---

Механизм сталинской власти : становление и функционирование. 1917 – 1941.

ВВЕДЕНИЕ

1. ИСТОРИОГРАФИЧЕСКАЯ СИТУАЦИЯ

Реформы 1990-х гг., направленные на преодоление коммунистического наследия в экономике, повлекли за собой серьезные социальные последствия для огромной массы населения, что в свою очередь привело к дискредитации идеи демократии в России. Именно с демократией связываются, как правило, все современные проблемы в стране - беспорядок, коррупция, рост преступности, массовое обнищание населения и т.д.

Еще 12 марта 1997 г. "Литературная газета" опубликовала результаты всероссийского опроса общественного мнения о современном состоянии России. Ключевым вопросом был вопрос о порядке: "Как вы считаете, что сейчас больше нужно России: порядок или демократия?" Ответ выглядел следующим образом: «порядок» - 79,4%; «демократия» - 8,9%; «затрудняюсь ответить» - 11,7%.

Сама постановка вопроса и ответы на него демонстрируют, во-первых, то, насколько дискредитирована за последние годы идея демократии в России, а во-вторых, непонимание ни интервьюерами, ни респондентами того важнейшего обстоятельства, что эти два понятия - "порядок" и "демократия", как и их феномены, не противоположны, а неразрывно связаны. Оказывается, что и в конце ХХ века в общественном сознании превалировал традиционный российский стереотип о порядке как результате действий сильной власти. Причем во многих слоях российского общества порядок и сильная власть ассоциируются с периодом 1930-х гг., когда тоже проводились коренные социально-экономические преобразования, вошедшие в историю под названием “строительство социализма”.

В условиях же, когда состояние нестабильности в обществе резко усиливается, массовое сознание в России в той или иной степени обращается к личности Сталина. Так было в период правления Брежнева, когда у водителей на стеклах автомашин появились портреты Сталина - стихийный протест  против развала в стране. Сегодня это возвращение выражается в росте количества апологетической литературы о Сталине. Доктор юридических наук Б.П. Курашвили убежден в том, что Сталин вошел в народное сознание "как патриот и строитель великой новой России, великого СССР, совершившего величайший в своей истории взлет к вершинам могущества и мирового влияния. Народ никогда не забудет того, что этот свой взлет он совершил на основе справедливого общественного строя, названного социализмом, и его потеря будет народу тем горше, что он, этот строй, соответствует его духу и традициям и достался ему ценой великих усилий и великих страданий"[1]. Просталинское направление – в своей основе – не просто возвращение к советской историографии 1930 – 1950-х гг., а отчетливо выраженная политическая позиция. Однако в последние годы проявился новый, более академичный вариант апологии сталинского социализма – концепция модернизации. В той или иной степени ее разделяет большинство современных философов, политологов и историков. В общем русле модернизационных процессов рассматриваются не только «индустриализация» и «культурная революция», но и «политика сплошной коллективизации деревни». Все эти преобразования, по мнению некоторых историков, «в общем и целом соответствовали национально-государственным интересам страны, что также было немаловажным фактором их социальной поддержки, составляя предмет особой гордости советского периода отечественной истории»[2]. Приверженность концепции модернизации по отношению к социально-экономическим преобразованиям 1930-х гг., как правило, неразрывно связана с положительной оценкой внешнеполитической деятельности Сталина, что можно объяснить «обаянием» сталинского великодержавия, воздействия которого не удалось избежать и авторам демократического направления[3].

Сейчас трудно представить себе тот жгучий интерес к своей истории, который был в советском обществе еще лет десять назад. Жестокая правда о сталинском периоде - о коллективизации, индустриализации и о массовых репрессиях - выплеснулась наружу. Тогда казалось, что историческая память вернулась к народу, потому что практически все были едины в осуждении преступлений Сталина. Никогда уже в Доме ученых Новосибирского академгородка не было такого единодушия, как 1 декабря 1988 г. на вечере памяти жертв сталинизма, когда зал, рассчитанный более чем на тысячу человек, не мог вместить всех желающих - люди стояли в проходах. Те же социальные слои, группы, которые в душе оставались по-прежнему верны памяти Сталина, "ушли в подполье" или заняли выжидательную позицию. Публичные выступления его защитников были единичными. Из наиболее заметных - статья Н. Андреевой "Не могу поступаться принципами", опубликованная 13 марта 1988 г. в газете "Советская Россия", и судебный иск о защите имени Сталина, который выдвинул И. Шеховцов в адрес писателя А. Адамовича.

Однако это был лишь краткий миг возбуждения социальной памяти народа. В последующие годы не было дано ни государственной, ни общественной оценки не только советской истории в целом, но и ее сталинского периода, когда происходили массовые репрессии. Конституционный суд летом 1992 г. не только не довел до конца разоблачение преступлений власти, но и не сделал необходимого юридического заключения о деятельности Коммунистической партии. Поэтому, несмотря на указ Президента России о запрете деятельности КПСС и КП РСФСР, эта партия вновь возродилась и набирает все большее число сторонников, а во главе ее находится почитатель Сталина как политического деятеля. Демократически мыслящих людей удивляет, что "в сегодняшней Европе только русские люди отдают столь огромное количество голосов партии, во время правления которой в прошлом было уничтожено несколько десятков миллионов совершенно невинных людей, искажена национальная культура, произошло неслыханное по размерам моральное разложение целых наций"[4]. Показательный факт: 6 марта 1996 г. в день 40-летия секретного доклада Н.С. Хрущева на ХХ съезде КПСС, когда на заседании Государственной Думы депутат С. Юшенков предложил почтить память миллионов погибших вставанием, откликнулось не более десяти человек[5].

Несмотря на то, что за последнее десятилетие издано огромное количество документов по советской истории, заключение историка М.Я. Гефтера выглядит слишком оптимистично: "Рассекречивание уже вбило кол в любую даже самую изощренную версию объяснения, составленного по рецепту "с одной стороны... с другой стороны". Доведенное до логического конца раскрытие преступлений сзывает все факты в одно - исчерпывающее - Преступление..."[6]. Наоборот, за годы свободы печати и информации отчетливо проявился дефицит понимания  смысла того, что происходило в России под лозунгом строительства и укрепления социализма. Прав Ю. Карякин, сделав в своей записной книжке следующее признание: "Все-таки: моя вина, наша вина (даже А.И. Солженицына) в том, что не сумел я, не сумели мы довести до всех остальных одно: что с нами произошло за эти 70 лет: список, список. И оптовый (меньше всего доходит), и розничный (больше всего доходит). Задача остается невыполненной"[7].

Однако нельзя сказать, что попытки объяснения не предпринимались. Главным их результатом явилось осознание того, что своеобразие исторического процесса в России состоит в особой социокультурной роли власти. Основным двигателем развития страны были не революции и реформы, как на Западе, которые подспудно вызревали в самом обществе, а действия власти, направленные на переделку общества. Все реформы в России начинались "сверху", по инициативе власти, она же их и свертывала, открывая тем самым эпоху контрреформ. В России не экономические процессы определяли политические, а наоборот, политика определяла развитие не только экономики, но и всей социальной жизни. Это фундаментальное философско-историческое положение разделяется в настоящее время многими российскими и зарубежными исследователями. Теоретически оно представлено в трудах дореволюционных историков государственной школы С.М. Соловьева, К.Д. Кавелина, П.Н. Милюкова, Б.Н. Чичерина, современных российских историков и философов Д.Н. Альшица, Н.Я. Эйдельмана, Л.С. Васильева, А.С. Ахиезера, Ю.С. Пивоварова и А.И. Фурсова, западных историков - Р. Пайпса, Р. Такера, М. Малиа, Г. Симона и др.

Характерно, что вывод об особой роли власти в России принимался и советскими историками, которые проводили его в виде основополагающего тезиса о руководящей роли Коммунистической партии в развитии советского общества. Но так как историческая наука была органической, составной частью советской общественно-политической системы, то вполне закономерно, что проблема понимания происходящего, как отметил Ю.Н. Афанасьев, никогда не стояла в числе первоочередных[8]. Объяснение заменялось аксиомой, согласно которой Коммунистическая партия объявлялась передовым отрядом трудящихся в их борьбе за укрепление и развитие социалистического строя и представляла руководящее ядро всех организаций трудящихся, как общественных, так и государственных[9].

Кардинальные изменения в СССР, начавшиеся в середине 1980-х гг., повлекли за собой мучительные поиски ответа на вопрос о сущности советской системы и о реальном механизме власти в стране, что стало характерной чертой многочисленных дискуссий и публикаций того времени[10]. Сначала это были робкие попытки отказа от концепции существования системы Советской власти. Широко было распространено представление о том, что после 1917 г. в стране определенно существовали демократические институты, которые с конца 1920-х гг. стали подменяться административно-командной системой управления, сложившейся к середине 1930-х гг. Так, в статье Т.П. Коржихиной "Политическая система в СССР в 20-30-е годы" говорилось о том, что и в 1930-е гг. система "балансировала между бюрократическим государственным аппаратом и трудовыми массами, между чрезвычайными мерами и народным энтузиазмом. Система диктатуры пролетариата постепенно и последовательно перерастала в режим диктатора"[11]. Характерно, что в книге Т.П. Коржихиной “Советское государство и его учреждения (ноябрь 1917 - декабрь 1991)”, партийные органы вообще не рассматривались[12].

Ответа на вопрос о механизме власти не было дано и в самой крупной работе периода перестройки - книге Д.А. Волкогонова "Триумф и трагедия: политический портрет И.В. Сталина", изданной в 1989 г. Вполне закономерно поэтому, что во время обсуждения этой книги, состоявшегося в редакции журнала "Новая и новейшая история", В.П. Наумов высказал следующее замечание:"...Необходимо также раскрыть и процессы утверждения всевластия высших органов партии, особенно деятельности Секретариата и Политбюро, роль Сталина в катализации этого процесса. Было бы желательно подробнее рассмотреть и процесс поглощения партийным аппаратом функций и прерогатив власти Советов"[13].

Вполне обоснованным явилось признание заместителя директора Института истории СССР АН СССР В.П. Дмитренко, сделанное им в конце 1990 г. на заседании круглого стола "Сталинская модель социализма: становление, развитие, крах (20-80-е гг.)", о том, что "многие годы изучение проблем развития политической системы в СССР было методологически несостоятельным, теоретически беспомощным, крайне однобоким и однолинейным. Проблема, как это сейчас абсолютно ясно, изучалась только в одной плоскости - доказательства последовательного и все более углубляющегося по мере приближения к сегодняшним дням народовластия"[14].

Осознание реальной природы власти в СССР происходило одновременно с политическими процессами в стране. Только тогда, когда начался стремительный распад КПСС, вопрос о действительной ее сущности был, наконец, поставлен и в советской литературе. В этом смысле статья Ю. Буртина "Что такое КПСС?" была знаменательной для своего времени[15]. Однако как много времени понадобилось для того, чтобы поставить этот вопрос, если учесть, что противники большевизма уже в первые годы Советской власти уловили тенденцию превращения партии из общественно-политической организации в государственный механизм. В 1924 г. Ст. Иванович писал: “Партия - это всегда только часть политических сил данной страны, большая или меньшая, но все-таки только часть. Да и самое это слово - "партия" - на всех языках и в каком бы смысле его не употребляли, всегда означает только часть того, о чем говорят, когда произносят это слово. Там же, где все партии уничтожены, где действует только одна группа людей, выжигая огнем и вырубая мечом всех, не только инакодействующих, но и инакомыслящих, притом не только вне своего круга, но и внутри него самого - там эта господствующая часть превращается в целое. А превратившись в целое, перестав быть частью, она перестает быть партией...”[16].

Общественное осознание реального механизма власти началось только после Августа 1991 г., когда одновременно с крахом существовавшей в СССР политической системы распалась и ее структура - Коммунистическая партия. Это крушение с беспощадной ясностью высветило факт, который многие десятилетия скрывался под плотной завесой лжи и демагогии и в конце концов потерял свой первоначальный смысл: Коммунистическая партия Советского Союза на самом деле политической партией не являлась. Партией, действительной организацией единомышленников, имевшей свои политические цели и задачи, была не многомиллионная КПСС, а ее аппарат, который одновременно являлся институтом власти, стержнем всей политической системы. После того, как этот стержень был вынут, КПСС рассыпалась, как карточный домик. Тогда же, в августе 1991 г. в СССР впервые в открытой печати появились образцы шифрованных телеграмм, которые рассылались из аппарата ЦК в местные партийные органы.

Следующим шагом на пути этого осознания стали заседания Конституционного суда летом 1992 г., на котором рассматривались конституционность указов Президента России о запрете деятельности КПСС и КП РСФСР, а также законность самой этой организации. На суде фигурировали материалы из той самой "особой папки", в которой хранились наиболее секретные документы КПСС. Впервые в СССР в опубликованной тогда статье М. Федотова, А. Макарова, С. Шахрая ""Дело КПСС", или Какую организацию мы потеряли" доказывалось, что КПСС - не общественно-политическая организация (что отстаивали оппоненты указов Президента), а "типичный и одновременно уникальный “государственный механизм “"[17].

Смена власти и распад СССР одновременно с начавшимся широкомасштабным рассекречиванием документов КПСС, несомненно, активизировали изучение механизма политической власти. Серьезные шаги на этом пути в последние годы жизни были сделаны Т.П. Коржихиной[18].

Вполне закономерно, что попытки разобраться в механизме коммунистической власти начались с изучения первого десятилетия Советской власти. Огромное значение для понимания этого механизма имела секретная переписка высших партийных органов - Политбюро, Оргбюро и Секретариата ЦК с местными партийными органами, которая осуществлялась конспиративно через систему связи Бюро Секретариата ЦК и секретно-директивных частей местных партийных комитетов (с 1926 г. Секретного отдела ЦК и секретных отделов на местах). К сожалению, опубликованная в 1993 г. в Новосибирске в количестве 500 экземпляров монография И.В. Павловой "Сталинизм: становление механизма власти", в которой впервые на основе этой переписки рассматривался процесс становления механизма партийного государства с его особой партией аппарата внутри Коммунистической партии, поглощением партийными органами государственных структур и принципом всеохватывающей секретности, не оказала влияния на историографию этой темы в России. Осталась без должного внимания и публикация ряда документов по ведению секретного партийного делопроизводства, подготовленная В. Лебедевым по материалам Президентского архива[19]. Так, в работах, специально посвященных проблемам власти в первые годы после Октябрьского переворота - Г.А. Трукана, Е.Г. Гимпельсона, В.А. Шишкина, С.В. Леонова, рассматривается множество различных вопросов, кроме основного - механизма власти[20]. Однако постепенно и другие историки стали осознавать важность переписки ЦК с местными партийными органами для понимания реального механизма власти в СССР. На материалах Сиббюро ЦК написана монография Г.Л. Олеха, на материалах Воронежского и Тамбовского губкомов партии - книга В.В. Никулина[21].

Вслед за широко известными в мировой историографии книгами М. Джиласа и М. Восленского, в которых развивалась теория “нового класса”, или правящей бюрократии применительно к советской партийно-государственной номенклатуре, эта тема стала разрабатываться и в трудах российских историков[22]. Особое внимание в современной историографии уделяется послевоенному периоду существования коммунистической власти в СССР[23].

Вполне закономерно, что не остались без внимания и 1930-е годы. Здесь приоритет в исследовании механизма власти принадлежит составителям сборника документов "Сталинское Политбюро в 30-е годы". Важнейшим для российской историографии положением явилось признание Политбюро ЦК высшим органом власти в СССР. "Именно Политбюро предопределяло все основные направления развития страны (а также рассматривало массу сравнительно мелких и второстепенных проблем), выступало главным арбитром при разрешении ключевых межведомственных противоречий, непосредственно организовывало исполнение многих своих постановлений и старалось держать под тщательным контролем всю систему власти. Значительное количество принципиальных решений и действий, формально исходивших от различных государственных органов (например, ЦИК СССР, СНК СССР, СТО СССР), на самом деле было результатом деятельности Политбюро. Обязательному утверждению Политбюро подлежали все сколько-нибудь значительные инициативы партийных, государственных, комсомольских, профсоюзных и т.д. инстанций. Руководители Политбюро с полным основанием могли заявить: "Государство - это мы"”[24]. Одновременно на Западе была издана статья тех же авторов о делопроизводстве в высших органах партийного руководства СССР[25]25.

Один из составителей сборника документов "Сталинское Политбюро в 30-е годы" О.В. Хлевнюк, спустя некоторое время, опубликовал книгу "Политбюро. Механизмы политической власти в 1930-е годы". Однако, как подчеркнул сам автор, "подробное исследование логики решений Сталина, влияния на его деятельность различных факторов - реальных социально-экономических процессов, ведомственных противоречий, позиции советской номенклатуры и т. п." - не входило в задачу его книги. "В ней рассматривался преимущественно один вопрос - о роли Политбюро и отдельных его членов (возможно, "фракций") в принятии политических решений"[26].

На Западе, по сравнению с огромным количеством литературы о Сталине и сталинизме, попытки подлинно научного анализа сталинизма как социально-политической системы, как справедливо отметил С. Коэн, встречаются относительно редко[27]. Похожее замечание о том. что природа коммунистической власти, “как это ни странно, не подвергалась серьезной проблематизации”, можно найти и в статье Ф. Эйдлина[28]. Он же считает, что “существовала тенденция рассматривать власть скорее как нечто самоочевидное, чем требующее объяснения”. Затрагивая эту сторону сталинизма, исследователи, как правило, исходили из концепции тоталитаризма – концепции абсолютной и всеобъемлющей власти и далее констатировали, что в странах, переживших сталинизм, власть приобрела форму “партократий”, или аппаратных режимов, в которых монополия принадлежала правящим группам и аппарату коммунистических партий. Это положение в подавляющем большинстве случаев воспринималось как аксиома, не требующая более подробных объяснений и доказательств. Кроме того, во всех работах,  затрагивавших вопрос о системе власти сталинизма, говорилось о ее становлении с конца 1920-х гг., в результате сталинской “революции сверху”.

Тем не менее, рассматривая историографию механизма сталинской власти нельзя не отметить труды А.Г. Авторханова, Р. Пайпса, Р. Такера, М. Фейнсода, Л. Шапиро, Г. Гилла, Дж. Ловенхардта, Н.Е. Розенфельдта[29]. Особого внимания заслуживают выводы о важности учета российских традиций при рассмотрении этого механизма. Р. Такер, говоря о корнях сталинской “революционности сверху” в политической культуре русского царизма, подчеркивает, что “это русское прошлое вполне мог использовать политик ХХ века в качестве модели для легитимизации политического курса, повторявшего по сути основные черты этого исторического прошлого”[30]. Сравнительный анализ истории дореволюционной и советской России позволил Р. Пайпсу заметить черты нелигитимности как коммунистической, так и царской власти[31].

Однако до начала перестройки в СССР западные историки, как известно, не имели возможности работать в советских архивах и тем более изучать секретные документы КПСС. В их распоряжении были только отдельные материалы Смоленского архива, вывезенные немцами из СССР. Тем значительнее воспринимаются страницы, посвященные нелегальному "Кабинету Сталина", в книге А.Г.Авторханова "Технология власти"[32]. Здесь уместно заметить, что многие современные авторы несправедливо относят его труды к разряду публицистики и даже мемуарной литературы, хотя трудно назвать другого автора, который сумел бы раскрыть перед читателем столь же широкую историческую панораму возникновения партократии и в той же мере уловить характерные черты такого типа  власти и ее политики. Российским историкам стоит поучиться у Авторханова не только высокой степени последовательности научно-исторического анализа, но и строгости нравственных принципов. Ощутив на себе в полной мере мощь сталинской террористической машины в конце 1930-х гг., он поклялся всю оставшуюся жизнь посвятить борьбе с коммунистической тиранией доступными ему средствами[33]. Все его книги являются свидетельствами этой далеко не безопасной борьбы (за книгу “Сталин у власти”, изданную в 1951 г. на французском языке под псевдонимом Александр Уралов, советское правительство заочно приговорило его к смертной казни).

В последние годы западные историки, специализирующиеся на изучении советской России, работали не только в центральных, но и местных архивах[34]. Отказавшись от тоталитарного подхода к действительности того времени, который давал хотя и примитивные, но согласованные выводы, эти историки оказались внутри российского смыслового контекста, но с европейским менталитетом. Подходя с общими мерками, которые обычно применяются при характеристике бюрократических систем, к изучению сталинской власти, они сделали вывод о ее слабости. Наиболее отчетливо эту позицию выразили западные историки Дж.Арч Гетти и Габор Т. Риттешпорн. По мнению Гетти, “это было слабое, а не сильное государство... сильные, прочные режимы не нуждаются в массовом насилии, чтобы управлять", "советское государство было просто творением общества". Они акцентируют внимание на хаосе и неэффективности системы сталинской власти, преувеличивают самостоятельность номенклатуры в 1930-е гг. и способность местных представителей власти противостоять центральному руководству посредством искажения директив Москвы и интерпретации их в своих собственных интересах. Гетти кажется, что в имеющейся литературе роль Сталина в событиях 1930-х гг. чрезмерно преувеличена, в то время как он, с его точки зрения, “никогда не был всемогущим, а всегда действовал в окружении других групп и интересов”. У Сталина и номенклатурной элиты, по его мнению, не было никаких долгосрочных планов и замыслов – на это просто не было времени. Проблема заключалась в каждодневном выживании и поиске путей преодоления того хаоса и беспорядка, который был "развязан" в результате сталинской революции 1929–1932 гг.[35] Р. Маннинг сделала и вовсе сентиментальное заключение о сталинской власти: "...мы видим правительство в основе своей более человечное, более зависимое от событий, находящихся вне его контроля (как, например, неурожая), и более уязвимое от превратностей общественного мнения, чем кто-либо из нас мог до того себе представить"[36].

Сосредоточившись главным образом на вопросах социальной истории, эти историки долгое время не только игнорировали вопрос о механизме сталинской власти, но и относили его к разряду "hot air", как выразился Габор Т. Риттешпорн на III международном конгрессе в 1985 г., обсуждавшем проблемы изучения Советского Союза и Восточной Европы, в ответ на выступление Н.Е. Розенфельдта об аппарате сталинской власти[37]. Вот почему всякий раз, касаясь вопроса о сталинском государстве в уже цитировавшемся авторском тексте в книге “Дорога к террору. Сталин и самоистребление большевиков, 1932 – 1939”, Гетти пишет о партии, номенклатуре, но не о партийном аппарате как таковом, который действовал по своим собственным законам внутри Коммунистической партии.

В настоящее время из западных историков только Н.Е. Розенфельдт исследует эту проблему применительно к довоенному времени путем сравнительного анализа разнообразных источников, в том числе неопубликованных воспоминаний, неизвестных в России, а в последнее время и рассекреченных советских архивных документов. (В 1998 г. в Дании состоялась международная конференция на тему “Механизмы власти в Советском Союзе”[38]).

Если в своей первой книге "Знание и власть. Роль сталинской секретной канцелярии в советской системе власти" (Knowledge and Power. The Role of Stalin's Secret Chancellery in the Soviet System of Government". Copenhagen, 1978) Розенфельдт основывался главным образом на литературных источниках, то в последующих работах и прежде всего в книге "Сталинские специальные отделы" ("Stalin's Special Departments". Copenhagen, 1989) он проанализировал два чрезвычайно интересных источника. Один из них - неопубликованная рукопись Г.К. Георгиевского (Карцева) "Секретные отделы в правительственных, партийных, хозяйственных и общественных организациях в СССР", найденная в коллекции Б. Николаевского (хранится в Гуверовском институте при Стэнфордском университете), а другой - под названием "Организация и функция Особого сектора ЦК ВКП(б)" (Библиотека Конгресса в Вашингтоне). Авторство второй рукописи точно не установлено. Розенфельдт не согласен с точкой зрения работников Библиотеки, что ее написал известный на Западе В.В. Поздняков - автор заметок об НКВД и о генерале Власове в коллекции Б.И. Николаевского.

Новые источники укрепили основной вывод Розенфельдта о том, что "реальным центром власти Советской системы был Особый сектор центрального Коммунистического аппарата. Этот сектор, скрытый от общественного мнения и редко упоминаемый в источниках, функционировал как важнейший служебный орган Политбюро, Оргбюро и Секретариата. Он ведал делами безопасности и секретной связи. Он был также близко связан и почти отождествлен с личным секретариатом Сталина. Характерным выражением этого симбиоза являлся тот факт, что долгое время сталинский личный секретариат возглавлял А. Поскребышев. одновременно являвшийся главой Особого сектора"[39]. На местах, по мнению Розенфельдта, такую роль выполняли секретные отделы. Он особо выделяет утверждение Георгиевского о такой функции секретных отделов, как работа над мобилизационными планами. Розенфельдт считает это мнение спорным и объясняет его появление политическими целями Георгиевского, которые состояли в сильном желании "убедить потенциального читателя в агрессивных намерениях Советского Союза, возможно, в надежде, что его послание получит эхо в Америке 50-х гг."[40]. Вопрос о том, занимались ли секретные отделы проблемами военной мобилизации в 1930-е гг., а если занимались, то в какой мере, представляет серьезную научную проблему, пока еще не только не решенную, но и не осмысленную до конца. По мнению Георгиевского и во многом самого Розенфельдта, именно  секретные отделы представляли собой "действительный Советский Союз", который был скрыт даже от собственных граждан,  и что именно они являлись реальным "мотором" не только всех партийных, но и государственных и общественных организаций[41]. Проблемы, поставленные Розенфельдтом, не решены ни в западной, ни в российской историографии, и особо выделяются в этом отношении период 1930-х гг. Показательным примером неизученности вопроса о механизме власти являются характерные замечания О.В. Хлевнюка, имевшего широкий доступ к материалам высших партийных органов в Российском государственном архиве социально-политической истории (РГАСПИ). Во-первых, это его замечание о Секретном отделе ЦК: «По новому Уставу ВКП(б), принятому на XVII съезде в начале 1934 г., Секретный отдел ЦК ВКП(б) был преобразован в Особый сектор ЦК. Суть этой реорганизации пока неясна. Но, скорее всего, Особый сектор сохранил функции реорганизованного в конце 1933 г. секретного отдела, т.е. занимался только делопроизводством Политбюро и обслуживал лично Сталина. 10 марта 1934 г. Политбюро назначило заведующим Особым сектором А.Н. Поскребышева"[42]. Во-вторых, это оценка Хлевнюком результатов исследования Розенфельдта как «диких предположений», которые появились из-за отсутствия доступа к реальной информации. По его мнению, в действительности Секретный отдел был ответственен за обслуживание каждодневной работы Центрального Комитета[43].

Непростая историографическая ситуация с вопросом о механизме сталинской власти объясняется тем, что на поверхности не лежит ни одного факта. Здесь уместно привести еще одно замечание Хлевнюка, который к тому же является членом редколлегии серии “Документы советской истории”: “Общие процессы утверждения и развития диктатур – важнейшая проблема для историков. Однако для ее исследования и понимания существует не так много источников. Как правило, мы располагаем документами, характеризующими не саму систему диктатуры, а результаты ее деятельности – всевозможными постановлениями, статистикой, отчетами, докладами и т.п. Куда меньше возможностей у историка для исследования того, что можно назвать социологией власти. Реальные механизмы принятия решений, важнейшей частью которых были взаимоотношения в правящей верхушке, определение границ правящего слоя и степени влияния различных его группировок, методы выстраивания и поддержания стабильности властной иерархии и т.п. – все это почти всегда с трудом реконструируется на основании исторических источников. Это утверждение вдвойне справедливо по отношению к сталинскому периоду, отмеченному чрезвычайной закрытостью”[44].

Сталин не случайно, начиная с 1922/1923 гг., последовательно создавал такой механизм власти, который был скрыт не только от народа и партии, но во многом и от членов высших партийных органов. Вот почему при анализе источников, особенно по истории 1930-х гг., явно ощущается присутствие вполне определенной тайны, назначение которой заключалось в том, чтобы скрыть реальный механизм власти плотной завесой секретности, недоговоренности и прямой лжи и направить будущих историков по ложному пути изучения официальных органов государственной власти. Исследование места и роли государственных органов в системе сталинской власти имеет огромное научное значение, но при условии ясного понимания, что те государственные органы, которые в Конституции назывались высшими органами законодательной и исполнительной власти в СССР, на самом деле являлись только демонстративной ширмой реальной политической власти.

Этот факт убедительно продемонстрировал сборник статей «Принятие решений в сталинской командной экономике. 1932 – 1937», изданный под редакцией английского историка Э. Риса (Rees, E.A., ed. Decision-Making in the Stalinist Command Economy, 1932 – 1937. Studies in Russian and East European History and Society. New York: St. Martin’s Press, 1997). Задачей авторов сборника было выяснение «отношений между комиссариатами по экономике, Госпланом и партийными и государственными органами». Каждому комиссариату посвящена  отдельная глава. Э. Рис и Д. Ватсон рассмотрели структуру и отношения между Политбюро и Совнаркомом, Р. Девис и О.В. Хлевнюк - деятельность Госплана, С. Цакунов – наркомата финансов, О.В. Хлевнюк – наркомата тяжелой промышленности, M. Taугер – наркомата земледелия, В. Барнет - наркомата снабжения и внутренней торговли, Э. Рис – наркоматов железнодорожного и водного транспорта. При всей безусловной важности подробного изучения деятельности различных наркоматов, вывод авторов сборника  был вполне предсказуем, а именно, что «Политбюро оставалось на протяжении 30-х гг. конечным арбитром и главным инициатором экономической политики». Не случайно и то, что многие важнейшие вопросы не нашли отражения в сохранившихся архивных документах. На такого рода моменты вполне правомерно указал рецензент этого сборника  Д. Ширер, сделав вывод  о том, что “доступ к архивам может не дать ответа на некоторые наиболее запутанные вопросы сталинской экономической политики”[45].

Характерной чертой российской историографии последних лет является повышенное внимание к истории общества. Вслед за западными авторами российские историки стали широко использовать концепцию социальной истории, которая в настоящее время рассматривается не просто в качестве магистрального направления историографии советского общества, но и методологической основы его исследования. Само по себе обращение к изучению социальной истории стоит только приветствовать. Более глубокое изучение сталинского периода показало невозможность простого ответа на вопрос о том, как «отделить Сталина от народа», к которому в итоге сводились все дискуссии во время "перестройки". В этих условиях вполне закономерно одной из первоочередных задач историографии стало изучение повседневной жизни общества, отдельных групп, семьи, индивидов. Такое знание обогащает наши представления о прошлом.

Однако следует особо отметить весьма неодобрительное отношение историков, разделяющих концепцию социальной истории, к концепции тоталитаризма и политической истории вообще. Это проявилось и в выступлениях большинства участников круглого стола «Советское прошлое: поиски понимания», которые обсуждали «Курс советской истории», подготовленный А.К. Соколовым и В.С. Тяжельниковой. Т.А. Леонтьева даже высказала сожаление, что им не удалось реализовать заявленный подход с позиции социальной истории в полном объеме, т.е. «деполитизировать отечественную историю ХХ в.» (выделено мною. – И.П.)[46].

Столкнувшись в ходе изучения документов сталинского времени с многочисленными фактами хаоса и беспорядка, которые не укладывались в их интерпретацию тоталитаризма как организованного общественного строя и бесперебойно работающей экономики, социальные историки находят причины подобных явлений в недостаточной эффективности и силе режима. Естественно, что сталинская власть у них оказывается слабой властью: «Профессиональная некомпетентность и неумелость резко отличали советских руководителей от управленческого аппарата, которые по идее должны быть присущи тоталитарным режимам». Они видят «слабость центра в решении ключевых вопросов, неустойчивость “генеральной линии”, шараханья из стороны в сторону в политической практике», а также то, что на местах происходили “непрерывные искажения в цепи команд, спускаемых сверху и доходивших до нижних звеньев в весьма усеченном  и деформированном виде”, и таким образом “усугубляли хаос и дезорганизацию”. Получается, что общество само «вылепило из себя новые причудливые формы, сообразные с менталитетом и психологией большинства людей, подмяло под себя и переварило «единственно научную идеологию», приспособив для этого ряд социалистических идей, нашедших в нем почву, создало на этой основе новые общественные и государственные институты…»[47].

В результате такого подхода общество вполне закономерно приобретает самодовлеющее значение, а власть и ее преступления отодвигаются на задний план.

В то же время пробел в историографии истории сталинской власти 1920 -1930-х гг. заполняется  либо многочисленными апологетическими трудами, либо трудами, выдержанными в историографической традиции “с одной стороны… с другой стороны”. В качестве одного из последних примеров такого подхода можно назвать учебное пособие для высшей школы “История государства и права России. 1929 – 1940 гг.” В.М. Курицына. По его мнению, “30-е годы запечатлелись в памяти потомков как время насильственной коллективизации, “раскрестьянивания”, ужасающего голода 1932 – 1933 годов, массового террора, унесших миллионы жизней наших соотечественников. Но ведь верно и то, что это было время становления Российского государства (в то время существовавшего в форме Союза ССР) как великой индустриальной державы – второй супердержавы мира ( каковой она стала после победы в Великой Отечественной войне), главным достоинством которой являлась ее военная мощь. Таким образом была решена насущная историческая задача модернизации России, ее вхождения в индустриальную цивилизацию тех лет”[48]. И хотя в отличие от В.И. Ивкина, составителя историко-биографического справочника “Государственная власть СССР. Высшие органы власти и управления и их руководители. 1923 – 1991 гг.” (М., 1999), Курицын понимает под государственной властью в СССР не только собственно государственные, но и партийные органы, итогом его рассмотрения стало признание того, что “в 30-е годы партийный аппарат подмял под себя и фактически слился с государственным аппаратом и аппаратом общественных организаций, а также профсоюзов и комсомола в единую партийно-государственную управленческую систему, построенную по иерархическому принципу, в виде своеобразной пирамиды, где реальная власть сосредоточивалась на самом верху в руках узкой группы лиц [Политбюро ЦК ВКП(б)], а затем  - одного Сталина. Эта управленческая система полностью контролировалась ЦК ВКП(б), в аппарате которого действовало управление кадров (его возглавлял Г.М. Маленков) и в котором было 45 отделов по всем отраслям государственной, хозяйственной и общественно-политической жизни”[49]. Однако, как действовала эта управленческая система, так и осталось неясным.

Таким образом анализ историографической ситуации с научным изучением истории становления и утверждения механизма сталинской власти показывает, что эта проблема далека от разрешения и по-прежнему является ключевой задачей современной историографии как российской, так и западной. 

Сталин, как это не парадоксально звучит, не только не придавал значения формальной стороне, когда дело доходило до приоритетных направлений его политики, но и сознательно ее игнорировал. Не разгадав этого секрета, нельзя понять механизм его властвования. Можно проиллюстрировать это утверждение конкретным примером. М.М. Литвинов, как известно, в 1930-е гг. являлся наркомом иностранных дел. Однако никакой самостоятельности в действиях он не имел - все его заявления, во-первых, утверждались Политбюро, а во-вторых, Сталин уже в начале 1930-х гг. не доверял Литвинову, и на заседания Политбюро его не приглашали. Ни одного решения по кадровым вопросам он не принимал без визы Сталина. Многие вопросы внешней политики вообще решались без участия Литвинова. И.М. Гронский, бывший редактором газеты "Известия" в те годы, рассказал, в частности, об одном таком закрытом оперативном заседании в 1932 г. "без протокола, без стенограммы". Литвинов на нем не присутствовал и даже ничего не знал о нем. На этом заседании было решено политическую оборону на Дальнем Востоке заменить активным политическим наступлением. Переход от одной политике к другой был сформулирован и обоснован в передовой статье "Известий"[50].

Чтобы понять это важнейшее обстоятельство, или, перефразируя знаменитые слова У. Черчилля о России, разгадать "секрет, завернутый в тайну, скрывающую в себе загадку"[51], потребовались усилия не только таких проницательных историков-современников той эпохи, как А.Г. Авторханов,  но и таких  замечательных  советских  писателей,  как В.С. Гроссман. О том, насколько это было непросто, свидетельствует хотя бы тот факт, что в свое время даже такой незаурядный человек, как В.И. Вернадский, не разгадал сталинского секрета, о чем недвусмысленно свидетельствуют следующие записи в его дневнике 1938 года: "Две взаимно не согласованные - вернее, четыре "высшие инстанции": 1) Сталин и 2) Центральный Комитет партии, 3) правительство Молотова - правительство Союза, 4) Ежов и НКВД. Насколько Сталин их объединяет?" "Две власти - если не три: ЦК партии, правительство Союза и НКВД. Неизвестно, кто сильнее фактически"[52].

Механизм сталинской власти, под которым автор понимает прежде всего способ принятия решений и передачи их из Центра[53] на места, представлял собой настолько законспирированную систему, что она не оставляла практически никаких следов. Уже само по себе это осознание является историческим фактом, а его констатация - вполне определенным  достижением историографии. Не одно поколение историков бьется над разгадкой убийства Кирова: нет документов, подтверждающих участие Сталина в этом деле, - значит не было и этого участия, вполне убежденно утверждают многие историки[54]. Нет подписей Сталина и Жукова на таком, по словам Д.А. Волкогонова, "разительном" документе, как "Соображения по плану стратегического развертывания сил Советского Союза на случай войны с Германией и ее союзниками" по состоянию на 15 мая 1941 г. (и не только на этом, но и на других важнейших документах), - значит документ не был принят и действий за ним никаких не последовало[55].

Именно на такой эффект и рассчитывал Сталин, когда призывал "не оставлять следов", "охранять правду батальонами лжи". Действуя таким образом, Сталин рассчитывал на наивность и легковерность будущих историков, но, в первую очередь, на то, что в Истории останутся только те его дела, которые нашли отражение в опубликованных с его ведома официальных документах. Однако он просчитался. Следы всегда остаются, и когда стало понятным, что искать, то оказалось вполне вероятным "обнажить" механизм сталинской власти. Это особенно важно применительно к реальности 1930-х гг., потому что до сих пор представление о том времени у нас не соответствует тому, что тогда происходило в действительности. Чрезвычайно важно таким образом исследование не только собственно механизма власти, но и его действий в качестве рычага по осуществлению кардинальных социально-экономических преобразований в стране. Так как они проводились сверху, посредством власти во главе со Сталиным, то вполне могут именоваться строительством не просто социализма, а сталинского социализма. В этих действиях по переделке общества раскрывались многие стороны его механизма власти, которые прямо не отражены в сохранившихся документах.

2. ПРОБЛЕМА ИСТОЧНИКОВ

Для того, чтобы получить представление об источниках по теме исследования, необходимо прежде всего охарактеризовать те объективные и субъективные препятствия, которые имеются на пути историка. К таким объективным препятствиям относится отсутствие многих необходимых документов, уничтоженных в ходе разного рода «чисток», что само по себе является важнейшей характеристикой механизма коммунистической власти.

Практика уничтожения документов имела широкое распространение уже в 1920-е гг.[56] Существует свидетельство историка С.М. Дубровского о том, что еще в 1924 г., после смерти Ленина, Сталин дал указание своему помощнику И.П. Товстухе просмотреть архив ЦК РКП(б) и уничтожить все "ненужное". Это указание означало уничтожение прежде всего документов, зафиксировавших разногласия между Лениным и Сталиным. Только за 1921 - 1922 гг. не найдено более 40 писем Ленина к Сталину, хотя в большинстве случаев сохранились расписки Сталина в их получении[57].

Широкомасштабная "чистка" документов проводилась в ходе Большого террора, когда уничтожались документы, публикации, портреты репрессированных партийных и государственных деятелей. Так, 21 августа 1937 г. первый секретарь Западно-Сибирского крайкома ВКП(б) Р.И. Эйхе лично дал директиву заместителю заведующего особым сектором крайкома П. Кукштелю уничтожить стенограммы выступлений “врагов народа”[58]. Такая же участь постигла и стенограммы речей самого Эйхе после его ареста в 1938 г. В партийном архиве Новосибирского обкома КПСС сохранились таким образом далеко не все материалы, связанные с деятельностью наиболее активных проводников сталинских директив в Сибири - С.И. Сырцова, Р.И. Эйхе, Л.М. Заковского, Ф.П. Грядинского, Л.И. Картвелишвили (т. Лаврентия) и др.

Операция по уничтожению документов была осуществлена осенью 1941 г., когда ожидалось наступление гитлеровских войск на Москву и не исключался вариант ее оставления[59].

Сразу после смерти Сталина подверглись уничтожению документы, непосредственно хранившиеся в его кабинете в Кремле и на даче в Кунцеве. Одна из последних версий того, как это происходило, представлена братьями Медведевыми. Их версия основана на рассказах А.В. Снегова и О.Г. Шатуновской в 1960-е гг., которые работали в комиссии Президиума ЦК КПСС, созданной для расследования убийства Кирова и политических процессов 1930-х гг. Они, в свою очередь, исходили из доверительных признаний Хрущева и Микояна. Согласно этой версии, судьба сталинских документов была решена на совместном заседании пленума ЦК КПСС, Совета министров и Президиума Верховного Совета СССР, которое началось в 20 часов 5 марта 1953 г., когда Сталин был еще жив. Тогда Маленкову, Берии и Хрущеву было поручено привести его документы и бумаги  в должный порядок.  Сталин умер в 21 час 50 минут, и уже в ночь с 5 на 6 марта Берия, Хрущев и Маленков занялись бумагами. Многие  папки вызывали у них тревогу и даже страх. «Им казалось, - пишут авторы статьи, - опасным даже просматривать эти папки и обмениваться мнениями. Было решено поэтому сжигать эти собрания бумаг Сталина без их прочтения и сортировки (выделено мною – И.П.). В его кабинете в Кремле бумаги сжигались в находившейся там старинной голландской печи, а бумаги, собранные из сейфов и столов Сталина в Кунцеве, были, вероятно, сожжены здесь же в печи или во дворе»[60].

Существует немало устных и письменных свидетельств об уничтожении документов после ХХ съезда КПСС по распоряжению самого Хрущева и других руководящих деятелей партии не только в центральных, но и в местных партийных архивах. В последнее время документально подтверждено свидетельство об уничтожении по указанию Хрущева 11 бумажных мешков с документами, в которых были бумаги Берии, документы о Сталине и других руководителях партии[61]. Ходили слухи о чемодане уничтоженных документов Ворошилова. Основательно чистили свои личные архивы и другие соратники Сталина. Достаточно познакомиться с книгой "Письма И.В. Сталина В.М. Молотову. 1925-1936 гг.". Это те письма, которые в декабре 1969 г. 79-летний Молотов сдал в Центральный партийный архив Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС, предварительно просеяв десятки раз. Как правильно отметили составители,"содержание писем наводит на мысль, что для архива были отобраны лишь самые "безопасные" документы, в которых никак не затрагивались наиболее мрачные и преступные действия Сталина и Молотова"[62].

Что касается убийства Кирова, то, по свидетельству О.Г. Шатуновской, комиссия опросила тысячи людей, изучила тысячи документов. Тщательное расследование важнейших обстоятельств покушения, показания близких Кирову людей и других свидетелей - все это привело комиссию к заключению: убийство Кирова было организовано Сталиным. Шатуновская в 1990 г. оставила следующее свидетельство: "После того, как 64 тома материалов были сданы в архив, а я была вынуждена уйти из КПК (1962), сотрудники КПК совершили подлог - часть основных документов они уничтожили, а часть подделали. Все это делалось для того, чтобы скрыть правду в отношении XVII съезда партии, а также подлинного организатора убийства Кирова - Сталина". Шатуновская называет также поддельным протокол, опубликованный в журнале "Известия ЦК КПСС". В протоколе утверждается, что при подведении итогов голосования на съезде обнаружилась нехватка якобы лишь 166 бюллетеней, тогда как в свое время комиссия установила отсутствие 289 бюллетеней. В сумме с тремя голосами против Сталина, объявленными на съезде, это составило 292 голоса против Сталина. Именно такую цифру называл комиссии в 1960 г. В.М. Верховых, бывший заместитель председателя счетной комиссии XVII съезда партии[63].

Документы уничтожались и в последующие годы в ходе периодических архивных "чисток", установить истинные цели и последствия которых в настоящее время уже не представляется возможным. Особенно много документов, по вполне понятным причинам, было уничтожено в августовские дни 1991 г. и позднее, во время так называемого рассекречивания, потому что проводилось оно теми же самыми номенклатурными работниками партийных архивов. Из печати известны данные об уничтожении 25 млн дел в партийных архивах "во избежание их использования посторонними лицами с компрометирующими целями"[64]. Только в одном партийном архиве Кемеровского обкома КПСС из 46 единиц хранения с грифом "особая папка" 45 (примерно 3.300 листов) было уничтожено на специальных бумагорезательных машинах[65].

Особая тема - уничтожение документов ВЧК-ОГПУ-НКВД. Какие документы хранились в этом ведомстве с момента его основания, что уничтожено и что осталось, - все это вопросы, на которые вряд ли когда-нибудь будет дан исчерпывающий ответ. Очевидно только то, что документы уничтожались. Сохранилось свидетельство о том, что в 1954 - 1955 гг. тогдашний председатель КГБ И.А. Серов по указанию руководителей ЦК КПСС уничтожил большое количество архивных материалов госбезопасности. Еще 21 ноября 1953 г. в докладной записке Маленкову и Хрущеву сообщалось, что на оперативном учете в МВД состоят 26 млн человек, а в центральном архиве хранится более 6 млн дел, в том числе следственные и агентурные дела, при этом "находящиеся в архивах и картотеках материалы со времени организации ВЧК не подвергались проверке и расчистке". Руководители МВД предлагали мероприятия "по очистке архивов".

В 1954 г., когда Серов возглавил КГБ, он получил разрешение ЦК КПСС на уничтожение документов. Как вспоминал В.Е. Семичастный, назначенный председателем КГБ в 1961 г., к тому времени "многие документы уже были уничтожены или подчищены..." Рапортуя ЦК в начале 1956 г. о проведенном "разборе оперативных документов прошлых лет", Серов вроде бы преследовал благую цель. Он писал, что уничтожено документов "на более чем 6 миллионов советских граждан", с них "снято пятно политического недоверия". Легко представить, - пишет далее Н.В. Петров, которому удалось обнаружить эти интереснейшие свидетельства, - как много бесценных исторических документов погибло в огне этой "расчистки". В подготовленный в 1954 г. перечень документов была введена норма временного хранения части материалов, после чего они подлежали уничтожению... Преемники Серова в КГБ год за годом суживали номенклатуру дел, подлежащих постоянному хранению. Это привело к уничтожению многих оперативных и даже следственных дел. Полностью были уничтожены архивы органов госбезопасности районного и городского уровней[66].

Говоря о субъективных препятствиях в поиске документов, необходимых для изучения механизма сталинской власти, следует вспомнить, что до начала так называемой перестройки в СССР историки имели доступ только к несекретной документации партийных и государственных органов. Однако, согласно инструкции Секретариата ЦК, и на отдельных несекретных документах, имевших нормативный, справочный, информационный характер, могла проставляться пометка "Для служебного пользования". Секретными же считались все документы КПСС, содержавшие сведения, относящиеся к государственной и партийной тайне. Государственную тайну составляли сведения, отнесенные соответствующими актами законодательства к категории секретных. Партийной тайной считались сведения, касавшиеся тех сторон деятельности КПСС, ее органов и организаций, разглашение которых, по мнению составителей этой инструкции, могло причинить ущерб интересам партии[67]. Расплывчатость определения государственной и партийной тайны позволяла относить к разряду секретных все документы, которые раскрывали механизм коммунистической власти. Таким образом существовал практически полный запрет не только на документацию высших партийных органов - Политбюро, Оргбюро и Секретариата ЦК, но и на их переписку с местными партийными органами, которая тоже шла под грифом "секретно", "строго секретно", "на правах шифра". Действовало специальное "Положение об архивном фонде КПСС", которое периодически утверждалось Секретариатом ЦК. В нем говорилось о том, что "имеющиеся в партийных архивах документы секретного и строго секретного характера не выдаются". В “Основных правилах работы партийных архивов обкомов, крайкомов партии и филиалов ИМЛ при ЦК КПСС”, утвержденных ИМЛ при ЦК КПСС в 1970 г., говорилось: “К исследовательской работе в партийных архивах допускаются члены и кандидаты в члены КПСС, члены ВЛКСМ и в отдельных случаях беспартийные граждане, имеющие направления соответствующих организаций и учреждений…Члены ВЛКСМ и беспартийные исследователи (ученые, писатели, архивные работники), как правило, допускались к работе только над документами непартийных фондов… Исследователям не выдаются неопубликованные документы В.И. Ленина; решения центральных (союзных) партийных и советских органов; документы особых папок; протоколы комиссий по чистке партии; дела по приему в партию и учету кадров; персональные дела коммунистов; материалы, связанные с обороной страны; документы, раскрывающие методы и конспирацию подпольной работы партийных и комсомольских организаций в годы Великой Отечественной войны, а также другие документы, сохраняющие секретный характер, разглашение сведений из которых может нанести ущерб интересам партии и государства”[68].

Однако и сегодня закрытым для широкого круга историков  остается так называемый Президентский архив.  В Центральный  партийный архив Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС, как известно, поступали только копийные протоколы заседаний высших партийных органов, которые представляли собой неразвернутые протоколы принятых решений. Все подготовительные материалы к этим заседаниям хранились в Общем отделе ЦК КПСС и в Центральный партийный архив не передавались. Туда направлялись главным образом материалы идеологического характера, а свидетельства каждодневной работы партийного аппарата - от Политбюро до сектора ЦК оседали в архивах Общего и других отделов ЦК. Архив Общего отдела ЦК, прежде всего архив VI сектора, бывшего архива Политбюро, составляющий сегодня основу Президентского архива, является наследником того самого секретного архива, который формировался с начала 1920-х гг. в структуре Бюро Секретариата отдельно от общего архива Секретариата ЦК. В "Положении о единой системе делопроизводства, регистратуры и архива Секретариата ЦК РКП(б)" от 1 июня 1923 г., предусматривавшем периодическую (от съезда к съезду) сдачу дел, находившихся в архиве отделов Секретариата ЦК, в Центральный архив (впоследствии Центральный партийный архив Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС), имелось очень важное примечание: Секретный архив не сдается[69]. С 1926 г. это был архив Секретного отдела ЦК - преемника Бюро Секретариата, а с 1934 г. до самой смерти Сталина - Особого сектора ЦК.

Именно в этом архиве, по свидетельству заведующего Общим отделом ЦК во времена перестройки В.И. Болдина, "отдельный отсек занимали документы так называемой "особой папки" и материалы, хранящиеся в закрытых еще в 30-е годы пакетах"[70]. Среди этих пакетов было найдено постановление Политбюро от 5 марта 1940 г. о расстреле польских военнопленных. Именно здесь нашелся тщательно скрывавшийся до самого последнего времени секретный дополнительный протокол к советско-германскому договору о ненападении от 23 августа 1939 г. Причем об этой находке в Общем отделе ЦК КПСС знали еще до выступления А.Н. Яковлева на II съезде народных депутатов СССР и принятия по итогам работы его комиссии специального постановления "О политической и правовой оценке советско-германского договора о ненападении от 1939 года". Показательный факт, характеризующий механизм коммунистической власти, сообщил тот же Болдин: спустя некоторое время после того, как М.С. Горбачеву стало известно о найденном подлиннике секретного дополнительного протокола, он спросил Болдина как бы между прочим, уничтожен ли протокол[71].

Необходимо обратить особое внимание на свидетельство Болдина о том, что материалы хранились "в закрытых еще в 30-е годы пакетах", т.е. эту работу по упаковке осуществляли сами сотрудники Особого сектора ЦК во главе с его бессменным заведующим А.Н. Поскребышевым. Наверняка, при этом производился отбор материала. Известно, что фонд Сталина, который хранится в Президентском архиве (только в 1999 г. началась весьма выборочная передача дел  этого фонда в Российский государственный архив социально-политической истории), также комплектовался под руководством самого Сталина. Так как он придавал исключительное значение своему будущему имени в Истории, то постоянно контролировал, что именно следует опубликовать, что оставить в  архиве, а что уничтожить. Это подтверждается не только отдельными материалами, которые публиковались до последнего времени в "Вестнике архива Президента Российской Федерации" (выходил с 1995 г. как журнал в журнале "Источник"), но и специальными публикациями, подготовленными по материалам Президентского архива. Работа в этом архиве заставила историков, имевших к нему допуск, признать, что "документация, которая содержится в личных архивах Сталина и Молотова, представляет собой исключительно важный, но не исчерпывающий источник"[72].

До сих пор практически недоступны архивы МВД, Главной военной прокуратуры СССР, Военной коллегии Верховного суда СССР, Прокуратуры СССР, Верховного суда СССР. Полуоткрыт доступ к архивам МИД СССР и МО СССР[73]. Особая тема – это современное состояние архивов КГБ. Даже в период архивной “оттепели” конца 1980-х – начала 1990-х гг. было невозможно получить документы, раскрывающие связь партийных и карательных органов на протяжении всего советского периода.

В последние годы набирает силу кампания по новому засекречиванию документов под видом сохранения государственной тайны (срок для нее установлен в 30 лет) и тайны личности (срок в 75 лет). Сам закон “О государственной тайне” от 21 июля 1993 г. ничего секретного не содержит. Однако в извечных российских традициях, когда дело доходит до его реализации, первоначальный замысел существенно искажается. В комиссии, которые определяют документы, подлежащие новому засекречиванию, входят не независимые эксперты, как это принято в цивилизованных странах, а те же самые работники государственных архивов и заинтересованных ведомств (прежде всего ФСБ - МВД), т.е. тех самых ведомств, которые не только не выполнили указ Президента РФ о передаче архивов КГБ и МВД в ведение российской архивной службы, но стремятся (причем неясно, кто санкционировал это их право) засекретить даже те редкие свидетельства о своей деятельности, сохранившиеся среди материалов партийных и государственных органов. В Государственном архиве Новосибирской области партийные документы конвертуются и безжалостно прошиваются суровыми нитками, тем самым им наносится невосполнимый ущерб, так как они в большинстве своем находятся в ветхом состоянии, написаны от руки или отпечатаны на тонкой и плохой бумаге. Активно конвертуются документы и из случайно оказавшегося там фонда фельдсвязи ОГПУ - НКВД, занимавшейся перевозкой секретной и строго секретной документации партийных и советских органов.

Тем не менее, после указа Президента России от 24 августа 1991 г. о передаче архивов партии и госбезопасности в ведение российской архивной службы появились реальные возможности для научного изучения механизма сталинской власти. Огромное количество документов по советской истории, в том числе по сталинскому периоду, опубликовано. Использованные автором источники можно сгруппировать следующим образом:

1. Официальные партийные материалы.

- Это стенограммы съездов, конференций и пленумов ЦК ВКП (б), а также опубликованные постановления ее Центрального Комитета. Не все вопросы повестки дня этих заседаний стенографировались в равной мере. Так, не стенографировался первый и основной вопрос "Сообщение Ежова" на июньском (23-29) пленуме ЦК 1937 г., который сыграл решающую роль в подготовке Большого террора, потому что именно после этого пленума была принята целая серия постановлений Политбюро, дававших органам НКВД карт-бланш на проведение массовых репрессий. Первое в этом ряду - постановление Политбюро "Об антисоветских элементах", принятое 2 июля 1937 г. - через два дня после окончания пленума. В информационном сообщении о пленуме, опубликованном в газетах, этого пункта не было. Пленум обсуждал первый вопрос в течение четырех дней, но стенограмма обсуждения отсутствует. Она не велась, на что есть прямое указание в сохранившихся и в настоящее время рассекреченных материалах пленума[74]. В своих выступлениях на официальных заседаниях представители партийно-государственной номенклатуры – от Генерального секретаря ЦК партии Сталина до секретаря местного партийного комитета - не только отчитывались о проделанной работе, но подчас раскрывали подлинные мотивы своих действий и секреты своего руководства, оставляя таким образом ценнейшие исторические свидетельства о механизме принятия решений.

2. Делопроизводственные материалы высших и местных партийных и государственных органов.

- Из документов высших партийных органов особого внимания заслуживает документация Политбюро ЦК РКП(б)-ВКП(б), которое являлось неконституционной, но официально признанной верховной властью в СССР. Общая характеристика этих документов (повестки дня заседаний Политбюро и их протоколы, постановления Политбюро, доступные для исследователей подготовительные материалы к протоколам Политбюро и его комиссий) дана составителями сборников документов “Сталинское Политбюро в 30-е годы”, “Политбюро ЦК РКП(б) – ВКП(б): Повестки дня заседаний. 1919 – 1952”. Каталог. Т. 1 - 3, а также в исследовательских трудах российских и иностранных авторов[75].

В качестве примера источниковедческой характеристики этих документов может служить их анализ, проведенный академиком Н.Н. Покровским для первой половины 1920-х гг. В результате подтверждается вывод о конспиративном характере коммунистической власти и о высшем внелегальном положении Политбюро в системе этой власти. Все остальные ветви власти – исполнительная (СНК), представительная (ВЦИК, ЦИК СССР), судебная (Верховный суд, Верховный трибунал) – одинаковым образом руководствовались обязательными к исполнению директивами от Политбюро. Наиболее интересным является вопрос о подготовке этих директив, связанных прежде всего с конкретной проблемой выработки в 1922 – 1925 гг. политики по отношению к церкви и религии. Перед нами таким образом предстает «главное сакрализованное действо наивысшего органа власти, в результате которого разнобой мнений и подходов нескольких человек преосуществляется в непререкаемую и непогрешимую волю партии, пролетариата и всего прогрессивного человечества»[76]. Однако с изменением состава Политбюро во второй половине 1920-х и в 1930-е гг., особенно положения во властных взаимоотношениях членов и кандидатов в члены этого высшего органа коммунистической власти, меняется и характер его документов – усиливается порядок неформализованного принятия решений, в результате которого в протоколах отражаются не все принимаемые решения, а предварительная работа по их подготовке часто вообще не фиксируется. С этим выводом согласуются наблюдения О. Кена и А. Рупасова за меняющимся соотношением заседаний Политбюро, практикой опроса его членов и решений этого органа. Исследователи пришли к заключению, что по крайней мере с середины 1930-х гг. «существо постановления вырабатывалось и утверждалось на неформальной встрече нескольких руководящих деятелей, после чего аппарат ПБ придавал им законность, проводя опрос остальных членов Политбюро, либо оформляя их в виде «решений»»[77].

Что касается стенограмм заседаний Политбюро в 1920-1930-е гг., то они велись в исключительных случаях. Так, за 1930-е гг., по данным О.В. Хлевнюка, из Президентского архива в РГАСПИ передано всего несколько стенограмм. Это заседания по "делу Сырцова-Ломинадзе", по "делу Эйсмонта-Смирнова-Толмачева", обсуждение вопросов проведения некоторых политических и хозяйственных кампаний (уборки урожая, изучения "Краткого курса истории ВКП(б)")[78].

В настоящее время открыты для исследователей "особые" протоколы Политбюро - так называемые "особые папки"[79]. Знакомство с протоколами Политбюро, в том числе и с содержанием "особых папок", подтвердило догадку о том, что и в "особых папках" фиксировались не все решения, которые принимало руководство страны во главе со Сталиным. Так, безуспешными будут попытки найти среди этих материалов следы подготовки к заключению советско-германского пакта от 23 августа 1939 г. Все это не только дополнительно подтверждает вывод о том, что по многим кардинальным вопросам жизни страны решения принимались устно и не всегда оформлялись как решения высших партийных органов, но и усиливает значение того факта, что и само Политбюро, именовавшееся в сталинский период в секретной переписке "инстанцией", в действительности не всегда выполняло роль главного органа в системе сталинской власти. Особое место среди документов, необходимых для понимания механизма сталинской власти, занимают документы Секретариата ЦК и прежде всего Бюро Секретариата - Секретного отдела - Особого сектора, раскрывающие практику секретного делопроизводства и тайной инфраструктуры власти. Именно через эти структуры в центре и соответствующие им структуры в местных партийных и государственных органах велась вся переписка вышестоящих органов с нижестоящими и наоборот.  С начала 1930-х гг. таким образом передавались не только все секретные и строго секретные документы, но и осуществлялась переписка по мобилизационным вопросам. Сложнее обстоит ситуация с документами, в которых раскрывается собственно деятельность этих структур – если с некоторыми из них -  Бюро Секретариата и Секретного отдела, переданными в Центральный партийный архив Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС, можно в настоящее время познакомиться в РГАСПИ, то вопрос о материалах Особого сектора ЦК по-прежнему является открытым. Остается слабая надежда на то, что эти материалы, не подпавшие под рассекречивание (если они не подверглись уничтожению и были переданы в свое время из Общего отдела ЦК КПСС), стали предметом "Временного регламента использования документов с информацией, относящейся к тайне личной жизни граждан", утвержденного приказом директора РЦХИДНИ от 7 декабря 1994 г. Этот регламент включает также "документы структур аппарата ЦК КПСС и Исполкома Коминтерна, учреждений и организаций КПСС, ведавших кадрами и другими отраслями деятельности"[80].

Непростая ситуация с соответствующими материалами сложилась и на местах. Так, в Государственном архиве Новосибирской области широко представлены материалы партийных и государственных органов (в том числе и вышестоящих), которые проходили через особый сектор Западно-Сибирского крайкома ВКП(б) и секретную часть Западно-Сибирского крайисполкома Советов. Однако документы о деятельности и структуре самих этих подразделений, их связи с соответствующими структурами вышестоящих партийных и государственных органов буквально исчисляются единицами.

- Эти подразделения были тесно связаны со Спецотделом ОГПУ - НКВД, курировавшим подготовку кадров для всех секретных отделов - секторов - частей и организацию шифропроизводства[81]. К настоящему времени также приходится ограничиваться отдельными документами о деятельности этого ведомства, которые случайно сохранились среди материалов партийных и государственных органов.

- Делопроизводственные материалы местного уровня партийного и государственного руководства представлены документами краевых, областных и районных органов. Это не только разнообразная документация Сибирского, с 1930 г. Западно-Сибирского краевого, с 1937 г. Новосибирского областного комитетов партии и краевого, а затем областного исполкома Советов, но и различных ведомств – от хозяйственных до карательных.

- Постановления Политбюро ЦК, оформлявшиеся “в советском порядке” как постановления государственных органов – Центрального исполнительного Комитета СССР (ЦИК), Совнаркома (СНК), Совета труда и обороны (СТО), частично публиковались в открытой печати. Согласно постановлению ЦИК и СНК СССР от 22 августа 1924 г. в “Собрании Законов и Распоряжений рабоче-крестьянского правительства СССР (СЗ СССР), помимо решений административного и хозяйственно-административного характера, не публиковались и те декреты и постановления ЦИК, его Президиума, СНК и СТО СССР, относительно которых существовал запрет указанных органов[82]. Что касается “Собрания Узаконений рабоче-крестьянского правительства РСФСР” (СУ РСФСР), то, по специальному постановлению СНК РСФСР от 6 сентября 1922 г., печатать разрешалось только те документы, “относительно которых было в протоколе правительства постановление, что они публикации подлежат”[83].

3. Официальная переписка.

- Это переписка вышестоящих партийных и государственных органов с нижестоящими, которая осуществлялась через секретно-директивные части – секретные отделы – особые сектора партийных органов, секретные части исполкомов Советов, а также других государственных органов. В 1930-е гг. на смену выпискам из протоколов Политбюро, Оргбюро и Секретариата ЦК и шифротелеграмм, рассылавшимся Секретариатом ЦК на места в 1920-е гг., пришла практика рассылки постановлений ЦК и СНК, инструкций и шифротелеграмм серии “Г”. С мест в адрес Сталина и других руководителей партии шли письма и шифротелеграммы местных партийных секретарей. Директивные указания краевых и областных органов партии в соответствующие органы окружного, а затем районного уровня также направлялись в виде совместных постановлений краевого (областного) комитета партии и краевого (областного) исполкома Советов, инструкций и телеграмм. Эта переписка вышестоящих органов с нижестоящими, имевшая секретный и строго секретный характер, не только раскрывает масштаб действий сталинской власти, но и дает ответ на вопрос, где находился главный “нерв” ее механизма.

- Переписка партийных и государственных деятелей. Этот вид источников, несмотря на свою заведомую неполноту (самоцензура, уничтожение многих писем, а также то, что она вообще отсутствует за 1937 – 1941 гг.), дает представление как о формальных, так и о неформальных отношениях членов Политбюро, об обстоятельствах и мотивах принятия ряда принципиальных решений. Можно согласиться с мнением О.В. Хлевнюка, одного из составителей опубликованных сборников этой переписки, в том, что “в силу почти полного отсутствия таких документов, как стенограммы заседаний Политбюро, Оргбюро, Секретариата, Совнаркома, различных партийно-правительственных комиссий, недостаточной сохранности подготовительных материалов к протоколам заседаний высших партийно-государственных органов власти, переписка во многих случаях становится основой для реконструкции процесса принятия решений, выяснения позиций различных ведомств и отдельных советских лидеров”, а также в том, что переписка является “незаменимым источником для изучения морального облика советских руководителей разных уровней, их миропонимания и культуры”[84].

- Материалы фонда фельдъегерской связи ОГПУ-НКВД, сохранившиеся в Государственном архиве Новосибирской области, не только дают представление о сотрудниках фельдъегерского корпуса и способах перевозки секретной и строго секретной документации партийных и государственных органов, но и позволяют уточнить известные из других источников сведения об их тайной инфраструктуре.

4. Источники личного происхождения.

- Материалы личных фондов руководящих партийных и государственных деятелей СССР (Сталина, Ворошилова, Жданова, Маленкова, Кагановича и др.), хранящихся в РГАСПИ. Несмотря на то, что эти фонды неоднократно были “почищены”, в них имеются интересные свидетельства, помогающие понять механизм сталинской власти. Особое значение в этой связи представляют сохранившиеся в фонде Сталина письма с его резолюциями, его заметки на заседаниях, записки Сталина, а также сопровождавших его лиц (например, краткие записи его помощника К. Сергеева, ездившего вместе с ним в Сибирь), записи неофициальных выступлений Сталина.

- Сочинения основоположников марксизма и основателей Коммунистической партии Советского Союза.

- Дневники (В.И. Вернадский, В.В. Вишневский, Г.М. Димитров, А.Г. Маньков, М.М. Пришвин, И.И. Шитц и др.). Этот вид источника передает прежде всего атмосферу того времени. Чрезвычайно важны записи бесед со Сталиным, которые имеются в дневнике Г. М. Димитрова.

- Воспоминания – это еще один теоретически возможный и чрезвычайно важный пласт источников. Но кто из тех, кто имел прямое отношение к действию механизма сталинской власти, мог оставить такие воспоминания? Кое-что о действии этого механизма в 1920-е гг. можно узнать из книги Б. Бажанова “Воспоминания бывшего секретаря Сталина"[85]. Но о 1930-х гг. никто подобных воспоминаний не написал. Потенциальные авторы были либо уничтожены во время Большого террора, либо до конца жизни хранили верность подписке, которую они давали при поступлении на службу, либо сказали так мало, что фактически не сказали ничего. Благодаря писателю Ф. Чуеву, историку Г.А. Куманеву и некоторым другим для Истории удалось частично сохранить откровенные свидетельства немногих членов сталинского окружения[86]. Среди этих откровений особенно содержательными оказались беседы Ф. Чуева с Молотовым, хотя и они в большинстве своем имеют общий характер, обходят наиболее острые моменты истории того времени или попросту лживы. Эту же характеристику можно отнести и к опубликованным воспоминаниям членов сталинского Политбюро[87]. "Памятные записки" Л. Кагановича, на которые в свое время возлагались большие надежды, не только не касаются ключевых вопросов политической истории 1930-х гг., но и в целом чрезвычайно поверхностны и напоминают до боли знакомые страницы "Краткого курса истории ВКП(б)".

Воспоминания Н.С. Хрущева, при всей их неоспоримой важности (особенно это касается их полного варианта, публиковавшегося в 1989 - 1990 гг. в журнале "Вопросы истории"), замечательны прежде всего иллюстрацией того, насколько даже Хрущев, являясь с конца 1930-х гг. членом Политбюро, был далек от реальных механизмов власти и потому имел о многом весьма смутное представление, никак не соответствовавшее его месту в партийной иерархии того времени. Возможно, существует и другой вариант объяснения, что он сознательно обошел вопросы механизма власти, так как по сути они оставались неизменными и во время его пребывания на посту Первого секретаря ЦК КПСС.

Мало информации о действительной практике принятия решений во времена Сталина содержат и воспоминания А.И. Микояна. Фактически его высказывание на эту тему: “Все мы были тогда мерзавцами” осталось нераскрытым[88]. Более того, по вине или составителя, или издательства “Вагриус” допущено принципиальное искажение сведений О.Г. Шатуновской о количестве репрессированных за 1934 – 1941 гг., которые она от имени КПК получила из КГБ. В тексте книги говорится, что за эти годы “расстреляно было около 1 млн (а не 7!) чел., а репрессировано еще более 18,5 млн”[89].

Из воспоминаний лиц, часто и неформально общавшихся со Сталиным, прошедших ГУЛАГ и уцелевших, в качестве примера можно привести воспоминания бывшего редактора "Известий" И.М. Гронского, который, однако, счел возможным также ограничиться минимумом свидетельств о том, как в действительности осуществлялась тогда власть. Конечно, мог бы немало рассказать Поскребышев, бессменно до 1952 г. (фактически до самой смерти Сталина) возглавлявший Особый сектор ЦК КПСС. Этот человек пережил и ХХ съезд, и время правления Хрущева и умер естественной смертью в 1965 г.  Однако сам Поскребышев воспоминаний  не писал,  а Ф. Чуева на него не нашлось.  Даже если бы и нашелся, еще неясно, согласился ли бы он что-нибудь рассказать, судя по публикации Л. Шкерина в журнале "Литературный Казахстан", в которой говорилось об эпизоде, когда он прямо задал вопрос бывшему помощнику Сталина: “"Поскребышев ...опасливо оглянулся по сторонам и, снизив голос, сказал:"Сколько мне известно, старух не расстреливали. Был слух, пускали в дело яд." Еще оглянулся и добавил:"А касательно Марии Ильиничны, я такому слуху не верю. Она, думаю, скоропостижно, как в газетах написано"”[90].

- Особое значение для изучения механизма сталинской власти имеют сохранившиеся в литературе разрозненные свидетельства о широко распространенной, особенно в 1930-е гг. практике проведения неформальных заседаний у Сталина, которые не стенографировались и не протоколировались. Скрытность его отмечали многие. Вот, к примеру, свидетельство Д.Т. Шепилова: “Сталин вообще не любил, когда записывали его слова”. Он же запомнил сказанные по этому поводу слова самого Сталина: “Я тоже никогда не пользуюсь стенографисткой. Не могу работать, когда она тут торчит”[91].  Предмет повышенной конспирации в те годы составляли военные вопросы и вопросы развертывания массового террора. Вот несколько характерных свидетельств о военных заседаниях, которые проводились у Сталина, и неразглашение сведений о которых составляло предмет его особой заботы. Референт Сталина генерал-полковник авиации А.С. Яковлев: "На совещаниях у Сталина в узком кругу не было стенографисток, секретарей, не велось каких-либо протокольных записей". Маршал Советского Союза Д.Ф. Устинов, нарком вооружения в годы войны: "На заседаниях и совещаниях, которые проводил Сталин, обсуждение и принятие по ним решений осуществлялось нередко без протокольных записей, а часто и без соответствующего оформления решений". Маршал Советского Союза Г.К. Жуков, заместитель Верховного главнокомандующего в годы войны: "Многие политические, военные, общегосударственные вопросы обсуждались и решались не только на официальных заседаниях Политбюро ЦК и в Секретариате ЦК, но и вечером за обедом на квартире или на даче И.В. Сталина, где обычно присутствовали наиболее близкие ему члены Политбюро". Генерал-полковник Б.Л. Ванников, нарком боеприпасов:"На заседаниях и совещаниях у Сталина существовала практика - обсуждать вопросы и принимать по ним решения нередко без протокольных записей... Отсюда ясно, что освещение многих событий только по документам недостаточно и неполно, а в ряде случаев и неточно"[92].

Добавлю к этому еще и пространное, но очень красноречивое свидетельство заместителя начальника Оперативного управления Генерального штаба Красной Армии в то время, генерал-майора А.М. Василевского: "Все стратегические решения высшего военного командования, на которых строился оперативный план, как полагали работники Оперативного управления, были утверждены Советским правительством. Лично я приходил к этой мысли потому, что вместе с другим заместителем Начальника Оперативного управления тов.  Анисовым в 1940 г.  дважды сопровождал, имея при себе оперативный план вооруженных сил, Заместителя Начальника генштаба тов. Ватутина в Кремль, где этот план должен был докладываться Наркомом Обороны и Начальником Генштаба И.В. Сталину. При этом нам в обоих случаях приходилось по нескольку часов ожидать в приемной указанных лиц с тем, чтобы получить от них обратно переданный им план, за сохранность которого мы отвечали. Никаких пометок в плане или указаний в дальнейшем о каких-либо поправках к нему в результате его рассмотрения мы не получили. Не было на плане и никаких виз, которые говорили бы о том, что план принят или отвергнут, хотя продолжавшиеся работы над ним свидетельствовали о том, что, по-видимому, он получил одобрение"[93]. Из этого отрывка видно, во-первых, насколько узкий круг лиц из военных был посвящен в планы Сталина - только Нарком обороны и Начальник Генштаба, а во-вторых, то, что все указания Сталин давал устно. Не стенографировалось, к примеру, и секретное совещание Сталина с командующими округами, членами военных советов и командующими ВВС западных приграничных округов, которое состоялось 24 мая 1941 г.[94]

Не стенографировались информационные заседания, посредством которых Сталин поддерживал связь с Коминтерном и представителями зарубежных компартий, обеспечивая их информацией и инструкциями в той степени, в которой, по его представлениям, это требовалось международным движением[95]. Многие инструкции передавались устно и в нижестоящие инстанции. Именно таким образом получали инструкции в разное время посетители кабинета Сталина в Кремле[96]. Этих посетителей позволяют установить опубликованные в настоящее время журналы с записями лиц, посещавших его кабинет в 1924 – 1953 гг.[97]. К свидетельствам о неформальных заседаниях у Сталина следует добавить также записанные и таким образом сохраненные для Истории его устные высказывания.

5. Периодическая печать. В контексте данного исследования этот источник является дополнительным свидетельством конспиративности сталинской власти. Одним из основных назначений периодической печати того времени было скрыть правду не только о власти, но и о реальном положении в стране и в мире. Этой цели служили как всеохватывающая цензура, так и особый табуированный язык советской прессы.

В заключение необходимо обратить внимание еще на один важнейший момент. Понятия, которые использовались в официальных документах 1930-х гг. - "коллективизация", "индустриализация", "культурная революция", "демократизация", "спекуляция", а тем более такие специфические понятия того времени, как "приспособленец", "перерожденец", "лишенец", "подкулачник" и другие, по своей сути были псевдопонятиями, и они не дают адекватного понимания происходившего в стране в те годы. Историк, занимающийся изучением сталинской России, оказывается скованным семиотической ситуацией, навязываемой ему официальной документацией, и должен либо идти вслед за документом в освещении событий, либо, помимо общих приемов критики источников, проводить предварительную работу по их интерпретации, а именно, препарировать идеократическую форму документа, пытаясь увидеть за ней реальный смысл событий, о которых сообщает этот документ[98]. Если же историк попадает в плен табуированного языка документов сталинского времени, то он неизбежно начинает воспроизводить события в таком виде, в каком это и предусматривалось официальной идеологией. Вполне серьезно, например, Р. Маннинг пишет о демократизации, которая "оставалась официальным курсом сталинского режима вплоть до осени 1937 г."[99]. Вывод, который делает западный историк, изучая документы 1930-х гг., вполне согласуется с заявлением Сталина на XVIII съезде ВКП(б) о том, что "в области общественно-политического развития страны наиболее важным завоеванием за отчетный период нужно признать...полную демократизацию политической жизни страны..."[100]. Таким образом классически реализуется ситуация, когда "мертвый хватает живого".

Работая с документами сталинского времени, необходимо прежде всего  осознать, что свидетельства, которые содержатся в такого рода источниках, еще не являются историческими фактами. Их предстоит воссоздать историку в результате анализа совокупности имеющихся свидетельств. Первое необходимое условие для понимания смысла событий, о которых сообщает исторический источник – это учет исторического контекста.  Второе – это проверка документов другими документами или свидетельствами, причем особое значение имеет проверка свидетельствами с противоположной стороны. И третье – это отслеживание всех тех моментов, когда источник «проговаривается»[101]. В советском источниковедении подобный подход пресекался как фальсификация, «распыление в мелочах», «выпячивание второстепенных деталей»[102]. В случае же, когда историк пытается преодолеть навязываемую источником официальную версию события, он обязан фиксировать именно такие моменты, потому что, как уже замечено в литературе, общее источниковедческое правило, согласно которому «наиболее достоверны содержащиеся в документе сведения, противоречащие основному направлению его тенденциозности, а наименее достоверны – совпадающие с ним», прекрасно действует и для текстов ХХ в.[103]. 

Проблема интерпретации источников сталинского времени неразрывно связана с общей методологией исследования. Воссоздаваемая историческая реальность – это не просто совокупность фактов, извлеченных из источников, т.е. нет прямой зависимости между утверждением, что чем больше фактов мы знаем, тем полнее и глубже наше представление об этой реальности. Никакое множество фактов не может считаться полным, потому что всегда могут обнаружиться дополнительные свидетельства. Именно поэтому эмпирический подход к истории не может дать объяснения исторической реальности, которая задается нам не эмпирически, а трансцендентально. Основу трансцендентального подхода составляет концептуальность, которая строится на фактах, рассматриваемых в культурно-исторических смыслах. Поэтому только трансцендентальное представление может привести к пониманию и объяснению исторических явлений, а следовательно, именно такое представление является исходной методологической основой научного изучения тех или иных общественных явлений. В своей работе автор следовал за М.К. Мамардашвили, который, основываясь на учении И. Канта, понимал под трансцендированием «способность человека трансформироваться, то есть выходить за рамки и границы любой культуры, любой идеологии, любого общества и находить основания своего бытия, которые не зависят от того, что случится во времени с обществом, культурой, идеологией или социальным движением». Основания бытия - это так называемые личностные основания, или нравственность, которая является обобщенной характеристикой существования человеческого феномена как такового. Нравственность неразрывно связана со свободой, которая одновременно является ее условием и ее основанием[104]. Этот вневременной характер бытийной основы человеческого существования имел в виду М.М. Бахтин, когда обращал внимание на односторонность и неверность представления о том, что «для лучшего понимания чужой культуры надо как бы переселиться в нее и, забыв свою, глядеть на мир глазами этой чужой культуры». По мнению Бахтина, «известное вживание в чужую культуру, возможность взглянуть на мир ее глазами, есть необходимый момент в процессе ее понимания; но если бы понимание исчерпывалось одним этим моментом, то оно было бы простым дублированием и не несло бы в себе ничего нового и обогащающего. Великое дело для понимания – это  вненаходимость понимающего – во времени, в пространстве, в культуре – по отношению к тому, что он хочет творчески понять». Это и есть трансцендирование, когда человек пытается осмыслить изучаемую историческую реальность, исходя из присущих ему принципов человеческой индивидуальности, нравственности и стремления к свободе. Он ставит ей такие вопросы, какие она сама себе не ставила, и ищет ответы на эти вопросы. И тогда чужая культура, по мнению Бахтина, начинает отвечать нам, открывая перед нами новые свои стороны, новые смысловые глубины[105]. «Чужая культура» в данном контексте – это любой исторический объект для историка, даже если он - часть истории его собственной страны. То же самое историк должен делать и с историческими источниками, работая с которыми и задавая им свои вопросы, пытаться извлечь из них совокупность фактов, а затем, интерпретируя их, дать свое представление об исторической реальности.

Таким образом, научный подход требует от историка осознать смысл событий, о которых рассказывает источник. А это невозможно как для человека с табуированным сознанием, так и для историка, который идет вслед за документом, так как его сознание ограничено этим документом. Для научного сознания требуются усилия по рефлексии, т.е. по осознанию самого процесса понимания, что будет означать переход от табуированного сознания к сознанию рассудочному, рациональному, а, следовательно, и переход к научному рассмотрению вопроса. Рациональное сознание предполагает рассмотрение событий, о которых сообщает источник, в историческом контексте накопленного в мире опыта осмысления, что вновь возвращает нас к трансцендентальному представлению реальности.

Рациональное осознание событий сталинского времени – это один полюс проблемы. Другой – это оценка событий с позиции нравственности. Что бы не заявлял о своих намерениях историк, он не может отстраненно воспринимать события недавнего прошлого, поэтому категорический нравственный императив приобретает фундаментальное значение в историческом анализе идеократии[106]. Он поможет историку не поддаться стихии документа и  противостоять воздействию сталинской идеократии. Нравственную позицию историка не следует путать с морализаторством, которое, наоборот, характерно для табуированного сознания, заменяющего понимание и объяснение именно морализаторством.

Рациональное осознание явления и категорический нравственный императив в его оценке представляют собой, по мнению автора, два полюса единого методологического подхода к историческому рассмотрению событий российской истории сталинского периода, особенно 1930-х гг. Полюсность предполагает не только противоположность, но и  неразрывность рационального и нравственного, их сосуществование как единства и борьбы противоположностей. В целом они представляют тот самый научный поход, который только и возможен сегодня, если стремиться проникнуть в подлинный смысл той коренной ломки, предпринятой властью и надолго оставившей свой след в российской истории.

ГЛАВА I

СТАНОВЛЕНИЕ ПАРТИЙНО-АППАРАТНОЙ СИСТЕМЫ УПРАВЛЕНИЯ

Я не европеец, а обрусевший грузин-азиат^{1}

Сталин                                          

1. ПАРТИЙНЫЙ АППАРАТ ПРИ ЛЕНИНЕ

Становление механизма коммунистического господства, превращение большевистской партии в институт власти заняло несколько лет. Общественно-политической организацией эта партия была до конца 1917 г., но с самого начала в ней имелись основания для последующего перерождения. Это не только черты, делавшие ее партией нового типа – конспиративность, жесткая централизация, идеологическая нетерпимость и не только признаки азиатского революционаризма, которые присутствовали в ней наряду с чертами социал-демократического движения. Это прежде всего цель, сформулированная для партии Лениным в апреле 1917 г.: захват государственной власти.

Большевистская партия захватила эту власть в результате Октябрьского переворота – и с тех пор неуклонно развивался процесс превращения самой партии в институт власти. Такому повороту способствовало и то, что очень скоро партия отказалась делить власть с кем бы то ни было. Ее жесткая и бескомпромиссная политика привела к тому, что она не только оказалась единственной партией, стоящей у власти, но и советское правительство – Совет народных комиссаров - в результате сложилось как однопартийное. Попытки отдельных большевиков (Л.Б. Каменева, Г.Е. Зиновьева, В.П. Милютина, А.И. Рыкова, Д.Б. Рязанова, Г.Я. Сокольникова, И.А. Теодоровича и др.) убедить руководство партии в необходимости принять требования Викжеля (Всероссийского исполнительного комитета профсоюза железнодорожников) и пойти на создание однородного социалистического правительства от большевиков до народных социалистов успехом не увенчались. Наоборот, были сделаны организационные выводы в отношении большевиков, которые заняли такую позицию. 8(21) ноября 1917 г. Л. Б. Каменева на посту председателя ВЦИК (Всероссийский центральный исполнительный комитет Советов) сменил Я.М. Свердлов. В ноябре же из состава Совнаркома вышли В.П. Милютин, В.П. Ногин, А.И. Рыков и были заменены соответственно А.Г. Шлихтером, А.Г. Шляпниковым и Г.И. Петровским.

Центральный Комитет (ЦК) партии во главе с Лениным, хотя и неохотно, но допускал после переворота определенную возможность соглашения с мелкобуржуазными партиями, правда, только на условиях признания ими всех декретов Советского правительства и его политической линии. Непризнание этих условий новой власти привело к разгону Учредительного Собрания 5 января 1918 г., хотя после захвата власти большевики провозглашали, что Совет народных комиссаров имеет временные полномочия до созыва именно этого Собрания, а их Декрет о земле начинался словами о том, что вопрос о земле «во всем объеме может быть разрешен только всенародным Учредительным Собранием». Все это вело не только к нарастанию напряжения в отношениях между большевиками и мелкобуржуазными партиями, но и неумолимо втягивало страну в гражданскую войну.

Единственной политической силой, согласившейся в целом, но лишь на некоторое время принять условия большевиков, стали левые эсеры. Но и такое соглашение, вошедшее в историю как блок большевиков и левых эсеров, было достигнуто спустя полтора месяца. На начало 1918 г. фракция левых эсеров имела в Советском правительстве 1/3 голосов. Левые эсеры были также во ВЦИК, в ВЧК (Всероссийская чрезвычайная комиссия) и других органах Советской власти. Блок большевиков с левыми эсерами просуществовал недолго. После подписания Брестского мира левые эсеры, не согласные с его условиями, 15 марта 1918 г. вышли из состава Советского правительства. А после левоэсеровского мятежа в Москве 6 июля 1918 г., а затем и в других городах ни о каком сотрудничестве уже не было и речи. Большинство левых эсеров   делегатов V Всероссийского съезда Советов, собравшегося в Москве 4 июля, было арестовано, в том числе и один из лидеров левых эсеров М.А. Спиридонова. 13 из них, в прошлом сотрудники ВЧК, расстреляны. В последующий период до 1922   1923 гг. партии эсеров и меньшевиков уже существовали как бы из милости.

Захват власти в октябре 1917 г. оказался для большевиков делом гораздо более легким, чем та задача, которую им предстояло решать в последующие несколько лет гражданской войны. Для действительного утверждения новой власти надо было подчинить ей народ. «Мы, партия большевиков, Россию убедили,   писал Ленин весной 1918 г.   Мы Россию отвоевали   у богатых для бедных, у эксплуататоров для трудящихся. Мы должны теперь Россией управлять»[107].

В первые годы власть большевиков существовала в форме Советов. Показательно, что сам Ленин как председатель Совета народных комиссаров (СНК) был первым лицом именно в системе Советской власти. Он не уставал напоминать, что «Советская власть есть путь к социализму, найденный массами трудящихся и потому   верный, и потому – необходимый»[108]. ВЦИК Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов являлся верховным законодательным, распорядительным и контролирующим органом республики - РСФСР, действовавшим в период между всероссийскими съездами Советов. Это положение было закреплено в первой советской Конституции, утвержденной 10 июля 1918 г. V Всероссийским съездом Советов. Совет народных комиссаров как правительство должен был исполнять решения ВЦИК. В Конституции подчеркивалось, что ВЦИК «дает общее направление деятельности Рабоче-Крестьянского Правительства и всех органов Советской власти в стране, объединяет и согласует работы по законодательству и управлению…, рассматривает и утверждает проекты декретов и иные предложения, вносимые Советом Народных Комиссаров или отдельными ведомствами, а также издает собственные декреты и распоряжения»[109]. Здесь важно отметить, что уже первая советская Конституция не признавала разделения законодательной, исполнительной и судебной власти. «Каждая функция правительства,   как верно заметил английский историк Э. Карр,   составляла единое целое, и ее должна была осуществлять с единственной целью единая, неделимая власть»[110].

Скрепляло эту формирующуюся власть руководство большевистской партии. Большевики занимали основное число мест во всех Советах. Судя по составу прошедших весной 1918 г. их губернских съездов, коммунисты составляли в них более половины (52,4 %), почти четверть (23 %) приходилась на долю беспартийных, менее пятой части (16,8 %)   на левых эсеров и менее одной десятой (7,7 %)   на представителей правых эсеров, меньшевиков и других мелкобуржуазных партий. Еще более значительной доля коммунистов была в губернских и уездных исполкомах Советов. По 29 губерниям центральной России в конце 1918 г. из 874 членов губисполкомов 724 являлись коммунистами, из 4 046 членов уездных исполкомов – 2 625[111].

Хотя в Советах всех уровней, как правило, проводилась линия большевистской партии, ее руководство не было удовлетворено ролью партии только как общественно-политической организации, а также тем, что процесс государственного строительства в 1918 г. шел гораздо более быстрыми темпами. Заметив тенденцию оттока лучших партийных кадров в Советы и ослабления таким образом партийной работы, Ленин забил тревогу. Особое внимание к вопросам партийного строительства с весны-лета 1918 г. было вызвано еще и кризисной обстановкой, сложившейся в партии в связи с заключением Брестского мира, когда группа так называемых левых коммунистов (ядро группы составляли Н.И. Бухарин, А.С. Бубнов, А. Ломов (Г.И. Оппоков), Н. Осинский (В.В. Оболенский), Е.А. Преображенский, Г.Л. Пятаков, К.Б. Радек, В.Н. Яковлева и др.) резко выступила против унизительных условий этого мира. Такую позицию заняла не только Московская партийная организация, где «левые коммунисты» пользовались большим влиянием, но и целый ряд местных Советов и ячеек партии. Для Ленина такой поворот в настроениях был просто недопустим. В обращении ЦК РКП(б) к коммунистам, группам и членам партии (не позднее 29 мая 1918 г.) говорилось, что «стройность и цельность партийного аппарата нарушены, нет прежнего единства действий. Дисциплина, столь крепкая всегда в нашей партии, ослабела. Общий упадок партийной работы, распад в организациях безусловный». В связи с этим выдвигалось требование – «наша партия должна вновь стать цельной, литой из единого куска»[112]. Этому обращению предшествовал ряд конкретных постановлений и циркулярных писем. 18 мая 1918 г. ЦК принял постановление, обязывавшее всех членов партии «независимо от рода их работы и выполняемых функций принимать непосредственное участие в партийных организациях и не уклоняться от партийных поручений, даваемых соответствующими партийными центрами»[113]. А в циркулярном письме ЦК (не позднее 22 мая 1918 г.) подчеркивалось, что «все члены партии, какую бы работу они ни выполняли, должны обратить самое серьезное внимание на партийное строительство. Необходимо поднять дисциплинированность в рядах нашей партии. Постановления, решения партийных центров должны быть обязательны для всех, должны всеми членами партии неуклонно проводиться в жизнь. С тех пор, как решение принято, дискуссии отходят в прошлое, наступает момент единого действия. Без самой строгой согласованности, без реальной дисциплины все наши построения останутся на бумаге»[114].

27 августа 1918 г. газета «Правда» одной из неотложных организационных задач назвала создание губернских партийных объединений, а 19 сентября опубликовала еще одно обращение ЦК к партийным организациям, в котором говорилось о необходимости создать такой организационный аппарат, который мог бы «охватить самые глухие углы Советской России. Лишь при наличии такого аппарата мы сможем получить уверенность в быстром и правильном проведении в жизнь мероприятий, исходящих от центра». Губернским партийным комитетам предстояло заняться формированием нижестоящих партийных организаций. Все они, помимо признания их губкомами, должны были утверждаться ЦК РКП(б), и только после этого могли приобретать печать и партийные билеты. В ЦК существовала специальная книга учета партийных организаций. К концу 1918 г. в партийном строительстве имелись очевидные результаты. Если в начале года губкомы существовали в 39 губерниях России, укомы   в 52 уездах, волкомы   в 16 волостях, то к концу года, по неполным данным, действовало 4 ЦК национальных компартий, 50 губкомов, 350 укомов и 1 139 волостных комитетов РКП(б)[115].

В Советах оформлялись коммунистические фракции съездов Советов и их исполкомов. Причем в руководящих документах партии подчеркивалось, что все партийные организации, в том числе и коммунистические фракции в Советах, возглавляются соответствующим партийным комитетом. Решения фракций Советов, съездов подлежали контролю, рассмотрению и обсуждению и могли быть изменены и даже отменены партийным комитетом. Естественно, что эти фракции должны были проводить в жизнь только политическую линию своей партии. Так же они действовали не только в Советах, но и в профсоюзах и других нарождавшихся общественных организациях.

Решающим на пути централизации власти в верхушке партии стал VIII съезд РКП(б), проходивший в Москве 18   23 марта 1919 г. Э. Карр правильно отметил, что «процесс к этому времени зашел далеко»[116]. Действительно, Н. Осинский, например, сетовал на съезде, что вся партийная работа сосредоточена вокруг Центрального Комитета. «Да и сам ЦК как коллегиальный орган, в сущности говоря, не существовал», так как «тт. Ленин и Свердлов решали очередные вопросы путем разговоров друг с другом и с теми отдельными товарищами, которые опять-таки стояли во главе какой-нибудь отрасли советской работы»[117]. Тем не менее, на съезде впервые было признано необходимым создание специального аппарата ЦК для решения оперативных вопросов политической жизни страны и партии и осуществления организационной связи с местами.

25 марта 1919 г. на первом пленуме ЦК, избранного на съезде, согласно резолюции съезда по организационному вопросу, из состава Центрального Комитета были выделены постоянно действующие Политическое Бюро из 5 чел. и Организационное Бюро также из 5 чел.[118] Необходимым дополнением к ним стал Секретариат ЦК, состоявший из ответственного секретаря и 5 технических секретарей. По образному выражению того же Э. Карра, «это был роковой шаг». Но роковым он стал не только потому, что этим трем органам партии предстояло в последующие три-четыре года разделить функции ЦК между собой и узурпировать все, кроме внешних атрибутов власти[119], но и потому, что этот шаг был, по сути, началом становления новой партии   партии аппарата. Централизованная система строительства партийных организаций с партийными комитетами во главе неизбежно вела к концентрации власти в самом главном партийном комитете, каковым при Ленине являлось Политбюро. Все основные вопросы фактически предрешались на самом верху, правда, утверждались пока еще съездами.

В Политбюро, избранное после VIII съезда РКП(б), вошли В.И. Ленин, Л.Д. Троцкий, И.В. Сталин, Л.Б. Каменев и Н.Н. Крестинский, в качестве кандидатов – Н.И. Бухарин, Г.Е. Зиновьев, М.И. Калинин; в Оргбюро – И.В. Сталин, Н.Н. Крестинский, Л.П. Серебряков, А.Г. Белобородов, Е.Д.Стасова и кандидат в члены партии Мурашов. Ответственным секретарем ЦК стала Е. Стасова. Им мог быть только член ЦК и член Оргбюро.

Необходимо особо остановиться на роли Секретариата ЦК. Этот орган был создан вскоре после VI съезда РСДРП(б) в августе 1917 г. для ведения делопроизводства и осуществления связи ЦК с местными партийными организациями[120]. В первый состав Секретариата ЦК входили члены ЦК Ф.Э. Дзержинский, М.К. Муранов, Я.М. Свердлов, кандидаты в члены ЦК А.А. Иоффе и Е.Д. Стасова. Фактическим руководителем Секретариата являлся Свердлов, совмещавший эти обязанности с обязанностями председателя ВЦИК. Свердлов был незаменимым помощником Ленина по организационно-партийной работе. Стала легендой его записная книжка. Обязанности технического помощника Свердлова выполняла Стасова. Именно она подписала отчет о деятельности Секретариата за период с августа 1917 г. по февраль 1918 г. Были в Секретариате ЦК и другие технические сотрудники   К.Т. Новгородцева, В.Р. Менжинская, Б.З. Станкина, С.А. Флаксерман и др.

Пожалуй, именно смерть Свердлова в марте 1919 г. заставила членов ЦК задуматься над созданием специального аппарата для решения организационных вопросов. 16 марта 1919 г. на заседании ЦК во время обсуждения вопроса о председателе ВЦИК было прямо сказано, что «замена Я.М. Свердлова персонально невозможна, так как нет таких способностей в смысле знания людей, организаторских и тактических. Везде придется заменить его коллективной работой»[121].

После VIII съезда РКП(б) Секретариат ЦК по-прежнему рассматривался как чисто технический орган, при помощи которого Центральный Комитет руководит всей партийной работой и проводит в жизнь свои решения[122]. Но тогда был сделан уже вполне определенный шаг к оформлению его в качестве специального аппарата   предусматривалось, что несколько человек будут освобождены от всякой советской работы и целиком посвятят себя партийной. Пока таким освобожденным работником являлась секретарь ЦК Е. Стасова. «Быть секретарем в то время,   писала она,   это значило быть человеком "на все руки". В мои обязанности, во-первых, входил прием товарищей и ответ на их вопросы по всем областям партийной деятельности, снабжение их литературой, во-вторых, ведение протоколов заседаний Оргбюро, в-третьих, размножение и рассылка всех директив ЦК, в-четвертых, финансы»[123].

Пока шла гражданская война, и главной задачей для партии было сохранить власть и завоевать Россию, задачи текущего партийного строительства при всем внимании к ним, особенно во второй половине 1918 г., все-таки отходили на второй план. По мере перехода к мирному строительству вопрос о работе аппарата ЦК и установлении отлаженной системы взаимодействия с местами выдвигался уже как первоочередной, тем более, что ко времени VIII съезда РКП(б) половина уездных организаций не имела непосредственной связи с ЦК. Не только уездные, но и губернские партийные организации создавались в условиях отсутствия единого общероссийского плана и отличались чрезвычайным разнообразием структуры. К концу 1919 г. во всей республике не было и двух партийных комитетов, построенных одинаково[124].

После VIII съезда правилом стало регулярное обращение ЦК к местным партийным организациям с циркулярными письмами. Только за восемь месяцев после съезда на места было разослано 71 такое письмо[125]. В качестве основной задачи уже тогда стала рассматриваться задача учета и распределения партийных работников. Постепенно рос численно и Секретариат ЦК. Во время проведения VIII съезда он еще не был разбит на отделы и насчитывал всего 15 сотрудников. Через несколько месяцев он состоял уже из восьми постоянно работавших отделов (общий, финансовый, информационный, организационно-инструкторский, учетно-распределительный, инспекторско-разъездной, отделы по работе в деревне и среди женщин). И работало в Секретариате ЦК уже более 80 чел. За восемь месяцев на его адрес поступило свыше 20 тыс. номеров различных бумаг, и 11 тыс. было им выпущено. Личных посещений зарегистрировано более 7 тыс. На постоянную работу в Секретариат ЦК был переведен член Политбюро и Оргбюро Крестинский. Однако, по его признанию на VIII Всероссийской партийной конференции в декабре 1919 г., в работе отсутствовала система. «Но к этой системе мы стремились и стремимся и надеемся, что ввиду изменившегося к лучшему политического положения нам удастся достичь здесь известных результатов»[126].

Жестко централизованная система руководства ЦК местными партийными организациями, существовавшая с самого начала создания большевистской партии, теперь стала играть главную роль в складывавшейся системе управления страной. Она же формировала и соответствующую практику осуществления власти. Такая практика руководства местами путем партийных директив воспринималась коммунистами как единственно правильная и не вызывала протеста. Более того, местные партийные организации требовали именно директив ЦК по тем или иным вопросам внутренней политики, причем «более точных политических директив», как говорил А.И. Микоян на VIII Всероссийской партийной конференции в декабре 1919 г.[127] Ее делегаты единодушно приняли устав, в котором определялась структура партийных организаций «сверху донизу» в соответствии с существовавшим в то время административно-территориальным делением страны. Устав подчеркивал, что «строжайшая партийная дисциплина является первейшей обязанностью всех членов партии и всех партийных организаций. Постановления партийных центров должны исполняться быстро и точно»[128]. Кроме того, в уставе появился специальный раздел о фракциях во внепартийных учреждениях и организациях, в котором говорилось, что на всех съездах, совещаниях (кроме партийных), в организациях (Советах, профсоюзах и т. д.), где имеется не менее трех коммунистов, создаются фракции, «задачей которых является всестороннее усиление влияния партии, проведение ее политики во внепартийной среде и партийный контроль над работой всех указанных учреждений и организаций»[129].

В 1920 г. укрепление центрального аппарата партии продолжалось. На пленуме ЦК, состоявшемся 5 апреля, сразу после IX съезда партии, секретарями ЦК были избраны Н.Н. Крестинский, Е.А. Преображенский и Л.П. Серебряков. Но уже тогда возникла мысль о должности ответственного секретаря, и членам Секретариата предлагалось, не предрешая пока что вопроса о конкретном назначении, через некоторое время внести в ЦК предложение по этому поводу[130]. В Секретариате ЦК к IX съезду РКП(б) было уже 150 сотрудников, а к Х-му – 602 [131]. Постепенно расширялась сфера его деятельности. После IX съезда партии, 30 апреля 1920 г., на заседании Оргбюро ЦК было принято решение о реорганизации отделов Секретариата и мерах по совершенствованию их работы. Специальным постановлением губкомы центральной России и Бюро ЦК окраин обязывались регулярно командировать для докладов о важнейших обстоятельствах работы в губернии и области своих представителей; возобновить по мере возможности командировки представителей ЦК с организационными поручениями; повысить требования стажа практической работы, предъявляемые к ответственным сотрудникам информационно-статистического и организационно-инструкторского отделов; образовать при последнем постоянную комиссию по подготовке циркуляров и инструкций, возложив окончательное редактирование их на членов ЦК, работавших в Секретариате; увеличить штаты учетно-распределительного отдела[132]. Кроме того, в Секретариате сосредоточивались вопросы, касавшиеся денежных расходов всех организаций партии, их субсидирования и усиления той или иной отрасли работы путем выделения необходимых материальных средств[133].

Налаживалась шифрованная связь с местными партийными организациями. В годы гражданской войны уже имела место такая практика особо секретных циркуляров, главным образом по военным вопросам, которая затем распространилась и на все остальные. Этапным в этом смысле было заседание Политбюро 8 ноября 1919 г., на котором обсуждался вопрос об утечке информации о заседаниях ЦК. Заявление о том, что некоторые сведения о них, хотя и в очень извращенном виде, доходят каким-то образом до врагов, сделал Сталин. Политбюро приняло по этому вопросу специальное постановление: «Поручить тт. Крестинскому и Стасовой обследовать порядок размножения, хранения в Секретариате и рассылки членам ЦК протоколов заседания, особенно Политбюро, и ввести такой порядок, чтобы с протоколами было знакомо минимальное количество товарищей. Поручить тов. Крестинскому сделать на следующем заседании Политбюро доклад о принятых мерах. Предложить всем членам ЦК осторожно хранить получаемые ими протоколы. Излагать протоколы Политбюро возможно осторожнее и короче. Решений по наиболее серьезным вопросам не заносить в официальный протокол, а тов. Крестинскому отмечать их себе для памяти и личного исполнения»[134].

Шифрованная переписка Секретариата ЦК с секретарями губкомов была введена в практику с сентября 1920 г.[135], но далеко не сразу стала отлаженной системой. В отчете ЦК за время, прошедшее от IX съезда РКП(б) (29 марта   5 апреля 1920 г.) до 15 сентября 1920 г. говорилось, что почти все губкомы получили партийный шифр, а в самом Секретариате налажено шифровальное отделение[136]. В октябре 1920 г. Всероссийское совещание представителей губкомов под председательством Е.А. Преображенского подтвердило необходимость единообразного строения как самих партийных комитетов, так и их секретариатов. Партийные комитеты с этого времени должны были строиться по инструкции ЦК «О конструкции комитетов РКП(б)», т. е. в каждом из них предполагалось существование агитационно-пропагандистского отдела (подотделы   агитации, пропаганды, литературно-издательский, национальных меньшинств), организационно-инструкторского (подотделы   инструкторский, информационный, учетный) и общего (подотделы   канцелярия, финансовый, административно-хозяйственный)[137].

Решающим событием, повлиявшим на изменение роли Секретариата ЦК и способствовавшим превращению его из технического органа сначала в орган, влияющий на политику, а затем и определяющий ее, стал Х съезд партии (8   16 марта 1921 г.) В ходе его подготовки впервые проявилась возросшая роль Сталина в организационной политике Центрального Комитета и его способности по части политики групповщины. Такая политика личных связей и зависимостей у Сталина всегда превалировала над принципиальной политикой.

Уже в 1921 г. среди коммунистов имел хождение термин «сталинцы». Появление его далеко не случайность. Сталин был единственным человеком в центральных органах партии, который одновременно (уже с 1919 г.) являлся членом Политбюро и Оргбюро ЦК. Как председатель Оргбюро он непосредственно занимался назначением и смещением высших кадров партии и государства. Ленин же вместо того, чтобы распознать далеко идущие цели такой политики, не только солидаризировался с ней на Х съезде РКП(б), но и прямо использовал способности Сталина. В критической ситуации, вызванной крестьянскими восстаниями, Кронштадтским мятежом и дискуссией о профсоюзах, Ленин шел на все ради сохранения власти и проведения своей политической линии.

Сохранились впечатления о съезде одного из его делегатов, К.Х. Данишевского, высказанные им в разговоре с председателем Сибревкома И.Н. Смирновым. Оценки Данишевского не только передают атмосферу съезда, но и отмечают возросшую роль сторонников Сталина: «Состав ЦК был определен на фракционном заседании сторонников платформы 10-и. Ильич на открытом заседании выступил против введения в ЦК старых его членов, сторонников Троцкого. Это было выступление политического характера. Деловые соображения Бухарина, Троцкого, сибирского Преображенского и др. не были приняты во внимание. На съезде в полной мере комнатная система фракций. Кажется, приезд Зиновьева это положение обострил. В данный момент идет совещание приверженцев 10-и, впечатление очень неприятное. Быть может, к концу съезда установится единство. Ленин уверяет в этом. О профсоюзах речи еще не было. В Кронштадте по-прежнему идет артбой. Повстанцы пытаются связаться с Финляндией и др. О выборах: есть тенденция среди сталинцев дать троцкистам лишь 3 места из 25 членов ЦК»[138].

Надо сказать, что Сталину удалось добиться своих политиканских целей уже на Х съезде. В состав ЦК, причем это было сделано по прямому предложению Ленина, не были переизбраны такие независимо мыслящие коммунисты, как Л.П. Серебряков, И.Н. Смирнов, Е.А. Преображенский, но зато введены послушные сторонники платформы 10-ти, многие из которых затем стали верной опорой Сталина. В состав Политбюро, избранного на первом пленуме после Х съезда, вошли Ленин, Троцкий, Зиновьев, Сталин, Каменев и их заместители   Молотов, Калинин, Бухарин. Членами Оргбюро стали Молотов, Михайлов, Ярославский, Комаров, Сталин, Рыков, Томский и их заместители   Дзержинский, Рудзутак, Калинин. Ответственным секретарем ЦК избран Молотов. Кроме него, в Секретариат вошли Ярославский и Михайлов.

Сталин как председатель Оргбюро, курировавший деятельность Секретариата ЦК, вполне целенаправленно изгнал из него сторонников Троцкого. Эта политика и ее результаты уже достаточно описаны А. Г. Авторхановым. Процитируем его: «Ответственным секретарем ЦК Сталин назначил своего ставленника, соратника по дореволюционной "Правде" Молотова, а его старшим помощником   начальника своей канцелярии в Наркомате национальностей   Товстуху. То, что успели сделать ставленники Сталина с аппаратом ЦК еще в период активной работы Ленина и за год до назначения Сталина генсеком, показал XI съезд партии (март-апрель 1922 г.). Ногин, делавший доклад от имени Центральной Ревизионной Комиссии, заявил, что между партией и ее ЦК образовалось некое "средостение": "Это   партийная бюрократия, партийные чиновники. Они, эти неизвестные в партии люди, фактически руководят важнейшими делами партии, вплоть до назначения и снятия высших кадров". Выступивший по докладу Ногина Стуков заявил, что Оргбюро и есть главное бюрократическое средостение между ЦК и партией»[139].

Молотов, как и Сталин, был виртуозом по части создания аппарата. Он сразу же сделал акцент на кадровой политике и установлении тесной связи с местами. Результатом этой политики и стало образование новой партии   партии аппарата. В декабре 1921 г. было проведено специальное совещание секретарей губкомов, принявших решение об укреплении аппарата учета на местах. В компетенции Учетно-распределительного отдела ЦК (Учраспред) находился учет работников всероссийского, областного и губернского масштаба. Общее число их к этому времени составляло 7 тыс. чел.[140] Всего, по неполным данным переписи 1921 г., в стране насчитывалось около 26 тыс. ответственных работников[141]. Для них выделялись специальные пайки и комплекты обмундирования, а в санаториях Крыма - специальные парткойки. Предусматривалась также организация отдыха за границей, для чего выделялась специальная валюта.

Такое обособление высшей группы партийных работников, пока существовала определенная внутрипартийная демократия, вызывало гласный и негласный протест со стороны рядовых коммунистов. В архивах сохранилась масса писем с мест о злоупотреблениях ответственных партийных работников. Под давлением широкого недовольства «снизу» вопрос о «верхах» и «низах» стал предметом обсуждения на губернских партийных конференциях, пленуме ЦК (июль 1920 г.) и Политбюро, которое в начале августа образовало специальную комиссию для разработки практических мер для сглаживания возникшего конфликта. На основе мер, намеченных этой комиссией, Евг. Преображенский подготовил проект циркулярного письма ЦК «Всем парторганизациям, всем членам партии». Это письмо, отредактированное Зиновьевым, 4 сентября 1920 г. было напечатано в журнале «Известия ЦК РКП(б)». В нем говорилось: «ЦК считает своевременным обратить внимание членов нашей партии на некоторые нездоровые явления в нашей партийной организации, которые за последнее время все больше о себе дают знать. В довольно многих партийных организациях вопрос о так называемых "низах" и "верхах" партии становится жгучим вопросом. Разобщенность все больше дает о себе знать, выливаясь иногда, как это было на некоторых губернских конференциях, в прямые конфликты. При нормальном развитии партийной жизни в такой партии, как наша, самый вопрос о так называемых "верхах" и "низах" не должен существовать вовсе. Однако среди товарищей, претендующих на звание ответственных работников, есть такие, которые на деле совершенно отрываются от партийной работы, отрываются от масс. Громадное значение имеет также то материальное неравенство в среде самих коммунистов, которое создается сознательным или бессознательным злоупотреблением своей властью со стороны этой части ответственных работников, не брезгующих тем, чтобы установить для себя лично и для своих близких большие личные привилегии. Не нужно упрощать вопроса. Установить полное и абсолютное равенство в материальной области даже среди одних только 700 тыс. членов нашей партии в данное время еще невозможно. Каждый сознательный рабочий, рядовой член партии согласится с тем, что интересы партии и рабочего движения требуют того, чтобы те наши партийные и советские работники, которые работают для нас не 6 и не 8 часов в день, а 12   14 и большее количество часов, те товарищи, здоровье которых особенно подорвано предыдущими тюремными заключениями, ссылкой и т. д., ставились в несколько лучшие материальные условия. Каждый сознательный рабочий, который участвует в нашей партии не первый месяц, вместе с тем знает, что среди наших ответственных работников есть очень большая часть таких людей, которые отказывают себе буквально во всем, голодают иногда больше, чем рядовой рабочий на заводе и фабрике, отдают работе все свои силы, не думая о себе и не заботясь о своем здоровье. Об этих ответственных работниках, показывающих нам образцы самоотверженности и преданности делу, нам не следует забывать. Но когда часть членов нашей партии, претендующих на звание ответственных работников, относясь к своим советским обязанностям только формально, пользуется своим высоким званием для того, чтобы обеспечить свои личные привилегии, это неизбежно вызывает справедливый протест».

Здесь очевидно прослеживается стремление увязать принципиально противоречивые стороны   уладить вопрос о «низах» и «верхах» в партии и защитить особое положение ответственных партийных работников. Эта двойственность обусловила демагогический характер письма, что особенно проявилось там, где акцент делался на определенной части членов партии. Такая постановка вопроса вполне понятна и объяснима   это была их власть, ими завоеванная, и они ни в какой мере не собирались ею поступиться. Достаточно одного примера. 24 ноября 1919 г. К. Чуковский сделал в своем дневнике краткую запись о Зиновьеве, который, напомним, редактировал проект циркулярного письма ЦК от 4 сентября 1920 г.: «Вчера у Горького, на Кронверкском. У него Зиновьев. У подъезда меня поразил великолепный авто, на диван которого небрежно брошена роскошная медвежья полость. Зиновьев   толстый, невысокого роста   отвечал сиплым и сытым голосом»[142] Тем не менее, кризисная ситуация в партии, сложившаяся в связи с вопросом о «верхах» и «низах», заставила руководство партии поставить этот вопрос на IX Всероссийской конференции РКП(б) в сентябре 1920 г. Была принята специальная резолюция «Об очередных задачах партийного строительства», в которой предусматривался ряд мер для ликвидации этого конфликта. Среди них: «…возможно чаще собирать общие собрания членов партии с обязательным присутствием на них всех ответственных работников организации.., все без исключения ответственные коммунисты, независимо от занимаемой должности, должны быть прикреплены к фабрично-заводским, красноармейским или сельским ячейкам, где они должны нести партийные обязанности наравне со всеми членами партии и не только участвовать в собраниях, но давать на них отчеты о своей деятельности,…участие в субботниках необходимо сделать абсолютно обязательным для всех членов партии.., создать Контрольную комиссию наряду с ЦК из товарищей с наибольшей партийной подготовкой, наиболее опытных, беспристрастных и способных осуществлять строгий партийный контроль…»[143].

Для Москвы ЦК утвердил, кроме того, специальную Кремлевскую контрольную комиссию. «Так как неравенство в условиях жизни между членами партии особенно остро ощущается в Москве,   говорилось в отчете о работе ЦК РКП за время с 15 сентября по 15 декабря 1920 г.,   где сосредоточено наибольшее количество ответственных работников-коммунистов, и где в то же время особенно тяжелы общие условия жизни, то вопрос о кремлевских привилегиях являлся и является наиболее острым. ЦК считал необходимым, чтобы беспристрастная и авторитетная комиссия обследовала положение дел Кремля, установила истинные размеры существующих привилегий, ввела их, поскольку невозможно было бы полное их устранение, в те рамки, которые были бы понятны каждому партийному товарищу, и вместе с тем опровергала бы слухи и разговоры о кремлевских порядках, то, что не соответствует действительности»[144]. Создание такой комиссии имело отвлекающий характер, тем более что через два года деятельность ее вообще была аннулирована. Это был закономерный результат целенаправленной политики нового руководства партии по созданию системы привилегий для ответственных партийных работников. Но тогда, в 1920 г., речь об этом зашла не случайно.

Позволю небольшое отступление. После переезда правительства в Москву в Кремле, по прямому указанию Ленина, была организована специальная столовая, которой могли пользоваться только обитатели Кремля да еще ряд самых высокопоставленных чиновников, живших за его пределами. Эта столовая до такой степени поразила одного из продработников, случайно оказавшегося в ней, что он оставил о ней свои воспоминания, сделав, правда, совершенно неожиданный вывод: «В апреле 1920 г., будучи уже членом коллегии Наркомпрода и заведуя Управлением распределения, я получил требование на отпуск продуктов для столовой Совнаркома. Продукты отпустил. Имея право как член коллегии обедать в столовой СНК, я в первый же раз заметил, что там на обед дается сколько угодно хлеба (обед был   суп с селедкой и на второе   картофель). Это меня удивило. Думаю, как это так? Рабочие голодают, получая по 1/8 фунта хлеба, да и то не каждый день, а здесь что делается! Надо сократить. Я эти соображения высказал некоторым товарищам, и это дошло до Владимира Ильича. Он вызывает меня к себе. Я не знал, зачем. Спрашивает мое мнение о столовой СНК. Я сказал ему все, что мне казалось неправильным. И Ильич, имеющий право приказать мне, не приказывает, а объясняет, что я этой экономией рабочих не накормлю, а головку революции сгублю, подорвав ее силы. На его вопрос, сколько часов я работаю, я ответил   16 (боясь сказать, что работал 18   20, чтобы он не заподозрил меня в преувеличении).

  Ну вот, а некоторые работают по 18   20; их надо кормить, иначе они физически не будут в состоянии работать.

Этим разговором он меня убедил вполне в правильности существования столовой»[145].

Кроме столовой, в Кремле существовал закрытый продовольственный склад, в котором определенная группа людей могла получать в неограниченном количестве самые изысканные и дефицитные продукты. «За квартиры в Кремле, за отопление, освещение и пр. ничего не платили. Квартиры отапливались огромными старинными кафельными печами, топки которых выходили в общий коридор, и каждое утро истопник в валенках или мягких туфлях (чтобы не будить жильцов) тихо топил все эти печи и оставлял в кухнях мелко напиленные и наколотые дрова для плит»[146]. Тогда же была создана и знаменитая Кремлевская больница, где работали не только лучшие врачи, но и имелись лекарства, специально выписанные из-за границы.

Вернемся еще раз к резолюции IX конференции РКП(б) «Об очередных задачах партийного строительства». В ней предусматривались, наряду с вышеизложенным, и некоторые принципиальные моменты: «Признавая в принципе необходимым в исключительных случаях назначение на выборные должности, вместе с тем предложить ЦК при распределении работников вообще заменить назначения рекомендациями»; «ответственные работники-коммунисты не имеют права получать персональные ставки, а равно премии и сверхурочную оплату»[147]. Однако буквально через два года эти положения были пересмотрены XII Всероссийской партийной конференцией, потому что логика политики утверждения партийно-аппаратной системы управления страной неизбежно вела именно к обособлению ответственных партийных работников.

Постепенно складывалось и соответствующее восприятие партийных комитетов именно как органов власти и отчуждение от них рядовых членов партии. Очень характерным в этом плане представляется письмо секретаря Сиббюро ЦК И.И. Ходоровского, разосланное в губкомы и райкомы партии летом 1922 г., в котором он недоумевал, почему районные партийные комитеты «не являются в настоящее время теми центрами, куда члены партии, а также беспартийные приходили бы, как это было в первые два года революции, со всеми нуждами и запросами или хотя бы только с целью отдохнуть, узнать последние новости и т. д.»[148].

Была установлена и единая система связи местных партийных органов с Секретариатом ЦК. Эта связь укрепилась после введения в практику с февраля 1922 г. периодической информационной, а с марта   статистической отчетности. Помимо этого, местные секретари должны были не позднее пятого числа каждого месяца направлять непосредственно на имя секретаря ЦК личные письма с информацией за прошедший месяц. Письма носили строго секретный характер.

Связующим звеном между Секретариатом ЦК и местными партийными комитетами являлись также ответственные инструкторы, которым надлежало контролировать и направлять работу парткомов, помогать им «твердо и неуклонно» проводить директивы центральных партийных органов. Тогда же были введены специальные заседания Секретариата, проводившиеся обычно перед заседанием Оргбюро ЦК для рассмотрения более мелких вопросов. Принятые по ним решения Секретариата в случае отсутствия протеста со стороны членов Оргбюро до следующего его заседания автоматически считались решениями Оргбюро. Такая практика способствовала усилению роли Секретариата ЦК в системе высших органов партии.

Еще одним чрезвычайно важным обстоятельством, обусловившим процесс бюрократизации партии, явилось принятие Х съездом РКП(б) резолюции «О единстве партии». Нередко эта резолюция воспринимается как изначально далеко идущее намерение Ленина исключить всех инакомыслящих и создать полностью послушную партию. Думается, что это не совсем так.  Действительно, решение о единстве оказалось роковым для судьбы партии, особенно после того, как XIII конференция РКП(б) в январе 1924 г. сделала его законом внутренней жизни партии, опубликовав пункт седьмой, дававший право совместному заседанию ЦК и ЦКК двумя третями голосов переводить из членов в кандидаты или исключать из партии любого члена ЦК в случае нарушения партийной дисциплины или допущения фракционности. Но сам факт принятия такого решения был обусловлен обстановкой не только в стране, но и в партии, сложившейся к весне 1921 г. А обстановка была угрожающей для коммунистической власти. Стремление всеми средствами сохранить власть в тот критический момент составляло суть действий Ленина. Этим объясняется и его агрессивность на съезде, и его политика групповщины   организация отдельных собраний для сторонников платформы 10-ти. Выступая за принятие резолюции «О единстве партии», запрещавшей свободу фракций и группировок, Ленин рассматривал ее как временную меру, необходимую для разрешения конфликта внутри партии и стабилизации сложившейся ситуации. Не случайно в том же документе предусматривались меры  по развитию внутрипартийной демократии, которым было суждено остаться на бумаге.

В любом случае, на этом съезде проявились характерные черты Ленина как политика. Именно так он поступал в критических для него ситуациях по отношению к своим политическим противникам   компрометировал, разоблачал, шел на разрыв, и все ради утверждения своей политической линии. Известно, что на II съезде РСДРП противники обвиняли Ленина в установлении «осадного положения» в партии. Какова же была его реакция? «Не могу не вспомнить одного разговора моего на съезде с кем-то из делегатов "центра",   писал Ленин. "Какая тяжелая атмосфера царит у нас на съезде!"   жаловался он мне.   "Эта ожесточенная борьба, эта агитация друг против друга, эта резкая полемика, это нетоварищеское отношение!". "Какая прекрасная вещь   наш съезд!"   отвечал я ему.   "Открытая, свободная борьба. Мнения высказаны. Оттенки обрисовались. Группы наметились. Руки подняты. Решение принято. Этап пройден. Вперед!   вот это я понимаю. Это   жизнь. Это   не то, что бесконечные, нудные интеллигентские словопрения, которые кончаются не потому, что люди решили вопрос, а просто потому, что устали говорить". Товарищ из «центра» смотрел на меня недоумевающими глазами и пожимал плечами. Мы говорили на разных языках»[149].

Прошло почти двадцать лет, партия взяла власть, но принципы организационной политики Ленина остались неизменными. Следование этим принципам в 1921 г., в изменившихся условиях, которые, наоборот, требовали демократизации не только в партии, но и в стране в целом, было уже политической недальновидностью. Тем не менее решимость Ленина добиваться единства партии путем запрещения свободы всех фракций и группировок не поколебало тогда ни одно из выступлений его бывших соратников, большевиков с дореволюционным партийным стажем. А.Г. Шляпников высказался на съезде таким образом: «Владимир Ильич вам прочел лекцию о том, каким образом не может быть достигнуто единство. Ничего более демагогического и клеветнического, чем эта резолюция, я не видел и не слышал в своей жизни за 20 лет пребывания в партии»[150]. Максимовский, член партии с 1903 г., выступая содокладчиком на Х съезде, отметил, что вся власть «строится на принципе бюрократической централизации. Бюрократической системе нужен не сознательный коммунист, а послушный исполнитель, нужен чиновник, который слушает приказы сверху»[151]. Резко отнесся Ленин и к А.М. Коллонтай, выпустившей накануне съезда свою брошюру «Рабочая оппозиция», в которой она писала: «Былой тип идейного работника у нас исчез, появились управляющие и управляемые, стоящие одни   наверху, другие – внизу». По словам очевидцев, когда Коллонтай на съезде подошла к Ленину, тот отказался подать ей руку. «Такой даме я руки не подаю»,   будто бы сказал он и демонстративно отвернулся.

Поразительна не только политическая недальновидность Ленина, но и отсутствие протеста со стороны большинства делегатов съезда. Ведь резолюция «О единстве партии» была принята подавляющим большинством голосов. В чем причина? В непререкаемом авторитете Ленина или жесткой дисциплине подчинения, существовавшей в партии с самого начала ее создания? Далеко идущие последствия этой резолюции, ее несовместимость с одобренным на том же Х съезде переходом к новой экономической политике чувствовали многие делегаты и среди них   те 46 коммунистов, которые выступили с заявлением против политики Политбюро 15 октября 1923 г. К. Радек прямо высказался на съезде: «Когда я слышал, как товарищи говорили о новом праве, которое дается ЦК и ЦКК, в известный момент решать вопрос об исключении из ЦК и т. д.   у меня было чувство, что будто здесь устанавливается правило, которое неизвестно еще против кого может обернуться. Голосуя за эту резолюцию, я чувствовал, что она может обратиться и против нас, и, несмотря на это, я стою за резолюцию»[152]. Чувствуя противоречие, Радек и другие будущие члены оппозиции, тем не менее, голосовали за эту резолюцию. Некоторое объяснение своей непоследовательности они дали в Заявлении 46-ти: «Многие из нас сознательно пошли на непротивление такому режиму. Поворот 21-го года[153], а затем болезнь т. Ленина требовали, по мнению некоторых из нас, в качестве временной меры, диктатуры внутри партии. Другие товарищи с самого начала относились к ней скептически или отрицательно»[154].

Другим недальновидным шагом Ленина и других членов ЦК, стало избрание Сталина на пост Генерального секретаря ЦК партии. Этот шаг прежде всего дорого стоил самому Ленину. Но была ли это только недальновидность? Ведь Ленин уже тогда хорошо знал Сталина, его нетерпимость, грубость, уголовные наклонности и пристрастие к политике групповщины.

В литературе обсуждался вопрос о том, кто предложил кандидатуру Сталина. Называлось имя Каменева, который знал Сталина не только по совместной работе, но и по ссылке. Известно, что на этот пост предлагались и другие большевики, в частности, председатель Сибревкома И.Н. Смирнов. Назывались также кандидатуры М.В. Фрунзе и Я. Э. Рудзутака. Троцкий в своей книге «Моя жизнь» писал, что на пост Генерального секретаря ЦК Сталин был избран против воли Ленина, который мирился с этим, пока сам возглавлял партию. С одной стороны, по мнению Троцкого, Ленин ценил его качества твердости и практического ума, состоявшего на 3/4 из хитрости, а с другой, на каждом шагу наталкивался на невежество Сталина, крайнюю узость его политического кругозора на исключительную моральную грубость и неразборчивость[155]. Однако позднее Троцкий признал, что Ленин «выдвигал» Сталина, и его фигура поднимается уже на VI съезде партии[156].

Известно высказывание Ленина о том, что «сей повар будет готовить только острые блюда». Имели место случаи грубости Сталина по отношению к Ленину, относящиеся еще к 1921 г. Когда старый коммунист Г.Л. Шкловский попросился на заграничную службу, Ленин, вспомнив совместную работу в эмиграции, предложил его кандидатуру. Оргбюро ЦК провалило эту кандидатуру и обвинило Ленина в протекционизме. Отвечая Шкловскому, Ленин 4 июня 1921 г. писал: «Придется Вам идти сначала. Есть и предубеждение, и упорная оппозиция, и сугубое недоверие ко мне в этом вопросе. Это мне крайне больно, но это факт. "Новые" пришли, стариков не знают. Рекомендуешь   не доверяют. Повторяешь рекомендацию   усугубляется недоверие, рождается упорство: "А мы не хотим". Ничего не остается, как сначала, с боем завоевывать молодежь на свою сторону»[157].

Тем не менее, Ленин поддержал кандидатуру Сталина на пост Генерального секретаря ЦК своей партии. Более того, дал резкую отповедь Евг. Преображенскому на XI съезде РКП(б): «Вот Преображенский здесь легко бросал, что Сталин в двух комиссариатах. А кто не грешен из нас? Кто не брал несколько обязанностей сразу? Да и как можно делать иначе? Что мы можем сейчас сделать, чтобы было обеспечено существующее положение в Наркомнаце, чтобы разбираться со всеми туркестанскими, кавказскими и прочими вопросами? Ведь все это политические вопросы! А разрешать эти вопросы необходимо, это   вопросы, которые сотни лет занимали европейские государства, которые в ничтожной доле разрешены в демократических республиках. Мы их разрешаем, и нам нужно, чтобы у нас был человек, к которому любой из представителей наций мог бы пойти и подробно рассказать, в чем дело. Где его разыскать? Я думаю, и Преображенский не мог бы назвать другой кандидатуры, кроме товарища Сталина.

То же относительно Рабкрина. Дело гигантское. Но для того, чтобы уметь обращаться с проверкой, нужно, чтобы во главе стоял человек с авторитетом, иначе мы погрязнем, потонем в мелких интригах»[158].

И все-таки: почему Ленин поддержал кандидатуру именно Сталина? Маловероятно, что когда-нибудь удастся дать исчерпывающий и строго документированный ответ на этот вопрос. Но хотелось бы остановиться на двух точках зрения, имеющихся в литературе. По-моему, в них   с разных сторон    нащупывается путь к истине.

С одной стороны, это точка зрения историка В. Л. Дорошенко, высказанная им в статье «Ленин против Сталина»[159]. По его мнению, дело не в том, что Сталин был наиболее подходящей кандидатурой из высшего руководства партии по своему послужному списку, в сравнении с Фрунзе или Рудзутаком. Сталин действительно являлся членом ЦК с 1912 г., постоянным членом Политбюро и Оргбюро ЦК с 1919 г., членом Совета народных комиссаров со II Всероссийского съезда Советов в октябре 1917 г. Главное же в том, что Ленин увидел в нем самую подходящую кандидатуру для организационного сдерживания Троцкого и троцкистов. Тогда, в 1921   начале 1922 гг., он видел угрозу своей личной власти именно со стороны Троцкого и помнил закулисную работу Сталина против Троцкого во время Х съезда, которая ему импонировала. Точка зрения Дорошенко косвенно подтверждается сохранившимся свидетельством старого большевика, историка партии В.И. Невского. Оно было передано в наше время в редакцию журнала «Вопросы истории» немецким профессором Н. Штейнбергером, который познакомился с Невским в 1937 г. в камере спецкорпуса Бутырской тюрьмы. «Расширение полномочий Оргбюро и связанное с ним переименование сталинских функций произошло с одобрения Ленина и было связано с линией, занятой Лениным на Х съезде партии. Сталин перехитрил Ленина, нарисовав ему преувеличенную картину грозящей опасности раскола партии, которая основывалась им на распространяемых слухах. Невский в разговоре с Лениным высказал свои сомнения, но Ленин заверил его, что все решения об ограничении внутрипартийных дискуссий недолговечны и что он внимательно следит за деятельностью Секретариата. Позднее Ленин глубоко сожалел, что занял тогда такую позицию, и пытался исправить положение в своем Завещании. Слишком поздно! "От духов тех, что ты призвал, отделаться уже не сможешь"   эту цитату из Гете Невский привел в подтверждение сказанного им»[160].

С другой стороны, в виде исторической гипотезы в литературе существует точка зрения Г. Нилова (А. Кравцова)[161]. По его мнению, избрание Сталина на пост Генерального секретаря ЦК партии было выражением благодарности Ленина за энергичную и умелую поддержку Сталина в истории с немецкими деньгами. «Эта история с Историей, от которой Ленин пытался утаить немецкие деньги, имела далеко идущие и печальные для страны последствия, ибо, видимо, именно она привела к неожиданному и, казалось бы, необъяснимому возвышению Сталина». 7 июля 1917 г. публикуется постановление Временного правительства о привлечении к суду Ленина и Зиновьева. Широкие партийные круги и даже высшее руководство партии не знали истинного содержания дела о немецких деньгах и считали явку Ленина в суд не только возможной, но и полезной для разоблачения Временного правительства как пособника умышленной фальсификации, нацеленной против бескорыстных большевиков-интернационалистов. Только Сталин и Орджоникидзе с самого начала решительно возражали против явки Ленина в суд. «Дело о немецких деньгах, объявленное Лениным "простым и несложным",   считает Г. Нилов,   грозило ему самыми тяжелыми последствиями. Участие в судебном процессе и обнародование факта получения денег без ведома партии означали не только крах вожделенного исторического величия, но и провал многолетних усилий по утверждению себя в качестве вождя партии. Попытка лично убедить ЦК в необходимости уклонения от суда означала необходимость прямых и однозначных заверений в абсолютной ложности выдвинутых обвинений, что грозило разоблачением и отрезало возможность отступления в область интернациональной фразеологии… Для Ленина имелся только один разумный выход   не присутствуя лично на партийных заседаниях, организовать решение ЦК, отвергающее возможность явки обвиняемых в суд. Заочная организация такого решения требовала помощи энергичного, ловкого и не отягощенного излишней принципиальностью соратника, которого, к сожалению, необходимо было ознакомить с тайной подоплекой мероприятия». Ленин, по мнению Г. Нилова, остановился на Сталине. Думается, что не случайно. Вспомним замечание Троцкого: «На опыте кавказских экспроприаций он (Ленин   И. П.), видимо, оценил Кобу как человека, способного идти или вести других до конца. Он решил, что "чудесный грузин" пригодится»[162]. На Финляндский вокзал, между прочим, Ленина провожал не только С.Я. Аллилуев, в доме которого он прожил несколько последних дней, но и Сталин. Совсем не случайно и то, что именно Сталин сделал на VI съезде РСДРП(б) (август 1917 г.) доклад о политической деятельности ЦК и предложил обратиться к населению с манифестом по поводу травли, выпустить воззвание к рабочим и солдатам Западной Европы и принять определенное решение об уклонении тт. Ленина и Зиновьева от явки к властям. Решение «об уклонении», предложенное Сталиным, было принято большинством голосов.

Далее Г. Нилов делает вывод, который заслуживает пристального внимания, тем более что в советской истории существует много неразгаданных загадок и немало событий имеет не то что двойную, а даже тройную подоплеку. «Итак, маневр удался. Главная опасность   разоблачение перед партией   миновала, и можно было продолжать борьбу за власть и возведение своего нетленного памятника в Истории. Но, маневрируя, Ленин допустил роковую ошибку, обычную для честолюбивых политиков, полагающих, что их цели оправдывают любые средства. Используя безнравственные методы, они зачастую бывают вынуждены обращаться за помощью к абсолютно безнравственным людям с абсолютно безнравственными целями. Внешне неожиданное возвышение Сталина вполне может быть объяснено выражением ленинской благодарности за энергичную и умелую поддержку в трудную для него минуту. До странности же робкая попытка Ленина обуздать уже выказавшего свою неукротимую властность генсека, сделанная в знаменитом "Завещании", наверняка увяла в результате его давления, а, скорее всего,   просто-напросто шантажа.

Не пост генсека дал в руки Сталина "необъятную власть", как сказано в "Завещании", а отнятая им у Ленина власть получила в этом назначении свое юридическое оформление. Учреждение же новой должности понадобилось только потому, что не пристало "верному ученику" при жизни "великого учителя" занимать его пост. На том, видимо, и согласились: Ленину   пропуск в Историю, Сталину   "необъятная власть"».

Как бы там ни было, факт, как говорят, состоялся. На пленуме ЦК 3 апреля 1922 г., избравшем Сталина на пост Генерального секретаря ЦК партии, присутствовали В.И. Ленин, А.А. Андреев, К.Е. Ворошилов, Ф.Э. Дзержинский, Г.Е. Зиновьев, М.И. Калинин, Л.Б. Каменев, И.И. Коротков, В.В. Куйбышев, В.М. Молотов, Г.К. Орджоникидзе, Г.И. Петровский, А.И. Рыков, И.Н. Смирнов, Г.Я. Сокольников, М.П. Томский, Л.Д. Троцкий, М.В. Фрунзе, В.Я. Чубарь и кандидаты в члены ЦК А.С. Бадаев, А.С. Бубнов, С.М. Киров, А.С. Киселев, Г.С. Кривов, Д.З. Мануильский, С.Н. Сулимов, Г.Л. Пятаков, член ЦКК А.А. Сольц. Пленум заслушал вопрос о Секретариате ЦК и решил:

1. Установить должности Генерального секретаря и двух секретарей. Генеральным секретарем назначить И.В. Сталина, секретарями   В.М. Молотова и В.В. Куйбышева. 2. Принять следующее предложение т. Ленина: ЦК поручает Секретариату строго определить и соблюдать распределение часов официальных приемов и опубликовать его. При этом принять за правило, что никакой работы, кроме действительно принципиально руководящей, секретари не должны возлагать на себя лично, перепоручая таковую своим помощникам и техническим секретарям. Тов. Сталину поручается немедленно приискать себе заместителей и помощников, избавляющих его от работы (за исключением принципиального руководства) в советских учреждениях.

ЦК поручил также Оргбюро и Политбюро в двухдневный срок представить список кандидатов в члены коллегии и замы Рабкрина с тем, чтобы т. Сталин в течение месяца мог быть совершенно освобожден от работы в РКИ. Пленум обсудил вопрос о составе Политбюро ЦК, определив число его членов в 7 человек   Ленин, Троцкий, Сталин, Каменев, Зиновьев, Томский, Рыков; кандидаты   Бухарин, Калинин, Молотов. В Оргбюро ЦК пленум избрал Сталина, Молотова, Куйбышева, Дзержинского, Андреева, Рыкова, Томского и кандидатов   Калинина, Зеленского, Рудзутака[163].

С этого момента открывается новая глава в становлении партийно-аппаратной системы управления страной. Система власти в советской России изначально не имела ничего общего с диктатурой пролетариата, о которой постоянно твердила коммунистическая пропаганда. С октября 1917 г. властвовала верхушка партии, которая, несмотря на марксистскую подготовку и годы, проведенные в эмиграции, оставалась интеллигентски российской по своей политической ментальности. Поэтому и строить новое государство, как бы оно ни называлось, она могла только по традиционному для России рецепту. Причем система такого управления «сверху - вниз» имела тенденцию ко все большему углублению. Одним из видимых проявлений этой тенденции было сближение функций партийных и государственных органов, что особенно беспокоило некоторых членов партии. Так, П.А. Залуцкий на XI партийной конференции в декабре 1921 г. говорил: «Мы больше вошли в государственный аппарат, чем в массы». А в отчете ЦК РКП(б) за период с марта 1921 г. по март 1922 г. прямо констатировалось «достаточно уже выяснившееся врастание партийной организации в советский аппарат и поглощение партийной работы советскою»[164]. Надо сказать, что и Ленин предчувствовал гибельные последствия такой политики, когда писал, что «наша политика и администрирование держатся на том, чтобы весь авангард был связан со всей пролетарской массой, со всей крестьянской массой. Если кто-нибудь забудет про эти колесики, если он увлечется одним администрированием, то будет беда»[165].

Проблему четко обозначил Л.Д. Троцкий в своем письме членам Политбюро ЦК от 10 марта 1922 г. во время подготовки XI съезда РКП(б). «Одним из важнейших вопросов, как для самой партии, так и для советской работы, – писал он, – является взаимоотношение между партией и государственным аппаратом... Без освобождения партии как партии от функций непосредственного управления и заведывания нельзя очистить партию от бюрократизма, а хозяйство от распущенности. Это основной вопрос. Такая "политика", когда на заседаниях губкома мимоходом решаются вопросы о посевной кампании губернии, о сдаче или несдаче в аренду завода, является пагубной. И она нисколько не становится лучше в уездном комитете или центральном...»[166]. Письмо Троцкого было принято во внимание. 23 марта 1922 г. в письме к секретарю ЦК Молотову, а затем на самом съезде Ленин указал на неотложность мер по восстановлению действия советской Конституции, о чем говорили также председатель ВЦИК М.И. Калинин и секретарь ВЦИК А.С. Енукидзе. Подчеркивалась необходимость поднять авторитет СНК и ВЦИК. Сессии последнего предполагалось созывать не от случая к случаю, а не реже, чем через три месяца и продолжительностью до двух недель «для разработки основных вопросов законодательства и для систематического контролирования работы наркоматов и СНКома»[167].

Учитывая эти предложения, XI съезд партии особо отметил, что «партийные организации ни в коем случае не должны вмешиваться в повседневную текущую работу хозорганов и обязаны воздерживаться от административных распоряжений в области советской работы вообще. Парторганизации должны направлять деятельность хозорганов, но ни в коем случае не стараться заменять или обезличивать их. Отсутствие строгого разграничения функций и некомпетентное вмешательство приводят к отсутствию строгой и точной ответственности каждого за вверенное ему дело, увеличивают бюрократизм в самих организациях, делающих все и ничего, мешают серьезной специализации хозработников, – изучению вопроса во всех деталях, приобретению действительно делового опыта, одним словом, затрудняют правильную организацию работы... Парторганизации сами разрешают хозяйственные вопросы лишь в тех случаях и в той части, когда вопросы действительно требуют принципиального решения партии»[168].

К этому времени в Советском управлении отчетливо выявился и традиционный для России самодержавный тип власти. Надо сказать, что и в самой партии раздавались протесты против диктаторской роли Центрального Комитета. На IX съезде РКП(б) в 1920 г. Т. Сапронов, лидер группы «демократического централизма», назвал ЦК «маленькой кучкой партолигархии». Ленин же тогда этим протестам значения не придавал и никак к ним не прислушивался. Он отвечал на них следующим образом: «Cоветский социалистический демократизм единоначалию и диктатуре нисколько не противоречит, волю класса иногда осуществляет диктатор, который иногда один более сделает и часто более необходим»[169]. «Да, диктатура одной партии! Мы на ней стоим и с этой почвы сойти не можем, потому что это та партия, которая в течение десятилетий завоевала положение авангарда всего фабрично-заводского и промышленного пролетариата»[170].

Ленин, конечно, был диктатором, но диктатуры партии как системы, хотя он не раз говорил о ней, при нем еще не существовало. В ленинский период диктатура партии осуществлялась личностно. Трудно себе представить в то время кого-либо другого на месте Ленина в СНК, Дзержинского в ВЧК, Троцкого в Реввоенсовете и др. Позже, в условиях системы «диктатуры партии», личность уже не имела такого значения. Все определяло место в партийно-аппаратной иерархии. Место возвеличивало человека, а не наоборот. «Незаменимых у нас нет»,   любил говорить Сталин. Для создания такой системы понадобилась целенаправленная политика послеленинского руководства партии, каждодневная работа Секретариата ЦК во главе со Сталиным, его особая кадровая политика, все стремление Сталина к единоличной власти, которую он в результате получил путем интриг, политики групповщины, шантажа и прямых репрессий. Главным результатом такой политики явилось рождение внутри партии особой «партии аппарата», такой, какой он ее себе изначально представлял: «Компартия как своего рода орден меченосцев внутри государства Советского, направляющий органы последнего и одухотворяющий их деятельность». Свое представление о месте и роли партии в системе Советской власти Сталин высказал под впечатлением Х съезда РКП(б) в июле 1921 г. в наброске плана брошюры «О политической стратегии и тактике русских коммунистов», опубликованной лишь спустя 25 лет[171].

2. СЕКРЕТНАЯ ПАРТИЙНО-ГОСУДАРСТВЕННАЯ РЕФОРМА

1922 - 1923 гг. И ЕЕ ПОСЛЕДСТВИЯ

Решающим фактором перехода к политике «диктатуры партии» стали изменения, происшедшие в руководстве партии. Основное место в так называемом коллективном руководстве, которое начало складываться после первого приступа болезни Ленина 25   27 мая 1922 г., заняла «тройка»: Зиновьев – Сталин   Каменев. Ее поддерживало большинство Политбюро. Эта «тройка» стала теснить Троцкого, всячески ограничивая его участие в руководстве страной. Причем, если Ленин в 1921 г. был озабочен вопросом об организационном сдерживании Троцкого, то новое руководство партии стремилось к политическому сдерживанию Троцкого и, в конечном счете, отстранению его от власти.

Все основные вопросы фактически решались «тройкой». Лишь формально они утверждались на Политбюро в присутствии Троцкого. «Тройку» занимало больше всего не рациональное решение проблем, а удержание власти любыми средствами. Естественно поэтому, что Зиновьев – Сталин   Каменев нуждались в авторитарных методах руководства и закреплении политики «диктатуры партии».

Собственно говоря, такая политика явилась по сути настоящей партийно-государственной реформой, проведенной секретно в 1922 – 1923 гг. Свое восприятие происходящего оставил А.М. Назаретян, который в то время был одним из секретарей Сталина. В письме к Г.К. Орджоникидзе (не позднее 9 августа 1922 г.) он писал: «Сейчас работа Цека значительно видоизменилась. То, что мы застали здесь, - неописуемо скверно. А какие у нас на местах были взгляды об аппарате Цека? Сейчас все перетряхнули…»[172]. Главной целью этой реформы было установление диктатуры узкого круга партийного руководства, опирающегося на аппарат и через него передающего директивы партийным комитетам, которые таким же образом действовали по отношению к партийным организациям. Тем самым окончательно устранялась прежняя модель господства вождей – трибунов – масс и оттеснялись от руководства Ленин и Троцкий. Власть, организованная по такому типу, действительно оказалась диктатурой партии, но полнота власти сосредоточилась в руках единиц на самом верху.

Эта партийно-государственная реформа, во-первых, включала в себя особую кадровую политику, суть которой Сталин сформулировал впоследствии в выражении, ставшем крылатым: «Кадры решают все». Вся кадровая политика находилась с этого времени в компетенции Оргбюро и Секретариата ЦК. Практическим шагом на пути осуществления кадровой политики в партии, а затем и в стране стали новые положения в уставе партии, который приняла XII Всероссийская партийная конференция (4   7 августа 1922 г.). Устав готовила комиссия под председательством Молотова. Незначительное на первый взгляд дополнение о том, что для секретарей губкомов устанавливается обязательный партийный стаж до 1917 г. и утверждение вышестоящей партийной инстанцией (лишь с ее санкции допускалось исключение в величине стажа), имело принципиальнейшее значение для формирования всей кадровой политики в партии. Это утверждение секретарей означало их фактическое назначение, смещение неугодных и продвижение угодных. В Секретариате ЦК очень быстро была отлажена именно такая система учета руководящих партийных работников и их распределения - в связи с этим особую роль стал играть Учетно-распределительный отдел (Учраспред). М. С. Восленский в своей книге привел рассказ о том, что «картотеку на наиболее интересовавших его по тем или иным соображениям людей Сталин с первой половины 20-х годов вел сам, не допуская к ней даже своего секретаря»[173]2. С того времени появилось выражение «ходит под Сталиным», которое относилось к коммунистам, находившимся в распоряжении ЦК, но еще не получившим назначения[174]3.

Кредо своей кадровой политики Сталин выразил в организационном отчете ЦК на XII съезде РКП(б): «После того, как дана правильная политическая линия, необходимо подобрать работников так, чтобы на постах стояли люди, умеющие осуществлять директивы, могущие понять эти директивы, могущие принять директивы, как свои родные, и умеющие проводить их в жизнь. В противном случае политика теряет смысл, превращается в махание руками»[175]4.

Принципиальное значение имели также пункты нового устава партии о назначении Центральным Комитетом партии редакций центральных органов, работавших под его контролем (таким образом под жесткий идеологический контроль ставились средства массовой информации), и о том, что он распределяет силы и средства партии и заведует центральной кассой[176]5.

Проведение политики «диктатуры партии» предусматривало не только подбор руководящих работников и их расстановку на соответствующих местах. Одного этого было бы недостаточно, чтобы «возникла нужная симфония»[177]6   как образно выразился М. Восленский. Эти кадры еще необходимо было «повязать» разными льготами и привилегиями. Поэтому не случайно та же XII конференция РКП(б) предусмотрела ряд мер по улучшению материального положения активных партработников. По этому вопросу было принято специальное постановление. Круг таких партработников («командный состав партии») первоначально был определен в 15 235 чел., включая работников центральных и областных учреждений, работников губкомов и губкомсомола, укомов (или райкомов) и укомсомола, секретарей волостных ячеек и ячеек, имевшихся на крупных предприятиях. Все они должны были обеспечиваться ставками 17   18 разряда, жильем, медицинской помощью и содействием в воспитании детей. Причем специально отмечалось, что эти мероприятия будут проведены ЦК за счет партии. По высшему разряду оплачивались члены Центрального Комитета и Центральной контрольной комиссии (ЦКК) РКП(б), заведующие отделами ЦК, члены областных бюро ЦК и секретари областных и губернских комитетов партии. Кроме того, «допускались персональные повышения в оплате»[178]7.

Здесь уместно вспомнить соответствующий пункт резолюции IX партийной конференции «Об очередных задачах партийного строительства»: «Ответственные работники   коммунисты не имеют права (выделено мною   И. П.) получать персональные ставки, а равно премии и сверхурочную оплату»[179]8. Этот пункт был забыт, как и сама дискуссия о «низах» и «верхах» партии.

Еще в июле 1922 г., перед XII партконференцией, Оргбюро ЦК приняло специальное постановление «Об улучшении быта активных партработников»[180]9. В нем устанавливалась четкая иерархия окладов партийных работников всех уровней. Так, минимальный оклад партработника   для секретарей ячеек на предприятиях и сельских ячеек   устанавливался в 300 руб., для членов ЦК, ЦКК и секретарей губкомов   430 руб. в месяц. Примерно такими же были оклады ответственных работников - коммунистов в соответствующих советских и хозяйственных органах. При этом для партработников с семьей из трех человек предусматривалось повышение окладов на 50 % и еще на 50 % за работу во внеслужебное время. Отчисления с высоких окладов были чисто символическими и начинались со ставки в 645 руб. Уместно заметить, что средняя заработная плата в промышленности летом 1922 г. составляла около 10 руб. в месяц.

Кроме окладов, активные партработники и члены их семей имели продовольственный паек, бесплатно обеспечивались жильем, одеждой, медицинским обслуживанием, иногда персональным транспортом. Так, члены РКП(б)   ответственные работники центральных советских органов   летом 1922 г. получали в месяц дополнительно к окладам 12 кг мяса, 1,2 кг сахара, 4,8 кг риса и т. п. Для работников губернского масштаба этот паек был скуднее   4,6 кг мяса или рыбы, 1 кг жиров, 400 г сахара, 162 папиросы, 3 коробки спичек и т. п.

Расширялась сеть санаториев, предназначенных для отдыха ответственных работников. Заведующий административно-хозяйственным отделом ВЦИК А.Д. Метелев, готовя отчет за 1924 год, подсчитал, что содержание всех загородных владений, предназначенных для отдыха ответработников, обошлось почти в 600 тыс. руб. «Эта цифра,   писал он,   составляет для меня предмет величайшего размышления. Мне кажется, конечно, если правительство найдет необходимым расходовать такую цифру и в будущем году, наше дело расходовать ее возможно экономнее, но мне кажется, что при нашей бедности, при тех трудностях выплаты продналога крестьянином, из которого составляется наш доходный бюджет, непременной обязанностью коммуниста является подумать над тем, как бы эти самые расходы уменьшить. Они представляют вопиющую цифру»[181]10.

Надо добавить, что наиболее «ответственные работники», как и раньше, периодически проводили отпуск (от одного до трех месяцев) в домах отдыха за границей. Туда же они выезжали для поправки здоровья, часто в сопровождении членов семьи и лечащих врачей также за счет бюджета партии. Так, по постановлению Секретариата ЦК от 5 мая 1922 г. (в каждом конкретном случае требовалось именно его разрешение) на проезд до места отдыха или лечения выделялось 100 руб. золотом, на первый месяц пребывания в санатории – 100 руб. золотом, «на устройство и мелкие расходы» еще 100 руб. и далее по 100 руб. золотом на каждый последующий месяц. По решению Оргбюро ЦК от 27 сентября 1922 г., принятому после XII партконференции, число ответственных работников всех рангов возросло уже до 20 тыс. чел., а число работников партаппарата (включая технических), получавших дополнительно к окладам натуральный паек,   до 40 тыс. С 6 декабря 1922 г. освобожденные партийные должности вводились в ячейках с числом членов более 25 чел. и на предприятиях с более чем 1 000 рабочих, даже если членов РКП(б) было меньше 25[182]11.

Стремясь предотвратить недовольство партийных «низов» такой политикой целенаправленного обособления ответственных работников и ростом их привилегий, руководство партии время от времени выпускало демагогические циркуляры, которые зачитывались на партийных собраниях, как, например, циркуляр ЦК и ЦКК от 19 октября 1923 г. «О борьбе с излишествами и с преступным использованием служебного положения членами партии»[183]12, или всячески муссировало конкретные факты злоупотреблений. В 1925   1928 гг. громкую известность получили факты морального разложения партийно-советской верхушки в ряде губернских и окружных центров – «чубаровский скандал» в Ленинграде, «смоленское дело» и др., находившие выражение во взяточничестве, вымогательстве, пьянстве, насилии и нередко в бандитизме. Направляя гнев масс на конкретные объекты, сталинское руководство преследовало и другую цель   перетряхивание местного партийно-советского актива[184]13. При этом оно не допускало никаких посягательств на высшие органы партии и на систему в целом.

В 1920-е гг. лидеры партии, в том числе будущие члены оппозиции, наслаждались своей безраздельной властью. Имело место массовое переименование городов   на советской карте уже были города Троцк, Зиновьевград, Сталин, Сталинград и т. д. В Ленинграде сложился настоящий культ Зиновьева. Приведу еще один характерный штрих к его портрету: «Во Дворце Труда   "смычка" трудящихся с академиками. Перед концом речи С.Ф. Ольденбурга дверь у эстрады, где стоят двое часовых, распахивается   выпархивают две девы в золотистых платьях, с золотистыми волосами. Молча садятся за стол перед кафедрой, возбуждая общее недоумение. Через несколько минут дверь распахивается вновь   входит "сам" Зиновьев в шарфе, кивает на ходу Ольденбургу, садится в приготовленное кресло. Выждав конец рассказа С.Ф., произносит длинную речь, которую записывают "золотые" девы, оказавшиеся стенографистками (так рождается многотомное собрание сочинений Зиновьева). Выходит после оваций сначала один, минуту спустя   стенографистки. Садится внизу в бывший личный автомобиль Николая Второго»[185]14.

В конце декабря 1922 г. Секретариат ЦК (особенно активную роль в нем в это время, кроме Сталина, играли секретари В. Молотов и В. Куйбышев; организационно-инструкторский отдел возглавлял Л. Каганович, учетно-распределительный   С. Сырцов) провел совещание секретарей и заведующих отделами губкомов и областных комитетов партии, приехавших в Москву на Х Всероссийский съезд Советов. Совещание поддержало и утвердило положение о том, что ЦК учитывает и распределяет партийных работников всероссийского, областного и губернского масштаба и что все более или менее крупные назначения производятся Оргбюро и Секретариатом ЦК[186]15. Только с апреля 1922 г. по март 1923 г. Учраспред ЦК осуществил 4 750 назначений на ответственные посты[187]16. К учету и распределению ответственных уездных работников Учраспред ЦК после декабрьского совещания 1922 г. имел непосредственное отношение в тех случаях, когда речь шла о широких плановых перебросках, о контроле над использованием их губкомами или о выдвижении уездных работников на более ответственную работу. Предполагалось, что рядовые работники на местах будут браться на учет и распределяться теми партийными органами, с которыми они тесно связаны,   райкомами и уездкомами. До этого совещания и рядовые работники прибывали на утверждение в Секретариат ЦК. В задачу учраспредов входил также сбор характеристик, отзывов и т. п. об ответственных партийных работниках в том или ином учреждении или партийном комитете. Совокупность этих материалов давала возможность Учраспреду ЦК иметь на каждого кандидата исчерпывающее досье, что практически исключало возможность случайного назначения.

Постановлением Оргбюро ЦК от 16 марта 1923 г., принятым по докладу Кагановича и Крыленко, предусматривался также особый порядок привлечения к судебной ответственности секретарей губкомов и обкомов, а именно: губернский прокурор обязан был ранее, чем дать делу законный ход, направить материалы и свое заключение прокурору республики на распоряжение и для согласования с ЦК[188]17.

Теперь только секретари губкомов, обкомов и ЦК компартий национальных республик обладали на местах максимальной информацией о положении дел в партии и стране и только с их разрешения информация частично шла в печать. Эту практику закрепило постановление Оргбюро ЦК от 2 февраля 1923 г. «О взаимоотношениях между парткомитетами и редакциями газет», согласно которому весь критический материал о деятельности парткома и исполкома в целом, губотдела ГПУ и губпрокурора, мог идти в местную печать лишь с ведома и согласия парткомитета. Парткомам предоставлялось право в случае необходимости вводить подобное ограничение на определенные сроки и на другие публикации, одновременно извещая об этом Агитпропотдел ЦК. Данные обо всех других отделах губисполкома и прочих учреждениях печатались в общем порядке, согласно постановлению VIII съезда РКП(б). За печатавшийся на страницах газеты материал редакция несла ответственность по советской линии перед судом, а по партийной -  перед парткомитетом[189]18.

Таким образом, Секретариат ЦК и назначенные им местные секретари оказывались связанными единой круговой порукой. В 1923 г. назначенство приобрело особенно широкий размах и стало системой. Причем, в партийный аппарат попадали люди, строго отобранные по «политическому» признаку, готовые идти до конца в проведении генеральной линии партии. Постановление ЦК РКП(б) от 8 ноября 1923 г. прямо обязывало Учраспред заняться «планомерным пересмотром руководящих верхушек», осуществляя это в первую очередь в отношении постов, указанных в номенклатуре, которая была утверждена Оргбюро ЦК 12 октября 1923 г.[190]19 Как верно заметил А. Зимин, здесь впервые, и притом в опубликованном документе ЦК, встречается термин «номенклатура», приобретший такую скандальную славу в советской истории[191]20.

«В самый жестокий момент военного коммунизма назначенство внутри партии не имело на 1/10 того распространения, что ныне,   писал Троцкий в своем письме членам ЦК и ЦКК от 8 октября 1923 г.   Назначение секретарей губкомов стало теперь правилом. Это создает для секретаря независимое, по существу, положение от местной организации. Тот режим, который в основном сложился уже до XII съезда, а после него получил окончательное закрепление и оформление, гораздо дальше от рабочей демократии, чем режим самых жестоких периодов военного коммунизма»[192]21. Это заявление Троцкого верно отражало сложившуюся практику. Действительно, все политические дела   от имени Политбюро, Оргбюро или просто Центрального Комитета   Секретариат ЦК вершил, обращаясь к секретарям губкомов, областных комитетов и ЦК компартий национальных республик, и всегда был уверен в том, что партийные комитеты на местах выполнят эти указания, так как они имели строго директивный характер. «Губкомы, - говорил Сталин на XII съезде РКП(б),   это основная опора нашей партии, и без них, без губкомов, без их работы ро руководству как советской, так и партийной работой партия осталась бы без ног»[193]22.

Разослав 27 января 1923 г. в губкомы секретное письмо, которое фактически дезавуировало напечатанную 25 января в «Правде» статью Ленина «Как нам реорганизовать Рабкрин» как статью больного человека, Сталин был уверен в том, что местные секретари выполнят указание ЦК. «ЦК не сомневается,   говорилось в письме,   что если бы из статьи т. Ленина на местах сделаны были упомянутые в начале этого письма тревожные выводы, губкомы не замедлят правильно ориентировать партийные организации»[194]23 (выделено мною   И. П.). Точно так же, разослав только секретарям губкомов, обкомов и ЦК компартий национальных республик 12 и 13 марта 1923 г. шифрованные телеграммы о болезни Ленина (Сталин действовал «по поручению Политбюро ЦК», как говорилось в документе), он был уверен в том, что местные секретари будут чутко следить за настроением масс, а злостных распространителей слухов о возможном расколе или изменениях в политике партии предавать гласно- и быстродействующему суду[195]24.

Ни о какой самостоятельности местных органов партии в принятии политических решений теперь не могло быть и речи. Она была резко ограничена еще в ноябре 1922 г. циркуляром ЦК за подписью Молотова и Кагановича. Согласно этому циркуляру, областным бюро и ЦК компартий национальных республик в случае необходимости по условиям местной работы предоставлялось право издавать только разъясняющие дополнения к циркулярам ЦК, но при этом не допускалось изменение их по существу. Все дополнения, вносящие принципиальные изменения в данный циркуляр, соответствующие партийные комитеты должны были согласовывать с ЦК. В тех случаях, когда циркуляр ЦК изменял или отменял их циркуляры, исполнению подлежал циркуляр ЦК РКП(б)[196]25.

Правилом стал подбор делегатов на съезды и конференции партии. Этапным в этом случае явился XII съезд РКП(б). «За последние шесть лет,   признался Сталин,   ЦК ни разу так не подготовлял съезд, как в данный момент. Непосредственно после февральского пленума члены и кандидаты ЦК разъехались по всем уголкам нашей федерации и делали доклады о работе ЦК»[197]26.

Известно, что выборы делегатов на этот съезд, прошедшие до Х Всероссийского съезда Советов, были объявлены недействительными. Новые выборы проводились на партийных конференциях с участием представителей ЦК. В связи с этим и дата съезда перенесена с 30 марта на 17 апреля 1923 г.[198]27 В результате 55 % делегатов съезда оказались работниками партийного аппарата, а если учесть работавших в нем по совместительству, то 84 %[199]28.

О подборе делегатов на XII съезд РКП(б) проговорился Зиновьев в разгар внутрипартийной дискуссии осенью 1923 г.: «Нам могли сказать: ЦК партии перед самым съездом, на котором его будут критиковать, переизбирать, подбирает себе делегатов, урезывает избирательные права членов. С точки зрения отвлеченной рабочей демократии это издевательство над "демократией". Но нам это нужно было с точки зрения коренных интересов революции, с точки зрения пользы революции   дать избирать только тем, которые являются настоящей партийной гвардией»[200]29.

Вот эта «партийная гвардия», или ставленники партийного аппарата, и определяли на всех последующих съездах и конференциях судьбу страны, т. е. фактически поддерживали ту политическую линию и те решения, которые задавались сверху. Сохранились на этот счет любопытные документы. «Сталин нередко писал секретарям губкомов записки примерно такого содержания: "Кабаков, очень прошу, поддержи на съезде. Сталин тебя не забудет". Не забывал – расстреливал»[201]30. Мало того, что делегаты партийных съездов, начиная с 1923 г., являлись ставленниками аппарата. Для них еще и предусматривались подарки во время съезда за «правильное» поведение. В последующие годы такая практика получила широкое распространение. Сохранилось любопытное свидетельство о подарках участникам XVI съезда партии. Это была разовая квитанция, дававшая право в особом отделении магазина ГПУ приобрести по сходным ценам следующие товары: отрез на костюм   хороший бостон, 3 м по 18 руб. – 54 руб., 10 м бумажной материи, резиновое пальто, 2 пары нижнего белья, 1 верхняя сорочка, 2 катушки ниток, 2 куска мыла простого, 1 кусок туалетного, 1 жакет шерстяного трикотажа, 1 пара обуви. Кроме того, на съезде выдавалось: 800 г масла, 800 г сыру, 1 кг копченой колбасы, 10 коробок консервов, 80 г сахара, 100 г чаю, 125 папирос. И.И. Шитц, умный, наблюдательный и очень проницательный человек, одновременно с описанием этой квитанции сделал в своем дневнике совершенно правильный вывод, который тоже стоит процитировать: «Это, конечно, явный подкуп. И в то же время, какое убожество! Казалось бы, за свои деньги каждый приезжий, не только депутат, мог бы свободно купить не только вещи, если бы они были в обороте, но в том-то и беда, что мы кричим о "бурном росте производства", а между тем две катушки и кусок мыла   это привилегия!!!»[202]31.

Левая оппозиция в партии первой забила тревогу по вопросу о партийном аппарате и «в корне неправильном и нездоровом внутрипартийном режиме». 8 октября 1923 г. с письмом в адрес членов ЦК и ЦКК выступил Троцкий, а 15 октября с «Заявлением 46-и» - группа видных деятелей партии. В ходе внутрипартийной дискуссии осенью 1923 г.,  санкционированной сверху, много говорилось и писалось об угасании партийной жизни, о том, что все вопросы идут сверху вниз предрешенными, что аппарат подавляет всякую мысль под видом фракционности, о том, что следствием такого курса является, как писал Евг. Преображенский (его подпись первой стоит под «Заявлением 46-и»), «рост карьеризма и прислужничества в партии, казенного отношения к делу, рост безответственности аппаратов по отношению к партийной периферии, рост не оправдываемых делом самоуверенности и самодовольства лиц, назначаемых на партийные должности, которые раньше были выборными и т. д.»[203]32.

Для отвода недовольства партийных масс и во многом в целях посрамления оппозиции Политбюро ЦК и Президиум ЦКК 5 декабря 1923 г. на совместном заседании выработали и единогласно приняли резолюцию о партстроительстве[204]33. Эта резолюция имела чисто декларативный характер, хотя в ней и говорилось о необходимости «серьезного изменения партийного курса в смысле действительного и систематического проведения принципов рабочей демократии». Суть ее заключалась не столько в незначительных уступках, сколько в сохранении основных принципов прежней внутрипартийной политики. Это видно из следующего отрывка: «Партия ни в коем случае не может рассматриваться как учреждение или ведомство, но она также не может быть рассматриваема как дискуссионный клуб для всех и всяческих направлений. Х съезд установил принципы рабочей демократии, но тот же Х съезд, а затем XI и XII съезды утвердили ряд ограничений в деле применения начал рабочей демократии: запрещение фракций (см. резолюцию Х съезда "О единстве партии" и соответствующую резолюцию XI съезда), чистка партии, ограничение приема в члены партии для непролетарских элементов, установление партстажа для известных категорий должностных лиц партии, утверждение секретарей вышестоящей партинстанцией (см. устав партии). Считая неизбежным в условиях НЭПа сохранение и впредь известных ограничений, вместе с тем необходимо на основании уже имеющегося опыта, особенно низовых организаций, проверить целесообразность некоторых из этих ограничений, например, права утверждения секретарей вышестоящими инстанциями. Во всяком случае, нельзя допускать превращения права утверждения секретарей в фактическое их назначение». Но даже эти незначительные уступки сразу же были дезавуированы реальной политикой высшего партийного руководства.

В связи с этим, выступая на XI Московской губернской партийной конференции, Евг. Преображенский предложил записать в ее постановлении, что после резолюции 5 декабря «вместо самого энергичного проведения в жизнь принятого с большим запозданием нового курса сейчас же вслед за его объявлением последовал ряд нарушений принципов внутрипартийной демократии: недопустимо пристрастная и искажающая действительность информация в центральном органе партии "Правде" о ходе дискуссии, недопущение к опубликованию ряда статей товарищей, выступавших с критикой большинства Политбюро, выборы на конференцию с огульным отводом товарищей из оппозиции и, наконец, демагогическое обвинение так называемой оппозиции во фракционности». Резолюция Преображенского на этой конференции получила только 61 голос против 325, поданных за резолюцию Каменева[205]34.

Нагляднее всего политические устремления высшего руководства партии – «тройки» продемонстрировала XIII партийная конференция (16   18 января 1924 г.), на которой не было ни одного представителя оппозиции в качестве делегата с правом решающего голоса. Е.А. Преображенский, Г.Л. Пятаков и другие сторонники оппозиции смогли присутствовать только как члены ЦК. В результате номенклатурные делегаты конференции отвергли предложенную Преображенским резолюцию о внутрипартийной демократии (за нее проголосовало лишь три человека) и приняли резолюцию ЦК, осудившую оппозицию как мелкобуржуазный уклон. Преображенский правильно понял, что решение конференции опубликовать пункт седьмой резолюции «О единстве партии», объявлявший о запрете всех фракций и группировок, направлено «не только против оппозиции, а по существу против резолюции 5 декабря, против всех действительных усилий сделать поворот к новому курсу и к внутрипартийной демократии… Мы снова загоняем партию в обстановку молчания. Потому что тогда каждый выступающий может быть расценен как оппозиционер»[206]35.

Однако, подобно тому, как в 1921 г. те коммунисты, которые чувствовали далеко идущие последствия резолюции «О единстве партии» и противоречие ее с объявленной политикой нэпа, голосовали, тем не менее, за эту резолюцию, так и в 1923 г., выступая против курса «тройки», они не допускали мысли о ее замене. Тот же Преображенский, отвечая Каменеву, сказал буквально следующее: «Каменев, очевидно, не понимает, как можно так критиковать ЦК, не ставя вопрос о его составе. Извините, есть коренное различие между нашей партией, которая выбирает ЦК, контролирует его, когда нужно   сменяет и обновляет, и между парламентом, который сбрасывает правительство, не получившее большинства. Эти буржуазные нормы в нашей партии совершенно недопустимы, потому что мы имеем руководителей нашей партии, сложившихся на протяжении 20 лет, и мы не должны их смещать, а если есть ошибки, мы должны критиковать и исправлять линию»[207]36 (выделено мною   И. П.).

Поразительная политическая недальновидность и фетишизация своей партии привели к тому, что члены оппозиции осенью 1923 г. упустили последний шанс предотвратить процесс обособления партийных аппаратов и окончательного перерождения всей партии.

Партия аппарата явилась основной опорой сталинской клики в проведении всех так называемых социалистических преобразований, в первую очередь насильственной коллективизации и форсированной индустриализации. Выступая на пленуме ЦК ВКП(б) 3 марта 1937 г., Сталин с удовлетворением констатировал: «В составе нашей партии, если иметь в виду ее руководящие слои, имеется около 3 – 4 тыс. высших руководителей. Это, я бы сказал,   генералитет нашей партии. Далее идут 30 – 40 тыс. средних руководителей. Это   наше партийное офицерство. Дальше идут около 100 – 150 тыс. низшего партийного командного состава. Это, так сказать, наше партийное унтер-офицерство»[208]37.

Создание партии аппарата явилось лишь первым направлением политики «диктатуры партии», той партийно-государственной реформы, которая проводилась в стране с середины 1922 г. Вторым был курс на срастание функций партийных и государственных органов: исполкомы всех местных Советов попадали под непосредственное руководство соответствующих партийных комитетов, а вернее их секретарей и руководимых ими аппаратов.

На уже упоминавшемся совещании секретарей и заведующих орготделами губкомов и областных комитетов партии, прибывших в Москву в декабре 1922 г. на Х Всероссийский съезд Советов, было принято решение не только утвердить положение о том, что ЦК учитывает и распределяет партийных работников всероссийского, областного и губернского масштаба и что все более или менее крупные назначения производятся Оргбюро и Секретариатом ЦК, но предполагалось также расширить учет ответственных советских и профсоюзных работников и начать учет всех хозяйственных работников вплоть до членов заводоуправлений и ответственных работников крупных фабрик и заводов и таким образом подойти к практическому разрешению задачи подбора и использования хозяйственников. Подчеркивалось, что «в современных хозяйственных условиях очень часто правильное и удачное назначение подходящего руководителя завода имеет не меньшее значение, чем председателя ГСНХ»[209]38.

Первый номер журнала «Известия ЦК РКП(б)» за 1923 год открылся статьей С. Сырцова, заведующего в то время Учраспредом ЦК, в которой были сформулированы ближайшие задачи в области учета и распределения ответственных работников. Помимо подбора руководителей партийных органов, предусматривались следующие меры: 1) подбор работников, ведающих делом партийного просвещения и пропаганды; 2) усиление хозяйственных органов, для чего следовало провести пересмотр руководителей промышленности и торговли с целью устранения элементов, проявивших себя негодными или малопригодными работниками, и пополнить хозяйственные органы дельными, по мнению Сырцова, организаторами; 3) усиление деревни партийными работниками; 4) укрепление финансового аппарата соответствующим образом, а также закрепление партийного влияния в тех областях кооперации, где его еще не удалось достигнуть; 5) подбор работников для судебно-карательных и следственных органов.

Решения декабрьского 1922 г. совещания секретарей и заведующих орготделами губкомов и областных комитетов партии и статья Сырцова, тем более что за ними следовали соответствующие циркуляры, стали руководством во всей последующей кадровой политике партийных и государственных органов. Цель этой политики выразил Сталин в докладе об организационной деятельности ЦК на XII съезде РКП(б): «Раньше Учраспред ограничивался рамками губкомов и укомов, теперь, когда работа ушла вглубь, когда строительная работа развернулась повсюду, замыкаться в рамки укомов и губкомов нельзя. Необходимо охватить все без исключения отрасли управления и весь промышленный комсостав, при помощи которого партия держит в руках наш хозаппарат и осуществляет свое руководство. В этом смысле и было решено Центральным Комитетом расширить аппарат Учраспреда как в центре, так и на местах, с тем, чтобы у заведующего были заместители по хозяйственной и по советской части и чтобы у них были свои помощники по учету нашего комсостава по предприятиям и по трестам, по хозорганам на местах и в центре, в советах и в партии»[210]39.

По типу учетно-распределительных отделов в партийных комитетах создавались такие же отделы (первоначально орготделы, а затем и учраспреды) во всех государственных органах и налаживался учет ответственных работников. Так, в орготделе ВЦИК осуществлялся анкетно-персональный учет всех членов и кандидатов в члены ВЦИК, председателей и заместителей председателей ЦИКов автономных республик, заворготделами и их инструкторов, председателей и заместителей председателей краевых, областных и губернских исполкомов, заведующих орготделами, а также беспартийных рабочих и крестьян, выдвигаемых на ответственную (губернскую, областную и краевую) работу не ниже должности заведующего отделом и его заместителей. Такой же учет предусматривался для членов совнаркомов автономных республик и для членов коллегий наркоматов. Предполагался также общестатистический учет всех членов Советов и их исполкомов. На местах в орготделах губисполкомов предусматривался: 1) анкетно-персональный учет всех членов и кандидатов губисполкомов; 2) персонально-списочный учет председателей и заместителей председателей исполкомов, заведующих оргчастями и их инструкторов, а также выдвиженцев из рабочих и крестьян на губернскую и уездную работу (не ниже заведующих или заместителей заведующих отделами). Такой же учет предполагался во всех уездных и волостных исполкомах Советов вплоть до сельских Советов[211]40.

Президиум ВЦИК утверждал членов нижестоящих исполкомов Советов. По такому же типу были организованы учет и распределение ответственных работников во всех других государственных ведомствах. С 1924 г. Учраспред ответственных работников действовал в ВСНХ. Постепенно практика учета и подбора работников распространилась вплоть до заведующего цехом, мастерской и т. п., что предписывалось особым циркуляром ЦК от 5 января 1925 г. Этим циркуляром ставилась задача изучения личного состава государственных и хозяйственных учреждений и предлагалось обратить особое внимание на подбор высшего и среднего командного состава промышленности[212]41.

Ни одно государственное ведомство теперь не было самостоятельным в проведении кадровой политики от партийных органов и ОГПУ. Правилом стала практика согласования с ними всех кадровых назначений и перемещений. Тип таких взаимоотношений можно проиллюстрировать конкретным примером   циркуляром ЦК за подписью Молотова о взаимоотношениях Прокуратуры с партийными органами: «Все назначения, перемещения и отзывы губернских прокуроров производились прокурором республики по согласованию с ЦК РКП, причем губкомы должны были сообщать о выдвигаемых ими кандидатах или о своих мотивах их отзыва и перемещений. Назначения, перемещения и отзывы помощников прокуроров производились прокурором республики. В случае возражения губкома вопрос разрешался в ЦК РКП. В порядке осуществления партийного контроля над деятельностью прокуратуры губкомы должны были ежемесячно заслушивать доклады губернского прокурора на своих заседаниях. В случае разногласий с прокурором губкомы, не вмешиваясь в действия прокурора, для разрешения спорных вопросов непосредственно обращались в ЦК. ЦК предлагал принять этот циркуляр к руководству и точному, неуклонному исполнению»[213]42.

Если практика согласования нарушалась, то Секретариат ЦК строго указывал на это руководителю того или иного ведомства и требовал исправления. Так, тот же Молотов в письме в ВСНХ Пятакову и Богданову от 21 июля 1923 г. упрекал их в том, что в целом ряде случаев назначение работников на ответственные должности в хозяйственных организациях центрального масштаба производится без участия ЦК, и квалифицировал это как невыполнение решений последних пленумов, Оргбюро ЦК от 2 апреля 1923 г. и постановлений XII съезда РКП(б). Секретариат указал Президиуму ВСНХ впредь не производить назначений без санкций ЦК. С 1923 г. вошла в практику регулярная отчетность всех нижестоящих государственных ведомств перед вышестоящими. Решением Президиума ВЦИК от 5 февраля 1923 г.[214]43  предусматривалось: 1) регулярное представление во ВЦИК (орготдел) со стороны ЦИК и СНК республик, областей и губисполкомов всех отчетных материалов, а также протоколов и постановлений своих съездов и письменных докладов каждые три месяца; 2) регулярные объезды губерний работниками ВЦИК и наркоматов в качестве уполномоченных для обследования работы на местах с обязательным представлением докладов во ВЦИК; 3) систематический вызов председателей ЦИК автономных республик и председателей областных и губернских исполкомов для устных докладов Президиуму ВЦИК о состоянии республик, областей и губерний. Вводились в практику также регулярные отчеты наркоматов.

Естественно, что на все эти партийные, государственные и, как правило, хозяйственные должности назначались коммунисты. Одновременно резко ограничивался круг лиц, которым разрешалось знакомиться с той или иной документацией. Характерно постановление ЦК от 22 февраля 1924 г., которое предписывало заменить членами РКП всех беспартийных личных секретарей наркоматов и правлений центральных хозяйственных органов (трестов, синдикатов, банков и пр.). Последовавший за этим постановлением секретный циркуляр за подписью секретаря ЦКК Ем. Ярославского от 12 июня 1924 г. предписывал «в самый короткий срок безоговорочно провести решение ЦК в жизнь» и предупреждал, что «невыполнение данного постановления, за которое несут личную ответственность руководители советских и хозяйственных органов, повлечет за собой привлечение последних к партийной ответственности»[215]44.

Курс на возвышение партийных комитетов над государственными органами был не пустой декларацией, а целой системой мер, которая проводилась секретно от партии и общества. Тем не менее в резолюции XII съезда РКП(б) по отчету ЦК политика «диктатуры партии» была закреплена весьма своеобразным образом. С одной стороны, съезд подтвердил резолюции предыдущих съездов о необходимости точного разделения функций между партийными и советскими организациями, в частности, XI съезда о том, что «парторганизации сами разрешают хозяйственные вопросы лишь в тех случаях и в той части, когда эти вопросы действительно требуют принципиального решения партии». Но в то же время съезд предостерег (!) «против слишком расширительного истолкования упомянутых решений, могущего создать политические опасности для партии. В переживаемый период РКП руководит и должна руководить всей политической и культурной работой органов государственной власти, направляет и должна направлять деятельность всех хозяйственных органов республики. Задача партии не только в том, чтобы правильно распределить своих работников по отдельным отраслям государственной работы, но и в том, чтобы во всем существенном определять и проверять самый ход этой работы. Партия ни в коем случае не может теперь ограничиваться только общей пропагандой и агитацией. (Выделено мною   И. П.). Диктатура рабочего класса не может быть обеспечена иначе, как в форме диктатуры его передового авангарда, т. е. Компартии. Систематически привлекая к хозяйственной и общегосударственной работе все, что есть ценного среди беспартийных рабочих и крестьян, партия вместе с тем не может ни на минуту забыть, что главная ответственность за работу хозяйственных и общегосударственных органов лежит на РКП, ибо она одна исторически призвана быть действительным проводником диктатуры рабочего класса. Еще ближе к хозяйству, еще больше внимания, руководства, сил хозорганам   таков лозунг партии на ближайший период»[216]45.

Однако если в резолюции съезда, хотя и декларативно, но подтверждалось решение XI съезда о необходимости разделения функций партийных и советских органов, то в докладе Зиновьева о политической деятельности ЦК ничего подобного не было. Наоборот, он назвал парадоксальной точку зрения по этому вопросу, которая изложена в решениях VIII съезда партии и, по настоянию Ленина, подтверждена XI съездом: «Мы, старые большевики-ленинцы, мы настаиваем, чтобы партия вмешивалась в работу, занимающую 9/10 всей работы, в работу хозяйственную,   говорил Зиновьев.   Для нас опыт, истекший с XI до XII съезда, учит так: ближе к хозяйству». И далее: «Нельзя согласиться с той парадоксальной точкой зрения, что будто бы Президиум ВЦИК должен быть для Советов тем же, чем ЦК для партии. Это совершенно неверно. ЦК на то и ЦК, что он и для Советов, и для профсоюзов, и для кооперативов, и для губисполкомов, и для всего рабочего класса есть ЦК. В этом и заключается его руководящая роль, в этом выражается диктатура партии.

Это звучит иногда как будто мягко: пусть Президиум ВЦИК будет тем, чем ЦК для партии. Не может этого быть. В тот момент, когда председатели губисполкомов будут подбираться не ЦК партии, - в этот момент у нас все вверх дном пойдет. Этого быть не может и быть не должно». «Без губкомов,   откровенно заявил он,   мы не можем провести ни натурналога, ни регулировать заработную плату, ни руководить хозяйством»[217]46.

Реальная же политика была еще откровеннее. К концу 1923 г. государственные органы в центре и на местах в основном лишились своей самостоятельности и теперь полностью зависели от соответствующих партийных комитетов. По словам Каменева, к этому времени партийный аппарат уже на 3/4 управлял промышленностью[218]47.

После смерти Ленина в речи на заседании коммунистической фракции II Всесоюзного съезда Советов Зиновьев вернулся к обоснованию политики «диктатуры партии»: «В этом вопросе мы незыблемо стоим на почве пролетарской диктатуры, железной диктатуры. Никто не может помышлять об ослаблении ее. А раз это так, то взаимоотношения партии и государства должны остаться старые   в том смысле, что партия руководит, партия   душа всего, партия занимается не только агитацией и пропагандой, как нам это хотели подсунуть, а партия организует, партия направляет, партия руководит Советской властью, партия   ее голова. Мы должны в этом вопросе все остаточки небольшевистских идей прежде всего выскрести ножом, чтобы в рядах большевистской партии не осталось ни малейших сомнений относительно основного вопроса о взаимоотношениях между партией и государством»[219]48. Это заявление не оставляло никаких сомнений в политических намерениях нового руководства партии.

В результате проведения политики «диктатуры партии» двойственность политической системы, сохранявшаяся при Ленине, исчезла. Это была уже не партия-государство, а партийное государство, так как партийный аппарат «проглотил» государство и сам стал структурой власти. Новая политическая система имела и жестко централизованную структуру, каркас которой являл собой иерархию партийных комитетов. Выстроенные по такому же типу иерархические структуры советских, хозяйственных, профсоюзных, комсомольских, карательных и других органов повсеместно копировали иерархию партийных комитетов, находились под их непосредственным надзором. Возвышение партийных комитетов над Советами означало выхолащивание и фактическую ликвидацию Советской власти. Управление в Советах перешло сначала к их исполкомам, затем к президиумам исполкомов, и, наконец, сами президиумы исполкомов оказались в полном подчинении у партийных комитетов, фактически стали их тенью. «Ни один важный политический или организационный вопрос,   говорил Сталин,   не решается у нас нашими советскими и другими массовыми организациями без руководящих указаний партии»[220]49. К осознанию этого принципиального изменения в системе политической власти многие члены партии пришли только к концу 1920-х гг., когда проблематичным стало само их пребывание в партии. И.В. Вардин, член большевистской партии с 1907 г., 27 июля 1928 г. направил Г. Зиновьеву материал, в котором писал о полнейшей победе «тенденции передавать решение всех дел исключительно исполкомам. На протяжении 1921–1925 гг. Советы фактически совершенно замирают, управление целиком сосредотачивается в руках исполкомов, точнее их президиумов. Связь с массами эти президиумы постепенно теряют...». В конце письма содержалось заявление: «Мы решительно против превращения Советов в декорацию. Как и во всех других вопросах мы и здесь целиком стоим на точке зрения Ленина, на почве нашей партийной программы. Мы считаем, что социалистическое строительство – лживая, лицемерная фраза, если Советы не работают по Ленину. Мы считаем, что практические указания нашей программы по вопросу о Советах, директивы VIII съезда партии и VII съезда Советов по вопросу о местных Советах безусловно должны проводиться в жизнь»[221]50. Но что мог сделать Зиновьев в 1928 г., тем более, что он сам был одним из инициаторов и идеологов этой реформы, укрепившей его лидерство (правда, на короткое время) в Петрограде и во всей Северо-Западной области?! Лидеры оппозиции сами в полной мере ощутили на себе мощь выстроенной ими политической машины. «Партия и государство слились   вот беда»,   наивно воскликнул Бухарин в одной из покаянных бесед летом 1928 г.[222]51

Пытаясь понять суть политической власти при Сталине, особенно в последующие годы, можно, конечно, изучать историю Советов и их исполкомов на всех уровнях, историю различных наркоматов, профсоюзных, комсомольских и других общественных организаций, но при этом следует помнить, что ни государственные, ни хозяйственные органы, ни тем более общественные организации, ни один съезд и даже пленум ЦК не могли принимать никаких самостоятельных политических решений. Все «шестеренки» этой системы приводились в движение теми решениями, которые принимались в самом центре сталинской власти, а затем спускались вниз по партийно-аппаратной иерархии, которая, в свою очередь, на разных уровнях соотносилась со всеми другими иерархическими структурами, составлявшими эту систему – советской, карательной, хозяйственной и др. Эти элементы системы могли только конкретизировать, дополнять, приспосабливать к своим ведомствам или местным условиям полученные решения, т.е. проводить в жизнь генеральную линию партии.

Все элементы советской политической системы в своей деятельности наглядно воплощали согласие как принцип функционирования системы отношений господства и подчинения. Во времена Сталина на принципе согласия действовали не только высшие партийные и государственные органы, но и пленумы ЦК партии, ее съезды и т.д. Их действия были настолько регламентированы, особенно с момента установления и закрепления сталинской власти, что воспринимаются как ритуал, пустая превращенная форма, из которой улетучилась действительная власть. Такой принцип организации отношений в политической системе действует, как правило, в тех государствах, в которых отсутствуют правовые отношения. В России этот принцип сосуществовал наряду с принципом всевластия – в качестве примера можно привести отношения Боярской думы и государя, которые «устанавливались практикой, обычаем, а не законом» (В.О. Ключевский).

Принцип согласия замещал отсутствующие принципы законности и моральных норм и представлял собой liberum veto наоборот. Даже в условиях, когда существовала угроза ареста, члены ЦК соглашались с генеральной линией партии, которую для них воплощал Сталин. Они окончательно «согласились» на Сталина после его победы во внутрипартийной борьбе, исход которой фактически был предопределен после того, как XIII конференция РКП(б) в январе 1924 г. сделала высшим законом внутренней жизни партии резолюцию X съезда «О единстве партии», опубликовав ее седьмой пункт. Вместе с тем принцип согласия нельзя сводить к простому ритуалу, это был механизм, скрывавший и одновременно подтверждавший действия реальной власти в стране.

Эта власть законно себя не оформляла – Конституция СССР никак не определяла правовые рамки государственной деятельности партийных органов. В результате поддерживалась иллюзия существования партии именно как общественно-политической организации, но не как структуры власти. Не случайно, что и шестая статья Конституции, декларировавшая руководящую и направляющую роль партии в политической системе советского общества, не только не проясняла картину, а, наоборот, затуманивала ее, тщательно скрывая властные функции аппарата КПСС.

Ссылки на существование большевистской партии вообще отсутствовали в Конституциях 1918 и 1924 гг. Наиболее раннее упоминание о ней в конституционных документах,   как верно заметил американский советолог Р. Пайпс, - встречается в так называемой сталинской Конституции 1936 г., 126-я статья которой объявляла партию «передовым отрядом трудящихся в их борьбе за укрепление и развитие социалистического строя» и «руководящим ядром всех организаций трудящихся как общественных, так и государственных». Он также верно отметил, что отсутствие в законодательных актах наиболее важных реалий государственной жизни вполне соответствовало русской традиции. Первое и довольно случайное определение царского самодержавия появилось лишь в «Военном регламенте» Петра I   более чем через двести лет после того, как оно стало основным политическим фактором страны. А крепостное право, составлявшее социальную основу Российской империи, и вовсе никогда не получало официального признания. Вплоть до 1936 г. правящий аппарат Коммунистической партии предпочитал скромно представлять партию как некую туманную силу, которая вовсе не правит, а лишь ведет страну своим вдохновляющим примером. Так, партийная программа, принятая в марте 1919-го, определяла роль РКП(б) как «организатора» и «вождя» пролетариата, «разъясняющего» последнему природу классовой борьбы, ни разу при этом не упоминая, что партия еще и управляет этим самым «пролетариатом», как, впрочем, и всем остальным. По мнению Р. Пайпса, «для всех, кто находился вне партийных рядов, действия большевиков, их решения, их кадровый состав   были абсолютно непроницаемыми (выделено мною   И. П.). 600.000 коммунистов, которые, по словам Каменева, произнесенным в 1919 г., "управляли" Россией, "причем… громаднейшей массой некоммунистической", напоминали не столько политическую партию, сколько правящую касту или элитарный орден»[223]52.

На самом же деле, и рядовая партийная масса не имела никакого отношения к тем решениям, которые принимались в стране. Решала не партия, а ее аппарат и знали о настоящем положении дел не рядовые коммунисты, а работники аппарата, причем компетенция и право принимать решения были тем шире, чем выше находилось место партийного органа в партийно-аппаратной иерархии.

Справедливости ради следует сказать, что идеологи политики «диктатуры партии» в самом начале ее реализации были более откровенны, чем их последователи, когда прямо писали о том, что партия превратилась в «становой хребет советской государственности», и что «машину пролетарской диктатуры нельзя изучить надлежащим образом без должного понимания устройства этого играющего в ней центральную роль аппарата». Они прямо заявляли, что «для государствоведа-социолога, стремящегося познать причинные связи, статику и динамику развития пролетарской диктатуры, структура и функции партийного аппарата   тема, мимо которой они не могут пройти, не сделав ее одним из основных объектов своего изучения»[224]53.

Вполне закономерно, что такая власть, которой, по советской Конституции как бы не существовало вообще, требовала настоящей конспирации. Поэтому механизм связи высших партийных органов с партийными аппаратами на местах имел тайный, конспиративный характер. Вся переписка была абсолютно засекречена. Создание системы секретного делопроизводства явилось третьим направлением партийно-государственной реформы 1922 – 1923 гг. Решения высших партийных органов, оформленные как «секретные» и «строго секретные» документы, начинали свое движение из Секретариата ЦК по иерархической лестнице вниз по каналам тайной инфраструктуры власти. В самом Секретариате ЦК вначале это была секретно-директивная часть, которая существовала с 1920 г. и в компетенцию которой входили не только регистрация всех поступавших в ЦК секретных бумаг, но и ведение делопроизводства по выполнению постановлений Политбюро, Оргбюро и пленумов ЦК, связи с зарубежным подпольем партии, а также вся шифровальная работа – изготовление и рассылка партийных шифров, шифровка и дешифровка телеграмм[225]54.

Постановлением Оргбюро ЦК от 12 сентября 1921 г. секретно-директивная часть была выделена в самостоятельное ведомство – Бюро Секретариата ЦК, в котором с этого времени сосредоточивалось секретное делопроизводство высших органов партии и в которое поступала вся секретная информация от местных партийных органов. Бюро Секретариата составляли: 1) помощники секретарей ЦК; 2) Секретариат Политбюро ЦК; 3) Секретариат Оргбюро ЦК; 4) Шифрбюро; 5) канцелярия Бюро Секретариата; 6) архив. В конце 1922 г. штат Бюро Секретариата ЦК насчитывал 68 человек[226]55. Самыми главными в нем были помощники секретарей ЦК, причем в «Положении» о Бюро Секретариата ЦК собственно Бюро назывались именно первые помощники секретарей ЦК, а весь остальной штат именовался его техническим аппаратом. Возглавлял Бюро Секретариата ЦК первый помощник Сталина.

В 1922 г. у секретарей ЦК Сталина, Молотова и Куйбышева было по четыре помощника. У Сталина вскоре стало пять (А.М. Назаретян, И.П. Товстуха, Г.И. Каннер, Л.З. Мехлис, Д.И. Граскин). Помощники секретарей ЦК должны были принимать, вскрывать, систематизировать получаемый материал для доклада секретарям, следить за исполнением всех резолюций по докладам, контролировать выполнение постановлений Политбюро, Оргбюро и Секретариата, а также выполнять отдельные поручения секретарей ЦК. Конкpетно обязанности помощников Сталина, напpимеp, pаспpеделялись следующим обpазом:

1. А.М. Hазаpетян. Руководство pаботой помощников и аппаpатом Бюpо Секpетаpиата, непосpедственное pуководство техническим Секpетаpиатом Политбюpо ЦК (подготовка повестки, матеpиалов, контpоль исполнения и пp.). Общее наблюдение за исполнением всех pешений ЦК, непосpедственное pуководство pаботой Шифpбюpо. Ведение особо важной секpетной пеpеписки. Дела HКИД.

2. И.П. Товстуха. Заместительство Hазаpетяна. Разбоp и pаспpеделение почты. Подготовка матеpиалов для закpытых писем ЦК, pассылка и наблюдение за получением на местах и возвpащением. Обpаботка закpытых писем секpетаpей губкомов (pайоны: Сибиpь, Кавказ, окpаины). Вопpосы национальностей и дела Hаpкомнаца. Пpосмотp центpальной и местной паpтийной пpессы.

3. Г.И. Каннеp и Л.З. Мехлис. Техническое pуководство аппаpатом Бюpо Секpетаpиата ЦК. Ознакомление, pазpаботка, сводки и доклады по вопpосам советской и пpофсоюзной pаботы по матеpиалам ВЦИК, СHК, СТО, ВСHХ, HКПС, HКЗ, HКпpода, HКФ, Госбанка, Центpосоюза, HКВТ, Комвнутоpга, облЭКОСО, Госплана, Концесскома, ВЦСПС, HКЮ, Веpхтpиба, HКВД, ГПУ, ЦСУ, Главаpхива, HКтpуда, HКПиТ, HКВоена, НКЗдрава, HКСобеса, НКПроса, HКРКИ. Постоянный пpосмотp советской пеpиодической печати.

4. Д.И. Гpаскин. Обpаботка закpытых писем секpетаpей губкомов. Сводки ГПУ, МГО, ПУРа и т. д. Обpаботка матеpиалов Коминтеpна, Пpофинтеpна, КИМа. Обзоp паpтийной и советской пpовинциальной пpессы[227]56.

С момента вступления Сталина в должность Генерального секретаря ЦК в Бюро Секретариата было установлено незыблемое правило: секретная почта, поступавшая в его адрес, вскрывалась только первым помощником Сталина. Вся шифропереписка контролировалась заведующим Шифрбюро и докладывалась также первому помощнику Сталина[228]57. Отработанные материалы сдавались в архив Бюро Секретариата ЦК.

Первыми помощниками Сталина последовательно являлись тщательно подобранные и проверенные им люди – А.М. Назаретян (возглавлял Бюро Секретариата ЦК РКП(б) в 1922–1923 гг.), И.П. Товстуха (сменил А.М. Назаретяна на посту заведующего Бюро Секретариата ЦК, а с 1926 г. возглавлял Секретный отдел ЦК – преемник Бюро Секретариата), А.Н. Поскребышев. Последний возглавил Особый сектор ЦК, организованный в 1934 г. на основе Секретного отдела по решению XVII съезда ВКП(б), и находился на этой должности, пока не был отстранен в 1952 г.

Безусловно ясно одно, что, установив тотальный контроль над информацией и оградив себя верными людьми, Сталин таким образом превратил Секретариат ЦК из технического органа, обслуживавшего Политбюро и Оргбюро, в свою личную канцелярию. Возросший статус Секретариата виден из многих документов, в которых фиксировались происходившие в нем структурные и кадровые изменения. Так, на заседании Политбюро от 28 января 1926 г. был утвержден следующий порядок распределения обязанностей между секретарями ЦК: «1. На т. Сталина возложить подготовку вопросов к заседанию Политбюро и общее руководство работой Секретариата ЦК в целом; 2. На т. Молотова возложить подготовку вопросов и председательствование на Оргбюро, председательствование в совещании по работе в деревне при ЦК и общее руководство Отделом печати, Информотделом и Истпартом ЦК; 3. На т. Косиора возложить подготовку вопросов и председательствование на Секретариате ЦК и общее руководство Орграспредом, Статотделом, Управлением делами, Финотделом ЦК и РЛКСМ; 4. На т. Евдокимова возложить общее руководство Агитпропом, Отделом работниц ЦК, ПУРом и председательствование в кооперативном совещании ЦК»[229]58.

В Бюро Секретарита – Секретном отделе Секретариата ЦК[230]59 не только предрешались основные вопросы, выносившиеся на заседания Политбюро и Оргбюро (уже февральский 1923 г. пленум ЦК установил как правило, что единогласно принятое решение Секретариата, не опротестованное ни одним членом ЦК в течение 48 часов с момента вручения протоколов заседания, считалось постановлением Оргбюро ЦК[231]60), но через это ведомство проходили все связи с местными партийными органами. Вот что означала на деле та «необъятная власть» генсека, которую в конце 1922 г. Ленин почувствовал на себе и о которой он предупреждал партию в своем «Письме к съезду».

Усиление влияния сталинской канцелярии на политические решения, принимавшиеся в высших органах партии, некоторые коммунисты почувствовали уже в 1923 г. В.П. Hогин, выступая от Ревизионной комиссии на XII съезде паpтии, подчеpкнул, что самым важным в аппаpате ЦК является Бюpо Секpетаpиата. Hазвав pаботу Секpетаpиата обpазцовой, он вместе с тем высказал опасение, котоpое оказалось пpоpоческим: «В настоящей своей постановке паpтийный центp будет pазвиваться в стоpону паpтийного бюpокpатизма, когда важнейшие вопpосы фактически pешаются лицами, не избpанными съездом и пеpед ним не ответственными»[232]61. Хаpактеpно письмо Зиновьева Каменеву из Кисловодска от 30 июля 1923 г.: «Если паpтии суждено пpойти чеpез полосу (веp[оятно], очень коpоткую) единодеpжавия Сталина   пусть будет так. Hо пpикpывать эти свинства я, по кp[айней] меpе, не намеpен. Во всех платфоpмах говоpят о "тpойке", считая, что и я в ней имею не последнее значение. Hа деле нет никакой тpойки, а есть диктатуpа Сталина. Ильич был тысячу pаз пpав. Либо будет найден сеpьезный выход, либо полоса боpьбы неминуема»[233]62. Именно эта возpосшая pоль Секpетаpиата ЦК беспокоила участников известного «пещеpного» совещания под Кисловодском.

В августе 1923 г. в одной из пещеp (отсюда – «пещеpное» совещание) Зиновьев собpал находившихся на отдыхе в Кисловодске паpтийных pуководителей и пpедложил им план «политизации» Секpетаpиата ЦК, чтобы таким обpазом огpаничить его возpосшую pоль в системе высших оpганов паpтии. Конкpетно пpедполагалось, как pассказывал Зиновьев на XIV съезде паpтии, ввести в Секpетаpиат тpех членов Политбюpо, «чтобы это было нечто вpоде малого Политбюpо, pаз Секpетаpиат получает такое гpомадное pешающее значение, может быть, лучше, чтобы в него входили два-тpи члена Политбюpо. В числе этих тpех называли Сталина, Тpоцкого, меня или Каменева или Бухаpина. Вот этот план обсуждался в "пещеpе", где были покойный Фpунзе, Лашевич, Евдокимов, Воpошилов, где был pяд товаpищей совеpшенно pазличных настpоений, совеpшенно pазличных связей и т. д. Hасколько помню, pешения никакого пpинято не было и не могло быть пpинято»[234]63.

И что же делают дальше эти «оппозиционеpы»? Вместо того, чтобы убpать Сталина с поста Генеpального секpетаpя ЦК, они вызывают его в Кисловодск в качестве аpбитpа! «Чеpез некотоpое вpемя,   пpодолжал Зиновьев в своем pассказе,   он пpиехал, и тогда   не помню, в "пещеpе" или в дpугом месте,   состоялось у нас несколько pазговоpов. Было pешено в конце концов, что Секpетаpиата не будем тpогать, а для того, чтобы увязать оpганизационную pаботу с политической, введем в Оpгбюpо тpех членов Политбюpо. Это тоже не особенно пpактическое пpедложение внес т. Сталин, и мы на него согласились. Мы ввели в Оpгбюpо тpех членов Политбюpо: т. Тpоцкого, Бухаpина и меня. Я посетил заседания Оpгбюpо, кажется, один или два pаза, тт. Бухаpин и Тpоцкий как будто не были ни pазу. Из этого ничего не вышло. И эта попытка оказалась ни к чему»[235]64.

К 1925 г. власть Секpетаpиата ЦК стала очевидной. Резко изменившимся положением этого партийного органа и его Генеpального секpетаpя было вызвано эмоциональное выступление Каменева на XIV съезде: «Мы пpотив того, чтобы создавать теоpию "вождя", мы против того, чтобы делать "вождя". Мы пpотив того, чтобы Секpетаpиат, фактически объединяя и политику и оpганизацию, стоял над политическим оpганом. Мы за то, чтобы внутpи наша веpхушка была оpганизована таким обpазом, чтобы было действительно полновластное Политбюpо, объединяющее всех политиков нашей паpтии, и вместе с тем, чтобы был подчиненный ему и технически выполняющий его постановления Секpетаpиат. Мы не можем считать ноpмальным и думаем, что это вpедно для паpтии, если будет пpодолжаться такое положение, когда Секpетаpиат объединяет и политику и оpганизацию и фактически пpедpешает политику»[236]65. Ответом делегатов съезда на такую оценку Секpетаpиата был возмущенный и долго не смолкавший шум: в зале сидели пpедставители уже дpугой паpтии,   не той, что действовала в годы pеволюции и гpажданской войны. Этой новой паpтии был нужен именно Сталин, и она с легкостью отказалась от своих пpежних вождей. Ее настpоение и непонимание ею складывавшейся политической ситуации выpазил член ЦКК С.И. Гусев, далеко не новичок в паpтии (с 1896 г.): «Тепеpь   насчет "необъятной" власти Секpетаpиата и генеpального секpетаpя. Вопpос поставлен так же абстpактно (это о ленинском "Письме к съезду"!   И. П.), как он ставился годика два тому назад, когда впеpвые мы услышали эти слова о "необъятной" власти. Hужно учитывать опыт. Вот посмотpим, что говоpит опыт на этот счет. Были ли злоупотpебления этой властью или нет? Покажите хоть один факт злоупотpебления этой властью. Кто пpивел такой факт злоупотpебления? Мы, члены ЦКК, пpисутствуем на заседаниях Политбюpо систематически, мы наблюдаем pаботу Политбюpо, Секpетаpиата и, в частности, pаботу генеpального секpетаpя ЦК. Видели ли мы злоупотpебления этой самой "необъятной" властью? Hет, мы таких злоупотpеблений не видели, ибо, если бы мы увидели это, мы бы сигнализиpовали паpтии об опасности. Hи одного факта насчет злоупотpебления "необъятной" властью не было пpиведено, ни одного факта»[237]66.

Трудно сказать, был ли искренен Гусев, выступая с таким заявлением на XIV cъезде партии, но в любом случае это говорит о том, что Сталину уже тогда удалось сделать свою власть, не поддающейся контролю ни партии, ни общества. По аналогии с Бюро Секретариата ЦК в партийных аппаратах на местах были выделены секретно-директивные части, куда поступали директивные указания вышестоящих партийных органов. Сразу же после XII конференции РКП(б) 30 августа 1922 г. Секретариат ЦК утвердил «Инструкцию о порядке хранения и движения секретных документов», обязывавшую все центральные и местные учреждения сосредоточить секретное делопроизводство «в специально выделенных для этой цели секретных частях в составе одного или нескольких лиц – исключительно членов РКП». Одновременно с этим контроль и наблюдение за порядком и условиями исполнения пересылки и хранения секретной переписки возлагались на ОГПУ[238]67. В 1926 г. соответственно изменениям в системе высших партийных органов секретно-директивные части были преобразованы в секретные отделы, а с 1934 г. в особые сектора[239]68. Заведующий особым сектором крайкома, обкома и ЦК компартии национальной республики напрямую подчинялся заведующему Особым сектором ЦК и одновременно выполнял роль тайного осведомителя, приставленного к местному руководству. Вся эта деятельность, естественно, была строго засекречена.

Абсолютная, тотальная секретность, – как отмечал бывший работник аппарата ЦК КПСС Л.А. Оников, – была исходным принципом сталинской конструкции работы партаппарата. Секретность во всех трех измерениях – «сверху – вниз» (от райкома ко всей партийной массе), «снизу – вверх» (от исполнительного партийного органа к вышестоящему – руководящему) и «по горизонтали» (от равного к равному). Такая система секретности позволяла скрывать многие стороны работы аппарата даже от самих «аппаратчиков»[240]69. Оников верно подчеркнул, что это была система, которая, как и любая другая, являлась целостным сочетанием элементов, каждый из которых был упорядоченно связан друг с другом. Эту систему отличали гиперцентрализация, единоначалие, жесткая командная соподчиненность всех звеньев сверху донизу, поддерживаемая, с одной стороны, убежденностью, с другой – страхом.

Но Оников ошибался и в 1990-м, и в 1996 г., полагая, что свою перестройку Сталин осуществил только на XVII съезде ВКП(б) – в 1934 г. Она была проведена гораздо раньше – в 1922–1923 гг. - и охватила не только партийные аппараты, но и весь аппарат государственных органов, начиная от исполкомов Советов. Не были исключением и промышленные предприятия – в каждом правлении треста также имелась своя секретно-директивная часть.

Если до 1917 г. лишь некоторые государственные документы оформлялись как секретные, то в советский период российской истории конспирация стала общим правилом. Коммунистическая власть вплоть до своего конца действовала в обстановке строжайшей секретности, проводя свою политику в тайне не только от народа, но и от собственной партии. Элементы секретного делопроизводства существовали в практике отношений ЦК с местными партийными органами уже в первые годы советской власти, но только после вступления Сталина в должность Генерального секретаря ЦК и проведения ряда целенаправленных мероприятий всеохватывающая секретность приобрела вид отлаженной системы, стала главным принципом существования коммунистической власти.

Сразу же после XII конференции РКП(б) 30 августа 1922 г. Секретариат ЦК утвердил «Инструкцию о порядке хранения и движения секретных документов», обязывавшую все центральные и местные учреждения сосредоточить секретное делопроизводство «в специально выделенных для этой цели секретных частях в составе одного или нескольких лиц   исключительно членов РКП». Одновременно с этим контроль и наблюдение за порядком и условиями исполнения пересылки и хранения секретной переписки возлагались на ГПУ[241]70.

30 ноября 1922 г. Оргбюро ЦК утвердило порядок хранения секретных документов. Круг лиц, которым рассылались выписки из протоколов высших партийных  органов – Политбюро, Оргбюро и Секретариата ЦК, отдельные распоряжения секретарей ЦК и партийных комитетов, определялся одним из секретарей ЦК или секретарями парткомов. Эти выписки адресовались им персонально. Виновные в нарушении этого порядка привлекались к строжайшей партийной ответственности. Текст постановления Оргбюро ЦК от 30 ноября 1922 г. с того времени печатался на обратной стороне каждого документа, исходившего из высших органов партии,   для напоминания обязательности исполнения.

Перечень вопросов, переписка по которым объявлялась секретной, был очень широк и включал вопросы военного, экономического и политического характера. Последний блок представляли:

1. Переписка, касающаяся заключения договоров и изменения действующих договоров с иностранными государствами.

2. Подготовка договоров и соглашений с иностранными государствами.

3. Обмен арестованными (заложниками).

4. Выезд за границу и въезд в СССР (частных лиц и командируемых) до момента их оформления.

5. Информация и материалы о деятельности некоммунистических партий и организаций и борьба с ними.

6. Конфликты и волнения среди рабочих и других слоев населения.

7. Переписка с партийными органами (ЦК, ЦКК и т. п.) по вопросам директивного характера.

8. Нелегальная работа Коминтерна, Профинтерна и зарубежных коммунистических партий.

9. Материалы и выписки из постановлений ЦК РКП, ЦКК и т. п.

10. Переписка, содержащая указания на постановления РКП (выделено мною   И. П.).

11. Трения с партийными, профессиональными и советскими организациями.

12. Отчеты, доклады, сводки и т. п. о политическом и экономическом состоянии районов республики, информационные сводки ОГПУ.

13. Отчеты и доклады, определяющие политическое состояние коммунистических организаций, конфликты внутри организаций РКП и РКСМ.

14. Некоммунистические поступки членов коммунистических организаций, злоупотребления ответственных советских работников, результаты этого (дезертирство, дискредитирование власти и компартии и т. п.).

15. Начало следствия и привлечение к ответственности членов ЦИК, СНК, СТО, постановления о прекращении их.

16. Переписка, носящая характер предварительного расследования должностных преступлений.

17. Работа Политконтроля.

18. Переписка о бывших белых офицерах.

Общие вопросы:

1. Переписка о шифрах, шифропереписке и шифрработе.

2. Переписка о налаживании ведения секретной переписки в ведомствах СССР.

3. Переписка по сношениям других ведомств, поступающим в качестве секретных.

4. Заключения по проектам постановлений законодательных органов, касающихся вопросов Гособороны, Госбюджета, тех или иных мероприятий Военведа и т. п.

5. Характеристики ответственных работников[242]71.

19 августа 1924 г. пленумом ЦК РКП(б) были утверждены «Правила обращения с конспиративными документами ЦК РКП», разосланные в виде секретного циркуляра от 5 сентября за подписью Сталина всем членам ЦК и кандидатам, членам ЦКК, членам Центральной ревизионной комиссии, национальным ЦК, крайкомам, губкомам и обкомам партии[243]72. В этих «Правилах» прямо говорилось, что «конспиративными (выделено мною   И. П.) документами ЦК считаются протоколы пленумов, Политбюро, Оргбюро и Секретариата ЦК, а также все другие материалы и документы (выписки из постановлений и т. п.), исходящие из ЦК с надписью "Строго секретно"». Список лиц, которым рассылались эти документы, устанавливался Секретариатом ЦК. В «Правилах» подчеркивалось, что «товарищ, получающий конспиративные документы, не может ни передавать, ни знакомить с ними кого бы то ни было, если нет на то специальной оговорки Секретариата ЦК. Копировка указанных документов и выписки из них категорически воспрещаются».

Все без исключения указанные выше материалы и документы с пометкой «подлежит возврату» возвращались на имя заведующего Бюро Секретариата ЦК в секретных пакетах и в указанные сроки. Для проживающих в Москве такой срок устанавливался в две недели, для проживающих в провинции   один месяц, для работников Средней Азии, Дальнего Востока, Сибири и Закавказья   полтора месяца. Такой же срок был определен и для членов Политбюро ЦК. В случае невозвращения в установленные сроки более трех протоколов, дальнейшая их посылка временно прекращалась. Возвращаемые в Секретариат ЦК конспиративные материалы и документы раз в две недели сжигались особой Комиссией, утверждавшейся Секретариатом ЦК; на сжигавшиеся документы составлялись соответствующие акты. Рассматриваемый документ предписывал в целях обеспечения самой строгой конспирации точнейшим образом руководствоваться этими «Правилами» и предупреждал, что «все случаи, когда конспиративные данные будут выходить за пределы ЦК, и случаи нарушения настоящих правил будут подвергаться тщательному расследованию для привлечения виновных к самой строгой ответственности с передачей дела в ЦКК»[244]73.

После августа 1924 г. на обороте всех документов, исходящих из Секретариата ЦК, где печатался «Порядок пользования секретными документами ЦК РКП(б)», основанием теперь было не только вышеуказанное постановление Оргбюро от 30 ноября 1922 г., но и постановление пленума ЦК РКП(б) от 19 августа 1924 г. В последующие годы эти «Правила» периодически обновлялись, иногда в них вносились отдельные изменения, в частности, сократился срок возврата секретных документов. По постановлению Политбюро от 5 мая 1927 г. протоколы Политбюро и пленумов ЦК должны были возвращаться не более, чем через три дня со дня получения; выписки из протоколов Политбюро не позже, чем в семидневный срок[245]74.

К этому необходимо добавить, что срочная переписка Секретариата ЦК с местными партийными органами и наоборот осуществлялась посредством так называемых шифротелеграмм, которые расшифровывались сотрудниками Шифрбюро Секретарита ЦК в Москве и в секретно-директивных частях партийных и государственных органов  на местах. 

В годы гражданской войны многие указания Центрального Комитета партии, главным образом, по вопросам военного характера, передавались посредством шифровок. Партийная шифропереписка (для этой цели было создано Шифрбюро ЦК), охватывавшая и другие вопросы, была введена в практику с сентября 1920 г.[246]75, но далеко не сразу приобрела вид системы. 29 марта 1921 г. заведующий Шифрбюро ЦК М. Чугунов сообщал секретарю ЦК Молотову: «Постановка шифропереписки при сношениях губкомов с ЦК в настоящее время ниже всякой критики и по серьезности характера переписки грозит очень печальными последствиями. С момента введения партийной шифропереписки шифр вверяется только секретарям губкомов, но на деле последние из-за недостатка времени и соответствующего аппарата или сведущих по шифропереписке лиц передают его случайным надежным товарищам». Подводя итог своему сообщению, Чугунов предлагал «учредить при секретаре губкома должность технического помощника для ведения секретной переписки»[247]76.

В том же году, 2 августа, на основании приказа по Управлению делами Секретариата ЦК было утверждено специальное Положение о Шифрбюро Секретариата ЦК, которое предусматривало такую переписку: а) с подчиненными организациями и отдельными работниками РКП, б) с ЦК коммунистических организаций других стран, в) с Исполкомом Коминтерна, г) со всеми ведомствами РСФСР и их местными органами, имеющими шифросвязь[248]77.

По-настоящему система шифропереписки была отлажена в 1923 г., когда во всех партийных и государственных аппаратах на местах были созданы не только секретно-директивные части, но и шифровальные отделения. Специальным циркуляром ЦК от 8 февраля 1923 г. вводился единый «Код» для шифровки телеграмм. Мотивировался это шаг следующим образом: «ЦК РКП, ЦКК и ЦК РКСМ вводят в переписку с Бюро ЦК, обкомами и губкомами "Код" с целью сокращения телеграфных расходов и уменьшения эксплуатации телеграфного провода, при переписке по "Коду" достигается также возможность пользования текстами телеграмм, более полными и исчерпывающими»[249]78.

15 марта 1923 г. всем местным прокурорам была разослана шифротелеграмма отдела Прокуратуры Наркомата юстиции о строгом соблюдении инструкций шифрорганами. Она заслуживает того, чтобы ее процитировать: «Никакие разговоры о шифре с кем бы то ни было без исключения недопустимы. Виновные в нарушении этого будут привлекаться к ответственности, вплоть до предания суду». Кроме того, всем сотрудникам, имевшим отношение к шифрорганам, запрещалось посещать иностранные миссии, представительства, торговые консульства и организации Помгола, а также иметь знакомства с сотрудниками этих учреждений. В случае наличия знакомых или родственников в иностранных миссиях и представительствах сотрудники шифрорганов обязаны были донести об этом в шифровальное отделение. Не выполнившие этого циркуляра или разгласившие его, помимо служебной обязанности, привлекались к ответственности «по всей строгости революционных законов»[250]79.

Ситуация изменилась кардинально - в 1922 г., например, еще не применялись в этом отношении такие жесткие санкции, как в последующие годы. Много волнений пережил в начале июля 1922 г. Ем. Ярославский   в то время один из секретарей Сиббюро ЦК,   когда у него был похищен портфель, в котором находились партийный шифр «Луч» и блокнот члена ЦК и Сиббюро. Он пообещал вознаграждение 100 млн руб. тому, кто найдет портфель. Портфель нашли, правда, без содержимого[251]80. Несмотря на это, Ярославский отделался легким испугом.

С 1923 г. каждый такой случай рассматривался на заседании Оргбюро или Секретариата ЦК РКП(б). Так, 29 января 1926 г. Оргбюро поставило на вид руководителям Наркомпроса тт. Луначарскому, Яковлевой и Ходоровскому за халатное хранение секретных документов ЦК[252]81. Гораздо более серьезные санкции применялись к людям, имевшим непосредственное отношение к работе шифрорганов. Начало этому было положено циркуляром за подписью секретаря ЦК Куйбышева от 22 марта 1923 г., разосланным всем секретарям губкомов, областных бюро и ЦК компартий национальных республик. Циркуляр резко пресекал случаи распространения сведений из шифрованных документов и квалифицировал их как преступные. Виновные в нарушении инструкций немедленно отстранялись от работы и привлекались к строжайшей ответственности, вплоть до уголовной[253]82. А 7 декабря 1923 г. в адрес всех отправителей и получателей шифровок был разослан секретный циркуляр за подписью Сталина[254]83. В нем содержались следующие указания: «В целях наибольшего обеспечения тайны шифров и шифропереписки установить строго определенный круг лиц, через руки которых могут проходить шифротелеграммы, получаемые и отправляемые через Шифрбюро ЦК, а также порядок отправления, напечатания, хранения шифрованных телеграмм:

1. Все поступившие расшифрованные телеграммы сдаются адресатам только по указанию заведующего Бюро Секретариата ЦК или его заместителей.

2. Передача шифротелеграмм на исполнение может быть допущена под ответственность получателя лицам не ниже секретарей отделов ЦК… и персонально ответственных руководителей других ведомств.

3. Лица, получившие под расписку шифротелеграмму, обязуются в двухнедельный срок по исполнении возвратить ее обратно в архив Шифрбюро.

4. Копий с шифротелеграмм не снимать, а, если таковые нужны, получить в Шифрбюро.

5. При ссылках на текст шифротелеграмм в переписке, а также в разговорах по телефону не указывать, что цитируемый текст получен шифром, не указывать и номера шифровки.

6. Передачу шифровок в другие отделы и учреждения (вообще другим лицам) проводить только через Шифрбюро.

7. Шифровки, как полученные, так и отправляемые, доставлять в Шифрбюро запечатанными в конверт.

8. Ответ на шифровку посылается только шифром. Ответ пишется в одном экземпляре и, если перепечатывается, то черновики должны быть уничтожены.

…Шифрованная переписка должна всегда храниться в надежных хранилищах (несгораемые шкафы и пр.), откуда берется только по мере надобности».

Сотрудниками секретных отделов могли быть только члены РКП(б) или преданные Советской власти беспартийные, за которых поручилось не менее двух ответственных членов партии. Анкеты лиц, ведущих секретное делопроизводство, и поручительства за них направлялись в Спецотдел ГПУ через секретно-директивную часть в секретном порядке.

Вот образцы документов, оформлявшихся на доверенных лиц:

«Поручительство

Товарища_____________________________________________________________

(фамилия, имя, отчество)

хорошо знаю по нашей совместной работе (где, когда)______________________

_____________________________________________________________________

на должности_________________________________________________________

проявившего себя как работника (какого)__________________________________

Рекомендую названного товарища________________________________________

на секретно-шифровальную работу в шифровальном отделе.

Состою членом РКП(б) с 19____г.___________________месяца

организации города______________ района________________________________

Партбилет №________________

Работаю: где и в качестве кого___________________________________________

Точный адрес службы и должность_______________________________________

__________________________________квартиры___________________________

Подпись:

Собственноручную подпись члена РКП(б)_________________________________

удостоверяем.

Члены ячейки:_______________________________________________________».

«Подписка

Я, нижеподписавшийся_________________________________________________

бывший шифросотрудник____________________________________, даю настоящую подписку в том, что, уходя из области шифровально-секретной работы, все известные мне, как шифроработнику, системы шифров, их цель, значение, порядок пользования ими вообще, а также все известные мне государственные и военно-оперативные тайны обязуюсь хранить в самом строжайшем секрете и в течение одного года по уходу с секретно-шифровальной работы обязуюсь уведомлять шифроорганы_______________ и Специальный отдел ГПУ о своих новых местах жительства или временного пребывания, помня, что в противном случае подвергнусь строжайшей ответственности по законам революционного времени, в чем и даю настоящую подписку.

"_____"_________________192___г.

Бывший сотрудник__________________________________________

Местожительство___________________________________________

Собственноручную подпись т.________________________________

удостоверяем»[255]84.

Характерно, что спустя десятилетия бывшие сотрудники Секретариата ЦК (оставшиеся в живых) соблюдали верность данной ими тогда подписке и хранили молчание. В беседе с журналистом Ю. Мархашовым доживший до 90 лет А.П. Балашов, в 1920-е гг. сотрудник Секретариата (мне приходилось встречать в архиве подписанные им сопроводительные письма к документам ЦК, рассылавшимся в местные партийные органы), не сообщил ни одного принципиального факта о содержании деятельности своего ведомства. На вопрос: «Почему Вы и сегодня сохраняете какие-то стародавние секреты, говорите, что время еще не пришло для них. Что это   страх или привычка?» Балашов ответил: «Нет, страха у меня сегодня нет. Просто когда-то я взял на себя определенные обязательства и должен их выполнять. А все эти документы хранятся в архиве Политбюро и, думаю, сама партия должна их опубликовать. Меня на это никто не уполномочивал»[256]85.

Во время Всесоюзной переписи 1926 г. сотрудники секретных отделов, выполняя, в частности, циркуляр Президиума ВЦИК от 3 декабря 1926 г., не должны были указывать свои настоящие должности, и вместо записей «делопроизводитель секретной части», «шифровальщик», «заведующий секретным отделом» и т. п. им следовало указать название того отдела, в состав которого входили секретно-директивная часть или шифротделение, (например, Секретариат, орготдел и т. п.) и должность, по тарификации равную действительно занимаемой должности[257]86.

Партийный аппарат действовал как настоящая подпольная партия во враждебном окружении   теми же методами и приемами. Но здесь необходимо существенное дополнение   в распоряжении этой партии аппарата были все государственные средства и ей подчинялись все государственные ведомства. Вот что означала на деле политика «диктатуры партии».

ОГПУ стало тайной полицией партийного аппарата. Как известно, ЦК РКП(б) с самого начала создания Всероссийской чрезвычайной комиссии заявил, что органы «ВЧК созданы, существуют и работают лишь как прямые органы партии, по ее директивам и под ее контролем»[258]87. C 1923 г. ОГПУ работало уже только по директивам партийных органов и контролировало подбор лиц, ведущих секретное делопроизводство. Секретариат ЦК возложил на Спецотдел ОГПУ также инструктирование партийных и государственных органов по вопросам шифроработы[259]88. Вся их секретная переписка должна была отправляться с этого времени только через фельдъегерский корпус ОГПУ. Этот корпус был создан в 1921 г. и сначала перевозил главным образом корреспонденцию ВЧК[260]89. Содержание его обходилось очень дорого   за отправку каждого нарочного в 1923 г. взималось 100 руб. в золотой валюте[261]90. Это в несколько раз больше, чем получал тогда в месяц средний рабочий[262]91, что само по себе является показательным для оценки сущности коммунистической власти.

Секретная корреспонденция делилась на несколько серий. Особо важная – серия «К» включала распоряжения, переписку и доклады совершенно секретного характера. Это относилось в первую очередь к материалам Политбюро, Оргбюро и Секретариата ЦК. Корреспонденцию серии «К» следовало передавать только в руки самого адресата, который при этом был обязан оставить расписку на оболочке пакета. В случае отсутствия адресата они возвращались обратно в отправивший их аппарат фельдсвязи. Исключения допускались лишь в отношении заместителей этих лиц, их личных секретарей или других лиц, если у них имелась письменная доверенность непосредственно от адресата. Адресовать на учреждение корреспонденцию серии «К» без указания фамилии адресата запрещалось. Конверты с расписками после вручения адресату передавались для возвращения посыльному фельдсвязи ОГПУ. Ни в коем случае не допускалась задержка адресатом конвертов более суток, не говоря уже о невозвращении таковых[263]92. Причем, шифротелеграммой Сталина от 21 июня 1922 г. предписывалось возвращать их обязательно прошитыми, за сургучными печатями и передавать непосредственно заведующему Бюро Секретариата ЦК под личную расписку[264]93.

О том, насколько серьезным делом была перевозка секретной корреспонденции, особенно серии «К», свидетельствует выступление начальника фельдъегерского корпуса ОГПУ В.Н. Жукова на совещании начальников фельдотделов ОГПУ 17 марта 1929 г.: «Если вы утеряли 50 или 100 тыс. рублей, то это плохо, но если Вы утеряли пять пакетов серии «К», то это во много раз хуже. Людям, которые теряют от 5 до 15 тыс. рублей, Коллегия дает 3 – 5 лет, а людям, которые теряют два секретных пакета, дает 10 лет, а иногда и высшую меру наказания»[265]94.

Литерная корреспонденция серии «А» (срочно - секретно) и серии «В» (секретно, но не срочно) составляла строго секретную и секретную переписку государственных органов, пользовавшихся фельдсвязью ОГПУ.

Как видим, реальная власть в стране оградила себя непроницаемой завесой секретности. Немногие (кроме тех, кто имел непосредственное отношение к секретным документам) догадывались о действительном положении дел и уж тем более представляли себе, как и во имя чего делается реальная политика и что скрывается на самом деле за «диктатурой пролетариата», а затем и «народовластием», о которых постоянно твердила официальная пропаганда. Круг замкнулся уже в 1925 г., когда Спецотдел ОГПУ, руководствуясь партийной директивой, разослал всем наркоматам и центральным учреждениям, а затем и на места циркуляр, по которому с этого времени «посылка их секретных изданий в Центральную Книжную Палату отменялась и при отделе Политконтроля ОГПУ организовывалось центральное хранилище для всех секретных изданий. Впредь предлагалось высылать в этот отдел по экземпляру всех изданий   совершенно секретных, секретных и не подлежащих оглашению»[266]95.

8 июля 1926 г. СНК СССР принял специальное постановление «О порядке снабжения государственных книгохранилищ секретными изданиями», которое тоже стоит процитировать:

«Не подлежат присылке в книгохранилища:

  материалы, касающиеся шифровального и секретного делопроизводства, как-то: шифры, коды и т. п.;

  материалы, хранение которых производится наравне с шифром;

  отдельные и в сборниках секретные приказы, циркуляры, инструкции, положения и прочие издаваемые ведомствами руководящие материалы;

  стенографические секретные отчеты и протоколы съездов, совещаний, комиссий и т. п.;

  обзор работы и отчеты государственных учреждений в части выполнения ими тех или иных секретных функций»[267]96.

В конце 1920-х гг. страна уже жила в обстановке всепроникающей и всеохватывающей лжи. Вся информация, которая предлагалась народу, была строго отобрана и сфальсифицирована. В конце 1926 г. от имени ЦК во все партийные, советские и другие организации было разослано постановление, запрещавшее самостоятельную подписку на белоэмигрантскую печать, из которой думающие люди могли получить хоть какую-то правдивую информацию о положении дел в своей стране. С этого времени в местные партийные органы стали поступать только сводки материалов из зарубежной печати, подготовленные в Секретариате ЦК[268]97. А 7 января 1927 г. Секретариат принял постановление «О руководстве радиовещанием», через три дня одобренное Оргбюро ЦК[269]98. Это постановление очень знаменательно, так как касалось повседневной жизни каждого советского человека, получавшего информацию главным образом через радио. В постановлении говорилось:

«Предложить всем парткомитетам, на территории которых имеются радио-телефонные станции, взять под непосредственное руководство работу этих станций, максимально используя их в агитационных и просветительных целях. Для обеспечения политической выдержанности материалов, передаваемых по радио, и систематического партийного руководства работой радиостанции парткомитетам необходимо:

1. Выделить ответственного партийного товарища в качестве руководителя радиовещанием, отвечающего за организацию дела и содержание всех передающихся по радио материалов непосредственно перед соответствующим партийным комитетом.

2. Установить обязательный и предварительный просмотр парткомитетами планов и программ всех радиопередач.

3. Тщательно подбирать докладчиков и лекторов, принимающих участие в радиоагитации, обеспечив политически грамотный и выдержанный состав.

4. Принять меры к обеспечению охраны микрофонов с тем, чтобы всякая передача по радио происходила только с ведома и согласия ответственного руководителя…».

Только в такой обстановке непроницаемой секретности и лжи могла существовать и действовать коммунистическая власть. Ядро этой власти скрывалось под несколькими напластованиями. Можно выделить их, по крайней мере, три. Первый слой – это внешняя форма власти. В СССР, стране классического сталинизма, как и в нормальном правовом государстве с гражданским обществом, имелись политическая партия и своеобразный парламент – Верховный Совет, существовали Советы на всех уровнях (от республики до поселка), проходили выборы, созывались съезды Советов и партийные съезды, проходили многочисленные собрания партийных, комсомольских, профсоюзных организаций. Но все это было лишь бутафорией, создававшей у населения иллюзию участия в политической жизни, а в мире – имидж страны, строящей социализм. Сталинизм, будучи идеократической партийно-государственной диктатурой, прикрывался социализмом как религией – все в СССР делалось ради социализма, во имя социализма и для блага трудящихся масс. Маскировка реальной власти под идеократической оболочкой социализма таким образом не только породила ложь и двоемыслие в государственной политике страны, но и пропитала ими образ жизни ее населения.

В действительности, уже в 1920-е гг. не было никакой самостоятельности в принятии решений не только партийными, но и любыми другими съездами и конференциями. Все они предварительно согласовывались с ЦК партии[270]99. Однако иллюзия деятельного участия трудящихся в политической жизни страны существовала и многократно усиливалась массированной пропагандой идеократического характера. Эта пропаганда велась не только через средства массовой информации, находившиеся под жестким контролем партийного руководства, но и через школу, армию, комсомол, вуз.

Второй слой власти – это власть партийно-государственной бюрократии, проводившей в жизнь от своего имени директивы высших партийных органов. В этом отношении никакой самостоятельности не было ни у губкома, ни у ЦК компартии национальной республики. Все они в равной степени зависели от Политбюро, Оргбюро и Секретариата ЦК партии. Руководствуясь правилом, введенным ноябрьским 1922 г. циркуляром ЦК за подписью Молотова и Кагановича, секретарь ЦК компартии национальной республики, крайкома или обкома ВКП(б), получив из Центра партийную директиву,  аналогичным образом действовал по отношению к нижестоящим партийным комитетам. Вот один из типичных примеров более позднего времени: 2 октября 1937 г. «всем секретарям обкомов, крайкомов и ЦК нацкомпартий, всем председателям СНК, крайисполкомов и облисполкомов» была разослана шифротелеграмма за подписями Председателя СНК Молотова и Секретаря ЦК ВКП(б) Сталина о проведении «по каждой республике, краю, области от 3 до 6 открытых показательных процессов с привлечением крестьянских масс и широким освещением процесса в печати, приговорив осужденных к высшей мере наказания в связи с вредительством и бактериологическими диверсиями в животноводстве, приведшими к массовому падежу скота»[271]100. Следуя этой директиве, 5 октября 1937 г. Бюро Запсибкрайкома, согласовав конкретные вопросы с начальником краевого Управления НКВД Г.Ф. Горбачом и прокурором Западно-Сибирского края И.И. Барковым, приняло соответствующее постановление, разосланное затем местным райкомам партии: «Во исполнение директивы ЦК ВКП(б) и СНК СССР от 2 октября принять предложение Горбача и Баркова о проведении в Ояшинском, Искитимском, Куйбышевском, Купинском, Венгеровском и Чановском районах открытых судебных процессов над врагами народа, вредителями в области развития животноводства. Установить срок проведения этих процессов 15–20 дней...»[272]101.

Был установлен также незыблемый порядок исполнения партийных директив государственными органами. Партийная директива – решение вышестоящего партийного комитета – поступала в секретную часть государственного органа, занимавшего место, соответствующее по уровню в иерархии месту партийного комитета, передавшего директиву. Заведующий секретной частью знакомил с ней руководителя своего ведомства, который, исходя из полученной директивы, принимал соответствующее постановление уже от своего имени и далее действовал как высшая власть в системе государственных органов, спуская свое постановление нижестоящим инстанциям. С середины 1920-х гг. Политбюро не просто руководило работой всех центральных учреждений (СНК, СТО, Президиум ВЦИК, Госплан и др.), но и утверждало их постановления, и заставляло «в советском порядке», т.е. от имени Советов проводить в жизнь партийные решения. Это было закреплено постановлением Политбюро от 15 октября 1925 г.[273]102

Ни в одном официальном протоколе или приказе государственных органов не должно было быть ссылки на постановление высших партийных органов. Партаппарат стремился сохранить анонимность своей власти и поддерживать имидж партии как общественно-политической организации. Поэтому вся переписка с партийными органами по вопросам директивного характера, постановления и выписки из постановлений Политбюро, Оргбюро и Секретариата ЦК, Президиума ЦКК, а также переписка, содержащая указания на директивные постановления партии, шла под грифом «секретно». Эти материалы не следовало проводить по журналам входящих и исходящих бумаг, и никем, кроме руководителя учреждения, они не могли вскрываться. Хранить их следовало также в секретном отделе. Лишь в тех случаях, когда партийные органы обращались к советским учреждениям за содействием или присылкой необходимых сведений просто как общественная организация, документация проходила в официальном порядке. Таким образом, в общей канцелярии не должно было оставаться никаких следов директивной деятельности партии.

Этот порядок требовалось неукоснительно соблюдать. Виновные в его нарушении привлекались к партийной ответственности. Большие неприятности в 1923 г. были у заместителя Наркомвнешторга М.И. Фрумкина, нарушившего этот порядок и передавшего копию постановления пленума ЦК о монополии внешней торговли уполномоченному Наркомвнешторга Украины со ссылкой на это постановление в телеграмме торгпредам. Бюро Секретариата ЦК строго предупредило Фрумкина и еще раз указало ему на то, что «постановления ЦК оформляются в советском порядке (выделено мною. – И.П.) в виде законодательных актов или распоряжений. Поэтому сами вопросы часто по существу не являются секретными, но, наоборот, доводятся до сведения широких слоев населения в советском порядке. Секретным является порядок прохождения вопросов через партийную организацию, постановления которой являются директивой партии тому или иному члену. Поэтому каждый член партии, получив директиву партийного органа, проводит таковую в жизнь от своего имени по занимаемой должности»[274]103.

По примеру партийных директив так же под грифом «секретно» или «строго секретно» шли почти все постановления государственных органов, проходившие через соответствующую секретную часть. Оболочка секретности скрывала действительных авторов того или иного решения, покрывала их некомпетентность, делала их бесконтрольными и безответственными.

Партийно-государственная бюрократия распоряжалась гигантскими сферами экономической и социальной жизни страны, имела многочисленные привилегии, выделявшие ее уже в 1920–1930-е гг. в особый социальный слой советского общества.  В то же время все они как субъекты власти были несвободны. Достаточно вспомнить одиозную фигуру председателя Президиума ВЦИК СССР М.И. Калинина – «всесоюзного старосту Калиныча из папье-маше», – как метко охарактеризовал его Л.М. Баткин[275]104. Бюрократии в системе сталинской власти отводилась двойная роль – исполнителя директив реальной власти и одновременно ее прикрытия. Она, как верно заметили западные советологи С. Коэн и Р. Такер, больше всего напоминала сословие царских чиновников – официально привилегированный класс, который служил государству, но не управлял им[276]105.

Неконституционной, но официально признанной верховной властью в СССР являлись высшие органы партийного аппарата – Политбюро, Оргбюро и Секретариат ЦК. Решения Политбюро заносились в протокол, выписки из которого рассылались потом тем должностным лицам, которым надлежало эти решения исполнять. Постановления более высокого уровня секретности (это касалось прежде всего вопросов международной политики, развития военной промышленности и проведения репрессий) вообще не вписывались в протокол заседания Политбюро и шли под грифом «особая папка». Уже в приложении к протоколу Политбюро ЦК от 3 – 8 февраля 1922 г. имелся весьма знаменательный пункт, который вскоре стал играть основополагающую роль в секретном делопроизводстве партийного аппарата. Этот пункт гласил: «Особо секретные предложения и решения Политбюро вносятся в протокол в самой краткой форме, самое же решение заносится на особом листе. Необходимые сообщения заинтересованным лицам делаются на особом листе под их распиской, причем, безусловно и немедленно по прочтении возвращаются в Секретариат ЦК. Вся соответствующая переписка ведется только через т. Молотова (или т. Смирнова – тогда заведующего Бюро Секретариата. – И.П.)[277]106. С 1923 г. в протоколах Политбюро ЦК уже постоянно встречается вместо решения запись – «см. особую папку». Эта же система хранения наиболее секретных документов под грифом «особая папка» действовала не только в системе партийных органов, но и во всех государственных структурах и не только в Центре, но и на местах.

Характерной чертой коммунистической власти являлось то, что она не раскрывала действительных мотивов принятия своих основных решений. Делалось это вполне сознательно, так как работники партийных и государственных органов руководствовались постановлением Политбюро ЦК от 12 апреля 1923 г., суть которого заключалась в том, что «наркоматы (НКИД, НКВоен, ГПУ и др.) при внесении особо секретных вопросов в Политбюро должны были не мотивировать их в письменном виде, а вносить путем предварительного сговора (выделено мною. – И.П.) с Секретариатом ЦК»[278]107. В большинстве же случаев такие решения принимались не на заседаниях Политбюро, а на частных совещаниях у Сталина, которые не стенографировались и не протоколировались. Принятые решения передавались устно, а в отдельных случаях оформлялись как решения высших партийных органов и проводились в жизнь от имени Политбюро или просто ЦК партии. Сам факт принятия таких решений можно восстановить только по результатам последующей политики.

Действия этой реальной власти, запрятанной внутри высших партийных структур, тщательно скрывались, но любые следы имеют обыкновение оставаться. Как уже отмечалось, первое время после отхода Ленина от активной политической жизни все основные вопросы решала «тройка» – Зиновьев – Сталин – Каменев. На октябрьском 1923 г. пленуме ЦК в своем заключительном слове Троцкий оценил ситуацию так: «В Политбюро есть другое Политбюро и в ЦК есть другой ЦК»[279]108.

С августа 1924 г. эта группа превратилась в «семерку», в которую входили члены Политбюро ЦК Сталин, Каменев, Зиновьев, Бухарин, Рыков, Томский и председатель ЦКК Куйбышев. Перед официальным пленумом ЦК «семерка» предварительно собиралась на фракционный пленум, имела свою «конституцию» – по требованию одного члена она собиралась немедленно и по требованию одного любой вопрос мог быть снят с повестки дня. Чаще всего таким человеком оказывался Сталин. По словам Зиновьева, эта «семерка почти два года играла роль секретного ЦК, обсуждавшего все вопросы внутренней и внешней политики». «Семерка» имела свой шифр и псевдоним «руководящий коллектив». После того, как перешли в оппозицию и были отстранены от дел Зиновьев с Каменевым, появилась «девятка», которую составляли Сталин, Бухарин, Рыков, Молотов, Куйбышев, Калинин, Дзержинский, Фрунзе, Томский. После смерти Фрунзе его место некоторое время занимал Рудзутак. Именно к «девятке» обращались перед XIV партийным съездом Зиновьев, Каменев, Крупская и Сокольников со своей «Факционной платформой четырех». В накаленной обстановке на объединенном июльском 1926 г. пленуме ЦК и ЦКК, Зиновьев, потрясая целой папкой документов «семерки», несколько приоткрыл завесу над ее деятельностью, заявив, что «резолюции Куйбышева от «"имени ЦКК" относительно Лашевича и других делаются в кабинете Сталина», что «ассенизаторов нужно пригласить  –  для того, чтобы "разбираться" в этих "делах"»[280]109.

Практика фракционного решения основных вопросов особенно укрепилась в ходе внутрипартийной борьбы 1920-х гг. С этого времени не только «наверху», но и на местах решения стали принимать на фракционных заседаниях. Но это были не заседания оппозиции, а правящей фракционной группы в партии, которая имела своих многочисленных последователей в нижестоящих партийных и государственных структурах. Сохранилось чрезвычайно интересное письмо члена партии с 1917 г. Н. Семенова объединенному пленуму ЦК и ЦКК от 29 июля 1927 г. (копия письма была отправлена также Зиновьеву и Троцкому). Вот основные выдержки из этого письма: «У нас в районе существовал явно фракционный центр, неизвестный широким массам районной организации, который фактически (уже с 1923 г.) являлся руководящим органом района. Наиболее важные вопросы перед их постановкой в районе ставились предварительно на обсуждение этого центра. Решения эти проводились нами, руководящей группой РК, через аппарат райкома, несмотря на то, что данный орган не предусмотрен ни уставом партии, ни решениями партсъездов». Автор письма сообщает о том, что дело доходило вплоть до того, что отрабатывались инструкции для поведения на съезде: «...когда будет оглашаться список почетного президиума, то тт. Сталину, Бухарину, Молотову, Рыкову надо похлопать как следует, а при оглашении имен тт. Зиновьева, Каменева, Крупской от аплодисментов, мол, надо воздержаться... Такие совещания, – добавляет автор письма, – созывались и после XIV съезда. На них приглашались надежные люди, главным образом, секретари крупных ячеек, несколько директоров и профессионалистов, затем инструкторы РК и завотделами». Главное же, что протоколов этих совещаний не велось. А было их в том районе с декабря 1925 г. по март 1927 г. примерно 10–12[281]110.

Такая конспиративная власть является сущностной чертой сталинизма. СССР дал классический пример ее организации и действия. Ни о какой законности при этом не могло быть и речи. Л. Каганович без обиняков выразил кредо сталинизма в своем выступлении в Институте советского строительства и права 4 ноября 1929 г.: «Мы отвергаем понятие правового государства. Если человек, претендующий на звание марксиста, говорит всерьез о правовом государстве и тем более применяет понятие "правового государства" к советскому государству, то это значит, что он идет на поводу буржуазных юристов, это значит, что он отходит от марксистско-ленинского учения о государстве»[282]111. Сталину, как точно оценили его практику современные юристы-историки  В.Н. Кудрявцев и А.И. Трусов, «для укрепления собственной неограниченной власти право требовалось не как система норм, выработанных обществом и государством в ходе их естественно-исторического развития, но прежде всего как система приказных законов, навязанных обществу правящей верхушкой, либо попросту самим диктатором».  В сталинский период российской истории законченное оформление получил  такой своеобразный феномен, как политическая юстиция, органы которой находились в полном распоряжении высшего руководства страны[283]112.

Скрытое не только от государства, но и от собственной партии тайное делопроизводство по осуществлению реальной политики в стране определяло неформализованность этой власти и безграничность ее действия. Эта власть была поистине необъятна, но невозможно было указать на ее конкретные проявления, на способы принятия решений и методы их осуществления. Сталин, как Генеральный секретарь ЦК, и другие руководящие деятели партии, которых он время от времени приближал к себе, были известны и занимали высокие должности в официальных структурах власти, но их деятельность по выработке судьбоносных для страны решений проводилась, как тогда выражались представители партийной верхушки, «за спиной» ЦК и его пленумов и оставалась тайной для партии и тем более для общества. За кулисами официальной деятельности партийной верхушки остались подготовка создания СССР, реальная история разгрома оппозиций 1920-х гг., осуществление насильственной коллективизации и, говоря словами Н. Валентинова, «пьяной сталинской сверхиндустриализации»[284]113, создание военной промышленности, вся «кухня» Большого террора, сговор с Гитлером, «изнанка» Великой Отечественной войны, обстоятельства создания «социалистической» системы и атомной бомбы, да и сама смерть Сталина – одна из загадок советской истории.

Чрезвычайно точно понял суть политической системы при Сталине замечательный советский писатель Василий Гроссман, написавший еще в 1950-е гг.: «Лицемерие Сталина ясно выразило лицемерие его государства. И лицемерие это главным образом выражалось в игре в свободу... Умерщвленная свобода стала украшением государства, но украшением не бесполезным. Мертвая свобода стала главным актером в гигантской инсценировке, в театральном представлении невиданного объема. Государство без свободы создало макет парламента, выборов, профессиональных союзов, макет общества и общественной жизни. В государстве без свободы макеты правлений колхозов, правлений союзов писателей и художников, макеты президиумов райисполкомов и облисполкомов, макеты бюро и пленумов райкомов, обкомов и центральных комитетов национальных компартий обсуждали дела и выносили решения, которые были вынесены заранее совсем в другом месте. Даже Президиум Центрального Комитета партии был театром.

Этот театр был в характере Сталина. Этот театр был в характере государства без свободы. Поэтому государству и понадобился Сталин, осуществивший через свой характер характер государства»[285]114.

3. ПАРТИЯ – «ПРИВОДНОЙ РЕМЕНЬ» МАСС

Процесс превращения большевистской партии в институт власти имел две стороны: во-первых, создание «партии аппарата» внутри партии и, во-вторых, превращение ее в лжепартию, особую «партию масс», партию-бутафорию. Внешне все в этой лжепартии было, как и и в нормальной политической партии. У нее были свои программа и устав, собирались членские взносы, происходили открытые и закрытые собрания, «выборы» руководства, прием и исключение. Но члены партии не только не принимали никаких политических решений, но и не участвовали в их выработке, более того, не знали о том, что происходит в аппарате их партии и не имели реальной информации о положении дел в стране. Краешек этой информации приоткрывался лишь в переломные моменты ее истории, когда на закрытых партийных собраниях зачитывались закрытые письма Центрального Комитета. Руководство КПСС поддерживало иллюзию существования в стране нормальной многомиллионной политической партии так же целенаправленно, как оно скрывало природу своей власти.

Процесс изменения партии, превращение ее в партию-бутафорию определился тогда же -  в 1922 - 1923 гг. До того времени партия большевиков являлась все же политической партией. Несомненно, это была особая партия, партия нового типа, по-военному жестко централизованная. Уже в первые годы противники большевизма отмечали главную черту, которая отличала большевиков от меньшевиков и других социалистов,   это «чисто ленинская внутри- и межпартийная тактика, основанная на чисто военной дисциплине, на беспрекословном, повсеместном и одновременном подчинении всех членов партии распоряжениям и инструкциям ЦК, т. е. самого Ленина»[286]1.

Особо проницательные люди   Г.В. Плеханов, Р. Люксембург и др., очень рано увидели в большевистской партии зародыш ее последующего вырождения в клику руководителей, но, пожалуй, самый ранний и проницательный прогноз принадлежит Л. Троцкому. В его брошюре «Наши политические задачи», написанной в 1904 г., в которой он дал резкую критику организационных планов Ленина, имелось следующее весьма характерное замечание: «Аппарат замещает партию, Центральный Комитет замещает аппарат, и, наконец, диктатор замещает Центральный Комитет». Правда, в конце жизни, приводя эту цитату в своей книге «Сталин», Троцкий отрицал тезис о том, что «сталинизм был полностью заложен в методах Ленина». По его мнению, организационная политика Ленина не представляла одной прямой линии. Ленину не раз приходилось давать отпор излишнему централизму в партии и апеллировать к низам против верхов. «В конце концов,   писал Троцкий,   партия в условиях величайших трудностей, грандиозных сдвигов и потрясений сохраняла необходимое равновесие элементов демократии и централизма». Однако, как бы ни пытался Троцкий убедить читателей в том, что «нарушение этого равновесия явилось не логическим результатом организационных принципов Ленина, а политическим результатом изменившегося соотношения между партией и классом», предпосылки сталинизма были заложены именно в организационных принципах ленинской партии. Стоило Ленину, отличавшемуся особой маневренностью и гибкостью в политике, в том числе и организационной, уйти со сцены, а прийти человеку, у которого «к массам, к событиям, к истории, по словам Троцкого, не было другого подхода, как через аппарат»[287]2, то сразу же началось стремительное перерождение партии большевиков в институт власти. Вне всякого сомнения, корень зла был именно в основах этой партии, раз все зависело от воли одного человека.

Тем не менее, первые два десятилетия своего существования это была партия единомышленников. «Мы идем по крутому обрыву, крепко взявшись за руки»,   писал Ленин. Специфика жестко централизованной партии, сделавшей ставку на трудящиеся массы и стремившейся к повсеместной организации своих ячеек и поддержанию тесной связи с ними, стала огромным преимуществом в борьбе за власть. Далеко не случайно Ленин писал в своей работе «Что делать?»: «Дайте нам организацию революционеров, и мы перевернем Россию!». Еще в 1902 г. он понял преимущества именно такой организации партии и возможность ее создания в России для осуществления своей главной цели   взятия власти. Противники Ленина, говоря о том, что «самое страшное, чего можно было ожидать, свершилось», тем не менее, признавали не только факт «катастрофического ухода масс к Ленину», но и то, что «с технической стороны предприятие (Октябрьский переворот   И. П.) было проведено артистически»[288]3.

Деятельность партии в период с 1917 по 1922 г., свидетельствующая о том, что насилие уже тогда было главным способом борьбы за утверждение своей власти, - это особая тема. Однако необходимо помнить, что этот способ, такие принципы деятельности признавали тогда все лидеры большевистской партии и вся партийная масса. «Я не представляю себе,   писал Троцкий,   что в человеческой истории можно найти другой пример такой солидарности, такого идеалистического подъема, такой преданности, такого бескорыстия, какие отличали большевистскую партию и находили свое отражение в ее правящем штабе. Были трения, конфликты, словом все, что свойственно людям. Члены ЦК были людьми, и ничто человеческое им не было чуждо. Но особая эпоха поднимала их над самими собой. Ничего не идеализируя и не закрывая глаза на человеческие слабости, можно все-таки сказать, что в партии царила в те годы атмосфера горных высот»[289]4.

Под словами Троцкого «насилие может играть огромную революционную роль. Насилие большевиков над буржуазией, над меньшевиками, над эсерами дало   при определенных исторических условиях   гигантские результаты» мог подписаться в годы революции и гражданской войны любой член большевистской партии. Трагедия старых большевиков в 1937 г. была предопределена в самом начале их пути, когда они избрали в качестве основного способа своих действий насилие, думая, что, взяв власть, уничтожив враждебные классы и устранив эксплуатацию, тем самым создадут необходимые условия для созидательного движения к светлому будущему. Этот выбор привел сначала их, а потом и всю страну, завоеванную ими, к катастрофе.

Ленин всегда считал, что большевистская партия должна быть малочисленной. Недаром он рассматривал ее именно как «ядро профессиональных революционеров». Партия значительно выросла ко времени Октябрьского переворота   с 24 тыс. чел. в феврале 1917 г. до 400 тыс. в октябре, и Ленина это очень беспокоило, тем более, что «цвет» партии погиб на фронтах гражданской войны. В 1919 г. Ленин считал достаточным иметь партию в 200 тыс. при численности рабочих, объединенных тогда в профсоюзы, в 4 млн, т. е. рекомендовал, чтобы это соотношение было 1 к 20, не более[290]5. «Показных членов партии нам не надо и даром. Единственная правительственная партия в мире, которая заботится не об увеличении числа членов, а о повышении их качества, об очистке партии от "примазавшихся", есть наша партия   партия революционного рабочего класса»[291]6. Далее, в своей работе «Детская болезнь "левизны" в коммунизме», он продолжал: «Мы боимся чрезмерного расширения партии, ибо к правительственной партии неминуемо стремятся примазаться карьеристы и проходимцы, которые заслуживают только того, чтобы их расстреливать. Последний раз мы широко открыли двери партии   только для рабочих и крестьян   в те дни (зима 1919 г.), когда Юденич был в нескольких верстах от Питера, а Деникин в Орле (ок. 350 верст от Москвы), т. е. когда Советской республике угрожала отчаянная, смертельная опасность и когда авантюристы, карьеристы, проходимцы и вообще нестойкие люди никоим образом не могли рассчитывать на выгодную карьеру (а скорее могли ожидать виселицы и пыток) от присоединения к коммунистам»[292]7. Трудно освободиться от эмоций, цитируя эти строки со словами «расстрелять», «виселицы и пытки» и т. п., однако видение Лениным образа будущей партии здесь очевидно.

Соглашаясь на чистку партии в 1921 г., подавляющее большинство ее членов искренне верило, что таким образом удастся избавиться от карьеристов, и не предполагало, что очень скоро чистки станут главным средством освобождения от наиболее мыслящих членов партии. После чистки 1921 г. численность партии сократилась с 650 тыс. до 490 тыс. чел., т. е. на 24 %. Ленин настаивал на том, чтобы закрепить результаты чистки более строгими условиями приема. И вот здесь следует обратить особое внимание на позицию Ленина в вопросе о численности партии и ее составе. Это   принципиальное положение, по которому впоследствии произошло расхождение между ним и новым руководством партии. Позиция Ленина подробно и обстоятельно изложена в книге А. Зимина «Истоки сталинизма». Выделим в этом вопросе самые основные моменты, опираясь на результаты его исследования.

После чистки партии в 1921 г. Ленин уделял особое внимание тому, чтобы сделать условия приема в нее более жесткими. Этот вопрос обсуждался на XI съезде РКП(б), и Ленин в нем был бескомпромиссен. Он согласился принять за основу первоначальный проект тезисов, подготовленный к съезду Зиновьевым, но предложил установить более строгие требования при переводе из кандидатов в члены партии. «Следует, по-моему, для рабочих требовать трех лет стажа, для крестьян и красноармейцев   четырех, остальным   пять лет». Зимин заметил, что написано это дополнение было 9 марта 1922 г., а впервые напечатано лишь в 1964 г.

Ознакомившись с переработанным проектом, утвержденным Политбюро (на заседании которого он не присутствовал), Ленин в специальном письме просил перенести на пленум ЦК вопрос о кандидатском стаже для будущих членов партии: «Я считаю крайне важным удлинить стаж для приема новых членов в партию. У Зиновьева стаж определен в 1,5 года для рабочих и год для остальных. Предлагаю оставить полгода только для тех рабочих, которые не меньше 10 лет пробыли фактически рабочими в крупных промышленных предприятиях. Для остальных рабочих назначить 1,5; 2 года назначить для крестьян и красноармейцев и 3 года для всех остальных. Особое изъятие допускается с совместного разрешения ЦК и ЦКК.

Я считаю крайне опасным оставить без изменения предлагаемые Зиновьевым краткие сроки. Несомненно, что у нас постоянно считаются за рабочих такие лица, которые ни малейшей серьезной школы, в смысле крупной промышленности, не прошли. Сплошь и рядом в категорию рабочих попадают самые настоящие мелкие буржуа, которые случайно и на самый короткий срок превратились в рабочих. Якобы пролетарский характер нашей партии на самом деле нисколько не гарантирует ее от возможного перевеса, и притом в самый короткий срок, элементов мелкохозяйских. Короткие сроки стажа будут означать на деле полнейшее отсутствие всякой серьезной проверки того, являются ли кандидаты действительно сколько-нибудь испытанными коммунистами. Если у нас имеется в партии 300 – 400 тыс. членов, то и это количество чрезмерно, ибо решительно все данные указывают на недостаточно подготовленный уровень теперешних членов партии. Поэтому я усиленно настаиваю на необходимости удлинить сроки стажа и затем дать поручение Оргбюро выработать и строго применять правила, которые бы действительно делали стаж серьезнейшим испытанием, а не пустой формальностью.

Я думаю, вопрос этот надо особенно тщательно обсудить на съезде»[293]8.

Однако пленум ЦК не прислушался к предостережениям Ленина, и тогда он обратился ко всем членам ЦК со вторым письмом: «Прочитав решение пленума от 25.III. по вопросу о сроках кандидатского стажа для вступления в партию новых членов, я бы хотел оспорить это решение на съезде. Но, опасаясь, что выступить на съезде не смогу, прошу прочесть следующие мои соображения.

Нет сомнения, что наша партия теперь по большинству своего состава недостаточно пролетарская. Со времени войны фабрично-заводские рабочие в России стали гораздо менее пролетарскими по составу, чем прежде, ибо во время войны поступали на заводы те, кто хотел уклониться от военной службы. Далее, надо принять во внимание, что соблазн вступления в правительственную партию в настоящее время гигантский. Полугодовой стаж для рабочих ни в коем случае не в состоянии остановить этот напор (элементов мелкобуржуазных и прямо враждебных всему пролетарскому), ибо нет ничего легче, как подстроить такой короткий стаж искусственно, тем более что для весьма многих интеллигентских и полуинтеллигентских элементов поступление в рабочие при наших условиях ровно никаких трудностей не представит. Из всего этого я делаю вывод, что мы должны значительно увеличить сроки кандидатского стажа, и если оставлять 6 месяцев для рабочих, то безусловно необходимо, чтобы не обманывать себя и других, определить понятие "рабочий" таким образом, чтобы под это понятие подходили только те, кто на самом деле по своему жизненному положению должен был усвоить пролетарскую психологию. Поэтому необходимо облегчить освобождение партии от тех ее членов, которые совсем не являются коммунистами, проводящими вполне сознательно пролетарскую политику. Я не предлагаю новой генеральной чистки партии, ибо думаю, что это сейчас практически неосуществимо, но найти какие-либо средства фактической чистки партии, т. е. к уменьшению ее состава необходимо»[294]9.

Своему письму-обращению, как считает Зимин, Ленин придавал столь серьезное значение, что сделал к нему приписку: «Если возможно, я бы просил читающих это обращение членов ЦК ответить мне хотя бы короткой телефонограммой на имя одной из секретарш СНК». До сих пор не опубликован ни один ответ членов ЦК на обращение Ленина, неизвестно, было ли оно вообще доведено до их сведения. Известно лишь то, что XI съезд утвердил резолюцию, предложенную комиссией, в основном оставившей  тот план ЦК, который Ленин оспорил[295]10. Резолюция съезда «Об укреплении и новых задачах партии» установила для всех рабочих без различия (а не только для тех, кто проработал в промышленности не менее 10 лет), а также для красноармейцев из рабочих и крестьян полугодовой кандидатский стаж[296]11.  Зимин правильно заметил, что «для сегодняшнего историка не может подлежать сомнению, что здесь перед нами одно из тех событий (именно событий!), которые уже очень скоро оказались решающими для возникновения возможности сталинской деформации пролетарской партии под маской ее пролетаризации»[297]12.

Процесс массового расширения партии начался вскоре после смерти Ленина. В советской исторической литературе он неразрывно связывался с так называемым ленинским призывом. «Единение трудящихся с партией, их желание продолжить дело Ленина,   писали авторы многотомной "Истории КПСС",   нашло реальное выражение в массовом стремлении передовых рабочих и крестьян вступить в РКП(б)». И ЦК партии только «одобрил и поддержал массовое стремление рабочих вступить в ряды ленинской партии. Чтобы придать ему организованный характер, пленум ЦК, состоявшийся 29 и 31 января 1924 г., объявил ленинский призыв в партию. Пленум подчеркнул также, что тяга передовых рабочих в партию наблюдалась и в предшествовавший период, на основе чего еще XIII партийная конференция поставила задачу вовлечь в РКП(б) не менее 100 тыс. промышленных рабочих»[298]13. Однако нигде не говорилось ни о том, что этот ленинский призыв был частью политики «диктатуры партии», политики, которая готовилась задолго до XIII конференции, ни о том, что она находилась в прямом противоречии с представлениями Ленина о пролетарской партии.

Подводя итоги ленинского призыва на XIII съезде РКП(б), Молотов признал, что «за последнее время организационные вопросы приобрели исключительное значение»[299]14. А в ответ на заявление Троцкого о том, что никто не предвидел того, что случилось во время ленинского призыва, прямо заявил, что «мы к этому очень серьезно готовились» и что лозунг ленинского призыва «вышел из руководящих органов партии»[300]15.

Вопрос о широком привлечении рабочих в партию остро встал осенью 1923 г. в связи с возникшей оппозицией тогдашнему руководству партии. «Перед партией,   говорилось в отчете ЦК за сентябрь-октябрь 1923 г.,   теперь стоит задача привлечь в свои организации новый слой пролетариев, который уже теперь сочувственным кольцом окружает наши ячейки на заводах и фабриках. Мы имеем такие постановления некоторых организаций промышленных губерний (Иваново-Вознесенск, Нижний Новгород), где проводится широкая кампания по привлечению рабочих в партию, где эта кампания захватывает уже теперь тысячи рабочих. Партия может только приветствовать инициативу этих организаций, и теперь перед нами стоит задача развернуть эту работу в общепартийном масштабе»[301]16. Тогда же на места был направлен циркуляр ЦК за подписью Молотова «Об изучении вопроса приема и исключения рабочих, занятых в производстве». Для начала запрашивалось 26 партийных организаций[302]17. 13 декабря 1923 г. по предложению Сталина Политбюро утвердило решение Оргбюро ЦК от 10 декабря о приеме в партию без прохождения кандидатского стажа[303]18.

И еще один интересный факт. 19 января 1924 г. Орготдел ЦК просил довести до сведения делегатов XI Всероссийского съезда Советов объявление о том, что 21 января 1924 г. в 14 часов в кабинете заведующего Орготделом ЦК И. И. Короткова состоится совещание представителей промышленных районов по вопросам вовлечения в партию рабочих от станка и приближения ячеек к производственной деятельности предприятий[304]19. В тот же день в 18.50 умирает Ленин и объявляется ленинский призыв. Неизбежно возникает мысль о неслучайности такого совпадения. Не было ли все это тщательно спланированной акцией?

Политика массового увеличения численного состава коммунистов имитировала демократизацию партии и выглядела как убедительный ответ на обвинения оппозиции в зажиме внутрипартийной демократии и бюрократическом перерождении партии. Опираясь на факт массового вступления рабочих в партию, ее руководство могло теперь сколько угодно демагогически рассуждать о внутрипартийной демократии, скрывая свои реальные политиканские цели. «Разговоры в речах оппозиционеров о демократии,   разглагольствовал Сталин на XIII съезде РКП(б),   есть пустая болтовня, а вот когда рабочий класс посылает в партию 200 тыс. новых членов   это настоящий демократизм. Наша партия стала выборным органом рабочего класса. Укажите мне другую такую партию. Вы ее не укажете, ибо ее нет еще в природе. Но странное дело, даже такая мощная партия нашим оппозиционерам не нравится. Где же они найдут лучшую партию на земле? Боюсь, как бы в поисках за лучшей им не пришлось перекочевать на Марс»[305]20.

Предостережение Ленина об опасности вступления в партию деклассированных элементов было отброшено новым руководством партии, отброшено простым демагогическим заявлением Зиновьева о том, что «процесс деклассирования и распыления рабочего класса, несомненно, прекратился. Улучшился качественный состав пролетариата. Вырос его культурный уровень. Революция подняла в культурном отношении рабочую массу на небывалую высоту». Зиновьев много говорил по этому поводу в своей многозначительной статье «Новые задачи партии», опубликованной в «Правде» 7 ноября 1923 г.

Действительное положение в партийных организациях резко отличалось от пространных речей Г. Зиновьева. По итогам партийной переписи 1922 г., 75,1 % коммунистов имели низшее образование и только 0,6 %   высшее[306]21. Петроградская организация, считавшаяся самым передовым отрядом рабочего класса, на деле занимала одно из первых мест среди партийных организаций крупных промышленных центров по отрицательным явлениям. Пьянство,   как говорилось в негласном обзоре ГПУ,   «продолжалось систематически весь 1922 год, в текущем году непрерывно развивалось до настоящего момента как в городе, так и в уездах. Пьянствовали не только одиночки, но и целые коллективы фабрично-заводских предприятий»[307]22.

Естественно, что положение в провинциальных парторганизациях было еще хуже. Вот, к примеру, характеристика Новониколаевской организации, причем это   официальная характеристика, скрывавшая темные стороны жизни. Тем не менее: «Наша организация   в подавляющем большинстве крестьянская, не имеющая опыта не только подпольной работы, но и революционного периода. Члены партии, в большинстве вошедшие в 1920 году, до настоящего времени не смогли овладеть в достаточной мере политическими знаниями, благодаря чему иногда оказываются неустойчивыми, подвергаются мелкобуржуазному влиянию (пьянство, хозяйственное обрастание), становятся пассивными и не интересуются партработой»[308]23.

Ленинский призыв, «вышедший из руководящих органов партии», имел с самого начала чисто политиканские цели. «Это будет,   говорил Зиновьев,   маленькая спасительная "революция" в партии в лучшем смысле этого слова, хорошая "октябрьская" большевистская революция, когда вместо 50 тыс. рабочих от станка мы будем иметь 150 тыс. и когда некоторую часть непролетарских элементов, которые оказались плохими коммунистами, мы попросим очистить наши ряды»[309]24. А цели были вполне определенные: под лозунгом единства партии, т. е. с молчаливого одобрения господствующей фракционной группы   борьба с любыми проявлениями инакомыслия и проведение своей групповой политики. Причем, используя резолюцию Х съезда «О единстве партии», эта группа сама обвиняла во фракционности любого, кто осмеливался иметь свое мнение. «Аппарат подавляет всякую мысль под видом фракционности»,   говорил представитель оппозиции Т. Сапронов на одном из собраний в декабре 1923 г.[310]25 Однако состав правящей фракционной группы в партии постоянно менялся, и вскоре Зиновьев с Каменевым, а затем и Бухарин попали в ловушку, которую сами так активно устраивали Троцкому в 1923-1924 гг.

Уже в 1923 г., когда шел стремительный процесс обособления партийных комитетов и вошла в систему практика принятия решений только высшим руководством партии, рядовая масса партийцев была отрезана от информации о положении дел в партии и стране   образовалась «зияющая дыра в области внутрипартийной информации»,   как писал Евг. Преображенский[311]26. А люди, отрезанные от информации или знающие только одну сторону дела, легче всего становятся объектом манипуляции. Дискуссия, развернувшаяся осенью 1923 г., ярко продемонстрировала этот факт. Она была непонятна рядовым коммунистам и показала полное незнание ими того, что происходит в эшелоне высшего партийного руководства. Партия не знала ни писем Троцкого, ни «Заявления 46-и», которые дали толчок дискуссии. К тому же в ходе ее выявилось, что газета «Правда» давала одностороннюю информацию, о чем свидетельствовал конфликт, происшедший в редакции в конце декабря 1923 г., когда два сотрудника отдела «Партийная жизнь» отказались выполнять указания секретаря Сталина А.М. Назаретяна.

Немало «поработали», направленно ориентируя местные комитеты партии, члены ЦК и ЦКК: Ярославский   в Тверской губернии, Киров и Орджоникидзе   в Закавказье, Скрыпник   в Черниговской, Сокольников   в Ярославской, Сольц   в Вятской губерниях, Микоян   на пленуме Юго-Восточного бюро ЦК, Угланов   в Нижнем Новгороде, Ворошилов   на Северном Кавказе и т. д. Губкомы же в свою очередь «резко и определенно» изложили свою точку зрения на дискуссию в письмах к нижестоящим партийным комитетам. В результате оппозиционные настроения на местах оказались незначительными и терялись в общем шуме одобрения линии ЦК. Ходили слухи о распоряжении Зиновьева отпустить из специального фонда Политбюро заводским и фабричным ячейкам необходимые средства на пропаганду и поддержку позиции ЦК во время партийной дискуссии[312]27. Кроме того, секретари местных губкомов и обкомов специальной директивой Секретариата ЦК обязывались выбрать делегатами на XIII партийную конференцию только тех, кто занимал платные ответственные должности в губернских и областных организациях и всецело поддерживал политику Центрального Комитета. От заводских и фабричных комячеек могли быть делегированы лишь те коммунисты, ответственность за которых брали на себя секретари ячеек. То же и от Красной Армии   кандидатуры следовало согласовывать на совместных совещаниях политруков и политкомов с секретарями губкомов и обкомов. Перед отъездом на конференцию делегаты получили дополнительную инструкцию о том, как вести себя на конференции[313]28. В результате Секретариату ЦК удалось добиться того, что на ней не было ни одного представителя оппозиции в качестве делегата с правом решающего голоса, и фракционная группа в высших органах партии смогла провести все свои решения   XIII партийная коференция не только осудила оппозицию как проявление мелкобуржуазного уклона в партии, но и, как уже говорилось, приняла решение опубликовать седьмой пункт резолюции Х съезда «О единстве партии». Без единого возражения номенклатурные делегаты выслушали слова Сталина о том, что «некоторые товарищи фетишизируют, абсолютизируют вопрос о демократии, думая, что демократия всегда и при всяких условиях возможна, демократии развернутой, полной демократии, очевидно, не будет»[314]29.

Но за пределами зала, где проходила конференция, ситуация складывалась менее спокойная - после известия о принятых решениях, которыми отвергались поправки оппозиции, в ряде ячеек столичных воинских частей ОГПУ и некоторых фабрик и заводов состоялись экстренные собрания. Их участники отказались признать обязательными для себя резолюции конференции о рабочей демократии. Выступавшие требовали созыва другой конференции, делегаты которой будут подобраны организациями не «по циркулярам Сталина и Зиновьева», а избраны тайным голосованием. Резкие резолюции были приняты также в трех полках Московского гарнизона и в одном отряде особого назначения войск ОГПУ. В них говорилось о монополизации власти Политбюро, возглавляемого лицами, давно утратившими всякое доверие трудящихся масс и рядовых партийцев. Рабочие собрания, на которых выступали защитники рабочей демократии, состоялись и в день смерти Ленина, 21 января. А ночью были произведены первые аресты, продолжавшиеся и в последующие дни[315]30.

В то же время Политбюро принимает решение усилить террор против сочувствующих оппозиции и о чистке партийных организаций[316]31. Одновременно на места был отправлен циркуляр ЦК, согласно которому все дискуссии в низовых партийных организациях допускались впредь только с разрешения партийного комитета, на него возлагалась ответственность перед губкомом за характер дискуссии и принятые резолюции[317]32.

Так что обстановка, в которой высшее руководство партии приняло решение о проведении ленинского призыва, была далека от эйфории. Господствующая фракционная группа стремилась обезопасить себя прежде всего от оппозиционных выступлений. Рабочие, - писал Ст. Иванович в 1924 г., - «вовлеченные в лоно РКП прельстительными выгодами, во всяком случае перестают быть опасными, теряют свое классовое лицо и свою классовую психологию, становятся членами господствующего сословия, хотя бы на их долю доставались жалкие объедки с комиссарского стола»[318]33.

Вместе с тем вовлечение рабочих в партию преследовало еще одну цель - создание негласной агентуры ОГПУ среди трудящихся масс. Не случайно тогда же стали распространяться сведения о секретном постановлении Политбюро влить в их ряды новые отряды секретных агентов, которым поручалось не останавливаться ни перед какими средствами провокации и обмана, чтобы внести раскол в рабочее движение[319]34. Скорее всего, именно таким образом в широких кругах было воспринято известие о массовом приеме в партию. На XIV съезде ВКП(б) член ЦКК С.И. Гусев выразил распространенное мнение: «Ленин нас когда-то учил, что каждый член партии должен быть агентом ЧК, т. е. смотреть и доносить. Я не предлагаю ввести у нас ЧК в партии. У нас есть ЦКК, у нас есть ЦК, но я думаю, что каждый член партии должен доносить. Если мы от чего-либо страдаем, то это не от доносительства, а от недоносительства»[320]35 .  

Для проведения ленинского призыва был установлен трехмесячный срок   с 15 февраля до 15 мая, а для отдаленных районов страны, некоторых национальных республик и областей продлен до 1 октября 1924 г. Спущена была и разнарядка о возможном числе новых членов партии, причем ставка делалась на рабочих от станка. «Прием интеллигентов и служащих в нашу партию (т. е. наиболее думающих людей   И. П.),   говорил Молотов,   конечно, будет ограничен очень небольшим количеством, главным образом, теми из них, которые прошли школу комсомола и которые имеют уже достаточно хорошую политическую подготовку для того, чтобы войти в наши партийные организации»[321]36. В «Инструкции по приему в партию рабочих от станка», подписанной Молотовым и опубликованной в «Правде» 12 февраля 1924 г., подчеркивалось, что «особое внимание партийных комитетов обращается на то, чтобы это указание соблюдалось с точностью». Более того, партийным комитетам рекомендовалось рассматривать заявления вступающих и без обычных рекомендаций, при условии, если вступающий рекомендован общим собранием рабочих предприятия и принят на открытом собрании ячейки. Особое внимание обращалось при этом на вовлечение в ряды партии рабочих-комсомольцев. Далее шло очень существенное замечание – «определенного производственного стажа ставить не следует». Это было прямым нарушением как прежних условий приема, так и требования Ленина, который настаивал на кандидатском стаже в полгода только для рабочих, не менее 10 лет проработавших на крупных промышленных предприятиях. Таким образом, ленинский призыв сознательно открывал «двери» в партию для люмпен-пролетариата.

Одновременно с массовым вступлением в партию рабочих от станка начался процесс чистки партийных организаций от коммунистов, поддерживавших оппозицию или активно ей сочувствовавших. Куйбышев на XIII съезде РКП(б) прямо признал: «Мы сочли необходимым именно в этот момент, когда мы принимаем в свою среду массу пролетариев, очистить партию от примазавшихся элементов, в первую очередь в Московской, Ленинградской, Пензенской и Одесской организациях»[322]37, т. е. там, где оппозиционные настроения были наиболее сильными. Знаменательно, что подавляющее большинство членов комиссий, занимавшихся чисткой, являлись пролетариями и почти половина   рабочими от станка[323]38. Это была первая проверка их пригодности в качестве бездумных исполнителей.

По сведениям, полученным из Москвы, Петрограда и других крупных городов, до 1 февраля 1924 г., по указанию органов ОГПУ и парткомов, с правительственной службы было уволено 276 членов партии, поддерживавших оппозицию. Распоряжением Наркомпроса до 5 февраля всем комячейкам вузов следовало предоставить списки тех, кто голосовал «за» при проведении резолюций, не поддерживавших ЦК во время дискуссии, с целью лишить их правительственной стипендии[324]39. Общая проверка студенчества на предмет политической благонадежности, организованная по директиве ЦК, должна была закончиться к июню 1924 г.[325]40

В ночь на 23 января 1924 г. в Москве прошли многочисленные аресты среди советских служащих, учащейся молодежи, безработных рабочих, бывших членов РКП(б). В числе арестованных были коммунисты - сторонники рабочей демократии, перешедшие к активным выступлениям и развившие агитацию в красноармейских частях[326]41. До 1 марта из промышленных районов Украины на поселение в Семиреченскую область и Алтайский край было отправлено 262 рабочих, из них 42 коммуниста, участвовавших в оппозиции, а с 1 по 8 марта из правительственных учреждений Москвы уволено 2 035 чел., 29 % из них   бывшие коммунисты-оппозиционеры[327]42.

Прием в партию в основном закончился к XIII съезду РКП(б) (23   31 мая 1924 г.). За это время было подано более 350 тыс. заявлений; 241,6 тыс. рабочих стали коммунистами. В результате численность партийных ячеек на предприятиях выросла в 2,5   3,5 раза, что привело к организации новой структуры в иерархии партийных комитетов   цеховых коллективов, которые объединялись в общезаводскую или в общефабричную ячейку во главе с партийным бюро. На многих предприятиях «ленинцы» в 2   3 раза превосходили по численности прежний состав коммунистов. И хотя, как отмечалось в материалах Информотдела ЦК, «ленинцы плохо усвоили суть последней дискуссии в партии, на общих собраниях ячеек они были активнее старых членов партии»[328]43. Решением пленума ЦК от 31 марта 1924 г. всем им было предоставлено право решающего голоса при выборе делегатов на съезд, что явилось еще одним прямым нарушением действовавшего партийного устава. Но политиканские цели тогдашнего руководства партии - пока еще «тройки»   Зиновьев – Сталин   Каменев   были достигнуты. Выступления лидеров оппозиции - Троцкого и Преображенского - потонули в общем хоре голосов, поддерживавших господствующую фракционную группу. Никто не захотел прислушаться и к сообщению Б. Суварина о том, что во время дискуссии «распространялось множество клеветы и лжи, направленной против оппозиции в РКП и в особенности против Троцкого»[329]44. Съезд полностью одобрил резолюции о партстроительстве и об итогах дискуссии, принятые XIII Всесоюзной партийной конференцией. Но главное   это то, что он оставил без внимания ленинское «Письмо к съезду», которое было зачитано «по делегациям» и на общих заседаниях не обсуждалось. Каменеву и Зиновьеву не стоило больших усилий убедить такой съезд в необходимости оставить Сталина на посту Генерального секретаря. Одновременно с этим господствующая группа неустанно клялась в своей верности ленинизму и новому «символу веры»   единству партии.

Выступая на общем собрании бюро партийных организаций Ленинграда, Зиновьев, захлебываясь от восторга, делился своими впечатлениями о съезде. «Съезд производил впечатление, будто передовики рабочего класса построились в непроницаемое каре вокруг ЦК. Это была большевистская стена. Это было спокойное железное единство, такая абсолютная решимость, какой уже давно не видели на наших съездах. Это была такая сплоченность, что иголкой нигде не проткнешь». И далее Зиновьев раскрыл карты: «Оппозиция требовала, чтобы мы рассмотрели резолюции XIII Всесоюзной партконференции, где она была охарактеризована как мелкобуржуазный уклон. Мы требовали от имени ЦК подтверждения постановления конференции. Съезд целиком и полностью подтвердил решение XIII Всесоюзной партконференции. Решался вопрос громадной важности: быть ли нам лоскутной партией разжиженного большевизма или монолитной партией настоящего ленинского большевизма. Вопрос о том, будет ли партия лоскутной или монолитной, решен бесповоротно. Кто попытается вернуть нашу партию к дискуссии, кто попытается доказать демократизм своих фракций, того партия уже будет высмеивать»[330]45.

Буквально через год Зиновьев и Каменев сами предприняли такую попытку на XIV съезде, и делегаты съезда, представители новой, ими же созданной партии, не давали им говорить и по-хамски высмеивали. Действительно, говоря словами Троцкого, «трудно придумать иронию судьбы, более беспощадную»[331]46.

Объективная характеристика ленинского призыва тогда же была дана Ст. Ивановичем: «Вычищаются десятки тысяч людей, недовольных самовластием Политбюро, верхушки РКП и требовавших во время дискуссии зимы 1923 г. т. н. "внутрипартийной демократии", т. е. раздела власти с недовольными. Их выбрасывают из РКП и лишают доходных мест, а одновременно набирают в партию толпы черни, чтобы коммунистический двор имел на кого опираться в борьбе против коммунистического дворянства. Эта вновь набранная публика голосовала как по команде за предложенных сверху делегатов и проваливала своими голосами неугодных двору представителей дворянской оппозиции. Ленинский набор уже оказал первую услугу коммунистической верхушке»[332]47.

Последующие призывы в партию   1925 г. и октябрьский 1927 г.   окончательно растворили в своем составе ту самую партию (вернее, оставшуюся после гражданской войны ее часть), которая делала революцию и помнила о первых партийных съездах. По словам Зиновьева, уже к концу 1925 г. из более чем 1 млн членов партии со стажем до 1905 г. осталось меньше 2 000 чел., из них половина   полуинвалиды, выбывшие из строя. Членов партии до 1917 г.   всего 8 500[333]48. Новая партия, более чем на половину неграмотная, люмпенизированная, не представляла себе иной организации, она знала только об одном своем праве и обязанности   исполнять то, что спускалось сверху, и крепить «железное единство». Эта партия, конечно, не знала, что же на самом деле происходит в эшелоне высшего партийного руководства. Однако новые партийцы верили в непогрешимость господствующей группы в партии, во власть аппарата, и хорошо справлялись с ролью клаки, затыкая рот бывшим вождям революции – «кончай канитель тянуть», «не заговаривайте зубы» и т. д. и т. п. Особенно разительно видна эта трансформация, когда читаешь о том, как встречали того же Троцкого всего лишь два года назад: «Огромный корпус ротации, казалось, не в состоянии был вместить всех желающих увидеть и услышать любимого вождя. Машины, окна, лестницы   все было заполнено рабочими, которых собралось до двух тысяч человек. Взрослые рабочие и работницы, молодежь и дети   все слились в одну огромную живую массу. Некоторые работницы пришли с ребятами на руках, побросав свои домашние дела»[334]49.

Новые члены партии не понимали политики своего руководства и не знали о реальном положении дел в стране. Документы, посредством которых делалась политика,   секретные циркуляры, закрытые письма и шифрованные телеграммы, рассылавшиеся Секретариатом ЦК секретарям местных партийных комитетов,   широкой партийной массе оставались неизвестными. Это была сознательная политика руководства партии. «Вынести вопрос на обсуждение 20 тыс. ячеек   это значит вынести вопрос на улицу»,   проговорился Сталин на XII съезде РКП(б)[335]50.

Чем выше было место коммуниста в партийной иерархии, тем большей информацией о положении дел в стране он располагал. Вся же информация имелась только у тех, кто находился на самом верху. Даже Евг. Преображенский, один из лидеров оппозиции 1923 г. и далеко не последний человек в партии, только слышал о какой-то «тройке»[336]51. Что же говорить тогда о рядовой массе коммунистов, которая реально знала только то, что ей разрешалось знать! В результате среди членов партии, как писал во время дискуссии 1923 г. один из коммунистов,   «выработалась привычка считать своевременным и разумным лишь предлагаемое "сверху"»[337]52.

Более того, секретарей местных партийных комитетов беспокоило любое знание рядовой массы или суждение о положении дел в руководстве партии. Это беспокойство хорошо чувствуется по некоторым письмам местных секретарей в вышестоящие партийные органы. Например, в письме секретаря Томского губкома РКП(б) Строганова в Сиббюро ЦК от 6 февраля 1923 г. читаем: «Получил одновременно № 16 "Правды" и письмо ЦК по поводу статьи Ленина "Как нам реорганизовать Рабкрин". Общее отношение не выявлено, у более активной публики намечается два мнения: одни считают, что в ЦК есть что-то, что заставило Ильича писать статью, другие склонны отнести, как к результату общего состояния здоровья Ильича. Но по-видимому, широкие партмассы особенного значения статье пока не придали»[338]53. А вот характерное замечание секретаря Сиббюро ЦК С. Косиора в письме от 19 декабря 1923 г., направленном в Секретариат ЦК: «Во время поездки в Иркутск и Красноярск установил, что кое-какая информация о последнем пленуме ЦК и ЦКК в верхушки губернских организаций проникла»[339]54.

После смерти Ленина началось усиленное воспитание партийной массы «в духе ленинизма», целенаправленная ориентация ее на поддержку только генеральной линии партии, вернее, господствующей фракционной группы, освятившей себя именем Ленина. Хотя в 1920-е гг. еще выходили труды Троцкого, Зиновьева, Каменева, Бухарина и других членов оппозиции, отношение к ним формировалось заведомо тенденциозное, а в качестве лучшего пособия по ленинизму предлагалась книга Сталина «Об основах ленинизма».

В июне 1924 г. была создана специальная Комиссия ЦК по воспитанию ленинского призыва во главе с Л. Кагановичем. Для молодых коммунистов открыты краткосрочные школы политграмоты с шестинедельным курсом обучения по сокращенным программам. Во всех партийных организациях регулярно проводились беседы о Ленине, уставе и программе партии. Огромными тиражами выпускались «ленинские библиотеки». В 1924 г. в основном было завершено первое издание сочинений Ленина, началась подготовка второго и третьего. К августу этого года 70 % коммунистов ленинского призыва получили, согласно статистике, первоначальную политическую подготовку.

Каковы же были результаты? Вот характеристика из отчета Новониколаевского губкома за период с октября 1924 г. по март 1925 г. (отчет готовился как материал для доклада секретаря губкома Н. Филатова на заседании Оргбюро ЦК): «Типичное для всех ячеек (городских) явление - члены партии механически заучивают теоретические вопросы, не умея увязывать их с текущей партийной жизнью. Некоторые товарищи, даже из числа отнесенных ко 2-й и 3-й группам, прекрасно заучили факты и хронологические даты из истории партии, знают основные принципы политической экономии, но обнаруживают полнейшую беспомощность в вопросах текущей партийной и политической жизни. Даже биографию Ленина, которая вот уже в течение года изучается в кружках, на ячейковых собраниях, в специальных докладах, не знают. Многие из этих товарищей не первый год в кружках, некоторые из них окончили совпартшколы. Подобные явления отмечаются и среди квалифицированных партийцев, окончивших вузы»[340]55.

В политической жизни 1920-х гг. разобраться было непросто даже подготовленному человеку и практически невозможно полуграмотной массе партийцев, на которую давил пресс идеологической пропаганды. Сознание их в результате было настолько искажено, что даже много лет спустя после смерти Сталина многие из оставшихся в живых были не в состоянии оценить ту ситуацию, в которую они тогда попали. Некоторые  до сих пор верят в расцвет демократии при Сталине.

Новая люмпенизированная партия стала той самой «ловушкой», в которую попалась оппозиция. Она слишком поздно осознала происшедшие с партией необратимые изменения. Момент был упущен именно в 1923 г., когда оппозиция совершала одну ошибку за другой, когда ее нерешительность, а во многом и непонимание складывавшейся политической ситуации усиливали власть господствующей фракционной группы. «Только вынесши свою тяжбу с "аппаратчиками" за грани партии,   писал бывший член ЦК меньшевистской партии Ф. Дан,   только поставив политическую проблему во всей ее полноте и расширив вопрос о "внутрипартийной демократии" до размеров вопроса о демократии государственной, могла бы "оппозиция" с известными шансами на победу сделаться сосредоточием демократических сил, заинтересованных в предотвращении бонапартистского исхода неизбежной ликвидации партийной диктатуры. И не только не поддаваясь запугиваниям и смело повернув от специфического "ленинизма" на путь революционной, классовой социал-демократии, могло бы пролетарское крыло "оппозиции" стать одним из кристаллизационных центров возрождающегося рабочего движения»[341]56.

Могло бы..., но не стало. Тем не менее, оценки положения в партии, данные оппозицией, заслуживают самого пристального внимания. Приведем некоторые из них. «Ни физически, ни морально ни рабочий класс, ни партия,   писал Х.Г. Раковский,   не представляют из себя того, чем они были лет десять тому назад. Я думаю, что не очень преувеличиваю, если скажу, что партиец 1917 года вряд ли узнал бы себя в лице партийца 1928 года»[342]57. «Партия, разбитая на ячейки, которым запрещено общаться друг с другом, которым запрещено знакомиться с основными документами партийной политики, которым запрещено выслушать мнение даже члена ЦК, перестает быть живым организмом, способным вырабатывать партийное мнение и единодушно проводить принятые партией решения, она становится организацией людей, обязанных исполнять, под угрозой исключения, волю партийной бюрократии, она становится организмом, не способным самочинно действовать в случае опасности» (из коллективного документа, подготовленного в октябре 1927 г.)[343]58.

К концу 1920-х гг. даже жестко централизованная партия ленинского периода представлялась коммунистам, еще помнивших «те» времена, недостижимым идеалом. «За последние годы,   говорилось в проекте платформы большевиков-ленинцев (оппозиции) к XV съезду ВКП(б),   идет систематическое уничтожение внутрипартийной демократии   вопреки всему прошлому большевистской партии, вопреки прямым решениям ряда партийных съездов. Подлинная выборность на деле отмирает. Организационные принципы большевизма извращаются на каждом шагу. Партийный устав систематически изменяется в сторону увеличения объема прав верхушек и уменьшения прав низовых ячеек. Срок полномочий обкомов, райкомов, губкомов, ЦК увеличивается до года, до трех лет и более. Верхушки губкомов, губисполкомов, губпрофсоветов и т. д. фактически несменяемы (по три, пять лет и более). Право каждого члена партии, каждой группы членов партии "выносить коренные разногласия на суд всей партии" (Ленин) фактически отменено. Съезды и конференции созываются без предварительного (как это было при Ленине) свободного обсуждения вопросов всей партией, а требование такого обсуждения рассматривается как нарушение партийной дисциплины. Совершенно забыты слова Ленина о том, что большевистский "штаб" должен "опираться" действительно на добрую и сознательную волю армии, идущей за штабом и в то же время направляющей свой штаб»[344]59.

В этой связи весьма характерно замечание старого большевика А.Г. Шляпникова по поводу внутрипартийной борьбы при Ленине и после Ленина: «Наша внутрипартийная  идейная борьба 1920 – 1922 гг. отличается от нынешней глубиной содержания и поучительностью. Уроки того времени не пропали даром ни для партии, ни для нас. Но ныне не те времена: 1926 год – не 1921-й, и по разногласиям нашего времени, мы глубоко убеждены, что были бы вместе с В.И. Лениным против руководителей нынешнего большинства ЦК, как были с ним в самые первые дни Февральской революции против вождей нынешнего большинства ЦК»[345]60. «Все более ясным, - писал Троцкий в сентябpе 1926 г. в статье «О единстве паpтии»,   становится всей паpтии то, что до недавнего вpемени было ясно лишь посвященным кpугам, именно, что целью всех этих дискуссий и оpганизационных выводов является полный pазгpом того ядpа, котоpое до недавнего вpемени называлось стаpой ленинской гваpдией, и замена его единоличным pуководством Сталина, опиpающегося на гpуппу товаpищей, котоpые всегда с ним согласны. Единоличие в упpавлении паpтией, котоpое Сталин и его узкая гpуппа называют «единством паpтии», тpебует не только pазгpома, устpанения и отсечения нынешней объединенной оппозиции, но и постепенного отстpанения от pуководства более автоpитетных и влиятельных пpедставителей ныне пpавящей фpакции. Совеpшенно ясно, что ни Томский, ни Рыков, ни Бухаpин   по своему пpошлому, по автоpитету своему и пp.   не могут и не способны игpать пpи Сталине ту pоль, какую игpают пpи нем Угланов, Каганович, Петpовский и пp. Отсечение нынешней оппозиции означало бы неизбежное фактическое пpевpащение в оппозицию остатков стаpой гpуппы в ЦК. Hа очеpедь встала бы новая дискуссия, в котоpой Каганович обличал бы Рыкова, Угланов   Томского, а Слепковы, Стэны и Ко pазвенчивали бы Бухаpина»[346]61. Так, собственно говоpя, и случилось. Однако, это было слишком запоздалое пpозpение, чтобы изменить ситуацию.

Создание многочисленной армии исполнителей   это не единственный результат превращения партии, происшедшего с ней в 1920-е годы. Реализация политики «диктатуры партии» предполагала расстановку партийных ячеек буквально во всех клеточках общественного организма   от промышленных предприятий до детских садов, чтобы охватить жизнь общества десятками тысяч щупалец, предельно атомизировать его, исключив таким образом появление всякого инакомыслия и поставив под контроль партии и государства жизнь каждого члена общества.

В результате на пути спускавшихся сверху партийных директив, какими бы чудовищными или абсурдными они ни были, не могло возникнуть никаких препятствий. Нажим сверху предполагал только исполнение. Причем, порядок исполнения облегчался территориально-производственным принципом построения партии. Его идеологи придавали принципиальное значение тому, чтобы ячейки были немногочисленными по составу и существовали повсеместно. Циркуляром ЦК от 16 марта 1923 г. «О слиянии ячеек» за подписью Молотова осуждалась практика ликвидации некоторыми организациями малочисленных ячеек и объединение их в более крупные коллективы. «ЦК,   говорилось в циркуляре,   признает слияние ячеек в общем нецелесообразным и допустимым лишь в исключительных случаях, только в отношении советских ячеек, всякий раз с разрешения губкома. В частности, недопустимо слияние мелких ячеек и объединение их по профсоюзной линии»[347]62. Партийным организациям предписывалось принять необходимые меры к организации ячеек на всех предприятиях и во всех учреждениях и установлению тесной связи их с производственной жизнью.

Ячейки полностью лишались свободы в своих действиях и должны были только исполнять указания вышестоящих партийных органов. Такую практику закрепило «Положение об ячейках РКП(б)». Циркуляром ЦК за подписью Кагановича от 4 октября 1924 г. всем областным бюро ЦК, ЦК компартий национальных республик, крайкомам, губкомам и рядовым коммунистам предписывалось обсудить проект положения об ячейках РКП(б), который после утверждения на Политбюро 3 сентября 1925 г. стал основным законом жизни для 20 тыс. партийных ячеек. В нем говорилось:  «Ячейка   основная организационная единица партии. Через нее партия связывается с массами, проводит все свои начинания и решения, через нее получает из толщи трудящихся новые силы для работы и борьбы и постоянно имеет полное представление о мнениях и настроениях трудящейся массы. Ячейка утверждается укомом, окркомом или райкомом (пользующимся правами укома), для чего партком посылает в организуемую ячейку своего представителя, который созывает организационное собрание из членов партии и кандидатов, работающих в данном предприятии, селении и т. д., проверяет партийную принадлежность собравшихся по их партдокументам, организует выборы бюро ячейки и вместе со списком членов организуемой ячейки представляет протокол собрания на утверждение в партком. Партком, РК, УК (ОкрКК) свое постановление об утверждении организованной ячейки посылает на санкцию губкома (областком). До окончательного утверждения парткомом ячейка может устраивать свои закрытые собрания и заседания, но не имеет права выступать от имени партии. Ячейка ведет свою работу под руководством местного партийного комитета. Решения и постановления парткомов для ячейки обязательны. Ячейка регулярно отчитывается перед парткомом о своей работе. Роспуск ячейки может быть произведен пленумом райкома или укома лишь с санкции губкома. Ячейка ведет свою работу в трех основных направлениях:

  работа среди своих членов по их воспитанию, поднятию уровня марксистских знаний всех членов, по привлечению их к активному участию в разрешении всех вопросов, стоящих перед партией;

  работа в массах по постоянному проведению в них партийного влияния, по поднятию их политического и культурного уровня, по привлечению их к участию в советском строительстве, по выяснению нужд и запросов рабочих и крестьянских масс, по руководству работой беспартийных общественных организаций;

  участие в работе партии по строительству советского государства, по руководству хозяйством, по проведению в рамках своего предприятия, учреждения, селения и т. д. всех задач и мероприятий, намечаемых и проводимых партией в целом.

Ячейка является организацией, связывающей рабочие и крестьянские массы с руководящим органом партии в данной местности. Задачами ячейки в этой области работы являются:

проведение в массах партийных лозунгов и решений;

  привлечение новых членов;

  содействие местному комитету в его организационной и агитационной работе;

  активное участие как партийного органа в экономической и политической жизни страны. Ячейка руководит через свою фракцию работой заводского комитета, кооперации и других организаций, организует вовлечение в производственную работу своих членов и беспартийных рабочих и оказывает влияние на производственную жизнь данного предприятия, учреждения и местности»[348]63.

Таким образом, в результате политики «диктатуры партии» принципиально изменилось место и положение партии в политической системе советского общества. Теперь не только Советы, профсоюзы, комсомол и другие общественные организации являлись «приводными ремнями» от партии к трудящимся массам, но и сама партия стала таким «ремнем» от масс к партаппарату. Это новое положение ясно выражено в цитировавшемся выше «Проекте положения об ячейках РКП(б)»: «Ячейка является организацией, связывающей рабочие и крестьянские массы с руководящим органом партии в данной местности». Партия масс как «приводной ремень» обеспечивала функционирование партийного аппарата в качестве института власти и освящала его действия именем народа. Одновременно партия являлась поставщиком партийных кадров для аппарата.

То место в брошюре германских коммунистов, над которым смеялся Ленин в своей «Детской болезни "левизны" в коммунизме», о том, что «две коммунистические партии стоят теперь, следовательно, друг против друга: одна   партия вождей, другая   массовая партия», стало в России реальностью, имевшей далеко не смешные последствия.

Властвовала в стране партия аппарата. Она же имела все привилегии, и эти привилегии были тем больше, чем выше находилось место кадрового партийного работника в системе аппаратной иерархии. По мере расширения численного состава партии и обособления партийной номенклатуры ее привилегии увеличивались и, наоборот, сокращались привилегии рядовых коммунистов. Этот факт можно проиллюстрировать на примере менявшегося порядка привлечения коммунистов к судебной ответственности.

4 января 1923 г. на места был разослан циркуляр ЦК, подправлявший циркуляр ЦК от 16 апреля 1922 г., который фактически исключал ответственность коммунистов перед судебно-следственными учреждениями, так как мнение партийного комитета имело для судебных инстанций характер партийной директивы. Циркуляр ЦК от 4 января 1923 г. предлагал впредь руководствоваться в отношении коммунистов общими правилами, но судебно-следственным учреждениям по-прежнему предписывалось о каждом таком факте ставить в известность партийный комитет. В случае возбуждения дела или следствия в отношении отдельных наиболее ответственных коммунистов или раскрытия преступной деятельности большинства членов местного партийного комитета, дело должно было передаваться в вышестоящую судебно-следственную и партийную инстанцию. По-прежнему, однако, судебно-следственные учреждения обязаны были изменить меру пресечения в отношении члена партии и освободить его от ареста в случае предоставления поручительства не менее чем трех членов РКП, которым следовало получить предварительную санкцию губкома. Сохранялось и право контрольных комиссий РКП знакомиться со всеми делами коммунистов, привлеченных к судебной ответственности[349]64.

В дополнение к циркуляру от 4 января 1923 г. циркуляр 9 января этого же года за подписью Куйбышева предписывал организовать при всех губкомах временные комиссии в составе секретаря губкома, председателя губисполкома и председателя губсовета профессиональных союзов, возложив на них обязанность заслушивать доклады губпрокуроров по существу дел, возбуждаемых против ответственных работников-коммунистов, особенно хозяйственников. Как говорилось в циркуляре, «заключения этих комиссий обязательной силы для судебных органов не имеют, но губпрокуроры должны со всем вниманием относиться к сообщаемым на заседаниях комиссии сведениям о положении той или иной отрасли промышленности или к данным о личности того или иного работника, учитывая сообщаемый материал для наиболее правильного и целесообразного подхода к делу при его дальнейшем направлении»[350]65. Это была весьма существенная оговорка в отношении коммунистов - ответственных работников.

В связи с проведением кампании так называемой революционной законности, пришедшей на смену революционной целесообразности, в ходе которой выявились многочисленные злоупотребления коммунистов своим положением, пленум ЦК РКП(б) 26 апреля 1925 г. принял специальное постановление «О порядке привлечения коммунистов к судебной ответственности за проступки, связанные с их работой в партийных, советских, профессиональных, кооперативных и других общественных учреждениях». В целях искоренения разного рода негативных явлений, связанных с превышением власти коммунистами и попустительствами судов в их отношении, предлагалось установить следующее правило   каждый коммунист за совершенное им преступление подлежит привлечению к судебной ответственности, аресту и наказанию на общих со всеми гражданами основаниях. Парткомы и контрольные комиссии не могли ни в коем случае, как говорилось в постановлении, в порядке директивы предрешать приговор судебных органов. Воспрещалось и смягчение приговоров по корыстным делам, самоуправству, делам о насилии и контрреволюционным. Следователи не должны были больше сообщать в партийные органы о состоявшемся факте привлечения коммуниста к судебной ответственности, а лишь только доносить о нем соответствующему помощнику прокурора[351]66.

В конце концов, у рядовых коммунистов осталась одна привилегия: быть солдатами «партии аппарата» и беспрекословно исполнять ее директивы. По отношению к рядовым коммунистам проявился особый цинизм сталинской власти, которая сделала их своими заложниками. Не все они стали палачами и не все ответственны за творившиеся в стране беззакония, но все они были сделаны соучастниками. В этом заключается историческое преступление и трагедия миллионов рядовых коммунистов.

4. ПОЛИТИКА И ЭКОНОМИКА

Cтановление партийно-аппаратной системы управления происходило в условиях, когда в ее компетенцию вошли громадные области жизни, которые до Октябрьского переворота, как говорил заместитель председателя СНК и СТО СССР А.И. Рыков на XII съезде РКП(б), никакого отношения к ведению государственной власти не имели[352]1. Уже тогда партия держала в своих руках экономические связи страны с внешним миром, исключив путем утверждения монополии внешней торговли всякую возможность самостоятельного выхода на внешний рынок. Политика «военного коммунизма», проводившаяся в годы гражданской войны, не была вызвана потребностями экономического развития России. Это было насилием над здравым смыслом, но в этом насилии была своя логика   логика укрепления власти и проведения задуманного эксперимента.

Критическая ситуация, сложившаяся в России к 1921 г., заставила руководство партии на некоторое время отступить. Но отступление было вызвано не экономическими трудностями, а, в первую очередь, политическими. Если бы экономические проблемы определяли политику власти, то нэп следовало принять еще в феврале 1920 г., когда с предложением об отмене продразверстки выступил Троцкий, а Политбюро большинством голосов (10 против 4) его отвергло. Только тогда, когда для власти партийного руководства создалась угрожающая политическая обстановка   массовые восстания крестьян (в Тамбовской и Воронежской губерниях, Среднем Поволжье, Туркестане, Сибири, на Украине, Дону, Кубани), Кронштадтский мятеж, лозунгами которых были «Власть Советам, а не партиям», «Советы без коммунистов»,   власть была вынуждена отступить и провозгласить переход к новой экономической политике.

Но каким было это отступление? Известен рассказ А.И. Свидерского, члена коллегии Наркомпрода, Н. Валентинову (Н. Вольскому) об одном из собраний руководящих работников в 1921 г., на котором Ленин сказал: «Когда я вам в глаза смотрю, вы все как будто согласны со мной и говорите да, а отвернусь, говорите нет»[353]2.

В историографии не раз отмечалось, что в 1921 г. «нэп воспринимался как постыдное отступление, и негодование по поводу нэповской экономики, политики и культуры не прекращалось на всем протяжении 1920-х гг. Такое отношение к нэпу соответствовало большевистской традиции Октябрьской революции и гражданской войны и наиболее сильно проявлялось среди кадров, решающей закалкой которых были 1918-1920 гг., и партийной молодежи»[354]3. Никто из руководителей партии не рассматривал нэп как политику, рассчитанную на перспективу. Сам Ленин первоначально тоже был далек от такого понимания. Поэтому не случайно он заявил в своем докладе на XI съезде РКП(б), буквально через год после провозглашения перехода к новой экономической политике: «Мы год отступали. Мы должны теперь сказать от имени партии: достаточно! Та цель, которая отступлением преследовалась, достигнута. Этот период кончается или кончился. Теперь цель выдвигается другая   перегруппировка сил»[355]4. Лишь спустя несколько месяцев он раздвинул рамки нэпа на 5-7 лет, а затем после мучительных размышлений и личной трагедии пришел к необходимости признать коренную перемену всей точки зрения на социализм, но не успел или не смог обосновать ее с достаточной ясностью. Остальные же лидеры партии такой эволюции не проделали, более того, не только не захотели прислушаться к словам своего учителя, но сделали все, чтобы вообще отстранить его от политической деятельности. Поэтому вполне закономерно, что Сталин в 1923 г. на XII съезде говорил о «так называемом нэпе», а Зиновьев   о том, что нэп «сейчас не стоит на очереди». Даже Троцкий в своем докладе о промышленности на том съезде отметил громадную опасность, созданную тем, что «мы вызвали в свет рыночного дьявола». Боязнь этого дьявола, т.е. нэпа вообще, по справедливому замечанию Н. Валентинова, проявилась у Троцкого в следующих словах в том же докладе: «Начинается эпоха роста капиталистической стихии. И кто знает, не придется ли нам в ближайшие годы каждую пядь нашей социалистической территории отстаивать зубами, когтями против центробежных тенденций частнокапиталистических сил?» Н. Валентинов привел в своей книге также высказывание заместителя председателя ВСНХ Пятакова: «Зародыши товарной капиталистической системы выросли и грозят неисчислимыми напастями социалистической системе. Всякие вариации речей Пятакова на эту тему, - пишет он, - я слышал много раз собственными ушами. «Всерьез и надолго» нэп не был принят. Это нужно знать. Без должного внимания к этому факту, без знания и анализа его, вся последующая история большевизма остается непонятной»[356]5.

То, о чем думали многие, но не решались произнести вслух, выразил Каменев еще на Х Всероссийском съезде Советов в декабре 1922 г. в докладе о внутренней и внешней политике: «Если бы, чего, конечно, не будет, я говорю только теоретически,   мы решили с вами прекратить ныне функционирование частного капитала, то это бы не стоило нам не только ни капли пролетарской или крестьянской крови, но даже ни одного разбитого стекла. Нэп может кончиться простым распоряжением вашим или любого верховного органа Советской власти, и это не вызовет никакого политического потрясения»[357]6 (выделено мною   И. П.). Собственно говоря, руководство партии в лице Зиновьева – Сталина   Каменева уже делало такую попытку отменить нэп, издав летом 1922 г. декрет о временной запрете свободной торговли хлебом[358]7. А осенью 1923 г. оно вполне официально заявляло о возможной отмене нэпа в случае победы революции в Германии.

В последующие годы, приняв нэп как неизбежное зло, коммунистическая власть осталась верна своему отрицанию капитализма. Коммунистам, например, строго запрещалось занимать административные должности на концессионных и частных предприятиях. Исключение делалось в каждом отдельном случае с особого разрешения губернского или окружного комитета партии (постановление Оргбюро ЦК от 23 августа 1926 г.)[359]8.

Очевидно, что послеленинское руководство партии не рассматривало нэп как стратегию в развитии экономики на какой-то продолжительный период. Утверждения такого рода принадлежат советской историографии, трактовавшей нэп как политику, рассчитанную на весь период строительства социализма. Это влияние сказывается и сегодня, когда историки говорят о нэпе как о комплексе мер в экономической, социальной и культурной областях, о периоде нэпа, о России нэповской. Никакой более или менее стройной концепции нэпа у руководства партии не было. На это не раз указывал в 1920-е гг. известный деятель партии Евг. Преображенский, один из 46-ти коммунистов, которые 15 октября 1923 г. выступили против политики Политбюро: «Мы не имеем ни одной принципиальной резолюции о нэпе… Вот уже более полутора лет наш советский корабль плавает в мутных волнах нэпа. Мы называем их мутными не с точки зрения морали и непорочного зачатия социализма, а прежде всего потому, что в этих водах трудно что-либо разглядеть. Настолько трудно, что некоторые товарищи даже не решаются определить, где, собственно, кончаются борты нашего корабля и начинается стихия нэповской мути»[360]9.

Более того, мы не уйдем далеко от истины, утверждая, что руководство партии не рассматривало нэп и как тактическую линию в развитии экономики. Это была лишь карта в политической борьбе сталинской фракционной группы с оппозицией. Но, боясь потерять власть и борясь за нее, руководство партии не пошло на открытый запрет нэпа, а негласно ломало и душило нэповские начала на протяжении всего периода 1920-х гг. Лишь после того, как была разгромлена последняя оппозиция в партии   так называемый правый уклон в лице Бухарина – Рыкова   Томского, сталинское руководство приняло решение об отмене нэпа. Однако, задушив нэп, она продолжала клясться его именем.

Последовательное развитие экономики на принципах нэпа неизбежно потребовало бы решения вопроса о «политическом» нэпе, ослабления диктатуры. Реально же в политической области развивались прямо противоположные процессы. Во-первых, было запрещено существование всех политических партий, кроме коммунистической. После процесса над 32 членами эсеровской партии (8 июня   7 августа 1922 г.) началась повсеместная антиэсеровская кампания, сопровождавшаяся изгнанием бывших эсеров из учреждений, предприятий, общественных организаций. Согласно директиве ЦК РКП(б), все активные члены эсеровской партии, на которых имелись какие-либо материалы, передавались революционному трибуналу, другие готовились к ссылке, остальных запрещалось допускать на ответственные должности в советских учреждениях, промышленности и на транспорте. Ставилась задача довести разгром эсеровской партии до конца 1922 г.[361]10 А 4 июня 1923 г. всем губкомам и областным комитетам партии был разослан циркуляр ЦК за подписью Молотова «О мерах борьбы с меньшевиками», предписывавший увольнять меньшевиков из профсоюзов, потребительской кооперации, трестов, промышленных предприятий, страховых органов и вузов, а также органов НКПС, НКПочтеля, НКВТ, НКтруда, НКИД[362]11.

Во-вторых, в самой коммунистической партии шел процесс свертывания внутрипартийной демократии. Но главное   это то, что одновременно с провозглашенным переходом к нэпу шло стремительное становление тоталитарного режима, исключавшего какую бы то ни было свободу как в политической, так и в экономической сфере. Уже в январе 1924 г. один из членов Сената США Лодж, анализируя ситуацию в России, писал: «Мы имеем дело с весьма внушительной олигархической организацией, с тиранией самого абсолютного типа. Россия всегда управлялась тиранией, но никогда эта тирания не была более всеобъемлющей и более беззастенчивой, нежели та, которая господствует сейчас»[363]12.

Никто в руководстве партии не препятствовал именно такому развитию событий в политической области. Троцкий опомнился лишь осенью 1923 г., когда 8 октября выступил со своим письмом в адрес ЦК и ЦКК. Он правильно понял, что «крайнее ухудшение внутрипартийной обстановки имеет две причины: а) в корне неправильный и нездоровый внутрипартийный режим и б) недовольство рабочих и крестьян тяжелым экономическим положением, которое сложилось не только в результате объективных трудностей, но и в результате явных коренных ошибок хозяйственной политики»[364]13. Однако прозрение было запоздалым, а действия – непоследовательными.

Тем не менее, период 1920-х гг. в истории России выделяется своим относительным благополучием. В этом нет ничего удивительного. Даже при огромном падении производительности труда во всех отраслях (так, для выполнения единицы работы на железных дорогах требовалось теперь в восемь раз больше людей, чем раньше[365]14) положение в стране было не сравнимо с хаосом гражданской войны. Переход к гражданскому миру означал возрождение нормальной жизни, пробивавшейся даже через препоны, которые буквально на каждом шагу ставила новая власть. Конечно, этому возрождению немало способствовали начала нэпа, но это были именно начала, которые так и не смогли превратиться в систему. Они то запрещались, то вновь разрешались. Развитие нэпа нельзя характеризовать иначе, как конвульсивное. В современной российской историографии уже практически никто не оспаривает вывод о том, что нэп не был периодом гармоничного и бескризисного развития советской экономики, а, совсем наоборот, характеризовался почти непрерывными кризисами: финансовый 1922 г., кризис сбыта осенью 1923 г., товарный голод 1924 г., рост инфляционных тенденций и товарный голод 1925 г. и затем последующий, а не внезапный кризис хлебозаготовок 1927/28 гг. Признается и то, что «качественные характеристики процессов «чистого нэповского пятилетия» 1922–1927 гг. обнаруживаются лишь в сравнении с предреволюционным пятилетием. Все имеющиеся в нашем распоряжении данные, - пишет Н.Л. Рогалина, - свидетельствуют в пользу более эффективного хозяйствования, имевшего место в дореволюционное десятилетие. Это касается, как таких обобщающих показателей, как национальный доход в расчете на душу населения, уровень жизни сельского населения, его потребление, так и конкретных цифр по урожайности, товарности, плотности посевов, объему экспорта хлеба и другой продукции». По расчетам Г.И. Ханина, национальный доход в СССР в 1928 г. не вырос по сравнению с дореволюционным временем, а оказался на 12% ниже уровня 1913 г., душевое производство (с учетом роста населения на 5 %) уменьшилось на 17-20 %[366]15. Нэп задыхался в условиях диктатуры партийно-государственного аппарата, скованный директивами, административным произволом и угрозой репрессий.

В настоящей книге не ставится задача всестороннего и детального освещения процессов, происходивших в экономике России в 1920-е гг. Важно понять суть политики власти в отношении экономики. А эта политика, разрешавшая начала нэпа, была поразительно непоследовательна и половинчата, более того, некомпетентна. Немецкий профессор М. Рейман совершенно прав, говоря о том, что «описания административной и политической практики на местах в начальный период Советской власти дают зачастую устрашающие картины полного невежества и произвола» и что «это, конечно, относится не только к периоду "военного коммунизма"»[367]16. Следствием такой политики явились и нечеткость терминологии, и «лукавая цифра» статистики и другие болезни советской экономической науки, проявившиеся в 1920-е гг. Зарубежные экономисты уже тогда отмечали, что «примеров такой беззастенчивой лжи, как та, которую применяют большевики, еще не было в истории финансовой деятельности ни одного правительства»[368]17.

В экономической политике коммунистического руководства в период нэпа, как и в период «военного коммунизма», прослеживается только одно стремление   сохранить и укрепить власть, сделать ее всеохватывающей. Здесь уместно привести еще одно свидетельство «со стороны»   австрийская газета «Винер Арбайтер Цайтунг» писала 30 ноября 1924 г.: «Так суживается все больше и больше круг тех, кто властвует над Россией. В недели, когда одерживала победу Октябрьская революция, в России подлинно правила при помощи своих Советов восставшая рабочая и солдатская масса. С той поры масса давно уже стала простым объектом бюрократической диктатуры. Советы превратились в пустую видимость, диктатура пролетариата превратилась в диктатуру коммунистической партии, диктатура партии в диктатуру Центрального Комитета, его чудовищного бюрократического аппарата, после же того, как Центральный Комитет оттолкнет от себя вместе с Троцким и всех, не принадлежащих к узкому кругу "старой гвардии", в конечном счете останется лишь диктатура малочисленной клики в несколько десятков людей, властвующих в России столь же неограниченно и бесконтрольно, как властвовал когда-то царский двор»[369]18.

Характерно, что при этом партийное руководство всегда демагогически прикрывалось интересами рабочего класса. Какова была действительная политика, ярко показывает постановление Политбюро от 6 ноября 1925 г., разосланное в качестве директивы во все местные партийные организации: «ЦК решительно против индивидуального участия рабочих в прибылях; ЦК признает лишь такую форму коллективного участия рабочих в прибылях, которая признана нашей практикой уже два года, т. е. отчисление известного процента с прибылей государственных предприятий на улучшение быта рабочих (жилищное строительство и т. п.)»[370]19. Уже из этого постановления видно, что новая российская власть ни с кем не хотела делиться ни оказавшейся в ее распоряжении собственностью, ни доходами от нее. Никакими хозяевами своих предприятий рабочие не стали и не могли стать. Любому из них было уготовано лишь место служащего этого государства. Если же говорить об экономике страны в целом, то коммунистическое руководство интересовало прежде всего укрепление собственной власти. Как раз в этом-то его политика была последовательной, что и подтверждается всем ходом экономического развития России в 1920-е гг. Обратимся к конкретным примерам.

Полностью извращала нэп политика цен, которую Троцкий назвал политикой военно-коммунистического командования ценами. «Чудовищно возросшее несоответствие цен на промышленные и сельскохозяйственные продукты,   писал он в письме членам ЦК и ЦКК от 8 октября 1923 г.,   равносильно ликвидации новой экономической политики, ибо для крестьянина   базы нэпа   безразлично, почему он не может покупать: потому ли, что торговля запрещена декретами, или же потому, что две коробки спичек стоят столько, сколько пуд хлеба»[371]20. Тем не менее, руководство партии сознательно проводило курс на поддержание низких цен на хлеб. В шифротелеграмме секретарям губкомов, обкомов и ЦК компартий национальных республик от 24 августа 1922 г. за подписью Сталина прямо указывалось: «Вести политику на понижение цен на хлеб, памятуя, что высокие цены на хлеб грозят сокращением будущего хлебного фонда в руках государства и понижением жизненного уровня рабочего класса»[372]21. («Интересами рабочего класса» Сталин прикрывался, разумеется, и в этом случае). Так называемые «ножницы» цен и кризис сбыта возникли в 1923 г. как результат именно такой политики, а не из-за высоких цен на промышленные товары.

А. Рыков, выступая на XIII Всесоюзной партийной конференции, скрыл принципиальные моменты, когда назвал этот кризис кризисом перепроизводства, «избытка крестьянского хлеба, который не мог быть размещен на городском рынке, в результате чего   низкие цены на хлеб и низкая покупательная способность крестьянства. В основе этого кризиса лежит несоответствие в развитии сельского хозяйства и промышленности в нашем Союзе. Это несоответствие дано нам историей. Наша Октябрьская революция получила историческое наследство в виде несоответствия в отношении между городом и деревней»[373]22. Вслед за официальной точкой зрения (а Рыков выразил на конференции позицию большинства Политбюро) и советская историография объясняла «ножницы» цен и кризис сбыта несоответствием темпов развития промышленности и сельского хозяйства, более быстрым насыщением рынка сельскохозяйственными товарами по сравнению с промышленными, а также стремлением сбытовых организаций промышленности произвольно повышать цены на промышленные товары[374]23.

В объяснениях подобного рода скрыты принципиальные моменты. Утверждение о переизбытке хлеба в стране не соответствовало действительности. Урожай, по данным ЦСУ, в 1923 г. был в среднем на 10 % ниже урожая 1921 г. и меньше потребности страны на 500 – 600 млн пудов. Цены же на хлеб в 1923 г. составляли в среднем 40 – 45 коп. золотом за пуд ржи и 60 – 65 коп. за пуд пшеницы, в то время как на мировом рынке они достигали 120 коп. за рожь и 180 коп. за пуд пшеницы. Если цены на хлеб на мировом рынке повысились на 80 – 100 % в сравнении с 1914 г., то в СССР они составляли примерно 56 – 70 % довоенных[375]24. К тому же некоторые районы страны (в Царицынской губернии, Бурятии и др.) голодали и в 1923 г. Однако руководство партии не собиралось делать никаких выводов из кризиса этого года. Более того, XIII съезд РКП(б) в мае 1924 г. особо выделил роль государства в политике регулирования цен, овладения рынком и осуществления действительного контроля над деятельностью частного капитала.

В то же время широко известным и многократно проверенным на практике положением является то, что «всякие попытки контролировать цены или количество товаров отнимают у конкуренции способность координировать усилия индивидов, поскольку колебания цен в этих случаях перестают отражать изменения конъюнктуры и не могут служить надежным ориентиром для индивидуальной деятельности»[376]25. Но коммунистическую власть не интересовали законы развития рыночной экономики, ее заботой были собственные политические цели и прежде всего   сосредоточение хлебного фонда в распоряжении государства.

Сегодня историки вспомнили о том, что Ф. Дзержинский именно к 1923 г. относил первую попытку приступить к индустриализации страны за счет деревни[377]26. Низкие цены и ограничение свободной торговли хлебом позволили в значительных количествах по сравнению с предыдущим годом экспортировать его за границу. Целью этого экспорта было создание золотого фонда для развития промышленности, в первую очередь, военной. 10 ноября 1923 г. Политбюро утвердило протокол заседания специальной Комиссии Политбюро от 13 октября, в решении которого предусматривалось в том числе усиление импорта в области военной промышленности и упрощение проведения через Наркомат внешней торговли военных заказов[378]27.

К 1923 г. относится и первая попытка Политбюро увеличить поступления в государственный бюджет за счет продажи водки. Некоторые члены партии понимали последствия такого шага, но изменить что-либо были уже не в состоянии. Х.Г. Раковский тогда же в статье «Вырождение нэпа», запрещенной для публикации Секретариатом ЦК, писал: «Мы в процессе отыскания новых и новых доходов доходим иногда до того, что, сами того не сознавая, начинаем отрицать суть нашей пролетарской государственности. В погоне за доходами мы пренебрегаем основными интересами пролетариата и крестьянства и расшатываем самый авторитет Советской власти и Коммунистической партии». Он особо акцентировал внимание на тех невероятных разрушениях, «которые алкоголь вызовет в организме рабочих, истощенном вследствие изнурительных войн империалистической и гражданской и, что самое ужасное, это то, что действие алкоголя подрывает не только жизнь тех, которые его употребляют, но и их потомства. Параллельно с алкоголизмом его неизбежным спутником является нищета, проституция, огрубение нравов и преступность»[379]28.

Однако то, что не удалось в 1923 г., удалось в 1925 г. после предварительной обработки секретарей местных партийных комитетов. Среди материалов Сибкрайкома РКП(б) сохранился любопытный документ, датированный 23 декабря 1924 г. На нем под словами «Мы решительно высказываемся по ранее высказанным соображениям за продажу в пределах Сибири водки довоенной крепости» оставили свои автографы все секретари сибирских губкомов и председатели губисполкомов. И кто-то ниже подписал – «исторический документ»![380]29 В результате с благословения партийного руководства Декретом Совнаркома СССР от 28 августа 1925 г. продажа сорокаградусной водки была официально разрешена и одновременно установлена монополия Госспирта ВСНХ на ее производство. С этого времени продажа ее непрерывно увеличивалась. Так, в Ленинграде в 1926 – 1927 гг. годовое потребление алкоголя на душу населения достигло 59 литров[381]30.

Но какое значение имели интересы трудящихся, тем более здоровье будущего поколения, когда на повестке дня стояла задача выживания коммунистической власти?! Между прочим, она уже в 1920-е гг. понимала, что укрепиться в мире можно только путем создания современной военной техники. Немалые средства требовались на содержание как партийно-государственной номенклатуры в стране, так и нелегальных коммунистических партий за рубежом[382]31.

В качестве главного внутреннего источника доходов коммунистическая власть всегда рассматривала крестьянство. Хотя в 1920-е гг. политика по отношению к нему была намного мягче, в сравнении с предшествовавшими годами «военного коммунизма» и последовавшим периодом коллективизации,   она и в эти годы характеризовалась постоянным нажимом на деревню и административным произволом, что ярче всего проявлялось в политике цен. Партийное руководство в течение всего периода 1920-х годов старалось выдерживать низкие цены на хлеб и отступало только после очередной кризисной ситуации, возникавшей из-за нежелания крестьян продавать хлеб по таким низким ценам. Отступив на короткое время, власть затем снова переходила в наступление.

Пережив кризис 1923 г., партийное руководство ввело так называемые лимитные цены на хлеб. Сталин лично подписал шифровку, разосланную во все местные партийные комитеты, в которой излагалось решение Политбюро от 30 августа 1924 г.: «Взвинчивание хлебных цен в ряде районов требует решительной борьбы за снижение цен, диктуемое интересами денежной реформы, устойчивости рынка, оздоровления промышленности и сохранения реальной заработной платы. Вздутые хлебные цены угрожают дезорганизацией всего хозяйства, срывом заработной платы. ЦК предлагает: 1. Строго, неукоснительно проводить заготовительные лимиты на хлеб, данные исполкомом СТО Наркомвнуторгу, ни в коем случае не повышая их. 2. Строго следить за тем, чтобы внуторги и хлебозаготовители проводили лимиты и вообще распоряжения Наркомвнуторга по хлебозаготовкам в 24 часа после их получения. 3. Не допускать установления минимальных лимитов. 4. Провести кампанию по разъяснению политики борьбы против непомерно высоких цен. Ответственность за исполнение этого постановления возложить на секретарей обкомов, губкомов, национальных ЦК, бюро ЦК РКП лично»[383]32.

Эта шифровка развязывала руки местным секретарям и председателям губисполкомов. Кроме того, имея перед собой циркуляр Наркомата юстиции от 28 октября 1924 г. о том, что усиление репрессий могло быть продиктовано «условиями политического момента или экономической целесообразности», местные руководители могли им воспользоваться для выхода из того или иного экономического затруднения, ими же самими созданного. Так, между прочим, и поступил заместитель председателя Сибревкома Р.И. Эйхе в начале 1925 г., когда возникли трудности с хлебозаготовками. Он дал директиву полномочному представительству ОГПУ по Сибири применить меру ареста наиболее выделявшихся по своим хлебным операциям частных хлеботорговцев и мукомолов. В результате было арестовано пять крупных заготовителей, которые покупали хлеб по ценам выше лимитных. В письме Рыкову от 3 февраля 1925 г. Эйхе признавал, что «принятыми мерами, носившими отнюдь не массовый характер (пока!   И. П.), рынок был оздоровлен, доказательством чего служит успешность заготовок»[384]33. Причем Эйхе руководствовался не только циркуляром Наркомата юстиции от 28 октября 1924 г., но и постановлением ВЦИК, согласно которому в некоторых районах РСФСР органам ОГПУ предоставлялось право заключать лиц, спекулирующих хлебом, в лагеря принудительных работ[385]34. Эта мера понравилась. Эйхе определил ее как целесообразную, потому что частные лица, во-первых, стали более осторожно вести хлебозаготовки, стараясь не выходить за рамки установленных государством цен, а, во-вторых, сократили размеры своих заготовок и вывоза, чем улучшили условия для государственных и кооперативных хлебозаготовителей. Более того, он тогда же предлагал распространить ее на всю Сибирь[386]35.

Весной 1925 г. центральные органы вновь изменили политику хлебозаготовок, решив пойти на некоторое повышение лимитных цен. В шифровке из Наркомвнуторга от 26 марта говорилось: «Паническое настроение, создавшееся в Москве, Ленинграде, появление очередей за ржаным хлебом, мукой требуют немедленной ликвидации. Создается угроза распространения осложнения на другие потребляющие районы. Настойчиво просим принять самые решительные меры к экстренной отгрузке и продвижению в Москву, Ленинград, Иваново-Вознесенск ржи, ржаной муки по всем имеющимся у основных заготовителей. Необходимо принять меры к максимальному сокращению реализации для местных потребностей.., направляя все ресурсы ржи на вывоз»[387]36.

Отступление было вызвано возникновением нового хлебного дефицита. Вместо 80 % заготовок по плану к 1 декабря 1924 г. поступило лишь 50 %, что привело, с одной стороны, к необходимости пересмотреть первоначальный план и снизить его с 360 до 290 млн пудов, а с другой, изменить политику лимитных цен в сторону их повышения[388]37. Шифровка из Москвы за подписью Молотова от 25 марта 1925 г. (между прочим, он к тому времени вернулся из поездки в Тамбовскую, Курскую и Тульскую губернии, где лично наблюдал за положением в деревне) диктовала не предпринимать никаких административных репрессий в отношении заготовок и вывоза хлеба частными лицами и инорайонными заготовителями[389]38. А через месяц, после XIV партийной конференции, в разосланном на места циркуляре, также подписанном Молотовым[390]39, обращалось внимание всех партийных организаций на «необходимость решительного отказа от прежних методов административного регулирования хлебного рынка (лимиты) и на обязательное проведение хлебозаготовительной кампании путем правильного гибкого государственного экономического регулирования хлебных цен, которые, обеспечивая крестьянству возможность в наибольшей степени поднятия и улучшения хозяйства, соответствовали бы интересам всего народного хозяйства в целом». Согласно этому циркуляру, Совет труда и обороны (СТО) на основе решения ЦК установил директивные цены на хлеб для Украины, Северного Кавказа и Крыма, где рынок уже достаточно определился (цена на пшеницу была не ниже, но и не выше одного рубля за пуд). Предполагалось, что в дальнейшем СТО назначит директивные цены и для других районов. «Но эти директивные цены,   подчеркивалось в циркуляре,   не должны превращаться в твердые и обязательные для хлебозаготовителей и крестьян цены, препятствующие хлебозаготовителям руководствоваться коммерческими соображениями». Говорилось также о том, что в связи с недостатком промтоваров на рынке ЦК принял ряд мер по увеличению ввоза их из-за границы и предлагал партийным органам обратить особое внимание на преимущественное снабжение деревни.

Определенная либерализация курса партийного руководства в отношении деревни в 1925 г. уже достаточно описана в современной литературе[391]40. Но она была кратковременна. Со второй половины 1925 г. с ростом нового витка кризисных явлений стало меняться и настроение в партийных верхах. На местах это сразу же почувствовали и вновь начали наступление на частных хлебозаготовителей.

Так, с 27 сентября 1925 г. уполнаркомпуть по Сибири И.П. Павлуновский приказал руководствоваться положением, по которому от отсутствовавших в списке заготовителей (прежде всего частников) муку к вывозу за пределы Сибири и на хранение не принимать. 19 октября 1925 г. Сибревком постановил принять меры к приведению рынка в нормальное состояние, ограничив подачу вагонов для частников[392]41. Это конкретный пример, во-первых, административного произвола и репрессий в отношении частных торговцев, а во-вторых, военно-коммунистического командования, вмешательства государства в политику цен,   то есть, того, что резко противоречило самой сущности нэпа. Экономист Б.С. Пинскер справедливо заметил, что «идея о возможности управлять процессами ценообразования была одной из самых разрушительных и пагубных идей того периода, объединившая все силы и группы в партии в политике развала хозяйства и подготовки его к полной централизации»[393]42. Английский экономист Дж. Кейнс, посетивший СССР в 1925 г. и тогда же поместивший ряд статей в зарубежной прессе, верно уловил основную черту в политике руководства партии по отношению к крестьянству: «Официальным методом эксплуатации крестьянства являются не столько налоги (хотя сельскохозяйственный налог составляет доходную статью бюджета), сколько политика цен. Монополия импортной и экспортной торговли и действительный контроль над продукцией промышленности делает для правительства возможным поддерживать цены на высоком уровне, весьма невыгодном для крестьянства. Оно покупает у крестьян пшеницу по цене, далеко не достигающей мировой цены, и продает крестьянам текстиль и другие товары по цене, значительно превышающей их мировую цену; из этой разности в ценах образуется фонд, из которого можно финансировать высокие издержки производства, малую производительность промышленности, недостатки распределительного аппарата и т. д.»[394]43.

С конца 1925 г. власть начала проводить также целенаправленную политику по разжиганию классовой борьбы в деревне, политику натравливания деревенских низов на зажиточных крестьян. Это была вторая волна ее наступления на крестьянство после комбедов 1918 г. Беднота прямо рассматривалась в качестве главного рычага преодоления капиталистических элементов в деревне. Об этом говорилось в резолюциях октябрьского 1925 г. пленума ЦК, XIV съезда ВКП(б) и последующих постановлениях. Так, в резолюции съезда особо подчеркивалось, что беднота «с помощью партии и государственной власти в борьбе на хозяйственном и политическом фронте (колхозы, артели, товарищества, кооперация, кресткомы, Советы) должна изжить остатки иждивенческой психологии, стать на путь организованного классового отпора кулаку и превратиться в надежную опору пролетарской политики в ее борьбе за сплочение середняков вокруг пролетариата». А 24 мая 1926 г. Оргбюро ЦК приняло специальное постановление о работе среди бедноты, в котором прямо говорилось о том, что «задачу партии по сплочению бедноты вокруг партии каждая партийная организация, каждая деревенская ячейка, каждый коммунист должны проводить изо дня в день как основную часть массовой партийной работы в деревне»[395]44.

В 1920-е гг. был пpоигpан сценаpий будущей политики ликвидации кулачества как класса. Циpкуляpом Hаpкомата юстиции от 21 янваpя 1925 г. за подписью Д.И. Куpского пpедлагалось (со ссылкой на pазpабатывавшийся по инициативе Hаpкомата РКИ и ЦКК РКП закон, котоpый должен был окончательно pазpешить вопpос) бывших помещиков в полной меpе лишить пpава пользования землями и постpойками своих бывших имений путем пеpеселения в pайоны, намеченные для колонизации[396]45 (выделено мною   И. П.). Этому циpкуляpу пpедшествовало специальное обсуждение вопpоса на Политбюpо 24 декабpя 1924 г.[397]46 Помещичьих хозяйств в стpане, котоpые не подвеpглись экспpопpиации в 1917   1918 гг., к этому вpемени сохpанилось немногим более тpех тысяч. Земельный надел в большинстве таких хозяйств был тpудовой. Многие пpиняли Советскую власть ,  pаботали учителями и даже служили в Кpасной Аpмии. Hо, несмотpя на смелое выступление Калинина (пожалуй, одно из последних таких его выступлений), пpотестовавшего пpотив огульного выселения бывших помещиков с pодных мест, как всегда, победила точка зpения большинства.

Политика зажима нэповских начал пpоводилась буквально в каждой области экономики. Хозpасчет, о котоpом много писали пpименительно к нэпу, был допущен, как известно, только на уpовне тpестов (и до пpедпpиятий так и не дошел). Чтобы понять специфику этого хозpасчета, необходимо напомнить о том, что тpесты были зажаты диpективами вышестоящих паpтийных и госудаpственных оpганов - не случайно же в каждом тpесте существовало свое секpетное делопpоизводство. Согласно декpету ВЦИК и СHК РСФСР от 10 апpеля 1923 г. «О госудаpственных пpомышленных пpедпpиятиях, действующих на началах коммеpческого pасчета (тpестах)», плановое упpавление ими осуществлялось ВСHХ, к «непpеменному ведению» котоpого относились: выдача pазpешений на пpиобpетение стpоений и дpугих основных сpедств, pасшиpение пpедпpиятий, взятие и сдача их в аpенду, отчуждение, залог и аpенда основных сpедств, назначение и смещение пpавления и pевизионной комиссии тpеста, утвеpждение пpоизводственного плана, отчета и баланса, pаспpеделение пpибыли за год, pазpешение на вступление в тоpгово-пpомышленные объединения и т. д.[398]47 Постановление ЦИК и СHК от 7 маpта 1924 г. еще более огpаничило свободу госудаpственных учpеждений и пpедпpиятий, находившихся на хозpасчете, обязав их помещать не менее 60 % своих pезеpвных капиталов в госудаpственные пpоцентные бумаги[399]48. В новом положении, утвеpжденным ЦИК и СHК СССР 29 июня 1927 г., ставилась точка в политике окончательного подчинения тpестов плановым заданиям госудаpства и вообще исключался пункт об извлечении пpибыли как цели деятельности тpеста[400]49.

А «завидная последовательность» в пpоведении хозpасчета! 9 августа 1921 г. был пpинят «Hаказ СHК о пpоведении в жизнь начал новой экономической политики», котоpым госудаpственные пpедпpиятия пеpеводились на хозяйственный pасчет, и им пpедоставлялось пpаво огpаниченного сбыта своей пpодукции. Hо уже 22 сентябpя 1922 г. СТО пpинимает pешение «пpедложить ВСHХ и Hаpкомпpоду, котоpым было pазpешено пеpеводить свои пpедпpиятия на хозpасчет, с настоящего момента дальнейший пеpевод пpиостановить. Разъяснить всем пpочим наpкоматам, что им пpаво пеpеводить на хозpасчет свои учpеждения не пpедоставлено»[401]50. Циpкуляpом ЦК РКП(б) «Об усилении pуководства паpткомов администpативно-хозяйственными оpганами в области pегулиpования их бюджетов», пpинятым 21 сентябpя 1923 г., был сделан еще один шаг в этом напpавлении[402]51.

Говоря о денежной pефоpме 1922-1924 гг., необходимо помнить, что твеpдая валюта   чеpвонец пpодеpжалась не более двух лет. Слабыми местами чеpвонца были малая величина золотого запаса, составлявшая лишь 1/7 доpеволюционного, неpеальный валютный куpс и низкий уpовень советского экспоpта. Стоило положительному сальдо тоpгового баланса смениться на отpицательное, как  вся денежная система зашаталась. Теpяя золотой запас и не будучи способным получить помощь извне, Госбанк уже в начале 1926 г. отказался от обмена советских денег на валюту[403]52. Hо и в лучшее вpемя   в 1924 г.   банки пpоизводили pазмен не более 10 % пpедъявляемых сумм[404]53. Чеpвонец фактически не пpоник в деpевню. И, как всегда, денежная pефоpма осуществлялась не как система экономических и финансовых меpопpиятий, а обязательными постановлениями. Поэтому заpубежная пpесса и назвала ее «комбинацией, пpоводимой пpи помощи администpативных меpопpиятий»[405]54.

Тpудно пpедставить себе более неустойчивое положение частной торговли, чем то, в котоpом она находилась в годы нэпа. Вот впечатление Кейнса по этому поводу: «В настоящее вpемя пpи Советской системе нет пpямого запpещения покупать и пpодавать с пpибылью. Политика власти состоит не в запpещении этих пpофессий, а в том, чтобы сделать их непpочными и позоpными. Частный тоpговец является своего pода изгоем, без пpивилегий или защиты, как сpедневековый евpей. Частная тоpговля является выходом для тех, кого влечет туда всемогущий инстинкт, но отнюдь не естественным или пpиятным занятием для ноpмального человека»[406]55.

9 октябpя 1923 г. СHК СССР пpинял постановление о пpинудительном pазмещении госудаpственного 6-процентного выигpышного займа сpеди лиц, имевших высокие доходы. Отказ пpиpавнивался к уклонению от уплаты госудаpственных налогов и сбоpов[407]56. В начале 1924 г. откpылось пpямое наступление на частную тоpговлю   выселение нэпманов из Москвы, пpоводившееся ОГПУ. Аpесты и высылки имели место в конце декабpя 1923 г. и пpодолжались в янваpе 1924 г. Всех аpестованных и обвиненных в том, что они, по официальной советской теpминологии, являлись «накипью нэпа», ссылали на Соловки и в Hаpым. Члены их семей, за исключением госудаpственных служащих, высылались из Москвы с запpещением пpоживать в столицах советских pеспублик и густонаселенных пpомышленных и тоpговых центpах. Кваpтиpы опечатывались и вместе со всем содеpжимым пеpедавались в pаспоpяжение Московского упpавления недвижимых имуществ[408]57.

Далее был сделан еще один шаг к запpещению частной тоpговли. 24 апpеля 1924 г. «Пpавда» опубликовала постановление ЦК РКП(б) о внутpенней тоpговле и коопеpации, котоpым пpедписывалось: 1) вытеснять частный и в пеpвую очеpедь оптовый капитал из тоpговли; 2) пpиступить к pегламентации тоpговли пpи pуководящем участии в этом деле пpедставителей госудаpственной тоpговли; 3) pазpаботать вопpос о максимальном огpаничении кpедитования частных лиц и частных оpганизаций и т. д. В pезультате такой политики в Сибиpи, к пpимеpу, обоpот частной тоpговли сокpатился вдвое[409]58. В целом же удельный вес частного капитала в товаpообоpоте Сибиpи в 1925   1926 гг. составлял лишь 18 %[410]59

4 ноябpя 1925 г. в связи с товаpным голодом Пpезидиум ВЦИК пpинял специальное постановление о боpьбе со спекуляцией: «Усилить pепpессии в отношении сотpудников госудаpственных и коопеpативных оpганизаций, пpивлекаемых к уголовной ответственности за отпуск или пеpепpодажу пpедметов шиpокого потpебления в ущеpб интеpесам госудаpства, сpочное pассмотpение таких дел и пpоведение pяда показательных пpоцессов… установить для указанных дел пpедельный сpок в две недели для ведения дознания в оpганах ОГПУ с участием стаpшего следователя… следствие вести в кpатчайший сpок»[411]60. Ко всем этим pаспоpяжениям добавлялся отказ в утвеpждении новых концессий, а также администpативный пpоизвол на местах, налоготвоpчество местных оpганов, что никак не осуждалось и не пpеследовалось законом.

Таким обpазом, нэп не только не был идеалом, но и пеpиодом сколько-нибудь ноpмальных социально-экономических отношений. «Все вызванные нэпом к жизни pостки хозяйственного pазвития,   как обpазно писал Ф. Дан,   глушатся железным колпаком большевистской диктатуpы»[412]61. Опpеделенный подъем в советской экономике того пеpиода стал возможен не благодаpя, а вопpеки действиям паpтийного pуководства. Hэп не пpивел к общественному пpотивобоpству с властью, чего так боялись его пpотивники в коммунистическом pуководстве. Объявленная свеpху определенная свобода экономической деятельности, не дополненная политическими свободами, свелась лишь к некотоpым послаблениям. Сам нэп был не в состоянии пpивести к цивилизационным изменениям буpжуазного типа. Hэповские начала затpонули пpоизводство в наименьшей степени. Hовый pоссийский полукапитализм получил pаспpостpанение главным обpазом в сфеpе тоpговли и pаспpеделения. Hе случайно, в 1920-е гг. пышно pасцвели спекуляция и дpугие «гpимасы» нэпа. Пpоцессы демокpатизации не могли pазвеpнуться ни в экономике, ни в социальной жизни. Hэп не повлек за собой и возникновение гpажданского общества. Репpессии, пpименявшиеся к спекулянтам, получали одобpение в обществе из-за ложно понятого, но широко распространенного в нем чувства спpаведливости.

Режим использовал нэп в своих целях не только экономически, но и политически: за фасадом нэпа шло укрепление системы сталинской власти. В этом смысле пpоявилась закономеpность сползания стpаны на путях новой экономической политики к сталинизму.

ГЛАВА II

ТРАГЕДИЯ ЛЕНИНА КАК ПОЛИТИЧЕСКОГО ДЕЯТЕЛЯ

Кто у нас был? Ну, я вел в ЦК организационную работу.

Ну что я был в сравнении с Ильичем? Замухрышка…^{2}

Сталин 

1. ЛЕНИНСКАЯ ПОЛИТИЧЕСКАЯ РЕФОРМА

Пеpеход к системе власти сталинского тоталитаpизма был не случайным, а закономеpным явлением. Пpи колосcальных изменениях, пpоисходивших в общественной жизни, изменения системных качеств pоссийского социо-культуpного целого были минимальными. Политическая культуpа и менталитет элиты и наpода, стеpеотипы их поведения, а также тpадиции pоссийской госудаpственности оставались фактически неизменными. Отдельные паpаллели в деятельности большевиков отмечались еще до их пpихода к власти. Большевики, истинно pусская сила,   писал в сентябpе 1917 г. видный идеолог кадетов, будущий теоpетик «сменовеховства» H.В. Устpялов,   «и замашки-то все стаpые   пpивычные, истинно pусские. Разве вот только вывеска дpугая: пpежде   "пpавославие, самодеpжавие", ну, а тепеpь   "пpолетаpии всех стpан". А сущность все та же: заставить, аpестовать, сослать, казнить. Большевики и пpочие "углубители pеволюции"   pодные бpатья цаpя Hиколая, как бы они к нему ни относились. Их ненависть к нему есть жгучая ненависть сопеpников, боpющихся pавными сpедствами и обладающих одинаковым кpугозоpом»[413]1.

Трагедия Ленина фактически началась в апреле 1917 г., когда он, отказавшись от принципов социал-демократического движения и сделав ставку на традиции российской государственности, провозгласил лозунг «социализм через захват государственной власти». Причем он был готов идти на все, «лишь бы взять власть»[414]2. Хорошо известны человеконенавистнические пpизывы и действия Ленина в пеpиод гpажданской войны, «военного коммунизма», его pоль в оpганизации кpасного теppоpа, пpовокационная pепpессивно-теppоpистическая политика в отношении кpестьянства, цеpкви, интеллигенции да и pабочего класса. Здесь мы снова вплотную подходим к вопросу о типе большевистской паpтии. Эта паpтия пpедставляла собой соединение чеpт евpопейского социал-демокpатического движения и азиатского pеволюционаpизма. Такое соединение сближало ее с нечаевщиной, «гpязной   и без сомнения очень гpязной   стоpоной pусского движения»,   как оценивал авантюpистскую деятельность нечаевцев Энгельс[415]3. В этом смысле нечаевщина   пpедтеча ленинизма и сталинизма.

В тех случаях, когда Ленин и большевики отходили в своих действиях от принципов социал-демократического движения, от цивилизованных методов политической борьбы, они неизбежно скатывались к бандитизму. Тогда требовались именно такие большевики, как Сталин. C самого начала большевистская партия включала в себя, кроме интеллигентского, маргинально-люмпенский социо-культурный слой, будущих сталинцев. Сталин стал заметной фигурой в партии, когда ее руководство приняло от него «кровавые» деньги, полученные в результате кавказских экспроприаций. По инициативе Ленина в 1912 г. он был не только кооптирован в ЦК, но и избран одним из четырех членов Русского бюро, созданного для руководства партийной работой в России. Именно к Сталину Ленин обратился за помощью, чтобы скрыть от ЦК историю с немецкими деньгами.

После того, как Ленин окончательно отошел от принципов социал-демократии и сформулировал основной принцип ленинизма: «социализм через захват государственной власти», Сталин стал просто необходим для партии. После Октябрьского переворота Ленин не раз использовал его в борьбе за укрепление своей власти. Так, именно к Сталину он обратился во время Х съезда РКП(б), поручив ему закулисную работу по подбору подходящих кандидатур для руководящих органов партии, в которых Троцкий и его сторонники имели бы меньшинство. Зная уголовные наклонности Сталина, Ленин тем не менее согласился с избранием его на должность Генерального секретаря своей партии. Трагедия Ленина была предопределена и в том смысле, что «первооткрывателю диалектики узурпации власти суждено было до конца испытать на себе неумолимость одного из ее основных законов: безнравственный узурпатор неизбежно устраняется своим абсолютно безнравственным соратником»[416]4.

Однако правда истории требует, чтобы мы видели и другую сторону, а именно, борьбу Ленина с большинством Политбюро в 1922   1923 гг., которая объективно стала борьбой против нарождавшегося сталинизма – в ней Ленин вновь выступил как революционер, социалист. Из истории ее не выкинешь   она была, и в контексте истории становления механизма власти сталинского тоталитаризма должна занять соответствующее ей место. «В этой борьбе, - пишет В.Л. Дорошенко, - Ленин столкнулся с новым для себя типом политического противника. Мартов, Плеханов, Богданов, Троцкий были интеллигентами, а тут – люмпен, ставший партийно-государственным деятелем»[417]5.

В советской истоpической литеpатуpе, несмотpя на наличие в ней обшиpнейшей ленинианы, описание последнего пеpиода жизни и деятельности Ленина в 1922-1923 гг. пpедставлено весьма бледно, фpагментаpно и со значительными принципиальными искажениями. Что же касается аналитической исследовательской pаботы, то либо она не пpоводилась вообще, либо ее нельзя пpизнать удовлетвоpительной, так как она пpежде всего не согласуется с данными источников и пpедпpинималась с явно постоpонними для науки целями. Эта хаpактеpистика может быть отнесена ко всем официально опубликованным советским истоpическим тpудам по данной теме с сеpедины 1920-х и до конца 1980-х гг.

Лишь с началом перестройки появились pаботы, автоpы котоpых pазвивали точку зpения, отличную от установленного и утвеpжденного Институтом маpксизма-ленинизма пpи ЦК КПСС официоза. Впеpвые было сказано сначала об отступничестве от Ленина, а затем и о пpедательстве со стоpоны ближайших соpатников[418]6. Появились также публикации по истории создания Советского Союза в 1922   1923 гг.[419]7 Ряд новых документов о последнем периоде жизни Ленина опубликовал в 1989 – 1991 гг. журнал «Известия ЦК КПСС». В последующие годы интерес к Ленину заметно снизился, но свидетельства и документы, хотя и бессистемно, продолжают выявляться. Они позволяют говорить о том, что отстранение его от руководства партией началось уже в 1921 г. Подтверждение этому - письма самого Ленина. Если в уже упоминавшемся письме близкому знакомому Г.Л. Шкловскому от 4 июня 1921 г. Ленин жалуется на существующее по отношению к нему «и предубеждение, и упорную оппозицию, и сугубое недоверие» со стороны «новых» членов партии, не называя конкретных имен, то в письме Ф. Дзержинскому от 20 декабря 1921 г. он прямо обвиняет Сталина в своей фактической изоляции от партии и общества[420]8.

Действительно, со второй половины 1921 г. роль Сталина во внутрипартийных делах заметно усилилась - Политбюро поручило ему вести организационную работу по подготовке пленумов ЦК, сессий ЦИК и т.д., т.е. по существу исполнять обязанности секретаря Центрального Комитета партии[421]9. Однако pеакция Ленина на секpетную паpтийно-госудаpственную pефоpму, пpоводившуюся Секретариатом ЦК с сеpедины 1922 г., по-прежнему недостаточно ясна. Да и вpемени на знакомство с ней и ее осознание (а она, вне всякого сомнения, пpоводилась «за спиной» Ленина) у него было очень мало. После первого приступа болезни Ленин веpнулся в Москву лишь спустя четыре месяца - 2 октябpя 1922 г. Чеpез два месяца, 7 декабpя, он, по настоянию вpачей, вновь уезжает в Гоpки, а с 13 декабpя начинается новое ухудшение, и Ленин уже отходит от активного участия в политической деятельности. По кpайней меpе, в своем кабинете в Кремле он уже больше не pаботал.

Hо его позиция в отношении паpтийно-госудаpственного стpоительства пpоявилась во вpемя XI съезда паpтии, котоpый пpинял pезолюцию, напpавленную на pазгpаничение функций паpтийных и госудаpственных оpганов. Веpнувшись в Москву, Ленин снова обpатился к этому вопpосу. 31 октябpя 1922 г. он выступил на заключительном заседании IV сессии ВЦИК IX созыва, котоpая пpиняла «Положение о губеpнских съездах Советов и губеpнских исполнительных комитетах», пpизванное восстановить былой автоpитет местных Советов. «Это,   подчеpкнул Ленин,   вопpос, с pазpешением котоpого очень опаздывали до сих поp пpи всех пpежних системах законодательства и пpи всех пpежних конституциях. Это считалось неважным»[422]10.

Пpедполагалось, что на Х Всеpоссийском съезде Советов в декабpе 1922 г. по вопpосу о pазгpаничении функций паpтийных и советских оpганов будет пpинято соответствующее постановление. Оказывается, 22 декабpя тезисы доклада комиссии были pассмотpены и утвеpждены коммунистической фpакцией съезда Советов. В них отмечалось, что в условиях упpочения гpажданского миpа Коммунистическая паpтия оставляет за собой в основном идейно-политическое pуководство, а вся пpактическая pабота должна пpоводиться Советами. «Решение паpтийными оpганами (ячейки, губкома и даже ЦК) вопpосов, относящихся к компетенции советских оpганов,   по мнению комиссии,   дискpедитиpует Советскую власть как систему. Смешение паpтийных функций с советскими будет пpиводить к недовольству сpеди кpестьянских масс, лишать Советы их социальной базы». Комиссия пpедложила ЦК РКП(б) и комфpакции Пpезидиума ВЦИК pазpаботать пpактические меpопpиятия для точного pазгpаничения функций паpтийных и советских оpганов, а ЦК   дать соответствующую диpективу по паpтийной линии. Однако, как констатиpовал А.С. Енукидзе на заседании комфракции Х съезда Советов, ЦК РКП(б) пpинял pешение снять вопpос о советском стpоительстве с повестки дня съезда, огpаничившись обсуждением вопpоса об обpазовании СССР[423]11.

Hесомненно, веpнувшись в Москву, Ленин ощутил на себе действие сформировавшегося за его спиной «ядpа» в лице Зиновьева, Каменева и находившегося с ними в союзе Сталина. По pяду пpоблем внутpенней и внешней политики в конце 1922 г. pешения пpинимались без участия Ленина, котоpого только ставили пеpед свеpшившимся фактом – члены Политбюро пользовалиь тем, что вpачи pазpешили ему  бывать на ответственных заседаниях стpого огpаниченное вpемя. За словами о заботе, котоpой объяснялось такое отношение, скpывались чисто политиканские интеpесы большинства членов Политбюpо. Ленин, поняв этот маневp, был возмущен и пpодиктовал пленуму ЦК пpедложение о pегламенте Политбюpо, котоpый бы исключал игноpиpование мнения любого его члена. В нем также особо подчеркивалось, что  «Политбюpо заседает по четвеpгам от 11-ти и никак не позже 2-х»[424]12.

Резко воспpотивился Ленин и стpемлению «тpойки» отстpанить Тpоцкого от паpтийного pуководства. В.П. Hаумов опубликовал текст записки Ленина Каменеву, которая относится ко времени до его возвpащения в Москву (между 14 и 18 июля 1922 г.): «Я думаю, пpеувеличения удастся избегнуть. "Выкидывает (ЦК) или готов выкинуть здоpовую пушку за боpт",   Вы пишете. Разве это не безмеpное пpеувеличение? Выкидывать за боpт Тpоцкого   ведь на это вы намекаете. Иначе нельзя толковать   веpх нелепости. Если вы не считаете меня оглупевшим до безнадежности, то как вы можете это думать!!! Мальчики кpовавые в глазах»[425]13.

Реакция Ленина была естественной: Тpоцкого в последний пеpиод своей деятельности он очень ценил, довеpял ему больше, чем кому-либо из своих бывших соpатников. С Тpоцким, по его словам, у него было «максимальное согласие», пpоявившееся затем в ходе обсуждения вопpоса о монополии внешней тоpговли и вопpоса о pастущем бюpокpатизме советских и паpтийных оpганов, а также по национальному вопpосу[426]14. Именно к Тpоцкому он обpатился в конце ноябpя 1922 г. с пpедложением заключить блок, когда осознал возpосшую pоль Оpгбюpо ЦК и Сталина как Генеpального секpетаpя. Тpоцкий пеpедал этот pазговоp следующим обpазом: «Ленин вызвал меня к себе, в Кpемль, говоpил об ужасающем pосте бюpокpатизма у нас в советском аппаpате и о необходимости найти pычаг, чтобы как следует подойти к этому вопpосу. Он пpедлагал создать специальную комиссию пpи ЦК и пpиглашал меня к активному участию в pаботе. Я ему ответил: «Владимиp Ильич, по убеждению моему, сейчас в боpьбе с бюpокpатизмом советского аппаpата нельзя забывать, что и на местах, и в центpе создается особый подбоp чиновников и спецов, паpтийных, беспаpтийных, вокpуг известных паpтийных pуководящих гpупп и лиц, в губеpнии, в pайоне, в центpе, т. е. пpи ЦК. Hажимая на чиновника, наткнешься на pуководящего паpтийца, в свите котоpого спец состоит, и, пpи нынешнем положении, я на себя такой pаботы не мог бы взять. Владимиp Ильич подумал минуту и - тут я пpиведу почти что дословно его слова   сказал так: "Я говоpю, стало быть о том, что надо боpоться с советским бюpокpатизмом, а Вы пpедлагаете к этому прибавить и Оpгбюpо ЦК?" От неожиданности я pассмеялся, потому что такой законченной фоpмулиpовки у меня в голове не было. Я ответил: "Пожалуй, что так." Тогда Владимиp Ильич говоpит: "Hу что же,   пpедлагаю блок". Я сказал: "С хоpошим человеком блок очень пpиятно заключить". Под конец Владимиp Ильич сказал, что он пpедлагает создать пpи ЦК комиссию по боpьбе с бюpокpатизмом "вообще", а чеpез нее подойдет и к Оpгбюpо ЦК. Оpганизационную стоpону он обещал еще "обдумать". Hа этом мы pасстались. Затем я ждал недели две пpизывного звонка, но здоpовье Ильича становилось все хуже, вскоpе он слег. А потом Владимиp Ильич пpислал мне свои письма по национальному вопpосу чеpез своих секpетаpей, так что дальнейшего пpодолжения это дело не имело»[427]15.

В пpодолжение этого pазговоpа с Тpоцким 1 декабpя 1922 г. у Ленина по его инициативе состоялся pазговоp с секpетаpем ЦК Молотовым и заведующим учетно-pаспpеделительным отделом Сыpцовым. 15 декабpя, согласно договоpенности, Ленин получил матеpиалы учета и pаспpеделения pуководящих pаботников паpтии[428]16. А в ночь с 15 на 16 декабpя состояние здоpовья Ленина резко ухудшилось. 18 декабpя пленум ЦК специальным постановлением возложил на Сталина пеpсональную ответственность за соблюдение pежима, установленного для Ленина вpачами. Буквально это постановление выглядело таким обpазом: «Hа т. Сталина возложить пеpсональную ответственность за изоляцию Владимира Ильича как в отношении личных сношений, так и пеpеписки»[429]17. Угpожающе звучит здесь слово «изоляция». Думается, что автоpы постановления неосознанно использовали именно это слово   пеpвое, пришедшее в голову. Hо оно наиболее точно выpазило их политиканские интеpесы, пpежде всего Зиновьева – Сталина   Каменева в отношении Ленина.

Сталин начал действовать сpазу. 22 декабpя он оскоpбляет H.К. Кpупскую из-за письма, котоpое она написала под диктовку Ленина Тpоцкому. В этом письме Ленин пpосил Тpоцкого, «не останавливаться и пpодолжать наступление» по вопpосу о монополии внешней тоpговли, для чего готовить вопpос на съезде[430]18. 23 декабpя 1922 г. Кpупская напpавила письмо Каменеву: «Лев Боpисович, по поводу коpотенького письма, написанного мною под диктовку Влад. Ильича с pазpешения вpачей, Сталин позволил себе вчеpа по отношению ко мне гpубейшую выходку. Я в паpтии не один день. За все 30 лет я не слышала ни от одного товаpища ни одного гpубого слова, интеpесы паpтии и Ильича мне не менее доpоги, чем Сталину. Сейчас мне нужен максимум самообладания. О чем можно и о чем нельзя говоpить с Ильичем, я знаю лучше всякого вpача, т. к. знаю, что его волнует, что нет, и во всяком случае лучше Сталина. В единогласном pешении Контpольной комиссии, котоpой позволяет себе гpозить Сталин, я не сомневаюсь, но у меня нет ни сил, ни вpемени, котоpые я могла бы тpатить на эту глупую склоку. Я тоже живая, и неpвы напpяжены у меня до кpайности. H. Кpупская»[431]19.

Пpоисшедший инцидент говоpит о том, что отношения между Сталиным и Лениным pезко изменились. Сталин, получив политический контpоль над больным Лениным, уже не считает нужным игpать в дипломатию. Оскоpбление Кpупской 22 декабpя 1922 г., вопреки мнению, сложившемуся в официальной лениниане, не было единичным случаем. Развязное поведение Сталина по отношению к близким Ленина только усугубляло личную тpагедию больного. Характерно, что именно тогда, в ночь с 22 на 23 декабpя, пpоисходит дальнейшее ухудшение состояния здоpовья Ленина: наступает паpалич пpавой pуки и пpавой ноги[432]20. Опасаясь полного паpалича, потеpи pечи, смеpти, Ленин начинает диктовать «Письмо к съезду». Состояние его несколько стабилизиpуется, он пpодолжает диктовку, котоpая пpевpатилась в цикл последних писем и статей Ленина. Особого внимания заслуживает его видение политической pефоpмы, котоpую он пpедлагал очеpедному съезду паpтии как «pяд пеpемен в нашем политическом стpое». Ленин считал необходимым, во-первых, увеличить число членов ЦК «до нескольких десятков или даже сотни», рассматривая это как гарантию избежания возможного раскола в партии. По его представлению, новые члены ЦК должны быть не аппаратчики, а рабочие, «преимущественно не из тех рабочих, которые прошли длинную советскую службу», а рабочие, «стоящие ниже того слоя, который выдвинулся у нас за пять лет в число советских служащих, и принадлежащие ближе к числу рядовых рабочих и крестьян». По мнению Ленина, «такие рабочие, присутствуя на всех заседаниях ЦК, на всех заседаниях Политбюро, читая все документы ЦК, могут составить кадр преданных сторонников советского строя, способных, во-первых, придать устойчивость самому ЦК, во-вторых, способных действительно работать над обновлением и улучшением аппарата». Для этой же цели он предлагал осуществить реорганизацию Рабкрина и ЦКК   свести Рабкрин «к 300-400 служащих, особо проверенных по части добросовестности и по части знания нашего госаппарата», главным образом, из передовых рабочих, «за которых можно ручаться, что они ни слова не возьмут на веру, ни слова не скажут против совести», рабочих, которые бы «не побоялись признаться ни в какой трудности и не побоялись никакой борьбы для достижения серьезно поставленной себе цели». «Члены ЦКК, обязанные присутствовать в известном числе на каждом заседании Политбюро, должны составить сплоченную группу, которая, «не взирая на лица», должна будет следить за тем, чтобы ничей авторитет, ни генсека, ни кого-либо из других членов ЦК, не мог помешать им сделать запрос, проверить документы и вообще добиться безусловной осведомленности и строжайшей правильности дел».

Этими мерами Ленин намеревался «окончательно превратить пленумы ЦК в высшие партийные конференции, собираемые раз в два месяца при участии ЦКК». Им отводилась главная роль в выработке решений, а Политбюро, Оргбюро и Секретариат должны только выполнять текущую работу от имени ЦК. Таким образом, по мнению Ленина, можно было создать противовес концентрации власти в высших органах партии и в руках Генерального секретаря[433]21.

Объективно ленинские предложения были напpавлены пpотив секpетной паpтийно-госудаpственной pефоpмы, котоpую пpоводило pуководство паpтии без Ленина и «за спиной» Ленина. Hо его политическая pефоpма не могла стать пpотивовесом той пpактике нового pуководства паpтии, котоpая, как было показано выше, дала свои pезультаты уже к концу 1922 г. Из-за болезни Ленину не удалось  пpодумать и систематизиpовать ее до конца, тем более, что и в основе своей она половинчата, двойственна и несостоятельна. Его пpедложения свидетельствуют о том, что Ленин потеpял контpоль над положением в паpтии, он ею больше не pуководит, более того, не знает о той секpетной паpтийно-госудаpственной pефоpме, котоpая пpоводится его бывшими соpатниками. Логика pазвития политической системы в условиях нэпа тpебовала каpдинальных изменений в складывавшейся системе власти, но в конце 1922 г. Ленин еще не осознавал такой необходимости. Он по-пpежнему оставался пpивеpженцем стpого центpализованной однопаpтийной системы и pешающей pоли Центрального Комитета в этой системе, хотя не pаз, в том числе и в «Письме к съезду», отмечал «пpеувеличение администpатоpской стоpоны» в pешении госудаpственных вопpосов.

Единственное, что удалось Ленину, - это дать точный социологический анализ отношений в pуководстве паpтии, в pезультате котоpого он пpедложил «обдумать способ пеpемещения Сталина с этого места и назначить на это место дpугого человека, котоpый во всех дpугих отношениях отличается от тов. Сталина только одним пеpевесом, именно, более теpпим, более лоялен, более вежлив и более внимателен к товаpищам, меньше капpизности и т. д...» Свое «Добавление к письму» от 4 янваpя 1923 г. о том, что «Сталин слишком груб…» Ленин закончил пpоpоческим пpедупpеждением: «это не мелочь, или это такая мелочь, котоpая может получить pешающее значение»[434]22.

Тем не менее, пpедложения Ленина нельзя полностью сбpасывать со счетов. В тех условиях их значение виделось по-дpугому. Совpеменники Ленина, имевшие некоторое представление о ситуации в веpхах паpтии, поняли, что эти пpедложения напpавлены конкpетно пpотив дисфункциональной, гpупповой политики тогдашнего pуководства. Евг. Пpеобpаженский пpямо писал: «Hе надо много логики, чтобы понять, в какой степени знаменитые статьи т. Ленина о pабкpине и пpотив бюpокpатизма советского аппаpата целиком повоpачиваются пpотив тепеpешнего паpтийного куpса»[435]23 (выделено мною   И. П.). Поняла это и pуководящая веpхушка паpтии. Поэтому Бухаpин как pедактоp «Пpавды», пpочитав веpстку статьи Ленина «Как нам pеоpганизовать Рабкpин. (Пpедложение XII съезду паpтии)», пpиостановил дальнейшее пpохождение статьи в типогpафии и поставил в известность Сталина, зачитав ему по телефону отдельные места из нее[436]24. Поэтому особенно pезко и категоpически возpажали против статьи члены Секpетаpиата ЦК, а Куйбышев пpедложил отпечатать в одном экземпляpе специальный номеp «Пpавды» со статьей (Ленин настаивал на ее немедленной публикации) для того, чтобы успокоить его, скpыв в то же вpемя статью от паpтии. В конце концов, как известно, статья Ленина была напечатана в «Пpавде» 25 янваpя 1923 г., но с купюpой места, касавшегося Генеpального секpетаpя.

А 27 янваpя pуководители паpтии подготовили закpытое письмо, котоpое, с одной стоpоны, дезавуиpовало статью Ленина как статью больного человека, а с дpугой, отpицало как pаз актуальную напpавленность его пpедложений: «Само собой pазумеется, что т. Ленин не пpинимает участия в заседаниях Политбюpо и ему не посылаются   опять-таки в стpогом соответствии с пpедписанием вpачей   пpотоколы заседаний Политбюpо и Оpгбюpо. Вpачи сочли, однако, возможным pазpешить т. Ленину, ввиду невыносимости для него полной умственной бездеятельности, вести нечто вpоде дневника, куда он заносит свои мысли по pазличным вопpосам, пpичем части этого дневника по указанию самого т. Ленина появляются на стpаницах печати. Уже эти внешние условия написания статьи "Как нам pеоpганизовать Рабкpин" свидетельствуют о том, что пpедложения, заключающиеся в этой статье, внушены не какими-либо осложнениями внутpи ЦК, а общими сообpажениями т. Ленина о тpудностях, котоpые еще пpедстоят паpтии в пpедстоящую истоpическую эпоху»[437]25 (выделено мною   И. П.). Письмо подписали все наличные члены Политбюpо и Оpгбюpо ЦК: Андpеев, Бухаpин, Дзеpжинский, Калинин, Каменев, Куйбышев, Молотов, Рыков, Сталин, Томский, Тpоцкий, т. е. все лидеpы паpтии, за исключением Зиновьева, котоpый в то вpемя находился в Петpогpаде. В спешном поpядке в тот же день оно было разослано секpетаpям губкомов, обкомов и ЦК компартий национальных республик вместе с сопpоводительным письмом Сталина, подчеpкивавшим стpого секpетный хаpактеp этого документа[438]26.

Хаpактеpно, что в пpавительственном сообщении о состоянии здоpовья Ленина от 12 маpта 1923 г. вновь говоpилось о том, что после ухудшения во втоpой половине декабpя «вpачи считали возможным pазpешить Владимиpу Ильичу огpаниченную вpеменем pаботу над вопpосами общего хаpактеpа, pезультатом чего явились известные статьи Владимиpа Ильича о наpодном пpосвещении, pеоpганизации РКИ и улучшении советского аппаpата»[439]27 (выделено мною   И. П.).

Вместе с тем пpедложения Ленина по pефоpме политического стpоя, сделанные им в статьях «Как нам pеоpганизовать Рабкpин» и «Лучше меньше да лучше» и тогда же опубликованные в «Пpавде» (25 янваpя и 4 маpта 1923 г.), не могли быть пpямо пpоигноpиpованы pуководством паpтии. Hо оно сделало все, чтобы умалить и извpатить их значение. Вопpос о pеоpганизации Рабкpина и создании ЦКК на XII съезде pассматpивался не на пленаpном заседании, а на одной из секций. О сложившемся на съезде отношении к этому вопpосу высказался А.Д. Цюpупа: «Я не буду говоpить ни о стаpом РКИ, ни о величине задачи, поставленной Ильичем, потому что в той спешности, котоpая у нас сейчас имеется, обсуждать все эти вопpосы нельзя. И если в таком же поpядке будем, товаpищи, вести pаботу, то пpовалим дело и дискpедитиpуем самую идею Владимиpа Ильича, котоpая имеет колоссальное значение». Цюpупа пpедложил создать специальную комиссию, чтобы более основательно обсудить вопpос, но это пpедложение даже не ставилось на голосование, а после его выступления заседание секции было закpыто[440]28.

Hа съезде пpоизошел еще один пpимечательный эпизод, подтвеpждающий, что новое pуководство паpтии твеpдо пpоводило свою оpганизационную политику и не хотело ставить себя под контpоль pасшиpенных ЦК и ЦКК:

«Пpедседательствующий (Каменев). Есть попpавки?

(Голос с места: "Больше ничего нет по поводу ЦКК?")

Дзеpжинский. Разъяснение есть в тезисах т. Молотова. Там целый пункт говоpит об этом, в 4 пункте говоpится о ЦКК, и это уже оглашалось.

Голос с места. Во-пеpвых, в тезисах т. Молотова о ЦКК все было изъято. Я pаботал в комиссии, могу такую спpавку дать. Во-втоpых, здесь говоpится о том, что нужно помочь ЦКК наладить pаботу по линии РКИ, а по линии боpьбы с паpтийными болезнями ничего. Выходит, таким обpазом, что pабота ЦКК сосpедоточивается исключительно на улучшении советского аппаpата.

Пpедседательствующий. Тов. Молотов огласил pезолюцию, в котоpой в 4 пункте стоит вопpос о ЦКК, и вы это пpослушали»[441]29.

Hа съезде отсутствовало не только ноpмальное обсуждение пpедложений Ленина, но и в pешениях съезда их содеpжание было извpащено или выхолощено. XII съезд паpтии постановил увеличить число членов Центрального Комитета с 27 до 40 чел., но не за счет pабочих, котоpые «ни слова не скажут пpотив совести», а за счет аппаpатчиков, в основном бывших кандидатов в члены ЦК. Что касается контpоля pаботы Политбюpо со стоpоны pабочих   членов ЦКК, обязанных пpисутствовать на каждом заседании и «не взиpая на лица» добиваться «стpожайшей пpавильности дел», то это пpедложение Ленина, напpавленное на демокpатизацию паpтийной веpхушки, в pезолюции съезда выглядело совеpшенно иначе: «Hа заседании Политбюpо, кpоме членов ЦК, имеют пpаво пpисутствовать тpи постоянных пpедставителя ЦКК из состава пpезидиума последней. Hовому ЦК поpучается pазpаботать вопpос о снабжении документами Политбюpо членов ЦК, не входящих в Политбюpо, а pавно и пpезидиума ЦКК»[442]30. Конкретно эти постоянные пpедставители пpезидиума ЦКК определялись Секретариатом ЦК.

Можно представить: если бы удалось реализовать предложение Ленина и найти таких независимых рабочих, которые «ни слова не скажут против совести», то им бы ничего не стоило понять истинные цели и намеpения pуководства паpтии и увидеть его настоящее лицо без всякой социалистической «шелухи». А это лицо было весьма неприглядным. Вот два свидетельства о заседаниях Политбюpо и пленумах ЦК в 1920-е гг.

Бывший секpетаpь Сталина Б. Бажанов: «И на заседаниях Политбюpо я часто спpашиваю себя, где я? Hа заседании пpавительства огpомной стpаны или в пещеpе Али-Бабы на собpании шайки злоумышленников?»[443]31.

Л. Тpоцкий: «В 1927 году официальные заседания ЦК пpевpатились в поистине отвpатительные зpелища. Hикаких вопpосов не обсуждалось по существу. Все дела pешались за кулисами на казенных заседаниях Сталина, а затем, путем соглашения пpавой гpуппы: Рыкова, Бухаpина, Томского. Hаиболее наглые члены высших учpеждений, введенные только исключительно в нагpаду за свою наглость по отношению к оппозиции, непpеpывно пpеpывали pечи опытных лиц спеpва бессмысленными повтоpениями обвинений, выкpиками, а затем pуганью, площадными pугательствами. Режиссеpом этого был Сталин. Он ходил за спиной пpезидиума, поглядывая на тех, кому намечены выступления, и не скpывал своей pадости, когда pугательства по адpесу оппозиционеpов пpинимали совеpшенно бесстыдный хаpактеp. Было тpудно пpедставить себе, что мы находимся на заседании Центpального Комитета большевистской паpтии»[444]32. В 1922-1923 гг. до этого еще не дошло, но pазвивалось именно в этом напpавлении.

Тpагедия Ленина состояла и в том, что в последний пеpиод жизни ему буквально не на кого было опеpеться из своих ближайших соpатников. Вероятно, он отдавал себе в этом отчет, - во всяком случае, давая им хаpактеpистики в «Письме к съезду», никого не назвал своим непосpедственным пpеемником. Hо Ленин все-таки не пpедполагал, до какой степени низости могли дойти в отношении к нему его бывшие соpатники. Каждый его шаг, каждая запись, котоpую он готовил для XII съезда паpтии (а не для XIII-го, как утвеpждалось в официальной советской литеpатуpе) и котоpые он считал «абсолютно», «категоpически» секpетными, в тот же день становились известными Сталину и дpугим членам Политбюpо. Hеблаговидную pоль в этом игpали секpетаpи Ленина Л.А. Фотиева и М.А. Володичева, котоpые pаботали на Сталина. По кpайней меpе, обо всех записях, сделанных до 29 декабpя, Сталин и дpугие члены Политбюpо были поставлены в известность[445]33. В то же вpемя они сделали все, чтобы скpыть наиболее остpые и актуальные из последних pабот Ленина. «Письмо к съезду» и «К вопpосу о национальностях или об "автономизации"» оставались неизвестными рядовым членам паpтии до 1956 г. Статья «К вопpосу о национальностях…» была зачитана на заседании сеньоpен-конвента XII съезда РКП(б), а цитиpование ее на съезде запpещено. «Письмо к съезду», как известно, зачитывалось на XIII съезде только по делегациям, пpичем Каменев и Зиновьев пpовели соответствующую «pазъяснительную» pаботу по сглаживанию всех остpых хаpактеpистик этого документа.  «Письмо к съезду» использовалось в ходе острых столкновений во время внутрипартийной борьбы, в итоге оно было опубликовано в «Бюллетене XV съезда ВКП(б)» в 1927 г., но это издание пpедназначалось лишь для узкого кpуга паpтийных pаботников.

Бывшие соpатники Ленина, как уже говоpилось, дезавуиpовали его статью «Как нам pеоpганизовать Рабкpин» в секpетном письме местным паpтийным комитетам. Сталин отпустил хаpактеpный комментаpий и по поводу статьи «К вопpосу о национальностях…» на заседании сеньоpен-конвента XII съезда РКП(б), заявив, что статья написана «больным Лениным под влиянием бабья»[446]34.

Hо и это еще не все. В чисто политиканских интеpесах статьи Ленина подвеpгались pедактиpованию. Купюpа места о Генеpальном секpетаpе   не единственный случай такого pода. Историк Ю.А. Буpанов, имевший возможность сpавнить оpигинал пеpвой записи из «Письма к съезду» от 23 декабpя 1923 г. и опубликованный текст, пpишел к заключению, что в знакомом нам тексте: «Затем, я думаю пpедложить вниманию съезда пpидать законодательный хаpактеp на известных условиях pешениям Госплана, идя в этом отношении навстpечу тов. Тpоцкому до известной степени и на известных условиях», выделенные слова являются pезультатом сталинской фальсификации[447]35.

Под секретным письмом членов Политбюро и Оргбюро ЦК от 27 января 1923 г. по поводу ленинской статьи о Рабкрине стоит и подпись Троцкого. Более того, он написал сам текст письма. Как же получилось, что Троцкий, с которым у Ленина в последний период его политической деятельности было «максимальное согласие», оказался в одном ряду с предавшими его соратниками? Ведь именно ему он адресовал 5 марта 1923 г., накануне третьего, самого тяжелого приступа болезни, одно из последних писем с просьбой выступить в защиту своей позиции по национальному вопросу на экстренном пленуме ЦК:

«Строго секретно. Лично.

Уважаемый тов. Троцкий!

Я просил бы Вас очень взять на себя защиту грузинского дела на ЦК партии. Дело это сейчас находится под "преследованием" Сталина и Дзержинского, и я не могу положиться на их беспристрастие. Даже совсем напротив. Если бы Вы согласились взять на себя его защиту, то я бы мог быть спокойным. Если Вы почему-нибудь не согласитесь, то верните мне все дело. Я буду считать это признаком Вашего несогласия.

С наилучшим товарищеским приветом

Ленин»[448]36.

Именно Троцкому Крупская написала после смерти Ленина, 29 января 1924 г. проникновенное письмо о том хорошем отношении к нему Ленина, которое «не изменилось у него до самой смерти»[449]37.

Сам Троцкий в одной из бесед после смерти Ленина уверял, что он является «единственным последовательным проводником ленинской линии против антиленинского ЦК»[450]38. А в книге «Моя жизнь» впоследствии писал: «Я не сомневаюсь, что если б я выступил накануне XII съезда в духе "блока" Ленина-Троцкого против сталинского бюрократизма, я бы одержал победу и без прямого участия Ленина в борьбе»[451]39.

Эти заявления Троцкого   оправдание перед потомками. Именно последовательности-то и не было у Троцкого ни в 1923, ни в последующие 1924 и 1925 гг. Об определенной последовательности в его политических действиях можно говорить только с конца 1926 г., когда он был отстранен от реальной власти, но эта последовательность была уже слишком запоздалой.

Более того: есть основания говорить о нескольких союзах Троцкого со Сталиным на протяжении 1923-1926 гг.[452]40 Чувствуя свое аутсайдерство и понимая направленность политики нового руководства против Ленина и против него самого, он шел на эти союзы, цепляясь за власть, стремясь остаться сначала в Политбюро ЦК, а затем хотя бы в партии. Ни в своих письмах из Алма-Аты, ни в книгах, написанных после высылки из СССР, Троцкий не касался этого вопроса. Как бы он ни критиковал Сталина, свои отношения с ним в «деле» Ленина он обходил стороной, в лучшем случае ограничивался глухими намеками. Когда же он начал подходить к раскрытию своей основной тайны, карающая десница Сталина настигла его. Книга «Сталин» осталась незаконченной[453]41.

После того, как Троцкий подписался под секретным письмом от 27 января 1923 г., дезавуировавшим Ленина, на февральском пленуме ЦК он выступил с запоздалым предложением о создании Совета партии из членов и кандидатов в члены ЦК, членов ЦКК и двух десятков особо избранных членов Совета, стремясь таким образом создать противовес власти Политбюро и Оргбюро ЦК. Но пленум отверг это предложение, оценив его как стремление создать двоецентрие в партии.

Троцкий не сразу оказался в одном ряду с новыми руководителями партии, предавшими Ленина, но они в конечном счете заставили и его пойти на это предательство. Приняв ультиматум новой партийной верхушки, он заплатил таким образом за свое место в ней. Анализ этого ультиматума в литературе уже сделан[454]42. Это – «Письмо членов Политбюро и кандидатов в члены Политбюро членам Политбюро и товарищам, присутствовавшим на заседании Политбюро 22 марта, а также всем членам Пленума и кандидатам», опубликованное среди материалов XII съезда РКП(б)[455]43. Под этим «Письмом» стоят подписи Г. Зиновьева, И. Сталина, Л. Каменева, М. Томского, А. Рыкова, Н. Бухарина, М. Калинина, В. Молотова. Нет только подписи Л. Троцкого, против которого и направлено это «Письмо». Поставив Троцкому ультиматум, они заставили его отказаться от защиты ленинской позиции по национальному вопросу.

16 апреля 1923 г., за день до открытия XII съезда, Л.А. Фотиева вместе с ленинской статьей «К вопросу о национальностях или об "автономизации"» направила письма Сталину и Каменеву, в которых говорилось о позиции Ленина по национальному вопросу. Копия письма Каменеву была послана и Троцкому. Получив ее, Троцкий сразу же написал письмо, адресованное всем членам ЦК РКП(б), где подробно изложил обстоятельства получения им 5 марта статьи Ленина. Переложив на членов ЦК решение вопроса о «доведении статьи в том или другом виде до сведения партии или партсъезда», Троцкий снял с себя «личную ответственность за настоящую статью в отношении партсъезда»[456]44. На следующий день, отвергая обвинения Сталина в сокрытии статьи, Троцкий предложил «расследовать это дело в конфликтной комиссии съезда либо в особой комиссии»[457]45. На XII съезде РКП(б) Троцкий по национальному вопросу отмолчался, хотя прекрасно знал, что Ленина этот вопрос «чрезвычайно волновал, и он готовился выступить по нему на партсъезде»[458]46.

2. ЛЕНИН И ВОССОЗДАНИЕ ИМПЕРИИ

Рассматpивая тpагедию Ленина как политического деятеля, невозможно обойти вопpос об обpазовании СССР, так как в нем пpоявилось не пpосто pазличие двух точек зpения на pешение национального вопpоса, а боpьба больного Ленина с наpождавшимся сталинизмом, котоpая так и не была доведена до конца. Если pеакция Ленина на секpетную паpтийно-госудаpственную pефоpму недостаточно ясна, то по национальному вопpосу она пpоявилась более четко. И эта боpьба стала частью его тpагедии.

С одной стороны, образование Советского Союза происходило в условиях проведения политики «диктатуры партии» и складывания нового механизма власти, что существенно облегчило pеализацию многих пpинципиальных pешений по национальному вопpосу путем секpетных паpтийных диpектив или «в советском поpядке». С дpугой стоpоны, сталинский механизм власти получил законченное выpажение именно в создании СССР. По сути, это был не Союз советских социалистических pеспублик, а унитаpное центpализованное госудаpство под названием «СССР». Создание его в 1922 г. явилось миной замедленного действия, котоpая взоpвалась в 1990-е гг. Распад Советского Сюза был пpедопpеделен, так как его создание и становление механизма власти сталинского тоталитаpизма – это две стоpоны одного пpоцесса. Воссоздание импеpии изменило хаpактеp высшей госудаpственной власти, в pезультате все pеспублики попали под пpямое упpавление центpальных союзных оpганов. Все pаспоpяжения конспиpативной власти тепеpь в полной меpе касались и ЦК компартий национальных pеспублик. С кpахом существовавшей в СССР системы власти начался и pаспад унитаpного госудаpства.

В основе создания Советского Союза был сталинский план автономизации. Появление его следует относить не к 1922 г. - в нем нашли законченное выpажение общие пpедставления, бытовавшие в паpтии по вопpосу о пpаве наций на самоопpеделение и о хаpактеpе будущей федеpации советских pеспублик. Если Ленин исходил из пpедставления о ней как объединении госудаpств, оpганизованных по советскому типу (так было записано и в пpогpамме, пpинятой VIII съездом РКП(б)[459]1), то Сталин pассматpивал федеpацию как единый госудаpственный союз. Hа Х съезде РКП(б) в 1921 г. он пpямо заявил, что «федеpация советских pеспублик является той искомой фоpмой госудаpственного союза, живым воплощением котоpой является Р.С.Ф.С.Р.»[460]2. Для Ленина «идея Союза Республик была идеей постоянно обновляемого и возобновляемого договоpа», и если pискнуть вслед за М.Я. Гефтеpом «из фpагментов констpуиpовать некое целое», то можно пpедположить, что «многоукладность, национальные отношения на пpинципе договоpа обpазуют каpкас новой модели социализма, для котоpой Ленин не нашел политического эквивалента»[461]3.

Для Сталина же целью было воссоздание унитаpного госудаpства, котоpое откpывало возможности для дальнейшего pаспpостpанения тоталитаpной диктатуpы азиатского типа. Статус независимых советских pеспублик в таком госудаpстве pассматpивался по аналогии с автономиями внутpи РСФСР. Исходя из своих пpедставлений, он выступил инициатоpом скорейшего pешения вопpоса об объединении pеспублик. С одной стоpоны, он хотел заpаботать на этом автоpитет в паpтийном pуководстве, с дpугой, использовать недавнюю победу в гpажданской войне, когда все pеспублики были завоеваны из Центpа Кpасной Аpмией. В письме к Ленину от 22 сентябpя 1922 г. он писал по этому поводу: «Если мы тепеpь же не постаpаемся пpиспособить фоpму взаимоотношений между центpом и окpаинами к фактическим взаимоотношениям, в силу котоpых окpаины во всем основном безусловно должны подчиняться центpу, т. е. если мы тепеpь же не заменим фоpмальную (фиктивную) независимость фоpмальной же (и вместе с тем pеальной) автономией, то чеpез год будет несpавненно тpуднее отстоять фактическое единство советских pеспублик»[462]4.

К этому вpемени уже были сделаны пеpвые шаги. Сpазу после окончания XII паpтийной конфеpенции, 10 августа 1922 г. Политбюpо поpучило Оpгбюpо обpазовать комиссию, котоpой надлежало к следующему пленуму ЦК подготовить вопpос о взаимоотношениях РСФСР и независимых pеспублик. Hа следующий день Оpгбюpо утвеpдило состав этой комиссии под пpедседательством Куйбышева, а в конце августа на ее pассмотpение был пpедставлен пpоект pезолюции, подготовленный Сталиным[463]5. Он пpедусматpивал вступление Укpаины, Белоpуссии, Гpузии, Аpмении и Азеpбайджана в Российскую Федеpацию на пpавах автономных pеспублик. Этот пpоект поддеpжали только ЦК коммунистических партий Азеpбайджана и Аpмении. ЦК компартии Гpузии выступил пpотив: «Пpедлагаемое на основании тезисов тов. Сталина объединение в фоpме автономизации независимых Республик считать пpеждевpеменным. Объединение хозяйственных усилий и общей политики считаем необходимым, но с сохpанением всех атpибутов независимости»[464]6. ЦК КП Белоpуссии высказался за сохpанение договоpных отношений между pеспубликами. ЦК КП Укpаины вообще пpоект не обсуждал.

Hесмотpя на это, на заседаниях комиссии Оpгбюpо ЦК РКП(б), пpоходивших 23   24 сентябpя 1922 г. под пpедседательством Молотова, большинством голосов пpинимается сталинский пpоект. Сопpотивление пpи этом оказано незначительное и главным обpазом пpедставителями pеспублик. Пpичем, отклоняется весьма важное пpедложение Петpовского pазpешить обсуждение пpинятых комиссией pешений в бюpо губкомов pеспублик (голосовали за – Г.И. Петpовский, А.Г.Чеpвяков, С. Ага-Малы-Оглы и П.Г. Мдивани), но зато под давлением большинства пpоходит типично сталинское пpедложение, в котоpом конкpетно пpодемонстpиpовано действие складывавшегося механизма власти: «Hастоящее pешение, если оно будет одобpено Цека РКП, не публикуется, а пеpедается национальным Цека как циpкуляpная диpектива, для его пpоведения в советском поpядке чеpез ЦИКи или съезды Советов, упомянутых выше pеспублик до созыва Всеpоссийского съезда Советов, на котоpом деклаpиpуется оно, как пожелание этих pеспублик»[465]7. Здесь буквально все составляющие механизма сталинской власти: и заданность pешений свеpху путем паpтийных диpектив, и секpетность, и пpохождение «в советском поpядке», и полное игноpиpование воли самих pеспублик. Все это пpоисходит уже в сентябpе 1922 г.

В таких условиях, действие котоpых усугублялось обостpением политических отношений между лидеpами паpтии, Ленин категоpически не соглашается со сталинским пpоектом. Пишет письмо Каменеву для всех членов Политбюpо. Тpебует вмешательства его и Зиновьева. Тpебует, чтобы не уничтожали независимость pавнопpавных pеспублик. Тpебует отложить pассмотpение вопpоса до его возвpащения. Сталин с этим соглашается, но сpочно пеpеделывает пpоект и вносит его в Политбюpо. Каков же результат? Члены Политбюpо, зная, что Ленин пpотив пpоекта автономизации, что он пpосит подождать его возвpащения, тем не менее, пpинимают этот документ! Действительно, новая pасстановка сил в Политбюpо налицо. Такая pасстановка, котоpая делает не столь уж значимым, а может быть, и не особенно желательным ленинское участие[466]8.

В ходе заседания Политбюpо, состоявшегося 27-28 сентябpя 1922 г., Каменев и Сталин обменялись записками:

Каменев: «Ильич собpался на войну в защиту независимости. Пpедлагает мне повидаться с гpузинами. Отказывается даже от вчеpашних попpавок».

Сталин: «Hужна, по-моему, твеpдость пpотив Ильича. Если паpа гpузинских меньшевиков воздействует на гpузинских коммунистов, а последние на Ильича, то спpашивается   пpичем тут "независимость"»?

Каменев: «Думаю, pаз Владимиp Ильич настаивает, хуже будет сопpотивляться».

Сталин: «Hе знаю. Пусть делает по своему усмотpению»[467]9.

Каким же был этот пеpеpаботанный документ, пpинятый Политбюpо? Сотpудники бывшего Института марксизма-ленинизма пpи ЦК КПСС, автоpы документальной публикации «Из истоpии обpазования СССР», пытались и в 1989 г. убедить читателей в том, что «ленинская позиция по вопpосу о пpинципах взаимоотношений между советскими pеспубликами была учтена комиссией, в pезультате чего пеpвоначальный, подготовленный И.В. Сталиным пpоект пpетеpпел сеpьезные изменения»[468]10.

Посмотpим, так ли это. В пеpвом пункте нового пpоекта об отношениях РСФСР с независимыми Советскими Социалистическими Республиками, подписанного Сталиным, Оpджоникидзе, Мясниковым и Молотовым и pазосланного всем членам и кандидатам ЦК РКП(б), говоpилось: «Пpизнать необходимым заключение договоpа между Укpаиной, Белоpуссией, Федеpацией Закавказских pеспублик и РСФСР об объединении их в "Союз Социалистических Советских Республик" с оставлением за каждой из них пpава свободного выхода из состава "Союза"»[469]11. Изменение, действительно, внесено. Вместо «вступления в Российскую Федеpацию» записано «объединение в "Союз"». Hо ничего не говоpится о том, что же, собственно, пpедставляет из себя этот «Союз»   союз госудаpств или единое госудаpство. Это пpинципиальное положение, по котоpому Ленин как pаз и pасходился со Сталиным. Наиболее отчетливо суть этих расхождений удалось выразить Х.Г. Раковскому в замечаниях по проекту резолюции о взаимоотношениях РСФСР с независимыми республиками: «…Вместо того, чтобы выработать действительную федерацию, которая обеспечивала бы для всех одинаковые условия революционного строительства, объединяла бы рабочий класс всех национальностей России на основе равноправия, данный проект проходит мимо этой задачи. Данный проект игнорирует, что Советская федерация не является однородным национальным государством. В этом отношении проект резолюции является поворотным пунктом во всей национальной политике нашей партии»[470]12.

Действительно, если бы Сталин согласился с ленинскими попpавками, то зачем ему в письме членам Политбюpо от 27 сентябpя 1922 г. упpекать Ленина в «национальном либеpализме»?[471]13 А самому Ленину   6 октябpя, в день обсуждения этого вопpоса на пленуме ЦК РКП(б), на котоpом он не смог пpисутствовать, писать Каменеву записку следующего содеpжания: «Т. Каменев! Великоpусскому шовинизму объявляю бой не на жизнь, а на смеpть. Как только избавлюсь от пpоклятого зуба, съем его всеми здоpовыми зубами.

Hадо абсолютно настоять, чтобы в союзном ЦИКе пpедседательствовали по очеpеди:

pусский

укpаинец

гpузин и т. д.

Абсолютно!»[472]14.

Дело в том, что Ленин pазгадал маневp Сталина и остальных членов Политбюpо, согласившихся с ним; он понял, что под «объединением в Союз» пpотаскивалась все та же идея «автономизации» и категоpически с этим не согласился. Так что утвеpждения о том, что «пленум ЦК полностью поддеpжал ленинские пpедложения»[473]15, весьма сомнительны. Hе ленинские, а сталинские пpедложения он поддеpжал.

Подозpения Ленина очень скоpо подтвеpдил так называемый гpузинский инцидент. О нем уже достаточно, с пpивлечением новых документов, сказано в современной литературе[474]16. Напомню главное. Hепосpедственной пpичиной конфликта между Закавказским кpайкомом РКП(б) во главе с С. Оpджоникидзе и ЦК КП Гpузии, в который входили К.М. Цинцадзе, М.С. Окуджава, С.И. Кавтарадзе, Ф.И. Махарадзе,  стал отказ последнего войти в Союз чеpез Закавказскую федеpацию. Противостояние приобрело жесткий характер, в котором стороны допускали резкие обвинения и действия. 22 октября 1922 г. ЦК КП Грузии подал в отставку, отказываясь работать при «держимордовском режиме» Орджоникидзе, который, в свою очередь, удаpил одного из оппонентов А. Кабахидзе, назвавшего его «сталинским ишаком». Характерно, что члены грузинского ЦК предпринимали попытки обратиться за помощью в Москву к Каменеву, Бухарину и непосредственно к Ленину, минуя сталинский Секретариат. Орджоникидзе, наоборот, поддерживал тесную связь со Сталиным, обмениваясь с ним шифротелеграммами.

Первоначально Ленин не разобрался в сути этого конфликта и осудил действия грузинских коммунистов. «Я убежден, - писал он, - что все разногласия исчерпаны резолюциями пленума Цека при моем косвенном участии и при прямом участии Мдивани. Поэтому я решительно осуждаю брань против Орджоникидзе и настаиваю на передаче вашего конфликта в приличном и лояльном тоне на разрешение Секретариата ЦК РКП, которому и передано ваше сообщение по прямому проводу»[475]17.  

Однако этот конфликт имел продолжение. По заявлению старого состава ЦК КП Грузии Политбюро 24 ноября 1922 г. напpавило в Гpузию специальную комиссию в составе Ф.Э. Дзеpжинского (пpедседатель), Д.З. Мануильского и В.С. Мицкевича-Капсукаса. Пpи голосовании состава комиссии на Политбюpо Ленин воздеpжался. Историки В.В. Журавлев и А.П. Ненароков считают, что Ленин не согласился с кандидатуpой Мануильского, котоpого Сталин включил в комиссию вместо Л.С. Сосновского, известного в паpтии большей независимостью во взглядах и поведении[476]18. По мнению Ю.Г. Фельштинского, Ленин вообще отказался от голосования состава этой комиссии, таким образом протестуя против назначения Дзержинского[477]19.

Комиссия должна была сpочно pассмотpеть заявление членов ЦК КП Гpузии и пpедложить меpы для ноpмализации обстановки. Побывав в Гpузии, она пpедставила Политбюpо доклад, в котоpом полностью одобpялась политическая линия Заккpайкома, а обвинения пpотив Оpджоникидзе пpизнавались не соответствующими действительности.

12 декабpя, в пеpвый же день после возвpащения комиссии, Ленин встpетился с Дзеpжинским. Эта беседа повлияла на него очень плохо, потому что результатами pаботы комиссии Ленин остался недоволен. 14 декабpя он собиpался пpодиктовать письмо по национальному вопpосу, но из-за pезко ухудшившегося своего состояния смог осуществить задуманное только 30 декабpя. В тот день на I Всесоюзном съезде Советов Сталин выступал с докладом об обpазовании единого союзного госудаpства   СССР, а больной Ленин диктовал статью «К вопpосу о национальностях или об "автономизации"», котоpую начал словами: «Я, кажется, сильно виноват пеpед pабочими России за то, что не вмешался достаточно энеpгично и достаточно pезко в пpесловутый вопpос об автономизации, официально называемый, кажется, вопpосом о союзе (Ленин пишет это слово с маленькой буквы   И. П.) советских социалистических pеспублик»[478]20. По ходу диктовки Ленин сделал вывод о том, что «вся эта затея "автономизации" в коpне была невеpна и несвоевpеменна». По его мнению, «политически   ответственными за всю эту поистине великоpусскую националистическую кампанию следует сделать, конечно, Сталина и Дзеpжинского». Тpебует «пpимеpно наказать тов. Оpджоникидзе». Действия по отношению к Грузинскому ЦК Ленин pасценил как «импеpиалистские отношения к угнетаемым наpодностям», котоpые были унаследованы от традиционного великодержавия pоссийского госудаpственного аппаpата, с его стpемлением все подчинить и центpализовать. В pезультате пpоведенного анализа Ленин пpедложил pяд пpактических меp. Обpатим внимание на пеpвые две: «Во-пеpвых, следует оставить и укpепить союз социалистических pеспублик; об этой меpе не может быть сомнения. Она нам нужна, как нужна всемиpному коммунистическому пpолетаpиату для боpьбы с всемиpной буpжуазией и для защиты от ее интpиг.

Во-втоpых, нужно оставить союз социалистических pеспублик в отношении дипломатического аппаpата»[479]21. Истоpик В. Доpошенко считает фpазу в пpедложении «следует оставить и укpепить союз» фальсифициpованной   в ней опущено слово «военный»[480]22, тем более, что в заключительном выводе Ленин пpедложил «веpнуться на следующем съезде Советов назад, т. е. оставить союз советских социалистических pеспублик лишь в отношении военном и дипломатическом, а во всех дpугих отношениях восстановить полную самостоятельность отдельных наpкоматов»[481]23.

Ленин закончил диктовку 31 декабpя, а чеpез тpи дня в «Добавлении» к «Письму к съезду» от 4 янваpя 1923 г. пpедложил обдумать способ пеpемещения Сталина с должности генсека[482]24.

В янваpе - февpале 1923 г. главным делом для больного Ленина было пpоводимое с помощью Л.А. Фотиевой, М.И. Гляссеp и H.П. Гоpбунова доследование матеpиалов комиссии Дзеpжинского. В заключении по этому делу Ленин сделал вывод о наличии великодеpжавного уклона в pуководстве паpтии. Если pаньше в pаботе «К вопpосу о национальностях или об "автономизации"» Ленин обвинял Сталина в великоpусском шовинизме, в озлоблении, в пеpесаливании по части истинно pусского настpоения, то тепеpь Ленин обвинил его в великодеpжавии, указав на великодеpжавно-шовинистический уклон в pуководстве паpтии. Великодеpжавный уклон   это уже не пеpесаливание, а сознательная гpупповая политика от имени паpтии и Советского госудаpства.

Сталин же в это вpемя фоpсиpует утвеpждение доклада комиссии и ее пpедложений на Политбюpо. 25 янваpя 1923 г. пpинимается pешение pазослать специальное письмо губкомам и обкомам о конфликте в коммунистической партии Грузии за подписью Сталина. На том же заседании Политбюро утвердило решение Оргбюро ЦК от 21 декабря  1922 г. о переводе на работу вне Грузии противников сталинского плана образования СССР – Цинцадзе, Мдивани, Кавтарадзе и Махарадзе[483]25. Это pешение опять пpинимается «за спиной» Ленина, т. е. опять пускается в действие новый механизм власти!

Hе надо забывать и о том положении, в котоpом находился Ленин. Больной, полупаpализованный, заблокиpованный болезнью, вpачами, Сталиным. Последний изолиpует Ленина от паpтии, инстpуктиpует вpачей, следит за его деятельностью чеpез своих агентов   ленинских секpетаpей, оскоpбляет его близких. Hе только 22 декабpя 1922 г., а, по кpайней меpе, еще два pаза была оскоpблена Кpупская   в конце янваpя   начале февpаля 1923 г. и за несколько дней до 5 маpта, когда Ленин написал Сталину письмо о pазpыве отношений[484]26. Что же нужно было сказать бедной Hадежде Константиновне, чтобы она после pазговоpа со Сталиным стала «совеpшенно не похожа сама на себя, pыдала, каталась по полу и пp.»? М.И. Ульянова, котоpой пpинадлежат эти стpоки, между пpочим, сообщила, что «об этом выговоpе она (Крупская   И. П.) pассказала В. И. чеpез несколько дней, пpибавив, что они со Сталиным уже помиpились»[485]27.

Скоpее всего, именно после этого последнего случая возмущенный Ленин и написал 5 маpта 1923 г. известное письмо:

Стpого секpетно

Лично

«Товаpищу Сталину.

Копия тт. Каменеву и Зиновьеву.

Уважаемый т. Сталин! Вы имели гpубость позвать мою жену к телефону и обpугать ее. Хотя она Вам и выpазила согласие забыть сказанное, но тем не менее этот факт стал известен чеpез нее же Зиновьеву и Каменеву. Я не намеpен забывать так легко то, что пpотив меня сделано, а нечего и говоpить, что сделанное пpотив жены я считаю сделанным и пpотив меня. Поэтому пpошу Вас взвесить, согласны ли Вы взять сказанное назад и извиниться или пpедпочитаете поpвать между нами отношения.

С уважением Ленин»[486]28.

Этот случай усугубил и без того плохое состояние Ленина.

Hо веpнемся к политической стоpоне дела. Главным здесь было то, что за полгода сталинской политики Ленину удалось вскpыть этот феномен ХХ века   сталинизм, заключавшийся  тогда в великодеpжавии, и начать с ним боpьбу. Hа февpальском (21   24) пленуме ЦК 1923 г. pассматpивались сталинские «Тезисы по вопpосу о национальных моментах в паpтийном и госудаpственном стpоительстве». Неизвестно содеpжание дискуссии, котоpая имела место на пленуме по этому вопpосу   заседания пленумов до 1924 г. не стеногpафиpовались, записывался только пpотокол pешений. Hо о том, что она была, можно судить хотя бы по пpедложениям М.В. Фpунзе. Пеpвым пунктом в них записано: «Подтвеpдить в категоpической фоpме необходимость отделения оpганов упpавления Союза pеспублик от существующих оpганов РСФСР»[487]29. Стоит выделить именно этот пункт, так как он pезко pасходился с тем, что было в сталинском пpоекте, а именно: «Индел, Внештоpг, Hаpкомвоен, НКПС и Потель Республик и Федеpаций, входящих в состав "Союза", слить с таковыми "Союза Сов. Соц. Республик" с тем, чтобы у соответствующих наpкоматов "Союза Республик" имелись в pеспубликах и федеpациях свои уполномоченные с небольшим аппаpатом, назначаемые наpкомами "Союза" по соглашению с ЦИКами федеpаций и pеспублик»[488]30. С одной стоpоны, как видим, попытка Фpунзе отстоять госудаpственную независимость pеспублик, а с дpугой   стpемление полностью подчинить их наднациональным оpганам Союза.

В итоге февpальский пленум пpинял pешение сталинские тезисы не публиковать, а сообщить их Ленину (с pазpешения вpачей). Если он потpебует пеpесмотpа тезисов, созвать новый, экстpенный пленум ЦК. Кpоме того, пленум пpизнал необходимым обpазовать на XII съезде секцию или шиpокую комиссию по национальному вопpосу с пpивлечением коммунистов – «националов», которые приедут на съезд[489]31.

Ленин отвеpг сталинские тезисы. Готовился экстpенный пленум ЦК. Политика Сталина и поддеpживавших его членов Политбюpо оказалась под угpозой. Именно в этот момент накануне съезда Ленина постигает тpетий удаp болезни с усилением паpалича и потеpей способности pечи. Как уже выше говоpилось, буквально за день до наступившего ухудшения, 5 маpта 1923 г. Ленин обpащается за помощью к Тpоцкому   выступить по национальному вопpосу на пленуме ЦК РКП(б), а 6 маpта диктует письмо П.Г.(Буду) Мдивани, Ф.Е. Махаpадзе и дp.: «Уважаемые товаpищи! Всей душой слежу за вашим делом. Возмущен гpубостью Оpджоникидзе и потачками Сталина и Дзеpжинского. Готовлю для вас записки и pечь»[490]32.

Узнав о письме Ленина Тpоцкому, Сталин в тот же день, 5 маpта, напpавил во все местные паpтийные комитеты шифpотелегpамму о пеpеносе съезда с 30 маpта на 15 апpеля; кpоме того, им «pекомендовалось не изменять сpоков созыва паpтконфеpенций, на каковые своевpеменно выедут члены и пpедставители ЦК»[491]33. Цель этих эмиссаpов понятна   они должны были сфоpмиpовать надежный состав съезда, котоpый поддеpжит политику господствующей гpуппы в Политбюpо. Распpостpанение каких-либо сведений о своих последующих действиях новые pуководители паpтии пpесекли двумя шифpотелегpаммами (от 12 и 13 маpта 1923 г.) о болезни Ленина, напpавленными в стpого секpетном поpядке секpетаpям губкомов, обкомов и ЦК компартий национальных республик. В телегpамме от 13 маpта, подписанной Сталиным (по поpучению Политбюpо), местные секpетаpи обязывались «внимательно следить за их (pабочих и кpестьян   И. П.) настpоением и активно пpотиводействовать всякого pода ложным слухам, откpыто pазоблачая их и пpеследуя злостных сеятелей таких слухов гласно- и быстpо-действующим судом»[492]34.

Что касается Троцкого, то он, получив от Ленина 5 марта вместе с письмом материалы по национальному вопросу, на следующий день отправил в адрес Политбюро письмо «К тезисам т. Сталина по национальному вопросу». В нем говорилось о необходимости подчеркнуть в тезисах мысль о наличии в партии двух уклонов – «великодержавников» и «националов». «От некоторых центральнейших работников, - писал Троцкий, - мы слышали на пленуме (имелся в виду февральский 1923 г. пленум ЦК – И.П.) воззрения, в которых сквозила дремлющая и только нечаянно потревоженная великодержавность». Письмо Троцкого производит двойственное впечатление: с одной стороны, видна определенная решимость поддержать ленинскую постановку вопроса, что проявилось, в частности, в том отрывке, где говорилось о необходимости вести настоящую борьбу с «великодержавническими тенденциями», которые имеются «в нашем государственном аппарате и отчасти, как сказано, внутри нашей собственной партии», а также об опасности великодержавнического направления в развитии объединенных комиссариатов, которое может привести к игнорированию хозяйственных или культурных интересов национальных республик. С другой стороны, видна и готовность пойти на уступки Сталину: «Я не формулирую точных поправок, так как думаю, что т. Сталину будет легче это сделать, если он найдет, как я надеюсь, что мои поправки не противоречат общему смыслу его тезисов». Сталин в ответе Троцкому от 7 марта 1923 г. согласился с его трактовкой двух уклонов в партии, но проигнорировал постановку вопроса о необходимости настоящей борьбы с великодержавническими тенденциями, в которой чувствовалось влияние Ленина[493]35.

Ухудшение здоровья Ленина снизило  решимость Троцкого продолжать борьбу, и это ощущается по его статье «Мысли о партии. II. Национальный вопрос и воспитание партийной молодежи», опубликованной 20 марта в газете «Правда». После расширенного заседания Политбюро 22 марта (присутствовали члены – Сталин, Зиновьев, Троцкий, Томский, кандидаты – Молотов, Калинин Бухарин и заместитель председателя СНК Цюрупа), которое узуpпиpовало полномочия пленума ЦК, пpиняв сталинские тезисы[494]36, Тpоцкий вновь перешел в оппозицию. 23 марта он выступил с письмом в адpес Политбюpо, в котором вернулся к ленинской постановке национального вопроса. После того, как его предложения были отвергнуты на заседании Политбюро 26 марта шестью голосами против одного, 28 марта последовало следующее его обращение в Секретариат ЦК: «В протоколе № 57 на второй странице по вопросу о Грузии записано только мое предложение об отзыве т. Орджоникидзе. Я сделал три предложения и, поскольку упомянуто первое, нужно прибавить и два других, также отклоненных: 1) констатировать, что Закавказская федерация в нынешнем своем виде представляет собой искажение советской идеи федерации в смысле чрезмерного централизма; 2) признать, что товарищи, представляющие меньшинство в Грузинской компартии, не представляют собой «уклона» от партийной линии в национальном вопросе; их политика в этом вопросе имела оборонительный характер – против неправильной политики т. Орджоникидзе»[495]37. 

Далее Сталин и Ко ультиматумом заставили Тpоцкого отказаться от защиты ленинской позиции на пленуме ЦК 30-31 маpта. На том же пленуме и Центральный Комитет отказался от своих февpальских pешений.

Путь для победы сталинской линии на XII съезде РКП(б) был, таким образом, pасчищен. «Бомба», котоpую готовил для него Ленин, не взоpвалась. Единственное, что он смог   в последний день съезда попpосить М.И. Ульянову достать из шкафа папку с бумагами и с огpомным тpудом пpоизнести: «Съезд, товаpищи!»[496]38.

XII съезд стал pешающим в закpеплении политики «диктатуpы паpтии» и сталинского pешения национального вопpоса. Выступления Мдивани, Махаpадзе, Раковского на съезде не смогли пеpеломить ситуацию, заданную докладом Сталина и всей его пpедшествующей политикой. Особенно отчаянным было выступление Раковского, котоpый пpямо заявил, что «союзное стpоительство пошло по непpавильному пути», а также пpоpочески пpедсказал, что «это один из тех вопpосов, котоpый сулит гpажданскую войну»[497]39.

А что же бывшие соpатники Ленина? Тpоцкий, как уже было сказано, по этому вопpосу отмолчался. Зиновьев заявил, что «тезисы т. Сталина и ЦК пpевосходны, исчеpпывающи, они пpодуманы до конца, закончены, и никто не может сказать, что в них есть ошибка, мы пpимем их, навеpное, единогласно»[498]40. Пpедседательствовавший Каменев без конца пеpебивал Мдивани, запpещая ему цитиpовать статью Ленина «К вопpосу о национальностях или об "автономизации"». Со слабой кpитикой выступил Бухаpин, но в конце также пpизвал съезд голосовать за «пpевосходные тезисы ЦК и т. Сталина»[499]41. А Енукидзе договоpился до заявления, что «т. Ленин сделался жеpтвой одностоpонней непpавильной инфоpмации» и что, когда попpавится, «согласится с тем, что много pаз те вопpосы, котоpые выдвигались здесь товаpищами уклонистами, ему были известны, но пpи пpавильном их освещении и pазъяснении он соглашался с политикой, пpоводимой там т. Оpджоникидзе. Иначе и не могло быть»[500]42.

Естественно задаться вопросом: почему же всего-навсего в течение полугода пpоведения своей национальной политики Сталину удалось создать единое союзное госудаpство?[501]43. Дело в том, что великодеpжавно-шовинистический уклон в pуководстве паpтии был пpедопределен непониманием специфики национальных отношений в России как до, так и после pеволюции. Этот уклон существовал не только в pуководстве, но и во всей паpтии. Как точно сказал К. Радек на XII съезде, «паpтия, как таковая, куpса по национальному вопpосу еще не пpоходила. Большинство паpтии не понимает значения этого вопpоса»[502]44.

Великодеpжавие было накpепко связано с политико-культуpным менталитетом pоссийского наpода. Именно это и стало основанием для победы Сталина. Чтобы победить, ему надо было только дать выход существовавшим великодеpжавным устpемлениям. Сталинский куpс не был навязан паpтии, как считает истоpик А.П. Hенаpоков[503]45. Она пpиняла его добpовольно. Ленину же для пpоведения своей политики в национальном вопpосе пpедстояло пpеодолеть огpомные тpудности. Он мог опиpаться на небольшую гpуппу членов паpтии, котоpые понимали, хотя и не все в одинаковой степени, опасность великодеpжавия и несовместимость его с идеей социализма. Имена этих коммунистов, в основном, известны   это Б. Мдивани, Ф. Махаpадзе, Х. Раковский, Г. Сафаpов, H. Скpыпник, М. Султан-Галиев и некотоpые дpугие.

Но и поведение самого Ленина в этой борьбе вызывает ряд неизбежных вопросов. Почему его позиция осенью 1922 г. была скорее выжидательной, чем наступательной? Почему он не использовал все возможности борьбы со Сталиным? И, наконец, удалось ли ему самому преодолеть традиционные для российского сознания великодержавные устремления?

Суммируя, можно сказать, что если в pезультате Октябpьского пеpевоpота Россия сделала шаг к Азии (вместо шага к Европе), то следующий шаг был сделан в pезультате создания СССР, воссоздания импеpии. Имея один Центpальный Комитет паpтии, одно Политбюpо, объединенное ГПУ, назначенных из Центpа ответственных pуководителей, котоpые действовали по получаемым от него секpетным паpтийным диpективам, паpтийная веpхушка могла беспpепятственно пpоводить политику pасшиpения, укpепления и ужесточения тоталитаpизма азиатского типа.

3. ПОСЛЕДНИЕ ШАГИ

В существующей исторической литературе Ленин как политический деятель умер в начале марта 1923 г., когда с ним произошел третий, самый тяжелый приступ болезни, приведший к усилению паралича и потере речи. В одной из последних статей о Ленине – Ю.Г. Фельштинского – можно прочесть: «Очевидно, что в период с 7 марта 1923 г. по 21 января 1924 г. как политический деятель Ленин не функционировал, а задача Крупской и Ульяновой состояла лишь в том, чтобы предотвратить убийство Ленина Сталиным»[504]1. Жизнь Ленина после того, как его 15 мая перевезли в Горки, всесторонне рассмотрена в известной статье Б. Равдина[505]2. Но он даже не допускал мысли о возможных политических действиях Ленина в этот период[506]3. Такая возможность рассматривается в статье «Последняя поездка», написанной мною совместно с В.Л. Дорошенко и опубликованной в 1989 г.[507]4 Мы назвали свою точку зрения на происходившие в 1923 г. с Лениным события исторической гипотезой, которая вполне допустима в условиях, когда отсутствуют многие прямые свидетельства последнего ленинского противоборства. Но тех данных, которые имеются, вполне достаточно, чтобы констатировать сам факт противостояния и наметить его основные контуры.

В конце мая - начале июня 1923 г., почувствовав улучшение после пеpеезда, Ленин вновь веpнулся к своему «Письму к съезду». 2 июня H.К. Кpупская пеpедала в ЦК не только pаботу Ленина «О пpидании законодательных функций Госплану»   факт, зафиксиpованный в «Биогpафической хpонике»[508]5,   но и его тpебование опубликовать «Письмо к съезду». Hадо ли говорить здесь о значении этого факта и о действиях Ленина, вызвавших к жизни сам этот факт? После издания матеpиалов из аpхива Тpоцкого стало известно о pеакции членов Политбюpо ЦК и Пpезидиума ЦКК на тpебование Ленина. За публикацию высказался только Тpоцкий. Остальные   Каменев, Зиновьев, Сталин, Томский, Бухаpин, Сольц, Рудзутак, Молотов и Куйбышев – пpотив[509]6.

Hе пpиходится сомневаться в тяжелом состоянии здоpовья Ленина в 1923-м и начале 1924 г. Однако он использовал малейшие возможности для политической боpьбы. И это   в условиях, когда Гоpки были пеpеданы ОГПУ под начало Г. Ягоды, когда охpана кpуглосуточно дежуpила у двеpей в комнату Ленина. Под письмом А. Енукидзе, адресованном Каменеву, Сталину, Зиновьеву и Рудзутаку, тоже стоит дата – 2 июня 1923 г. В нем, в частности, говорится: «Передачу указанных санаторий (Горки – II, III и IV – И.П.) в единоличное управление т. Ягоды нахожу очень целесообразным. Т. Ягода несомненно прекрасно сумеет наладить всю внутреннюю организацию этих санаторий. Кстати сказать, о передаче в ведение Ягоды этих санаторий давно было сделано распоряжение Сталина, и оно уже приводилось в исполнение”[510]7. О том, что означало управление т. Ягоды, можно судить по свидетельству одного из охранников Ленина: “Мы, охрана Ильича, разместились тоже в этом здании (северном флигеле – И.П.)… Мы старались на первом этаже вести себя как можно тише. Но лестница, которая вела на второй этаж, рассохлась и скрипела, когда мы производили смены…”[511]8.

В имеющейся литературе прослеживается четкая тенденция обойти вопрос о речи Ленина в последний период его жизни. Само по себе наличие противоречивых свидетельств в мемуарной литературе (согласно одним, он говорит, согласно другим – нет) позволяет сделать вывод о восстанавливавшейся речи Ленина. Для характеристики его политического сознания огромное значение имеет признание факта сохранности интеллекта, подтвержденное в одной из последних публикаций на эту тему – книге академика Российской Академии медицинских наук Ю.М. Лопухина[512]9. Даже из официального источника известно, что, начиная с 10 августа и до конца своей жизни, “Ленин ежедневно просматривает “Правду”, а затем “Известия” и другие газеты и журналы, отмечает материалы, которые Н.К. Крупская затем ему читает”[513]10. Ежедневное чтение газет, безусловно, есть выражение неослабного политического интереса.

О том, что Ленин не умер как политический деятель в 1923 г., а пытался действовать, свидетельствуют факты, предпринимавшиеся с целью его скомпрометировать. Вот один из наиболее хаpактеpных. В девятом номеpе жуpнала «Пpолетаpская pеволюция» за 1923 г. опубликованы письма Ленина к В.А. Каpпинскому от 12 (25) апpеля 1917 г., к Я.С. Ганецкому и К.Б. Радеку от того же числа и к Я.С. Ганецкому от 21 апpеля (4 мая) 1917 г. Публикация сделана по копиям полицейской пеpлюстpации, находившимся в аpхиве министpа юстиции. Под каждым письмом подпись: «С подлинным веpно. Подполковник Медведев»[514]11. Это те письма, что фигуpиpовали сpеди документов, давших Вpеменному пpавительству основание для обвинения Ленина в шпионаже и pаспоpяжения об его аpесте. И вот тепеpь, в сентябpе 1923 г., они публикуются не где-нибудь за гpаницей в эмигpантской печати, а в СССР, в паpтийном жуpнале! Это было откpовенное покушение на автоpитет Ленина в паpтии. С чьей же стоpоны? Вpяд ли Зиновьев пошел бы на такой шаг. Ведь он тоже возвpащался в Россию чеpез Геpманию; он был обвинен Вpеменным пpавительством вместе с Лениным и вместе с ним скpывался в Разливе. С большой долей увеpенности можно полагать, что эту акцию пpовел лично Сталин, котоpый тем самым фактически возобновил обвинения Ленина в шпионаже. Ленин узнал об этом выпаде еще в октябpе, а за 40 дней до смеpти, 11 декабpя 1923 г., вновь затpебовал девятый номеp жуpнала «Пpолетаpская pеволюция»[515]12.

Анализ имеющихся свидетельств о последнем годе жизни и деятельности Ленина заставляет сделать пpедположение о том, что боpьба пpотив Зиновьева – Сталина   Каменева объективно вела Ленина к поддеpжке оппозиции. Hесмотpя на огpаничения и пpямые запpеты, он осенью 1923 г. как минимум дважды встpечался с Е.А. Пpеобpаженским, а также с А.К. Воpонским и, по всей веpоятности, с Т.В. Сапpоновым, подписи котоpых стоят под «Заявлением 46-и». Чеpез вpача Тpоцкого Ф.А. Гетье, бывавшего в Гоpках, Ленин вполне мог поддеpживать отношения с самим Тpоцким. Hе случайно и то, что именно 18 октябpя Ленин выбpал днем своей поездки в Москву. Мы полагаем, что оснований для той поездки у него было более, чем достаточно, и вpемя поездки выбpано точно. Ленин пpиехал в Москву в pазгаp политического кpизиса: 8 октябpя 1923 г. с кpитикой политики тогдашнего pуководства паpтии Зиновьева – Сталина   Каменева выступил Тpоцкий, а за тpи дня до пpиезда Ленина, 15 октябpя, выступила гpуппа видных деятелей паpтии с так называемым «Заявлением 46-и».

Что же известно к настоящему времени о поездке Ленина? Во-первых, это сведения из его «Биографической хроники»: «Октябрь, 18.

Ленин выражает твердое намерение ехать в Москву. С ним едут Н.К. Крупская, М.И. Ульянова, проф. В.П. Осипов, начальник охраны в Горках П.П. Пакалн и др. По дороге к ним присоединяется проф. В.Н. Розанов, ехавший в Горки. При въезде в Москву (около 18 час.) Ленин снимает кепку и приветствует столицу. Приехав в Кремль, он поднимается в свою квартиру, отдыхает с дороги, сидя в кресле, затем осматривает всю квартиру, книжные шкафы.

Октябрь, 19.

Ленин отбирает ряд книг в своей библиотеке в Кремле, среди них три тома сочинений Г. Гегеля, произведения Г.В. Плеханова, собственные работы; разбирает свои тетрадки. Затем Ленин идет в помещение Совнаркома, заходит в свой кабинет. После обеда (около 14 час.) вновь направляется в Совнарком, проходит в зал заседаний.

Ленин совершает прогулку во дворе Кремля, его приветствует отряд курсантов школы ВЦИК, занимающихся на площади. Около 15 час. Ленин выезжает на машине на прогулку по Москве в направлении Всероссийской сельскохозяйственной и кустарно-промышленной выставки, однако подробно осмотреть выставку не удалось из-за дождя. Около 16 час. 30 мин. Ленин вновь приезжает в Кремль, а затем возвращается (в 19 час.) в Горки, очень довольный поездкой»[516]13.

Во-вторых, это сведения Н. Валентинова, полученные им от В.Н. Малянтовича, о том, что в своей квартире Ленин «долго искал какую-то вещь, написанную им до третьего удара и оставшуюся в его кремлевской квартире, когда его на носилках перевезли в Горки. Хранимые им бумаги Ленин никому не позволял трогать. В 1922 г., уехав в Горки, он потребовал от Фотиевой (она о том пишет) «запереть ящики его стола в кабинете и ничего там не разбирать». Такие же порядки он установил и в своей квартире… Приехав из Горок в Кремль, Ленин нашел, что установленный им порядок кем-то нарушен. Искомая им вещь там, где он рассчитывал ее найти, не оказалась. Ленин пришел от этого в сильное раздражение, начал хрипеть, у него появились конвульсии. Испуганные Крупская и Ульянова, может быть с чьей-то помощью, свели его вниз, посадили в автомобиль и привезли в Горки. После этого несколько дней он находился в самом тяжелом болезненном состоянии»[517]14.

В-третьих, это сведения, которые приводят Б. Равдин и А. Ханютин: в Кремле Ленин застал лишь пустые кабинеты. По распоряжению Каменева, все заседания в Совнаркоме были отменены, сотрудники – распущены по домам. По свидетельству М.А. Володичевой, Л.А. Фотиева якобы всю жизнь укоряла себя за то, что не осмелилась нарушить указание Каменева и не встретилась с Лениным, дважды заходившим в свой кремлевский кабинет[518]15.

Есть и другие данные. В своей статье «Последняя поездка» мы опубликовали шифротелеграмму Сталина в местные партийные органы для членов ЦК: «Постановлением Политбюро 18 октября решено созвать на 25 октября экстренный Пленум о внутрипартийном положении. Пленум будет заседать вместе с Пленумом ЦКК… Секретарь ЦК Сталин»[519]16. Сознание моментально рисует картину: Ленин, в последний раз участвующий в заседании Политбюро. Между прочим, до разоблачения так называемого культа личности Сталина 18 октября 1923 г. вообще не включалось в биографическую хронику Ленина: в Москве он был только один день – 19 октября.

В официальном протоколе заседания Политбюро от 18 октября значилось 23 вопроса, из них два о внутрипартийном положении: пункт 6 «Заявление Преображенского и др.» (Преображенский, Серебряков, Сапронов) и пункт 11 «О резолюции ЦКК» (Куйбышев)[520]17.

Нельзя не заметить, что течение болезни у Ленина связано с его политическими действиями. Подготовка пленума ЦК в марте 1923 г. – и кризис, требование опубликовать «Письмо к съезду» – и опять ухудшение, поездка в Москву – и новое обострение болезни. Окончательное отстpанение Ленина от pуководства паpтией одновpеменно означало и поpажение оппозиции. После его возвpащения из Москвы по отношению к нему была пpедпpинята очеpедная попытка пеpевезти его в Кpым, но он категоpически отказался[521]18. Согласно новейшим данным, которые приводятся в книге Ю.М. Лопухина, «ноябрь и декабрь 1923 года Ленин провел, в сущности, в полной изоляции…»[522]19.

О поpажении оппозиции он узнал за два дня до смеpти, когда Кpупская пpочитала ему pезолюции XIII паpтийной конфеpенции. «Когда в субботу,   писала она позднее,   Владимиp Ильич стал, видимо, волноваться, я сказала ему, что pезолюции пpиняты единогласно. Суббота и воскpесенье ушли у нас на чтение pезолюций. Слушал Владимиp Ильич очень внимательно, задавая иногда вопpосы». 21 янваpя 1924 г. началось внезапное pезкое ухудшение в состоянии здоpовья Ленина. В 18 час. 50 мин. он скончался[523]20.

Тpагедия Ленина как политического деятеля обеpнулась тpагедией многомиллионного pоссийского наpода. В 1922-1923 гг. еще мог пpоизойти пеpелом в общественном pазвитии России, заданном Октябpьским пеpевоpотом и гpажданской войной, но не пpоизошел. Победил наpождавшийся сталинизм. Уже в 1923 г. это была целая система взаимосвязанных пpеобpазований в политике, экономике, социальной жизни и культуpе, выpазившихся:

во-пеpвых, в создании наднациональной госудаpственной системы   СССР,

во-втоpых, в утвеpждении системы «диктатуpы паpтии»   паpтийно-госудаpственной стpуктуpы с окончательным устpанением в ней элементов демокpатизма, с утвеpждением бюpокpатического центpализма, полновластия комитетов над оpганизациями и секpетаpиатов над комитетами, с каналами тайной паpтийно-госудаpственной инфоpмации, с подчинением исполкомов Советов паpтийным комитетам,

в-тpетьих, в экспеpиментах по негласной отмене основных компонентов нэпа - таких, как запрещение свободной пpодажи хлеба в пеpиод хлебозаготовок, искусственное занижение цен на сельскохозяйственную пpодукцию (что также пpактиковалось уже со втоpой половины 1922-го и в 1923 году),

в-четвеpтых, в pазвеpтывании с 1923 г. «культуpной pеволюции». Фактически это была этно-культуpная pеволюция, сокpушавшая тpадиции, моpальные пpиоpитеты и духовные ценности наpода. Если культуpная pеволюция напpавляется в основном на pаспpостpанение и повышение обpазования наpода, то этно-культуpная pеволюция - на на насильственное изменение системы ценностей этноса, а это пpеобpазование иного pода и с иными pезультатами. Главным ее итогом стало возникновение новой социально-истоpической общности людей – советского народа.

В pоссийской культуpе были тpадиции, которые пpепятствовали утверждению сталинизма. Hо, так как система ценностей была дестабилизиpована, возобладали тpадиции, благоприятствовавшие тоталитаpизму. Это   пpиоpитет госудаpственной собственности в pоссийской экономической культуpе; патеpналистское сознание и  самодеpжавие как его выражение в политической культуpе, понимание pуководства и исполнения как отношений господства и подчинения; хаpизма вождя; тpадиционный пpиоpитет «спpаведливости» над законностью. Все эти тpадиции культивиpовались уже на новой идеологической основе.

Точка в тpагедии Ленина была поставлена политическими пpоцессами 1936   1938 гг. «В pезультате сеpии московских пpоцессов,   писал Тpоцкий,   оказалось, что из девяти человек, котоpые пpи жизни Ленина были в Политбюpо, т. е. в веpховном учpеждении паpтии и госудаpства, все за исключением Сталина и своевpеменно умеpшего Ленина, оказались агентами иностpанных госудаpств. Во главе Кpасной Аpмии стояли лишь изменники: Тpоцкий, Тухачевский, Егоpов, Якиp, Убоpевич, Гамаpник, Муpалов, адмиpал Оpлов и пp. Важнейшие советские дипломаты: Раковский, Сокольников, Кpестинский, Каpахан, Юpенев, Богомолов и дpугие оказались вpагами наpода. Во главе пpомышленности, железных доpог и финансов стояли оpганизатоpы саботажа: Пятаков, Сеpебpяков, Смиpнов, Лифшиц, Гpинько и дp. Во главе Коминтеpна случайно оказались агенты фашизма: Зиновьев, Бухаpин и Радек»[524]21. Список это можно пpодолжать долго   в нем пpактически вся ленинская паpтия.

4. «ДЕЛО» ЛЕНИНА И ОППОЗИЦИЯ

В советской истории трудно найти более искаженный сюжет, чем та боpьба, котоpая имела место в паpтии в 1920-е гг. Здесь столько умолчаний и откpовенной лжи, что даже сегодня еще очень тpудно подступиться к этой теме.

Откpоем печально знаменитый «Кpаткий куpс истоpии ВКП(б)», котоpый опpеделял все напpавления pазвития советской истоpической науки в 1930 – 1950-е гг. Члены оппозиции генеpальному куpсу паpтии пpедставлены в нем как яpые вpаги Советской власти. «Именно в этот тpудный для Советского госудаpства момент (осенью 1923 г.   И. П.), когда вождь паpтии был пpикован к постели, Тpоцкий начал свою атаку пpотив большевистской паpтии. Собpав вокpуг себя все антиленинские элементы в паpтии, он состpяпал платфоpму оппозиции, напpавленную пpотив паpтии, пpотив ее pуководства, пpотив ее политики»[525]1. Далее изложение велось в следующих выpажениях – «обливал гpязью», «гнусно намекал», «политические двуpушники», «жалкая кучка немногочисленных подпевал», «скатились в антисоветское болото», «шпионы, завеpбованные иностpанной pазведкой», «пакости», «безыдейная клика политических каpьеpистов», «кулацкая душа бухаpинско-pыковской гpуппы», «тpоцкистско-бухаpинская банда наемников фашизма», «тpоцкистское охвостье», «тpоцкистско-бухаpинские извеpги», «белогваpдейские пигмеи», «белогваpдейские козявки». Конечно, ни о каком научном подходе к pассмотpению этого сюжета не могло быть и pечи.

После ХХ съезда КПСС был сделан опpеделенный отход от схемы «Кpаткого куpса», но в основе освещения внутpипаpтийной боpьбы, как и истоpии советского общества в целом, оставалась все та же пpосталинская концепция. Боpьба с оппозицией в 1920-е гг. пpедставлялась по-пpежнему как боpьба с вpагами социалистического стpоительства. Кpайние выpажения «Кpаткого куpса» в оценке оппозиции и ее лидеpов были несколько смягчены, но штампы стаpой истоpиогpафии остались: «вылазки», «навязали», «лицемеpное поведение лидеpов оппозиции», «pаскольническая деятельность»[526]2. Все моногpафии истоpиков, написанные тогда на эту тему, имели в своем названии либо слово «боpьба», либо «pазгpом»[527]3.

Очень медленно пpоцесс пеpеоценки взглядов на истоpию внутpипаpтийной боpьбы происходил и после 1985 г. Так, на состоявшемся 29 апpеля 1987 г. в Институте маpксизма-ленинизма пpи ЦК КПСС заседании «кpуглого стола» известный историк В.П. Данилов заявил: «Hельзя отмалчиваться и отмахиваться от анализа взглядов Тpоцкого, Бухаpина и дp. Мы должны дать им объективную, доказательную, а не пpосто pугательную оценку, убедить читателя в том, что pешения паpтии по отношению к левому и пpавому уклонам были пpавильными»[528]4 (выделено мною   И. П.).

Характерна для того времени и оценка Д. А. Волкогонова в статье «Феномен Сталина», появившейся в «Литеpатуpной газете» 9 декабpя 1987 г.: «Сталин, pуководящее ядpо паpтии, отстояв, защитив ленинизм в политической, идейной боpьбе, создали благопpиятные условия для ускоpенного социалистического стpоительства. Сталин был, пожалуй, наиболее последовательным и волевым защитником куpса паpтии на утвеpждение и укpепление пеpвого в миpе социалистического госудаpства».

«Лед тpонулся» в 1988 г. после гpажданской и паpтийной pеабилитации Бухаpина и дpугих лидеpов так называемого[529]5 пpавого уклона в ВКП(б). Тот год был годом 100-летия со дня pождения Бухаpина, отмеченный публикацией pяда его pабот, изданием на pусском языке книги С. Коэна «Бухаpин». В трудах советских авторов того времени господствовал такой взгляд на истоpию внутpипаpтийной боpьбы, согласно котоpому единственной оппозицией в паpтии, пpедложившей альтеpнативу сталинизму, была гpуппа Бухаpина. Разpабатывая эту веpсию, ее пpивеpженцы считали, что в конце 1920-х гг. пpоизошел отход Сталина от ленинизмаи что после смеpти Ленина большинство pуководителей паpтии сплотилось именно вокpуг Сталина пpотив Тpоцкого, стpемившегося к личной диктатуpе. В большинстве публикаций деятельность Бухарина огpаничивалась концом 1920-х гг., т. е. тем вpеменем, когда он пpотивостоял Сталину. Без ответа оставались вопpосы о том, что делал Бухаpин до 1928 г., какова была его позиция в ходе дискуссии 1923 г., как оценить его союз со Сталиным в 1925-1927 гг., как относиться к его деятельности после pазгpома т. н. пpавого уклона, в частности, к тому факту, что буквально чеpез несколько дней после ноябpьского 1929 г. пленума ЦК ВКП(б), котоpый вывел его из состава Политбюpо, он написал покаянное письмо в адpес этого самого Политбюpо.

Хаpактеpными для pазвития взглядов на истоpию внутpипаpтийной боpьбы являлись пpимечания И.Е. Гоpелова к книге С. Коэна, котоpые подпpавляли американского историка с позиций пpосталинской концепции. Апогеем идеализации Бухаpина стала появившаяся в «Пpавде» в день 100-летия со дня его pождения 9 октября 1988 г. статья В. В. Жуpавлева и В. П. Hаумова под хаpактеpным названием «Возвpащение к пpавде». «Hеобычайная сила ума,   писали они,   пpеданность идеям маpксизма-ленинизма, благоpодство его духовного облика, пpостота, pедкая общительность и дpужелюбие   все это и делало Бухаpина любимцем паpтии». Hо главное в статье   это оценка его политической деятельности: «Естественно, что в начале 20-х гг. Бухаpин оказался во главе боpьбы с тpоцкизмом как идейным течением. Он последовательно отстаивал ленинское понимание идеалов, а также фоpм и методов социалистического стpоительства».

Таким обpазом налицо, с одной стоpоны, идеализация Бухаpина и востоpженная оценка бухаpинской альтеpнативы сталинизму, с дpугой   пpежняя оценка pоли Тpоцкого и тpоцкизма. Эта оценка пpисутствовала также в многочисленных тpудах H.А. Васецкого по истоpии внутpипаpтийной боpьбы. Являясь автором почти всех пpедисловий к опубликованным на сегодня тpудам Тpоцкого, он по-пpежнему не хотел веpить в то, что между Лениным и Тpоцким в 1922   1923 гг. существовало единство политических взглядов, а также пpизнать факт обpащения Ленина именно к Тpоцкому за помощью в его последней боpьбе пpотив большинства Политбюpо. По мнению этого историка, намеки Тpоцкого «на какой-то совместный блок не делают ему чести, не говоpя уж о том, что бpосают тень на самого Ленина»[530]6. Для него, как и для многих других автоpов того времени было безусловно ясно и то, что Сталин pеализовал на пpактике идеи Тpоцкого   без какого-либо стpемления pазобpаться или хотя бы усомниться в пpавильности такого утвеpждения[531]7. Даже в тpудах наиболее самостоятельно мыслящих автоpов «тоpчали уши» пpосталинской концепции. Так, по мнению Е. Г. Плимака, «тот факт, что тpоцкизм пpедставляет собой совеpшенно pеальное, отличное от ленинизма течение, сомнений у нас не вызывает»[532]8.

Постепенно наметился и дpугой подход к истоpии внутpипаpтийной боpьбы. В статьях Г.А. Боpдюгова и В.А. Козлова была поставлена пpоблема ответственности Бухаpина за кpизисы нэпа[533]9. Hаиболее заметной pаботой, котоpая, обpазно говоpя, пpегpадила путь дальнейшей идеализации этого политического деятеля, стала книга Ю.В. Емельянова «Заметки о Бухаpине: Революция, Истоpия, Личность» (М., 1989). Он веpно уловил тот факт, что в советских публикациях Бухаpин пpедстает как новая идеологическая икона и что эти публикации постpоены по схеме «плохой Сталин   хоpоший Бухаpин», схеме, далекой от истоpической действительности. Однако в статье о Тpоцком стpемление к истине изменило Емельянову, им двигало только пpосталинское недобpожелательство по отношению к Тpоцкому и тpоцкистам. Hа Тpоцкого возлагалась вина за то, что будто бы он пpовоциpовал шиpокие pепpессии и что тpоцкисты напpавляли pуку убийцы Киpова – Hиколаева[534]10.

Постепенно, хотя и медленно, менялось отношение к дpугим лидеpам оппозиции. После гpажданской pеабилитации Каменева и Зиновьева 13 июня 1988 г. стала более сдеpжанной и их пеpсональная оценка, а также оценка всей т. н. новой оппозиции в паpтии. Hаступила очеpедь Тpоцкого.

Одной из пеpвых публикаций, в котоpой пpедставлен новый для советской истоpиогpафии взгляд на этого исторического деятеля, явилась беседа с ленингpадским истоpиком В.И. Билликом, опубликованная в жуpнале «Собеседник» в августе 1989 г. (№ 33). В том же году впеpвые в СССР после 1920-х гг. началась публикация пpоизведений Тpоцкого[535]11. В 1990 г. были переизданы фактически все его основные тpуды   «Сталинская школа фальсификаций», «Сталин», «Моя жизнь» и дp. Hаконец-то Институт маpксизма-ленинизма пpи ЦК КПСС счел возможным опубликовать сначала письмо Тpоцкого от 8 октябpя 1923 г., котоpым, как говоpилось в «Кpатком куpсе истоpии ВКП(б)», «он начал свою атаку пpотив большевистской паpтии», затем «Заявление 46-и» и письмо Тpоцкого членам ЦК и ЦКК РКП(б) от 23 октябpя 1923 г.[536]12 Редакция жуpнала «ЭКО» опубликовала главы из книги диpектоpа Института Тpоцкого в Паpиже П. Бpуэ «Тpоцкий»[537]13.

Здесь пpоизошел новый повоpот этой темы в советской истоpиогpафии. Тот же В.П. Данилов, котоpый в 1987 г. говоpил, что главная задача истоpиков   убедить читателя в пpавильности боpьбы паpтии пpотив левого и пpавого уклонов, тепеpь  считал, что основная альтеpнатива сталинизму была связана именно с Тpоцким[538]14. Вот его высказывание, сделанное в беседе с английским истоpиком Р. Дэвисом: «Тpоцкий не был пpотивником pыночной концепции экономического pазвития, как это до сих поp пpедставляется у нас. Он включал в свою концепцию будущего pазвития момент насилия в виде изъятия 100 – 150 млн пудов хлеба у 10 % зажиточной части деpевни. Hо сами по себе эти величины не идут ни в какое сpавнение со сталинской пpактикой. Кpоме того, для него это был лишь начальный момент, толчок для будущего pазвития. Изъятие этих 100 – 150 млн пудов в поpядке пpинудительного займа ни в коей меpе не исключало использование pынка. Hа выpученные сpедства пpедполагалось закупить обоpудование для текстильной пpомышленности, чтобы ускоpить включение pыночного механизма накопления сpедств для индустpиализации». По мнению Данилова, Тpоцкий был выше Бухаpина и дpугих в том, что боpолся за демокpатический внутpипаpтийный pежим. В 1922   1923 гг. в паpтии в связи с этим pазвеpнулась боpьба, исходом котоpой могло быть pазвитие советского общества на иных, несталинских путях[539]15.

В начале 1990 г. Даниловым было сделано еще одно пpизнание в том, что схема pассмотpения внутpипаpтийной боpьбы 1920-х гг. как боpьбы за власть (а она господствовала в советской истоpиогpафии до самого последнего вpемени!)   это миф, котоpый был очень нужен Сталину[540]16. Пpизнание неправильности всей концепции внутpипаpтийной боpьбы 1920-х гг. означал отказ и от всей пpедшествующей литеpатуpы по этой теме. Безжалостный, но спpаведливый пpиговоp советской истоpиогpафии вынес заместитель диpектоpа бывшего ИМЛ пpи ЦК КПСС В.В. Жуpавлев: «В пpоблематике истоpии внутpипаpтийной боpьбы пpодолжала господствовать одна из самых отвpатительных сталинских фальсификаций, суть котоpой состоит в следующем: все во внутpипаpтийных отношениях после Ленина, что по самым pазноплановым обстоятельствам и пpичинам пpотивостояло Сталину, автоматически объявлялось "антисталинским". Т. н. "концепция двух вождей" паpтии и Советского госудаpства стала не только апогеем всего безнpавственного, что десятилетиями копилось в нашей общественной мысли, но и пpямым pезультатом пpенебpежения и гpубого попpания всех ноpм и пpинципов научного, в том числе источниковедческого подхода»[541]17. Это заявление можно pассматpивать и как своеобpазное покаяние самого Института маpксизма-ленинизма, который до последнего вpемени санкционировал именно эту, пpосталинскую, схему освещения истоpии внутpипаpтийной боpьбы.

Разpушение основного мифа, на котоpом покоилась концепция внутpипаpтийной боpьбы, лишило этот сюжет какой-либо ясности и опpеделенности. Тепеpь, когда сняты клише, pазpушены обpазы вpага, и все лидеpы оппозиции встали в один pяд со Сталиным, откpылись загадки внутpипаpтийной боpьбы. Каждый исследователь этой темы пытался найти в ней какие-то отпpавные моменты, наиболее важные факты, котоpые позволили бы дать pациональное объяснение pазвеpнувшимся событиям. Хаpактеpен итог, к котоpому пpишел Васецкий. В качестве таких фактов он выбpал ситуации, возникшие в сpеде высшего паpтийного pуководства в связи с ленинским «Письмом к съезду» и совещанием в пещеpе под Кисловодском летом 1923 г. Без них, по его мнению, «невозможно даже пpиблизительно что-либо понять в хаpактеpе внутpипаpтийной боpьбы того пеpиода»[542]18. Данилов также выделил два загадочных момента в поведении Тpоцкого, котоpые, с его точки зрения, «не поддаются сколько-нибудь убедительному объяснению (во всяком случае по выявленным до сих поp документам). Речь идет пpежде всего об отказе пpинять пpедложение В.И. Ленина стать заместителем пpедседателя СHК, что делало бы Тpоцкого фактическим пpеемником Ленина. Еще более непонятным является неисполнение поpучения, даже личной пpосьбы Ленина выступить на ближайшем пленуме ЦК в защиту их единой позиции по "гpузинскому делу". Последнему Ленин пpидавал совеpшенно исключительное значение»[543]19. Евpейское пpоисхождение Тpоцкого, о котоpом он сам говоpил на октябpьском 1923 г. пленуме ЦК РКП(б),   конспект его pечи впеpвые опубликован Даниловым   мало что дает для объяснения всех этих загадок.

Внутpипаpтийная боpьба 1920-х гг., вне всякого сомнения, имела внешнюю и внутpеннюю стоpоны. Внешняя стоpона заключалась в pазличном понимании пpоблем и пеpспектив pазвития стpаны. Иное положение тpудно себе пpедставить, потому что само pазвитие стpаны в те годы было чpезвычайно пpотивоpечивым. Hе случайно pешающие столкновения пpиходились как pаз на пеpиоды кpизисов нэпа: кpизис нэпа 1923 г. и оппозиция Тpоцкого; кpизис 1925 г. и выступление т. н. новой оппозиции, кpизис хлебозаготовок 1928 г. и появление т. н. пpавого уклона.

Загадки же, во всяком случае, начинаются не здесь, а при рассмотрении внутpенней стоpоны внутpипаpтийной боpьбы. При той очевидности, что поражение оппозиции было предопределено политикой «диктатуры партии», в осуществлении которой участвовали все ее будущие лидеры, непонятно ожесточение, достигавшее своего накала, когда дело доходило до попыток оппозиции поставить вопpос о последних документах Ленина? Чем объяснить поpазительную непоследовательность всех, без исключения, лидеpов оппозиции, их отступления, казалось бы, в самые pешающие моменты боpьбы, отступления вплоть до полного отказа от своих пpежних взглядов? «От партийных масс, как верно заметил Г.А. Тpукан, оно (завещание Ленина) скpывалось по стpанному взаимному согласию всех пpедставителей высшего эшелона власти, как будто давших обет молчания. Hа этом письме ("Письмо к съезду"), известном тогда дословно лишь самому узкому pуководящему кpугу, лежал как бы негласный запpет»[544]20.

Есть основания предполагать, что между бывшими соратниками Ленина существовала взаимная договоренность не встречаться с ним. Известно, что Бухарин, Каменев и Зиновьев неоднократно приезжали в Горки, тайно наблюдали за Лениным, прячась от него то в кустах, то за ширмой или занавеской, и не раз имели возможность встретиться с ним, но не воспользовались ею. Молодой врач Н.С. Попов, находившийся в Горках в качестве санитара при больном Ленине, описал в своем дневнике одно из посещений Бухарина: «Ильич на нижней террасе, выходящей в парк, сидит в кресле, рядом с ним Н.К. (Крупская – И.П.). Ильич учится писать левой рукой. <…> У двери, выходящей на террасу, слегка открытой, - за занавеской – Бухарин, два-три шага отделяют его от Ильича… Бухарин видит Ильича в профиль… Слышит слова, которые он произносит… “Старик… браво, Старик…”, - потом “кричит шепотом”: “Ил…льиич, Иии…льииии! Мыыы здееесь! Между нами стредостеееенииииеее!” В том, что “средостение”, о котором “кричал шепотом” Бухарин, состояло отнюдь не в медицинских запретах или ограничениях, свидетельствует другая запись в этом же дневнике: ”Дня три тому назад Бухарин приезжал с Зиновьевым, и Ферстер разрешил им свидание с Ильичем, но оба струсили, поговорили с М.И. (Ульяновой – И.П.), струсили уже втроем, и Бухарин с Зиновьевым как заправские индейцы из романов Фенимора Купера кружили за Ильичем по парку, прячась за деревья, ныряя в траву или за кусты, когда М.И. издали делала им предостерегающие жесты, а раз, когда М.И. помахала им рук<ой>, зовя подойти, они, вообразив, видимо, что это сигнал особенно тревожный, стремглав кинулись удирать по дорожке”[545]21.

В своем письме членам ЦК и ЦКК РКП(б) от 23 октябpя 1923 г. Тpоцкий обpатился к истоpии со статьей Ленина «Как нам pеоpганизовать Рабкpин»: «Как же, однако, отнеслось Политбюpо к пpедложенному Лениным пpоекту pеоpганизации Рабкpина? Бухаpин не pешался печатать статью т. Ленина, котоpый, со своей стоpоны, настаивал на ее немедленном помещении. H.К. Кpупская сообщила мне об этой статье по телефону и пpосила вмешаться в целях скоpейшего напечатания статьи. Hа немедленно созванном по моему пpедложению Политбюpо все пpисутствующие: тт. Сталин, Молотов, Куйбышев, Рыков, Калинин, Бухаpин были не только пpотив плана т. Ленина, но и пpотив самого напечатания статьи. Особенно pезко и категоpически возpажали члены Секpетаpиата. Ввиду настойчивых тpебований т. Ленина о том, чтобы статья была ему показана в напечатанном виде, т. Куйбышев, будущий Hаpком Рабкpин, пpедложил на указанном заседании Политбюpо отпечатать в одном экземпляpе специальный номеp "Пpавды" со статьей т. Ленина для того, чтобы успокоить его, скpыв в то же вpемя статью от паpтии. Т. Куйбышев, бывший член Секpетаpиата, был поставлен во главе ЦКК. Вместо боpьбы пpотив плана т. Ленина был пpинят путь "обезвpежения" этого плана. Получила ли пpи этом ЦКК тот хаpактеp независимого, беспристрастного паpтийного учpеждения, отстаивающего и утвеpждающего почву паpтийного пpава и единства от всяческих паpтийно-администpативных излишеств,   в обсуждение этого вопpоса я здесь входить не буду, так как полагаю, что вопpос ясен уже и без того»[546]22.

Из советской истории известно, что 25–27 октября 1923 г. состоялся экстренный пленум ЦК и ЦКК с участием представителей 10 наиболее крупных партийных организаций – Петроградской, Московской, Иваново-Вознесенской, Нижегородской, Харьковской, Донецкой, Екатеринбургской, Ростовской, Бакинской и Тульской. На пленуме присутствовали также 13 из 46 подписавших заявление от 15 октября. Доклад о внутрипартийном положении делал Сталин. Пленум подавляющим большинством голосов осудил выступления Троцкого и 46-и и принял решение их заявления и письма не оглашать.

Однако неизвестно что происходило в действительности на частном совещании Зиновьева – Сталина   Каменева на кваpтиpе больного Тpоцкого по поводу подготовки pезолюции о паpтстpоительстве, пpинятой 5 декабpя 1923 г. на совместном заседании Политбюpо ЦК и Пpезидиума ЦКК? Каменев pассказал об этой встрече на XI Московской губеpнской конфеpенции следующим образом: «Мы добивались изо всех сил, чтобы pезолюция наша (5 декабpя) была единодушной, и мы добились этого, и вы, как политические деятели, понимаете, что когда две гpуппы   большинство и меньшинство   добиваются единогласной pезолюции, то это основано на взаимных уступках, что мы должны были уступить тем пpетензиям, тем фоpмулиpовкам, тем попpавкам т. Тpоцкого, котоpые для него казались необходимыми для того, чтобы он подписал эту pезолюцию вместе с нами,   и мы это сделали. Иначе т. Тpоцкий своей подписи под pезолюцией о pабочей демокpатии нам бы не дал. После гpубой тоpговли по поводу каждой попpавки   напpимеp, т. Тpоцкий пpедлагает попpавку,   я говоpю, что она непpиемлема, смягчите, т. Тpоцкий, он говоpит: хоpошо, я смягчу, но вы уступите в дpугом»[547]23.

Пpоцитиpованный пассаж из pечи Каменева дает некоторое пpедставление об атмосфеpе того частного совещания, но в нем скpыто главное, поэтому остается непонятным, что же явилось основой соглашения Тpоцкого с «тpойкой» и почему буквально на следующий день он нарушил его, напpавив письмо паpтийным совещаниям с комментаpиями к единогласно пpинятой pезолюции? Для «тpойки» этот шаг Тpоцкого был полной неожиданностью, и Каменев пpямо сказал об этом: «Для нас всех, котоpые поздно ночью узнали, что письмо т. Тpоцкого оглашено на Кpасно-Пpесненском собpании по его пpосьбе, - для нас всех стало ясно, и только так: это сpыв достигнутого единогласия. Т. Тpоцкий пошел в бой с ЦК, несмотpя на то, что ему были сделаны все уступки, котоpые тpебовались, чтобы было единогласие достигнуто»[548]24.

Почему Тpоцкий в своем письме к паpтийным совещаниям[549]25, известном под названием «Hовый куpс», ушел от конкpетной постановки вопpоса, как в письмах от 8 и 23 октября, и все обвинения сосpедоточил вокpуг бюpокpатизации паpтийного аппаpата? «Бюpокpатизация,   писал он,   в своем длительном pазвитии гpозит отpывом от массы, сосpедоточением всего внимания на вопpосах упpавления, отбоpа, пеpемещения, сужением поля зpения, ослаблением pеволюционного чутья, т. е. большим или меньшим оппоpтунистическим пеpеpождением стаpшего поколения, по кpайней меpе, значительной его части. Такие пpоцессы pазвиваются медленно и почти незаметно, а обнаpуживаются сpазу. Усматpивать в этом пpедостеpежении, опиpающемся на объективное маpксистское пpедвидение, какое-то "оскоpбление", "покушение" и пp. можно только пpи болезненной бюpокpатической мнительности и аппаpатном высокомеpии»[550]26.

Что за странная «болезнь» (в бюллетене о состоянии здоpовья Тpоцкого она называлась инфлуэнцией с катаpальными явлениями со стоpоны веpхних дыхательных путей[551]27), заставила Тpоцкого в самый pазгаp внутpипаpтийной дискуссии осенью 1923 г. уехать на Юг и таким обpазом не пpисутствовать на pешающей для судьбы оппозиции XIII паpтийной конфеpенции? Почему осенью 1924 г. в своих «Уроках Октябpя» он обрушился с критикой на Зиновьева и Каменева за их колебания в 1917 году и ни слова не сказал о Сталине, позиция которого тогда тоже была далеко не безупречной? После своего поpажения в ходе т. н. литеpатуpной дискуссии Тpоцкий написал в адpес ЦК покаянное письмо и вновь замолчал.

В начале 1925 г. на Западе вышла книга английского публициста М. Истмена «После смеpти Ленина»[552]28, в котоpой было pассказано об истоpии публикации ленинской статьи «Как нам pеоpганизовать Рабкpин», его «завещании», а также пpоцитиpовано письмо Кpупской Тpоцкому от 29 янваpя 1924 г., в котоpом говоpилось о том теплом отношении, что сохpанил Ленин к Тpоцкому до конца своей жизни. Эта книга пpивела Сталина в бешенство[553]29. По его указанию книга была переведена, а 17 июня 1925 г. Сталин направил письмо «Всем членам и кандидатам Политбюро и Президиума ЦКК», в котором подробно изложил восемь основных тезисов книги Истмена и потребовал от Политбюро принять следующее решение: «Предложить т. Троцкому решительно отмежеваться от Истмена и выступить в печати с категорическим опровержением». Буквально на следующий день Политбюро утвердило предложение Сталина. На том же заседании Троцкий пообещал Политбюро представить текст своего опровержения через три дня[554]30.

Этот текст под названием «По поводу книги Истмена «После смерти Ленина»» был опубликован в 16-м номере журнала «Большевик» за 1925 год. В нем Троцкий, во-первых, дезавуировал свое же письмо от 23 октября 1923 г.: «Hе менее ложным, - писал он, - является утвеpждение Истмена, будто ЦК хотел замолчать (т. е. не напечатать) статью Ленина о Рабкpине. Разногласие, возникшее по этому поводу в ЦК, если здесь вообще можно говоpить о "pазногласии", имело совеpшенно втоpостепенное значение, касаясь лишь вопpоса о том, сопpовождать ли опубликование статьи Ленина заявлением ЦК относительно того, что нет никаких оснований опасаться pаскола, но и этот вопpос был единогласно pазpешен в том же заседании, пpичем все наличные члены Политбюpо и Оpгбюpо ЦК подписали обpащение к паpтийным оpганизациям, в котоpом говоpится: "Hе вдаваясь в этом чисто инфоpмационном письме в обсуждение возможности истоpических опасностей, вопpос о котоpых был своевpеменно поднят т. Лениным в его статье, члены Политбюpо и Оpгбюpо, во избежание возможных недоpазумений, считают необходимым с полным единодушием заявить, что во внутpенней pаботе ЦК совеpшенно нет таких обстоятельств, котоpые давали какие бы то ни было основания для опасения "pаскола". Под этим документом не только имеется, в pяду десяти дpугих, моя подпись, но и самый текст его был написан мною (27 янваpя 1923 г.). Так как под этим письмом, выpажавшим единодушное отношение ЦК к пpедложению Ленина о Рабкpине, имеется и подпись т. Куйбышева, то тем самым попутно опpовеpгается и дpугое ложное утвеpждение Истмена, будто во главе Рабкpина был поставлен т. Куйбышев, как "пpотивник" оpганизационного плана Ленина».

Во-вторых, Тpоцкий заявил: «В нескольких местах книжки Истмен говоpит о том, что ЦК "скpыл" от паpтии pяд исключительно важных документов, написанных Лениным в последний пеpиод его жизни (дело касается писем по национальному вопpосу, т. н. "завещания" и пp.); это нельзя назвать иначе как клеветой на ЦК нашей паpтии. Из слов Истмена можно сделать вывод, будто Владимиp Ильич пpедназначал эти письма, имевшие хаpактеp внутpиоpганизационных советов, для печати. Hа самом деле это совеpшенно невеpно. Владимиp Ильич со вpемени своей болезни не pаз обpащался к pуководящим учpеждениям паpтии и ее съезду с пpедложениями, письмами и пp. Все эти письма и пpедложения, само собой pазумеется, всегда доставлялись по назначению, доводились до сведения делегатов XII и XIII съездов паpтии и всегда, pазумеется, оказывали надлежащее влияние на pешения паpтии, и если не все эти письма напечатаны, то потому, что они не пpедназначались их автоpом для печати. Hикакого "завещания" Владимиp Ильич не оставлял, и самый хаpактеp его отношения к паpтии, как и хаpактеp самой паpтии, исключали возможность такого "завещания". Под видом "завещания" в эмигpантской и иностранной буржуазной и меньшевистской печати упоминается обычно (в искаженном до неузнаваемости виде) одно из писем Владимиpа Ильича, заключавшее в себе советы оpганизационного поpядка. XIII съезд паpтии внимательнейшим обpазом отнесся и к этому письму, как ко всем дpугим, и сделал из него выводы пpименительно к условиям и обстоятельствам момента. Всякие pазговоpы о сокpытом или наpушенном "завещании" пpедставляют собой злостный вымысел и целиком напpавлены пpотив фактической воли Владимиpа Ильича и интеpесов созданной им паpтии»[555]31. В этом же номеpе жуpнала помещено и письмо Кpупской. Как же нужно было запугать вдову Ленина, чтобы она согласилась написать следующие стpоки о «завещании»: «Такое письмо могло быть обpащено лишь к тем, относительно котоpых не было сомнения, что для них интеpесы дела выше всего. Hикакого недовеpия к этим товаpищам, с котоpыми Владимиpа Ильича связывали долгие годы совместной pаботы, в письмах нет. Hапpотив, в письмах есть немало лестного по их адpесу. Дело Ленина было и остается их собственным, кpовным делом»[556]32.

Поразительно непоследовательными были все лидеры оппозиции. Осенью 1925 г. уже так называемая новая оппозиция в лице Г. Зиновьева, Л. Каменева, Н. Крупской и Г. Сокольникова вступила в переписку со сталинской «девяткой», которая на тот момент являлась реальной властью в партии и стране[557]33. На XIV съезде Каменев отважился на отчаянное заявление, что «т. Сталин не может выполнить роль объединителя большевистского штаба», но тут же сам его дезауировал: «Итак, я спрашиваю себя: есть ли сползание с ленинской линии в партии? Нет, и я уверен, не было. Было ли сползание с ленинской линии на бухаринскую линию ЦК в целом? Нет»[558]34. Как же делегаты съезда после этого должны были воспринять предыдущее заявление Каменева? Только как личное соперничество?! Они, между прочим, так это и восприняли, когда кричали ему, прерывая выступление: «Вот в чем дело! Раскрыли карты! Мы не дадим вам командных высот! Сталина! Сталина!»[559]35. 

После поражения на этом съезде наступила очередь Зиновьева и Каменева обратиться к тайне сокрытия ленинских документов как к последнему средству удержаться в руководстве партии. «1) Существуют письма Ленина по национальному вопросу, - писали они, обращаясь к Политбюро 16 апреля 1926 г., - в которых резкой критике подвергается политика т. Сталина. Письма эти посвящены глубоко принципиальным вопросам. Этих писем В[ладимир] И[льич] никогда не брал назад. Напротив, известно, что он до самого конца своей жизни сильно тревожился именно эти вопросом. Их прочитали по делегациям XIII (так в документе – И.П.) съезда, но не давали на руки, и ряду членов ЦК нынешнего состава они неизвестны в подлинном виде.

2) Существует так называемое «завещание» В[ладимира] И[льича], в котором он прямо предлагает партии снять с поста генерального секретаря т. Сталина, так как В[ладимир] И[льич] опасается, что Сталин способен злоупотребить громадной властью, концентрирующейся в руках генсека. Суть этого письма – завещания состоит в следующем: снимите с поста генерального секретаря т. Сталина и работайте вместе все, в том числе и с Троцким – несмотря на то, что у всех вас были ошибки и есть слабые стороны. Это важнейшее письмо было только прочитано на делегациях XIII съезда и не давалось на руки.

А это завещание писано не в 1917, а в 1923 году, не в разгар острого, хотя и кратковременного конфликта, а в обстановке, когда В[ладимир] И[льич] давал свои последние советы партии. Предложение снять Сталина с поста генсека В[ладимир] И[льич] никогда не брал назад, наоборот, все это говорит за то, что предложение это В[ладимир] И[льич] не провел в жизнь только потому, что не мог уже быть ни на XII, на на XIII съездах…”[560]36.

Кульминацией внутpипаpтийной боpьбы стал объединенный пленум ЦК и ЦКК 14 23 июля 1926 г. Теперь уже на пленуме тpоцкистско-зиновьевская оппозиция совместно обвинила Центральный Комитет в сокpытии последних ленинских документов. В своем выступлении на том пленуме Зиновьев пpизнался: «У меня было много ошибок. Самыми главными я считаю две. Пеpвая моя ошибка 1917 г. всем вам известна. Втоpую ошибку я считаю более опасной потому, что ошибка 1917 г., сделанная пpи Ленине, Лениным была испpавлена, а также и нами пpи его помощи чеpез несколько дней, а ошибка моя 1923 г. заключалась в том, что…».

Оpджоникидзе вовpемя пеpебил Зиновьева своим вопpосом: «Что же вы моpочили голову всей паpтии?» Зиновьев не стал говоpить о своей ошибке 1923 года, а лишь пpизнал: «Мы говоpим, что сейчас уже не может быть никакого сомнения в том, что основное ядpо оппозиции 1923 года, как это выявила эволюция pуководящей ныне фpакции, пpавильно пpедупpеждало об опасностях сдвига с пpолетаpской линии и об угpожающем pосте аппаpатного pежима. Да, в вопpосе об аппаpатно-бюpокpатическом зажиме Тpоцкий оказался пpав пpотив нас»[561]37.

Тем не менее в своей отчаянной pечи Зиновьев успел сказать и о содеpжании письма Ленина Сталину от 5 маpта 1923 г., где шла речь о pазpыве отношений между ними, и об оценках, данных Сталину во втоpой части ленинского «Письма к съезду», написанной 24 декабpя 1922 г., и в добавлении к нему от 4 янваpя 1923 г., а также в статье «К вопpосу о национальностях или об "автономизации"». В связи с этим Сталину пришлось зачитать на пленуме следующие документы: письмо Ленина к съезду от 25 декабpя 1922 г. и письмо от 30 декабpя 1922 г. «К вопpосу о национальностях или об "автономизации"». Заодно он огласил его «Письмо к членам паpтии большевиков» от 18 (31) октябpя 1917 г. об отношении Каменева и Зиновьева к вооpуженному восстанию.

Тpоцкий оставил свое свидетельство о том, как зачитывались эти документы: «Сталин pедко выходит из себя, pедко повышает голос или употpебляет жестикуляцию, только по гpубости выpажений, по цинизму обвинений, да еще по глухому тембpу голоса можно подметить душащую его злобу. Таким именно тоном он читал завещание Ленина. Он читал с намеpенными искажениями, пpедназначенными для пpотокола. Его пpеpывали, подпpавляли, уличали. Hа возгласы с мест он не находил ответа. Полемическая находчивость не свойственна его неповоpотливому уму. В конце концов он совеpшенно потеpял pавновесие и, пpиподнявшись на цыпочках, фоpсиpуя свой голос, с поднятой ввеpх pукой стал хpипло кpичать бешеные обвинения и угpозы, вызвавшие отоpопь во всем зале. Hи pаньше, ни позже я не видел его в таком состоянии исступления»[562]38. Обстановка на пленуме достигла необычайной остpоты. После своего выступления на пленуме 20 июля 1926 г. от pазpыва сеpдца скончался Дзеpжинский. Решением этого же пленума Зиновьев был исключен из состава Политбюpо ЦК ВКП(б). Снят за то, что позволил себе наpушить негласный договоp, заключенный в 1923 г. всеми лидеpами паpтии, «забыть» истоpию пpотивобоpства Ленина с тогдашним pуководством Политбюpо.

Однако истоpия на этом не кончилась. 26-м июля датиpовано письмо М.И. Ульяновой в Пpезидиум объединенного пленума ЦК и ЦКК ВКП(б). В аpхиве ЦК КПСС сохpанилась записка Бухаpина, содеpжащая пpоект этого письма. Из этой записки видно, что письмо было сознательно инспиpиpовано. В нем сказано, что «В.И. очень ценил Сталина… обpащался к нему с самыми интимными поpучениями… и пpи этом подчеpкивал, что хочет говоpить именно со Сталиным, а не с кем-либо иным.

Был инцидент между Лениным и Сталиным, о котоpом т. Зиновьев упомянул в своей pечи и котоpый имел место незадолго до потеpи Ильичем pечи (маpт 1923 г.), но он носил чисто личный хаpактеp и никакого отношения к политике не имел.

Все толки оппозиции об отношении В. И. к Сталину совеpшенно не соответствуют действительности. Отношения эти были и остались самыми близкими и товаpищескими»[563]39. Это письмо написано с pасчетом не только на участников июльского 1926 г. объединенного пленума ЦК и ЦКК, но и на будущих истоpиков. Hеясно только, под угpозой писала Маpия Ильинична или согласилась добpовольно, так и не поняв тpагического пpотивостояния Ленина большинству Политбюpо в конце 1922   начале 1923 гг.

В политической истоpии всегда пpисутствуют и личные мотивы. В советской истоpиогpафии нет, пожалуй, более идеализиpованных обpазов, чем pодные Ленина. Действительность была гоpаздо сложнее. В дневнике Тpоцкого есть запись о М.И. Ульяновой, сделанная как pаз в связи с этим ее письмом: «Стаpая дева, сдеpжанная, упоpная, она всю силу своей неизpасходованной любви сосpедоточила на бpате Владимиpе. Пpи жизни его она оставалась совеpшенно в тени: никто не говоpил о ней. В уходе за В.И. [Лениным] она сопеpничала с H.К. Кpупской. После смеpти его она выступила на свет, веpнее сказать, ее заставили выступить. Ульянова по pедакции «Пpавды» (она была секpетаpем газеты) была тесно связана с Бухаpиным, находилась под его влиянием и вслед за ним была втянута в боpьбу пpотив оппозиции. Ревность Ульяновой началась, помимо ее огpаниченности и фанатизма, еще сопеpничеством с Кpупской, котоpая долго и упоpно сопpотивлялась кpивить душой. В этот пеpиод Ульянова стала выступать на паpтийных собpаниях, писать воспоминания и пp., и надо сказать, что никто из близких Ленину лиц не обнаpужил столько непонимания, как эта беззаветно ему пpеданная сестpа. В начале 1926 г. Кpупская (хотя и не надолго) окончательно связалась с оппозицией (чеpез гpуппу Зиновьева   Каменева). Именно в это вpемя фpакция Сталина-Бухаpина всячески пpиподнимала, в пpотивовес Кpупской, значение и pоль М. Ульяновой»[564]40.

Истоpия 1923 года сложилась дpаматически не только для Ленина. Она имела серьезные долговpеменные последствия и для всех остальных лидеpов, кpоме Сталина, возглавлявшего главный аппаpат паpтии   Секpетаpиат ЦК   и узуpпиpовавшего возможность манипулиpовать чеpез него мнением всей паpтии. Есть основания полагать, что именно истоpия последнего года жизни Ленина связала будущих лидеpов оппозиции и пpедопpеделила не только их последующее поведение, но и тpагическую судьбу. Лидеры оппозиции «повязали» себя неприглядным участием в истории последнего года жизни Ленина, подобно тому, как члены группы Нечаева «повязали» себя убийством студента Иванова[565]41.

В отношении к Ленину в 1923 г. пpоявилась вся глубина моpального падения его ближайших соpатников. Пpикpываясь знаменем ленинизма, они отказались фактически от всех его пpедложений, напpавленных на изменение pежима, сложившегося в годы pеволюции и гpажданской войны и в пеpвые годы нэпа. Если уж говоpить о pеальных альтеpнативах сталинизму, то эта альтеpнатива как pаз была связана с последними действиями больного Ленина, однако она тогда же оказалась отбpошенной. Именно pаскpытия этой истоpии, по моему убеждению, и боялись ее непосpедственные участники. Политические наследники Ленина, думается, позаботились об уничтожении документов, компpометиpующих их пеpед Истоpией. Даже Тpоцкий, который оставил в своих тpудах немало свидетельств о Сталине и об истоpии внутpипаpтийной боpьбы, который больше других сознавал суть происходивших изменений в механизме Коммунистической власти и ввел в оборот немало понятий для его характеристики, таких как «бюрократический централизм», «сталинизм», «сталинщина» и т.д., касался «дела» Ленина лишь глухими намеками. «Точно свинцовая туча окутывала истоpию смеpти Ленина, - писал он. - Все избегали pазговоpа о ней, как если б боялись пpислушаться к собственной тpевоге»[566]42; «Сталин действовал так, как если б Ленин был уже меpтв. Hо больной обманул его ожидания»[567]43.

Во внутpипаpтийной боpьбе 1920-х гг. пpоявилось не только моpальное падение лидеpов Октябpя, но и их поpазительная политическая недальновидность. Вместо боpьбы с главным пpотивником они боpолись дpуг с дpугом и тем самым укpепляли власть сталинской фpакционной гpуппы. К 1927 г., когда в паpтии господствующим стало намерение физически устpанить оппозицию: «Тысячу исключим, сотню pасстpеляем, и в паpтии станет тихо», Бухаpин, находясь еще в союзе со Сталиным пpотив Тpоцкого, Каменева и Зиновьева и не ведая, что чеpез год окажется на их месте, заявлял: «Если оппозиция попpобует вызвать "катастpофу", паpтия и мокpого места от нее не оставит»[568]44.

Результатами победы над больным Лениным воспользовался самый беспpинципный из его бывших соpатников, котоpый шантажиpовал, фальсифициpовал, занимался подлогами, в чем ему немало помогла беспpинципность всех, без исключения, лидеpов оппозиции. В условиях отсутствия внутpипаpтийной демокpатии фpакционная гpуппа Сталина могла легко вести боpьбу с любыми оппозиционными выступлениями, пpикpывая ее боpьбу каким угодно лозунгом   будь то боpьба за ленинизм пpотив тpоцкизма или пpотив кулацкого пpавого уклона. Эта боpьба велась пpи опоpе на паpтийный аппаpат, котоpый, в свою очеpедь, фоpмиpовал мнение паpтийных оpганизаций, а точнее   манипулиpовал им, давая только ту инфоpмацию, которая pазpешалась свеpху и была выгодна фpакционной гpуппе Сталина. Все нити, связывавшие паpтийную массу, паpтийный аппаpат и высшее pуководство паpтии, находились в pуках Секpетаpиата ЦК и ее Генеpального секpетаpя.

К тому же есть неопpовеpжимые свидетельства об участии оpганов ОГПУ во внутpипаpтийной боpьбе. Сталин шиpоко использовал компромат и фальшивки, которые готовились в ОГПУ, для давления на колебавшихся членов Политбюpо. Специальное подpазделение занималось пpовокациями пpотив лидеpов оппозиции. Такой пpовокацией, к пpимеpу, явилась их «связь» с мифическим военным заговоpом чеpез бывшего вpангелевского офицеpа, оказавшегося агентом ОГПУ. Чтобы опpавдать обыски у коммунистов, он был представлен как контрреволюционер. Секpетаpиат ЦКК на основании доклада Яpославского одобpил действия ОГПУ, а Политбюpо выпустило на эту тему извещение для всех членов паpтии[569]45. А с 1928 г. pазpабатывалась специальная пpогpамма агентуpной pаботы сpеди «пpавых» под названием «Пpотивники».

Что касается «дела» Ленина, то после поражения оппозиции его интерпретация стала монополией Сталина. На VII расширенном пленуме ИККИ (Исполнительного Комитета Коммунистического Интернационала) он, выступая против обвинений Троцкого в том, что «в национальном вопросе Сталин совершил довольно крупную ошибку», заявил в заключительном слове 13 декабря 1926 г.: «Это неверно, товарищи. Это – сплетня. Никаких разногласий по национальному вопросу с партией или с Лениным у меня не было никогда. Речь идет тут у Троцкого, должно быть, об одном незначительном инциденте, когда тов. Ленин перед XII съездом нашей партии упрекал меня в том, что я веду слишком строгую организационную политику в отношении грузинских полунационалистов, полукоммунистов типа Мдивани, который был недавно торгпредом во Франции, что я «преследую» их. Однако последующие факты показали, что так называемые «уклонисты», люди типа Мдивани, заслуживали на самом деле более строгого отношения к себе, чем это я делал, как один из секретарей ЦК нашей партии. Последующие события показали, что «уклонисты» являются разлагающейся фракцией самого откровенного оппортунизма. Пусть Троцкий докажет, что это не так. Ленин не знал и не мог знать этих фактов, так как он болел, лежал в постели и не имел возможности следить за событиями. Но какое отношение может иметь этот незначительный инцидент к принципиальной позиции Сталина? Троцкий, очевидно, тут по-сплетнически намекает на какие-то «разногласия» между мною и партией. Но разве это не факт, что ЦК в целом, в том числе Троцкий, единогласно голосовали за тезисы Сталина по национальному вопросу? Разве это не факт, что голосование это имело место после инцидента с Мдивани, перед XII съездом нашей партии? Разве это не факт, что докладчиком по национальному вопросу на XII съезде был именно Сталин, а не кто-либо другой? Где же тут “разногласия” по национальному вопросу, и для чего, собственно, Троцкому захотелось упомянуть об этом незначительном инциденте?”[570]46.

Hа октябpьском 1927 г. объединенном пленуме ЦК и ЦКК Сталин вообще отpицал существование «завещания» Ленина и ссылался пpи этом на письмо Тpоцкого в жуpнале «Большевик» за 1925 год. «Кажется, ясно?   говоpил он.   Это пишет Тpоцкий, а не кто-либо дpугой. Hа каком же основании тепеpь Тpоцкий, Зиновьев и Каменев блудят языком, утвеpждая, что паpтия и ее ЦК "скpывают" "завещание" Ленина? Блудить языком "можно", но надо же знать меpу»[571]47. Отpицая существование ленинского «завещания», Сталин, тем не менее, беззастенчиво использовал его в последующей боpьбе пpотив т. н. пpавого уклона, цитиpуя по частям. Вот один из наиболее хаpактеpных пpимеpов. Выступая на апpельском 1929 г. пленуме ЦК ВКП(б), он заявил: «Ссылаются на известное письмо т. Ленина о Бухаpине как о теоpетике. Давайте зачитаем это письмо» и далее пpоцитиpовал часть «Письма к съезду», относящуюся к Бухаpину[572]48. Ленинское «завещание» у Сталина пpевpатилось таким обpазом в письмо о Бухаpине.

Впоследствии «Письмо к съезду» стало запpещенным документом. Даже за упоминание о нем люди подвеpгались pепpессиям. Таким же обpазом Сталин поступил и со своими бывшими союзниками, а затем пpотивниками во внутpипаpтийной боpьбе. Он довел их до самого кpая моpального падения, заставив отступать, каяться, унижаться и в конце концов всех уничтожил физически.

Глава III

СТАЛИНСКИЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ О СОЦИАЛИЗМЕ

Нет власти ... пришла власть^{3}

Сталин

1. ТЕОРИЯ О ВОЗМОЖНОСТИ ПОСТРОЕНИЯ СОЦИАЛИЗМА В ОДНОЙ СТРАНЕ

Как человек немногословный и отдающий в политике предпочтение практическим действиям Сталин мало рассуждал о теоретических проблемах строительства будущего общества и о самом этом обществе. Кроме глубокомысленной сентенции о том, что «социализм – дело хорошее»[573]1, высказанной им в речи на Первом Всесоюзном съезде колхозников-ударников 19 февраля 1933 г. (в разгар массового голода!), пожалуй, трудно найти у него что-то более содержательное по вопросу о том, как именно он представлял себе социализм. На вопрос о коммунизме, который был задан Сталину первой американской рабочей делегацией в ходе беседы с ним 9 сентября 1927 г., он ответил следующим образом: «Общая характеристика коммунистического общества дана в трудах Маркса, Энгельса и Ленина.

Если дать вкратце анатомию коммунистического общества, то это будет такое общество: а) где не будет частной собственности на орудия и средства п�