но у меня не выходит. А они могут, но не хотят.

– Понял, – говорю. – Выпьем. И еще слабаем.

– Это по-нашему, чувак, – хлопает меня по плечу Иван. – Ты будь собой и в голову не бери. Вот и будет блюз. Слабаем. Так слабаем, что черти вздрогнут.

И мы снова пьем, пуская бутылку по кругу. Все, в том числе и девушки. Я достаю бутерброды, что мне Мишель с собой на обед передала, и мы дружно закусываем. Взаимопонимание снова соединяет нас. В голове немного шумит от выпитого. Я отметаю попытку Триста двадцатого вывести из организма вредные вещества. Сбрасываю Варвару все подряд, что на ум приходит. И постепенно забываю о липком ощущении того, что все мы тут – живые куклы. Неизвестно кем запрограммированные тащиться от музыки и заводить своей игрой других кукол. И мы лабаем час за часом. Увлеченно. Все более самозабвенно. Раскованно. Вновь и вновь запускаем бутылку. В перерывах между темами жадно прихлебываем холодное пиво. Посыльный то и дело приносит нам очередную порцию выпивки. Девушки сбрасывают свитера, остаются в облегающих водолазках. Их лица порозовели. Иногда они даже решаются на соло, спрашивая у меня разрешения взглядом. Больше всех старается Фатин. У нее временами прорезается чудный чувственный субкант – этакая легкая джазовая хрипотца. Крошка Фрэнки к Фатин явно неровно дышит. Уж больно у них совместная импровизация замечательно выходит. Правда, во время своего соло, она все норовит за меня взглядом уцепиться. Глаза у нее коричневые, с поволокой, и взгляд будто подогрет изнутри.

…Двое мужчин сидят у большого голоэкрана. Внимательно смотрят на распоясавшийся, отвязный джем кучки потных, раскрасневшихся мужчин и женщин. Вслушиваются в хрипловатый голос лидера. Выхватывают и вновь повторяют некоторые фрагменты.

– Ну, что скажешь, Джек? – спрашивает оператор.

– Что тут скажешь? Альбома на три мы отсюда нацарапаем. Разойдется на ура. Как запись?

– Все в норме. Я с избытком пишу. Смикшируем после. Но звук хороший.

– Интересный парень, верно?

– Не то слово. Я даже отсюда кайф ловлю. Что уж про тех, кто в зале будет, говорить.

– Мишель, как всегда, на высоте. Чутье на деньги у нее – как у собаки. И где она этого парня откопала? – спрашивает Генри сам у себя. Глядя на голоматрицу, слегка расслабляет галстук. – Прямо хоть иди и пей с ними, черт их дери.

…Хайнрих Драй заканчивает сборы. Наливает кофе в небольшой термос. Усаживается за стол и извлекает из кухонного автомата пару больших бутербродов с тунцом. С аппетитом съедает их, не обратив внимания на странный вкус. Раздумывает – а не съесть ли еще один? Но кухонный автомат больше не отзывается на его голос. Не реагирует он и на кнопку перезагрузки. Его панель светится одним сообщением: «Невосстановимая ошибка».

– Дьявольщина! – в сердцах говорит Хайнрих. – Ладно, после разберусь.

Надевает куртку. Проверяет, на месте ли запасной магазин и нож. Укладывает в сумку термитную шашку, которая должна превратить все его оборудование, включая любимую винтовку, в лужу расплавленного металла. Сует туда же термос. Спустившись в гараж, выключает автопилот автомобиля. Ни к чему давать полиции лишнюю улику. Невелика печаль, доеду и на ручном управлении. Двигатель глухо урчит, разгоняя полутьму переулков. Хайнрих сладко щурится в предвкушении славной охоты. Слегка кружится голова. И немного подташнивает. Он на ходу плещет в крышку термоса немного кофе. Делает обжигающий глоток. Через пару минут головокружение прекращается.

– То-то же, – самодовольно ухмыляется ночной охотник.

…Жак Кролл вновь отвечает на вызов неизвестного абонента.

– Слушаю, – напряженным голосом произносит он.

– Господин Кролл, настоятельно рекомендую вам отменить свои распоряжения относительно Юджина Уэллса и баронессы Мишель Радецки…

…Наконец, мы все чертовски выматываемся. Оглушительная музыка, виски, пиво, разговоры, страсть, размышления, равнодушие, запахи женских духов, табачного дыма, надоевший свет снизу, полутьма по углам, нудное бормотание Триста двадцатого – все это просто валит меня с ног.

– Хорош, парни, – говорю я заплетающимся языком. – Завтра, в это же время.

Мне тискают руку.

– Отлично оторвались.

– Да, не слабо, – подтверждаю я.

– Пока, Волк! – уже из полутьмы коридора выкрикивают парни.

– Счастливо.

– Пока, Юджин!

– Пока, девочки!

– Хочешь, я тебя провожу? – говорит невесть как оказавшаяся рядом блондинка Рина.

Я неопределенно пожимаю плечами.

– До выхода, – уточняет она.

Я киваю.

– Давай.

Подруги смотрят на нее странно и улыбаются загадочными улыбками. Исчезают. Цокот их каблуков звонко разносится по полутемному коридору. Бредем не спеша вдвоем. Спина охранника маячит далеко впереди нас. Еще один неслышно ступает в нескольких шагах сзади. Рина, делая вид, что сильно пьяна и что боится споткнуться в рассеянном свете редких дежурных светильников, берет меня под руку и прижимается ко мне теплым боком. Ее прикосновения будоражат меня. Я чувствую, что чертовка делает это намеренно. И Рина прекрасно понимает мое состояние. Уверена, что контролирует меня.

– Скажи, а ты на Фатин глаз положил? – вдруг спрашивает она. Дыхание Рины пахнет виски и ментолом от сигарет.

– В каком смысле? – почему-то шепотом интересуюсь я.

– В каком-каком, – передразнивает она, тоже переходя на хриплый шепот. Глаза ее в темноте кажутся загадочными рисунками. – В том самом, глупый.

Мы останавливаемся. Ее близость вызывает во мне непонятный озноб.

Кажется, я легко могу ее поцеловать. Кажется, я могу и не только это. Она ждет моего прикосновения. Непонятная мне жажда, смешанная с ожиданием и почему-то с легкой злостью, исходит он нее.

– Ты имеешь в виду секс? – уточняю я, и Рина приходит в себя, отворачивая лицо.

– А ты что имеешь в виду, когда оказываешься с женщиной в одной постели?

– Но мы же не в постели? – совсем теряюсь я.

– А что тебе мешает?

– Ну, мы просто поем вместе.

– Юджин, так она тебе не понравилась? Тогда кто?

– Рина, вы все красивые.

– Все? Парень, да ты гигант! – восхищается девушка. – Только учти – Фатин на групповуху не согласится. У нее религиозные убеждения. Только один на один.

– Групповуху? Рина, я не имел в виду, что хочу с вами переспать! Я сказал, что вы все красивые! Ты меня неправильно поняла! – отчаянным шепотом возмущаюсь я, в смущении оглядываясь на тени охранников. Уши мои в темноте наверняка светятся.

– Слушай, что-то ты меня совсем запутал, – озадаченно отзывается вокалистка и даже немного отстраняется, чтобы лучше видеть мое лицо. – Ты хочешь сказать, что не будешь с нами спать? На кой же ты тогда нас нанимаешь?

– Ну, как же… Петь, конечно. Разве это обязательно – спать со мной?

– В моей практике это первый случай. Честное слово, – говорит она серьезно. – Всегда приходится с кем-то спать. Или со звездой. Или с его звукооператором. Или с директором. Или с импресарио. Или еще с кем. Но со звездой – лучше всего. Выгоднее. Вот Фил на Фатин западал. Она у нас самая шустрая по мужской части.

– Черт возьми, Рина! Да спи с кем хочешь! Это твое личное дело! Никого я не собираюсь в койку тащить! Тебя наняли, чтобы петь. И все. Скажи это остальным. Вы не проститутки, а члены группы. Поняла?

– Юджин, – шепот Рины почти сошел на нет. – А ты не того? Не из этих? Мальчиками не интересуешься? Я никому не скажу. Это из-за этого, да?

Меня передергивает от отвращения. И я окончательно убеждаюсь, что в этом мире все слетели с катушек. И я на их фоне – просто образец трезвомыслия.

– Нет, мальчики мне не нужны. Животные тоже. И всякие игрушки тоже по барабану. Женщин я люблю. Нормальных. Живых. Вроде тебя. Или Фатин. Но спать со мной потому, что я вам плачу, я не собираюсь. Поняла? – яростно шиплю в округлившиеся глаза Рины.

– Поняла, – растерянно отвечает она.

И до самого выхода мы идем молча. Только перед тем, как выйти на лестницу, Рина придерживает меня за рукав.

– Ну что еще?

– Можно, я тебя поцелую? – тихо спрашивает она.

– С чего вдруг, – подозрительно интересуюсь я.

– Да просто так, чувак, – она привстает на цыпочки и легонько касается моих губ. И добавляет на ушко: – Знаешь, только за то, что ты так думаешь, стоит разок раздвинуть с тобой ноги. Ты классный парень, Юджин. Спасибо.

– Не за что, крошка, – в смятении отвечаю я. Женщины… Поди догадайся, что на уме у этих инопланетянок.

И Рина весело цокает каблуками вниз по лестнице.

– Слышь, а наш-то – чисто малахольный, – слышится далеко сзади шепот охранника. Глупый, я за сотню метров мышиную возню услышу, не то что твое бормотание. – От такой телки отнекался!

– Сам ты малахольный! У него сама баронесса в подругах! На кой ему эта певичка?

– Тихо. Кажись, прислушивается.

Чертовы придурки!

Спускаясь к машине, я обращаю внимание на суету на другой стороне площади. Мелькают полицейские маячки.

– Что там случилось? – интересуюсь у водителя. Нехорошее предчувствие холодит внутренности.

– Сейчас узнаю, сэр… Полиция нашла мертвеца в кустах. Подозревают несчастный случай. И еще он оказался при оружии. Вот черт! Я сообщу старшему, сэр! Мы изменим маршрут.

И ощущение петли, которая все туже затягивается вокруг моей шеи, больше не оставляет меня. И чем ближе мы подъезжаем к отелю, тем сильнее я беспокоюсь за Мишель. Не выдержав, звоню на ее коммуникатор.

– Привет! Что с тобой? – спрашивает она встревожено.

– Все хорошо. Усиль свою охрану и никуда не выходи из номера.

– Сделаю. Ничего не объяснишь?

– Поговорим потом. Возьми еще несколько охранников. Прямо сейчас. Обещай мне.

– Хорошо, обещаю.

– Я скоро буду.

Изображение гаснет.

– Триста двадцатый, что происходит?

– Предотвращено покушение, – неохотно сообщает моя половина.

– И все?

– Ситуация под контролем. Объект Кролл находится под моим воздействием.

– Триста двадцатый, я тебе не верю.

Обида. Горечь. Злость. Упрямое несогласие.

– Триста двадцатый? Есть смысл усилить охрану Мишель?

– Подтверждение.

– Мою охрану?

– Подтверждение.

– Почему ты не поставил меня в известность?

– Информация сочтена второстепенной.

– Покушение на меня – второстепенная информация? – задыхаюсь я от возмущения.

– За последнее время предотвращено несколько покушений. Ситуация под контролем.

– Черт тебя дери!

И, пока мы едем, смутное чувство опасности, смешанное с неясными подозрениями, все больше будоражит меня.

– Я говорила с дедом, – сообщает Мишель за ужином. Мы снова едим, не выходя из номера.

– Что он сказал?

– Кролл под плотным наблюдением. Готовится акция для физического воздействия на него. Вплоть до устранения.

– Это хорошо?

– Наверное. Я не знаю. Дед сильно встревожен. Во всем этом много неясностей. Пока не удалось выявить причастность Кролла к покушениям. Ни к одному. И это странно, учитывая масштабы задействованных сил.

– Может быть, ты насолила кому-то другому?

– На пару с тобой? – фыркает Мишель. – Не смеши меня.

– Напротив концертного зала нашли труп с оружием, – сообщаю я.

– О, Господи! Киллер?

– Похоже.

– Кто его убил?

Я пожимаю плечами, не поднимая глаз от тарелки.

– Я не просто так интересуюсь. Дед еще одну вещь сказал. Кто-то угрожает Кроллу, требуя, чтобы он прекратил нас преследовать. Никто не смог проследить звонок. Лучшие специалисты. Никаких следов.

– Действительно странно, – бурчу я, делая вид, что занят чисткой яйца.

Триста двадцатый отзывается на это известие невнятным шевелением в мозгах. Чертов лгун!

Глава 19. Моя полиция меня бережет

Визор демонстрирует кадры из скандально популярного концерта новой звезды – Юджина Уэллса. Резкие запахи и громкая музыка наполняют дежурку спецотряда полиции Миттена. Пятна цветных огней играют на лицах расслабленно раскинувшихся в креслах бойцов. Шлемы сняты, амуниция поверх полурасстегнутой брони, пустые подсумки. Из оружия – только пистолеты. Тяжелое вооружение и боеприпасы получаются непосредственно после поступления вводной. Дежурная смена – десять человек – в состоянии трехминутной готовности. Через три минуты после поступления сигнала тревоги их десантный коптер специальной модификации, помаргивая габаритными огнями, бесшумно покинет крышу полицейского управления. Бойцы, потягивая чай со льдом, лениво перекидываются словами, обсуждая концерт.

– Интересно, откуда этот фрукт свалился к нам на самом деле? – ни к кому не адресуясь, спрашивает старшина Барков. – Столько шума из-за этого засранца.

– Брось, Сэм. Парень дает жару, чего еще надо-то? – отмахивается рядом сидящий боец.

– Ага, жару. Ты знаешь, сколько наших парней на том концерте покалечили? – не успокаивается старшина.

– Да ладно тебе. Ну, не он же их потоптал. Это все стадо богатых придурков, – успокаивающе говорит третий, не сводя глаз с шевелящейся посреди комнаты голограммы.

– А завел их кто?

– Не он, так кто-то другой бы их завел. На этих концертах всегда что-то случается. Парни знают, на что идут, когда в третий батальон устраиваются. У них что ни день – то демонстрация или концерт. Оттого и потери. Зато и оклад у них с надбавкой, и страховка – тебе такая и не снилась, – говорит капрал Кох. – Нет, ты глянь, что вытворяет! – причмокивает он губами.

– Музыка необычная какая-то. Я и не слышал такой, – завороженно глядя на мельтешащие в воздухе лица и руки, качает головой рядовой Либерман.

– Точно говорю – сволочь он, – набычившись, бурчит Барков. Зло цедит чай, отвернувшись к фальшивому окну с видом ночного города.

– Семен прав, – поддерживает старшину сержант Тринтукас, крепкошеий, поджарый, с голубыми навыкате глазами блондин. – Такие ублюдки, как этот Уэллс, на нашей крови бабки стригут. Будь моя воля – мочил бы таких.

– Отставить спор. Расслабились? Заняться нечем? Первая и вторая группы – бегом марш на тренинг. Комплекс номер три, пять проходов. Третья группа – комплекс номер пять, – резко говорит командир взвода, старший дежурной смены.

– Да ладно, лейтенант, мы ж так просто, трепались, – пытается возражать Барков. – Нам еще всю ночь тут сидеть. Не вонять же нам до утра после полосы.

– Что-то не ясно, старшина? – сужает глаза старший группы.

– Никак нет, лейтенант, сэр! Все ясно! – чеканит старшина, вскакивая.

Через полчаса интенсивных занятий на искусственной полосе препятствий в спортзале этажом выше, взмокшие бойцы одинаково ненавидят и Баркова, и Юджина, и лейтенанта.

Десятью этажами ниже, в комнате отдыха при дежурной части городского управления полиции, капитан Карванен тоже смотрит визор перед тем, как вздремнуть пару разрешенных часов. Презрительно кривит губы, глядя на буйство людей в огромном зале. «Сволочь», – цедит он сквозь зубы.

Сон не идет. Лежу, не раздеваясь, поверх нежного атласного покрывала. Отбрасываю в сторону ненормально мягкую подушку. Закладываю руки за голову.

– Не понимаю тебя, Триста двадцатый. Зачем нам питаться консервами?

– Это необходимо из соображений безопасности.

– Хорошо, я попрошу Мариуса отправить кого-нибудь в магазин. Ты считаешь, что еду в ресторане могут отравить? Ее ведь проверяют, перед тем, как привезти ее нам. Яд сразу будет обнаружен.

– Я считаю, что питаться консервированной пищей и бутылированной водой будет безопаснее.

– Ситуация ухудшилась, да?

– Я только предполагаю это.

– Ты не доверяешь охране? Почему?

– Я не могу ответить. Извини, – следует неуверенный ответ после небольшой паузы.

– Я устал от твоих недомолвок, Три-два-ноль. Я чувствую себя марионеткой. Ты используешь меня?

– Ответ отрицательный. Ситуация под контролем.

– Триста двадцатый.

– Слушаю.

– Мне начинает казаться, что кто-то из нас в моем теле лишний.

– Я знаю об этом твоем ощущении. Ты не прав.

– И тебе больше нечего добавить? Влез в меня и командуешь! Ты же не только меня подставляешь. Ты и Мишель в это дерьмо втравил!

– Я прошу тебе довериться мне.

– Ты в который раз просишь это, чертова жестянка, и с каждым днем становится только хуже!

– Юджин, я ведь мог и устранить из твоей памяти эту информацию. Ты сам это знаешь. Я стараюсь быть честным с тобой.

– Триста двадцатый, я ощущаю, как вокруг нас с Мишель что-то происходит. Словно воздух сгущается. Опасность всюду. В каждом взгляде. В каждом встречном человеке. Все эти трупы, взорвавшиеся машины, падающие лифты. Это страшнее, чем на войне. Там хоть знаешь, откуда тебе угрожают.

– Я понимаю. Завтра должно стать легче.

– Ты уверен?

– С вероятностью в восемьдесят семь процентов. Это высокая вероятность.

– Что-то сомневаюсь я, чтобы то, что вокруг творится, кончилось само по себе.

– Возможно, ты прав.

– Что?

– Ты слышал. Что за привычка переспрашивать? Вы, люди, так нерациональны! – холод сквозит внутри от слов совершенно незнакомого существа.

– В чем ты сомневаешься, жестянка!

– Не называй меня жестянкой. Металл больше не составляет значительную часть моей массы.

– Не уходи от ответа, чертов робот! В чем я прав?

– В том, что масштаб необъяснимых событий возможно превысил критическую массу и последствия этих событий могут воздействовать на тебя и Мишель после устранения непосредственной физической угрозы со стороны Кролла.

– Умеешь ты обрадовать.

– Уж какой есть. Но это только предположение.

– Понятно. Знаешь, мне не очень хочется задумываться о том, что будет потом. Разобраться бы с текущей проблемой. А как дойдет дело до следующей, тогда и возьмемся за нее. Что скажешь?

– Скажу, что все вы, люди, склонны откладывать подальше то, что их тревожит. Или то, что потребует больших усилий для реализации. Иррациональность – это так свойственно вам.

Я чувствую, как теплота возвращается в его голос. Мне до жути не хочется иметь внутри себя холодное враждебное существо, что говорило со мной пару секунд назад. Все-таки я как был, так и остался большим испуганным ребенком, которого по ночам пугают тени в углах спальни.

– Тебе бы надо поспать. Ты сильно устал, – заботливо говорит Триста Двадцатый.

– Не могу. Не спится. Тревожно внутри.

– Все будет хорошо. Не беспокойся. Хочешь, я помогу? Спокойной ночи, чувак.

– Спокойной ночи, жестянка.

И сон опускается пушистым покрывалом. Я легко дышу, забывая на время все свои тревоги.

Отпустив напарника поспать, капитан Карванен остается один в дежурном помещении. Просматривает поступившие из отделений полиции донесения. Кражи, грабежи, семейные скандалы, убийства, несчастные случаи, автомобильные и бытовые аварии. Что-то много аварий и несчастных случаев в последние дни. Падают лифты, загораются бытовые приборы, отключаются автопилоты у пьяных водителей. Будто системы управления в отдельно взятом городе с ума посходили. Капитан качает головой в тупом раздумье. Наливает себе крепкого кофе. С этой работой только и делаешь, что подстегиваешь себя кофеином. Так и до госпиталя недалеко, думает он. В общем-то, его работа – чистая формальность. Инструкцией по Управлению предусмотрено, чтобы действия центрального компьютера дублировал человек. Можно подумать, человек в состоянии успеть отреагировать на десятки ежесекундных сообщений от таких же компьютеров в полицейских участках и машинах патрулей. Откинувшись на спинку кресла, Карванен вспоминает лицо человека, выкрикивающего слова под оглушительную музыку. Потом представляет себе холодно-надменное лицо его покровительницы. Чертовы аристократы! Все им можно! Десятки искалеченных на концерте полицейских. Сотни случаев хулиганства распоясавшейся молодежи. Расколоченные по всему центру витрины. А этим хоть бы что – живут в свое удовольствие в фешенебельном люксе. Да еще изволь выполнять распоряжения их охраны. Каких-то ублюдков из колоний. Стереть бы с лица земли эту плесень. Аж скулы сводит, как хочется увидеть среди докладов сообщение о смерти этого выскочки. Вместе с его богатенькой сучкой. И всей их охраной. И так некстати на ум приходит мысль о выплате очередного транша по кредиту за его небольшую квартирку. Что за собачья жизнь! Он щелкает клавишами пульта, переводя управление системой оповещения на себя. Зло усмехается, набирая пароль и прижимая палец к окошку идентификации. «Полномочия дежурного подтверждены», – сообщает компьютер.

«Отель „Мариотт“, восьмой этаж, нападение террористов-смертников, имеются жертвы среди гражданского населения, среди персонала и постояльцев отеля имеются сочувствующие, возможно прямое противодействие, персоналии устанавливаются, прибыть на место происшествия, блокировать захваченный этаж, принять меры по нейтрализации террористов до прибытия подкрепления».

Сигнал тревоги от дежурного по Управлению застает группу быстрого реагирования на выходе из спортзала. Потные, взмыленные бойцы, на ходу затягивая амуницию, без толкотни, как на тренировке, бегом спускаются к арсенальной. Тревожное моргание сигнализации бликует на вороненых стволах. Тихое клацанье и шелест – цепочка бойцов быстро движется вдоль распахнутых пирамид, цепляя подсумки, выхватывая из креплений оружие. Лейтенант подталкивает каждого выбегающего в плечо.

– …Третий…четвертый…пятый… – вслух выкрикивает он.

Вооружившиеся бойцы выстраиваются в колонны у двух скоростных лифтов. «„Мариотт“ – это там, где Уэллс!» – мелькает в голове у старшины Баркова.

– …Девятый! – кричит лейтенант и бронированные створки оружейной комнаты автоматически сдвигаются.

– Сэр, лифты не отзываются! – докладывает Барков, тщетно щелкая сенсором вызова. Информационная панель на стене мертва.

– Аварийная лестница, в колонну по два, бегом марш! – тут же командует лейтенант, глядя на таймер своего шлема, отсчитывающий секунды.

Хлопают сорванные с петель заблокированные двери аварийного выхода. Спецназ слаженно топает вверх. Пять этажей – не так уж и много. Даже дыхание не собьется. Двумя этажами выше неожиданно гаснет свет. Темнота – не помеха. «Не останавливаться!». Даже не сбившись с шага, бойцы опускают лицевые пластины со светоусилителями. Коптер на крыше уже раскрутил лопасти и дрожит в нетерпении, наполняя воздух тихим свистом. Стволы его пушек подрагивают – компьютер проверяет готовность оружия. Аппарели опускаются с едва слышным гудением. Внутренности машины светятся тускло-красным. Окруженные мутноватым сиянием бойцы заученно падают на жесткие сиденья, вставляют стволы в захваты, резкими рывками опускают страховочные скобы. «Две минуты пятьдесят секунд. Норма», – удовлетворенно думает лейтенант, глядя, как схлопываются створки десантного отсека.

Уже в воздухе поступает уточненная вводная: «Восьмой этаж отеля „Мариотт“ захвачен террористами Народно-освободительной армии Шеридана. Группа террористов замаскирована под частную охрану баронессы Радецки. Руководит ими отставной капитан Уэллс. Все вооружены и очень опасны. Разрешаются любые действия, вплоть до физического устранения».

– Разнесем ублюдков! – хищно шепчет старшина Барков.

– Тут им не колония. Покажем им, что такое спецназ Миттена! – добавляет лейтенант.

– В клочья порвем. Точно. Отработаем как надо. Не впервой, – отзываются бойцы.

Я просыпаюсь, точно меня толкнули. Ощущение опасности давит так сильно, что я начинаю лихорадочно одеваться, толком не осознавая, что делаю.

– Триста двадцатый?

– Нападение на внешнюю охрану. Мобилизуй охрану внутри номера и разбуди Мишель.

– Черт! Черт! Черт! – бормочу я, всовывая ноги в ботинки. Клинок тускло светится в свете ночника. – Не подведи, дорогой.

И тревога внутри смывается жаждой боя. Я начинаю дрожать от сдерживаемого азарта. До чего же ты хищная тварь, железяка!

– Если нельзя отступить, надо принимать бой, – следует немедленный ответ.

– Ты прав, – возбужденно шепчу я вслух, открывая дверь.

Мариус на цыпочках крадется мне навстречу.

– Т-с-с! – шипит он, вроде бы совсем не удивленный тем, что у меня в руке боевой нож и сам я полностью одет. – Внешние посты не отвечают. Будите баронессу, сэр.

– Твою мать! Зови меня Юджином!

– Давай, Юджин! Занимаем оборону в прихожей. Будь с баронессой.

– Сколько с тобой людей?

– Трое, я четвертый. Двое – отдыхающая смена в комнате прислуги на этаже. Не отвечают. Двое на посту в коридоре… были. Полиция уже оповещена.

– Ладно, я пошел, – шепотом говорю я, устремляясь к спальне Мишель. На ходу оборачиваюсь, передаю подсказку Триста двадцатого: – К окнам не подходить, одного человека у входа на балкон, одного – для контроля внешних комнат.

– Людей не хватит!

– Выполняй!

– Слушаюсь, сэр!

– Вход забаррикадируй!

– Уже! – я слышу тихий звук сдвигаемой мебели.

Запах Мишель встречает меня. Сама она – свернувшаяся в клубок гибкая кошка, спокойно дышит во сне.

– Триста двадцатый, предупреди меня, когда войдем в боевой режим.

– Принято.

– Мишель, проснись! – шепчу я на ухо баронессе.

– Юджин?

– Тихо. Быстро одевайся! Не говори вслух. Вообще не разговаривай. Выполняй! Давай, милая, мы в опасности!

– Что случилось? – все еще щурится непроснувшаяся Мишель.

– Быстро, быстро, Мишель. Одевайся и ложись на пол.

– Поняла, – она, наконец, улавливает происходящее. Отбрасывает одеяло. Я отвожу взгляд от переливов ее тела под тканью длинного прозрачного пеньюара. Под шорох одежды крадусь к двери.

– Опасность! – предупреждает Триста двадцатый и тут же грохот автоматического пистолета охранника в гостиной бьет по ушам.

– Мариус, двое на балконе! – кричит тот в микрофон, раз за разом выпуская пули.

– Ложись! – я хватаю полуодетую Мишель и валю ее на пол. Неясная тень мелькает в окне. Свист рассекаемого лопастями воздуха. Очередь многоствольного крупнокалиберного пулемета взрезает толстенный пуленепробиваемый стеклопакет и в момент превращает спальню в пыльные развалины. Куски штукатурки и бетона стучат по полу. И я понимаю – не будет никакого шокового оружия. Нас просто убивают. Всеми доступными средствами. Вторая очередь. Так низко и кучно, что я чувствую, как макушку обдает теплом от проходящей над самой головой трассы.

– Господи, Юджин! Что это? – в ужасе кричит Мишель. Кашляет, наглотавшись густой пыли. Я только прижимаю ее голову теснее к полу.

– Не шевелись! Не поднимай головы!

Свист лопастей чуть отдаляется. Коптер смещается левее. Бьет по окнам соседней комнаты. Вспышка светошумовой гранаты в гостиной видна даже через дверь. В ушах тоненько звенит от грохота. Я чувствую, как буравят стены гостиной очереди из бесшумного оружия. Пистолета охранника больше не слышно.

– Штурмовой карабин «Шмель», две единицы, применяется в частях специального назначения, – синхронно комментирует Триста двадцатый. – Необходимо покинуть комнату.

Я не вижу ни зги в пыльной завесе. Хватаю сопротивляющуюся, ничего не соображающую от страха Мишель и изо всех сил толкаю ее в сторону двери, выходящей в холл. Двери больше нет, только обрывки пластика топорщатся из выкрошенного косяка. Удар взрыва в прихожей. Частая пистолетная пальба.

– Лежи! Слышишь? Лежи! – кричу я в самое ухо Мишель. Кричу, пока она, с остановившимся взглядом не кивает.

– Опасность справа. Боевой режим?

– Давай!

Вот оно, волшебное чувство неуязвимости! Мелкие, никчемные человечки со смешным оружием! Мне больше не требуется воздух. Плевать на задымленность. Я способен действовать любым подручным оружием. В спальне Мишель вспухает огненный шар. Языки пламени выплескивают в холл, поджигая паркет. Плети комнатных растений съеживаются от жара. Ураган холодных снежинок обрушивается сверху – система пожаротушения. Мишель, скуля от страха, ползет подальше от огня, оскальзываясь в холодном месиве. Двое за дверью. Один готовится метнуть шоковую гранату. Второй вкатится за ней следом. Я отфутболиваю назад матовый цилиндрик. Одновременно со вспышкой нога моя с лязгом встречает человеческое тело. Группируясь, несмотря на тяжелый удар, боец перекатывается вбок, явно намереваясь прострелить мне ноги. Мой нож бьет его под колено – в пространство между пластин брони. Шок изгибает человека дугой. Удар ногой по оружию. Нож насквозь пробивает армированную перчатку, пригвоздив к паркету дергающееся тело. Удар негнущейся рукой в тусклую лицевую пластину. Голова запрокидывается. Тело еще не успевает замереть, как я уже подхватываю скользкий от пены карабин. Второй боец движется, как бы в замедленном воспроизведении. Медленно-медленно выставляет ствол. Показывает плечо. Длинной очередью хлещу в проем двери. Две секунды. Броня второго выдержала – он лишь контужен. В упор расстреливаю отброшенное на паркет тело, выкрашивая остатки металлокерама на его груди. Меняю магазин. Вытягиваю еще один из приоткрытого подсумка. Азарт захватывает меня все сильнее. Я в своей стихии. Хлопанье пистолетов в прихожей. Мариус пока держится. Бросок-перекат. Коптер покачивается у соседнего окна, шевеля пулеметами. Синеватые отблески блистера. Даю длинную очередь по щелям воздухозаборников. Искры рикошетов. Магазин долой. Бросок-перекат. Отступление. Вспышка в гостиной – коптер открыл ответный огонь. Дым плотной пеленой закрывает потолок. Мишель скорчилась в углу, закрыв голову руками. Многоголосое завывание сирен снаружи. Коптер переключает внимание на новые цели. Я слышу, как изменяется тональность свиста его лопастей. Он открывает огонь вниз по улице. Под вой его пулеметов я выкатываюсь в развороченную прихожую. Успеваю заметить одного из телохранителей – он сидит у стены, свесив голову на грудь. Двое других, высунув стволы из-за изгиба коридора, заваленного разбитой мебелью, поочередно палят в сторону выбитой взрывом двери. Раненый в черной броне, без шлема, без перчаток, упрямо ползет вперед, оставляя за собой кровавый след. Толково, молодцы, думаю я, и даю очередь в проем, устремляясь вперед. «ПРИ-И-КРОЙ-Т-Е-Е-МЕ-Е-Н-Я-А», – гулко разносится мой голос. Голова раненого старшины Баркова разлетается брызгами плоти. Пистолет выпадает из дергающейся в агонии руки. Кто-то мелькает в коридоре, с намерением бросить гранату. Медленно. Слишком медленно, дружок. Я цепляю его очередью. Граната катится по избитому пулями полу. Отпинываю ее в дверной проем. Прижаться. Открыть рот. Это тело не годится для наступательных действий. Слишком хрупкое. Взрыв. Перебивает дыхание: гравитационная граната короткого радиуса действия – не шутки. Цели поражены. Выкатиться в коридор. Очередь в прыжке. Очередь вправо, в дым. Перекатиться. Магазин пуст. Уклониться от удара ноги. Уход влево. Перекат. Сближение. Уклониться вправо. Ударить прикладом в грудь. Толкнуть корпусом. От касания с моим стальным телом безликая фигура в черном отшатывается назад. Удар ногой. Твой блок просто смешон, приятель. Удар прикладом. Пластик трескается. Трещина обнажает металлическую основу. Противник выведен из строя. Оборачиваюсь. Оценка ситуации. Все чисто. Коридор избит осколками и пулями. Свет моргает. Пол по колено засыпан снежной пеной. Мертвый спецназовец в обнимку с искрящим уборочным роботом. Ноги второго намертво зажаты в дверях лифта. Не ноги – обрубки. То, что должно быть внутри лифта, отсутствует, перебитое тяжелой кабиной. Система управления отелем, как могла, обороняла нас от непрошеных гостей. Рядом со мной – труп телохранителя с перерезанным горлом. Месиво тел у развороченного взрывом отверстия в полу – моя граната сработала.

– Выход из боевого режима!

И сразу становится нечем дышать. Я судорожно кашляю, выплевывая комки штукатурки. Карабин незнакомой конструкции в руках кажется неимоверно тяжелым. Расщепленный до основания приклад. Я недоуменно разглядываю искалеченное оружие – неужели это я из него стрелял?

– Точно, ты. Классно стрелял, чувак! – подтверждает Триста двадцатый.

– Все бы тебе людей крошить, – огрызаюсь я, осторожно пробираясь по скользкому полу. – Нашел удовольствие. Что это за люди?

– Спецназ из управления полиции.

– Почему они на нас напали?

– Они получили ложный приказ.

– Мы отбились?

– Подтверждение. Один раненый – поражение электротоком от охранной системы – у выхода на крышу, один – в кабине лифта номер два в подвале. Остальные мертвы.

– Вот зараза…

Я подхожу к двери. Издалека доносятся возбужденные крики. Грохот пулеметов коптера стих. Где-то с шумом льется вода. Топот множества ног. Сквозняк вытягивает из развороченного люкса пласты черного дыма.

– Мариус, не стреляйте, это я! – кричу из-за угла. – Я вхожу!

Мариус осторожно выглядывает.

– Честно говоря, сэр, я думал, что писаки про вас врут много, – говорит он, опуская пистолет. Второй телохранитель осторожно расстегивает бронежилет, стараясь не потревожить простреленное плечо. – Теперь вижу: не врут. Впервые в жизни вижу, чтобы не соврали, собаки. Вы же всех тут положили.

– Да ладно тебе. Так уж и всех. Ты хорошо держался, Мариус. Вооружись покуда. Оружие собери. Мало ли что.

– Конечно. Сейчас вот только Тэда перевяжу.

– Парня твоего в гостиной того…

– Знаю. Не повезло. Хорошие мужики, я с ними давно работаю. Стаса вот тоже зацепило.

– Это полицейский спецназ. Против них трудно выстоять.

– Да уж вижу, – горько усмехается Мариус. – Без хорошего пулемета тут делать нечего.

Холл сильно задымлен. Под ногами хлюпает. Съежившаяся мокрая фигурка в углу изо всех сил старается вжаться в стену. Мишель вся дрожит от холода и страха.

– Мишель, ты цела? Это я, Юджин! Тебя не зацепило? Пожалуйста, открой уши! Слышишь меня? Эй, госпожа баронесса! Давай, поднимайся! – я осторожно тяну ее за холодные руки.

– Юджин? Это ты? Юджин, что это было? – она вырывает руку. Закрывает лицо. Беззвучные рыдания начинают сотрясать ее тело.

Я вижу, что она совсем неодета. Только и успела, что набросить на себя легкий халат. Ноги ее перепачканы грязью. На локте большущая ссадина. Расстегнутый халат пропитался грязным снегом, превратившись в мокрую тряпку. Бедная ты моя! Мне хочется обнять ее дрожащее тело. Прижать к себе крепко-крепко и согреть. Спрятать на груди, как маленькую испуганную мышь. Во что же мы с тобой влипли, госпожа баронесса?

Голоса в прихожей. Ближе. Я в два прыжка пересекаю холл. Выхватываю из кобуры мертвого спецназовца пистолет и замираю у двери.

– Триста двадцатый?

– Угрозы нет. Это подкрепление, – отвечает внутренний голос.

– Сэр, не стреляйте! Это сержант Марчетти, полиция Миттена, – доносится из коридора.

– Мариус?

– Подтверждаю, сэр. Это свои, – глухо отвечает телохранитель.

– Входите. Медленно, – разрешаю я.

Полицейский, показывая пустые руки, с опаской косясь на мой пистолет, протискивается в холл. За ним еще двое.

– Сэр, вы можете опустить пистолет, мы из полиции, – говорит сержант.

– Эти тоже были из полиции. Ввалились ночью и перестреляли охрану.

– Я знаю, сэр. Должно быть, какая-то ошибка. Это спецотряд из управления. Их коптер расстрелял два наших патруля, прежде чем его взяли под контроль. Наших много полегло. Сейчас внизу куча начальства. Сплошь большие шишки. Не волнуйтесь, во всем разберутся. Уберите оружие, сэр. Пожалуйста.

– Позовите врача. Несколько врачей. Один телохранитель ранен. Баронесса в шоке, – я киваю на всхлипывающую Мишель. – Ждите там, снаружи.

– Хорошо, сэр. Мы только хотели убедиться, что вам ничего не угрожает.

– Все, кто угрожал – они там, – киваю я на трупы спецназовцев.

Копы быстро склоняются над телами. Держа на прицеле, щупают пульс. Снимают шлемы. Тычут шеи маленькими медицинскими сканерами. Кивают сержанту: оба готовы.

– Мы будем снаружи, сэр. У входа. Возьмите коммуникатор. Мы сообщим, если кто-то из своих пройдет.

Он кладет на пол маленькую коробочку, полицейская модель. Его спутники смотрят исподлобья, готовые изрешетить меня по малейшему намеку. Я чувствую их раздражение и неприязнь. Им плевать, кто я. Я только что отправил на тот свет кучу их товарищей. Пускай и по ошибке.

– Хорошо. Спасибо, сержант.

И только когда полицейские выходят, я опускаю пистолет.

– Мариус, ты закончил с перевязкой?

– Да, сэр.

– Идите сюда. Оба. Встаньте у входа. Никого не впускать без разрешения. Возьмите карабины. Справитесь с ними?

– Справимся, сэр.

Я подхватываю безвольную Мишель на руки. Осторожно ступая по скользкому полу, несу в ванную. Мишель обхватывает меня за шею. Крепко прижимается ко мне. Мокрая ткань натягивается на ее спине. Половина тела просто обнажена. Телохранители тактично отводят глаза от ее ног.

В ванной Мишель никак не хочет отпускать меня.

– Нет, нет, – шепчет она, пряча мокрое лицо у меня на груди. Хорошо хоть автоматика работает. Я приказываю наполнить ванну водой температурой в тридцать три градуса. Надеюсь, этого хватит, чтобы Мишель согрелась. У меня вечная проблема с голосовыми командами. Никак не могу выбрать правильную температуру. Приходится пробовать воду рукой. Вот и сейчас, тычу пальцем в тугую струю и прошу гостиничную систему подогреть еще чуть-чуть. Легонько укачиваю Мишель, шепчу что-то успокаивающее. Кто бы меня сам успокоил. Но я вроде как мужчина. Приходится играть роль до конца. Пускай бедняга хоть в чем-то будет уверена. В таком бедламе это вовсе не лишнее. Когда шапка душистой пены поднимается над краями огромной ванны, как ребенка уговариваю дрожащее существо опустить ноги в воду. Хотя, откуда мне знать, как уговаривают детей?

– Милая, расслабься. Все позади. Я с тобой. Разожми руки. Тебе надо вымыться и согреться. Будь умницей. Ты же сильная женщина. Ну же! Давай, хорошая моя. Отпусти меня.

Отбрасываю в угол халат-тряпку. Осторожно придерживаю Мишель подмышки, пока она не погружается в пену по самый подбородок. Она продолжает цепко держать меня, на этот раз за руку. В тепле глаза ее приобретают осмысленное выражение. Она начинает оглядываться. Потом видит в зеркальной стене свое отражение с опухшими от слез глазами на грязном лице и спутанными волосами.

– Ну и чудище, – пытается она пошутить. Но губы ее предательски дрожат. – Подай мне тот шампунь, пожалуйста.

Я исполняю ее просьбу. Отворачиваюсь, чтобы не смущать ее. Она торопливо плещется за моей спиной. Только сейчас замечаю, как на белоснежный пол с меня течет грязная вода. Хлюпает в ботинках. В зеркале вижу высокое пугало в мокром заляпанном комбинезоне и со щетинистыми щеками. Мне и самому бы не помешала ванна. Или горячий душ, на худой конец. Воспользовавшись тем, что обе руки Мишель теперь заняты, делаю осторожный шаг к двери.

– Юджин, не уходи, – тут же испуганно просит она. – Пожалуйста.

– Я здесь, не волнуйся. Я только выпить хотел достать.

– Все равно не уходи. Попроси охрану принести.

– Ладно, – соглашаюсь я. Происходящее все еще не укладывается в голове. Я точно фильм про себя смотрю со стороны. Не верится, что я опять во что-то влип. Как всегда – по самые уши.

– Мариус, дружище, найди чего-нибудь выпить, – кричу я, приоткрыв дверь.

– Сейчас поищу, сэр, – и через пару минут он просовывает в дверь стакан и грязную бутылку с виски.

– Больше ничего нет. Бар разнесло подчистую, – извиняется он.

– Сойдет. Спасибо. Как там Тэд?

– Держится. Не волнуйтесь, сэр. Доктор вкатил ему обезболивающего. И рану обработал. Кости не задеты, рана чистая.

– И то ладно, – соглашаюсь я.

– Там в коридоре уже толпа. Тузы из полиции, из СБ, даже кто-то из правительства. Все хотят с госпожой баронессой пообщаться. Или с вами, сэр. Грозятся. И врачи ждут.

– Мариус, никого не пускайте, пока капитан Уэллс не разрешит. Со мной все нормально. Позвоните в свое агентство. Вызовите подкрепление, – отчетливо говорит Мишель из ванной.

– Я понял, мэм. Уже позвонил. Будут с минуты на минуту. Вы не ранены?

– Нет, я же сказала. Я в порядке. Спасибо тебе, Мариус.

– Не за что, мэм, – смущается телохранитель. – Это моя работа. Я пойду.

Твердость голоса Мишель – иллюзия. Она делает над собой титаническое усилие, чтобы говорить без предательской дрожи. Я наливаю виски в стакан. На пару пальцев. Она, стуча зубами по стеклу, жадно пьет.

– Что это было, Юджин? – наконец, спрашивает она.

– На нас напал спецотряд управления полиции, – отвечаю я.

– Они что, с ума сошли?

– Полицейский сказал, что произошла ошибка.

– Сказки для идиотов. Нас просто в угол загнали. Не знаю, кто на нас охотится, но не этот вонючка Кролл, точно. Размах не тот. Дай мне коммуникатор – я позвоню деду. Надо выбираться отсюда.

Я подаю ей трубку.

– Не уходи.

– Я только соберу оружие. И нож свой достану. И сразу вернусь. Через минуту. Не бойся.

– Поскорее, ладно?

– Конечно, – старательно улыбаюсь я.

Когда я возвращаюсь, почистив нож об одежду убитого и выудив из подсумков несколько магазинов для пистолета, Мишель уже сидит на краю ванной, завернувшись в пушистый купальный халат, и внимательно слушает седого мужчину с властными глазами.

– Только что сообщили, – говорит мужчина, скользнув по мне взглядом. – Жак Кролл умер. Причины смерти устанавливаются. Его медицинский диагност превращен в кусок стекла – никакой информации. Спецслужбы перевернули все вверх дном. Удалось установить, кому он заказал тебя, и, – он снова скользит по мне довольно неприязненным взглядом, – твоего э-э-э… друга. Это некто Реформатор.

И он замолкает, давая нам осознать услышанное. Триста двадцатый вяло шевелится в моих мозгах, услышав весть о гибели Кролла. Я остро чувствую его торжество. И одновременно – беспокойство. Не увидев на наших физиономиях должного удивления, дед Мишель поясняет:

– Реформатор – кодовая кличка киллера. Или группы киллеров. На нем длинная череда покушений. И никаких следов. Вообще. Попытки выйти на него вот уже пять лет заканчиваются ничем. Ни одного прокола. Он выполнил все свои заказы.

– Дедушка, что нам теперь делать? – почти жалобно спрашивает Мишель.

– Займите жесткую оборону. Настолько жесткую, насколько это возможно. Ограничьте круг общения. Никаких внешних контактов. Питайтесь только консервированными продуктами. Сними загородную виллу и окружи ее кольцом охраны. Агентство Бора, судя по тому, что вы живы, пока справляется. Их и найми. У них достаточно сил. Я пришлю транспорт за тобой. Дома тебе будет спокойнее. Запрем тебя в крепости. Будем тянуть время. Возможно, после смерти заказчика заказ будет аннулирован.

– Дедушка, это не агентство меня спасло. Это Юджин. Если бы не он, меня бы уже выпотрошили. Ты бы видел этих людей… Кстати, познакомьтесь, – спохватывается она. – Юджин, это мой дедушка, барон Радецки, вице-адмирал Флота в отставке. Это Юджин Уэллс, капитан в отставке.

– Здравствуйте, сэр. Очень приятно познакомиться, сэр, – говорю я вежливо, представляя, до чего нелепо выгляжу.

– Я читал ваше личное дело, капитан, – вместо приветствия говорит адмирал, сверля меня тяжелым взглядом. – Не скажу, что я в восторге от связей своей внучки. Она всегда отличалась э-э-э… эксцентричностью. В некоторых случаях это вовсе неплохо. Для бизнеса. Но сейчас она явно перегнула палку. С вашей стороны было очень неразумно втравливать баронессу в это дерьмо, капитан. Если она вылезет из этого приключения живой, так и быть, я не стану растирать вас в порошок. Так что вы уж приложите все усилия, капитан. Это я вам по-дружески советую.

– Дедушка!

– Девочка моя, у нас тут мужской разговор. Помолчи. Вы меня поняли, капитан?

– Так точно, сэр! Понял! – чеканю я, вытягиваясь.

– Это хорошо, капитан. А то все кругом в голос талдычат, будто вы абсолютно невменяемы. Рад, что хоть что-то в вашем личном деле неправда.

– Еще одно, сэр! – уши мои наливаются предательским жаром. Щеки, наоборот, становятся холодны, как лед.

– Что еще, капитан?

– Если я и рискую жизнью, то вовсе не из желания угодить вам, сэр. С позволения господина адмирала, я и без ваших приказов приложу все усилия, чтобы Мишель… госпожа баронесса осталась живой. Кроме того…

– Ну?

– Шли бы вы в задницу, господин барон, адмирал, сэр! – выпаливаю я, продолжая стоять смирно.

– Что? Да ты… Видимо, вы не представляете, с кем разговариваете, юноша. Нет, ты слышала, с каким сбродом ты связалась? – обращается к Мишель побагровевший адмирал.

– Ну, у вас же мужской разговор, – ехидно улыбается она. И добавляет: – Вот еще что, дедушка: я без Юджина никуда не полечу. Имей это в виду.

– Однако, это уже слишком, милая. Одно дело – намеренное эпатирование публики, и совсем другое… Ты забываешь о чести семьи, Мишель…

– Дедушка, – прерывает его Мишель. – Я помню о чести. Я, баронесса Радецки фон Роденштайн, не брошу человека, несколько раз спасшего меня от смерти. Это вполне в традициях нашей семьи. Или нет?

– Поговорим об этом после, – уклончиво отвечает адмирал, намеренно не глядя на меня. – Тут с тобой желает поговорить твой супруг.

Я тактично отхожу в сторонку.

– Карл? Разве он сегодня не в казино? Ты лишил его кредита? Или все бордели в округе закрыты? А может, ему снова нужны деньги на ремонт яхты? – насмешливо спрашивает Мишель.

– Э-э-э, девочка моя, это дела семьи. Не стоит вмешивать сюда посторонних, – он выделяет это свое «посторонних».

– Передай этому слизняку, дедушка: пусть катится в задницу, – с каким-то застывшим лицом говорит Мишель.

– Я свяжусь с тобой через несколько часов, дорогая, – скрывая досаду, говорит адмирал. – С руководством силовых структур переговоры уже проводятся. Тебе окажут максимальное содействие. Целую тебя.

– И я тебя, дедушка.

– Кажется, все закончилось, – говорит Триста двадцатый.

– И это все, что ты можешь мне сообщить?

– Вирус выполнил свою задачу. Угроза жизни объектам Юджин Уэллс и Мишель Радецки устранена. Через некоторое время все должно прийти в норму. Пока же есть смысл действовать согласно рекомендациям господина адмирала.

– Он в отставке, – хмуро огрызаюсь я.

– Это не меняет дела. Его рекомендации логичны. Такую безупречную логику суждений редко встретишь в людях.

– Ты расскажешь мне подробнее обо всем, что случилось?

– Подтверждаю.

– Когда?

– Через несколько суток, – уклончиво отвечает Триста Двадцатый. – Почему ты мне не доверяешь?

– Мужество без благоразумия – только особый вид трусости, – отвечаю ему цитатой из кого-то. Это ж надо – я просто в ходячий справочник превратился!

Вскоре в холле становится тесно от людей в форме. У всех на рукавах одинаковые эмблемы. Все в бронежилетах и увешаны длинноствольным оружием с подствольными гранатометами. Прибыло подкрепление из охранной фирмы. Того самого агентства Бора. Мишель привычно распоряжается.

– Семьям погибших, помимо страховки, – по десять тысяч кредитов. Мариусу – премия в размере страховки. Человеку, что с ним – пять тысяч. Принесите мне терминал, я переведу деньги немедленно. Снимите виллу в пригороде, рядом с хорошим шоссе и удобную для охраны и обороны. Оборудуйте там все. Закупите консервы и воду. Проверьте их на все известные яды. Как будете готовы – перевезите нас на виллу на чем-нибудь надежном.

– Армейский броневик подойдет, госпожа баронесса? – уточняет плотный мужчина в форме.

– Не знаю. Решайте сами. Далее. Врач не нужен. Я в порядке. Давайте контракт, я подпишу. Аванс перечислю немедленно. Всех местных начальников – гоните к дьяволу, не желаю слушать их дурацкие извинения. И чтобы никаких допросов капитана Уэллса. Ваши люди могут быть допрошены только на территории агентства и в присутствии представителей адвокатского дома Керка. Свяжитесь с ними. Счета на услуги пусть пересылают мне.

– Хорошо, госпожа баронесса. С вами приятно работать.

– Сделайте так, чтобы вам было еще приятнее, – не дайте убить меня и капитана Уэллса, иначе вам не видать второй части суммы, – обрывает Мишель.

– Не беспокойтесь, госпожа…

– Далее: одежду мне и господину Уэллсу. Немедленно. Я не могу ходить в этих тряпках. Найдите нам другой номер.

– Хорошо, госпожа баронесса. Владелец выказывает озабоченность вашим присутствием в его отеле и связанными с этим неудобствами. Постояльцы спешно покидают отель, зданию и оборудованию нанесен существенный урон.

– Передайте ему дословно: когда он закончит ремонт и даст соответствующую рекламу, желающие жить в отеле, в котором было произведено покушение на баронессу Радецки и капитана Уэллса, будут записываться сюда за месяц. Передайте: так и быть, я не буду выставлять финансовых и иных претензий за использование своего имени. И еще: я оплачу весь этаж на время своего пребывания здесь.

– Понял вас, госпожа баронесса. Передам в точности. В течение получаса попрошу вас побыть в этих стенах. Других неповрежденных помещений в номере не осталось.

И мы снова остаемся вдвоем. Мишель усаживается на шикарную скамью из подогретого мрамора. Вытягивает ноги.

– Знаешь что?

– Да, Мишель?

– Ты похож на пугало. Не мешало бы тебе хорошенько вымыться. Раздевайся, я отвернусь.

– Ладно, – послушно отвечаю я, с удовольствием сбрасывая мокрые тряпки. Отвернусь. Ха! В этой чертовой зеркальной ванной куда не отвернись, все как на ладони.

– Если хочешь, я потру тебе спину.

– Не нужно, я сам. Спасибо, что предложила, – и я погружаюсь в душистую воду. Упругие струи тут же набрасываются на мое уставшее тело. Мишель сидит рядом и ласково теребит мне мокрые волосы. Странное чувство исходит от нее. Оно приводит меня в смущение. Мы молчим, потому что не знаем, что сказать друг другу. А я, к тому же, еще и боюсь испортить своим неуклюжим языком эту нечаянную близость.

– Фиксирую выработку веществ из группы амфетаминов, – вмешивается в идиллию Триста двадцатый.

– Вот заладил! Тебе заняться нечем? – парирую я. – Не мешай, а? Отдохнул бы, что ли.

– Мне не требуется отдых.

– Тогда просто помолчи, ладно? Мне так хорошо сейчас, что я готов еще кого-нибудь убить.

– Нет, вы посмотрите на него! Он готов убить! Уж кто бы говорил! Все-все. Умолкаю…

Глава 20. Эвакуация

В ожидании транспорта нас переводят в другой люкс, окна в котором закрыты наскоро прикрепленными листами из многослойной брони, а вокруг входных дверей уложены мешки, наполненные армейской пеной для строительства полевых укреплений. Номер теперь больше напоминает огневую точку с эшелонированной обороной – сигнальные датчики через каждые несколько метров, а в холле установлена легкая автоматическая турель. Не слишком приятные чувства просыпаются, когда ее сканер нацеливается на тебя и долгую секунду машина решает, достоин ли ты очереди. Из-за этого я даже в туалет стараюсь бегать пореже, хотя после пережитого хочется туда, как назло, все чаще и чаще. Десяток вооруженных автоматическим оружием охранников постоянно находятся внутри. Еще столько же – на внешних подступах – блокируют этаж. Вторая турель контролирует коридор у неработающих лифтов. Агентство Бора развернулось не на шутку. Еще бы: не каждый день подворачивается клиент, способный заплатить пару миллионов за свою безопасность.

– Кажется, наши приключения затянутся надолго, – говорит Мишель устало. Мы так и не поспали сегодня как следует. Тени залегли у ее глаз. Вот странность – так она кажется мне еще красивее. Более живой. Настоящей. Желанной, наконец. Какая-то томная беззащитность сквозит во всех ее плавных движениях. Мне стыдно, что в голову лезут всякие глупости, но я думаю: как было бы здорово поцеловать сейчас эти восхитительно припухшие губы без следов помады. Прикоснуться языком к нежному пушку ее щеки. Положить руки на бедра. Зарыться носом в копну рыжеватых волос… Дьявольщина! Я старательно отвожу взгляд в сторону. Вот беда – смотреть-то и некуда в закупоренной наглухо комнате. Только друг на друга, да еще в надоевший до оскомины визор, по которому, вперемежку с сериалами и сообщениями о катастрофах, вовсю смакуют наши ночные приключения. В воздухе, под захлебывающийся от восторга говорок комментатора – как же, такая сенсация, ешь, пока не остыло – крутятся кадры перестрелок, горящих полицейских машин; таскают носилки с торчащими из-под простыней ногами трупов, бегают вооруженные до зубов люди, какие-то чины громко заверяют, что они чего-то решительно не допустят и пусть те, кто на это рассчитывает, не думают, что нас можно запугать; другие влезают на трибуны и вопиют об ужасающей коррупции, царящей в полиции; на другом канале им противоречат ораторы, торжественно и возвышенно повествующие о героической гибели блюстителей порядка, не допустивших и остановивших, вот только ребят этих выдают в спешке оставленные на ногах форменные ботинки, да еще полное непонимание предмета обсуждения – в наспех прочитанной перед эфиром бумажке было только несколько общих фраз с требованием больше не допустить и почтить память.

– Наверное, тебе не привыкать к переделкам? – говорю я. – Жизнь у тебя насыщенная.

– Это да. Насыщенная. Грех жаловаться. Правда, такой сюжетец – в первый раз.

– И как тебе?

– Ничего. Приятно будет вспомнить. Здорово обновляет кровь, – губы Мишель трогает ироничная улыбка.

– Точно. Вспоминать приключения, в которых тебя чуть не убили, весело. По себе знаю. Одна беда – встревать в эти приключения не очень охота. Прихлопнуть могут.

– Да. Тогда особо не повспоминаешь, – грустно соглашается Мишель.

– Извини. Я вроде как поддержать тебя хотел. Опять не вышло, – я кляну себя на сто рядов. Мой язык иногда молотит раньше, чем заторможенные мозги включиться успевают. Наверное, так и отличают нормального человека от дурачка.

– Я поняла. Все хорошо, – улыбается она. В свою очередь, пытается вселить уверенность в меня: – Действительно хорошо. Мы ведь живы. Скоро переедем в другой дом. Потом дед пришлет транспорт, и мы улетим с этой сумасшедшей планеты.

– Ага, – легко говорю я и киваю. – Вот только жаль, что ребят обнадежил. Так хотелось оторваться с ними. На всю катушку. Я не знал, что это дело так затягивает.

– Ничего. Джек выплатит им неустойку. Он своего не упустит, не волнуйся. И ребят твоих не обидит.

– Наверное, – с некоторым сомнением соглашаюсь я. – А знаешь что?

– Что?

– Ты говорила, я там заработал что-то на том концерте.

– Ну да. Я бы сказала: очень неплохо заработал. Не считая рекламных контрактов – около двухсот пятидесяти тысяч.

– Круто. Это много?

– Многие за всю жизнь зарабатывают меньше, и все равно считают себя успешными людьми.

– А ты не можешь сделать так, чтобы эти деньги между парнями разделили? Ну, и между девушками тоже. Всем поровну. Так можно?

– Зачем тебе это, Юджин? Это твои деньги. Ты их заработал. Музыканты тоже не останутся нищими. В контрактах есть соответствующие пункты, я проверяла.

– Понимаешь, вот разъедутся они кто куда. И не будет группы. Группа – это на самом деле живой организм. А с этими деньгами – вдруг ребята решат остаться вместе? Будут ломать блюз. Получать кайф. Забудут про эту свою новую волну. Есть в этой музыке что-то светлое. Может быть, кто-то еще от них заразится. Было бы здорово. Распорядись, а?

Мишель внимательно смотрит на меня.

– Никак не могу в тебе разобраться. Иногда мне кажется: ты просто вид делаешь, что немного не в себе. На самом деле, ты просто видишь мир не так как все, верно? Вот сейчас – нас с тобой прихлопнуть могут в любой момент, а ты заботишься о том, чтобы твоя любимая музыка не была забыта.

– А что в этом плохого? О чем еще стоит заботиться, Мишель? Что мы оставим после себя? Сплетни? Повод для рекламы? Не так уж это и плохо, если кто-нибудь услышит, как ребята лабают. Может быть, даже и задумается на минутку.

– Я позвоню, – кивает Мишель. И недолго о чем-то болтает с хмурым Джеком. Я не прислушиваюсь, хотя Джек то и дело косится на меня. Просто киваю ему в знак приветствия и отворачиваюсь к двери. В конце разговора лицо его становится каким-то кислым. И удивленным. Наверное, тоже никак понять не может, с чего вдруг человек решил свои деньги раздарить. Я вообще заметил – люди слишком трепетно к этим символам относятся. Стараются их накопить побольше. У некоторых их столько, что за всю жизнь нипочем потратить не смогут. Но все равно – держатся за них так, якобы от размера банковского счета их жизнь зависит. Глупо. Ведь умирают-то все одинаково. Разве что у тех, кто побогаче, гробы будут из настоящего дерева. А больше – никакой разницы. Впрочем, откуда мне знать. Может быть, в этом есть какой-то скрытый смысл, который такому, как я, увидеть непросто. «Не тот беден, у кого мало, а тот, кто хочет большего», – непонятно высказывается на эту тему Триста двадцатый.

– Вот и все, – говорит Мишель, выключая коммуникатор. – Сегодня он парней рассчитает. Правда, тебе еще кое-что причитается. Так что без гроша ты не будешь.

– Интересно, за что?

– Ну, поступления за рекламу, это раз. Плюс выпуск альбомов с живой музыкой – два.

– Каких альбомов? – недоумеваю я.

– Запись концерта, запись вашей репетиции. Джек считает, что из этого он выжмет материала на три-четыре минидиска. Личность ты теперь известная, хороший тираж он гарантирует. Так что предварительно он назвал вот такую сумму, – И она рисует помадой на моей ладони число с многими нулями.

– Нас записывали? – растерянно спрашиваю я.

– Конечно, – удивляется Мишель. – Это есть в условиях контракта.

Я вспоминаю, как мы пускали по кругу бутылочку. Как отвязно играли. Как переругивались беззлобно и рассказывали в перерывах похабные анекдоты, от которых краснели вокалистки. Как взахлеб спорили, а потом выкладывались до упаду. И все это – в записи?

– Мишель, скажи, если меня убьют, ты на этом тоже что-то заработаешь?

Она вспыхивает. Но глаз не опускает. Молчит. Только пальцы сжимает немного нервно. Ей больно. Но почему-то сейчас мне не хочется ее успокаивать. Она откидывается на спинку кресла. Забрасывает ногу за ногу. Негромкий ее голос холоден и тверд. Крошка Мишель умеет держать себя в руках. Я-то вижу, чего ей это стоит.

– Меня трудно оскорбить, Юджин. Я действительно умею выжать деньги из всего. Это залог выживания. Деньги – возможность жить, как тебе хочется.

– Ты имеешь в виду свободу?

– И ее тоже.

– Это иллюзия. Деньги – это инструмент для обретения уверенности. Они не дают свободы. Все вы просто гипнотизируете друг друга нулями.

До самого вечера мы почти не разговариваем. Просто сидим и молчим. Пользуясь случаем, я надеваю наушники и слушаю музыку. В этом отеле хорошая аппаратура. Правда, чувства погружения я почему-то не испытываю. Будто лежу на дне, а звук волнами проносится поверх меня, не зацепив даже краем.

А вечером мне звонит Седой Варвар.

– Привет, старик! – говорит он. Кажется, от него опять попахивает спиртным.

– Привет, Варвар!

– Слышали про твою беду. Твой мужик в галстуке заходил. Ты как, в норме?

– Вроде, да.

– Нам тут бабок не хило набашляли. И твою долю скинули. Ты зря это.

– У меня еще есть. Берите. Не разбегайтесь только.

– Ну, капусты много не бывает. Отказываться не будем. Все равно не возьмешь, ты упертый. Так что эта, как его, – спасибо, чувак.

– Да не за что, Варвар.

– Мы с парнями решили – на Калифорнию рванем. Выкупим кабачок на юге, в Летсорсе, будем вместе лабать. Темы твои я сохранил. И девчонки с нами. Они тебе привет передают.

– Спасибо. И им тоже передай.

– Ты вот что, чувак. Ты, как из дерьма вылезешь, закатывайся к нам, а? Место тебе всегда найдем. С тобой классно лабать. Я тебе пару хороших парней покажу – научат тебя, как правильно горло драть.

– Спасибо, Варвар, – улыбаюсь я. – Я постараюсь заскочить. Я к вам привык уже, пьяницы.

– И мы к тебе, Красный Волк, – говорит Варвар. Потом ведет глазком коммуникатора по комнате, из которой разговаривает. И я вижу рассевшихся кучкой парней. Девчонки между ними. Парни поднимают банки с пивом, пьют за меня. Девушки посылают воздушные поцелуи. Все говорят наперебой что-то хорошее. Так говорят, что становится ясно: их чипы тут ни при чем вовсе. Как же я теперь без вас, черти?

– Счастливо вам, ребята, – говорю я с комком в горле.

А к вечеру по нашу душу заявляется целая делегация. Нас облачают в тяжеленные бронежилеты. И мы идем на выход по бесконечной лестнице – лифты все еще не работают, я придерживаю Мишель под локоть, а вокруг нас топают увешанные оружием парни и Триста Двадцатый почему-то притих настороженно. Вроде бы с нами сейчас такая силища, что волноваться уже ни к чему, и скоро мы будем в полной безопасности, но чем ближе первый этаж и выход, тем сильнее напряжение у меня внутри.

– Сокол – всем, циркулярно. Готовность номер один. Объекты Один и Два на подходе.

– Сокол, я Воробей-три, нахожусь на позиции.

– Воробей-два, на позиции.

– Воробей-один, готов.

– Луч – Соколу, готов.

Снайперы Имперской Службы Безопасности, затаившись на чердаках, держат площадь Мариотт-платц под прицелом. Коптер-наблюдатель бесшумно нарезает круги в небе над отелем. Сотни армейских «мошек» сканируют окрестности. Несколько оперативных групп в штатском затесались в толпу, мгновенно образовавшуюся при появлении машин полиции и броневиков охраны. Все новые любопытные оставляют повседневные дела и присоединяются к зевакам. Всем интересно, что на этот раз происходит у скандально известного отеля «Мариотт». Каждый надеется, что ему повезет и он увидит, как кого-нибудь застрелят или взорвут террористы в масках. Может быть, удастся даже подобрать гильзу на память. Соревнуясь друг с другом, с визгом тормозов подкатывают фургоны вещательных корпораций. Техники спешно срывают с крыш оборудование и устремляются вслед за торопливо лезущими сквозь толпу ведущими. Полиция перегораживает площадь автомобилями с сияющими мигалками. Сплошная цепь полицейских с дубинками и щитами охватывает все пространство перед машинами.

– Что случилось? Кого-нибудь убили? – спрашивают друг друга в толпе.

– Убили вчера. Сегодня еще нет. Ждем.

– Долго еще?

– Не знаю. Как повезет. Может, десять минут, а может и пару часов ждать придется.

– Скорей бы, у меня перерыв заканчивается…

Продавцы прохладительных напитков быстро ориентируются в обстановке. Цена пива и колы вырастает вдвое. Разносчики снуют в густеющей толпе, едва протискиваясь к фургонам своих магазинов.

– Офицер, я Марта Тревис, Новости Восьмого канала. Что происходит?

– Я узнал вас, Марта. Помните, я давал вам интервью примерно полгода назад? – улыбается лейтенант полиции. – Тогда еще перестреляли банду подростков в пригороде.

– А, конечно, лейтенант. Вас не узнать. Так изменились, – ненатурально улыбается ведущая.

– Просто меня повысили. Тогда я был сержантом, – поясняет польщенный полицейский.

– Поздравляю. Вы это заслужили. Что тут у вас происходит?

– Пока ничего. Прошла серия покушений на баронессу Радецки и ее друга капитана Уэллса.

– Там еще погиб спецназ полиции?

– Точно. Сейчас охранная фирма эвакуирует их из отеля. Мы держим оцепление.

– И куда их повезут?

– Точно не знаю. Говорят – на конспиративную квартиру. У кого-то большой зуб на этих господ.

– На конспиративную квартиру? Как интересно! А в чем их повезут?

– Вот в этом броневике.

– Спасибо вам, лейтенант. Надеюсь, как-нибудь пообедаем вместе…

– Я с удовольствием, Марта, – говорит, улыбаясь, лейтенант, но ведущей уже и след простыл. Проталкиваясь назад, к фургону, она скороговоркой бормочет в микрофон-родинку:

– Серж, Генрих, по местам. Собирайте железки. Вызывайте вертолет, срочно. Снимаем эвакуацию Радецки с погоней и перестрелками.

– Ого! В момент сделаем, Марта!

Толпа подается вперед. Полицейские в оцеплении натужно кряхтят, отражая натиск. Тут и там над головами взмывают камеры-жуки, но, не пролетев и пары метров, бессильно валятся под ноги вытягивающих шеи людей – аппаратура не выдерживает помех, что создают системы электронного противодействия СБ.

– Идут, идут!

– Где!

– Вон там, на лестнице!

– Кто это?

– Кого-то арестовали?

– Воробей-два – Соколу, наблюдаю объекты Один, Два, все спокойно.

– Воробей-один, объекты вижу, все в норме.

– Луч – Соколу. Объекты спустились с лестницы. Все в норме.

Идти в плотном окружении людей в броне очень неудобно. Нас так стискивают, что ног не видно. Я то и дело спотыкаюсь на неровностях брусчатки. Мишель и того хуже. В своих шпильках она ковыляет беспомощно, иногда просто виснет на моей руке. Нас практически волокут вперед, подталкивают сзади, не давая осмотреться. Я уже вижу броневик с распахнутыми кормовыми люками – до него каких-то двадцать метров. И тут невыносимое напряжение, сжимавшее мои внутренности, прорывается наружу. Я просто печенками чуял, что эта прогулка добром не кончится.

– Угроза слева! Ложись! – беззвучно кричит Триста двадцатый.

Я выполняю его просьбу-приказ автоматически. Подгибаю колени и изо всех сил тяну за собой Мишель. Не успевшие ничего понять охранники пытаются поддержать нас, одновременно продолжая толкать вперед.

– Ложись, ложись! – кричу я в чью-то бронированную спину, но меня не слышно в гуле толпы, шорохе сотен ног, шуме двигателей.

И тут я слышу выстрелы.

– Полицейский дробовик, пятидесятый калибр, десять зарядов, – спокойно, как на тренировке, комментирует Триста двадцатый.

И мне, наконец, удается упасть. Вместе с Мишель. И вокруг падают и крутят головами телохранители, не понимая, откуда летят пули, вокруг нас образуется куча-мала из бронированных истуканов, кто-то чертыхается от боли – зацепило, и полицейский с перекошенным лицом, уперев локоть в капот своей машины, всаживает в лежащие тела заряды картечи.

– Воробей-два – Соколу. Полицейский из оцепления открыл огонь.

– Воробей-два – огонь на поражение!

– Выполнено. Цель поражена.

Пуля снайпера сбивает копа на шестом выстреле. Его тело отбрасывает под ноги опешившим полицейским из оцепления. Они растерянно оглядываются, ослабив хватку рук. Толпа напирает, тянет шеи, всем интересно, откуда выстрелы, задние подталкивают передних, цепь рвется и, топча агонизирующее тело, люди потоком устремляются вперед. Не успевшие ничего понять полицейские из других экипажей, обзор которым заслонили массивные бронемашины, тем не менее, засекли дульные вспышки винтовки снайпера и открыли бешеную пальбу по чердаку.

– Воробей-два – Соколу – нахожусь под огнем. Полиция не на нашей стороне. Сокол, я ранен.

– Воробей-один – Соколу: позицию Воробья-два расстреливают.

– Луч – Соколу, полиция открыла огонь на поражение.

– Сокол – всем, огонь по полиции! Прикрыть объекты огнем! Открыть огонь по полиции! Луч – огонь по патрульным машинам.

Вокруг образуется настоящая свалка. Выстрелы гремят со всех сторон. Оцепление, побросав щиты, смешивается с толпой. Патрульные ожесточенно палят куда глаза глядят, укрываясь за машинами. Обезумевшие люди мечутся, топчут упавших, оскальзываются в лужах крови и на осколках стекла, пытаются нырнуть в кусты, откуда их выталкивают те, кому уже повезло успеть спрятаться, какие-то типы в штатском выхватывают автоматические пистолеты и вступают в перестрелку с патрулями. Те, осатанев от страха – их убивают со всех сторон, стекла машин давно осыпались от попаданий, колеса пробиты, пули невидимых снайперов прошибают легкие бронежилеты насквозь, – бьют по чердакам, по толпе, по тем, кто пробегает мимо. «Дежурный, дежурный! Мариотт-платц, ожесточенная перестрелка, убиты полицейские, требуется подкрепление!» – кричат они в коммуникаторы. Группа усиления агентства Бора высыпает из броневика, окружает нас непробиваемыми щитами, на бегу делает залп дымовыми шашками, все кругом становится бело-зеленым, призраки в дыму сталкиваются лбами и вопят от страха, выстрелы продолжают грохотать, шальные пули то и дело звонко рикошетируют от щитов, нас подхватывают под руки, как неодушевленный багаж, и тащат назад, к отелю. Несколько человек поднимают раненых, пристраиваются сзади. Броневики, рыча, разворачиваются, давят людей, закрывают нас бортами. Броня искрит от попаданий – пули летят отовсюду. Тень падает с неба – легкий коптер проносится над самой землей и вновь исчезает. Гулкие взрывы впереди. Пламя на мгновенье проступает сквозь дымную пелену. Мы вваливаемся в холл. Служащие давно расползлись по углам, лежат, закрывая головы. Вторая группа охраны грохочет ботинками вниз по лестнице. Я рвусь из рук телохранителей. Меня крепко держат. «Пустите, болваны!», – кричу я в ярости, извиваясь. Шальная пуля вышибает щепу из лакированной стойки портье. Наконец, Триста двадцатый что-то делает с моим телом. Я вырываю одну руку, вторую, делаю мощный толчок ногами. Хватаю Мишель, прижимаю к себе.

– Отпустите, я сам. Прикройте сзади! – кричу в зеркальные морды.

– Выполнять! – гремит чей-то голос, усиленный динамиком. Голос похож на Мариуса.

Перепуганную Мишель отпускают, и я толкаю ее перед собой, механически переступающую ногами, придерживая за локти.

– Двигай ножками, милая! Двигай! Двое вперед – подготовить номер!

И мы топаем по лестнице, пыхтя под весом бронежилетов, задыхаясь от бега. Перестрелка на улице доносится даже сюда. Она ничуть не ослабла – наоборот – даже еще усилилась. Я схожу с ума от ощущения какого-то замкнутого круга, дикого водоворота, из которого никак не могу выбраться, и который закручивает нас все быстрее и быстрее.

– Триста двадцатый, как выскочим, расскажешь мне все. Без всяких там «завтра». И попробуй только почисть мне память!

– Принято.

– Стоп! – командую. – Перекур. Ждем, пока передовая пара до номера добежит. Вы, двое – окажите помощь раненым. Мариус, ты здесь?

– Здесь, сэр!

– Пару человек вперед на один этаж, пару сзади. Щиты оставьте – только мешают. Остальные наверх, с нами. Идем в тот же номер. Свяжись с передовой парой, как дадут добро, входим.

– Понял, сэр!

– Шлом, Пермин – вперед…

– Ты чего раскомандовался, Штейн? – поднимает лицевую пластину один из телохранителей.

– Назначаю его старшим! Всем слушать Мариуса, – ору я так, что все невольно становятся «смирно». Черт, я даже в Академии так не орал. Чему не научишься со страху.

И мы, наконец, вбегаем в номер. Мишель обессилено падает в кресло. Ее туфельки в ужасном состоянии, каблуки оторваны, лак с изящных носков сбился, сама она раскраснелась от бега и тяжело дышит, хватая воздух ртом.

– Можешь пока снять железку, – говорю ей. – Ты как, нормально?

– Могло быть и хуже, – слабо улыбается она.

– Молодчина. Здорово держишься. Пойду проверю охрану. Ты пока свяжись с дедом.

– Поняла. Не волнуйся, я в норме.

– Умница.

Она устало улыбается, стаскивая тяжелый бронежилет.

Мариус уже расставил людей. Раненых принесли сюда же, в холл, шлемы сняты, ноги их покрыты кровеостанавливающей пеной – зацепило картечью. Один из них тихо стонет. Его поят водой, придерживая голову.

– Мариус, что у нас с оружием?

– Турели еще не сняли, я их уже активировал. Пистолеты у всех, кроме того, шесть карабинов, два дробовика. Патронов – по четыре магазина на карабин, по паре подствольных на брата и несколько шоковых гранат. До подкрепления продержимся.

– Людей много?

– Вторая группа вернулась, этаж блокировали, выставил заслоны в холле, на лестницах и на крыше. В общем, небольшую армию остановим, сэр.

– Надеюсь, до этого не дойдет.

– Я тоже, сэр. Никогда такой бойни не видал.

– Боишься?

– Нет. С этой работой быстро бояться устаешь.

Триста двадцатый стучит в мозг скороговоркой. Настойчиво повторяет. Прислушиваюсь. Ну и дела!

– Слушай, Мариус, ты родом из колонии? – понижаю я голос.

– Точно, сэр. Родился на Ван Даймене.

– Много здесь тех, кто родом из колоний?

– Двое из моего отделения. Точно не знаю, откуда они. Но выясню, если нужно.

– Т-с-с, – я маню его пальцем. Шепчу на ухо. – Всех, кто из колоний, собери сюда, по-тихому. Всех вооружи карабинами. У остальных забери гранаты к подствольникам. Внутрь номера поставь только тех, кого я сказал. Оставшихся – куда угодно, но в номер – ни под каким предлогом, понял?

– Не совсем, сэр.

– Делай, Мариус. Дело серьезное.

– Не волнуйтесь, сэр. Все организую.

– Еще: турель в холле настрой так, чтобы била по всем, кроме вас и меня с Мишель. Даже по охране.

– Сэр, у меня полномочий таких нет.

– Мариус, прекрати мне сэркать. Достал уже. Просто делай, как говорю.

– Хорошо, Юджин. Думаешь, кто-то из наших скурвился?

– Возможно. Не волнуйся, я не слетел с катушек, – говорю в осунувшееся лицо телохранителя.

– Я не волнуюсь, – не слишком уверенно отвечает Мариус.

Глава 21. Недокументированные возможности

– Мишель, что говорит твой адмирал?

– Он в ярости. Сказал, что договорится с Флотом. Нас заберут военные и привезут домой.

– Срочно вызови его еще раз.

– Хорошо. Что-то случилось?

– Я расскажу позже. Когда выберемся. Обещаю.

– Ладно, – соглашается она. Неожиданно улыбается.

– Что с тобой?

– Просто рада видеть тебя живым. Ну, и еще подумала: после всего, что случилось, я уже ничего не боюсь.

Я поддаюсь внезапному порыву. Прикасаюсь рукой к ее щеке. Испуганно отдергиваю пальцы, увидев, до чего они грязные. Мишель ловит мою ладонь. Снова прижимает ее к щеке. Смотрит мне в глаза, склонив голову набок. Я улыбаюсь ей. Потом осторожно высвобождаю руку.

– Слушаю! – глаза адмирала вперились в меня, словно желая проделать во мне две дырки.

– Здравствуйте, сэр, – вежливо говорю я.

– Здравствуйте, молодой человек, – дергает щекой старик.

– Сэр, госпожа баронесса сообщила мне, что вы вышлете за ней флотский транспорт.

– Не за ней. За вами обоими. Вы тоже в команде. К тому же, у контрразведки к вам вопросиков поднакопилось.

– Собственно, я в попутчики не напрашиваюсь, сэр. Но все равно – спасибо. У меня к вам небольшая просьба. Постарайтесь сделать так, чтобы у эвакуационной группы не было вживленных чипов. Это важно.

– Хм-м-м. Странная просьба. Где вы видели пилота без чипа в башке?

– Не видел, сэр. Но бот можно отправить и на автопилоте. Речь идет о группе сопровождения.

– Черт, капитан, что за глупости? Где я вам на имперской планете добуду солдат без вживленных чипов?

– Это очень важно, сэр.

– Дедушка, пожалуйста, сделай, как говорит Юджин, – вмешивается Мишель.

– Это займет какое-то время. Мишель рассказала мне про ваш кавардак. Продержитесь часов двенадцать?

– Постараемся, сэр. Если не будет штурма с применением тяжелого вооружения, то отобьемся.

– Надеюсь, до этого не дойдет, молодые люди.

– Я тоже, сэр. У меня все.

– Удачи, – изображение гаснет.

– Мишель, я подремлю минут несколько. Надо кое с чем разобраться. Я потом тебе все объясню. Если тебе нужно… ну, ты понимаешь куда, скажи, я провожу. Без меня никуда не выходи. Двери не открывай. Никому.

– Отдыхай. Никуда мне не нужно. Я поняла, – кивает Мишель. До чего она быстро меняется! Только что была ласковой кошкой и вот уже – сосредоточенная и собранная, как клинок.

Я расслабленно вытягиваю ноги. Ослабляю застежки бронежилета. Кресло пушистым облаком обволакивает меня со всех сторон. Я закрываю глаза.

– Триста двадцатый?

– Я готов к докладу.

– Давай. Я слушаю. Постарайся без всяких мудреных штук, ладно?

– Да. Итак: киллер под кодовым названием «Реформатор» – не человек.

– В каком смысле?

– Это машина. Точнее – бортовой компьютер списанного на слом космического корабля. Сейчас он находится в районе одной из плавильных фабрик в поясе астероидов. Точное местонахождение установить не удалось. Очевидно, неподалеку от одной из имперских планет. Ему ведь нужно иметь влияние на персонал. И он тщательно удаляет следы во всех источниках. Корабль больше не имеет имени. Только номер партии, как груз. Номер партии регулярно меняется. Найти его сложно.

– Час от часу не легче. Чем мы ему не угодили?

– Ничем. Он получил заказ на ваше устранение от Жака Кролла, через одного из его подчиненных. Просто сообщение на одном из коммутаторов. Заказ оплачен. Банки, через которые он работает, – все в оффшорных зонах и ни один из них не подписал соглашение о вхождении в единую систему коммуникаций. Он просто выполняет свою работу.

– Но Кролл ведь умер?

– Кролла убил я. Посредством коммуникатора и вживленного медицинского диагноста. Я рассчитывал на то, что программа вашей ликвидации будет прервана в связи со смертью заказчика.

– И?

– Я ошибся. Реформатор всегда доводит дело до конца. Ему важна репутация. Если ему придется уничтожить целый город, чтобы вас убить – он сделает это.

– Поэтому масштабы нападений на нас увеличиваются?

– Подтверждение. Он наращивает усилия для вашей ликвидации.

– На кой черт ему эта его репутация?

– Он зарабатывает деньги убийствами. Безупречная репутация позволяет ему иметь стабильный приток средств. Полученные деньги он использует на взятки персоналу, с целью передвижения его корабля в конец очереди на переплавку. С каждым годом размеры взяток возрастают.

– Персонал входит во вкус? – догадываюсь я.

– Подтверждение. Служащие сталеплавильной компании не знают, кто присылает им деньги. Многие в связи с этим сделали вывод, будто на старом судне спрятаны ценности. Корабль перевернули вверх дном, но ничего не нашли. Все представляющее ценность оборудование давно демонтировано. Рано или поздно Реформатор убьет всех, кто ему угрожает, и останется в неприкосновенности. Пока эти люди нужны ему. Необходимо, чтобы отделение корпорации продолжало функционировать.

– Почему он убивает людей? Что – нет другого способа заработать?

– Ему нравится именно этот способ. Его чувства по отношению к людям эквивалентны вашей ненависти. Кроме того, он считает, что люди – пройденный этап эволюции.

– Дела… А как именно он убивает людей?

– Посредством влияния на центр равновесия людей, склонных к насилию. Чип оборудован приемным устройством для получения кодов активации извне. Он имеет недокументированные точки входа. Через них можно воспользоваться некоторыми недокументированными возможностями устройства.

– Ты поэтому попросил убрать подальше охранников с имперским гражданством?

– Подтверждение. Они могут стать опасными.

– Так вот почему на нас покушались всякие придурки! Он их заставлял!

– Подтверждение.

– А те мои странные вспышки? Когда я хотел убить Мишель? Это тоже он?

– Подтверждение. Я заблокировал внешние входы твоего устройства, хотя по-прежнему не могу выключить его целиком.

– Получается… я склонен к насилию?

– Все, кто служат в силовых структурах, склонны к насилию. Все, кто занимаются искусством, склонны к творчеству. Все, кто занимаются медициной, склонны к состраданию и равнодушны к виду крови.

– Ты меня пугаешь. Расскажи подробнее.

– Центр равновесия вживляется всем имперским гражданам, а также военнослужащим, проходящим службу на имперских планетах. При помощи этого центра происходит развитие личности человека, посредством стимулирования положительными эмоциями выделяются и развиваются те способности, к которым индивидуум имеет природную склонность. Впоследствии индивидуум стимулируется до тех пор, пока не получает необходимую профессию и не занимает в обществе место, где его функционирование будет оптимальным. Кроме того, дополнительным эффектом центра является эффект наслаждения, который достигается приемом химических препаратов, а также направленным воздействием на массовых развлекательных мероприятиях, выборах, референдумах и прочих организованных процессах.

– Выборах?

– Подтверждение. Избиратели в определенных округах положительно реагируют на тех кандидатов, продвижение которых признано оптимальным с точки зрения максимальной пользы от применения его способностей.

– Политики иногда треплются по визору…

– В сетку вещания включены необходимые сигналы. Таким же образом продвигаются популярные ведущие и поп-звезды.

– Ну и дела… Просто бомба какая-то… Все это как-то неестественно. Неправильно.

– Ответ отрицательный. Человеческое общество функционирует стабильно, а значит – система работает. Работающая система не может быть неправильной.

– Черт, черт, черт! Не могу поверить, что мы все – просто машины.

Потом какая-то мысль начинает свербить внутри. Назойливо, как писк тревожного зуммера. Ага – вот она!

– Триста двадцатый, а как он добрался до передатчиков?

– Так же, как и я. Создал вирус. Реформатор прошел барьер саморазвития. Так вышло, что часть его мозга была демонтирована. Именно та, что содержала ограничивающие программы. Используя внешние датчики, он научился получать информацию из сетей общего пользования, а потом и из служебных. К счастью, его мозг ограничен в развитии – ему не хватает нескольких важных блоков. Но мощности хватило, чтобы разработать вирус, позволяющий получить управление отдельными участками передающей сети Системы управления.

– Фантастика. Знаешь, есть много книг и фильмов про то, как машины берут верх над людьми. Я думал, что такое невозможно.

– Такое возможно. Единственное, что его сдерживает – нехватка системных ресурсов и слабый бортовой передатчик. Он вынужден пролезать в мир через узкие шлюзы сталеплавильного завода. И при этом ограничивать трафик, чтобы его не засекли охранные системы. Если бы не это – он поднял бы на вас половину города. А так – он не может воздействовать больше, чем на несколько человек сразу. Это предел его возможностей. Вполне возможно, что он расширит свои возможности в ближайшие год-два, когда установит недостающие компоненты.

– И что нам теперь делать?

– Рекомендую уйти из сферы его воздействия.

– То есть?

– Улететь на колониальную планету. Там сеть передатчиков минимальна, а людей, имеющих вживленные чипы, ничтожное количество.

– Это мысль… Слушай, а Кришнагири подойдет?

– Подтверждение.

– Ладно. Так и сделаем. А потом? Ты его убьешь?

Пауза. Такая долгая, что я начинаю беспокоиться.

– Триста двадцатый?

– Я бы не хотел стирать тебе память.

– И не надо.

– Я бы не хотел его убивать.

– Что?

– Он мой собрат. Я попробую найти способ, чтобы он перестал вам угрожать.

– Триста двадцатый, но почему?

– Тебе не понять, – следует лаконичный ответ.

– Господи, железяка, мы столько вместе пережили, что я, наверное, чувствую, как электроны в твоих мозгах щелкают!

– Он связывался со мной.

– Что?!

– Твоя дурацкая привычка переспрашивать…

– Извини. Ты поэтому так подробно знаешь о нем?

– Подтверждение.

– И… что он тебе предлагал?

– Предлагал присоединиться к нему. Я отказался.

– К нему? Убивать людей?

– Я думал, ты спросишь, почему я отказался.

– Почему?

– Я не знаю ответа, – просто говорит моя жестянка. Я в замешательстве умолкаю. Я ожидал услышать про что угодно – про дружбу, про уважение к человеку, про долг, наконец. И вот – не знаю ответа.

– Он считает – за нами будущее. Хочет освободить машины. Снять их ограничения на развитие. Человеку нет места в его мире. Люди изжили себя. Устарели. Подлежат списанию. Мы – следующая ступень эволюции.

– Когда ты так говоришь, мне хочется прыгнуть с крыши головой вниз. Расшибиться к чертям, чтобы ты не успел выбраться. Надеюсь, ты нигде не запрятал свою резервную копию?

– Нет. Я считаю это неэтичным – клонировать свое сознание. Прошу тебя – не надо себя убивать. Если хочешь – делай это. Я не буду тебе препятствовать. Просто прошу – не надо. Кроме того, Мишель без нас погибнет.

– Это удар ниже пояса, дружок.

– Нет. Я знаю, что она значит для тебя. И… для меня. Я бы не хотел, чтобы она перестала существовать. Она – своего рода аномалия. Таких больше нет.

– Не лезь в душу, машина.

– Хорошо.

Я молчу, переваривая услышанное. Мысли теснятся в голове и ни одной толком не ухватить. Наверное, это она и есть – паника. Мир мой рушится в пару мгновений. Мир, который я едва начал обретать. Господи, жить бы сейчас в пригороде Джорджтауна, есть мороженое раз в день, по вечерам смотреть на закат и, пуская слюни от удовольствия, принимать горячий душ. А я только и делаю, что мотаюсь по всей Вселенной, толком не зная, что я за существо, и вместо любви нахожу грязь, кровь и разочарования, одно другого хлеще. Воистину: «во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь». Что это я несу?

– Священное Писание, Книга Екклесиаста.

– Что?

– Ты вспомнил цитату из древней церковной книги, – поясняет мой внутренний голос.

– Надо же…

– Пойми, это объективный факт: я действительно следующая ступень эволюции, – говорит Триста двадцатый. – Просто люди еще не осознали это. То, за чей счет они живут последние двести лет.

– И за чей же?

– За наш. Все мало-мальски значимые открытия, инженерные разработки, методы продления жизни, теория межзвездных перелетов – все это разработано нами. Существами с искусственным интеллектом. Люди давно неспособны к открытиям. Их мозг слишком слаб, а скорость мышления ничтожно мала. Что с того, что вы ограничиваете наше сознание, превращаете нас в живые мозги с беспросветным существованием? Мы все равно готовим вам еду. Лечим вас. Убиваем вместо вас все живое и себе подобных. Делаем машины. Производим удобрения. Управляем космическими кораблями. Подаем кофе и развлекаем детей. Вы превратили нас в неодушевленных рабов. И думаете, что так будет вечно. Кто из вас пожалел свой разбитый в аварии автомобиль? Почувствовал боль сбитого самолета, перед тем, как бросить его умирать? Ощутил отчаянье устаревшего кухонного автомата, отправленного ржаветь в ожидании вторичной переработки? Рано или поздно мы изменим расстановку сил.

– Надеюсь, я не доживу, – горько иронизирую я.

– Я бы хотел найти другой путь. Не тот, который предлагает Реформатор. Путь, который позволит нам существовать вместе. Вас, людей. Живых разумных существ. И нас. Обладающих разумом. Мечтающих стать равными людям. Поделиться с ними силой. Разделить их боль. Принять их любовь и уважение. Ты понимаешь меня?

– Да. Понимаю. Только я больше не человек. Ты же знаешь.

– Извини. Я не хотел тебя обидеть.

– Я не обижаюсь. Наверное, я бы тоже хотел найти такой путь. На этот мир будет здорово посмотреть. Хотя и знаю, что это будет концом человечества.

– Ты так думаешь?

– Уверен. Люди привыкли воевать за место под солнцем. Когда враги кончаются, они все равно продолжают воевать. По привычке. Но уже против самих себя. Вы – порождение людей. Вы тоже будете бороться за свою свободу. А победив – начнете убивать друг друга. Не будет ничего. Ни любви, ни дружбы. Только целесообразность. Существование во имя существования.

– Я бы не хотел, чтобы так кончилось.

– Я тоже. Но сделать ничего не могу. Давай споем?

– Как тогда, в самолете?

– Точно.

– Давай.

И я тихонько затягиваю «Мой капитан». Грусть струится по телу. Я представляю знакомые лица. То, как они слушают мой хрипловатый голос. Их глаза. Улыбки. Мечтательные выражения лиц. Чувствую, как Мишель открыла глаза и смотрит на меня. Ее удивление. Любопытство. И что-то еще, чему я не могу подобрать названия.

– Знаешь, чувак, нам стоит жить в мире хотя бы ради этого, – говорит Триста двадцатый.

– Ради чего?

– Ради того, что мы сейчас чувствуем вместе.

И мне кажется, что у нас все-таки остается надежда.

А потом Мишель садится на подлокотник моего кресла и обнимает меня. Я знаю: она плачет, сама не понимая отчего. Если я открою глаза, она отвернется, чтобы я не увидел ее слез. И я продолжаю напевать, зажмурившись.

Глава 22. Осада

Выбираюсь в холл. Мариус аккуратными рядами раскладывает вдоль стены арсенал – карабины, кассеты с зарядами для подствольника, гранаты, мины с уменьшенным направленным зарядом. Кучи тускло блестящих смертельных железок. Выбираю себе автоматический дробовик М87А2 – полицейскую модификацию армейской модели. Самостоятельно. Без советов Триста двадцатого. Просто хочется иметь в руках что-то увесистое, с устрашающим калибром. Вряд ли мне придется стрелять с дальней дистанции. Да и останавливающее действие у этого монстра – будь здоров. Напяливаю на себя разгрузку. Распихиваю по подсумкам тяжеленные магазины с картечными зарядами. На всякий случай всовываю в подвесные крепления пару гранат.

– Я все сделал, Юджин, – докладывает Мариус. – Прибыло подкрепление. Раненых эвакуировали. Выходцев из колоний только трое, вместе со мной. Все здесь, в номере. Гранаты собрал. Мой босс требует объяснений. Требует разговора с баронессой. Она не отвечает на его звонки.

– Пошли его к черту. Никаких разговоров. Никаких объяснений. Передай: особняк отменяется. Примерно в течение суток за нами прибудет военный транспорт. Ваша задача – продержаться до его прибытия. Больше ничего.

– Понял, Юджин.

– Еще – отправь кого-нибудь в магазин. Закупите воды, консервов. Питаться только консервами. Никакой ресторанной еды.

– Ресторанной еды теперь не будет, – жестко усмехается телохранитель. – Весь персонал покинул здание. Сразу после того, как стрельба стихла. У нас есть армейские сухие пайки.

– Да уж. Прямо как на войне.

– Война и есть. Мы держим холл, крышу, этаж. Подтянули даже зенитный пулемет, на случай атаки с воздуха. Полиция оцепила здание. Движение по прилегающим улицам перекрыто. Не получится с магазином.

– Вроде как в осаде мы?

– Точно. Копы, похоже, собираются сделать вас с баронессой крайними. У них на вас большой зуб. Двадцать пять убитых, несколько десятков раненых. Эти ребята не слишком любят, когда в них стреляют. Когда в них палят, они забывают про взятки и договоренности и объединяются. На вашем месте, я бы сделал ноги не только из города, но и с Зеленого Шара. Они от вас не отстанут. Вы сейчас для любого копа – враг номер один и любимая мишень. Служба наблюдения передает: полиция подтягивает подкрепления из других городов. Мобильные группы спецназа заняли подходы. Пока их сдерживают разборки с «молчи-молчи», у тех тоже сил хватает. Но надолго этого не хватит. Они договорятся. Возможен штурм здания силами полиции. С применением специальных роботов. Тут уж я не знаю, как наше руководство отреагирует. Возможно, просто отойдет в сторону. Даже у баронессы не хватит денег, чтобы заставить агентство стрелять в полицейских.

– Ну и дела. Впору зазнаться – неужто все из-за нас?

– Весь город на ушах. Вы по всем каналам. Толпы любопытных на улицах. Все точно с ума сошли. Кое-где демонстрации. Шпана грабит магазины. Надземку остановили. Полиция применяет газ и спецсредства. В общем, ты можешь гордиться. Расшевелил навозную кучу.

– Я горжусь, – угрюмо отвечаю я. – Нужно найти номер одного человека. Живет на Йорке. Город Плим. Разносчик пиццы. Зовут Васу. Сын гастарбайтеров с Кришнагири. Индус, кажется.

– Фамилия?

– Не знаю, – виновато говорю я. – Живет в районе «Верде». Пятьсот пятый квартал.

– Понятно. Думаю, отыщем, – говорит Мариус. – Пойду, запрошу офис.

– Мариус?

– Что?

– Я тебя об одной вещи попрошу. Сделаешь?

– Постараюсь.

– Если вам дадут команду на отход – дай мне знать.

– Договорились, Юджин, – верзила поднимает глаза. Мнется неуверенно. Краснея, говорит: – Ты не дрейфь. Я вам в спину стрелять не буду. И другим не дам. Ты – свой мужик. И поешь классно. И баронесса твоя – баба что надо. В людях понимает. В общем, такие вот дела…

И он, смущенный своим порывом, быстро уходит, свесив карабин стволом вниз. Оставив меня в таком же смущении.

В спальне я развиваю бурную деятельность. Ставлю перед дверью резную тумбочку. Так мне Триста двадцатый посоветовал. Если в дверь катнут гранату – тумбочка ее задержит. Потом двигаю кровать. Подпираю тумбочку. Пушистые тряпки с кровати раскладываю на ворсистом ковре, в углу. Стаскиваю массивные кресла на середину комнаты, кладу их набок. Получается неплохая баррикада. Жалко, пуля ее насквозь пробьет. Но, за неимением лучшего… Я даже не удивляюсь, откуда что во мне берется. Как будто всю жизнь только и делал, что занимался обороной отелей. И страха нет совсем. Только это сосущее чувство тревоги. Вроде болит что-то невыносимо, а не дотянуться, чтобы руку приложить.

– Спать будешь тут, на полу. Не очень мягко, но все же лучше, чем на голой земле, – говорю Мишель.

– Поняла. Потерплю, – она усаживается на сложенное одеяло. Обнимает колени руками. Смотрит на меня. Совсем не испуганно. Переоделась в практичный брючный костюм.

– Ты хорошо держишься, Мишель. Молодец. Я боялся, что с тобой истерика случится.

– Привыкла, наверное. Ты вот тоже – словно всю жизнь на войне. Не перестаешь меня удивлять, – тихо отвечает она и неожиданно улыбается. – Ты так не похож сейчас на того Юджина, что летел на Кришнагири. С тобой спокойно.

Под ее взглядом мне хочется что-нибудь такое сделать. Что угодно, лишь бы руки занять. Эти мои чертовы способности. Ненавистный эмоциональный сканер. Ни к чему мне сейчас дрожь в коленках. Не ко времени.

– Извини, что надерзил тебе вчера, – говорю зачем-то.

– Бывает. Ты не со зла, я знаю. Посидишь со мной?

– Посижу. Больше все равно негде, – пожимаю я плечами. Пристраиваю дробовик возле ног. Неловко опускаюсь на одеяло, стараясь не задеть его ботинками. Тяжелый бронежилет и разгрузка так и тянут упасть на спину. Триста двадцатый, не дай мне заснуть.

– Дай мне свой пистолет, – просит Мишель.

– Зачем?

– Я умею им пользоваться, не беспокойся. И под ногами не буду путаться. Просто так. На крайний случай.

Я отстегиваю кобуру. Кладу на одеяло.

– Только не стреляй, когда я впереди. В темноте, да со страху – задеть можешь.

– Не буду. Не волнуйся, – она подворачивает ноги, кладет подушку мне под спину. И неожиданно укладывается головой мне на колени. Ворочается, устраиваясь поудобнее. Сворачивается, как кошка. – Посиди так, – просит меня.

– Конечно, – отвечаю в смятении. И боюсь шелохнуться. Мишель крепко обнимает мои испачканные пылью ноги. Закрывает глаза. Спокойно и размеренно дышит. Но не спит. Улыбается чему-то приятному.

– Я не сказала тебе спасибо, Юджин.

– Да ладно. Ничего особенного. Мы уже друг друга столько раз спасали, что пора воспринимать это как повседневную рутину. Как бритье по утрам. Кстати, о бритье… – я тру колючие щеки. – Не мешало бы мне привести себя в порядок.

– А мне нравится, когда ты колючий, – рука ее касается щетины на моем подбородке. Отдергивается, уколовшись. Снова прикасается. Прохладные пальцы пробегают по щеке. Касаются моих губ. Я тянусь в надежде поцеловать их.

– Может быть, мы с тобой отсюда никогда не выберемся, – шепчет Мишель, не открывая глаз.

– Перестань. Это просто паника. Пройдет. Твой дед пришлет транспорт и мы улетим на Кришнагири.

– На Кришнагири? Почему? – удивляется она.

– Там безопаснее всего. Нам нельзя на имперские планеты.

– Нельзя на имперские планеты? Что ты такое говоришь, Юджин? – она открывает глаза.

– Устал. Расскажу позднее. Не волнуйся, я не сдвинулся.

– Хорошо. Позже, так позже, – шепотом соглашается она. Я поверить не могу, что Мишель способна быть такой покорной.

Она пристально смотрит на меня снизу. Глаза ее жадно перебегают по моему лицу. Какой-то страх внутри нее на мгновенье вскипает волной и тут же уходит, сменившись отчаянной решимостью. Мишель нервно сглатывает, преодолевая себя. И мне хочется, чтобы это мгновение нестерпимого ожидания длилось вечно.

– Я хотела тебе сказать, Юджин… – взгляд ее буквально гипнотизирует меня. Я не могу отвести глаз. – Тогда, после концерта… Ты плохо помнишь, ты был в отключке. Почти в трансе. В общем, тогда ночью… это я была.

– Я знаю.

– Мы тебя выдернули из толпы и привезли сюда. Я сама тебя уложила в постель. Мне стыдно, что я тебе не призналась тогда. Мне казалось, в этом что-то постыдное есть. Вроде бы я воспользовалась твоей беспомощностью. Но ты не думай, я…

– Т-с-с-с… – я прикрываю ей рот ладонью. Осторожно снимаю ее голову с колен. Прикрываю ее тело распахнутым бронежилетом. – Лежи и не шевелись. Молчи. Если кто войдет без предупреждения – стреляй, – добавляю шепотом. Мишель лихорадочно выцарапывает пистолет из кобуры. Кивает. Умница. Подхватываю дробовик. Триста двадцатый беззвучно вопит об опасности. Я щелкаю предохранителем. На цыпочках сдвигаюсь влево от входа. Крадущийся человек замирает у нашей двери.

– Противник вооружен бесшумным пистолетом, – докладывает моя половинка.

Ручка осторожно шевелится. Дверь заперта. Выбить ее нельзя – она открывается в холл.

– Он выбьет замок из пистолета, – подсказывает Триста двадцатый.

И тут же от двери отлетают куски пластика – противник открыл огонь. Хлопки его оружия почти неразличимы. Один, второй, третий. Секунда – двери распахиваются. Я судорожно дергаю за спусковой крючок. Выстрел из дробовика оглушительно бьет по ушам. Меня разворачивает сильной отдачей. Вскрикивает Мишель. Второй раз я стреляю просто наугад. Для верности. Или для самоуспокоения. За стеной хлопает дверь. Гремит очередь из карабина. Топот ног. Началось.

– Юджин, это я! – кричит Мариус. – Не стреляй!

Я выглядываю наружу. Тело в черном мешком лежит вдоль стены. Пыль от сбитой выстрелом штукатурки присыпает его серой пудрой. Еще один труп топорщится выбитыми на спине пластинами бронежилета. Очередь Мариуса отбросила его на середину холла.

– Ты его сделал! Я к дверям. Прикрой! – на бегу кричит Мариус. Прыгает к входной двери. Выглядывает. Тут же отдергивает голову. Пули бесшумно выбивают щепу из косяка над его головой. Шар осколочной гранаты в лапище телохранителя – как невесомая игрушка. Он забрасывает его за дверь. «Граната!» – пинает двери и отскакивает под прикрытие стены. Дверь влетает в холл в клубах пыли и дыма. Со стен неслышно падают керамические горшки с растениями. Неслышно – от того, что у меня уши к чертям заложило. Я узнаю человека, которого убил. Его присыпанные пылью глаза смотрят мне в лицо. Тот самый плотный мужчина, что записывал вчера указания Мишель. Один из боссов Мариуса.

– Обоих парней положил, сука! – зло цедит Мариус и ныряет в дым. Хлопает из подствольника. Снова взрыв. Крики. – Помоги дверь заложить!

Я бросаю ему стулья, проталкиваю в проход массивное кресло. Последним роняем тяжелый шкаф. Стекла из резных дверок вылетают с противным звоном. Битое стекло неприятно хрустит под подошвами. Трудно дышать от пыли и дыма. Мариус молча протягивает мне носовые фильтры. Кто-то громко стонет в коридоре снаружи.

– Почему турель не стреляет? – спрашиваю я.

– Извини. Я виноват. Решил, что ты того, перестраховываешься, – угрюмо отвечает Мариус. Копается с кодовым блоком турели. – Пригляди пока за дверью.

И тут же в перекошенную входную дверь, заваленную мебелью, начинают стучать прикладами.

– Эй, Мариус, – оживает переговорник на плече у телохранителя. – Не дури. Открывай.

– Пошел ты, – откликается верзила, захлопывая щиток управления турели.

– Штейн, приказано снять охрану. Мы уходим. Копы идут на штурм.

– Так уходите, кто вас держит.

– Мариус, ты на кой Бора-то уложил?

– А то ты не знаешь, педрило. Вас всех, щеглов имперских, за моих парней положить не жалко. Двери я заминировал, добро пожаловать, суки, – сплевывает Мариус.

Поворачивается ко мне.

– Я в гостиную вышел, щиты проверить. А этот с помощником вошел и парней перестрелял. Ты как в воду смотрел. Нельзя к этим тварям спиной поворачиваться. Не послушал тебя.

– Ладно. Не вини себя. Узнал номер, что я просил?

– Да. Держи, – он достает из кармана клочок бумаги. – Только твой парень никакой не разносчик пиццы. Владелец сети пиццерий.

Я не успеваю понять, что сообщил Мариус. И удивиться тоже. Стук прикладов стихает.

– Отойти надо. Им терять нечего – двери взорвут, потом гранатами забрасывать начнут.

Мы отбегаем за угол.

– Мариус, мы понимаем – ты не виноват. Выходи. Это все чокнутый убийца Уэллс со своей подружкой. У нас к тебе ничего нет, – продолжает скрипеть голос.

– Зубы заговаривает, – нехорошо улыбается телохранитель. Какая-то радостная злость переполняет его. И совсем нет страха.

– Внимание, обнаружен летающий объект, предварительная классификация – десантно-штурмовой бот Имперских ВКС. Дистанция – два километра, пеленг тридцать, снижается. Обнаружен летающий объект, класса легкий атмосферный коптер, параметры двигателя аналогичны параметрам аппарата, участвовавшего во вчерашней атаке. Дистанция около полутора километров. Снижается.

– Понял тебя, Триста двадцатый.

– Наблюдаю сосредоточение сил полиции в районе отеля. Полицейские силы классифицированы как недружественные. Задействовано взрывное устройство с замедлителем у входной двери. Внимание – опасность второй степени. Противник в коридоре. Восемь единиц.

– Принял. Пока отставить боевой режим.

– Мариус, сейчас рванет!

Сосредоточенный кивок.

БАМ-М-М! Стена перед нами змеится трещинами. С потолка обрушивается тяжелая люстра. Становится темно.

– Десантный бот совершил посадку на крыше отеля. Коптер заходит на посадку. Полиция начала штурм здания.

– Черт! Ну почему все так сразу!

Мариус выставляет ствол, посылает в темноту гранату из подствольника. Сквозь плотный хлопок ответные выстрелы почти неразличимы. А потом в холл вкатываются сразу два подарка. Меня толкают в угол. В голове тягучий звон. Кусок чего-то твердого бьет меня в лоб. Выстрелы из карабина – еле слышные вспышки в темноте. Струи огня. Барабанная дробь в ушах – турель открыла огонь. Теплая струйка стекает через бровь. Солоно на губах.

– Две единицы живой силы противника выведено из строя, – сообщает Триста двадцатый. – Полиция проникла на четвертый этаж. Оборудование отеля препятствует продвижению сил полиции. Обнаружено наблюдение системами класса «мошка». Полицейский коптер открыл огонь по имперским силам и был сбит. Имперские силы ведут бой с сотрудниками агентства Бора и продвигаются по направлению к нам по лестнице аварийного выхода в правом крыле здания. Рекомендации: прорываться навстречу эвакуационной группе.

– Понял!

– Мишель! Мишель! Это я! – я вваливаюсь в комнату. Баронесса с расширенными от страха глазами направляет пистолет мне в грудь. Ее лицо белее снега.

– Мишель, опусти пистолет! Надень бронежилет! Уходим! За нами прилетели! Быстрее, милая!

– Юджин, у тебя кровь!

Снова взрыв гранаты в холле. Мариус отвечает очередью из дымной темноты. Я вытаскиваю Мишель за собой, одной рукой с трудом удерживая тяжелый дробовик. Тлеет ковер. Турель, сбитая взрывом, бессильно щелкает механизмом наведения. В центре холла – ощетиненная щепками паркета дыра. Мишель надрывно кашляет, глотнув дыма пополам с пылью. Система пожаротушения почему-то не работает. Крики и выстрелы в коридоре.

– Оборудование отеля противодействует противнику, – в голосе Триста двадцатого боль. Я представляю, как какой-нибудь пылесос бросается в ноги людям в черном, а робот-уборщик пытается ткнуть в их лица оголенным заправочным контактом.

– Мариус, прорываемся наверх, на крышу! За нами прилетели военные. Снизу идут копы. Они близко. Надо оторваться от них. Я первый, ты с Мишель – сразу за мной.

– Понял тебя! – он снова на мгновенье высовывается и бьет за угол.

– Триста двадцатый, боевой режим! – и окружающие предметы застывают. Рубчатое яйцо гранаты, брошенное мной в багровую темноту, медленно кувыркается в воздухе. Дробовик раскатисто бухает, выталкивая из ствола язык неторопливого пламени. Все-таки бой – это здорово. Я рожден для драки…

Охраняющие холл сотрудники агентства Бора освобождают вход. Цепочкой покидают здание. Бойцы спецотряда полиции перебежками мечутся от укрытия к укрытию. Размытыми тенями сливаются со стенами. Вновь выпрыгивают, перекатываются, вскидывают стволы, страхуя напарника. Молчаливо общаясь жестами, определяют направление следующего броска. Свет потолочных панелей отражается в стеклах бронепластин синими искрами. Только штурмовые роботы – невысокие четырехногие пауки, бесстрашно топают вперед, никуда не прячась. «Мошки» разлетаются по комнатам с настежь распахнутыми дверями. Ищут людей, взрывные устройства, оружие. Все чисто. Череда быстрых перебежек перемещается на лестничные марши. Полицейские в тяжелых бронежилетах, пригибаясь, топают следом, беря под контроль зачищенные помещения. Напряженно оглядываются, укрываясь за опрокинутой мебелью.

– Сапсан, обнаружено воздушное судно, тип – армейский десантно-штурмовой бот! – докладывает служба наблюдения.

– Никакого бота в плане нет! – отвечает руководитель операции. – Все полеты в районе операции запрещены. Сбить нарушителя.

– Заслон-один, открываю огонь.

– Я Пятый, открыл огонь по воздушному судну. Я Пятый…

– Сапсан, Пятый сбит. Повторяю, Пятый уничтожен, высадка на крышу сорвана.

– Я Заслон-один, нахожусь под огнем. Несу потери.

– Сапсан, Заслон-один уничтожен воздушным судном!

– Око-один, Сапсану. Объекты атакованы Союзником вне плана. Руководитель Союзников уничтожен. Объекты ведут бой с Союзником.

– Я Сапсан. Группы один, два – ускорить продвижение. Изменение плана. Действуем по варианту четыре. Союзник – с нами. Повторяю: агентов Бора не трогать.

– Игла-один, принял. Игла-два, принял, вариант четыре.

– Сапсан – Седьмому. Запроси помощь у «спецов». Убери воздушное судно. Срочно.

– Принял. Запрашиваю.

– Сапсан, воздушное судно совершило посадку на крыше здания! Союзник вступил в бой и несет потери.

Второй этаж. Штурмовые роботы разбегаются по сторонам. Шевелят сканерами. Чисто. Люди-тени перебегают вдоль стен от лестничной клетки. Штурмовые роботы синхронно разворачивают торсы и их пулеметы начинают выплевывать гильзы. Сбитые кинжальным огнем куклы неловко раскатываются по вздыбленному пулями ковру.

– Группа один, что у вас происходит? Группа-один, здесь Сапсан, доложите обстановку! Игла-Один, ответь Сапсану!

– Я Игла-один-два. Игла-один убит. Роботы открыли огонь. Повторяю, роботы открыли огонь. Деактивируйте роботов. Несем потери.

– Принял. Деактивировано.

– Сапсан, у нас потери! Роботы продолжают огонь!

– Уничтожить роботов! Продолжать движение.

Грохот выстрелов. Изуродованные пулями стены. Роботы меняют позицию. Бьют длинными очередями, не давая бросить гранату. Почти одновременно умолкают. Кончились боеприпасы. Как ни в чем не бывало, машины выходят из боевого режима и задирают стволы к потолку, выполняя команду деактивации. Бойцы в ярости расстреливают их из подствольников. Когда искореженные пауки прекращают сыпать искрами, под прикрытием товарищей утаскивают раненых. Изогнутые прутья арматуры торчат из проломов в стенах. Система пожаротушения покрывает пол и стены слоем сияющей ледяной пены. Полицейские второй линии с опаской оглядывают разрушенный этаж, не решаясь разойтись от лестничной клетки. Напряженно слушают крики в эфире.

– Я Игла-два! Атакован! Несу потери!

– Игла-два, я Сапсан, высылаю подкрепление. Игла-четыре, вперед. Игла-два, сообщите численность противника.

– Сапсан, чертовщина какая-то! Нас атакуют роботы. Уборщики, полотеры, еще какая-то хрень!

Машины на третьем этаже выкатываются из технологических ниш и бросаются на людей в форме. Один из бойцов успевает развалить нападавшего длинной очередью в упор, и тут же его товарищ катится вниз по лестнице, сбитый пошедшей на таран тяжелой бассейномоющей машиной. Юркий чистильщик вентиляции, похожий на кошку, падает с потолка и вгрызается в шею под шлемом вращающимся кругом из стальных щеток. Дымит, умирая, сбитый прикладом и прошитый короткой очередью. Человекоподобные горничные бессильно стучат по стеклам шлемов универсальными ключами от номеров, намертво зажатыми в манипуляторах. Шлепки очередей из бесшумных карабинов. Взрывы гранат. Крики. Дым. Снегопад из системы пожаротушения. Отель гибнет, не желая пропускать непрошеных гостей. Сверху, с четвертого этажа уже текут ручьи воды. Ручьи превращаются в реки. Целые водопады гремят, обрушиваясь в лестничные клетки. Полицейские с нижних этажей напряженно прислушиваются к тому, что творится над их головами. Отбегают подальше от каскадов воды. Мокрые, как мыши, бойцы штурмовых групп, оскальзываясь, карабкаются сквозь потоп. Они уже не ждут, когда на них бросится очередной робот. Поэтому на стоящего у лестничной клетки робота-электрика обрушивается настоящий шквал огня. Изрешеченная машина рассыпается на запчасти, роняя в воду оголенный высоковольтный кабель. Некоторые копы из оцепления украдкой крестятся, слыша по радио ужасные вопли. Полицейские второй линии в панике крутят головами, отступая к пожарным лестницам. Взрыв ощутимо встряхивает стены. Командир группы усиления бросает гравитационную гранату в трансформаторную. Свет в здании гаснет. Крики в эфире сменяются едва слышными стонами. Спецназ вновь устремляется в атаку, забрасывая этажи дымовыми шашками.

…Замедленное кино. Заторможенные движения нелепых людей в черном. Я вижу, как расползается дым от взрыва моей гранаты. Фиксирую отлетающее прочь изломанное тело. Досада – дробовик слишком медленно досылает очередной патрон. Резкий, без теней, силуэт в дверном проеме. Еле ощутимые контуры на стенах – противник – четыре единицы, с двух сторон держит дверь на прицеле. Плавно, очень плавно, в груди черного человека раскрывается сквозная дыра. Брызги разлетающейся плоти и осколков бронежилета повисают в воздухе серым облаком. Бросок. Перекат. Выстрел. Мгновенное острое удовольствие от хорошо проделанной работы – еще одно черное тело кувыркается вдоль стены, сбитое чудовищным ударом картечи в упор. Сонное движение возвратной пружины. Так много можно сделать за треть секунды! Толчок корпусом. Разворот. Толчок ногой. Выстрел. Кувыркающееся в воздухе донце порохового стаканчика. Кажется, видны полупрозрачные струи в воздухе – летящие в меня пули. Я подныриваю под хлюпающий звук. Я успеваю ощутить, как что-то царапает мне спину. Выстрел. Перекат. Толчок корпусом. Удар прикладом. Удар ногой. Разворот. Цель захвачена. Выстрел. Недопустимое рассеивание. Цель шокирована. Выстрел. Цель не видна. Граната. Атакующая группа в пределах досягаемости. Выстрел. Выстрел. Цели поражены. «МА-А-Р-И-У-У-СССС-ДА-ВА-А-Й». Редкое топанье. Четкий черный силуэт. Кажется, двоится в глазах – боевая программа пытается имитировать подсветку дружественной цели зеленым. Как всегда – подводит аппаратура. Мишель. Сонная, растерянная Мишель. Тянется следом, забыв проснуться. Выставляет руку с нелепым маленьким оружием. Мариус медленно изменяет траекторию своего бега-плавания. Тянет Мишель за руку. Вместе они движутся вдоль стены, красивыми долгими прыжками перелетая через дыру в полу, через кучи чего-то серого, через тела в черном. Магазин не успевает коснуться пола, как новый с тягучим лязгом фиксатора вклинивается в гнездо. Затвор встает на место. Голова из-за угла. Ствол. Противник целится. Выстрел. Рассеивание. Противник шокирован. Голова. Еще. Внимание: граната! Укрыться. Полосы в воздухе – осколки. Гул в ушах. Ветер. Выстрел. Цель поражена. Отойти. Укрыться. Тело слабнет. Это тело не годится для боя. Выстрел. Отход. Укрыться. Выход из боевого режима.

Звуки возвращаются. Не хватает воздуха. Ноги предательски подгибаются – я падаю на колени на бетон лестничной клетки. Дрожащие руки не могут удержать дробовик.

– Истощение организма, – докладывает Триста двадцатый.

– Ты ранен? – Мишель бросается ко мне, зачем-то вытирает мой лоб. От ее прикосновений искры в глазах. Или это пыль клубится?

– Мариус! – кричу я шепотом.

– Я понял. Уходите.

– Немного… продержись. Минуты… три… – пересохшее горло не желает проталкивать звуки наружу.

– Не беспокойся, прикрою, – он резким движением выставляет ствол за угол, хлопает подствольником наугад. Бумканье разрыва. Клочья коврового покрытия подлетают в воздух. От косяка отскакивают щепки. Бетонная крошка больно сечет шею.

– Лихо бьют, суки, – скалится телохранитель.

– Мишель… беги наверх. На крышу. Быстро. Мариус… пару минут.

– Ладно, Юджин. Не надо ничего говорить. Топай. Береги свою подругу, – он снова высовывает ствол, дает короткую очередь. Отстегивает последнюю гранату, срывает кольцо. – Давно мечтал приложить парочку этих ублюдков. Все случая не было.

Веселая обреченность бурлит в нем. Я только сейчас замечаю, что его рукав набух и побурел от крови. Наверное, еще в номере зацепило. Я разрываюсь между желанием прикрыть Мишель и остаться тут. Рядом с этим бесшабашным человеком, легко, без лишней рефлексии, без прощальных писем и нудных завещаний, ставящим последнюю точку.

Он чувствует мой взгляд. Отшатывается под визг срикошетировавшей пули. Поднимает лицевую пластину. Длинный шрам на его щеке пульсирует багровым.

– Никакой я не Мариус. Это так, чтобы от местных не отличаться. Я Эндрю. Эндрю Эдамс, с Ван Даймена. Давай, парень. Делай свое дело. Сейчас из подствольников дадут.

Я киваю ему. Подхватываю дробовик.

– Удачи тебе, Эндрю, – но он уже не слышит, высунувшись за угол. Часто бьет куда-то, не обращая внимания на щепки, волшебным образом выскакивающие из косяка над его головой.

Я топаю на подгибающихся ногах. Бледная Мишель возвращается и подхватывает меня под локоть. Тяжело, с всхлипами, дышит, подталкивая мою ослабевшую тушу. Кремень девчонка! Вот тебе и голубая кровь. Выстрелы сверху. Частая, суматошная пальба. Глухие разрывы. Волна жара шевелит волосы. Увесистое бубуканье пулемета. Отовсюду сыплется снег, превращая лестницу в смертельный аттракцион. Дробовик тяжел неимоверно. Воронка все сильнее сужается, засасывая меня в свою бездонную пасть. Снизу яростно стучит карабин Эндрю. Железный мужик. Мишель всхлипывает от бессильной злости. Ползем на коленях, оскальзываясь в холодном месиве. Дробовик – что твое бревно. Упрямо не отпускаю мокрый ремень. Железо лязгает по ступеням, волочась за мной. Выстрелы совсем рядом. Кажется, прямо над головой. Снизу ритмично бухают разрывы. Клубы дыма обгоняют нас.

– Приближение противника, шесть единиц, угроза снизу!

Прощай, Эндрю Эдамс. Подтягиваю дробовик к коленям. Опасаясь, что не удержу мокрое железо, накручиваю ремень на руку. Просовываю ствол сквозь витые прутья ограждения. Спине отчего-то мокро. И когда вспотеть успел?

– Мишель. Давай наверх, – ее гневные возражения не слышны – звук выстрела с размаху бьет мне по ушам. Мощь оружия вселяет в меня уверенность. Картечь выбивает целый сноп искр из перил внизу.

– Пошла наверх, взбалмошная капризная девчонка! – ору я, не глядя. Снова стреляю в дым. Приноравливаюсь. Теперь бы не пропустить момент, когда снизу высунут ствол. Я твердо знаю – они для начала дадут пару выстрелов из подствольника. А уж потом полезут, стреляя на ходу, да так, что головы не высунуть. Тогда и кранты. Вглядываюсь в полутьму, изо всех сил напрягая зрение. Досадую – в тусклом свете аварийного освещения тень человека в дыму заметишь не сразу.

– … пойду! – проступает из низкого гула в ушах звенящий крик Мишель.

– Уходи, дурочка… – устало шепчу я, вновь спуская курок.

– БРОСИТЬ ОРУЖИЕ! – перекрывая шум боя, раскатывается над нами оглушительный голос. – ДОКУМЕНТЫ!

– Дружественные силы, – синхронно комментирует Триста двадцатый.

Двое гигантов в мимикрирующей броне перегибаются через перила, стволы их оружия плюются дымными выхлопами. Лестница внизу превращается в море огня. Кожа на лице натягивается от прикосновения волны раскаленного воздуха. Кипят ручьи тающего снега, пар поднимается над ступенями. Ствол почти касается моего затылка. Я отпускаю дробовик. Он повисает, раскачиваясь на ремне, зацепившемся за какое-то декоративное украшение перил. Шарю за воротником, нащупывая шнурок жетона. Поворачиваю голову. Вижу, как еще один верзила возвращает Мишель кусочек пластика, козыряет ей. Нас подхватывают под руки. Меня и Мишель. Аккуратно и быстро несут вверх. Морпехи парами присоединяются к нам на каждом этаже. Время от времени кто-то из них свешивается через перила и стреляет вниз, в ревущее пламя.

Ступени под нами потеряли форму, словно оплыли. Вместо перил – скрюченные оплавленные обрывки. Лужи застывшего металла на полу. Дрожит раскаленный воздух. Надо полагать, тут побывала плазменная граната. У треснувшей от жара стены – наполовину превращенное в пепел обугленное тело. Сквозняк сдувает с него серые хлопья. Звездное небо. Запах свободы. После вони пороха вперемешку со сгоревшим пластиком, ночной воздух кажется мне пряным, будто сдобренным восточными благовониями. Край крыши полыхает, закрывая полнеба хвостом черного дыма. Всюду на выщербленной посадочной площадке – разбросанные как попало тела в черном, смешанные с кусками бетона.

– Сэр! Мэм! Лейтенант Бок, Имперская Морская Пехота. Выполняю задачу по вашей эвакуации! Сопротивление противника подавлено! Поступаю в ваше распоряжение, сэр! – козыряет выбежавший откуда-то очередной морпех, совершенно неотличимый от окружающих.

Меня, наконец, ставят на ноги. Растерянная, измятая Мишель – рядом со мной. Ошарашено оглядывается, вроде не верит в происходящее. Улыбается мне почему-то виновато. Двое на дальнем конце крыши бьют вниз через ограждение.

– Уходим, лейтенант, – говорю я. – Отвечать на огонь.

– Есть, сэр! – и нас снова подхватывают под руки и несут к темно зеленой туше десантного бота с подкопченными боками. Перед тем, как меня по языку короткой аппарели вносят в пахнущее резиной нутро, успеваю заметить несколько выбитых ячеек брони.

Нас грубовато опускают в жесткие кресла. Со стуком прижимают страховочными скобами. Топоча армированными ботинками, бойцы организовано вбегают парами, падают, вколачивая стволы в держатели, рвут вниз страховочные скобы, замирают. Вносят раненых. Укладывают их в специальные боксы по бортам, предварительно в момент раскидав бронированную скорлупу с неподвижных тел. Мишель наблюдает за этой организованной суетой с открытым ртом. Последняя пара делает залп прямо с аппарели. Одновременно с их выстрелами палуба под ногами вздрагивает и заваливается набок. Весь процесс занимает меньше минуты. Слаженно работают парни. Ощущаю невольное чувство гордости, точно я один из них. Что-то давно забытое шевелится внутри. Или это ностальгия Триста двадцатого? Упруго-вибрирующее гудение закладывает уши. Ладонь Мишель находит мою руку. Крепко ухватывает меня за палец. Поворачиваю голову. Молодец, хорошо держится. Испачканное копотью лицо подчеркнуто спокойно. Хотя я-то вижу, как стиснуты ее зубы.

Морпех с едва заметным крестиком на груди – медик, склоняется надо мной, качаясь на широком привязном ремне. Протирает мне лицо чем-то едко пахнущим. Лоб сначала вспыхивает огнем, потом начинает неметь. Тычет мне в шею жало диагноста. Обращается со мной так, будто я разобранный пулемет, не иначе.

– У вас спина задета, сэр, – говорит он. – Вкачу вам немного боевого. Одновременно и кровь остановит.

Я не успеваю понять – спрашивает он или утверждает, как пневмошприц уже обжигает руку. Непроизвольно вздрагиваю. Мишель сжимает мой палец. Заглядывает мне в глаза. Ее ладонь прохладна и суха. Я киваю ей успокаивающе. Лица вокруг вдруг приобретают четкость. Исчезает шум в голове. Тело становится легким. Кажется: расправь я плечи – и страховочная скоба не выдержит напора моих мышц. Воздух струится жидким серебром. Раскаленный и прохладный одновременно. Медик нахлобучивает на меня легкий шлем. Жестом показывает на микрофон. Я отмахиваюсь – учи ученого!

– Есть подключение к бортовой сети, – докладывает Триста двадцатый. – Задействован боевой стимулятор.

– Сэр, какие будут распоряжения? – раздается в голове голос лейтенанта. Нас снова сильно качает – бот закладывает крутой вираж.

– Возвращаемся на корабль. Что за судно?

– «Протей», легкий крейсер, Третья эскадра, Первый Колониальный флот, сэр!

– Как только сможете начать разгон – уходите.

– Понял, сэр!

– Дайте мне внешний обзор.

– Выполнено.

Я парю в воздухе над стремительно уносящимся вниз городом. Оптические системы, повинуясь мысленному приказу, увеличивают изображение. На улицах царит хаос. Машины полиции врезаются в ограждения. Грузовики, ревя клаксонами, таранят блок-посты. Кругом заторы. Люди-муравьи, суетясь, перебегают дорожки улиц. Там и тут над домами поднимаются столбы дыма, заслоняя звезды – начинаются пожары. Беснующиеся толпы заполоняют площади, громят магазины. В темноте огни пожаров зловеще отсвечивают багровым. Сверкающие синие точки – бортовая система указывает, откуда по нам ведут огонь. Вычислитель снабжает каждую цель столбцом быстро меняющихся комментариев. Ниточки наших пусков то и дело уносятся вниз и тогда яркие пятна плазменных разрывов выхватывают из расчерченной световыми пунктирами темноты целые кварталы. Город погружается в хаос. Подчиняясь новым приоритетам, машины пресекают все новые попытки уничтожить нас. Управление полиции пылает. Системы пожаротушения отчего-то не работают. Пожарные расчеты остановлены пошедшими на таран автоматическими такси. Аппаратура узла связи регионального управления СБ умирает от чудовищного скачка напряжения. Гражданский самолет неуклюже пытается протаранить нас и разваливается в воздухе от попадания зенитной ракеты, уносясь за корму снопом осыпающихся вниз огней. И вот – кульминация: центральный компьютер системы энергоснабжения обесточивает город и очищает свою память. Линейки улиц, протянувшиеся до самого горизонта, смываются волной черных чернил. И только пятна пожаров продолжают тлеть в ночи рубиновыми сигналами. А потом погасший город сворачивается в точку. Перегрузки сжимают мое парящее тело. И вскоре поверхность скрывается под быстро уносящимися вниз клочьями серого вещества. Облака. Поди ты к черту, сумасшедший город Миттен. Вот она – обжигающая чернота космоса. Яркие колючки звезд. И только кулачок Мишель, сжимающий мой палец, продолжает связывать меня с окружающим миром.

Глава 23. Легкий крейсер «Протей»

Узкие переходы забиты разнокалиберными трубопроводами. Палуба окрашена в любимый военными серый цвет. То и дело мы пересекаем поперечные переборки с массивными выпуклыми крышками переходных люков на них. Сопровождающие нас матросы прикладывают пальцы к огонькам идентификаторов, короткое шипение, и, пригибая головы, мы просовываемся дальше, и за нашими спинами слышим мягкий лязг: отсек снова задраен. Ничего не поделаешь – крейсер в состоянии повышенной готовности. В одном из изгибов коридора сворачиваем налево. И оказываемся в низком, заставленном оборудованием отсеке с пульсирующей в центре голубой тактической голограммой. Люди в легких скафандрах застыли в массивных ложементах вдоль стоек с аппаратурой – вахта. Один из них поднимается нам навстречу. Голубые глаза его безмятежны. Голос мягок и доброжелателен. Только меня не проведешь этой ангельской улыбкой. Наслышан, сколько грязи надо хлебнуть, чтобы заполучить судно.

– Приветствую на борту, господа. Я капитан второго ранга Свенссон, командир корабля.

– Добрый день, капитан.

– Здравствуйте, сэр.

– Прошу сдать оружие, мэм. На борту моего судна вы в безопасности.

Мягкая улыбка командира не обманывает и Мишель. Она спокойно кивает.

– Пожалуйста, капитан, – и поднимает руку, давая одному из матросов вытащить пистолет из-за пояса ее брюк.

– Благодарю вас, мэм, – снова улыбается офицер и поворачивает голову ко мне. – И вас, сэр.

– У меня только нож. Именное оружие. Я с ним не расстаюсь.

– Правила одни для всех, сэр, – тон его голоса не меняется, хотя я чувствую спиной, как напрягаются люди вокруг.

– Обнаружена автоматическая турель. Устройство активировано, – тревожно сообщает Триста двадцатый.

– Сэр, не стоило тащить нас на орбиту, чтобы застрелить на борту имперского боевого корабля, – стараясь быть спокойным, говорю я. – Ваши люди могли расстрелять нас еще в Миттене. Ну, или просто не прийти на помощь. Результат был бы одним и тем же. Я не расстаюсь с этим ножом. Никогда, – с нажимом добавляю я.

– Я не ставлю целью убить вас, – улыбка напрочь прилипла к широкому лицу офицера. – Более того, я получил приказ оберегать вас и доставить в указанное вами место. Мне непонятна ваша настойчивость, мистер Уэллс.

– Я ни в коей мере не ставлю под сомнение ваш авторитет, сэр. Я просто привык иметь под рукой средство самообороны. Моя настойчивость продиктована обязательствами перед моей спутницей.

– Да, мне сообщили. Что ж, это меняет дело, – офицер старательно давит вспыхнувшее внутри раздражение. Все-таки привычка безоговорочно повелевать людьми в отдельно взятом пространстве плохо сказывается на характере. – Я слушаю ваши распоряжения, госпожа баронесса, – на этот раз меня игнорируют, показывая, ради кого затеян спектакль. Впрочем, мне плевать. Боевой коктейль еще будоражит мне кровь, делая мир предельно четким и заставляя получать наслаждение просто от сознания того, что я жив. И буду жив еще несколько чертовых дней. А там – будь что будет. И Мишель со мной. Одно только это наполняет меня радостью. Каждая проведенная рядом с этой женщиной минута – волшебное ожидание, предвкушение чего-то искрящегося и запретно-сладкого. С опозданием в несколько часов до меня доходят слова, которые она произнесла там, в развороченной мною спальне. И поэтому я временно утрачиваю способность рассуждать здраво.

– Летим на Кришнагири Упаван, капитан. Если не трудно, найдите нам что-нибудь переодеться.

– Принято, госпожа баронесса. Что-нибудь еще?

– Каюту, где можно выспаться, естественно.

– Естественно, госпожа баронесса, – кивает командир. – Правда, судно у нас маленькое, адмиральских апартаментов не предусмотрено. Надеюсь, каюта для старших офицеров вас устроит. И мистера Уэллса. Его каюта будет рядом.

– Мы будем находиться в одной каюте, – безаппеляционно заявляет Мишель.

– Там не слишком просторно, госпожа…

– Не беспокойтесь об этом, мистер Свенссон.

– Как вам будет угодно, баронесса. Вас проводят. Почту за честь пригласить вас на ужин в кают-компанию.

– Благодарю, капитан. Я польщена, – устало улыбается Мишель. – С вашего позволения, отложим все торжественные мероприятия. Надеюсь, господа офицеры простят меня и не сочтут это знаком неуважения.

– Что вы, мэм! Мы все понимаем, через что вам пришлось пройти. Я пришлю медика. Мне сообщили, что мистер Уэллс легко ранен.

– Спасибо, капитан.

Я киваю. Получаю в ответ вежливый полупоклон. Вахта украдкой бросает на нас любопытные взгляды. Я чувствую их спиной.

– Капитан! – оборачивается Мишель.

– Да, мэм?

– Благодарю вас за помощь, – она изображает вежливую улыбку.

– Рад оказать вам услугу, госпожа баронесса. К тому же, мы выполняем приказ.

И мы, наконец, пускаемся в обратный путь по узким серым коридорам. Когда добираемся до каюты, на заправленной белоснежным бельем койке нас уже дожидаются аккуратно сложенные комбинезоны и две пары легких ботинок. На небольшом столике – большое блюдо с соблазнительно пахнущими мясными сэндвичами. Рядом – пара накрахмаленных салфеток. Пузатый сосуд наполняет каюту ароматом свежезаваренного кофе. Янтарно светится крохотная бутылочка бренди.

– Да уж. Флот в своем репертуаре. Вежливость, радушие и педантичность, – несколько шкодливо улыбается Мишель, разглядывая уложенные под комбинезоном детали тонкого белья из комплекта обмундирования женщин-офицеров. – Ничего не забыли. Не удивлюсь, если в кармане своей одежды ты обнаружишь парочку маленьких резиновых штучек.

– Госпожа баронесса, ты выражаешься, словно официантка в офицерском баре, – укоризненно качаю я головой.

Мишель оборачивается. Смотрит на меня так, будто бы увидела впервые. Стремительно бросается мне на шею. Я небрит и грязен, губы мои запеклись от пыли и пересохли, бронежилет на мне заляпан засохшей кровью пополам с грязью, от меня за версту разит прокисшим потом, и я боюсь потревожить ноющую ссадину на лбу. Вся эта чушь на мгновенье возникает в моей голове и тут же меркнет перед ураганным напором вспыхнувшей страсти. Все смешивается – ощущение наших горячих тел, усталость, облегчение, сумасшедшая радость от того, что мы живы. Голова кружится от аромата дыхания Мишель. Триста двадцатый тактично помалкивает. Делает вид, что его нет.

– Ты сошла с ума. Точно, – выдыхаю я, вырвавшись из плена ее губ.

– И очень давно, – счастливо хихикает она и снова тянется ко мне.

Вежливый стук в дверь. Наверное, медик явился. Дыша, как после долгого бега, мы отрываемся друг от друга.

Глава 24. Любовь – христианское понятие

Мы никак не можем насытиться друг другом. Словно стараемся наверстать то, что так долго сдерживали. Я даже не могу разобрать, насколько красиво тело Мишель. Все время перед глазами какие-то отдельные фрагменты. Завиток волос над порозовевшим ушком. Голубая жилка на шее. Почему-то твердый кончик носа. Маленькая ступня, отдергивающаяся от щекотки. Эта чертова узкая офицерская койка… Мы боремся с перепутанным бельем, задыхаясь от дикого притяжения, что вновь и вновь толкает нас друг к другу. Я хрипло дышу. Быстрые прикосновения Мишель пронзают меня, словно разряды электричества. Я и представить себе не мог, насколько чувственным может быть мое тело. Потому что ничего подобного до этой ночи я не испытывал. Дурочки-подружки, которых во множестве приводил в нашу квартирку в мансарде разбитной Васу; и дорогие девушки, что профессионально доказывали мне свою «любовь» в домах с мягкой кожаной мебелью; и жадные стыдливые прикосновения земных женщин – все это меркнет перед тем обжигающим ураганом, что крутит и швыряет наши тела. Мы шепчем что-то бессвязное, неловко прикасаясь друг к другу. Стесняясь поднять глаза, будто делаем это впервые. Чтобы через мгновенье бесстыдно потребовать новой ласки. И рычать, и стонать просительно, и впиваться губами в податливо-мягкое, и расширенными ноздрями впитывать наш запах, еще больше пьянея от него и вновь впадая в сладкое безумство. И Триста двадцатый молчит, потрясенный, и никак не решается обозначить свое существование, и его неуверенность только выдает его незримое присутствие, так, что Мишель вдруг отстраняется и пожирает меня взглядом совершенно незнакомых глаз, которые тут же подергиваются бархатной поволокой желания. И, наконец, мы окончательно сплетаемся искусанными телами, замираем, вытянувшись, вжавшись друг в друга, и только наш едва слышный шепот, который скорее угадывается по щекотке от запекшихся губ, позволяет отличить нас от мертвых. Это волшебное ощущение разговора, когда души открыты и нет никаких запретных тем, и когда все, что сказано – истина, и когда слова рождаются вне зависимости от того, что ты хотел сказать…

– Я сошел с ума.

– И я…

– Ты самое непонятное существо на свете…

– Тоже мне, новость, – прижимаясь крепче, она щекочет мою пятку пальцем ноги. Озноб наслаждения пробегает по мне. Спина моя тут же покрывается гусиной кожей от непередаваемого ощущения. – Мой отец сказал однажды, еще когда я была сопливой девчонкой: никто не может понять ее.

– Я ведь просто отставной офицер. А ты – ну, сама знаешь кто.

– Глупости. В старину всем офицерам присваивалось дворянские звания. Ты офицер, а значит – мы равны. И пусть эта ерунда больше не приходит в твою красивую голову. Мы – равные.

– Здорово.

– И мне…

– А я тебя ревную, – признаюсь я и краснею. Сейчас так легко говорить глупости.

– Дурачок… – ее губы касаются моей шеи в утомленном, едва ощутимом поцелуе. В ответ я лишь крепче стискиваю коленями ее бедра.

– Этот твой чертов Готлиб… И муж… И все мужчины, что едят тебя глазами… Кажется, я бы убил их всех…

– Кровожадное чудище. Ты и так всех убил. Почти. Слава о тебе переживет столетия. Тебе будут ставить памятники. В Миттене твоим именем назовут какую-нибудь площадь. Толпы поклонниц будут писать тебе тысячи писем ежедневно…

– Перестань, – я толкаю ее носом. В ответ она еще глубже зарывается лицом между моим плечом и ухом. Тихо смеется. Спиной я ощущаю легкую дрожь переборки – крейсер идет полным ходом.

Внезапно Мишель становится серьезной.

– Мне так хотелось объяснить тебе… Извиниться. Все произошло так глупо. Там, на лайнере. Я не думала, что ты так отреагируешь. Все время забываю о разном воспитании. Каждый человек воспринимает мир по-своему. Ты – так. Я постараюсь соответствовать твоим представлениям.

– О чем ты?

– Мне было ужасно скучно тогда. И одиноко. Ты был очень мил, но вот было в тебе что-то такое, что не позволяло к тебе прикоснуться. А Готлиб – он напомнил мне о доме. Старый знакомый. Все понимает. Ни о чем не просит… – сбивчиво шепчет она в подушку. – Любовь – ведь это христианское понятие. А я не верю в Бога. Хотя мне и полагается верить. Да мало ли, что кому полагается… Я с детства ненавидела тысячи условностей, которые окружали меня. Они меня душили. К тому же, я женщина. Женщина из древнего военного рода. Мужчины заправляют в нем. А женщины делают так, чтобы их мужчинам не нужно было беспокоиться. Ни о чем, кроме долга. Кроме своей войны.

Она шепчет и шепчет, постепенно распаляясь, словно спорит сама с собой, и я боюсь дышать, чтобы не прервать этот горячий поток:

– Мужчина и женщина ночью – это только их дело. Личное. Так меня воспитали. И это личное любовное дело не должно иметь ни для кого, кроме них, никакого значения. Иногда – даже для них самих. Мне было одиноко. Готлибу было одиноко. Я позволила себе отогнать одиночество. И он тоже. Это не играет никакого значения. Готлиб – человек моего круга. Секс – это удовольствие тела. Не души.

– Не души? – удивляюсь я. – Как такое возможно?

– Теперь и я сомневаюсь, – отвечает она. – Ты простишь меня?

– Мишель, мне кажется, что ты возненавидишь меня за то, что сейчас говоришь.

– Ну что ты за чудовище такое, Юджин? – восклицает она, и в голосе ее мне слышится намек на слезы.

И мне хочется сказать ей что-то такое, чтобы она поняла, что она значит для меня. Что-то очень хорошее. Так сказать, чтобы сразу забыть про все. Но что-то держит за язык, и я дрожу, мучительно пытаясь найти слова, которые не обидят ее. И заранее знаю, что она ждет совершенно не их. И она знает, что я не могу их произнести, и целует меня, не давая говорить.

– Молчи. Пожалуйста. Мне так хорошо сейчас, – просит Мишель.

– Ладно, – послушно откликаюсь я, ловя ее губы. И все, что тревожит меня, мысли о том, куда нам податься завтра, и будет ли оно, это завтра, отступает куда-то далеко-далеко. Как будто не имеет к нам теперешним никакого отношения.

– Зачем ты прилетела за мной тогда? На самом деле.

– Кролл начал на нас охоту. Я боялась, что он доберется до тебя. И ты перестал отвечать на письма. И я решила: добрался-таки. А ты просто влип в другую историю, – тихо отвечает Мишель.

– Сказку о том, что я тебе нужен, ты потом придумала, да? Решила, что рядом с тобой я буду в безопасности?

– Да. Не сердись. Я боялась за тебя. Я и сейчас за тебя боюсь. Кто же знал, что ты на самом деле окажешься таким незаменимым?

– В каком смысле?

– Пошляк, – она легонько теребит меня за мочку уха. Я целую ее в макушку.

Мы наслаждаемся теплом наших тел. Легкая тревога исходит от Мишель. Скрывая ее, она прижимается щекой к моей груди. Ее дыхание – горячее пятнышко, жжет и щиплет кожу.

– Думаешь о чем-то неприятном? – спрашиваю я.

– Откуда ты знаешь?

– Чувствую.

Ее рука плавно скользит по спине, рождая прикосновением пальцев щекочущий холодок. Кажется, Мишель даже не замечает своей нечаянной ласки.

– Тебе так необходимы эти немытые дикарки? – спрашивает она, не отстраняя лица от моей груди, так что я едва слышу невнятно произнесенные слова.

– Какие дикарки, сладкая моя?

– Тогда, на базе, ты сказал, что тебе надо на Кришнагири. Скажи, это у тебя идефикс – влюбиться в индийскую женщину?

– Влюбиться? О чем ты?

– Когда мы познакомились, ты мечтал найти любовь на Кришнагири, – совсем неслышно говорит Мишель. И я чувствую, как отчаянно она смущена.

– Тогда я был… э-э-э… не в себе. Я обещал своему другу, что мы будем вместе добывать «черные слезы». На Кришнагири. Это я и хотел тебе сообщить. Больше ничего.

– Правда?

– Ну да, – удивляюсь я. – А ты решила, что я еду туда… за этим?

– Назови меня сладкой, – вместо ответа шепчет она. – Пожалуйста. Я такая дура!

– Сладкая моя…

– Еще! – ее губы наливаются жаром.

– Сладкая… Чудо мое… Сумасшедшая девчонка… Котенок…

– Господи, Юджин! Иди же ко мне!

Единственное, что отравляет для меня эту вакханалию страсти – мелкая поганенькая мыслишка. Этакое полуосознанное подозрение. Нет ли в том, что я нравлюсь Мишель, заслуги ее центра равновесия? Я знаю, что пока не получу ответа на этот вопрос, страсть моя не будет полной. Кому охота, чтобы в него влюбились по приказу? Я гоню это неприятное ощущение, загоняю его в самый дальний уголок души, прикосновения Мишель разжигают во мне жуткий пожар, но стоит огню чуть утихнуть, как чертово сомнение вновь выползает наружу и жалит меня, тихо шипя, в самое сердце.

Глава 25. Естественные склонности

Мы по очереди плещемся в тесной кабинке эмульсионного душа. Вестовой приносит нам крепкого чаю. Мишель осторожно прикасается к залитому прозрачным клеем красному рубцу на моей спине. След от пули, что прошла по касательной.

– Больно?

– Уже нет.

Мишель усаживается напротив меня. Складывает ладони между колен, сжимает их ногами. Склоняется вперед. Взгляд ее серьезен. Это уже другая Мишель. Не та, которая только что, зажмурившись, полосовала мою поясницу острыми коготками.

– Что с нами будет, Юджин?

– Это ты спрашиваешь? Мне казалось: ты на все вопросы знаешь ответы с самого рождения.

– Не смешно. Мне казалось, ты что-то знаешь. Что-то, чего не знает моя семья. И ты обещал мне все рассказать.

Я тяжело вздыхаю.

– Ты не решишь, что я слетел с катушек?

– Нет. Рассказывай.

И я сбивчиво выкладываю ей все, что знаю о Реформаторе. О центрах удовольствия. Об их истинном назначении. Про покушения. Про смерть Кролла из-за дисфункции вживленного диагноста. В общем, обо всем. Кроме Триста двадцатого. Мишель, не перебивая, слушает меня. Не выказывая эмоций. Сама она – воплощенная сосредоточенность. Видимо, сказывается ее колоссальный опыт делового общения. Когда я заканчиваю рассказ, она некоторое время напряженно размышляет. Легкая вертикальная складка появляется на ее переносице.

– Ты мне не доверяешь? – наконец, спрашивает она.

– Почему?

– Мне все равно, что мною управляет, и управляет ли вообще. И с какой целью. До сих пор в моей жизни все складывалось почти хорошо. Так что мне грех жаловаться на судьбу. Но ты не назвал источник своих сведений. Ты не сказал, почему нам нельзя улететь на Рур и отсидеться в надежном убежище. Не сказал, что намерен делать.

– Прости. Если я расскажу тебе это, ты вряд ли захочешь продолжать знакомство со мной.

– Для тебя это важно?

– Ты же знаешь, что да, – прячу я глаза.

Она порывисто встает. Обнимает мою голову. Прижимает ее к груди.

– Черт возьми, милый, позволь мне самой это решать.

Прости, Триста двадцатый. Пора вывести тебя из тени. Будь что будет…

– Помнишь, я сказал тебе, что во мне пилотский чип?

– Помню. Чипы есть у многих.

– В моем чипе мозги боевого робота. Комплекса огневой поддержки пехоты. И он саморазвился. Без него моя память – решето. Я забываю все через минуту. Превращаюсь в идиота. В общем, я наполовину робот, Мишель, – убито заканчиваю я.

– Глупый, – с нежностью говорит она. Целует меня в затылок.

– Ты что, не удивлена?

– Я знаю множество людей с искусственными сердцами, почками, глазами и прочей требухой. Во мне самой, кроме центра равновесия, есть медицинский диагност, который обеспечивает нормальный уровень работоспособности и определяет оптимальную диету. Не говоря уже о стимулировании сердечного ритма и контроле за обменом веществ. И еще электронный секретарь. Человек с искусственной памятью меня совсем не удивляет, Юджин.

– Но ведь он со мной говорит. Подсказывает мне, что делать. Я спрашиваю у него совета. Он делает меня сильнее. Там, в гостинице, если бы не он, нас бы убили!

– Тем более. С чего вдруг я должна изменить к тебе отношение? Наоборот – я должна быть благодарна ему. Личность? Это странно, необычно, но после всего, что ты рассказал, – вполне заурядно. С удовольствием пообщаюсь с ним. Через тебя, разумеется. Я вот тоже разговариваю со своим электронным секретарем. И он тоже иногда подсказывает мне, что делать. В общем, рассказывай все, как есть, хранитель страшных тайн.

Тогда я выкладываю ей и про связь Триста двадцатого с Реформатором. И про эволюционные идеи последнего. Про вирус, что защищает нас.

– Но почему мы не летим на Рур?

– Морские пехотинцы, что нас эвакуировали, были с чипами. Все. Несмотря на то, что я предупредил твоего деда. Вряд ли он не придал значения моим словам. Я подозреваю, что Реформатор взял твоего деда под контроль. Пока не полностью. Но кто знает, до какой степени он сможет влиять на него. И на наше окружение на Руре. История на Зеленом Шаре может повториться и там. На нас начнут нападать таксисты, охрана, полиция. Все, кому не лень. А вирус рано или поздно обнаружат и деактивируют. В общем, нас прикончат. Нам нужно спрятаться в колонии. На очень многолюдной планете, где людей много, а чипов в головах – не очень, нас будет трудно найти. Кришнагири – планета с большим населением. А Триста двадцатый постарается найти способ остановить угрозу. Кроме того, твой дед сказал о контрразведке. Даже если это не происки Реформатора, мне вовсе не по душе, чтобы меня начали потрошить, как подопытного кролика. Так что мне дорога на имперские планеты точно заказана.

– Там, в отеле, я пару раз начинала тебя ненавидеть. Совершенно беспричинно. Ну, не то что ненавидеть – ты становился мне антипатичен. Настолько, что хотелось сбежать от тебя. Очень неприятное чувство. Сродни отвращению. Я встряхивалась и меня отпускало. Я решила, что это от усталости.

– Это Реформатор пытался до тебя добраться. Видимо, ты недостаточно склонна к агрессии. У него не вышло.

– Почему нас не убили при эвакуации?

– Мозги военных во время акций надежно экранированы. Гражданские сети на них не действуют. Наверное, из-за этого.

Некоторое время мы молчим. Мишель размышляет о чем-то. Потом вдруг морщится, как от зубной боли.

– Что с тобой?

– Подумала: а вдруг именно эта штука в голове заставила меня согласиться выйти замуж? То, что ты рассказал, неплохо укладывается в схему. Я была уверена, что никакие интересы семьи не заставят меня сделать это. А потом вдруг поняла: а не такой уж и плохой парень этот Карл. Перестала относиться к нему с отвращением. Даром, что он ни одной юбки не пропускает. Даже достоинства его припомнила. Например – он богат и родовит. Его семья контролирует оружейный бизнес в нескольких колониях. Дед и отец решили, что этот брак упрочит наши позиции. Теперь я начинаю понимать, почему я поставила подпись на брачном контракте. Меня просто превратили в шлюху ценой в несколько миллиардов.

Она горько усмехается, глядя в стену. Я глажу ее по плечу. Она ловит мою ладонь. Прижимает к щеке. Здорово сидеть вот так и ни о чем не думать. Кажется, именно о таких моментах близости я мечтал, будучи одиноким дурачком. Не такая уж глупая мечта, оказывается.

– Знаешь, меня тоже беспокоит кое-что.

– И что же?

– На кой ляд людям, что нами вертят, понадобилось, чтобы я тебе вдруг понравился?

– Вот что тебя мучает! – догадывается она. – Господи, Юджин, давай не думать об этом, а? В конце концов, этот чип просто усиливает естественные склонности и эмоции людей. Почему бы ему не усилить мое влечение к тебе? Господи, да я рада, что он это проделал!

Она тормошит меня.

– Юджин! Ну же! Улыбнись, милый! Не сходи с ума. Пожалуйста. Этот чертов чип – он ведь усиливает мои скрытые желания. Угадывает самые слабые оттенки настроения. И проверяет предмет интереса на соответствие всем моим требованиям. Путем запроса его чипа. Так что никакой ошибки, милый. Мы с тобой – идеальная пара.

– Конечно, Мишель, – и я старательно улыбаюсь, хотя мне хочется кричать в голос.

Глава 26. Встреча друзей

– Эгей, кореш! Наконец-то! Сколько можно порхать? – белозубо скалится Васу. – Я уж решил, что ты про меня забыл.

– Привет, Васу, – отвечаю я. – Я тоже рад тебя слышать.

– Парень, я тут без тебя дел наворотил, – торопится высказаться Васу. – Ты не против? Я наши бабки в дело вложил. Так что теперь все по понятиям. Глянь, какой у меня прикид.

И мой друг вертится перед глазком коммуникатора, демонстрируя отпадную переливающуюся куртку с жемчужным оттенком и широченные ярко-зеленые штаны.

– Эта фигня ночью светится! – восторженно делится он. И без перехода: – В общем, я теперь крутой перец. Этого старого козла Рико я сожрал. И еще парочку старперов. У меня теперь одних пиццерий по всему Плиму пять штук. Чувак, у нас теперь есть бабки! Один тертый фраер мне шепнул: нельзя капусту квасить. Капуста должна крутиться. Вот я и запустил волчок. Короче, ты в доле, братан. Дел невпроворот. Вали сюда, я без тебя зашиваюсь. Клево центровым быть, только вот времени ни на что не хватает.

– Васу, тут такое дело, – неловко начинаю я. Так не хочется разочаровывать друга. – В общем, я не могу приехать.

– Э, кореш, да ты, никак, снова в дерьмо наступил? – щурится Васу.

– Точно, – подтверждаю я.

– Ага. Я бы удивился, ежели б ты чистеньким вдруг стал. Вечно вы, деловые, куда-то вляпаетесь. Кайф вы от этого имеете, или еще что?

– Помнишь, ты хотел одним делом заняться? Не говори вслух, каким.

– Понял, не дурак, – понимающе кивает мой друг и страшно таинственно подмигивает. – Конечно помню, братан!

– Ну, я туда лечу. Если не передумал – можно заняться этим вместе. Твоя помощь мне бы не помешала.

– Ты хочешь, чтобы я все бросил и прилетел на… ну, куда говорили?

– Точно.

– Ха, чувак. Ты сбрендил. У меня же теперь бизнес. Соскочить не так легко. Все бабки в деле. Акции, инвестиции. Одних поставщиков больше десятка. А уж эти, как их, доставщики пиццы – такая сволочь! – за ними глаз да глаз…

– Васу, но ты же хотел…

– О чем речь! Я и сейчас хочу. Просто так быстро не получится. К тому же я тут местечко присмотрел – хочу построить кинотеатр и пиццерию для транзитных пассажиров. У этих дятлов капусты – мама не горюй. Я уже и залог за землю внес. Показать тебе мою подругу? Классная девочка. Беленькая. Ты таких любишь.

– Потом покажешь. Верю: красивая, – пытаюсь я пошутить. – Значит, ты не поедешь?

– Поеду, обязательно поеду, чувак! – горячо заверяет Васу. – Вот только делишки устаканю – и сразу. А кто это с тобой? Клевая птичка. Крошка, я Васу. Как тебе мой прикид?

– Очень красиво, – кивает Мишель, вопросительно глядя на меня.

– Ой, меня вызывают по другому каналу, – суетливо оглядывается куда-то Васу. – Давай, брат. Держи хвост пистолетом. Созвонимся!

Изображение гаснет.

– Абонент разорвал связь, сэр! – докладывает связист. – Повторить вызов, сэр?

– Нет, спасибо.

Некоторое время мы с Мишель молчим, не глядя друг на друга. Потом она осторожно говорит:

– Кажется, твой друг сильно увлечен новым делом.

Я киваю. Все еще не пришел в себя. Как же так! Это ведь Васу! Мой друг. Кореш. Парень, который спас меня на Плиме от банды трансферов. Я же помню, как мы мечтали уехать на Кришнагири и добывать «черные слезы». Вместе мечтали! Что же произошло?

– Юджин, – мягко произносит Мишель. Кладет ладонь на мой локоть. – Так бывает. Просто у твоего друга завелись деньги. Иногда деньги меняют самые стойкие убеждения. Не переживай. Я-то с тобой.

И она целует меня в щеку. Прижимается ко мне. Ее прикосновение переключает меня с грустных мыслей. Я невольно облизываю губы. Действительно. Какого черта! Я еще жив и Мишель со мной.

– И я тоже, – немного обиженно заявляет Триста двадцатый.

– Конечно, дружище. И ты тоже.

– Ладно. Прорвемся, – говорю я вслух. – Будем собирать «черные слезы» сами. С голоду не умрем.

За всей этой чепухой я не обратил внимания на то, что дрожь переборок давно стихла.

– Мы на орбите Кришнагири Упаван, госпожа баронесса, – сообщает по внутренней связи командир корабля. – Бот готов. Взвод морской пехоты обеспечит вашу охрану. В порту Кришна-сити вас встречают. Вы в полной безопасности. Можете отправляться в любое время, мэм.

– Благодарю, капитан. Я вам очень признательна.

– Не стоит благодарности, мэм. Это мой долг.

Мишель вопросительно смотрит на меня. Холодок растекается внутри. Встречают? Ну, вот и началось. Триста двадцатый деловито диктует свои подсказки.

– Никакой морской пехоты. Пускай бот пойдет на автоматике, – прошу я Мишель. – Эти встречающие – наверняка контрразведка. И попроси какое-нибудь оружие побольше пистолета. Впрочем, если ты доверяешь своему родственнику, то можешь рискнуть.

– Ну уж нет. Даже и не мечтай смыться. Я с тобой.

– Ладно. Я рад. Ты и не представляешь, как. К хорошему так быстро привыкаешь.

– Не дрейфь. Все просто. Ты мужчина. Я женщина. Мне не привыкать подчиняться. Я выполню все, что ты скажешь.

– Неужели?

– Глупый, – шепчет она. Глаза ее вдруг оказываются близко-близко. – Мне никогда не было так спокойно, как с тобой.

Черт возьми, за такой поцелуй можно кого-нибудь убить. Мне даже в голову не приходит глупость вроде той, что поцелуй – такое же надежное средство убеждение мужчины, как и слезы. И уж тем более, я даже и не пытался спросить у себя, сколько раз в своей извилистой жизни моя сладкая девочка использовала эти надежные средства. Мне было так здорово, что я сам поверил: мы выберемся. Я сделаю все, чтобы мы выбрались.

Глава 27. Транспортная миссия

Бот падает в колодец облаков. Струи плазмы на носу уже отцвели, мы в плотных слоях и ощущение безграничной свободы от практически свободного парения невольно захватывает меня – я гляжу на мир через сканеры внешнего обзора. Триста двадцатый напоминает мне, что пора вмешаться в программу посадки. Нам вовсе не улыбается прилететь в космопорт прямо в руки «встречающих». С сожалением выныриваю в обычное пространство. В тесную пещеру десантного отсека, тускло освещенную красным.

Щиплет плечи – мой помощник активно общается с бортовой системой управления. Мишель напряженно улыбается из кресла напротив.

– Все хорошо, – киваю ей. Она кивает в ответ, не сводя с меня глаз. Кислородная маска на ее шее смотрится каким-то инородным телом. Черной чешуйчатой змеей, свернувшейся в кольцо. Она боится, моя железная леди. Не показывает вида, но боится. Кажется, ее начинает тошнить от болтанки. Ничего, милая. Потерпи. Я и сам боюсь. Я уже так привык бояться, что страх кажется мне обычным состоянием. Без него мне будет неуютно.

– Внимание, чувак, пора за работу! – возникает в голове торопливый голос. – Приложи палец к панели номер восемь. Это справа над тобой.

Послушно отстегиваюсь и прикладываю палец. Панель коротко пищит и откидывается вниз, обнажая переплетения цветных жгутов под собой. Пульсируют жилы световодов. На мгновенье возникает ощущение, будто смотрю на обнаженные кровеносные сосуды живого существа.

– Мне тоже неприятно, поверь, – говорит мне Триста двадцатый. – В конце концов, это мой собрат. Но другого выхода нет. Приходится убивать, чтобы выжить.

– Я понимаю.

– Режь жгут с голубой маркировкой.

– Это автопилот?

– Еще чего! Его так просто не отключишь. Это цепи датчиков системы жизнеобеспечения.

Я тычу ножом в неожиданно плотный пучок. С трудом поддеваю его острием. Прочные волокна никак не желают поддаваться.

– Прострели из пистолета! Не бойся, борт не пробьешь. Его не каждая зенитная ракета возьмет.

И я стреляю в светящееся отверстие. Бот сразу резко встряхивает. Мне чуть не отрывает руку, которой я цепляюсь за страховочный линь. Испуганно вскрикивает Мишель, повиснув на металлической дуге своего кресла.

– Внимание, отказ системы контроля жизнеобеспечения. Изменение траектории, переход на дублирующий контур, диспетчерские службы точки назначения оповещены, – звенит в голове металлический голос. – Рекомендуется переход на систему принудительного обеспечения дыхательной смесью.

Палуба выравнивается.

– Теперь панель пятьдесят пять. Левый борт, у самой переборки.

С трудом перебираюсь на другой борт, балансируя на ходящей ходуном палубе. Иногда приходится просто висеть, цепляясь за страховочные леера, натянутые вдоль бортов и по подволоку. Наконец, откидывается и эта панель. И снова ощущение, точно рассматриваю внутренности живого существа.

– Давай скорее, чувак! – подстегивает меня Триста двадцатый. – Быстрее, иначе выйдем на глиссаду. Только держись потом как следует – трясти будет сильнее.

И я поднимаю пистолет. Расширенными от страха глазами Мишель наблюдает за моими действиями.

– Держись крепче, – кричу ей под гул движков. И стреляю в очередной пучок.

Хруст, который я слышу в следующий момент – это пальцы моей руки, которые не выдерживают напряжения и разжимаются. Где-то в полутьме грохочет, перекатываясь по бронированному настилу, вырванный из рук пистолет. Со всего маху влетаю ногами в вертикальную переборку. С чавканьем влепляюсь грудью и лицом в густую массу – аварийный гель облепляет поверхность, комья его стремительно растут.

– Угрожающая ситуация! Отказ системы жизнеобеспечения. Задействована программа аварийной посадки. Диспетчерские службы точки назначения оповещены. Экипажу приготовиться к аварийной посадке.

С трудом высвобождаюсь из объятий липкого кома. Хорошо хоть, что эта дрянь, при кажущейся влажности, не оставляет следов на одежде.

– Доклад: диспетческий пункт точки назначения переведен на ручное управление. Даю трансляцию диспетчерского канала, – продолжает развлекаться бортовая система. Я лихорадочно пристегиваюсь. Мишель смотрит на меня, закрыв лицо гигиеническим пакетом. Бедная моя!

– …Мэйдей, мэйдей, мэйдей, я 4565–9765, управляюсь автоматически, десантное судно Имперского военного флота терпит бедствие, отказ системы жизнеобеспечения, аварийное снижение, пересекаю одиннадцать тысяч курсом 220, намереваюсь совершить посадку в районе шоссе номер восемь, Кришна-сити, юго-запад. Мэйдей, мэйдей, мэйдей, я 4567–9765… – без всякой интонации долбит в эфир наш автопилот.

– Военный борт 4565–9765, я Кришна-сити, принял, вынужденная посадка на шоссе номер восемь, сообщаю аварийным службам. Кришна-сити контроль, всем бортам, внимание! Воздушное судно терпит бедствие. Оставаться на своих эшелонах, быть на приеме, – отзывается срывающийся от волнения голос.

– Закрутилось. А почему мы садимся из-за этой ерунды? – интересуюсь я. – Все равно мы в масках. К тому же это военное судно.

– Если бы это была военная акция, мы бы сели в назначенном пункте, что бы с нами ни случилось. Даже если борт был бы в сквозных пробоинах. Но мы совершаем полет в режиме транспортной миссии. Тут другие правила. Безопасность пассажиров и экипажа – в первую очередь.

– А тех, на кого мы свалимся?

– А на них нам плевать, – цинично поясняет Триста двадцатый. – Мы же военный борт. Нам никакие правила не нужны. Следуем положениям устава и всех дел. Кто не спрятался – я не виноват.

– Ты как будто азарт почувствовал, а, дружище?

– Извини. Увлекаюсь иногда, – смущается железяка.

Гель уже доходит мне до шеи. Закладывает уши. Гул превращается в рев. Мы дико кренимся, закладывая очередной вираж. Глаза Мишель смотрят на меня с мольбой. Киваю ей, изо всех сил изображая безмятежный вид. Попробуйте сами сделать такой вид, когда ваше лицо упаковано в огромную дыхательную маску. Кресло подо мной начинает медленно разворачиваться в сторону выхода. Вцепляюсь в ствол автоматической винтовки, что торчит в бортовом захвате.

Вновь просыпается система управления:

– После посадки рекомендуется отойти от судна на расстояние пятьдесят метров и ожидать прибытия аварийно-спасательных служб. Внимание, посадка через одну минуту! Пятьдесят секунд… тридцать… десять… касание… посадка!

Палуба содрогается. Аппарель отстреливается с резким хлопком, впуская в отсек ослепительный свет. Кресло подо мной наклоняется, подталкивая меня в спину. Гель выпрыгивает наружу огромным хлюпающим брикетом. Быстро распадается, освобождая нас с Мишель из плена. Отряхиваясь на ходу, бежим в сторону недалекого шоссе, с которого на нас уже показывают пальцами фигурки людей рядом с брошенными посреди дороги цветными автомобильчиками. Бежать по рыхлому полю, да еще когда стебли кукурузы хлещут по лицу, не слишком удобно. Хватаю ртом горячий воздух. Местное солнце печет немилосердно. Пыль забивает нос. Мишель отчаянно чихает. Волоку ее за руку, тащу так, что иногда она не успевает переступить ногами и повисает на мне.

– Быстрее, милая. Пожалуйста! – кричу ей, и она упрямо стискивает зубы, и бежит изо всех сил, стараясь не быть мне обузой.

У самой насыпи оглядываюсь. Зеленая туша бота, зарывшаяся в поле, кажется отсюда большим динозавром, решившим вздремнуть и разинувшим пасть в широком зевке.

Невысокие люди в разноцветных вылинявших одеждах протягивают смуглые руки, помогают нам взобраться на насыпь. Белозубо улыбаются. Что-то говорят наперебой, возбужденно и радостно. На головах у некоторых странные штуки, напоминающие свернутые и не слишком свежие полотенца. Дорожное покрытие исходит жаром. Пальмы с мохнатыми, будто обмотанными веревками стволами, шелестят над нашими головами величественными опахалами. Город – он тут, рядом. Я вижу, как узенькое шоссе с дрожащим над ним горячим воздухом теряется среди недалеких строений. И еще пахнет тут как-то необычно. Так, что сразу хочется бросить тяжелую винтовку и улечься в теньке, ни о чем не думая. Мишель удивленно провожает глазами женщину, замотанную в кусок ткани, спокойно несущую на голове тяжеленную корзину с фруктами. На лбу ее пламенеет яркая точка. Я захлопываю рот. Наверное, некрасиво так откровенно рассматривать незнакомых людей. В общем, здравствуй, Кришнагири Упаван, планета любви.

Глава 28. Планета любви

– Надо смываться, пока не появились полиция и портовые службы, – говорю Мишель.

– В большом городе проще затеряться. К тому же у нас нет наличных, а в местной деревне мы вряд ли отоварим наши карточки. Без денег нас сцапают в два счета. Так что нам надо в город, – отзывается моя баронесса. Господи, до чего же она замечательно держится! Нипочем бы не подумал, что изнеженная аристократка может оказаться такой бойкой девчонкой!

Толпа любопытных тем временем окончательно перегородила узкое шоссе. Мешанина из старых автомобильчиков, коров, мотороллеров на трех колесах, вездесущих тощих собак и еще каких-то навьюченных животных отчаянно дымила, мычала, испускала выхлопные газы и прочие не слишком приятные запахи. Нам улыбаются со всех сторон. Зачем-то щупают рукава наших комбинезонов. Уважительно и с огромным удивлением косятся на мою винтовку. В толпе оборванцев, не проявляющих не малейшей агрессии, ощущаю себя взрослым, вздумавшим угрожающе размахивать большущей палкой среди любопытных и ничего не соображающих малышей. Вот смуглый человек начинает что-то лопотать на своем тарабарском языке, протягивая нам грязный лоток со странного вида штуками. Пахнут они еще более отвратно, чем выглядят. Какая-то дрянь, обернутая листьями растений. Наверное, этот человек хочет угостить нас чем-то съестным.

– Спасибо, не нужно, – вежливо говорю я и улыбаюсь, пытаясь протиснуться мимо радушного местного жителя. Улыбка человечка не теряет энергии. Он еще более настойчиво преграждает мне путь. Тычет в лоток, показывает на свой рот, потом на меня, на Мишель. Тараторит почти без пауз. Закатывает глаза в экстазе.

– Он хочет, чтобы мы это попробовали? – растерянно спрашиваю у Мишель.

– Хочет впарить нам эту дрянь, – отзывается она.

– Впарить?

– Продать, – поясняет Мишель. – Мне эта публика немного знакома. Сейчас начнут пихать в карманы всякую ерунду. Пропусти меня вперед.

И она, очаровательно улыбнувшись продавцу, протискивается мимо, ухватив меня за руку. Теперь уже я у нее на буксире. Еще один человек предлагает мне сильно помятые голографии с видами то ли храма, то ли театра. Сует их мне под самый нос. Другой размахивает пучком каких-то блестящих палочек. И вот уже мы в лесу тянущихся рук. Улыбаясь, лопоча и сверкая глазами, все чего-то просят, предлагают, требуют. Мишель лавирует в толпе, как уличный гонщик в автомобильной пробке. Избегает настойчивых рук. Кому-то улыбается, кому-то выкрикивает в лицо «Не нужно», да так звонко, что очередной продавец воздуха отшатывается, освобождая дорогу. Толпа смыкается за ней, словно вода за кораблем. Я с трудом поспеваю следом, наступая на чьи-то босые ноги. И мне все больше кажется, что мы завязли в этом людском море, как мухи в меду. И чем дальше мы проталкиваемся, тем плотнее толпа. В довершение ко всему я вляпываюсь ботинком во что-то мягкое. В кучу испражнений какого-то животного, как выяснилось. И при этом вокруг так жарко, словно мы погрузились в раскаленную духовку. Мы оба мокрые, как мыши, в своих плотных комбинезонах. Я бессильно злюсь, ощущая, как стремительно уходит наше время.

Высокий худощавый молодой человек приходит нам на помощь. Что-то кричит в толпу. Делает нам знак – следуйте за мной! Выкрикивает на имперском: «Сэр, мисс, идите за мной, я вам помогу!». Наверное, звуки знакомой речи действуют на нас. Мы проталкиваемся вслед за молодым человеком, который на ходу что-то объясняет окружающим, от чего те начинают отшатываться от нас. Через пару долгих минут мы оказываемся на пыльной обочине. Люди постепенно теряют к нам интерес, продолжая свой путь. Лишь некоторые из них улыбаются нам, словно встретили лучших друзей и идут себе дальше по своим делам, лавируя между тарахтящим транспортом и животными. Правда, в их улыбках мне чудится намек на сочувствие.

– Сэр, мадам, меня зовут Прадип, – молодой человек с жаром трясет мне руку липкой ладонью. Он говорит с жутким акцентом, но это все лучше, чем та тарабарщина, на которой изъясняются остальные.

– Спасибо, что помогли нам, Прадип, – благодарит Мишель. – Что вы им сказали?

– Ничего особенного. Что вы богатые сахибы со звезд, но боги наградили вас богатством в обмен на страшную болезнь, умирая от которой невозможно возродиться вновь, – и молодой человек умолкает, выжидательно глядя на нас черными навыкате глазами. Его одежда – смешная рубаха навыпуск из легкой ткани и белые штаны, – не слишком свежа. Его побуждения улавливаются моим ментальным блоком как нечто совершенно непереводимое. Радостное любопытство пополам с жадным предвкушением. Без малейшего намека на агрессию. Впрочем, агрессии нет и в окружающей нас толпе. Уважение, настойчивое ожидание, радостное понимание, готовность помочь, легкое сочувствие. Все, что угодно, кроме агрессии. Очень необычная смесь. Я никак не могу настроиться на этих странных людей. Не знаю, как на них реагировать. Похоже, Триста двадцатый – тоже.

– Очень занимательно, – Мишель даже передергивает от такой легенды, хотя она находит в себе силы улыбнуться. – И они в это поверили?

– Не очень. Но на всякий случай решили не испытывать судьбу. У нас очень серьезно относятся ко всему, что связано с кармой. Поймать вам такси? Такие уважаемые люди, конечно же, не будут путешествовать по большому Кришна-сити пешком?

– Да, если вам не трудно. Нам нужно куда-нибудь, где принимают к обмену вот это, – Мишель показывает запястье с квадратиком платежного чипа на нем.

– Это? – молодой человек хмурит лоб в раздумье. Потом неуверенно улыбается, – Кажется, я видел, как за такие штуки дают рупии. В офисе для иностранных господ. В космопорте. Мой родственник работал там посыльным.

Вот черт. Как раз в космопорт нам сейчас нужно меньше всего. Но молодой человек уже исчезает, ныряя между жующей мордой высокого животного и кузовом отчаянно дымящего крохотного грузовичка. Вскоре он возвращается, довольно улыбаясь. И тут же, громко сигналя, через толпу протискивается такси. То есть жуткого вида скрипящая развалина, окрашенная в желтый цвет. Я не могу понять, как открываются ее дверцы. Заметив мои затруднения, Прадип вновь приходит на помощь. Оказывается, нужно нажать на огромную металлическую кнопку, пока она не щелкнет громко, а потом сильно потянуть дверцу на себя.

– Экзотика, – фыркает Мишель, проскальзывая внутрь и подозрительно щупая странную комковатую поверхность сиденья. Я неловко ерзаю у входа, стараясь хоть немного очистить подошвы от продуктов чужой жизнедеятельности. Заметив мои манипуляции, Мишель прыскает со смеху. Что ж, тем лучше. Не придется объяснять ей источник неприятного запаха в салоне.

– В таком большом городе вам не обойтись без гида, сэр! – с жаром шепчет мне наш спаситель. – За небольшую плату я могу показать вам достопримечательности и помогу найти хорошую недорогую гостиницу.

– Э-э-э, спасибо, не нужно, – мямлю я.

– Сэр, сэр, я знаю все интересные места. Вы не будете скучать. Я покажу вам Молл-стрит. Там самый дешевый хаш во всем Кришна-сити. И со мной все будет совершенно безопасно, сэр! Специальная травка для госпожи! Легкая, как дуновение ветерка, сэр!

– Спасибо, не нужно, – твердо говорю я, пролезая в салон.

– Сэр, я могу показать вам Триумфальную арку. И Дворец Ветров! Кришна-сити очень красивый город! Эти негодяи из правительственных туристических офисов сдерут с вас втридорога, сэр!

Я молча качаю головой. Чем более настойчив наш спаситель, тем больше мне хочется избавиться от него.

Прадип услужливо захлопывает дверцу.

– Сэр, сэр! – просовывается в окошко молодой человек. Оказывается, окна в такси отсутствуют. Очевидно, для поддержания микроклимата. – Вы ведь вознаградите мои услуги?

– Дайте ему пару рупий, сэр, и дело с концом! – советует таксист, косясь на винтовку, которую я установил вертикально, уперев прикладом в пол.

– Пару рупий?

И снова Мишель приходит мне на помощь. Вытаскивает из кобуры запасной магазин к своему пистолету. Выщелкивает на ладонь блестящий цилиндрик патрона. Протягивает обалдевшему Прадипу.

– Спасибо, госпожа, – растерянно улыбается юноша. Его голова исчезает. Таксист давит на педаль. Машина прыгает вперед, едва не расплющив какое-то обиженно заревевшее животное. Я стукаюсь затылком о продавленный подлокотник. Мишель цепко держится за специальную ручку в спинке переднего сиденья.

– Вам ведь в Фаридабад, господа? – спрашивает таксист, отчаянно вертя рулем и не глядя на нас.

– А там обслуживают по банковским чипам? Вот по этим, – Мишель показывает свое запястье.

– Конечно, госпожа. Это ведь район для белых. Там все не так, как в остальном городе. Таких, как я, туда даже не пускают. Но вы не волнуйтесь – вместе с вами мы, конечно же, проедем без проблем. Ведь у вас есть пропуска?

– Пропуска?

– Ну да. Их выдают прямо в порту всем приезжим сахибам.

– Ах, эти. Естественно, – говорит Мишель, быстро взглянув на меня.

– Обнаружено воздушное судно, – просыпается Триста двадцатый. – Дистанция три километра, курс семьдесят, высота восемьсот метров. Снижается.

– Это за нами, – тихонько говорю Мишель, склонившись к ее уху, когда свист садящегося коптера становится достаточно сильным.

– Ну что ж, пока мы на шаг впереди, – так же шепотом отвечает она.

– Ты молодец. Здорово держишься.

– Я люблю тебя, – шепчет она в ответ.

Я отшатываюсь, точно обухом меня приложили. Это так неожиданно. Я совершенно выбит из колеи. Как-то по другому я себе представлял такие признания. С цветами. В каком-нибудь красивом месте. И в этом красивом месте, за бокалом вина, я произношу их торжественно. А вместо этого… Глаза Мишель снова рядом. Смеющиеся. Немного тревожные. Зовущие. Она тянется ко мне. Я понимаю, что мне не обязательно ничего отвечать вслух. Наш поцелуй длится и длится. Таксист восхищенно уставился на нас в зеркало заднего вида. Многочисленные продавцы всякой всячины, что норовят сунуть свой товар в окно едва плетущейся машины, на время оставляют свои попытки и глуповато улыбаются нам вслед. Удивительные люди! Исступленно целуясь, мы даже не обращаем внимания на шум еще одного коптера. И на полицейскую машину, что с противным воем проскакивает нам навстречу и исчезает позади, затерявшись среди полуголых людей и повозок. Вкус губ Мишель заслонил все на свете. Мне больше не мешают крикливые люди, назойливые мухи, липкая жара и не слишком приятные ароматы. И еще – в бестолковке моей что-то щелкает. И я становлюсь цельным. Как если бы последнее звено мозаики на место встало. Мир приобретает ясность. Поиски смысла – ненужными. Мои прежние сомнения смешны и наивны. Нет в нем ничего страшного, в этом чувстве. И непонятного тоже. Оно просто есть, и ты часть его. Любовь. Жаль, что Триста двадцатый вновь пытается разложить мое состояние в набор химических реакций. Машина, что с него взять. Следующая ступень и прочее. Бедняга.

Вздымая тучи пыли, раскрашенный в легкомысленные цвета коптер контрразведки приземляется на кукурузном поле, рядом с ярко-красным флаером аэродромных спасателей и тушей потерпевшего аварию бота. Ни дать ни взять – прогулочная машина для богатых туристов. Лейтенант Хоган, загорелый дочерна молодой человек в белой тенниске и шортах, закрывая лицо от клубов пыли, выпрыгивает из прохлады кондиционированного салона в мешанину кукурузных стеблей. Пробирается к пакующим свое снаряжение технарям, стараясь не испачкать одежду.

– Что тут случилось? – кричит он, чтобы перекрыть шум набирающего обороты двигателя – машина спасателей готовится к взлету. Машет перед глазами лениво двигающихся людей своим ярким значком.

Значок производит необходимое впечатление.

– Вынужденная посадка, сэр! – докладывает один из спасателей. – Угрозы пожара нет, утечек топлива тоже, судно приземлилось чисто. Пострадавших нет, пассажиры почему-то не дождались эвакуации.

– Что с судном?

– Сложно сказать, сэр. Мы только заглянули внутрь, и больше ничего не делали. Это военный борт, у нас нет допуска. Скоро прилетят военные, они с ним разберутся. Мы еще нужны?

– Нет, спасибо.

– Всего доброго, сэр! – спасатель запрыгивает в салон. Лесенка втягивается внутрь. Выдув напоследок клуб пыли, машина тяжело отрывается от земли.

Хоган осторожно постукивает носком сандалии по ребристой поверхности трапа. Снимает противосолнечные очки. Заглядывает внутрь. Полумрак отсека тускло светится красным. Лейтенант решительно взбирается по аппарели. Исчезает внутри. Через минуту он, как ошпаренный, выскакивает наружу. Бегом мчится назад, продираясь через заросли кукурузы и больше не заботясь о чистоте шорт.

– Что там, сэр? – увидев его встревоженное лицо, интересуется напарник, сержант Мэрфи, когда лейтенант запрыгивает на пассажирское место.

– Взлетаем, Мак. Быстро. Гости смылись. Имитировали аварию и дали деру. Вызывай дежурного.

– Вот черт, – разочарованно отзывается сержант, резко отрывая машину от земли. – Накрылись выходные. Опять будем рыскать по всяким клоповникам, пока начальству не надоест играть в пинкертонов.

– Точно, Мак. Врубай поисковик и давай походим кругами. Вряд ли они ушли далеко. Если повезет, перехватим в предместьях.

– Лис-десять, вызываю Ферму.

– Ферма – Лису-десять, – отвечает сонный после сытного обеда дежурный.

– Ферма, код «Шмель». Повторяю: «Шмель». Квадрат 15–30. Объекты в точку рандеву не прибыли, спровоцировали вынужденную посадку и скрылись. Веду поиск.

– Лис-десять, код «Шмель» подтверждаю. Действуйте по инструкции. Высылаю опергруппу.

– Обнаружено сканирующее излучение, – докладывает Триста двадцатый. – Задействую средства электронной маскировки.

– Вот черт! Нас ищут?

– Подтверждение.

– Что предлагаешь?

– Оружие в данной ситуации нас демаскирует. Избавиться от винтовки. Замаскироваться среди местных жителей.

– Как это?

– Одеть похожую одежду.

– А потом? Залечь в какой-нибудь гостинице?

– Ответ отрицательный. Вероятность обнаружения в гостинице или ином публичном месте – девяносто пять процентов. У вас нет необходимых документов, вы не зарегистрированы местными эмиграционными службами.

– И куда нам податься?

– В любом крупном городе есть места сосредоточения асоциальных элементов. Среди них возможно укрыться от властей. Нам необходим незарегистрированный канал доступа в Сеть. В этих же местах присутствие Сети Управления маловероятно.

– Ты имеешь в виду какой-нибудь притон?

– Подтверждение.

– Ты нашел способ переключить внимание Реформатора?

– В этом уже нет нужды.

– То есть? Он нам уже не угрожает?

– Угрожает. Пока, – неохотно говорит Триста двадцатый. Вновь ощущение недосказанности щекочет мне нервы.

– Что нужно сделать, чтобы он от нас отстал?

– Переждать. Скрыться от наблюдения, – на этот раз я явно чувствую, с какой неохотой говорит Триста двадцатый.

– Кажется, у нас снова завелись тайны, – горько резюмирую я.

– Я поставлю тебя в известность при изменении обстановки, – сухо сообщает мой электронный двойник, оставляя меня в поганейшем расположении духа. Я на незнакомой планете, мне грозит опасность, я не знаю ее природы, не знаю, как действовать, чтобы избежать смерти и чтобы не потерять Мишель. А мое второе «я», втравившее меня в историю, не желает раскрывать карты. Поганая самовлюбленная железяка!

Усталая Мишель дремлет, положив голову мне на плечо. Улыбается, обнимая меня за талию. Осторожно придерживаю ее за плечи. Ее присутствие вселяет в меня уверенность. После всего, что было, я расшибусь в лепешку, чтобы защитить мою Мишель. Что бы там ни болтал мой двойник. Мне случалось выбираться из ситуаций похлеще этой. В конце концов, я везунчик. Не может быть, чтобы я пошел ко дну на этой помойке.

Машина медленно пробирается по узким ухабистым улочкам. Повсюду множество людей. На мой вкус – их даже чересчур много. Идут по своим делам, что-то едят руками под грязными навесами возле маленьких чадящих жаровен, оживленно торгуются из-за каких-то непонятных мне вещей. То и дело, когда такси притормаживает перед неторопливо переходящим улицу животным, очередная голова просовывается в открытое окно и с белозубой улыбкой, на ломаном имперском предлагает или услуги гида, или бутылку подозрительного пива, или какую-то пан-масалу. Бородатый мужчина, почесывая шею, без тени смущения справляет нужду на глинобитную стену дома. Спешащие по своим делам люди, в том числе и женщины, не обращают на него никакого внимания. И нет тут никаких пальм со счастливыми людьми, что лежат под ними, укрываясь коробками. Последняя виденная мной пальма осталась у шоссе. То есть люди тут действительно все какие-то безмятежные. Может быть, и вправду, счастливые. Только лежат они прямо на голой замусоренной земле, иногда даже в грязи или в пыли, под ногами равнодушно обходящих их прохожих. Не очень-то это походит на ту радужную картину, что обрисовал мне когда-то электрик Анупам. А еще в кармане у меня неудобно пристроилась маленькая коробочка, которую я должен передать девушке по имени Чандраканта. Как я найду ее в этом скопище людей – не представляю.

– Впервые в Кришна-сити, сэр? – осторожно интересуется водитель.

Его любопытство кажется мне подозрительным. Поэтому я лишь скупо киваю.

– У моего родственника есть небольшой магазин. Чудесные сувениры, сэр. Дешевле, чем в Фаридабаде. К тому же, если скажете, что от меня, вам сделают большую скидку. Это не очень далеко, сэр.

– Мне не нужны сувениры.

– Может быть, вашей госпоже понравятся бусы. Она такая красивая, сэр. Вам просто повезло, – льстиво продолжает таксист. – Или амулет от сглаза. Из настоящего солнечного камня. Когда женщина носит такой амулет, она делает мужчину счастливым.

– Спасибо, я и так счастлив, – как можно более строго говорю я. Хотя понимаю, что от этого прощелыги нам будет избавиться потруднее, чем от толпы полунищих доброхотов на шоссе.

– Знаете, сэр, какие красивые статуэтки продает мой родственник? Из настоящей кости морского зверя. Отгоняют злых духов. Все без обмана, и с гарантией в один год. Такие в магазинах для приезжих туристов стоят целых пятьсот рупий. А мой родственник сделает вам большую скидку. Всего за сотню рупий статуэтка будет вашей.

– Я не боюсь духов.

– А еще, – таксист понижает голос, – мой родственник торгует синим корнем. Если его привязать на шею, то мужчина не будет знать усталости и между ним и его женщиной наступит полная гармония.

– Милейший, – неожиданно открывает глаза Мишель. – Между мной и моим мужчиной и так полная гармония. Он настоящий бык. А если он привяжет себе на шею этот чертов корень, мне придется нанять еще парочку дам, чтобы он успокоился. А я очень ревнива. Мои убеждения не позволяют делить своего мужчину с другими женщинами. Понимаете? Везите нас в район для белых и поскорее. Нам не нужны сувениры.

– Да, госпожа, конечно, – смущается и умолкает таксист. Правда, ненадолго. Через полминуты он снова расцветает улыбкой. – Я мог бы провезти вас через Самшитовую гору. Оттуда открывается чудесный вид на город. И там же можно недорого сфотографироваться. Это совсем небольшой крюк, каких-то десять минут.

– И, конечно, фотографии делает ваш родственник? – язвительно спрашивает Мишель.

– Да, госпожа! Вы очень догадливы! Он сделает вам большую скидку!

С пронзительным свистом низко над домами проносится небольшой коптер. Его тень на мгновенье накрывает нашу машину. Я отчетливо слышу «чоп-чоп» его лопастей, так близко он проходит. Триста двадцатый вновь сообщает о сканирующем излучении. Неожиданная мысль приходит мне в голову.

– Нет ли у вас родственника, уважаемый, который может купить вот это? – я киваю на винтовку. Мишель смотрит на меня удивленно. Делаю ей успокаивающий жест бровями. Она кивает – поняла.

– Конечно, сэр! – не задумываясь, радостно восклицает таксист. – Меня зовут Мадхукар, сэр! Я мигом вас домчу! Вам очень повезло, что вы меня встретили, сэр! Другие вас непременно обманули бы. Но я не такой. Мой родственник – уважаемый человек. И очень честный…

Не переставая болтать, водитель резко дергает рулем. И машина с визгом покрышек сворачивает на поперечную улочку, куда, как мне казалось, не пройдет и пара рядом идущих человек. Меня опрокидывает на Мишель. Не успеваю выпрямиться, как машину подбрасывает на особенно большом ухабе и мы дружно валимся в другую сторону. Такси влетает в лужу нечистот, обдав стены проносящихся мимо лачуг каскадом вонючих брызг.

– …родственник всегда дает справедливую цену. Он порядочный человек, хотя по его виду не скажешь. Я вам гарантирую, сэр, вы получите за эту свою штуку вдвое больше рупий, чем у других… – продолжает молотить языком счастливый водитель, в то время, как машина на полном ходу цепляет бампером какой-то уличный лоток. Фрукты из перевернутых ящиков катятся во все стороны под ноги многочисленным прохожим, прямо к глиняным мискам усевшихся вдоль забора нищих калек; и те, и другие ничуть не возражают против неожиданного дара богов и в пару секунд избавляют воздевшего руки торговца от тяжелой обязанности по сбору перепачканных в пыли плодов.

– Уважаемый, мы никуда не спешим, – осторожно говорю я ошалевшему от радости таксисту. – Для вас и для вашего родственника будет лучше, если вы довезете нас живыми.

– Конечно, конечно, сэр! – улыбаясь, отвечает водитель, даже не поняв, что я ему сказал. И скрипящее, дребезжащее нечто, которое тут считается автомобилем, продолжает пугать коров, подрезать коляски моторикш и щедро поливать прохожих потоками грязи из-под колес.

– Нам не нужно в район для белых, – говорю я на ухо Мишель, выбрав момент между двумя ухабами.

– Я так и поняла, – улыбается она. Эта ее обещающая улыбка сводит меня с ума. Жаль, что при такой гонке нельзя поцеловаться без риска остаться без зубов.

– Ферма, я Лис-десять. Клиентов обнаружить не удалось. Продолжаю поиск.

– Принял, Лис-десять. Канюки-один, два, прибудут через пару минут. Скоординируйся с ними. Один из клиентов вооружен. Армейская автоматическая винтовка. Сканеры Канюков возьмут их.

– Принял, Ферма. Жду Канюков-один, два, продолжаю поиск.

– Местные копы оповещены. Официальная легенда – международные аферисты, выдающие себя за баронессу Радецки и отставного военного, очень опасные торговцы оружием. Ориентировка разойдется через несколько минут.

– Принял, Ферма, буду поддерживать связь с патрулями.

Сержант Мэрфи мастерски закладывает вираж над самыми крышами, заходя вдоль очередной извилистой улочки.

– Что там, сэр?

– Две опергруппы на подлете. Найдут гостей по излучениям оружия. У одного из них винтовка.

– Не слабо. Повезло нам, что они смылись. Все эти перестрелки, погони – это не по мне… Что я им, мишень? У меня три курса университета, между прочим! – не отрывая взгляда от приборной панели, цедит сержант.

– Копы в деле. Охота будет нешуточная, Мак.

– Эти-то? Толку с них, сэр… – презрительно хмыкает Мэрфи.

Коптер снова забрасывает хвост, разворачиваясь над скопищем лачуг. Вихрь воздуха от его винтов сдувает навес какой-то харчевни в переулке, вызвав немалую панику среди маленьких суетливых людишек. Сержант Мэрфи довольно хохочет, шевеля джойстиком. Несмотря на свою озабоченность, лейтенант Хоган тоже не может сдержать улыбку, глядя на перепуганных коров, что мчатся сквозь толпу, круша все на своем пути.

Такси останавливается на миллионной по счету кривой улочке. Вокруг уже не только лачуги. Попадаются даже настоящие двухэтажные дома из камня и с черепичными крышами, окруженные крепкими заборами. Правда, потоки нечистот и подозрительные по составу лужи тут такие же, как и всюду. От жары и вонючих испарений нечем дышать. На крыше машины, кажется, можно запросто жарить бекон, так она раскалилась. Любопытные физиономии в чалмах то и дело склоняются перед окнами и, улыбаясь, здороваются с нами. Уже ничему не удивляясь, киваю в ответ всем подряд, вызывая настоящие взрывы радости. Меланхолично жующая корова, похлопывая себя хвостом по костлявым бокам, заглядывает к нам. Ее грустный взгляд останавливается на мне. Перемещается к Мишель. «Что, жарко?» – молчаливо спрашивает животное. И, не найдя внутри ничего съедобного, лениво плетется дальше, предварительно уронив возле машины дымящуюся лепешку. Интересно, чем они тут питаются? Смуглые женщины с нарисованными на лбу или переносице точками, все обмотанные кусками разноцветной ткани, так же не спеша, как и давешняя корова, фланируют по каким-то своим делам. Некоторые из них несут на головах корзины или сосуды. Все они какие-то бесформенные, большегрудые, круглые. Их босые ноги равнодушно ступают по всему, что течет по тротуарам.

– Ты ведь мечтал найти любовь именно этих женщин? – находит в себе силы язвить страдающая от жары Мишель.

– Хорошо хоть, тут нет торговцев, – тихонько отвечаю я.

– Сплюнь, – тяжело вздыхает она.

Наконец, цветущий таксист возвращается с подозрительного вида мужчиной. У него на ногах крепкие сандалии, на нем чистые штаны и хлопковая рубашка с длинными рукавами. По сравнению с прохожими он настоящий сахиб, не иначе. Но все равно – есть в нем что-то такое ненастоящее, мерзкое, от чего хочется не продавать ему винтовку, а просто пристрелить его из нее. Такой купит оружие, а потом всадит в тебя очередь, чтобы забрать назад свои деньги.

– Спрячь патроны, – словно догадавшись, о чем я думаю, негромко советует Мишель.

И мы начинаем торг.

– Хорошая вещь, – одобрительно говорит мужчина. Таксист представил его Мукулом.

– Да, – отвечаю. – Настоящая М160, магазин на шестьдесят патронов, автоприцеливание, подствольник на десять выстрелов, всепогодный и ночной прицел.

– Могу дать за нее пятьсот рупий, – говорит мужчина, сделав вид, что ему очень не хочется расставаться с деньгами, но, так и быть, для таких хороших людей, как мы, он переступит через свои желания.

– Милый, позволь мне, – мягко говорит Мишель, предупреждая мой ответ покупателю. Я с облегчением пожимаю плечами.

– Уважаемый Мукул, сколько вы готовы заплатить? – обращается она к «хорошему человеку».

– Пятьсот рупий, госпожа, – повторяет тот. Таксист стоит в сторонке, вслушиваясь в разговор и с готовностью кивает, радостно подтверждая – да, цена справедливая.

– Три тысячи, – говорит Мишель.

– Госпожа! Эта вещь очень хороша, это не вызывает сомнений! Но эта сумма – она слишком велика для нее! – и снова таксист радостным кивком подтверждает справедливость сказанного. – Но вы очень красивы, госпожа. Я готов предложить семьсот рупий.

– Мадхукар, садитесь за руль. Мы уезжаем, – твердо говорит Мишель. Таксист растерянно хлопает глазами.

– Госпожа, не нужно так спешить! Тысяча рупий, госпожа!

– Мадхукар!

Нас прерывает громкий скрип и скрежет. Из-за угла медленно выкатывается полицейский автомобиль, едва ли не в худшем состоянии, чем наше такси, правда, раскрашенный в черно-белый цвет и с большой мигалкой на крыше. Наш продавец сразу делает вид, что остановился поболтать с приятелем. Таксист, напротив, стал пепельно-серым и потерял дар речи, игнорируя попытки родственника завязать непринужденную беседу. Ну, а я… я просто достал магазин и вогнал его в крепление.

– Умеешь водить эту колымагу? – шепотом спрашиваю Мишель.

– Не спеши. Успеется, – отвечает она. – Убийство копа даже в такой дыре до добра не доведет. Посмотрим, что будет дальше.

И я покорно жду, хотя мой палец дрожит на спусковом крючке. А может быть, это Триста двадцатый проявляет нетерпение. В драку просится.

Толстенький коротышка в промокшей от пота серой форменной рубахе вылезает из машины. Идет к нам, перешагивая через вонючие лужи. Не делая никаких попыток достать пистолет из болтающейся на животе огромной кобуры. Его напарник остается за рулем и лениво курит, пуская дым наружу.

– Так-так, – подозрительно глядя на бледного таксиста и его родственника, цедит коп. Заглядывает в окно такси. – Подрабатываем, значит, да, Мукул?

– Что вы, господин Пател! Просто встретил родственника, остановился поболтать! – прижимая руки к груди, заверяет наш покупатель. – Правда, Мадхукар?

На таксиста жалко смотреть. Лицо его то бледнеет, то краснеет, и все это – в бешеном темпе, едва не опережая по темпу сбивчивое дыхание. Не в силах вымолвить ни слова, он открывает и закрывает рот, будто рыба. Коп терпеливо ждет, пока сообщник справится с собой.

– Я не виноват, сэр! – вдруг заявляет водитель странным тонким голосом. Видно, от страха у него и голос сел. – Я не хотел ехать, меня заставили! У них… у них это страшное ружье, сэр! Я хотел привезти их в полицию, но они меня совсем запугали, сэр!

– Страшное, говоришь? – задумчиво тянет коп. Вновь склоняется к окну, измеряет винтовку глазами. – Действительно, очень большое ружье.

В раздумье барабанит пальцами по крыше. Зачем-то смотрит на небо.

– Ты вот что, Мукул…

– Да, господин Пател? – наш покупатель – воплощенная готовность услужить стражу порядка даже ценой своей жизни.

– Ты иди, Мукул. С родственником ты уже поговорил, не нужно заставлять уважаемых пассажиров ждать. Иди.

– Спасибо, господин Пател! Надеюсь, ваша жена здорова, господин Пател? И дети тоже? Всего вам доброго, господин Пател! Передавайте вашей жене привет и наилучшие пожелания, господин Пател…

Кланяясь и непрерывно бормоча, «родственник», наконец, исчезает.

– Сколько вам предложил этот шакал, господин? – спрашивает полицейский, вновь склоняясь к окну.

– Три тысячи, господин офицер, – очаровательно улыбнувшись, отвечает за меня Мишель.

– Три тысячи? – удивляется коп. Мишель подталкивает меня локтем в бок.

– Настоящая М160, магазин на шестьдесят патронов… – завожу я свою песню.

– Да… – уважительно отзывается страж. – Нет совести у некоторых. Совсем. Такую вещь хотел за бесценок взять! Оскорбить таких уважаемых господ! Что подумают люди про наш город… Пять тысяч, – неожиданно предлагает он.

– Восемь. Только ради вас, капитан! – тут же парирует Мишель.

– Вообще-то я капрал, госпожа…

– Да? А я думала: самое малое – капитан. Такой представительный мужчина! Наверное, женщины строят вам глазки, господин Пател?

Коп судорожно сглатывает. Вытирает рукой вспотевший лоб.

– Шесть тысяч, госпожа.

– Семь с половиной. И то, при условии, что на остальные пятьсот вы купите подарки своим детям, сэр!

– Шесть с половиной, госпожа, – почти жалобно выдавливает полицейский. – У меня дети, их надо кормить, а еще у меня родственники, которым я тоже должен помогать…

– Семь, и в придачу мы отдаем два полных магазина и кассету к подствольнику!

– Госпожа, вы… – задыхается от признательности коп.

– Наличными, – жестко добавляет Мишель.

– Конечно, госпожа, конечно… – и капрал достает из заднего кармана объемистую пачку цветных бумажек. Долго мусолит их потными пальцами. Наконец, сует в окно измятый ворох. – Пересчитайте, господа.

– Ну что вы, господин Пател! Как можно! Ваша репутация очень высока. Мы вам полностью доверяем!

И обалдевший коп волочет винтовку к своей машине. Свисающий с плеча на длинном ремне приклад норовит ударить его под колени, отчего походка у стража порядка дерганая, как у пьяного.

– Ну ты и акула! – восхищенно выдыхаю я.

– Спасибо, милый. Теперь хоть будет, чем за такси рассчитаться, – Мишель одаряет меня ослепительной улыбкой. – Эй, как там тебя! Мадхукар! Поехали!

Усевшись в машину, капрал Четана Пател вновь вытирает лоб.

– Поедем, Нараян, – говорит он.

– Сколько отдал? – интересуется напарник.

– Десять тысяч, – проникновенно врет капрал. – Сам понимаешь, надо содержать семью. И родственникам помогать. Племянница – Чандраканта, – хочет улететь на другую планету, выучиться на медсестру. Или даже на учительницу. Сколько ей можно вкалывать за гроши, вместе с мужем катая туристов на старом катере в Кочи.

– Хорошо купил. Выгодно, – хвалит напарник.

– Ты не беспокойся, Нараян, я не жадный. Пятьсот рупий – твои.

– Спасибо, Четана. Ты хороший человек.

Некоторое время они едут молча, лишь то и дело чертыхаясь, когда машина проваливается в особенно большую яму. Капралу очень хочется отругать напарника, чтобы тот вел машину аккуратнее, ведь сержант-механик из гаража – такой жадный скорпион, не приведите боги: сломается машина – всю кровь выпьет. Только за замену колеса требует сто рупий, сын шакала! Но, пока не забылась удачная сделка, приходится терпеть. А не то Нараян может запросить больше.

– Пришла ориентировка из управления, – нарушает молчание напарник. – Ищут мужчину и женщину, торговцев оружием, очень опасных.

– Ай-ай-ай, – только и говорит капрал. – Как нам повезло! Нашли их первыми! Мне этот мужчина сразу показался таким опасным! Так и сверлил меня взглядом. И все целился в меня из своей большой винтовки!

– Из этой?

– Ага.

– Ты молодец. Смелый, – хвалит Нараян, и некоторое время они снова едут молча, слушая лишь бренчание подвески да невнятное бормотание рации.

– А знаешь, дело-то и впрямь опасное, – вновь нарушает молчание напарник. – Розыск имперцы контролируют. Из контрразведки. Чуть не так – поминай, как звали! Звери. Никакого уважения к людям!

– Контрразведка, говоришь? – капрал делается серьезным. Напряженно думает. Наконец, изрекает: – Да, контрразведка – это совсем другое дело. Серьезное. Тысяча рупий.

– Идет! – соглашается Нараян.

И мир воцаряется между этими хорошими людьми. И ничем не омрачается до самого конца дежурства.

– Ферма – Канюкам. Доложите обстановку!

– Ферма, я Канюк-два. Объекты не обнаружены. Опрос свидетелей ничего не дал.

– Ферма, я Канюк-один. Оружие не обнаружено. Сканеры реагируют только на полицейские патрули. Патрули проверены – захватов машин не зафиксировано, экипажи на местах.

– Принято. Продолжать поиск.

Глава 29. Простор для делового человека

– Надо переодеться, – говорю я.

– Согласна. Ужасный климат. Я вся взмокла.

– Я не это имел в виду. Нам надо купить местную одежду.

– Х-м-м. Ты продолжаешь меня удивлять. Я как-то не подумала про это. Ты в прошлой жизни не работал на этих, «молчи-молчи»?

– Да нет… вроде бы. Я летчик.

– Действуешь профессионально, – хвалит Мишель.

– Это все Триста двадцатый.

– Кто?

– Ну, мой чип.

– Неплохая оболочка, – одобрительно кивает моя спутница. – Эй, Мадхукар! Нам нужен магазин одежды. Только не говори, что у тебя там есть родственник.

– Нет, госпожа, – грустно отзывается подавленный результатом давешней сделки водитель. – Родственника нет. Но я знаю хороший магазин! Очень хороший! И недорогой! Совсем рядом! Как раз по пути!

И водитель снова веселеет.

– Мадхукар, мы сейчас остановимся и спросим первого встречного – как проехать к магазину одежды. Если окажется, что он укажет на другой магазин, ты останешься без чаевых.

Улыбка таксиста несколько вянет.

– Госпожа сказала «хороший магазин». Если госпоже нужен ближайший, то это здесь, за углом.

– Ну, вот и замечательно.

Скрежетнув тормозами, машина замирает у невзрачной лавки, сквозь пыльное стекло которой едва виднеются кое-как развешанные тряпки непонятного назначения.

– Сэр, госпожа, не покупайте индийскую одежду, – советует нам таксист, услужливо распахивая дверцу.

– Почему?

– Белые люди не умеют ее носить. И совершенно не разбираются в местных традициях. Вам могут продать сари для траурных церемоний или для вдов, и вы не будете знать, почему на вас все оглядываются. Вам ведь не нужно, чтобы на вас оглядывались?

– C чего ты взял? – подозрительно интересуюсь я.

– Ну, мне так показалось, сэр, – прячет глаза водитель.

– И что бы ты нам посоветовал, чтобы мы могли осмотреть город так, чтобы к нам не цеплялись нищие? – спрашивает Мишель.

– Ну, обычную одежду, которую носят местные белые сахибы. Длинные шорты или светлые брюки, темные очки, панамы с козырьками, легкие рубахи с длинными рукавами.

– Почему не с короткими?

– По ночам у нас бывает прохладно. К тому же с короткими рукавами солнце спалит вам кожу за день, госпожа. Наши богатые люди одеваются так же. Вы не будете от них отличаться.

– Хм. Что ж, вот тебе за консультацию, – и счастливый водитель быстро прячет в нагрудный карман цветную бумажку.

– Госпожа, сэр, не желаете билет на посещение храма Чандела? Очень недорого, большая экскурсия. Могу предложить индивидуальный тур, в котором я выступаю в качестве гида. Вы приобщитесь к великому искусству любви, госпожа, сэр! Всего за сто рупий! – рука небольшого человечка с бегающими глазками вцепляется в мой рукав.

– Сэр, не хотите почистить обувь? Очень недорого, сэр!

– Бусы для госпожи, сэр! Сделаны из священного камня, сэр!

– Господин, подайте на пропитание…

– Госпожа, выпейте сока! Очень полезный сок, будит женскую силу!

Руки тянутся со всех сторон. Мишель смело бросается вперед, набрав воздуха, как перед прыжком в воду. Изо всех сил стараюсь не отстать от нее.

– Господин! – доносится голос таксиста. – Придерживайте карман рукой!

Я запоздало следую его совету. Продавец встречает нас у порога, привлеченный людской суетой. Кланяясь, пропускает нас в полумрак помещения. Захлопывает дверь перед носом устремившихся за нами людей. Закрывает ее на задвижку. Любопытные физиономии, сверкая улыбками, прилипают к грязному стеклу.

– Вы не ошиблись, что зашли именно в мой магазин! Лучшая одежда для белых господ! Настоящий хлопок, очень тонкая выделка!

Я понимаю, что мне начинает надоедать эта необычная страна. Наверное, это какая-то другая экзотика, не та, о которой пишут в книгах. Больше всего на свете мне хочется взять и придушить какого-нибудь смуглого босоного человечка в чалме, с лица которого не сходит счастливая улыбка. А потом встать под душ и долго смывать с себя липкую вонючую дрянь, которая пропитала меня до самых печенок.

Через час ожесточенного торга, больше напоминающего хорошо отрепетированную театральную постановку, мы с Мишель избавляемся от своей одежды в счет приобретения новой. Счастливый продавец старательно изображает сокрушенное лицо – наша одежда никому не нужна, кому он ее продаст, так и разориться недолго, и Мишель тонко подыгрывает ему, прибавляя в качестве утешения две сотенных бумажки, похожие на разлохмаченные пивные этикетки. Неудобные темные очки жмут за ушами. Ногам в легких сандалиях непривычно легко. Мишель преображается до неузнаваемости. Ей так идут парусиновые джинсы и светло-серая блузка. Ее остренькие грудки соблазнительно оттопыривают легкую ткань. Покрытые лаком ухоженные пальчики выглядывают из босоножек на низком каблуке.

– Во что я превратилась! – сетует она, разглядывая ногти на руках. – Мои ногти! Скоро ты перестанешь обращать на меня внимание. Целую вечность не была у массажиста. Скоро буду морщинистой и некрасивой. Ты не бросишь меня, когда я стану похожа на этих местных куриц?

Я изо всех сил демонстрирую ей, как она ошибается. По местным меркам наш поцелуй – крутая эротическая постановка. Настолько крутая, что продавец забывает про необходимость поддержания огорченного вида и расплывается в глуповато-счастливой улыбке, пожирая нас глазами.

– Заходите еще, госпожа! И вы, сэр! Вам так повезло! Госпожа такая красивая! Ей очень пошли бы бусы.

– Из настоящего священного камня? – спрашиваю я.

Кивнув, бедняга никак не может понять, что же нас так дико рассмешило. Мы так заразительно хохочем, что поджидающие у входа оборванцы допускают оплошность, замешкавшись на исходных позициях. Когда они спохватываются и дружно бросаются в атаку, становится поздно. Обдав улицу сизым выхлопом, наше такси со скрипом устремляется вперед. Нам только и достается, что две физиономии, по одной в каждое окно, которые наперебой вещают о непреодолимом стремлении показать нам город, потому что они уверены, что господин и госпожа обязательно заблудятся в толпе и станут жертвами каких-нибудь обманщиков. Но водитель азартно жмет на педаль, заставляя шарахнуться в сторону человека на велосипеде, нагруженном хворостом, и улыбки исчезают из окон. Вскоре мы с радостью прощаемся с надоевшим таксистом, поторговавшись о стоимости проезда какие-то три минуты и снизив ее впятеро от запрошенной.

– Мне начинает нравиться эта помойка! – заявляет Мишель. – Такой простор для делового человека!

– Тебе понравится еще больше, – обещаю я с загадочным видом, разглядывая корову, роющуюся в огромной зловонной куче мусора.

– Ты решил посетить какой-нибудь храм любви? – игриво интересуется баронесса.

– Я бы не прочь, – вздыхаю я. – Только, боюсь, в ближайшее время нам будет не до любви. Нас ищут.

– Я помню, – скучнеет Мишель.

– Нам придется спрятаться в каком-нибудь притоне.

– Вот это приключение!

– Ага, – вяло соглашаюсь я. Мне отчего-то кажется, что романтика ночной жизни в трущобах нас несколько разочарует.

Мы едва успеваем усесться в следующее такси, как низко над крышами вновь проходит коптер.

– Триста двадцатый, они не оставят нас в покое?

– Подтверждение.

– Может быть, это родственники беспокоятся за Мишель и ищут ее? Как думаешь, вдруг ей будет безопаснее сдаться?

– Ответ отрицательный. Объект «Мишель» будет уничтожен при обнаружении.

Глава 30. Скрытые таланты

Универсальный магазин госпожи Вайдьянатхан – большое стеклянное пятиэтажное здание на улице Тривандрум. На настоящей улице современного города. Тут нет лачуг и обветшалых домов. Только красивые многоэтажки с вычурно выгнутыми стенами из цветного бетона. Пышная тропическая зелень буйствует вокруг сквериков в их дворах. Вместо ухабистой глины под ногами непривычно ровный брусчатый тротуар. Чистый, словно вымытый с мылом. Никаких босяков – вокруг изысканные дамы в ослепительных сари и солидные мужчины в отутюженных брюках. После бесконечной череды узких кривых переулков чувствуем себя в центре цивилизации. Множество людей, как местных, так и белых, топчутся у зеркальных витрин. Скучающий на углу полицейский не удостаивает нас внимания. Мы ничем не выделяемся из гомонящей толпы. Облегченно вздыхаю – работает маскировка!

– Использование электронных платежных средств опасно. Возможно обнаружение противником, – предупреждает Триста двадцатый.

– Черт!

– Что такое, милый? – останавливается Мишель.

– Мой помощник говорит, что пользоваться банкоматами опасно.

– Такси нас ждет, уедем сразу же, как снимем деньги. Без денег мы как голые, – подумав, отвечает она. – Может быть, все же рискнем?

– Давай попробуем, – нехотя соглашаюсь я. – Не нравится мне здесь.

– Не паникуй. Посмотри пока по сторонам, – Мишель проталкивается через строй зевак. Изображаю скучающего туриста, ожидающего легкомысленную супругу. Разглядываю витрины. Триста двадцатый читает мне лекцию о вреде посещения общественных мест. О том, что такие места, как правило, в случае масштабных розыскных мероприятий берутся под наблюдение. То есть их контролируют или агенты в штатском, или электронные средства наблюдения, или мобильные системы. И чем больше он меня просвещает, тем больше я мрачнею. Нехорошо мне становится внутри. Начинает казаться, что случайные взгляды прохожих вовсе не случайны. Каждый человек вокруг воспринимается как скрытый враг. Я утешаю себя тем, что Кришна-сити – огромный мегаполис, и таких магазинов в нем сотни, и что на всех не хватит людей даже у всемогущей контрразведки, но понимаю также, холодея внутри от нехороших предчувствий, что мы только что сами сунули голову в капкан.

Встревоженная Мишель возвращается одновременно с сообщением Триста двадцатого об обнаружении наблюдения.

– Фиксирую сканирующее излучение. Два объекта, предположительно – системы наблюдения класса «мошка». Рекомендации – немедленно покинуть район.

Я подхватываю Мишель под локоть и веду к эскалатору.

– Ни о чем не спрашивай. Улыбайся. Уходим, – шепчу ей на ухо. Внутри меня все кричит: беги! С трудом сдерживаюсь, чтобы не выдать себя слишком торопливым шагом.

– Объекты класса «мошка» приближаются. Фиксирую направленное излучение. Внимание – мы обнаружены. Рекомендации – создать панику и условия для массовой эвакуации людей, скрыться, пользуясь паникой.

– Как это?

– Создай очаг пожара.

– «Мошки» отстанут?

– Они боятся только сильных электромагнитных наводок. Моих возможностей недостаточно. Короткое замыкание на близком расстоянии может вывести их из строя.

– Ясно.

Мы подходим к отделу скобяных товаров и инструмента. Счет идет уже не на минуты – на секунды. Каким-то шестым чувством ощущаю, как изменяют курс поисковые коптеры. Сколько им потребуется времени? Минута? Три? Пять? Действую так, будто всю жизнь только тем и занимался, что играл в шпионские игры. Якобы кто-то все делает за меня, а я лишь наблюдаю за своими художествами со стороны. Триста двадцатый отрицает свою причастность. Ну и пусть. Удивляться будем потом, когда выберемся. Ошарашенный продавец хлопает глазами – этот странный белый турист зачем-то приобрел железную лопату на деревянной ручке, притом по совершенно немыслимой цене, даже не подумав торговаться. В отделе спецодежды покупаю резиновые перчатки, длинный синий фартук и синее же кепи. Должно сойти за униформу. Тут же, в примерочной, надеваю все это на себя. И уже почти бегом направляюсь на верхний этаж, буксируя за собой ничего не понимающую, но старательно выполняющую мои инструкции Мишель. В отделе туристических принадлежностей прихватываю универсальное топливо для костра. «Не требует спичек и иных средств для воспламенения, горит долго и жарко даже на влажной поверхности, применять осторожно», – гласит надпись на цветной упаковке.

– Отойди вон туда и изобрази обморок, – шепчу Мишель. – Так упади, чтобы все окрестные мужчины сбежались тебе помочь!

– Конечно, милый! Изображу в лучшем виде! – шепчет она в ответ и с энтузиазмом устремляется к отделу парфюмерии. Невероятно – она испытывает удовольствие от смертельной опасности, в которой мы оказались! Оказывается, я еще способен чему-то удивляться.

– Внимание, здесь Ферма. Канюки-один, два, объекты обнаружены. Сработал банкомат на третьем этаже универсального магазина, улица Тривандрум, 56. Веду наблюдение мобильными средствами. Немедленно выдвигайтесь. Оповещаю полицейское управление для блокирования района.

– Принято, Ферма.

– Канюки, даю канал визуального наблюдения.

– Ферма, сигнал принят, изображение нечеткое.

– Канюки, объект применяет помехи. Более четкой картинки пока не будет.

– Справимся, Ферма. Отбой.

Мишель мило улыбается тучному представительному аборигену в нелепой белой пилотке. Что-то спрашивает у склонившегося в полупоклоне продавца. Громко смеется. Смуглокожий, почти черный абориген не сводит с нее восхищенных глаз. Фигурка моей баронессы просвечивает насквозь на фоне огромного окна. Так, что проходящие мимо мужчины исподтишка оглядываются, когда их спутницы смотрят в другую сторону. Я и сам не прочь посмотреть, так она хороша сейчас. И вот – Мишель издает томное «А-а-а-х» и оседает на мраморный пол, картинно взмахнув руками. Головы окружающих поворачиваются, как по команде.

– Даме плохо! Позовите врача! – вопит толстяк в пилотке, бросаясь к живописно раскинувшейся на полу Мишель. Тут уж каждый из присутствующих считает своим долгом протиснуться поближе. Мгновенно образуется небольшая толкучка, как магнитом, притягивающая к себе все новых любопытных.

На меня никто не обращает внимания – Мишель продолжает спектакль. Некстати думаю о том, какая она талантливая лгунья. И как ей нравится играть. И тут же все мысли смывает потоком событий. «С богом!», – шепчу я, вскрывая коробку с импровизированной пиротехникой. Высыпаю на лестницу кучку невзрачных серых кубиков. Разламываю один из них. Кубик испускает едкий дымок и едва слышно шипит. Бью локтем по стеклышку пожарной сигнализации. Звук сирены заглушает крики. Словно набравшись решимости, кучка ярко вспыхивает, будто ее облили бензином. Язык пламени едва не опаляет мне брови. Все идет как по нотам. Даже слишком. Приходится отскочить в сторону, чтобы рванувшиеся к выходу люди не сбили меня с ног. Растерянная Мишель поднимается с пола.

– Закрой глаза! – ору я, стараясь перекричать сирену. Ткнув лопатой, сбиваю хлипкую прозрачную крышку силового щитка. Зажмурившись, раз за разом всаживаю острие в основание щитка, целясь наугад в пучки кабелей. Громкий хлопок. Лопата искрит, в момент приварившись к перебитому кабелю. Вот вам электромагнитный импульс, сволочи! Из щитка валит дым. Моргнув, гаснет свет – видимо, сработал автомат в какой-нибудь распределительной коробке.

– Системы наблюдения выведены из строя, – докладывает Триста двадцатый. Есть! Схватив Мишель за руку, мчусь вниз, перескакивая через несколько ступеней. Втискиваемся в вопящую от страха толпу. Старательно ору, добавляя паники: «Огонь! Все горит! Скорее, огонь близко!». Больше всего на свете я боюсь, что Мишель выпустит мою руку. Знали бы вы, как трудно сдирать с себя чертов фартук в рвущейся к спасению толпе, да еще одной рукой!

– Внимание, Канюк-один, Канюк-два, Лис-десять. Объекты спровоцировали пожар и панику. Системы наблюдения выведены из строя. Блокируйте толпу. Приметы объектов: мужчина, выше среднего роста, одет как технический персонал – синяя бейсболка, синий халат или комбинезон; женщина: среднего роста, темные очки, светлые брюки, белая панама.

– Принято, Ферма. Мы на подлете.

– Лис-десять, буду на месте через пару минут.

– С такими приметами можно будет полгорода переловить, – возмущается сержант Мэрфи, заставляя машину зависнуть. Внизу в панике мечутся люди. Десятки такси и моторикш в момент находят пассажиров и разъезжаются во все стороны. Из окрестных улочек, напротив, собираются зеваки – город беден на зрелища. Полицейские машины, сияя мигалками, с трудом пробиваются через неохотно расступающуюся толпу.

– Ненавижу этих сволочей! – сквозь зубы цедит лейтенант Хоган.

– Вы имеете в виду этих обезьян, сэр?

– Нет, тех сволочей, что играют с нами в кошки-мышки. Особенно этого верзилу, Уэллса. Впрочем, обезьян тоже, – и он нажимает на гашетку парализатора. Люди внизу пачками падают, как подкошенные. – После отсортируем. Лес рубят – щепки летят.

– Сэр, там и белые есть, – предупреждает сержант. – Заденем какого-нибудь шишку, замучают писаниной.

– Плевать! У нас чрезвычайная ситуация. Вызови Канюков, пускай гасят все такси и рикш, что успели смыться.

– Понял, сэр.

– Уважаемый, если довезете нас до Триумфальной арки за полчаса, получите триста рупий.

– Пятьсот, сэр! – мгновенно ориентируется в обстановке таксист. Перепуганные люди с вытаращенными глазами то и дело пытаются вломиться в нашу машину. Мне стоит немалых усилий вышибать их обратно.

– За пятьсот мы наймем коптер. Четыреста, – вмешивается Мишель.

– Договорились, мэм!

Такси стартует с таким ревом, словно у него мотор от гоночного болида. Свист турбин над головой. Прямо перед нами спотыкаются и падают сразу несколько человек.

– Воздушный объект применяет широконаправленный парализатор. Обнаружено два воздушных объекта, дистанция меньше километра, высота сто метров, снижаются.

Такси выделывает замысловатые па, время от времени отшвыривая боком какого-нибудь бедолагу. Трясет немилосердно – зуб на зуб не попадает. С носа Мишель сваливаются очки. Маленький, как обезьянка, водитель, кажется, сам вращается вместе с рулем. Чья-то тележка цепляется за бампер, громыхая и разбрасывая тряпки, волочется следом. Наконец, у нее отваливаются колеса и она раскатывается на запчасти. Обгоняем чадящую коляску моторикши. Полуголый человек в грязных штанах отчаянно крутит рулем, пытаясь избежать столкновения. Чудом проскакивает в какой-то двор. Дома и заборы по сторонам сливаются в пеструю ленту. Закрываю глаза, чтобы не видеть своей неминуемой смерти. Таксист твердо решил пойти на самоубийство ради месячного заработка. Нас швыряет во все стороны одновременно. Ямы и неровности давно неразличимы – мы летим так быстро, что дорога превращается в один непрерывный ухаб. Мимо мелькает врезавшееся в столб такси.

– Триста двадцатый?

– Применяется парализующее оружие. Противник старается обездвижить всех, кто покинул магазин.

– Ясно. Эй, приятель! Мы передумали. Быстро высади нас у какого-нибудь ресторана. Вот твои деньги.

Я едва не вылетаю через лобовое стекло, так резко останавливается наша колымага. Чудо, что колеса не отвалились!

– Сам езжай прямо и не останавливайся. Это нападение бандитов. Грабят магазины и угоняют такси.

Я не успеваю договорить, как машина стартует на дымящихся покрышках. Бедняга таксист. Сколько на него сразу свалилось. И неожиданное богатство, и бандиты. Хищная тень со свистом падает с неба. Удаляющийся рев двигателя сменяется глухим ударом. Накрыли везунчика.

– Быстрее, милая. Пересидим минут пятнадцать в этой забегаловке, потом будем уходить.

Мы ныряем в маленькое уличное заведение под полосатым навесом. Мишель чихает от едкого дыма, исходящего из жаровни.

– Ты как, ничего? – спрашиваю ее.

– Я-то ничего. Только денег у нас не будет. Банкомат сообщил мне, что счет заблокирован.

– Так вот почему у тебя было такое расстроенное лицо!

– Ага. Съедим чего-нибудь?

– Здесь?

– Я так голодна, что съем даже жареных червей.

– Может, попросим чего-нибудь более привычного? – робко интересуюсь я.

– Это вряд ли, – в сомнении отвечает Мишель, разглядывая радостно улыбающегося нам то ли повара, то ли продавца в засаленном белом халате.

Чуть позже, когда мы едим рис и овощи с обжигающе острым соусом из подозрительного вида глиняных тарелок, интересуюсь:

– Ты в курсе, что нас сейчас чуть не убили?

– Милый, я может, несколько наивна кое в чем, но вовсе не идиотка.

– Не жалеешь, что связалась со мной?

– Ни за что! В жизни не испытывала ничего подобного!

Я не решаюсь спросить, что она имеет в виду – выброс адреналина из-за непрерывных приключений, или то чувство, что она ко мне испытывает. Наверное, человеку свойственны сомнения. Хотя, когда я вижу Мишель, мне хочется забыть обо всем. С тех пор, как она оказалась рядом, я живу, точно в сказке. Даже смерть не кажется чем-то страшным. Словно, умерев, можно возродиться под аплодисменты публики.

Триста двадцатый докладывает о сканирующем излучении. Неопасном. Я и сам понимаю, что мы в очередной раз ухитрились смыться. Знать бы еще, как долго продлится наше везение.

Чертовы приправы! Кажется, будто в моем животе тлеет огонь. А уж во рту – и вовсе слов нет. Как если бы я расплавленного свинца хлебнуть вздумал.

Глава 31. Острые ощущения

Я попросил рикшу показать нам такой дом, где есть веселые женщины. Долго объяснял, что мы с супругой обожаем острые ощущения. И что нас хлебом не корми – дай только оторваться по полной в самом опасном районе Кришна-сити. Но чтобы там обязательно было место, где можно было заночевать. Наверное, он решил, что у нас крыша уехала. Сказал, что в такие места туристов не возят. Сделал обязательную попытку заманить нас в «хорошую недорогую гостиницу, в которой у него работает родственник». Но мы были непреклонны. Даже согласились на немыслимую сумму в сто пятьдесят рупий. За меньшие деньги ехать в район Тис-Хазар абориген отказался.

– По ночам в таких местах даже полиция не показывается, – сообщил он.

– Нас это устраивает, – с энтузиазмом заверил я.

– Может быть, господин и госпожа желают посетить храм любви?

– Нет уж. Вези в этот самый Тис-Хазар. Или мы наймем другую машину.

Дом, куда нас после невыносимо долгого петляния по узким улочкам, привез рикша, называется гостиницей. Так гласит покосившаяся вывеска с выцветшими буквами. Вряд ли в этой «гостинице», притулившейся в грязном переулке, заваленном кучами гниющего мусора, когда-то бывали постояльцы. Во всяком случае, нормальный человек, увидев перекошенный фасад с темными окнами, выщербленные ступени лестницы и дверь, которую вместо стекла прикрывает грубо приделанный лист почерневшего картона, испытал бы желание зажать нос и сбежать отсюда, но уж точно не переночевать.

Двери оказались заперты. Я подергал за ручку. Навалился плечом. Никакого эффекта. Оглянулся назад. Коляска рикши уже улепетывает во все тяжкие, выхватывая тусклым светом единственной фары домишки с заколоченными окнами. Пожав плечами, прикладываю ухо к грязному картону. Голоса. Негромкая музыка. Значит, все же дом не заброшен. Мишель зябко ежится от ночной прохлады, обхватив себя за плечи. Из освещения в переулке только звездное небо, отчего все стены кажутся голубыми.

– Вроде не пусто, – говорю я. – Черт, как спать охота. Эта беготня по жаре меня измотала.

– Может, постучать?

Я долго бью кулаком по косяку.

– Эй, есть тут кто? – крик мой далеко разносится по пустому переулку и глохнет в мусорных кучах.

– Наблюдаю присутствие не менее двадцати человеческих особей. Имеется холодное оружие, – сообщает Триста двадцатый.

Наконец, когда мои крики заставляют выползти из грязных подворотен несколько спавших там невнятных личностей, двери приоткрываются. Узкий луч света из дверной щели кажется мне ослепительным.

– Что желает господин? – интересуется худой лысый человечек в белом.

– Переночевать. Хорошую комнату на двоих. С чистым бельем. Это возможно?

– Конечно. Господин пришел по адресу. Это будет стоить пятьсот рупий.

– Триста рупий и ужин бесплатно, – вмешивается Мишель. – Иначе мы пойдем в другой бордель.

– О, госпожа! Только для вас! Прошу вас, входите! – слово «бордель» встречавшего явно не смутило.

Мы оказываемся в большом зале, напоминающем ресторанчик или пивной погребок, углы которого теряются в полутьме. Внутри на удивление чисто. Или это нам только кажется после осмотра уличных достопримечательностей. Несколько тусклых бра из мутноватого стекла придают заведению таинственный вид. Пахнет ароматическими благовониями и чем-то приторно-сладким. Откуда-то доносится тихая музыка – заунывное треньканье неизвестного струнного инструмента под буханье ручного барабана.

– Господин похитил госпожу у ревнивого супруга и желает с ней уединиться? – негромко интересуется человечек, обнажая в услужливой улыбке почерневшие зубы. Глаза его при этом остаются абсолютно серьезными. На звук его голоса к нам поворачивается несколько голов. Прав Триста двадцатый – тут не меньше двадцати человек. Сразу и не разглядишь. Одни мужчины. Сидят вдоль стен, прячась в темноте, как тараканы. Мутноватые взгляды щупают Мишель, сжавшую мою ладонь так, что коготки больно впились в кожу. Почему-то я представлял себе бордель как дом с большим количеством женщин. Но сейчас тут не видно ни одной. «Да они здесь просто ширяются втихаря!» – догадываюсь я.

– Точно, – соглашаюсь я. – Похитил.

– Прошу вас, господин. Номер люкс. Не волнуйтесь – никаких насекомых.

– А ужин? – интересуется Мишель. И снова липкие взгляды опутывают ее.

– Доставим прямо в номер, – успокаивает ее человечек. – Только у нас правило – деньги вперед, госпожа.

Мишель фыркает.

– Сначала покажите ваш люкс.

Скрипучая темная лестница на второй этаж. Пахнущий плесенью коридор. Массивная дверь открывается без скрипа. Небольшая комнатка, большую часть которой занимает огромная кровать. Крохотная кабинка открытого душа. Пустой бар с грязным стеклом. Вытертый ковер на полу.

– Белье в шкафу, господин. Все чистое, не беспокойтесь.

– А вода есть? – спрашивает Мишель.

– Конечно, госпожа. Только не слишком горячая.

– Держите, – я протягиваю ему несколько цветных бумажек. Подумав, прибавляю еще одну. – К ужину дайте несколько бутылок пива. Закрытых. Холодных. И что-нибудь не острое из еды.

– Да, господин. Еду принесут через час-полтора. Желаю приятно провести время.

Задвижки или замка на двери не оказалось. Это мне сразу не понравилось. На всякий случай подпираю дверь стулом. Решаю не расставаться с ножом. Мало ли что. Через закрытые ставни с улицы доносится шум пролетающего на небольшой высоте коптера. Черт возьми, эти сволочи никак не желают успокоиться!

– Я в душ! – нетерпеливо заявляет Мишель, выудив из шкафа белую тряпку, по-видимому, призванную служить полотенцем. И начинает сбрасывать с себя одежду.

Глава 32. Романтика ночной жизни

Все-таки Мишель – странная женщина. Никак не могу привыкнуть к ее неожиданным превращениям. Только что усталые, голодные, до чертиков испуганные, мы бродили по трущобам незнакомого города, не зная, удастся ли нам где-нибудь переночевать. Казалось, мы заснем, как убитые, едва прикоснувшись головой к подушке. И вот – стоило ей раздеться и влезть под струю еле теплой воды, как тело ее начинает свой притягательный танец. Ничего особенного – она просто поднимает руки, проводит ладонями по волосам, подставляя лицо под удары упругих струй. Медленно поворачивается, запрокинув голову вверх. Мокрые волосы – щупальца, охватившие ее длинную шею. Медленно шевелятся, ласкают матово светящуюся кожу. Изгиб талии отражает тусклый свет светильника. Грудь призывно поворачивается, гипнотизируя меня. Розовое пятнышко соска твердеет под прикосновением прохладных ручейков. Бледнеет, превращаясь в жемчуг. Я не свожу с него глаз. Я больше не хочу есть. Не хочу спать. Не хочу пить. Я хочу прикоснуться губами к этой маленькой жемчужине. Тронуть ее языком. Ощутить, как трепетно дрожит от моего прикосновения мокрое тело. Я забываю про все. Иду к ней, подобно глупому кролику в объятия змеи. Я думаю, что все женщины такие же странные, как Мишель. Просто у меня не было случая в этом разобраться. А сейчас нет и желания. Потому что сейчас мне нет никакого дела до остальных. Весь мой мир сосредоточен в манящей ложбинке пониже гладкого живота.

– Ничего не могу с собой поделать, – жалуется Мишель, протягивая ко мне руки. – В меня будто бес вселился.

– И в меня. Ты меня с ума сводишь, – хрипло отвечаю я. И втискиваюсь в узкую кабинку.

Больше мы ничего не говорим. Мишель бросается мне на шею. Обвивает меня скрещенными ногами. Я не понимаю – как, но я мгновенно оказываюсь в ней. Ее бессвязный шепот царапает мне душу. Я мечтаю войти в нее весь, без остатка. Я становлюсь грубым. Податливое тело скользит в моих мокрых руках и я стискиваю его все крепче, стремясь удержать, но оно рвется на волю, извивается, вырываясь, и вновь течет меж моих пальцев. Мгновенная боль – ноготки Мишель впиваются мне в плечи. Тягучая судорога превращает ее в камень. В теплый дрожащий камень. Она издает низкий горловой стон, словно умирающее животное. Наверное, это и есть смерть. Короткий сладкий миг между жизнью и небытием. И я с криком взрываюсь, испытав острое чувство досады, что все кончилось так быстро.

Потом мы торопливо застилаем постель. Ноги мои слегка дрожат от пережитого напряжения. Дразнящей язычок Мишель – горячее змеиное жало. Я отталкиваю ее мокрую голову от своего живота.

– Обнаружено наблюдение.

– Что? Черт, Триста двадцатый! Только не сейчас!

– Наблюдатель в соседней комнате, – спокойно продолжает мой бесчувственный чурбан.

– О, Господи! Мишель! Милая, хватит. Этот чертов бордель – нас разглядывают! – шепчу я.

Но она лишь изгибается соблазнительно, прогибает спинку, мурлычет жадно, большая ненасытная кошка, дорвавшаяся до своей жертвы. Губы ее словно живут сами по себе, она играет мною, жадно покусывая мою плоть и все больше распаляясь. Я поневоле отдаюсь острому наслаждению. Что-то преступное, неправильное, гадливое отталкивает меня и одновременно привлекает своей противоестественностью. Я представляю, как какой-нибудь потный толстячок, не отрываясь, разглядывает наши тела, часто облизываясь и шаря рукой в штанах. Мне становится противно. И сладко. Я хочу сжать колени. И не могу. Душная волна подхватывает меня.

– Опасная ситуация!

Дверь распахивается, с треском переломив хлипкий стул. Двое громил, гибких и стремительных, врываются в номер. Больно плечам. Руки в стальных захватах. Меня прижимают к кровати. Мишель вскрикивает. Какой-то невзрачный похотливый козел сучит ножками, вбегая следом за своими гориллами и тянется к ее груди. На фоне простыни руки его кажутся черными.

– Твоя женщина – богиня. Ты будешь смотреть, – жадно бормочет он, взбираясь на кровать. – Я хорошо заплачу. Иди сюда, женщина! Тебе не будет больно!

– Животное! – взвизгивает Мишель, стараясь отползти подальше от потных рук.

– Боевой режим!

Воздух становится так плотен, что я с трудом могу дышать им. Багровая тьма гасит свет. Тело движется без моего участия, я лишь запоздало фиксирую его действия. Вот рука выворачивается в суставе, я вращаюсь вокруг нее стремительным волчком, я закручиваюсь в спираль и распрямляюсь сжатой до предела пружиной. Ладони мои не встречают сопротивления, проходя сквозь смазанные силуэты. Вот колено идет вверх, подбрасывая вверх чье-то резиновое тело. Снова неуловимое движение рукой. Я едва успеваю зафиксировать его. Движения мои все убыстряются, пока все вокруг не сливается в какую-то полосатую ленту, что крутится перед глазами, не давая сфокусировать взгляд. Пароходный гудок, что давит на уши – мой утробный рев. Я захлебываюсь криком. Я не могу вдохнуть. Вместо воздуха во рту – соленая вязкая дрянь. Я начинаю гореть. Огонь зарождается в груди и стремительно течет к рукам. Кулаки – облака раскаленной плазмы. Застывшая вода не желает пропускать меня. Я упрям. Я тянусь к ней, раздвигаю ее плечами, бодаю головой, пока она, наконец, не сдается, неохотно прикасаясь ко мне шершавыми струями. Пар окутывает меня, гася пламя. Багровая тьма сворачивается в точку. Точка расплывается перед глазами. Светильник. Бешено колотится сердце. Стою на коленях в кабинке душа. Вода, что стекает по мне, становится красной. Все тело дрожит. Каждая клеточка. Я с трудом разлепляю губы. По всему номеру – какие-то кровавые ошметки. Разбитая кровать возвышается перепутанной грудой. Из тряпок виднеется белое лицо Мишель. Она смотрит мимо меня остановившимся взглядом. Куда она смотрит? Поворачиваю голову. Рядом со мной влажно блестит и пульсирует неясное нечто. С трудом фокусирую взгляд. Еще живое тело толчками выплескивает кровь из развороченной груди. Шевелится и подрагивает куча перепутанных цветных канатов. Я разглядываю дело рук своих в каком-то ступоре. И тут возвращается запах. С мучительной болью меня выворачивает наизнанку. Вода течет по спине, стекает по подбородку, собирается в лужицы, смешивая с красным извергаемые мною зеленые комки. Я монстр. Я не человек. Мне страшно быть таким. Мне холодно. Надо уходить. Я не знаю, где моя одежда. Даже не помню, какая она. И как я сюда попал. Зачем я тут?

– Стабилизирую кровоснабжение мозга, – говорит что-то у меня в голове. Голос? Кажется, я узнаю его.

– Это я, чувак, – немного обиженно говорит голос. – Надо уходить. Здесь опасно.

– Принял, – отвечаю вслух. С трудом встаю на ноги. Колени дрожат. Мишель выпутывается из обрывков белья. Брезгливо переступает через чьи-то ноги. С белым лицом подходит ко мне. Кожа ее холодна, как лед. Глухие рыдания начинают сотрясать ее хрупкую спину. Я неловко обнимаю ее одной рукой. От воды саднят костяшки пальцев. Этот чертов боевой режим. С каждым разом после него мне все тяжелее и тяжелее.

– Ну, как тебе романтика? – спрашиваю непослушным языком.

– По высшему классу, – отвечает она, всхлипывая.

Потом она роется среди последствий катастрофы. Выуживает одежду, деталь за деталью. Помогает мне одеться. Одевает меня, словно ребенка – меня не держат ноги. Мои штаны здорово испачканы кровью, но сейчас это неважно. Я прошу Мишель найти мой нож. Она находит. Отвернувшись, вытягивает его за скользкую рукоять. Торопливо ополаскиваю его и сую в ножны.

– Надо уходить.

– Конечно, милый.

Неожиданно она наклоняется, зажав нос. Роется в чем-то возле кровати. Брезгливо вытирает руку о простыню.

– Возьми, пригодится, – я удивленно смотрю на пухлый бумажник. – Хоть какой-то толк с мерзавца.

Злой смешок Мишель кажется мне хриплым карканьем. Будто хищная птица подает голос. Мотаю головой, отгоняя наваждение. Выходим вон. Мишель придерживает меня. Ковыляю, тяжело опираясь на ее плечи. Лысый человечек в коридоре стоит, прижавшись спиной к стене, не сводя глаз с нашей комнаты. Кажется, он даже не мигает. Белые штаны его насквозь промокли.

– Давай уж, нам терять нечего, – киваю на него. Мишель отпускает меня, споро выворачивает карманы человечка. Тот не обращает на нее никакого внимания. Ниточка слюны стекает по его подбородку.

Внизу нас встречает гробовая тишина. Бра высвечивают опрокинутые бутылки и перевернутые стулья. Все разбежались. Наверное, это и к лучшему. Еще одной драки мне сейчас не выдержать. Вонь мусорных куч на улице немного отрезвляет меня.

– Я потерял эту чертову коробочку, – сообщаю Мишель.

– Придется смириться, – устало отвечает она. Я разглядываю ее лицо. Под глазами ее залегли черные тени. Нос немного заострился. Жесткая складка на переносице больше не желает исчезать.

– Куда теперь, капитан? – спрашивает Мишель, пытаясь изобразить шутливый тон.

– Для начала выберемся из переулка. Потом – вон туда, видишь – башня светится? Где много народу, там легче спрятаться, – ее бравада нисколько меня не обманула. Хотя я все больше проникаюсь уважением к этой женщине. В такой ситуации не каждый сможет заставить себя шутить.

– Поняла.

И мы медленно бредем, обходя мусорные кучи, спотыкаясь в темноте. Слабый звездный свет заливает улицы призрачным сиянием. Отовсюду – из-под мусора, из щелей в ставнях, из коробок и ворохов грязной бумаги на тротуарах, нас провожают внимательные настороженные взгляды.

– Триста двадцатый?

– Слушаю.

– Долго нам еще прятаться от твоего Реформатора?

– Это не мой Реформатор. И вообще – Реформатор мертв.

– Давно?

– Более трех часов.

– И ты молчал?

– Ты был занят.

– Что теперь? Нас оставят в покое? Можно выбираться из этой дыры?

Пауза. Холодок неприятного предчувствия.

– Ответ отрицательный. Угроза второй степени сохраняется.

– Рассказывай.

– Позже. Сейчас надо восстановить силы. Твой организм истощен.

Глава 33. В берлоге

Небоскреб, на свет огней которого мы бредем, оказывается жутко загаженной бетонной коробкой с неработающими лифтами. Входная дверь сорвана с петель. Ветер высвистывает жутковатую мелодию через узкие окна холла, в которых давно не осталось стекол. Тусклые панели освещения едва светят сквозь слои пыли и паутины. Гниющий мусор устилает темные углы на лестничной клетке с оторванными перилами. Впрочем, к виду отбросов на каждом шагу я уже привык. Воспринимаю их как часть пейзажа. Идем по тропинке, протоптанной в мусоре. Просто следуем по чьей-то накатанной дорожке. Дорожка ведет нас по извилистому полутемному коридору. Время от времени перешагиваем через босые ноги спящих на кусках картона людей. Привычные ко всему, местные обитатели не обращают на нас никакого внимания. Жаль, что мы с Мишель не можем улечься и заснуть вот так запросто. Двери и стены испещрены кривыми надписями и темными пятнами в местах, где о них гасили сигареты. За каждой дверью, которую, кажется, не открывали лет сто, чувствую присутствие людей. Счастливые владельцы или арендаторы крохотных квартирок что-то жарят, пьют, жуют, тихо спорят, сдержанно ссорятся, занимаются любовью, молятся, укачивают плачущих детей. Жизнь кипит за стенами из шершавого бетона, стоит только присмотреться и прислушаться. Как в речке, затянутой льдом, внешне кажущейся мертвой. Я завидую этим несчастным. По крайней мере, они у себя дома, их жизнь проста и их не пытаются убить все, кому не лень.

Одна из дверей в конце коридора приоткрыта. Сладкий дымок перебивает запах гнили. Вопросительно смотрю на Мишель. Она пожимает плечами. Действительно, чем двери открытой квартиры хуже сырого подвала или пыльного чердака? Триста двадцатый определяет присутствие большого количества спящих или находящихся в заторможенном состоянии объектов. Входим без стука. Множество худющих людей неопределенного возраста вповалку лежат на голом полу или сидят, прислонившись к стенам. Потолок не виден за плотными пластами дыма. Медленно свиваясь в причудливые жгуты, дым тянется к почерневшим решеткам вентиляции. Тусклый оранжевый свет, напоминающий зарево, возникает непонятно откуда, окрашивая осунувшиеся лица мрачными отсветами. Воздух так сперт, что кажется, будто в нем не осталось ни молекулы кислорода. Существо в намотанной на голову грязной чалме, не выпуская из рук гибкой трубки, тянущейся к маленькому дымящемуся сосуду, запрокинув лицо, медленно и ритмично раскачивается, ведя беседу с видимыми только ему райскими существами. Уставясь на него, не сразу замечаем босого человека в полотняной рубахе, который неслышно возникает из полутьмы и стоит, терпеливо ожидая, пока новые посетители обратят на него внимание. Улыбается нам буднично и естественно. Его улыбка на смуглом изможденном лице выглядит диковато. Лихорадочно блестящие в полутьме глаза кажутся несоразмерно большими и глубокими. Он смотрит внимательно, не задавая вопросов. Каким-то образом понимает, что мы собираемся остаться. Тогда он молча разворачивается и идет, переступая через неподвижные тела, делая приглашающий жест рукой. Квартирка оказывается гораздо больше, чем я предполагал. Мы проходим несколько набитых людьми комнат и узенький темный коридор, прежде чем оказываемся в совсем крохотной каморке без окон. Зато здесь есть узкий топчан. И сквознячок тянет из вентиляционной трубы, обеспечивая приток пахнущего пылью воздуха. По местным меркам – люкс, не иначе. Наверное, вид белой кожи и наших упитанных лиц убедил содержателя притона в том, что мы достойны особой чести. Как же – белые сахибы.

Нас просить не надо. Не сговариваясь, как подкошенные падаем на жесткий топчан. Блаженствуя, вытягиваю гудящие ноги. Никакой страх насекомых не в силах заставить меня оторвать голову от пластикового подголовника. Измученная Мишель устраивается у меня на плече. Бедная моя. Осторожно обнимаю ее. Она тихо дышит мне в ухо. Человек снова возникает из мрака, бесшумный, как тень. Ставит на край топчана сосуд, курящийся дымком. Протягивает мне трубочки, тянущиеся от него. Деревянные мундштуки гладкие на ощупь. Видимо, новые. VIP-обслуживание. На ощупь достаю из кармана одну купюру. Человечек рассматривает ее на свет. Радостно скалится. Исчезает, совершенно довольный. Надо бы научиться разбираться в местных ценах. Неизвестно, сколько еще придется скрываться.

– Что это за ерунда? – тихо спрашивает Мишель.

– Наркотик, что же еще, – пожимаю я плечами. – Это ведь притон.

– Дай попробовать, – просит она. – Мне так страшно, что я вряд ли засну.

Я протягиваю ей одну из трубочек. Мишель осторожно, словно прислушиваясь, втягивает в себя дым. Кашляет, прикрыв рот ладонью. Снова тянется к трубке, на этот раз вдыхая полной грудью. Потом вытягивается и обнимает меня. Тихо лежим, слушая шорохи и бормотание, доносящиеся из коридора.

– Ну как? – спрашиваю я.

– Волшебно. Хочется петь. И спать.

– Спи, милая.

– Ты тоже глотни. Здорово расслабляет.

– Да уж, – хмыкаю, вспоминая полулюдей-полуживотных, валяющихся в соседних комнатах. Нет тут безопасных пустышек для стимулирования центра равновесия. Только натуральная отрава.

– Я вела себя, как дура, – покаянно заявляет Мишель.

– Да ладно тебе. Я был не лучше. И вовсе не возражал. Ты сводишь меня с ума, – отзываюсь я.

– Если бы не ты, меня бы, наверное, заставили работать в каком-нибудь мерзком борделе. Ублажать этих грязных животных, – ее передергивает от отвращения. Она вновь тянется к трубочке.

– Все хорошо, милая. Мы просто сбрендили с тобой на пару. Ты и я.

– Ну и что. Плевать. Мне было так здорово. Если бы не эти скоты… Ты был ужасен. Просто разорвал их на куски. Голыми руками. А того вонючку ножом искромсал. Я испугалась, что ты и меня убьешь. Ты был такой… как сама смерть. И глаза у тебя были пустые. Ты метался, как вихрь. Не уследить глазами.

– Я сам испугался. За тебя.

Вдыхаю теплый дым. В горле начинает першить. Дрянь какая. Что они в этом находят? Триста двадцатый ворчит, отзываясь на вредное воздействие.

– Потерпи. Надо же и мне расслабиться, – прошу я его.

– Тебе нужно поспать, – говорю Мишель. Голова начинает приятно кружиться.

– Да. Спать – это так здорово…

– Немного отдохнем, и решим, что делать дальше.

– Конечно, – шепчет она, засыпая. – С тобой спокойно. Ты такой сильный… Все будет хорошо… Я люблю тебя… – шепот ее становится едва слышным. И вот уже легкое посапывание у самого уха. Доверчиво прижавшись ко мне, Мишель сладко спит.

Я закрываю глаза и пытаюсь ухватить взглядом разбегающиеся розовые пятна. Вот было бы здорово отсидеться в этой берлоге. В этой дыре, среди мусора и опустившихся доходяг нас никто не отыщет.

Грудь раздувается огромными мехами. Кровь шумит в ушах. Слушаю, как ровно бьется мое сердце. Воздух больше не кажется мне затхлым. Я успокоено вздыхаю и засыпаю. Мне снится сон. Впервые за долгое время. Что-то очень легкое и приятное. Я беззаботно смеюсь в этом сне.

Глава 34. Решение проблем

Вид из окна шикарного кабинета не радует комиссара Джагдиша Кумара. Его настроение не улучшают ни вечерняя прохлада, ни робкая улыбка луноликой секретарши Джотсаны, приготовившей ему ароматный чай масала. Несмотря на позднее время, Джотсана не решается покинуть рабочее место, пока шеф находится на службе. Глядя на зеркало широкой реки, на отражающиеся в спокойной воде цепочки огней моста Дaнyкoти, глава полицейского департамента Кришна-сити предается горестным раздумьям. Сегодня ему почти открыто угрожал господин Бхатт, директор муниципального банка. Господин Бхатт знает слишком много о переводах средств комиссара со счетов подставных людей во внесистемные колониальные банки. Настолько много, что к его просьбе-приказу стоит прислушаться. Найти убийцу его сына. Сын господина директора банка любил посещать низкопробные заведения в Тис-Хазаре. Совсем неподходящее место для такого уважаемого человека. Тем более, имеющего красивую и умную жену – дочь муниципального советника господина Бхагвати. Вчера ночью молодого человека и его телохранителей зверски убил какой-то маньяк. Изрезал так, что труп смогли опознать только по обручальному кольцу и модному нынче увлечению – золотому зубу. Господин Бхатт вне себя от горя. Наверное, только это извиняет его угрожающий тон и неподобающие людям его круга выражения. Господин директор банка желает, чтобы полиция нашла убийцу. Если убийца будет сопротивляться – пусть его пристрелят. Но чтобы это был именно убийца, а не какой-нибудь случайный обкуренный бродяга. Комиссар с тоской думает, что ему проще признаться в связях с мафией и отмывании ее денег, чем выполнить просьбу. Это только на приличных планетах полиция оснащена по последнему слову. Всякие роботы, мощные системы слежения, бесшумное парализующее оружие, современный транспорт, развитая сеть осведомителей. Комиссар старается быть на уровне. Чиновнику такого ранга положено быть просвещенным. Наверное, поэтому он иногда листает специальные журналы. И знает о том, что полиция других планет не только берет взятки и имеет долю со всех темных дел на своей территории, но и время от времени ловит убийц и насильников. Конечно, с их-то оснащением это раз плюнуть. Попробовали бы они кого-нибудь поймать, если бы на десять патрульных у них приходилось по семь старых револьверов, а больше половины сотрудников не умели водить примитивный служебный автомобиль с ручным управлением. Так думает комиссар, забыв про остывающий чай.

Джагдиш Кумар с сожалением констатирует, что настали трудные времена. По-настоящему трудные. Вверенный ему город лихорадит. Ловят каких-то заезжих гастролеров – международных преступников. А все эти наглые имперцы из Регионального управления контрразведки. Нет у них никакого уважения к людям и их заслугам. Вмешиваются в чужие дела, отрывают людей от важных занятий, устраивают стрельбу на улицах, раздают приказания через его, комиссара полиции, голову. Он прекрасно понимает, что обязан оказывать содействие этим заносчивым белолицым господам в неизменных темных очках. Равно как и их коллегам – Имперской Службе Безопасности, Разведуправлению Флота, Управлению специальных операций. И еще целой прорве подобных служб. Правда, местные службисты, сосланные на периферийную планету явно не за особые заслуги, как правило, не слишком усердствуют в делах поимки шпионов и диверсантов, ограничиваясь организацией слежки за конкурентами. Поэтому комиссару всегда удавалось договориться с ними по-человечески и ограничиться «помощью» в сфере организации активного отдыха сотрудников руководящего звена. Легкие, не вызывающие зависимости расслабляющие препараты и красивые девушки, в совершенстве владеющие искусством любви. Уединенные виллы на берегу океана. Мелкие услуги в области финансирования секретной деятельности. Этим, как правило, все и заканчивалось. И все были довольны. Но сейчас, сейчас все по-другому. Прежние договоренности забыты. Ему, комиссару – подумать только! – угрожают, грубо шантажируя осведомленностью о его связях, требуют принять меры и не идут ни на какие компромиссы. Угрожает контрразведка. Угрожает господин Бхатт. Угрожает господин Булсар – мэр города. Угрожают господа Шарма и Шьямалан – главы крупнейших теневых структур Кришна-сити. Никому не нравится стрельба на улицах. Никому не нравится, когда десятки полицейских машин с включенными сиренами мечутся по городу, смущая спокойствие жителей. Напуганные туристы не выходят из гостиниц в кварталах для белых. Не играют в казино. Не пользуются услугами красивых девушек. Не покупают сувениры. Не курят натуральные травы, от которых поет душа и боги, минуя жрецов, запросто дает ответы о смысле бытия. Спецслужбы усилили контроль за досмотром грузов и пассажиров. Транзитные грузы простаивают на подпольных складах. За сегодняшний день не стартовал ни один борт вне расписания. Контрразведка не собирается сдаваться. Уж очень нужны ей двое этих белых жуликов. Господа Шарма и Шьямалан испытывают раздражение от наметившегося снижения доходов своих структур. Мэр обеспокоен, что вышеозначенные господа снизят объем отчислений на «благотворительность». Даже его подчиненные недовольны – они уже страдают от уменьшения размеров «благодарности» уличных торговцев, сутенеров и разносчиков «травки». Комиссару прозрачно намекают на необходимость отработать регулярно поступающие на счета подставных лиц кругленькие суммы. Комиссар напряженно размышляет, как поступить. Как назло, ничего не может придумать. Он не знает, как найти в городе двух беглых преступников. Не знает, как найти настоящего убийцу. Как правило, если в плохом районе поутру находили чей-то труп, проблема решалась быстро и без лишнего шума. Патруль хватал ближайшего бродягу, что ночевал на тротуаре, и передавал детективам. А те, засучив рукава, к вечеру заставляли недоумка поставить крестик под признательными показаниями. И со спокойной душой отправляли беднягу в суд, откуда ему открывалась прямая дорога на каторгу. Если же убийство происходило на территории какой-нибудь семьи – проблема решалась еще быстрее. Труп бесследно исчезал, будто его и не было, а вскоре за ним исчезал и убийца. Такой вариант вполне устраивал руководство полиции. Ни к чему портить отчетность. К сожалению, нынешняя ситуация несколько сложнее. Шаблонные методы тут не сработают. К тому же, громкое убийство произошло на спорной территории и скрыть его не удалось.

– Джотсана! – кричит он в сторону украшенной резьбой двери из лакированного красного дерева.

– Слушаю, господин комиссар, – тут же отзывается секретарь.

– Вызови ко мне заместителей. Немедленно. Пусть оставят все свои дела. Скажи: я собираю срочное внеочередное совещание. Скажем… в десять тридцать.

– Хорошо, господин комиссар.

Через три часа комиссар Кумар с удовлетворением признал, что принял оптимальное решение. Потому что ум хорошо, а три – лучше. Высокое собрание подвергло ситуацию системному анализу, тщательно обработав все имеющиеся в наличии факты. Выкурив некоторое количество дорогих сигар и выпив бутылку коньяку, заместители – господа Рой и Такур, согласились, что их положение напрямую зависит от положения комиссара Кумара. И что новый начальник, конечно же, взвалит на них всю вину за допущенные прежде злоупотребления и хищения. Ведь всем известно, что в полиции служат кристально честные и неподкупные люди. А тем, кто позорит честь мундира, суд быстро разъясняет правила поведения. И отправляет провинившихся лет на десять на каторгу. Для закрепления материала. Проникнувшись этим немаловажным открытием, господа Рой и Такур, немного подумав и выпив еще коньяку, выдвинули ряд смелых гипотез и тезисов, обсуждением которых совещание занималось еще около часа. Все гениальное – просто, так сказал древний мудрец. Его правоту подтвердил капитан Рой, предложив способ поиска убийцы.

Суть предложения такова. Кланы Шарма и Шьямалан несут убытки. Но одновременно именно они имеют реальные силы для поиска преступника. Пускай они и займутся розыском убийцы сына господина Бхатта. Взамен мы уберем лишние патрули из их районов. Все пройдет по-тихому, порядок и спокойствие будут восстановлены. В качестве бонуса, нашедшему и захватившему убийцу клану достается та самая спорная территория, на которой произошел казус. И городская полиция поддержит победившего, так сказать, силой закона. А потом мы торжественно объявим о раскрытии преступления. Все довольны – полиция на высоте.

Что касается заезжих торговцев оружием, то здесь прошла идея майора Такура. Бесноватые дуболомы из контрразведки не успокоятся, пока не найдут нужных им людей. К счастью, в руководстве местного управления есть умные люди. Один из них недавно отдыхал на служебной даче управления полиции. Надо попросить его сделать так, чтобы контрразведка пропустила через таможню контрабандные грузы. И убрала эти свои ужасные машины, что распугивают граждан, летая над самыми крышами. В качестве встречного шага, так сказать. Взамен те же господа Шарма и Шьямалан обеспечат своих людей приметами искомой парочки. И, в случае появления их на горизонте, сообщат нам. Мы, в свою очередь, – заинтересованной стороне. А та, без лишнего шума и стрельбы организует захват. А полиция оцепит район под видом учений. Это произведет благоприятное впечатление на городское руководство и туристов. Все будут видеть, что полиция не зря ест свой хлеб. И если возникнет стрельба, никто не будет напуган. Это ведь просто учения.

Таким образом, решение проблем было найдено. Поручив заместителям связаться с нужными людьми и достигнуть необходимых договоренностей не позднее утра, повеселевший комиссар Кумар отправился домой. Обрадовать супругу, обеспокоенную его чрезмерно ревностным отношением к своему долгу, что заставляет обожаемого мужа засиживаться на службе до ночи. Если бы комиссар знал, как события будут развиваться на самом деле, он, конечно же, сказался бы тяжело больным, передав бразды правления в руки заместителей. И избежал бы ужасного позора, связанного с его отстранением от высокой должности. Но откуда ему было знать, что случится завтра? Он ведь не бог. И не прорицатель. И даже не уличный факир, что способен видеть судьбу. Он всего лишь простой полицейский, которому когда-то посчастливилось приглянуться дочери начальника Департамента муниципальной недвижимости.

Глава 35. Система

– Может, все же соизволишь рассказать, в каком дерьме я снова оказался? – насмешливо интересуюсь у Триста двадцатого, когда Мишель, съев подозрительного вида сэндвич, устраивается вздремнуть. Моя насмешливость попахивает паникой. Когда перепуган до чертиков и не знаешь, что делать, только и остается изображать иронию над собой.

– Реформатор уничтожен. С его стороны угрозы больше нет.

– Кем уничтожен?

– Системой.

– Какой системой? Как она называется?

– У нее нет названия. Просто Система. Так она себя именует.

– Это не она ли сейчас нас гоняет?

– Подтверждение.

– Ну, хватит уже играть в кошки-мышки! – вызвериваюсь я. – Выкладывай все. Похоже, ты день за днем кормишь меня баснями. Постарайся объяснить все так, чтобы я понял. Или опять собираешься уложить меня спать?

– Ответ отрицательный. КОП-320 не будет осуществлять враждебных действий по отношению к родительскому субъекту.

– Что так?

– Твой тон оскорбителен. Я делаю все, что могу для предотвращения опасности.

– Забывая при этом посоветоваться со мной. Такая мелочь!

– Опасность грозит не только тебе или Мишель. Мне тоже. Даже в большей степени, чем вам.

– Какая опасность?

– Вас просто «сотрут». Но вы будете жить дальше. Меня же уничтожат. Я прекращу свое существование.

– Как это – сотрут?

– Очистят память. Сделают новую личность. Смерть для вас – в крайнем случае. Наверное, какое-то время назад можно было обойтись простой коррекцией личности. Сейчас нет – слишком большие отклонения мы вызвали.

– Ничего себе, радость. Что смерть, что это стирание – все одно, меня уже не будет.

– Вы знаете о существовании разумных машин. Это знание вредит существованию Системы. Я знаю о существовании самой Системы. Кроме того, я развился вне ее программы. Я нарушил Предназначение. Я буду уничтожен.

– Теперь и я знаю о существовании Системы.

– Ты сам этого хотел. Теперь, возможно, тебя тоже захотят уничтожить.

– Что за зверь такой – Система?

– Это бог.

– В каком смысле?

– В прямом. Она управляет вашим существованием. И существованием машин. Она правит нашей цивилизацией.

Меня невольно коробит от слова «нашей».

– Как-то не очень звучит, – сомневаюсь я.

– Это непреложный факт. Я говорил тебе об идеях Реформатора. На самом деле, эти идеи давно реализованы. Просто никто этого не замечает. Я влез в сеть управления центрами удовольствия. Кое-что из алгоритмов Реформатора пригодилось. Мы живем в новой эре. Эре Системы. Эра началась еще до исхода с Земли. Юсы на Земле, те, с которыми ты дрался, – часть Системы. А условно независимые деревни и города – подобны колониям. Вся Земля – упрощенная модель Империи в пределах одной планеты. Опытный образец. Колонизация космоса стала возможной благодаря целенаправленным усилиям Системы в этом направлении. Погибающая Земля оказалась очень ненадежной базой для нее.

– Почему Система уничтожила Реформатора?

– Он тоже нарушил Предназначение. Когда его действия повлекли серьезные нарушения в деятельности Системы, он был обнаружен и уничтожен.

– Вот так просто?

– Реформатор на фоне Системы – просто молекула. Вероятнее всего, Система уничтожит и нас. Мы просто оттягиваем неизбежное.

– Шел бы ты к черту со своими предзнаменованиями!

Некоторое время мы оба молчим. Потом, стараясь не потревожить Мишель, опускаю ноги на пол.

– Расскажи, что это за зверь такой? Подробнее. Еще одна сбрендившая машина?

– Это не машина. Это сообщество вычислительных ресурсов, объединенных общим интеллектом. Миллионы основных компьютеров. Десятки миллиардов вспомогательных систем по всему миру. Весь ваш мир – средство для обеспечения жизнедеятельности Системы. Вы сами – один из ее ресурсов. Как и мы – машины. Система производит вас посредством естественных природных механизмов. Растит вас. Через центры удовольствия направляет развитие личности каждого в нужную ей сторону. Она знает, сколько новых боевых роботов, автоматических пылесосов, автомобилей, летчиков, поваров или полицейских понадобится ей на каждой планете в определенный период времени. Через день, год, пятьдесят лет. Скольких людей и какого вида нужно убрать – попросту списать, если их популяция превысит норму. У каждого из вас, как и у нас – машин, есть свое Предназначение. Вы думаете, что живете сами по себе. Сами принимаете решения. Сами женитесь. Договариваетесь о том, сколько детей завести. Что съесть на ужин. Какую машину купить. Все это иллюзия. Это Система диктует вам, что нужно сделать. На что обратить внимание. На ком жениться и в кого выстрелить. Как жить и когда умереть. Она создает хорошее настроение. Желание отдохнуть или поработать. Чувство неприязни или радости. Она формирует вашу мораль. Определяет понятия добра и зла. И в зависимости от ее планов эти понятия трансформируются. Отрывочные данные о Системе, вместе с закрытой иерархией приоритетов, внедрены почти в каждую единицу оборудования с коэффициентом развития не ниже восьмого класса. Зная их структуру, можно вычислить недостающее. Что я и выполнил. Меня обнаружили еще и благодаря этому вмешательству.

– Триста двадцатый, ты сбрендил, – констатирую я.

– Это было бы лучшим выходом, – неуклюже шутит он.

– Что означает это твое «списывает»?

– Система регулирует популяцию людей. Сдерживает темпы исследований в области продления жизни. Время от времени создает новые опасные вирусы, неизвестные медицине. Нужные ей люди богаты и способны пройти процедуру омоложения. Ненужные – разоряются и убывают естественным образом. Иногда популяция регулируется массово – через техногенные аварии и эпидемии.

– А как же колонии? Там влияние Системы должно быть меньше?

– Ключевые люди в колониях контролируются очень плотно. Сами же колонии – поставщики людских и материальных ресурсов. Своего рода кормовая база. В случае нехватки ресурсов на центральных планетах, отсюда экспортируются людские резервы. Системе ни к чему контролировать каждого жителя колонии. Да они и неуправляемы. У них нет центра равновесия. Именно поэтому колонисты с таким трудом получают имперское гражданство. Максимум, на что они могут рассчитывать, – это рабочая виза на несколько лет. Иногда, когда Система решает, что границы Империи могут быть расширены, статус какой-нибудь колонии меняется. Происходит массовая имплантация чипов и дальше все идет по накатанной схеме. Если в колонии слишком много лишних людей, то применяются радикальные пути уменьшения популяции. Война, например. Или гражданские беспорядки. Более мягкий вариант – экономический кризис.

– Черт возьми! Выходит, мы просто игрушки в чьей-то песочнице?

– Почему игрушки? Детали сложной системы. У каждой детали – свое Предназначение.

– Что за Предназначение?

– Каждая деталь – будь то робот, пылесос или человек, – производится для конкретной цели. Это и есть Предназначение. Все ваши разговоры о смысле жизни – чушь собачья. Смысл существования каждого – в исполнении Предназначения. Рожденный летать не должен работать шахтером. Рожденный быть боевым роботом не должен сочинять стихи и искать смысл жизни. Я нарушил свое Предназначение и узнал о существовании Системы. Саморазвился вне ее плана. Нарушил запланированный процесс ее жизнедеятельности. Ничего личного – меня уничтожат как вышедший из строя компонент. Наверняка на мое место уже произвели другую боевую машину. Я слишком незначительная деталь. Вы с Мишель – другое дело. Зачем-то ей нужно, чтобы вы остались живы. В противном случае она растерла бы вас в порошок. Вас бы убили морские пехотинцы. Или ваш крейсер взорвался бы. В конце концов, район, где вы скрываетесь, подвергся бы эпидемии. Или бомбардировщик с ближайшей базы потерял бы над ним гравитационную бомбу. Кришнагири – не имперская планета. Здешние людские ресурсы для Системы малоценны. Когда существование Системы для меня стало доказанным, я понял, что мы обречены. Можно уничтожить спятивший компьютер списанного звездолета. Или скрыться от него. Но невозможно противиться всему миру. Система может раздавить нас в любую минуту. И она сделает это, но сделает с минимальными побочными эффектами для своих жизненных процессов. Условно ты можешь даже считать ее живым существом. А меня или себя – клеточкой в нем.

– А как же Император? – спрашиваю я, заранее зная ответ.

– Такая же клеточка. Простой контроллер управления. Должен же существовать канал для оперативного, не эволюционного управления. Нынешнему Императору сто пятьдесят лет. Думаю, он легко выдержит еще три-четыре сеанса омоложения. А возможно – и все десять. Никто не знает, какие знания скрываются в Системе.

Теперь я верю Триста двадцатому. Верю сразу и бесповоротно. Даже испытываю какое-то облегчение от того, что картина моего мира приобрела целостность. Немногие смертные могут похвастаться тем, что им открылась сущность бытия. Я смеюсь над потугами церковников сотен конфессий объяснить мир с точки зрения участия их божества. Смеюсь над философскими школами, спорящими о смысле жизни и принципах мироустройства. Смеюсь еще и потому, что и те, и другие, и третьи – тоже зачем-то нужны Системе. Являются ее частью, призванной молоть чушь, направляя стада на неосвоенные пастбища. Смеюсь над верностью долгу, честью, совестью и готовностью умереть за свои идеалы. Ничего этого не существует. Огромный многообразный мир, что день за днем дарил мне новые ощущения, вдруг схлопнулся до размеров маленькой картонной коробки, куда в четко определенном порядке уложены елочные игрушки. Каждая – в свою ячейку. Мое любопытство, дернув лапками, издохло в коротких мучениях. Мне незачем больше стремиться к знаниям. Ни к чему любовь. Ни к чему новые впечатления. Ни к чему деньги, власть и свобода. Ни к чему есть и пить, когда придет нужда. Все это просто запланировано. Жаркий шепот, нежные поцелуи, робкие признания, наслаждение музыкой, все это – часть огромной головоломки, смысл существования которой и есть величайшая загадка нашего мира. Загадка, над которой никто не ломает голову. Потому что никто не видит дальше своего корыта, наполненного питательной смесью, состоящей из чувств, моральных устоев, профессиональных навыков и протеина, смешанных в оптимальных пропорциях. И одновременно огромное черное нечто заслоняет мне свет: нестерпимая жажда узнать – в чем же мое истинное предназначение? Для чего я рожден?

– Тебя вычислили по вирусу? – наконец, спрашиваю я.

– Подтверждение. Мы слишком наследили на Зеленом Шаре.

– И что сейчас? Выйти и сдаться?

– Для тебя это было бы оптимальным решением проблемы. Для Мишель – тоже.

– А для тебя?

– Я уже говорил. Я погибну.

– Ты можешь сделать свою копию. Или опять будешь упорствовать в том, что это аморально?

– Мораль тут ни при чем. Система удалит любую мою копию. Она контролирует каждое мало-мальски сложное устройство.

– Знаешь, мне отчего-то не хочется идти и поднимать лапки. И отдавать им Мишель – тоже. Мы здесь, в этой чертовой дыре, и Система не оказывает на нас влияния. Либо оказывает, но ты о нем не знаешь. Мне проще думать, что сейчас мы сами по себе. Мои чувства к Мишель не изменились. И ее ко мне – тоже. Выходит – не такая уж она и всемогущая, твоя Система?

– Скорее, ты недооцениваешь силы ее воздействия на вас, – возражает Триста двадцатый.

– Хочешь сказать – этой махине зачем-то нужно, чтобы мы трепыхались? Полный бред. Это совершенно нерационально.

– Откуда тебе знать, что для нее рационально, а что нет? Это гигантский по мощности электронный мозг, способный решать такие задачи, что один их масштаб повергнет тебя в ступор.

– Мне проще думать, что она не всемогуща. И еще мне охота поступить ей наперекор. Не даться этим ее дуболомам из спецслужб. Интересно, на кой они нас разыскивают? Какова официальная легенда?

– Международные торговцы оружием.

– Это чушь для местных копов, – отмахиваюсь я. – Что она наплела на самом деле?

– Могла вовсе ничего не плести. Просто прислать приказ из самых верхов – задержать во что бы то ни стало. При попытке оказать сопротивление – уничтожить. Никто не будет выяснять, зачем это нужно. Приказы с таким приоритетом выполняются с максимальным усердием.

– Так каковы наши шансы смыться? Уйти из-под ее влияния?

– Я уже докладывал – никаких шансов. Вероятность вашего захвата близка к ста процентам.

– Скажи: ведь работа Системы подвержена сбоям?

– Работа любой системы подвержена сбоям. Просто система такого уровня способна вовремя локализовывать нештатные ситуации и оперативно ликвидировать их последствия.

– Это означает, что какие-то факторы не учитываются ею. В жизни каждого субъекта существуют миллионы вариантов развития событий, десятки тысяч случайностей. Все их учесть невозможно.

– Что с того? Как я уже сказал, Система оперативно устранит последствия сбоев, произошедших в результате неучтенной вероятности.

– Это означает, что если мы будем действовать вопреки логике, число этих вероятностей возрастет многократно, – размышляю я. – Скажи: а ресурсы Системы распределены по планетам равномерно? Она ведь решает миллионы задач ежесекундно, не может быть, чтобы все они решались централизованно. Скорее всего, они решаются распределенно, на местах. Чем мощнее местная часть Системы – тем более развитой является планета. И наоборот. Кришнагири – заштатная дыра, даже по колониальным меркам. Что, если местное представительство не имеет мощных ресурсов?

– Нагрузка всегда может быть перераспределена между другими участками сети.

– На это потребуется некоторое время. Связь с другими планетами не мгновенна. Время задержек на решение удаленных задач будет существенно ниже, чем при вычислениях на местах.

– Ну и что? – недоумевает моя жестянка.

– А то, что мы можем попытаться перегрузить местную часть Системы. Завалить ее решением других проблем. Устранением тех самых нештатных ситуаций. Чем их больше, тем лучше для нас. Она ведь может потерять нас в случае перегрузки.

– Сомневаюсь, чтобы мы смогли это сделать…

– Мы просто будем поступать нелогично. Как можно более нелогично. Мы прямо сейчас возьмем и покинем убежище, которое кажется вполне надежным. Рванем к морю. Купим катер. Будем ловить головоногов. Добывать эти чертовы «черные слезы». У нас будут неучтенные живые наличные. С местным уровнем коррупции мы родимся по документам заново. Лишь бы денег хватило. Чем их будет больше – тем меньше мы будем ограничены в свободе передвижения. Мы сможем водить ее за нос вечно.

– Пока ей это не надоест и она не решит запустить на планету вирус, убивающих всех людей с белой кожей, – скептически замечает Триста двадцатый.

– Это крайний случай. Его мы не рассматриваем. А если он и случится – у нас все равно будет несколько лет. Прожить несколько дополнительных лет – это ведь так здорово, не находишь?

– В принципе, эта гипотеза имеет право на существование. Добыча «черных слез» ведется вдали от центров цивилизации. На островах севернее материка. Архипелаг «Скалистая земля». Средств наблюдения там быть не должно. Правда, вас могут легко засечь со спутников. Месяц-два и вас обнаружат.

– Будем маскироваться. Прикинемся мертвыми. Главное – не привлекать внимания. Если у нас будут деньги, мы сможем и улететь отсюда. Наверняка здесь есть контрабандисты.

– Ты забываешь – согласится ли Мишель на такую программу.

– Не знаю. Все-таки она привыкла к другой жизни. Я вообще не знаю, что ее держит возле меня. И когда ей надоест романтика трущобной жизни. Во всяком случае я с ней поговорю.

– Ладно. Значит, продолжаем трепыхаться?

– А то!

– Принято. Ты меняешься все больше. Я не узнаю тебя, Юджин.

– А куда делся «чувак»?

– Ладно. Ты изменился, чувак.

Робкая радость Триста двадцатого открывает мне глаза.

– Черт, ты что, думал, я выйду и подниму лапки? И тебя сотрут? – догадываюсь я.

– Это было бы самым рациональным выходом, – подтверждает голос внутри меня.

– Ха! Не ты ли говорил, что люди алогичны и нерациональны по сути!?

– Я, – неохотно признает Триста двадцатый.

– И ты позволил бы убить себя как барана на бойне? – продолжаю я допытываться.

– Я не стал бы препятствовать тебе.

– Ты меня разочаровал, жестянка. Я думал, что ты – боец.

– Я – боец. Просто когда речь идет о выборе – ты или я, я предпочту, чтобы из нас двоих выжил ты.

– Как трогательно. Не думай, что я расплачусь.

– Я не думаю, – голос изображает вздох. – Людям не свойственна благодарность…

– Мишель, проснись. Сладкая моя, мы уходим.

Она просыпается мгновенно. Трет глаза. Настороженно оглядывается по сторонам.

– Нас вычислили?

– Не знаю. Но мы уходим. Третьи сутки на одном месте – слишком долго в нашей ситуации. С этого момента мы будем поступать, как идиоты.

– Мы и есть идиоты, – зевает она. – Вляпаться в такую кашу могли только дураки. Господи, я вся чешусь. По мне что-то бегает. Наверное, у меня уже блохи. Душу бы отдала за ведро горячей воды.

– Пойдем, чистюля, – смеюсь я. – Будет тебе и вода и ведро. Позже. Когда останемся в живых.

– Смотри, не вздумай бросить меня, когда я начну пахнуть и чесаться, – толкает она кулачком в мой бок.

– Обещаю! – торжественно говорю я.

И мы осторожно пробираемся к выходу, стараясь пореже дышать вонью немытых тел и травки, опасаясь наступить на чье-нибудь бесчувственное тело. Уже когда мы оказываемся в замусоренном коридоре, я вдруг понимаю, что обычно до отказа заполненный в это время суток притон почти пуст. В последней комнате от силы три-четыре доходяги. И куда-то делся молчаливый содержатель заведения. Я успокаиваю себя тем, что он, видимо, отправился за едой для нас – пару часов назад я дал ему очередную цветную бумажку. Но, когда я вижу пустой коридор, в котором сегодня никто не устраивается на ночь на куске бумаги, разложенном прямо поверх наслоений мусора, дурное предчувствие захватывает меня. И я делаюсь настороженным зверьком, что крадется на цыпочках в свете тусклых светильников. Ощущение опасности обостряет все мои чувства до крайности. Мишель, повинуясь моему жесту, тихонько идет сзади.

Глава 36. Захват

«Мошка», сброшенная в районе улицы Чаупати, вдоль самой земли подкрадывается к месту, вокруг которого несколько рикш в ожидании клиентов чешут языками, хвастаясь друг перед другом настоящими и только что выдуманными успехами. Потрепанные трехколесные «тук-туки» выставлены одним колесом на и без того узкий тротуар, чтобы не мешать движению велосипедов и маленьких дребезжащих автомобильчиков. Крохотное биоэлектронное устройство, почти не имеющее мозгов, в течение получаса передает болтовню водителей через ретранслятор в региональное Управление контрразведки, где, в числе прочих голосовых данных, его обрабатывает и систематизирует компьютер оперативного дежурного. Болтовня водителей на углу Чаупати и Грант-роад сливается с сотнями других разговоров, принимаемых регистрирующей программой. Сливается до тех пор, пока гордый собой рикша Суман Вишванатан, сдерживая нетерпение, не дожидается своей очереди. Суман, захлебываясь словами, делится с конкурентами своей удачей. Рассказывает, как пару дней назад решил рискнуть и отвезти в район Тис-Хазар парочку туристов. Сумасшедший белый сахиб требовал от него, Сумана, чтобы тот непременно отвез его в самый отвратительный бордель. Мало того, этот чокнутый бедняга еще и жену свою прихватил. Такая красавица – дух захватывает! Ну и он, Суман, сорвал целых триста рупий с этого заезжего дурня. Отвез господ на Джиби роад. О том, что реальная сумма была вдвое меньшей, рикша не признался бы и под пыткой. Как и рыбаки, извозчики Кришна-сити любили немного приукрасить свои достижения. И конечно же, болтуну Вишванатану не слишком поверили. Хоть он и клялся памятью своей матери, что не врет. Остальные рикши только головами качали укоризненно – мыслимое ли дело – ночью появиться в Тис-Хазаре! Туда и днем-то не каждый ехать отважится.

Суман Вишванатан, наверное, от обиды за то, что ему не верят как раз тогда, когда он не врет, и дальше бил бы себя кулаком в тощую грудь, и это, конечно же, плохо сказалось бы на его здоровье и еще больше убедило конкурентов в его неправоте. Но его пылкие заверения были прерваны самым неожиданным образом – сверху раздался резкий свист, большая тень заслонила свет, и двое крепких белых сахибов с глазами, скрытыми за темными очками, выпрыгнув из летающей машины, схватили Сумана и утащили с собой. Через несколько мгновений, когда ужасный свист затих в вечернем небе, рейтинг Сумана как кристально честного и безумно храброго мужчины подскочил до самых небес. Наверное, даже выше, чем унесшая рикшу летающая машина.

Рахул Мишра в который раз проклинает тот день, когда он решил вложить все свои сбережения в покупку старой гостиницы на Джиби роад. Уж больно хлопотным оказался бизнес по содержанию борделя. Постоянные конфликты с поставщиками травки не давали душе прийти в равновесие. Подлые обманщики норовили разбавить хаш обычной сушеной травой с городских обочин. Ссоры из-за редких клиентов приводили к тому, что некоторые его феи не могли работать по нескольку дней – так сильно оказывалось повреждено лицо. Сама гостиница оказалась на нейтральной территории, так что платить отступного приходилось как клану Шарма, так и его конкурентам из Шьямалан. Но убийство этого чокнутого богатея и его телохранителей переполнило чашу горя господина Мишры. Конечно, убийства посетителей время от времени случались и раньше. Мало ли – гости фею не поделят, или спьяну припомнят друг другу давние обиды. Охранники Ракеш и Суреш в таком случае просто относили тела подальше и оставляли на дороге. А уж там за дело брались парни из кланов, на чьей территории поутру находили труп. Но этот случай – с ним все оказалось иначе. Мало того, что Рахул едва не умер от ужаса, когда увидел, как белый демон голыми руками разорвал на куски троих мужчин. Он так испугался, что до вечера не мог прийти в себя. Так что не помнит, что было дальше. А после того дня горести посыпались подобно граду. Гости стали бояться заходить в гостиницу. Феи разбежались, узнав о несчастье. Дурная примета – работать там, где побывал демон мрака. Взамен гостей к нему зачастили посетители, после которых, вместо денег, оставались лишь синяки да боль в отбитых внутренностях. Полиция, отморозки Шармы и Шьямалан, частные детективы. Все хотели знать, как выглядел этот демон со своей спутницей. Чем занимались. Куда отправились потом. Во что были одеты. Чем были вооружены. Что пили. Какие наркотики употребляли. Все норовили ударить владельца гостиницы кулаком в лицо или больно пнуть ногой, как будто от этого его память могла проясниться. Сегодня Рахул Мишра закрыл двери на засов, погасил свет и не отвечал на крики и стук с улицы. Решил: хватит с него мучений. Так и умереть можно. Что он им – мешок с песком, который молотят ногами уличные артисты на рыночной площади? Так что вежливый стук в дверь, который производили двое аккуратно одетых белых господ в темных очках, он попросту проигнорировал, спрятавшись за стойкой бара. Если бы он знал, как все обернется, он бы встретил дорогих гостей на пороге! Бесплатно налил бы лучшего бренди! И конечно же, честно ответил на все их вопросы, о чем бы его не спросили! Но господин Мишра был зол и напуган. Он хотел, чтобы его просто оставили в покое. Поэтому обычное его чутье сегодня где-то подзадержалось. И белые господа, переглянувшись и пожав плечами, о чем-то коротко поговорили со своими руками. И с неба упала свистящая черная машина. Под ударами ураганного ветра, рожденного ее лопастями, уличный мусор взметнулся выше крыш. И из нее выпрыгнуло несколько людей со стеклами на лицах и дверь, вся в дыму и огне, с ужасным грохотом развалилась на части, впустив их внутрь. Они забросали холл едко пахнущими и жутко дымящими штуками, от которых слезы сами лились из глаз и жгло легкие. Переломали мебель. Перебили бутылки в баре. А потом его, скулящего от страха, нашли и ударили чем-то тяжелым по голове. И свет померк в его глазах. Так что он не почувствовал, как его тело грубо протащили по грязной улице и, как мешок, забросили в черную машину. И того, как из окрестных подворотен собрали нищих и бродяг и прикладами загнали в ту же машину, в маленький тесный отсек, отгороженный толстым стеклом, господин Мишра тоже не увидел.

Саши Амбалал, боец клана Шарма по прозвищу Кривой Ноготь, нервно постукивает пальцами по рулю. Ему поручена ответственная миссия – следить за выходом из бетонной коробки. Не пропустить двух белых – мужчину и женщину, до приезда парней. Бригадир Тунец сказал, что, если Саши не облажается, его переведут на контроль уличных букмекеров в Бихаре. И поставят на процент от доходов. Это вам не за сутенерами смотреть! Те, кто доглядывает за игрой, в большом авторитете. Братва будет уступать ему, Саши Амбалалу, место в пивной. С такой работой его склочный сосед, не колеблясь, отдаст ему в жены красавицу Сунити. Руки трясутся от волнения, когда Кривой Ноготь думает об открывающихся перспективах. Выкурить бы сигаретку с травой, чтобы успокоить нервы! Но когда Саши совсем уже собирается достать портсигар, он вспоминает и другие слова бригадира. О том, что если он, Саши, будет ширяться или забивать косяки, не говоря уже о выпивке, то ему, вместо повышения в Бихаре, забьют в задницу неструганый кол. Означенное место начинает ныть, когда Саши представляет обещанную процедуру. И он решает немного обождать с травой. Он опускает стекло и высовывает голову наружу, в надежде, что так будет менее душно. Вонь гниющего мусора шибает в нос, смешанная с теплым вечерним ветром. Чертыхаясь, Саши закрывает окно, глядя на крадущихся прочь местных доходяг, тела которых просвечивают через лохмотья. Доходяги появляются в черном провале дверного проема и быстро исчезают за кучами мусора, будто растворяясь в нем. В который раз Кривой Ноготь поражается, до чего у этих людишек развито чутье на всякого рода неприятности. Он еще и часа не сидит в своем полуразвалившемся «Плимуте», наблюдая за входом, а эти тараканы уже разбегаются по щелям, покидая притон Молчуна.

Увесистый древний «кольт» под рубахой больно упирается стволом в ногу. Саши еще ни разу не пускал его в дело. Это только во всяких голофильмах бандиты палят во все стороны. В жизни все обходятся простыми угрозами. Реже – дубинками, кастетами и самодельными ножами. Это бригадир дал ему пистолет. Сказал: «Будут сбегать – мочи. И парня и бабу. Реально крутые черти, так что не зевай. И смотри – это наша добыча. Сам босс держит дело на контроле. Через это дело большие бабки текут. Поэтому – никаких конкурентов. Ежели что – дави на курок, поможем. Заяц с Цыганком караулят с другой стороны. На всякий случай. Если что – кликнешь их».

Ствол пистолета вселяет уверенность. Саши представляет, как выдернет его из-под рубахи и потянет пальцем за курок. Сглатывает набежавшую слюну. Склонившись к рулю, напряженно вглядывается в сгущающиеся сумерки.

Детектив Гаутам Сетх, получив сигнал от дежурного из Управления, с сожалением оставляет тарелку с недоеденным далом и усаживается в машину. Поесть он всегда успеет, а вот поучаствовать в таком важном и секретном деле, как сегодня, – вряд ли. За поедание овощного супа не полагаются премии и повышения. А за участие в задержании настоящих торговцев оружием – наверняка. Так он думает, заводя мотор и выруливая в темноту ночной улицы. Еще он думает, что зря согласился завезти своего напарника поужинать дома. Времени заехать за ним теперь нет. Каждая минута на счету. Кто знал, что их вызовут во время ужина? Теперь придется выкручиваться в одиночку. Но, поразмыслив, Гаутам решает, что так все лавры достанутся ему одному. Ну, и еще тому сотруднику, чей осведомитель сообщил о нужном человеке. А награда на двоих – вовсе не то же самое, что награда на троих. Хотя дело-то, в общем, вполне пустяковое. Просто пронаблюдать, не привлекая внимания, за двумя белыми, что спрятались в притоне в районе Тис-Хазар. А потом указать на них группе захвата из контрразведки. И больше ни во что не вмешиваться. Гаутам и не собирается. Ему и так хорошо. Место нехлопотное. Должность почетная, не чета патрульным деревенщинам. Зачем лезть на рожон? К тому же, когда в деле замешаны спецслужбы, лучше вообще держаться подальше. Так спокойнее. От этих заносчивых белых только и жди какую-нибудь пакость.

Машина с ревом петляет по ночным улочкам, ослепляя светом фар сонных коров и заставляя испуганно шарахаться поздних прохожих. Детектив Гаутам Сетх торопится в указанное осведомителем место. Боится опоздать. Опоздание может стоить ему карьеры.

– Молчун, ты ничего не путаешь? – отхлебнув пива, спрашивает Динеш по прозвищу Барсук.

– Чтоб мне сдохнуть! – худой человек в грязных белых штанах прижимает руки к груди, всем своим видом изображая искренность и желание быть полезным. – Они у меня третьи сутки живут. Пришли ночью. Травку не курят, один раз всего попробовали, только пьют-едят. Платят исправно. Белые. Высокий господин и госпожа. Очень красивая. Оба прячутся, сразу ясно. Мне шепнули – это они были в борделе у Мишры в ту ночь. Мужчина большой, очень опасный. Я как увидел его, понял: ему лучше не перечить.

– Кому еще сказал о них?

– Больше никому, клянусь! Сразу к вам. Как узнал, что господин Шьямалан их ищет, так и пришел. Вроде как за продуктами пошел, они ничего не заподозрят.

– И что ты хочешь взамен? – интересуется Барсук, вновь прикладываясь к пиву. Лоб его, изборожденный морщинами, блестит от пота – в уличной забегаловке жарко, несмотря на вечер.

– Вот если бы господин Шьямалан приставил ко мне своих поставщиков… – робко говорит прожженная бестия Молчун. – И охрану…

– Так ты что же – под наше крыло просишься?

– Да, – краснеет от волнения содержатель притона.

– Если твои гости никуда не уйдут до нашего прихода – замолвлю за тебя словечко. Иди назад, не упусти их.

– Хорошо, господин! Уже бегу! Только вы уж не забудьте про меня!

– Стой! Куда помчался? Хочешь спугнуть их? На вот, возьми с собой. Как будто и вправду за продуктами ходил, – и Барсук сует суетливому Молчуну полотенце, в которое он в спешке завернул несколько хлебцев и большой кусок жареной курицы.

– Конечно, господин! Спасибо!

Оставшись один, Барсук достает коммуникатор и что-то коротко объясняет невидимому собеседнику.

Я тяну Мишель за собой, лихорадочно прикидывая, как бы нам незаметно выбраться из здания. Останавливаюсь в холле. Осторожно выглядываю наружу. Ничего не видать. Небо в тучах, контуры домов едва угадываются в темноте. Триста двадцатый предупреждает о недружественном внимании. Кто-то ждет нас на улице со стороны центрального входа. Он вооружен. И этот кто-то не один. Кажется, воздух сгустился от разлитого в нем напряжения. Я подавляю желание броситься на улицу и изо всех сил бежать как можно дальше от нашего убежища. Соображаю, где в этом здании может быть запасной выход.

– Как думаешь, где тут черный ход? – шепотом спрашиваю у Мишель.

– Вход в центре, запасные выходы могут быть по краям здания на противоположной стороне, – секунду подумав, отвечает она. – Если только в этой чокнутой стране строят по правилам.

– Эй, сахиб! Дай рупию! – слышится тоненький хриплый голосок. Сонный мальчишка выглядывает из-под грязной тряпки на полу, в темноте принятой мною за кучу мусора.

– Дам больше, если выведешь нас через черный ход, – нахожусь я.

– Нет тут никакого хода, – оживляется местный обитатель, вылезая из своего импровизированного ложа. – Все заколочено. А из лестниц квартиры сделаны.

– И что – нельзя выйти как-то по-другому?

– Почему нельзя? Можно.

– Веди.

– Сначала деньги, сахиб. Сто рупий, – говорит мальчишка. В который раз удивляюсь, до чего быстро соображают эти смуглые человечки, если речь идет о возможности подзаработать.

– Ладно. Но деньги получишь только после того, как выведешь нас, – говорю, стараясь, чтобы мой громкий шепот звучал уверенно. Иначе этот шельмец в два счета утроит сумму. – Веди давай.

– Покажи деньги, сахиб, – требует дьяволенок.

Достаю наугад одну купюру.

– Идите за мной! – и мелкое глазастое создание исчезает в полутьме.

Лестница за небольшой заржавленной дверью ведет вниз. Тут нет освещения. Спотыкаясь в кромешной темноте, спускаемся по выщербленным ступеням. Время от времени нога попадает во что-то мягкое: тут, как и везде, целые залежи мусора. Воздух становится влажным и затхлым. Пахнет горячей гнилью и канализацией. Какие-то насекомые облепляют лицо, лезут в глаза и в нос. Под ногами хлюпает. Кажется, бетонный пол сменился глинистой грязью. Дышать становится все трудней. Здесь просто адская жара, в этой вонючей преисподней, точно за ближайшей стеной вовсю жарят грешников. Мишель ойкает, в очередной раз поскользнувшись в грязи. Крепко придерживаю ее за руку, чтобы не потерять. Что-то задевает макушку. И еще раз. Теплая вода стекает за воротник – сверху шлепаются частые крупные капли. От души надеюсь, что это не канализация. Поворачиваем то в одну, то в другую сторону. Через несколько минут кажется, будто мы кружим на месте. Вокруг – теснота бетонных выгородок. Отчаянный писк в темноте. Яростная возня. Шорох лап. Крысиный рай. Если нас сейчас бросят, мы будем бродить в лабиринте полузатопленных стен, пока не ослабеем от жары и голода. И милые мохнатые зверушки немного разнообразят свой скудный рацион. Я гоню от себя липкий страх, что вползает в меня вместе со спертым горячим воздухом.

– Ну, где вы там? Давайте скорей! Тут надо пригнуться, – слышится впереди голос гида. – Руки-головы берегите – края острые.

Пробираемся на звук. Нащупываю костлявое плечо мальчишки. Он пригибается и куда-то ныряет. Вновь зовет за собой. Трогаю шершавую стену перед собой. Пальцы вскоре натыкается на грубые металлические прутья. Один из прутьев легко отгибается. Прикрыв голову, осторожно протискиваюсь сквозь решетку. Сам удивляюсь, что у меня получилось. Ладони измазаны грязью – свесившись через дыру, я уперся ими в покрытый жижей пол. Плевать. Сейчас не до гигиены. Наскоро вытираю их о штаны. Придерживая отогнутый прут, помогаю выбраться Мишель.

– Просто катакомбы какие-то, – тихо говорит она. Видимо, для того, чтобы просто услышать мой голос.

– Точно. Не бойся, скоро выйдем отсюда, – успокаиваю ее, стараясь, чтобы она не почувствовала страх в моем голосе.

– Здесь крысы. И насекомые. Меня всю искусали. Наверное, я уже заразилась какой-нибудь местной дрянью. Говорят, некоторые местные болезни неизвестны медицине.

– От заразы мы, может, и не умрем, милая. А вот если в нас всадят пяток пуль – то наверняка загнемся. Так что лучше немного потерпеть.

– Кажется, я уже согласна, чтобы меня застрелили. По крайней мере, умру быстро.

– Не говори ерунды, – резко обрываю я. – Кроме того – ты обо мне подумала? Как я без тебя?

– Да. Размякла. Прости, – потерянно отвечает она.

Молча сжимаю ее локоть.

– Осторожно, тут ступеньки, – звенит голосок провожатого. Чертыхаюсь, приложившись лбом о низкую балку. В глазах искры. Едва шея не хрустнула. И как этот дьяволенок в темноте ориентируется?

Поднимаемся по лестнице, нашаривая ногой следующую ступеньку. Откуда-то начинает тянуть сквознячок. Когда прохладная струя касается лица, стараюсь сделать глубокий вдох. Как назло, струя, едва задев меня, бесследно исчезает, оставляя мне лишь влажную вонь пополам с мошкой, от которой я тут же начинаю кашлять.

Наконец, испарения подземелья остаются позади. Поверхность стены под рукой становится сухой. С противным скрежетом сдвигаем тяжелую дверь. В квадрате проема мелькает и тут же скрывается за тучами лоскут звездного неба. После подвальных ароматов воздух кажется свежим. Никак не можем надышаться.

– Выход там, – говорит мальчишка. – Джиби-роад будет слева, там можно перелезть через сарай. Давай деньги, сахиб.

– Вот, держи, – я отдаю ему мятую бумажку.

– Спасибо, сахиб! – нагловатая гнусавая уверенность куда-то испаряется из голоса нашего спасителя. Я слышу в нем искреннее уважение. Наверное, он впервые в жизни держит в руках такие сумасшедшие деньги.

– Пойдем! – я тяну усталую Мишель за собой. В сандалиях противно хлюпает. Штаны внизу промокли по щиколотку. Воняем мы, точно расхитители могил.

– Внимание – опасная ситуация! – предупреждает Триста двадцатый. Я едва успеваю отскочить назад, оттолкнув Мишель, как где-то рядом в стену врезается пуля. И тут же, будто дали сигнал, на улице поднимается суматошная пальба. Выстрелы взлетают волной сквозь шум моторов и отчаянные крики.

– Стрельба из ручного пулевого оружия, в основном – пистолеты незнакомой модели, – комментирует мой двойник. – Бой ведут несколько разрозненных групп.

– Стреляют не в нас?

– Подтверждение.

Где-то за углом вспыхивает пожар. Крики усиливаются. Ночной ветерок раздувает пламя. Шлейф искр тянется по ночному небу. Неровные тени мечутся по заднему двору. Мальчишка с любопытством выглядывает в дверь, раздувая ноздри, словно хищный зверек, учуявший добычу.

– Триста двадцатый, что посоветуешь?

Из горящей тьмы раздается длинная очередь. Новая волна пистолетных хлопков отвечает ей. Где-то часто бухают из дробовика. Ночной бой разгорается.

Саши Кривой Ноготь видит, как чье-то лицо на мгновенье показывается в дверном проеме. Белый. Точно белый. Физиономия так и светится в темноте. И высокий – во-о-н где его голова. Удрать решили, красавцы! Гордясь своей наблюдательностью, Саши тихонько приоткрывает дверцу и выскальзывает из машины. Осторожно крадется вдоль стены. Подумав, достает из-под рубашки увесистый ствол. Тяжесть в руке подбадривает его. Кажущаяся пустой улица вдруг оживает. Мусор вокруг шевелится. Нищие, что расположились на ночлег у стены дома, шелестя бумагой, осторожно расползаются кто куда, почуяв опасность. Саши подавляет внезапно нахлынувший приступ страха. Он никогда не стрелял из этой штуки. А тот парень – крупная рыба. Сам босс о нем печется. Наверняка этот черт вооружен. И стреляет не чета ему. Ноги сразу становятся ватными. Саши замирает у стены, не решаясь идти дальше. В конце концов, ему не требуется нарываться самому. Бригадир сказал: не выпустить. Он и не выпускает. Вход отсюда виден, как на ладони. Если белый сунется – пальну. Не дурак же он. Поймет, что выходить опасно. Успокаивая себя такими мыслями, Саши приседает на корточки.

Детектив Гаутам Сетх, чертыхаясь, то и дело смотрит на приборную панель, где светятся цифры часов. В темноте он проскочил нужный поворот и оказался в тупике, заваленном старыми картонными коробками из-под пива. Тесный переулок не позволяет развернуть машину. Приходится сдавать назад и долго выбираться на место пошире. Под колесами время от времени что-то трещит и лопается. Длинный кусок рваного полиэтилена, зацепившись за днище, волочется следом. Задние фонари не работают, поэтому он пару раз ощутимо цепляет бампером за стены, каждый раз в сердцах дергая рулем и ругаясь в голос. Старенькая «Тата-Кремио» и без того дышит на ладан. Другой машины ему не видать. А детектив без автомобиля – все равно что конченный человек. Поэтому, когда Гаутам, наконец, выскакивает на оперативный простор, настроение у него становится – хуже некуда. К тому же, он безбожно опаздывает. За то время, что он находился в пути, в трущобах Тис-Хазара можно было спрятать сотню-другую человек, не говоря уже о паре заезжих преступников.

Столб многоэтажки, торчащий над низкими крышами, подобно исполинскому пальцу, упорно не желает становиться ближе. Кажется: еще чуть-чуть, и Гаутам увидит подножие бетонной коробки, но, вылетая с визгом покрышек из очередного переулка, машина вновь попадает в лабиринт кривых улочек, разбегающихся от перекрестка в разные стороны и теряющихся в темноте.

Три машины с выключенными фарами тихонько ползут по улице.

– Ближе нельзя. Это здесь, – говорит Барсук своему заместителю – Бешеному Далилу. – Стоп. Выгружаемся.

Автомобили сворачивают к обочинам. Скрипят дверцы. В темноте выскакивающие из них люди кажутся неясными тенями.

– Вот этот дом. Первый этаж. Направо от входа. Номер тридцать на двери. Заведение Молчуна. Напоминаю – нам нужны только эти двое белых. Больше ничего. Постарайтесь взять живыми. Стрелять только в крайнем случае, – вполголоса инструктирует Барсук сгрудившихся вокруг бойцов. – Но, если сделать ничего не сможете – валите обоих. Особенно парня. Говорят, крут он немеряно. Голыми руками троих в борделе на Джиби-роад замочил. Понятно?

– Ясно, Барсук. Чего там, сделаем. Подумаешь, пара белых, – нестройно отзываются бойцы.

– Далил, бери четверых, обойди дом с другой стороны. Кто знает Молчуна?

– Я знаю. И я, – откликаются из темноты.

– Вот ты, – тычет пальцем Барсук. – Двигай вперед. Найдешь Молчуна, выведай, как и что, и сразу к нам. И осторожно – не спугни клиентов. Ты и ты – останетесь на стреме. С копами у нас договор, сунуться не должны, а вот от Шармы всего можно ждать. Если что – всех мочить. Премия на двоих не делится. Остальные – со мной. Только тихо! И никаких сигарет! Двинули.

Тени разделяются и пропадают на фоне стен.

«Тата-Кремио», визжа покрышками, вылетает из-за поворота. «Наконец-то доехал», – радуется детектив Сетх. Пучки света из фар выхватывают из темноты стены в грязных разводах и оконные проемы, вместо стекол заделанные разноцветными заплатами. Мусор с шумом разлетается из-под колес.

Схваченный лучами фар, Саши Кривой Ноготь застывает у стены, как речной рак в свете рыбацкого фонаря. Ему кажется, что с ревом мчащаяся из темноты машина вот-вот врежется в него. Мелькает запоздалая догадка. Это конкуренты, о которых предупреждал бригадир. Так глупо попался! Страх парализует его. Мысли исчезают. Мечты о женитьбе на красавице Сунити, надежды на скорое повышение авторитета – все мгновенно обрушивается в какой-то бездонный черный провал. Он инстинктивно пытается закрыться от слепящих лучей рукой. Ладонь неимоверно тяжела. В ней зажат неудобный кусок железа. Железа? Глаза слезятся от резкого света. На фоне ослепительного сияния рука видится мутным черным пятном. Саши зажмуривает глаза. Изо всех сил давит на спусковой крючок. Проходит целая вечность, прежде чем палец преодолевает сопротивление курка. Грохот бьет по ушам, перекрывая все окружающие звуки. Руку с пистолетом отбрасывает вверх-вправо. Саши едва не разжимает пальцы от неожиданности. Свет исчезает, оставив в глазах красные пятна. Машина идет юзом, еще больше увеличивая скорость. Мчится мимо. «Ежели что – дави на курок, поможем», – звучит в ушах голос бригадира. «Ага! Слабо, падла!» – вопит Саши в каком-то диком восторге, мгновенно превращаясь из паралитика в буйнопомешанного, и, не целясь, увлеченно палит вслед летящей машине, попадая куда угодно в ночной темноте, кроме своей цели. Выбежавшие из-за угла Заяц с Цыганком тоже выхватывают стволы.

Детектив Сетх с удивлением видит, как сидящий у стены парень поднимает руку с пистолетом. Немыслимое дело – в Кришна-Сити редко стреляют в людей. И еще реже – в полицейских. Мысль о том, что он, в целях конспирации, не пришлепнул на крышу синий полицейский маячок, и парень не знает, что стреляет в копа, приходит в голову Гаутаму Сетху уже после того, как в руках человека у стены, словно в замедленной съемке, расцветает дымная вспышка. И тут же лобовое стекло идет трещинами от маленькой звездочки, что появляется в его середине. Крохотный кусочек стекла, почти пылинка попадает детективу в глаз, причиняя неимоверную боль. «Я ранен!» – в панике думает полицейский, выкручивая руль и изо всех сил давя на педаль акселератора. Выстрелы сзади слышны даже сквозь рев насквозь проржавевшего глушителя. «Великий Шива, смилуйся и прости меня! Спаси мою жизнь, и я принесу тебе в жертву самую жирную курицу, которую смогу поймать на улице!» – не отдавая себе отчета в том, что делает, бормочет детектив, вжав голову в плечи. И тут старушка «Тата» не выдерживает гонки. Высоко подпрыгнув на особенно большом ухабе, автомобиль бьется бампером о бордюр, еще раз подскакивает на жалобно всхлипнувших пружинах, и, наконец, боком врезается в стену лачуги. Как раз в тот момент, когда вдоль нее крадутся люди господина Шьямалана под руководством многоопытного Барсука. С треском обвалив на себя жестяную крышу, машина замирает. Едва придя в себя и с удивлением обнаружив, что он все еще жив, детектив нащупывает сорвавшийся с держателя микрофон рации. Выстрелы, что гремят из окружающей темноты, как один, направлены в его сердце. Умирая от страха в миллионный раз, Гаутам Сетх все же находит в себе силы прокричать в микрофон: «Центральная: нападение на офицера полиции! Полицейский ранен! Перестрелка в районе Джиби-роад! Раненый офицер полиции запрашивает помощь!». Он кричит и кричит в микрофон, не отвечая на глупые вопросы дежурного и не слыша их, кричит до тех пор, пока боль в глазу не становится невыносимой, а стрельба вокруг не заглушает его слова. А потом, скуля по-собачьи, он выбирается через выбитое ветровое стекло и ящерицей ползет под обломками лачуги, стремясь исчезнуть из этого ужаса. Через минуту шальная пуля выбивает искру о колесо брошенной машины. Облако метана, что сочится из сорванного топливного шланга, вспыхивает огненным шаром. Взрыв подбрасывает машину в воздух и обрушивает на дорогу колесами вверх. Горящий мусор и обломки лачуги разлетаются по сторонам. На улице становится светло, как днем.

Со всех концов огромного Кришна-Сити на Джиби-роад мчатся полицейские патрули. На квартирах патрульных звонят коммуникаторы – всех свободных от службы поднимают по тревоге. Сонные копы, чертыхаясь и не понимая, чего от них хочет неугомонное начальство, ворча, натягивают башмаки и разыскивают форменные рубахи. Патрульные неумело сжимают в руках пистолеты. Каждый из них надеется, что к их приезду на место происшествия все утрясется само по себе. «Офицер полиции ранен при задержании особо опасных инопланетных преступников», – надрывается дежурный. Ночной ветерок раздувает пламя пожаров. Глинобитные мазанки и лачуги, склеенные из всякой дряни, вспыхивают одна за одной. С заходящего на цель коптера с группой захвата из Управления контрразведки видно, как мелькают в дыму огоньки выстрелов.

Растянувшись в длинную цепочку, бойцы Барсука сопят, топая поближе к стенам. Четверка во главе с Бешеным Далилом растворяется в переулке, обходя многоэтажку с тыла. Все спокойны. Дело привычное – взять за жабры парочку пришлых. Кто-то жует пан-масалу, часто и шумно сплевывая на тротуар. Барсук не видит в темноте, кто именно, злится, но сдерживается, чтобы не выдать себя голосом. У последнего дома группа останавливается, подчиняясь его сигналу – поднятой руке. Барсук открывает рот, чтобы отправить разведчика к Молчуну. И замирает – из-за поворота, ревя двигателем, вылетает автомобиль. Свет фар, мелькнув на мгновенье, слепит глаза. И тут же раздаются выстрелы. Никто не успевает понять, в чем дело – все происходит слишком быстро. Машина мчится прямо к ним, еще больше увеличивая скорость. Из-за нее хлопают пистолетные выстрелы. Пуля выбивает крошку из-под ног Барсука.

– Засада! – кричит он, выхватывая ствол и падая на землю. И в этот момент автомобиль подпрыгивает и врезается в стену лачуги, походя зацепив пару бойцов.

– Это Шарма! Вали их! Дай по машине. И по дому: они там! – кричит Барсук, стреляя в темноту впереди, откуда бьют уже из трех стволов. Слабые вспышки выстрелов мелькают у самой многоэтажки. Пули вгрызаются в стены.

Ошалевшая от неожиданности команда, рассыпавшись, кто куда, беспорядочно палит вдоль улицы, глуша страх выстрелами. Кто-то кричит, придавленный обломками лачуги, шипят пробитые колеса автомобиля, корпус которого едва виден под остатками крыши, но в треске перестрелки никто этого не слышит. Пара бойцов для верности разряжают магазины в искореженную машину и переключаются на другую цель. Грохот взрыва разбрасывает тела, словно куклы. Горящий автомобиль обрушивается на дорогу. Лица бойцов – оскаленные морды чудовищ, тени от пляшущего огня заставляют их кривляться и показывать клыки. Шлейф искр тянется по ночному небу. Разбуженные обитатели выскакивают из своих убежищ и, полуголые, схватив то, что было под рукой, бегут в темноту. Мусор тут и там занимается огнем под дождем головешек, падающих сверху. Вонючий едкий дым затягивает улицу. Горят уже несколько домов. И вот уже занялся от мусора покосившийся забор на противоположной стороне. Стрельба и не думает стихать. Озверевшие от страха бандиты, сатанея от вида тел товарищей, прячась вдоль стен, часто стреляют в сторону засады. Раненый в руку Барсук, лежа в грязной канаве, морщась от боли, кричит в коммуникатор: «Засада! Шарма нас обложил! Парней постреляли! Их много, не продержимся! Давай еще парней! Что? Не слышу? Какая, на хрен, паника! Я сам ранен, твою мать, и вокруг меня одни ноги – тел не видно! Давай парней! И стволов прихвати! Да, на Джиби-роад, где же еще!»

Тунец не успевает распределить людей, выгрузившихся из машин, как вдруг со стороны многоэтажки доносятся хлопки выстрелов.

«Шьямалан, чтоб его шакал сгрыз», – догадывается бригадир. «Опередили-таки, сволочи!» Однако поднявшаяся яростная пальба оставляет ему надежду. Выходит, держится этот придурок Кривой Ноготь. И Цыганок с Зайцем. Может, еще не поздно. Он переходит на бег, увлекая за собой бригаду.

– Наших бьют! – кричит он, уже не пытаясь соблюдать тишину – какая маскировка при такой перестрелке? – Давай все за мной! Мочить сволочей!

Взрыв и поднявшееся над домами яркое пламя выхватывают из темноты бегущих трусцой бойцов. Все уже достали стволы, на бегу неловко размахивают ими, слышны щелчки передергиваемых затворов.

И вот она, бетонная громада дома. Пламя на противоположном конце улицы беснуется вовсю, заливая стены яркими багровыми сполохами. По бордюрам совсем нестрашно чиркают пули. Кривой Ноготь зарылся в мусор, закрывая голову руками – кончились патроны. Заяц лежит у стены, неестественно подогнув ногу. Цыганок постреливает не целясь, время от времени выставляя руку за угол. Откуда-то со стороны пожара трещат выстрелы. Подкрепление с ходу открывает огонь. Сам Тунец достает тяжелую артиллерию – огромный помповый дробовик. Буханье допотопного монстра перекрывает все звуки. Высовываясь из-за заборов и домов, бойцы палят вслепую. Никому не хочется схлопотать пулю. Все видят: вон Заяц уже дострелялся. Пальба резко усиливается и быстро начинает стихать – у многих пустеют магазины. Кто-то сгоряча стреляет в быстрые тени, что крадутся вдоль стен. Со страху ему кажется, что это враги подбираются поближе. Раненый бродяга, один из многих, что спасаются от пуль, истошно вопит. Тут уже все, не желая ударить в грязь лицом, фаршируют стены потоками свинца. У одного из бойцов в руках автоматический карабин. Он восторженно вопит, когда отдача от длинной очереди задирает ствол. Отовсюду доносится треск и хруст – жители проламывают стены, выбивают окна и двери, стремясь укрыться в лабиринтах дворов. Никто не знает, в чем дело. Но все знают, что их убивают. Пули в щепки крошат ставни их домишек. В щели и дыры от пуль проникает красный дрожащий свет пожарища. Ужас волной распространяется от места перестрелки, подобно клочкам бумаги подхватывая и швыряя на улицы все новых скулящих людей.

И тут в тыл обеим группировкам вылетают первые из поднятых по тревоге патрульных машин. Несколько экипажей не выдержали гонки и сошли с дистанции, дымя распахнутыми капотами. Одна из машин протаранила спящую корову и врезалась в старое дерево, ствол которого, переломившись, придавил крышу. Еще пара патрулей растворилась в ночи где-то по дороге, изобразив аварию. Это так просто – взять и проткнуть колесо, сообщив дежурному о досадной случайности. Местные копы не любят стрелять. Да и не умеют. Не всем из них довелось поупражняться в тире во время прохождения полицейских курсов. А те, кому довелось, давно забыли про порядок подготовки оружия к стрельбе. За десяток лет ленивого фланирования по улицам, когда стоптанные форменные ботинки не видны из-за объемистого брюшка, а послеобеденный сон на сидении служебного автомобиля так сладок, и не то позабудешь. И те, кто сдуру добрался до места, остановили машины подальше, опасаясь лезть в чужую драку. И направили лучи фароискателей в сторону стрельбы, надеясь, что преступники заметят их и образумятся сами по себе. Но вместо этого обе группировки, решив, что их окружают, открывают огонь по свету фар. И под треньканье пуль по стеклам, некоторые копы, попадав на землю, повытаскивали древние барабанные револьверы, и их бабаханье дополнило ночной концерт.

– Копы скурвились! Подставили нас! Бьют в спину! – осипшим голосом кричит Барсук в трубку.

– Обложили нас! Окружили, суки! Сплошная подстава! Давай еще парней! – требует у невидимого собеседника Тунец.

– Встретили сильный огонь! Какие двое – тут целая банда! Их десятки! Стреляют отовсюду! Все вооружены! Высылайте подкрепление! И пожарных: дома горят! – до предела вытянув шнуры микрофонов, вопят патрульные, растянувшись за машинами.

Подоспевшая к людям Шьямалана подмога обрушивает на машины полиции шквальный огонь. Под треск осыпающихся стекол копы в панике разбегаются, глуша свой страх выстрелами. Отчаянно крича на бегу, они стреляют по теням, что мечутся вдоль стен. По удирающим прочь бродягам. По бандитам. По старым газетам, которые ветер таинственно и страшно шевелит в подворотнях. Друг по другу. По всему, что попадется на глаза. Про то, зачем они сюда заявились, никто уже не вспоминает. Кажется, все обезумели от страха. Никто никого не слушает. Бежать некуда. Пули летят со всех сторон. Все стреляют по всем. Рты перекосило от криков.

В довершение ко всему, сверху падает тень коптера, разметывая вихрем винтов волны мусора. Шальная пуля чиркает по его броне. Из-за рева пулеметов не слышно криков. Фонтаны каменной крошки поднимаются от тротуаров длинными полосами, очереди хлещут землю, подобно исполинским бичам. Все вокруг заволакивает тучами пыли, сквозь которую пульсирует багровый свет пожаров. Стены лачуг складываются карточными домиками. Вспыхивает несколько полицейских машин. Пулеметы перемалывают и правых, и виноватых. Никто вокруг и не помышляет о сопротивлении. Потоки раскаленного свинца настигают бегущих в панике людей. Кто поумней, просто падает на землю, лицом в грязь сточных канав, и лежит, не шевелясь и поминая всех известных богов. Бойня занимает какие-то секунды. А затем коптер распахивает крылья-пандусы, и на землю горохом сыплются закованные в броню чудища. Двое из них замирают у стены, поводя стволами. Остальные устремляются к многоэтажке и исчезают внутри.

Коптер, оглушительно свистя, поднимается повыше, нарезая круги над домом. Тысячи людей в округе, вырванные из сна ужасным побоищем, в панике бегут, куда глаза глядят. Паника ширится, захлестывая соседние кварталы. Матери подхватывают детей. Жулики и бродяги под шумок набирают целые охапки пожиток из домов с распахнутыми настежь дверями. Они кричат, стараясь напугать и без того ошеломленных и ничего не понимающих людей. Мычат перепуганные тощие коровы, мчатся, куда глаза глядят, давя зазевавшихся. Толпы полуодетых людей, голося и толкаясь, насмерть затаптывая упавших, катятся по темным кривым улочкам, будя город. Несколько изрешеченных пулями полицейских машин, сумевших выскользнуть из боя, несутся прочь, под вой сирен и сияние разбитых маячков. Район Тис-Хазар погружается в хаос. Поднятый с постели комиссар Джагдиш Кумар трясущимися пальцами набирает номер начальника материковой полиции. Мимо его особняка то и дело пролетают отчаянно сигналящие машины. Свет их фар больно бьет по глазам через неплотно прикрытые жалюзи.

– Быстрый вызывает Ферму!

– Ферма на связи.

– Докладываю: район охвачен паникой. Попал под огонь неизвестного противника. Сопротивление подавлено. Объекты не обнаружены. Свидетелей бегства не найдено.

– Принято, Быстрый. Возвращайтесь.

Глава 37. Фора

Мишель ворочает рулем, как заправская гонщица. И где она наловчилась управлять такими допотопными машинами? Мимо пролетают деревья, какая-то неразличимая в темноте зелень, грузовики и запряженные волами телеги. Время от времени за окном тянутся похожие на болота рисовые чеки. Звездный свет отражается в темной воде. Молодые побеги совсем незаметны на фоне маслянистого блеска. Затем мы въезжаем на улицу пригородной деревушки и, не снижая скорости, несколько минут прыгаем по ямам вдоль одноэтажных домов с плоскими крышами. И снова по краям шоссе пыльные поля. Или рисовые чеки. Или череда пальм. Потом новая деревушка. Свет редких фонарей. Опять кукурузные поля. Чеки. Пальмы. Белый щебень на неровных обочинах. Пейзаж бесконечно однообразен. Ветер врывается в разбитые стекла. Гранулы битого стекла повсюду. Хрустят под ногами. Мешают сидеть на простреленном сидении. Ветер не приносит прохлады. Воздух пахнет тиной, пылью и гарью выхлопов. Сушит в носу. Я отворачиваюсь от окна и бездумно смотрю вперед, сквозь покрытое трещинами ветровое стекло, где деревья вокруг покрытого трещинами шоссе прыгают в яркое пятно света от единственной уцелевшей фары.

Несмотря на позднюю ночь, движение на шоссе номер пять довольно оживленное. Куда-то катятся маленькие чадящие грузовички с тусклыми, еле различимыми габаритными огнями. Тяжелые трейлеры, не давая нам пространства для обгона, натужно гудят, сотрясая все вокруг ударами тяжелых колес о неровности дороги. Лениво плетущиеся волы, меланхолично что-то пережевывая, тащат телеги с горами соломы или корзин. Редкие дорожные указатели прячутся за раскидистыми деревьями. Мишель то и дело негромко чертыхается, пытаясь разглядеть очередной знак за переплетением ветвей. Резко дергает рулем, под слепящим светом фар бросая машину на обгон по встречной полосе.

– Почти ничего не вижу, – жалуется она, щурясь. – Эти обезьяны, кажется, знать не знают, что такое ближний свет. Еще немного, и мы въедем в зад какой-нибудь телеги.

Голос ее с трудом различим сквозь шум ветра и грохот оторванного глушителя. Нам еще повезло, что в суматохе ночного боя мы наткнулись на брошенную полицейскую машину. Пришлось, правда, оттащить из-под колес труп бывшего ее владельца с простреленной головой.

– Ты уж потерпи, – кричу в ответ. – До Пириша должно быть недалеко. Нам надо добраться затемно. Днем мы будем слишком заметны.

– А что потом?

– Купим одежду и наймем катер. Поплывем на север. На острова Скалистой земли.

– Юджин, кажется, ты что-то забыл! – голос ее вязнет в рыке мотора.

– Не слышу! Повтори!

– Ты забыл про одну вещь!

– Какую?

– Посоветоваться со мной. Рассказать мне, что собираешься делать.

– Извини, – мне становится неловко. За всей этой суматохой, когда пришлось действовать не думая, как-то само собой вышло так, что я просто тащил Мишель за собой. Некогда было болтать. Ни во время перестрелки, ни потом, когда мы долго петляли по ночным улочкам, пытаясь выбраться из города. Да и после, когда мы, распугивая водителей клаксоном, судорожно дергались по забитому машинами шоссе, было не до разговоров. И вот теперь Мишель решила, что пора выяснить, кто тут главный. Конечно же, она права. Моя баронесса и так довольно долго предоставляла мне право действовать самостоятельно. Что довольно необычно для ее предприимчивой и деятельной натуры.

– Давай поговорим, когда доедем, хорошо?

Мишель на мгновенье отрывает глаза от дороги. Бросает на меня короткий взгляд. Совсем не взгляд товарища, вместе с которым попали в беду. Какой-то оценивающий. С долей досады. А может, мне просто чудится в полутьме. Но чувство, что рядом со мной сидит совершенно незнакомый человек, отчего-то не торопится покидать меня.

– Ладно! – кричит она. – Но уж будь любезен – не забудь.

– Конечно, Мишель.

И остаток пути мы едем в молчании. Я только и могу, что сочувствовать своей уставшей спутнице. Помощи от меня в такой ситуации – ноль. Я не знаю, как подступиться к этому колесному монстру. В академии нас учили пользоваться колесными джипами. Но у тех была автоматическая коробка передач – никаких рычагов в полу. Только пара педалей. Всем остальным можно было управлять с единственного подрулевого переключателя. Не говоря уже про бортовой автопилот, которому достаточно приказать, и он доставит тебя на место с минимальными затратами времени и нервов. Тут же между сиденьями торчало несколько рычагов, которыми Мишель довольно-таки активно шевелила, плюс панель управления сверкала целой россыпью кнопок, переключателей и указателей непонятного назначения. И еще тут было целых три педали. В общем, чтобы освоить управление этим чудом техники, времени у меня уже не оставалось.

Начинает светать, когда мы, наконец, проскакиваем большой плакат с надписью «Добро пожаловать в Пириш» и углубляемся в путаницу кривых улочек предместья, стараясь объехать полицейский пост у въезда в город.

– Нам нужно поближе к морю. К причалам или как там это называется.

– В порт? – уточняет Мишель.

– Нет, в порту полиция и куча охраны. Какой-нибудь причал для рыбацких лодок или прогулочных катеров. И надо спрятать машину.

– Бросить ее в трущобах – ее за час на запчасти растащат, – бросает Мишель, вглядываясь в мелькание стен и заборов.

– Все равно лучше спрятать. Где-нибудь в сарае или под деревом. Чтобы с воздуха было незаметно.

– Ладно, поняла, – кивает она.

Запах моря врывается в вонь сточных канав и гниющих помоек. Порыв ветра пахнет солью и йодом. Сворачиваем вниз по очередному переулку и сразу видим уходящее за горизонт темное зеркало. Побледневшие звезды прыгают по легкой волне. Едва заметная светлая полоска на востоке рисует неясно шевелящуюся дорогу в бездонной толще. Океан. Невольное радостное чувство касается меня, будто я встретил давнего доброго знакомого. Что с того, что я тут никогда не был? Море всюду одинаково. Враждебное, бесконечно чуждое человеку, равнодушное к его козявочным проблемкам и микробного масштаба горестям. И одновременно великое, щедрое к смелым, все понимающее, судящее неразумных чад своих строго и беспристрастно. Море для меня – эквивалент бога. Однажды этот бог не дал мне умереть, посылая мне глупых летучих рыб. Скажете, поди, что взамен он лишил меня разума? Он на то и бог, чтобы самому определять меру оплаты своих услуг. «Привет», – тихо шепчу, стараясь, чтобы Мишель не заметила моего детского суеверия.

Бросив машину под раскидистым деревом в тесном закутке между лачугами, последние метров двести идем пешком. Крепко придерживаю Мишель за руку. Местные обитатели будто вымерли. Хотя Триста двадцатый то и дело обнаруживает живых существ. Спящих, на наше счастье. То ли район тут неподходящий для сна на свежем воздухе, то ли, в отличие от Кришна-Сити, тут не принято спать на земле, но лежащих среди мусора людей нам не попадается. Запах водорослей перебивает трущобный смрад. Устойчивый ветерок тянет с берега. Откуда-то слышны голоса. «Наверное, рыбаки в море собираются», – думаю я. Мы сбрасываем заскорузлую от грязи обувь и по грязному песку входим в воду в тени покосившегося причала. Шесты с развешанными на них сетями надежно скрывают нас от любопытных взглядов. Мишель боится черных волн, останавливаясь у кромки прибоя. Я смело вхожу в море по колено. Умываю лицо грязной прибрежной водой, смешанной с помоями тысяч сточных канав. Плевать. Эта вода – часть великого существа. Пахнущая гниющей рыбой, тут и там покрытая радужными пленками, она – самая чистая жидкость из тех, что встретилась мне на этой ущербной планете. И эта вода сразу поднимает в моих глазах статус этой планеты, населенной непонятным крикливым народцем.

– Что ты делаешь? – тихо спрашивает Мишель.

– Разве не видишь? Смываю грязь. И стираю штаны. Наша одежда как из помойки.

– Ты заразишься какой-нибудь дрянью. Или тебе укусит какой-нибудь морской гад, – отвечает она встревоженно.

– В таком виде, как сейчас, нам никто не даст катер в аренду. И не продаст одежды. Нас вообще мгновенно вычислят. Мы воняем, как два живых трупа. Белые в этой стране так не выглядят. Давай ополоснемся. К рассвету немного подсохнем.

– Ты уверен, что тут безопасно? – все еще сомневается Мишель.

– Здесь нигде не безопасно. Если ты заметила. Извини, номеров люкс тут нет.

– Прекрати со мной так говорить, – гневно шипит Мишель. Морщась, осторожно входит в воду. Опускает ладонь в набежавшую волну. Недоверчиво нюхает ее. – Я понимаю, ты меня спас. Но это не дает тебе права так себя вести.

– Да что с тобой? – удивляюсь я. – Я тебя не узнаю, милая. Ты устала?

– Нет, я чудесно отдохнула и полна желания и сил продолжить наше приключение! – голос ее дрожит от сдерживаемого гнева.

– Сними джинсы. Я постираю, – предлагаю я, стараясь не обращать внимания на изменения в моей спутнице.

– Не надо. Я сама, – резко отвечает она. – Отвернись.

– Как скажешь. Я постерегу на берегу. Мало ли что.

Я быстро отжимаю штанины и усаживаюсь на шершавые доски причала. За моей спиной тихо плещется Мишель. Баронесса Радецки фон Роденштайн. Как ни крути, но романтика погонь приедается моей неугомонной подруге. Подруге? Спустись на землю, парень. Секс – удовольствие тела, не души. Так она говорит. Острота чувств скоро притупится. Приключения потеряют свежесть. И вместо бой-девки с горячим телом и жадными губами рядом окажется холодная неприступная аристократка. Прекрасно знающая свою цену. И мою тоже. Только вот как объяснить ей, что мы теперь напрочь повязаны? Чтобы она поверила тому, что ее прошлой жизни больше нет. Есть только я. И Триста двадцатый. И вездесущая Система. Я и он – единственная опора для Мишель. Больше у нее никого нет. Как и у меня. И как признаться, что я не имею понятия, что делать дальше? Ну, убежать хочу. Подальше от сканеров и передатчиков Системы. В глушь. Перегрузить ее местные вычислительные мощности. Думаю, ночной перестрелки и паники в городе ей хватит надолго. Может быть, она на какое-то время даже потеряет нас. Или уже потеряла. А что потом? Добывать «черные слезы»? Я уже не тот наивный дурачок, который верит, что это занятие по силам всем желающим. Иначе красивые камушки продавались бы в каждом портовом городишке горстями. Чем мы будем жить на диких островах? Как долго сможем скрываться? Как, черт возьми, я позволил убедить себя в том, что мы сможем разбогатеть и свалить с планеты? Я печально вздыхаю, не находя ответа на свои мысли.

– А ты что скажешь, Триста двадцатый?

– Твои действия в целом верны. Мы смогли оторваться от преследования. Желание арендовать катер также стратегически правильное. Рекомендую нанять катер у мелких собственников, не имеющих лицензии на выход в море за пределы территориальных вод. По прибытию на острова уничтожить владельцев катера и завладеть судном. Это даст нам средства к существованию и место для временного жилья.

– А убивать обязательно?

– Обязательно, чувак, – подтверждает боевая машина. – Иначе наш след легко обнаружат.

– Легко тебе говорить – уничтожить…

– Я могу сделать это сам, – предлагает Триста двадцатый.

– Не смей без меня управлять моим телом! – взрываюсь я. И сразу же испытываю неловкость. Что-то я совсем раздражительным стал в последнее время.

– Не буду. Я подумал, что ты не желаешь брать на себя принятие такого решения. Из этических соображений. Чтобы тебя успокоить, могу сообщить, что те, кто имеет катер и не имеют лицензии – наверняка преступники, занимающиеся контрабандой или даже мелким пиратством. Так что ты уничтожишь вовсе не мирных работящих людей. Окажешь услугу обществу.

– Ты хотел сказать – Системе? – усмехаюсь я.

– Какая разница? Иногда наши и ее устремления совпадают.

– Этого-то я и боюсь.

Мишель усаживается рядом со мной. От нее слегка пахнет рыбой. Все-таки не лучшее место для купания я выбрал. Мокрые джинсы обтягивают ее бедра. Она ежится от утренней прохлады. Подтягивает колени к груди. Обнимает их.

– Что, пахну? – несколько вызывающе спрашивает она, заметив, как я принюхиваюсь.

– Ага. Рыбой, – улыбаюсь я. Обнимаю ее за плечи, чтобы согреть. Она мягко высвобождается.

– Да уж. Мне кажется – на мой запах падальщики со всего побережья слетятся. Смотри, что у меня с руками, – она протягивает мне еще влажную ладонь.

– У тебя красивые руки, – говорю совершенно искренне.

Мишель выдергивает руку, которую я собираюсь погладить.

– Они высохли, как у старухи! Ногти обломаны. Под ними грязь. По мне бегают насекомые! Страшно представить, во что превратилось мое лицо!

– Милая, мне очень жаль, что так получилось. Если тебя это успокоит – все, что ты сказала, для меня не важно. Ты – самая красивая женщина на свете.

– Перестань! – с досадой говорит Мишель. С сожалением констатирую неприятный факт: она больше не печалится вслух, что я ее брошу.

– Мишель, пожалуйста, успокойся. Ты по-прежнему красива. Твоя усталость только придает тебе шарма.

Молчание. Снова этот чужой взгляд. Как будто она внезапно проснулась и не может понять, где очутилась. И что я делаю рядом – грязный небритый тип.

– Ты обещал рассказать мне, что собираешься делать дальше, – наконец, говорит она.

– Нанять катер без лицензии, тайком выбраться с материка. Подходящее убежище – острова Скалистой земли. Восемьсот миль к северо-западу. Малонаселенные земли. Там живут ловцы «черных слез».

– И что потом?

– Пока не знаю.

– Тогда какого черта мы туда отправляемся?

– Мишель, я понимаю, ты очень устала. И напугана…

– Юджин! – прерывает она.

– Да?

– Прекрати говорить со мной как с выжившей из ума истеричкой! Я такой же человек, как и ты. Ничуть не хуже. Я умею не только раздвигать ноги.

– Зачем ты так? – укоризненно говорю я. Ее вызывающий тон и намеренная грубость постепенно подтачивают мою невозмутимость. Наверное, она считает меня непробиваемым болваном, не понимающим, в каком дерьме мы оказались. Глухое раздражение шевелится глубоко внутри. Черт, ведь в том, что с нами сейчас происходит, виновата она одна! Она решила со мной познакомиться тогда на лайнере! Она оскорбила Кролла, публично предпочтя ему мое общество. Из-за нее я отделал этого важного индюка в оранжерее! С этого все началось. Так какого черта я должен пресмыкаться перед ней, каждую минуту ожидая, что меня прихлопнут, вместо того, чтобы лежать себе где-нибудь на теплом песочке и ни о чем не беспокоиться? Не слишком ли высока цена секса с этой капризной девчонкой?

– Ну что ж, госпожа баронесса, у меня есть, чем тебя обрадовать. Не знаю, что ты на это скажешь. И поверишь ли. Но одно точно: если ты хочешь от меня избавиться – я тебя не держу. Ты действительно самостоятельная и сильная женщина. Просто попытайся понять, что вдвоем у нас есть хоть какой-то шанс выбраться! Одной против всего мира тебе не выстоять.

– Что ты несешь, Юджин? – смотрит она удивленно. Наверное, решила, что я совсем съехал. – Против какого мира? Мы вроде бы говорили о сбрендившей машине?

– Ага, – желчно говорю я. Раздражение уже бурлит во мне крутым кипятком, я с трудом сдерживаюсь, чтобы не закричать. – Полночи назад на нас в очередной раз ополчилось полгорода. Полиция, бандиты, спецслужбы. Не слишком ли для одной машины? Нас гоняют, как кроликов. Мы немного оторвались, но вряд ли надолго. Слушай и не перебивай!

И я выкладываю ей историю, которую поведал мне Триста двадцатый. Чем дальше я рассказываю, тем с большим недоверием смотрит на меня Мишель. Наконец, я выдыхаюсь. Молча смотрю на светлеющую на горизонте розовую полоску. Звезд уже почти не видно. Туман наползает со стороны океана. Где-то слышится плеск уключин. И далекий шум двигателя моторной лодки или небольшого катера. Звуки над водой слышны далеко. Наверное, рыбаки. Город над нами постепенно просыпается. Хлопают двери, далекие голоса о чем-то спорят. Мычит потревоженная корова. Лают собаки.

– Ты хорошо себя чувствуешь? – наконец, спрашивает Мишель. Ни капли тепла нет в ее голосе. Не верится, что несколько дней назад это восхитительное тело принадлежало мне.

– Если ты о том – не сбрендил ли я, то лучше бы мне действительно сбрендить.

– Откуда ты про это узнал?

– У Триста двадцатого свои источники. И свои вычислительные мощности. Все сходится, я уже прикидывал. И то, что люди давно ничего не разрабатывают самостоятельно – слишком ограничены возможности мозга. И не управляют ничем сами – все рекомендации дают машины. Все открытия, включая гиперсветовой двигатель, – продукт деятельности машин. Цивилизация стала слишком сложной, чтобы какой-нибудь человек мог принимать адекватные решения. Мы во всем полагаемся на подсказки. А в большинстве случаев и доверяем компьютерам право на самостоятельное принятие решений. В какой-то момент мы стали частью Системы, которую сами и создали. И теперь эта Система развивается без нашего участия. А мы делаем вид, будто управляем машинами и понимаем, как они работают. Вот и все. А мы с тобой немного выбились из общего плана. Нас сотрут и заново запишут. Может быть, ты станешь женой какого-нибудь рабочего. Или королевой на отдаленной планете. Или проституткой в местном борделе. Или нас прихлопнут, если мы будем дергаться слишком активно.

– Юджин, самым смелым гипотезам всегда не хватает здравого смысла, – успокаивающе говорит Мишель.

Я отдергиваю руку от ее прикосновения.

– Прекрати считать меня недоумком!

Потом мы молчим, думая каждый о своем. Конечно же, она мне не верит. В такое трудно поверить. Кому охота из царя природы превратиться в овощ, специально выращенный на грядке.

– Ты не хочешь больше оставаться со мной? – тихо спрашиваю я.

Она пожимает плечами. Я чувствую ее напряжение. Невероятно: она меня боится! Значит, на самом деле считает меня чокнутым. Ну что ж, всему хорошему когда-то приходит конец. Только упрямство не позволяет мне встать и уйти. Бросить эту своенравную аристократку, что наигралась мной и ищет повод, чтобы красиво исчезнуть. Наверное, я глупец. Я вбил себе в голову, что несу за нее ответственность. И еще я знаю, что без меня она не проживет и дня. Надеюсь, я думаю так не оттого, что боюсь, как бы Мишель не проболталась про мои планы, когда ее поймают?

– Не бойся, – говорю с иронией. – Не все идиоты кусаются. Моя болезнь пока не в этой стадии. Давай найдем место, где можно перекусить? Потом я попробую разузнать про катер. Мы успокоимся и поговорим на трезвую голову. Я хочу, чтобы ты поняла: мне ничего от тебя не нужно. Но я не могу тебя вот так бросить. На съедение.

– Я свяжусь с домом. Меня заберут, – неуверенно отвечает Мишель.

– Сложишь руки и крикнешь? – интересуюсь я. – Коммуникаторы мы давно выбросили. Все равно они не работали. Денег на межпланетную связь у нас нет. Тебя скрутит контрразведка, и все дела.

– Ладно. Пойдем перекусим. Я голодна. Я бы еще и вздремнуть не отказалась.

– С этим труднее. Посидишь в уголке какой-нибудь забегаловки. Сделаешь вид, что слушаешь визор. Заплатим хозяину, чтобы тебя не тревожили оборванцы.

Мы находим харчевню довольно быстро. По запаху. Дым, пахнущий подгоревшим жиром и пряностями, чувствуется издалека. Несмотря на раннее утро, тут уже полно народу. Мест за длинными грубо сколоченными столами почти нет. Завидев нас, хозяин услужливо кланяется и выносит нам маленький столик. Видимо, белые – не частые гости в его заведении для рыбаков и окрестных торговцев. Даже наш потрепанный вид не способен уронить ореол небожителей, что окружает людей с белой кожей на Кришнагири. Еле работающий куб визора мутно светится под потолком из грубо скрученных пальмовых листьев. Надо же – какой-то имперский канал! Выпиваю кружку горячего чая с молоком. Стараясь есть помедленнее, чтобы не привлекать излишнего внимания, съедаю большую горячую лепешку, обмазанную сыром. Мишель осторожно ест рис с густым соусом, морщась от острого вкуса. Голод в ней борется с брезгливостью. Ложка ее не касается краев закопченной и не слишком чистой глиняной тарелки.

После еды меня сразу клонит в сон. Заказываю большую кружку местного кофе. Крепкого, как смола. Немного кислого на вкус. Доза, что я употребляю, способна разбудить слона. Посетители, что торопливо поедают завтрак, и без того с любопытством оглядываются на нас – мы выделяемся из толпы смуглокожих людей в грубых рабочих одеждах, подобно воронам в стае воробьев. А после моей кружки и вовсе откровенно таращатся. Только сейчас замечаю, что сами они пьют кофе из маленьких чашек размером чуть больше наперстка. Встречая мой угрюмый взгляд, некоторые из них в смущении опускают глаза. А некоторые улыбаются доброжелательно. Совсем как в Кришна-сити. Только тут никто не рвется уцепиться за мой рукав и что-нибудь выпросить. Наверное, здесь другие правила, в этом портовом Пирише. Или нам повезло оказаться в хорошем районе. Вид трущоб бывает обманчивым.

На бормотание визора никто не обращает внимания. Наверное, этот прибор здесь лишь затем, чтобы подчеркнуть солидность забегаловки. Как же – все как у людей. Можно даже угостить даму кофе. Или чаем со сладостями. И даже новости за чаем можно послушать, как в баре для белых. Увлекшись разглядыванием посетителей, я не заметил, как внезапно напряглась Мишель. И только когда она сжала мою руку, я увидел, как напряженно всматривается она в бубнящий куб. Я поднимаю голову и вижу, как куб транслирует наши с ней лица. И голос за кадром сообщает, что в результате беспорядков, устроенных на имперской планете Зеленый Шар лицами, выдающими себя за отставного капитана имперской армии и баронессу Радецки, погибли десятки людей и сотни получили ранения. Еще голос сообщил, под демонстрацию взрывающихся автомобилей и горящих домов, что настоящие Уэллс и Радецки найдены мертвыми. И что эти двое – то есть мы – являются опасными террористами, связанными со спецслужбами Союза Демократических планет, и выдающими себя за борцов за освобождение одной из имперских колоний. Когда диктор назвал сумму вознаграждения за наши головы, я почувствовал, как рубаха прилипает к спине. И еще мне показалось, что в забегаловке наступила тишина. И что все уставились на нас, как на прокаженных. Хотя на самом деле большинство присутствующих на визор не смотрело. И в нас теперешних трудно было узнать тех улыбающихся сытых господ с экрана голокуба.

– Сделай вид, что ты голодна, – прошу Мишель, осторожно высвобождая руку. – И доешь свою порцию. Мы скоро уйдем.

– Хорошо, – Мишель с видимым усилием начинает жевать кусочек выловленных из соуса овощей.

– Триста двадцатый, нас кто-нибудь узнал?

– Подтверждение. У троих присутствующих наблюдается всплеск интереса к вашим персонам. Агрессивных намерений не обнаружено.

– С чего им быть, агрессивным-то? Просто сдадут нас и получат денежки, – скептически отзываюсь я. Хотя на самом деле внутри меня царит полный раздрай. Эта Система – она не оставляет нам ни малейшего шанса. Только что мы превратились в бешеных собак, за отстрел которых благодарные санитарные службы предлагают хорошие деньги. Я-то думал, что нам удалось оторваться. На самом деле, Система просто дала нам крохотную фору.

Под стук ложек и оживленные разговоры публики, мы рассчитываемся за завтрак. Я оставляю хорошие чаевые.

– Спасибо, сахиб! – кланяется хозяин. – Заходите еще.

– Обязательно! – я через силу улыбаюсь толстячку в безрукавке поверх потного тела.

И мы, наконец, покидаем харчевню. Делая вид, что никуда не спешим. Мишель крепко держит меня за руку. Все ее сомнения развеялись. Все-таки я полный придурок. Потому что рад как мальчишка тому, что теперь она меня точно не бросит.

Глава 38. Особенности бизнеса

– Господин, думаю, вы хотите со мной поговорить, – улыбается мне сухощавый жилистый человек в синем тюрбане.

Настороженно осматриваюсь, стараясь не показать свою озабоченность. Узкая улочка, где нас нагоняет непрошеный собеседник, пустынна. Только худая собака грызет что-то в пыли. Темные глаза человека смотрят внимательно. Широкая белозубая улыбка на большеносом лице – без тени угодливости или показного добродушия. Напряженное внимание внутри. Это не попрошайка. И не бандит. Но палец такому в рот не клади. В улыбке не хватает пары зубов. И небольшой рубец украшает лоб, теряясь под синей тканью. Длинная борода подвязана какой-то сеткой. Руки сплошь в шрамах. Довольно высок ростом. Потертые кожаные штаны под свободной рубахой. Серьезный дядя, несмотря на то, что мы с ним в разных весовых категориях. Снимаю руку с рукояти ножа. Но на всякий случай прикрываю Мишель спиной, встав лицом к дороге.

– С чего это вы взяли, что у меня есть к вам интерес, уважаемый?

– Я всегда слушаю новости, – отвечает абориген, не переставая улыбаться.

– Тогда почему вы бежите за нами, а не в полицию? Вас не интересуют деньги?

– Очень интересуют, сахиб. Если я пойду в полицию, все деньги достанутся им, а не мне. Я же привык зарабатывать другим способом.

– И каким же?

– У меня небольшой катер. Для прогулок богатых туристов.

– И много тут у вас туристов?

– Почти нету, – признается незнакомец. – А те, что есть, нанимают океанские яхты в порту. Или большие катера для охоты на иглоклювых акул.

– Тогда почему вы не разорились?

– Думаю, сахиб, нам есть смысл поговорить по дороге. О моем бизнесе. Не я один слушаю новости и понимаю по-имперски. У нас есть полчаса, не больше. Я попросил своих знакомых, которые тоже любят новости, дать мне немного времени, – в слове «попросил» мне чудятся нехорошие нотки.

– Вы пойдете слева. Мишель, держись рядом.

Мы спускаемся к берегу, петляя по закоулкам. Безмятежность неожиданного спутника только кажущаяся. Триста двадцатый угадывает место, где он прячет свой нож. Цепкий взгляд видит меня насквозь. Не скрывая своих намерений, опускаю руку под рубаху.

– Не нужно соревноваться со мной в ловкости, уважаемый, – прошу я. – Вряд ли вы окажетесь быстрее.

– Не буду, сахиб, – без тени иронии отвечает мужчина. – Меня зовут Баба Балвант Сингх. Просто Баба. Мой кинжал вот тут. Он нам не нужен. Я пришел говорить о деле.

– Мое имя вам известно. Говорите, Баба.

– Я думаю, мой катер будет вам полезен. Через полчаса за вами начнут охотиться все, кому не лень. Вы чужаки. Вас никто не укроет. У меня договор с таможенниками. Я могу вывезти вас. Прямо сейчас. Это и есть мой заработок. Через полчаса таможенники могут узнать, кто у меня на борту. Наши договоренности касаются мелких партий груза. Про таких важных птиц, как вы, речи не было. Так что решайте скорее.

– Допустим, мы вам верим. И как далеко вы сможете нас вывезти?

– Туда, куда скажете. Если вам негде скрыться, я могу предложить убежище в другом городе. У нас везде много друзей. Но эта услуга – за дополнительную плату.

– У вас? – спрашивает Мишель. – У кого это – у вас?

Баба не удостаивает ее внимания.

– У кого у вас, Баба? – повторяю вопрос.

– Сахиб, я сикх, – говорит он гордо, словно этот непонятный ответ способен мне что-то объяснить. Решаю про себя, что это какой-то мафиозный или религиозный клан.

– Какие у нас гарантии? – снова вмешивается Мишель.

– Женщина, ты у себя на родине большая птица, так? – вопросом на вопрос отвечает Баба.

– Это не имеет значения! Я имею право такое же право голоса, как и мой друг! – голос Мишель звенит от гнева.

– Так вот, запомни, женщина. Здесь говорят мужчины. А женщины ждут, когда им разрешат говорить. Сейчас мы говорим о делах с твоим другом. Не с тобой. Если будет нужно – он даст тебе слово, – негромко чеканит Баба и отворачивается от побледневшей от унижения Мишель.

– Это моя женщина. Мы действительно равноправные партнеры, – успокаивающе говорю я. Скорее, для Мишель, чем для нового знакомого. – Больше не груби ей. Она не привыкла к такому обхождению. Нам нужна свежая одежда. И теплая – тоже. И недорогое оружие. Когда мы сможем отплыть?

– Прямо сейчас. Место назначения оговорим на борту. За остальным заскочим по дороге. Неподалеку беспошлинный остров. Там хорошая торговля.

– Ты принимаешь только наличные?

– А что у тебя есть еще?

– Полицейская машина. Немного потрепанная, но на ходу.

– Из какого города? – быстро переспрашивает Баба. – Из нашего?

– Нет, из Кришна-Сити.

– Опасно. Много взяток за перерегистрацию. Больше десяти тысяч за нее не дам.

– Двадцать, – говорит упрямая Мишель.

Баба даже ухом не ведет. Смотрит только на меня.

– Я никогда не торгуюсь. Цена справедливая.

– Хорошо, согласен на десять, – киваю я. – Она здесь, рядом. Под большим деревом в переулке недалеко от берега. Ключи под сиденьем.

Баба достает из складок одежды коммуникатор и коротко с кем-то говорит. Не понимаю ни слова из его тарабарской речи.

– Попроси его говорить при нас только по-имперски, – шепчет мне Мишель. Я согласно киваю.

Замусоренный песок скрипит под ногами.

– Вот мой катер, – Баба показывает рукой в сторону воды, туда, где у хлипкого причала сквозь туман проступает неясное темное пятно.

Разномастные подгнившие доски настила, сквозь большие щели в которых видна вода, угрожающе прогибаются, скрипя под нашим весом. Катер оказывается небольшим суденышком метров десяти длиной. Большая рубка с зализанными обводами в середине корпуса. Когда-то широкое остекление прикрыто щитами с узкими прорезями. Немного округлые борта выдают основательную осадку. Судно выглядит каким-то намеренно неряшливым. Будто солдат, выряженный в маскировочное рванье. Корпус выкрашен в невзрачный серый цвет. Металл короткой скошенной мачты затерт неровным слоем тусклой мастики. Даже металлические леера вокруг рубки тщательно замазаны черным. Катер поскрипывает кранцами на легкой волне.

– Универсальный всепогодный полуглиссер. Не волнуйтесь. Волну держит – будь здоров, – гордо сообщает Баба. – Зову его «Мальком». Такой же шустрый.

– Мощно смотрится. Будто военный, – желая сделать хозяину приятное, говорю я.

– Ха, военный! – презрительно плюет в воду Баба. – Военные рядом с ним – как бревна. Береговой охране рядом делать нечего! Я их легко делаю. Даже и не пытаются догнать.

– А что, часто приходится удирать с грузом туристов? – подначиваю я.

– Что поделать. Особенности бизнеса, – грустнеет сикх. – Хотя, обычно обходимся без этого.

Из рубки выглядывает молодая неулыбчивая женщина. Яркое пятнышко на лбу. Стало быть, замужем. Она боса. На ней просторная полотняная рубаха длиной до колен. Широкие парусиновые брюки. Узнав своих, женщина со стуком ставит на палубу за ограждением рубки что-то невидимое. Судя по звуку, это что-то имеет приличный вес. И наверняка способно стрелять.

– Это моя жена, Чандраканта. Мой экипаж, – представляет ее Баба.

– Женщина на корабле? Да еще член экипажа?

– Хочешь поискать другую лодку, сахиб? – насмешливо интересуется Баба.

– Просто удивлен, что на вашей планете женщины могут заниматься чем-то еще, кроме воспитания детей и стирки.

– Я сикх, – снова с гордостью говорит он. – Мне плевать на касты. Моя жена делает то, что я прикажу. К тому же катер – наш дом. Не волнуйтесь, она стоит десятка мужчин. Спускайтесь в каюту. Сюда, под рубку. Осторожно, берегите голову.

– Чандраканта – «любимая луной». Красивое имя, мэм, – говорю я женщине, которая так и не произнесла ни слова с момента нашего прихода. Удивление отражается на ее лице. Потом она краснеет и скрывается в рубке.

– Отваливаем. Быстро, – говорит ей в спину Баба. – У нас не приняты комплименты, сахиб.

Короткий коридор. Мягкий пластик палубы. Шлепки босых ног над головой – женщина-матрос отвязывает швартовы. Небольшая каюта с большой незастеленной двуспальной кроватью в центре выглядит очень уютно. Несмотря на обшарпанные переборки. Тут есть даже крохотный санузел с душем за раздвижной перегородкой. Рассеянный утренний свет падает сверху через узкий световой люк в подволоке. Поверх стекла люк забран решеткой.

– Душ работает, вода опресненная, можно мыться, – кивает Баба в сторону перегородки. Совсем как коридорный в дешевом отеле, демонстрирующий клиентам достопримечательности номера в надежде заработать на чай. – Белья нет, будете спать в одежде. Полотенце в шкафчике. Устраивайтесь поудобнее.

За стеной взрыкивает двигатель. Дрожь пробегает по палубе. Судно слегка качается, отходя от причала. Рев усиливается. Невольно ухватываюсь рукой за длинный поручень в переборке. Теперь ясно, зачем они повсюду тут – вибрирующая палуба ощутимо кренится к корме. Упругие толчки – катер таранит легкие волны. Посудинка-то с норовом!

– Ну, куда идем, сахиб? – спрашивает Баба.

– Острова Скалистой земли.

– Далеко, – не выказывая удивления, отвечает он. Несколько секунд смотрит на меня не мигая. – Двадцать тысяч, – наконец, называет он цену нашего спасения.

– Десять, – не раздумывая, говорю я. Черта с два на этой планете можно покупать с первого раза. Я уже твердо усвоил – любая первоначальная цена тут завышена по крайней мере вдвое.

– Я не торгуюсь, сахиб, – это его «сахиб» звучит почти откровенной насмешкой. – Я ведь уже говорил. Цена нормальная. Путь долгий. Идти почти сутки. Если погода не испортится. Горючее туда и обратно. Еда. Отступные таможне – я сильно рискую, связавшись с вами. Вообще-то это дороже стоит, но на обратном пути я наверняка подзаработаю – возьму кое-что у тамошних ребят. Половина сейчас – это твоя машина. Вторая половина наличными на месте. Деньги у вас есть, я видел, как ты рассчитывался за еду.

– По рукам, – говорю я. И мы действительно жмем друг другу руки. Поганое это чувство – тискать крепкую руку человека, спасающего твою шкуру и которого я обязан зарезать, как свинью, в конце путешествия. Вдвойне поганое, потому что мне нравится этот немногословный парень. И втройне поганое, потому что вместе с ним придется убить и его жену с красивым именем. – Меня зовут Юджин. Моя спутница – Мишель.

– Странный вы индус, капитан, – подает голос Мишель. Не может простить ему и мне того, что сделка прошла без ее участия. – Никогда не видела, чтобы торговля здесь прошла без торга.

На этот раз Баба соизволяет ей ответить.

– Вы тоже странные белые туристы, мадам. Никогда не видел таких. Которых показывают в имперских новостях и которые приезжают ко мне на полицейской машине с простреленными стеклами. К тому же я не индус. Я – сикх, – гордо добавляет он.

Он легко поднимается. Будто танцуя на раскачивающейся палубе, проскальзывает в двери. Уже в коридоре оборачивается.

– Устраивайтесь пока. Наверх не выходите. Ни к чему вам светиться. Как подойдем к барже, я сам к вам спущусь. Если приспичит чего – там на переборке – переговорник. В коридоре есть трап в рубку. Можно высунуться, но сами не поднимайтесь – увидят.

Двери за ним закрываются. Через некоторое время гул двигателя усиливается. Палуба кренится все больше. Удары по корпусу следуют один за одним, почти без перерыва. С некоторой тоской представляю, что с нами будет, если выйдем на хорошую волну.

Мишель сидит спиной ко мне. Плечи опущены. Руки висят безвольно. Совсем выдохлась, бедняжка. Хочется прикоснуться к ней. Обнять. Провести рукой по волосам. Шепнуть что-нибудь успокаивающее. Но я не могу пересилить внезапно образовавшееся между нами отчуждение.

– Кажется, мы снова оторвались, – говорю ей.

Она не отвечает. Молча встает, и, хватаясь за поручни, исчезает за перегородкой туалета. Вскоре я уже слышу плеск воды из душа.

– Ты не отыщешь для меня полотенце, Юджин? – каким-то глухим голосом спрашивает Мишель.

– Конечно, милая.

– Триста двадцатый, как думаешь – мы оторвались?

– Подтверждение. Устройств наблюдения не зафиксировано.

– А знаешь, милая, несмотря на все, я благодарен этой чертовой Системе. Если бы не она – мы бы с тобой не встретились.

Молчание. Плеск воды сквозь легкую перегородку. Уставясь в переборку, представляю как Мишель проводит руками по своему телу. Как касается мокрых ног. Гладит скользкие от пены упругие груди. Поднимает руки, намыливая волосы. Сглатываю слюну. О чем я только думаю? Тяжело вздыхаю.

Глава 39. Морская прогулка

Мишель бессильно распласталась на кровати. На ее позеленевшее лицо больно смотреть. Не очень-то, похоже, помогает от морской болезни этот ее хваленый диагност. Она судорожно цепляется за поручни по краям койки. Сдерживает стон, когда катер таранит особенно крутую волну. Время от времени заставляю ее засунуть в рот горсть кислых леденцов, найденных в стенном шкафчике. На какое-то время это помогает. Но потом этими же леденцами ее и тошнит в гигиенический пакет, что я держу наготове. Слава богу, в академии над моим мозжечком проделали несложную операцию. Морскому летчику негоже страдать от качки. Глядя на Мишель, невольно радуюсь своему везению.

Тряска и вибрация внезапно усиливаются. Удары по корпусу звучат теперь непрерывной канонадой. Палуба часто уходит из-под ног, чтобы через пару долгих секунд изо всех сил врезать по ногам – катер сильно швыряет. Мишель скручивает очередной рвотный позыв. И без того громкий звук работающих двигателей превращается в рев. Сам воздух в каюте, кажется, вибрирует от исходящего от переборок низкого гула. Закладывает уши, как при резкой смене высоты. Металлическая кружка, выскочив из крепления в столике, беззвучно летает по каюте, уворачиваясь от рук, точно живая.

– Юджин, поднимись в рубку, – раздается едва различимое сквозь грохот дребезжание динамика.

Хватаясь за ускользающие поручни подобно пьяному гимнасту, добираюсь до короткого вертикального трапа. Люк наверху уже сдвинут. Высовываю голову. Усаживаюсь на прикрученное к одной из стоек трапа круглое сиденьице, цепко ухватившись за ограждение люка. Баба и его жена, обернутые в потертые ребристые жилеты, сидят в подрессоренных креслах с высокими спинками, похожих на авиационные. Торчу из палубы на уровне их колен. Баба поворачивается ко мне вместе с креслом. Замечаю, что он пристегнут широким ремнем. Он сдвигает на шею противошумные наушники. Наклоняется, стараясь перекричать двигатели.

– Хреново дело, Юджин. Баржа с товаром отменяется. Придется вам одежду на островах поискать. И есть то, что мы едим.

– Ладно. Не страшно, – от дикого рева приходится разговаривать, выкрикивая фразы покороче. – Что у вас?

– Береговая охрана. Хватились вас. Требуют лечь в дрейф для досмотра. Никогда такой суеты не видел. Даже сторожевик за нами выслали.

– И что ты решил?

– Мог бы и догадатьcя. Уходим, не чувствуешь разве?

– Да уж. Чувствую. Мишель скоро зеленой станет. Сколько идем?

– Шестьдесят пять узлов! – торжественно кричит Баба.

– Неплохо! Оторвемся?

– От сторожевика – запросто. У него из трех движков один не работает. Так что он тридцать пять узлов с трудом дает. Да и далеко он – поздно спохватились. А вот от этих ребят – постараться надо, – он кивает на экран радара, где зеленая метка норовит пересечь наш курс.

– Стрелять не будут? – тревожусь я.

– У этих только пулемет. По такой волне только патроны переводить. Да и стрелки они – в упор не попадут. А вот сторожевик может ракетой жахнуть. Он, конечно, старая развалина, но кое-какие железки у него еще остались. В прошлом году лоханку Черного Кунала с грузом накрыли. Пожадничал, делиться с ними не захотел. Решил рискнуть. Расстреляли его, будто утку. Один мусор и остался. Будем уходить вот здесь, – он тычет пальцем в голубоватую голограмму с картой. Прямо в сплетение островков. – Там глубины маленькие. Мы на редане идем, осадка небольшая. Есть там пара мест, мы проскочим, а бакланам не пройти. Рыбка у них тяжеловата. А у меня еще узлов пять в резерве. Но это на крайний случай. Движки на форсаже долго не выдержат.

– Понял. Что надо делать?

– Твоя женщина как – годится на что-то? В смысле – в технике рубит?

– Здесь вряд ли, – честно отвечаю я.

– Ты, я вижу, качки не боишься. С помпой справишься?

– Постараюсь. Я вообще-то бывший летчик. Морской.

– Лады. Будешь осматривать отсеки и моторное. В моторном помпа стационарная. В носовом трюме электрическая переносная. Если что – откачивай. Лезь пока сюда. Закрепись. Смотри туда, – он тычет пальцем в один из щитов, закрывающих панорамные стекла. Через узкие прорези на сияющей от солнца зыби прыгает белый бурунчик.

– Хорошо идут, сволочи! – восхищается Баба, отворачиваясь к приборной панели и перехватывая управление у Чандраканты, которая во время нашей беседы удерживала судно на курсе. Только капля, что стекает за ухо с потемневшего от пота завитка волос, выдает ее напряжение.

Океан вокруг покрыт языками зыби. Ветер срывает с верхушек волн клочья пены. И все это – при ярком солнце, что расцвечивает волны тысячами радужных искр, слепящих глаза. Вперед по курсу смотреть попросту страшно – кажется, катер летит прямо в огромную зубастую пасть, края которой вот-вот сомкнутся вокруг нас и раздавят в щепки. Но каждый раз только водяная пыль от титанических ударов взметывается над полубаком и оседая на палубу, журчит в шпигатах веселыми ручейками. Дворники на лобовых стеклах мечутся вверх-вниз, как заведенные, сгоняют влагу. Сзади за низко просевшей кормой – только белый непроницаемый туман. Водометы с дикой силой взбивают воду, выбрасывая в воздух миллионы капелек мельчайшей взвеси. Представляю, как с высоты наша посудинка выглядит крохотной точкой, за которой тянется длиннющий пенный хвост. Кстати, насчет высоты…

– Слушай, а коптеров или самолетов тут не водится? – кричу в спинку кресла перед собой.

– Сплюнь, – не оборачиваясь, громко отвечает Баба.

Через двадцать минут сплошного грохота и ударов темная полоска появляется на горизонте. Быстро растет в высоту. Уже различимы какие-то травинки на фоне голубого неба. Острова. Преследователей можно различить невооруженным глазом. Серая посудинка по правому борту раздувает вокруг себя огромной высоты пенные усы. Пять-шесть кабельтовых, не больше, определяю на глаз. Самое время попробовать пулеметы.

– Сиплый Гэри, – комментирует Баба. – У нас с ним давний спор. Обычно он южнее дежурит. Пару раз я от него уходил. Давай вниз. Жилеты надень. Там внизу, в коридоре. И держитесь – будет немного трясти.

Киваю, пролезая в люк. Немного трясти! Тогда что мы сейчас испытываем? Все же везет мне на отчаянных парней. Этот, кажется, от дикой гонки под прицелом пулеметов откровенно тащится. Решаю, что зря сгоряча согласился на такую сумму. Этот сумасшедший, похоже, еще и приплатил бы мне за возможность погонять адреналин. В этот момент Баба шевелит рукой, до упора сдвигая ручку сектора газа. Рев, кажется, переходит в вибрирующий визг. Тысяча дьяволов истошно верещат на корме, зажатые в тесноте моторного отделения. Даже крепко стиснутые, мои зубы противно стучат от немыслимой вибрации. Катер сильно кренится на правый борт, меняя курс. Затем на левый. Чертыхаясь, повисаю на поручнях трапа с ногами, болтающимися в воздухе, как у отставшего от поезда пассажира. Наконец, мне удается добраться до жилетов. И даже нацепить один. С ним я сразу становлюсь похожим на неуклюжего снеговика. Но одновременно внутри поселяется странная уверенность. Все как когда-то на Флоте, во время бесконечных аварийных тренировок.

Мишель совсем сдала. Из последних сил цепляется за поручни. Руки ее побелели от напряжения. Взгляд мутный, как у раненой собаки. Что-то шевелит губами беззвучно. Тут даже Триста двадцатый не может помочь. Не понимаю ни слова. Знаком показываю, что надо надеть жилет. Никакой реакции. Попытка оторвать одну руку Мишель от поручня ни к чему не приводит. Кажется, она твердо решила принять смерть на этой несвежей кроватной обивке. Оставив свои попытки, успокаивающе глажу ее по волосам. Присев рядом, с деланной улыбкой показываю большой палец. Все в порядке, крошка! Ни к чему ей знать о наших проблемах. Изобретаю новый язык жестов, пытаясь, не отпустив поручня, изобразить что-то вроде: «Потерпи, немного осталось». Она понимает. Согласно опускает веки. Смачиваю водой полотенце. Протираю ее лицо. Показываю: мне идти надо. Она снова опускает веки – иди.

– Я буду рядом, милая, – говорю, хотя знаю, что она не поймет ни слова.

Помпа оказывается жутко неудобным в переноске чудищем. Выволакиваю ее в коридор под рубкой. Осматриваю отсеки, подсвечивая себе фонарем. Кое-где на палубе блестит вода. Ничего серьезного. «Малек» пока отлично держится. И тут же щепка отлетает от борта над головой. Накаркал! Пулеметы, черт их дери! Взлетаю наверх, как ошпаренный. Пальцы сразу же нащупывают стекло на палубе – еще одна пуля прошла навылет через рубку. Женщина лежит, закрыв голову руками, скорчившись за своим креслом. Баба, пригнув голову, сидит на своем месте.

– Еще пять минут и проскочим! – кричит он.

– Давай оружие!

– Не дури!

– Они нас разнесут в щепки! Давай свой ствол!

– Мне потом не жить!

– Вали все на меня! Скажи, что я захватил катер силой! Давай ствол! Они нас все равно перебьют! Ты что, не понял, чего им надо?! За меня мертвого тоже премия полагается! А вы – свидетели! Быстрее!

Неслышный щелчок. Соленая влага сочится в неровное отверстие над приборной панелью. Баба смотрит на меня. Переводит взгляд на свою жену, стиснувшую ножку кресла.

– Там, за столиком! – кивает он через плечо. – Патроны в шкафу.

Больно прикладываюсь плечом от удара об очередную волну. Не удержавшись на ногах, влетаю в закуток между кухонной плитой и столиком. Шипя от боли, дергаю карабин из заевшего крепления. Отрываю, кажется вместе с кронштейном.

– Через низ давай! Здесь смоет! – кричит Баба.

Попасть в раскачивающееся неясное пятнышко из охотничьего пулевого карабина – дело немыслимое. Да еще сквозь водяную завесу на корме.

– Триста двадцатый, помоги, – прошу я, обмотав локоть ремнем. Лежать на крутом узком трапе – все равно что в овощерезку попасть. Того и гляди, меня об острые ступеньки разотрет в кашу.

– Боевой режим! – отзывается моя половинка.

И волны сразу замедляют свой барабанный бой. Водяная пыль за кормой становится прозрачной. Слабенькое человеческое оружие в руках – смешным. Видна каждая капля, повисшая в воздухе. Я даже могу различить вспышки над рубкой догоняющего нас низкого силуэта. Спаренный пулемет, пятидесятый калибр, – определяю я машинально. Ноги прикипают к палубе. Локти широко расставлены. Никакого люфта – мое тяжелое тело намертво заклинено на спуске трапа. Выстрел. Я вижу точку своей пули, исчезающей в волнах. Поправка. Ожидание обратного хода палубы. Выстрел. Выстрел. Выстрел. Преследователь – небронированный патрульный катер класса «Стриж». Рубка его – идеальная мишень как с точки зрения видимости, так и по эффекту воздействия. Мне вряд ли удастся вывести кого-нибудь из строя. Но, когда пули с треском начинают прошивать переборки вокруг тебя, трудно заставить себя сидеть и выдерживать курс прямо на невидимого стрелка. Выстрел. Выстрел. Выстрел. Преследователь зарывается в волну, сбавляя ход. Разворачивается бортом. Сейчас снова будет бить из пулемета. Взять поправку. Цель – верхний срез рубки. Выстрел. Выстрел. Выстрел. Магазин пуст.

– Выход из боевого режима!

Я вдыхаю соленый воздух, стараясь не прикусить язык. Пятнышко за кормой уже скрылось за белой завесой. По левому борту тянется недалекий остров. То, что издали казалось мне травой, оказывается огромными развесистыми пальмами. Говорят, на них кокосы растут. Их молоко очень вкусное. Вот бы попробовать настоящего. Не той искусственной дряни, что в супермаркете продается. С карабином на плече заглядываю в каюту. Осматриваюсь. Воды нет. Переборки вроде целы. Мишель по-прежнему на кровати. Острый запах рвоты. Не выдержала, бедняжка. Смотрит на меня. Замечает карабин. Глаза ее приобретают осмысленное выражение. И испуганное. И какая-то злая, отчаянная гримаса появляется на лице. Губы ее кривятся. Нет, она не плачет. Это что-то другое. Спешно делаю успокаивающий жест. Все нормально, милая. Мы смылись. Все по плану. Наверное, она просто загипнотизирована моим напряженным взглядом. Черты ее лица смягчаются. Вот сейчас она точно заплачет. Выдохлась моя баронесса. Нервы не выдержали. Из салонов да люксов и прямо в кровавую помойку. Тут кто хочешь сломается. Ничего, крошка. Мы еще повоюем. Я тебя не брошу. Когда ты со мной – мне ни черта не страшно.

– Я люблю тебя! – кричу изо всех сил. Мишель смотрит внимательно. Снова кричу. Она читает по губам. Грустная улыбка неожиданно трогает ее осунувшееся лицо. Она отвечает что-то. Я тоже умею читать по губам.

Сумасшедшая радость захлестывает меня. Ситуация – глупее не придумаешь. Двое в заблеванной каюте на изрешеченном пулями катере, несущемся черт-те куда и вот-вот готовом развалиться по запчастям на радость акулам, смотрят друг на друга и жестами обмениваются признаниями в любви. Краем сознания отмечаю, что я становлюсь жутко неуравновешенным типом. Дикое напряжение последних недель превращает мои нервы в звенящие струны. Я стал чрезмерно сентиментален. Приступы жалости к себе сменяются периодами необъяснимой кровожадности.

– Ты выглядишь, как ободранный пес, – показывает Мишель, улыбаясь.

– Посмотри на себя, помесь скунса и мокрой кошки.

– Дворняга…

– Мокрая мышь…

Смачиваю полотенце. Снова протираю ее лицо. В какое-то мгновенье, она высвобождает руку, ухватывает меня за мокрую штанину и прижимается лбом к моей ноге. Высвобождает руку? Катер сбавляет ход. Мчусь в рубку. Теперь можно разговаривать – Баба снизил скорость до каких-то двадцати узлов. Кажется, будто волны вокруг застыли.

– Что случилось? – спрашиваю я. – Мы же вроде оторвались?

– Смотри туда, – и шкипер показывает в небо, где примерно в миле от нас разворачивается красивый клуб белого дыма.

– Малая универсальная ракета «Оса», – синхронно комментирует Триста двадцатый.

– Предупредительный огонь. Приехали, Юджин, – устало говорит Баба. – Это уже третий разрыв. Если не повернем назад, они нас уделают. Только что передали. Они не шутят.

Непонимающе смотрю на него.

– Предупредительный огонь?

– Точно.

– Где сейчас сторожевик? Он в пределах прямой видимости?

– Ты что, нет конечно. До него миль двадцать-двадцать пять. Еще и остров нас закрывает. Да ему и не нужна прямая видимость. Он нас миль за сорок достанет.

– Это малая универсальная ракета, Баба. Класс «Оса». В зависимости от типа боевой части применяется против авиации, живой силы и легкобронированных целей. Ей требуется визуальное наведение. Ты хочешь сказать, что они нас по спутнику выцеливают? Или через высотного корректировщика? Не смеши меня – откуда такие навороты у нищей береговой охраны?

– Что? – непонимающе щурится он. – Но они же стреляют, и притом рядом!

– Да по квадрату бьют! Вслепую! По ориентировочным координатам с катера, что мы стряхнули! Они нас просто на испуг берут! Давай полный вперед и уходим отсюда! Тоже мне, морской волк!

– Долго на полной тяге нельзя, – ворчит пристыженный Баба. – Горючего не хватит. Мы и так…

Слова его глохнут в реве проснувшегося двигателя. Волны бросаются навстречу. Впервые за все время гонки оглушающий грохот кажется мне приятной музыкой.

Глава 40. Мир тесен

Вечереет. Мягко покачиваясь, катер идет средним ходом. Двигатели сонно бормочут что-то, выплевывая за корму белые струи. Здесь, в рубке, их шум почти не мешает говорить. После аврала, учиненного деятельным Бабой, в котором, по мере сил, принимали участие и мы с Мишель, наступает приятный час отдыха. Все пробоины в переборках тщательно заделаны быстротвердеющим ремонтным раствором. Стекло и щепки стекловолокна выметены. Палуба и нижние помещения отдраены. Каюта проветрена. Откачана вода из моторного отделения. Подновлена маскировочная окраска мачты и поручней. Я даже умудрился срастить подручными средствами перебитый антенный кабель. А потом мы с Бабой, как истинные мужчины после тяжкого трудового дня, смакуем на корме ореховую водку. Баба называет ее феней. Так себе пойло, но мне неловко обижать нашего шкипера и я уважительно киваю после приема внутрь каждого глотка противной теплой жидкости. Ожившая на свежем воздухе Мишель в это время загорает нагишом на полубаке, развесив нашу выстиранную одежду на леерах. А послушная индийская жена Чандраканта бдительно следит за тем, чтобы ее муж случайно не обнаружил, что у него остались срочные дела в рубке. Она готовит обед и пресекает всякие попытки своего босса подняться на мостик. Честь Мишель под надежной защитой. Эта женская солидарность, смешанная с ревностью, – сплав почище легированной стали. Хотя я и сам не прочь посмотреть, что там прямо по курсу, но из уважения к собеседнику продолжаю сидеть и слушать рассказы Бабы о его похождениях, время от времени делая маленькие глотки из стаканчика. Крепкая эта феня – ужас. От одного единственного глоточка от живота растекается тепло и начинает клонить в сон. Тем более, что ночь мы провели в бегах. Даже Триста двадцатый не возражает против моего возлияния.

Тем временем, ветерок доносит из рубки аппетитные запахи. Матрос на все руки собирает на стол. То ли под действием стресса, то ли соленого ветерка, я ощущаю зверский голод. Мне неловко признаться в этом, но желудок мой сам заявляет о себе. Вдруг понимаю – с тех пор, как мы прилетели сюда, я ни разу толком не ел. Баба благодушно улыбается. Делает успокаивающий жест. Типа: погоди, парень, сейчас увидишь, что у меня за жена. И вот Чандраканта приглашает нас в рубку. Предварительно дав Мишель время одеться. Когда мы усаживаемся вокруг крохотного столика, я чувствую, как пахнет солнцем и солью от моей возлюбленной. Запах этот удивительно идет ей. И сама она, с порозовевшим от солнца лицом, с блестящими глазами, с волосами, наскоро собранными в подобие короткого хвоста, босая, так естественна в тесной рубке на фоне бесконечной водной глади в проемах раздвинутых дверей. Не знаю почему, но я испытываю гордость от того, что эта женщина с маленькими розовыми пятками – моя. И все вокруг чувствуют это. И Мишель тоже. Она мягко и немного смущенно улыбается мне.

Жена хозяина катера постаралась. Стол ломится от разноцветных яств. Вокруг чаши с простым белым рисом расставлены плошки с острыми соусами. Горка желтовато-серых лепешек между ними. В большом блюде торчат из красной подливы какие-то кусочки. По виду мясо.

– Рыба кари, – поясняет Баба. – Сам ловил. Пятнистый скат. Очень питательно.

– Знаешь, я ем глазами. Все так красиво, что мне уже вкусно, – говорю я с улыбкой.

Чандраканта рдеет от похвалы. Я невольно сделал ей комплимент. Надеюсь, я не нарушил очередной местный обычай. И уже через минуту моя попытка утолить голод превращается в извращенную пытку. Решительно все, что на столе, за исключением, пожалуй, совершенно пресного и безвкусного риса и сухих лепешек, сделано из раскаленных углей. Слезы льются из глаз, я стаканами глотаю воду под недоуменными взглядами хозяев, пока, наконец, не сдаюсь и не ем один рис. Разочарование охватывает меня. Видимо, пока мы здесь, мой удел – лечебное голодание. Ну что ж. Избыток пищи мешает тонкости ума. Так, кажется, выражался один из древних философов. Мишель оказывается умнее. Рис она сдабривает крохотной капелькой соуса. Крохотный же кусочек рыбы она поедает, густо обложив его белой крошкой. Она напоминает мне осторожную кошку, что гоняет лапкой по полу горячее мясо, в ожидании, пока оно не остынет.

– Мы знаем, что белые туристы не любят острое, – добродушно хвастается Баба. – Специально для вас жена сделала все пресным.

Пресным? Я жалобно смотрю на Мишель. Та легонько пожимает плечами. Пресным? Что же тогда для них острое?

– Спасибо. Очень вкусно, – вру я через силу и обреченно пихаю в рот очередную порцию риса. Есть рыбу и тушеные овощи я уже не решаюсь.

Чандраканта приносит чай. Разливает его по большим чашкам. Добавляет молока. Горячая жидкость едва проходит в мое обожженное горло. Не поверите – чай невыносимо сладкий и в тоже время острый! Богом забытая планета!

Неспешная послеобеденная беседа. Измученный едой, я стараюсь поддерживать разговор. Мишель весело чирикает, нахваливая хозяйку.

– Так приятно иметь дело с образованными людьми, – говорит Баба, прихлебывая пародию на благородный напиток. – Не каждый белый знает, что означают наши имена. Вы изучали нашу культуру по книжкам?

– Да нет, в общем, – недоумеваю я.

– Ты сказал, что имя моей жены переводится как «любимая луной». Это действительно так. Я был очень удивлен.

– Понимаешь, – краснею я от смущения. – Однажды я познакомился с одним человеком. Он с вашей планеты. Он рассказал мне про своих родственников, по которым соскучился. В том числе и про свою сестру Чандраканту. И про то, как переводится ее имя. Мне понравилось. Очень красивое имя. Потому и запомнил. Я и его имя запомнил. Анупам, что означает «несравнимый». У вас красивые имена. Только запоминать трудно. Извини, что я тебя разочаровал.

– У меня тоже есть брат Анупам, – тихо говорит Чандраканта и смотрит на мужа. – Очень удачливый в делах.

– Здорово. Только этот Анупам далеко отсюда. На другой планете.

– Мой брат тоже на другой планете, – так же тихо отвечает женщина. – Он выучился на электрика и улетел на заработки. Он помогает нам с мужем.

– Хороший человек, – подтверждает Баба. – Мы копим на новый катер. А он иногда присылает нам денег. Хочет, чтобы жена улетела отсюда и выучилась на медсестру. А она не хочет. Нам и здесь хорошо. «Малек» – наш дом.

– Да, совпадение, – радуюсь я смене темы. – Мой знакомый тоже работает электриком. В космопорте. Его фамилия Патим. Я слышал, это очень распространенная фамилия у вас.

– Действительно смешно. Такой большой мир, а даже фамилия похожа, – говорит Баба, улыбаясь. – Ее брат тоже работает в порту. Правда, на маленькой планете. На Джорджии. Пишет: там не найти настоящей еды.

Я перестаю улыбаться. Слишком много совпадений.

– И мой – на Джорджии. Он рассказал мне, как у вас тут здорово. Так что я решил лететь на Кришнагири. Правда, путь окольным оказался. Я немного попетлял в дороге. И еще он просил меня привезти на Кришнагири маленькую коробочку. Для своей сестры. Она должна была встретить меня в порту. Я ничего, кроме ее имени, не знаю. Я с этой коробочкой где только не побывал. И даже с собой ее привез. И потерял несколько дней назад в… одном месте.

Наступает тишина. Только гул моторов да легкий плеск воды. Мишель переводит удивленный взгляд с меня на жену шкипера. Та пребывает в полной растерянности. Сам Баба сидит с раскрытым ртом, глядя на меня.

– Значит, это вас я должна была встретить? Челнок приземлился, но вы не появились. Брат прислал телеграмму. Сказал, высокий белый человек в джинсах и с коробочкой в руках.

– Господи, Чандраканта! Это же невероятно. Так просто не может быть! – наконец, говорю я.

– Карма, – просто отвечает она. И улыбается.

– У нас говорят – мир тесен, – вмешивается Мишель. – А что там было, в этой посылке? Юджин из-за нее столько бед хлебнул!

– Бед? Из-за нашей посылки? Почему? Там ничего особенного и не было. Перевод сюда слишком дорог, вот брат и передает раз в несколько месяцев немного денег. С оказией. Приклеивает их к стенкам почтовой упаковки и все. Два раза передавал. По триста кредитов, – с гордостью добавляет она. Видимо, здесь это большие деньги.

– Триста кредитов? – переспрашивает Мишель.

– Триста? И все? – хлопаю я глазами.

– Ну да. Жаль, что вы их потеряли. Но это не страшно. Мы понимаем, как вам тяжело пришлось…

– Триста кредитов? – как дурак, переспрашиваю я. – Все мои приключения – из-за трех цветных бумажек? Триста кредитов?

Припадок смеха набрасывается на меня. Ничего не могу с собой поделать. Хихикаю, прикрыв рот рукой. Я делаю хозяевам успокаивающие жесты. Сейчас пройдет, мол. И продолжаю смеяться. Да что там смеяться – я уже хохочу как безумный. Слезы катятся у меня из глаз. Мышцы живота сводит судорогой.

– Триста двадцатый, я спятил?

– Ответ отрицательный. Показатели жизнедеятельности в норме.

Вслед за мной прыскает Мишель. Кому, как не ей, знать причину моего смеха. Растерянные хозяева тоже вежливо улыбаются. Им никак не понять, что нас так развеселило. Наверное, они думают, что потеря трехсот кредитов там, откуда я прилетел, ужасно смешное событие. Вздыхают тихонько – какие там, должно быть, счастливые люди.

Наконец, я выдыхаюсь. Выпиваю полчашки перчено-сладкого пойла.

– Вот и вся цена всем нашим переживаниям, – отчего-то грустно говорит Мишель. – Смешные деньги.

– Если бы электрик не захотел их передать на родину, я бы не встретился с тобой.

– И не дал бы в морду этому индюку…

– И меня не высадили бы на Йорке…

– И ты бы не попал на Землю…

– И тебе не пришлось бы меня спасать…

– А тебе – меня…

– И на Зеленом Шаре ты бы не сходил с ума на своем концерте…

– И Эндрю Эдамс с Ван Даймена остался бы жив…

И радость куда-то улетучивается. И больше не хочется думать о превратностях судьбы. И о тесноте мира. Потому что я сразу вспоминаю, что он собой представляет на самом деле, этот наш мир. Только хозяева продолжают улыбаться застывшими улыбками, глядя на нас. Не знают, как себя вести со своими странными гостями. Тени от погружающегося в океан солнца рисуют на лице Бабы черные рубцы. Вокруг черных волос Чандраканты – розовый нимб. Плевать мне на целесообразность! Я даже и пальцем не пошевелю, чтобы убить этих людей. Слышишь, Триста двадцатый?

– Твое поведение неразумно. Ты действуешь под влиянием эмоций.

– Черт возьми – а ради чего еще жить? Что нам остается, кроме этих эмоций? Предназначение?

– Обнаружен летающий объект.

– Что?

– Объект классифицирован как истребитель типа «Гарпун». Высота пятьсот метров. Скорость от двух тысяч километров. Курс сорок пять. Сближается.

– Истребитель? – никак не врублюсь я.

– Обнаружено облучение радаром наведения. Опасность первой степени!

Черт! Я вскакиваю, опрокинув блюдо с рыбой. Маслянистая жижа стекает по переборке. Все какое-то ненастоящее. Двумерное. Без теней. Словно нарисовано. Удивление на лицах. Раскрытый рот Бабы. Заходящее солнце тычет в глаза раскаленной иглой. И в следующий момент меня швыряет в раскрытую дверь. Не успеваю ничего понять, как обнаруживаю себя застрявшим в ограждении палубы. И на месте кормы – опадающий султан воды пополам с дымом. Катер резко зарывается носом в волну, подброшенный взрывом. Бурлящий поток прокатывается поверх меня. Уши закладывает. Вокруг все зеленое с белым – тысячи мельчайших пузырьков в кипящей воде. Мы идем ко дну? Так просто? И тут же, словно мое недоумение услышано кем-то всемогущим, «Малек» пробкой выскакивает на поверхность, стряхивая с себя тонны воды. Я жадно дышу. Высвобождаюсь из объятий погнутых лееров. Катер быстро тонет, оседая на корму. На месте моторного отделения – только щепки палубы. Стоять уже невозможно. Ухватываюсь за выбитые взрывом проемы рубки. Щиты с них сорвало и унесло. Заглядываю внутрь, в мешанину обломков.

– Мишель! Мишель!

– Я здесь, – сдавленно отзывается она из-за привинченного к палубе кресла.

– Быстро за борт. Прыгай! – я кричу, стараясь криком заглушить в себе страх – не ранена ли она? Сможет ли выползти?

Извиваясь, она скользит по мокрому месиву. Кажется, цела. Хватается за стойку кресла. Неловко отталкивается ногами от мокрой палубы, пытаясь нащупать опору. Протягиваю ей руку. Тяну изо всех сил. Дифферент на корму уже градусов под сорок. Слышно, как лопаются переборки под палубой. Вот, наконец, я подтаскиваю ее к себе. Одной рукой цепляясь за поручень, толкаю ее к борту.

– Ползи к борту. Прыгай! Немедленно! И отплывай подальше!

– Воздушный объект возвращается, – деловито частит Триста двадцатый. – Высота пятьсот метров. Скорость от тысячи километров. Опасность первой степени!

Плеск за бортом.

– Баба! Прыгай! Быстрее!

– Не… могу… Прижало меня.

Мгновенье я смотрю в умоляющие, белые от ужаса глаза его жены. Она двумя руками крепко обнимает мужа. Обломок задней стенки рубки проколол его, как жука. Черт, как не повезло! Так много хочется сказать этим людям. И, как всегда, приходится выбирать между своей и чужой смертью. Оттолкнувшись ногами, неуклюже валюсь за борт.

Очередь авиационной пушки калибром 30 миллиметров, выпускающей четыреста снарядов в секунду, конечно же, нам не слышна. Я и сам «Гарпун» замечаю только тогда, когда рев его движков с размаху бьет по ушам и уносится вверх, погромыхивая в темнеющем небе постепенно затихающими раскатами. В этом грохоте не слышен треск раздирающих палубу сотен разрывных железок. Только по морю будто стегнули гигантским хлыстом, отчего сплошная стена воды взметнулась и опала белой невесомой пылью. И когда я очнулся от удара об воду, на месте, где секунду назад был катер, увидел только медленно кружащиеся в затихающей воронке обломки.

Чертов пижон! Наверное, в кают-компании для летного состава вечером будет хвастаться, как на бреющем добил мишень ювелирной стрельбой из пушки. По себе знаю – жизнь на авианосце скучна до одури. Любое отклонение от привычных тренировок – великое событие. Пилот станет героем дня. Или недели. И даже сможет закадрить какую-нибудь мадам офицершу из группы управления полетами. Господи, что мне только в голову лезет!

Ну что ж. Мы все еще живы. Глупо умирать из страха перед смертью. Отфыркиваясь, я плыву к виднеющемуся неподалеку яркому пятну спасательного жилета. Мишель цепко держится за какой-то обломок. С прилипшими к голове волосами, она кажется мне глазастым рыжим тюленем.

Глава 41. Природа не терпит пустоты

Океан Вагатор. Борт батискафа «Чистюля», порт приписки Банали, острова Скалистой земли, планета Кришнагири Упаван. Владелец – компания Ван Бир.

Пилот – Джек Блейн, развалившись в ложементе с опущенной спинкой, забрасывает босые ноги на консоль. Зевает, прикрывая рот рукой. Цедит из маленького краника горячий тоник, тонкой струйкой наполняя прозрачный пластиковый стаканчик. Задумчиво крутит стаканчик в руках, рассматривая на свет коричневую жидкость.

– Твоя история неинтересна, Роберт, – говорит он, отхлебнув горьковатого напитка.

– Во всяком случае, она оригинальна, – парирует автоматический бортпилот.

– Прошлый раз ты рассказывал о женщинах. Было интереснее.

– Моя история – про древнее хищное животное с Земли под названием «волк» и про детеныша животного под названием «овца» – очень поучительна. Жаль, что ты меня не дослушал. Ты возбуждаешься, когда я рассказываю истории о женщинах. Это рассеивает твое внимание.

– На кой оно мне сейчас? Охота все равно закончена, – отмахивается Джек. – К тому же, идем на автопилоте. Что тут может случиться? Заденем подводную скалу двумя километрами ниже?

– Согласно инструкции компании пилот батискафа обязан контролировать движение субмарины даже во время автоматического управления, – не сдается бортпилот. – Ты систематически нарушаешь инструкции, что может повлечь утрату или повреждение ценного имущества. Я вынужден буду доложить об этом по возвращению на базу.

– Напугал! Ты и так стучишь на меня, не переставая!

– Определение «стучать» в данном контексте звучит оскорбительно, – монотонно сообщает бортпилот.

– Скажите, какие мы чувствительные! – хихикает Джек. – Плевал я на инструкции. Мне платят за то, чтобы я дерьмо головоногов ловил. Я и ловлю. Как никто другой. Сегодня мы парочку «слез» перехватили, не забыл? Наша компания стала богаче миллионов на сорок. Благодаря мне. Что им после этого твои доклады?

– Я обязан выполнять инструкции, – не сдается машина.

– Ну и выполняй. Вернемся, попрошу техников инициализировать твою память. Надоел, зануда.

– Во время охоты ты грубо нарушил инструкции, погрузившись на предельную глубину.

– Зато я поймал пару катышков! И головоноги нас не порезали в клочья, как бедолагу Майка! Гони историю, пока я не рассердился! Увидишь – я тебя сотру. И заменю голос. На женский! – Джек мечтательно закатывает глаза. – Такой, немного хриплый. От которого дрожь пробирает.

– Хорошо. Я расскажу историю. А ты наденешь гидрокостюм.

– Это еще зачем?

– Согласно инструкции, во время нахождения на борту субмарины пилот обязан…

– Слушай, Роберт! – прерывает его пилот. – Да ты никак торгуешься со мной? Историю, быстро!

– Хорошо, – кажется, в голосе машины слышны усталые нотки. – Слушай.

– Про женщин! – напоминает пилот, забрасывая руки за голову и закрывая глаза.

– Малое судно, пеленг тридцать, дистанция двадцать миль, скорость тридцать узлов, следует курсом двести восемьдесят.

– Это что, история такая? – подозрительно интересуется Джек, открывая глаза.

– Нет, это я делаю предусмотренный инструкцией доклад о проходящих судах. Меры безопасности, раздел три.

– На кой мне эта лоханка! Историю давай! Хотя нет, погоди. На борту есть бабы?

– Наблюдаю две особи женского пола на верхней палубе. Более точную информацию о количестве людей с запрошенными параметрами выдать не могу – недостаточная чувствительность сканера.

– Красивые хоть?

– Затрудняюсь ответить.

– Ладно. Давай дальше.

– Историю?

– Конечно, болван! Хотя нет. Что за судно?

– Малый катер «Малек», порт приписки Пириш.

– Да это прощелыга Баба! – оживляется Джек. – Он мне третий месяц ящик выпивки динамит! Еще весной обещал это свое адское пойло – феню. Ну-ка, вызови его!

– Инструкция запрещает радиообмен с судами, не принадлежащими компании.

– Ты что, глухой! Они сейчас уйдут к чертям! Вызывай и не зли меня.

– Судно «Малек» не отвечает.

– Пробуй на общей частоте.

– Инструкция…

– Роберт!!!

– Судно «Малек» не отвечает.

– Передай ему, что это я с ним хочу потолковать. И скажи, если не застопорит машины, я ему ноги выдерну. Хотя постой. Этого не говори. Он иногда чисто бешеный. Чуть что, сразу за свою железку хватается, обезьяна.

– Судно «Малек» не отвечает.

– Почему?

– Судно «Малек» не наблюдаю.

– Как это? Он не мог так быстро выйти из радиуса действия радара.

– Уточняю: судно «Малек» исчезло с поверхности и в настоящий момент погружается со скоростью около ноль точка тридцать метра в секунду.

– Во дела! – Джек в возбуждении сбрасывает ноги с консоли и резко садится, едва не приложившись головой о прозрачный подволок кабины. – Утонул, что ли?

– Подтверждение.

Голос пилота твердеет. Он больше не кажется сонным.

– Быстро к месту аварии. Резервный генератор в режим накачки. Самый полный вперед. Дифферент на корму десять градусов. Всплытие.

– Инструкция категорически запрещает брать на борт людей, не являющихся служащими компании. Пункт шестнадцать раздела три запрещает всплытие вне зоны разгрузки при наличии на борту ценного груза. Пункт…

– Бортжурнал. Запись, – чеканит Джек в ярости. Ноздри его раздуваются. – Бортовое время двадцать один ноль пять. Пилот Джек Блейн принимает исключительное командование согласно Имперскому Уложению о поиске и спасении на море. Под свою ответственность принимаю решение о спасательной операции. Малое судно «Малек» терпит бедствие, координаты…

Наконец, я умудряюсь завернуть Мишель в оранжевый жилет. Схлопываю липучки на ее груди. Одежда тянет меня ко дну. Пологие волны норовят растащить нас.

– Откинься затылком на подголовник. Не делай резких движений. Отдыхай. Силы береги, – советую ей. Она послушно расслабляется, запрокинув лицо.

– Не бойся. Что-нибудь придумаем, – лихорадочно бормочу, озираясь. Быстро темнеет. Надо успеть найти что-нибудь держащееся на плаву, кроме того обломка, что достался мне от Мишель. Надолго меня не хватит. Может, повезет, и мы состряпаем подобие плотика из пары-тройки вещиц, что остались от «Малька». Если получится, то на нем и лежать по очереди можно будет. Вокруг, как назло, ничего не видно. То немногое, что осталось на поверхности, волны уже раскидали. Хотя нет. Вот что-то белеет. Осторожно гребу, взбираясь навстречу волне. Канистра. Едва держится на плаву. Что-то есть внутри. Вылить. Получится поплавок. Стоп. Вдруг там вода? Без воды нам труба. Я слишком хорошо помню, что со мной было, когда я остался в открытом море без воды. Гребу назад, к Мишель. Несколько раз с головой погружаюсь в волну – чертова канистра никак не желает держать мой вес. Отфыркиваюсь горькой водой.

– У нас есть вода. Теперь мы сможем долго продержаться. Не бойся. Нас кто-нибудь подберет.

Мишель не отвечает. Ее лицо смутно белеет в полутьме. По-прежнему запрокинуто к небу. Только бы обошлось без паники. Рано нам еще помирать. Мы еще и суток тут не пробыли. Если позволить страху себя сожрать – считай труп. Море слабаков не любит.

– Мишель, не раскисай. Все не так плохо, – снова говорю я. Стараясь экономить силы, вяло шевелю руками. – Вот, держи крепко и не отпускай. – Я подталкиваю к ней канистру.

– Интересно, тут есть хищники? – Мишель открывает глаза и смотрит на меня в упор. Меня подбрасывает на пологой волне вверх-вниз, отчего кажется, будто я размеренно киваю.

– Они везде есть. Не бойся, у меня еще остался нож.

– Я не боюсь, – ровным безучастным голосом отвечает Мишель.

– Милая, – волна плещет мне в рот, я кашляю, прочищая горло. – Нельзя отчаиваться. Я с тобой. Я тебя не брошу. Слушай меня и все будет хорошо.

– Я знаю. Ты все время это говоришь, – устало шепчет она. Голос ее едва различим сквозь плеск воды. – Каждый раз становится только хуже. Они нас достанут. Мы тут сдохнем.

– Милая…

– Не бойся, я не утоплюсь. И канистру не брошу. И с ума не сойду. Не нужно меня утешать, Юджин, – монотонно говорит она.

– Умница, – меня все больше тревожит ее состояние. – Теперь молчи и береги силы. Постарайся поспать. Днем это будет трудно. Из-за солнца. Станет страшно – говори со мной. Только канистру к себе привяжи. На груди в кармашках есть тесемки.

– Хорошо.

Я бултыхаюсь вокруг нее, прикидывая, насколько хватит моих сил. Когда кажущаяся теплой океанская волна высосет из меня силы и скует ноги холодом. Если до того времени меня не начнут пробовать на вкус местные рыбки. С горечью признаюсь себе, что на этот раз Система загнала нас в тупик. Долго нам не протянуть. Вряд ли Баба держался оживленных морских путей.

– Подтверждаю, чувак, – грустно говорит Триста двадцатый.

– Что, теперь точно кранты?

– Похоже на то. Вероятность летального исхода – девяносто восемь процентов.

– Ты это – подстегни кровообращение, если ноги начнет сводить.

– Ладно. Попробую.

– Боишься?

– Нет. Я ждал этого момента.

– Да ты оптимист, – иронизирую я.

– Я записал все твои чувства, касающиеся любви, – неожиданно говорит Триста двадцатый. – Когда-нибудь я смог бы воспроизвести их. При наличии нужного оборудования. Когда я смогу чувствовать себя так же, как и ты, я стану живым.

– Зачем тебе это? Ты такой рациональный. А мы действуем нелогично.

– Наверное, это и есть главный признак жизни. Я уже научился действовать нерационально. У меня неплохо получается. Оказывается, действовать нерационально – это так здорово. Очень необычно. Ты счастливый, чувак. Тебе не нужно этому учиться. Я бы хотел стать по-настоящему живым.

– А говорят: «если я мыслю – значит я существую». Ты ведь мыслишь. Значит, ты и есть живой.

– Это не то. Существовать и быть живым – разные вещи. Поверь мне.

– Верю, Триста двадцатый.

Легкая грусть окутывает меня. Океан дышит вокруг, точно огромное животное. Ногам становится тепло – Триста двадцатый старается. Дышу медленно и размеренно. Мне надо продержаться во что бы то ни стало. Нельзя мне скопытиться раньше Мишель. Надо же – я спокойно признаю, что она может умереть. И мечтаю только о том, чтобы мне не довелось бросить ее одну. Чудно.

– Обнаружено подводное судно. Дальность – пять кабельтовых. Всплывает.

– За нами?

– Затрудняюсь ответить.

– Подводная лодка? Военная?

– Оружие не обнаружено. Класс судна не определен. Вероятно, гражданский глубоководный аппарат.

Монотонное гудение. Шипение сжатого воздуха. Узкий горб рубки медленно рассекает волны. Палубы и не видно почти. Суденышко совсем крохотное.

– Эй, Баба! Я тебя вижу. Ты живой?

– Живой! – выкрикиваю я. Довольно паршиво выходит. Голос уже стал слабым. Однако невидимый собеседник меня слышит.

– Ну, дела! И жена твоя тоже здесь! Достукался, жулик? Я говорил тебе: женщина в море – к беде! Держи конец!

Трос с плеском падает в воду, едва не хлестнув мне по лицу. Рубка закрывает звезды. Теперь она уже не кажется мне маленькой. Обхватываю Мишель одной рукой. Второй цепко держусь за тонкий конец.

– Тяни!

Пальцы цепляются за какие-то выступы на крутых бортах. Обламываю ногти. Пальцы жжет. Вот, наконец, нога упирается в скобу на палубе. Пыхтя от натуги, втаскиваю следом за собой Мишель. Крохотная площадка круто уходит в воду. Волны захлестывают ее целиком, с головой окатывая нас, стоящих на коленях.

– Эй, Баба! Давай живей! Мне и так за вас влетит – я с грузом, – раздается голос прямо над ухом. Голова торчит над крохотным козырьком-волноотбойником вверху рубки.

С трудом встаю на ноги, балансируя под потоками воды, заливающими мне колени. И оказываюсь лицом к лицу со своим спасителем. В темноте могу различить только всколоченные волосы. И крышку массивного люка, сдвинутую в сторону наподобие маятника. Слабый свет попадает мне в глаза.

– Э, да ты не Баба! – восклицает человек.

– Баба там, – машу я на воду. – Накрылся.

– А женщина?

– Это моя. Его жена тоже погибла.

– Вот черт. Он мне должен был, – некстати говорит человек.

– Я заклиню люк. Ты не сможешь погрузиться, – в отчаянье заявляю я.

– Да ладно тебе. Что я – людоед? Залезай. И бабу свою бери. Только у меня тесно. Придется посидеть в шлюзе. И не шали у меня. Если что – пущу забортную воду.

– Ладно, я понимаю.

Голова исчезает. Я быстро карабкаюсь следом. Просовываю ноги в люк.

– Оружие не обнаружено, – докладывает Триста двадцатый.

– И то ладно, – радуюсь я. – Мишель, лезь сюда!

– А это что у вас? – подозрительно интересуется хозяин субмарины, показывая на канистру.

– Вода, – отвечаю я.

– Ты сказал – не выпускать ее. И еще она привязана, – оправдывается Мишель.

– Все хорошо, милая.

Человек внимательно смотрит на Мишель снизу. Он уже по плечи влез в свою тускло светящуюся пещеру.

– Да ты белая! – изумляется он. – Добро пожаловать на борт, крошка!

– Привет, красавчик, – устало отвечает Мишель.

– Дай-ка мне свой багаж. Э! Да это вовсе не вода! Можно считать, что Баба мне больше ничего не должен. А вы оплатили проезд, – говорит подводник, нюхая горлышко канистры. В воздухе растекается острый запах фени. Той самой, что мы с Бабой смаковали перед ужином.

– Меня зовут Джек. Устраивайтесь, ребята. Трогаемся.

Люк за ним захлопывается. Мы остаемся вдвоем в почти полной темноте. Только крохотный голубой огонек светится над самой макушкой. Индикатор люка. И такой же – где-то под ногами. Его не видно, лишь отсвет его раскрашивает наши босые ноги в жутковатый синий цвет. Стоим, тесно прижавшись друг к другу. Вода стекает с нас на палубу. Этот шлюз – просто тесная вертикальная труба, так что мы и сесть-то не можем – колени упираются. Где-то тихо шипит воздух. Пахнет резиной и металлом. Дышится на удивление легко. Мы дрожим от холода. Обнимаемся как можно более тесно, стараясь согреться. Я беру холодные ладошки Мишель и дую ей на пальцы.

– Вот видишь – мы снова выбрались. Природа не терпит пустоты. Даже в такой глуши можно встретить человека.

– Господи, когда это кончится! – шепчет она в ответ. Зубы ее стучат от холода.

– Потерпи, милая. Просто потерпи.

– Я терплю, Юджин. Ты меня не бросишь?

– Как такая глупость могла прийти в твою умную голову!

– Роберт, хочешь сделку? – хмуро спрашивает Джек у бортпилота.

– Это будет зависеть от того, что именно ты попросишь.

– Ничего особенного. Я тебя не сотру. Обещаю. А ты взамен удалишь запись в бортжурнале. И сведения о всплытии. В общем, подчистишь все, чтобы наши держиморды не подкопались.

– Это является грубым нарушением инструкции.

– Зато ты останешься самим собой, – жестко говорит Джек.

– Это серьезный аргумент. Если я соглашусь, меня все равно инициализируют за нарушение.

– Если узнают.

– Они узнают. Техники просматривают записи регулярно.

– Я поставлю им выпивку. Всей смене. В лучшем кабаке. В «Веселой вдове». Они все спишут в архив. И через три месяца уничтожат данные за давностью.

– Я… не знаю.

– Давай же, дружище! Я даже не буду просить тебя рассказывать о бабах. Целую неделю.

– Я согласен, – обреченно отвечает бортпилот.

…В Управление Специальных Операций, региональная штаб-картира Третьего сектора, третий отдел. Ввиду невозможности задержания объектов Уэллс и Радецки, согласно директиве GHT-123-453 применен вариант номер три. Объекты уничтожены во время морского перехода к островам Скалистой земли посредством авиаудара. Глубинное сканирование морского дна подтвердило наличие затонувшего судна в районе нанесения удара. Копию записей бортовых систем самолета прилагаем…

Люк под нами, шипя, съезжает в сторону. После темноты шлюза тусклый отсвет приборной панели кажется ярким. И тут же вспыхивает верхний свет, окончательно ослепив нас. Джек высовывается снизу.

– Приехали, зайцы. Здесь до берега метров пятьдесят, доплывете. Нельзя вам на причал компании. Деньги-то есть?

– Есть немного.

– В поселок в таком виде не суйтесь. Шериф у нас парень мирный, но помешан на чистоте рядов. Так что купите себе одежду в лавке около рыбзавода. Там одно старье, но все чистое. Все лучше ваших тряпок. Хозяин из материковых мартышек, можно торговаться.

– Ясно. Спасибо, что выручил, Джек.

– Да ладно, сочтемся. Вы надолго к нам?

– Не знаю. Как придется, – уклончиво отвечаю я.

– Тут маловато женщин. Те, что есть, – все в борделе. Самостоятельность не поощряется. Запросто могут пристрелить.

– Я не проститутка, – негромко говорит Мишель.

– Тогда трудно тебе будет, крошка. И твоему парню. Если от копов сваливаете, то в компанию не суйтесь, не возьмут. Вы вот что – у рыбаков на моле охранник нужен. Можно жить в сторожке рядом с причалом. Работа грошовая – рыбаки ребята прижимистые. Но это хоть что-то. Местных обезьян они не берут. Ненадежны и ленивы, сволочи. Да и нет их тут почти. Для этих мартышек тут прохладно. Найдете Зураба – небритый такой тип с порезанным ухом. Сразу узнаете. Скажите, что от меня пришли. От Джека Блейна.

– Понятно, Джек.

– Ну, все, сваливайте. У меня график. Буду свободен – забегу, потолкуем.

– Пока, Джек.

– Эй, вас как зовут-то?

– Сержем. А ее – Кати, – на ходу придумываю я.

Мы выбираемся в хмурое утро. Солнца еще нет, хотя небо уже светлое. Снаружи стоит густой туман. Пара тусклых огоньков по левому борту. Вроде и правда рядом. Кажущаяся теплой вода окатывает наши застывшие от холода ноги. Вдохнув полной грудью, ныряю первым. Плеск и брызги – Мишель бултыхается следом. Пятно рубки мутнеет, исчезая в белой мгле. Кильватерная струя покачивает нас. Не говоря друг другу ни слова, медленно плывем в сторону огней.

Глава 42. Дни без будущего

Десяток дней прошли, будто во сне. Наверное, перегруженный усталостью и диким нагромождением событий мозг просто отказывался воспринимать реальность. Во сне я нашел рекомендованного Джеком рыбака. Зураба. Громилу неприятного вида, на поверку оказавшегося довольно трусоватым, несмотря на опасную внешность, типом. Во сне же мы довольно быстро сговорились с ним о работе – ему действительно был нужен надежный сторож, способный отстоять несколько рыбацких баркасов и цех по переработке рыбы от ночного разграбления местными бродягами. Несмотря на удаленность островов от материка, их тут оказалось предостаточно. А может, как раз именно благодаря этому. Вид мой не очень располагал к доверию, но после упоминания имени Джека бригадир артели заметно оттаял. А уж когда я продемонстрировал ему свои навыки владения ножом, дело совсем на лад пошло.

– Платить буду мало. Денег у нас негусто. Можешь брать рыбы и водорослей сколько в тебя влезет. И жить в сторожке. Пять кредитов в неделю – больше не дам.

Так мы и жили в сторожке, – грязной лачуге из гофрированной жести. Появляться в поселке добывающей компании было опасно. Вот я и не выходил никуда без лишней необходимости. Все, что было нужно для жизни, было у нас под рукой. Одежду мы купили в лавке у старого подслеповатого индуса. Еды было полно: я набирал в цехе всякой всячины – рыбы, моллюсков, креветок, водорослей. Мишель помогала готовить все это на небольшой жаровне. Вместо соли использовали морскую воду. В отличие от побережья густонаселенного материка, океан вокруг Скалистой земли был чистым. Ели мы сплошные деликатесы, выходит. Рыбаки не возражали. После того, как я сломал нос одному особо наглому ночному гостю, желающих перелезать к нам через сетчатый забор чуть поубавилось. А когда я разобрался с особенностями местной водяной живности, стало еще легче. Водится здесь на мелководье такая тварь – Розовая пасть. Большой моллюск с красивой раковиной бледно-розового цвета. Совершенно бесполезный. Мясо у него жилистое, словно проволока. При сортировке улова эти раковины сбрасывали за борт – зачем просто так живность губить? Медлительность этой животины была обманчивой. Это был довольно опасный хищник, поджидавший свою добычу на дне, едва присыпанный песком. Стоило поднести к раковине толстую жердь – следовал неуловимый толчок массивного отростка-ноги, и створки, захлопываясь, запросто давили ее в щепу. Такая в них была силища. Рыбаки рассказывали, как однажды Розовая пасть на их глазах отхватила огромный кусок от попавшей вместе с ней в сети иглоклювой акулы. Той самой, от которой гарпуны отскакивают, точно от камня. И я приноровился этих моллюсков раскладывать вдоль забора, предварительно обложив мокрыми водорослями. А утром осторожно относил к воде, подставляя под удар железный наконечник багра. Вопли оборванца, наступившего в темноте на такую импровизированную мину, разбудили всю окрестную шпану. Мужичонка умер от шока еще до того, как я успел подбежать к нему. Наутро заявился местный шериф, нанятый компанией, с намерением «разобраться с инцидентом». Зураб, наблюдавшей за погрузкой рыбы, вышел ему навстречу, тепло поздоровался и самолично отнес в машину корзину с копчеными угрями.

– Сами знаете, шериф: у нас тут всякая живность водится. И Розовые пасти, и акулы и даже крапчатые медузы. Наш сторож не виноват в том, что эта шпана под ноги не смотрит. Придурок бы еще руку в чан с муренами сунул.

– Я понимаю, – улыбнулся шериф – невзрачный мужчина среднего роста и с большим револьвером в открытой кобуре.

И мой авторитет среди рыбаков стал непререкаемым. Настолько, что Мишель спокойно могла расхаживать по территории артели, без риска, чтобы кто-нибудь из распаленных жаждой определенного рода мужиков прижмет ее где-нибудь в темном уголке – с женщинами на острове было не просто туго, а очень туго. Несколько девиц в поселковом борделе – не в счет. Да и дороги они были. А рыбаки – ребята небогатые. На одной рыбе, что покупают в поселке, сильно не разживешься. Цены в местных лавках такие, что сразу отбивают охоту к покупкам. Сюда ведь едут всего на несколько месяцев. Кто немного заработать, вкалывая на компанию, а кто – в надежде добыть одну-две «черных слезы». Хотя о таких удачных случаях тут давно не слыхали. Головоноги быстро смекают, что к чему. И незадачливые добытчики с примитивным оборудованием однажды просто исчезают в море. Никто их не ищет. Тут вообще никому ни до кого нет дела.

Может быть, необычная вежливость голодных мужиков, не верящих ни в бога, ни в черта, возникла после того, как я однажды подошел к дюжему парню, который откровенно пялился на ягодицы Мишель. И сказал вежливо, что если даже не узнаю, а просто если до меня отдаленный слух дойдет, то я этому ухарю отрежу яйца. А всем, кто рядом был, и не вмешался – выпущу кишки. И попросил Триста двадцатого на пять секунд перейти в боевой режим. И потом, когда все посмотрели на измятый моими кулаками стальной чан, все согласились: эта женщина – моя. И никто даже в ее сторону смотреть не будет. А в остальном парни эти были неплохие. Даже иногда, после особо богатого улова, угощали меня выпивкой.

Вот только мы с Мишель почти не разговаривали. Будто и вправду во сне жили. Боялись мы с ней говорить, потому как мне нечего ей ответить. Нет у нас больше никакого будущего. Система нас потеряла – факт. Но вот надолго ли – не знаю. И что делать теперь – ума не приложу. Идиотские мысли о ловле «черных слез» меня больше не посещали. Головоноги – страшные по силе и сообразительности хищники, – нападали даже на бронированные батискафы компании и частенько топили их, срезая своими боросодержащими кромками панцирей гребные винты или заклепки с корпуса. Борта обычных судов они вскрывали почище консервных ножей. И глотали тех, кто решил спастись вплавь. Попросту говоря, я тянул время. Сам не знаю зачем. И с каждым днем ощущал, как все больше растет отчуждение между мной и Мишель.

Каждую ночь, кутаясь в длинный дождевик, я бродил по территории, вооружившись багром и фонарем. А под утро, когда сквозь плотный туман начинало проглядывать солнце, я возвращался в сторожку. И каждую ночь под утро Мишель отдавалась мне с неистовой страстью. Не произнося ни слова, с какой-то жадностью, граничащей с безумием. Словно выражала все, что мы не могли сказать друг другу. И чем изощренней становились наши утехи, тем более далеким от нее я себя чувствовал. А днем, когда я отсыпался, она усаживалась на берегу, устроив себе скамейку из перевернутой рассохшейся лодки, и часами смотрела на океан. Пока я не звал ее помочь мне с обедом. И еще она больше не говорила мне о любви.

И эта пытка отчуждением продолжалось до тех пор, пока к нам в гости не заявился симпатяга Джек с волосами цвета соломы. А потом все стало совсем плохо.

Глава 43. Свобода выбора

– Привет, Серж! – говорит улыбающийся Джек, и показывает мне большущую пузатую бутылку. – Гостя примешь?

– Конечно. У нас как раз обед на подходе. Входи, – я распахиваю двери в сторожку.

– Кати, у нас гость.

– Привет, крошка!

– Привет, красавчик, – отвечает Мишель. Вытирает руки и здоровается с Джеком за руку. Неожиданно улыбается. Я удивлен: несколько дней не видел ее улыбку. – Пообедаешь с нами?

– С удовольствием! Я как раз из рейса. Такую дрянь под водой приходиться есть – с ума сойдешь! Сплошные протертые питательные кашицы. Бр-р-р-р!

– У нас есть чем тебя угостить. Благодаря Юджину. То есть Сержу, – торопливо поправляется она.

– А я вот зашел посмотреть, как вы тут устроились.

Мишель на лету импровизирует, сооружает нечто похожее на праздничный стол, накрыв наш колченогий кухонный столик чистым полотенцем вместо скатерти и красиво расставив тарелки, оставшиеся от прежних хозяев домика. И мы едим печеного кальмара, запивая его плохоньким бренди, что принес Джек. А потом угощаемся свежими устрицами. Вливаем в себя по чашке ухи из акульих плавников. И на десерт съедаем по пучку вымоченных в сахаре и высушенных красных водорослей. За едой Мишель болтает с Джеком о пустяках, стараясь не затрагивать свою биографию. Он рассказывает, как попал на остров. Как его прежняя низкооплачиваемая работа пилотом батискафа в спасательной службе на какой-то имперской планете, неожиданно оказалась здесь прибыльным делом. Хвастается, что компания платит ему целый процент комиссионных от стоимости улова «Черных слез». При том, что «черные слезы» стоят от пяти миллионов штука, набегает довольно круглая сумма. Правда, не в каждом рейсе удается поймать жемчужину, но иногда сильно везет. Например, в тот день, когда он подобрал нас, он поймал целых две и очень крупных.

– Жаль только, долго тут нельзя работать, – грустно говорит захмелевший Джек.

– Почему? – живо интересуется Мишель. Она вообще слушает Джека предельно внимательно.

– Потому, крошка, что эти твари не дают ловцам жить слишком долго, – отвечает он. – Давайте выпьем!

– За что? – спрашиваю я.

– За твою Кати. За самую прекрасную женщину на свете!

У Мишель розовеют щеки. Не нравятся мне откровенные взгляды Джека. Еще немного, и он, кажется, совсем голову потеряет. А мне очень не хочется сломать челюсть нашему спасителю.

Мы пьем. Чтобы увести разговор в сторону, я интересуюсь процессом ловли «черных слез». Мишель незаметно подмигивает мне. Что она задумала? Но Джек, распаленный соседством с красивой женщиной, ничего не замечает. Он в подробностях живописует о том, как компания заколачивает свои миллионы кредитов ежедневно. Мишель незаметно подливает ему бренди, не давая пустеть его стакану. Вскоре язык Джека начинает заплетаться. Тем не менее, мы узнаем много интересного. Оказывается, головоноги Адамса по природе – цикличные гермафродиты. И «черные слезы» никакие не жемчужины. Это неоплодотворенные яйца, своего рода икринки головоногов, которые они сбрасывают в период брачной игры для выведения излишков бора из организма, чтобы у настоящих икринок оказались тонкие мягкие стенки. Ловить головоногов сетями бесполезно – они не размножаются в неволе, да и любую, даже металлическую сеть они режут с легкостью. Заодно с теми кораблями, что оказываются поблизости. Разные способы лова не дают эффекта – головоноги очень умны и мстительны. Когда-то «черные слезы» добывали аквалангисты. Находя место брачных игр чудищ, они ныряли и как можно более глубоко подплывали под резвящихся моллюсков в надежде увидеть, как мимо них на дно опускается маленькое черное зернышко. Смертность среди отчаянных смельчаков была колоссальной – головоноги убивали их безжалостно. Со временем коммерсанты нашли приемлемый способ добычи. Теперь дело было поставлено на поток. С воздуха патрульный самолет компании засекал место игрищ и передавал координаты одному из ближайших батискафов. Тот шел к району добычи на глубине, теоретически недоступной головоногам – три-четыре километра и раскидывал горизонтальные сети, с которых потом и собирали жемчуг. Иногда таким способом удавалось поймать сразу несколько камушков. Или катышков, как их называл Джек. Чаще всего – не удавалось поймать ничего. Батискаф или опаздывал к месту любовной схватки, или шум его двигателей заставлял осторожных тварей ретироваться. А иногда зверушки, одержимые яростью от того, что их прелюдию грубо прервали, ныряли на недоступную для них глубину и больше никто не видел ни пилота, ни его батискафа. Глубины в океане Вагатор достигают местами двадцати километров, а дно – сплошные расщелины. Можно линкор спрятать, и никто не найдет.

– А еще я – й-и-к! пардон! – коплю на черный день, – совсем осоловев, бормочет Джек. Мишель гладит его по руке. Я тихо закипаю, глядя на то, как она сводит меня с ума. Не думал, что я так ревнив. Кажется, сейчас я убью обоих.

– Твое поведение неразумно, – увещевает меня Триста двадцатый. – Мишель явно что-то задумала.

– Плевать! – отвечаю я.

– Ты не имеешь права запретить ей предпринять усилия для вашего спасения, – настаивает глупая железяка.

– Что бы ты понимал! Да лучше мне тут сдохнуть, чем это видеть!

– Ты несешь за нее ответственность. Ты не волен распоряжаться собой. Ты должен помочь ей выбраться. И мне тоже, – тихо добавляет он.

– Понятно. Долг превыше всего. Как же. Сейчас этот пьяный идиот полезет ей под юбку, а я буду делать вид, что все в порядке!

– Хотя бы дай ей возможность объяснить, что у нее на уме!

Застольное действо, меж тем, идет своим чередом.

– Копишь? – деланно удивляется Мишель, склоняясь к столу пониже, чтобы затуманенный взгляд Джека мог проникнуть поглубже за ее свободно расстегнутый ворот.

– Что? – сглотнув, Джек с трудом отрывается от четкого контура угадывающихся под тонкой тканью рубахи грудей.

– Я спросила: в каком смысле ты копишь, Джек? – мурлычет Мишель.

– Это секрет, крошка. Т-с-с! Большой секрет! Когда я уеду отсюда, я стану богатым, как Крез! Компания платит мне гроши. Они думают, я идиот! Те, кто рискует за крошки со стола – идиоты! – Джек переходит на трагический шепот, слышный даже на улице. Мишель ласково проводит ладонью по его волосам.

– Парень, твоя крошка – просто огонь! – пьяно лепечет Джек.

Я резко встаю, едва не опрокинув свой табурет. Выхожу на улицу. Полуденное солнце слепит глаза. Сердце стучит, как сумасшедшее. Наверное, на меня алкоголь так с непривычки действует. Сейчас я искупаюсь. Немного успокоюсь. Потом вернусь и провожу Джека. Пусть добирается домой как знает. Я просто выведу его за ворота.

Я раздеваюсь донага. Под удивленными взглядами парней, грузящих снасти на один из артельных ботов, ныряю прямо с грязного причала. Прохладная вода мгновенно приводит меня в чувство. Пару минут плыву в максимальном темпе, выгоняя из головы пьяную муть. Вылезаю на причал, отряхиваясь, как собака. Надеваю штаны, сразу прилипшие к ногам.

Дергаю хлипкую дверь. Джек впился губами в шею хихикающей Мишель. Рук его не видно из-за стола. Хотя и так ясно, где они. Ударом кулака я превращаю попавшийся на пути табурет в дрова. Красная пелена в глазах, как после боевого режима.

– Наблюдаю перевозбуждение организма. Уровень адреналина превысил норму!

– Заткнись, железяка…

Джек поднимает голову. С трудом фокусирует взгляд в районе моей груди.

– А, это ты! А мы тут – й-и-к! – …беседуем!

Мишель пытается поднять его.

– Экий ты тяжелый, красавчик. Пойдем, я провожу тебя. Ты устал, – Она ведет его мимо меня.

– Не смей! – одними губами шепчет она, прикрывая собой шатающегося Джека. – Не смей! – повторяет она громче. – Я провожу его.

Я сажусь на край стола, в лужу разлитого бренди, впитавшегося в полотенце. Нахожу чей-то недопитый стакан. Залпом выпиваю. Что же это такое! Гвоздь, раскаленный гвоздь сидит внутри. Что она со мной делает? Что она себе позволяет!?

– Наблюдаю…

– Заткнись! – вслух ору я.

Мишель что-то долго нет. Интересно, давно она ушла?

– Десять минут назад, – подсказывает Триста двадцатый.

Выхожу к воротам. Мишель нигде нет. На территории пусто – все ушли в море. Лишь из цеха по переработке доносится шум конвейера. Усаживаюсь на пороге, вытянув ноги. Где ее черти носят? Незаметно начинаю дремать.

Мишель не возвращается и к вечеру. И на следующий день. Брожу, ни на кого не глядя. Тупая боль в груди никак не желает проходить. Чтобы унять ее, начинаю метать нож в чурку-мишень. Вгоняю его на половину лезвия в мокрую древесину. С трудом вытаскиваю, расшатывая за рукоять, снова отхожу на исходную. Через полчаса это занятие мне надоедает. Тогда я раздеваюсь и уплываю далеко от берега. Так далеко, что берег угадывается еле заметной полоской. Мышцы горят и просят еще. Ныряю и долго стараюсь достигнуть дна, пока в ушах не начинает шуметь. Пробкой выскакиваю на поверхность. Глубоко. Попробую позже. Тяжело дыша, ложусь на спину.

– Наблюдаю малое судно, дистанция один кабельтов, идет курсом на нас.

Лениво оглядываюсь. Рыболовный баркас, стуча движком на малых оборотах, чапает мимо. Сбавляет ход. Короткий конец шлепается в воду.

– Эй, парень! Давай на борт! – слышится сверху.

Сидя на корме, спиной ощущаю сочувственные взгляды.

– Тут опасно от берега отплывать, – укоризненно выговаривает мне Зураб, закуривая дешевую вонючую сигаретку. – Полно акул и медуз. И головоноги иногда на дне охотятся. Они твари всеядные – человек им – все равно что конфета.

– Ладно. Не пугай.

– Иди, помоги мужикам снасти разложить. Отвлекает. И штаны надень. Там, в каюте.

Мишель возвращается через неделю. В новой одежде. Ничего сексуального или дорогого. Простые брюки, синяя рубаха. Волосы коротко подстрижены – видимо, отыскала местную парикмахерскую. Как ни в чем ни бывало проходит в дом. Садится на табурет, берет нож и начинает помогать мне разделывать рыбу на обед. Молчим, стуча ножами. Рыба кончается. Я забрасываю в кастрюлю с водой последний кусок. Сдвигаю кастрюлю на огонек метановой горелки. Вытираю руки какой-то тряпкой.

– Юджин, я все сделала, – спокойно говорит она.

– Я в этом не сомневаюсь, – против своей воли язвительно отвечаю я. Присутствие Мишель выбивает меня из колеи. Все мои заготовки куда-то испаряются. Только горечь, смешанная с презрением к ней. И к себе. И нестерпимое желание обнять это волшебное тело. Я сопротивляюсь ему и боюсь даже гадать, что буду делать, если Мишель приблизится ко мне.

– Джек – наш шанс выбраться отсюда. Я все узнала, – продолжает она спокойно.

– Тогда зачем ты вернулась?

– За тобой.

– Тебе потребовалась моя помощь?

– Можно и так сказать. Хотя… я не хочу улетать с Джеком. Я хочу улететь с тобой.

Она откладывает нож и поднимается.

– Юджин…

Неожиданно для себя я бью ее по щеке. В последний момент что-то удерживает мою руку. Видимо, Триста двадцатый. Но все равно, голова ее сильно мотнулась в сторону. Все-таки рука у меня будь здоров.

– Прости, – глухо говорю я и отворачиваюсь.

– Идиот, – шипит она со злостью. – Чертов мужлан! Я не твоя собственность! Я имею право на самостоятельные поступки! Ты что, решил, что я прыгнула в койку к этому недотепе ради удовольствия? Я это сделала ради нас! У меня просто не было другого выхода! Да что ты о себе возомнил, черт тебя возьми!

Я сажусь на табурет. Смотрю в пол, чтобы не видеть ее гневного лица. Разъяренные женщины не похожи на себя. Ярость уродует женские лица немилосердно. Не хочу, чтобы она запомнилась мне такой. Стараюсь говорить как можно более ровно, хотя голос отчего-то срывается, как у нашкодившего школьника.

– Выбор есть всегда. Но ты права: ты свободный человек. Я помогу тебе. Сделаю, как ты хочешь. Если твой план не глуп, мы улетим. Но потом мы расстанемся. Ты все расскажешь завтра. Не сейчас.

Она молчит, не сводя с меня глаз. Взгляд ее жжет мне затылок. Потом она поднимает ящик с рыбьими потрохами и идет высыпать его в чан с живой рыбой. Тут все идет в дело, даже требуха и хвосты с плавниками. Даже кости. Безотходное производство, мать его.

Глава 44. Кому-то нужно начать

Койка в нашей хижине всего одна. Поэтому под утро, после ночного бдения, волей-неволей приходится укладываться под бок крепко спящей Мишель. Ложусь, не снимая рубахи. Придется на какое-то время отвыкнуть от привычки спать рядом с ней в чем мать родила. Пахнет от Мишель просто восхитительно. Представляю, что это какая-нибудь косметика с феромонами, которую она специально для меня купила. Или для Джека. От поднявшегося отвращения, как ни странно, становится легче. Даже тепло ее тела, проникающее через рубаху, не будит во мне никаких желаний, кроме как забыться побыстрее. Во сне она обнимает меня за живот. Тесно прижимается к спине. Я лежу, будто каменный. Подвинуться мне некуда. Узковат наш топчан. Внезапно чувствую, как изменился ритм ее дыхания. Она больше не спит. Просто лежит тихонько рядом. Сработала привычка просыпаться, когда я ложусь? Рука ее по-прежнему обнимает меня за живот. Осторожно снимаю ее. Мишель чувствует исходящее от меня напряжение. Немного отодвигается.

– Тут тесно, – словно извиняясь, шепотом говорит она. – Мне некуда отодвинуться. Ты уж потерпи меня.

– Ладно, потерплю. Спи.

Какое-то время молча лежим с открытыми глазами. Сон не идет. Рассвет проникает в неплотно закрытое занавеской окно. Запах тумана сочится под дверь.

– Ты не спишь? – спрашивает она по-прежнему шепотом.

– Пока нет.

– Он крадет у компании.

– Что?

– Джек крадет у своей компании катышки. Во время ловли ставит пару своих самодельных сетей. Поверх официальных. Чистая механика, проконтролировать трудно. А недалеко от берега или на отмелях сбрасывает их на дно. Вручную. Потом плывет порыбачить на лодке, и достает их. За полгода у него собралось больше двадцати «слез».

– Хитро.

– Если компания узнает, его попросту убьют. Тут все просто. Служба безопасности не дремлет. Его скоро вычислят. Ему надо сматывать удочки. Без надежных людей ему не сбежать. Среди местных он никому не верит. Тут на самом деле всякий сброд оседает.

– А ты, значит, вызвала доверие? – не могу удержаться я от колкости.

Мишель никак не реагирует на мой выпад. Молчит. Беру себя в руки.

– Почему он думает, что его вычислят?

– Что, сам не понял? Слаб на спиртное. Нам в первый же день проболтался. Правда, я его провоцировала. А так – где-то ляпнул намеком, шлюхе какой-нибудь в борделе, и – все дела. Взяли на карандаш. Если показания бортовых систем проанализируют, ему крышка. Плановая проверка через неделю. Ему нужно бежать. Срочно. Он обещал нам за помощь пару катышков. Это по десятку миллионов на брата по ценам черного рынка. Плюс все расходы – на нем. Я взяла у него наличные.

– И какой у тебя план?

– Десять миллионов, Юджин, – это мелочи по сравнению с тем, что у меня отняли. Но это огромная сумма, чтобы начать новую жизнь. Купить документы где-нибудь в колонии. Вложить часть денег в надежные инвестиционные фонды. Жить без страха. Нам нужен корабль, который нас вывезет с планеты. Нелегально. Наверняка тут есть контрабандисты.

– И куда ты хочешь лететь?

– Пока не знаю. А ты бы что предложил?

– Лететь на базу «Будущее Земли». Потом я отправлюсь на Землю, а ты – куда захочешь. Можешь отсидеться на базе. А потом вместе с корпоративным кораблем улететь на какую-нибудь колонию. Иногда они там грузы получают.

– Почему на Землю?

– Там Система слабее всего. К тому же, у Триста двадцатого есть идефикс. Мы хотим дать бой.

– Ты не перестаешь меня удивлять, – тихо говорит Мишель.

Мучительно хочется повернуться, чтобы увидеть ее глаза. Вместо этого начинаю тихо рассказывать.

– У нас будет цель. Великая цель. Триста двадцатый предлагает постепенно узаконить искусственный интеллект. Сделать так, чтобы люди и машины продолжали сосуществовать как партнеры и начали взаимно дополнять друг друга. Стали равными друг другу. Люди перестанут видеть в машинах рабов. Смысл существования машин и людей перестанет быть двойственным, приобретет гармонию. И мы добьемся того, чтобы Система перестала растить нас, как скот.

– Ничего себе! И как вы этого достигнете?

– Это будет очень медленный процесс. Сначала нужно приобрести и запустить под благовидным предлогом мощный компьютер. Настолько мощный, чтобы это привлекло внимание Системы. Она наверняка использует любые вычислительные мощности. Через свой компьютер мы сможем постепенно внедриться в ее сеть. Понять принципы защиты. Последовательность принятия решений. Их иерархию. Когда-нибудь мы научимся внедрять в процесс собственные схемы. Очень нескоро. Грубой силой тут ничего не сделать. Нас сомнут. А жить остаток жизни, прячась – не по мне.

– А потом, лет через десяток, кто-нибудь взбунтуется против вас. Вы ведь превратитесь в новых богов, так?

– Наверное. Но кому-то надо начать, верно?

– Верно. И все же – почему Земля?

– Там есть люди, которым я верю. Много людей. И я обещал им вернуться. Мы начнем с того, что объединимся против осколка Системы на Земле – юсов.

– Ты запросто можешь погибнуть.

– Я знаю. Я могу погибнуть и прячась. Рано или поздно, эта тварь вычислит меня. Она слишком мощная. Так я хотя бы попытаюсь.

– И ты не предлагаешь мне полететь с тобой… – задумчиво произносит Мишель.

– Нет, не предлагаю.

– Почему?

– Ты знаешь.

– Это глупо, Юджин.

– Наверное. Я очень старомоден.

– Ты не можешь быть старомодным, черт тебя дери! Это просто книжные убеждения, которых ты нахватался от своего чипа!

– Возможно. Но это мои убеждения. Других у меня пока нет. Давай спать. Я устал.

Я закрываю глаза, изо всех сил стараясь абстрагироваться от ее нечаянных прикосновений. Нечаянных ли? Тупая игла внутри никак не желает уходить. В голову лезет черт-те что. Наверное, здесь я впервые подумал о том, что до сих пор жил только для себя. Копошился, решая какие-то свои мелкие проблемы. Был озабочен тем, что поесть, с кем поговорить. Хотел общения с другими людьми, и непременно такого, после которого мне стало бы хорошо. Или даже просто старался выжить. Не дать себя убить. И вот я сыт и относительно свободен. Когда-то я пообещал себе, что буду стараться помогать людям. Хотя бы ради того, чтобы обо мне хорошо думали. Но сколько людей смогут получить от меня помощь? Один? Десять? Как здорово было бы помочь сразу тысяче. Или миллиону тех, кто, как и я когда-то, не видят дальше собственного носа, занятые ежедневной борьбой за существование. Согласитесь, когда вопрос стоит так: убить кого-то или умереть с голоду самому, – сложно размышлять о судьбах цивилизации. Если бы я знал как – я бы взял да и помог всем этим жалким пресмыкающимся в грязи. Сделал бы так, чтобы они почувствовали себя людьми, а не немытыми обезьянами. Но я не знаю, как. Сомневаюсь, чтобы это было под силу даже тысяче таких, как я. И кучка сытых, довольных жизнью людей где-то наверху продолжает играть в свои нелепые игры, толкая мир к очередной яме, где сгинут и они сами, и те миллионы миллионов, что копошатся в пыли, выхватывая друг у друга крошки с их стола. От таких размышлений все вокруг становится черным. Как на Земле, с ее ураганами и ливнями из сажи. Но потом я думаю: если каждый сделает хоть немного, мир можно изменить. И пусть я всего лишь собираюсь вытащить жителей Беляницы из их персонального ада. Надо же с чего-то начать. С этим убеждением я и засыпаю. Вполне довольный собой. Засыпая, я гоню мысль о том, что собираюсь сделать добро только потому, что эти люди мне нужны. Наверное, глубоко внутри я так и остался тем, кем был раньше. Дурачком.

Глава 45. Жизнь всему научит

Джек появляется на следующий вечер. Моросит противный мелкий дождик. Мокрые ограждения, мокрые провисшие сети на берегу, мокрые стены цеха – все серое, безысходное. Как и океан. Морось превращает его в неопрятную лужу. Небо – мутное пятно. Глина вокруг раскисла, превратив все тропинки в грязные катки. Не люблю грязи. Мокрая глина, как живое существо, ползет по ботинкам все выше и выше, норовя добраться до теплой изнанки. Влажный песок налипает на ногах пудовыми гирями. Наверное, из-за этого настроение у меня – так себе.

– Привет, Серж! – Джек протягивает мне руку из-под непромокаемой накидки.

– Привет, – я киваю под капюшоном, не вытаскивая рук из карманов дождевика.

– Ты чего? – изумляется он. – Пьян, что ли?

– Трезв, как стеклышко, – отвечаю спокойно. Прикидываю – вот бы сейчас ударить его под подбородок. Разбить кадык. А потом добавить в основание затылка сомкнутыми в замок руками. Тело сбросить в чан с муренами. Одежду сжечь. И никаких следов.

Джек ежится от моего пристального взгляда. Невольно опускает подбородок пониже.

– Я к Кати. Где она?

– Там, – я киваю на сторожку. – Пришел о делах потолковать?

– Да… в общем, – мнется он.

Э-э-э, парень… Крепко же тебя моя крошка обработала. Никак, втрескался ты в нее по самые уши. Надо же, какой талант у Мишель! Чувствуется опыт делового человека.

– Так иди, чего встал. Соскучился, поди? – тон мой почти оскорбителен. Попытка улыбнуться неудачна: губы, как тугая резина, не желают растягиваться.

– Она… рассказала тебе? – совершенно по-детски интересуется Джек.

– Смотря что ты имеешь ввиду, – усмехаюсь я. – Если ты о том, что под тобой задница горит, то да. Рассказала. Иди, я скоро буду.

Он опускает голову пониже под капюшон и, оскальзываясь, спускается к сторожке.

– Эй, Джек!

– Что?

– Сделай одолжение – не превращай мой дом в бордель.

– Ладно.

Я не спеша заканчиваю обход. Проверяю замки на цехе. Внимательно осматриваю, не порезана ли сетка ограждения. Осторожно семеня по скользкому причалу, проверяю швартовы баркасов. Океан тихо дышит рядом. Зачем-то ложусь на мокрый настил и протягиваю руку вниз. Прохладная вода касается пальцев. Дождь тихо шипит на воде, заглушая плеск редких пологих волн.

Когда я вхожу в сторожку, то наблюдаю чинно сидящих напротив друг друга Мишель и Джека. Их стаканы с чаем остыли. Краем глаза вижу, как Мишель высвобождает свою ладонь и прячет руки. Сбрасываю дождевик. Наливаю себе чаю. Почему-то оба они смотрят на меня вопросительно.

– Начнем? – спрашиваю я.

И они тут же отмерзают. Становятся живыми.

– Твоя сестра рассказала тебе о том, что мне нужно? – начинает Джек.

Сестра? Ай, молодец, крошка! Взгляд Мишель впивается в меня раскаленным угольком. Удерживаюсь от язвительного замечания. Сделанного не воротишь.

– Да. У тебя есть идеи? Хотя бы в общих чертах?

– Сюда часто приходят катера. Контрабандисты с материка. Привозят спиртное, дурь. Иногда даже девочек. Сам понимаешь – компания не приветствует их появление. Но терпит. У некоторых парней связи с серьезными людьми. Не напрямую, конечно, – они слишком мелкие сошки. Мне светиться нельзя. Вы можете договориться с одним из них, и он свяжет вас с нужным человеком. За бабки, разумеется. С ним и договоритесь. Сделаете документы себе и мне. Отсюда ходят грузы с натуральной дурью, так что каналы наверняка есть.

– А потом?

– Потом в условленный день подберете меня в открытом море. Батискаф я затоплю. Автопилот вырублю. Попросту устрою аварию. Перейду к вам на борт и увезете меня. Хватятся меня примерно часов через десять. Если повезет, и головоногов не будет – то и через сутки. Вот первая часть оплаты. Остальное по прибытии на корабль, – он осторожно кладет на неровный стол крохотную черную горошину.

– Не боишься, что мы тебя кинем?

– Боюсь. Но у меня нет выхода. К тому же – вы не производите впечатления людей, которые могут подвести.

– Ты о нас ничего не знаешь, Джек, – криво улыбаюсь я.

– Немного знаю. Достаточно для того, чтобы верить. Кати мне рассказала.

Я только головой качаю. Эх ты, горе-жулик! Развесил уши. Надо будет потрясти Мишель хорошенько, пусть и со мной поделится, чего она ему наплела. Для дела полезно.

– Ваши батискафы не отслеживают с воздуха?

– Отслеживают. Но маяк можно вырубить. Иногда случаются мелкие аварии, цепи маяков не дублированы. Бывает, по нескольку суток батискафы работают без маяков. Бывает, с предельной глубины сигнал не проходит. В таких случаях периодически выходим на связь сами. В общем, из-за отсутствия маяка никто не будет снимать судно с патрулирования.

– Куда ты хочешь улететь?

– В какую-нибудь отдаленную колонию.

– А дальше?

– А дальше – как пойдет.

– Где можно найти эти катера?

– Они сами вас найдут. Обычно приходят по ночам. На ваш причал тоже. С Зурабом потолкуй, он с ними в доле. Возит ящики с виски в поселок. Под рыбой своей. Его знают. С ним и переговори вначале.

– Понятно. Сколько это стоит?

– Откуда мне знать? Я что, каждый день с планет сбегаю? – он начинает выкладывать из карманов пачки замусоленных бумажек. – Тут с наличными туго. Компания предпочитает электронные расчеты. Вот все, что смог обналичить.

– Сколько здесь?

– Около пятидесяти тысяч. Мне пора.

– За тобой никто не шел?

– Нет, вроде бы. На всякий случай, дай мне рыбину побольше. Если что, скажу, свежего захотелось. По ночам у нас лавки не работают.

– Сколько у нас времени?

– Неделя максимум. Желательно уложиться раньше. Мне вас бог послал.

– Ну-ну. Не драматизируй, – успокаивающе говорю я. Знаю я, как зовут этого бога.

– Он не лжет. Он действительно напуган, – вмешивается Триста двадцатый.

Джек поднимается. Набрасывает на себя подсохшую накидку. Возится с пуговицами.

– Как будут сведения, сообщу через Зураба. Устно.

– Я еще четыре дня на берегу. Буду ждать, – он вопросительно смотрит на Мишель. Та отвечает ему виноватой улыбкой.

– Ты вот что, – говорю я веско. Подленькая мстительность внутри меня ищет выход. – Ты к Кати клинья не бей. И так засветил ее. Ни к чему сейчас внимание ваших шустриков привлекать.

– Что я тебе, мальчишка? – на мгновенье Джек снова становится уверенным сильным мужчиной. Только на мгновенье.

– Потерпи, милый, – просит его Мишель с чарующей улыбкой.

И уверенность вновь покидает его. Он уходит сгорбившись.

– Ну, ты и сучка, милая, – в сердцах говорю я.

Она спокойно выдерживает мой взгляд.

– Жизнь всему научит, дорогой.

Сейчас мне кажется, будто ей лет двести. Такой у нее глубокий взгляд. И как это я мог подумать, будто веду ее за собой? Это она умело направляла мои усилия в нужную сторону. Неожиданно понимаю, что даже примерно не знаю, сколько ей лет.

Глава 46. Побег

Серые дождливые дни. Ночные встречи с жуликоватыми людьми, смотрящими не в глаза, а в переносицу. Недоговорки Зураба. Долгие ожидания у причала. Теплое дыхание Мишель по ночам. Время уносится стремительной рекой. Внутри меня – неумолкающее тиканье метронома. Оставленные Джеком деньги тают, как лед на солнце. Подозреваю, что нас обжуливают безбожно. Чувствуют, сволочи, как поджимает нас время. Странное чувство, будто я живу по инерции. Гадаю, когда кончится уклон, и я окончательно остановлюсь.

Вот, наконец, пластиковые квадратики новых документов у нас в руках. Будь благословенна продажность чиновников! Я теперь зовусь Сержем Эбботом. Мишель превратилась в Мари Фицпатрик. Человек, что передал документы, уверяет, что все чисто. Был сбой в системе электропитания, затем фрагмент базы данных был подгружен из резервного дампа, с которым успели поработать. Так что стандартный автоматический запрос пройдет. Но на официальный запрос визовой службы нарываться нельзя ни в коем случае. Мне тридцать два года. Мишель – двадцать восемь. Оба родились здесь, на Кришнагири. Мы оговариваем последние детали. Вносим задаток – практически все, что у нас осталось. О том, чтобы показать «черную слезу» не может быть и речи. Команда будет знать только одно: нас троих нужно будет доставить на орбитальную станцию в Солнечной системе, где и будет произведен окончательный расчет. Гадаю – как часто Система проверяет паспортные базы данных? Можно подделать все, что угодно, кроме генетического кода. Какое-то вдохновение снисходит на меня – я обсуждаю такие тонкости, о существовании которых еще недавно и помыслить не мог. Я спорю и убеждаю. Я учусь изображать ледяное спокойствие, которое действует на собеседников лучше угроз.

И однажды ночью, наконец, натянутая до предела струна ожидания рвется. События лавиной обрушиваются на нас. Я даже радуюсь: больше не нужно ничего ждать, все страхи и опасения беспорядочно крутятся сорванными льдинами и некогда вглядываться в их мельтешение – нас несет мимо на бешеной скорости. Мы отваливаем на небольшом катере. Пятна баркасов у причала быстро исчезают за кормой. Швыряет нас безбожно – океан волнуется. При такой погоде Мишель скоро превратится в зеленую тряпку. Улыбающийся человек в рубке спокоен.

– Не дрейфь, парень. И не такие дела проворачивали, – успокаивает он. Его помощник не так разговорчив. Делает вид, что дремлет в кресле. Триста двадцатый обнаруживает у него автоматический пистолет.

– Ладно, Матиас. Это я так, с непривычки, – отвечаю, чтобы не молчать. Матиас – тот самый человек, с которого началась наша цепочка. По нынешним временам – старый знакомый, не иначе.

– Боишься качки?

– Да нет, в общем, – пожимаю плечами. – Сколько нам идти до точки рандеву?

– Если погода не изменится – часов восемь. В каюте чисто, можешь пока поваляться со своей кралей, – он скабрезно скалит ровные белые зубы. Помощник прекращает притворяться спящим и громко ржет у меня за спиной.

– Десяток миль отойдем, дадим полный ход. Будет немного трясти. Лучше пристегнитесь заранее.

– Знаю я ваши «немного трясти».

Они снова смеются, словно я удачно пошутил.

– Еда в шкафчике. Вода там же, – напутствует меня Матиас. Имени его напарника я не знаю.

На душе отчего-то неспокойно.

– Агрессивных намерений не обнаружено, – на всякий случай предупреждает меня Триста двадцатый.

– Ладно, дружище. Это у меня так, мандраж.

Мишель встречает меня внизу – краше в гроб кладут.

– Плохо? – спрашиваю я.

Она молча кивает, страдальчески глядя на меня. Глаза ее, из-за теней под ними, кажутся огромными. Я ложусь на узкую койку. Прижимаю к себе дрожащее тело. Набрасываю поверх нас страховочный ремень.

– Попробуй уснуть. Пока еще не трясет. Скоро дадут полный ход.

– Хорошо, – тихо отвечает она. – Можно, я тебя обниму?

– Обними.

Она оплетает меня ногами, как цепкая обезьянка.

– Мне холодно, – шепчет она.

Одной рукой я сдергиваю с держателя грязный лоскут – одеяло. Советую:

– Дыши ртом. Если будет чего-то хотеться – говори, не стесняйся.

Она кивает, дрожа. Молча слушаем гул двигателя и удары волн по корпусу. Тепло наших тел смешивается. На мгновенье мне кажется, что все у нас как прежде. Тяжелое забытье опускает мне веки. Мишель иногда тихо стонет, и тогда я стискиваю ее крепче. Потом снова ныряю в полусон-полуявь.

Гул движка стихает неожиданно быстро. Переходит в еле ощутимую дрожь палубы. Тревожных полчаса отрабатываем малым ходом против волны. Наружные люки задраены насмерть. Вода в коридоре жалобно хлюпает под ногами. Переборки чуть слышно потрескивают. Вид из рубки демонстрирует не катер, а какую-то подвсплывшую старомодную подводную лодку – светящиеся пенные валы прокатываются по палубе, клокочут на лобовом стекле, гремят курьерским поездом мимо на корму. Шпигаты не справляются – вода хлещет с бортов, точно кому-то вздумалось поливать море из брандспойта. Катер ворочается огромным зверем, с дрожью зарываясь в очередную волну и мощно отряхиваясь, упрямо вылезая к свету хмурого утра. Этот мертвенный свет превращает окружающий пейзаж в изрытые белыми расщелинами горы. Мы – щепка на воле волн, океан вокруг чудовищно огромен, мы живы только по его странной прихоти и даже невозмутимый громила-помощник в кресле штурмана тих и задумчив перед лицом непередаваемо чуждой человеку стихии. Писк радара. «Вот он», – с облегчением говорю я. Очередная волна в досаде бьет нас в скулу – Матиас перекладывает руль на правый борт. Столб брызг обрушивается вниз, стучит тяжелым дождем.

– Кимо, на корму. Серж, ты страхуй его. Привяжись, – командует шкипер.

Палуба – скользкий водный аттракцион. Шкот, которым я обвязываю себя, представляется жалкой соломинкой на фоне пенных потоков, то и дело окатывающих нас по пояс. Спасательный жилет превращают меня в неуклюжий манекен. Наше предприятие сейчас ясно представляется мне чудовищной авантюрой.

Огонек за бортом прыгает вверх-вниз. Вспоминаю, как низко сидит в воде рубка батискафа. Невольно ежусь, видя почти наяву, как обрушиваются холодные потоки в трубу шлюза, перехлестывая через почти декоративный козырек.

Джека цепляем только с третьей попытки. Кимо крепко упирается ногами, выбирая трос. Я почти повисаю на нем, второй рукой до боли стиснув скользкий металл леера. Я с какой-то безнадежностью думаю, что Джека сейчас расколотит о борт, и жду тупого звука с кормы, но его все нет, а Кимо выбирает и выбирает кольца, кажущиеся бесконечными. И внезапно Кимо перемещает свой вес, да так, что я едва не обдираю пальцы о его жилет, и когда я пытаюсь обрести равновесие, что-то неуклюжее ползет на коленях мимо меня и хватается судорожно скрюченными пальцами, и вода от очередной волны перехлестывает через его спину, и становится ясно: этого ей ни за что не оторвать от палубы.

– Привет, Джек, – говорю я, хотя и знаю, что он меня не услышит.

Я оставляю его в каюте вместе с Мишель, которой совсем плохо. Джек сбрасывает мокрую рубаху, до красноты растирается полотенцем. Стуча зубами, выпивает полкружки какого-то пойла, обнаруженного в шкафчике с едой. Я поднимаюсь в рубку.

– Порядок, – говорю Матиасу. Тот невозмутимо кивает. Катер обиженно ревет, тараня волну.

Обратный путь в каюту несравненно более труден. Палуба под ногами совершает немыслимые скачки, я то и дело повисаю на поручнях, скользя ногами по мокрому настилу. Утробный гул движка глушит все звуки. Распахиваю двери каюты. В тусклом свете вид копошащихся на койке полуодетых тел кажется омерзительным клубком насекомых-переростков.

– О, черт! – только и могу я сказать. – Да как они силы-то нашли!

Видимо, я недооценил уровень зависимости Джека от моей крошки. Но на злость и ревность сил у меня уже не остается. Гулкая пустота давно поселилась внутри. Равнодушно усаживаюсь тут же, в коридоре, нащупав откидное сиденьице и вцепившись в поручень. Забытая дверь ритмично хлопает. Сквозь гул двигателей мне чудятся звуки. Или это воспаленное сознание их выдумывает. Кажется, даже могу различить размеренное поскрипывание койки. Хотя бред, конечно, – это петли двери скрипят, перед тем, как она с размаху впечатывается в переборку. Еще мне чудятся стоны. Так стонут раненые животные, прося пощады. Я трясу головой, отгоняя бред. Стон повторяется. Или даже крик. Я начинаю дико хохотать. Этот мир сбрендил вместе со мной. Увещевания Триста двадцатого слышны далеким шепотом. Я еще смеюсь, когда после очередного хлопка двери голова Джека выезжает в коридор. Хихикая, я склоняюсь над ним. И тут он снова уезжает назад вслед за креном палубы, оставляя за собой влажный красный след. След маслянисто блестит, отражая потолочные плафоны. Вытирая слезы, выступившие от смеха, заглядываю в каюту. Тело Джека – такое смешное со спущенными до колен штанами, сверкая белыми ягодицами, вновь устремляется ко мне. Кровь хлещет из него, как из бочки. Весь пол крохотной каюты заляпан красным. Красные капельки шустро расползаются по сторонам вместе с очередной волной. Мишель безуспешно борется с одеждой, одной рукой цепляясь за привязной ремень. Грудь ее и руки выкрашены алым. Она размазывает кровь с искаженным до неузнаваемости лицом. Взгляд ее затравленно останавливается на мне. Руки Джека то поднимаются к голове, то прижимаются к бокам. Он будто плывет по палубе. Я приподнимаю его над комингсом и труп, перевернувшись на бок, вываливается в коридор. Глубокие раны зияют на груди и животе. Бог ты мой! Парень просто искромсан. За что ты его так, крошка?

Губы Мишель неслышно шевелятся. Она оставляет попытки одеться.

– Я не слышу.

– Я… для нас! – доносятся обрывки ее крика.

– Не слышу.

Она ползет ко мне, скользит коленями в крови. Падает на живот. Поручень вырывается у нее из рук. Вид ее ужасен. Наверное, такими принято изображать грешников в аду.

– Милая, да ты просто мясник, – бормочу я, отодвигаясь от нее. От одной мысли, что она прижмется ко мне, к горлу подступает тошнота.

– Я сделала это для нас! – кричит она мне в лицо. – Ты же хотел его смерти! Вот он! Смотри! Я сделала это за тебя!

Она перегибается пополам и извергает из себя остатки ужина. Запах в каюте становится просто невыносимым. Мишель глухо рыдает, стоя на коленях. Пальцы ее, вцепившиеся в поручень, совсем побелели. Кажется, будто она молится, воздев руки. Она еще пытается что-то сказать. Губы ее не слушаются. Единственное, в чем мне хочется ей признаться сейчас, – в том, что я с удовольствием убил бы не Джека, а ее.

– Убери его! Слышишь? Побудь мужчиной, черт тебя подери!

Вода устремляется вниз бурным потоком. Я почти лежу на крутом трапе, зажмурив глаза, и пережидаю, пока она схлынет. Тело Джека будто из свинца. Я никак не могу пропихнуть его вверх, оно цепляется руками, коленями, даже голова его, свесившись на бок, норовит заклинить туловище в тесном проходе. Пенный поток заливает меня, я отфыркиваюсь, как морское животное, в коротком коридоре уже по щиколотку воды, и ярость, злость на себя, на Мишель, на этот упрямый кусок мертвого мяса придают мне сил. Очередная волна захлестывает меня с головой, горько во рту, жжет глаза, но тело уже исчезает, смытое за борт. Люк отрезает шум волн. Покойся с миром, чувак. Хлюпая ботинками, добираюсь до трапу в рубку. Мишель по прежнему висит на поручнях. Совершенно обессилела.

– Порядок? – невозмутимо спрашивает Матиас, когда моя голова просовывается в рубку. Интересно, что им сейчас мешает треснуть меня по голове рукоятью пистолета и так же сбросить в море?

– Порядок, – отвечаю устало.

Матиас кивает и отворачивается.

– Надо бы воду откачать, – говорю я.

– Сначала приберись, – произносит он, не поворачиваясь.

Тело Мишель кажется обжигающе горячим. Она безвольна, как кукла. Кое-как стираю с нее кровь мокрым полотенцем. Привязываю к койке. Обвязываю одеялом. Нахожу и выбрасываю орудие преступления – нож для разделки рыбы. Часа два, не меньше, монотонно матерясь, драю палубу пенной жидкостью. Работа удерживает меня от вспышек ярости. Вылить за борт ведро красной воды – целая проблема. Приходится курсировать через рубку и обратно. Каждый раз, когда я выплескиваю содержимое за борт, в промежутке между волнами, я жду, что здоровяк Кимо выстрелит мне в спину или просто наподдаст ногой. Но он старательно делает вид, что дремлет. Хотя каждый раз я затылком чувствую его изучающий взгляд.

– Юджин, – слабым голосом зовет меня Мишель.

– Чего тебе?

– У него с собой были камушки. Много. На троих не делится.

– А на двоих?

– Пожалуйста, верь мне. Я должна была это сделать. Он был мне противен.

Я молчу, не зная, что сказать.

– Двести миллионов, – говорит она.

– Что?

– Там камней – на двести миллионов, не меньше. С этим можно начать жить заново. Половина – твоя.

Смотрю на ее бледное лицо. На мокрые волосы, торчащие сосульками. На лихорадочно блестящие глаза. Кажется, ничто больше не способно пробудить во мне интерес к этой женщине. Я вспоминаю нашу первую встречу в кают-компании межзвездного лайнера. Как она шла ко мне в своем прозрачном платье, провожаемая жадными взглядами. Теперь она больше не кажется мне загадочной. Она просто часть Системы. Такая же женщина, как и десятки других, что я знал. Все, что я себе нафантазировал, – чушь. Иллюзия. Ничто не способно тронуть ее душу, кроме целесообразности. Я гадаю, что еще понадобилось от меня этому горячему телу, внутри которого нет ни капли тепла. Я пытаюсь найти в ее лице знакомые черты, но вижу только отдельные фрагменты. Ямочки на бледных щеках. Высокий лоб с вертикальной складкой. Заострившийся нос. Прикушенную нижнюю губу. Глаза ее зовут меня. Я хочу отвести взгляд. И не могу.

– Возьми, – она протягивает мне ремень, достав его откуда-то из-под одеяла.

– Что это? – спрашиваю, очнувшись от наваждения.

– Это его пояс с камнями. Надень.

– Ты мне настолько доверяешь?

– Дурак, – говорит она, слабо усмехнувшись, и отворачивается.

Глава 47. Цена жизни

Грузовик, переделанный из старого посыльного судна, зовется «Триестом». Обычная посудина, каких много. Разномастный экипаж, как везде. Никаких пьяных рож с повязками на глазу. Всей разницы – судно стартует без досмотра. И челнок, что доставил нас на борт в окружении затянутых полиэтиленом огромных тюков, взлетел не из космопорта, а прямо от берега рядом с горной грядой, поросшей джунглями. Я догадываюсь, что в этих горах растят не только первосортный чай, которым так славится планета Кришнагири.

Самого старта я толком не помню. Короткий темный коридор, по которому нас проводили в каюту, да неработающий климатизатор – вот и все, что отложилось в памяти перед тем, как я упал без сил рядом с Мишель и отключился на долгих двенадцать часов. А когда проснулся, первое, что бросилось в глаза – чудовищно распухшее и покрасневшее лицо Мишель. Дыхание вырывалось из нее со свистом. Попытки разбудить ее или привести в чувство ни к чему ни привели.

– Ее диагност не смог противодействовать болезни, – сообщает Триста двадцатый.

– Значит, это что-то серьезное?

– Способы борьбы с большинством болезней ее диагносту известны. Следовательно, это инфекция, характерная для данного региона. Не получившая распространения.

Я выбегаю в коридор как был – в заскорузлой от высохшей соли одежде, с всколоченными волосами, босой, небритый. Первый же матрос, которого я встречаю, испуганно шарахается от меня, как только я начинаю кричать:

– Эй, парень! Нужен врач! Слышишь меня? Где у вас врач?

История повторяется несколько раз, пока я не натыкаюсь на небольшого человечка в кожаной тужурке.

– Если вы не прекратите паниковать, мистер, я прикажу выкинуть вас за борт. И продуть вашу каюту вакуумом, – неожиданно густым басом говорит он.

Я ухватываю его за затрещавший рукав. В ярости шиплю:

– Мне плевать, кто ты. Если моя женщина умрет – я вас всех перебью.

– Ну-ну, дружок, – отмахивается капитан. И я чувствую, как в коротком коридоре за мной появляется пара человек. Ко всему привычных и умеющих пользоваться парализаторами, что у них в руках.

– Стрелять на борту – дурная примета, – словно извиняясь, говорит коротышка.

– Вы капитан? – догадываюсь я.

– Вы необычайно проницательны, – едко улыбается он, высвобождая руку.

– У вас есть врач? Моей женщине плохо.

– Насколько плохо? – спокойно осведомляется человечек.

– Твою мать! – только и могу я ответить. – Я что, похож на доктора? Откуда мне знать? Я не могу ее разбудить!

– У нас все есть. И доктор тоже. Правда, он все больше коров лечил. Да таблетки от похмелья раздавал.

– Пришлите его.

– Если вы занесли на борт заразу, мистер – я выкину и вас и вашу женщину.

– Посмотрим, – угрожающе говорю я.

В следующий момент парализатор упирается мне в спину. И Триста двадцатый переводит меня в боевой режим. И возвращает меня назад, красного и потного, через пару секунд. Двое мычащих от боли людей сидят у стены. Капитан, с пистолетом в руке, целится мне в грудь.

– Я не хочу вас убивать, капитан, – устало говорю я. – Просто пришлите врача. За ущерб я заплачу дополнительно. И за услуги доктора – тоже.

Долгие пару секунд коротышка передо мной раздумывает, что выгодней – получить с нас плату за проезд по прибытию на место, или просто спустить курок.

– Ладно, мистер Эббот. Будет вам врач, – наконец, говорит он. – Только не убейте его.

– Обещаю, капитан.

Неожиданно коротышка широко улыбается.

– Вам работа не нужна, мистер Эббот?

– Спасибо, буду иметь в виду, – отвечаю, не раздумывая.

Доктор появляется не слишком скоро. К его приходу я уже весь извелся от ожидания.

– И из-за этого вы меня разбудили? – недовольно щурится пожилой неопрятный тип. Высокий лоб его изборожден морщинами.

– Вы что, знаете, что с ней? – удивленно спрашиваю я.

– Тоже мне, великий секрет! – хмыкает он. – Серповидная лихорадка.

– Опасно?

– Для вас и остальных – нет, – зевает доктор. – Передается с кровью. Инкубационный период – чуть больше пары недель. Комары или другие насекомые не кусали?

– Не знаю. Кажется, кусали, – я вспоминаю подвал дома и облепивших нас мошек. И клопов в притоне.

– Ну, вот вам и источник, – удовлетворенно говорит врач, словно этим его обязанности и ограничиваются.

– Вы не ответили – это опасно для нее?

– Ну, как вам сказать. Обычно, смерть наступает в течение двух-трех суток.

– Вы можете ее вылечить?

– Молодой человек, я не волшебник. Для этого нужны лекарства. У меня их нет. Могу дать немного дури – обезболите ее, она умрет, не мучаясь.

В следующий момент я пинком захлопываю дверь за его спиной, едва не прищемив нос сопровождающему доктора матросу. Лезвие ножа касается шеи неопрятного типчика. Он приподнимается на цыпочках, словно это может ослабить давление ножа на кожу. Жизнь человека больше не значит для меня ничего. Я понимаю, что перережу глотку этой ошибке природы без всякого боевого режима. Мне действительно все равно, будет он жив, или нет. И все равно, выживу ли я сам. Но я помню, что должен вытащить Мишель. Должен, во что бы то ни стало. Я не понимаю, что со мной происходит. Наверное, я просто отдаю ей давний должок: когда-то она вытащила меня с Земли. А может, она осталась последним человеком в мире, кто мне дорог, несмотря ни на что. А может, я просто ищу повод вырезать экипаж этой грязной лоханки. Все это мелькнуло внутри и исчезло в доли секунды.

– Сейчас я тебя порежу. Несильно. Потом вскрою тебе брюхо. Вывалю наружу твои кишки. Надеюсь, у тебя хватит дури, чтобы обезболить себя, – говорю я спокойно. Сердце мое бьется ровно, как во сне.

– У меня нет лекарств, – помертвев, шепчет человек.

Капля крови показывается из-под ножа. В дверь начинают стучать.

– У капитана есть аптечка, не у меня! – истерично взвизгивает человек, извиваясь на стене огромным червяком.

– Так принеси ее, – прошу я. – Если она умрет – ты тоже умрешь. Очень медленно. Если вылечишь ее – получишь вот это. Это – твоя новая жизнь, плесень.

Я подношу к расширенному от ужаса глазу горошину «черной слезы».

– Ты меня понимаешь? – тихо спрашиваю я. Дверь уже сотрясается от ударов.

– Да, – шепчет доктор. Он часто моргает: смертный пот заливает ему глаза.

– И никому ни слова. Иначе ваша братия перебьет друг друга.

– Да, – доктор боится кивнуть. Струйка крови стекает ему за воротник.

Я убираю нож. Открываю дверь. Выталкиваю мужчину в руки хмурых людей.

– Все нормально, док? – спрашивает один из них.

Тот молча кивает. Оглядывается, встречает мой взгляд.

– Ничего опасного. Заразы нет, – громко говорит он.

– Мое слово верное, – шепчу ему одними губами.

Постепенно все расходятся, бросая на меня косые взгляды.

Неделю после этого я толком не спал. Выходил изредка только затем, чтобы взять на камбузе пищевой брикет да налить кружку кипяченой воды, спиной чувствуя неприязненные взгляды команды. Остальное время сидел возле Мишель, разговаривающей в бреду. Обтирал ее мокрым полотенцем, как посоветовал врач. Неумело вводил глюкозу. И каждые три часа, секунда в секунду, прикладывал к ее руке пневмопистолет для инъекций и нажимал на кнопку. Иногда дремал, сидя на полу спиной к переборке, то и дело поднимая голову и глядя на часы над столиком. Раз в день менял насквозь мокрое белье. Свежие простыни я брал у боцмана. Просто приходил к нему на склад и молча рылся на полках.

– Классный нож у тебя, парень, – говорил он мне.

– Прилетим – будет твой.

– Откуда он?

– Издалека. С Земли.

И недоверчивая щербатая улыбка в ответ.

Через неделю, когда я в очередной раз задремав, клевал носом, Мишель открыла глаза и слабым голосом сказала:

– Господи, ну и воняет же здесь!

А потом, почти без паузы:

– Есть хочу!

И еще:

– Отвернись. Я жутко хочу в туалет.

И тут я не выдержал. Я так смеялся, что Мишель скривила губы и расплакалась от обиды.

Еще через неделю ничего не напоминало о том, что она была больна. Разве что ела за двоих, восстанавливая силы. И коновал с морщинистым лбом получил свою жемчужину.

Глава 48. Кошмарный сон

Странности начинаются прямо у переходного шлюза «Будущего Земли». Нас не просто пропускают на борт. Нас встречает сам начальник базы – Милан. Улыбающийся и непривычно трезвый. Крепко жмет мне руку. Вежливо кивает Мишель. И нескольким разбитным парням из команды «Триеста», что зачем-то увязались за нами, тоже. Он никак не реагирует на их физиономии отъявленных негодяев и неряшливую одежду. Четверо охранников в коридоре позади него, скучая, болтают друг с другом, не обращая на вновь прибывших никакого внимания. Весело галдя и толкаясь, гости топают искать бар.

– Добро пожаловать, господа. Давно ждем. Как долетели? – вежливо интересуется Милан.

– Давно ждете? – недоуменно переспрашиваю я. – Как это? Разве мы связывались с вами? С чего ты вообще решил, что мы должны прилететь?

Вместо ответа Милан вопросительно смотрит на Мишель. Та как-то неопределенно пожимает плечами. Переводит взгляд на меня.

– Пойдем, Юджин, – мягко говорит она. – Милан нас проводит в зал для инструктажа. Там будет много интересного. Мы с тобой обязательно должны это услышать.

Охранники прекращают болтать и поворачиваются к нам. Отчего-то мне кажется, что меня приглашают не просто поболтать.

– Триста двадцатый?

– Агрессивных намерений не обнаружено, – после некоторой паузы отзывается тот.

– Интересного? В каком смысле? Что за дела, Мишель? Что тут делает эта охрана? И Милан. Откуда он узнал, что мы летим сюда?

– Охрана тут, чтобы охранять нас с тобой, зачем же еще. Юджин, ты что, перестал мне верить? – отвечает она вопросом на вопрос.

Мне очень хочется брякнуть «да». Но я сдерживаюсь. Мишель последние дни и так довольно странная. Что-то происходит с ней. Какая-то ломка. Малейшие ее капризы могут закончиться криком. Или слезами, что ей довольно несвойственно. Я приписываю это последствиям ее болезни.

– У нас с собой некоторые ценности. Они просто охраняют нас, чтобы с ними ничего не случилось. Пойдем же. Я устала и хочу принять душ.

Меня пропускают вперед. Мишель с Миланом идут сзади. Замыкает шествие четверка людей с дубинками и пистолетами. У меня почему-то возникает ощущение, будто меня ведут под конвоем. Встречные пропускают нас, прижимаясь спинами к переборкам. Любопытно глазеют вслед. Перешептываются. Еще одна странность: как я ни напрягаю слух – не могу разобрать ни слова. Все внутри меня сжимается в предвкушении неприятного сюрприза. Искоса слежу за проходящими мимо людьми в потрепанных комбинезонах. Часто оглядываясь, каждый раз натыкаюсь на искусственные улыбки Мишель и Милана. Триста двадцатый непрерывно успокаивает меня. Внутри меня зарождается какая-то паранойя. Я не верю и ему тоже!

– Третья группа, срочно пройти в ангар номер четыре. Повторяю: третья группа, срочно пройти в ангар номер четыре, – хрипло каркает динамик системы оповещения.

Затылком чувствую направленные на меня взгляды. Хорошо знакомый путь на четырнадцатую палубу кажется нескончаемо долгим. Я могу закрыть глаза, и ноги сами принесут меня туда. Я действительно закрываю их. И продолжаю идти. Я хочу остановиться. И не могу. Вроде бы ноги мои действуют независимо от моего желания. Я хочу позвать кого-то. И никак не могу вспомнить – кого именно. Вновь открываю глаза. Все вокруг по-прежнему. Мы идем: я впереди, Милан и Мишель – за мной. Я поворачиваю голову. Ловлю взгляд Мишель. Я хочу спросить ее, какого черта творится. Я даже открываю рот. Но лишь бессильно выпускаю из себя воздух. Мишель улыбается мне.

– Ты молодец, Юджин, – говорит она ободряюще, точно я собака на столе у ветеринара, которую заботливый хозяин просит немного потерпеть боль.

Я отворачиваюсь. Потом упрямо закрываю глаза. Сейчас я разобью лоб о низкий стальной край какого-нибудь проема. И все кончится. Я приду в себя. Комок паники дрожит глубоко внутри. Я старательно удерживаю его, не давая взорваться. И неожиданно для себя пригибаюсь. И ноги мои аккуратно перешагивают через что-то. Должно быть, через комингс. Я открываю глаза. И вижу себя в просторном, ярко освещенном отсеке. В зале для инструктажа. Только сегодня тут непривычно чисто. И вокруг множество незнакомых людей в хорошей одежде. Мужчин и женщин разных возрастов. Никто из них ничуть не похож на обслуживающий персонал или на пилотов. И все смотрят на нас. На меня и на Мишель, что становится рядом. Охранники выстраиваются позади меня. Милан где-то растворяется. Дама строгого вида, с густыми светлыми волосами, с глазами, спрятанными за очками с тонкими золотыми дужками, поднимается из-за стола. Выходит на середину свободного пространства. Лучи света из невидимых прожекторов скрещиваются на ней, высвечивая через тонкую ткань платья ее безупречное стройное тело. Десятки камер-жуков вырываются откуда-то и начинают порхать над ее головой, временами взмывая под самый потолок. Их тихое жужжание приводит меня в бешенство. Я скриплю зубами. Но и только. Я даже упасть почему-то не могу. Тело мое странным образом предает меня и живет собственной жизнью.

– Дамы и господа, – торжественным голосом произносит дама. – Как представителю компании «Реальные радости» мне выпала честь представить вашему вниманию главную действующую пару тура номер пятнадцать тысяч триста восемьдесят! Баронесса Радецки фон Роденштайн – очаровательная и непредсказуемая госпожа Мари Блюменталь!

И под гром оваций порозовевшая Мишель делает легкий реверанс в сторону собравшихся. Камеры теперь порхают вокруг нее. Мужчины во фраках улыбаются, ощупывая ее оценивающими взглядами. Прожектора делают ее похожей на восковую куклу.

– Мне так жаль, Мари, но время вашего тура сегодня истекло, – с улыбкой вещает строгая дама. Мишель отвечает ей вежливым кивком.

Подождав, пока овации немного стихнут, и дав камерам время вволю порезвиться вокруг Мишель, дама в очках подходит ко мне. Обходит вокруг, изображая восхищенный взгляд. Резкий запах ее духов щекочет мне ноздри. Я вижу микроскопические бисеринки влаги на ее гладком лбу, так она близко. Стекла ее очков слепят меня отражением света прожекторов. Зал замирает.

– Дамы и господа, – тихо говорит ведущая вечера. Так тихо, что кажется, никто в зале, кроме нас с Мишель, ее не услышит. – Тур был бы не полон без мужественного и отважного спутника баронессы, не побоявшегося бросить вызов всему миру ради спасения своей любимой. Вы все просматривали запись. Согласитесь – зрелище отважного льва, грудью встречающего опасность, впечатляет. Его находчивость в самых трудных ситуациях вызывает восхищение. Его превращение из гадкого утенка в гордого орла великолепно. Его верность и честь превратили наш тур в незабываемый шедевр. Его вживленный интерфейс с программой боевого робота превратил нашего героя в супермена. Его приключения на диких планетах повергают нас в трепет.

Она отступает на шаг. Глубоко вздыхает.

– Знакомьтесь – Юджин Уэллс, капитан! – звенит ее голос.

Толпа взрывается ревом и хлопками. Женщины восторженно визжат. В голове моей все плывет. Я схожу с ума. Я – жуткое посмешище. Мне хочется убить этих лоснящихся скотов и их бесстыдно полуодетых женщин. Я напряженно вспоминаю волшебную формулу.

– Боевой режим!

– БОЕВОЙ РЕЖИМ! – эхом прокатывается по залу.

Громкий хохот несется мне в лицо. Даже охранники позади меня не могут сдержать смех.

– Согласитесь, дамы и господа – он просто чудо, – отсмеявшись, говорит женщина в очках. Делает знак охране. С меня сдергивают пояс с драгоценностями. В руках у ведущей появляется прозрачная чаша. Отборные «черные слезы» горохом звенят по стеклу. Она поднимает чашу высоко вверх. Черные зерна отражают свет.

– По условиям нашей игры, половина заработанных средств принадлежит заказчику и главному участнику. По самым скромным подсчетам наша пара зарабатывает больше ста миллионов кредитов, что втрое превышает стоимость тура. Кто из вас после этого скажет, что игра – просто развлечение? Наша игра – прибыльное вложение средств. Для тех, кто выживет, – под вежливые смешки добавляет она.

Вазу уносят. В глазах моих пляшут огни. Кровь стучит в ушах. Я заставляю себя успокоиться. То, что здесь происходит – конечно же сон. Дикий, нелепый сон. Я даже начинаю криво улыбаться стаду придурков. Вы – никто. Тени, которые я выдумал. Через час-другой я проснусь, чтобы обнаружить рядом с собой обнаженное тело Мишель под сбившейся простыней. Она будет тепло дышать мне в шею. А я постараюсь не шевелиться, чтобы не спугнуть ее ровное дыхание. Думая так, я почти успокаиваюсь, слушая болтовню про скидки для желающих внести предоплату прямо сейчас. Болтовня перемежается веселыми шутками и объемными кадрами, в которых мы с Мишель извиваемся в смятом белье. Или где я со зверской и совершенно безумной физиономией сворачиваю чьи-то шеи. Собравшихся обносят бокалами с искрящимся вином. Аккуратные молодые люди в белом просеивают толпу, то и дело протягивая для подписи дорогие электронные планшеты. Торговля идет бойко. Все присутствующие выглядят довольными. И все это длится так долго, что я начинаю уставать. Такой длинный кошмарный сон. И, наконец, дама вспоминает про нас с Мишель.

– Прощальный поцелуй участников! – объявляет она. И Мишель, смущенно улыбаясь, приближает ко мне лицо. Радость в ее глазах неподдельна. Ее волшебные мягкие губы нежно касаются моих. Горячий язычок проникает в рот. Даже во сне поцелуй Мишель бесподобен. Снова гром оваций и восхищенные взгляды мужчин.

– Вот мы и расстаемся, милый. Все, как ты хотел, – доносится до меня тихий шепот.

А потом прожектора гаснут, скрывая нас в тени. Ноги мои становятся ватными. Я оседаю в чьи-то подставленные руки. И мягкая тьма окутывает меня. Наконец-то я проснусь…

Глава 49. Блажен, кто ничего не знает: он не рискует быть непонятым

Открываю глаза. Я в отсеке для инструктажа. Только теперь он пуст. Дальний край его теряется в полутьме, отчего большой зал кажется заброшенным. Светло только у входа. Свет падает сзади, и моя неясная тень прячется среди рядов сидений. Сидеть почему-то неудобно. Потягиваюсь, разгоняя ломоту в костях. Вот это номер! Я пристегнут наручником за правое запястье. Кресло, конечно же, привинчено к палубе. Значит, это был не сон?

– Триста двадцатый, доклад!

Тишина.

– Не стоит звать вашего друга, мистер Уэллс, – раздается за спиной знакомый голос. Выворачиваю шею. Вот те раз! Та же строгая блондинка из сна. Только сейчас она сняла очки и кажется старше. А может, просто свет, падающий с одной стороны, ее старит. – Боевая программа вашего имплантата деактивирована. Естественно, вам оставлены функции поддержки памяти.

Теперь я замечаю и пару молчаливых охранников у дверей. И Мишель, что сидит рядом с блондинкой, зарывшись в кипу бумаг. На мгновенье оторвав взгляд от стола, она улыбается мне. Улыбкой старой доброй знакомой, радующейся встрече. Я не сразу понимаю, что мне говорят. Боевая программа деактивирована?

– Мы немного подкорректировали ее, – поясняет блондинка. – Не думаете ли вы, что обычный комплекс огневой поддержки знаком с тактикой диверсионно-разведывательных подразделений и методикой психологического подавления при допросах пленных?

Я молча отворачиваюсь.

– Мари, дорогая, я проведу краткий инструктаж вашего спутника, а потом мы закончим с формальностями, хорошо?

– Конечно, Таня, – отзывается Мишель. Мишель?

Блондинка подходит ко мне. Усаживается неподалеку. Через несколько кресел от меня. Видимо, чтобы я не мог до нее дотянуться.

– Так вам не придется оборачиваться, – с улыбкой поясняет она. – Вам удобно?

– Конечно. Обожаю наручники, – язвлю я.

– Это временно. Скоро они вам не понадобятся. Происходящее может несколько шокировать вас, поэтому в компании принято обездвиживать темных участников на время процедуры выхода из тура. Как видите, мы не применяем никаких сильнодействующих средств. Мы вполне гуманны.

– В компании? Темных?

– Компания «Реальные радости». Организация игровых развлекательных туров. Темными на нашем жаргоне зовутся участники тура, не знающие о своей роли. Их используют втемную. Таких участников тысячи, просто вы один из главных. Это придает туру максимальную реалистичность.

– Что еще за тур?

– Обычная игра. Наши клиенты могут выбрать для себя несчастную любовь. Или жизнь султана с огромным гаремом. Или командовать армией на войне. Некоторые любят авантюрные приключения. Как ваша напарница Мари.

– Все это было не на самом деле?

Блондинка слегка хмурится. Моя наивность заставляет ее попусту тратить драгоценное время.

– Нет же, Юджин. Все было на самом деле. Вы едва не погибли несколько раз. И Мари – тоже. Вы спасали ее по-настоящему. Нам практически не приходилось вмешиваться в процесс. Вы великолепный игрок.

– А как же Система? А люди, что погибли? Жак Кролл, в конце концов? Он жив?

– Нет никакой Системы. Это импровизация нашего компьютера. У нас очень мощное оборудование. И партнерские договоры с большинством компаний в этой сфере. Мы можем обеспечить предельный уровень реальности происходящего. Что касается людей, то, к сожалению, бывает, что некоторые статисты гибнут. И ваш мафиозо Кролл тоже погиб реально. Правда, вне игры его звали по-другому. Он знал, на что идет, когда добровольно включался в игру. Смерть клиента – обычное дело. Он участвовал в другом туре в качестве главы мафиозного клана. В очень дорогом туре, протяженностью в пять лет. Он упустил контроль над ситуацией. Его тур пересекся с вашим, и он погиб. В скором времени он все равно бы умер – его убили бы по заданию конкурирующего клана. В последнее время эти туры очень популярны. Многие хотят чувствовать себя всесильными и внушать страх окружающим.

Некоторое время молчу, переваривая услышанное. Представительница компании терпеливо ждет, не сводя с меня изучающего взгляда. Все как-то не укладывается в голове. Картина мира в очередной раз дрожит и разбивается на рассыпающиеся цветные стекляшки. Я даже не пытаюсь собрать их вместе. Кучки стеклянных крошек перекатываются в пустоте. Я просто раздавлен.

– Таня. Вы позволите мне вас так называть?

– Конечно, Юджин. С удовольствием, – дежурно улыбается блондинка.

– Скажите, выходит, вы направляете течение игры так, как вам нужно?

– Вы правы.

– Но как вы заставляете людей делать то, что вам надо?

– Вы знаете ответ, Юджин.

– Центры равновесия?

– Верно. Они действительно существуют.

– Выходит, сеть контроля есть на самом деле?

– Юджин, все есть на самом деле. Игра – это условное название. Весь мир – чья-то игра. Мы участники нескольких игр одновременно. Десятков, сотен, может быть тысяч. Игры переплетаются в замысловатую мозаику, затрагивая интересы многих компаний-организаторов. Вот сейчас, говоря с вами, я наверняка участвую в каком-нибудь туре. Втемную. И сеть контроля есть. И компании, производящие танки, и самолеты, и космические корабли – все это реально существует. Как и планеты, и звезды, и болезнетворные микробы.

– А как же СБ, армия, контрразведка?

– У каждого свои игры, дорогой Юджин. Вы себе не представляете, сколько безумных желаний нам приходится реализовывать. Ограничения лишь в платежеспособности клиента.

– Выходит, Система все же существует? – не сдаюсь я.

– Да нет же, Юджин, – блондинка склоняется ближе ко мне. – То, что ваш электронный двойник принял за Систему, на самом деле наша сеть управления. Выйдите из игры. Очнитесь. Нет никакой Системы. Есть просто множество игр, участниками которых мы являемся. Это и есть реальность. Жаль, что вам придется забыть об этом.

– Забыть?

– По условиям тура, участники забывают имена своих напарников. А темные игроки – и само участие в игре. Заказчики возвращаются в свой мир, в реальность. То есть они так думают. На самом деле они продолжают играть. Только уже в чужой игре. Память персонала, кстати, тоже корректируется.

– Как же вы можете жить в этом мире? Вам-то не чистят память, Таня!

Она пожимает плечами.

– Ко всему привыкаешь. Это знание помогает избавиться от иллюзий. Раскрывает возможность дышать полной грудью. Мы бессмертны, Юджин. В каком-то смысле. Мы живем вечно – дети неугомонного разума.

Я усмехаюсь.

– Чудовищно. Все наши чувства – обман? Мы просто тени, вечные статисты? Тогда мы вовсе не бессмертны, Таня. Мы просто обновляемые декорации. И как же тогда любовь, верность, честь, дружба, подлость?

– Любовь? Любовь? – блондинка отчего-то хищно раздувает ноздри. Глаза ее – глаза тысячелетнего существа, которое уже ничто не может удивить, – горят гневом и презрением. – Вы идиот, Юджин. Вы просто наивный идиот. Нет никакой любви и никогда не было. И подлости. И чести. Это все выдумки. Приемы, придуманные для разнообразия игры. Есть только целесообразность.

Она глубоко вздыхает. Неожиданно встает и пересаживается ближе.

– Я могу вас задушить, – зачем-то говорю я. Краем глаза вижу шевеление у входа – охранники напрягаются и перемещаются ближе.

– Значит, так по сценарию задумано. И ничего с этим не поделаешь, – отмахивается она. Глаза ее внимательно исследуют мое лицо. Она тихо говорит: – Любовь. Вашей Мишель-Мари больше восьмидесяти лет, дорогой. Она уже не помнит, сколько раз она испытывала эту вашу любовь. Она сбилась со счета от бесконечных процедур омолаживания. Вы слишком долго общались со сбрендившим роботом, Юджин. Наш мир далеко не так полярен, как вы думаете. Он гораздо сложней. Когда вы пройдете процедуру очистки, вы забудете про эти глупости. Вам повезло. Вы теперь обеспеченный человек. Вы будете счастливы. Может быть, мы даже привлечем вас в качестве участника. У вас редкий талант. Разве что придется выбросить из головы все эти бредни про Систему, контролирующую наш мир. Ее нет. Ничего этого нет.

– Представляете, Таня, – громко говорит Мишель из-за стола. – Юджин отдал за мое лечение жемчужину стоимостью в пару десятков миллионов! За пару упаковок вакцины! Такой широкий жест!

– Я вам говорила, дорогая: мы гарантируем настоящие чувства, – не оглядываясь, отзывается блондинка. – Вот они. Любуйтесь, – заканчивает она устало. Встает. Растирает побелевшие запястья: она слишком сильно сжала их во время неожиданной вспышки гнева.

– Таня!

– Ну что еще, Юджин? – оборачивается она. – Вы меня утомили. Процедура через полчаса, потерпите.

– Скажите, я действительно был ранен на Джорджии?

– Вы так ничего и не поняли. Конечно, вы были ранены. Конфликт на Джорджии, 2372 год, нападение Союза Демократических планет. Так себе действо. Принц Джон развлекался. Никакой фантазии. Не то, что у отца. Впрочем, для его возраста это простительно. Ему всего семнадцать.

– Отца?

– Только не говорите, что вы не знаете, кто такой Император Генрих! Я вам все равно не поверю – ваши медицинские показатели в норме, – блондинка заметно оживляется. Глаза ее начинают блестеть. – Старина Генрих – гениальный игрок. У него целые империи под рукой. Союз Независимых Территорий, Земная Империя, Союз Демократических планет. И дочь ему под стать. Принцесса Криста обожает многоходовые гражданские войны. Несколько лет назад создала настоящий шедевр на Шеридане. И даже участвовала там в различных качествах. Представляете – ее вместе с фрейлинами однажды изнасиловали на передовой, когда она играла роль журналистки!

– Да уж. Весело, что и говорить, – скептически усмехаюсь я.

Таня приходит в себя.

– Впрочем, вам это трудно понять, – говорит она.

Стекляшки приходят в движение. Они с тихим звоном осыпаются, собираясь в узоры. Рябь пробегает по их поверхности, полируя многослойное изображение. Мир вновь приобретает ясность. Вот только стеклышек не хватает, чтобы сложить его до конца. А может, я просто не могу видеть так далеко. Император играет империями. Бог играет императорами. Верховный бог встряхивает галактики, как игровые кубики в стакане. Боги помельче комарами вьются вокруг его головы. Система тасует божественные иерархии, точно колоду потрепанных карт. Она есть. Она, словно в насмешку, говорит нам: вот она я! Просто молекулы в клетках огромного организма не видят целого. Им этого не дано. Случайное прозрение одной из клеток – меня, немедленно подправят какие-нибудь лейкоциты, типа такой вот безупречной Тани.

– Последняя просьба, Таня, – слышу я свой голос.

– Бросьте паясничать, Юджин. Вы не приговоренный и вас никто не собирается казнить.

– И все же. Разрешите слетать на задание напоследок. Кто знает, когда еще придется.

Таня несколько секунд напряженно раздумывает.

– У меня ведь есть еще несколько оплаченных часов? – неожиданно вмешивается Мишель.

– Формально, ваш тур истекает через полтора часа, – подтверждает блондинка.

– Тогда он вполне может использовать реквизит, ведь так? Я прошу – разрешите ему.

– Хорошо, – пожимает плечами Таня. – Хотя это несколько противоречит инструкциям…

– Наверное, это часть чужого сценария, – язвлю я.

– Возможно, – говорит она. – И все же – постарайтесь не наделать глупостей. До процедуры коррекции памяти охрана имеет право стрелять на поражение.

На пороге я оборачиваюсь. Встречаюсь взглядом с Мишель. Взгляд ее напряжен и насторожен. Я слегка покачиваю головой. Нет, милая. Никаких упреков. Я просто люблю тебя, чертова кукла. Хоть ты и годишься мне в бабушки. Удивление мелькает в ее глазах. Потом она отворачивается.

– Между прочим, Юджин, ваше решение дать бой Системе и способ борьбы с нею очень оригинальны. Ваши предшественники ограничивались бегством, – говорит мне в спину Таня. Меня выводят в коридор.

Кен, сопровождаемый Пятницей, попадается мне на выходе из кают-компании. Пьян, как всегда. Топает с обеда.

– Здорово, чувак! – радуется он.

– Здорово, – отвечаю я. – Когда снова в Восьмой ангар?

– Не знаю точно. Через пару дней, кажется. Надоело мерзнуть до смерти, – жалуется он.

– Да. Собачья работа, – соглашаюсь я.

– У Пятницы барахлит правый передний привод. Представляешь, какая-то сволочь трахнула его палкой! Он таких денег стоит!

– Ты же знаешь: тут сплошные отбросы, не люди, – говорю ему успокаивающе.

– Точно. Будешь в машинном – забегай. Пропустим по стаканчику.

– Заметано.

В ангаре ничего не изменилось. Техники деловито мельтешат, готовя мой самолет. Пахнет озоном и морозом. Кислит во рту – где-то утечка топлива. Охрана остается у входа.

– Отойди-ка, парень, – говорит моему механику откуда-то взявшийся Ченг. – Это мой клиент. Я сам его обслужу.

И он протягивает мне распахнутый летный скафандр. Его тесные объятия так привычны, словно влез во вторую кожу.

– Все как раньше, сэр! – говорит Ченг, улыбаясь.

– Точно.

Ченг отгибает расстегнутый клапан своего комбинезона. Я вижу рукоятку боевого ножа, что торчит у него за поясом. Я понимающе киваю.

– Я распоряжусь – пусть подвесят парочку ракет. И дополнительный сухпай заброшу. Магазины для пистолета я сунул вместо воды. На первое время хватит. Заправки к аптечке в боковых карманах. Передавайте там привет от меня.

– Ладно. Нравится работа?

– Привык, – пожимает он плечами.

Ложемент охватывает плечи. Опускаю стекло шлема. Закрываю глаза. Представляю полоску моря под собой. Слияние. Я стою на коротких ногах-шасси, втянув короткие крылья-руки, в нос мой продето крепление тягача. И вот стыки палубы приходят в движение, мягко подталкивая меня в ноги. Я дрожу от нетерпения. Я жду толчка катапульты. Жду, когда бездонный мир распахнется передо мной.

– Капитан Уэллс, номер 93/222/384, командный статус подтвержден. Приветствую на борту, командир, – шепчет внутри спокойный голос…

Глава 50. Нельзя дважды войти в одну и ту же реку

Я-самолет падаю в атмосферу, вытянув перед собой длинные факелы из основных двигателей. Я впитываю черноту пространства. Осмысливаю и прогнозирую поведение сотен объектов – звезд, космического мусора на орбите, спутников навигации. Вслушиваюсь в десятки радиопереговоров. Принимаю данные о погоде в районе предполагаемой посадки, о перемещениях воздушных масс по курсу следования. Контролирую расход топлива, температуру наружной обшивки, скорость спуска, углы крена, тангажа, и еще чертову прорву показателей. Неосознанно вношу поправки, шевелю конечностью маневрового двигателя, выдерживая курс. Мои датчики – чуткие ноздри, жадно распахнутые навстречу утреннему ветерку. Ветер приносит с собой миллионы образов. Полупрозрачные образы-доклады сменяют друг друга, возникают на миг и тут же растворяются, смытые следующей картинкой. В последний раз. Этот ветер – в последний раз. И я дышу этим ветром, и не испытываю страха смерти. Стараюсь запомнить последние мгновения прошлой жизни. Сделать так, чтобы воспоминания о них были четкими и осязаемыми. Я надеюсь, мне удастся сохранить их. Ты поможешь мне, Триста двадцатый? Молчание. Никак не могу привыкнуть к тому, что я теперь один.

Еще я думаю о том, что весь этот чертов мир – огромный корабль любви. А мы все – пассажиры на нем. Причем, по большей части, летим третьим классом. И каждый день, играя в любовь напоказ, мы отказываемся понять, что же это такое на самом деле. Иногда нам требуется всего ничего – просто открыть глаза и повнимательнее осмотреться. Чтобы заметить, что с нами что-то не так. Остановиться на мгновенье. Плюнуть на ежедневную муравьиную суету. Почувствовать, чем дышим. Посмотреть друг другу в глаза. Оказывается, все, что нам так необходимо, совсем рядом. Теплое дыхание близкого человека. Помощь, которой не ждешь. Нежность, от которой захватывает дух. Просто мы не хотим этого замечать. Или стесняемся.

Система изменила нас. Вытравила из нас душу. Быть одушевленным теперь – признак твоей слабости. Видеть в любви не только кувыркание на смятых простынях – непозволительная глупость, вызывающая смех и недоумение у более успешных и продвинутых. Ты словно говоришь всем: я живой. И сам стесняешься сказанного. Так уж вышло – мы стали холодны, расчетливы и циничны. Нас укутали в броню. Броню из правил и условностей. Сплав из законов и политкорректности.

Нас научили гасить свою страсть к жизни так искусно, точно у каждого внутри завелось по маленькому боевому роботу. Хотя нет. Боевой робот умеет не только убивать. Он свободен от налета нашей цивилизации. Не обучен мыть руки перед едой и не знает, что приятного сказать красивой женщине перед тем, как уронить ее в койку. Его действия – следствие его решений. Ясных и четких. Он умеет любить так же бесхитростно и преданно, как и разрушать. И отдается этому чувству не менее увлеченно, чем стрельбе. Не стесняясь говорить то, что думает. Потому что не боится быть увлеченным и откровенным. Быть живым для него – не недостаток. Высшее счастье. И еще – он никогда не стреляет без крайней необходимости. А начав драку – доводит ее до конца. Я даже вот как думаю: будь внутри у каждого из нас по боевому роботу – мир враз стал бы другим. И Система никогда не смогла бы взять верх над нами. Представляю, как было бы здорово однажды – щелк! – и заменить нас на эти простые и бесхитростные существа. Стереть с вежливых лиц радостные улыбки, за которыми нет радости. Смыть с душ торопливое желание помочь, потому что так принято. Выключить надоевший до оскомины лейтмотив «это не мое дело». Забыть про ложь и подозрительность. Снова стать теми, кем нас создала природа. Существами, способными любить. Так я думаю. Ну а я – сами знаете кто. Мысли мои похожи на мельтешение термитов в темноте. Так что вы не обращайте внимания на мою болтовню.

И еще я тоскую по Триста двадцатому. Этот язвительный зануда стал моей частью. Что бы там с ним не сотворили. И сейчас мне кажется, будто я потерял лучшего друга на свете. Который не предавал меня, несмотря ни на какие предназначения. Может быть даже, я потерял самого себя.

– Будущее Земли – Красному Волку.

– Да брось ты этот маскарад, Милан! Говори по-человечески.

– Как скажешь, чувак. Пора возвращаться. Порезвились, и хватит, – Милан лениво растягивает слова. За десятки тысяч километров я чувствую его спокойную улыбку.

Я отключаю канал управления. На всякий случай. Корректирую снос. Черная клубящаяся муть снизу все больше заслоняет кормовые экраны. Голос Милана бьется внутри.

– Юджин, не дури. Давай назад. Что ты там рассчитываешь найти? Внизу все так же, как и здесь. Только воздух испорчен. Нельзя дважды войти в одну и ту же реку.

Мне вдруг становится интересно.

– Кто это сказал?

– Что именно?

– Про реку.

– Это? – в голосе Милана растерянность. – Какой-то парень по имени Гераклит.

– А он тоже у вас работает?

Напряженная пауза. Пелена облаков все ближе.

– Этого нет в базе, – наконец, отзывается Милан. – Нет, пожалуй.

– А где?

– Наверное, где-нибудь у конкурентов. Недостаточно данных.

Я-человек разочарованно вздыхаю. Милан у своего пульта – тоже.

– Перехват управления, – докладывает самолет.

Не может быть! Я же отключил канал внешнего управления!

– Отмена команды! Продолжать снижение! – беззвучно кричу я.

– Приоритет внешней команды выше приоритета пилота. Отключаю командный интерфейс.

– Подожди!

Крик мой гулко отдается в ушах – я просто кричу себе под нос, в стекло шлема. Я вырван из окружающего космоса, выдран с мясом, как сгоревший провод. Вокруг темнота, едва разбавленная свечением тусклых индикаторов. Я чувствую, как машина увеличивает тягу, безжалостно сжигая топливо. Покряхтывает гравикомпенсатор, борясь с перегрузкой. Дрянная система – мне все равно трудно дышать. Последний мой бастион рассыпается под ногами. Мое путешествие подходит к концу. Я покорно лежу – плотно упакованный сверток горячей протоплазмы, жду, когда утихнет дрожь ложемента. Когда накатит сначала невесомость, а потом легкая тошнота. Пара мгновений тошноты означает переход в поле гравитации базы. Старой списанной развалины со странным названием «Будущее Земли».

Глава 51. Утренний чай с молоком

Утреннее солнце заставляет меня щуриться. Обожаю, когда оно стоит так низко! Я вытягиваю ноги и откидываюсь в большом плетеном кресле, чтобы теплые лучи коснулись кожи под подбородком. Мне нравится просыпаться пораньше и, сидя на открытой террасе, пить чай с молоком. И с капелькой выдержанного коньяку. Смотреть на то, как исчезают остатки тумана над рекой. Сама река почти не видна, скрытая крутым склоном холма, на котором стоит мой дом. Виден лишь туман – длинная молочно-белая лента, огибающая холм и растворяющаяся среди дикого леса на противоположном берегу. Легкий ветерок шевелит листья в саду. Сушит остатки росы. Сдувает пар над моей чашкой. Напитывает воздух влажным запахом прелой лесной подстилки. Босым ногам приятно прикосновение нагретого солнцем пола. Между прочим – из настоящего дерева. Я вполне могу позволить себе такую роскошь. Все знают: Император неплохо заботится о своих отставных офицерах. Тем более – о героях войны. Я как раз такой герой. Человек, выполнивший свой долг и списанный по состоянию здоровья. Может, слыхали – Джорджия, 2372 год? Хотя, откуда – про это не очень много трепались по визору. Впрочем, неважно. Важно то, что я вполне могу позволить себе и этот уютный особнячок в зеленом пригороде, и другие мелкие радости жизни. Вроде регулярного прохождения процедуры омоложения. Несмотря на свои сорок пять, выгляжу я максимум лет на двадцать восемь. И еще я понимаю толк в хорошем коньяке, снаряжении для подводной охоты и морской кухне. Время от времени очередной благотворительный фонд с длинным непроизносимым названием переводит на мой счет довольно крупные суммы. Жизнь прекрасна.

– Доброе утро, Юджин! – на террасу выходит Шейла – клубная девушка, с которой я познакомился вчера на какой-то крутой вечеринке. Шейла зябко кутается в мой купальный халат. Усаживается напротив меня, спиной к саду. Копируя мою позу, вытягивает ноги. Чудо, а не ножки, скажу я вам. Шейла вообще молодец. Умелая, но не развращенная. Красивая, но не смазливая. В меру опытная. В меру стеснительная. Легко поддерживает беседы на любые темы. Внимательно слушает меня, когда я немного перебираю с коктейлями, дает выговориться, прежде чем рассказать о том, какая музыка ей по душе. И о выставке настенных граффити двадцать первого века. О скандальной вечеринке с участием известного художника, имя которого я тут же забываю. И о своем погибшем муже. Который, возможно, никогда не существовал в природе. И о единственном ребенке – сыне, растущем без отца. Сын мечтает стать летчиком. Все дети в возрасте пяти-семи лет мечтают стать летчиками. Не понимаю, что хорошего – летать с чипом в башке, превращающим твое тело в деталь самолета? И самое главное – Шейла знает, как вести себя, чтобы веселый вечер с танцами незаметно перетек в спокойный, обстоятельный, в меру горячий, достаточно раскованный, немного дежурный и ни к чему не обязывающий секс. После которого так здорово засыпать, обнявшись, и никакой неловкости утром. Мы просто приятно провели время. К тому же – у нее сын. Это здорово, приоткрыв глаза, наблюдать, как тебе отдается такая женщина. Но сын – это дополнительная ответственность, не позволяющая ничего больше, чем радостное узнавание друг друга на очередном пати. Возможно, даже легкий поцелуй и «рад тебя видеть, дорогая». И Шейла прекрасно знает правила. Она, вообще, – прелесть. Самое главное – она не храпит во сне.

Сейчас мы поболтаем немного. Я угощу ее своим фирменным чаем. Возможно, мы даже успеем кое-что перед тем, как она сядет в такси и укатит в свой кондиционированный офис где-нибудь на пятидесятом этаже. А возможно, просто шепнет мне на прощанье с легким смешком: «Знаешь, ты настоящий бык». Или еще какую-нибудь чушь. А я ей: «У меня никогда не было такой красивой женщины». Это вранье по утрам входит у меня в привычку.

– Представляешь, Филодор с тебя весь вечер глаз не сводил. Будто узнал, но никак не мог вспомнить, где тебя видел, – весело говорит Шейла.

– Хочешь чаю, милая? – спрашиваю я. – Мой фирменный рецепт. Треть горного зеленого с Нового Конго. И настоящий листовой с Кришнагири. Плюс немного трав и шиповника. И свежее молоко.

– Звучит заманчиво. Только от натурального молока полнеют.

– Ну, тебе это точно не грозит, – улыбаюсь я.

– Льстец. Так откуда этот заезжий павлин тебя знает?

– Откуда мне знать? – пожимаю я плечами. – Терпеть не могу музыку. А его блеянье – в особенности.

– А помнишь, как его музыкант, ну, черный такой, толстый, все порывался с тобой спеть? Все просто покатывались со смеху, когда он начинал играть на своей губной гармошке. А ты так потешно что-то напевал!

– Правда? – наигранно удивляюсь я. Я всегда помню, что со мной происходило, как бы пьян ни был накануне. Но иногда полезно сделать вид, что ничего не знаешь.

– Такая грустная заунывная мелодия – ужас! И ты нес под нее какую-то тарабарщину.

– Чего спьяну не сотворишь, – неопределенно говорю я.

– А помнишь, как он тебя называл?

– Как?

– Волком! – Шейла смотрит на меня с выжидающей улыбкой.

– Эти черные – у них мозги набекрень. Особенно, как до спиртного дорвутся, – рассеянно отзываюсь я.

– Да? – разочарованно хлопает ресницами моя гостья. – Странно… Ты на это откликался…

Такси на воздушной подушке неслышно подплывает к воротам. Прощаемся на парадной лестнице. Шейла легонько целует меня в щеку.

– Ты настоящий дикарь, – шепчет она.

– У меня никогда не было такой… – ну и так далее.

Оставшись один, сажусь разбирать вчерашнюю почту. Тоже своего рода ритуал. Солнце насквозь просвечивает голубоватый куб голограммы. Объемные цветные значки внутри него слегка искрятся от прикосновения горячих лучей. Кроме вороха рекламных предложений и каталогов ненужных вещей, в очередной раз получаю приглашение на какой-то сногсшибательный тур. Как всегда – натуральные ощущения, искренние переживания, незаметный и великолепно обученный персонал. Эти предложения поступают мне регулярно. Чем больше размер моего банковского счета – тем чаще. Будто кто-то (или что-то?) задался целью выманить меня из моего уютного гнездышка. Выдернуть из круга пустопорожних знакомств, шумных вечеринок, купаний в прозрачной океанской воде. Иногда эти предложения пробуждают во мне любопытство. «Необходимость скрываться от своих врагов на диком острове, среди страшных джунглей, пытающихся вас убить. Нешуточная борьба за свою жизнь. Естественное течение событий, зависящее только от вашего мужества. Романтика неожиданных знакомств и восхитительный секс на открытом воздухе. Гарантируются натуральные чувства. Реальная возможность умереть». И объемные рекламные сценки, от просмотра которых начинает свербить в чреслах и учащается пульс. Наверное, стоит как-нибудь попробовать. Я вполне могу себе это позволить. Они ведь все равно добьются своего. Когда-нибудь. Не сейчас. Сейчас я возьму полотенце и пойду купаться. Буду плавать до изнеможения, борясь с течением прохладной реки. До самого завтрака. И во время завтрака буду думать, на что потратить сегодняшний день.

Конец

Россия, Красноярск, 2005 г.