Кир Булычев, известный своей фантастической и исторической прозой, выступает на этот раз автором занимательного детективного романа. В подмосковном дачном поселке убит писатель Сергей Спольников. Неожиданные открытия делают вместе с читателями сотрудникимилиции и друзья убитого, разгадывая тайну этого необычного преступления.
Кир Булычев. Таких не убивают Ариадна-Информсервис Москва 1998 5-7270-0232-X

Кир Булычев

Таких не убивают

Все действующие лица, обстоятельства и места действия настоящего романа являются вымыслом автора. Любые совпадения с именами реально существующих людей или географических понятий совершенно случайны.

Глава 1

Более мирного начала для этой истории нельзя придумать.

Лидочка лежала в самом настоящем гамаке и щурилась от пятнышек солнца, которые попадали в глаза, когда слабый ветерок покачивал вершины сосен или подталкивал гамак. Деловитая пчела сделала круг над гамаком, но не стала пугать Лидочку, а умчалась дальше. Синичка давно уже сидела на тонкой ветке и разглядывала Лидочку. Ну и что она могла разглядеть? Женщину лет тридцати, с пепельными, с такими уродилась, умеренно стриженными и чуть волнистыми волосами, синеглазую, именно синеглазую, а не сероглазую или не голубоглазую, что бывает куда чаще, пожалуй, слишком бледную для июля, но так уж получилось, что Лидочке не довелось в этом году побыть на открытом воздухе. Даже к Глущенкам она выбралась впервые за лето, хоть тысячу раз обещала.

На Лидочке был голубой, в белый горошек сарафан, а босоножки она сбросила, когда забиралась в гамак.

Как хорошо, подумала Лидочка, когда ничего не случается. Ты здорова, все родные здоровы, друзья живы, и шумят сосны...

— Лида, — позвала Итуся, — ты пойдешь или останешься?

Вопрос был риторическим. Глущенки собирались к Сергею именно потому, что эту идею подала им Лидочка. Она приехала утром и в разговоре упомянула Сергея, Глущенки сказали, что не были у него недели две, хоть он и снимает дачу в десяти минутах ходьбы. А теперь, раз Лидочка приехала, можно навестить ее старого приятеля. Лидочка послужила тем камнем, что вызывает, упав, круги в мирном водоеме. Без нее Глущенки провели бы воскресенье в милом безделье, отложив на завтра хозяйственные заботы. Вопрос Лидочки о Сергее напомнил Жене, что в холодильнике стоит невостребованная за отсутствием компании бутылка водки, а Лидочка привезла торт, который все равно втроем не одолеть. Итуся, не признаваясь никому, рада была не готовить обед: все решили, что поход к Сергею — лучшее времяпрепровождение для воскресного, к счастью, не очень жаркого дня.

Так и пошли, впереди Пуфик, неизвестно какой породы существо, имеющее звание тибетского терьера, затем Лидочка с тортом, Итуся с овощами со своего огорода, а потом Женя с сумкой, в которой таилась заветная бутылка и кое-какие закуски, обнаруженные в холодильнике.

Дачные соседи имеют преимущество — не надо созваниваться и сговариваться, чтобы прийти в гости.

Перешли железную дорогу, которая отделяет поселок старых большевиков от зимнего поселка с той стороны, где санаторий. Потом миновали Дом художников, замерший в ожидании обеда, а может, потому, что все его обитатели были на этюдах. От клуба повернули направо, на Школьную улицу. Там в доме пять жил, вернее, снимал дачу у каких-то неизвестных Глущенкам людей Сергей Спольников, потому что у него в то лето было много работы и было желательно оказаться, с одной стороны, близко от железной дороги, чтобы посещать Москву, а с другой — уединиться на свежем воздухе и не отвлекаться на телефонные звонки, разговоры, визитеров, мелкие, но почти обязательные дела и встречи.

Но летнее воскресенье — день святой, так что вряд ли Сергей будет работать. В крайнем случае, решили Лидочка с Глущенками, пожелаем человеку успехов и унесем торт обратно.

Вот он, голубой забор, третий дом от угла, облезлый почтовый ящик, запущенный участок — зелень переплескивает через забор, канава заросла крапивой в человеческий рост.

Калитка была не заперта, они прошли по узкой асфальтовой дорожке и повернули не налево к двери, а направо вдоль фасада, куда выходил мезонин, к террасе — оттуда доносились голоса, и это значило, что у Сергея гости. Тем лучше.

Терраса была небольшой и уютной, стекла на ней были в частых переплетах, и это, как и резные голубки на наличниках, напоминало о почтенном возрасте дачи.

Глущенко, который здесь уже бывал, толкнул дверь, вошел первым, словно втайне опасался, нет ли тигра в пещере, и громко спросил:

— Гостей принимаете?

Женщины вошли следом за Женей.

На веранде стоял стол, накрытый светлой клеенкой, на ней стоял чайник, чашки, бутылки с минералкой, миска с вареной остывшей картошкой, блюдо с нарезанной селедкой. Словно те, кто собирались здесь, не решили еще, то ли им приступить к обеду, то ли ограничиться чаем.

Сергей был рад гостям и сообщил об этом бесхитростно:

— Все равно день погиб. Давайте его используем для чревоугодия.

Обоих гостей, пришедших раньше, Лидочка знала. Главным гостем был Валентин Вересков, уютно журчащий добродушный мужчина пожилых лет, хороший детский поэт. Что бывает редко с детскими поэтами, он был известен и среди взрослых, так как его стихи были коротки, парадоксальны и не лишены юмора. Валентин также знал Лидочку — встречались в Детгизе, запомнили друг друга с какого-то редакционного дня рождения. Валентин сидел за столом и с интересом листал свою новую книжку, которую принес Сергею в подарок.

Итуся взяла у Жени сумку с продуктами, Лидочка пошла за ней на кухню. Получилось как-то так, словно последние гости должны были взять на себя хозяйственные заботы — ведь продукты принадлежали им...

По какой-то причине Сергей избрал кухню рабочим кабинетом. Там, на большом столе, протянувшемся вдоль окна, что выходило к сараям, стояла красная портативная пишущая машинка, рядом лежали двумя стопками, аккуратно, листок к листку, чистая бумага и уже отпечатанные странички.

Второй гостьей была Марина Котова. Марина Олеговна. Она была редакторшей в «Московском рабочем», вернее, в одном из издательств, родившемся из некогда могучего гиганта на Чистопрудном бульваре. Марине было под сорок, но выглядела она моложе. Им с Лидочкой приходилось сталкиваться по работе. Кстати, Лидочка оформляла последнюю книжку Сергея — «Тропами Подмосковья», рисовала в ней акварелью цветы и травы, которые встречаются вокруг Москвы. Книга вышла лет пять назад, и тогда ее невозможно было купить — это было как раз завершение эпохи, в которой хорошие книги доставали, как копченую колбасу. Марина была редактором той книги, она опекала Сергея, которой тогда только что разошелся с Ниной, даже что-то стирала ему или штопала — теперь уже не вспомнишь редакторских сплетен.

Впрочем, ничего удивительного в том не было: Марина Котова считалась всеобщей приятельницей. На ее дни рождения собирались, как правило, полдюжины знаменитых и столько же непризнанных талантов, а еще с десяток друзей дома. Особой красотой Марина не отличалась, хотя сохранила к сорока годам девичью фигурку и умела одеваться скромно, недорого и элегантно, правда, элегантность ее современной модной женщине показалась бы старомодной — но такая элегантность и требовалась в редакторско-писательском мире, где Марина существовала. Лицо ее было невыразительно и как бы стерто, лишено ярких красок, волосы неопределенного цвета, а глаза черные, совсем не в тон остальному. Черты лица были правильные и мелкие. Несмотря на многие попытки, ни один художник не смог написать или нарисовать ее похожего портрета. С точки зрения Лидочки Марина была скуластой мышкой с добрыми глазами, которая всю жизнь занималась чужими делами, кого-то опекала и кому-то подставляла свое узкое плечо, так что даже не успела обзавестись детьми. Да и как обзаведешься, если тебя окружают взрослые дети, требующие внимание и заботы.

Лидочка слышала от кого-то, может, от самой Марины, что первый роман Сергея не вызвал издательского интереса, но Марина организовала кампанию в его поддержку. Ведь у Сергея была в издательстве своя экологическая ниша — он считался отличным популяризатором, автором новелл о природе, знатоком ботаники. Но если такой человек в пятьдесят лет вдруг решает стать Достоевским, то, вернее всего, в нем проснулся графоман, которого надо уничтожить. Марина кинулась в бой, и книгу вставили в план. Правда, без энтузиазма — роман не грозил коммерческим успехом.

Сергей был аккуратистом. Может быть, поэтому он так проникся нежностью к Лидочке — она рисовала акварелью в манере английских дам прошлого века — четко, изящно и достоверно. Когда издательские производственники отказались взять «Тропами Подмосковья», потому что книжка получалась, с их точки зрения, слишком дорогой, Сергей устроил тихий бунт, как он умел делать, раз двадцать ходил к директору издательства, измучил визитами милейшего Ковальджи — главного редактора, добился того, что книга выйдет на офсете, а потом извел типографию, потому что наносил туда частые визиты, требуя соблюдения оттенков в печати, чего типография отродясь не делала.

«Тропами Подмосковья» получила приз на какой-то ярмарке, два или три диплома, каждый раз Сергей звонил Лидочке, серьезно поздравлял ее и обещал пригласить, когда будет делать следующий подобный труд. Но следующего подобного труда не получилось — не нашлось издателя. Тогда Сергей, как давно грозился, сел за роман, настоящий толстый современный роман, чтобы доказать всем этим фаулзам, миллерам, что наши сабли не затупились, а воображение не иссякло.

Разрезая колбасу и укладывая кружочками на бутерброды, Лидочка услышала голос вошедшей на кухню Марины:

— Ты замечательно выглядишь.

Очевидно, Лидочке следовало ответить таким же комплиментом, но Лидочка решила, что он был бы нарочитым и даже пародийным. Так что она спросила у Марины, как дела с романом Сергея.

— Сложная проза, — ответила Марина. — Необычная. Но в русле современной моды. Такая проза идет на Букер-прайз.

— Чего ж он раньше думал! — посочувствовала Итуся, — давно бы стал знаменитым.

— Подождем, — осторожно заметила Марина, — боюсь предсказывать. Но вещь профессиональная. Двадцать печатных листов.

— И скоро мы его прочтем? — спросила Итуся.

— Я сегодня привезла ему внутренние рецензии, — сказала Марина.

С террасы донеслась вспышка голосов — словно что-то случилось.

— Как бы они Пуфика не обидели, — сказала Итуся.

Итуся раньше работала дрессировщицей собак в цирке. Лидочке всегда казалось, что за много лет общения с собаками, они должны бы Итусе надоесть. Но, уйдя из цирка, Итуся обрушила на приблудного Пуфика всю свою любовь к живым существам, а Пуфик специализировался на том, чтобы доставлять хозяйке постоянное беспокойство.

Сергей заглянул на кухню и сказал:

— Смотрите, кто к нам пожаловал!

Он был растерян, но старался изобразить радость.

Итуся с Лидочкой пошли на террасу. Приехала Нина Спольникова, бывшая жена Сергея. Только теперь ее было совершенно недопустимо называть Ниной, без отчества. Она вела себя, как Нина Абрамовна, и головой поводила, как Нина Абрамовна. А вот Сергей к пятидесяти годам так и не дорос до Сергея Романовича. Его называли Сергеем даже студенты пединститута, в котором он вел какой-то курс или семинар. И это было странно, потому что небольшой ростом Сергей был почти лыс, одутловатое лицо окаймлено небольшой, демократического вида пегой бородой. Лицо у Сергея было грустное, собачье, ностальгическое, как выразилась Итуся. Сергей к пятидесяти раздобрел, но не весь, а отрастил животик и брыли. Нина же за те семь-восемь лет, которые Лидочка была с ней знакома, вдвое усохла, даже череп уменьшился, может, потому что Нина теперь причесывалась гладко на прямой пробор и жестоко оттягивала назад вороные с проседью волосы.

Судя по всему приезд Нины был для Сергея неожиданным.

Когда Лидочка вошла на террасу, Нина как раз протянула прямую ладонь Верескову и представилась:

— Нина Абрамовна Спольникова.

Вересков почувствовал учительскую строгость, смутился, будто его уличили в незнании урока, и ответил:

— Меня зовут Валентин Дмитриевич. А вы работаете в школе?

— Я руковожу лицеем, — ответила Нина. — И веду там коллоквиумы.

Тут она увидела Лидочку и сделала вид, что обрадовалась.

— Кого я вижу? А что ты здесь делаешь? Вот уж не думала, что в этом, как мне было сказано, скромном уюте встречу такое изысканное общество. У вас какой-нибудь праздник?

И Нина наморщила гладкий высокий лоб, словно встревожилась, что запамятовала какую-нибудь дату.

— Мы здесь все случайно оказались, — успокоила ее Лидочка. — В основном по-соседски.

— А я по делу, — с вызовом заявила Марина, которая никогда не жаловала жен своих авторов, полагая их лишним приложением к литературе.

— Вот и отлично, — сухо засмеялась Нина, — а то я решила, что забыла Сережин день рождения. У тебя ведь день рождения двадцатого мая?

Сергей кивнул. Он был удивлен и не догадался, что Нина лукавит: они прожили пятнадцать лет и после такого срока день рождения мужа не забывается.

— Я тоже по делу, — сказала Нина Марине, как бы показывая, что она выше развлечений.

— Надеюсь, ваши дела подождут, пока мы не поедим, — заметила Марина.

— Не может быть, что вы, завершив свои дела, сразу уедете обратно, — сказал Женя Глущенко. Ему казалось, что Нина чувствует себя лишней, и ему хотелось ее ободрить.

Нина благосклонно кивнула, принимая предложение. Затем она подвинула к себе сумку и достала из нее настоящий мужской портсигар, серебряный, массивный, с барельефом конской головы, в обрамлении подковы. Нина громко щелкнула кнопочкой, портсигар раскрылся. Нина щегольски вытащила папиросу, привычно постучала мундштуком о конский нос, заломила мундштук и сунула в рот. Лидочка ожидала, что следующим движением Нина достанет откуда-то зажигалку, сделанную из гильзы. Тогда образ боевой подруги образца сорок второго года был бы завершен. Но Нина ограничилась тем, что закурила от обычного «ронсона».

Портсигар показал новую черту в ее характере. Никогда бы не догадаться, что Нина таит в себе желание вызова, спора, фронды. Представьте себе, как она открывает этот портсигар на педагогическом совете и как вздрагивают молоденькие учительницы, услышав его щелчок.

Закурив, Нина сообщила Глущенке:

— Мне от Сережи нужна одна безобидная подпись. Вернее, доверенность. Пустяк, но тормозит мои дальнейшие планы. Иногда даже думаешь, что проще убить человека, чем оформить документы на его смерть.

После этого она огляделась, усмотрела свободный стул рядом с поэтом Вересковым, в котором уже распознала единственного здесь человека своего масштаба, способного пригодиться лицею. И начала его разрабатывать, словно провела лучшие годы в разведке.

Итуся с Лидочкой возвратились на кухню, к делам хозяйственным.

— У меня мама такие папиросы курила, — сказала добрая Итуся. — Я и не подозревала, что их сейчас делают.

Лидочка начала было рассуждать о том, что в каждом человеке смешаны мужское и женское начала. Бывают чистые мужчины, бывают чистые женщины, но чаще в мужчине живут женские черты, а в женщине сохраняются мужские. В Нине, очевидно, мужского начала больше нормы и она его даже подчеркивает.

— Ты думаешь, что она лесбиянка? — буквально поняла монолог Лидочки Итуся. Лидочка рассмеялась и перевела разговор на другую тему. Потом они кончили готовить новую партию закусок и отнесли на террасу тарелки с бутербродами и банки со шпротами, оказавшимися в холодильнике. Вересков все хотел сбегать за грибами, которые так чудесно солит его жена, но Нина его не пустила.

На всех была бутылка водки и бутылка вина, которую привезла с собой Марина. Все расслабились, стали разговорчивы и добры друг к другу. Вечерело. Женя незаметно встал из-за стола. Лидочка поняла, что он собрался в магазин. Ей надоело сидеть и болтать о политике, она присоединилась к Жене, они пошли к шоссе, к продуктовому магазину.

У соседнего дома в огороде копалась Ольга, женщина крупная, полная, дебелая, прекрасная красотой восемнадцатого века. Такими красавицами были Екатерина Великая и Мария-Антуанетта — мода на подобный тип женщин вроде бы миновала, но на свете всегда находятся достойные мужчины, которые готовы на любой подвиг, чтобы заслужить их любовь. К сожалению, в сердце таких женщин слишком большое место занимает женская жалость, и потому дебелые императрицы и королевы приближают к себе алкашей и скандалистов, а потом с ними мучаются.

Прелестная и вполне современная Ольгина дочка Катерина, шестнадцати лет отроду, томилась рядом, держа корзинку, в которую Ольга кидала огурцы. Всем видом она показывала, что рождена для более значительных дел. Рядом с грядкой вытянулся, утомленный жарой, лохматый, грозный на вид пес.

Ольга увидела дачников и выпрямилась.

— Здравствуйте, Евгений Александрович, — сказала она. — Не забыли, что обещали в нашей библиотеке провести беседу?

— Приду, — ответил Женя, непроизвольно ускоряя шаг. Когда они отошли подальше, он с чувством воскликнул:

— Кто меня за язык тянул? В прошлый раз она пришла к Сергею по какому-то соседскому делу, а тот сказал, что я работаю в Институте Африки. Она и вцепилась. Неужели кого-то в этом поселке интересует положение в Нигерии?

В магазине была небольшая очередь.

— Они давно развелись? — спросил Женя.

— Лет семь назад. — Лидочка догадалась, что он имеет в виду Сергея.

— Почему, если не секрет?

— Из-за Лизы Корф.

— Чудесное сочетание! Графиня?

— Она работала препаратором в Институте Ботаники. Сережа тогда еще там числился. Потом ему пришлось уйти на вольные хлеба.

— Он изменил Нине Абрамовне с Лизой Корф? Как я его понимаю! — воскликнул Глущенко.

— Чудак, — сказала Лидочка. — Тебе свойственна мужская категоричность. Не все так просто.

— Погоди, расскажешь.

Подошла их очередь. Они взяли бутылку водки «Белый орел», буханку хлеба и кило одесской колбасы, чтобы поджарить — без этого условия Лидочка отказалась санкционировать покупку, полагая, что летом в поселковом магазине часто ломается холодильник.

Затем вышли на улицу.

Наступило то чудесное завершение летнего дня, когда солнце уже скатилось к верхушкам елок, ветер стих, из-за заборов пахнет флоксами и спелой зеленью. Образ подмосковного рая нарушали лишь вороны, которые носились невысоко, деля добычу либо территории и оглушительно крича. Поселок девятиэтажных домов, принадлежавших Институту Усовершенствования, наступал на дачи. Было ясно, что когда наступление города станет слишком чувствительным, дачники отъедут в другие края.

— Доскажи, Лидочка, — попросил Женя.

— Ты о Сергее?

— Да. Мне он понравился, по-моему, достойный человек. Значит, Нина Абрамовна узнала о его романе с благородной Елизаветой Корф...

Женя чуть улыбнулся, поправив очки. Он принадлежал девятнадцатому веку и сам ощущал порой свою неприспособленность к веку нынешнему. Все у него было в порядке, но душа к нашему времени не лежала. Лидочке куда легче было представить его в строгом вицмундире с расшитой золотом шляпой в руке, стоящего чуть выгнув назад спину в осознании дворянской гордыни.

— Я сама удивилась, что Нина приехала к нему на дачу. Наверное, какое-нибудь важное дело. Насколько я знаю, их отношения давно уже утряслись на нулевой температуре. Тем более, что и на Лизе Корф Сергей не женился.

— Почему?

— Потому что к тому времени все уже перегорело. Роману Сергея с Лизой наверное уже лет пятнадцать. Надо было принимать решения сразу. Нина хлопнула дверью, когда роман был на излете. Вернее всего, у нее самой в то время возникла надежда на новый союз.

— Они не любили друг друга?

— Не любили.

— А с Лизой Корф? Что было дальше с Лизой Корф?

— Лиза Корф где-то существует. Если хочешь, я спрошу о ней Сережу.

— Нет, не надо.

— У Лизы должна быть совсем взрослая дочка, ей больше двадцати. Даша Корф. К Сергею она отношения не имеет.

— Но почему Корф?

— Ее когда-то звали в институте барышней-крестьянкой. Она — Иванова, но недолгое время была замужем за неизвестным нам Корфом и даже успела родить ему наследницу. Корф исчез без следа, никто его не видел.

— Я покорен твоей информированностью, — сказал Женя. — Ты могла бы работать в отделе светской хроники. Познакомь меня с Лизой Корф.

— С мужчиной надо быть настороже, — сказала Лидочка. — Он использует твою откровенность тебе же во вред. Это дискриминация по принципу пола.

— Лидочка, — заметил Женя, — прекрати смотреть американские сериалы. Ты на глазах превращаешься из милой и покорной российской дамы в американское чудовище равноправия.

Их обогнал на гоночном велосипеде маленький сухой старичок в больших очках. Ехал он быстро, был пьян, его ноги неравномерно нажимали на педали и чуткая машина совершала неверные движения, катилась по синусоиде.

Неожиданно выдержанный и хладнокровный Глущенко возопил:

— Николай! Стой, я тебе говорю!

И кинулся под велосипед. Велосипед постарался его раздавить, врезался в забор, и Глущенко легко подхватил вылетевшего из седла старичка.

— Николай, — сказал он, успокаиваясь. — я теоя жду уже четыре дня. Ты взял аванс и дал мне слово — так или нет?

Старичок вяло, как заморенный сом, бился у Жени в руках.

— Это электрик, — сообщил Женя Лидочке, — ты иди, я тебя догоню, только поговорю с ним как мужчина с мужчиной.

— Ты мне щенок, а еще не мужчина, — гордо ответил старичок.

Опасаясь, что беседа может выйти из цивилизованных рамок, Лидочка поспешила по улице. Не успела она пройти и ста шагов, как натолкнулась на стоявшего в неуверенности очень толстого краснощекого мужчину. Мужчина был одет в гигантский обвисший свитер, серые шорты до колен и самодельные сандалии — последнее было понятно, так как ступни мужчины были настолько велики, что трудно было бы подобрать для них обувь в магазине.

Пегие, немытые волосы мужчины были собраны на затылке черной резинкой и падали на спину. Тонкие пряди, выбившиеся из-под резинки, пересекали лоб и щеки. На вид мужчине было лет двадцать пять. Его было трудно назвать юношей или молодым человеком. Для себя Лидочка окрестила его слонопотамом.

Слонопотам спросил высоким, почти женским голосом:

— Где здесь Школьная улица?

— За вашей спиной, до конца дорожки и налево.

Не поблагодарив, толстяк затопал прочь.

Лидочка обернулась. Оставив старичка в живых, к ней спешил Женя Глущенко.

— Он обещал, — сказал Женя. — Завтра с утра придет с инструментом.

— И ты ему поверил?

— В качестве альтернативы — придется его убить, — сказал Женя. — Но я к этому не готов.

— Нет, — согласилась Лидочка, — такие, как ты, не убивают. Такие, как ты, подвергают остракизму.

— А такие, как он, плевать хотели на мой остракизм, — признался Женя. — Ты тоже электрика встретила?

— Ты имеешь в виду толстяка?

— Черт его знает, я не разглядел. Только обратил внимание на то, что он одет для исполнения арии обжорства в опере нищих.

— Мальчики склонны к беспорядку в одежде, — заметила отличница Лидочка.

— Между нами существенная разница в возрасте, — ответил Глущенко, — я провел детство в серо-синем тюремном мундирчике советской гимназии. Это меня мобилизовало на достижение высоких результатов в учебе и общественной деятельности.

— Но потом, после школы?

— Я помню на первом курсе института у нас было большое дело против стиляг, — вспомнил Женя. — Они откуда-то доставали брюки дудочкой.

Женя и Лидочка повернули за угол, на Школьную улицу.

Толстое существо в свитере и с грязным волосяным хвостом к этому времени как раз достигло пятого дома и остановилось перед калиткой. Оно прислушивалось.

Потом слонопотам толкнул калитку и вознамерился шагнуть внутрь.

— Молодой человек! — не выдержала Лидочка, ее голос нарушил тягучую тишину теплого июльского вечера. — Вы к нам в гости?

Голос спугнул молодого человека. Он замер. Затем отпрянул от калитки. Повернулся и быстро пошагал прочь. Через тридцать шагов он свернул на перпендикулярную улицу.

— Кто это? Ему кто-то был нужен? — спросил Женя.

— Он спрашивал меня, где Школьная улица, — сказала Лидочка. — Неприятный тип.

— Может, ошибся, — сказал Женя.

Диспозиция на даче изменилась. Марина Олеговна с Итусей собирали в миски красную смородину. На это получили разрешение Сергея, так как хозяева дачи уехали больше чем на год и вряд ли вернутся, чтобы полакомиться ягодами. Нину Абрамовну Лидочка увидела на террасе, когда проходила на кухню, чтобы подготовить второе действие пира. Нина Абрамовна старалась узнать взгляды поэта Верескова на современное положение в начальном образовании. Поэт Вересков вертелся под ее настойчивым взглядом и уходил от прямых вопросов. Поэту Верескову хотелось домой, но его деликатная натура не позволяла прервать беседу.

Пуфик увидел Женю и помчался навстречу.

Сергей стоял на кухне и, запустив пальцы в бороду, читал страничку, вытянутую из пишущей машинки.

— Мы тебе мешаем? — спросила Лидочка.

— Нет, что вы! Я задумался...

— О чем?

— Надо будет вставить новую ленту в машинку. Еле видно — лента износилась.

— Мы встретили молодого человека, — сказала Лидочка. — Он спрашивал Школьную улицу, а потом хотел пройти сюда.

— Какого еще молодого человека?

— Совершенно дикого вида, — сказала Лидочка. — Толстый, ножищи от слона, коса от Аленушки.

— А лицо? Какое лицо? — Сергей был встревожен.

— Красное, красная рожа, щеки наружу.

— Странно, — произнес Сергей. Голос его дрогнул. — Что он тут делает?

— Ты его знаешь?

— Вроде как-то видел... да, видел, и он удивил меня своими габаритами. — Сергей ответил неохотно.

— Я удивилась, встретив здесь Нину, — сказал Лидочка. — Вы помирились?

— Нет, ничего не изменилось. Мы вроде бы и не ссорились. Сейчас ей нужна заверенная у нотариуса моя подпись, что я не возражаю против продажи дачи. Когда мы разводились, я отдал ей дачу, помнишь?

— Да.

— Но она осталась у нас в общем владении... впрочем, я точно не знаю.

— Она продает дачу?

— Да, она, кажется, решила уехать и теперь собирает деньги. Тебе помочь?

— Я сама. Мне тут осталось только колбасу поджарить и хлеб порезать — а ты иди на террасу к гостям.

— Мне не хочется туда, где Нина. — Сергей говорил серьезно. — Я до сих пор не могу отделаться от страха перед ней, от детского страха перед воспитательницей в детском саду. Она всегда хотела мною руководить. Даже в постели. И я всю жизнь ждал, что она сейчас задаст мне вопрос, а я не смогу ответить. Мне даже во сне снился кошмар: Нина вызывает меня к доске, а я не могу ответить. И она велит привести родителей. А как я их приведу, если они умерли столько лет назад?

— Неужели и сейчас ты ее боишься?

— Она постарела, — произнес Сергей. — У нее другие подопечные.

Голубчик, хотела сказать Лидочка, а ты ведь тоже постарел и, главное, сдал. Наверное, устал. Может быть, когда писатель кончает очередной труд, он выкладывается до конца. Но сейчас он видит лишь, как безжалостно годы обращаются с его бывшей женой.

— Она старается соответствовать своей должности, — сказала Лидочка.

— Ты ее никогда не любила?

— А почему я должна была ее любить?

— Да, — согласился Сергей. — Вы и не могли полюбить друг друга. Ты — воздух. Она — земля. Но ты знаешь, социально я чувствовал себя за ней как за каменной стеной.

— Поэтому чуть не ушел к Лизе Корф?

Лидочка была достаточно давно и близко знакома с Сергеем, чтобы позволить себе такую реплику.

— Наверное, — согласится Сергей. — Мужчине нужен кто-то, кого он мог бы опекать, о ком он мог бы заботиться. Нина никогда не давала мне такой возможности. Это невозможно. Для нее есть лишь одна жизненная роль: она — наседка, заботница — все остальные цыплята, которых надо воспитывать. И ушла она от меня не потому что нашей семье что-то грозило. К тому времени мой роман с Лизой Корф сходил на нет; роману уже было несколько лет. Это много. И я уже знал, что не женюсь на Лизавете. И Лиза знала об этом и не искала этого брака. У нее своя гордость... Нина ушла, потому что я слишком долго ее не слушался. Это было наказание. Я должен был покаяться, но не покаялся.

Лидочка порезала хлеб. Колбаса скворчала на сковороде. Лидочка знала, была уверена в том, что Нина оставила Сергея потому, что дождалась своего часа — на ее горизонте появился человек, крупный врач, доктор наук, который увлекся ею. И тогда Нина решилась на то, чтобы избавиться от Сергея, младшего научного, подрабатывающего статьями в «Знании-Силе» или брошюрами. Но доктор медицины сорвался с крючка... На этом Лидочка прервала течение своих мыслей, ибо немое злословие ничем не лучше высказанного.

— Ты о чем задумалась? — спросил Сергей.

— О том, как быстро бежит время, — солгала Лидочка. — У Лизаветы дочь студентка? Вы с Лизой встречаетесь?

— Не в том смысле, как ты понимаешь...

— А я ни в каком особом смысле не понимаю, — отмахнулась Лидочка. — Просто спросила.

— Даша уже совсем взрослая, — сказал Сергей.

— Когда мы виделись, она была еще девочкой.

— Ты ее не узнаешь. Ей через неделю двадцать два года. Очень похожа на Лизавету.

— Что она кончает?

— Полиграфический. Будет художником книги. Как ты. Ты ей поможешь на первых порах?

— Ну, я не профессионал... — сказала Лидочка.

— Ты никогда не любила Лизавету...

— Ну вот, оказывается, я не любила Нину, не любила Лизу. Может, потому что была влюблена в тебя?

Сергей не сразу сообразил, потом неуверенно засмеялся. И спросил:

— А если серьезно?

— Нет, ты не герой моего романа. Возьми поднос и иди на террасу.

Уже начало темнеть. Сборщицы смородины возвратились из сада, жужжали комары, вокруг уютного желтого абажура крутились тяжелые бражники и мотыльки.

Итуся разливала чай. Пуфик путался под ногами. Вересков незаметно поглядывал на часы. За террасой зашуршали кусты. Сергей вздрогнул и посмотрел в ту сторону. Лидочке подумалось, что он тоже вспомнил о неприятном толстяке.

Некоторое время за столом шел общий разговор.

Потом кто-то вспомнил, что через сорок минут отходит электричка, Пушкинская, не переполненная.

Лидочка оглядела сидевших за столом, и вдруг ее посетила странная мысль: кто же первым из нас умрет? Вот мы сидим за столом, все здоровые, не очень старые и не совсем юные. Но в ком-то уже таится порча, кто-то обречен на болезнь, кто-то, может, попадет под машину... так кто же первый?

Лидочка ничего не могла с собой поделать. Она переводила взгляд с одного лица на другое.

Нина Абрамовна, она морщится, что-то ее беспокоит. Валентин Вересков, он здесь старше всех, но в нем ощущается устойчивая жизненная сила. Итуся, убирает за ухо пышный рыжеватый локон, сейчас она спросит, кому еще чаю. Женя Глущенко, украдкой, чтобы Итуся не сердилась, наливает себе на посошок. А может, первым будет Сергей, чем-то встревоженный сегодня, недовольный, хотя у него больше всех оснований для радости, он закончил свой роман. Двадцать авторских листов... Или Марина? Она глядит на упорного бражника, который бьется о шелк абажура, и ее тонкие губы чуть шевелятся. Кто еще у нас остался? Лидочка Берестова? А чем я лучше других? Что ждет меня завтра?

* * *

Все пошли к станции. Глущенки уговорили Лидочку остаться ночевать у них на даче, тем более, что дома ее никто не ждал — Андрей был в экспедиции. Надо было только посадить на электричку Нину Абрамовну и Марину. Вересков раскланялся со всеми у соседней дачи.

Сергей шел впереди с Ниной Абрамовной, они негромко обсуждали свои имущественные проблемы. Один раз Нина остановилась, щелкнула своим портсигаром и закурила. Марина и Лидочка, которые брели рядом, тоже остановились.

— Странно, — подумала Марина вслух, когда Спольниковы снова пошли вперед, — если не знаешь, никогда не догадаешься, как семь лет назад она обливала его грязью, писала заявления в партком и грозила кинуться с восьмого этажа.

— Я плохо помню эту историю, — уклончиво ответила Лидочка.

— А я хорошо. Он тогда часто ходил к нам в издательство, — сказала Марина, — у нас его книжка шла, какой-то путеводитель. И он всех держал в курсе событий. Знаешь, как бывает, когда мужик совсем расклеится.

Лидочка кивнула.

Пуфик обогнал их и стал прыгать, изображая кенгуру, что было трудно сделать из-за его комплекции.

Вышла Луна. Стало светло, но лунный свет спорил со светом редких фонарей, освещение получалось театральным, неестественным, экзотичным. Далеко впереди шагал толстый человек в длинном свитере. Разглядеть его было трудно, но Лидочке показалось, что это — тот самый молодой оборванец.

— Сергей еще долго здесь будет? — спросил сзади Глущенко.

— Не знаю, — сказала больше других информированная Марина, — я сегодня привезла ему замечания по рукописи. Как быстро он управится, не знаю. А так как сейчас все делается быстрее, чем раньше, боюсь, как бы нотариальные походы не выбили Сережу из колеи.

— А что вас смущает? — спросила Лидочка.

— Его роман — современная проза. Хоть там есть все — и фарс, и трагедия, но в принципе это роман о большой любви, и вставить его в план производства было нелегко. Это же не Чейз и не Стивен Кинг. А знаете, как быстро у нас меняется обстановка — исчезнет бумага, появится какой-нибудь соблазнительный американский боевик... и перенесут Спольникова на будущий год, а там, глядишь, и забудут о нем... Вы меня понимаете? А книжка достойна того, чтобы выйти в свет, уж поверьте моему редакторскому чутью.

На плохо освещенной платформе скопилось много народа, была и обязательная компания с гитарой. Воскресный вечер означал расставание с московскими гостями, с отцами семейств, возвращавшимися к трудовым будням, с подружками, с соседями по даче... Вечер выдался тихим, приятным, воздух хотелось традиционно сравнить с парным молоком, а картину увенчивала Луна. В такой вечер кажется, что сейчас услышишь шум прибоя, что там, внизу, расстилается море, и вот-вот в кустах запоют цикады.

В ожидании электрички все стеклись в кружок.

— Споем, что ли, товарищи? — иронично спросил Глущенко. Таких вот, прощальных кружков на платформе было не меньше дюжины. В некоторых пели: несколько рюмок и теплый лунный вечер — вот и рождается сладко тянущая за душу любовь к ближнему и выражается она у нас по-язычески, в общей песне...

Электричка ослепила, взревела и тяжело затормозила. Стало ясно, что дамам придется до Москвы стоять.

— Почему ты не купил машину? — это были последние слова Нины Абрамовны, обращенные к бывшему мужу. Сергей не нашелся, что ответить: он только беспомощно развел руками — он все еще чувствовал себя виноватым перед этой строгой женщиной и никак не мог научиться соответствовать ее высоким стандартам.

Глущенко, отвернувшись, улыбнулся. Итуся кинулась ловить Пуфика, который тоже было полез в электричку, ему захотелось в Москву.

Компания с гитарой втиснулась в вагон следом за Ниной Абрамовной. Невысокая Марина сразу исчезла в толпе пассажиров, но голова Нины Абрамовны, затянутая на прямой пробор волосами так туго, что глаза приобрели китайский абрис, гневно покачивалась среди лохматых молодых голов. Электричка глубоко вздохнула, рявкнула и быстро набрала скорость.

— Ну вот, остались все свои, — сказал Женя Глущенко. — Пошли к нам водку пить...

— Женя! — возмутилась Итуся.

— Хотя мы все знаем, — завершил фразу Женя, — что водки дома не осталось.

— Кстати, я забыл ей сказать, — вдруг нашелся Сергей, — что в таком состоянии мне все равно нельзя было бы садиться за руль.

Он был огорчен собственной несообразительностью. Лидочка его понимала — в спорах с Ниной годились только банальные, но доказательные аргументы.

Электричка исчезла, лишь гудели провода. Провожающие потянулись с платформы.

— А в самом деле, зайдете к нам, посидим? — спросила Итуся.

— Нет, спасибо, — сказал Сергей. — Я еще немного поработаю. Сейчас приятно работать.

— Работать никогда не бывает приятно, — заметил Женя. Сойдя с платформы, они начали прощаться.

— Вы завтра рано уезжаете? — спросил Сергей у Лидочки.

— Я хотела выспаться досыта. А что?

— Если завтра будет такой же день, не грех бы искупаться.

— Но тут далеко идти.

— Нет, от нас минут двадцать, — сказал Женя.

— Я могу зайти за вами, — предложил Сергей.

— Вот и отлично, — сказала Итуся с облегчением. Пуфик опять убежал, и мысленно она уже мчалась за своим сокровищем.

Так и договорились. В одиннадцать Сергей зайдет к Жене, и они все пойдут купаться.

Теперь можно было с чистым сердцем попрощаться.

Итуся с Женей побежали налево к главной улице поселка Старых большевиков, потому что где-то там носился неугомонный Пуфик. Лидочка задержалась и глядела вслед Сергею, зная, что он обернется.

Сергей обернулся шагов через двадцать. Поднял руку, прощаясь.

Глава 2

Ночью пошел мелкий дождик, он нагнал в комнату комаров, которые воспользовались случаем напиться людской крови.

За окнами тревожно поскрипывали сосны, словно тщились шагнуть. На рассвете начала каркать сумасшедшая ворона, и ее крики подхватывала безродная собачонка у соседей. Проснулся Пуфик и отчаянно залаял, чтобы навести порядок. Слышно было, как поднялась Итуся и принялась успокаивать Пуфика, и, не успокоив, открыла дверь, выпуская его в мокрый теплый воздух.

Лидочке казалось, что она всю ночь не спала, но это было неправдой. Конечно, она спала, но время от времени сон прерывался. Потом уже она подумала, что тревога той ночи вызвана смертью Сергея. И хоть капитан Голицын из милиции говорил, что Сергея убили в два часа ночи, не позже, вся тревожная ночь в памяти Лидочки была связана с Сергеем.

Утром она поднялась поздно. Глущенки уже встали. Женя читал на веранде нечто очень научное, в кожаном переплете, посвященное освобождению крестьян, а Итуся пропалывала заросшие грядки с клубникой. Они еще не завтракали, дожидались гостью. Пуфик первым угадал, что она проснулась, будучи существом корыстным, он дежурил возле дивана, на котором спала гостья, порой трогая ее локоть жесткой лапой. Очередное прикосновение разбудило Лидочку, та вскочила, не сразу поняв, кто и почему ее будит, потом попыталась отогнать песика, что было нелегко сделать, потому что Пуфик был счастлив оттого, что наступает светлое время завтрака добрых хозяев, во время которого можно славно поживиться.

Лидочка накинула халатик и, еще сонная, сползла по лестнице на веранду. Женя отложил том в кожаном переплете и сообщил, что принес парного молока.

— Такое впечатление, — сказала Лидочка, — будто я вчера гуляла на свадьбе. А потом взобралась на Эверест.

— Свадьбы у нас обычно кончаются драками, — заметил Женя.

— Я сейчас! — крикнула Итуся. — Через пять минут.

Завтракали неспеша, ждали, когда придет Сергей.

Глущенки знали его неблизко: как-то встретились на платформе, нашли общих знакомых — мир невелик, потом Сергей позвал Итусю собрать ягоды, которые иначе пропали бы, а Итуся подарила ему банку варенья. Случилось, что у Сергея сломался телевизор, и он приходил к Глущенко смотреть футбол — благо пятнадцать минут неспешной ходьбы; обнаружилась общая их с Женей любовь к российской истории прошлого века... Так и катилось дачное знакомство, и вернее всего, оборвалось бы с концом лета.

Сергей задерживался. Они сидели на веранде, пили кофий с молоком, как настоящие господа. Осы пикировали на баночку меда. Дождь перестал, запели птицы, стало парить. Сергей все не шел. Видно заработался вчера, а теперь спит, сказала Итуся. Но так как спешить было некуда, они и не волновались.

— А теперь он женат? — спросил Женя.

— Вот видишь, — засмеялась Итуся, — знакомы второй месяц, а мой Женечка не удосужился спросить.

— Ты тоже не спросила, — возразил Женя.

— Меня эта проблема не интересовала, — сказала Итуся, — к тому же об этом нетрудно прочитать между строк. После развода с Ниной Абрамовной семь лет назад Сергей так и не женился, хотя все ожидали, что он женится на своей многолетней любовнице — ведь из-за нее и заварился весь сыр-бор.

— Это Лиза Корф? — спросил Женя. — Я знаю.

— Вот видишь, какой ты сообразительный. Еще что-нибудь рассказать? — спросила Итуся.

— Расскажи.

— С тех пор Сергей продолжает поддерживать милые отношения с Лизой. Если мужик не женился сразу, через десять лет он на это уже не пойдет.

— Почему?

— Потому что десять лет спустя мы, женщины, многое теряем. А мужик хорошо помнит момент первой встречи. А сегодня ему показывают даму совсем иной комплекции и выражения глаз.

— А почему он снова не женился? На ком-нибудь еще? — спросила Лидочка. Почему-то раньше она, хоть и знала Сергея ближе Глущенок, об этом не задумывалась.

— Можно уйти от жены к любовнице, но от живой любовницы к новой жене? Для кого-то это возможно, но для Сергея перебор. Он, как кошка, привыкает к месту. Он бы и с Ниной не расстался, если бы она не проявила инициативу, — заявила Итуся.

... Лидочка собралась было позагорать, но передумала. Все равно пойдем купаться, значит, и загорать будем там. Лидочка согласилась сопровождать Итусю в магазин, надо было чего-нибудь купить к обеду, ведь Сергей останется с ними, и за столом будет четверо.

По дороге они неспеша беседовали о жаре, о нравах собак, о трудности квартирных ремонтов и о том, как неплохо бы сдать московскую квартиру богатому иностранцу и переехать на дачу — и не знать проблем...

Когда возвратились из магазина, было уже двенадцать.

Тогда решили идти на водохранилище одни, но вдоль канала, чтобы, если повезет, встретить Сергея на полдороге.

Стало жарко, хотелось, чтобы дождь собрался снова, но он не собрался, солнце растопило неплотные тучи, оставив от них только легкую дымку, которая не ослабляла жару.

Шли медленно, большей частью молчали, даже Пуфик не бегал, а брел. Женя тащил корзинку с полотенцами, подстилкой, газировкой в баллонах, еще чем-то, тащить ее ему не хотелось и он пригрозил: если они встретят наконец этого бездельника Сергея, он сдаст ему корзину — пусть таскает.

На Жене была белая кепочка и она придавала его облику какой-то довоенный вид.

Дошли до спрятанного под землю водопровода. Близко, у самой железной дороги поднималась насосная станция. От нее до Сергея оставалось всего семь минут ходьбы. Конечно, можно было бы о нем забыть — ведь он о них забыл, но ведь договорились купаться вместе, и было как-то неловко забыть об одиноком мужчине.

— Вы идите купаться, — сказал Женя, — а я загляну к Сергею, узнаю, почему он опаздывает.

— Нет, — возразила Лидочка, — я без груза, я сбегаю быстрее.

— Ах да, корзина, — вздохнул Женя.

Лидочка поняла, что он надеялся сплавить корзинку дамам.

— Вместе пойдем, лишние пятнадцать минут ходьбы никому не повредят, — сообщила Итуся. — Я, кстати, сбрасываю вес.

Появился повод завернуть к Сергею — моцион, и все дружно зашагали к переезду через железнодорожное полотно.

Солнце окончательно разогнало хмарь и начало печь как следует.

— Только очень молодые и рисковые люди ходят купаться в июльский полдень, — сообщил Женя. Лидочка была с ним совершенно согласна.

* * *

От жары все примолкло, птицы забрались в листву, собаки лежали в тени помойных баков. Дом художников замер, словно последний его обитатель сбежал к морю.

Как странно было увидеть, свернув за угол, сразу три машины. Две милицейских и скорую помощь.

Машины стояли, перегородив Школьную улицу у пятого дома, но они не могли иметь отношения к Сергею, потому что только вчера он был здоров, собирался купаться... конечно же, он собирался с нами купаться!

Им бы идти быстрее, но Лидочка замедлила шаги и поняла, что Глущенки тоже с трудом переставляют ноги. Справа, к своей калитке вышел поэт Вересков. Это обрадовало Лидочку — не надо расспрашивать милиционеров.

— Здравствуйте, — сказала Лидочка, — что-нибудь случилось?

— Сергей... умер, — сказал Вересков.

— Не может быть! — сказала Итуся.

Пуфик зарычал и остановился. Он все понял раньше людей. Лидочка пошла дальше. У приоткрытой калитки стоял милиционер.

— Вы куда, гражданка? — спросил он.

— Там наш знакомый живет, — сказала Лидочка, которая упрямо не желала согласиться с возможностью смерти Сергея.

— Ну и что? — спросил милиционер. Ему было жарко, он не снимал фуражки, и струйки пота тянулись по щекам.

— Мы договорились купаться вместе, — сообщила Лидочка. — Можно мне пройти?

— А эти с вами?

— Эти со мной, — сказала Лидочка. — Мы все — знакомые, друзья Сергея Романовича.

— Капитан! — крикнул милиционер. — К Спольникову пришли.

Крик застрял в листве, растворился в жарком воздухе. Но так как все окна и двери были раскрыты, капитан услышал призыв.

Он оказался низкого роста, плотным молодым чернявым человеком в голубой милицейской курточке и синих брюках. Верхние пуговицы рубашки были расстегнуты.

— Заходите, заходите, — позвал Лидочку и Глущенок капитан. — Вы мне и нужны!

— Ну вот, видите, — с упреком заметил милиционер у калитки, как будто Лидочка сопротивлялась и ее пришлось вести в сад под конвоем.

Пуфик не хотел идти в сад и куда-то убежал. Итуся — за ним.

Капитан пригласил Лидочку и Женю на террасу. Лидочка увидела, что Сергей так и не помыл посуду. Ей стало неловко, что она вчера этого не сделала.

— Что случилось? — спросил Женя. Видно, он понимал, что наступила его, мужская, очередь задавать вопросы.

Но здесь спрашивал капитан.

— В каких отношениях вы состоите с Сергеем Романовичем Спольниковым? — спросил он.

— Я его старая знакомая, — сказала Лидочка.

— А вы?

Женя почему-то нахмурился, словно счел вопрос нетактичным. Но ответил:

— Мы же собирались пойти купаться! Мы ждали Сергея...

— Вы тоже будете его знакомый?

— Я его знакомый и хочу знать, на каком основании вы меня допрашиваете и что здесь случилось?

— А где вы были сегодня ночью? — спросил капитан совершенно равнодушно, будто только ждал, когда Женя кончит говорить, чтобы уличить его в каком-то преступлении.

— Я с женой спал.

— И вы тоже с ним спали? — спросил капитан Лидочку, видно приняв ее за жену.

— Я не жена Евгению Александровичу, — сообщила Лидочка, чем немного, самую чуточку, сбила капитана с толку.

— А где же жена?

— Кто жена? Я жена, — сказала Итуся. Она поймала Пуфика и принесла его на руках. Видно, они с Пуфиком поняли, что пора спешить на помощь.

— Я была в гостях у Глущенок, — сказала Лидочка.

— Ваши паспорта, попрошу, — сказал капитан.

— Простите, но в такую жару... — ответил Женя. — Кто будет надевать пиджак?

— А вот это лишнее, — сообщил милиционер. — Я вот всегда паспорт с собой ношу.

Он хлопнул себя по заднему карману.

— Вытащат, обязательно вытащат, — сказал Женя.

— У меня не вытащат, — сказал капитан, но больше не стал настаивать на том, чтобы Глущенки и Лидочка предъявили ему документы.

— Так что же случилось? — спросила Лидочка. — Что случилось с Сергеем?

— Вот именно, — сказал капитан и пошел внутрь, поманив Лидочку за собой, как будто звал ее поиграть в мячик.

Лидочке не хотелось входить в дом, но надо было так сделать.

— Узнаете? — спросил капитан.

... Лидочка глядела на лежавшего на полу, возле небольшого круглого стола, Сергея и понимала, что он совершенно мертв.

До того момента она была убеждена, что с ним случился инфаркт или инсульт, что он лежит на постели...

Но Сергей был убит. В виске у него было черное пятно, а от пятна по щеке и на пол стекал подсохший ручеек крови. Лежать Сергею было неудобно, он упирался согнутыми ногами и плечами в ножки стола и диван. Видимо, он опрокинул, падая, стул, и Лидочке трудно было убедить себя, что Сергею совершенно все равно, как лежать. Ей больше всего хотелось убрать стул и стол и дать возможность Сергею лечь по-человечески. Но трогать тело нельзя, об этом она где-то читала.

— Узнаете? — повторил капитан.

Это был лишний вопрос. В ответе никто не сомневался, но чтобы поддержать правила детективной игры, Лидочка произнесла:

— Это Сергей Спольников.

— Господи, — сказала стоявшая сзади Итуся. Пуфик бился у нее в руках и повизгивал, ему было страшно. — Мне сейчас станет плохо. Женя, ну чего же ты стоишь!

Женя тут же отвернулся от Сергея, с видимым облегчением подошел к Итусе, взял ее под руку и повел прочь из комнаты.

А Лидочка оторвала взгляд от тела и оглядела комнату, стараясь понять ее расположение в доме.

Комната находилась в центре первого этажа. Торцом она примыкала к кирпичной стене, разделявшей дом пополам — на половину, в которой жил Сергей, и на ту половину, за забором, где жила какая-то Маргарита, о которой Лидочка кроме имени ничего не знала. И даже не помнила, кто назвал ей это имя. Справа от комнаты находились две небольших горницы или спаленки, слева кухня и прихожая, а за спиной Лидочки была дверь, ведущая на веранду и в туалет. Здесь, в комнате, служившей гостиной, не было окон, и потому звуки, раздававшиеся внутри нее, наружу не вырывались или, по крайней мере, были очень приглушенными.

Эти необязательные сбивчивые мысли крутились в голове Лидочки, словно она не просто смотрела на своего убитого знакомого, а приступала к расследованию. Слышен был выстрел или нет — это важно для сыщика, а не для приятельницы погибшего.

— Как вы думаете, кто его убил? — спросил капитан.

Лидочка четко расслышала вопрос, но он к ней как будто не относился, и в ответ произнесла фразу, которую ей самой придется не раз выслушать в ближайшие дни:

— Таких не убивают.

Лидочка не хотела обидеть Сергея. Но насильственная смерть подразумевает определенный накал страстей, отношений, когда убийство — едва ли не единственный способ разрешить противоречия. В кругу, к которому принадлежала Лидочка, конфликты разрешались в худшем случае скандалом или судом. Муж мог ударить жену, жена могла замахнуться на мужа. Но сама мысль об убийстве никому из знакомых просто не могла прийти в голову. И если вчера Нина Абрамовна сказала в сердцах, что проще убить человека, чем оформлять документы на его смерть, это не имело никакого отношения к убийству. Такая мысль Нине и в голову бы не пришла. Убийство оставалось в каком-то чужом мире, о котором знали из газет и телевидения. Из этого мира глухо доносятся выстрелы и взрывы, но в своем кругу насильственная смерть просто немыслима. Случается, напали по дороге домой, избили и ограбили, к кому-то влезли в квартиру. Но все это вторжение извне, из злого внешнего мира.

— Он давно мертв? — спросила Лидочка. Капитан даже не стал отвечать.

— Кто же мог его убить?

— Вот я и думал, что вы мне поможете, — мрачно ответил капитан.

— Как же я вам помогу? Меня здесь не было.

— Вы были недалеко.

Лидочка промолчала. Капитанам милиции положено подозревать всех знакомых убитого и в конце концов найти корыстного наследника. Или обнаружить связь с преступной бандой на овощной базе.

— Пойдемте на кухню, — попросил капитан.

На длинном, прислоненном к стене столе еще стояли неубранные следы вчерашнего обеда. Открытая банка с огурцами, половина буханки, стопка грязных тарелок. Ага, Сергей собрался было начать уборку, но тут это и случилось.

— Садитесь, — сказал капитан, осторожно отодвигая портативную пишущую машинку Сергея. В ней был заложен лист, вроде бы вчера его не было — значит, Сергей успел попечатать. Бледные буквы толпились тесно, и Лидочке не было видно, о чем Сергей писал.

Капитан взял лист из аккуратной стопки чистой бумаги рядом с машинкой. Достал из кармана рубашки шариковую ручку.

На кухне была открыта только форточка. Было душно. Жужжали мухи, пахло прокисшей пищей. Рюмки, стоявшие в ряд по краю стола, издавали неприятный сладковатый запах вчерашнего пьянства. Наверное, милиционер думает, что мы здесь устраивали оргии.

— Не было никакой пьянки! — с некоторым раздражением возразила Лидочка на невысказанный вопрос. Капитан поднял бровь. Бровь была темно-рыжей, что было странно при черных волосах, словно капитан красил голову. У него было мучнистого цвета блестящее лицо с неровной кожей. Глаза были маленькие, зеленые. Неприятное лицо. Тяжелое и неумное.

— Простите, — сказала Лидочка.

Итуся заглянула в окно снаружи, стараясь понять, что происходит на кухне, даже приложила руку лопаточкой ко лбу. Но видно было плохо.

— Я открою окно? — спросила Лидочка. Ей было гадко от духоты и запахов.

— Открывайте, — согласился милиционер.

На зиму и в дни отъездов хозяева ставили на окна решетки — добротные решетки, на болтах. Но летом решетки мешали открывать окна и сейчас стояли в прихожей, прислоненные к стене.

— Давайте поговорим, — сказал капитан.

— Прямо здесь?

— А чего мы будет откладывать, — сказал капитан.

Теперь, сидя за столом, он не казался столь официальным и строгим.

— Чего откладывать, — повторил он. — Чем скорее мы разберемся, тем лучше. Скажите мне свои данные. Имя, фамилия и так далее.

— Но у меня нет паспорта.

— С паспортом зайдете ко мне в отделение, официально, — сказал капитан. — Сейчас изложите самое главное.

— Но вы не представились! — сообщила Лидочка. И добавила смущенно: — Мне неудобно обращаться к вам «господин капитан».

— Можете говорить «гражданин капитан», — сказал тот и тут же смилостивился.

— Голицын, — представился он. — Анатолий Васильевич. Как нарком культуры, довоенный, слышали?

— Тогда записывайте, Анатолий Васильевич, — сказала Лидочка. — Берестова Лидия Кирилловна, год рождения по паспорту — тысяча девятьсот шестидесятый.

— Никогда не дашь, — заметил тезка наркома и этим перевел Лидочку из разряда подозреваемых в нормальные свидетели.

В дверь кухни сунулся милиционер, который встречал их у калитки.

— Свидетелей отпускать или пускай ждут?

— Тех двоих с собакой? — спросил капитан. — Подождут.

— Мы были все вместе, — сказала Лидочка. — Всю ночь и все утро.

— Не спешите, — перебил ее Анатолий Васильевич. — Давайте по порядку. Где проживаете, как сюда попали. По порядку. Мне же для дела нужно.

Лидочка изложила по порядку причины, приведшие ее на место преступления, сказала, кто здесь был кроме нее, рассказала в двух словах о событиях вчерашнего дня. И лишь когда кончила говорить, а капитан все медленно писать, он отложил лист и спросил:

— Подпишитесь или отложим до отделения, когда паспорт принесете?

— Как хотите, — сказала Лидочка.

Она вдруг почувствовала, что устала — хоть просидела на кухне всего сорок минут.

— Теперь будете Глущенок допрашивать? — спросила она.

За стенкой слышались голоса, толкотня, шум. Голицина позвали оттуда. Он ушел, оставив Лидочку одну.

Она заглянула в комнату за капитаном и увидела, что Сергея уже положили на носилки и собираются уносить. Анатолий Васильевич что-то вынюхивал вокруг тела. Потом стал шептать на ухо второму милиционеру. Санитары понесли носилки прочь из гостиной, доктор в белом халате, совсем молоденький, шел сзади. Рука Сергея вдруг сорвалась с носилок и бессильно свалилась. Пальцы задевали доски пола. Лидочке захотелось рвануться, поправить руку, но она не посмела, что-то остановило ее. То ли страх перед Сергеем, перед смертью, то ли страх перед Анатолием Васильевичем Голициным, милиционером, который имел право задавать вопросы и обвинять людей. А почему бы мне и не вернуться ночью, не пройти в дом — окна, наверное, были открыты, почему мне не убить Сергея? Бред какой-то! Таких, как Сергей, не убивают. Представь себе любого человека на Земле, который накопил в себе столько ненависти к Сергею, чтобы убить его? Застрелить? А где покупают пистолеты, чтобы убивать знакомых популяризаторов ботаники, написавших современный роман? В телевизоре это выглядит так просто — подошел к эстонским мафиози, купил пистолет и еще пулемет. А на самом деле?

Анатолий Васильевич, проводив носилки на террасу, быстро вернулся, широкими плечами чуть не застрял в двери, и, увидев Лидочку, произнес непонятную фразу:

— А сейчас будем смотреть.

За ним вошли Глущенки. Так и остановились — капитан и Глущенки у двери, ведущей на террасу, а Лидочка в дверях на кухню.

— Давайте теперь вместе будем смотреть, — сказал капитан. — Что могло пропасть из этого дома.

— Пропасть?

— Вот именно. Что могли украсть.

* * *

— Вы хотите сказать, — произнес Глущенко с явным облегчением, — что могло иметь место ограбление?

Лидочка подумала, что все они, включая Женю, говорят с капитаном на чиновничьем жаргоне, словно тот ему более понятен.

— Могло иметь место, — мрачно согласился капитан. — Вы видели, как он был одет?

— Нет, — ответили они вразнобой.

— Но он был одет, — сказала Итуся уверенно.

— Так же, как в момент вашего ухода?

Никто ему не ответил.

— Убитый был босой, такие вещи надо замечать. Босой, в джинсах и в сорочке. — Тезка наркома был разочарован невнимательностью интеллигентов.

Конечно же, на Сергее не было никакой обуви. Но, наверное, от жары, оттого, что положено ходить босиком, Лидочка не обратила на это внимание.

— Ночь была теплая, он вернулся со станции и разулся, — сказал Анатолий Васильевич. И тут же обернулся к Лидочке:

— А вы вчера на кухне были?

— Да, я готовила.

— Постарайтесь вспомнить — в машинке у него бумага была вставлена?

— Я уверена, что не было ничего, — ответила Лидочка.

— Я тоже обратила внимание, что машинка была пустой, — подтвердила Итуся.

— А теперь лист вставлен, — сообщил капитан. — Значит, он пришел, разулся, сел за свою машинку, решил поработать. Заработался до двух, а тут влез убийца. Может, он что-то сказал, стал ругаться, а в наши дни с грабителями лучше не ругаться, понимаете?

— А почему вы думаете, что это случилось в два часа ночи?

— Это не я думаю, а соседи. И медицина должна подтвердить.

— А что говорят соседи? — спросил Глущенко.

— Потом, потом, — отмахнулся капитан. — Мне сейчас важнее другое: кто из вас тут бывал, видел вещи. Я хочу понять, что здесь было. Деньги, валюта? Драгоценности? Что он здесь хранил? Что нужно было убийце? Понимаете? Ведь так просто не убивают.

Лидочка кивнула, соглашаясь.

— Ну как? — обернулся капитан к Лидочке.

— Я тут практически не бывала.

— А вчера? Что вчера заметили? Было видео?

Лидочка поглядела на Женю.

— Я смотрел у него видео, — сказал Женя.

— Американский фильм, — сказала Итуся. «Вспомнить все!» Позавчера смотрели.

— Вот видите, — обрадовался прогрессу следствия капитан. — Другие вещи?

— Я думаю, особых ценностей здесь не было.

— А компьютер?

— Компьютера я не видел.

— Я бы заметила, — сказала Итуся.

— Думайте! Ильинские могли оставить ценные вещи, на сохранение.

— Кто-кто?

— Ильинские, хозяева дачи.

— Сомнительно, — сказал Глущенко. — Представляете, люди уезжают на год и оставляют на даче в распоряжении жильца какие-то ценности.

— Всякое бывает.

— Я вам советую, — сказала Итуся, — поговорить или с поэтом Вересковым, он снимает домик напротив, или с соседкой — с той стороны. Ольгой, библиотекаршей. Они тут чаще бывали, они знают, какие вещи могли исчезнуть.

— Так и сделаем. Новый вопрос, — сказал капитан, загибая указательный палец. — Что вы можете сообщить о его ближайших родственниках?

— Вчера здесь как раз была его бывшая жена, — сказала Лидочка. — Нина Абрамовна Спольникова.

— Они в разводе? Зачем она приезжала?

И тут Лидочка поняла, что капитан спешит, он сам уже не рад, что ввязался в этот разговор, который трудно назвать допросом, но и трудно придумать для него другое название.

— Какие-то хозяйственные дела, по разделу имущества, — сказала Итуся.

— Давно в разводе?

— Семь лет, — сказала Лидочка.

— А новая жена есть?

Итуся молчала, глядела на Лидочку, оставляя ей инициативу. Но вроде бы капитан этой паузы не заметил.

— Сергей Романович не женился.

— Дети есть?

— Насколько я знаю, нет, — сказала Лидочка.

— Родители?

— По-моему, умерли. Я вам дам телефон Нины, его бывшей жены, она все объяснит.

— Отлично. Давайте телефон. И оставьте мне ваши адреса и телефоны, вы мне понадобитесь... Вернее всего.

И тогда Лидочка поняла, что капитан знает нечто об убийстве Сергея, что резко снижает его интерес к прочим свидетелям. И вернее всего, он и не намеревается вызвать бывшую жену. Подумав так, Лидочка спросила:

— Почему вы думаете, что это был грабитель?

— Он через окно влез, земля на подоконнике и на полу, я думаю, что он искал деньги. Может, наркоман, может, бандит.

— Но у Сергея ничего не было!

— Относительно, — возразил Анатолий Васильевич. — Видак — вполне достаточный повод для убийства. У нас за полсотни долларов убивают. А на даче был не только видак, это я вам гарантирую.

Последние слова были полны укора, словно капитан показывал Лидочке и Глущенкам, что они знают о ценностях, но запутывают следствие, скрывая от него очевидные вещи.

Потом капитан сделал шаг в сторону и сказал Глущенке, которого он выделял:

— Вы поглядите, гражданин, в комнату, может, вспомните о вещах, которые пропали?

— Мне тоже можно взглянуть? — спросила Лидочка.

— Не надо, натопчете. А там следы остались.

Лидочка подумала, что, вернее всего, натоптали сами милиционеры.

Глущенко заглянул в комнату. Он стоял, чуть покачиваясь и внутренне решая задачку «найдите десять различий между двумя картинками». Лидочке не было видно за ними, но тут Женя сделал шаг назад в сторону, и Лидочка увидала, что дверцы шкафа раскрыты, белье выброшено на пол, а на полу валяется один из ящиков.

— Тут искали, — сказал Женя не столько милиционеру, как Лидочке и Итусе.

— Вот именно, — подтвердил Анатолий Васильевич. — Значит, подозревали, что искать.

— Простите, но я хотел бы возразить, — сказал Женя. — Если бы знали, что и где искать, то им не было бы нужды выворачивать ящики и копаться в белье. Взяли бы что нужно и ушли.

— Ладно уж, — не согласился милиционер, — по-разному бывает. Он мог знать, чего надо брать, но не знал, где спрятано. Не исключено, что приходил знакомый.

— Почему?

— Соседи шума не слышали.

— Нет! — твердо ответил Женя. — Знакомый вошел бы через дверь. Или, в крайнем случае, через дверь на веранду. Она была открыта?

— А черт ее знает! — в сердцах ответил капитан. — Соседка бегала туда-сюда, натоптала, впрочем, это и не играет сейчас роли.

Капитан пошел на кухню, где заставил свидетелей записать свои адреса и телефоны, обещал вызвать. Потом выпроводил всех из дома, сам вышел последним, закрыл дверь на ключ. Подождал, пока Итуся поймает Пуфика, и проводил всех до калитки. Захлопнув калитку за собой, просунул крепкую волосатую руку сквозь штакетник, чтобы задвинуть засов.

— Все, — сказал он, словно закончил тяжелую работу, — теперь можно и пообедать.

— Задержались мы, Анатолий Васильевич, — поддержал его потный милиционер. — Я чуть с голоду не помер.

Лидочка подумала, что милиционеры могли бы и не обсуждать сейчас обеденные проблемы, а потом отогнала эту мысль — они же каждый день находят трупы, что ж теперь, голодать из этических соображений?

Милиционеры быстро пошли по улице к отделению, а Глущенки с Лидочкой остались у калитки. Ведь они так ничего и не узнали от Анатолия Васильевича. Было странное чувство — словно перед тобой поднялся занавес, за которым стояли в разных позах люди на фоне декораций, и тут же опустился, зажегся свет, и дамы в униформе торопят скорей идти в гардероб, а то гардеробщицам пора по домам.

* * *

Солнце пекло нещадно, воздух был влажным, тяжелым, еще и суток не прошло с той минуты, как Лидочка входила в эту калитку и Сергей встретил ее на террасе.

— Хоть бы дождик пошел, — попросила пощады у природы Итуся. Пуфик стоял у ее ноги, покорный и терпеливый. Женя так и держал в руке несчастную корзину.

— Я сегодня видела отвратительный сон, — сказала Итуся, — но не придала ему значения.

Итуся явно намеривалась рассказать этот сон, но обычно терпимый Женя оборвал ее:

— Давай дома будем рассказывать. Сейчас я хочу увидеть Верескова.

Женя был прав. Нельзя уходить, не узнав по крайней мере того, что знают соседи.

Они побрели к дому, где снимал флигелек Вересков, стали звать его от калитки, но вышел не он, а Ольга, соседка Сергея, и сказала:

— А Валентин Дмитриевич срочно в Москву уехал.

— Оля, — обрадовалась Итуся, которая знала соседку ближе остальных. — Мы вообще-то к вам хотели. Мы вовсе ничего не знаем.

Крупная, массивная Оля, само добродушие, подошла к забору. Разговор продолжался через штакетник.

— Это я во всем виновата, — сказала Оля. Она начала говорить сразу после вопроса Итуси, видно, она специально стояла тут в ожидании расспросов. Грустно потерять статус главного свидетеля, когда свидетельскому полку пришло пополнение.

Ольга, по ее словам, проснулась часа в два, от какого-то звука. Звук пришелся на сон — так что она даже не поняла, что же ее разбудило. Теперь, после того, как она побывала в соседнем доме, Ольга поняла, что ее разбудил звук выстрела. Было тихо. Только очень тревожно. Она встала, подошла к окну, посмотрела в сторону окон Сергея. Именно в ту сторону, а не в другую — что-то, значит, чувствовала. Она стояла довольно долго и ей показалось, что там горит настольная лампа. Сергей Романович часто допоздна работал — кухня-то с ее стороны, ей видно было, как он сидит у окна и печатает на машинке. В жаркие дни все открыто настежь, правда, участки разделены сараями, но сараи стоят не вплотную.

Потом Ольга легла и спала часов до девяти утра. Встала, были какие-то домашние дела, ей сегодня выходить после обеда. Ольга собиралась на почту и еще вчера договорилась с Сергеем, что заглянет к нему в первой половине дня и возьмет несколько писем, которые он написал — специально идти за километр к почтовому ящику ему не с руки.

Она пошла к Сергею в одиннадцатом часу, как раз кончился дождик.

Дверь на террасу была открыта, но когда Ольга вошла, никто не отозвался. Может, заработался вчера и заснул поздно, решила она, а так как отношения в поселке были простыми, деревенскими, и Сергей эти отношения принимал, Ольга негромко позвала его, чтобы не будить, если спит. Тут она и увидела его на полу. Сначала она решила, что сосед напился и свалился под стол — она такого натерпелась с прошлым мужем. Потом испугалась, что у Сергея случился припадок. И хоть было светло и она увидела кровь, сознание не соглашалось с насильственной смертью — иначе как объяснишь, что она даже присела на корточки и стала трясти его за плечо, чтобы очнулся.

А потом уже окончательно поняла, что сосед мертв.

— А из чего он был застрелен? — спросил Глущенко.

— Не знаю, — сказала Ольга. — Может, из ружья, может, из пистолета. Не все ли равно?

— Оружия вы там не видели?

— Нет, оружия не было. Да я и не искала.

— А потом милиционеры не находили оружия?

— Женечка, ну что ты пристал к Оле со своими вопросами? Вы продолжайте, Оля, — попросила Итуся.

— А больше нечего продолжать. Я испугалась, — сказала Ольга. — Выбежала, а тут Валентин Дмитриевич идет. Я сначала не хотела его в это дело впутывать, он такой впечатлительный. Но он по моему виду угадал, буквально кинулся ко мне, спрашивает, что у вас произошло? Я и говорю, что не у меня, а с Сергеем Романовичем случилось несчастье. Я его попросила подежурить, чтобы никто не вошел в дом. Почему-то мне показалось важно, чтобы до милиции никто в дом не вошел. А сама побежала в милицию — тут пять минут...

— И приехал капитан Анатолий Васильевич, — подсказал Женя, который хотел установить всю картину, полностью.

— Сначала Толика не было, — сказала Ольга. — Меня на патрульной машине подвезли, там сержант был, он ко мне в библиотеку ходит. Вересков у террасы стоял. Весь бледный, как полотенце. Он мне потом сказал, что ему казалось, Сергей выходит, весь в крови... вы представляете?

— Представляем, — сказал Глущенко.

— А потом Толик прибежал, — сказала Ольга.

— Какой Толик?

— Уполномоченный, Анатолий Васильевич: мы с ним в одном классе учились, он такой романтик раньше был, а отец заставил его в милицейское училище пойти. А то, говорит, всех грабят, но без образования не защитишь. У него отец — типичный ветеран.

Лидочке показалось, что Ольга шутит. Но Ольга не улыбалась.

— Вы с ним осторожней, — сказала она. — Он на вид все еще безопасный, а в самом деле у него развилась хватка. Он как бульдог, вопьется, не оторвешь. Он, знаете, на ком женился? На Люське Мамедовой, ее на конкурс красоты выбирали, из кино режиссер приезжал на «мерседесе», честное слово, он Толик, от только в науке нолик.

Лидочке послышалась старая школьная шутка.

— Толик все ждет своего звездного часа. В десятом классе он книжку прочел — «Звездные часы человечества». Немецкого писателя...

— Стефана Цвейга, — подсказал Глущенко.

— Стефан Цвейг про великих людей написал, а Толик теперь ждет своего часа. Ему надо, чтобы его заметили.

— Из-за Люси Мамедовой? — спросила проницательная Итуся.

— А вот Люся Мамедова уже не при чем, — вдруг рассмеялась Ольга. — Я вам ее покажу, если хотите.

— Ну что, все? — Итуся устала от переживаний, ей хотелось уйти, но Женя медлил, и Лидочка понимала его: еще было не сказано нечто важное, что все объяснит и расставит по местам.

— Все неправильно, — сказал Женя.

— Я тоже так думаю, — быстро согласилась Ольга. — Все неправильно, не должны были Сергея Романовича убивать. Да и что брать-то у него?

— Видик, — сказала Лидочка, — ваш Толик спрашивал, что пропало. Он думает, что там еще были деньги.

— Вряд ли.

— Убийца не мог приехать на машине? — спросил Женя.

— Мы бы услышали. В два часа кто-нибудь да услышал — с той стороны Школьная перегорожена, она как тупик. Если бы кто заехал, мы бы обязательно услышали. Нет, убийца пешком шел. За видиком?

— Происходит нарушение шкалы ценностей, — заявил Глущенко. — Человека можно убить из-за пятидесяти рублей, причем из гранатомета, потому что именно гранатомет попался тебе в лапы. Масштаб добычи и масштаб нападения никак не соотносятся.

— Правда, — согласилась Ольга, хотя не было уверенности, что она вслушивалась в эту сентенцию.

Лидочка глядела на зеленую крышу дома, поднимавшуюся над кронами яблонь, и представляла себе прошлую ночь, шаги в саду — наверное, Сергей услышал шаги, может, ему стало страшно. Он спросил: «Кто там?» — ему не ответили. А тому, кто следил за Сергеем из сада, был хорошо виден силуэт хозяина, неуверенно подошедшего к окну... Нет, Сергей услышал, как грабитель ходит по маленькой комнате, разыскивает этот самый видик, который стоял на телевизоре, а телевизор был большой и старый, брать его не имело смысла... Может, вор и не хотел стрелять?.. Почему он не забрался вечером, когда все ушли на станцию?

Они вернулись на дачу к Глущенкам, там Лидочка взяла свою сумку, Женя проводил ее до платформы. Они молчали, ожидая электричку. Солнце все еще жарило, и они прятались в тени высоких кустов, прижимавшихся к платформе с тыла. В кустах кишели мухи — наверное, нашли там добычу — мало ли что кидают с платформы. Но в тени было не так жарко.

— Ты позвонишь Нине? — спросил Глушенко.

Лидочка не стала отвечать. Она устала, словно весь день дрова рубила, хотя до вечера было еще далеко. Она и ехала в Москву, потому что надо было что-то делать — кому-то звонить, что-то организовывать. Толик исчез, неизвестно было, звонил ли он родственникам — вернее всего, милиционер не звонил никому, потому что Сергей для него был чужим человеком, пришлым.

* * *

Пока Лидочка с Женей маялись на платформе в ожидании электрички, Толик Голицын прошел к себе в комнату, которую делил с бывшим одноклассником и недругом Васей по прозвищу Мордоворот. В комнате было душно. Василий сидел здесь до обеда и, пользуясь отсутствием Толика, курил, а форточку, конечно же, не открывал.

Первым делом Толик открыл окно, затем положил на стол свою папку, с которой всегда выезжал по вызовам и считал ее счастливой, потому что ее подарила Люда на первую годовщину свадьбы.

Сев за стол, Толик вытащил из папки двойной лист бумаги, найденный в доме погибшего, и разложил его на столе, расправив и разгладив ладонями. Этот лист Толик приложил к следу, который обнаружил на полу маленькой спальни. Предполагаемый убийца сначала наступил на грядку, испачкал подошву, и след отпечатался на бумаге. На всякий случай Толик обвел его карандашом.

Именно находка этого следа, о котором Толик не стал говорить Лиде и Глущенкам, вызывала в его душе бурю надежд. Толик жил в ожидании славного громкого дела, которое он раскроет столь блестяще, что на него обратят внимание в Управлении по борьбе с организованной преступностью. Он получит повышение, Люда сразу и навсегда перестанет жаловаться на вечное безденежье и бездарность мужа, не умеющего брать взяток.

Обведенный на бумаге след был невероятно велик. Под него подходил ботинок сорок восьмого, а может, и сорок девятого размера. Обладатель такой ноги должен превышать два метра в высоту, и намного превышать. А как известно, в поселке нет ни одного гиганта, вряд ли такой есть в самих Мытищах. Здравый смысл подсказывал Толику, что двухметровые люди никогда не идут в грабители и охотники за видиками. Значит, за делом об убийстве писателя Спольникова может скрываться тайна и драматические события, которые прославят Голицына Анатолия Васильевича. Поэтому уверения Толика, что за убийством Сергея стоит простое ограбление, были маскировкой, камуфляжем, туманом, который он сознательно напускал перед свидетелями, чтобы никто не догадался о действительных мыслях и надеждах оперуполномоченного из поселка Челушинский.

Теперь следовало ждать, когда же из небытия возникнет гигант в ботинках сорок девятого размера. И тщательно вести следствие, никому не показывая, каким оно может стать сенсационным!

А пока пускай все думают, что случайный грабитель с пистолетом в кармане залез за легкой добычей и пристрелил дачника. Пускай думают...

Толик, который любил предавать бумаге свои надежды, правда, в зашифрованном виде, написал перед отпечатком следа: «Дело о гигантской ступне». Так было лучше.

Теперь следовало выяснить, кто знает такого баскетболиста и кто видел гиганта в районе Челушинской прошлой ночью...

Пока Толик подводил итоги первых часов расследования, Лидочка с Женей томились на раскаленной платформе. К счастью, электричка пришла почти пустая — кто едет в Москву в четыре часа пополудни в понедельник?

Усевшись у окна, Лидочка видела, как Женя прошел несколько шагов следом за тронувшимся поездом и вскоре отстал.

Глава 3

Приехав домой и приняв душ, Лидочка долго сидела перед телефоном, прежде чем решилась взять трубку. Одно дело, если умер знакомый и тебе звонят другие знакомые, а ты звонишь третьим — это все ужасно, это несправедливо, но об этом можно говорить, ты лишь посредник. Теперь Лидочке, пожалуй, впервые в жизни, пришлось выступать в роли гонца несчастья.

Ей предстояло сообщить о смерти Сергея двум женщинам.

Поэтому Лидочка выбрала первым звонком тот, который ей самой грозил меньшей душевной болью.

Она позвонила Нине.

Нина была в школе. У нее шел урок.

Конечно, можно было вызвать ее с урока — благо, к телефону подошел кто-то молодой и вежливый. Но Лидочке показалось нетактичным сообщать Нине: «Я не могла дождаться звонка с урока, так спешила поставить тебя в известность!».

Она попросила, чтобы Нина Абрамовна, как вернется с урока, срочно позвонила ей, и оставила свой телефон. Она знает. Лидия Кирилловна, вот именно.

Конечно, за пятнадцать минут, пока кончится урок, можно было бы позвонить и Лизе Корф, но Лидочка предпочла все же пойти на кухню, сварить себе кофе, сделать бутерброд... Было уже не так жарко. Шел шестой час, солнце ушло за крыши высоких домов напротив, душ освежил Лидочку. Впрочем, она сейчас даже не ощущала жары — ее колотила мелкая нервная дрожь.

Вдруг она вспомнила, что надо сделать еще звонок — Марине Котовой. Он по крайней мере не грозил быть таким внутренне трагическим — для Марины смерть Сергея будет горем, большим, но, дай бог, не личным. Ее горе сравнимо с горем Лидочки: исчезновение из жизни собеседника, товарища, будучи утратой, не изменяет кардинально твою собственную жизнь. Для Нины или Лизы Корф потеря Сергея означала потерю части самой себя.

Но Лидочка зря убаюкивала себя, полагая, что Марина воспримет смерть своего автора просто как печальную новость. Поэтому она не стала готовить Марину к известию — ведь нельзя подготовить к вести о смерти так, чтобы она стала менее печальна.

— Марина, — сказала Лидочка, — ты прости, пожалуйста, что я тебя беспокою, но Сергея сегодня ночью убили.

Марина поверила сразу. Как будто она ждала такой новости.

— Боже, — сказала она упавшим голосом, — это слишком ужасно. — И повесила трубку. А может быть, выронила ее.

И тут же телефон затрещал.

— Нас разъединили, — автоматически сказала Лидочка, полагая что это Марина.

Звонила, однако, Нина Абрамовна.

— Здравствуйте, — сказала она. — Что случилось? Только, пожалуйста, не рассусоливайте, я тороплюсь.

Лидочке захотелось огрызнуться — бывает же такая безапелляционность, которая вызывает ответную агрессию. Но Лидочка взяла себя в руки.

— Нина Абрамовна, простите...

— Лидия Кирилловна, — оборвала ее Нина. — У меня считанные минуты. Я должна подготовиться к следующему уроку.

— Убили Сергея Романовича, — послушно сказала Лидочка.

— Чепуха, — ответила Нина Абрамовна. — Таких, как он, не убивают. Это сердечный приступ. Сережа всегда страдал аритмией.

— Господи, — вскрикнула Лидочка. — Я же вам правду говорю! Какой-то бандит забрался в дом к Сергею и убил его.

— Куда его повезли? — спросила после паузы Нины, опустив приличествующие случаю слова. — В какой морг?

— Не знаю, — сказала Лидочка, понимая, какую глупость она совершила, не спросив об этом у Толика. — Но у меня есть телефон милиции, которая расследует это дело.

— Вы будете у себя? — спросила Нина Абрамовна.

— Да.

— Тогда будьте любезны, узнайте, в какой морг повезли Сережу. А я должна идти на урок. Какими бы ни были мои переживания, окружающие не должны страдать.

— Я буду дома, — повторила Лидочка. Снова зазвучали короткие гудки.

Получалось как-то неладно. Никто не собирался снять с Лидочки груз. Обе, знавшие Сергея женщины, разговаривать не стали.

Оставалась Лиза Корф.

Сколько же они не виделись? Кажется, года три — тогда они встретились в Ялте. И встречались ежедневно в течение недели. Все было мило и ни к чему не обязывало. Лиза ездила туда каждый год, у нее был как бы свой дом в Гурзуфе, где с тебя берут денег больше, чем со случайного постояльца, и к тому же зимой присылают к тебе в Москву переночевать проезжающего через Москву дальнего родственника с двумя детьми. Сергей был там на конференции, Лидочка вырвалась из института на две недельки отдохнуть, а Андрей Берестов копал неподалеку. Сергей ходил за кумысом, вечером все вместе отправлялись в открытый кинотеатр в парке. Даша была длинноногой, нескладной, рыжей, конопатой девочкой, которая никак не могла превратиться в женщину, отчего была капризна, излишне смешлива и склонна к домашнему хамству.

— Лиза? — спросила Лидочка и, не дождавшись ответа, сказала: — Это Лидия Кирилловна! Лиза, вы должны помнить меня, мы вместе отдыхали в Гурзуфе. Вы помните?

— Да, — ответил женский голос, — я помню. Только я Даша.

Даша не успела, не сообразила сказать, что мамы нет дома. Она только собралась это сказать, как Лидочка, продолжая уже готовый текст, быстро произнесла:

— Я звоню, чтобы сказать, что убили Сергея, Сергея Романовича, ты его должна знать... — Ну что же я несу? Дашка называла его Сережей, они были с ним дружнее, чем с прочими взрослыми, вместе уплывали далеко в море. А Лиза оставалась на гальке и все тянула шею, стараясь угадать их в волнах.

— Даша, ты меня слышишь, ты сможешь передать маме? Я там случайно оказалась.

Даша молчала, не переспрашивала и не прерывала Лидочку.

В трубке было тихо. Только замолчав, потому что не знала, что сказать далее, Лидочка поняла, что Даша плачет. Плачет беззвучно, даже не всхлипывая, и Лидочка сразу вспомнила, как Даша плакала в Ялте: лицо ее бледнело, становилось неподвижным, на нем выступали веснушки, дрожали губы и большие слезы скатывались по щекам.

— Даша, прости, — сказала Лидочка. — Наверное, я не так сказала...

Опять я виновата? Лучше бы я вчера не ездила туда!

Даша молчала.

Потом повесила трубку.

Такая вот была у всех манера — выслушать сообщение и повесить трубку.

Лидочка, не сердись, сказала она себе. У людей шок, они не могут осознать смерть Сергея: особенно смерть насильственную... только не говори, что таких не убивают.

Лидочка пошла на кухню, налила себе еще кофе, хотелось закурить, но ведь мы бросили курить окончательно? Телефон зазвонил снова.

— Простите, Лидия Кирилловна, — сказала Даша. — Я просто ничего не соображаю. И мамы нет. Я буквально в оцепенении...

— Не надо, — сказала Лидочка. — Я все понимаю. Ты хочешь знать, как это случилось?

— Это правда, да? Может, вам неправильно сказали?

— К сожалению, правда.

Голос у Даши был другим, низким, словно вовсе не с ней Лидочка говорила несколько минут назад. Даша покорно вздохнула.

— Это случилось ночью, — сказала Лидочка. — Мы вечером были у Сергея в гостях, а сегодня собирались пойти купаться. Ждали, ждали, его нет, мы с Глущенками пошли к нему. А там милиция...

Даша хмыкала, как бы соглашаясь со словами Лидочки. Потом откашлялась. Лидочка продолжила:

— Кто-то застрелил его. Наверное, из пистолета. Говорят, что грабитель.

— Из пистолета? — Даша была поражена. — Этого быть не может!

— Да, конечно это странно, так бывает с банкирами, но милиция считает, что грабитель лез за видео, а Сергей его спугнул.

— Лез с пистолетом?

Даша перестала слушать ее, всегда чувствуешь, когда человек перестает тебя слушать.

— Пистолет пока не нашли, — сказала Лидочка и осеклась.

— Большое спасибо, — сказала Даша, — только мне нехорошо, я вам потом позвоню, хорошо? Или мама позвонит. Она скоро придет. Я ей сама расскажу. И потом мы вам позвоним.

Лидочка ненавидела телефон. Сейчас телефон зазвонит снова, и снова придется обжигаться о чужое горе. О горе Даши... Но помимо горя было и другое — какое-то дополнительное знание, понимание причин и обстоятельств смерти, понятное только самой Даше.

Телефон заверещал.

Это была Марина Котова.

— Ты извини, — сказала она, — что я трубку кинула. Это от неожиданности. Понимаешь, для меня Сергей — это нечто постоянное, почти вечное. Другие люди могут умирать, уходить, болеть, а с ним ничего не случалось. Я прямо оторопела от твоих слов. Это ничего, что я тебе звоню?

— Ничего, — сказала Лидочка.

— У меня ведь его рукопись. Он всю жизнь писал только популярные книжки, ты же знаешь. И вот почувствовал себя созревшим для прозы. Это редко бывает с популяризаторами. Они не могут вырваться из своей шкуры. А вот Сергей смог. Честное слово, он написал неожиданную вещь! И я добьюсь, что она увидит свет. Знаешь, как бывает — нет человека, нет проблем. Но я обязательно добьюсь, чтобы роман вышел. Это дело чести.

Каждый кулик хвалит свое болото, подумала Лидочка. И Марина, хоть и опечалена смертью Сергея, видит его и понимает сквозь призму романа, который уже не имеет смысла для Сергея, если сам он погиб. Теперь роман остался реальностью лишь для его редактора, для Марины. Вот этим она и обеспокоена. А потому сама смерть Сергея — это вторично, это не так важно, если есть Произведение... Может, я несправедлива к ней, может, она действительно взволнована смертью Сергея...

— А как это случилось? — спросила Марина. — Мне страшно спрашивать. Ведь, кажется, только-только попрощались, правда?

— Правда. Его убили из пистолета. Грабитель забрался в дом, окно было открыто, он видео...

Я уже твержу заученный текст, как нищенка в метро.

— Господи! — воскликнула Марина. — Из-за жалкого видео убить такого человека! Ты не представляешь, какая это была светлая голова! Ты не представляешь... — Марина всхлипнула. Лидочка ждала, пока она заговорит снова.

— Ты продолжай, — произнесла, наконец, Марина. — Забрался в дом и выстрелил. А что, разве никто не слышал, не видел?

— Это было в два часа ночи, — сказала Лидочка. — Соседка говорит, что проснулась от выстрела, но не догадалась в тот момент, что это был выстрел. Ты знаешь — участок угловой — с двух сторон улица, а соседний сад Ольги отделен сараями и деревьями.

— Может, он потом испугался и кинул пистолет? — с надеждой спросила Марина Олеговна. — Пистолет найдут и убийцу поймают.

— Ничего он не испугался! — возразила Лидочка. — Ведь он потом все-таки забрал видео и ушел. Спокойно ушел. Ольга говорит, что там горел свет. Она видела после того, как проснулась от выстрела.

— Ты только что уверяла, что с Ольгиного участка дом не виден, — упрекнула Лидочку Марина.

— Зачем ей врать?

— Мало ли кто и почему забрался к Сергею. А они, местные, друг друга все знают. И если твоя Ольга...

— Она не моя! — воскликнула Лидочка.

— Ну, не твоя... Если твоя Ольга видела кого-то знакомого, она в жизни никому не признается. Ей же в поселке жить. А там каждый второй бандит, а остальные бывшие бандиты.

— Ты преувеличиваешь, Марина.

— Как? Убивают человека. Интеллигентного, милого, совершенно безобидного, губят талантливого писателя — ты по-моему еще не осознаешь, что же произошло! Это же продолжение беспредела! Беспредела во всем! В политике, в экономике, в армии! Знаешь, я иногда просыпаюсь ночью и думаю: боже, пошли нам генерала Лебедя! Пускай он скрутит железной рукой всех преступников, жуликов, паразитов! Мне так надоело существовать на нищенскую зарплату, бояться выйти на улицу в темноте, бояться, что тебя могут избить... И это кончается смертью хорошего человека.

— Я не верю в панацеи, — сказала Лидочка. — В лекарства, о которых все кричат, что они вылечат от всех болезней. Чаще всего они оказываются смертельными для большинства больных. Особенно для тех, кто так горячо в них уверовал. Я не знаю, кого в первую очередь положено скручивать генералам, но исторический опыт не вселяет в меня оптимизма.

— Исторический опыт — чепуха собачья! Прости, Лидия, но сначала в истории бывает первый раз. А от него и начинается опыт... Что я несу чепуху... над Сережиным гробом... прости меня, Лидочка. Я просто очень устала от нашей неладной жизни. Лучше скажи мне, что еще известно? Он сильно мучился перед смертью?

— Не знаю, но мне кажется, что его убили сразу, в голову.

— Ты права, если было несколько выстрелов, соседи бы проснулись и всполошились.

— Там ни у кого нет телефона. Если нужно позвонить, бегут на почту, а ночью — в милицию. Благо недалеко, — сказала Лидочка.

— Я не могу поверить в то, что ты говоришь, я не могу, понимаешь?

— Нам некуда от этого деться.

— Мы же с ним договорились на неделе, чтобы обсудить замечания рецензентов.

Марина сказала последнюю фразу с напором, словно ей обязательно нужно было донести до сознания Лидочки важность их общей с Сергеем работы.

Лидочка, как бы признавая внутреннюю правоту Марины, сообщила:

— В машинку была вставлена страница. Наверное, после нашего отъезда он сел работать.

— Сережа говорил, что любит работать ночами, когда никто не мешает. А где он сейчас? Куда его повезли?

— Наверное, в морг.

— В какой?

— А ты собиралась туда поехать?

— Ой, что ты, я боюсь мертвых!

Как будто граница проходила именно у порога морга — до этого Сергей оставался для Марины живым человеком. С этого момента он стал чужим, страшным мертвецом.

— Извини, Марина, — сказала Лидочка, — я жду звонка от Нины Абрамовны.

— От кого?

— От жены Сергея. Ты видела ее вчера на даче.

— А, от Нины! Конечно. Она заберет его из морга?

— Нина Абрамовна еще ничего толком не знает. Она сказала, что позвонит мне, когда кончится урок.

— Конечно! Делу время — потехе час. Я ее немного знаю, и мне порой кажется, что господь Бог обделил ее человеческими чувствами. В ней есть только расчетливость, свойственная этой нации.

— Я с ней совсем мало знакома, — ответила Лидочка.

— Твое счастье.

— Я позвонила Лизе Корф, — призналась Лидочка.

— Вот это — зря, — сказала Марина. — Ты впутываешься в скандал, до которого нам с тобой дела нет. Они же ненавидят друг дружку — Лиза и Нина.

— Кто-то же должен его похоронить.

— У Нины больше формальных оснований, — отрезала Марина.

— Может быть.

— Я тебе позвоню вечерком, если чего еще узнаешь, сообщи.

Лидочке оставалось дождаться еще один звонок, прежде чем можно будет уйти из дома.

И телефон, подчиняясь мыслям Лидочки, тут же ожил.

— К тебе невозможно дозвониться, — сердито начала Лиза Корф. — Я полчаса звоню.

— Здравствуй, Лиза. Я рассказала о смерти Сергея только Нине Абрамовне и Марине Олеговне.

— Это кто еще такая — Марина Олеговна?

« Господи, о чем мы говорим!» — подумала Лидочка. И ответила:

— Марина — редактор Сергея.

— Это та, из «Московского рабочего»?

— Та самая. Ты позвонила мне из-за Сергея?

— Теперь это уже не играет роли, — резко произнесла Лиза.

— Почему?

— Потому что ты дозвонилась до Нинки. Какого черта ты ей дозванивалась?

— Во-первых, потому что она его бывшая жена. Во-вторых, потому что я разговаривала с Дашей, а тебя не было дома.

— Могла бы обойтись без нее, — сказала Лиза.

Господи, подумала Лидочка, таких не убивают, но из-за таких случаются бесконечные скандалы и совсем уж бесконечные выяснения отношений. Даже смерть вызвала последнюю вспышку перетягивания давно уже растрепавшегося каната. Вернее всего Сергей не был нужен обеим этим женщинам, но инерция поддерживалась соперничеством, хоть и обветшалым, традиционным, но вспыхивающим в моменты перемен. Смерть — самая основная из перемен. Теперь это соперничество перейдет в область воспоминаний и останется ревностью к памяти о нем.

— Меня даже на могилу не пустят, — сказала Лиза. — Но мне-то, честно говоря, плевать на это — Дашку жалко, она его любила.

— Я дам телефон капитана милиции, который ведет это дело.

— Нет, — отрезала Лиза, — я лучше тебе позвоню. Завтра. А то мне этот капитан милиции ничего не скажет. Только заподозрит, что я Сергея застрелила.

— Зачем тебе его стрелять?

— Не знаю, зачем. Его хоть ограбили?

— Взяли видео, что еще — не знаю.

— В следующий раз будет закрывать окна! — сердито сказала Лиза. И только тут Лидочка с чувством внезапно нахлынувшей вины поняла, что Лизе Корф этот разговор ужасен и что, может быть, из всех людей на Земле именно эта женщина потеряла больше всех.

— Это не шутка, — сказала Лиза, — это нечаянно получилось. Я оговорилась, прости.

Лиза, не прощаясь, повесила трубку, и тут Лидочка подумала: Лиза не задавала вопросов из породы тех, что принято задавать. Потом она спохватилась — ну конечно же, все уже рассказала Даша.

Ну вот, сказала сама себе Лидочка, смерть человека из разряда людей, которых не убивают, вызвала соответствующую волну тревоги, теперь волнение расширяющимися кругами побежит по озеру, куда как более обеспокоенному политическими проблемами и тревогами наступающей осени. Где-то вскоре после похорон волнение исчезнет. Лидочка допускала, что из чувства ревности в последнем действии своего соперничества две считающие себя самыми близкими к нему женщины устроят соперничающие поминки, между которыми разделятся немногочисленные друзья и знакомые, а вот на девятый день собираться будет негде. От Сергея вроде бы осталась однокомнатная квартира — кому же она достанется? Нина с ним разведена, а Лиза так и не вышла за него замуж...

Эти мысли преследовали Лидочку в течение часа. Все время звонил телефон — к ней стекались ручейки любопытства...

— Лидочка, это правда, что Сергея Романовича убили?

— Лидушка, немедленно расскажи, что случилось с Сережей!

— Лидия Кирилловна, вас беспокоит знакомый Сергея Романовича...

Наконец Лидочка вытащила шнур из розетки. Телефон молчал, но она внутренним слухом ощущала, как он надрывается от звона, стараясь преодолеть навязанную ему немоту. Нет, так больше продолжаться не может, надо уходить... И тут она на счастье вспомнила, что уже вторую неделю обещала навестить Инну Генриховну, мать подруги, уехавшей в какую-то дико отдаленную страну.

Лидочка позвонила Инне Генриховне, и та сначала отказывалась от визита, потому что не хотела отнимать драгоценное Лидочкино время, а потом еще минут пять не хотела сказать, чего Лидочке купить по дороге к ней. Пока длилось это единоборство, закончившееся победой, Лидочка носила телефон по квартире, стараясь вспомнить, что еще следует захватить с собой: счет за междугородные разговоры — забегу по дороге на почту. Неотправленное письмо Исмаилу Ахметовичу — сколько ему лежать у зеркала в прихожей? Проволочную авоську для яиц — надо купить хотя бы десяток... Наконец, Инна Генриховна призналась в том, что ей хотелось бы чего-нибудь сладенького, а дома нет масла. Ну вот, можно идти.

Но едва Лидочка отворила дверь на площадку, она тут же испуганно отшатнулась — прямо перед ней стояла высокая, бледная девушка.

Лидочке потребовалось несколько секунд, чтобы, отпрянув в прихожую, придти в себя. А девушка между тем вошла за ней, не прикасаясь к Лидочке, но в то же время как бы отталкивая ее.

— Здравствуйте, — сказала девушка, и Лидочка тут же узнала ее по голосу. И первое ее чувство было разочарованием. Ну вот, вырваться из дома она не успела, ее поймали.

— Здравствуйте, Даша, — сказала Лидочка. — Проходите.

— Я ненадолго, — сказала Даша.

Лидочка забыла, что Даша — рыжая. Настоящая рыжая, с веснушками на белом, никогда не загорающем лице и глубокими кошачьими зелеными глазами. Лидочка вспомнила, что когда-то очень давно они с Андреем жили в коммуналке, и там обитала рыжая девочка, которая более всего любила часами прыгать так, что вздрагивал весь дом — соседи чертыхались, но не пойдешь же в милицию жаловаться, что тебя выводит из себя пятилетний ребенок.

А пятилетний ребенок получал, таким образом, все, что желал — взрослые подлизывались к этой девочке, только бы она перестала прыгать.

На Даше были джинсы, в меру вытертые и в меру дорогие, и легкая белая блузка с глубоким разрезом, которая и не пыталась скрыть небольшую грудь.

Даша остановилась в прихожей и двинулась к кухне, как бы подчеркивая, что ее визит вызван необходимостью.

На кухне она села за стол и положила на него полные белые руки с длинными пальцами и коротко стриженными, как у медика, ногтями.

— Надо поставить кондиционер, — сказала Даша. — У вас помереть можно.

— Второй этаж, — извиняющимся голосом произнесла Лидочка. — Но обычно получается сквозняк.

Она показала в сторону спальни.

— Водички не найдется? Вы меня извините, что нагрянула, но это особый случай... Спасибо. Мать уже звонила?

— Звонила.

Дашенька вытянула сильные прямые ноги.

— В джинсах, наверное, жарко, — мелко отомстила Лидочка.

— Ничего, они из коттона. А мать рыдает. Она боится, что ее не пустят на похороны.

— Кто ее может не пустить? — удивилась Лидочка.

— Нина, конечно. Нина Абрамовна. Она-то, наверное, уже торжествует. Квартира ей достанется.

— Это еще не известно. — Лидочка старалась говорить так, чтобы сохранять дистанцию между собой, женщиной средних лет, и этим юным переростком. — Если Сергей Романович не оставил завещания...

— Он хотел оставить, — сказала Даша. — Честное слово, хотел. Он говорил. Но у нас как-то неудобно оставлять завещание. Не принято, правда?

Лидочка кивнула.

— И знаете, кому он хотел оставить квартиру? — спросила Даша.

— Наверное, вам, — догадалась Лидочка.

— Разумеется, — сказала Даша. — Он думал хоть что-то оставить мне. Если у человека нет миллионов, если его работа позволяет лишь сводить концы с концами, остается совковое имущество — однокомнатная нора в трущобе. Все, что человек нажил за жизнь! И это теперь уйдет к Нине Абрамовне.

— Даша, вы знали об этом всегда.

— Как вы думаете, может, имеет смысл пригласить юриста?

— Не имею представления, — сказала Лидочка. — Но боюсь, что если завещания не было, то все благополучно отойдет государству.

— Но это же несправедливо! Я маме так и сказала, а она говорит — пускай квартирой пользуется Лужков и его чиновники. Мы ничего не брали от Сергея, ничего не брали, и обойдемся без его подарков!

Даша замолчала. У нее были чудесные рыжие волосы. Желательно понять, — подумала Лидочка — зачем мы пожаловали к тете Лиде. Что нам нужно узнать?

— Он любил нас... и я его любила, — сказала Даша. — Для меня он был больше, чем дядя Сергей, а может, больше, чем отец. Знаете почему? Я всю жизнь панически боялась, что он нас бросит, и тогда мы с мамой останемся совсем одни. Папа — это от природы. Я моего папу уже лет десять как не видела. А Сергей — это настоящее... Ну, зачем я так говорю — вы все равно не поймете!

Даша резко поднялась из-за стола, звякнула о стол стаканом, отошла к окну.

— У вас курят? — спросила она.

— Курите, — сказала Лидочка.

Даша вернулась к столу, взяла со стула свою сумочку, достала сигареты, закурила.

— Сегодня дикая жара, — сказала она. — Наверное, гроза будет. Интересно, сколько градусов?

— Вон там градусник, — автоматически ответила Лидочка, но Даша не стала смотреть на градусник, и Лидочка сама отправилась к окну. Окно было распахнуто внутрь, и Лидочке, чтобы увидеть градусник, пришлось прикрыть одну из створок.

— Двадцать восемь, — сказала она.

Окна кухни выходили в переулок. Переулок был пуст — день, жара.

На той стороне, скрываясь в тени тополей, окружавших детский садик, стоял молодой человек в майке, широких коротких шароварах и сандалиях, еле налезших на громадные, слоновьи ступни. Сам он был грузен, большие черные очки закрывали глаза, а волосы, длинные, грязные, были связаны резинкой сзади. Это был неприятный человек. И знакомый человек. Лидочка встретила его вчера на Школьной улице.

— Вы кого-нибудь увидели? — спросила Даша, подходя сзади и пуская сигаретный дым на улицу.

Лидочке показалось, что молодой человек смотрит на нее, она отпрянула от окна в спасительную глубину кухни. Ей вдруг стало страшно, как будто она, королева, открыла заговор против себя, убийцы уже близко, и никто не спасет от кинжала.

Сказать ли?

— На той стороне стоит парень, — произнесла она, освобождаясь от тягостной тайны, — очень толстый. Вы его видели?

— Видела, — сказала Даша, тоже отходя от окна. — И что?

— Вы его знаете?

— Первый раз вижу.

— Странный парень, — сказала Лидочка. — Я встретила его вчера, он спрашивал Школьную улицу, потом он остановился у Сережиной калитки... но пошел дальше.

— Ой, что вы говорите! — испугалась Даша. — Если это тот человек, я никогда не выйду от вас! Давайте вызовем милицию!

— Погоди, может быть, это простое совпадение...

Лидочка возвратилась к окну и выглянула, прижимаясь к стене, таясь за створками.

Толстяка на старом месте не было. Он уходил по улице, в сторону Тишинского рынка.

Лидочка высунулась в окно, чтобы лучше его разглядеть.

— Ну и что? — спросила Даша. — Ложная тревога? Можно, я тоже погляжу.

Лидочка пропустила Дашу к окну.

— Жалко, я толком его не разглядела, — сказала Даша. — Но вы, Лидия Кирилловна, будьте осторожнее. В наши дни это так опасно. У нас одна девочка на курсе, Семенова Галина, нечаянно увидела, как машину угоняли. Совершенно случайно. Ее в милицию вызвали и сделали свидетельницей. Вдруг ей звонят по телефону и предупреждают: молчи! Она, глупенькая, не поверила. В общем, вышла с собакой погулять — и с концами: нашли в Москва-реке. Так что лучше молчать.

Глаза у Даши были зеленые, отчаянные, кошачьи, будто, того и гляди, прыгнет. Лидочка почувствовала себя мышью.

— А впрочем, что вы можете сказать... На ваше счастье вы не знаете, что это за парень, откуда пришел, зачем пришел.

— Я бы на твоем месте тоже была бы осторожной, — сказала Лидочка. — Если я не ошиблась...

— Вы наверняка ошиблись, Лидия Кирилловна.

— Может быть, но он очень необычный.

— Таких необычных хоть пруд пруди. А он там тоже в черных очках был?

— Без очков. И одет совсем иначе.

— Ну, тогда другой человек, — сказала Даша. Она возвратилась за стол и допила воду.

— Странная какая-то история — сказала она. — Я совершенно не могу в это поверить. Мама хочет поминки устраивать. У нас дома. Вы придете к нам?

— Спасибо, — сказала Лидочка. Можно было ожидать, что она получит подобное же приглашение от Нины Абрамовны.

— Как вы думаете, может, мне позвонить ей и открыто поговорить?

— Позвонить Нине Абрамовне?

— Да, позвонить и сказать — я дочь Лизы, я любила Сергея, давайте не будем делить его после смерти.

— Это разумно, — согласилась Лидочка. — Наверное, это разумно.

Даша легко меняла тему разговора — перелетала с одной на другую так неожиданно, что порой Лидочка не успевала за ней.

— А он был обычный? Вчера он был обычный? Может, его что-то тревожило, может, он предчувствовал?

— На мой взгляд, он ничего не предчувствовал, — ответила Лидочка, — мы договорились с утра идти купаться.

Неожиданно Даша поднялась и стала прощаться.

Проводив ее, Лидочка поняла, что так и не знает, зачем та приходила. Выяснить отношение Лидочки к похоронам? Подчеркнуть право собственности на Сергея?

И тут еще этот странный парень. Может, он выслеживает Дашу? Какая чепуха начинает лезть в голову! И кажется, что прошла тысяча лет с того момента, как они попрощались с Сергеем у платформы. А ведь миновало меньше суток.

Лидочка поглядела на часы. Еще нет пяти. К Инне Генриховне она успевает. Вроде ей пока больше не грозят тяжелые разговоры.

Лидочка вернулась домой только часов в десять, когда уже темнело. Гроза так и не собралась, хотя солнце село в тучи и оттуда, из темной груды облаков, доносились раскаты грома и порой вспыхивали зарницы. Вечер был душным.

От усталости Лидочка не чуяла под собой ног, она сразу побрела в душ, а потом рухнула в кровать. Конечно же, телефон сразу же позвонил. Подряд несколько звонков — от людей любопытствующих или сочувствующих. А в половине двенадцатого позвонила Нина Абрамовна и сразу заговорила о деле.

— Простите, что тревожу, — сказала она, — но несчастье, я думаю, нас сблизило. К тому же вы знаете всех нас, действующих лиц драмы. И были в хороших отношениях с Сергеем... Мне неожиданно позвонила дочка этой женщины.

— Даша? — сообразила Лидочка.

— Вот именно. Она разговаривала со мной агрессивно, будто я в чем-то перед ними виновата. Я так растерялась... я и без нее себе места не нахожу. У них возникла идея войти со мной в долю... на похоронах. Я не нашлась сразу, что ответить. Но сейчас я пришла в себя и поняла, что я не желаю их видеть. Нигде! Ни на кладбище, ни в морге — нигде! Они сделали все, чтобы ускорить смерть моего мужа!

— Нина Абрамовна, чего вы хотите от меня?

— Я не желаю иметь ничего общего с этой семейкой. И прошу вас, Лидочка, умоляю, пожалуйста, позвоните им и потребуйте от моего имени, чтобы они мне не показывались на глаза! Я ей выцарапаю глаза, буквально! Сломать всю мою жизнь, запутать, обобрать Сережу — и сейчас иметь наглость делать такие предложения! Лидочка, я вас умоляю!

Нина Абрамовна бросила трубку.

Господи, еще этого мне не хватало!

Если бы кто-нибудь повторил сейчас, что таких, как Сергей, не убивают, она бы убила говорившего.

Почему же ты, Лидочка, ничего не ответила ей, не отказалась сразу, а молчала и кивала покорно, будто ты нерадивая ученица из школы, которой руководит Нина Абрамовна?

Лидочка не стала звонить Лизе Корф, а легла пораньше спать, тем более, что смертельно устала за день — так мирно начавшийся и будто растянувшийся на несколько дней.

Сон долго не шел. Звонил телефон, упрямо, как будто тот, кто звонил, был уверен, что Лидочка дома, и обязательно желал вытребовать ее к аппарату. Лидочка понимала, что надо встать, отключить телефон, потому что звон был связан с несчастьем. Но когда Лидочка уже твердо решила подняться и выключить телефон, пришел сон, незаметно, мягко... она провалилась в него и догадалась, что спит, когда телефон затрещал вновь.

Лидочка вскочила на постели, посмотрела на часы. Половина третьего! Может, случилось что-то еще?

Она взяла трубку. Ее голос звучал хрипло и испуганно.

— Ты ничего не помнишь, — сказал в трубке высокий мужской или низкий женский голос. — Ты никого не видела. Ты поняла?

— Кто говорит? Что вам нужно?

— Если хочешь жить, будешь молчать! — ответил голос. — Ты никого не видела на улице. А то одна девочка увидела на улице, как угоняли машину. И сказала чужому дяде.

— Перестаньте хулиганить! — сказала Лидочка и на этот раз не только положила трубку, но и выключила телефон.

Теперь заснуть оказалось еще труднее.

Конечно, это был тот толстяк с большими ногами. Откуда-то он узнал ее телефон. Впрочем, мало ли какими путями можно выйти на твоих знакомых. А почему у толстяков часто бывают высокие голоса? Может, потому что в них меньше мужчины, мускулистого самца, а большая доля мягкой женской плоти? Если это толстяк, то он круглый дурак. Конечно же, дурак! Она бы и не вспомнила о нем! А может, вспомнила? А Женя? Надо предупредить Женю. Если этот толстяк имеет отношение к смерти Сергея, он может быть опасен. Опасен? Но ведь таких, как мы, обывателей, не убивают? Женя шел сзади, толстяк мог его не заметить... О чем я думаю?

Лидочка поднялась с постели, пробежала босиком к двери и закрыла ее на цепочку. Когда-то давно, они только переехали сюда, Андрей привинтил цепочку и сказал:

— В годы моего детства женщины не открывали дверь, не набросив цепочку. Ты поняла?

Глава 4

Утром позвонил Анатолий Васильевич, капитан милиции из Челушинского.

— Вот и ладушки, — сказал он голосом человека, который только что пробежал два километра и выкупался в речке. — А я боялся, что вы уже на службе. Ну и что будем делать? Так приедете или повестку послать?

— Зачем посылать повестку? — спросила Лидочка.

— Может, вам надо оправдание для вашего начальства, — объяснил Толик. — Я ее вам с собой дам и еще припишу два часа лишних, чтобы вы по лесу погуляли.

— У меня сегодня трудный день, — сказала Лидочка.

— У меня тоже, — сказал капитан. — Я хочу это дело поскорее закрыть. Пока все свеженькое, пока следы не просохли. Так сможете приехать?

— А когда?

— Чем скорее, тем лучше. Я вас долго не задержу, честное слово. Но без вас нельзя, сами понимаете — вы у меня главный свидетель.

— Боюсь, что у вас нет свидетелей.

— Придете, расскажу.

День начинался такой же жаркий, как вчерашний, солнце светило сквозь жаркую дымку, оттого тело наполнялось истомой и не хотелось вылезать из-под душа. И кофий сегодня утром пила без всякого аппетита! — это у Чехова. В какой-то пьесе. Опускаться в метро, ехать в электричке, там идти до милиции — ужасно не хотелось. Но Лидочка понимала, что Толик от нее не отвяжется. Впрочем, ей было не безразлично то, что происходит в милиции. Даже если там спешат закрыть дело, чтобы не вешать на себя лишнее убийство, за прошедшие сутки должны обнаружиться какие-то новости. Ведь убийство произошло в центре оживленного поселка, и наверняка уже приходил новый свидетель... А может, нашли убийцу?

Электричку пришлось ждать больше часа, на платформе накопилась густая толпа, и от дыхания и тесноты температура, казалось, поднялась еще на несколько градусов. Почему-то все ехали с сумками на колесиках и с полосатыми баулами, при этом норовили толкнуть или ткнуть Лидочку в бок своим багажом. Потом пришлось втискиваться в электричку и полчаса стоять на одной ноге в тамбуре...

Лидочка хотела по дороге заглянуть к дому Сергея, но потом передумала и пошла прямо в милицию.

К Толику Лидочка вошла еле живая и страшно сердитая.

Тот сразу же это понял и вскочил ей навстречу.

Воздух в комнате был застоявшимся. Открытая форточка не давала прохлады.

— Здравствуйте, — сказал Толик. В небольшой комнате он был один, а столов и шкафов по два. — Мы окна не открываем, потому что мухи летят. Страшно летят — тут помойка недалеко.

Лидочке уже было все равно.

Толик доставал Лидочке до плеча — бывают такие квадратные мужчины, которые не производят впечатления очень маленьких, потому что у них широкая кость и много мышц.

— Мы с вами быстренько, — успокаивал он Лидочку. — Вы мне изложите на бумаге, как прошел вечер воскресенья и как вы договорились встретиться утром, потом изложите обстоятельства вашего прихода. Можно вкратце, мне для отчета. Я не думаю, что вы с пистолетом ночью на убийства ходите.

— А разве можно так говорить? — спросила Лидочка. — Разве на мне написано, что я безвредная?

— Такие, как вы, редко убивают. А если убивают, то так себя не ведут. Вы же совсем не нервничали, вы просто расстроены, а так не волновались. А я потом про вас всех у Ольги спросил. Она, может быть, некоторых из вас по разу видела, по два, но запоминает и какие характеристики дает — вы не представляете. Зря она после восьмого класса в библиотечный техникум пошла, по пути наименьшего сопротивления. Ей бы следователем быть, честное слово!

— Давайте на чем писать.

— Только сначала оформим все, как полагается, у нас ведь тоже отчетность своя есть. Паспорт не забыли?

— Вот мой паспорт.

— Сейчас данные перепишем, — сказал Толик.

В дверь сунулся скучный человек в такой же голубой рубашке, с мягкими погонами, как у Толика. Только погоны были не офицерскими, а сержантскими.

— Ты занят? — спросил он.

— У меня человек по делу Спольникова, — сказал Толик солидно.

— Ладно, я тогда в район съезжу, — сказал сержант. Они снова остались одни.

Толик быстро переписывал данные из паспорта, даже высунул кончик языка, совсем как мальчик.

Потом Лидочка принялась описывать события того вечера и вчерашнего утра. Толик сначала сидел за столом, потом отошел к окну.

— Вы что-нибудь новое узнали? — спросила Лидочка.

— Не отвлекайтесь, гражданка Берестова.

— Не бойтесь, я не отвлекаюсь.

— Мы выяснили, какие предметы взял из дома убийца.

— Как?

— Мы Ольгу пригласили и потом поэта Верескова. Они оба там часто бывали, и наблюдательность у обоих развита положительно.

— И что же украли?

— Честно говоря, не стоило из-за этого Спольникова убивать. Маленький транзистор, он у него в комнате на столике стоял, потом видео, часы настольные, электронные импортные, небольшие такие с зелеными цифрами...

— Знаете, что я вам скажу? — заметила Лидочка.

— Говорите!

Толик стоял руки в боки, темный силуэт на фоне окна, черные курчавые волосы закрывали уши.

— Ваш убийца не спешил и не очень волновался. А это странно.

— Почему вы так решили?

— Эти вещи лежали на разных местах и даже в разных комнатах.

— А вот я сделал другой вывод! — возрадовался собственной догадке капитан. — Я сделал вывод, что убийца бывал в этом доме, знал, что где лежит, брал вещи уверенно и не так уж много потратил времени. Если ты случайный убийца и влез, не зная куда, конечно, трудно в доме шуровать, а он ничего не опрокинул, двигался бесшумно, понимая, что ночью каждый звук далеко разлетается. А спешить ему было не нужно. Куда спешить?

— Вы думаете, что убийца был знаком Сергею? Тогда зачем он лез в окно?

— Он был знакомый, но делал вид, что незнакомый, понимаете? Сергей перепугался, кинулся выяснять, кто там лезет, а знакомый тоже испугался — понимаете, чего испугался?

— Чего?

— Он испугался, что его узнают!

— Знакомый полез к Сергею с пистолетом?

— Эх! — Толик рассердился. — Мало ли какие знакомые бывают! Некоторые таскают с собой пистолеты.

Лидочка снова принялась писать. Прошло несколько минут. Толик ходил по комнате, открыл сейф, покопался в нем, закрыл, потом решительно подошел к окну и растворил его, решив видно, что лучше мухи, чем смерть от духоты. Лидочка была ему признательна. По крайней мере ветерок несмело заглянул в кабинет, и пыльные тюлевые занавески чуть заколыхались.

— Не нравится мне этот грабитель с пистолетом, — сказал милиционер. — Чего он в дом полез, если ясно, что там живут? Грабители в наших краях предпочитают высмотреть дом, где никого нет. Получается, что это был пришлый грабитель. Шел, шел, к двум часам ночи дошел до поселка и думает — а ну, кого бы мне пристрелить? Наступает на грядки, как слон топает — и вот тебе!

Толик кинул на стол перед Лидочкой большой лист бумаги с обведенным следом.

По крайней мере, сорок девятого размера.

Нет, если тот молодой слон хотел заставить Лидочку забыть о нем, он избрал худший из возможных путей.

Лидочка отложила ручку. Она заговорила, не думая о том, правильно ли поступает. Так свидетель на месте преступления рассказывает милиционеру, в какую сторону побежал вор и как он был одет.

— По-моему, я видела этого человека, — сказала Лидочка.

— Что?

Изумление на лице Толика было искренним.

— Позавчера вечером мы с Евгением Александровичем Глущенко, вы его вчера днем видели, пошли в магазин, который напротив вашего отделения.

— Водка кончилась?

— Вы догадливый.

— Продолжайте, Лидия Кирилловна!

— Евгений Александрович немного отстал, а я встретила молодого человека, очень толстого, среднего роста, он был в длинном свитере и каких-то штанах, волосы собраны в пучок на затылке, у него были удивительно большие, несообразно большие ступни, они мне бросились в глаза, и этот молодой человек спросил нас, как пройти на Школьную улицу.

— И он пошел?

— Я подождала Евгения Александровича, а когда мы с ним повернули на Школьную, то увидели, по крайней мере я увидела этого толстяка у калитки пятого дома. Но при виде нас он поспешил прочь и свернул за угол.

— И все?

— А разве этого мало? Спросите Глущенок.

— Обязательно спросим, не беспокойтесь. Но вы лучше еще что-то вспомните! Ну что он сказал, какой голос?

— Голос высокий... Я вам могу нарисовать этого человека.

— Рисовать, конечно, можно, но мне хотелось бы чего-нибудь посущественней.

— Это не все, — сказал Лидочка, как мать, вытаскивающая из сумки коробку шоколадных конфет. — Я его еще раз видела!

— Вот это дело! — Толик похвалил Лидочку, словно она выследила убийцу.

Лидочка рассказала ему, как увидела толстяка на улице, из окна. И тому была еще одна свидетельница, Даша Корф.

Тут Лидочке пришлось объяснять капитану, причем тут Даша и Лиза Корф. Толик кивал головой, и какие-то милицейские мысли кружились в его небольшой голове, а глазки поблескивали, хотя неясно было, имеют ли мысли отношение к Корфам или он думает о грабителе... а может, он считает Лидочку вздорной выдумщицей?

— Ясно, — сказал Толик, когда Лидочка закончила рассказ. — Значит, он ушел, и с концами?

— Нет.

— Он вернулся?

— Он позвонил мне по телефону.

— Зачем?

— Чтобы я о нем забыла.

— Бред какой-то. Объясните!

— Он позвонил мне.

— Это был он? Как представился? Толстяком? Грабителем, как?

— Никак не представился. Но я уверена, что это он. У него был высокий голос.

— Постарайтесь вспомнить его слова!

— Точно не вспомню. Но примерно он сказал: «Если хочешь жить, будешь молчать... Ты никого не видела на улице». Да, вроде и все. По крайней мере эти слова я запомнила.

— А нога у него такая? — неожиданно Толик ткнул коротким пальцем в лист бумаги с обведенной ступней.

— Нога у него может быть такой. Очень большая нога.

— Мало, — сказал Толик с упреком, — очень мало вы знаете. И еще меньше говорите.

— Вы хотите, чтобы я его вам привела? — спросила Лидочка.

— Конечно бы не отказался. Приводите на поводке, — сказал Толик и засмеялся.

— Ну тогда ловите его сами, а я допишу свои показания.

— Когда допишите, — приказал Толик, — нарисуйте мне его портрет и желательно с фигурой. Я сейчас схожу за настоящей бумагой.

Толик проверил, заперт ли сейф — он был настоящим сыщиком, не доверял даже дружественным свидетелям. Потом махнул рукой — пиши, мол, и ушел.

Не было его минут десять. Лидочка как раз кончила излагать свои приключения. Написала она эту детективную новеллу коротко, и, как ей показалось, понятно для человека, незнакомого с событиями и людьми. Тут и возвратился Толик. Подмышкой он нес рулон ватмана, который сразу же расстелил на своем столе. Оказалось, что на нем выклеена юбилейная стенгазета «За порядок» «Десять лет нашему отделению». Газета состояла из двух машинописных заметок и бравых цветных вырезок. Толик перевернул лист чистой стороной кверху, разгладил, положил на угол «Уголовно-процессуальный кодекс».

— Только черного карандаша нет, — сообщил он виновато.

— Мне такой большой лист не нужен, а то получится: «Не проходите мимо» или «Их разыскивает милиция».

— Если вы художница, то должны сделать. Я условия обеспечил. — Толик широко улыбнулся.

Ручка у Лидочки с мягким шариком, вполне годилась, но ее вдруг охватила робость: в жизни не рисовала по памяти слонопотамов. А вдруг она нарисует кого-нибудь другого, этот другой может пострадать. Арестуют его по ее рисунку...

Так что рисунок вышел лишь с третьей попытки. Дважды она рисовала круглое лицо, затянутые назад волосы, влажную нижнюю губу... потом зачеркивала... На третий раз лицо получилось похожим. Потом она набросала отдельно его фигуру — грузную, великостопную фигуру слонопотама.

— Знаете, что я вам посоветую? — сказала Лидочка.

— Не знаю, но догадываюсь, — ответил Толик. — Я этот рисунок скопирую на ксероксе, и мы его по нашим соседям разошлем. Я вам поверил!

— Я другое хотела сказать. Вы можете проверить: покажите его Евгению Александровичу Глущенке, дача номер тридцать два по улице Урицкого. Я могу к нему сейчас зайти и предупредить.

— Это я сделаю обязательно. И эту девушку вызову. Дарью Корф.

— Ой, может, не стоит ее впутывать?

— Еще как стоит — резонно возразил капитан. — Если она ни в чем не замешана, то она подтвердит вашу картину или скажет, что совсем непохоже нарисовали. А если она знает больше, чем вы думаете, я с ней поработаю.

— Что вы имеете в виду? — насторожилась Лидочка.

— А то имею в виду, что уж очень близкое совпадение получается: вечером перед убийством вы видите молодого человека в поселке, он чуть было не забрался на участок. На следующий день он стоит перед вашими окнами, а в гостях у вас сидит девушка, которая была знакома с убитым. Разве не странное совпадение, Лидия Кирилловна?

— Честно говоря, мне это не кажется... нет, так быть не может!

— Вы просто гоните от себя неприятные мысли, — сказал Толик. — Это бывает с интеллигенцией. Вы думаете то, о чем удобно думать. А мы, сыщики, думаем, как полезно для следствия. Чувствуете разницу?

— Ладно, — сказала Лидочка. Она была расстроена. — Вот мои показания. Мне на электричку надо.

— Успеете на электричку, — сказал Толик. — Сейчас как раз перерыв до тринадцати сорока. — Мне же надо прочитать, потом мы с вами подпишем ваши показания. Время есть...

— Хорошо, — сказала Лидочка.

— Да перестаньте вы изображать из себя несчастную доносчицу! — вдруг рассердился Толик. — Может быть, в первый раз в жизни сделали правильное дело, помогли правоохранительным органам в борьбе с преступностью. И уже в кусты! Вы, я чувствую, были бы рады сейчас свою картинку разорвать. А картинка даже с художественной точки зрения отличная. Я целый год в изокружке занимался, потом меня футбол отвлек. Но помню и понимаю, как трудно живого человека рисовать.

Оформление бумаг заняло еще несколько минут. Потом, отпуская Лидочку и взяв предварительно телефон и адрес Даши Корф, Толик сказал:

— Если будут еще угрожающие звонки, советую вам сказать правду.

— Какую правду?

— Такую, что описание субъекта и даже его портрет переданы вами в милицию. Так что он опоздал со своими предупреждениями.

— Но мне страшно...

— Нет, вам не страшно, вы просто еще не поняли, — сказал Толик. — Ведь она к вам его привела, чтобы проверить, запомнили вы его или нет, узнаете его в новой одежде или так просто... надеялась, что не узнаете. А когда вы его узнали, то началось давление. Все элементарно. Давление — это чисто психическая атака. Смысл в атаке пропадает после того, как враги залегли, не добежав до наших позиций. Чего вас пугать, если уже поздно? Лучше уйти на дно, как подводная лодка, и позывных не передавать.

— А вдруг он захочет отомстить?

— Насмотрелись фильмов про мафию! Не до вас ему — он помчится на Северный полюс, как только я вашу Дашу вызову и допрошу.

— А может, она его не знает.

— Не знает? Ее счастье. Только я в это не верю.

— Она будет отпираться.

— А мы проверим. У бабушек. У каждого подъезда бабушки сидят, а они обожают, скажу я вам, оказывать помощь нашей родной милиции. И вообще вам пора на поезд собираться, а то потом снова полтора часа электрички не будет. Спасибо за содействие.

— Вы мне позвоните?

— Обязательно.

— Нет, в самом деле?

— Позвоню, позвоню! Бегите на электричку.

* * *

По дороге домой Лидочка собиралась позвонить Даше и предупредить ее о визите Толика. Она мучилась, стараясь понять, лояльна ли она к Даше.

Звонить она не стала. И поехала не домой, а в фотолабораторию, где Борис обещал сделать отпечатки. Если, конечно, не запьет.

Борис не запил. Это было большим облегчением.

Лидочка поехала бы еще и по другим делам, но жара достала ее — ощущение, какая ты потная, несчастная, с мокрыми, прилипшими ко лбу волосами, было отвратительно. Нет, сначала все это надо смыть.

И Лидочка поехала домой, стараясь не прижимать к себе большой пакет с отпечатками.

* * *

— Это правда? — спросила Даша, позвонив Лидочке тем же вечером. Голос у нее был осуждающим, но голос Сованароллы или прокурора Вышинского.

— Вы о чем? — осторожно ответила вопросом на вопрос Лидочка.

Она не ожидала такой оперативности Толика. Оказывается, он не зря подался в Шерлоки Холмсы.

— А я о том, — заявил голос Вышинского, — что только что от нас ушел ваш друг капитан Голицын. Или это поручик Голицын?

— Анатолий Васильевич? Но я всего три часа назад была у него.

— И поделились с ним множеством интересных наблюдений, — сказала Даша.

— Неужели он приехал искать толстяка?

— Он заявился с вашим дрянным рисунком! — сердилась Даша. — И нет того, чтобы спросить у меня, так он показал его бабкам у подъезда. Вы же знаете, они готовы упрятать в тюрьму половину России.

— И бабки его узнали?

— Кого узнали?

— Молодого человека, который мне дважды позировал!

— Их показания ничего не значат. Но как назло мама пришла домой раньше меня. И этот Анатолий Васильевич показал картинку сначала ей...

— И она его тоже узнала?

— Разумеется! Ее же не предупредили!

— Значит, моя картинка не такая уж и плохая, — сказала Лидочка, — бабуси узнали, мама узнала.

— Мама в таком состоянии, что вы не имеете права ее беспокоить!

— Значит, теперь только вы не знаете этого молодого человека?

— Почему вы так решили?

— Да мы с вами только вчера на него из окна смотрели. И вы тогда его не узнали.

— С тех пор многое чего изменилось.

— Тогда расскажите мне, Даша, что он за явление такое! А то получается, что все уже в курсе дела, только мне никто ничего не рассказывает.

— Я не для этого вам позвонила!

— А для чего?

— Чтобы высказать вам свое презрение. Я не выношу доносчиков!

— На кого же я донесла?

Даша, конспиратор не лучшей школы, тут же попалась:

— На кого? На Руслана!

— Вот и познакомились.

— Я вам ничего не говорила.

— Вы мне вообще ничего не говорили. Приходится действовать без вашей помощи. Подождите, не фырчите, как львица. Представьте себе мое положение: сначала, перед смертью Сергея, я вижу этого Руслана возле дачи, и он спрашивает, как пройти на Школьную улицу. Проходит день, и я вижу его под моим окном. Притом, что я знаю — некто с громадными ножищами влезал ночью в дом к Сергею. Вы убеждены, что я доносчица?

— Разумеется, убеждена!

— Кто из вас придумал испытать мою зрительную память?

— Руслан. Я с самого начала думала, что он зря рискует. Он сказал, что если в будущем поднимется разговор, то он сможет сказать: как же, как же, я видел эту женщину, она стояла в окне на втором этаже, когда проходил по переулку. Он меня уверял, что на даче вы его не запомнили. А в черных очках никогда не узнаете.

— И вы меня подманили к окну?

— Не подманила, вы сами подошли.

— Такая конспирация обеспечила бы вам почетное место в партии большевиков.

— Не смейтесь, этот Анатолий Васильевич увез Руслана с собой. Они его бить будут.

— Ничего не понимаю. Как Анатолию это удалось совершить?

— Он к нам на газике приехал. Я не знаю, что там Анатолий Васильевич маме говорил про Руслана. А мама его не любит, она думает, что Руслан — преступник и наркоман. Вот она и выманила Руслана к нам... будто ей надо с ним поговорить. А там его ждал Анатолий Васильевич. Он вышел и ждал у подъезда.

— Руслан сопротивлялся?

— Зачем ему сопротивляться? Он же ни в чем не виноват.

— Если он ни в чем не виноват, что он делал вечером на Школьной улице?

— Он хотел поговорить с Сергеем, но увидел гостей и не стал.

— О чем?

— У них были дела.

Лидочке хотелось сказать Даше, что спрашивала Сергея о толстяке, а тот ответил, что не знает его. Но промолчала.

— А что Руслан делал ночью в доме Сергея?

— Его там не было! Слово даю — не было. Это совпадение! Мало у кого большая нога?

— Знаете, что я скажу, Даша, — ответила Лидочка. — Я не совсем вам верю. Вы вчера мне говорили неправду и сейчас говорите не всю правду.

— Почему вы так думаете?

— Потому что Руслан очень боялся, что его кто-то там заметил. Он даже едет ко мне в надежде, что его я не узнаю — нет, не вяжется это с версией о желании поговорить.

— Но если его заподозрят, его могут выдворить из Москвы. У него нет постоянной прописки.

— А что он делает?

— Он очень талантливый... А скажите, его посадят в тюрьму?

— Не знаю.

— А я знаю. Для этого следователя он просто находка. Без прописки. Никому не нужный, беззащитный! Если надо быстро закрыть дело, он первый кандидат в убийцы.

— Вы говорите его словами?

— Я говорю правду.

— Вы его любите?

— Еще чего не хватало! Он совершенно неэстетичен. И вообще попрошу не вмешиваться в мои личные дела. Я люблю другого мужчину.

— Тогда скажите мне, Даша, почему вы мне сейчас позвонили? — вздохнула Лидочка.

— Я надеялась, что вам станет стыдно. Раз в жизни!

— Мне не стало стыдно.

— Тогда мне стыдно за вас! Человек попал в тюрьму из-за вашего доноса.

— Чепуха! Если он и попал в тюрьму, то потому что залез в дом Сергея в ночь убийства. И как только он признается, где и куда бросил пистолет, все станет на свои места.

— Он никогда не скажет.

— Почему?

— Почему? Может, вы еще скажете, что он украл видик? Что часы утащил?

— Я ничего не говорю.

— Тогда до свидания!

Даша повесила трубку.

Что делать, если ты неожиданно для себя попала в центр событий, которые тебе тягостны? И теперь окружающие, куда более близкие к покойному, имеют к тебе претензии. На тебя все обижаются. Жаль, что у меня нет домашнего телефона Толика. Мог бы по знакомству намекнуть, признался ли этот Руслан в убийстве.

Вернее всего, разгадка убийства простая. Неустроенный и озлобленный толстяк Руслан знает, что бывший любовник Дашиной матери, может, знакомый и ему, живет один за городом, и решает его убить и ограбить. Но делает все неуклюже, неудачно... впрочем, почему неудачно? Кто поручится, что у Сережи на даче не было ничего ценного? Странно, мы решаем наши проблемы за счет мифов о чужом богатстве. Нет, у Сергея никогда не было больших денег. Он, наверное, сделал ставку на роман, он рассчитывал, что разбогатеет, но в наши дни на первом романе не разбогатеешь.

И тут зазвонил телефон. Это был сам капитан, собственной персоной.

— Я тут задержал Руслана Киренко, — сообщил он небрежно. — Того толстяка, которого вы мне рисовали. Все оказалось точно, как в аптеке.

— Спасибо, Анатолий Васильевич, что вы помните обо мне. Даже во внерабочее время.

— Мы и ночью работаем, — ответил Толик. — Такая у нас работа.

— Я об этом читала, — сказала Лидочка. — Так что же с Русланом? Он во всем сознался? Я могу больше не опасаться?

— Вот я потому и звоню, — сказал Толик. — Я его отпустил под подписку о невыезде.

— Почему?

— Вы недовольны?

— Я не могу сказать, что рада или расстроена. А что у вас случилось?

— Ничего не случилось, — ответил Толик. — Но мы теперь действуем в рамках законности. Этот Руслан Киренко признался, что был на Школьной улице, хотел попроситься к Сергею пожить, у него проблемы с квартирой. Но потом застеснялся, что у того были гости, и уехал.

— А след! След его?

— Может, его, а может, и не его, — сказал Толик. — Но вы не думайте, мы с него глаз не спустим. В случае, если вам будут угрожать, вы нам сразу звоните. Но теперь они вам угрожать не посмеют.

— Значит, вы его отпустили?

— Как только появятся дополнительные данные, мы его обязательно задержим снова.

— Он москвич, вы — подмосковная милиция, — сказала Лидочка. — Конкретных улик против него у вас нет. Кто даст вам санкцию на арест?

— В принципе вы правы.

— Тогда я одного не понимаю, зачем вы мне звоните в восемь часов вечера?

— Я звоню, чтобы вас проинформировать, — сказал Толик, — на случай принятия мер личной безопасности.

— Ах, вот в чем дело! — воскликнула Лидочка. — Он сообразил, что выследили его по моему рисунку, и очень осерчал?

— Ну, в некоторой степени...

— Теперь я не должна открывать дверь незнакомым мужчинам!

— Никогда не надо открывать дверь незнакомым.

— И это единственное, что вы могли сделать для меня? Кроме букета на мою могилку?

— Не шутите так, Лидия Кирилловна, — возразил Толик. — Я принял и другие меры. Серьезнее, чем предупреждение.

— Что же за меры?

— Отдыхайте спокойно.

— Спасибо, — сказала Лидочка. — Спокойной ночи.

Ни вечером, ни ночью Руслан не пришел сводить счеты с доносчицей.

Зато утром, в несусветную рань, часов в семь, позвонила Ольга, соседка Сергея по Челушинской.

— Вы простите, Лидия Кирилловна, что я вас беспокою, но я обещала, что если что случится, я вам обязательно позвоню. Вот пришла на работу и звоню.

— Вы уже в семь библиотеку открываете?

— А то как же? Люди на службу идут, заглядывают.

— И что же случилось?

— Можно сказать, что я видела привидение, — сообщила Ольга, правда, без трепета в голосе.

— Именно этого мне не хватало! И что оно делало?

— Привидение ночью было в том доме.

— Почему вы так уверены?

— Я какой-то шум слышала. Несильный шум, но доносился он оттуда.

— Во сколько?

— Уже на рассвете, — сказала библиотекарша. — Какое-то шуршание... или треск. Не знаю что. Я вышла из дома. Пошла по саду, к забору поближе. Самый рассвет начинался. Там одно место есть между сараями, я поглядела — вроде бы в доме слабый огонек. Кто-то там был.

— А дом заперт?

— Дом, конечно, заперт. И окна закрыты.

— И опечатан?

— Опечатан, но одна дверь опечатана, а другая нет. Они же формально к этому относятся. А если вам хочется, можете залезть в окно. Я Толику говорила, что это безобразие.

— А вы не пошли на тот участок?

— А вы бы пошли, Лидия Кирилловна?

— И в милицию позвонить...

— Телефона у меня нет, а в пять утра кто побежит в милицию?

Лидочка согласилась с Олей, что бегать ей было не с руки.

— А утром вы на участок к Спольникову не заходили? Из любопытства?

— Я Валентину Дмитриевичу Верескову сказала, мы вместе с ним ходили. Но ничего не увидели — всюду трава, если кто-то и был, то ушел.

— А капитану вы скажете?

— Толику? Обязательно скажу. Только он ругаться будет, что я не подняла тревогу. А вернее всего, мальчишки забрались чем-нибудь поживиться.

— В пять утра мальчишки по домам не лазят.

— Я скажу Толику, обязательно скажу.

Только Лидочка положила трубку, как в дверь позвонили. А вдруг это злобный Руслан?

Лидочка босиком подбежала к двери, спросила: кто там? Оказалось, что принесли журналы.

Так начался третий после убийства день.

Глава 5

Лидочка вышла на улицу, оглядываясь, как затравленный сицилийский свидетель, посмевший поднять голос против мафии. Она даже метнулась было обратно в подъезд, увидев мирно гуляющего с собакой толстого кинорежиссера из соседнего подъезда. Потом, уже ближе к Большой Грузинской, ей показалось, что Руслан стоит за стволом дерева. Лидочка остановилась и стала смотреть на ствол. Вскоре от ствола отделился мужчина алкашного вида, который справлял за деревом малую нужду.

Нет, так нельзя! Ты попадаешь в какой-то несуществующий мир, извлеченный сознанием из телевизионного ящика, и начинаешь жить по его идиотским правилам. Сейчас я закричу на всю улицу: нас не убивают! И тут же с перебежками, с воображаемым автоматом в руке брошусь к ближайшей подворотне.

Да плевала я на эти опасности и угрозы! Я иду в Дом кино, у меня там свидание с Алексеевским, я должна передать ему фотографии для сборника памяти Ильи Авербаха, я сейчас загляну в подвальчик, чтобы купить конфеток для внучки Калерии Ивановны из Союза, я обыкновенный человек, окруженный подобными мне маленькими человечками...

Лидочка миновала 88-е отделение милиции, с доской, на которую были пришпилены фотографии разыскиваемых преступников. Преступники внимательно проводили Лидочку зловещими взорами.

День готовился стать снова жарким и влажным — сколько это может продолжаться? Люди уже перестают говорить о политике, науке и личных делах — все говорят о том, что такого климата раньше не было.

Когда Лидочка, купив конфет, поднималась из подвального магазина, она увидела на той стороне знакомую фигуру. Знакомая фигура метнулась за угол.

К счастью, это был не Руслан, а его сообщница Даша Корф. Неужели она наводит Руслана на несчастную Лидочку? Нет, немыслимо, хотя бы потому, что Руслану это не нужно.

Лидочка уверенно поспешила к углу дома, чтобы поймать Дашу.

Даша почему-то не догадалась, что ее будут ловить, и осталась стоять у качелей, между Домом кино и итальянским супермаркетом. Она была в изумрудном, чересчур коротком платье, и глаза ее, углубив свою зелень отсветом ткани, блистали как тигриные.

— Даша, что вы здесь делаете? — спросила Лидочка голосом тети, встретившей во дворе малышку из соседнего подъезда.

— Ой, здравствуйте, — сказала Даша.

— Вы не ожидали меня увидеть?

— Нет.

— Ложь не украшает, — сказал Лидочка.

— Честное слово...

— Давайте посидим на лавочке, — предложила Лидочка. — Поговорим. Если вы, конечно, не очень спешите.

Даша оглянулась, словно искала пути к бегству, но не нашла и покорно опустилась на скамейку.

Она достала сигареты, предложила Лидочке, та отказалась. Даша закурила, Лидочка не торопила ее. Она понимала, что чем дольше длится молчание, тем неувереннее чувствует себя Даша. Сейчас она не выдержит и заговорит первой.

— Вы не думайте, то есть не думайте так, как вы думаете, — сообщила Даша, затянулась, махнула рукой и закончила: — я просто за вас боялась.

— Почему?

— Потому что он совершенный псих. Такому место в Кащенке, а не среди нормальных людей. Я его всегда боялась. Даже когда он клялся, что я его госпожа, что мне достаточно мигнуть, чтобы он кинулся со Спасской башни... Я знаю, что он непредсказуемый.

— Дашенька, я ничего не понимаю, — сказала Лидочка. — Поставьте себя на мое место. Что бы вы сейчас подумали?

— На вашем месте я бы подумала... ну что я вас охраняю, что я за вас боюсь.

— Как же вы меня охраняете?

— При мне он не посмеет на вас напасть, — сказала Даша.

— Он — это Руслан?

— Конечно, Руслан.

— И давно вы меня охраняете?

— Как только вы из дома вышли. Вы не заметили меня. Хоть и оглянулись. Вы его боитесь, да?

— Вы не первый человек, который предупреждал меня об опасности, — призналась Лидочка. — Мне звонил Голицын и сказал, что Руслана освободили под подписку о невыезде.

— Я знаю, он вчера уже у меня побывал.

— И он все еще злится на меня?

— Он считает, что вы его выдали. Он боится, что его посадят в тюрьму, чтобы не искать настоящего убийцу.

— Даша, скажите мне, только честно — вы всегда можете отказаться от своих слов — вы думаете, что Руслан убил Сергея Романовича?

— Нет, я так не думаю. Хотя поклясться не могу.

— Если бы возникли обстоятельства, он бы мог убить?

— Он никого не убивал. Но от страха все может случиться.

— Чего же он боялся?

— Он боялся... он боялся за пистолет.

— Какой еще пистолет?

— Тот самый. Из которого убили Сергея.

— А где был этот пистолет?

Даша кинула окурок на землю, наступила на него. Ей было трудно решиться на признание, но она внутренне уже сделала его, да и не могла она так долго хранить страшную тайну.

— Я не могу сказать, — неожиданно произнесла Даша. — Если он узнает, он и меня убьет.

— Тогда я буду вас охранять, — сказала Лидочка. Даша даже не улыбнулась.

Затем Даша поднялась.

Лидочка попыталась сохранить принятый ею тон:

— Вы отказываетесь меня охранять?

— Это чепуха. — сказала Даша. — Конечно же, он вас не убьет. Просто мне очень страшно. Может, мне самой хотелось спрятаться. Самой страшно... Но он вчера так плохо о вас говорил — он говорил, что вы единственная свидетельница, что отпечаток следа — это несерьезно, а вот вы единственная свидетельница. Может, это черный юмор?

— Ну, его и Глущенко видел, мой приятель, который сзади шел.

— Он был далеко, он ничего не сможет доказать.

Даша была права. Женя был далеко.

— Пока вы живы, он находится под гильотиной.

Лидочка заподозрила, что последняя фраза была цитатой из школьного учебника истории.

— Зачем же он у меня дорогу спрашивал?

— А откуда ему знать, что вы с той же дачи? Разве на вас написано? Он потом проклинал себя... такое вот невезение! Ну я пошла, хорошо?

— Нет, — сказала Лидочка, — нехорошо. Вы меня испугали, а теперь уходите. Если вы были настолько обеспокоены моей судьбой, что с утра приехали меня защищать, значит, опасность существует не только в вашем воображении.

— Уезжайте куда-нибудь, — предложила Даша. — Уезжайте хотя бы к своим приятелям, к Глущенкам. А мне пора...

Но Даша продолжала сидеть. Даже достала из пачки новую сигарету и закурила.

— Тогда расскажите мне о пистолете, — обыденно попросила Лидочка.

— О каком пистолете? — Даша сделала вид, что удивилась. Хотя, видно, ждала этого вопроса.

— Наверное, о том, из которого убили Сергея и теперь хотят убить меня.

— Вас? А где же он найдет пистолет? — это прозвучало искренне.

— Вы как-то связываете Руслана и пистолет. Разве не так?

— Так, — убитым голосом произнесла Даша.

— Вы сказали, что он на меня зол и хочет избавиться от свидетеля, так?

— Но у него нет пистолета! — воскликнула Даша.

— А раньше был?

Даша опять замолчала. Она не решалась на последний шажок. Кого она выгораживала? Себя, Руслана или кого-то еще? И насколько она правдива?

— У него давно нет пистолета, — сказала Даша.

— Даша, милая, объясните мне хоть что-нибудь. А то получается глупый разговор: ах, я такое знаю, но вам не скажу! Как в пятом классе средней школы!

— У него на самом деле не было пистолета, — сказал Даша. — Вернее, у него был пистолет, но я отобрала. Мне стало страшно, что он что-нибудь натворит. Тогда он твердил, что не хочет убивать Сергея, лучше сам застрелится. Ну, я ему не верила — у него не поймешь, в самом ли деле он хочет застрелиться или застрелит Сергея.

— Ты отобрала пистолет?

— Я украла пистолет. И мне его надо было выкинуть. Но он был такой настоящий и тяжелый, что я не посмела его выкинуть.

— И что ты сделала?

— Я отдала его Сергею.

— Почему Сергею?

— А кому бы вы отдали на моем месте?

Лидочка не стала выспрашивать Дашу о ее отношениях с Сергеем. Ее сейчас больше интересовало другое:

— А Руслан узнал, куда делся пистолет?

— Он догадался. Когда Руслан хватился, он набросился на меня, чуть не задушил. И я призналась, что пистолет у Сергея.

— И что дальше?

— Дальше он поехал на дачу, чтобы отобрать пистолет. Оказывается, он брал пистолет взаймы, и его надо было вернуть.

— Неправда!

— Почему? — Даша удивилась. Ей, видно, не пришло в голову поставить под сомнение слова Руслана.

— Если он собирался застрелиться, как бы он возвратил пистолет?

— Наверное, он думал, что когда застрелится, все будет до лампочки.

— Вы украли пистолет и отвезли его Сергею. А что сказал Сергей?

— Сергей испугался за меня. Испугался, что я ездила по железной дороге с пистолетом. Он обещал его спрятать. И к тому же ему очень не нравился Руслан.

— Я его понимаю, — сказала Лидочка.

— Вы ничего не понимаете, — отрезала Даша, сверкнув зелеными глазами.

— Чего я не понимаю?

— Самого главного. Человеческих отношений!

Убедившись, что одержала моральную победу, Даша решилась, наконец, уйти. Она легко поднялась. Лидочка хотела ее удержать, но опоздала. Даша быстро удалялась.

— Подождите!

Даша остановилась на безопасном расстоянии и сказала:

— Я вас очень прошу — уезжайте куда-нибудь, на пару дней. Я же не могу его удержать! Он обезумел от страсти ко мне!

— А если его не посадят?

— Тогда всем будет хуже! — сделав еще три шага, Даша снова обернулась. — Я хочу надеяться, что убил не он. Но очень боюсь, что убил другой человек.

— Так кто же? — Лидочка растерялась перед таким сложным логическим построением.

Даша пожала плечами.

— Я не желаю об этом думать!

— Разве кто-то еще знал о пистолете?

— Не знал, но мог узнать. Сергей совершенно не умеет хранить тайны!

Они стояли метрах в шести друг от друга. Приходилось говорить в полный голос. Но когда Лидочка шагнула к девушке, та быстро отступила, как щенок, не желающий возвращаться с прогулки.

— Но его же застрелили!

— А разве один пистолет на свете?

— В этом случае похоже, что один, — сказала Лидочка. — Если он был на даче, а потом исчез, то, вернее всего, выстрелили из него. Кто еще знал о том, что пистолет у Сергея?

Даша заплакала. Нос ее дернулся, губы задрожали и глаза стали наполняться слезами.

— Кто? — почти крикнула Лидочка. Даша всхлипнула.

— Мама... — и голос ее сорвался. — Мама не могла этого сделать!

И Даша побежала прочь. Она бежала, отталкиваясь ногами в стороны, она, видно, никогда не была хорошей физкультурницей. Но фигура у нее была отличной. Особенно ноги.

* * *

Лидочка отнесла фотографии Алексеевскому, который уже отчаялся ее дожидаться, и от радости, что все-таки дождался, стал подробно рассказывать о макете альбома. Лидочка слушала его вполуха, потому что думала о том, как пойдет обратно домой, и представила себе, что с ней может случиться — вариантов было немало. Она решила было бежать в восемьдесят восьмое отделение и просить защиты, без всякой надежды ее получить — вряд ли ее опасения там примут всерьез. Можно вот отсюда, с автомата попробовать дозвониться знакомому сыщику Шустову, которого перевели работать в управление на Петровке. Но как отыскать человека в каком-то управлении? Может быть, взять машину и умчаться на вокзал, а потом на электричке под защиту Толика Голицына?

А могу ли я доверять Даше? Не была ли встреча разыгранным представлением? Ведь Даша уже устроила одно представление на кухне у Лидочки, когда проводила эксперимент, узнает ли Лидочка Руслана.

— Ты меня слушаешь? — спросил Алексеевский, и Лидочке пришлось отвлечься от невеселых мыслей, чтобы несколько минут изображать профессиональное внимание и удивляться при том, насколько можно стать равнодушной к любимой работе, если тебе угрожают пистолетом.

Разговаривая с Алексеевским, Лидочка все же отвлекалась на планы собственного спасения и решила пойти на компромисс: она зайдет сейчас в отделение милиции и спросит у дежурного, куда переведен Шустов. Придумает какой-нибудь предлог. Может, он собирался поступить на вечерние курсы... английского языка? А вот теперь она смогла его устроить, и надо ему об этом сообщить.

Нет, с курсами получается не очень убедительно. Может, придумать Шустову желание купить дачу? А она вот так продает садовый участок? Главное — дозвониться Шустову и напомнить о себе — два года назад мы с вами встречались. Больше у меня нет знакомых сыщиков. Скажите, пожалуйста, что мне делать, чтобы меня не застрелил один злобный убийца?

Лидочка настолько углубилась в воображаемые поиски Шустова, что, выйдя из Дома кино, остановилась на Васильевской, пытаясь сообразить, что же ей надо сделать на самом деле?

И поняла, что ей лучше всего вернуться домой, забрать свою рабочую сумку и ехать в Ботанический сад, где распустились орхидеи. Работа отвлечет от неприятных опасностей, а дела уголовные пускай подождут до завтра.

Лидочка дошла до дома, никто за ней не следил и не преследовал.

С каждым шагом бестолковые речи Даши скатывались в прошлое и все меньше отношения имели к ней, к Лидочке. Их место занимали мысли деловые, трезвые и обыкновенные.

Дома Лидочка собрала камеры, на метро доехала до Ботанического сада и пошла к оранжерее.

День выдался терпимый, чуть свежее и прохладнее предыдущих. По небу, изображая каравеллы Колумба, плыли кучевые облака.

Лидочка загляделась на одну из каравелл. К сожалению, уже через минуту паруса умчались вперед, обогнав на корпус сам корабль...

* * *

Чувство опасности, не раз выручавшее Лидочку, заставило ее быстро обернуться.

По дорожке, догоняя ее, старательно вышагивал слонопотам — Руслан Киренко.

Он не пытался скрыться — видно, был уверен в своей безнаказанности.

И в этом были свои резоны: в жаркий летний день сад был почти пуст — по крайней мере была пуста аллея, ведущая к оранжерее. Напав на человека, даже убив его, ты можешь ступить в сторону и скрыться в кустах — никто не догадается тебя поймать.

Лидочка припустила вперед и готова была уже скрыться в оранжерее, как замерла. Она представила себе, что слонопотам настигнет ее в жарком сумраке оранжереи и там задушит.

На аллее появились две мамаши с колясками, Руслана обогнал мужчина бухгалтерского вида с серой папкой подмышкой... Словно подчинясь неслышному приказу, на обширной сцене появились свидетели. Впрочем, неизвестно, остановит ли их присутствие Руслана. Он так далеко зашел на своем криминальном пути: убийством больше, убийством меньше — для него не играет роли.

Разумеется, можно было кинуться бежать. Более того, у Лидочки были основания полагать, что она бегает быстрее толстяка. Но Лидочка пошла навстречу Руслану. Она решила перехватить инициативу, в глубине души не веря, что Руслан пожаловал в Ботанический сад, чтобы с нею расправиться.

— Руслан! — громко окликнула она молодого человека, потому что думала, что теперь свидетельницы и свидетели запомнят его имя, — попробуй убей, когда столько народу уже с тобой знакомо.

Руслан оторопел. Он замер на месте, и даже на расстоянии в несколько метров было видно, что он совершенно не представляет, что же ему теперь делать.

— Руслан, подождите меня! — почти кричала Лидочка, привлекая внимание мамаш, бухгалтера и парочки подростков, которые несли скамейку.

Руслан стоял, опустив руки.

— Мне Даша Корф все рассказала! — заявила Лидочка для свидетелей. — Вы слышите, Руслан?

Лидочка подошла к молодому человеку так близко, что он смог вполголоса, но грозно задать вопрос:

— Зачем кричите? Думаете, они милицию позовут?

— Нет, — Лидочка постаралась улыбнуться. — Они запомнят, как вас зовут. А разве я сказала что-то неправильно?

— Только не думайте, — толстяк был обижен, — только не думайте, что я пришел сюда, чтобы вас прикончить. А то у вас даже руки дрожат от страха.

— Вот уж об этом я не подумала.

— Вы ни о чем другом думать не можете, — ответил Руслан, мстя Лидочки за ее выкрики. — Я догадываюсь, что вы сегодня с Дашей поговорили и она вас в панику привела. Это еще удивительно, что вы сюда без милиционера пришли.

— Почему мне надо вас бояться?

— Потому что я вас не люблю. Потому что я грозил Даше, что расправлюсь с вами за предательство. Потому что вы доносчица.

— Нет!

— Погодите, Лидия Кирилловна, — сказал молодой человек. — Мне с вами поговорить надо. Если вы в самом деле боитесь, то можете меня обыскать...

Толстяк начал хлопать себя по бокам и груди ладонями, показывая, что ничего опасного с собой не принес.

— Прекратите, — попросила его Лидочка. — Я верю, что вы не хотите меня убить. Потому что вы со мной разговариваете и даже спорите.

— Разумно, — согласился слонопотам. — Так оно и есть. А вы не испугаетесь сесть со мной на лавочку?

— Если ненадолго, — сказала Лидочка. — Я в самом деле очень занята.

Она говорила виновато, словно лишала Руслана права на монолог.

Лавочка нашлась недалеко, на ней дремала бабушка, положив узловатые пальцы на вязание, лежащее на коленях. Бабушка Руслана не смутила.

— Простите, что я за вами гонялся, — сказал он. — Может, я и напрасно это делал.

— Если вы хотите меня упрекать, то зря стараетесь, — сказала Лидочка. — Я не вижу своей вины перед вами.

— Я не о вине! — воскликнул толстяк.

Он как бы оплыл, потерял форму и стал меньше ростом. Когда он ходил, его поддерживал костяк, а когда садился, кости складывались, а мышцы не могли удержать центнер жира. К тому же Руслану было жарко, он вспотел, и пряди, выпавшие из схваченного резинкой пегого хвоста, были мокрыми и приклеивались ко лбу.

Руслан поерзал, устраивая тело на лавочке. К счастью, лавочка была крепкой, с чугунными лапами.

Наконец-то Лидочка могла разглядеть его как следует.

Он не производил впечатления негодяя или человека жестокого. Скорее он был растерян. Небольшие, прозрачные, карие глаза смотрели доверчиво. А может, я читаю в них то, что и быть не может? Откуда я взяла, что его взгляд доверчив?

— Я попал в дикую историю, — сказал Руслан, — и теперь не знаю, как из нее выпутаться.

— Чем я могу вам помочь?

— Только не смейтесь. Мне показалось, что вы можете выслушать меня. Если вы мне поверите, то не будете больше меня топить... А потом хочется, чтобы тебя кто-то понимал.

— А у вас наверняка есть друзья...

— Можно вычислить, — возразил толстяк. — Я живу один в общежитии. У меня не было друзей, вернее, они были, но в Воронеже, откуда я приехал. А здесь, в институте у меня друзей нет, ко мне равнодушны, другие посмеиваются, третьих я раздражаю... Над вами ведь никогда не посмеивались?

— Посмеивались, — уверенно ответила Лидочка, потому что толстяк ждал от нее такого ответа.

— Сомневаюсь. Но не в этом дело. У меня еще есть Даша, которая иногда мне сочувствует, а иногда меня ненавидит. Она кое-что знает, но многого не может понять. Есть ее мать. Вы знаете Елизавету Ивановну.

— Я ее видела несколько лет назад.

— Она меня не выносит. Я думаю, что не соответствую ее эстетическим идеалам. А скорее всего, потому что я беден и не имею в Москве постоянной прописки. А может, и потому, что люблю Дашу, а мне, с ее точки зрения, не положено любить Дашу. Вот я и подошел к логическому концу. Остался лишь милиционер Анатолий Васильевич, который был настолько человечен, что отпустил меня на свободу, хотя против меня уже есть немало улик. Но не пойду же я к нему раскрывать душу. Раскрывать душу можно человеку, который и старше, и умнее тебя, недаром всех священников изображают с бородами. Им даже приказывают отпускать бороды. Остались только вы. Я должен вас убедить или уничтожить, как самого опасного и злейшего врага.

Лидочка отмахнулась от прилетевшего из кустов слепня. Руслан принял жест на свой счет.

— Подождите, не гоните меня.

— Я гоню не вас, а слепня, которому в Москве нечего делать, — сказала Лидочка. — И мне не хочется становиться вашим злейшим врагом. Лучше я отпущу бороду.

— Вы не только единственный свидетель, но вы единственный человек, к которому я испытываю доверие, — сказал Руслан. — Вы располагаете к себе.

Господи, как он разговорчив!

Он на самом деле оказался разговорчив, а рассказ его был интересен и многое расставил по местам.

Руслан Киренко, родом из Бутурлиновки, под Воронежем, не был обижен судьбой. Может, над ним и посмеивались на урокахфизкультуры, но только до тех пор, пока он не передавил тушей самого сильного бездельника в 6-а классе. Он был неповоротлив, медлителен, но силен, и потому его прозвали Слоном, и в этом прозвище был элемент уважения. Учился Руслан так себе, одевался кое-как, потому что мама-санитарка воспитывала его одного после того, как заведующего отделением, соблазнившего девушку на ночном дежурстве, перевели с повышением в Воронеж. Мама же, подобно любой нормальной матери, была уверена, что Русланчик — лучший из сынов. Он и вправду был лучше многих, так как с раннего детства проявил склонность к рисованию, а с десяти лет мать, опустошая на краски и кисти и без того скудный семейный бюджет, отдала мальчика в художественную студию, которой руководил спившийся бутурлиновский гений Соломон Чувпилло. Спившийся гений полюбил Слона, полагал его своим наследником и утверждал, что Руслану суждена великая судьба, которую враги и завистники отобрали у Соломона. Однако после восьмого класса Руслан был вынужден покинуть школу и пошел в училище мебельщиков. Мать полагала, что художник и мебельщик — специальности схожие. Училище Слон закончил едва-едва, он учился спустя рукава, он не любил столярные инструменты, которые платили ему взаимностью и норовили ударить, порезать или ущипнуть. Жил он скудно, был мрачен, все более подвержен вспышкам ярости, но никогда не пил — ни рюмки: он боялся спиться, как его учитель.

Закончив училище и поработав год в мастерской, отказывая себе во всем, скопил немного денег. Руслан отправился в Москву, чтобы поступить в Суриковский институт. И провалился там на экзаменах. Он был коряв, плохо учен и не смог написать сочинение. К счастью для Слона, он, взяв документы в Суриковском и подав их, почти отчаявшись чего-нибудь добиться, в Полиграфический, попал в институт, так как на профессиональном экзамене там увидели, что он талантлив, и не обратили внимание на тройку по сочинению. Первый курс он провел на вечернем, в армию его не взяли из-за плоскостопия. Как он жил в ту первую зиму, Руслан предпочитал не вспоминать. Но весной его полюбила кассирша из булочной возле института, стала подкармливать и в отпуск увезла с собой на Черное море. Осенью Руслан перешел на дневное отделение, получил место в общежитии и бросил кассиршу — его полюбила красивая и претенциозная жена одного дипломата. Ее тянуло в ночные кампании, она дрожала при слове «хеппенинг», а Руслан смутил ее сердце странной молчаливостью, рассеянностью, свойственной гениям, грубостью и, главное, невниманием к ней.

На втором курсе любого института уже известно, кто талантлив, кто умел, а кто умен, но ни на что не годен. У Руслана была репутация таланта, что позволяло ему прогуливать скучные лекции, проваливать зачеты и даже экзамены. Никому в наши дни не хочется прослыть губителем таланта. Каждый преподаватель настолько интеллигентен, чтобы понимать, как неважны для художника в будущем отечественная литература или типографское дело. Завтра вы будете ломиться на выставку Руслана Киренко, скорее всего, в Париже, так пусть же этот Киренко с теплотой вспомнит своих учителей.

Руслан Киренко отлично пользовался снисходительностью преподавателей, но живописью занимался увлеченно, ездил на этюды, освоил нелегкое гравюрное дело, бросился в скульптуру... В институте никто не звал его Слоном, в кампаниях он был звездой, так как умел молчать и казался умным, девушки его обхаживали, потому что девушки, живущие в мире искусства, питаются отблеском тех, о ком говорят.

После жены дипломата Киренко некоторое время жил с натурщицей Марксиной, что было как бы пропуском в мир настоящих живописцев, затем в январе сбежал в Ялту, потому что хотел писать зимнее море. Там его обокрали и избили, он не успел вернуться к экзаменам и чуть не вылетел из института — даже для талантов существуют пределы допустимого.

Когда Руслан вернулся в Москву, он впервые увидел в коридоре института Дашу Корф, которую, может, встречал и раньше, но не замечал. Даша Корф была рыжей, крупной, веселой девушкой, она только вернулась из байдарочного похода, была окружена спортивными поклонниками, говорила она громко, и при виде Руслана сказала что-то настолько непочтительное, что ее подпевалы закудахтали от подобострастного восторга.

Руслан уже привык не обращать внимания на шутки и насмешки чужих людей. Он лишь пожалел, что эта девушка не знает о том, какой он талантливый и необыкновенный. Он уже привык относиться к себе не шутя, готовясь к судьбе великого человека, и потому насмешка молоденькой девицы не могла его по-настоящему смутить.

Еще через месяц было открытие выставки молодых художников в салоне «Венера». В основном там были работы авангардистов, уже отбузивших свое и упавших в цене, но в виде исключения там повесили три работы Руслана. Руслан пришел позже других, речи уже были отговорены, все расплылись по залам, хозяйка салона Оксана Окунь, составленная из нескольких упругих шариков женщина средних лет, потащила Руслана в угол и начала возбужденно шептать: «Ты, дурак, где шлялся? Я тебя с та-а-а-кими людьми хотела познакомить! Они твои вещи хотели купить. Почти купили». Оксана была сердита на Руслана, потому что жила на проценты с продаж и с трудом сводила концы с концами.

На выставке было несколько студентов из Полиграфа, друзей одного из авангардистов. Там Руслан во второй раз увидел Дашу Корф. Он уже знал, что она — Корф, и очарование имени заставляло видеть в Даше не совсем то, кем она являлась на самом деле. Дашу вообще переоценивали и преподаватели, и мужчины, отчего ей приходилось разочаровываться в жизни не менее тех, кто разочаровался в ней. Порой Даша жалела, что не поменяла в детстве фамилию на Спольникову, но теперь это оказалось к лучшему.

Внизу, в подвале было кафе. Руслан был при деньгах, он подошел к столику, уже занятому студентами, с бутылкой виски, за что был встречен аплодисментами.

Даша сидела рядом. На этот раз она не шутила — теперь она тоже знала, что Руслан — институтская знаменитость. Пока местная, но с перспективой.

Тут подошла Оксана и закричала: «Ребята, с меня поллитра!» Она изображала из себя свойскую бабу, и ей это удавалось: «Ничтожную мазню Руслана какой-то идиот купил за триста баксов!» Все начали хлопать в ладоши и поздравлять Руслана. Потом они пили. Руслан авансом спустил половину гонорара на угощение — он бы этого не сделал, если бы не Даша. И Даша понимала, что художник пошел в загул ради нее, а не ради той Сухоруковой, которая повисла на Руслане, как самка французского бульдога. Все были пьяные и веселые. Руслан пошел провожать Дашу домой, он хотел поцеловать ее у подъезда, но Даша ему не позволила.

— Когда это случилось? — спросила Лидочка. Руслан как раз сделал паузу, прикуривал, он курил «Приму», мало осталось охотников до плохих и крепких сигарет.

— Это было в марте, меньше, чем полгода назад.

На следующий день Руслан занял сто долларов под проданную картину и как бы случайно столкнулся с Дашей в коридоре.

Правда, для этого ему пришлось попасть к нужной аудитории в нужный момент.

Поговорили о том, о сем и сделав вид, что для него это самое обычное времяпровождение, он позвал Дашу в ночной клуб. Даша постаралась сделать вид, что для нее это тоже привычно, и согласилась. Она давно мечтала там побывать, чтобы как бы приблизиться к элите богатства — такая тоже существовала в институте и каким-то образом смыкалась с элитой таланта.

В ночном клубе было скучно, душно, Руслан чуть не подрался, и Даше пришлось вытаскивать его оттуда. Зато, оказавшись на улице, оба поняли, что домой им не хочется, и пошли гулять по ночному городу. Они горячо целовались в кустах возле Новодевичьего монастыря, говорили о Бунине и прерафаэлитах. Потом долго шли пешком, взявшись за руки, и порой останавливались, чтобы поцеловаться. Начинался рассвет, Даше было страшно подумать, что подумает мама, она не видела, что Руслан толст, некрасив и неуклюж — он был гением, а в гении женщина видит принца.

Все очарование ночи рухнуло дома, потому что Лиза и в самом деле не спала и уже подняла на ноги Сергея, а тот оттягивал звонок в милицию, уверяя, что Даша загуляла, ибо каждой двадцатилетней девушке надо раз в жизни загулять, чтобы было в чем раскаиваться, наслаждаясь воспоминаниями. По крайней мере так он все объяснил Лизе, когда приехал, вытащенный ею из постели. Так они и сидели — Сергей и Лиза, как потрясенные родители. А когда Даша заявилась, Лиза выгнала Сергея домой, чтобы он не стал свидетелем скандала. Лиза устроила допрос с пристрастием и допрашивала до тех пор, пока не поверила, что Дашина девичья честь не опорочена. Тем не менее Лиза не простила Руслану той бесконечной ночи и, когда познакомилась с ним, — а вскоре он проник в дом — не могла преодолеть к нему неприязни.

Как понимал Руслан, неприязнь складывалась из трех причин: Руслан был иногородним, то есть охотником за пропиской и жилплощадью, Руслан был неэстетичен, толст и неопрятен, тогда как Елизавета была аквафилом, а может, даже и мылофилом. Наконец, Руслан заставил ее пережить самую страшную ночь, когда она едва не похоронила свою девочку. И еще неизвестно, какая из причин была главной.

До лета роман Даши с Русланом, оставаясь платоническим, протекал в меру бурно. Нападающей и при этом страдающей стороной был Руслан. Даше льстило его внимание, как льстило и то, что в институте говорили: «И что она в нем нашла!» В любом случае ее статус в институте значительно поднялся. А Руслан выходил из себя, устраивая сцены, водя Дашу по дорогим ресторанам «Домой возвращаемся не позже одиннадцати, и я должна буду в восемь позвонить маме» или делая ей подарки, совершенно не свойственные бедному студенту. Работал Руслан как сумасшедший, и этот роман, как решат его будущие биографы, помог ему стать настоящим сильным художником, потому что Руслана наконец-то посетило большое и трагическое чувство — говорят, оно полезно творческой личности.

У Даши летняя практика была в Москве, а Руслан поехал во Львов. Прошастав две недели с этюдником, Руслан, никому ничего не сказав, примчался на аэродром, взял билет до Москвы и появился с букетом львовских роз.

Был вечер. Руслан еще позавчера говорил с Дашей по телефону и поэтому был уверен в том, что она в Москве. А Елизавета, как он знал, уехала на неделю в Латвию к подруге. Так что Даша дома одна, рассудил он... Руслан множество раз представлял себе эту встречу и даже убедил себя в том, что, растроганная его прилетом, Даша станет его любовницей...

Черт знает, что иногда останавливает человека в двух шагах от цели. Но подойдя к дому, где жили Даша с Лизой, Руслан не отправился, как намеревался, к двери и не позвонил, а сначала решил поглядеть на ее окна — на третьем этаже. Он отлично знал эти окна.

Свет в окнах не горел.

Сначала это не встревожило Руслана. Он решил, что Даша задержалась где-то и скоро приедет. Было более десяти, начало июня, еще не темно, но уже стали зажигать свет.

Конечно, Даша могла сидеть и без света, может, она смотрит телевизор? Руслан чего-то ждал. Сам проклинал себя за нерешительность, за подозрения, но стоял за кустами и, когда поблизости проходили собачники, прятал лицо за букетом.

В одиннадцать свет зажегся. Окно было желтым на фоне сиреневого в сумерках дома. К окну подошел мужчина, он был в одних трусах. Свет освещал мужчину сзади, и Руслан не сразу узнал Сергея. И узнав, почувствовал облегчение, потому что понял, что Сергей пришел к Лизе. А Даши, значит, дома нет...

И тут Даша вышла из глубины комнаты, она была в халатике, она подошла к Сергею сзади, обняла его за плечи и стала целовать в ухо и висок. И Руслан уже не мог убедить себя, что это Елизавета. Ведь Елизавета брюнетка, а Даша рыжая, белая, на полголовы выше матери, вся в барона Корфа, так по крайней мере считали в семье.

Если бы у Руслана в тот момент была на то возможность, он без сомнения убил бы любовников. Но он стоял неподвижно и глазел, не думая о том, как выглядит со стороны. Он видел, как их фигуры то выплывали из глубины комнаты к окну, то вновь исчезали в глубине комнаты. Вот Сергей надел майку, потом постоял перед окном, натягивая рубашку. Зажегся свет на кухне. Возникла Даша, она подошла к плите и поставила чайник. Волосы ее были распущены. За ней вошел Сергей и сказал что-то смешное, Даша засмеялась, он, походя, поцеловал ее в щеку и открыл холодильник.

А Руслан все стоял.

Одетым Сергей казался Руслану таким же отвратительным, как и обнаженный. Борода его сбилась набок, сквозь редкие волосы поблескивала лысина, мягкий нос свешивал к усам — отвратительная физиономия! И как же он раньше этого не замечал?

Впрочем, он и видел-то Сергея раза два-три во время цивилизованных визитов, когда Лиза не скрывала своей неприязни к Руслану. Сергей старался как-то сгладить вырывающиеся у Лизы грубости, а Даша уводила маму на кухню, и там они ругались вполголоса.

Вернее всего, понял Руслан, Сергей не останется там на ночь. Иначе не было смысла повязывать галстук. Но он долго не уходил — возлюбленные уселись пить чай. Руслан уговаривал себя, что все ему померещилось — ведь это кровосмешение... ну, не кровосмешение, но наверняка, это моральное преступление. И Даша ни в чем не виновата. Но то, что он видел в окне, подрывало его надежды, потому что Даша не раз подходила к Сергею, ластилась к нему, словно не была уверена, что Руслан все достаточно разглядел.

Руслан понял, что он сделает — он дождется, когда Сергей будет выходить, и тогда убьет его. Задушит, загрызет — убьет.

Ждать пришлось еще полчаса. Лишь в двенадцать свет на кухне погас, потом любовники перешли в большую комнату и исчезли из глаз — возможно, сели на диван у дальней стены...

Руслан тупо воображал, что они сейчас делают...

Потом вдруг увидел, что Даша подошла к окну, совсем одна, задернула штору, и вскоре зажегся верхний свет.

Руслан кинулся вокруг дома к подъезду.

И у подъезда понял, что упустил Сергея — тот ушел.

Руслан бросился к метро. Он бежал по улице Аксакова, по широкой пешеходной дорожке вдоль невысоких саженцев. Дважды в темноте он принимал за Сергея других мужчин, ликовал, как охотник, настигающий добычу, и оба раза оказывалось, что он ошибся. Так он и не догнал Сергея.

Руслан возвратился к дому Даши. В ее окне все еще горел свет.

После получаса пустых попыток он отыскал работающий автомат.

— Ты откуда? — спросила Даша. — Ты в Москве?

— Я у твоего дома, — сказал Руслан. — Можно к тебе подняться?

— Нет, — сказала Даша, — я не готова тебя принять.

— У тебя другой мужчина?

— Не будь глупым, у меня никого нет.

— Он ушел?

— Руслан, ты хочешь скандала?

— Я хочу поговорить с тобой.

— Позвони завтра, ты пьян.

— Я пьян?

— Я сказала — позвони завтра!

Она бросила трубку.

Руслан вернулся во двор. Окно горело. Даша стояла у окна и смотрела на темный двор. Руслан решил, что она его не видит. Потом Даша отошла от окна.

Руслан спохватился, что все еще таскает с собой веник из роз.

Выкинуть?

Нет, влюбленные так не поступают. Влюбленные поднимаются пешком на третий этаж и кладут отвергнутый букет, подобно своему кровоточащему сердцу, у ее дверей. Что Руслан и сделал.

За бессонную ночь, которую Руслан бродил по улицам, он понял, что лишь с холодным сердцем можно спастись. Холодным сердцем и твердой рукой. Он должен стать снежным королем.

До половины следующего дня он не звонил Даше, потом позвонил, и Даша разговаривала с ним веселым и ровным голосом.

— Я все знаю, — сказал Руслан. — Я видел, кто от тебя выходил ночью.

— Кто бы ни выходил, тебя это не касается.

— Я его убью.

— Не говори глупостей.

— Мне надо тебя увидеть.

— Сначала приди в себя.

Все же Руслан добился встречи. Не на первый и даже не на второй день. Даша боялась его. Он подстерег ее у дома, и она согласилась посидеть на скамейке в соседнем дворе.

Даша была холодна. Она призналась ему, что не только любит Сергея, но уже второй год как позволила ему себя соблазнить. Вот именно, я сама этого хотела. И я хочу, чтобы он женился на мне. Да, я понимаю, что он — мое проклятие. Но он самый милый, самый добрый человек, и я буду любить его и заботиться о нем. Он старше тебя на тридцать лет! Для меня это не играет роли. А я? Ты же целовалась со мной! Я даже думала, что ты мне нравишься... У нас был конфликт с Сергеем... Он боялся маминой ревности. Не ты один догадался о нашей связи. Мама тоже узнала об этом с опозданием. Почему? Потому что ей не хотелось такое допускать даже в самых страшных фантазиях. Она была в бешенстве — ей было оскорбительно увидеть соперницу в дочери. И хоть Сергей перестал с ней... жить после того, как это случилось у нас, она все равно была потрясена... Она бы выдержала его измену с чужой женщиной, но не с собственной дочерью. Я ее понимаю! Мама выплакала все глаза, и мы с Сергеем обещали, что не будем связывать наши жизни, как мы того хотели... мама даже согласилась, чтобы я вышла за тебя, Руслан. Смешно, правда? Ты в самом деле так его любишь? Я никогда больше никого не полюблю!

Как ни странно, они продолжали встречаться. Руслан вернулся было на практику, но потом снова сбежал в Москву. И может быть, утешился бы, успокоился, как почти успокоилась Лиза Корф, но тут случилось, что один знакомый пьяница предложил ему купить пистолет с обоймой. И Руслан купил.

— Зачем вы это сделали?

— Я ничего плохого не имел в виду... Дешево предложил, я и купил. Каждый мужчина хочет иметь оружие. Купил и положил... а потом взял его с собой на свидание с Дашей. На одно из тех безнадежных свиданий, которые ничем, кроме нервотрепки, не кончаются, которых он добивался, сам не зная, на что рассчитывал, и готовил к ним убедительные монологи, которые рассыпались раньше, чем он начинал их произносить. И она ходила на эти свидания то ли из жалости, то ли из какого-то девичьего мазохизма, подсознательного стремления к страданию... Как-то он взял пистолет с собой, почти случайно, и в запале вытащил его, уверяя, что покончит с собой. Да, да, именно покончит с собой. И тогда Даша отобрала у него этот пистолет. Он отдал его покорно, как будто пистолет уже выполнил свою функцию, Даша взяла его, потому что испугалась за Сергея, а не за Руслана. На следующем свидании Руслан попытался получить оружие обратно. Он расхотел оставлять его Даше. Мало ли что может случиться — кому тогда отвечать?.. А она призналась, что отвезла пистолет Сергею — боялась вернуть его Руслану, боялась выкинуть, боялась держать дома, и отвезла на дачу Сергею.

Узнав об этом, Руслан пришел в бешенство — еще этого не хватало! И он вспомнил, что слышал в каком-то разговоре, что Сергей живет в Челушинской на Школьной улице. Дом пять. Разговор о его отъезде туда происходил давно, в начале лета, еще до всех драматических событий. Руслан отправился в Челушинскую, чтобы отыскать дачу и потребовать обратно свой пистолет. И столкнулся с Лидочкой.

Он остался там, он ждал, пока все разъедутся, конечно, он не мог стоять возле дачи — кто-нибудь бы его заметил. Он ушел в лес, где с горя, усталости и волнений заснул. Проснулся в два часа ночи. Комары заели. Он снова отправился к дому Сергея. Свет там не горел. Но ночь была лунная, светлая. Руслан забрался через открытое окно, и в гостиной наткнулся на тело Сергея. Сергей был убит. Руслан чиркнул зажигалкой. Он вдруг испугался, что убийца мог воспользоваться его оружием, и тогда по пистолету выйдут на Руслана и заподозрят его... Но пистолета нигде не оказалось — значит, тот, кто застрелил Сергея, унес пистолет с собой.

— Почему вы уверены, что это был тот же пистолет?

— А какой же еще? — Для Руслана подобное предположение было новостью. Он уже свыкся с мыслью, что Сергея убили из его пистолета. — Разве много пистолетов по дачам лежит?

— Вряд ли пистолет лежал на видном месте. А о том, что он есть на даче, знали только Даша и вы.

— Клянусь, я его не убивал!

— Тогда это был грабитель, и он мог залезть со своим собственным пистолетом.

— А где же мой пистолет?

— Не знаю.

Руслан выдохся. Он был бледный, потный, усталый.

— Простите, что я отнял у вас так много времени, — сказал он.

— Ничего. Вам надо было выговориться...

— Нет, не это! Мне важнее другое. Мне важнее, чтобы вы поверили, что если я и хотел убить Сергея, то потом это прошло. Осталась горечь, оскорбление, обида, что меня держали про запас, для развлечения. Убивают только сгоряча, правда? А потом уже не убивают.

— Может, вы и правы.

— Мне нужно, чтобы вы мне поверили. Милиции я очень гожусь: не москвич, бродяга, волосы не стриженные, и пистолет могут отыскать. Я не уверен, что Даша будет молчать. Она может и сказать... Кто я ей, в конце концов?

— Может, теперь вы для нее значите больше?

— Нет, мы уже чужие! — Это было сказано с излишним пафосом, и Лидочка Руслану не поверила. Тем более, что помнила, как Даша старалась выгородить Руслана.

— Я хочу, — повторил Руслан, — чтобы вы были моим союзником. И если этот Голицын будет вас допрашивать, вы не настаивайте, что видели меня вечером у дома, хорошо?

— Разве это поможет?

— Я так не хочу в тюрьму! Я же хороший художник, честное слово. А меня они в тюрьме убьют, я же толстый!

— Мне хочется вам верить, — сказала Лидочка.

— Я знал, что так будет... Даша — мое проклятие. Но это несчастье... оно так сблизило нас. Вы меня понимаете?

Глава 6

День похорон, пятница, 21 июля, после ночного дождя выдался парным. Природа несколько раз вспоминала, что не выполнила дождевой нормы, и дождь начинался вновь, но вскоре заканчивался на полукапле. Похоронами распоряжалась Нина Абрамовна, впрочем, это всем было ясно заранее, а Лиза Корф, полагавшая что, у нее больше прав на посмертные отношения с Сергеем, сдалась уже в первый день. Нина мобилизовала неизвестных Лидочке родственников Сергея, они доставали, организовывали и принимали меры. Нина же хозяйничала в квартире Сергея. Лиза неистовствовала, потому что там были ее письма и подарки, и она понимала, что Нина из ревности все уничтожит. И потом наживется, захватив квартиру. Смерть Сергея стала теперь для Лизы особенно несправедливой, словно он сделал ей гадость, нарочно погибнув, когда от него еще столько всего ожидалось. В омраченном горем сознании Лизы все перепуталось, и она даже заявила:

— Я ему этого никогда не прощу! — к счастью, слышала ее одна Даша.

— Мама, что ты несешь! — сказала Даша. Даша была спокойна, подтянута, ничем не выказывала своего горя, и Лидочка даже усомнилась, правду ли рассказал ей Руслан, а может, это плод его необузданного творческого воображения? Даша успокаивала мать, разговаривала со знакомыми и вела себя, как воспитанная наследница имения на званном вечере.

Лидочка почему-то решила, что где-то в густых кустах Донского крематория должен прятаться несчастный слонопотам, но его не увидела.

Произошло неизбежное разделение групп, в зависимости от отношений с Ниной или Лизой. Лидочка оказалась на нейтральной территории, они с Мариной выразили соболезнования Нине, затем, стараясь не выглядеть демонстративно, подошли к Лизе. Именно тогда у Лизы и вырвалось это неудачное восклицание.

Долго ждали очереди на кремацию, произошла какая-то накладка с оформлением документов. Лидочка с Мариной отошли на боковую аллею.

— Ты знаешь, что у Сергея был роман с Дашей, с дочкой Елизаветы? — вдруг спросила Марина.

— Почему ты так думаешь?

До этого момента Лидочка полагала, что она — единственный хранитель взрывчатой информации.

— От Сергея, — сказала Марина. Она обернулась — кто-то прошел по аллее, разглядывая памятники. — Я ему поверила, хоть и не одобрила.

— Странно, — сказала Лидочка, не зная, как реагировать на такую новость. Одно дело — услышать ее от полного эмоций участника событий, а тут к тебе приходит с такой же новостью отдаленный свидетель.

— Ты не веришь?

— У меня нет к этому отношения, — сказала Лидочка. — А как он тебе сказал об этом?

— Я прочла, — Марина чуть улыбнулась, и ее глаза вдруг блеснули, как будто она заглянула невзначай в шкатулку и увидела там сверкающее ожерелье. — Я прочла об этом в его романе.

— В романе Сергея?

— Я не могла об этом говорить, пока он был жив, хотя роман — это роман, и ты не сможешь долго хранить секрет. Но пока роман не напечатан, выдумка, лежащая в его основе, остается собственностью автора. Ты меня понимаешь?

Марина говорила, как отличница из провинциальной школы. Она старалась строить фразы как можно правильнее, так, ей представлялось, говорят лучшие люди столицы, а порой получалось курьезно, потому что лучшие жители столицы не следуют нормам.

Марина вытянула тонкую шейку и поглядела поверх кустов.

— Ждут, — сказала она. — Еще не начали.

В очередной раз заладил дождь. Тяжелые капли застучали по листьям. Женщины отошли под укрытие старой липы. Солнце решило не прятаться за тучку ради столь короткого дождя и продолжало светить. Капли сверкали в его лучах.

— Мне так неловко говорить об этом, — сказала Марина.

Она была одета скромно, но не в траурное. Серый костюм, черная сумка через плечо, лаковые черные туфли. Марина потянулась, сплетя перед собой пальцы. Пальцы хрустнули. Она боролась между необходимостью деликатно молчать и почти физиологическим стремлением выговориться, крикнуть тростнику, что у царя Мидаса ослиные уши.

— Я тебе доверяю. Это не означает, что я нарушаю слово или обманываю кого-то. Тайны здесь нет. Если есть, то редакторская. А скоро об этом будут знать все. В книге он написал о своем романе с Дашей. Правда, не в реалистическом, а в эзотерическом разрезе.

— Почему ты решила, что это имеет отношение к действительности?

— Когда человек, разменяв полсотни, пишет эзотерический роман, можно ожидать, что он вложит в него свой жизненный опыт.

— Он мог написать роман о событиях тридцатилетней давности, — возразила Лидочка, стараясь припомнить, что означает слово «эзотерический».

— Нет, все слишком совпадает. Когда будет верстка, я тебе ее покажу, и ты мне поверишь. Это роман о том, как мужчина полюбил дочь своей любовницы. Конечно же, все имена изменены, обстоятельства тоже... это художественная проза. Очень необычная, не всем по зубам... — Марина заговорила быстрее, потому что они увидели сквозь листву, как люди, пришедшие проститься с Сергеем, стали подтягиваться к автобусу. Уже открыли заднюю дверцу и к ней подкатили тележку для гроба.

Среди друзей и близких мужчин было мало. Анатолий Васильевич Голицын помогал вытаскивать гроб из автобуса. Сначала Лидочка отметила в сознании этот факт и только через минуту сообразила, что этого быть недолжно. Что делать сыщику на кладбище?

Гроб поставили на тележку. Толику кто-то вручил венок из института, где раньше работал Сергей. Толик нес его за гробом. Он был в черном костюме и, несмотря на жару, при галстуке. Видно, специально оделся к похоронам. Положительный человек.

Если он здесь, то у него, должно быть, возникли какие-то соображения. Знает ли он о романе Даши с Сергеем? Ведь эта информация проливает совсем другой свет на возможное поведение Руслана. Его рассказ, если отнестись к нему без эмоций, почти признание в собственной вине. Руслан — единственный человек, заинтересованный в том, чтобы Сергея не стало. Правда, остается еще Нина Абрамовна. Возможно, ей удастся унаследовать квартиру или хотя бы мебель — наверное, она уже об этом позаботилась. Но не станет же она из-за этого убивать Сергея? Тем более, что муки ревности давно уже рассосались. Что же здесь делает Толик?

— Кто это? — спросила Марина, перехватив внимательный взгляд Лидочки.

— Наверное, и тебе еще предстоит с ним встретиться. Если дело не закроют раньше.

— Не поняла.

— Это уполномоченный, милицейский сыщик.

— Следователь?

— Следователь будет потом. Это просто Толик...

— Толик?

— Анатолий Васильевич Голицын собирает все сведения, а потом они решат, передавать ли дело следователю.

— Ты у него уже была? — спросила Марина.

— Была. Не только из-за Сергея, но еще из-за одного человека.

— Из-за кого?

— Я потом тебе расскажу, хорошо?

— Только не забудь.

Они прошли в здание крематория следом за Лизой и Дашей. Уже в дверях Марина не удержалась и прошептала на ухо Лидочке:

— А если меня вызовут, можно не говорить про роман?

— О чем не говорить?

— Про роман Даши и Сергея.

— Говори, если хочешь, только это же, наверное, выдумано... Но не хочешь, не говори!

— Я сохраню спокойствие Даши, правильно?

Они вошли в светлый, обжитой зал крематория. В нем было столько маленьких вещей, бюстов, табличек, надписей, цветов, что казалось, будто люди приходят сюда не ради похорон, а как бы в краеведческий музей странного, нереального края.

Когда похоронная процессия, большая или маленькая, вливается в этот зал, даже самые случайные и равнодушные люди спохватываются — это же конец! Вон там, впереди, раздвинутся плиты в полу, и гроб уйдет вниз, в геенну огненную. Лидочке вдруг кощунственно показалось, что она находится в процессии восточной древности, в Карфагене или Финикии, в храме Ваала, готового поглотить очередную жертву.

Нина Спольникова встала у гроба так, чтобы помешать подойти к нему тем, кого она допускать не хотела. Но Лиза обошла гроб с другой стороны, и они с Ниной оказались лицом к лицу над телом Сергея. Их руки, протянутые к его лицу, чуть было не встретились.

И тут, оттолкнув мать, к гробу кинулась Даша, она стала истерически целовать Сергея, рыжие волосы рассыпались по белой простыне... Лиза принялась оттаскивать Дашу, ей на помощь пришел Толик, подбежала неизвестная бабушка с таблетками и стаканом воды, Дашу отвели в сторону, она рыдала, захлебываясь слезами.

Речей не было — представитель института хотел было сказать нечто официальное. Расправляя и складывая бумажку, он вышел к изголовью гроба.

Нина обернулась, заметила его и сухо велела отойти.

У Сережи было умиротворенное, «как положено», лицо, словно он прислушивался к тому, что происходит вокруг, но не мог открыть глаза.

Когда гроб опускался в пропасть, Даша попыталась снова рвануться к нему, но теперь Толик, уже как бы на правах родственника, крепко удержал ее за локоть. Даша была на голову выше приземистого милиционера. Но, конечно же, Толик был сильнее, к тому же он знал, как надо держать людей.

Все потянулись к выходу. На солнцепеке, у ступенек стоял Руслан. Словно знал, что может понадобиться. Он сделал шаг навстречу Толику и его пленнице. Толик не удивился, он поздоровался с Русланом и передал ему Дашу. Даша тут же повисла на Руслане.

Лиза остановилась на нижней ступеньке, глядя вслед дочери, словно раздумывая, куда же ей самой теперь идти, хотя на самом деле все было не так — Лидочка знала, что Лиза приготовила, накрыла у себя дома стол. Институтские, общие знакомые Лизы и Сергея потянулись к ней.

Затем вышла Нина Абрамовна. Она была бледна, но отлично владела собой. Лидочке было неприятно ее хладнокровие.

Лидочка с Мариной пошли по аллее к выходу. И было несправедливо, какой чудесный стоит день, как вымыты дождем деревья и памятники, а от асфальта поднимается легкий пар. Солнце стояло посреди неба, чтобы как можно скорее высушить землю.

— Здравствуйте, Лидия Кирилловна, — сказал Толик, догоняя их.

И Лидочка вдруг поняла, что в нем естественно живет ощущение причастности к этому грустному событию. Он здесь не чужой, не милиционер из Подмосковья, а как бы дальний родственник.

Они пошли рядом.

— Как Дарья плакала, — сказал он неожиданно. — Так переживала!

Лидочка не поняла, остается ли он сострадающим членом семьи, либо в нем уже проснулся сыщик.

— Еще бы, — сказала она. — Даша знала Сергея почти с пеленок.

— Это преувеличение, — Толик вдруг обнаружил глубокое знание семейных отношений Сергея, — знакомство Сергея Романовича с Дашиной мамой произошло, когда Даша уже ходила в школу.

Марина подняла брови. Она еще не имела чести беседовать с сыщиком и не знала, какой он методичный и тщательный в поступках человек. Лидочка сообразила, что дело смерти о Сергея не закрыто, и Толик не намерен от него отказываться и не верит в случайного грабителя. Иначе зачем ему ехать из-за города на похороны? Просто он полагает, что сможет чего-то разузнать, приглядевшись к людям, которые и не подозревают о присутствии милиционера.

Толик обернулся к Марине и спросил:

— А вы кем приходитесь покойнику?

Слово «покойник» выдало недостаточное знакомство капитана с русским литературным языком. Обычно в таких случаях употребляют более благородное слово «покойный».

Марина растерянно обернулась к Лидочке. Она смутилась оттого, что знала, кем и где служит Толик.

— Марина Сергеевна работает редактором в издательстве, где должна выйти книга Сергея. Она готовила к печати его предыдущие книги, — сказала Лидочка.

— Мы были с Сергеем Романовичем хорошо знакомы, — произнесла Марина дрогнувшим голосом, словно опасаясь, что ее выгонят со сцены трагедии, как случайную прохожую.

Да не смотри ты, капитан, на мышку так строго, мысленно приказала ему Лидочка. Человеку и без тебя тошно. Смотри, у нее следы слез на щеках.

— Я была там, на даче, — сказала Марина, словно решила наконец-то сознаться в страшном преступлении. — В последний вечер его жизни.

— Очень интересно, — согласился Толик. — Может быть, мне придется с вами побеседовать. Как вас найти?

Марина остановилась, достала из висевшей через плечо сумки маленький кошелек с визитными карточками. Марина в отличие от Лидочки была цивилизованным человеком. Она протянула Толику визитную карточку с золотым обрезом.

— Спасибо, — сказал Толик. Его мнение о Марине резко выросло, а в голосе вдруг прозвучали виноватые нотки: — Я все собираюсь карточки заказать и даже начальнику говорил. Очень современно.

— А они помирятся, — сказал Толик, неопределенно кивнув вперед, куда удалились остальные.

— Если они ссорились, — ответила Лидочка.

— Если не ссорились, незачем ему было на дачу лезть и притом таиться. Ну, подумайте, Лидия Кирилловна.

Лидия Кирилловна не ответила, признала правоту капитана. Они дошли до ворот. Там стояли две кучки людей. Та, что окружала Лизу, была многочисленной.

Нина стояла ближе, и Лидочка подошла к ней попрощаться.

— Я не приглашаю на поминки, — сказала Нина. — Я не признаю этих варварских обрядов. Умер человек и умер. Главнее — наказать виновного.

Она посмотрела на остановившегося в стороне Толика, словно угадала в нем вершителя правосудия. Толик послушно кивнул.

— Кстати, — продолжила Нина и сделала знак рукой, как бы щелкнув пальцами, но в самом деле не щелкнув. Молодой человек в очках и модном черном костюме, стоявший частью фона за ее спиной, сделал шаг вперед и передал Нине большой пластиковый пакет. Пакет был тяжелый.

— Передайте, пожалуйста, этой... — имени «этой» Нина выговорить не могла. И никогда не выговорит.

— Я передам, — сказал Толик, протягивая руки.

— Я была на квартире у Сергея, там всякие вещи, которые мне не нужны, — продолжала Нина. — Они не имеют ко мне отношения.

Нина повернулась и ушла. За ней последовала группа ее родственников и друзей. Среди них, наверное, были и родственники Сергея, хотя он никогда Лидочке о них не говорил. Впрочем, жили они не в Москве — Сергей был родом откуда-то издалека.

Теперь пришла пора переходить к другой группе. Оттуда ревниво наблюдали за общением Лидочки с Ниной и ждали.

— Это вам, Лиза, — сказала Лидочка, она давно не видела Лизу, но та почти не изменилась. Такая же цыганистая, кареглазая соблазнительница, которая сбила с пути истинного немало мужчин, но своего счастья так и не отыскала. Теперь уж вряд ли отыщет.

— Что это? — Лиза не решалась взять пакет у Толика, словно в нем могла таиться бомба.

— Ничего, — сказал за Лидочку Толик. — Я посмотрел. Я так думаю, что это ваша переписка и всякие сувениры, которые Нина Абрамовна собрала и не стала выбрасывать. Наверно, вам это интереснее. Честно говоря, я от нее этого не ожидал. Редкая жена, даже бывшая, стала бы думать о вас.

Резким движением Лиза вырвала у Толика пакет. Лидочка сообразила, что Лиза считает Толика спутником Лидочки или Марины, которая остановилась в шаге позади.

— Это милиционер, Анатолий Васильевич, — объявила Даша. — Я вчера у него на допросе была.

— Вот это да! И никто мне ни слова, — почему-то обиделась Лидочка. Хотя капитан милиции имел полное право выбирать себе собеседников, не советуясь с Лидочкой.

— Тебе было не до этого, — сказала Даша.

Лидочка поняла, что Даша уже взяла себя в руки и теперь будет утешительницей и поддержкой матери. Лиза же полностью расклеилась, руки ее дрожали, она никак не могла сообразить, что же делать дальше, кажется, она даже забыла о пакете... Нет, не забыла. Лиза вдруг обернулась к дочери и спросила:

— Я пойду, скажу ей спасибо, хорошо?

— Ты ей скажешь спасибо по телефону, завтра, если она захочет с тобой говорить, — разумно ответила Даша.

— Правильно, — тихо заметил Толик. — Нина Абрамовна человек интересных решений.

Лидочка поняла, что он косвенно обвиняет Нину в возможном убийстве Сергея. Ничего подобного Толик, конечно же, не сказал, но Лидочка именно так его поняла.

Даша произнесла слова, которые должна была сказать ее мать.

— Попрошу вас к нам, — сказала она. — Будем рады, если помянете с нами Сергея Романовича.

И тут Лидочка сообразила, что они стоят в окружении дюжины или более людей, ожидающих приглашения. Так как автобус заказывала Нина, все пошли к машинам на стоянке.

— Ты поедешь? — спросила Марина.

— Да.

— А я не поеду.

— Почему?

— Я никогда ее раньше не видела, для меня это чужой дом... и даже как-то нехорошо, что я приду в чужой дом, а я чужой человек...

— В такой день не бывает чужих, — заметила Лидочка.

— Я себя буду чувствовать чужой. И не уговаривай меня. Мне надо побыть одной, честное слово... Я ведь еще не смирилась с этой потерей.

Марина пошла к автобусу. Остальные расселись по машинам, еле поместились. Толик оказался с Лидочкой в одной машине. Он твердо вознамерился присутствовать на поминках.

Он сидел рядом с Лидочкой, локоть упирался ей в бок. Лидочка тихо спросила его:

— А вам можно, Анатолий Васильевич?

— Не понял вашего вопроса, — вежливо прошептал в ответ капитан.

От его костюма попахивало нафталином и пылью. Видно, его редко вытаскивали из шкафа.

— Вы же находитесь при исполнении, а едете в гости.

— Я не еду в гости, — строго поправил Лидочку милиционер. — Во-первых, просто хочу посидеть, отметить память о хорошем человеке. Я же его знал, мы с ним встречались, разговаривали. Я к Ольге часто захожу, вот и познакомились. Я Сергея Романовича очень уважал. У меня есть его книга с дарственной надписью.

— Чего же вы мне раньше не сказали!

— Почему я должен все вам говорить? — удивился капитан. — Я вам расскажу, а вы с ума сойдете от удивления.

— Простите, вы правы, — согласилась с ним Лидочка.

— А во-вторых, — продолжал шептать ей на ухо капитан, — я нахожусь на работе, я наблюдаю. Мне люди интересны. Это дело, скажу вам, не такое простое, как вам кажется.

— Мне оно и не кажется простым.

— Тем более, мне нужно на людей посмотреть в другой обстановке, может, они раскроются.

— А пить будете?

— Пить не буду. Одну рюмку за память Сергея Романовича.

Лидочка вдруг сообразила, как молод ее собеседник. То есть она знала об этом и раньше, но иногда, как сейчас, его молодость бросалась в глаза. Бывают такие мальчики, чрезмерно серьезные, прямо маленькие дедушки. И рассуждают, и спорят, как взрослые. А потом, когда никого рядом нет, начинают прыгать или кувыркаться через голову.

* * *

Лиза с дочерью жили далеко, на улице Аксакова, в одном из скучных новых домов, которые за какие-то десять-пятнадцать лет состарились, не испытав зрелости. Одинаковые дома в одинаковых кварталах на одинаковых улицах — память о постхрущевском мире очередей за колбасой и дешевого общественного транспорта.

Народу набралось не так много, человек двадцать, все разместились за столом, не пришлось устраиваться в коридоре.

Руслан сидел рядом с Дашей, но был тих и незаметен, насколько это ему удавалось. Лиза занималась хозяйством, уходила на кухню, ей помогали две незнакомые женщины, ее подруги. Раз Лидочка встала из-за стола, чтобы достать носовой платок из своей сумки в прихожей, она увидела Лизу, сидящую на кровати в маленькой комнате. Перед нею лежал тот самый пакет, а рядом его содержимое — большей частью разные бумаги. Лиза рассеяно перебирала листки. Лицо у нее было заплаканное. Лидочке стало неловко подглядывать и она ушла.

Толик сидел рядом с Лидочкой. Все выпили по рюмке, потом еще по одной и стали закусывать, так как проголодались. В комнате было жарко. И Лидочка представила себе, как Сергей стоял возле этого окна, а Руслан смотрел на него снизу... А ведь это было совсем недавно...

Толик, наверное, угадывал ее мысли.

— Тут что-то странное в отношениях, — сказал он. — Между Дарьей и этим Русланом. Она мне показала, что Руслан ее жених, и он хотел поговорить с Сергеем Романовичем об их женитьбе. Вы в это верите?

Так как Лидочка не отвечала, он продолжал, будто получил подтверждение своим мыслям.

— А почему он сам не захотел об этом сказать? И чего он испугался при людях зайти? Испугался, но домой не уехал, а шатался вокруг дачи до темноты. Только для того, чтобы спросить совета? Не верю я им! Дарья его, конечно, выгораживает, каждая девушка своего парня будет выгораживать... А сегодня он вел себя не как жених. Я же больше всего ради этого и приехал — мне надо было посмотреть, как будут себя вести жених и невеста на похоронах маминого друга. А они, обратите внимание, встретились только после похорон. А где этот Руслан был до этого? Почему не пришел попрощаться как человек с человеком? Вроде бы уважал его, ездил к нему советоваться. Эх, мне бы найти пистолет, тогда бы они перестали у меня врать. Как вы думаете?

— Разумеется, — испуганно сказала Лидочка. — Но сейчас, наверное, не время говорить об этом?

— Это я думаю вслух, — сказал милиционер. — В вашем присутствии. Как бы ищу ваших советов. А вы их мне не хотите давать.

— Мне кажется, что Руслан не убивал Сергея.

— Почему? — вопрос громко вырвался у Толика.

Соседи за столом обернулись. Но почти никто не знал, кто этот молодой человек в таком жарком черном костюме.

Лидочка пожала плечами.

В комнату возвратилась Лиза. Глаза у нее были красные. Постепенно гости теряли горестное состояние — водка возвращала всех к жизни, к воспоминаниям. Какой-то человек с длинной черной бородой начал рассказывать, как они с Сергеем лет тридцать назад ходили в поход на байдарках. Следующий оратор ждал своей очереди, чтобы поведать о кандидатской Сергея, за которую следовало бы дать докторскую, но Слонимский ее зарубил из зависти. Кто-то стал защищать давно усопшего Слонимского. Руслан наливал Даше минеральную воду, а та требовала водки.

— Вы ко мне на днях заедете? — спросил Толик. — Поговорить треба.

— Я буду очень занята, — сказала Лидочка.

— Я вас надолго не задержу. Я бы за вами машину послал, но у нас «газик» и он... не дадут его мне в Москву гонять. У нас скандал недавно был: ребята ездили на «газике» в Москву по своим делам, а подполковник у нас резкий, своенравный человек, а так ничего. Он это дело раскрыл. Теперь вам придется на электричке.

— Давайте договоримся, — сказала Лидочка, — я к вам приеду, когда вы что-нибудь раскроете. Чтобы не только я вам рассказывала, но и вы мне.

— А вам есть что мне рассказать? — сразу вцепился в нее капитан.

— Не знаю.

Вокруг смеялись — кто-то рассказал забавную историю, в которой Сергей вел себя храбрецом.

— Эх, мне бы интересно, — сказал Толик, — поговорить с Елизаветой Ивановной. Если бы я был московский, завтра бы ее вызвал. А сейчас надо проявлять деликатность, понимаете, все же у нее потеря.

— Зачем вам нужна Лиза?

— Чтобы она рассказала мне обо всех отношениях. Тут были современные отношения, а я их не понимаю. Может, вы мне расскажете?

Лидочка не стала отвечать — милиционер все равно своего добьется. Но Лидочке не хотелось говорить об отношениях Даши и Сергея. В них был элемент инцеста. Они в самом деле таили в себе взрывчатку... Тогда Руслану не выпутаться.

Наконец, Толик сказал, что ему надо уходить, видно, понял, что больше ничего ему не узнать. Но сначала он пошел на кухню договориться с Лизой о допросе. Лидочка воспользовалась этим, чтобы уйти. Ей не хотелось уходить вместе с Толиком.

На следующее утро Лидочка с опаской посматривала на телефон.

Она понимала, что Толик обязательно вспомнит о своем желании поговорить с ней. И настоит на том, чтобы она приехала. И будет выжимать из нее все, что она знает об отношениях этих людей. Но лучше бы он вспомнил о ней спустя несколько дней, чтобы не тащиться по жаре на электричке в проклятую Челушинскую.

Но сначала позвонила Марина Котова. Она была расстроена. Оказывается, Анатолий Васильевич уже добрался до нас, поднял с постельки и пригласил к себе на понедельник.

— Я сама виновата, — печалилась она. — Ну что мне стоило промолчать относительно того, что я была в тот вечер у Сережи.

— Он бы обязательно об этом узнал. А может, уже знал, когда говорил с тобой. Не надо его недооценивать. Ему в самом деле хочется распутать это дело. А он маленький упрямый танк.

— А что я должна ему говорить?

— На допросах говорят правду, — ответила Лидочка, — наверное, ты об этом читала.

— Даже редактировала книжку на эту тему, — ответила Марина. — Но мне все равно страшно. Меня еще никогда не вызывали на допрос.

— Не воспринимай Анатолия Васильевича как врага, — сказала Лидочка.

Господи, что я несу!

— А можно умолчать о Даше?

— О Даше?

— Об их романе? Я ведь только читала об этом в рукописи.

— Если только читала, то молчи, — ответила Лидочка. — Впрочем, это твое дело.

Почему-то Лидочка была уверена, что Толик обязательно узнает об отношениях Даши и Сергея. Уж очень много людей знают об этом. И чем дальше они будут таить эту историю от капитана, тем острее он будет чувствовать ложь. Ведь он дал понять Лидочке, что версия с грабителем его не устраивает.

Утро обещало жаркий день, несмотря на редкие дожди температура все поднималась и поднималась...

Лидочка стояла у окна и соображала, какие дела ей непременно нужно сделать. Профессия вольного художника плоха тем, что дела то идут косяком, не продохнуть, то вдруг все о тебе забывают, и ты живешь, словно в вакууме. Сейчас как раз наступил сумасшедший период, в который смерть Сергея врезалась, как гвоздь в часовой механизм.

Значит, сначала я еду...

Ничего она не успела додумать, потому что телефон зазвенел снова.

Этот звонок оказался куда более неожиданным, чем звонок Марины.

Слышно было плохо, и Лидочка не сразу узнала Ольгу, соседку Сергея по даче.

— Лидия Кирилловна, мне с вами поговорить нужно, — сказала Ольга. — У меня есть новости. А Толик сегодня не работает и уехал к брату в Серпухов крышу класть.

— Куда?

— Крышу, говорю, стелить, в Серпухов. А мне надо кое-что сказать!

— А разве нет других следователей?

— Другие люди в милиции есть, но они не поймут. Такое дело, что не поймут. А я вас знаю. И Валентин Дмитриевич уехал на встречу в детский дом.

— Я сейчас очень занята, Оля. Может быть, я приеду на той неделе?

— На той неделе поздно будет. А это очень важно!

— Но ведь сегодня суббота!

— Вот и отдохнете на свежем воздухе. Вы же, наверное, весь день на жаре, даже вредно для организма. — Обычно спокойная, Ольга задыхалась от волнения.

— Ольга, у меня дел по горло!

— Лидия Кирилловна, разве бы я стала вас беспокоить, если бы не особые обстоятельства? Вы даже не представляете.

В конце концов Лидочка капитулировала и снова, как на пытку, как будто в повторяющемся кошмаре, залезла в электричку, на этот раз набитую субботним народом.

Она взяла с собой недочитанный детектив, но почитать в вагоне не удалось, так было тесно и жарко. Хорошо еще, что ехать до Челушинской всего полчаса.

Пока Лидочка добралась до школьной улицы, уже наступил полдень. Лидочка проклинала себя за то, что не может отказать чужим требованиям. Ну почему она сюда потащилась! Потому что в голосе Ольги звучала тревога? А что она знает об этой Ольге? Может, у нее всегда звучит в голосе тревога? И причем тут поэт Вересков, уехавший в детский дом?

Ольга стояла у забора и глядела на улицу. Русые волосы были растрепаны, лицо бледное от влажной жары. При виде Лидочки она широко и облегченно улыбнулась.

— Я по расписанию смотрела, — призналась она. — Через десять минут после каждого поезда выхожу глядеть.

— Жарко, дайте чего-нибудь напиться.

— Заходите, — сказала Ольга. — Я чай вскипятила. Еще не остыл.

— Мне бы чего-нибудь ледяного.

— Специально, чтобы потом ангиной заболеть? Ангина в жару — самое гадкое заболевание, Лидия Кирилловна. Давайте я вам сначала полью, умойтесь с дороги. А потом мы с вами чайку на верандочке попьем.

Ольга поплыла к дому.

— А где же наш детский поэт? — спросила ей вслед Лидочка.

— Валентина Дмитриевича на встречу с детдомовцами в Калугу увезли. Утром на черной «волге» за ним приехали. Честно говоря, это, может, и к лучшему. Потому что вы всех этих людей знаете и можете разобраться, а я не понимаю.

Больше Ольга ничего не сказала. Лидочка умылась. Овчарка ходила за ней из комнаты в комнату и следила, чтобы она не взяла чего хозяйского.

Чай был с вареньем, только что сваренным, клубничные ягоды несказанно благоухали.

— Ольга, — взмолилась Лидочка. — Откройте же мне вашу тайну. Ведь мне было совсем нелегко сюда выбраться...

— Сейчас покажу, — сказала Ольга.

Она ушла с веранды. Стало очень тихо, слышно было, как жужжат осы. Лидочке стало уютно и потянуло в сон.

Вернулась Ольга. Она несла сверток.

В мокрых газетах, намотанных в несколько слоев, лежало нечто, покрытое подсохшей желтой грязью.

— Узнаете? — спросила Ольга.

— Нет.

Ольга колупнула грязь ногтем, и под ней обнаружилась черная блестящая поверхность и краешек стеклянной вставки. Ольга повозила пальцем вокруг, и тут Лидочка сообразила, что видит покрытый грязью портативный транзистор.

— Ничего не понимаю, — сказала Лидочка.

— А я думала, вы сразу сообразите. Я этот приемник на столике у кровати Сергея Романовича видела, — сказала Ольга.

— А почему он такой грязный?

— Не только приемник, — сказала Ольга. — Поглядите.

Из той же кучи грязных газет она вытащила складной будильник — квадратный черный экран, на нем зеленые светящиеся цифры. Было странно видеть, что будильник показывает правильное время, а цифры секунд равномерно меняются.

— Что ему сделается, — сказала Ольга. — Там же электроника.

— Это вы нашли на даче? — домогалась Лидочка.

— Не, не на даче.

— А почему это... здесь?

— Потому я вас и попросила приехать, — сказала Ольга. — Из-за Виктора. Если бы Толик не уехал, я бы ему объяснила, а как этому мордовороту объяснишь?

Для Лидочки этот монолог был загадкой.

И тогда Ольга, вспомнив, что Лидочка не знакома с родственными и соседскими отношениями в поселке, рассказала ей подробнее о появлении в ее доме вещей, принадлежавших Сергею.

Неподалеку жил некий Виктор, трудный подросток. Ольга так и назвала его «трудный подросток» — словно это было его врожденное свойство, он как бы родился трудным подростком.

Виктор был близким знакомым Кати, единственной дочери Ольги. Виктор попался на хулиганских действиях в прошлом году, но так как ему надо было идти осенью в армию, его не стали сажать, как других хулиганов. Впрочем, это было не хулиганство, а всего-навсего взлом коммерческой палатки, после чего взломщики благополучно распили добычу и побили невовремя вернувшихся владельцев торговой точки. Виктор получил условный срок и потому должен был вести себя образцово, что ему давалось с трудом. Все, кроме Кати, которая питала к нему нежные чувства, не могли дождаться, когда он уйдет в армию и там наберется ума-разума. Вчера вечером этот самый Виктор, возвращаясь домой после кино в санатории, перебирался через глубокую, залитую водой траншею — там укладывали какие-то трубы. В траншее он заметил край пестрой тряпки. Это заинтересовало подростка, который никуда не спешил, а потому не поленился вернуться в лес за суком и подцепил тряпку. Тряпка оказалась пледом или небольшим одеялом. Когда он вытащил ее на сухое место, он обнаружил, что плед первоначально был завязан в узел, но развязался и часть содержимого, видно, утонула в грязи. Однако остались две вещи — приемник и будильник. Виктор сначала хотел их продать, но потом вспомнил, что Анатолий Васильевич вызывал его по поводу смерти мужика из пятого дома по Школьной и допытывался, не слышал ли он что-нибудь о краже или убийстве. Виктор даже не обиделся, потому что уже привык — как в поселке что случается, вызывают первым делом его.

В общем, он вещи в милицию не понес и не стал их продавать, а отдал Катьке: домой нельзя, мать помрет со страха, что он снова ворует. А пойдешь в милицию — как потом докажешь, что это не твоих рук дело.

Катька перепугалась, она же еще цыпленок, ей шестнадцати нет. И позвала Ольгу. Та тоже перепугалась. Правда, Виктору поверила и сама пошла в милицию на разведку. Но Толика Голицына не застала, он уехал брату крышу крыть, а был в отделении Верчихин, мордоворот, который Виктора уже как-то исколотил за мелкую провинность, полгода назад. Верчихина все боятся. Он очень подлый. Тогда Ольга решила, что надо с кем-то посоветоваться. Хотела с Вересковым, но он уехал на встречу в детдом. Осталась только Лидия Кирилловна.

Лидочка была в растерянности. Она никак не могла сообразить, почему потребовалось вызывать ее из Москвы.

— Вы хотели со мной посоветоваться? — неуверенно спросила она.

Ольга сидела за столом напротив, подливала Лидочке чай. Она была похожа на королеву Марию-Антуанетту, которая, как и ее благородные предки, много и хорошо питались, радовалась жизни, но тут нежданно нагрянула Французская революция. На самом-то деле Ольга была королевой в первом поколении.

Когда-то природа запрограммировала предков Ольги на каждодневный изнурительный труд на земле. Предки рождались, жили и умирали, не обретя ни грамма жира. А потом народилось революционное поколение, которое бросило деревню и переселилось в города или пригороды. Лет до двадцати, а то и тридцати дети крестьян умещались в молодежных платьях. А потом, особенно после рождения единственного чада и переход в длительный декретный отпуск, здоровый, крепкий жир брал свое. И они присоединялись к обширной армии толстых женщин, детей пролетариата, в которых и не угадаешь трудового происхождения. А вот Ольгина дочь Катюша была сказочно хороша еще потому, что не дотянув до шестнадцати, обрела женственность линий, высокую грудь и круглые бедра, так как ее предки выходили замуж в пятнадцать, а к двадцати уже рожали своего третьего-четвертого. Правда, Катюша, понимала Лидочка, может и не стать такой же, как мама — она будет следить за фигурой, делать гимнастику и употреблять гербалайф. Так что Катя выросла сиреной, сиреночкой, чистой воды соблазном, который себе цены еще не знает и может даже влюбиться в трудного подростка Виктора.

Как бы в ответ на размышления Лидочки, хлопнув дверью, в дом влетела сиреночка Катя, пес радостно залаял и принялся молотить хвостом по мебели.

— Вы правильно сделали, что приехали! — вместо приветствия заявила Катя. — А то мама совсем растерялась.

Ольга налила дочке чаю, размышляя вслух:

— Вообще-то я придумала отнести все в милицию, и сказать, что шла из санатория и увидела одеяло.

— Но почему нельзя сказать, что все нашел Виктор? Милиция будет ему благодарна...

— Как бы не так! — возмутилась Катя. — Да мордоворот спит и видит, как Витьку в лагерь засадить.

— Катя, так нельзя о взрослых говорить!

— Может, подождем до понедельника — предложила Лидочка. — Приедет Анатолий Васильевич, и мы ему расскажем.

Внезапно Лидочка сообразила, как тревожно все оборачивается... Если грабитель спокойно отошел от дома на триста метров и затем выбросил свою добычу в траншею, значит, он не нуждался в этой добыче. Имитация кражи была призвана запутать действие.

Катя допила чай, отставила чашку и сказала:

— Ждать до понедельника невозможно.

Из ее глаз выкатились две жемчужные слезы и покатились по персиковым щекам.

Лидочка поглядела на ее мать.

— Ждать нельзя, — подтвердила Ольга. — Потому что моя дура вчера же вечером Виктору про пистолет рассказала.

— Что?

— Я не зна-а-ал-а...

— Она, видите ли, не знала! — Ольга была в ярости. — Услышала наш с Толиком разговор, что пистолет не нашли... ну кто тебя просил этому уголовнику все выкладывать?

— Он не уголовник! Он все нам принес.

— Катя, он тебе не пара!

— Да объясните же пожалуйста! — попросила Лидочка.

— Витька обязательно к траншее вернется, будет искать пистолет. Может, не сейчас, а попозже, вечером, но вернется. Как он тебе, Катерина, сказал?

— Он обещал, что Владимиру расскажет.

От растройства Катя говорила хриплым басом.

— Владимир — старший брат Виктора, — разъяснила Ольга, — фактически настоящий уголовник. Тюрьма по нему плачет.

— Я его ненавижу, — пояснила Катя.

— Положение безвыходное, — сказала Ольга. — Чаю еще налить?

— Они темноты дождутся и полезут, — сказала Катя, — я вам слово даю.

— Я пойду в милицию, — сказала Ольга. И в ее утверждении заключался небольшой вопросительный знак.

— А что вас беспокоит, Ольга? — спросила Лидочка.

— Если я принесу вещи, мордоворот все сделает, чтобы нам насолить.

— Почему же?

Ольга молчала, перебирая пальцами край скатерти.

— Мама за него замуж не пошла, — сказала Катька. — Он ей всю жизнь мстит. Как цыган Алеко. Как только мама скажет, он сразу сообразит, что это Виктор виноват.

— Почему? Почему именно Виктор?

— Я его знаю, — вздохнула Ольга, соглашаясь с дочерью. — Он решит, что это Виктор, а я его выгораживаю ради Катьки.

— Ну уж очень сложно...

— Нет, не сложно, у нас все не сложно, — сказала Катька.

— И что же вы предлагаете? — спросила Лидочка. Ей не хотелось лжесвидетельствовать, но все шло к этому.

— А может, вы скажете? — спросила Катька. — Вы приехали сюда, шли через траншею и увидели. Вы же Витьку даже не знаете.

— С какой стати мне идти через лес и через траншею? — удивилась Лидочка. — И вообще, что мне делать здесь в субботний день?

— Это неудивительно, — рассудительно ответила Ольга. — Вы к своим друзьям приехали и решили ко мне зайти, спросить, что у нас нового. Да не будет он допрашивать! Он вас уважает.

— А через лес вы шли потому, что короче, — подсказала Катька.

Лидочка выпила еще чашку чаю. Собака положила ей на колени тяжелую слюнявую морду.

— Судьба Виктора у вас в руках, — сказала Ольга.

— И моя проблема, — пробасила сирена Катя.

Ольга осталась снаружи, в теньке у магазина, откуда было удобно наблюдать за входом в милицию, а Лидочка прижала к себе газетный сверток и шагнула внутрь.

Милиция располагалась на первом этаже стандартного девятиэтажного дома, у входа стояло два «газика» и серая «волга». Пожилой усатый милиционер курил в дверях. Он посторонился, пропуская Лидочку, но сделал это через силу, так как находился во власти полуденной истомы.

За барьером сидел дежурный. Он был похож на комсомольского ангела, правда, чуть потрепанного, с мешками под глазами.

При виде Лидочки он провел рукой по пшеничным волосам, показал золотые зубы. Алый румянец расплылся по крутым скулам.

— Что за проблемы, гражданочка? — спросил он мужественно и кокетливо.

Вот он каков, наш враг мордоворот Верчихин!

— У меня к вам сообщение, — сказала Лидочка. — Мне кажется, что отыскались важные улики по делу об убийстве Спольникова.

— Как же, — еще шире улыбнулся мордоворот, — это дело Анатолий ведет. А где у нас Анатолий?

Он раскрыл густо исписанную амбарную книгу и повел пальцем по странице, но вошедший следом за Лидочкой усатый милиционер испортил пантомиму. Он хмыкнул и сказал:

— А ты не знаешь, что Голицын выходной?

— Правильно, — сказал мордворот, словно радуясь, как все хорошо разрешилось. — Нет сегодня товарища Голицына. В понедельник приходите, с утра. Он с утра выходит?

— С утра, — ответил усатый милиционер.

Зазвонил телефон, и Верчихин взял трубку. Лидочка терпеливо ждала, пока он подробно обсуждал с кем-то проблему ларька, который вчера сожгли у Мамонтовки. Было душно, жужжали мухи.

— Вы садитесь, — сказал усатый милиционер.

— Спасибо, я постою, — сказала Лидочка.

— Голицына сегодня точно нет, — сказал милиционер. Лидочка кивнула. Верчихин кончил разговаривать.

— Я же сказал, — произнес он вежливо, но нагло. — Идите, отдыхайте, в понедельник мы вас ждем.

— Я не могу уйти, — сказала Лидочка, — потому что могут пропасть важные улики. Я не могу брать на себя такую ответственность. Вы меня не хотите даже выслушать?

Верчихин поглядел на нее, и глаза у него стали бешенными, холодными, как будто он сейчас вскочет на стол и начнет отплясывать на нем «яблочко».

Верчихин принялся писать. Он был большим начальником, который не мог отвлекаться на мелочи.

Лидочка повысила голос:

— Неужели вы думаете, что я пришла к вам от нечего делать?

Верчихин кивнул, не прекращая писать.

— Но вам это не интересно?

— Интересно, интересно, — ответил Верчихин.

— Часть этих вещей я принесла сюда.

Так как мордоворот не изъявил желания на них посмотреть, Лидочка развернула на деревянном барьере газетный сверток и осторожно показала дежурному желтые под слоем грязи транзистор и будильник.

— Заверните, — брезгливо сказал мордоворот, не поднимая глаз. Верчихин привык иметь дело с людьми от него зависящими и потому заранее испуганными.

— Где ваш начальник? — спросила Лидочка.

— Я здесь начальник, — сказал мордоворот.

Правильно Ольга сделала, что его бросила! Нельзя быть такой самоуверенной дубиной.

Жара, наполнявшая дежурку, была такой густой, что Лидочка физически ощущала, как накаляется мордоворот, бесясь от упрямства этой дачницы. Не любит он дачниц, не выносит.

— Товарищ милиционер, — Лидочка обернулась к усатому, — позовите, пожалуйста, начальника отделения.

— А его нет, — виновато ответил милиционер.

— Ну кто у вас старший офицер??

— Вот, — сказал милиционер, — старший лейтенант Верчихин.

— Тогда разрешите мне позвонить в Москву, — сказала Лидочка.

— Зачем? — осведомился мордоворот.

— Дайте мне телефон вашего московского начальника, — сказала Лидочка. — Я поговорю с ним!

— Я вам, гражданочка, открою страшную тайну, — улыбнулся Верчихин. — Все наше начальство находится на дачах, на отдыхе, ловит рыбку. Так что не надо беспокоить людей, они в трусиках.

И Верчихин засмеялся легким, воздушным, ядовитым смехом. Лидочка стала быстро заворачивать в газету Ольгины находки, чтобы скорее уйти подальше от человека, который может так смеяться.

— Хорошо, — сказала она. — я позвоню в Москву с автомата, но учтите, я этого так не оставлю. Я пришла к вам не ради собственного удовольствия, а желая помочь следствию. Я сегодня буду в Москве и расскажу все на самом высоком уровне.

Лидочка поймала себя на том, что говорит с милиционером суконным языком.

А Верчихин продолжал улыбаться светло и широко. Он не говорил ни слова. Даже не двигался.

— Хорошо, — продолжала Лидочка, — я последний раз прошу вас пойти со мной или послать вашего милиционера, чтобы помог мне достать вещественные доказательства.

— В понедельник, — сказал Верчихин.

Лидочка завернула улики в газету, руки у нее тряслись от бешенства.

Ей хотелось ударить милиционера, но до него не дотянуться, а он продолжает вежливо улыбаться.

— Молодец Оля, — сказала Лидочка, — правильно сделала, что бросила такого!

С этими мстительными словами она покинула отделение милиции, а Верчихин вернее всего не понял, что она имела ввиду. Так что Лидочкин выстрел пропал даром.

Выйдя под ослепительное солнце, она зажмурилась. Жаркий воздух улицы показался ей свежим, словно она вышла из тюрьмы на волю. Где же Ольга?

Лидочка махнула рукой, предлагая Ольге следовать за ней, и пошла к дому, не дожидаясь ее.

Ольга быстро догнала Лидочку.

— Ну что, он придет?

— Он никуда не придет. Он не желает поднять свой зад. И я ему не понравилась.

— Вот именно, — вовсе не удивилась Ольга. — Теперь вы понимаете, почему я отрицала его ухаживания? Он и Толику завидует. Только я так надеялась, что он с вами не посмеет!

— Я сейчас же еду в Москву! — сказала Лидочка. — Я им там все покажу. Они обязаны будут послать сюда людей.

— Ой, не знаю, — сказала Ольга. — Боюсь, что тогда случится трагедия.

— Почему?

— Сегодня суббота. Ну, приедете вы туда уже после обеда. Начнете доказывать, объяснять. Даже если вы найдете человека, который вам поверит и согласится послать сюда машину или хотя бы позвонит сюда, будет уже вечер... Вернее всего вам все будут говорить, что надо подождать до понедельника. Ведь все же отдыхают на дачах!

— Но нельзя же оставить все без охраны! Ваш Виктор вытащит видео и пистолет.

Лидочка уже верила и в видео, и в пистолет.

— Давайте мы сами все вытащим из траншеи, — предложила Ольга. — Раз уж так получилось. Веречихину вы все сказали. Ведь парень под суд пойдет.

— С чего вы решили, что он обязательно полезет за пистолетом?

— Брат его заставит, — уверенно ответила Ольга.

Глава 7

К траншее подошли втроем: Ольга, Лидочка и Катя, которая несла хозяйственную сумку для возможной добычи.

Лидочка была в Катином купальном костюме. Костюм был ей мал, жал в груди. Сверху она накинула Ольгин халат, который, наоборот, был страшно велик.

— Если воду в траншее не бурлить, — сказала Катя, — то она вполне пристойная, чтобы в ней купаться. В такую жару куда деваться? Вот мы вроде и пошли купаться, правда?

— Все равно, если кто-то увидит, хохоту будет до самой Москвы, — сказала Лидочка, которая чувствовала себя полной идиоткой, ввязавшись в эту историю.

— Ничего особенного, — сказала Катя, которая смотрела телевизор и была в курсе модных увлечений. — У нас с вами такой хеппенинд.

— Что?

— Это английское занятие. Люди собираются, словно что-то случилось. А что случилось — все равно, до лампочки. Вот и у нас будет хеппенинд в траншее.

Они пересекли лесополосу, отделявшую путепровод от шоссе. Перед ними тянулась широкая полоса по-разному раскопанной земли. Кое-где были вырыты траншеи, так и не просохшие после дождей, кое-где были полузасыпанные ямы, между ними лежали штабеля широчайших, в человеческий рост, труб и труб потоньше, оставленных строителями бетонных плит, котлов и пришедших в негодность машин — создавалось впечатление, что строители страшно устали класть новые трубы, а устав, плюнули на все и отправились отдыхать, ничуть не заботясь, что строительство не завершено.

— Как операция у чукчи, — сказала Катя, угадав Лидочкины мысли.

— А что случилось с чукчей? — спросила Оля. Она была в голубом платье и разношенных лодочках на босу ногу.

— Он операцию делал, а потом кинул скальпель и говорит: «опять не получилось».

— Моя мама — гуманистка, — сказала Катя, — все по ней должно быть правильно, но в столкновении с правдой жизни она всегда страдает.

— А ты циник? — спросила Лидочка.

— Как вы угадали? — спросила Катя. — Многие не догадываются. Я отличница и никогда не спорю с учителями.

Вокруг стояла пустынная субботняя жара. Никто по доброй воле не пошел бы гулять на строительную площадку. Дачники ходили дальше, на пруд в санаторском лесу или уезжали на водохранилище.

За траншеями и ямами, наполненными желтой водой, стеной стоял лес, на вид совершенно девственный, на самом же деле служивший парком кардиологическому санаторию.

Через него можно было срезать дорогу к станции, но немного. Лидочка поглядела, где можно пройти. На случай, если в милиции спросят.

Выйдя к траншеям, они остановились в растерянности. Потому что Ольга не сообразила спросить у Виктора, из какой траншеи он вытянул узел с уликами. Но не искать же его и не ждать темноты, когда Виктор приведет сюда непутевого брата, чтобы поживиться.

Разделись.

Лидочка пошла налево, Ольга с дочкой — направо.

Солнце жгло немилосердно. Пользуясь тем, что никто не смотрит, Лидочка сбросила необъятный халат и повесила его через плечо. Сначала стало прохладнее, но тут же горячие лучи добрались до кожи.

Лидочка остановилась над траншеей, вырытой в желтой глине. Ширина ее достигала метров трех, а местами была больше из-за оплывших и осыпавшихся стенок. В длину же она была почти бесконечна. На несколько метров вокруг трава была срезана так, что, еще не дойдя до траншеи, Лидочка испачкала туфли желтым порошком. Хорошо еще, что давно не было дождей и глина вокруг траншеи была сухой.

Вода, которая неподвижно стояла в траншее, казалась темной и чистой, Лидочка подняла камешек и кинула его в траншею. Камешек взбаламутил воду, навстречу из глубины поднялись желтые протуберанцы, и вода в траншее постепенно пожелтела.

Справа закричала Катя:

— Идите сюда, сюда! Я нашла плед!

Страшно было называть пледом большую, желтую, непросохшую толком тряпку, свисающую с отвала в воду.

Им повезло — они уже стояли на пороге тайны. И раз милиция не хочет разгадывать преступление, три слабые женщины возьмут это на себя.

Правда, лезть в траншею предчувствуя, какая грязная и даже липкая жижа ждет там, не хотелось.

Лидочка не спеша разулась, ожидая, что сейчас Ольга или Катя скажут ей: «Не стоит, Лидия Кирилловна, мы все сами еделаем!» Ведь не ей, а им так важно уберечь от неприятностей трудного подростка Виктора!

— Если кто пойдет мимо, — сказала Ольга, не оправдав надежд Лидочки, (???..)и теперь хотите ему доказать, а мы тут как свидетели и ваши друзья.

— Ольга, — сказала Лидочка. — Может, все-таки вы поищете?

Ольга была готова к такой просьбе и быстро ответила:

— Весь поселок будет смеяться, если я в грязь полезу. Мне тогда здесь не жить. А на мне же библиотека, центр культурной жизни!

— В самом деле — вы же представляете, Лидия Кирилловна, — сказала Катя. — У нас с мамой есть только доброе имя.

Большие сиреневые глаза Кати были холодны, как ледниковые озера. И Виктора не спасет, и маму не даст в обиду.

— А я — городская, — обреченно сказала Лидочка. И если она хотела, чтобы в ее словах прозвучала ирония, никто этого не услышал.

— Вы хотите нам с мамой помочь? — спросила Катя. — Тогда помогайте скорей.

И в самом деле, подумала Лидочка, я здесь пришлое существо — никто не смог бы заставить меня совершать идиотские поступки без моего согласия. И если я решила помогать чужим людям, то почему надо останавливаться на середине? Почему? По крайней мере, я не простужусь — сейчас температура воздуха под тридцать, и, наверное, многие мечтают выкупаться. Вы мечтаете, а я сейчас нырну.

Уловив ее отважное движение, Катя вдруг крикнула:

— Волосы не намочите!

Лидочка и не собиралась нырять вниз головой. Она посмотрела по сторонам — кроме Ольги и ее дочери никого в пределах видимости не было.

Лидочка села на край траншеи и, тормозя ладошками, постаралась элегантно соскользнуть в траншею, словно нимфа в озеро.

Желтая глина оказалась недостаточно плотной, чтобы удержать ее. Увеличивая скорость, Лидочка поехала по крутому склону и громко взвизгнула — это случилось непроизвольно.

Вода, такая прохладная и даже нежная на ощупь, послушно раздалась, впуская в себя Лидочку, и взлетела вверх желтыми фонтанными струями.

Сверху взвизгнула Ольга и ее дочка, потому что им на мгновение почудилось, что они никогда больше не увидят Лидию Кирилловну.

Траншея оказалась глубже, чем Лидочка рассчитывала, но, к счастью, наполнена водой наполовину — метра на полтора. Дно ее было покрыто толстым слоем нежного желтого ила. Падение Лидочки подняло вверх всю жижу, со дна, и вода тут же превратилась в желтый бульон.

Сначала Лидочка окунулась с головой, затем распрямилась, и ее охватило восхитительное чувство купальщика в жаркий день — чувство облегчения, мгновенного очищения тела от пота и скверны знойного дня.

Лидочка помотала головой, жалея, что не взяла с собой купальной шапочки. Она стояла на мягком дне траншеи, ступни утопали в мягком теплом иле. Откинув голову, Лидочка пригладила ладонями волосы, чтобы стряхнуть с них воду.

Себя не видишь — поэтому Лидочка посмотрела на своих спутниц, глядевших на нее с берега. Честное полное лицо Ольги изображало неприкрытый ужас, а Катины брови уехали к линии волос — она была вовсе удивлена.

— Ой! — сказала Ольга.

— Ни один враг, — сообщила Катя, — ни один друг не узнает вас, тетя Лида, в этой маскировке. Жалко, что зеркало не взяла.

— Помолчи, — оборвала ее Ольга. — Человек из-за нас в грязь полез, а ты позволяешь себе смеяться.

— Как над малым народом чукчами! — вспомнила Катя и захохотала.

Лидочку охватил гнев, и если бы траншея не была столь глубока, она, наверное, выбралась бы сейчас наружу и закатила издевательнице подзатыльник. Сейчас же она ограничилась неосознанным движением вперед к откосу траншеи, чтобы дотянуться до босой ноги Катьки и стянуть подлую девицу в страшную глубь!

Катька отскочила, продолжая смеяться.

Лидочка подняла руку, рука была умеренно желтой и умеренно грязной — и мутная вода, стекая с нее, оставила следы, какие оставляет селевой поток на зеленых альпийских лугах.

Лидочка потянула себя за прядь волос и поглядела на конец пряди — волосы пострадали больше, чем кожа: желтая краска густо покрывала их.

— Хватит, — сказала Лидочка голосом христианского мученика, уже вышедшего на арену, который обращается к замешкавшимся единоверцам. — Не будем терять времени. Мне не хочется, чтобы сюда сбежались дачники посмотреть, как мы принимаем грязевые ванны.

— Надо было грабли взять, — сказала Ольга. Она встала между Лидочкой и солнцем, отчего она снизу казалась гигантской фигурой, вырезанной из черного картона и окруженной сиянием.

— Тетя Лида, ногами возите, — воскликнула Катя. — Ходите и ногами возите! Как наткнетесь на твердое, ныряйте, а просто так не ныряйте!

Лидочка, не отрывая ног от дна, пошла поперек траншеи, и через два шага, не дотянувшись до противоположной стены, ударилась пальцами ноги обо что-то твердое так, что ушибла пальцы. Она наклонилась, чтобы потереть ушибленное место, но головой ушла под воду. Выскочив из воды, Лидочка принялась вытряхивать воду из ушей.

— Нашла? — радостно закричала откуда-то сверху Ольга.

В конце концов, если ты уже перемазалась, терять нечего.

Лидочка зажмурилась и присела в траншее. Пальцы нащупали какую-то палку. Рука с палкой осталась под водой.

Лидочка хотела показать Ольге и Кате свою первую добычу, но тут она обнаружила, что на краю траншеи ни Ольги, ни Катьки нет.

— Оля, — крикнула она.

— Слиняла твоя Оля, — ответил мужской голос.

К краю траншеи согласно шагнули два парня: подросток и взрослый, похожий на первого, но с более грубыми чертами лица. И Лидочка сразу поняла, что их выследили братья Виктор и Владимир.

Так вот ради кого она пожертвовала своими чудными волосами, ради кого она копошится в грязи!

— Ты чего? — спросил тот, что постарше. — Давай, ныряй, ищи, нам вещи нужны! Лезь, желтая вошь!

Странно, но, видно, молодые люди первоначально собирались на вернисаж или на танцы, иначе трудно объяснить, почему оба были облачены в костюмы и белые сорочки, правда без галстуков.

Братья заливались смехом, но добраться до Лидочки не могли. Впрочем, и Лидочка была беспомощна. Лидочка поняла, что братья собирались обследовать содержимое траншеи попозже, когда стемнеет и не будет опасности встретить ненужных свидетелей, но тут проведали, что женщины пошли к траншее сами — поселок невелик и прослушивается насквозь. Разумеется, они осерчали и кинулись туда, но будучи существами недалекими, поспешили. Что бы им дождаться, пока Лидочка обшарит дно и все найдет, а потом спокойно все отобрать.

— Ищи! — кричал трудный подросток Виктор. И что только Катька нашла в этом прыщавом создании с жирными пшеничными волосами и подбритым затылком?

— Давай, а то сделаю, — Владимир рассказал Лидочке, что намеревается с ней сделать, и это ее так рассердило, что она привела в исполнение мгновенно созревший план.

Она вытащила из воды палку, липкий, скользкий толстый сук, и занесла его над водой. Владимир решил, что она хочет его ударить, но не может достать. И еще более развеселился. Лидочка изо всех сил ударила суком по воде с таким расчетом, чтобы брызги накрыли обоих парней.

План удался даже лучше, чем она ожидала.

Более всего братьев можно было сравнить с двумя ягуарами: желтые пятна и потеки на черных костюмах светились как на арене цирка.

Виктор и Владимир отпрянули от траншеи, но было поздно.

Лидочка видела, как они матерясь, старались оттереть с костюмов, волос и рук желтые потеки, но лишь размазывали грязь. Они готовы были плакать и их ненависть к Лидочке была столь велика, что сильный Владимир схватил с земли кусок бетона весом в несколько десятков килограммов и метнул его в траншею, целясь в свою обидчицу, ни о чем другом его разнузданная натура и думать не могла.

Громадный столб желтой жижи поднялся над траншеей и целиком накрыл Лидочку. Братья-разбойники еще более промокли. Владимир кинулся было искать новый метательный снаряд, но его остановил высокий, резкий голос.

Детский поэт Валентин Дмитриевич стоял на краю траншеи, метрах в десяти от них. В руках у него был фотоаппарат «поляроид».

— Стоять! — приказал Вересков. — Я вас запечатлел, хулиган и убийца!

— Я до тебя, падла, доберусь! — пятнистый Владимир переключил гнев на пожилого поэта, а появившаяся в поле зрения Лидочки Катька схватила кусок глины и ловко метнула его, угодив Виктору в лоб. Виктор плачущим голосом закричал:

— Ты что, Катька, озверела, что ли? У меня же завтра синяк будет!

— Сейчас еще один поставлю! — Катька уже подняла следующий кусок глины. — Вы с братцем готовы убить беззащитную женщину, которая спасает тебя же, дурня, от тюрьмы!

— Убью! — закричал Владимир, но не двинулся с места.

— Слушай, Владимир, — громко произнесла Ольга, — по тебе в самом дале лагерь плачет. Ты сейчас на глазах у свидетелей хотел убить знаменитую женщину, лауреата Лидию Кирилловну. Твои преступные действия зафиксировал товарищ Вересков. И завтра этот снимок в случае чего ляжет на стол начальника милиции. Твой брат и соучастник тоже пойдет по этому делу. Так что лучше вам, негодяи, убираться туда, откуда пришли. Ясно?

Владимир молчал, лишь губы его безмолвно перебрасывали через траншею непристойные фразы. А братишка Виктора выкрикнул:

— Куда мы пойдем, тетя Оля, если у нас костюмы испорчены? Мы же на поминки по тете Нюре собрались в Мамонтовку.

— Ой! — удивилась Ольга. — Да что ты говоришь! Неужели Анну Григорьевну уже похоронили?

— Сегодня утром схоронили. А сейчас на поминки едем.

— А я-то, глупая, думала, что завтра хоронят. И все из-за тебя, паразит! Ты меня с вечера отвлекал своими визитами. Ты почему вчера не сказал про похороны?

— А вы не спрашивали, тетя Оля, — ответил Виктор.

Лидочке, которая стояла по шею в желтой воде под ногами у беседующих, этот разговор представлялся отрепетированным диалогом из пьесы абсурда. Тем более, что все о ней забыли. Катька потому что слушала маму, а Вересков полагал нетактичным прерывать чужие разговоры.

— Пошли, Витька, — приказал Владимир, который до этого молча счищал носовым платком с пиджака большое желтое пятно, все глубже втирая его в ткань.

Витька послушно пошел прочь за старшим братом. Они не оборачивались. Какое счастье, подумала Лидочка, что траншея такая широкая и глубокая, иначе они в гневе сиганули бы в нее.

— Так их и видали на поминках, — трезво предположила Катька. — Адью — прощай шикарная жизнь.

— Помолчала бы, — оборвала ее мать. Но голос матери был встревоженным. Она подошла к краю траншеи и посмотрела вниз: — Вы простите, Лида, что вас бросили. Мы увидели в леске Валентина Дмитриевича, какое счастье, что он вернулся, и решили, что нам свидетель нужен, настоящий свидетель, солидный, не то что мы с Катькой.

— Свидетель чего? — не удержалась Лидочка.

— Свидетель того, как они над вами измывались, — ответила Катька, почувствовав, что мать замялась с ответом. — Прежде чем в грязи утопить.

— Катя!

— Шестнадцатый год Катя!

Валентин Дмитриевич подошел близко к краю, и Ольге с трудом удалось в последний момент ухватить его за талию и оттащить на безопасное расстояние от траншеи.

— Простите, — сказал он. — А если не секрет, могу ли я узнать, чем занимается Лидия Кирилловна?

— Лида что-то обронила, — сказала Ольга. — И мы ведем поиски.

Лидочка почувствовала, что отныне они с Ольгой на «ты». Общие испытания, как ничто другое, сближают людей.

— Простите? — Валентин Дмитриевич был вполне земным и трезвым человеком. — Верится с трудом.

Поскольку Ольга ничего не ответила, а Катя даже отошла в сторону, он добавил:

— Ваши... раскопки имеют отношение к несчастному случаю с Сергеем Романовичем?

— Как хорошо, что вы вернулись так рано, — сказала Ольга! — И с фотоаппаратом. Может быть, ваш фотоаппарат спас кому-то из нас жизнь.

Поэт понял, что больше ничего ему не скажут, и сам переменил тему:

— Здесь так красиво цветут ромашки... на краю леса. Я хотел их сфотографировать для моей жены. Вот и забрел сюда. Вам помочь вылезти?

— Нет, — сказала Лидочка, — я еще немного здесь побуду.

— А разве вода не холодная?

— Вода хорошая, теплая, хоть и прохладная, — светски ответила Лидочка.

— Значит, вы без меня дальше справитесь?

— Постараемся, — сказала Лидочка. — Спасибо за помощь.

— Спасибо за помощь, — повторила Ольга. — Вы не обижайтесь, что мы пока ничего не рассказываем. Мы сейчас совершаем... как это сказать?

— Мы совершаем противоправные действия, — ответило из траншеи желтое чудовище, в котором по голосу можно было угадать Лидочку. — И нам не хотелось вас впутывать.

— Хорошо, — согласился поэт. — Тогда, может быть, вы мне подскажете, кому сдать фотографию, на которой молодой человек кидает в Лидию Кирилловну кусок бетона?

— Давайте мне, — сказала Ольга, — спасибо. Жалко, что мелко получилось.

Вересков с неохотой ушел. Ему так хотелось помочь женщинам. Но в нем не нуждались. А настоящий мужчина всегда уходит, если чувствует, что в нем не нуждаются.

— Вряд ли эта фотография тебе поможет, мама — сказала Катька, заглядывая матери через плечо. — На этом снимке Фархад строит плотину.

— Кто?

— Это узбекский такой герой, ты мне в детстве книжку читала. Он плотины возводил, а Ширин его любила за это. Забыла?

— Прекращаем дискуссию, — сказала Лидочка. — Я замерзаю.

— Да что вы! — удивилась Катька. — Жарко, как в печке.

— А я в тени, — ответила Лидочка. Ей не хотелось и дальше нащупывать добычу босыми ногами. Так можно остаться без пальцев. Найденный на дне траншеи сук Лидочке пригодился.

Лидочка продолжала охоту за сокровищами.

Теперь ей было все равно — красива ли она или при виде ее дети зажмурятся от ужаса.

Лидочка медленно вела суком по дну, затем делала маленький шаг и завершала поиски ступней. Дело двигалось медленно. Лидочка приближалась к дальней стенке траншеи, затем, дойдя до нее, поворачивала и шла обратно.

Ольга и Катя стояли на краю траншеи и давали советы.

Солнце светило им в спины.

С каждым шагом раствор, наполнявший траншею, становился все гуще. Лидочке уже казалось, что даже двигаться в жиже тяжко, словно угодила в трясину.

Лидочка упрямо направилась пересекать траншею, на этот раз чуть правее.

И тут нога наткнулась на что-то твердое. Она замерла — лишь пальцы двигались под водой, ощупывая ящичек.

— Что-то есть? — спросила Катька. Она умирала от нетерпения.

— Не знаю, боюсь сглазить.

Лидочка зажмурилась и присела. Жижа, как вода Мертвого моря, норовила вытолкнуть ее наверх.

Плоский ящичек, хоть и увяз в глине, легко поддался.

Лидочка подняла его и выпрямилась. Но она не сразу смогла открыть глаза, потому что ресницы ее слиплись от глины.

Чтобы протереть глаза, надо было выпустить ящичек — что же делать? И тут сверху прогремел голос Ольги:

— Давай сюда, я подержу.

Лидочка потянула руки с ящиком вверх, в направлении голоса.

— Это видео, — сообщила Ольга. — Сейчас возьму.

И тут Лидочка почувствовала значительное движение воздуха, словно рядом пронесся грузовик. Тут же ее отбросило в сторону, мимо пронеслось некое тяжелое тело и с оглушительным плеском, под двуголосый женский вопль рухнуло в воду. Лидочка выпустила из рук видео и чуть не захлебнулась.

К счастью, она сразу пришла в себя, и, протерев кулаками глаза, увидела нечто ужасное.

В траншее, совсем рядом, медленно поворачивалось желтое чудовище, похожее на мумми-тролля. Одного взгляда на кричащую, мечущуюся по краю траншеи Катьку было достаточно, чтобы понять: ребенок остался сиротой.

— Ольга! — воззвала Лидочка. — Немедленно приди в себя! Я в этой траншее бултыхаюсь уже полчаса и еще жива. Ты и минуты не просидела, а уже переживаешь.

Ольга тяжело дышала, не слушая Лидочку.

— Протри глаза, — приказала Лидочка. — Представь, что ты моешь голову. Главное, чтобы мыло в глаза не попало.

— Мама будет жить? — спросила Катька. К ней возвращался детский цинизм.

— Не валяй дурака, — оборвала ее Лидочка. — Твоей маме ничего не угрожает. Мы принимаем грязевые ванны. Она еще не привыкла, а я уже освоилась.

— Не смейся над матерью, — включилась в беседу Ольга, которая немного протерла глаза и разлепила веки.

— Давай я тебя подсажу, — сказала Лидочка. — Вылезай.

— Не надо, — великодушно заявила Ольга. — Раз уж я вляпалась, то буду с тобой вместе искать.

Угодив в воду и потеряв пристойный облик, Ольга преобразилась. В ней проснулся командир и даже вождь. Она не давала Лидочке пасть духом и проявить слабость. Она двигалась зигзагами через траншею словно, броненосец, бесстрашно бороздя ногами дно, тем более, что она была обута и не боялась железок и гвоздей.

Лидочка же топталась на месте, отыскивая оброненный аппарат. Казалось, куда деться ящику, должен опуститься к ногам Лидочки, но лишь минут через пять Лидочка нащупала его в метре от точки, где он ушел в желтую воду.

Никогда Лидочка не подозревала, что может испытывать такое всепоглащающее счастье, как в момент этой находки.

— Катя! — вскричала она, вздымая видик к солнцу, — я его нашла, только умоляю, не падай в траншею.

— Вас понял! — ответила Катя. — Приступаю к исполнению.

Она присела на корточки и приняла добычу.

— До чего вы его довели, Лидия Кирилловна, — сказала она с упреком. — Сколько же раз можно кидать в воду ценную электронику?

— А что еще мы ищем? — спросила Ольга. — Больше вроде искать нечего?

— Мама, ты заблуждаешься, — сказала Катька. — А вдруг мы найдем пистолет? Ведь ты больше всего боялась, как бы Витька его не отыскал, правда?

— Неужели ты думаешь, что он лежит в луже? — спросила Лидочка. — Это было бы наивно, чем со стороны преступника.

— Не более наивно, чем разбрасывать по ямам ценную японскую видеоаппаратуру, — заметила Катька.

Что-то твердое лежало как раз под пяткой и мешало Лидочке стоять.

— Погодите, — сказала Лидочка.

Она нырнула и нащупала плоский металлический предмет.

Выпрямившись и отфыркиваясь, Лидочка почистила его бок блеснул.

— Пистолет! — закричала Катька, напугав гулявших вдали с собакой дачников.

— Нет, — сказала ее мать. — Быть того не может.

Наверное, она только себя считала способной находить в грязи пистолеты.

— Может, может, — подтвердила Лидочка, — держи.

Она швырнула предмет Катьке, та поймала его и несколько раз повернула в руках, разглядывая, прежде чем произнести приговор:

— Портсигар.

— Вот именно, — сказала Лидочка.

— Кто-нибудь чужой уронил, — сказала Катька — а мне бы предпочтительней пистолет. Надену белые колготки, поеду в Бендеры.

— Помолчи! — рассердилась Ольга. — Вечно несешь чепуху. Лучше посмотри, что я еще нашла.

С этими словами она кинула дочери новую находку. Та поймала ее и, оглядев, заметила:

— Мать, ты могла пристрелить единственную дочку. Это и в самом деле пистолет.

— Не может быть! — Ольга была потрясена. — Я ж думала, это просто железка.

Катя, не пожалев платья, отерла пистолет подолом. Даже из траншеи было видно, как поблескивал черный ствол.

— Только не стреляй, — попросила Катьку Лидочка. — В обойме должно быть столько пуль, сколько есть. Если будет на одну меньше, решат, что убийцей была ты!

Катя ахнула, но пистолет не выпустила.

Ольга кинулась вдоль траншеи в ту сторону, где берег осыпался и был пологим. За ней поспешила и Лидочка. Она брела и размышляла:

— Пистолет был выброшен в траншею вместе с вещами.

Значит, никакое это не ограбление. Здесь и не пахнет случайным воришкой. Мы имеем дело с хладнокровным убийцей, который пытался скрыть свои следы и верно рассудил, что скорее всего вода в траншее останется до осени, потом замерзнет, а если в следующем году и придут строители раскапывать или закапывать, вернее всего, они воспользуются для своих целей экскаватором. Но главное в том, что убийца хотел смерти Сергея. И не нужны ему были такие красивые игрушки, как видео и будильник... Выходит, подозрение вновь падает на неуравновешенного толстяка Руслана. У него был повод и была возможность. А житейские блага его не волновали.

Ольга тяжело карабкалась, срываясь и сползая вниз. Лидочка подставила ей плечо. Дачница с собакой подошла к краю и спросила:

— Вода теплая?

Дачница была пожилой женщиной в толстых очках. Видно, ее очки были недостаточно толстыми.

Собака оглушительно лаяла. Голос у нее был пронзительный и неприятный.

Наконец, Ольга вползла на берег, где ее подхватила Катя.

Лидочка последовала примеру Ольги и услышала конец беседы дачницы с Олей.

— Собака не может молчать, — оправдывалась дачница, — потому что на вас платье совершенно безумного цвета.

Было тепло, жарко, с каждой минутой все жарче. Дачница еще раз пригляделась к Ольге и Лидочке, замолчала и быстро пошла прочь, оттаскивая собаку, которая билась в истерике.

— Плохо дело, — сказала Катька, оглядывая женщин.

— А что? — спросила Лидочка.

— Вам же через поселок идти.

— Ой, — спохватилась Ольга. — Лучше я здесь до темноты посижу.

— В кустах, — согласилась Катька. — Желательно на муравейнике. Хотя нет, муравьям до тебя не добраться.

— Пошли, — сказала Лидочка. — Сейчас середина дня. То, что называется...

— Сиестой! — сообразила Катька.

— А в сиесту русский поселянин отдыхает.

— Это смотря кто, — возразила Ольга, которую более других беспокоило общественное мнение. — Бабы и старухи на нашей улице все сейчас у окон сидят. А моя бывшая свекровь в огороде.

— Они и вечером будут сидеть, — сказала Лидочка.

— С перерывом на Санту-Барбару, — поправила Катя. Ольга тщетно пыталась стряхнуть с себя грязь.

— Я иду первой, — сказала Катька. — И несу сумку с добычей. Вы замыкаете шествие. Делайте вид, что вы только что принимали лечебные ванны.

— Выхода нет, — согласилась Лидочка, надевая на грязный купальник Ольгин халат. — Чем скорее мы достигнем вашего дома, тем лучше.

Они двинулись. Конечно, было страшновато и даже стыдно, словно они побывали в грязи ради извращенного удовольствия.

Лидочка шла, глядя себе под ноги, правда, собственные ноги не вызывали в ней ничего, кроме отвращения, потому что были облеплены пластами желтой грязи, столь липкой и приставучей, будто это была не грязь, а резиновый клей.

За заборами безумствовали собаки, но в последний момент их нервы не выдерживали и, поджав хвосты, они кидались прочь.

Слева впереди показалась дача, где убили Сергея.

Она была угловой, здесь от Школьной отходил переулок.

Ольга и Катя не заметили, что в переулке, шагах в ста от того места, где он вливался в Школьную, стоят два человека — Виктор и Владимир. Но Лидочка их увидела и сбилась с шага. Ольга почувствовала неладное и тоже повернула голову направо. И все втроем, не оборачиваясь, кинулись бежать по улице.

До Ольгиной калитки оставалось сто шагов.

Они ворвались туда, Ольга задвинула засов.

Они пробежали в дом.

— Что будем делать? — спросила Катька.

— Надо прятать, — сказала Ольга.

— Я отнесу в милицию, — сказала Лидочка.

— Ой, и не думайте! Этот мордоворот все погубит! Ты знаешь, как он Толика не выносит. А меня тем более.

— Он Витю посадит, — заревела Катя.

— Твой Витя, — резко заметила Лидочка, — спит и видит, как бы нас всех перерезать.

— Он в прошлом году авиамоделизмом занимался! — возразила Катька.

— Хорошо, и что же вы предлагаете? — спросила Лидочка.

— Прежде всего забаррикадироваться, — сказала Ольга.

К счастью, здравый смысл ее не покинул. Оставляя с каждым шагом желтые пятна глины на половицах, они с Катей закрыли окна и двери.

— Теперь им придется ломиться, стекла бить, — сказала Ольга.

— До темноты мы должны спрятать улики, — сказала Катька. — И в таком месте, чтоб сколько меня ни пытали, я бы им говорила: не знаю!

Так, подумала Лидочка, нам только пыток не хватало!

— Сначала давайте вымоемся, — сказала Ольга. Она была в своем доме, и потому к ней вернулась рассудительность отличницы. — Без этого нам из дома не выйти. Кто первый?

— Пускай тетя Лида, — сказала Катька. — Все-таки она гостья и подводница-доброволец.

Лидочка послушалась и первой отправилась под душ.

Она старалась мыться как можно скорее, но пришлось соскрести с себя столько грязи, что Лидочка смогла управиться только минут через двадцать.

— Господи, — сказала Катька, увидев ее после душа в чистом городском платье. — Разве бывают на свете такие красивые женщины?

Сама она запачкалась умеренно и потому отправила в душ второе чудовище — собственную мать. А сама показала Лидочке найденные улики, уже вымытые на кухне под рукомойником и аккуратно разложенные на столе вместе с добычей, принесенной раньше Виктором.

На столе, с которого Катя сняла скатерть, лежали: транзистор, электронный будильник, видео, серебряный портсигар с изображением коня в подкове, а так же пистолет, марки которого никто не знал и сколько патронов в нем осталось — тоже было неизвестно.

Лидочка осторожно по очереди поднимала вещи и рассматривала их. Вещи как вещи. Внутри портсигара осталось шесть размокших папирос. Странно, кроме Нины Абрамовны никто папиросы в портсигаре не держит. Кстати, какой был портсигар у Нины? Лидочка вспомнила, как глядела на него. Точно такой. Значит, Нина забыла портсигар, когда уезжала в воскресенье вечером. А убийца в темноте, спеша инсценировать ограбление, хватал, что под руку подвернется, и заворачивал в плед. Вот и попал туда портсигар.

Из душа вышла Ольга.

— Я потом помоюсь, — сообщила она. — Только первую грязь сняла и уже сток засорила. Этих не видели?

— Нет, — сказала Лидочка и обернулась к Кате.

— Они мимо проходили, — сказала девушка, — посмотрели на наш дом. Витька кулак показал, а я от окна отпрыгнула.

— Давно проходили?

— Только что.

— Значит, дежурят. Будут штурмовать, — сказала Ольга. Видно, она об этом думала, пока была в душе. — Значит, нам надо улики унести. Лидочка, это твое дело.

— Почему мое?

— Ну мы же обсуждали! Унесешь и спрячешь, где хочешь. Только чтобы мы не знали. Если нас будут пытать, мы ничего не скажем. Не знаем и все.

— Странный способ спасать мучителя Виктора от тюрьмы, — заметила Лидочка.

— Я лучше знаю, — сказала Ольга. — Пока время до темноты есть, беги.

— Куда?

— Не знаю. Улики должны попасть к Толику. Из твоих рук.

Лидочку охватило безнадежное чувство. Возле ее фамилии в классном журнале остановился безжалостный палец учителя, и его тонкие губы уже готовы ее произнести. Придется идти к доске...

— Катька, выгляни наружу. Но осторожно. — сказала Ольга. Она сама уложила вещи в сухую сумку. На прощание велела Лидочке как следует промыть на ночь волосы. Потому что грязь страшно въедливая.

Катька, которая глядела через забор, укрывшись в малине, крикнула:

— Никого не видать!

— Лучше бы видать, — сказала Ольга. — Тогда знаешь, с какой стороны ждать опасность. Давай я на улицу выйду, стану их отвлекать.

— Осторожнее, мама, — встревожилась Катя. — Вон они! Из-за угла выглядывают!

— Это мне и нужно, — сказала Ольга.

Она пошла во двор, кинув Лидочке на прощание:

— Через три минуты после меня выходи из калитки направо и шагай к станции.

Сама же Ольга, как была в сарафане и босоножках, выскочила из калитки и, набирая скорость, пропала налево.

Лидочка взглянула в зеркало. Остатки желтой глины в мокрых волосах можно в счет не принимать. Платье на ней было свое, чистое, она оставляла его в доме, но босоножки влажные, отмытые кое-как.

Лидочка мысленно досчитала до ста и услышала голос Катьки:

— Тетя Лида, беги!

Как львица, услышавшая выстрел хлыста — команду бежать на манеж — Лидочка рванулась на улицу.

Выйдя, не удержалась — оглянулась. Довольно далеко, у поворота на шоссе, Ольга размахивала руками, отвлекая от Лидочки братьев.

Лидочка побежала в другую сторону, повернула на широкую улицу, ведущую к станции, и направилась по ней мимо Дома художника и хозяйственного магазина. У переезда ей пришлось пропустить товарный поезд. Под грохот колес она обернулась — по шоссе в ее сторону бежали две, пока небольшие, но целеустремленные фигурки — Витя с Владимиром. Конечно, они сделали выводы из встречи с Ольгой. Теперь Ольге и Катьке пытки не грозили. Погоня устремилась за своей жертвой. Братья сообразили, а может, спасая дочь от пыток, Ольга сообщила негодяям, что ценности унесла московская гостья.

Товарняк казался Лидочке бесконечным. Она крутила головой, отмечая приближение грабителей. Теперь путь к Глущенкам, где она намеревалась спрятать улики, был неприемлем. Братья ее настигнут на полдороги.

Едва промчался, подбрасывая зад, последний из вагонов, Лидочка побежала налево, к станции. Между нею и братьями еще оставалось метров триста.

Она догнала девушку в красном костюме, спокойно шедшую к платформе, и спросила ее:

— Электричка скоро?

— Сейчас придет, — ответила девушка.

Лидочка добежала до середины платформы, где на нее вела лестница, как раз, когда там затормозила электричка. Должно же человеку хоть раз повезти!

Но вместо того, чтобы кинуться в электричку, Лидочка нырнула под платформу, в густой, придавленный бетонными плитами платформы кустарник. Снаружи эта чащоба была непроглядна.

Она присела на корточки в душной чащобе кустарника. Вокруг валялись сброшенные с платформы баллоны из-под воды, пивные банки и обертки от жевательной резинки. К счастью, ничего паршивее, чем сухой мусор, поблизости не было.

Лидочке были видны колеса электрички, замедлявшие обороты возле платформы. Вот они остановились. Над головой заскрипели, раскрываясь, двери. Наступила тишина. Люди входили в поезд.

Рядом протопали быстрые шаги. Так-так-так — простучали они по лестнице.

— Скорее! — завопил Виктор.

— Ничего, успеваем, — ответил Владимир. — Не уедет, стерва!

Двери электрички скрипя закрылись. Качнулись, стали поворачиваться и завертелись железные колеса. Все быстрее и быстрее, грохот возрос до невыносимого — хотелось зажать уши... и вдруг оборвался. Стало светло — была видна противоположная платформа и рельсы, еще дрожащие от умчавшегося поезда.

И тут, таясь под платформой и слушая, как жужжат мухи, Лидочка отчетливо вспомнила, как Нина Абрамовна стоит на платформе, вечером в воскресенье, рядом с ней — Сергей. Она вынимает из сумки тот самый портсигар с конем и достает из него папиросу... Память не могла подвести Лидочку. Нина не забывала портсигар на даче. Она взяла его с собой.

В предвечернем воздухе был слышен лишь неясный гул удаляющейся электрички. И ни голоса, ни кашля, ни вздоха — все, кто хотел, уехали в Москву. И ее преследователи тоже уехали.

Сейчас они идут по вагонам. Наверняка идут по вагонам, разделившись, чтобы не упустить добычу.

Электричка, наверное, пуста или почти пуста, и они надеются, что можно вырвать сумку у женщины и выскочить на следующей станции.

Лидочка осторожно выбралась из-под платформы и не стала испытывать судьбу — она пошла к Глущенкам окружным путем по узкой улочке.

Глущенки были рады неожиданной гостье. И конечно же, заинтересованы сумкой, которую она притащила. Они жаждали узнать о новостях в деле о смерти Сергея.

Сначала Лидочка не хотела втягивать их в историю своих поисков улик в грязи и бегства от братьев-разбойников. Но нельзя же долго таиться от приятелей, к которым ты прибежала в поисках убежища! Если не Глущенкам, то кому же рассказать?

Пока Итуся готовила чай, Лидочка поведала о всех последних событиях — от похорон и поминок до сегодняшних приключений. Потом они разложили улики, и Итуся без колебаний опознала портсигар Нины и тоже вспомнила, как та доставала из него папиросу тем вечером на платформе.

Это открытие привело их к обсуждению характера Нины, ее жизни с Сергеем и возможной роли в его смерти. Казалось бы, кто может быть дальше от подозрений, чем Нина? Но вспомните слова ее, что легче убить человека, чем оформить документы на его смерть? И что это за совместные имущественные дела? Почему ей надо было спешить к нотариусу? Может быть, Сергей оставил завещание? У нас, в стране победившего и побежденного социализма, завещаний не оставляют, а если надумают кого-то убить из-за квартиры или огородного участка, прекрасно обходятся и без нотариуса...

У кого можно спросить о портсигаре? У самой Нины? И вызвать этим в ней подозрения? Чтобы она начала заметать следы? К тому же не исключено, что ее портсигар попал в траншею случайно...

— Какая такая может быть случайность! — закричал Глущенко, которому надоели сложные рассуждения женщин. — Портсигар едет в одну сторону и попадает в траншею в другой стороне. Легче поверить в существование двух одинаковых портсигаров.

За окнами стемнело. И хотя братья Виктор и Владимир не могли заподозрить, что Лидочка скрывается в Челушенской, лес на участке казался недобрым. Итуся закрыла окна и шторы на веранде, объяснив это тем, что на свет летят комары. Но, вернее всего, и ей ночь показалась враждебной.

Лидочка стала собираться домой, но, конечно же, Глущенки ее не отпустили, и она легко позволила себя уговорить.

Они долго не спали, смотрели телевизор, порой вспыхивал разговор об убийстве и злополучном портсигаре, но Женя переводил его на другое, чтобы не тревожить женщин, как он выразился, перед отходом ко сну.

Утром Лидочка проснулась от пения птиц и барабанной дроби солнечного грибного дождя по листьям. Глущенки уже поднялись, сумку с уликами они спрятали в чулане, заставив банками с краской и завалив тряпьем. Там улики должны были таиться до следующего утра.

* * *

Утренняя электричка была битком набита. Женя проводил Лидочку и сказал на прощание:

— В семье Глущенко стало доброй традицией провожать Лидию Берестову на утреннюю электричку.

Братьев-разбойников не было — наверное, они спят, устав от поражений. И все же Лидочка не могла отделаться от неприятного чувства беззащитности: она все поглядывала на дверь вагона, и, как назло, в вагон входили молодые люди, однотипные с Владимиром или Виктором, настолько похоже одетые и остриженные, что Лидочке хотелось спрятаться под лавку. И все же это нервное путешествие закончилось благополучно.

В половине девятого Лидочка добралась до дома.

Из окна была видна пустая воскресная улица. Над крышами громоздились грозовые тучи.

Умывшись на этот раз как следует, Лидочка могла сказать себе, что теперь на ней не осталось следов желтой грязи. Позавтракав, Лидочка принялась выполнять программу, обговоренную вчера вечером с Глущенками.

Сначала она позвонила Марине Котовой.

Та работала дома.

Лидочка не хотела говорить ей больше, чем было необходимо. Зачем втягивать человека в события и без того уже ее задевшие? Но Лидочке требовалось узнать о портсигаре.

Марину нетрудно было разговорить — все, связанное со смертью Сергея, ее интересовало. Поболтав о жизни в издательстве и вновь выслушав о нежелании Марины ехать на допрос к Толику, Лидочка как бы невзначай заметила:

— А Нина меня удивила. Я с ней давно не виделась, конечно, но мне кажется, что она сильно изменилась.

— Ничего удивительного! В ней всегда сидела командирша, — ответила Марина. — Ей бы командовать взводом в женском батальоне, который охранял от большевиков Зимний дворец. В жизни бы они его не взяли.

— Она любит власть?

— Она ушла от Сергея только потому, что не смогла его сломить. Он должен был быть рядовым в ее взводе. Кому-то это нравится, но Сергей был слишком штатским человеком.

— Теперь у нее есть свой взвод. Лицей.

— Не хотела бы я отдать своего сына в этот кадетский корпус, — согласилась Марина, — наверное, она по утрам их выстраивает и проверяет ногти и уши. — Она засмеялась.

— Нина даже свой внешний вид подгоняет под эту роль, — заметила Лидочка.

— Конечно! Ты обратила внимание на ее портсигар! В каком антикварном магазине она его раскопала? И папиросы «Беломор»! Ты заметила? Разве такие папиросы еще производят?

Именно это и требовалось. Как хорошо, что Марина сама заговорила о портсигаре!

— Я заметила портсигар, но не придала ему значения, — сказала Лидочка.

— Странно. Ты с твоей наблюдательностью...

— Мне это показалось только забавным. Пижонство дамы.

— Любой психиатр скажет тебе, что портсигар с папиросами — способ сублимации. Подсознательно она всю жизнь страдала оттого, что не родилась мужчиной.

— Он, наверно, дорогой?

— Ты о чем?

— О портсигаре. Меня он удивил — причем тут лошадиная голова?

— Думаю, случайно, какой попался. Но он должен прилично стоить. Мне он показался серебряным.

— В любом случае его жалко потерять. Второго такого не найдешь.

— Разумеется, — ответила Марина. — В любом случае, она его бережет. Когда мы ехали в электричке домой, она его при мне сунула в кожаный кисет, клянусь тебе! И положила на самое дно сумочки. А когда я спросила ее, неужели ей нравится изображать грузчика с папиросой, она лишь улыбнулась снисходительно — знаешь, как она умеет улыбаться? — и ответила, что портсигар — подарок одного близкого человека. Думаю, врет. Купила в антикварном!

— Ой, — сказала Лидочка, — тут ко мне звонят в дверь. Кто-то пришел. Мариночка, будь дружком, позвони мне завтра, как вернешься от Анатолия Васильевича. Тебе во сколько надо быть?

— К двенадцати тридцати. Ой, как не хочется ехать! Я даже горло в зеркало рассмотрела. Думаю, а вдруг красное, тогда я врача вызову, бюллетень возьму...

Марина смущенно засмеялась и повесила трубку.

Лидочка сидела возле телефона, размышляя. Итак, портсигар берегли, портсигар был якобы подарен каким-то близким человеком. И, главное, портсигар был у Нины, когда они ехали с Мариной в электричке.

Теперь, согласно сценарию, разработанному с Женей Глушенко, следует позвонить Нине. И, прежде всего, спросить, почему она курит папиросы... Нет, не хочется! Лидочка поняла, что не будет звонить Нине.

Почему мне больше всех надо? Я тихий человек, я не люблю лазать в траншеи за пистолетами и скрываться под платформами. Если у Нины пропал портсигар, пускай с этим разбирается Толик... Тебе-то что?

Но Лида знала — ей до этого есть дело. Ей было жалко слонопотама Руслана. Она ему верила, верила, что он не стрелял в Сергея. Ей очень не хотелось, чтобы Руслана арестовали и посадили в тюрьму за убийство, которого он не совершал.

Хорошо, — сказала себе Лидочка. — Я честная законопослушная гражданка. Если Руслану будет грозить опасность, я скажу Толику о портсигаре. Если же Руслана не заподозрят, пускай все останется как есть...

Глава 8

Лидочка уже начала привыкать к поездкам в Челушинскую.

К бессмысленным толпам на площади перед вокзалом, к потокам потных оголтелых дачников с лопатами, мешками и досками, к торговкам батонами, крабовыми палочками, водкой и разогретыми цыплятами. Схватив билетик, Лидочка неслась в переполненную электричку, потому что две следующие будут отменены по техническим причинам. В вагоне тебе достается место на лавочке с содранным поролоновым сидением — едешь на уголке фанерки и по тебе ступают непрерывно движущиеся по проходу тетки с сумками и тележками, а также продавцы газет и мороженного.

Ты добираешься до Челушинской еле живая от духоты и толчеи и находишь в себе жалкие остатки сочувствия к тем, кому добираться до места еще час. Платформа раскалена — зачем нам такое жаркое лето? Когда это кончится и начнется обычная дождливая и холодная погода, которую можно проклинать, наслаждаясь прохладой?

Еще десять минут ходьбы по жаре, правда, не столь удушливой, как в Москве, и ты оказываешься на пыльной площадке, ограниченной с одной стороны помойкой, с выстроившимися в ряды баками, среди которых бродят кошки и собаки, с другой — продовольственным магазином, с третьей — типовой девятиэтажкой, первый этаж которой занимает милиция.

Конечно, Лидочка могла бы, сойдя с электрички, повернуть налево, забежать к Глущенкам и взять сумку с уликами, но ей хотелось сначала выяснить обстановку, да и страшно было ходить с такой взрывчатой сумкой по поселку.

Уже возле милиции Лидочка пожалела, что не зашла по пути к Ольге. Мало ли что могло случиться за ночь? Она остановилась в нерешительности, но тут ее колебания были прерваны Толиком, который окликнул ее сзади:

— Доброе утро, Лидия Кирилловна. А я вам уже звонил!

Он нес в руке прозрачный пакет, в котором покачивался батон и упаковка кефира.

Перехватив взгляд Лидочки, Толик добавил:

— В такую жару главное — кефир. Холодит и восстанавливает силы. Я тут слышал по телевизору, что в него сатанисты добавляют алкоголь, чтобы споить русский народ, а вы как думаете?

— Я так не думаю, — сказала Лидочка, которой не хотелось вдаваться в политические дискуссии с милиционером.

Толик ступал легко, и видно было, какое у него крепкое, сытое, упругое тело. От жары его черные волосы завивались кудрями, но это не красило его, а наоборот, портило, потому что кудри лишь подчеркивали грубость черт.

— Правильно, не надо так думать, — согласился Толик. — А где пистолет?

Он уже знает.

— Я могу его принести. Но мне хотелось, чтобы вы пошли со мной.

— Ну вы прямо на глазах набираетесь ума! Правильно! Я же для чего вас ждал? Чтобы пойти и оформить изъятие! Где ствол?

— Я вас отведу.

— Значит, и мне не доверяете?

— Я всем доверяю. Но я не привыкла к таким ситуациям и не хочу подводить людей.

— Тогда подождите меня... — тут Толик что-то вспомнил и неожиданно произнес: — Подождите меня у Ольги. Она сегодня в библиотеку не вышла. Я за вами зайду.

— У Ольги?

— А чего тут такого? Вы к ней еще не заходили? Поздоровайтесь, чайку попейте. Я о ваших приключениях с интересом слушал.

Он скрылся в милиции. Лидочка покорно пошла обратно, к Ольге.

Калитка в доме Ольги была заперта. Лидочка нажала на кнопку звонка. Ольга вышла на крыльцо сразу, словно ждала Лидочку за дверью. Она была в застиранном, тесном халате, на голове косынка, которая горбатилась изнутри колбасками бигуди.

— Наконец-то, — обрадовалась она. — Я уж хотела на почту бежать, звонить в Москву. Откуда мне знать — живая ты или зарезанная. А может, сама кого застрелила. Шучу, шучу, я знала, что с тобой все в порядке.

Ольга улыбнулась, в улыбке было облегчение.

Они прошли на веранду.

— А где Катя?

— В Тарасовку, к подруге побежала. Не думай, я ее до станции проводила.

— А эти? Эти не приходили?

— Нет, не приходили. Но мне одна птичка на хвосте принесла, что они в субботу вечером в Мытищах с электрички сошли и напились там. Видно, за кем-то гнались, но не догнали. Я специально спрашивала — не было ли у них с собой сумки. Говорят, ничего не было.

— А где они сейчас? — спросила Лидочка.

— Об этом мы скоро узнаем, — загадочно ответила Ольга и пошла ставить чайник.

— Расскажи, как ты доехала, где пистолет спрятала? — спросила она, вернувшись с кухни.

— Пистолет я у Глущенок оставила.

— Вот умница! Жаль, я не догадалась, а то бы их навестила.

Лидочка с удовольствием, вспоминая смешные детали, рассказала, как вчера пряталась от братьев — разбойников, и ей самой это приключение уже казалось смешным, потому что прошлый ужас куда-то испарился, страх погони пропал — осталась смешная история о женщине, которая сидит на корточках под платформой, а преследователи, как в комедии, носятся вдоль поезда, а потом вскакивают в него и уезжают. Ольга тоже смеялась и готова была начать воспоминания о совместном купании в траншее, но тут на кухне засвистел чайник, и она побежала заваривать чай.

На столе, покрытом розовой клетчатой клеенкой, стояла прикрытая от ос банка с медом, лежала нарезанная булка, три чашки. Ольга ждала Лидочку и кого-то еще. Катю?

Нет, оказалось, что не Катю.

У калитки позвонил Толик. В руке он держал большой черный портфель.

Конечно, для Ольги Толик был не просто знакомый. Лидочка могла бы поклясться, что когда-то у них был роман. И хоть он давным-давно миновал, от него осталась неосознанная для них самих нежность в интонациях.

Толик подтолкнул Ольгу в плечо:

— Веди, — сказал он, — обещала чаем напоить.

— Ну и как? — спросила Ольга Толика, пока они шли по дорожке между флоксов к веранде. — Поговорил?

— Поговорил, — сказал Толик, потирая руки. — Они, голубчики, только глаза продрали, а я к ним с государственным визитом.

Лидочка, которой с веранды был слышен этот разговор, догадалась, что речь идет о братьях-разбойниках.

Толик поднялся по скрипучим ступенькам на веранду.

— Я их в последний раз предупредил, — сказал Толик. — Витьку мне, в отличие от тебя, не жалко. Рано или поздно он попадется.

— Испугались? — спросила Ольга.

— Честно говоря, я пожалел, что табельное оружие не захватил. Но я им прямо сказал: все ваши субботние дела мне известны. Если хоть один волосок упадет с головы Ольги, Катьки или Лидии Кирилловны, вы у меня загремите в места не столь отдаленные. Немедленно!

— А они?

— Они огрызались. Ведь они хоть и дураки, но не идиоты. Теперь в их интересах самим вас и днем и ночью охранять. Даже если ты споткнешься и ногу подвернешь, подозрение на них падет.

Толик поставил портфель на свободный стул, уселся за стол, открыл банку с медом и засунул в нее большую ложку.

— Где брала? — спросил он.

— Из Чувашии привезли, — сказала Ольга.

— Обо мне не подумала, — укорил ее Толик. — Ведь у Людмилы меда не допросишься.

— Знаю, — вежливо улыбнулась Ольга. — Потому я тебе и не взяла.

Толик помолчал, переваривая информацию и заключенную в ней иронию. Тяжело вздохнул. Потом сказал:

— Не люблю работать с интеллигенцией. Неустойчивая у вас нервная система.

Он пил чай манерно, отставив мизинец. Завиток прилип ко лбу.

— Спасибо, — сказала Ольга, — что сходил к братьям.

— Это мой долг, — ответил Толик.

Видно, он любил мед, он зачерпывал его прямо из банки. Перехватил взгляд Лидочки и сказал:

— В меде содержится много калорий. Особенно в настоящем. Вы ешьте, вам пополнеть полезно. — сказал он.

— Любит он нас, полных, — сказала Ольга. И за этими словами, и за тем, как отвернулся к саду Толик, скрылась местная драма, может, не менее напряженная, чем та, которая привела к смерти Сергея. Повернись все чуть-чуть иначе, и лежал бы у себя дома мертвый Толик или Василий-мордоворот. Хотя таких тоже не убивают... Привяжется ведь фраза, как мелодия какой-нибудь пошлой песенки!

Толик посмотрел на часы и сказал Лидочке:

— Далеко ваша захоронка?

— Минут десять ходьбы, чуть больше, — сказала Лидочка.

— Ясно, в поселке старых большевиков у ваших знакомых супругов Глущенко, — сказал Толик, будто решил задачу. — Вы провели у них ночь убийства. Не знаю даже, что лучше, взять «газик» в отделении или так дойти?

— Взять «газик», — сказала Ольга. — Что ты будешь Лидочку по такой жаре тащить? И безопаснее.

— Ясно, — сказал Толик. — «Газик» с утра в Пушкино уехал. Пойдем пешком.

— Тогда чего голову морочишь! — рассмеялась Ольга.

— Пошли, — сказал Толик. — А то у меня на двенадцать тридцать назначена гражданка Котова, Марина Олеговна. Вы с ней знакомы?

— Разумеется, — сказала Лидочка. — Вы же нас вместе видели.

— Я ее раньше допросить не успел, а ведь в этот вечер она с вами была.

Ольга проводила их до калитки и заперла ее.

— Ты не бойся, — сказал Толик, — я их крепко предупредил.

— Их уже сколько раз предупреждали, — не согласилась Ольга. — Скоро пойду Катьку на станцию встречать.

— Нельзя жить в страхе перед преступными элементами, — заявил Толик. — Они чувствуют свою силу и еще больше распоясываются.

— Они и без этого распоясались.

— В других местах хуже, — сказал Толик. Они пошли к станции.

Шли быстро. Толика поджимало время, а жару он игнорировал, только голубая курточка на спине потемнела от пота. Портфель легко покачивался в руке.

— Сначала меня эта история не заинтересовала, — сказал сыщик. — Мне показалось, что и в самом деле на дачу залезли с целью ограбления. Я всегда иду по самому обыкновенному пути. Необыкновенные дела в практике почти не случаются. И лучше, чтобы не случались. Теперь мне из-за вас придется снова с Василием собачиться, потому что он у вас вещдоки не принял. А что он мог сделать? Он дежурный по отделению, народу свободного нет — кто в отпуске, а кто больной. И тут вы — ах, вещдоки! Да в гробу он видел ваши вещдоки...

— Лучше бы их не было?

— Для всех лучше, чтобы их не было. Тогда закрываем дело и идем в отпуск.

Прямое узкое шоссе упиралось в переезд. Издали было видно, что переезд закрыт, и у шлагбаума стоит небольшая очередь автомобилей. Пролетел пассажирский поезд в Воркуту или Котлас. В окнах виднелись белые занавески.

— А теперь? — спросила Лидочка. — Теперь дело нельзя закрыть?

— Теперь я задумался, — сообщил Толик. — Потому что дело стало неординарным. Если бы я был детективным писателем, я бы уже подготовил бумагу и карандаш.

— А что вы будете делать с Русланом?

— С Киренко? Я еще не решил. Все улики указывают на него.

— Не спешите, — сказала Лидочка, — вы новых улик еще не видели.

— Но версию с грабителем они нам уже загробили, — сказал Толик. Непонятно, расстраивался он или притворялся расстроенным.

— Да уж, — согласилась Лидочка, — грабители не кидают в траншею видео. А вот тот, кто хочет показаться грабителем, может и кинуть.

— Два часа ночи, — торжественно произнес Толик, словно старался представить себе эту сцену, — человек, только что убивший Спольникова, выбегает из дома. В руке у него плед, в котором завязанные вещи... А что, если он их нечаянно в траншею уронил?

— Толик! — взволновалась Лидочка и осеклась. Нельзя же называть Толиком капитана милиции, если он такого права не давал.

— Ничего, — великодушно заметил Толик. — Вы старше. Вам можно. Я же понимаю, вы не сама — Ольга меня так называет. А у меня с Ольгой особые отношения. Называйте меня Толиком, только не на людях, хорошо?

— Извините.

— Я продолжаю. Откидываем версию о том, что убийца просто все уронил в траншею, как наивную. Потому что он вернее всего сразу полез бы доставать. Тем более, что ночью не догадаешься, какая там грязь. Ладно, берем нормальную версию. Убийца бежит ночью к станции. Увидел траншею, кинул туда узел... значит, непрофессионал.

— Почему?

Они свернули на узкую тенистую улицу. Здесь, в поселке старых большевиков, стоял высокий сосновый лес, не то что редкие деревья в поселке по ту сторону.

— Почему? Потому что профессионал придумал бы место получше, понадежнее.

— Какое?

— Надо думать. Подумаю — скажу.

Лидочка сомневалась, что глубокой ночью можно было найти место лучше, чем траншея, но не стала мешать Толику рассуждать.

— Значит, мы имеем на руках убийство из жадности, из ревности, из ненависти — полный букет. Надо найти, кто ненавидел Сергея Романовича больше всех. Достаточно, чтобы убить.

— Вы все-таки думаете, что Руслан?

— Я уже звонил в милицию по месту проживания Руслана Киренко, чтобы его задержали.

— Жалко.

— Мне тоже жалко. Но я не могу рисковать. А что если он, чтобы покрыть преступление, убьет еще кого-нибудь? Вдруг вас убьет, потому что вы много знаете?

— Я ничего не знаю, Анатолий Васильевич.

— Какой я вам Анатолий Васильевич!? Договорились же!

Впереди показался забор дачи Глущенок. По улице к ним несся Пуфик, которому, видно, не было жарко, несмотря на густую курчавую шерсть.

— Это ихний пес, — сказал Толик. — Как вы думаете, он не кусается?

— Вы боитесь собак?

— Меня одна в детстве укусила. С тех пор опасаюсь.

Лидочка подхватила подбежавшего Пуфика на руки. Он был горячим и часто-часто дышал. В калитку выглянула Итуся.

— Вот ты где, негодяй! — сказала она укоризненно. Толик вздрогнул. — Ах, здравствуйте! Вы — следователь? Вы за пистолетом пришли? Скорее, скорее. Женечка совсем не спал, он за меня боится.

Итуся поспешила вперед.

Со второго этажа солнечный зайчик ударил Лидочке в глаз — у открытого окна стоял Женя и смотрел в бинокль.

С чувством глубокого облегчения Итуся стала готовить чай. Лидочка отказалась — в такую-то жару. Толик с тоской поглядел на большую банку меда, выставленную Итусей на стол, словно она знала о слабости капитана.

— Вас ждут дела, — напомнила Лидочка.

— Тогда за дело, — ответил Толик и уселся за стол. Из портфеля он достал листы бумаги. — Будем писать протокол об изъятии.

— В чем дело? — Женя надел очки.

— Вы сдаете мне пистолет, хранить который не имеете права. Вы должны письменно объяснить, каким образом он попал к вам. Вкратце.

— Мне тоже писать? — спросила Лидочка, чтобы ее друзья не чувствовали себя покинутыми.

— Вы у меня в отделении отчитаетесь, — строго ответил Толик.

Пока Глущенки писали объяснительные записки, сидя рядом за столом и порой подглядывая в сочинения друг друга, чтобы списать, Толик все же выпил чашку чая с медом. Похвалил. Лицо у него было красное, распаренное от влаги, пот лился градом, но Толик этого не замечал. При этом он съел мед ложкой из банки. Когда деликатная Итуся попыталась всучить ему банку с медом в подарок, он отказался, сообщив, что у его жены Людмилы на мед аллергия, и это его семейная драма.

Глущенко принес сумку, они по одной вынимали из нее вещи и раскладывали на столе, отогнув скатерть.

— Это что за предмет? — спросил Толик. — Зачем его тащили?

— Портсигар, — ответила Лидочка, словно Толик никогда не видел портсигаров.

И тут же подумала — сейчас он спросит у Глущенок, видели ли они его раньше, и они, конечно же, скажут, что видели его у Нины. Бедная Нина!

Но Толик почему-то не спросил. Он проверил короткие списки, составленные «хранителями», прочел их одинаковые показания и сказал, что пора бежать. Спасибо за помощь следствию. Наверное, если бы не близкое свидание с Мариной, он бы не задал вопрос о портсигаре. А так судьба опять улыбнулась Нине.

На обратном пути в милицию Толик начал рассуждать о писателях. Оказывается, он им завидовал. И если бы не стал капитаном милиции, обязательно бы выучился на писателя. Вот, например, вся эта ситуация, как бы ее здорово можно было расписать! А в самом деле Сергей Романович был писателем? Нет, я не имею в виду научно-популярные книги. Писатель — это который пишет романы. Ну, в крайнем случае, рассказы.

— Сергей написал роман.

— Чего же вы раньше молчали. Большой роман?

— Марина вам расскажет. Она его читала, она редактор романа. А я не знаю.

— Как же вы не спросили? — Толик был потрясен равнодушием Лидочки. Если бы у него не были заняты обе руки, он бы всплеснул ими.

— А не думала, что его убьют. А так неловко спрашивать.

— Я спрошу Марину Олеговну про роман... Так вы говорите, что Спольников раньше романов не писал?

— Нет.

— А в пятьдесят лет написал?

— В пятьдесят лет.

— И хороший роман?

— Толик, спросите об этом у Марины Олеговны!

Толик не скрывал своего разочарования.

— Человек написал роман! Может быть, всю жизнь к этому готовился? — выговорил Толик Лидочке. — А вы — ноль внимания. Может, он погиб из-за этого романа! Бывает же так — человек открыл в романе жгучую тайну, а его за это — б-ззк! Знаете, сколько тайн и секретов в писательской среде! Вы не представляете. Откройте «Совершенно секретно» или «Криминальную хронику». Там в каждом номере кого-то разоблачают.

— Вы думаете, что роман это нечто вроде доноса?

— Шутку понял. Роман — это откровенность. А откровенность бывает опасной.

К милиции они опоздали минут на десять.

У входа в прогретой тени маялась Марина Котова. Она издали увидела их и побежала навстречу, причем тут же выяснилось, что обижена она на Лидочку.

— Ну сколько можно! — сказала она. — Я уже полчаса жду. Здесь страшные собаки!

— Собаки? — удивился Толик.

Все обернулись к помойке. Собаки безмятежно спали возле баков.

— Извините, Марина Олеговна, — сказал Толик. — Мы за вещдоками ходили, задержались, пока оформляли. Я вас долго не задержу.

— Вот уж надеюсь, — согласилась Марина, продолжая обижаться. — Вы меня оторвали от дел.

— Я знаю, Лидия Кирилловна говорила, — согласился Толик, — что вы редактируете роман Сергея Романовича. Мне это очень интересно.

— Что вам интересно? — не поняла Марина.

Ее тонкие брови поднялись домиками, на щеках вспыхнули красные пятна. Зря она надела костюм — это солидно, но не по погоде.

— Мне интересно все, что касается художественной литературы, — с ходу рубанул Толик.

Марина еще не знала его и потому заподозрила иезуитскую хитрость. На самом же деле Толик был искренен, как никогда.

— Пошли, — сказал он, пропуская Марину вперед, но совершенно забыв о Лидочке, которая вошла в милицию последней. Может быть, это была месть за то, что Лидочка совсем не интересуется романом Сергея Романовича. Потому что на самом-то деле Толик о Лидочке не забыл. Когда они оказались в душном коридоре, он сказал:

— Лидия Кирилловна, вы подождите, пока я Марину Олеговну устрою. Вы сюда заходите, здесь пусто. Подробно напишите о всех субботних обстоятельствах. Подробно!

Голос Толика был строг. Наверное, строгость эта объяснялась не только его разочарованием в Лидочке, но и присутствием чужого человека, Марины.

Толик указал Лидочке пустую комнату, где ей надлежало описать вчерашние подвиги. А сам уединился в другой вместе с Мариной.

Лидочка начала описывать подвиги и вскоре обнаружила, что пишет особым казенным языком, к которому никогда прежде не прибегала.

Творчество заняло у нее, наверное, около получаса. Никто ее не беспокоил. Забранное решетками окно было открыто. Скучно жужжали мухи. За окном в песочнице возились малыши. Низко пролетел самолет, жужжа, как муха.

Через полчаса в комнату заглянули Толик и Марина.

Марина казалась всклокоченной и замученной, хотя прическа и косметика были в порядке: видно, ее состояние выражалось в движении глаз и рук. Ей было так жарко в выходном костюме, что лицо побледнело до мучного цвета.

— Вы закончили, Лидия Кирилловна? — спросил Толик.

— Да.

— Сейчас я почитаю.

— Я свободна?

Лидочке, с одной стороны, было любопытно узнать, о чем говорил с Мариной капитан, с другой, не настолько любопытно, чтобы возвращаться с ней вместе по жаре и вести разговор, когда даже язык размяк и с трудом слушается. Эту проблему за Лидочку решил Толик.

— Марина Олеговна пусть едет, а вам, Лидия Кирилловна, придется задержаться. У нас разговор еще не кончен.

— Жаль, — произнесла Лидочка.

Марина из-за спины Толика пожала плечами и развела руками, показывая, что характер Толика оставляет желать лучшего.

Толик сделал вид, что ничего не происходит. Хотя Лидочка знала, что у него глаза на затылке.

— Спасибо, Мариночка!

Толик будто с трудом дождался ухода Марины, сразу шагнул к Лидочке, как Отелло к Дездемоне, и хрипло спросил:

— Значит, вам неизвестно, кому принадлежит портсигар?

— Вы меня не спрашивали.

— Еще как спрашивал. И Глущенко спрашивал!

Если он и не спрашивал, то теперь был убежден, что Глущенко и Лидочка скрывают от него важную для следствия информацию.

— Почему вы скрыли от меня, что портсигар принадлежит Нине Абрамовне Спольниковой? Почему? Кому это нужно?

— Я не скрывала...

— А я скажу почему! — рявкнул Толик, — Потому что вы как будто из одной компании. Даже если и не знакомы. А я из другой компании, и Василий Верчихин из другой, и Ольга из другой. Ваши знакомые преступлений не совершают, ваши знакомые занимаются науками и искусством. Ваших надо покрывать.

— Толик!

— Не Толик, а Анатолий Васильевич. А сейчас вы, Лидия Кирилловна, возьмете чистый лист бумаги и дадите мне показания, где и при каких обстоятельствах видели этот портсигар.

— Анатолий Васильевич, — возразила Лидочка, стараясь держать себя в руках. — Я не видела раньше этого портсигара. Я не знаю, какой портсигар я видела. Таких портсигаров, может быть, тысячи. Как я могу оклеветать человека.

— Хорошо, тогда напишите мне, где и когда вы видели подобный портсигар. Мне этого достаточно.

— Похожий портсигар?

— Ну чего словами играть? Подобный, похожий, да что вы не говорите, наверное, он один на свете остался. Я же пробу смотрел. Серебро высшей пробы, дореволюционная работа. А вы — тысячи...

— И что же вам сказала Марина Олеговна?

— Ваша Марина Олеговна запищала: «Ой!» Это вам о чем-то говорит?

— Нет.

— А мне говорит. Я перед ней разложил предметы. На пистолет она смотрела, как на пустое место, видео ее не заинтересовало, будильник и приемник — никакого эффекта! Я уж думал — пустой номер. Вдруг при виде портсигара она подскакивает и кричит: «Ой!» Что это значит?

— Ничего не значит.

— Замечательно. Так и запишем. При вопросе о принадлежности найденного в траншее портсигара гражданка Берестова проявила полное равнодушие и отговорилась незнанием.

— Можете так и записать.

— А вот Марина Олеговна под моим легким напором призналась, что ойкнула потому, что видела этот портсигар у первой жены убитого. У Нины Абрамовны Спольниковой. В вечер перед убийством. В том числе и в электричке, когда они ехали в Москву. И я, Лидия Кирилловна, уверен, что и вы об этом знали, но молчали. И если бы не случайное совпадение, я бы тоже остался в дураках. Как вам это нравится?

В гневе Толик был склонен к риторическим вопросам.

— Я не раскаиваюсь, — сказала Лидочка.

— Нет, — возразил Толик, — вы у меня еще раскаетесь! Дружба закончилась, так и не созрев.

Когда Толик немного остыл, он попросил у Лидочки телефон Нины, а Лидочка заметила вслух, что находка портсигара снимает подозрение с Руслана. Он же не мог догнать поезд и отнять портсигар у Нины.

— Может, и догнал, — возразил Толик. Но неуверенно. Потому спросил:

— А что Спольников с первой женой не поделил?

— Вроде бы все поделил, — ответила Лидочка.

— Тогда зачем она к нему на дачу приезжала?

— Спросите ее сами, — сказала Лидочка. — Откуда мне знать! Что-то связанное с нотариусом.

— Дележ имущества часто вызывает острые конфликты, вплоть до преступлений, — заметил Толик. Он немного отошел, но не подобрел. Прежней душевности в отношениях не было. — Жаль, что я с ней не успел раньше поговорить.

— Ситуация осложняется? — спросила Лидочка, стараясь вернуть расположение капитана. Все-таки неприятно, когда на тебя сердятся власти.

— Это даже интересно.

— Ряды подозреваемых ширятся.

Толик ответил не сразу:

— Подозреваемые есть, но мое сердце чует, что все не так просто, как кажется... А вот ваш приятель, в очках, лысый, у которого мы были...

— Глущенко?

— Да, Евгений Александрович. Он не писатель?

— Скорее он ученый.

— Жалко, — сказал Толик. — А то я уж подумал: Моцарт и Сальери! Писатели ведь такие завистливые...

— И Евгений Александрович убил Сергея, чтобы завладеть его рукописью?

— Я так не утверждал. Я думаю вслух.

Такое дикое предположение следовало загубить в корне.

— Даже если бы мой друг захотел убить Спольникова, — строго сказала Лидочка, — он бы не смог завладеть рукописью. Рукопись находится у Марины Олеговны.

— Ну что ж, — не сдавался сыщик. — Они могли вступить в преступный сговор.

— Глущенко с Мариной?

— Ну ладно, ладно... Но если это убийство совершил ваш друг, то жизнь Марины Олеговны находится в опасности.

— Вы серьезно так думаете?

— Нет, я шучу, — сказал Толик. — Потому что у нас есть две улики — пистолет и портсигар. Рукопись подождет.

Распрощавшись с капитаном, Лидочка пошла к станции. Наверное, думала она, в Америке свидетелей в такую жару развозят по домам в кадиллаках с кондиционерами. Впрочем, у свидетелей там есть свои кадиллаки с кондиционерами.

Все замерло. Молчали птицы и даже мухи. Солнце торчало прямо над головой, и Лидочка все время наступала на собственную короткую тень...

Марина Котова вышла из-под большого дерева, где таилась в тени. Она обмахивалась липовой веткой.

— Я уже испугалась, что ты другой дорогой пойдешь, — сказала она.

— Видишь, ты угадала.

Так хотелось побыть одной! Но Лидочка понимала Марину — у той не было опыта общения с сыщиками и потому ей необходимо с кем-то поделиться переживаниями. А Лидочка сейчас ближе всех подруг и друзей — ее можно и подождать в теньке.

— Я так себя ужасно чувствую, — призналась Марина, подлаживаясь под шаги Лидочки, что было ей сделать нелегко — она относилась к породе семенящих женщин. Ей бы жить в Китае или танцевать в ансамбле «Березка». — Ты не представляешь, что я натворила.

— Представляю, — ответила Лидочка, — ты не вовремя сказала: «Ой!».

— Он тебе рассказал?

— Ничего страшного не случилось, — успокоила Марину Лидочка. — Капитан все равно бы докопался, чей портсигар. Не ты, я бы сказала.

— Меня больше всего тревожит, — сказала Марина, — что на самом деле это может быть не ее портсигар. Мало ли кто мог потерять портсигар в яме?

— Серебряный дореволюционный портсигар весом почти в полкило — потерять и не подобрать? — Лидочка улыбнулась. — Такой миллионер должен быть смертельно пьян. Брось, Марина, не терзай себя. И главное — он открывал портсигар?

— Открывал.

— И что там было внутри?

— Папиросы. Но мокрые, развалились.

— Я тоже видела папиросы, — сказала Лидочка. — А Нина курит именно папиросы.

— Ты знала о портсигаре, когда звонила мне в субботу? — спросила Марина.

— Извини, да. И не догадалась, что он тебе его покажет. А так... ну зачем тебе знать и беспокоиться...

— Оказывается, ты скрытная, — упрекнула Лидочку Марина.

— Может быть. Иногда я не знаю, как себя вести, и все делаю неправильно.

— Если бы не твои утайки, я бы была готова сегодня...

— И что бы случилось?

— Я бы не сказала, что этот портсигар принадлежит Нине.

— Я повторяю — мне в голову не пришло, что он покажет тебе портсигар.

— Все равно ты неправа.

Лидочка хотела сказать Марине: «Зато ты — чистой воды зануда». Но сдержалась. Марина имела право на нее обижаться. А уж обижается Марина со вкусом, с внутренней слезой, требуя полного раскрытия.

— А что же мне теперь делать? — спросила Марина, когда они подошли к платформе.

— Что ты имеешь ввиду?

— Я должна позвонить Нине Абрамовне? Ну, пускай я ее не очень люблю, но она мне не сделала ничего плохого. Наверное, надо предупредить о портсигаре?

Лидочке было трудно ответить ей на этот вопрос. Сама она Нине не позвонила и теперь чувствовала себя неловко.

— Наверное, надо, — согласилась она.

— Ты как-то странно ответила, — насторожилась мышка, — ты со мной не согласна?

— Мне трудно ответить, — сказала Лидочка. — Но представь себе на секунду, что Нина в самом деле почему-то убила Сергея. Может, случайно. Может, вспышка гнева...

— Почему случайно?

— Потому что она не принесла с собой никакого оружия. А воспользовалась пистолетом Руслана.

— Ты думаешь, Сергей показал ей, где лежит пистолет?

— Не ей! Я не говорю «ей». Я не знаю, кто убил. Но представь на секунду, что это Нина. Правы ли мы с тобой, если не помогаем Анатолию Васильевичу найти убийцу? Ведь милиция и без того не горит желанием его отыскать. Они с радостью закроют дело и, как говорит капитан, уедут в отпуск. Справедливо ли это по отношению к Сергею?

— Не надо... — Лидочка увидела, что Марина плачет. Маленькие, едва заметные слезинки собирались в уголках маленьких глаз и быстро катились по щекам. Марина смущенно вытерла мокрые дорожки. — Прости. Но мне вдруг стало так жалко Сережу. Я его знала столько лет. Он так хотел увидеть свой роман напечатанным!

— Ты не ответила мне! — настаивала Лидочка.

— Я все равно позвоню Нине, — сказала Марина. — Пускай милиция ищет, я не мстительная. Сереже уже все равно, найдут убийцу или нет.

Уже в поезде, подъезжая к Москве, Лидочка вспомнила:

— А о чем он тебя еще спрашивал?

— Ты не поверишь, — вдруг улыбнулась Марина. — Он интересовался проблемами художественной литературы.

— Знаю.

— Наверное, у него в школе были трудности с сочинениями. Он выяснял, может ли писатель отразить в романе тайные страсти.

— А он не говорил, что Сергея убили завистники, чтобы завладеть рукописью?

— А что, есть такая версия?

— У Толика... то есть у Анатолия Васильевича есть версии на все случаи жизни.

— Он просил меня дать ему почитать рукопись.

— Я не вижу причины отказывать ему. У тебя два экземпляра.

— Да, Сергей сдал два экземпляра, как положено, один для редактора, а один для художника. Я сдала второй в художественную редакцию. Но первый лежит у меня.

— Если напомнит, дай. Наверное, это никому не повредит. Только повысит уровень литературного образования нашего капитана.

— Я ему скажу, чтобы не ставил на страницы сковородку. — Марина несмело улыбнулась. Ей уже было не так страшно.

— А может, рукопись ему не понадобится? Может, он отыщет убийцу раньше? — спросила она с надеждой.

— Ты думаешь, отыщет? Он не производит впечатление умного человека.

— Тебе жалко давать рукопись?

— Роман... в основе своей он построен на личном опыте. Это роман о любви. Милиция может истолковать его буквально.

— Ну, тогда не давай!

Глава 9

После путешествия Лидочки в Челушкинскую о ней все забыли.

Проходили дни, и никто ничего нового ей не рассказывал.

Если звонили или приходили люди, то они либо ничего не знали о Сергее, либо забыли о нем. Сергей прожил жизнь, не высовываясь, и был известен в узком кругу краеведов, дюжине коллег и десяткам редакторш или бухгалтеров. Наверное, у него были, кроме того, родственники и друзья детства, но если судить по похоронам, их было совсем немного.

Жаль, что у Ольги нет телефона — вот кому бы Лидочка позвонила без всякого стеснения. Она могла бы узнать новости про деятельность Толика. Самому же Толику Лидочка звонить не решалась: в конце концов, Сергею она даже не родственница, а расставание с Толиком вышло холодным из-за этого проклятого портсигара.

Всю неделю Лидочка была в делах, и это способствовало странному феномену: превращению события, занимавшего все мысли и чувства, заставившего провести полдня в грязной траншее, в разряд воспоминаний, когда невозможно провести грань между тем, что случилось с тобой, и тем, что ты видел в кино или читал. Все, что было связано со смертью Сергея, стало каким-то придуманным, нереальным. И может быть, это хорошо, что к ним не надо возвращаться...

Конечно, оставалось любопытство. Лидочка понимала остальных участников драмы, тех, кто теснее, чем она, связаны со смертью Сергея. Какие-то объяснения должна была дать Толику Нина Абрамовна. Не исключено, что ей сейчас приходится нелегко. Неизвестна судьба Руслана — у Лидочки он больше не появлялся, а Даша ей не звонила. Лидочка больше не входила в круг людей, нужных ей или способных помочь.

Вспышки любопытства были непроизвольны. Например, идешь домой, впереди мелькнет рыжая грива волос — неужели Даша? Хочется догнать ее, но потом понимаешь, что это не Даша. Или вдруг почудится голос Нины. Оглянулась — какая-то толстая бабка с сумками...

В четверг во второй половине дня Лидочка заглянула в «Московский рабочий». Особых дел у нее там не было, но если бы ей сказали, что она приехала на Чистые пруды в надежде встретить Марину, она бы искренне отвергла такое утверждение.

Лидочка поднялась на четвертый этаж.

Когда-то издательство занимало все колоссальное сталинское здание, отделенное от улицы железной решеткой и своим маленьким парком. В каждой комнате, размером с кабинет председателя райисполкома, сидели по два редактора, которые беседовали по телефонам, ожидая, когда откроется весьма приличная по тем временам столовая и при ней более приличный буфет, — издательство было партийным, хотя с уходом пожилого столпа главенство в нем захватили люди для партии не надежные, склонные к реформам и обогащению. Но солидность еще держалась, даже когда рухнули прочие издательские дома крупнее и повыше рангом, чем «Московский рабочий». К счастью, издательству было что сдавать в аренду, и, постепенно съеживаясь, лишаясь территорий за право издавать книжки и пользуясь поддержкой московских литераторов, издательство худо-бедно тянуло, трудилось и старалось издавать книги серьезные и нестыдные. К тому же оно издавало путеводители и справочники по московским окрестностям, так как считалось издательством не только московским, но и подмосковным.

Теперь же за издательством осталось всего два этажа, остальное расхватали жадные «структуры», посадили у входов в коридоры людей в штатских мундирах с порочными, каменными лицами, а издательство стало жить теснее, без столовой и буфета, да и не было нужды в прежнем продуктовом снабжении.

Лидочка зашла к худредам забрать пакет с невошедшими в путеводитель слайдами.

У дверей к худредам ее настигла Марина. Аккуратная, милая, работящая. В этих стенах она чувствовала себя уверенно, как рыбка в привычном аквариуме.

— Господи, что ты здесь делаешь? Я тебе звонила раз пятнадцать!

— Позвонила бы вечером.

— Вечером у тебя занято, как на вокзале.

Причесана Марина была странно, будто начала приводить себя в порядок, да позвонил телефон или надо спешить — вот и бросила дело на половине. Марина во всем чуть не дотягивала, и Лидочке казалось, что в ней слишком мал запас жизненых сил.

— Что-нибудь случилось? — спросила Лидочка.

— Я тут по своим каналам узнала... Очень плохо с Ниной Абрамовной.

— Что произошло?

— Не бойся, она жива, ее никто не убил. Но она в больнице. Мне позвонили наши общие знакомые, один человек... он сказал, что к ней приезжали из милиции, потом увезли на допрос, и было это сделано так безжалостно, ты представляешь, ты их видела!

Марина увлекла Лидочку к окну в конце коридора. За окном поднималась массивная колокольня петровского времени. Марина закурила. Она курила нервно, часто и неглубоко затягиваясь.

— Но потом ее отпустили?

— Ей стало плохо там, в милиции, а потом в поезде она чуть не умерла. Теперь она лежит в клинике с нервным срывом. До сих пор боятся за ее жизнь. Ну скажи, скажи, разве можно так обращаться с женщиной?

— Наверное, нельзя, — осторожно сказала Лидочка. Конечно, надо бы поговорить с Толиком. Впрочем, деликатность — не его сильная черта.

— Вчера я говорила с нашим общим другом, непосредственной опасности для жизни нет.

— А следствие остановилось?

— Лидочка! — расстроилась Марина. — Мне кажется, что я опять вижу в тебе эту внутреннюю жестокость.

— Мне любопытно, как она объяснила судьбу портсигара.

— Наверное, этому есть разумное объяснение. Лидочка, мы обязаны верить людям.

— А ты не знаешь, — спросила Лидочка, — как там дела у Даши и ее Руслана?

— Я не поддерживаю никаких связей с тем семейством, — ответила Марина. — Да и раньше не была знакома. А почему ты сама не позвонишь?

— Как-то неловко.

— Ты меня удивляешь. То тебе безразлична судьба невинной женщины, то ты вдруг стесняешься позвонить береженым любовницам!

— Наверное, ты права, — согласилась Лидочка.

По коридору шла статная дама из отдела художественного оформления.

— Марина Олеговна, — пропела она, — моя драгоценная! Вас просил главный художник зайти. Вы слышали о нашем происшествии?

— Ну что еще? — Марина сразу побледнела.

— Владислав Михайлович вам все расскажет, — закончила свою арию дама.

— Ты подожди, не уходи. Что еще могло случиться? — И Марина побежала по коридору, нервно выстукивая каблучками по паркету.

Сзади ее фигура казалась особенно ладной.

Лидочка пошла за ней. В соседней с кабинетом главного художника комнате была лишь Ася. Ася, конечно же, не знала, где лежит пакет со слайдами, и они проискали минут десять. Тут как раз в дверь заглянула Марина и громко прошептала:

— Господи, ты здесь! А я уж испугалась, что ты ушла.

Лидочка забрала пакет, поблагодарила Асю и вышла в коридор.

— Я готова его убить, — сказала Марина. — Постой, я закурю. Это ужасно.

— Что случилось? У тебя даже руки дрожат.

— У меня хвост дрожит, — ответила Марина. Она закурила и глубоко затянулась. Так и простояла, замерев, полминуты. Потом продолжала:

— Этот Анатолий Васильевич звонил мне позавчера и опять твердил всякие глупости о литературе и о Сережином романе. Потом стал просить рукопись. Ему, видите ли, необходимо заглянуть в духовный мир писателя! Иначе он не может разгадать, кто его убил. Он, видите ли, узнает об этом из романа. Ты можешь себе представить подобную чепуху?

— Могу, — согласилась Лидочка. — Он мне об этом рассказывал.

— Тебе все шуточки. Но я ему наотрез отказала. Я заявила, что рукопись находится в работе и ее нельзя выносить из редакции. А сама на всякий случай отнесла ее домой. Пускай попробует ко мне сунуться!

— И что случилось?

— Он приехал вчера собственной персоной, заявился к главному, произвел на него впечатление. И под расписку, словно улику, утащил у художников второй экземпляр рукописи.

— Смешно, — сказала Лидочка.

— Нет, не смешно, не смешно. Ты ничего не понимаешь!

— Чего я не понимаю?

— Ему нельзя читать эту рукопись! Категорически нельзя. Рукопись такая откровенная, что дурак может сделать из нее ложные выводы. Дурак решит, что это автобиографический роман, но это неправда! А как я докажу это милицейской ищейке?

— Видно, придется мне самой его почитать.

— Я тебе его обязательно дам. Но я хотела дать тебе именно второй экземпляр, я боюсь отдать последний, единственный.

— Я подожду.

— Ой, Лидочка, ты ничего не понимаешь! — голос Марины дрогнул и, соскочив с подоконника, она быстро пошла прочь, даже не попрощавшись. Почему-то она была на самом деле расстроена тем, что Толик обошел ее и раздобыл рукопись.

* * *

Поход в издательство состоялся в четверг, и в тот же вечер позвонил Глущенко, позвал провести выходные на даче. У него появились некоторые соображения, как сообщил Женя, по части нашего детектива. Но главное соображение заключается в том, что Лидочке нужен свежий воздух и здоровая сельская пища, которую могут обеспечить только Глущенки на своей даче, потому что через два дома живет упрямый человек: он держит трех коров и держал их даже в самые антисобственнические времена. А, как известно, парное молоко — панацея от всех недугов цивилизации.

Лидочка сказала, что еще не знает, как у нее сложатся выходные.

— Мы с завтрашнего дня на даче. И до понедельника, — сказал Женя, — наши ворота для вас всегда открыты.

— Спасибо.

Лидочка была рада приглашению и решила, что непременно поедет в Челушинскую. По крайней мере, не по вызову милиции. А заодно заглянет к Ольге.

— Значит, до субботы? — переспросил Женечка. — Привозить с собой ничего не надо. В нашем хозяйстве все есть, кроме пластикового ведра. Если где увидишь, захвати.

— До субботы, — согласилась Лидочка.

Только она положила трубку, телефон зазвонил снова.

— Лидия Кирилловна, — сказала официально Нина Абрамовна. — Извините, что беспокою так поздно. Я говорю из больницы, здесь очередь, и в моем распоряжении только две минуты.

— Ой, Нина! — обрадовалась звонку Лидочка. — Как вы себя чувствуете?

— Простите, мое самочувствие не должно вас касаться. Меня интересует лишь одно — каким образом следователь узнал о том, что портсигар якобы принадлежит мне?

— Не знаю, — ответила Лидочка. — Но заверяю вас, что я об этом ничего ему не говорила.

Она сказала лишь часть правды. Но не рассказывать же, как выдала себя Марина.

— Не говорила? Нашла его в яме и не говорила? Вы меня удивляете!

Лидочка хотела было обидеться на Нину, но вдруг представила, как та, в больничном байковом халате, стоит у телефона на лестничной площадке — автоматы в больницах всегда устанавливают на лестничных площадках, за ней толпятся в очереди две или три старухи с бегающими глазами, старухи перешептываются: смотри-ка, — у женщины припадок!

— Простите, Нина, но я не была уверена, что это именно ваш портсигар. Я и сейчас не уверена. А если я не уверена, то зачем я буду доставлять людям неприятности?

— Вы лжете! — закричала в трубку Нина, и линия разъединилась.

Наверное, мне никогда в жизни не доказать ей, что я и слова не произнесла, пока не проговорилась Марина. Но потом я дала Толику телефон Нины — ну как я могла не дать телефон Нины Толику? Толику нужна правда, а разве я не хочу правды? И как эта чертова правда оборачивается? Руслан где-то скрывается, Нина сидит в психушке, а кто следующий?

Следующей позвонила Даша.

Когда Лидочку разбудил телефонный звонок, она подумала, что можно написать современную пьесу в виде цепочки телефонных разговоров. Персонажи неподвижно сидят на стульях и высвечиваются, когда у них зазвонит телефон. Поговорят, высвечиваются другие. И не надо двигаться, ходить, драться, убивать — все за вас сделает телефонный аппарат.

Было три часа ночи.

Три пятнадцать.

— Лидия Кирилловна, извините, что я так поздно, — заговорила девушка. Слышно было прекрасно, словно Даша была рядом и говорила Лидочке на ухо.

— Я не знаю, что делать!

— Что-нибудь случилось с Русланом? Его арестовали?

— За что?

— За хранение оружия, за убийство Сергея — не знаю, но боюсь этого.

— Руслана они пока не нашли, — сказала Даша, — его нет в Москве.

— Тогда что же?

— Они говорят, что моя мама убила Сережу.

— Что?

— Сегодня они приехали к маме, увезли ее на машине, она вернулась только два часа назад. Ее все время допрашивал этот ублюдок, деревенский тупица полиции! Я его собственными руками разорву!

— Погоди, Даша, я ничего не понимаю.

— А что тут понимать! Они сказали маме, что она проникла к Сереже той ночью и потребовала... потребовала, чтобы он не женился на мне! Иначе она его убьет.

Даша замолчала. Она часто дышала в трубку. Лидочка понимала, что Даша ждет ее реакции, но для Лидочки Дашин роман не был тайной, она знала обо всем от Руслана.

— Вы меня слушаете? — спросила Даша.

— Конечно, я тебя слушаю.

— Они сказали, что Сергей оставил об этом признание, письменное признание! Вы что-нибудь понимаете? Они хотели посадить маму в тюрьму!

— Но она приехала домой?

— Они даже машины ей не дали!

— Даша, успокойся, пожалуйста, успокойся. Расскажи внятно, что произошло.

— С утра они потребовали, чтобы мама приехала в Челушинскую, а мама отказалась.

— Они по телефону потребовали?

— Конечно, по телефону. А мама как раз уходила в институт. Я ничего не знала, я проснулась, мама уже на работе, я ничего не подозревала. А когда я вернулась домой, мамы не было. И тут позвонили из ее отдела — почему она не пришла, она должна была какую-то работу кончить и не пришла. Я сказала, что ничего не знаю и сначала не стала беспокоиться, только к вечеру стала беспокоиться...

Часов в семь Даша, одолеваемая тяжелыми предчувствиями, принялась звонить знакомым, но никто не знал, где Елизавета. Даша не решилась звонить в милицию или в морг, она не допускала мысли о беде. Ей хотелось думать, что у мамы наконец-то завязался какой-нибудь роман, а может, кто-то приехал из Америки, и мама сидит в гостях, как всегда забыв позвонить домой.

Даша утешала себя, придумывая все новые объяснения маминому исчезновению, и с каждой минутой таких оправданий оставалось все меньше... И тут мама вернулась. Зареванная, несчастная, еле живая. И, главное, она категорически отказалась рассказать Даше, что с ней произошло.

Ужинать Елизавета не стала, сидела и молчала, но Даша чувствовала такое облегчение оттого, что мама нашлась, что спокойно собралась спать. Ей в пятницу вставать рано, они с подругами собрались за грибами. Даша легла спать, а мама пошла в ванную — она подолгу моется — Даша и заснула. И вдруг ее что-то толкнуло в сердце. Она проснулась. Второй час, а мама все в ванной. И ей стало страшно. Непонятно отчего. Она постучала в ванную, чтобы узнать, не стало ли маме плохо, но никто не ответил. К счастью, дверь в ванную у них не запирается. Господи! Мама лежала без сознания в пустой ванне. Рядом, на полу валялся пустой пузырек.

Даша вызвала «скорую» и побежала этажем выше, к соседке медсестре. Соседка стала поить маму теплой водой, чтобы ее вырвало, и тут приехала «скорая». Они два часа возились с мамой. А потом еще приезжала милиция. Говорят, что милиция всегда в таких случаях приезжает, потому что подозревают, не было ли попытки отравления.

Они хотели взять маму в больницу, но не очень настаивали — у нее крепкий организм. Ей дали снотворного, примчалась мамина подруга Рита и осталась ночевать. В общем, проснись Даше позже, маму могли бы и не откачать.

Мама заснула до того, как «скорая» уехала и все ужасы кончились. Но она успела рассказать Даше и Рите, что ее сегодня допрашивали в Челушинской. Допрашивал молодой капитан, черный, коренастый, очень наглый. Он настаивал, что мама убила Сергея. Мама сначала просто смеялась, но потом он стал читать ей выдержки из какой-то рукописи, где написано, что его убила мама. Тут Лидочка потеряла нить рассказа, но Даша повторила, что милицейского капитана есть напечатанная на машинке рукопись. Из нее он зачитывал абзацы и даже маму заставлял читать. Мама была в полном ужасе не из-за того, что там она выставлена преступницей, а потому, что Сережа осмелился опоганить все годы, которые их связывали. Почему? Что мы сделали ему плохого? Мама теперь не хочет жить, она не понимает, как она сможет людям в глаза смотреть...

Тогда Лидочка спросила Дашу, а как же, с точки зрения милиции, Елизавета могла совершить преступление? Даша объяснила, что, по их мнению, Лиза поехала ночью к Сергею, тот показал ей пистолет Руслана, Лиза стала требовать, чтобы Сергей отказался от ее дочери, потом потеряла контроль над собой и застрелила его. Но ведь мама в ту ночь была дома, она даже спать легла раньше, чем обычно. Как программа «Итоги» по четвертому каналу кончилась, они пошли спать. И проснулись вместе. Неужели вы думаете, что мама могла уйти, а Даша бы не заметила, как она ушла и как она утром вернулась? Но для следователя показания Даши не аргумент, потому что она дочь и может пойти ради матери на ложь. Это, конечно, правда, ради матери Даша пошла бы на любую ложь, но ведь этого не было!

— А теперь она спит, но ведь не исключено, что они завтра снова потащат на допросы. Точно потащат! Но поймите же, мама этого не выдержит, она умрет. Я вам слово даю, что мама умрет, я это чувствую.

— Но что я могу сделать?

— Вы должны защитить маму!

— Дашенька, ну как я могу это сделать?

— Вы поедете к этому милиционеру, вы ведь его знаете, и объясните ему, что мама не могла убить Сергея, совершенно не в состоянии.

— Чем я это докажу?

— Поймите, у мамы не бывает таких сильных чувств. Она сангвиник. Вы психологию проходили? Мама — сангвиник. У нее быстро возникающие, но слабые чувства. Все ее романы начинались за двадцать минут, а кончались через два месяца.

— За исключением...

— Это Сергей привязчивый. И мама к нему привыкла. В последние годы она его не как любовника воспринимала, а как... ну как дядю или отчима. Он деньгами помогал, билеты доставал на поезд. Он был как мебель. Не очень любимая старая мебель, а не обойдешься.

— Откуда у вашего поколения столько цинизма? — спросила Лидочка, имея в виду Ольгину Катьку.

— Не больше, чем у вашего, — ответила Даша. — Только в вашем больше лицемерия. А за лицемерием тот же цинизм. Кстати, мы тоже умеем переживать.

— Но потом мама узнала о тебе и Сергее...

— Ах, не смешите меня, Лидия Кирилловна! Когда мама узнала, а не узнать было невозможно, ей же пришлось мне аборт устраивать, она готова была всех растерзать. Это был скандал — всем скандалам скандал! Но он кончился. А мебель осталась. Правда, мама считала, что если мы поженимся, это будет удар по ее репутации, но я обещала ей быстро родить внучонка, мама засмеялась и задумалась. Все же Сергей остается при доме... Конечно, она бы рада отдать меня замуж за кого-то поприличнее. Но женихов поприличнее другие расхватали. А Руслан для мамы страшнее Сергея. Ситуация простая — маме ни с какого бока не надо было убивать Сергея. То есть дядю Сережу... Но предупреждаю, если меня тоже повезут на допрос, я сразу умру. Без завещания.

Переход был неожиданным для Лидочки.

— Погоди, Дашенька, не надо впадать в истерику!

— Но что нам делать?

— Ничего особенного. Завтра с утра ты вызываешь врача.

— Какого?

— Можно районного. Или из поликлиники, куда мама прикреплена. Он выдаст маме бюллетень на основе... «Скорая» оставила какую-то справку?

— Ой, оставила! Они сами сказали, что маме надо полежать два-три дня.

— Замечательно! И до понедельника никакой милиции!

— А вставать ей можно?

— Я бы советовала маме полежать в постели. У нее ведь слабость.

— Еще какая!

— Значит, мама лежит, ты маму кормишь, от нее ни на шаг не отходишь. Пускай тебя краном от мамы отрывают. Продержись до понедельника.

— Вы нас спасете?

— По крайней мере я все узнаю. Я думаю, что здесь недоразумение.

— Ничего себе недоразумение! Мама чуть не умерла.

— От недоразумений умирает много людей. И слава Богу, что с мамой обошлось.

— А я завтра хотела за грибами поехать... — В голосе Даши прозвучало глубокое огорчение.

— За грибами?

— Ну... за грибами.

— Переживет Руслан денек без тебя, — сказала Лидочка.

— Но я же вам не говорила...

— И не говори.

Даша повесила трубку. Было четыре часа ночи.

Лидочка знала, что произошло. Марина не хотела давать Толику рукопись романа, написанного Сергеем, потому что из рукописи можно было вычитать какие-то подробности личной жизни Сергея или, по крайней мере, намеки на это. Что бывает с писателями, решившими на закате жизни создать эпохальный роман и заодно свести счеты со своими друзьями и недругами. Вернее всего, поговорив основательно с Толиком, Марина сообразила, что ему читать роман не следует. Он же, заподозрив нечто в поведении Марины, а может быть, и в самом деле уверенный в том, по вся художественная литература списана с жизни и в ней можно угадать всех, кто там «изображен», совершил набег на издательство и благополучно изъял у художников второй экземпляр.

Если бы не четыре часа ночи, она бы позвонила Марине и получила бы от нее подтверждение своей теории. Впрочем, сомнений у нее и так не оставалось. Понятно, почему Марина хотела дать Лидочке рукопись — ей хотелось, чтобы Лидочка взяла на себя часть ответственности за бомбу замедленного действия, которая и привела в действие цепь драматических событий.

А сейчас, сказала себе Лидочка, мы немного поспим, чтобы завтра не разламывалась голова.

Она понимала, что ей придется ехать к Толику раньше, чем ей хотелось, потому что нельзя допускать, чтобы он из своих не очень глубоких и неразумных романтических заблуждений коверкал жизнь и без того не очень счастливых людей.

* * *

Утром Лидочка вскочила позже, чем хотела. Перед этим она несколько раз просыпалась, и ей даже казалось, что она вовсе не спала ночью, только смотрела на часы: семь часов, потом восемь, потом половина девятого. Надо вставать. Только посплю еще десять минуток... Именно утром она и разошлась.

Наконец, в девять она заставила себя выбраться из постели и босиком побежала в ванную. Потом, выскочив оттуда, позвонила Лизе. Она решила, что если с третьего звонка никто не возьмет трубку, она перезвонит попозже.

Подошла Даша.

Сказала, что уже проснулась и даже очень давно. Мама спит, спит нормально, а вы, Лидия Кирилловна, что будете делать?

— Я тебе позвоню, — сказала Лидочка. — Как только будет что рассказать. А ты держи оборону.

— Еще как держу!

Потом Лидочка позвонила Марине. Она не знала, рано ли поднимается Марина, но боялась, что та убежит из дома и ее не поймать весь день.

Марина была дома. Голос звучал сонно.

— Марина, — сказала Лидочка, — ты мне обещала дать рукопись.

— Ты с ума сошла, — возмутилась Марина. — Солнце еще не встало!

— Обстоятельства изменились.

— А что такое? Нет, ты мне скажи?

— Давай встретимся, ты мне передашь рукопись. Ты куда едешь?

— Через час я буду на « Чистых прудах». Но скажи, с Лизой все в порядке?

— Не совсем.

— Я так этого боялась! Не вешай трубку. Неужели они ее взяли?

— Мне хочется посмотреть, что в рукописи такого, из-за чего изменился весь ход действия.

— Конечно, Лидочка. Я уже три дня живу в таком ужасе! Я разрываюсь между желанием издать этот роман, как память о Сергее, и страхом, что его могут ложно понять... Я не могла представить, что Анатолий сообразит конфисковать экземпляр у художников. Удивительный нахал! Так скажи мне, что с Лизой?

— Надеюсь, ничего страшного, — сказала Лидочка. — Ее вчера допрашивали.

— И отпустили?

— Отпустили.

— Ну слава Богу, хоть тут обошлось. Хотя боюсь, что они от нее не отстанут.

Эти слова Марина повторила, когда они встретились в метро.

Марина стояла у стены, не замечая приближающуюся Лидочку. Издали видно было, какое грустное, потерянное у нее лицо. Марина была в темном платье и черных туфлях, отчего выглядела бледнее, чем обычно.

— Боюсь, что от Лизы не отстанут, — сказала она, передавая Лидочке толстую синюю папку. — А я до самой могилы буду чувствовать себя виноватой.

— Ну что ты себя казнишь! — остановила ее Лидочка. — Он и без тебя знал, что Сергей написал роман. Он и со мной говорил о силе литературы. Он своего рода романтик детектива, то есть он хочет разрешать загадки следствия неординарными путями. А неординарные пути у него вычитаны и высмотрены из книг и фильмов.

— Значит, ты думаешь, что с Лизой все обойдется?

— Я хочу в это верить.

Марина мялась, не уходила. Наконец, решилась.

— Извини, что я тебя вынуждена предупредить, но это последний экземпляр. От тебя буквально зависит посмертная судьба Сергея... не потеряй рукопись, умоляю! Другому человеку я никогда бы ее не доверила. Ты меня слышишь, Лидочка?

— Спасибо за доверие, — Лидочка постаралась ободряюще улыбнуться, чтобы избавиться от пронизывающего сцену пафоса. — Я тебе позвоню.

Обычное расставание — я тебе позвоню. Позвонить стало обычнее и легче, чем разговаривать с глазу на глаз.

Марина быстро пошла прочь. Тяжелая сумка через плечо клонила ее стройную фигурку.

Лидочка поднялась наверх и вышла на бульвар.

Было десять часов утра. Пятница. Прежде чем что-либо предпринять, ей надо было хотя бы по диагонали проглядеть рукопись. Что в ней такого, что заставило Марину таить ее от капитана? Что в ней такого, что заставило капитана угрожать Лизе арестом и терзать ее в отделении?

Лидочка решила, что она даст себе два часа на ознакомление с романом. Два часа — примерно триста страниц.

Потом она решит, что делать дальше.

* * *

Лидочка прошла в начало бульвара, за спину классику Грибоедову, созданному в те времена, когда положено было ставить классикам такие же одинаковые памятники, как императорским особам до революции.

Она нашла пустую скамейку под тенью столетней липы.

Бульвар был еще пустынен — лишь по центральной его аллее спешили на службу припозднившиеся чиновники. Детей еще не вывели гулять.

День был сумрачным, но Лидочка, уходя, поглядела на свой старинный круглый барометр и увидела, что он стоит на «ясно». А ее барометр умел предсказывать погоду. Значит, погода скоро разгуляется.

Лидочка оттягивала момент начала чтения.

Она побаивалась рукописи. Автор был мертв, а люди, так или иначе связанные с ней, находятся либо в растерянности, либо в беде.

На синей папке было написано: С. Спольников, «ЗНАК ТЕЛЬЦА»

Первая глава романа называлась «Гороскоп». Из чего Лидочка заключила, что роман будет вполне современным, с привлечением популярных заблуждений.

"Григорий Семенов, которому суждено стать центром настоящего повествования, родился 2 мая 1944 года под знаком Тельца. В момент появления на свет на него оказала сильное влияние Луна, которая подарила ему странную склонность к литературным занятиям. Бык Григория был крылатым. Талисманами Григория стали белая сова и золотой телец. Как известно из трудов неоплатоников, тельцы по натуре терпеливы и сентиментальны, но ужасны, когда их терпению приходит конец. Они не выносят дисгармонической жизни, но порой склонны считать, что весь мир послушно кружится вокруг них. По натуре тельцы скрытны, но чувства их куда острее, чем у всех других знаков Зодиака. Кроме того, тельцы — прекрасные повара, но не следует понимать поварское искусство примитивно в пределах кулинарии. Тельцы старомодны, их ведущая идея — внушить другим любовь к себе, любовь времени и пространства, любовь судьбы и власти, любовь возвышающую и убивающую.

В мистическом плане читатель без труда отыщет здесь лунного легковооруженного лучника, без копья и меча. Он безопасен для тяжеловооруженного рыцаря, зато и угнаться за ним по звездной дороге никто не может из смертных и богов...

Впрочем, Григорий узнал о своей натуре лишь в трепетном юношеском возрасте, когда впервые встретился с Лукрецией, женщиной загадочной, неоднократно вторгавшейся в его убогую жизнь и уносившейся в даль, осенив его сизым крылом горлинки. Именно она внушила ему мысль о его мужском естестве.

... Лукреция опускалась, подогнув по-турецки ноги, на продавленную оттоманку, раскрывала потрепанный том в кожаном красном переплете с золотыми застежками и сначала долго шевелила губами, покрашенными в темновишневый цвет, а затем начинала переводить своим низким, хриплым, густым голосом простуженной волшебницы..."

Здесь на полях было замечание редактора: «Сережа, волшебницы не простужаются!».

Из чего можно было заключить, что Марина была редактором серьезным, с усеченным чувством юмора. Это опасно для редактора, но в то же время типично. Отсутствие чувства юмора — профессиональная редакторская болезнь.

Вряд ли детство и юные годы героя, осененного мистикой летучего тельца, могли быть связаны со смертью Сергея. Проглядывая страницы по диагонали, Лидочка миновала первые годы жизни Григория, включая вставки, в которых периодически возникала Лукреция, ненавязчиво руководившая судьбой героя, а также ее возлюбленный, робкий, но подлый монашек из XIV века, который на странице 43 заразил Лукрецию бубонной чумой, принеся болезнь из средневековья, и было не очень понятно, может, из-за излишне поверхностного чтения, умерла ли она от ужасной болезни либо воспарила и появилась вновь.

Лидочка зачиталась главой, в которой описывалось, как медведица похитила мальчика Гришу из родного деревенского дома и выкармливала его медвежьим молоком, которое придает человеку некие особые качества.

Роман был куда менее автобиографичен, чем Лидочка полагала вначале. Зато он был наполнен любопытнейшими и достоверными сведениями о растениях Подмосковья — именно об этом Сергей знал более всего. Может быть, поэтому судьба все время выталкивала Григория за пределы цивилизации и превращала в существо дикое, склонное к робинзонадам. К этим экскурсам Лидочка отнесла бы и удивительную историю, которая случилась с Григорием в ботанической экспедиции в предгорьях Памира, где он заблудился и отправился лесами, перелесками, альпийскими лугами и крутыми склонами гор к стране Бутан, которую и достиг через полгода. Там Григорий принял буддизм и встретил впервые Глорию Бозанг, уроженку тех мест, которая завлекла его в подземные лабиринты королевского дворца в Бутане, где в свете факелов и масляных светильников шестнадцать врачей из Тибета создавали средство от старости.

"... Они поднимались из подземелья, проходя мимо узких, занавешанных буддийскими картинами на шелке, дверей, за которыми слышались бормотания лам. Порой из-за двери ударял острый запах какого-то экзотического растения. На лестничной площадке... (здесь было замечание редактора: «Заменить неудачное слово»)... их встретил белый барс, который возлежал на прохладных мышцах камней, вытянувшись во всю свою трехметровую длину... (Замечание редактора: «Снежные барсы такой длины не достигают. См. Брем, т.5») Барс приподнял голову и тихо зарычал. Глория присела на корточки и начала гладить его теплую голову, крутой пушистый лоб. Но стоило ей распрямиться, как глубоко в недрах хищного зверя возникал глухой, тревожный звук. И тогда Глория произнесла: «Я избрала другого мужчину. И отвергнутый должен умереть!» С этими словами прекрасная бутанка вонзила кинжал с нефритовой рукоятью в глаз барсу. Брызнула черная кровь, когти барса царапали камни пола. «Что ты наделала?» — в ужасе воскликнул Григорий. «Он был моим любовником, — ответила Глория. — А я люблю только одного. В день, когда ты мне опротивишь, я зарежу тебя тем же кинжалом».

"Среди скользящих теней под звон священных колокольчиков они вошли в обширное помещение, вырубленное в скале и устланное кашемировыми коврами и шкурами диких животных. В углах помещения тревожно горели треножники, которые бросали неровный красноватый свет на широкое ложе, приготовленное для страсти. Нечто странное, подобное детскому предчувствию новогодней сказки, сжало грудь Григорию... (На полях было написано: «Стиль!»)... кровь быстрее застучала в висках, он стоял неподвижно, чадили светильники и странный сквозняк дул по ногам, будто где-то неподалеку дышало льдом обширное гулкое пространство.

Глория подошла к высокому пюпитру, на котором лежали ноты, нервным движением тонкой, украшенной браслетами смуглой руки, скинула поочередно несколько листов, не устраивавших ее, и отыскала нужные ноты. Хлопнула в ладоши. С гигантского тяжелого балдахина, нависшего над ложем, опрометью соскочила дрессированная обезьянка и мгновенно раскрыла скрипичный футляр. Глория приняла из лапок обезьяны скрипку и, обернувшись к Григорию, равнодушно кинула лишь одно слово: «Страдивари».

Ее подбородок гордо и четко лежал на золотом от времени теле скрипки, рука несколько раз уверенно провела, чуть касаясь, смычком по струнам, резкий неприятный звук настройки пролетел по подземельям королевского дворца, вырвался на холодный простор хрустального воздуха, родившего эти белые, сахарные вершины, украшенные у подножий пирамидками белых пагод. Григорий любовался четким профилем Глории, ее невероятно, нечеловечески длинной шеей (на полях редактором поставлен восклицательный знак), и в этом процессе он встретил возникший из глубины дворца, из середины земли тонкий и нежный звук скрипки, который перешел в пронзительный аккорд желания, в песнь торжествующей любви, подхватившей Григория и помчавшей его куда-то вверх, через многочисленные помещения Палаты (на полях вопросительный знак), где останавливались, прислушиваясь, слуги и придворные.

— Вы узнаете мелодию? — спросила Глория.

— Нет, — признался Григорий.

— Я нашла эти ноты в полуразрушенной башне трансильванского замка, говорят, их оставил Лист, но сила музыки такова, что она недостижима даже для Листа. Слушайте!

Глория играла увлеченно и умело, так, что Григорий почувствовал, как теряет сознание. В его памяти, смешиваясь, пролетали туманные картины детства и ранней юности, жизни в лесу и первой любви, прошедшей столь неясно и призрачно.

Неожиданно она бросила скрипку, и невесть откуда взялась обезьяна, подхватила ее на лету и спрятала в футляр.

— Там не было последней страницы, — прошептала Глория, скидывая с себя длинное, до земли, тяжелое шелковое одеяние принцессы, украшенное знаками зодиака. Ее обнаженное тело голубовато блестело в свете факелов. Глория направилась к ложу, таящемуся в тени балдахина. Где-то далеко, очень далеко монахи бормотали тантрические тексты.

Глория исчезла в темноте под балдахином, и остался лишь ее шепот, нежный, сумасбродный, крутящий голову:

— Иди ко мне, чужестранец, иди ко мне, тот, кто обречен отныне любить меня, как свое проклятье!

Горячие руки, протянувшиеся из темноты, рвали на нем одежду, не жалея пуговиц и самого материала («Какого еще материала?»), Глория увлекала его в бездонную мягкость звериных шкур, наваленных на ложе, и казалось, что ее гибкое, упругое тело — единственная плоть, единственный ориентир в море, которое топило, но не губило... Григорий представил себе, что это не он тонет с ней вместе, борясь с пушистыми волнами ложе любви, а сюда ворвался за добычей яростный, но покорно убравший когти влюбленный барс, который ищет, находит, вторгается во влажную пропасть любви, и рев громадного хищника потрясает бутанский дворец.

— Иди ко мне, изысканный телец, мой единственный земной избранник, — кричала Глория, — я готова принять тебя, мое лоно трепещет в сладостном ожидании, когда ты пронзишь его («Может быть, слишком откровенно для нашего читателя?»).

Лидочка сердилась на вопросы и замечания редактора, которые никак нельзя было пропустить, но которые вторгались в сознание и отрывали от эротической битвы.

"Иди ко мне, изысканный телец, — читала Лидочка. — Мой единственный земной избранник, — кричала Глория, — я готова принять тебя, мое лоно трепещет в сладостном ожидании... Это было ощущение сна, потому что иным чувствам не было ориентиров, — темнота, подвешенность в мягкой бесконечности шкур и перин, лишь пальцы знали, что тебя обнимает страстная, изысканная женщина, дитя Гималаев. Прижав красавицу к себе, Григорий покрывал поцелуями ее груди, кончик его языка трепетно ласкал выпуклости ее кожи, а затем его зубы принялись терзать ее уши («Именно так?»).

— Иди ко мне, — единым дыханием возликовала Глория, — растерзай мою смертную, мятущуюся плоть!

Да, свершилось! И он первый мужчина в ее жизни... Как бы отвечая на его невысказанный вопрос, Глория прошептала:

— Ты мой первый любовник, потому что я была посвящена богине Рами, покровительнице девственниц. И именно теперь я нарушила свои клятвы, согрешив с белым Тельцом, пришедшим с Севера, ибо так гласит страшное предсказание ламы Берранга тридцатого, воплощения Боддисатвы.

Последние слова прекрасной Глории звучали невнятно, потому что она задыхалась, рыдала, а ее длинные ногти в порывах страсти царапали его спину и шею, помогая абсолютному мистическому слиянию Тельца и Девы. Все быстрее и быстрее они двигались в совместном ритмическом танце, придуманным природой и доведенном до прекрасного эстетического совершенства в таинственных женских монастырях Бутана, куда отдают девочек, еще не достигших зрелости, чтобы, подготавливая их к вечному девичеству, в то же время обучить всему, что может знать самая страстная из куртизанок.

... Глория лежала рядом с ним, утонув в шкурах.

— Я обманула тебя и богов, — шептала она, — ты был вторым. Первым стал снежный барс Акбар. И я его убила, чтобы прийти к тебе чистой.

— Кто ты? — спросил Григорий. — Открой мне свою астральную судьбу.

— Ты прав, мой возлюбленный. Я постоянно и болезненно ощущала в себе столкновения агрессивных, разрушительных начал. Мои охранные цветы синий и черный, талисманы — подкова, саламандра, черный кот и дьявол, символы — жезл, козео, лестница и часы. Я — человек, отмеченный темными силами и приближенный к ним. Втайне я люблю роскошь и чревоугодные наслаждения («Стиль, Сереженька, стиль! Если ты будешь и дальше нарушать стиль, тебе никогда не получить Букера!»). У меня срослись два пальца на левой ноге, и ты можешь сейчас поцеловать их.

Но Григорий не дослушал таинственную подругу. Плотское жгучее желание вновь завладело им..."

Тут Лидочка отложила рукопись. Наверное, прошло полчаса с тех пор, как она углубилась в чтение, но обстановка на бульваре особенно не изменилась, правда, появились первые мамаши, да уменьшился поток служащих — одиннадцатый час, они разошлись по своим местам.

Лидочка ожидала от Сергея совершенно иного романа. В том же, что лежал у нее на коленях, она увидела нечто скорее пародийное, однако вполне допустимое в нашей сегодняшней действительности, когда путь от графоманства до постмодернизма недолог. В то же время, зная Сергея, Лидочка вполне допускала, что он создавал этот опус, сознательно пародируя прочитанные переводные образцы. Но теперь никто уже не объяснит, шутка ли это, розыгрыш, или провал.

Странно, что Сергей всегда показывался ей иной стороной — относительно скучным и лишенным воображения, робким, стеснительным ботаником. А впрочем, насколько развито воображение у автора романа? Пожалуй, по уровню фантазии он скорее старомоден — он чем-то соответствует уровню воображения двадцатых годов, аппелирует к Пшибышевскому и Эберсу, питается соками Пьера Бенуа и его эпигонов. Почему бы не вспомнить хорошо забытое прошлое, объявив его завтрашним днем?

В то же время этот роман произвел некое впечатление на Марину, по крайней мере, ей не пришло в голову отвергнуть его.

А может, она имеет союзников в редакции? И редакционные девицы передают друг дружке ксерокопии страниц?

Но Толику роман никак не мог показаться достойным — насколько знала Лидочка милиционера, он был по натуре трезв, и от литературы, в которой господствует приправленный мистикой поток эротического сознания, он вернее всего отвернется. Тогда почему же он принял этот роман как руководство к действию?

Лидочка стала перелистывать рукопись дальше. Если не спешить и читать лишь первую строчку каждого абзаца, то можно следить за развитием сюжета.

И какого черта он его написал? Денег, что ли, не хватало? Или просто решил: ведь другие пишут не лучше меня, а их печатают!

Но есть и третья версия: именно такой роман Сергей хотел написать. Именно такие мысли толклись в его мозгу, именно эти образы просились на бумагу, именно таким представал мир во взбудораженном воображении скромника.

Эта версия понравилась Лидочке более других. Тогда стоило дочитать рукопись до конца.

И тут судьба в виде пожилого, подтянутого человека в белой сорочке, выглаженных брюках, предстала Лидочкиным очам.

— Николай Владимирович, — окликнула его Лидочка. Она вскочила, подбежала к главному редактору «Московского рабочего» и поздоровалась с ним. — У меня к вам необычный вопрос, Марина Котова дала мне почитать рукопись романа Спольникова. Вы его будете издавать?

— Лидия Кирилловна, — произнес всегда сдержанный, несколько похожий на писателя Паустовского поэт Зарахани. — Мне не довелось прочесть рукопись. Но я слышал от Марины Олеговны. Она очень высоко о ней отзывалась. Помню, что она говорила о склонности автора к авангардизму, которая позволяет остаться на этой стороне здравого смысла, уверяла, что книгу будут покупать. Так что у меня не было оснований... К тому же я знал Спольникова как опытного, организованного литератора.

— Значит, вы не читали?

— Не пришлось. И теперь даже неловко... после трагической смерти Сергея Романовича ставить под сомнение... А вы думаете, что мне следует прочесть? Я доверяю вкусу Марины Олеговны. Она у нас двадцать лет работает.

— Вы еще не отправляли роман на рецензию?

— Наверняка все сделано по правилам, — насторожился Захарин, словно защищал этим память Спольникова.

А Лидочка, попрощавшись с главным редактором, поняла, что Марина, которая покровительствовала своему автору, лукаво прикрывала рукопись от начальства отзывами дружественных рецензентов.

Половина одиннадцатого. Можно покинуть дебри Бутана и пролистать роман до событий, которые особенно заинтересовали капитана Толика.

... Мистические силы, сконцентрированные в проклятии того монастыря и в подземельях королевского дворца, оказывается, преследовали Григория, стремясь погубить его. Ему удалось переместиться, сменив внешнюю оболочку, в некие астральные сферы, описанные туманно и красиво. На этих страницах карандаш Марины вдоволь погулял по полям рукописи.

К середине романа оказалось, что в Григории обитают два человека. Один устремляется в дебри Центральной Азии и покоряет там прекрасное тело таинственной Глории, другой же возвращается откуда-то в деревню под Архангельском, где сохранились тайные языческие обряды. Через любовь чистой и светлой девушки, которую в романе называют Дарией, наш герой старается отыскать истинную правду жизни. На каком-то этапе обнаружилось, что Глория, прилетевшая сюда неизвестно как из Бутана, оказалась матерью Дарий, и у Григория возобновилась связь с этой самой волшебной женщиной.

Но по мере движения романа от одной любовной сцены к другой автобиографический элемент все более забирал верх. Григорий всей душой стремился к телу Дарий, которая была прекрасной девушкой, невинной, но спелой, и совокупление с ней представлялось герою как соитие с природой, высшим уровнем событий и вещей.

Так Лидочка перелистывала роман еще около часа. Просмотрела страниц двести. Разумеется, перелистывание не было автоматическим процессом, порой Лидочка, сама того не замечая, зачитывалась и погружалась в сумбурную, кисло-сладкую вязь романа, потом спохватывалась, что она не читательница, а исследователь. Она начинала еще быстрее перелистывать страницы, затем ее движения замедлялись, и она замирала, стараясь сообразить, откуда в логовище Григория возникло склонное к вампиризму существо с лиловыми глазами, в футболке с надписью «Спартак Ереван» и куда пропало из романа чучело снежного барса, оживающее в полнолуние и представляющее опасность для жильцов всего квартала.

Прервав на этом чтение, Лидочка отправилась в хозяйственный магазин за пластиковым ведром для Глущенок. Ведра были только оранжевые, и продавщица добродушно объяснила, что такие ведра реже теряются на огородах.

Затем Лидочка спустилась в метро и начала знакомое, надоевшее путешествие в Челушинскую. Электричка, редкий случай, оказалась пустой, и ей даже удалось занять место у окна.

За полчаса дороги Лидочка намеревалась просмотреть последние пятьдесят страниц.

Глава 10

"Григорий открыл дверь своим ключом. Дома никого не было. В светящемся хрустальном шаре, забытом Глорией на круглом столе под бархатным черным абажуром, переливались сонные образы. В другой комнате, отданной Дарии, все предметы были освещены ярко и солнечно. Дария в отличие от матери, проводившей основное время в ночных клубах космоса («подыщи другое слово!»), любила яркий свет, проводила как можно больше времени на солнце, лучи которого столь быстро и энергично окрашивали ее кожу ("!"), что Дария ходила загорелой, словно полинезийская красавица — дикарка с марта по ноябрь.

... Почти половину комнаты Дарии занимал большой итальянский диван с мягчайшими подушками. Сбросив ботинки, Григорий растянулся на нем и даже попытался задремать, ощущая себя как в ту первую ночь на ложе любви в подземельях Бутана... Как давно это было и как трудно оказалось отыскать Глорию своей мечты в реальном мире несчастной России!

Закрыв глаза, Григорий старался отгадать томительную загадку, почему, когда, от кого Глория произвела на свет столь непохожую на нее пышнокудрую блондинку, ненавидящую тьму и даже сумерки. Был ли тем мужчиной снежный барс, который, как понимал Григорий, на самом деле был не барсом, а инкарнацией Великого Могола Аурангзеба, смерть которого на поле битвы перенесла снежного барса в иную оболочку, оболочку того странного, одноглазого певца в трамвае, который уже третью неделю преследовал Григория..."

Лидочка, оказывается, пропустила историю одноглазого певца, которая, к счастью, не имела отношения к сюжету.

... Хлопнула дверь. Григорий не открывал глаз. В приоткрытую дверь заглянула Дария.

— Ты пришел, Григорий? — спросила она, и незачем было его спрашивать, ибо кто же, кроме астрологического отца, мог лежать на итальянском диване. — Ты будешь принимать пищу?

— Нет, — лениво ответил Григорий, вытягиваясь, словно барс, на диване. — Мне и так хорошо.

— Ну засни, — засмеялась Дария, которая понимала Григория больше всех, даже больше, чем мать, может быть, потому, что они много времени провели, касаясь друг друга ("!"), когда готовили уроки, читали книги или когда Григорий держал девочку на коленях и она незаметно росла, превращаясь во взрослую девушку легкой воздушной красоты, и совершенно непонятно было, как такая белогрудая красота могла зародиться в отсыревшей глуши бутанских подземелий.

Вот и сейчас возникла неловкость оттого, что взор Дарий застиг его лежащим на диване. О, как бы не догадаться ей, что причиной тому его неизбывное стремление коснуться губами диванных атласных подушек, хранящих аромат волос Дарий, и впитать нюхом («Впитать нюхом!» — побойся Бога, Сережа!") треволнение ее духов, прижившееся в диванных подушках.

Григорий вскочил!

Дария одарила его смущенным любопытствующим взором.

— Скажи мне, Григорий, — задала она неожиданный вопрос. — Сколько было лет моей матери, когда ты встретил ее впервые шесть лет назад?

— Сколько и сегодня, немного за двадцать.

— Но меня в то время не было?

— Тебя еще не было.

— Откуда же я возникла? Кто мой отец? Есть ли я в действительности?

— Неужели Глория ни разу не открыла тебе глаза? — спросил Григорий с тайной надеждой, ибо и сам мучился этим роковым вопросом.

Движением утомленной пантеры Дария приблизилась к мужчине. Ее ресницы призывно трепетали.

Непроизвольно рука Григория поднялась и коснулась ее горячей нервной спины.

— О, не смей! Ты пробуждаешь во мне чувственнось. Я становлюсь банальной самкой («Может, найти для самохарактеристики персонажа другое слово?»). Ты не представляешь, какой бедой для нас может обернуться взаимное стремление наших тел и душ!

— Я клянусь, что постараюсь держать себя в руках, — хрипло прошептал Григорий, закрывая воспаленные от желания веки и сглотнув слюну.

— Являюсь ли я для тебя новым, юным, прекрасным воплощением Глории? — спросила Дария.

— Нет, — искренне ответил рано поседевший мужчина. — Ты для меня являешься отрицанием твоей матери. Она — чернота волшебства, она — воплощение злобной мантры и ее порождения чакры. Ты же воплощение светлого солнца.

— Я сама порой ощущаю в себе отрицание всего мира, который окружает маму и который ее породил. Те черные видения, которые материализуются в маминой комнате, те голоса, которые шепчут заклятия в утренней мгле, и тот страшный человек-слон, который выходит порой из стен и поджидает меня на лестнице и в темном подъезде, стремясь овладеть мною и увлечь меня в свои владения...

— Но человек ли он? — спросил Григорий, который уже имел несчастье видеть страшный облик («неправильно!») человека-слона, странного существа, схожего с человеком, лицо которого заканчивалось длинным серым хоботом.

— Он — воплощение Ганеши, южноиндийского бога, мы с этими богами в дальнем родстве, — ответила Дария, поворачиваясь к столу и ставя чайник на подставку. Затем она схватила голову Григория и прижала ее к своему животу («Носом, да?»).

— Ты будешь моим, — прошептала Дария, — ты будешь моим единственным и драгоценным мужчиной. Но жди, тебе придется ждать, пока я смогу изгнать человека-слона, власть которого над нашим домом велика, и мне непонятно ее происхождение.

Григорий встал, ибо так ему удобнее было обнять белокурую красавицу. Ее тугая грудь, таившая сердце, прижалась к его сердцу, и их пульсы бились в унисон («Стиль!»).

Они стали целоваться, и все сильнее бились сердца, а желание, зародившееся в мозгу, опускалось все ниже, пока не поселилось в чреслах («Сережа, фу!»).

— Только не сейчас, — шептала Дария. — И не здесь. Я не готова.

Она была права. Из-за окна, поднимаясь как на воздушном шаре, показалась страшная морда Ганеши — сначала серая морщинистая макушка, затем серый лоб, под которым уместились маленькие глазки — без переносицы, лоб переходил в сморщенный и плотоядно изгибающийся хобот.

— Оу! — воскликнула девушка и закрыла глаза от страха и наслаждения.

— Нет! — возразил Григорий. — Ты будешь моей! И тут раздался стук..."

Лидочка перевернула страницу и поглядела в окно.

Дул ветер, он, пригнал откуда-то темные тяжелые тучи. Солнце пропало. Пыль крутилась по платформе. Люди спешили в вагоны, опасаясь еще не начавшегося дождя.

За окном потянулся лес — Лосиный остров. Сколько раз Лидочка, как и миллионы других жителей Москвы, собиралась выбраться сюда.... Итак, в нашем мистико-эротическом повествовании появился человек-слон, создание неприятное, подглядывающее в окна, когда герои намеревались целоваться... ни один настоящий слон, наверное, не додумался бы до этакого безобразия.

Руслан крутился вокруг Даши уже несколько месяцев и, видно, беспокоил Сергея... Впрочем, трудно определить меру жизни в творчестве писателя — бывали случаи, когда автор сознательно сводил счеты с людьми в своих произведениях. И его враги и его друзья оказывались на страницах в сомнительном положении.

Не удивительно, что наивный, но житейски хваткий Толик нашел в рукописи Сергея желанный материал. Угадывая людей, он тут же распределял их по страницам уголовного дела. Для него роман стал шахматной доской, на которой по воле Сергея передвигались фигуры, вполне узнаваемые и уже подозреваемые милицией.

Лидочка продолжила чтение, натолкнувшись через несколько страниц на любовную сцену героя и Глории.

"... Сколько сладостных ночей провел Григорий в этой сладкой, наполненой экзотическими ароматами пещере! Но сегодня нечто иное, светлое и неподкупное («Не то слово!») тревожило его и звало вырваться на свет.

Глория медленно раздевалась.

Она была освещена лишь пламенем свечи.

Показались ее гладкие смуглые плечи, показалась прядь ее вороных волос («У меня такое впечатление, что раньше (см. гл.4 и 5.) ты подчеркивал ее бледность. Почему он только сейчас заметил черную прядь? Значит ли это, что дома она ходила в платке?»).

Неверный свет свечи заиграл на обнажившейся груди Глории. Грудь была такой же девичьей и упругой, как шесть лет назад, в подземельях бутанского дворца. Желание вспыхнуло в Григории с новой силой и он стал срывать с себя одежды, которые беззвучно планировали на ковер.

Почти неслышная мелодия заиграла в воздухе («Стиль!»), и Глория подняла к потолку тонкие руки в звенящих золотых браслетах.

Подобно кобре под звуками дудочки факира в Джеллахабаде, ее гладкое, подвижное, скользкое в движениях ("!") тело несло в себе такой запас страстного желания, что Григорий, хоть и был только что намерен поговорить с Глорией раз и навсегда о том, что сердце его склонилось к Дарий, и лишь ее плоть отныне беспокоит его высокие чувства («Плоть ли?»), не удержался и потянулся к источнику страсти.

Тихо ахнула Глория, словно удивляясь прикосновению алчущих рук, она откинулась назад и упала на диван-кровать, одной рукой откидывая стеганное одеяло, другой привлекая к себе возлюбленного.

В полутьме глаза Глории увеличились до размеров немыслимых и приняли форму глаз огромной птицы.

— Скорее, скорее! — молила Глория, извиваясь в руках Григория, словно пойманная им сильная птица, которая на самом деле и не желает вырваться из его рук.

Скорее, скорее... И вдруг в комнате вспыхнул свет.

— Я не могу! — закричал Григорий, увидев Дарию. — Она потребовала, она соблазнила меня, как это бывало всегда!

— Да, я всесильна, — обратилась Глория к дочери. — Даже в соперничестве с тобой я возьму верх. И не потому, что мне так нужен Григорий. Но он — выдуманный мною мужчина. Я его познала в подземельях Бутана, он мой астральный антипод, и потому мы обречены навсегда оставаться парой сынь и янь, воздух и плоть, гроза и ручей. Ты понимаешь меня, дочь?

— Но как я могу спать, о, мама! — ответила Дария. — Как могу я заснуть, если всем телом я стремлюсь к Григорию, и в то же время меня продолжает преследовать человек-слон?!

— Ганеша? Неужели он проник сюда из Бомбея? Я же оставила его бесчувственным, изнемогшим от любви в храме Шри-Вандахары в предместий Бомбея. Это было двадцать лет назад..."

Когда поезд остановился в Мытищах, Лидочка прервала чтение, потому что на следующих страницах его герои вместо того, чтобы заниматься чем-нибудь полезным для себя и общества, направились воздушным путем в Бомбей, чтобы отыскать в подземельях храма Чакравихара видеокассету, запечатлевшую насилие, случившееся двадцать лет назад.

Эти сцены не имели прямого отношения к событиям последних дней в Челушинской. К тому же лента на машинке Сергея совсем износилась, и последние страницы читались с большим трудом. Лидочка проклинала покойного писателя и мечтала о том моменте, когда он догадается вставить в машинку новую ленту. В конце концов, почему она должна портить себе глаза из-за того, что начинающий классик эротической эзотерики экономил на лентах для пишущей машинки?

Лидочка решила дочитать роман лишь в том случае, если Сергей сменит ленту.

Она быстро перелистала несколько страниц, приближаясь к концу повествования, но шрифт становился все бледнее... Вдруг ее посетила удача! Автор наконец сменил ленту!

Поезд отошел от Мытищ. Осталось минут шесть-семь, а то придется дочитывать роман на пеньке в лесу.

"Человек-слон бросился по лестнице вниз. Григорий преследовал его. Во дворе, в сумерках, человек-слон казался медведем. Он остановился и крикнул:

— Не подходи!

— Я тебя не боюсь, — ответил Григорий. Он смело шел на серого урода и вдруг увидел, что в его руке что-то блеснуло.

Пистолет! — подумал Григорий.

— Брось оружие! — приказал он тихим голосом, чтобы не волновать соседей по дому.

— И не подумаю! — ответил Слон. Тогда Григорий смело бросился вперед.

Слон прицелился и выстрелил. Но пуля прошла мимо. Этого момента Григорию было достаточно, чтобы броситься вперед и сшибить Слона с ног. Тот тяжело рухнул на асфальт. Григорий вырвал у него пистолет. Слон отчаянно сопротивлялся. В борьбе пистолет неожиданно выстрелил. Слон воскликнул и схватился за плечо. Между пальцами показалась кровь.

— Я тебя ненавижу! — проворчал Слон.

Григорий стоял, выставив вперед руку с пистолетом.

— Беги! И чтобы я тебя больше не видел, — приказал он Ганеше.

Проклиная его, Слон побежал прочь".

Значит, между молодыми людьми, то есть между мужчинами или, еще вернее, между героем и ожившим индийским богом произошел конфликт. Вернее всего причиной ему была Дария. Конечно, можно было отлистать несколько страниц назад и попытаться разобраться в сути конфликта, ломая глаза на слепом тексте. Но это не так важно. Если важно, Толик подскажет.

" Григорий поднялся на третий этаж и только дотронулся до звонка, как Дария открыла дверь. Глаза ее были расширены и руки дрожали.

— Что вы с ним сделали, Сергей? — спросила девушка.

— Не бойтесь, я его не убил. Рана у него легкая. Вы знали, что он носит с собой оружие?

— Я никогда не думала, что он посмеет употребить его против вас.

— Надо спрятать пистолет, — сказал Григорий. — Мне не хочется, чтобы кто-нибудь увидел его в моих руках.

— Ты — мой герой, — проговорила Дария. — Ты освободил меня от власти демона. Делай со мной, что хочешь.

— Я хочу, чтобы ты стала моей женой, — сказал Сергей, положив пистолет на журнальный столик.

— Я боюсь...

— Ты боишься Слона. Он больше не вернется.

— Я боюсь моей мамы. Она не переживет этого. Она убьет нас.

Дария приблизилась к мужчине и положила руки ему на плечи. Ее халатик распахнулся, и показались высокие упругие груди. От их вида у Григория сжалось сердце.

— Пойдем в мою комнату, — прошептала Дария.

— А вдруг придет мама? — спросил Сергей. (Зачеркнуто, сверху написано «Григорий»)

— Нет, она задержится.

Говоря так, Дария завлекала Григория к себе в комнату.

— Ты не обнимаешь меня? — спрашивала она. — Ты женишься на мне?

— Ты — моя красавица, — ответил Григорий. — Я обязательно женюсь на тебе.

Слова его были неразумны, он не чувствовал опасности. Ему вскружили голову прелести блондинки.

— Погоди, — сказала Дария. — Я задвину шторы. А ты пока разденься.

Григорий начал раздеваться, а Дария тем временем задвинула шторы. В комнате стало полутемно.

— Скорее, — сказала она, — а то я замерзну.

Григорий запутался в брюках, и Дария засмеялась над его неуклюжим поведением..."

Боже мой, несчастный Григорий! Ему все время приходится встречаться с женщинами в каких-то форсмажорных ситуациях. Может, в этом выражается какая-то сексуальная неполноценность самого Сергея?

— Ну скорей же!

Девушка упала спиной на диван-кровать. Раздевшись, Григорий опустился рядом с ней и стал гладить ее живот.

— О, я живу в ожидании счастья с любимым мужчиной, — прошептала Дария.

Григорий овладел девушкой.

— Ты делаешь мне больно! — воскликнула она.

— В этом и есть любовь, — ответил Григорий. — В любви мы всегда доставляем боль.

— Но есть и сладость.

— Сладость исходит из боли, — ответил Григорий.

— Скорее, скорее! — молила Дария, извиваясь в руках Григория, словно пойманная им сильная птица.

В пароксизме страсти они не заметили вошедшую в комнату женскую фигуру. Вспыхнул свет. Это была Лиза.

— Мама! — воскликнула Дария, соскочив с дивана. Она схватила валявшийся на полу халатик, чтобы прикрыть неприличную наготу. — Мама! Он обещал на мне жениться! И под предлогом этого овладел мною.

— Это правда? — спросила Глория.

С ужасом Григорий понял, что у нее в руке находится пистолет, который он отнял у человека-слона.

— Могу ли я одеться? — спросил Сергей.

— Обязательно оденься. Я не казню тебя в доме. Я не хочу, чтобы милиция нашла твой труп в моей квартире.

— Но где ты меня убьешь?

— Вот этого ты не узнаешь до самой последней секунды своей жизни! — С этими словами Глория покинула его. Следом ушла ее поникшая дочь".

Поезд тяжело остановился у Челушинской, и зачитавшаяся Лидочка кинулась по проходу, прижимая к сердцу листы рукописи. Она не столько боялась опоздать выскочить из электрички, как потерять страничку из папки. В другой руке была сумка и пластиковое ведро, которое просил привезти Женя. Люди смотрели ей вслед — наверное, она произвела дикое впечатление. Они не знали, что эта женщина, собственными глазами увидела, как человек после смерти может указать на убийцу.

Электричка ушла. На платформе стояла одинокая скамейка.

Конечно, она могла бы потерять несколько минут и дочитать этот фантастический документ у Глущенок в тишине и уюте, но она не могла дотерпеть. Осталось совсем немного, страница с хвостиком.

"... Неоднократно Григорий пытался дозвониться до квартиры Глории. Телефон не отвечал, словно все уехали оттуда.

Ежедневно вечером Григорий подходил к их дому и долго стоял, глядя на черные прямоугольники окон. Никого не было дома.

С тяжелым сердцем он возвратился домой. Он открыл дверь, вошел к себе в квартиру. Неприятное предчувствие охватило его. Он зажег свет в прихожей, затем заглянул в свою комнату.

На диване сидела Глория. Черные волосы растрепаны, как воронье гнездо, глаза — в черных кругах.

— Как я рад, — воскликнул Григорий, — что ты пришла! Я уж не знал, что подумать. Вы куда-нибудь уезжали?

— Неужели ты не нашел каких-нибудь более важных слов в последние минуты своей жизни? — спросила Глория.

Она вытащила пистолет, Григорий понял, что его жизнь подошла к концу. И он был не в силах изменить свою судьбу.

— Я не могу, — сказала Глория, — чтобы мои знакомые смеялись надо мной. Любовник матери женится на ее дочери! Это невыносимо!

Он стоял, опустив голову, словно школьник у доски.

Она выстрелила в него два раза, затем вытерла краем скатерти рукоять пистолета и выбросила его в окно.

Она была уверена, что он убит и контрольный выстрел не нужен.

Затем она ушла, захлопнув за собой дверь. Соседи выстрела не слышали. Его труп обнаружили лишь на третий день. На похороны почти никто не пришел."

Все?

Лидочка посмотрела в папку. У нее было странное чувство, что пока бежала по вагону электрички, она потеряла последние страницы. Нет, без сомнения, роман кончался именно гибелью героя. С удивительной прозорливостью Сергей предугадал свою смерть и из могилы, с того света, направил указующий перст на Лизу Корф.

Глава 11

Глущенки Лидочку сегодня не ждали. Они думали, что она приедет в субботу.

— Тем лучше, — сказал Женечка, — Ты проведешь у нас не два дня, а три.

— Я не знаю, сколько я проведу у вас времени. Держите ваше ведро.

— Ах, какое красивое! Сколько я тебе должна? — спросила Итуся.

Пуфик прыгал и норовил облизать руку Лидочки.

— Что-нибудь случилось? — спросил Женя.

— Все переменилось.

— В чем?

— В деле Сергея Спольникова.

— Почему?

— Главной подозреваемой в убийстве стала Лиза Корф.

— Этого еще не хватало!

— У нее есть мотив и нет алиби.

— Давай, заходи в дом, сейчас дождик пойдет.

Они уселись на веранде. Итуся стала поить Лидочку японским грибом, который разводила в большой банке. Гриб был кисловатым и напоминал о детстве. У мамы был когда-то такой японский гриб, и его вкус, кислый и чуть пыльный, Лидочка запомнила на все прошедшие годы.

— Я вам оставлю рукопись, — сказала Лидочка, рассказав о событиях последних дней. — Мне незачем ее тащить к Анатолию Васильевичу, у него уже есть экземпляр. Я постараюсь узнать у него, что происходит и что он намерен делать. Еще я хочу зайти к Ольге.

— Нам всю рукопись читать? — спросила Итуся.

— Зачем? Вам не понравится. Это мистический, эротический роман. Сергей хотел заработать денег, а верная ему редакторша Марина помогла внедрить рукопись в издательство. Я сегодня говорила с главным редактором. Он искренне не подозревает о содержании романа. Но ощущает долг перед покойным автором.

— А разве так можно? — удивилась Итуся.

— В наши дни это реально. Сроки издания книг стали мгновенными, содержание куда меньше волнует издателя, и опытный редактор, имеющий связи и пользующийся доверием, может протолкнуть книжку. Теперь же, я думаю, раз Сергей умер, у Марины больше шансов довести до конца свою операцию. И, наверное, Марина сделает все, чтобы посмертный труд Спольникова увидел свет. Мы еще увидим небо в положительных рецензиях.

— Ты меня заинтриговала, Лидочка, — сказала Итуся. — Я немедленно начинаю читать. Тем более, если Сергей предсказал в нем собственную смерть.

— Не надо читать все. Сначала он плутает по Гималаям в поисках смысла жизни и женщины, а вот в конце сталкивается с реальной жизнью. Главное — несколько последних страниц, он сменил на них ленту. До этого читать нелегко.

— Замечательно, — сказал Женя, — я читаю последние страницы, а ты, Итуся, все остальное, потому что имеешь склонность к астрологии, телепатии и прочим вершинам познания.

— Я имею склонность к тому, что помогает людям, — ответила Итуся, продолжая странный семейный спор.

Пуфик проводил Лидочку до калитки. Но на улицу не выбежал, видно, Лидочка не входила в число уважаемых им гостей.

Лидочка шла до милиции минут двенадцать. Она не спешила.

Парило. Дождь уже несколько раз начинался и прибил пыль на дорожках, но все не мог разразиться как следует. Видно, ему не разрешал старый Лидочкин барометр, который утром стоял на «ясно».

Лидочку смущала неправильность в ходе событий, нелепость, за которую она никак не могла ухватиться. Кто-то дурачил ее, но кто и зачем? Что за вереница преступников, которые хотят и могут убить Сергея? Но ведь в самом деле его смерть никому не нужна. А может, причина известна всем, а мы смотрим мимо нее?

Навстречу Лидочке шел молодой человек в черных очках, одетый, несмотря на жару, в кожаную куртку и кожаную кепку. Он был или идиотом, или нуворишем. Молодой человек внимательно посмотрел на Лидочку и вдруг неприлично выругался.

Лидочка вздрогнула и ускорила шаги.

Она не знала этого молодого человека и не понимала, чем она вызвала такую вспышку нелюбви?

Пройдя шагов двадцать, она обернулась. Молодой человек тоже остановился и смотрел ей вслед.

* * *

Тогда Лидочка его узнала — это Владимир, старший из братьев-разбойников.

— Голицын тебя предупреждал! — громко сказала Лидочка. — А ты опять за свое?

Владимир плюнул и пошел дальше.

Дежурный в милиции был ей не знаком. У него пышные рыжие брови, словно наклеенные на очень белое лицо.

— Здравствуйте, — сказала Лидочка. — Мне нужно видеть следователя Голицына.

— У нас нет следователей, — ответил вежливо дежурный. — У нас есть только оперуполномоченный Голицын.

— Эй, Мордонов, это ко мне?

Из глубины коридора надвигался Василий-мордоворот.

— Нет, это к Толику, к Анатолию Васильевичу.

— Он через час будет или через два, — сказал Василий, не узнав Лидочку.

Ну и хорошо, что не узнал.

— Он в Пушкино уехал, — сказал дежурный. — Что ему передать?

— Моя фамилия Берестова, я из Москвы, свидетель по делу Спольникова. Я снова приду, через два часа.

— Я запишу, — сказал бровастый Мордонов. Лидочка покинула милицию и пошла к Ольге.

У нее возник план, подсказанный прочитанным романом. Но все зависело от везения — от запасных ключей.

Дома была лишь Катька. Она выбежала к калитке в одном купальнике, открыла калитку и впустила Лидочку. Прибежал пес.

— А я на водохранилише собралась, — сообщила Катька. — За мной девчонки зайдут.

— А мама где?

— Мама на работе, она до двух работает. Если хотите, идите к ней в библиотеку, вы знаете, где она в клубе сидит?

Катя просто лучилась молодым здоровьем, хоть лепи с нее девушку с веслом.

— Спасибо, — сказала Лидочка. — Может, мне не надо к ней идти, если у вас есть ключ от соседнего дома. Мне кажется, что твоя мама говорила, что запасные ключи хранятся у вас?

— Катеринка! — послышалось снаружи. У калитки стояли две девушки.

— Сейчас! — откликнулась Катя.

Она побежала в дом и вернулась уже в сарафане поверх купальника. В руке она вынесла связку ключей.

Кажется, эти, — сказала Катя, передавая ключи Лидочке. — Вот этот от входной двери, этот от большого сарая, в котором подпол, а это от веранды. Остальные не знаю от чего. Может, вы сами разберетесь?

Кате не приходило в голову, можно или нельзя отдавать ключи Лидочке. Лидочка была взрослой тетей Лидой и, если нужны ключи, значит, так и должно быть.

Они с Лидочкой вышли из калитки вместе. При виде Лидочки девушки перестали щебетать.

— Вы обедать у нас будете? — спросила Катя, демонстрируя подружкам близость к такой красивой женщине.

— Не знаю, спасибо, — сказала Лидочка. — Но маму я в любом случае дождусь.

Катя помахала Лидочке, и девочки втроем побежали по улице к станции.

* * *

Лидочка не склонна к авантюрам, но любопытна.

Детективные истории привлекали ее только как читательницу, и умения, а тем более, желания вторгаться в жизнь других людей у нее никогда не водилось.

Но эта история оказалась снежным комом, который увлек с собой и Лидочку. История была неправильной, наперекосяк, в качестве подозреваемых в ней участвовало несколько человек, совершенно не приспособленных к подобным ролям.

Она поехала в Челушинскую не для того, чтобы отвезти Глущенкам ведро и не потому, что Даша просила ее заступиться за мать. Она и без того хотела побывать там и понять, что же знает и думает Голицын.

И тут она поняла, что нужно попасть в дом, где погиб Сергей.

Она была почти уверена, что увидит нечто ускользнувшее от взора Толика, потому что Толик смотрел в неверном направлении. Теперь же, когда рукопись стала как бы вещественным доказательством, Лидочка хотела увидеть, каким образом и в какой обстановке она была сделана.

Лидочка миновала сад. В траве желтели яблоки, упавшие с деревьев. Головы соцветий флоксов покачивались на уровне груди. Когда, одолев замки, Лидочка проникла внутрь дома, она поняла, что его замкнутость была условной. Одно из окон было приоткрыто, так что желающий мог через него забраться и выйти без всяких ключей. Может быть, сюда уже лазили местные мальчишки.

На кухне роились мухи. Лидочка открыла холодильник, который стоял у самой двери, из него пахнуло плесенью. Холодильник был отключен. По просьбе Толика Ольга вытащила и выбросила продукты, но следы продуктов были достаточной добычей для мух. Казалось бы, летом для мух хватает пищи на улице. Но и мухе иногда хочется чего-нибудь экзотического. Например, крошки от французского печенья или кусочка кальмара.

Лидочка захлопнула холодильник. Кухня была длинной, за холодильником вдоль окна тянулся большой стол, на котором сиротливо стояла пищущая машинка, лежали стопки бумаги и копирка. Дальше, за столом угол был заставлен большими пустыми бутылками. Лидочка как-то слышала, что хозяева дачи заготавливают на зиму вино из черноплодки и черной смородины. Дверь слева вела в комнату без окон, где нашли тело Сергея, дальше стоял кухонный стол, плита и столб ОГВ — отопление и горячая вода.

Обе спальни были аккуратно прибраны, кровать Сергея застелена.

Лидочка вышла в прихожую. Отсюда лестница вела на второй этаж. Лидочка медленно поднялась по крутой лестнице, стараясь ступать как можно тише: с каждым шагом ее все больше охватывало чувство неловкости, даже преступности своего поступка. В конце концов, она не имеет никакого отношения к Сергею. Она свидетельница и не более того. Может быть, ее излишнее участие в этом деле объясняется лишь тем, что у Сергея нет близких родственников. Нина и Лиза, некогда близкие ему женщины, угодили в подозреваемые.

Но это не оправдание для того, чтобы обыскать дом, в котором Сергей погиб.

Наверное, ты зря радовалась, Лидия, когда оказалось, что Ольги нет дома, а Катя, не задумываясь, отдала тебе ключи. Если бы Ольга была дома, ты уговорила бы ее пойти вместе, и не было бы страха и сжатости сердца.

— А разве страшно? — спросила себя Лидочка и сама удивилась такому вопросу.

Ну почему же может быть страшно посреди солнечного летнего дня, в населенном поселке, в двух шагах от милиции?

Лидочка поднялась на второй этаж и оказалась в продолговатой, большой комнате. В торце комнаты был эркер, в котором умещалась раскладушка. Когда Лидочка подошла к нему, то увидела сверху зеленую массу обильного сада и зреющие, желтые яблоки. На яблони напал какой-то мор, и потому много яблок, не дозрев, попадало на землю. Замерев и вслушиваясь в тишину сада, Лидочка услышала, как мерно ударяются о землю падающие яблоки.

А может, это шаги?

Лидочка обернулась.

По обе стороны комнаты, ближе к лестнице, в обшитых вагонкой стенах были две двери, они не запирались. Они вели в скосы, образованные крутой крышей и стенами комнаты. Там, наверное, хранилось всякое барахло, что накапливается в любом доме за десятилетия...

Лидочка прошла к одной из дверей и приоткрыла ее.

И тут же отшатнулась.

Кто-то пронесся рядом, сшибая пустые бутылки и опрокидывая картонные коробки.

Лидочка едва сдержала крик.

Загремела крыша. Тот, кто таился за дверью, каким-то образом выскочил на крышу и помчался по ней.

Кошка, конечно же, кошка!

Значит, таиться там никто не может — человек напугал бы кошку раньше, чем туда заглянула Лидочка.

За дверью были видны доски, картонки, куча тряпья...

Лидочка повернулась к другой двери, хотела заглянуть и туда. Но остановилась. За плотно закрытой дверью ей почудилась угроза. Слишком тихо стало вокруг... Конечно же, ничего ей грозить не может, тем более, что она и не собирается заглядывать в ту дверь... Ей все равно пора спускаться — что она забыла на втором этаже дачи?

Лидочка быстро сбежала по лестнице.

Внизу было спокойнее. Может, потому, что дверь в сад совсем рядом.

Наверное, это чувство тревоги оттого, подумала Лидочка, что я виновата. Я вторглась в чужой дом, в мертвый дом. И в нем, хоть так и не бывает, все еще присутствует дух убитого человека. Ведь взяли люди откуда-то эти сроки: девять дней, сорок дней... Есть ли в них смысл движения человеческой души прочь от живых? Никогда не приходило в голову проверить: а как у других народов, в далеких цивилизациях — соблюдается ли такой же странный двухступенчатый срок исчезновения души человека?

Эти мысли заняли Лидочку, но не изгнали страхов, странного чувства, что в доме кроме нее есть кто-то еще.

Лидочка выглянула в кухонное окно. Сквозь листву проглядывали сараи, стоявшие спинами к забору Ольги. Если что-то случится, сколько ни кричи, никто не услышит. Надо перейти на другую сторону дома, к приоткрытому окну, которое выходит в переулок, там кто-то может быть.

Знаю ли я, что мне надо искать?

Нет, толком не знаю, — призналась себе Лидочка.

Лидочка оглядела стол возле пишущей машинки. Потом заглянула под него. Там валялась лишь разорванная красная коробочка из-под ленты для пишущей машинки. Больше ничего. А вот и старая, использованная лента на катушке. Она откатилась почти к самому холодильнику.

Подобрав эти предметы, Лидочка положила их на стол, а сама пошла в комнату, где Сергей обычно спал.

На столике у кровати валялось несколько исписанных листов. Лидочка подняла их, пробежала глазами. Оказалось, что это лишь черновики к популярной книге о растениях Крыма. Лидочка уселась на кровать и принялась внимательно перебирать листки, переворачивая их: нечто полезное могло оказаться и на обороте.

Над головой, на втором этаже кто-то прошел. Легко, на цыпочках.

Лидочка вспомнила, что там гуляет кошка, и не испугалась. Она перешла в гостинную и стала наугад просматривать книги.

Почему-то Лидочке казалось, что Сергей должен где-то оставить планы, черновики, наброски к своему опусу. Ведь лежат же в спальне черновики ботанического труда!

Странно. Слишком уж здесь прибрано... Вот на столе несколько книг с завлекательными названиями — тантра, буддизм, астральные тела и прочие загадочные штуки, которые Сергей, видно, изучал, но не оставил ни одной закладки. Хотя Лидочка по старой памяти знала, что Сергей при работе доводил книги, которыми пользовался, до жалкого состояния, загибая углы страниц, делая пометки, помарки, вырезая нужные ему страницы или абзацы. Как-то у него даже был разговор по этому поводу с Лидочкой, которая сжалилась над искалеченной книжкой. «Такова жизнь, — глубокомысленно заявил тогда Сергей. — Сильные пожирают слабых. Ленин тоже писал на полях. Чужая книга лишь материал для собственной». Может быть, Сергей тогда шутил или оправдывался. Вернее всего, он был вполне серьезен.

Книги, которые лежали на столе, были чисты, не читаны, не тронуты.

Должны быть другие? Но кто и почему их убрал?

Лидочка возвратилась на кухню, к столу, на котором стояла пишущая машинка.

Листы бумаги, лежавшие рядом с машинкой, были чистыми.

На всякий случай Лидочка подняла и посмотрела на свет лист копирки. Он был вытерт, почти прозрачен от долгой службы. Больше ничего интересного она не обнаружила.

Лидочка прошла в сени и заглянула в пустое помойное ведро.

Должно быть, содержимое его кто-то выбросил. Остался лишь лист копирки, приклеившийся к стенке изнутри.

Лидочка вытащила его из ведра. Посмотрела на свет.

Им пользовались, но лишь несколько раз. Кое-какие буквы можно было разглядеть. Но зачем?

Все же Лидочка перенесла листок на кухню и положила его на стол.

Скрипнула лестница. Лидочка обернулась. В дверь были видны нижние ступеньки, но кошка не появилась.

С каждой минутой ей все более хотелось отсюда уйти. Словно песок в часах, которые отмеряли ее время здесь, пересыпался в нижнюю колбочку, вот-вот ударит колокол...

На дальнем конце стола лежала книга.

Книга заинтересовала Лидочку по простой причине — когда-то они делали ее вместе. «Тропами Подмосковья» — одна из книжек, выпущенных Сергеем в «Московском рабочем». А иллюстрировала ее Лидочка. Ну и делал бы свои путеводители и справочники. Цены тебе в этом деле не было. И кому нужен был твой мистический роман?

Лида взяла справочник. Он был толстенький и солидный, как хорошо откормленный карапуз. Между страниц виднелся краешек закладки.

Лидочка с облегчением вздохнула, словно забралась на перевал и увидела впереди обещанную зеленую долину.

Не зря она так сюда стремилась, прочтя неладный роман Сергея.

Она была убеждена, что записка адресована именно ей. По крайней мере, три соображения говорили в пользу этого.

Во-первых, записка была вложена в их с Сергеем общую работу.

Во-вторых, записка была адресована кому-то, чье имя начиналось с буквы "Л".

В-третьих, она была написана по-английски. А английский в их кругу хорошо знали лишь Лидочка и Сергей. Когда-то, в Крыму, они даже договорились разговаривать для практики только по-английски. Но на третий день пришлось эту затею оставить — Елизавета бесилась от ревности. С тех пор Сергей с Лидочкой порой обменивались английскими книжками — оба были поклонниками классического английского детектива, в котором сыщик думает, а не распускает лапы.

Лидочка еще раз перечитала записку:

"Л!

Лидочка открыла книгу. Закладкой служила написанная от руки записка на английском языке: «L! There is a shed beyond the house with the cellar under it. My draft copies are there. Read them and you'll understand a lot. Sincerily Sergey.»

«За домом есть сарай, в нем подпол. В подполе лежат черновики. Прочитай их и многое поймешь. Твой Сергей».

Значит, он боялся беды? Ждал ее? И надеялся, что никто, кроме Лидочки, не обратит внимания на закладку в справочнике. А если и обратит, то не сможет прочесть...

... За домом есть сарай.

Сарай был отлично виден из окна. Он был стар, под двускатной железной крышей, окошко под потолком, перед дверью две ступеньки. Над дверью светились ветви, обремененные желтыми яблоками.

Наверное, в ту ночь, когда гости уехали, Сергей почувствовал опасность. Он быстро набросал записку и вложил ее именно в ту книжку, художником которой значится Берестова. Он оставил книжку на столе среди тарелок и чашек, надеясь, что книга, лежащая столь открыто, не привлечет внимания. Так и случилось. И вот теперь Лидочка стоит, нервно прислушиваясь к скрипам и шорохам старого дома...

Лидочка взяла с кухонного стола связку ключей.

Что говорила Катька? Вот ключ от входной двери, этот от веранды, а этот от сарая. Наверное, от этого сарая, он больше двух других, прижавшихся к нему.

Лидочка вышла из дома, не запирая за собой дверь, — она сюда еще вернется.

На улице светило солнце, но делало это как-то ненадежно, пробираясь между сизыми рваными облаками, которые грозили настоящим дождем. Неужели барометр ошибся?

Оттого, что по лицу солнца скользили дождевые облака, свет его был каким-то неверным. Кусты покачивались под порывами ветра, листва стучала, словно жестяная.

Лидочка перешла неровную лужайку, где когда-то были грядки, и остановилась в тени большой яблони. Ключ был бронзовый, новенький и легко повернулся в замочной скважине.

Зато дверь открылась с таким скрипом, что, наверное, Василий-мордоворот уже вызвал патрульную машину, чтобы поймать Лидочку и привлечь ее к уголовной ответственности.

Лидочка даже оглянулась, но никого не увидела.

Сильный порыв ветра пронесся над поселком, клоня деревья. Яблоки замолотили по крыше сарая и по дорожкам.

Следующий порыв был еще сильнее. Лидочку толкнуло им в стену сарая.

Внутри сарая было полутемно.

Когда глаза привыкли, Лидочка увидела слева от двери на высоте ее лица два выключателя. Она щелкнула первым — ничего не произошло. Второй выключатель сработал — под потолком загорелась голая лампочка, осветив пыльное и заброшенное помещение. Во всю длинную стену протянулся верстак с тисками и полками над ним, справа разместилась фотолаборатория с большим фотоувеличителем и пыльными ванночками, а по правую руку Лидочки, ближе к двери, под окошком стоял токарный станок.

Люк в подвал занимал середину пола.

Он был велик, сантиметров восемьдесят. Со стороны входной двери в крышке было выдолблено углубление для металлического кольца, за которое следовало потянуть, чтобы открыть подвал.

Лидочка плотно прикрыла входную дверь: ей не хотелось, чтобы кто-то, случайно забредя на участок, увидал, чем она занимается.

Она потянула за кольцо, и люк тяжело открылся, подчиняясь ей. Он весил немало, потому что был сделан из толстых досок в два слоя, видно, чтобы беречь холод.

С немалым трудом Лидочка откинула крышку. Она громыхнула, ударилась об пол.

Внутри была чернота, из нее тянуло таким пещерным холодом, словно Лидочка в мгновение ока перенеслась из жаркого летнего дня в горную ледяную пещеру.

Не может быть, чтобы подпол был без света, подумала Лидочка. Здесь все сделано так солидно...

Она вспомнила о первом выключателе, у двери, и снова щелкнула им. И сразу внутри подземелья возник желтый свет. Лампочка была слабенькой. Она висела под самым потолком подвала, но ее света было достаточно, чтобы, склонившись над люком, Лидочка смогла все разглядеть.

Глубиной подвал был около трех метров. Так что если встанешь в нем и вытянешь вверх руки, то до потолка не достать. Под самым люком в стене было видно отверстие, из которого торчал конец толстой горизонтальной трубы, которая, как можно было догадаться, выходила наружу в фундаменте сарая и служила вытяжкой.

Стены подвала были обложены кирпичом, потолок достигал полуметра в толщину, пол устлан досками, по стенам тянулись широкие полки, в дальней стороне этого каменного мешка примерно четверть пола была отгорожена деревянным ларем для картофеля.

Несколько картофелин валялись на полу, они выпустили белые щупальца отростков и казались живыми и злыми.

Сверху не было видно, где же Сергей спрятал папку для Лидочки.

Но спуститься в подвал было несложно: железная лестница была на живой день. Не то, чтобы ей было страшно лезть в самый обыкновенный подвал, но она не могла отделаться от ощущения, что кто-то следит за ней.

Ветер дул почти непрерывно. Длинные пряди облепихи дергались, стараясь вырваться из его хватки, палые яблоки устлали всю дорожку, кошка промчалась по крыше дома, возвращаясь в свое приятное сухое место.

Первые капли дождя ударили по листве. Они били пока редко, значительно, словно это были удары литавр, возвещающие о начале симфонии.

Лидочка со скрипом прикрыла дверь и присела на край проема, спустив вниз ноги. Потом нащупала верхнюю перекладину железной лестницы и медленно, осторожно спустилась вниз. Вот и пол! Доски под ногами поддались, они были неверные, подгнившие, между ними выступила вода.

Нужная папка и в самом деле лежала на широкой полке за проржавевшими банками зеленого горошка.

На папке было косо написано: «С. Спольников. ЧЕРНОВИКИ».

Лидочка не удержалась, раскрыла папку.

В ней было страниц триста, исписанных рукой Сергея. Неужели он так серьезно относился к своему роману?

Уже через три минуты ей стало ясно, что в папку втиснуты, причем в странной спешке, без смысла и последовательности, листы, одни напечатанные на машинке, другие написанные от руки.

Можно было подумать, что Сергей, прежде чем отнести свой архив в подвал и спрятать его, спешно собрал со стола и из ящиков все бумаги, что имели отношение к его роману. Затем отнес папку сюда и написал английскую записку для Лидочки. Но что он этим хотел ей сказать?

Лида понимала: вернее всего, Сергей рассчитывал на то, что ей придется разбирать его архив в нормальной обстановке, при ярком свете, на сухом и даже мягком диване. Тогда она сможет разложить наброски к наброскам, отвергнутые варианты — ах, как ей нужны сейчас отвергнутые варианты! — к отвергнутым вариантам, а черновик последней главы собрать в особую папочку.

Ну ладно, здесь не место и не время заниматься литературоведческим детективом. Надо выбираться...

Лидочка завязала тесемками папку и положила ее на верхнюю полку. При этом она повернулась к лестнице и вдруг увидела невероятное: лестница быстро, на глазах, так что Лидочка не сообразила, что нужно хвататься за нее, уползла вверх. Впрочем, если рассуждать здраво, Лидочка и не могла задержать лестницу, потому что для этого ей пришлось бы бросить папку, а бросить чужую папку на мокрый грязный пол она не могла себе позволить... Так что она просто стояла и смотрела, как лестница скользнула вверх и громыхнула, падая там, в сарае.

Лидочка стояла посреди подвала, запрокинув голову, и чего-то ждала.

И старалась думать.

Она думала, что сейчас раздастся смех Кати или хохот братьев-разбойников.

Никто не засмеялся.

— Эй! — крикнула Лидочка. — Перестаньте хулиганить!

Ну хоть бы откашлялись, хотя бы начали ругаться, ну хоть бы откликнулись!

Никакой реакции. Может быть, лестница сама уползла вверх?

Лидочка подпрыгнула, стараясь достать до края открытого люка, но между ее рукой и верхом оставалось больше метра.

— Ну сколько можно? — спросила она. — Сейчас я так начну кричать, что весь поселок сбежится. И вы пожалеете о своем хулиганстве!

Сверху послышались частые шаги. Шутник уходил из сарая. Скрипнула, закрываясь, дверь.

Стало совсем странно. Значит, кому-то надо было, чтобы Лидочка сидела тут, в подвале. И куда-то не пошла.

Но, во-первых, этот человек должен был знать заранее, что Лидочка полезет в подвал. Значит, он следил за ней, пока она была в доме, а когда увидел, что она лезет в подвал, решил наказать ее и оставить в этой яме.

Интересно, и сколько же ей придется здесь сидеть? За полчаса она непременно простудится и схватит бронхит. Значит, шутник, если он не садист, должен скоро вернуться.

Но шутник ли?

Лидочка старалась перебрать в памяти кандидатов на роль шутника, который способен запереть ее в подвале. И по логике вещей таких людей могло быть весьма немного. Во-первых, братья-разбойники, благо один из них видел, как она шла утром по шоссе, а во-вторых, Катька или ее друзья. Так просто, пошутили, у нас бывает... Следующий слой шутников ограничивался Дашей и Русланом. Но зачем им шутить на этой даче, совершенно непонятно.

Судя по тому, в каком направлении продвигались догадки Лидочки, нетрудно понять, что она тщательно, как человек, не желающий знать о гадкой или роковой болезни, не замечает ее очевидных симптомов.

Оставалась возможность, причем вероятная, что все это затеял не шутник, а человек с серьезными намерениями. А именно убийца Сергея. И убийце важно, чтобы Лидочка оставалась в этом подвале, пока... пока что?

Зачем ему надо ее изолировать? Что он выгадывает? Неужели он сообразил, что Лидочка полна подозрений, и своими действиями он подтверждает ее подозрения? И теперь кинулся бежать? Но куда убежишь? Раньше революционеры бегали к Балтийскому морю, чтобы по тонкому льду перейти в Гельсингфорс. А нынче? Неужели убийца намерен скрыться в независимой Белорусии или более независимой Украине?

Лампочка светила слабо, доски хлюпали под ногами, и между ними выступила черная вода. К счастью, крыс не было — им здесь нечего есть.

Лидочка прислушивалась к тому, что происходит снаружи.

Каменный мешок был замечательно приспособлен, чтобы несчастный моряк Дантес провел в нем всю жизнь, так и не став графом Монте-Кристо.

Но если враг хотел, чтобы Лидочка погибла, исчезла и лишь через двадцать лет кто-нибудь случайно наткнется на ее скелет, то сообразил бы закрыть крышку ее гроба и завалить ее сверху. Но почему-то убийца этого не сделал, а оставил люк открытым. Если крикнуть как следует, могут и услышать. Но ведь убийца не случайно оставил крышку открытой — что-то он имел ввиду. Что, он намеревался возвратиться и попросить прощения за дурную шутку?

Лидочка стала соображать, что из досок можно использовать для самодельной лестницы. Во-первых, надо будет выломать полки, сколоченные из толстых досок. Те, что тянутся вдоль длинных стен подвала, достигающих длиной метра два с половиной. Если приставить их к стене, не хватит каких-то полметра. А что если выломать ящик для картофеля? Нет, не выломается он, а рассыплется на доски. Все здесь внутри подгнило, подмокло, все на живую нитку, — лишь стены, выложенные кирпичом, да потолок, лежащий на балках, держатся крепко.

Лида подошла к люку. Оттуда проникал лишь мутный свет из окошка да от тусклой лампочки. Слышался странный шум. Будто мимо ехал поезд. Почему слышно поезд?

Тут Лидочка догадалась — снаружи льет дождь.

Видимо, он начался всерьез — доносившийся шум был ровным и скучным, ветер утих, и природа после долгого перерыва впитывала струи дождя.

— Эге-ге! — закричала Лидочка, стоя под открытым люком. — Эге-re! Кто-нибудь тут есть?

И тут же поняла, что дождь ей не на пользу. Во-первых, никто в такую погоду из дома и носу не высунет. Катька с подружками прячется где-нибудь от дождя. Ольга, если придет домой, ни за что не догадается, что в тридцати метрах от нее заточена в каменном мешке несчастная дублерша графа Монте-Кристо. Милиционеру Толику также нет никакого смысла искать Лидию Кирилловну. А шум дождя перекроет любой крик из подземелья.

Ну что же делать?

Во всех детективных и приключенческих романах герой находит выход из положения. Или он строит пирамиду из пустых ящиков и по ним выходит к люку (нам здесь не из чего сделать такую пирамиду), или он подстерегает врага и, когда тот необдуманно наклоняется над люком, резким движением накидывает на его голову петлю и тянет его вниз, а там уж, в отчаянной борьбе ломает ему шею...

А потом остается с трупом врага наедине на ближайшие две недели, — сказала сама себе Лидочка.

— Ого-го-го! — закричала она. Ей так не хотелось думать о возможности какого-нибудь дурного исхода, что она продолжала смотреть на себя со стороны и даже подшучивать над глупейшим положением, в котором очутилась.

— Ой-ой-ой! — закричала она. — Кто поедет в Холмогоры?

И тут холодная струйка воды ударила ее по лицу. Несильная струйка, как в ванной, когда постепенно открываешь кран.

Лидочка ахнула и отскочила в сторону. И увидела, как сверху, словно любопытная змея, в отверстии горизонтальной трубы, служившей для вентиляции, показался конец водопроводного шланга, того самого, что лежал, свернутый, возле террасы. Самый обыкновенный пластиковый шланг, для поливки огорода.

Из него лилась вода.

— Вы что, с ума что ли сошли? — спросила Лидочка. Ей никто не ответил.

— Я же ноги промочу, — сказала Лидочка. Молчание.

— Нельзя быть таким невоспитанным хулиганом, — сказала Лидочка. — Это уже переходит все разумные пределы.

Сверху донесся смех.

— Я не собираюсь вас смешить, — сказала Лидочка. — Вам в самом деле надо меня простудить?

Изящная, некрасивая, со смытыми мелкими чертами, головка Марины Котовой склонилась над люком. Марина вглядывалась в глубину. Лидочка смотрела на нее, запрокинув голову.

— Меньше всего на свете я хотела бы тебя простудить, — сказала Марина. — Неужели я кажусь идиоткой?

— Ты все равно кажешься идиоткой, — сказала Лидочка.

— Ты знала, что это я? — спросила Марина.

— Я оставляла место для сомнения, — ответила Лидочка. — Выключи воду и убери этот шланг.

Марина разглядывала Лидочку настойчиво, будто старалась узнать.

— По твоей милости, — продолжала Лидочка, — мне уже пришлось целый час возиться по горло в желтой грязи. Мне не хочется повторять это приключение. Я бы назвала всю эту историю — дело о двух купаниях.

— Не фиглярничай, Лидия, — строго сказала Марина. — Ты ведь умираешь от страха.

— Пока нет, — сказала Лидочка. — Объясни мне пожалуйста, что ты делаешь и, главное, зачем?

— У меня нет другого выхода, — тихо сказала Марина. Она скинула пепел с сигареты, стараясь попасть на Лидочку, как на неодушевленное существо.

— Знаешь что, Марина, мы с тобой никогда раньше не ссорились. Дай мне сюда лестницу, я вылезу, и мы с тобой нормально поговорим. И если тебе что-то нужно, я буду рада тебе помочь. У тебя проблемы?

— А дождь зарядил основательно, — сказала Марина. Она была словно в трансе, как под наркозом. Ход мыслей порой ускользал, и ей приходилось делать усилие, чтобы вернуться к действительности.

— Ты дашь мне лестницу?

— Ты знаешь, что не дам.

— Но почему?

— Я хочу, чтобы ты там осталась, — сказала Марина. — Ты догадалась обо всем, и мне придется тебя убить.

— К счастью, ты не можешь меня убить, — сказала Лидочка.

— Я с тобой не согласна, — ответила Марина. — У меня все рассчитано. Я не могу позволить тебе остаться в живых. Я подложила тебе записку в кухне. Ты даже не подумала, что она была написана не его почерком. Тебе не пришло это в твою хорошенькую пустую головку. Тебе достаточно было его подписи. Ах, Сережа, Сережа мне подсказывает! Сережа боялся смерти! Сережа спрятал папку с черновиками в подвале, чтобы враги не нашли!

Марина сердилась, и говорила визгливо, с кухонными интонациями.

— Ты знала, что я приду сюда? — перебила ее Лидочка.

— Если бы ты не забралась на дачу, ты осталась бы в живых. Но ты выдала себя. Хорошо, что я предусмотрительно положила книжку с запиской на стол. Видите ли, только они вдвоем знают английский! Сережа мне говорил о том, как ты пыжишься от этого! Вот и допыжилась.

— Где же ты скрывалась?

— В метре от тебя. За дверью на втором этаже.

— И записку ты написала заранее?

— Я была на даче с утра. Мне нужно было еще раз проверить, нет ли на даче моих следов. И не оставить никаких следов черновиков Сергея. Я подозревала, что если ты догадаешься, что я переписала конец романа, то обязательно полезешь на дачу искать черновики. Я за тебя думала. Я всегда думаю за других.

— При чем тут черновики? — Лида старалась изобразить удивление.

— Лида, стыдно притворяться! У нас с тобой сейчас наступил момент истины.

Маленькая серая мышка, всю жизнь при ком-то и всю жизнь мечтает о роли женщины-вамп с пистолетом в руке. Как это плохо кончилось!

— Тогда сама рассказывай, — сказала Лидочка, отходя подальше от струйки воды, падавшей на пол. Вода уже поднялась вровень с досками. Если Марина не отключит ее в ближайшие несколько минут, Лидочка окажется в ледяной воде.

— Мне нечего рассказывать, — заявила Марина. Она пододвинула стул к краю люка и уселась на него, так ей было удобнее. Она смотрела на Лидочку сверху, как король на мышь под ногами.

Лидочка молчала. Некоторое время молчала и Марина. Лишь лилась вода из шланга, и сквозь ее шум пробивался шум ливня за стеной.

Марина не выдержала молчания, ей надо было выговориться — без этого ее торжество было неполным.

— Он меня любил, — заявила она. — Это была долгая, трудная, тайная страсть. Он обещал мне, что как только окончательно распутается с семейкой Корф, мы соединим наши судьбы. А я приезжала к нему на дачу, он работал, нам было хорошо с ним. Он читал мне... Да, меня смущало появление в романе сексуального символа — Дарии. Но я утешала себя мыслью о том, что художник-мистик имеет право на вымысел, на полет фантазии... Как ты догадалась, что я его убила? Ну, говори же!

— Ты сделала несколько ошибок. Даже странно, что я раньше не догадалась. И странно, что не догадался Анатолий Васильевич.

— Это следователь?

— Это капитан милиции.

— Он просто деревенский дурачок! Что он может придумать! Он так легко попался на новый конец романа! Ему этого хотелось! Мне оставалось лишь подсунуть рукопись с новым концом так, чтобы никто не догадался, что это моя работа.

— Интересно, почему ты не отдала ему первый экземпляр?

— Я должна была сопротивляться! Я должна была покрывать других людей. Вы все должны были поверить, что хоть я и не люблю эту девицу, я стараюсь оградить ее от подозрений.

— Слушай, Марина, убери ты этот шланг.

— Неужели ты до сих пор ничего не поняла, Лида?

— Что я должна понять?

Лида уже догадалась о плане Марины и боялась, что догадалась верно. Она старалась разговорить Марину — ведь преступнику иногда так хочется выговориться перед новой жертвой. Только трудно поверить в то, что ты и есть следующая жертва.

Марина не стала таиться.

— Это просто гениальное изобретение, — сказала она. — Домовитый кулак создал идеальную мышеловку. Я утоплю тебя, и все будут думать, что ты сама туда попала.

— А шланг? — глупо спросила Лидочка. — Шланг найдут и догадаются.

— Не думай, я тебя не брошу, я останусь с тобой до последней минуты, и только когда ты утонешь, я вытащу этот несчастный шланг. — Марина замечательно владела собой. Все-таки у нее было слабое воображение. Ведь нелегко беседовать с жертвой.

— Ты можешь поливать подвал водой сколько тебе угодно. Вода скорее впитается в пол, — сказала Лидочка.

— Кого ты хочешь обмануть, Лидия? Собственную смерть? Ее не обманешь. Осознай, что в конце концов ты умрешь. Но не через двадцать лет от какого-нибудь отвратительного рака, а сегодня, в чистой воде. Без особых мучений. Примирись с этим, Лидочка.

— А почему ты его убила? Ведь таких же не убивают. — Лиде было страшно говорить о своей смерти.

— Я его убила, потому что все шло наперекосяк. Его любовь — это такая хрупкая субстанция. Я делала для него все, в издательстве, в других издательствах, я устраивала его рукописи, я готовила ему его любимые клецки. Ты знала, что он любил клецки? Он скрывал наши отношения, ты понимаешь, что он таил их от людей? Я хотела, чтобы он женился на мне — да, я отдала ему все и я хотела всего. Он обещал мне, что мы соединимся. Вот он допишет свой глупый роман...

— Ты считаешь его роман глупым?

Чем дольше они будут разговаривать, тем больше шансов у Лидочки остаться в живых. Ведь в конце концов этот проклятый дождь кончится, и кто-то придет на участок. Пока же начал громыхать гром.

— Я объективна, — задумчиво ответила Марина. Она закинула ногу на ногу и покачивала туфлей над головой Лидочки. Вот сейчас туфель упадет, и тогда она не посмеет утопить меня — она же поймет, что ее туфель будет главной уликой...

Будто перехватив мысль Лидочки, Марина перестала качать ногой.

— Для меня его роман существовал лишь вместе с Сергеем. Я любила Сергея. Я любила его настолько, что готова была убить. Он был мой! Он клялся, понимаешь, он поклялся мне. Но я давно подозревала, что он мне лжет. И он проговорился. Еще до вашего прихода, еще днем... Когда я утром приехала к нему сказать, что я прочла роман, что отдала экземпляр художникам, что рецензии положительные. Еще бы, я их сама написала! Я все для него сделала. Ну кто в издательстве будет читать роман, если я написала на него редакторское заключение, а рецензии прислали члены Союза, известные люди? Никому не охота тратить время на чужую белиберду. Главное, чтобы художник сделал яркую обложку...

Вода уже плескалась вокруг ее ног, и подошвы Лидочки промокли. Вода была очень холодной.

— Я приехала к нему утром и рассказала, что все устроила, теперь можно редактировать рукопись.

— А чем кончался роман на самом деле? — спросила Лидочка.

— Это был сплошной бред. Какой-то астральный свальный грех, Дария и Глория, взявшись за руки, пляшут вокруг Григория они возносятся в эротические или эзотерические сферы и там, конечно же, совокупляются... Оказывается, он спал с этой девчонкой! Я в этом теперь уверена.

— И что случилось в тот день?

— В тот день? Он рассказал мне, что к нему приезжала Даша Корф, та самая девица, которую я давно подозревала, достойная дочь своей матери, и она привезла ему пистолет, который отняла у своего поклонника. Поклонник ревновал ее к Сергею и решила его убить. Даша якобы отняла у него пистолет и не нашла ничего лучше, чем притащить на дачу. Она думала, что это самое безопасное место. Тогда у меня открылись глаза! Я спросила моего Сережу, а что они потом делали с этой Дашей? Ведь девицы случайно не приносят пистолетов... Я думала, что он начнет бормотать о том, что заменил девчонке отца, — я это уже слышала и верила, как последняя дура. Ничего подобного! Он мне ответил, глазом не моргнув, что они обсуждали вопрос женитьбы. Я даже подпрыгнула. Как женитьбы? Мы, говорит, решили! Ему, вид ли, захотелось свежей телятины!

Странно, но Марина рассказывала о недавнем дне, словно о событии десятилетней давности.

Лидочка слушала монотонную исповедь Марины, но в ее воображении строилась иная, отличная от той, что жила в памяти Марины, картина.

Лидочка пыталась их всех понять.

И ей казалось, что она понимает.

Сергей спал с Мариной, общался с Мариной, ходил в гости Марине, будучи одним из авторов Марины, но занимал в этой вежливой и, в общем, равнодушной свите, особое место. В глазах Марины он был претендентом и, может быть, единственным за долгие годы претендентом на ее руку. Не питая никогда матримониальных планов по отношению к Марине, Сергей все же был достаточно осторожен и не посвящал ее в свои отношения с Дашей Корф. Он чувствовал, что этого делать не следует. Слишком многое зависит от издательства, от расположения Марины.

Обычный Сергей, обычная ситуация, которая должна была разрешиться, в худшем случае, скандалом, обреченным на чтобы умереть в стенах издательства. Ну, потерял бы Сергей покровительницу. Зато приобрел бы молодую жену.

Но дальше обстоятельства начали громоздиться Гималаями.

Может быть, именно роман с Дашей и весьма сложные отношения с ее матерью подвигнули Сергея на создание эзотерического романа. И деньги были нужны, и слава, а, главное, требовала выхода запоздалая сексуальность. Марина проталкивала роман, который ей активно не понравился. Но каким-то образом Сергей, страстно возжелавший увидеть роман напечатанным дал понять Марине, что любит ее более, чем раньше. И может даже что-то как-то пообещал или дал ей возможность услышать обещание между строк. И вот на это напожилось появление слонопотама с его страстями и пистолетом.

Для среднего интеллигента пятидесяти годов, прожившего жизнь без войн и насилия, возникновение соперника с пистолетом было необычным и романтическим раздражителем. Пистолет, привезенный юной любовницей, придал его жизни необычную остроту. Ну, как Сергей мог не похвастать кому-то этим пистолетом? Пистолетом, предназначенным его убить! И надо было, что этим исповедником оказалась тихая Мариночка.

Сергей, видно, не сообразил, не почувствовал опасности... С романом все в порядке. Роман закончен и пристроен, роман лучил хорошие отзывы. С Дашей все хорошо — скоро свадьба. Лиза уже отплакала свое и смирилась. Слонопотам лишен пистолета и больше не приедет. Жизнь только начинается... Оказывается, как поняла Лидочка из сбивчивого и слишком детального монолога Марины, в тот день, когда Марина, страшно гордая собой за эти липовые рецензии, приехала к нему на дачу, Сергей посмел ею овладеть. Марина не понимала, что причиной тому его хорошее настроение и искренняя благодарность помощнице Мариночке. Он ей дал себя на чай... А Марина решила, что это навсегда.

А потом, расслабившись, добрый и любящий всех на свете Сергей рассказал историю с пистолетом, не понимая, что эта история — его признание в любви другой женщине, упавшее на почву давнишних подозрений.

Марина была потрясена, убита...

Она спросила, не собирается ли он жениться на дочке бывшей любовницы, а Сергей, решив что сейчас как раз самый удобный момент для признания, ответил: — а то как же!

Марина молчала.

Шел день. Было жарко. Начали подплывать гости...

Марине надо было держать себя в руках и улыбаться. Она вела себя безукоризненно, Сергей даже порадовался, как славно все обошлось.

Чем дальше длился день, чем шумнее становились гости, чем самоуверенней и наглее казался ей Сергей, тем сильнее росло в ней желание поговорить с ним начистоту, любой ценой заставив его отказаться от женитьбы на девчонке, которая через год изменит ему с первым встречным лавочником.

— А откуда появился портсигар? — спросила Лидочка, которой уже было ясно, как все произошло. У нее онемели ноги.

Марина как бы вышла из транса и не сразу поняла, о чем ее спрашивают.

Потом вдруг хрипло засмеялась.

— Эта дура забыла его на скамейке в электричке. Он у нее выпал из сумочки. Я заметила его и взяла, чтобы вернуть. Но у поезда я потеряла Нину и не отдала портсигар. И тут же забыла о нем. А потом выкинула. Не хотелось думать о той женщине!

— Я тебе не верю, — сказала Лидочка, переступая с ноги на ногу. Она сделала шаг в сторону, оперлась о полку и поджала ногу. Так было чуть теплее. — Ты хотела, чтобы подозрение пало на Нину.

— Как я могла это сделать? — ответила Марина. — Кто заподозрит Нину? Воплощение целомудрия!

— И все же ты добилась своего.

— Помимо моей воли, — сказала Марина, глядя в сторону. И Лидочка ей не поверила. В отличие от негодяев в детективных романах Марина вовсе не намеревалась в своей исповеди придерживаться истины. Словно допуская возможность, что Лидочка спасется...

— Марина, хватит, выключи воду, — попросила Лидочка. И уловила нотки мольбы в своем голосе.

«Если Марина увидит, что я боюсь, она начнет наслаждаться моим страхом.»

— Испугалась? — засмеялась Марина. — Наконец-то.

— Я не испугалась, — Лидочка постаралась ответить твердо. — Это ты боишься. И заметаешь следы.

Господи, откуда я набралась таких выражений!

— Я отомстила. Не только за себя... отомстила за всех поруганных женщин. Видно, судьбе угодно время от времени посылать в мир таких, как я... мстительниц.

— Ты не убийца?

— Нет. Я совершила суд справедливый... Таким, как он, нельзя оставаться в живых. Слишком велика глубина его падения. Я так и сказала ему...

— Как ты это сделала? — спросила Лидочка.

Скорее бы прекращался дождь! Скорей бы кто-нибудь пришел и вызволил меня!

Она переменила ногу. Ту, которая чуть отогрелась в воздухе, обожгло ледяной водой. Нет, долго я так не продержусь...

Лидочка взяла с полки толстую папку с черновиками Сергея.

— Марина, — сказала она, — честно предупреждаю, если ты сейчас меня не выпустишь, я положу в воду папку Сергея.

— Какую папку? — не сообразила Марина. Потом догадалась: — А, ту самую, что я тебе собрала? Ах, ты наш Шерлок Холмс! Догадалась, что я новый конец написала!

— Ты ленту сменила. Это была ошибка. В день убийства лента была старая. Я сегодня утром догадалась, — сказала Лидочка. — Значит, тебе не жалко черновиков?

— Я не буду издавать эту грязную книжку, — сказала Марина, — Все, что связано с этой гнусной личностью, мне отвратительно.

— А я думала, что ты его любила.

— Любила, поэтому я его ненавижу. Ты когда-нибудь испытывала сильные противоречивые чувства? Когда тебе хочется убить предмет своей страсти.

— Не ссылайся на Фрейда, — рассердилась Лидочка.

— Ты никогда не любила по-настоящему, — сказала Марина. — И папка тебе не поможет.

Лидочка положила толстую папку под ноги. Как же она раньше не сообразила! Вода не доставала до верха папки сантиметров двух. Сразу стало легче.

— Я не думала, что убью его. Я же не убийца. Такие, как я, не убивают. Ты веришь?

Лидочка не ответила.

— Такие, как я, — жертвы. — Марина продолжала воспоминания. — Он очень удивился, что я вернулась. Он был встревожен. Сначала я старалась держать себя в руках. Я спросила, соскучился ли он по мне? Сказала, что тоскую и хочу его! Он же был уверен в себе. Он сказал, что мне не стоит оставаться у него, что увидят соседи — будто раньше это кого-то волновало! Я его прямо спросила: а когда эта малолетняя шлюха к нему приезжала, она оставалась на ночь? Он сказал, что это меня не касается, и предложил выпить кофе. Кажется, я начала на него кричать... дальше был какой-то кошмар. Честное слово, я не помню... я только помню, что пистолет лежал на полке за книгами, он же при мне его прятал. Я стала сваливать с полки книги, я никак не могла найти этот пистолет. Но я и в тот момент еще не думала, что его убью. И он не думал. Даже когда я нашла пистолет и наставила на него и стала спрашивать его, как из него стрелять, он вдруг стал улыбаться. А я ведь знала, как стрелять. Выстрел был негромкий. Он так и не догадался, что я его убила. Он упал. Как там вода, утопила его труды?

Лидочка не стала отвечать. Потому что вода уже покрыла папку и поднималась медленно, но верно.

— Я не испугалась. И не испытывала раскаяния. Он получил, что заслужил за свою бессмысленную развратную жизнь. Но я не хочу идти в тюрьму, я не хочу, чтобы мои знакомые ходили на мой процесс и там здоровались со мной. А я бы сидела на скамье подсудимых и с ними раскланивалась. Не дождетесь!.. Я завернула в плед и взяла с собой разные вещи, не помню какие, чтобы все думали, что это залезли бандиты. И пистолет взяла. Потом потушила свет и ушла. А вещи кинула в воду, я знала, что там строительство. Наверное, надо было лучше спрятать, но мне не хотелось таскать с собой мешок. Зачем ночью женщине ходить с мешком? Я пошла к шоссе... А испугалась я всего один раз. На дороге под фонарем я встретила страшного толстяка. Он шел навстречу. И вдруг я поняла, что этот толстяк и есть его соперник, хозяин пистолета. И знаешь, потом я обрадовалась. Пускай этот развратник попадется. Пускай лезет и находит труп. Я думаю, что он меня не заметил. Он шел как зомби... Ты еще живая?

— Марина, я тебя обязательно переживу, — пригрозила Лидочка.

— Я еще раз сюда приезжала, — Лидочка интересовала Марину только как аудитория. — На следующий день. Ночью. Я боялась, что не попаду в дом. Но попала, через окно. Ты догадываешься, зачем я вернулась? Почему так рисковала?

— Думаю, что да.

— Правильно. У меня родилась блестящая идея — сделать идиотский роман Сережи доносом на Лизу Корф и ее дочку. Я же должна была и им отомстить!

— Ты не сразу это придумала?

— Я же ничего не планировала заранее! Машинку могли увезти или украсть, дом могли закрыть...

— Значит, ты направляла мысли Толика в нужном направлении?

— В каком смысле?

— Ты помогала милиционеру поверить в то, что Сергей сознательно указал в романе на убийцу?

— Наконец-то ты догадалась! Я так сопротивлялась, что он бросился в Москву за вторым экземпляром. Он сердился на меня за то, что я выгораживаю светлую память о Сергее! Ах, какие мы с ним вели беседы о литературе и отражении в ней действительных жизненных обстоятельств!

— Ты неубедительно написала окончание. Плохо написала. И в трех местах проговорилась, назвала героев настоящими именами. Разве так можно?

— Так нужно! — сказала Марина. — Чтобы следователь скорее поворачивался. И я не теряю надежды, что Лиза сядет. В папке, которую я тебе подсунула, нет окончания романа, тебе она была бы бесполезна. Но в ней есть письма от Лизы Корф. И довольно злобные письма. Я их нашла у него дома.

Лидочка посмотрела вокруг. Если ломать полки, то из досок можно сделать помост. Тогда Марине придется долго ее топить.

Лидочка стала расшатывать полку. Марина вскочила, опрокинув стул.

— Ты что там делаешь? — укоризненно крикнула она.

— Продлеваю свою несчастную жизнь.

От полки отломилась доска. Лидочка положила доску под ноги, на нее — папку, — теперь ей снова стало сухо.

Застучали шаги. Марина убежала под дождь. Что она придумала? Оказалось, что у Марины есть способы утопить свою жертву поскорее.

Из шланга вдруг ударила такая толстая, сильная струя, что его конец начал дергаться, кидая струю в потолок и стены подвала. За шумом воды Лидочка не сразу сообразила, что Марина прибежала обратно.

— Прощай, — сказала она, наклонившись, чтобы получше разглядеть Лидочку. — Извини, но больше я разговаривать с тобой не могу, а то кто-нибудь придет и нас с тобой здесь отыщет. Прощай, подруга!

Убедившись, что напор воды силен, Марина подняла и опрокинула крышку люка, которая глухо ударилась, отрезая Лидочку от мира. И сразу стало страшно так, что заболел живот.

Теперь сверху бил сильный косой душ. Конец шланга, торчавший сантиметров на десять из трубы, дрожал, дергался, разбрызгивая по подвалу тысячи капель, и вскоре все подземелье затянул густой ледяной туман.

Чтобы не замерзнуть, Лидочка стала отрывать одну за другой доски полок, но они не слушались ее, они всплыли, и стоять на них было невозможно.

Лидочка продолжала выламывать доски, чтобы их стало наконец так много, что можно будет достать до крышки люка.

Она почувствовала, что не хватает воздуха.

Глава12

Когда вода поднялась на метр, Лидочка стала терять сознание. Правда, к тому времени она наломала достаточно досок, чтобы взобраться на них. Доски были скользкими, ненадежными и норовили ускользнуть из-под ног.

Ноги закоченели, потом закоченело все тело — она поняла, что попросту умрет от переохлаждения. Надо же — ее убили, заморозив в середине лета! Ей стало страшно, что кто-то рядом шумит. Лидочка не сообразила, что шумит она сама. Вдруг погас свет — лампочка исчезла, видно, Марина решила, что без света Лидочка потеряет ощущение пространства. Она уже не могла собирать доски и строить из них что-то вроде плота, она не знала, где верх, где низ и где сами эти доски.

Она занималась рассуждениями пустыми, но успокаивающими: когда вода поднимется к самой крышке, она всплывет вместе с ней и тогда толкнет эту проклятую крышку — станет тепло и светло, и она выберется... В ее туманных и неясных мечтаниях не было места плохой Марине, потому что если вспомнить о ней, то придется представить себе Марину Котову, тихого редактора солидного издательства, женщину совершенно безобидную, сидящую с сигаретой на стуле над закрытым водяным гробом, над утонувшим «Титаником», в котором мечется последний пассажир.

Ей захотелось спать — надо улечься в воду. Тогда не будет плохо и страшно. Все обойдется, обязательно обойдется, только дайте мне заснуть, не мешайте... там в степи глухой... кто там поет за нее?

Волки лают. Почему бы волкам лаять? Эй, волки, не смейте лаять!

Лай исчез, чтобы снова возвратиться, но окоченевший мозг отказывался понять, что же происходит. Ведь все уже вокруг стало сном, и лишь астральное тело Глории уносило ее куда-то на вершины Гималаев, где очень холодно...

Евгений Александрович Глущенко, просмотрев роман Сергея Спольникова, сделал для себя два вывода. Первый: роман ему крайне не понравился и граничил с графоманией, что, к сожалению, случается среди ученых, которые решают на старости лет побаловаться беллетристикой. Второй вывод был куда более актуален и серьезен: последняя глава романа, в которой герой Григорий, между прочим, названный пару раз Сергеем, становится жертвой собственного распутства и ревности матери своей невесты, ему показалась написанной иначе, другой рукой. У Жени был достаточный редакторский опыт, чтобы сразу уловить что, усеянное красивостями (это вызывало недовольство издательского редактора) повествование неожиданно уступает место сухой гимназической прозе. Даже описание сексуального общения героя с Дарией изложено сухо и скучно, будто автору и глядеть в ту сторону противно. Что было странно, словно вошел новый автор, который не желал писать эротических сцен.

Следующее умозаключение Глущенки касалось редакторских замечаний. В конце замечания исчезли. Редактор отныне был удовлетворен текстом. Наконец, еще одна важная, хотя и не решающая деталь обратила на себя внимание Глущенки: новые по стилю страницы были написаны на свежей ленте.

Эти несуразности были столь очевидны, что он позвал Итусю, которая уже принялась готовить обед, и произнес странные слова.

— Итуся, — сказал он. — Мне кажется, что Марина Котова, помнишь, такая серенькая редакторша Сергея, или его сама убила, или знает, кто это сделал. Когда Лидочка вернется, мы должны будем ей об этом сказать.

Итуся ахнула, выслушала все аргументы мужа, а сама проглядела последние страницы и сделала неожиданное для Жени заявление:

— Бог с ним, с обедом, пошли искать Лидочку.

— Ты хочешь показать ей эти страницы? Но она же их читала.

— Вот именно. И она наверняка пришла к таким же выводам.

— Вот и хорошо, пускай поделится с Анатолием Васильевичем.

— Она очень давно ушла.

— Значит, ждет следователя.

— Женя, — строго сказала Итуся, — я тебя редко о чем-нибудь прошу, но сейчас у меня плохое предчувствие.

— Итуся!

— Женя, если ты не пойдешь я пойду с Пуфиком.

— Итуся, ты только посмотри, какой идет дождь, — сказал Женя и встал с дивана.

— Пускай дождь.

— Тогда ты никуда не пойдешь. Ты останешься дома. Я не желаю, чтобы ты простужалась.

В результате они спешно собрались и побежали по лужам в милицию, потому что думали, что Лидочка старается пересидеть дождик в милиции, ей ничего не угрожает. Ей может что-то угрожать только, если она не в милиции. А где?

Они бежали под двумя разными зонтиками, струи дождя хлестали их по ногам, Пуфик метался между зонтиками, но ничего у него не получилось и он уже проклинал на своем собачьем языке тот момент, когда увязался за хозяевами. И вольно же ему было!

Не доходя до милиции, Глущенки свернули на Школьную улицу. Дом № 5 был тих и пуст. Разумеется, там никого не было.

За исключением одного человека.

Этим человеком была невысокого роста весьма полная женщина в прозрачном плаще, которая стояла у входа на веранду спиной к улице.

Женя распахнул калитку и издали крикнул:

— Простите, вы не видели Лидочку?

Женщина обернулась. Это была библиотекарша Ольга, соседка. Она сказала:

— Я только что вошла. Смотрите, как странно!

Ольга показывала на шланг, который был надет на кран для поливки огорода. Шланг был толстым, круглым и вздрагивал, вода шла по нему под полным напором.

— Что это значит? — спросила Ольга.

Пуфик метался возле двери в сарай, пронзительно лая. Он кинулся к людям, потом снова помчался к сараю.

— Посмотрим? — с дрожью в голосе произнесла Ольга.

— Подождите меня здесь, — сказал Женя и сорвал шланг с крана. Потом, не обращая внимания на бившую струю — все равно промок — завинтил кран. И тут же побежал к двери сарая.

— Где ключи? — закричал Женя. Он был очень зол и боялся, что может опоздать. Бывает, когда ты еще не можешь точно объяснить, что же произошло, но значение происшедшего уже понимаешь.

Именно в этот момент помутневшим сознанием Лидочка услышала лай собаки. Раньше она не могла его услышать сквозь дверь, потому что очень громко шумела вода из шланга. Но сейчас шланг молчал. Лидочка этого не поняла, но собачий лай услышала.

Женя ударил плечом обшитую дверь, дверь не поддалась.

— На себя, — сказала Ольга и резко потянула ручку двери на себя. Ручка отломилась.

— Топор! — воскликнул Женя, как хирург требует пинцет. Он не стал ждать, пока кто-то принесет топор, а сам кинулся в открытый дом, дверь была отворена, схватил в сенях топор и прибежал с ним обратно. Женщины ждали его, прижавшись к двери, прислушивались и звали Лидочку.

Их голоса Лидочка тоже услышала, но не поняла, что зовут именно ее.

Женя воткнул лезвие в щель и с такой силой нажал на него, что дверь, взвизгнув от боли, открылась с первого раза, послушно, как будто и не была заперта.

Они увидели, что шланг исчезает в углу люка, который закрывает подвал. Ольга обогнала всех и резко потянула крышку на себя. Женя помог ей, поддев мокрую крышку топором.

Крышка откинулась.

Внизу была черная гладкая вода. Она покачивалась в полутора метрах от пола. Ольга зажгла свет.

Женя первым увидел заставленную за шкаф железную лестницу и опустил ее в воду.

— Женя! — вдруг вспомнила о его здоровье Итуся. — Осторожнее, ты промокнешь.

Женя отмахнулся и опустился в воду. Вода была так холодна, что все внутри у него сжалось от боли.

Он сразу увидел Лидочку — она полулежала в углу, к счастью, наваленные там доски позволяли ей держать грудь над водой. Лидочка была без сознания.

Женя рывком вытащил ее холодное, как будто мертвое тело из воды, и, стоя по пояс в воде, поднял его наверх. Как только голова и плечи Лидочки показались над крышкой, Ольга с Итусей подхватили тяжелое тело и выволокли наверх. Женя подталкивал Лидочку снизу.

А потом Ольга побежала в милицию, там был ближайший телефон, а Итуся с Женей перетащили Лидочку в дом, раздели и начали растирать сухими полотенцами. Они боялись делать что-нибудь еще, чтобы не навредить. Итуся нащупала у Лидочки слабый пульс. Дыхание было редким, Лидочка была без сознания и ни на что не реагировала.

«Скорая помощь» приехала быстро, вместе с ней примчался Толик.

Он ругал Лидочку за то, что она полезла в чужое дело. Но Василий-мордоворот, который приехал с ним, сказал:

— А что делать, если тебя никогда не застанешь? То крыша у брата, то еще что...

Лидочку увезли в больницу.

Толик долго осматривал место преступления и сказал:

— Впервые в моей практике. Даже интересно. Можно статью написать. — Потом сказал Ольге и Глущенкам: — А вы вовремя ее вытащили. Еще чуть-чуть, и ей конец. А грустно, потому что не по делу. Ведь происходит все оттого, что милиционера положено считать последним дураком. Но ведь зря. Как только ты, Ольга, вместе с Лидией Кирилловной вытащила из ямы портсигар, все у меня стало на свои места. Ведь никто не мог, кроме Нины Абрамовны и Марины Олеговны, этот портсигар в траншею кинуть. Таких чудес не бывает. Ну ладно, если бы Нина Абрамовна его забыла, но она же на платформе курила! А в электричке было всего две женщины! Так вот, гражданка Котова хотела навести подозрение на Спольникову. А что получилось — навела мои подозрения на себя.

Вернулись Василий и еще один милиционер, которые ездили на газике по поселку. Они рассказали, что Марины нет ни на станции, ни на шоссе. Пропала.

— Пошли чаю попьем, все мокрые, — сказала Ольга Толику. Василия она не звала.

— Нам еще Котову поймать надо. А то натворит что-нибудь с собой с перепугу, — сказал Толя, но к Ольге пошел. — Ведь если она убежала и не заметала следов, значит ты, Ольга, ее спугнула. То-есть когда ты входила на участок, она с него бежала. Иначе бы она шланг вытащила и все сделала, как планировала. А так у нее была одна надежда, что Лидия Кирилловна успела Богу душу отдать и промолчит до страшного суда.

Они перешли на теплую веранду дома Ольги. Вернулась с купания промокшая Катя и слушала эту историю, распахнув глаза, потому что, оказывается, сама толкнула Лидию Кирилловну почти на смерть.

Толик выпил чай и разглагольствовал. Остальные ему не мешали, им было интересно, тем более, что они знали от доктора, что Лидочкиной жизни ничего не грозит. Пуфик чувствовал себя героем — собаки очень чувствительны к собственному героизму.

— Я ее стал провоцировать, — сообщил Толик. — А ведь горе преступника в том, что обязательно считает других глупее себя. Я стал при ней рассуждать о силе литературы и о том, как в книгах иногда все бывает предугадано. Я ведь наивный, глупый и даже серый. Почему бы меня не одурачить, если сам на крючок лезу? Вот мне и представили липовую рукопись. Она вам говорила, как? Нет? Она очень не хотела, чтобы рукопись от нее исходила, мало ли что я подумаю. Она мне сказала: ах, я не могу вам дать экземпляр, но есть другой, он в комнате у художников! Значит, сам догадывайся. Я и догадался. Прочел и должен вам сказать, что уровень литературы меня не удовлетворил. Низкий уровень, на потребу лотошников. Я читаю и вижу — чем дальше, тем страшней. И вдруг, в самом конце, как будто другой человек сообщает мне, что Сергея Романовича убила Елизавета Ивановна, гражданка Корф, из ревности к своей дочери. Я тогда предпринял такие шаги: я спросил нашу дорогую Ольгу, не было ли подозрительных гостей на даче после смерти Сергея Романовича? Она говорит — кто-то посещал дачу в первую ночь после убийства. Ясно — значит, были обстоятельства и возможность допечатать на той же машинке другой конец. Мне даже интересно работать с интеллигентами. Вы представляете — убийца дописывает за писателя роман, чтобы все видели — вот он! Как бы указывает костлявым пальцем из могилы.

— Меня она тоже не обманула, — сказал Женя, которому давно хотелось вставить хоть слово, но в монолог Толика пробиться было нелегко.

— Я, конечно, играл в ее игру, — продолжал Толик, сверкая глазами. — Мы берем мадам Елизавету Корф. Вы бы послушали, какой она нам тут скандал учинила. Потом чуть было во всем не созналась — только бы от страшных ментов отвязаться. Тогда мы ее домой отправили. И как сообщила мне ее дочка, Елизавета Ивановна сделала попытку отравиться, но в умеренных дозах, без вреда для здоровья. И сегодня я решил — буду брать Котову. Ордер на обыск у прокурора получил, нужно теперь у нее на квартире получить свидетельства близости со Спольниковым.

— И вы думаете, что она сидит дома и ждет вас? — спросил Глущенко.

— А куда же ей деваться? Сидит дома и трепещет, а вдруг Лидия Кирилловна оклемается? Я Лидию Кирилловну уважаю, очень интеллигентная женщина, но какого черта она в подвал полезла? Не понимаю!

— Ладно уж, Толик, — сказала Ольга. — Значит, она хотела, как лучше.

— Хотела, как лучше, а вышло, как всегда, — проворчал Толик. Но без злобы.

Они же еще не знали о папке с черновиками и английской записке-приманке.

* * *

Когда Глущенки шли домой, Женя сказал Итусе:

— Я не верю, что она прячется дома. Она должна бороться за себя.

— Такая женщина скорее покончит с собой. Ей страшно за свою репутацию, — сказала Итуся. — Для нее репутация важнее всего. Я думаю, что она и Сергея убила, потому, что не могла пережить его женитьбы на Даше. Из-за своей репутации.

Они дошли до станции. Недавно прошел поезд.

Небольшая группа людей стояла на рельсах, окружив нечто, лежащее там.

Глущенки замерли, одновременно поняв, что случилось.

— Ну вот, — сказал Женя. — Ты этого ждала?

— Может быть, — ответила Итуся. — Но я этого не хотела.

Им хотелось уйти и не смотреть, но чувство долга, чувство причастности к этой истории, заставило их подойти к той группе людей.

На рельсах лежала собака, которую сшибло поездом. Люди спорили, чья она. Итуся подхватила Пуфика на руки и они поспешили к даче.

... Когда Лидочка вышла из больницы, где провела четыре дня, она заехала к Ольге.

— Мне Толик сказал, — сообщила Ольга, — вчера Марину Олеговну отыскали. Она в Латвию к своей тетке уехала. Толик через местную полицию все узнал. Латыши обещали ее нам выдать.

Суд был осенью. Лидочка была одним из основных свидетелей, но сбежала в Крым. Она знала, что для Марины самое страшное — оказаться центром внимания в зале суда. А для Лидочки также страшно было бы встретиться с Мариной глазами.

В трех или четырех газетах были интервью с Анатолием Васильевичем Голицыным. В каждом была обязательная фраза: «Вы не принадлежите к известной княжеской семье?» И в каждой был ответ: «Мой дедушка мне об этом не рассказывал». Одно из интервью называлось «Таких не убивают». Слова относились к гражданке Марине К., «фамилию которой мы не можем открывать до окончания суда».