Все, что пишут в книгах и газетах, есть ложь. Тем более ложь то, что показывают по ТВ. Этот мир вообще устроен немного не так, как вы привыкли думать. Но я попробую рассказать вам как.

Илья Стогоff

Рич & Бьюти.История мира в 9 найт-клабах

Вступление Транс-клуб ТОННЕЛЬ /Cанкт-Петербург/

Более дурацкого занятия, чем болтаться по клубам, человечество не изобрело за все шесть с половиной тысяч лет, проведенных вне Эдемского сада. Впрочем, это я сейчас такой умный. А было время...

1.

Свой самый-самый первый поход в клуб я помню очень хорошо. Дело было в первой половине 1990-х. Я, конечно, понимал, что мою, а равно и всех остальных гостей безопасность гарантировать никто не собирается. И все-таки открывшаяся картина меня поразила. Навстречу мне по лесенке спускался громадный, под два метра молодой человек. Косая сажень в плечах, куча бицепсов-трицепсов. Он шел не торопясь и с удовольствием покуривал сигарету. За собой, держа за волосы, молодой человек волок попискивающую жертву, щуплого юношу. Отволочив его на некоторое расстояние, молодой человек выкинул сигарету и стал не торопясь жертву бить. Прежде я ходил совсем в другие заведения. Много времени проводил в сквотах и художественных галереях. Там пятнадцать лет назад не только танцевали, но и устраивали поэтические чтения. Помню конкурс эротической поэзии в заведении, которое называлось «Ева». Стихи там звучали, например, такие: «Захотела на обед моя милая минет. Что ж ей, моей суженой, предложить поужинать?», а художники параллельно развлекали публику хепенингами, типа «Карточной игры», во время которой Дама крыла Валета, а Король — Даму.

Так что открывшаяся картина (громадный красавец, у всех на глазах лупящий кулаками по лицу незнакомого юношу) меня, признаюсь, шокировала. Тут что, подумал я, всегда так себя ведут? Впрочем, скомканное начало не помешало мне провести в этом (и многих других, похожих на это) заведении следующее десятилетие своей жизни.

За это время от меня два раза уходила жена. В клубах я оставил столько денег, что хватило бы на покупку нескольких автомобилей. О мешках под глазами и потрепанной печени даже и не говорю. Каждое утро я был похмелен и разбит. Вылезти из постели и пойти на работу было все равно, что попытаться вырезать самому себе аппендицит. Единственная мысль, стучавшая внутри головы, сводилась к тому, что зачем, черт возьми, я вчера опять туда поперся? Единственное, что я приобрел взамен — возможность вам обо всем этом рассказать. Вы считаете, это равноценная замена?

2.

История русских найт-клабов ведет отсчет с осени 1990-го. Приблизительно этак с октября. Все началось с того, что компания молодых людей искала себе подходящую квартиру. В те годы официально снять жилье было нереально и приятели просто поселились в сквоте: самовольно захваченном расселенном здании. Сквот располагался в Петербурге, на набережной Фонтанки, дом 145. Приятелей было трое: два брата Алексей и Андрей Хаасы, плюс Михаил Воронцов.

Отыскав подходящий пустующий дом, первым делом приятели выгнали оттуда бомжей и завели кошку, чтобы она ловила крыс. Потом произвели некоторый ремонт. В этой квартире приятели собирались жить, принимать гостей, курить папиросы и уединяться с девушками.

Времена стояли еще советские. На весь СССР не существовало еще ни единого клуба. Да и просто посидеть молодым людям было негде. А здесь — огромная свободная квартира. Площадь большой комнаты в их квартире составляла чуть ли не сто квадратных метров. Очень скоро к Хаасам начали приходить толпы большей частью незнакомых людей. Кто-то приносил алкоголь. Кто-то приводил девушек. А через два месяца после заселения знакомый иностранец предложил поставить к ним в квартиру вертушки. Самые первые вертушки в СССР.

«Вертушки» — это основной инструмент диск-жокея. Такая же незаменимая штука, как электрогитара для рок-группы. Аппарат представляет собой два проигрывателя, соединенные в один и снабженные регулятором скорости. Благодаря «вертушке» одним движением руки можно чередовать мелодии и накладывать их друг на друга. Устройство настолько просто в обращении, что некоторые умельцы «сводят» мелодии даже ногами.

Для каждого вечера Хаасы и Воронцов придумывали особую примочку. То в качестве группы поддержки для диджея приглашались настоящие балерины в пачках и пуантах. То одновременно надувалось несколько тысяч воздушных шаров, в которые можно было с разбега прыгать и зарываться. Стоимость развлечения — $5. Алкогольные напитки и наркотики просьба приносить с собой.

Завсегдатаи первых рейв-party просыпались с закатом и ночь напролет болтали о модных галлюциногенных грибах и только появившемся в России кокаине. В дэнс-зале 24 часа в сутки играла музыка. Посетители не прекращали танцевать даже в туалете. Разнообразие в жизнь меломанов вносили рейды ОМОН, во время которых бойцы ногами разбивали аппаратуру, которую каждый раз приходилось добывать заново.

Для отечественных меломанов и модников все это стало началом новой эпохи. Скоро ходить на Фонтанку стало не просто модно, а очень модно. Это еще не было клубом. Это была тусовка художников и золотой молодежи. Рядом с тинейджером в оранжевой куртке здесь можно было встретить Георгия Гурьянова (басиста группы «Кино»), одетого в блестящие галифе и красные боксерские перчатки. Но начало было положено.

В Москве о подобном виде досуга никто в те годы даже не слышал. Вернее, нет: наиболее продвинутые москвичи о петербургских вечеринках как раз слышали. В моду среди них быстро входит особый вид отдыха: на выходные парни из Москвы приезжают потанцевать на Фонтанку, а потом (до самых следующих выходных) рассказывают всем знакомым, как классно провели время. Те, кто вырваться в Петербург не мог, счастливчикам дико завидовали.

Частым гостем на Фонтанке был москвич Иван Салмаксов. Папа Ивана позже станет главным прокурором Петербурга, да и сам он ездить в Северную столицу очень любил. Через несколько лет Салмаксов без вести пропадет: просто выйдет из дому и дальнейшая его судьба до сих пор никому не известна. А тогда Иван пытался делать какой-нибудь бизнес, но какой именно, определиться долго не мог. Именно он первым сообразил провести в Москве большое официально оформленное мероприятие. Не подпольные танцульки для пары приятелей, а масштабный рейв. С рекламой, баром, хорошим звуком и может быть даже какой-нибудь иностранной звездой.

Энергичный москвич договорился с администрацией ВДНХ, что на одну ночь ему будет сдан в аренду гигантский павильон «Космос». Всем остальным должны были заниматься парни из Петербурга: братья Хаасы и Михаил Воронцов, ставший к тому времени первым русским диджеем Михой Вороном. Младший из Хаасов служил в армии на космодроме Байконур. Именно он и предложил для мероприятия космическое название «Гагарин-party».

3.

«Гагарин» вывел рейв-движение на совершенно новый уровень. Скоро новой музыке становится тесно в подвалах. Несколько лет после этой легендарной вечеринки масштабные танцы проводятся каждую неделю и в самых неприспособленных для этого местах.

В Петербурге во дворе Артиллеристского музея прошла «Military-party», во время которой на техно-музыку накладывалось пение настоящего военного хора в аксельбантах. В одном из бассейнов — «Акваделик-party». Здесь танцевали и знакомились с девушками прямо в воде, подсвеченной лазерными лучами. На «Мобиле-party» танцоры хоть всю ночь катались на крошечных карах. На вечеринке во дворе Михайловского замка в Петербурге диджеи и охрана были одеты в камзолы эпохи Павла I.

Ну и так далее.

Из андеграундного увлечения рейв быстро превратился в очень доходный бизнес. На техно-музыке теперь делались приличные деньги. Впрочем, как бы ни была доходна разовая party, устраивать ее часто — удовольствие дорогое. В тот момент, когда организаторы вечеринок обосновались на раз и навсегда выбранных местах, в России появились первые легальные клубы.

Первые два найт-клаба открылись в Петербурге ровно друг напротив друга. В ядерном бомбоубежище на Зверинской улице распахнул двери «Туннель». В ста метрах от него, в большом звездном зале Планетария, на том месте, где незадолго до этого прошла вечеринка «СтарДаст», открылся первый в стране коммерческий клуб «Планетарий».

Очень долго эти два заведения были единственными клубами не только Петербурга, но и страны. Однако попытки клонировать успех стали предприниматься почти сразу. К середине 1990-х клубов стало столько, что относительно некоторых из них я начинал сомневаться: то ли я там уже был, то ли лишь собирался, но так и не доехал.

Случалось мне бывать в клубе, интерьер которого тютелька в тютельку, до мельчайших подробностей воспроизводил дом, в котором родился Элвис Пресли. При клубе «Тайфун» помимо танцпола одно время функционировал громадный зал для игры в пейнтбол. Еще в одном заведении как-то я нарвался на фотовыставку человека, полжизни проработавшего судебно-медицинским экспертом. На стенах висели фотографии ТАКОГО, что алкоголь выветрился из моего организма моментально.

В клубах «Конюшенный двор» и «Доменикос» ведущим дискотек в те годы был молодой актер Дмитрий Нагиев. Еще один юный шоумен Роман Трахтенберг начинал с того, что рассказывал похабные анекдоты в «Арт-клинике». Основными посетителями всех этих заведений были, разумеется, бандиты. О том, как должны выглядеть клубы, у этих ребят были собственные представления. Скажем, на жуткой дискотеке «Continental» в меню присутствовал напиток, обозначаемый как «Пивоплюс». Суть там была в том, что пиво в стакан вам нальют самое обычное. Не обычно было лишь то, что внутри бокала плавали крошечные живые рыбки. Выпивать пиво нужно залпом, и рыбки еще долго будут плавать прямо у вас в желудке.

Одновременно с петербургской клубной революцией первые клубы стали открываться и в Москве. Идей здесь было поменьше, зато денег — побольше. В Петербурге техно-музыка воспринималась как часть авангардной культуры. Москвичи считали, что речь идет всего-навсего о дискотеках, а значит, эта штука должна приносить деньги. Уже к 1995 году в столице функционировало больше ста пятидесяти заведений, именуемых «клубами». Под эту категорию стали попадать любые заведения, предлагающие посетителям ночной досуг: от ресторанов до средней руки дискотек.

Именно москвичи первыми придумали развлекать гостей аттракционом, под названием «crazy-меню». Лет пятнадцать назад, помню, идея казалась очень свежей. Суть в том, что за отдельную плату каждый желающий мог устроить заранее оплаченный скандал. Как правило, в момент начала аттракциона вокруг смельчака собирались все посетители клуба. Тот платил в кассу и, например, стулом разбивал самую большую витрину. Или въезжал администратору тортом в физиономию. А мог, скажем, взять и по-настоящему уволить официанта. Он собственноручно вписывал бедолаге в трудовую книжку «Уволен к едренефене. Дата. Подпись». Все. С утра официанту нужно было искать новое место работы.

4.

Впрочем, подобные изыски — редкость. По большому счету, человек, попавший внутрь клуба, предоставлен сам себе и не знает, чем заняться. Основной вопрос, который мучил меня, это: «А на хрена я сюда приперся?»

Кто-то напивается, кто-то пристает к девушкам с дурацкими разговорами, кто-то занимается армрестлингом с малознакомыми персонажами. Кто-то смотрит стриптиз: помню, в клубе Candyman его танцевала француженка Лола Ферраре. Каждая половинка ее занесенного в «Книгу рекордов Гиннесса» бюста весила семь с половиной килограммов. Я иногда залезал на сцену, чтобы станцевать с выступающей артисткой. Почти всегда подобные развлечения заканчивались тем, что меня, взяв за шиворот, выкидывали из клуба.

В этих заведениях я пил, танцевал, дрался, получал по носу и давал сдачи, знакомился с девушками и иногда не только знакомился, но и расставался. Я уединялся с избранницами сердца или, наоборот, в умат пьяный у всех на виду влезал на стол, чтобы (пока не выгнала охрана) порадовать окружающих зажигательным танцем.

Так прошла моя молодость, от которой осталось лишь несколько отрывочных воспоминаний. Наверное, сегодня я являюсь главным экспертом в стране по вопросам бессмысленной траты денег и времени. На ближайших страницах я поделюсь накопленным опытом с вами.

Я расскажу вам о том, откуда вообще взялось это чудо-чудное — найт-клаб. Напомню основные вехи его истории. Перечислю, какие бывают клубы, пабы, дансинги и дискотеки. Я дам вам множество советов, причем один — прямо сейчас.

Совет сводится к следующему. Когда вы ощутите потребность окунуться в пучины ночной жизни, когда неоновые вывески покажутся вам привлекательнее женского поцелуя — просто возьмите и еще раз прочтите книгу, которую держите в руках. А из дому — не выходите.

Поверьте — оно того не стоит!

Глава I: Cotton Club /Нью-Йорк/

Негромкий джаз, красотка-певица в пятне софита. Гангстеры в широкополых шляпах пьют контрабандный алкоголь. Каких-то восемьдесят лет назад типичный ночной клуб выглядел именно так. И понадобились очень серьезные усилия, чтобы представления о ночном досуге претерпели бы хоть какие-то изменения.

1.

А началось все с того, что в 1923-м боксерпрофессионал Джек Джонсон угодил в тюрьму. Вернее, не так. Джек был не просто боксером, — он был живой легендой. Сто шесть боев, сто пять побед. Первый чернокожий боец, вышедший против белого чемпиона и отделавший его так, что того пришлось с ринга уносить. Первый спортсмен, заработавший на участии в рекламе больше, чем на самих спортивных победах. Любимец светской хроники, сумевший конвертировать популярность в бабки и заработавший себе на ох какую безбедную старость. О Джонсоне при жизни снимали фильмы, а его чемпионскую перчатку, с намертво впечатанными в нее зубами Стенли Кетчела, которого Джек чуть не убил на ринге, какой-то из музеев купил за шестьдесят пять тысяч долларов. Популярность его была так велика, что сверхтяжелую американскую артиллерию Первой мировой солдаты на сленге так и называли: «Джонсон». Имелось в виду: тоже большая, тоже черная и точно отправит оппонента в нокаут.

И при всем при этом, странно, что в тюрьме Джек не оказался раньше. Джонсон нарушил все табу тогдашнего американского общества. Он был черный, но при этом не забитый и робкий, а наглый и успешный. Когда офицер полиции как-то остановил его за превышение скорости и выписал штраф на пятьдесят долларов, Джек протянул ему сто и сказал:

— Сдачи не надо. Скоро этой же дорогой и с той же скоростью я поеду обратно.

Но главным было даже не это, а то, что боксер открыто сожительствовал с белыми женщинами. Для Америки начала ХХ века это было чем-то невиданным. Женат Джонсон был три раза, причем одну из жен отбил у вполне уважаемого белого джентльмена. Во время гастролей по американским городам перед дверью его гостиничного номера выстраивались очереди из красоток. А если чемпион отказывался впустить их внутрь, женщины пробовали вскрыть себе вены прямо в холле отеля.

Подобного поведения тогдашняя Америка простить ему не могла. Двое сенаторов от южных штатов в открытую призывали линчевать зарвавшегося ниггера. Когда репортеры попросили его прокомментировать это заявление, Джонсон сказал, что насколько ему известно, у обоих сенаторов есть молодые дочки, так вот давненько у него что-то не было новеньких цыпочек. Эрекция аж брюки рвет. Тучи над его головой сгущались все сильнее.

Большую часть заработанных на ринге денег Джонсон вложил в моднющий найт-клаб «Де Люкс». Уйдя на пенсию, он собирался сидеть в дверях собственного заведения и радоваться капающим в кассу копеечкам. Клуб располагался в самом сердце Гарлема, и задумывался чемпионом, как первое в Америке роскошное заведение для негров. Джонсон предполагал проводить там танцы под только что появившуюся модную негритянскую музыку «джаз». Он успел купить помещение, провести внутри ремонт и даже повесить вывеску. Но после этого все-таки был арестован и оказался на нарах.

Обвинение было странным даже для того времени. Женатого Джонсона взяли в машине с белой проституткой и предъявили статью о нарушении супружеской верности. Причем дело явно шло к тому, что впаяют ему лет восемь и уже в тюрьме припомнят все слова о сенаторских дочках. Джонсон понял, что земля начинает гореть у него под ногами.

Жена чемпиона уверяла, что они давно не живут вместе, так что ее супругом Джек считаться и не может. Проститутка дала показание, что пошла с Джеком не за деньги, а по любви и судить за это нельзя. Тем не менее Джонсон с огромным трудом вышел из тюрьмы под залог и в тот же вечер через Мексику бежал в Европу. Клуб «Де Люкс» он по дешевке продал давнему знакомому, гангстеру Оуни Мэддону и в нашей дальнейшей истории больше не появится.

А вот об Оуни сказать пару слов стоит. Тот был фигурой не менее колоритной, чем Джек. Здоровенный рыжий ирландский боров, Оуни вырос в районе с говорящим названием «Адова кухня». Драки квартал на квартал, с детства заточка в кармане. Первый раз он убил человека в четырнадцать лет, а уже к семнадцати стал у себя на районе самым страшным авторитетом.

Крышевание местных магазинов приносило ему до двухсот баксов в день. Для того времени — бешеные бабки. Дважды на Мэддона совершались покушения, один раз врачи с трудом вытащили его с того света. В общем, что тут рассказывать долго? Любой, кто смотрел отечественные сериалы «Бригада» и «Парни из стали», и сам все поймет.

К началу 1920-х Мэддон контролировал почти весь профессиональный бокс НьюЙорка и ближайших штатов. Правда, бизнес ему приходилось вести из камеры в тюрьме Синг-Синг, в которой Оуни отбывал двадцатилетнее заключение. Впрочем, камера была комфортной: мягкий диван, телефонная связь с волей, личный парикмахер и раз в неделю свежая девушка.

Выкупив у боксера Джека Джонсона его недостроенный клуб, Мэддон первым делом сменил заведению название. Теперь клуб назывался «Cotton Club» и ориентировался исключительно на белых клиентов. Оформлен он был так, чтобы посетитель представлял, будто попал на хлопковые плантации американского Юга. Гардероб прятался за тропической растительностью. У стойки бара хихикали красотки-мулаточки (рост не меньше метра семидесяти шести, светлый оттенок кожи обязателен). На сцене раздували щеки негры-трубачи.

Проход в клуб перегораживала красная веревка. Заходить за нее никому не разрешалось. Перед входом в каждый приличный клуб обязательно должна стоять толпа лузеров — тех, кого не пускают внутрь. Построившиеся в очередь обычные люди с несчастным выражением лиц. На их фоне VIP-гости, проходящие внутрь без проблем, чувствуют себя высшей расой.

В середине 1920-х ездить в Гарлем послушать джаз среди состоятельных нью-йоркеров считалось вполне себе престижным досугом. Новая незнакомая музыка только-только добралась до столиц и вызывала нешуточный энтузиазм. В Нью-Йорке на углу 7-й авеню и 132-й стрит находился клуб Connie's Inn, сразу за ним шел Lafayett Theatre, в котором публика была такого плана, что музыканты использовали в качестве медиаторов для гитары остро наточенные ножи, еще севернее — Hoofer's Club, потом Rhythm Club, находившийся на втором этаже ресторана «Тэбб», а потом сразу два клуба: Barbecue и Band Box. Но самым лучшим, самым дорогим, самым опасным и самым желанным был Cotton Club.

Он моментально стал самым модным заведением Нью-Йорка. И оставался таким больше десяти лет. Читая бухгалтерские отчеты, Оуни Мэддон от радости потирал у себя в тюремной камере широченные натруженные ладони.

2.

1920-е годы стали для Америки воистину золотыми денечками. Из дикой окраины цивилизованного мира страна постепенно оформлялась во вполне себе империю. После Первой мировой превращение лягушки в принцессу было в общих чертах завершено. Прежде, говоря о США, люди имели в виду бизонов, индейцев, прерии и отважных пионеров Дикого Запада. А теперь — доллары, доллары и в третий раз доллары.

Великая американская мечта представляла собой всего лишь местный вариант вечной человеческой мечты. Людям всегда хотелось очень простых удовольствий: вместо того чтобы в поте лица добывать себе хлеб, они желали до обеда валяться на диване, а вечером сходить куда-нибудь развлечься. А для этого во все времена существовал единственный способ. Пока ты валяешься на диване, корячиться по поводу хлеба за тебя должен кто-то другой. Кому-то работать, кому-то получать удовольствие — других вариантов просто не существовало.

В Древнем Риме свободные граждане могли сколько угодно нежиться в бане, а вечером ходить на гладиаторские бои, потому обо всем остальном голова должна была болеть у рабов. В Российской империи аристократы танцевали на балах да кушали клубнику, а всю тяжелую работу за них выполняли крепостные крестьяне. Но вот в Америке крепостных не было. Из ситуации янки вышли иным способом.

Старые европейские державы были устроены все одинаково. У них имелся верхний слой (те, кто ходит в театр и отжигает на танцах) и низший (те, кто круглые сутки работает, а о танцах может только мечтать). Зато в Америке слой должен был остаться всего один: высший. Все до единого американцы должны были получить шанс круглые сутки веселиться. Это не значит, будто работать не станет вообще никто. Просто низшим слоем для богатых американцев будут жители не своего собственного, а других государств.

Сперва на роль крепостных перешли жители только соседних со Штатами стран. Кубинцы крутили для американцев сигары. Никарагуанцы выращивали бананы. Мексиканцы с утра до вечера работали на стройках. Девушки-пуэрториканки тоже работали, но скорее с ночи до утра. Чтобы никто не вздумал сомневаться в правильности этой системы, в нескольких странах Латинской Америки были показательно свергнуты правительства, а жителям объявлено: кто вздумает разинуть рот, будет иметь большие проблемы.

Но постепенно на эту же систему отношений с США переходил и весь остальной мир. Дальний Восток, потом Ближний Восток, потом наконец Европа. . . пока белые люди с долларами в карманах слушали джаз, все остальные должны были молча вкалывать.

3.

Изюминкой Cotton Club был танцевальный оркестр под управлением Дюка Эллингтона. На тот момент — лучшая танцевальная группа всего Нью-Йорка. Джаз в 1920-х считался модной музыкальной новинкой. Газеты писали о нем как о почти запретном, неприличном в своей откровенности удовольствии. Самыми лучшими считались джазмены из Нового Орлеана.

Оно и понятно: Новый Орлеан был портовым городом. Сходя на берег, матросы искали недорогой страсти и выпивки погорячее. В клубах «Красный Лук» или «Эспаньола» девушки обслуживали клиентов прямо в зале, и на это никто не обращал внимания. Тапер со сцены мог еще и отпустить на эту тему шуточку. В местном китайском квартале в открытую продавались любые виды наркотиков. Район, известный как «Сторивилль», целиком состоял из баров, подпольных игорных заведений, хонки-тонки, сомнительных притонов и чумазых публичных домов. Все виды порока: девушки, карты, море выпивки и двадцать четыре часа самой горячей музыки.

Луи Армстронг, осваивавший первые ноты как тапер в борделе, позже вспоминал, что в начале ХХ века Новый Орлеан был, наверное, всемирным центром проституции:

— Бочонок пива стоил доллар, а целый мешок еды — еще один! Покупай и покойся с миром! Музыканты, игравшие в борделях, носили в то время перстни с огромными бриллиантами, ботинки, начищенные до такого блеска, что можно ослепнуть, и обязательно бритву в кармане. Каждый вечер случались драки, и кто-нибудь получал нож в бок, но выжившие не обращали внимания, потому что вокруг щебетали тысячи зарегистрированных девочек и десятки тысяч незарегистрированных. Все они показывали прохожим смуглые ножки, и каждая вторая была влюблена в кларнетиста.

Именно в Новом Орлеане находился самый знаменитый публичный дом Америки, легендарный Mahogany Hall, в котором возле каждой кровати имелось огромное зеркало, стоимостью в несколько сотен баксов, и за ширмочкой вам с подружкой подыгрывал собственный пианист. А через дорогу от него был открыт салон знаменитой Мари Лаво, — женщины, создавшей учение, известное в наши дни, как «культ Вуду». Новый Орлеан кружился в ритме непрекращающегося греха и карнавала.

Слава о его развеселой атмосфере ползла по суровой протестантской Америке. Кто-то хмурился и призывал выжечь эту язву каленым железом. Кто-то наоборот сглатывал слюни и задумывался: а не рвануть ли, бросив все, в этот прекрасный город? К 1920-м приглашать новоорлеанских пианистов и трубачей уже считалось среди владельцев танцзалов хорошим тоном.

Сперва джаз-банды играли только на ходящих вверх по Миссисипи пароходах. Потом развеселых негров с их дудками стали нанимать для работы в клубы Чикаго. Там в 1920-х тусовалась самая богатая и самая модная в Штатах братва. Именно крутые парни в шляпах и с автоматами первыми ввели моду возить подружек на танцы в негритянские кварталы. Джаз тогда играли всего в четырех-пяти местах, зато это была самая горячая музыка в Америке. Уж чернокожие-то ребята знали толк в настоящем веселье!

Белые европейцы и американцы давно устали нести бремя собственной цивилизованности. Им хотелось просто пожить в свое удовольствие, и еще им хотелось думать, будто на окраинах культурного мира в этом знают толк. Помимо негритянского джаза тогда же в музыкальных барах звучали латиноамериканское танго, вест-индская самба и гавайская гитара. Однако самой модной из всех считалась именно та музыка, которую играли белозубые негры из Нового Орлеана.

Как ее называть, первое время понятно не было. Газеты называли эту музыку jump-andshouts («прыжки и вопли») и писали о ней, как о «горячем и варварском стиле, полном дикарской непосредственности». Музыковеды называли ее «синкопированная музыка». Слово «джаз» старались не употреблять, потому что на тогдашнем сленге оно означало «половой акт».

Лучшие музыкальные клубы Чикаго принадлежали владельцам сети публичных домов «Четыре двойки». Отдельные заведения открывали и мафиози попроще. Бывший боксер и наемный убийца Эдди Тенсиль незадолго до того, как был зарезан осколком бутылки, открыл камерный клуб «У Тенсиля», в котором начинало несколько будущих джазовых легенд, а самый навороченный клуб Чикаго принадлежал в то время двоюродному брату Аль Капоне — Ральфу Капоне. Заведение называлось Royal Garden. Здесь посетители получали все самое модное и экзотичное: девушеккреолок, обжигающую китайскую кухню и еще более обжигающую негритянскую музыку. Плата за вход составляла от полутора долларов до двух с половиной. Зал вмещал больше шестисот человек и каждый вечер (даже в понедельник) был забит под завязку.

Гонорар хорошего трубача или пианиста в ту прекрасную эпоху мог составлять девяносто долларов в неделю. При том, что рабочие, которые, стоя у конвейера, собирали автомобили «Форд», никогда не получали больше пятнадцати долларов. Легендарный Луи Армстронг зарабатывал сто двадцать пять, плюс чаевые. Именно в принадлежавших мафии клубах джазовые певицы додумались не стоять на сцене, как чучело, а бродить по залу между столиков. Подвыпившие мафиози совали им в бюстгальтеры мятые купюры. За вечер выходило столько, сколько их бабушки не зарабатывали на плантациях и в течение года.

Сохранить такой уровень заработка можно было только одним способом: никогда, ни с кем, ни при каких обстоятельствах не делиться секретами своего мастерства. Именно поэтому обо всех первых звездах джаза нам сегодня почти ничего не известно. Критики, брызгая слюнями, восторгались Джо Оливером, оркестром Тейта и легендарным Биксом Байдербеком. Но оценить, насколько оправданы все эти восторги, нам сегодня не светит: записей ни от одного из них просто не дошло.

Какое-то время джазмены в общем и не записывались. Однако в 1929-м произошло то, что время от времени с капитализмом происходит: он рухнул. И для музыкантов начались совсем другие времена.

4.

После Первой мировой старый мир рухнул, зато на его месте появилось два совсем новых. Прежняя модель (аристократы, живущие за счет крепостных крестьян) устарела и вызывала лишь брезгливые ухмылки. Прогрессивными считались либо советский коммунизм, либо та штука, которую построили в США.

Жить за счет граждан собственной страны теперь всем казалось полной дикостью. Рабство, которое существовало столько же, сколько существует человечество, было объявлено вне закона. Чернокожие американцы и русские крепостные получили, наконец, свободу, однако самый главный вопрос от этого никуда не делся. Этот вопрос звучал так: кто же все-таки будет работать, пока все мы будем танцевать?

Русские коммунисты предлагали в качестве ответа полную фантастику: работать (считали они) будут машины. Ленин и компания собирались электрифицировать нищую Россию и наизобретать столько умных механизмов, что один инженер играючи справится с работой, которую прежде выполняли сто из кожи вон лезущих бурлаков. Американцы предлагали подход попроще: работать станут в третьем мире. Ну да, это, конечно, не очень справедливо. А если говорить откровенно, то и совсем несправедливо. Но в конце концов, другого-то выхода все равно нет. Кому-то отжигать, комуто вкалывать. Не мы этот мир придумали, не нам его и менять.

На практике американская модель больше всего напоминала финансовую пирамиду. Те, у кого появлялся хотя бы какой-то лишний центик, отправлялись на биржу. Там они покупали акции, и доход с этих акций позволял им больше не работать. Из низшего слоя любой американец мог запросто выскочить в высший. США на глазах превращались в нацию рантье: миллионы людей жили исключительно на доходы с акций. Миллиардер Джон Рокфеллер жаловался, что как-то подошел почистить ботинки к мальчишке со щеткой в чумазых от гуталина руках, и тот поинтересовался, во что уважаемый мистер посоветует ему вкладываться?

Рокфеллеру не нравилась идея, будто он и мальчишка принадлежат к одному и тому же высшему слою. Но именно это и стало называться «Великой Американской Мечтой».

Рост курса акций продолжался почти десятилетие. Это было роскошное время: джаз, красотки, гангстеры в широкополых шляпах. Бедными в Америке остались только самые бестолковые. Но каждая финансовая пирамида рано или поздно рушится. Выплаты по акциям могут продолжаться только до тех пор, пока кто-то покупает все новые и новые бумаги. А как только буратины перестают закапывать на этом поле свои золотые, все тут же рушится.

В октябре 1929-го пузырь лопнул. Акции «Крайслер» упали в цене в двадцать семь раз. Акции «Дженерал Моторс» — в восемьдесят раз. О банкротстве объявил каждый пятый американский банк. Люди, которые еще вчера без тени сомнений смотрели в завтрашний день, теперь выстраивались в очереди за тарелкой бесплатного супа.

Накануне начала кризиса всем казалось, будто джаз вот-вот станет чем-то большим. На самом деле рок-н-ролл мог появиться лет на тридцать раньше, чем появился. Почему нет? Уже тогда имелись безбашенные, пропитанные виски и кокаином музыкальные гении, девушки, готовые метать трусы на сцену, журналы, готовые ставить звезд на обложки, и клубы, готовые предоставлять помещение под самые экстравагантные проекты. Но как-то не получилось. От превращения в ритм-н-блюз довоенную музыку отделял всего один шаг, но этот шаг так и не был сделан.

Джазовый гитарист Дэнни Баркер вспоминал:

— Депрессия стала для джаза катастрофой. На тот момент я работал в Lennox Club. Мой бэнд состоял из десяти музыкантов. Плюс хор из восьми девушек. Плюс четыре официанта, два бармена, два швейцара, вышибала и парень, который бегал для посетителей за бутылкой в соседнюю лавку (мы называли его «виски-бой»). А в зале сидела одна компания за вечер. От силы две. Каждый вечер мы вываливали всю выручку на стол и поровну делили между собой. Иногда выходило по семьдесят центов на человека.

Музыкальный бизнес — развлечение для богатых обществ. А американское общество вдруг стало очень-очень бедным. Вчерашние звезды танцклубов вынуждены были теперь играть на детских утренниках или аккомпанировать в школах танцев, получая по восемь центов за работу с десяти утра до трех пополудни. В ночных клубах им теперь иногда не удавалось заработать вообще ничего за целую ночь работы. И если раньше самой прибыльной работой для музыканта считались клубные концерты, то теперь неожиданно для всех инициативу перехватили радиостанции.

5.

На самом деле радио было изобретено в несусветной древности — почти полтора века тому назад. Причем первое время эта диковинка мало кого интересовала. Ну передача звуков на расстояние: нам-то что? Использовалось изобретение в основном военными. Первые передатчики умели транслировать лишь писк разной длины, поэтому информацию выдавали в эфир в виде сигналов азбуки Морзе: точка-тире, тире-точка. Радиоприемники для частных лиц в магазинах не продавались, потому что не производились, потому что никому и не были нужны.

Полноценная передача в эфир голоса и музыки стала возможна только после Первой мировой. Воодушевившись, отдельные чудики тут же попытались создать частные радиостанции, однако вылетали в трубу сразу же после того, как выходили в эфир. Заработать на радио хоть каких-то денег не получалось очень и очень долго.

Ситуация менялась медленно. Сперва военные стали за бесценок продавать отработавшее свое радиооборудование. И количество радиолюбителей сразу же подскочило: прежде их были сотни, а теперь. . . ну может быть, тысячи. Зато начало было положено: радио перестало быть делом правительства и армии.

Потом в этот бизнес стали вкладывать деньги богатые корпорации. Первой попробовала «Американская телефонная и телеграфная компания». Она создала первую в Штатах национальную радиовещательную корпорацию NBC. Еще через два года появились CBS и АВС. Вслед за гигантами на это поле пришли и юркие «независимые» вещатели. Самая первая коммерческая радиостанция вышла в эфир только в 1920-м, а уже в марте 1922-го в США было шестьдесят таких радиостанций. А в ноябре того же года — почти шестьсот. И неожиданно выяснилось, что радио — это не развлечение для чудаков, а вполне себе доходный бизнес.

Радио произвело в шоу-бизнесе революцию. Прежде люди понимали: послушать музыку — это такое же редкое удовольствие, как, скажем, съездить на море или сходить в музей. Ну в самом деле: где мог прикоснуться к прекрасному какой-нибудь житель глубинки? Если он любил музыку, то для того чтобы ее послушать, он должен был собраться, надеть лучший костюм, доехать до большого города, где есть музыкальный театр, купить билет и вот только тогда. . .

Радио изменило эту ситуацию раз и навсегда. Теперь не слушатель ехал к музыке, а она сама приходила к нему в дом. Причем в исполнении лучших виртуозов планеты. А если виртуозы достали, то можно было позвонить диджею и он поставит тебе что-нибудь попроще. Ты сидишь дома в одних трусах, а НьюЙоркский симфонический под управлением черт знает кого радует тебя самой модной музыкой нынешнего сезона. К середине 1920-х слушать радио стали десять с лишним миллионов человек. А еще десять лет спустя приемник имелся уже почти в каждой американской семье. Слова «музыка» и «живое исполнение музыки» навсегда перестали быть синонимами.

6.

Первое время радио спонсировали в основном политики. Они быстрее остальных сообразили: если в руках у тебя рупор, к голосу из которого прислушиваются миллионы, то глупо этим рупором не воспользоваться. Повсюду в мире предназначение радио виделось лишь в пропаганде: в гитлеровской Германии «Национальное радио» транслировало речи вождей, в СССР «Маяк» доносил до населения решения партии, а в Великобритании правительственная ВВС внушала гражданам Соединенного Королевства гордость за их великую родину.

Собственно в США дело обстояло точно так же. Единственное отличие: в перерывах между канализационными потоками новостей тут иногда передавали еще и музыку. И вопрос, в который лбом упирался каждый радиовещатель, состоял тогда в том, где, черт возьми, эту музыку брать? Сами музыкальные произведения законом в те годы не охранялись, но вот за соблюдением прав исполнителей очень жестко следили музыкальные профсоюзы, часто связанные с мафией. Поставил в эфир не ту композицию, и не удивляйся, если к утру у тебя вдруг оказались секатором отрезаны все пальцы на ногах.

Какое-то время радиовещатели и музыканты сошлись на том, что станции станут приглашать оркестры, и те станут шпарить свои пьесы в эфир прямо живьем. Но, как вы понимаете, затея была дико дорогая и технически сложная. По карману она была только гигантским радиосетям, типа NBC. Нужно было заплатить музыкантам за выступление, привезти их всех на студию, обеспечить инструментами, а те потом еще и станут фальшивить или закашляются перед микрофоном. Так что мелкие станции сразу приспособились ставить в эфир пластинки. При этом, делая вид, будто у них играет самый что ни на есть оркестр. Назывались такие шоу что-нибудь вроде «Представьте, будто вы на танцах». А выглядело, как сумасшедший дом. Ведущий сидел в студии в полном одиночестве и общался с проигрывателем:

— Ну что, парни, не устали? Сыграете нам еще пару композиций? Что? Не слышу? А-а! Вы согласны? Тогда за дело! Итак, следующий номер нашего шоу. . .

При взгляде на эту убогую картинку вряд ли кто-нибудь догадался бы, что именно так и куется прекрасное будущее шоу-бизнеса. Какими бы крутыми ни были пионеры джаза, послушать их прежде могли лишь те, кто купил билет в принадлежащий мафии клуб и смог хоть что-то расслышать сквозь стоящий там гвалт. Но теперь составить мнение о самых свежих музыкальных веяниях могли не отдельные ценители, а многомиллионная аудитория радиостанций.

Музыкальные продюсеры старались держать руку на пульсе. Прежде музыканты получали основные бабки за игру на концертах и наотрез отказывались записываться. А теперь Дюк Эллингтон позволил вести прямую трансляцию своих концертов прямо из Cotton Club и моментально стал общенациональной легендой. Именно в те годы наиболее толковые продюсеры сообразили: побеждает не тот, кто лучше играет, а тот, кто имеет доступ к медиа. Сперва к радио, а через несколько лет и к телевизору. Если тебя слушают миллионы, то ты победил, даже если играешь полную лажу. И наоборот: если ты отрезан от медиа, то как бы круто ты ни наяривал на своем инструменте, место тебе все равно в андеграунде.

Сегодня золотые денечки радио давно в прошлом. Тягаться с ТВ ему оказалось не по плечу. Однако свою роль создателя небольших музыкальных поветрий радиостанции выполняют и до сих пор. Именно на «Радио Шансон» бандитская романтика получила официальное признание. Именно «Наше Радио» реанимировало давно почивший в бозе русский рок. Именно «Радио Record» создало в русской глубинке повальную моду на техно. А уж такие стили, как хип-хоп или бардовская песня, и существуют-то в наше время только потому, что помереть им не дают профильные радиостанции.

7.

Впрочем, все это будет позже. А пока, в середине 1930-х, газеты писали, что по популярности радио-диджеи почти сравнялись с президентом Соединенных Штатов.

Современный вид музыкальному радио придал легендарный диск-жокей Мартин Блок. На самом деле он не делал ничего особенного: всего лишь менял пластинки с записями танцевальных оркестров, а в паузах между песнями рассказывал анекдоты. Сегодня на такое способен даже студент-практикант, которому поручат создать радио в сибирской глубинке. Но по тем временам эта манера ведения казалась чем-то невиданным. Шоу Блока ежедневно слушало больше четырех миллионов человек. Он хвастался, что может заставить слушателей делать что угодно. Как-то в метель шутки ради Блок бросил клич: «Скупаем холодильники!», и к вечеру их было продано больше трехсот штук.

Ему было достаточно поставить какую-то пластинку несколько раз, и на следующее утро исполнитель просыпался суперзвездой. Многие музыканты оценили потенциал радио уже тогда. Именно с помощью Блока суперзвездой стал молодой белый джазмен Глен Миллер, о котором даже Адольф Гитлер както сказал, что только Миллера, пожалуй, и можно поставить на одну доску с великим композитором Вагнером.

Иногда Миллер играл у Блока. Разумеется, бесплатно. Зато когда потом он играл на танцах, то мог загибать любую цену: звезде его уровня платились любые деньги. Многие звукозаписывающие компании так же бесплатно предоставляли Блоку свои пластинки: он ставил их в эфир и на следующий день весь тираж просто сметали с прилавков. Однако такой сообразительностью отличались не все. Большинство музыкантов объявили радио реальную войну.

К началу Депрессии весь этот цирк с якобы играющими в студии оркестрами сам собой сошел на нет. Стало ясно, что транслировать живую музыку не может позволить себе ни одна станция. И вообще содержать живого исполнителя — очень накладная история. Прежде в кинотеатрах сидел тапер. Теперь фильмы стали звуковыми. Прежде на танцах играли оркестры. Теперь — музыкальные автоматы. Менялась вся структура музыкального бизнеса. Отныне и навсегда основные деньги будут делаться не на выступлениях, а на пластинках. В наступавшем новом мире живой человек был совсем ни к чему.

Музыканты осознали опасность и приготовились дать отпор. Сдаваться без боя они не собирались. За трансляцию музыки станции должны были выплачивать им до $5000 ежемесячно, причем раз в год профсоюз требовал увеличить сумму на треть или даже на половину. Станции пытались объяснять: на дворе Великая Депрессия. Взять такие бабки им просто неоткуда. Профсоюз держал оборону до последнего патрона, но без выплат никаких записей радиостанциям не предоставлял.

В решающую стадию война перешла к самому концу 1930-х. Тогда крупнейший профсоюз музыкантов ASCAP объявил забастовку длиною не хухры-мухры, а ровно в год. На этот срок всем радиостанциям США было запрещено транслировать музыку, права на которую принадлежали профсоюзу. А это была почти вся тогдашняя музыка. И что оставалось делать радиостанциям? Те, кто не хотел закрываться, были вынуждены переходить на джаз.

Нюанс состоял в том, что к неграм все эти профсоюзные штучки никакого отношения не имели. Белые исполнители чувствовали себя вполне в силах качать права и чего-то требовать. А вот негры часто играли свою музыку просто за миску супа. Собственного профсоюза они, разумеется, не имели и чтобы не помереть с голода, хватались за все. Нужно за двадцать баксов продать запись на радио? Не вопрос! Двадцать баксов тоже бабки!

В общем, на весь период забастовки радио стало транслировать исключительно джаз. Белые музыканты остались играть в залах. Там они получали свои пусть небольшие, но твердые гонорары. А джазмены не получали ничего, зато на протяжении года по радио звучали только они. И это принесло им победу.

До этого джаз был в общем-то клубной музыкой. Широкая аудитория очень слабо представляла, что это такое. Зато теперь долгих двенадцать месяцев подряд слушатели могли привыкать к джазу и стараться его полюбить. Потому что иного выхода у них все равно не было. Именно так джаз покорил мир. За это время станции наладили контакты с цветными исполнителями, а журналисты даже выучили, как некоторых из них зовут. С 1942 года в журнале Billboard (главном печатном органе музыкальной индустрии) появился так называемый «хит-парад Гарлема», в который попадали только шлягеры цветных исполнителей. В общем, когда забастовка ASCAP кончилась, иметь дело с профсоюзом станции уже не желали.

Прежде продюсеры видели свою задачу в том, чтобы угадывать, что именно хочет публика, и первыми предложить ей желанное блюдо. И только тут до всех дошло: на самом деле публика не хочет ничего. Ее желания нужно не угадывать, а создавать. Звезды не вспыхивают сами, они ждут, пока их ктонибудь зажжет.

Именно в эпоху джаза и радио продюсеры впервые обкатали модель, которой дальше будут следовать неукоснительно. Именно в тот раз они впервые сами, без посторонней помощи, создали и втерли миллионам покупателей музыкальное направление, на котором дальше можно было стричь бабки в неограниченном количестве.

Глава II: Клуб Small Paradise /Гарлем, Нью-Йорк/

Последнее время его часто видели в этом заведении. Голова опущена на сложенные руки, взгляд давно погас. Редко кто узнавал в этом опустившемся типе вчерашнюю легенду. Между тем этот парень действительно был легендой. Самой что ни на есть настоящей.

1.

О карьере радиодиджея Алан Фрид мечтал еще с довоенных времен. Ему хотелось ставить в эфир модные пластинки и получать за это большие бабки. Он получил хорошее музыкальное образование и считал, что знает в музыке толк. Однако время шло, а хоть как-то проявить себя у Фрида так и не получалось. Чем дальше, тем отчетливее Алан понимал: если кого-то из американских радиодиджеев и можно назвать конченым лузером, так это его. Отработав на радио больше пятнадцати лет, к началу 1950-х он по-прежнему всего лишь гонял унылую классику на богом забытой станции. В неделю ему платили сорок три доллара, — вовсе не бешеные деньги. Два раза Алан просил у начальства прибавки к жалованию, и оба раза ему было отказано.

К тому времени за плечами у Фрида была счастливая свадьба и рождение дочери. А потом развод и алименты. Задыхаясь от тоски и безденежья, он попробовал работать сразу на двух станциях одновременно. На одной вел утренние эфиры, а на второй — вечерние. Кончилось тем, что выгнали его с обеих. Алан стал пить. Так прошло еще два года. Хуже, чем сейчас быть уже не могло, и Фрид всерьез задумался о том, что, черт возьми, дальше.

Если быть честным, то музыкальные вкусы самого Фрида были довольно консервативны. Больше всего ему нравились композиторы Вагнер и Чайковский. Однако, день за днем принимая у себя на станции заявки от слушателей, он видел: вся эта классика давно уже на фиг никому не нужна. Молодые американцы желали слушать негров. Неприличную, пропитанную эротикой и запретными желаниями расовую музыку, для которой в то время даже еще не было придумано названия.

И вот тут необходимо небольшое пояснение. У нас в стране национальный вопрос встал ребром только в последние годы. До этого ни в царской России, ни тем более в СССР о национальной дискриминации никто и слыхом не слыхивал. И тебе, дорогой читатель, будет, наверное, сложно представить, как же все это выглядело в тогдашней Америке.

А выглядело все это не очень. Евреям в нацистском Рейхе жилось куда привольнее, чем черным в Штатах. Даже на расово терпимом Севере белого, решившегося пригласить на танец негритянку могли арестовать на двое суток. А уж что творилось на плантаторском Юге, трудно и вообразить. Там блюзовый трубач Майлз Хилтон как-то играл на танцах, а полицейский из охраны танцплощадки что-то у него спросил. Майлз ответил, забыв при этом добавить слово «сэр». Коп просто достал пистолет и выстрелил музыканту в лицо.

Американские белые жили совсем отдельно от американских черных. Они учились в разных школах, работали на разных работах, пили в разных кабаках, — и, ясен пень, слушали совсем разную музыку. Белые — слащавую эстраду, типа Фрэнка Синатры или еще хуже — крестьянскую хилли-билли, которую исполняли тупицы в клетчатых рубахах. А вот как называлось то, что слушали черные, сказать сложно. Для этой зажигательной музыки пробовали разные имена. В магазинах пластинки с первыми рок-н-роллами продавались под грифом «расовая музыка». Газеты именовали ее jig — «черномазые ритмы». Сами негры предпочитали название «южный блюз».

Решив начать радиокарьеру с чистого листа, Алан Фрид временно бросил пить и договорился с крошечной станцией WJW о том, что ему выделят ночное шоу, во время которого он станет ставить в эфир «расовые пластинки». Начальство считало идею бредом, но станция была такой маленькой и такой захудалой, что «добро» Фриду все-таки дали. Правда, от греха подальше сдвинули начало шоу аж на полночь.

В ближайшем музыкальном магазине Фрид купил несколько пластинок с никому не известными визгливыми негритосами. Сперва послушал их сам, один, дома. Сто первый раз подумал про себя, что вся эта идея — полный бред. Называлась его программа «Шоу Лунного Пса». 1 июня 1951-го скрестив пальцы на удачу, Фрид первый раз вышел в эфир.

2.

Великая Депрессия стала для американцев вечным ночным кошмаром. Чем-то вроде Фредди Крюгера, который если уж приснится тебе, то ничего хорошего не жди. Выйти из депрессии у западного мира не получалось почти десять лет подряд. А когда Депрессия все-таки осталась в прошлом, американские богатые были готовы на все, что угодно, лишь бы она никогда не вернулась назад.

Чтобы выправить ситуацию, американское правительство предприняло несколько очень решительных шагов. Объявило о вступлении во Вторую мировую войну (вместо того чтобы болтаться по улицам, сотни тысяч молодых американцев отправились на фронт и на какое-то время это решило проблему безработицы). Разместило на гражданских заводах целую кучу военных заказов (нет штуки более полезной для экономики, чем хорошая, кровопролитная, с большими жертвами и разрушениями война). А главное, провело в 1944 году в курортном городке Бреттон-Вудс большую международную конференцию по вопросам экономики.

Суть дела там была вот в чем. Прежде эквивалентом стоимости было золото. Очень условно это выглядело так: если японцы желали купить что-то у немцев, то первым делом они на свои японские йены покупали какое-то количество золота, потом на это золото покупали необходимое количество немецких марок, а уже на марки покупали нужный им товар. И вот теперь в Бреттон-Вудсе американцы добились того, чтобы правила игры поменялись.

Место золота занял американский доллар. Чтобы торговать с немцами, японцам теперь нужно было менять свою валюту не на золото, а на доллары. И не только японцам — отныне весь мир переходил на расчеты в американской валюте. Даже если эфиопы планировали поторговать с бразильцами, покупать им все равно приходилось доллары. Кто бы ни торговал, где бы ни проводились сделки, по каким бы каналам ни шли финансовые потоки, — США оставались в плюсе при любом раскладе. Для Штатов это стало главным итогом Второй мировой.

Ну, собственно, и все. Дальше можно было расслабиться. После конференции в БреттонВудсе американская экономика медленно, но уверенно поползла, наконец, вверх. Америка выкарабкалась из нищеты и вновь гордо расправила плечи. Именно в это время в Штатах, наконец, начал складываться хоть и тоненький, но бойкий слой «среднего класса»: забитый холодильник, собственное авто, дом в пригороде, обязательный колледж для детей.

Правительство делало все, чтобы как можно больше американских семей перешли из разряда «нуждающихся» в разряд «обеспеченных». Денег у него теперь было столько, что было не жалко поделиться и с гражданами. Идеологией послевоенной Америки стал не какой-нибудь очередной «-изм» (типа фашизма или коммунизма), а кредит. Волшебная палочка, запросто превращающая любого американца в состоятельного джентльмена: пользуйся товарами сегодня, а оплачивай потом всю жизнь.

Результаты появились почти сразу. К началу 1950-х американские подростки уже тратили на развлечения денег больше, чем за двадцать лет до этого зарабатывал хороший наемный убийца. Еще ни дня в своей жизни не проработав, они могли позволить себе модную одежду, еженедельный поход в кино и покупку любимых пластинок. До войны, едва окончив школу (или даже не окончив ее), подростки тут же вставали к станку или записывались в армию. Теперь они отращивали себе модные коки, надевали ботинки «на манной каше» и сутками тусовались в придорожных закусочных у музыкальных автоматов. Денег, которые зарабатывали их родители, хватало на все.

Общество вновь стало богатым. А там, где у человека появляется вдоволь хлеба, он начинает поглядывать в сторону зрелищ. Американская культура предыдущих десятилетий была суровой и черно-белой, как и само время. Но как только в карманах у молодежи снова забрякала мелочь, все тут же изменилось.

Каждые три года музыкальный рынок увеличивался вдвое. К середине 1950-х достиг объема в миллиард долларов США. Прежде столько зарабатывали только спекулянты нефтью и производители оружия. Это был очень перспективный рынок и вопрос состоял лишь в том, когда же, наконец, появится толковый продюсер, который сумеет подмять его под себя.

3.

Культовым «Шоу Лунного Пса» стало всего за год. Хозяева станции, на которой работал Фрид, считали доходы от рекламы и не могли поверить, что все это правда. К осени 1951-го программу сдвинули с ночного эфира на ранний вечер, а еще полгода спустя Алан работал уже по восемь часов в день шесть дней в неделю. А слушателям все равно хотелось еще и еще.

Параллельно радиошоу Фрид стал проводить концерты. На первый пришло меньше тысячи человек. На второй — полторы тысячи, на третий — две тысячи триста. А 21 марта 1952 года Алан провел танцевальный марафон под красивым названием «Коронация Лунного Пса». На него было продано двадцать пять тысяч билетов, и еще приблизительно семь тысяч человек попасть на шоу так и не смогли.

Стоимость билета составляла немалую по тем временам сумму в два доллара. За один вечер вчерашний безработный Фрид нажил пятьдесят тысяч баксов. Все это напоминало нереальный сон.

Теперь уже не Фрид обивал пороги станций, а те наперебой предлагали ему самые выгодные контракты. В июне следующего года он переехал в Нью-Йорк и приступил к работе на станции WINS. Размер его жалования составлял фантастические семьдесят пять тысяч долларов в неделю. Отдельно Фрид получал за продажу записей его выступлений. И еще отдельно — за участие в концертах. Причем там гонорар мог достигать ста двадцати пяти тысяч долларов за шоу.

Единственная проблема состояла в том, что название шоу пришлось сменить. «Лунный Пес» оказался зарегистрированной маркой: так называлась крошечная фирма, записывавшая музыку для кино. Фрид лихорадочно перебирал в уме варианты. Остановиться решил на названии «Рок-энд-ролльные Юбилеи». Чтобы еще раз не попасть впросак, уж это-то название он решил застолбить за собой и для этого обратился в Агентство по защите авторских прав. Там ему сказали, что само по себе словосочетание «рок энд ролл» («скачи и вертись») зарегистрировать невозможно. Зато можно зарегистрировать какое-нибудь особое написание этого слова. Скажем не «рок энд ролл», а «рок-н-ролл». Алан сказал, что такой вариант его устраивает. С этого собственно и началась вся история рок-музыки.

По сути ничего нового Фрид ведь не изобрел. Само словечко «рок-н-ролл» вовсю использовалось еще до Второй мировой. Сперва оно обозначало всего лишь быстрые приджазованные мелодии. Да и танцевальные па, которые парни выделывали на проводимых Фридом концертах, были давно известны. Чтото похожее на акробатический рок-н-ролл негры отплясывали уже больше двадцати лет подряд. Новизна состояла не в этом, а в том, что Алан Фрид стал первым продюсером, который завернул давно известные компоненты в яркий фантик и по сходной цене предложил готовый продукт покупателям.

После Второй мировой все понимали: сегодня продюсер куда важнее артиста. Киностудия важнее режиссера. Издательство важнее писателя. Галерея важнее художника. Модный дом важнее кутюрье. Лейбл важнее группы. По сути дела продюсер сегодня — это и есть единственный возможный артист.

У Алана на вечеринках играло до трех дюжин разных оркестров, групп и исполнителей. Да только кто их сегодня вспомнит? Слушать шли не их, а самого Фрида, имя которого моментально превратилось в бренд и гарантию того, что будет весело. И пластинки покупали, ориентируясь не на группы, которых в то время еще и не было, а на выдуманное Фридом словечко «рок-н-ролл». Причем если какая-то другая фирма грамзаписи тоже хотела выпустить рок-н-ролльную пластинку, то до самого 1961 года должна была уплатить Фриду процентик.

4.

Что-то очень похожее происходило приблизительно в те же годы и по другую сторону Атлантики. Считается, будто в СССР рок-нролла не существовало, но вы знаете, на самом деле это так только считается.

Правда, само слово «рок» в СССР очень долго не использовалось. Однако в те годы оно не использовалось еще и на Западе. Новая музыка и там, и у нас называлась «биг-бит» или просто «бит». И этой музыки в СССР было навалом. Члены Союза композиторов писали твисты, по СССР гастролировало несколько клонов группы «Битлз» (самый известный — ВИА «Блитц»), а на танцплощадках играли самые что ни на есть рок-группы с патлами до пояса и гитарами наперевес.

Под эгидой комсомола проводилась куча рок-фестивалей. Первый состоялся в Нижнем Новгороде, еще в 1971-м, а потом они проходили регулярно. Крупнейший прошел в 1980-м в Тбилиси: девять дней выступлений, огромный зал, несколько десятков групп. Интересно отметить, что организован он был отцом самой популярной на сегодня отечественной телеведущей.

Как только на Бродвее освоили жанр рокмюзикла, точно такие же штуки появились и у нас. Самая первая рок-опера была поставлена в Ленинграде еще в конце 1960-х, а восемь лет спустя в ротации находился почти десяток таких опер. Религия в те годы преследовалась довольно жестко, однако невзирая на это группа «Арсенал» уже в 1972 году спокойно исполняла почти всю оперу «Иисус Христос — Суперзвезда».

Гастролировали и иностранные звезды. В середине 1970-х — Клифф Ричард и Элтон Джон. Пару лет спустя в Ленинграде прямо на Дворцовой площади должно было состояться выступление гиперпопулярных на тот момент групп Beach Boys и Santana, а также певицы Джоан Баэз. В общем, кто хотел, мог слушать свой рок совершенно спокойно.

5.

После смерти Сталина жители больших советских городов жили уже ничем не хуже жителей больших американских. Рубль не смог стать такой же крепкой валютой, как доллар, да и система кредита у нас стала внедряться с опозданием в полвека. Но в остальном разница была почти не заметной. В СССР складывался собственный средний класс: забитый холодильник, отдельная квартирка, дачка в хорошем районе, дети учатся в институте. И точно так же, как граждане США, москвичи и ленинградцы выдавали своим повзрослевшим деткам мятые купюрки на поход на концерт или танцплощадку.

После того как Фрид стал проводить свои безумные танцы, на него ополчились все религиозные организации и куча правительственных комиссий. Доходило до того, что новатора пытались линчевать, а мэр города Янгстауна заявил прямо:

— Тот, кто слушает рок-н-ролл, идет по дороге наслаждений прямо в ад!

А вот у нас эту музыку восприняли спокойно. Запреты, конечно, существовали. Но касались они лишь стиля поведения. Запрещена была не сама музыка, а попытки выйти из-под контроля. При этом не стоит забывать, что точно так же дело обстоит и сегодня. Скажем, группе «Ленинград» всегда было запрещено выступать в Москве. А когда лидер главной на сегодня русской рок-группы «Психея» попытался спеть на фестивале «Нашествие-2008» свой хит «Убей мента!», ОМОНовцы стащили его со сцены и отлупили прямо на глазах изумленной публики.

Очень похоже дело обстояло и в советское время. При этом свежие бизнес-идеи в СССР воплощались очень быстро. А к началу 1960-х свежей идеей был рок-н-ролл, который в те годы официально считался вполне себе разрешенной музыкой рабочих и угнетенных негров. Советские люди хотели слушать эту музыку и готовы были платить за это деньги. А раз так, значит, советские концертные организации должны были предложить ее населению.

В 1966 году в Ленинграде появился самый первый советский бит-бэнд. Он назывался «Поющие гитары». Финансовый успех был оглушительный. Отыграв на всех наиболее вместительных площадках Ленинграда, группа отправилась с гастролями в Москву. Гастроли продолжались две недели подряд, и каждый вечер залы были набиты под завязку. Молодые ленинградские парни с гитарами наперевес, сами играющие, сами же и поющие, выглядели на фоне тупой московской эстрады будто инопланетяне.

К тому времени и в Москве, и уж тем более в Ленинграде рок-н-ролл играли очень многие музыканты. Однако все это по-прежнему был детский лепет, потому что для появления полноценного шоу-бизнеса нужны были не музыканты, а директора и администраторы. Те, кто умеет делать на рок-н-ролле деньги. В Штатах первые рок-н-ролльные продюсеры появились уже в 1950-х. У нас — лет на семь–десять позже.

Вскоре после гастролей «Поющих гитар» тогдашний директор фирмы «Москонцерт» вызвал двух очень ответственных сотрудников и поручил им проанализировать опыт ленинградских товарищей. Имелось в виду: давайте сопрем у ленинградцев идею и попробуем на ней нажиться. «Москонцерт» был создан с единственной целью: приносить прибыль. Никакие идеологические ограничения здесь не действовали. До тех пор пока залы были полны, а пластинки продавались миллионными тиражами, работники фирмы могли делать, что угодно. Поэтому и работали в этой системе только импресарио экстра-класса.

Первого из вызванных к директору товарища звали Игорь Гранов. После беседы с начальством он тут же создал группу «Голубые гитары». Второго звали Павел Слободкин, и он собрал коллектив, который назывался «Веселые ребята». Так, в СССР и родился современный шоу-бизнес.

Гранов имел богатый опыт масштабных проектов. Например, выступал как режиссер проводимых на Красной площади военных парадов. И при этом Игорь Яковлевич неплохо разбирался в модной музыке. Вместе с молоденьким Юрием Айзеншписом (будущим продюсером группы «Кино» и Димы Билана) он проводил полуподпольные концерты русской роксамодеятельности. Так что музыкантов для «Голубых гитар» подобрал быстро и самых лучших. У него играли будущий композитор Игорь Крутой, будущий певец романсов Александр Малинин, будущий клавишник «Машины времени» Петр Подгородецкий, а также Николай Агутин — будущий папа будущей звезды Леонида Агутина. Всего через полгода после беседы с директором «Гитары» вышли на сцену.

Стадионы группа начала собирать сразу. Единственная проблема состояла в том, что ни единого внятного хита у них не появилось за все пятнадцать лет карьеры. Парни выходили на сцену, принимали красивые позы и играли русские народные песни, или какую-нибудь туфту, типа «Пусть всегда будет солнце». В общем, несколько лет спустя Гранов махнул на группу рукой и занялся организацией гастролей для комиков, типа Петросяна или Леона Измайлова.

Совершенно иначе повел работу со своей группой Павел Слободкин. Именно этот человек первым в СССР отстроил работу собственного продюсерского центра. Ту схему, по которой весь русский шоу-бизнес работает до сих пор. Так что о нем скажем чуть подробнее.

Павел Яковлевич родился в очень хорошей семье. Его мама была известной спортсменкой, а папа — одним из лучших виолончелистов страны. Семья жила в одном из самых престижных зданий советской столицы. Соседом по лестничной площадке был легендарный драматург Немирович-Данченко. Этажом ниже жил режиссер Образцов. В гости к его родителям хаживали советские звезды первой величины: композитор Шостакович, скрипач Ойстрах, писатель Паустовский, космонавты, министры и чиновники. Говорят, в возрасте четырех лет Павел Слободкин присутствовал на 70-летии Сталина, и вождь подарил ему коробку шоколадных конфет. А к двадцати годам талантливый юноша уже был директором музыкального коллектива у актера Марка Бернеса. Приобрел на этом опыт, связи и первоначальный капитал.

Когда Слободкину поручили заняться популярной музыкой, к работе он подошел ответственно. Были набраны толковые музыканты. Утвержден репертуар: наполовину он состоял из советских эстрадных хитов, а наполовину из песен только появившихся The Beatles. Первое выступление «Веселых ребят» состоялось сразу же на очень крутом мероприятии: торжествах, посвященных 50-летию комсомола. И всего через год группа записала первый альбом, который разошелся тиражом четырнадцать миллионов копий. Сразу после этого ребята уехали в большое иностранное турне. Скажем, в Праге они выступали на площадке, где за три дня до них отжигали Rolling Stones. В общем, под руководством Слободкина дела у группы пошли.

В советские времена шоу-бизнес вовсе не был тупым выкачиванием бабла. Тот, кто хотел задержаться в этом мире надолго, не должен был халтурить. Продюсеры очень внимательно следили за тем, куда дует ветер. После войны директора областных филармоний первыми взялись за развитие отечественного джаза. Потом эти же люди запустили несколько клонов The Beatles. Спустя еще двадцать лет они же клонировали Modern Talking и Ленинградский Рок-клуб. Кассу в этом мире срывал тот, кто действительно разбирался в теме и первым мог предложить публике что-нибудь свеженькое.

Для своего коллектива Слободкин набирал самых лучших музыкантов. Без него им ничего не светило, и он делал из ребят звезд. Система была та же самая, что в Штатах у Алана Фрида. Главным и здесь, и там был не артист, а продюсер. Уже в те годы в СССР существовало огромное количество эстрадных конкурсов для молодых исполнителей. Живой товар стекался туда сам и с радостью ждал продюсера, который их купит и выпустит на сцену. Кого-то запускали сольно: Валерий Леонтьев, Филипп Киркоров, певица Глюкоза, Дима Билан. Из кого-то тут же лепили группы (Влад Топалов с Сергеем Лазаревым, девушки из «Тату»). Именно на таких конкурсах Слободкин искал для своего коллектива свежую кровь.

Перечислять музыкантов тогдашних групп — такая же бессмысленная затея, как вспоминать состав нынешней «ВИА Гры». В «Веселых ребятах» за двадцать лет сменилось приблизительно пятнадцать фронтменов и больше сорока музыкантов. Парней на сцене можно было поменять, репертуар тоже. Центром, вокруг которого все крутилось, были не те, кто стоял на сцене, а тот единственный человек, который руководил всем на самом деле. То есть продюсер. Сам Павел Яковлевич Слободкин.

Именно он первым отладил систему работы больших музыкальных коллективов. Хиты заказывались лучшим сонг-райтерам страны. Те приносили мелодии, а потом специально подобранные поэты писали под мелодию пару вариантов текста. Выбирали тот, что казался проникновеннее, понятнее простому народу. После этого песня ставилась в жесткую ротацию на самых популярных радио-шоу страны (скажем, в программе Регины Дубовицкой «С Добрым утром!»). С 1970-х на песню начали делать клипы, которые потом показывали в музыкальных программах на ТВ. Параллельно велась работа с прикормленной прессой из «Московского комсомольца» и «Комсомольской правды».

Ну а когда почва казалась достаточно унавоженной, коллектив отправлялся в тур, длиною сразу этак в пару лет. В конце тура выпускалась пластинка, на которой записывались только отработанные хиты. Сложившись почти полвека назад, без особых изменений эта система действует и до сих пор.

Очень скоро «Веселые ребята» стали чуть ли не самой мощной музыкальной империей в стране. Суммарный тираж их дисков превысил сто восемьдесят миллионов экземпляров. Коллектив давал по двадцать с лишним концертов в месяц. Причем исключительно на стадионах. Площадки меньше Дворцов спорта Слободкину не имело смысла даже предлагать. Три— пять—семь тысяч зрителей, при средней цене билета в три рубля, — можете сосчитать, сколько получается? А зарплата музыкантов составляла пять рублей пятьдесят копеек за выступление. Остальная выручка шла концертной организации. Заниматься концертами в СССР было очень выгодным бизнесом.

6.

В Штатах к тому времени это тоже был вполне себе серьезный денежный поток с многомиллионными оборотами, сотнями групп, десятками концертных и звукозаписывающих фирм.

У шоу Фрида появились сотни клонов. В Филадельфии ритм-н-блюзовые пластинки крутил Баг Хендерсон со своим шоу Joko-Rocket-Ship. В Новом Орлеане стал безумно популярен Клеренс Хэммен с шоу Popper-Stopper. В Нью-Йорке на станции WLIB выходила программа Spinner Sanctum, с девушкой-ведущей Бетти Парвис. Алан Фрид первым показал, как именно на безумной негритянской музыке можно делать бабки, но сразу же после этого его оттерли в сторону. Фрид скрипел зубами от зависти, но сделать ничего не мог.

Вслед за Фридом собственные танцевальные вечеринки начали проводить и другие радиодиджеи. Сперва они пробовали устраивать свои безумства прямо в школьных спортзалах. А чего? Довольно удобно: вместительное помещение, готовая аудиосистема и всегда свободно по выходным. Однако тут на дыбы встали родители и общественные организации. После того как девушки стали возвращаться с таких вечеринок беременными, а газеты только и делали, что визжали: во время танцев молодежь пьет алкоголь и курит черт знает что, на танцы в спортзалах было наложено табу.

Под вечеринки нужно было искать другие помещения. Собственно так в Америке и стали появляться первые музыкальные клубы для молодежи. Прежде слово «клуб» означало что-то дорогое и пафосное. Место, куда без ножа и толстой пачки купюр соваться и смысла-то нет. А затем радиоведущий Симфони Кид открыл в Нью-Йорке би-боп клуб Royal Roots. А потом на углу 52-й и Бродвея открылся легендарный Birdland. А затем хозяин Birdland, жуликоватый коммерсант Моррис Леви, открыл еще и Embers. А вслед за ним появились Down Beat и Blue Note. В общем, проблема, куда пойти субботним вечером, перестала стоять совсем уж остро.

Во всех этих местах плата за вход была по карману даже молодым. Основную кассу хозяева старались делать не на дорогущем меню, как в эпоху гангстеров и «сухого закона», а на быстроте оборота. В конце концов, бутылка шампанского стоит столько же, сколько десять бокалов «Кока-колы», но «Кока» продастся вдвое быстрее. Именно в ту эпоху в Париже открылся La Club, и даже в Москве в Домах культуры крупных заводов стало происходить что-то по тем временам довольно веселенькое.

Родители подозревали, что, оставаясь одни, подростки только и делали, что стаскивали друг с друга трусы и пускались во все тяжкие. Хотя на самом деле заняться сексом в клубе — штука технически очень сложная. По крайней мере, подружку для этого лучше привести с собой. Девушки, с которыми вы только что познакомились, редко соглашаются на такие эксперименты. Хотя бывает и такое. . . как-то, помню. . . впрочем, ладно.

Обычно искатели приключений уединяются с этой целью в уборных. Окружающим все равно, мешать вам специально вряд ли ктонибудь станет. Тем не менее взгляните на ситуацию реально: если в клубе триста человек, пьющих пиво, и всего одна туалетная кабинка, то вряд ли вам дадут уединиться больше чем на минуту. Да и вообще — по личному опыту знаю, что ничего приятного в подобном сексе нет. Строить из себя Казанову, когда в дверь барабанят и постоянно спрашивают: «Долго вы там?», — занятие утомительное и неромантичное.

7.

Рок-н-ролл, выдуманный Фридом, стал самой прибыльной идеей за всю историю шоу-бизнеса. Да только самому Алану от этого пирога достались сущие крохи. Найденные им коммерческие ходы использовали все, кому не лень, а о нем все быстро забыли. Все заработанные деньги он вложил в свой последний проект: покупку музыкального клуба Small Paradise в дальнем конце Манхэттена. Однако денег клуб почти не приносил. Все-таки до времени, когда именно музыкальные клубы станут определять политику в мире музыки, нужно было подождать еще почти десять лет.

Фрид столько не протянул. Он умер, затравленный газетами и растерявший все сбережения. Одновременно с Фридом умер и созданный им стиль.

Рок-н-ролл оказался очень недолгой историей. К началу 1960-х эра коков, девичьих визгов, безумных танцев и пиджаков с ватными плечами была окончена. Пластинки с песнями, под которые вчера сходили с ума, теперь валялись на распродажах по десять центов за пару. Элвис Пресли отслужил в армии и приналег на карьеру киноактера. Свои знаменитые вихляющие движения бедрами он теперь если кому и демонстрировал, то исключительно в приватной обстановке.

В Америке эра рока была окончена. Это была шумная, безумная, но всего лишь безделушка. Всего лишь музыка, а музыка не может звучать вечно.

Правда, как оказалось, думали так не все и не везде. Всего через несколько лет рок-нролл вернулся. Причем с той стороны, откуда никто не ждал его возвращения.

Глава III: Клуб Marquеe /Лондон/

— Когда он вышел на сцену, мир перевернулся у меня в глазах. От табачного дыма я почти не различала ничего вокруг, но главное мне было видно: этот потный вандал, прыгающий по сцене, словно взбесившийся орангутанг, открыто глумится надо всем, что прежде считалось святым и неподлежащим осквернению. Он попирает прежние ценности и зовет меня вести себя так же. Так хорошо, как в эту минуту, мне еще никогда не было. Так одна из семнадцатилетних поклонниц описывала самый-самый первый концерт группы Rolling Stones в лондонском клубе Marquee, расположенном на Оксфорд-стрит. В тот вечер, когда губастый Мик Джаггер скакал по тесной сцене, никому и в голову не могло прийти, что и его группа с дурацким названием, и клуб (откровенно говоря — дыра дырой) всего через полвека станут такими же символами Британии, как королевская династия или Тауэрский мост.

1.

Две мировые войны подряд подписали Европе смертный приговор. Из центра вселенной этот континент превратился в пепелище, за влияние над которым русские боролись с американцами. Причем первое время лучше получалось именно у русских. Ситуация выглядела так, что разрушенная войной Европа сама, без боя отдастся коммунистам.

Восточная Европа отошла под руку Москвы сразу после войны. Китай и Иран — спустя всего несколько лет. По всему Ближнему Востоку и Африке к власти рвались коммунисты. И ладно бы только там: левые партии пришли к власти и во Франции с Италией. А в Лондоне профсоюзы открыто призывали установить диктатуру рабочего класса.

Карточки на еду и уголь в Британии отменили позже, чем в СССР. И вообще: в 1950-х средняя лондонская семья жила куда голоднее, чем средняя московская. Рабочие завистливо поглядывали в сторону СССР и не могли понять, что мешает им точно так же скинуть буржуев и зажить в свое удовольствие? Джеймс Оруэлл в панике строчил последние главы романа «1984», в котором описывал будущее Британии как беспросветный коммунизм сталинского образца.

Единственное, что могли сделать в этой ситуации американцы: попробовать всех перекупить. Министром иностранных дел сразу после войны был назначен генерал Джордж Маршалл. Он добился того, что на лежащую в руинах Европу хлынул настоящий золотой дождь. На восстановление Старого Света американцы потратили почти столько же, сколько до этого на его уничтожение. Они не только простили европейским союзникам довоенные долги, но и за свой счет отстроили их экономики практически с нуля.

Всего через четыре года после того, как «план Маршалла» заработал, в Европе отменили карточки. Через десять лет Старый Свет вышел на довоенный уровень жизни. А еще через пять угроза революций отступила окончательно. Жизнь в Европе стала казаться сытой и развеселой. А газеты и кино постарались доказать европейцам, будто так дела обстояли всегда.

О самостоятельности Старому Свету пришлось забыть. Свои сладкие денежки американцы давали лишь тем, кто никогда с ними не спорил. Когда-то Североамериканские Штаты были колонией блестящей Великобритании. А теперь все обернулось ровно наоборот. Впрочем, британцы по этому поводу совсем не парились. Было время, когда их империя была самой огромной на планете. И вот эти времена прошли.

Величайшая империя истории, БританияНад-Которой-Не-Заходило-Солнце, вдруг развалилась, причем развалилась совершенно позорно. Непобедимые британские войска, побросав склады с оружием и амуницией, бежали домой. Индия, Ближний Восток, Африка, — газеты терялись в догадках, откуда всем нам ждать следующего пендаля?

Тем, кто помнит русские 1990-е, это должно быть знакомо. Полвека назад британцы переживали точно то же самое, что русские пережили при Ельцине. Империя развалилась. Экономика приказала долго жить. Зато, как, черт побери, весело всем нам жилось в то время! Как прекрасно было танцевать под аккомпанемент труб Апокалипсиса!

В Петербурге и Москве первые клубы стали открываться сразу после распада СССР. В Лондоне — сразу после конца Британской империи. На столичные улицы вдруг высыпали орды юных вандалов. Гордиться молодым британцам было больше нечем, а им было наплевать.

Самым богатым и самым безбашенным из лондонских модников той поры был восемнадцатилетний Тэйер Брауни — единственный наследник пивоваренной империи «Гиннесс». Вместе с друзьями и кучей подружек он жил в самом дорогом пентхаусе отеля Claridge, а когда просыпался (этак к шести вечера), то велел шоферу приготовить одну из своих дорогущих тачек и выезжал в город. Там он мог остановиться прямо посреди улицы, достать из багажника проигрыватель и начать отплясывать твист. Толпа, собиравшаяся посмотреть на юных безумцев, перекрывала движение в целом районе.

В дико модном тогдашнем телесериале «Адам Адамант жив!» путешественник по времени Адамант смотрел зрителю прямо в глаза, мечтательно улыбался и мурлыкал себе под нос:

— А чего вы хотите? Это же Лондон 1960-х — самый свингующий город в мире!

2.

Самым первым молодежным движением послевоенной Англии были так называемые «тедди-бои». Эти парни одевались «под эпоху короля Эдварда VII» — отсюда и прозвище. Король Эдвард (он же Тедди), правил в самом начале ХХ века. При нем было модно носить длинный замшевый или вельветовый сюртук, зауженные брюки и галстук попричудливее. Когда-то так выглядели лишь снобы и пижоны, но в послевоенном Лондоне так стали одеваться парни из рабочих семей.

Все было в точности, как у нас. Папашка гнет спину где-нибудь на шахте, а по выходным по самую макушку накачивается алкоголем и колотит мать. Учителя в школе прокомпостировали мозг своими историями на тему, как велика наша прекрасная британская родина. Зато на улице можно встретить таких же, как ты сам. Ребят, которые мечтают только о том, чтобы драться, ловить восхищенные взгляды, взасос целовать красивых девчонок, — и тусоваться, тусоваться, тусоваться.

Первые «тедди» появились в восточных районах Лондона. Родители этих ребят проводили вечера в пивных, а совсем отпетые — в кабаках, где подавали джин. Изобретен джин был медиками, и первое время его прописывали пациентам в качестве мочегонного средства. Первоначально это был напиток забулдыг и портовых шлюх. Еще накануне Второй мировой распивочные заведения были украшены вывесками: «За пенни у нас можно выпить джина, за два — напиться. Соломенная подстилка — бесплатно».

Нет ничего удивительного, что молодые британцы старались держаться от подобных мест подальше. Правда, кроме как в паб или разливуху, пойти им было в общем-то и некуда. А послушать музыку не на чем. После войны Англия жила очень бедно, поэтому первые «тедди» (точно так же, как первые русские стиляги) сперва сосредоточились не на музыке и не на клубах, а на модной одежде.

Замшевые туфли фирмы «Гиббон» на толстой подошве. Брюки фасона «водосточная труба». Рубашка от Slim Jim. Прическа «утиный хвост» и обязательно пестрый галстук. Стоить галстуки могли целое состояние. Чтобы отнять хороший галстук, парни из враждебных кланов могли отловить в закутке помалолюднее и ткнуть ножом. Поэтому уважающий себя тедди всегда имел в кармане сюртука гирьку на веревочке или опасную бритву.

Восточный Лондон тогда не сильно отличался от сегодняшнего Тольятти. Парни, которые там жили, были детьми британских работяг со всеми плюсами и минусами. В 1950-х их интересовали простые радости: телик, футбол, чтобы пиво было холодным, а сиськи у подружки побольше. А еще хорошо бы всем вместе навалять кому-нибудь по первое число. Чужих эти ребята не любили и со временем именно их наследники станут первыми британскими скинхедами.

Всю неделю большинство «тедди-боев» работали где-нибудь на фабрике. Зато ночь с пятницы на понедельник принадлежала им. Модники собирались на углах главных городских улиц. Не торопясь, курили американские сигареты. Поминутно вытаскивали из кармана расческу, чтобы поправить набриолиненный кок. И шли на танцплощадки, где не слушали музыку и не пытались танцевать, а сразу же закатывали восхитительные массовые драки.

Принято думать, будто Америка и Великобритания похожи между собой и не похожи на Россию. На самом деле это не так. Скажем, в Штатах драки среди молодежи штука редкая. Район на район там сходятся разве что негры и латиносы, да и то. . . по нашим меркам вряд ли кто-то назовет это серьезной дракой. Зато в Британии все как дома: по телевизору одно, а в жизни — полная противоположность. Из окна видать лишь мрачные рабочие окраины. На танцы здесь (как и в России) всегда ходили не чтобы потанцевать, а исключительно ради закатать кому-нибудь промеж рогов. Задеваешь первого встречного плечом — и понеслась!

Самой страшной молодежной бандой 1950-х была группировка братьев-близнецов Рэга и Рона Креи. Начав с крышевания дискотек у себя на районе, пацаны очень скоро создали целую криминальную империю. Подпольный тотализатор, проституция, торговля амфетаминами — ребята знали толк во всех видах криминала. При этом они не были просто быдлом с набитыми кулаками, вовсе нет! Братья тянулись к декадансу: слушали Чарльза Мингуса, читали Сартра и Борхеса, а кроме того, завели себе по гомосексуальному любовнику. Газеты называли их «злодеи из Челси».

3.

Время шло. На смену суровым 1950-м пришло развеселое следующее десятилетие. Трудно сказать, когда именно все поменялось, но все действительно поменялось. Мир вступил в эпоху телевидения. «Казаться» теперь было куда важнее, чем «быть».

Государства, прежде желавшие выглядеть грозными, вечными, непобедимыми и набожными, теперь стремились к образу попроще и посимпатичнее. В 1960-х планета пережила всеобщий ребрендинг. Прежде СССР подавал себя, как место, где всегда возможен подвиг. А теперь — просто как сытое и миролюбивое государство. Всего за двадцать лет до этого Япония утверждала, будто в состоянии завоевать мир, а потом все изменилось, и хотя цель осталась прежней, но войну теперь должны были вести не японские солдаты, а японская бытовая техника. Однако самых больших успехов в создании нового имиджа добились как раз британцы. Руководители газет и телекомпаний не уставали объяснять сотрудникам: жители умершей империи устали от проблем! Хватит негатива! Если мы не можем сделать их жизнь богаче, то давайте сделаем ее хотя бы веселее.

И вот на тоскливом государственном телевидении ВВС вдруг начинает выходить программа о рок-н-ролле. Она называлась ReadySteady-Go!, и вела ее смазливая большеротенькая ведущая, фотки которой парни вешали у себя в туалетах и потом часами не могли оттуда выйти. В телесериалах, снятых на деньги налогоплательщиков, несколько раз показывают переодевающихся девушек: десять лет назад в высоконравственной Британии такое невозможно было даже представить!

Государственная пропаганда доносила до каждого молодого британца: это время принадлежит вам! Нужно не спорить, а пользоваться! Для вас снимаются самые модные молодежные фильмы. Для вас создан самый модный автомобиль «Мини Купер». И пусть наша колониальная империя позорно развалилась, зато The Beatles взяли первые места во всех американских хит-парадах.

Прежде деньги на одежду женам и дочерям давали исключительно мужчины. Соответственно и вся женская мода была выстроена таким образом, чтобы нравиться не самим женщинам, а тем, кто оплачивает их наряды. Однако к 1960-м женщины были уже в состоянии зарабатывать своими руками. И сами определять, что носить, а что нет. Как только это произошло, большой бюст тут же вышел из моды. И пропорции 90-60-90 тоже. Тощие, некрасивые, похожие на лошадей британки перестали строить из себя то, чем не являются, и с радостью стали носить просто удобную одежду.

Знаменем эпохи стала модельер Мэри Куант. Считается, будто именно она придумала мини-юбку и разработала брутальный имидж Rolling Stones. Именно с ее подачи женщины стали носить рюкзаки вместо сумочек, ботинки вместо туфель, обтягивающие брюки вместо тесных юбок, синтетику вместо хлопка и яркую косметику днем. Прежде за все это похабство модельершу облили бы дегтем и изваляли в куриных перьях. А в 1960-х наградили орденом Британской империи. Страна изо всех сил ковала новый имидж: не чопорная империя, мучающая туземцев, а свободная страна для свободных людей.

Вслед за первым молодежным модельером в Англии появилась и первая супермодель. Девушку звали Твигги. Она стала символом «свингующего Лондона».

Костлявая и глазастая, будто инопланетянка, 16-летняя дурнушка работала администратором в парикмахерской своей сестры. Там, прикола ради, кто-то из стилистов подчистую состриг ей челку и, чтобы засияли глаза, наклеил на веки сразу несколько накладных ресниц. Получился перепуганный эльф: безгрудая фигурка, мальчишеская стрижка, потусторонний взгляд.

Выглядеть Твигги стала настолько экстравагантно, что было решено сделать несколько снимков для рекламы этой самой парикмахерской. Через неделю Твигги попросили сняться еще в какой-то рекламе. Уже к семнадцати годам девушка была самой известной жительницей Лондона после королевы. А в двадцать — и вообще самой известной землянкой: когда НАСА собирала особую капсулу для отправки в космос, то именно фото Твигги было выбрано в качестве образца женской красоты.

Под лейблом Твигги выпускались книжкираскраски, чулки, носки, вязальные машины, термосы, коробочки для завтраков. . . Ее личное состояние исчислялось цифрой с шестью нулями. Так же, как и состояние прочих юных британцев: музыкантов из The Beatles или Rolling Stones. Актеров, игравших в молодежных сериалах. Спортсменов, художников, модельеров, писателей, драматургов.

Именно в эту эпоху клуб Marquee стал превращаться в легенду. Расположен он на Оксфорд-стрит. Было время, когда по этой улице к месту казни водили приговоренных преступников. Причина проста: по древней традиции те имели право опрокинуть стаканчик в каждом попавшемся заведении, а как раз на пустынной и диковатой Оксфорд-стрит ни единого паба не было. С тех пор все изменилось: нынешняя стрит — рекордсмен по количеству универмагов, распродаж и сетевых закусочных. Одной только жвачки дворникипакистанцы соскабливают с мостовых по семнадцать килограммов за сутки. Ну и еще на Оксфорд-стрит располагался легендарный клуб Marquee.

За двадцать пять лет его истории кто только здесь не переиграл. Именно в Marquee свои первые концерты дали The Who, Yes и Pink Floyd. А потом первые панки и Dire Straits. А еще позже — Стинг, Iron Maiden и The Cure. Именно здесь четверть века подряд ковалась история рок-н-ролла. И каждый вечер из этой четверти века в Marquee было не протолкнуться. Молодые люди приходили сюда и послушно сдавали деньги в кассу. Конвейер работал без сбоев.

Британия делала все, чтобы написанный Оруэллом пугающий сценарий из романа «1984» не стал реальностью. И у нее это получалось. Лондон больше не был столицей мира, зато он стал столицей мировой моды. Англия выигрывает Чемпионат мира по футболу, и эта победа позволила всем забыть, как без оглядки бежали солдаты Ее Величества с поля боя в Родезии и Египте. Британский шпион Джеймс Бонд становится главным секс-символом мира, и это казалось куда более важным, чем то, что в реальной жизни британский министр обороны Джон Профьюмо имел любовницей русскую шпионку Кристину Киллер. В общем, все было ОК.

4.

К началу 1960-х молодежных группировок в Лондоне стало вдруг много. Собственная банда появилась на каждом на районе. Помимо «тедди-боев» по центральным улицам вовсю рассекали «моды» и «рокеры». Для них допотопный стиль короля Эдварда был уже смешон. Эти парни слушали рок-н-ролл, смотрели модные американские фильмы с Джеймсом Дином и одевались так, что старшее поколение лишь разевало рот.

Впервые в истории, молодые люди получили возможность снимать жилье и жить отдельно от родителей. Допоздна сидеть с приятелями. Водить домой подружек. На полную громкость слушать любимого певца. Что-то в этом роде всегда и воспринималось молодыми людьми, как рай на земле.

«Моды» предпочитали итальянские костюмы и мотороллеры фирмы «Vespa». Рокеры ездили не на мотороллерах, а на больших ревущих мотоциклах, и носили все черное. Черные джинсы. Черные футболки. Черные остроносые сапоги. Но главным было не это, а особого покроя куртка. С армейских складов в те годы за копейки распродавали множество восхитительных вещиц. Именно там «моды» отыскали кожаные пилотские куртки с кучей молний. А чего? Ножом в драке такую не пробьешь. Пролившимся пивом не испачкаешь. А если на полном ходу свалишься с мотоцикла и покатишься по асфальту, то все торчащие изпод куртки части тела сотрутся у тебя, как на терке, но то, что было укрыто внутри, положат потом в гроб в целости и сохранности. Со временем именно из таких курток родилась рокн-рольная униформа: куртка-«косуха».

Танец, который танцевали «моды» и «рокеры», назывался «твист». Именно эти простые движения произвели революцию. Изобретатель твиста Хэнк Баллард объяснял в телевизионном шоу Bandstand:

— Твист — это просто. Вам не нужна ни подготовка, ни даже партнерша. Просто представьте, будто вы вытираете зад салфеткой и одновременно давите обеими ногами окурки. Вот и все!

Прежде девушки часами стояли у стеночки и ждали, пока их хоть кто-нибудь пригласит. А парни стеснялись пригласить и, потупив взор, ходили мимо. Зато теперь стоило зазвучать первым аккордам, и все высыпали на танцпол, забив на формальные приглашения и просто веселясь большой толпой. Прежде танец позволял людям познакомиться поближе. Теперь даже на танцполе каждый оставался сам по себе, но такая система нравилась всем куда больше, чем прежняя.

Именно в свингующем Лондоне начала 1960-х произошла интересная штука. Именно там рок-н-ролл вдруг стал культом. Сами американцы относились к року не то чтобы очень уж серьезно. Ну да, это была веселая музычка. Но в конце концов мода на нее давно прошла, не так ли? Зато для лондонских модников записи никому не известных заокеанских негров сразу же стали тайной доктриной. Ключом, отпирающим любой замок. Паролем, по которому ты отыщешь единомышленников в любой толпе.

Именно «моды» и «рокеры» первыми стали определять «свой-чужой» не по одежде, не по принадлежности к конкретной банде и даже не по району, в котором ты родился. А потому, какую музыку ты слушаешь. И правильные пацаны должны были слушать уже исключительно американский черный джаз, блюз и соул. Полузапрещенную, криминальную музыку заокеанской братвы. В Британии, которая перестала быть Велико-, она воспринималась, как позывные из далекого центра.

5.

В США тот, кто хотел послушать модную музыку, мог спокойненько настроить радио на нужную волну и слушать, сколько душе угодно. Но вот в Британии этот трюк не прокатывал. Здесь (так же, как в тогдашнем СССР) никаких рок-н-роллов по радио не передавали. Тупая правительственная радиокорпорация ВВС в те годы если что и передавала, то исключительно классику. Американский поп был здесь почти так же запрещен, как и в СССР.

Одной из основных целей национального британского радиовещания значилась «пропаганда высоких образцов мирового культурного наследия» и «прививание молодому поколению британцев подобающего музыкального и художественного вкуса». Вот только молодые британцы слушать классику не желали. Каждую ночь они настраивали приемники на заокеанские станции и всеми порами тела впитывали грязную, похотливую, визгливую, непристойную и не имеющую ничего общего с общемировым культурным наследием музыку рок-н-ролл. Потому что это был гимн их личной свободы.

Впрочем, подолгу слушать шипящую радиолу — удовольствие то еще. Поэтому помимо радио модники слушали рок-н-ролл еще и на пластинках. Что-то покупали у моряков. Чтото умудрялись заказывать по каталогам. Какую именно музыку считать крутой, а какую отстоем, в те годы понятно еще не было. Очень долго «моды» и «рокеры» ориентировались не на конкретного исполнителя, а на название лейбла. По именам всех этих чернокожих все равно никто не знал, так что критерием качества считались не группы и не певцы, а фирмы звукозаписи. Студия звукозаписи — важнее, чем имя артиста. Продавец — важнее, чем создатель. Если на обложке был логотип Blue Note, Stax, Motown, Brunswick, Chess или Island, диск можно было смело покупать.

Именно эти пластинки и ставили дискжокеи в первых лондонских клубах. У «модов» главными заведениями считались Lyceum и Hammersmith Palace. У «рокеров» — Marquee и чуть позже — Scene. Геи ходили в Sombrero, снобы — во Flamingo, негры — в «Чокнутого Слона» на Кенсингтон-роуд.

Перед входом во все эти заведения очередь выстраивалась сразу, как только на Лондон спускались сумерки. Охрана свирепствовала и не пускала, но парни все равно напирали на дверь, рвались внутрь, а кое-кто даже умудрялся пронести внутрь клуба собственный алкоголь. Это считалось особой лихостью.

Кстати, если хотите совет, то самый простой способ не тратиться на пиво внутри — это влить в себя пару-тройку бутылочек непосредственно перед тем, как вы откроете клубную дверь. Единственный недостаток: через какое-то время вам все равно захочется добавить. Проще всего в этом случае попроситься выйти и добежать до ближайшего ларька. Понимая, что посетители все равно станут бегать на улицу, хозяева клубов специально открывают ларьки где-нибудь неподалеку от входа. Однако выпускать посетителей на улицу охрана не любит. Тем более каждые десять минут. И что делать, если вам смертельно хочется пронести алкоголь именно внутрь?

Глупее всего пытаться спрятать алкоголь в сумку вашей спутницы. Клубные секьюрити не дураки. Именно в сумочку в первую очередь они и заглянут. Попробуйте сгенерировать идею пооригинальнее. Скажем, один мой приятель заливал бутылку водки в трубочку от капельницы, обматывался трубочкой под рубашкой и именно так проносил алкоголь внутрь. Способ остроумный, но технически сложный. Кроме того, представьте себе глаза девушки, которую вы решите угостить алкоголем и для этого начнете расстегивать на животе рубашку и что-то под ней искать.

6.

Сперва в лондонских клубах рок-н-ролл слушали только на пластинках. Потом кто-то стал пробовать сыграть точно так же. Получалось не очень, но парни продолжали пытаться. К осени 1962-го вокруг Гайд-парка не осталось подвала, откуда не слышался бы гитарный визг.

Групп, играющих эту музыку, стало так много, что газеты даже придумали для них особое название: «британское вторжение». Начали его The Beatles и Rolling Stones, продолжили The Who и The Kinks, а потом эти группы расплодились в таком количестве, что до самого конца десятилетия никого, кроме британцев в рок-н-ролльных чартах, считай, и не было.

Гимном и манифестом той славной эпохи стала песня группы The Who под названием My Generation («Мое поколение»). Спустя двадцать лет песню с точно таким же названием исполнит отечественная группа «Алиса», и у нас это тоже станет точкой отсчета новой эры. Рок-нролл переставал быть просто музыкой и превращался в стиль жизни. Теперь фраза «Я слушаю рок» не просто сообщала о твоих музыкальных пристрастиях, а характеризовала тебя, как правильного, все понимающего человека. Как молодого бунтаря. Как революционера, не желающего мириться с серостью будней.

Самым популярным словом 1960-х стало слово «бунт». Парни надевали одинаковые пиджаки, толпами набивались в прокуренные подвалы, клеились к телочкам с одинаковыми прическами, слушали бессмысленные песенки неотличимых друг от дружки патлатых сопляков и считали, что только так обретают свое подлинное «я». В общем-то ничего совсем уж оригинального в этом и не было. Даже детям известно, что в обществе потребления ничто не продается так здорово, как протест против общества потребления. Интересный поворот был лишь в том, что в 1960-х под словом «бунт» впервые стали понимать «молодежный бунт».

Прежде понятие «бунт» с возрастом никак не пересекалось. Для тех, кто не желал вести себя прилично, всегда имелась возможность отличиться. Но прежде в «бунтари» записывали, глядя не на возраст, а на профессию. И в Европе, и в Штатах скандальные вечеринки с наркотиками, голыми девицами и выпадением кого-нибудь из окна небоскреба закатывались еще до Второй мировой. В Голливуде этим отличались кинозвезды, а на Монпарнасе — художники. Первые совращали двенадцатилетних девочек, или, как актриса Клара Боу, могли отправиться в постель сразу с целой бейсбольной командой. Вторые закатывали со своими натурщицами оргии, которым позавидовали бы любые панки. Один из журналистов вспоминал, что как-то зашел в «Ротонду», а там на столе танцевала совершенно голая девушка по имени Кики, которая на все кафе распевала песенку про то, как недавно любовник зарезал ее ножом, но она залепила пузо скотчем и ничего, кишки пока держатся. Сидевшие здесь же Пикассо, Хемингуэй, пара поэтов и председатель французской компартии совсем не обращали на красавицу внимания.

Публика считала, что богеме вести себя таким образом вроде как положено. Но теперь то, что раньше было позволено лишь избранным, стало возможно для всех. Безумствовать отныне мог каждый тинейджер, который чувствовал к этому призвание. Хочешь, можешь, как парни из Led Zeppelin, затолкать в промежность фанатке тухлую рыбу. Хочешь, как Сид Вишез, ножом зарежь подружку, а потом помри от передоза. Если ты молод, тебе позволено все.

Прежде подростки никогда не рассматривались, как особая группа покупателей. У них просто не было денег: одежду им покупали родители, а значит, и нравиться нужно было прежде всего родителям. Но после Второй мировой молодые люди были готовы платить за одежду реально серьезные суммы. Для них модные шмотки и пластинки с модной музыкой были способом показать: я — вот такой, а на это ведь не жалко никаких денег.

В результате «мода» очень быстро стала «молодежной модой». «Музыка» — «молодежной музыкой». Взрослым было некогда. Взрослые работали. Кроме того, взрослые редко теряют голову настолько, чтобы потратить все наличные бабки на футболку с лицом кумира или на то, чтобы сходить на концерт любимого исполнителя. А вот подростки — запросто. Им не нужно думать, как прокормить семью. Они понятия не имеют о том, как зарабатываются деньги. И вообще: если присмотреться повнимательнее, то нет в мире более выгодной целевой группы, чем подростки.

После того как большие музыкальные корпорации осознали эту простую истину, для шоу-бизнеса началась совсем другая эпоха.

Глава IV: ПОЮЩИЕ БОБРЫ /клуб самодеятельной песни/

Как известно, бешеная популярность The Beatles началась с того, что в 1964-м группа поучаствовала в телевизионном шоу Эдда Салливана. На тот момент коллектив играл уже полдесятилетия, но больших успехов так и не добился. А тут всего сорок минут эфира, и ты звезда. Тогда все как-то совпало: симпатичные ребята, ветер перемен, хлеставший во все щели, приятная музычка... а также огромные деньги, вложенные в раскрутку и всесметающая мощь американского телевидения. Начавшаяся сразу после эфира битломания многому научила музыкальных продюсеров.

1.

Битломания изменила структуру музыкального рынка. Причем не только в США или Европе, но даже и в СССР. Отечественные продюсеры уже в то время внимательно следили за тем, что творится в мире. И если видели удачные, хорошо работающие схемы, то тут же пытались их позаимствовать. Группа Павла Слободкина «Веселые ребята» была почти что советскими The Beatles. Продюсер даже внешне подбирал исполнителей так, чтобы они напоминали ливерпульских симпатяг. О репертуаре нечего и говорить: первое время группа исполняла исключительно песни The Beatles, ну и еще иногда Рея Чарльза.

От всего остального мира наша страна тогда была отгорожена железным занавесом. Соблюдать буржуазные copyrights отечественные чиновники не собирались. Советская власть четко блюла интересы подданных: к песням The Beatles писались русские тексты, после чего они выпускались в народ под названиями типа «Песенка геологов» или «Веселый велосипедист». Если возникнут претензии, то это не к нам, а в Министерство обороны. Скажем, в ракетные войска стратегического назначения.

Впрочем, долго так продолжаться не могло. Закоса под иностранных коллег «Веселым ребятам» хватило от силы года на четыре. После этого нужно было искать новую фишку. Клонов The Beatles в СССР к тому времени появилось больше двадцати штук, рынок оказался очень быстро перенасыщен. И тот, кто хотел идти дальше, должен был искать новые ходы.

Слободкин пробует самые разные варианты. А что, если. . . Или может быть, лучше. . . Как раз в это время племянник Павла Яковлевича познакомил продюсера с начинающей певицей. Звали ее Алла Пугачева.

На тот момент девушке было двадцать шесть. Ничего особенного: успела окончить музыкальное училище, недолго побыла замужем за цирковым артистом МиколасомЭдмундасом Орбакасом, родила дочку, числится артисткой Липецкой филармонии. Правда, все отмечали ее целеустремленность.

Алла стала встречаться с пожилым и некрасивым редактором на радио, и вскоре ее голос зазвучал в эфире. Как-то на гастролях выпила коньяка в номере пожилого импресарио — и получила место в его оркестре. Рассказывали, что каждая ступень ее карьеры была связана с новым романом: телередакторы, администраторы концертных организаций, чиновники от культуры и еще черт знает кто. Вряд ли все эти слухи были правдой, но вот Слободкину она действительно понравилась. Из новой возлюбленной он решил сделать солистку «Веселых ребят».

Сказать, что группа была недовольна, — ничего не сказать. Из русских The Beatles превратиться в аккомпанирующий состав для любовницы хозяина? Некоторые музыканты со скандалом уходят. Зато Пугачева поднимается еще на ступеньку вверх. Теперь ей был необходим какой-то громкий ход. Яркий хит. . . большая телепередача. . . хоть что-то после чего Аллу бы запомнили.

В советское время наши артисты не ездили на конкурс «Евровидение». Функцию главного международного конкурса тогда выполнял болгарский «Золотой Орфей». В 1974-м туда должен был ехать армянин Георгий Минасян. Но перед самым выездом на певца поступила кляуза насчет того, что мужчина является педерастом. В СССР это было подсудное дело. Нужно было срочно искать замену, и продюсеры наперегонки бросились в Министерство культуры: каждый пытался протолкнуть своего протеже. Аргументы Слободкина оказались самыми весомыми. С песней «Арлекино» в Болгарию поехала Пугачева.

Дальнейшее, думаю, вам известно: триумфальная победа, суперзвездный статус, уход из «Веселых ребят» и сольная карьера. Всего через полгода после «Золотого Орфея» рамки группы для Пугачевой становятся тесны. О романе со Слободкиным было тут же забыто. Певица не собирается оставаться марионеткой в руках продюсера. Ей не нравится, что звезды кто-то зажигает: Пугачева хочет сама быть и продюсером, и звездой. Причем желательно самой главной в стране.

2.

Одновременно с Пугачевой собственные суперзвезды появляются по всему миру. Где-то чуть раньше, где-то чуть позже, но суть везде была одинаковой. Прежде имена исполнителей писали на пластинках мелким шрифтом и в самом низу. Но теперь популярная музыка обзаводилась собственными суперстарами. Смазливыми лицами на упаковке, которые могли бы продать лежалый товар.

На самом деле сперва «система звезд» появилась не в музыке, а в кино. Кинопродюсеры поняли выгоды этой системы почти на полвека раньше, чем их коллеги в музыкальном бизнесе. Именно они до совершенства отточили правила этой игры. А если уж быть совсем точным, то сделал это один конкретный человек — Карл Лемле, еврейский иммигрант, перебравшийся в самом начале ХХ века из Германии в американский Висконсин.

Первое время Лемле управлял магазином одежды. Как-то он поехал в Чикаго за новой партией товара и там, проходя мимо кинотеатра, увидел очередь в кассу. Карл спросил, что хотят купить все эти люди? Ему ответили, что билеты. Карл удивился. До сумерек он простоял перед кассами, пытаясь сосчитать: это сколько ж бабла загребает на своем проекторе владелец кинотеатра, а? В результате, плюнув на одежду, Лемле купил себе кинотеатр. И приготовился быть богачом.

Прибыль, впрочем, оказалась не так уж и велика. Слишком уж много денег приходилось отчислять производителям фильмов. Посчитав плюсы и минусы, Лемле решил, что, наверное, выгоднее будет снимать киношки самому. В июне 1909-го он основал фирму, известную сегодня как кинокомпания «Юниверсал». И именно для ее раскрутки он впервые применил ту самую систему, на которой и до сих пор стоит весь шоу-бизнес планеты. В марте 1910-го Лемле зажег первую в мире звезду шоу-бизнеса.

Дело в том, что в начале ХХ века имена актеров в титрах никогда не указывались. К съемкам в кино актеры тогда относились приблизительно так же, как сегодня к работе на детских елках: немного позорно, конечно, зато деньги. И в титрах указывались не их имена, а то, что было действительно важно: имя продюсера — человека, который вложил в картину средства. В конце концов, и кино, и музыка (и любые другие шоу) — это прежде всего бизнес. Люди занимаются им, чтобы получить бабки, а артисты с музыкантами здесь в общем-то и ни при чем. И вот теперь Лемле решил представить все это дело немного в ином ракурсе.

Он подписал контракт с никому не известной девицей по имени Флоренс Лоуренс. Отныне сниматься она могла только в фильмах его «Юниверсала». И публиковать интервью только с его разрешения. Девушка только пожала плечами: какие, к черту, интервью? Кому нужны актеры кино? Но Лемле знал, что делает. Неделю спустя все газеты страны расписывали жуткую историю: Флоренс погибла. Попала под трамвай и скончалась в мучениях. Прежде о девушке с таким именем публика понятия не имела, но к истории прислушалась. И когда неделю спустя газеты стали публиковать опровержения (Ой! Извините! Девушка совсем не погибла!), зрители валом повалили на новую «юниверсаловскую» картину с безвременно погибшей Лоуренс в главной роли.

Карьера самой Флоренс закончилась после этого триумфа очень быстро. Всего пару лет спустя, во время пожара на студии она получила серьезный ожог лица и больше не могла сниматься. Еще через несколько лет девушка повесилась. Но начало было положено. Собственными звездами стали обзаводиться все крупные кинокомпании.

К 1920-м американский кинорынок был поделен между пятью крупными компаниями. Все они были основаны алчными и безжалостными эмигрантами. Немец Лемле основал «Юниверсал». Венгерский еврей Адольф Цукор создал «Парамаунт», белорус по фамилии Майер заложил основы «Метро-ГолдвинМайер», а братья Ворнеры из Польши основали «Уорнер бразерс». Пятой была «Коламбия Пикчерз», и вы не представляете, какая борьба за выживание шла внутри данной пятерки. Чтобы обойти конкурентов, каждая из компаний срочно взялась за создание собственной конюшни звезд.

Выгоды новой системы были очевидны. Используя ее (систему) как каток, пятерка киногигантов просто раскатала конкурентов в лепешку. Прежде компании приходилось рекламировать каждую картину по отдельности. Объяснять зрителю, почему тот должен идти именно на нее, а не на такую же, снятую конкурентами. Теперь, благодаря звездам, все было проще. Объяснять ничего не нужно. Если в фильме снялся Уильям С. Харт, значит, это будет кино про ковбоев. Если Клара Боу, — эротическая драма. Если Колин Мур, — история из жизни высшего света, а если Бастер Китон, то комедия.

Больше зрителю не нужно было мучиться сомнениями. Система напоминала поход в гости к друзьям или ужин в давно знакомом любимом кабачке. Звезды гарантировали: неожиданностей не будет. Вы увидите лишь то, к чему давно привыкли. По сути, система действует так же и до сих пор: фильм со Шварценеггером обязательно окажется боевиком с плоскими шуточками, картина с Кирой Найтли будет содержать некую изюминку, ну а те, кто хочет чувствовать себя умнее остальных, скорее всего, выберут кино с Киану Ривзом в главной роли.

3.

Большая пятерка кинокомпаний поделила рынок больше полувека тому назад. Главные игроки на музыкальном рынке определялись чуть дольше. Но постепенно ясность наступила и здесь. Сегодня весь мировой шоу-бизнес поровну распределен между четырьмя большими (очень большими) компаниями. Это «Юниверсал Мьюзик», «Уорнер Мьюзик», «Сони» и EMI. Шансов выжить у маленьких и независимых компаний в этом мире просто нет. Имейте в виду: когда вы покупаете лицензионный диск или билет на концерт мировой знаменитости, то платите денежку в кассу какой-то из перечисленных корпораций.

Интересно, что этапы пути, пройденного этими мега-монстрами, в точности совпадают с теми, что прошла киноиндустрия. Сперва никаких звезд в музыке не существовало, так же, как первое время их не существовало в кино. Ну то есть были какие-то худо-бедно известные исполнители, но все это было както не всерьез. Кто уж там помнит всех этих крутых джазовых трубачей 1930-х? Блюзменов 1950-х? И даже первых рок-н-ролльщиков из эпохи до Элвиса и The Beatles?

До самых 1960-х система выглядела бесстыже, но при этом честно. Покупка музыки напоминала покупку колбасы или нового пиджака. Есть производитель, который хочет продать вам эту штуку. Причем желательно подороже. И есть вы, с мятой купюркой в кулаке. Стоите и мнетесь перед прилавком: купить или не купить? Зато с появлением «системы звезд» все тут же изменилось. О деньгах речь больше не шла. Слушателя вроде как приглашали в храм искусства. Туда, где обитают небожители. Музыканты, живущие только музыкой. (О том, что за вход в храм публике приходится платить теми же самыми мятыми купюрками, продюсеры теперь скромно умалчивали.)

После The Beatles конвейер заработал по полной. Звезды зажигались и гасли с интенсивностью фабрики. Чтобы не потеряться в этом новом бурлящем мире, как раз в те годы продюсеры завели себе такую штуку, как хитпарад. Самый первый чарт («горячая сотня пластинок») появился в британском журнале New Musical Express 14 ноября 1952 года. Год спустя — в журнале Record Mirror. Еще через год — в Melody Maker и американском Billboard. Теперь продюсеры четко понимали, чья музыка является действительно крутой, а чья — так себе. Да и для самих музыкантов цель теперь была понятна: возглавишь «горячую сотню» и можешь считать, что жизнь удалась. Ну а если до вершины не дотянул, то можешь вешаться. Шоу-бизнес — мир ох какой жесткий.

Изменялось все очень быстро. Выглядело все так, будто где-то прорвало шлюзы: каждый год по новому культовому исполнителю. Каждые три — по новому стилю. Обложки модных журналов не вмещали тех, кто мог считаться суперзвездой. Сделав ставку на молодых покупателей, продюсеры будто нажали спусковой крючок. Дальше все происходило уже само.

Молодым объяснили: эта жизнь принадлежит только им. А уж вывод о том, что потратить ее стоит лишь на секс, наркотики и рок-нролл, молодежь сделала самостоятельно. Миллионы глянцевых страниц объясняли: быть взрослым стыдно. Оставайся юным, красивым, безбашенным. И никогда не обращай внимания на то, что призывают тебя к этому старые дядьки-продюсеры с лысинами и отвисшими ниже колен животами.

Пытаясь обскакать конкурентов, гиганты шоу-бизнеса подписывали контракты с самыми причудливыми исполнителями. В коридорах их офисов, куда прежде не пускали без галстуков, теперь бродили толпы удолбанных волосатиков и девятнадцатилетние подонки почти в открытую принимали LSD. Да, работать с ними было неудобно. Да, трое из четырех исполнителей не оправдывали надежд и, получив аванс, так и не могли записать худо-бедно продавабельный музыкальный материал. Зато четвертый становился легендой и окупал все затраты.

Один из тогдашних деятелей звукозаписи позже вспоминал:

— Сегодня, когда большинство из этих музыкантов уже мертвы, они воспринимаются, как титаны духа. Но в жизни общаться с ними было тяжеловато. Скажем, типичный вечер Джима Моррисона (группа The Doors) строился так. Часов в пять мы с ним приходили в «Клуб у Макса». Джим заказывал восемь водки и раскладывал перед собой восемь таблеток разного цвета. После первой водки он съедал первую таблетку и сразу же терял над собой контроль. Расстегивал брюки и мочился прямо на барную стойку, а потом бегал по клубу, с криками: «Кто пососет мне член?! Смотрите, какой он у меня!» К третьей водке-таблетке он просто падал на пол и долго блевал. После пятой мы с охранником клубка брали его за руки, за ноги и уносили спать. Вся вечеринка длилась минут двадцать-двадцать пять, где-то до половины шестого вечера. Так продолжалось на протяжении нескольких лет. Оставшуюся водку и таблетки я каждый раз употреблял уже в одиночестве.

А самым громким аккордом этого развеселого десятилетия стал Вудстокский фестиваль. Проходил он с 15-го по 18-е августа 1969 года, причем вовсе не в Вудстоке, как вы, наверное, подумали, а в местности Беффел под Нью-Йорком.

За год до фестиваля восставшие студенты разгромили Сорбоннский университет и вывесили над Парижем красный флаг. В Китае хунвейбины Мао обещали уже в ближайшие пару лет установить коммунизм по всей планете. Американский профессор Тимоти Лири сорвался с катушек и планировал вылить в нью-йоркский водопровод пару ведер LSD, чтобы каждый американский мужчина и каждая американская женщина на себе узнали, что такое настоящая свобода. Молодежь стала самостоятельным классом. Жить «как положено» воспитанные глянцевыми журналами и молодежными комедиями ребята больше не желали. Воздух пах революцией, и рок-н-ролльный шабаш в городке Вудсток задумывался, как первый аккорд этой всемирной революции. Что-то вроде штурма Зимнего дворца полвека спустя.

Власть сыграла на опережение, и почти готовый фестиваль в Вудстоке запретили, сославшись на то, что там нет подходящей площадки. Тогда студент по фамилии Ясгур уговорил отца позволить провести мероприятие на принадлежащей ему ферме в этом самом местечке Беффел. Тот не очень понимал, во что вписывается, и согласился.

Сперва организаторы рассчитывали, что на фестиваль прибудет тысяч двести зрителей. Ну может быть, двести пятьдесят тысяч. Но уже к вечеру стало ясно, что цифра перекрыта более чем вдвое. Полмиллиона юных вандалов не оставили от фермы мистера Ясгура камня на камне. За три дня непрекращающегося LSD-трипа и самого рок-н-роллистого рокн-ролла в мире три человека умерло, двое родились, а сколько было зачато, знают только ангелы на небесах.

На вторую ночь фестиваля, что-то около четырех утра, на сцену забрались парни из британской группы The Who. Какой-то политический полудурок пытался оттеснить их от микрофона, но лидер группы Пит Тауншенд просто врезал ему гитарой в дыню и, не глядя, как парня уносят со сцены, стал петь.

— Смотри на меня! — завывал он. — Почувствуй, что я хочу тебе сказать!

И ровно в эту секунду над толпой взошло солнце. И полмиллиона удолбанных, сутки не спавших длинноволосых бунтарей одновременно закричали.

Тогда всем казалось, будто старое больше не вернется и над миром восходит заря совершенно нового дня.

4.

Как ни странно это звучит, но почти то же самое почти в то же самое время происходило и в СССР. Ну то есть у нас все было немного не так громко. Но по сути — очень похоже.

За пару лет до того, как в Штатах загрохотал Вудсток, в июне 1967-го группа студентов Куйбышевского авиационного института отправилась в поход в Сибирь. Туризм, автостоп, охота к перемене мест, мода на бороды и волосы до плеч, песни у костра, а ночью петтинг с сокурсницами в палатке — за вычетом наркотиков у советских студентов все было почти так же, как у американских. Руководителем группы был молодой, но опытный Валерий Грушин. Между прочим, член Клуба самодеятельной песни «Поющие бобры». У парня был нехилый туристический и альпинистский опыт: Саяны, Карпаты, Заполярье. В общем, неожиданностей случиться не должно было. Однако они случились.

Выйдя из таежного поселка Нерха, два дня спустя группа добралась до метеостанции Хадома. Тамошний начальник как раз собирался на моторке в ближайший поселок. Он сказал, что до его возвращения ребята могут пожить на станции. Валерий поблагодарил его и помог укладывать груз в лодку. Кроме самого начальника плыть должны были двое его сыновей и молодая девушка. Моторка отчалила от пристани и почти тут же перевернулась. Все стоявшие на берегу пронзительно закричали. Валерий скинул куртку и бросился в воду. Он помог выбраться тонувшей девушке и снова поплыл спасать барахтающихся в воде метеорологов. Однако вода была ледяная, а течение слишком сильное. Грушин погиб. Поход пришлось закончить досрочно.

Год спустя в память о друге самарские студенты решили провести небольшой походик вдоль Волги с песнями и костерком. Пришло шестьсот человек. Все пели под гитару песни собственного сочинения. Год спустя участников было уже три тысячи. Десять лет спустя Грушинский фестиваль собирал уже сто тысяч зрителей, а тридцать лет спустя — почти четверть миллиона. Ни до, ни после ни один фест в России не мог похвастаться такой численностью.

Барды в СССР представляли собой куда более многочисленную и активную группу, чем первые рок-н-ролльщики. Одновременно с Вудстоком в новосибирском Академгородке проводились Всесоюзные фестивали бардовской песни, на каждый из которых приезжали сотни участников и десятки тысяч фанаток, готовых закидать сцену своими трусами.

Очевидцы вспоминают, что когда первый большой концерт бардов должен был состояться в Ленинграде, то одна из зрительниц пришла туда в теплой меховой шубе. Дело было летом, стояла жара, все удивлялись: с чего это девушка так вырядилась? Устав от расспросов, та пояснила: у нее очень ревнивый муж. Он опасается, что следующее утро она встретит в постели кого-нибудь из сегодняшних выступающих, и поэтому спрятал всю ее одежду. Однако она оказалась упорной и нашла-таки выход. С этими словами девушка распахнула шубу, и все увидели: под шубой на ней ничего нет.

Когда в стране все-таки появится полуподпольный рынок магнитофонных альбомов, то абсолютными хитами там тоже станут не убогие самодеятельные рок-музыканты, а именно барды и шансонье: Высоцкий, Галич, Аркаша Северный. Конкурировать с ними первые русские рок-группы и не мечтали. Наоборот: считали за честь погреться в лучах чужой славы. Даже музыканты самой-самой первой русской рок-группы «Лесные братья» и тогда и позже были известны не как рок-исполнители, а всего лишь как аккомпанирующий состав у того же Аркадия Северного.

Рок-н-ролл в чистом виде станет худобедно появляться в России лишь к 1980-м. Но даже и встав, наконец, на тощие ножки, больше всего недоразвитый малыш будет напоминать папу — русский шансон. А чего? Иных жанров отечественный слушатель в общем-то и не воспринимает. Хриплый голос Высоцкого ему милее, чем визг Мика Джаггера. Глумливые тексты Северного понятнее, чем заумная лирика Боба Дилана. А уж бунта в русском шансоне всегда было столько, что хватит на несколько рок-н-роллов.

Русские шансонье жили стремительно, а умирали так, как подобает звездам. Самый первый русский бард Александр Галич погиб в Париже, когда пьяный полез покопаться в электропроводке и получил смертельный разряд. Похоронили его всего в нескольких кварталах от Джима Моррисона. Владимир Высоцкий подстегивал себя героином так же, как Джимми Хендрикс или Дженнис Джоплин, и умер точно той же смертью, что и они. Аркадий Северный допился до ручки и умер в ванной от кровоизлияния в мозг. Произошло это почти одновременно с тем, как умерли Джон Бонем из Led Zeppelin и Бон Скотт из AC/DC.

И в СССР, и на Западе звезды употребляли наркотики, литрами пили алкоголь, бесчинствовали на интимном фронте, а по утрам их находили мертвыми. Все это было здорово, причем особенно здорово было то, что продюсеры получали свою прибыль в любом случае. Живые звезды приносили им серьезный доход, а уж мертвые становились просто нефтяной скважиной. Публике ведь всегда проще любить мертвых, чем заботиться о живых. Так было у нас, так же было и на Западе. Те, кто сумел вовремя умереть, давно уже превратились в конвейер по производству денег: Элвис, Леннон, Высоцкий, Хендрикс, Морриссон, Цой, Михаил Круг, Ян Стюарт и Боб Марли. Все они умирали, превращались в легенды и отныне приносили своим продюсерам золотые горы.

Потирая ладони, крупнейшие игроки на поле шоу-бизнеса вдыхали воздух и чуяли опытным носом: если так пойдет и дальше, то впереди их ждут и вовсе золотые денечки.

Глава V: От бара STONEWALL INN до гей-клуба МАЯК

В пятницу 27 июня 1969-го, приблизительно в полвторого ночи, полиция ворвалась в нью-йоркский гей-бар, который назывался «Стоунуолл Инн». В зал вошли восемь сотрудников, которые показали значки, громко велели вырубить музыку, опрокинули несколько бутылок с барной стойки и пообещали собравшимся большие неприятности. Облавы в гей-заведениях были штукой обыденной. Сами гомосексуалисты и транссексуалы к ним давно привыкли. Да в общем и на этот рейд никто не стал бы обращать особого внимания, да больно уж дерзко в тот раз повели себя копы. А может, просто атмосфера в том году не подразумевала безоговорочно подчиняться полиции. Но в любом случае инцидент в «Стоунуолле» вышел очень громким. Настолько громким, что эхо его слышится и до сих пор.

1.

До начала 1970-х геям жилось тяжело. По законодательству даже самых гуманных государств планеты гомосексуалисту, застуканному на месте, грозила в лучшем случае тюрьма. В худшем — моментальный самосуд. В СССР первые годы после революции правительство закрывало глаза на эту сторону жизни граждан. По тем временам это казалось невиданным либерализмом. Однако как только у руля встал Сталин, в Уголовный кодекс тут же была введена статья за мужеложство. До семи лет. А в нацистском Рейхе педерастов и вообще душили в газовых камерах.

В США до такого дело не доходило, но жизнь у геев все равно была не сахар. Уходя на свидание, опытный гей всегда брал с собой столько денег, чтобы хватило на уплату залога в тюрьме. В больших городах имелись грязные притоны и бары, где можно было снять мужика. Да вот только данные обо всех посетителях таких мест очень быстро оказывались в полиции. Иногда эти данные попадали в газеты и означали несмываемое пятно на репутации. За непристойное поведение можно было получить и реальный срок. Непристойным считалось носить одежду противоположного пола, целовать мужчине мужчину, держаться за руки и иногда даже просто сидеть в гей-баре.

Когда-то самыми первыми белыми поселенцами на территории Америки были беженцы-протестанты. В Новом Свете они собирались строить Царствие Бога. С тех пор все много раз изменилось. Царствие так и осталось недостроенным. К концу 1960-х протестанты в Штатах давно уже не составляли большинства, да и о религиозных ценностях напоминала разве что надпись на долларе: «Мы верим в Бога». Полиции вовсе не хотелось выполнять обязанности полиции нравов. На многие вещи копы просто закрывали глаза. Даже поцелуи двух мужчин больше не считались непристойным поведением. Вдали от богатых районов для белых гей-бары росли как грибы.

Одним из таких баров и был «Стоунуолл Инн». Здание, в котором он располагался, когда-то было конюшней. Потом его переоборудовали под ресторан, но тот сгорел. В марте 1967-го здесь была устроена разливуха для гей-проституток. Большей дыры вы не нашли бы во всем нью-йоркском Гринвич-виллидже.

Сказать, что место было низкосортным, — ничего не сказать. Бар работал без лицензии на продажу алкоголя. Основными посетителями были цветные: негры и латиносы. В туалете, стоя по щиколотку в моче, мужчины могли запихнуть в просверленное в стене отверстие свой член, а с той стороны кто-то невидимый сразу же начинал его облизывать. Называлось это «дракончик». Кроме того, о «Стоунуолле» ходили слухи, что бар крышует страшная пуэрториканская банда, которая забирает всю выручку от торговли малолетними мальчиками. Именно в это место в полвторого ночи 27 июня 1967 года и решила наведаться полиция.

Почему рейд был проведен в такой жесткой форме, мнения на этот счет расходятся. Обычно копы заранее давали знать хозяевам бара о своем визите. Кроме того, обычно рейды проводились пораньше, чтобы потом, когда все кончится, бар смог бы вернуться к нормальной жизни и не потерял выручки. Но в этот раз полицейские нагрянули без предупреждения и без предупреждений начали крушить все вокруг. По слухам, всей этой акцией тогдашний мэр пытался накануне выборов заработать репутацию борца с пороками.

Людей в одежде противоположного пола сразу же стали винтить. Тех, у кого не было с собой документов, тоже. Любителей «дракончиков» пинками выгоняли из туалетов. Сперва посетители, как и положено, перепугались. Но в конце концов их тут была целая толпа, а копов — всего несколько. Когда один из легавых вломил мужчине с пришитой грудью дубинкой поперек томно выгнутой спины, тот просто взял со стойки бутылку и разбил ее полицейскому о голову.

Это стало сигналом к атаке. Разъяренные педерасты бросились на полицейских. Те вызвали подкрепление и стали отступать к машинам. С собой они пытались увести лесбиянку Сильвию Ривьеру, но та верещала, будто ее режут, и толпа бросилась ее отбивать. Вытащить пистолет никто из копов даже не рисковал: отняли бы и как собаку пристрелили на месте. Впервые не геи боялись легавых, а наоборот.

Окровавленные, в разорванной одежде полицейские бегом вернулись назад в бар, забаррикадировали входы и по рации умоляли всех, кто их слышит, спешить на помощь. А снаружи полторы тысячи озверевших мужчин в женских платьях и париках скандировали: «Смерть легавым!» и «Gay Power!». (Власть геям!)

Когда к «Стоунуоллу» подъехал спецназ, натасканный на разгон антивоенных демонстраций, гомосексуалисты уже подожгли бар и, используя парковочный счетчик в качестве тарана, пытались выломать двери. Жители окрестных домов высыпали на улицы и поддержали восстание. Их можно понять: если выбирать, кому сочувствовать, геям или полиции, то ясно, что любой нормальный человек выберет геев. Закованные в доспехи спецназовцы принялись лупить дубинками все, что движется, но восставшие забрались на крыши и оттуда закидывали озверевших полицейских тяжелыми булыжниками. Потеряв четверых сотрудников, спецназ позорно отступил.

Беспорядки не прекращались целых пять дней. Вокруг разгромленного «Стоунуолла» бродило несколько тысяч гомосексуалистов, а полицейские больше не рисковали и близко подходить к восставшему району. Все это вместе получило название «Стоунуоллский бунт» и именно с этого момента гомосексуалисты отсчитывают начало новой эры, — эры терпимости и раскрепощенности.

Спустя всего год дискриминационные законы против педерастов начали отменяться. Спустя два — открытых геев стали выбирать в депутаты и мэры. Спустя тридцать лет клуб «Стоунуолл» был объявлен в США историческим памятником федерального значения.

2.

Ну а у нас первый гей-клаб открылся лишь двадцать три года спустя. Клуб назывался «Маяк» и располагался в старинном петербургском дворце неподалеку от прекрасной Новой Голландии.

О заведении ходили самые невероятные слухи. Рассказывали, будто посетителей там чуть ли не привязывали к дыбе и пороли розгами. Не верьте: на самом деле никакой особенной экзотики в гей-клабах вы не увидите. Ну разве что на входе молодые люди получат скидку, а девушки — нет.

Так же не рассчитывайте, что похотливые завсегдатаи начнут с ходу лезть к вам в ширинку или подпаивать, надеясь соблазнить. Предложение на однополую любовь в гей-клабах намного превышает спрос. Приглашать или не приглашать мужчин на медленные танцы — решайте сами. Если пригласят вас — я бы посоветовал сразу выяснить, нет ли у партнера по отношению к вам денежного интереса. Проституция в гей-клабах дело обычное.

Еще одна популярная байка гласит, будто в каком-то из гей-клабов завсегдатаям («Постоянным Членам») демонстрируют громадный аквариум. В нем в окружении экзотических рыбок типа плавают голенькие мальчики. Гости сально ухмыляются и в качестве наживки прикрепляют к удочкам зеленые купюры. Однако лично я таких наворотов не видывал. Из необычного могу отметить лишь странно выглядящее в найт-клабе шоу солдат срочной службы или военных курсантов. В остальном — дискотеки как дискотеки.

Помню, когда в «Маяк» я попал впервые, то быстро заскучал. Никаким особенным развратом там и не пахло, так что я приналег на бар. Почему-то основным напитком в клубе был ямайский ром. Напиток типа «Выхожу я из ресторана, а мне какая-то сволочь на руку наступила».

Вообще, слово «rum» (ром) является сокращением от английского слова «rumbullion» («беспорядок», «хаотичное бурление»). Так британские плантаторы называли то, что происходит с сахарным тростником, если залить его теплой водой.

В тростнике, как и в винограде, содержатся дрожжи. Негры-рабы издавна подметили, что из замоченного тростника всего за пару-тройку дней можно получить славную бражку, приятную на вкус и не дающую похмелья. Потом кто-то из белых плантаторов догадался перегонять бражку в самогонном аппарате. Крепость получившегося напитка достигает 68 оборотов. Бутылочка напитка сбивает с ног даже крепких парней.

Чем закончилась та вечеринка у геев, вспомнить потом мне так и не удалось, а проснулся я в милиции. На вопрос «Почему?» память лишь развела руками. Я вонял Ямайкой и ужасно хотел пить. Попросив сержанта о стакане воды, в ответ я услышал:

— Сиди, убийца! В тюрьме попьешь!

Как убийца? Кого это я вчера убил? Я чуть не поседел, прежде чем выяснилось, что сержант перепутал: убийца сидит в соседней камере. Я, напившись тростникового самогона, всего лишь скакал по крышам припаркованных машин и бил окна в модных магазинах.

3.

Ах, Ямайка — государство, занимающее первое место в мире по количеству умышленных убийств и при этом все равно воспринимаемое всеми вокруг лишь как родина улыбчивых растаманов. Где-то далеко-далеко от того места, где вы сидите и читаете мою книжку, в самой теплой и беззаботной части самого теплого и беззаботного на свете Карибского моря рядышком лежат три острова: Куба, Гаити и Ямайка. Расстояние между ними — лишь несколько часов езды на хорошей моторке. При этом первый из них — последний в мире оплот развеселого коммунизма, на втором государственной религией является культ Вуду, а на Ямайке негры курят черт знает что и слушают реггей. Ну не волшебный ли уголок, эти Карибские островки, а?

При этом Ямайка — бывшая британская колония. То есть по нормам третьего мира место довольно приличное. Самих себя ямайцы считают не ровней голодранцам с соседних островов. И пока те тискали девок под допотопные сальсу, румбу, самбу и прочий треш, местные парни уже в 1960-х слушали реальное американское музло на пластинках. Правда, пластинок было мало. А хороших и вовсе единицы. Но парни не сдавались. Собирались все вместе, ставили на проигрыватель запиленные, хрипящие пластинки и начинали лихо выкручивать бедрами.

Все было точно так же, как и в Британии. И молодые англичане, и ямайские тинейджеры наслушались Элвиса и первых блюзменов, и нафантазировали себе образ Америки — прекрасного рок-н-ролльного рая на земле. И если из британских фантазий со временем выросла вся современная рок-музыка, то из ямайских тоже выросло несколько очень важных для нашего разговора штук.

Как и все молодые люди, юные ямайцы желали одного: танцевать. И тот, кто давал им эту возможность, взамен становился богачом. Сперва, как и везде, ямайские танцы проводились под живые оркестры. Но чем дальше, тем более убого смотрелись эти мужики со своими банджо и дудками на фоне всего лишь одного диск-жокея с парой пластинок.

Именно на Ямайке впервые появилась та форма дискотеки, которая сейчас распространена по всему миру. Диджей колдует за пультом. Колонки басами бьют танцорам прямо в мозг. В паузах между песнями диджей речитативом выдает в микрофон что-нибудь веселенькое. Самая лучшая дискотека — та, на которой больше всего колонок и пластинки позабористее.

Первые ямайские диск-жокеи просто ставили музыку в местных барах. Ну чтобы забулдыгам было не так скучно накачиваться ромом. Потом кто-то один придумал подсоединить к проигрывателю не одну булькающую колонку, а усилитель и несколько динамиков погромче. В конце 1950-х верхом крутизны считалась саунд-система мощностью тридцать ватт. Спустя три года — в десять раз мощнее. Спустя еще три — в пятьдесят раз мощнее. Очень быстро танцы стали бизнесом: кто-то собирал саунд-системы, кто-то крутил пластинки, ктото продавал на танцах ром и наркотики. Денег хватало всем.

4.

А революция 1960-х продолжалась. Считается, будто основными бунтарями в то время были хиппи и белые студенты. Мол, именно они слушали рок и прилюдно делали секс на газончиках в центре Лос-Анджелеса. Однако на самом деле белые подростки родом из среднего класса в бунт всего лишь играли. Отрастить себе волосы до лопаток и во время каникул в университете съездить на какойнибудь пропахший марихуаной фестиваль — вот и все, на что их хватало. Отметив двадцатилетний юбилей, эти ребята стриглись поприличнее, обзаводились кредитками и начинали вести ту же жизнь, что вели их родители.

Настоящая же революция началась в Штатах в тот момент, когда бороться за свои права стали реальные угнетенные. Педерасты, негры, анархисты, религиозные сектанты, латиноамериканцы, инвалиды, наркоманы, педофилы и еще черт знает кто. Прежде все эти крошечные группы просто не имели шансов уцелеть. Прежде общество наваливалось на них всей своей удушающей массой и не успокаивалось, пока не расплющивало в лепешку. Зато теперь, объединяясь с другими (такими же маргиналами), меньшинства могли бороться. И может быть даже победить.

На самом деле капитализм просто не может не закончиться революцией. Так уж он устроен. После Второй мировой американцы заново выстроили капитализм у себя, а потом и по всему остальному миру. Даже СССР перенял у них кое-какие экономические приемчики. И стоит ли удивляться тому, что как только строительство капитализма было окончено, по планете прокатилась целая волна революций? Причем не каких-нибудь, начатых по заказу из Москвы, а самых что ни на есть настоящих, пахнущих улицей и весельем. И ладно бы речь шла только о Кубе или Конго, нет! Тучи собирались непосредственно над Штатами и Европой.

Общество, которое еще вчера казалось таким монолитным, стало вдруг разваливаться. Вместо белой протестантской Америки возникло несколько дюжин америк помельче. Выяснилось, что меньшинства бывают самые разные: религиозные, сексуальные, политические. . . А главное — национальные. И если, выглядывая сегодня в окно, вы увидите, как по улицам российских столиц бродят граждане полусотни разных национальностей, причем две трети из них даже не говорят по-русски, то, думаю, поймете чувства тогдашних американцев.

Капитализм, который американцы строили по всей планете, был устроен совсем не так же, как тот, что существовал лет сто назад. Тогда буржуи во фраках богатели за счет того, что на заводах вкалывали граждане их собственных государств. Теперь все (ну почти все) американцы и европейцы богатели за счет того, что на благо их стран вкалывали все (ну почти все) жители третьего мира. В самих Штатах и Европе никаких заводов давно уже и не осталось. В Детройте в бывших автомобильных цехах теперь устраивались танцы и жили наркоманы, а машины собирались не здесь, а где-нибудь в Корее. Ну а поскольку кое-какую работу кому-то нужно было выполнять и дома, то некоторому количеству цветных рабочих было дозволено въехать и в сами страны первого мира.

Сперва этих гастарбайтеров было совсем чуть-чуть. Перед Второй мировой арабы во Франции составляли меньшинство в доли процента. Причем каждый из них должен был носить на шее железную бирку с указанием предприятия, к которому приписан. Негры в Америке не рисковали поднимать на белых глаза, а латиносов и вовсе почти не было. Зато после Второй мировой поток иммигрантов в США и страны Европы вырос даже не в разы, а в десятки раз. Сегодня в Штаты ежедневно въезжает почти пять тысяч нелегальных гастарбайтеров. И каждый десятый американец почти не говорит по-английски. Белый средний класс чувствовал, что для него не остается места в той самой стране, которую он привык считать своей.

5.

Ямайские модники, как и все прочие жители третьего мира, перебирались в Штаты и тоже включались в борьбу за выживание. Пуэрториканцы и колумбийцы брали на себя торговлю наркотиками. Кубинцы и мексиканцы — рэкет и проституцию. Ямайцам остались танцы. Это делать они умели и именно на этом решили специализироваться.

Когда бунтовать начали не белые подростки, а реальные меньшинства, на смену сгнившему буржуйскому рок-н-роллу тут же пришла совсем другая музыка. Сам рок давно был мертв: простеньких Rolling Stones сменили заумные Jethro Tull и Pink Floyd. Вместо музыки для танцев рок-н-ролльщики сочиняли рокоперы и выступали вместе с симфоническими оркестрами. Рок теперь исполнялся в театрах и на громадных стадионах. Ну и реальная музыка бунта тут же ушла назад в клубы.

Клубы диско-эры были не просто местом, где можно скоротать вечерок. Они стали партизанскими базами: платишь за вход, проходишь внутрь и выпадаешь в иную реальность. В этих прокуренных подвалах ты имеешь право на то, на что не имеешь прав снаружи. На стене знаменитого нью-йоркского панк-клуба CBGB висело объявление: «Разденешься — рюмка бесплатно. Трахнешься — бесплатно вся бутылка!» Посетители отгораживались от мира и делали все, что заблагорассудится: спали с мужиками, лизали кислоту, слушали любую музыку, ходили голыми и думали любые мысли, которые приходили им в голову.

Всего в нескольких кварталах от «Стоунуолл Инн» находилась полуразвалившаяся старинная церковь. Когда-то она принадлежала немецкому католическому приходу НьюЙорка. В 1971-м ее выкупили, подремонтировали и открыли внутри самую первую дискотеку мира, клуб Sanctuary (Святилище). Правда, ничего святого в этом месте больше не было. Даже наоборот. На стене за алтарем новые хозяева помещения изобразили громадного дьявола, а вокруг — спаривающихся ангелов с гигантскими половыми органами.

Посетителями клуба были самые что ни на есть меньшинства: исключительно геи и исключительно черные. Они желали танцевать и каждую ночь набивались внутрь в таком количестве, что когда кто-нибудь из посетителей терял сознание, то бедняге было просто некуда упасть, и он оставался зажатый соседскими телами висеть над танцполом. При вместительности помещения человек в четыреста каждый вечер пятницы внутрь бывшей церкви набивалось по полторы тысячи мужиков, которые выходили наружу в лучшем случае после полудня в воскресенье.

Первое время танцоры лезли друг другу в ширинку, едва начинала звучать музыка. К полуночи весь танцпол был усеян сотнями спаривающихся мужчин. Администрация запретила делать секс в зале и принялась гнать нарушителей из клуба. Тогда геи стали на минутку выбегать из клуба в соседние подъезды, а потом, даже не застегнув брюк, бегом возвращаться обратно. Бывший охранник Sanctuary рассказывал потом, что заглянул как-то в подъезд и увидел, что от первого этажа и до пятого абсолютно на каждой ступеньке лестницы кто-нибудь делал секс и (если не был занят рот) при этом громко подпевал доносящимся из клуба песням.

На том месте храма, где когда-то стоял алтарь, теперь находилась будка диджея. Парня, сводившего в Sanctuary пластинки, звали Френсис Грассо. Колонки его саундсистемы были самыми огромными в НьюЙорке, а может быть, и в мире. Рок-н-ролл умер вместе с культовыми музыкантами 1960-х и новым кумиром был DJ. Наглядной иллюстрацией этого стало то, что после смерти легендарного рок-гитариста Джима Хендрикса его вдова ушла жить как раз к DJ Грассо.

Для того времени Френсис был фигурой ничуть не менее культовой, чем бывший муж его девушки. Весь современный диджеинг это в общем-то его изобретение. На танцах додискотечной эры диджей ставил пластинку, ждал, пока песня проиграет до самого конца, а потом объявлял следующую. Грассо отказался от этой системы и предложил свою. Именно он первым научился микшировать треки.

Выглядело это так. На длинном проигрыше, там, где четко был слышен ритм, Грассо ставил вторую пластинку с таким же ритмом. Некоторое время слушатель ощущал лишь ритм («бам-бам-бам-бам»), а потом волшебным образом одна песня вдруг превращалась совсем в другую. Сегодня такой трюк — общее место, но тридцать лет назад то, что делал Френсис, казалось революцией и волшебством.

6.

Клуб Sanctuary сделал диско повальной модой. Клубы теперь возникали на каждом углу и на любой вкус. Правда, имелась и одна проблема: непонятно было, где брать пластинки, которые станет проигрывать клубный DJ. Окончательно сбрендившие от наркотиков и индийской философии рок-звезды играли такое, что особенно и не потанцуешь. И тут ямайцы со своими саунд-системами пришлись как нельзя кстати.

Диджеи с Ямайки привезли в Штаты несколько невиданных прежде приемчиков. Вопервых, в паузах между треками они стали бубнить в микрофон куплетики собственного сочинения. Из этого их бубнежа со временем вырос весь хип-хоп. А во-вторых, именно они первыми научились резать готовые песни на отдельные составляющие и склеивать в совершенно новом порядке.

Прежде песня воспринималась, как всетаки вполне готовое произведение. Теперь диджеи поняли: перед ними болванка для еще более готового. Песню можно крутить, выворачивать наизнанку, проигрывать по частям, смешивать с другими или вырезать из нее понравившийся проигрыш, и двадцать раз подряд на большой скорости прокрутить его через колонки большой мощности. В общем, в руках опытного диджея пластинка — это такой пластилин, из которого можно лепить сколько угодно веселья.

Начиная с середины 1960-х среди геев Нью-Йорка и Калифорнии входит в моду оттопыриваться по выходным на танцах в ямайском стиле. Слившись вместе два меньшинства (геи и жители Ямайки) породили ох какой взрывоопасный коктейль. Все вокруг орали «Рок-нролл! Рок-н-ролл!», да только кому он нужен, этот рок-н-ролл, когда вокруг происходят вещи в сто раз интереснее? Уже к началу 1970-х создатели саунд-систем вовсю крутили песни в стиле диско, еще пять лет спустя в негритянских районах Восточного побережья стали проходить первые рэп-баттлы, а еще через полдесятилетия в Британии грохнули первые залпы рейв-революции.

Для шоу-бизнеса начиналась совсем иная эпоха.

7.

Но все это происходило очень далеко от наших краев. В СССР в 1970-х было тихо. Гомосексуалисты прятались по мужским туалетам, на негров на улицах показывали пальцами, а тот, кто хотел потанцевать и вообще весело провести вечерок пятницы, должен был взвесить: насколько велики шансы проснуться потом в реанимации.

В принципе проблем с танцами в СССР никогда не было. Другой вопрос, на каком уровне все это пребывало. В любой уик-энд в районных Домах культуры или заводских клубах проводились «Вечера отдыха». Из алкогольных напитков шире прочего там был представлен портвейн. В те годы его предпочитали пить из стаканов в подстаканниках и с ложечками, чтобы было похоже на чай. В дурнопахнущих уборных молодые люди угрюмо били друг дружке лица. Под конец вечера обязательно объявлялся «белый танец», во время которого дамы приглашали кавалеров. Это был пик вечера, и обычно сразу после этого по всему залу начинались масштабные драки: парни выясняли, кто кого и почему пригласил.

Несколько приятнее атмосфера была в диско-барах. Шанс схлопотать в бубен имелся и тут, но в диско-барах (в отличие от танцев в Домах культуры) эта фаза уже не была обязательной. Все-таки это были коммерческие учреждения, с которых организаторы пытались получать прибыль. Вход стоил рубль— три. Под потолком вертелись зеркальные шарики. На стойке бара стоял телевизор, на экране которого демонстрировались клипы немецкой звездульки Си-Си-Кетч.

Каждую худо-бедно приличную дискотеку обслуживала собственная бригада: дискжокей, световик, звукорежиссер. Все это был хоть и хиленький, но вполне работающий шоу-бизнес. Организаторы дискотек были заинтересованы в том, чтобы первыми, обскакав конкурентов, поставить у себя какуюнибудь модную музыкальную новинку. Именно они первыми экспортировали в СССР итальянскую эстраду, немецкую группу Modern Talking и даже Depeche Mode.

Легенды о тех давних командах ходят до сих пор. К началу 1980-х гремел коллектив «Три по двадцать три». Странное название означало всего-навсего, что троим участникам коллектива было по двадцать три года. Еще были знаменитая группа «Диско Семь» откуда-то из Московской области и дуэт «Легкий бум», члены которого первыми в СССР додумались накладывать на иностранные треки речевки собственного сочинения. Песня звучала вроде иностранная, а на проигрышах диск-жокей по-русски читал что-то вроде хип-хопа.

И уж совсем запредельный уровень был у дискотек в «интуристовских» гостиницах или при дорогих ресторанах. В Москве это были кафе «Марика» или «Дискотека Молоко». В Петербурге — диско-бар «Вена» и кафе «Ровесник». Перед входом в такие места всегда стояла километровая очередь, люди сжимали в кулаках мятые купюры, да вот только деньги вряд ли помогли бы им попасть внутрь. В по-настоящему крутых местах внутрь попадали не те, кто больше платил, а «свои». Завсегдатаи там знали друг друга, за руку здоровались с обслуживающим персоналом и всегда могли получить в баре небольшой кредит. С барменом и диск-жокеем было принято здороваться отдельно. Это тоже было одним из принципов солидных заведений: гость должен знать бармена, бармен — гостя.

Официально все эти места закрывались ровно в десять вечера. Ну от силы в одиннадцать. Но это официально. На самом деле после закрытия все продолжалось. Посторонних просто выпроваживали на улицу, а для постоянных клиентов веселье продолжалось хоть до утра. Услужливый персонал отгонял вашу машину во двор, и вы могли спокойно пить, пока не кончатся наличные.

Организаторам всех этих дискотек было тесно в рамках тогдашней системы. Все они зарабатывали уже вполне серьезные деньги, однако по советским законам в любой момент могли все потерять и отправиться в тюрьму.

К середине 1980-х и им, и многим другим надоело бояться. Все хотели новых правил игры. И вскоре эти правила появились.

Глава VI: PARADISE GARAGE (Бронкс, Нью-Йорк)

На самом деле все, что я говорил выше, было всего лишь очень длинным предисловием к настоящей истории клубного движения, потому что до самых 1970-х нормальных клубов нигде в мире не было. Были танцплощадки, были джазовые подвальчики, были места, где модники поражали девушек лихими танцевальными выкрутасами, были провонявшие пивом и окурками рок-н-ролльные залы. Но вот нормальных клубов не было. Да и в 1970-х появились они тоже не сразу.

1.

10 октября 1976 года штатный работник крупнейшей в мире звукозаписывающей компании EMI Терри Слейтер зашел после работы хлопнуть пивка в лондонское местечко «100Club». Располагалось оно на той же Оксфорд-стрит, что и легендарный клуб Marquee. Но в отличие от Marquee, «100» еще не успел превратиться в забронзовевший памятник самому себе. Считалось, что атмосфера тут что надо. Случаются даже вечера почти без драк. Всю осень по Лондону ползли слухи, что, мол, в клубах последнее время играют очень веселые ребята. Называются «панки». Что именно значит это слово и что за музыку панки играют, никто еще толком не понимал, но слухи ходили самые интригующие. А поскольку Терри получал зарплату именно за поиск новых талантов, то в тот вечер решил совместить приятное с полезным. И вечерок скоротать, и глянуть, что из себя представляет этот новорожденный «панк».

Придя в «100», он купил кружечку, сделал большой глоток у стойки, а потом сел за столик и приготовился слушать. Выступала в тот вечер группа с ничего не говорящим названием Sex Pistols. Вернее, не выступала, а творила такое, чего прежде Терри не мог даже представить. Едва взобравшись на сцену, солист засветил кулаком в глаз собственному басгитаристу. Тот в ответ выбросил инструмент и на сцене больше не появлялся. Публика верещала так, что расслышать хоть одну ноту было невозможно, зато было прекрасно слышно, как музыканты громко, через микрофоны обзывают собравшихся самыми грязными матюгами английского языка. Кто-то прямо в зале вмазывался наркотиками, кто-то мочился под стол, кто-то терял сознание от духоты, а остальные танцевали «пого»: танец, заключавшийся в хаотических прыжках, сопровождаемых плевками.

Все это настолько поразило Слейтера, что свое пиво в тот вечер он так и не допил. Зато уже на следующее утро, заручившись поддержкой руководства, предложил группе контракт.

2.

История рок-н-ролла уложилась в полтора десятилетия: с 1964-го по 1979-й. От первого громкого успеха The Beatles до смерти Сида Вишеза. Каких-то несчастных пятнадцать лет — и все. Эта музыка так и не сумела изменить мир к лучшему. Да в общем-то и не пыталась. Как и все предыдущие, как и все последующие музыкальные стили, рок-н-ролл был всего лишь недолгой модой. Музычкой, под которую здорово потрясти патлатой головой.

На протяжении этих пятнадцати лет хозяевам звукозаписывающих компаний казалось, будто они нарвались на пещеру Аладдина. Прямо у себя под боком они открыли волшебный мир: оказывается, в прокуренных кабачках Лондона, Нью-Йорка и Лос-Анджелеса существует музыка, за которую все подростки мира готовы отдать не то что последние деньги, а даже и свои невинные души. После безумного успеха The Beatles рецепт был ясен даже ребенку: берем первого попавшегося дикаря, показываем по ТВ и дальше гребем бабло лопатой.

Важно не то, что представляет из себя исполнитель, а то, сколько денег вложено в рекламу. Продюсеры хватали первую попавшуюся под руку длинноволосую лягушку, целовали ее в губы, и лягушки послушно превращались в сказочных принцев. Берем лондонского бабника Мика Джаггера — поцелуй! — и получаем «самую известную рокзвезду ХХ века». Берем калифорнийского алкаша Джима Моррисона — чмок! — и получаем «последнего проклятого поэта». Продюсеры чувствовали себя будто царь Мидас, который обращал в золото все, к чему прикасался.

Правда, чем дальше, тем чаще система начала давать сбои. Белые подростки наигрались в революцию. Им хотелось не свободы и расширения сознания, а хорошей работы и незапятнанной кредитной истории. Платить за пластинки типов, едва ворочающих языком от наркотиков, им больше не хотелось. А уж когда на сцену повалили по-настоящему опасные подонки, типа всех этих лондонских и нью-йоркских панков, продюсеры испугались уже всерьез.

Не знаю, существует ли в больших британских звукозаписывающих компаниях такая штука, как «строгий выговор», но если существует, то вряд ли Терри Слейтер смог ее избежать. Всего через два месяца после подписания контракта с Sex Pistols представитель EMI заявил, что с их стороны это было «ужасной ошибкой».

На записанном группой треке «Анархия в Соединенном Королевстве» оскорблялись религиозные чувства граждан, а королева была названа «кретинкой». В прямом эфире телешоу Today «пистоловский» гитарист Стив Джонс выдал ведущему такой набор матюгов, что, как писала газета «Дейли миррор», в доме кого-то из зрителей взорвался телевизор.

Первое правило шоу-бизнеса гласит: любой скандал только повышает продажи. И до какого-то момента большие компании специально провоцировали своих подопечных на всякие выходки. Там грохнуться мордой в салат, тут показать папарацци член. Газеты пишут, покупатель запоминает, денюжки капают в кассу. Но то, что вытворяли Sex Pistols, было, пожалуй, чересчур. После такого можно было получить не увеличение продаж, а визит полиции прямо в головной офис. Контракт с группой был разорван.

Не сумев понять, что творится, группу тут же подхватила компания A-and-M. Она была помельче, чем супер-гиганты из EMI, но тоже вполне себе крупная. Сотрудничество с ними у Sex Pistols продлилось и вовсе всего лишь восемь дней. После того как группа записала рабочую версию следующего сингла «Боже, храни Королеву (и ее фашистский режим)», гендиректор A-and-M смог выдавить из себя всего два слова:

— Я передумал!

Прежние звезды увлеченно разрушали самих себя. Поколение детей-цветов калечило себя наркотиками и свальным блудом, но для окружающих было в общем-то безопасным. Они употребляли LSD, жили с улыбкой и умирали тихо. А вот панки вмазывали уже героином. И несли реальную угрозу для любого, кто оказывался рядом.

Джонни Роттен как-то прямо на концерте гитарой расколол голову музыкальному критику, написавшему о нем что-то не то. Лу Рид гонялся за звукорежиссером с тридцатисантиметровым ножом наперевес. Басист совсем молоденькой нью-йоркской группы бросился с «розочкой» от пивной бутылки на собственных зрителей, да только те оказались не промах и насмерть забили забияку ногами. Парни из группы Ramones тусовали с реальной ньюйоркской братвой, которые могли кастетом размозжить тебе голову просто за неправильное выражение лица, а Сид Вишез допился до того, что зарезал собственную подружку Нэнси Спанген.

Для пожилых дядек из звукозаписывающих компаний все это было уже немного чересчур. Им хотелось не панковского экстрима, а просто подзаработать на индустрии развлечений. Продавать улыбчивой молодежи пластики с веселыми песенками. Устраивать концерты, где никого не убьют, а самое худшее, что может случиться — пара красоток лишится невинности. Именно после панк-рока большая четверка звукозаписывающих компаний решила, что создавать звезды с нуля будет проще и безопаснее, чем находить их в андеграунде.

И все очень быстро вернулось на исходные позиции. Британский панк-рок появился в «100Club», а американский — в клубе CBGB. К концу 1970-х эти два места были самыми известными клубами на планете. А всего три года спустя о них забыли даже самые преданные фанаты. Вонючие нью-йоркские и лондонские заведения перестали быть тем местом, где продюсеры находили себе подопечных. Теперь они были просто вонючими заведениями.

Ни панки, ни прочие обитатели андеграунда никогда больше не появлялись на обложках Billboard или New Musical Express. Теперь там обосновались более дрессированные ребята. Певцы с красивыми голосами. Певицы с длинными ногами и послушными губами. Люди, готовые работать в поте лица, а все заработанное сдавать продюсеру.

3.

2 февраля 1979 года Сид Вишез под залог вышел из тюрьмы, в тот же вечер воткнул себе в вену грязную иглу и к полуночи уже умер от передозировки. На этом история панк-рока была окончена. А вместе с ней кончилась и вообще история рок-музыки. Прежде продюсеры мыслили большими масштабами: если уж запускать звезду, то такую, чтобы о ней писали все таблоиды мироздания. Теперь, посчитав плюсы и минусы, они понимали: куда выгоднее запустить десяток маленьких звездулек, чем пытаться зажечь на небосклоне яркое, но единственное новое солнце.

В 1960-м все вместе взятые студии звукозаписи планеты выпускали что-то около пятидесяти тысяч наименований пластинок в год. А двадцать лет спустя только в США выходило уже полтора миллиона только рок-исполнителей. А ведь еще были кантри, джаз, хип-хоп, этническая музыка, классика и черт знает что. Все эти цифры означали простую истину: разным людям нравится разная музыка. А коли так, то их (продюсеров) задача не маяться дурью и не выискивать новых The Beatles, а просто дать слушателям то, что они хотят.

К концу ХХ века единый шоу-бизнес распался на множество крошечных мирков. Времена, когда одна и та же компания могла производить фильмы, пластинки, а вдогонку еще и комиксы, давно остались в прошлом. Новые правила игры требовали, чтобы каждый занимался своим делом.

Один мой знакомый как-то уехал в Германию и там попробовал заработать на жизнь ремеслом писателя. Дома, в России, он выпустил несколько книжек и решил, что может быть, то же самое прокатит у него и тут. Он закинул заявку в большое немецкое издательство и стал ждать, что получится.

Позже он рассказывал:

— Меня вызвали в огромный офис и сказали, что я им подхожу. Отныне работать я стану в отделе детской литературы, в подотделе книг о животных и писать стану о бурых медведях. Я удивился и спросил: «А почему именно о бурых?» На что мне было отвечено, что каждый должен заниматься своим делом, а люди, которые пишут о белых медведях, мишкахкоалах, пандах и гризли, у них уже есть.

Точно так же теперь были устроены и звукозаписывающие компании. После краха панк-рока никто больше не пытался отыскать звезду, годящуюся всем. Продюсеры ставили цели попроще и поконкретнее: свою звезду зажигали для тех, кто любит классический рок-н-ролл, свою для тех, кому больше нравится тяжелый металл. Отдельный человек отвечал за репертуар коммерческих герлзбэндов, отдельный — за некоммерческие группы для «умной» аудитории. Для взрослых мужчин теперь пели красивые девушки, для дам — знойные красавцы, а для подростков — бунтари с растрепанными прическами, причем над тем, чтобы прическа была растрепана правильным образом, работали целые бригады специально обученных парикмахеров.

Новая система работала без сбоев. Дюжина маленьких звезд приносила куда больше прибыли, чем одна большая, похожая на Элвиса, Майкла Джексона или U2. Музыки теперь было огромное количество и на любой вкус. Правда, очень быстро выяснилось, что вся эта новая музыка слишком уж напоминает старую. Слишком уж она похожа на что-то, что все мы уже много раз слышали.

Эпоха титанов осталась в прошлом. К концу столетия все смирились: придумать что-то совсем уж новое невозможно. Да в общем и незачем. Достаточно просто спеть похоже на признанных хит-мейкеров, и свою порцию славы/денег ты получишь. Ничего обидного в этом нет, ведь в конце концов нот существует всего семь, а сюжетов в мировой литературе и того меньше. Так что, чем изобретать велосипед, нужно просто добросовестно делать свою работу. Сонг-райтерам писать песни, похожие на те, что возглавляли хит-парады пять лет тому назад. Певцам выходить на сцену с теми же ужимками, что у уже признанных идолов. Режиссерам снимать картины со смешными цитатами из предыдущих картин, а самый популярный в мире учебник писательского мастерства начинается с фразы:

— Секрет успеха писателя, — тот же, что у французских поваров: четко следуйте рецепту и избегайте самодеятельности.

Странно ли, что главными музыкальными звездами, начиная с 1980-х, стали не композиторы и не исполнители, а диск-жокеи? Не те, кто пытался изобрести новую музыку, а те, кто брал старую, но играл ее в правильном порядке?

4.

После того как ямайские умельцы привезли в Нью-Йорк свои стереосистемы, диджеем не объявил себя разве что безрукий. Берем пластинки с забойным ритмом, ставим на проигрыватель и заставляем танцпол биться в экстазе. Диджеи почти моментально превратились в звезд, не хуже, чем за десятилетие до этого потные рокеры. Наглые и безнравственные, развлекались они теперь тем, что выдергивали прямо с танцпола понравившуюся девушку, разрешали ей сползти под диджейский пульт, подносили ширинку поближе к ее лицу и, прежде чем расстегнуть зиппер, перекрикивая музыку интересовались:

— Спорим, ты своим языком не заставишь меня сбиться с ритма?

В больших клубах, типа легендарных Studio54, или Paradise Garage из экспериментов с пластинками со временем вырос рейв. Там были огромные динамики, лучшие коллекции пластинок и куча технических примочек. Особый аппарат для синхронизации ритма. Компьютерные метки, засекающие на пластинке то место, откуда лучше вводить ее в игру. Артиллеристская батарея прожекторов, бьющих танцорам непосредственно в подсознание.

А вот те, кто жил где-нибудь в Бронксе или на заводских окраинах Чикаго, ни о чем подобном не могли и мечтать. Там в распоряжении диджея имелась хорошо если «вертушка»: два соединенных вместе проигрывателя плюс микрофон. И эти парни двигались не в сторону рейва, а к стилю, позже получившему известность как рэп.

То, как будут развлекаться молодые люди, всегда упиралось в то, какими техническими возможностями они обладали. В СССР после войны выросло целое поколение, превыше всего ценившее поэзию. Но причина тут вовсе не в особой культурности советской молодежи, а в том, что ничего, кроме бумаги и карандаша, в руках у ребят тогда и не было. Зато как только промышленность наладила выпуск гитар, поэтов сменили барды. А когда вместо гитар появились электрогитары, место бардов тут же заняли рокеры. Появление видеомагнитофона тут же сделало важнейшим из искусств кино, а то, что сегодня наиболее актуальным видом культуры являются компьютерные игры, связано с тем, что лет восемь назад диски стали по карману даже русским безработным.

В Бронксе (в отличие от Люберец и Набережных Челнов) с вертушками проблем никогда не было. И танцы там устраивались чуть ли не в каждом подвале. Посетителями дискотек в подобных местах были в основном члены негритянских банд. Когда-то на американском Юге белые плантаторы угнетали черных рабов. Белые в те времена жили хорошо именно потому, что черные жили плохо. Но к концу ХХ века борьба чернокожих за свои права привела к кое-каким результатам. Теперь хорошо в Америке жили не белые, а просто богатые.

Больше не важно, какого цвета твоя кожа. Какое-то количество богатых белых плюс какое-то количество богатых черных жило в свое удовольствие. А большинство бедных белых и бедных черных жило так себе. Чтобы не лишиться того, что у них есть, богатые (и черные, и белые) строили вокруг своих особняков высокие стены и нанимали частных охранников, вооруженных лучше, чем государственная армия США. А бедные (и черные и белые) объединялись в уличные банды, тоже скупали оружие и сутки напролет мечтали о том, как перелезут через забор, ворвутся в богатый дом, зарежут хозяина, изнасилуют хозяйку и, если получится, то до приезда копов успеют еще накакать в бассейн.

После Второй мировой какое-то время казалось, будто система кредита все-таки сделает из несправедливой, раздираемой классовой ненавистью Америки царство всеобщего благоденствия. Но к концу столетия стало ясно: долларов в США конечно много, но на всех полюбому не хватит. На окраинах американских городов возникали такие же гетто, как на окраинах Москвы или Казани. И чистеньким белым подросткам, детям среднего класса, в эти районы забредать было совсем ни к чему.

Большинство парней из гетто торговали наркотиками и грабили бензоколонки, а потом погибали в разборках или (если повезет) всего лишь надолго садились в тюрьму. Впрочем, и среди них находились чудаки, которые больше, чем прострелить кому-нибудь башку, интересовались пойти на танцы. Сами себя эти странные ребята называли «би-бои». На вечеринках они обычно стояли у стеночки и даже не думали выходить на танцпол. Но только до тех пор, пока диджей не заводил специально для них особый проигрыш, состоящий из голого ритма. И вот уж тут би-бои отрывались по полной.

Выскакивая на центр зала, они пинками расталкивали остальных и выкидывали такие коленца, что девушки только разевали ротики и хлопали ресничками. Когда все заканчивалось, би-бои вытирали со лба пот и забрали самых красивых девушек на районе с собой. Называться танец би-боев стал «брейк-данс»: ломаные движения.

Одним из первых брейковые дискотеки стал проводить ямаец DJ Кул Херк. Кто-то из его приятелей диджеев чуть не схлопотал пулю за то, что оборвал брейк-паузу уже на пятой минуте, когда би-бои только-только разошлись. Поэтому сам Херк мог завести свой голый ритм, и на пятнадцать минут подряд, и на двадцать. Би-бои были в восторге. Херку они присвоили почетное звание «мастер-церемониймейстер». Сокращенно «эМ-Си».

Впрочем, подолгу слушать голое «бум-бумбум-бум» надоедало даже самим би-боям. Скоро продвинутые МС стали не просто заводить для танцоров свои барабаны, но и бубнить по ходу в микрофон какие-нибудь смешные речитативчики: «Я-приехал-из-Америки-назеленом-венике-а-кто-нижний-брейк-нам-неспляшет-с-тем-ни-одна-девчонка-не-ляжет». Лучше всего это получалось у двух крутых парней, родом тоже из Бронкса: МС Грендмастера Флэш и DJ Африки Бамбата. Именно они и изобрели стиль, ныне известный как рэп. . .

5.

. . .и все бы хорошо, да вот только в России об этом изобретении никто очень долго не слышал. Рэп у нас и сегодня-то не ахти как популярен, а уж двадцать лет назад. . .

Ситуация менялась медленно и неохотно. Переломным моментом в истории русского рэпа стало весеннее утро 1989 года, когда к перрону Московского вокзала пришвартовался поезд «Донецк—Ленинград». Из вагона вышел молодой человек. Его звали Влад Валов, но представляться он больше любил, как «Шеф». Вернее, даже «ШеFF». Официально причина приезда состояла в том, что в умирающем позднесоветском Ленинграде юноша собирался получать высшее образование. Однако куда больше молодого Валова интересовало танцевать брейк-данс. На этом он и сосредоточился.

Первые брейк-дэнсеры появились в СССР в 1986-м. Их странные ломаные движения пару раз показали в молодежных передачах по ТВ, и этого хватило. Дальше мода на новый танец распространилась, словно эпидемия. Уже следующим летом в Прибалтике был проведен большой «Брейк-фестиваль». А к осени еще один. А к следующей весне фестивали стали проводиться чуть ли не ежемесячно и съезжались на них брейкеры со всей страны. Правда надолго запала не хватило: уже через два-три года все стали говорить, что брейк, мол, вышел из моды. Впрочем, говорили так лишь столичные модники. В тех краях, откуда родом был Валов, брейк был как раз на пике популярности.

К моменту прибытия в Ленинград Валов считал себя офингенным танцором. Дома, в Донецке, у него вроде бы даже имелась собственная брейк-группа. Правда, танцы он осваивал по коряво записанным иностранным фильмам, а учителями пластики выступали чернокожие студенты донецких училищ. Зато когда он начинал двигаться, девушки тут же теряли самоконтроль, а дальше были в состоянии думать лишь о том, как бы оказаться в его объятьях. Однако для Ленинграда этот уровень был попросту смешон. Очень скоро Валов, он же Шеф, познакомился здесь с действительно классными танцорами и понял: брейку придется учиться почти с нуля.

В Ленинграде его ближайшим приятелем стал парень по кличке LA (произносится «ЭлЭй»). Брейк он тоже танцевал, но скорее для развлечения и чтобы нравиться девушкам. Потому что основное, чем занимался LA, это незаконно менял иностранным туристам валюту и потом красиво тратил заработанные бабки. Молодые люди сразу же друг дружке приглянулись. Какое-то время они просто тусовались и пили алкоголь. А потом решили создать совместный танцевальный проект. Называться он стал Bad Balance. Цель состояла в том, чтобы в смысле брейк-данса убрать всех в стране.

В те годы это было несложно. Уровень среднего отечественного дэнсера был таким, что хотелось плакать. Больше всего их танцы напоминали эпилептический припадок. Хорошо, если парень умел негнущимися руками пускать «волну», — часто не было и этого. Гаркнув: «А сейчас — нижний брейк!», плясуны всем телом рушились на землю и там извивались, изображая упражнение «в лапах садиста». Стоит ли говорить, что очень скоро Bad B. стали действительно лучшими в стране?

Несколько раз парни съездили на большие танцевальные фестивали. И каждый раз получали там Гран-при. За время поездок Шеф и LA рекрутировали в группу довольно много действительно классных танцоров. Скоро Bad Balance стали напоминать действительно профессиональную дэнс-команду. В самом конце 1980-х, уже накануне распада Советского Союза, в Риге (Латвия) был проведен один из последних брейк-фестивалей Bkeakaz. Там петербургских модников признали, наконец, танцорами номер один. На этом сердце могло успокоиться.

Куда двигаться дальше — на этот счет мнения у парней расходились. Кто-то считал, что брейк вполне способен стать профессией на всю жизнь. Можно выступать как кордебалет с какими-нибудь профессиональными певцами, получать за это положенную зарплатку и в ус не дуть. Сам Валов думал иначе. За время поездок он пообщался с людьми, посмотрел, откуда дует ветер, и теперь (как обычно) у него был план.

В Штатах к тому времени би-бои давно перешли от танцев к речитативу. Рэп там был самым что ни на есть трендом, модной новинкой. И Валов теперь собирался двинуть в ту же сторону. Своих Bad B. он планировал превратить в самую первую русскую рэп-команду. Первыми занять только-только возникшую нишу рэп-икон. А для этого (считал он) группе срочно необходим его донецкий приятель по кличке Михей.

6.

Об этом своем знакомом он прожужжал остальным членам группы все уши. Мол, дома, в Донецке, у него остался дико талантливый паренек, который умеет играть ну просто на любом инструменте, да и поет тоже здорово. Нужно срочно вызывать его в Питер и начинать читать рэп. Сам Михей вовсе не был уверен насчет переезда. В Донецке молодой человек только что закончил музыкальную школу и был вполне себе знаменитостью: играл на танцах на барабанах и аккордеоне. Нравился девушкам. Зачем куда-то уезжать?

Шеф потратил на междугородние переговоры уйму денег, но вызвал-таки Михея в Ленинград. К осени 1991-го Советский Союз все-таки помер, и все вокруг стало с грохотом рушиться. Заводы встали, власть исчезла, армия разбежалась, милиция принялась грабить собственных граждан. Зато Bad Balance наконец стала не только танцевальной, но и рэп-группой.

Сразу после того, как Михей приехал-таки в Петербург, Шеф повел ребят писать самый первый русский рэп-альбом. Называться он должен был «Выше закона». К тому времени парни обзавелись кучей знакомств среди только появившихся ленинградских бандосов, и те, по слухам, согласились оплачивать запись. Сперва альбом писали на студии группы DDT. Потом — на студии певицы Эдиты Пьехи. Сами парни уверяют, что к ним иногда заглядывали музыканты легендарного Ленинградского Рок-клуба, которые не могли понять: чем, черт возьми, занимаются эти странные ребята? О рэпе в те годы в России не слышал вообще никто.

Потом альбом все-таки вышел. И остался абсолютно не замеченным. Ну то есть какоето количество дисков конечно было продано. Какое-то количество поклонников пришло после этого на выступление и крепко пожало ребятам руку. Но в целом момент для запуска новой суперзвезды был не самым подходящим. Вместе с развалившейся страной рухнули и все налаженные связи: концерты не проводились, альбомы не продавались, по телику крутили черт знает что. Советский шоу-бизнес умер, а российский еще не родился.

Шеф и Bad Balance пытались раскрутиться в соответствии с невиданной прежде стратегией. Идея состояла в том, что если американские гангста-рэперы сумели подняться с самого низа, из гетто и колоний для несовершеннолетних, то может быть, все получится и у них? В конце концов, чем Донецк не советский Бронкс? Атмосфера там еще и поудушливее, чем в настоящем Бронксе из Америки, — может быть, все еще получится?

Из Петербурга, где жизнь была небогатой и в советские времена, а уж в 1990-х и вовсе скатилась к полной нищете, бодрые Bad B. перебрались в Москву. Тамошняя атмосфера больше гармонировала с тем, что они подразумевали под словом «рэп». В Москве они познакомились с еще одним приезжим — певцом и тусовщиком Богданом Титомиром. И тот пригласил их разогревать публику перед своими выступлениями. А еще один знакомый подписал с группой контракт на выступления в только что открывшемся и дико модном клубе Jump. И это тоже как-то оплачивалось. Да и знакомые бандосы что-то подкидывали.

Внешне все было вроде бы неплохо. Парни из Донецка медленно, но верно становились главными рэп-звездами на всей территории развалившегося СССР. Да только на клип в стиле гангста все это совсем не было похоже. В Штатах ты можешь сидя в тюремной камере записать альбом, утром проснуться звездой национального масштаба, и твое фото появится на обложках всех музыкальных журналов страны. А в России начала 1990-х не было ни музыкальных журналов, ни фотографов, которые стали бы тебя снимать, ни публики, которая понимала бы, что это вообще такое — рэп?

А самое главное, никуда не делась чертова зависимость от продюсеров. Шеф с приятелями могли сколько угодно корчить из себя звезд, да только реальными-то звездами неожиданно стали совсем другие ребята.

Еще в 1990-м московский продюсер по фамилии Адамов решил собрать бойз-бенд типа модного на тот момент Take That. Подразумевалось, что это будут симпатичные мальчишки, которые будут нравиться школьницам старших классов. Что-то похожее на гремевшую тогда группу «На-На». Адамов придумал для своего коллектива неплохое название «Мальчишник». Купил подопечным несколько телеэфиров. Но в последний момент решил все переиграть. И вместо бойз-бенда запустить рэп-проект.

Ему вдруг показалось, что на этой музыке нажить можно все-таки больше, чем на сладенькой эстраде. Он заказал для ребят запись нескольких рэп-частушек с жесткими эротическими текстами. В качестве информационной поддержки открыл эротический журнал того же названия, что и группа. И в течение полугода его безголосые — не умеющие танцевать — не имеющие никакого отношения к tru-рэпу — вообще непонятно откуда взявшиеся подопечные убрали Bad B. по всем позициям. Шеф матерился на всех известных языках, но поделать ничего не мог.

В 1993-м он решает, что из страны нужно просто валить. Группа собирает вещи и неделю спустя высаживается в Варшаве. Расположившись прямо у вокзала, парни танцуют брейк, а прохожие кидают им мелочь. Так удалось наскрести на билет до Берлина, а там ребята потанцевали еще немного, и денег хватило на то, чтобы переночевать в хостеле.

Всего в Европу их уехало восемь человек. Жить они стали при благотворительной ночлежке: четверо платили за ночлег, а четверо спали бесплатно за то, что подметали территорию. На еду зарабатывали танцами и тем, что на перекрестках мыли лобовые стекла автомобилей. Заработать удавалось до сорока дойчемарок в час. Это было почти в сорок раз больше, чем средний рабочий зарабатывал в России за месяц.

Еще некоторое время спустя Bad Balance пригласили потанцевать и почитать рэп на каком-то уличном фестивале. Они отчитали здорово и их позвали на фестиваль уровнем покруче. А потом еще покруче. Полгода спустя группа отправилась в турне по странам Бенилюкса. За выступления им почти не платили, но кормили и предоставляли ночлег. Про себя парни думали, что такая жизнь уж точно лучше, чем то, что они оставили дома, в России.

До времени, когда русский шоу-бизнес понемногу начнет восставать из мертвых, оставалось еще почти полдесятилетия.

Глава VII: Ленинградский РОК-КЛУБ

Русский шоу-бизнес мало напоминает западный. Другие игроки, другие правила игры. Совсем иная система жанров, непохожие стратегии продвижения. Но главное отличие состоит даже не в этом, а в том, что если ты хочешь денег и славы, то в США или Европе тебе стоит думать о том, как нравиться публике, а у нас — как бы развести продюсера. От публики у нас в стране вообще мало что зависит.

1.

 Первые продюсерские империи стали возникать в СССР к концу 1960-х. Почти полвека тому назад. Именно тогда жители Страны Советов убедились: коммунизм, о котором так много говорят по ТВ, вряд ли когда-нибудь будет достроен. Мечта, превратившая крестьянскую Российскую империю в самую грозную и прекрасную державу мира, останется лишь мечтой. А коли так, то пора, наверное, задуматься о том, как всем нам жить дальше. Самый простой ответ на этот вопрос звучал так: «Для себя!» Руководители республик в те годы медленно, но верно становились удельными князьями, ханами, баронами и прочими феодалами. Министры понемножку превращали свои министерства во что-то напоминающее их личные дачи. Даже какие-нибудь убогие директора мясных магазинов или заведующие ателье по пошиву брюк, и те умудрялись построить на базе своих контор крошечные одноместные коммунизмы для себя и своих семей. Стоит ли удивляться, что советские продюсеры и директора концертных организаций стали в своем мире полноценными хозяевами?

Собственный император в те годы появился в каждом сегменте шоу-бизнеса. Кино поделили между собой Михалковы, Бондарчуки и пара семей помельче. Цирк еще в советские годы был полностью приватизирован кланами Запашных, Кио, Никулиных и парой семей помельче. За влияние над ТВ боролась дюжина очень влиятельных кланов, а также пара дюжин семей помельче. Зато музыка почти целиком досталась тем, кто когда-то работал в двух самых первых советских ВИА: группе Игоря Гранова «Голубые гитары» и коллективе Павла Слободкина «Веселые ребята».

Главным козырем обеих групп было то, что их художественные руководители имели хорошую крышу во власти. Россия вообще так устроена, что чем бы ты ни занимался, первым делом тебе придется решить вопрос наверху. Зато если уж тебе это удалось, то дальше можешь делать что хочешь.

Павел Слободкин первым отладил отношения с бюрократами. Именно поэтому его «Веселые ребята» полтора десятилетия подряд были главной советской группой. Тому, кто хотел зарабатывать на музыке деньги, все равно приходилось идти к Слободкину на поклон. А потом собственными знакомцами в высоких кабинетах обзавелись и другие продюсеры. Причем такими, которые Павлу Яковлевичу и не снились. А потом власть и вовсе махнула на шоу-бизнес рукой, разрешила всем этим клоунам делать что душе угодно. И сразу после этого отлаженный бизнес пошел трещинами. На месте одной империи очень быстро появился целый зоопарк крошечных удельных княжеств.

Алла Пугачева раскрутилась и ушла из «Веселых ребят» еще в 1970-х. Ее муж, а по совместительству продюсер Евгений Болдин решал вопросы с властью куда эффективнее, чем Слободкин. И очень скоро империя Пугачевой оказалась намного могущественнее слободкинской. Звездами Алла Борисовна назначала кого заблагорассудится: дочь, зятя, мужей, нескольких бойфрендов, личного парикмахера, случайного знакомого, только что вышедшего из тюрьмы, стилистку из провинции и вообще черт знает кого. А бывшему возлюбленному Слободкину она как-то посвятила жалостливую песню «Ну как дела, любимчик Пашка?».

Глядя на то, каких результатов она добилась, засобирались и остальные. Империя Слободкина начинает трещать. «Веселых ребят» никто ведь не рассматривал как музыкальный коллектив единомышленников. Это был всего лишь удачный трамплин к сольной карьере. Состав полностью менялся каждые два-три года. В наше время по этой же схеме работают girls- и boys-бэнды: длинноногие красотки (красавцы) меняются, но директор остается все тот же.

Первыми от Слободкина ушли те, кто мог рассчитывать на собственные силы: композиторы-хитмейкеры. Прежде им приходилось тупо продавать свои песни в группу: написал, отдал продюсеру, получил копеечный гонорар и снова сиди на бобах. Теперь появилась возможность собрать под свой хит музыкантов и кататься с ними по стране, получая отдельный гонорар за каждое исполнение.

Уйдя от Слободкина, композиторы Юрий Антонов и Игорь Николаев начинают сольную карьеру, и она оказывается ох какой удачной. И тот и другой прекрасно знали секрет успеха и теперь пускали его в дело. Еще один бывший композитор группы, Вячеслав Добрынин, создает группу «Доктор Шлягер» и тоже не бедствует. Барабанщик «Ребят» Виктор Сигал берет псевдоним Чайка и уходит на вольные хлеба. Вместе с Чайкой уходит фронтмен «Веселых ребят» Алексей Глызин. Какой смысл делиться деньгами со Слободкиным, если теперь зал можно собрать и самому?

Именно композиторы сегодня составляют костяк русских шоу-империй. Главные русские сонг-райтеры Игорь Матвиенко, Константин Меладзе или Макс Фадеев являются по совместительству и главными кукловодами нынешней русской сцены. Никому из них больше не хочется работать на дядю, — куда проще создать группу под себя и полностью контролировать кассу. Самых же больших успехов добился бывший пианист и композитор «Голубых гитар» Игорь Крутой. Созданная им компания АРС стала и вовсе крупнейшим игроком на поле русского шоу-бизнеса.

Слободкин не сдается. Какое-то время он пробует покупать песни у профессионалов: лучших композиторов и поэтов-песенников страны. Сперва он обратился к дико модному в СССР Давиду Тухманову. Потом, когда тот устарел, — к еще более модному Владимиру Матецкому. А под конец к работе в «Ребятах» привлекли и вовсе моднющего Аркадия Укупника. Что же касается текстов, то их группе писал парень, который позже станет работать с Владом Сташевским и группой «Белый орел». Да только удержать всю эту компанию в рамках единого проекта теперь нереально.

Композиторы просто отказываются сдавать ему свои шлягеры. Каждый из них создает собственную группу и всю выручку от концертов кладет теперь в собственный карман. Для исполнения своих хитов Тухманов организует рокгруппу «Москва», Вячеслав Малежик — группу «Саквояж», а Укупник начинает сольную карьеру.

К началу 1990-х собственным продюсерским центром обзавелся каждый бывший участник «Веселых ребят». Пришел момент, когда шагнуть на сцену решил даже поэт-песенник Илья Резник. Еще один поэт, Михаил Танич, сам петь не рискнул, зато собрал под свои песни шансонную группу «Лесоповал». После этого «Веселые ребята» остались вообще без репертуара.

Вчерашний Наполеон Павел Слободкин чувствовал себя так, будто волны выбросили его на необитаемый берег острова Святой Елены.

2.

Точно так же, как в личной империи Павла Слободкина, дела обстояли и в большой империи под названием СССР. Тридцать лет после смерти Сталина страна катилась вперед чисто по инерции. О смысле всех этих коммунистических заклинаний ее жители давно забыли. И понять, чего плохого может быть в капитализме, никто не мог. Наоборот: в плане любви к американскому образу жизни поздний СССР мог дать сто очков форы даже самим американцам.

Подчиняться устаревшим правилам игры в коммунизм всем казалось несусветной глупостью. Да и сам позднесоветский коммунизм был не более чем глупой игрой. На каждой стене висело красное знамя, и можно было прочесть какой-нибудь пламенный призыв. А люди, жившие за этими стенами, смотрели эротику в чудовищных видеомагнитофонах отечественной сборки и мечтали о переменах.

Перемены, как обычно в России, начались сверху. Отменять советский строй сперва никто и не собирался. Идея горбачевской перестройки состояла всего лишь в том, чтобы немного апгрейдить систему. Сделать так, чтобы СССР перестал восприниматься на фоне окружающих держав, как пускающий слюни дебил. Казалось, будто для этого достаточно убрать из власти совсем уж дряхлых дядек и заменить их прогрессивными ребятами в очочках с модными оправами.

В позднем СССР жило приблизительно два с половиной миллиона бюрократов. Людей, ездивших в особых автомобилях, покупавших свои особые костюмы в особых магазинах и никогда не встречавшихся с тем самым народом, интересы которого им вроде как полагалось выражать. Все эти люди мечтали поменять, наконец, устаревшие правила игры. С началом перестройки правила начали, наконец, меняться.

Советская экономика работала плохо. Основная идея этой экономики состояла не в том, чтобы произвести побольше товаров нужного качества, а в том, чтобы в СССР не было безработных и каждый житель мог получать гарантированную зарплату. Теперь власть решила, что бог-то с ними, с жителями. Пора подумать и об эффективности. И директорами предприятий стали не сталинские соколы советской закалки, а те, чьи фамилии сегодня украшают первые строчки Forbes.

Советская экономика не умела делать очень многих вещей. Например, в СССР совсем не было коммерческих банков. Теперь коммунистическая власть подумала, что неплохо бы это исправить. И бросила на создание русского капитализма свои самые проверенные кадры. Первыми русскими банкирами и будущими олигархами стали вчерашние комсомольские секретари типа Михаила Ходорковского.

А главное, советская экономика была зажата множеством совершенно дурацких запретов, которые давно пора было отменить. «Почему у нас в стране нельзя быть богатыми?» — удивлялись те, кто понятия не имел о том, что такое бедность. «Почему нельзя по наследству передавать детям то, что ты честно заработал своими руками?» — с возмущением спрашивали те, чьи дети и в СССР жили так, будто их папы члены британской Палаты лордов.

Когда-то давным-давно бюрократия в СССР обновлялась очень быстро. При Сталине чиновников то расстреливали, то ссылали в Сибирь на перевоспитание. Во время войны отправляли на фронт, откуда вернулись тоже не все. Но чем дальше, тем реже стали меняться лица в кремлевских кабинетах. В последние годы СССР средним возрастом руководства было семьдесят с лишним лет. Всех этих людей давно пора было менять на что-то поприличнее.

В том собственно и состояла основная идея перестройки: поменять допотопных динозавров на энергичную молодежь. Старых коммунистических пней должны были сменить комсомольцы с горящими глазами и кучей свежих бизнес-проектов.

3.

В музыке происходило точно то же самое. Помятые певцы предыдущего поколения давно всех достали. Когда беря ноту «соль», они открывали рот, в их коренных зубах были видны корявые советские пломбы. Публика мечтала о чем-то посвежее, и вот с началом перестройки на сцене появилось сразу несколько симпатичных лиц: Дмитрий Маликов, Владимир Пресняков, Леонид Агутин и его будущая жена Анжелика Варум.

Ведущие музыкальных телепрограмм представляли их, как звезд совершенно новой формации. Как людей, не имеющих отношения к тупой советской эстраде предыдущих лет. В это хотелось верить, хотя если говорить откровенно, то кое-какое отношение к ней молодые люди все-таки имели. Дело в том, что каждый из них родился в семье тех самых родителей, которые как раз и создавали шоуимперии советских времен. Папа Маликова создал один из первых русских ВИА «Самоцветы», папа и мама Преснякова до сих пор поют в этом ВИА, а родители Агутина и Варум являлись композиторами, которые для тех же самых ВИА сочиняли шлягеры.

Перестройка в России оказалась не революцией, а ребрендингом. Газеты и ТВ каждый день кричали о переменах, хотя на самом деле в стране не изменилось почти совсем ничего. Ну разве что дряхлых родителей на экранах сменили свежие лица детей. А в остальном — почти совсем ничего.

Советский шоу-бизнес был очень странным миром. Больше всего он напоминал намертво отгороженный от остального мира аквариум. Внутри распускали пестрые хвосты странные создания, увидев которых, ошалевшие телезрители щелкали кнопками и пытались переключить канал, да только скрыться было некуда. Исполнители, которые попадали в обойму, оставались там навсегда. Отныне их жуткие хари станут смотреть на вас из всех щелей.

В капиталистических странах успех музыканта определяется рынком. Если песни у тебя получаются не очень, то твои пластинки никто не покупает, а на концерты никто не ходит. И ты просто исчезаешь, перестаешь занимать чужое место. Но в нашей стране капитализм прижиться толком так и не смог. И тут никого не интересовало, насколько ты интересен слушателям, — важно, насколько ты интересен продюсеру. Даже если у тебя нет ни слуха, ни голоса, добрый продюсер всегда даст симпатичным ребятам еще один шанс.

Собственно вся русская эстрада — это и есть те, кому дан этот самый шанс. Некоторые пользуются им уже лет сорок подряд.

Большие шоу-империи вербовали сторонников. Каждый продюсер заводил себе целую конюшню звезд, которых потом и совал везде, куда получится: в шоу фигуристов, «Новогодние огоньки», музыкальные премии, телевизионные концерты ко Дню милиции. Если уж ты попал в эту обойму, то насчет будущего можешь больше не париться. А если не попал, то лучше вешайся сразу: будущего у тебя просто нет. Третьего пути не существует: либо делать все, чтобы тебя пригласили участвовать в «Новогоднем огоньке», либо сидеть в андеграунде и не питюкать.

Побороться за внимание зрителя в голову в России никому не приходило. Точно так же, как никто и никогда не спрашивал жителей страны, что он думает о тех, кто им правит. Никто из продюсеров никогда не пытался понравиться лично тебе, дорогой читатель. Свои музыкальные вкусы можешь засунуть сам знаешь куда. Ты можешь любить хоть самую распрогрессивную музыку на свете: в «Новогоднем огоньке» по Первому каналу тебе все равно покажут сына продюсера Маликова, сына музыканта Преснякова, сына композитора Агутина и дочку композитора Варум.

Впрочем, тот продюсер, который предлагал совсем уж лежалый товар, доступ к эфиру мог и потерять. Прийти на прием к Константину Эрнсту и услышать в ответ: «Знаешь, старик, а мы с тобой больше не работаем». И поэтому совсем не следить за ситуацией эти ребята конечно не могли. Время от времени им всетаки приходилось реагировать на изменения вкусов публики. И хоть как-то меняться самим. Ярче всего эти перемены как раз и проявились в годы перестройки.

4.

Лучше, чем бюрократы в Советском Союзе, жили только дети бюрократов. Золотая молодежь того времени выглядела завораживающе. В сером, скучном, катящемся в пропасть СССР они казались инопланетянами. Раскомплексованные, одетые лучше иностранцев, уверенные в завтрашнем дне, прекрасно понимающие, как устроен мир, и чего именно от этого мира они хотят. Ну где, кроме позднесоветской Москвы, могли родиться эти замечательные молодые люди?

Со временем кто-то из них станет определять политику новой России, кто-то войдет в список самых богатых людей планеты. А ктото будет просто играть рок-н-ролл. В советские времена чиновники разрешали своим деткам многое из того, что было запрещено обычным смертным. В том числе и играть ту музыку, которая деткам нравилась.

Спросить, нравится ли эта музыка людям, которыми правили папы и дедушки, в голову никому не приходило. Какая разница? Эти люди просто будут слушать то, что им поставят по телевизору. И восторгаться. И просить сыграть еще. А потом долго стоя аплодировать. Выборато у них все равно нет.

Самый-самый первый рок-концерт в Москве состоялся в 1966 году не где-нибудь, а в помещении Министерства иностранных дел. Тогда на сцену вышла знаменитая (в Москве) группа «Сокол». На гитаре там играл паренек, папа которого был начальником всей ПВО страны. На басу — сын главного редактора журнала «Коммунист». Тестем клавишника был председатель КГБ Семичастный. После концерта музыканты любили жаловаться поклонникам на то, как, черт возьми, нелегко всем им живется в этой мазефакерской стране.

Чем дальше, тем больше рок-коллективов появлялось в столице. В одном из них играл сын члена Верховного Совета. В другой — несколько дипломатов, закончивших самый престижный в стране Институт международных отношений. Первое время лучшей столичной группой были «Цветы». Ее руководителем был Стас Намин — внук всесильного сталинского наркома Анастаса Микояна. Правда, со временем с первого места его задвинул сын другого номенклатурного работника, архитектора по фамилии Макаревич, который собрал группу «Машина времени». Думаю, со временем его в свою очередь сменила бы группа, в которой играл сын певца Иосифа Кобзона, потому что его коллектив пользовался в Москве действительно широкой популярностью, но тут вмешались обстоятельства, и как-то не срослось.

Ситуация была забавнее некуда. Молодые бунтари отважно бросали вызов старому и отжившему. При этом они являлись внуками тех самых типов, против которых их бунт был направлен. И именно их дедушки договаривались, чтобы бунтарские песни вовремя выходили в эфир, а внуки потом вовремя получали бы за свой бунт положенные гонорары.

5.

В те годы пожилые коммунистические бюрократы уступали власть точно таким же бюрократам, как они, но помоложе. Жителям страны это постарались представить, как политические перемены невиданного масштаба. Те же самые люди из тех же самых кабинетов теми же самыми методами управляли той же самой страной, и единственная перемена состояла в том, что в Кремле, где когда-то сидел дряхлый коммунистический лидер Брежнев, теперь сидел не менее дряхлый антикоммунистический лидер Ельцин. Именно эту ситуацию дикторы по телевизору предлагали считать революцией.

Приблизительно то же самое творилось и в музыке. На смену совсем уж оторвавшимся от реальности продюсерам родом из 1960-х пришли продюсеры новой формации. Это не были люди с улицы: кто бы людей с улицы сюда пустил? Нет, это были всего лишь дети и племянники тех же самых директоров, что рулили эстрадой последние лет тридцать. Единственное их отличие от старших родственников состояло в том, что те носили серые райкомовские костюмчики, а эти — модные джинсы и сережку в ухе.

Эти новые люди выросли в хороших семьях. Они с детства привыкли добиваться поставленных целей. Еще до того, как СССР развалился, они запускали проекты, рядом с которыми любые нынешние выглядят просто жалко. Считается, будто первой бомбой в русском шоу-бизнесе была афера с поп-группой «Ласковый май», но на самом деле это не так. Все-таки главные деньги двадцать лет назад делались не на попсе, а на рок-н-ролле. Продюсеры Владимир Киселев и Борис Зосимов (будущий основатель русского MTV) умудрились с нуля раскрутить рок-проект «Земляне» и нажить на этом столько, что продюсеры «Мая» лопнули бы от зависти. Чуть позже по той же схеме были запущены на орбиту ресторанные музыканты Владимир Кузьмин и Александр Барыкин. А уж к началу 1990-х рок-н-ролл в России весь поголовно состоял не из групп, а из продюсерских проектов.

Продюсеры брали первых попавшихся волосатиков и с криками: «А вот кому русских «Битлз»?!» — выпускали их на телеэкран. И неизбалованная русская публика тут же послушно в этих гомункулусов влюблялась, правда только до тех пор, пока продюсер-конкурент не предлагал ей гомункулуса посвежее.

Уже в 1987-м директора с нуля создали целый музыкальный сегмент: хэви-метал. Проведя мониторинг рынка, продюсеры сочли, что основную ставку стоит делать именно на этот только-только появившийся в те годы стиль. Прежде этой музыки в СССР не было, так что, кто первый предложит ее молодежи, тот и купит себе потом уютный домик во Флориде.

Уже на самый первый фестиваль тяжелого металла в СССР («Хэви-лето», 1987 год) пришло больше ста тысяч человек. Если каждый оставит в кассе хотя бы рубль. . . умеете считать, что получится?. . а ведь оставляли не по рублю, а по десять, пятьдесят и даже по сто. . . и это в те годы, когда по официальному курсу доллар стоил шестьдесят копеек. Именно после того фестиваля продюсерам стало ясно: будущее за ребятами с химической завивкой и в разноцветных лосинах.

Именно на тяжелой музыке и были отработаны приемчики, позже использованные теми же самыми продюсерами в телешоу «Фабрика звезд». Самым первым на этом поле появился Матвей Аничкин, бывший трубач из оркестра «Столичная песня». Решив заняться продюсерингом, он создал первую легенду отечественного хэви-метала — группу «Круиз». Прежде этот коллектив, укомплектованный молдавскими музыкантами, назывался ВИА «Молодые голоса» и специализировался на песнях, посвященных комсомольским стройкам. Теперь ребят нарядили в кожаные жилетки, подкрасили глаза и несколько раз показали по телевизору. Сказать, что проект оказался прибыльным, значит, ничего не сказать.

Группа просуществовала всего несколько лет. А денег, заработанных на ней, участником хватило на полтора десятилетия. Лишь после этого Аничкин вернулся к продюсерству и занялся делами группы, в которой пел юный Ираклий Пирцхалава.

Вслед за «Круизом» было раскручено еще несколько хэви-метал-проектов. Все эти музыканты носили браслеты с шипами и умели страшно рычать. Выглядели они, будто только что сошли со страниц треш-комиксов. Хотя на самом деле это была просто игра. Точно так же, как девушки из girls-бэндов, эти ребята были всего лишь статистами, которым продюсер платил за то, чтобы, выходя на сцену, те правдоподобно играли положенную роль. Девушки имитировали оргазм, металлисты, как зомби, скалили зубы, публика послушно расставалась с купюрками.

Самым успешным из металлических проектов стала группа «Ария». Этот коллектив был слеплен из допотопного ВИА «Лейся, песня». Первым руководителем «Песни» был шансонье Михаил Шуфутинский, а после того, как он эмигрировал в Израиль, в коллективе появились сразу два фронтмена: Николай Расторгуев и Валерий Кипелов. Первый позже ушел в смежный проект «Любэ» и стал любимым музыкантом президента Путина. А второй остался в ВИА и с годами стал восприниматься, как главная звезда русской «тяжелой» сцены.

К началу 1990-х шоу-империи были готовы начать большую игру. Они бы опутали радио и ТВ своими форматами, запустили бы «Фабрики звезд» и, словно радиация, уничтожили бы все живое еще пятнадцать лет тому назад. Но в самый разгар перестройки выяснилось, что проверенные бизнес-схемы начинают давать сбои. Жизнь вдруг стала вносить поправки.

6.

Серьезные дядьки из уютных кабинетов были искренне уверены, что предлагают зрителям именно то, что тем необходимо. Седоголовые режиссеры ставили масштабные шоу, в которых играли их внуки, и благодарная страна давала им за это звание «народных деятелей культуры». Продюсеры следили, чтобы телеэфир был заполнен самыми красивыми девушками и самыми яркими юношами страны (какая разница, если самыми красивыми эти люди считали собственных возлюбленных?). Директора дворцов спорта вовремя расклеивали по городу афиши, а после концерта подсчитывали бабки и чувствовали, как губы непроизвольно расплываются в улыбке.

Все работало, и все были довольны. Да, находились и неприятные типы, которые считали вообще всю советскую эстраду хренью и убожеством, да только кто бы стал их слушать? На фоне гигантских концертных организаций и тысяч часов телеэфира эти ребята смотрелись жалко. Ночной уборщик в мужской бане Борис Гребенщиков. Безработный алкаш Андрей Панов по кличке «Свинья». Сторож на складе лакокрасочных материалов Майк Науменко. Аккомпаниатор в детском саду Сергей Курехин. Провинциалы со справками из психдиспансера Башлачев и Летов. Этих типов было всего несколько, и их существование можно было не принимать в расчет.

В Москве работа для талантливых новичков находилась сразу. Пару раз отыграл в самодеятельности, и вот на твоем пороге уже стоит толстый дядька с пачкой денег. Подписывай контракт и будь доволен до самой пенсии. Правда, ты больше никогда не будешь играть ту музыку, которую любишь, но на фоне больших гонораров за каждый выход на сцену это ведь такая мелочь, не правда ли?

В Петербурге стабильного дохода у музыкантов не было никогда. Ну так и какой им был смысл играть хоть что-то, кроме того, чего хотелось? Ни больших гонораров, ни автографов, ни папарацци, ни твоего лица на обложках. Быть поэтом в Петербурге всегда считалось более престижной профессией, чем быть миллиардером. На сцену здесь выходили не ради того, чтобы заработать, а чтобы сказать какие-то самые важные слова на свете. То ли есть она, эта культура, то ли мираж над Невой.

Столичные продюсеры привыкли относиться к Петербургу снисходительно. Смешной такой город. Корчащий из себя невесть что. Разумеется, они не принимали весь этот цирк всерьез. В их городе на гитарах тренькали дети министров и сын композитора Шнитке. А кто такие эти «Кино» или «Телевизор»? К ним относились лишь как к статистической погрешности: нужно будет, запретим одним звонком. А что не удастся запретить, просто купим.

Два с половиной миллиона советских бюрократов привыкли к тому, что все будет, как они скажут. Но в конце 1980-х ситуация впервые вдруг стала выходить из-под контроля. Тощие, прокуренные, с плохими петербургскими зубами, музыканты из Ленинградского Рок-клуба пели то, что хотели, и вся страна вдруг осознавала, что именно это ей всегда и хотелось слушать. Это, а вовсе не московский ребрендинг, стало последней русской революцией. Реальная революция — это ведь не перестановки в правительстве, а когда маленькие люди в самом низу сами решают, как станут жить. Когда деньги перестают играть роль, когда громкие имена перестают играть роль, когда рекламный бюджет ничего больше не решает. Когда люди просто говорят: «Нет!», и никто не может это изменить.

Лидер «Кино», недоучившийся пэтэушник Виктор Цой, вдруг превратился не то что в главную, а в единственную рок-звезду страны. И приличный московский продюсер Айзеншпис, который когда-то вел дела не хухрымухры, а серьезных московских ребят из группы «Сокол», плевал на все и мчался в Ленинград умолять Цоя, чтобы тот разрешил ему быть директором «Кино», а Цой обещал подумать и забывал о разговоре сразу же после этого, так что Айзеншпису, который не привык повторять предложения дважды, приходилось повторять их дюжину раз. . . две дюжины. . . пока Цой наконец не соглашался.

Той бесконечной весной конца 1980-х все как-то сошлось. . . Ни Цоя, ни БГ ни разу не показывали по телевизору, но именно этих парней считали божествами от Владивостока до Вильнюса. На рекламу их групп не было потрачено ни копейки, но когда они выходили на сцену, тупая система, которую не могли побороть никакие американские крылатые ракеты, вдруг рушилась сама собой.

В тот момент, когда БГ со своим «Аквариумом» впервые вышел на сцену петербургского спортивно-концертного комплекса, мир изменился бесповоротно и навсегда.

Глава VIII: и снова транс-клуб ТОННЕЛЬ /САНКТ-ПЕТЕРБУРГ/

Осенью 1989-го в петербургском спортивно-концертном комплексе имени Ленина состоялись первые легальные концерты группы «Аквариум». Группа состояла из ночного уборщика в бане, сторожа и двух продавцов арбузов. В свободное от музицирования время на жизнь ребята зарабатывали подпольным показом немецкой порнухи на домашнем видеомагнитофоне своего басиста. При этом концерты продолжались девять дней подряд, и каждый вечер самая большая концертная площадка Северной Венеции была забита под завязку. Для жителей СССР такие вот знаки были понятнее светофора. Дополнительных объяснений не требовалось. Раз уж эти уроды все-таки дорвались до сцены, то, значит, все: Страшный суд уже состоялся и мы живем после конца света. Тогда эти настроения царили не только у нас, но и по всему остальному миру.

1.

Ровно в том же году, когда Ленинградский Рок-клуб все-таки вышел из подполья и на всех сценах страны скакали люди, которых еще за пару лет до этого ни за что не выпустили бы из сумасшедшего дома, модный американский философ Френсис Фукуяма опубликовал работу, которая называлась «Конец истории». Там он на пальцах объяснял непонятливым, что все, кина больше не будет и лавочку с человеческой эволюцией можно прикрывать. После того как СССР развалится, стремиться больше не к чему. В Третьей мировой капитализм одержал окончательную, не подлежащую обсуждению победу. Впереди у человечества лишь рай, цвета соуса из McDonalds.

Популярность фукуямовской книжки была бешеная. Философ внятными словами выразил то, что чувствовал каждый: прежнее кончилось, отныне все будет новым. Все войны окончены, всем страстям пора улечься. Какая, на хрен, война, если русские своими руками разломали самый совершенный в мире космический бомбардировщик «Буран», который перед этим строили полтора десятилетия?! Если на руинах атомной электростанции в Крыму теперь устроен крупнейший в Старом Свете рейв, а с Берлином теперь ассоциируется не Берлинская стена, а Loveparade, во время которого толстые лесбиянки в сиреневых париках взасос целуются с полицейскими? ХХ век плохо начинался и еще хуже продолжился, зато финал его оказался что надо. После треволнений предыдущих десятилетий, все мы заслужили право немного повеселиться.

И люди стали веселиться.

Кино и ТВ сорок лет подряд пугали жителей США и Европы русской угрозой. А теперь генеральный секретарь страшной русской компартии Михаил Горбачев снимался в рекламе итальянской пиццы. Так что геройская гибель в бою откладывалась для молодых англичан или американцев на неопределенный срок. Можно было устроить party. Причем не дома, а где-нибудь в теплых краях. Скажем, на испанском острове Ибица.

Для жителей Северной Европы Испания — это то же самое, что для москвичей Абхазия: тепло, все стоит копейки, а на аборигенов можно не обращать внимания. Народу на этих островах тогда почти не было. Дом можно было снять на все лето за сумму, которой дома не хватило бы и на один раз перекусить в закусочной. А винцом испанцы могли угостить и просто так. Впрочем, как раз вино-то приезжавшая сюда молодежь почти и не пила. Ребята предпочитали совсем иные виды досуга.

Как раз в том году, когда в Ленинграде безумствовали «Кино» и «Аквариум», а Фукуяма в Чикаго дописывал свой бестселлер, на Ибице стали проводиться вечеринки с очень смешной музыкой. Как она в точности называлась, никто еще не знал, но штука была веселая. Ходили слухи, что придумал ее негрдиджей, которого звали Ларри Ливайн. Этот парень не просто менял пластинки, а вытворял тако-о-о-о-е. . . Кроме того, музыку, которую он играл, лучше всего было слушать, предварительно засунув под язык промокашку, пропитанную волшебным растворчиком.

Эра диско давно осталась в прошлом. Да и СПИД заставил гомосексуалистов поумерить пыл. Но самое главное веселье на планете все равно творилось в нью-йоркских гей-клубах. Здесь, как и десять лет назад, каждую ночь происходило черт знает что. Мужчины и женщины (хотя в основном все-таки мужчины) сбивались на танцполе в огромную толпу и вели себя так, будто эта ночь — самая последняя в их жизни.

Главное, что всем им нравилось в музыке, это жесткий басовый барабан. Диджеи теперь не просто ставили публике пластинки, а обязательно сопровождали их ударами драм-машины. Таким образом любую, даже самую хиленькую песенку можно было превратить в убойный хит. Первыми до этого трюка додумались парни из клуба Warehouse, поэтому и музыку с ритмом сперва стали называть «хаус». Потом так же начали играть и во всех остальных клубах Нью-Йорка, Чикаго и Детройта. К середине 1980-х самым модным заведением планеты стал клуб Paradise Garage. В его честь новый стиль какое-то время назывался «гранж».

Впрочем, ни слово «хаус», ни слово «гранж» долго не продержались. Называть новую музыку стали все-таки другим термином. В Америке эта музыка так ведь и осталась развлечением для черных педиков. Приличная белая публика ее почти не слушала. В отличие от англичан: эти влюбились в новинку сразу. Небогатые лондонцы из рабочих семей специально на все лето уезжали на Ибицу, где играла куча черных диджеев, каждый из которых тщательно копировал фокусы того же самого Ларри Ливайна.

Странная бум-бум-бум-музыка, теплые пляжи, хохочущие девушки, легкие наркотики, молодость и ощущение, что раз Советы рассыпались, значит, и войны не будет больше никогда. Ни-ко-гда! Парни неделями не приходили в себя от экстази и танцевали по сорок часов подряд. Все это вместе они называли особым термином, который означает «полный улет», «сумасшедший дом», «развлечение из разряда тех, что потом фиг вспомнишь без того, чтобы не покраснеть». По-английски словечко звучало кратко: «рейв».

2.

Пару лет спустя, к концу 1991-го рейв, наконец, добрался с Ибицы до Лондона. Заскучав в дождливой серой столице, молодые люди стали собираться на пляжные вечеринки в клубах, типа Future или Spectrum, слушать свой рейв, жрать свое «экстази» и ностальгировать: эх, черт возьми, как здорово было летом на Ибице, в следующем году обязательно опять туда поеду.

А Советский Союз той зимой, наконец, развалился. Сперва на его месте руководство страны планировало создать какой-нибудь новый (может быть, даже антисоветский) Союз. А потом плюнуло и решило, что и одна Россия — тоже неплохо.

Это было странное время. Президент страны всерьез спрашивал советов у черных магов и экстрасенсов. Наемные убийцы предлагали постоянным клиентам гибкую систему скидок. Легкие синтетические наркотики еще не были запрещены, и купить их можно было, просто набрав телефон, указанный в газете бесплатных объявлений. У правительства не осталось средств, чтобы снять с орбиты запущенного туда еще при коммунистах космонавта, и тот едва не установил рекорд одиночного пребывания в космосе. Зато большие продюсерские империи, работу которых отстраивали на протяжении десятилетий, вдруг взяли и рухнули. Да и какая индустрия развлечений могла существовать в стране, где у населения не осталось ни копейки денег?

Эра Ленинградского Рок-клуба осталась далеко в прошлом. Последние годы это место мало кому нравилось, зато люди, заставшие его лучшие времена, теперь отлично знали, какого клуба они НЕ хотят. И как только появилась возможность, именно бывшие рок-клубовские музыканты стали открывать собственные заведения. Гитарист группы «Кино» Тихомиров открыл «Полигон», парни из группы «2ва самолета» открыли «Нору», весельчаки из коллектива «Н.О.М.» — Ten-club. Самым успешным из клубов этой волны стал «ТамТам», открытый бывшим виолончелистом группы «Аквариум» Севой Гаккелем. Все эти заведения бодро начинали, однако протянули совсем недолго. Причина была все та же: в начале 1990-х платить за музыку русские не могли. А платить за такую музыку, как им предлагали тогдашние продюсеры, еще и не хотели.

Серьезные артисты предыдущих лет, исполнители патриотических или народных песен, улетучились из телеэфиров как вампиры, почуявшие чеснок. Их место заняли странные девушки, которых на съемки привозили непосредственно из бань, а по окончании съемок туда же и увозили. Продюсеры по-честному не понимали, что же, черт возьми, предложить публике? Чего она хочет? Нового Утесова или Кобзона? Новых «Веселых ребят»? Новую Аллу Пугачеву? Они пробовали запускать самые разные проекты, а выручки все равно не было.

Имелись, правда, у новой ситуации и свои плюсы. Один из них состоял в том, что русские теперь могли свободно ездить за границу. Продюсеры приезжали куда-нибудь в Лондон или Амстердам, заходили в большие гипермаркеты и видели: здесь можно купить все. От носков и макарон до ноутбука и черной икры. Современный бизнесмен — это тот, кто в состоянии исполнить любую прихоть клиента. Именно по этой схеме они и стали восстанавливать свое зашатавшееся могущество.

Очень скоро каждая большая продюсерская империя завела себе по отдельному проекту для каждой категории покупателей. Все, кто в состоянии платить за музыку, должны получить то, что хотят. Отбрасываем неплатежеспособных пенсионеров и совсем маленьких детей: что остается? В обязательный пакет теперь входили смазливая певица (лучше несколько), бойз- и герлз-бэнды, взрослый дядька-баритон для официальных телевыступлений, электронный музыкант, шансонный проект, — ну и собственная рок-н-ролльная звезда, как без этого?

С подачи Айзеншписа группу «Кино» теперь обслуживали те же звукорежиссеры, что писали альбомы сладенького певца Валерия Леонтьева. Группу «Наутилус Помпилиус» поддерживала сама Пугачева (на одном из их дисков она даже исполнила партию бэк-вокала). Первый муж певицы Валерии продюсер Александр Шульгин запустил группу «Мумий Тролль», а последующий муж той же певицы, продюсер Иосиф Пригожин — группу «Король и Шут». Если публике хочется парней с гитарами, то толковый бизнесмен просто обязан это ей предложить.

Очень быстро вчерашние бунтари превратились всего лишь в несмешных клоунов. Рокн-ролльщиков ведь любят не за их мастерство (и так понятно, что гитаристы группы «Алиса» играют на уровне всего-навсего среднего ресторана), а за то, что они типа честные. За то, что они поют типа от сердца. Да только в болотце русского рока ни о какой честности и ни о каком сердце речь больше не шла. Рокер Макаревич открывал сеть стоматологических клиник. Рокер Сукачев вкладывал бабки в открытие ресторана. То, что сперва казалось андеграундом, оказалось всего лишь очень плохой эстрадой. В результате попсовая исполнительница Лолита Милявская звучит сегодня куда рок-н-роллистее, чем, скажем, Диана Арбенина и все остальные рок-певицы вместе взятые.

Пятнадцать лет назад музыканты считали, что это возможно: быть и богатым и независимым одновременно. Вчерашние подпольщики верили, что продюсеры — это не враги, которые пришли за копейки купить их души, а верные соратники, которые просто помогут вылезти из нищеты. Рок-звездам никто не объяснил, что раз ты мечтаешь о больших деньгах, то не удивляйся, если ничего, кроме денег, и не получишь. Ведь тот, кто хочет большой телевизионной популярности, обязательно добьется ее. Но лишь для того, чтобы потом смотреть на себя по ТВ, поджимать пальцы от неловкости и мучиться: ну зачем я туда поперся? Чтобы вот так вот по-кретински выглядеть, да?

Тех, кто не успел выскочить из захлопывающейся мышеловки, сегодня вы можете видеть в нелепых трансляциях праздничных концертов или рекламе черт знает чего. Выглядят они не очень. Те, кто выскочить успел, по большей части мертвы. Легенды Рок-клуба Свинья и Рикошет спились и умерли забытыми, никому не нужными. Егор Летов надолго замолчал, а потом во сне захлебнулся рвотой. Оба пути оказались тупиковыми. Кривляешься ли ты на сцене перед равнодушными болванами, или убиваешь себя алкоголем в подвале, продюсер в любом случае получит то, что ему причитается. А ты — нет. Потому что именно продюсер, а не ты, является главным действующим лицом этого спектакля.

Более жалкого зрелища, чем рок-клубики середины 1990-х, трудно было и вообразить. Чумазый зал, часто подвальный. Копеечный вход, внутри накурено, теплое бутылочное пиво в баре. После нескольких бутылочек прыщавые посетители перестают обращать внимание на то, что концерт задерживают и вместо заявленной в афише группы выступает другая, точно так же никому не известная.

Впрочем, здесь же, совсем рядом с этими заведениями функционировали другие клубы. Совсем-совсем другие. Там играла другая музыка, и жизнь там была тоже совсем иной: в начале 1990-х в России началась эра техно.

3.

Пионеры рейва любят вспоминать эпизод почти двадцатилетней давности, когда в квартиру братьев Хаас на Фонтанке постучался культовый на тот момент музыкант Вячеслав Бутусов. Его группа «Наутилус Помпилиус» находилась тогда на пике. Бутусов привык к тому, что куда бы он ни пришел, его везде узнают, принимают, наливают выпить, а потом еще и будут долго благодарить за визит. Но вот с Хаасами этот фокус не прокатил. У них в квартире тогда играла музыка, похожей на которую больше не было нигде в СССР. Именно они изобрели то, что сегодня называется «русский рейв». Так что никакие Славы Бутусовы со своей стухшей рок-н-ролльной славой им были не указ.

С самых что ни на есть сталинских времен музыкальная карьера в нашей стране передавалась, как грипп: из уст в уста. Легенды эстрады загодя готовили себе смену, находили учеников, и ситуация не здорово отличалась от армейской: если хочешь стать «дедушкой» и чтобы салаги пришивали тебе подворотничок, то сперва сам побудь салагой и вдоволь попришивай воротнички тем, кто старше. Легенды джаза приняли эстафету от монстров совсем уж допотопной эстрады, а потом передали ее первым ВИА, а уж те пригрели первых звезд рок-н-ролла, и так далее. Пугачева давала путевку в жизнь юным волосатикам, а те в благодарном экстазе припадали к ее царственной руке. Но возможно это было лишь потому, что некогда совсем юная Алла и сама точно так же припадала к руке еще более царственной Клавдии Шульженко.

Но вот на рейверах эта цепочка, наконец, прервалась. Эти ничью руку целовать не собирались принципиально. Считали, что всего в состоянии добиться сами. В ту ночь, когда на рейв к Хаасам пришел любимец Пугачевой Вячеслав Бутусов, функции фейс-контроля осуществлял крепкий парень Миша Воронцов (будущий DJ Миха Ворон). Вместо того чтобы попросить у Бутусова автограф, а у Пугачевой — возможность выступить в Кремлевском дворце съездов, Миша дальше порога рокзвезду не пустил, велел валить, откудова пришел, а напоследок еще и пригрозил, что вот сейчас догонит и даст пендаль.

Да и с чего бы ему робеть перед старшими по званию? Предыдущая страна рушилась на глазах, а удастся ли на ее руинах построить что-нибудь путное, никто тогда еще не понимал. На кой хрен диджею Михе Ворону нужен был Кремлевский дворец съездов, если самые важные вещи на свете той зимой происходили ни в каком не в Кремле, а в той самой квартире, куда он не пустил Бутусова?

4.

На весь умиравший СССР тогда имелся всего один комплект диджейской аппаратуры («вертушки» плюс простенькая саунд-система). И стоял этот комплект именно у Хаасов на Фонтанке. Первым научиться на всем этом играть попробовал старший из братьев Алексей. Правда, диджеем он так и не стал. Освоил всего несколько трюков, научился сводить пластинки, чтобы играли в стык, без пауз, и на этом успокоился. Для домашних вечеринок, которые он устраивал у себя дома, этого было достаточно.

В том году в сером и рушащемся Ленинграде, где продукты были по карточкам, а улицы не освещал ни один фонарь, происходило почти то же самое, что и в развеселом, никогда не спящем Лондоне. И там, и там молодые модники открыли для себя целый новый мир: музыка, мистика, легкие, еще не запрещенные наркотики, поездки в Гоа и разговоры шепотом о грядущей кибер-революции.

В Британии самые массовые рейвы происходили на руинах Стоунхеджа. В этом виделась некая связь поколений: вот, мол, нынешние фанаты техно оттопыривают там же, где и их доисторические предки. В России все вдруг бросились читать Кастанеду: жулика-этнографа, уверявшего, будто мексиканские индейцы занимались тем же, чем нынешние рейверы, еще тысячи лет назад. В Лондоне самые продвинутые кушали не только синтетические наркотики, но и побеги амазонских кактусов, от которых тебя сперва долго рвало, зато потом ты узнавал, как на самом деле устроен этот мир. В Петербурге кактусов взять было негде, зато тут росли замечательные галлюциногенные грибочки, которые давали эффект не хуже, чем любой кактус. Свежий, едва-едва родившийся рейв на глазах превращался в странное первобытное язычество.

Поглазеть на подпольные дискотеки в сквот на Фонтанке приходило до пятисот человек за вечер. Кто-то из модников привел с собой молоденького парня, родом из Мурманска. Тот приехал в Ленинград, чтобы учится в музыкальном училище. Звали его Евгений Рудин. Чуть позже Женя возьмет себе псевдоним DJ Грув.

Споры о том, кто именно стал самым первым русским диджеем, ведутся уже лет пятнадцать. Дольше спорят только о том, кто написал песню «Поручик Голицын». Знатоки уверяют, что в Прибалтике еще в конце 1980-х кто-то уже менял пластинки и даже умел скретчить. Фиг его знает: может все это и так. Но первым диджеем-звездой стал точно этот мурманский парень. Если вам известно имя всего одного русского диджея, то можно спорить на что угодно: это имя «DJ Грув».

Отцы-основатели сквота на Фонтанке сегодня вспоминают о молодом Груве, кривясь от неудовольствия. Они уверяют, будто к ним в сквот тот пришел в дурацком сером комсомольском костюмчике и первые уроки мастерства получил у Леши Хааса в обмен на банку маминого варенья. На злопыхательства можно не обращать внимания: в отцах-основателях говорит зависть. Кто сегодня помнит их имена? А про Грува слышал любой, в чьем доме имеется телевизор.

Первым из диджеев он начинает гастролировать в Москве. Выступает по клубам, заключает контракт с серьезной корпорацией «Райс-Лис’С» и очень быстро становится программным директором небольшого, но популярного танцевального радио. После «Гагаринparty» столица была готова в любой позе отдаться петербургским варягам. Грува здесь сразу начали воспринимать именно как звезду. Вместо того чтобы так и остаться на уровне подпольных вечеринок, он начинает работать с вполне состоявшимися поп-звездами типа группы «Мальчишник» и Лики Стар.

Русские танки в те годы уходили из Европы и на освободившихся площадках тут же устраивались масштабные танцевальные мероприятия. Холодная война окончена, теперь — дискотека! Несколько раз Грув съездил выступить в Европу. Глядя на то, что там происходит, он понимал: в умелых руках рейв — это оружие, поубойнее артиллерии. С его помощью можно достичь любых целей. Абсолютно любых.

В Берлине самые модные клубы открывались в ненужных больше ядерных бомбоубежищах, — и в Ленинграде тоже. Грув выступал в «Тоннеле», потом выступал в «Грибоедове», но потом уровень бомбоубежищ стал ему невыносимо тесен. Диджеинг в чистом виде больше не может удовлетворить его амбиций. Евгений понимал: чтобы стать действительно народной звездой, необходим какой-то другой путь. И в середине 1990-х он берется за ремиксы. На тот момент — очень свежий и непривычный музыкальный жанр.

В 1996 году Грув записывает композицию «Счастье есть». Там в качестве сэмпла (повторяющегося фрагмента) звучал не музыкальный отрывок, а слова Раисы Горбачевой: «Счастье есть, его не может не быть!» Никто не помнит, по какому поводу супруга экс-президента сказала эту фразу, но чувствовали: речь идет о том, что надоевшее вчера окончено и наступает по-настоящему прекрасное завтра.

Композиция прозвучала на волнах только появившегося в те годы ультрамодного радио «Максимум», и Грув проснулся звездой. Следующие несколько месяцев подряд этот трек звучал из каждого окна.

5.

Любое общество всегда состоит из двух половинок: из богатых и бедных. Одним работать, другим развлекаться. Одним пахать, другим отплясывать на балу. Так было до тех пор, пока русские большевики не попробовали построить мир, где никто не будет жить за счет чужого труда. Этот проект показался всем настолько привлекательным, что казалось, будто уже в ближайшее время капитализм отомрет сам собой. Он, впрочем, выжил. Западные правительства в темпе перегруппировались и предложили подданным другой вариант: давайте, вы станете не богатыми и не бедными, а «средним классом», а?

Прежде о такой штуке, как этот класс, никто и слыхом не слыхивал. Но теперь богатые разрешили бедным пожить так, будто они вовсе и не бедные, и тем это понравилось. Вторая половина ХХ века стала временем невиданного расцвета культуры. Оплачивал культуру как раз средний класс. Уровень жизни в западных странах стал настолько высоким, что каждому было по карману купить себе немного прекрасного. Кто-то ходил в кино, кто-то на концерты. Одни покупали пластинки, другие платили за кабельное ТВ. И вот эта модель, к которой все успели даже привыкнуть, стала рушиться. Оглядев то, что представляют из себя ее руины, философ Фукуяма объявил, что история окончена. Можно расслабиться и получить удовольствие.

Поздний СССР был совсем не сахар. Но для большинства русских падение коммунизма стало реальной катастрофой. Все прежние блага, типа бесплатного жилья, бесплатного образования, бесплатной медицины и гарантий от безработицы, испарились как дым. Бабки, которые раньше делились на всех, теперь сосредоточились у небольшой компании русских олигархов. Все вернулось к тому, с чего и началось: есть голубая кровь и есть черная кость. Кому-то пахать, кому-то отжигать на танцах.

Однако не меньшей катастрофой гибель СССР стала и для жителей «стран-победительниц» типа США или Великобритании. Там весь этот цирк-шапито с социальными гарантиями был свернут еще быстрее, чем у нас. Президент Рейган в США и премьер-министр Маргарет Тэтчер в Англии всего за несколько месяцев ликвидировали блага и свободы, которые тамошние жители перед этим отвоевывали для себя почти целый век. А чего? СССР пал и бояться богатым было больше некого. А значит, незачем и делиться деньгами. «Средний класс» вдруг принялся таять, как сугроб с наступлением июля.

Пару лет в самом начале 1990-х русские еще радовались тому, как здорово все получилось с ликвидацией осточертевшего советского строя. Но, осмотрев то, что получилось, вдруг осознали: их на. . .бали. Развели, как детей. Они-то думали, будто борются за собственную свободу, а оказалось, что за бабки бывших чиновников, которые теперь превратились в олигархов. Разговоры о свободе в нынешнем мире — это вообще довольно верный симптом: с вашей помощью кто-то хочет перераспределить бабки.

Как только население начало осознавать эту истину, рейтинг президента Ельцина тут же обрушился с 80% до одного. А потом и до минус одного. Перед выборами 1996 года вряд ли кто-нибудь поверил бы, будто обнищавшие, моментально отброшенные по уровню жизни в третий мир жители России выберут этого человека еще на один срок.

Чтобы попробовать хоть как-то переломить ситуацию, русских звезд собрали вместе и отправили в большой музыкальный тур «Голосуй или проиграешь». Единственным электронным музыкантом, принявшим участие в акции, был Грув. Ему даже было предложено сделать ремикс на официальный гимн этого тура. И открывшиеся возможности Евгений использовал на все сто. В конце 1996-го газета «Московский комсомолец» назвала диск Грува «Событием года», трек «Счастье» — «Композицией года», а сам Грув получил звание «Персонаж года». Всех прочих русских диджеев этот парень сделал сразу на два корпуса.

Спустя год после «Счастье есть» Грув выпускает скандальный альбом «Ноктюрн». Большинство треков на альбоме строится как музыкальная тема, на фоне которой приводятся отрывки телефонных разговоров. Скандальность же состояла в том, что прямо на первой композиции «Ноктюрн. Часть первая» мужской голос говорит в трубку: «Мне кажется, я люблю тебя», а второй мужской голос отвечает: «Я тоже тебя люблю».

Ноктюрны были снова приняты публикой на ура. Грув опять получает звание «Артист года», «Ноктюрн» — звание «Композиция года» и «Видеоклип года», а ремикс на старую советскую песню «Облако» в исполнении певца Иосифа Кобзона. — «Событием года». В этом же году Грув получает пафосную национальную премию «Овация» «За достижения в области молодежной культуры». Триумф был полный.

К концу 1990-х всем казалось, что электронная музыка одержала победу на всех фронтах. Вот сейчас. . . стоит подождать еще неделю-другую. . . вслед за Грувом на сцену попрут целые толпы таких же симпатичных и талантливых, а клубная культура шагнет, наконец, за порог клубов и изменит мир к лучшему. Тогда никто не мог и представить, что, кроме Грува, никаких других звезд в этом мире так больше никогда и не появится, а рейверские клубы доживают свои последние деньки и не за горами момент, когда они превратятся всего лишь в дорогие рестораны с музыкой, для состоятельных клиентов.

История странного эксперимента под названием «музыкальная культура ХХ века» была окончена. То, что было дальше, это уже совсем иная история.

Заключение ЧТО ТЕПЕРЬ?

Ну что, не послушались моего совета? Всетаки пошли клубить и теперь раскаиваетесь? А я ведь предупреждал... Идея о том, что, придя в клуб, скучный человек весело проведет время — ошибочная, неправильная идея. Тем более неправильно думать, будто собравшись вместе, весело проведут время несколько сотен скучных людей.

1.

Середина 1990-х так и осталась золотым веком клубной культуры. Помню, в Петербурге, в айриш-пабе «Molly's» тогда работал специально выписанный из Ирландии бармен Кристчен Уолш. Публику он тешил тем, что укладывал девушек-посетительниц на барную стойку, вставлял им между ног бокал и, взбив коктейль в шейкере, засунутом за собственный брючный ремень, выливал коктейль в бокал, ложась на девушку сверху. Еще в одном заведении бармен сажал желающих испытать себя девушек на стол, вставлял им в рот особый шланг и разом вливал туда несколько литров пива. Скажем, кружек шесть—восемь. Пиво разом обрушивалось девушкам в желудок, а сами девушки, как правило, тут же рушились со стола. Эх, да что говорить? Пятнадцать лет назад я весил на пятнадцать килограммов меньше, чем сегодня, и волосы мои волнами ниспадали ниже плеч, но главное отличие меня тогдашнего от нынешнего состояло не в этом. Главное, что интересовало меня в начале 90-х, это танцы. Клубы появились буквально вчера. Все, что было с ними связано, вызывало во мне дикий восторг. Помню «Silence-party», во время которой всем гостям выдавались наушники и, несмотря на то что в зале стояла гробовая тишина, присутствующие танцевали, как могли: кто-то быстрые танцы, а кто-то медленные. Или вечеринку, когда приглашенные раздевались до трусов и со связанными сзади руками поедали что-нибудь вроде перезревшей хурмы, которая тут же стекала у них по телу. Не могу забыть и вечер «Семь футов под килтом!» в полуподпольном заведении, во время которого гости чинно сидели за столами, а над головами у них висела сетка, лежа на которой огромные накачанные мужики в шотландских костюмах занимались сексом с девушками и между собой, причем пот, слюни и сперма капали на тарелки и пиджаки приглашенных.

Ну не волшебное ли было время? Жалко, что оно прошло. Сегодня по клубам я почти не хожу. Хотя количество вариантов в этом смысле завораживает. Такого количества рейвов, как в Ленинградской области, нет не только нигде в стране, но даже и нигде в Восточной Европе. Первый большой танцевальный фестиваль в старинной крепости несколько лет назад провел промоутер Денис Одинг. Под танцульки тогда приспособили кронштадский форт «Александр». Еще год спустя в Выборгском замке начал проводиться фестиваль «Castle-Dance». Еще через год масштабное мероприятие стартовало на затерянном в карельских дебрях Медном озере. В результате без своего рейва не остался ни один старинный бастион ни в городе, ни в Ленобласти: крепость «Орешек», Выборг, пляж Петропавловки, а уж танцы в кронштадских Фортах давно стали событием всеевропейского масштаба.

Рейв давно стал таким же петербургским брендом, как Эрмитаж, Путин, Шнур и пиво «Балтика». А я туда совсем не хожу. Смотреть на обожранных неизвестно чем тинейджеров давно не кажется мне интересным, да и то, что играют большинство нынешних диджеев, мне тоже не очень нравится.

Впрочем, не обращайте внимания, что я брюзжу. Просто за пятнадцать лет все вокруг изменилось к лучшему, кроме меня. Танцев стало, наконец, много и разных, да только лишний вес и лысина не позволяют мне туда ходить. Это зависть, просто зависть, и ничего больше.

2.

Та же фигня с клубами. Допустим, вы не послушаетесь моего совета и все-таки пойдете туда: хотите, я угадаю, что получится с утра?

Во-первых, напрасно потраченное время. Можно, разумеется, утешаться тем, что теперь вы расскажете всем приятелям, как славно отдохнули. Однако если приятели уже бывали в том заведении, в котором вчера были вы, то просто вам не поверят.

Во-вторых, конечно, деньги. Признайтесь, вам уже пришла в голову мысль о том, сколько всяких славных штук можно было купить на ту сумму, которую вы вчера столь бездарно спустили?

В-третьих, похмелье и та незнакомая девица, которая лежит у вас в постели и которую теперь нужно как-то выгонять из квартиры.

Впрочем, и коммерческую выгоду, и моральное удовлетворение из хождения по клубам извлечь можно. Правда, для этого существует лишь один способ.

Если вы обязуетесь никому не говорить, то я открою вам его секрет.

Единственное, для чего стоит ходить по клубам, это для того, чтобы потом взять и написать книжку «Рич & Бьюти. История мира в 9 ночных клубах».

Только — тс-с-с! Пусть это будет нашей с вами тайной, ладно?